Я сижу в машине и смотрю на дождь. Вода бежит по лобовому стеклу, барабанит по крыше. Хочется, чтобы тучи не рассеивались, чтобы дождь лил и лил, чтобы, пользуясь этим предлогом, можно было никуда не ехать, а просто сидеть так, уставившись в никуда, позволив мыслям нести меня в неизвестном направлении.
Мир вокруг кажется призрачным, размытым, он почти перестал существовать. Появляется на миг, когда «дворники» смахивают со стекла воду, и сразу исчезает в дожде. Но несколько секунд я вижу высокий каменный забор, за ним – утопающий в зелени дом под красной крышей. Светлая штукатурка стен потемнела от сырости, на ней проступили пятна и трещинки, отчего дом кажется мрачным и старым. Дождь хлещет по черепице, вода стекает в жестяной желобок, бежит по нему и на углу водопадом падает вниз, на дорожки. Я хочу увидеть маленький балкончик на втором этаже, но взгляд упорно избегает его и утыкается в льющуюся с крыши воду.
Никогда не любил дождь.
Теперь дождь отыгрывается, подтрунивает надо мной:
Кап-кап,кап-кап,бол-ван,бол-ван.
Сам не знаю, какого черта меня занесло на эту улочку маленького приморского поселка. Я не появлялся здесь несколько лет и уверился, что никогда не появлюсь. Все, что когда-то связывало меня с этим местом, с прячущимся в дожде балкончиком, осталось в прошлом. Я вообще с трудом узнал этот дом. Он изменился с последней нашей встречи: обзавелся модной черепицей, новым забором. Да и дом, наверное, не узнает меня – я тоже стал другим. Да и нужно ли нам встречаться? Вот он снова возникает передо мной: темные окна плотно задернуты шторами, дымок над трубой не вьется.
Интересно, чтобы ты сказала, увидев меня здесь?
Я вдруг отчетливо представляю тебя: загорелую, смеющуюся, в коротком белом сарафанчике с цветочной вышивкой по подолу. Мокрые волосы облепили щеки и плечи, босые ноги в грязи. Мне нравится помнить тебя такой…
***
В тот день тоже был дождь. Ну как дождь… Обычный августовский ливень. Вода стояла стеной, небо взрывалось молниями.
Мы были в гостиной. Ты зачарованно прильнула к окну, высунув в форточку руку, и улыбалась.
– Простынешь, – отечески заметил я, любуясь твоими ногами. Мысли мои были очень далеки от дождя и болезней, а чувства – от родственных.
Ты рассмеялась в ответ, а потом спрыгнула с подоконника, схватила меня за руку и потащила из комнаты:
– Идем, идем скорей!
Твои глаза блестели, рука была прохладной после дождя, и я покорно побежал за тобой. Ты выскочила на улицу и закружилась под дождем, раскинув руки и визжа, а я прятался под навесной крышей и смеялся.
Тетя Тамара, твоя мама, показалась в ближайшем окне, затарабанила по стеклу, пытаясь привлечь твое внимание, грозила кулаком, качала головой – тщетно. Но, увидев ее, я развеселился еще больше и прыгнул под дождь, к тебе. И мы, словно дети, выскочили за калитку и запрыгали по лужам, хохоча и стараясь сильнее обрызгать друг друга водой, собирали ладонями и пили дождь. А потом целовались в саду под вишнями, и твоя кожа казалась ледяной…
***
Странно, но я даже не помню, как увидел тебя в первый раз.
Мне было двадцать. Позади осталась служба в армии, впереди маячила учеба в ВУЗе. Я томился в городе, сердцу и телу хотелось приключений, и родители, хвала им, отправили меня в Крым, под Севастополь, к дальней родственнице Тамаре.
Сколько ж было тебе? Лет двенадцать, не больше. То тут, то там я натыкался на тебя, неказистую, большеглазую девчонку в веснушках, с вечными царапками на руках и ногах. Щеки твои вспыхивали каждый раз, когда ты видела меня, глаза, казалось, становились еще больше, а сама ты ссутуливалась и старалась поскорее прошмыгнуть мимо. Казалось, что я тебя стесняю, мешаю каким-то твоим девчачьим важностям, и от этого мне было неловко и весело одновременно.
