Чернец [Дмитрий Андреевич Шашков] (fb2) читать онлайн

Дмитрий Шашков Чернец

I. Отец и сын

Узкая маленькая келья не имела окон, кроме отдушин под потолком, и напоминала бы не то скромный крестьянский сарай, не то гроб, если бы не подсвеченные лампадкой иконы в красном углу, с которых Спаситель и святые Его кротко, но неотступно взирали на двух беседующих в келье монахов. Один из них, очень пожилой, совершенно седой, сжимая в руке посох, сидел на лавке одесную икон, опершись на тяжёлые бревна деревянной стены спиной, согбенной грузом прожитых лет и аскетических подвигов. Морщинистого лица его почти не было видно, так как оно оставалось в тени, виднелась только длинная седая борода и глаза, глядевшие из-под белых бровей внимательно и твёрдо. Другой монах стоял перед ним, почтительно склонив голову, и внимательно слушал; тонкие черты лица его освещались лампадкой, он был средних лет, худ и бледен, с довольно редкой всклокоченной бородой, однако осанка и свежесть лица выдавали здоровье и силу. Черные же одеяния монахов почти ничем друг от друга не отличались, кроме, конечно, посоха в руке старика-настоятеля.

– Как апостолы Христовы бесстрашно проповедовали слово Божие среди язычников, – степенно говорил старец, и в голосе его слышалась власть, – так и нам дОлжно поступать. Учи их, прежде всего, молитве. Когда будут среди них оглашенные, чающие принять святое Крещение, пусть идут к ближайшему погосту, там их милостью Божией и покрестят. А там уж, милостью Божией, и у себя церковь построят и священника пригласят… Где ближайшие к ним погосты, они там и сами знают, только не идут, потому что не слышали слова. А как им услышать, когда нет проповедующего?.. – он помолчал, задумавшись, как бы припоминая что-то из своей долгой, почти прошедшей уже земной жизни, – и вот ещё что, оглашая их, учи в первую очередь молитве. Догматика важна тоже, спору нет, однако только молитва, и ещё, конечно, Таинства Церкви, могут навечно душу человеческую соединить Богу. Уяснив догматическое учение, всякая душа, обрадована будет, что праведники вознаграждены, что зло наказано, что справедливость и мир воцарятся, но далее как душе шествовать? Обрадованный грядущим торжеством справедливости, оглашенный может и успокоиться на этом, не радея более о собственном спасении, как и делают многие маловеры…

Настоятель тяжело вздохнул, помолчал, затем взглянул на инока, что продолжал недвижно стоять перед ним, смиренно преклонив главу.

– Говори, чадо! – тихо, но твёрдо повелел настоятель, – вижу, многие помыслы исполнили печалью душу твою.

– Верно, отче! Страхи и сомнения восстают на меня, как помыслю о грядущем выходе за стены тихой нашей обители! Ведомо тебе, отче, сколь мал я среди братии нашей духовным возрастом, что не имею тишины в душе от помыслов непотребных, что не победил ещё в себе и самые грубые страсти и пороки… Ведомо тебе также, что как ушёл я от мира, и приняли меня твоей милостью в обитель сию, сколь радостна она мне стала, что и вспоминать не хочется тягость мира… Ведь в мире том с ранней юности, с отрочества не мыслил я как жить и, паче того, как воплотить в жизни своей заповеди Христовы! ЧтО многим добрым христианам, братьям моим и сестрам, было просто и естественно, мне казалось тяготой и мукой… Разумею, как ведаешь ты, отче, жизнь семейную… И напротив, страсти в себе никогда не мог я смирить и держать в узде, что в жизни мирской каждому ведь надобно! Во мне же всякая, самая гнусная страсть, если не вырвать ее с корнем, не знала никогда меры, но захватывала всего меня, всё мое существо, заставляя забыть даже о Господе Иисусе Христе!.. Но Господь же не оставил меня, даже оставившего Его! И тогда, после многих моих тяжких и лютых грехов, подал мне обращение и покаяние – «из трясины вывел душу мою, исцелили меня, сходящего в могилу»! – и, паче того, подал сию нашу тихую обитель, где я, милостью твоею, был принят братией, и где Господь Бог с тех пор подает мне всё благопотребное для жизни и благочестия… И вот мне, меньшему из братии, теперь послушание идти в мир на проповедь…

– Не ропщи на послушание, чадо! – прервал его игумен, и инок низко поклонился.

