Перевоз Дуня держала… Это он – мой мужчина! [Ирма Гринёва] (fb2) читать онлайн

Ирма Гринёва Перевоз Дуня держала… Это он – мой мужчина!

Предисловие

…Карие глаза встречаются примерно у 50% населения Земли.

Люди с карими глазами, отличаются импульсивностью, безудержной страстью, повышенной активностью. Они – лидеры. Они не терпят поражений и случаев, когда кто-то с ними не согласен: их мнение – единственно правильное, и никак иначе. Сексуальность, чувственность, обаяние – отличные дополнения к их личностным качествам.

Такие люди обладают природной красотой, отличаются умом, неугомонностью. Они не злопамятны, быстро прощают и забывают мелкие обиды. Карие глаза могут означать и некоторую ветреность: такие люди легко влюбляются, но столь же легко могут забыть объект своей любви.

Кареглазые леди необыкновенно быстро сходятся с людьми. Они общительны, не закомплексованы, уверены в себе «на тысячу процентов». Самооценка у них, в большинстве случаев, завышенная. Они этого, как правило, не замечают.

Кареглазые женщины неравнодушны к золоту, богатству, деньгам. Они хитры, умны, изворотливы, находчивы.

От грёз любви не отличим

Сочинение на тему «Как я провел лето»

Ради счастья, ради нашего, если мы хотим его…

Ох, и странные, эти русские! (продолжение рассказа «Кошка, которая гуляла сама по себе» из сборника «Зеленые глаза-1»)

И этим всё сказано

Сразу и навсегда!

Мой ангел смотрит на меня…

Уйти по-английски

От сердца к сердцу мост

Пришвартоваться в тихой гавани

Благодаря и вопреки

Перевоз Дуня держала…

От ненависти до любви и обратно

Свадебный хоровод Созвездий

Одним росчерком пера

Что обещает её лицо или Женя, Женечка и Катюша

Это он – мой Мужчина!

Перевоз Дуня держала…¹

1

Ох, не по любови посватался к Дуняше² Кондратий³ Саввович, ох, не по любови. Она-то это ведала, да разве сердцу прикажешь? Пришёлся Кондратий Саввович Дуняше по душе. Сразу пришёлся. С первого взгляда. Ёкнуло девичье сердечко, и пропала Дуняша. Не вняла она осторожным тетушкиным речам супротив сердешного друга. Своё удумала – яко⁴ люба она станет своему суженому, когда узреет⁵ он её любовь.

1 – русская народная песня:

Перевоз Дуня держала,

Держала, держала,

Перевозчика наняла,

Наняла, наняла.

Припев:

В роще калина,

Темно, не видно,

Соловушки не поют.

Пришел к Дуне батюшка,

Батюшка, батюшка:

«Перевези меня, Дунюшка,

Дунюшка, Дунюшка!»

Припев

«А я тебя не ждала,

Не ждала, не ждала,

Перевозчика угнала,

Угнала, угнала».

Припев

Как пришел к Дуне милый друг,

Милый друг, милый друг:

«Перевези меня, Дуня, в луг,

В зелен луг, в зелен луг!»

Припев

«А я тебя, мой дружок,

Все ждала, все ждала,

Перевозчика наняла,

Наняла, наняла».

² – полное имя – Евдокия или Авдотья. Дуняша растёт прекрасным, спокойным и любознательным ребёнком. Она не очень любит шумные компании и чрезмерно эмоциональных людей, предпочитая спокойную, размеренную жизнь. Евдокия очень любит свой дом, все время обустраивает его, проявляет заботу о близких. Она очень умная и проницательная. Её трудно обхитрить. Она не лишена расчетливости, прежде чем сделать шаг, обязательно обдумывает его. Характер Евдокии отличается большой и искренней добротой, которая, между тем, часто скрыта за самостоятельностью и решительностью этой женщины. Хотя в жизни ей порой бывает очень трудно, она всё же преодолевает сложности, добивается своего и вообще может постоять за себя. Гордая и внешне неприступная, Евдокия на самом деле имеет ранимую натуру. Может простить практически всё, но только не предательство и обман. Если она обнаружит, что ее обманул близкий человек, для нее это будет катастрофой. Понятия справедливости, чести и правдивости у неё гипертрофированы до невероятных размеров. Она создана для любви, но в отношениях часто любит командовать. От отношений ждёт полной гармонии, ей нужно либо всё, либо ничего.

³ – Кондратий полон чувства собственного достоинства и весьма уверен в себе. Он лишён комплексов, ненавидит самокопание. Ему не ведомы внутренние терзания. Для него имеет особое значение дисциплина. Вовсе не простак – честолюбив, серьезен, стремится преуспеть во всём, за что ни возьмётся. Он рано становится самостоятельным, не нуждается в опеке, наоборот, берёт на себя ответственность за близких. Мужчина с таким именем знает себе цену, не суетится, не торопится. Он умеет довести начатое дело до конца. В любви Кондрат верен и постоянен. Пытается избегать неприятных моментов в семейной жизни, хотя нередко омрачает спокойствие критическими замечаниями в адрес близких. Заботливый сын, после женитьбы не оставляет родителей и живёт вместе с ними. Несговорчив, ему трудно угодить, требует беспрекословного подчинения.

⁴ – как

⁵ – увидит

2

Кондратий Саввович хоть и был уже давно самостоятельным человеком (36 годков стукнуло, не малец ужо!), хозяином, и жил от тятеньки с маменькой отдельно, но оставался сыном правым, покорным родительской воле, а потому противиться супружеству с Евдокией Лукинишной не стал.

Савва⁶ Игнатьевич с Ариной⁷ Микулишной уже не раз подступались к сыну с невестами (очень уж им хотелось с внучками понянькаться), да он всё отнекивался – та стара али мала, тут приданого с алтын⁸, там росточка с аршин⁹. А на Евдокии Лукинишне всё сошлось. Годков ей было осьмнадцать: ни стара, ни мала – самый сок, чтобы и деток нарожать, и под него, супружника, прогнуться. Опять же – сирота, значит, за него держаться будет, не на кого из родни оглядываться. Но главное – уж больно лакомый кусок ему достанется вместе с наречённой! Кондратий Саввович уже давно подбирал местечко для расширения своей красильной фабрики, да всё как-то не фартово – то реки нет (куда ж красильне без воды!), то болото по колено, то далеко, то дорого. А тут само в руки приплыло – целая десятина¹⁰ заливного луга на высоком берегу звонкой реки в соседней губернии!

⁶ – от имени Савва буквально веет мягкостью и теплом, которым его обладатель щедро делится не только с близкими людьми, но и со всеми, кто нуждается в добром слове. Но это не бесхарактерный человек, добротой которого пользуются все, кому не лень, а цельная, очень нравственная и чистая натура, чуждая сплетням и интригам. Он знает, что такое верность и преданность, стараясь всю жизнь следовать «правильным» идеалам. Савва растет здоровым, спокойным и добродушным, но в меру рассудительным и осторожным ребенком. Эти качества остаются с ним на всю жизнь. Но без «ложки дегтя» не обходится – такому человеку присуще чересчур развитое, даже обостренное чувство собственного достоинства, а также некоторая вспыльчивость, «взрывоопасность». С возрастом и опытом его характер выравнивается, точнее он уже умеет контролировать себя, чтобы не выдать окружающим свои истинные переживания. Кроме того, этот мужчина немного тщеславен, в глубине души наслаждается общественным признанием и четко осознает свое превосходство над окружающими.

⁷ – внутренний мир Арины всегда закрыт для окружающих, она настоящая женщина-загадка. Житейская мудрость и умение располагать к себе людей сочетаются в ней с целеустремленностью, трудолюбием и эмоциональным равновесием. В ней совершенно отсутствует снобизм, зазнайство, стремление ради своих интересов жертвовать интересами других людей. Все Арины – милые и трепетные. Взвешенность и последовательность во всем – это основная характеристика Арины. Она не терпит суеты и спешки, всегда все тщательно продумывает и доводит до логического конца. Муж Арины может не сомневаться в верности своей жены, она чрезвычайно преданный и порядочный человек. Арина будет хорошей, но немного ленивой хозяйкой и заботливой матерью, двери ее дома всегда будут открыты для друзей. Своей семье Арина подарит столько любви и заботы, что все ее недостатки меркнут на фоне ее достоинств. Смыслом жизни для Арины станут ее дети – им она посвятит всю себя без остатка.

⁸ – монета в 3 копейки

⁹ – русская мера длины, равна примерно 0,711м

¹⁰ – старорусская мера площади, равная 1,093га

3

Свадьбу отгуляли яко положено – три дня пир горой, водка на березовых почках да бражка на смородиновых листочках морем разливанным, песни до соплей, пляски до упаду, мордобой до первой крови.

Всего этого Дуняша почти не помнила. А запомнила только три ночи с супружником, хотя и помнить там особливо было нечего: больно было, студно¹¹ было, а боле – ни крошечки, ни капелюшечки. Ни ласкового слова не сказал Дуняше Кондратий Саввович, ни приголубил, ни приласкал, ни убаюкал. Удостоверился, что супружница ему нетронутая досталася, да на бок от неё и завалился – к лесу передом, к Дуняше задом. А она всю ночь до денницы¹² сухие очи в потолок пялила. А сразу после свадьбы укатил мил дружочек на свою фабрику, только его и видали.

Не успела Дуняша забедовать¹³ по мужу, яко новая напасть – тётушка любимая, единственная родная кровинушка, в дорогу собралась. Далеко-далече. В Киев на богомолье. Это ж больше тьмы¹⁴ да ещё шести легионов¹⁵ шажочков только в одну сторону!

Побаяли¹⁶ оне меж собою сердешно, да деять¹⁵ нечего – стали прощаться. Напоследок тётушка Дуняше наказ дала:

– Не любимый муж плохо, но ещё горше, коли не любящий. Красной дорожкой под супружника не стелись, себя блюди, достоинство не роняй. Но и кочергой по череслам¹⁸ не бей, на выю¹⁹ пилу не точи, из бороды да с главы волосёнки не выдёргивай. А там – как Бог пошлёт!

Перекрестили друг дружку, да и разошлись в разные стороны. Тётушка – в путь-дорожку, а Дуняша – в свой новый дом хозяйкой становиться.

¹¹ – стыдно

¹² – утренняя звезда

¹³ – поплакать

¹⁴ – миллион

¹⁵ – сто тысяч

¹⁶ – поговорили

¹⁷ – делать

¹⁸ – поясница

¹⁹ – шея

4

Хозяйничать по дому для Дуняши дело было не хитрое, привычное. В родном гнезде оне с тётушкой, не чинясь, воеводили вместе. Только в мужнином дому что-то у Дуняши не задалось. Челядь²⁰ суетилась, да всё без толку. В дому прибираются – мусор из одного угла в другой гоняют. На столе – то недосол, то пересол. В доме дохлой мышью воняет, а источник запаха найти не получается. Дуняша недоумевала: Домовик што ли проказничает? В игры с ней играет, али хозяйкой признавать не хочет?

Не только Дуняше было не уютно в новом доме, но и Стеша – девка её дворовая, что прибыла вместе с хозяйкой, не смотря на свой весёлый склад, ходила смурная, глаза от хозяйки прятала долу. Дуняша пытала свою подружку по детским забавам – што да почему? Но та отнекивалась – мол, по родному дому скучаю.

Один светлый лучик был в тумане для Дуняши – тятенька Савва Игнатьевич и маменька Арина Микулишна приняли ея яко родную дочь. В их уютном, светлом, чистом, покойном доме оттаивала, отогревалась неспокойная Дуняшина душа.

Пелена морока окончательно спала с очей Дуняши с возвращением мил-дружка, супружника законного, Кондратия Саввовича. Ох, и зараделась²¹ Дуняша мужу! Но, помня тётушкин наказ, себя блюла и с порога жаловаться не стала.

А в доме, с приездом хозяина, как по ведовству, вдруг всё наладилось – ни тебе подгорелой корочки на столе, ни пылинки в углу. А запахи, запахи! Туточки и хлебом с пылу с жару пахнет, и пряными разносолами, и свежей зеленью! Поневоле решишь, что Домовик хозяину рад, потому и осаду снял. Но Дуняша ужо не девочка несмышлёная, она хоть на Домовика и грешила, а по сторонам-то поглядывала. Была у неё думка, кто в доме вертепом верховодит. И с возвращением Кондратия Саввовича подтвердилась. Лушка²²! Вот кто был источником всех бед Дуняши.

Как ни чиста и неискушённа была Дуняшина душа, но взгляды, коими обменивались Лушка с Кондратием Саввовичем, заметила. Она на него не яко на хозяина смотрела, а яко хозяйка! С блазнью²³, озорством, обещанием! И он на неё то и дело зыркал. Не то, что на Дуняшу! Лушке гривна²⁴ доставалась, а законной супружнице полушка. И тут Дуняшу яко обухом по голове стукнуло – ох, не только взгляды связывали этих двоих, ох, не только! Полюбовничками оне были, вот оно што! «Были да сплыли! Больше не допущу!», – решила Дуняша.

В постели с мужем Дуняше уже было не больно, но и не сладко. Хладно было, одиноко. Кондратий Саввович трубно храпел на боку, а Дуняша пялилась в потолок. Одна мысль не давала ей покоя – чем она хуже Лушки?

Запалила Дуняша свечу да и вышла в горницу. Села супротив зерцала, стала свой лик рассматривать. Вроде всё на месте. Власы стремниной к полу льются, ланиты²⁵ багряны, уста сахарны, очи темны, что ночь гарипская²⁶… Темны-то они – темны, яко и у Лушки, только вот у этой змеи подколодной²⁷ блещут, яко спелые вишни, налитые соком на красно солнышке, а у Дуняши што?

Стала Дуняша вспоминать, яко Лушка на Кондратия Саввовича давеча зыркала, да на себя примерять. И так рожи корчила, и этак, да ничего у неё не вышло. Вздохнула, задула свечу и возвернулась в хладну супружеску постель.

²⁰ – прислуга

²¹ – обрадовалась

²² – полное имя Лукерья или Гликерия. Сильная личность, способная постоять за себя и даже проявить некоторую жесткость. Если в детстве она привыкла к тому, что все достается ей благодаря капризам, то в более зрелые годы девушка находит другие пути заполучить желаемое. Кроме того, из взбалмошной и эмоциональной девочки Гликерия вырастает в практичного, прагматичного человека. Как правило, под именем Гликерии скрывается очень красивая, действительно «сладкая» особа. И обладательница данного имени прекрасно об этом знает. Она умело манипулирует толпами поклонников, которые ее окружают. Любит флиртовать, оказываться в центре мужского внимания, никогда не будет отделять чувства от страсти.

²³ – соблазнение, обольщение

²⁴ – денежная и весовая единица, серебряный или золотой слиток весом около фунта; украшение, носимое на шее

²⁵ – щёки

²⁶ – иноземная

²⁷ – колодой раньше называли бревно, из которого вырезали середину и делали что-то наподобие корыта. Из него кормили и поили скотину. Есть предположение, что во время наступления холодов змеи лезли в теплый хлев и прятались под колодой в надежде перезимовать там. Во время зимовки яд змеи особенно опасен, поэтому если разбуженное пресмыкающееся кусало человека, то последствия были куда худшими, чем во время летнего нападения – вот и приписали подколодной змее подлость характера.

5

Не долго тешил Дуняшу Кондратий Саввович. Един день да ночь всего, а наутро, чуть свет, укатил на фабрику. Дуняша тому не расстроилась. Ей не терпелось в дому прибраться, свой порядок навесть. Только к этому с умом надобно было подойти, с оглядкой. А посему пошла она совет держать с тятенькой Саввой Игнатьевичем и маменькой Ариной Микулишной. Так, мол, и так – яко мне сподручнее с нерадивой челядью справляться? Что присоветуете? Только не стали родители в хозяйство сына вникать, отослали Дуняшу за мужниным словом.

Думала-думала Дуняша, и так и этак рядила – яко же то слово добыть?, да и написала супружнику епистолию²⁸. Так, мол, и так – присоветуйте, батюшка, яко мне поступать с той челядью, што работает спустя рукава?

Через седмицу²⁹ обратную епистолию получила. Мол, ты – хозяйка в дому, так и поступай соответственно. Хошь – словом уму-разуму учи, хошь – плёточкой, а хошь – за ворота выстави, да и дело с концом! Только помни – у благой³⁰ хозяйки всегда челядь справная, а у нужной³¹ – нерадивая.

Последнее обидное слово Дуняша челяди зачитывать не стала, а вот про своё полновластное над ними положение и плёточку – прочла, а напоследок сказала:

– Пороть не буду. Слово своё хозяйское я вам ужо рекла. Кто не внемлет – вот вам Бог, а вот – порог!

И оглядела всех тако внимательно, строго. Стеша стояла прямо и зрила куда-то вдаль, впервые за последнее время на её лице блукала улыбка. Поломойка Настасья была бледна что первый снег, того и гляди в обморок брякнется. Змеюка Лушка зрила зло, с прищуром. Кухарка Агриппина багровела лицом и нервно теребила край фартука. Дворник Варлам вытянулся во фрунт и таращил на хозяйку зенки, явно не уразумевая, за что огрёб выволочку. Конюх Степан³² дерзил взглядом, блазнью хозяйку обволакивал, но на прямой Дуняшин взгляд не выдержал – очи отвёл. И то – ладно! С охальником потом разберёмся. Сначала надоть Лушку окоротить.

С Саввой Игнатьевичем и Ариной Микулишной Дуняша больше совет держать не стала. Вызвала к себе стряпчего из судейского приказа и всё у него вызнала. И, понеже³³ Лушка была в полной хозяйской власти, решила Дуняша отослать её в свою деревеньку Рассказовку, чтобы Кондратию Саввовичу не с руки было туда наведываться. Снарядила к ней в дозор конюха Степана, сопроводив епистолией к старосте с наказом отрядить Лушку на скотный двор – пусть там свою змеиную натуру выказывает курям да хавроньям.

С отъездом Лушки установилась в доме тишь да благодать. Настасья где-то по углам от хозяйки пряталась, но работу свою делала справно – во всём дому ни пылинки, ни соринки не было. Стеша от полноты чувствований пела и только что под потолком не летала. Агриппина вняла увещеванью и над столом витали запахи, ничуть не хуже, чем при хозяине.

Про Лушку Савве Игнатьевичу и Арине Микулишне Дуняша поведала походя, между делом, ужо когда возвернуть оглобли вспять нельзя было. По тому, яко крякнул Савва Игнатьевич и опустила очи долу Арина Микулишна, Дуняша поняла, что про Лушкино особливое положение при Кондратии Саввовиче оне знали.

²⁸ – письмо

²⁹ – неделя

³⁰ – хорошая

³¹ – плохая

³² – люди чуть-чуть побаиваются Степана: у него наблюдательный глаз и острый язык, он подмечает их недостатки и смешно копирует их. Среди Стёп часто встречаются творчески одарённые люди, многие работают художниками, артистами, закройщиками, модельерами. У Степана много друзей и знакомых. Создаётся такое впечатление, что все его знают и любят, нет, кажется, такого дома, куда он не был бы вхож. В незнакомом обществе он уже через несколько минут со многими на «ты». Мужское общество Степану быстро надоедает, а вот женское – никогда. В присутствии дам он весел и предупредителен, кстати расскажет смешную историю, найдёт для каждой женщины комплимент.

³³ – поскольку

6

Не успела Дуняша усладиться благодатью, яко случилась новая напасть…

Пошли оне как-то со Стешей по лавкам торговым, чтобы побаловать себя лентами разноцветными да тканями заморскими. Стоит Дуняша, дланью багряницу³⁴ оглаживает и думку думает – к лицу ли ей будет наряд из ней? И чувствует, яко зрит кто на неё. Обернулась – служивый человек, то ли поручик, то ли ротмистр (не разбиралась в чинах Дуняша доподлинно), зрит на неё и лыбится, ласково так, с восхищением в очах.

Пошли оне в другу лавку, и он за ними. И всё ближе подбирается, по шажочку, по два. Уж Дуняша и со строгостью во взоре на него зрила, и мимо, как-будто его и нету вовсе, а он всё не отстаёт. Подобрался совсем близёхонько и речи повёл:

– Сударыня! Разрешите выразить своё восхищение Вашей неземной красой!

– Сударь! – отвечала Дуняша со строгостью в голосе, – Я женщина замужняя, мне таки дерзки речи слышать невместно!

Служивый поклонился Дуняше и отошёл. Но не ушёл! И только на улице ужо его след простыл. Дуняша вздохнула с облегчением, да рано зараделась. Выглянула в окошко, а он под воротами стоит, в дому её высматривает. Испужалась Дуняша – вдруг кто из соседей узреет да тятеньке с маменькой донесут? Ввек от зазора³⁵ не отмоешься!

Позвала Дуняша Варлама и наказала ему мести улицу за воротами, да ни на чьи расспросы речи не вести. Челядь после Дуняшиных наущений и отбытия Лушки работала ревностно³⁶. Ох, и поглумились³⁷ оне со Стешей, яко служивый пыль глотал и от Варламовой метлы ристал³⁸, точно козел младой!

Но упрямец оказался! Кажный божий день стал приходить. То с денницей явится, то вечером. Только под воротами ужо не маячил, другу сторону улицы шагами мерил. Дуняша серчала, а сама то и дело в окошко поглядывала – там ли охальник, не ушёл ещё? Там! И таяло девичье сердечко – от законного супружника ни любви, ни ласки не достаётся, так хоть на любовь чужака издалече позрить!

Только страх Дуняшу брал за горло – а ну, яко супружник, Кондратий Саввович, про то вызнает? И порешила она уехать на время, может, отстанет тогда пришлый охальник? А куды уехать-то? Да и без спросу мужниного не уедешь. Думала-думала Дуняша, и так и этак рядила, да и написала супружнику опять епистолию. Так, мол, и так – очень мне, батюшка, хотится фабрику Вашу узрети.

Через седмицу обратную епистолию получила. Мол, раз хотится, приезжай, матушка. Зараделась Дуняша! Тут на удачу и Степан возвернулся из Рассказовки. Перепряг коня, да и отправилась Дуняша к мужу.

³⁴ – драгоценная ткань насыщенного красного цвета

³⁵ – позор

³⁶ – усердно

³⁷ – повеселились

³⁸ – скакал

7

С трапезы до вечера водил Кондратий Саввович Дуняшу по фабрике. Оне и в варне побывали, где стоял густой, тяжелый запах, от которого ажно дышать было невмочь, там булькало варево разных цветов. И в красильне, где в огромных чанах рулоны тканей и мотки ниток цветом насыщались. И в сушильне, где под потолком на крюках оне же висели. Но больше всего Дуняше понравилось на складе готовой мануфактуры – уж больно весело было зреть сие многоцветное поле. И недаром ей на ум разнотравье русского луга в погожий летний денёк пришло – ведь краски-то все из энтих самых трав и деялись! Об ентом ей Кондратий Саввович в лаборатории сказывал да показывал. Красная али красно-коричневая краска получалась из высушенных и растертых корешков марены³⁹. Синяя – из вайды⁴⁰. В качестве желтой краски использовали шафран. Из него же можно было сделать розовую али даже красную краску. Краска, именуемая шижгель, изготовлялась из крушины. Зеленую краску получали из багульника.

А яко любо было Дуняше зрети смагу⁴¹ в очах Кондратия Саввовича, когда он ей речи вёл о своем любимом деле! Ей, ей едной! Уж, она внимала ему со тщанием⁴², охала да ахала. Оне и во время вечерней трапезы всё об том же речи вели. Кондратий Саввович хотел на том лугу, что из Дуняшиного приданого, кожевенную красильню сделати. Вода – рядом. Шафран, вайда, марена, бузина – тут же в поле да в лесочке. А уж сажи для чёрной краски – хошь весь обмажься! А кожа – это обувь и перчатки, обивка мебели и карет, переплеты книг и много чего ещё. Красотища! Дуняшу ажно гордость взяла – вот кака польза от неё для Кондратия Саввовича!

Когда она в спальню мужнину входила, сердечко её таяло, а плоть звенела бубенцами – днесь⁴³ всё у них с мил-дружком по-другому будет! Не со стыдом и хладом, а ладно да трепетно, со смагой и любовью. А яко дошла до мужниной постели, так и застыла соляным столбом⁴⁴. Постель вся смята, друга подушка вдавлена, на ней длинный чернявый волос тонкой змейкой вьётся. Люди добрые, да што ж это деется?!? Ужо ли у Кондратия Саввовича в кажном углу полюбовница имеется? Только Лушку извела, так теперь друга напасть?!?

Гнев застил разум Дуняши. Скинула она калое⁴⁵ бельё на пол и позвала грозно девку убраться да свежее бельё застелить. Испужалась девка нову строгу хозяйку, в охапку бельишко с полу собрала да к дверям кинулась, а Дуняша ей вдогонку ещё и подушку полюбовницы мужниной кинула. Тут, яко на грех, в дверях Кондратий Саввович нарисовался. Девка на него со всего маху и наскочила. Будто об скалу ударилась да и шмякнулась на пол. Испужалась ещё боле, забедовала, кой-как бельишко с полу собрала, да бочком из комнаты выскочила.

– Пошто лютуешь, матушка? – обратился к супружнице Кондратий Саввович.

– Хозяйствую, батюшка! – в тон мужу и с дерзостью во взоре ответствовала Дуняша.

И продолжила, сложив руки на груди, яко царица кака:

– Неужто права такова у меня нетути? Неужто не законная я Вам супружница пред Богом и людьми? Семья у нас али Бог весть што?

Весь за днесь благой настрой Кондратия Саввовича вмиг улетучился – енто что ещё за речи вольные? И он, зыркнув очами, сказал:

– Яка семья без деток-то?

Дуняша ажно руками всплеснула:

– Откудава же деткам взяться, коли я Вас, батюшка, всего несколько разочков-то и зрила? Перстов на одной длани больше, чем мы с Вами любилися. Разве што на непорочное зачатие уповать? Не люба я Вам, ведаю про то! Десятина приданого ко двору пришлась, вот и взяли меня за себя. За то сварити⁴⁶ не буду – сердцу-то ведь не прикажешь! Но ведь и я же тварь божья, а не оглобля бездушна кака. И у меня чувствования имеются. Лушку-змеюку только со двора вымела, и тут на тебе, сразу друга нарисовалась! От неё ещё постелька не остыла, яко и меня, супружницу законную, туда же укладываете?! Не бывать тому! – гневно закончила Дуняша, только что ножкой не

топнула.

Ох, зря Дуняша про Лушку напомнила, ох, зря! Да и остальны речи уж больно дерзки были. Разозлился Кондратий Саввович, набычился, да и грохнул кулаком по двери, ажно пылюка посыпалась:

– Не желаешь мужнину постель, так и поди прочь!

Вскинула Дуняша гордо главу и прошествовала мимо Кондратия Саввовича вон из комнаты. А за порогом брызнули из её очей горючи слёзы. Добежала она до гостиной, села на диван да и разрыдалась в думочку.

Долго ли так продолжалось, про то не ведала. За окошками давно стемнело, дом стих. Пора и Дуняше было как-то на ночь укладываться. Угнездилась она на узеньком диванчике, главу свою непокорну на мокрую от слёз думочку примостила, а сон всё не шёл. Тут раздались грузные шаги, и чья-то добрая душа укрыла Дуняшу теплым одеялом. Только не Кондратий Саввович то был, не он свою младу супружницу пожалел. С другой стороны шажки-то были. И опять, ужо было высохшие, слёзы брызнули из Дуняшиных очей. Но пригревшись, и она заснула.

³⁹ – растение средиземноморской флоры, встречается на юге России по берегам рек и оросительных каналов, среди кустарников.

⁴⁰ – двухлетнее растение, встречающееся по берегам Дона, Сосны и Оки.

⁴¹ – огонь, пламя

⁴² – старание, забота, внимание

⁴³ – сегодня

⁴⁴ – словосочетание соляной столб пришло из Библии. На побережье Мёртвого моря находится гора Содом, которая является символом одноимённого города, уничтоженного Господом несколько тысяч лет назад за грехи его горожан. На этой горе очень много столбов из каменноугольной соли. Один из них напоминает женскую фигуру, облачённую в плащ. Этот столб называется Жена Лота. Лот – единственный праведник из Содома, семью которого Господь решил спасти. Им было велено покинуть город и, уходя, не оборачиваться. Но жена Лота не выдержала, обернулась, и тут же превратилась в соляной столб. Почему? Она оглянулась, выходит, испытывала сочувствие. Спрашивается – к кому? К развращенным людям, погрязшим в собственных грехах? Где сочувствие – там привязанность. Душа жены Лота оставалась в городе, она была привязана к Содому. Даже сейчас, в наши дни, мы говорим: не оглядывайся назад. Почему? Потому что прошлое мешает настоящему. Оно мешает двигаться вперед, притягивая человека к себе. И человек остается привязан к тому, что прошло. Живет, по сути, иллюзиями. А этого делать нельзя. Где есть привязка к прошлому, там нет развития и трезвого ощущения себя здесь и сейчас. У верующего человека не должно быть прошлого и будущего. В монашествующих кругах говорят, что вчера прошло, а завтра еще не наступило. Есть сегодня – вот и живи сегодняшним днем.

