Николай Мальцев Медицинские байки
Изречения пациентов
Много лет проработав врачом, я собрал коллекцию изречений своих пациентов и анекдотических случаев с их участием. К сожалению, часто весь юмор заключается в неправильном понимании и искажении медицинских терминов и названий лекарств, а потому требует специальных знаний. Однако нашёлся и целый ряд просто смешных изречений и ситуаций. *** Сижу в поликлинике на приёме. Входит очередная пациентка, средних лет дама, одетая с претензией на последнюю моду. Причёска, косметика, золото во рту и на пальцах – всё как положено. Задаю обычный вопрос: – Что беспокоит? И получаю потрясающий ответ: – А хто знат?… *** Больной на врачебном обходе жалуется врачу: – Доктор, запор у меня. Тружусь так, что можно и трактор выдавить – и всё бесполезно… *** – Меня положили в больницу и анализировали двадцать и три дней. А потом говорят: «Езжай в областную больницу, пусть теперь там анализировают»… *** Больной – медсестре, пришедшей в палату со шприцем: – Ты чего это пришла мне укол делать!? Не видишь, я болею лежу!? *** – Какие лекарства вы уже принимали? – Пуговки. Ну, эти… Таблетки. – Какие? – Одни узенькие и длинненькие, другие мохнатенькие. И пойлу ещё назначали, по хлёбной ложке три раза в день. Вкус – отвращательный! А только для болезни ничего снизительного не получил, боль не утихывает. Всё как мёртвые припарки. *** – У меня приступиальные явления, и плохота в сердце бывает. *** – Мой диагноз – навяз неврозчивых движений. *** – Я никак не могу до конца допозевать и отпозеваться. *** – Ну, как ваш желудок? – Доктор, у меня по четыре – пять дней не бывает желудка, а потом слабительное приму – и опять всё в порядке. *** – Нерв пронизал меня всю, сцепило общую площадь спины, ноги остоменели, как у параличовых больных. Поди, весь центральный нерв оголился. *** Женщина пришла на электрокардиограмму и требует: – Дайте мне ленту! – Какую ленту? – Врач мне сказал, что я должна взять у вас какую-то ленту и ему принести! (Электрокардиограмма записывается на бумажной ленте различной ширины, в описываемое время она чаще всего была узкой и длинной). *** Напомню в качестве предисловия, что эндоскопия – способ обследования, при котором специальный аппарат вводится внутрь больного, что позволяет осмотреть органы (желудок, кишечник и т. д.) изнутри. В кабинете эндоскопии медсестра объясняет больной, как следует подготовиться к осмотру прямой кишки специальным аппаратом: – Перед исследованием сделайте себе клизму, литра на полтора – два, хорошенько промойте кишку… Пациентка кивает и с пониманием продолжает: – И всё это вам принести…
Случай в больнице
Случилось эта история где-то в восьмидесятых, как раз тогда, когда перевелись в больницах санитары и нянечки. Они-то перевелись, но больные остались. А им и подай, их и подвинь, и пол им помой, и горшок, пардон, поднеси. Врачи и медсёстры забегались, уже уколы делать не успевают, истории болезни по неделе не писаны. Вот и решило начальство из жалости к ним послать в больницу помощников. Только где же их взять? Кто за гроши пойдёт (я опять извиняюсь) чужое дерьмо ворошить? Но в начальстве люди сидят хитроумные, и нашли они выход такой, что и волки вроде бы сыты, и овцы целы: прислали в больницу отряд алкоголиков из ЛТП – специального заведения для их принудительного лечения. И трудотерапия, обязательная для них, исполнена, и явная польза для всех. Медики ужаснулись сначала, а потом махнули рукой. Пусть лучше уж алкоголики, чем грязные коридоры и переполненные горшки. Спирт, правда, прятать пришлось, но это уже пустяки. Алкоголики за дело взялись добросовестно. Хоть они ни черта в медицине не смыслили и была она им до лампочки, но кантоваться в чистоте и тепле приятней, чем ямы копать и вагоны грузить. И всё шло прекрасно, пока не случился один конфуз, в котором, собственно, бедные пьяницы были почти неповинны. *** Так случилось, что бабушку, которая сама не ходила, нужно было отвезти на рентген. Погрузили её в каталку – носилки такие высокие на колёсиках. Укрыли с головою простынкой от любопытных гляделок, и двое дюжих парней из новоявленных санитаров покатили старушку по коридору. А навстречу им, как на грех, двое таких же помощников везли другую старушку, только уже прямо в морг. Сошлись они в коридоре, поздоровались, поговорили минутку – и двинулись дальше. Но каталки свои перепутали… *** И вот, представьте себе, вместо морга мёртвая бабушка приехала на рентген. Врач, особа молодая и симпатичная, ей говорит: перебирайся, мол, бабушка, с каталки на аппарат, а вы, ребята, ей помогите. Бабушка ни гу-гу. Алкоголики простынку отдёрнули – а она синяя вся. Рентгенолог в крик, мужики в обморок – умерла по дороге! Помчались к реаниматорам, укол на всякий случай вкололи. А по телефону новость в отделение летит: бабушка ваша преставилась! У лечащего врача аж коленки согнулись. Пока до рентгена бежал, всё успел передумать – ведь не с чего ей пока помирать! А глянул на труп – камень с сердца упал. Не моя, говорит, старушка. Я её первый раз вижу. Рентгенолог кричит: – Вы что, издеваетесь?! Алкоголики шепчутся, что доктор, мол, похоже, тоже запойный. Шум, крик, ничего не поймёшь! *** Живую старушку тем временем откатили на улицу и везут прямо в морг. А на улице, надо сказать, декабрь месяц. Под простынёй и в одной рубашке прохладно. Вот бабуля терпела – терпела и попросила жалобным голосом: – Сыночки, накройте меня! Да тихонько так, ласково. Один из алкоголиков, который шёл впереди, даже и не услышал. Зато второй аж каталку бросил. – Слушай, она что-то бормочет… – А я тебе говорил, – смеётся другой, – не надо таблетки у медсестры воровать! Тебе сейчас ещё чёрт померещится! А старушка иззябла совсем, терпение у старушки лопнуло, откинула старушка простынку да как закричит: – Да накройте ж меня, бесовы дети! Тут санитары наши со страху кинулись удирать. А каталку с бабулей среди дороги оставили. А там, как вы помните, декабрь месяц. *** Примчались они в больницу, орут, зубами стучат, объяснить ничего толком не могут. А в больнице тоже переполох с приблудной покойницей, тоже шум и базар. Насилу разобрались, что к чему, и кинулись за старушкой. Прибежали – а на дороге ни её, ни каталки. Врача чуть инфаркт не хватил. Закричал он на алкоголиков: – Куда, уроды, старуху девали?! Кинулись все искать, час без малого бегали, все сугробы обшарили. Никого не нашли. А случилось-то вот что. *** Бабушка под простынкой замёрзла, а сама слезть не может. Вот и давай она голосить: – Помогите! А тут как раз кто-то шёл. Посторонний, не из больницы. – Куда, – говорит, – ты, бабуленька, едешь? А та и сама не знает, куда её повезли и зачем на улице бросили. Подошли ещё несколько человек, все не медики, видят – бабка уже коченеет. Подхватили её вместе с каталкой – и в приёмный покой. Всё же больная, в казённом белье, на тележке – куда же ещё? А там медсестра грудью двери загородила, не пускает – и всё. Потому что без направления от врача больных принимать не имеет права. Старушка уже синеет и глазки заводит, люди не рады, что с ней связались. Ругань, базар, пыль до небес! *** Не знаю, сколько уж времени этот сыр-бор продолжался, только в конце концов разобрались с бабулями и развезли по местам – одну в морг, другую пока на рентген. Всё кончилось хорошо. Алкоголиков только вот отругали. Да что им от этого? Как работали, так и работают. Куда медицине без них, без помощничков! *** Историю эту мне рассказал очевидец событий летом 1988 года. А я за что купил – за то продаю…
Диалог на врачебном обходе
Как-то раз на утреннем врачебном обходе в терапевтическом отделении я подошёл к пациенту, который лечился уже дня три и на первый взгляд пошёл на поправку, с обычным вопросом: – Ну, как самочувствие? Не получше? – А с чего получше-то быть? – огрызнулся больной. – Меня же не лечат совсем. Я, признаться, несколько испугался. Естественно, в первый же день в лист назначений было вписано всё, что нужно. Вот разве только медсёстры свою работу не выполняют? Но такого никогда не бывало, персонал был до того добросовестный, что за ним и следить не требовалось. Я осторожно спросил: – Разве вам не дают таблетки? – Дают, – неохотно ответил больной. – А уколы делают? – продолжал разбираться я. – Ну, делают, – буркнул больной. – И в мышцу, и в вену? – Да… – И систему ставили? – Ставили… – В физкабинет на прогревания ходите? – Ну, хожу. – А на массаж? – И на массаж. – Так как же ничем не лечат? Что вам ещё предложить? – Ну, я не знаю… Признаться, я тоже не знал.Дом номер семьдесят шесть