Иногда, встречаясь вечером во дворе, мы болтали о пустяках. Ты садилась рядом со мной на скамейку и рассказывала что-то о валунах, пляжах или медузах… А я молчал, поддакивал невпопад и чувствовал себя глупо. Помню, однажды ты подарила мне колечко, сплетенное из каких-то цветных проволочек: трещала, как всегда, о какой-то морской ерунде, потом вдруг метнулась в дом, а, вернувшись, сунула что-то мне в ладонь и тут же умчалась. Колечко было маленькое, неказистое, и я рассмеялся тебе вослед. Даже не знаю, куда оно подевалось потом: может, сунул в карман и вытряхнул с мусором. Ты дулась, когда я небрежно признался в этой потере, а я недоумевал и злился на тебя…
***
Забавно вспоминать все это теперь.
Много позже, в то самое лето, когда мы резвились под ливнем, я напомнил тебе о том кольце. Был вечер, окно в твоей комнате было открыто, и ветер раздувал тюль. Мы валялись в кровати, утомленные бурным сексом. Ты лежала на боку, прикрывшись уголком простыни, теребила мои волосы, пытаясь накрутить их на палец, и думая о чем-то своем… Я любовался тобой сквозь ресницы. И вдруг вспомнил ту историю.
– Эх, Пашка… – тихо рассмеялась ты в ответ и перевернулась на спину. Простынь соскользнула, оголив одну грудь, и ты поспешно, словно застеснялась, натянула ее обратно. – Я же тебя любила. Ты был такой… такой… взрослый и красивый… – хихикнула ты, и взгляд твой потеплел.
– А сейчас? Любишь? – вдруг ляпнул я, и под ложечкой сладко заныло. Не знаю, какой ответ я хотел услышать. Наверное, любой, который позволил бы обнять тебя, откинуть дурацкую простынку и снова вернуться к тому, чем мы занимались не так давно.
– Дурак ты, Пашка, – буркнула ты, но уже не весело, словно уколола, и тут же сдернула с меня простынь и, завернувшись в нее, как в кокон, закрыла глаза. И стало понятно, что мне пора идти к себе…
***
Хорошее было лето. Вспомнил – и грустью согрело. Тогда мне было двадцать пять, а тебе – уже семнадцать. Ты только поступила в какой-то университет в Севастополе, а я как раз закончил архитектурный и теперь лелеял наполеоновские планы, а пока решил устроить настоящий отпуск и снова прикатил погостить к тете Тамаре.
До сих пор не могу понять, как случилось, что в то лето мы были вместе. Все вышло само собой.
Помню, приехал поздно, солнце уже едва выглядывало из-за моря, но еще окрашивало все вокруг предзакатными красками, и дом казался розовым и очень уютным. Вишни щедро свесили ветки через старенький деревянный заборчик, на лавке возле калитки дремала кошка, а вокруг пахло морем и летом. Тетя Тамара возилась во дворе: развешивала белье на протянутых между деревьями веревках и ворчала что-то под нос. Увидев меня, всплеснула руками:
– Паша! Добрался!
– Добрался, теть Тамар, – улыбнулся я.
– Ну хорошо, ну славно, – засуетилась она, пропуская все традиционные церемонии. – Ну, бог с ним, с бельем, пойдем, пойдем в дом. А я Ольгу посылала хоть на Северной тебя встретить, так она, засранка, на дискотеку умотала… Ну, добрался, и хорошо…
– Так я помню дорогу, теть Тамар!
– А, ну да, ну, молодец…
Она повела меня в ту же комнатку, где я жил прошлый раз, рассказывая попутно, сколько всего понастроили за последние годы, и где лучше теперь купаться, и какие нынче цены… И только в комнате, когда я бросил на кровать сумку и, наученный мамой, вручил тете Тамаре пакетик с деньгами «на питание», она, наконец, умолкла и, оглядев меня, вспомнила о церемониях.
– Совсем растерялась, – бормотала она, целуя меня в обе щеки. – Ну, здравствуй, Паша, здравствуй! Вырос-то как, совсем мужчина, а глаза-то Володины! Все наши девки твои будут… Ну, устраивайся, устраивайся.
Оставшись один, я распахнул окно и уселся на подоконник. С моря дул ветерок, небо темнело, а издали долетали обрывки музыки. Впереди простирались дома и сады, а где-то за ними едва слышно шелестело засыпающее море.
К утру погода испортилась. Дождем не пахло, но солнце почти не показывалось, и по улицам гулял ветер.
Тетя Тамара накормила меня нехитрым завтраком, сетуя, что ты еще спишь.