⁴⁵ – грязное

⁴⁶ – укорять

8

А вот Кондратию Саввовичу не спалось. Не так он надеялся провесть днесь ночь, ох, не так! Первый раз хотелось ему приголубить да приласкать младу супружницу не по любопытству али

обязанности. А оно вона яко вышло!

Крутится Кондратий Саввович в одинокой постели, с боку на бок подушку сбивает, а пред веждами⁴⁷ всё Дуняшины чёрны очи горят – то угольями с багряными искрами жгутся, енто когда словами горькими в него в колготе⁴⁸ бросалась, то льнут с блажнью⁴⁹, енто когда внимала его речам о фабрике. И ведь никто никогда его любимым делом до Дуняши не интересовался – ни тятенька с маменькой, ни Фиска⁵⁰.

Крякнул от досады Кондратий Саввович, когда на ум пришла его жена пред людьми – Фиска, встал с постели, зажёг свечу да и пошёл зрети, како устроилась на ночь его жена Дуняша. Дуняшу Кондратий Саввович обнаружил на диване в гостиной свернувшейся калачиком. Чья-то добрая душа укрыла её теплым одеялом. Но и под ним она вздрагивала и всхлипывала во сне. Постоял, постоял над Дуняшей Кондратий Саввович да и пошёл к себе.

Вот ведь яко оно получается – ни Богу свечка, ни чёрту кочерга⁵¹! Куда не повернись, кругом, пред всеми виноват оказывается Кондратий Саввович. И пред чистой, яко слеза, душой Евдокии Лукинишны. И пред верной полюбовницей Анфисой Григорьевной, каку сдеял хозяйкою в дому и выставил супружницей пред людьми. А боле всего пред детками своими. Оне-то чем виновны, што не в браке пред Богом народились? Не холопы, но и не вольны люди. Бастарды – едно слово. И зачем оне с Фиской стольких зачали? Ну, ладно, Епифаний – тот от великой любови народился. А остальные? Ведь давно ужо нетути любви, так, докука⁵² една.

⁴⁷ – веки

⁴⁸ – ссора

⁴⁹ – обожание, восхваление

⁵⁰ – полное имя – Анфиса. Красивая, нежная, чувственная личность. При первой встрече она кажется настоящим ангелом. Привлекает к себе не только изящной внешностью, но и энергичным характером, остроумной беседой, манерами.  Она непредсказуема, поэтому разгадать ее планы и намерения почти невозможно. Своих воздыхателей Анфиса использует для решения личных и рабочих проблем. Знает себе цену и умеет ее получить в любых условиях. У нее отсутствует самокритика, а недостатки характера преподносятся как личное достоинство. Она никогда не признает себя виноватой в чем-то, жизненную неудачу воспринимает как временное неудобство. Анфиса умудряется подчинить посторонних людей личным планам и желаниям. Никогда не поступается собственной выгодой, ее мало интересует мнение других людей.

⁵¹ – чёрту нужна кочерга, поскольку на ней он зажигает для освещения лучину у себя в аду, ну а Бог пользуется для освещения свечой, также как в церкви.

⁵² – надоедливое, скучное дело

9

Пялила в потолок сухи очи в енту ночь и Анфиса. Ох, не к добру заявилась мужнина супружница к ним в дом, ох, не к добру! Что же теперича с ней и детками будет то? И зачем она стольких на бел свет народила? Епифанушка с Наденькой, те хоть от великой любови, от страстей зачалися, а остальные – по уму-разуму. Да и был ли тот ум с разумом? Сейчас, по всему раскладу получается, что и не было…

Родители Кондратия Саввовича не приняли Анфису невестой, не дали на брак родительского благословления. Послушный сын перечить родительской воли не посмел. Но молодые тако любили друг дружку, что не посмотрели на студ пред людьми, на грех пред Богом, сошлися, и стали жить яко супруг с супружницей. Только вот при ентом Кондратий Саввович остался примерным сыном и уважаемым человеком, а Анфиса – без семьи, без поддержки, без уважения света. Из вольной птицы в челядь перешла – ключницей в мужнином дому. И того, что кажну ночку с хозяином постель делила, ужо никого не касалося.

А родители Кондратия Саввовича не изменили свово решения, даже когда Анфиса на сносях ихним первенцем, Епифанушкой, оказалась. Но она от беспроторицы⁵³ челом в стенку не билася, унынию не поддавалася, ведь с Кондратием Саввовичем жили оне душа в душу.

Когда же вошла в тягость другой раз, Анфиса зараделась и сильно уверовала, что тятенька с маменькой смилостивятся, поймут, яка крепка меж ихним сыном и ею любовь, захотят с внучками понянькаться. Потому и дочурку Наденькой решила наречь.

Но надеждам сбыться не довелось. Ужо на последних месяцах тягости к ним в дом тятенька Савва Игнатьевич и маменька Арина Микулишна в гости пожаловали. Анфиса вообразила, что с нею мириться хотят да с двухлетним Епифанушкой знакомство свесть, а потому мужниного наказа тихо посидеть в уголочке не послушалась. Тако с животом и ковыляющим за ручку сыночком в гостиную и явилася, яко хозяйка в дому себя держала. Белым полотном сдеялся Кондратий Саввович, плотно поджал уста Савва Игнатьевич, а Арина Микулишна побагровела ликом и опустила очи долу. Пришлось Анфисе убираться из гостиной по добру, по здорову.

До самых родов Кондратий Саввович, яко уехал вместе с родителями, тако и нос дому не казал. Но потом вышла на бел свет Наденька, и всё между супружниками наладилось.

Годочков седмь-осемь жили Кондратий Саввович с Анфисой справно. Жили – не тужили. Кондратий Саввович фабрикой своей красильной занимался, Анфиса с детьми да по хозяйству хлопотала. Только почала⁵⁴ она замечать, что ужо больно часто Кондратий Саввович отлучаться из дому стал, да не по часу-два, а по два-три дни. Расспросила окольными путями челядь, что при муженьке в дороге была, да и вызнала – зазнобушка у Кондратия Саввовича в городском дому появилась. Лушка – змеюка подколодная, что с младости в дому прислуживала, в самый сок вошла. И почалась у них с хозяином страстна любовь.

Испужалась Анфиса, но колготу устраивать не стала, поумнела чуток. Приветливым словом да лаской Кондратия Саввовича до дому завлекала. А там и в тягость вошла. Третьего ребятёночка, Андрейку, Кондратию Саввовичу в подоле принесла. И то ли в городском дому страсти поутихли, то ли дитё к совести родителя воззвало, только Кондратий Саввович к Анфисе душой возвернулся, енто она точно своим женским нутром учуяла. Израду⁵⁵-то продолжал творить, куды ж без ентова, но ужо по-тихому, с оглядкой.

Не успела Анфиса зарадеться, яко новая напасть на её бедну головушку – решил Кондратий Саввович жениться, законной супружницей обзавесть. Поначалу Анфиса не горевала, ужо не раз родители-то с невестами к Кондратию Саввовичу подкатывали, да он всё отнекивался. А яко поняла, что дело-то слаживается, опять решила лаской да ребёночком к себе возвернуть. Дитё-то зачать получилось, а свадьбу расстроить – нет. Только того и вышло, что выдернула на роды Кондратия Саввовича из постели с молодухой на четвёрту ночь после свадьбы. А он яко до свадьбы цельный год в дому почти не показывался, тако и после появления Софьюшки не сильно радовал своим присутствием. Едно только усмиряло Анфису – смага в очах Кондратия Саввовича не от новой любови горела, а от дела нового – организации красильной фабрики на землях, что вместе с законной женой досталися. И потому она енто доподлинно ведала, что голодный к ней под бочок Кондратий Саввович подкатывался, што кот блудливый, проталенный⁵⁶. Ибо голод его не по её верной душе, не по её любящему сердцу, не по её светлому лику был, а только лишь по плоти её горячей. Не любил ужо Кондратий Саввович Анфису, ох, не любил! Да и её сердечко ужо по нему не таяло. Не было в нём любови, так, докука една.

Да и откудаво той любови взяться, коли порубил Анфисино сердечко Кондратий Саввович на чурбачки, на мелкие щепочки? Первая зарубка была, когда пред родителями своими не защитил. Вторая – што деток своих бастардами оставил. Третью зарубку израдой с Лушкой нанёс. Четвёртую – когда в их дом, её дом, няньку свою старую притащил, Матрёну⁵⁷ Поликарповну. И вроде с благой целью – помочь Анфисе с тремя детками управляться. Только Матрёна деток холила и лелеяла, а Анфису невзлюбила, хозяйкой признавать отказывалась. Анфиса за помощью к мужу кинулась, а он: «Пошто на стару няньку напраслину возводишь?» Пришлось Анфисе смириться, терпеть занозу.

Не успела Анфиса к четвёртой зарубке приноровиться, яко тут же и пятая приспела – женитьба мил-дружка. Да не на ней, Анфисе, верной супружницы ужо не малого четырнадцать годков, а на молодухе, Евдокии Лукинишне.

Но млада жена в их дому не появлялась. Жизнь текла своим чередом. Кондратий Саввович продолжал фабрикой своей красильной заниматься, Анфиса в дому хозяйствовала. И только Анфиса уверовала, что тако и дале продолжаться будет – она здеся супружницей, а Евдокия в городе, яко эта самая Евдокия возьми и явись, куды её не ждали. И тут нанёс Кондратий Саввович сердцу Анфисы самую обидную зарубку – велел в три дни из дому вместе с детьми вон убраться! Нет, не на улицу прочь, в домик на выселках. Но из родного дому да в чужой, енто всё равно, что и на улицу. Только и успела Анфиса дворовой девке наказ дать, яко подпортить ночку младой супружнице: волос подбросить и подушку да одеяло сбить тако, штоб поняла змеюка – не одна она тута под бочком у мужа веется. Узрети только вот сию картину маслом не довелося…

Пялила в чужом дому в потолок сухи очи Анфиса и думала: «Ох, не к добру заявилась мужнина супружница к нам в дом, ох, не к добру! И што же теперича со мной и детками будет то?»

⁵³ – безысходность

⁵⁴ – начала

⁵⁵ – измена

⁵⁶ – мартовский

⁵⁷ – имя Матрена принадлежит уравновешенной, спокойной, мягкосердечной и терпеливой женщине с флегматичным, но очень хорошим характером. Она хоть и не любит конфликтные ситуации, но всегда готова отстаивать свое личное мнение. Может проявить сильную волю и твердость, которую, наверное, никто от нее не ожидает. У представительницы этого имени есть твердые нравственно-духовные принципы. Она живет, в точности следуя им. В зависимости от морально-этических установок Матрена подбирает круг знакомых и близких друзей, становясь чутким, внимательным и коммуникабельным собеседником, умеющим выслушать и понять, а также обладающим феноменальной интуицией и способностью вникать вглубь вещей. В некоторых ситуациях Матрена бывает деспотичной.

10

Дуняша проснулась ни свет, ни заря. Лежала с закрытыми очами и думу думала. Ту же, что и когда засыпала – яко же мне дале жить то? Так же как и вечером, ничего на ум не шло. Очень хотелося забедовать кому-нибудь в жилетку али совет у кого спросить, чтоб научил уму-разуму, да не у кого. Тётушка на богомолье ужо какой месяц. Да и вернётся ли – Бог весть. Тятеньке Савве Игнатьевичу и маменьке Арине Микулишне жаловаться на сына несподручно.

Думала-думала Дуняша, так и этак прикидывала, ничего не удумала и, деять нечего, поднялась с дивана. Не успела едного шагу от него отойти, яко дверь отворилася, раздались грузные шаги, и в гостиную вошла небольшого росточка пожилая женщина. Вошла, поклонилась и сказала:

– Матушка, Евдокия Лукинишна, самовар поспел ужо, хлеб на столе. Извольте откушать, чем Бог послал.

– Мне бы умыться со сна то, – ответила Дуняша.

– А пойдёмте, я Вас провожу, матушка!

И повела Дуняшу в сени. Пока шли, Дуняша искосу разглядывала провожатую – уж, не она ли та добрая душа, што укрыла вечером Дуняшу? Может, станется, она ещё в чём помочь сможет?

– Тебя яко звать-величать, добрая женщина? – спросила Дуняша, усевшись за стол, на который Бог послал: каравай ржаного хлеба только из печи, пшённую кашу с мясом, заправленную сливочным маслом, тарелку с горкой блинов с пылу-жару, вяленую рыбку, пареную репу, маринованные грибочки, узвар из сухих фруктов и ягод с медом, крынку молока, хмельной квас, а на сладкое – густой и плотный кисель.

– Матреной Поликарповной меня кличут.

– Может, присядешь за стол, Матрёна Поликарповна? Такой пир горой мне едной не одолеть. Потрапезничаем вместе. Кондратий Саввович ужо по делам чуть свет хлопочет?

– Благодарствуйте, матушка! Не откажусь, – не стала чиниться Матрёна Поликарповна, – А Кондратий Саввович завсегда в красильню до зари отправляется.

Оченно Дуняше хотелося разведати у старой женщины про житьё-бытьё в дому мужа, да несподручно было у невесть кого выспрашивать, а потому спросила напрямик:

– А ты какого званья будешь, Матрёна Поликарповна?

– Нянька я. Ещё со младенчества Кондратия Саввовича в дому Саввы Игнатьевича и Арины Микулишны обретаюся. А теперича вот самому Кондратию Саввовичу пригодилася.

– Енто на каком же поприще?

– Так нянькой и состою.

Застыла Дуняша, не донеся краюху хлеба до рта:

– Да разве… Да разве в дому Кондратия Саввовича детишки имеются? Чьи же оне будут?

– Тако его же, сердешного, и будут! Ажно четыре, мал мала меньше.

– Че-еты-ыре-е? – протянула Дуняша, пытаясь собрать разум до кучи, понеже до ентова никто ей про детишек мужа речи не вёл, – Не ведала я, что вдовый он.

– Господь с Вами, матушка! Жива их матерь! Младшенькую, Софьюшку, три месяца яко родила.

У Дуняши тако ум за разум и заскочил. Люди добрые, да што ж это деется?!? Три месяца!!! Енто значится, што, когда оне с Кондратием Саввовичем на свадебном пиру молодыми восседали, полюбовница родами маялась?!? А когда он сватов к ней, Дуняше, засылал, зрел ужо, што четвёртого она под сердцем носит?!? Да што же он за изверг такой гарипский?!? Она, Дуняша, любовь да ласку мужнину ищет, а тута днесь со смагой почтения не дождёшься, кои положены уложением Божьим мужа к жене! Она, супружница законная, значится, в дому по нём кручинится една-единёшенька, а он тута с семьёй нежится?!? А яко же его родители, Савва Игнатьевич да Арина Микулишна, неужто не о чём не ведали? Яко же оне зазор этакий допустили? Чем пред Богом и ними она, Дуняша, виновна?

– Яко же так, нянюшка? Разве можно так-то? Разве дозволено при едной супружнице к другой свататься? Студ-то какой пред людьми!

– Э-э-э, матушка! Гнева Божьего не побоялись, што ужо на людей оглядываться! Не венчаны оне. Не дали свово благословления ни родители Кондратия Саввовича, ни Фискины родители.

– Да яко же так? А когда детки народилися, неужто родители не смирилися? Неужто не захотели с внучками понянькаться? Чем пред ними детки-то виновны?

– Детки – ангелы Божьи, только вот зачаты от страстей бесовских, в беззаконии, в строптивости, в зазоре. С Кондратия Саввовича да с Фиски спрос. Особенно с Фиски. Волю родительскую ослушалась, свою девичью честь не соблюла. А мужик он, что ж, кобель и есть кобель. А кобель, яко известно, не вскочит, коли сучка не захочет.

– Так-то оно так, Матрёна Поликарповна, да только раз уж тако вышло, раз ужо така неземная любовь меж ними приключилася…

– Да кака така любовь! – перебила Дуняшу старая нянька, –Может и была когда любовь, да только вся вышла, нетути её, докука една. Родители-то в корень зрили. Ежели бы смирились пред родительской волей, перемогли беса, взбаламутившего плоть, зришь, оба бы днесь были счастливы.

– Всё равно! – заупрямилась Дуняша, – Не по-людски, не по-Божески с детками-то так!

Позрила Матрёна Поликарповна на светлый чистый лик Дуняши, на её праведные очи, слезой затуманенные, да и сказала, крякнув:

– Пошто, матушка, сварити старшим? Не хорошо енто, не по уложению! А дозвольте старой няньке сказочку Вам едну речь? Жил да был в дальнем лесу гордый Сокол. И полюбил тот Сокол красну Орлицу. И так меж ними всё было складно да гладко, што дело шло к свадебке. Да на беду появился в том лесу Ястреб. И летал он выше, и перьев было богаче, чем у Сокола. Переметнулась к нему Орлица. Да ещё и ославила Сокола, поглумилася над ним. Гордый был Сокол, но не стал мстить бывшей возлюбленной. Улетел в другой лес, а сердце его поросло коростой обиды. Долго ли коротко, но сосватали родители Соколу нежну Голубку. Не сразу, но полюбил свою суженую Сокол. За нрав её кроткий, за сердце доброе, за терпение да ласку. За то, што сына ему родила – ясна Кречета⁵⁸. Долго ли коротко, вырос Кречет и полюбил красну Подорлицу. И так меж ними всё было складно да гладко, што решили молодые к родителям за благословлением на брак кинуться. Только яко узрели родные из какой семьи те вышли, дали полный своим чадам отлуп. Не желали родниться. Ястребу зависть глаза застила – ведь повыше теперича летали Сокол с Кречетом, да и перьев было побогаче. Злоба раздирала душу Орлицы, понеже прогадала она, ох, прогадала, с замужеством-то. Стародавняя обида всколыхнулась в сердце Сокола, а у Голубки ревность проснулась. Не стали старшие объясняться с младыми – нету вам нашего родительского благословления и точка. Не смирились Кречет с Подорлицей, не послушались родителей, улетели подале, свили гнездо, деток народили. Только вылупились у них не соколята и не орлята, не голубки, не ястребки, а так, неизвестной породы птенчики. Так и чья в том вина? У каждого грешного, матушка, своя правда имеется. На такой случай Бог и дал Заветы и уложения, штобы им следовать яко за путеводной звездой во мраке к свету. Так-то!

Задумалась Дуняша. Мыслей много бродило, но не одной путной.

– А што же мне-то деять, Матрёна Поликарповна? Присоветуй!

– А што положено Вам, матушка, Божьим уложением, яко законной пред ним и людьми супружницей, так и соответствуйте. На выю мужу пилу не точите, но и себя не роняйте. Коли любите Кондратия Саввовича, так и не скрывайте того. Зришь, и его сердечко на любовь да ласку откликнется. А с Фиской и детишками ихними пусть сами разбираются. Их зазор – ихнее и тщание.

⁵⁸ – вид хищной птицы из семейства соколиных

11

Вот уж кого не ожидала узрети на своих именинах Дуняша, так енто супружника свово, Кондратия Саввовича. За те два месяца, что прошли с поездки Дуняши на красильню, окончившейся сердешной раной и непониманием, он в городском дому носу не казал. Дуняша понимала, што рассердила мужа, и тем, што колготу учинила, и тем, што сбежала домой без позволения, без разговора по душам, яко положено меж супругами…

Всю обратну дорогу бедовала Дуняша. Тако всех жалко было, тако жалко! И не только деток. Но и Савву Игнатьевича, и Арину Микулишну, и Кондратия Саввовича, и даже Фиску. Не было бы деток – вымела бы её поганой метлой Дуняша, яко Лушку, да и дело с концом. А тута… И катилась горюча слеза из Дуняшиных очей чрез ланиты, бо себя то было больше всех жальче.

По-своему уразумел слёзы хозяйки Степан. Остановил коней, слез с облучка, снял шапку с главы

и обратился к Дуняше с такой речью:

– Дозвольте, матушка, слово молвить?

Дуняша удивилась, но, понеже зрил Степан без дерзости и блажнья, позволила.

– Нетути у меня сил зрить, яко Вы, матушка, убиваетесь, слезами горючими умываетесь. Велите сдеять мне што. Любой грех за Вас на свою душу возьму.

– Што ты! Бог с тобой! – испужалась Дуняша, – Ишь, што удумал! Ты это брось!

Эх, давно надо было, сразу после Лушки, отправить куда подале и Степана, а то доведёт он со своей любовью да тщанием до греха. Да жалко его было. Нету его вины в его чувствованиях. И спросила Дуняша напрямик:

– Ты лучше скажи мне, Степан, яко ты свою судьбу дале понимаешь?

– Служить Вам, матушка, верой и правдой!

– Енто-то понятно! А вот есть ли у тебя каки мечтания? Чем тебе любо на покое заниматься?

Задумался Степан, а потом, помявшись, рёк:

– Любо мне, матушка, сбрую конску размалёвывать, всяки разны узоры на ей выводить.

Ничего не ответила на то Дуняша, лишь главой кивнула и велела ехать домой, а про себя подумала – конска сбруя ведь тоже из кожи деется, надо будет об ентом Кондратию Саввовичу подсказать.

А воротяся в город, пристроила Степана в саму ладну кожевенну мастерскую. Себе же в конюхи взяла, испросив совета у тятеньки Саввы Игнатьевича и маменьки Арины Микулишны, людину в летах, семейного, сноровистого и степенного, с коим за ворота без студа и опаски можно выйти.

Эх, чужую судьбу то быстро разрешила, а вот со своей никак не получалось управиться. Ох, сколько дум Дуняша за енто время передумала, ох, сколько! То от беспроторицы чуть ли не челом в стенку билася, то унынию поддавалася. Но придумала-таки яко ей дале жить, на што уповати. Дитё ей надо родить, вот што! В родной кровинушке раствориться, туда любовь свою нерастраченну направити, коли мужу она не надобна. Только для ентова Кондратий Саввович должон под бочком быть. Так и этак прикидывала Дуняша, яко же ей с супружником свидеться? А тута он сам пожаловал!

Кондратий Саввович, уж, и не ведал, какой приём его ожидает в родном дому – то ли кочергой по череслам, то ли колотушкой по главе. А когда узрел, яко заблестели очи Дуняши, яко багрец раскрасил её ланиты, яко она то с блазнью зыркает на него, то сладкий кусок в тарелку ему подкладывает, то медовой чарочкой привечает, расправил плечи-то, гордо главу вскинул: ну-ну, жёнушка, чем ещё муженька зарадеешь?

А Дуняша меж тем металася душой – яко и любовь свою супружнику показать, и достоинство своё не уронить. Только когда уселась за клавикорд⁵⁹ поняла, яко и себя соблюсти, и любовь свою донесть. И полился из самого сердца Дуняши её чистый, высокий голос:

Вам не понять моей печали,

Когда растерзаны тоской,

Надолго вдаль не провожали

Того, кто властвует душой.

Вам не понять, Вам не понять,

Вам не понять моей печали.

Вам не понять моей печали,

Когда в очах Вам дорогих

Холодности Вы не читали,

Презренья не видали в них.

Вам не понять, Вам не понять,

Вам не понять моей печали.

Вам не понять моей печали,

Когда Вы ревности вулкан

В своей груди не ощущали,

И не тревожил Вас обман.

Вам не понять, Вам не понять,

Вам не понять моей печали…

А в постели Дуняша заробела. Кондратий Саввович за всё время ни едного слова ей не сказал. И сейчас, яко лёг в кровать, уставился в потолок и молчит. Ни едного шажочка в Дуняшину сторону не сдеял. А у неё в главе да на сердце только и билося – с кем супружник енти два месяца любился-миловался? Ведати с кем…

А ни с кем Кондратий Саввович и не миловался. Един, яко бобыль⁶⁰ какой в хладну постельку укладывался. А чуть смежит вежды, пред ним Дуняша – грозно брови хмурит, чёрны очи смагой горят, искры в разны стороны разбрасывают. От горшка два вершка, а вот, подишь ты, словно царевна кака, вот-вот ножкой топнет.

На заре проснёшься – тут Фиска губы дует, обижается. А очи-то багряные, ночной слезой затуманенные. А тут ещё нянька, Матрёна Поликарповна, взялась учить взрослого детину уму-разуму. Ужо он на неё и серчал, и бычился, и деял позу, што не слышит ничего, а она по слухам⁶¹ цельный день пилой вжик-вжик, вжик-вжик. И допилила. Собрался с духом Кондратий Саввович и объяснился с Анфисой Григорьевной. Так, мол, и так – прошла любовь, не держи за то зла, отпусти, я ни тебя, ни деток вовек не забуду. Победовали вместе да и разошлися.

Купил Кондратий Саввович Анфисе Григорьевне с детками справный дом в соседней губернии, достойное содержание назначил и перевёз семейство на новое место. С ними и нянушка отправилась. Без принуждения, по доброй воле. Кондратий Саввович уговаривал её с ним остаться, жить в его дому на полном довольствии, хошь здеся, на фабрике, хошь в городе, но Матрёна Поликарповна отказалась: «Я, батюшка, не привычная в приживалках-то прохлаждаться. Яко понадоблюсь Вам для деток малых – сразу кличьте, а теперича я здеся нужнее!» Анфиса не возражала, в последнее время меж ею и нянюшкой мир да лад был. Матрёна Поликарповна в Анфисе Григорьевне хозяйку признала, а та на неё за прошлое зла не держала.

Тако в хлопотах прошли два месяца Кондратия Саввовича, а там и повод образовался в городском дому нарисоваться – именины законной супружницы Дуняши. Почалися оне справно, а потом што-то разладилось. Лежит млада жена в постели колода-колодой, очи в потолок вперила. А где ж обещанное – «восторг любви нас ждёт с тобою», «тебя я лаской огневою и обожгу и утомлю»⁶²? Эх, Дуняша-Дуняша! Кажется, и заснула ужо. Крякнул с досады Кондратий Саввович да на бок и завалился – к лесу передом, к Дуняше задом.

И только было задремал, яко легла на его плечи горячая девичья ладошка. А это Дуняша решила, что заснул мил-друг, можно беспрепятственно приласкать, приголубить. Нежно проводит Дуняша пальчиками по бугрящейся мышцами спине, по сильным мужниным рукам, и тает её плоть, яко Снегурочка под вешним солнышком, право слово. Эх, кабы подхватили те руки Дуняшу, да крепко-крепко сжали в объятиях – совсем бы растаяла…

А оне взяли да и подхватили, вознесли Дуняшу на мужнину плоть, крепко-крепко к груди прижали. И тако ладно Дуняша к Кондратию Саввовичу припала, что кажный его бугорок нашёл свою ложбиночку на её плоти. Дуняша запустила персты в мужнины власа и почала покрывать своими сахарными устами его очи, чело, ланиты. А когда его ключик гладко вошёл в её замочну скважину, их уста тоже соединились. И совсем то было не студно, а оченно даже горячо и сладко! Ох, яко сладко было!

⁵⁹ – клавишный струнный ударно-зажимной музыкальный инструмент, один из предшественников современного фортепиано. Время его изобретения неизвестно. Впервые название клавикорд упоминается в документах 1396 года, а самый старый сохранившийся инструмент был создан в 1543 году Домеником Пизанским и находится сейчас в Лейпцигском музее музыкальных инструментов.

⁶⁰ – слово бобыль дошло до наших дней неизменным и равнозначно оно слову вдовец. Со временем бобыль стало означать ещё и просто одинокого человека, холостяка, человека без семьи, бездомного, крестьянина, не имеющего своей земли. Слово бобыль возникло из слияния двух слов – Бог и был. При быстром произношении этих двух слов – Бог был, звук г теряется, и получается бобыл или, несколько мягче, бобыль.

⁶¹ – ушам

⁶² – из старинного русского романса «Не уходи, побудь со мною»

Не уходи, побудь со мною,

Здесь так отрадно и светло.

Я поцелуями покрою

Уста и очи, и чело.

Я поцелуями покрою

Уста и очи, и чело.

Не уходи, побудь со мною,

Я так давно тебя люблю,

Тебя я лаской огневою

И обожгу, и утомлю.

Тебя я лаской огневою

И обожгу, и утомлю.

Не уходи, побудь со мною,

Пылает страсть в моей груди.

Восторг любви нас ждет с тобою,

Не уходи, не уходи.

Восторг любви нас ждет с тобою,

Не уходи, не уходи.

Побудь со мной, побудь со мной.

декабрь 2019

Это он – мой мужчина!

25 декабря 1913 года, четверг

1. Дворцовая площадь. Санкт-Петербург

Рождественская ёлка¹, установленная на Дворцовой площади Санкт-Петербурга в 1913 году², была чудо как хороша. Чего-чего, а елей в России сколько хочешь. Высоких стройных красавиц, расправивших свои пушистые лапы, не то что чахлых тычинок, как заграницей! Украшена была ёлка на площади бусами, восковыми свечами, снегом и амурами из невоспламеняющейся ваты, сусальным золотом, стеклянными шарами, бонбоньерками, диамант-пудрой, нитями серебряного и золотого дождя, клееными из картона фигурками, игрушками из проволоки и бумаги, из ваты и варёного крахмала, то есть вполне себе красивыми, но не съедобными украшениями в отличие от рождественских домашних ёлок, которые притягивали взор и руки, особенно ребятишек, пряничными, миндальными и мятными фигурами, пастилой, драже, мармеладом, бусами из конфет³.

