Отец солдатам [Валентин Одоевский] (fb2) читать онлайн

Валентин Одоевский Отец солдатам

Памяти отца посвящаю…

440 полк

Город, по которому мы ехали, выглядел достаточно красиво, даже с учётом того, что после войны прошло лишь четыре года и его не успели полностью восстановить. Кое-где виднелись ещё полуразрушенные дома и вереницы грузовиков со стройматериалом, которые разгружали рабочие и солдаты.

Однако нас не особо волновали, пробегающие мимо нашего взора пейзажи, ибо для каждого из нас наступало одно из важнейших жизненных испытаний – служба в армии. Всем нам тогда было по восемнадцать лет, то есть войну мы все встретили совсем детьми и провели её, в основном, в эвакуации.

Пока мы ехали в грузовике нас объединяли только три вещи. Во-первых, нам всем предстояло служить вместе три года. Во-вторых, служить в одном полку. В-третьих, все мы были уже побриты на лысо, что выглядело очень забавно, особенно у некоторых товарищей. Скажем, Вовке Белову, уже ставшему душой нашей компании из-за своих шуток, лысая голова совсем не шла, ибо он и так был похож на обезьяну со своей выдающейся нижней челюстью, а тут так и вообще.

И вот, мы заехали в ворота нашей части и, неуклюже толкаясь, высыпали из грузовика. Нас построили в две шеренги. Перед нами стоял заместитель командира полка – рослый мужик с длинными чёрными усами, которые в принципе делали его похожим на Семёна Будённого. Был он коротко стриженный и одетый, что называется «с иголочки»: полностью застёгнутый и идеально отглаженный китель, сапоги начищены до зеркального блеска, ленты планок переливались на солнце.

Нас распредели по ротам, а дальше по взводам. Я и ещё несколько парней, с которыми в одном грузовике ехал, попали во вторую роту, в четвёртый взвод.

Наш ротный, капитан Андрей Терехов, мне понравился. Он был высок, статен, гладко выбрит и наглажен, и пистолет сзади был прилажен, правда дежурным офицером на тот момент он не был, чтобы можно было продолжить этот стишок, ну это лирика… Тем не менее, он заслуживал уважение, ибо он был боевым офицером, прошедшим Финскую и Великую Отечественную войну, где оборонял в Одессу, Севастополь, брал Будапешт, Прагу, и имел пять боевых ранений, которые были, так сказать, дополнены двумя полководческими орденами.

Взводный же, лейтенант Константин Екименко, мне почему-то не понравился. Было в его худом лице и маленьких серых глазках, что-то злобное, хитрое, я бы даже сказал ехидное. Войну он встретил в пятнадцать лет, в армию не взяли и он ушёл к партизанам. Партизанил, видимо достаточно неплохо, ибо, как он сам рассказывал, что свою «Красную Звезду», которой так щеголял на своей парадной форме, он получил в семнадцать лет, за то, что двух «языков» в одиночку захватил. Офицером Екименко стал уже после войны и в армию пришёл, после училища, только в прошлом году.

И так, нас привели в казарму – длинный коридор с рядами двуярусных кроватей, накрытых серыми солдатскими одеялами, из-под которых виднелись белые подушки; у каждой нижней койки стояли табуретки, на одной из которых сидел солдат. Виски его чёрных волос были седы. Его гладко выбритое лицо было грубым. Но не таким грубым, какое бывает у обладателей такого характера, а скорее грустно-грубое…обожжённое войной. Такими же были его руки.

– Товарищи призывники, – обратился к нам лейтенант, построив нас в шеренгу, – это ваш младший командир, он же мой заместитель – старшина Осипов.

Солдат поднялся, застегнул воротник кителя, из-под которого виднелся белоснежный подворотничок, поправил ремень и встал перед строем.

– Иван Сергеевич, – обратился к нему взводный, – проинструктируйте личный состав, а дальше по плану.

– Хорошо, командир, сделаю! – спокойным, слегка грубоватым голосом ответил старшина. Лейтенант ушёл.

– Что ж товарищи, поздравляю вас с прибытием в наш четыреста сороковой полк. Теперь это ваш дом на три года. Мы сделаем из вас мужиков! Так… Ладно, сейчас мы вам выдадим форму и распределим по койкам. Гражданскую одежду в печь или домой высылайте. Вопросы?

– Разрешите? – спросил из строя Виталя Лосев, который как оказалось впоследствии, был лучшим стрелком.

– Фамилия, боец?

– Лосев.

– Слушаю тебя.

– А, почему вы с товарищем лейтенантом на «ты» он же старше по званию?

– Это верно, что старше. Но, я старше его по возрасту. Когда началась война, он ещё мальчишкой был, а я уже взрослым человеком. Он только в военкомат шёл, а я уже на передовую ехал. К тому же опыта у меня боевого побольше его будет, ибо я брал города и был контужен, а он всю войну провёл в Белоруссии и ранен не был. Так что, уважает он меня, а на «вы» мы с ним только при большом начальстве. Ещё вопросы? Не слышу.

Мы поняли, что он имеет ввиду, и всем строем откликнулись, как нас уже успели научить:

– Никак нет!

– Чудненько!

Нас распределили по койкам. Я спал на верхней в центре ряда. Подо мной все три года лежал Коля Васильков – рослый парень откуда-то из-под Смоленска.

Далее нам выдали форму – зелёные гимнастёрки со стойкой-воротником, с зелёными с алым кантом пустыми погонами, такого же цвета штаны-галифе и чёрные кирзовые сапоги, которые в первые три месяца убивали наши ноги, что многие думали, что проще их ампутировать, да комиссоваться. Старшина научил нас ухаживать за всеми этими предметами (больше всего хлопот нам доставили подворотнички, ибо шить в первое время мало кто умел) сам показывал, что и как делать. Надо было видеть лицо счастливчика, на примере формы которого Осипов всё это демонстрировал, ведь его одежда была просто идеальной по сравнению с нашей, ведь мы-то всё делали сами.

– Берите пример! – шутил старшина, показывая на него. – Сержант будущий – сразу видно!

Затем нас повели на наши первые строевые занятия на плац. Там нас распределили по отделениям по пять человек. Первым отделением поставили командовать Игоря Левицкого, славившегося у нас впоследствии своей любовью к табаку. Вторым отделением командовать назначили Ваньку Осокина, который между делом был ещё и художником. На третье отделение поставили меня и на четвёртое Лёшку Багрицкого, любителя подраться.

Старшина объяснил нам наши обязанности и обучил первым строевым командам, коими мы и так худо-бедно уже владели. Дальше рассказал, как надо управлять отделением, что проверять, зачем следить и так далее. В сущности, это всё было интересно, но пока как-то непонятно из-за чего многие были в некоторой прострации.

В итоге наши первые строевые занятия прошли на «кол», как выразился, наблюдавший за ними, Екименко, ибо никто из нас, естественно, не умел ходить строем и в ногу, да и вообще пока что никаких строевых элементов толком не знал, а лейтенант при всём этом ещё зачем-то на нас матом кричал. Плюс ко всему этому некоторые ребята, в том числе и в моём отделении сбили себе ноги, ибо портянки завязывать не умели, и ноги их превратились в кровавое месиво из мозолей и больших волдырей. В эти мгновения я мысленно поблагодарил своего папу, который научил меня это делать и подумал, что надо будет ему, потом написать в письме моё «спасибо».

– Что ж ты, Василич не научил своих ребяток-то, а? – обратился ко мне старшина после занятий, осматривая ноги бойцов.

– Виноват, товарищ старшина. Не знал, – ответил я.

– А надо было…, – с усмешкой ответил старшина и на своём примере показал, как правильно завязывать портянки. – Ну, ничего, это у вас по неопытности. Вам ещё полгода привыкать к этой обстановке.

Однако раны у парней ещё долго не заживали. К тому же, некоторые не сразу научились завязывать портянки. Так, например, один парень у нас просто пластом клал её на сапог, засовывал ногу и шёл. Конечно, после этого нога превращалось в непонятно что.