Мой врачебный участок, пригородный посёлок, строился в пятидесятых – шестидесятых годах. Как раз тогда в нашем городе появился крупный завод, населенье за счёт рабочих резко и значительно увеличилось, и квартир, естественно, не хватало. Поэтому пустырь как раз возле завода был отдан под частную застройку, которая и велась достаточно долго и несколько хаотично. Нет, в самом начале посёлка дома стояли в линеечку и нумерация их шла по порядку. Но дальше… Во-первых, посередине посёлка пролегал длинный извилистый пруд, деливший его на две части. Кое-где пруд был засыпан, так что пересечь его было возможно. Но вот улицы прямыми уже не получались никак, и дальние переулки иной раз кончались на одной стороне пруда напротив середины квартала, лежащего на стороне противоположной. Кроме того, эти дальние переулки возникли тогда, когда фантазия городского начальства уже истощилась, и вместо звучных имён получили гибрид из названия главной улицы посёлка – улицы Калинина – и простого порядкового номера. Так появились первый переулок Калинина, второй переулок Калинина, третий… И даже шестой. Но иногда сами жители плохо знали географию своей малой родины и вполне могли сказать, что живут просто на переулке Калинина, не уточняя, какой он по счёту. А особенно неприятным явлением было обозначенье домов цифрой и буквой. Очевидно, вначале дома на окраине строились рыхло, просторно. Но потом желающих поселиться становилось всё больше, и между, например, домом двадцать и двадцать два на чётной стороне улица появлялся дом двадцать «а». Затем возникал двадцать «б» и так далее. Однажды я долго искал такой дом, который стоял за чужим огородом и попасть в него можно было лишь через чужую калитку. Так вот, меня вызвали с дом семьдесят шесть по пятому переулку Калинина. Я уже знал примерно нумерацию дальних улиц и сразу же вышел на уровень, где на чётной стороне стоял дом семьдесят два. Согласно здравому смыслу, следом должен был находиться дом семьдесят четыре, а далее – семьдесят шесть. Однако тут в ряд стояли семьдесят два «а», семьдесят два «б», семьдесят два «в», а потом почему-то дом номер восемьдесят. Не веря глазам, я прошёл вдоль по улице ещё один раз. Ничего почему-то не изменилось. Тогда я попытался поговорить с населением. День был рабочим, три дома подряд оказались заперты. Наконец в одном мне открыл улыбчивый старичок, который сказал, что в огородах у них пока что никто не построился и дом семьдесят шесть должен быть где-то здесь. Мы вместе прошли вдоль по улице, громко читая таблички с номерами домов, и вместе опять удивились. Тогда я назвал деду фамилию пациента, и он, долго и честно подумав, уверил меня, что здесь таких нет. Может, на той стороне пруда… Но там, согласно здравому смыслу, должны были быть номера уже больше восьмидесяти, поскольку возле пруда стоял дом восемьдесят второй. Попрощавшись с дедом, я решил на всякий случай проверить нечётную сторону улицы, нашёл там добрую треть алфавита – и ни следа от дома семьдесят шесть. Впадая в отчаяние, я решил наконец тупо пройти весь пятый переулок Калинина. На этой стороне пруда заколдованный дом не нашёлся, и я по дамбе перешёл на другую. Тут предо мной предстала иная проблема. Я оказался у глухого забора как раз в середине квартала, и где продолжался переулок пятый, а где четвёртый, было совсем не понятно. Понадеявшись на удачу, я поплёлся направо. На углу таблички с указанием улицы не оказалось, и лишь через квартал я понял, что попал, конечно же, не туда. Впрочем, искомого номера дома не оказалось и тут. Уже едва волоча уставшие ноги, я вышел на нужную улицу. И тут удача мне улыбнулась. Дом номер семьдесят шесть стоял тут как тут! Между восемьдесят вторым «д» и девяносто четвёртым…Немного о храпе
Наверное, всем когда-нибудь приходилось просыпаться ночью от чужого храпа – в гостинице, в общежитии, в железнодорожном купе, а то и в собственном доме. Это всегда неприятно, но при долгом соседстве к храпуну привыкаешь. Однако бывают случаи исключительные. Как-то раз на ночном дежурстве, перед отбоем, ко мне подошёл пожилой мужчина, очень полный, и, стесняясь, спросил: – Доктор, меня только сегодня положили в больницу. Можно, я буду спать в коридоре? Вон там, на диване. А то я храплю, буду соседям мешать. Надо сказать, что лежал он в самой большой палате, где, кроме него, лечились еще человек шесть или семь – было кого пожалеть. Как раз напротив входа в эту палату, в углу, стоял кожаный диван, на который больной и просился. Мне было, собственно, безразлично, и я разрешение дал. Через десять минут отделение успокоилось, все удалились ко сну. Я, как дежурный врач, в ожидании всяческих гадостей сидел в ординаторской с книжкой в руках. Прошло около получаса. Вдруг в ночной тишине я услышал звук, похожий на рокот тракторного мотора. Удивился, чего это вдруг среди ночи разъездились трактора, и продолжил читать. Но трактор, кажется, приближался – звук становился всё громче. Теперь мне казалось, что он раздаётся уже у входа. На чём только на моей памяти не привозили больных! И на грузовиках, и на мотоциклах, и на руках приносили – болезнь есть болезнь. Но на тракторе – никогда! Однако я встал и выглянул в коридор. Тут надо отметить, что от ординаторской до дивана, на котором лежал больной, расстояние было метров, наверное, двадцать. Обычный храп я бы и не услышал. Но это был храп исключительный! Ощущение было такое, что даже не трактор, а танк ездит прямо под дверью. В пустом коридоре звук раздавался громко, ясно, отчётливо. – Какое счастье, – подумал я, – что мужик ушёл из палаты! Хотя, похоже, это никого не спасло. Действительно, не спасло. Ни один человек в палате, стоявшей напротив дивана, не спал. Вместе с ними не спал никто в основном коридоре, по которому разливался удивительный храп. С двух сторон коридор изгибался под прямым углом, образуя подобие буквы «П». Так вот, спинка дивана прислонялась к стене, за которой располагалась первая палата правого «крыла». Через неё ужасающий рокот доносился во все четыре палаты, стоящие друг за другом. Мало того, в самой ближней в такт храпу звенела в стакане чайная ложечка, а в следующей минеральная вода в бутылке покрывалась мелкою рябью. В левом крыле храп доносился лишь до первой палаты. Обидней всего было то, что в ту ночь дежурного врача никуда не дёргали, и в обычных условиях можно бы было даже вздремнуть. Наутро сам храпун подошёл к заведующей и попросил, чтоб его по вечерам отпускали домой. Зная по моему рассказу, что творилось всю ночь в отделении, ему, конечно же, разрешили. Я не удержался и всё же спросил: – А как домашние с вами спят? – Очень просто, – спокойно ответил больной. – Кровать у меня в отдельной комнате, стены и дверь я обшил стекловатой. Всё равно, слышно, конечно. Но жена и дети привыкли. Если б я сам не слышал тот уникальный храп, не поверил бы ни за что. Храп этот был действительно необычным – больной страдал редкой опухолью дыхательных путей, которая и давала этот эффект. Так что, надеюсь, больше с таким я не встречусь.Как бы жена
В отделение неотложной помощи поздно вечером поступил молодой человек. Подобрали его на улице возле бара без сознания и привезли – обычное дело. Утром в отделение пришла молодая женщина и спросила, здесь ли лежит такой-то и как он себя чувствует. Пожилой врач поинтересовался: – А вы кто ему будете? – Я ему как бы жена, – ответила женщина. – Так жена – или как бы? – не понял врач. Он был обломком прежнего поколения и современного сленга не знал. Женщину этот вопрос так возмутил, что она хотела даже жалобу написать. В натуре! Но практиканты ей объяснили, что это типа будет не по понятиям. Они-то сленг знали. Хотя тоже так и не поняли – она жена или всё-таки как бы?Ипохондрия
Мне много раз приходилось работать врачом в пионерском лагере. Работа, несмотря на изобилие солнца, воздуха и воды, не из самых простых. Особенно когда возникают сложные случаи, а до настоящей больницы два часа езды на разбитом грузовике. Но, с другой стороны, какой простор для творческой мысли! В одну из смен во втором отряде была девочка Оля, которая болела регулярно по нескольку раз за день. Стоило ей увидеть меня даже издали, как она устремлялась ко мне и с печальной улыбкою сообщала, что у неё что-то болит. Чаще всего живот. Это повторялось везде и всегда – во время линейки, в столовой, по дороге на речку. Вначале я тщательно выслушивал и осматривал несчастную девочку, но скоро сообразил, что предо мной классический ипохондрик. Ей доставляло неописуемое удовольствие хныкать и жаловаться, привлекая внимание всех к несуществующим заболеваниям. То, что ничем она не больна, я выяснил быстро – слава Богу, имелся достаточный опыт работы. Однако ежедневные жалобы продолжались. Оля сделалась постоянной обитательницей медпункта, и надо было, конечно, видеть, с каким удовольствием девчонка глотала таблетки и как довольна была тому, что леченье не помогает. Я даже свозил её в город, в больницу, и привёз назад с увереньями от консилиума, что ребёнок совершенно здоров, а я просто хочу свалить на коллег свои собственные проблемы. Наконец моё терпение лопнуло, и я решил прибегнуть к радикальному средству. Происходило это в те времена, когда разовые шприцы вдали от столиц были огромной редкостью. Мои архаичные инструменты хранились в огромном электрическом стерилизаторе, который закипал в течение часа, и представляли разношёрстный набор стеклянных шприцев, иголок, скальпелей и самых разных зажимов. Со стороны это всё навевало мысли об ужасах инквизиции. Был, конечно, для экстренных случаев шприц в спирту, но этот случай экстренным не являлся. И вот когда моя Оля в очередной раз явилась в медпункт и с улыбкой сказала, что таблетка не помогла и живот продолжает болеть, я решительно поставил на стол раскрытый стерилизатор и мрачно сказал: – Будем делать укол. Девочка воззрилась на гремящие орудия пыток. – Не надо укола! Лучше дайте таблетку! – Но ведь таблетки не помогают. Мы уже все перепробовали. И в городе врачи мне сказали, что нужно делать укол. Так что иди пока, погуляй. Через час всё будет готово, придёшь – и уколемся. Пионерка обречённо вздохнула и вышла за дверь. Я поставил инструменты стерилизоваться. Прошло минут пять. Оля вернулась и радостно сообщила, что у неё ничего не болит. – Э, нет! – возразил ей я. – Ты за день по десять раз мне жалуешься. Сейчас не болит, а через полчаса опять заболит. Без укола никак! Пока инструменты варились, больная возвращалась раза четыре. С каждым посещением ей становилось всё лучше и лучше, и когда через час я с серьёзным видом прощупал её живот и неохотно решил, что пока можно обойтись без укола, девочка просто засияла от счастья. Больше она не болела и остаток смены провела с пользой и удовольствием.Заклинатель Змей
В больницу доставили мужичка из ближней деревни, которого укусила змея. К счастью, в нашей местности нет смертельно ядовитых животных, и после неотложных мероприятий пострадавшего поместили в одну из общих палат. Когда врач пришёл на обход, его взору предстала синевато-багровая физиономия с распухшими, как лепёшки, губами. Дело в том, что гадюка цапнула несчастного за губу. – Ну, что с Вами случилось? – спросил пациента врач. – Фмею ловил, – с трудом шевеля губами и языком, ответил больной. – А зачем!? – Пофмотреть хотел… Вот, пофмотрел… Тут вся палата не выдержала и принялась хохотать. А мужика того в больнице прозвали Заклинателем Змей.
