В гостях у сказки [Андрей Собакин] (fb2) читать онлайн

Андрей Собакин В гостях у сказки

Стояла зимняя морозная ночь. Мириады далёких звёзд ровно сияли над безмолвным спокойствием тёмного, засыпанного снегом леса. Величественные ели и огромные сосны покрытые толстым снежным одеялом, казалось, впали в вечный сон, и время остановилось…

*

Под монотонное завывание мотора небольшой грузовик с накрытым брезентом кузовом медленно пробирался по едва различимой в снегу дороге. Фары были потушены, чтобы не привлечь внимания партизан. В тесной кабине, плотно прижавшись друг к другу, сидели трое молодых мужчин, волей судьбы вырванных из разных уголков Германии, одетых в униформы вермахта и заброшенных в бескрайние русские леса завоёвывать жизненное пространство для арийской нации. Они напряжённо вглядывались в темноту через мутное заледеневшее стекло, и за каждым деревом в призрачном лунном свете им мерещилась то фигура притаившегося человека, то какие-то фантастические чудовища…

Курт был достаточно опытным водителем, но и ему приходилось прилагать немалые усилия, чтобы удерживать потрёпанный «Опель» посередине этой прорытой в глубоком снегу канавы, которую по какой-то причине на карте обозначили как дорогу. Иногда какое-нибудь колесо всё-таки проваливалось в снег, и грузовик начинало уводить куда-то в сторону. Тогда все трое испуганно замирали и с надеждой ожидали, когда завывая и пробуксовывая машина снова выберется на твердый грунт. Пару раз им уже приходилось выходить и, разрывая снег лопатами, подкладывать под колёса ветки и молодые ёлочки…

– Может всё-таки включить фары? – нерешительно спросил Курт у сидевшего рядом с ним молодого лейтенанта.

– Нет, но можешь ехать ещё медленнее, – ответил лейтенант, – Нам сейчас лучше не рисковать. Мы и так уже инструкцию по всем пунктам нарушили: едем ночью и на одной машине…

– Есть не рисковать, – вяло отозвался Курт.

– Ничего, скоро приедем, – сказал лейтенант, – до деревни не больше трёх километров осталось…

Курт и другой солдат, Вернер, который сидел справа от лейтенанта, только промолчали в ответ. Впрочем, каждый из них про себя отметил, что эту фразу лейтенант уже произносил где-то полчаса назад. Ещё Курта несколько беспокоило, что машина зарывалась в снег гораздо больше, чем утром, когда они ехали на станцию. Но это, видимо, из-за того, что сейчас машина была загружена…

Лейтенант казался внешне невозмутимым – он уже давно научился не показывать своего страха или волнения перед подчинёнными. Звали его Максимилиан Кох. Он был молод и честолюбив, он рвался на фронт, туда, где решалась судьба этой великой войны. Но всё получилось совсем не так, как он рассчитывал…

*

Отец Коха был кадровым офицером кайзеровской армии и добросовестно провёл два тяжелейших года в окопах на Западном фронте. Во время очередной неудавшейся попытки прорыва через французские заграждения, Кох-старший подорвался на противопехотной мине – шедший чуть правее солдат, видимо, зацепился ногой за растянутую проволоку, и внезапно взметнувшийся из-под земли смертоносный вихрь осколков отбросил офицера в сторону, каким-то чудом не задев никаких жизненно важных органов; однако левая нога обездвижилась на всю оставшуюся жизнь. Так закончилась его военная карьера. Солдату тогда повезло гораздо меньше – его тело разорвало на куски, а голова в шлеме отлетела на пару десятков метров…

Гитлера Кох-старший поначалу недолюбливал за австрийское происхождение и за пристрастие к болтовне. Однако когда в 1933 году нацисты всё-таки пришли к власти, и Германия резко повернула в сторону милитаризации, ветеран Мировой войны Кох был доволен. Он свято верил, что только сильная армия сможет дать Германии то влияние и могущество, которые позволили бы ей занять достойное место среди великих держав мира, и его радовало, что Гитлер тоже понимал это. «Поверь мне, Макс», – говорил Кох-старший сыну, – «Англия и Франция очень заблуждаются, думая, что война выиграна, и что Европа принадлежит им. Война ещё не закончена, и Германия ещё не сказала своего решающего слова…»

В артилерийском училище Макс Кох был прилежным и дисциплинированным курсантом, впрочем, как и большинство его товарищей. Несколько неожиданным оказалось его увлечение русским языком – хотя, конечно, об основной причине Макс никогда никому не рассказывал… А причина была очень и очень примечательная и симпатичная. Впервые Макс увидел её на новогоднем вечере среди преподавателей училища – стройная светловолосая девушка в белом платье заметно выделялась на фоне затянутых в парадные мундиры офицеров. Приятель и однокурсник Макса, Дитмар, тут же ввёл его в курс дела: её звали Анна, и она будет вести курсы русского языка для курсантов и офицеров. Дитмар также добавил, что Анна – дочь русских эмигрантов, бежавших из России после революции. «Её папаша был офицером царской армии» – добавил Дитмар. Откуда ему были известны такие подробности, и зачем офицерам вермахта знать русский язык – об этом Макс тогда даже и не задумывался. Он не сводил глаз с Анны, и ему всё в ней сразу понравилось: понравилось, как она смеялась какой-то шутке старенького генерала, понравилось, как она изящно поправляла рукой волосы, и как она, слегка повернув голову, посмотрела прямо на Макса и приветливо кивнула ему, словно старому знакомому… Макс был окончательно покорён. Однако будучи по натуре юношей скромным и застенчивым, он не решился сразу подойти к ней и заговорить. Вместо этого он узнал у Дитмара, где и как можно записаться на курсы, а потом, заручившись одобрением начальства, купил толстую тетрадку и морозным январским вечером отправился на первое занятие. Так в жизни Макса начался непродолжительный романтический период. Образ обворожительной красавицы Анны постоянно стоял перед его мысленным взглядом – на занятиях, на стрельбах, во время изнурительных физических тренировок… А потом, сидя на курсах русского языка и находясь в приятной полудрёме от усталости, Макс наслаждался чертами Анны уже наяву, как художник, присевший на скамеечку в галерее перед полотном какого-нибудь старого голландского мастера. Её овал лица, линия носа, большие голубые глаза с длинными ресницами, звонкий голос – то с необычайно отчётливым, то с почти неуловимым акцентом – всё это наполняло душу Макса радостью и блаженством, и ему искренне хотелось, чтобы урок никогда не кончался… Он прилежно делал все домашние задания, заучивал слова, аккуратно занося их в тетрадку и повторяя при каждом удобном случае. Пару раз Макс оказывался с Анной один на один в комнате. Анна хвалила его за усердие и участливо интересовалась, не трудно ли ему совмещать занятия языком с основной учёбой, и тогда Макс вдруг смущался, словно школьник, и все его давно запланированные фразы более частного характера внезапно куда-то улетучивались, и в ответ он бормотал что-то уж совсем маловразумительное… А потом Макс с нетерпением ждал следующего урока, чтобы уже не растеряться и проводить Анну после занятий, или пригласить её куда-нибудь, или просто показать, что она ему далеко не безразлична. Прошло примерно два месяца, и однажды Анна куда-то пропала. Вместо неё курс начал вести старый австриец живший много-много лет в Санкт-Петербурге и сбежавший оттуда в самом начале Мировой войны опасаясь погромов. Русским он владел в совершенстве и сразу же показал себя очень хорошим педагогом; пожалуй, даже гораздо лучшим, чем была красавица Анна. Австриец носил шикарные, свисающие вниз седые усы, за что курсанты сразу прозвали его между собой «кайзером». Сам же он просил обращаться к нему по-русски «Альберт Карлович» – так его величали в России в прежние времена. Что случилось с Анной Макс узнал очень скоро – Дитмар, как всегда, был в курсе. Оказалось, что она уже давно была замужем за евреем, который ещё в 1936 году уехал из Германии в Бельгию, где у него жили какие-то родственники. Судя по всему, муж постоянно уговаривал Анну тоже покинуть Германию, но она не соглашалась, так как её отец был стар и болен. Когда же отец Анны скончался, она поддалась уговорам мужа и переехала в Бельгию. Эта новость очень огорчила Макса – как могла такая милая и очаровательная девушка выйти замуж за паршивого еврея? Однако довольно быстро он успокоился. Влюблённость плавно перешла в чувство жалости, словно его девушку сразила внезапная и смертельная болезнь. Наверное, у неё, и правда, были какие-то странности или отклонения – другого объяснения просто не находилось. Впрочем, бросать изучение русского языка Макс не стал и, по-прежнему, дисциплинированно и прилежно посещал все занятия. Возможно, у него были лингвистические способности, так как Альберт Карлович даже собирался порекомендовать Макса для дальнейшего углублённого изучения языка и, возможно, для службы во внешней разведке. Однако Макса такая перспектива не особо заинтересовала – он почему-то представил себе письменный стол заваленный разными бумагами, бесконечные ряды пыльных папок в шкафах – нет, начинать свою военную карьеру штабной крысой у него не было ни малейшего желания…

*

А потом началась война – Германия, наконец, встала с колен и начала творить свою историю. Как воодушевлённо следили курсанты за ходом военной кампании в Польше, а потом во Франции! Как радовались они победам Рейха и величию германской нации! А потом был выпускной вечер, и скоро Макс оказался на востоке Польши, где, как ему тогда казалось, война только-только закончилась. Как ему хотелось быть в центре событий! Германия как раз объявила войну Югославии…

Начало войны против Советского Союза оказалось некоторым шоком и для Макса, и многих его коллег – офицеров вермахта. Как и его отец, Макс был уверен, что Россия была естественным союзником Германии в Европе ещё со времён наполеоновских войн. Выступление русских на стороне Англии и Франции в Мировой войне и Кох-старший, и Кох-младший считали историческим недоразуменеем… Однако, оказалось, что несмотря на недавно подписанный договор о ненападении, большевики готовились нанести превентивный удар по Рейху. Только благодаря деятельности германской разведки и прозорливости фюрера, коварный замысел Сталина был раскрыт, и вермахт приготовился наказать агрессора. Удар по СССР был сокрушительный и неотвратимый, как воля фюрера…

*

Боевое крещение Макс принял в Белоруссии. Он – командир двух противотанковых орудий, и в его подчинении двенадцать человек и два грузовика. Была золотая осень. Окружённая группировка Красной армии уже несколько дней безуспешно пыталась вырваться из кольца. Макс со своими орудиями и при поддержке небольшого подразделения пехоты занимал позицию на краю обширного луга с довольно неровным рельефом и с раскиданными здесь и там зарослями невысокого кустарника. Орудия были укрыты в неглубокой широкой канаве, которая тянулась вдоль просёлочной дороги пересекавшей луг. На дне канавы кое-где стояла вода в виде вытянутых глубоких луж с глинистыми берегами, и росла осока. В отдалении, за лугом, тёмной стеной стоял лес. Где-то там, в лесу держали держали оборону остатки подразделения Красной армии. Оттуда доносились выстрелы, пулемётные очереди и разрывы снарядов подтянувшейся немецкой артиллерии. Никто не ожидал, что русские попытаются пробиться из окружения именно здесь – открытая местность превратила бы их в лёгкие мишени для залёгших вдоль дороги солдат вермахта. Поэтому атмосфера на позициях была расслабленная и спокойная. Ближе к вечеру стрельба в лесу затихла, и прикативший на мотоцикле связной передал Максу и командиру пехотинцев новый приказ: оставить позиции и двигаться дальше на восток. Связной был приветливый малый с северогерманским произношением (как оказалось, из Киля), и пока орудия приводились в походное положение и выкатывались из канавы на дорогу, Макс успел с ним немного поболтать. За это время пехота уже успела погрузиться в свои грузовики и быстро скрылась в облаке пыли за холмом.