Надо так же сказать, что за всё время строевых, Осипов ни разу не повысил на нас голоса, когда же лейтенант всё время орал и довольно часто срывался на мат, за то, что ногу не тянули и прочее…

В следующие дни нас учили обращению с оружием: как правильно держать в строю, на стрельбах, как носить и прочие основные вещи, которые потом были у нас на автоматизме, и за каждым закрепили автомат, а за Захаром Скобовым – пулемёт, ибо он был самым крепким и сильным из нас.

Отдельно стоит сказать про первую ночь. Мы разделись, уложили форму и прыгнули по койкам. Честно говоря, я спал не очень хорошо. То ли сказывалось волнение от прибытия в новую обстановку, то ли из-за того, что большая часть ребят перешёптывались о Екименко и иных вещах насущных, то ли из-за того, что Захар, мгновенно уснув, захрапел на всю казарму, но никто не решался ударить его подушкой, ибо боялись получить в ответ, только уже кулаком.

Из кладовой, которая так же служила своего рода, кабинетом для Осипова, горел свет свечи…

Солдаты Родины

«Дорогие мама и папа!

У нас в полку всё хорошо!

Отдельно должен сказать, папа, спасибо тебе, за то, что научил меня завязывать портянки, ибо я один из немногих во взводе, да и в роте кто остался целёхоньким!

Меня назначили командиром отделения.

Ротный у нас добрый, хотя бывает, строг, но мы на это не пеняем, ибо это не бывает без причин.

Взводный, откровенно говоря, нехороший… Постоянно матерится.

Старшина у нас отличный! Добрейшей души человек, очень заботится о нас.

Живём мы хорошо, хотя ночью порой бывает сложно уснуть из-за отдельных товарищей…. А так, вообще хорошие ребята, дружные…

Скоро у нас будет Присяга – станем настоящими военными!

Что ж, время не ждёт, надо идти.

Пишите о вас и ваших делах.

Всех обнимаю!

Ваш В.

07.1949.»

***

Наступил день принятия нами Присяги.

Мы все к нему тщательно готовились. Начищали бляхи ремней, как минимум до «пятого класса блеска», сапоги, форму, учили текст Присяги. Короче, готовились как артисты к представлению, хотя, если посмотреть на всю церемонию с определённой точки зрения, то это и было представление, только военное.

И вот, утро важнейшего для нас дня.

Всё по распорядку: подъём, зарядка, завтрак, строевые. Однако было во всех этих повседневных делах что-то… необычное, особенное. Всё мы делали с каким-то непонятным удовольствием. Мы были взволнованы, как маленькие дети перед днём рождения. Даже воздух казался нам каким-то другим…

Присяга была назначена на послеобеденное время.

Мы отобедали, пришли в казарму, ещё раз отгладили форму, взяли автоматы и построились.

Из своего кабинета-кладовой вышел Осипов в такой же, как мы форме, только на погонах были жёлтые лычки в виде буквы «Т». Увидев его, мы прямо вытянулись, как будто перед нами стоял генерал, а не старшина. На груди его светились боевые награды: медали за Москву, Сталинград, Будапешт, Германию и три ордена, точнее говоря, два из них были в одном ряду с медалями, а третий – Отечественной войны второй степени, был справа, а над ним располагался жёлтый знак ранения. Надо отметить, что награды его висели с ювелирной точностью ровно, как будто колодка.

– Ну, что, хлопчики, готовы? – улыбаясь, спросил он.

– Так точно! – хором ответили мы.

В казарму вошёл Екименко в двубортном парадном кителе с золотыми нарукавными знаками, погонами и воротником. У него грудь не так светилась от наград, да и медали были повешены как-то небрежно, зато орден был прилажен хорошо и, надо признать, очень шёл ему.

– Смирно! – скомандовал старшина, и уже хотел было доложить о нашем построении, но лейтенант как-то засмущался и тихо сказал:

– Вольно! Готовы?

– Так точно!

– Проведите осмотр и пойдём.

– Есть!

Осипов прошёлся вдоль строя, сказал парочке человек поправить ремни и, дойдя до конца шеренги, любовно сказал:

– Красавцы! Хоть картины пиши! Готово командир!

– Ладно. Шагом марш! – скомандовал лейтенант, и мы двинулись на плац, то и дело переглядываясь и посмеиваясь.

Пришли. Заняли наше место, к которому уже привыкли за время бесконечных, как нам казалось, репетиций.

Вскоре подошли и остальные взвода и сам ротный. Каждый взводный доложил ему о прибытии своего взвода и, когда все отрапортовали, он козырнул нам и поздоровался:

– Здравствуйте, товарищи!

– Здравия желаем, товарищ капитан!

– Вольно! Чтобы так же здоровались с полковником!

Вскоре появился заместитель командира полка, тот самый, который нас тогда встречал – подполковник Владимир Оксанов. Надо сказать, что он был единственным человеком в нашем полку полным кавалером «Отечественной войны».

Ротный доложил ему о построении нашем построении.

Затем мы стали ждать остальные роты и командира полка.

Вскоре, весь полк был собран. Оксанов, до этого стоявший посередине плаца словно статуя, скомандовал равнение налево, и перед строем прошла знамённая группа, нёсшая государственный флаг и красное знамя полка, на котором виднелась лента и сам орден Красного Знамени.

Когда «знамёнка» прошла, Оксанов строевым шагом двинулся докладывать о построении командиру полка – полковнику Александру Воронцову. Он сделал пять шагов для приветствия нас. В парадной форме он казался монументом – настолько красив он был в свете своих боевых наград, среди которых был и высший орден страны – Ленина, но так же эффекта добавлял его высокий рост.

Он поздоровался с нами своим достаточно громким, но спокойным голосом.

После нашего ответа, он скомандовал «равнение на середину» и сам пошёл кому-то докладывать. Какого же было наше удивление, когда во время доклада прозвучало обращение «товарищ Маршал Советского Союза». Вся первая шеренга, в которой стоял и я, как командир отделения, стала вглядываться – кто же это?

Мы увидели гостя, когда он прошёл для приветствия. Он был высок, красив и под «Золотой Звездой» и длинными рядами наград виднелся орден «Победа». Это был… Тимошенко…

– Здравствуйте, товарищи! – поздоровался он.

– Здравия желаем, товарищ Маршал Советского Союза! – ответили мы взволнованно, но в то же время достаточно уверенно.

– Вольно!

– Вольно! – продублировал команду полковник, и уже хотел было просить разрешение на начало церемонии, но маршал остановил его жестом руки, внимательно осмотрел строй и пошёл к нашей роте. При его приближении все ребята вытянулись, что называется «по струнке», а Екименко так и вообще дышать боялся.

Тимошенко подошёл к ротному, пожал ему руку, они о чём-то перемолвились, и маршал пошёл дальше вдоль строя. Дойдя до нашего взвода, он отыскал взглядом Осипова и, подойдя к нему, пожал руку, ибо, как я успел заметить, у Тимошенко тоже были медали за Сталинград и Будапешт.

– Как служиться? – спросил он.

– Хорошо, Семён Константинович! – ответил старшина.

– Раны не беспокоят?

– Бывает иногда. По ночам.

– Ну, это бывает. Меня мои тоже беспокоят, мне ж пятьдесят четыре уже. А так, всё хорошо?

– Так точно!

Тимошенко прошёлся дальше вдоль строя, с кем-то ещё поговорил даже посмеялся, после чего отошёл обратно и приказал приступить к церемонии.

Перед взводами вышли командиры и младшие командиры взводов, они подзывали нас одного за другим и каждый боец зачитывал текст Присяги, которую мы и без того знали наизусть. Тем временем, к каждому взводу кто-нибудь подходил. К нам, например, подошёл Оксанов.

Вскоре, вызвали меня. Сердце ёкнуло от неожиданности, но я сумел сохранить самообладание и спокойно подошёл.

Текст Присяги я прочитал на одном дыхании, ибо чувствовал, как внутри меня всё меняется. Как я становлюсь солдатом.