Ёлка на Дворцовой, действительно, была хороша, но назначать встречу под ней было ошибкой. На площади была тьма народу. Зеваки, пришедшие полюбоваться на красоту, застывали, открыв рот, на том месте, где их заставал особенно красивый вид, трогающий именно их сердце. На них непременно наезжал любитель катания на коньках (а Дворцовая площадь, как и многие другие площади и каналы города, зимой превращалась в каток), не успевший среагировать на нежданно-негаданно возникшее препятствие. Там, где было двое лежащих на льду, быстро становилось трое, четверо и так далее. Но, даже, если бы горожан без коньков на лёд не пускали, толчеи и неразберихи было бы не меньше, поскольку и среди катающихся непременно находились те, кто не желал кататься в одну сторону вместе со всеми, а непременно шёл против течения, лавировал между мчащимися ему навстречу, рассчитывая на свою ловкость и умение.

Прибавьте к этому начинающих, едва научившихся стоять на коньках, окружённых добровольными помощниками. Пронырливых торговцев сладостями, снующими между катающимися в расчёте на удачную торговлю, и больше заботящимися о сохранности своих лотков, чем об окружающих. Тут и там возникающие при столкновениях ссоры, споры, вплоть до мордобития, или же извинения.

Сашка посмотрел на эту вавилонскую толчею и решил коньки не надевать, пробираться к центру катка к ёлке, где у них с друзьями была обусловлена встреча, в сапогах. Вскоре, не без столкновений и падений, услышал радостный окрик и увидел машущего ему рукой поручика Оболенского:

– Подпоручик Голицын! Мы здесь!

– Ну, что, господа, – взял в свои руки инициативу старший по званию в их компании штабс-капитан Павел Гурдов, когда все друзья оказались в сборе, – остаёмся здесь или перемещаемся в другое место? Какие будут предложения?

– Господа! Предлагаю оставить затею с коньками и переместиться в ресторасьон «Палкинъ» – соловьевский бутерброд⁴, суп-пюре Сант-Гюрбер⁵, бильярд, наконец! – высказался подпоручик Саввушкин.

(Оно и понятно – коньки никак не давались Мишеньке, поэтому он использовал любую зацепку, чтобы улизнуть с катка. А вот в средствах недостатка не было, поэтому и предложил сию роскошную ресторацию).

Поручик лейб-гвардии Егерского полка Борис Оболенский, несколько стеснённый в финансах вследствие непреодолимой тяги к карточным играм, предложил вариант с более умеренными ценами, но отменной кухней, где можно было сытно поесть, как в трактире, и выпить бокал вина с десертом, как в кондитерской:

– А чем хуже «Доминик»? Кулебяка, расстегай, карты, шахматы, тот же бильярд!

– А как же коньки? – расстроился самый юный, только недавно принятый в тесный кружок сотоварищей, корнет Коленька Томилов (зря он, что ли, каждый день набивал синяки и шишки на льду, упорно тренируясь, чтобы не упасть в грязь лицом перед компанией). И несмело предложил, – Господа! А давайте переместимся на Мойку? Там, говорят, и места всем хватает, и лёд нонче крепок.

Господа заспорили. Набирающий градусы дискус решительно пресёк Павел Гурдов, постановив:

– Господа! Господа! Хватит споров! Отправляемся на Мойку, – и, дабы удовлетворить сторонников ресторасьонов, примирительно добавил, – А после всех угощаю в новой ресторации. Будет вам и чем согреть внутренности, и развеселить кровь, и облегчить душу!

Предложение было встречено с воодушевлением всеми сотоварищами. Даже Мишенькой Саввушкиным – на Мойке народ катался попроще, чем на центральных площадях, меньше была вероятность встретить кого-либо из знакомых своего круга и опозориться при падении.

¹ – рождественская ёлка, как атрибут празднования Рождества, возник в германской городской традиции. Популярная в Германии легенда связывает возникновение рождественской ёлки с именем Святого Бонифация. Согласно житию святого, чтобы показать германским язычникам бессилие их богов, тот срубил священный дуб Одина. На вопрос потрясённых германцев, как им теперь отмечать Рождество, он указал им на маленькую ель, уцелевшую под рухнувшими ветвями дуба. Её вечнозелёные ветви символизируют бессмертие, а верхушка указывает на небеса, как место обитания Бога. В России рождественские ёлки получили популярность с XIX века благодаря стараниям императрицы Александры Федоровны – супруги Николая I, бывшей прусской принцессе. Первая елка в Царском Доме была устроена 24 декабря 1817 года в Москве. До 1916 года в Российской империи в день Рождества Христова (25 декабря) также праздновался день «воспоминания избавления Церкви и Державы Российской от нашествия галлов и с ними двунадесяти языков» – в честь героев войны 1812 года.

² – на фоне антинемецких настроений, вызванных Первой мировой волной, Синод Русской Православной церкви назвал ёлку «вражеской, немецкой затеей, чуждой православному русскому народу», и традиция устанавливать ёлки на Рождество исчезла с 1914 по 1917 год. В советский период традиция установки ёлок была возрождена в 1935 году, но уже как атрибут празднования Нового года.

³ – изначально елочные игрушки – это символы, в которых переплелись языческие и христианские традиции. Свечи – это духовный свет, фрукты – плодородие, украшения в виде животных и птиц олицетворяют древнейшие представления язычников о добрых духах, помогающих человеку. В христианстве ёлочные украшения, сладости и фрукты символизируют дары, принесенные маленькому Христу, а украшение на верхушке дерева – Вифлеемская звезда, взошедшая с рождением Иисуса и указавшая дорогу волхвам.

⁴ – недорогие закуски навынос

⁵ – рецепт супа-пюре Сант-Гюрбер

Ингредиенты:

фазан/тетерев – 1 шт

куропатки – 3-4 шт

чечевица – 500 г

лук репчатый – 1 шт

Лук-порей – 1 шт

Сливки – 1,5 ст

Тимьян/укроп – 0,1 ч.л.

Лавровый лист – 1 шт

соль – 2 ч.л.

*************

Способ приготовления:

Вымочить чечевицу. Варить её с репчатым луком, белой частью лука-порея, тимьяном/укропом, лавровым листом и солью.

Ощипанную и обработанную дичь обжарить. Мясо отделить от костей. Лучшие кусочки отложить и нарезать соломкой, остальное пропустить через мясорубку. Кости вернуть в бульон и варить ещё 20-30мин.

Готовую чечевицу пропустить через сито, добавить мясной фарш, ещё раз пропустить через сито. Добавить немного костного бульона. Разогреть сливки, влить их в суп, добавить бульон до нужной консистенции. Посолить по вкусу.

Перед подачей добавить соломку из дичи.

2. Мойка. Санкт-Петербург

– Итак, господа! – подытожил день Павел Гурдов, – Катание удалось на славу. Вы согласны?

Друзья одобрительно загудели. Особенно радовались Миша и Коленька. Первый – тому, что ни разу сегодня не упал. И вообще, кажется, почувствовал вкус к катанию. Всё у него сегодня получалось, коньки легко скользили по глади льда Мойки, никто не подрезал его сзади, никто не вылетел навстречу. Оно и понятно. Господа офицеры были единственными представителями высшего общества в этот день на Мойке. Остальной люд, попроще, опасались их задеть, а потому опасливо жались к каменным её берегам, когда видели мчащихся на полной скорости военных в развивающихся шинелях. Коленька же был воодушевлён тем, что сотоварищи впервые прислушались к его мнению, впервые почувствовал себя своим в их тесном кружке, равным другим.

– Господа! А сколько женской красоты мы узрели! – повернул в другую сторону разговор записной ловелас Саша Голицын.

– Да-да, господа! – подхватил новую тему Борис Оболенский, – Оказывается, мещаночки не менее соблазнительно выглядят, чем наши писаные красавицы!

Мнения членов компании совпали и в этом вопросе. Каждый старался подыскать наиболее яркие эпитеты к описанию женской красоты, встреченной на Мойке. Тут были и «кровь с молоком», и «яркий румянец», и «лукавые взгляды», и «губки бантиком».

В самый разгар сих восторженно-описательных упражнений на компанию кто-то налетел, да так, что чуть не сшиб Сашку Голицына. Он завертелся на месте, потерял равновесие, и чуть было не шмякнулся об лёд, но в последний момент удержался, быстро перебирая ногами и не без помощи пришедшего вовремя на выручку Павла.

– Это кто же такой дерзкий? – возмутился Саша, – Догоню – поколочу! Даже не извинился!

– Да вон же она! – указал другу Мишка, – В ярком красном платке и короткой кроличьей шубке. Поторопись, а то упустишь!

(Среди своих они общались на «ты», не взирая на титулы, звания и возраст, возвращаясь к субординации и «Вы» только в присутствии чужих).

– Сорви поцелуй! Никак не меньше! – крикнул Борис вслед убегающему на всех парах Сашке.

Сашка совет услышал и был полон решимости следовать ему в полном объёме. Девушка довольно ловко скользила впереди, но расстояние между ними неуклонно сокращалось. Наконец, Саша догнал обидчицу, обогнал и, резко затормозив, преградил ей путь. Девушка налетела на него и не удержалась бы на коньках, если бы он не поддержал её за локти.

Манёвр был отработан до мелочей, поскольку не раз уже применялся как на льду, так и на мостовой, и на паркете для знакомства с противуположным полом. Далее шли вариации. Если девушка не нравилась, то после коротких извинений тема исчерпывалась. Ежели девушка нравилась, то извинения были многоречивыми. Таким образом, завязывался разговор, а там и знакомство. Здесь тоже вариаций была масса. Девушка могла оказаться строгих правил, или же ей кавалер не нравился (такого конфуза с Сашей ещё не случалось), или она была со своим кавалером. В таком случае дальше разговора дело не шло. Могла оказаться скромницей и стоять, потупив глазки. Тут опять ситуация раздвоялась: скромница-скромница или скромница-кокетка. А ещё могла быть просто кокеткой или кокеткой дерзкой. И ещё сонм всего.

Девушка, которая толкнула Сашку, оказалась из нетипичных вариантов. Не смотря на угрозу падения, она ничуть не испугалась, смотрела на Сашку спокойно, с малюсенькой каплей недоумения. Сашка быстро оценил её морозный румянец на нежной щёчке, тонкий носик правильной формы, карие вишенки глаз и темную прядь волос, выбившуюся из-под платка. Девушка ему понравилась, и он кинулся в наступление. Словесное пока:

– Барышня! Что же это ты так неосторожно катаешься? На меня вот налетела. Даже не извинилась. Не хорошо!

Продолжить мысль, чтобы развить её до требования понести наказание за содеянное в виде поцелуя, у Сашки не получилось. И разделение по типам скромница или кокетка не произошло. Девушка, всё также безмятежно глядя прямо в глаза Саши, слегка отодвинулась от него, высвободила свои руки и начала объясняться с ним жестами. «Не слышит! Не говорит!», – понял Сашка. Про такую свою дальнюю кузину ему рассказывала его невеста – Танюша Вяземская. Как звали эту кузину, Сашка не помнил, поскольку слушал свою невесту всегда вполуха. Танюше только в следующем году исполнится 16, и ему, двадцатилетнему боевому офицеру, уже дослужившемуся до подпоручика, было смешно принимать всерьёз её детский девичий лепет. Но этот её рассказ пронял даже его. Искренне жаль было бедняжку. С таким изъяном, не имея достаточно внушительного приданого (семья была хоть и знатного рода, но обедневшая), её шансы составить выгодную партию были весьма призрачны. Что уже говорить о судьбе девушки из непривилегированного сословия?

И Саша молча отступил на шаг, слегка наклонил голову в качестве извинения и направился обратно к друзьям. На полдороге почему-то оглянулся. Девушка смотрела ему вслед. Заприметив его внимание, искренне улыбнулась и помахала рукой. Саша ей тоже помахал.

«Ну, что?», «Какова она?», «Как зовут?», «Поцелуй сорвал?» – накинулись на него товарищи. Сашка отрицательно качнул головой и произнёс:

– Она глухонемая.

– Да-а-а, дела! – протянул сочувственно Мишка.

А Борис, желая вернуть приунывшей компании хорошее настроение, сказал:

– А что, господа?! Ведь неплохая бы вышла жена! Ни тебе попрёков, ни укоров, ни глупых разговоров. Золото, а не жена! Как вы думаете, господа?

– А ещё такую в тёмной аллее поймать, ведь и не пикнет! Можно не только поцелуй сорвать! – вставил свои 5 копеек в разговор Коленька, потеряв берега приличий от ударившего в голову чувства собственной значимости.

Меж товарищами от сказанной бестактности повисла напряжённая тишина. Ежели кто так скабрезно высказался бы об их знакомой, то тут же получил полный афронт⁶. Но для всех, кроме Саши, девушка была совершенно не знакомым, чужим человеком, тем более и низкого сословия, а потому они не знали, как реагировать на столь неуместное замечание. Лишь Саша, помятуя о безымянной кузине своей невесты, воспринял фразу близко к сердцу. Дабы не допустить ссоры меж друзьями, штабс-капитан Павел Гурдов примирительно предложил:

– Господа, давайте оставим эту тему. На всё промысел Божий. Я вам обещал новую ресторацию. Так не отправиться ли нам в «Медведь»?

– «Медведь»?! – радостно подхватил Борис, – А не та ли это ресторация, где подают кок-тейль? Кажется, «бар» именуется?

– Именно она! – пряча довольную улыбку в усах (ссора миновала) ответил Павел, – Представьте, господа! Узкий прилавок, высокий стул, запотевший ото льда гранёный стакан с очень вкусным и пьяным снадобьем, оркестр из двадцати четырёх музыкантов.

И, весело переговариваясь (все, кроме Коленьки, положившим себе на сегодня молчание – хватит, наговорился уже, благо, что в отставку не отправили), они двинулись в «Медведь». Где согрели внутренности кто ухой из стерляди, кто буше а-ля рэн, разогнали кровь кок-тейлями, подсластили жизнь парфе с пралине, а также суфле д,Орлеан. На душе стало легко и покойно!

⁶ – порицание, оскорбление, посрамление.

3 января 1914 года, суббота

3. Зал Дворянского собрания. Санкт-Петербург

Придворные балы Петербурга были ужасно скучны. Чопорность и сдержанность – вот их визитная карточка.

Саша предпочитал не столь официальные мероприятия. То ли дело веселиться в непринуждённой обстановке на балах, устраиваемых его великосветскими знакомыми! Поговорить о музыке, театре, светских новостях, политической обстановке в мире. Пофлиртовать. Или без всяких церемоний и оглядки на условности покинуть танцевальную залу и зависнуть на всю ночь за карточным столом.

Но бал в зале Петербургского Дворянского собрания в начале нового года он пропустить никак не мог. Мало того, ему даже пришлось подавать рапорт командиру полка, чтобы ему разрешили сняться с дежурства ради посещения этого бала. Дело было в том, что для Танюши, его наречённой невесты, этот бал был первым выходом в свет.

И он, как её суженый, обязан был станцевать с ней не менее двух танцев: первый – полонез, которым открывался каждый бал, второй – мазурка⁷, после которого кавалеры вели свою даму на ужин. Приличествовало бы и третий – котильон⁸, которым бал заканчивался, чтобы сопроводить её домой. Но от последнего Саша надеялся отвертеться, уговорив Танюшу отправиться домой пораньше. Карты и флирт с женщинами ему не светили. Из развлечений оставались – не более трёх танцев с другими партнёршами и разговоры с мужчинами. И то, и то в рамках Таниного семейства. Скука, да и только!

Не то чтобы Саша не любил свою наречённую. Он об этом просто не задумывался. Обручены они были с детства. Мысль о предназначенности друг другу прочно засела в их головах и не вызывала в сердцах ни горечи обречённости, ни трепета возвышенных чувств. Танюша выросла премилой девушкой. Уравновешенной, спокойной, покладистой. Семейная жизнь с ней не предполагала каких-либо бурь и потрясений. А чего ещё желать офицеру в наше неспокойное время, как не тихого уголка после тягот и лишений службы на благо Отечества? На ближайшее время всё было расписано буквально по дням: первый Танин бал, где его нахождение в кругу её семьи ясно давало понять высшему обществу о его намерениях. Её день рождения, после которого можно будет официально объявить о помолвке. В октябре свадьба.

Но скучный бал сразу начался с сюрприза. Среди Таниного семейства появились новые лица – супружеская пара Корсаковых, оказавшаяся дальними родственниками по материнской линии, и две их дочери: старшая – Машенька и младшая – Варенька. Обе девушки, со скромностию потупив глаза, присели в поклоне при представлении Александра, и молча подали ручку в перчатке для поцелуя. В Вареньке Саша со смущением узнал барышню, так неосторожно сшибшую его на катке. Судя по блеску глаз и лёгкой улыбке, которую он успел заметить, прежде чем перед его взором остался её чистый лоб и уложенные в пышную причёску волосы, она его тоже узнала. Саша стал судорожно вспоминать, что он наговорил ей на катке, кажется, он обращался к ней на «ты». Это смутило его ещё больше. Но тут он вспомнил, что она его не слышала, и успокоился.

Родители Тани, конечно же, побеспокоились о своей и родне и попросили Сашу обеспечить кузин кавалерами. Он и сам сразу записался в партнеры по вальсу к старшей, и по следующей за вальсом польке к младшей. Тут объявили о полонезе, и Саша повёл Танюшу на исходную позицию.

Танечка слегка засмущалась и перепутала шаги, но, ведомая твёрдой рукой Саши, быстро справилась с волнением, и дальше танец пошёл без заминок. Её белоснежное платье и скромные украшения приличествовали балу дебютантки. Выглядела она чрезвычайно мило, но… Несколько обыденно что ли, ожидаемо. И потому Сашин взор невольно обращался на Вареньку.

Её платье было нежно-розового цвета, прикрытого газовой вуалью. Это говорило о том, что сей бал не был для неё первым. Украшением наряда служил жемчуг. К розовому полагались ещё и бриллианты, но их не было. Видимо, из-за стеснённого финансового положения, в котором находилась семья, о чём ему рассказывала Таня. Отсутствующие украшения не делали облик Вари менее изящным и изысканным.

За длинным-длинным полонезом следовал не менее длинный вальс с Машенькой, а потом быстрая полька с Варенькой. Саша уже сожалел, что с размаху подвизался на три танца подряд. Лучше б подумал, на кого ещё из своих знакомых, можно было возложить обязанности кавалера для кузин. А сам бы перекинулся в карты до обязательной мазурки с Таней. Но, делать нечего, обещанного не воротишь.

Саша уже взял под руку Машу, чтобы вывести её на паркет для вальса, когда к Варе подошёл кавалер и обратился с просьбой:

– Позвольте мне ангажировать Вас на тур вальса?

Судя по тому, что Варенька благосклонно кивнула, он уже был представлен кузинам. Но она не только кивнула, но и… ответила:

– С удовольствием!

Саша так и застыл в изумлении. И не только от того, что Варенька говорила, а, следовательно, и слышала, но ещё и из-за взгляда, брошенного на него из-под длинных ресниц – лукавого и… Нет! Ему не показалось – ещё и насмешливого!

Тур вальса прошёл для Саши как в тумане. Маша была несколько деревянной во время танца, но покорно подчинялась кавалеру. Лицо её было безмятежным. Она не смотрела Саше в глаза, сосредоточив всё своё внимание на его подбородке. И он понял, что она умеет читать по губам и что именно она и была той глухонемой кузиной, о которой ему рассказывала Таня.

Нет! А Варя-то какова! Посмеялась над ним, а теперь насмешничает! В любом случае надо будет с ней объясниться. И внушение сделать. Предупредить её об опасности игр с незнакомыми молодыми людьми. Это его долг, как будущего родственника. Жаль только, что он пригласил её на польку – танец быстрый, со множеством меняющихся фигур, что серьёзному разговору никак не способствует.

Но за время вальса с Машей Саша придумал, как он поступит. Он не будет с Варей разговаривать во время польки. Будет вести себя, как ни в чём не бывало. Или смотреть на неё со строгостию – пусть смутится. Или же с насмешкою – это ежели она также на него смотреть будет. А потом выведет её под локоток в сад под предлогом, что она устала и надо подышать свежим воздухом. И вот там уже прочитает ей нравоучение.

Варенька танцевала легко и непринужденно, можно сказать, порхала над паркетом. Её тело с удовольствием подчинялось ритму польки и Сашиным рукам. Оно само было музыкой. Саша, принявший было поначалу строгий вид, вскоре расслабился и стал наслаждаться танцем. Но планов своих не оставил.

Едва стихли последние ноты, твердо взял Вареньку под локоток и вывел в зимний сад, подгадав к концу танца оказаться в аккурат рядом с его дверями. В точном соответствии с планом сказал:

– Ты устала. Стоит подышать свежим воздухом.

Сказано и сделано было достаточно дерзко, но Саша решил не церемониться с обращением на «Вы». Видятся они уже не в первый раз, их представили друг другу, да и будущие родственные связи позволяли некоторую вольность. Разговор начал так, как если бы он говорил с младшей сестрой или с Таней. Впрочем, Варенька не возражала ни против выхода в сад, ни против обращения на «ты», ни против скамейки между двумя высокими пальмами, на которую ей указал Саша. Лишь слегка поёрзала, усаживаясь поудобнее.

– Нам надо объясниться, – сразу приступил Саша к делу, поскольку засиживаться было нельзя, их приватная беседа и так балансировала на грани приличий, да и в зимнем саду было зябко – не заболеть бы, – Ты поступила дурно и неосторожно. Не будем говорить о твоём обмане, я понимаю, что ты ограждала себя от нежелательного знакомства. Но ты подвергла себя опасности, отправившись в людное место без сопровождения. Такие эскапады могут закончиться весьма дурно, если попадётся на пути тёмный человек, пожелающий воспользоваться твоей немощью, пусть и мнимой.

Если до этих слов Варенька слушала Сашу с некоторым смущением, то в конце её настроение изменилось. Она слегка улыбнулась и, скользнув по его лицу лукавым взглядом, произнесла:

– На такой случай у меня есть один приёмчик. Папенька научил. Показать?

Очнулся Саша на скамейке один. Вареньки рядом не было. Последнее, что он помнил, это её блестящие глаза и прикосновение двух теплых пальчиков к его шее. Как она это сделала, что он забылся? Саша встряхнул головой, чтобы прийти в себя. Прислушался к музыке, долетающей из танцевального зала. Лансье⁹, следующий танец после польки, значит, его забытьё продолжалось не долго. Потом он проинспектировал память – кажется, до мазурки, обещанной Тане, он больше никого не ангажировал. Выкурил сигарету и вернулся в залу. Получил там укор от Таниного папеньки за то, что позволил девушке вернуться к семейству одной. Впрочем, не слишком сердитый (не с дочерью же он так обошёлся, а всего лишь с кузиной).

В дальнейшем бал прошёл без приключений. Вскоре настала очередь мазурки, во время которой Саша попросил у Танюши разрешения покинуть бал сразу после ужина, сославшись на дела по службе. Та, конечно же, не могла ему отказать. И, откланявшись, он, с лёгким сердцем и душой, отправился в ресторацию «Кюба», где его уже ждали друзья. Под её первой в Петербурге мигающей электрической рекламной вывеской «A. C-U-B-A-T» можно было не только вкусно откушать устрицами и котлеткой даньон¹⁰, запив их бутылочкой Шабли или игристого Поммери, но и с приятностию провести время в окружении балерин Императорского театра, располагавшегося неподалёку.

⁷ – вот как описывали танец в XIX веке: «Мазурка была таким замечательным танцем особенно оттого, что выявляла те свойства мужчин и женщин, которыми они наиболее привлекали друг друга. Каждый играл свою роль: дама легко неслась вперед, и самый поворот ее головы, так как ей приходилось смотреть на кавалера через свое приподнятое плечо, придавал ей дразнящую ауру непостижимости, в то время как вся инициатива танца оставалась в руках кавалера. Он ее мчал вперед, то щелкая шпорами, то кружа ее, то падая на одно колено и заставляя ее танцевать вокруг себя, выказывая свою ловкость и воображение, способность себя показать и управлять ее волей» «Мазурка – это душа бала, цель влюбленных, телеграф толков и пересудов, почти провозглашение о новых свадьбах, мазурка – это 2 часа, высчитанные судьбою своим избранным в задаток счастья всей жизни»

⁸ – котильон объединял несколько самостоятельных танцев (вальс, мазурка, полька). Исполнялся он всеми участниками в конце бала. Разнообразие котильона зависело от ведущей пары – кавалер-кондуктор давал сигнал оркестру, громко называя фигуры. Он же следил за согласованностью движения пар. Вот как описан котильон в дневнике 20-летнего великого князя Сергея Александровича: «Котильон был бешеный! С ума сходили….Кружились, бесились без конца. Под конец бегали и в изнеможении падали на стулья, чтобы через несколько времени снова скакать по зале. Я раз двадцать пропотел; платки были мокрые тряпки. Кончили после 4-х часов утра…»

⁹ – род французской кадрили с поклонами. Состоит из 5 фигур.

¹⁰ – котлеты из молодой баранины

10 июня 1914 года, среда

4. Дом Вяземских. Санкт-Петербург

На день рождения Тани Саша непростительно опоздал. Впрочем, его это мало заботило. Его батюшка, Анатоль Ларионович, полагал главным делом мужчины службу и здесь никаких вольностей, тем более, не пунктуальностей не допускал, а всё остальное считал второстепенным. Саша был с ним солидарен. Его матушка, Пульхерия Андреевна, никогда в дела мужа и сына не вмешивалась. Танечка Сашу всегда прощала, даже взгляда, не говоря уже о слове укора, в его сторону не направляла. А к ворчанию её папеньки Саша уже давно привык.

Не так, уж, он и опоздал, понял Саша, начав подниматься по лестнице. Сверху доносилась музыка, значит, театральное представление перед главной церемонией поздравлений ещё не закончилось. В доносившихся до него аккордах, Саша узнал начало первого акта оперы Чайковского «Евгений Онегин». Он не был особым почитателем оперного искусства, но с произведениями великого русского композитора, конечно же, был знаком.

Саша сделал ещё несколько шагов вверх и застыл, поражённый. «…Когда поля в час утренний молчали, Свирели звук – унылый и простой – Слыхали ль вы?..» – выводил строчки дуэта сестёр Лариных высокий, прозрачный, звонкий голос Татьяны. На словах «Слыхали ль вы?» к нему присоединился второй женский голос – Ольги, и продолжил уже один – низкий, бархатный манящий, «Слыхали ль вы за рощей глас ночной Певца любви, певца печали?».

Саша стоял, как столб, пока не смолкли последние звуки дуэта «Вздохнули ль вы?» (ей богу, не знал – дышал ли он во время пения?), очнулся, когда вспыхнули одобрительные аплодисменты, и вошел в залу, где происходило действо, когда актрисы, откланявшись, уже ушли, так и не поняв, кто пел эти партии. Расстраивался из-за этого не долго, поскольку опера продолжилась, и он понял, что «Евгения Онегина» поставили целиком.

Татьяну пела его Танюша. А он и не знал, какой хрустальный голос у его невесты! Ольгу пела Варенька. И не только чарующе пела, но и играла великолепно, передавая не только голосом, но и мимикой лица, и языком тела её молодость, легкомыслие, шаловливость, капризность, упрямство, ироничность, кокетство. Видимо, подумал Саша, это всё свойственно и ей самой, потому так легко удаётся передать с импровизированной сцены. У Танюши её роль получалась хуже. Она оживала только когда пела. Как же она будет играть в третьем акте, в котором Татьяна предстаёт уже взрослой дамой высшего света, а не простой сельской девушкой в стенах своего родного дома? – забеспокоился о невесте Саша. Но проблемы с игрой были не только у Танюши, а и у всех остальных участников этого домашнего театра, и, видимо, поэтому из третьего акта была исполнена только знаменитая ария Грёмина «Онегин, я скрывать не стану, Безумно я люблю Татьяну…», исполненная регентом праздничного Архиерейского хора Александро-Невской лавры Фиодором Рязановым. Его густой низкий бас, на вкус Саши, был ничуть не хуже, чем у его тёзки Федора Шаляпина, и вызвал бурю восторженных аплодисментов.

Какое-то странное беспокойство охватило душу Саши, он никак не мог привести свои мысли и чувства в порядок, а потому не стал задерживаться на празднике. Оттанцевав с невестой два танца, манкируя своими обязанностями кавалера перед остальными дамами, едва позволили приличия, он улизнул из дома Вяземских. Потоптался на улице, размышляя, пойти ли ему в ресторацию, чтобы присоединиться к друзьям? Понял, что никого видеть не хочет. А хочет побыть в одиночестве. В голове, в душе, да во всём теле продолжали звучать два женских голоса, то сливаясь воедино, то тревожа, маня поодиночке «Слыхали ль вы? Вздохнули ль вы, внимая тихий глас Певца любви, певца своей печали?…»

25 августа 1914 года, вторник

5. Усадьба Голицыных. Петроград

«Человек полагает, а Бог располагает» – так, кажется, звучит русская поговорка? Истинно так!

