Суккубы [Эдвард Ли] (fb2) читать онлайн

Эдвард Ли СУККУБЫ

Особая благодарность Дэйву Барнетту и Джинджер Бьюкенен за публикацию, а также Бобу Штраусу.

ПРОЛОГ

— Они варили головы, — сказала мисс Эберле.

Профессор Фредрик вздрогнул. Его мысли, казалось, дрейфовали в наступившей паузе.

«Они варили головы…»

Он посмотрел на странную грациозную женщину, а затем снова уставился в яму с черепами.

«Яма для приготовления пищи», — понял он.

Несмотря на палящее солнце, он дрожал на чистом горном воздухе. Это место заставило его задуматься об убийствах, об изнасилованиях. Вереница восторженных студентов рушила склон хребта двадцатифунтовыми кирками. Другие обнажали лопатами аморфные формы вещей, которые за последние шесть дней раскопок были подняты из забвения веков. Пыль поднималась волнами. Лихорадочный звук металла, ударяющего по горе, звучал знакомой песней. Фредрик провёл свою жизнь, занимаясь этим: извергая удушающие цивилизации из-под толстой кожи земли. И все же он никогда раньше не чувствовал себя так. Он чувствовал себя нарушителем.

Мисс Эберле стояла рядом с ним, глядя вниз в яму, как бог с небес. Она была тощая и довольно высокая, бледная — женский вариант Фредрика. Прямые чёрные волосы с сединой были подстрижены вокруг её измождённого лица, как шлем. У неё была непомерно большая грудь для её тела, которая растягивала перед её полевой блузки цвета хаки. Большие бледно-голубые глаза пристально следили за деятельностью раскопок. Когда она улыбалась, в щели её рта виднелся ряд острых, ровных белых зубов.

У неё была странная специальность: археологический социолог. Фредрик читал многие её статьи в журналах; её работа очаровала его — применение социальной механики к мифологии. Она также была, пожалуй, единственным в мире специалистом по малоизвестной до иберийской расе, известной как ур-локсы. Фредрик связался с ней в штатах, когда в ходе раскопок в Оксфорде начали обнаруживаться вещи, которых не должно было быть в периметре включения.

Кенотафы. Дольмены. Огромные братские могилы посреди роскошной английской сельской местности.

Британская воздушная разведка уведомила Оксфордский университет, когда на топографических пластинах появились некоторые контрольные черты. Они думали, что это поле для урн. Затем Оксфорд поручил Фредерику и его команде начать раскопки; они искали потерянное саксонское поселение в этом районе с тех пор, как двадцать лет назад были обнаружены несколько бриттских фолиантов. Фредрик не был на месте и дня, когда понял, что они наткнулись на что-то совсем другое.

«Они варили головы, — мягкий гортанный голос женщины скользнул в его сознании. — Мясники. Каннибалы».

Большой дизельный земснаряд гудел и дымил в пёстрое небо. Молодые специалисты по стратиграфии рыскали кернорезами у самого глубокого забоя. Здесь измерялось время не годами, а слоями, кистями из верблюжьей шерсти и пылью. Фторовые зонды засовывали в отверстия влажной глины и сланца. Нет, это было не поле для урн — это был склеп для трупов.

Высокие деревья вокруг долины вздрогнули, словно от боли. Место выглядело разбомбленным, с воронками. Испачканные грязью студенты поднимали вёдра с разными безделушками и несли их на шестах через плечи. Конвейер выкатывал обломки горной породы и человеческие кости из основной траншеи.

— Ур-локсы, — сказал Фредрик. — Так вы теперь уверены?

Мисс Эберле накрутила макрообъектив на модифицированный Nikon F.

— Нет никаких сомнений, — сказала она ему. — Всё, что нашли ваши люди, напрямую соответствует реестрам римской оккупации. Это археологическая находка десятилетия.

Её большие глаза сияли прямо в могилу внизу. Их блеск заставил Фредрика подумать о похоти.

* * *

Раскопки почти закончились. Они уже превысили бюджет. Фредрик и мисс Эберле прошли мимо последнего участка к палаткам. Он посмотрел на свои кожаные сапоги с глиняными крапинками, такие же, в которых он ходил на бесчисленные раскопки. От Галли до Ниневии, от Иерихона до Трои и Кносса. Он отвлёкся, желая улыбнуться. Он считал себя призраком будущего. Все эти города, когда-то великие, были обречены на то, чтобы тысячелетие спустя их растоптали старые сапоги Фредрика. Время похоронено. Целые цивилизации заперты в слоях глины. Он ходил по другим мирам, и однажды, как он понял, кто-то вроде него будет ходить по его миру.

— Мы станем знаменитыми, — прошептала мисс Эберле.

— Что?

Она не ответила, плетясь дальше. Грузовики с грохотом выезжали из раскопок, их пружины напрягались вопреки вековым испытаниям. Много бронзы и примитивного железа. Броши, зажимы для дзюпонов, накладки на посохи и декоративные нарукавники. Ящики с черепками выдыхали поднимающуюся безвременную пыль, когда грузовики грохотали дальше. Они нашли много столовых приборов, искусно сделанных и до сих пор острых. Плоские лезвия с длинными хвостовиками, явно не саксонские или фризские. Книфы, как назвала их Эберле. Для человеческих жертв. Они нашли даже несколько огромных котлов. Но мисс Эберле казалась более взволнованной рукописями. Их сохранила хорошо сделанная глиняная посуда и почва с высоким содержанием азота; она сфотографировала почти все из них до того, как правда на открытом воздухе превратила пергамент в мелкую пыль, и бесконечность забрала то, что ей причиталось.

Они остановились на перекрёстке, чтобы посмотреть на последних отъезжающих. Грузовики двинулись дальше, набитые ящиками с внутренностями из другого времени.

Последние грузовики перевозили значительно больше:

Кости.

Сколько ям они выкопали? Сколько могил? Сколько окопов заполнено человеческими черепами?

— На эксгумацию могил уйдут месяцы, — заметила мисс Эберле.

— У нас нет месяцев, — ответил Фредрик.

Он выпрямился, преодолевая возрастающую тяжесть своего возраста. Его загорелое морщинистое лицо было похоже на высохшее русло ручья.

— Вот о чём мне нужно с вами поговорить. У нас может не быть даже часов.

— Что вы имеете в виду? — она напряглась, чтобы возразить. — Разве вы не понимаете, что это такое? Эти раскопки — единственное в мире вещественное доказательство существования ур-локсов. Они больше не мрак, эти раскопки доказывают, что они были настоящими.

— Я скажу вам кое-что более реальное. Рецессия. Налоговые ставки. Инфляция. Мы думаем, что у нас всё плохо в штатах? Это Англия. Оксфорд, вероятно, прекратит финансирование уже сейчас. Они заплатили нам за то, чтобы мы нашли саксонское поле для урн, а не это.

Лицо женщины, казалось, покраснело.

— Это история. Как они могут отвернуться от собственной истории?

«Легко», — подумал Фредрик.

— У вас будет шанс убедить их. Представитель по ассигнованиям будет здесь утром. Только сильно не надейтесь.

Их шаги хрустели на заросшей сорняками дорожке. Ближе к сумеркам солнце казалось бесформенным, сфера расплавленного оранжевого света теряла свои очертания под медленным и равномерным взбалтыванием земли.

Фредрик откинул брезентовый край палатки. Когда она вошла внутрь, он посмотрел ей вслед на её гибкую тень. Он вовремя отвернулся, а затем сам вошёл в палатку, гадая, сколько же тысяч людей здесь было убито?

* * *

Лёгкость, с которой говорила мисс Эберле, вызвала у Фредрика тошноту. Она оценила несколько полевых фотографий огромных котлов.

— Ур-локсы делали вещи, по сравнению с которыми Влад Цепеш был бы похож на капитана Кенгуру. Снятие кожи, кастрация, расчленение — всё это было частью их искусства. Они грабили целые поселения не для добычи или территориального расширения, а для того, чтобы неверные служили жертвами, рабами или пищей. Они очень любили приносить в жертву детей из завоёванных поселений. Младенцы служили высшей жертвой объекту веры ур-локсов. Мужчин брали в рабство. Женщин убивали ради еды. Ур-локсы считали любых женщин вне их родословной духовными врагами. Так что они их съедали.

Старая рука Фредрика слегка дрожала, когда он наливал чай из термоса. Чай дымился перед их лицами.

— А эти котлы? Их называли четтлами, — она указала на одну из фотографий. — У них объёмная емкость около ста галлонов. Они наполняли их кровью и готовили в них праздничное мясо. Понимаете? Вы знаете, сколько людей потребуется, чтобы получить сто галлонов крови?

Фредрик поморщился после отвратительного вопроса.

— Как много? — осмелился он спросить её.

— Около семидесяти пяти.

«Господи», — подумал Фредрик.

— Младенцев десятками жарили на дольменах, — продолжала она, стряхивая глиняную пыль с волос. — Они были очень озабочены молодостью, или, лучше сказать, духовным циклическим обращением человеческой мирской жизни в бесконечность. Отсюда и ритуальная одержимость принесением в жертву юных. Всё это было сделкой, жестом дани посредством духовного соревнования.

— Это нелепо, — сказал Фредрик.

— Это? Вы действительно так думаете? Ур-локсы были очень скрытным оккультным обществом. Они жили более тысячи лет среди кельтов, гойделов и бриттов, и никто практически не знал об их существовании. Ур, кстати, является производным от древнеанглийского слова — уик или — уич.

— Ведьмы? — предположил Фредрик.

— Да. Мы говорим о субкультурной системе верований, существовавшей ещё до европейской церкви. О ведьмах, до существования колдовства. Всё было переходным. Пожертвовав юностью, они рассудили, что могут превратить эту юность в объект своих верований. Вера и жертва. Это кузница всех религиозных систем, включая христианство.

— Христиане не жарили младенцев на дольменах, — сказал Фредрик.

— Нет, но почитайте о том, какими были христиане до Христа, до того, как законы Ветхого Завета были уничтожены Новым Заветом. Они верили в одного и того же Бога, но славились своей жертвенностью. Почитайте Левит, если у вас крепкий желудок. Это универсально, профессор. Это доказательство святости.

— Святости? Какое отношение к святости имеет приготовление человеческой плоти в котлах со ста галлонами крови?

— Кровь, — ответила она. — Суть жизни. Это был символ, и можно сказать, что любая религия функционирует благодаря механическому использованию социологических символов. Можно также сказать, что религия демонстрирует чувство надежды общества через веру, — она сделала паузу, чтобы улыбнуться. — Кровь — сущность жизни. Разве потребление крови не является универсальным жестом вечности? Святости? Друиды делали это за шестьсот лет до рождения Христа. Вы когда-нибудь слышали о Святом Причастии?

— Ладно, — сказал Фредрик.

Он чувствовал отвращение, усталость. Что подумает представитель фонда, когда ему скажут, кем на самом деле являются ур-локсы? Он пожалел, что вместо этого они не нашли своё унылое, обычное поле для урн.

Мисс Эберле раскрыла ещё фотографии. Одна демонстрировала глубокую яму для приготовления пищи.

— У ур-локсов был особый вкус к человеческому мозгу, приготовленному на медленном огне в черепе. Головы несколько часов парились в собственном соку, после чего их вынимали и разбивали каменными молотками. У них были рабы, обученные исключительно для этой задачи, называемые кок-брегенами, что буквально означает «варщики мозгов». Мозги подавали горячими с кусочками запечённого овсяного пюре.

Теперь желудок Фредрика, казалось, собирался вывернуться наизнанку. Его желчь бурлила.

— А вы слышали о мясных шариках? Что ж, у ур-локсов была своя вариация. Человеческие яички были посыпаны кукурузной мукой и обжарены во фритюре в горшках с кунжутным маслом. У них также было попурри из костного мозга, которое было их любимой закуской. Костный мозг смешивали с перцем и диким луком, кипятили на сковороде до коагуляции и подавали на пшеничных лепёшках. Что-то вроде паштета на тостах. Самое печально известное церемониальное блюдо, приготовляемое для высокопоставленных жриц ур-локсов, называлось «хлеб из чрева». Довольно часто в качестве соуса использовалась сперма.

«Хлеб из чрева», — подумал Фредрик с неприкрытым отвращением.

— Яичники мариновали и нанизывали на открытый огонь. Лёгкие превращали в пюре, тщательно смешивали с дикой малиной и готовили как пудинг. Языки, губы и лицевые мышцы были измельчены, приправлены специями, завёрнуты в человеческую кожу, а затем обжарены в масле до хрустящей корочки. Самая популярная праздничная еда ур-локсов была известна как энтриллус-брок, что означает «рулет из кишок»: рубленый кишечник, завёрнутый в листья лотоса и приготовленный в крови.

Фредрик побледнел, глядя на неё в полной тишине. Во рту у него пересохло, как в пустыне, пока мисс Эберле продолжала своё слишком подробное описание кухни ур-локсов.

— Что касается котлов, то они были доведены до бурного кипения. Отборные органы, такие как печень, селезёнка, почки, погружали в кипящую кровь и регулярно перемешивали. Все большие группы мышц были искусно вырезаны и брошены в чан. Травы и специи добавлялись постепенно, а ближе к концу варки добавлялись и овощи.

«И овощи».

Разум Фредрика на мгновение поплыл в тумане ужасных образов. Он мог представить скотобойни ур-локсов, где людей разделывали на филе, как форель, где брюшные полости систематически очищали от их отборных частей, где перерезали глотки и безжалостно выбрасывали всё это в раскалённые котлы.

«Хлеб из чрева, — подумал он. — Рулет из кишок. Могло ли действительно существовать такое общество? Могли ли духовные верования заставить людей жарить младенцев?»

— Мисс Эберле, — сказал он, стряхивая туман. — Когда прибудет представитель фонда, я думаю, вы могли бы избавить его от этих кулинарных подробностей. Он захочет узнать, почему ур-локские локации важны с археологической точки зрения. Что вы собираетесь ему сказать?

— Правду, — ответила мисс Эберле. — Ур-локсы были обществом, где доминировали женщины. Они считали всю мужскую расу неизбежным злом. Всякий раз, когда ур-локсы рождали ребёнка мужского пола, этот ребёнок без промедления приносился в жертву объекту их верований. Командующие ур-локсов атаковали поселения за пределами с ополчением, полностью состоящим из рабов-мужчин из предыдущих завоеваний.

— В это немного трудно поверить.

— Возможно, вы просто не хотите в это верить. Вы просто не хотите верить, что женщины существовали как социальное превосходство над мужчинами, когда на самом деле таких примеров в истории много.

Это правда было? Фредрик так не думал.

— Как же они это сделали? Как кучка бунтарок-амазонок смогла поработить целые сообщества мужчин?

— Это обоснованный вопрос, профессор, — признала она. — Но, к сожалению, однозначного ответа нет. Как я уже говорила, ур-локсы были ведьмами. Римский реестр изобилует оккультными ссылками на них, и хотя кельты оставили очень мало письменных записей о них, то немногое, что они оставили, документирует всё.

— Ведьмы, вы имеете в виду? Вы говорите мне, что ур-локсы правили территорией тысячу лет, потому что они накладывали чары на людей?

— Я не сама это придумала. Просто почитайте реестры. Согласно записям, ур-локсы ритуально призывали объект своих верований, чтобы усилить их против своих врагов. Но это вряд ли имеет значение. Я не верю в оккультизм, профессор Фредрик. Однако я верю в важность изучения функции ур-локской расы как социологической единицы. Вы должны признать, однако, как мы склонны смеяться над тем, что мы не можем объективно или научно объяснить…

Пока она говорила, он отключился от её слов. Очень медленно образы начали сменять друг друга в голове Фредрика. Он видел крестьян, бегущих в ужасе от грохота копыт, спускающихся теней, высоко поднятых мечей и боевых топоров. Он видел невинных, зарезанных на месте, с обрезанными торсами и отрубленными конечностями, болтающимися вслед за лошадьми и пылью. Огромные лезвия мерцали, вонзаясь в случайную плоть, когда поджигались простые жилища. Он видел, как женщины отрезали головы мужчинам. Он видел младенцев, вырванных из рук визжащих матерей. Красивые сильные женщины спешились среди ужаса, длинные тёмные волосы развевались, как гривы, их тела гибки в боевом облачении. Расчленённые трупы валялись в грязи, когда головы падали в дымящиеся ямы. Хлынула кровь. Крики прокатились по воздуху. Славные ур-локсы приказали рабам с пустыми лицами выпотрошить умирающих и мёртвых. И сквозь чудовищную чёткость изображения профессор Фредрик смог разглядеть лицо одного из этих несчастных слуг.

Это было его собственное лицо.

— И весьма прискорбна тенденция нашего интеллектуализма игнорировать эзотерическое и неясное.

Сознание Фредрика вернулось на поверхность. Его старое сердце замерло, как после испуга, когда изображение исчезло и сменилось блестящими глазами мисс Эберле и её ухмылкой.

— Что с ними случилось? — спросил Фредрик.

Он отхлебнул чай, чтобы отвлечься. Чай был уже холодный.

— Никто не знает наверняка. Подобно майя и тай’ткам, ур-локсы, казалось, исчезли в строго определённой хронологии. Нет никаких доказательств, подтверждающих вероятность военной аннексии или геноцида. Голод или чума также маловероятны. Моё предположение, основанное на номенклатуре их религии, состоит в том, что они, вероятно, исчезли в результате преднамеренного рассредоточения населения.

— Что заставляет вас так думать?

— Простой коннотативный обзор их практики поклонения. Каждый аспект культуры ур-локсов хорошо описан в римских архивных записях. Ур-локсы, как и друиды и индусы, исповедовали религию восхождения. Они рассматривали физическую жизнь как процесс духовного очищения. Более чем вероятно, что ур-локсы сочли, что достигли достаточного духовного уровня чистоты, после чего рассеялись среди внешнего населения в соответствии с предписаниями объекта их веры.

На лице Фредрика расцвело непонимание.

«Объект их веры».

Она использовала этот термин несколько раз, не так ли? Он не хотел спрашивать, но всё же спросил:

— Но что именно было обьектом их веры?

— Согласно римлянам, они называли её Ардат Лил, — сказала она ему, — хотя бесчисленные религиозные системы поклонялись похожему или даже идентичному божеству. Рассмотрим производные от средне-и древнеанглийского: — лок в ур-локсах и — лил в Ардат Лил исходит от «лилок», что примерно переводится как сексуальный дух.

Профессор Фредрик всё ещё не понимал.

Мисс Эберле откинулась на спинку складного стула. Очень тонко, тогда, она, казалось, усмехнулась.

— Ардат Лил была суккубом.

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Впереди за мигающими красными и синими огнями слились тени. Её фары освещали большую оранжевую вывеску: «Полевой контрольно-пропускной пункт государственной полиции. Приготовьтесь остановиться».

«О, отлично», — подумала она.

К настоящему времени, после всей этой суматохи в офисе, а затем необъяснимых диагнозов доктора Гарольда, Энн нужно было что-то, что оживило бы её.

«Мне нужно надрать кому-нибудь задницу».

Естественно, полиция выбирала наименее удобное место для совершения этой печально известной неконституционности: главную улицу города в час пик по дороге домой. Энн остановила свой Mustang GT до того, как один полицейский поднял ладонь. Ещё двое полицейских, безликие перед стробоскопической подсветкой, подошли к окну водителя.

— Добрый вечер, мэм, — сказал один.

— Был, — ответила Энн.

— Простите?

— Я хочу сказать, что это был добрый вечер, пока вы не сочли целесообразным обременить меня этим необоснованным и неблагоразумным лишением моего гражданского права на автомобильный проезд.

— Это не очень правильная гражданская позиция, не так ли, мэм?

— Это прерогатива полиции штата навязывать гражданские позиции, офицер?

Полицейский напрягся.

— Могу ли я увидеть ваши водительские права и регистрацию, пожалуйста?

— Не знаю, сможете ли вы, офицер. Я не глазной врач. Таким образом, я не в том положении, чтобы определить, что вы можете видеть. Вы сможете увидеть мои водительские права и регистрацию? Ну, я буду рада, — Энн передала их.

— Вы пили, мисс Славик?

— Да, — ответила она.

— Сколько?

— Я не совсем уверена. Я не знала, что по закону граждане обязаны вести учёт ежедневного потребления жидкости. Правда?

— Сколько вы сегодня выпили, мисс Славик?

Она обдумала это.

— Наверное, полдюжины чашек кофе. Одну диетическую колу на обед. И одну банку Yoo-hoo по дороге домой, — она подняла банку Yoo-hoo так, чтобы он мог видеть.

Полицейский на секунду задумался.

— Вы сегодня пили алкоголь, мисс Славик?

— Алкоголь? Вы имеете в виду летучее и легковоспламеняющееся гидроксильное соединение, обычно используемое в промышленных растворителях и очистителях, смертельный яд? Нет, офицер, сегодня я не употребляла алкоголь. Если вы имеете в виду, пила ли я какие-либо алкогольные напитки, то ответ — нет.

И снова полицейский напрягся.

— Мисс Славик, я бы хотел, чтобы вы вышли из машины.

— Зачем? — спросила она. — Чтобы заставить меня трогать свой нос против моей воли? Чтобы заставить меня идти по линии против моей воли? Чтобы заставить меня дунуть в алкотестер Smith & Wesson 1.0?

— Мы называем это полевым тестом на трезвость, мисс Славик.

— Это то, как вы это называете. Я называю это преследованием полиции. Некоординация не противоречит закону, офицер, и вы не имеете профессиональной квалификации, чтобы определять состояние моей физической координации. Вы также не можете гарантировать судье точную работу и калибровку устройства для дыхания. А теперь послушайте обо мне, офицер. Мне тридцать семь лет. Мой рост пять футов и четыре дюйма, и я вешу сто девять фунтов. А вы? Вам двадцать с небольшим лет, рост — шесть футов два дюйма, минимум двести фунтов веса, я права? А ваш приятель ещё крупнее. Другими словами, вы, двое офицеров, большие, сильные молодые люди, которые могут легко высадить меня из машины против моей воли на городской улице. И, да, я полагаю, вы могли бы также заставить меня пройти ваш нелепый полевой тест на трезвость. Я была бы беспомощна, чтобы остановить вас, учитывая состояние страха, в котором я была бы. На самом деле, я полагаю, что любая женщина была бы беспомощна в таком случае против двух больших, сильных молодых мужчин со смертоносным оружием на бёдрах. Я хочу сказать, офицер, что если вы хотите насильно высадить меня из машины на городской улице и заставить пройти ваш постыдный и вопиюще неконституционный тест, то вперёд. Однако, если вы это сделаете, я подам в суд на ваш департамент за потерю заработной платы, будущий вред и душевные страдания, поскольку такой случай, несомненно, огорчит меня до такой степени, что я пропущу работу, что мой трудовой статус будет скомпрометирован, и что я из-за этого буду страдать морально. Если, с другой стороны, вы решите арестовать меня, я подам в суд на ваш департамент за всё вышеперечисленное, плюс ложный арест.

Двое полицейских, казалось, колебались в молчании.

— Вы юрист, мисс Славик? — спросил второй.

— В силах ли полиции принудительно изымать трудовой статус случайных граждан? Я думаю, что с этого момента я оставлю за собой право хранить молчание, офицер, если, конечно, Конституция Соединённых Штатов не была отменена с тех пор, как я в последний раз её смотрела. А теперь… позвольте мне проехать.

Двое офицеров отступили назад и махнули ей рукой.

«Уже намного лучше», — подумала Энн Славик и продолжила свой путь по Уэст-стрит.

Она знала, что они всего лишь выполняют свою работу, но ей нужно было поиграть с ними, чтобы отвлечься.

«Ладно, значит, я сука. Ничем не могу помочь. И да, я юрист».

Этот день был самым необычным в её жизни, большим триумфом и большим смятением. Она ждала этого дня семь лет, она должна быть счастлива. Но сейчас она могла думать только о том, что сказал доктор Гарольд.

О сне. О кошмаре.

* * *

Она могла слышать, как Мартин печатает, когда вошла. Почему он не купит себе компьютер? По крайней мере, он не производил бы столько шума. Она предложила заплатить за него, но он заверил её, что не хочет.

— Я не позволю, чтобы моя муза была испорчена дискетами и бликами на экране монитора, — сказал он тогда.

Энн знала настоящую причину: он не мог себе этого позволить на свою «рабскую зарплату» в колледже. И его мужская гордость не позволила бы ей купить такую вещь ​​для него.

Она вошла в фойе и закрыла дверь задницей. Затем она облегчённо застонала, поставив свою сумку для судебных разбирательств, которая весила больше чемодана. Такая сумка была бичом любого адвоката; они носили в ней всю свою жизнь, а жизнь адвоката весила много. Её профессиональный студийный портрет с Мелани и Мартином улыбался ей, когда она вешала свой плащ от Burberry.

«Моя семья», — абстрагировалась она.

Но было ли так на самом деле? Или это был просто её собственный слабый компромисс с нормальностью? Часто портрет угнетал её — он напоминал ей о том, что её нерешительность, должно быть, делает с Мартином. Она боялась, что с каждым месяцем Мартина всё больше будет раздражать её нежелание выйти за него замуж. Она знала, что он винил себя, что он каждый день жил в каком-то внутреннем страхе, задаваясь вопросом, что же в нём такого, что было недостаточно хорошим, и от этого ей становилось только хуже, потому что это не имело никакого отношения к его неадекватности. Это было что-то в ней самой, что она не знала, как выразить.

«Что меня сдерживает?» — смутно спросил её разум у портрета.

Она знала, что он никогда не ответит.

Она прошла в гостиную и по привычке включила телевизор. Она ожидала очередных печальных разоблачений: дефициты, банкротства банков, убийства. Вместо этого диктор новостей со слишком большим количеством макияжа говорила: «…недавно отремонтированный телескоп «Хаббл». На прошлой неделе астрономы из НАСА сообщили о приближении так называемого полного тангенциального лунного апогея — полнолуния, которое произойдёт в тот же момент, что и весеннее равноденствие в этом году. «Для обычного человека это не кажется чем-то особенным, — сказал сегодня утром журналистам Джон Таби из Массачусетского технологического института, — но для астрономов это важная новость». Луна иногда будет казаться розовой из-за слоистого преломления. Это первое явление такого рода за тысячу лет. Так что берите свои телескопы, звездочёты, и готовьтесь, — продолжал глупый диктор. — Не будем пуделями на лыжах!»

«Пудели на лыжах…»

Энн выключила телевизор. По крайней мере, это превзошло обычные новости. Она слышала о равноденствии уже несколько дней, словно это было событие первостепенной важности. Ей было всё равно, какого цвета луна и почему. Всё, о чём она думала сейчас, это чтобы расслабиться. Она повернулась к залу.

— Я дома, — объявила она.

Дом был роскошной квартирой с тремя спальнями недалеко от Сёркл. Это было прекрасно, но за триста сорок тысяч долларов и должно быть так; квартиры тянулись вдоль воды. Энн нравилось. У Мелани была вторая спальня, а третью Энн использовала под кабинет. У Мартина была небольшая каморка для писательства. Это было угловое помещение. Балкон хозяина выходил на воду, а окна выходили на Стейт-Сёркл, на которую ночью было красиво смотреть. Энн будет скучать по этому месту. Когда вы становитесь партнёром, вы не живёте в квартирах.

Мартин выскочил из своей каморки через несколько мгновений, и его глаза были полны беспокойства. Писатели были странными, но странности Мартина были другими. По крайней мере раз в неделю он угрожал бросить писать, чтобы укрепить их отношения, и она мрачно ему верила. Он чувствовал себя виноватым из-за своего денежного положения, что было нелепо. Он преподавал литературу неполный рабочий день в колледже, а в остальное время писал. Энн платила больше государственных налогов, чем Мартин зарабатывал в год. Он был поэтом, признанным критиками.

— Признание критиков означает, что вы получаете отличные отзывы и не зарабатываете никаких денег, — сказал он ей однажды.

Его сборники стихов, которых пока было четыре и изданы они были одним из крупных издательств, получили очень положительные отзывы в Post’s BookWorld, New York Times, Newsweek и во всех крупных литературных журналах страны. В прошлом году его агент продал три его рассказа журналам Atlantic Monthly, The New Yorker и Esquire, и он заработал на них больше, чем были все гонорары за его последний сборник стихов.

— Пиши больше рассказов, — предложила тогда она.

— Нет, нет, — сокрушался он. — Проза ущербна. Стих — единственная истина в написанном слове как художественной форме.

«Как угодно», — подумала она.

— Что сказал доктор Гарольд? — спросил он сейчас и обнял её.

— То же. Иногда мне кажется, что я зря теряю время.

— Господи, Энн, у тебя было пока только три сеанса. Дай ему шанс.

«Шанс», — подумала она.

Кошмар начался два месяца назад. У неё было это каждую ночь. Иногда детали отличались, но его объём всегда оставался одним и тем же. Это беспокоило её теперь до такой степени, что она утомлялась на работе; она чувствовала себя не в своей тарелке. Мартин был тем, кто предложил обратиться к психиатру.

— Вероятно, это какое-то подсознательное беспокойство о Мелани, — предположил Мартин. — Хороший психиатр может выявить причину, а затем найти для тебя способ справиться с ней.

Она предположила, что это имело смысл. Её беспокоили не двести долларов в час (фирма Энн обычно выставляла столько в час среднему клиенту), а то, что если она не доберётся до сути быстро, её карьера может пострадать, и если её карьера пострадает, то и будущее Мелани, не говоря уже об её отношениях с Мартином.

Абстрактная гравюра на стене изображала пятнистую спину человека, смотрящего в пуантилистические сумерки. «Сон мечтателя», как назвал его местный экспрессионист. Они с Мартином купили её в галерее Сарнат. Однако теперь искривлённая форма объекта напомнила ей о беременном животе из её сна. Она повернулась и поцеловала Мартина.

— Мелани здесь?

— Она со своими друзьями.

«О, Боже».

«Друзья» Мелани беспокоили Энн больше, чем любой другой аспект её жизни. Газеты окрестили их «панками с главной улицы». Кожаные куртки, рваные джинсы, скреплённые английскими булавками, и причёски, из-за которых Видал Сассун мог бы повеситься. Энн понимала, что это было предубеждением с её стороны; эти панки были для неё тем же, чем были хиппи для поколения родителей Энн. Мартин встречался с некоторыми из них и заверил её, что с ними всё в порядке. Они выглядели дикими, вот и всё — они выглядели другими. Защищающая мать в Энн не хотела, чтобы Мелани была другой, хотя термин не был относительным. Она знала, что мыслит ограниченно, но почему-то это не имело значения, когда это была твоя собственная дочь. Чужие дочери, хорошо.

«Но не моя».

Она любила Мартина искренне, как никогда никого в жизни; однако слишком часто его либерализм разъедал её. Они спорили об этом много раз.

— Это восприимчивость, Энн. Когда ты была в её возрасте, ты носила знаки мира и бусы и слушала Хендрикса. Это то же самое. Это тенденция, к которой она относится. Может быть, если бы ты попыталась понять её больше, она не была бы так неуверенна в себе.

— О, понятно, — возразила Энн. — Вини меня. Должно быть, я плохая мать, потому что не хочу, чтобы мой единственный ребёнок тусовался с кучей людей, которые выглядят как отверженные Sex Pistols! Господи Иисусе, Мартин, ты видел некоторых из них? У одного из головы торчат металлические шипы!

— Они выглядят по-другому, значит, они должны иметь негативное влияние? Ты это хочешь сказать, Энн? Ты когда-нибудь слышала о самовыражении? Может быть, если бы они все носили мокасины без носков и имели имена вроде Бифф и Маффи, они бы встретили твоё одобрение?

— Съешь дерьмо, Мартин.

— Они просто невинные дети с другим взглядом на мир, Энн. Ты не можешь выбирать для Мелани друзей. Это зависит от неё, и ты должна уважать это.

Чёрт бы его побрал иногда. Так что, если он был прав? Доктор Гарольд предположил, что её возражение против друзей Мелани было защитным механизмом. Энн чувствовала себя настолько виноватой из-за того, что так часто была вдали от Мелани, что искала другой, более лёгкий способ обвинить её.

— Вы очень много работаете, — сказал доктор. — Вы добились огромного успеха, но используете этот факт, чтобы нападать на тех, кого любите. Подсознательно вы чувствуете, что были небрежной матерью, и вы чувствуете, что это причина неуверенности вашей дочери. Но вместо того, чтобы признать это и действовать в соответствии с ситуацией, вы решили вообще не сталкиваться с этим.

Чёрт бы побрал и его тоже.

— Я плачу две сотни в час, чтобы меня оскорбляли?

Доктор Гарольд рассмеялся.

— Более ясно заглянуть в себя — это не оскорбление. Если вы хотите, чтобы ваша дочь была счастлива, вы должны поддерживать её отношение к вещам. Каждый раз, когда вы резко возражаете против её взглядов, это оскорбляет её. Такие вещи могут повредить молодому уму.

— Она уже не ребёнок, Энн, — сказал ей Мартин. — Сейчас она яркая, творческая семнадцатилетняя девушка. Не беспокойся об этом.

Энн фыркнула. День был слишком запутанным, и Мартин видел это. Он взглянул на часы.

— Наконец-то настал пивной час.

Он налил ей «Сапфир» с тоником и налил себе одно из своих снобских сортов пива. Вежливо сменить неприятную тему — это был его способ не показывать ей в лицо её опасения.

— Ты сегодня много писал? — спросила она.

Первый же глоток джина сразу же расслабил её.

— Достаточно. Впрочем, можно было бы и больше, если бы не перерывы. Какой-то парень постоянно звонил и спрашивал тебя. Держу пари, он звонил пять, шесть раз.

— Какой-то парень?

— Я всё время говорил ему, что ты не вернёшься до раннего вечера. На вопрос, могу ли я принять сообщение, он всё время отказывался.

— Какой-то парень? — спросила она снова.

— Это, должно быть, твой любовник, — сказал Мартин.

— Да, но какой? Знаешь, у меня их десятки.

— Конечно, но зачем с ними возиться, когда у тебя есть такой обаятельный, умный и очень внимательный человек, как я? Не говоря уже об одном исключительном мастерстве в спальне.

— Я не хочу рушить твои воздушные замки, дорогой, но единственная причина, по которой я держу тебя рядом, это то, что ты хорошо готовишь.

— Ах, вот оно что.

Помимо шуток, этот парень заставил её задуматься. Возможно, это был кто-то из офиса, звонивший, чтобы поздравить её?

— У парня был очень забавный голос, как у человека с эмфиземой или чем-то вроде острой ангины.

Энн нахмурилась. Кто бы это ни был, он, вероятно, перезвонит.

— Я ещё не приступил к приготовлению ужина, — признался Мартин и закурил. — Я мог бы разморозить немного…

Наконец до Энн дошло состояние её рассеянности. Она ещё даже не сказала ему, не так ли?

— Ничего не размораживай, — сказала она. — Мы уходим. Я уже забронировала столик в «Изумрудной комнате».

Внезапно Мартин помрачнел.

— Это самый дорогой ресторан в городе.

— А также самый лучший.

— Конечно, но можем ли мы себе это позволить?

Ей хотелось рассмеяться. Энн была богата практически по всем стандартам и становилась ещё богаче с каждым днём. Финансовая гордость Мартина всегда проявлялась в такие моменты. Энн фактически поддерживала его, и они оба это знали. Говоря: «Можем ли мы себе это позволить?» — на самом деле он говорил: «Я, как обычно, на мели, так что тебе придётся заплатить за ужин». Как обычно.

— Мы празднуем, Мартин.

Он подозрительно постучал по пепельнице.

— Празднуем что?

— Сегодня я стала партнёром.

Эта новость, казалось, на мгновение ошеломила его. Он просто стоял там, глядя на неё.

— Ты шутишь?

— Не-а. Они застали меня в полной неожиданности. Вчера я работала на Коллимз, Лемко и Липник. Сегодня я работаю на Коллимз, Лемко, Липник и Славик.

— Замечательно! — Мартин, наконец, обрадовался и крепко обнял её.

Но Энн пришлось замаскировать собственную радость. Она ждала этого дня семь лет, величайшего триумфа любого юриста, и всё, о чём она могла думать, это был её кошмар.

* * *

Мартин дважды делал ей предложение. Энн оба раза сказала «нет», и даже сейчас не совсем понимала, почему.

«Обратная связь», — подумала она.

Её первый муж ушёл более десяти лет назад. Это были трудные времена, и Марк их не облегчил. Энн ходила в юридическую школу днём, работала по ночам, а между делом воспитывала Мелани, как могла. Неудачи Марка были не только его ошибкой. Родителям он совсем не понравился. Мама думала, что он выглядит «изворотливым», а папа заверил её, что он «бездельник». Строительные работы в этой области хорошо оплачивались, если вы были наняты надёжным подрядчиком. Марк прошёл через нескольких подрядчиков, которые не были таковыми. Он всегда чувствовал себя ниже Энн. По крайней мере, всё то время, что он не работал, сэкономило Энн много денег на присмотр за ребёнком и няню. Через неделю после того, как она окончила юридический факультет, Марк исчез. «Извини, но мне это больше не по зубам, — гласила записка. — Найди кого-то более достойного тебя. Марк».

Её родители были на самом деле счастливы по этому поводу, чего она так и не простила им. Больше она никогда не видела Марка. Мелани тогда было около пяти; она едва помнила, кто её отец.

Первые годы Энн в фирме были настолько напряжёнными, что у неё вообще не было личной жизни. Несколько свиданий здесь и там никогда ни к чему не приводили, не в качестве адвоката и матери-одиночки. Однажды до неё дошло, что уже три года она не занималась сексом ни разу. Она не могла ожидать, что многие мужчины захотят взять на себя роль мужа женщины, которая работает по десять-двенадцать часов в день шесть дней в неделю и имеет меланхоличную дочь-подростка от другого мужчины.

Но Мартин был другим. Она познакомилась с ним в колледже; фирма приобрела компьютерную систему, и Энн пришлось пройти трёхдневный курс по обработке текстов. Мартин сидел в кафетерии и курил над стопкой студенческих сочинений о тематике Рэндалла Джаррелла. Он просто поднял голову, завёл небольшую беседу и пригласил её выпить. Они хорошо, вежливо и безобидно провели время в Андеркрофте, вот и всё. Уже через неделю они регулярно встречались. Помогло то, что его писательский график совпадал с её рабочим графиком. Там никогда не было напряжения, и ей никогда не приходилось заставлять себя выходить на улицу, когда она слишком уставала. Прежде чем он переехал к ней и Мелани, он всё уладил.

— Я поэт, это моё единственное профессиональное стремление. Я пишу по шесть-восемь часов в день, каждый день, и преподаю в колледже неполный рабочий день. Я мог бы преподавать полный рабочий день и посещать дополнительные занятия за бóльшее количество денег, но если бы я это сделал, то пострадало бы моё писательское дело. Я никогда этого не сделаю. Я, наверное, никогда не заработаю больше двадцати тысяч в год. Прежде чем мы пойдём дальше, я хочу, чтобы ты это знала. Я хочу, чтобы всё это было вскрыто сейчас, чтобы потом не было никаких недоразумений. Бедный поэт — это всё, чем я когда-либо буду. Неужели все мужчины так много думают о деньгах? Энн никогда не сомневалась в своей любви к нему; ей было всё равно, сколько денег он заработал, лишь бы он любил её. И в этом она тоже никогда не сомневалась.

Мартин был хорошим домохозяином. Он вёл два занятия в школе по вторникам и четвергам утром. В другие дни он писал с утра до обеда. Ему нравились рутины; «психический и творческий порядок», — называл он это. Каждое утро он отводил Мелани в школу, потом шёл домой и писал или шёл в школу и преподавал, потом писал ещё и забирал Мелани. Он готовил им всю еду (все поэты были хорошими поварами) и даже мыл за всеми посуду. Он разделил работу по стирке и уборке с Мелани. Много вечеров Энн не появлялась дома к ужину, но это тоже никогда не было проблемой. Мелани прониклась к нему мгновенно. Он ободрял её и давал ей советы лучше, чем Энн могла ожидать, и, поскольку они оба были пламенными либералами, они оба во всём соглашались. Мартину даже нравилась дикая, диссонирующая музыка Мелани. По крайней мере раз в месяц он отвозил её и некоторых её друзей в один из клубов Новой волны в округе Колумбия, чтобы увидеть такие группы, как Car Crash Symphony, Alien Sex Fiend и Nixon’s Head.

— Голова Никсона! — однажды Энн разругалась. — Ты водил её на концерт группы с таким названием?

— Творческий альтернативизм, дорогая, — тихо ответил Мартин. — Без него мы были бы ещё одним Красным Китаем. Возможно, Энн была глупой, но она не понимала, как группа под названием «Голова Никсона» может быть доказательством демократии. Тем не менее, без Мартина у Мелани вообще не было бы отца, и она, вероятно, уже сбежала бы навсегда. Мартин был терпим ко многим вещам, и Энн была ему за это благодарна. Также он был стабильным, добрым перед лицом стресса на работе, никогда не ревнивым, и тем, кто не будет разглагольствовать и буйствовать каждый раз, когда ей приходится работать допоздна со свидетельскими показаниями или водить клиентов на ужины в рестораны, где приём пищи на двоих стоил больше, чем Мартин зарабатывал за неделю. Он совсем не чувствовал себя подчинённым; он даже в шутку называл себя её «женой». Он настоял на том, чтобы внести по закладной ту небольшую сумму, которую мог, и отказался позволить ей заменить его десятилетний Ford Pinto на Corvette.

— Люди подумают, что я твой альфонс, — возразил он. — Любой поэт, который не ездит на машине десятилетней давности с пробегом не менее ста пятидесяти тысяч миль, — полная фальшивка.

Его первое предложение было сделано в хорошем настроении.

— Если ты не выйдешь за меня в ближайшее время, соседи будут думать, что я нужен тебе только для секса.

— Это неправда, Мартин. Ты также очень хорошо готовишь. Давай поговорим об этом позже.

Второй раз получилось некрасиво.

— Сейчас меня не устраивает мысль о женитьбе, — сказала она, дважды отказываясь от кольца, ради которого он, должно быть, копил годы.

— Почему? — спросил он.

— Потому что я уже была замужем один раз, и ничего не вышло, — сказала она.

— Я не виноват, что ты вышла замуж за мудака! — крикнул он в ответ.

Она чувствовала себя ужасно из-за этого в течение нескольких дней, потому что его точка зрения была обоснованной. Отчасти это было связано с тем, что она не хотела выходить замуж, пока не узнает, что её профессиональная безопасность обеспечена.

Но было ли это действительно проблемой?

«Что со мной не так?» — думала она.

* * *

Заставить Мелани одеться подобающим образом было всё равно, что вырывать зубы.

— Да, ты идёшь, — приказала Энн. — И нет, ты не можешь надеть кожаные штаны и эту футболку с РобомЗомби.

Конечно же, Мартин убедил её.

— Соответствие соответствию — это тоже заявление, не так ли? — спросил он.

Затем Мелани без лишних слов надела платье.

— Я чувствую себя яппи, — сказала она, ухмыляясь, когда хостес усадила их у окна.

«Изумрудный зал» действительно был лучшим рестораном в городе. Законодательное собрание штата устраивало здесь свои обеды каждый день во время сессии и приводило на ужины множество лоббистов. Губернатор появлялся еженедельно, а глава округа часто приходил с опозданием. Любая знаменитость, случайно проезжавшая через город, всегда оказывалась здесь по рекомендации других знаменитостей. Однажды Сталлоне сказал своему продюсеру, что здесь отличная еда.

— Что именно означает быть партнёром, мама? — спросила Мелани.

— Это означает, что я разделяю всю прибыль фирмы.

Это также означало разделение всех обязанностей, но Энн это не беспокоило. Она сама заполучила их крупнейшего клиента, Air National, и сумела удержать их в два раза дольше, чем любая другая фирма. Это было подлое признание, но лучше всего в представлении безответственной авиакомпании было то, что они готовы платить любую сумму, чтобы выбраться сухими из воды. Однако больше всего партнёр означал делегирования полномочий, а это означало, что она могла проводить больше времени с Мартином и Мелани. С этого момента с допросами будут возиться коллеги до трёх часов ночи. Может быть, теперь дело перерастёт в более домашнюю жизнь, в которой она знала, что ей нужно. Возможно, теперь они могли бы стать семьёй.

Метрдотель со знанием дела перечислил блюда дня и оставил их просматривать меню в кожаных переплётах.

— Как дела в школе? — спросила Энн.

— Хорошо, — кротко ответила Мелани.

«Хорошо» означало, что на горизонте нет двоек. Она была умной девочкой, но просто не могла приспособиться. До Мартина она прогуливала занятия, проваливала все предметы. Но затем она просияла:

— Я получила пятёрку по художественному классу.

«Искусство, Иисусе», — подумала Энн.

— Мелани, искусство не поможет тебе далеко уйти в этом мире.

— Рембрандт, вероятно, не согласился бы с этим утверждением, — сказал Мартин и незаметно посмотрел на неё.

— Я имею в виду, дорогая, что искусство обычно не приносит хорошей жизни. Искусство никогда не продаётся до тех пор, пока художник не умрёт.

Мартин всё ещё хмурился.

— Твоя мать права, Мелани. Питер Макс зарабатывает всего пятьсот тысяч долларов в неделю. В прошлом году Деньер продал двенадцатидюймовый холст за семнадцать миллионов. На такие деньги можно только голодать.

«Вот опять», — подумала Энн.

Весёлый сарказм Мартина был его способом возразить против негатива Энн. Мелани нужна была материнская поддержка, а не критика. Она всё больше и больше боялась, что Мартин был совершенно прав, что неприспособленность Мелани возникла из-за отсутствия такой поддержки. Собственные родители Энн были в ярости из-за её решения поступить в юридическую школу.

— Адвокаты — акулы, лжецы, — говорила её мать.

— Это работа не для женщины. Ты никогда не станешь адвокатом, Энн. Там слишком тяжело, — заверил её отец.

Энн сомневалась, что ей когда-либо в жизни так сильно причиняли боль, и теперь ей стало ещё хуже. Сколько раз она ранила Мелани подобными насмешками?

— Прости, милая, — сказала она, но это прозвучало ужасно фальшиво.

Мартин быстро сменил тему на более комедийную.

— Что это за помойка? В меню нет чили-догов.

— Не волнуйся, дорогой, — сказала Энн. — Я уверена, что они принесут тебе фуа-гра и икру белуги в булочке для хот-догов, если ты их попросишь.

— Это было бы чертовски правильно, если они не хотят, чтобы я начал опрокидывать столы. И лучше бы они принесли мне кетчуп для моей картошки фри.

Мелани нравилось, когда Мартин подшучивал над заведением или, по крайней мере, над тем, что в заведении ели. Но Мартин стал серьёзным, когда они обсуждали закуски.

— Иисус, — он наклонился вперёд и прошептал. — Варёный лосось стоит семь баксов. Это много для закуски.

— Не беспокойся об этом, Мартин, — заверила Энн. — Это мой праздничный ужин, помнишь? Стоимость не имеет значения.

— Я не хочу закуску, — сказала Мелани. — Я бы предпочла пиво.

— Ты слишком юная, чтобы пить пиво, — напомнила ей Энн.

Затем Мартин сказал:

— Я буду устрицы по-чесапикски. Это на два доллара дешевле лосося.

Энн не знала, смеяться ей или кричать. «Не мог бы ты взять грёбаного лосося и заткнуться? — хотелось сказать ей. — Я только что получила прибавку в сорок тысяч долларов. Думаю, я справлюсь с закуской за семь баксов!»

— Я закажу за всех, — сказала она вместо этого. — Это избавит от неприятностей.

Их заказы принимала приятная рыжеволосая женщина, пока роботы-служанки приносили хлеб и наполняли стаканы водой. Мартин и Мелани болтали о местных художественных выставках, во время которых появились три адвоката от оппозиции, чтобы поздравить Энн с её партнёрством. Это удивило — даже испугало её — вражеские лагеря признали её успех без малейшего намёка на ревность.

— Кажется, о тебе говорят в местном юридическом мире, — предположил Мартин, когда Мелани извинилась и пошла в дамскую комнату.

— Это странное чувство.

— Я очень рад за тебя, — сказал он.

Он был рад, она могла это точно сказать. Так почему она не была? Энн чувствовала себя перекошенной; новый партнёр всё ещё чувствовал себя отстранённым. Почему?

— Теперь я буду чаще бывать дома, — сказала она. — Я смогу немного освободить тебя от Мелани.

— Энн, она отличный ребёнок, с ней вообще нет проблем. Я думаю, что сейчас она действительно начинает выходить из своей скорлупы.

— И никакой помощи от меня.

— Не могла бы ты прекратить? Всё отлично получается, не так ли?

На самом деле так и было. Энн просто не понимала, почему она сама так не считает. Всё работало.

— С тобой всё в порядке?

— Что? — сказала она.

— Ты вдруг побледнела.

Энн попыталась стряхнуть это состояние с себя. Она действительно побледнела.

— Я не знаю, что случилось. Я сейчас приду в себя.

— Ты слишком много работаешь, — предположил Мартин. — Это не удивительно. А потом этот кошмарный сон…

«Кошмарный сон», — подумала она.

Она съёжилась.

— Это сработает — вот увидишь, — сказал Мартин и отхлебнул лагер «Дикий гусь». — Это всё связано со стрессом. Все часы, которые ты тратишь, плюс беспокойство о Мелани, наваливаются на тебя. Гарольд отличный врач. Я знаю кучу профессоров в колледже, которые его посещают. Этот парень творит чудеса.

Но действительно ли это было решением её проблемы? Энн даже не знала, в чём заключались её проблемы. За огромным окном раскинулся город в сияющей тьме. Луна зависла над старой почтой; она казалась розовой. Энн смотрела на неё. Её выпуклая форма и причудливый розовый цвет привлекали её внимание.

— Мама, ты в порядке? — раздался голос Мелани.

Теперь они оба смотрели на неё долгими взглядами.

— Может быть, нам стоит уйти? — сказал Мартин. — Тебе нужно немного отдохнуть.

— Всё хорошо, правда, — пробормотала она. — Как только я что-нибудь съем, я буду в порядке.

Энн пришлось вести себя нормально, но её всё отвлекало. «Подсознательные идеи отношений», как назвал это доктор Гарольд.

«Символизация изображения».

Даже данная обстановка напомнила ей о кошмаре. Стеклянная свеча на столе. Красивые руки официантки, раскладывающей закуски. Мясисто-розовый варёный лосось Мартина, как розовая плоть из сна, которая казалась такой же жутко-розовой, как выпуклая луна за окном. Луна выглядела раздутой, беременной.

Во сне она была беременна. Её живот был огромным и розовым. Потом она увидела лица…

Безликие лица.

— Какой-то парень вчера звонил тебе кучу раз, — сказала Мелани. — Я спросила, чего он хочет, но он не сказал.

Мартин посмотрел вверх.

— Его голос звучал…

— Он звучал жутко, как будто у него была сильная простуда.

Тот самый человек, о котором упоминал Мартин.

— Наверное, это кто-то продаёт подписки на журналы, — попыталась Энн.

Но теперь её любопытство разгоралось. Ей не нравилась мысль о том, что кто-то звонит ей, а она не знает, кто и даже почему.

— Кем бы он ни был, я уверен, что он перезвонит, — заметил Мартин. — Мне самому сейчас немного любопытно.

Энн почувствовала себя немного лучше, когда ей что-то попало в желудок. Её глазированная закуска из утки по-московски была приготовлена ​​идеально, а Мартин поглощал варёного лосося. Но Энн поняла, что её внезапное странное поведение испортило весь вечер. Мелани и Мартин были хорошими притворщиками, но это было видно. Они знали, что что-то не так. И снова Энн изо всех сил пыталась завязать разговор, нормализоваться.

— Я смогу подвозить Мелани в школу практически каждое утро, — сказала она, но сам факт огорчил её.

Мелани уже два года училась в старшей школе, а Энн даже не знала, как это место выглядит. Она даже не знала, где это. Мартин оформлял туда Мелани.

— На следующей неделе, я думаю, я поведу её в один из музеев округа, — сказал Мартин. — Жаль, что ты не сможешь поехать.

Энн не знала, о чём он говорит.

— Музеи?

— Конечно, и некоторые из галерей.

— Я всегда хотела пойти в Национальную галерею, — сказала Мелани.

Это наблюдение заставило Энн почувствовать себя ещё хуже; это была ещё одна вещь, которую она много лет обещала Мелани, но так и не выполнила её. Тем не менее, она не понимала.

— Мартин, как ты можешь отвезти её в центр города? У неё есть школа.

Мартин старался не хмуриться из-за её пренебрежения.

— Сейчас весенние каникулы, Энн. Я напоминал тебе в течение нескольких недель.

Было ли это на самом деле так?

«Боже», — подумала она.

Она вспомнила сейчас. Это совершенно вылетело из её головы.

— Мелани не будет всю неделю в школе, и меня тоже, — сказал Мартин.

«Каникулы, — до неё дошло. — Это было бы идеально».

— Прости, я всё забыла. Мы поедем куда-нибудь втроём.

Мартин смешно посмотрел на неё. У неё не было отпуска уже много лет, и в прошлом, когда бы он ни поднимал эту тему, обычно всё заканчивалось ссорой.

— Ты серьёзно? Тебе дадут неделю выходных просто так?

— Мартин, теперь я одна из них. Я могу отдохнуть, когда захочу, если всё в порядке.

Мартин недоверчиво посмотрел на неё, склонившись над своим лососем.

— Я в это не верю, — усмехнулась Мелани. — Мама берёт отпуск? Это что-то новое.

— Теперь многое изменится, милая, — заверила её Энн.

Мелани была в восторге.

— Я точно не могу в это поверить! Наконец-то я увижу Национальную галерею и Коркоран.

— Поскольку твоя мать сейчас говорит о многом, — добавил Мартин, — может быть, она сможет сделать для тебя ещё лучше? Может, Живерни? Может быть, Лувр?

«Они думают, что я шучу?» — Энн не могла не улыбнуться.

Наконец-то она могла сделать для них что-то, что касалось её.

— Значит, решено, — заявила она. — В эти выходные мы уезжаем в Париж.

Мелани взвизгнула.

— Сначала посоветуйся со своим начальством, — предложил Мартин. — Мы не хотим зря надеяться.

— Разве ты не понимаешь, Мартин? Я теперь сама себе начальство. Это будет здорово. Париж. Мы втроём вместе. Лучшего времени быть не может.

Это было правдой. Это время не могло быть лучше. Но чего Энн Славик тогда не понимала, так это того, что обстоятельства не могли быть и хуже.

ГЛАВА ВТОРАЯ

Они никогда не приходили к нему сюда. Они могли бы, он знал, если бы захотели, но не было причин. Он всё ещё мог видеть их в своём разуме и во сне; они всегда ему снились: их набухшие совершенные груди, их красивые тела, блестевшие от пота и лунного света, их неземные лица. Они были как наркотики, которые он принимал, вызывающие эйфорию, сильнодействующие без пощады. В своих снах он помнил, как съёжился перед ними в обещании плоти. Пять лет назад они вовсе не были снами.

Телефон звонил и звонил.

«Никого нет дома», — подумал он и повесил трубку.

Он извлёк свой четвертак и десять центов и стал ждать.

— Поторопись, — пожаловался Дюк. — Я соскучился по пинг-понгу.

— Ещё несколько минут, — прохрипел Эрик. — Пожалуйста.

Дюк пожал плечами.

— Это будет кое-чего стоить тебе, фея.

«Да», — подумал он.

— Хорошо. Пять минут?

Дюк ухмыльнулся.

Эрику Тарпу уже было всё равно. Он делал то, что должен был делать. «Резиновая Рамада», — так называли это место сотрудники. Это была государственная психиатрическая больница. Его заперли, забыли, но это было хорошо, не так ли? Мир забыл о нём сейчас, спустя пять лет. Но так было и у НИХ.

Они никогда не могли контролировать его так же хорошо, как и других. Им не нужны были люди, которых они не могли контролировать. Дети были прикрытием; Эрик ничего из этого не делал. Он, конечно же, хоронил их и похищал некоторых людей. Но он не убивал этих младенцев.

Дюк был другой историей; он был сумасшедшим. В отличие от шизоаффективных или бредовых психотиков. Ему было просто на всё плевать, это был подлый придурок. Синдром Ганзера, так это называлось, его место было в тюрьме, а не здесь. В суде он выдумал историю о том, как инопланетяне из созвездия Орион общались через передатчик, имплантированный в одну из его пломб.

— В этом был замешан дантист, — сказал он судье. — Это они заставили меня сделать это.

Он изнасиловал шестнадцатилетнюю девушку и отрезал ей руки.

— Они сказали, что им нужно оружие, — сообщил присяжным Дюк. — Но так и не сказали, зачем. Просто сказали принести им оружие.

Его признали невиновным по причине клинической невменяемости. В таком состоянии Дюк никогда больше не выйдет на свободу.

Но Эрик тоже. Они позаботились об этом.

Эрик знал, что они делают. Когда-то он был одним из них. Бригореккан. Копатель.

«Я должен дозвониться», — подумал он.

— Не торопись, тебе всё равно уже придётся сделать ЭТО дважды, — сообщил ему Дюк.

Здесь было четыре класса пациентов. Класс с особыми мерами предосторожности, класс I, класс II и класс III. Класс с особыми мерами предосторожности был ограничен комнатой для наблюдения. Там были в основном аутисты и самоубийцы. В комнате всё время находились два специалиста, и большинство содержантов оставались связанными либо в надкроватных сетках Posey, либо в смирительных рубашках Bard Parker. Класс I не мог покинуть здание А, главное крыло; их мир был спальней и комнатой отдыха. Но класс II должен был жить в здании B, и ему разрешалось есть в столовой. Класс II также наслаждался роскошью экскурсий под присмотром, волейболом на свежем воздухе и полным блужданием по зданиям от B до E. Они могли пойти в регистратуру, рядом с которой была библиотека и музыкальный уголок, а также автомат с закусками — при условии, что они были в сопровождении лаборанта или пациента класса III.

На прошлой неделе Эрик прошёл проверку совета директоров на получение статуса класса II. А Дюк уже почти год был классом III.

Они вдвоём заключили сделку.

Ещё одна роскошь статуса более высокого класса заключалась в том, что вы могли пользоваться телефоном-автоматом в приёмной в любое время с девяти утра до десяти вечера. Сделка Дюка заключалась в следующем: он воспользуется своей привилегией сопроводителя класса III, чтобы отвести Эрика к телефону-автомату, а также даст ему мелочь на звонки. У Дюка был дядя, который каждый месяц присылал ему деньги и сигареты. В автомате пациенты классов II и III могли купить всё, что хотели: сэндвичи для микроволновки, шоколадные батончики, Coca-Cola. Магнитометр Diebold на входе предотвратит попадание в общежитие любых острых металлических предметов, таких, например, как крышки от бутылок.

— Итак, вот в чём дело, — предложил Дюк. — Один поход к телефону и тридцать пять центов за отсос.

Первые несколько раз были ужасны, но Эрик заставил себя привыкнуть. У него были деньги на свободе, но некому было принести их ему. Как ещё он мог зарабатывать деньги здесь? Несколько раз Дюк отказывался платить.

— Нет, пока ты не поймёшь, как это делать правильно, фея. Держи губы над зубами.

В конце концов, Эрик научился «делать правильно».

— Просто потому, что я позволил тебе это сделать, — однажды подтвердил Дюк, — я не хочу, чтобы ты думал, что я какой-то педик. Ну… Нет. Я думаю обо всех своих цыпочках, которых я трахал, пока ты сосёшь мне.

Дюк был тем, кого врачи называли «сценическим социопатом с однополярными гиперэротическими наклонностями». Он хвастался сексуальными преступлениями своего прошлого. Он изнасиловал десятки девушек, в основном «барных деревенщин и наркоманок», как он их называл.

— Убил многих из них тоже.

— Почему? — спросил Эрик своим надломившимся голосом.

— Ах, что за вопросы, фея? Вот дерьмо! Убить их — лучшая часть. Ничего страшного, если ты их убьёшь, — он расхохотался. — Однажды я подобрал эту худенькую белокурую сучку. Я посадил её на заднее сиденье своего фургона, понимаешь, и я выбил из неё всё дерьмо. Боже, она была так обдолбана наркотиками, что не понимала, что происходит; я мог бы засунуть баранью ногу ей в задницу. В любом случае, когда я уже собирался кончить, я снёс ей затылок своим Ruger Redhawk.

— Это отвратительно, чувак, — ответил Эрик. — Ты чёртов монстр.

— Смотрите, кто заговорил! — ответил Дюк. — Ты убил кучу младенцев и называешь меня монстром? Дело в том, сука, что мы все внутри монстры.

Было почти смешно, как он это сказал. Эрик знал некоторых людей, которые внутри тоже были монстрами…

«Пожалуйста, будь дома», — молился он.

Мелочь попала в слот. Он затаил дыхание, когда набирал номер.

— Сегодня ночью для моей сучки будет большой подарочек, — сказал Дюк и рассмеялся.

Телефон звонил.

«Пожалуйста, будь дома».

И снова звонил.

«Иисус, пожалуйста».

Через двадцать гудков он повесил трубку. Он достал четвертак и десять центов.

— Кому ты вообще звонишь?

«Судьбе», — подумал он.

— Кое-кому.

Дюк усмехнулся.

— Да мне всё равно.

— Послушай, Дюк, мне нужно с тобой кое о чём поговорить.

— Чёрт возьми, фея. Сейчас нет времени. Начинается пинг-понг, а тебе нужно ещё кое о чём позаботиться в первую очередь.

— Это важно, чувак. Речь идёт о подрядчиках по газонам.

— Что за чертовщина?

— Люди, которые косят траву. Они выходят каждый день со своими косилками и убирают территорию больницы. Они паркуются прямо у…

— Хватит болтать, педик, — Дюк подтолкнул его к коридору. — Ты просто пытаешься заморочить мне голову, чтобы я забыл про отсос.

Они вышли от регистратуры и по проходу направились к зданию Б. Было уже темно. Над деревьями Эрик мог видеть луну.

«Почти весна», — понял он.

Луна была розовой.

Они снова вошли в палату после того, как прошли через металлодетектор и сдали монеты в пластиковое ведро.

— Никакого пинг-понга сегодня вечером, Дюк? — спросил один из работников.

Дюк был чемпионом.

— Я буду позже. Сначала надо помочиться.

Но Эрик уже шёл по коридору.

— Как твой глаз? — спросил Джефф.

Джефф был сумасшедшим наркоманом.

— Мой глаз? — Эрик хмыкнул в ответ.

— Да, вчера я видел, как он свисает из гнезда. Я боялся, что твой мозг может вытечь через дырку.

И он должен был находиться вместе с этими людьми.

— О, верно. Теперь всё в порядке. Я просто вставил его обратно.

— Хорошо, хорошо, — сказал Джефф и удалился.

Медсестра Уолш набирала шприц с хлорпромазином в медпункте, в то время как кучка здоровенных медбратьев указывала четырьмя пальцами на Кристофера, гидрофоба. «Четыре балла» были ещё одной риторикой психиатрической больницы. «Мы дадим тебе четыре балла, если ты не будешь сотрудничать», — был вежливый способ сказать: «Эти головорезы пригвоздят тебя к грёбаному полу, если ты не перестанешь вести себя как мудак». «Технологическая медицинская помощь» применялась, когда пациент «физически сопротивлялся химической терапии».

В комнате отдыха несколько человек валялись на диване. Десять лет антипсихотиков выведут из себя любого. Они заставляли Эрика принимать только лёгкие трициклические препараты, никаких тяжёлых веществ, таких как стелазин или проликсин. «Зомби-таблетки», — называли их между собой. Многим из пациентов, находившихся под сильным воздействием наркотиков, приходилось принимать большие дозы когентина в сочетании с психотропными препаратами, чтобы компенсировать сопутствующую дискинезию.

Он вошёл в сортир, в кабинку. Туалет психбольницы всегда можно было отличить от обычного: на дверях кабин никогда не было замков, а граффити принимало разнообразные обороты. «Уберите хлорпромазин», — написал кто-то. «Бог украл мой мозг, но Он не может его использовать», и в том же духе.

Эрик сел и стал ждать. Он пытался сконцентрироваться на своём плане, на подрядчиках по газону, на начальнике, но идеи продолжали ускользать. Иногда он не мог правильно думать.

Но он всегда мог помнить.

Их.

Их гладкие тела, грудь и ноги — всё безупречно. То, что они сделали с ним, и то, что они заставили его сделать.

«Кровь. Плоть. Ты плоть нашего духа, Эрик. Покорми нас».

Они поглотили его, не так ли? С их поцелуями и их чревами?

— Они, — прошептал он.

Он всё ещё мог ясно видеть их, как будто они стояли перед ним.

Но никто из них не стоял перед ним сейчас. Это была не полуночная роща в день святого солнцестояния — это была туалетная кабинка психиатрической больницы. Ничего этого не было; предвестники исчезли.

Теперь перед ним стоял Дюк. Ухмыляющийся. Толстый. Звук расстёгивающейся молнии, хотя и знакомый, заставил Эрика вздрогнуть.

— Сделай это хорошо, фея, иначе больше не будет телефонных звонков…

* * *

Позже Эрик сидел в своей комнате. На самом деле это были камеры, но они называли их комнатами. Они называли палату «отделением», а наркотики — «лекарствами». Они называли спасение «побегом». У них были названия для всего. Наручники были «ограничителями». Дрочить считалось «аутоэротической манипуляцией», а драть глотку — «вокализацией».

Стальная сетка над его окном была «барьером безопасности». В окно он мог видеть луну, и луна была розовой.

Из гостиной доносился шум пинг-понга. Кто-то играл на пианино. Телевидение ревело всякую чушь.

Эрик что-то чертил в своём блокноте. Они, конечно, не называли это рисованием. Они называли это «эрготерапией». Он неплохо рисовал, был левшой. Он читал, что левши в три раза более склонны к творчеству. Они также были в три раза более склонны к психическим заболеваниям. Что-то про перевёрнутые полушария мозга и увеличенное мозолистое тело, что бы это ни было. Он нарисовал луну и фигуры, смотрящие на неё. Он прорисовал их тела до мельчайших деталей. Но что он никогда не мог заставить себя нарисовать, так это их лица.

Не то чтобы он не помнил их лиц, он помнил.

Вокруг наброска он нарисовал глиф.

«Ночное зеркало», — подумал он. Сколько раз он заглядывал туда и видел самые невыразимые вещи?

«Боже мой», — подумал он, но за этой мыслью он был уверен, что слышит их тёплый, тягучий смех, похожий на взмах крыльев, на крик в каньоне.

Он посмотрел на луну. Луна была розовой.

Под рисунками, совершенно бессознательно, он нацарапал одно слово:

Лилок.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Сон был яркий, горячий — так было всегда.

— Дуэр, дуэр.

Всегда было одно и то же: спина выгибалась вверх и волны стонов. Напряжённые ноги раскинулись во все стороны, живот раздулся, как воздушный шар, и толкался… толкался… толкался вперёд…

Затем изображение кубка, похожего на чашу, и эмблема на этой чаше, похожая на расплющенный двойной круг.

Она почувствовала пламя позади себя, возможно, камин. Она почувствовала тепло. Свет огня мерцал на щербатых кирпичных стенах, когда парили тени. Большая версия эмблемы казалась подвешенной на заднем плане, гораздо крупнее. И снова она услышала странные слова:

— Дуэр, дуэр.

Ей снился сон о рождении дочери, она знала. Роды были болезненными, но она не чувствовала боли. Всё, что она чувствовала, было чудом рождения, ведь это и было чудо, не так ли? Её собственный тёплый живот, вытесняющий жизнь в мир? Это было прекрасно.

Прекрасно, да. Так почему же сон всегда превращался в кошмар?

Фигуры окружили её; они казались скрытыми или затенёнными. Мягкие руки гладили напряжённую потную кожу. Какое-то время они были всем, на чём могли сфокусироваться её глаза. Руки. Они трогали её не только с комфортом, но и — каким-то образом — с обожанием. Вот где сон потерял своё чудо. Вскоре руки стали слишком горячими. Они ласкали её. Они гладили воспалённые груди, трепещущий живот. Они бегали вверх и вниз по раздвинутым блестящим бёдрам. Живот продолжал трястись и тужиться. Лиц не было видно, только руки, но вскоре головы опустились. Языки начали слизывать горячий пот, сбегавший ручейками. Мягкие губы целовали её глаза, лоб, шею. Языки скользнули по её клитору. Ненасытные рты высасывали молоко из её грудей.