– Ну ничего, вот к обрыву выйдешь, там по тропинке налево, и к спуску дойдешь, – наставляла она меня. – А Ольке я покажу гулянки, как проснется…
Море штормило. Невысокие волны разбивались о прибрежные камни, обильно пахло водорослями и казалось, что соленые капельки витают в воздухе. На пляже было пустынно, и я долго сидел на берегу, не решаясь зайти в воду, но, в конце концов, желание поплавать пересилило, и я бросился в море. Волны подбрасывали меня, словно щепку, я чувствовал, что течением меня относит в сторону, но не мог из воды отыскать брошенные на берегу вещи, чтобы понять, куда плыть. Попробовал лечь на спину, но волны накрывали с головой, и я занервничал.
– Забирай правее! – вдруг услышал я рядом и, обернувшись, увидел тебя. Ты глядела на меня с насмешкой и снисхождением и улыбалась, а на губах дрожали капли воды. – Давай правее, на камни, видишь?
Ты плыла рядом, казалось, волны тебе не помеха: ты то подныривала под них, то вырывалась вперед и поворачивалась к ним спиной, поджидая меня. Как там у Андерсена, кажется, русалки именно в такую погоду поднимались на поверхность?
На камни я выбрался с трудом. Течение возле них было еще сильнее, вода бурлила, отталкивала обратно в море.
– Отчаянный? – спросила ты, когда я, наконец, устроился рядом с тобой. – Обычно приезжие в такую погоду дома сидят.
Волны все так же пытались спихнуть меня в воду, чтобы усидеть приходилось цепляться за густые водоросли и нелепо раскорячивать ноги, так что я лишь неопределенно мотнул головой. И только когда устроился на камне понадежнее, окинул тебя взглядом и пошутил:
– А я уж думал, что у тебя хвост.
– Ты забыл, на суше он превращается в ножки, – отозвалась ты.
– Причем в славные ножки, – донжуански заметил я и охнул от налетевшей сзади волны.
– Держись лучше!
Ты полулежала рядом: ноги твои то и дело окутывала морская пена, на загорелой коже поблескивали капли воды, мокрая челка падала на глаза. И все происходящее забавляло тебя: и мои неуклюжие попытки удержаться на камне и казаться мачо, и явное неузнавание тебя.
Ты молчала, словно ожидала чего-то, но на губах твоих мелькала усмешка, и от этого я чувствовал себя полным идиотом.
– Ну что, передохнул? – спросила ты, наконец.
Я неопределенно пожал плечами – трудно было назвать отдыхом это непрерывное цепляние за водоросли, но все же я успокоился и перевел дух.
– Ну, поплыли обратно. Учти, Паш, если ты утопнешь, мама меня точно убьет, итак с вечера нотации читает, – беззлобно констатировала ты.
И только тогда в моей голове промелькнуло узнавание.
– Оля??
Выглядел я, видать, презабавно, потому что ты, бросив на меня взгляд из-за плеча, звонко рассмеялась, а потом оттолкнулась от камня и красиво ушла под воду.
Выплыв, мы долго сидели на берегу, обсыхая, и снова молчали. Ты лениво водила ногой по песку, рисуя какие-то нехитрые узоры, а я разглядывал тебя украдкой, пытаясь состыковать тот образ пугливой, неказистой девчонки, сохранившийся в моей памяти, с тем, какой видел тебя теперь. Нет, ты не стала роковой красоткой, от вида которой дух захватывает и мозги текут. Ты просто выросла: худоба превратилась в стройность, плечи уверенно расправились, фигура соблазнительно округлилась, черты лица обрели изящество, жесты – кокетливую точность, а в глазах заиграли смелые огоньки. От тебя веяло теплом и спокойной уверенностью, и я невольно задумался, можем ли мы всерьез считаться родственниками, или так, седьмая вода на киселе…
А на следующий день грянул ливень, и мы скакали под дождем, а потом по-детски резвились в саду, стряхивая друг на друга воду с деревьев, а потом я поцеловал тебя, с налета, сам того не ожидая, а ты меня не оттолкнула.