– Здесь всё закончено, – сказал Максу связной, который так и сидел верхом на своём мотоцикле, – Русские сдаются толпами – они поняли, что у них нет никаких шансов…

Связной видимо хотел ещё что-то добавить, но тут его внимание привлекло что-то на дальнем конце поля, у самого леса…

– А это кто такие?.. – пробормотал он и, чуть приподнявшись над седлом мотоцикла, начал всматриваться вдаль. Макс тоже посмотрел в ту сторону и в быстро сгущающихся сумерках ясно увидел пять или шесть серых силуэтов, которые поспешно и чуть пригнувшись, короткими перебежками отделились от тёмной массы леса и практически сразу исчезли среди неровного ландшафта луга. Не успели Макс и связной переглянуться, как из леса появилась ещё одна группа, на этот раз побольше – человек десять, которая так же бесшумно растворилась в пересечённом рельефе луга.

–Чёрт! – воскликнул связной, – Это же русские! Пока наши думают, что они все там сдаются, эти, видимо, решили прорываться здесь!

Макс оглянулся на свои орудия. Одно уже было прицеплено к грузовику, а второе артиллеристы только ещё пытались выкатить из канавы. Русские, несомненно, увидели два грузовика на дороге, и, оценив возможные силы вермахта на этом участке, пошли на прорыв.

– Продержитесь хотя бы полчасика, – быстро сказал Максу связной, с первой же попытки завёл мотоцикл и, резко развернувшись, умчался вслед за уехавшими грузовиками с пехотой.

– Орудия к бою! – закричал Макс и показал своим недоумевающим солдатам в сторону леса. И тут все увидели новую цепочку русских солдат, не меньше тридцати человек, которая появилась из-за деревьев и тут же распалась на несколько небольших групп, моментально исчезнувших из вида за гребнем небольшого холма. Макс похолодел. Игры закончились – где-то там, среди этой травы, кустов, холмов и оврагов к ним приближалось не менее полусотни вооружённых красноармейцев, которые, очевидно, отказались капитулировать и теперь были готовы на всё, чтобы вырваться из окружения. Ситуация осложнялась ещё и тем, что русские видели их грузовики на дороге оставаясь сами незамеченными. Когда иваны подойдут совсем близко и пойдут в атаку – что смогут сделать Макс и его двенадцать солдат? У них ведь даже пулемёта не было… Не теряя ни секунды, солдаты привели в боевое положение орудие, которое ещё не успели вытащить из канавы. Тут же Максу сообщили об ударе судьбы: второе орудие, которое было уже прицеплено к грузовику, никак не получалось отцепить – что-то заело в сцепке. И хотя у запасливого водителя оказалась с собой ножовка для металла, на перепиливание сцепного кольца времени совсем не было. Макс приказал обслуге второго орудия вооружиться винтовками и занять позиции в канаве.

Солдаты получили приказ немедленно стрелять при появлении противника. Макс надеялся, что русские не решатся тогда идти в атаку, а залягут и ввяжутся в перестрелку, что даст ему возможность потянуть время и дождаться подкрепления.

Стояла напряжённая тишина – выстрелы в лесу уже давно затихли, а надвигающиеся на Макса и его людей красноармейцы хотели, видимо, незаметно подкрасться как можно ближе. В голове Макса мелькали самые разные мысли… Может, было бы лучше быстро погрузиться всем на грузовики и отступить? Сохранил бы солдат, удалось бы вывезти одно орудие и обе машины; правда, орудие в канаве пришлось бы бросить – вряд ли они успели бы вытащить его на дорогу… Нет, это совсем не вариант. К тому же, скоро подойдёт подкрепление – если, конечно, связной благополучно выбрался отсюда, и его не подстрелили по дороге… Может, русские обойдут их стороной и, не вступая в бой, просто уйдут? Сомнительно – они могли ведь сдаться там, в лесу, вместе с остальными. Нет, эти, наверняка, настроены драться… Или русские собирались захватить грузовики, чтобы побыстрее переправиться… Куда? Все дороги в округе уже давно контролировались немецкими войсками… И тут на гребне холма неподалёку неожиданно появились два русских солдата. Раздался одиночный винтовочный выстрел – это по ним выстрелил кто-то из солдат Макса, и иваны сразу же снова скрылись. Потом послышались выстрелы со стороны луга, и Макс вдруг с ужасом понял, что красноармейцы стреляют по грузовикам. Надо было с самого начала приказать водителям увести машины из-под огня! Теперь было уже поздно, и выбраться сейчас из канавы на дорогу – это означало стать лёгкой мишенью для рассредоточившихся по всему лугу русских. Однако Макс решил всё-таки исправить свою ошибку и приказал шофёрам вернуться к машинам, чтобы как можно скорее вывести их из-под обстрела. Вальтер и Петер ползком добрались до дороги, но едва они, пригибаясь как можно ниже к земле, побежали к грузовикам, со стороны луга раздалось одновременно не меньше десятка выстрелов. Петер внезапно остановился, как-то неестественно крутанулся на месте, а потом выронил винтовку и с жутким криком повалился на дорогу. Макс видел, как его водитель не переставая кричать и плакать от боли, пытался зажать руками рану в левом бедре. Вальтер тоже бросился на землю и скатился с дороги обратно в заросли невысокого кустарника, где русские не могли его видеть.

– Вальтер! Назад! Сюда! – закричал Макс опасаясь, что тот снова поднимется и попытается добраться до грузовика. Приползший назад в канаву Вальтер не был ранен, но выглядел очень напуганным. Теперь над лугом раздавались одиночные винтовочные выстрелы – солдаты Макса и красноармейцы осторожно перестреливались, не видя толком друг друга из-за зарослей кустарника и неровностей рельефа. Раненый Петер стонал и плакал, но сил отползти прочь с дороги у него, видимо, уже не было. Макс чувствовал, что надо было что-то делать, и он приказал двум солдатам, Уве и Гансу, забрать Петера с дороги. Когда те выползли на дорогу, русские снова открыли прицельный огонь… Обратно в канаву вернулись только вспотевший и перепачканный кровью Уве и раненый Петер – Ганц остался лежать возле грузовика. На вопросительный взгляд Макса Уве только печально покачал головой… А потом события начали происходить с молниеносной быстротой. Красноармейцы вдруг заторопились, и было видно, как они перебежками, скрываясь за кустали и бугорками, стали приближаться к дороге. По приказу Макса, спрятанное в канаве орудие начало обстрел осколочными снарядами. Поскольку противник был рассредоточен по всему лугу, тактика стрельбы была выбрана такая: выстрел, поворот на пятнадцать градусов – снова выстрел, и опять – пятнадцать градусов… Пройдя весь сектор обстрела, т.е. 60 градусов, орудие начинало двигаться в обратную сторону. Неизвестно, насколько такая стрельба была результативной – Макс только один раз увидел, как при разрыве снаряда в облаке пыли на мгновенье показались два солдата противника. Было не понятно, подбросило ли их в воздух взрывом, или они просто в тот момент меняли позицию… Однако орудийный обстрел всё-таки прижал иванов к земле и, возможно, несколько задержал их атаку. Чуть приподнявшись из канавы Макс обозревал поле боя. Неожиданно, где-то совсем рядом он услышал пару необычайно звонких выстрелов, и что-то даже просвистело совершенно рядом с его головой – Макс не сомневался, что это были выстрелы из пистолета. Он повернулся налево и вдруг в каких-то двадцати метрах от себя увидел советского офицера бегущего прямо на него. Видимо, русскому удалось, ловко скрываясь за неровностями рельефа и зарослями кустарника, незаметно подобраться практически к самому орудию и укрытию Макса и его артиллеристов. Офицер снова прицелился в Макса из револьвера, и прямо на бегу выстрелил ещё раз. Пуля просвистела где-то сверху, и Макс успел подумать: «Он целится в голову, но ведь так же труднее попасть…» В следущее же мгновение над его ухом грохнул винтовочный выстрел, и красноармеец резко остановился, выронил револьвер и схватился за левое предплечье. Макс увидел, что это стрелял Вальтер. Пока Вальтер передёргивал затвор, Макс начал лихорадочно расстёгивать свою кобуру, чтобы достать пистолет. Раненый офицер, с искажённым от боли лицом и не переставая зажимать рукой левое предплечье, сел на землю и даже попытался кое-как приподнять левую руку, показывая, что он сдаётся. Тут же позади него из-за кустов появился русский солдат с винтовкой наперевес. Вальтер, который собирался было снова выстрелить по офицеру, перевёл винтовку на солдата и спустил курок. Солдат резко наклонил голову, словно хотел рассмотреть что-то внизу, потом неуверенно попятился и шумно завалился на спину, подминая собой сухие кусты… В этот момент со стороны дороги послышался шум моторов, и из-за пригорка показались два мотоцикла с колясками. На большой скорости и буквально взлетая в воздух на ухабах они стремительно приближались. Установленные на колясках пулемёты начали короткими очередями стрелять по русским, которые уже практически не скрываясь бежали к дороге. Красноармейцы тут же залегли и начали отстреливаться. Однако когда на дороге в облаке пыли показались бронемашина и грузовик с пехотой, они бросились бежать через поле обратно в лес. В лесу, очевидно, тоже что-то происходило. Оттуда доносились отдельные выстрелы и короткие пулемётные очереди. Макс видел, как русские метались по лугу; некоторые, устремившись было к лесу, поворачивали назад и тут же падали в траву скошенные пулемётным огнём с мотоциклов и бронемашины. Минут через пятнадцать всё было закончено. Из леса появились немецкие пехотинцы. Они растянулись широкой цепью через весь луг и неспеша двинулись в сторону дороги. Иногда раздавались одиночные выстрелы – солдаты приканчивали раненых. Макс увидел, как солдаты подняли посреди луга из травы пять или шесть красноармейцев и заставили тех идти вперёд с поднятыми руками. Потом одного ивана они почему-то всё-таки застрелили выстрелом в затылок – наверное, тот был ранен и не мог идти достаточно быстро. Возле дороги всех уцелевших русских посадили на землю. Их осталось всего около двадцати человек. Стрелявший в Макса офицер сидел с краю, и один из пленных солдат несколько неумело пытался наложить повязку на его простреленное предплечье. Офицер был бледен. Проходя мимо, Макс встретился с ним взглядом, и тот опустил глаза. Макс не чувствовал ненависти, хотя ещё совсем недавно этот иван пытался его убить. Сейчас он проиграл, и для Макса – его больше не существовало…

Командовавший немецкими пехотинцами гауптман выйдя из бронемашины с интересом оглядывал поле боя. Артиллеристы перевязывали Петеру его простреленную ногу – тот кричал и плакал от боли как ребёнок. Несколько пехотинцев собирали на лугу брошенное русскими оружие. Макс подошёл к мёртвому Ганцу лежавшему на дороге возле грузовика. Лицо юноши было мраморно-бледным, глаза – широко раскрыты. Макс присел возле него…

– Что? Первые потери, лейтенант? – спросил незаметно подошедший гауптман.