Образы мучили её; они были отвратительны, непристойны.

«Проснись! Проснись!» — приказала она себе.

Но она не могла двигаться. Она не могла говорить.

Её оргазм был очевиден, непристойная и сжимающая ирония в такт самим схваткам при рождении. Позади себя она почувствовала бешеное движение. Она слышала сопение, стоны…

Затем крики.

Крики?

Но это были не её крики, не так ли?

Она заметила смутные фигуры, бросающие свёртки в потрескивающий огонь. Ещё больше фигур, казалось, вооружённых ножами или топорами. Фигуры казались парализованными, онемевшими. Она услышала звуки рубки.

Угол обзора сна поднялся на высокую точку; круг отодвинулся. Обнажённые спины теснились вокруг места родов. Теперь между расставленными ногами стояла только одинокая фигура в капюшоне. Она смотрела вниз, как бы с благоговением, на мокрый, раздутый живот. Живот был розовый.

Поднялись стоны и возбуждённые визги. Пламя огня танцевало. Звуки рубки звучали снова и снова, снова и снова…

— Дуэр, дуэр, — произнесла фигура в капюшоне.

Живот дрожал, сжимался.

Ребёнок начал плакать.

* * *

Энн внезапно проснулась, задержав дыхание.

«Это сон, — подумала она. — Кошмар».

Она слепо потянулась к Мартину, но его там не было. Цифровые часы показывали 04:12 утра.

Всегда ли ей снился сон в одно и то же время, или она вообразила это? Уже месяцы и почти каждую ночь. Под ней постель чувствовалась промокшей, и её разум поплыл. Сон вызывал у неё отвращение не только из-за ярких порнографических образов, но и из-за того, что он должен был говорить о какой-то части её подсознания. Ей не нравилось так думать — она была юристом. Ей не нравилось созерцать ту часть себя, которую она не могла разрушить, ассимилировать и распознать структурно.

Она знала, что сон был о рождении Мелани. Абстракции — причудливые слова, эмблема на чаше и стене, свет огня и так далее — были тем, что доктор Гарольд назвал «осколками подсознания».

— Сны всегда внешне символичны, мисс Славик, субъективности, окружающие конкретную точку. Другими словами, рождение вашей дочери окружено шифрованием. Вы здесь, чтобы найти способ разоблачить эти шифры и идентифицировать их, после чего мы сможем определить, как они соотносятся с центральным понятием сна.

Энн не могла представить себе такого понятия, но она довольно мрачно подозревала, что бóльшая часть этих «осколков» носит сексуальный характер. Она рассказала доктору Гарольду о себе всё, что он спрашивал, за исключением одной детали. У неё были оргазмы во сне. Влажность, а также острая вагинальная чувствительность при пробуждении не оставляли сомнений. Хуже всего было то, что эти «оргазмы во сне» оказались её единственным оргазмическим освобождением в течение некоторого времени. Мартин был лучшим любовником в её жизни, но у неё не было оргазма с ним столько, сколько ей снился этот кошмар. Это её очень беспокоило.

На сегодня всё закончилось.

«Уф», — подумала она и встала в темноте.

Её ночная рубашка прилипла к ней, она чувствовала себя облитой слизью, а холод пота поднял её соски.

Она прошла по коридору и заглянула в комнату дочери. Мелани спала среди беспорядка простыней. Простыни были чёрными, как и стены. Killing Joke — гласил один большой постер. Её любимая группа. Мартин водил её на эту группу в прошлом году. Энн поклялась однажды пойти с ней на один из этих диких концертов, но чем больше она решалась участвовать в радостях своей дочери, тем более невозможным казалось это достижение.

«Недостаточно старалась», — пожаловалась себе она.

Она знала, что это пренебрежение было частью изоляции Мелани. Расти без отца было тяжело для ребёнка, а с матерью, погружённой в работу шесть, а иногда и семь дней в неделю, было ещё труднее. Доктор Гарольд сообщил ей, что «альтернативные» вкусы Мелани отражают «саморазвитую» личность. Большинство семнадцатилетних читали журналы для подростков и смотрели ситкомы. Мелани читала По и смотрела Полански. Сонные глаза распахнулись.

— Мама?

— Привет, милая.

— Что-то не так?

— Тс-с-с… Засыпай.

Мелани заёрзала под одеялом.

— Я люблю тебя, мам.

— Я тоже тебя люблю. Засыпай.

Энн закрыла дверь.

Она слишком волновалась, она знала это. Мелани достигала совершеннолетия, и Энн часто с трудом это понимала. В прошлом это вызвало ужасные споры — Мелани несколько раз сбегала из дома, и всё это было по вине Энн. Она слишком часто теряла себя. В прошлый раз Мартину понадобилось два дня, чтобы найти её, в то время как Энн работала в офисе над встречным судебным разбирательством для Air National. Успех Энн как адвоката преследовал её неудачи как матери.

Сегодня вечером она пообещала, что всё изменится, но станет ли это очередной неудачей? Если так — это просто раздавит её. Поездка в Париж сблизит их; это положило бы начало отношениям, которые должны были начаться семнадцать лет назад.

«Слишком поздно — лучше, чем никогда», — подумала она.

Теперь проходя через гостиную и мягкую темноту, она вошла в залитую лунным светом каморку Мартина. Шторы развевались вокруг открытых французских дверей. Действительно, Мартин стоял на террасе. Часто она заставала его здесь, в предрассветные часы, когда он не мог уснуть, глядящим вниз на город, воду, доки. Всегда созерцая что-то. Однако сегодня ночью он стоял прямо в своей пижаме и смотрел в небо.

— Мартин?

Он не ответил. Просто смотрел. Он выглядел грустным или растерянным.

Он обернулся, поражённый. Его сигарета упала.

— Что случилось?

— Я… — сказала она.

Он сразу обнял её.

— Я понимаю. Снова сон. Ты…

— Прости, что разбудила тебя.

— Ты не будила, — солгал он. — Я просто не мог уснуть. Слишком много кофеина.

Внезапно она заплакала. Она ненавидела это. Тогда его руки обхватили её ещё крепче.

— Можешь плакать, — прошептал он. — Всё нормально.

«О, Боже, я не могу этого вынести».

Она чувствовала себя неуправляемой, и это было её самым большим страхом.

— Что со мной не так?

— Ничего. Завтра тебе станет лучше.

Он закрыл дверь, запечатав ночь, и повел её обратно в спальню. Мартин ещё раз обнял её у изножья кровати, а потом она обняла его в ответ, цепляясь за него, как за выступ. Он был выступом. Он был единственным, что удерживало её от падения в темноту.

— Я люблю тебя, — сказал он. — Всё будет хорошо.

«Вся моя жизнь рушится», — подумала она.

Его халат упал на пол. Он забрался к ней в постель и укрыл её, а затем обнял её рукой. Этот жизненно важный контакт, его теплое тело рядом с ней, было всем, что позволяло ей чувствовать себя в безопасности от самой себя.

— Я люблю тебя, — повторил он.

Но безопасность была ложной. Через мгновение она снова заснула и снова погрузилась в недра сна.

* * *

— Я болела. Врач сказал, что я чуть не умерла.

— Интересно, — заметил доктор Гарольд. Он усмехнулся. — Я имею в виду, интересно не то, что вы чуть не умерли. Параллель, я имею в виду.

— Параллель? — спросила Энн.

Кабинет доктора Германа Гарольда больше походил на офис богача. Он был обшит изысканными панелями, обставлен дубовой и вишнёвой мебелью, устлан роскошным тёмным ковром. Высокие книжные шкафы занимали всю стену, на полках странным образом отсутствовали книги по психиатрии. Вместо этого шкафы заполняли тома классической литературы. Только один экземпляр «Американского журнала психиатрии» давал какие-либо намёки на то, что это был кабинет мозгоправа. Никакой пресловутой кушетки найти не удалось.

— Я же говорил вам, что сны смешивают символы с нашими внешними, объективными заботами. Здесь символ очевиден.

Было ли это так?

— Я юрист, — заявила Энн. — Юристы мыслят конкретно.

Глаза доктора Гарольда всегда казались удивлёнными. У него было приятное лицо с белоснежными волосами, большими густыми белыми бровями и ещё более густыми белыми усами. Он говорил медленно, задумчиво, складывая слова, как кирпичи в стену.

— Символическая двойственность, — сказал он. — Жизнь и смерть. Представление о том, что вы чуть не умерли, создавая жизнь. Близость полнейших крайностей.

«Жизнь и смерть», — подумала она.

— Это была пограничная пневмония или что-то в этом роде. Слава Богу, с Мелани всё было в порядке. Около двух недель после родов я была едва в сознании.

— Что вы помните о родах?

— Ничего.

— Тогда совершенно ясно, что сон выкапывает аспекты рождения Мелани, которые были внедрены в ваше подсознание. Думайте об этом как о перетекании из подсознания в сознание. Мы называем это «составным изображением». Ваш разум пытается сформировать реальную картину рождения Мелани с непризнанными фрагментами воспоминаний.

— Почему? — спросила Энн.

— Почему не так важно, как почему сейчас? Почему это происходит именно в этот момент вашей жизни? Позвольте спросить вас, была ли Мелани запланированной беременностью?

— И да и нет. Мы хотели ребёнка, это точно.

— Другими словами, у вас не было сомнений?

— Нет, у меня этого не было. Я думаю, что у моего мужа могли быть. Он не думал, что мы можем позволить себе завести ребёнка, и я признаю, дела были довольно напряжёнными. Он никогда не зарабатывал много денег, а я была молода, мне было девятнадцать, я была беременна на первом курсе колледжа, и после этого я была полна решимости поступить в юридическую школу. Я думаю, что, возможно, одна из причин, по которой я хотела ребёнка, заключалась в том, что я думала, что это сделает наш брак крепче.

— Вы считали свой брак слабым?

— Да. Я искренне хотела, чтобы это сработало, но теперь, когда я об этом думаю, я понимаю, что хотела, чтобы это сработало по неправильным причинам.

Доктор Гарольд поднял кустистую белую бровь.

— Я не люблю неудач, — сказала Энн. — Марк и я, вероятно, никогда не должны были жениться. Мои родители терпеть его не могли, они были убеждены, что брак рухнет, и, полагаю, это подпитывало мою решимость не допустить этого. Они также были убеждены, что я никогда не закончу юридическую школу. Их разочарование было, вероятно, моим самым большим мотивирующим фактором. Я закончила школу третьей в своём классе. Ночью я подрабатывала официанткой, днём ​​ходила в школу. Я пропустила семестр в колледже, чтобы родить Мелани, но я компенсировала это, а потом и остальное, наверстав обучение после. На самом деле, я выпустилась на год раньше, несмотря на пропущенный семестр.

— Впечатляет, — заметил доктор Гарольд. — Но меня больше интересуют ваши родители. Вы никогда не упоминали о них раньше.

— Это немного больная тема, — призналась Энн. — Они очень старомодны. Они хотели, чтобы я взяла на себя традиционную женскую роль в жизни, убиралась в доме, воспитывала детей, готовила, а муженёк приносил домой бекон. Это не для меня. Они никогда не поддерживали мои желания и мои взгляды, и это очень больно.

— Вы часто их видите?

— Раз в пару лет. Я отвожу к ним Мелани, они любят Мелани. Она действительно единственная связь, которая существует между мной и моими родителями.

— Вы сейчас с ними в хороших отношениях?

— Не хороших, не плохих. Между мной и папой дела обстоят намного лучше, чем между мной и мамой. Она очень властная женщина. Я думаю, что бóльшую часть времени папа был за мои усилия, но боялся выразить это из-за неё.

Доктор Гарольд откинулся на спинку плюшевого шпонированного стула.

— Ещё одна параллель, родительская.

Энн не поняла, что он имел в виду.

— В вас много вины, Энн. Вы чувствуете вину за то, что поставили свою работу выше дочери, потому что считаете, что, поступая наоборот, вы удовлетворите убеждения своих родителей в профессиональной неудаче. Что ещё более важно, вы чувствуете себя виноватой из-за того, что не поддерживаете социальные взгляды Мелани. Ваша собственная мать пренебрегала поддержкой ваших социальных взглядов. Вы боитесь стать своей матерью.

Энн не была уверена, сможет ли она принять это. Тем не менее, она чувствовала себя глупо из-за того, что не рассмотрела такую ​​возможность.

— С того дня, как вы ушли из дома, вы разрываетесь между противоположностями. Вы хотите быть правы в традиционном смысле, и вы хотите быть правы для себя. Вам нужны оба конца спектра.

Всё так и было?

— Вы очень несчастны, — заключил доктор Гарольд.

«Я знаю», — подумала она.

Её угнетало то, что он так легко её читал.

— Мне нужно решение, — сказала она. — Кошмар разрушает меня. Не высыпаюсь, работа буксует, домой прихожу в плохом настроении. Нет ли у вас, ребята, какого-нибудь чудодейственного лекарства, которое остановит этот ужас?

— Да, — сказал доктор Гарольд. — Но это не решит ни одной из ваших проблем; это только прикроет их. Вам снятся кошмары по какой-то причине. Мы должны определить эту причину.

Доктор Гарольд был прав. Быстрого решения не было.

— Как Мартин всё это воспринимает?

— Лучше, чем большинство мужчин. Я знаю, что ему тяжело. Он тоже не спит, потому что я всегда его бужу во сне. Он делает вид, что это не имеет большого значения, но это начинает проявляться.

— Больше страха.

— Что?

— Больше страха неудачи. Вы боитесь потерпеть неудачу с Мелани, и вы боитесь потерпеть неудачу с ним. Вы боитесь, что в конце жизни всё, что вам придётся продемонстрировать за своё существование, — это эгоизм.

— Спасибо.

— Я просто объективен. Вы любите Мартина, не так ли?

— Да, — сказала она без колебаний. — Я бы сделала для него всё, что угодно.

— Что угодно, только не выйти за него замуж. Ещё больше страха.

«Иисус Христос!» — подумала она.

Доктор Гарольд улыбнулся, словно прочёл мысль.

— Вы боитесь, что Мартин станет таким же, как ваш первый муж?

— Он сам предположил это же. Это правда?

— Похоже, это правда.

Это было удручающе. От прихода сюда ей не стало лучше, она почувствовала себя ещё хуже.

— Что я должна делать?

— Первое, что вы должны сделать, это набраться терпения. Вы очень сложный человек. Понимание ваших проблем будет сложным делом.

«Скажи мне что-нибудь, чего я не знаю, док».

— Образы и идеи, выраженные в снах, функционируют двумя основными способами, — продолжил доктор Гарольд. — Во-первых, явный вид, относящийся к содержанию в том виде, в каком он представляется сновидцу, и, во-вторых, латентный вид, скрытые или символические качества сновидения. Сон о том, как вы родили Мелани. Во сне странная эмблема, тёмные фигуры в капюшонах и загадочные слова, похожие на заклинания. Сон звучит почти сатанински. Сны о дьявольщине часто означают бунт против христианства. Вы христианка?

— Нет, — сказала Энн.

Доктор Гарольд улыбнулся.

— Сатанистка?

— Конечно, нет. Я ни то, ни другое на самом деле.

— Вы хотите сказать, что выросли без каких-либо религиозных верований?

— Абсолютно.

— Вам не кажется это странным, особенно учитывая традиционные настроения ваших родителей?

— Кажется, — согласилась она. — Я родилась и выросла в Локвуде, маленьком городке на северной окраине округа, в горах. Всего около пятисот человек на весь город. Была большая церковь, все посещали её каждое воскресенье. Кроме моих родителей. Это было похоже на то, что они намеренно ограждали меня от религии. Они держали меня слепой к этому. Я действительно мало знаю о религии.

— А как насчёт вашей дочери?

— То же самое. Я стараюсь не влиять на неё таким образом. Я не знаю, как даже поднять эту тему.

Доктор Гарольд задумался над этим. Некоторое время он молчал, глядя вверх с полузакрытыми глазами.

— Сон определённо связан с множеством подсознательных чувств вины. Как вы можете чувствовать себя виноватой из-за религиозной пустоты, если у вас практически нет религиозного воспитания?

— Я не знаю, — заявила Энн.

— И вы не считаете, что религиозная вера может помочь Мелани стать лучше в жизни?

— Я так не думаю. Я не понимаю, как это может быть. Это никогда не было проблемой в этом смысле.

— Она девственница?

Вопрос ошеломил её.

— Да, — сказала она.

— Вы уверены?

— Настолько, насколько это возможно.

— Вы находите это необычным?

— Почему я должна это делать?

— В среднем первый сексуальный опыт у белых женщин в этой стране происходит в возрасте семнадцати лет. Вы это знали?

— Нет, я этого не знала.

«Энн, посмотрим, сможешь ли ты угадать следующий вопрос».

— Сколько вам было лет, когда у вас был первый сексуальный опыт?

— Семнадцать, — ответила Энн, хотя «не твоё грёбаное дело» было бы лучшим ответом. — Какое это имеет отношение к делу?

— А не может ли быть, что у вас есть какая-то подсознательная озабоченность по поводу девственности вашей дочери?

Кожа на лице Энн прорезалась морщинами. Ей не нравились все эти фрейдовские штучки. От намёков было трудно защититься, особенно от намёков сексуального характера.

— Не понимаю, почему.

— Конечно, не понимаете, — сказал доктор Гарольд, всё ещё улыбаясь.

Что он имел в виду под этим? Затем он спросил, слишком резко, на взгляд Энн:

— У вас когда-нибудь был лесбийский опыт?

— Конечно, нет.

— Вы когда-нибудь хотели?

— Нет.

«Я злюсь, — подумала она. — Очень злюсь, док».

— Вы уверены?

Энн покраснела.

— Да, я уверена, — чуть не рявкнула она.

— Сон изобилует явным сексуальным подтекстом, только поэтому я задаю такие вопросы. Какое слово вы постоянно слышите во сне?

— Дуэр, — сказала она, произнося «ду-э-э-эр». — Что это значит?

— Я не знаю. Это ваш сон, не так ли?

— Да, и какое отношение этот сон или любой другой сон может иметь к лесбиянству?

Теперь адвокат в ней задавал вопросы, на которые, как она знала, он не мог ответить.

Но он ответил на него, заставив её пожалеть о своём вопросе.

— Голос, произнёсшийслово — дуэр — был мужским или женским?

— Женским. Я уже говорила вам.

— А фигуры вокруг места родов, фигуры, которые касались вас, ласкали вас, были…

— Хорошо, да, они были женщинами.

«Вот что я получаю за то, что пытаюсь играть в игры с мозгоправом», — подумала она.

Следующие его наблюдения встревожили её больше всего.

— Интересно, что вы с таким отвращением относитесь к вопросам, касающимся лесбиянства или потенциального лесбиянства. Интересно и то, что вы сейчас проявляете комплекс вины по этому поводу.

— Я не лесбиянка, — сказала она.

— Я совершенно уверен, что это так, но вы боитесь, что я могу подумать, что вы такой являетесь.

— Откуда вы знаете?

— Я многое знаю, Энн. Я многое узнаю, просто глядя на вас, оценивая, как вы структурируете свои ответы, по выражению вашего лица, языку тела и так далее.

— Я думаю, вы хватаетесь за дерьмо, док.

— Возможно, и уж точно это будет не первый раз, когда психиатра обвиняют как такового. Я имею в виду, что нет более важного способа взаимопонимания между врачом и пациентом, чем открытость.

— Думаете, я не совсем откровенна с вами?

— Нет, Энн, не думаю.

«Как насчёт того, чтобы я хорошенько дёрнула твои большие усы? Будет ли это достаточным доказательством открытости?»

— Внешне вы бунтуете и обороняетесь, что является верным признаком глубокой чувствительности. Вы не были полностью открыты мне в отношении сна, не так ли?

Конечно, нет. Но что она должна была сказать?

— Энн, во сне есть мужчины?

— Я так думаю. По крайней мере, кажется, что на заднем плане есть мужчины, которые рубят что-то, рубят дрова, я думаю. Кажется, они подбрасывают дрова в огонь.

— Дрова. Огонь. Но вы говорите, что мужчины на заднем плане?

— Да, — сказала она.

— А фигуры на переднем плане — женщины?

— Да.

— А кто находится в центре внимания этих женщин?

— Я.

— Вы. Голая. Беременная. На месте для родов.

— Да.

— Не находите ли вы интересным, что активными участниками сна являются женщины, а мужчины остаются на втором плане, явно символизируя подчинённую роль?

— Я вас умоляю, — сказала Энн.

Доктор Гарольд теперь окружал её, загоняя в угол. Это заставляло её чувствовать себя начеку. Более того, это заставляло её чувствовать себя глупо, потому что она не знала, к чему он клонит.

— Минуту назад вы сказали, что не думаете, что я была полностью откровенна с вами по поводу сна. Как же вы это поняли?

— Мои выводы покажутся вам безумными.

— Эй, док, я привыкла к безумствам. Вперёд, продолжайте. Юристы не любят, когда их обвиняют в сокрытии фактов.

— Но ведь так и есть, не правда ли? Разве это не часть вашей работы? Сокрытие фактов от оппозиции?

— Я ухожу, — сказала Энн.

— Не уходите, — сказал доктор Гарольд, слегка посмеиваясь. — Мы только начинаем что-то делать.

Энн остановилась. Голова будто тикала.

— Во-первых, я не оппозиция, — заявил доктор Гарольд. — Во-вторых, я делаю ссылки, которые беспокоят вас, потому что беспокойство — это демонстрация тех самых подсознательных основ, которые в последнее время заставляли вас чувствовать себя расфокусированной и сбитой с толку.

Энн это сейчас не волновало. Она хотела знать, что он собирается сказать.

— Что? Какие выводы? Что, по-вашему, я вам не сказала?

— Вы уже знаете.

Глаза Энн вонзились в него. Но, опять же, он был прав, не так ли? Она уже знала.

— Скажите мне, — произнесла она.

— В чём вы не признались мне, так это в том, что сон вас возбудил. Внешне вы были отталкивающей, но внутренне вас стимулировали. Вы были сексуально возбуждены. Прав я или нет?

С каменным лицом она ответила:

— Вы правы.

— Вы были возбуждены и испытали оргазм. Правильно или неправильно?

В горле пересохло.

— Правильно.

Она не говорила ему ни об одном из этих фактов, но он знал их. Почему-то она подозревала, что он знал их ещё во время её первого визита три недели назад. Этот человек был ходячим детектором лжи.

— Вы испытываете оргазмическую дисфункцию дома, с Мартином?

Теперь Энн горько рассмеялась. Какая разница?

— Да, — сказала она. — Секс никогда не был для меня проблемой. Я всегда была… испытывала оргазм. До сих пор. С тех пор, как у меня появился этот кошмар, у меня не было оргазма с Мартином.

— Но у вас во сне был оргазм?

— Да, каждый раз.

— Вы боитесь, что какой-то аспект вашего прошлого разрушит ваше будущее.

Слова казались эхом, парящим над её головой. Это то, что означал сон? И если да, то какой аспект её прошлого?

Доктор Гарольд продолжал:

— Вы…

— Я не хочу больше говорить, — сказала Энн. — Я действительно не хочу.

— Почему?

— Я расстроена.

— Бывают моменты, когда расстраиваться полезно.

— Мне сейчас не очень хорошо.

— У вас много навязчивых идей, самая главная из которых — боязнь показаться слабой в глазах окружающих. Вы ассоциируете расстроенность со слабостью. Но это не так. Расстраиваясь, вы высвобождаете часть себя, которую скрывали. Это важный элемент эффективной терапии. Разоблачение наших страхов, высвобождение того, что мы прячем. Это помогает нам увидеть себя таким образом, чтобы мы могли понять себя. Когда мы не понимаем себя, мы не понимаем мир, людей вокруг нас, чего мы хотим и что мы должны делать — мы ничего не понимаем.

«Я понимаю, что мне нужно выпить», — подумала она.

— Я думаю, что для вас важно продолжать приходить сюда, — сказал он.

Она кивнула.

— Ещё один вопрос, тогда я отпущу вас на сегодня, — доктор Гарольд неосознанно погладил усы. — Почему вы уверены, что во сне рожаете Мелани? Вы сказали, что были очень больны и несколько недель после родов были едва в сознании. Что делает вас…

— Обстановка, — сказала она. — Всё, что я вижу во сне, это моё тело. Это почти как в кино, переходя от кадра к кадру. Я даже никогда не вижу себя по-настоящему, но я чувствую вещи и вижу вещи вокруг себя. Стены из шлакоблоков и земляной пол — это погреб в доме моих родителей.

— Мелани родилась в погребе?

— Да. В Локвуде нет больницы, только местный врач. У меня начались схватки рано, и был сильный шторм, предупреждение об урагане или что-то в этом роде, поэтому меня отвели в погреб, где было бы безопаснее.

— А эта странная эмблема, та, что на чаше, и та, что побольше, на стене, — вам что-нибудь в погребе напомнило об этом?

— Нет, — сказала она. — Это обычный погреб. Моя мама сама консервирует фрукты и овощи.

Доктор Гарольд положил блокнот и карандаш поперёк своего большого стола.

— Нарисуйте мне эмблему, пожалуйста.

Она чувствовала себя подавленной, и меньше всего ей хотелось рисовать. Она быстро обрисовала эмблему, искривлённый двойной круг на блокноте.

Доктор Гарольд не взглянул на него, когда вернул блокнот.

— Итак, вы уезжаете — куда? В Париж?

Энн впервые искренне улыбнулась.

— Мы уезжаем завтра. Мне нужно кое-что закончить в офисе сегодня днём, а потом я заберу билеты. Мелани — любительница искусства, она всегда хотела увидеть Лувр. Это будет первый раз, когда мы втроём уезжаем вместе за много лет.

— Я думаю, для вас важно проводить свободное время с Мартином и Мелани. Это даст вам шанс заново познакомиться с самой собой.

— Может быть, сон на какое-то время уйдёт? — сказала она почти мечтательно.

— Возможно, но даже если это не так, не зацикливайтесь на этом. И мы поговорим о том, что вы чувствуете, когда вы вернётесь.

— Хорошо, — сказала она.

— Надеюсь, вы прекрасно проведёте время. Не стесняйтесь звонить мне, если у вас возникнут какие-либо проблемы или опасения.

— Конечно. Пока.

Энн вышла из кабинета.

* * *

Доктор Гарольд сидел молча. Он закрыл глаза, задумавшись. Он думал о ней. Тип А, профессионально одержимый, сексуально дисфункциональный.

«Методизация снов», — подумал он.

Эмблема, которую она нарисовала в блокноте, выглядела скомканной, прерывистой. Кинестетически это было очевидно: она рисовала это наспех, потому что это её пугало. Он знал, что многое пугало Энн Славик.

Слишком многое.

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

— Итак, что случилось? — спросил Дюк. — Ты никогда не рассказывал.

Эрик доел свой сырный хот-дог. Он всегда посыпал его луком — таким, который продавали в маленьких колечках, — чтобы избавиться от вкуса изо рта. Не вкуса сырного хот-дога, вкуса члена Дюка.

— Что случилось? — спросил Эрик.

— Знаешь, твой голос. Почему у тебя такой хреновый голос?

Внезапно он почувствовал вкус памяти, соли и меди. Вкус крови. Он несколько раз пытался уйти от них. Им это не понравилось.

— Мы предлагаем тебе всё, Эрик. И всё же ты бунтуешь.

Это было за несколько недель до того, как полиция поймала его.

— Святая Матерь Божья, — сказал тогда шериф Бард, глядя в яму.

Все называли его «шериф свиное сало»; у него был живот, как мяч для фитнеса. Ходили слухи, что он был главой какого-то городка в Мэриленде; государственная спецоперация поймала его на отмывании денег мафии через городские игры в бинго в пожарной части. Они сказали ему, что его могут привлечь к уголовной ответственности или он может переехать в другое место и спокойно жить дальше. В ту ночь Эрика поймали Бард и Байрон.

— Что ты делаешь с этой лопатой, парень? — спросил Байрон.

— Святая Богородица, — сказал Бард.

Эрик знал, что его подставили. Ему больше не доверяли.

— Мы любим тебя, Эрик, — прошептала одна из них.

— Мы хотим, чтобы тебе было хорошо, — прошептала другая.

— И мы собираемся оставить тебе небольшое напоминание.

— Чтобы всякий раз, когда ты говоришь, ты думал о нас.

Они связали его. Одна держала лезвие над его членом, а другая начала работать над его горлом. Врач скорой помощи сказал, что у него осталась только одна голосовая связка. Ему повезло, что он вообще выжил.

— Шило, — наконец ответил Эрик Дюку. — Они воткнули мне в горло шило.

— Господи, — пробормотал Дюк. — Кто они?

— Грабители, — солгал Эрик.

Это то, что он сказал людям в больнице и полиции. Это сделали грабители.

Дюк поковырял в носу.

— Облом.

Вошла девушка по имени Дон, подошла к автомату с конфетами, не глядя на них. Недавно она тоже получила статус класса III. Дюк усмехнулся себе под нос. Они слышали, как доктор Грин говорил о ней с одним из работников.

— Катасексуалка, — сказал он. — Сексуальная одержимость мёртвым человеком.

Эрик слышал, что до того, как ей дали правильное лекарство, она мастурбировала по десять раз в день. И таких чудиков в палате было много. Трёхсотфунтовая шизофреничка, которая утверждала, что беременна от своей колли.

— Я отдам доктору Грину право первым выбрать себе щенка! — обрадовалась она.

Однажды ночью городская полиция привезла с собой одного с передозировкой фенциклидина.

— Я могу летать на всём, что может сделать Бог! — сообщил он им, когда они застёгивали на нём смирительную рубашку.

У многих пациентов были религиозные пристрастия. Многие из них были гиперсексуальны, но при этом искренне религиозны, как проститутка, которая «трахалась с Иисусом», или однополярный серийный убийца, которого они привезли из Тайлерсвилля, который заставлял женщин принять Христа как своего спасителя, а затем убивал их, прежде чем они успели передумать.

— Много людей на небесах, которых не было бы там, если бы не я, — хвастался он.

— Бог любит тебя, — повернулась Дон с батончиком Snickers и сказала это Дюку.

— Если Он это делает, скажи Ему, чтобы выпустил меня к чёрту из этой помойки, ты, сучка-психопатка с висячими сиськами. Как насчёт того, чтобы пососать мои яйца?

Дон фыркнула и ушла.

— Пустоголовая!

Эрик снова попробовал позвонить. Нет ответа.

«Где они?» — спросил он себя.

— Видишь, вот откуда я знаю, что я не гей, — анализировал себя Дюк, когда вернулся Эрик. — Эта пустоголовая там? Я мог бы поиметь её прямо на этом столе. Боже, я мог бы разорвать её.

Эрика не нужно было убеждать. Он думал. Дюк был толстым, отвратительным социопатом-разгильдяем с плохими зубами и волосами, похожими на швабру.

«Но он сильный», — подумал Эрик.

Три раза в неделю работники водили всех пациентов второго и третьего классов в спортзал в другом здании. Эрик десять раз видел, как Дюк жал двести пятьдесят фунтов.

«Да, очень сильный», — подумал он.

— Я тут подумал, Дюк, — скрипучим голосом сказал Эрик.

— О чём, педик?

— Ты и я, мы никогда не выберемся отсюда. Наблюдательный совет Грина не разрешит нам выйти на свободу и через сто лет.

— Я знаю это.

Эрик склонился над столом.

— У меня есть кое-что, о чём я должен позаботиться снаружи.

— Что, убить ещё младенцев?

— Я никогда не убивал младенцев. Это была подстава…

— Конечно, педик. Так все говорят, не правда ли? Точно так же, как я никогда не отрубал руки этой шлюшке.

— Ты бы меня послушал, чёрт возьми. Кажется, я знаю, как нам выбраться.

Внезапно Дюк прислушался.

Эрик подвёл Дюка к окну, указал на «барьер безопасности». Территория больницы была окружена высоким забором, но за ним была автостоянка, где персонал и подрядчики парковали свои машины.

— Видишь тот белый фургон? — спросил Эрик. — А рядом пикапы?

Надпись на фургоне гласила: «Король лужаек».

— И что? — заметил Дюк.

— Они газонокосильщики. Я наблюдал за ними. Они приезжают сюда каждое утро в семь тридцать и начинают косить траву. Территория больницы огромная, эти ребята повсюду. Им не нужно входить и выходить через парадные ворота, потому что трейлеры, на которых они тянут свои газонокосилки, слишком велики. Вон там, за теми деревьями, служебные ворота. Если мы сможем выбраться через эти ворота, мы сможем выехать через главный вход.

— На чём? На ковре-самолёте?

— На одном из их пикапов. Видишь все эти машины, припаркованные рядом с фургоном? Они принадлежат им.

— Хорошо. Продолжай говорить.

— В одиннадцать тридцать начинаются перерывы на обед. Они делают перерыв на обед в четыре смены, по три за раз. На стоянку они попадают через служебные ворота. Начальник должен их выпустить. Он единственный, кто имеет право иметь ключ от служебных ворот. Видишь того парня там? Вот он начальник.

Дюк заглянул в проволочное окно. Несколько рабочих заправляли газонокосилки, которые тянули режущие платформы. Рядом стоял мужчина в комбинезоне. Он был высоким. Широкие плечи и спина. Сучковатый.

— Большой ублюдок, — прокомментировал Дюк.

— Да, но ты тоже.

Дюк продолжал смотреть в окно.

— Я регулярно наблюдал за ним, — проскрежетал Эрик. Было больно просто говорить. — У него распорядок дня. Как я и сказал, перерыв на обед начинается в одиннадцать тридцать. Но в одиннадцать он обедает сам. Он не уходит, как другие, — приносит своё в пакете. Это то, что он делает каждый день в одиннадцать. Он садится у этих деревьев в полном одиночестве и ест свой обед.

Очень медленно Дюк кивнул.

— Никого вокруг нет. Все рабочие всё ещё на территории, косят траву. И этот парень, как я уже сказал, я наблюдал за ним. Он босс, поэтому он первый парень здесь каждое утро в семь тридцать. Он приезжает на этом бело-голубом пикапе Ford прямо сюда. Нам не придётся тратить время на поиски его машины, потому что мы уже знаем.

— Но ворота, служебные ворота. Я даже не вижу их.

— Вот почему это сработает, — ответил Эрик. — Ты не можешь видеть служебные ворота с территории, потому что они находятся за теми деревьями, теми же деревьями, где тот большой парень сидит и обедает каждый день в одиннадцать часов.

— Одиннадцать часов, — пробормотал Дюк.

— Это через час. И знаешь, что мы будем делать через час?

— Что?

— Медперсонал выводит всё наше крыло на улицу для игры в волейбол.

* * *

Дюк выполнил свои обязанности. Пациенты II и III класса достигли своего привилегированного статуса, демонстрируя хорошее поведение в течение длительных периодов времени. Ничего никогда не происходило, потому что этого никто никогда не ожидал. Три работника больницы наблюдали за волейбольными играми: медсестра Даллион, которая была такой худой, что казалось, что её вот-вот сдует, а также Чарли и Майк. Им придётся убрать всех троих, прежде чем кто-то сможет вернуться внутрь и нажать кнопку безопасности. Майк был крутым — большинство медперсонала-мужчин были наняты из-за физических размеров, а Майк был молод и силён, — но не сильнее Дюка. А Чарли, чёрный парень, был огромным. Эрик прикинул, что у них было около двух минут после того, как начнётся драка, чтобы одолеть начальника газона, получить его ключи, открыть служебные ворота и уехать на машине. Задача Дюка заключалась в том, чтобы быстро убрать Майка, а затем добраться до деревьев, а задача Эрика — медсестру Даллион и Чарли. Хотя Чарли был большим, он также был безнадежно близорук. Без своих очков с линзами, как донышки из-под бутылки газировки, он не мог видеть дальше своего лица.

На улице было солнечно и тепло. До весны оставалось всего несколько дней.

— Отличный день для волейбола, — сказал Эрик Чарли.

— Уверен в этом. Рад видеть тебя на игровой площадке. Сыграй для разнообразия, Эрик. Сделай это хорошо, проведи время с остальными.

«Постараюсь», — подумал он.

Он оглянулся, пока они выбирали стороны. В четыре минуты двенадцатого начальник газона спускался по холмам к деревьям.

— Чад — педик! — рявкнул Дюк. — Я не хочу, чтобы он был на моей стороне.

— Хватит об этом, Дюк, — предупредил Майк. — Мы все здесь, чтобы повеселиться.

— К чёрту веселье, я хочу победить!

— Я не педик, — пожаловался Чад.

— Давайте, ребята, — сказал Чарли. — Давайте поиграем.

«Что за херня?» — подумал Эрик, как только они начали.

У многих пациентов была экстрапирамидная болезнь, неврологический побочный эффект длительной терапии фенотиазином. Замедленность. Несогласованность. Дёрганность. Одна из девушек подавала, и мяч даже не долетел до сетки.

— Моя очередь, слава богу, — сказал Дюк и отправил мяч на другую половину.

Он летал взад и вперёд, может быть, дважды, прежде чем Гарри, стеррафоб, попал мячом в сеть.

— Господи, Пит, — пожаловался Дюк. — Неужели никто из вас, педиков, не умеет играть?

— Говорю тебе, Дюк. Ещё несколько таких комментариев, и ты снова внутри, — сказал ему Майк, стоя в стороне.

— Твоя очередь подавать, Эрик, — заметила медсестра Даллион.

Они поменялись сторонами. Эрик взял мяч.

— Давай, Эрик, давай покажи хороший бросок, — сказал Чарли и зааплодировал.

— Ой, Эрик может показать только свой член, — завопил Дюк. — Он тоже пидор, как и все вы. Прямо как Чад.

— Я не пидор! — завопил Чад, сжав кулаки по бокам.

— Чёрт, ты сосёшь член своего папы. Он сказал мне это в прошлый раз, когда приезжал в гости.

— Он не делал этого!

Дон начала плакать.

— Я не могу играть! — закричала она. — Нет, пока Дюк здесь!

— Ты пошла в свою мать, пустоголовая? — заржал Дюк и потёр промежность. — Почему бы тебе тогда не заткнуться и не пососать мой шланг, а?

— Ну всё, Дюк, — Майк толкнул его. — Внутрь.

Эрик, всё ещё державший мяч, кивнул.

— Я трахал твою девушку, — сообщил Дюк Майку. — Я когда-нибудь говорил тебе это?

Медсестра Даллион скомандовала:

— Майк, отведи его внутрь. Он портит всем игру.

— Однако она была далеко не так хороша, как медсестра Даллион, — Дюк расхохотался. — Да, медсестра Даллион, она умеет хорошо сосать. Высосет твои яйца прямо из дырки на головке члена.

Дон села на траву и заревела. Несколько других пациентов начали блуждать. Майк схватил Дюка за воротник и стал выводить с поля.

— Ты только что потерял третий класс, Дюк.

— Пососи мои яйца, педик. Твоя подружка лизала мою трещину.

— Сейчас! — крикнул Эрик.

Дюк сделал выпад, а затем вонзил локоть обратно в горло Майка. Одновременно с этим Эрик метнул волейбольный мяч прямо в лицо Чарли. Подбежала медсестра Даллион:

— Эрик, что ты…

— Извините, — сказал он.

Так и было, потому что медсестра Даллион была милой. Он ударил ладонью прямо ей в лоб. Внезапно суета побежала повсюду. Эрик заметил бегущие фигуры. Дюк ударил Майка по лицу, а затем что-то сломалось.

— Ублюдки! — закричал Чарли.

У Эрика было время снова ударить сестру Даллион ладонью по голове, и на этом всё. Чарли схватил его, поднял, и Эрик развернулся. Он сорвал с Чарли очки, ударил его ногой в пах, затем наступил на очки. Они хрустнули. Зубы Чарли стиснулись от боли. Одна рука держала его пах, другая протянулась.

— Прости, — прохрипел Эрик и ударил его ногой по голове.

Эрик бросился к деревьям.

«Две минуты, — сказал он себе. — Если нам повезёт».

Майк, Чарли и медсестра Даллион были без сознания. Пациенты разбежались в разные стороны.

— Лети, Флинс! Лети! — Гарри стеррафоб цитировал Шекспира.

Дон всё ещё рыдала в траве, а Чад кричал в небо:

— Я не педик! — а сам в это время мочился на одного из работников больницы.

Эрик скрылся за деревьями.

— Я позаботился об этом большом ублюдке, чёрт возьми, — злорадствовал Дюк.

Начальник газона обмяк. Дюк вытащил две связки ключей из комбинезона парня и его бумажник.

— Иисус Христос! — крикнул Эрик. — Ты убил парня!

Дюк равнодушно посмотрел на него. Шея босса газонокосильщиков была сломана. Эрик схватил ключи и хрипло крикнул:

— Давай!

Замок на служебных воротах представлял собой большой Rollings Mark IV с трубчатой скважиной. Эрик выудил единственный трубчатый ключ на кольце; большой замок мгновенно открылся.

«Это слишком просто», — подумал он.

— Иди, — прошептал он Дюку. — Иди нормально. Мы просто два газонокосильщика, направляющиеся к нашему пикапу.

Дюк подпрыгивал рядом с ним, насвистывая: «Слава краснокожим». У ключей Ford был чёрный пластиковый брелок; Эрик сразу выделил их. Через десять секунд они уже вытаскивали свои задницы со стоянки на большом автомобиле.

— Чёрт, да! — воскликнул Дюк. — Педик, ты был прав! Мы выбрались из этой дерьмовой дыры!

— Мы ещё не выбрались, — напомнил ему Эрик. — Нам всё ещё нужно пройти через главный вход и охрану.

— Эти кремовые пирожные? Я размозжу им головы.

— Тебе не следовало убивать этого парня.

— Хер с ним. Убил и Майка, педика. Слышал, как хрустит его трахея, — Дюк рассмеялся. — Звучит так, будто наступил на грецкие орехи.

«Господи», — подумал Эрик.

— Приготовься к разговору, — прохрипел он. — Я не могу говорить, так что тебе придётся.

Это было то, что могло спасти их или раскрыть; Эрик сомневался в опыте Дюка в актёрской игре. Быстро Эрик открыл бумажник начальника газона. «Филипп Алан Ричардс», — гласила фамилия на водительских правах. В кузове фургона было несколько пятигаллонных канистр с бензином.

— Скажи им, что мы привозили для мистера Ричардса топливо, — сказал он.

— Топливо, конечно.

Охранник у входа остановил их. Ворота были опущены.

«Чёрт», — подумал Эрик.

Возможно, им придётся проехать. Возможно, им придётся убить охранника, а он не хотел этого делать.

— Мы привозили топливо для мистера Ричардса, — сказал Дюк. — Мы «Король лужаек».

Охранник кивнул. Он протянул Эрику блокнот через окно.

«Журнал выхода», — подумал Эрик.

Он нацарапал имя, написал время в колонке «Уход» и сделал паузу.

Номер автомобиля, запрашиваемый следующий столбец. Его глаза пробежались по листу, нашли имя Ричардса, зарегистрированное в 07:23 утра, он поставил номер автомобиля в свою колонку, а затем передал блокнот обратно охраннику. Охранник заглянул в кузов машины. Потом снова заглянул в кабину.

— Увидимся, ребята, — он поднял ворота и махнул им.

Эрик прорвался.

«Медленно, — подумал он. — Нормально».

Через мгновение он услышал телефонный звонок в будке охраны. Эрик свернул пикап с корта на главную дорогу.

Через десять секунд в больнице завыла сигнализация о побеге.

Эрик вдавил педаль газа в пол.

ГЛАВА ПЯТАЯ

Старик увидел ужас в своём сознании. Он увидел их.

Он видел их обнажёнными, молящимися перед своей богохульной плитой.

Он видел их открытые лица, их мягкие руки, тянущиеся к чему-то. К чему? От звука их заклинаний его тошнило, но не так сильно, как от того, что они заставляли его делать. Скирор, как его прозвали, резчик.

— Дай нам эльмессе. Вихан для этой свиньи.

Он не мог сопротивляться им, никто из них не мог. Он хорошо владел ножом, мастерски; ощущение не поддавалось описанию. Женщину освежевать, мужчину разделать. Однажды ни заставили его отрубить голову девушке и обескровить её.

— Отлично освежает! — и они смеялись, выпивая.

Затем они заставили его смотреть, как несколько из них прелюбодействовали с трупом.

— Дай нам лоф! — кричали они. — Дай лоф!

Другие разожгли огонь для более мелкого и более мощного лофа.

Он даже никогда не ел с ними.

— Не волнуйся, дорогой, — раздался теперь мягкий голос вифмунук. — Это заставит тебя чувствовать себя лучше.

— Нет, пожалуйста.

«Они убивают меня», — подумал он.

Несколько фигур окружили его. Он лежал парализованный на кровати. Они проделывали это с ним уже несколько недель — с каждым днём ​​он чувствовал себя всё более мёртвым. Несколько младших смотрели сзади, их лица сияли от удивления, их обнажённые тела источали юность. Но теперь он был высохшим, сморщенным, как сухофрукт.

— Ты уверен, что это безопасно?

Мужской голос ответил:

— Конечно. Он лишь на время замедляет частоту сердечных сокращений и сужает сосуды головного мозга. Повреждение мозга будет незначительным для смерти, но достаточно значительным, чтобы вызвать желаемый эффект.

— Хорошо. Только не убивай его.

Игла вонзилась ему в руку. Холодный прилив.

Из чёрного пространства вифмунук протянула руку.

— Давайте, девочки. Вы можете подойти и потрогать.

Сначала они робко подошли, а потом бросились вперёд. Их маленькие груди покачивались, когда они наклонялись. При извлечении шприца одна слизывала кровь с прокола. Вскоре руки рыскали по его старой коже. Они хихикали.

— Это провидение, — прошептала вифмунук. — Какая чудесная вещь, да? Возложить руки на плоть провидения.

Девушки казались благоговейными. Они возились с ним, как с животным в контактном зоопарке.

«Я экспонат», — подумал он, когда его зрение потемнело.

В комнате было тепло, его кровь превратилась в ил. Он вздрогнул, когда мягкая рука осторожно сжала его гениталии.

— Нет, милая, ты не должна этого делать. Он очень особенный хасл.

Рука соскользнула.

«Просто дайте мне умереть», — подумал старик.

Но они этого не сделали. Вместо этого они убивали его изо дня в день, по кусочку за раз. Теперь он почти ничего не видел.

Но хуже были вещи, которые он видел в своём сознании.

«Просто позвольте мне умереть и отправиться в ад».

— Хватит, — раздался материнский голос вифмунук. — Мы не должны его слишком волновать.

— Такие милые девушки, — прокомментировал мужской голос.

— Да, не правда ли?

Руки ускользнули. Молодые фигуры отступили.

— Доэфолмон скоро наступит, — радостно провозгласила вифмунук. — Вы можете поиграть сегодня ночью, если хотите.

— О, да! — воскликнула одна.

— Нам бы этого хотелось! — воскликнула другая.

— Но сначала вы должны поесть, чтобы прокормиться. Пойдёмте теперь есть.

Вифмунук вывела пару девушек из комнаты.

— Почему ты так со мной поступаешь? — успел проскрежетать старик.

Мужская фигура повернулась.

— О, да ладно, не будь таким. Как она сказала, это провидение, и ты его часть. Мы все. Это привилегия.

Он закрыл сумку, в которой принёс иглы и яд.

— Спокойной ночи, старый друг, — сказал он.

Старик начал биться в конвульсиях.

* * *

Эрик смотрел в зеркало заднего вида.

— Сначала мы бросим грузовик.

— Хм-м-м? — спросил Дюк.

— Они знают, на чём мы уехали, — скрипел голос Эрика. — Могу поспорить, что они уже получили сигнал на все посты на этот грузовик. Если мы не избавимся от него прямо сейчас, нам конец.

Дюк не казался заинтересованным; он рылся в кошельке начальника газона.

— Чёрт, — выплюнул он. — Всё, что у этого ублюдка было при себе, — это шесть баксов. Нам нужны деньги, чувак.

— Мы можем получить деньги позже. У меня есть тайник.

Дюк огляделся.

— Что ты имеешь в виду?

Эрик похитил для них много людей, для их отвратительных хюсфеков. Большинство из них были беглецами и бродягами, но время от времени он натыкался на кого-нибудь с деньгами. Эрик всегда брал деньги. За те годы, что он служил им, он накопил по меньшей мере тысячу долларов. Он хранил их в подвале церкви вместе со своими вещами.

— Только не беспокойся об этом. Все деньги, которые нам нужны, я спрятал там, где раньше жил.

— Туда, куда мы направляемся?

— Ага. Маленький городок под названием Локвуд, в получасе езды.

Внезапно Дюк просиял; в бардачке он нашёл большой нож в ножнах.

— Gerber. Вроде того, что у меня был.

Это было нехорошо. Сбежавший эротоманический социопат с ножом, вероятно, не добавит ничего радостного. Эрик знал, что ему придётся быть очень осторожным.

— Послушай, Дюк, ты не можешь сейчас творить всякую чушь. Ты начинаешь то, что у нас уже было. В следующем десятилетии у нас будет «четыре балла» в классе предосторожности.

Дюк не любил, когда ему говорили, что делать.

— Нет, это ты послушай меня, фея. Я ни от кого не подчиняюсь приказам, особенно от таких педиков-убийц, как ты. Мы бы даже не вылезли из этой дыры, если бы у меня не хватило смелости задрать этих двух хуесосов. Я не видел улицы с тех пор, как грёбаный Рейган стал президентом. Я собираюсь немного повеселиться, и никто меня не остановит, и если тебе это не нравится, просто скажи, — Дюк, сверкая глазами, перебирал нож.

«Осторожно, осторожно».

— Я слышу тебя, Дюк. Расслабься. Всё, что я хочу сказать, это то, что с этого момента мы должны быть очень осторожны. Можешь повеселиться, только осторожно, ладно?

— Ага. Осторожно, точно.

— И поскольку я знаю эту местность лучше, чем ты, возможно, будет лучше, если мы поступим так, как я это вижу? Я знаю все просёлочные дороги, все близлежащие города. Хорошо?

— Конечно. Ты мозг, а я стальные яйца. Меня это устраивает. Только до тех пор, пока у нас есть взаимопонимание.

«Слава богу», — подумал Эрик.

Ещё одна вещь в их пользу заключалась в том, что пациенты классов II и III должны были носить обычную одежду, а не больничное бельё. Но у них всё ещё были их лица.

— Ещё одна вещь, которую мы должны изменить, — это то, как мы выглядим. Постричь волосы, покрасить их и всё в таком духе. И, наверное, тебе стоит избавиться от этих бакенбардов.

Дюк безнадежно погладил упомянутые бараньи завитушки.

— Да, пожалуй, ты прав. Завтра у хуесосов наши фотографии будут во всех газетах.

— И, возможно, вечером по телевизору. Но, как я уже сказал, первым делом мы должны найти новый комплект колёс.

— Круглосуточный магазин, — поделился своей мудростью Дюк. — Раньше я постоянно воровал машины у магазинов. Большинство людей считают, что они будут входить и выходить очень быстро, поэтому многие из них оставляют ключи в замке зажигания.

Хорошая идея, но было слишком много недостатков.

— Мы не можем просто взять машину, Дюк. Если всё, что мы сделаем, это возьмём машину, владелец сразу узнает и вызовет полицию. Копы будут знать, какую машину нужно искать, и это та же проблема, что и у нас сейчас.

Острая улыбка Дюка показала, что он понимает ситуацию.

Эрик продолжил:

— Значит, мы должны похитить и владельца. И мы должны сделать это так, чтобы никто не увидел. Если не будет свидетелей, некому будет сказать копам, какую машину мы угнали.

— А не посмотрел бы ты туда! — воскликнул Дюк.

Прямо впереди вырисовывался знак: Qwik Stop.

Эрик остановил пикап у мусорного контейнера, где его не было видно с главной дороги. Перед входом стояли две машины: грязный Dodge Colt и старый бежевый универсал Plymouth.

— Две машины перед входом, — заметил Эрик. — Это означает, что один покупатель в магазине. Вторая машина принадлежит тому, кто работает внутри. Вот что мы делаем. Мы заходим, как будто что-то ищем, ждём, пока клиент уйдёт. Затем ты вырубаешь человека, работающего в магазине. Мы возьмём его ключи, заберём его с собой и умчим.

— Конечно, — сказал Дюк.

Он сунул нож под рубашку.

Когда они вошли, звякнул колокольчик. Пожилой лысый мужчина за прилавком поднял голову. Эрик был прав в своём предсказании: был только один покупатель, румяная блондинка с короткой стрижкой и в оранжевой майке. Она стояла, согнувшись на тощих ногах с острыми коленями, прежде чем её зад выпрямился, яростно постукивая ногой в сандалии.

— Святой Иисус, папаша, — пожаловалась она с надрывом. — Доллар девяносто за полгаллона? Что это за прайс?

— Не я устанавливаю цены, — ответил старик, хмурясь.

Эрик и Дюк изучали журнальную стойку впереди. «Ребёнок родился с татуировкой Элвиса», — хвасталась обложка Enquirer.

— Осторожнее с оружием, — прошептал Эрик. — Здесь много лавочников держат оружие под прилавком.

— Я не боюсь никакого оружия, — Дюк искоса посмотрел на блондинку.

«О, нет», — вдруг подумал Эрик.

— Я не буду платить доллар девяносто за полгаллона молока.

— Отлично. Купите молоко в другом месте, — старик пожал плечами.

— Так и сделаю! — блондинка наклонилась к прилавку.

— Когда девушка уйдёт, — прошептал Эрик, — мы схватим старика.

Но Дюк смотрел на блондинку, когда она нагнулась.

— Изменение планов, партнёр, — прошептал он в ответ. — Мы берём девку.

Эрик должен был знать, что что-то подобное может произойти.

— Чёрт возьми, Дюк, — прошептал он ещё яростнее. — Если мы это сделаем, старик увидит! Он расскажет копам, какую машину мы угнали!

— Заткнись! — ответил Дюк. — Мы берём девку.

— Ни в коем случае, Дюк! Мы договорились сделать это, я…

— Заткнись, я сказал.

— Это вам не библиотека, ребята, — сказал старик. — Вы оба можете купить один из этих журналов или можете уйти.

Эрику стало плохо. Блондинка закашлялась.

— Доллар чёртов девяносто, я говорю, что не могу поверить в это!

— Мы не хотим никаких журналов, папаша.

Дюк неуклюже подошёл к стойке.

— Тогда чего вы хотите?

Блондинка шла по проходу.

«Ой, нет-нет-нет!» — только и мог подумать Эрик.

— А вот пачку Kools не помешает, — сказал Дюк, показывая ухмылку.

«Нет-нет-нет-нет-нет…»

Когда старик повернулся, чтобы взять сигареты, Дюк вонзил нож ему в поясницу.

Старик закричал.

Блондинка уронила молоко и завизжала.

Эрик вскрикнул:

— Чёрт возьми, Дюк!

— Вот, папаша, — Дюк усмехнулся. — Как тебе?

Блондинка, всё ещё крича, бросилась назад. Эрик схватил её, но это было всё равно, что бороться со смазанной жиром змеёй.

Дюк продолжал хихикать, опустошая кассу. Старик кувыркнулся лицом вниз на пол. Тёмная кровь хлынула из отверстия над правой почкой.

Блондинка шлёпала, била кулаками и царапала изо всех сил. На мгновение она оказалась сверху Эрика, в её глазах была ярость, а зубы щёлкали. Эрику пришлось удерживать её, чтобы она не укусила его за лицо.

— Чёрт меня возьми, если ты был не прав, фея, — праздновал Дюк. — Смотри!

Под прилавком он нашёл большой старый револьвер Webley. Он держал его как приз.

Когда Эрик, наконец, поднял блондинку, она вскрикнула и пнула его прямо между ног.

— Злобная мелкая пизда, не так ли? — Дюк расхохотался.

Эрик упал.

Дюк махнул рукой.

— Привет, дорогая. Невежливо уходить, даже не поздоровавшись, правда?

Блондинка побежала к двери. Дюк усмехнулся из-за прицела Webley и выстрелил. Гигантская пуля попала блондинке в левую ягодицу, раздробила бедро и повалила на пол.

— Чёрт, фея, — Дюк усмехнулся. — Ты позволил женщине надрать тебе задницу.

Старик всё ещё бурлил собственной кровью.

— Послушай, — заметил Дюк. — Старый ублюдок обосрался… Отбой, папаша.

Он сделал второй выстрел в голову старика, которая тут же взорвалась, как дыня, упавшая с большой высоты.

— Я думаю, что теперь нам не стоит беспокоиться о том, что он что-то расскажет копам, а? Ты как думаешь?

Эрик подтянулся.

— Чёртов сумасшедший психопат! — крикнул он, хрипя. — Мы не вышли из психушки и пятнадцати минут назад, а ты уже убил трёх человек!

— Это блеск, не так ли? — Дюк рассмеялся в ответ.

Лицо блондинки покраснело от боли и крика. Её кость забавно торчала из бедра, когда она пыталась ползти перед пятном крови.

Дюк сунул деньги вместе с коробкой патронов в пластиковый пакет с надписью «Qwik Stop, счастливое место для покупок».

— Давай, фея. Помоги мне с девчонкой.

Блондинка рыдала, дрожа, когда её выносили. У универсала были ключи в замке зажигания. Эрик завёл его, а Дюк положил блондинку сзади.

— Рад, что это не моя машина, — Дюк усмехнулся. — Эта девка истекает кровью повсюду. Но зато у неё есть миленькие сиськи.

Эрик крутил руль изо всех сил. Девушка стабильно визжала.

— Мы не можем просто позволить ей умереть, — крикнул Эрик. — Нам придётся подбросить её в больницу или что-то в этом роде.

Ухмылка Дюка вспыхнула в зеркале заднего вида.

— О, мы её подбросим, ​​хорошо. Но не в больницу. И не раньше, чем я закончу.

«Что я упустил?» — подумал Эрик.

Девушка кричала и кричала, пока Дюк стаскивал с неё шорты. Он повернул её ногу, фыркнув от смеха, и она потеряла сознание.

— Давно не слышал, чтобы женщина так кричала. Это делает мою палку твёрдой!

Эрик слышал, как скрежещут раздробленные бедренные кости.

— Да, сэр, есть миленькие маленькие сиськи, — одобрил Дюк и натянул ей на голову оранжевую майку. — Однако я очень её задел. Как будто по ней можно было проехать на грузовике.

Эрик оцепенел, пока вёл машину.

«Это всё моя вина», — подумал он.

Ему не следовало брать с собой Дюка. Он должен был найти способ выбраться сам.

— Эй, фея, смотри. Посмотри, как настоящий мужчина обращается с женщиной.

Сумасшедшее лицо Дюка, ухмыляющееся злобой, опустилось. Он грыз, кряхтя, откусил сосок и выплюнул в окно.

Эрик не сводил глаз с дороги. Его сердце всё ещё колотилось. У Дюка были нож и пистолет — Эрик был беспомощен.

«Всё моя вина», — думал он снова и снова.

Он вздрогнул, когда услышал, как Дюк расстёгивает штаны.

«Всё моя вина…»

Дюк дважды изнасиловал девушку; после второй кульминации она казалась мёртвой.

— Ты уже умираешь от меня? — спросил он и воткнул нож прямо ей в анус. Она брыкалась и плакала. — Думаю, ещё нет!

Затем он ещё немного поработал над ней ножом, для убедительности, пока она не умерла.

— Увидимся позже, детка, — сказал Дюк, когда закончил. Он открыл заднюю дверь. — Удачного приземления. И передай Святому Питу большой поцелуй от Дюка.

Он вытолкнул её за дверь. Ветер помчался следом. Обнажённое тело рухнуло с дороги в высокую траву.

Дюк наклонился вперёд, ухмыляясь. Он обнял Эрика.

— Знаешь, я не получал такого удовольствия со времён старшей школы.

Эрик только и мог, что вести.

Впереди зелёный дорожный знак гласил: «До Локвуда пятнадцать миль».

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Энн задумчиво перебирала билеты на самолёт.

— Я хочу, чтобы ты разобрался с этими жуликами из Delany сегодня вечером; дай мудакам достаточно времени, чтобы потушиться, но недостаточно времени, чтобы сделать работу, а также получи ответы на запросы документов Уинтерса. Сегодня вечером.

— Сегодня вечером? — спросил помощник. Он был молод и худ, в глазах его читался голод. — Это будет тяжело.

— Ты тот, кто хочет стать юристом по судебным разбирательствам. Сделай эти вещи сегодня вечером.

Помощник кивнул, попытался улыбнуться.

— Я просмотрела документы, отмеченные тобой как привилегированные, — продолжала она, но пальцы её не отрывались от билетов. — Я думаю, что мы, вероятно, правы, но меня беспокоят шесть внутренних меморандумов о процедурах технического обслуживания. Если болты треснули во время полёта самолёта, ничего страшного. Нам просто нужно убедиться, что болты обслуживаются в соответствии со стандартными рабочими процедурами. Так что нам нужно связаться с этими парнями и найти прочную основу для всего, что Весёлый Роджер готовит в ожидании судебного разбирательства.

«Весёлый Роджер» был тем, что они называли оппозиционной фирмой. Они были ещё хорошо названы. Фирму Энн прозвали «Змеиная яма».

— Ну, — ответил помощник, — они не были адресованы внутреннему юрисконсульту, так что здесь мы можем быть немного слабы.

— Я знаю, но эти домашние ребята могли звонить адресатам и просить это в служебной записке. Я оставлю дело тебе и Карлу, чтобы принять окончательное решение.

«Боже, я не могу дождаться, чтобы выбраться отсюда», — подумала она.

— Конечно, — сказал помощник.

— И помни, когда я вернусь, у нас будет всего неделя, чтобы получить предварительные инструкции присяжных по делу JAX Avionics. Тебе тоже придётся с этим смириться.

— Верно, — сказал помощник.

— Я ухожу отсюда, — сказала Энн. — Удачи. Ты знаешь мой номер на случай, если я тебе понадоблюсь.

— Хорошо, Энн. Надеюсь, вы хорошо проведёте время, — он сделал паузу, улыбнулся. — Вы летите авиакомпанией Air National?

— Конечно, нет. Атлантический океан, на мой взгляд, слишком холодный.

Помощник рассмеялся и ушёл.

Энн почувствовала себя странно легко при мысли о том, что на неделю уедет из фирмы. Обычно она не могла отказаться от этих вещей. Однако сегодня она не могла дождаться. Теперь она была партнёром — другие служили ей. В конце концов, у них было прозвище для неё, что-то противное, типа «Дьяволица» или «Тысячезубая Энн». Партнёры же нецензурные прозвища считали тайным моментом.

Она выключила свет в офисе и закрыла дверь.

Внезапно она вздрогнула. Но было не холодно.

«Кто-то только что прошёлся по твоей могиле», — так ей говорила мать в детстве.

Что это было?

На секунду ей показалось, что она покидает фирму навсегда.

* * *

Мартин и Мелани собирали вещи, когда она вернулась домой. Их волнение было очевидным — они суетились с широкими улыбками на лицах, стереосистема Мелани грохотала.

«Это будет здорово», — подумала она и сбросила пальто.

— Я дома, — сказала она.

Она подняла билеты.

— Привет, мам! — поздоровалась Мелани.

Мартин подошёл и поцеловал её. Он нетерпеливо посмотрел на билеты.

— Это будет здорово, — сказал он.

— Недавно я подумала то же самое.

— Всё хорошо на работе?

— Ага. Следующие девять дней я не юрист.

— А я не учитель.

— А я не ученица! — добавила Мелани.

«На этот раз мы станем семьёй», — подумала Энн.

* * *

— Маршрут полностьюспланирован, — сказала она за ужином.

Мартин приготовил одно из своих любимых кулинарных изобретений, которое он назвал «Морепродукты и паста поэта в миске». Это было просто, но довольно вкусно: макароны в оливковом масле, немного чеснока и молотого красного перца, с варёными креветками и двустворчатыми моллюсками.

— Когда мы пойдём в Лувр? — спросила Мелани и проткнула креветку.

— Дни со второго по четвёртый. Это большое место, милая. Чтобы всё это увидеть, нужны дни.

— Мы можем пообедать в кафе, где Сартр познакомился с Де Бовуар. Какое вдохновение, — сказал Мартин. — Может быть, мне стоит взять пишущую машинку?

— Возьми блокнот и карандаш, Мартин, — предложила Энн. — Сартр написал «Нет выхода» карандашом.

— Хорошая точка зрения.

— Можем ли мы сходить на Metal Urbain? — спросила Мелани. — Это в одном знаменитом клубе Новой волны на Пигаль. Там играют все великие группы.

— Э-э-э… — запнулась Энн.

Мартин взглянул на неё.

— Конечно, дорогая.

«Взять затычки для ушей», — напомнила она себе.

— И мы поедим в «Тайлевент»; это один из лучших ресторанов в мире — не в обиду твоей стряпне, дорогой.

— Ничего страшного, пока ты за всё платишь, — пошутил он.

Но это была не шутка. В последний раз, когда она была в «Тайлевент» с клиентом из Dassault, чек на двоих составил около семисот долларов.

— Мы также пойдём в Музей современного искусства Орсе, где есть все экспрессионистские вещи, и в Центр Помпиду.

— Это будет чертовски здорово! — воскликнула Мелани.

Мартин рассмеялся.

— Возможно, это будет даже лучше, чем здорово.

Но Энн почувствовала разочарование. Она побывала во всех этих местах, когда у них был Dassault в качестве вспомогательного клиента, и ей было всё равно. И всё же Мелани, её собственная дочь, очень хотела увидеть эти музеи, а Энн даже не думала об этом.

Она вытащила из раковины своего последнего моллюска, когда зазвонил телефон.

— Я возьму, — сказал Мартин.

— Наверное, это тот парень с жутким голосом, — предположила Мелани.

— Нет, позвольте мне сделать это, — настаивала Энн.

Это было единственное, в чём она хотела разобраться.

— Алло?

Линия как будто дрейфовала. Она подумала о пустошах. Она услышала далёкий грохот грузовиков на автостраде.

Разбитый голос звучал влажно, напряжённо.

— Энн Славик?

— Это кто? Почему вы звоните мне?

Мартин встал.

— Слушай, — скрипнул голос. Он снова застопорился, словно каждое слово требовало упорного усилия. — Не приезжай, — сказал он.

— Что? Это кто! — спросила Энн.

— Ты меня не знаешь.

— Кто это, чёрт возьми!

— Просто… не приезжай.

— Дай мне трубку, — сказал Мартин.

Она удержала его.

— Не приезжать куда? — спросила она у звонившего.

Голос звучал отрывисто.

— Возьми свою дочь… Убирайтесь подальше.

— Если вы не скажете мне, кто вы…

Голос скрежетал, но Мартин выхватил трубку.

— Слушай, сукин ты сын, — сказал он. — Не звони сюда больше, или я отслежу телефон. Я пришлю полицию на твою больную задницу, ты меня слышишь? — Мартин посмотрел на телефон, сжав губы. — Он повесил трубку, — сказал он.

— Кто это был, мама? — спросила Мелани.

— Никто, дорогая.

— Какой-то бред, вот и всё, — добавил Мартин. — Что он сказал?

«Не приезжай, — подумала она. — Возьми свою дочь… Убирайтесь подальше».

Что он мог иметь в виду?

Однако больше всего её беспокоило то, что сказал голос, когда Мартин брал трубку.

«Луна, Энн. Ты помнишь? — спросил скрипучий голос. — Посмотри на луну сегодня ночью».

* * *

Вниз по склону по шоссе сто пятьдесят четыре с рёвом проносились грузовики.

Эрик повесил трубку таксофона.

— Ты звонишь по своему драгоценному номеру? — спросил Дюк, когда его приятель вернулся к фургону.

Он ел бисквиты Twinkies.

— Ага, — прохрипел Эрик и закрыл дверь.

Дюк усмехнулся, показывая крем между зубами.

— Ты сбежал из психбольницы только для этого, да? Просто позвонить?

— Не совсем.

— Кто это был?

— Прошлое, — сказал он.

Дюк усмехнулся.