За ужином мы, под неодобрительные взгляды тети Тамары, хихикали, перебрасывались хлебными катышками и пихались ногами под столом. А поздно вечером, когда дом затих, ты скользнула ко мне в комнату и села на краешек кровати. На тебе было что-то светлое и шелковое, волосы слегка вились после дождя, а глаза поблескивали в темноте, словно у кошки. Я молча привлек тебя и поцеловал – на твоих губах еще остался вкус мятной пасты. Мы шикали друг на друга, боясь разбудить твою маму, ты тихо смеялась и щурилась от удовольствия, и пальцы комкали простынь. А потом наступило утро…
***
Мне было хорошо с тобой: пропадать целыми днями на пляже, купаться и загорать до изнеможения, дурачиться, разговаривать обо всем на свете. Вечером ты тащила меня в какой-нибудь бар на берегу, и я сидел с бутылкой пива, наблюдая, как ты танцуешь в толпе, как смотрят на тебя другие парни, как изящно ты принимаешь их комплименты и отвергаешь ухаживания, а потом игриво улыбаешься мне. Мне нравилось танцевать с тобой под «Belle», которую в то лето крутили на всех дискотеках по несколько раз за вечер, нравилось целовать тебя в танце и ощущать под легким платьем тепло твоего тела. А иногда мы сбегали от всех, находили на берегу укромный уголок и купались голышом, а потом, прямо на песке, занимались любовью.
Я не задумывался о том, кем мы стали друг другу за эти несколько недель, и что будет, когда мой отпуск подойдет к концу. Мне нравилось быть с тобой здесь и сейчас. Да и ты не заводила подобных разговоров. Лишь однажды.
Была ночь. Мы лежали на песке, расслабленные и утомленные, искали в небе знакомые созвездия и подтрунивали друг над другом. И вдруг ты сказала невпопад:
– Странные мы… Не пойми кто друг другу…
– Ну, точно можно сказать, что не враги, – неудачно отшутился я, чтобы скрыть растерянность.
А ты только усмехнулась в ответ и уткнулась носом мне в плечо…
***
Вспомнил о том разговоре, и мысли разбежались…
Какое-то время сижу, глядя на работу «дворников». Дождь прекращается, барабанит все тише и ленивей, вид за окном начинает обретать четкость…
Смеркается. Твой бывший дом стоит передо мной темный, пустой. Я смотрю на него, пытаясь восстановить в памяти расположение комнат, но точно помню только окна твоей спальни, снова и снова возвращаюсь к ним взглядом, и вдруг представляю, что ты сейчас там, в комнате за этими окнами, сидишь на кровати, листая какой-нибудь журнал, а может, даже смотришь в щель между шторами, гадая, что за чудак в машине торчит под домом битый час. Даже интересно, подумала бы ты, что это я могу вот так запросто заявиться сюда?
Тут же вспомнилось, как пару лет назад я входил в этот двор, украшенный шарами, полный нарядных гостей, а ты, невеста, из окна смотрела на меня сквозь тюль. Я махнул тебе рукой и замер, силясь разглядеть тебя, но белое платье сливалось с занавесками, и я мог различить лишь очертания рук и лица, но знал, что ты улыбаешься мне. А потом ты махнула в ответ, тюль дернулся, ты скрылась в глубине комнаты, и я заспешил в дом…
***
Телефон звонит. Нехотя гляжу на экран: московский номер, Наташка. На миг замираю в нерешительности, а потом сбрасываю вызов и отключаю аппарат, чтобы больше никто не беспокоил. Потом наплету, что был на встрече и не мог говорить – сейчас хочется тишины и одиночества.
А помнишь, как мы с тобой сорвались в Москву? До конца отпуска оставалось несколько дней, я, в который раз, делился с тобой планами по покорению российской столицы, которая застраивалась гигантскими темпами – настоящий клондайк для выпускника архитектурно-строительного университета. И вдруг позвал тебя:
– Слуш, а поехали со мной, поможешь квартиру подыскать, женский взгляд не повредит… Да и просто погуляем! – я тут же загорелся этой идеей. Приятель, согласившийся приютить меня на недельку-другую, может и возмутится, но так соблазнительно было хоть немного продлить отпуск.
– Я-то при чем, тебе же в той квартире жить, – улыбнулась ты.
Я чуть не ляпнул «может и тебе тоже», но замялся, а несказанные слова витали в воздухе.
– Нет, Паш. У меня же учеба через неделю, и с общагой не все ясно, и вообще… – затараторила ты, стараясь скрыть то ли смущение, то ли расстройство.
– Ну на пару дней, Оль! Хотя бы… – настаивал я. – Поехали! Ты была в Москве?
И ты согласилась.
Погода выдалась солнечной, и мы гуляли по столице до полуночи. Целовались в метро, бродили по проспектам и площадям, глазели на витрины Тверской и Охотного ряда, брызгались водой у фонтанов Александровского сада, а потом ехали фотографироваться на Патриаршие или Чистые пруды.