– Прости, честный отче!

– Да простит тебя Бог!.. ЧтО же говоришь ты, что мал ты, то верно, но так и сам Давид, пророк и царь, был «мал среди братьев своих», а каким великим Бог его явил! Так что уповай на Бога, и дастся тебе. Страсти же гнездятся в душе, а не во внешнем. В миру, конечно, больше искушений, чем в нашей тихой обители – тут ты прав – но так ты сторонись городов и весей, иди на полуночь, прямо в глушь, она и станет твоею пустынью. Там, если Бог даст, и найдешь тех несчастных, не просвещённых ещё светом Евангельским. Или они тебя… Я же благословляю тебя, чадо Лазарь!

И старик настоятель с трудом, опираясь на посох, встал с лавки. Из-под рясы блеснули отполированные десятилетиями ношения вериги. Настоятель поднял руку, благословляя, затем вложил её в сложенные руки инока, и тот кротко поцеловал его десницу.

– А теперь, Лазарь, выйди вон!

Лазарь растрогано заулыбался, ещё раз, схватив, крепко поцеловал отчею десницу и твёрдой, решительной походкой вышел вон. Старец же медленно повернулся к иконам в красном углу, тяжко опустился на колени, и погрузился в безмолвную молитву.

II. Два брата

У крутого поворота узкой дороги лежал труп коня, рядом с ним сидел угрюмый воин в кольчуге, опоясанный мечом. Кольчуга словно тонкая льняная рубаха облегала могучие плечи, а из-под темно-русой бороды поблескивала серебряная шейная гривна. Рядом на траве лежал небрежно брошенный шлем, и тут же воткнутый в землю окровавленный нож. Им воин перерезал горло своему коню, когда тот внезапно сломал ногу, и теперь сидел над ним в тяжких раздумьях, не желая расставаться с милым трупом. Огромное мускулисто-жилистое тело коня на глазах ссыхалось, теряя кровь, а земля жадно впитывала огромную кровавую лужу.

Коня другого такого не сыскать – но это только полбеды! Как добраться пешком до града, куда он держал путь, в кольчуге и при оружии, когда на дорогах кого только ни встретишь – от разбойников до разъездов половцев?! Пешком много ли против конных навоюешь? Доспехи и оружие только привлекут их как ценная добыча. Но ещё хуже другое – не оправдать доверия великого князя! Воин был гонцом, с ним была драгоценная ноша – грамота великого князя. Что если она не будет доставлена? Что если достанется врагу?!

– Господи, помилуй и помоги, – тяжко взмолился витязь.

На дороге появилась фигура путника. Он шел небыстро, видимо миновав уже немалый путь, и воин, как ни приглядывался, всё не мог понять, во что он одет – словно старый черный мешок сидел на худом его теле, покрывая с головой, и только редкая всклокоченная борода торчала из-под того мешка. Только когда путник совсем приблизился, витязь разглядел, что это не мешок вовсе, а монашеский клобук и ряса, только весьма ветхие и запылившиеся с дороги.

– Мир тебе, брат! – сказал путник неожиданно твердым голосом, когда поравнялся с конским трупом и печальным воином.

– И тебе мир, – устало ответил тот.

– Вижу, беда приключилась, – посочувствовал монах, – ну так Бог дал, Бог и взял, чего сидеть-то? Пошли, пока солнце высоко.

Витязь молчал – ему тяжело казалось объяснять монаху, что тому, мол, легко говорить "пошли", когда он налегке…

– А ты оставь всё лишнее, – опять обратился к нему монах, даже как-то ласково, словно к ребенку, – ну хоть схорони, что ли, где-нибудь под кустом, да пошли! А то долго ль сидеть так будешь?

Воин угрюмо посмотрел на него, понимая, что тот дело говорит, но мучаясь другой тяжёлой думой: "А что если этот человек запомнит место, да похитит его добро? Монах-то монах, а ведь он-то ведь его не знает!"