Оксанов пожал мне руку со словами:

– Поздравляю, боец! Служи честно! Желаю успеха и солдатского счастья!

– Служу Советскому Союзу!

– Встать в строй!

– Есть!

Через полчаса вся рота приняла Присягу. Взводные доложили Терехову. Терехов – Оксанову, Оксанов – Воронцову, а Воронцов уже – Тимошенко. Маршал сказал для нас пару слов и поздравил с принятием Присяги. По плацу разнеслось троекратное «ура». Оркестр заиграл гимн СССР, который все пели с небывалым воодушевлением.

После, поступила команда «к торжественному маршу, повзводно».

Это был для нас своего рода экзамен…. Один из сложнейших в нашей жизни, ибо, во-первых экзаменатором был маршал, а во-вторых, нам надо было показать, что хоть в чём-то мы уже не новобранцы, а солдаты.

Наша рота шла последней, поэтому у нас было достаточно времени, чтобы морально подготовиться.

Перед прохождением нашего взвода, Осипов обернулся к нам и, улыбаясь, сказал:

– Так, солдаты, всем улыбаться как я! Давайте покажем им, как надо! «Дадим им жизни!»

Надо сказать, что эти слова так сильно взбодрили нас, что когда мы проходили перед трибуной, Тимошенко, всё время сохранявший невозмутимое выражение лица, улыбнулся, а Воронцов не удержался и крикнул: «Молодцы!»

После, мы вернулись в казарму, положили автоматы в оружейную и вновь построились. Старшина поздравил нас с принятием Присяги, прошёл вдоль строя, пожав каждому руку и сказал:

– Ну, что ж, далее вас ждёт всё самое интересное. Теперь вы солдаты, но пока, скажем так, недомужики, а юнцы. Ладно, у меня для вас хорошая новость. Сегодня вы идёте в увольнительную. Всем вернуться к восьми часам вечера. Вопросы?

– Разрешите, товарищ старшина? – спросил Лосев.

– Да, Виталь, слушаю тебя.

– Почему, когда товарищ маршал к вам подошёл, вы к нему по имени отчеству обратились?

– Понимаешь, военные, хоть и страшные люди, но они, прежде всего люди, понимаешь? Такие же, как и мы с вами. Так вот, я смотрю на него, как на человека. Он, ведь, добрый на самом деле, хоть и бутылку любит. К тому же, он к нам в Будапешт приезжал, и орден Славы мне сам вручал, видимо запомнился я ему, хотя мне всегда казалось, что лицо у меня самое обычное….

Мужская жизнь

Шёл уже третий месяц нашей службы в полку. За это время каждый из нас сделал свой собственный вывод к кому как надо относится.

К кому-то относились с неприязнью, к кому-то с юмором, а кому-то с уважением.

Скажем, к старшине у нас у всех было однозначное уважительное отношение, ибо он нас никогда серьёзно не наказывал, хотя обещал, тем самым он напоминал нам Суворова, однако не в этом дело. Главное то, что он в общем-то был строг, так и положено быть военному человеку, но это была эдакая отцовская строгость, любовная.

К примеру, было у нас такое дело, что надо нам было загружать алюминий в грузовики. Дело достаточно пыльное и тяжкое, ничего не скажешь. Осипов тогда шутливо сказал:

– Так, хлопчики, идём «лемень» грузить!

Естественно среди нас нашёлся умник, считавший своим долгом показать отцу-командиру свою грамотность – Виталя Лосев, который ответил:

– Не «лемень», а алюминий, товарищ старшина.

Осипов усмехнулся, ехидно глянул на него и так же ехидно сказал:

– Умный значит. И таблицу умножения знаешь?

– Так точно!

– И корни, небось, извлекать умеешь?

– Так точно! Умею!

– Ну что ж, вот тебе дуб, иди и извлекай!

И он указал на здоровенный дуб у здания штаба полка. Мы сдержанно захихикали.

– Ладно, Виталя, отставить! – засмеялся старшина. – На будущее, мы здесь все не шибко образованные. Скажем, у меня только семь классов образования, а школу закончить я не успел, потому что работать мне надо было, папа серьёзно заболел, не мог работать, и я вместо него пошёл…

***

… Как-то поспорил Лёшка Багрицкий (командир четвёртого отделения) с Вовкой Беловым. Из-за чего спорили не помню, пожалуй, они бы сами не вспомнили, но поспорили они на три рубля. Короче говоря, Вовка проспорил, а долг отдавать всё не торопился.

Как-то раз мы все драили полы в казарме. Лешка как-то незаметно спросил:

– Ну, Вова, когда долг вернёшь?

– После дождичка в четверг! – пошутил он. Иной бы кто посмеялся, но тогда…

Лёшка резко поднялся и со всего размаху пнул, стоявшего «на карачках» Вовку, что тот влетел лбом в железную ножку койки. Я тоже поднялся и встал перед Лёшкой со словами:

– Что ж ты делаешь?! Мы ж, вроде как, вместе держаться должны. Тебя ж Екименко на «губу» посадит!

– Пусть садит куда хочет, но пока мне этот гад долг не вернёт, я не успокоюсь!

Доброе лицо Лёшки в этот момент стало невероятно злобным, почти багровым, и мне стало как-то стыдно и горько.

Он оттолкнул меня и ещё раз пнул Вовку, который только-только начал подниматься.

Я, вообще, человек справедливый, но жалостливый. Ну, не мог я на это спокойно смотреть и поэтому подошёл к Лёшке и со всего размаху дал ему кулаком по лицу, а затем, схватив его за одежду, отбросил к стене.

Лёшка что-то невнятно пробубнил и уже хотел было прыгнуть на меня, когда раздался металлический голос:

– Смирно!

Вошёл старшина. Все вытянулись. Он оценивающе посмотрел на бойцов, на меня с красным кулаком, на Лёшку с кровью на губах, на Вовку, который чуть не плакал и сказал:

– Позор, воины! Оба потом зайдёте ко мне!

Когда он ушёл, бойцы заголосили:

– Молодчик!

– Мужик!

– Правильно сделал!

И хоть все были на моей стороне, мне было неимоверно стыдно…

***

…Осипов меня вызвал только после отбоя, ибо на это были обстоятельства. Однако до меня он уже вызвал к себе и Лёшку и Вовку, так ещё и свидетелей опросил.

Пришёл мой черёд…

После отбоя я вошёл в кладовую-кабинет. Старшина сидел за своим столом при свете свечи, как в девятнадцатом веке и точил ножичком карандаши. В свете огонька его лицо казалось по особенному задумчивым и хмурым, но в то же время добрым и ласковым.

– Садись, – сказал он.

Я сел напротив него.

– Ну, и что у нас случилось? – спросил он.

– Глупо как-то получилось, согласен, но…

– Так, давай без прелюдии, своё же время тянешь.

– Подрался я, товарищ старшина.

– Из-за чего?

– Заступался.

– За Белова?

– Да.

– Так он же долг не хотел Багрицкому возвращать.

– Да.

– Стало быть, справедливо Багрицкий поступил, – скептически сказал Осипов и прищурился, – или нет?

– Неправильно всё это. Не нужно было ему Володьку бить. Он бы отдал деньги. Хоть он и хохмач, но он отдал бы.

– Думаешь?

– Уверен.

– Что ж…, – старшина отложил карандаши и положил обе свои руки на стол. – Молодец! Хоть ты и допустил строгое дисциплинарное нарушение, но… Молодец! Защита более слабых всегда ценилась в любом обществе. На первый раз наказывать не буду, и лейтенант об этом не узнает, это я тебе, как солдат солдату говорю, но уж если второй раз…. Пеняйте на себя….

Он помолчал, а потом по-дружески спросил:

– Девчонка-то у тебя есть?

– Никак нет.

– Так, вот только не надо здесь всей этой военщины. Мы с тобой сейчас не в строю, командования рядом нет, и нас никто не слышит. К тому же я сейчас с тобой разговариваю, как человек с человеком.

– Хорошо!

– Так говоришь, нету?