Макс только молча кивнул.

– Ну что ж… – сказал гауптман, – Действовали вы, лейтенант, крайне безграмотно, но вам сегодня повезло. Вы справились. Поздравляю. Вашего раненого я заберу с собой и отвезу в госпиталь. Там, видно, берцовая кость перебита пулей…

Когда Петера погрузили в бронемашину, Макс вдруг вспомнил, что остался без шофёра. Он сказал об этом гауптману.

– Пишите рапорт, – равнодушно отозвался тот и добавил, – Мои люди сейчас помогут вам вытащить орудие из канавы, и туда мы положим вот этих… – гаупман брезгливо кивнул на сидевших на земле пленных красноармейцев.

Очевидно, во взгляде Макса мелькнуло недоумение, и поэтому гауптман доверительно пояснил:

– А куда я их дену? Операция закончена. У меня приказ наступать дальше. Что я буду с пленными делать? Собственно, здесь вообще ничего не должно было происходить…

Потом гауптман подозвал к себе одного из фельфебелей и стал давать ему какие-то указания…

Макс направился к своим грузовикам. Проходя мимо, он украдкой взглянул на пленных красноармейцев. Это были совсем молодые ребята, остриженные наголо, с серыми лицами и с испуганными глазами. «Что ж…» – вздохнул он, – «Это война. Либо мы их – либо они нас…» Русские на него не смотрели, или возможно, Макс сам избегал их взглядов…

Пехотинцы, действительно, помогли быстро вытащить орудие на дорогу и прицепить его к грузовику. Максу пришлось самому сесть за руль вместо раненого Петера. Впоследствии оказалось, что проблема со сцепкой возникла из-за слишком поспешной попытки отцепить орудие от грузовика – орудие своим весом заблокировало механизм размыкающий сцепочное кольцо. Потом, при первой же возможности Макс устроил своим артиллеристам тренировку на целый день – отцеплять орудия, откатывать их на двадцать метров, приводить в боевое положение, а потом снова катить к грузовикам и прицеплять обратно. Повторив такое упражнение несколько десятков раз, артиллеристы научились цеплять и отцеплять орудия столь быстро и красиво, что Макс искренне жалел, что никто из начальства не видел и не мог оценить профессионализм его солдат. Теперь уж точно никаких проблем со сцепкой никогда бы не возникло…

Нового водителя, вместо Петера, Макс получил довольно быстро. Его звали Курт, и это был довольно крепкого телосложения сельский парень откуда-то из окрестностей Аденау. Убитого Ганса заменили гораздо позже, уже в сентябре. Вернер, прибывший в подразделение Макса с очередным пополнением, оказался довольно нескладным парнем попавшим в армию только потому, что его отчислили из университета. Когда этот факт стал известен, среди аритиллеристов он сразу же получил прозвище «студент», и даже Макс стал его так называть. Впрочем, особых нареканий к Вернеру не было, и юноша добросовестно и дисциплинированно исполнял свои армейские обязанности.

*

Так сложилось, что Максу со своими орудиями пришлось всё время тащиться где-то в хвосте стремительно наступающий войск. Моторизированные подразделения и целые танковые армии неудержимо рвались вперёд, вглубь бескрайних просторов Советской России, сокрушая всё на своём пути. Пехота не поспевала за ними и постоянно отставала. Подразделение Макса должно было обеспечивать прикрытие от русских танков, но потребности в этом практически не возникало, и два грузовика послушно тянули за собой орудия всё дальше и дальше по пыльным дорогам в сторону Москвы… Русские танки они видели только в выгоревшем или разбомбленном состоянии на обочинах дорог. Обычно это были советские T-26, которые Макс изучал ещё в училище. Один раз, правда, попался какой-то совершенно незнакомый тягач на гусеничном ходу довольно оригинальной конструкции, полностью выгоревший на обочине одной из бесконечных дорог. Макс тогда приказал остановиться и с интересом его осмотрел…

А потом начались нескончаемые беспросветные дожди. Дороги размыло, и они превратились в непроходимые, наполненные жидкой грязью канавы. Грузовики постоянно застревали в мокрой, развороченной глине, и темп продвижения заметно снизился. Когда один из грузовиков, в очередной раз с трудом вытащенный из грязи, не выдержав нагрузок отказался заводиться и, к тому же, подозрительно осел на правое переднее колесо, Макс вдруг осознал, что остался без грузовика и с двумя орудиями на руках. Пехота не могла его ждать и продолжила движение на восток…

Было холодно, и Максу со своими людьми пришлось просидеть на дороге несколько часов, прежде чем уже в промозглых осенних сумерках появилась раздолбанная скрипучая телега, которую тянула худосочная меланхоличная лошадка. Какой-то русский старичок с облезлой бородкой, избегая смотреть в глаза артиллеристам и тихонько поругиваясь, дёргал за возжи, пытаясь заставить лошадь обойти по обочине блокирующий дорогу грузовик с прицепленным к нему орудием. На телеге сидели две пожилые женщины и маленькая девочка. Подумав, что лошадь вполне могла бы дотащить одно из орудий до ближайшего населённого пункта, Макс решительно преградил дорогу и оставил лошадь схватив её за упряжь на удивлённо вытянутой морде.

– Стой! – приказал Макс по-русски, – Давай, дед, отстёгивай лошадь! Конфискуется для армии!

Старик заметно перепугавшись и явно неожидавший, что немецкий офицер заговорит с ним на его языке, соскочил с телеги и быстро-быстро начал бормотать:

– Да как же так? Нельзя нам… Мы на станции работаем… Документ есть…

Женщины и девочка с тихим ужасом в глазах молча смотрели на Макса и на подошедших поближе артиллеристов.

– Какой документ? – спросил Макс.

– Так ведь на лошадь! – торопливо ответил старичок, – Нам без лошади нельзя… Комендант разрешил… Для работы…

Макс протянул вперёд руку:

– Покажите документ!

Старичок начал нервно хлопать себя по бокам, где предполагались карманы, а потом начал трясущимися руками расстёгивать потрёпанную телогрейку:

– Счас…Счас… Куда же мы без документа? Без документа нам нельзя…

Сцена прервалась тарахтеньем неизвестно откуда взявшегося мотоцикла. За рулём сидел молодой немец в серой утеплённой шинели со знаками отличия «СС» – унтерштурмфюрер. Макс был несколько озадачен его появлением, а старичок, напротив, даже как бы обрадовался.

– Вот господин начальник не даст мне соврать! – сказал он, – Он документ-то тот нам и выдал. Зачем мне обманывать?

Эсэсовец с любопытством оглядел Макса, грузовики, орудия, солдат, но полностью проигнорировал старичка и женщин на телеге.

– Что тут происходит, лейтенант? – спокойно поинтересовался он у Макса, причём тон его был несколько более властный, чем следовало – в принципе, он и Макс были в одном офицерском звании и, скорее всего, ровесники…

– У нас сломался грузовик, – сдержанно ответил Макс, – Мы могли бы воспользоваться этой лошадью, чтобы добраться с орудиями до…

Эсэсовец неожиданно прервал его:

– Вы говорите по-русски, лейтенант?

Макс не был уверен, что тот слышал его разговор со старичком, но не смог соврать:

– Немного… Я посешал курсы для командного состава вермахта.

Эсэсовец заметно оживился:

– Это очень хорошо! Я – унтерштурмфюрер Бёме. Сделаем так – оставьте нескольких из ваших людей с этим орудием здесь, а вы с грузовиком следуйте за мной на станцию. Я хочу, чтобы вы поговорили с комендантом. Он сможет вам помочь и с машиной, и догнать вашу часть, и связаться с вашим начальством. А потом вы сможете забрать людей и орудие… Через час или два…

Не дожидаясь ответа, эсэсовец прибавил газа, так что его мотоцикл затарахтел громче и энергичней. Потом он аккуратно объехал грузовик и, в ожидании, остановился прямо перед ним. Максу манеры эсэсовца совершенно не понравились, но особого выбора у него не было. Оставив половину своих людей у разбитого грузовика и поручив командование флегматичному вахмистру Бахману, он втиснулся в кабину ещё исправного «Опеля», и они поехали…

До станции добрались минут за двадцать. Комендатура располагалась в уцелевшей части здания вокзала. Пожилой полноватый немец в готовой вот-вот треснуть по швам шинели, который о чём-то разговаривал с двумя солдатами охранявшими вход, оказался комендантом. С его лица постоянно не сходило брезгливо-недовольное выражение, которое лишь на пару секунд сменилось некоторым любопытством, пока унтерштурмфюрер Бёме объяснял ему кто такой Макс, и каким образом он здесь оказался. Максу, разумеется, ничего не был слышно, но он логично предположил, что Бёме не забыл упомянуть о том, что Макс говорит по-русски. Потом комендант жестом приказал лейтенанту приблизиться и несколько рассеянно выслушал его рапорт. Потом он сказал: «Ладно, подождите здесь – я постараюсь связаться с вашим начальством» и вместе с Бёме скрылся в здании комендатуры. Макс уселся на ступеньку грузовика и стал ждать. Его солдаты тоже не отходя далеко от машины курили или просто глазели по сторонам. Судя по всему, это был средних размеров железнодорожный узел сильно разрушенный то ли в результате боёв с отступающей Красной армией, то ли после массированной бомбардировке люфтваффе. Впрочем, было заметно, что повсюду на станции ведутся восстановительные работы. Недалеко от здания вокзала на несколько покарёженном паровозном гидранте висели два трупа… Вышедший из комендатуры Бёме жестом пригласил Макса войти. Проходя мимо эсэсовца в дверях, Макс на мгновенье оглянулся на повешенных. Бёме проследил за его взглядом и пояснил:

– Один из них пытался повредить предохранительный клапан на паровозе, ну а другой, по-моему, слишком уж был похож на еврея… – эсэсовец рассмеялся и добавил: – Честно говоря, уже не помню, что там было, но русских это, в любом случае, дисциплинирует. Проходите, лейтенант, ваш штаб у нас на связи.