– Всякий человек ко греху падок, – угадал монах его мысли, – и монахи не исключение, но что поделать-то с того? Не убьешь же ты меня, чтобы добро своё схоронить?

Воин опять тяжело посмотрел на него – нет, не убьет, конечно…

– Поклянись! – промолвил воин.

– Нет, – твердо ответил монах, – клясться Самим Христом не велено, "но да будет слово ваше "да", если да, и "нет", если нет, а всё, что кроме, от лукавого". Если же недостаточно тебе слова христианского, то поступай, как знаешь…

– В Христа я верую!

– Вот и слава Богу! Как зовут тебя?

– Прохор.

– Рад, что встретил тебя Прохор-воин! А я чернец Лазарь.

Вместе они нашли заросли кустарника погуще, Прохор опустил туда меч, снял с шеи дорогую гривну и кинул следом, затем и шлем, снял с помощью Лазаря кольчугу, сложил и всё прочее, что было при нём, включая конскую упряжь. И пошли обратно к дороге. Прохор обернулся назад, осматривая тайник, – не приметен ли?..

– Вот так и с конём мы вдвоем прятались, бывало, не раз в засадах! – разговорился вдруг Прохор, – и, поверишь ли, добрый конь мог лежать спокойно вместе со мной! Нарежем с другами свежей зелени, укроемся, и выжидаем ворога… Ну, тут свежей зелени класть не будем, она пожухнет назавтра, выдаст тайник…

– Полно тебе, и о коне, и о скарбе думать… Сам же знаешь, что пустое всё это, не о том христианину думать надо.

– Не о том… Только вот что у меня ещё есть, – Прохор показал плотно свёрнутую грамоту с великокняжеской печатью, – вот это не скарб, и даже не конь верный! Это служба моя, верность великому князю и всей Русской земле, чтобы доставить в целости приказ великого князя, и как можно раньше. Как с этим быть теперь?

– Поспешим во град, там, Бог даст, наместник княжеский тебя примет и найдёт способ доставить грамоту. А нет, так такова, значит, воля Божья!

III. Дети, яже ми даде Бог

Через бурелом дремучих северных лесов пробирался жалкого вида странник. Одежда на его худом теле вся давно изодралась в клочья и висела теперь лохмотьями, словно распоротый многажды сверху донизу черный мешок. Голова его теперь была непокрыта, так как клобук свой он давно потерял в пути, и спутанные длинные волосы, как и клочковатая борода, в беспорядке ниспадали на костлявые плечи. Он давно потерял направление, а уж дороги в этих краях не было от сотворения мира, и не мог даже приблизительно сказать, сколько дней, недель или месяцев блуждает в этих тёмных лесах. Видел только, что дни становятся всё короче и холоднее, а ночной холод – всё более лютой мукой для его исхудавшего и теперь почти нагого тела. Пищей ему служили ягоды и грибы, которые он ел, конечно, сырыми, но ещё хуже было с водой. Бывало, ему встречались родники или ручьи, и, напившись всласть, он всякий раз подолгу лежал в изнеможении рядом с водой, борясь с соблазном более не идти никуда, так и остаться у этого водного изобилия, которого ему так не хватало в пути – куда больше не хватало, чем скудной пищи. Но всякий раз он с молитвой пересиливал себя и шел дальше, или лучше, блуждал, не ведая дороги, в надежде только на Бога.

"Господь пасет мя, и ничтоже мя лишит… На воде покойне всели мя, на месте злачне питай мя…" – сбивчиво молился про себя Лазарь.

– Ну, где же Ты? – забормотал он, наконец, тихим голосом, – где та вода, чтоб не жаждать вовек? И что это за послушание такое, сгинуть в этих лесах без исповеди и причастия?

Лазарь споткнулся, упал и продолжал лежать, не желая более подыматься.

Очнулся он под низким деревянным потолком полуземлянки. В дымном чаду, но в тепле, на скромном ложе у стены. Поблизости кто-то возился, должно быть у очага. Лазарь с трудом разомкнул глаза, но в полумраке поначалу ничего не смог разобрать, только яснее почувствовал тяжесть исхудавшего, больного тела. Но память и сознание его потихоньку прояснялись; он понял, что находится в жилище местных крестьян, которые, очевидно, и спасли его, найдя без чувств в чащобе.

