Бабушка врага народа [Людмила Циманович] (fb2) читать онлайн

Людмила Циманович Бабушка врага народа

Моей тёте посвящается…

Раздался звонок. Несмотря на почтенный возраст – восемьдесят один год, Нина быстро преодолела пространство комнаты и коридора, чтобы ответить. С нарастающим звуком сигнала росла и её тревога. Интуиция подсказывала ей, что звонят с плохими новостями. Наконец она добралась до старенького, но крепкого кнопочного мобильного аппарата, посмотрела поверх очков на экран с зелёной подсветкой, поднеся его близко к глазам, и увидела незнакомый номер. Женщина не знала, кто звонит, но знала, что ей хотят сообщить. Сделав тяжёлый вздох, она ответила:

– Алло!

– Здравствуйте! Это Нина Матвеевна?

– Да.

– Вам звонят из десятой больницы… – повисла пауза. – Вынуждены сообщить вам печальное известие – Вениамин Яковлевич Пучков умер. Приносим вам наши глубокие соболезнования, – звонившая девушка замолчала, ожидая хоть какой-нибудь ответной реакции. Но её не последовало.

– Нина Матвеевна, с вами всё в порядке? – поинтересовалась сотрудница больницы.

– Как так? Вчера же только его скорая забрала, а участковый врач говорила, что бронхит?!

– Понимаете, сейчас такая эпидемиологическая ситуация… да и возраст такой, восемьдесят семь лет, как-никак. Вирус дал осложнения на организм. Мы делали всё возможное, чтобы спасти вашего мужа. Мне очень жаль. У вас есть кто-нибудь, кто бы мог вам помочь с оформлением? Если хотите, я могу попросить волонтёров с вами связаться?

– Спасибо, мне сын поможет. Куда обращаться в больнице?

– В морг… И ещё один момент: как контакту первого уровня вам следует ближайшие две недели соблюдать карантин.

– А как же Веню хоронить?

– Я сочувствую вашему горю и искренне сопереживаю. Но поймите, всё это, чтобы предотвратить дальнейшее распространение вируса. Берегите своих близких. Наши врачи будут ежедневно связываться с вами. Ожидайте их сегодня – они приедут взять у вас анализ.

– Ясно. Спасибо.

– У вас ещё есть ко мне какие-нибудь вопросы?

– Нет.

– Берегите себя. До свидания.

– До свидания…

Только окончив разговор, Нина присела на маленькую обувницу, стоящую в коридоре. Эту обувницу лет сорок назад смастерил её муж так же, как и многие другие предметы мебели в их квартире – уютном гнёздышке, где, как казалось Нине, они были отмежёваны от хаоса остального мира. Сидя на старой обувнице, невысокая щуплая старушка вмиг оказалась ещё миниатюрнее. В её голове не укладывалась мысль о том, что теперь она осталась одна. Так неожиданно не стало её Венечки, с которым она прожила больше полувека. «Как же так? Врач же говорила, что бронхит. Она же слушала лёгкие… Не бронхит это был, а ЭТО. Последние три дня он задыхался… намучился, бедолага. Верно, в школе подхватил заразу – там столько болеющих детей ходит и никому дела нет. Никому до нас дела нет, только на себя рассчитывать и остаётся».

Вениамин, несмотря на преклонный возраст, до сразившей его болезни отличался достаточно крепким здоровьем. Хоть слух и зрение ослабли, но умеренность в питании, отсутствие вредных привычек и постоянная физическая нагрузка дома и летом на даче способствовали тому, что его тело сохранило хорошую форму – фигурой он мог посоревноваться с сыном, на тело которого общедоступность быстрой еды и стресс подействовали не лучшим образом. Выйдя двадцать с небольшим лет назад на пенсию, он устроился учителем ОБЖ в школу, находящуюся неподалёку от дома, в которой в своё время учились его дети. Хоть ученики часто шутили над пожилым педагогом, с высоты лет он относился к этому по-философски: глядя на ребят, он вспоминал своих сыновей в период отрочества и ностальгировал по тем временам.