Аргумент
На моём врачебном участке жила семья, в которой был умственно отсталый ребёнок. Собственно, не такой уж ребёнок – Витюше было уже восемнадцать, хотя по уровню интеллекта он прочно застрял где-то годах на двух с половиной. Однако формально парень числился взрослым, и обслуживала его взрослая поликлиника. Болел он довольно часто, в основном простужался, и вскоре я достаточно познакомился и с ним, и с его родителями. Мать и отец были простыми, честными работягами, достойно принявшими непростую судьбу. Правда, отец попивал, но в меру, без фанатизма. Однажды я пришёл к ним по вызову уже вечером. Витюша опять простудился, он лежал в постели под одеялом и с удовольствием обсасывал столовую ложку, с которой мать дала ему мёд. Увидев меня, обрадовался и что-то залопотал – мы с ним были друзьями. – Ну, Витюша, – сказал я ему, – давай, я тебя послушаю. Обычно осмотр парню нравился, он добросовестно раздевался и шумно дышал. Но тут почему-то начал играть – спрятался с головой под своё одеяло и хитро поблескивал глазом через тонкую щёлку. – Витя, не балуйся, – строго промолвил я. Но это не помогло. Дурачок на минуту высунулся, громко хихикнул – и спрятался снова. – Ну, хватит, хватит… – попытался я урезонить великовозрастное дитя. Но тщетно! Мы ведь были друзьями, а с другом можно и поиграть… И тут к постели подошла Витюшина мама и сказала очень серьёзно: – Витя, не балуйся! Смотри, уже поздно, вечер. Когда же доктор будет свою бутылку пить? Очевидно, питие из бутылки было на Витин взгляд столь серьёзным и ответственным ритуалом, что он сразу же дал себя осмотреть. А когда меня провожали, что-то уважительно промычал и сделал рукою жест, поднося ко рту воображаемый стакан. В ответ я кивнул, чем вызвал восторженную улыбку. С тех пор я заметил, что мой авторитет в глазах бедного Вити очень возрос.«Маруся отравилась»
Поздно вечером в приёмное отделение привезли девушку лет пятнадцати. Она лежала на носилках, не подавая признаков жизни и пуская слюни из напомаженных губ. Вокруг суетились мама и папа. К ним сразу же подключились медсёстры и врач. Дело было серьёзное – девушка отравилась от несчастной любви. Наелась таблеток. – Что она приняла? – спросил врач у родителей. Ведь чтобы лечить, желательно знать, от чего. – Мы не знаем! – Ну, упаковки-то сохранились? – Нет, она их куда-то спрятала! Над бесчувственным телом склонилось полдюжины человек. – Маша, ты слышишь нас? Что ты пила? Какие лекарства? Пациентка безмолвствовала. Мама рыдала возле носилок, папа сосал любезно предложенный валидол. Врач между тем бегло её осмотрел – и не нашёл никакой патологии. – Промываем желудок – и быстро под капельницу! – скомандовал он. Это возымело эффект, пострадавшая открыла глаза. – Какие лекарства ты приняла? – строго спросил её врач. Глаза снова томно закрылись, и девушка тихо прошелестела: – Олететрин… Двенадцать таблеток… Мама и папа сразу не поняли, отчего и врач, и медсёстры попадали на кушетки от смеха. Возможно, даже обиделись. Но им объяснили, что олететрин – это антибиотик, и он выпускался тогда в такой дозировке, что разовая доза для взрослого человека составляла не мене четырёх таблеток. Домой отравленная пошла своим ходом. Обошлось без промывания и системы. Но, полагаю, ремня ей было не миновать.Сломанная нога
Как-то летом я возвращался вечером с дачи и остановился поговорить с одним из знакомых. Мимо нас, в сторону магазина, проковылял мой дачный сосед и вскоре вернулся, неся в руках бутылку портвейна. – Ты что, на даче ночуешь? – спросили мы. – Нет! – радостно улыбнулся сосед. – Я здесь живу! – В отпуске, что ли? – Нет! На больничном. Ногу сломал! – Ногу сломал? А что же без гипса? – Снял! Он мне ходить мешает. Я его только тогда надеваю, когда лежу или сижу. А в магазин иду или на грядках копаюсь – снимаю. – Да у тебя так нога сроду не заживёт! – Заживёт, куда она денется! И сосед захромал своею дорогой. Нога у него, и правда, в конце концов зажила, но уже поздно осенью. А умер он лет через пять прямо на даче. Через месяц после инфаркта отпросился домой на полдня, повидаться с приезжей роднёй, и пошёл чистить снег с крыши дачного домика. Никудышная у нас медицина! И перелом едва вылечили, и от инфаркта не сумели спасти…Как я был Евграфом Кузьмичём
Тогда я работал в больнице всего второй месяц. За этот срок трудно узнать всех коллег, не говоря уж о пациентах. Даже самых из ряда вон выходящих. Вот и Валю Горкину я в то время ещё не знал. Зато запомнил сразу и навсегда. Иду я по поликлинике мимо рентгенкабинета, и вдруг от очереди отделяется женщина средних лет и устремляется с улыбкой ко мне. – Здравствуйте, Александр Николаевич! Вообще-то зовут меня строго наоборот – Николай Александрович, но, почему-то, многие путают порядок имени – отчества и называют именно Александром. Я не придаю этому большого значения и собеседников, особенно мало знакомых, обычно не поправляю. Вот и теперь остановился и поздоровался, припоминая, когда и с чем эта дама могла ко мне обращаться. А женщина улыбается ещё лучезарней и продолжает: – Что же вы, Пётр Алексеевич, на свадьбе не погуляли? – На какой свадьбе? – опешил я, уже не обращая внимания на новое имя – отчество. – Ну, как же, Евгений Петрович! Молодых на своей машине возили, а на свадьбе гулять не остались! – Извините, – ответил я, – вы меня с кем-то путаете. Я не Евгений Петрович… – Да что вы, Иван Сергеевич! – рассмеялась моя собеседница. – Вы молодых на своей машине возили, а что же на свадьбе не погуляли? – Да у меня и машины-то нет! – Ну как же, Евграф Кузьмич, вы же молодых возили, а на свадьбе не погуляли! Нехорошо… Сквозь улыбку уже засквозила обида. И тут до меня дошло, что эта женщина, мягко сказать, не совсем адекватна. Я печально вздохнул и сказал: – Так я же был за рулём, мне пить нельзя было, вот я на свадьбе и не гулял. – А! – покачала головой собеседница, и, тут же потеряв ко мне интерес, вернулась в очередь. Я поспешил прочь, но уже через пару шагов за спиною послышался женский голос: – Николай Александрович! Я вздрогнул и обернулся. К счастью, это была медсестра. – О чём вы с Валей беседовали? Я коротко рассказал. – Ну, – ответила медсестра, – вам ещё повезло. Сумели её остановить. Она иной раз по часу людям мозги полоскает. Сумасшедшая, что возьмёшь! А имена она постоянно перевирает. Потом мы с этою Валей встречались неоднократно. Прекратить разговор, и правда, бывало не просто. Но имя моё она почему-то запомнила. И называла всегда одинаково – Евграф Кузьмич.Случай в неврологии
Эту историю мне рассказали в неврологическом отделении одной областной больницы. Однажды там лежал старичок с интересной болезнью. Ему было трудно начать какое-либо движение, но то, что он уже начинал, было так же трудно остановить. Например, каждый раз за обедом зачерпнуть ложку супа и направить ко рту было первой проблемой, а остановить её в нужное время – второй. И чем больше он нервничал, тем, естественно, было хуже. А в другой палате лежала его землячка, односельчанка, после инсульта. Ходила она с трудом, в основном лежала в постели. Но главное было не это. В результате болезни у женщины нарушилась речь. То есть говорить-то она могла четко и ясно, но с трудом подбирала слова. Вместо того, чтоб попросить кружку воды, она могла заявить, что на улице дождь, или подушку назвать сковородкой. И, конечно, чем больше старушка нервничала, тем труднее было её понять. В больнице лежать тоскливо, вот старичок и ходил навещать односельчанку по вечерам. Каким-то образом они о чём-то беседовали и оба были довольны. Но вот однажды дедок пошёл, как обычно, к своей землячке. С трудом выбрался в коридор, нацелился на открытые двери женской палаты и тронулся в путь. Но в этот раз разошёлся так, что не сумел в нужное время притормозить и пролетел мимо цели… Дойдя до конца коридора и врезавшись в стену, больной развернулся и повторил попытку даму всё-таки навестить. Но первая неудача заставила волноваться, и на обратном пути незадачливый старичок опять пробежал мимо цели. В другом конце коридора тоже была стена, и больной, уже изрядно психуя, свой вояж повторил. А бабушка, лёжа в постели, через открытые двери видела все похождения кавалера и быстро сообразила, что пора звать на помощь. А поскольку тоже разволновалась, то закричала на всю палату: – Корова, корова-то убежала! Коза бодается! Куры кудахчут, ловите! Мухи, мухи летают! В палате – переполох, старушка бредит, похоже. Побежали за дежурным врачом. Тот примчался, понять ничего не может. А дед по коридору носится всё быстрей и быстрей, так что бабуля не успевает даже пальцем на него показать. Только кричит, что собаки лают и гуси летят. Уж кто и как догадался, что здесь к чему, никто так и не понял. Но, в конце концов, дедушку изловили, бабушку успокоили, и остаток вечера провели они в мирной беседе. А потом каждый вечер кто-нибудь из соседей старичка вовремя тормозил и направлял, куда надо. Так что забеги по коридору больше не повторялись, коровы не убегали, и в отделении воцарились мир и покой.Бабуля
Как-то раз меня вызвали на дом к женщине с моего участка. В графе «возраст» в журнале стояла невнятная закорючка, так что, когда дверь открыла девушка лет шестнадцати, я, было, подумал, что это она и есть. – Нет, что вы! – улыбнулась девчонка. – Я не больная, я переводчица. Бабушка по-русски не понимает. В доме, построенном и обставленном по-деревенски, на кровати возле окна лежала благообразная старушка в платочке. Девушка что-то сказала ей по-татарски, и больная заулыбалась. Я поздоровался и спросил, что болит. Переводчица бойко заговорила, старушка, по-прежнему улыбаясь, ей отвечала. Постепенно я выяснил, что проблемы у пациентки – обычные возрастные. – Чем раньше болела? – продолжил я выяснение обстановки. – Ничем. – Лекарства какие-то принимала? – Нет, никогда. Поудивлявшись, я вынул бланки рецептов. Первой после фамилии – имени – отчества стояла графа «возраст (полных лет)». Я спросил: – Сколько ей лет? – Пишите девяносто, – ответила девушка. Ответ озадачил меня не полной определённостью. – Почему «пишите»? – прицепился я к слову. – А сколько на самом деле? – Никто не знает! – засияла улыбкою переводчица. – Это по паспорту ей девяносто. А в паспорте днём рождения записали дату выдачи документа. Только она тогда уже была замужем и имела двоих детей… Самые примерные вычисления дали возраст, достойный Книги Рекордов. Я чуть не выронил авторучку. А девушка, по-прежнему улыбаясь, весело посоветовала: – Так что пишите девяносто, а то не поверят! Я так и сделал. Через неделю, навестив больную опять, я застал её в огороде на грядках. Переводчицы рядом не оказалось, но и так было ясно, что бабуля уже совершенно здорова. И выглядела она ну никак не старше паспортных девяноста!
Сомнение
Когда я заканчивал медицинский институт, одна из преподавательниц – великолепный клиницист, доктор медицинских наук, имевшая не одно десятилетие врачебного стажа – рассказала нам курьёзный, но поучительный случай. Где – то на юге, в одной из наших дружных республик, у неё проживали родственники. И как-то раз они пригласили нашу преподавательницу к себе отдохнуть. Та приехала на пару недель, и очень скоро все соседи, конечно же, были в курсе, что она врач, и врач не простой… Естественно, к ней через родню обратились с осторожной просьбой о консультации. Врачу в таком случае отказаться, особенно в те времена – дело немыслимое. Опрос и осмотр занял где-то около часа, и на прощание пациент положил на стол двадцатипятирублёвую бумажку. Для тех, кто не помнит – это был примерно недельный заработок советского врача. Доктор с негодованием отвергла такое проявление благодарности, и пациент, слегка удивившись, ушёл. Буквально через минуту хозяин дома влетел в комнату и возбуждённо спросил: – Что случилось? Чем он так недоволен? – Ничего не случилось, всё вроде в порядке. А что? – Сосед вышел и почему-то спросил: «А она правда врач?». Мы подтвердили. Тогда он сказал: «Наверное, очень плохой врач». Так что между вами произошло? И тут доктора медицинских наук осенило. – Он предлагал мне деньги, а я не взяла! – Ты с ума сошла? Конечно, он поэтому и решил, что ты если врач, то совсем никудышный – раз не берёшь денег, значит, не уверена, что назначила правильное лечение! У нас так не делают… Преподавательнице было, конечно, обидно. Но скоро она ощутила всю выгоду такого к ней отношения: вместо того, чтобы обе недели отпуска вести ежедневный приём соседей, она действительно отдохнула.Кошка Филомена
У нас в больнице, в терапевтическом отделении, жила кошка. Звали её Филомена – в честь персонажа одного из популярных тогда сериалов. Кошка была очень тактичной и умной. Мне кажется, что она даже знала, что вообще-то ей в больнице не место, и потому каждый раз, как в коридоре появлялся кто-нибудь незнакомый в белом халате, мгновенно растворялась в пространстве. А ещё регулярно ловила крыс и мышей, с которыми не могли справиться ни отрава, ни мышеловки. Ловила, показывала заведующей – и прятала неведомо где. Собственно, ради охоты на грызунов её и не гнали, более того – всячески прятали от начальства. Терапия располагалась в старом–престаром деревянном корпусе, и вывести досадных соседей кроме кошки не мог никто. Даже санэпидстанция. Филомена дружила со всеми, но особенно поладила с одной из больных, к которой по ночам и спать приходила. Идиллия продолжалась без малого месяц, но, в конце концов, пациентку всё-таки выписали. К вечеру на её койку положили другую. А Филомена весь день занималась мышами и об этом не знала. Когда наступила ночь, кошка, как обычно, пришла и устроилась на любимом месте поверх одеяла, не подозревая, что под ним уже другой человек… Женщина, конечно, проснулась. И увидела в темноте, прямо перед собой, неясный контур со сверкающими глазами и острыми ушками. Первая мысль – сошла с ума, это галлюцинация. Ведь кошки в больнице не может быть! А чёрта – тем более! Испуганный крик разбудил всю палату. Соседи в панике бросились за врачом и медсёстрами, Филомена на всякий случай спряталась под кровать. Никто ничего не может понять, пациентка в испуге изъясняется жестами… В общем, успокоительное пришлось колоть всему коридору. А новая пациентка с кошкою подружилась и сама над собой потом потешалась.Кардиограмма