В августе вместо хлопот по приготовлению к свадьбе Саша занимался сборами на фронт. Свадьбу пришлось отложить минимум на год – до победного завершения войны.

1 августа 1914 года Германия объявила войну России. Накануне этой даты Николай II подписал Указ о всеобщей мобилизации в ответ на то, что 28 июля Австро-Венгрия объявила войну Сербии, что отвечало идее защитить балканские народы от внешней угрозы¹¹. По всей России наблюдался общий эмоциональный и патриотический подъём. Люди шли добровольцами на фронт, имели место немецкие погромы. На фоне общенародных настроений Санкт-Петербург был переименован в Петроград¹².

Саша возвращался домой после прощания с невестой, чтобы последние 3 дня до отправки на фронт полностью посвятить себя сборам, ни на что больше не отвлекаться. И правильно сделал, что попрощался с Танюшей заранее. Она плакала навзрыд, и Саше было не по себе. Он почувствовал себя в её доме как будто на репетиции собственных поминок. Его оплакивали заранее, а он был ещё тут – живой и невредимый.

Впрочем, по мере удаления от дома Вяземских мысли его прояснялись, а тяжесть на душе рассеивалась. Он весь погрузился в построение планов, а потому появление из темноты сада на ступеньках его усадьбы, едва освещённых тусклым светом фонаря под козырьком двери, женского силуэта стало для него полной неожиданностью.

– Саша!

– Варенька?! – изумился Саша (они не виделись с июня, с дня рождения Танюши,да и на самом празднике не общались. Волшебство очаровавшего его голоса постепенно испарилось. Он не думал, не вспоминал о ней), – Что ты тут делаешь?

– Я… Вы ведь скоро на фронт отправляетесь… Мне Таня написала…

– Да, через три дня.

– Я хотела… Вот! – сказала Варя и несмело вложила в ладонь Саши что-то маленькое и холодное (он невольно отметил теплоту её пальцев, слегка коснувшихся его ладони, на фоне металлического предмета).

– Что это?

– Посмотрите дома, хорошо? Саша! – заторопилась Варя, как будто боялась, что он сейчас прогонит её, или кто-то им помешает, и она не успеет договорить, – Я хочу, чтобы Вы пообещали мне вернуться живым с войны (Саша поморщился – что это они все меня хоронят заранее?). Обещаете?

Смешно и глупо было обещать такое, но не обижать же девушку? И Саша твердо сказал:

– Обещаю!

– Храни Вас Бог! – обрадовалась Варя.

Троекратно поцеловала Сашу в щёки. Перекрестила. И исчезла в темноте. Если бы не маленький округлый предмет, который уже потеплел в его руке, он бы решил, что всё это ему померещилось.

Предмет оказался изящным медальоном. Саша готов был сам с собой поспорить, что в медальоне находится дагерротип с портретом Вареньки, но оказался не прав. Там находилась икона тонкой работы христианской великомученицы Святой Варвары Илиопольской – защитницы от внезапной и насильственной смерти.

«Задарили как на Рождество», – подумал Саша. Папенька вручил ему дорожную икону Святого великомученика Георгия Победоносца, издревле почитаемого на Руси как покровителя российского воинства и державной мощи Российского государства. Матушка – нательную иконку Богородицы Взбранной Воеводе Победительная, которая даёт благодать вразумления в трудных обстояниях и защиту от опасности. Лик её обрамлён шеломом, а тело защищает кольчуга. Танюша – маленькую шкатулочку с локоном её волос, чтобы не забывал невесту. Её родители – дорожную икону с ликом Казанской Божьей матери, которой молятся об избавлении от нашествия врагов.

Саша покрутил в руке Варин подарок – не много ли будет у него на шее? И, правда, рождественская ёлка и только! Да и кто она ему? Но решил, что лишним не будет. Повесил рядом с нательным крестиком и маменькиной иконкой. И, наконец, сосредоточился на мыслях о службе. Почти все его друзья уже были на фронте. И только он с корнетом Коленькой Томиловым подзадержался в Петрограде.

Мысли о боях взбодрили молодецкий дух Саши, кровь его забурлила. Он больше не думал об опасностях, ранениях, возможной смерти. Перед его взором вставали стройные ряды солдат, бесстрашно идущие на врага под командованием бравых офицеров. И подвиги, которые они (и он, конечно же, и он тоже в их числе) совершат ради Отечества.

¹¹ – в войну стремительно втягивались всё новые и новые страны. У каждой был свой интерес. Помимо благородной цели защитить братские народы, активно пропагандируемой, у Российской империи были и глубинные планы: установить контроль над Босфором и Дарданеллами, присоединить Анатолию к империи, объединить все польские земли под своим началом. Страны –участницы Первой мировой войны разделились на два противоборствующих лагеря. С одной стороны Центральные державы: Германская, Австро-Венгерская, Османская империи и Болгарское царство; с другой – страны Антанты: Российская и Британская империи, Французская республика.

¹² – с 1703г – Санкт-Петербург, с 1914г – Петроград, с 1924г – Ленинград, с 1991г – Санкт-Петербург

Июль 1916 года

6. Военно-полевой госпиталь 8-й армии Юго-Западного фронта

Он не осознавал себя как личность. Он не помнил – кто он? Как Его зовут? Он потерял свою душу. Она скукожилась и спряталась в потайной уголок его тела. Его израненного, растерзанного войной тела. Тело – да, тело осталось. И ещё дух. Дух всё время стремился вытащить тело наружу из этого вязкого, душного омута, в котором Он находился. Вытащить на поверхность. К жёлтому солнцу, голубому небу, зелёной траве.

Но едва ему это удавалось, как тело начинало разрываться от боли. Чьи-то острые зубы вгрызались в тело и рвали его в разные стороны. Пекло, кругом было пекло, как в аду. Да, это и был ад. Именно так невыносимо жарко могло быть только в аду.

Или на тело обрушивался лютый мороз. Длинные острые иглы пронзали тело. Сердце покрывалось ледяной коркой, кровь застывала в жилах.

Боль была нетерпимой, но Он старался не кричать. Мужчины не имеют права поддаваться боли. Это Он помнил. Но, когда Он уже подходил к краю, после которого сдержать крик было невозможно, каждый раз неизменно прилетал ангел. Он покрывал Его тело своими крылами, укутывал, убаюкивал, согревал, когда было холодно. Или обвевал, как опахалом восточного падишаха, если было жарко. И пекло, и холод становились не такими невыносимыми. Боль отступала, Он успокаивался и погружался в сон. В обыкновенный целительный сон. Но потом снова оказывался в вязком и душном омуте. И борьба с болью опять начиналась сначала.

Постепенно, не сразу и очень медленно, эти погружения становились не такими глубокими, а пекло и мороз не такими злыми. Боль притуплялась. Тело выздоравливало. Дух укреплялся. У души начали расправляться крылья.

7. Палатка главного хирурга

– Порфирий Петрович, можно войти?

– Войти, – кивнул головой главный врач военно-полевого госпиталя 8-й армии Юго-Западного фронта, не поворачивая головы к вошедшему.

Его взгляд, пустой взгляд изрядно уставшего человека, был обращён куда-то очень далеко, гораздо дальше, чем угол палатки, чем вверенный ему госпиталь.

Госпиталь, как громко сказано! Несколько полотняных палаток, в которых жили врачи и сёстры милосердия, палатка с наскоро сколоченным столом для проведения операций, да деревянный сарай для скота, который освободили от соломы и многолетнего наслоения навоза, чтобы разместить там тяжелораненых. Раненые средней тяжести, требующие нескольких дней ухода, располагались между палатками прямо на земле. Тут их лечили, тут же они ели и спали. Легкораненые в госпитале не задерживались, им оказывали первую помощь и сразу же отправляли обратно на фронт. Война была ненасытной глоткой, требовавшей всё новых и новых жертв.

– Порфирий Петрович, спросить можно?

– Можно! – опять эхом откликнулся главврач, продолжая курить папиросную скрутку, зажатую в длинных хирургических щипцах.

Худенькая медсестра, побеспокоившая главврача, задавать вопрос не спешила. Знала, что пока папироса не догорит, Порфирий Петрович так и будет отвечать эхом на любой вопрос. Ей было совестно нарушать его покой, такой редкий на этой войне, но дело не терпело отлагательств, и потому она смиренно ждала, когда на неё обратят внимание.

– Что? Что ты хотела спросить, голубушка? – наконец очнулся от своей задумчивости Порфирий Петрович.

Главврач весь женский персонал своего госпиталя называл «голубушками», а мужской, к коим относились и раненые – «голубчиками». Люди перед его глазами так часто сменялись, что ему некогда было запоминать ни их лица, ни их имена.

– Порфирий Петрович, правда ли, что тяжелораненых завтра в тыл отправляют?

– Отправляют, голубушка, отправляют.

– А можно… Можно отставить штабс-капитана Голицына?

– Нет.

– Порфирий Петрович, миленький, родненький, пожалуйста! Всего несколько дней!

– Нет, не могу, голубушка, не проси!

– Порфирий Петрович, Христом богом прошу, на коленях умоляю!

Главврач, наконец, полностью очнулся от своих мыслей и посмотрел на просительницу повнимательнее. Тяжко вздохнул. Узнал её. Её огромные молящие глаза. Её трясущиеся от сдерживаемых слёз губы. Её полный отчаяния голос. Такое уже было. С месяц назад. Когда она также пришла к нему в палатку, чтобы уговорить сделать операцию, кажется, всё тому же штабс-капитану Голицыну. Удивился – надо же, выжил-таки!..

…Всех прибывающих раненых осматривал фельдшер. Он же определял тяжесть ранений. Сортировал, кого к сестричкам на перевязку, кого под нож хирурга. Кому позвать священника, а потом просто оставить, чтобы он дождался часа, когда его окончательно призовёт Господь.

В ряды таких безнадёжных попал и штабс-капитан. Места живого на нём не было. Месиво из крови, костей и мяса. И пуля, застрявшая в области сердца. Стронешь её с места – фонтан крови и быстрая смерть. Правильно фельдшер определил в безнадёжные. Порфирий Петрович тогда уже хотел было подтвердить назначение, но что-то его остановило. Этим «что-то» была цепочка, спаянная с пулей. Странная картина.

Порфирий Петрович аккуратно поддел цепочку пинцетом и приподнял. Не сразу, но пуля отделилась от тела. Никакого фонтана крови не случилось. На коже в районе сердца осталось маленькое круглое пятно ожога. Проникающего ранения не было. Пуля застряла в расплавившемся от удара маленьком металлическом предмете, по-видимому, медальоне, и вдавила его в тело. Везунчик!

Порфирий Петрович покачался в задумчивости с мыска на пятку, с пятки на мысок, перевёл взгляд с расплющенной пули на молящие глаза просившей за раненого сестры милосердия, и коротко бросил: «Обмывайте и на стол!»…

Да, такая не отстанет. Простым «нет» не уговорится. Порфирий Петрович взял руки девушки в свои и ласково спросил:

– Тебя как зовут, голубушка?

– Варварой Андреевной.

– Варвара Андреевна. Варенька, значит. Вот что Варенька, голубушка, никак нельзя оставить твоего жениха…

– Он мне не жених, – торопливо перебила главврача медсестра.

Порфирий Петрович сделал взмах рукой – мол, какая разница, жених – не жених, и продолжил:

– Никак нельзя. Скоро будут новые поступления. Места нужны. Много мест. Да и ему же лучше будет – и безопаснее, и уход, и лечение. Иди, голубушка, иди. Никак нельзя оставить.

То, что растрясти раненого может в дороге, то, что раны могут вскрыться, то, что инфекция может попасть, пока довезут, – не сказал. Зачем тревожить голубушку? Всё равно ведь никак нельзя оставить. На всё воля Божья! Авось выживет!

Девушка ушла, а старый врач думал – что есть женская любовь? Что в ней такого? Каким прибором определить её силу? Какой линейкой измерить? На каких весах взвесить? Ни потрогать её. Ни понюхать. На вкус не попробовать. А ведь действует! Действует!

Увидеть можно. Да, увидеть можно. Если бы у главврача было время наблюдать, то он бы увидел, как мчалась с другого конца сарая или летела с улицы сестра милосердия Варенька Корсакова, едва первый стон срывался с уст штабс-капитана Голицына. Каким образом она узнавала его голос среди криков и стонов десятков тяжелораненых? Бог весть. По уму беднягам надо было колоть морфий, но его порой не хватало даже на операции, приходилось экономить. Как согревала его, когда он трясся от озноба. Как поправляла ему на лбу мокрую повязку, когда он плавился от жара. Как держала его за руку своими горячими ладонями всю ночь и каждую свободную минутку днём, будто вела за собой по минному полю. Вела туда, где мягкая трава, чистое небо, яркое солнце. И ещё больше удивился бы главврач, если бы у него было время рассмотреть предмет, так сказать, любви – обыкновенного, ничем не примечательного русского парня с круглым лицом и белёсыми ресницами, не выдающегося роста и фигуры.

Но времени, чтобы это увидеть, у Порфирия Петровича – главного врача, хирурга военно-полевого госпиталя 8-й армии Юго-Западного фронта, не было. И сил не было тоже. На днях начнётся очередное наступление¹³. А, значит, новые раненые, кровь, пот, грязь. И бесконечное звяканье пуль и осколков, вытащенных из истерзанных тел некогда молодых, здоровых мужчин, чьих-то женихов, мужей, сыновей, братьев, о металлические лотки, поднять которые под конец бесконечной череды операций было под силу только фельдшеру-мужчине.

¹³ – в июле 1916 года 8-я армия Юго-Западного фронта под командованием генерала от кавалерии А.М.Каледина, участвовала в первом этапе так называемого Брусиловского прорыва. В начале июля наступление на Барановичи (Варшавское направление) было отбито германскими войсками с большими потерями для русских. 28 июля Юго-Западный фронт ударными силами 3-й, 8-й и Особой армиями начал новое наступление с целью взять Ковель. Противник упорно сопротивлялся. Атаки сменялись контратаками. Наступление русских закончилось неудачей, прорвать оборону немцев не удалось. Военные историки назвали эти бои «Ковельской бойней».

1917 – 1920 года

8.

Петроград – Дон – Украина – Крым

1917 год Саша встретил в Петрограде, всё ещё продолжая лечение от ранений, полученных под Луцком летом 1916 года. К Февральской революции отнёсся с недоумением. Да и будучи под неусыпным присмотром своей матушки не сразу узнал о ней. Митинги, манифестации, вооружённые столкновения проходили в центре Петрограда, до усадьбы Голицыных не долетали ни возмущённый гул толпы, заполонившей Невский проспект, ни звуки выстрелов.

Лишь когда в марте Николай II отрёкся от престола¹⁴, родные посвятили Сашу в творящееся вокруг умопомрачение. Ближе к лету Саша уже смог прогуливаться самостоятельно, опираясь на трость, и сам увидел, что творится в Петрограде. Иначе как шабашем увиденное назвать было нельзя. Некогда обыденные, чистые лица простых людей стали вдруг резко отталкивающими, пугающими своей злой тупостью и распущенностью. Саша своими глазами увидел толпы людей с пустыми глазами, сбитыми в стадо, словно обезумевшая скотина, тут и там возникающие споры, переходящие в драки, скорые самосуды и погромы. Россия вздыбилась без руля, без ветрил – в Петрограде правило и Временное правительство, и Петроградский совет Рабочих и Солдатских Депутатов.

В октябре случился новый переворот – власть захватили большевики, свергнув Временное правительство. И дальше началось полное светопредставление¹⁵.

В начале ноября в Петроград вернулись Вяземские. Их деревню сожгли крестьяне, семье пришлось спасаться бегством. Но и в городе им оказалось жить негде – дом был разграблен, прислуга сбежала. Голицыны, как будущие родственники, приютили Вяземских у себя. Чтобы не ставить Танюшу проживанием под одной крышей в неудобное положение, в конце ноября они с Сашей обвенчались. Да и куда уже было откладывать свадьбу? Похоже, что спокойные дни наступят не скоро. А Саше хотелось хоть маленького островка стабильности в этом бушующем океане хаоса.

В усадьбе Голицыных обстановка тоже накалялась. Прислуга глядела искоса, казалось, вот-вот опустит тарелку на голову хозяев, а не поставит на стол. В глаза не смотрели, на прямые вопросы несли несусветную чушь, шушукались по углам. Вяземские и Голицыны тоже совещались меж собою. У всех нарастало и укреплялось чувство, что вскоре что-то случится. Случится плохое. Или их ограбят, или, тем паче, прирежут спящих, или подожгут. Кроме того, над Петроградом нависла угроза иностранного вторжения. Постоянно ходили слухи то о немцах, то о поляках, готовых захватить город. В головах был полный туман от прочитанных за день газет, от речей, всех этих смехотворных и жутких призывов и восклицаний. Женщины беспрестанно плакали. Островка стабильности не получилось. На общем семейном совете постановили перебираться в Москву. Авось там, в глубинке, поспокойнее.

В декабре оба семейства, кроме Саши, выехали из Петрограда. Он обещал приехать позже, ссылаясь на какие-то дела. Никто кроме его батюшки, Анатоля Ларионовича, не знал, что Саша решил вступить в ряды белогвардейского сопротивления большевикам, по слухам уже начавшего формироваться на Дону под руководством атамана А.М. Каледина. Батюшка устремления сына поддержал, взял только с него слово, что тот не стронется с Петрограда, пока не получит от них письмо о благополучном устройстве в Москве.

Письмо дошло до Саши только в апреле¹⁶. В нём батюшка описывал ужасы, которые ожидали их по приезде в Москву, и сообщал о решении пробираться в Одессу, чтобы оттуда на пароходе, в обход военных действий всё ещё бушевавшей в Европе войны, добраться до Англии. Обещал по возможности телеграфировать об их перемещениях. И благословлял сына на борьбу с этой подлой, кровожадной, гадкой нечистью – большевиками.

С тех пор Саша много где побывал, много чего повидал. В 1918 году воевал на Дону под командованием генерала П.Н.Краснова, потом в объединённой с Добровольческой армией генерала А.И.Деникина. В марте того же года войска Франции, США и Англии высадились в Мурманске, войска Японии – во Владивостоке, Германия заняла территории Украины, Крыма и часть Северного Кавказа. В мае на Урале, в Поволжье и Сибири началось антисоветское выступление войск Чехословакии, которое состояло в основном из бывших военнопленных. Казалось, вот-вот клещи захлопнутся и сломают хребет Советской власти. Но… Наступления захлебнулись. Иностранные войска покинули территорию России.

В июле по России пронеслась весть о расстреле царской семьи. Набатом ударила по голове, колом воткнулась в сердце. Многие восприняли это горе, как своё собственное. У Саши в голове не умещалось – ну, как же так? Ведь царь отрёкся от престола ещё год назад. Отрёкся за себя и за сына. Зачем совершать такое чудовищное преступление? Кому, чему они угрожали? Хорошо, это грех, но пусть так – это их предназначение, искупительная жертва, царя и его наследника. Пусть даже и царица, пусть она тоже вместе с ними. Но принцессы?! Умницы, красавицы, кроткие ангелы – Ольга 22-х лет, Татьяна – 21 год, Мария – 19, Анастасия – 17. Их-то за что??? Когда он об этом думал, в его груди поднималась такая сила, такая злобная сила, что он готов был зубами рвать горло врага. А ещё он невольно представлял, что на месте Татьяны вполне могла быть и его жена, Танюша. И Варенька. Хотя среди царственных имён такого имени не было.

Наверное, не один Саша так близко к сердцу воспринял мученическую смерть царской семьи, потому что среди белого движения вместо уныния, которое ожидали большевики после смерти царя-батюшки, начался небывалый подъём патриотизма. Войска перегруппировались и перешли к решительным действиям с небывалым ожесточением.

1919 год был особенно удачным – Деникин захватил всю Украину и начал наступление на Москву. На севере войска под командованием Н.Н.Юденича нацелились на Петроград. С востока армия А.В.Колчака теснила большевиков к Волге, заняв Уфу, и вплотную приблизилась к Самаре и Симбирску. И… опять ничего. Пшик! Белая гвардия остановлена, разбита, отброшена, рассеяна.

В начале 1920 года войско Деникина было окончательно разбито. Саша попал в плен к красным. Был контужен на поле боя разорвавшимся рядом снарядом и очнулся уже в вонючей яме, куда был брошен без сознания. Пощады не ждал. Красноармейцы, вдребезги пьяные, каждый день для потехи выволакивали трёх-четырёх пленных во двор и, заставляя бегать, стреляли, нарочно долго делая промахи. Последнего, оставшегося в живых, заталкивали обратно в яму.

Саша унижения не стерпел. Пусть лучше убьют. Не обращая внимания на пули, попёр прямо на тупые, обрюзгшие от пьянства и наглые от безнаказанности рожи. Неожиданность оказалась ему на руку. Красноармейцы растерялись, палили куда придётся. Саша сумел разоружить одного и меткими выстрелами положил двоих. Его товарищи по несчастью поддержали смелую выходку. Отстреливаясь, они пустились в бега. Смогли спрятаться в лесу. Из четырёх в живых их осталось двое. Неплохая арифметика.

В апреле этого же года Саша вступил в армию П.Н.Врангеля, объявившего себя правителем всего юга России. Но уже в октябре Врангель оказался разбит и оттеснён в Крым. Саша опять попал в плен и оказался в пересыльном пункте под Керчью. Ему, как и остальным сломленным, раздавленным судьбой, красные обещали помилование в обмен на подпись под бумагой, где они клялись не поднимать больше оружия на Советскую власть. И даже сулили доставить их на теплоход, на котором они смогут отправиться заграницу. Многие верили. Мечтали о Париже или Лондоне. Встречались и идеалисты, которые робко выражали надежду, что, возможно, возможно из этой грязи и крови, что творится в России, родится нечто божественное.

У Саши не было сил на веру. И даже на мечту о Лондоне, куда, возможно, добралась его семья. Его душа была выжжена дотла. А мысли в голове ворочались мрачные, тяжёлые, как стопудовые гири. В чём состоял Божий промысел, что ниспослано было Руси такое испытание? По какой причине с её зловонного дна были вытащены на поверхность самые темные, самые низкие, самые ничтожные человечишки? Почему из людей, из каждого её сына полезла эта чернота, злоба, жестокость, дикость даже? И не помогла ни Православная вера, ни нравственные основы, ни семейные узы, ибо сын шёл на отца, брат стрелял в брата, мужчина поднимал руку не только на женщину, но и на ребёнка. За какие такие содомские грехи вдруг оборвалась громадная, веками налаженная жизнь и воцарилось какое-то недоуменное существование, беспричинная праздность¹⁷ и противоестественная свобода от всего, чем жило человеческое общество? Давно ли всё это было? Почему они, цвет и гордость России – дворянство, офицерство, вся её сила, богатство, полнота жизни, не смогли справиться с быдлом? Тупым, пьяным, полуграмотным отребьем? Сон, дикий сон!

Или это как у Пушкина: «Не приведи бог видеть русский бунт, бессмысленный и беспощадный»? Конечно, в чём смысл, если мы из века в век ходим по кругу, совершая одни и те же ошибки! Ради будущих поколений, как утверждал Герцен? «Нами человечество протрезвляется, мы его похмелье… Мы канонизировали революцию… Нашим разочарованием, нашим страданием мы избавляем от скорбей следующие поколения…» Какие «следующие», если в истории России не было

ни одного поколения, на долю которого не выпадали бы адские муки и страдания?..

¹⁴ – Акт об отречении, в частности, гласил: «…Заповедуем брату нашему править делами государства в полном и нерушимом единении с представителями народа в законодательных учреждениях, на тех началах, кои будут ими установлены, принеся в том ненарушимую присягу…» Вот что написал об этом историческом событии Ричард Пайпс – американский учёный, доктор философии, профессор русской истории Гарвардского университета: «Все говорит о том, что Николай II отрекся из патриотических соображений, желая избавить Россию от позорного поражения и спасти её армию от разложения. Окончательным доводом, заставившим его пойти на этот шаг, было единодушное мнение командующих фронтами… Если бы царь в первую очередь заботился о сохранении трона, он мог бы скоропалительно заключить мир с немцами и бросить войска с фронта на усмирение бунта в Петрограде и Москве. Он предпочёл отказаться от короны ради спасения фронта. Хотя всё это время царь не терял самообладания, отречение явилось для него большой жертвой, и вовсе не потому, что ему были дороги сама власть или её внешний блеск – первое он считал тяжким бременем, второе – скучной показухой, но потому, что этим актом, по его мнению, он нарушал клятву, данную перед Богом и страной».

¹⁵ – вот как об этом времени писал в своих дневниках писатель Иван Бунин, позже, уже в эмиграции, опубликовав свои записи под названием «Окаянные дни»: «…Луначарский после переворота недели две бегал с вытаращенными глазами: да нет, вы только подумайте, ведь мы только демонстрацию хотели произвести и вдруг такой неожиданный успех!..», «…Есть два типа в народе. В одном преобладает Русь, в другом – Чудь, Меря. Но и в том и в другом есть страшная переменчивость настроений, обликов, «шаткость», как говорили в старину. Народ сам сказал про себя: «Из нас, как из древа, – и дубина и икона», – в зависимости от обстоятельств, от того, кто это древо обрабатывает: Сергий Радонежский или Емелька Пугачев. Если бы я эту «икону», эту Русь не любил, не видал, из-за чего же бы я так сходил с ума все эти годы, из-за чего страдал так беспрерывно, так люто?..». Записанное Буниным высказывание простого кучера: «…А Бог знает, – сказал курчавый, – мы народ темный. Что мы знаем?..Что будет? То и будет: напустили из тюрем преступников, вот они нами и управляют, а их надо не выпускать, а давно надо было из поганого ружья расстрелять. Царя ссадили, а при нем подобного не было. А теперь этих большевиков не сопрешь. Народ ослаб. Я вот курицы не могу зарезать, а на них бы очень просто налягнул. Ослаб народ. Их и всего-то сто тысяч наберется, а нас сколько миллионов и ничего не можем. Теперь бы казенку открыть, дали бы нам свободу, мы бы их с квартир всех по клокам растащили…», «Теперь народ, как скотина без пастуха, все перегадит и самого себя погубит!»

¹⁶ – из записок Бунина: «…почта русская кончилась уже давно, еще летом 17 года: с тех самых пор, как у нас впервые, на европейский лад, появился «министр почт и телеграфов…». Тогда же появился впервые и «министр труда» – и тогда же вся Россия бросила работать. Да и сатана Каиновой злобы, кровожадности и самого дикого самоуправства дохнул на Россию именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство и свобода»

¹⁷ – Из «Окаянных дней» Бунина: «…Да, уж чересчур правильно, с деревенской вольготностью, жили мы все (в том числе и мужики), жили как бы в богатейшей усадьбе, где даже и тот, кто был обделен, у кого были лапти разбиты, лежал, задеря эти лапти, с полной беспечностью, благо потребности были дикарски ограничены…», «…Какая это старая русская болезнь, это томление, эта скука, эта разбалованность – вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает: стоит только выйти на крылечко и перекинуть с руки на руку колечко!..»

Пересыльный пункт под Керчью

9. 29 октября 1920 года, пятница

Наконец-то это бессмысленное существование закончится! Наконец-то хоть что-то начнёт происходить! Наконец-то приехала «тройка», ожидание которой уже несколько дней витало над пересыльным пунктом. Наконец-то закончится баланда, которой их «кормили», сон на голой земле под открытым небом. На стылой осенней земле под нахмуренным октябрьским небом.

«Тройка» состояла из двух мужчин и одной женщины. Женщина определилась среди одинаково одетых в темно-коричневые кожанки силуэты только благодаря красному платку на голове. В петлицах мужчин алел бант. Какая пошлость!

Их выстроили в длинную очередь по одному к столу, за которым уселась «тройка». Каждый из троих выполнял свою функцию. Женщина сидела в центре. Она о чем-то спрашивала подошедшего к ней пленного, аккуратно записывала ответ на листок и давала расписаться. Красногвардейцы срывали с офицеров погоны и знаки отличия, и отдавали мужчине, сидящему слева от женщины. Правому горстями ссыпались боевые награды, перстни и даже нательные крестики.

Очередь двигалась медленно. Иногда возникали долгие заминки. Некоторые отказывались подписывать бумаги. Некоторые не отдавали награды. Вопреки логике их не били, просто отводили в сторону от тех, кто принял все условия.