– Нету.

Он вновь замолчал, я же, набравшись смелости спросил:

– А у вас?

Старшина заметно помрачнел. Брови чуть сдвинулись к переносице, взгляд упал в стол и погрустнел.

– Была…. До войны….

Осипов заметно побледнел.

– Жили в одном посёлке. А она ж очень красивой была, все за неё боролись. Я тогда был страшным драчуном, прям как ты, – с усмешкой сказал Осипов. – Короче говоря, из всех мужиков она выбрала меня, хотя честно скажу тебе, я имел неважный вид как кавалер – вечно в синяках, в ссадинах, с разбитой губой и грязной рубахе. И тем не менее. Я в тот момент был счастлив, как дитя. Да и влюблён был по уши. Я для неё мог сделать, наверное, всё. Часто мы с ней в поле убегали, там было тихо и пусто, и видно было, как солнце садилось. Но ты не подумай, без глупостей. Так бы и женился бы на ней, но сам понимаешь – призыв, потом война…. Наш полк тогда под Москву перебросили. Это было хуже, чем ад, если такое вообще возможно…. Снег был красно-чёрным от копоти и крови, везде были разбитые танки, самолёты, машины, трупы лошадей и людей. Куда ни глянь – всё залито кровью и везде лежат оторванные конечности человека. Немец тогда был просто зверем. Эх, сколько же наших тогда полегло – не счесть. Тогда-то я, к слову, и получил моё «Красное Знамя». Мы с ребятами тогда этих гадов в блиндаже зажали, а они заняли круговую оборону и им хоть бы что, парочка наших уже спустилась туда к ним – не вернулись. Я тогда сказал ребятам уходить, а сам закидал этих животных гранатами. В общем, я тогда их человек, наверно, восемь убил….

– А орден Отечественной войны как?

– После Москвы нас перебросили под Сталинград. Там было ещё хуже. Мы воевали за каждый шаг, за каждый миллиметр земли. Наш батальон тогда дом занял, и мы ждали остальные силы полка. Почти месяц ждали, представляешь! Так вот, мы в нём почти до конца обороны города сидели. Четыре раза нас хотели взять – не вышло. Все четыре раза мы побеждали, даже «мессер» умудрились из винтовки сбить – вообще невероятно! Но вот у немцев появились снайперы, которые пустили под откос всю нашу батальонную разведку. Ну, капитан ко мне подходит и говорит, мол, «батальонку» всю побили, давай Ваня – иди. Тут уж делать нечего, слово командира – закон для солдата. Я и взял с собой троих ребяток, и как стала эта нечисть палить по дому, мы и пошли. Примерную их позицию по выстрелам вычислили. Их было пятеро на крыше. Стоят так, в один рядок, и хоть бы кто додумался обернуться на нас. Слава богу, не додумались, и я взял и в спину их расстрелял. Дом осмотрели – никого. Ну, мы, стало быть, нашли какую-то простыню, измазали в их крови и на винтовку, как знамя. Так и взяли дом. Говорили, что Героя дадут, но в итоге орден дали, но мне, что орден, что медаль, хорошо, что ребята мои живы, да и сам я цел целёхонек.

– А Славу как?

– Дальше, когда наши перешли границу и в Европу вошли, наш полк перебросили в Венгрию, и я попал в Будапешт. Город красивый, но не хороший, что-то в нём не так…. Нашего капитана, тогда, пулями изрешетило, чудом жив остался. И вот, он лежит там, на открытом пространстве меж домами, дзот работает, и на нас ещё и танк прёт, а я в воронке, обставленной всяким хламом, со старлеем сижу. Там до капитана метров пятьдесят бежать, да выбежать страшно. Понимаешь? Страшно! Победа уже так близка, сколько воюю и ничего, а тут так погибнуть – обидно будет, да и не с руки уже было умирать, я ж домой хочу вернуться, меня там Настенька ждёт, а тут…. Ну, я сплюнул, пока старлей не видел, – перекрестился и побежал к комбату. Всё в голове у меня смешалось. Старлей мне вслед матом орёт, танк на меня прёт, дзот стреляет, разрушенные дома пред глазами мелькают, а я прыгаю к капитану, швыряю в танк гранату, а сам шепчу комбату, мол, живи, дыши! Танк взорвался, и я раз командира на себя взвалил, его автомат на себя и рванул в окоп, а сам думаю, мол, только б не в спину, только б не в спину. Не попали. И я добежал до окопа, старлей орёт, повсюду взрывы, разрывы, выстрелы, крики людей, а комбат наш без сознания, но дышит,… значит живой…. Все, казалось бы, хорошо, да только меня через неделю контузило – фугас близко разорвался…. Так я и встретил Победу в госпитале, с медной кружкой спирта и в окровавленной повязке, а когда вышел – с первым же эшелоном отправился домой. Представляешь, еду в вагоне, на каждой полке по три-четыре человека сидит – у кого руки нет, кому ногу оторвало, у кого, считай, половину головы нет – как жив ещё – непонятно, но все такие счастливые! Война-то кончилась! Победили! Песни поют, мечтают о доме, о родных. Прихожу в свой посёлок, дом цел, а никого нет, соседка сказала, что умерла моя маменька ещё в прошлом году… а я и не знал…. Стал Настю искать, думал, встретит, как героя, а я тогда ещё все ордена, медали надел; прихожу к её дому – там пусто, просто пустое место и ни души кругом…. Я просто не знал, что делать, я один остался, идти, в общем-то, тоже некуда, ну и я в армию вернулся….

Старшина нахмурился и по его щеке стекла слеза. Это не была скупая мужская слеза – нет, это была скорее, не выплаканная слеза ребёнка, которая переросла в побитую солдатскую слезу….

– Ладно, иди спать, а то время уже….

Я пошёл к своей койке и долго думал над этим разговором. Как же так? Простой солдат – слуга народа, награждённый Родиной и вот…. Судьба штука жестокая, но не настолько же….

***

…Шёл последний день наших учений по боевой подготовке.

За эту неделю мы успели и на полигоне побывать и из кузова пострелять, после чего мы с него прыгали, отрабатывали комплексы рукопашного боя, после которого, как бы лейтенант ни кричал, а многие получили по морде; ставили мины, готовили лагерь; короче говоря, курс молодого бойца только в увеличенном объёме.

Сегодня же нам предстояло штурмовать лагерь противника. Условного противника, конечно же, но мы, тем не менее, были в боевом расположении духа и слегка нервничали.

Мы двинулись в путь ранним утром. В лесу стоял лёгкий туман, через деревья немного светило, поднимавшееся с востока, солнце, и вся роса была у нас на сапогах, что, казалось, придавало их зеркальному блеску ещё большего шика.

Где-то вдалеке запел соловей. Осипов стал осматриваться, а потом легко, в такт птице засвистел. Мы присели, лейтенант и ещё пара бойцов закурили. Вскоре старшина закончил, и его глаза сделались похожими на птичьи.

– В ноябре соловьёв редко встретишь, особенно в этих краях, – заговорил он.

Соловей вновь запел.

– Замёрзнет бедный…. И помочь ничем нельзя. Соловей – единственная птица, которая совсем не верит людям. Разве что, мой папа мог приманить соловья, чтоб тот поклевал у него с руки, и глаза у него были как у птицы, такие же маленькие и чёрные….

– Да и у вас, в общем-то, тоже, – усмехнулся Екименко.

– Может быть, – грустно улыбнулся старшина.

***

Мы отыскали лагерь нашего условного противника – старые развалины от каменных построек в овраге, говорят, раньше здесь были «белые» ….

– Быть готовыми к атаке, мы пошли на другую сторону, – приказал лейтенант и с несколькими бойцами принялся обходить по лесу, чтобы перебраться на противоположную сторону, мы же остались со старшиной. Он лёг, и мы последовали его примеру.

Ребята из нашего полка, но из другой роты, мирно сидели и смеялись, кто-то курил, кто-то ел, но повсюду стояли часовые с автоматами наперевес.