В кабинете электрокардиографии больше всего проблем было, конечно, с детьми. Ну как объяснить крошечному человечку, что здесь уколов не делают и в горло холодными железками не залезут? Однако не было случая, чтоб малышей не удалось успокоить. В конце концов каждый ребёнок уходил из нашего кабинета, гордо держа в руках розовую ленту с хитрым узором. Но был один исключительный случай. Девочку лет пяти привела интеллигентная бабушка. Маленькая пациентка, не проронивши ни слова, упорно сжалась в комочек, и даже снять с неё кофточку было никак невозможно. Напрасно мы всем кабинетом уговаривали Кристину, напрасно убеждали, что это не больно. Ребёнок лишь мрачно смотрел в одну точку и совершенно не собирался лечь на кушетку. Наконец бабушка решилась на хитрость: – Кристина, это же не больница! Мы хотим сшить тебе шубку. Розовую, и вот тут будет беленький зайчик, а вот тут – белочка… Надо снять мерку, раздевайся давай! Однако внучка оказалась умней, чем от неё ожидали. Тогда в ход пошли обещания: – Сделаем кардиограмму, пойдём в магазин за конфетками! В глазах маленькой пациентки мелькнуло сомнение, но, очевидно, дело пошло на принцип. Наконец бабушка, слыша, что очередь начинает уже беспокоиться, увела девочку прочь. Однако через какое-то время они вновь вошли в кабинет вместе с одним из очередных пациентов. – Вот мужчина любезно согласился, чтоб девочка посмотрела, как будут его обследовать, и убедилась, что ничего тут страшного нет… Девочка внимательно наблюдала за процессом записи кардиограммы, но это её как-то не убедило. После ещё двадцати минут уговоров они с бабушкой отправились прочь, так ничего и не сделав. На прощание Кристина, слегка отстав, обернулась и торжествующе показала язык. К восторгу медсестры, я ответил ей тем же. Эта пара – бабушка с внучкой – ходили к нам три дня подряд. Девочку уговаривали, пытались подкупить обещаньем игрушек и лакомств … Результат оставался прежним – сделать кардиограмму было решительно невозможно. На четвёртый день Кристина пришла в кабинет с папой. Печальная и понурая, стояла она у кушетки, пока папа не сказал грозно: – Ну? И тут случилось настоящее чудо. Девочка покорно разделась, дала пристегнуть электроды и спокойно лежала, пока шла запись кардиограммы. На прощанье я показал ей язык. Она не ответила…Зверь в ухе
В разгар лета в поликлинике народу бывает не много. Особенно во вторую смену и в маленьком городе. Оно и понятно – кто в отпусках, кто на дачах. Болеть просто некогда. А в восьмидесятых годах, когда я начал работать, по вечерам поликлиника вообще пустовала. Иной день за смену приходили один или два человека. И вот сижу это я на вечернем приёме. Один на всём этаже. Вдруг звонит внутренний телефон и взволнованный голос мне сообщает: – Доктор, это регистратура. Я к вам больную направила, но она какая-то странная. Мне кажется, сумасшедшая. Вы там поосторожней! И вот, заранее подготовленный и испуганный, я слышу в пустом коридоре торопливый цокот шагов… В кабинет вошла женщина. Босиком, в грязном поношенном платье. Раскрасневшаяся от спешки и возбуждённая. Глаза её лихорадочно бегали, и, едва переступив порог кабинета, пациентка испуганно вскрикнула: – Помогите, доктор! У меня в ухе какой-то зверь! Я, признаться, опешил. Работая буквально первые месяцы, я не сталкивался ещё с психбольными, и теперь с трудом представлял, что же делать. Однако, старательно соблюдая спокойствие, усадил посетительницу и попросил рассказать всё подробно. Картина выяснилась такая. Недалеко от больницы у женщины был огород. И вот сейчас, вечером, во время полива, какая-то муха с разгону залетела к ней в ухо. Муха металась, скреблась, причиняя страдание, но наружу вылезти не могла. Перепуганная огородница, как была – босая и грязная – кинулась в поликлинику. Я успокоился и попробовал заглянуть в пострадавшее ухо. Естественно, ничего не увидел. А пациентка дрожала и повторяла, что зверь в ухе продолжает бесчинствовать. Пришлось открывать кабинет ухо-горло-носа. Вооружившись ушным зеркалом и пинцетом, я был уверен, что теперь-то уж страшный зверь от меня не уйдёт. Как бы не так! Никого я в ухе не увидал. И сомненье в нормальности пациентки снова закралось в мои смятенные мысли. К моему и её великому счастью, не так давно перед этим я прочёл рассказ Мопассана «Зверь дядюшки Гийома», в котором был описан примерно такой же случай. Следуя классику, я уложил больную на кушетку вверх ухом и щедро влил туда ухогорлоносовский спирт. А через пару минут перевернул пострадавшую на сто восемьдесят градусов, подложив под пострадавшее ухо большой комок ваты. К нашему общему удовольствию, на вате обнаружился виновник переполоха – крошечная, в полмиллиметра размером, чёрная мошка. Пациентка была в восторге. А прощаясь, попросила отдать вату с мошкою ей – показать мужу и детям. Через минуту после её ухода мне вновь позвонили из регистратуры: – Доктор, а она точно не сумасшедшая? Вон, бежит по дороге бегом. И смеётся…Переливание крови
Когда Витёк очередной раз приехал на «Скорой» в больницу, все обречённо вздохнули. Пациента этого медики знали прекрасно, поскольку он поступал регулярно, едва ли не ежемесячно. Сначала в хирургию со вскрытыми венами, а потом – в терапию, с диагнозом «анемия». Хирурги парнишку быстро сшивали и перевязывали, а в терапии Витёк гостил долго. От постоянного кровопускания молодой человек имел такой показатель гемоглобина, что ему приходилось переливать донорскую кровь. По нескольку раз за каждое поступление. В общей сложности около литра. Каждый раз, доведя анализ крови до божеского состояния, Витю выписывали с назиданием более так не делать. Почёсывая изрезанные предплечья, он улыбался и отвечал, что больше не будет. И через месяц опять поступал, всё с тем же. В этот раз заведующий отделением строго сказал: – Витя, ты понимаешь, что выливаешь на землю чужую кровь, кровь доноров, которая могла бы спасти чью-то жизнь? – Понимаю, – сокрушённо ответил Витёк. – Так зачем же так делаешь? – Так было нужно… – строго ответил больной. Потом мы узнали, что он в очередной раз поссорился с мамой и решил её попугать. По правде сказать, тратить кровь на такого балбеса никому не хотелось. Но отказаться от переливания было нельзя – при наличии показаний за такое могли засудить. И Вите опять подключили капельницу. Двести граммов живой, драгоценной крови. На другой день к больному пришла его девушка. Разговор состоялся на больничной веранде, вдали от чужих ушей, но все сразу поняли, что она пришла попрощаться и прекратить дальнейшие отношения. Правильно, психопат ей был ни к чему. Витёк проводил её до дверей и мрачно промолвил вслед: – Пожалеешь… Через десять минут его нашли в туалете в луже собственной крови. Вернее, не собственной, а едва перелитой донорской. – Ты что, совсем обалдел? – бушевал заведующий у койки закатившего глазки Витька́. – Кровь – в унитаз! Что, снова так было нужно?! В ответ Витя слегка помотал головою и медленно произнёс: – Нет. Не нужно. Это было необходимо…Суп молочный с курицей
В терапевтическом отделении лечилась старушка, шустрая и подвижная. И на завтрак в столовую она успевала всегда самой первой. Однако ели в столовой не все. Кто-то предпочитал отнести свою порцию в палату, и там уже, сидя на койке и дополнив её передачками от родни, покушать долго и вкусно. Такой же была и бабуля. И вот, как-то утром,привычно успев раньше всех, бабушка получила свою порцию молочного супа и прошествовала в палату, уже навстречу всем остальным пациентам. А по дороге взяла из холодильника куриную ножку, и, чтобы согреть, опустила в горячий суп. – Что на завтрак? – спросили старушку. – Суп молочный! – радостно сообщила она. И прибавила: – С курицей! – Суп молочный с курицей!.. – пронеслось по толпе. На раздаче больные, получив свою порцию молочного супа, от окна отходить не спешили и все до одного переспрашивали: – А курица где?! Санитарки, не понимая, в чём дело, сначала отшучивались. Но когда на них стали отчётливо напирать, сами забеспокоились и позвонили на кухню. Там их, конечно же, обсмеяли, но легче не стало – пациенты требовали положенной курицы и обвиняли персонал в воровстве. В конце концов, заплаканная раздатчица и делегация от больных явились к заведующей. Та была женщиной мудрой, и через пять минут виновницу вычислили. Когда к ней в палату нагрянула рассерженная толпа, он как раз доедала разогретую куриную ножку. – Ты что ж соврала, старая ты беда! – возмутились больные. – Где твой молочный суп с курицей?! – А вот он, – не смутившись нимало, отвечала бабушка. – Вот он, суп. А вот вам и курица. Ничего я не соврала…Вы тут в белых халатах…
В стране бушевал ураган перестройки. Деньги катастрофически дешевели, кооперативы произрастали под каждым забором, и лишь в медицине почти ничего не менялось. Особенно в плане зарплаты. Если на базаре торговец конфетами получал за месяц рублей шестьсот, то получка врача едва доходила тогда до пары сотен, и то не у всех. И вот, как-то вечером, в приёмное отделение поступает молодой человек. В грязной спецовке, пьяный и окровавленный. Рука замотана тряпками – порезал стамеской. Не удивительно, в эдаком состоянии. Мы скорей удивились тому, что он вообще стамеску смог в руках удержать. В приёмное отделение спустился врач – травматолог. Привычно осмотрел рану на кисти, промыл, наложил несколько швов и повязку. Пациент маленечко протрезвел и уже сидел без помощи санитарки. Сделав свою работу, доктор ушёл, а медсестра принялась записывать пострадавшего в журнал. – Фамилия… Имя… Отчество… Где работаешь? – Кооператив «Деревянная Мебель», – ответил больной. – Кооператив? – удивилась медсестра. – И как вам там платят? – Да, ерунду, – махнул рукой пострадавший. – В месяц рублей по семьсот – восемьсот… – Ни чего себе ерунда! – удивился весь приёмный покой. – А что, много, что ли? – Ну, много не много, а вот хирургу, что тебя зашивал, и двухсот не платят. – Так за что вам платить? – усмехнулся порезанный. – Мы-то работаем, а вы тут в чистых халатах сидите… И тут из-за двери вышел хирург. Он не успел уйти, что-то замешкался, и теперь нависал над пациентом грозной скалой. – Говоришь, не работаем? – пророкотал он и принялся закатывать рукава халата. – Лида, ну-ка неси сюда ножницы. Швы снимать будем. Работяга нашёлся. Я твоей мебели ни разу не покупал, а ты со своей стамеской у нас не в последний раз, ежели пить не бросишь! Пострадавший побледнел и рухнул коленями на пол. – Доктор, не надо! Я пошутил! – Не делай так больше, – промолвил хирург. – И знай, где шутить и когда… Уходя, пациент долго благодарил и извинялся, а через полчаса вернулся назад с коробкой конфет и просил обязательно угостить хирурга. Того, конечно, позвали. Но конфеты оказались кооперативными, и приёмное отделение доедало их две недели.Врач в компании
Опытные врачи часто советуют молодым коллегам не разглашать своей специальности в незнакомой компании. Это очень разумно, потому что, увы, в медицине разбираются все, и каждый с восторгом поддержит разговор о своём самочувствии. Я стараюсь неукоснительно следовать этому правилу, особенно после того, как в железнодорожном вагоне в течение двух часов выслушивал монолог случайной попутчицы о состоянии здоровья её самой и каждого из родственников и знакомых. Однако бывали и досадные сбои… Как-то раз я попал к не особенно близким знакомым на юбилей. Праздник был очень широким, за столами, накрытыми во дворе, гуляло человек пятьдесят. Народ был простой и весёлый, и в большинстве своём состоял из незнакомых людей. Всё шло прекрасно, но вдруг виновница торжества приуныла и сообщила, что у неё, кажется, поднялось давление. – Доктор! – тут же окликнул меня хозяин. – Слушай, измерь ей давление! Тонометр есть, сейчас принесу. Под восхищённые взгляды публики я проследовал во главу стола. Тонометрия – дело простое, привычное. Минута – и всё готово. Давление в норме, веселье можно продолжить! – Доктор, ты уж и мне измерь! – попросил хозяин. Я, конечно, не отказал. За хозяином подошли ещё несколько человек. Чувствовали они себя превосходно, но раз уж представился случай… Минут через десять я отсел за маленький столик, который поставили специально, несколько в стороне. Гости, поспешно опрокинув рюмашку, спешили ко мне на проверку… Тонометр был классического образца, без всяких моторчиков и сигналок. Резиновую грушу сжимать с каждым разом становилось труднее, уши начали ныть от железных трубок. Но ведь нельзя быть свиньёй на чужом юбилее… Когда, через час примерно, я с надеждой увидел, что очередь вроде кончается, одна из гостей подвела ко мне своего ребёнка – мальчика лет четырёх. – Доктор, а вот у Васи бывает сердцебиение. Померьте давление и ему! Надо сказать, что гости пришли на праздник с детьми, которым был накрыт отдельный стол в стороне. И когда я увидел, что по примеру Васиной мамы все остальные женщины вмиг расхватали своих детей и создали новую очередь, мне самому стало дурно… То испытанье я выдержал с честью. Но теперь постоянно скрываю свою принадлежность к сословью врачей. Кто-то меня, быть может, осудит. Но вы бы сами попробовали!