Саша собирался поступить также, хотя и понимал, что это глупо – война проиграна вчистую, в чем смысл держаться за звания несуществующей армии и гордиться наградами несуществующей страны? Но, когда он продвинулся ближе к столу и смог подробнее рассмотреть сидящих за столом, его охватила такая смесь эмоций, такой накал чувствований, которых он и сам от себя не ожидал…

Ему казалось, что после того бесконечного кошмара, который он наблюдал в течение последних четырёх лет, его чувства не то что притупились, а просто исчезли напрочь. После горы трупов расстрелянных в Одессе сестёр милосердия. Говорили, что их там было не менее 600… После живьём зажаренного в паровозной топке старика-полковника… После массовых расстрелов мирных жителей, всего лишь вышедших на улицу, чтобы высказать своё мнение, без оружия, без драк. И почему? Ради чего? Из идейных соображений? Нет! По самой низменной, гнуснейшей причине – тысяча рублей за каждого убиенного и его одежду!.. После господ офицеров, выброшенных за борт в открытое море со связанными руками и с привязанными к ногам камнями восставшими матросами… После вспоротыми вилами животами беременных женщин… Какие чувства могут остаться после такого? Только жгучая ненависть и холодная ярость, когда в голове ни одной мысли, в душе ни капли жалости, а сердце заковано в броню, чтобы не разорвалось от бешенства. Но и эти остатки растворились после поражения и недель плена…

Но вот он приблизился к столу. Перед ним три человека, два… Он уже может рассмотреть лица «тройки». Женщина поднимает лицо, спрашивая очередного подошедшего его фамилию, и мир вокруг Саши застывает. Застывает, потому что женщина в центре – Варя. Варенька! Как она может быть здесь??? Как она может быть среди них???

Острая боль пронзает сердце Саши, кровь ударяет ему в голову, душа рвётся в клочья. Он в ярости сжимает кулаки, сдерживая себя от порыва кинуться вперёд, чтобы вырвать Варю из этой страшной, невозможной картины. Ему до зубовного скрежета хочется схватить её за плечи и трясти, трясти как погремушку. Где та Варенька, что провожала его на фронт? Где та, чей медальон спас ему жизнь под Луцком? Где та фея, которая розовым облаком отплясывала с ним польку? Где чаровница, выводящая низким, бархатным голосом – «Я беззаботна и шаловлива, Меня ребенком все зовут»? Где та озорница, что сбила его на катке?

Нет! Она ни в чём не виновата! Это они, они виноваты! Они убили её душу. Они вырвали её горячее сердце. Они заменили её милое лицо мёртвой маской. Они выкололи её чудесные глаза и вставили кукольные – бездушные, остановившиеся, пустые…

Саша сам, не дожидаясь вопроса, громко и чётко произнёс:

– Штабс-капитан Голицын Александр Анатольевич!

Варя равнодушно вписала его данные в уже заранее распечатанный листок и пододвинула расписаться. Рука её не дрогнула, головы она не подняла.

Саша не позволил до себя дотронуться грязным рукам врагов. Сам сорвал погоны и шевроны. Сам горкой выложил кресты и медали. И громыхнул по столу кулаком, выложив перед Варей медальон с застрявшей в нём пулей, который считал своим талисманом, оберегом. Если так всё происходит, то он уже ему не нужен! И тут Варя, наконец, подняла голову и посмотрела ему в глаза. Но… в них ничего не отразилось. Она его не узнала.

Саша вернулся на своё место в лагере, улёгся на землю и отгородился от всего мира шинелью – свернулся клубком, поднял высокий воротник, чтобы спрятать лицо, потому что из глаз текли слёзы. Он не мог их удержать. В ряби солёной воды всплывали вперемежку воспоминания – смущённые Варенькины глаза, это когда он ей читал нотацию на балу; её глаза, полные вдохновения, когда она пела партию Ольги в «Евгении Онегине»; глаза, полные веселья, во время польки; встревоженные глаза, когда прощалась с ним; глаза, светящиеся лукавством, когда поняла, что он узнал её; мутные, мёртвые глаза, когда она его не узнала…

А ведь он потерял Вареньку уже второй раз, – понял Саша, вспомнив свои ощущения июля 1918 года после расстрела царской семьи. Только тогда он оплакивал возможную потерю, а сейчас потеря была окончательной и бесповоротной. И Саша разрыдался. Это было стыдно и не достойно мужчины. Но ему уже было всё равно. Он потерял свою Родину. Он потерял свою честь. Он потерял свою семью. Он потерял всех своих друзей. Он потерял своё звание. Он потерял свой титул. Он потерял всё. Он даже возможность свести счёты с жизнью потерял.

10. На следующий день

Их разбудили на рассвете. Саша удивился – он что, заснул? Потом удивился ещё больше и даже рассердился на себя – он проголодался. Столь земные потребности и это после вчерашнего? За голодом почувствовал холод. Начал похлопывать себя, чтобы согреться хоть немного. В кармане шинели нащупал что-то небольшое. Аж под ложечкой засосало – вдруг корочка хлеба завалялась? Полез в карман и вытащил… медальон с застрявшей в нём пулей. А к нему прикреплённый клочок мятой бумаги: «Баржа заминирована. 4 снаряда вдоль стен, 1 в центре под днищем. У вас будет 15 минут после ухода команды, чтобы обезвредить. Храни вас Бог!»

На душе потеплело – Варенька. А он так дурно думал о ней! Но растекаться киселём было некогда. Мысль заработала чётко. Надо выяснить, кто среди офицеров имел дело со взрывчаткой, объяснить ситуацию и выработать план.

Минёра нашёл только одного. Они осторожно пошептались, чтобы не привлекать внимания конвоиров, и стали держаться вместе. Саша всё крутил головой, выискивая на берегу красный платок, но никого из «тройки» на берегу не было.

Их затолкали в нутро баржи и закрыли двери на замок. Народу было много. Саша посмотрел на лица своих товарищей по несчастью – скольким из них удастся пережить сегодняшний день? Немногим. Полностью обезвредить заряды не удастся. Даже если они найдут четыре по периметру, это если ещё повезёт, что они окажутся внутри, а не снаружи, то пятый из-под днища не достанешь. Да и взрыв, какой-никакой, должен быть, иначе начнут преследовать и всех перестреляют.

Саша только собрался начать говорить, как словно бы в ответ на его мысли, с берега послышалась стрельба.

– Господа! Господа! – воскликнули несколько человек, сидевших по левому борту около узких окошек, – Наших расстреливают!

Весь трюм, как по команде, ринулся на левый борт. Люди лезли друг на друга, чтобы рассмотреть то, что творилось на берегу. А там, в одном исподнем белье, стояли рядами те, кто не снял медали, не дал сорвать с себя погоны, кто не подписал обещание больше не воевать. Их расстреливали стройными залпами, как запускают салют на параде. На белом растекалось красное. И они падали рядами, а за ними стояли следующие. Баржа шла мимо медленно, как будто давая возможность тем, кто находился внутри неё, рассмотреть всё до мельчайших подробностей, успеть запечатлеть этот момент в памяти. Скорей всего, именно так и было задумано.

– Достойная смерть! – высказался в образовавшейся тишине пожилой усатый есаул и перекрестился.

Мужчины молча перекрестились тоже и разошлись по своим местам. Тянуть дальше времени не было. Они и так потеряли уже не меньше десяти минут. Саша пробрался в центр трюма и негромко сказал:

– Господа! Баржа заминирована!

После нескольких секунд оторопи все загомонили. Дальние ряды не расслышали и спрашивали у передних – в чём дело? Кто-то не поверил и начал горячо доказывать, что подобное невозможно. Кто-то поверил сразу и высказывался, что так и думал – разве можно верить подобной сволочи? Кто-то сомневался и спрашивал – да верна ли информация? Стоит ли доверять источнику? Кто-то начал скулить, как побитая собачонка. Его сосед дал разнюнившемуся звонкую затрещину и громко прошипел: «Заткнись!» Люди, как по команде, замолчали. Вперёд вышел есаул, судя по всему, самый старший по возрасту на барже и, обращаясь к Саше, сказал:

– Представьтесь! И говорите, если есть, что сказать!

– Штабс-капитан Голицын Александр Анатольевич. Сведения о заминировании из верного источника. Четыре заряда по периметру и один в центре. Если успеем найти, то есть вероятность спастись.

К Саше в центр вышел есаул, внимательно посмотрел ему в глаза, удовлетворённо крякнул. Ему понравился этот молодой офицер с простым русским лицом и открытым, прямым взглядом. Потом ещё более внимательно оглядел стоящих вокруг, собрал всё внимание на себя, получил их молчаливое подтверждение своих полномочий неформального лидера, и спросил:

– Есть план?

– Есть! – отчеканил Саша, – Тщательно осматриваем всё по периметру. В случае подозрительных предметов ничего не трогаем, зовём подпоручика Ржевского. Позвольте представить – Ржевский Антон Павлович. Дальше он скажет, что делать. Те, кто находятся у окон, внимательно наблюдают. Если заметят передвижения кого-нибудь из команды баржи, немедленно докладывают. После этого у нас не более пятнадцати минут до взрыва.

– С Богом, господа! – подытожил есаул.

Все 4 заряда нашли достаточно быстро. Их особо и не прятали, в уверенности, что искать никто не будет. Сложили в центре. Чтобы смягчить последствия взрыва, накрыли шинелями и сапогами – они только будут тянуть на дно, когда все окажутся в воде.

Самым страшным оказалось ждать. Люди в тишине жались к стенам. Кто-то, пряча глаза в пол, пытался протиснуться между тел хотя бы во второй ряд от центра. Кто-то, молча, сам, как Саша, выходил вперёд. Просто стоять и ждать было невыносимо, даже молитва на ум не шла. И Саша предложил представиться, чтобы те, кому посчастливится выжить, запомнили имена.

… Подпоручик Гренадёрского мортирного дивизиона Антон Павлович Ржевский… Есаул 3-й Кавалеристской дивизии Иван Васильевич Тюленев… Прапорщик 61-го пехотного Владимирского полка Пётр Александрович Сухачёв… Флаг-офицер Бригады подводных лодок Черноморского флота Михаил Алексеевич Катицын… Поручик 4-го армейского авиаотряда Александр Николаевич Прокофьев-Северский… Каких только званий и полков среди них не было! Каких только фамилий – известных и совсем не известных!

Всем представиться не получилось – прогремел взрыв… Гул от него прокатился по побережью и не вызвал в душах тех, кто его услышал, ничего. Мало ли взрывов, свиста снарядов и градов пуль за четыре года войны было в жизни этих людей? Очерствела душа, одеревенело сердце. Ко всему привыкает человек. Лишь некоторые перекрестились тайком и про себя помолились за души усопших – поступать так в открытую и носить нательный крестик стало опасно.

– Хорошая работа, товарищи! Ещё сотня врагов Советской власти уничтожена. Спасибо! – сказал председатель «тройки» и пожал остальным руки.

– Туда им и дорога! – сплюнул второй из «тройки» мужчина.

Женщина ничего не сказала. Она молилась. Молилась о том, чтобы Бог даровал жизнь как можно большему числу воинов, находящихся на барже, и, в первую очередь, Саше.

10 апреля 1927 года, воскресенье

11. Кафе «Le Coupole». Париж

В прошлый раз Саша зашёл в это кафе случайно. Подвёз в район Монмартра клиента и забежал в первое попавшееся кафе, чтобы согреться и перекусить¹⁸. Кафе оказалось одним из немногих мест в Париже, где ещё сохранилась традиция песнопения, повсеместно вытесненная мюзик-холлами и казино. Сегодня он пришёл сюда специально, чтобы послушать певичку, конец выступления которой застал в предыдущий раз. Её низкий голос с мягким грассированием запал ему в душу, хотя то, о чём она пела, лишь отчасти соответствовало его чувствам.

…Воздух, который преследует вас,

И кто очаровывает вас.

За радость вновь увидеть весенние улыбки

И цветы в лесу, и пульсирующие сердца от любви,

Счастье удовольствия быть здесь

И сказать «О, Париж! О, звезда!»¹⁹

Он тоже хотел увидеть весенние цветы на лугу. Он тоже хотел, чтобы его сердце часто-часто билось от любви. Его тоже преследовал запах воздуха, но… не Парижа, не Франции. А России. Он остался очарованным ею и хотел иметь удовольствие быть там, а не здесь.

Саша уселся за самый дальний столик от эстрады, где было хорошо слышно, но не очень видно, поскольку нынешняя женская мода не доставляла ему эстетического наслаждения. Эти короткие стрижки под мальчика, прямой силуэт платья, где не видны ни бюст, ни талия, что тут могло радовать взгляд мужчины? Разве что длина платья, открывающая ноги выше колен? Но их он успел рассмотреть и в прошлый раз. Было какое-то странное чувство, как будто он подсматривает сквозь замочную скважину за чем-то запретным, понимает, что поступает дурно, но оторваться не может. Платье певички, к тому же, всё состояло из блестящей бахромы, что с точки зрения Саши было полнейшей безвкусицей. А её лицо так густо было накрашено, что очень хотелось отвести девушку в туалетную комнату и смыть это всё под краном.

Но вот она вышла на эстраду, и для Саши всё исчезло. Эта чашка двадцатицентовой бурды, которую парижане принимают за кофе. Этот прокуренный зал. Настороженный взгляд официанта, как будто он подозревает его в желании отсыпать сахара в карман или украсть ложку перед тем, как рвануть к выходу, не расплатившись…

Сегодня певичка пела о любви:

На этой земле

моя единственная радость,

моё единственное счастье

Это он – мой мужчина.

Я отдала всё, что у меня есть,

свою любовь и всё свое сердце,

Моему мужчине.

И даже ночью,

когда мне снится сон именно о нём,

О моём мужчине,

Это не то, что он красивый,

Что он богат, что он крепок,

Но это то, что я люблю его. Это глупо,

Но мне всё равно…²⁰

Дослушать песню Саше не дали. В кафе ввалилась компания пьяных французов и расположилась от него неподалёку. Они громко разговаривали, много жестикулировали и беспрерывно курили. Словом, вели себя в высшей степени бесцеремонно. Для завсегдатаев кафе шумные французы, видимо, были своими, никто на них не обращал внимания. А вот Саша раздражался всё больше и больше.

Они почувствовали его раздражение, а, может, каким-то образом узнали в нём чужака, и стали специально его задирать. Возможно, ему просто так казалось. Именно это соображение сдерживало его. Но когда они стали отпускать пошлые замечания по поводу певички, Саша не стерпел и после того, как они обозвали девушку «русской проституткой», встал со своего места, подошёл к их столику и с огромным удовольствием врезал по наглой роже сказавшего кулаком.

Это было, конечно же, глупо, учитывая их численное превосходство и симпатии посетителей кафе в их сторону, но Сашу уже было не остановить. Все накопившиеся за время эмиграции обиды, вся накопившаяся за время гражданской войны ненависть вылилась на голову французов. Он им припомнил всё, начиная с войны 1812 года с Наполеоном, революции в России (уж, в этом они точно были не виноваты) и заканчивая презрительными смешками за своей спиной в машине, когда пассажиры узнавали, что их таксист – русский князь.

А ещё нападение бесправного²¹ русского эмигранта на граждан страны, которая его приютила, было чрезвычайно опрометчиво. В подобных заведениях часто возникали ссоры и драки²². Около особенно отличившихся дежурили полицейские наряды. Попадись Саша в руки полиции, ему грозила бы высылка из страны.

Но его вовремя вытащила из потасовки женская рука с обилием дешёвых безвкусных браслетов и потащила за собой по каким-то извилистым темным коридорам. Он почти ничего не видел. Лишь иногда впереди начинали отплясывать разноцветные всполохи, как будто перемигивались огоньки на рождественской ёлке.

– Mademoiselle, où allons-nous? – спросил он девушку.

– Ко мне домой, – ответила она на чистейшем родном языке.

– Вы – русская? – удивился он.

– Да! Но не проститутка.

– Вы слышали? – опять удивился Саша, ему помнилось, что драка началась, когда песня ещё не закончилась.

– Нет, – просто ответила она, – Я знаю Марселя. Когда у него и его друзей чешутся руки подраться, он начинает задирать всех подряд – и русских, и немцев, и американцев. Кто-нибудь обязательно возмутится и полезет в драку.

– А Вы всех спасаете, – поиронизировал Саша.

– Нет, только соотечественников. В нашем положении лучше бытьподальше от полиции, не так ли?

Ответ Сашу слегка разочаровал. Ему было бы приятнее быть единственным, кого она спасла.

– А Вы забавный, – продолжила спасительница и захихикала, как девчонка, – Напомнить французам, как мы их били под Бородино и гнали до Парижа, это было дерзко…

Саша тоже развеселился, пожалуй, впервые за время эмиграции чувствуя себя свободным и счастливым. Но тут же реальность напомнила о себе – он оставил у кафе автомобиль, а у него сегодня ночная смена.

– Простите, – сказал огорчённо Саша, останавливаясь, – Мне надо вернуться. Мой таксомотор. Скоро моя смена.

– Вряд ли Вам удастся заполучить сегодня хотя бы одного клиента, – ответила девушка и сунула Саше в ладонь маленькое зеркальце.

Он посмотрел на себя в свете ночного фонаря и ужаснулся:

– Ну и рожа!

Вид был, действительно, ужасающий – левый глаз полностью заплыл, на правой скуле алела ссадина, губы разбиты и опухли. Всё остальное было тоже не в лучшем виде – рубаха порвана, костяшки пальцев все в крови.

¹⁸ – вот как описывал  русский парижанин Андрей Седых парижские кафе 20-х годов: «…Было тесно, накурено, но от громадной чугунной печки, стоявшей посреди зала, веяло теплом. Кто только не отогревал свои озябшие руки у этой печки!»

¹⁹ – строки из популярной в 20-е годы песни «Ça c'est Paris» («Это Париж»)

²⁰ – строки из популярной в 20-е годы песни «Mon homme» («Мой человек») певицы Мистенгет

²¹ – 15 декабря 1921 года ВЦИК и СНК РСФСР был принят декрет, согласно которому с момента его издания эмигранты лишались прав российского гражданства

²² – лидером по количеству скандалов в 20-е годы в Париже считалось кафе "Le Select" на Монмартре. Однажды там целый наряд не мог утихомирить Айседору Дункан, которая пыталась врезать корреспонденту американской газеты за то, что тот посмел написать, будто суд над Сакко и Ванцетти был честным и беспристрастным. В другой раз полицейские уводили в каталажку Стивена Крейна, наломавшего ребра официанту за презрительную ремарку в адрес "невоспитанных американцев". Пару раз отсюда забирали в околоток Хэмингуэя. По-видимому, великий писатель избрал это кафе для ежедневного опохмела, ибо все почему-то вспоминают его в "Le Select" небритым, в помятой рубашке и в дурном настроении.

²³ – Мадмуазель, куда мы идём?

12. Мансарда. Париж

– Располагайтесь! Чувствуйте себя как дома. А я пойду, поставлю греться воду. И поищу во что-нибудь Вам переодеться.

Саша огляделся. Скромное жилище девушки (кстати, надо бы узнать как её зовут и представиться самому) почти ничем не отличалось от того медвежьего угла, в котором жил он. Мансарда, а попросту говоря по-русски – чердак. Лето – под раскаленной крышей, под протекающей – весной и осенью, и на чудовищном сквозняке и холоде – зимой.

Пусть хоть такое. И это благо! Первое время в Париже пришлось ночевать на вокзалах, потом делить тесное пространство мансарды ещё с двумя сотоварищами, чтобы было чем за него платить. А сейчас он живёт, как король, один на собственном чердаке.

Боже мой, а ведь когда-то и усадьба в Санкт-Петербурге казалась не слишком большой для их семьи из трёх человек! Три этажа. Первый – цокольный (подсобные помещения, кухня, комнаты прислуги). Второй – парадные залы для приёма гостей и праздничных ужинов, камины белого мрамора, домовая церковь. Третий – спальни. Сколько их было и не припомнишь.

Зато прекрасно помнится, с каким смущением, после долгих внутренних колебаний, переживая из-за того, что стеснят Голицыных, к ним переехала в 17-м году семья Тани. И ещё, вдруг, вспомнился её рассказ, как недоволен был её батюшка, когда в течение нескольких недель был вынужден принимать у себя в доме дальних родственников жены – Корсаковых…

Девушка внесла в комнату таз, расположила его на табуретке. Рядом поставила ведро с горячей водой. От воды шёл пар. В комнатке сразу стало как-то уютней.

– Вот, возьмите, – сказала она, протягивая ему, смущаясь, свой домашний халат, – Больше ничего не нашлось. Снимите рубашку, я попробую её отстирать и заштопать. А ещё у меня есть утюг. Быстро высушу. Вот полотенце. Я тоже пойду, умоюсь и сниму с себя эту иллюминацию, – закончила она, посмеиваясь над своим искрящимся платьем, и вышла.

Саша налил воду в таз и с наслаждением начал смывать кровь со своего тела. Боже мой, сколь мало надо человеку, чтобы почувствовать себя счастливым! Краюха хлеба, когда голоден. Глоток воды, когда испытываешь жажду. Крышу над головой, чтобы укрыться от непогоды. Вот, пожалуй, и всё. А если ещё и родная душа будет рядом, так тогда вообще счастье будет безграничным! Жаль только, что всё это понимаешь, когда потерял…

– Я могу забрать Вашу рубашку? – спросила девушка, заходя опять в комнату.

Саша уже помылся до пояса и растирал себя полотенцем. Обернулся и… застыл поражённый. Без грамма косметики перед ним сияло милое, родное лицо и он воскликнул:

– Варя?!

– Саша?! – одновременно с ним воскликнула Варя, узнав его по своему медальону, с застрявшей в нём пулей, болтающемуся на цепочке на его голой груди.

– Саша! Господи, Саша! Ты жив! Жив! – кинулась к Саше Варя, обняла и принялась целовать его пахнущее мылом тело, – Родной! Любимый! Единственный! Ты жив! Жив! Какое счастье! Господи! Не верю! Какое счастье!..

Саша поймал в ладони её лицо с безумными от счастья глазами, наклонился и поцеловал в губы. Её сладкие, мягкие девичьи губы доставили ему такое наслаждение, что он застонал.

– Тебе больно, родной? Больно? – всполошилась Варя, – У тебя кровь на губах. Я сейчас, сейчас помогу, – рванулась она из Сашиных объятий, чтобы куда-то бежать, что-то принести.

– Нет-нет! – остановил её Саша, – Никуда не уходи! Не бросай меня! Кровь – это ерунда. Слышишь? Это такая ерунда! Варя! Варенька! Родная! Как же я рад, что нашёл тебя!

11 апреля 1927 года, понедельник

13. Мансарда. Париж

Варя проснулась первая.

Ах, какая это была волшебная ночь! Какая сказочная! Она уже не верила, что подобное будет когда-нибудь в её жизни. Они не могли насытиться друг другом. Они оба плакали от нежности. Не могли разговаривать, вместо уст говорили их тела…

Но всё же… Всё же она поступила не хорошо. Дурно поступила. Воспользовалась его радостью от нечаянной встречи… Призналась ему в любви, а он не заметил. Или заметил, но врать ей, что тоже любит её, не стал. И хорошо, что не стал. Он честный, порядочный, цельный. Такого она полюбила. Таким он и остался. Вся эта горечь последних лет, кровь, грязь, ненависть стекла с него, не оставив в душе ни пятнышка… И пусть не любит. Что поделаешь – не судьба. Пускай даже уйдёт. Уйдёт навсегда. Теперь уже навсегда. Но с ней останется эта ночь. Хотя бы одна эта ночь… Она будет счастлива ею. Будет черпать в ней жизненные силы…

Проснулся… Молчит… Господи, как же страшно! Сейчас уйдёт… Что-нибудь скажет? Или уйдёт молча?…

Саша проснулся и уже некоторое время наблюдал за Варей. Она сидела на кровати согбенная, как будто под тяжестью страшной ноши. Трогательно торчали её лопатки, каждый позвонок можно было пересчитать, сыграть на рёбрышках как на струнах…

Это он виноват. Накинулся на неё, как изголодавшийся зверь. (В сознании Саши Варя всё ещё оставалась озорной девчонкой, какой он узнал её в 13-м году. Как будто не было той страшной встречи в 20-м. Как будто она досталась ему ещё девственницей, что было отнюдь не так…) Обманул её. Не предоставил выбора… Нашёл бы в себе силы уйти, если бы она указала ему на дверь? Даже думать об этом невыносимо… Хорошо, что она была, эта ночь. Хотя бы одна эта ночь… Он будет счастлив ею. Будет черпать в ней силы жить…

А сейчас надо собраться и сказать правду…

– Варенька! Я женат, – как в омут с разбегу бросился Саша.

– Какое это сейчас имеет значение? – бесцветно произнесла Варя.

– Да, ты права! Я должен был сказать тебе до этой ночи, а не после. Прости! Если ты сейчас прогонишь меня, будешь абсолютно права. Но, если простишь…

– Ты меня не так понял, – перебила его Варя и развернулась к нему лицом, – Я знаю. Мне Таня в письме написала сразу, как вы обвенчались. Тебе не за что просить у меня прощения. Если кто и должен каяться, так это я. Перед Таней… Я не собираюсь вставать между вами… Как она? Здорова?

– Не знаю. Ничего не знаю ни о ней, ни о наших родителях. Они уехали все вместе в декабре семнадцатого в Москву. Оттуда отец прислал только одно письмо. Писал, что они намерены добраться до Лондона. Я искал их там два года. Но – ничего. Никаких следов. Как в воду канули. Искал в Германии, хотя отец так люто ненавидел немцев, что вряд ли согласился бы там жить. Франция была последней надеждой, но и тут ничего. Надеюсь, что они всё-таки где-то живы и здоровы. А твои как?

– Мои погибли в восемнадцатом. Маша попала в толпу на Невском. Ты ведь знаешь, она ничего не слышала. Родители пытались её вытащить оттуда, спасти. Тут начали стрелять. Толпа побежала. Их затоптали.

Прошло почти десять лет, но Варе было также больно, как тогда. Саша почувствовал её боль, как свою. Укутал в одеяло, притянул к себе, обнял, уложил её голову к себе на грудь, гладил по волосам, как маленькую девочку. Остаться одной перед всем белым светом! Жестоким, кровавым, безжалостным.

– Что это было в двадцатом? Как ты оказалась среди красных? – перескочил Саша на другую тему, задав вопрос, который мучил его все эти годы.

– Попытка выжить, – скривила губы Варя, – Давай не будем говорить об этом периоде? Только могу сказать тебе твёрдо – крови на моих руках нет.

– Варенька, о чём ты говоришь? О какой крови на твоих руках? – возразил Саша и поцеловал её ладошки, – Такое время нам досталось. Беспощадное. Война. Революция. Испанка²⁴. Опять война. Слишком много испытаний для одного поколения. И вообще, ты столько жизней спасла. И мою, в том числе.

– Да, мне Порфирий Петрович ещё во время операции сказал, что если бы не медальон…

– Погоди, какой Порфирий Петрович? Кто такой Порфирий Петрович? – недоумённо вскинулся Саша. Он имел в виду спасение с баржи в 20-м, а Варенька явно говорила о чём-то другом.

– Порфирий Петрович, главный хирург госпиталя под Луцком…

– Так это тоже была ты?!? – воскликнул Саша и прижал Варины ладошки к своей груди. Закрыл глаза. Поймал свои ощущения, – Ты была тем ангелом, что вытаскивал меня к свету?! Я узнаю твои руки!

– Бог с тобой, Саша! – возразила Варя, – Ну, какой ангел! Просто сестра милосердия – укрыть одеялом, дать попить воды, поменять компресс.

– Когда я очнулся в госпитале под Москвой, мой врач сказал, что я везунчик. Пуля в сердце попала в медальон. Да и после таких ранений выжил чудом.

– Порфирий Петрович тоже называл тебя везунчиком.

– Постой, но ведь в шестнадцатом тебе было всего девятнадцать, кажется?

– Восемнадцать, – поправила Варя.

– Как же тебя родители отпустили на войну??? Такую юную!

– Я сбежала из дома в четырнадцатом, вслед за тобой. Всё казалось, если буду там, на войне, то ничего с тобой не случится. А если и случится, то смогу помочь только я.

Прозвучало как ещё одно признание в любви, но в отличие от первого, которое Саша не заметил, на это он обратил внимание. И на него нахлынули воспоминания о том вечере, когда Варя неожиданно появилась перед дверями его дома. Он тогда был погружён в мысли о войне и не заметил Вариного состояния. Но сейчас он вспомнил, вспомнил! Не столько что она говорила, сколько как. В её глазах, в её голосе, по её дыханию и, даже, по тому, как она пахла, чувствовалась её любовь к нему. А его тогда это не взволновало, он попросту ничего не заметил…

Варе было уже не стыдно говорить о своей любви мужчине, которому она была не нужна. Ей надо было выговориться, ведь, возможно, это их последняя встреча и больше подарков судьбы не будет. Между тем, Саша отстранился от Вари и осторожно приподнял за подбородок её голову, чтобы заглянуть ей в лицо. Она смотрела на него прямо своими глазами спелой вишни с такой любовью, что у него зазвенело в голове.

– Ангел мой, так ты любишь меня? Но как это возможно? Ведь мы виделись с тобой… постой… каток, бал, у Вяземских, перед отправкой на фронт. Да, всего четыре раза. Как можно полюбить человека за столь короткий срок?