У Нины и Вениамина родилось два сына. В детстве мальчики были очень разные: спокойный, уравновешенный старший Виктор и упрямый азартный младший Степан – бесспорный лидер и заводила всех детских шалостей и затей.  Стёпка – гордость родителей: они радовались его успехам в учёбе и окончанию политеха с отличием. Его, ещё совсем зелёного инженера-энергетика, приняли на работу обслуживать АЭС в Припяти. Блестящее будущее сына представлялось родителям во всех деталях: перспективная работа сулила в меру изобильную жизнь, а личные качества и привлекательная внешность способствовали скорой женитьбе и рождению внуков на радость Нине и Вениамину. Но все эти мечты в одночасье разбились… Безвременная кончина Степана оставила неизгладимый шрам на сердце каждого из родителей, который так и не зарубцевался по истечении стольких лет. «Быть может, на небесах Стёпа встретит отца и каждый из них будет не один, вдвоём уже приятней, – пронеслось в голове у Нины, – хотя это же рай, там в любом случае хорошо, совсем не так, как здесь», – снова вздохнула старушка, и слёзы тихо потекли из её глаз. Она не всхлипывала, не рыдала, лишь застывшее положение тела, потупившийся взгляд без единого движения и солёный ручей из слёз выдавали трагедию этой маленькой женщины – трагедию невосполнимой утраты. У неё оставался старший сын, уже разменявший пятый десяток мужчина, заботливый и внимательный к родителям, поддержку которого они отрадно ощущали, хотя никогда ни о чём не просили и ни на что не жаловались. Виктор представлял собой полную противоположность Степана, и это проявлялось ещё с детства: осторожность и сдержанность старшего против смелости и общительности младшего. Нина и Вениамин часто вспоминали совершенно разные реакции детей на одни и те же явления. Например, в дверь звонил нежданный гость Виктор тихонько пробирался в прихожую, прижимал ухо к двери, спрашивал: «Кто там?» – и лишь потом открывал. Степан же, только заслышав звонок, с огромным любопытством нёсся впускать гостя в дом. Однажды дети поехали в деревню, где жила сестра Вениамина. Её дом охранял старый сторожевой пёс, добродушный к своим и детям, но суровый по отношению к чужакам. Виктор, увидав лохматого чёрного барбоса, сидящего на привязи, ускорил шаг и сделал круг, чтобы быть на максимальном расстоянии от собаки. Степан же храбро устремился к псу, стал его звать, заигрывать, а когда вплотную приблизился, начал гладить и даже пытался оседлать животное.

«Надо сообщить Вите», – подумала старушка. Дрожащей рукой она поднесла телефон совсем близко к лицу, посмотрела на потухший экран поверх очков, крепко зажала аппарат двумя ладонями и большими пальцами обеих рук сильно надавила на клавиши разблокировки. После того, как загорелся зелёный экран, она с большим усилием (пальцы её едва слушались) нажала на клавишу «1».

– Витюша, здравствуй!

– Да, мама, привет! У тебя что-то срочное? Просто мне не совсем удобно сейчас говорить, – смущаясь ответил Виктор.

– Да тут… – по привычке Нине на секунду стало неловко, что она отрывает сына. – Срочное. Отец умер.

Ответа пришлось ждать несколько долгих секунд. Виктор остался без слов. Ещё вчера вечером он приезжал к зданию больницы, чтобы передать вещи, которые из-за спешки растерянная мать забыла уложить в пакет, когда скорая приняла решение о госпитализации отца.

– Скоро буду, мама. Держись!

– Нет, Вить. Ко мне ехать нельзя. Я могу быть источником заразы. Поезжай в больницу, там тебе нужно в морг. Попрощайтесь с отцом по-людски, коли я не могу это сделать, – при последних словах к горлу Нины подкатился огромный комок. Мысль о том, что она не сможет проводить Вениамина в последний путь, была ей невыносима. Единственным, что успокаивало старушку, было то, что сын, внуки и невестка смогут прикоснуться к нему ещё разок, прежде чем тело придадут чёрной земле: «Это меня Бог так наказывает за моё неверие: сына хоронила в закрытом гробу, а на прощание с мужем вообще пойти не могу». Она бы и дальше так сидела, становясь всё мрачнее, если бы в дверь не позвонили: «Наверное, врачи. И чего они так пекутся обо мне, лучше бы дали помереть скорее». Нина подошла к двери, привстала на цыпочки, чтобы посмотреть в глазок, но вместо врачей увидела женщину, лицо которой было скрыто за самошитой санитарной маской. Присмотревшись, Нина узнала свою невестку Полину. Та взволнованно стояла, оглядываясь по сторонам.

Полина с Виктором жили в получасе езды от родителей, но учреждение, где трудилась невестка, располагалось в двух кварталах от их дома. Видимо, она пришла прямо с работы, об этом говорил её внешний вид: юбка-карандаш чёрного цвета, видневшаяся из-под бежевого тренча, который не был застёгнут на пуговицы, а лишь зафиксирован с помощью пояса, и бежевые лодочки на невысоком каблуке.

– Нина Матвеевна, откройте. Это Полина.

Старушка только хотела открыть, но тут вспомнила о предостережении сотрудницы больницы.

– Поля, ты чего здесь? Вениамин Яковлевич умер от коронавируса, мне нельзя ни с кем контактировать, – дрожащим голосом закончила она фразу.