Эрик выехал на фургоне со стоянки грузовиков. Дюк прихватил более ста долларов на Qwik Stop. С тех пор они купили электробритву Norelco, немного еды, различную одежду и краску для волос.

«Она приедет», — подумал Эрик.

Он надеялся, что загадочное предупреждение сработает, но почему-то теперь он знал, что это не сработает.

Провидение, как они это называли.

— Куда теперь, фея?

— Дюк, пожалуйста, не называй меня так.

Дюк хлопнул Эрика по спине.

— Я просто шучу, чувак. Мы приятели, верно?

— Ага. Приятели.

— Так куда, приятель?

«Домой, — подумал он. — Она собирается приехать, и она собирается привезти свою дочь».

— Мы найдём какой-нибудь отдалённый мотель на сегодняшнюю ночь. Нам нужно изменить то, как мы выглядим, и немного отдохнуть.

— Что тогда?

— Завтра мы поедем в Локвуд.

Дюк расхохотался.

— Звучит неплохо, фе… я имею в виду, приятель. У меня нет ничего против, — он запихнул в рот ещё один бисквит Twinkie.

«Домой, — подумал Эрик. — Провидение».

Он вёл машину по шоссе. Он не смотрел на луну.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Той ночью Мартин занимался с ней любовью. В последнее время они не делали этого, чувствуя её искажённое настроение. Но сегодня это был аванс Энн. Весь день она чувствовала, как текут её соки; она была настроена на Париж — они все были настроены, — и Энн предположила, что хочет увидеть, как эта перспектива перемен повлияет на её реакцию. Два месяца у неё не было нормального оргазма. Она была уверена, что сегодня ночью, учитывая её другие чувства, она могла бы…

Но, конечно же, она не смогла.

Она знала это всего через несколько минут после того, как они начали. Мартин был очень силён в своей страсти; он хотел делать всё, что ей нравилось, всё, что доставляло ей удовольствие. Когда прелюдия не смогла увлажнить её, он обрушился на неё, но чем сильнее он пытался войти в неё, тем более отдалённой она себя чувствовала. Через час они заняли позиции, которые никогда не пробовали. Бедный Мартин, он так старался, и она тоже.

«Но откуда он может знать?» — подумала она, перевернувшись на край кровати.

Слава Богу за темноту. Что подумает Мартин, если увидит, как её лицо сомкнулось от боли? Это было всё равно, что толкать холодильник вверх по крутому склону, усилие, которое она приложила, чтобы удержать образы сна от своего мысленного взора.

Его член ощущал холод в ней. Она даже не чувствовала себя собой.

«Это больше похоже на то, как Мартин трахает какую-то другую меня», — подумала она в отчаянии.

Каждый толчок в её плоть приближал лицо кошмара. Ей начало становиться плохо. Она разыграла свой номер с оргазмом, который в последнее время у неё неплохо получался, и всё было закончено. Он кончил в неё и рухнул.

«Страх и вина».

Но отчего? Подтекст доктора Гарольда было трудно выразить в понятных терминах. Всё было матрицей символов. Символы были сексуальными. Настоящий секс с Мартином — мужчиной, которого она любила, — напомнил ей о сексе, каким он должен быть. Страх и чувство вины в её душе вытеснили это напоминание, наполнив её подсознание представлениями о сексе, которого быть не должно. Она боялась кошмара, потому что кошмар каким-то образом привлекал её, возбуждал, а возбуждение аберрацией вызывало негативную реакцию. Следовательно, не было оргазма при нормальных обстоятельствах. Её сознание боролось с подсознанием. Порочный круг.

Она чувствовала вину за сон, потому что сон исходил от неё. Сон вызывал у неё отвращение, но он также наполнял её. Больше вины, больше страха. Сон уничтожал их всех.

«Да. Слава богу темно».

Она уткнулась лицом в подушки, чтобы вытереть слёзы.

В конце концов, Мартин уснул. Его сперма стекала из неё; было холодно. Во всём этом нет его вины, но даже он становится жертвой.

«Он знает?» — осмелилась она спросить себя.

Это был вопрос, который она скрывала. Знал ли он, что она симулировала свои оргазмы? Мартин был очень проницателен, часто сверхъестественно. Как долго могли продолжаться их мучения?

Затем налетел другой страх: Мелани.

«Я действительно сомневаюсь, что она девственница?»

Доктор Гарольд, похоже, думал так. Сон был о рождении Мелани, и он был сексуальным. Что её подсознание пыталось внушить в этом? Энн всегда оставляла сексуальные вопросы на усмотрение совета по образованию, что только подчёркивало её неудачи как матери. Матери должны были говорить о таких вещах со своими дочерьми, не так ли? Однако мать Энн не делала этого, и снова на ум пришёл доктор Гарольд.

— Вы боитесь стать своей матерью, — сказал он.

Несколько раз Мартин говорил с Мелани о сексе, учитывая кризис СПИДа и растущий в мире список ЗППП. Но никогда Энн. Энн всегда «работала». Энн была «слишком занята». Она знала, что это был страх, страх признать что-то, чего она не хотела признавать. Она совершенно не могла представить свою дочь в сексуальной ситуации. Изображение огорчило её, а панки в кожаных нарядах и одетые в готические одежды придурки, с которыми Мелани слонялась вокруг, усилили образ до полного ужаса. Всё это заставило её разум чувствовать себя забитым. «Слишком много причин», — подумала она и закусила губу.

Как и другие логические выводы Гарольда. Лесбиянство. Религиозные пустоты. Неужели доктор Гарольд действительно думал, что у неё были лесбийские наклонности, потому что в кошмаре к ней прикасались женщины?

«Боже», — подумала она.

Темнота в спальне казалась твёрдой, зернистой. Это избавляло её от дискомфорта. Дыхание Мартина звучало странно громко, а её собственное сердцебиение могло быть таким, будто кто-то пинал стену. Единственный свет в комнате так же сочился через окно, от луны.

«Луна, Энн, — щёлкнул разбитый голос в её голове. — Ты помнишь?»

«Помнишь что?»

«Посмотри на луну сегодня ночью».

Осторожно она встала. Она подошла голая к жалюзи и выглянула. Лодки мягко покачивались вдоль бесконечных причалов. Лунный свет рябил по воде. Он казался розовым.

Её взгляд поднялся. Луна висела низко над горизонтом. Яйцевидная луна, как сказала бы её мать, — она была однобокой, не совсем полной.

«Посмотри на луну сегодня ночью».

«Ладно, я посмотрю».

Она действительно выглядела забавно, её чрезмерный размер и странный розоватый оттенок. Она слышала об этом в новостях последние несколько дней, какое-то редкое астрономическое явление. До первого дня весны оставалось всего несколько дней; по-видимому, положение Луны в сочетании с этим вызвало атмосферную аномалию, которая в определённые моменты делала её свет розовым.

«Ну и дела», — подумала она.

Но чем пристальнее она смотрела…

«Она розовая, — подумала она. — И она раздутая».

Как её живот во сне. Розовый. Раздутый.

Но это было глупо. Она слишком многое придумывала. Всё напоминало ей сон. Её собственный живот чувствовал себя раздутым, когда она отошла от окна и пошла в ванную.

Она закрыла дверь и включила свет. Яркость зеркала потрясла её, и резкая ясность её наготы. Она по-прежнему хорошо выглядела — для тридцати семи лет. Её кожа была упругой, без растяжек.

«Хотя солнце не помешало бы», — поняла она.

Когда она в последний раз действительно лежала на солнце? Годы назад. Её кожа была очень белой, кремовой, что сильно контрастировало с её очень тёмно-карими глазами и пепельно-каштановыми волосами. Её соски тоже были скорее коричневатыми, чем розовыми, и большими. Ей было мало с кем себя сравнивать. В колледже бывали случаи — занятия по физкультуре, — когда она принимала душ с другими девушками. Её тело всегда казалось более крепким, её соски больше и темнее, а кожа более упругой и белой. Ей было приятно видеть, как мало изменилось её тело. В фирме был младший партнёр по имени Луиза, ровесница Энн. Однажды они делили номер в отеле в Детройте во время предварительного судебного разбирательства по поводу авиакатастрофы и вместе переодевались. Бёдра Луизы были похожи на мешки с творогом. Её грудь отвисла, а живот обрюзг.

— Я одолжу тебе своё лучшее платье, если ты одолжишь мне своё тело, — сказала она с угрюмым смехом.

Энн ущипнула себя за бёдра. Никаких признаков страшного целлюлита. Она пощипывала живот и почти ничего лишнего не придумала. Возможно, именно волосы делали её моложе. Они были густыми и прямо висели на её плечах, как она всегда их носила. Весь участок лобковых волос того же цвета, что и её волосы, казалось, сиял.

Но вдруг она почувствовала себя дрейфующей перед ярким зеркалом.

«Зеркало», — подумала она.

Ощущение предзнаменования вернулось без причины. Её нагота. Её коричневые соски и белая кожа. Она закрыла глаза и увидела распластанное, потное тело, раскинутые ноги, тугой вздувшийся живот, выпирающий…

Она подумала об эмблеме, причудливом двойном круге, выгравированном на чаше из сна и подвешенном на стене.

Когда в спальне зазвонил телефон, она чуть не вскрикнула. Какое-то мгновение она могла только стоять, глядя на своё яркое отражение в зеркале, пока телефон звенел.

«Только не он снова, — умоляла она. — Не тот звонящий».

Мартин отвечал на звонок как раз в тот момент, когда она открывала дверь. Яркий свет в ванной бросил луч в спальню.

— Это… это тебя, — сказал Мартин. Сон огрубил его голос. — Это твоя мать.

Энн села на край кровати и взяла телефон.

— Мама?

Голос матери звучал резко, по-деловому. Это звучало… стоически.

— Энн, тут…

— Что, мама?

— Твой отец, — голос заколебался.

«О, нет. Пожалуйста, нет», — подумала Энн.

— У твоего отца был инсульт. Всё плохо. Доктор Хейд говорит, что он может не продержаться и недели.

Пока слова доходили до сознания, Энн могла только смотреть. Сквозь крошечные щели оконных жалюзи она могла видеть порозовевшую беременную луну.

* * *

В другом месте в роще рядышком лежали две девушки. Они были молоды. Они были обнажены и держались за руки. С задумчивостью они вглядывались в кристально чёрное небо.

— Хеофан, — прошептала одна.

— Дай лоф, — прошептала другая.

И он дал. Они чувствовали во рту привкус солёно-сладкой крови.

— Вифмунук будет счастлива.

— Я тоже счастлива!

Старый пикап стоял в темноте в роще. Так глупы были илоты. Как животные. Девушкам стоило постоять на парковке всего несколько минут, как к ним подошли.

— Что за две прекрасные леди стоят тут одни? — спросил толстяк.

— Наши парни бросили нас, — ответила одна из девушек. — Ребята, вы не могли бы подвезти нас домой?

— Почему бы и нет! — предложил высокий. — Не может быть, чтобы две леди, как персики, путешествовали автостопом по тёмным дорогам в одиночестве.

Две девушки ухмыльнулись.

Все четверо втиснулись в большое многоместное сиденье. Высокий вёл. Он был хорош собой, длинные чёрные волосы, новая обувь, приятная улыбка. Он включил Led Zeppelin. Толстый выглядел… толстым. Тоже длинные волосы, бакенбарды, фланелевая рубашка. Он был похож на деревенскую версию Meat Loaf.

— Мы из Крик-Сити, — сказал он. — А откуда вы?

— Локвуд, — ответила молодая девушка.

— Это Гэри, я Ли, — сказал толстяк.

Потом Гэри сказал:

— Хотя ещё вообще-то рано, мы с Ли решили немного повеселиться.

Пухлое лицо Ли ухмыльнулось.

— Хотите присоединиться к нам ненадолго?

— Конечно, — сказала младшая.

— Ночь только началась, — сказала старшая.

Они обе снова ухмыльнулись в темноте.

— Мы знаем, куда можно поехать. Красиво и тихо.

— Просто веди меня, дорогая, — с энтузиазмом сказал Гэри и ещё немного громче включил Led Zeppelin, «Houses of the Holy».

Ли открыл пиво для них всех, Iron City.

— Лучшее пиво, которое вы можете купить, всего девяносто девять долларов за шесть штук!

Это была славная охота; девочки хорошо учились. Младшая наслаждалась выражением лица Ли в лунном свете. Однако ей пришлось подтолкнуть его огромный пивной живот, чтобы сесть на него правильно. Это было нелегко.

— Мы возьмём лоф, — сказала младшая.

— Через хасл, — закончила старшая.

Младшая пускала слюни, ёрзая бёдрами на толстом. Старшая шипела, сидя на высоком в грязи. Теперь они были бессильны; девушки быстро их забрали. Они просочились в животы мужчин, как бальзам. Высокий даже не вскрикнул, когда старшая девушка вонзила эск ему в сердце. Младшая с восхищением погружала свой эск в живот толстяка и из него в такт его пылким всплескам. Кровь текла, окрашивая её. Она завизжала от блаженства, когда большое немое тело дёрнулось под её ногами.

Насытившись, они встали и пошли дальше работать. Кровь на их молодой плоти казалась чёрной в прекрасном лунном свете. Они работали много и с удовольствием.

Старшая затащила их тела обратно в грузовик, а младшая перелила бензин в чашу, который затем выплеснула в кабину.

Сначала они посидели какое-то время, как всегда. Им нравилось лежать обнажёнными под луной и мечтать о красном хеофане, о божественном благословении и грядущем блаженном нихтлоке.

Позже они оделись и собрали свои вещи. Старшая несла нагруженные сумки.

— Увидимся позже, Гэри, — сказала она, смеясь.

— Хорошая вечеринка с тобой, Ли, — сказала младшая.

Она зажгла пачку спичек и бросила её в кабину.

Кабина вспыхнула прекрасным пламенем, как в печке. В огне мясо шипело и шкворчало.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

— Прости, — сказала она.

— Энн, это не твоя вина, — Мартин налил ей кофе на кухне.

Он открыл шторы и впустил лучи утреннего солнца.

— Я хочу, чтобы вы двое поехали. Я поеду домой одна.

— Это смешно, — сказал он. — Это чрезвычайная ситуация, и мы семья. Мы поедем вместе.

— Мелани будет раздавлена, — сказала Энн.

— Энн, Мелани поймёт. Мы говорим о твоём отце и её дедушке.

Иногда Мартин был слишком понимающим. Энн знала, что он сделает всё, что в его силах, чтобы помочь ей, чтобы всё заработало, несмотря на то, что её родители никогда не одобряли его.

— Поэт? — её мать возражала. — Поэты не зарабатывают денег, Энн. Почему ты настаиваешь на том, чтобы связываться с этим бездельником?

Да, Мартин знал об этом, и всё же он сделал бы всё возможное, чтобы уладить вопрос.

— В следующий раз мы поедем в Париж, — сказал он.

«В следующий раз».

Когда это будет? Через год? Два?

Внезапно она заплакала.

Мартин обнял её, погладил по волосам.

— Каждый раз, когда происходит что-то хорошее, происходит что-то плохое, — рыдала она.

— Всё будет хорошо. Ты ничего не можешь сделать.

— Он умирает.

— Энн, то, что у него случился инсульт, не означает, что он умирает.

— Но доктор сказал…

— Да ладно, Энн, тот старик? Он не отличит стетоскоп от перископа. Лучшее, что мы можем сделать, это увезти твоего отца из этого города в настоящую больницу.

Этого никогда не случится, Энн знала. Её родители верили в судьбу, а не в компьютерные томографы и отделения интенсивной терапии.

— Нам лучше начать готовиться, — сказал Мартин.

Когда Энн встала, на кухню вошла Мелани.

— Который час? Мы… — она остановилась, посмотрела на них и помедлила. — Что случилось?

Энн и Мартин помедлили в ответ. Энн в панике посмотрела на Мартина. Взгляд говорил: «Пожалуйста, скажи ей, Мартин. Я не могу. Я просто не могу». Мартин сразу понял.

— Мелани, на этот раз мы не сможем поехать в Париж, — начал он. — Вчера случилось кое-что нехорошее…

* * *

— Тарп сбежал. Эрик Тарп, помнишь его?

Сержант Том Байрон просто стоял там, открыв рот.

Шериф Бард глотнул кофе из треснувшей кружки с эмблемой Национальной стрелковой ассоциации.

— Ублюдок вырвался из «Резиновой Рамады» вчера. Можешь в это поверить?

— Эрик Тарп, — сказал Байрон. — Сбежал.

— Верно, парень. Штат обеспечил всю территорию своими подразделениями, и хотят ещё вывести все муниципальные отделы на некоторые часы. Он сбежал с насильником, уже убили четырёх человек, двух в больнице, работников психушки, старика Фарли из Qwik Stop, остановившись на сто пятьдесят четвёртом шоссе, и одну вырожденку из Люнтвилля. Изнасиловали её начинку до того, как убили её. В общем, они получили свой кусок. Полиция штата Мэн говорит, что они вытащили пулю 0,455 калибра из задницы девушки, от Webley.

— Эрик… Тарп, — повторил Байрон.

Имя вогнало его в ступор. Он помнил, очень хорошо помнил. Яма, полная крошечных скелетов, и сам Тарп, стоявший в лунном свете с лопатой. На последнем воспоминании сержант Байрон восстановил свою способность говорить многосложно.

— Вы хотите сказать, что он идёт сюда, шериф?

— Штат говорит, чёрт возьми, что это не так. Вероятно, направился на север, они так сказали.

— У Тарпа нет достаточного набора латуни, чтобы вернуться сюда.

Бард нахмурился. Что он мог сказать о Байроне? Он был в значительной степени просто ребёнком.

— Я должен был убить его пять лет назад, — пробормотал Байрон.

«Да, ты должен был», — подумал Бард.

Вместо этого он сказал:

— Ничего не хочу слышать по этому поводу, забудь это, парень. Мы профессионалы.

С этими словами Бард почесал живот и сплюнул в мусорное ведро.

— Позвольте мне, шериф. У меня есть свой автомобиль. Просто позвольте…

— Забудь об этом. Если ты не возражаешь, конечно, занять место старика Фарли за пять баксов в час на Qwik Stop, м-м-м?

Байрон неохотно кивнул.

— Локвуд-Один, — донёсся голос из базовой станции. — Гражданский отчёт о сигнале 5F в двух милях к югу от перекрёстка шоссе номер сто пятьдесят четыре и Старого Данвича. В направлении штата Мэн. Проверьте наличие возможных соотношений к состоянию сигнала.

— Локвуд-Один, принял, — Бард застонал в микрофон.

Байрон уставился.

— Давай, парень, — сказал Бард и выпрямился. — Может быть, он ближе, чем штат думает.

««-»»

«Мы похожи на идиотов», — подумал Эрик, смотрясь в зеркало.

— Иисус, — пробормотал Дюк, стоящий в стороне.

Они коротко остригли свои волосы, пытаясь идти в ногу со временем. Вместо этого они выглядели так, будто засунули головы в блендеры. Перекись для волос тоже не очень хорошо работала. Эрик последовал за инструкциями, или, по крайней мере, он думал, что последовал. Это сделало их волосы почти белоснежными. Дюк ударил Эрика по затылку.

— Эй, фея, посмотри, что получилось!

— Это не так уж плохо, — пытался сгладить ситуацию Эрик.

— Не так уж плохо? Чувак, мы не можем ходить по улице вот так. Мы похожи на пару педиков из Калифорнии, — Дюк посмотрел на Эрика, затем вышел из ванной.

«По крайней мере, мы не похожи на наши фотографии из файлов», — подумал Эрик.

Это было правильно. Больница обновляла фотографии своего прихода каждый год. Полиция, вероятно, не будет искать двух парней с белыми волосами.

Дюк рухнул на кровать. Он смотрел «Трёх балбесов»: Шемп накачивал Ларри мехами для камина через рот. Эрик переключил канал.

— Эй, чувак! Что ты делаешь? Это же Шемп!

«Шемп, — подумал Эрик. — Мы, двое убийц, пытаемся скрыться от всего штата, и всё, что его заботит, это Шемп».

— Мы должны столько, сколько сможем отслеживать новости, — скрипел его голос.

Затем он переключил утренние мультфильмы, затем погоду. Внезапно он увидел себя на экране телевизора, а незнакомый голос говорил: «…убили четыре человека менее чем за двадцать четыре часа. Эрик Тарп и Ричард «Дюк» Беллукси сбежали из государственного психиатрического учреждения возле Люнтвилля вчера утром в одиннадцать часов, оглушив двух сотрудников и убив ещё двух. Они сбежали с территории в автомобиле газона-подрядчика, который позже был найден заброшенным у близлежащего магазина, где они убили клерка и похитили двадцатилетнюю женщину из Люнтвилля сразу через несколько минут после их побега. Женщина, чьё имя скрывается, была обнаружена мёртвой позже в тот же день в канаве рядом с государственным шоссе номер сто пятьдесят четыре. Она была подстрелена, избита и изнасилована, — сообщает полиция».

Раздался смех Дюка, тот указывал пальцем.

— Смотри! Это же мы!

Действительно, это были они. Оба их лица заполняли экран. Дюк ухмылялся на своей фотографии. Эрик просто уставился.

— Да, моя мама, могу поспорить, она гордится! — Дюк рассмеялся. — Может сказать всем своим друзьям, что её сын телевизионная звезда!

— Давай! — крикнул Эрик. — Мы должны убираться из этого…

— Что, уже наложил кучу дерьма?

— Они нашли тело девушки, Дюк. Это означает, что они знают, на какой машине мы за рулём!

Универсал был припаркован прямо перед мотелем, в полном виде с главной дороги. Первый полицейский автомобиль, который поедет, увидит его, а затем…

— Мы должны собрать наши вещи, — командовал Эрик. — Я собираюсь переместить автомобиль на другую сторону, потому что там никто не увидит его с дороги. Нам придётся уйти пешком, угнать новую машину где-то ещё.

— Верно, — сказал Дюк.

Эрик выскользнул за входную дверь и запрыгнул в универсал. Как давно полиции известно, куда они ехали? Было невероятно, что машина ещё не была замечена. Слишком невероятно. Что-то щёлкнуло за ухом.

— Оставайся прямо там, парень, — прошептал голос.

В целом тело Эрика захватили.

Женщина-полицейский показалась рядом с машиной. Она наклонилась, приставив ствол Ruger.357 калибра к его виску.

— Если только моргнёшь, — твои мозги вылетят с другой стороны головы. Понимаешь?

— Э-э-э, да, — Эрик крякнул.

Его глаза бросились вокруг. Полицейский автомобиль был припаркован на стороне последней комнаты. «Отдел полиции Люнтвилля», — прочитал он надпись. У женщины были тёмно-красные волосы, завязанные в пучок за её шляпу. Она носила зеркальные солнцезащитные очки, в которых Эрик мог видеть близнецов его собственного лица.

— Ты и я, — прошептала она. — Мы собираемся перейти к патрульной машине, спокойно и тихо, верно?

— Да, — Эрик снова крякнул.

— Ты идёшь медленно и держишь руки наверху.

Женщина открыла дверь универсала. Она держала пистолет прямо на него. Это был большой пистолет, но потом Эрик подумал о Дюке, у которого был ещё больше. Прямо сейчас Дюк делал одну из двух вещей. Он либо выбил окно в ванной комнате и направился в холмы, либо он стоял за этой хлипкой расшатанной дверью комнаты мотеля и наводил на женщину-полицейского дуло пистолета так же, как он делал со стариком на Qwik Stop.

Эрик стоял прямо, его руки были в воздухе. Он прошептал:

— Леди, другой парень в комнате прямо перед нами, и у него есть ору… — это было странное столкновение слов и звуков, произошедших в одну секунду.

Шляпа женщины-полицейского выстрелила в воздух, и вдруг она стояла перед Эриком без головы. Она просто… исчезла. Только тогда Эрик услышал громкий хлопок! Женщина, уже без головы, на мгновение задержалась, её пистолет всё ещё был в воздухе. Затем тело рухнуло.

Выражение лица Эрика помрачнело. Он опустил руки.

«Ещё больше крови на моих руках», — подумал он.

— O-o-oу e-e-e! — Дюк праздновал. Он выглядывал из жалюзи. — Идеальный выстрел в голову, чувак, пятнадцать, может быть, двадцать футов!

Дюк вышел, Webley всё ещё дымился. Он подобрал полицейскую шляпу и надел её, смеясь.

«Мой Бог», — подумал Эрик.

— Забирай наши вещи, — сказал он, — и перетащим тело копа в комнату. Я возьму машину.

Дюк весело свистел, перетаскивая тело в сторону номера.

— Жаль, знаешь что? Потратить впустую совершенно хороший набор сисек. Мы могли бы провести хорошо время с этой девкой-копом.

Эрик припарковал универсал за мотелем. Затем он вернулся, чтобы посмотреть, что задержало Дюка.

Дюк сидел на пассажирской стороне патрульной машины женщины. Он поправил шляпу на голове и посмотрел вверх, улыбаясь.

— Давай, приятель. Мы могли бы дальше кататься в этом стиле, верно? У меня и оружие есть.

К настоящему времени Эрик смирился с социопатией Дюка. У него не было выбора. Он завёл машину и нажал на педаль газа. Дюк завопил.

Люнтвилль находился чуть севернее. Эрик помчался на юг. Полицейский, вероятно, связалась по рации с местными, когда она заметила универсал. Когда она не отвечала, её коллеги поехали её искать.

Дюк выглядел как ребёнок в кондитерской, осматривающий салон машины. Мысли Эрика метались.

— У нас, вероятно, есть пять минут, прежде чем они нападут на наш след. Когда они найдут полицейского, которого ты убил, за нами погонится сотня машин.

Эрик свернул с главной дороги, дрейфуя. Чем дальше они будут удаляться от основных дорог, тем больше им придётся менять машины. Он хорошо помнил местность. Просёлочные дороги представляли собой лабиринт.

— Мы должны оставить эту машину и взять новую очень быстро.

— Почему? Мне нравится эта машина, — пожаловался Дюк. Он разорвал пачку Twinkies. — Почему мы должны постоянно менять машины?

— Ты ничего не понимаешь? Пока они знают, на чём мы ездим, у нас нет шансов. Нам нужна машина, о которой никто не знает.

И эта перспектива беспокоила его. Украсть машину означало взять (или убить) владельца. Эрик не хотел, чтобы ещё кто-нибудь погибал, но он знал, что у Дюка на этот счёт другие идеи.

«Как я могу контролировать неуправляемого человека?» — мрачно спросил он себя.

Мобильное радио, штекер Motorola, начало бормотать. Затем, гораздо отчётливее, женский голос прорвался:

— Два ноль восемь?

Эрик высунул голову из окна. На переднем крыле красовался трафарет: 208.

— Это мы, — прохрипел он.

— Два ноль восемь, вы слышите?

Дюк уставился на него, надув щёки.

— Два ноль восемь, подтвердите.

— Попробуй, — посоветовал Эрик. — Нам нечего терять, кроме наших жизней, и мы, вероятно, всё равно потеряем их.

— Думай о хорошем, приятель, — Дюк указал на свою голову. — Положительно, вот так. Как там работать с этой штукой?

— Просто возьми его и нажми кнопку, когда захочешь поговорить.

Дюк включил микрофон.

— Это два ноль восемь. Говорите.

— Два ноль восемь, каков ваш статус?

— Хорошо. Всё просто отлично.

Эрик покачал головой.

Радио прошипело через паузу.

— Два ноль восемь, у вас десять восемь?

— Отбой. У меня большое десять восемь.

Он отпустил кнопку и усмехнулся.

— Что, чёрт возьми, это десять восемь?

— Не знаю, — сказал Эрик. — Как я выгляжу? Как Адам 12?

Дюк рассмеялся.

— Два ноль восемь, вы хотите игнорировать эти возможные пятьдесят пять?

— Да, конечно, мы хотим игнорировать. Почему нет?

Ещё одна шипящая пауза. Затем:

— Два ноль восемь, назовите свой идентификационный номер.

Дюк посмотрел на Эрика. Они оба пожали плечами.

— Два ноль восемь, назовите себя по имени и удостоверению личности.

— Это плохой мальчик, Дюк Беллукси, детка! — Дюк завопил в микрофон. — Я твой дружелюбный сосед, хожу и разговариваю с шизоаффективной параноидальной шизофренией. А рядом со мной сидит капитан Эрик Тарп с космического корабля «Психопат». Смело идём туда, куда ещё не ступала нога сбежавших душевнобольных, о-о-оу е-е-е!

— Господи, — пробормотал диспетчер. — Два ноль восемь, пожалуйста, соедините с офицером подразделения.

— О, ты имеешь в виду ту хорошенькую красноволосую девчонку? Ну, она не может сейчас говорить, потому что, кажется, потеряла рот. О, и сделай мне одолжение, хорошо? Лизни мои яйца.

Внезапно волна голосов накрыла передачу.

— Тринадцать, тринадцать! Офицер в мотеле Гейна! — другие кричали на заднем плане. — Она мертва! Ублюдки убили её! Проверьте задний двор! Харли, возьми газовый пистолет! Вот, чёрт… Машина, ублюдки забрали её машину! Господи Иисусе, они отстрелили ей…

— Голову, — закончил Дюк в микрофон.

— Это два, один, два, диспетчер. Офицер застрелен. Никаких признаков единицы два ноль восемь. Повторяю, единица два ноль восемь отсутствует.

Дюк издал в микрофон поросячьи звуки. Затем он засунул микрофон между ног и пукнул.

— Как насчёт того, чтобы все вы, свинки, пошли трахать друг друга и лизать мою щель, пока вы этим занимаетесь, точно так же, как все ваши мамочки делают со мной каждую ночь. Поймайте меня, если сможете, свинки! Хрю-хрю-хрю!

Диспетчер кричал в эфир:

— Десять три! Все единицы десять три! Десять три, десять три, десять три!

Линию заполнила кристально чистая тишина, которая казалась предвкушающей и яркой. Затем:

— Дюк Беллукси, Эрик Тарп, это шериф Лоуренс Маллиган из полицейского управления Люнтвилля.

Незначительная растяжка звучала легко, почти дружески.

— Я хочу, чтобы вы, парни, пришли в себя. Бросьте это. Сообщите нам своё местоположение.

— Мы в доме твоей мамы, шериф. А где ты думал? — сказал Дюк, затем издал ещё несколько поросячьих звуков. — Однако, похоже, нам придётся подождать. Видишь ли, вокруг дома большая очередь, начиная со спальни. Конечно, хорошую пизду, как у твоей мамы, всегда стоит подождать, тебе не кажется?

— Я хочу, чтобы вы, ребята, знали, что каждая имеющаяся в наличии машина полиции штата и местной полиции в этом округе направляется к вам со всех сторон. На ваши задницы наваливается целый мир боли, парни.

Дюк расхохотался.

— Послушай, шериф, у твоей жены действительно большие сиськи, она бесплатно сосёт каждому парню в городе, не так ли? Думаешь, она бы полизала мне яйца, если бы я попросил её по-доброму?

Всё это время, пока Дюк нечестиво забавлялся, Эрик всё глубже и глубже уходил в просёлочные дороги.

— Вы напрашиваетесь на серьёзные неприятности, парни, — говорил Маллиган. — Вы же не хотите, чтобы мои люди поймали вас в бегах. А теперь будьте благоразумны.

— Лизни мои яйца, шериф, — ответил Дюк. — Насколько это правда? Скажи, я слышал, что твои дочери трахаются со всей футбольной командой. Это так?

— Слушай меня, сынок. Чертовски невозможно, чтобы вы ушли. Остановите эту машину прямо сейчас, дайте нам своё местоположение и сдавайтесь. У всех вас есть моя личная гарантия, что вам не причинят вреда.

— У меня есть идея получше, шериф, — Дюк усмехнулся. — Ты даёшь мне местонахождение твоей мамы, а я даю тебе личную гарантию, что буду трахать её задницу так, как твой папочка и не мечтал.

Затем Дюк повторил своё исполнение поросячьих звуков в микрофон.

Эрик выключил радио.

— Скажи, приятель, ты гоняешь эту машину по этим поворотам, как очередной Мариано Мандретти, — Дюк откусил ещё немного Twinkies и рыгнул. — И как тебе нравится этот безудержный шериф? Думает, что мы просто сдадимся, вот так. Ублюдок рассчитывает убить нас за меньшее время, чем мне потребуется, чтобы стряхнуть мочу со своего члена.

Дюк высказал своё мнение, хотя и не особо красноречиво. Большинство здешних полицейских думали, что «Конституция США» — это корабль времён войны 1812 года. Сначала они стреляли, а в следующем месяце задавали вопросы.

Сеть просёлочных дорог скроет их на время, но не навсегда. Если у них не будет неприметной машины, их заметят, это лишь вопрос времени.

— Нам нужна новая машина, — сказал он. — Прямо сейчас.

— Мы далеко в захолустье, здесь ничего нет, — заметил Дюк. — Нам нужен торговый центр, продуктовый магазин, что-то в этом роде.

— Я не думаю, что они есть так далеко.

Внезапно Дюк посмотрел вперёд.

— Ну, посмотри туда.

Эрик видел это.

— Скажи мне, что Бог не на нашей стороне? — сказал Дюк.

Дорога вилась через лес. Впереди был однополосный ферменный мост через глубокий ручей.

Сбоку стоял белый фургон.

Это была одна из тех работ на заказ, курсивная тонкая полоска, несколько слоёв лака, диски Keystone. А ниже у ручья с удочками сидели парень и девушка.

— Мы берём их с собой, Дюк, верно? Ты же не собираешься их убивать, да?

— Не парься, приятель. Клянусь могилой моего папы. С этого момента я никого не убиваю.

Эрик остановился. Парочка смотрела на холм. Дюк возился с переключателями, пока не загорелся красный и синий индикаторы.

— Это полиция! — рявкнул он в окно. — Вы двое, идите сюда!

Девушка вопросительно посмотрела на своего парня. На ней были белые шорты, шлёпанцы и тёмно-бордовый топ от бикини. Парень был в комбинезоне. Они оба выглядели подростками.

— Давайте, давайте, у меня нет целого дня.

Они встали и начали двигаться вперёд.

Дюк возился с LECCO на консоли, которая крепила Remington 870P. Замок был предназначен для предотвращения несанкционированного изъятия дробовика, когда офицер находился вне машины и ключи не были в замке зажигания. К сожалению, теперь ключи были в замке зажигания, и достаточно было нажать маленькую кнопку, чтобы вытащить оружие. Дюк быстро всадил в патронник патрон двенадцатого калибра.

— Дюк…

— Не волнуйся, приятель. Я не собираюсь их убивать. Но мы ни хрена не добьёмся их фургона, просто указывая на них пальцами.

Двое подростков взобрались на холм и подошли к пассажирской стороне.

— В чём проблема, сэр? — спросил парень.

— Проблема вот в чём, сынок, — объяснил Дюк. — На самом деле мы не полицейские, мы сбежавшие психически больные. И нам очень нужен новый комплект колёс, — он высунул дробовик в окно, целясь в голову парня. — И вон тот фургон, он выглядит очень мило.

Лицо девушки мгновенно побледнело. На промежности её красивых белых шорт появилось светло-жёлтое мокрое пятно.

— Пожалуйста, не убивайте нас, — взмолился парень.

— Расслабься, малыш. Просто брось мне ключи.

— Ключи там, сэр.

— Да это просто охрененно, сынок, — сказал Дюк фальцетом, затем нажал на курок Remington.

Голова парня разлетелась на куски. Кусок мозгов выплеснулся в ручей.

— Чёрт возьми, Дюк! — крикнул Эрик и ударил по приборной панели. — Ты обещал, что не будешь!

Дюк ухмыльнулся.

— Правильно, приятель. Я поклялся могилой своего отца. Но дело в том, что мой папа ещё жив.

Девушка сразу потеряла сознание. Парень лежал на спине, раскинув руки. Он был похож на безголового рефери, сигнализирующего о тачдауне.

— Посади их обоих в фургон, — сказал Эрик, уже усталый от отвращения.

Дюк сунул последний Twinkie себе в рот и вышел. Он бросил их вещи в фургон, а Эрик загнал патрульную машину как можно глубже в лес. Потом проверил багажник. В коробке были патроны для дробовика и пистолета, бронежилет «Второй шанс», несколько фонариков и несколько сигнальных ракет. Эрик взял всю коробку и положил её в фургон.

— Торопись! — крикнул он.

Дюк почесал затылок над упавшим парнем, чья собственная голова была оторвана от челюсти. Несколько мозговых артерий свисали, словно обрывки, с того, что осталось от разорванного свода черепа.

— Мы не можем оставить чувака? — спросил Дюк. — Глупо ездить с мёртвым парнем.

Эрик прыгнул в фургон и завёл его.

— Дюк, сколько раз я должен тебе говорить? Когда мы оставляем тела, мы оставляем подсказки. Если копы найдут тело, они опознают его, прогонят имя через базу данных о регистрации транспортных средств, и тогда они узнают, на чём мы едем. Тащи их обоих сюда, и поехали!

Дюк подчинился, втянув подростка в фургон на ремнях комбинезона. Он остановился, чтобы посмеяться.

— Это третья голова, которую я взорвал с тех пор, как нас не было дома. Думаешь, это какой-то рекорд? Три снесённых головы за день?

— Ну, давай же!

Дюк швырнул парня на спину, затем перетащил бессознательную девчонку и сделал то же самое. Он захлопнул задние двери.

Эрик дал фургону задний ход, переключился и поехал по дороге. Они направлялись на юг.

* * *

Одиннадцать минут спустя два подразделения Люнтвилля и автомобиль преследования полиции штата, направлявшиеся на юг по дороге на Говернор-Бридж, по очереди затормозили, сразу за старым ферменным мостом у рыбацкой лощины. Они все увидели это одновременно, заднюю часть патрульной машины, торчащую из леса. На машине был трафарет вдоль заднего крыла: 208.

Сначала казалось, что она разбилась. Эта перспектива очень порадовала одного из офицеров. Его звали Лоуренс Маллиган, шериф полицейского департамента Люнтвилля. Да, похоже, они слишком быстро проехали мост, не справились с управлением и врезались в дерево.

«О, пожалуйста, Боже, пусть будет так. Пусть они сидят впереди с разбитыми головами».

Но сегодня Бог не был так любезен с шерифом Лоуренсом Маллиганом.

Трое полицейских подошли к неподвижной машине с оружием наготове. У полицейского штата был Colt AR-15A2, который он держал направленным на заднее окно единицы 208. Экипаж полиции Люнтвилля подошёл к пассажирской стороне, а шериф Маллиган протиснулся сквозь деревья к водительской стороне.

— Осторожнее, шериф, — предупредил рядовой. — Возможно, они всё ещё там.

«Пожалуйста, по-прежнему оставайтесь там», — искренне молился шериф Маллиган.

Это была ошибочная молитва с самого начала. С десятимиллиметровым автоматическим Colt в руке обычно не молятся. Тем не менее шериф Маллиган снова помолился, на этот раз вслух:

— О, пожалуйста, пожалуйста, оставайтесь там.

Сбежавших душевнобольных там не было.

Всё, что осталось, чтобы вознаградить шерифа Маллигана за его усилия, — это короткая записка, нацарапанная на обратной стороне стандартной формы заявления на нарушение правил дорожного движения.

Записка гласила: «Лизни мои яйца, шериф».

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Обширная лесная полоса поднималась к северной границе округа.

Они мчались по длинным прямым двухполосным дорогам, минуя бесконечные участки только что вспаханной почвы. Воздух был наполнен плодородными ароматами, которые показались Энн чуждыми. Она привыкла к смогу. Полтора часа езды, казалось, изменили миры. Энн почти забыла, что такое страна.

«Вот и отпуск», — подумала она.

Мелани тихо сидела сзади и читала Кафку. Мартин вёл. Энн могла представить себе его сомнения. Ему никогда не было легко. Для её родителей он всегда будет городским человеком, космополитом.

«Чужак в чужом краю», — размышляла она.

Но разве не то же самое было и с ней? Она родилась и выросла здесь, продукт той же среды, но, не задумываясь, отвернулась от этой среды. Это было смешение миров, частью одного из которых она не чувствовала себя.

— Дедушка умрёт? — спросила Мелани.

Энн не нашла ответа. Мелани была уже достаточно взрослой, чтобы с ней можно было общаться на равных. Это было легко, когда она была младше; невинностью детей можно было воспользоваться, когда жизнь становилась мрачной.

— Где папа? — спросила она, когда Марк ушёл.

— Он должен был уйти на некоторое время, — это всё, что Энн нужно было сказать. — Он когда-нибудь вернётся. Когда Мелани подросла, она сама собрала всё воедино. Но это?

— У него был инсульт, — сказал Мартин. — Иногда инсульты могут быть очень серьёзными, а иногда нет. Нам придётся подождать и посмотреть.

У Мартина всегда были ответы на неразрешимые вопросы.

Последний поворот вывел их на сто пятьдесят четвёртое шоссе штата, единственную магистраль округа, ведущую к паутине крошечныхгородков, окаймлявших северный пояс. Как ни странно, сегодня было много полиции, хотя обычно она их не видела. Она видела машины из Люнтвилля, Крик-Сити, Тайлерсвилля, Уэйнсвилля. Она не могла понять, что все эти машины делают так далеко за пределами своей юрисдикции. У Локвуда тоже был свой отдел, один из самых маленьких. У них было только два штатных полицейских, шериф Бард и какой-то парень по имени Байрон, и одна машина, что было ещё одной странностью. Небольшое население Локвуда не приносило больших доходов в виде муниципальных фондов, однако городской совет настаивал на создании полицейского управления, и никто не возражал. Мать Энн возглавляла городской совет, выборный пост. Никто никогда не выступал против неё, и это тоже казалось странным.

— В Локвуде нет преступности, — однажды заметила Энн.

— Вот почему у нас должен быть полицейский участок, — ответила её мать. — Чтобы так и оставалось. Ты узнаешь всё о преступности, как только доберёшься до большого города.

Всё, что её мать говорила, казалось, обладало некоторым уровнем оскорбления. Энн не могла понять, почему они такие разные.

— Что это? — спросил Мартин, замедляясь.

«Будьте готовы остановиться» — читалось на знаке на обочине. Везде горели сигнальные огни.

«Блокпост», — инстинктивно подумала Энн.

Но это была не ловушка для пьяных. Машины преследования полиции штата стояли лицом друг к другу у точки с работающими двигателями. Полицейские из разных городов настороженно расхаживали вдоль обочины и осматривали каждую машину, которая тормозила перед местом. У многих были открыты защёлки на кобурах, другие неприкрыто сжимали дробовики.

Мелани наклонилась между ними, когда Мартин подъезжал к месту. Идущий впереди автомобиль обыскивали.

— Это выглядит неправильно, — сказал Мартин и закурил сигарету.

Полицейские по обе стороны смотрели в их машину, пока они ждали. Рука с пистолетом одного нависла над его кобурой.

— Сегодня должно быть Национальный день терроризирующих граждан, — сказала Энн. — Надеюсь, они не думают, что собираются обыскать нашу машину.

— Не поднимай шум, — посоветовал Мартин. — Мы просто будем сотрудничать и отправимся в путь гораздо раньше.

«Пусть сотрудничают с моей задницей, — подумала Энн. — Это не Иран».

Они пропустили пикап. Мартин приподнялся.

— В чём проблема? — спросил он.

Невысокий дородный полицейский склонился над их окном, держа руку на рукоятке табельного оружия.

— Извините за неудобства. Нам нужно всё быстро проверить.

— Что вам нужно сделать, — предложила Энн, — так это прочитать аннотированный кодекс штата. Посмотрите главу VII, параграф 7:1, «Предрасположенность к незаконному обыску транспортных средств». Вы также можете ознакомиться с Четвёртой поправкой к Конституции Соединённых Штатов. Вы когда-нибудь слышали об этом?

Полицейский прищурился. Он был лысым, с короткими усами, похожими на щётку в наборе для чистки оружия.

— Я знаю тебя, не так ли? — спросил он. — Да, ты дочь Джоша Славика, верно? Юрист?

«Отлично», — подумала она.

Теперь и она узнала его — шериф Бард.

«Какого чёрта Бард блокирует дороги в десяти милях от Локвуда?»

— Привет, шериф Бард, — сказала она.

— Да, это я, — ответил он, улыбаясь.

— Мы только приехали из города, — сказал Мартин.

— О, да, наверное, из-за Джоша, — понял Бард.

— Ты его видел? — спросила Энн.

— Ну, нет, но твоя мама сказала мне, что это был инсульт, как они думают. Произошло очень неожиданно. Я довольно часто вижу твою маму.

Конечно, он это делал; она руководила городским советом, который руководил полицией.

— Что с блокпостом? — спросила она дальше.

Хмурый взгляд Барда, казалось, сморщил его лицо.

— Вчера пара сумасшедших сбежала из государственной больницы. Ублюдки двигались так быстро, что пролезли через нашу сеть. Мы проверяем всех въезжающих и выезжающих, просто чтобы быть в безопасности. Один из них из Локвуда, но ты его, наверное, не помнишь; он появился через несколько лет после твоего переезда. Эрик Тарп.

Эрик. Тарп. Это имя она слегка припоминала. Она вспомнила, как мать рассказывала ей об этом много лет назад. Бродяга, наркоман. Что-то о том, что он закапывает тела за чертой города. Несколько тел были детьми, младенцами.

— Проблема в том, что, как я уже сказал, — продолжал Бард, — они двигались очень быстро и пару раз меняли машины, прежде чем мы смогли напасть на их след. А потом мы просто упустили их. Чертовски стыдно. Они убили полицейского.

«Господи, — подумала Энн. — Неудивительно, что все полицейские штата в этом районе сейчас».

— Ну, теперь вы можете продолжать двигаться, — сказал Бард. — Передай своей маме мой привет. Я зайду позже, чтобы посмотреть, как дела у Джоша.

— Спасибо, шериф, — Энн помахала.

Мартин тронулся с места.

— Откуда ты его знаешь? — спросил он.

— Это было давно. Моя мама наняла его, когда прежний шериф умер. Это было спустя годы после того, как я уехала из Локвуда. Я разговаривала с ним несколько раз в прошлом, когда приезжала домой, чтобы навестить родителей. Он держится в тени. Не так много работы у полицейского управления в Локвуде.

— До сегодняшнего дня, — предложила Мелани. — Сбежавшие сумасшедшие!

* * *

Энн о многом думала, когда они въехали в город. Ни одно из этого не было хорошим. Локвуд был пятном, плохой смесью воспоминаний: её разочарованное детство, социальная изоляция, доминирование матери и пассивность отца. Её прошлое казалось тенью, в которую она собиралась вернуться. Она вдруг почувствовала себя угрюмой.

Город выглядел столь же угрюмым. Он выглядел заброшенным. Мартин притормозил на Mustang по Пикман-авеню, главной улице Локвуда. Почти всё здесь было построено сто лет назад, с тех пор только отреставрировано. Маленькая кирпичная пожарная часть, рядом полицейский участок. Универмаг, закусочная под названием «У Джо». Бóльшая часть экономики здесь была сельскохозяйственной; мужчины либо работали на обширных кукурузных и соевых полях на юге, продавали сельскохозяйственные товары или обслуживали тракторы. Локвуд всегда жил лучше, чем окружающие городки. Не было бедности, а значит, не было наркотиков и преступности. Это была почти идиллия.

«Почти», — подумала Энн.

Локвуд был изолирован, удалён. Временами он казался нетронутым современным миром, и все этого хотели. Был комендантский час для несовершеннолетних и городские постановления против продажи спиртных напитков в таре. Единственным местом, где можно было выпить в этом городе, была пыльная маленькая таверна под названием «Перекрёсток». У детей был дресс-код для школы. Другие постановления запрещали ночные магазины, боулинг, игровые автоматы и тому подобное.

— Как сообщество, мы должны бороться с пагубными влечениями для нашей молодежи, — предложила её мать перед городским советом много лет назад.

Мотели тоже были запрещены. Посторонних к посещению города не приглашали.

— В чём дело? — спросил Мартин.

Мысли Энн были рассеяны.

— Просто… думаю, — ответила она.

Винила ли она своих родителей за своё ограниченное детство или сам город? Локвуд, казалось, излучал репрессии. Это был ранний полдень, и город выглядел мёртвым. Дети должны играть, домохозяйки должны ходить по магазинам. Должно быть движение, активность и так далее, типичные вещи любого маленького городка. Но здесь ничего этого не было.

— Где все? — спросила Мелани. — Разве дети здесь не на весенних каникулах?

— В Локвуде? — Мартин усмехнулся. — Кто знает? У них, наверное, есть городское постановление против детей.

— Всё не так уж и плохо, — сказала Энн. — Просто по-другому.

— Да, по-другому. Я удивлён, что мы не обогнали лошадь и повозку.

Конец Пикман-авеню образовывал большую городскую площадь. Здесь была старая белая церковь со шпилем, которую Энн никогда не посещала, и ратуша. Кроме того, всё, что можно было увидеть, — это обширный подъём лесной полосы, из-за которой в городе было темно до полудня.

— О, да, и, вероятно, есть постановление против солнечного света, — сказал Мартин. — Это место всегда было жутким, но никогда таким.

Мартин был прав. Они ещё не видели ни одного человека.

Он повернул налево на Локхейвен-роуд. Жилая часть простиралась отсюда за старую среднюю школу. В городе проживало менее пятисот человек; тёмные, узкие улочки вели мимо скромных, бóльшей частью одноэтажных домов, которые казались все белыми с тёмной отделкой, и большими деревьями во дворах. Вдоль улиц выстроились новые деревья, добавляя странной тьмы. Казалось, весь город задумался.

— Который из них? — спросил Мартин.

— Поверни сюда, — приказала она.

Это было так давно, что даже Энн не была уверена. Узкая дорога, казалось, поднималась вверх.

— А, вот, — сказал Мартин.

Он свернул на Блейк Корт и остановился.

— Иисус.

Длинный тупик был заполнен машинами.

— Похоже, здесь половина города, — сказала Мелани.

«Они все в доме», — подумала Энн, сама не зная почему.

Но что могло привести сюда столько людей?

К дому Славиков вела длинная подъездная дорога. Это был самый большой дом в городе, большой и остроконечный, на большом участке, полном деревьев. Первоначального кирпича дома можно было разглядеть очень мало, он был покрыт листами ползучего плюща.

Мартин остановился рядом со старым Cadillac Fleetwood её родителей и припарковался. Он посидел минуту, выглядывая наружу, и затушил сигарету в пепельнице.

— Это странно, — сказал он.

Мелани наклонилась вперёд.

— Мама, почему…

— Я не знаю, милая, — сказала она, но подумала: «Может, папа уже умер?»

Чем ещё можно объяснить скопление машин?

Отрешённое лицо Мартина указывало на то, что у него были похожие мысли. Вместо этого он просто сказал:

— Пошли.

Подойдя, Энн подумала, что весь город, должно быть, завидует её родителям. Дом был старый, но в хорошем состоянии. За просторным двором и топиарием тщательно ухаживали. Энн знала, что её отец никогда не зарабатывал много денег, работая на сельскохозяйственных угодьях, а её мать не брала плату за руководство городским советом. Город объединился много лет назад; сельхозугодья на юге находились не в частной, а в коллективной собственности, что было обычным явлением в этих краях. Прибыль делили, но Энн и представить себе не могла, что она значительна. Как этот город поддерживал себя? Более того, как это делали её родители? Во всех городах была своя доля бедных и богатых. Все здесь, казалось, были одинаковыми, кроме семьи Славиков.

Тишина тяготила её. Они подошли к дому, ничего не говоря, и нелепо остановились у входной двери с портиком. Внутри ничего не было слышно, но она видела тонкие движения за узкими окнами. Как люди, стоящие в кругу.

«Как на похоронах», — подумала она.

Её рука застыла в воздухе. Этот дверной молоток всегда царапал ей глаз — маленький овал из тусклой старой меди в форме лица. Но лицо было лишено черт, если не считать двух широко раскрытых пустых глаз. Не было ни рта, ни носа, ни подбородка — только глаза.

Вот что беспокоило её — и так было всегда. Глаза, хотя и зловещие, казалось, каким-то образом приветствовали её.

* * *

— Я уверен, что вы все уже слышали об этом, — предположил доктор Грин.

Он сидел за своим большим уродливым серым металлическим столом и ел шоколадку Chunky. У него были очень короткие светлые волосы, и он был сложен как пожарный гидрант, что никогда не помогало ему выглядеть соответствующе. Он был начальником психиатрической службы в государственной психиатрической больнице. Его кабинет был завален кучей психиатрических принадлежностей: календарь от фармацевтической компании Smith, Klein & French, пресс-папье «Стелазин», настольный набор, рекламирующий фармацевтические препараты Eli Lilly & Company. Он пил сок из кофейной чашки «Халдол» и водил ручкой с надписью «Ксанакс» (алпразолам) 0,5 мг в таблетках. Попробуй его первым!» Он получил всё это бесплатно от представителей фармацевтических компаний. Эти парни были похожи на продавцов автомобилей, пытавшихся утопить конкурентов. Крупные заказы часто обещали оплачиваемый отпуск. Доктор Грин не хотел отпусков в обмен на лекарства, которые часто превращали людей в послушных комнатных картофелин. Но ему нравились ручки и кофейные чашки.

— Серьёзный побег вчера, — сказал он.

Доктор Гарольд сел.

— Как много?

— Двое.

— Не так уж плохо.

— И не так уж хорошо, — возразил Грин. — Они убили двух человек ещё до того, как успели покинуть территорию. Сегодня они убили городского полицейского.

— Каковы их профили?

Доктор Гарольд, хотя и был успешным частным практиком, бесплатно консультировал и оценивал профили пациентов. Многие частные врачи делали это как жест профессиональной доброй воли. Государственные больницы были переполнены и недоукомплектованы персоналом, некоторые до предела. Доктор Гарольд предлагал свои услуги несколько часов в неделю, чтобы позволить государственным служащим выполнять более важные обязанности.

Грин откусил ещё кусочек своего Chunky.

— Сначала к нам попал Ричард «Дюк» Беллукси. Тридцать пять лет, IQ 113. Сценический социопат. Они поймали его на изнасиловании пятнадцать лет назад, но мы знаем, что он сделал гораздо больше. Мы выяснили, что это тот ещё сукин сын, и выяснили, что он убил по меньшей мере полдюжины человек в подростковом возрасте, и все убийства были сексуально мотивированы. Уровень лютеинизирующих гормонов зашкаливал, этот парень трахнул бы кирпичную стену, если бы в ней была дыра. Он провёл здесь около десяти лет, прежде чем мы дали ему статус свободно передвигающегося.

— Почему он не в тюрьме?

Грин усмехнулся, не улыбаясь.

— Он выбрал этот путь. Сочинил подробную историю и придерживался её, а затем начал делать словесный салат для суда. Вы знаете, какие судьи у нас в штате. Парень изнасиловал шестнадцатилетнюю девушку и отрезал ей руки забавы ради, а судья выставил Беллукси жертвой. Сказали это девушке — она выжила. Так или иначе, мы застряли с ним. Прошло десятилетие, и он никогда не доставлял особых неприятностей, просто сквернословил иногда и участвовал в столкновениях с некоторым персоналом. Юрист из Американского союза гражданских свобод сказал, что собирается подать в суд на больницу, если мы не дадим Беллукси статус свободно передвигающегося. Сказал, что мы нарушаем права парня. Как я понимаю, его права были утеряны, когда он отрубил той девушке руки, но вы же знаете, как это бывает. Держу пари, эти болваны запели бы другую песню, если бы Беллукси резал их дочерей.

— Как говорится в «Коджаке»: «Система вонючая, детка, но лучше всё равно не станет».

— Точно.

— Кто второй из побега?

— Тарп, Эрик, двадцать девять лет, IQ 137, но по диагностике он мало что делает. Выгорание от наркотиков. Никогда не был проблемой. Уже почти пять лет. На прошлой неделе мы дали ему второй класс. Мы полагаем, что он командует, а Беллукси — сила.

— Что он сделал?

Грин закинул ноги на стол и вздохнул.

— Мы не уверены. Его поймали за закапыванием тел, но не было никаких доказательств того, что он кого-то убил. Он не убийца, вы это увидите. Но предстояло многое сделать, потому что многие тела были детьми и младенцами. Поэтому они послали его к нам.

— Диагноз?

— Униполярная депрессия. Мы посадили его на Амитриптилин, и он выровнялся. Он был бредовым и, вероятно, галлюцинирующим, когда мы впервые встретили его. Почитайте его историю, она дикая, — доктор Грин указал на большую кожаную сумку на полу. — Это всё здесь.

— Чем я могу помочь? — спросил доктор Гарольд.

— Обновите оценки, дополните их. Ищите всё, что мы могли пропустить; было бы полезно, если бы мы могли выяснить, куда направляются эти ребята. Через двадцать четыре часа они могут полностью уйти под землю. Постарайтесь поскорее придумать что-нибудь для меня; мне нужно что-нибудь показать государственному совету по психической санитарии, а сейчас я слишком занят копами и прессой.

Доктор Гарольд кивнул и встал.

«Это должно быть очень интересное чтение», — подумал он.

Сумка была очень тяжёлой.

* * *

— Кто… это ты, Энн? — спросило удивлённое лицо у двери.

— Здравствуйте, миссис Гарган, — поприветствовала Энн.

— Входи, входи, — поторопила женщина. — Я тебя сначала не узнала. Это было так давно.

— Да, это всё объясняет.

Энн, Мартин и Мелани вошли в тёмное фойе, наполовину обшитое панелями. Сразу поразило знакомое убранство дома и память. Это был дом, в котором она выросла. Он никогда не менялся. Те же старые картины на стенах, те же ковры на полу. Те самые напольные часы, которые, как она помнила, звонили в предрассветные часы в детстве. Момент казался сюрреалистичным. Она не просто входила в дом своих родителей, она возвращалась в своё прошлое. Энн сразу же стало грустно.

— Мелани! Как ты, дитя? — миссис Гарган наклонилась и страстно поцеловала Мелани. — Посмотри, какая ты большая и какая красивая!

— Мелани, ты помнишь миссис Гарган?

— Привет, — сказала Мелани, немного ошеломлённая внезапным приливом нежности.

— А это Мартин Уайт, — представила Энн.

Миссис Гарган была близким другом семьи столько, сколько Энн себя помнила. Ей было за пятьдесят, но она так не выглядела; она сияла крепким здоровьем и не имела ни единого седого волоса. Её муж Сэм владел магазином сельскохозяйственных товаров на Пикман-авеню, который обслуживал весь город. Они были хорошими людьми, только немного странными — Сэм, как и многие мужчины в городе, казался замкнутым в себе против популярности и общительного поведения своей жены.

«Как и мой отец», — думала Энн.

Хотя миссис Гарган старалась не показывать этого, её энтузиазм немного поубавился, когда её представили Мартину.

— О, да, вы, должно быть, поэт, — сказала она. — Мы много слышали о вас.

— Очень приятно познакомиться, — сказал Мартин.

Энн понизила голос.

— Как папа? — спросила она.

Но миссис Гарган отвернулась. Может быть, она намеренно проигнорировала вопрос?

— Послушайте, Энн Славик и её дочь здесь!

В большой колониальной столовой горел тусклый свет. Мясное ассорти, сыр и тому подобное были разложены на столе, вокруг которого стояло не менее дюжины человек, тихо беседовавших. Когда она вошла, в комнате воцарилась мёртвая тишина. Внезапно она увидела их всех такими, какими они выглядели, когда она была моложе. Миссис Хейд, жена городского врача. Миссис Вирасак, чей муж был шерифом полиции Локвуда, пока не умер несколько лет назад. На самом деле здесь было много вдов, чьих ныне умерших мужей Энн призрачно помнила. Это были стойкие, крепкие женщины, консервативные и с нотками вежливости, хорошо выглядевшие для своего возраста. Несколько женщин помоложе — возраста Энн, как она предположила, — стояли на заднем плане, с, кажется, дочерьми. Энн действительно потеряла связь; чем больше она оглядывалась, тем больше замечала людей, которых совсем не знала. Нет, многих она не знала. Так почему же она нутром чувствовала, что они её знали?

Они прошли раунд изнурительных представлений. Старые женщины постоянно суетились из-за неё и Мелани, но почти игнорировали Мартина. Всё это время Энн чувствовала, что увядает. Эти люди. Это место. Её отец лежит больной наверху. Возможно, он уже умер — это объяснило бы эту странную сцену, но наверняка кто-нибудь уже сказал бы ей об этом.

— Твоя мама наверху, дорогая, с Джошем, — сказала миссис Кролл.

— Она сейчас спустится, — добавила миссис Вирасак.

Это было неприятно, загадочно. Энн всё ещё не совсем понимала, что происходит. Она отвела миссис Гарган в сторону.

— Как мой отец? Насколько всё плохо?

Женщина остановилась, но сохранила сердечную улыбку.

— Он отдыхает, — сказала она. — Он…

— Он вообще в сознании?

— Ну, иногда. Мы поднимемся, когда ты будешь готова.

Но на этом всё: Энн не знала, готова ли она. Она чувствовала угрозу от образов. Образ её отца, каким она всегда его знала, и образ того, каким он должен быть сейчас: прикованный к постели, больной.

Внезапно миссис Гарган обняла её.

— О, Энн, я так рада тебя видеть. Мне просто очень жаль, что это произошло при таких обстоятельствах.

Энн застыла в объятиях. Всю свою жизнь она чувствовала себя отчуждённой от горожан, и теперь это казалось ей возвращением домой. Другие образы разбились.

В комнате снова стало тихо. Энн повернулась.

В проходе стояла фигура — фигура солидная, непоколебимая, как шахматная фигура. Ей было шестьдесят, но выглядела она на сорок пять, с пышной грудью, с блестящими тёмными волосами, собранными в пучок. Тонкие линии украшали, а не обесценивали её лицо. Это лицо, как и этот дом, город, как и всё здесь, казалось, совсем не изменилось. Стоически тронуто добротой. Жёсткое и сострадательное одновременно.

Фигура вошла в столовую.

— Привет, мама, — сказала Энн.

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

— Женщины, конечно, шумные сучки, не так ли? — Дюк усмехнулся.

Эрик так и остался сидеть за рулём. Они припарковались на старой заброшенной лесовозной дороге, рассчитывая переждать жару; полиция, вероятно, даже не знала, что эта дорога существует. Это, однако, давало им время, а Дюк Беллукси никогда не терял времени даром.

Девушка кричала и кричала.

Она потеряла сознание после того, как Дюк снёс голову её парню, но очень быстро пришла в себя, когда Дюк оторвал один из её длинных блестящих накрашенных ногтей плоскогубцами, которые нашёл в ящике с инструментами. Она очнулась, крича.

— Сладко спалось? — спросил Дюк и начал срывать с неё скудную одежду.

Однако, какой бы мелкой она ни была, она выдвинула серьёзное возражение против планов Дюка, царапая, шлёпая, пытаясь укусить, так что Дюк пару раз ударил её по голове пустой бутылкой из-под пива, чтобы лишить её бодрости. К этому времени Эрик понял, что попытки вмешаться бесполезны — всё оружие было за Дюком. Теперь всё, что могла сделать девушка, это сопеть и немного ёрзать. Дюк уложил её прямо на мёртвого парня и тут же начал насиловать.

— Как тебе постель, а, сладкая? — сказал он, посмеиваясь.

У Эрика не было никакого желания смотреть на это, но время от времени что-то — возможно, чувство вины — заставляло его бросить взгляд.

— О, да, о, да, — хрюкал Дюк.

Когда миссионерская поза потеряла свою прелесть, он перевернул её и начал насиловать снова. Она опять пришла в полное сознание, и её вырвало.

— О, дерьмо, девочка! — Дюк был недоволен, толкнув её. — Посмотри, что ты сделала! Облевала весь наш славный фургон!

Вскоре девушка снова начала кричать, так что Дюк дал ей ещё один удар бутылкой.

— Угомонись, сладкая, — посоветовал он, а потом рассмеялся.

Он прижал её лицо к промежности её мёртвого парня.

— Передай поцелуй своему милому от Дюка!

Затем он отдёрнул её голову назад за волосы, усиливая толчки. Эрик тупо смотрел в лобовое стекло.

«Так больше продолжаться не может», — стучала в голове одна только мысль.

Как только Дюк начинал действовать, он выходил из-под контроля. Он был на грани убийства, и в этом была вина Эрика. Он должен был сделать… что-то.

Он снова оглянулся. Remington и Webley лежали рядом с выступом заднего колеса.

«Я никак не могу добраться до них», — понял Эрик.

Ящик с вещами, который они вытащили из люнтвилльской полицейской машины, был доступен, но бесполезен. Всё, что в нём было, — это несколько коробок патронов для дробовика, несколько сигнальных ракет и бронежилет — ничего, что он мог бы использовать для борьбы с Дюком.

«Мне придётся убить его, — рассудил он. — Но я должен добраться до этого оружия».

— Ой, да брось, Дюк! — закричал он, увидев, что делает его напарник.

Дюк захрюкал, как свинья на ферме. Его оргазм был очевиден, он выплеснулся в воздух и на спину девушки, когда сам Дюк в тот момент медленно душил её кабелем от аккумулятора. Дюк вытерся её трусиками, смеясь.

— Спасибо, сладкая. Надеюсь, это было так же хорошо для тебя, как и для меня.

Эрик просто смотрел на этого монстра, которому он помог сбежать.

Он снова подумал:

«Да, мне придётся убить его».

— Эй, партнёр, у нас есть ещё такие Twinkies? — спросил Дюк.

* * *

Полицейский участок Локвуда представлял собой маленькую кирпичную пристройку к пожарной части на Пикман-авеню. Там было две камеры, кабинет шерифа Барда, из единственного окна которого открывался великолепный вид на мусорный бак на заднем дворе, и приёмная, где они хранили свои файлы и принадлежности.

Сержант Байрон поплёлся в кабинет. Он был молодым большим мускулистым парнем и хорошим копом. Теперь, однако, он выглядел бледным и чувствовал себя отвратительно.

— Где, чёрт возьми, ты был? — спросил Бард. — Мне не помешала бы помощь на блокпосту штата.

— Я был на 5F, помните? — Байрон сел, вздохнул. — Вы послали меня туда.

— Это было несколько часов назад.

— Проклятому судмедэксперту потребовалось так много времени, чтобы добраться туда. Пришлось охранять место происшествия и ждать. Если только вы не хотите, чтобы я оставил два приготовленных тела лежать в пикапе.

Бард поставил свой кофе.

— Что ты имеешь в виду… приготовленных?

— Они сгорели, шеф. Кто-то прикончил этих двух парней, облил их бензином и поджёг. Прямо на городской черте, за полями Кролла.

— Жители Локвуда?

— Нет, два парня с другой стороны линии. Гэри Лексингтон и Ли Мор, обоим по двадцать пять лет. Нет наличия судимостей, нет никаких проблем.

— Как они были убиты?

— Судмедэксперт ещё не знает. Глядя на них, таких обгоревших, трудно было что-либо сказать. Однако они были обнажены, одежда была наброшена после. Готовились к лучшей части вечеринки?

Бард посмотрел на него.

— Судмедэксперт сказал, что некоторые из их органов исчезли. Кто-то выпотрошил этих парней, а затем поджёг их. Готовы к бóльшему?

Бард кивнул, хотя думал, что у него уже есть по этому поводу хорошая идея.

— Головы парней были разбиты. Мозгов не оказалось.

Бард открыл свой пресловутый ящик шерифа полиции маленького городка. Он достал два стакана и бутылку Maker’s Mark. Он налил каждому по порции.

— Я знаю, что вы думаете то же, что и я, шеф. Разбиты головы. Мозги пропали. Это они.

Бард опустошил свой стакан, ухмыльнулся и кивнул. Но что он мог сказать? Что он мог ему сказать?

— Точно так же, как у некоторых из тел, которые мы обнаружили пять лет назад, когда Тарп их хоронил, — закончил Байрон.

Он опустошил свой стакан с Maker’s Mark и поставил его к другому.

* * *

— Как дела, мама? — спросила Энн.

Она последовала за матерью вверх по лестнице с массивными перилами. На стене лестничной площадки висело зеркало, которое всегда пугало её в детстве — ночью она поднималась по лестнице и обнаруживала, что её ждёт.

— Так чутко с твоей стороны спросить об этом, — ответила её мать.