Макс прошёл в комнату, где увидел толстого коменданта, который с кем-то говорил по телефону. Возле коменданта стоял навытяжку молодой офицер.

–… Хорошо, – сказал кому-то в трубку комендант, – Буду вам благодарен… Да, это лейтенант Кох… Очень хорошо. Сейчас вам его дам…

Он передал тефонную трубку стоявшему возле него офицеру и, рассеянно оглянувшись на вошедшего Макса, едва слышно пробормотал:

– Говорите…

Макс подошёл к столу, и офицер молча протянул ему телефонную трубку.

– Лейтенант Кох, – представился Макс незнакомому собеседнику на другом конце провода.

Ответил какой-то незнакомый адъютант, который однако был уже в курсе всего, что приключилось.

– Один грузовик потерян? – сразу же спросил адъютант.

– Да, – ответил Макс, – Возможно, его ещё можно починить, но здесь не те условия…

– Понятно, – прервал его адъютант и тут же торопливо продолжил, – Вы и ваши люди люди временно поступаете в распоряжение коменданта. Вас поставят на довольствие. Все необходимые бумаги мы отправим сегодня.

– А когда… – Макс хотел было спросить, когда и как ему догонять пехотное подразделение, к которому он был прикреплён, но адъютант не дал ему даже попытаться сформулировать свои вопросы.

– До специального распоряжения – вы в подчиняетесь коменданту. Хайль Гитлер! – отрезал адъютант и положил трубку.

Комендант поймал растерянный взгляд Макса и едва заметно кивнул ему, словно говоря: «Такие вот дела, ничего не поделаешь». Офицер молча забрал у лейтенанта телефонную трубку…

Таким образом, стремительное продвижение лейтенанта Коха на восток внезапно прервалось, и он со своими людьми оказался размещённым в богом забытой деревне среди непроходимых лесов километрах в пятнадцати от станции. Электричества в деревне не было, да и вообще весь быт напоминал о временах наполеоновских войн – во всяком случае, так показалось Максу и его солдатам. Самым современным оборудованием в домах были керосиновые лампы. Местные жители были уже достаточно напуганы оккупационными властями и поэтому сами освободили для артиллеристов два наиболее приличных дома, переехав к соседям. Впрочем, всем места всё равно не хватило, и вахмистр Бахман с двумя солдатами разместился ещё в одной избе, где жили две сестры-старушки, которых выгонять не стали, а просто переселили в одну из комнат. Все работоспособные жители деревни были зарегистрированы в комендатуре, и многие из них работали на восстановлении железнодорожной станции, куда они добирались либо пешком, либо на телегах – в деревне было три лошади.

Инструкция полученная лейтенантом от коменданта была простая: разместиться на постой, взять под контроль ситуацию в деревне и присматривать за местными жителями. Кроме того, Максу надлежало ежедневно являться в комендатуру – для получения новых приказов и для доклада о ситуации. Узнав о своих предстоящих обязанностях лейтенант, видимо, всем своим видом выразил разочарование и растерянность. От опытного взгляда коменданта это не ускользнуло, и тот живо поинтересовался:

– Что-то не так, лейтенант? Вас что-то не устраивает?

– Я – артиллерист, а не полицейский, – как можно почтительнее ответил Макс.

Комендант несколько изменившись в лице быстро подошёл к нему и, остановившись где-то в полуметре, негромко, но чётко сказал:

– Мы – военные. Наш долг – служить Германии. Сейчас Германия хочет, чтобы вы служили здесь, именно здесь! Через эту станцию на фронт идёт техника, боеприпасы, продовольствие… Наша задача – обеспечивать бесперебойное снабжение. Без всего этого война – это пустая трата времени и жизней наших солдат. Возможно, здесь, в моём подчинении и выполняя мои приказы вы нанесёте противнику больший урон, чем если бы вы были на фронте. Вы меня поняли? Людей у меня очень мало, поэтому теми, кто есть, я очень дорожу.

Макс стоял опустив глаза и чувствовал, что краснеет… Комендант вдруг сменил тон и как-то более расслабленно добавил:

– И не вздумайте высказываться так при Бёме. Кстати, это – не совет, это – приказ. Он парень весёлый, но шутить не любит. Поосторожнее с ним – не забывайте, что это – эсэс. Вы свободны.

*

Начальник службы безопасности, унтерштурмфюрер Бёме на своём мотоцикле довольно регулярно навещал Макса и его солдат в деревне. Местные жители откровенно боялись эсэсовца, но к Максу и его артиллеристам относились спокойнее, хотя и с недоверием. Некоторые русские служили в полиции и подчинялись непосредственно Бёме. Один из этих полицейских был как раз из деревни, где разместились артиллеристы. Это он помог организовать жильё для Макса и его солдат. Впрочем, Бёме как-то признался Максу, что несмотря на все его недоверие русским, тем, кто пошёл служить в немецкую полицию он доверял ещё меньше.

Нельзя сказать, что Макс подружился с Бёме, но эсэсовец оказался довольно интересным собеседником, и они несколько раз прилично напивались вместе за ужином. Вообще, офицеры вермахта эсэсовцев недолюбливали, однако Макс искренне радовался визитам Бёме, а тот, чуть выпив, обычно начинал рассказывать о будущем Германии, каким его видели нацисты. Россия до Урала должна была стать частью Рейха, и её бескрайние просторы пересекли бы многочисленные автобаны построенные ленивыми русскими под руководством немецких инженеров. Оказалось, что эсэсовец в чём-то разделял взгляды Макса на Россию – надо было только убрать коммунистов и дать русским нормальное (немецкое) руководство. Потом, с течением времени численность иванов, поставленных в рабские условия, начала бы быстро сокращаться, а немецкое население новых земель Рейха постоянно увеличивалось бы. Бёме даже ссылался на историю, говоря, что американцы сначала расчитывали, что негры, ввозимые из Африки, должны были размножаться и обеспечивать своим хозяевам все их потребности в рабочей силе. Однако, оказалось, что негры-рабы размножались очень плохо, и этим вынуждали американцев всё время завозить всё новые и новые партии рабов из Африки. Поскольку завозить новых русских было бы просто неоткуда, то проблема с коренным населением новых территорий решилась бы сама собой… Кроме приятного времяпровождения, Бёме периодически снабжал Макса шнапсом, а комендант, в подтверждение своих слов, что он дорожит своими людьми, даже выделил артиллеристам недавно поступившее в войска зимнее обмундирование. Впрочем, уже в ноябре наступили прямо-таки зимние холода, и все быстро осознали, что даже новая зимняя униформа не спасала от русских морозов. Особенно мёрзли руки, а тёплых перчаток для солдат не полагалось. Как-то попивая шнапс, Макс и Бёме развлекались читая полученную из Рейха инструкцию, о том, что при температурах ниже нуля солдатам рекомендовалось использовать в качестве перчаток армейские носки, для чего требовалось прорезать два отверствия для большого и указательно пальца. «Нет предела немецкой изобретательности!» – торжественно провозгласил Бёме. Однако проблема разрешилась неожиданно просто. Как только две сестры-старушки, у которых жил вахмистр Бахман, увидели его с носками на руках, они снабдили его тёплыми вязанными варежками, за которые тут же получили две банки мясных консервов. Новость быстро распространилась среди жителей деревни, и очень скоро все артиллеристы Макса обзавелись варежками, а некоторые сельчане – столь желанными продуктами питания (не все солдаты были столь щедры как Бахман – часто случалось, что варежки просто отбирались у местных жителей, а те, опасаясь за свои жизни и здоровье, не решались ни жаловаться, ни протестовать). Макс сохранил верность своим кожанным перчаткам, но был доволен, что его люди больше не морозили себе пальцы…

Про русских партизан, наводивших страх ещё на наполеоновских солдат, немцы были наслышаны давно. Однако в тех местах поначалу всё было относительно спокойно, и лишь с наступлением холодов начали приходить и не очень хорошие новости. Сначала поступило сообщение, что товарный состав шедший из Польши, на подъезде к станции был обстрелян неизвестными. Отправленные на место происшествия солдаты никого не обнаружили, но недалеко от насыпи нашли следы и несколько стрелянных винтовочных гильз. Хотя при обстреле никто не пострадал, комендант распорядился усилить патрулирование прилегавшей к станции территории, а Бёме получил право задействовать солдат Макса для обеспечения безопасности в районе, с чем Макс покорно смирился. Последующее происшествие затронуло непосредственно самого унтерштурмфюрера – как раз в день получения им приказа о присвоении очередного звания, оберштурмфюрера – Бёме был застрелен прямо на улице, в деревне, где размещался Макс со своими солдатами. Несмотря на тут же объявленную тревогу и тщательное прочёсывание местности, никого так и не нашли, и убийство Бёме осталось загадкой – то ли партизаны постарались, то ли кто-то из местных жителей отомстил (а мстить эсэсовцу, видимо, было кому и за что). По приказу коменданта, потом повесили нескольких местных жителей – это была семья, в которой жила внучка бывшего председателя колхоза. Поскольку, после убийства Бёме именно эта девушка бесследно исчезла из деревни, местные полицейские предположили, что именно она застрелила новоиспечённого оберштурмфюрера…

Максу было искренне жаль Бёме. Он вспомнил фотографию жены эсэсовца, которую тот ему как-то показал – смеющаяся симпатичная курносая блондинка обнимала за шею большую овчарку. Странно, но Макс никак не мог себе представить её лицо при получении извещения о смерти мужа – казалось, что она не была создана ни для скорби, ни для горя… Впрочем, что мог Макс знать о той незнакомой ему молодой женщине? Максу тогда невольно полезли в голову разные мрачные мысли: какая девушка стала бы оплакивать бравого лейтенанта Коха, если бы его вдруг застрелили здешние партизаны? Единственными поклонницами Макса были две русские девочки-подростки, которые часто стояли у забора возле избы, где он жил. Им было лет по 12-14, и они с живым интересом наблюдали, как лейтенант умывался по утрам во дворе, и как он, построив своих солдат распределял задания на день. Несколько раз Макс угощал девочек шоколадом из своего пайка. Он не сомневался, что они приходили посмотреть именно на него – как только кто-то из солдат пыталсязаговаривать с ними, девчонки без промедления убегали прочь. Иногда он слышал, как кто-то из местных жителей ругался на его поклонниц: «Вы чего тут на фашиста уставились? А ну – брысь отседова!» Девчонки тут же исчезали, но на следующий день появлялись снова…