– Я всё знаю. Откройте. Мы не хотим оставлять вас одну.

В другой бы ситуации Нина спорила и непременно бы настояла на своём. Но не в этот раз – сил не было ни на малейшее сопротивление. Нина открыла дверь. Невестка вошла и крепко обняла старушку, которая еле держалась, стоя на ватных ногах.

– Поленька, ты можешь поверить, что его больше нет с нами? Вот вчера был, кашлял, правда, много, но мы думали – бронхит. И врач так сказала, что пройдёт… Вот – прошло.

– Я всё знаю, только понять не могу, почему так поздно его забрали. Витя же ещё в три часа скорую вызвал.

– Они быстро приехали, только взглянули на него, вернее, услышали его кашель, даже не осматривали, сказали, что в больницу срочно надо. Тогда начали звонить в один госпиталь, но там мест не оказалось, затем во второй, там тоже, только в четвёртой больнице последнее место нашлось. Так она находится возле кольцевой дороги, пока туда доехали от нас, да ещё в некоторых местах машины не пускали из-за репетиции парада Победы.

– Да уж, пир во время чумы! – мрачно ответила невестка.

Главное свойство, которое отмечали родные и близкие в Полине, было умение поддерживать. Это касалось не только эмпатии и сочувствия в трудные минуты, но и приободрения в моменты страха и неуверенности. В своё время именно она оказалась тем человеком, который поддержал решение подающего надежды секретаря райкома комсомола Виктора на закате СССР уйти из партии и начать строить бизнес, хотя все кругом называли эту инициативу не иначе как «податься в спекулянты» и оценивали крайне скептически. Полина же не побоялась перемен и поддержала решение мужа, несмотря на то, что в тот момент у супругов был годовалый ребёнок, а сама она не работала. Не стала женщина упрекать дочь, когда та решила выйти замуж за человека, не входившего в общепринятый круг интеллигенции, но в итоге всё-таки сумевшая построить с ним крепкую семью. Также Полина не уговаривала сына одуматься, когда он, будучи студентом БГУИР, решил бросить не любимую им учебу и стать фотокорреспондентом. Причём женщина всегда делала это от души, убеждённая в положительном исходе дела. Поистине, она обладала удивительным даром, за это её любили и ею восхищались. С особым пиететом к ней относился Вениамин, который считал Полину даром, посланным его семье свыше, чтобы хоть как-то залечить душевные раны после гибели Степана.

Приход невестки обрадовал Нину – в её окружении та была самым светлым человеком. Даже родной сын или внуки не смогли бы поддержать её лучше Полины. А им всё-таки предстояло провести вместе целых две недели, наполненных неизвестностью, печалью и тревогой.

У Полины, потерявшей родителей более двадцати лет назад, в Беларуси не было больше родственников. Была тётка по отцу, проживавшая в Красноярске, откуда оба родителя и были родом, но виделись они последний раз ещё при жизни отца, в последнее же время связь в основном поддерживалась при помощи соцсетей, где посты от родственницы были главным источником информации о её жизни. Нину и Вениамина Полина искренне любила и считала своей семьёй. Разумеется, они не были ей дороги и близки как родители, но осознание того, что вот они – живые члены семьи, согревало ей душу. Когда Виктор попросил жену присмотреть за овдовевшей матерью, она сразу же откликнулась на просьбу, написала заявление об отпуске за свой счёт и спешно пришла к свекрови. Так две женщины стали коротать вместе вынужденный карантин.

Вечером того же дня приехал лаборант и взял мазки на коронавирус. Результата нужно было ждать два долгих дня, хотя даже при отрицательном показателе карантин не отменялся. Затем заезжал Илья, сын Виктора и Полины, чтобы привезти матери необходимые вещи и продукты, которые он, как и полагается по мерам предосторожности, передал бесконтактно, оставив возле двери. Уговорив старушку пойти спать, дав ей перед этим успокоительного, уставшая Полина еле добралась до старого дивана в комнате, переделанной под кабинет, и, даже не обратив внимание на сбитые подушки потрёпанной мебели, быстро уснула.

Проснулась она поздно, на часах было 9:30. Огорчённая этим фактом, она быстро вскочила с дивана, чтобы найти Нину. «Как бы я чего страшного не проспала!» – мелькнуло у неё в голове. Старушку она застала в зале – та тихо сидела в кресле, обвив руками маленькую подушку, которую положила себе на живот, и смотрела в окно. Услышав Полинины шаги, Нина повернула к ней голову и слегка улыбнулась:

– Доброе утро, милая! Тебя самолёты разбудили?

– Доброе утро. Какие самолёты?