На самом деле это Саша видел Варю 4 раза, а она его больше. А, если быть до конца честной перед собой, то она влюбилась в него ещё до того, как увидела. По письмам Тани.

Кузина написала ей первая, взбудораженная известием, что Корсаковы приедут в Санкт-Петербург на их первый бал и остановятся у них в доме на целую неделю. Пятнадцатилетней Тане тоже хотелось на бал, но батюшка строго сказал, как отрезал, что не раньше следующего года, когда ей исполнится 16. Таня смекнула, что, если подружиться с кузинами, можно будет их потом подробно-подробно расспросить о бале, и, таким образом, в следующем году быть во всеоружии.

Завязалась переписка. Из неё Варя и узнала о Танином наречённом Саше Голицыне, и о его друзьях – Павле Гурдове, Мише Саввушкине и Борисе Оболенском. Имя последнего чаще всего мелькало в письмах Тани, о женихе упоминала вскользь, даже об остальных писала больше. Варя это заметила и осторожно выспросила кузину. Из её ответов поняла, что отношение Тани к жениху было ровным, дружеским, ни о каком горении чувств речи не шло. Он был как данность, с которой смирились.

А перед романтическим взором Вари возник образ, причудливо сотканный из Чайльд-Гарольда²⁵ – персонажа таинственного, пресыщенного жизнью, немного циничного, но при этом умного, образованного и не лишённого внешней привлекательности, и Андрея Болконского²⁶ – гордого, сдержанного, с сильной волей, большого интеллектуального и духовного содержания человека, стоически переносящего муки из-за несчастной любви. Как было такого не пожалеть? Как такого не полюбить?

Но рассказывать об этом сейчас Саше никак нельзя. Не выставлять же себя глупой маленькой девочкой, и выдавать Таню, не любящую жениха? Да и полноте! Так ли это было на самом деле, а не только в её воображении? Таня так плакала, так плакала, когда провожала Сашу на фронт в четырнадцатом. Может, только тогда осознала, как его любит?

И Варя ответила полуправдой:

– Разве много нужно? Достаточно и одного взгляда…

– На катке? – удивился Саша, – Выходит, это судьба нас с тобой столкнула?

– Не совсем так, – отрицательно качнула головой Варя, – я впервые увидела тебя за год до этого…

– Где?

– Это долгая история.

– Расскажи, я хочу знать нашу историю.

У Вари ёкнуло сердце и пропустило удар, когда она услышала от Саши «нашу историю». Что она теряет, если честно расскажет всё? Всяко меньше, чем то, что может потерять, если не расскажет. Варя сделала глубокий вздох и начала:

– Наш первый бал с сестрой состоялся в тринадцатом году. Мне было пятнадцать, Маше – семнадцать. Родители специально привезли нас в Петербург вместе, чтобы обошлось дешевле, тебе ведь Таня говорила, наверное, что наша семья не очень богата. Жили у Вяземских, они нам дальние родственники по линии Таниной матушки. Вот там, на балу я тебя и разглядела.

– На балу?! Где сотни человек?! Это ещё более странно, чем знакомство на катке.

– Танюша очень хорошо мне описала своего жениха и его друзей, так что мне не трудно было отыскать вас в толпе.

– А-а, вот в чём дело! – беспечно рассмеялся Саша, – Невесте захотелось узнать, как её жених ведёт себя, когда её нет рядом! А ты была её глазами! – и поцеловал Варины волосы.

…Это было не совсем так, вернее, совсем не так. После бала Танечка больше интересовалась Борисом Оболенским, чем женихом. А ещё – кто в чём был одет, какую музыку играли, о чём сплетничали светские дамы. В этом Варя оказалась мало чем ей полезной, поскольку тихонько стояла в сторонке по просьбе маменьки, желающей больше выставить вперёд старшую дочь Машеньку – очень застенчивую из-за своего недуга, вечно бледную, с опущенными долу глазами. Маменька очень беспокоилась за её судьбу. Младшая, Варенька, хоть и была такая же бесприданница, как и старшая, но в силу своего бойкого характера, не пропадёт, в этом супруги меж собою были согласны.

Варенька же воспользовалась временем на балу для наблюдений. И сделала для себя несколько практических выводов. Первый – скромное белое платье ей не к лицу. Слишком много на балу было девушек в белых нарядах, что делало их всех похожими друг на друга. Второй – скромность это хорошо, конечно, но кто же тебя заметит, если ты будешь пытаться слиться со стенами? У них с Машей так и получилось – они весь бал простояли столбом и вынуждены были уехать до мазурки, чтобы не позориться, поскольку кавалеров, чтобы отвести их к ужину так и не нашлось. Третий – она не знает фигур и половины танцев, которые были на балу. А удовольствие можно получить, только когда ты свободно подчиняешься музыке и рукам кавалера, а не судорожно пытаешь вспомнить, куда поставить ногу или наклониться. В-четвёртых, в столице без протекции – никуда. Надо, чтобы кто-нибудь их кому-нибудь порекомендовал, а там, уж, от тебя зависит, как ты себя преподнесёшь, зацепишь внимание – красотой ли, весёлостью нрава, весомостью приданого. Последнего аргумента у Вари с Машей не было. Красоту Маши, больше внутреннюю, чем внешнею, и её лёгкий, покладистый нрав надо было постараться заметить, приблизиться к ней настолько, чтобы она начала доверять. А вот у Вари проблем с открытостью и красотой не было. Так что она решила, что в следующем году она наверстает упущенное в этом. Тем более что у неё появился весомый стимул стараться, потому что главным выводом было то, что она нашла мужчину своей мечты – Сашу Голицына. Мук совести, что вклинивается в отношения кузины и её жениха не испытывала. Сердце Тани любовью затронуто не было. Саша столь открыто флиртовал на балу, что, по мнению Вари, никак не соответствовало поведению влюблённого молодого человека. А следующий год покажет. Конечно же, если она почувствует между ними нити любовного натяжения, она отступит. В этом Варя дала себе твёрдое слово…

– Так бал в следующем году не был для тебя первым, – созвучно мыслям Вари произнёс Саша, – Вот почему ты была в розовом платье. Очаровательное розовое облако…

Знал бы он, сколько всего пришлось предпринять, чтобы попасть на этот, второй в её жизни бал!

За год, что был впереди, надо было перевести все полученные выводы из плоскости теоретической в практическую. Варя немедленно приступила к реализации. В первую очередь нашла в своей округе тех, кто мог обучить их с Машей всем-всем танцам, модным в столице. Задумалась о платьях на следующий год. Она понимала, что не сможет выпросить у папеньки новые наряды, да и совесть не позволяла просить в их стеснённых обстоятельствах. Выход нашёлся быстро. Она выбрала из старых маменькиных нарядов подходящие им с Машей по цвету платья – себе розовое, сестре голубое, под цвет её чудесных глаз. Они с Машей с энтузиазмом и тщанием перешили их по последней моде, а уж газовую тюль, которая сделала платья совершенно непохожими на маменькины, и мелкие детали прикупили из сэкономленных карманных средств.

Самым сложным было уговорить папеньку поехать следующей зимой в столицу, поскольку он считал, что одного раза вполне достаточно. Он и тот не хотел ехать, полагая, что искать женихов в Санкт-Петербурге пустая затея. А тут ещё и прав оказался. Кроме того, приехать надо было, по соображениям Вари, недели на две-три. Никак не меньше. В деле завоевания мужчины одним балом не обойдёшься, надо же было ещё несколько раз себя показать. С этими трудностями Варя решила справляться через маменьку. Потихоньку, помаленьку вкладывала ей в голову мысль, что надо бы в Санкт-Петербург поехать и в следующем году. Давила на жалость, мол, женихов для Маши в округе нет, уже всех возможных кандидатов перебрали, в столице всяко возможностей больше. И поехать бы надо на подольше. Что ж они одним днём на бал и только? А ежели кто Машей заинтересуется, так что ж он сразу на балу ей руку и сердце предложит? Совестно было, конечно, на Машу ссылаться, но ведь она, Варя, и о ней тоже печётся, не только о себе.

Маменька поначалу и слышать ничего не хотела, махала на младшую дочь руками. Но постепенно, видя с какой радостью дочери занимаются шитьём нарядов, как упорно Маша обучается танцам, начала задумываться, уходить в себя – верный признак того, что вскоре будет предпринята осада папеньки.

Он тоже поначалу зафордыбачился и даже рассердился, особенно на то, что надо будет опять напрашиваться в гости к Вяземским, да ещё и на две недели. Маменька на него обиделась и холодно сказала, что родственники её не такие монстры, как её муж, который пренебрегает счастием своих дочерей, войдут в их положение. Супруги поссорились и не разговаривали целых два дня. Потом мало-помалу помирились. Папенька тоже начал поглядывать на пригутовления дочерей без раздражения. И, в итоге, смирился…

– А скажи, что ты тогда сделала, что я потерял контроль над собой? – спросил Саша, погрузившись в воспоминания о бале.

– Вот тут за ухом, внизу, есть точка. Если на неё правильно нажать, то с человеком будет обморок, а то и того хуже. Показать? – лукаво посмотрела на Сашу Варя.

– Как хочешь, мой ангел! – ответил Саша и поцеловал кончики пальцев Вареньки, демонстрируя ей, что он всё помнит, и как доверяет ей, вверяя своё здоровье и даже жизнь.

Варя потянулась к Саше и нежно притронулась губами к опасному месту.

– Вот здесь? – переспросил Саша, адресуя обратно её поцелуй. А потом осыпал Вареньку поцелуями, нежно повторяя, – А здесь?.. Здесь тоже?.. А тут?.. А глазки?.. А вот это самое опасное место, – и крепко поцеловал в губы.

– Скажи, ты на меня тогда, на балу, обиделся? – спросила Варя, когда они отдышались.

– Почему ты так решила? – удивился Саша.

– Ну, ты больше не пригласил меня на танец, – ответила Варя.

– Насколько я помню, у тебя и без меня хватало кавалеров!

«Помнит! Помнит! Значит, наблюдал»,– обрадовалась Варя, а вслух сказала:

– Кажется, батюшка Тани обеспечил нас с Машей партнёрами по танцам. Да и твои друзья старались.

Действительно, на этом балу они с сестрой не стояли столбом. Организованная Варей цепочка маменька – матушка Тани – батюшка Тани сработала исправно. Их заметили. Варенька так и вообще ни одного танца не пропустила. И партнёры на мазурку, а, следовательно, и кавалеры для сопровождения на ужин нашлись не только для Вари, но и для Маши…

Тема бала оказалась исчерпана, и они замолчали. Чтобы дальше продолжить их историю, пора было рассказывать о катке, а Варю эта тема смущала. Странно, господи, ей, 29-летней, столько всего пережившей, столько всего испытавшей, самостоятельной, можно сказать, эмансипированной женщине, чувствовать себя девочкой, только ещё вступающей во взрослую жизнь! Но именно так она себя и чувствовала. Были ли виной тому поднятые из потаённых уголков души воспоминания или тот душевный трепет, который она испытывала при Саше? Он был рядом, он был с ней, он с ней разговаривал, он нежно держал её в объятиях, он только что целовал её, и она таяла в его руках, сердце учащённо билось, ей приходилось собирать всю свою волю в кулак, чтобы не выдать своё волнение. Легко ли признаваться любимому в организации интриг? И Варя решила увести разговор в сторону:

– Может, будем уже вставать?

Но Саша не дал себя сбить:

– Как это? А каток? Нет-нет! Я хочу всё знать!

– Каток… Да, каток…

Идея с катком родилась из переписки с Таней, которая активно велась в течение года параллельно пригутовлениям. Письма между Вяземскими и Корсаковыми плыли двумя независимыми потоками. Маменька переписывалась со своей четвероюродной сестрой, матушкой Тани, слёзно описывая бедственное положение семьи и муки от беспокойства за судьбу бедняжки Машеньки, так что напрямую даже не пришлось в гости напрашиваться, Вяземские их сами пригласили. Варя переписывалась с Таней, чтобы быть в курсе моды (не опозориться бы с фасонами платьев) и тенденций в танцах. А главное – разузнать побольше о Саше, о чувствах наречённых друг к другу.

Что касается чувств, то здесь, кажется, ничего не изменилось. По крайней мере, жених интересовал Таню ничуть не больше, чем раньше. А что касательно Сашиных увлечений, так тут Таня сама подсказала, где с ним ещё можно встретиться, помимо бала и дома Вяземских. Он обожал коньки! У него с друзьями даже такая традиция была – обязательно на Рождество встречаться на катке Дворцовой площади. Варя тоже любила кататься. И не только туда-сюда по прямой, но и кружиться, и подскакивать, и направление менять…

– Я подкараулила тебя с друзьями на катке, – наконец, закончила предложение Варя.

– Варенька, ангел мой! Так ты следила за нами?! – рассмеялся Саша.

– Дежурила на Дворцовой два дня, – усмехнулась Варя, – Расстроилась, когда не стали кататься, ушли. Хорошо, что решила последовать за вами на Мойку. Ну, а остальное ты знаешь…

– Нет-нет! Так не пойдёт! Про каток и бал я, допустим, уже знаю. А про день рождения Танюши и твоё появление передо мной в четырнадцатом – ещё нет.

Варю неприятно задело столь ласковое упоминание бывшей невесты – «Танюша», но, делать нечего, раз уж начала говорить, надо выложить всё.

– Таня сама настояла, чтобы мы присутствовали на её дне рождения. Ей хотелось сделать тебе сюрприз, показать свой голос. На все роли кандидаты нашлись, а контральто для партии Ольги не хватало. Она знала, что у меня подходящий голос, вот и пригласила.

На самом деле всё было немного не так. Таня с Варей активно переписывались и после бала. Таня с трепетом ждала своего шестнадцатилетия, как некий рубеж, после которого она вступит во взрослую жизнь. Ведь после праздника ожидалось официальное объявление о помолвке. А там и свадьба была не за горами. Она делилась своими чувствами с кузиной. Очень переживала, как пройдёт день её совершеннолетия. Искала идею, как сделать его незабываемым.

Варя сначала высказала ей соображение о домашнем театре, вместо концерта с приглашёнными артистами, в котором бы именинница сама приняла участие (на главных ролях, разумеется), а потом подкинула мысль и о «Евгении Онегине», где Таня могла бы с блеском продемонстрировать свой голос в роли своей тёзки Татьяны. О приглашении Вари на роль Ольги Танюша додумалась сама…

– Я слышал ранее, как Танюша поёт, но здесь её голос прозвучал по-особому. А твой сразил меня наповал. Но ещё более того ты удивила меня, когда неожиданно появилась из темноты сада и там же растворилась.

– Я сбежала от семьи, когда из Таниного письма узнала об отправке тебя на фронт. Таня в тайне от всех приютила меня в чуланчике. Уже известно было о пропаже без вести Бориса Оболенского, и мы с ней плакали и молились и об его судьбе, и об остальных твоих друзьях, и о тебе, конечно. Домой я больше не вернулась, записалась на курсы сестёр милосердия, а потом отправилась на фронт в военный госпиталь… А как твои друзья? Ты что-нибудь знаешь?

– Как ты уже знаешь, Борис пропал в первые дни войны. Ходили разные слухи – то ли погиб, то ли в плену у немцев. Потом говорили, что умер от испанки в Одессе в восемнадцатом году… Павел погиб в ноябре четырнадцатого. Взвод бронированных автомобилей, которыми он командовал, вступил в бой, когда наши у деревни Пабианицы отступали под натиском немцев. Стрелял из пулемёта с расстояния ста шагов. Немцы не выдержали и залегли. Но со столь близкого расстояния броню пробивали даже ружейные пули. Павла ранили в шею, но он не ушёл с поля боя, истёк кровью. Его посмертно наградили орденом Святого Великомученика и Победоносца Георгия четвёртой степени. Я об этом прочёл в шестнадцатом номере журнала «Летопись войны 1914 года»… Коленька погиб у меня на глазах в октябре шестнадцатого. Снаряд разорвался прямо у его ног… С Мишей мы встретились в начале двадцатого года в армии Деникина. В битве за Кубань я был контужен и попал в плен к красным. Бежал. Вступил в армию Врангеля. И больше про Мишу ничего слышал.

– Прости, что спросила, – прошептала Варенька.

– Я всех потерял, – с горечью сказал Саша.

– Я тоже…

– Ты можешь не ходить в кафе? – резко сменил тему Саша после горестной паузы.

– Да. Я сегодня выходная.

– Я имел в виду уйти с работы. Не хочу, чтобы на тебя пялились пьяные рожи.

– А чем мне тогда заниматься? Пойти посудомойкой? Официанткой? Ещё хуже. Как оказалось, всё, что я умею, малопригодно для жизни. Кому мы здесь нужны со своим изнеженным воспитанием? Стать гувернанткой – пик карьеры для барышень высшего общества, но я оказалась не настолько удачлива, чтобы попасть в их число.

– Не огорчайся, ангел мой! Я тоже оказался не пригоден для мирной жизни, и поначалу пребывал в растерянности.

– А почему ты не вступил в Иностранный легион²⁷?

– Меня готовили защищать Отечество, а не становиться наёмным убийцей, – отчеканил Саша, – Столько мерзостей, свидетелем которых я был во время гражданской войны, да и ранее – на Первой мировой²⁸, я считаю достаточным, чтобы множить их по собственной воле.

– Я неплохо шью, но платят за это сущие копейки, – задумчиво продолжила предыдущую тему Варя, – А чтобы открыть своё дело, нужен патент и начальный капитал. Из наших на плаву остались только те, кто догадался прихватить с собой из России ценности. Те, кто посчитал революционное безумие временным явлением, и надеялись вернуться²⁹, оказались на дне. А мне и прихватывать было нечего.

– Я что-нибудь обязательно придумаю! Главное, что мы нашли друг друга, а с остальным справимся вместе. У меня к тебе просьба – ты можешь спеть мне ту песню, из ресторана? Эти ублюдки не дали дослушать её до конца.

– Прямо сейчас?

– Если можно. Прошу тебя!

Варя не стала капризничать и запела своим чарующим бархатным низким голосом:

На этой земле

моя единственная радость,

моё единственное счастье

Это он – мой мужчина…

…Только при малейшем его слове,

Я бы сделала всё, что угодно…

…Бросить его -

то, что мне предложили

другие мужчины – это безумие.

Между нами говоря, видите ли,

они не очень дороги мне,

все эти другие мужчины…

…Когда он говорит: «Пойдем!»

Я как собака…

…Иметь одного под своей кожей-

худшее из зол.

Но это знание любви

В её истинном свете.

И я говорю, что вы должны прощать,

когда женщина отдает себя всю

За мужчину, которого она любит.

Последние ноты растворились в воздухе, а Саша всё ещё оставался загипнотизированным пением Вареньки. Мотнул головой, чтобы сбросить наваждение, подошёл к ней вплотную, взял её за руки, заглянул в глаза.

– Я хочу, чтобы ты поклялась мне больше не петь её для других!

– Она – только для тебя, Саша!

²⁴ – общепринятое название масштабной пандемии гриппа, продолжавшейся с 1918 по 1920 год. Заболевание поразило не менее 550 миллионов человек (около 30% населения Земли). Несмотря на то, что первые больные появились в начале 1918 года в США, грипп получил название «испанский», поскольку воюющие в Первой мировой войне страны не допускали сообщений о начавшейся в армии и среди населения эпидемии. В результате нейтральная Испания первой объявила о пандемии (из Википедии)

²⁵ – герой поэмы Байрона «Паломничество Чайльд-Гарольда», которая  описывает путешествия и размышления пресыщенного молодого человека, который разочаровался в жизни, полной удовольствий и веселья, и ищет приключений в незнакомых землях.

²⁶ – герой романа-эпопеи Л.Н.Толстого «Война и мир», описывающей русское общество в эпоху войн против Наполеона в 1805-1812 годах.

²⁷ – войсковое соединение, входящее в состав сухопутных войск Франции и комплектуемое преимущественно из иностранцев. С 1920 года большую часть легионеров составили бывшие белогвардейцы. Они прошли дорогами ада Индокитая, Африки и Ближнего Востока. В 1921-28гг участвовали в гражданской войне в Китае на стороне Чжан Цзолиня. В 1923 году отряды белоэмигрантов совершили государственный переворот в Болгарии и подавили Сентябрьской восстание болгарских коммунистов. В 1924 году всего 120 русских бойцов привел к власти в Албании Ахмеда Зогу. В 1936 году Русский отряд воевал на стороне франкистов в Гражданской войне в Испании (из Википедии)

²⁸ – вот что написал второй лейтенант французской армии Альфред Жубер о Первой мировой войне в своем дневнике: «Человечество сошло с ума! Нужно быть сумасшедшим, чтобы делать то, что творится. Что за резня… Что за сцены ужаса и кровавой бойни! Я не могу найти слов, чтобы передать свои впечатления. Даже ад не может быть таким ужасным! Люди сошли с ума!»

²⁹ – эпизод, записанный с чужих слов в дневниках Бунина: «А Орлов-Давыдов, – прибавил он, – прислал своим мужикам телеграмму, – я сам ее читал: жгите, говорит, дом, режьте скот, рубите леса, оставьте только одну березку, – на розги, – и ёлку, чтобы было на чём вас вешать».

Всемирная выставка искусств и техники. Париж

13. Май – июнь 1937 года

25 мая 1937 года в Париже открылась Всемирная выставка искусств и техники. 47 стран, действительно, со всех континентов мира, представили на ней свои достижения под девизом «Искусство и техника в современной жизни». Каждая в своём павильоне. Саша увидел их все, поскольку продолжал работать водителем таксомотора, а заказов подвезти к тому или иному павильону было немало.

Самыми уродливыми, с его точки зрения, были павильоны Германии, Италии и Советского союза. Особенно его возмущало расположение павильонов Германии и СССР³⁰ рядом с Эйфелевой башней. Её изящное, воздушное кружево металлоконструкций, устремлённое ввысь, резко контрастировало с помпезными прямоугольными колоннами из железобетона обоих павильонов. И это впечатление не спасала даже облицовка советского павильона самаркандским мрамором. Великолепный вид одного из самых любимых уголков Парижа был безнадёжно испорчен их рубленым, будто из-под топора, уродством.

А наверху, боже мой, что? Что было установлено наверху советского павильона? Мускулистый мужчина с молотом и мужеподобная женщина с серпом! Что это? Это разве достижения в эпоху индустриализации – работать вручную молотком и убирать хлеб серпом, как в прошлом веке?

Варя возмущения мужа не разделяла. У неё были другие ассоциации. Летящая поза композиции напомнила ей Нику из Лувра – крылатую богиню победы. И растровые фигуры, устанавливаемые на носу корабля, первыми в шторм принимающие на себя порывы ураганного ветра и рассекающие девятый вал бушующего океана. Саша на её слова только фыркнул.

Внутрь советского павильона долго не решался зайти. Накручивал круги по менее масштабным павильонам других стран. Вскоре запутался – где что видел? Многие страны привезли на выставку те экспонаты, которые имели коммерческую ценность для продвижения торговли и туризма, а потому их павильоны напоминали либо музей, либо ярмарку. Каких-то технических достижений показано не было. Запомнился только павильон Испании, где всю стену занимала картина Пабло Пикассо «Герника». В Испании шла гражданская война, и эта чёрно-белая картина потрясла Сашу. Она была живая. Кровоточила. Чувствовалось, что автор знает об ужасах войны не понаслышке. А у Саши были ещё слишком живы собственные воспоминания…

Громоздкий внешне, внутри советский павильон поразил простором и светом, а сама экспозиция – масштабностью и структурированностью композиции. Саше, как человеку военному, понравилась чёткость и логичность экспозиции. В первый раз он не стал подробно знакомиться с экспонатами пяти её разделов, а просто прогулялся вдоль всей длины павильона и вышел на улицу. Осознал насколько был напряжён, когда присел на ступеньки набережной, почувствовав себя таким уставшим, как будто провёл за баранкой целые сутки без сна.

С этого дня и вплоть до окончания Выставки, Саша ходил в павильон Советского союза, как на работу. Вернее, всё свободное от работы время. Варя тоже присоединялась к нему, когда ей позволяли дела хозяйки собственного модного ателье.

³⁰ – в 1937 году СССР объединял 11 союзных республик (из Википедии)

14. Июль – октябрь 1937 года

Первый зал советской выставки, посвящённой государственному строю СССР и Первой советской Конституции, вызвал у Саши отторжение. В праве на труд, отдых и образование простого народа он не находил ничего нового, ведь эти преобразования были начаты задолго до большевиков, при Николае II стали самыми прогрессивными в Европе, а они с гордостью преподносили это как исключительно собственное достижение.

Четвёртый раздел заинтересовал Сашу. Там рассказывалось об освоении Северного морского пути. Первые шаги в этом направлении преподносились как подвиг, а первые достижения, как заслуга Советской власти, как будто не было столетней истории России до неё! Что, уж, глубоко уходить в историю – в 1919 году, в разгар гражданской войны (!) Верховный правитель адмирал А.П.Колчак, понимая важность для России освоения Севморпути, создаёт Комитет Северного морского пути. Но всё равно, масштабы деятельности Сашу поразили. 1932 год: экспедиция под руководством О.Ю.Шмидта на ледокольком пароходе «Александр Сибиряков» впервые прошла Северным морским путём из Архангельска до Берингова пролива за одну навигацию. 1933: ледокол «Челюскин» зажат льдами, что приводит к разрушению корпуса судна. Участники перехода успели высадиться на лед, и были спасены полярными летчиками. 1934: первое сквозное плавание в направлении с востока на запад за одну навигацию на ледорезе «Фёдор Литке». (Вообще-то, насколько Саша помнил, первое сквозное плавание в этом направлении было предпринято в 1914-1915 годах под руководством Бориса Вилькицкого на ледокольных пароходах «Таймыр» и «Вайгач». Правда, не за одну навигацию, а с зимовкой у полуострова Таймыр). 1935 год: первая транспортная операция на Северном морском пути – сквозное грузовое плавание лесовозов «Ванцетти» и «Искра» из Ленинграда во Владивосток.

С жадностью рассматривал Саша экспозицию пятого зала, посвящённого планам реконструкции ряда крупных городов. В некоторых он бывал, помнил, как они выглядели до революции, искал на фотоснимках знакомые черты, со смешанным чувством ностальгии и удивления находил новые. Многие названия были изменены – Петроград стал Ленинградом, Екатеринбург превратился в Свердловск. Появились новые, незнакомые города – Магнитогорск, выросший из крепости Магнитная на берегу реки Яик, Комсомольск-на-Амуре, преобразованный из села Пермское.

Во втором зале Саша завис надолго. Ходил в него несколько дней, то сам, то с Варей. Варю заинтересовали экспонаты лёгкой промышленности – ткани, обувь. Заинтересовали и как женщину, и как профессиональную портниху. Она с удовольствием гладила прохладную поверхность шёлка, мяла нежное тепло шерсти, вдыхала ни с чем не сравнимый аромат хлопчатобумажных тканей. Восхищалась их натуральностью и удивлялась их копеечной стоимости по сравнению с ценой во Франции.

Саша подробно рассматривал технические достижения – легковые машины, тракторы, вагоны, паровоз. Но первое, что бросилось ему в глаза, как только он заглянул в этот зал, была огромная Карта индустриализации Советского Союза, с обозначением городов, центров промышленности и мест добычи полезных ископаемых, изготовленных из самоцветов и драгоценных камней. Как утверждала табличка под этим огромным экспонатом, площадь Карты составляла 22,5 кв.м, и в ней использовалось более 10 тысяч камней. Но даже не это в ней было самым поразительным. Главное было – это размеры страны, бывшей его Родины. Вот она вся перед ним, как на ладони. Сохранены все территории. Объединены общей идеей. Страна развивается. Богатеет. Сбросила с себя тысячи ненужных ей людей и пошла дальше, не оглядываясь. Отряхнулась, как пёс после купания. Вывела их, как блох. Очень больно было ощущать себя паразитом, которого выковыряли и отбросили в сторону с тела страны. И плевать ей на их ненависть, отчаяние, боль, что можно объединить в одно слово – ностальгия. Слово не русское по происхождению, но только русскими людьми прочувствованное, переживаемое столь глубоко.

Народу на выставке было много. Очень много. И французов, и гостей из других стран, и русских. Русские, определив соотечественников по каким-то внутренним, одним им известным ощущениям, кучковались в группки.

В одних злорадствовали – и ничего-то Советы не могут придумать сами! Внешний вид легковых автомобилей заимствован с французских Рено, фасоны платьев, запах духов – всё слизано у кого-то. Да и все их достижения ничто иное, как то, что уже было до них, от чего они отказались, сами же и разрушили, а теперь возродили и выдают за своё.

В других молча смолили сигаретами, прикуривая друг у друга. И также молча, не знакомясь, расходились, не поднимая глаз, так пряча набегавшие слёзы.

В третьих оживленно делились впечатлениями о выставке, открыто выражая восхищение от увиденного.