Теперь, каждый день возвращаясь со станции в деревню, Макс видел две берёзы на окраине деревни – там была могила Бёме. Он знал, что и его солдаты смотрели на эти берёзки и думали о возможной смерти в этой огромной бескрайней стране… Сам факт, что они попали в распоряжение местной комендатуры, солдаты Макса воспринимали довольно положительно – перспектива просидеть всю войну на полуполицейских заданиях в этой глуши обещала гораздо больше шансов выжить, чем прямое участие в кровавой мясорубке на фронте. Об этом громко не говорили, но Макс чувствовал настроение своих людей. Сам Макс подсознательно рвался на фронт, но никогда не отваживался что-то для этого предпринять – например, подать рапорт коменданту или просто упомянуть в разговоре. У коменданта было мало людей, и он делал всё возможное, чтобы удержать всех, кого было можно. Несмотря на довольно большое количество русских полицейских, полного доверия им не было. Возможно, поэтому они никогда не получали автоматическое оружие, а довольствовались старыми винтовками, захваченными немцами на советских складах.

И вот, наконец-то, что-то начало происходить. Приехав утром, как всегда, на грузовике на станцию, Макс оставил Курта и Вернера у машины, а сам зашёл в комендатуру. Комендант, по обыкновению, с брезгливо-недовольной физиономией разговаривал с кем-то по телефону. Заметив Макса, он энергично махнул ему рукой, чтобы тот подошёл.

– Про вас вспомнили, – раздражённо сообщил комендант положив трубку, – В четверг с эшелоном вам доставят новый грузовик. Потом своим ходом вы отправитесь в… Чёрт, не могу выговаривать эти проклятые русские названия!..

Максимилиан приблизился, и комендант дал ему в руки бумагу с приказом. Где-то в океане фронтовой документации всё это время бродили имена Макса, его людей и инвертарные номера орудий, и вот, наконец, какой-то штабной офицер составил это предписание. На станцию должен был прибыть новый грузовик, а потом Максу и его подразделению предстояло отправиться дальше на восток, в сторону Москвы. Максу предстояло также взять под своё командование людей и орудия из остатков противотанкового артиллерийского подразделения сильно потрёпанного после боёв под Москвой.

– Скоро будете оберлейтенантом, – сухо сказал комендант, – А то и гауптманом – офицерский состав очень смертен на восточном фронте. Так было ещё в ту войну – чёрт бы побрал тогда этих проклятых казаков – они всегда появлялись ниоткуда и полностью игнорировали все планы нашего командования… Никогда бы не подумал, что мне удастся убежать от лошади…

Макс на секунду представил себе толстого коменданта без оглядки удирающего от свирепого бородатого казака преследующего его на огромном вороном жеребце. Воображаемая сцена из той, не столь удачно закончившейся для Германии войны, невольно заставила его улыбнуться. К счастью, комендант этого не заметил, так как повернулся к столу и стал перебирать какие-то бумаги.

– Так что у вас есть ещё четыре дня, – не глядя на лейтенанта сказал комендант, – Но, как бы там ни было, лучше сегодня же заберите на складе противотанковые и осколочные снаряды. Вы знаете, сколько боеприпасов полагается вам на одно орудие?

На мгновение Макс вдруг снова ощутил себя курсантом.

– На одно противотанковое орудие ПаК-36, – довольно бодро начал он, – При фронтовых условиях полагается противотанковых снарядов типа 39 в количестве…

Комендант недовольно поморщился и прервал его:

– Знаю-знаю, но столько у меня всё равно не наберётся. Получите на месте назначения у вашего нового командования. Но чтобы вам не шататься по России без боеприпасов, я вам выдам по двадцать четыре бронебойных типа 39 на орудие – будет, значит, всего сорок восемь. Боеприпасов для стрелкового оружия возьмёте сколько вам надо. Продовольствия я вам выпишу на шесть дней – должно хватить. Тоже на складе заберёте. Бензин получите в день отъезда. Всё, Вальтер пойдет с вами и поможет всё найти.

Макс почти вздрогнул, когда возле него словно ниоткуда появился длинный худощавый фельфебель, который, как оказалось, и был тем Вальтером. Они вместе направились к выходу, но у самых дверей комендант окликнул Макса:

– Лейтенант! На всякий случай, если не успею сказать вам перед отъездом… Когда окажетесь на фронте… Русские не мыслят логически, и что такое тактика они не знают. Они просто тупо сражаются пока не погибнут или не победят. Поэтому не пытайтесь играть с ними в стратега – просто истребляйте их, и этим вы ускорите и нашу победу, и, может быть, сохраните свою жизнь…

– Благодарю вас, – ответил Макс и подумал, что комендант, наверное, не всегда был таким вот толстым брезгливым чиновником, и в нём ещё не угас воинственный германский дух.

Они провели на станции целый день. Сначала, оказалось, что ящики с противотанковыми снарядами лежали в самой дальнем конце склада, и поэтому пришлось переместить немало других ящиков и коробок, прежде чем до них удалось добраться. Грузчиками работали русские: два подростка лет четырнадцати и две тётки в тёплых платках. При входе и при выходе со склада, их довольно бесцеремонно обыскивали, чтобы они не принесли чего-нибудь лишнего, и, разумеется, чтобы не унесли… Потом выяснилось, что продовольствие находится на другом складе, и чтобы попасть туда надо было пересечь железнодорожные пути. Поскольку переехать через рельсы грузовик мог только в одном месте, пришлось долго ждать пока расформируют грузовой состав, только что пришедший из Польши. Вместо обеда Макс, Курт и Вернер тут же возле железнодорожного переезда перекусили сухим пайком – мясными консервами с хлебом. За обедом Макс рассказал своим солдатам, что через четыре дня им предстояло отправиться дальше, в сторону фронта. Курт тут же поинтересовался, кто и где будет приводить в порядок новый грузовик – было весьма вероятно, что на станцию машина прибудет в «законсервированном» виде, то есть потребуется как минимум один день, чтобы привести её в ходовое состояние. Макс об этом не подумал.

– Ладно, там будет видно, – сказал он.

Макс полностью полагался на Курта во всём, что касалось техники.

*

Курт был простой сельский парень из небольшой деревушки где-то в окрестностях Аденау. Мать его зарабатывала на жизнь стиркой белья, уходом за чужой скотиной и сельскохозяйственными работами на виногдадниках и в садах. Отца своего Курт никогда не видел. Мать всем говорила, что тот погиб во время Мировой войны на фронте во Франции, но этому мало кто верил, так как все знали, что замужем она никогда не была. Когда мальчишки хотели разозлить Курта, то они обычно говорили, что он уродился в проезжего торговца лошадьми или в священника, которого совратила его мамаша. Курт часто дрался до крови, возможно оттого, что осознавал, что в этом была какая-то доля правды. Его мать в молодости была довольно красивой девушкой, но, в последствии, её привычка покупать каждый день бутылку дешёвого вина, которую она распивала после скромного ужина, сделала ей не самую лучшую репутацию в округе. Ещё подростком Курт начал работать на местного богатого фермера. Тот, хоть и посмеивался над сыном «местной потаскушки», но отмечал, что паренёк всегда работал добросовестно, и поэтому исправно нанимал его для всяческих работ. Жизнь Курта резко изменилась к лучшему, когда сломался единственный трактор фермера, и тот был вынужден вызвать механика из Аденау. В помощь механику был приставлен Курт. Когда через несколько дней трактор был, наконец, починен, механик сказал фермеру, что Курт – очень толковый парень. Фермер доверил Курту свой трактор, и тот полностью оправдал доверие. Когда сосед фермера тоже собрался покупать трактор, он попросил Курта поехать с ним в Бонн, чтобы помочь советом. Так сын прачки заслужил уважение односельчан, и даже дочка фермера, высокомерная и заносчивая Анна-Клара, начала оказывать ему знаки внимания, чем Курт не преминул воспользоваться… Дело шло уже к свадьбе, но началась война, и Курта призвали в армию.

Сначала Курт попал шофёром не совсем в вермахт, а во вспомогательную часть, расквартированную в Польше, которая занималась перевозками разных военных грузов. Целыми днями Курт сидел за рулём грузовика и перевозил боеприпасы, продукты, бензин, сено, запчасти к танкам… Часто рядом с ним в кабине разъезжал фельдфебель Ланге, который был ответственным за поставки. Однажды в июле 1941 года, на одной из дорог они оказались в хвосте колонны из грузовиков с пехотой, направлявшейся на восток, на русский фронт. По какой-то причине грузовики шли очень медленно, и фельдфебель Ланге начал потихоньку поругиваться, опасаясь, что они не успеют вернуться в часть до ужина. Солдаты, сидевшие в кузове последнего грузовика колонны над чем-то весело смеялись и махали Курту и Ланге руками. Это злило Ланге ещё больше. Неожиданно грузовик с солдатами начал останавливаться, и, прежде, чем Ланге успел возмущённо воскликнуть: «Ну что там у них ещё случилось?», он и Курт увидели причину остановки. Справа на обочине стояли две молоденькие польки, которые, очевидно, остановились и пропускали колонну грузовиков, чтобы не угодить под колёса – дорога в том месте была не особенно широкой. Солдаты из проезжавших мимо машин махали им руками и что-то кричали – наверное, не всегда приличное… Последний же грузовик совершенно неожиданно остановился, и, прежде, чем девушки успели что-то предпринять, из кузова выскочили четыре солдата, схватили их и быстро передали свою добычу наверх своим товарищам. Польки, едва успев взвизгнуть, моментально исчезли под серым брезентовым верхом грузовика. Солдаты торопливо забрались обратно в машину, радостно помахали Курту и Ланге, а потом опустили брезентовое полотнище, закрывавшее кузов сзади. Грузовик снова тронулся и начал набирать скорость…

– Ну, ты видел, что они делают! – воскликнул Ланге, – Почему одним всё, а нам ничего? Интересно, что они там сейчас с ними делают?..

– Ну, это-то как раз известно… – отозвался Курт.