В кабинете у психиатра
В самом начале своей врачебной карьеры мне очень хотелось быть психиатром. Возможность такая, в общем, была, и я решил проявить активность. Работающий психиатр был моим другом, и я в свободное время иногда приходил к нему посидеть на приёме. Тогда предо мною прошёл целый парад самых немыслимых пациентов, и полученный опыт весьма пригодился в дальнейшем. К моему интересу Сергей отнёсся, в принципе, с пониманием, но сразу сказал, что прибавка к зарплате даётся психиатрам не просто за вредность, а «за боюсь». – Это как – «за боюсь»? – спросил я. – А за то, что сижу на приёме и постоянно боюсь… Тогда я не очень понял, но в дальнейшем решимость посвятить свою жизнь психиатрии постепенно слабела. Доконали её три случая. Сидим мы с Сергеем в его кабинете. Входит модой человек, совершенно не примечательный. Здоровается, садится. Сразу берёт в руки листок бумаги, авторучку врача и начинает рисовать. – Саша, – говорит психиатр, – познакомься, это наш доктор. Ты ведь не против, что он посидит на приёме? Саша молча кивает и протягивает мне для пожатия левую руку. Он не против. Но он рисует. – Саша у нас – космонавт, – продолжает Сергей. – Саша, расскажи доктору, откуда ты прилетел. – С Марса я прилетел, – не отрываясь от рисования, отвечает больной. – Я там родился. Но это было давно, три тысячи лет назад. А так я родился в селе Макаровка. – Как сейчас себя чувствуешь? – Да всё ничего. Только воздух у вас на Земле душный какой-то… И Саша начинает шумно дышать в нашу сторону. Отодвинувшись от потока Сашиного дыхания, Сергей спрашивает: – А что ты рисуешь? – Ваш портрет, доктор! – весело отвечает художник и подаёт нам листок. Там довольно похоже изображён Серёга. Только с рогами и клыками, торчащими из-под верхней губы. – Саша! – удивляется психиатр. – Я разве такой? – Такой, доктор, такой! – улыбается Саша. – Только видят не все. А вы, доктор, случайно, не из Болгарии? – обращается он ко мне. – Из Болгарии, – отвечаю, дурачась, я. – А как вы догадались? Весёлость его исчезает, и он добавляет мрачно и угрожающе: – А я всё вижу. Кто из Болгарии, кто с того света… Благодушный доктор переводит разговор в нужное русло, но больной уже стал серьёзен и замкнут. Наконец, приём завершён, лечение скорректировано, и Саша выходит из кабинета. На пороге оглядывается и дружелюбно спрашивает: – Доктор, а вы пирожки с когтями попробовали? – Нет, – улыбается доктор. – А зря. Попробуйте обязательно!.. – Что за пирожки с когтями? – интересуюсь я. – В первый раз слышу, – спокойно отвечает Сергей. В другой раз, подходя к кабинету психиатрии, я в коридоре столкнулся с известным городским сумасшедшим, по кличке «отец Димитрий» – он любил рядиться в одежды, похожие на церковные, и рассуждать о религии. Окинув меня таинственным взглядом, больной прошествовал мимо. Я, постучав, вошёл в кабинет. Психиатр стоял у окна, спиной к двери, и при моём появлении резко вздрогнул. Однако сразу же облегчённо вздохнул и сказал: – А, это ты! Слава Богу! Я думал, отец Димитрий вернулся! И поведал мне страшненькую историю. Отец Димитрий сидел на приёме, как обычно, сосредоточенно глядя куда-то вниз и односложно отвечая врачу. Вдруг встрепенулся и поднял глаза. Уставился на докторский палец – вернее, на обручальное золотое кольцо – и серьёзно сказал: – Доктор, отдай мне кольцо. Сергей, вообще-то привыкший к чему-то подобному, спокойно ответил: – Нельзя. Оно обручальное. – Я сказал, – угрожающе вымолвил пациент, – дай кольцо! А надо заметить, что с медсёстрами в нашей больнице тогда была крайняя напряжёнка. На их грошовой зарплате никто не задерживался, и психиатр – как, впрочем, и многие доктора – работал в одиночестве. Так что не то что помочь, а даже сбегать за помощью было некому. И бедный Серёга, к счастью, не потерявший присутствия духа, в одиночестве полчаса объяснял сумасшедшему, что кольцо ему подарить не может. Выставив, наконец, пациента из кабинета, он с облегчением перевёл дух – и тут дверь опять открывается… Заметив, как дрожали во время рассказа руки у друга, я усомнился, так ли уж здорово быть психиатром. Но окончательно интерес к этой профессии угас во мне через пару месяцев, когда Сергей прямо с приёма оказался в травматологии с проломленной головой. Это был не отец Димитрий, но подобных, увы, среди посетителей психиатра хватало и без него.Тёплые отношения
Я давненько заметил, что многие люди, стремясь добиться особого к себе отношения, стараются подчеркнуть близость знакомства если не с самим нужным им человеком, то хотя бы с кем-то из его родственников или друзей. Многие годы проработав врачом, я часто встречался с больными, которые непременно упоминали о том, что в детстве дружили с моей супругой, или жили на одной улице с тёщей, или позавчера видели меня на базаре… Как будто без этого я назначил бы им другое лечение, менее эффективное, или вовсе бы выгнал из кабинета. Впрочем, к этому привыкаешь. Правда, когда, растолкав очередь с криком «Я доктору родственник!», перед тобой возникает совсем незнакомый субъект, это маленечко раздражает. Впервые с такой ситуацией я столкнулся сразу в начале работы. Придя на вызов, я обнаружил в стареньком деревянном домишке бабулю, маленькую, суетливую, похожую чем-то на мышку. Старушка встретила доктора очень приветливо, усадила на стульчик возле кровати и пыталась даже оставить обедать. При этом во всём её поведении сквозило что-то неискреннее, наигранное. Словно бы пациентка старалась таким образом сунуть мне своеобразную взятку и заручиться быстрым выздоровлением от склероза. Я оставался холоден и спокоен, поскольку впереди меня ожидала ещё целая куча таких вызовов. И вот, когда я уже заполнял рецептурные бланки, бабуля решилась на отчаянный шаг. Подчёркнуто пристально уставившись мне в лицо, старушка спросила: – Простите, доктор, а как вас зовут? – Николай Александрович, – спокойно ответил я. – Коленька! – восторженно всплеснула руками бабуля. – Я тебя сразу узнала! А ты не помнишь меня? Я ж тебя маленького на коленках качала! – Я, вообще-то, вырос не здесь. Приехал только месяц назад… Мгновенно сориентировавшись, старушка снова всплеснула руками: – Так, значит, я жену вашу знаю! Как её, кстати, зовут?.. Жена была местной, и потому я спорить не стал. Откланялся и ушёл. Впрочем, дома спросил у супруги и тёщи, знакомы ли те с моей пациенткой. Естественно, никто о ней и не слышал. А у бабушки той я бывал ещё много раз. Впрочем, о том, как она качала меня на коленях и нянчила мою жену во младенчестве, больше не говорилось. Наверное, назначенное лечение всё-таки помогло и без этого.Лекарство для похудания
Стройная талия – голубая мечта многих женщин и даже мужчин. Вот только усилия приложить почему-то хотят не многие. Всем хочется как попроще. Например, скушал таблетку – и похудел через сутки, и не нужно тебе ни диет, ни нагрузок… Как хорошо! Такие таблетки часто требуют от врачей, и отговорки вроде того, что так не бывает, слушают с недоверием. Однажды такое лекарство спросили с эндокринолога нашей больницы. Та, естественно, лишь развела руками. – Ну как же, доктор, как вы не знаете! Есть же такое лекарство! Его подруга моя принимает. Если выпить с утра – уже к вечеру похудеешь, в любое платье поместишься! – Представьте себе, не знаю! – изумилась эндокринолог. – Это что ж за лекарство такое? – Не помню, как называется… Очень редкое, трудно достать. Наверное, заграничное… Вот мне бы его! – Ну, вспомните, как называется, приходите опять, чем смогу – помогу… Пациентка вернулась через пару часов ужасно довольная. – Вспомнила, доктор! Называется это лекарство «магнезия в порошках»! Врач вместе с медицинской сестрой от смеха рухнули на столы. Они-то знали, что «магнезия в порошках» – одно из сильнейших слабительных!Маскировка
Очень правильно говорят – хочешь спрятать, положи на видное место. Я убедился в этом во время работы врачом в пионерском лагере. На смену мне полагалось немного чистого спирта. Не для того, конечно, чтобы его развести и выпить – спирт в медицине чаще применяется по-другому. Без него не сделать укола, им протираются инструменты и кожа больного. В общем, в медпункте спирт для наружного применения просто необходим, и заменить его одеколоном не всегда получается. Однако хранить его в помещении, доступ в которое ограничен довольно условно, бывает не просто. Детей, конечно, спирт интересовал меньше всего. Вожатых и воспитателей – тоже не очень. Но, кроме них, в лагере проживали сторожа и разнорабочие, а это было дело совершенно другое. Не связанные непосредственно с ребятишками, они вполне могли позволить себе отдохнуть. А с учётом того, что медики были просто-напросто на разрыв – проверяли кухню, сопровождали ребят во всех соревнованиях и походах – ключ от медпункта на всякий случай лежал на дверном косяке, чтобы при острой необходимости доступ к бинтам и лекарствам всё-таки был. Дети его достать не могли, да о тайнике и не знали. А алкаши и могли, и знали… Спирта мне, собственно, было не жалко, но работать–то двадцать четыре дня чем-нибудь нужно. Вот и пришлось искать потайное место. И я его отыскал. Всю смену спирт стоял у самого входа, на перевязочном столике, в стеклянной колбе с надписью «перекись водорода». Рядом с ним возвышались точно такие же колбы с надписями «марганцовка» и «фурациллин», содержавшие то, что было написано, и маскировавшие спирт ещё больше. Только однажды вышел конфуз. В самом начале смены в медпункт прибежал мальчишка, порезав босую ногу стеклом. Меня в это время там не было, и обрабатывать ранку взялась медсестра, прибывшая после начала смены. Я, закрутившись, забыл ей сказать, что «перекись водорода» на самом деле вовсе не перекись. И она решила обработать порез именно перекисью. Однако та почему-то грязь и кровь толком не отмывала, зато щипалась отчаянно… На эту шикарную процедуру ушла почти половина спиртного запаса. Нам, впрочем, хватило. Тем более что ни рабочие, ни сторожа его так и не отыскали.Специалист
У нас в терапевтическом отделении однажды лежала пожилая интеллигентная дама с довольно редким заболеванием – стойким спазмом пищевода. Пациентка очень страдала, поскольку не могла нормально питаться, давилась каждым глотком, и, конечно, ужасно переживала. А поскольку главным условием для снятия спазма было спокойствие, формировался порочный круг – чем больше она волновалась, тем сильнее был спазм, а чем сильнее был спазм, тем больше она волновалась. Основным лечением в такой ситуации становилась успокаивающая терапия. Весь персонал окружил больную заботой и атмосферой надежды. Лечащий врач каждый день читал всей палате целую лекцию, объясняя происхождение и прогноз редкой болячки. И, постепенно и медленно, состояние пациентки стало чуть-чуть улучшаться. Особенный оптимизм, как ни странно, больной придавало то, что, в крайнем случае, её пищевод можно прооперировать – вероятно, радикализм хирургии впечатлял её больше, чем терапевтические методики. Но вдруг, в одно не прекрасное утро, все труды пошли прахом… Спазмы вернулись с ещё большею силой. Женщина лежала в своей постели, как в воду опущенная. – Что случилось? – удивился лечащий врач. И услышал такую историю. Вечером дама гуляла по коридору и познакомилась с мужичком из соседней палаты. Наша больная, конечно же, рассказала ему о своём редком заболевании всё, что сама слышала от врачей, и с энтузиазмом добавила, что, в крайнем случае, ей сделают операцию. А новый знакомый, весьма пожилой сельский житель, как на грех, всю жизнь занимался животноводством. – Операцию?! – изумился он. – На пищеводе?! Да они что, с ума посходили? Знаете, у моей овцы однажды тоже так было. Глотать не могла, давилась. Так я её прирезал, чтобы не мучилась. И решил посмотреть, что же там, в пищеводе. Ничего не нашёл, но сам пищевод посмотрел. Он же тоненький, как бумажка! Его разрезать-то можно, а вот зашить уже не получится. Какая там операция!.. Одной – единственной фразой был уничтожен многонедельный труд докторов. Больную пришлось отправлять в областную больницу, но уже не в терапию и даже не в хирургию – в психотерапевтическое отделение при психбольнице. А лечащий врач в сердцах сказал в ординаторской: – И правда, надо было прирезать. Не больную, а этого идиота. Специалиста…