– Да вот, летают с самого утра так, что аж не по себе становится, – в этот момент послышался гул проносящегося совсем близко воздушного судна, и в окне показались два истребителя.

– Боже, как низко они летают, – с тревогой в голосе заметила Полина.

– Как будто не празднование Победы, а война началась. Я же, милая, хоть и была совсем мала, а какие-то воспоминания о той страшной войне сохранила. Мы тогда с моей матерью и бабушкой в эвакуации в Алма-Ате жили. Помню, как сводки по радио передавали о продвижении наших войск, помню, как о победе объявили – мама и бабушка со слезами на глазах кинулись обниматься. Отец мой на той войне погиб. Я его совсем не помню. В армию его призвали вскоре после моего рождения, а потом мы много переезжали: Енакиево – Николаев – Марганец – Днепродзержинск. Даже фотокарточки отца у меня не осталось. Так я и не знаю, как он выглядел. Наверное, я на него похожа. С матерью у меня ничего общего во внешности нет.

Полина в общих чертах знала историю жизни Нины, тут же ей как раз выпала возможность расспросить её подробнее и отвлечь тем самым от грустных реалий.

– Нина Матвеевна, а как так получилось, что вы в Алма-Ате оказались?

– Мой дедушка по маминой линии, в своё время с большим воодушевлением встретивший приход большевиков к власти, в тридцатые годы самим министром промышленности СССР Серго Орджоникидзе был назначен директором Керченского металлургического комбината, но, как и многих руководителей, в тридцать седьмом году его арестовали за контрреволюционную деятельность, а вскоре и расстреляли, объявив перед этим врагом народа. Не помогли ему ни влиятельные друзья, ни знакомство со Светланой Аллилуевой (с ней вместе он учился в Промакадемии в Москве). При этом позорным статусом жены и дочери врага народа были «удостоены» мои бабушка и мама. Конечно же, этого можно было избежать – написать заявление о том, что отказываешься от любых родственных связей с опозоренным лицом, но они ни на секунду не сомневались в его невиновности, всё думали, что недоразумение какое-то произошло, что вот-вот всё решится и деда Василия выпустят. Всё это время бабушка носила ему в тюрьму передачи и забирала одежду стирать. Свидания не разрешали, но был верный способ узнать, живой ещё человек или уже расстреляли: пока брали передачи и выдавали грязную одежду, был ещё жив. Как только прáва передач лишали – верно, расстреляли. Надо сказать, опасно было и вещи туда носить – тогда уже взялись за жён тех самых врагов, прямо там на месте их хватали. Бывало, арестовывают женщину, а она только адрес успеет прокричать, по которому у неё малолетние дети остались, чтобы добрые люди о них позаботились. Однажды бабушка вернулась из тюрьмы домой, обнадёженная тем, что грязное белье отдали, бросила его в таз с водой и уже было принялась за стирку, как в манжете рубашки нащупала какой-то комок. Пока вытащила из намокшей рубашки записку, почти весь текст, написанный кровью, размыло, только два слова удалось прочесть: «Уезжай немедленно». Так она поняла, что его смертный приговор уже подписан. Из вещей собрала маленький чемодан и швейную машинку, которая впоследствии её кормила. В то время моя мать уже была замужем за моим отцом, сыном директора Енакиевского металлургического завода. Но тридцать седьмой год его тоже не пощадил – однажды ночью к деду приехали из НКВД на чёрном воронке и забрали. Таким образом оба моих деда были репрессированы. Отец, став сыном врага народа, был сразу же отчислен из института, где учился, и призван в армию. Когда началась война, его солдатом-срочником отправили на фронт. Моя мать тогда со мной на руках и бабушка, боясь колеса репрессий, всё время переезжали из города в город: приедут они на новое место, заполнят анкету по месту жительства, а там, пока по старому адресу запрос сделают и узнают о том, что они жена и дочь врага народа, несколько месяцев пройдёт. Как только время ответа подходило, они паковали вещи в маленький чемодан, брали швейную машинку и перебирались в следующий город. Неизвестно, сколько бы они ещё так мыкались, если бы в Днепродзержинске мама не встретила друга своего отца, который был каким-то начальником на заводе. Он взял её на работу в планово-экономический отдел, а в анкете сказал не указывать позорный факт, мол, пока все проверки пройдут и это установится, понадобится много времени, а там кто знает, что будет. Его словам суждено было стать пророческими – началась война.  Фашисты быстро дошли до Днепра, и стал вопрос о том, что нужно эвакуировать завод. Мама со мной и бабушкой были включены в списки на эвакуацию. Мы сели в поезд, следовавший в далёкий Нижний Тагил, но до места назначения не доехали – пересели в состав, следовавший в Алма-Ату, так как там у бабушки были хорошие знакомые, которые нас приютили на первое время. Проверка документов на новом месте уже не вызывала столько тревоги – пока сведения дойдут из Днепродзержинска до Алма-Аты, да ещё во время войны, пройдут многие месяцы, если вообще ответ будет. Вот так, милая, великую Победу я с мамой и бабушкой встретила в Казахстане.