– Сейчас бы гранату, – в полголоса сказал я.

– Зачем же? – усмехнулся Осипов. – Это ж свои, здесь надо аккуратно работать, что называется, с любовью.

– Не понял.

– У нас не стоит цель убить их, нам надо взять лагерь, а чтобы его брать, не обязательно убивать, достаточно просто побить. Чего проку лишний раз грех на душу брать? К тому же это ребята свои, просто временно настроенные против нас, соответственно как мы с ними будем обходиться, так, полагаю, обойдутся и они с нами. Просто будьте готовы…. Всё получится.

Тем временем лейтенант перебрался на другую сторону и знаками показал, мол, приготовились.

Осипов показал знаками, мол, готовы.

Екименко принялся загибать пальцы. Пять. Четыре. Три. Два. Один. Это были, пожалуй, самые долгие пять секунд в моей жизни. Секунды ожидания атаки….

Мы полетели на условных врагов, которые не успели даже понять, что произошло.

Я не помню, как летел, как приземлился, помню, что я на кого-то налетел и, сшиб его с ног. Я успел оглянуться – повсюду метались условные враги, наши прыгали из стороны в сторону, расшвыривая всех, кто под руку попадётся. Старшина же был спокоен, как удав, методично, но с какой-то эдакой отцовской аккуратностью и вежливостью разбрасывал солдат. Он просто хватал их за лица и подсекал ноги, успевая при этом, что-то нашёптывать.

Ход боя я не помню. Кого-то я повалил, кто-то ударил меня, да так что я почувствовал вкус железа на зубах, но мы победили, это я твёрдо помню!

Возвращались мы уже все вместе – грязные, потные, побитые, но на душе было как-то весело и усталость не казалась столь сильной.

Когда мы вернулись в расположение, началось долгое ожидание, ведь ротные разбирали ход учений, а потом шли докладывать Воронцову, что стоял чуть поодаль и ждал итогов. Наконец, когда, все командиры рот вернулись к своим подразделениям, полковник уже подошёл ближе и, козырнув, воскликнул:

– Товарищи, благодарю за службу и поздравляю с отличным окончанием тактических учений!

– Служим Советскому Союзу! – отозвались роты.

– Вольно! Терехов, своих ребят первыми в баню!

Для нас это было тогда просто сказочное счастье!

Конечно же, жизнь сразу показалась, что называется, мёдом…. Всё хорошо, лучше и быть не может….

«Чистый погон – чистая совесть»

Наступил декабрь – предновогоднее время, однако такого настроения у нас пока не было, ибо снег не выпал, хотя, как потом оказалось, лучше бы он и не выпадал. Тем не менее, на нас уже были серые шинели, которые мы сначала не взлюбили, ведь надо было пришивать погоны и петлицы, а иглы через раз ломались.

Однажды, перед отбоем нас построил старшина и сказал:

– Командирам отделений выйти из строя!

Мы вышли.

– Готовьтесь, ребята, вам на следующей неделе надо будет сдавать зачёты по уставам – это будет ваш экзамен на присвоение вам очередного воинского звания. Вопросы есть?

Ни у кого их не оказалось.

Все эти оставшиеся дни я и ещё три человека командиры отделений в каждую свободную минуту зубрили основные статьи устава. Это было тяжело, больно (голова страшно болела от однообразности и скупости понятий, которые были там даны), но мы выучили.

Наступил день экзаменов. Принимал их подполковник Оксанов и говорили, что он очень жёстко спрашивает и может задать дополнительный вопрос.

Нам стало не по себе, потому что за эти месяцы, что мы провели в полку, мы привыкли считать подполковника эдаким символом добра и света, потому что он никогда не кричал, всегда был тактичен.

Помню, как-то во время учений мы залили во фляжки вместо воды пиво, которое где-то смог достать Вовка Белов. Оксанов, судя по всему, это увидел и подошёл к нам, сказав:

– Ух, ребята, что-то пить хочется, можно мне у вас глотнуть из фляги?

Конечно, подполковнику не откажешь и один из бойцов протянул ему фляжку. Оксанов отхлебнул, почувствовал горький вкус пива и сказал:

– Ой, что-то у вас с водой не так, скисла, наверное.

Он ушёл. Мы думали, что доложит полковнику, но нет – не доложил. Настолько тактичным был!

И вот, настала моя очередь заходить к нему в кабинет. Я вошёл. Кабинет представлял собою маленькую комнату со столом, стулом, маленьким шкафом и белыми стенами. На стене напротив двери висел портрет Сталина.

– Товарищ подполковник, – начал я было докладывать, но он остановил меня, сказав:

– Вольно! Готов отвечать?

– Так точно!

Он задал мне ряд вопросов, касающихся самых первых статей устава, которые все мы учили наизусть.

– Что ж, молодец! – удовлетворённо сказал подполковник. – А теперь вопрос на сообразительность – что делать, если в тебя кинули гранату, а бежать некуда?

Вопрос был каверзным, и я ответил инстинктивно:

– Кинуть её обратно.

– А ты успеешь?

– Время срабатывания гранаты от двух до четырёх секунд, то есть хотя бы одна секунда у меня будет.

– Разумно, но рискованно. Я бы даже сказал дерзко…. Но молодец! Свободен! Зачёт!

Я вышел с большим облегчением, как камень с души упал.

Через полчаса все наши освободились, к счастью успешно сдали все, о чём мы доложили Осипову.

– Отлично, мужчины! Поздравляю! Значит, на следующей неделе получаете новое звание.

Он помолчал.

– А я вот звание получал без зачётов.

– Как же так? – спросил Осокин, которому уставы давались тяжелее всего.

– А я, Ваня, на войне звания получал. Там особо не до уставов было. Там так, погиб командир полка – заменяет комбат, погиб комбат – заменит ротный, погиб ротный – взводный и так далее. Так вот у нас, как раз таки взводный погиб и я вместо него стал и мне тогда досрочно младшего сержанта дали, то есть ефрейтором я не был. Потом мне в Сталинграде вместе с «Отечественной войной» присвоили сержанта. В Будапеште я стал старшим сержантом, а потом уже после войны за мои заслуги мне дали старшину, коим я сейчас и являюсь.

***

Наступил тот самый день, когда нам должны были вручать лычки. Всех нас построили на плацу, приехал заместитель командующего войсками округа генерал-лейтенант Малышев.

После доклада и приветствия воинов началось присвоение званий. Перед строем каждой роты вынесли столы, на которых лежали красные погоны с жёлтыми лычками. К каждому столу подходил кто-то из офицеров.

К нашему столу вышел Екименко, подошёл Оксанов. Екименко называл фамилии, тех, кому присваивались звания, и они выходили, докладывая о прибытии подполковнику, от кого, собственно, и получали погоны.

Дошла очередь до меня.

Я строевым шагом подошёл к столу и доложил Оксанову о прибытии. Он улыбнулся, вручил мне погоны и сказал:

– Поздравляю! Теперь ты ефрейтор. Первое звание, но знай, что совесть твоя теперь уже не чиста, ибо чистый погон – чистая совесть, а тебе теперь надо больше всех проявлять бдительность в службе! Удачи! Встать в строй!

Встав в строй, я задумался над словами подполковника. Что же он имел в виду? Наверное, то, что я теперь полностью несу ответственность за моих подчинённых, я же командир.

Снова речи, снова прохождение перед трибуной с офицерами, и вот мы уже спешим в казарму – надо ж пришивать новые погоны и на шинель, и на гимнастёрку. А вокруг столпились ребята и все, как один:

– Ну, Василич, ну дай посмотреть!

И чего они там не видели, думал я.

Пока, мы сидели пришивали, вошёл старшина. Только мы вскочили, чтоб его приветствовать, как он показал жестом, мол, сидите, а сам сказал нам:

– Открою вам один секрет. Вот в уставах пишут, что командовать надо чётко, строго, да? Всё это, безусловно, надо, не дурак же их писал, но я вам так скажу, с подчинёнными надо быть, прежде всего, человеком. Нужно понимать их потребности, уметь их слушать, а не только их понукать. Знайте, если вы будете делать, так как я говорю, то будет вам солдатское счастье….