Через несколько километров грузовик с солдатами опять начал сбрасывать скорость. Курт тоже затормозил. Когда шедшая перед ним машина остановилась, откинулся брезент, и смеющиеся солдаты довольно бесцеремонно выгрузили на пыльную дорогу обеих девушек. Польки громко ругались и кричали. Одна из них поспешно опускала вниз задранное почти на голову платье, а другая была только в одной блузке – её юбкой радостно размахивал светловолосый солдат, свесившийся через задний борт грузовика. Девушка попыталась пару раз подпрыгнуть и схватить юбку, но солдат всегда успевал поднять руку вверх.

– Смотри, какая задница! – возбуждённо сказал Ланге, – Вот бы и нам такую попробовать…

В следующее же мгновенье девушки заметили их машину, и, не желая более искушать судьбу, сломя голову ринулись прочь с дороги. Через пару секунд они уже скрылись в лесу. Солдат весело помахал юбкой Курту и Ланге, а потом бросил её на дорогу. Грузовики пришли в движение, и скоро юбка несчастной польки уже была раскатана в дорожной пыли колёсами машины Курта…

В тот же день, возвращаясь в часть, Курт и Ланге увидели недалеко от посёлочной дороги, по которой они ехали, большой сарай из серых, потемневших от времени и непогоды досок. Большие двустворчатые ворота сарая были открыты, и возле них стояла телега с сеном запряжённая небольшой коричневой кобылкой. Между телегой и сараем мелькала какая-то девушка или молодая женщина, которая перетаскивала сено с телеги в сарай. Ланге приказал Курту остановиться.

– Эй, пани! – громко и доброжелательно крикнул Ланге открыв дверь кабины.

Полька, видимо, только сейчас заметила их. Прикрыв глаза от солнца ладонью она стояла и смотрела в сторону машины. Поскольку расстояние было довольно большим, Курт и Ланге не могли толком разглядеть лица девушки.

– Пойдём, – сказал Ланге Курту, – Глуши мотор. Это может быть интересно. Она, кажется, одна…

Они вышли из машины и направились через луг к сараю. Полька тем временем неуверенно подошла к своей лошади и настороженно ожидала их расправляя между делом лошадиную гриву.

– Вы нам не поможете тут в одном деле? – приветливо обратился к ней Ланге, когда они подошли поближе, – Какая у вас красивая лошадка…

Это была совсем юная светловолосая голубоглазая девушка – лет пятнадцати, может чуть больше. Она, наверное, совсем не понимала по-немецки, и поэтому сделала очень сосредоточенное выражение лица, отчего на её лбу появились небольшие складочки…

– Фройляйн здесь одна? – спросил Ланге.

Курт остановился чуть в стороне, чтобы можно было заглянуть в раскрытые ворота сарая. Внутри, кажется, никого не было, и когда Ланге вопросительно взглянул на своего водителя, тот только едва заметно молча кивнул.

Дальше события развивались неумолимо и стремительно. Ланге крепко схватил девушку за предплечье правой рукой и, силой притянув к себе, попытался поцеловать её в губы. Та вскрикнула и, наклонив голову вниз, попыталась увернуться и вырваться. Курт успел заметить растерянность и страх на её лице. Не получив своего поцелуя, Ланге не выпуская девушки, сильно ударил её ладонью левой руки по голове, а потом потащил в сарай. Курт, оглянувшись по сторонам, невозмутимо пошёл следом. Оглушённая ударом, а также парализованная от ужаса полька не осмеливалась больше ни сопротивляться, ни кричать. Она только тихо плакала и всхлипывала. Ланге задрал ей юбку и повалил девушку на сено в глубине сарая…

– Очень хорошая! – довольно сказал Ланге Курту поднимаясь на ноги и застёгивая штаны, – Рекомендую!

Курт ощущал себя словно в подростковом эротическом сне – опьянённый желанием, он потерял чувство реальности… Девушка показалась ему необычайно маленькой, худенькой и горячей – сравнить Курт мог только с Анной-Кларой, а та была фройляйн далеко не хрупкая и почти с него ростом.

Полька лежала словно неживая; взгляд её был как у куклы, стеклянный, устремлённый куда-то в никуда. Она почти беззвучно плакала, её нежные покрасневшие щёки были мокрыми от слёз, и новые, и новые капли вытекали из её глаз…

Когда всё закончилось, и животные инстинкты снова отступили куда-то в глубину подсознания, Курту вдруг стало неописуемо жалко эту совсем ещё девчонку беззащитно лежавшую перед ним на сене. Она даже не пыталась прикрыться… Натягивая штаны Курт почему-то всё смотрел на её живот, бледный, втянутый, с маленьким пупком посередине, с аккуратным тёмным треугольничком внизу…

– Ну как? Порядок? – бодро спросил Ланге, который стоял где-то рядом.

Курт обернулся к нему, но не успел ничего ответить – Ланге почему-то доставал из кобуры свой Парабеллум. Ничего не понимая, Курт снова посмотрел на живот девушки, и тут прогремел выстрел… Там, чуть ниже пупка вдруг появилась тёмная круглая дырочка очень правильной формы. Крови почти совсем не было… Полька громко вскрикнула и, сжавшись от боли в комок, рыдая повернулась на бок, почти полностью зарывшись в сено…

– Пусть теперь помучается, – невероятно довольным голосом сказал Ланге.

Заметив совершенно оторопевший взгляд Курта, который даже на мгновенье забыл, что стоит с наполовину спущенными штанами, Ланге улыбнулся и добродушно пояснил:

– Всё равно им всем подыхать.

Курт был в шоке. Улыбка Ланге его не на шутку напугала. До этого момента он рассматривал всё как некую игру, где он, как настоящий первобытный охотник просто берёт понравившуюся ему самку. Было даже что-то привлекательное именно в том, что она, может, забеременеет от него, а если нет, то потом, отдаваясь другим мужчинам, она всё равно будет знать и помнить, что принадлежала ему… И вот она умирает… Или уже мертва… И пусть она была его девушкой всего пару минут – она была его девушкой… Курту вдруг захотелось ударить Ланге по его самодовольной морде, закричать, прострелить этому подонку голову…

– Штаны не забудь, – совершенно невозмутимо напомнил ему Ланге и, убирая пистолет в кобуру, направился к выходу.

Не оборачиваясь, Курт поспешил за фельдфебелем. Перед глазами у него по-прежнему был этот беззащитный нежный живот с тёмным, почти чёрным, пулевым отверстием…

Происшествие с полькой заставило Курта серьёзно задуматься – он понял, что у Ланге, серьёзное психическое отклонение, и даже если ему самому это, возможно, пока ещё никак не угрожало – кто знает, в какую историю он может вляпаться из-за сумасшедшего фельдфебеля в следующий раз… Сомнения и ночные кошмары терзали Курта несколько дней, и, наконец, он решил, что каким-то образом от Ланге надо избавляться, иначе он сам просто сойдёт с ума – при виде фельдфебеля перед глазами всегда неизменно вставала та жуткая сцена в сарае… Случай представился довольно скоро. Полковник, прибывший в их часть с проверкой, проходя со своей свитой через гараж, совершенно случайно выбрал Курта для вопроса о качестве технического обслуживания машин. Курт, вытянувшись по стойке «смирно», ответил, что никаких нареканий не имеется, и что обслуживание всегда на высоком уровне. Полковник краем глаза взглянул на довольного ответом начальника гаража, и поинтересовался, нет ли у Курта каких-либо просьб или пожеланий.

– Есть, – неожиданно для себя ответил Курт, и начальник гаража чуть-чуть побледнел и забеспокоился.

– Слушаю вас, – совершенно серьёзно сказал полковник.

– Я желаю служить моей стране и моему фюреру там, где я смогу принести наибольшую пользу – то есть на фронте, – бодро доложил Курт.

Несколько озадаченный от неожиданности, полковник довольно быстро пришёл в себя и ответил:

– Это очень хорошо! Я подумаю, что я смогу для вас сделать.

Начальник гаража облегчённо вздохнул, а полковник тут же дал указание своему адъютанту:

– Запишите мне его фамилию и имя и проверьте списки вакансий – думаю, что хорошие шофёры везде нужны…

Уже через несколько дней, фельдфебель Ланге, усаживаясь в кабину к Курту, доверительно сообщил ему:

– Ох, не знаю, чем ты прогневал начальство, но тебя отправляют на фронт. Что же ты это такое натворил?

Курт только недоумённо пожал плечами и никак не показал своей радости. Впрочем, он и сам не был до конца уверен, что попасть на фронт было лучше, чем оставаться в подчинении у Ланге…

*

Лейтенант Кох Курту понравился сразу – он был молод, не избегал контактов с рядовыми напрямую (большинство офицеров вермахта с солдатами предпочитало общаться только через фельфебелей или вахмистров), всегда внимательно выслушивал своих подчинённых и, наверное, самое главное – было заметно, что Кох доверял Курту. Бывали ситуации, когда выросший в деревне Курт даже ощущал некоторое превосходство над «городским мальчиком из хорошей семьи», которым ему представлялся Макс – и тогда он с удовольствием, но всегда почтительно, давал советы своему лейтенанту…

Унтерштурмфюрера Бёме Курт откровенно побаивался. Было в этом эсэсовце что-то холодное и отталкивающее. Впрочем, с солдатами Бёме практически не разговаривал, а если уж и случалось, то он не скрывал своего превосходства и, возможно, даже искренне считал солдат неким промежуточным звеном между евреями и арийцами.

Была, кажется, среда, когда Бёме на своём верном мотоцикле и в сопровождении нескольких солдат (тоже на мотоциклах) приехал в деревню, где размещался лейтенант Кох со своими людьми. Все знали, что Бёме и Кох были друзьями. Курт как раз копался в моторе – он вообще любил технику и регулярно, при первой же возможности, проверял состояние своего грузовика.

– Пошли, там Бёме всех шнапсом угощает, – позвал его Вальтер.

– День рождения у него что ли? – спросил Курт вытирая руки промасленной тряпкой.

– Нет, оберштурмфюрера ему дали, – пояснил Вальтер, – Вот он и заявился к нашему с ящиком шнапса.

– Шнапс – это хорошо, – сказал Курт.

Во дворе избы, где размещался лейтенант Кох, было полно народу. Сам Бёме что-то весело рассказывал Максу и нескольким солдатам, и поэтому на появление Курта и Вальтера никак не прореагировал. Заметивший их вахмистр Бахман жестом пригласил к потрёпанному дощатому столу, где стояло с десяток стаканов. Вахмистр аккуратно наполнил два стакана до краёв шнапсом, а когда Курт и Вальтер взяли их, он громко провозгласил:

– За оберштурмфюрера Бёме!