– Какие непростые судьбы! Сколько трагизма! – задумчиво произнесла Полина. – Жизнь вашей мамы и бабушки могла бы стать сюжетом романа.

– У каждого репрессированного и каждого, с кем он был близок, неважно, жена это, ребёнок или сожительница – в жизни будет не менее трагичный эпизод, а если каждую такую историю записать, то самой большой библиотеки не хватит, чтобы разместить все эти книги.

На следующий день состоялись скромные похороны Вениамина. На них присутствовало всего около десятка человек: сын, внуки, племянница усопшего с мужем и несколько школьных коллег. Хотя о потере родственника, друга, сослуживца скорбели многие, причина его преждевременной кончины – заразный новый вирус – заставила Виктора настаивать на том, чтобы на церемонии прощания было как можно меньше людей. Друзья-старики причитали в трубку телефона о том, что неправильно всё это, да и «по телевизору министр уверял, что ситуация под контролем», но Виктор был непреклонен. Поминки тоже решили отложить до сороковин, наивно полагая, что обстановка может улучшиться. Сын усопшего на похоронной церемонии был сам не свой: не было рядом его главной поддержки – Полины, отсутствие которой в тот момент он ощущал особенно остро.  К тому же по рекомендации врачей отца хоронили в закрытом гробу: Виктор почувствовал уже знакомую щемящую боль за грудиной – дежавю: ему вспомнились похороны Степана на Митинском кладбище в Москве. Тогда только гроб был цинковым и могилу заливали бетоном: «Всё-таки хорошо, что мама этого не видит. Не такого ухода и прощания заслужил отец… Покойся с миром, папа. Твоя жизнь была примером чести и достоинства для знавших тебя людей, смерть же стала доказательством того, что старики этой стране не нужны. Но всё-таки твоя кончина для кого-то будет предупреждением беречься и не верить пропагандистским россказням. Нет у нас коронавируса, как же! От бронхита люди мрут!»

После придания тела земле Виктор с сыном Ильёй вернулись домой, на кухне из шкафа достали три рюмки, одну из которых поставили возле фотографии Вениамина, наполнили их коньяком, на закуску нарезали чёрный хлеб и селёдку. Помянули, разумеется, не чокаясь. Немного полегчало, хотя в большей степени такому состоянию способствовала мысль о том, что этот тяжёлый день уже пройден – завтра будет легче. В доме не хватало Полины – вот уже три дня они не видели её: в квартире об отсутствии хозяйки напоминала каждая вещь.

«Всё проходит. Пройдёт и это, – Виктор вспомнил слова древнего мудреца, – дальше полегчает», – про себя добавил он уже из собственного опыта.

Через пару недель Полина вернулась домой. К всеобщей радости, тесты, взятые у неё и Нины Матвеевны, дали отрицательный результат. Весенняя погода радовала теплом, солнцем и сулила хороший дачный сезон. Казалось бы, жизнь понемногу стала возвращаться в привычное русло для Виктора, Полины, Ильи, но не для Нины. Траурный наряд сделал щуплую старушку ещё более миниатюрной. Со смертью мужа она потеряла не только его, но и часть себя, доказательством чего и был её внешний вид. Но нужно сказать, что женщина держалась, как могла, особенно на людях: она не причитала, не плакала, старалась не предаваться воспоминаниям и даже порой улыбалась. Поначалу Полину пугали те моменты, когда она заставала Нину, сидящей в одиночестве в зале и смотрящей в выключенный телевизор.

– Чего вы телевизор не смотрите? – учтиво интересовалась невестка.

– Тошно, милая, от этой лжи становится.

– Так вы бы сериал посмотрели, чтобы отвлечься…

– Сериал постоянно на рекламу прерывается, а где реклама, там и анонсы телепередач – снова эти лживые физиономии перед глазами маячат.