В четвертых царило смятение и растерянность. В их головах никак не умещалась шагающая семимильными шагами в сторону прогресса страна с их Родиной, которую они оставили когда-то, из которой были вынуждены бежать. Им до сих пор казалось, что она такой же и осталась – разрушенной, озлобленной, нищей, голодной. То, что когда-то писал в своих дневниках Бунин: «…Какая гнусность! Все горит, хлопает деревянными сандалиями… с утра до вечера только и разговору, как бы промыслить, что сожрать. Наука, искусство, техника, всякая мало-мальски человеческая трудовая, что-либо творящая жизнь – все прихлопнуто, все издохло», уже не соответствовало действительности.

Не меньшее впечатление и даже большее количество споров вызывал третий раздел – искусство. Картины, гравюры, скульптуры, макеты театральных постановок, произведения прикладного искусства были близки и понятны сердцу русского человека, всё было милое, родное, что только усиливало ностальгию, но потрясения не вызывало. Русский народ талантлив, с этим никто не спорил. А вот что касалось художественных фильмов, документального кино и, особенно, спектаклей Московского Академического Художественного театра им. Горького, здесь всё вызывало ожесточённые баталии.

Да, можно было списать на советскую пропаганду тот бешеный энтузиазм, какой-то запредельный оптимизм, какие-то немыслимые рекорды, лавиной обрушивающиеся на головы тех, кто смотрел документальное кино. Но не могло же всё это быть на ровном месте? А куда девать ощущение жизнерадостности, которое возникало после просмотра лёгкого, наивного, светлого фильма «Цирк» с открытыми лицами актёров и продолжающей звучать в душе и после сеанса музыкой?

С Сашей случился катарсис очищения. Вся та боль, что продолжала терзать его душу, эта незаживающая кровоточащая рана, вдруг исчезла. Он рыдал на груди Вари, как младенец, а она гладила по голове своего сильного мужа и шептала милые глупости, которые он не слышал, воспринимая тольколасковый тон её голоса.

На концерты Краснознамённого ансамбля песни и пляски Советской Армии под руководством А.В.Александрова и спектакли МАХТа им. Горького Саша и Варя ходили вдвоём. «Анна Каренина» была тепло ими принята, солидарно со всем залом, шумно рукоплескавшем артистам после окончания спектакля.

На спектакль «Враги»³¹ шли с лёгким сердцем, полагая, что в пьесе М.Горького, написанной в 1906 году, речь идёт о семейных взаимоотношениях. Оба ничего не читали из творчества этого социалистического реалиста, и потому оба были поражены тем мыслям, тем предчувствиям, тем словам, которые прозвучали со сцены. Как там, в 1906 году, Горьким предугадывалось то, что произошло через 11 лет в 1917-м! Какая ненависть, какая убеждённость в своей правоте звучала в словах рабочего в сторону власть имущих: «Нас – не вышвырнешь, нет! Будет, швыряли! Пожили мы в темноте беззаконья, довольно! Теперь сами загорелись – не погасишь! Не погасите нас никаким страхом, не погасите!» Как точно передано настроение этих самых хозяев жизни: «Нужно, чтобы люди жили тесно, дружно, чтобы все мы могли верить друг другу! Вы видите – нас начинают убивать, нас хотят ограбить! Вы видите, какие разбойничьи рожи у этих арестантов? Они знают, чего хотят, они это знают. И они живут дружно, они верят друг другу… Я их ненавижу! Я их боюсь! А мы живем все враждуя, ничему не веря, ничем не связанные, каждый сам по себе… Мы вот на жандармов опираемся, на солдат, а они – на себя… и они сильнее нас!», «…подумайте, как трудно становится жить! Рядом с вами – ваши принципиальные враги, а вы их не замечаете!»

Во время спектакля в зале стояла поразительная тишина и внимание, а после окончания первого акта раздались единодушные, долго не смолкавшие аплодисменты. Кажется, артисты не ожидали столь тёплого приёма. Когда они вышли после окончания спектакля на поклон перед вставшими, как один человек, зрителями, об этом говорили их взволнованные, счастливые лица. А в зале, казалось, конца не будет оглушительным и несмолкающим рукоплесканиям и крикам «Браво!»³².

Не столь единодушно был принят спектакль «Любовь Яровая». Оно и не удивительно! Ведь действие пьесы К.Тренёва происходит в годы Гражданской войны в Крыму в небольшом городке, который переходит из рук в руки то красным, то белым. И всё это показано сквозь призму взаимоотношений двух любящих людей – мужа и жены, потерявших друг друга во время Первой Мировой войны и неожиданно встретившихся после революции, но уже по разные стороны баррикад. Муж, Михаил Яровой, офицер – на стороне белых. Жена, Любовь Яровая, учительница – на стороне красных. Им приходится делать непростой нравственный выбор – любовь или убеждения. Многие, из сидящих в зале, как Саша и Варя, были непосредственными свидетелями событий в Крыму. Многим пришлось тоже сделать свой выбор, а потому в зале царило напряжение, раздавались аплодисменты по ходу пьесы то на действия белых, то на действия красных, в ответ на которые тут же начиналось шиканье и свист, заглушавшие их. Саша возблагодарил Бога, что ему не пришлось стоять перед подобным нравственным выбором ни по отношению к друзьям, ни по отношению к семье, ни по отношению к Вареньке.

³¹ – действие разворачивается в 1905 году на фабрике помещиков Бардина и Скроботова. Первый – либерал, второй – жёсткий хозяин, уверенный, что рабочему классу не позволены развлечения, образование и права голоса. Споры между компаньонами ни к чему не приводят, на фабрике ситуация выходит из под контроля. Проливается кровь.

³² – из воспоминаний О.Л.Книппер-Чеховой о гастролях МХАТа в 1937 году в Париже.

15. Ноябрь 1937 года. Париж

В ноябре жюри Выставки подводило её итоги. Каждая победа Советского Союза, будь то Гран-при или диплом, наполняла Сашу гордостью за свою Родину. И пусть главный приз был поделён между Германией и СССР, Саша считал это больше политическим, чем отражающим реальность решением.

Советская выставка собрала 270 наград, из них 95 – Гран-при, 70 золотых, 40 серебряных, 6 бронзовых медалей, более полусотни дипломов. И пусть не все они были для Саши однозначными, как, например, Гран-при картины И.Бродского «Выступление В.И.Ленина на Путиловском заводе» (Господи, ну какую ценность может она представлять? С художественной – никакую. А, если с точки зрения констатации исторического факта, так достаточно было бы и фотографии!), но, зато, остальные вызывали истинное восхищение.

И бронза мастеров Холуйской миниатюры. И Большая серебряная медаль Е.Шильниковского за серию предметов, выполненных методом чернения серебра по мотивам произведений А.С.Пушкина. И множество золотых медалей, в том числе скульптура «Ягнёнок» А.Сотникова, работы И.Ефимова «Бык» и «Рыбак с рыбой», художника-иллюстратора В.Конашевича за иллюстрации к книге Антуана Прево «Манон Леско». А Варя была в восторге от золотой медали парфюмерной фабрики Ленжет за аромат «Юбилей», посвящённый 20-й годовщине Октябрьской революции. Тонкий, деликатный аромат с нотами жасмина, был помещён во флакон, напоминающий главный фасад советского павильона, что не вызвало у неё отрицательных эмоций, в отличие от Саши, который не принял его внешний вид, не смотря на благосклонность французской прессы, которая называла венчающую её скульптуру «Рабочий и Колхозница» «величайшим произведением скульптуры ХХ века».

Среди наград Гран-при были как принятые им однозначно: паровоз серии «Иосиф Сталин» и мягкий железнодорожный вагон, проект стоквартирного дома архитектора А.Крячкова и трактор Челябинского тракторного завода «Сталинец», картина художника А.Герасимова «После дождя» и Дворец культуры им. Горького в Ленинграде, журнал «СССР на стройке» и типографские работы Госзнака, так и вызвавшие недоумение. Награда фильма «Чапаев», например. Слишком легковесный для таких страшных событий как Гражданская война. Слишком прямолинейный, почти как чёрно-белая карикатура, где красные – все сплошь выписаны белой краской, а белогвардейцы – чёрной. И, если задумка советской пропаганды была Саше понятна, то какими критериями руководствовалось международное жюри Выставки, присуждая столь слабому с художественной точки зрения фильму высшую награду? Очень было любопытно. Впечатления и Саши, и Вари от просмотра этого фильма были примерно такие же, как после спектакля «Мать», поставленного в народном театре Сары Бернар (о нём они услышали, когда смотрели «Врагов»). Видеть пьесу Горького в Париже, сыгранную французами, слушать специфические русские изречения на элегантном французском языке, наблюдать за костюмированными рабочими – было непривычно, и даже комично, так что Саша с Варей постоянно обменивались улыбками и усмешками. Впрочем, у битком набитого французами зала пьеса вызывала совсем другие эмоции – каждая меткая фраза политической окраски вызывала ежеминутные горячие отклики одобрения, так что артистам иногда было даже трудно говорить из-за прерывающих ход действия аплодисментов.

В чём ещё супруги были солидарны друг с другом, так это по достоинству оценённом метрополитене Москвы, за который СССР получила, аж, две премии Гран-при – за станции метро «Сокольники» и «Кропоткинская». Светлые, просторные, с высокими потолками и стройными колоннами в отличие от парижского метрополитена с его узкими, темными переходами и чисто функциональными платформами.

Вторая мировая война

16. Июнь 1940 года. Франция

Сытая, спокойная, благополучная жизнь длилась не долго. После нападения нацистской Германии на Польшу, Франция вместе с Великобританией объявили войну Германии 3 сентября 1939 года. Но уже менее чем через год, 14 июня 1940 года немецкие войска вступили в Париж, а 22 июня Франция капитулировала перед Германией.

Возмущению Саши не было предела! Да, Кутузов тоже в 1812 году сдал без боя Москву³². Но позорной капитуляции не подписывал! Сохранил армию, восстановил силы и погнал французиков до самого Парижа, только их пятки сверкали!

А русский народ разве сдался супостату?! Нет! Взялся за топоры да вилы, ушёл в леса целыми деревнями, и наносил урон оккупантам, как мог – отказывался снабжать неприятеля продовольствием и фуражом, устраивал засады обозам с награбленным, уничтожал живую силу противника.

А император Александр I как себя вёл? Только один раз, на следующий день после того, как французские войска нарушили границу Российской империи, обратился к Наполеону с письмом, в которым предлагал вернуться к довоенному статус кво. И пусть в дальнейшем руководство военными действиями полностью легло на плечи М.И.Кутузова, но уже в 1813-1814 годах во время заграничных походов, император вернулся непосредственно в армию, наравне со всеми подвергал себя трудностям походной жизни и опасностям войны, лично участвовал в атаках русской кавалерии. Разве можно переоценить, сколь поднимался дух русской армии от мужества её императора?

А что сделало правительство Франции? Позорно капитулировало, когда враг не захватил ещё и трети страны!

Варя с тревогой наблюдала за состоянием мужа. Саша целыми днями где-то пропадал. Был сосредоточен на чём-то в глубине себя. Очень напоминал ей того Сашу Голицына, подпоручика, каким он был 25 лет назад, когда она прощалась с ним, провожая на Первую мировую войну. Боялась, что он исчезнет в одночасье, оставив ей, в лучшем случае, письмо с объяснениями. А, когда заметила, что он снова надел на шею её медальон с застрявшей в нём пулей, до этого хранившийся в шкатулке, как ценная реликвия, решилась на разговор первая:

– Саша! Как ты думаешь, что будет дальше?

– Дальше? Дальше… Дальше, Варенька, будет война, – задумчиво, будто через силу, ответил Саша, – Длинная и кровопролитная. Первая мировая покажется нам цветочками.

– Но ведь Франция уже сдалась.

– Им будет этого мало. Захочется ещё и ещё. И на север, и на восток. До самой России.

– Но ведь, кажется, Германия и СССР заключили мирный договор³³?

– Остальные страны тоже, но разве это спасло Польшу и Францию? Нет, цель Гитлера – Россия. Она у них у всех, как кость в горле. Что у немцев, что у шведов, что у французов. Помнишь, как говорил Наполеон? «Через пять лет я буду владыкой всего мира. Остаётся одна Россия, – я раздавлю её…».

– Господи, Саша! Как страшно! Что же будет с Россией, с нами?

– Не тревожься, душа моя! Разве есть в мире сила, способная сломить русский дух? Разве есть примеры в истории, что мы не сдюжили, проиграли? Мы, русские люди, как капельки ртути³⁴, кем бы мы ни были, где бы ни жили, соединимся и защитим Родину.

– Но что ты можешь сделать, находясь здесь, во Франции? – с возрастающей тревогой спросила Варя.

– Ты же знаешь, что я сторонился всяких там объединений, которыми увлекались наши соотечественники, – оживился Саша, – но в данном случае это оказалось нам на руку. Не пришлось долго искать единомышленников. Мы все пришли к одному мнению – надо сопротивляться³⁵. Методы, средства – пока ещё на уровне разговоров. Но мы обязательно начнём действовать! Не хватает только объединяющей силы – командира, который повёл бы за собой.

– Саша! – твёрдо произнесла Варя, прямо глядя в глаза мужа, – Я поддержу любое твоё решение, но ты должен пообещать мне, что мы всегда будем вместе.

– Ангел мой, место жены рядом с мужем, но не на войне! – возразил Саша, обнимая Варю.

Он всегда так делал, брал лаской и нежностью, когда хотел добиться своего, но в этот раз покладистая Варя не позволила ему. Она отстранилась и сказала:

– Бог не дал нам детей. Ты – единственный, кто есть в моей жизни. Я не хочу умирать каждый день, тревожась за тебя, как это было в четырнадцатом. Кроме того, кто-то же должен будет готовить, стирать, залечивать ваши раны? Кто это будет делать, как не женщины, жёны?

³² – после Бородинской битвы под Москвой в Филях состоялся Военный совет, на котором М.Б.Барклай-де-Толли указывал на вынужденность оставления Москвы для спасения армии: «Сохранив Москву, Россия не сохранится от войны, жестокой, разорительной. Но сберёгши армию, ещё не уничтожаются надежды отечества». Большинство остальных участников совещания настаивали на сражении. Окончательное решение принял М.И.Кутузов: «Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор сохраним надежду благополучно довершить войну, но когда уничтожится армия, погибнут Москва и Россия. Приказываю отступать». После Совета Кутузов, по воспоминаниям приближённых, плохо спал, долго ходил и произнёс знаменитое: «Ну, доведу же я проклятых французов… они будут есть лошадиное мясо» (из Википедии)

³³ – так называемый пакт Молотова-Риббентропа – межправительственное соглашение, подписанное 23 августа 1939 года. СССР был предпоследним государством, подписавшим подобный двусторонний документ с Германией (после Польши, Великобритании, Франции, Литвы, Латвии и Эстонии, и перед Турцией). Отличительной чертой договора являлся прилагаемый к нему секретный дополнительный протокол о разграничении между сторонами сфер интересов в Восточной Европе на случай «территориально-политического переустройства». Протокол предусматривал включение Латвии, Эстонии, Финляндии, восточных «областей, входящих в состав Польского государства», и Бессарабии в сферу интересов СССР. Литва и западная часть Польши были отнесены в сферу интересов Германии (из Википедии)

³⁴

– цитаты из высказываний о России первого канцлера Германской империи Отто фон Бисмарка (1815-1898гг):

«Даже самый благополучный исход войны никогда не приведёт к распаду России, которая держится на миллионах верующих русских греческой конфессии. Эти последние, даже если они вследствие международных договоров будут разъединены, так же быстро вновь соединятся друг с другом, как находят путь друг к другу разъединённые капельки ртути».

«

Заключайте союзы с кем угодно, развязывайте любые войны, но никогда не трогайте русских». «Превентивная война против России – самоубийство из-за страха смерти». «Не надейтесь, что единожды воспользовавшись слабостью России, вы будете получать дивиденды вечно. Русские всегда приходят за своими деньгами. И когда они придут – не надейтесь на подписанные вами иезуитские соглашения, якобы вас оправдывающие. Они не стоят той бумаги, на которой написаны. Поэтому с русскими стоит или играть честно, или вообще не играть». «Русских невозможно победить, мы убедились в этом за сотни лет…»

³⁵ – историк Б.Ковалёв утверждал, что «нельзя забывать, что в той же самой Франции движение Сопротивления начинается из среды русской иммиграции, а не из среды этнических французов» (из Википедии)

17. 1941-1943 года. Париж

Нападение фашистской Германии на Советский Союз в июне 1941 года раскололо сообщество русских эмигрантов, оказавшихся заграницей после Гражданской войны по одну сторону баррикад, на два непримиримых лагеря.

Чаяния одних выражал наследник русского престола великий князь Владимир Кириллович Романов: «В этот грозный час, когда Германией и почти всеми народами Европы объявлен крестовый поход против коммунизма-большевизма, который поработил и угнетает народ России в течение двадцати четырёх лет, я обращаюсь ко всем верным и преданным сынам нашей Родины с призывом: способствовать по мере сил и возможностей свержению большевистской власти и освобождению нашего Отечества от страшного ига коммунизма». Но тех, кто последовал его призыву, было не много, не более 20%. Да и их ряды таяли по мере продвижения Германии на восток после зверств фашистов на оккупированных территориях.

Большинство представителей русской эмиграции вдохновлялись другими призывами. Подобными тем, что прозвучали в июле 1941 года в речи экзарха Московского Патриархата в Северной Америке митрополита Вениамина (Федченкова): «Я не политик, а простой наблюдатель. Но всякий знает, что момент наступил самый страшный и ответственный для всего мира. Можно и должно сказать, что от конца событий в России зависят судьбы мира… И потому нужно приветствовать намерение Президента и других государственных мужей о сотрудничестве с Россией в самый ближайший момент и во всякой форме. Вся Русь встала! Не продадим совесть и Родину!»

Фактически же вдохновил русскую эмиграцию на войну против Германии Антон Иванович Деникин.

  Да-да, тот самый генерал Деникин, руководитель Белого движения во время Гражданской войны,

Главнокомандующий Вооружёнными силами Юга России. Он

отказался даже под угрозой смерти сотрудничать с Германией и осудил всех, ушедших на сторону Германии, назвав их

«мракобесами», «пораженцами»

и

«гитлеровскими поклонниками».

Объединяющей и вдохновляющей силой на борьбу с Германией во Франции стал неизвестный доселе широкой общественности генерал Шарль де Голль. 18 июня 1940 года, ещё до подписания пакта о капитуляции, он выступил по радио на канале БиБиСи: «Лидеры, которые на протяжении многих лет стоят во главе французских армий, сформировали правительство. Это правительство, ссылаясь на поражение наших армий, вступило в контакт с врагом, чтобы остановить боевые действия… Но разве последнее слово уже сказано? Разве надежда должна исчезнуть? Разве это поражение окончательно? Нет!.. Эта война не ограничивается лишь несчастной территорией нашей страны. Исход этой войны не решается битвой за Францию. Это мировая война… Я, генерал де Голль, находящийся сейчас в Лондоне, я призываю французских офицеров и солдат, которые находятся на британской территории или которые прибудут туда, с оружием или без оружия, я призываю инженеров и рабочих промышленности вооружения, которые находятся на британской территории или прибудут туда, связаться со мной. Что бы ни случилось, пламя французского сопротивления не должно потухнуть и не потухнет…» А в листовках, широко распространившихся по всей территории Франции, писал: «Франция проиграла сражение, но она не проиграла войну! Ничего не потеряно, потому что эта война – мировая. Настанет день, когда Франция вернёт свободу и величие… Вот почему я обращаюсь ко всем французам объединиться вокруг меня во имя действия, самопожертвования и надежды».

Его призывы были услышаны – за 1941-1942 годы во Франции разрослась сеть партизанских отрядов. Они взрывали мосты и эшелоны с техникой, идущей на восточный фронт, повреждали линии электропередач, захватывали оружие, уничтожали живую силу противника. В городах действовали подпольные группы, занимающиеся диверсиями на производстве, и распространяющие правдивую информацию о ходе боевых действий, нейтрализуя тем самым фашистскую пропаганду, вселяя надежду и веру в души французов. Мало того, в 1942 году генерал де Голль, считая важным, чтобы французские солдаты служили на всех фронтах войны, решил направить войска на советско-германский фронт. 25 ноября 1942 года было подписано советско-французское соглашение о формировании на территории СССР французской авиационной эскадрильи³⁶.

Внешне жизнь Саши и Вари при оккупационных властях ничем не отличалась от прежней, довоенной, а их финансовое положение даже улучшилось. Рядом с домом, где располагалось ателье Вари, они прикупили ещё одно небольшое помещение, где организовали бистро³⁷. Днём здесь можно было выпить чашечку кофе с круассаном, вечером приятно провести время за ужином под сентиментальное пение Вареньки. Очень удобно для хозяйки – оба её места работы рядом, а на втором этаже их с Сашей апартаменты (с мансардой было покончено ещё до войны). Удобно и для клиентов. Пока женщины заняты с портнихами выбором фасонов или примеркой платьев, их сопровождающим есть где убить время в ожидании, пропуская рюмочку-другую шнапса и выкуривая сигарету под неторопливую беседу.

Собственно говоря, ради этих разговоров бистро и создавалось. У немецких офицеров, ожидающих своих подруг, расслабленных фешенебельной обстановкой, алкоголем и приветливостью французского персонала, не понимавшего, как они считали, немецкого языка, притуплялась бдительность, и развязывались языки. Каждое неосторожно сказанное слово этим самым персоналом тщательно запоминалось, записывалось и передавалось в центр, где информация собиралась и анализировалась. А потом учитывалась при составлении планов проведения диверсий. Ведь таких бистро, как у Вари, было не одно по Парижу, а ещё были автозаправочные станции, магазины… И, кстати, персонал в них подбирался исключительно знавший немецкий язык. Только это не афишировалось.

Именно из-за знания немецкого Саша застрял в Париже. Он, конечно же, всей душой рвался в гущу событий. Ему хотелось сражаться с оружием в руках, но… Но «Союз русских патриотов»³⁸ приказал ему оставаться в Париже и он, как человек военный, подчинился. Продолжал колесить по городу за баранкой такси. Улыбчивый и словоохотливый, услужливо открывал двери машины перед офицерами вермахта. А под сиденьями и в багажнике перевозил из одной точки в другую листовки и подпольно напечатанные газеты, такие как «Юманите» и «Резистанс» («Сопротивление»), медикаменты и взрывчатку. Однажды даже переправил партизанам бежавшего из гетто еврея.

Изредка, среди перевозимого им опасного груза, оказывались очень дорогие его сердцу экземпляры – газеты на русском языке «Правда», «Известия», «Красная звезда». Бог весть, какими путями, сколькими жертвами попадали они во Францию из далёкой России. Конечно, все задним числом, с двух-трёхмесячным опозданием. Но и такие, они были глотком свежего воздуха. Прочитывались им от корки до корки, прежде чем попадали по назначению.

Сердце сжималось от боли, когда читал названия знакомых городов и неизвестных деревенек, оставленных «в результате ожесточённых боёв» врагу, видел статистику войны – «ведя неравный бой с превосходящими силами противника, доблестные советские воины подбили 2 танка, вывели из строя 3 единицы военной техники, уничтожили не менее двух десятков солдат и офицеров…, но были вынуждены отступить на заранее подготовленные позиции…».

Но постепенно цифры начали меняться. Насмерть стоял Ленинград. Полгода перемалывала фашистские кости Москва. И выстояла! Переломила ход войны! Медленно, очень медленно, колёса войны развернулись и покатили в обратную сторону, периодически пробуксовывая, иногда откатываясь назад. Опять замелькали названия знакомых городов и неизвестных деревенек, только уже в обратную сторону – освобождены Ржев…, Брянск…, Белгород…

³⁶ – впоследствии преобразована в знаменитый полк «Нормандия-Неман». Полк принимал участие в Курской битве в 1943 году, Белорусской операции в 1944 году, в боях по разгрому немецких войск в Восточной Пруссии в 1945 году (из Википедии)

³⁷ – привезя в 1812 году из Парижа на родину новое слово «кафе», русские офицеры не остались в долгу и оставили французам новое словечко «бистро». Как победители заходили они в парижские кафе и таверны, покрикивая гарсонам: «А ну-ка, быстро, быстро!» Понравилось парижанам выразительное и звонкое слово «быстро», и вскоре на бульварах французской столицы появились вывески «Бистро».

³⁸ – подпольная организация русских эмигрантов, выросшая из группы Сопротивления г.Дурдана

18. Октябрь 1943 года. Париж

Во сколько бы Варя не возвращалась домой после работы в бистро, а это частенько бывало далеко за полночь, Саша ждал её за столом, спать не ложился. Они крепко обнимались и долго стояли, прижавшись друг к другу. Стараясь напитаться теплом родного тела, поделиться любовью, ощутить радость того, что живы, что вместе… И только потом укладывались в постель, где нежно и сладко любили друг друга.

Но иногда этот еженощный ритуал нарушался. Саша по-прежнему ждал Вареньку за столом. А на нём стояли три гранёных стакана, заполненных наполовину прозрачной, как слеза, водкой. Один – Саше, второй – Варе. А третий, накрытый ломтём чёрного хлеба – их невидимому гостю, который отдал свою жизнь за освобождение мира от коричневой чумы. Тому, кого Саша знал лично. Имя которого никогда не сообщал своей жене.

Но и этот ритуал однажды был нарушен. На столе рядом со стаканом и чёрным хлебом лежала газета. Варя взяла измятую от многократного сложения, пожелтевшую от времени газету и начала читать с самой верхней строки:

Смерть немецким оккупантам!

КРАСНАЯ ЗВЕЗДА

ЦЕНТРАЛЬНЫЙ ОРГАН НАРОДНОГО КОММИСАРИАТА ОБОРОНЫ СОЮЗА ССР

№154 6 августа 1943г, пятница Цена 20 коп.

Саша, внимательно наблюдавший за тем, с каким трепетом Варя держит газету, как жадно переводит взгляд со строчки на строчку, сказал:

– Я оставлю этот экземпляр нам. Потом прочтёшь всё. А сейчас начни с третьей страницы.

Варя послушно развернула газету, и ей сразу бросился в глаза заголовок: «Подвиг советского лётчика». Речь в статье шла о боях на Курской дуге в конце июля 1943 года. Лётчики-истребители французской эскадрильи «Нормандия-Неман» получили задание по прикрытию советских бомбардировщиков 204-й бомбардировочной авиационной дивизии, которые должны были нанести удар по артиллерийским батареям противника. Задание было с блеском выполнено, но на обратном пути авиационная группа подверглась нападению немецких истребителей. Французы приняли неравный бой, защищая бомбардировщики, но один из самолётов, всё-таки, оказался подбит. С горящим мотором на бреющем полёте у советского лётчика под прикрытием французских истребителей всё же оставался шанс спастись, но он предпочёл вступить в бой и направил свой самолёт в гущу немецких самолётов, выжав из своего высоту, не свойственную бомбардировщикам. После лобового тарана самолёт советского лётчика перешёл на нос, а затем сорвался в отвесное пике. Вместе с ним рухнули в лес и два самолёта противника. Остальные предпочли покинуть поле боя и с позором сбежали. Статья заканчивалась словами: «Подвиг капитана Александра Николаевича Прокофьева-Северского навсегда останется в благодарной памяти советского народа».

– Ты был с ним знаком? – догадалась Варя.

– Ты тоже! – ответил Саша, – Он был одним из тех, кого ты спасла тогда, в двадцатом, на барже. Знаешь, чего я не могу понять? Откуда он взял силы простить такое? Как смог принять узурпаторов власти? Сейчас понятно – есть враг, с ним надо бороться. Но тогда, в гражданскую? Почему остался в России? Почему не уехал? Осознанно или так сложились обстоятельства? Как он жил все эти годы? Смог ли принять эту советскую власть, эту новую родину всем сердцем?

VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов. Москва

19. Июль – август 1957 года

В июле 1957 года Саша с Варей приехали в Россию. Приехали не насовсем, всего лишь на две недели в составе французской делегации на VI Всемирный фестиваль молодёжи и студентов в Москве. Хотя, какая из супругов была молодёжь? Варе – 59, Саше – 63. Их включили в делегацию в знак признания заслуг перед французским народом за участие в борьбе против фашистских захватчиков в годы Второй мировой войны в рядах Сопротивления.

В Россию супруги ехали не без опаски, хотя и знали об Указе Президиума Верховного Совета СССР о восстановлении в гражданстве СССР подданных бывшей Российской империи, проживающих на территории Франции от 1946-го года, который для них звучал, как указ об амнистии, как акт о прощении и милосердии. Опасения за свои жизни были, а вот сил сопротивляться искушению побывать на Родине – не было. Едва появилась такая возможность, их так и потянуло, словно металлическую стружку к магниту.

Прежде Варя в Москве не была. Смотрела на город широко открытыми глазами восхищённого туриста. Саша бывал в Москве не единожды. Но город не узнавал. Отдельные здания, облик которых воспоминанием вспыхивал в его сознании, общую картину не меняли. Да и сами дома, будто стесняясь находиться в новом окружении, робко показывали вычурную лепнину своих фасадов, зажатые прямоугольными зданиями, будто торопящимися куда-то вдаль, в светлое будущее.