Все тут же оживились. Некоторые из присутствующих поспешно поставили свои пустые стаканы на стол, и Бахман быстро наполнил их по новой. Четверо русских полицейских стояли неподалёку, каждый со своим стаканом, и что-то негромко обсуждали по-русски. Когда один из них подошёл со своим стаканом к Бахману, тот, не глядя не него, наполнил стакан только на половину и отвернулся. Русский невозмутимо забрал стакан и снова присоединился к своим товарищам.

После пары порций шнапса Курт решил всё-таки вернуться к грузовику. Не потому, что он что-то там недоделал, а просто он хотел, пользуясь случаем, пока все заняты обмытием повышения Бёме, проверить свой тайник…

Это была маленькая тайна Курта. Поскольку война столь бесцеремонно и решительно вошла в его жизнь, он решил не терять времени даром и извлечь из этого хоть какую-то пользу. Пользуясь превосходством германской расы и безнаказанностью на оккупированных территориях, Курт обнаружил, что обыскивая беженцев и досматривая жилища местного населения можно вполне неплохо разбогатеть. В его коллекции уже были золотые карманные часы, два золотых червонца с портретом русского царя Николая II и несколько золотых и серебрянных нательных крестов. Всё это, аккуратно завёрнутое в русский, расшитый странными птицами, женский платок, было спрятано в тайнике под сиденьем его грузовика. Иногда Курт уединялся со своими сокровищами, рассматривал их и планировал, как он распорядится ими после войны. Он мечтал о своём собственном хозяйстве с Анной-Кларой, детях, своём винограднике, своём вине…

В тот день шнапс немного ударил ему в голову, и, проходя, по деревенской улице, Курт обратил внимание на молоденькую девчушку, которая робко шла ему навстречу. Решив, что сокровища подождут, Курт остановил девушку каким-то, непонятным ему самому, вопросом на немецком. Та испуганно шарахнулась от него, но Курт успел схватить её за руку. Действуя словно во сне, он потащил девушку куда-то в сторону, и они оказались у приоткрытой двери какого-то сарая. Девушка всё время пыталась вырваться, растерянно бомотала что-то, но не кричала и, было заметно, что она до смерти боялась незнакомого подвыпившего немца. Курт затащил её в сарай. В полосе света падавшей из полуприкрытой двери виднелось сено… Курт неулюже чмокнул девушку в щёку, а потом толкнул её в сторону сеновала. Она не сопротивлялась. Глаза девушки были полны ужаса, а когда Курт начал расстёгивать свои штаны, она безмолвно заплакала… Уже со спущенными штанами Курт подошёл к лежавшей на сене девушке и задрал ей юбку… Он снова ощущал себя первобытным охотником, он снова позволил древним как мир инстинктам взять над ним власть. Он наслаждался этим… В полосе падавшего от двери света Курт увидел её бледный, чуть втянутый живот, пупок, тёмный треугольник волос внизу… И вдруг, словно ослеплённый вспышкой молнии, он замер. На какую-то долю секунды Курт вдруг увидел маленькую аккуратную тёмную дырочку чуть пониже пупка… Нужели, та полька нашла его и в России? Нет, просто показалось… Но весь пыл моментально угас. Курт ощутил, что не способен сделать, то, что собирался. Может и Анна-Клара с позором прогонит его, когда он вернётся… Нет! Нет! Он – настоящий мужчина, он берёт, то, что ему нравится и ту, что ему нравится! А та полька уже давно мертва и не может никак ему повредить!..

Курт и сам не заметил, как ударил девушку наотмашь кулаком в лицо. Она вскрикнула, а он, словно очнувшись, начал с ожесточением её бить – по лицу, по грудям, в живот… Девушка сначала только всхлипывала и пыталась хоть как-то закрыться от ударов, но потом начала кричать… Громко, пронзительно… А Курт наносил ей удар за ударом, пока вдруг откуда-то сзади не раздался холодный, громкий приказ по-немецки:

– Прекратить!!!

Курт замер.

– Прекратить! – снова чётко и уверенно сказал кто-то.

Курт обернулся.

Позади него, буквально в паре шагов, стоял оберштурмфюрер Бёме. Возле приоткрытой двери сарая стояли два русских полицейских с винтовками и один немецкий солдат с автоматом. Глаза у Бёме были серые, холодные и непроницаемые. Эсэсовец напомнил Курту волка – такой беспощадный хищник, готовый в любой момент наброситься и разорвать…

– Что здесь происходит, солдат? – жёстко спросил Бёме.

Курт молчал.

Впрочем, было заметно, что с каждой секундой ситуация для Бёме становилась всё ясней, и что тоже изрядно выпивший оберштурмфюрер начал по-немногу расслабляться.

– Солдат! – сказал оберштурмфюрер, – Вам, надеюсь, известно, что у евреев национальность определяется по матери?

Курт про это никогда даже не думал, но на всякий случай испуганно кивнул.

– Очень хорошо, – продолжал Бёме, – Значит, если судить по вашим спущенным штанам… Если потом эта девушка забеременеет… Вы меня понимаете?

Тут Курт заметил, что глаза оберштурмфюрера смеялись, хотя лицо его оставалось непробиваемо-каменным – и это пугало ещё больше…

– Вы, действительно, полагаете, что рейху нужно побольше евреев?

– Н-н-нет… – с трудом ответил Курт.

– Вы хотите стать отцом еврея? – снова беспощадно спросил оберштурмфюрер.

– Н-н-нет…– пробормотал перепуганный до смерти Курт.

– Очень хорошо! – ответил Бёме и подошёл к лежавшей на сене девушке.

Та поспешно одёрнула юбку вниз и попыталсь вжаться поглубже в сено, не сводя при этом испуганных глаз с эсэсовца. Бёме, наклонившись, схватил её за предплечье и довольно грубо поставил на ноги. Потом он взял девушку рукой за побородок и внимательно всмотрелся в её обезображенное побоями лицо.

– Солдат! – сказал Бёме, – Думаю, что на этот раз вам повезло – это не еврейка.

Курт молча сглотнул слюну и ничего не ответил.

– Будете продолжать? – осведомился Бёме.

– Н-н-нет, – выдавил из себя Курт.

– Ну, как хотите, – эсэсовец сдержанно улыбнулся и, отпустив девушку, повернулся к полицейским и солдату, стоявшим у входа.

– Я полагаю, инцидент исчерпан, – сказал он, – И застегните штаны – вы здесь представляете вермахт! – добавил он не глядя на Курта.

Курт начал поспешно застёгиваться, а в сарай неизвестно откуда вбежала русская женщина в платке, и девушка плача бросилась в её объятия. Женщина тоже плакала и вытирала кровь с лица девушки…

Один из русских полицейских, пожилой мужчина с седыми усами, подошёл к ним и коснувшись спины женщины негромко сказал:

– Ну, успокойся, Семёновна… Жива девка – и слава богу…

– Да пошёл ты!.. – отмахнулась от него женщина, прижимая к себе рыдающую девушку.

Другой полицейский, помоложе, прикрикнул на неё:

– Ты, дура, за базаром следи!

Пожилой отмахнулся от него рукой и снова продолжил успокаивать женщину. Бёме, полностью потеряв интерес к происходящему, вышел из сарая. Немецкий солдат с улыбкой дождался, пока Курт застегнёт штаны, а потом подошёл к нему и дружески похлопал по плечу… И в этот момент где-то снаружи, совсем рядом, грохнул выстрел…

Сначала никто даже не успел на это как-то среагировать. Все просто замерли, кто где стоял. Потом, через секунду или две, прогремел ещё один выстрел.

Солдат и оба полицейских вихрем вылетели из сарая. За ними, уже почти застёгнутый, побежал и Курт. Оберштурмфюрер, скрючившись, лежал посреди улицы. Он успел отойти не более, чем на десять шагов. Лицо его было в крови. Неподалёку в грязи валялась охотничья двустволка. Оберштурмфюрер Бёме был мёртв…

Поднятые по тревоге солдаты и полицейские незамедлительно начали розыск убийцы. Уже начинали сгущаться сумерки, и времени терять было нельзя. Судя по всему, убийца выстрелил сначала Бёме в живот, а уже потом – в лицо. Стреляли утиной дробью, так что после ранения в живот эсэсовец вполне мог и выжить – практически вся дробь застряла в его утеплённой шинели. Однако выстрел в лицо оказался несомненно смертельным… Ошарашенный всем происшедшим, Курт незамедлительно побежал к своему грузовику, где его уже поджидал взволнованный лейтенант Кох…

Сразу же за деревней расстилалась заросшая травой и кустарником пустошь, пересечённая поперёк неглубоким оврагом. За оврагом была небольшая берёзовая роща. Дорога, шедшая из деревни на станцию, огибала пустошь широкой дугой, а потом проходила за рощей, отделяя ту от леса. Из деревни через пустошь к роще вела узкая тропинка – по ней-то скорее всего и сбежал тот, кто стрелял в Бёме, потому что именно там, в начале тропинки нашли брошенное ружьё. Приехавшие вместе с Бёме солдаты, на двух мотоциклах с колясками сразу же помчались по дороге, чтобы отрезать убийце путь к лесу. Лейтенант Кох отправился с парой солдат и несколькими русскими полицейскими на грузовике следом за ними. Оставшиеся солдаты под командованием вахмистра Бахмана должны были пройти цепью через пустошь к роще и выйти за ней на дорогу. Всем был дан приказ никого живым не брать и стрелять по всем, кто бы оказался в этот момент между деревней и дорогой – у убийцы оберштурмфюрера не оставалось никаких шансов. Несколько солдат и пара полицейских остались в деревне и методично начали проверять каждый дом, каждый сарай, каждый погреб. Все обнаруженные жители регистрировались, и им до следующего утра запрещалось покидать свои дома…

Впрочем, розыски убийцы никакого результата не принесли. С наступлением темноты оцепление с дороги сняли, и Курту пришлось везти лейтенанта на станцию – докладывать коменданту о смерти Бёме. О происшествии с девушкой лейтенант, судя по всему, так никогда и не узнал – во всяком случае, Курт на это очень надеялся.

*

Едва Вернер вошёл в кабинет декана факультета, как тот, выйдя из-за стола, подошёл к двери и осторожно её запер. Вернер недоумённо обернулся, но декан жестом показал ему на стул возле своего стола и, не говоря больше ни слова, вернулся на своё место за столом.

– Добрый день, – снова рассеянно повторил Вернер, не понимая, почему декан его вызывал в свой кабинет.

– Вы, надеюсь, понимаете, что не сможете продолжать учёбу у нас? – безо всяких предисловий спросил декан.