«Началось», — подумала Энн.

— Это абсолютно поразительно, что ты сочла нужным посетить…

— Мама, пожалуйста. Я приехала сюда не ругаться.

— Я удивлена, что ты вообще приехала. Мы не получали от тебя вестей уже шесть месяцев — мы думали, что ты нас вообще списала со счетов.

— Чёрт возьми, мама. Просто перестань, а?

Головная боль уже разгоралась. Это происходило каждый раз; они будут рвать друг друга, пока ничего не останется. Прошло уже почти двадцать лет, и единственное, что связывало их постоянно, — это горечь и презрение.

— Я приехала сюда, чтобы увидеть папу, а не спорить с тобой.

— Хорошо, — сказала её мать. — Хорошо.

Дальше по коридору ещё один переулок воспоминаний.

— Я полагаю, ты засунешь голову, посмотришь на него, а затем снова отправишься на свою всегда важную работу в городе.

Энн почувствовала, как её ногти впиваются в ладонь.

— Всю следующую неделю я буду здесь.

— О, неделя, целая-целая неделя. Я полагаю, мы должны чувствовать себя привилегированными здесь, в скромном Локвуде, что блудная дочь удостоила нас целой недели своего ценного времени, чтобы провести её со своей семьёй, один из членов которой умирает.

Энн стиснула зубы. Её челюсть сжалась. «Нет, — подумала она. — Я не буду ругаться с ней, я… не буду… нет».

Они установили койку для лежачих больных в конце комнаты для гостей. Тени плясали на стенах; бледно-жёлтый свет лампы разрезал комнату клиньями. Из углового кресла поднялся толстяк в мешковатом костюме. Он был лысым сверху, с пучками волос цвета соли и перца, торчащими по бокам, как крылья, и с густой бородкой. Это был человек, который помог родиться Мелани в ту бурную ночь, и тот самый человек, который помог появиться на свет Энн через чрево её матери. Доктор Эшби Хейд.

Он тепло улыбнулся и протянул руку.

— Энн. Я так рад, что ты смогла приехать.

— Здравствуйте, доктор Хейд.

Но внимание Энн уже было привлечено к высокой кровати. Антисептические ароматы смешались с мускусом старого дома. Комната казалась удушающе тёплой. Перевёрнутые пакеты с жидкостью на подставке для внутривенного вливания к неподвижной форме на кровати.

Энн посмотрела на отца.

Вряд ли это было похоже на него. Видение раздавило её, как и ожидалось.

Лицо Джоша Славика похудело, а рот превратился в щель. Его глаза были закрыты, а одно предплечье было прикреплено к доске, иглы были воткнуты в голубые вены размером с дождевого червя.

— Боюсь, он на грани комы. Массивное кровоизлияние в мозг.

Энн чувствовала себя опустошённой, глядя вниз. Отец едва дышал; Энн пришлось сдерживать слёзы. Даже в самый худший момент или во время худших тирад её матери Джош Славик всегда находил для неё улыбку, простое ободрение, малейшую нотку надежды, чтобы помочь ей почувствовать себя лучше. Он отдал ей свою любовь, но что она дала ему взамен?

«Я бросила его», — ответила она.

— Он выглядит таким умиротворённым, — заметила её мать.

Энн отрезала:

— Господи Иисусе, мама! Ты говоришь так, как будто он уже мёртв! Он не умер! У тебя даже весь этот чёртов дом забит людьми, как будто это какое-то проклятое похоронное бюро!

Доктор Хейд сделал шаг назад. Лицо матери потемнело.

— Мы должны отвезти его в больницу, — продолжала Энн. — Он должен быть в отделении интенсивной терапии, а не лежать в этом душном склепе. Какую заботу он может получить здесь?

— Доктор Хейд вполне способен…

Энн закатила глаза.

— Доктор Хейд всего лишь врач общей практики из маленького городка. Он принимает роды и лечит больное горло, ради всего святого. Нам нужен невролог, нам нужна компьютерная томография и отделение интенсивной терапии. Мы сейчас же везём его в больницу.

— Я запрещаю, — сказала мать.

Вмешался доктор Хейд:

— Энн, чего ты не понимаешь, так это…

— Всё, что я понимаю, это то, что мой отец умирает, и никто ничего не делает по этому поводу! — Энн закричала на них обоих. — И если ты думаешь, что можешь запретить мне отвезти моего отца в приличную больницу, то тебе лучше подумать ещё раз. Ты можешь управлять этим нелепым отсталым городком, но ты не закон. Я пойду прямо к судье штата по наследственным делам и подам прошение об опекунстве. Суд назначит меня опекуном, и ты ничего не сможешь с этим поделать. Я могла бы даже…

— Почему бы тебе не подать на меня в суд, Энн? — предложила её мать. — Подать на меня в суд за душевные страдания? Это то, что делают юристы, не так ли? Подают в суд на людей? И ты бы тоже это сделала, я знаю, Энн. Ты бы подала в суд на собственную мать.

Энн поймала себя на этой мысли. Её мать и доктор Хейд обменялись молчаливыми взглядами. Энн уставилась больше на себя, чем на них.

«Что я говорю?» — подумала она.

Отец один раз застонал, несколько раз покачнулся и дёрнулся.

— Ты счастлива сейчас? — спросила её мать. — Посмотри, что ты сделала, ты расстроила его. Разве ты недостаточно расстраивала его в своей жизни? Ты даже расстроила его на смертном одре.

Энн хотела бы раствориться в стене. В тот момент она чувствовала себя совершенно неконтролируемой.

— Какой позор, — сказала мать и вышла из комнаты.

Доктор Хейд последовал за ней. Он тихо закрыл за собой дверь.

Энн села. Её вспышка гнева оставила её вялой, без костей. Её взгляд вернулся к отцу. Казалось, она смотрит на него издалека или через линзу «рыбий глаз».

— Прости, папа, — пробормотала она.

Он лежал неподвижно. Плоть на его худом лице казалась полупрозрачной, провисшей в скалах черепа. Затем он пошевелился.

Энн наклонилась вперёд, затаив дыхание.

Очень медленно правая рука её отца поднялась. Его кисть повернулась, а указательный палец слабо вытянулся.

Покачиваясь, и только на секунду, палец указал прямо на неё.

* * *

Когда она вернулась, дом пустел. Посетители коротко улыбнулись, тонко попрощались и ушли. Несколько девочек-подростков убирались в столовой, собирая вещи. Мартин стоял один в углу, скрестив руки на груди.

— Мы слышали, как ты кричала всё время наверху, — сказал он.

Энн надулась.

— Я знаю, что тебе нелегко, Энн. Но твоей маме тоже нелегко. Не совсем правильно угрожать собственной матери судебным иском, когда её муж умирает в той же комнате. Тебе придётся взять себя в руки.

— Я знаю, — сказала она. — Мне жаль.

— Говори это не мне, — Мартин закурил сигарету и хмуро посмотрел на свою чашку с пуншем. — Она вышла с Мелани. Кажется, доктор Хейд на кухне.

Энн кивнула. Она прошмыгнула на кухню. Доктор Хейд вешал трубку.

— Доктор Хейд… Я очень сожалею о том, что сказала вам. Я не знаю, что на меня нашло. Я не имела в виду…

— Извинений не требуется, Энн, — сказал он. — Это трудное время для всех; я знаю, через что ты должна пройти. Но ты должна осознать факты. Симптомы бесспорны. У твоего отца было обширное орбитальное кровоизлияние. К сожалению, никакие медицинские технологии в мире не могут ему помочь. Мало что можно сделать, кроме как попытаться обеспечить ему максимально комфортный уход. Твоя мать считает, что ему лучше остаться здесь, ближе к тем, кого он любит, в знакомой обстановке.

От вежливости доктора Хейда и его рассудительности Энн стало ещё хуже.

«Какая же я сволочь», — подумала она.

— Сколько у него времени? Думаете, он долго так продержится?

— Очень вряд ли. Удар такой силы обычно даёт тот же результат. Это большое кровоизлияние. Кровоизлияние будет систематически сворачиваться, рассеивая частицы коагуляции в основных церебральных кровеносных сосудах. Я бы сказал, самое бóльшее, неделя, хотя он может уйти в любое время.

Энн посмотрела в пол.

— Я могу что-нибудь сделать?

— Просто быть здесь — это лучшее, что ты можешь для него сделать. И для твоей матери.

Энн тихо вздохнула.

«Дерьмо, дерьмо, дерьмо».

— Он будет находиться под постоянным наблюдением. Я буду осматривать его несколько раз в день, а медсестра будет круглосуточно. Ты помнишь Миллисент Годвин? Кажется, она на несколько лет моложе тебя.

Имя показалось знакомым.

«Средняя школа», — подумала она.

— Теперь она дипломированная медсестра, — объяснил доктор Хейд. — Она останется в доме, чтобы присматривать за Джошем, когда меня не будет. Тебе не о чем беспокоиться. Она достаточно квалифицирована.

— Я не смогу отблагодарить вас за всё, что вы сделали, доктор Хейд. И, опять же, я очень сожалею о…

— Не думай об этом, Энн, — он улыбнулся и схватил свою сумку. — Мне нужно на вызов на дом прямо сейчас, но скоро увидимся.

Доктор ушёл. Энн захотелось выпить после всего этого, но потом она вспомнила, что спиртного в доме не хранят. Она посмотрела в кухонное окно. Большие корявые деревья скрывали просторный задний двор в тени. За беседкой Мелани шла по траве с матерью Энн.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

В верхней строке читалось:

ТАРП, ЭРИК.

Вторая строка гласила:

СТАТУС ПРИЁМА: НЕВИНОВЕН ПО ПРИЧИНЕ НЕВМЕНЯЕМОСТИ.

И третья строка:

ДИАГНОЗ: ОСТРАЯ ШИЗОАФФЕКТИВНАЯ ШИЗОФРЕНИЯ.

Стандартная форма «Заявление о клиническом статусе» была датирована пятью годами ранее.

ФИЗИЧЕСКОЕ СОСТОЯНИЕ:

Поступивший — белый мужчина двадцати пяти лет. Телосложение в пределах эктоморфного диапазона, шестьдесят девять дюймов, сто двадцать один фунт.

ОЦЕНКА СОВЕТА, НАЧАЛЬНАЯ:

Пациент был ориентирован, внимателен и связен. Его двигательное поведение ничем не примечательно, речь размеренная и монотонная. Выражение его лица было грустным, и он описал своё настроение как «усталый, но я рад, что наконец-то ушёл от них». Его мыслительный процесс казался ясным, хотя и были явные параноидальные идеи. Соматические жалобы включали трудности с засыпанием и болезненные сновидения. Пациент, по-видимому, имел высокий IQ, хотя его недавние, прошлые и непосредственные воспоминания были явно нарушены.

СИНТАКСИС ОПИСАНИЯ:

Поступивший подвержен причудливым бредам, в высшей степени сексуальным и подчинённым по своей природе. Признаёт, что широко использовал наркотические вещества в подростковом возрасте и в начале двадцатых годов, но отрицает любое такое использование в течение последних двух лет. Совет приходит к выводу о вероятности повреждения рецепторов, связанного с фенциклидином, что может объяснить фиксированный бред и галлюциногенные умозаключения. Результаты Стандартизированного Многофакторного Исследования Личности указывают на чрезмерно конкретную абстрактную ассоциацию и уменьшенную мультимодальную творческую сборку. Однако никаких параноидальных или бредовых тенденций согласно результатам Стандартизированного Многофакторного Исследования Личности не выявлено, что любопытно. Пациент продемонстрировал показатели выше среднего по диагностике Мюллера Урбана, что вызывает недоумение, учитывая характер и детализацию бреда. Тематический апперцептивный тест рекомендуется перед медикаментозной терапией. Рекомендуется наркосинтез.

В течение следующего часа доктор Гарольд читал краткое изложение безумия Эрика Тарпа. Больничный совет оценивал его ежегодно. Последние три рассказа были довольно скучными; Тарп категорически отрицал иллюзию, утверждал, что его больше не беспокоят его кошмары, и отмахивался от всего, что с ним произошло.

— Это безумие, я, должно быть, был сумасшедшим, — сказал он доктору Грину. — Я не могу принять, что я верил в эти вещи, если вы понимаете, что я имею в виду.

«Ложь, — написал Грин в разделе комментариев оценочной формы. — До сих пор верит в заблуждение, просто больше в этом не признаётся».

Но зачем Тарпу это делать?

«Чтобы получить статус свободно передвигающегося? — доктор Гарольд задумался. — Конечно, и в конце концов…»

— Сбежать, — пробормотал он.

Это было очевидно. Тарп уже некоторое время планировал свой побег.

Доктор Гарольд размышлял. Пять лет назад Эрик Тарп поверил в тревожное заблуждение. Поэтому после этого он солгал, надеясь, что Грин подумает, что он больше не одержим бредом, и, следовательно, присвоит ему статус свободно передвигающегося.

Его преднамеренность, хотя и не обманула Грина, доказала кое-что очень ясное. У Тарпа был предвзятый мотив для побега. Он бежал не просто так. Он хотел сбежать, чтобы сделать что-то конкретное. Но что?

Почему Эрик Тарп отказался от собственного заблуждения спустя год? Проблема была в том, что бредовые люди не могли этого сделать, если только они не были бредовыми изначально.

Есть что-то снаружи, что он чувствует, что ему нужно сделать. Что бы это ни было, оно включает в себя первоначальный бред, а первоначальный бред включает в себя место его первоначального преступления.

Он сразу же набрал доктора Грина.

— У меня есть для вас кое-какие наблюдения, — сказал он. — Я не думаю, что Тарп и Беллукси сбежали из штата, и не думаю, что они планируют это сделать. Я думаю, они направляются в район, непосредственно прилегающий к месту преступления Тарпа.

— Потому что Тарп не излечился от демонической штуки, хотя и притворялся? — предположил Грин.

— Да.

— Думаете, иллюзия всё ещё важна для него?

— Очень важна. Это единственный мотив побега.

— Хорошо, я соглашусь с этим. Что ещё?

— Тарп покинет Беллукси как можно скорее.

— Потому что Беллукси ему больше не нужен, верно?

— Верно. Тарпу нужна была только сила Беллукси, чтобы выйти из палаты, и он, вероятно, сейчас сожалеет об этом. Тарп не убийца — я предполагаю, что все убийства совершает Беллукси, и Тарп не хочет в этом участвовать. Стандартизированное Многофакторное Исследование Личности Тарпа указывает на высокий уровень нравственности.

— Мы говорим о парне, который хоронил младенцев. Нравственность?

— Конечно. Тарп никого не убивал, он просто закапывал тела. Но он может убить Беллукси, чтобы предотвратить новые убийства. Во всяком случае, это моё предположение. Каким бы жёстким оно ни было, Тематический апперцептивный тест Тарпа раскрывает высоко сфокусированные собрания вины и даже этику. Кроме того, теперь Беллукси — багаж для Тарпа. Каждую минуту, что Беллукси с ним, цели Тарпа находятся под угрозой.

— Как вы думаете, какие у него цели? — спросил доктор Грин.

— Об этом можно только догадываться. Тарп верит в демонов, так что кто знает? Но знаете, что беспокоит меня больше всего на свете?

Доктор Грин рассмеялся.

— Тарп патологически одержим бредом, но сам он не патологический.

— Точно. И это заставляет меня задуматься.

Доктор Грин продолжал смеяться.

— Дайте угадаю. Вы считаете существование демонов возможной реальностью?

— Нет, но, возможно, основа веры Тарпа реальна.

— Вы имеете в виду культ?

— Почему нет? Я только что прочитал в Time’s, что в Соединённых Штатах существует более ста пятидесяти объединённых культов поклонения дьяволу. Я, например, не верю в дьявола, но не могу отрицать реальность того, что существуют культы, поклоняющиеся ему.

— Это интересный момент, — заметил Грин. — Может быть, Тарп действительно принадлежал к какому-то сумасшедшему культу?

— И если это так, то вы только что ответили на свой вопрос. Тарпом движет заблуждение. Заблуждение мотивировано культом. Следовательно…

— Вот к чему он возвращается, — заключил Грин. — Культ. Расследования так и не было, потому что штат почти сразу же задержал его по причине невменяемости. Государственная прокуратура была удовлетворена тем, что убийство совершил Тарп.

— По крайней мере, полиции есть чем заняться, — заметил доктор Гарольд.

— Я позвоню им прямо сейчас. Может, вы и правы, а если и нет, то что с того?

— В этом и прелесть клинической психиатрии, не так ли?

— На самом деле, я здесь только из-за бесплатных ручек и кофейных чашек… Да, думаю, яскажу копам, чтобы они внимательно следили за родным городом Тарпа.

— Кстати, откуда Тарп?

— Маленький городок примерно в двадцати милях к северу от больницы. Локвуд.

«Локвуд, — подумал доктор Гарольд. — Какое совпадение. Разве Энн Славик не говорила, что она из городка под названием Локвуд?»

* * *

— Не знаю, — сказала Энн. — Просто мы с твоей бабушкой не всегда ладим. Мы не всегда видим вещи одинаково.

— Как ты и я? — спросила Мелани.

«Какой поворот», — подумала Энн.

Но это было доказательством её наивности — простой способ, которым она восприняла правду и то, как она связала её с собой.

— У всех есть разногласия, дорогая. Мы всё уладим, как всегда.

Насколько это был честный ответ? В каком-то смысле она знала, что у неё никогда ничего не получалось с матерью. Невзгоды были их единственным общим знаменателем. Энн Славик стала всем в жизни, против чего выступала её мать. «Вы боитесь стать своей матерью», — снова преследовал её голос доктора Гарольда. Неужели она все эти годы подавляла восприятие Мелани, осуждая её альтернативность, возражая друзьям? В такие моменты Энн задавалась вопросом, имеет ли она вообще какое-то отношение к материнству? Ей придётся приложить больше усилий, она знала, гораздо больше, чтобы дать дочери концептуальную свободу, которой ей самой никогда не позволяли.

Мелани остановилась в последней спальне в восточном крыле. Это была комната Энн в детстве. Когда она ушла из дома после окончания школы, мать переделала её, как могла:

— Превратить её в комнату для гостей, — сказала она, но Энн знала лучше.

Тогда её мать чувствовала себя настолько преданной, что изо всех сил старалась удалить все напоминания об Энн — подсознательное наказание. Она избавилась от всей мебели и всех её вещей, которые та оставила. Она даже сменила ковёр и обои.

Энн выглянула в то самое окно, возле которого столько раз размышляла в детстве. Задний двор погрузился в ранние сумерки. Сколько раз она смотрела через одно и то же стекло в полном отчаянии, созерцая будущее, которое вообще не включало это место?

— Могу я теперь увидеть дедушку? — спросила Мелани.

— Давай подождём. Он очень часто теряет сознание и, вероятно, очень устаёт.

Правда заключалась в том, что Энн боялась. Она не знала, как подготовить Мелани к неподвижной фигуре в комнате на другом конце дома. Иногда факты жизни включали факты смерти.

— Может быть, завтра, — сказала она.

Мелани казалась угрюмой. Она любила своих бабушку и дедушку. Она не понимала, но, возможно, в этом была проблема. Энн никогда не тратила время на то, чтобы объяснить дочери реальный мир. Мелани пришлось самой интерпретировать его.

— Я иду гулять, — сказала Мелани.

Когда Энн повернулась, её дочь была раздета до нижнего белья и натягивала джинсы.

— Не знаю, Мелани. Становится поздно.

— Это не совсем Нью-Йорк, мама, — заметила Мелани. — Я сомневаюсь, что поблизости есть наркоторговцы или насильники. Ты так не думаешь?

Энн нахмурилась. Она не могла винить Мелани за её сарказм.

«У неё был отличный учитель», — подумала она.

— Только не оставайся допоздна, хорошо?

— Я только пойду прогуляться, мама. Я не пойду в клуб, — Мелани надела футболку с надписью «Cherry Red Records» и схватила свой плеер. — Почему бы тебе не пойти со мной?

Энн колебалась.

— Нет, ты иди, милая. Я собираюсь привести в порядок нашу комнату.

— Хорошо. Пока.

Энн прошла по коридору в комнату, в которой они с Мартином остановились. Это было на другой стороне дома, напротив комнаты её отца. Опять же, её беспокоили мелочи, незначительные вещи. Она не хотела, чтобы Мелани уходила одна. Она не хотела, чтобы Мелани видела её отца в его нынешнем состоянии. Ей даже не нравилась мысль, что комната Мелани находится так далеко от неё и Мартина.

Теперь она чувствовала себя изолированной. Мартин ушёл чуть раньше.

— Мне нужно немного воздуха, — сказал он. — Я собираюсь покататься.

Энн жалела, что они с Мелани не уехали в Париж без неё; эта сцена была игрой в кости напряжённой близости и дискомфорта. Это было семейное дело, связанное с семьёй, которая никогда не принимала Мартина и никогда не подвергалась достаточному воздействию Мелани из-за собственных уловок Энн.

От её матери вообще не было никаких следов. Где она могла быть в этот час? Возможно, в доме были только Энн и её отец. В коридоре, покрытом ковром, мерцал кусочек света. Доктор Хейд сказал, что у её отца будет медсестра. Но никого не удалось найти, когда Энн заглянула в тесную, тепло освещённую комнату.

Только её отец лежал там, закутанный в одеяло.

«Он не должен быть здесь один», — подумала она, но потом услышала что-то внизу.

На кухне над холодильником склонилась фигура, явно привлекательная женщина ростом с Энн и телосложением, одетая в традиционную одежду медсестры, аккуратное накрахмаленное белое платье, белые колготки, белые туфли. Светло-каштановые волосы были коротко подстрижены, и она смотрела очень тёмно-карими глазами.

— Привет, Энн, — сказала она.

Она достала бутылочку из холодильника.

— Возможно, ты меня не помнишь, но мы вместе учились в старшей школе.

— Милли Годвин, — сказала Энн. — Конечно, я помню.

— Ты здесь вроде легенды. Ты знаешь, местная девушка, которая выбилась в люди. Доктор Хейд, вероятно, сказал тебе, что я единственная лицензированная медсестра в городе? Я буду присматривать за твоим отцом. Твоя мать поселила меня в комнате рядом с его.

— Я не знаю, как отблагодарить тебя за это, — сказала Энн. — Просто дай мне знать твои расценки, и я выпишу тебе чек.

Милли Годвин выглядела обиженной. Она закрыла холодильник.

— В этом не будет необходимости, — сказала она.

«Предложение, вероятно, оскорбило её», — поняла Энн.

Она должна помнить, что это был не большой город; здесь время не было переопределено с точки зрения денег.

— Мы решили, что мне лучше остаться дома, и если возникнут какие-то осложнения, с которыми я не справлюсь, доктор Хейд может быть здесь через несколько минут. У него есть пейджер.

— Ну, ещё раз, мы очень благодарны за твоё время.

— Я никогда не смогу отплатить твоим родителям за всё, что они для меня сделали. Они самые замечательные люди, весь город в долгу перед ними. Без их помощи я бы никогда не смогла пойти в школу медсестёр.

Что это значит? Помогала ли ей мать материально? Энн подумала, что лучше не спрашивать.

— Мы будем кормить его внутривенно, — сказала Милли Годвин, встряхивая бутылочку. — Большинство лекарств нужно хранить в холодильнике.

Энн последовала за медсестрой наверх. В комнате она умело ввела содержимое флакона в одну из капельниц. Когда она посмотрела на Джоша Славика, выражение её лица оставалось бесстрастным.

Энн намеренно отвела глаза. Ей было тяжело видеть отца таким.

«Безнадежно», — подумала она сейчас.

— Он приходит время от времени в себя, — с энтузиазмом заметила Милли. — Ты должна стараться быть рядом как можно больше.

Энн знала, о чём говорила женщина. Следующий раз, когда он придёт в себя, может оказаться последним.

Милли могла видеть сдерживаемое отчаяние Энн.

— Давай теперь дадим ему отдохнуть, — сказала она и вышла. — Несмотря на то, что он в коматозном состоянии, его нельзя беспокоить ночью. Мозг продолжает нормальные циклы сна. Лишний шум и движение могут его беспокоить.

— Это так считается? Кома?

— Я понимаю, что это страшное слово, но, к сожалению, да. Я уверена, что доктор Хейд объяснил…

Остальное она уже не слушала. Энн не нужно было повторять, что её отец умирает.

Они вернулись вниз. Милли налила два чая со льдом и повела Энн на задний двор. Растения в горшках свисали с ограждения над сланцевым патио. Листья деревьев сильно волновались из леса за ними.

— Это самый красивый дом в городе, — заметила Милли, — и такой прекрасный двор. Твоя мать проделывает потрясающую работу, поддерживая его.

— Где она, кстати?

— На заседании правления. Их несколько в неделю. Этот город не будет работать без твоей матери. Как и любое другое место.

«О, неужели всё так плохо?» — Энн задумалась.

— Где ты живёшь, Милли?

— У меня есть дом в двух кварталах от городской площади. Он маленький, но очень красивый.

Энн и представить себе не могла, что Милли зарабатывает много денег, работая медсестрой в Локвуде. Как она могла позволить себе собственный дом?

— Как здесь обстоят дела с ипотекой? — стратегически спросила она.

Милли посмотрела на неё, как будто потрясённая.

— Ипотеки нет. Локвуд является коллективным объединением. Разве ты этого не знала? Каждый, кто живёт в городе, вносит свой вклад в его развитие. Город подарил мне дом и машину. Пока я живу здесь.

Энн вздрогнула.

«Что случилось с частным предпринимательством?»

— Кроме того, город платит мне. Пятнадцать тысяч в год, — Милли Годвин просияла.

Фирма Энн платила больше за сверхурочную работу своим трём помощникам юристов.

— Ты не думала, что могла бы сделать намного больше где-нибудь в другом месте, например, в больнице? Лицензированные медсёстры получают в несколько раз больше там, где я живу.

— Да, и они также платят за аренду, содержание автомобиля, автострахование, медицинскую страховку и тридцать процентов налогов. Локвуд платит за меня всё это. Это часть плана занятости сообщества. Кроме того, я и не мечтаю покинуть Локвуд.

— Почему?

— Никакой преступности, никаких наркотиков, никакой коррупции и грязной политики. Никаких банд и неполноценного образования. Я бы никогда не хотела, чтобы моя дочь росла во всём этом.

— О, у тебя есть дочь?

— Её зовут Рена, ей пятнадцать.

— У меня самой семнадцатилетний ребёнок, — сказала Энн.

— Я знаю. Мелани. Она прекрасна. О, и я не имела в виду, что ты ошибаешься, воспитывая её в городе. Я только имела в виду…

— Я знаю, — сказала Энн.

— Мы счастливы здесь, и это главное.

— Конечно.

Они сели на каменную скамью за грифельной доской.

— Чем занимается твой муж? — спросила Энн, потягивая чай со льдом.

Милли Годвин резко рассмеялась.

— Он сбежал много лет назад.

— Про того я слышала, — сказала Энн. — То же самое произошло и со мной.

— Мне даже не жаль, что он ушёл. Нам с Реной гораздо лучше без него. Ублюдок ушёл, когда я была на восьмом месяце беременности. Это было, когда твоя мать начала программу помощи обществу. Город позаботился обо мне, а затем отправил меня в школу медсестёр. Я не знаю, что бы я делала, если бы была одна.

Снова встала тень её матери. Этот город был своим и чужим одновременно. Он породил то, что ему нужно для существования. Это увековечено изнутри.

— Программа Локвуда для молодых матерей тоже очень хороша. Если женщина беременеет, она два года не работает, но зарплата сохраняется. После этого есть бесплатный дневной детский сад. Есть также пенсионная программа, программа от несчастных случаев и образовательная программа. Локвуд позаботится обо всём. В городе есть многомиллионный инвестиционный фонд. Джейк и Элли Винн — обученные брокеры. Локвуд был в плюсе на протяжении десятилетий.

Но как это могло быть? Как мог Локвуд с населением в пятьсот человек обеспечить такой уровень благосостояния? Обширные сельскохозяйственные угодья на юге были ценными, но, должно быть, потребовались некоторые рискованные инвестиции с прибылью от производства, чтобы всё это заработало. Может быть, мать Энн была умнее, чем она думала? Никто не был по-настоящему богат, но никто, казалось, ни в чём не нуждался.

— Я видела твоего мужчину ранее, — сказала Милли. — Он кажется очень приятным человеком.

«Твой мужчина», — эхом отозвались слова.

Какой устаревший способ выразить это, но звучало красиво.

«Мой мужчина», — подумала она.

— Он учитель и публикуемый автор.

— Звучит тоже неплохо, — Милли ухмыльнулась. — Но не волнуйся, я не буду метить в него.

«Лучше, блять, даже не пытайся», — подумала Энн.

— Ты встречаешься с кем-нибудь?

— О, нет. Довольно скудная добыча в Локвуде среди одиноких мужчин. Всех хороших сразу разбирают, а те, что остались, так и шляются, пиво пьют в «Перекрёстке». Твоя мать решила, что она позволит им оставить хотя бы этот водопой. Каждому животному нужна кормушка.

Энн чуть не выплюнула чай со льдом.

— А я думала, что я циничная феминистка.

— Это не феминизм, — сказала Милли и откинулась на спинку стула. — Я вижу это больше как реализм. Что объединяет все мировые проблемы? Мужчины. Ни на что не годятся, кроме как засыпать выбоины и чинить машины, когда они ломаются.

Энн не могла не рассмеяться.

— Зачем связываться с чем-то, что всё равно прогниёт? После того, как ты у них на крючке, они принимают тебя как должное. Довольно скоро ты узнаёшь, что он женат на диване, пьёт пиво, смотрит футбол и пердит.

Теперь Энн действительно смеялась.

— Я вполне могу жить и без этого, — продолжала Милли. — И мне не нужен мужчина в моей жизни, чтобы чувствовать себя полноценной… О, но я не имела в виду, что твой мужчина…

— Я знаю, Милли, ты просто обобщаешь, верно?

— Верно. И когда мне нужно трахнуться, я просто трахаюсь.

Быстрота этого комментария почти ошеломила её.

— Я имею в виду, зачем стесняться в выражениях, понимаешь? — Милли встала и поплелась в тёмный двор. — Это как плод на дереве; ты можешь взять его, когда ты этого хочешь. Это не значит, что ты должна выходить замуж за дерево каждый раз, когда хочешь яблоко.

Энн снова рассмеялась.

— Это какая-то странная метафора.

Но Миллисент Годвин внезапно погрузилась в разумную тишину, глядя на лес. Внезапно она как будто задумалась.

Что это было?

Сверчки снова и снова повторяли свой хор.

— Прекрасная ночь, не так ли? — прошептала Милли.

— Да, это так, — ответила Энн.

Она посмотрела в темноту. Луна, казалось, склонилась над горизонтом, крошечная в своём подъёме и розоватая.

Милли медленно, нереально повернулась. В лунном свете её лицо выглядело распутным, глаза большие и ясные.

— В такие ночи рождаются прекрасные вещи, — прошептала она.

Энн уставилась на неё.

— Да, самые прекрасные вещи.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

— Я не буду их закапывать. Ты же эксперт в этом, не так ли? — Дюк усмехнулся. — Сколько младенцев ты всё-таки похоронил?

«Я должен избавиться от этого парня», — подумал Эрик.

У него болело горло, и он был голоден. Дюк откинулся на сиденье фургона, допивая последнее пиво.

— Пиво мертвеца определённо вкуснее обычного, — прокомментировал он. — В этом есть что-то интересное, ты знаешь?

Эрик поморщился, глядя на два тела. Они скоро начнут вонять. Не было ничего, что он мог бы использовать вместо лопаты, поэтому он вытащил каждого из них из фургона и оттащил их в лес. Их плоть была липкой, прохладной. Он прикрыл их, как мог, листьями.

«Покойтесь с миром», — подумал он.

— Слушай, приятель, я типа очень голоден, знаешь, я бы мог съесть лошадь, — отчаялся Дюк. — Сколько мы ещё будем здесь сидеть? Пойдём за едой, а?

Эрик пошёл закрывать двери фургона. У Дюка был при себе Webley, а дробовик был слишком далеко, чтобы достать его.

Они были здесь весь день; когда-нибудь им придётся переехать. Фургон не будет оставаться незаметным так долго; в конце концов, парень и его девушка объявились бы пропавшими без вести, и полиция сложила бы два и два.

— Мы должны двигаться сейчас, — сказал Эрик, его разорванное горло пульсировало при каждом слове. — Я хочу, чтобы ты ехал сзади, чтобы тебя не было видно через лобовое стекло.

Дюк выглядел оскорблённым.

— В чём дело? Почему я не могу ехать впереди с тобой?

— Потому что один парень с нелепыми белыми волосами менее заметен, чем два парня с нелепыми белыми волосами. Полицейские ищут двух парней. Давай, мы остановимся по пути и возьмём немного еды.

Дюк оживился.

— Да, чувак! Еда! Twinkies!

Эрик покачал головой и завёл фургон. Дюк забрался сзади. Они проехали несколько километров, не встретив ни одной машины. Попасть в Локвуд будет непросто; Пикман-авеню была единственным подъездом, и они должны будут проехать прямо мимо полицейского участка. Либо Бард, либо Байрон — один из них — вероятно, будут там. Эрику придётся объехать город и выбрать одну из грунтовых дорог через лес. Тогда он сможет пойти пешком.

— Вон там, — сказал Дюк. — Открыто двадцать четыре часа. Разве это не то, что нам нужно?

Большая вывеска устрашающе светилась в ночи.

«Отлично, — подумал Эрик. — Ещё один Qwik Stop».

Но им повезло; стоянка была пуста.

Эрик остановился. Ему было интересно, клюнет ли Дюк на его приманку?

— Подожди здесь, я скоро вернусь.

— Чушь, партнёр. Я тоже иду.

— Только один из нас может пойти, Дюк. Кто-то должен ждать в фургоне на случай, если нам придётся быстро убираться.

— Ты ждёшь в чёртовом фургоне. Я пойду. Что, если парень за стойкой тебя что-нибудь спросит? Ты не можешь говорить своим грёбаным голосом.

— Ты прав, Дюк, — подхватил Эрик. — Ты иди. Делай всё быстро, это не шоппинг. Возьми еду и батарейки для фонарика размера D. Бери вещи, плати за них и уходи. Не разговаривай ни с кем и не создавай проблем, хорошо?

— Конечно, приятель.

— Я серьёзно, Дюк. Не нужно проблем. Мы не можем рисковать.

— Не волнуйся, мужик.

— И никого не убивай, да?

— Да.

— Давай, Дюк. Скажи это. Скажи: «Я не убью кого-нибудь снова».

Сквозь ухмылку показались большие зубы Дюка.

— Я не убью кого-нибудь снова, чувак.

— Хорошо. А теперь побыстрее.

Дюк вылез из машины и вбежал в магазин.

«Это было легко», — подумал Эрик.

Он выпроводил Дюка из фургона, даже не напрягаясь. Был только один вариант. Просто уехать и бросить Дюка было бы бессмысленно. Во-первых, Дюк немедленно позвонит в полицию и сообщит им о местонахождении Эрика. Во-вторых, он изнасилует и убьёт ещё по меньшей мере дюжину человек, прежде чем его поймает полиция.

«Никаких больше невинных», — пообещал себе Эрик.

Он никогда в жизни никого не убивал, но убить Дюка было бы всё равно, что убить бешеную собаку. Ты должен убить эту собаку, прежде чем она попадёт на детскую площадку.

Как и предполагалось, Дюк оставил дробовик сзади. Эрик поднял его и вытащил пулю.

«О, нет», — вдруг подумал он.

Фары бороздили участок. Подъехал большой старый пикап Chevrolet. Флаг Конфедерации на заднем окне. Играла музыка ZZ Top. Вышли двое парней в джинсах и футболках, улюлюкая и жуя табак. И они были большими парнями, очень большими. На одной из футболок был изображён флаг Конфедерации и написано: «Попробуй сжечь этот флаг, ублюдок». На другой футболке был изображён Смурф, показывающий миру средний палец. Следом выскользнула худая блондинка с рябым лицом — обрезанные джинсы, шлёпанцы, татуировки. Все трое громко шумели, направляясь к магазину.

«Пьяные деревенщины», — возмутился Эрик.

Хуже деревенщин было только шумное, буйное, пьяное быдло. Как они.

А Дюк не любил деревенщин.

Дюк выскочил как раз в тот момент, когда они собирались войти в магазин.

— Милые волосы, — хмыкнул парень со Смурфом на футболке. — Хотя… скорее дерьмовые.

«Приятель, ты только что совершил самую большую ошибку в своей жизни», — подумал Эрик.

— Что это сейчас было, приятель? — спросил Дюк.

Трое деревенщин рассмеялись. Дюк смотрел. Эрик должен был признать, однако, что Дюк действительно выглядел нелепо: толстый хронический социопат с остриженными белыми волосами и несоответствующей по размеру одеждой стоял на стоянке Qwik Stop, обхватив одной рукой пакет с продуктами, полный Twinkies и Hostess Ho Ho’s.

— На что пялишься, толстяк? — спросил парень в футболке с флагом.

— На двух деревенских педиков и плоскую цыпочку с лицом, которое выглядит так, будто его проткнули ботинками для аэрации газона. Вот на что я пялюсь, — ответил Дюк.

Трое деревенщин не могли поверить этому ответу. Это был чистый здравый смысл: возражать большим, пьяным, некультурным деревенщинам было достаточно плохо, но намекать на то, что они имеют альтернативную сексуальную ориентацию, было экспоненциально хуже.

Наконец пауза закончилась. Парень в футболке с флагом выплюнул струю табачного сока на ботинок Дюка.

— Меня это не беспокоит, — ответил Дюк на этот жест. — Это даже не моя обувь. Это твоего папы. Я взял её из его шкафа прошлой ночью, когда трахал твою маму. А что это у тебя во рту? Собачье дерьмо?

Затем блондинке:

— Отрасти сиськи, лицо-кратер.

— Ты не можешь так со мной разговаривать! — взвыла блондинка.

— Чёрт, милая, я видел листы фанеры с бóльшей грудью, чем у тебя, — дразнил Дюк. — И это лицо — о-о-оу е-е-е! Укромных уголков и закоулков больше, чем в английском кексе.

— Да пошёл ты, жирный козёл! Съешь дерьмо и сдохни!

— Твой папа ест дерьмо каждую ночь. Когда приходит трахать тебя, — Дюк издал грубый смешок. — Знаешь, что он мне сказал? Он сказал мне, что у тебя самая большая «киска» по эту сторону Миссисипи. Сказал, что ты также отсасываешь у сельскохозяйственных животных. Это правда?

— Джори! Джим Боб! — блондинка завопила громче. — Вы позволите ему так со мной разговаривать?

Выпучив глаза, парень в футболке Смурфа шагнул вперёд. Дюк сказал:

— Знаешь, что твоя мама сказала мне прошлой ночью, я имею в виду, прошлой ночью, когда она лизала мои яйца? Она сказала, что вы двое трахаетесь друг с другом. Это правда?

Затем подошёл парень в футболке с флагом и сжал кулак размером с крокетный мяч и, вероятно, такой же твёрдый.

Дюк ухмыльнулся.

— Это правда, что ты отсасываешь своему отцу? Это то, что я слышал. Когда твоя подружка без сисек, швейцарский сыр вместо лица, не сосёт ему, то это делаешь ты.

К этому моменту Эрик мог только качать головой.

Дюк возмутился.

— Ты собираешься и дальше нюхать цветы, деревенщина? Просто будешь стоять там, или ты собираешься что-то делать, педик?

— Всё, толстяк, — сказал парень в футболке с флагом.

— Мы надерём твою толстую задницу, — пообещал парень со Смурфом на футболке.

— Порвите его грёбаную жопу! — закричала блондинка.

Дюк громко рассмеялся.

— Эти две анютины глазки? Их не выпустят из детского сада. У них время сна.

Парень в футболке с флагом помчался.

Дюк был довольно хорош в своей технике — это было почти волшебно. В долю секунды пакет с Twinkies и Hostess Ho Ho’s упал, а в руке Дюка оказался большой револьвер Webley.

Трое деревенщин замерли.

— Оу, оу, мы не хотим никаких неприятностей, чувак! — заикался парень со Смурфом.

— Ага, чувак, — предложил парень с флагом. — Мы просто пошутили.

«Нет-нет-нет», — подумал Эрик.

— Пошутили, — повторил Дюк. — Ну, я тоже просто шучу. Как насчёт шуток?

Дюк выстрелил прямо в голову парню в футболке с флагом Конфедерации, которая мгновенно лопнула. Выстрел прогремел, как пушечный взрыв. Мозговая масса выплеснулась на витрину Qwik Stop, запятнав вывеску: «Кола Briardale! Шесть штук за один доллар шестьдесят девять!»

Девушка дёрнулась. Ей удалось убежать примерно на полтора ярда, когда прогремел второй снаряд. Невероятно большая пуля Webley 455-го калибра попала ей в основание позвоночника, подхватила и уронила. Без поддержки целых позвонков она лежала на асфальте, сложенная пополам.

Дюк, казалось, был доволен этим эффектом.

— Бедная маленькая свинка, — издевался он с южным акцентом. — Похоже, она отсосала свои последние хуи, вот так. А как ты, Джим Боб, приятель?

Парень в футболке со Смурфом вздрогнул, подняв руки.

— Послушай, чувак, у меня есть деньги и всё такое. Там также хороший грузовик. Возьми его. Только не убивай меня.

— Что ж, это очень великодушно с твоей стороны, — ответил Дюк. — Но сначала ответь мне на один вопрос, хорошо?

— Конечно, чувак.

— У тебя есть яйца?

Парень в футболке со Смурфом выглядел растерянным.

— Хм-м-м?

— У тебя есть яйца? — повторил Дюк медленнее.

— Ну да… конечно.

Дюк выстрелил из Webley парню в промежность.

— Уже нет! — праздновал он.

Парень в футболке со Смурфом рухнул, взревел и схватился за пах, из которого теперь довольно обильно хлестала кровь. Всю дорогу обратно в магазин Дюк смеялся. Клерк брал трубку.

— Пососи мои яйца! — прозвучала знакомая фраза.

Прогремел ещё один взрыв. Голова клерка разлетелась.

— Чёрт меня возьми, если я плох! — воскликнул он, когда вернулся на улицу. — Ты видел этот выстрел? — сказал он Эрику.

Но Эрик опустил голову на руль, сокрушаясь. Дюк выстрелил ещё раз в голову парню в футболке со Смурфом, чтобы прикончить его. Затем он проделал лунную походку, хохоча, к блондинке, которая всё ещё дёргалась, согнувшись пополам. Он выстрелил ей в лицо.

— Чёрт возьми, Дюк! — крикнул Эрик в окно. — Ты сказал, что не убьёшь кого-нибудь снова!

— Я так и сделал, — защищался Дюк. — Я не убил кого-нибудь. Я убил их всех! — затем он запрокинул голову и рассмеялся.

Руки Эрика на дробовике стали липкими. Он чувствовал жар на своих коленях. Дюк не торопился, он вытаскивал кошельки из карманов джинсов, в которых теперь были одеты мертвецы. Затем он взял пакет с едой и вернулся к фургону.

— Расслабься, — сказал он. — Не осталось никого, кто мог бы рассказать эту историю.

Но тут он открыл пассажирскую дверь. Его взгляд остановился на дробовике, который Эрик поднял на уровень груди.

— Да что ты… хуесоска-фея, пидор, перебежчик, ублюдок…

БА-БАМ!

Патрон двенадцатого калибра попал Дюку в грудь. Массивная вспышка осветила фургон, как молния. Дюк отлетел назад и приземлился на спину. Эрик сделал ещё один выстрел и снова попал в торс Дюка. Затем снова и снова.

— Прости, Дюк, — пробормотал он.

Затем он уехал и направился по тёмной дороге.

Эрик был довольно интеллигентным человеком. Он также был более наблюдательным, чем большинство. Однако сегодня ночью его бдительность ускользнула. Ранее он отметил, что в коробке, которую они забрали из полицейской машины Люнтвилля, были дорожные сигнальные ракеты, боеприпасы и прочие предметы. В ней также находился бронежилет марки «Второй шанс».

Эрик не заметил, что жилет пропал.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Вывеска безвкусно сияла синим неоновым светом: «Перекрёсток». Поэт в Мартине размышлял над аллегорическими возможностями названия. Пыль поднималась из швов деревянного пола; дверь со скрипом закрылась за ним. Да, этот бар был настоящей помойкой. Его неряшливость — грубые деревянные решётчатые стены, старый линолеум на полу и изношенный бильярдный стол — его общая пустота духа — раздражала его. Это был не совсем бар отеля Hyatt Regency.

Но пиво сейчас пойдёт хорошо, если оно будет приличным пивом.

Мартин подошёл. Только трое других посетителей находились в этих убогих стенах, грубые типы рабочего класса, запыленные после дня, проведённого в полях. Женщин видно не было. Древний чёрно-белый телевизор с низким звуком транслировал игру в мяч. Мартин был рад видеть, что Yankees отправляют Orioles в долгую дорогу до Балтимора.

Он ждал в баре. Казалось, его никто не замечал. Заядлый пивной сноб, он сомневался, что в «Перекрёстке» есть что-то более изысканное, чем Carling. Гигантский бармен игнорировал его, потягивая разливное из кружки и наблюдая за игрой.

— Извините, — вмешался Мартин.

Бармен нахмурился и, не отрывая глаз от игры, спросил:

— Хочешь чего-нибудь?

Странный вопрос.

— Ну, да. Я бы хотел пива.

— Никакого пива сегодня вечером, — ответил бармен. — Только что закончился последний бочонок.

«Да ты просто лентяй», — подумал Мартин.

— А что вы с теми парнями пьёте? Безалкогольные напитки?

— Да, приятель. Так и есть.

— Отлично. Я возьму один.

— Прости. Просто кончилось и это.

«Просто уходи», — подумал Мартин.

Это было бы мудро. Но когда он хотел пива, он хотел пива.

«Почему этому парню отдали управлять этим местом?»

— В чём дело? Мне нужно надеть чёрный галстук, чтобы меня обслужили в этой яме?

Теперь бармен посмотрел на него. Он поставил пиво и подошёл.

Трое других парней в баре встали.

— Слушай, приятель, и слушай хорошенько. Хочешь неприятностей — получишь больше, чем сможешь вынести.

— Я не хочу неприятностей, — простонал Мартин. — Я просто хочу пива.

— Мы не обслуживаем здесь посторонних. Если ты не живёшь в Локвуде, ты не пьёшь в «Перекрёстке».

— Это был приятный визит, — сказал Мартин. — Ребята, вы хотите надрать мне задницу, потому что я захожу в бар и заказываю пиво? Если я захочу заправить машину на заправке, они тоже надерут мне задницу?

Бармен высоко посмотрел на него.

— Ты навещаешь кого-то в Локвуде, да? И к кому ты мог бы приехать в гости?

— Славики, — начал Мартин, но потом подумал: «К чёрту их».

Он встал, чтобы уйти.

— Подожди, приятель, — сказал один из парней в баре. И продолжил: — Ты тот поэт, парень, который женился на девушке Энн, дочери Джоша и Кэт Славик.

— Верно, — сказал ему Мартин. — Откуда, чёрт возьми, ты знаешь…

— Вернись обратно, приятель, — пригласил бармен. — Просто у нас бывают проблемы с посторонними. Это Уолли Битнер, Билл Эберхарт и Дэйв Кромер.

Мартин не знал, как оценить эту внезапную перемену отношения.

«Что, чёрт возьми, происходит?»

— Я Мартин…

— Мартин Уайт, верно? — сказал Дэйв Кромер.

— Ты кто-то вроде поэта, да? — добавил Билл Как-его-там.

«Сначала они практически вышвырнули меня за дверь, теперь они уже знают моё имя», — размышлял Мартин.

— Да, мы слышали о тебе, — сказал бармен. — От Кэт и Джоша. Ты как бы помогаешь Энн с Мелани из-за того, что Энн много работает юристом, верно?

— А, да, — сказал Мартин.

Интересно, что ещё мать Энн говорила о нём? Наверное, ничего хорошего.

— Мы приехали сегодня из города, чтобы увидеть отца Энн.

Все мрачно кивнули.

— Чёртова неприятность, это так, — Билл Как-его-там продолжил. — Джош — отличный парень.

— И доктор Хейд, — добавил бармен, — он говорит, что надежды мало. Бедный парень. Мы все будем чертовски скучать по нему.

Это был невесёлый разговор. Прежде чем Мартин смог сменить тему, они сделали это за него.

— Меня зовут Андре, кстати. Любой друг Славиков — наш друг. Ты пьёшь пиво или крепкие напитки?

— Э-э-э, пиво, — запнулся Мартин. Теперь последовал жуткий вопрос любого пивного сноба в таком месте, как это. — У вас есть импортное пиво?

— Не-а. Нет импорта. У нас отечественное.

«Что там может быть?» — Мартин задумался.

— У нас ЛЛ, — сказал он.

— Это то пиво, о котором даже я никогда не слышал.

— Локвуд Лагер. Свежее не придумаешь — я делаю его прямо здесь, прямо в подсобке.

«Местная пивоварня», — подумал Мартин.

Это было уникально. В таком месте он ожидал самого дешёвого и худшего.

— Налейте мне одну, — сказал он.

— Здесь нет чуши, не думай, — сказал Андре. — Я сам выращиваю хмель и ячмень. Возраст каждого бочонка около шестидесяти дней. А в другие города продавать ни за что не буду — пусть хоть обоссутся от злости. Я также делаю водку, скотч и джин.

Андре поставил кружку. Мартин потянулся за бумажником, но Андре поднял большую руку.

— Ни за что, друг. У тебя что, крыша съехала?

— Крыша съехала?

— Да, чувак. Как на доме.

Андре и трое его местных расхохотались.

Мартин понюхал и сделал глоток. Полный, крепкий вкус, очень солодовый, но не сладкий и не приторный.

— Мои комплименты пивовару. Отлично. Вы должны разлить его по бутылкам, вы заработаете целое состояние.

— Не моя тема, — сказал Андре. — Мама Энн, Кэт, ты, наверное, знаешь, что она кем-то вроде здешнего мэра и не слишком увлекается алкоголем. Вот почему в городе нет алкогольного магазина. Последние пятнадцать лет я варю по пятнадцать бочонков в месяц. Нас это вполне устраивает.

Это пиво действительно было хорошим; Мартин был поражён. Пивовар с навыками Андре может стать миллионером на сегодняшнем рынке микропивоварения США. За спиной Андре Мартин заметил деревянные, а не алюминиевые бочонки и линию для льда вместо охладителя бочек. Когда дело доходило до подлинности, Андре не стал бы дурачиться.

— Да, Энн, она замечательная женщина, — продолжал Андре. — Я знал её такой всегда, ещё когда она росла. Настоящая умница.

Уолли сказал:

— Она здесь настоящая легенда. Большинство девчонок Локвуда, они остаются дома. Мы все болеем за нашу Энн там, в большом городе.

— Мы искренне надеемся, что у неё всё получится, — добавил Билл Как-его-там.

Чёрт возьми, как его звали?

— Спасибо, — сказал Мартин.

Он продолжал осматривать бар, пока пил. Здесь не было фальши: это было место, куда рабочий класс приходил напиться после того, как напьётся в поле. Тут не было ни часов Bud Light, ни подставок Beefeater, ни липовой барной эклектики. «Перекрёсток» был настоящим. Только крыша, несколько табуреток и бар. Мартин даже не заметил там кассовый аппарат.

Андре выглядел лет на пятьдесят, но был в хорошей форме; на самом деле, все они были такими — физические данные и манеры поведения, отточенные тяжёлой и честной работой на протяжении всей жизни. На Андре были джинсы, чёрная футболка и ремень на поясе. У него были жёсткие волосы и большое дружелюбное лицо, но в нём была и суровость, как будто по нему могли ударить двадцатью кувалдами прямо в его бочкообразную грудь, и всё, что это сделало бы, так разозлило его. Мартин отбросил первое впечатление. Ему нравилось это место, и ему нравились эти люди.

— Вы, ребята, все отсюда? — спросил он.

— О, нет, — ответил Андре. — Мы все просто шли своим путём, и Кэт, она дала нам здесь сделать передышку. Что касается меня, у меня были небольшие проблемы на Юге, — он усмехнулся, — так что Кэт, благослови её, она сразу же дала мне работу и жильё вдобавок. Та же история у всех нас в значительной степени. Билл здесь работает с двигателями, а Уолли управляет молотилкой.

Хотя это было странно. Мартин не мог этого понять. Если бы они были местными, всё было бы по-другому — Локвуд приклеил бы их намертво. Но зачем таким людям, обладающим полезными навыками, приезжать в такой город, как этот захолустный Локвуд? Сельскохозяйственные угодья были небольшими, и Мартин сомневался, что Билл, как бы там его ни звали, чинит здесь больше тракторов, чем он мог бы в большом фермерском городе.

— Я работаю на Мику Кримма, — сказал парень по имени Дэйв. Он посмеялся. — Он начальник пожарной охраны, а я пожарный. Подожди немного, остальные парни скоро придут. Мы все хотели встретиться с тобой.

— Подожду, — согласился Мартин. Он допил свой ЛЛ, и Андре налил ему ещё. — Я здесь и дня не пробыл, а мне уже начинает по-настоящему нравиться этот ваш город.

* * *

Мелани прогуливалась по внешним жилым улицам. Это так отличалось от большого города. Тихо, мирно. Лес тянулся напротив Гастингс-стрит; она могла слышать сверчков, звук волн. Маленькие аккуратные домики стояли в стороне от дороги; некоторые даже сидели в лесу. Ни движения, ни суеты, только спокойные сумерки.

Мелани не могла представить себя когда-либо здесь живущей; это было слишком далеко от её вещей. Но ей нравилось навещать это место, ей нравились перемены. Мелани так и не поняла, почему матери не нравилось привозить её сюда. Локвуд был почти как другой мир.

— Привет. Ты Мелани, верно?

Мелани остановилась. Сначала она даже не увидела, кто это сказал. Что они там делали, стоя в темноте?

— Ага. Как ты узнала?

— Мы все о тебе слышали, — раздался другой, более молодой голос. — Ты внучка Славиков.

Темнота на опушке леса казалась туманной. Две девушки выглядели как медленно формирующиеся призраки.

— Меня зовут Вендлин, — сказала одна из фигур. — А это Рена.

Мелани прищурилась.

Рена выглядела моложе. Она была гибкой, стройной и почти плоской, в то время как грудь Вендлин вызывала у Мелани лёгкую зависть. На них были простые пастельные сарафаны и сандалии. У обеих были такие же светло-каштановые волосы, как у Мелани, но волосы Вендлин были короткими, а волосы Рены свисали ровно ниже талии.

— Твоя мама юрист, верно?

— Да, она только что стала партнёром, — ответила Мелани, хотя она всё ещё не совсем понимала это.

Ей казалось, что партнёры зарабатывают больше денег, но делают меньше работы.

— Мама Рены — медсестра. Она остановилась в вашем доме, чтобы присматривать за твоим дедушкой, — сообщила Вендлин. — Моя мама работает в универсальном магазине на Пикман-авеню.

— Чем занимаются ваши отцы? — спросила Мелани.

— Мой умер, — сказала Вендлин.

— Мой сбежал, — сказала Рена.

— Мой тоже, но моя мама выходит замуж…

— Мартин, — вмешалась Вендлин. — Он писатель или что-то в этом роде, не так ли?

— Он поэт, — ответила Мелани.

Но кто были эти девушки? Она никогда раньше не встречала их, но они знали о ней всё. Хотя они казались милыми. В большом городе люди никогда не старались быть милыми.

Они начали идти по улице.

— В каком вы классе? — спросила Мелани.

— Я в одиннадцатом, как и ты. Рена в девятом классе. В Локвуде не так много девушек нашего возраста.

— А мальчиков? — спросила Мелани.

Обе девушки рассмеялись.

— Что смешного?

— Пойдём, — вмешалась Вендлин.

Она взяла Мелани за руку и повела её в просвет между деревьями. Мелани была слишком поражена, чтобы возражать. Тьма окутывала её, но каким-то образом она могла хорошо видеть очертания тропы в свете звёзд. Вскоре её привели в тесную, залитую лунным светом рощу.

— Это наше место, — сказала Рена.

— Никто об этом не знает, — добавила Вендлин.

Мелани всё ещё не понимала, что происходит. Две девушки сели на бревно.

— Садись. Мы не кусаемся.

И снова обе девушки рассмеялись.

Мелани села на бревно напротив них.

— Почему вы засмеялись, когда я спросила о парнях?

— На самом деле их нет, — сказала Вендлин.

Рена наклонилась, что-то копая.

— Большинство мужчин старые, женатые или просто работают. Никого нашего возраста.

— Кроме Зака, — сказала Рена.

В третий раз обе девушки необъяснимо рассмеялись.

— Да ладно, что смешного?

— Заку девятнадцать. Он уборщик в церкви.

— Он живёт там, — добавила Рена.

Что она там копала?

— Он живёт в церкви? — спросила Мелани. — А как же его родители?

— У него их нет. Он вроде как сирота или что-то в этом роде. Твоя бабушка как бы усыновила его, взяла к себе. Она делала это со многими парнями в Локвуде. Любит помогать нуждающимся.

— Ты скоро встретишься с Заком, — Рена хихикнула. — Он тебе понравится. У него между ног висит, как у коня.

— Рена! — возразила Вендлин.

Мелани слегка покраснела. Если она это знает, то, должно быть… Она не могла не сложить два и два. Она чувствовала себя странно. Она только что познакомилась с этими девушками, но почему-то не ощущала себя слишком неловкой, чтобы задать следующий вопрос.

— Ты когда-нибудь делала это с ним?

— Много раз, — призналась Рена. — Мы обе. Зак наша игрушка.

«Игрушка?» — Мелани задумалась.

Рена подняла большой плоский камень. Под ним была дыра, из которой она достала коробку из-под сигар. Затем её лицо на мгновение засветилось оранжевым — она закуривала сигарету или косяк.

Вендлин передала его.

— Попробуй немного. Это лиарут.

Мелани никогда об этом не слышала. Лиарут?

— Что, это как травка или что-то подобное?

— Нет, это обычная трава. Она даёт тебе хороший кайф, но не делает тебя тупее, в отличие от травки. Моя мама выращивает её за магазином.

Для Мелани это было похоже на травку, которую она пробовала всего дважды, и ей это не понравилось. Травка вызвала у неё галлюцинации и заставила её есть как свинью. Но когда дым доносился, пахло приятно. Пахло чем-то вроде корицы.

Она сделала лёгкую затяжку. Через мгновение она почувствовала себя одурманенной, расслабленной.

— Видишь? — сказала Вендлин.

— Ты когда-нибудь делала это? — спросила Рена.

— Что, это штука? Я даже никогда не слышала об этом.

— Нет, я имею в виду, ты когда-нибудь трахалась?

— Рена! Это не твоё дело, — выругалась Вендлин.

— Я просто спросила, что такого?

— Рена, заткнись!

— Всё в порядке, — сказала Мелани, и так оно и было. Теперь она чувствовала себя хорошо, и ей нравились Вендлин и Рена. — И отвечая на твой вопрос, нет, не делала.

— Это хорошо, — сказала Рена. — Тебе не следует.

— Почему?

— Потому что ты особенная, — сказала Вендлин.

«Особенная?» — Мелани задумалась.

Что это значит? Их комментарии были такими странными, но столь же странным было здесь всё, и Мелани это не волновало.

— Я могла бы пару раз, но я побоялась. Вы знаете, СПИД, различные инфекции и всё такое.

— Мы не беспокоимся о таких вещах здесь, — сказала Вендлин.

Какая сумасшедшая вещь, чтобы так сказать. Были ли эти девушки глупы? Она поняла, что скорее всего они используют презервативы.

Мелани сделала ещё одну затяжку. Теперь она чувствовала себя очень хорошо. Кайф возбуждал её. Как они назвали эту траву? Приятное тепло, казалось, ласкало её грудь.

— Чувствуешь? — спросила Рена.

— Да, — сказала Мелани.

Луна бросала холодный свет на её лицо. Она не могла объяснить ни ритм мыслей, которые затем заполнили её разум, ни чувства. Она посмотрела на двух девушек, сидевших напротив неё. Они оглядывались назад, улыбаясь ей в лунном свете.

— Мне нужно идти, — сказала Мелани.

— Мы знаем, — ответила Вендлин.

— Моя мама разозлится, если я опоздаю.

— Увидимся завтра, хорошо?

— Конечно.

Мелани бросилась прочь. Она не могла определить свои чувства. Спускаясь по дорожке, она услышала смех Вендлин и Рены.

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

— Дуэр, дуэр, — прохрипел голос.

Влажные губы отпили из чаши. Чаша выглядела полной крови.

Нависли тени. Свет огня мерцал на земляных стенах, и она почувствовала сильную жару.

— Дуэр, — услышала она, а затем отдалённое мягкое пение.

Женщины… пели.

Эмблема, такая же, как и на чаше, казалась огромной за тенями, словно висела в воздухе.

Волнение рук блуждало по потной коже, поглаживая напряжённый вздутый живот. Горячие рты слизывали струйки пота; она чувствовала, как молоко высасывается из болезненно набухших грудей. Затем ненасытные языки скользнули вверх по её ногам, вверх по бёдрам к открывающемуся влажному входу в матку.

Её потряс оргазм, за которым последовала череда меньших, но длительных конвульсий. Казалось, что каждый дюйм обнажённой плоти либо ласкают, либо облизывают, мнут или сосут. За собой она заметила другие тени, которые, похоже, были мужчинами. Мужчины, наблюдающие перед разожжённым огнём. Формы других фигур, казалось, извивались на грязном полу, обнажённые, в позе эмбрионов, с лицами, спрятанными между ног.

— Дуэр,дуэр, — снова услышала она, когда её собственные оргазмы утихли, а схватки стали пульсировать.

— Присоединяйтесь к нам.

Две руки образовали корзину между её ног. Визги поднялись, в радости, в трепете. Огромный беременный живот вздрогнул, запульсировал, поднялся, а затем очень быстро рухнул. Она почувствовала, как что-то уходит, выталкивается из её чрева на открытый воздух. Мокрый и шевелящийся младенец был поднят наверх. Он сразу начал плакать.

Руки и рты отступили. Десятки глаз смотрели на новорождённого.

Глаза были широко раскрыты, блестели.

Смотрели вверх как бы с благоговением.

* * *

Энн резко проснулась. Темнота в спальне казалась сокрушительной тяжестью, одеялом из горячего влажного цемента. Она вздрогнула.

Часы показывали 04:12 утра.

«Кошмар, — подумала она. — Снова».

Мартин тихо похрапывал рядом с ней. Он пришёл домой в восторге от посещения единственного бара Локвуда.

— Какая замечательная компания парней, — сказал он. — Таких людей в большом городе не встретишь. Настоящие люди, понимаешь? У них есть своя жизнь, и они живут по-своему честно.

Он продолжал весело болтать, не пьяный, просто в хорошем настроении. Энн было приятно видеть его таким счастливым. Она знала, что ему здесь тяжело, в месте, столь отличном от мира, к которому он привык, особенно когда над его головой постоянно висит тень цинизма её матери.

— Это странно, — продолжал он. — Я был здесь несколько раз в прошлом, но почему-то сейчас всё по-другому. Я бы даже не прочь здесь пожить, если честно. Я чувствую себя здесь спокойно.

Он занимался с ней любовью, когда они ложились спать. Она оседлала его, трогая себя между их бёдрами. Она так хотела кончить с ним, но, как обычно, этого не произошло. Ей снова пришлось притворяться. Слава богу, что он не знал этого.

Теперь её преследовал кошмар. Его чёткие изображения и яркое тепло, казалось, сохранялись в темноте. Когда она встала, её промежность затрепетала — последствие того, что она кончила во сне. Как она могла так мало знать о себе? Без доктора Гарольда она чувствовала себя в отчаянии. Сценарий сна всегда блуждал, как объектив фотоаппарата, доводя до извращения. Почему? Что рождение Мелани предложило подсознанию Энн? Вопиющее лесбиянство. Оргии на месте рождения. Оккультные оттенки и этот загадочный искривлённый двойной круг.

Она вышла из комнаты и закрыла дверь. Слабый писк нарушил мёртвую тишину дома. Она заглянула к отцу. Милли Годвин, медсестра, задремала в кресле с книгой на коленях. Кардиомонитор «Лайфпак» довольно медленно мигал зелёным. Её отец неподвижно лежал под простынями.

Затем она заглянула в комнату Мелани в другом конце дома. Кровать Мелани была пуста, но быстрый взгляд показал, что её дочь стоит перед высоким узким окном и смотрит наружу.

— Мелани? Ты в порядке?

Сначала дочь не ответила.

— Мелани?

Она повернулась очень медленно. Как и у Энн, ночная рубашка прилипла к ней от пота. Её глаза выглядели остекленевшими.

— Мама, — сказала она.

— Что, милая?

— Луна розовая.

* * *

Что ей приснилось?

Она курила эту странную гадость с Вендлин и Реной. Да, они курили эту дрянь — лиарут — и смотрели на неё, и в этом что-то было, не так ли? Что-то в выражении их лиц. Какое-то… знание.

Мелани тоже знала, но не признавалась себе в этом. Как она могла представить себе такое? Значит, она ушла внезапно, не так ли? Да, она оставила Вендлин и Рену в их маленькой скрытой залитой лунным светом роще, а сама ушла домой. Она ушла домой и легла спать.

И в постели она видела сны.

Ей снова приснилась роща. Во сне она всё ещё была там, с Вендлин и Реной, и курила эту дрянь. Но всё было не так, как прежде.

— Да, член Зака ​​почти двадцать пять сантиметров, — говорила Рена.

— Однажды мы заставили его измерить, — вмешалась Вендлин.

Рена хихикнула.

— Да, мы заставили его играть с собой, пока он не стал твёрдым, и сказали ему измерить его. Ты бы видела его, Мелани, Зака, стоящего там со спущенными штанами, дёргающего себя, а затем прижимающего к члену линейку. Мы смеялись до упаду.

— Зак делает всё, что мы говорим, — добавила Вендлин. — Он такой слабоумный.

— Все парни такие.

— Однажды мы вернулись сюда, а вокруг шныряла эта старая собака с унылой мордой…

Рена хлопала себя по колену, смеясь.

— И мы сказали Заку сделать это с собакой!

— И он это сделал! — закончила Вендлин.

А во сне Мелани просто смотрела на них. Она чувствовала себя нейтральной, наблюдающей. Она просто сидела, смотрела за ними, слушая их и наслаждаясь кайфом от того, что они курили.

Рена ухмыльнулась.

— Жарко, не так ли?

— Да, жарко, — согласилась Вендлин.

Она тоже ухмылялась.

Мелани всё понимала. Она ничуть не была шокирована, когда обе девушки сняли свои бледные сарафаны. Они встали рядом и, не колеблясь, стали трогать себя. Мелани смотрела на них так же бесстрастно. Их кожа выглядела чисто-белой, как летнее облако. У обеих были тёмно-коричневые соски, как у Мелани. Крошечная грудь Рены просто торчала вверх. Грудь Вендлин выглядела намного больше и упругой.

— Мне приятнее, когда это делает кто-то другой, — сказала Рена, затем обе девушки поменялись руками, касаясь друг друга.

— Да, стало намного лучше, — согласилась Вендлин. — Мы должны чаще делать это друг с другом.

Мелани продолжала смотреть. Ей самой было жарко.

Длинные худые ноги Рены начали напрягаться, её пятки увязли в грязи, в то время как Вендлин сидела, расставив свои ноги. Лунный свет омывал лицо Рены. Она смотрела вверх с полузакрытыми глазами, извиваясь. Она начала стонать, и вскоре стоны стали такими громкими, что Мелани боялась, что звук может донестись из леса на улицы.

Когда они закончили, они снова легли в объятия друг друга. Их ухмылки сменились мягкими, сытыми улыбками.

Теперь Мелани заметила, что её собственная рука добралась до её промежности. Трение об обтягивающие джинсы. Во рту пересохло, сердце колотилось. Она не сопротивлялась импульсу; она встала и сняла одежду.