Лазарь стал медленно оглядываться по сторонам. Потолок имел отверстие-дымоход, под которым был устроен очаг. У очага возилась женщина средних лет, и Лазарь поспешил отвести от неё взор, опасаясь соблазна. В углу, напротив его ложа, разглядел древнего старика, сидевшего при свете лучины за каким-то рукодельем, – кажется, тот вырезал какие-то поделки из кости. Лазарь продолжал осматриваться, отметил скромность жизни хозяев, но не это занимало его душу, заставляя всё напряженнее осматриваться, – он не находил в помещении ни одной иконы, ни распятия. Лазарь понял, что он достиг цели своего путешествия, теперь он у тех самых несчастных язычников, не ведавших света Евангелия, к которым послал его когда-то – как давно! – настоятель монастыря.

Но как же он слаб сейчас! Как ему проповедовать теперь им, когда он с трудом и шевелиться-то может, и не уверен, что сможет толком говорить? А понимают ли они вообще по-славянски?! Лазарь почувствовал наваливающуюся на него смертельную усталость – от одних этих мыслей.

Тут женщина, отойдя от очага, взглянула на него, и радостно сказала что-то старику в углу на незнакомом Лазарю языке. Тот из своего угла ответил что-то негромко, и женщина подошла к Лазарю с глиняной плошкой в руке. Одной рукой она приподняла немного голову Лазаря, а другой поднесла его сухим губам плошку. Лазарь ощутил губами её неровный край, когда в рот ему тихонько полилась долгожданная влага. Он с жадностью глотал её, как только позволяли силы, а женщина, заботливо улыбаясь, смотрела на его лицо. Наконец, напившись, Лазарь почти в изнеможении хотел откинуться назад, и она опустила его голову обратно на ложе.

Силы как будто потихоньку стали возвращаться к нему. «Но как же начать проповедовать, – думал Лазарь, – когда сил едва хватит хоть слово сказать? Господи, помоги!»

И тут старик в углу начал говорить Лазарю на славянском языке. Не спеша, не отрываясь от своего рукоделья рассказывал про их маленькую крестьянскую общину, про другие общины сородичей в округе, что живут всегда мирно и тихо, трудятся. Говорил про их верования, как мир устроен, что знают они и о том, что христиане обо всём думают по-другому, что есть у них, у христиан, некая Благая Весть. Но только люди его народа испокон веков веровали так, как веровали, и что есть у них в округе магические синие камни, которым простые люди поклоняются и приносят богатые жертвы, а шаманы через те камни и свои бубны совершают общение с духами. И что жертвы те и ритуалы позволяют защитить всех людей от страшных злых духов… – старик помолчал, Лазарь собирался с силами, чтобы хоть что-то сказать, но слова никак не шли ему на ум. Старик посмотрел на него внимательно и спросил.

– Кто же иначе защитит нас от злых духов?

– Христос! – тихим голосом попытался воскликнуть Лазарь.

– Да, мы слышали о Нем… – ответил старик, – слышали ещё деды наши, но не верили и сторонились ваших погостов с крестами. Но вот теперь мы все пойдем креститься!

– Почему?.. – еле слышно прошептал Лазарь, не веря своим ушам.

– Потому что ты пришел к нам в такую даль с этой Вестью, и потому что чуть не погиб ради неё от голода, холода и жажды. Значит, эта Весть того стоит!..

«Слава Тебе, Господи, за всё! – молился про себя Лазарь, – пусть благочестие мое всякий раз не получается: если и делаю когда что-то хорошее, то, подумав об этом и возгордившись, тут же и гублю результаты своих трудов. Пусть, хуже того, возроптал я тогда в чащобе против Тебя, Господи, и против воли духовного отца моего! Пусть так, но Ты всё равно не оставлял меня никогда, а теперь не только не оставил, но явил мне Себя! Господи, раньше я только слышал о Тебе, а теперь вижу Тебя!»

Оглавление

I. Отец и сын

II. Два брата

III. Дети, яже ми даде Бог