Наверное, нужно было сказать тебе «останься» или что-то в этом духе, наверное, тогда все сложилось бы иначе. Но я просто проводил тебя на поезд. Мы стояли на перроне Курского вокзала: ты отмалчивалась, а я чувствовал себя сдавлено и неловко, но старательно делал вид, что все в порядке, и шутил невпопад.
– Не пропадай, ладно? – улыбнулась ты перед тем, как войти в вагон. – Пиши. Мы все же не враги, да?
Я хотел поцеловать тебя в последний раз, но ты отвернулась, я неловко чмокнул тебя куда-то в висок, и ты скрылась в вагоне…
***
Улыбаюсь этим воспоминаниям и тереблю нижнюю губу.
За окном почти ночь. Я и забыл, как быстро темнеет в Крыму – включаю ближний свет, чтобы хоть немного осветить дом и дорогу.
Интересно, сколько пар остается друзьями после не сложившегося романа? Нам вот удалось. По крайней мере, мне так казалось…
Мы переписывались по электронке. Сначала каждый день, потом реже – жизнь завертелась и у меня, и у тебя. С первой серьезной премии, как раз под новогодние праздники, я подарил тебе простенький ноутбук и веб-камеру, и по выходным мы стали зависать в МСНке. Мне нравилось видеть тебя простой, домашней, в кофте крупной вязки, с небрежно заколотыми волосами. Ты рассказывала о севастопольских клубах, о новых подругах, о кавалерах, а я жаловался, что помру холостяком из-за нехватки свободного времени. Порой ты ревела прямо в объектив, а я пытался объяснить, почему не все мужики – козлы. Случалось, и ты поучала меня, растолковывая, что нужно женщинам… Наше лето начинало казаться чем-то нереальным, мы никогда не вспоминали о нем, и я привык думать о тебе, как о младшей сестре. Шутка ли, большинство моих московских друзей искренне считали, что так оно и есть на самом деле.
Иногда я срывался и прилетал на пару дней в Севастополь. Ты сбегала от парней и подруг, и мы гуляли по набережной, объедались мороженым, кормили голубей, а на другой день мчались на Исторический бульвар кататься на машинках и чертовом колесе. Ты мерзла на высоте, я обнимал тебя, стараясь согреть, и в этом не было никакой романтики.
Мы были просто друзьями.
А однажды, когда ты училась уже на четвертом курсе, я пожаловал к тебе так же внезапно, как обычно, но ты вдруг назвала мне другой адрес. Последние полгода выдались напряженными, мы общались редко, от силы раз в месяц, так что я не удивился, и бросил одобрительное: «Давно пора, сколько можно жаться в этой общаге»…
Ты встретила меня на остановке, и я узнавал и не узнавал тебя. Глаза стали серьезнее, прическа – порядком короче. Ты стояла на ветру, куталась в роскошное пальто, но, увидев меня, как обычно взвизгнула и прыгнула мне на шею. Пальто распахнулось, на меня пахнуло твоим теплом и незнакомыми духами, я закружил тебя, и мы смеялись. А потом ты взяла меня под руку, повела по дворам, деловито рассказывая о новой квартире, о ближайших магазинчиках. Твои каблучки цокали по асфальту, волосы красиво развевались на ветру.
А потом ты познакомила меня с Димой.
Он словно специально поджидал нас в коридоре: заранее распахнул дверь, тут же забрал тебя у меня, хозяйски обнял за плечи и чмокнул в макушку, а потом протянул мне свободную руку. А ты улыбалась, глаза твои блестели.
– Вот, Паш. Это – мой Дима… – смущаясь, сказала ты.
Вечером мы сидели в Артбухте в каком-то пафосном ресторане, который буквально нависал над морем. На тебе было изящное черное платье, явно не с рынка, на шее поблескивал замысловатый кулон из белого золота, и волосы были уложены красивыми завитками. Такой я не видел тебя никогда. Ты казалась счастливой, взрослой и чужой, и я чувствовал себя лишним, отчетливо понимая, что наше лето уже давно закончилось…
А примерно через год я получил приглашение на свадьбу.
Я приехал в Севастополь накануне, вечерним поездом, поселился в гостинице в центре. Ты захотела, чтобы все было по традициям, поэтому должна была ехать в ЗАГС из своего девичьего дома в Каче.