Аргументация Нины была исчерпывающей, но и видеть её, уставившуюся в стену, было больно. Тогда-то Полине пришла в голову идея подарить ей ноутбук, на котором можно было бы смотреть сериалы без пропагандистской рекламы, а в учителя направить сына Илью. Конечно, обучение займёт какое-то время, но это точно отвлечёт Нину от грустных мыслей, позволит больше времени проводить с любимым внуком, единственным продолжателем рода Пучковых, и заставит мозг работать, что только пойдёт ей на пользу. Разумеется, поначалу у старушки данная идея вызвала сопротивление: «Зачем мне компьютер? Я ещё к телефону вашему никак привыкнуть не могу!» – Но на её возражения никто из родственников не отреагировал, и скоро у неё появился «этот аппарат», как сама новоиспечённая хозяйка его называла. Два раза в неделю стал приходить Илья в качестве репетитора. На протяжении пяти занятий он только показывал несколько команд: включить компьютер, войти в браузер, там в закладках найти сайт с сериалами, выбрать конкретный фильм и нужную серию. Простой на первый взгляд алгоритм никак не хотел усваиваться. Только на втором занятии Нина Матвеевна поняла, как включается ноутбук, все же остальные вопросы внука вызывали полное недоумение, слова «страница», «закладка» – путаницу в голове, не говоря уже о таких выражениях, как «браузер» и «сайт».

Без какого-либо видимого успеха прошли третье, четвёртое и пятое занятия. Илья уже был готов бросить затею и на очередном уроке просто показывал старушке свои фотоработы, рассказывая о силе фотографии. Вдруг он случайно открыл свой снимок, выбранный и включённый агентством Reuters в десятку лучших фотографий за апрель со всего мира. Данный факт – повод для большой гордости как самого фотографа, так и его родных – был скрыт от бабушки не случайно. О том, что Илья – автор одного из лучших фото месяца, сам он узнал вскоре после смерти деда. Внук бы с большим удовольствием поделился новостью с бабушкой, и, конечно же, та бы очень обрадовалась, поддержала и отвлеклась от мрачных мыслей, если бы не сюжет фотографии: на ней был запечатлён вышедший после многочасовой работы в «грязной» зоне больницы (где принимали больных с серьёзными осложнениями, вызванными коронавирусной инфекцией) врач. На его лице защитные очки оставили глубокие мозоли, щетина свидетельствовала об изнуряющей работе и полном отсутствии личного времени, но самым впечатляющим был взгляд врача: в его глазах было разочарование, печаль, ужас, но в то же время самоотверженность и готовность сражаться за каждого пациента. Илья и его родители опасались, что данное фото, безусловно несущее мощный посыл, лишний раз напомнит Нине о Вениамине.

Старушка, рассмотрев снимок, заплакала. Илья тщетно пытался её успокоить в течение нескольких минут. Вдоволь нарыдавшись, она жестом остановила утешающую речь внука.

– Всё в порядке, милый… Замечательная фотография! И плачу я не из-за печали, а радости. Глядя на этого доктора, у меня вера в людей вернулась. Конечно, я и дедушку вспомнила, но теперь я знаю, что врачи сделали всё возможное, чтобы его спасти. Есть ещё в нашей стране место для сострадания, а не только для лжи. Спасибо тебе, и доктору этому спасибо! Храни вас Бог!

После этого случая с Ниной произошла невероятная перемена: она быстро освоила компьютер и интернет, стала интересоваться новостями и регулярно читать информационный портал tut.by, который она называла интернет-газетой. Илья рассказывал ей об общественных инициативах помощи медикам, волонтёрах, работающих в больницах, врачах, говорящих правду о болезни вопреки указаниям официального Минздрава. Бабушка настолько этим прониклась, что дала Илье небольшую, но значительную в сравнении с её пенсией сумму денег для перевода на помощь медикам. Но Илья не успел перевести эти деньги: по злому стечению обстоятельств платформу быстрого сбора средств заблокировали, а её основателя арестовали по какому-то невнятному обвинению. Когда Илья принёс ей деньги назад и объяснил причину своего неуспеха, старушка прищурила глаза, сжала и без того тонкие губы и с раздражением в голосе ответила:

– В этой стране благие дела и помыслы всегда были преступлением. Так моих обоих дедов репрессировали. С тех пор ничего не поменялось!

Илья первый раз в жизни видел нескрываемую злость и презрение во взгляде своей кроткой, спокойной бабушки, что немало его удивило. Но он быстро забыл об этом эпизоде: наступало горячее предвыборное лето, значительно прибавившее работы журналистам и фотокорреспондентам. Илья уже не мог часто бывать у старушки, поэтому теперь, вместо того чтобы узнавать новости от него, она искала сделанные им фотографии в интернете и всегда переполнялась гордостью, находя в сети снимки любимого внука.