Лунный свет был розовым в её глазах. Она чувствовала, что запыхалась, отчаянно нуждаясь в чём-то. Теперь Вендлин и Рена сидели по обе стороны от неё. Рена схватила руку Мелани и положила её себе между ног. Вендлин целовала её соски. Они тихо хихикали, гладили её, водили своими мягкими белыми руками по всему её телу. Между взглядами Мелани заметила, что они носят какие-то кулоны, не цепочки, а тонкие белые шнурки, на каждом конце которых есть что-то похожее на камешек. Кулон Рены лежал плашмя на её маленькой груди. Кулон Вендлин покачнулся, когда она наклонилась дальше и начала сосать большие тёмные соски Мелани. Всё это время дыхание Мелани сбивалось, пока её пальцы массировали влажную пуговицу её промежности.

— Лучше, когда это делает кто-то другой, — сказала Рена.

— Ага, — сказала Вендлин.

Рука Рены оттолкнула руку Мелани. Стало лучше, стало намного лучше. Мелани уже несколько раз мастурбировала, но никогда не чувствовала себя так. Пальцы Рены начали тереться сильнее и быстрее. Вендлин массировала её груди и скользила языком в рот. Это не заняло много времени; пальцы Рены, казалось, точно знали, как лучше всего прикасаться к ней. Мелани ахнула в губы Вендлин и довольно резко кончила пульсирующим порывом из чресл.

Она откинулась назад.

— Ты особенная, — прошептала Вендлин, её кулон покачивался.

Теперь Мелани могла видеть только странный розовый свет луны.

— Мелани? Ты в порядке?

Сон закончился.

— Мелани? — звучал голос её матери.

Неужели она действительно ходила во сне? Когда она очнулась, она стояла у окна и смотрела наружу. Сон исчез, но розовая фосфоресценция осталась. Она проснулась. В своей комнате. Глядя на луну.

— Мама, луна розовая, — хрипло сказала она.

— Я знаю, милая, — говорила мать, подталкивая её к кровати. — Это особое равноденствие или что-то в этом роде. Ничего такого.

Мелани села на кровать.

— Боже, я чувствую…

— Ты промокла! — воскликнула её мать.

Она на самом деле промокла. Пот пропитал её ночную рубашку до нитки.

— Ты уверена, что с тобой всё в порядке? Ты не больна?

— Всё хорошо. Это был просто кошмар.

Энн села рядом с ней, убрала со лба влажные волосы.

— Поздравляю со вступлением в клуб. Мне тоже, как обычно, приснился кошмар, — сказала она. — Почему бы тебе не рассказать мне о своём? Иногда, когда ты рассказываешь кому-то свой кошмар, он уже не выглядит таким страшным.

«О, Боже! — Мелани задумалась. — Конечно, мама, мне приснилось, что я целовалась с двумя девушками, и они трогали меня во всех местах. И мне это понравилось».

— Это было глупо, — отмахнулась она.

— Ты выглядишь бледной. Хочешь, я принесу тебе что-нибудь?

— Нет, спасибо. Я в порядке, мама, правда.

— Хорошо, — Энн поцеловала её в щёку. — Поспи.

— Спокойной ночи, мама.

— Спокойной ночи.

Её мать ушла.

Мелани лежала на одеяле, всё ещё озадаченная сном. Розовая луна освещала её.

«Особое равноденствие или что-то в этом роде».

Правильно, это была почти весна. Лунный свет выглядел красиво, но она вздрогнула. Это напомнило ей сон. Этот мерцающий, слабый розовый свет.

«Ты особенная», — сказала Вендлин во сне.

Они ведь тоже так говорили, правда? Что она была особенной? Чем больше она пыталась забыть сон, тем живее она его помнила. Это казалось заманчиво запретным, а не отталкивающим. Она закрыла глаза и увидела это более непристойно. Это были симпатичные девушки с симпатичными лицами. Она снова увидела их груди из сна и эти странные кулоны. Затем она вздохнула.

Какое-то время она лежала неподвижно, пока не поняла, что, должно быть, произошло. Это было то, что они курили, вот и всё. Это затуманило её разум, смешав часть сна с реальностью. Кулоны — серенькие камешки на белых шнурках. Её рука лежала между грудями. Теперь она проснулась — сон закончился.

И всё же такой же кулон висел у неё на шее в этот самый момент.

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

Сержант Том Байрон закинул за левую щёку жевательный табак, а затем сплюнул в бумажный стаканчик.

Шериф Бард, слишком толстый для своего стола, не знал, как реагировать на откровение.

— Прошлой ночью Тарп и Беллукси расстреляли ещё людей в Qwik Stop. Убили клерка и трёх наркоманов.

— Где? — спросил Байрон.

— К северу от Уэйнсвилля.

Губы Байрона скривились.

— Но это…

— Я знаю, это в тридцати милях от нас. А тех двух парней, сгоревших в своём пикапе, нашли прямо на нашей городской черте.

Сержант Байрон не был великим умом, но ему не нужно было рассказывать об этой конкретной несостыковке.

— Это не имеет смысла, шеф. Тела, которые мы нашли, когда Тарп хоронил их, сгорели так же, как вчера два парня из Крик-Сити.

— Да, да, я знаю, и у них отсутствовали мозги и некоторые органы, как и пять лет назад. Так почему Тарп рискнул проделать весь обратный путь только для того, чтобы прошлой ночью проехать тридцать миль назад, чтобы совершить такое в Qwik Stop?

Байрон снова прожевал и сплюнул.

— Возможно, Тарп не делал ничего в Qwik Stop? Может быть, это была случайность, это сделал кто-то другой?

— Ни за что. Штат только что звонил мне с баллистикой. Они вытащили пули Webley 455-го калибра из тех наркоманов прошлой ночью. И это те же самые, что они достали и из старика Фарли на первом Qwik Stop.

— Никогда не слышал о Webley.

— Это большая вещь, большая старая британская вещь. Использовали их в англо-бурской войне или в какой-нибудь другой грёбаной войне вроде этой. Обладает бóльшей останавливающей силой, чем сорок четвёртый Remington Magnum, сорок пятый ACP, десятимиллиметровой Auto, да что угодно. Слизняк такой большой, что если ударишь им парня по лицу, у него вся голова расколется.

— И они также получили восемьсот семидесятый из полицейского автомобиля Люнтвилля.

— Ага. Разве это не грандиозно?

Байрон задумчиво сосал свою пачку жевательного табака.

— Может быть, это значит, что они сейчас уходят?

«Нет, — подумал Бард. — Они возвращаются сюда. Это то, чего хочет Тарп. Он просто ездит туда-сюда, чтобы запутать нас».

— Может быть, — только и сказал он. — И хуже всего то, что мы понятия не имеем, на чём они ездят. Они убивают всех, кто их видит, включая полицейских.

Байрон продолжал протестовать.

— Возможно, Тарп не убивал двух парней в пикапе? Звучит безумно, конечно, но, может быть, это был кто-то другой?

— Не будь идиотом, — сказал Бард. — Кто ещё сделал бы что-то подобное? Сжечь двух парней и забрать их мозги?

Но это совсем не то, о чём думал Бард. Каким бы нелепым ни звучало это предположение, он слишком хорошо знал, что Байрон прав.

* * *

— Есть изменения? — спросила Энн.

Она стояла на кухне, на неё лился утренний солнечный свет. Он сиял, как блики на лысине доктора Хейда.

— Нет, он всё тот же. Ему не стало лучше, но, по крайней мере, ему и не стало хуже.

Это был настолько обнадёживающий прогноз, насколько она могла предположить. Милли ставила в холодильник маленькие бутылочки для внутривенных вливаний, лекарства и внутривенную инфузионную терапию.

— Он вообще не шевелился прошлой ночью.

— Иногда он бьётся в конвульсиях, — добавил доктор Хейд.

— Почему? — спросила Энн.

— Право, Энн, подробности тебя только расстроят.

— Скажите мне, — сказала она.

Доктор Хейд вздохнул.

— Обширный инсульт вызывает массивную закупорку, тромб. Время от времени его кровяное давление разрушает часть тромба, и он ненадолго оживает.

— Но это хорошо, не так ли?

— Боюсь, что нет. Всё, что он делает, это рассеивает больше частиц сгустка глубже в мозг, что вызывает новые сгустки и микроскопические разрывы артерий. Я должен быть честен с тобой, Энн. Инсульт перекрыл кровоснабжение значительной части его мозга. Поэтому, когда он в сознании, он совершенно бесчувственен.

— Но вчера, когда я была в комнате, он на мгновение очнулся, — сказала Энн. — Кажется, он узнал меня.

— Возможно, но вряд ли.

«Принятие желаемого за действительное», — заключила она.

Милли обняла её.

— Лучше не думать о деталях, Энн.

— Я знаю. Я просто беспокоюсь о Мелани. Я ещё не приводила её к нему. Я не знаю, насколько она это поймёт.

— Она уже почти взрослая. Ты будешь удивлена.

— Думаю, я должна сделать это в ближайшее время, — сказала Энн мягче.

— Да, — согласился доктор Хейд. — Я думаю, это хорошая идея.

Энн поблагодарила их и вышла из комнаты. Было неловко благодарить людей за то, что они присутствовали при смерти близкого человека. Наверху она обнаружила, что спальня Мелани пуста. Должно быть, она совсем плохо спала, и Энн легко могла посочувствовать ей.

«Может быть, кошмары наследственны?» — попыталась она пошутить про себя.

Ей снова приснился собственный кошмар. Она знала, каково это — не спать из-за сна.

Спустившись на другой конец дома, она услышала голоса. Она подошла к двери отца и остановилась.

— Иногда нам всё кажется плохим, но на самом деле это не так уж плохо, — говорил голос.

Голос явно принадлежал её матери.

— Ты имеешь в виду Бога? — спросил голос Мелани.

— Можешь так думать, дорогая. Но это нечто бóльшее. Где-то да, есть надзиратель, который наблюдает за нами и нашей жизнью. Но всё является частью чего-то другого. Мы все части великого плана, Мелани.

— Какого плана?

— Ну, это не так просто определить. Это в сердце. Оно важнее того, чем мы являемся или кем мы можем считать себя как индивидуумы, потому что на самом деле индивидуумов не существует. Мы все являемся частью чего-то бóльшего, чем то, чем мы можем быть сами по себе. Ты понимаешь, дорогая?

— Я так думаю.

— Всё происходит неслучайно.

— Это то же самое, что сказать, что пути Господни неисповедимы?

— Это больше, намного больше. Это то же самое, что сказать, что мы все здесь по причине, которая настолько сложна, что мы не можем увидеть всё сразу. И всё, что происходит, происходит как часть этой причины.

Энн стояла за дверью в ярости. Она не давала о себе знать, она только слушала.

Молчание Мелани отражало её замешательство.

— Позволь мне сказать так, дорогая, — продолжала мать Энн. — Это похоже на то, о чём мы говорили вчера. Мы думаем о смерти как о чём-то плохом. Твой дедушка умирает, и мы считаем это плохим, потому что любим его. Но это не так уж и плохо, мы только думаем, что это плохо, потому что мы не способны полностью понять план, — голос матери понизился. — Люди умирают по какой-то причине. Это больше, чем просто часть природы. Смерть — это не конец, это ступенька к лучшему.

— Небеса, ты имеешь в виду?

— Да, Мелани, небеса.

Энн зашла в другую комнату, чтобы её не заметили. Она кипела. Её гнев пульсировал, как головная боль.

— Я слышала, ты встретила новых друзей?

Теперь они были в холле.

— Ты пойди и повидайся с ними сейчас. Поговорим позже.

— Хорошо, бабушка.

Мелани спустилась по лестнице.

— Что, чёрт возьми, ты делаешь? — спросила Энн, выходя из комнаты.

— О, доброе утро, Энн, — сказала её мать. — Рада видеть, что ты в своём обычном бодром настроении.

— С чего ты взяла, что можешь говорить такие вещи моей дочери?

— Бедняжка в замешательстве. Кто-то должен поговорить с ней о реальности, о смерти.

— Я её мать, — напомнила Энн. — Это моя обязанность.

— Это действительно так, и это всего лишь один из бесчисленных аспектов материнства, которым ты так удобно пренебрегла. Ты когда-нибудь собирались отвести её к нему?

— Я хотела дать ей немного времени, ради всего святого!

— Время, да, — её мать усмехнулась. — Ты дала ей семнадцать лет, чтобы погрязнуть в замешательстве. Не пора ли тебе начать объяснять ей некоторые вещи?

— Что? О планах? О небесах? С каких пор ты имеешь право влиять на неё духовно?

— У меня больше прав, чем у тебя. Что ты знаешь о духовности? Ты юрист, помнишь? Тебя больше волнуют тяжбы и иски, чем воспитание собственной дочери.

Энн бросилась прочь. Она сбежала по лестнице и вышла на задний двор. Ей хотелось кричать. Она хотела убежать.

Да, хорошо бы убежать, убежать от всего этого подальше.

Ей потребовались часы, чтобы остыть. Как её мать могла сказать такие вещи?

Но когда гнев прошёл, наступила серость. Так всегда бывает после размышлений. Здесь или в суде — неважно где. В конце конфронтации ей всегда оставалось гадать, была ли права оппозиция.

— Ты всегда будешь с ней не в ладах, Энн, — сказал Мартин чуть позже. Они собирались покататься. — Не знаю, почему это между тобой и ней. Лучший способ справиться с этим — попытаться понять причину.

— Она высокомерная сука! Вот в чём причина! — закричала Энн.

— Полушай себя, — сказал Мартин. — Ты должна быть более разумной в этой ситуации, чем сейчас. Ты должна смириться с ожесточённостью своей матери и со своей собственной.

— Моей собственной! — возразила она.

— Энн, ты только что назвала свою мать высокомерной сукой. Это звучит довольно горько для меня. Я не понимаю, как ты можешь быть такой хладнокровной и объективной во всём, но в ту минуту, когда вмешивается твоя мать, ты срываешься с катушек.

Энн закипела в автокресле.

— Всё, что я имею в виду, это то, что как ты и твоя мать обращаетесь друг с другом, не работает. Такого никогда не было и никогда не будет. Вам придётся найти другой способ справиться друг с другом.

— Да, как насчёт того, чтобы не иметь дел друг с другом? Мне нравится этот способ.

— Я думаю, что это была проблема всё время, Энн.

— Не могу поверить, что ты на её стороне.

— Я не на её стороне, Энн. Знаешь, она не совсем мой любимый человек. Но это происходит каждый раз. Вы двое не можете даже находиться в одной комнате, не набрасываясь, как пара питбулей. Это разрывает тебя, и Мелани нехорошо подвергаться такому воздействию. Когда-нибудь тебе придётся решить эту проблему, и решение придёт не от неё, Энн. Это должно исходить от тебя. Твоя мать упрямая и гордая. Она никогда не изменит своего отношения к тебе. Тебе придётся приспособиться к этому.

«Боже мой», — подумала она.

Как она могла приспособиться к презрению матери? Все были против неё?

— Просто забудь об этом пока, — предложил он. — Давай прогуляемся.

Энн нахмурилась, когда он припарковал Mustang перед ратушей. Это был прекрасный день, тёплый, но не влажный. В конце большого двора возвышалась белая церковь.

Это заставило её задуматься о том, что её мать говорила Мелани. Почему женщина, столь незнакомая с религией, так формулирует тему смерти? И этот вопрос заставил её вспомнить о докторе Гарольде, который предположил, что оккультная отделка кошмара Энн отражает подсознательную вину за воспитание Мелани в нейтральной религиозной атмосфере.

Мартин обнял её.

— Давай возьмём по рожку мороженого.

— В Локвуде нет кафе-мороженого.

— А, ну, всё равно не так уж плохо. Что это?

«У НИЛА», — гласила большая вывеска.

— Это универсальный магазин, — сказала ему Энн.

— Там продают универсалов?

— Забавно, Мартин. Перестань пытаться подбодрить меня плохими шутками.

— Ладно, как насчёт шутки похуже? С какой стороны ты подберёшься к сельдерею?

— С какой, Мартин?

— Со стебля.

— Ты прав, это хуже.

Когда они вошли, их встретил аромат специй и имбиря. «У Нила» больше походил на деревенский сувенирный магазин, чем на универсальный магазин. Много безделушек, кукол, домашних заготовок и тому подобного. На длинном стержне висели залитые вручную свечи. Очевидно, здесь всё ручной работы: одеяла, прихватки, посуда, даже некоторые стулья и столы. Энн вспомнила мистера Нила, милого старика, управлявшего магазином. Он делал свою собственную лакрицу и давал по кусочку всем детям по дороге в школу.

— Хотите немного мороженого?

Энн и Мартин повернулись. Из-за прилавка им улыбнулась невысокая женщина. Она была грубо симпатичной, немного деревенской, с густыми прямыми каштановыми волосами до плеч.

— Я Мэдин, — сказала она.

Мартин рассмеялся.

— Вы, должно быть, экстрасенс. Мы просто думали, где взять по рожку мороженого.

Мэдин открыла холодильник и дала каждому по шарику ванили на сахарных рожках.

— Я делаю это сама, — сказала она.

— Спасибо, — сказала Энн. — Я…

— Энн, а вы, должно быть, Мартин, — сказала им Мэдин. — И нет, я не экстрасенс. Твоя мать сказала мне, что ты будешь в городе.

— Мистер Нил всё ещё работает здесь?

— Нет, он умер несколько лет назад. Теперь я управляю магазином.

Мартин оглядел место вокруг.

— Здесь оригинально, — заметил он. — У нас точно нет таких магазинов в городе.

— Всё в магазине сделано вашей покорной слугой, — сообщила ему Мэдин. — Мать Энн сказала, что вы поэт?

— Да, по крайней мере, я пытаюсь им быть. У меня есть четыре книги. Они уже вышли из печати.

— Должно быть захватывающе иметь возможность так творчески увековечить себя. Я всегда хотела писать, но никогда не могла ничего начать.

— Не позволяйте этому остановить вас, — Мартин рассмеялся. — Меня это не остановило. Но вы правы, на самом деле интересно опубликовать то, что вы написали, и представить миру.

Энн почувствовала лёгкую ревность к этой невысокой и довольно косматой женщине, но затем Мэдин обратилась к Энн напрямую.

— Мелани и моя дочь Вендлин, похоже, очень хорошо ладят.

Это застало Энн врасплох.

— О, я даже не знала…

— Они вчера встретились, она и Рена — это дочь Милли, — Мэдин улыбнулась. — Я надеюсь, что они все станут хорошими подругами.

* * *

— Она кажется простой приятной деревенской женщиной, — сказал Мартин, когда они возвращались к дому.

— Она кажется странной, — уточнила Энн.

— Почему ты так решила?

Энн доела свой рожок мороженого.

— Я не знаю. Просто странно, как она узнала о нас.

— Ты права насчёт этого. То же самое было прошлым вечером в баре. Я никогда раньше не встречал никого из этих парней, но они все знали обо мне и о тебе. Как будто твоя мать объявила о нашем приезде на весь город.

Энн кивнула.

— И странно, что Мелани ничего не сказала мне о знакомстве с дочерьми Мэдин и Милли.

— Ну, по крайней мере, хорошо, что она нашла детей своего возраста.

— И мне не очень понравилось, как она на тебя смотрела.

— Кто? Мэдин?

— Да, Мэдин.

Мартин рассмеялся.

— Нелегко быть Божьим подарком для женщин, Энн. Женщины не могут устоять передо мной, что и понятно, учитывая мой огромный интеллект, неоспоримое обаяние и очевидную внешность.

— Мартин, в тебе столько дерьма, что тебе нужен туалетный ёршик, чтобы прочистить уши.

— Эй, смотри! — Мартин указал. — Это Мелани?

— Лучше бы это была не она, — сказала Энн, посмотрев на другую сторону.

Три девочки и мальчик вошли в дом. Мальчик был в джинсах, армейских ботинках и кожаной куртке с кнопками. Его чёрные волосы были очень короткими сзади и по бокам, но такими длинными спереди, что некоторые пряди свисали ему за нос. И одна из девушек была похожа на Мелани.

Четверо вошли в дом и закрыли дверь.

— Господи Иисусе, — прокомментировала Энн. — Неужели этому нет конца?

— Как-то так…

— Ты видел этого парня, Мартин? Я думала, что Сид Вишес умер. Я бы хотела, чтобы она хоть раз тусовалась с кем-нибудь нормальным.

— Нормальным по твоим меркам, ты имеешь в виду?

— Не начинай снова это дерьмо, Мартин. Я собираюсь забрать её.

— Ты не сделаешь ничего подобного, — сказал ей Мартин.

— Ну, извини меня. Нужно ли напоминать тебе, что она моя дочь?

— И стоит ли напоминать тебе, что она способна сама выбирать себе друзей…

— Этот парень похож на придурка!

— Почему? Потому что он не носит Brooks Brothers? Смирись с этим, Энн. Все её друзья в городе так одеваются.

— Да, и они тоже все придурки!

— Откуда ты знаешь? Ты даже не пыталась познакомиться с кем-либо из её друзей. А ты не думала, что, может быть, причина, по которой Мелани чувствует себя такой замкнутой, заключается в том, что ты её ограничиваешь?

Энн фыркнула.

«Он начинает походить на мою мать».

Разве она делала плохо, что не хотела, чтобы её единственный ребёнок тусовался с парнем, который выглядел так, словно только что сошёл с наркопоезда? По крайней мере, девушки выглядели нормально.

— Доверься ей, Энн, — продолжал Мартин. — То, что парень выглядит по-другому, не означает, что они идут туда курить марихуану.

* * *

Зак вынул косяк из кармана куртки. Он передал его и зажигалку Вендлин.

— Так как долго ты будешь в городе? — спросил он у Мелани.

— Я думаю, только до конца недели, — сказала она, но чувствовала себя настолько рассеянной, что едва слышала собственные слова.

Зак был мечтой. Прохладные голубые глаза, интересная стрижка, отличное тело. Под чёрной кожаной курткой он носил футболку NIN, которая была достаточно тесной, чтобы показать его брюшной пресс. Зак был последним человеком, которого она ожидала встретить в таком городе, как Локвуд.

— Рена и Вендлин сказали, что ты живёшь в церкви.

— Да, я ухаживаю за этим местом. Мне дают комнату в подвале. Это неплохая сделка.

Вендлин и Рена прижались друг к другу на диване. Они передавали косяк туда и обратно несколько раз. Затем Рена передала его Мелани.

— Ты уверена, что это не травка?

— Мы же говорили тебе, что это лиарут, — сказала Вендлин.

— Давай, — сказала Рена.

Мелани посмотрела на крошечный косяк. Она вспомнила, как это подействовало на неё прошлой ночью.

«Какого чёрта», — подумала она.

Одна затяжка, и Мелани почувствовала себя невесомой, кружилась голова. Она лениво огляделась. Дом Рены был тесным и старым, но опрятным. Было ощущение, что в нём живут, больше похоже на настоящий дом, чем антисептическая квартира Мелани.

— Ты мне приснилась прошлой ночью, — сказала Рена.

Мелани посмотрела на неё.

«Я тоже видела тебя во сне», — она хотела ответить, но не осмелилась.

Вендлин, как ни странно, ухмылялась.

— Мы дадим вам двоим познакомиться поближе, — притворилась Рена с дурацким акцентом.

Затем она и Вендлин пошли к задней части дома.

Мелани удивлялась, почему она не нервничает. Обычно она была бы такой, если бы внезапно оказалась здесь с почти совершенно незнакомым человеком. Но было что-то в Заке, хотя он и мало говорил, что успокаивало её.

— Откуда ты? — спросила она.

— Практически отовсюду, — сказал Зак. — Я был один некоторое время, когда был моложе. Твоя бабушка как бы взяла меня к себе. Я ей многим обязан.

Она хотела спросить у него что-нибудь банальное, вроде про школу, но тут ей пришло в голову, что он, наверное, не очень образован. Некоторым людям повезло больше, чем другим.

На его куртке было несколько готических значков. Один из них гласил Killing Joke.

— Killing Joke! — восторженно воскликнула она. — Это моя любимая группа.

— Правда? Я видел их несколько лет назад, когда проезжал через Вашингтон, до того, как они распались. Я встретил их после шоу — довольно крутые ребята.

Это поразило Мелани.

— Ты встречался с Killing Joke?

— Да, за кулисами после шоу. Они подписали одну из обложек моих компакт-дисков. Я покажу его тебе как-нибудь.

Мелани не знала, верит ли она в это. Для неё встреча с Killing Joke была эквивалентом встречи священника с апостолами.

— Единственное, что плохо в Локвуде, это то, что мало кто любит хорошую музыку, — сказал он. — Пойдём, я покажу тебе свою музыкальную коллекцию.

Мелани была ошеломлена. Должна ли она пойти? Она хотела бы. Но куда именно?

— Куда пропали Вендлин и Рена?

Зак пожал плечами.

— Какая разница? Мы столкнёмся с ними позже. Ну, давай же.

— Хорошо, — сказала она.

Зак затушил косяк и сунул его в карман.

«Маме бы это понравилось», — подумала она, забавляясь.

Он вывел её на улицу через несколько ярдов. Можно было увидеть и другие дома, такие как дом Рены, маленькие, но живописные. Мелани шла, всё ещё под кайфом от косяка. Зак шёл рядом с ней; он снял куртку и повесил её на плечо.

«Боже», — подумала она.

Обтягивающая майка облегала хорошо развитую спину и плечи. Он был худощав, но хорошо сложен. Его бицепсы напряглись.

— Наверное, тебе здесь уже скучно? — предположил он.

— Почему ты так решил?

— Я имею в виду такая ​​девушка, как ты — в Локвуде.

— Что ты имеешь в виду под такой девушкой, как я?

— Знаешь… Классная. Образованная.

Мелани была польщена.

— Мне нравится Локвуд. Это другой мир.

Зак, казалось, фыркнул от смеха.

— В этом ты права.

Она не совсем поняла, что он имел в виду.

«Отличная задница», — подумала она, бросив взгляд.

— А ты действительно встречался с Killing Joke?

— Ты мне не веришь?

— О, я верю тебе, я просто…

— Скоро увидишь, — сказал он.

Она нашла его отчуждённость столь же привлекательной, как и его тело. Его медленная небрежная походка каким-то образом двигала его так быстро, что Мелани едва не пришлось бежать, чтобы не отставать. Ей было неудобно срезать путь по чужим дворам — кто-нибудь мог вызвать полицию; по крайней мере, в большом городе было бы так. В одном окне она увидела несколько женщин, сидящих вокруг стола; они казались отрешёнными. Потом она увидела то же самое в окне соседнего дома. В другой комнате находился мужчина, сидящий в одиночестве. Он смотрел в стену.

— Это было быстро, — сказала она.

Короткий путь привёл их к городской площади за считанные минуты. Солнце садилось прямо над остроконечной крышей церкви.

Вот куда он вел её: в церковь.

«Какое странное место для жизни», — подумала она.

— Вот здесь.

Позади здания ступеньки спускались в углубление с кирпичными стенами и заканчивались дверью. Заскрипели петли.

— Дом, милый дом, — заметил Зак.

Свет голой лампочки освещал длинную комнату со стенами из шлакоблоков. В одном конце стояла небольшая кровать, комод и стул. Но затем она увидела то, чему была посвящена бóльшая часть комнаты: ряды полок, на которых стояли сотни, если не тысячи пластинок и компакт-дисков.

— Господи, — прошептала она.

— Это не Букингемский дворец, но это всё, что мне нужно.

— Нет, я имела в виду твою коллекцию.

— Да, и проверь моё оборудование.

В задней части подвала была установлена ​​стереосистема, о которой Мелани и мечтать не могла. В стальных стеллажах на полках размещались двойные усилители размером с телевизор, записывающее устройство Nakamichi DAT, проигрыватель компакт-дисков ARCAM и стабилизатор напряжения. Другая стойка на ножках поддерживала проигрыватель с линейным тонармом на воздушном подшипнике. Сабвуфер разделял два гигантских электростатических динамика размером с дверь.

— Это моя гордость и радость, — сказал Зак. — Нужно оставлять оборудование включенным всё время, иначе оно звучит резко. Высококлассный проигрыватель сметает компакт-диски; большинство людей этого не осознают. Конечно, большинство людей не тратят двадцать пять тысяч на стереосистему.

— Двадцать пять тысяч? — прошептала Мелани.

— Конечно. Музыка — моё единственное удовольствие. Я не экономлю.

— Тебе, должно быть, хорошо платят за уборку в церкви.

Зак слабо рассмеялся.

— Мне ничего не платят, разве что комнату дают бесплатно.

— Тогда как ты можешь позволить себе… всё это?

— Случайные работы, — ответил Зак. Он подошёл к одной из полок и что-то снял. — Посмотри это.

Мелани держала его так, словно это была икона. CD-версия Killing Joke’s «Nighttime». На нём подписались все участники группы, а внутри был снимок Зака, стоящего рядом с солистом.

— Веришь мне теперь?

Мелани кивнула. Всё, что она могла сказать, было:

— Вау…

— Ты можешь забрать его, — сказал он.

Мелани была потрясена.

— О, нет, я никогда не смогу…

— Если хочешь, бери, — внезапно он отвернулся.

Чувство сердечности Мелани исчезло. Она знала, что не должна брать его, но всё же это сделала.

«С автографами Killing Joke», — с благоговением подумала она.

Она вставит его в рамку, повесит в своей комнате.

— Спасибо, — сказала она.

Она просмотрела его полки с пластинками. У него было всё. Всё от Killing Joke, PIL, Siouxsie and the Banshees, Magazine, Monochrome Set, Section 25, Strange Boutique и более старые вещи, которые на самом деле предшествовали готическому року. Мелани не могла поверить в совпадение: её и Зака ​​музыкальные вкусы совпадали. У него было всё, что она любила.

Он поставил ей несколько пластинок и дисков. Огромные динамики создавали звуковую сцену, которая ошеломляла её. Заку, похоже, нравилось играть музыку так же, как ей нравилось её слушать. У него не должно быть шанса похвастаться своей системой, не в таком городе, как Локвуд.

Они слушали часами. Ей не было скучно ни секунды, но со временем она стала чувствовать зудящее беспокойство. Она знала, что это было. Когда её кайф прошёл, на его месте осталось что-то вроде горячей боли. Она чувствовала дрожь, покалывание.

Она никогда раньше не делала ничего столь откровенного.

Она взяла его за руку и повела к кровати.

— Ты очень особенная, — сказал он и выключил свет.

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

«Провидение», — подумал Эрик.

Ездить приходилось урывками, ночью. Полиция несколько раз проезжала мимо него — он был уверен, что это конец. Как долго продлится его удача?

Он затаился сегодня ночью, он не мог позволить себе этого не сделать. Он проехал мимо Локвуда по тринадцатому шоссе, в лес. Старая тропа, которую он вспомнил, увела его вглубь лесополосы. Они никогда не найдут его здесь. Он покрыл фургон грязью, чтобы замаскировать лакированную белую краску.

Он знал, что у него ещё есть несколько дней.

Он чувствовал себя погребённым в тёмном лесу, закопанным.

«Закопанным, — подумал он. — Бригореккан. Копатель. Это я», — подумал он.

Луна сияла. Её свет окрасил дремучий лес в розовый цвет.

«Доэфолмон, — подумал он. — Виффек. Фуллухт Лок».

В тусклом свете луны он снова всё увидел. Он видел их. Купающихся в ликовании, в крови. Он видел их безумные пиршества, их гибкие тела, их горящие глаза и похоть, лишившие его души.

Они не были людьми. Они были монстрами.

«Сколько могил я для них вырыл?»

Он много раз наблюдал за их безумными ритуалами. Они держали хаслов на каменных плитах, разрезая их, как рыбу, и вытягивая внутренности, не обращая внимания на их безумные, нечеловеческие крики. Эрик знал, что он будет слышать эти крики вечно. Более привилегированные рекканы занимались гораздо худшими вещами, вещами, не поддающимися описанию…

«Дотор, — подумал он. — Дотер. Дотер фо Дотер».

Он видел её однажды, в ночном зеркале. Это было много лет назад. Они держали его голову за волосы и заставляли смотреть, раздвигали его веки пальцами. Это было всё равно, что утонуть в крови.

После этого они чуть не лишили его члена. Но он выжил. В тот раз.

* * *

Мартину снился кошмар. Ему снилась Мэдин.

Даже во сне он знал, что это был сон. Потому что он никогда бы не сделал такие вещи по-настоящему. Никогда.

Он любил Энн больше, чем кого-либо в своей жизни. Обмануть её было бы всё равно, что зарезать её. Это было немыслимо.

Так что же означал сон?

Он шёл во тьме, в лесу. Захрустели ветки под ногами — розовый свет луны вёл его через лабиринт деревьев.

Ему было поручено задание. Глазам открылась тесная роща, ярко освещённая лунным светом. У его ног лежала груда мешков. Это были обычные полиэтиленовые пакеты для мусора размером с кухонные. Они были связаны и аккуратно сложены. Мартин не знал, что в них было, да и ему было всё равно. Он только знал, что должен что-то с ними сделать.

Он должен был их закопать.

Копать яму долго не пришлось. Затем он по одному опускал пакеты в отверстие. Хотя они и были маленькими, они казались тяжёлыми. Он спокойно заполнил яму мешками, потом засыпал их землёй. Хлоп, хлоп, хлоп! — раздавался звук, когда грязь приземлялась на пластик.

Закончив, он прислонился к дереву и вздрогнул. На стволе дерева было что-то мокрое и скользкое. В лунном свете его ладонь казалась чёрной.

Из темноты донеслось слабое хихиканье.

Мартин направился обратно в лес. Хихиканье было очень похоже на девчачье, возможно, детское. Лунный свет был ярким и розовым.

Он остановился, попытался сосредоточиться.

Он увидел стройную обнажённую девушку. Мартин пристально смотрел. У неё были длинные ноги, с редким мехом на щели в том месте, где они соединялись. Мех торчал, когда она наклонялась дальше, и он мог видеть, как ягодицы её слегка покачивались, когда её рука двигалась в каком-то тайном задании. Это внезапное зрелище — непонятная обнажённая девушка, находящаяся в лесу, в лунном свете, с торчащими ягодицами — вогнало Мартина в ступор. Но когда она повернулась, он ахнул.

Это была Мелани, дочь Энн.

— Привет, Мартин, — сказала она. — Где мама?

Она ухмылялась.

Смущение захлестнуло его. Её нагота смотрела на него без сдерживания. Это была семнадцатилетняя дочь его любимой. И хотя она чувствовала его беспокойство, она, казалось, наслаждалась им.

— Ты хочешь трахнуть меня, не так ли? — спросила она.

— Нет, — сказал Мартин, его ответ был грубым, сухим.

— Не ври мне, свинья. Когда минуту назад я наклонилась, ты хотел вынуть свой член, не так ли? Ты хотел подойти прямо позади меня и всадить его в меня. Не правда ли?

— Нет, — прохрипел Мартин.

Она улыбнулась ему в ответ. Она была похожа на Энн, те же груди и соски, те же ноги, только моложе. В одной руке она держала ведро, но оно выглядело старым, ржавым. Это было похоже на реликвию. В другой руке она держала грубую щётку, похожую на кисть.

Вот что она делала. Она что-то рисовала на деревьях.

Затем из темноты появились ещё две девушки. Они тоже были голые. Их одинаковые ухмылки казались непристойными, а их тела окрашены в розовый цвет. Каждая из них держала кисть и ведро.

Что это было? Почему они рисовали на деревьях?

Одна девушка казалась моложе, она была совсем худой и плоской; у неё почти не было лобковых волос. Грудь третьей девушки выпячивалась. Она была более развитой, более пышной и плюшевой.

— Убери это дерьмо, — сказала младшая.

— Что?

— Твоя одежда, придурок, — сказала третья.

— Виффорд хочет, чтобы ты был готов, — добавила Мелани.

— Что? — спросил Мартин.

— Просто заткнись и сними одежду, свинья.

Самое странное, что Мартин подчинился этим командам. Розовая луна била по нему, блестя в глазах. Следующее, что он помнил, это то, что он лежал, растянувшись на травяной лесной земле. Девочки опустились к нему. Их руки бегали по его телу. Он не мог пошевелиться, сердце бешено билось, пульсируя. Всё, что мог сделать Мартин, это лежать на спине и молиться, чтобы этот кошмар поскорее закончился и он проснулся.

«Нет, нет, нет!» — подумал он.

Это было ужасно. Эти девушки были подростками, ему было тридцать восемь лет. А Мелани — его приёмная дочь, ради бога…

«Этого не может быть. Этого не может быть. Это всего лишь сон!»

— Верно, придурок, — сказала Мелани. — Это всего лишь сон.

Но это знание не оправдывало неправильности этого. Страх застрял в его голове; всё его тело пульсировало вместе с ним. Без преамбулы Мелани оседлала его лицо.

— Лижи, свинья, — сказала она. — Засунь туда свой язык.

Мартин пытался отвернуться, но не смог. Она держала его слишком близко. Она рассмеялась, ёрзая на нём. Её бёдра сжались у его головы.

А две другие девушки… Что они делали? Мартин ничего не видел, но чувствовал грубые, вихревые касания. Они хихикали над своей работой. Когда Мелани довела себя до оргазма, маленькие мазки коснулись его пениса, его яичек — хотя контакт был несущественным, Мартин чувствовал почти болезненные ощущения.

— Мы инициируем тебя, — сказала одна из них, хихикая.

— Мы делаем тебя своим, — сказала другая.

Тут он понял, что они делают.

Они рисовали на нём кистями. Они рисовали на нём так же, как рисовали на деревьях.

Это было безумием. Они были просто детьми. У Мартина легко хватило бы сил одолеть их, но даже мысль об этом тяготила его ещё больше. Ему казалось, что выросли корни, привязав его к рыхлой земле.

— Бедный маленький ягнёнок, должно быть, хочет пить.

— Дай ему попить, Мелани.

Три девушки залились от смеха — безумного, дикого, ведьминого смеха. Затем Мелани начала мочиться ему в лицо.

Горячий поток захлестнул его. Он закашлялся, зажмурив глаза, когда их смех усилился.

«Она будет вечно ссать?» — подумал он.

Мартин не привык к такому унижению даже во сне. Он подумал, как чудесно было бы дёрнуться, стряхнуть с себя её. И всё же его ненависть столкнулась с его параличом и раскололась, как будто любая мысль о бунте ещё больше ослабляла его.

— Держу пари, сейчас он уже не хочет пить.

— Посмотрите на его член! Давайте отрежем его!

Сердце Мартина забилось.

Девочки разбежались. Внезапно извилистая фигура закрыла лунный свет. Мартин мог только двигать глазами. Они скользили вверх по фигуре, вверх по гладким белым ногам, по кустистому лобку, по грудям и соскам. Затем увидел лицо: Мэдин.

Да, это была Мэдин, владелица универсального магазина. Она ухмылялась, глядя на него сверху вниз, уперев руки в бёдра.

Она сразу села на него.

— Теперь ты наш новый слуга, свинья. Ты сейчас реккан.

Мартин вздрогнул. Она провела по его щеке ногтем длиной в несколько дюймов и острым, как булавка.

— Ты принадлежишь нам.

Она вставила его член в свою вагину, которая казалась чрезмерно горячей. Когда она ёрзала на нём, она смотрела на луну, шепча слова, которых он никогда не слышал. Её голые бёдра тёрлись о его, её груди волнообразно шевелились. Несмотря на шок, Мартину хотелось вырвать. Три девушки подползли вперёд, чтобы посмотреть, всё ещё хихикая. Третья прижала ладонь к его рту — сильно прижала. Затем Мелани, её розовое лицо парило над ним, зажала ему ноздри.

Мартин лежал онемевший. Его убивали, но он не мог сдвинуться с места. Каждый раз, когда он думал, что его лёгкие вот-вот взорвутся, Мелани отпускала щипок на его ноздрях, давала ему вдохнуть секунду, а затем снова сжимала их.

— Ты можешь играть, Мелани. Только не убивай его, — сказала Мэдин.

— Давай порежем его, пока они трахаются! — воодушевилась одна девушка.

— Давай отрежем ему яйца, чтобы он всё-таки кончил! — предложила третья.

Мартин почувствовал себя погребённым от ужаса. Мелани продолжала щипать и отпускать. Ладонь сильнее прижалась к его губам. Младшая девочка начала шлёпать его по яичкам между движениями Мэдин. Их смех душил его, как брезент.

Но что-то происходило. Глаза Мартина вылезли из орбит в розовом свете. Он чувствовал, как приближается смерть. Мелани давала ему меньше воздуха. Младшая девочка сжала его яички так сильно, что он подумал, что они разорвутся, когда вагина Мэдин поглотила его член. Он мог видеть их только в безумных проблесках, в размытых пятнах. Их ногти казались чудовищно длинными, как когти. И их лица… Их лица…

— Теперь каждую ночь, свинья. Каждую ночь мы будем делать с тобой всё, что захотим.

Но теперь слова казались затонувшими, чёрным хрипом. Голос Мэдин едва ли звучал как человеческий.

И её лицо…

«Боже мой…»

… Её лицо совсем не было похоже на человеческое.

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

«Я не могу, — слова как будто повисли в темноте. — Ты особенная».

Мелани проснулась, нахмурившись. Косой солнечный свет падал ей на глаза из щели в занавесках.

«Я хочу, но не могу. Ты слишком особенная».

Она проснулась, чувствуя себя очень глупо. Потребовалось всего мгновение, чтобы вспомнить вчерашнее смущение.

«Зак, должно быть, думает, что я шлюха».

Она не могла поверить, насколько активной она была. Она была инициатором всего — она практически затащила его в постель. Сначала было здорово. В прошлом Мелани целовалась со многими парнями, но сейчас всё было по-другому. Казалось, они часами лежали на кровати, просто целуясь и прикасаясь друг к другу.

— Ты такая красивая, — продолжал шептать он.

Потом всё развалилось так же быстро, как и началось.

Она никогда раньше не проходила весь путь. У неё было много шансов, просто она никогда не хотела этого. Но с Заком… Через какое-то время их ласки вымотали её. Она чувствовала, как просачивается её собственная влага, и его собственное возбуждение было очевидным каждый раз, когда она проводила рукой по его промежности. Набухшие в ней ощущения заставляли её чувствовать себя туго натянутой проволокой. Ещё несколько поворотов, и она сломается. Она сняла с него футболку и провела руками по его мышцам, его сильной спине и груди, его животу. Она не боялась, она была готова. Она сняла свой собственный топ. Её груди были горячими. Затем она расстегнула джинсы, начала стягивать их и…

Зак встал. Он снова надел футболку.

— Зак, что случилось?

Он уставился на неё. Он выглядел обиженным.

— Я не могу, — сказал он.

— Почему?

— Ты особенная.

Замешательство Мелани вспыхнуло. Он не мог выбрать худшего момента. Она была обнажена до пояса, а джинсы были наполовину спущены, а теперь он не хочет?

— Хочу, но не могу. Ты слишком особенная.

Она снова натянула одежду.

— Прости, Мелани, — сказал он, когда она выбегала из маленького подвала.

Он поднялся по ступенькам следом за ней.

— Ты не понимаешь!

— Я понимаю, очень хорошо!

Она чуть не плакала, когда убежала в лес.

«Особенная. Ты слишком особенная».

Разве Вендлин и Рена не говорили, что она особенная?

Теперь она лежала в постели, солнце светило ей в глаза. Что она скажет, когда в следующий раз увидит Зака? И что бы он сказал?

«Особенная, — слова продолжали кусать её. — Ты слишком особенная».

Она потрогала крошечный каменный кулон на шее.

— Что во мне такого особенного? — пробормотала она себе под нос.

На её глазах образовались слёзы.

* * *

Психиатрическая больница записывала на видео все предварительные собеседования при поступлении. Это был протокол. Доктор Гарольд нажал кнопку воспроизведения и откинулся на спинку кресла. Тогда Эрик Тарп выглядел совсем иначе. Он выглядел страшно. Длинные волосы. Борода. Худощавое, но мускулистое телосложение, отточенное тяжёлой работой.

Да, конечно. Копать могилы было очень тяжело.

На видеоплёнке вокруг него была какая-то аура, присутствие, которое истощилось за пять лет бездействия и высушенной пищи в психиатрической больнице. Эрик Тарп ждал у стола для интервью. Время от времени он смотрел на скрытую видеокамеру и улыбался. Напротив него сел доктор Грин.

— Доброе утро, Эрик. Это твоё имя, верно? Эрик?

— Меня зовут бригореккан, — медленно ответил Эрик Тарп.

Его голос звучал разъедающим, неземным.

— Хорошо. Ты так хочешь, чтобы я тебя называл?

— Можете звать меня Эрик. Они называют меня бригореккан.

— Кто они?

Эрик смотрел с каменным лицом сквозь длинные пряди волос.

— Что случилось с твоим голосом, Эрик?

— Доктор сказал, что у меня осталась только одна голосовая связка, — он неопределённо улыбнулся. — Им всегда было трудно контролировать меня. Сказали, что это из-за того, что я употреблял наркотики.

— Какие наркотики, Эрик?

— Мет, «ангельскую пыль». Пыль, в основном. Кокаин иногда.

— И они не могли контролировать тебя, потому что ты употреблял наркотики?

— Так они говорили. Других людей они могли легко контролировать. Хотя иногда я выходил из-под контроля. Они думали, что я собираюсь дать им отпор. Тогда они меня наказывали.

— Как?

— Иногда меня связывали, жгли.

— Они жгли тебя? Как?

— Они бросали металлический прут в огонь, а потом на меня, — Эрик встал и поднял свою чёрную футболку.

На его животе виднелись несколько длинных шрамов.

«Самоистязание», — заключил доктор Гарольд.

Он был уверен, что доктор Грин пришёл к такому же выводу.

Эрик снова сел.

— Но я мог бы справиться с этим. Иногда они заставляли меня смотреться в зеркало. И они всегда заставляли меня смотреть хастиг.

— Что?

— Ритуалы. Смотреть на это было хуже пытки.

— Почему ты просто не ушёл?

— Не мог. Чем ближе вы к ним, тем больше у них власти над вами.

— Понятно, — сказал доктор Грин. — Но давай отступим на минутку, ладно? Мы говорили о твоём голосе. Что именно они сделали?

— О, да. Они воткнули мне в горло шило.

— В наказание за неподчинение?

— Ага.

— Эрик, в ночь, когда тебя арестовали, ты сказал полиции, что грабители воткнули тебе в горло шило.

— Я врал.

— Почему?

— Я был напуган. Я не знал, что происходит. Но теперь я знаю, так что я могу сказать правду, и это не будет иметь значения.

— Почему это не будет иметь значения?

Эрик рассмеялся.

— Потому что я сейчас в психиатрической больнице. Им всё равно, что я говорю, потому что они знают, что мне никто не поверит. Это из-за них меня сюда посадили.

— Эрик, полиция поймала тебя, когда ты закапывал тела в поле у ​​сто пятьдесят четвёртого шоссе. Ты это отрицаешь?

— Нет, — сказал Эрик Тарп. — Это была моя работа. После хаслов я должен был похоронить тела. Они решили, что меня слишком трудно контролировать, поэтому после последнего хастига они сказали копам, где я буду. Всё это было подставой.

— Хорошо, Эрик. Расскажи подробнее о телах. Некоторые из них были детьми, младенцами. Почему ты убил их? Для хаслов?

— Нет, нет, я никого из них не убивал, я просто закапывал их, и, да, я похищал некоторых людей, конечно, но я никогда никого не убивал.

— Ты похищал людей?

— Я похищал людей для них, это тоже была моя работа. Автостопщики, беглецы и тому подобные люди, люди, которые не были местными.

— А как же дети, Эрик? Ты также похищал младенцев?

— Нет.

— Тогда кто?

— Никто. Это не были похищения.

— Тогда…

— Я больше не хочу говорить о детях.

Доктор Грин кивнул.

— Хорошо, Эрик. Расскажи мне о…

— Я больше не хочу ни о чём говорить.

Эрик Тарп положил голову на стол и заплакал.

Доктор Гарольд вытащил кассету. Теперь он точно знал, что имел в виду доктор Грин. Эрик Тарп не проявлял никаких признаков смешивания историй, ссылок или даже лжи. Большинство клинических психиатров могли распознать ложь за считанные минуты, оценивая выражение лица с помощью структуры вопросов. Только патологический склад ума мог подавить такие модуляции, а Эрик Тарп явно не был патологическим.

Затем были стенограммы санкционированного судом наркологического анализа, процесса, в ходе которого все сознательные психические барьеры были сняты с помощью гипнотических препаратов. «Т» — означает Тарп. «Г» — означает Грин.

Лёгкая доза препарата под названием скополамин поддерживала бессознательное состояние без снижения бóльшей части активности мозговых волн. Ещё тяжелее было лгать под наркологическим анализом.

Г: Сколько людей ты убил, Эрик?

Т: Нисколько.

Г: Почему ты хоронил тела?

Т: Бладкин.

Г: Эрик, ты был частью сатанинского культа?

Т: Дотор.

Г: Что?

Т: Дотер фо Дотер.

Г: Эрик, расскажи мне о культе.

Т: Хасл. Кровь. Бладкин. Дотер фо Дотер. Я бригореккан. Я раб. Мы все рекканы лица в зеркале.

Г: Что ты видел в зеркале, Эрик?

Т: Ад.

Г: Ты видел ад?

Т: Её.

Г: Кого?

(Пациент начинает биться в конвульсиях. Волны А хаотичны.)

T: Они делают нас рабами для неё. Я реккан. У меня нет души.

Г: Что случилось с твоей душой, Эрик?

Т: Они отдали её ей. Они насилуют нас.

(Волны А всё ещё прыгают. Частота сердечных сокращений 121.)

T: Они насилуют нас и делают из нас рекканов. Для неё.

Г: Эрик, кто она?

Т: Дотор.

Г: Эрик, что такое Дотор?

Т: Дотер фо Дотер. Ли-и-и-и-и… Ли-и-и-и-и… Ли-и-и-и-и…

(Глаза больного открыты, выражено слезотечение. Частота сердечных сокращений 148.)

T: Я бригореккан, я копатель. Скироры рубят, коккеры варят. Мы хаслпегны. Мы работаем для них. А они едят, трахаются и убивают — для неё.

Г: Кто она, Эрик?

Т: Ли-и-и-и-и-и… Ли-и-и-и-и-и-и… Ар-р-р-р-р-р-да-а-а-а-а-а…

(Пациент кричит. Волны А прекращаются до уровня REM, частота сердечных сокращений неуклонно падает, наркоанализ приостанавливается, поскольку пациент больше не отвечает.)

Две недели спустя они предприняли попытку гипносинтеза: гипнотические голосовые команды в сочетании с колеблющимися дозами амобарбитала натрия, которые сохраняли доступ к подсознанию пациента, не вызывая сильных вегетативных реакций. Идея заключалась в том, чтобы опросить пациента в первой или второй стадии сна, которые не являются стадиями глубокого сновидения.

Т: Они практиковали свои ритуалы.

Г: Какие ритуалы, Эрик?

Т: Они поклонялись этому… существу.

Г: Да?

Т: Этому… демону.

Г: Расскажи мне о демоне, Эрик.

Т: Они заставили меня смотреть, нас всех заставляли смотреть.

(Голос больного упорядоченный, монотонный. Частота сердечных сокращений 67.)

Г: Что они заставляли тебя смотреть, Эрик?

Т: Они резали людей заживо. Они ненавидят всех чужаков.

Г: Почему они ненавидят чужаков, Эрик?

Т: Они ненавидят всех вне бладкина, особенно мужчин.

Г: Из-за демона? Они ненавидят мужчин из-за демона?

Т: Она живёт ненавистью.

Г: Кто живёт ненавистью, Эрик? Демон?

Т: Им нравится причинять боль, потому что ей нравится боль.

Г: Кому, Эрик? Культу? Демону?

Т: Им нравится отрезать мужчинам члены.

(Интервьюер делает паузу.)

Г: Что?

Т: Они едят людей после того, как перестанут их мучить. Они отрезают им головы и заставляют нас готовить эти головы. На фексах приносили в жертву детей. Всё это было частью подготовки.

Г: Подготовки к чему, Эрик?

T: Фуллухт Лок.

Г: Что это, Эрик? Я не знаю, что это такое.

Т: Они любят трахаться. Они любят трахаться, убивать и мучить людей. В этом их сила — в сексе. Это в их глазах. Их глаза подобны зеркалу. Они заставляют тебя смотреть им в глаза, пока они тебя насилуют. Нас много раз заставляли трахать трупы, потому что это их возбуждало.

(Интервьюер делает паузу. Пациент дрожит, потеет.)

Г: Расскажи мне о Фуллухт Локе, Эрик?

Т: Я хоронил тела, когда фекс заканчивался. Это была моя работа. В мои обязанности также входило похищать людей для хаслов.

Г: Кто такие хаслы, Эрик?

Т: Они варили головы.

Г: Что?

Т: Девушек они просто приносили в жертву. Они сковывали их цепями, оставляя их для важных хастигов.

Г: Кто такие хастиги, Эрик?

T: Они делали худшее дерьмо парням. Парни были их развлечением. Они ненавидят мужчин, потому что она ненавидит мужчин.

Г: Эрик, я хочу, чтобы ты рассказал мне о терминах, которые ты используешь. Расскажи мне о Фуллухте, вихане, хасле. Что означают эти слова?

Т: В сексе их сила. Вот как они поклоняются ей.

Г: Демону, ты имеешь в виду? Как зовут демона?

Т: Много хаслов, которых я похитил пьяными или голосующими на дороге. Девушки мне доставались в основном автостопом.

Г: Эрик, давай немного отступим, хорошо?

Т: Я похищал этих парней обычно под дулом пистолета. Иногда мне приходилось их просто вырубать. Мунуки забирали их оттуда.

Г: Кто такие мунуки, Эрик? Являются ли мунуки членами секты?

Т: Они насиловали этих парней, а иногда и убивали их, пока насиловали, им это очень нравилось. Вифмунук это одобряла, она делала это постоянно.

Г: Является ли вифмунук лидером культа?

Т: Был парень, рекканы связали его, а потом они отрезали парню член просто так, а потом скироры содрали с него кожу прямо на плите, и я клянусь Богом, этот бедняга был ещё жив, когда они бросили его в огонь. Они проделывали всякую ужасную хрень, такие вещи, в которые вы не поверите, например, иногда скироры разрезали парней, пока мунуки насиловали их, и много раз виффорд садилась на лицо парня, чтобы он не мог видеть, что происходит, в то время как другие мунуки по очереди насиловали его, а потом просто так, они отрезали ему член, он даже не знал, что это произойдёт, и он брызжет кровью повсюду, бегает вокруг с криками, а потом они бросали парня прямо в огонь, и я вам кое-что скажу, парню нужно время, чтобы умереть в яме с огнём, я видел, как они прыгали там, крича навзрыд, пока не чернели, и много раз они пытались выползти, а мунуки просто смеялись над этим и приказывали коккерам толкать их обратно, это то ещё зрелище, я вам скажу. Я видел, как какой-то бедняга испепелялся заживо в яме и кричал, и кричал, а пойманные девушки в загонах смотрели на это и тоже кричали. Было столько криков, парень кричал и визжал, а мунуки смеялись, это было так ужасно, что вы не могли бы себе представить, это было так плохо, что иногда просто хотелось умереть…

Г: Как часто это случалось, Эрик?

Т: Обычно пару раз в год они устраивали большой хастиг, но каждый хастиг был как бы подготовкой к Фуллухт Локу.

Г: Расскажи мне больше о Фуллухт Локе, Эрик?

Т: И иногда они наказывали нас, рекканов, я имею в виду, если мы не приносили достаточно хаслов, или они наказывали нас просто потому, что им это нравилось. Помню, как-то раз я должен был привести хасла, но не смог его найти, поэтому вифмунук заставила всех мунуков изнасиловать меня, а в другой раз они приказывали нам трахнуть один из трупов до того, как тех приготовят…

Г: Расскажи мне больше о демоне, Эрик?

Т: Все виды ужасного дерьма, вещи, о которых вы никогда не слышали, о которых вы никогда не могли себе и подумать, — они делали это целую вечность, для неё. Вот как они поклоняются ей.

Г: Демону, ты имеешь в виду? Как они поклоняются демону?

Т: И я не могу вам сказать, сколько раз я спускался туда, где они отрезали голову какому-нибудь парню и пускали кровь в четтл. Четтл — это большой котёл, в котором они готовили, и много раз они сидели на каком-нибудь парне и забивали ему гвозди в голову или втыкали спицы в уши…

Г: Эрик, Эрик…

Т: Да, док, самое отвратительное дерьмо, которое только можно себе представить, и всё это было для них большим развлечением, например, вытащить кишки какого-нибудь парня, пока он ещё жив, или повесить какую-нибудь девушку вверх ногами, отрезать ей голову и обескровить её в кастрюлю для хастига и всякое другое дерьмо, да, док, вот на что были похожи сны…

Г: Сны, Эрик? Это были сны?

Т: Нет, нет, я имею в виду, что они были похожи на сны, они казались снами, но через некоторое время понимаешь, что это вовсе не сны. Знаешь, что они настоящие.

(Пациент внезапно замолкает. Частота сердечных сокращений 72. Гипносинтез приостановлен, так как пациент больше не отвечает.)

«Сны, — подумал доктор Гарольд. — Демоны».

Суд не санкционировал дальнейший гипносинтез или наркоанализ. Они были удовлетворены тем, что Тарп был просто биполярным шизофреником, разыгрывающим иллюзию сна. Дело было закрыто. Но это не устранило противоречий. Неудивительно, что Грин никогда не был удовлетворён. Эрик Тарп явно страдал галлюцинозным бредом, однако его реакционная способность, результаты психологических тестов и визуальной оценки не указывали на бредовое поведение. Это были не те вещи, которые человек мог подделать. Он положил стенограммы и полез обратно в сумку, извлекая блокноты. Единственным развлечением Тарпа в отделении было рисование. Сразу же доктор Гарольд заметил рудиментарные, но подробные художественные навыки. Рисунки были захватывающими; их были сотни. Многие странные слова из монологов Тарпа были написаны между сценами. Хасл. Мунуки. Реккан. Эскиз очереди обнажённых женщин, разрезающих мужчину, был подчёркнут: вихан. Ещё больше женщин смотрели на полную луну с раскинутыми руками: доэфолмон. На многих эскизах были изображены оргии, обнажённые женщины, прорисованные до мельчайших деталей, поверх мужчин с пустыми лицами. Под ними читалось: сексспел, и на многих рисунках в стороне стояли второстепенные фигуры с такими же пустыми лицами. Тем не менее, одно лицо на каждом было, очевидно, художественным воплощением Тарпа самого себя: бледное, с широко открытыми глазами, пристально смотрящее. А вот и этюд на всю страницу: он нарисовал себя с лопатой в какой-то дремучей лесной лощине. Бригореккан — гласил он. Пациенты, особенно шизофреники и галлюцинотики, часто создавали собственные словари для своих личных деменций. Часто встречалось слово Фуллухт Лок, а ещё чаще: лилок.

Всё это было с сексуальным подтекстом. Безумие Тарпа, должно быть, было побочным продуктом грубых сексуальных страхов. Он не ненавидел женщин, как светские женоненавистники, он их боялся. Мужским фигурам на эскизах были присвоены грубые черты лица. Но женщины были другими. Их тела были прорисованы до мельчайших эротических деталей, но чего-то им всем не хватало.

Лиц.

Ни у одной из женщин не было лица, и это был ещё один явный признак бредовой сексуальной фобии.

«Он не может, — понял доктор Гарольд. — Он не может нарисовать их лица, потому что боится».

Доктор Гарольд перевернул случайную страницу. Он сделал паузу.

Вот было лицо.

«Боже», — подумал он.

Его ясность ошеломила его. Он смотрел на рисунок женщины на всю страницу. Луна светила сквозь заросли ежевики и полосы деревьев; женщина стояла в лощине. Доктор Гарольд вздрогнул. Набросок был больше, чем набросок — это была дихотомия, сочетание крайностей. Отвращение столкнулось с эротической красотой. Извращённое столкнулось с благоговейным.

«Что происходило в голове Тарпа, когда он писал это?»

Доктор Гарольд в своё время повидал немало произведений искусства пациентов. Искусство было катарсисом, а катарсис сумасшедшего логически отражал безумное искусство. Но это…

Доктор Гарольд никогда не видел ничего подобного. Это было ужасно… и прекрасно. Красноречиво и душераздирающе. Он никогда не видел произведения искусства столь чистого и в то же время столь непристойного.

Женщина умоляюще стояла. Её руки были расставлены, словно приглашая в объятия, но пальцы были чрезвычайно длинными, а ногти торчали, как гладкие тонкие когти. Длинные ноги сведены вместе, образуя идеальную фигуру в виде песочных часов. Груди были нарисованы так тщательно, что на странице они казались трёхмерными. Они были высокими, крупными, с большими тёмными кругами вместо сосков. Так же был нарисован и лобок: блестящая пушистая солома на фоне чистой белой кожи. Волосы женщины превратились в большую тёмную гриву. Двойные крошечные утолщения, казалось, торчали изо лба, почти как…

«Как рога», — понял доктор Гарольд.

И лицо…

Лицо было не чем иным, как двумя щелевидными глазами над чёрной открытой пастью, полной игольчатых зубов.

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

Что-то беспокоило Мартина весь день. Кошмар, конечно. Обнажённые девушки причудливо рисуют на деревьях посреди ночи. Мешки, которые он закопал, а потом Мелани… И Мэдин…

Весь день он пытался забыть об этом. Даже Энн со своими собственными травмами во сне заметила, что он не в себе. Они пообедали и поехали. Он надеялся, что красивая поездка по живописным местам отвлечёт его мысли, но куда бы он ни посмотрел, он видел лес, а когда он видел лес, он видел сон. Они проезжали мимо универсального магазина, и он увидел снаружи Мэдин, подметавшую аллею. Она повернулась и помахала рукой, как будто почувствовала, как они проезжают мимо. Мартин слегка вздрогнул. Мгновенный взгляд вызвал у него яркие воспоминания.

«Странно, но после ночного кошмара меня необъяснимо к ней тянет, — понял он. — Но почему?»

Но это было больше, чем просто мысли. Он знал, что что-то происходит.

В то утро он и Энн занимались любовью. В последнее время казалось, что между ними что-то не так, что ей это не нравится.

«Мужская паранойя», — всегда заключал он.

Он рационализировал? Это был факт, с которым он не хотел мириться: на этот раз, когда они занимались любовью, он вообще не думал об Энн. Он думал о Мэдин.

Внезапно Энн вздрогнула.

— Что случилось?

Она рассеянно смотрела за ветровое стекло, как раз в тот момент, когда Мартин вёл Mustang по городской площади мимо церкви.

— Не знаю, — сказала она. — Я просто чувствую беспокойство.

Но казалось, что она вздрогнула, когда они проезжали мимо церкви.

— Ты плохо спала прошлой ночью. Тебе снова приснился кошмар, не так ли?

Энн кивнула.

— Всё становится только хуже, и теперь это стало ярче, больше подробностей. А в последнее время… — её слова оборвались.

— Что?

— Не знаю, — сказала она. Она казалась сбитой с толку. — В последнее время у меня какое-то головокружение. Как только что. Я просыпаюсь и вдруг что-нибудь вижу. Как в тумане.

Мартин притормозил на светофорах.

— Что ты видела?

Энн снова вздрогнула.

— Ничего такого.

Мартин знал, когда она лгала.

— Ты не высыпаешься, — предположил он. — Этот кошмар выворачивает тебя наизнанку. Может быть, тебе следует позвонить доктору Гарольду, узнать, что он думает?

— Нет, это было бы глупо. Я не позволю, чтобы вся моя жизнь рухнула из-за глупого кошмара.

— Не расстраивайся, — сказал Мартин. — Мне тоже прошлой ночью приснился кошмар.

Энн резко посмотрела на него.

— Мелани тоже снятся кошмары.

— Должно быть, это передаётся по наследству, — попытался отшутиться Мартин. — Расслабься, ладно? Ты слишком беспокоишься о ней.

— Мартин, давай не будем об этом снова.

— Хорошо, хорошо, — он направился обратно к дому.

Но он знал, что был прав. Трудности Энн усугублялись. Её отец умирает, мать горюет, их отпуск отменён. Теперь у неё было это «головокружение» в сочетании с кошмаром. Слишком много вещей накапливалось одновременно, отягощая её.

Мартину стало интересно, насколько она близка к срыву?

* * *

Энн не знала, что ему сказать.

«Рано или поздно он подумает, что я схожу с ума».

Да, её кошмар становился всё хуже, и теперь добавилось это головокружение. Она не могла придумать никакого другого способа описать это. Было ли это частью сна, которого она не помнила? Это было похоже на кровавые грёзы. Проснувшись, она вдруг вздрогнула…

… и увидела красное.

Она видела руки, вонзающие в кого-то нож, широкое серебряное лезвие неоднократно погружалось в обнажённую плоть. Мёртвая тишина усугубляла ситуацию; в этом видении она могла слышать только ровное шлёпание ножа. И всё, что она могла видеть: летящая повсюду кровь, грудь и живот дрожали, когда лезвие продолжало подниматься и опускаться, подниматься и опускаться…

Шлёп-шлёп-шлёп… Шлёп-шлёп-шлёп…

Лица жертвы не было видно, но почему-то она была уверена, что человек, которого режут, — это она сама.

Мартин припарковал Mustang на улице; несколько машин заполнили подъездную дорожку. В фойе Энн заметила, что её мать развлекает нескольких гостей в столовой. Там были миссис Гарган и Констанс, жена доктора Хейда, а также овдовевшая миссис Вирасак и несколько других пожилых женщин Локвуда. Они тихо болтали, попивая чай. Но когда мать Энн заметила её, она быстро встала из-за стола и закрыла двери столовой.

— Она знает, как сделать так, чтобы человек почувствовал себя желанным гостем, — пошутил Мартин. — Что они там делают?

— Кто знает? — сказала Энн. — Да и какая разница?

— Я собираюсь посидеть внизу, попытаться написать кое-что.

— Хорошо, — сказала Энн.

Несколько раз она видела, как он хватал свой блокнот и исчезал в просторном заднем дворе. Казалось, он находил здесь покой, поиски каждого поэта, что вызывало у Энн лёгкую ревность. Мартину здесь понравилось. По крайней мере, если бы он ненавидел это место, она бы не чувствовала себя такой одинокой.

Наверху она огляделась в поисках Мелани. Её комната была пуста, но она слышала шум воды — душ. Энн выглянула в окно и увидела Мартина, сидящего в шезлонге на краю леса. Блокнот лежал у него на коленях, рука была поднята. Казалось, он смотрит на небо полузакрытыми глазами.

— Привет, мама, — поздоровалась Мелани.

Она вошла в своём тёмном халате и с полотенцем на голове. — Где ты была?

— Мы с Мартином поехали кататься. Мы думаем пойти в отель на ужин. Хочешь с нами?

— У меня не получится. Я встречаюсь с друзьями.

Энн в смятении села на кровать.

— Ты мало что упомянула об этих своих новых друзьях.

— О, Вендлин и Рена? Они довольно крутые.

«Довольно крутые», — Энн ухмыльнулась.

— Я видела тебя вчера с мальчиком.

Мелани улыбнулась.

— Это Зак. Он тоже классный.

— Он похож на твоих друзей, которые остались дома, в кожаной куртке и…

— Хватит, мама, — отмахнулась Мелани, вытирая свои светло-каштановые волосы полотенцем. — Он очень милый, и у нас много общего.

— Что, например?

— Музыка. Он слушает все группы, которые мне нравятся, даже Killing Joke. И ты должна увидеть его стереосистему, она огромная.

— Мелани, — Энн наклонилась вперёд, словно собираясь встать. — Ты хочешь сказать, что была в доме этого мальчика? Одна?

— Он не живёт в доме. Он живёт в подвале церкви.

Это звучало неправильно.

— Он живёт в церкви? А как насчёт его родителей?

— У него их нет; он сирота. Бабушка дала ему работу сторожем или что-то в этом роде.

«Бабушка», — кисло подумала Энн.

Одно препятствие за другим. Мать Энн считалась старостой города, всеми любимой. Мелани заводила здесь друзей. Мартин писал стихи лучше здесь. А куда всё это привело Энн?

«В тупик», — она ответила сама себе.

— Я просто не совсем одобряю то, что ты болтаешься с каким-то мальчиком, которого ты только что встретила.