Не узнавал даже те места, которые почти не изменились. Как Красная площадь, например. По-прежнему стояли друг напротив друга по-сказочному красочный Собор Покрова Пресвятой Богородицы, что на Рву, в просторечии именуемый Храмом Василия Блаженного, и Императорский российский исторический музей имени императора Александра III, переименованный в Государственный исторический музей, что не изменило ни его внешнего облика, ни сути. Всё также восседал на высоком постаменте памятника, возведённого по желанию и на деньги благодарной России, князь Пожарский, внимательно слушающий гражданина Минина. Только уже не в середине площади, а рядом с Храмом. Верхние торговые ряды не изменили своё предназначение, только сменили имя на Государственный Универсальный Магазин.

Изменения коснулись лишь стен Кремля – двуглавых орлов на башнях заменили рубиновые звёзды. Да перед стеной находилось странное сооружение в виде усечённой пирамиды, резко диссонирующее с историческим обликом площади, – мавзолей Ленина. Там лежало не преданное земле тело вождя русской революции, выставленное на всеобщее обозрение нетленным, что должно было, видимо, ассоциироваться с мощами православных святых. В мавзолей водили экскурсии. Французской делегации тоже были выделены время и день на посещение, но Саша с Варей пойти отказались.

Но, если встать к мавзолею спиной, то – ничего не изменилось… И, в то же время, изменилось всё до неузнаваемости. Изменилась душа. Изменился дух города. Как если бы ты встретился с близнецами, которые были не различимы в детстве, а теперь они выросли и стали так не похожи друг на друга – разные глаза, разные улыбки, разный запах.

Эти глаза, эти улыбки, эти запахи, как ни странно, очень нравились и Варе, и Саше. Что этому способствовало, что было тому причиной – они не хотели в этом копаться. Может, обилие вокруг молодых, красивых лиц. Может, тёплая, солнечная летняя погода. Может, родная русская речь, превалирующая над многоголосием иностранной речи многочисленных гостей фестиваля из 131-й страны мира. Может, насыщенная его программа, когда голова кружится от желания везде успеть, ничего не пропустить. Может, дух открытости и свободы, витающий над их головами. Может, разительная разница между их воспоминаниями о Родине, застрявшими ржавыми гвоздями в сердце, и тем, что они видели вокруг сейчас. Может… Много чего ещё могло быть. Но они были счастливы! Здесь и сейчас! И это было главным.

9 августа 1957 года, пятница

20. ГУМ. Москва

Фестиваль заканчивался, и Варя вдруг вспомнила, что надо бы пробежаться по магазинам. Купить сувениры друзьям, да и себе что-нибудь оставить на память. Решила, что лучше всего это сделать в ГУМе, где было всё – от продуктов до пуговиц.

Саша через час хождения по торговым линиям позорно ретировался на первый этаж и засел на лавочке с двумя вафельными стаканчиками мороженого – ванильного и шоколадного. Самого вкусного, самого ароматного в мире! Тающего во рту с нежнейшим послевкусием. Варя подозревала, что двумя порциями он не обойдётся. Обязательно купит третью – крем-брюле. Под предлогом выяснить, наконец, которое из трёх видов самое вкусное. И, чтобы у него не было времени уйти на второй круг выяснения, заторопилась. Быстренько пробежалась по торговым рядам и заскочила напоследок в туалет. С наслаждением умылась, стараясь не смыть тушь с ресниц (губы и брови поправить не трудно, а вот возиться с глазами не хотелось), подняла голову, чтобы оценить результат усилий, и столкнулась в зеркале взглядом с отражением женщины, стоящей за её спиной.

Женщина смотрела на Варю со смесью удивления, граничащего с потрясением. Было не понятно – то ли сейчас в ужасе закричит и убежит, то ли рассмеётся и кинется на шею, то ли в обморок упадёт. Варя хотела уйти, чтобы не видеть продолжения сцены, но сдвинуться с места не могла. И взгляд через зеркало отвести не могла тоже. И чем дольше она смотрела, тем больше через незнакомые черты проступал родной, знакомый облик. Как будто время стало бежать вспять. Истончалась оплывшая от лет фигура, крепла обвисшая грудь. Уходил второй подбородок, а глубокие морщины на шее разглаживались. Поднимались опустившиеся уголки рта, на упругих щеках намечались очаровательные ямочки. Отяжелевшие веки переставали давить на глаза. Упрямые локоны заменяли изрядно поредевшие волосы.

Момент узнавания произошёл одновременно:

– Таня!!!

– Варя!!! Это ты?!?

– Господи, совсем не изменилась!

– Скажешь тоже! Вот ты, какая была, такая и осталась!

– Господи! Какими судьбами? Как ты? Где ты?

– Ведь это же надо, так встретиться! Через столько лет!

– Двумя словами не расскажешь!

Женщины говорили одновременно, жадно вглядываясь друг в друга. Потом обнялись и расплакались. И так долго стояли, слившись в одну фигуру, в окружении брошенных на пол пакетов. Варя очнулась первая:

– Господи, что же мы тут стоим, в туалете. Пойдём где-нибудь сядем, поговорим толком. Только мне надо… Надо ещё одного человека… В общем…

– Да-да! – перебила Таня, – Столько всего надо рассказать! О стольком поговорить! Конечно, не здесь! Пойдём к нам! Квартирка не большая, но отдельная, без соседей, – и, схватив Варю за руку, потащила из туалета.

Потом они одновременно вспомнили о покупках, кинулись собирать пакеты с пола, столкнулись лбами, рассмеялись, сгребли их в кучу, не разбирая, где чей. Каждая думала о своём. Таня, спонтанно пригласившая в гости, беспокоилась о чистоте квартиры и второпях прикидывала, что она может выставить на стол. Варя, отметившая про себя «к нам», больше думала не о том, к кому это «к нам», а о том, что предстоит встреча Тани и Саши. Венчанных супругов. И как ей себя вести в этой ситуации? И кто она теперь? Что будет дальше? А для начала – как ей представить Сашу, кем назвать? Мужем? Другом? Знакомым, нечаянно встретившимся в Москве?

Но представлять не пришлось. Таня, завидев Сашу, мгновенно его узнала и кинулась навстречу:

– Саша! Родной! Как я рада!

Обняла его. Расцеловала в щеки. Опять обняла, прижавшись всем телом. Саша обескуражено смотрел через её плечо на Варю, не понимая, что за женщина повисла у него на шее, и почему так странно смотрит на него любимая, с какой-то смесью боли и смущения. Если бы набросившаяся на него женщина пришла одна, без Вари, нерешительно мнущейся за её спиной, он бы сразу оторвал незнакомку от себя и сказал: «Простите, Вы меня с кем-то перепутали».

Варя поняла недоумение мужа и его молчаливый вопрос, и также ничего не говоря вслух, одними губами, произнесла: «Та-ня». Саша застыл на мгновение, ещё не веря – правильно ли он понял жену, но, видя, как она утвердительно кивнула, разомкнул объятия, и произнёс:

– Таня?!?

– Узнал, наконец! Что, так сильно изменилась? – со смехом ответила Таня, прикрывая тем досаду, что её не узнали сразу.

– Нет! Что ты! Вполне узнаваема! И также красива! – из вежливости возразил Саша и галантно поцеловал Тане руку.

Таня засмущалась и руку забрала. Она уже давно отвыкла от великосветского этикета. Старорежимные пережитки прошлого – что тут скажешь?

– Да ладно! Вот ты совсем не изменился! Даже, какой-то лоск появился! Стал такой импозантный! – отмахнулась от комплиментов Таня, намекая на щегольски повязанное на шее Саши кашне.

Пока искали такси, чтобы доехать до Таниного дома (ехать на общественном транспорте Саша категорически отказался, они с Варей уже насмотрелись и на московское метро, и натолкались в автобусах и дребезжащих трамваях), переговаривались о незначительных, ничего не значащих вещах, оставляя главные темы на потом, когда останутся одни.

Саша то и дело искоса поглядывал на Таню, думая о том, что время её не пощадило. Он уже угадывал знакомые черты её облика, но общего узнавания, узнавания сердцем, пока не получалось.

Варя взгляды мужа на Таню замечала, но их причину истолковывала по своему – что он также как и она смущён их положением любовного треугольника. Но, поскольку первый неловкий момент прошёл, поневоле начала думать о том, с кем им предстоит познакомиться у Тани дома. То, что её родители до сих пор живы, было маловероятно, но возможно. А, может, с мужем? С детьми? Было бы здорово!

Таня взглядов супругов не замечала. Она была погружена в себя, а её мысли перескакивали с одного на другое. По поводу праздничного стола она уже немного успокоилась. В холодильнике стояла целая кастрюля нарубленного только вчера вечером салата оливье (как удачно получилось!). Оставшуюся от салата Докторскую колбасу можно будет пустить в нарезку, добавив на тарелку Российского сыра. По дороге надо будет зайти в магазин и купить малосольную селёдочку. А к ней отварить картошечку, заправить её ароматным Кубанским подсолнечным маслом, нашинковать сладкого фиолетового лука, заправить его сахаром, солью и уксусом – получится знатное второе блюдо! В качестве вишенки на торте выставить на стол Советское шампанское и баночку чёрной икры из обкомовского продуктового набора, полученного ещё ко дню Победы. Да, и не забыть купить торт в магазине! Пожалуй, Ленинградский. Да, Ленинградский будет в самый раз – беспроигрышный вариант.

С хозяйственных забот мысли Тани перескакивали на Сашу и Варю. Оба очень хорошо выглядели, почти не изменились на лицо. А вот облик в целом изменился сильно. Они были какими-то не здешними, будто пришедшими из другого мира. Казалось ли это, потому что она их давно не видела? (Шутка сказать – 40 лет прошло! Целая жизнь!) Или из-за их одежды? Они даже пахли по-другому!

Потом мысли Тани устремлялись домой, где её ждал любимый. Как то пройдёт его встреча с новыми старыми знакомыми? И опять возвращались к быту.

21. Квартира Оболенских. Москва

– Дорогой, я вернулась!

– Танюша, как ты быстро сегодня!

– А я не одна. У нас гости!

– Гости это хорошо!

С этими словами в проёме узкого коридора показался высокий поджарый мужчина, опирающийся на трость. Как и всегда, завидев мужа, Таня начала улыбаться, её лицо стало мягким, засветилось нежностью и любовью. Вот тогда она, действительно, превратилась в красавицу и стала очень похожа на себя прежнюю, молодую. Танюшу. Танечку. Если бы на неё в этот момент смотрел Саша, он бы однозначно её узнал. Но он смотрел вперёд. Смотрел и не верил своим глазам. Перед ним стоял его друг, друг, с которым они попрощались ещё в четырнадцатом году. Седой, как лунь. Из-за этого, а ещё и из-за трости, друг выглядел стариком, но был таким узнаваемым!

– Борис!!!

– Сашка!!!

Мужчины кинулись навстречу друг другу и крепко обнялись. Момента неловкости первой встречи после долгой разлуки, когда не знаешь, что говорить (ведь, на самом деле, людей связывают повседневные мелочи, а не крутые повороты судьбы. Легче рассказать о рутине дня, чем о событиях года), не возникло.

В суете приготовлений и потом, уже за столом, царила праздничная обстановка, когда то все говорили одновременно, то дружно смеялись. Не от какой-то конкретной шутки, а просто от того, что было радостно на душе. Потом женщины стали убирать со стола посуду, и, как-то так само собой получилось, остались пить чай со свежайшим Ленинградским тортом на кухне, а мужчины зависли в комнате.

В пылу встречи и за праздничным столом, Саше неудобно было расспрашивать Бориса об его увечьях – уродливом шраме, начинающимся на шее и дальше скрывающимся за воротом рубашки, усохшей правой руке, повисшей плетью, негнущейся левой ноге из-за чего другу приходилось опираться на трость. Но это было первое, о чём Саша спросил, когда они остались вдвоём в комнате и закурили, открыв окно в палисадник перед домом. Борис долго не отвечал, и Саша, уже было, решил извиниться и перевести разговор на другую тему, но тут он заговорил:

– Знаешь, что было самое обидное? Начать и закончить войну за одну неделю, в первом же серьёзном бою. Наш полк в составе Второй армии генерала Самсонова оказался зажат в клещи в районе Грюнфлисского леса³⁹. Это в Восточной Пруссии. Рубка была славная. Месиво из пехотинцев, кавалеристов, орудий было такое, что уже и не разобрать, где враг, где друг. У меня подстрелили лошадь. Выпутаться из стремян не успел, оказался на земле. Левую ногу придавило. Лежу, машу шашкой, от кого-то отбиваюсь. От кого – не вижу, глаза кровью залиты. Потом – блаженное небытиё. Очнулся уже в плену. Шинель колом стоит, кровью пропиталась и высохла. Левая нога от колена всмятку. Правая рука посечена так, что пальцы не слушаются. От шеи через всю грудь глубокий шрам. Первое, что услышал: «Ваше благородие, родненький, очнулись! Счастье-то какое!» Это мой денщик, Петрович, надо мной курицей кудахчет. Вытащил меня из-под лошади, ухаживал, пока я был в бреду. Раны зашил, как смог. Потом начал меня уговаривать перейти к офицерам. Немцы в плену офицеров от солдат отдельно держали. Там и бытовые условия были лучше, и кормёжка. И, какая-никакая, медицинская помощь оказывалась. А ещё у офицеров была возможность освободиться из плена с помощью выкупа. Солдатиков же в плену хуже скотины держали. Но я без своего Петровича переходить отказался. Выкуп мне не светил, ты же знаешь, в каком финансовом положении находилась моя семья. Потом новая беда – нога загноилась, началась гангрена. Каким ужом Петрович искрутился, я так и не узнал, но он привёл ко мне местного эскулапа, и тот на живую отрубил мне топором полноги и прижёг сосуды, чтобы не кровоточили. Потом мне Петрович деревянный протез сам выстругал, к культе приладил. Палку нашёл, чтобы на неё опираться при ходьбе. Пришлось заново учиться ходить и пользоваться левой рукой…

Борис погрузился в воспоминания и замолчал. Саша тихо спросил:

– Сколько ты пробыл в плену?

– Три года… Знаешь, что удивительно? Ведь это больше тысячи дней, а я почти ничего не помню. Всё как один длинный-предлинный день – одно и то же, одно и то же. Полное отупение. Мы почти ничего не знали, что происходит в мире. Слухи, слухи. Только по отношению к нам конвоиров могли догадываться – если благодушное, значит, их дела на фронте идут хорошо, если вызверились, значит, наши наступают. Если испуганы, возможно, наши уже близко. Есть надежда на спасение, но и она не грела душу, так мы устали. Как будто в теле огромная дыра, и через неё ветер гуляет туда-сюда…

Да, как точно сказано! Именно так чувствовал себя Саша, находясь в пересыльном пункте под Керчью. И даже ещё раньше, за несколько недель до плена, когда стало понятно, что их борьба уже закончена, стала бессмысленной…

– … До смерти Петровича я ещё как-то держался. Он простудился и сгорел за несколько дней. Если бы я заболел, он бы обязательно меня поднял на ноги, а я не смог. Не смог… Потом ярко помню один момент – просыпаюсь я, и очень простая мысль в голове. Чёткая такая: «Что я тут делаю? Зачем длю это бессмысленное существование?» Встал и поковылял. Мне и наши что-то вслед кричали, и немцы. Но мне было всё равно, застрелят– прекрасно, а не застрелят – буду идти, пока не сдохну сам…

И эти чувства Саше были понятны, ведь он и сам пережил подобное состояние, когда первый раз был в плену у красных. Ему тогда тоже не ведом был страх смерти, лишь бы закончился этот ужас без конца.

– Знаешь, что я понял? Не сразу, уже потом, гораздо позже. Ведь это мои увечья спасли мне жизнь. Никому я не был интересен. Ни для кого не представлял угрозы – ни для немцев, ни для красных, ни для белых. Кто-то меня жалел, подкармливал, кто-то отгонял, как бездомного пса, кто-то даже на ночлег пускал. Чего я только не видел по пути – и скотства, и бессеребряного милосердия, и звериной жестокости… Вот мы говорим «зверство», а ведь даже самый лютый зверь не сотворит то, что делают люди… Я уже не был ни поручиком лейб-гвардии, ни дворянином, ни наследником славной фамилии. Я не был ни за красных, ни за белых, потому что не было в том, что творилось вокруг, ни правых, ни невиновных. И судьёй никому не был. Просто человек, калека, Борис Оболенский, пытающийся понять – какого чёрта ещё жив? Так всё шёл и шёл, а прозрения не наступало. Шёл на восток, на восход солнца. В какой-то момент подумал: «Куда иду? Зачем? Дойду до Урала, дальше Сибирь. И что?» Понял, что туда не хочу, хочу к солнцу, в тепло. И свернул на юг. Добрался до Одессы. А там хаос, бедлам. Люди неделями толпятся в порту, не уходят, ждут парохода, чтобы уехать, сбежать из этого кошмара. А потом давка, драки, чтобы ступить на трап. Как ты понимаешь, мне не светило выиграть битву за место на корабле. Да я и не хотел. Знаешь, какое самое яркое воспоминание, запечатлевшееся в памяти из этих дней? Человек, как правило, военный, стоит на палубе отходящего парохода, смотрит на удаляющийся берег. И с этой картиной перед глазами подносит револьвер к виску и стреляется. Застывает на миг, а потом его тело перевешивается за борт и летит в море… Но у меня не было оружия, чтобы также красиво уйти. Единственный способ – утопиться. Но ты знаешь, смешно сказать, не хотелось выглядеть глупо барахтающимся в воде. Поэтому обрадовался, когда понял, что простудился. Просто лёг и стал ждать, когда околею… Потом воспоминания такие – холод, жар, жар, холод. И холод, знаешь, такой злой, колючий, когда иглами насквозь. Как будто стоишь голым на берегу Невы под ураганным ветром в самую лютую зиму. А, если, уж, жар, так такой, что вот-вот кожа лопнет, и все внутренности взорвутся и вылетят наружу. И потом вдруг, раз, и облегчение. Такое нежное, лёгкое, как дыхание ребёнка… И опять всё повторяется по кругу…

У Саши слёзы навернулись на глаза. Его поразила схожесть их внутренних ощущений при всей разницы внешних событий.

– … Очнулся и не пойму, где нахожусь, наверное, в раю – лежу на кровати, чего уже не было несколько месяцев, на груди – волны пушистых волос. И нежное, лёгкое дыхание женщины… Так захотелось прикоснуться к этим мягким волосам… Но, стоило пошевелиться, женщина вскинулась…

– Таня, – догадался Саша.

– Танюша, – мягко улыбнулся Борис, – Так у меня появился смысл жизни. Я понял, зачем прошагал полстраны, куда несли меня ноги. К ней.

– Почему вы не уехали заграницу? Или не получилось? – поинтересовался Саша.

– Знаешь, за годы плена и странствия по России, я перестал надеяться на бога, научился полагаться только на своё внутреннее чутьё, научился распознавать знаки судьбы и следовать им. Не хотел покидать родину и всё тут. Сначала жили трудно. Танюша работала санитаркой в больнице, там же жила и кормилась. Я с ней остался. С жильём начальство не возражало – ведь нового койко-места не потребовалось. А вот паёк мне выделить не могли – какой из меня работник? Если бы, хотя бы, обе руки были… Надо было что-то срочно придумать. И я пошёл в ЧК. Всё рассказал, как на духу – кто я, где воевал, когда получил ранение, как оказался в Одессе. Перечислил свои навыки – лошади, военное дело, иностранные языки. Попросил дать работу. Они мне, скорее всего, не поверили, но опешили от моей прямоты. Это, видимо, и сыграло положительную роль, меня не бросили в тюрьму, не били, не пытали. Отпустили. А через некоторое время дали работу в порту переводчиком. Так всё и покатилось. А теперь вот и до Москвы докатилось… Знаешь, после всего увиденного и пережитого, я перестал верить в бога. Танюша верит в ангела-хранителя. Я тоже в него верю, только у меня он вполне конкретный, земной – она, Танюша…

Кажется, только Варю волновало их общее семейное положение, то, что их официальные браки на самом деле не действительны. Остальные чувствовали себя свободно и раскрепощено. Саша и Таня, венчанные в церкви супруги, вели себя как старые добрые знакомые, друзья. Борис так же, похоже, ни о чём не переживал. Или не знал. Но Варя-то всё знала, так же как и Таня, и не начать разговор об этом с ней не могла.

– Танюша, прости, что я лезу в ваши семейные дела, но, всё-таки, спрошу – вы с Борей муж и жена?

– Да, – удивилась вопросу Таня, – в восемнадцатом году справку получили из ВЧК, что муж и жена⁴⁰, а потом в ЗАГСе расписались, – и усмехнулась, – как только они появились.

– Но как же, – растерялась Варя, – а венчание с Сашей? Клятвы перед Богом?

– Варюша, я не верю больше в бога. Ни в бога, ни в чёрта, ни в ад, ни в рай, ни вообще в загробную жизнь. Верю в человека и в ангела-хранителя. Ангел человеку помогает, направляет и предостерегает, а тот уже сам решает – прислушиваться ли к нему или выстраивать свою судьбу самостоятельно в существующих обстоятельствах. Мы когда с Борей сошлись, он мне так сказал: «Танюша, тот мир, в котором мы жили, закончился. Его больше нет, и не будет никогда. Дверь закрыта на замок, а ключ выброшен в море. Мы начнём жить с чистого листа, как будто нас тех, прежних, не было. Есть только наша совесть и любовь. Вот согласно им мы и будем строить нашу жизнь». Я прислушалась к себе и поняла, что эти его слова делают меня счастливой. Освобождают от обязательств и перед богом, и перед Сашей, потому что нет ничего в мире важнее любви и твоей внутренней чести, честности перед самим собой. Мы ведь с Сашей никогда не любили друг друга. Обвенчались из ложных представлений об обязательности нашего союза. Я уже давно понимала, что люблю Борю. Рыдала, провожая Сашу на фронт, не о нём, а о без вести пропавшем Борисе. В ноябре семнадцатого, когда венчались, была так напугана тем, что творилось вокруг, что просто хотела за что-то зацепиться в жизни. Думаю, что и он испытывал нечто подобное. Знаешь, у нас ведь кроме первой брачной ночи, ничего больше не было. Ни он, ни я не хотели друг друга. Когда я с папенькой, маменькой и родителями Саши оказалась в Москве, и Анатоль Ларионович признался, что Саша не приедет – испытала облегчение.

Кузины замолчали. Таня, видя, какое шокирующее впечатление, произвели её слова на Варю, решила перевести разговор на другую тему:

– Как тебе наша квартира? Уютная, правда? И без соседей. Не хоромы, конечно, в которых мы жили до революции. Я вот сейчас думаю – зачем нам были нужны целых три этажа?

– Да, я помню, как родители горячо спорили, когда матушка уговаривала батюшку напроситься в гости к вам на Рождество. Батюшка сердился, что неудобно стеснять родственников.

– А мой ворчал, что будет толчея, как на вокзале, – рассмеялась Таня, – А сейчас в двадцати метрах счастлива.

– Мы с Сашей в Париже с десяти метров на чердаке начинали.

– А мы с Борей в Одессе с общежития. Потом в коммуналку перебрались – то-то было счастье! В туалет по расписанию, но уже не в один на этаже, а всего лишь на пять семей. И плита со столом на общей кухне своя собственная. Да, и ещё телефон! Мы отдельное жильё только перебравшись в Москву получили. Ещё не отвыкли радоваться.

– Где вы с Борисом встретились? Как нашли друг друга?

– В Одесской больнице. Я санитаркой работала, выполняла самую грязную работу, но и той была рада. Есть крыша над головой. Раз в день кормили. Работа вытесняла горестные мысли о будущем, не давала расслабиться, жалеть себя. Мы ведь в восемнадцатом все заболели испанкой. Сначала папенька и Анатоль Ларионович, потом маменька и Пульхерия Андреевна. Мой молодой организм сопротивлялся дольше всех. Но потом и я свалилась. Когда очнулась, поняла, что оказалась с этим миром один на один. От родителей даже могилки не осталось. Некуда было пойти, поплакать. Куда было деваться? Потому и напросилась на работу в больнице. К нам с улиц ещё живых бездомных привозили, я их обмывала, одежду меняла. Так Борю и встретила. Не было в этот день никого счастливее меня на всём белом свете… А вы когда с Сашей сошлись?

– В двадцать седьмом в Париже. Я тогда певичкой была в ресторане. Там и встретились… Вообще, мы с ним ещё до этого дважды пересекались. В шестнадцатом году в военно-полевом госпитале, я там сестрой милосердия работала, а его раненого привезли. И в двадцатом в Крыму под Керчью в пересыльном пункте для пленных белогвардейских офицеров. Я была членом «тройки».

– Тройки? А что это?

– Тройка, определяющая судьбу пленных. Кого – в расход, кого отпустить на все четыре стороны, кого к себе переманить.

– Господи, ты, боже мой! – всплеснула Таня, напрочь забыв, что уже давно вычеркнула Бога из своей жизни, – А ты-то как туда попала?!?

– Пришлось… Я и после революции продолжала работать медсестрой. Привязался один с ухаживаниями. По-хорошему не понимал, я его грубо отшила, а он злобу на меня затаил – «Ишь, ты, краля какая! Брезгуешь, значит, рабочим пролетариатом? Белая косточка, голубая кровь, значит?» Подловил пьяный с дружками после смены… Избили, изнасиловали. Меня спасло только то, что рядом с больницей это было. Спасли. Выскребли. Зашили. Пока приходила в себя, поняла – не получится отсидеться в норке. Когда-нибудь такое опять повторится. Пришлось принять кардинальное решение… Танюша, не рассказывай это никому, ладно? Даже Боре. Саша об этом не знает. Не могу ему рассказать… Всё на Бога ссылаюсь, что деток не послал, а на самом деле…

Варя обхватила себя руками и отошла к окну, чтобы справиться с болью, которая не отпускала её уже почти сорок лет. Таня подошла к ней и обняла сзади, тихо сказала:

– У нас тоже детей не случилось. Раньше бы тоже сказала: «Бог не дал». А сейчас думаю, что из-за испанки.

– Почему вы не уехали заграницу? Почему решили остаться? – спросила Варя, чтобы сменить тему.

– Боря так решил, – пожала плечами Таня, – а мне было всё равно, лишь бы с ним. Хоть в Харбин, хоть в Лондон, хоть к белым, хоть к красным… Знаешь, мне иногда такие дурацкие мысли в голову приходят… Что эта война, революция – всё это для того, чтобы соединить меня с Борей. Глупо, конечно… Но я так чувствую… Как будто я под его кожей… А он под моей… Не знаю, как это ещё сказать…

Варя вздрогнула от слов подруги. Ей вспомнились заключительные слова песни, которую она пела только для Саши:

…Иметь одного под своей кожей-

худшее из зол.

Но это знание любви

В её истинном свете.

И я говорю, что вы должны прощать,

когда женщина отдает себя всю

За мужчину, которого она любит.

На этой земле

моя единственная радость,

моё единственное счастье

Это он – мой мужчина.

³⁹ – неудачное сражение 26-30 августа 1914 года, в результате которого произошло беспорядочное отступление русской армии, и около 30 тысяч человек при 200 орудиях пяти дивизий 13-го и 15-го корпусов были окружены в районе Комусинского/Конюшинского (Грюнфлисского) леса. В ночь на 30 августа командующий 2-й армией генерал Самсонов, находившийся среди окружённых частей, застрелился (из Википедии)

⁴⁰ – из работы С.Гаврова «Историческое изменение институтов семьи и брака»: «…После Октябрьской революции 1917 года в России стали распространяться идеи женского равноправия… О браке стали говорить, как о любовном и товарищеском союзе двух равных членов коммунистического общества, свободных и одинаково независимых. Советское государство с первых дней своего существования приступило к активному реформированию гражданского законодательства, в том числе в части, регулирующей брачно-семейные отношения. Прежде всего, из процесса этой регуляции была исключена Православная церковь. Так, уже в 1917 году «18 декабря отнята у церкви регистрация рождений и браков. 20 декабря введен гражданский брак как единственно имеющий юридическую силу». Обсуждение проекта нового кодекса законов о браке и семье в начале 20-х годов сопровождалось призывами к отмене любых форм регистрации брака, в том числе и светской государственной регистрации: «Уничтожая суеверие необходимости церковного венчания для законности брака, нет надобности заменять его другим суеверием – необходимости облечения свободного союза женщины и мужчины в форму регистрированного брака». Второй советский кодекс законов о браке, семье и опеке был принят в 1926 году, где фактическим признавался брак, которому соответствовали следующие условия: «Факт совместного сожительства, наличие при этом сожительстве общего хозяйства и выявление супружеских отношений перед третьими лицами в личной переписке и других документах, а также, в зависимости от обстоятельств, взаимная материальная поддержка, совместное воспитание детей и пр.».

21 августа – 22 ноября 2021г