Последовавшие в августе сфальсифицированные выборы, эскалация насилия по отношению к мирным демонстрантам и полное бездействие чиновников не оставили Нину Матвеевну равнодушной. Но что могла сделать она, маленькая восьмидесятиоднолетняя старушка? Она упрямо спорила с соседями-пенсионерами, защищавшими власть (и, надо сказать, ей удалось убедить двоих из них), неистово следила за новостями и деятельностью внука, открывала дверь в подъезде своего дома во время протестных акций, проходивших неподалёку, чтобы их участники смогли там укрыться в случае задержаний. В остальном же она чувствовала своё полное бессилие. Но так было лишь до определённого момента. А наступил он в середине сентября.

В тот тёплый осенний день по недавно сформировавшейся традиции улицы Минска украсили своим присутствием прекрасные женщины, выражавшие свою позицию против насилия, беззакония и вседозволенности властей мирными прогулками. Их единственным оружием, кроме красоты и женственности, были цветы в руках, с недавнего времени воспринимаемые как предмет, несущий угрозу государственной безопасности. Смелые женщины разных поколений собрались в центре возле Ратуши. Илья со своим коллегой-корреспондентом также был там и освещал события. Постепенно уютная атмосфера гармонии, созданная массовым присутствием представительниц прекрасного пола и цветами, начала нагнетаться – тревогу и диссонанс внесло появление автозаков, микроавтобусов с тонированными стёклами и вооружённых людей в форме, чьих лиц не было видно из-за балаклав. Илья при помощи своей камеры подлавливал каждый напряжённый момент, стараясь зафиксировать все детали. Для фотокорреспондента очень важным было отразить лица участников конфликта, пытаясь заглянуть им в глаза, поэтому его привлекали ситуации, где было видно взаимодействие двух сторон. Вдруг он увидел, как двое мужчин, судя по всему, правоохранителей без опознавательных знаков, с ног до головы облачённые в чёрное, в бронежилетах с пистолетами и дубинками, вели, схватив под руки, девушку лет двадцати пяти. Каждый из них обеими кистями сжимал хрупкую пленницу, покорно следовавшей к микроавтобусу с тонированными стёклами. На девушке был широкий шифоновый сарафан с чередующимися розовыми и фиолетовыми оборками, поверх которого была надета укороченная джинсовая куртка оверсайз. Внезапным порывом ветра сарафан плотно прилёг к телу хозяйки и принял его очертания: округлившийся живот на хрупкой фигуре ясно указывал на интересное положение девушки. Илья поспешил поближе запечатлеть данную сцену. Будучи в метрах пяти от героев фоторепортажа, он услышал, как жертва уговаривала правоохранителей отпустить её:

– Господа, я беременна, вы делаете мне больно!

– Нефиг было сюда соваться! В тюрьме рожать будешь, – грубо сказал один из мучителей и подтолкнул девушку в плечо. Та то ли от боли, то ли от неожиданности споткнулась и, если бы не тиски правоохранителей, верно бы упала, но удержалась на ногах. Тот момент во всей своей неприглядности был запечатлён Ильёй. Ему очень хотелось зафиксировать ярость в глазах одного из мужчин – единственной оголённой части его тела.  Это были глаза безумца, блеск которых свидетельствовал об отсутствии границ дозволенного. Илья увеличивал объективом вид, фокусировался, но никак не мог поймать нужный ракурс. Он подошёл уже совсем близко к милиционеру – между ними оставалось менее метра – как вдруг тот обернулся, раздражённый звуком щелчков фотоаппарата, схватил рукой объектив и сильно толкнул репортёра. Незадолго до толчка, когда рука правоохранителя уже коснулась камеры, Илье всё же удалось поймать нужный момент и сделать снимок: размытая кисть с разведёнными пальцами в чёрной перчатке на переднем плане нисколько не портила кадр, а лишь добавляла экспрессии. Снимок удался, но его ценой стало задержание фотокорреспондента. Правоохранитель с безумными глазами, посчитав, что с беременной девушкой вполне по силу справиться одному его коллеге, схватил Илью и без слов потащил в микроавтобус. Репортёр попытался оправдаться:

– Я журналист, у меня есть аккредитация, – но, вспоминая взгляд своего конвоира, понимал, что все слова напрасны.

  В микроавтобусе, куда привели Илью и беременную девушку, уже было много задержанных женщин. Как только их туда погрузили (посадка в транспортное средство больше походила на погрузку не особо ценного товара), автомобиль отправился в неизвестном направлении: окна изнутри были закрыты занавесками, а шевелиться запрещалось самым настоятельным образом. Так в полной тишине и практически в темноте микроавтобус колесил по городу по ощущениям около сорока минут. Затем он остановился, послышался звук открывающихся ворот, потом снова движение, по-видимому, внутрь, остановка, и двери открылись – людей стали выводить. Илья быстро понял, где находится, хотя со внутренней стороны ворот видел это место впервые – центр изоляции правонарушителей «Окрестина» – словосочетание, внушающее страх и ужас любому жителю Беларуси после августовских событий в стране. Снаружи этого заведения ему в последний месяц много приходилось бывать, делая репортажи. Морально молодой человек был готов к худшему.