— Я уже не маленький ребёнок, мама. Я взрослая.

— Неужели?

— Не будем спорить.

Очень резко Мелани скинула халат. Она села голая у антикварного туалетного столика, чтобы расчесать волосы.

Энн поглотил шок. Мелани никогда не раздевалась перед ней, по крайней мере, донага. Но она сделала это сейчас, как если бы это было естественно. Энн чувствовала, что должна прокомментировать эту нескромность, но что она могла сказать? Конечно, не было ничего противоестественного в том, что мать видела свою дочь раздетой.

— Мама, что-то случилось? — Мелани могла видеть лицо Энн в большом зеркале в раме туалетного столика. — Ты ведёшь себя так, словно никогда не видела меня голой.

— Ну, на самом деле нет. Не в годах.

Энн подумала:

«Она взрослая».

Тело Мелани действительно расцвело. В подростковом возрасте она была худенькой, с мальчишеской фигурой. Теперь её грудь наполнилась, а прямые линии её раннего подросткового возраста уступили место красивой женственной стройности. Твёрдые округлости её грудей слегка подрагивали, когда она расчёсывала волосы в зеркале. Затем она встала, так же резко, и повернулась. Энн не могла не окинуть взглядом свежее юное тело с головы до ног.

— Я взрослею, мама.

— Я знаю, милая. Иногда матери трудно это осознать, вот и всё.

Так и было, правда? Её шок сменился смутным отчаянием. Мелани превратилась в женщину почти без ведома Энн.

«Я была слишком занята, — пожалела она. — Слишком занята попытками стать партнёром, чтобы даже заметить, как подрастает собственная дочь».

Мелани быстро надела чёрные «варёные» джинсы, затем натянула тёмно-синюю футболку с надписью «Симфония автокатастроф». Энн чувствовала себя старой скрягой, сидящей на кровати.

Мелани поцеловала её в щёку.

— Я буду дома рано.

— Пока.

Но Энн хотела остановить её, спросить о том, что беспокоило её в последнее время.

«Ты девственница?» — хотела спросить она.

Но как она могла спросить что-то подобное, не оказавшись ещё бóльшей скрягой?

Мелани ушла.

Энн почувствовала себя старой, подавленной, глупой — одновременно. Взглянув в окно, она увидела Мартина, увидела, что он бродит по лесу в поисках своего вдохновения. Насколько дальше Энн могла чувствовать себя отчуждённой от людей в своей жизни? Они с матерью постоянно ссорились. Она совершенно не понимала творческих радостей Мартина. И её дочь выросла прямо у неё под носом.

Она села обратно на кровать.

«А мой отец умирает, и я его так редко видела».

В её глазах появились слёзы.

Потом она вздрогнула…

Шлёп-шлёп-шлёп…

Она услышала снова.

Шлёп-шлёп-шлёп…

Головокружение вернулось. Яркое красное видение снова пронеслось в её сознании: сжатая в кулак рука вонзает нож. Извержение крови. Обнажённые груди и живот, вздрагивающие каждый раз, когда клинок вонзается по самую рукоять…

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

— О, привет, Энн.

Энн вздрогнула. Двустворчатые двери комнаты резко распахнулись, и там стояла миссис Гарган, благоухающая одеколоном.

— Как вы сегодня, миссис Гарган?

— О, я в порядке. О чём ты задумалась?

Но прямая осанка миссис Гарган и её суровое накрашенное лицо отвлекли Энн. За своим плечом Энн могла видеть свою мать и нескольких её друзей, просматривающих фотоальбом за столом. Жёсткая улыбка и тёмные глаза миссис Гарган, казалось, были устремлены на неё.

— Я просто сидела, — сказала она после паузы. — Я подумала, что стоит подняться наверх и посмотреть на отца.

— Да, конечно. Не стесняйся присоединиться к нам позже за чаем.

«Да уж, точно».

Мать Энн и её друзья пролистывали фотоальбом, словно в глубокой сосредоточенности. Они тихо комментировали каждый поворот страницы. Энн их не слышала.

— Буду, — кивнула Энн. — До скорого.

Она поднялась наверх, а миссис Гарган направилась на кухню. Энн могла представить себе банальность того, чтобы присоединиться к своей матери и её друзьям за чаем, улыбаясь над альбомом. Миссис Гарган, конечно, пригласила её просто из вежливости. Жёсткая реальность рассказала Энн то, что она уже знала: Энн была блудной дочерью Локвуда; здесь ей никогда не будут рады.

Наверху мрачно знакомый гудок привёл её в комнату. Кардиомонитор отца. Энн ненавидела этот звук. Милли растирала грудь отца. Грудь выглядела восковой, бледной.

— Привет, Милли.

Медсестра повернулась, улыбнулась.

— Ты не видела здесь доктора Хейда?

— Нет, ещё не видела. Что-то не так?

— О, нет, нет, — Милли ёрзала в медицинской сумке, подключила новую капельницу. — Всё в порядке, — её улыбка стала застенчивой. — Я слышала, Мелани кое-кто приглянулся?

— О, да. Зак. Ты его знаешь?

Милли рассмеялась, странная реакция.

— Тебе не нужно беспокоиться о нём. На самом деле, он очень хороший мальчик, очень полезный. Тебя может немного оттолкнуть то, как он одевается, но в наши дни обращать внимание на это довольно глупо, не так ли?

— Да, наверное, — ответила Энн, хотя и неохотно.

— Но тебя, кажется, это беспокоит или что-то другое?

Было ли это так заметно?

«Меня беспокоят многие вещи».

— Материнская забота, я полагаю. Тебя когда-нибудь волнуют такие вещи?

Милли снова рассмеялась.

— Моя дочь слишком мала для Зака; ей всего пятнадцать. Но как матери мы должны понимать, что рано или поздно наши дочери вырастают. Разве ты не была влюблена в мальчиков, когда была подростком?

Энн села, задумавшись. Это был показательный вопрос.

— Думаю, да, — сказала она. — Но в Локвуде никогда не было много мальчиков моего возраста.

— Ну, это всё ещё в значительной степени так, здесь совсем немного детей, особенно в возрастной группе Мелани и Рены. Локвуд довольно отдалённый, но мне так больше нравится. Это безопаснее. Здесь более реально, тебе не кажется?

Энн пожала плечами. Она вспомнила, как скучно ей было в Локвуде в детстве. Взрослому должно быть ещё хуже. Теперь, когда она подумала об этом, она не помнила, чтобы видела в городе много детей любого возраста и не так уж много авторитетных мужчин.

— Чем ты тут вообще занимаешься?

— Локвуд может показаться тебе скукой смертной, но на самом деле у одинокой женщины много дел.

Энн вспомнила довольно бравые высказывания Милли о её общественной жизни, о мужчинах.

— Просто Локвуд для тебя совсем другой, — продолжала Милли. — Если бы ты прожила здесь всю свою жизнь, ты бы чувствовала себя по-другому. Ты говоришь о сексе, верно?

Спонтанность вопроса удивила её. Но она предполагала, что именно это она имела в виду всё это время.

— Мне было просто любопытно, вот и всё. Твоя личная жизнь меня не касается.

— Можешь спрашивать, — предложила Милли. — Я не ханжа. Ты хочешь знать, как женщина в таком городе, как Локвуд, находит сексуальное удовлетворение?

— Право, Милли, я не имела в виду…

— Знаешь, мы не так уж и далеки. В городе есть мужчины, в основном приезжающие сюда на работу. Они там, их достаточно легко найти, если поискать.

Это становилось неловким. Затем Милли добавила:

— Но тебе не нужно беспокоиться об этом самой. У тебя есть мужчина.

Господи, неужели все вокруг считали мужчин собственностью, призом? Как можно заниматься этим с кем попало? Без любви? Только потому что он оказался на одной с тобой территории? Тем не менее, теперь, когда лёд тронулся, Энн не удержалась и спросила:

— Расскажи мне о Мэдин.

Милли широко улыбнулась.

— Дай угадаю. Вы с Мартином недавно познакомились с Мэдин, и теперь ты ревнуешь.

— Я бы не стала заходить так далеко, чтобы говорить, что ревную. Она просто кажется…

— Немного напористой? Что ж, не волнуйся. Просто она такая. Она общительная, дружелюбная. Ей нравятся все и всем нравится она. Твоя мать отдала ей магазин, когда старик умер. Она проделала там замечательную работу.

«Вот как я выгляжу? — Энн задумалась. — Как ревнивая городская дамочка?»

— Мы с ней иногда встречаемся. Развлекаемся вместе.

Но что могла иметь в виду Милли? В Локвуде не было танцевальных клубов или ночных клубов. Где они тут развлекались?

— Женщина должна делать то, что должна, — Милли откинула волосы назад и рассмеялась. Но потом сказала: — О, чёрт, — она порылась в медицинской сумке. — Пришло время ставить витамин B12 твоему отцу. Но у меня ничего не осталось. Не могла бы ты сбегать ко мне домой и принести мне его? Это будет лишь короткая прогулка. Я не хочу оставлять твоего отца одного между капельницами.

— Конечно, — сказала Энн.

На самом деле, это было бы облегчением. Милли ей нравилась, но её прямолинейность иногда раздражала. Милли дала ей инструкции, что и где взять. Когда Энн спустилась вниз, она заметила, что мать и её друзья всё ещё болтают над фотоальбомами. Мать внезапно подняла голову, нахмурилась, затем снова опустила взгляд. Она почти даже не разговаривала с Энн больше.

«Я блудная дочь, всё в порядке», — снова подумала она.

Энн задавалась вопросом, сможет ли она когда-нибудь сделать что-нибудь, чтобы заслужить одобрение своей матери?

«Забудь об этом», — она отмахнулась.

Энн срезала городскую площадь к дому Милли. Город, как обычно, выглядел праздно. Несколько стариков сидели на крыльце универсального магазина Мэдин, подшучивали и жевали табак. Собака бездельничала на солнце. Ни одной машины не было видно. Энн чувствовала себя упрямой; она всегда была слишком быстрой, чтобы критиковать. У Локвуда, несмотря на бездействие, было то, чего никогда не было в большом городе. Мир. Но вдруг эта мысль исчезла. В конце площади она увидела церковь, её огромная парадная дверь и витражи смотрели на неё, словно вырисовывающееся лицо.

Милли жила в маленьком одноэтажном доме на Батори-стрит. Перед домом росли причудливые кустики. Милый дворик. Всё казалось искренним. Никакой роскоши, просто обычный домик. Милли не дала ей ключей; не было необходимости. Никто в Локвуде не запирал двери. Внутри было так же обычно. Разбросано, но чисто. Старая, но ухоженная мебель. Чаша с лепестками наполнила гостиную приятными травяными ароматами. Милли сказала, что В12 был на кухне, над холодильником. Энн прошла по короткому коридору, но остановилась. Ей показалось, что она что-то услышала…

Это звучало как жужжание, монотонное, слабое. Но она услышала что-то ещё, связанное с этим. Из холла.

Была ли это Рена, дочь Милли? Шум беспокоил Энн. Она помедлила, затем пошла дальше. В зале было темно. Ковёр заглушал её шаги. Слева была полуоткрытая дверь.

Энн заглянула внутрь.

Спальня, скромная, но удобная, как и весь дом. Однако обстановка — яркие шторы, ярко раскрашенная мебель — никак не могла принадлежать взрослому. Должно быть, это комната Рены.

Но что это был за гул?

Она посмотрела дальше. Косой солнечный свет проникал внутрь, и её внимание привлекло движение. Белое движение в бликах солнца.

«Что за…»

Энн моргнула, глядя. Мягкий, слабый гул продолжался.

Она сглотнула, когда поняла, что видит.

На маленькой аккуратной кровати ёрзала фигура. Ярко-белая кожа в бликах. Это была Рена. Голая. Её спина выгибалась. Стоны и горячее дыхание вырывались из её горла. Сначала Энн подумала, что девочка, должно быть, бьётся в конвульсиях от какой-то болезни. Но ещё одно пристальное внимание показало ей, что не дискомфорт заставил юное тело Рены сжаться в судорогах. Это был экстаз.

Гул сохранялся, колеблясь. Энн отметила его источник.

Дочь Милли манипулировала блестящим белым вибратором между ног. Вибратор был огромным. Сухожилия на внутренней стороне бёдер девушки напряглись, когда она держала устройство обеими руками. Груди девушки были крошечными на её вздымающейся грудной клетке. Её живот втягивался и выпирал; пальцы ног впились в простыни. Громкость гигантского вибратора увеличивалась и уменьшалась каждый раз, когда его вставляли и вынимали. Размер этой штуки по сравнению с крошечным влагалищем Рены заставил Энн заметно задрожать.

Рена продолжала корчиться, медленно втягивая и выталкивая устройство. Ощущения исказили её лицо. Неразборчивый шёпот слов сорвался с её губ.

— Доэфолмон, бладмон, все дотеры дают лоф…

Каждый раз, когда гудящее устройство погружалось, Энн казалось, что она сама это чувствует. Это вызывало у неё отвращение. Сразу же она почувствовала необходимость ворваться в комнату, чтобы остановить это.

Но будет ли это действительно в её праве? Это была дочь другой женщины. Какое право имела Энн наказывать ребёнка Милли? Да и что бы она сказала в любом случае?

— Дай лоф, дай лоф, дай лоф…

«Лоф?» — подумала Энн.

Что это были за слова, которые она бормотала? Вибратор загудел. Тогда Рена застонала, закатив глаза, когда в следующий раз она втолкнула вибратор так глубоко в себя, что был виден только конец. Энн чуть не потеряла сознание.

Она отступила обратно в холл, не давая о себе знать. Быстро и незаметно она нашла бутылочку витамина В12. Выходя из дома, она всё ещё слышала ровное гудение вибратора и страдальческий голос Рены:

— Доэфолмон, доэфолмон…

Энн быстро вышла из дома.

«Боже!»

Это было реально? Её не волновало, что это не её дело, и её не волновало, насколько сексуально либеральными стали времена.

«Пятнадцатилетним нельзя мастурбировать вибраторами!» — была убеждена она.

Знала ли Милли, что делала её дочь, когда её не было дома? Обратная прогулка по городской площади охладила её. Правда, это было не её дело, но один момент не отпускал. Это была та самая девушка, которая подружилась с Мелани. Энн не хотелось думать о своей реакции, если она когда-нибудь застанет Мелани за тем же.

И что это были за странные слова, которые бормотала Рена?

Энн решила не обращать на это внимания. Упоминание об этом Милли может вызвать опасения, не говоря уже о смущении. Что она могла сказать?

«Эй, Милли, я видела, как твой ребёнок мастурбировал вибратором размером с кукурузный початок».

Нет, она не могла этого сказать.

«Пусть Милли сама позаботится о своём ребёнке», — решила она.

Пикман-авеню оставалась такой же безлюдной, как и прежде. Большая церковь со шпилем отражала ярко-белый свет на солнце. Энн перешла дорогу и остановилась. От универсального магазина Нила отъезжала машина.

Энн стояла на улице, оглядываясьназад.

Это был синий Mustang GT.

«Моя машина», — поняла она.

Хотя она не могла быть уверена, в ней ехали два человека. Слева был Мартин.

А справа была Мэдин.

* * *

Стеклянная трубка имела двадцать сантиметров в длину и почти десять миллиметров в ширину. Младшая обильно смазала её вазелином. Она сделала паузу, ухмыляясь. Затем она начала вставлять трубку в маленькое отверстие на конце пениса Зака.

— Делай это медленно, дорогая, — посоветовала виффорд. — Мы не хотим, чтобы она разбилась… пока.

Ужас захлестнул Зака. Двое рекканов привязали его к столу толстой пенькой. Один из рекканов был новым, другой — пивоваром. Теперь они стояли в стороне, позади Мэдин и Вендлин. Зак боролся со своими ограничениями, но только терзал себя за свои усилия.

«Они засовывают мне в член стеклянную трубку, — пришёл в голову элементарный факт. — И они собираются её разбить».

Это было его наказанием.

— Ты собирался трахнуть её, не так ли? — спросила Мэдин, виффорд.

Её голос был таким же каменным и холодным, как и её лицо.

— Нет, — простонал Зак. — Клянусь. Мы немного целовались, вот и всё. Я больше ничего не собирался делать.

— Нет?

— Клянусь!

— Он лжёт, мама, — заметила Вендлин, младшая.

Одной рукой она нежно держала его вялый пенис, а другой конец стеклянной трубки. Очень медленно она продвинула трубку ещё на пару сантиметров.

— Пожалуйста, — голос Зака ​​дрожал.

Виффорд скрестила руки на груди, оценивая его.

— Если бы ты её трахнул, ты бы её испортил. Ты бы запятнал святой Фуллухт, разрушил бы его.

— Но я этого не сделал! — крикнул Зак. — Я не сделал!

— Он бы всё равно это сделал, мама. Он свинья. Он раб.

— Я знаю, дорогая.

Зак почувствовал, как пенька обожгла его запястья, когда он извивался.

— Можем ли мы верить этой свинье? Дадим ли мы ему второй шанс или сделаем то, что собирались?

— Мы должны сделать это, мама, — убеждала младшая.

— Таким образом, как мы поступим?

— Пожалуйста, — простонал Зак. — Я бы никогда не опозорил себя в глазах…

— Заткнись! — виффорд взорвалась. — Никогда, никогда не произноси её имени, ты, недостойный кусок дерьма! Никогда!

Зак подпрыгнул, но ему лучше не делать этого сильно, иначе он может сам разбить трубку. Два других реккана, казалось, напрягались от его внутренней боли, но держались в стороне. Они не помогут, Зак знал. Они не могли.

Теперь виффорд улыбнулась. Её взгляд переместился с лица Зака ​​на его гениталии. Младшая протолкнула трубку ещё на пару сантиметров.

— О, мама, позволь мне сделать это!

— Ну…

— Мам, пожалуйста?

По телу Зака ​​пробежал ток высокого напряжения. Младшая облизнула губы, сосредоточенно двигаясь, пока она ловко вставляла стеклянную трубку ещё глубже в его уретру.

— Ты был плохим мальчиком, Зак. Но это сделает тебя лучше.

От ужаса Зак почувствовал себя растянутым на кровати с гвоздями. Он боролся, чтобы не дрожать. Теперь трубка была вставлена ​​в его пенис более чем на десять сантиметров.

— Заки, Заки, — повторила младшая. Она раскачивала трубку взад-вперёд и крутила её между пальцами. — Можно я разобью её сейчас, мама? Можно?

— Сначала засунь её поглубже, дорогая.

Младшая так и сделала. Насколько дальше может пройти трубка?

— Пожалуйста, пожалуйста, не надо, — пробормотал Зак.

— Сейчас, мама?

— Хорошо, дорогая, но давай сделаем момент более напряжённым. На счёт три разбей трубку.

— Хорошо.

— Готова?

— Да, мама.

Пот выступил на лбу Зака. Каждый сустав в его теле чувствовал себя расплавленным.

— Один, — сказала виффорд.

Зубы Зака ​​скрипели.

— Заки! Заки! — скандировала младшая.

— Два.

«О, нет, святой Христос, пожалуйста…»

— Два с половиной…

Зак чувствовал, как трубка впилась в его вялый пенис по всей длине…

— Три! — скомандовала виффорд.

Зак закричал.

Смех пронёсся по комнате, как бешеные звери. Одним быстрым движением младшая…

«Не-е-е-е-е-е-е-ет!»

…вынула трубку, не сломав её.

Зак чувствовал себя размазанным. Рекканы разорвали его оковы и столкнули со стола. Зак, хрипя, нащупал штаны.

— Спасибо, спасибо, — пробормотал он.

Они собирались уйти, но виффорд обернулась у двери.

— Мелани особенная, — сказала она. — Особенная. Запомни это, или в следующий раз мы разобьём эту трубку на столько кусков, что ты целый год будешь мочиться кровью.

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

Энн прождала допоздна. Что же она ему скажет? И могла ли она быть уверена, что это была Мэдин, которую она видела в машине с Мартином? Но её не волновали такие разумные соображения. Энн была в бешенстве, и она позволила своему гневу захлестнуть себя.

Кроме того, Мелани ещё не вернулась домой, что ещё больше разозлило Энн. Напольные часы в фойе показывали десять часов вечера. Где она могла быть в этот час? Что она делала?

Тем же днём она принесла Милли витамин В12 и не упомянула о том, что она видела, что Рена делала на кровати, как она решила ранее. К тому времени она была слишком озадачена, чтобы заботиться об этом.

Она не могла представить себе, чтобы Мартин мог как-то заинтересоваться Мэдин.

«Мелкое ничтожество».

Энн видела, как Мартин посмотрел на неё, когда они вошли в магазин, и прекрасно знала о её склонности неверно истолковывать некоторые вещи. Она просто была параноиком?

«Нужно было утащить его задницу оттуда как можно дальше».

Она сидела в тихой библиотеке рядом с фойе. Тишина и тусклый свет лампы заставляли её чувствовать, что за ней наблюдают. Ранее она видела мать спускающейся вниз с фотоальбомами. Она отперла дверь в подвал, вошла и вышла, затем заперла дверь и направилась обратно наверх. Она ничего не сказала Энн, когда пересекала лестничную площадку, что было типично. Но зачем запирать дверь в подвал?

Опять же, в этот момент Энн было всё равно. Всё, о чём она могла думать, это о том, как сильно она собирается поджарить Мартину задницу, когда он осмелится вернуться домой.

Она думала, что проведёт время за просмотром телевизора, но потом вспомнила, что её мать не одобряет телевидение. Другими словами, в доме не было телевизоров. В доме Милли она тоже не заметила ни одного. Считал ли Локвуд что-либо современное коррупционным влиянием? Она бродила по тихому дому, каждое путешествие возвращало её к окну, где она выглядывала наружу, чтобы посмотреть, не стоит ли ещё машина на подъездной дорожке. Но что она на самом деле думала? Что у Мартина и Мэдин что-то было? Даже Энн знала, что это смешно. Ей просто не нравилась Мэдин по её собственным женским причинам, и ей было всё равно, что говорила Милли. Иногда женщина просто могла почувствовать другую женщину, которая была проблемой.

«Моя паранойя, — она отмахнулась. — Она глупая хиппи, деревенщина».

И Мартину не нужно было так быстро утверждать, что Мэдин была «приятной».

«Я покажу ей «приятную», — размышляла Энн. — Может быть, я засуну один из её рожков домашнего мороженого в её тощую задницу? Посмотрим, какая она тогда будет приятная».

К одиннадцати часам вечера Мартин и Мелани так и не вернулись. Мать Энн давно уже легла спать. Устав от гнева, Энн поднялась наверх, чтобы поговорить с Милли, но вместо этого нашла доктора Хейда в комнате своего отца.

— А, привет, Энн. Ты поздно ложишься, не так ли?

— Я жду Мартина. Он ушёл некоторое время назад.

Доктор Хейд внёс какие-то безымянные изменения в кардиомонитор.

— Я думаю, что видел, как он шёл в «Перекрёсток» ранее. Насколько я понимаю, он хорошо ладит с некоторыми из мужчин Локвуда.

«И с некоторыми из женщин Локвуда тоже».

Но был ли он там? В баре?

— О некоторых из них он упомянул вчера, — сказала она.

— Все наши ребята молодцы. Если ты ищешь Милли, она сейчас спит в соседней комнате. Бедняжка последние несколько дней почти не отдыхала. Я отправил её спать. Сегодня ночью я сам присмотрю за твоим отцом.

Монитор запищал. Её отец выглядел бледным, как восковой манекен в постели.

— Но не могла бы ты понаблюдать за ним несколько минут? — спросил доктор Хейд. На нём были мешковатые брюки и подтяжки, его лысина блестела. — Я хотел бы спуститься и приготовить себе бутерброд.

— Конечно, — сказала Энн.

Доктор Хейд оставил её наедине с её собственным беспокойством. Ей не нравилось смотреть на отца, потому что её разум не мог связать воспоминания, которые она видела о нём, с утонувшим телом в постели. Она села и пролистала один из любовных романов Милли. Случайная страница показала довольно откровенную сексуальную сцену. Она вспомнила времена, когда любовная литература была безобидно скучной.

«Теперь уже нет, — подумала она. — Ничего такого».

Однако сама она не читала ни одного романа уже много лет.

Сумочка Милли лежала на полу открытой, а внутри был такой же открытый большой женский бумажник. Энн заметила фотографии. В чём будет вред, если она просто посмотрит? Она достала бумажник и осмотрела его. Никаких кредитных карт и тому подобного, конечно, нет. Но в цепочке прозрачных пластиковых кармашков было несколько снимков, на которых были либо Рена в разном возрасте, либо Рена и Милли, улыбающиеся вместе. Энн внимательно посмотрела на школьную фотографию Рены, вероятно, лет шести. Картина заставила Энн сжаться. Было почти невозможно поверить, что очаровательная маленькая девочка на этом снимке была той самой девушкой, которую она видела сегодня, мастурбирующей вибратором.

В конце было несколько детских фотографий, ещё более очаровательных. Но последняя фотография заставила её присмотреться.

Младенец, которому несколько дней, лежит на одеяле. Но крошечные половые органы не оставляли сомнений. Это был мальчик.

Милли никогда не говорила о сыне. Энн сразу же испугалась, почему это может быть. Ребёнок умер?

Она положила бумажник обратно в сумочку. Какая ужасная вещь. Конечно, она могла ошибаться, но почему иначе Милли никогда не упомянула о сыне? Или, возможно, это был ребёнок родственника?

Энн взглянула вверх. Звуки кардиомонитора, казалось, на мгновение изменили свой ритм, а затем стали громче. Энн собиралась позвать доктора Хейда, но её взгляд быстро затуманился.

Глаза её отца открылись.

Его рот шевелился, и он смотрел на неё.

— Папа! — Энн вскочила и бросилась к кровати.

Взгляд её отца преследовал её.

«Он в сознании!» — поняла она в приливе энтузиазма.

— Папа, это я, — сказала она. — Это Энн…

Она видела, как работает его рот. Он открывался и закрывался; для неё было очевидно, что он пытается произнести её имя. Сердце Энн колотилось.

Затем его скрюченная рука схватила её за запястье. Она была прохладной, сухой, извивающейся в немощи. Другая рука дрогнула, поднимаясь над кроватью. Она двигалась каким-то загадочным жестом.

— Что, папа? Можешь попробовать поговорить?

Он явно не мог. Энн была подавлена, увидев разочарование на его немощном лице. Рот шевелится, но не говорит, тщетная концентрация на попытках поговорить с дочерью, которую он не видел больше года.

— Папа, что…

Его рука яростно двигалась, не указывая, а, казалось, имитируя действие.

Акт письма. Большой палец прижат к остальным пальцам, иссохшая рука делала жесты письма.

— Ручка, папа? Хочешь ручку?

Он действительно вздохнул с облегчением. Его усталое лицо кивнуло.

Он не мог говорить, но хотел писать. Он должен быть гораздо более ясным, чем они думали. Энн взяла один из блокнотов доктора Хейда и села на кровать. Она положила его на колено. Затем она вложила шариковую ручку в правую руку отца.

— Продолжай, папа. Не торопись.

Сначала он просто пытался водить ручкой. Старик закусил губу, овладевая ей. Энн почувствовала слёзы на глазах, увидев отчаяние отца перед такой простой задачей.

Он начал хныкать, глаза затрепетали, затем закрылись.

— Папа! Папа? — воскликнула она.

Он снова потерял сознание, и монитор замедлился до своего нормального тона.

— Энн, что случилось?

Доктор Хейд быстро вернулся в комнату. Она взволнованно объяснила, что произошло. Но он только наполовину слушал, когда ускорился, чтобы проверить жизненные признаки. Внезапно в комнате столпились Милли и мать Энн, обе в халатах и ​​тапочках. Энн повторила всё им в отчаянной радости.

— Он увидел меня, — продолжала она. — Я знаю, что он узнал меня, понял, что это я.

Но доктор Хейд выглядел неодобрительно, возясь с инъекцией.

— Что случилось? — встревоженно спросила Энн. — Разве это не хорошо?

— Нет, Энн, это не хорошо, — ответил доктор Хейд. — Ты должна была позвать меня сразу.

— Но он писал, он пытался говорить. Он узнал меня. Я в этом уверена.

— Энн, ты забываешь, что я сказал тебе на днях. Чрезмерное волнение — худшее для него сейчас. Волнение от внезапного осознания и одновременной встречи с тобой заставило его кровяное давление и частоту сердечных сокращений резко подскочить. Ты должна была сначала позвать меня, чтобы я мог дать ему что-нибудь, чтобы его пульс оставался на более низком уровне.

— Почему? — Энн возражала. — Он был в сознании!

— Боже мой, Энн, — пробормотала её мать.

— Что, чёрт возьми, не так? — Энн продолжила.

— Резкое повышение кровяного давления вызвало физическую нагрузку на закупоренные кровеносные сосуды в его мозгу. Ты не должна была поощрять его писать, потому что это только увеличивало напряжение. Это заставило его выполнить физическую задачу, на которую он больше не способен физически.

Энн всё ещё не понимала. Всё, что она поняла, это то, что её отец был в сознании, и теперь все вели себя так, будто Энн сделала что-то ужасно неправильное.

— Прежде чем пытаться побудить его написать, ты должна была позвать меня, чтобы я мог снизить его пульс до безопасного уровня. Всё это волнение сразу было слишком для него. Повышение систолического пульса, скорее всего, разорвало часть сгустка, отправив его частички дальше в мозг. Он может умереть сейчас.

Энн почувствовала себя парализованной в суматохе.

— Боже мой, Энн! — закричала её мать.

— Это моя вина, — сказал доктор Хейд. — Я должен был объяснить более конкретно, прежде чем выйти из комнаты.

— Это не твоя вина, Эшби, — горячо ответила мать Энн. — Проблема в том, что моя прекрасная дочь не осознаёт хрупкости ситуации! У неё нет никакой предусмотрительности!

— Мама, я…

— Я пригласила тебя домой, чтобы ты увидела его, Энн, а не убивала!

Мать Энн выбежала из комнаты. Энн стояла со слезами на глазах. Милли положила руку ей на плечо.

— Ничего не поделаешь, Энн, — сказал доктор Хейд, глядя на монитор. — Ты не знала.

«Возможно, я только что убила собственного отца», — поняла Энн.

Энн в немом оцепенении смотрела, как Милли и доктор Хейд ухаживают за её отцом. Через несколько минут доктор Хейд подтвердил:

— Кажется, сейчас он стабилизируется. К утру мы узнаем больше, — затем он посмотрел на руку Энн. — Это то, что он написал?

Энн всё ещё держала листок бумаги, на котором что-то нацарапал её отец. Она посмотрела на него сейчас, в первый раз. Просто перемешанные буквы, ничего связного.

— Это не имеет смысла, — сказала она и передала записку доктору Хейду.

— Впрочем, для твоего отца, наверное, имеет, — сказал ей доктор, сам прочитав записку. — К сожалению, орбитальные удары такой силы часто затуманивают усвоенные способности памяти в мозгу. Другими словами, он писал без последовательной памяти алфавита. В таких случаях это обычное дело.

У доктора Хейда, казалось, был профессиональный ответ на все вопросы. Энн почувствовала разочарование. Она никогда не узнает, что её отец, возможно, в последний сознательный момент своей жизни, пытался ей сообщить.

Вот что он написал ей:

БЛАДКИН ХАСЛ — ДОТЕР ФО ДОТЕР

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

— Мы преклоняемся, — сказала вифмунук.

Одетая, она встала на колени перед благословенным нихтмиром.

— Вечная Мать, благослови нас! — пролился хор.

Поддавшись порывам любви, блаженства и святости, вифмунук оставалась торжественной. В тишине она молилась перед плитой, её сёстры присоединились к ней сзади, все в абсолютно чёрном, в цирице.

— Модор, Друивив, Дотер фо нисфан, — сказала вифмунук, воздевая руки. — Мы приносим этот лоф в жертву во имя Тебя.

— О Благословенная, услышь нашу молитву.

— Уре хеофан юр нисфан.

— Прими наше подношение.

Затем каждая рука сбросила свои мантии, все были обнажённые под ними. Они поклонились в цирице, их спины блестели от пота. Несколько рекканов стояли позади, с пустыми лицами, держа факелы, чтобы дать свет своим хозяйкам. Тогда вифмунук встала и вышла из своего одеяния, чёрного, как и другие, но сшитого из тончайшего шёлка. Обнажённая, она прижала руку к плите. Несказанные чудеса расцвели на её лице, самые святые видения, невыразимые, неисчислимые. Она смотрела на плиту, сквозь неё.

Ещё два реккана притащили хасла, которому как следует заткнули рот, чтобы не мешать музе вифмунук. Теперь руки опустились. Второго хасла, самку, извлекли из одного из ограждений. Рекканы заткнули ей рот, раздели её, вывели на свет.

Самца хасла держали вертикально. Он был типичным бродячим пьяницей, подцепленным автостопом. Но рекканы хорошо искали — этот был молодым, мускулистым, красивым. Когда его раздели, ужас в его юных глазах был прекрасен.

Да, эта свинья станет прекрасной жертвой.

Другие рекканы — кокворы — разожгли большой огонь в яме для приготовления пищи. Каждый язык пламени заливал цирицу прекрасными горячими волнами. Некоторое время руки по очереди касались мужчины, наслаждаясь ощущением плоти. Они ласкали грудь, ягодицы и гениталии, их лица ухмылялись в свете костра. Потом:

— Вихан! — сказала виффорд.

Самца уложили на дольмен, инкрустированный бесчисленными фексами. Рекканы связали его. Вокруг дольменов благоухано дымились горшки с лиарутом, заряжая всех сладкой страстью их богини. Виффорд начала трогать самца, в то время как другие намазывали его плоть льняным бальзамом. Они по очереди двигались бдительным кругом, каждая окутывала руками его тело. Вскоре лиарут и бальзамы просочились в его кровь. Несмотря на ужас, его гениталии затвердели.

Самка с ужасом на всё это смотрела. Её испорченные черты лица свидетельствовали о её вырождении. Белые волосы, голубые глаза, бледно-розовые соски на большой груди. Она дрожала, обливаясь потом, когда два реккана поддерживали её. Моча свободно стекала по её загорелым ногам.

Однако в нефе вифмунук продолжала взывать к своей богине, глядя в нихтмир. Холодный камень на кончиках пальцев наполнил её сверкающим жаром. Её зрение углубилось; её уводили глубоко в стигийское поле. Глубже, глубже…

Каждая из присутствующих по очереди оседлала илота-самца, их лица были обращены в блаженстве, а остальные смотрели на это.

… и вниз. Теперь она была в другом мире, где безумие было единственным порядком, а тьма — единственным светом. Это было красиво…

Илот содрогался от собственного пота, лёжа и ожидая, что его снова и снова будут брать. Рекканы приблизили блондинку ещё ближе, чтобы они могли видеть друг друга. Когда она осмелилась закрыть глаза, на её ягодицы лёг раскалённый добела стержень. К дольмену подошли ещё два реккана с ножами.

…так прекрасно, чтобы попасть в чудесное логово их богини. Её физическое тело позади неё, вифмунук, казалось, плыло сквозь меняющуюся тьму, как пёрышко на ветру. Вскоре она вылетела оттуда и попала в странную пропасть. Это было другое время, или, может быть, другой мир…

— Скоро, скоро, — горячо прошептала виффорд.

С неё всё началось, ею же и закончится. Она схватила член и оседлала илота, садясь на его пенис. Она хмыкнула, опускаясь вниз.

…да, пропасть, окружённая страннейшими сумерками, алыми и мерцающими чёрными звёздами. Два стража охраняли вершину, безволосые существа с опухшими лицами и давно закрытыми глазами. Слепо они почувствовали присутствие вифмунук, запрокинув свои отвратительные уродливые головы. Они позволили ей пройти, а затем вернулись к своей еде из костей, чёрные пасти щёлкали, обнажая сочный костный мозг. Внезапно вифмунук возродилась. Она была ребёнком, обнажённым в сумерках, стоящим среди самых высоких деревьев. За лесом раздавался звук, ощущалось присутствие. У вифмунук перехватило дыхание…

— Вихан, — выдохнула виффорд.

Она опёрлась на руки, чтобы углубить проникновение, пока её оргазм сокращался. Илот тоже начал дрожать, его сперма взорвалась в её вагину, а затем…

— Вихан, вихан! — закричала она.

…рекканы одновременно вспороли ему живот. Илот корчился на плите; виффорд усмехалась. Кровь текла туда-сюда, когда руки рекканов погружались в реку, чтобы быстро извлечь наиболее восхитительные органы. Присутствующие обрадовались, благоговея перед алым зрелищем. Блондинка была в шоке. Очень быстро ей связали лодыжки, подвесили вниз головой к стене на железном крюке, а голову отрубили мачете. Какое-то время тело всё ещё дёргалось, когда обрубок, как кран, хлестал в маленькую кастрюлю. Илоту тоже отрубили голову и обе бросили в огонь вариться. Блондинку потрошили так же, потом все органы бросили в кастрюлю. Добавили приправы и подожгли.

Глаза вифмунук расширились от удивления и любви. Светящаяся фигура приблизилась, прекрасная в своей грации и совершенстве.

Наклонившаяся, голая, тёмные волосы развеваются за спиной, словно бесконечная грива. Вифмунук, ещё совсем ребёнок, начала рыдать от этого видения святости. Лунный свет заливал лощину сквозь высокие ветви. Лунный свет был розовым…

Пока готовили праздничное мясо, началась оргия. Рекканов отвели в сторону, приказав исполнять прихоти каждой из присутствующих. Виффорд, сытая и забрызганная кровью, стояла в стороне и смотрела. Стоны ощутимо поднялись в цирице. Земля превратилась в ковёр из движущейся плоти в свете огня. Спины вспотели, ноги раздвинуты, ягодицы шевелятся. Одному реккану было приказано прелюбодействовать с илотом. Тем временем коккеры помешивали кастрюлю, когда кровь закипела.

…совершенство могло бы быть единственным словом — совершенное существо в совершенном свете. Вифмунук уставилась на сияющую совершенную плоть.

— Ты дашь нам винн! — она радовалась. — А мы дадим тебе лоф.

В ответ фигура прошептала, плоть сияла в розовом лунном свете:

— Дайте лоф, дайте вихан, онд джоандр ми он доэфолмон.

— Модор! — закричала вифмунук, протягивая руку.

Ардат Лил посмотрела вниз.

— Скоро снова придёт моё время, — сказала она. — А пока, кормите меня.

Внезапно она снова оказалась перед нихтмиром, в своём старом теле, в своём старом мире. Позади неё хастиг поднялся, чтобы повеселиться. Но вифмунук понадобилось время, чтобы восстановить дыхание и приспособиться. Её тело блестело от пота и теперь от возбуждения и от благодати того, что она только что увидела. Виффорд вошла в неф и поцеловала её. Они радовались.

Все они с аппетитом ели горячее мясо, вытащенное из котла. Они набили животы. Вифмунук, теперь оживившаяся, выбрала одного из новых рекканов и изнасиловала его на грязной земле, пока другие смотрели, их глаза были полны радости, их рты были перемазаны красным.

Прежде чем хастиг закончился, они прошли мимо чаши с гравировкой. Каждая сделала глоток крови и вздохнула.

Вифмунук порывисто проглотила остатки.

* * *

Эрик надеялся, что обесцвеченные волосы его не выдадут. Он оставил фургон, скрытый кустами, в нескольких милях от леса. Огибать город было единственным способом. Он был уверен, что его ждут.

Он носил тёмную одежду. С собой у него был фонарик и дробовик за спиной. Порозовевшая луна последовала за ним; это, казалось, беспокоило его, когда он шёл через густой лес.

«Провидение», — подумал он.

Теперь это было почти смешно. Было ли это провидением, что он умрёт здесь, в их руках?

«Почему я вообще это делаю? — спросил он себя. — И что я делаю на самом деле?»

Он не был уверен, что ответить самому себе, потому что это было правдой. Он действительно не понимал, что делает, не так ли? Если бы все его подозрения были реальными? Что бы он сделал? Что он мог сделать?

Было далеко за полночь. В конце концов, лес закончился на тихой жилой улице. На улице было темно, но несколько окон были освещены. Эрик последовал вплотную к теням.

За поворотом вспыхнули фары. Эрик нырнул в укрытие. Казалось, что машина замедляется. Он снял с плеча дробовик и замер. Фары блуждали по верхушке живой изгороди, за которой он прятался.

«Полицейские», — понял он.

Пятно двигалось вдоль деревьев на уровне головы. Он мог слышать писк радио. Видели ли они его? Неужели провидение так жестоко, что позволило ему пройти весь этот путь только для того, чтобы умереть от рук той же полиции, которая поймала его много лет назад?

«Нет, нет, — подумал он. Ружьё в его руках стало скользким. — Я не собираюсь умереть прямо здесь».

Машина проехала мимо. Эрик заметил герб и буквы на двери: «Полиция Локвуда». Лунный свет освещал лицо водителя. Это был Байрон, парень, который его арестовал.

Вскоре фары исчезли за следующим поворотом.

Он возобновил своё продвижение через город. Он изо всех сил пытался вспомнить, где именно всё находилось. Вот Мид-стрит, а вот Локхейвен-стрит. Ему придётся подойти со стороны городской площади, чтобы не попасть в полицейский участок. В шутку он представил, как открыто прогуливается по Пикман-авеню, насвистывая и махая рукой шерифу Барду.

Через квартал вниз, сквозь высокие деревья, вздымался белый шпиль.

«Снова дома», — подумал Эрик.

Лунный свет окрашивал белые стены церкви в розовый цвет. Он полз вокруг очень медленно, с вытаращенными глазами. И вот они: маленькие каменные ступени, ведущие к проходу под церковью. В конце ступенек он увидел дверь.

Эрик остановился на мгновение. Воспоминания вспыхивали в его голове и исчезали, как изнурительный кошмар. Было ли это действительно провидением? Или его собственным ужасом? Это было больше, чем просто дверь, которая ждала его. Это было его прошлое.

И оно ждало, он знал, с распростёртыми объятиями.

* * *

Мартин проснулся в постели с головокружением и тошнотой. Темнота была как маска на его лице. Он спал, но всё, что он мог вспомнить, были потоки отвратительных пятен и полос, похожих на образы яркой грязи. Он чувствовал себя словно в песке и дурно пахнущим. Он потянулся к Энн, но её сторона кровати была пустая и гладкая. Где она могла быть в этот час? Часы показывали 01:30 ночи.

«Господи», — пробормотала мысль.

Он лёг на спину, напрягая силу воспоминаний. Где он был весь день? Он вспомнил, как зашёл в «Перекрёсток», выпил немного пива с Андре и некоторыми другими парнями. Потом…

Что?

Он не мог вспомнить. Он даже не мог вспомнить, как вернулся домой. Всё, что осталось, было обрывками того, что могло быть только кошмаром. Он помнил странные вкусы и запахи. Жару. Пот. Волны стонов и…

«Господи», — снова подумал он.

Один из образов во сне всплыл до конца: она оседлала его, горячее тело прижало его к земле. Пот стекал на его лицо и грудную клетку, её груди колыхались, а странные слова, казалось, сочились сажистым дымом вокруг его головы. И тут он вспомнил лицо, которое смотрело на него сверху вниз. На этот раз это лицо было не Мэдин.

Это было лицо матери Энн.

«Что, чёрт возьми, не так со мной? — спросил он себя с отвращением. — Мало того, что мне снятся измены… Мне снится, что я трахаюсь с матерью Энн, ради бога!»

Осознание этого заставило его почувствовать себя ещё грязнее. Часть того, что сейчас происходило, он мог понять. Он пришёл домой поздно, пьяный. Энн была зла, поэтому её здесь не было. Вероятно, она спала внизу на диване.

«Должен сказать, что я этого заслуживаю. Я чертовский придурок!»

В прошлом у него были проблемы с алкоголем, но он был уверен, что победил их. Он никогда не стал бы кем-то, если бы позволил старым демонам своей жизни вернуться к нему. Он был поэтом, учителем, и у него были обязанности перед Энн и Мелани.

«Мне лучше собраться с мыслями и завязывать с алкоголем», — сказал он себе.

Он включил ночник и встал, схватив халат. Он не выносил собственного запаха. Он прошёл по коридору, но остановился перед дверью в ванную. Он услышал бегущую воду. Господи, кто мог принимать душ в такой час? Мартин заглянул в комнату Мелани и обнаружил, что она пуста, а кровать не расстелена.

Должно быть, она тоже поздно пришла. Конечно, Мартин не мог справедливо ругать её, учитывая его собственное состояние. Он сел на кровать, ожидая, пока она закончит. Комната была шикарная, полная антиквариата. Он огляделся, ожидая, но почувствовал отвлечение. Затем он обнаружил, что стоит у окна.

Низко в сумерках луна смотрела на него. Она была почти полной. Её странный ярко-розовый свет просачивался ему в глаза, убаюкивая его. Свет, казалось, показывал ему вещи — неопределённые, но совершенно ужасные вещи — за пределами своего фиксированного свечения.

Кровь. Плоть. Злые лица.

Слова.

«Хасл, хасл, хасл. Дай лоф… Ты теперь реккан».

Мартин чувствовал себя потерянным, глядя на свет. Его сознание колебалось.

«Что я делаю?» — он услышал голос внутри себя.

Он слышал отдалённое шипение. Душ? Да. Что-то манило его, но свет оставался призраком в его глазах.

Непонятным образом он отвернулся от окна и вошёл в уборную. Но почему? В уборной было темно, но ближе к задней части он заметил точку света.

Отверстие в стене. Отверстие света.

Он приложил глаз к дыре.

Мелани, стоящая в костюме из белой пены. Закрыв глаза, она повернулась лицом к потоку прохладной воды. Глаз Мартина над дырой оставался открытым. Что-то заставило его смотреть. Теперь Мелани смывала пену со своего тела, промывая водой. Она выключила воду и вышла.

«Что я делаю…»

Она вытерла полотенцем свои тонкие светло-каштановые волосы. Мартин уставился на её уже сформированный зад, когда она наклонилась, чтобы вытереть ноги. Затем она выпрямилась, погладив полотенце вокруг груди и под мышками. Она не брила подмышки несколько дней; Мартин находил редкое покрытие волос, похожее на тонкий мех, очень эротичным. Ещё более эротичным был контраст её больших тёмно-коричневых сосков с безупречной белизной её грудей.

«Что я делаю…»

Мартин мастурбировал, продолжая шпионить за дочерью своей любимой. Это казалось непристойным, как инцест, но он не мог удержаться. Кожа Мелани была такой яркой в ​​свете ванной, такой блестящей. Почему-то смотреть на это было всё равно, что принимать какой-то наркотик. Лицо у неё тоже было красивое, тёмно-карие глаза, спутанные мокрые волосы. Мартин чувствовал себя беспомощным перед желанием продолжать гладить себя. Именно это видение подстёгивало его, резкая белоснежная ясность красоты Мелани, её плоти. Капли воды в её лобковых волосах сверкали, как драгоценности. Мартин подумал, до чего довела его похоть в этот момент:

«Я проклятый извращенец, я вуайерист. Я тридцативосьмилетний публикующийся поэт, мастурбирующий в ванной на свою приёмную дочь».

Образы, на которые он смотрел, начали сливаться с его воображением; он представил, как его пенис медленно входит и выходит из свежей вагины Мелани. Он представил эту девственную тесноту, а затем залил её своей спермой. Когда он кончил, сперма вытекала из неё и стекала по её хорошенькой ножке. Затем она будет его сильно сосать, горячее трение настолько ловкое, что его колени будут трястись. Она отсосала бы ему, как опытная женщина, и в последний момент дрочила бы ему на свои дерзкие идеальные груди…

Нет, Мартин ничего не мог поделать с бессовестными размышлениями. Он мог только смотреть, как Мелани продолжала ухаживать за собой, не обращая внимания на взгляд вуайериста по ту сторону стены.

«Не обращая внимания?» — пришёл странный вопрос.

Мелани стояла лицом к стене. Она смотрела вниз, вытирая локоны лобковых волос и внутреннюю поверхность бёдер. Затем, очень медленно, она посмотрела прямо на стену. Она ухмыльнулась прямо в глаза Мартину.

Мартин чувствовал себя запертым в окоченении. Ухмылка поразила его, как кулачный бой. Он чуть не закричал. Крошечный кулон лежал у неё между грудей, а в её глазах — её суровых красивых шоколадных глазах — он видел безумие, атаксию. Он видел смерть.

— Теперь ты реккан, Мартин, — сказала она сквозь ухмылку.

* * *

Эрик почувствовал его запах ещё до того, как вошёл. Он чувствовал его.

«Хастиг, — машинально подумал он. — Хюсфек».

Дверь в подвал церкви была не заперта. Он шагнул в темноту и ждал, прислушиваясь. Здесь никого не было, он был в этом уверен. Он был уверен и в другом: совсем недавно в этом месте убивали людей.

Хастиги всегда заканчивались в полнолуние. Окон не было, поэтому он чувствовал себя в безопасности, включив свет.

Здесь находилась комната бригореккана. Здесь жил Эрик когда-то. Он задумался о том, кто заменил его? Там была кровать, старый комод, те же голые, побеленные цементные стены. Сзади была большая стереосистема, а ещё был он.

«Сундук».

Сундук был сдвинут в сторону. Он открыл его и не удивился, обнаружив несколько лопат и коробку с прочными пластиковыми мешками для мусора, топор и несколько ножей. Эрик спрятал свои деньги в виниловой обивке сундука, но их там не было. Также было несколько фонариков и несколько пар рабочих перчаток.

«Инструменты ремесла», — подумал он.

Он прошёл в заднюю часть комнаты. Большая деревянная дверь смотрела на него, как старый враг. Из-под её щели он чувствовал отдающий поток тёплого воздуха. Эрику не нужно было открывать массивную дверь, чтобы узнать, что там; он мог видеть это в своём разуме. Он мог видеть яму для приготовления пищи и металлические прутья, покрытый коркой крови дольмен, ковши и железные крюки высоко на цементных стенах.

И он мог видеть нихтмир, висевший в нефе.

Но дверь была заперта.

Он положил ружьё и достал из сундука маленькую отмычку. Он начал копаться вокруг болта. Он на самом деле смеялся, когда работал.

«Я разнесу всю цирицу. Посмотрим, как им это понравится. Пусть ублюдки знают, что Эрик Тарп вернулся в город».

Твёрдая древесина вокруг затворной пластины была прочной. Острая поверхность оставляла занозу за раз. Вскоре он оголил край затворной пластины. Как только он это сделал…

— Бригореккан, — объявил голос позади него.

Эрик повернулся. Перед ним стоял парень в коже и с чёрными волосами, падающими на лицо. Он слабо улыбнулся, держа двухконечную кирку в левой руке.

— Добро пожаловать домой, — сказал Зак.

Он сделал выпад, подняв кирку. Эрик закричал и вскинул руки.

Кирка вонзилась Эрику в левую ладонь, затем врезалась в дверь, пригвоздив его к дереву. Он потянулся за дробовиком, почувствовал, как в его руке сломалась кость.

«Не успею», — подумал он в мрачном безумии.

Он потянулся, но дробовик остался в нескольких дюймах от его руки.

Тем временем Зак напал на него с ножом…

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

— Дуэр, дуэр, — просочился голос во сне.

Энн напряглась от хаоса сновидения. Кошмар повторился в её сознании. Мелани родилась семнадцать лет назад в погребе её родителей, когда снаружи бушевала буря. Женское пение, танец огня на голой плоти. Мягкие руки ласкали её, блуждая по беременному животу, проводя по мокрым от пота бёдрам. Энн дёрнулась во сне. Эмблема зависла, странный двойной круг; казалось, что он излучает слабое свечение, и ей показалось, что она что-то видит в его форме, но что? Рты высасывали тёплое молоко из её набухших грудей. Языки страстно лизали вверх и вниз её клитор. Её вагина начала пульсировать, когда её матка начала сокращаться…

— Дуэр, дуэр.

Видение кошмара показывало всё это, но никогда не лица, только голые фигуры, склонившиеся в поклоне. По кругу разносили чашу с той же эмблемой, выгравированной на стене. Затем последовали новые слова, вылившиеся жидким шёлком:

— Дотер фо Дотер, Дотер фо Дотер.

И последний головокружительный образ: нож с ярким лезвием, вонзающийся вниз…

Шлёп-шлёп-шлёп!

…раз за разом по самую рукоять, в мягкую плоть…

Глаза Энн распахнулись в темноте. Кусочек слабого розового света просочился сквозь окно. Часы светились цифрами 04:12 утра.

Она лежала на боку в форме эмбриона. Она наблюдала, как на часах прошло несколько минут, и вскоре кошмар начал исчезать из её головы. Она стала чувствовать себя лучше. Энн могла слышать лёгкое дыхание Мартина позади неё, а затем почувствовала, как его рука скользнула по её груди. Сначала она хотела возмутиться, откинуть руку. Она всё ещё злилась на него, вспомнила она, но его рука на её груди казалась такой приятной, такой успокаивающей, странно нежной. Ощущение полностью вытеснило сон из её головы, оставив на его месте желание. Она застонала, пока пальцы тянулись к соску, поглощая его. Затем его руки задрали её ночную рубашку по её ягодицам. Энн держала глаза закрытыми. Внезапно она почувствовала себя… непристойной. Она сразу раздвинула ноги, приглашая его. Его руки положили её на спину; его пенис толкнул её один раз, когда он двигался вниз в темноте. Головка на ощупь была твёрдой, как набалдашник из полированного дерева. Он подтолкнул её колени к подбородку и начал опускаться на неё.

Она заскулила от первого прикосновения его языка, а затем застонала. Поначалу осторожно и медленно его язык водил вверх и вниз по желобку её вагины. Энн почувствовала, как поток влаги и желание столкнулись; она прижала колени к груди, когда язык проник глубже и точнее. Мартин действовал с ней ловче, чем она ожидала. Он заставил её почувствовать себя так хорошо, так быстро, что она не могла вспомнить, когда это было в последний раз. Синхронность его рта и языка с ритмичным дрожанием её бёдер вызывала такое возбуждение, словно натянутые нервы, которые скручивались и скручивались. Скоро они должны были порваться…

Она собиралась кончить, но пока сдержалась. Она хотела кончить с его членом внутри неё.

— Трахни меня сейчас же, — выдохнула она.

Она никогда не говорила грязно в постели, но сегодня не смогла сдержаться. Она никогда не чувствовала себя так, такой возбуждённой, такой примитивно возбуждённой.

— Вставь в меня свой член.

Мягкие поэтические руки Мартина перевернули её на живот, затем приподняли бёдра. Грубость, с которой он позиционировал её, была почти зверской, но ей это нравилось — стремительность, непосредственность его желания. Он встал на колени за её приподнятым задом; она чувствовала себя сукой в ​​течке, ожидающей, когда её оседлают. Одна рука легла ей на бедро, пальцы раскрыли её. Энн напряглась, когда набухшая головка упёрлась в её влагалище. Всё, что она могла чувствовать прямо сейчас, было её желание, как электричество, гудящее от набухших точек её сосков к тёплому карману её вагины. Это заставило его пенис казаться огромным и нереально твёрдым. Словно искусственным. Она чуть не завизжала, когда он вставил в неё сразу всю длину.

Он был так глубоко в ней. Одна рука обхватила её бедро, другая тёрла её клитор, пока его толчки входили и выходили. Удовольствие было мучительным. Возможность её оргазма тикала в её чреслах, как бомба, готовая взорваться. Она зарылась лицом в подушку, чтобы увеличить угол и глубину проникновения. Это было слишком, слишком много ощущений, готовых разом разразиться. Её руки скрутили простыни в узлы, зубы впились в подушку.

— О, да, Мартин, — выдохнула она. Она не могла поверить в то, что сказала дальше. — Ты так хорошо меня трахаешь, мне нравится, когда ты трахаешь меня вот так. Сделай это сильнее, дорогой. Трахни меня сильнее.

Её просьба была удовлетворена. Его пенис вошёл в неё так глубоко, что она думала, что закричит. Он схватил её за руку и заставил коснуться себя, удвоив темп своих толчков. Его бёдра шлёпали её по задней поверхности бёдер. Он долбил её, его пенис постоянно входил и выходил, пока она массировала клитор своими пальцами. Дыхание вырвалось у неё из горла, наволочка порвалась о зубы. Её оргазм взорвался.

Первый был резким, изгибающимся всплеском, за которым последовали цепочки меньших импульсов, которые не хотели заканчиваться. Его пенис продолжал вытягивать оргазмы из её чресла, словно нити крупного жемчуга. Это было так хорошо, так восхитительно, что слёзы выступили из её глаз.

Вскоре она стала такой болезненной и чувствительной, что больше не могла терпеть. Толчки Мартина ослабли, затем он полностью остановился, всё ещё погрузившись в неё своим пенисом. Она двинулась вперёд, почувствовала, как он выскользнул.

— Я хочу, чтобы ты тоже кончил, — прошептала она.

Мартин остался стоять на коленях. Она обернулась в темноте. Она без колебаний схватила его пенис за конец и взяла набухшую головку в рот. Она чувствовала влажную соль собственного мускуса. Но что-то было странным, что-то, что она заметила сразу.

— Ты точно не заставишь меня кончить вот так, — заметил её партнёр.

«Боже мой», — подумала Энн.

Её движения замерли. Её глаза распахнулись, когда она убрала рот.

Это замечание сделал не Мартин. Это была Милли.

Вспыхнула настольная лампа. Энн в ужасе подняла голову. Милли стояла перед ней на коленях на кровати, обнажённая, сложенные губы злорадно ухмылялись.

«Но… но…» — вот и всё, что Энн могла думать, пока не опустила взгляд.

Между ног Милли торчала отвратительная пародия на мужской половой орган, прикреплённый ремнями к бёдрам медсестры. Энн было противно. Неудивительно, что член показался таким огромным — он и был огромным. Он был похож на миниатюрную ножку стола, отполированную до блеска, с закруглённой ручкой. Он был чёрным, блестящим. На резиновом стержне были даже прожилки.

— Не смотри так удивлённо, — сказала Милли. — Ты кончила, не так ли?

— Как… что… — пробормотала Энн.

Беглый взгляд показал ей комнату Милли, а не её и Мартина. Энн тут же натянула ночную рубашку и поползла обратно. Что она здесь делала?

— Да ладно, Энн, — сказала Милли. — Не притворяйся. Тебе понравилось.

— Я думала, что ты Мартин!

— Не выдумывай это дерьмо. Ты начала это. Ты пришла ко мне.

Было ли это так?

«Должно быть», — поняла Энн.

— Я была сбита с толку, я имею в виду, из-за того, что было раньше. Должно быть, я была дезориентирована.

— Дурь несусветная. Ты этого хотела, и ты это получила.

Ухмылка Милли напугала её не меньше, чем вид отвратительного чёрного фаллоса, который медсестра затем насмешливо погладила. Затем она коснулась своей вагины под основанием этой штуки. Энн с ещё бóльшим возмущением увидела, что резиновый пенис даже был укомплектован подобиями яичек. Груди Милли были меньше, чем у Энн, и несколько плоские, с большими продолговатыми коричневыми сосками.Концы сосков торчали, как круглые шпили.

— Хорошо, любовница, — сказала Милли. — Теперь моя очередь.

— Нет! Я… Это была ошибка!

Милли и слышать об этом не хотела. Она грубо толкнула Энн на спину, затем оседлала её и отстегнула пенис.

— Ложись, — приказала она.

Она положила руку на горло Энн, когда ползла по ней. Между её грудями был какой-то странный кулон, бледный камень на белой нитке. Милли накрыла своей вагиной лицо Энн, одно колено было у подмышки Энн, а другая ступня упёрлась в подушку.

— Милли… Нет…

Милли усмехнулась. Её лобок представлял собой большой светло-коричневый куст.

— Ты можешь лизать мою «киску» какое-то время, — сказала она, — а потом ты наденешь этот резиновый член и оттрахаешь меня до полусмерти. Ты слышишь меня, милая?

Энн больше не могла говорить; влагалище Милли шлёпнулось ей в рот. Рука схватила её за волосы спереди. Губы Энн сомкнулись.

«Меня насилует женщина», — подумала она, но не могла объяснить, что она чувствовала.

Она могла кричать или даже кусаться, но…

— Продолжай, — сказала Милли. — Лижи.

Лампа погасла. Косой розовый лунный свет освещал комнату и падал Энн прямо в глаза.

— Лижи.

Энн сглотнула.

— Я сказала, лижи её. Не притворяйся, что не хочешь.

Чего именно Энн не могла объяснить себе, так это того, что она действительно этого хотела.

Она колебалась. Розовый лунный свет струился в её глаза. Милли ещё немного опустилась, сев прямо на лицо Энн.

— Давай. Сделай это.

Энн почувствовала в себе освобождение, что-то в своей совести или духе. Её руки поднялись и погладили ягодицы Милли. Она вздохнула. В следующий момент она делала именно так, как приказала Милли.

* * *

— Вот дерьмо, — медленно пробормотал шериф Бард.

Тело Зака ​​лежало на полу, как сломанная кукла. У плинтуса блестела единственная гильза Remington двенадцатого калибра. У Зака ​​в груди была грубая мясистая дыра размером с кулак взрослого человека. Нимб крови окружил тело.

«Тарп», — понял Бард.

Он заметил, что дверь за комнатой могильщика открыта. Кто-то вырвал дерево вокруг затвора. Бард с осознанной неохотой шагнул за тёмный порог.

«О, дерьмо, чёрт возьми, дерьмо!»

Его фонарик заиграл в цирице.

«Осквернён», — подумал он.

Вот как они это увидят. Дольмен опрокинулся, несколько железных решёток треснули. Глиняная чаша лежала разбитая. Тарп даже пытался оторвать нихтмир от стены. Слава Богу, он потерпел неудачу.

Бард вытащил тело Зака ​​к своей машине. Город спал в темноте. Высокая живая изгородь скрыла его и его усилия. Зак был тем, кого полиция называла «бродягой»: бездельником, хулиганом. Барду было всё равно, что мальчик мёртв; не это беспокоило его сейчас до такой степени, что он чувствовал дрожь в животе. Для них убит был не уличный панк, а бригореккан. Они обратят внимание на этот факт и на осквернение их храма. На них напали. У них был знающий враг.

Бард прекрасно знал, что им это не понравится. Нет, им бы это совсем не понравилось.

* * *

На следующее утро Мартин виновато вошёл на кухню. Энн не отрывала глаз от своего апельсинового сока и булочки.

— Прости за прошлую ночь, — сказал он.

— Что ты имеешь в виду? — притворилась она, всё ещё не глядя на него.

— То что пришёл домой поздно, вернулся пьяным, — сказал он. — Я встретил некоторых парней в «Перекрёстке». Мы пили, разговаривали, и следующее, что я помню, это время закрытия. Ты знаешь, как это бывает.

— Нет, Мартин, я не знаю, как это бывает. Так почему бы тебе не рассказать мне?

— Давай чуть позже, Энн. Дай мне привести себя в порядок.

Наконец Энн подняла голову.

— Это не то, о чём идёт речь, и ты это знаешь.

Мартин выглядел растерянным.

— Почему ты так разозлилась? Это не преступление века, когда парень выпил слишком много пива с другими парнями и потерял счёт времени.

Энн хмыкнула.

— Я знаю это, Мартин, и ты знаешь, что я злюсь не из-за этого. Не обращайся со мной, как с дурой.

— Энн, что ты…

— С кем ты был вчера? — отрезала она.

Он посмотрел на неё с насмешкой.

— Я же говорил тебе, с ребятами из «Перекрёстка».

— Хорошо, Мартин, хорошо.

— Это правда, — возразил он. — Я был с Андре, парнем, который управляет этим местом, и Дэйвом Кромером, Биллом Эберхартом и некоторыми другими парнями, которые работают в городе.

— Это лживое дерьмо, Мартин! Я видела тебя. Вчера днём ​​я видела, как ты отъезжал на моей машине от этого дурацкого маленького универсального магазина, а рядом с тобой сидела женщина.

— Что… о, ты имеешь в виду Мелани?

— Нет, Мартин, это была не Мелани…

— Да, мама, — сказала Мелани, входя на кухню.

На ней был сарафан, которого Энн не узнала. Небрежно она открыла холодильник и налила немного апельсинового сока.

— Я пошла в магазин, чтобы купить газировку, чтобы взять её к Вендлин. Мартин увидел, как я выхожу, поэтому он подобрал меня и подвёз.

Брови Энн нахмурились.

— Куда?

— Я же сказала тебе, мама. К Вендлин. Она хотела показать мне свои платья. На самом деле, она дала одно мне. Разве это не мило с её стороны?

— Э-э-э, — замялась Энн. — Да, это мило. Она почувствовала себя дурой, глядя на Мартина. Она всё равно ощущала, что что-то не так.

— Мартин, я думала…

Мартин рассмеялся. Он подошёл и потёр её плечи за столом.

— Что, ты думала, что я сбегаю с Мэдин, продавщицей мороженого? — он снова рассмеялся.

— Думаю, в последнее время я слишком остро реагирую на всё, — сказала Энн, как будто это было оправданием. — Всё нормально.

— На самом деле, я не могу винить тебя за поспешные выводы, — пошутил Мартин. — Какой бы красивой ты ни была, какая женщина не будет постоянно ревновать? Мой опыт любовника всемирно известен. До того, как я встретил тебя, женщинам приходилось стоять в очереди, чтобы пойти со мной на свидание.

— О, Боже! — Мелани рассмеялась и вышла из кухни.

Но Энн по-прежнему чувствовала себя дерьмово. Она коснулась руки Мартина, пока он продолжал массировать её плечо. Как долго она будет оставаться такой вспыльчивой и непродуманной? Она практически обвинила его в измене, что было смехом всех времён, учитывая то, что она сама сделала прошлой ночью с…

«Милли», — вспомнила она.

Она чувствовала себя ужасно, скрывая от него правду. Если бы это было с другим мужчиной, у него было бы право прекратить отношения прямо сейчас. А с другой женщиной? Что бы он сделал, если бы узнал? Что сделал бы любой мужчина?

Она хотела сказать ему, но что, чёрт возьми, она могла сказать?

— Я выйду ненадолго, — сказал он и взял свой блокнот и ручку. Она не успела ничего сказать. — Я работаю над великим стихотворением, моей лучшей работой, — продолжал он со своим таинственным поэтическим энтузиазмом. — Пока это сто строф.

— Приятного письма, — пожелала она.

В одиночестве она чувствовала себя ещё более дерьмово. Она никогда не проявляла активного интереса к его творчеству, потому что не знала, как это делать. Это, а также то, в чём она почти ошибочно обвинила его, заставило её почувствовать себя очень униженной, и ещё более униженной, учитывая её непристойный акт с Милли.

«Милли», — снова подумала она.

Что она скажет в следующий раз, когда увидит её? Она боялась их следующей встречи. Но ей придётся увидеть её в ближайшее время, когда она пойдёт проверять отца. Этим утром доктор Хейд сказал ей, что её отец, кажется, стабилизировался после вчерашней ошибки, но это может измениться в любую минуту. Дрожа, она вспомнила кошмар, головокружение и новые слова, которые сон прошептал ей в голове.

«Дотер фо Дотер».

Но что бы это могло значить? Слова не имели смысла. Потом она вспомнила, откуда они взялись: это были слова, написанные её отцом прошлым вечером, когда он пришёл в сознание. Сон просто перенёс слова в свой пейзаж.

От этого она почувствовала себя немного лучше. Но была ещё Милли. Полное воспоминание ускользнуло от неё. По крупицам она помнила, что они делали вместе, и даже помнила, как ей это нравилось. Но что произошло потом? Энн проснулась на диване внизу, а не в постели Милли.

В страхе она пошла вверх по лестнице, по коридору. Она могла слышать ужасный звук кардиомонитора. Она вошла и остановилась. Милли измеряла кровяное давление её отца. Невинно она подняла глаза.

— О, привет, Энн.

«Привет, Энн?» — Энн задумалась.

Взволнованная, она посмотрела на медсестру.

— Что-то случилось?

Энн откашлялась.

— Милли, я хочу поговорить с тобой о прошлой ночи.

— О, не беспокойся об этом, — бойко ответила Милли. Она выглядела свежей, отдохнувшей, лишённой какой-либо вины. — Состояние твоего отца полностью стабилизировалось.

