Пираты [Селия Рис] (fb2) читать постранично

Селия Рис Пираты

ПРЕДИСЛОВИЕ

Я взялась за перо по многим причинам.

И прежде всего потому, что эти записи помогают мне справиться с тоской. Мне кажется, что, пережив заново все злоключения, выпавшие на нашу с Минервой долю, я смогу заглушить боль утраты. К тому же долгое морское путешествие всегда утомительно, и мне необходимо найти занятие, более подобающее моему нынешнему положению, когда я избавилась от пистолетов и тесака и сменила штаны на платье.

Я хочу поведать вам историю своей жизни. Точнее говоря, своей и Минервы. Закончив повествование, я собираюсь отослать мои записи в Лондон, мистеру Даниелю Дефо, который, как я слышала, весьма интересуется свидетельствами тех, кто когда-либо ступал на пиратскую стезю.

Если кому-то мой рассказ покажется неправдоподобным, в духе современных романов, могу заверить сомневающихся в том, что это вовсе не вымысел. Наши приключения не нуждаются в приукрашивании. Более того, я намеренно опускаю некоторые детали, чтобы не шокировать читателей. Вы и без того прочтете о многом таком, странном и ужасном одновременно, что порой просто не укладывается в человеческом сознании. Но я умоляю вас отложить окончательное суждение до тех пор, пока вы не перевернете последнюю страницу и не узнаете обо всех обстоятельствах, заставивших нас ступить на грешный путь и стать отъявленными пиратами.

1725

ПОДЛИННАЯ ИСТОРИЯ

ПРИКЛЮЧЕНИЙ МИНЕРВЫ ШАРП И НЭНСИ КИНГТОН,

ЖЕНЩИН-ПИРАТОВ

ЧАСТЬ I ДОЧЬ БРИСТОЛЬСКОГО НЕГОЦИАНТА

1

С детства меня манили дальние страны, и долгие годы я мечтала уйти в море на одном из судов моего отца. Однажды серым летним утром 1722 года моя заветная мечта наконец осуществилась, хотя и не совсем так, как мне это представлялось.

Я отплыла из бристольского порта на борту «Салли-Энн». Флаг на мачте был приспущен, на рукавах всех членов экипажа чернели траурные повязки. Рассвет выдался холодным и пасмурным. Резкий порыв ветра обдал дождем наши лица. Матросы, нахмурив брови, с тревогой уставились в небо на гонимые ветром облака, но то был всего лишь шквал — последний отголосок шторма, унесшего жизнь моего отца и круто изменившего мою собственную.

Мой отец разбогател, торгуя сахаром и рабами. Он владел плантациями сахарного тростника на Ямайке, и именно туда направлялось наше судно. Братья не объяснили мне, почему и зачем, сказали только, что такова предсмертная воля отца. Мне тогда не исполнилось и шестнадцати, поэтому со мной даже не сочли нужным посоветоваться. Они всегда считали меня глупой девчонкой, хотя это вовсе не так. Уже тогда я прекрасно понимала, что доверять им ни в коем случае нельзя. И время показало, что я была права: они продали меня — продали так же хладнокровно, как и любого чернокожего невольника с побережья Гвинеи.

Я не знала, суждено ли мне когда-нибудь вновь увидеть мой родной Бристоль, но я не плакала и не провожала взглядом удалявшийся берег, как это делали другие, — кто в надежде хоть мельком еще раз увидеть на прощанье жену, а кто, устремив взор на громаду собора Св. Марии и шепча молитву покровительнице мореплавателей: «Дева Мария, Звезда Морская, обереги нас и ниспошли нам свое благословение».

Мой возлюбленный находился в море, отец был похоронен, и его тело, обреченное превратиться в прах, покоилось в гробу под сводами церкви, откуда он всегда провожал свои суда, выходившие из гавани. Быть может, в тот момент его беспокойный дух взирал на меня с небес, сожалея о содеянном и мучаясь от сознания, что мертвые бессильны повлиять на судьбу живых. Но даже если он и находился незримо где-то рядом, я совсем не ощущала его присутствия. Я чувствовала только, что идет дождь, что мои волосы намокли и потемнели от влаги, что дождь струйками стекает по щекам и капает с подбородка. Казалось, само небо оплакивает мою участь. Отчаяние, будто промокший плащ, охватило меня.

Мы уже покинули гавань и теперь направлялись к выходу в открытое море по узкому извилистому проливу, змеящемуся меж угрюмых утесов, чьи вершины упирались в нависшие над ними низкие темно-фиолетовые тучи. Гребцы на буксирных шлюпках усердно налегали на весла, но «Салли-Энн» продвигалась вперед очень медленно. Возвышавшиеся с обеих сторон скалы, казалось, готовы были сомкнуться и раздавить нас, словно корабль Ясона и аргонавтов. Лоцман, выкрикивая команды буксирам, выводил «Салли-Энн» из устья Эйвона ^[1], направляя ее к Бристольскому заливу.

Помню мрачные заболоченные берега реки и виселицу, установленную низко над водой, на которой покачивалось в железной клетке вымазанное дегтем и в кандалах тело какого-то осужденного матроса — в назидание командам проходящих мимо кораблей ^[2]. Мне бы следовало тогда обратить на нее больше внимания, но я уже видела виселицы прежде, поэтому не придала ей особенного значения.

Выведя нас в море, буксирные шлюпки повернули назад. Пассажиры уже давно