Индивидуальный подход
Все люди разные. Как среди пациентов, так и среди врачей. В идеале к каждому нужен особый подход, и найти его сразу получается не всегда. Однако бывает, и порой весьма неожиданно. В терапевтическом отделении у одного из больных случилось носовое кровотечение. К тому же довольно значительное, так что, в конце концов, пришлось вызывать ЛОР врача, специалиста по болезням горла и носа. Изрядно помучившись, тот сумел кровотеченье остановить, а чтобы оно вскоре не повторилось, ввёл глубоко в носовые ходы тампоны со специальной мазью и велел не вынимать их в течение суток. Терапия вздохнула спокойно. Однако спокойствие длилось не долго. Уже через час пациент пришёл в ординаторскую, и, трагически закатывая глаза, сообщил, что эта противная мазь стекает ему прямо в горло. Коллектив терапии тогда состоял из женщин, и все они, словно бы на подбор, были дамами очень интеллигентными, мягкими и тактичными. Заведующая принялась уговаривать пострадавшего потерпеть, убеждая, что лучше глотать неприятную мазь, чем опять истекать кровью. Минут через двадцать больной с недовольной миной согласился ещё потерпеть. Терпел он часа полтора, и, вновь придя в ординаторскую, стал возмущаться. Его опять убедили, теперь уже всем коллективом, что для него же полезней не трогать тампоны до следующего утра. И припугнули кровавым фонтаном из обеих ноздрей, о которых он, казалось, благополучно забыл. Пациент опять удалился. Но ненадолго. В третье своё появление он был настроен очень решительно. И тампоны, и противная мазь ему надоели, а терпеть такие страшные неудобства аж до утра казалось форменным издевательством. Но как раз в это время в терапию зашёл один из хирургов. Был хирург мужчиной весьма пожилым и многие виды видавшим. Огромного роста, с седой головой и громоподобным басом. Один его внешний вид уже вызывал уважение и почтительный трепет. И когда больной патетически заявил, что больше вкус мази терпеть он не может, хирург спокойно сказал: – Мужик, а ты не думай, что это мазь. Думай, что это сопли, и спокойно глотай. Пациент замолчал и поспешно скрылся. Оказалось, что потерпеть до утра он всё-таки смог, и когда тампоны убрали, опасность кровотечения уже не грозила. Заведующая терапией потом специально звонила тому хирургу и благодарила за помощь. А тот в ответ рассмеялся и сказал своим страшным басом: – Если что, обращайтесь!Несчастная любовь
Попытка самоубийства, пожалуй, одна из неприятнейших ситуаций, с которыми может встретиться врач. Однако же обстоятельства иногда обращают в фарс любую трагедию. Чаще всего попытки покончить с жизнью случаются у подростков на почве неразделённой любви. Обычно они пытаются отравиться, но скудость знаний и опыта мешают выбрать действительно опасное средство. С другой стороны, многие вовсе и не хотят умирать, а желают лишь напугать и разжалобить окружающих. В общем, в ход зачастую идут средства самые удивительные. Та девушка поругалась со своим ухажёром и решила ему отомстить. Вернувшись домой, заперлась в ванной комнате и… Выпила шампуня из пузырька. Родители, вопреки ожиданьям несчастной, не поняли, что в ванне она вовсе не умывается. Ей пришлось открыть шпингалет и втолковать маме и папе, что она отравилась, и, наверное, умирает. Перепуганные родители тут же вызвали скорую помощь и вместе с дочкой примчались в больницу. Самая первая процедура в подобных случаях – промыванье желудка. Процедура бесхитростная – перед болящим ставят ведро воды, в котором плавает ковшик, и таз. Задача пациента – выпить как можно больше воды и извергнуть её вместе с отравою в тазик. Процесс повторяется несколько раз, пока желудок не очистится полностью. И вот наша девушка, сама уже перепуганная, выпивает ковшик воды. Потом ещё. И ещё… И, наконец, содержимое переполненного желудка рвётся наружу. Вместе с шампунем, дающим обильную пену. Тазик стремительно наполняется шапкою пузырей, которые с тихим шелестом растекаются по полу. Лицо пациентки, естественно, тоже всё в мыльной пене, которая непрерывно ползёт у девчонки из носа и рта. К тому же она начинает икать, и с каждым движением диафрагмы от пострадавшей отделяется крупный пузырь, который медленно и солидно летает по воздуху. Медперсонал, с трудом подавляя смех, сгребает совком и тряпками мыльную пену и вливает в страдалицу ковш за ковшом. Вопреки ожиданиям, пены становится больше. Скоро приёмное отделение похоже на баню, в которой яростно драят мылом нескольких человек. Медсёстры и санитарки уже не в силах сдержаться и в голос хохочут. Врач, икая от смеха, уводит родителей пострадавшей в соседнюю комнату и пытается извиниться за персонал. Однако мама и папа, уже понимая, что дочке ничего не грозит, сами начинают сперва улыбаться, а потом и прыскают смехом. Трагедия кончилась фарсом. Не весело было только самой пациентке. Когда из неё наконец-то вымыли весь шампунь, она, не глядя ни на кого, запросилась домой. Опасности не было никакой, и, конечно, её отпустили. Родители, пряча улыбки, подхватили дочку под ручки и сердечно сказали всем «спасибо» и «до свидания». Девочка была воспитана хорошо и тоже сказала «спасибо». «До свидания» не получилось, потому что она внезапно икнула. И с губ её сорвался радужный мыльный пузырь…Всеми заброшенный
Обычно, когда в стационар поступает больной, его начинают активно навещать родственники и знакомые. Иногда это превращается в настоящее бедствие – у постели болящего собирается по несколько посетителей, или они идут друг за другом, не давая несчастному отдохнуть. Такое проявленье заботы, в общем, понятно. Гораздо хуже, когда пациент одинок и всеми заброшен. Что, впрочем, бывает не часто. Один такой старичок поступил в терапевтическое отделение. Изрядно помятый жизнью, с кучей болезней, дедок тихо лежал на койке, никем не востребованный. В этом, собственно, было бы мало беды, но пациент был довольно тяжёлым и нуждался в уходе, который скудные больничные штаты в должной мере обеспечить ему не могли. Санитарки и так выбивались из сил и метались, как угорелые кошки. Соседи по палате, сами бессильные и больные, в лучшем случае могли позвать ту же самую санитарку. И вот, через пару дней, лечащий врач решила прояснить обстановку. – А что же, у вас и родни нет никакой? – спросила она на обходе. – Есть, – печально ответил дедок. – Сын есть, и дочка есть. И жена. – Что же они вас не навещают? – Да никому я не нужен… Последние слова были сказаны со слезою в голосе. Возмущению персонала не было никакого предела. Бросить несчастного, больного отца и мужа на произвол судьбы! Это не лезло уже ни в какие рамки. Семья старичка подверглась заочному осуждению. И вот, наконец, без малого через неделю, в ординаторскую явилась средних лет женщина и спросила, здесь ли лежит такой-то больной. Врачи встрепенулись. – Здесь, – сказала заведующая. – А вы ему кто? – Дочь, – ответила женщина. И тут на неё обрушилось негодование измученного отделения. – Что же вы своего папу совсем забросили?! Не навещаете, не ухаживаете! Как вам не стыдно! Посетительница на минуту ошеломлённо умолкла, а потом с грустной улыбкой сказала: – А вы знаете, что этот наш папа так называемый бросил нас, когда мне было два года, а братик только родился? Просто уехал – и всё! За все прошедшие годы не то, что помощи – ни одной весточки не прислал. И сейчас мы узнали, что он в наш город вернулся, только вчера и случайно, через знакомых. Сам он даже к нам не зашёл. Пока сюда не попал, и дочь, и сын ему были без надобности. А заболел – позвонить постеснялся. Значит, не всю ещё совесть пропил… Каким бы ни был этот папашка, надо отдать должное детям – брат и сестра попеременно дежурили в отделении. Не знаю, как сложилась судьба этой семьи потом, но страдальцем, всеми заброшенным, дедок себя больше не выставлял. За что боролся – на то напоролся.Больной не в обиде
Как-то раз скорая помощь везла из дома в больницу мужчину с инфарктом. Укололи ему всё, что нужно, переложили на носилки. Носилки задвинули в кузов машины через задние двери, рядом сел фельдшер, под рукой у него – чемоданчик для экстренной помощи. В общем, всё как положено. И поехали. Только машина была старая и разбитая. Когда она поднималась в гору, и гору довольно крутую, задняя дверь вдруг открылась. И это ещё не беда, но носилки, которые в скорой помощи для облегченья погрузки больных оборудованы колёсиками, внезапно поехали в открытую дверь… Фельдшер бросился их ловить, и успел удержать, так что больной на улицу из машины не вылетел. Но чемоданчик свой уронил прямо на голову пациента. А чемоданчики на скорой сделаны из металла, и весят килограммов по пять… В общем, когда носилки с несчастным больным внесли в приёмный покой, дежурная медсестра со знанием дела спросила: – В травматологию? – Нет, в реанимацию. – Что, такая тяжёлая травма? – Нет, здесь инфаркт. – А что же с лицом?! И тут в разговор вступил пострадавший: – Это меня по дороге фельдшер… Чемоданом своим… Но я на него не в оби-и-де…
Диета
В нашей районной больнице для пациентов с сахарным диабетом были две особых палаты – одна для мужчин, другая для женщин. Занималась их постояльцами эндокринолог – женщина молодая, но строгая. Иначе было нельзя – ведь решающее значение в успешном лечении диабета занимает дисциплина больного, самоконтроль и, особенно, соблюдение диеты. Всё это врач постоянно требовала от своих пациентов, однако не все понимали, что это – для их же блага. Итак, наступает вечер. Часа через два после больничного ужина в палатах начинается самодокорм – варится чай, из тумбочек извлекаются передачи от родственников. Надо сказать, что этот момент значительно скрашивает унылое пребыванье в больнице и способствует укреплению дружеских отношений, так что никто никогда не против. И вот вечернее чаепитие начинается в женской палате для диабетиков. Там пребывают четверо человек – три старушки и одна женщина средних лет, по имени Маша, которой кроме сахарного диабета лечат ещё ожирение: при росте метр шестьдесят она весит более ста килограмм. Бабушки достают банки с овощными салатиками и фрукты. Маша извлекает на Божий свет копчёное сало, вафельный торт и конфеты. – Мария! – ужасаются бабушки. – Этого ведь нельзя! Тебя завтра врач отругает! – Так мы ей и сказали, – спокойно отвечает Мария, отрезая кусочек сала пальца в два толщиной. Старушки, вздыхая, молчат. Из солидарности, конечно, они ничего не скажут строгой врачихе. После пары недель такого лечения Мария запросилась домой. Доктора разводят руками – больная не похудела ни на десяток граммов, уровень сахара в крови остаётся прежним. Её бы направить в областную больницу… Но делать нечего, насильно у нас не лечат, и Маша распрощалась с подружками по палате. Наутро, во время обхода, оставшиеся старушки встретили доктора едва ли не плачем. – Ой, как нам без Машеньки плохо, – причитали бабульки. – Раньше она каждый вечер подъедала всё то, что нам посетители натаскают. А теперь не знаем, куда и девать! Вот, к новенькой нашей, вчера пять человек родни приходили один за другим, и каждый принёс по варёной курице. Куда теперь это всё?! Мужики из соседних палат – и те не осилили… Худенькая, похожая на синичку старушка, занявшая Машино место, грустно кивала, промокая платочком слезинки. Она была незнакома с легендарной Марией, но тоже жалела о такой полезной соседке.Перепутаница