Я не был там с того самого лета, но дом почти не изменился, разве что обветшал немного: по одной стене поползла трещина, забор покосился, скамейка, что стояла возле калитки, исчезла. На улице теснились украшенные автомобили, калитка и крыльцо были щедро увешаны шарами и открытками-наставлениями, всюду толпились гости в ожидании обязательного «выкупа невесты», жених мялся на пороге. Я увидел тебя в окне и поспешил в дом, мимолетом кивнув Диме и бросив пару стандартных поздравлений.
В гостиной было не менее людно. Тетя Тамара, постаревшая и принарядившаяся, с красной лентой «Будущая теща» через плечо, обнималась и поздравлялась с родителями жениха.
И тут я увидел, как ты спускаешься по лестнице, в простом белом платье с небольшим шлейфом и серебристой вышивкой по лифу и подолу, волосы убраны назад и украшены живыми орхидеями, на шее и в ушах поблескивают маленькие бриллианты. Никогда ты не была более красивой.
И я вдруг вспомнил тебя, семнадцатилетнюю, в коротком белом сарафанчике, смеющуюся и танцующую под дождем. Вспомнил ту мою Ольку, что дразнила меня «Павлушкой», любила играть с моими волосами, щурилась, когда я целовал ее в шею. Вспомнил, как ты обвивала меня ногами в ночной воде, как твоя обнаженная грудь прижималась к моей, как подрагивали твои губы перед тем, как я целовал их…
Ты стояла напротив, смущенная моей растерянностью, а может и тем, что увидела в моих глазах наши переплетенные в воде тела. С минуту мы просто смотрели друг на друга и молчали, а потом, не знаю, что на меня нашло, я шагнул к тебе и поцеловал прямо в губы, жадно, взасос. Почувствовал вкус твоей помады, жар твоего языка, внутри все сжалось от восторга и безысходности… Не знаю, сколько мы целовались, может минуту, а может лишь миг. Чьи-то руки оттолкнули меня от тебя, я увидел возмущенные, побелевшие лица твоих настоящих и будущих родственников, а потом – твои растерянные глаза, и, не говоря ничего, выскочил из дома и, пряча взгляд, зашагал прочь…
***
Смотрю, как капли стекают по лобовому стеклу, и улыбаюсь своей былой наглости…
А ведь я так и не узнал, чем все закончилось. Мне хотелось показаться тебе на глаза, но я трусил, боясь окончательно потерять тебя, хотя это уже случилось, и не на свадьбе, а пятью годами ранее. Все же иногда неизвестность лучше знания.
Порой, размышляя, я уговаривал себя, что свадьба должна была сорваться, что ты сидишь в своем старом доме, злишься на меня, буквально ненавидишь, но ждешь моего звонка или письма. Однажды я даже попробовал написать тебе, но так и не придумал, с чего начать, извиняться или, наоборот, делать вид, что ничего особенного не произошло. А еще не хотелось получить в ответ холодную просьбу никогда более тебя не беспокоить, да еще подписанную этим твоим Димой.
Наверное, я опять повел себя как идиот.
А теперь, через столько лет, судьба снова забросила меня в Севастополь, теперь уже по работе. И вот я сижу здесь, смотрю на твой бывший дом и думаю о тебе.
Вдруг впереди замаячит худенькая фигурка под большим зонтом, и я узнаю тебя. Ты замрешь на миг, вглядываясь в мое лицо, потом поведешь плечами, решительно прошагаешь мимо, нырнешь в ворота, и через миг в доме вспыхнет свет, раздастся негромкая музыка…
А я? Так и останусь сидеть в машине, дожидаясь неизвестно чего? Или брошусь следом за тобой, и буду барабанить в дверь, пока ты не откроешь или не вызовешь милицию? Кто знает… Да и какая разница – ты не появишься.
Одно я знаю точно: я посижу еще немного, выкурю сигарету и поеду в отель. Перезвоню Наташке, своей нынешней девушке, которая, возможно, скоро станет моей женой, пожалуюсь ей на дождь, на непонятных местных градостроителей, на скуку. А через пару дней вернусь в Москву, и жизнь пойдет своим чередом, я снова забуду тебя.
И так и не узнаю, что было бы, если… Если бы тогда я не отпустил тебя из Москвы, если бы после поцелуя на свадьбе позвонил и сказал: «Давай попробуем еще раз»…
Я знаю одно. В этом мире есть место, где мне было очень хорошо. С тобой. А история не имеет сослагательного наклонения.
Севастополь, 2007
Последние комментарии
4 часов 35 минут назад
8 часов 42 минут назад
9 часов 2 секунд назад
9 часов 20 минут назад
12 часов 2 минут назад
19 часов 25 минут назад