— Я не об этом, — продолжала Энн. — Я имею в виду, ты знаешь… прошлая ночь.

— Что насчёт прошлой ночи? — Милли небрежно сняла манжету с тонкой руки отца Энн.

На ней была обычная форма медсестры: белое платье, белые колготки и белые туфли. Она вела себя так, как будто ничего не случилось.

— С тобой всё в порядке? — она подошла прямо к Энн, положила руку ей на лоб. — Ты выглядишь бледной.

— Я в порядке, Милли, я просто… чёрт! Меня очень беспокоит то, что мы сделали прошлой ночью.

Милли тихо рассмеялась.

— Я не знаю, о чём ты говоришь. Я сразу же вернулась в постель после того, как мы стабилизировали состояние твоего отца. Я спала до трёх часов ночи, потом доктор Хейд разбудил меня, чтобы он мог пойти домой, — её озабоченный взгляд стал более глубоким. — О, ты, должно быть, поссорились прошлой ночью с Мартином?

— Что? Что заставляет тебя так думать?

— Я пару раз спускалась вниз за колой и видела, как ты спишь на диване. Ты металась и вертелась. Плохие сны?

Энн не поняла.

— Милли, подожди минутку. Я спала на диване прошлой ночью? Всю ночь?

— Конечно, разве ты не помнишь? Я просто предположила, что ты поссорилась с Мартином, вот почему ты с ним не спала.

Энн обдумывала свой следующий вопрос.

— Милли, я заходила к тебе в комнату прошлой ночью?

Милли бросила на неё косой взгляд.

— В мою комнату? Нет, а зачем?

Энн смотрела, совершенно сбитая с толку. Тогда Милли сказала:

— Бедняжка. Ты, должно быть, плохо спала. Ты чувствуешь себя хорошо? Кажется, температуры у тебя нет. Хочешь, я принесу тебе что-нибудь?

Но Энн сразу же почувствовала себя лучше, намного лучше.

«Сон», — поняла она.

Она содрогнулась от этих образов: лобок Милли на её лице, её грязные речи и отвратительный чёрный фаллос.

«Мне приснились все эти вещи».

— Нет, нет, — ответила она наконец. — Я в порядке, просто немного запуталась. Прошлой ночью мне приснился очень странный сон.

— Должно быть, это был кошмар, — ответила Милли. — То, как ты ворочалась на диване. Я даже немного волновалась.

— Я в порядке, — повторила Энн. — Я поговорю с тобой позже, у меня есть кое-какие дела.

— Хорошо. Пока.

Энн чуть не выскочила из комнаты. Сон был настолько реальным, что она действительно думала, что это было правдой. Знание этого теперь, чуть не сделало её ликующей.

«Что вы скажете об этом, доктор Гарольд? В конце концов, я латентная лесбиянка после всего этого?»

Спустившись вниз, она остановилась на лестничной площадке. Она посмотрела вниз. Ещё несколько ступенек спускались к погребу с фруктами и овощами, который вчера она видела, как её мать запирала. Энн почувствовала себя заинтересованной. Её повторяющийся кошмар о рождении Мелани возник у подножия той лестницы, где она действительно родила Мелани семнадцать лет назад. Внезапно ей захотелось спуститься вниз — она почувствовала, что ей это необходимо хотя бы по какой-то другой причине, кроме как столкнуться лицом к лицу с пейзажем кошмара. Возможно, если бы она увидела это место снова, после всего этого времени, она могла бы понять, что именно так расстроило её подсознание. Какой вред может быть?

Она спустилась по лестнице, внезапно почувствовав себя плохо. Каждый шаг вниз открывал ей новую деталь кошмара. Руки блуждают по беременному животу. Парящая эмблема с двумя кругами. Фигура в плаще, стоящая между её ног и ожидающая, когда она родит Мелани. И тайные слова: дуэр, дуэр. Энн быстро решила, что не хочет возвращаться в эту комнату, но чувствовала, что должна. Она ощущала, что в ней содержится какой-то секрет, который ей нужно было узнать. Она не могла объяснить принуждение.

Она повернула ручку и выругалась. Дверь всё ещё была заперта. Это приводило её в ярость. С какой стати её мать настаивала на том, чтобы держать эту дверь запертой? Это был просто погреб.

Теперь она чувствовала себя ведомой. Она помчалась обратно вверх по лестнице.

— Мама! — позвала она.

Она проверила везде, каждую комнату на каждом этаже. Она спросила Милли, но Милли её не видела. Матери Энн дома не было.

«Проклятие, — подумала она. — Где, чёрт возьми, она?»

* * *

Вифмунук нахмурилась. Шериф Бард был напуган; этот взгляд на её лице наполнил его самым подлым страхом. Он припарковал патрульную машину за пожарной частью. Она бросила последний взгляд на простреленное тело Зака, затем захлопнула багажник.

— Этого нельзя было допустить, — сказала она.

— Я знаю, — признался шериф Бард.

Его округлившийся живот заурчал. Пот выступил на его высоком лбу.

— Нас оскорбили, осквернили.

Глаза вифмунук были где-то в другом месте, в небе, потерянные в деревьях. Бард молился. Они вместе осмотрели цирицу; Бард отметил детали, которые ускользнули от его предыдущего осмотра. Среди вандализма они обнаружили канистру с бензином. Она была полная. Очевидно, Тарп намеревался поджечь их святое место. Но он этого не сделал, как будто его прервали. Что-то его остановило, но что?

— Он где-то там, шериф Бард. Он может всё испортить. Найди его, останови любой ценой.

Воротник Барда глубоко врезался в его толстую шею.

— Есть только я и Байрон. Мне нужна помощь. Единственный способ гарантировать задержание Тарпа — позвонить в полицию штата.

Вифмунук уставилась на него в ответ на это предложение.

— Ты сам найдёшь его, шериф Бард. Привлечение внешних сил слишком большой риск. Они могут найти то, что мы не хотим, чтобы они находили. Ты поймаешь этого несчастного негодяя сам. Это ясно?

Бард не смел смотреть ей в глаза. Они были, как печь, они были, как ямы ненависти, ужаса.

— Я понял, — сказал он.

— Он оскорбил нас. Он запятнал нас в нашей святой благодати. Ты поймаешь его и положишь конец его ереси.

Бард сглотнул и кивнул.

Внезапно она посмотрела высоко в небо.

— Ещё две ночи, — прошептала она, улыбаясь. — Такая слава ждёт всех нас…

Бард знал, о чём она говорила. Он также знал, что с ним случится, если он не прибьёт Тарпа.

— А как же Зак? — спросил он, чтобы сменить тему.

Она с отвращением взглянула на багажник патрульной машины.

— Я должна рассказывать тебе всё? Похорони реккана и приступай к своей работе. Ты теряешь время. Её время.

— Да, — сказал Бард.

Теперь вифмунук смотрела на него, её ужасные глаза впивались в его собственные. Она осторожно коснулась кулона на груди.

— Дай мне эльмессе. Дай лоф.

«О, Боже, нет», — подумал он.

— Ты знаешь, что делать.

Унижение, оскорбление, вот что она имела в виду. Они заставляли его это делать регулярно. Он расстегнул свои полицейские штаны, вытащил член. В этих обстоятельствах, конечно, не было ничего эротического, но страх наказания всегда вынуждал к необходимой реакции. Несколько трудных мыслей о журнале Playboy этого месяца заставили его затвердеть за несколько мгновений.

«Давай же, давай…»

Он дрочил быстрыми, отчаянными рывками, а затем онемело эякулировал себе в руку.

«Господи», — подумал он, восстанавливая дыхание.

Он знал, чего она хотела. Он ухмыльнулся и слизнул сперму с ладони, проглотив её горьким слизняком.

— Хорошо. А теперь встань на колени, — приказала она.

Бард опустился на колени в грязь. Он мог либо сам встать на колени перед злой сукой, либо она могла заставить его. Он давно понял тщетность сопротивления им. Капли пота стекали по его лысине. Вкус его собственной спермы был достаточно ужасен, но теперь он станет ещё хуже.

— Да, — сказала она, — выпей из меня.

Она подняла платье до талии. Толстая солома её лобка блестела на солнце. Шериф Бард послушно приоткрыл рот, когда вифмунук начала мочиться ему на лицо. Она ухмыльнулась, глядя на эту толстую маленькую свинью, направляя горячую струю прямо ему в рот. Вздрагивая, он глотал каждый едкий глоток, чувствуя, как ужасный жар разливается в его животе. Когда она закончила, он встал перед ней на колени, блестя мочой на солнце.

— Ты найдёшь нашего маленького бригореккана, шериф Бард, и принесёшь его мне по частям. В противном случае следующей свиньёй-рекканом, которую мы похороним, будешь ты.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

Доктор Гарольд почти не слушал своих пациентов. Весь день его мысли блуждали, пересматривая образы и возвращаясь к тревожным картинам Эрика Тарпа из психиатрической больницы.

Это съедало его. После того, как его последний частный пациент ушёл, доктор Гарольд вернулся к сумке с больничными листами Тарпа. Учётные записи, причудливые рисунки и выдуманные слова — вот всё, что ему оставалось. Изобретённые языки не были чем-то новым для психиатрии; они сопровождали многие признанные психические профили: триполярные шизофреники, референтные невротики, аутисты и так далее. Но Тарп не подпадал ни под одну из этих категорий. Доктор Гарольд более внимательно рассмотрел рисунки. Он обнаружил чёткую согласованность в теме, что-то ритуальное, что соответствовало расшифрованным отчётам Тарпа, когда у него брал интервью доктор Грин. Тарп также очень последовательно применил загадочный словарь к каждому рисунку.

«Демоны», — размышлял доктор Гарольд.

Тарп сказал, что они поклонялись демону. Он пролистал блокноты, чтобы попытаться сопоставить наиболее часто повторяющиеся слова и то, что изображали соответствующие им наброски. Свинья и реккан, казалось, относились к мужским карикатурам, тогда как лок и лилок явно обозначали женщин. Слово бригореккан постоянно применялось Тарпом к самому себе, к автопортрету с лопатой. Затем появились вихан и хасл, которые всегда писались вокруг сцены, изображающей явное ритуальное действие, насилие, убийство.

Демон был краеугольным камнем. Доэфолмон, хастиг, Фуллухт Лок. Эти слова подразумевали событие в этюдах, повторяющееся событие. Но почему последнее было написано с большой буквы?

«Фуллухт Лок, — подумал он. — Событие более значимое, чем другие? Я психиатр, а не демонолог», — напомнил он себе.

Возможно, он пытался расшифровать бред Тарпа под неправильным углом? Тарп обладал бредовой сексуальной фобией.

Большинство фобий и галлюциногенных тем-фуг имели под собой какую-то истинную основу, то, что больной слышал или читал, видел по телевизору.

«Объективировать, — подумал теперь доктор Гарольд, глядя на рисунки. — Ритуалы. Жертвы. Культы».

Он задумался. Эскизы казались почти мифологическими; в них был тон, намёк на что-то древнее, тайное. Фигуры в полукруге в лесу, под луной, обнажённые, поклоняющиеся.

«Поклоняющиеся чему-то», — закончил он.

Как друиды или ацтеки.

Этого было недостаточно, и он не мог придумать другого пути, по которому можно было бы двигаться. Он пролистал телефонную книгу до списка факультетов университета.

«Я ничего не знаю о таких вещах, — подумал доктор Гарольд. — Так что я найду того, кто знает».

* * *

К полудню Энн стало скучно. Она чувствовала себя бесполезной, ненужной. Мелани была со своими друзьями, Мартин писал стих. Все, кроме Энн, были чем-то заняты. Она задержалась около дома и двора. Она по-прежнему не видела свою мать поблизости — ещё одна проблема, — хотя это, вероятно, сработало к лучшему. Энн хотелось, чтобы у неё было какое-нибудь полезное занятие, например, помощь отцу или что-то в этом роде, выдёргивание сорняков, покраска ставней, что угодно. Она позвонила своему сотруднику в фирму, чтобы узнать, как всё идёт, и была разочарована, когда он сказал:

— Хорошо, Энн. Всё в порядке. Показания сняты, мы стреляем по ним в ответ со скоростью мили в минуту, и JAX Avionics хочет уладить дело до суда. Ни о чём не беспокойтесь.

Она повесила трубку, подавленная.

Она пошла гулять по городу. Может быть, она встретит Мелани и познакомится с кем-нибудь из её друзей? Но улицы, как обычно, стояли без дела. Вокруг ратуши было припарковано много машин; мать Энн, без сомнения, вела очередной из своих бесконечных советов. Энн приводило в ярость то, как легко её мать справлялась с движущимися частями её жизни, в то время как отец Энн умирал. Возможно, это было просто частью реальной жизни. За углом она увидела несколько маленьких девочек, играющих возле леса. Это напомнило ей, как мало детей в Локвуде. Она поймала себя на том, что пялится, и маленькие девочки уставились в ответ. Потом они бросились и убежали, хихикая. Следующее, что она помнила, это то, что Энн вошла в универсальный магазин.

— Привет, Энн, — Мэдин подняла взгляд из-за стойки и улыбнулась. — Как ты сегодня?

— Хорошо, — сказала Энн. Но зачем она пришла сюда? Если считать то, что Мэдин не была для неё приятным человеком. — Я просто брожу вокруг. Где все?

— В ратуше. Сегодня ежемесячное заседание консультативного совета. Как твой папа?

— Так же.

Сказать так было более утончённым способом сообщить правду.

«Он всё ещё умирает».

Она просмотрела безделушки и всякую всячину: стёганые одеяла, свечи ручной работы, фарфоровые куклы. Достаточно ли люди покупали этого товара, чтобы содержать магазин? За прилавком Мэдин печатала на машинке. Дальше Энн заметила комнату, полную высоких картотечных шкафов.

— Я присоединюсь к тебе через минуту, — сказала Мэдин, сосредоточившись на своей задаче. Затем она вытащила страницу из старой ручной машинки. — Я также городской секретарь, — сообщила она Энн. — Всякий раз, когда проводится встреча, я должна подготовить протокол за предыдущий месяц, а я опаздываю.

— Городской секретарь? — спросила Энн.

— Да, помимо управления магазином, я храню все городские записи в файлах, — она указала на маленькую комнату, полную шкафов. — Вон там.

Теперь это имело больше смысла. Магазин был просто местной формальностью. Мэдин содержала себя как секретарь.

— Я должна отнести это твоей матери. Ты хочешь сходить?

— О, нет, спасибо.

— Не могла бы ты присмотреть за магазином? Я буду отсутствовать всего несколько минут.

— Конечно, — сказала Энн.

Мэдин ушла с кипой бумаг, за ней звякнул колокольчик. Теперь, когда Энн осталась одна, в ней снова проявилась слабая ревность. Неужели Мартин мог в ней что-то разглядеть, если вообще было что?

«Я выгляжу лучше, чем она», — по-детски уверяла себя Энн.

Мэдин была невысокого роста и скорее выглядела по-мальчишески, чем по-женски. Всегда носила линялые джинсы и однотонные блузки, шлёпанцы. Мелани сказала ей, что муж Мэдин умер. Энн задавалась вопросом, когда и почему? Она небрежно оглядела большие стеклянные вазы с конфетами на прилавке, когда заметила маленькую фотографию в рамке среди беспорядка пишущей машинки Мэдин. Она знала, что не должна, но всё равно это сделала. Она обошла стойку. Энн выглянула в переднее окно; Мэдин всё ещё быстро направлялась к городской площади. Затем Энн подошла к столу с пишущей машинкой и взяла фотографию. На снимке Мэдин, на десять лет моложе, сидит на диване с маленькой девочкой — Вендлин, её дочерью. Но на руках Мэдин держала голого младенца. Младенец был мальчиком.

«Прямо как у Милли. Мальчик».

Это было очень странно. Как и Милли, Мэдин упомянула о дочери только тогда, когда они встретились. Она ничего не говорила и о мальчике. Почему?

«Не надо, — подумала она. — Это не твоё дело».

И всё же юрист в ней не мог сопротивляться. Она сказала, что хранит здесь городские записи, не так ли? Энн снова выглянула в окно, чтобы убедиться, что там безопасно. Затем она пошла в архивную комнату.

Это не заняло у неё много времени. ЗАПИСИ О РОЖДЕНИИ, один ящик был чётко помечен. Она открыла ящик и начала рыться.

«Что, если кто-нибудь войдёт и увидит меня?»

Но она проигнорировала это предположение. Любопытство сожгло её. Файлы были в алфавитном порядке. ФОСТ, МЭДИН. Энн открыла его и нашла свидетельство о рождении. Но только одно. ФОСТ, ВЕНДЛИН. Оно было датировано семнадцатью годами ранее. Подпись лечащего врача была Эшби Хейд. Сведений о рождении мальчика не было. Когда Энн раскопала папку Милли, она обнаружила то же самое. Только свидетельство о рождении Рены.

Так кто же были мальчики? Были ли они детьми родственников?

Прежде чем Энн закрыла ящик, она заметила папку другого цвета в самом дальнем углу. У неё не было заголовка. Энн взяла её, открыла.

Посмотрела.

Несколько листов старой бумаги. Обычный список. МУЖСКИЕ РОЖДЕНИЯ, гласила верхняя часть списка.

Она пролистнула список дат в хронологическом порядке.

ФОСТ, МЭДИН, M, 12 января 1980 года, передан для усыновления 23 января 1980 года.

«М? — Энн задумалась. — Мальчик? Это должно было быть так, — поняла она. — Она отдала мальчика на усыновление. Но почему?»

Но это ещё было не всё. Она нашла имя Милли.

ГОДВИН, МИЛЛИСЕНТ, M, 15 июня 1982 года, передан для усыновления 22 июня 1982 года.

«Боже мой», — подумала Энн.

Список был пятнадцатилетней давности, женщины, которых она никогда не знала и о которых не слышала. У каждой после имени было напечатано «M», дата рождения и дата усыновления.

«Неудивительно, что я не видела мальчиков в городе, — пришла к странному выводу Энн. — Их матери отдали их всех на усыновление».

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Скироры положили связанные фигуры на землю, вскрыв животы одним движением. Илоты всё ещё дёргались, когда их органы систематически удаляли. Головы были отрублены огромными лезвиями, похожими на мачете, которые блестели в свете костра. Гениталии были отрезаны от паха. Одних бросали в огонь целиком, других сначала разделывали на филе, отборное мясо добавляли к кипящей крови. Самок, откормленных неделями на кукурузном пюре, с визгом вытаскивали из ограждений. Рекканы умело обращались со шкурой, пока те бились, сдирая с них листы кожи…

Эрик вздрогнул в темноте. Это были не просто видения, это были воспоминания. Это были фексы, которых он наблюдал в прошлом. И он снова увидел всё это в своём воображении, как только ступил обратно в цирицу.

Ему повезло. Кирка Зака ​​прибила его руку к двери. Но он вовремя добрался до дробовика; к счастью, в патроннике был патрон. Нож Зака ​​сверкнул. Как раз в тот момент, когда он должен был вонзиться по рукоятку ему в солнечное сплетение, Эрик нажал на спусковой крючок. Выстрел двенадцатого калибра пробил дыру в груди Зака, отбросив его на шесть футов через комнату.

Поднялся пороховой дым и наступила статическая тишина. Эрик выбил кирку из руки, перевязал себя и вошёл в цирицу.

Её темнота приветствовала его, как старого друга, и её запах… Запах всегда был один и тот же, как у жареной свинины. В воздухе витал жар; тлеющие угли всё ещё остывали в большой яме для приготовления пищи.

Воспоминания держали его в оцепенении. Он осветил фонариком неф, ещё больше осколков своего мрачного прошлого. Четтлы, кандалы, разделочные ножи, кочегарки и каменный дольмен. Кровь заливала шлакоблочную стену, где они обезглавили бесчисленное количество хаслов, и железные крюки, на которых они были подвешены вверх ногами. Эрик смотрел на всё это в течение долгого времени, которое он не мог определить. Наконец, он поймал себя на том, что смотрит на заднюю стену нефа, на неровный двухгранный лист серого камня, на…

— Ночное зеркало, — пробормотал он.

«Уходи, — подумал он. — Покинь это злое место и никогда не возвращайся».

Но он не мог этого сделать, он знал, что не может. Кто ещё их остановит?

«Есть только я», — понял он.

Внезапно его охватила ярость. Он начал всё ломать, бросая вещи. Он скинул со стеллажей посуду, опрокинул канделябры. Четтлы поменьше он поднимал и швырял, разбивая их. Более крупные он мог только опрокинуть. Затем он схватил кувалду, которой они разбивали головы, и атаковал ею дольмен. Он бил и бил, но толстый гранит не ломался. Таким образом, с помощью бревна ему удалось поднять саму плиту с места и сдвинуть её с двойных постаментов. Его ярость взбудоражила, понесла его, и затем он ударил кувалдой по передней части нихтмира. Он хлопал по нему несколько минут, почти бездумно. Когда он остановился и посмотрел на небольшой ущерб, который он нанёс, он подумал:

«Нет, нет, недостаточно хорошо. Но…»

Конечно же. Сарай для техобслуживания, снаружи. Оборудование для газонов и…

«Бензин», — подумал он.

Он выскочил наружу, обогнув церковь. Он был вне себя от волнения. Какой прекрасный способ объявить о своём возвращении домой: сжечь всю церковь дотла. От потолка в подвале и до шпилей, тогда разнесёт всё. Он порылся в сарае, где хранили косилки, и вот она, блестящая красная канистра с бензином почти на двадцать литров. Она была почти полная.

Порозовевшая луна последовала за ним обратно к лестнице. Это заставляло его чувствовать, что за ним наблюдают.

«Защити меня, Боже, защити меня», — думал он и молился.

Вернувшись в цирицу, он искал лучший способ.

«Да, идеально», — подумал он.

Целая связка дров лежала аккуратно сложенной у одной из стен. Он начнёт с них, и пламя попадёт на деревянные стропила наверху. К тому времени, когда сюда приедет пожарная машина, вся церковь будет в огне.

Он отвинтил крышку, хотел было облить кучу дров бензином, но остановился. Он что-то услышал? Нет, он что-то почувствовал. Он чувствовал…

Он поставил канистру, повернулся.

«Эрик, Эрик…» — слышал он, но не ушами, а головой.

Он шагнул вперёд. Теперь казалось, что слабое сияние поднимается в цирице от нефа. Лёгкое, как туман, как светящееся облако. Оно казалось розовым…

«Эрик. Бригореккан. Приди».

— Нет, — прохрипел он своим скрипучим голосом.

Он стоял перед нихтмиром. Его мёртвый серый камень, казалось, светился. Да, он мог видеть это, мог видеть в нём что-то.

Что-то шевелилось там, в порозовевшей глубине.

Лицо.

«Её лицо», — подумал он, глядя на него.

Он не мог оторвать глаз.

«Защити меня, Боже. Защити меня».

Лицо улыбалось ему, большая пасть была забита зубами.

«Здравствуй, Эрик», — сказало лицо.

Улыбка удлинилась, натянулась.

Эрик закричал. Он выбежал из цирицы, вверх по лестнице и в лес, страх отбросил его, как ракету, прочь, прочь от этого отвратительного нечестивого облика.

* * *

Теперь он лежал без сна на переднем сиденье фургона. Он смотрел сквозь деревья на луну. Луна была розовой.

— Защити меня, Боже, — прошептал он. — Защити меня.

Но в своей отчаянной молитве он не увидел Бога. Всё, что он видел, была извращённая розоватая луна, и в её сфере осталось воспоминание о её ужасном лице. Улыбающемся ему.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

Это снова был сон. Конечно, это был он.

Это должно было быть так.

Милли убрала свои тёплые ноги от лица Энн. У Энн не хватало дыхания.

— Это было неплохо, — сказала Милли. — Ты учишься.

Обнажённое тело Милли сияло бледно-белым в свете лампы. Возбуждение наполнило её соски. Энн села, вытерла рот запястьем.

«Где я?» — думала она.

Она сидела на ковре. Когда она подняла голову, то ахнула. Она видела кровать, но почему она оказалась на полу? Затем она услышала мрачный, ровный писк. Это была вовсе не комната Милли. Это была комната её отца.

— Посмотрим, смогу ли я его найти, — сказала Милли.

Она склонилась над одним из ящиков комода в поисках чего-то.

Но Энн была ошеломлена. Бледное тело её отца неподвижно лежало на кровати с осунувшимся лицом. Иглы, застрявшие в его руке, вели к перевёрнутым бутылочкам для внутривенных вливаний на колёсиках. Внезапно его старый рот открылся, и он застонал.

— Похоже, прошлой ночью тебе очень понравился чёрный, — заметила Милли.

Это бутылка молока стояла на комоде?

— Ах, вот оно. Думаю, эта штука тебе понравится ещё больше.

Энн хотелось закричать, когда она увидела, о чём говорит Милли. Из ящика стола обнажённая медсестра достала ещё один фаллос со страпоном. Но этот был телесного цвета, длиннее и намного толще. Милли уже стояла на коленях, спокойно пристёгивая гротескный аппарат к бёдрам. Она повернулась, всё ещё стоя на коленях. Резиновый штырь указывал на Энн.

— Пососи немного, — сказала Милли. — Представь, что это настоящий член, и соси его.

Энн почувствовала, что сжимается. Её воля рвалась, как истёртая ткань. Её принуждали, и она не могла ослушаться.

Как и было приказано, она начала. Милли захихикала. Она наклонилась пахом вперёд, руки на бёдрах, ухмыляясь.

— Вот так, ты хорошая маленькая членососка.

Энн, зажмурив глаза, едва могла взять головку в рот. Она чувствовала отвратительные выступающие вены. На своём языке она могла чувствовать отверстие, сосредоточенное в головке, похожей на луковицу.

— У этой штуки тоже есть яйца, — сказала Милли.

Энн вспомнила сформированные резиновые яички вчерашнего фаллоса. Но этот был другим. Она просунула под него руку и нащупала резиновый мешок, наполненный какой-то тёплой жидкостью. Затем она увидела всё остальное, выходящую наружу трубку, прикрепленную к резиновому шарику, насос.

— Продолжай сосать, — приказала Милли. — Соси у меня, как у Мартина.

Теперь она вздыхала, как будто действительно что-то чувствовала. Энн была унижена, она обиделась на Милли за это. Почему она не могла остановиться, встать, уйти?

— Да, мне бы хотелось, чтобы у меня был настоящий член, — говорила Милли, — но только сегодня ночью. Отличный большой длинный настоящий член, чтобы трахнуть тебя, а потом кончить на твоё лицо.

Энн старалась выполнять свою задачу более сосредоточенно, потому что знала, что, когда Милли устанет от этого, она захочет поместить это чудовище в какое-нибудь другое место.

— Почти как настоящий, да? — Милли ухмылялась. Затем она оттолкнула рот Энн. — Постой, — сказала она.

Она начала гладить резиновый пенис перед лицом Энн.

— Я… — спросила Энн. — Что ты…

— Наклонись, — странный бледный кулон лежал между грудями Милли. — Я собираюсь кончить тебе на лицо.

Другой рукой она начала сжимать резиновый шарик.

Энн вздрогнула, закрыла глаза. С каждым сжатием фаллос выплёскивал струю тёплого молока в лицо Энн.

— Вот так. Тебе нравится это?

Энн не могла ответить. Из искусственной головки брызнуло ещё больше молока. Одна струя попала Энн прямо в рот. Остальное стекало по её груди и ногам.

«Почему она это делает? — недоумевала Энн. Молоко стекало с её губ. — Почему я не могу уйти?»

Это было несомненно. Чем больше ей хотелось убежать с этого извращённого маскарада, тем больше она понимала, что не сможет.

«Это сон, — уверяла она себя. — Просто сон».

— Вставай на руки и колени, — приказала Милли.

— Милли, пожалуйста. Не…

Милли ударила её по лицу.

— Просто сделай это.

Молоко стекало с сосков Энн. Она закрыла глаза, униженная. Милли встала на колени прямо позади неё и вставила прорезиненный фаллос в вагину Энн.

Она чуть не вскрикнула. Штука была огромной, она выпирала. Она чуть не потеряла сознание, когда почувствовала, как глубоко резиновый член вошёл в неё. Её разум был похож на головоломку, отбрасывающую кусочки. Часть её мыслей была:

«Слава богу, папа без сознания, слава богу, он этого не видит».

А другая часть продолжала успокаивать:

«Не волнуйся, это всего лишь сон. Это нереально».

Она стиснула зубы, когда эта штука резко скользнула внутрь и наружу. Каждый толчок с трудом протискивал головку-луковицу в шейку матки.

— Тебе нравится, да? — спросила Милли.

— Пожалуйста, Милли, я…

Она изо всех сил хлопнула Энн по правой ягодице, звук был словно затрещала мокрая кожа.

— Нравится? — спросила она.

— Да, да, — ответила Энн.

Отпечаток руки гудел на её ягодицах. Но закралось запретное подозрение. Отчасти ей это нравилось.

— Закрой глаза и посмотри, — приказала Милли.

Энн не понимала.

— Что…

Милли схватила её за волосы и прижала лицо Энн к ковру.

— Смотри!

Энн зажмурила глаза. Бóльшая часть её лица была прижата к полу.

— Ты видишь?

— Вижу что? — Энн замялась.

— Её! Ты видишь её?

Энн не видела ничего, кроме собственного позора. Её руки и колени были прикованы к полу.

— Что у нас здесь? — спросил голос сверху. Вошла Мэдин. Она начала раздеваться. — Ты хорошо развлекаешься с ней. Не против, если я присоединюсь?

Милли хихикнула, продолжая двигаться. Мэдин села прямо перед Энн, раздвинув ноги. У неё тоже был один из маленьких светлых кулонов на шее. Он выглядел бесформенным, маленьким камнем. Она притянула лицо Энн к своей промежности.

— Лижи, да, сделай мне хорошо.

Энн чувствовала себя беспомощной; она лихорадочно лакала мускусную плоть. Она плакала, задыхаясь.

— Я трахнулась с твоим драгоценным Мартином прошлой ночью, — заметила Мэдин. — Пять или шесть раз. Я трахнусь с ним снова, когда захочу. Он хорошая маленькая свинья. Я уже беременна.

— О, Мэдин, — поздравила Милли, схватив Энн за бёдра. — Это прекрасно.

— И знаешь, что он сейчас делает? Твой драгоценный Мартин? — Милли рассмеялась вместе с Мэдин. — Он наблюдает, как твоя дочь принимает душ через дыру в стене. Он дрочит на неё. Но не волнуйся, он не посмеет прикоснуться к ней, он знает, что этого делать нельзя.

— Мелани очень красивая девушка, Энн, — добавила Милли. — И она девственница.

— Она как раз то, что нам нужно для доэфолмона.

Энн ничего не могла понять из этого безумия. Она подняла лицо достаточно высоко, чтобы умолять:

— Почему вы делаете это со мной?

— Мы инициируем тебя, — сказала Милли, толкаясь глубже.

Мэдин потрогала кулон между своими маленькими грудями с большими сосками.

— Мы делаем тебя праведной. Для доэфолмона.

— Готова, Энни? — спросила Милли.

Она оттянула бёдра Энн назад, чтобы добиться максимального проникновения. Энн содрогнулась; она чувствовала себя пронзённой.

— Кончи в неё, — сказала Мэдин и толкнула лицо Энн вниз, а Милли снова сжала резиновый шарик, накачивая его.

Энн почувствовала, как тёплые струи молока хлынули в её вагину. Она мучительно заскулила.

Тончайший вздох облегчения вырвался из её горла, когда Милли отстранилась и начала снимать фаллос.

«Слава богу, всё кончено…»

Но потом Мэдин сказала:

— А теперь давай её заставим кончить.

Энн перевернули на спину. Она зашипела сквозь зубы, когда к её соскам быстро прикрепили два металлических зажима; её спина выгнулась от острой боли. Затем Милли оседлала её лицо и одновременно повернула зажимы.

— Засунь язык до конца, — приказала она.

Боль в сосках Энн вскоре начала превращаться во что-то резко приятное; её влагалище начало промокать. Пока она задавалась вопросом, как Мэдин будет участвовать, четыре пальца, извивающиеся у неё во влагалище, ответили на вопрос. Затем взорвался шок мысли:

«Нет!» — когда она поняла, что именно делается.

— Держу пари, маленькую ханжу никогда раньше не трахали кулаками, — сказала Милли.

— Наверное, нет. Она какая-то тугая.

Босые пятки Энн стучали по полу, когда Мэдин просунула всю руку внутрь, и она чуть не поперхнулась, когда рука сжалась в кулак в пределах свода её влагалища. Мэдин ворковала, толкая руку глубже, и когда она оказалась в нескольких дюймах от запястья, она начала тянуть вперёд и назад, при этом кулак мягко вращался. Открытие ужаснуло Энн… но она кончила взрывом, её чресла дрожали от сильнейшего оргазма.

— Хорошо себя чувствуешь? — Милли освободила лицо Энн, и когда Мэдин убрала руку, Энн вздрогнула всем телом.

Внезапно сверху раздался стон. В панике Энн подняла глаза. Её отец, уже в сознании, высунулся из койки для лежачих больных, его желтушные глаза смотрели на происходящее внизу. Энн закричала. Лицо её отца было похоже на плохую восковую маску. Его иссохший палец дрожал, указывая на неё.

— Верно, свинья, — сказала Милли. — Мы трахаем твою дочь…

Отец Энн трясся, что-то бормоча. В конце концов, его искривлённый рот сформировал слова:

— Гуо, виханы, — прохрипел он. Линия капельницы оторвалась от его руки. — Гуо, Фуллухт Лок…

— Только послушай его, — Мэдин усмехнулась. — Он даже говорить нормально не может, тупой илот.

— Уор мут гуо!

Энн попыталась встать, подойти к нему, но не могла пошевелиться.

— На самом деле у него не было инсульта, Энн, — сказала Мэдин, облизывая пальцы. — Доктор Хейд дал ему что-то, чтобы испортить его мозг.

— Доэфолмон! — кричал старик, как мог. — Уор мут…

Мэдин и Милли встали. Энн умоляла:

— Помогите ему!

— О, хорошо, мы поможем ему, — заверила Милли.

Теперь она стояла у ночного столика. Мэдин склонилась над кроватью.

— Эс неви! Эс двала!

— Заткнись, старый ублюдок, — сказала Мэдин. — Или мы можем решить убить тебя прямо сейчас.

— Не знаю, почему мы этого не делаем, — прокомментировала Милли.

Она готовила укол. Энн закричала на неё, но всё ещё не могла сдвинуться с места, какая бы сила ни удерживала её на полу.

— Вифмунук хочет, чтобы он прожил ещё некоторое время, — сказала Мэдин. — Чтобы удержать Энн здесь.

«О чём они говорили? Что они делали?»

— Хуро лилок! — возмутился отец Энн. — Хуро суккубы!

Мэдин забралась на кровать. Её кулон закачался, когда она присела на корточки над лицом старика.

— Пей, свинья, — сказала она. Она начала мочиться. — Вихан, — сказала она, глядя вниз.

— Что ты делаешь! — Энн заплакала. — Он больной старик!

— Он свинья, — поправила Милли. — А мы писаем на свиней.

Теперь старик задыхался, кашляя мочой, пока Мэдин писала ему в рот.

— Это должно его немного успокоить, — Милли воткнула иглу ему в руку.

— Дотер фо Дотер, — пробормотал он.

Потом он обмяк на простынях.

Энн продолжала кричать на них, но они только смеялись над её возмущением. Теперь Милли наполняла фаллос молоком.

— Моя очередь, — сказала Мэдин.

Две обнажённые женщины обменялись улыбками. Затем Мэдин привязала устройство.

Энн в ужасе подняла голову.

— Что… что ты собираешься делать?

Милли рассмеялась. Мэдин мазала вазелином сверкающий фаллос с прожилками.

— Угадай, — ответила она.

* * *

Энн проснулась от крика. Она вздрогнула в темноте, отчаянно огляделась и снова закричала. Мартина не было с ней в постели. Её вагина была болезненной. Розоватый лунный свет пробивался сквозь щель взанавесках. Её ночная рубашка вздулась, когда она вылетела из комнаты и по коридору. Её отец лежал без сознания в постели, кардиомонитор постоянно пищал. Милли здесь не было. Энн склонилась над осунувшимся лицом отца. Лицо сухое, подушка чистая. Потом она убежала в другой конец дома. Комната её матери была пуста, кровать не расстелена. Мелани она не нашла в её комнате. Замешательство приводило её в ярость. Она проверила дом сверху донизу.

Здесь никого не было.

«Где все, чёрт возьми! — спросила она себя. — Уже полночь, и никто не вернулся!»

На кухне она попыталась успокоиться. Она выпила немного сока, желая, чтобы это был скотч. Это было непростительно. Мартин, должно быть, в баре, напивается. И Мелани, должно быть, со своими новыми странными друзьями. И её мать, и Милли, где они могли быть так поздно?

Образы сна казались осколками в её мозгу. Ей было так противно, что ей хотелось вырвать. Она была изнасилована женщинами, отвратительным фаллосом, истекающим молоком, и кулаком. Она видела, как Мэдин мочилась отцу в лицо. Откуда у Энн в голове такие непристойные порнографические образы? Что сказал бы доктор Гарольд? Что это значит?

Хуже всего было то, что это казалось таким реальным. Её вагина и прямая кишка тупо болели. Доктор Гарольд утверждал, что этот сон означает, что она никому не доверяет, что она подсознательно боится тех, кто кажется самым безобидным. А что касается тупой боли, «конативное сенсорное вытеснение сновидения», говорил он, или что-то в этом роде.

«Обычно тактильные раздражители остаются после ночных кошмаров», — сказал он ей однажды.

Её разум был подобен мясному фаршу. В эти дни она едва могла отличить сон от реальности. Что случилось сегодня? Магазин, файлы Мэдин. Это тоже был сон?

«Нет, нет!» — она была уверена.

Не может быть! Она видела записи о рождении. За последние пятнадцать лет родилось более дюжины младенцев мужского пола, и все они были отданы на усыновление. Почему? Почему единственные мужчины в Локвуде были временными людьми? Почему единственными детьми были девочки?

«Угомонись», — подумала она.

Она вернулась наверх, в свою комнату. Она ненавидела быть здесь. Она хотела вернуться в город, обратно в фирму. Всё шло не так. Мартин и Мелани никогда не были так далеки друг от друга. Неодобрение матери только усилилось. Всё было не так.

Вернулись образы сна. Насмехающиеся голые женщины. Причудливые кулоны между их грудями и ещё более причудливые слова. Они намекали, что им нужна Мелани для чего-то.

«Она девственница… она как раз то, что нам нужно для…»

Наверняка доктор Гарольд заявил бы, что это всего лишь её подсознание, символизирующее её страх перед уязвимостью Мелани, когда она приближается к взрослой жизни. Почему Энн почувствовала во всём этом что-то фальшивое?

Сквозь занавески она смотрела на луну. Луна смотрела в ответ. Что-то в кулонах из сна беспокоило её. Розовый лунный свет, казалось, что-то скрывал. Кулоны, как маленькие камни.

«Конечно», — она поняла.

Они, казалось, несли один и тот же загадочный символ в её повторяющемся кошмаре о рождении Мелани. Грубые, деформированные двойные круги.

«Энн, Энн», — голос, казалось, плыл в её голове.

Она внезапно выдохнула. Она спала стоя?

Луна мерцала.

«Возвращайся в постель, Энн».

Энн зевнула, энергично покачала головой.

«Возвращайся спать…»

Она забралась обратно в постель и зарылась под одеяло.

«Иди спать и видеть сны…»

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

— Это английский, — без паузы сказал старик.

Доктор Гарольд не понял.

— Английский? Но как…

— Староанглийский, доктор. Или я должен сказать, что это скорее слияние, грубая смесь специфических языковых влияний. Староанглийский, старосаксонский, старофризский и… что-то ещё, что я не могу идентифицировать. Что-то, что выглядит ещё старше.

Доктор Гарольд в этот момент сидел в кабинете профессора Франклина М. Фредрика, которого направили к нему через информационный стол кампуса. Фредрик был главой отдела археологии, а также специалистом по мифологии и древней религии. Тесный кабинет украшали различные степени, а также множество реликвий. Доктор Гарольд принёс всё больничное дело Эрика Тарпа в надежде, что Фредрик сможет пролить свет на технические аспекты заблуждения Тарпа.

— Я использую термин «староанглийский» как обобщение, — говорил Фредрик, просматривая стенограммы сеансов наркоанализа и психотерапии Тарпа. — Я имею в виду язык острова Англии, или земли англов, до того, как на него оказало влияние германское вторжение около 450 года нашей эры. Скудные латинские производные очевидны, начиная с римской оккупации 55 года до нашей эры. Староанглийский язык представляет собой слияние языков и уникален в своём объединении. Но это… — он постучал по одной из папок. — Это необычно.

— Как вы думаете, сколько из этого выдумано? — спросил доктор Гарольд.

— Выдумано? — старик недоуменно посмотрел на него. — Ничего из этого не выдумано, доктор. Все эти слова реальны.

Но это было невозможно; он никак не понимал этого.

— Тарп — сбежавший психически больной. Мы определили, что он сбежал по причине, связанной с его бредом.

Профессор Фредрик выглядел соответствующе: проницательный взгляд на его обветренном лице. Бесчисленные раскопки и годы на враждебном солнце сделали его кожу жёсткой до консистенции дублёной кожи. Ему было, наверное, шестьдесят, но выглядел он на сто. На его испещрённой руке блестело золотое кольцо, в оправе которого находился камешек с Голгофы.

— Тарп — профессор или эксперт по языкам?

— О, нет, — ответил доктор Гарольд. — Он наркоман. Он так и не окончил среднюю школу.

Фредрик, казалось, цинично улыбался, если твёрдость его лица вообще позволяла улыбаться.

— Мне трудно в это поверить, доктор. Этот ваш психически больной — этот выгорающий от наркотиков — использует термины, синтаксические конструкции и даже особенные интонации, которым две с половиной тысячи лет. И у него это отлично получается.

Доктор Гарольд посмотрел на него. Старик, должно быть, слишком остро реагирует. Тарп хорошо зарекомендовал себя на стандартных тестах IQ, но по существу он был необразованным.

— Позвольте мне рассказать вам немного предыстории, — предложил Фредрик. Голос его, как и лицо, казался изношенным годами. — Остров Англии уникален в лингвистическом отношении просто из-за своей географии. В основе английского языка лежит прямое отражение крупных вторжений на остров. Кельты в 600 году до нашей эры; римляне в 55 году до нашей эры; и саксы в 500 году нашей эры. Но до первоначального бриттского, или кельтского, вторжения существовало другое общество, о котором мы очень мало знаем. Их звали чилтерны, и у них был свой собственный язык. Так что на самом деле именно чилтернский язык даёт первый корень английского языка.

— Какое отношение это имеет к словарному запасу Тарпа в этих расшифровках?

— Дело не только в словарном запасе, доктор, дело ещё и в синтаксисе и спряжениях. Тарп, похоже, лучше разбирается в чилтернском языке, чем всё археологическое сообщество.

«Это нелепо», — подумал доктор Гарольд.

— Вы можете перевести какое-нибудь из слов? — спросил он.

— Вероятно, я смогу перевести их все, — Фредрик указал на случайную страницу. — Это слово здесь, хасл, означает жертвовать. Интересная вещь о формах древнеанглийского языка, на которые повлияли чилтерны, заключается в том, что между именами нарицательными и переходными глаголами было мало различий. Хасл является хорошим примером. Это также означает того, кого можно принести в жертву.

— А что насчёт реккана?

— Раб. Как ни странно, «а» — мужского рода, а «о» — женского. Отсюда: реккан.

— А бригореккан?

— Мужчина-раб, копающий могилы.

Доктор Гарольд был ошеломлён.

— Пять лет назад Тарп был задержан полицией за захоронение тел. Некоторые из тел были детьми и младенцами. Мы предположили, что его словарный запас был выдуман.

— Вы ошиблись, — заявил профессор Фредрик. — Все эти слова реальны. Скирор — тот, кто режет ножом, рубит. Хастиг — общий ритуал. Фек — фестиваль. Ниф — нож. Это увлекательно и явно религиозно.

— Религиозно? Как так?

— Эти слова здесь, часто повторяемые, лок и лилок. Это общие ссылки на демона, женщину-демона. Во многих додруидических поселениях демонам-женщинам поклонялись посредством ритуальных жертвоприношений. В жертвоприношениях часто участвовали дети, младенцы.

Это сводило с ума. Как Тарп, лишённый мотивации и отсеявшийся, стал таким знающим не только древний язык, но и древний религиозный обычай?

— Посмотрите на остальное, вот здесь, — настаивал он и полез в свой портфель. — Это альбомы Тарпа из палаты. Скажите мне, что вы думаете о них.

Профессор Фредрик открыл первый альбом и погрузился в обеспокоенное молчание. Следующие двадцать минут он просматривал одну страницу за другой. Казалось, он был ошарашен.

— Что? Что случилось? — наконец спросил доктор Гарольд.

Профессор Фредрик вопросительно взглянул на него.

— Ур-локсы, — сказал он.

— Что?

— Несколько тысяч лет назад, доктор, существовало ответвление расы чилтернов. Их называли ур-локсами. Это было оккультное общество, и я могу добавить, что мы очень мало знаем о нём. Здесь не может быть ошибки. Тарп знает об ур-локсах больше, чем большинство профессоров археологии.

«Ур-локсы», — подумал доктор Гарольд.

— Они были одним из самых уникальных обществ в истории и единственным поселением в Англии, которое успешно противостояло любому вторжению на остров — кельты, римляне, саксы, юты и фризы, даже норманны. Мы знаем о них только из реестров, оставленных каждым захватчиком. Каждая армия, когда-либо посланная против ур-локсов, никогда не возвращалась, а ур-локсы, заметьте, были культурой, в которой доминировали исключительно женщины.

Это хоть что-то объясняло. Заблуждение Тарпа было основано на предпосылке женского превосходства. Все мужчины на эскизах явно подчинялись женской иерархии.

— Сами ур-локсы, — продолжал старик, — были немногочисленны, но каким-то образом они сохраняли огромную власть над большим мужским населением. Их обслуживали исключительно мужчины, порабощённые из лагерей захватчиков или завоёванных поселений. Мужчины делали для них всё: вели войны, выращивали пищу, строили города. Ур-локсы правили группой мужчин, в десятки раз превосходивших их самих.

— Но как?

— Наверное, просто очень умное управление властью и страхом, как в любой успешной монархии. И потом, конечно, легенды.

— Какие легенды?

Фредрик снова попытался улыбнуться.

— Реестры утверждают, что ур-локсы были ведьмами и использовали колдовство, чтобы поработить нападавших. Вот тут-то и начинается религиозная часть. Ур-локсы были жестоко ритуальны. Их существование вращалось вокруг одной религиозной веры. Они принесли тысячи жертв, чтобы умилостивить своего бога. Эти люди сделали ацтеков похожими на девочек-скаутов.

Так что иллюзия Тарпа была основана на реальной древней религиозной системе, и эта религиозная система была основана на конкретном объекте веры.

— Расскажите мне об их боге, — попросил доктор Гарольд.

— Вот, вот здесь, — сказал Фредрик. Он указал на самый запоминающийся рисунок, на красивую пышногрудую женщину в лунном свете, чьё лицо было просто пастью игольчатых зубов. — Они называли её Ардат Лил. Исполнение Тарпа почти идеально.

Доктор Гарольд снова взглянул на набросок и вздрогнул от непристойного воздействия извращённости и красоты. Безупречная фигура в виде песочных часов и безупречная грудь. Когтистые ноги. Трёхпалые когти вместо рук. А лицо, лицо… он мог только мельком взглянуть на него, прежде чем ему пришлось отвернуться.

«Ур-локсы, — снова подумал он со странным, медленным пульсом. — Ардат Лил».

Теперь профессор Фредрик вставал. Скрипело ли это кресло или его старые суставы? Маленькая статуэтка инкуба Баалзефона смотрела вниз с высокой книжной полки вместе с многоногой бенгалкой Кали и приземистым вавилонянином Пазузу. Фредрик взял толстый запылённый текст: «Преддруидизм: исследование мифологий английской земли».

— Это должно вас просветить, — предложил он и открыл книгу на определённой главе. — Вот сводка результатов раскопок Оксфордского университета недалеко от Рипона летом 1983 года. Совершенно случайно в ходе раскопок были обнаружены первоначальные руины ур-локсов. Это было потрясающе, я вам скажу. Я лично руководил раскопками, — на одной фотографии было несколько больших железных горшков. — Котлы фек, — объяснил он. — Ур-локсы были каннибалами, и эти котлы, которые они называли четтлами, были тем, в чём они готовили своё праздничное мясо, — на следующем фото была видна большая каменная плита на постаментах. — Церемониальный дольмен, частично алтарь, частично платформа для жертвоприношения. Иконописные дольмены ур-локсов; говорят, что после тысячи жертв они разрезали дольмены и делали из них вещи: украшения, инструменты, религиозные регалии, такие как купели и племенные кулоны. Самый первый дольмен, согласно мифу, служил центральной иконой. Они называли его нихтмир, или ночное зеркало. Говорят, что верховные жрицы действительно могли видеть в нём Ардат Лил. Все общины, совершавшие жертвоприношения, использовали дольмены, и многие аналогичным образом убирали старые для более широкого использования в своих церемониях.

— На этих раскопках, — спросил доктор Гарольд, — они нашли самый первый дольмен ур-локсов?

— Сам нихтмир? Нет, и это немного странно. Все археологические данные свидетельствуют о том, что ур-локсы добровольно рассеялись — я бы сказал, распустились — между 995 и 1070 годами нашей эры, и они, по-видимому, взяли с собой свой нихтмир, который, заметьте, весил около четырёхсот пятидесяти килограммов. Вероятно, он был размером с рабочий стол.

«Нихтмир, — подумал теперь доктор Гарольд. — Ночное зеркало».

Разве Тарп не упоминал нечто подобное во время своего наркоанализа? И он также упомянул четтлы, не так ли?

— Что это? — пришёл следующий вопрос.

На фотографии была видна куча свитков или что-то очень похожее, когда полевой техник осторожно стряхивал с них пыль щёткой из верблюжьей шерсти.

— Это рукопись, — сообщил ему профессор Фредрик. — Единственное прямое письменное упоминание о расе ур-локсов. Она была похоронена в пирамиде из камней, в какой-то очень торфяной почве с высоким содержанием серы и низким содержанием кислорода. Экскаваторам удалось сфотографировать бóльшую её часть до того, как она разрушилась. А это, — сказал он, — вам должно быть очень интересно.

На следующей фотографии был изображён рисунок на странице рукописи. Доктор Гарольд узнал гладкое тело и длинную развевающуюся гриву волос, когти и крошечные прорези для глаз над вытянутой пастью вместо лица и короткие выступы, похожие на маленькие рожки.

— Ардат Лил, — пробормотал он. — Она почти идентична наброску Тарпа.

— Действительно, — ответил профессор Фредрик. — Без сомнения, Тарп исследовал ур-локсов в библиотеке колледжа и основывал своё заблуждение на этой информации.

Конечно же, доктор Гарольд пытался согласиться. Какой ещё может быть ответ? Тем не менее, одно предложение кольнуло его, как колючки.

— Однако вы думаете, что существует хотя бы отдалённая возможность того, что какой-то очень отдалённый остаток культуры ур-локсов всё ещё существует, какой-то культ или что-то в этом роде?

Взгляд профессора Фредрика остановился на нём. Потом его старое, испещрённое лицо надломилось, и он начал смеяться.

* * *

— Думаю, сейчас подходящее время.

— Да, — согласился доктор Хейд.

Милли и вифмунук смотрели вниз с изножья кровати, с обнажённой грудью, на лицах было выражение ликования. Доктор Хейд открыл свою чёрную медицинскую сумку.

— Нис хоэфонрис гелик тарн лиг, — сказала вифмунук.

— Фо хир доэфолсинигес, — закончила Милли.

Доктор Хейд наполнил десятикубовый шприц, наблюдая, как искрятся несколько капелек.

— Я хочу, чтобы его смерть была наслаждением, — приказала вифмунук.

— Красиво и медленно, — добавила Милли, её тёмные соски напряглись при этой мысли. — Красиво и медленно. Для неё.

Доктор Хейд кивнул. Бледная фигура на кровати, казалось, немного напряглась, желтушные глаза смотрели вверх, рот был приоткрыт.

— Он хорошо служил, по-своему.

«Прощай, Джош».

Доктор Хейд ввёл иглу в одну из пульсирующих вен на предплечье Джоша Славика. Затем он медленно надавил на поршень.

— Вихан! — прошептала вифмунук.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

— Вы двое! Эй! — крикнул сержант Байрон.

Фигуры убежали в лес.

— Вернитесь назад! Это полиция!

Хихиканье разнеслось по воздуху. Они были похожи на детей, не так ли? Несколько стволов деревьев казались вязкими с каким-то тёмным блеском. Байрон коснулся дерева, и его палец покраснел.

«Кровь», — подумал он.

Шериф Бард отправил его обыскать лес на окраине города, что не имело для Байрона особого смысла. В последнее время многие вещи не имели особого смысла. Бард мало что ему рассказывал. Получил ли он наводку? Байрона бесило то, что его собственный начальник не доверял ему конфиденциальную информацию. Почему Бард был так уверен, что Тарп прячется в лесу?

А теперь эти… эти дети. Кто они? Что они делали?

Байрон углубился в чащу. Упавший куст хрустел под ногами. Он пытался следить за хихиканьем и их звуками, но местами кусты стали такими густыми, что он едва мог пройти без мачете.

Послеполуденное солнце подняло туман с влажной земли леса. Он чувствовал уколы, пот и раздражение.

Но потом заросли стихли. Тропа, казалось, прочерчивала линию через лес. Байрон последовал по ней. Он заметил ещё больше влажных деревьев вдоль дороги. Кто-то их чем-то покрасил, вроде крови.

Затем Байрон встал между парой корявых дубов.

Он посмотрел вниз.

«Что, во имя Бога…»

Он вошёл в маленькую лощину, на поляну. Там стояли три девушки, как будто ждали его. Они ухмылялись.

Они также были голыми.

— Кто, чёрт возьми…

Но потом он узнал их. Вендлин Фост, дочь Мэдин. Рена Годвин, дочь Милли. И третья, внучка Джоша Славика. Как её звали? Мелани?

Байрон огляделся в поисках парней. Кучка голых девушек обычно означала, что кучка голых парней была рядом. Но их не было, он видел. Был только он.

— Какого чёрта вы делаете, девочки?

Они только ухмыльнулись в ответ. Они что-то передавали, курили.

«Балуются травкой», — заключил он.

Но эта штука совсем не пахла травкой. Пахло горящей корицей.

— Мы ждём тебя, — сказала одна из них, Рена.

Байрон уставился на них. Их нисколько не беспокоило то, что они стояли обнажёнными перед полицейским. Однако он сглотнул; он ничего не мог поделать. Они были всего лишь подростками, но…

«Боже», — подумал он.

На него смотрели три пары грудей, три лобка. У Рены, самой младшей, почти не было волос. Две другие выглядели полнее и фигуристее. Но что это были за вёдра на земле? А кисти?

— Свинья, — сказала Мелани Славик.

Её глаза выглядели блестящими и задорными.

Затем Вендлин добавила:

— Пусть даст нам лоф.

Рена хихикнула.

«Дать лоф?» — подумал Байрон.

Это была затяжная мысль, медленная, как кровь, сочащаяся из раны. Что-то происходило.

Три лица — три ухмылки — казалось, проникали в него, тянули вниз, как наркотик.

«Они же дети, — продолжал он думать. — Они всего лишь дети… Я не могу…»

Они сошлись, укладывая его на землю. Его взгляд казался отстранённым; он видел лишь обрывками, нарезанными кубиками проблесками. Над ним нависли лица, тела, груди. Маленькие каменные кулоны раскачивались, как маятники, жадно теснясь вокруг него, расстёгивая рубашку и штаны. Их хихиканье вызывало у него тошноту; вскоре это даже не звучало по-человечески. Это звучало влажно, со щёлканьем зубами, как в предвкушении еды.

— Фуллухт Лок приближается…

— Доэфолмон…

— Дай лоф! К Модору!

— Вихан!

— Дотер фо Дотер!

Они вытащили его пенис, который против его воли уже находился в состоянии эрекции и пульсировал. Мелани провела руками по его груди. Вендлин гладила его по лицу, подталкивая свой большой сосок к его рту. И Рена, чьё собственное хихиканье звучало приглушённо, посасывала его член.

Всё это было неправильно, часть его знала. Неважно, что они пришли к нему сами. Они были подростками. За это он мог потерять работу, даже попасть в тюрьму. Но эта часть его исчезла. Он лежал, словно прикованный к земле. Он не мог двигаться.

— Много мускулов, — проворковала Мелани, потирая его. — Из него получился бы отличный реккан.

— Чёрт с ним, — сказала Вендлин.

— Он большой, — Рена остановилась на достаточно долгое время, чтобы сказать. — Смотрите!

Они захихикали, оценивая его пенис, чья головка уже влажно блестела глазурью предэякуляционной жидкости.

Теперь у Рены был его служебный пистолет, кольт «Питон». Она взвела курок и ткнула стволом в его яички.

Байрон дрожал от ужаса. Он почувствовал, как холодный конец ствола вонзился ему в мошонку, проследил по ней круговыми движениями.

— Не волнуйся, малыш, — сказала Мелани.

— Мы не будем стрелять, — пообещала Вендлин.

Она и Рена поменялись местами. Вендлин оседлала его.

— О-о-о, ты права. Он действительно большой, — прокомментировала она и вставила его в себя.

Рена оседлала его лицо, прижимая почти безволосую вагину к его губам.

— Лижи, лижи, — ликующе скомандовала она, а затем начала мочиться.

Байрон чувствовал себя придавленным, погружённым в безумие. Горячая моча струилась ему в лицо, в рот. Он не мог дышать. Вендлин оседлала его, ёрзая на его бёдрах. Казалось, что сердце Байрона и его гениталии вот-вот взорвутся одновременно.

Рена слезла. Мелани доставала что-то из-под бревна. Вендлин двигалась на нём быстрее, сильнее, закрыв глаза.

Она вздрогнула, потом закричала.

Байрон взорвался внутри её вагины.

Тогда Мелани провела заточенным ножом по его горлу, глубоко и прямо прорезав кость.

— Вихан! — Рена торжествовала.

Кровь Байрона хлынула из его шеи как раз во время его оргазма. Он умер через минуту или две, когда ему начали вспарывать живот.

* * *

Эрик осмотрел лес. Солнце садилось. Теперь у него была довольно хорошая точка обзора. Отсюда ему был виден даже дом Славиков. Ему нужно было пойти в ближайшее время, но он пока не решался. Пока он смотрел, подъехал большой Cadillac Fleetwood. Он не хотел заходить в дом, когда там было много людей. У них было много предварительных ритуалов до самого обряда. Это должно дать ему достаточно времени.

Он знал, что копы следят за ним; без сомнения, Бард нашёл тело бригореккана — они знали, что он был близко. Он ушёл вглубь леса, чтобы спрятаться, пока не придёт время.

Но что он услышал? Эрик остановился, приготовившись слушать. Голоса, кажется. Тихие голоса.

Он последовал за ними, двигаясь так тихо, как только мог. Вскоре ему показалось, что он уловил движение, бледные очертания в темнеющем свете.

Он посмотрел мимо деревьев в лощину. Девушка, голая, шла прочь. Ещё двое склонились над чем-то. Эрику не потребовалось много времени, чтобы понять, что то, над чем они склонились, было трупом.

«Полицейский», — подумал он.

Они потрошили его, помещая некоторые органы в полиэтиленовый пакет. Худая девушка, казалось, что-то пилила. Это тоже не удивило Эрика. Он всё это уже видел. Молоденькая девушка отпилила копу голову и сунула её в мешок.

«Младшие», — он думал, что узнал их.

Затем они поднялись. Они медленно повернулись, ухмыляясь. Их кулоны болтались. Их белая плоть была перепачкана кровью.

— Мы знаем, что ты там, Эрик, — сказала старшая.

Рена Годвин хихикнула.

— Мы чувствуем тебя.

Другой была дочь виффорд, Вендлин.

— Подойди сюда.

— Нет, — сказал Эрик. Он поднял дробовик. — Вы, суки, больше не получите меня.

Две девушки рассмеялись.

— У нас всегда будешь ты. Ты был благословлён.

— Ты всегда будешь нашим.

«Нет… я… не буду», — решил он.

Он уже чувствовал это, их прикосновение к его мозгу, как воздействие луны.

— Иди к нам, Эрик, — сказала Рена.

— Маленький бригореккан.

Их молодые лица сияли, взгляд их глаз вонзался в его голову, как кинжалы, как ножи.

— Иди к нам.

Эрик шагнул вперёд. Дробовик был заряжен, но сейчас он почти этого не чувствовал. Было ощущение, что всё происходит во сне.

— Давай мы дадим тебе Фуллухт. Сделаем тебя снова избранным.

«Убей их», — приказал он себе.

Он попытался прицелиться, но его руки едва двигались.

— Доэфолмон грядёт.

— Фуллухт Лок.

— Ты вернулся, чтобы быть с нами. Мы приветствуем тебя, Эрик. Мы отведём тебя обратно в цирицу.

«Нет, — стучала мысль, как молотом по камню. — Лучше я убью себя».

Так и будет, он знал, что так будет. Что угодно, лишь бы освободиться от них. Они были такими сильными против его воли, намного сильнее, чем раньше.

Они стали выходить вперёд. Вендлин протянула руку, мягко улыбаясь. Рена подошла к ней сзади.

«Убей их, — потребовал он от себя. — Убей их, прежде чем они…»

— Маленькая свинья. Встань на колени.

«…изменились», — закончил он.

Эрик зажмурил глаза. Его разум освободился от оков. Его предплечья взметнулись вверх, наведя дробовик.

— Нет! — Рена закричала.

Его палец сжался. Дробовик прыгнул за мощной вспышкой и сотрясением: ба-бам!

Пуля проделала дыру в горле Вендлин. Кровь хлестала из неё тонкими цепляющимися щупальцами. Рена с криком бросилась на него с маленьким мерцающим камнем на шее.

Он вставил ещё один патрон и выстрелил. Пуля попала ей в руку. Он ещё раз перезарядил дробовик, поднёс его к её лицу.

«Её лицо…»

Её зубы лязгнули.

Третья пуля двенадцатого калибра разорвалась ей в лицо. Её голова разлетелась на вращающиеся мокрые куски.

Пороховой дым зашевелился, как призрак. В ушах звенело.

«Прежде чем они изменились», — его мысли продолжали тикать.

Его лицо было похоже на плоскую каменную плиту, когда он смотрел вниз на две обнажённые фигуры. Их тёмная кровь медленно вливалась в землю.

Часть его разума, которая всё ещё принадлежала этому миру, говорила ему:

«Ты только что убил двоих детей».

— Нет, это не так, — ответил он себе в голос. — Я только что убил двух монстров.

Он зарядил патронник ещё одним патроном и зашагал обратно в темнеющий лес.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

— Дуэр, дуэр, — нашёптывал тёмный голос.

Чёрные слова, казалось, затягивали её всё глубже и глубже в странный, напевающий лабиринт сна.

Энн проснулась от ужасного головокружения, всё было красным, нож…

Шлёп-шлёп-шлёп!

…погружался с отвратительным звуком в её живот.

Шлёп-шлёп-шлёп! — услышала она, поморщившись.

Она поднесла руку к своему плоскому, влажному от пота животу. Она лежала голая в постели, промокшая. Комната была пуста. Она ахнула, когда увидела часы: 20:12. Она проспала весь день и вечер.

Она принимала душ под холодным потоком, надеясь, что брызги воды оживят её. Она чувствовала себя ужасно, как будто с похмелья или под действием наркотиков. Энн вздрогнула, когда мылась, её рука, направляющая кусок мыла, ощущалась как чья-то чужая рука, как трепещущие руки из кошмара, блуждающие по ней, поглаживающие растянутый живот.

«Боже», — это всё, что она могла подумать.

Она чувствовала себя преследуемой; она даже не чувствовала себя настоящей. Каждое движение, когда она одевалась, вызывало сильнейшую в её жизни головную боль. Что с ней не так? Что-то было ужасно неправильно; она это чувствовала.

«Что-то не так со… всем».

Должно быть, она больна, вот и всё. Должно быть, она заболела гриппом; вот почему она так долго спала. Она спустилась вниз за соком и услышала, как закрываются дверцы машины.

Энн выглянула из боковой створки входной двери. Cadillac Fleetwood её матери отъезжал назад. Было похоже, что в нём было несколько человек.

Она нахмурилась. Машина уехала. Сгущались сумерки. Яркая розоватая луна выглядывала из-за горизонта. Она была полная.

Что-то разбилось. Наверху.

Энн обернулась. Она взбежала по лестнице. Что-то ещё разбилось. Это было похоже на бьющееся стекло.

Звук кардиомонитора в коридоре звучал медленно и неравномерно. Дыхание Энн застряло в груди, когда она влетела в комнату отца. Бутылочки с физиологическим раствором валялись разбитыми вокруг внешнего края коврика. Стойка для капельницы на колёсиках лежала опрокинутой. Взгляд Энн прирос к кровати.

Её отец лежал, растянувшись, наполовину перекинувшись через койку для лежачих больных. Кровь капала из его руки, где вырвались иглы для внутривенных вливаний. Он трясся в конвульсиях, его рот был открыт. Его глаза выпучены, как будто были без век. Энн могла только смотреть. Его правая рука, дрожа, начала подниматься. Скрученная рука развернулась.

Его рот дрожал, но не издавал ни звука. Он указывал на неё.

— О, Господи… Папа…

Его рука упала на кровать. Медленный «бип-бип-бип» монитора «Лайфпак» прекратился…

…затем появилась ровная линия.

Он к чему-то склонялся. Ошарашенный взгляд Энн медленно опустился. Тумбочка, она увидела. Старинная лакированная тумбочка стояла сбоку от кровати, на ней что-то лежало.

«Письмо?» — подумала она.

Это было похоже на письмо.

Энн подбежала к отцу. Она быстро перетащила его, наклонилась. Она попыталась сделать сердечно-лёгочную реанимацию, как умела. Каждый толчок вниз к его хрупкой груди выкачивал немного больше крови из разорванного отверстия для внутривенного вливания на внутренней стороне его локтя. Она запрокинула ему голову, зажала ноздри и дунула.

Ничего.

Плоская линия на мониторе пищала.

«Он мёртв», — поняла она.

Её пристальный взгляд, казалось, был чем-то притянут. Она уставилась на край тумбочки.

Её отец что-то написал ей. Он использовал собственную кровь:

Доэфолмон.

Оставь Мелани, Мартина, им уже не помочь.

Уезжай, пока ещё можешь.

* * *

— Ардат Лил была суккубом, — объяснил профессор Фредрик. — Или я должен сказать, верховным суккубом, первой леди ада.

— Суккуб, — повторил доктор Гарольд.

— Женщина — демон секса. В мировой мифологии существует множество вариаций, и интересно, как много древних религиозных режимов отражают почитание одинаковых богов и антибогов. Ардат Лил не исключение. У шотландцев, немцев, скандинавов, тевтонцев, египтян — у них всех была своя такая богиня. Они все — это Ардат Лил.

«Суккуб», — подумал доктор Гарольд.

Слово даже звучало зло. Казалось, оно проползло по его паху, как тарантул.

Профессор Фредрик закурил трубку, выпуская в воздух сладкий дым.

— У Ардат Лил очень колоритная история. Ур-локсы верили, что когда земля была создана, половина ангелов с небес была изгнана. Звучит знакомо? В первый же день своего изгнания Люцифер решил прогуляться по земле, которую, к его полному неудовольствию, населили миролюбивые люди, полностью лишённые греха. Все они немедленно отвергли его, а Люцифер, заметьте, не любит отказов. Поэтому он решил развратить человечество, обманом заставив его отвернуться от Бога. Это тоже может показаться знакомым. Так или иначе, Люцифер искал самую красивую девственницу в мире и через шесть дней нашел её — молодую женщину по имени Ардат. Люцифер пообещал сделать её своей королевой, если она отвернётся от Бога, и Ардат, как вы, наверное, уже догадались, согласилась. Они скрепили соглашение половым актом. Ардат забеременела и всего через шесть дней родила прекрасную девочку. Этот ребёнок в конце концов превратился в женщину, ещё более красивую, чем её мать, настолько красивую, что Люцифер счёл любое имя недостойным её красоты. Она была известна просто как Дочь.