Кто бывал в больнице хотя бы раз, пожалуй, со мной согласится – все палаты похожи одна на другую как близнецы. Ещё изнутри они могут быть немножечко разными, но снаружи ряд одинаковых белых дверей различается лишь номерками. Иной раз, попав в отделение, больные первое время не могут сразу найти место своего пребывания. И, если днём и с нормальным зрением, можно ориентироваться по цифрам, означающим номер палаты, то ночью… Палаты номер пятнадцать и номер шестнадцать располагались, естественно, по соседству. И вот один старичок из шестнадцатой ночью пошёл прогуляться. А туалет, надо сказать, был на всё отделение один и достаточно далеко – от палаты номер шестнадцать нужно было по коридору два раза свернуть. Возвращается дед, находит в темноте свою койку – в самой середочке, у окна – спокойно ложится и спит до утра. А поспать он очень любил и обычно валялся в постели до самого завтрака. Утром женщины в палате номер пятнадцать просыпаются рано утром, начинают наводить красоту – и вдруг видят, что на одной из кроватей, которая освободилась вчера, кто-то лежит, укрывшись с головой одеялом. Дамы были удивлены. Если бы ночью кого-нибудь положили, они не могли не услышать. Тут кровать заскрипела, человек на ней заворочался, потревоженный шумом – и женщины с ужасом увидели на подушке небритого мужика! А сам он, проснувшись от крика, долго не мог понять, почему в его палате полно чужих баб и куда подевались соседи. В другой раз в палате номер пятнадцать лечилась старушка. Лечилась довольно долго и уже не путалась, сразу шла, куда нужно. Но однажды случился конфуз. Вышла бабуля ночью по малой нужде. И вот, бредёт, на ходу засыпая, назад. Один поворот, второй. Заходит в палату. Садится на свою кроватку – крайнюю возле двери… Половина отделения проснулась от крика. Медсёстры и врач помчались на голос, ожидая самого страшного. И в палате номер шестнадцать застали такую картину. На полу, возле кровати, сидела бабуля в ночной рубашке, спрятав от ужаса глаза за ладошками. На койке сидел, дико пуча глаза, пожилой мужчина. Со сна он совершенно не понимал, что случилось, и только дико кричал. Ну, ещё бы – спал он себе спокойненько, и вдруг неожиданно кто-то садится прямо ему на живот! Старушку тоже можно понять. Заходит она в палату, находит в темноте свою койку, пытается лечь – а там незнакомый мужик! В общем, шуму было достаточно. А с учётом того, что мужчина, на которого так беспардонно уселись, перенёс недавно инфаркт, и работы медикам было не мало. Старушку тоже пришлось откачивать. До утра провозились. Утром бабуля первым делом пошла в соседнюю палату, чтоб извиниться. Пострадавший оказался человеком вполне адекватным, вместе они посмеялись над ночным приключением и потом две недели дружили, пока не выписались домой. Балагуры из палаты номер шестнадцать прозвали их «сладкой парочкой».Разлив
Мой врачебный участок соседствовал с речкой. Речка была небольшая и тихая, полная летом мелких рыбёшек, лягушек и детворы. Но весной она словно срывалась с цепи. Вода поднималась на несколько метров и иногда заливала стоящие рядом дома. Улицы превращались в протоки, и по несколько дней два-три квартала поближе к берегу делались недоступны. Жителям на работе оформляли отгулы, а мне, как врачу, приходилось выкручиваться. К чести моих пациентов должен сказать, что в половодье в затопленные дома врача вызывали только в отчаянных случаях. И вот, в самом начале разлива, поступил в поликлинику вызов. Я подумал, что больной уже, скорее всего, оказался на острове. Однако, надеясь на лучшее – да и куда мне было деваться? – отправился в путь. Самой короткой дорогой пройти мне не удалось – она упиралась в бурные мутные волны. Зная, что дальше местность немножечко повышается, я обогнул разлив по соседней улице – и снова вышел к струящемуся потоку. То же самое было ещё два раза, но, наконец-то, мне повезло. На очередном квартале к сухому пока что берегу была причалена лодка. Местные мужики, понимая прекрасно, что разлив – разливом, а жизнь со своими заботами продолжается, каждой весной устраивали на реке самопальную переправу. Откуда-то доставали лодку и в переменку дежурили всё половодье. За перевоз брали не дорого, а чаще всего получали натурой – самогоном или дешёвым вином. Двух – трёх часов обычно хватало, чтобы очередная смена расползлась по домам, а нетерпеливые очередники заняли злачный пост. Вот к такой переправе я, в конце концов, и попал. У лодки стояли три мужика. Судя по блеску в глазах и оживлённому разговору, смена их подходила к концу. Я поздоровался и попросил меня подвезти. – Выпить есть? – прямо спросили они. – Деньги сегодня уже не берём. Дуй за вином. – Ребята, – взмолился я, – я же врач! Мне к больному нужно! – Это дело другое, – посерьёзнели перевозчики. – Это дело святое! Перевезём! А куда? Я назвал адрес, и мужики оживились. – Это ж Иван заболел! Точно, его это адрес! А с ним чего? Может, уже помирает! Сейчас, доктор, вмиг довезём! Однако к лодке никто не пошёл, все остались на месте, обсуждая новость о болезни товарища и гадая, что с ним такое. Прошло минут пять. – Ребята, – напомнил я о себе. – Может, поедем? Все трое вздрогнули, словно уже про меня позабыли, и принялись объяснять, что сейчас отчалить не могут. Нет вёсел. Мишкина жена приходила (один из них, очевидно, тот самый Мишка, кивнул и расплылся в улыбке), ругалась, что выпили, и вёсла с собой унесла. Чтоб не добавили… – И что будем делать? – воскликнул я. – Не волнуйся, доктор! Придумаем! И оживлённое обсуждение здоровья Ивана продолжилось. Я хотел уже было двинуться дальше, предполагая, что где-то ещё остался сухой проход в нужный дом. Но тут мужики замолкли, и один из них направился к кромке воды. По бурным волнам в большом деревянном корыте плыл мальчишка лет десяти, гребя штыковой лопатой. Вначале он что-то засомневался и хотел улизнуть, но мужики его как-то уговорили, и юный пловец пристал к берегу. Лопата тут же была конфискована, и наша лодка, наконец, отправилась в путь. На носу сидел я с сумкою на коленях. Посередине – два мужика, продолжавших пьяную болтовню. На корме сидел третий, сосредоточенно загребая лопатой. Очень скоро мы снова подплыли к сухому участку улицы, и я соскочил на землю. Но не успел попросить, чтоб меня подождали, как лодка уже отчалила. Видимо, обладая теперь лопатой, перевозчики торопились наверстать упущенный заработок. – Мужики! – завопил я вслед. – А как же назад?! – Ты, доктор, повыше пройди! Там километрах в трёх ещё сухо! – донеслось над бурным потоком. Надо сказать, что случай, и правда, оказался серьёзным. Хотя болел не Иван, а его супруга. Иван мирно спал после тяжёлой смены на перевозе. А вот назад я брёл по щиколотку в воде не три, а все пять километров. И воды в сапог всё-таки зачерпнул.Напугал
Накануне ночного дежурства по больнице я простудился. Голос охрип и стал похожим на рёв недовольного буйвола. Кашель смахивал на собачий лай. Горло болело. Меня постоянно знобило. Насморк и головная боль на фоне этого были уже пустяками… Однако же заменить меня было некем, и я, наглотавшись таблеток и взяв с собой три лимона, заступил на дежурство. Дело происходило как раз в межсезонье, когда отопление ещё не включили, а в отделении было уже не жарко. Поэтому я надел на себя самый толстущий свитер, какой отыскал. Этот свитер был просто огромным, таким огромным, что мой пижонский белый халат едва на него налез и даже не застегнулся. Зато мне было тепло и приятно, и даже голос после пары стаканов горячего чая вроде бы помягчел. Наверное, кто-то там, в заоблачных сферах, призрел на моё состояние, и дежурство было не из тяжёлых. Только где-то к полуночи привезли молодого парня, пьяного до бессознательного состояния. В те времена таких везли в терапию – ни вытрезвитель, ни наркология не хотели связываться с мало-мальски серьёзным случаем. А мы оставались последней инстанцией. Ну, дело было привычное. Уложили прибывшее тело на кушетку в приёмном покое, чтобы не беспокоить нормальных больных, подключили капельницу. Медсестра с санитаркой остались болезного сторожить, а меня отпустили доедать остатки лимонов. Однако минут через двадцать медсестра прибежала ко мне и выпалила: – Доктор, он пришёл в себя и буянит! Я поперхнулся лимоном и побежал к пациенту. Собственно, такое развитие событий было логичным, только осознавать себя трезвеющие герои начинали попозже. И, чаще всего, понимая, что очутились в больнице, вели себя более-менее адекватно. Однако этот случай оказался иным. Нашего подопечного я увидел ещё на подходе к приёмному, из тёмного коридора. Он как раз вырулил из-за двери, скрипя зубами и подтягивая спадающие трусы. Больше на нём, кроме тюремных татуировок, не было ничего. Щуря глаза, он всматривался во тьму, откуда услышал наши шаги, и заранее заносил кулак для удара… Медсестричка спряталась за меня. Санитарка, как выяснилось потом, укрылась от пьяного в туалете. Я оставался один на один с супостатом. И, пока меня ещё не увидели, попытался его вразумить. – Это что тут такое? – гаркнул я из кромешной тьмы. И сам испугался собственного голоса. Это был даже не рёв буйвола, а скорей трубный глас простуженного слона. Лимоны почему-то действовать перестали. Пациент как-то сразу сделался ниже ростом и разжал кулаки. А я, развивая успех, продолжил свой натиск: – Тебе здесь больница или бардак? Ну-ка, марш в койку! При этом я, хоть и очень неторопливо, продолжал продвигаться вперёд. Это решило исход инцидента. Представьте, из темноты на бедного дохляка в одних трусах с растянутою резинкой надвигался этакий шкаф из трёх отделений, на котором даже халат не сходится – и орал совершенно кошмарным басом! – Я… Ничего… – пискнул наш дебошир и юркнул назад, на кушетку. – Ну, вот и спи! – рыкнул я, погасил ему свет и захлопнул двери. – Я уже сплю… – донеслось из приёмного. Медсестра с санитаркой, вновь появившейся, беззвучно смеялись. – Вы последите за ним, – нарочно громко и хрипло гаркнул я им. – Если что, сразу зовите… Меня позвали минут через пять. Оставленная в коридоре охрана услышала звук открываемого окна. Но, когда они заскочили в палату, ни перепуганного пациента, ни охапки его одежды там уже не было – благо, этаж был первым. Впрочем, в нашей помощи он уже не нуждался.