Тем временем коллеги Ильи пытались выяснить, куда же его повезли, и, как только местоположение выяснилось, поспешили опубликовать информацию о задержании журналиста, освещавшего события. И этой короткой, но вопиющей своей несправедливостью новости было достаточно для того, чтобы в душе Нины Матвеевны случился неосознанный надлом. Когда она прочитала публикацию, почувствовала злость и в то же время некий уже ранее испытанный ею, но хорошо забытый страх. Однако времени рефлексировать над эмоциями не было, ей хотелось побыстрее оказаться возле злосчастного здания в переулке Окрестина, чтобы встретить там внука: «Когда это кошмарное недоразумение выяснится, его отпустят», – теплилась в старушке надежда. Пока она ехала на такси к стенам ЦИП, всё яснее и яснее ощущала ту тревогу, которая вырывалась из самых глубин её сердца: она сковывала низ живота, сердце, горло, пульсировала в висках и осушала рот. Было ли ей так страшно когда-либо ранее, она не помнила. Выйдя из машины, Нина увидела у стен тюрьмы множество людей: некоторые из них встречали близких, другие предлагали разного рода помощь, третьи так же, как и наша героиня, пришли сюда поддержать родных и друзей. И тут старушка поняла природу противного чувства, мучавшего её: это был страх, передавшийся ей от матери, когда та переживала арест отца и тестя, страх, каждый раз ощущаемый её матерью и бабушкой во время переездов, предпринимаемых с целью не быть арестованными как жена и дочь врага народа, страх от каждого нежданного стука в дверь, каждой проезжавшей мимо машины-воронок. Да, это был именно тот страх, пережитый ею ещё в детстве, сохранённый в памяти на всю жизнь и вот теперь на склоне лет снова её захлестнувший. «Неужели ничего не изменилось и мы, женщины, живущие в этой стране, и впредь будем терять любимых мужчин из-за проклятого режима?! Довольно жертв: оба моих деда, отец, погибший на войне, Стёпа, Вениамин, неужели и внук среди них? Не позволю!» – произнесла про себя Нина и до боли сжала кулаки.

Старушка до самого вечера стояла возле стен тюрьмы, вглядываясь в печальные лица присутствующих. С заходом солнца рассеялась иллюзия того, что справедливость может восторжествовать, и Нина вернулась домой. Там она достала принадлежавшую её бабушке старую швейную машинку Singer – верную спутницу скитаний родственниц врага народа от преследований режима, и отыскала белую простынь. Затем она озадачилась поиском красного полотна. В платяном шкафу единственным, что подходило Нине, была тёмно-красная рубашка Вениамина. Тяжело вздохнув, она сняла её с вешалки и, как бы оправдываясь, произнесла вслух: «Ты бы меня понял, Веня, и, конечно же, поддержал!» Затем женщина ловко раскроила из простыни две полоски, а из спинки рубашки вырезала одну и, чередуя их между собой, сшила флаг.

На следующий день Нина Матвеевна вышла из дома, неся в руках отутюженный самошитый бело-красно-белый флаг, используя в качестве древка зонт-трость. Лёгкой походкой старушка, будто и не было ей восемьдесят один год, пересекла площадь Парижской Коммуны, затем по мосту через Свислочь вышла к проспекту Независимости и по нему двинулась в сторону Октябрьской площади. Достигнув её, она посмотрела на недавно построенное здание бизнес-центра и скривилась от отвращения: архитектурное воплощение свергаемого режима. В фантазии старушки здание, расположенное между Дворцом профсоюзов и зданием «Велком», казалось отпрыском порочной связи двух соседних строений – другого объяснения данному проекту она для себя придумать не могла.

На протяжении всего пути Нину приветствовали прохожие: их энергия и поддержка придавали участнице протеста сил. На проспекте она примкнула к группе студентов, радушно принявших бабушку в свои ряды, и отправилась с ними дальше. Гордо неся знамя перед собой, Нина вглядывалась в лица протестующих: серьёзные, радостные или печальные, в каждом из них одинаково проглядывалась решимость и одухотворённость. Заметив миниатюрную старушку в толпе молодёжи, к ней подошёл фоторепортёр, который напомнил о внуке Ильюше. Он навёл камеру и сделал несколько снимков женщины. Та пристально посмотрела в объектив и подумала: «Пусть бы единственным, под прицел чего попадали эти замечательные смелые люди, собравшиеся здесь, были фотокамеры журналистов, а не оружие и водомёты!»