Благие Намерения

Наступил новый 1950-й год.

Отмечали скромно, по-армейски, хотя самым приятным было то, что Осипов смог где-то достать для нас лимонада и пирожные, которые мы с таким удовольствием съели. Конечно! Как же не съесть, тогда это была большая редкость, а особенно с варёной сгущёнкой….

Спустя три дня после Нового года нам сообщили, что к нам собирается приехать проверка в лице Министра Вооружённых Сил. Естественно, всё к этому времени должно было блестеть.

Часа три мы только драили казарму, после чего нам приказали готовить форму одежды.

Надо заметить, что во время всех этих действий, если можно так выразиться, лейтенант лишь наблюдал, периодически делая замечания. Старшина же всё время был с нами, помогал, личным примером показывал, приговаривая:

– Дети вы ещё, учить вас многому надо.

Когда, мы думали, что наши мучения кончились, потому как руки были в мозолях и по локоть в мыле, нас построил лейтенант и сказал:

– Надо вычистить плац от снега.

Следует отметить, что тогда снег падал довольно-таки большими хлопьями.

– А как же мы его уберём? – спросил Осинин. – Он же падает сейчас.

– А вы убирайте тот, который лежит, а не падает. Вопросы есть? Иван Сергеевич, они твои, мне надо к полковнику.

– Есть! – ответил старшина и вышел перед строем.

Екименко ушёл, и мы с надеждой посмотрели на Осипова. Он понял наши взгляды и усмехнулся:

– А что вы на меня смотрите? Приказ командира – закон для солдата, надо его выполнять. Вперёд, парни!

Мы двинулись на плац и принялись расчищать его лопатами, однако, дело у нас шло медленно, мы быстро устали.

Тут, мы увидели, что старшина начал делать большой снежный ком, а к нему ещё один, чуть-поменьше. Мы стали наблюдать за этим, он заметил и сказал:

– Чего стоите? Помогайте! Будем снеговиков лепить!

– А так можно? – хором спросили мы подбегая.

– Ну, нам же сказали вычистить плац, а иных уточнений не было, следовательно, неважно как, но вычистим.

Нам понравилась затея, и мы принялись за дело. Работа пошла быстро, многие скоро вспотели. Некоторые даже стали лепить снежных баб со всеми, так сказать, подробностями.

Короче, минут через сорок весь плац был в снеговиках и снежных бабах, а мы, вернувшись в казарму, повесив шинели сушится, сразу завалились спать.

Утром мы внимательно следили за плацом из окон казармы. Внезапно, вбежал лейтенант. Вид у него был взволнованный, лицо белое как снег. Он стал кричать, время от времени переходя на мат:

– Что вы натворили?! Быстро исправить! Я вас всех, сволочи, на гауптвахту отправлю!

Откуда-то из угла поднялся Осипов и спокойно ответил:

– Командир, мы поставленную задачу выполнили, а уточнений по исполнению не было.

– Иван Сергеевич, там же сейчас Василевский будет… ой… Что с нами-то будет!

Тем временем, на плац вышел Василевский в серой маршальской шинели, в сопровождении трёх генералов, Воронцова и Оксанова. Министр с интересом осмотрел снеговиков и снежных баб, что-то сказал генералам, на что те рассмеялись…, и они принялись играть в снежки, отрывая снег от фигур. Кидались все, в том числе и наши офицеры и надо сказать, что для своего возраста очень хорошо маневрировали между фигур.

– Видите, – усмехнулся старшина, глядя в окно, – всё ж хорошо! Александр Михайлович доволен.

Лейтенант заметно покраснел, а затем, рассмеявшись, сказал:

– Вот дети!

И кинулся на плац пока все «заряды» не израсходовали.

– Сказал ребёнок…, – усмехнулся Осипов.

Снежное побоище продолжалось ещё минут десять, после чего Василевский пожал руку Воронцову, Оксанову, Екименко и со своим окружением уехал. Через пять минут к нам вошёл полковник весь в снегу, в сопровождении лейтенанта. Воронцов нас построил и объявил:

– Бойцы, объявляю вам благодарность за хорошую уборку снега!

– Служим Советскому Союзу!

– Вольно!

Полковник снял папаху и отряхнул её от снега.

– Лейтенант, обеспечить личному составу взвода двойную порцию на ужин.

– Есть!

Полковник с Екименко удалились, а старшина произнёс:

– Видите ребята, доволен командир – довольны солдаты. Такова армейская мудрость, запомните её. Всем отдыхать!

Признаюсь, большего облегчения мы ещё никогда не испытывали!

…Надо сказать, что больше нас не заставляли убирать снег….

***

…Наступил февраль.

Деньки становились длиннее, солнце показывалось чаще, и вообще время стало как-то быстрее идти.

Как-то раз, мы сидели в казарме, когда пришёл Лосев со словами:

– Братцы, у старшины нашего через неделю день рождения!

– Откуда знаешь? – спросил Левицкий, закуривая.

– В штабе был, там кто-то сказал.

– Надо что-то подарить, – сказал я.

– Давайте думать.

И стали думать мы, что называется, великую думу.

– Значится так, – начал Осинин, – я достану торт и шампанское, а Вовка пусть уговорит поваров наших сделать гуляш. Остальные же несите кто что может.

– Ну, шампанское, полагаю, перебор, – возразил Левицкий. – Может заменим лимонадом.

– Ладно, лимонад так лимонад.

На том и порешили.

К следующей неделе всё уже было готово.

Осинин два раза бегал в «самоволку», сумел достать три бутылки лимонада и отличный «Муравейник».

Вовка не смог договорится насчёт гуляша, но в качестве альтернативы предложил большую кастрюлю настоящего узбекского плова, что нас тоже порадовало.

Остальные, конечно, тоже неостались в стороне. Кто сумел достать конфет, кто немного шоколада, кто яблок, а кто-то вообще смог раздобыть консервированную ветчину!

Каждый изворачивался как мог.

В назначенный день мы встали пораньше и начали готовить яства, достали торт, когда дневальный зашептал, что идёт дежурный по роте, а им, как на зло, был назначен Екименко, который в последнее время был злее собаки. Мы быстро стали прятать яства, и Осинин запихнул торт…, под подушку…. Тогда, мы этого, конечно, не успели сразу понять.

Когда Екименко ушёл, мы принялись сдвигать тумбочки, выкладывать еду и обнаружили, что торт превратился в лепёшку, а на подушке осталось много крема, который потом Осинин слизывал, то и дело оглядываясь, чтоб никто не видел.

– Ну ты дурила! – зашептали тогда бойцы.

– Под койку надо было!

– Эх….

Ну, делать уже было нечего. Мы поставили на середину нашего импровизированного стола, то что осталось от торта, разложили яства по степени их значимости, так сказать, и стали решать кто же пойдёт стучаться к старшине. В итоге выбрали меня.

Я глубоко вздохнул и подошёл к кладовой. Постучался. Послышались шорохи и сонный голос Осипова:

– Да?

– Иван Сергеевич, можете выйти? – взволнованно спросил я.

– Погоди… я сейчас….

Через минуту старшина вышел по полной форме с заспанными глазами, и мы хором сказали:

– С Днём Рождения!

Старшина аккуратно протёр глаза, осмотрелся, улыбнулся, глянул на стол и спросил:

– А что это у вас по центру?

– Торт…, – неуверенно сказал Осинин.

– Был им пять минут назад, – ответил Левицкий.

– Что ж случилось?

– Екименко вошёл, пришлось прятать.

– Ясно… Спасибо, друзья! Это лучший подарок! Айда обниматься!

Осипов сгрёб нас в охапку, а кого не смог, те сами его обняли, и я почувствовал всю искренность его слов.

После мы приступили к нашей скромной трапезе. Торт, а точнее остатки от него, ели чайными ложками, плов каждому положили в кружку.

– А сколько вам лет, товарищ старшина? – спросил Лосев между стуком приборов по металлу.