Очень страшная история
Участковый врач, поработав какое-то время на одной территории, достаточно хорошо узнаёт своё население и часто навещает постоянных своих пациентов без вызова с их стороны. Это особенно актуально для пожилых пациентов – своевременно измерив давление или прощупав пульс, можно заранее скорректировать лечение и избежать серьёзного ухудшения. С другой стороны, гораздо удобней навестить кого-либо по пути, а не шагать несколько километров специально по поступившему вызову. В бытность мою участковым терапевтом, конечно, и у меня была целая группа таких пациентов, которых я время от времени навещал. Среди них – бабушка с дедушкой, жившие на самом краю участка. Участок же мой, надо сказать, был практически пригородным посёлком, состоял сплошь из частных домов и строился несколько хаотично. Например, дом упомянутых старичков находился в проулке. Чтобы туда попасть, нужно было свернуть с основной улицы в мрачный проход между глухими заборами, пройти по нему шагов двадцать, снова свернуть, и вот там, шагов ещё через десять, находилась калитка, ведущая к нужному дому. Улица, кстати, была самой крайней в посёлке. Дома стояли лишь на одной её стороне, а с другой открывался вид на густые заросли ивняка возле речки. Вот туда-то я и пришёл однажды зимой. Меня, конечно, не ждали, но как раз в двух кварталах от этого адреса приключился гипертонический криз, и я решил заглянуть по пути. Солнце уже садилось, как раз за заснеженные кусты, заливая посёлок зловещим багровым светом. На улице, естественно, ни души. Вокруг – глухие заборы. Пройдя по извилистому пути до нужной калитки, я вошёл во двор – и замер на месте. Нужно сказать, что, несмотря на почтенный возраст и кучу болезней, старичок со старушкой были людьми работящими. Выходцы из деревни, они построили добротный бревенчатый дом, имели прекрасный сад, держали кур и свиней. В общем, были довольно зажиточны, а потому боялись воров – тем более в их закоулке. И вот, заглянув во двор, я увидел такую картину: снег во дворе истоптан, словно на нём кувыркались несколько человек, и обильно забрызган кровью… Первое и самое, конечно, реальное, что пришло мне на ум – к старикам приходили грабители. И не известно, живы ещё бабушка сдедушкой или нет. Наверняка тут случилась жестокая схватка, да с поножовщиной, судя по обилию крови. Осторожно пройдя через двор, я взошёл на ступеньки крыльца. Они тоже были заляпаны кровью. Признаться, мне стало страшно. А если преступники всё ещё здесь? Прикончили стариков и собирают добычу, а тут является доктор: здравствуйте, дети, кто у вас болен? И из оружия у этого Айболита один стетоскоп… Я тихонько потрогал дверь. Она оказалась открытой. Вошёл в просторные сени. И здесь на полу видны капельки крови… Подойдя к дверям, что вели уже в комнаты, я осторожно прислушался. Внутри дома царила полная тишина. Полная и зловещая. Постояв неподвижно пару минут, я решил, что если б грабители были тут, я непременно бы услыхал какое-нибудь движение. Однако сразу войти не решился, а постучал, на всякий случай приготовившись дать стрекача. – Войдите! – через какое-то время послышался тихий голос. Я с замиранием сердца вошёл… В комнате стояли два сдвинутых вместе стола, уставленные пустыми уже тарелками, кастрюльками и стаканами. И бутылками, тоже уже пустыми. Во главе этого изобилия восседали мои старички, раскрасневшиеся от съеденного и выпитого, весёлые и довольные. И живые. – Доктор! – весело вскрикнул дедок, пытаясь подняться со стула. – Ты чего ж опоздал! Все только что разошлись, даже печёнки тебе не осталось. Мы сегодня свинью закололи, вот, празднуем… У меня отлегло от сердца. Окровавленный снег и следы борьбы во дворе, к счастью, значили совершенно не то, о чём я подумал. А бабулька суетливо перебирала пустые бутылки, пытаясь найти хотя бы глоток для любимого доктора. Не нашла. Хотя в тот раз я бы, пожалуй, не отказался.Земляки
У нас в отделении, в соседних палатах, однажды лечились старичок и старушка, односельчане. Друзья и отчаянные шутники. В больнице лежать не весело, и вот земляки принялись развлекаться, друг над другом подшучивая. Начал дедок. Зашёл навестить соседку и принёс ей гостинец – конфетку в обёртке. – Ой, Ваня, спасибо, – растрогалась бабушка. – Я сладкое так люблю… Разворачивает обёртку – а там кусочек чёрного хлеба. Старичок потешается, соседки хихикают. А старушка хлебушек съела, виду не подала, но задумалась. Назавтра бабуля перед обедом в соседнюю палату зашла, принесла на тарелке котлетку. – Угощайся-ка, Ваня, мне дочка котлет принесла. – Ну, спасибо, Маруся!.. Укусил дед котлету – а она из хлебного мякиша, а внутри деревяшка какая-то… Бабуля хихикает, соседи смеются. Ну, старичок промолчал – долг платежом красен. Однако мысль затаил. Дня через два постирала баба Маруся носочки и повесила на ночь в коридоре на батарею сушиться. Дядя Ваня это приметил, утром пораньше встал, высохшие носки намочил и на место повесил. Старушка спросонок их хвать – и надела, не разобравшись. А сосед тут как тут: – Что, не высохли? Не иначе, ночью не топят… Теперь уже обе палаты ждали ответного хода. И он не замедлил. По вечерам медсёстры обходят палаты и делают назначенные уколы. Происходит это практически в одно и то же время, и пациенты, которым назначена процедура, уже поджидают иголку, лёжа на животе поверх одеяла. Чтобы сестёр не задерживать – тем остаётся лишь приспустить с больного штаны. И вот наш дедок лежит кверху попой и ждёт. А дело было зимой… Слышит наш дядя Ваня, что открывается дверь палаты и чьи-то руки спускают с него штаны… Но вместо укола на голое тело ложится горсть снега! В тот раз бабе Марусе пришлось убегать. Однако дед быстренько отошёл. Сам шутник, что ж поделать, коса на камень нашла. Но сдаваться он был не намерен. Тут же, этим же вечером, дядя Ваня в казённой фуфайке вышел на улицу и полез за огромной сосулькой, свисавшей с крыши. Что бы он с ней придумал, так и осталось секретом, поскольку старик до сосульки не дотянулся, упал и сломал себе руку. Его тут же забрали в травматологию, и на этом шуточки двух земляков прекратились. Но, мне кажется, если бы не зима, баба Маруся навестила бы своего дружка и в соседнем корпусе.Заурядное обострение
Как-то раз меня, в то время участкового терапевта, вызвали к пациенту на дом. Работать я начал недавно и населенье участка знал слабовато, иначе, возможно, этой истории бы и не было. Участок мой представлял из себя пригородный посёлок, застроенный частными домиками. В один из них я и пришёл. – Здравствуйте, врача вызывали? – спросил я открывшую мне калитку женщину. Она немного смешалась, словно бы мой приход был нежданным, но ответила: – Да-да, проходите. Вы терапевт? – Терапевт. Что случилось? Кто заболел? Хозяйка как-то нервно дёрнулась и ответила: – Муж. – Ну, давайте посмотрим. И я отправился к дому. – Он не там, – остановила меня хозяйка. И показала рукой на сарай во дворе. В нашей местности часто строились в два этапа: сначала возводили времянку, в которой можно даже и зимовать, и после уже, не спеша, строили дом. Времянка же оставалась вместо сарая, причём такого добротного, что в нём часто летом, в жару, жили как будто на даче. Такой вот времянкой был и этот сарай – глинобитная хатка под шиферной крышей. Правда, лето уже катилось к концу, но больной вполне мог ютиться и там. Вслед за женщиной я подошёл к двери сарая. Она постучала. Потом ещё. И ещё… Это уже показалось мне странным, но спросить я ничего не успел. Дверь отворилась, и на пороге возник здоровенный мужик лет пятидесяти. Был он небрит и угрюм, росту имел, наверное, не многим меньше двух метров и занимал весь дверной проём. – К тебе доктор, – пискнула женщина. Мужик окинул меня внимательным взглядом и молча посторонился. Я, хоть слегка и встревожился, всё же шагнул внутрь постройки. Хозяйка сунулась было за мной, но муж одним движеньем руки отшвырнул её в сторону и захлопнул двери. Я повернулся к нему и увидел, как он закрывает засов. Потом крючок. Потом ещё засов, снова крючок, деревянную задвижку толщиной с мою руку… Всего запоров было штук семь или восемь. Мне стало очень не по себе. – Проходите, – буркнул больной и сделал приглашающий жест рукой. Потом подождал, когда я двинусь вперёд, и только тогда пошёл следом. Мне показалось, что даже земляной пол времянки скрипит под его увесистыми шагами. Сарай состоял из двух комнат. В той, куда мы вошли, стояла кровать, стол у единственного окна и две табуретки. Я сел, хозяин присел напротив и положил свою огромную руку на стол вниз ладонью. И тут я увидел, что на столе аккуратно, по размеру разложен десяток ножей, от самого маленького до самодельного тесака длиной около полуметра. Сейчас все они находились под рукой у больного, который молча смотрел на меня в ожидании. Я представил, как я бегу к запертой двери. Пару запоров, быть может, ещё и удастся открыть, а дальше… Мой испуганный взор обратился к окну. Оно было не особенно узким, я бы в него протиснулся, но спасти бы успел только верхнюю часть своего бренного тела. – Что… б-беспокоит? – спросил я, уже понимая, что мой пациент, скорее всего, ненормальный и его надо чем-то отвлечь от ножей. – Ничего. – Давайте давленье измерим… Теперь хотя бы его рука несколько отдалилась от страшного арсенала. Накачав и спустив манжетку тонометра, я быстро сказал: – Ложитесь теперь на кровать, я вас послушаю и живот посмотрю. Раздевайтесь. К счастью, больной послушался. Сняв рубашку, он улёгся в постель. Я, почувствовав себя поуверенней, присел рядом, повозил по огромной груди стетоскопом, а потом принялся мять живот. При этом я очень коварно расстегнул пациенту брюки и спустил их ему до колена, надеясь, что это поможет мне добежать до двери гораздо раньше его. Наконец можно было ретироваться. Я резко встал, коротко попрощался и по возможности медленно, чтобы не вызвать раздраженья больного, кинулся к выходу. Мой расчёт оправдался – когда я откинул последний крючок, хозяин, судя по скрипу пружин, едва поднялся с кровати. Я выскочил прочь словно мячик, который хорошо наподдал ногой футболист. И сразу же за моей спиной застучали засовы. – Он что, психбольной?! – спросил я у женщины, которая с побелевшим лицом ждала меня во дворе. – Да-а… – Что же вы не сказали?! – Я думала, что вы знаете… – Откуда?! В журнале вызовов ничего написано не было. Что же вы регистратору не сказали? – Так вызывала не я. Это психиатр вас прислал, нужна консультация терапевта. Он его в стационар оформляет… Я был безмерно рад, что от меня ничего не отрезали, но к психиатру всё-таки подошёл и претензию предъявил. – А что? – удивился тот. – Он же тихий, спокойный. Так, заурядное обострение…
В оформлении обложки использована фотография из личного архива автора, в качестве иллюстраций – рисунки автора в собственной компьютерной обработке.
Последние комментарии
3 часов 45 минут назад
4 часов 2 минут назад
4 часов 23 минут назад
7 часов 5 минут назад
14 часов 28 минут назад
20 часов 12 минут назад