— Или Ардат Лил? — предположил доктор Гарольд.

— Нет, не совсем. Дочь была настолько прекрасна, что Люцифер, печально известный своими гормонами, не устоял. Она была красивой, но не злой, а Люцифер хотел злую дочь. Так он превратился в безымянного мужчину, в которого влюбилась Дочь. Всё это было уловкой. Дочь вышла замуж за этого человека, вступила с ним в половую связь, а затем забеременела. Другими словами…

— Люцифер соблазнил собственную дочь.

— Вот именно, — сказал профессор Фредрик. — Затем Дочь родила ещё более красивую девочку, и она оказалась ужасно злой. Она была известна как Дочь Дочери или Ардат Лил. Вот к чему относится этот повторяющийся термин в набросках Тарпа, — профессор Фредрик указал на один из них.

Доктор Гарольд прочитал под рисунком женщины, рожающей на дольмене, слова «Дотер фо Дотер».

— Дотор, или в хильтернской форме, Дотер фо Дотер, была наполовину человеком, наполовину дьяволом, худшим из обоих ипостасей, и поэтому она была осуждена Богом на вечность в аду. Однако, как и многие демоны, она была рождена с силой воплощения, и прямая обязанность всех демонов — увековечивать зло. Со временем у Ардат Лил появились последователи на земле, человеческие последователи, которым были дарованы силы воплощения в обмен на их поклонение. Образовался ковен…

— Ур-локсы, — предположил доктор Гарольд.

— Правильно, чьё существование вращалось исключительно вокруг поклонения Ардат Лил. Они служили ей разными способами: ритуалами, жертвоприношениями и каннибализмом, а также устранением всех мужчин из родословной, или бладкин — ещё одно слово, которое Тарп использует довольно часто. Ур-локсы, согласно легенде, обращали мужчин в рабов с помощью так называемого сексспела; всегда считалось, что общение с суккубом действует как договор с дьяволом. Все члены шабаша — ведьмы — имели право становиться суккубами на короткие периоды времени, в течение которых они соблазняли мужчин и, следовательно, порабощали их. Они обманывали мужчин, заставляя их думать, что они спят, вступали с ними в половую связь, и всё. Любой мужчина, занимавшийся сексом с женщиной в обличии суккуба, был навсегда потерян и подчинялся воли шабаша.

— Что это за слова? — спросил доктор Гарольд, указывая на другие страницы с набросками. — Все ли они связаны с этой системой поклонения?

— О, да, — ответил профессор Фредрик. — Эльмессе — подаяние; лоф — похвала в церемонии; цирица — церковь. Термин илот означает то же самое, что и реккан: мужчина-раб — тот, кто пал перед суккубами. Вихан означает сделать святым. Ур-локсы верили, что единственный способ сделать человека святым — это убить его — и часто съесть — в знак уважения к Дотер фо Дотер.

— И эти? Виффорд? Вифмунук?

— Виффорд для ур-локсов была их версией служителя или семинариста, религиозного иерарха. Виффорд была заместителем главы ковена и постоянно тренировалась, чтобы заменить лидера ковена после её смерти. Вождя звали вифмунук, самая близкая к божеству.

Доктор Гарольд мрачно погладил свои седые усы. Он обдумал это и то, что старый профессор сказал ранее. Какое жуткое видение…

— Не очень приятная тема, уверяю вас. Несмотря на свою безвестность, ур-локсы оказались одним из самых диких обществ, когда-либо существовавших, — затем профессор Фредрик опорожнил дымящиеся кишки своей трубки — тук-тук-тук-тук! — в обсидиановую пепельницу, которую когда-то привёз из Сирии. — Однако есть итог, я имею в виду, в конечном счёте.

— Извините? — сказал доктор Гарольд.

— Во всём этом есть смысл. Я ни на минуту не верю, что культ ур-локсов мог существовать всё это время, и я не верю в оккультизм. Однако у меня есть одно замечание, которое вы должны найти чрезвычайно сверхъестественным, — Фредрик издал грубый смешок. — Хотите это услышать?

Умирающий дым из трубки просеялся вверх. С книжных полок и с разных других мест по всему офису каменные образы демонов продолжали наблюдать в своих застывших взглядах. А на столе лежал рисунок Тарпа с изображением Ардат Лил, мерцающей в своей непристойной красоте…

— Да, — сказал доктор Гарольд. — Я бы очень хотел это услышать.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

Энн побежала по коридору, затем замедлила шаг. Потом она остановилась. О чём она думала? Её отец был мёртв. Своей собственной кровью он написал ей предупреждение. Но что это означало на самом деле? Энн неподвижно стояла в обшитом панелями холле, моргая.

«Он перенёс обширный инсульт. Он был в бреду. Он не знал, что делает».

Затем она позволила реальности взять верх. Как обычно, в доме никого не было.

«Что мне теперь делать?»

Это был хороший вопрос. Что делать, когда кто-то умирает? Вызывать скорую? Похоронное бюро? Разве врач не должен сначала объявить его умершим? Энн чувствовала себя потерянной. В соседней комнате лежал её мёртвый отец, а не какой-то незнакомец. Как ни странно, даже виновато, она почувствовала облегчение.

«Его мучения закончились», — поняла она.

Это было хорошо. Каким он должен был быть, неподвижный и с повреждённым мозгом? В смерти её отец обрёл покой, которого лишила его болезнь. Теперь Энн поняла, почему на похоронах люди всегда говорили: «Это благословение». Смерть отца была благословением.

Признание заставило её почувствовать себя лучше. Она спустилась вниз и села на нижнюю ступеньку, подперев подбородок рукой. От полного отсутствия звука дом казался ещё более пустым. Как Мелани воспримет смерть дедушки? И что сказала бы её мать? Но через мгновение Энн поняла, что пытается отвлечься. Прежде всего то, что продолжало грызть её, было тем же самым, что грызло её месяцами.

Кошмар.

В её голове продолжали просачиваться обрывки кошмара и этого ужасного алого головокружения. Как что-то может быть настолько навязчивым? Её собственный отец только что умер, но озабоченность сном осталась.

Шлёп-шлёп-шлёп, — она всё ещё могла слышать этот звук и голос зловещей акушерки: «Дуэр, дуэр».

Энн изо всех сил пыталась избежать ужасных образов. Были вещи, которые нужно было сделать.

«Вставай!» — крикнула она себе.

Она должна немедленно позвонить доктору Хейду и сказать ему, что её отец наконец скончался. Но…

Шлёп-шлёп-шлёп, — она всё ещё слышала звук в своём сознании.

«Дуэр, дуэр».

Поднявшись, она вздрогнула. Но когда она подошла к телефону, что-то заставило её бросить взгляд вниз по лестнице, ведущей в подвал. Даже в тусклом свете она могла ясно видеть, что дверь, которую мать держала запертой, была открыта.

«Что я делаю? Мне нужно позвонить доктору Хейду!» — приказала она себе.

Однако следующее, что она поняла, это то, что она спускалась по лестнице.

Тогда она знала или думала, что знала. В подвале родилась Мелани; это было место кошмара. Это была приманка — мрачное любопытство, которое толкало её вниз по лестнице. Внезапно комната показалась запретной; это увлекло её. Энн не видела подвала семнадцать лет.

Но она была полна решимости увидеть его сейчас.

Старое дерево на ступенях скрипело, когда она спускалась вниз. Дверь открылась в мёртвой тишине. Энн до сих пор не могла понять, почему её мать всегда держала его запертым. Это был просто фруктово-овощной погреб, подвал.

В тот момент, когда она вошла, стало теплее. С потолка свисала единственная голая лампочка. Там была старая корзина для белья, немного ветхой мебели и гладильная доска. Полки с консервированными фруктами и маринованными овощами занимали всю стену.

Она тупо смотрела вперёд. Что-то было не так. Прошло ещё несколько секунд, когда она осознала своё разочарование.

Она надеялась, что, увидев подвал, она сможет стряхнуть с себя воспоминание, которое рассеет кошмар и освободит её от него. Кошмаром было рождение Мелани. Мелани родилась здесь.

Следовательно…

Заблуждение тоже появилось отсюда.

«Но это не была комната из кошмара».

Всё было как-то неправильно. Комната в кошмаре была длиннее, потолок выше. Вся форма этой комнаты была другой.

Да, Энн была разочарована. Комната не показывала ей ничего, за что могло бы зацепиться её подсознание. Почему сон поместил рождение Мелани в другое место?

«Время. Память», — подумала она.

Она всё неправильно истолковала. Прошедшие семнадцать лет полностью затмили её память. Поэтому её сон построил собственную комнату.

«Но почему?»

Вряд ли это имело значение. Она повернулась, чтобы уйти, и заметила несколько картотечных шкафов. Одна вещь, которую она так и не заметила, была причина, по которой дверь была открыта. Её не оставили открытой, её взломали, засов выдернули из рамы.

Картотеки выглядели прогнившими. Один шкаф был завален старыми газетами и книгами, его ящик был выдвинут. Энн закрыла его и заглянула во второй ящик: какие-то манильские папки, явно не в порядке. И спиральная тетрадь.

«Похоже на блокнот Мартина».

Она подняла тетрадь и посмотрела. Это и был блокнот Мартина. Тесные поспешные каракули не оставляли сомнений.

«Зачем Мартину хранить здесь черновики своих стихов?»

Она пролистала несколько случайных страниц.

«Реккан», — называлось одно стихотворение, но что, чёрт возьми, это означало? Оно было датировано несколько дней назад. Энн прищурилась, читая:

Несовершенные миры умирают быстро, как сны людей:

Бессмысленная пародия.

Но каждую ночь мы встаём, её песня в наших головах,

Рекканы нисходящего вестника.

Мы её хищные птицы.

Мы придём к вам однажды.

Какое это было странное стихотворение. Энн не всё понимала, и это совсем не походило на стиль Мартина. Обычно он писал в метре и китсовской рифмовке. Она обратилась к следующему стихотворению: «Доэфолмон».

О, чудесная луна,

Твоей правды я пью.

По ласке глашатая,

В дивном розовом свете!

Это беспокоило её. Как и в первый раз, она не знала, что это значит, и не похоже, чтобы Мартин стал писать такое.

«Луна. Розовая», — подумала она.

Он имел в виду равноденствие, о котором она слышала в новостях? Особое лунное положение, из-за которого свет луны казался розовым в определённое время в течение ночи. Она выглянула в маленькое окно на уровне земли. За лесом низко висела полная луна.

Она была розовой.

Но что-то другое не давало ей покоя.

«Но что?» — думала она.

Затем её глаза сузились. Название стихотворения «Доэфолмон».

— Доэфолмон, — повторила она.

Слово, не имевшее смысла.

Но…

Доэфолмон. Перед смертью её отца, в бреду, разве это не было одним из слов, которые он написал?

Это смутило её. Возможно, она ошибалась — да, должно быть. Доктор Хейд сказал, что жертвы массивного инсульта часто писали что-то, не помня последовательности алфавита. Как Мартин мог использовать это слово за несколько дней до того, как его написал её отец?

«Невозможно», — согласилась она.

Бóльшая часть остальной части блокнота, казалось, была заполнена одним длинным стихотворением. Она вспомнила, как Мартин однажды упомянул об этом великом произведении, состоящем из более чем сотни строф. Это должно быть оно. «Миллениум», — так оно называлось.

Она не читала всё, только отрывки. Всюду она замечала ещё более странные слова. Вифмунук, Фуллухт Лок, вихан, цирица. Что означали эти слова? В размеренном стихотворении, казалось, речь шла о каком-то благоговении, поклонении, но оно было ей чуждо.

Она обратилась к последней строфе, к концу.

В её святой крови теперь мы благословлены.

Сладкое божество эонов во тьме облачилось.

Через падшие небеса, так быстро она парит.

Дуэр околдовывает вифмунук.

Приходи в наш мир из своего.

Энн словно превратилась в гранит, глядя на причудливый стих.

«Опять же, — подумала она, — невозможно, — но по другой причине.

Дуэр — написал Мартин, то самое слово, которое произнесла фигура в её кошмаре.

«Дуэр», — подумала она.

Объяснений быть не могло. Она никогда не рассказывала Мартину подробности кошмара. Произносила ли она это слово вслух во сне? Но если так, то зачем Мартину использовать его в стихотворении?

Теперь её замешательство охватило её полностью. Она вздрогнула, когда положила блокнот на место, и чувство под кожей было похоже на страх. Потом она заметила альбомы. Фотоальбомы.

Энн несколько раз видела, как её мать и её друзья просматривают их. Она взяла один, открыла…

«Что за…»

Она не могла в это поверить.

Это была порнография.

Зловещие снимки смотрели на неё. Энн не могла вообразить ничего столь явного и настолько непристойного. На каждой картинке изображён отдельный половой акт. Оральный секс. Групповой секс. Лесбиянство. Содомия. Женщины ухмылялись в ярком свете, когда мужчины с пустыми лицами проникали в них всеми правдоподобными способами, а иногда и неправдоподобными.

«Это сумасшествие», — подумала Энн.

Зачем её матери эта грязь?

Она была слишком потрясена, чтобы размышлять о проблеме более глубоко. Каждая страница показывала ей новую, бóльшую непристойность. Но по мере того, как она листала жалкий альбом дальше, к ней возвращалось то холодное покалывание, похожее на страх. Некоторые фигуры на фотографиях казались ужасно знакомыми.

К пятой странице она уже выбирала лица из оргий.

Вот Милли стояла на четвереньках, сосала у одного мужчины, а другой проникал в неё сзади. Затем старушка миссис Гарган присела на чьи-то бёдра. Пожилые Троттеры поменялись с кем-то брачными партнёрами. И дочь Милли, Рена, с поддвинутыми к лицу коленями, когда какой-то молодой человек оседлал её сверху. А дальше…

«Боже мой!»

На следующем кадре была показана собственная мать Энн, занимающаяся сексом с доктором Хейдом. А затем её собственный отец… насиловал мужчину, а её мать и ещё несколько женщин смотрели на это, ухмыляясь.

Энн трясло. Она думала, что упадёт в обморок. Затем она перевернула страницу и посмотрела дальше.

Симпатичная девочка-подросток сидела на лице другой девушки. Девушкой сверху была Мелани.

Мужчина с пустыми глазами занимался сексом с женщиной, держа её за ягодицы. Женщиной была Мэдин.

Мужчиной был Мартин.

Энн чувствовала себя мёртвой, вставая.

Второй альбом не нуждался в описании.

Обнажённые фигуры казались вымазанными чем-то тёмным. Это было похоже на кровь. Другие фигуры пили из чаши, все обнажённые, со странными бледными подвесками между грудями. Энн почувствовала, как у неё перехватило дыхание, когда она перевернула страницу.

Женский труп без головы висел вниз у голой деревянной стены. Кровь сливалась в большой котёл. Затем мужчина потрошил труп другого мужчины тонким острым ножом. Этот человек был отцом Энн. Доктор Хейд срезал жир с того, что казалось печенью. Мартин набивал субпродукты в большой полиэтиленовый пакет. Ещё больше фотографий показывали, как люди разжигают костёр в большой яме и бросают в него предметы. Чёрный котёл кипел. Крупные округлые предметы лежали глубже в углях. Энн знала, что это человеческие головы.

«Должно быть, я снова сплю», — болезненно пыталась убедить себя Энн.

Ничто из этого не могло быть правдой.

Затем она перевернула следующую страницу и увидела:

Милли лежит на плите, голая, вся в поту. Её ноги были подпёрты и широко разведены. Она была беременна.

Обнажённые женщины стояли вокруг неё, с благоговением глядя вниз. Но между расставленными ногами Милли стояла фигура в плаще, с протянутыми руками, словно собираясь что-то принять. И далее:

Руки держат мокрого новорождённого ребёнка.

И далее:

Энн закричала.

Это было то же самое. Всё. Роды Милли были идентичны сценарию кошмара Энн. А потом финальное фото, символ. Странный двойной круг выглядел как плоская каменная плита, висящая на тёмной стене, но его форма была…

«Та же самая», — поняла она.

Всё было точно так же.

— Всё кажется знакомым? — спросил хриплый голос.

Энн снова закричала и уронила альбом. Она отступила назад и споткнулась, глядя в ужасе.

Из глубины подвала вышла фигура. Она была там всё это время, наблюдая за ней из темноты.

Фигура сделала ещё один шаг: молодой человек со странными короткими светлыми волосами, в джинсах, кроссовках и джинсовой куртке. Его лицо выглядело оживлённым, худощавым в какой-то радостной превознесённости. Он держал дробовик.

— Энн Славик? — сказал он. Он посмотрел на неё, как будто с любопытством. — Меня зовут Эрик Тарп. Хотя люди вокруг называют меня бригорекканом.

Надломленный голос не оставлял сомнений. Тот же самый голос, который звонил ей, предупреждал её по телефону, чтобы она не приезжала сюда.

— Они суккубы, — сказал он ей. — Они монстры, все до единого. А твоя мать их лидер.

Энн попыталась заговорить, но страх заглушил её голос.

— Они порабощают мужчин своей силой, они приносят жертвы, чтобы воздать ей должное. Они существовали тысячи лет, Энн, исключительно для того, чтобы поклоняться ей.

— Ей? Кому?

Эрик Тарп одарил её сломленной улыбкой.

— Конечно, ты не знаешь об этом. Ты и не должна была. Ты принадлежишь к родословной, поклоняющейся дьяволу.

У Энн закружилась голова…

— Это кажется невозможным? — Эрик Тарп продолжил. — Что, по-твоему, всё это есть в этих альбомах? Ты видишь кошмары, Энн? Как ты думаешь, о чём эти сны? На самом деле это не сны, это видения — видения прошлого, отражающие будущее.

«Видения прошлого», — подумала она.

Но какое отношение может иметь рождение Мелани к будущему?

— Ты видела в этом городе детей мужского пола? А?

— Нет, — сказала она, всё ещё глядя исподлобья. — Я просмотрела городские записи о рождении. В них говорилось, что все дети мужского пола, когда-либо родившиеся здесь, были отданы на усыновление.

— Конечно, так и было сказано. Хейд должен был прикрываться.

— Что?

— Записи сфальсифицированы Хейдом. Эти дети не были отданы на усыновление. Их принесли в жертву.

Слово, казалось, закрутилось в её голове и разрослось, как кровавое пятно.

— Мужчины не допускаются в их родословную. Любой член секты, родивший самца, должен немедленно передать его в жертву, чтобы умилостивить её. Я знаю это точно, Энн. Я тот, кто хоронил тела.

Энн всё ещё не могла правильно думать. Как она могла поверить в это безумие? Эрик Тарп был сбежавшим психически больным. Он определённо был сумасшедшим. Но тут она вспомнила о фотоальбомах…

— Я вернулся, чтобы остановить это, Энн. Я вернулся, чтобы забрать тебя и твою дочь отсюда. Это единственный способ.

— О чём ты говоришь! — Энн наконец закричала.

Он посмотрел на неё сверху вниз. Ему казалось болезненным просто даже говорить.

— Последнее тысячелетие они готовили себя к этому событию, Энн. Ты и твоя дочь являетесь частью этого события.

— Какого события?

— Фуллухт Лок, — ответил он. — Доэфолмон.

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

— Доэфолмон, — сказал профессор Фредрик.

Доктор Гарольд прищурился.

— Да, ещё одно слово, которое Тарп часто упоминает в своих зарисовках. Что это означает?

Фредрик раскурил большую трубку. Резное лицо на трубке изображало маску страдания.

— Грубо говоря, это означает «луна дьявола», и это ещё один термин, доказывающий, насколько тщательно Тарп исследовал ур-локсов, прежде чем его охватило безумие. Доэфолмон считался предзнаменованием, как библейский знак, и предшественником их самого священного обряда — Фуллухт Лока.

Нос Гарольда сморщился от приторного запаха табака. Это, а также странное лицо на трубке привлекли его внимание.

— Это был их обряд воплощения, — сказал профессор Фредрик.

«Воплощение, — Гарольд обдумал это слово и его значение. — Чтобы обрести плоть».

— Фуллухт — это ещё одна странная смесь старосаксонского, старофризского и некоторых более старых чилтернских составляющих; по сути, это означает «крещение», а лок, как я уже сказал, относится к…

— Женщине-демону, — вспомнил Гарольд. — Суккубу.

— Да. Следовательно, Фуллухт Лок можно перевести как «крещение суккуба». Это ритуал, вокруг которого вращалась вся их система верований. Это то, ради чего они жили.

За окном теперь полностью стемнело; доктор Гарольд провёл здесь весь день, едва ли осознавая это. Сквозь высокие деревья четырёхугольника кампуса он мог разглядеть луну. Она казалась розовой.

— Основой всей их религии были приношения, — продолжал старый профессор. — Рвение, с которым они приносили в жертву невинных, было чрезвычайно набожным. Всё, что они делали, было подношением. Секс. Убийства. Каннибализм. Они даже инициировали посвящённых кровью жертвоприношений. Они красили деревья кровью, чтобы отметить территорию суккуба, сделать её благословенной. Друиды делали то же самое столетия спустя, что может заставить вас задуматься о природе религиозного влияния.

Но доктора Гарольда интересовало гораздо бóльшее. Так много вопросов чесалось у него сейчас, как заживающие швы.

— Но то, что вы упомянули ранее, — сказал он. — Конечный смысл?

Древнее лицо Фредрика выглядело мрачно удивлённым.

— Фуллухт Лок. Воплощение. Согласно легенде, это может произойти только во время доэфолмона, и якобы ур-локсам это однажды удалось.

— Вы имеете в виду воплощение?

— Правильно. Из того, что можно было перевести из их рукописей, ур-локсы утверждали, что успешное воплощение произошло тысячу лет назад, как раз перед исчезновением их расы.

Доктор Гарольд обдумал это предположение. Нет, как и Фредрик, он не верил в демонов, но… о чём он думал?

— Я не совсем понимаю вас. Как предположительно произошло это воплощение?

— Помните, что я говорил раньше? — ответил Фредрик. — Всё, что делали ур-локсы, было подношением. Они были преданы идее бладкинов, или святости своей родословной. То, что они предложили Ардат Лил, в конечном счёте, были они сами.

— Я всё ещё не совсем…

— Элемент подношения, доктор. Жертва. Кровь. Вера. Всё. Фуллухт Лок был их собственным предложением, физическим подарком замены. Я говорю о том, что на доэфолмоне один из собственных бладкинов ур-локсов станет Ардат Лил. Это было предсказано, заметьте, за много лет до рождения замещённого тела.

— Предсказано кем?

— Вифмунук, их лидером. Предположительно, они были ясновидящими. Доэфолмон считался самым святым временем, так же, как христиане считали бы Второе пришествие. По сути, это было то же самое, возвращение их бога на землю, — измождённая рука профессора Фредрика снова постучала по трубке. За его спиной, в окне кабинета, всходила луна. — Но самое любопытное для вас должно быть, — весело продолжал он, — это время.

— Время? — спросил доктор Гарольд.

— Доэфолмон. Астрономы недавно идентифицировали его — своеобразная астрономическая конфигурация. Вы, наверное, слышали об этом в новостях в последнее время?

Слышал ли он?

«Равноденствие», — подумал он.

— Я что-то слышал по погодным каналам о равноденствии.

— Да, да. Вот что такое доэфолмон на самом деле. Конечно, астрономы не называют его доэфолмоном… — Фредрик снова усмехнулся. — Они называют это тангенциальным лунным апогеем. Вы, наверное, заметили за последнюю неделю или около того, что луна кажется розовой? Это то, что известно как слоистое преломление, когда лунный свет проходит через верхние слои атмосферы под аномальным углом. Это бывает очень, очень редко и довольно точно — весеннее равноденствие, которое происходит в тот же момент, когда луна становится полной.

Глаза доктора Гарольда сузились.

— И это самое любопытное, — продолжил Фредрик. — Даже такой старый скептический атеист, как я, должен признать. В последний раз это случилось ровно тысячу лет назад, и ровно тысячу лет назад было, когда ур-локсам якобы удалось воплотить Ардат Лил.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

— Это происходит сейчас, прямо сейчас, — сказал ей Эрик Тарп в тёмных стенах подвала.

Он говорил, а она слушала, вглядываясь в каждое его бессвязное слово, словно это были уродливые лица.

«Воплощение, — подумала она. — Фуллухт Лок. Ардат Лил».

Это было сумасшествие, и это должен был быть безумный человек. И всё же то, что он рассказал ей, звенело призрачной памятью, подозрения стекали, как рана, на задворках её разума.

Замешательство Энн накапливалось. Это было слияние всего этого, того, что раскрыл Тарп, плюс сон и то, что она видела в альбомах, — из-за чего она не могла ничего сообразить.

— Ардат Лил уже здесь, — говорил он сквозь дымку её затруднения. — Но должны произойти определённые вещи, прежде чем она сможет воплотиться через носителя, — он остановился, посмотрел прямо на неё. — Вот почему я сбежал. Чтобы этого не случилось.

Энн почувствовала себя мокрой от пота собственного страха.

«Мелани, — снова и снова повторял её разум. Вот что означал сон: рождение Мелани было рождением носителя. — Они хотят, чтобы моя дочь служила физическим телом для этого… существа».

— Твоя дочь девственница, не так ли?

Энн кивнула.

— Она не родилась в больнице, не так ли? Она родилась здесь, в Локвуде. Это так?

— Да! — Энн закричала.

Тарп зарядил дробовик несколькими патронами.

— Мы должны найти её и увезти вас двоих отсюда. Мы должны сделать это сейчас же. Доэфолмон сегодня ночью.

«Мартин», — подумала Энн.

— А как же…

— Забудь о нём. Он теперь один из них. Навсегда.

Тарп грубо схватил её за руку и потащил к ступенькам.

— Они все сейчас в цирице…

— Что?

— Церковь. Они готовятся.

Тарп встал на лестнице, словно его остановило самое страшное видение. Какое-то время он смотрел в никуда, или, может быть, на призрак того, кем он был раньше.

— Пойдём, — сказал он дальше. Он топал по лестнице, таща за собой Энн. — Если мы сможем предотвратить сам обряд воплощения или даже родственное жертвоприношение, то они будут уничтожены. Они не смогут сделать это снова в течение тысячи лет.

Энн топала по пыльным деревянным ступеням.

«Что он сказал? Родственная жертва? Что это?»

— Это как спусковой крючок для всего ритуала, — сорвался хриплый голос Тарпа. — Последнее подношение Ардат Лил. Доказательство веры.

«Родственная жертва», — всё ещё думала Энн.

Внезапно на лестнице у неё затекли суставы. Её разум опустел, и…

Шлёп-шлёп-шлёп…

Алое головокружение снова охватило её, как отчаянный любовник. Видение огромного клинка, снова и снова вонзающегося в извивающееся обнажённое тело…

— Давай, давай! — Тарп командовал.

Он сильно ударил Энн по лицу ладонью. Она моргнула, онемев. Затем он снова повёл её вверх.

Теперь Энн поняла головокружительные видения и то, как они связаны с кошмаром.

«Родственная жертва, — осознала она более полно. Она пыталась усвоить информацию. — Они хотят, чтобы Мелани была носителем. Чтобы носитель стал Ардат Лил, она должна сначала пожертвовать своей роднёй. Мной».

Это то, что головокружение пыталось показать ей.

«Мелани должна убить меня, прежде чем она сможет стать демоном».

Мысли Энн снова накрыли её. Они уже были на площадке; Тарп вёл её на кухню.

— Мы выйдем сзади. Мы пойдём по лесу туда, где я припарковал фургон. Подождёшь там, пока я пойду искать Мелани.

Но в конце обшитого панелями зала Тарп остановился, как-то странно повернувшись к ней.

— Ты это слышала?

— Что слышала? — рассеянно сказала Энн.

Его глаза дёрнулись. Его сломанный голос прохрипел:

— Могу поклясться, что я слышал…

БА-БАМ!

Энн закричала. Кусок входной лепнины разлетелся на осколки. Тарп толкнул её назад, когда из кухни донёсся мрачный хохот. Затем раздалось ещё одно громкое БА-БАМ! Они нырнули через фойе. В стене образовалась дыра размером с кулак.

В зал вошла фигура с огромным револьвером в руке.

— Сюрприз! Я вернулся! — объявил им Дюк Беллукси.

* * *

Пока Фредрик убирал книги, которые достал с полки, доктор Гарольд без всякой причины вспоминал о странном совпадении. Эрик Тарп был из городка под названием Локвуд. Да, это было странно. Одна из его частных пациенток, юрист Энн Славик, страдающая ночными кошмарами, была из того же города.

«Совпадение, — подумал он. — Что это может быть ещё?»

— Боюсь, это всё, что у меня есть для вас, — сказал профессор Фредрик и снова сел. — Ур-локсы были очень малоизвестным обществом; о них просто не так много информации.

— Но достаточно, чтобы Тарп их обнаружил.

Фредрик пожал плечами.

— Всю свою жизнь я провёл, преследуя остатки цивилизаций, верования которых коренились в суевериях. Я был от Ниневии до Кносса. От Иерихона до Трои и Родоса. И знаете, что я обнаружил? Во всех тех местах, за все эти годы?

— Что?

— Никаких суеверий. Никакого доверия к какой-либо субъективной вере, которая когда-либо утверждалась. Это просто истории, басни, люди сочиняют их, чтобы объяснить себя.

— Конечно, — сказал доктор Гарольд. — Но это интересно: побег Тарпа совпадает с равноденствием, которое бывает только раз в тысячу лет.

— Он, без сомнения, очень хороший исследователь, вот и всё. Думаете, вы его поймаете?

— Мы сообщили полиции штата, что Тарп, скорее всего, вернётся к географии своего заблуждения, но они не придали этому особого значения. Самые последние убийства указывают на то, что он действительно удаляется от места своих первоначальных преступлений.

— Это может быть уловкой, не так ли? Коэффициент интеллекта Тарпа намного выше среднего.

— Я знаю. Вот что меня и беспокоит.

— Как вы думаете, куда именно возвращается Тарп?

— Маленький городок на северной окраине округа, — ответил доктор Гарольд. — Он называется Локвуд.

Профессор Фредрик тонко рассмеялся, перебирая в руках крошечную каменную статуэтку Шипе, ацтекского бога урожая.

— Вы шутите, да? Он из городка под названием Локвуд?

— Да. Что смешного?

Глаза Фредрика внезапно расширились от удовольствия.

— Это почти шутка — я имею в виду название.

— Я не понимаю…

— Локвуд, — сказал Фредрик. — Просто разберите это слово. Вуд — это лес, а лок — это… Локвуд означает лес…

— Суккубов, — понял доктор Гарольд. Ещё больше совпадений? — Это странно. И вы уверены, что настоящий культ ур-локсов не может существовать сегодня?

— Я не понимаю, как. Если только родословная действительно осталась нетронутой, как указывает легенда. Ур-локсы рассеялись тысячелетие назад, после последнего предполагаемого воплощения. Они бесследно исчезли, совсем как ученики Христа после его смерти. Воплощение демона якобы благословило их всех, а затем отправило в мир, чтобы распространить своё влияние на следующую тысячу лет, — Фредрик снова усмехнулся, звук был похож на скрип дерева. — Но, конечно, чтобы поверить в это, вам нужно поверить в первоначальный миф.

Эта последняя абстракция не понравилась Гарольду. На самом деле никто из них этого не сделал.

— Я не верю в демонов, — возразил он.

Он начал складывать стенограммы и блокноты Тарпа обратно в большую кожаную сумку. Один блокнот выскользнул из его руки и распахнулся. Когда он поднял его, одна страница соскользнула с другой. Они каким-то образом склеились; он никогда этого не замечал.

Его глаза остановились. Это был набросок, которого он никогда не видел.

— Что это? — спросил профессор Фредрик.

— Я… — ответил Гарольд. Он сделал паузу. — Это невозможно.

Фредрик наклонился и посмотрел. Пуантилистический набросок изображал фигуру в плаще, стоящую между ног беременной женщины. Руки фигуры образовали колыбель, как бы принимая новорождённого. Ниже Тарп написал единственное слово:

Дуэр!

А за фигурой словно парил символ.

«Кошмар Энн Славик, — понял Гарольд. — До последней детали».

— Просто один в один, — сказал Фредрик, не замечая потрясения Гарольда. — Символом является нихтмир, ночное зеркало, а слово дуэр является частью молитвы воплощения. Это последнее признание рождения носителя.

— Что это значит? — Гарольд скорее прохрипел, чем спросил.

— Денотативно это конкретное существительное, означающее, по сути, дверь. Но религиозная коннотация идёт немного дальше, не существительное, а эллиптическое приветственное заявление. Мать носителя считалась дверью, через которую среди них войдёт носитель Ардат Лил.

Откровение, казалось, рухнуло, как разбомбленное здание. Веки доктора Гарольда приоткрылись.

— Мне нужно ехать, — сказал он. Он взял пальто, ключи и быстро направился к двери.

— Но уже почти полночь, — заметил профессор Фредрик. — Куда вам ехать в этот час?

— В Локвуд, — ответил доктор Гарольд.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

— Вверх по лестнице! Быстрее! — Эрик закричал, когда ещё три пули пробили стену гостиной.

Энн визжала после каждого сильного сотрясающего выстрела; её чувства рассеялись, как конфетти. Смех, чёрный, как уголь, доносился из холла, когда Эрик и Энн топали вверх по лестнице. Тень повернулась ниже. Шестая пуля взорвала зеркало наверху лестничной площадки, осыпав дождём из стекла.

Импульс заставил Эрика бежать вверх; с более высокой точки был лучше обзор.

«Он перезаряжается», — подумал Эрик.

Он стащил Энн на пол за углом и поднял дробовик.

Пот и истерика выступили на лице Энн.

— Кто это!

— Мой бывший попутчик, — ответил Эрик, ещё ничего не понимая. — Держись позади меня, лежи внизу.

«Дюк, — подумал Эрик. Его руки впились в дробовик. — Ублюдок последовал за мной сюда».

Но как?

— Эй, приятель! — раздался знакомый голос снизу. — Думал, что я не вернусь за твоей головой? Разве ты не рад меня видеть?

Эрик ответил случайным выстрелом вниз по лестнице. Даже звук двенадцатого калибра звучал слабо по сравнению с гигантским сотрясением Webley четыреста пятьдесят пятого калибра.

— Я убил тебя, больной ублюдок! — Эрик не мог кричать.

— Должно быть, это та волшебная наркота, которую я нюхал накануне, — ответил Дюк Беллукси. — Возвращает парней из мёртвых, понимаешь?

«Как я мог это упустить?» — Эрик задавался вопросом, несмотря на его ужас, с открытыми глазами.

Факт врезался в его сознание: Дюк вернулся. Дюк был здесь, прямо внизу. И он определённо хотел отомстить. К тому же у него всё ещё был этот гигантский револьвер, что не облегчало дела. Но Эрик был уверен, что он всадил несколько патронов в грудь Дюка ещё на том втором Qwik-Stop…

«Это будет не самый лучший из моих дней», — решил Эрик.

Он сделал ещё два случайных выстрела вниз по лестнице.

— Просто убирайся отсюда, Дюк! — он попытался договориться. — Если ты сейчас же не уберёшься отсюда, мне придётся тебя убить!

Дюк издал громкий, тяжёлый смешок.

— Ты уже пробовал это, не так ли, педик? Но чтобы показать тебе, что я честный парень, я дам тебе ещё один шанс. Как насчёт этого?

«Какого хрена?» — Эрик всё ещё не мог видеть своего врага, но через мгновение он его услышал.

Было слышно, как он поднимается по лестнице.

«Должно быть, он точно сумасшедший», — подумал Эрик, а затем нахмурился.

Учитывая, где Дюк провёл последнее десятилетие, его душевное состояние даже не вызывало сомнений. Но парень поднимался по лестнице, прекрасно зная, что Эрик вооружён…

«Подожди, подожди», — сказал он себе.

Энн вздрогнула, вцепившись Эрику в рубашку.

«Нет… ещё рано…»

Шаги продолжали подниматься, каждый глухой удар вызывал новый образ зверства.

«Если этот парень поймает меня, я…» — но Эрик даже не удосужился обдумать остальные предположения.

То, что Дюк сделает с ним, было достаточно плохо, чтобы думать об этом. Но то, что он сделает с Энн, было значительно хуже по сравнению с этим.

Эрик помедлил ещё секунду, затем выкатился на площадку. В ружье оставалось два патрона. Он поднял мушку, коснулся спускового крючка… затем сделал паузу. Память растянула его взгляд, как резинка.

Дюк оглянулся на полпути вверх по лестнице. Его полное социопатическое лицо улыбалось почти по-детски, сплошь большие зубы и пухлые щёки.

— Эй, фея! Давно не виделись, да?

Палец Эрика опустился. Ружьё взбрыкнуло, вырвав искры, когда пуля двенадцатого калибра вонзилась в грудь Дюка.

Дюк покатился вниз по ступенькам, как мешок с камнями.

«Это было слишком просто».

Эрик в замешательстве уставился на Remington, затем поднял голову. Стрелять в Дюка было не сложнее, чем протыкать рыбу в ванне. Казалось, будто он дал себя застрелить…

Полетел дым от пороха. Громадная фигура Дюка безвольно лежала у подножия ступеней, распластавшись по красивому фойе из сланца.

Энн поползла вперёд, её волосы висели прядями.

— Ты…

— На этот раз я застрелил его. Христос…

Эрик, к сожалению, не взвесил несоответствия. Но кто бы это сделал? Предстоящая задача призвала его: увести Энн, найти её дочь, разорвать пагубную тысячелетнюю цепь Ардат Лил. Он помог Энн встать, убрал волосы с лица и попытался её успокоить. Она вздрогнула в его объятиях. Он пришёл к выводу, что, вероятно, она наполовину в шоке, но он не мог винить её. Как она могла справиться со всем, что произошло, и со всем, что она узнала за последние несколько минут? Эрик этого не ждал.

— Давай, давай.

Он повёл её вниз по лестнице, направляя Remington на неподвижное тело Дюка. Вифмунук, без сомнения, уже начала подготовку к обряду. Но у них по-прежнему не было Энн, что только усугубляло мрачность обстоятельств. Им нужна была Энн, и это могло означать только одно…

«Её будут искать эти ведьмы», — заключил Эрик.

— У нас ещё есть время, — попытался он утешить её.

— Время? — её голос звучал срывающимся и хриплым. — Ты сказал, что сегодня ночью будет доэфолмон.

— Да, но не раньше четырёх утра или около того. Я видел сны об этом несколько месяцев, и ты тоже, не так ли?

— Да, — ответила Энн.

— А разве большинство снов не происходило в это время?

Иссушенное от ужаса лицо Энн напряглось в размышлениях.

— Да, — повторила она. — Почти каждый раз я просыпалась, а часы показывали 04:12 утра.

— Вот почему. Сны действительно были предзнаменованиями.

Они перешагнули через тело Дюка и направились на кухню.

— Тот же план, — сообщил ей Эрик. — Мы выйдем сзади. Я отведу тебя в фургон, а потом пойду искать твою дочь. Сейчас она должна быть в цирице — в церкви. Вытащить её не должно быть слишком рискованно. Большинства суккубов там не будет.

— Почему?

— Они будут искать тебя, и рекканы тоже. Ускользнуть от них — самая сложная часть. Остальное будет легко.

Энн не выглядела убеждённой.

Эрик остановился у входа в кухню.

— Что? — спросила Энн. — Давай уже выйдем из…

«Пули», — подумал Эрик.

Ничего из этого не было бы лёгким, если бы он не вооружился более эффективно. У него остался только один патрон для дробовика.

«Револьвер Дюка», — напомнил он себе.

— Жди здесь. Мне также понадобится оружие Дюка.

Он вернулся в тёмное фойе и посмотрел вниз. Гигантский револьвер всё ещё лежал в грязной, пухлой руке Дюка. Эрик опустился на колени, выискивая пули в куртке своего противника.

«Святое дерьмо…»

То, что он заметил за эту долю секунды, было всем, к чему когда-либо приведёт его судьба. Клетчатая фланелевая рубашка Дюка была в лохмотьях, но крови не было. Сквозь дыры он мог видеть смазанные, рябые белые пятна и несколько картечных пуль, которые явно не пробили торс Дюка.

«Пуленепробиваемый жилет…»

Одним движением за долю секунды левая рука Дюка схватила ствол дробовика, а правая метнулась вперёд. Эрик замер.

Револьвер был направлен прямо ему в лицо.

Дюк приподнялся, гордо улыбаясь, как всегда.

— Опять я тебя одурачил, да, фея? — заметил он.

* * *

Энн стояла в прихожей, позволяя своим мыслям замедлить пульс в такт её сердцу. Пот от страха прилил к коже. Потом мысль повторилась:

«Родственная жертва. Мелани должна убить меня, прежде чем она сможет стать демоном…»

Время, казалось, застыло перед её лицом; всё движение, даже движение мира, казалось, остановилось. Энн что-то почувствовала, но не знала что. Она прошла по короткому коридору в фойе. Эрик Тарп склонился над телом, роясь в поисках патронов. Внезапно второй человек, казалось, пришёл в себя, его суставы захрустели. Потом…

… череп Эрика Тарпа разлетелся на три куска.

Казалось, она даже не услышала звука выстрела. Она почувствовала сотрясение и жар, затем голова Тарпа просто лопнула. Влажные куски мозга ударили её в грудь. Всё произошло так быстро, что она даже не успела среагировать. Тело Тарпа рухнуло перед тонким серым облаком дыма…

И сквозь этот дым поднялась фигура: Дюк Беллукси, ухмыляющийся из-за гигантского револьвера, направленного Энн в лицо.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

— Так это ты, — заметил сумасшедший. Конец ствола пистолета выглядел достаточно большим, чтобы в него можно было вставить большой палец. — Ты та, ради которой он вернулся.

Энн стояла в своём ужасе. Куски мозгов Тарпа упали с её блузки, оставив блестящие пятна. Кусок скальпа с пучком белых волос прилип к её предплечью. Волосы Дюка были такого же странного цвета. Он сделал шаг вперёд, его ухмыляющееся лицо было широким, как резная тыква. За близко посаженными глазами Энн увидела чистое, бушующее безумие.

— Маленькая фея-хуесоска подставила меня, — сообщил ей Дюк. Его штаны были покрыты старыми пятнами крови. — Он использовал меня, чтобы я помог ему сбежать, думал, что он умнее меня, — он убрал безумную ухмылку и рассмеялся. — Насколько ты умён теперь, ублюдок?

Мысли Энн поплыли. Если она попытается бежать, он убьёт её. Но каким-то образом она также знала, что, если она не убежит, если попытается задобрить его, договориться с ним, он всё равно её убьёт. Она могла видеть этот факт. Она видела это в его глазах.

— Тарп продолжал говорить о судьбе, как будто он был послан на землю, чтобы сделать что-то особенное. Но это оказалось всё дерьмом. Но у меня настоящая судьба. Знаешь, что это такое?

Энн не могла ответить, не могла даже пошевелиться.

Дюк сразу набросился на неё, владея своим массивным телом с почти красноречивой ловкостью. Энн закричала, когда он потащил её на пол за волосы. Когда его вес опустился на неё, то же самое произошло и с его мясистым зловонным запахом. Он оседлал её грудь; она могла только извиваться под ним. Его безумные глаза сфокусировались вниз. Посмеиваясь, он разорвал на ней блузку, сорвал с неё лифчик. Затем смешок сменился безумным взглядом. Энн поперхнулась, когда он пустил слюни ей в рот. Его дыхание стало прерывистым, когда он провёл револьвером по её соскам.

— Я буду твоим лучшим трахальщиком, — пообещал он ей. — О, да, ты чертовски в этом убедишься. Я могу это сказать, просто взглянув на тебя.

Он расстегнул штаны и приспустил их. Внезапно его запах ошеломил её. Засохшая кровь спутала его лобковые волосы.

Затем он воткнул револьвер ей в пупок.

— Этот педик Тарп, он обычно отсасывал у меня за четвертак. Всегда звонил на эти деньги по телефону. Он звонил тебе, не так ли?

«Посмотри на луну сегодня ночью», — Энн вспомнила слова.

Она напряжённо кивнула.

— Почему? — спросил Дюк Беллукси и ущипнул её за сосок.

«Доэфолмон, — подумала она. — Фуллухт Лок».

Дюк рассмеялся.

— Мне всё равно. Не принимай это близко к сердцу, милая, но будет лучше, если ты будешь медленно умирать, пока я тебя трахаю. Дай мне лучший кончун — понимаешь, что я имею в виду?

Энн дрожала в своём оцепенении. Дюк взвёл курок большого неуклюжего револьвера, выпрямляясь в такт своего пульса. Через передний эркер луна мерцала розовым светом.

Энн приготовилась умереть. Она закрыла глаза.

Потом ужасный вес ушёл.

Энн приподнялась на локтях, где лежала, глядя вперёд. Дюка Беллукси тащило по ковру… что-то. Энн мельком увидела лица, плоть. Дюк забился, когда его прижали к полу быстрые цепляющиеся руки. Внезапно он закричал хриплыми порывами.

«Что происходит?» — Энн тупо задумалась.

Она была в шоке. Пятки и ладони Дюка ударили по полу, его тело выгнулось. Два пальца, острые, как каменные гвозди, тут же вонзились ему в глаза. Ещё две руки, похожие на когти, сорвали с него штаны. Энн могла только замереть, глядя на сказочную череду ужасов…

Два стройных похотливых тела склонились над Дюком с ухмылками, похожими на осколки стекла. Длинный палец с когтями поднял проткнутое глазное яблоко к игольчатому рту. Глазное яблоко было съедено целиком, как виноградина. Жидкость была слизана с элегантного пальца. Набухшие от похоти груди сияли над зверством. Сначала Энн могла лишь мельком улавливать происходящее. Бледные кулоны качнулись, когда тело Дюка судорожно дёрнулось. Фигуры продолжали свою восторженную бойню — живот Дюка был вскрыт, обнажая блестящие органы. Внутренности летели, как спагетти с соусом. Ближайшая фигура ухмыльнулась, глядя на гениталии Дюка. Рот, похожий на игольчатую пасть, чудовищно широко раскрылся; сверкали ряды пергаминовых зубов. Мгновение спустя рот опустился, скрипя. Пенис и яички Дюка были быстро съедены с его паха. Река крови хлынула на ковёр.

Затем рот первой фигуры расширился точно так же. Верхушка черепа Дюка была откушена. Сферы мозга мерцали. Дюк Беллукси умер в конвульсиях на одеяле из собственной крови и потрохов.

«Пресвятая Богородица…»

Обе фигуры посмотрели на Энн. Они казались довольными. Разум Энн содрогнулся от узнавания. Одна фигура выпрямилась на коленях, её соски торчали, как крючки для одежды; она фыркнула, размазывая кровь Дюка Беллукси по своей груди и животу, словно какой-то роскошный крем. Другая фигура небрежно поедала мозг Дюка из свода черепа.

«Милли и Мэдин, — поняла Энн. — Но…»

Это было что-то, что она скорее предчувствовала, чем видела, узнавание, которое каким-то образом возникло под испорченными чертами: когтистые руки и ноги, вытянутые головы, бездонные, первобытные глаза.

«Не женщины, — подтвердила мысль Энн. — Монстры».

Мэдин рылась в поисках жирных кусочков в разворованном кишечнике Дюка, а Милли довольно жадно хлебала кровь и спинномозговую жидкость из опустошённого черепа. Они ненадолго остановились, чтобы улыбнуться Энн.

К настоящему времени непонимание заставило её обмякнуть. Смех последовал за ней, когда её внезапно оттащили сзади. Ей помогли подняться, вытолкнули через заднюю дверь в темноту. Она была бессознательной.

— Ну, давай же! — проревел ей голос. Грубые руки встряхнули её за плечи. — Очнись от этого!

Энн взглянула вверх, сосредоточившись на пухлом лице в лунном свете. Это был шериф Бард.

— Сегодня ночью, Энн! Мы должны вытащить тебя отсюда!

Её сознание возвращалось кусками, деталями.

— Что…

— Они суккубы, Энн. Они часть культа, который так же стар, как цивилизация, — сказал ей Бард, таща её к лесу за домом.

— Тогда это всё правда, — пробормотала Энн. — Всё, что сказал Тарп…

— Да!

— Они хотят, чтобы Мелани была физическим телом…

— Ну, давай же! — снова закричал он.

Но голос остановил их. Они повернулись, глядя. У раздвижной стеклянной двери Мэдин стояла и смотрела им вслед. Она держала нечто, похожее на одно из лёгких Дюка Беллукси. Даже на таком расстоянии Энн могла видеть хаотичные черты её преображённого лица и зубы, сверкающие, как лезвия стамески.

— Верни её, Бард! — прохрипел нечеловеческий голос. — От нас не уйти! Тебе никогда не убежать!

Бард потащил её сквозь заросли ежевики. Луна следовала за ними, словно распухшее розовое лицо.

— Я один из их илотов, — задыхаясь, объяснил он, — но они никогда не инициировали меня полностью, потому что им нужен был кто-то со стороны. Будь я проклят, если я увижу, как ещё больше невинных людей умирают за их дьявола. Это твоя мать, Энн, она вифмунук. Они все ждали этого дня последние…

«Тысячу лет», — мысленно закончила Энн.

Тарп ей сказал то же самое. Но…

— Мелани, — сказала она, — мы должны найти Мелани.

— Мелани потеряна! Теперь она часть бладкина. Она больше не твоя дочь, она её!

Энн потянулась к нему.

— Я не оставлю Мелани!

— Возможно, я смогу забрать её позже, — сказал Бард. — Но самое главное сейчас — увести тебя как можно дальше от цирицы. Если у них не будет тебя, когда луна войдёт в полный апогей, тогда Фуллухт Лок не может состояться.

Мог ли он действительно вернуть Мелани или просто успокаивал её? Энн не могла придумать, как сопротивляться ему; в конце концов, он спасал ей жизнь. Она полагала, что всё, что она могла сделать, это надеяться и молиться.

Он припарковал свою полицейскую машину в конце Сенлак-стрит в темноте. Он был потный, взволнованный. Он толкнул её на пассажирское сиденье, запрыгнул внутрь и завёл двигатель.

Он остановился на мгновение.

— Это всё правда, Энн.

— Я… я знаю.

— И мне жаль.

Энн наклонила голову. Он спас ей жизнь. О чём ему было сожалеть?

Его пухлое лицо повернулось к ней.

— Мне очень, очень жаль.

— Но не мне, — раздался голос из темноты заднего сиденья.

Энн металась, крича. Толстые руки Барда вцепились в неё. Он сжал её голову на сгибе локтя. Она вскрикнула от резкого глубокого укола боли.

— Молодец, шериф, — лицо доктора Эшби Хейда появилось в розовой схватке. — Вот так, хорошо, — он осторожно вытащил иглу из её шеи. — Хорошая девочка, — сказал он.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Доктор Гарольд не знал, о чём он думает. Он ненадолго задержался у своего дома — заехал за ружьём. Клинические психиатры легко получали государственные разрешения на оружие.

«Но зачем мне ружьё?» — спрашивал он себя.

Чего он ожидал?

Шоссе, казалось, мешало ему, его заброшенность, его широкая открытая тьма — или что-то в этом роде. Его лучи дальнего света вытянулись вперёд, но их поглотила бесконечная чернота.

Он не пытался вычислить совпадения и факты, которые открылись ему сегодня ночью.

«О чём я думаю?» — вопрос вернулся.

Он казался надоедливым, как тупая, затянувшаяся головная боль.

«Что я собираюсь делать?»

Он был уверен, что Тарп уже вернулся в Локвуд, что он сейчас там.

«Но что мне остаётся?»

Он мог бы позвонить в полицию, но что бы он им сказал? Что Тарп вернулся на место своих преступлений, чтобы предотвратить воплощение женского демона?

«Они упрячут меня в психушку», — подумал он.

Кроме того, власти проигнорировали ранние рекомендации его и Грина. Почему они должны слушать сейчас?

«Может, мне стоит прислушаться к себе?»

Луна, казалось, следовала за ним, её странный розовый свет отражался от одиноких деревьев. Свет и постоянный гул шин грозили усыпить его за рулём или загипнотизировать. Да, он чувствовал, что ему мешают, он чувствовал, как его отталкивает какая-то причудливая ментальная гравитация, которая стремилась развернуть его назад.

«Паранойя», — отмахнулся он.

Он чувствовал, что борется с чем-то, но не мог представить, с чем. Время, может быть, или беспрецедентные страхи?

«Или невозможность», — подумал он.

Луна была такой полной, что в своём ярком свете казалась беременной; она выглядела достаточно тяжёлой, чтобы свалиться с неба и упасть на землю.

«Доэфолмон, — странное слово пришло ему в голову. — Луна дьявола».

И ещё одно слово, имя: Ардат Лил.

Он не мог стереть образ из своей памяти. Это казалось неизгладимым — истинная красота сочеталась с чертами полного отвращения, чистого зла. Большинство религий родились в результате влияния других религий; их корни были очевидны. Но ур-локсы? До христиан? Даже до друидов? Какая причудливая социология могла создать такую ​​идею?

Доктор Гарольд не пытался обдумать ответ.

Его тошнило, постепенно это состояние уменьшалось по мере того, как машина гудела в ненастной темноте. Розовый лунный свет на его лице казался тёплым и влажным. Он всё ещё мог видеть это, душераздирающий набросок Тарпа из психбольницы превратился в видение ошеломляющей ясности: идеальное телосложение в виде песочных часов, большие и красивые груди, а затем звериные трёхпалые руки с когтями, похожими на крюки для мяса, и…

«Лицо», — вспомнил он.

Чёрная, тонко вытянутая пасть, полная сталактитовых зубов.

Как долго он уже был за рулём? Казалось, всю ночь или неделю ночей. Возможно, он ехал кругами, его чувство направления было искажено извращёнными образами Тарпа.

«Возможно, я умер и попал в ад, и так мне предстоит провести вечность, постоянно гоняя во тьме?»

Затем, к его облегчению, в свете фар вспыхнул большой зелёный дорожный знак.

ЛОКВУД, ПЯТНАДЦАТЬ МИЛЬ.

Луна мерцала за знаком, за ночью.

За пределами мира.

А вне поля зрения доктора Гарольда тёмный набросок существа, казалось, превратился в плоть и улыбнулся.

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

Сон был яркий, горячий — так было всегда.

— Дуэр, дуэр.

Всегда было одно и то же: спина выгибалась вверх и волны стонов. Напряжённые ноги раскинулись во все стороны, живот раздулся, как воздушный шар, и толкался… толкался… толкался вперёд…

Затем изображение кубка, похожего на чашу, и эмблема на этой чаше, похожая на искажённый двойной круг.

Она почувствовала пламя позади себя, возможно, камин. Она почувствовала тепло. Свет огня мерцал на щербатых кирпичных стенах, когда парили тени. Большая версия эмблемы казалась подвешенной на заднем плане, гораздо крупнее. И снова она услышала странные слова:

— Дуэр, дуэр.

Ей снился сон о рождении дочери, она знала. Роды были болезненными, но она не чувствовала боли. Всё, что она чувствовала, было чудом рождения, ведь это и было чудо, не так ли? Её собственный тёплый живот, вытесняющий жизнь в мир? Это было прекрасно.

Прекрасно, да. Так почему же сон всегда превращался в кошмар?

Фигуры окружили её; они казались скрытыми или затенёнными. Мягкие руки гладили напряжённую потную кожу. Какое-то время они были всем, на чём могли сфокусироваться её глаза. Руки. Они трогали её не только с комфортом, но и — каким-то образом — с обожанием. Вот где сон потерял своё чудо. Вскоре руки стали слишком горячими. Они ласкали её. Они гладили воспалённые груди, трепещущий живот. Они бегали вверх и вниз по раздвинутым блестящим бёдрам. Живот продолжал трястись и тужиться. Лиц не было видно, только руки, но вскоре головы опустились. Языки начали слизывать горячий пот, сбегавший ручейками. Мягкие губы целовали её глаза, лоб, шею. Языки скользнули по её клитору. Ненасытные рты высасывали молоко из её грудей.

Образы мучили её; они были отвратительны, непристойны.

«Проснись! Проснись!» — приказала она себе.

Но она не могла двигаться. Она не могла говорить.

Её оргазм был очевиден, непристойная и сжимающая ирония в такт самим схваткам при рождении. Позади себя она почувствовала бешеное движение. Она слышала сопение, стоны…

Затем крики.

Крики?

Но это были не её крики, не так ли?

Она заметила смутные фигуры, бросающие свёртки в потрескивающий огонь. Ещё больше фигур, казалось, вооружённых ножами или топорами. Фигуры казались парализованными, онемевшими. Она услышала звуки рубки.

Угол обзора сна поднялся на высокую точку; круг отодвинулся. Обнажённые спины теснились вокруг места родов. Теперь между расставленными ногами стояла только одинокая фигура в капюшоне. Она смотрела вниз, как бы с благоговением, на мокрый, раздутый живот. Живот был розовый.

Поднялись стоны и возбуждённые визги. Пламя огня танцевало. Звуки рубки звучали снова и снова, снова и снова…

— Дуэр, дуэр, — произнесла фигура в капюшоне.

Живот дрожал, сжимался.

Ребёнок начал плакать.

* * *

— Энн, Энн? — зовёт знакомый голос.

Глаза Энн открылись, но сначала она ничего не увидела. Мягкий шёпот, казалось, витал над ней, как пар. Цвет изменился на оранжевый, и она почувствовала приятный пульс тепла. Ей снова приснился кошмар рождения Мелани… но где она? Она знала, что не может быть в постели. Под ней было холодно, твёрдо, как камень. Затем, так же внезапно, как её осознание…

Шлёп-шлёп-шлёп!

Её зрение снова помутнело, представляя образ красного головокружения.

Вонзается широкий нож…

Шлёп-шлёп-шлёп!

— Энн, проснись.

Лицо сформировано, зрение восстановилось. Это был доктор Хейд.

Её глаза наконец сфокусировались. Фигуры в плащах и капюшонах окружили её, безмятежно глядя вниз. Взгляд Энн снова затуманился. Одно за другим она узнавала овальные лица: все пожилые женщины Локвуда. На каждой из их шей висело по бледному кулону, как кусок камня на белом шнурке. У ног Энн стояли Мэдин и Милли, а между ними в плаще не из мешковины, а из чёрного шёлка стояла мать Энн.

Энн не могла сдвинуться с места, где лежала, хотя не чувствовала никаких оков. Она была совершенно голой перед всеми. Казалось, что призраки извивались над ней, удерживая её.

На заднем плане находилось больше фигур. Тени склонились, чтобы разжечь пламя в огромной кирпичной печи. Она могла видеть, что все они были мужчинами, и они казались неуверенными, лишёнными всякой воли. Другой мужчина вылил из сосуда в большой глиняный кубок немного тёмной жидкости. Чаша.

Женщины опустили капюшоны, широко распахнув глаза в каком-то глубоком благоговении. Мужчина передал чашу матери Энн. Это был Мартин.

Он вообще не смотрел на неё.

— Чаша с кровью, — пропела вифмунук. — Нис хеофанрис, бат нисфан.

Ковен ответил:

— Мы макаин вихан, о Модор. Ус макаин Фуллухт еовер блад.

Чашу передавали по кругу, каждая женщина безмолвно молилась, а затем прихлёбывала. Когда чаша сделала полный круг, вифмунук, мать Энн, выпила оставшееся её содержимое.

На краю чаши был выгравирован глиф — странный двойной круг. И когда мать Энн наклонилась, чтобы поставить чашу, Энн снова увидела глиф, гораздо бóльшую версию, за кругом. Она заметила, что это была не резьба, а большая плоская каменная плита, свисающая с задней стены. Взгляд Энн мог только смотреть вперёд. Вифмунук обернулась, раскинув руки. Затем она наклонилась вперёд и поцеловала большую прямоугольную каменную плиту.

— О Мать, Святая Сестра, Святая Дочь… Благослови нас в эту святую ночь.

Теперь жар увеличился до покалывания. Энн почувствовала, как пот обильно стекает между её грудей и капает по бокам. Её вагина чувствовала покалывание, но от чего? Её груди воспылали желанием.

— Прими это подношение…

Но в её сердце не было желания, только бесформенный страх.

«Прими это подношение…»

Она вздрогнула от жара, когда поняла, на чём лежит: на каменном алтаре.

«Прими это подношение…»

Каменный жертвенник, жертвенная плита.

«Родственная жертва», — вспомнила она слова Тарпа перед смертью.

Эта каменная плита была тем местом, где Энн должна была принести себя в жертву своей собственной дочери.

«Это похоже на спусковой крючок для всего ритуала, — сказал Тарп. — Последнее подношение Ардат Лил».

Ковен ухмыльнулся ей. С обеих сторон Милли и Мэдин изящно прикасались к ней, как будто её обнажённая плоть была культовой. Её мать осталась у подножия алтаря. Её шёлковая ткань была настолько тонка, что казалась частично прозрачной. Сквозь прозрачную ткань было видно тело женщины. Хотя сейчас ей было около шестидесяти, её большие груди с тёмными сосками почти не обвисли. Её тело оставалось твёрдым, крепким.

— Ты видела сны, не так ли? — спросила вифмунук.

Теперь повторяющийся кошмар объединился: рождение Мелани как предвестие этой ночи. Благодаря пагубной уловке своей матери Энн родила ребёнка, которому суждено было стать монстром.

— Да, — сказала женщина. — Тебе всё время это показывали. Ты понимаешь теперь? Ты — краеугольный камень истории. Ты понимаешь, насколько ты важна?

Энн всё ещё чувствовала себя прикованной к плите, но она могла приподняться и посмотреть матери прямо в лицо.

— Тебе нужна Мелани для этого безумия! — закричала она.

— Дотер фо Дотер, — сказала Милли.

— Дочь Дочери, — перевела Мэдин.

— Наш спаситель, — добавила мать Энн. — Наш избавитель.

— Это безумие! — Энн сплюнула. — Вы все сумасшедшие!

— В эту священную ночь наш бог придёт к нам во плоти, Энн. Чтобы благословить нас на следующую тысячу лет.

Позади неё доктор Хейд открыл длинную тонкую коробку. Из коробки Мартин и шериф Бард достали блестящее платье белоснежного цвета.

— Вставай, — сказала мать Энн.

Паралич Энн ослаб. Она чувствовала себя марионеткой, поднятой за верёвочки. Старейшины увели её от алтаря, подтолкнули вперёд. Руки поднялись не по её воле. Затем ошеломляющий паралич вернулся. Она стояла прямо, но не могла двигаться дальше.

— Наденьте его.

Мартин двинулся вперёд. Он накинул блестящее платье через голову Энн. Оно скользило по её плоти, как туман. Мартин встал, чтобы посмотреть на неё; глаза его блестели тускло, были прищуренные. Они ничего не излучали.

Затем он ушёл.

— Мелани хорошо служила, — сказала её мать. — Все мы.

Белое платье должно быть неким символическим одеянием, ритуальным одеянием, в котором приносятся в жертву.

— Где она? — Энн прохрипела.

— Ты всё время видела сны об этом, — ответила её мать.

Мэдин добавила:

— Но ты видела сны не о рождении Мелани.

— Это было твоё собственное рождение, — закончила её мать.

Энн чувствовала себя потерянной в этой информации. В замешательстве она могла только смотреть в ответ на взгляд матери.

— Ты Дочь Дочери, Энн. Ты новая Ардат Лил.

Энн задрожала от этих слов. Её глаза словно распахнулись. В окне на верхнем этаже раздулась розовая луна. Только тогда она заметила, что края её платья мокрые. В панике она посмотрела вниз. Её руки до локтей были скользкими от крови.

Круг расступился, чтобы она увидела.

На земляном полу лежала обнажённая фигура: труп в большом кровавом пятне. Сердце было вырезано из груди и отложено рядом с длинным широким ножом.

Энн задыхалась от видения, похожего на бездну, или на то, как если бы она смотрела вниз с самой высокой точки земли. Разделанный труп был Мелани. Это её кровь капала свежей с рук Энн.

Вифмунук указала на заднюю стену цирицы.

— Загляни в нихтмир, Энн. Посмотри в лицо нашей королеве.

Огромная каменная плита теперь казалась заряжённой какой-то духовной энергией. Её плоская щербатая поверхность на её глазах превратилась в идеальную серебристую плоскость.

Энн вгляделась в отражение собственного лица.

На неё смотрела багровая сфера. Рот открылся в ужасном изумлении, колоссальное чёрное отверстие, полное осколкоподобных клыков и резцов. Блестящие шелковистые волосы развевались в сияющей статической энергии ночного зеркала.

Она подняла руку, чтобы коснуться щеки, но в отражении зеркала появился не палец. Это был длинный гладкий коготь, острый как шило.

Высоко над её лбом торчали два крошечных рога.

Она повернулась лицом к шабашу. Затем все члены сразу упали на колени, вознося молитвы хвалы и почтения своему избавителю во плоти.

Ардат Лил улыбнулась своей новой пастве.

ЭПИЛОГ

Ночь действительно помешала ему, ночь со всей своей потерей рассудка, своим странным лунным светом и своей необъяснимостью. Он сделал три неправильных поворота и дважды ловил себя на том, что едет кругами по неосвещённым просёлочным дорогам. Затем лопнуло переднее колесо со стороны водителя. Через полчаса сгорела запаска. Некоторое время он ездил по ободу, а затем заклинил масляный насос. Потребовалось всего несколько минут, прежде чем большинство движущихся частей двигателя расплавились.

Тогда у него не было другого выбора, кроме как пройти остаток пути пешком. Ни одна машина не проехала мимо него, ни одной потенциальной поездки. К тому времени, когда он действительно добрался до небольшого уединённого муниципалитета Локвуда, до рассвета оставалось меньше часа.

Доктор Гарольд чувствовал себя потерянным, даже когда нашёл его. Город лежал в полной темноте. Полицейский участок и пожарная часть были пусты. Он прошёл несколько жилых улиц и обнаружил, что двери широко открыты, внутри никого нет. Ещё прошёл пешком и понял, что ещё не видел ни одной машины по периметру посёлка.

Раздражённый, он вернулся к главной дороге. Он стоял посреди пустынной улицы и смотрел вверх. Прямо над высоким шпилем церкви сияла луна. Она выглядела раздутой до огромных размеров, беременной. Её странный розовый свет теперь казался отвратительным. Он окрасил его лицо, расплылся в глазах.

«Луна дьявола, — подумал он. — Луна суккуба».

Розовый свет заставлял его чувствовать себя застывшим в каком-то предзнаменовании или в каком-то бездонном признании.

«Что? — спросил он себя на тёмной улице. — Признании чего, ради бога?»

Он нашёл его в церкви, точнее, в подвале церкви. Ещё одна своего рода церковь, алтарь зла, не поддающийся описанию. Воздух был тёплым в этом тесном помещении. За маленькой комнатой, похожей на жилую, он обнаружил логово их чёрного благоговения. Было видно много крови, впитавшейся в грязный пол. Вонь жареной плоти витала перед его лицом, словно призраки. Возможно, они и были призраками, остатками духов, освобождёнными в результате отвратительных действий. Кровь засохла до чёрной скорлупы на большом каменном алтаре; повсюду валялись обугленные кости и черепа, среди неописуемых обрывков мясистых сухожилий.

Эта церковь была такой же пустой, как и весь город. Его население бежало, но куда и зачем?

«Куда они все ушли?» — спросил он.

Затем доктор Гарольд подошёл к задней части нечестивого нефа.

Двойные металлические крюки торчали из задней стены, как будто для того, чтобы что-то повесить. Теперь там ничего не висело — только очертания пыли и древности на фоне старого дерева. Что бы там ни было, его быстро убрали, унесли.

Глаза доктора Гарольда не отрывались от места.

Очертания были отчётливо видны, это был большой искажённый двойной круг.

ПЕРЕВОД: ALICE-IN-WONDERLAND

Оглавление

ПРОЛОГ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЁРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ШЕСТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА СЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ВОСЕМНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ПЯТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ШЕСТАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЕРВАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

ГЛАВА ТРИДЦАТЬ ПЯТАЯ

ЭПИЛОГ