– Сколько дадите, – усмехнулся Осипов.

– Сорок, – заголосили бойцы.

– Пятьдесят.

– Сорок пять.

Старшина сухо засмеялся:

– Пятьдесят говорите? Спасибо. Вы ошиблись на двадцать лет.

– Неужто вам семьдесят?! – удивился Белов, и все рассмеялись.

– Мне тридцать, – ответил Осипов, улыбнувшись.

– Как тридцать?! – удивились мы.

– Вот так. Война старит людей, хотя, когда она началась и мне было двадцать я выглядел очень хорошо, и не было этих седин.

Вдруг в коридоре послышались быстрые шаги. Екименко буквально влетел к нам в казарму и уже-было начал:

– Взвод под…

Когда увидел нас полуголыми за импровизированным столом, на котором стояла еда и старшину.

Только хотел лейтенант что-то крикнуть, как из-за его спины показался полковник Воронцов, а за ним вошли Оксанов, Терехов и ещё несколько офицеров из штаба полка и других рот.

– Ну, что, Сергеич, с юбилеем тебя! – улыбнулся полковник и, посмотрев на нас, добавил: – Празднуешь уже?

– Не без этого, товарищ полковник! – ответил Осипов.

– Что же нас не позвал? – засмеялся Терехов. – Мы бы ещё что добавили, а то, смотрю, тортик у вас уже не тот!

Все вокруг рассмеялись, а Осинин невольно покраснел.

– Ну, что товарищи! – воскликнул Воронцов, расправив плечи. – В воздух старшину?

– Так точно! – гаркнули офицеры, и всем составом ринулись к нам, сбивая некоторых с ног, только для того, чтобы схватить Осипова на руки и начать подбрасывать под самый потолок, под общий хохот солдат.

Время, меж тем, неумолимо летело вперёд….

Жестокость обстоятельств

«Дорогие мама и папа!

Я страшно скучаю!

Наступил последний год службы, и сейчас я понимаю, что как никогда близок к финалу.

За это время многое изменилось, да и я тоже. Я уже младший сержант, а Осокин уже стал сержантом.

Мы сплочены, как никогда!

Больше всего мы, конечно, уважаем нашего старшину Ивана Сергеевича Осипова. Мы уже настолько полюбили его, что называем папой. Ну, конечно, папа в значении – командир, отец.

Папа не сердись!

В остальном всё хорошо.

Жду не дождусь возвращения домой!

Можете уже не писать, всё равно скоро увидимся.

Всех обнимаю!

Ваш, В.

01.1952.»

***

Годы шли незаметно. Всё стало привычным, многое делалось, что называется, на автомате.

Пятидесятый и пятьдесят первый годы прошли совсем быстро, я даже не успел понять, как это произошло.

Единственное, что запомнилось – мне присвоили звание младшего сержанта, и мы стали называть старшину папой, но только между собой, хотя он об этом, вероятно, прекрасно знал.

Я очень хорошо помнил с чего это началось. Мы вернулись с ночного выхода, в казарму, уставшие, как кони, и что-то Екименко не понравилось, и он решил сразу произвести разбор.

Из последних сил мы построились, а он всё не унимался, приговаривал:

– Головы выше! Вниз не смотреть! Положение рук! Равнение держать!

Старшина не выдержал и сказал:

– Командир, ребята устали, давай отложим.

– Отставить разговорчики! – резко сказал лейтенант.

– Командир, давай до завтра отложим!

– Не пререкайтесь, товарищ старшина! – резко и с каким-то ехидным оттенком сказал Екименко.

Осипов вышел из строя, подошёл к Екименко почти вплотную и спокойным, но в то же время грозным голосом проговорил:

– Слушай, лейтенант, может ты и старше меня по званию, может ты образованнее меня, только потому что окончил военное училище, но я, поверь мне, знаю, что говорю! Я в армии больше твоего, я воевал дольше и заслуг у меня тоже, пожалуй, по-боле будет. Ты мальчишкой был, а я себе ноги на марше сбивал; ты в лесу партизанил, а я вшей под Москвой кормил, ломая немцу глотку; тебе только восемнадцать стало, а у меня уже было два боевых ордена и звание сержанта. И я лучше знаю, что такое воспитывать и работать с бойцами… потому что я с ними в окопах, под немецкую канонаду и в трещащий мороз под Москвой из одного котелка перловку хлебал… и с нами был вот ровно такой же лейтенант, как и ты, да может даже моложе, но он был куда достойней….

Екименко заметно побледнел и чуть ли не прошептал:

– Да я на вас рапорт напишу…!

– Да? Пиши! Пусть меня судят, мне терять нечего – семьи нет, любимой нет, как и молодости, я своё уже отжил и отвоевал.

Старшина тяжко вздохнул.

– И поступишь ты неправильно, командир. Ты хочешь написать рапорт сгоряча, а ты – офицер. Ты, лейтенант, офицер. Может я и похож на идиота, но я знаю, что такое кодекс чести офицера, и там как раз сказано вот про это. Подумай, командир….

Лейтенант покраснел и вышел из казармы.

Старшина тяжело вздохнул, снял фуражку и сказал:

– Ребята, отбой.

Мы тут же разделись и улеглись, а Осипов ушёл к себе в кладовую.

С тех пор, мы и стали называть его папой. К слову, Екименко рапорта так и не написал….

***

Дни шли всё незаметней. До демобилизации оставалось три месяца, и мы считали буквально каждый день.

– Что же вы будете делать в запасе-то? – как-то спросил нас Осипов.

– Пойду и дальше военным! – гордо ответил Осинин.

– В военное училище поступишь?

– Да.

– В какое же?

– Пожалуй, пойду в Ульяновское танковое.

– Похвально, почётно! И до какого же звания ты дослужишься?

– Ну, минимум до полковника.

– Чтобы быть как Воронцов?

– Ага, только в шлемофоне.

– Что ж, думаю у тебя получится. А ты, Виталя?

– В архитектурный пойду, – ответил Лосев.

– Тоже интересно. Может быть, именно ты и построишь дворец Советов. Вовка, а ты?

– В родной колхоз вернусь, за трактор сяду, – ответил Белов.

– Что ж, нужное дело. А ты, Василич?

– Пойду на завод, – ответил я.

– Инженером станешь?

– Да.

– Тоже почётно, глядишь и директором станешь…

Мы помолчали.

– А я, наверное, в родной посёлок вернусь, – сказал старшина.

Мы удивлённо переглянулись.

– Вы с нами уходите? – кто-то спросил.

– Да. Не могу больше. Я ж в армии уже, считай, четырнадцать лет. Надоели мне все эти строевые команды, манёвры, подъём и отбой, да по полю с автоматом носится. В самом деле, пора бы и отдохнуть. Просто буду мирно работать у себя дома, надевая награды на Девятое мая и то на гражданский пиджак. К тому же, я ещё не такой старый… всего тридцать два года….

– Женитесь? – спросил Осинин.

– Наверное, нет. Если б не было войны… Ну, это уж в прошлом… Сейчас надо о будущем думать… о том, как я проживу первые десять лет вне армии. Вот вы все, небось, думаете, что вот так просто отслужили три года, а на первый день «гражданки» всё забудете? Нет, ребята, вам армия ещё потом минимум полгода будет сниться, а мне так и вообще год. К тому же, вы-то три года, а я четырнадцать лет, из них четыре на войне, и я уже привык ко всему этому, так что мне тяжело будет, и я это прекрасно понимаю. Человек, если уж он побыл военным хотя бы больше трёх лет, отвыкает лет пять если не больше. Да и сами посудите, в армии всё сравнительно проще, чем там, на свободе. Здесь тебя кормят, поят, одевают, стирают, обеспечивают всем, думают за тебя; всё что тебе надо это исполнять, а коли звание какое есть, так над тобой стоит человек повыше, который говорит тебе что делать, а ты лишь говоришь, что делать своим бойцам и вместе с ними делаешь это на совесть, и, если командир окажется красноречивым, можешь даже схлопотать медаль или орден. Так и живём, друзья….

– Разве ж это жизнь? – спросил кто-то из нас.

– Может и не жизнь, действительно. Только вот, живут же так люди и не один десяток. В конце концов, армия – она не для всех. Просто так надо…

***

Прошёл ещё месяц.

Жизнь в полку шла своим чередом.

Однажды к нам приехал полковник МГБ, который незамедлительно направился к Воронцову. Вскоре, у командира собрали всех офицеров полка – намечалось что-то важное. Все мы следили за этим с небывалым напряжением, и только Осипов сохранял спокойствие, сидя в своём углу казармы и натирая сапоги, хотя они и так уже были «зеркалами».

Пришёл Екименко, построил нас и объявил, что неподалёку от нас из тюрьмы сбежало шестеро бандитов. Убили часовых, захватили оружие, предположительно скрываются в лесах и наш полк попросили посодействовать в поимке сбежавших злодеев.

Выдвинуться мы должны были следующей ночью.

Всем раздали по три магазина к автомату, и вскоре мы двинулись в путь.

Ночь была безлунной, звёзды слабо мерцали, вдобавок ко всему, через несколько минут после того как мы вышли, начался дождь.

– Ничего, сынки, покрошим супостатов – небоись! – подбадривал нас лейтенант.

Старшина едва заметно усмехнулся.

Мы продвинулись ещё, наверное, на километр в лес, когда вдруг услышали какой-то странный шорох.

Лейтенант включил фонарь. В его белом свете мы увидали четырёх бритоголовых людей в робах с автоматами наперевес.

Первым заговорил Екименко:

– Кто такие?

Ответа не последовало.

– Бросайте оружие и сдавайтесь или будете уничтожены!

Из-за деревьев вышли ещё двое, и один из них сказал:

– Нам терять нечего! За свободу можно и умереть, но вас, красных, парочку с собою заберём!

– А смысл? – вмешался Осипов. – Тогда вам проще самим застрелиться.

– Слишком просто, – ответил всё тот же зек и вскинул автомат.

Все мы, как по команде, бросились на землю, лейтенант погасил фонарь, и мы тут же открыли по ним огонь. В темноте раздался крик – одного из них положили.

Мы стали кое-как рассредоточиваться, что было довольно тяжело сделать в темноте и при дожде. Я пополз в бок и столкнулся с Осиповым.

– Тихо, Василич! – шепнул он. – Подпустим поближе.

– Как вы их видите? – спросил я.

– На войне научился. Просто стреляй туда же, куда и я.

Мы прождали с минуту, когда Осипов прицелился и шепнул мне:

– Пли!

Мы одновременно дали очередь в темноту – раздались крики смертельно раненых зеков, минус два.

– Переходим! – шепнул старшина и перебежал к другому дереву, за которым сидело ещё четверо наших парней. Я последовал его примеру.

– Так, хлопцы, – заговорил Осипов, – подпускаем этих гадов поближе и все одновременно стреляем, их всего трое осталось.

Внезапно, раздался крик одного из зеков:

– Кушай яблочко!

Откуда-то прилетела граната.

– Бегите! – крикнул Осипов и прыгнул на неё.

Мы ломанулись в бок.

Взрыв.

Его перевернуло на спину.

Взвод заревел нечеловеческими голосами и начал стрелять туда, откуда прилетела граната.

– Рота, рассредоточится! – раздался громовой голос появившегося капитана Терехова, который своей очередью указал нам направление стрельбы.

Раздались десятки автоматных очередей, за которыми последовали крики погибающих зеков.

Выстрелы стихли, и все ринулись к дереву, где лежал Осипов. Включили фонарь. Он сидел, облокотившись на сосну и курил сигарету. Из многочисленных ран по всему телу алыми струями лилась кровь.

– Дядя Ваня! – чуть ли не всхлипывали бойцы. – Как же так?

Старшина кашлянул кровью и прохрипел:

– Все целы?

– Так точно! – ответил лейтенант.

– Это хорошо… Эх… А, я ж бросил сигареты… после войны… Там не погиб… а тут…

Осипов закашлялся, и кровь полилась у него изо рта. Больше он не шевелился, сигарета потухла, Терехов закрыл ему глаза и снял фуражку, мы последовали его примеру.

Нам было тяжко осознать, и мы не верили в беду, но обстоятельства были жестокими….

Наш старшина Иван Сергеевич Осипов погиб….

***

…Мы вернулись в казарму в два часа ночи, усталые как кони. Тело Осипова, завёрнутое в брезент, отнесли в санчасть. Наш взвод хотел остаться там, но Екименко погнал нас оттуда. Спать никто не лёг. Все стали плакать, ничуть никого не стесняясь.

В полдень приехало три офицера МГБ. К Воронцову опять вызвали всех офицеров.

Екименко вернулся через час.

– Ребята, – обратился он к нам. Так он нас назвал впервые, – руководство МГБ выражает вам благодарность за содействие.

– Что нам до благодарности, – грустно сказал Осинин, – мы такого человека потеряли!..

– Война не сгубила, а тут какие-то подонки, которые даже фрицев не достойны, – неожиданно даже для себя сказал я….

***

…За десять дней до демобилизации весь полк построили на плацу.

Когда Оксанов доложил Воронцову о построении, тот пошёл докладывать ещё кому-то. На середине плаца, как два года назад, на Присяге, показался маршал Тимошенко.

После приветствия он, два генерала, Воронцов и Оксанов взошли на трибуну, и маршал стал зачитывать:

– Указом Президиума Верховного Совета СССР за умелое воспитание и обучение личного состава подразделения, образцовое выполнение задачи командования, и проявленные при этом мужество и героизм, старшине Осипову Ивану Сергеевичу присвоено звание Героя Советского Союза посмертно.

Тимошенко закашлялся и сказал своим обычным тоном:

– Знаете, я ведь, лично знал Ивана Сергеевича. В Будапеште я вручал ему орден Славы. В память о погибшем – минута молчания.

Все, кто стоял на трибуне отдавали честь, остальные же сняли головные уборы.

Затем Тимошенко продолжил:

– В память о героическом подвиге, старшину Осипова навечно зачислить в состав полка.

После небольшой паузы он передал текст Оксанову, а сам вместе с Воронцовым спустился к подножию трибуны.

Оксанов продолжил зачитывать:

– Указом Президиума Верховного Совета СССР за образцовое выполнение заданий командования и содействие органам государственной безопасности СССР по задержанию особо опасных преступников наградить медалью «За боевые заслуги» …

Каждого из нашего взвода вызывали к трибуне, для награждения. Вскоре, у всех на груди блестели серебряные медали на серой ленте с жёлтыми краями.

На вечерней поверке Екименко назвал фамилию старшины, на что последовал ответ командира первого отделения Левицкого:

– Герой Советского Союза старшина Осипов Иван Сергеевич погиб смертью храбрых при исполнении воинского долга….

В нашу последнюю ночь было как-то по-особому тихо. Даже храпа не было слышно, а может я просто привык… В какой-то момент мне показалось, что из-за закрытой двери кладовой горит тусклый свет свечи….

Не эпилог

Прошло много лет….

Воронцов стал начальником штаба войск округа, Оксанов – командиром дивизии на дальнем востоке.

Место Воронцова в качестве командира полка занял Терехов, а Екименко в свою очередь стал вместо Оксанова.

Осинин стал, как и задумывал – командиром гвардейского танкового полка.

Лосев стал довольно известным архитектором, многократным лауреатом Ленинской премии.

Многие из нас смогли осуществить свои мечты…

Осипова похоронили на аллее Героев города.

Хотя бы раз в году бываю там. Воспоминания о трёх годах службы сразу накатывают на меня. Всегда прихожу на аллею, где скромно стоит мраморный бюст нашего отца-командира….

Москва – Гомель.

2018-2019гг.

Оглавление

440 полк

Солдаты Родины

Мужская жизнь

«Чистый погон – чистая совесть»

Благие Намерения

Жестокость обстоятельств

Не эпилог