Вернер это не совсем понимал, но одно предположение у него сразу возникло. «Да нет же», – подумал он в следующую же секунду, – «Этого просто не может быть…»

Заметив недоумевающее выражение на лице Вернера, декан пояснил:

– Нам сообщили о вашем дяде…

– О моём дяде? – догадка Вернера подтвердилась, но вся эта история всё ещё казалась ему невероятной.

– Он же состоял в Коммунистической Партии Германии… – усталым голосом сообщил декан и тут же оглянулся на дверь, словно опасаясь, что кто-то ещё мог его услышать, – Я всё понимаю, но после того, как его имя появилось в газетах… Вы сами должны понимать…

– Но ведь я практически не общался с ним… – попытался возразить Вернер, но декан остановил его жестом руки.

– Я вас понимаю, но таковы обстоятельства, в которых мы все с вами оказались, – сказал декан, – Поверьте, я вам очень сочувствую…

– Его арестовали? – спросил Вернер.

– Не знаю, – ответил декан, – В газетах было, что он в розыске, и что очень вероятно, что ему удалось скрыться за границей…

Декан снова опасливо оглянулся на дверь.

– Вы же знаете, – продолжил он, – Я сам полагаю, что наука и политика не должны пересекаться, но мы живём в такое время, когда этого очень трудно избежать… Сейчас идёт война. Мне кажется, что если вы докажете свою лояльность стране и фюреру, то мы сможем вас восстановить, и я лично буду вас рекомендовать… Возможно, после войны ситуация изменится, и…

Вернер сидел и слушал. Щёки его горели, на глаза наворачивались слёзы… Несколько раз ему казалось, что голос декана как бы исчезал, словно кто-то выключал звук, но через пару секунд он снова возвращался, словно откуда-то издалека…

– …Вот и хорошо, – сказал ему на прощание декан, – До свидания.

*

Эшелон шёл на восток. Сразу за паровозом была прицеплена платформа, на которой размещался спаренный длинноствольный зенитный пулемёт на случай появления русских самолётов. Впрочем, теперь это была, скорее, формальность – русская авиация была практически полностью уничтожена в самом начале войны, и в небе практически беспрепятственно господствовало Люфтваффе. Несколько раз Вернер видел через окно вагона, как по серому небу на восток шли широкими волнами бомбардировщики Люфтваффе. Где-то там, куда ещё не дошли доблестные солдаты Рейха, уже бушевало беспощадное пламя войны, и города превращались в груды камней и руины под ударами неумолимого германского оружия…

Вагон, в котором ехал Вернер, был следующим после платформы с зениткой, и Вернер часто стоял у открытой двери в торце вагона и рассматривал окрестности, краем глаза наблюдая за зенитчиками. Тех было четверо, и, в отличие от солдат следовавших с эшелоном, они не могли отсиживаться во время дождя в вагонах. Зенитчики укрывались под брезентом на платформе, и при этом, как минимум, один из них должен был сидеть за пулемётом, а другой – наблюдать за небом. Дождь шёл практически непрерывно несколько дней, но в то утро, часов в десять, дождь прекратился, и небо чуть-чуть прояснилось… Вернер стоял в дверном проёме и разглядывал леса, поля, берёзовые рощи, мимо которых они проезжали… Впереди пыхтел паровоз выбрасывая в серое небо белый дым. На платформе зенитчиков, мокрой после недавнего дождя, два солдата поправляли мешки с песком и занимались некоторым благоустройством – сначала сооружали небольшой навес из брезента, а потом перетаскивали туда ящики с боеприпасами. Третий зенитчик сидел за пулемётом, а командовавший зенитным расчётом вахмистр расматривал небо в небольшой бинокль и периодически давал своим солдатам разные ценные указания.

…Русский самолёт появился совершенно неожиданно. Вернер даже не сразу его заметил. Однако зенитчики внезапно засуетились и заняли боевые позиции. В воздухе вдруг возникло ощущение какой-то напряжённости и сосредоточенности. Пулемёт начал быстро разворачиваться сначала в одну сторону, а потом почему-то резко в другую, словно солдаты играли в карусель… Вахмистр с биноклем начал нервно ходить от одного борта платформы к другому, стараясь разглядеть что-то впереди паровоза. Тут же раздался длинный паровозный гудок, на несколько секунд заглушивший всё вокруг… А потом, в наступившей тишине, Вернер явственно услышал какие-то громкие удары, словно кто-то быстро-быстро колотил молотком по металлу, и нарастающий гул приближающегося самолёта. В следующее мгновение небо над платформой заслонила тёмная тень – самолёт с красными звёздами на крыльях появился на очень низкой высоте из-за паровоза, и на платформу с зениткой обрушилась сокрушительная очередь из крупнокалиберного пулемёта. Очевидно, пилот понимал, что зайди он сбоку, зенитчики смогли бы открыть по нему огонь гораздо раньше – а так, из-за того, что пулемёт находился на низкой платформе, паровоз закрывал ему сектор обстрела по ходу движения поезда. Ответный огонь зенитки вряд ли мог серьёзно повредить русский самолёт – через секунду тот уже умчался дальше вдоль состава, а когда пулемёт развернулся на 180 градусов, то стрелять было уже поздно. Потрясённый случившимся, Вернер не сразу опомнился – некоторое время он так и стоял посреди двери в торце вагона с ужасом осознавая, что одна из тех крупнокалиберных пуль, что только что взрыли дощатый настил платформы, вполне могла угодить и в него… Паровоз заметно прибавил ходу. Зенитчики снова лихорадочно вращали пулемёт. Пройдя вдоль всего состава, истребитель развернулся и начал быстро обгонять поезд, держась в некотором удалении и на такой низкой высоте, что он летел практически касаясь верхушек деревьев. Теперь уже зенитчики были во всеоружии и успели немного пострелять по самолёту, пока тот пролетал мимо них. Скорее всего, русский пилот совершал разведывательный полёт, и немецкий эшелон показался ему неожиданной и относительно безопасной добычей. Обогнав поезд, истребитель исчез за паровозом, вероятно для того, чтобы снова развернуться и вновь помчался ему навстречу…

И опять ударили пулемёты – с самолёта и по самолёту. Вернер успел увидеть промелькнувшее над его головой, совсем рядом – метрах в десяти, серо-зелёное днище истребителя. Оно напомнило ему брюхо сказочного дракона…

Когда через пару секунд он снова посмотрел на зенитку, то увидел, что возле пулемёта никого нет. Стрелок лежал на спине внизу, на платформе, раскинув руки в стороны и без каких-либо признаков жизни. Ещё один зенитчик неуверенным шагом отходил в сторону от пулемёта держась обеими руками за живот. Не заметив края платформы он как-то неуклюже и по-детски споткнулся о борт и вывалился наружу, мгновенно исчезнув из поля зрения… Другой солдат сидел на полу платформы прислонившись спиной к мешкам с песком. Он зажимал руками правое бедро, а по штанине из-под его пальцев расползалось тёмное кровавое пятно… Вахмистр лежал лицом вниз на мешках с песком, и в его свесившейся руке всё ещё был зажат бинокль…

Вернер вдруг осознал, что в этом внезапно наступившем вакууме событий он должен был что-то делать. Паровоз по-прежнему пыхтел впереди, и поезд монотонно раскачиваясь мчался дальше… Вернер нерешительно перебрался из вагона на платформу…

– Давай быстрее! – прикрикнул на него зенитчик с простреленной ногой, – Он возвращается!

Действуя словно во сне, Вернер подошёл к пулемёту. Зенитчик, заметно напрягая все свои силы и стремительно бледнея с каждой секундой, тоже начал перебрался туда, не убирая руку от кровоточащего бедра.

– Быстрее-быстрее! – кричал он на Вернера.

Самолёт уже успел вновь обогнать поезд, развернуться, и снова шёл на большой скорости им навстречу. Вернер его ещё не видел из-за паровоза, но слышал гул мотора и эти странные металлические удары… В какую-то долю секунды он вдруг понял, что это были за удары – это крупнокалиберные пули били по стальному корпусу паровоза… Вернер нажал на гашетку – пулемёт на удивление легко отозвался послав в небо короткую очередь.

– Куда ты стреляешь?! – заорал раненый зенитчик, – Вон он! Врежь по нему!

…Это продолжалось всего несколько секунд – Вернер опустил ствол пулемёта и тут же неожиданно обнаружил русский самолёт в самом центре прицела. Он снова нажал на гашетку и не отпускал её, пока самолёт, на мгновенье заслонив собой серое небо, не унёсся куда-то дальше. Вернеру вновь показалось, что над ним пролетел дракон…

– Идиот! – продолжал кричать зенитчик, – Заградительный огонь! Надо стрелять перед ним, а не по нему! Господи, какой идиот!..

Вернер понимал, что он сделал что-то не так. Продолжая бормотать какие-то ругательства, раненый зенитчик начал помогать ему разворачивать пулемёт. Однако на этот раз истребитель пошёл на обгон состава с другой стороны. Пришлось снова лихорадочно поворачивать пулемётную установку в нужном направлении, и на несколько секунд Вернер потерял самолёт из виду.

– Мы достали его!!! – вдруг радостно заорал зенитчик и начал непонятно зачем хватать Вернера за шинель и трясти его, – Мы его достали!!!

И тут Вернер увидел, что за русским истребителем тянулся заметный шлейф чёрного дыма, который увеличивался буквально с каждой секундой, становясь всё шире и чернее – видимо, каким-то образом Вернеру всё-таки удалось зацепить его из пулемёта, или самолёт был повреждён раньше, в время предыдущей атаки.

– Сейчас он поднимется повыше, – сказал зенитчик, – И будет прыгать. Надо его добить! Дай, я сам!

Видимо, совсем позабыв о своём ранении, он оттолкнул Вернера в сторону и занял его место у пулемёта. Вернер послушно отодвинулся и тоже стал напряжённо следить за русским истребителем. Ни Вернер, ни раненый зенитчик не видели, как в расстреленной вдребезги кабине паровоза истекающий кровью машинист забрасывал уголь в топку, чтобы не допустить остановки состава. Разорванные крупнокалиберными пулями тела тех, кто при жизни были кочегаром и помощником машиниста лежали в лужах крови среди кусков угля на металлическом полу паровоза…

Самолёт снова обогнал поезд и развернулся. Однако вопреки ожиданиям зенитчика, истребитель не стал набирать высоту, а наоборот, снизился и помчался навстречу локомотиву на высоте всего нескольких метров…

– Чёрт! Что он делает?! – успел воскликнуть зенитчик, прежде чем самолёт, каким-то чудом не задев паровоз, опрокинул зенитку и врезался в состав…

В самый последний момент Вернер успел упасть на пол платформы – это получилось как-то само собой, словно его тело самостоятельно приняло решение, не дав своему владельцу даже и мгновения на анализ ситуации. С оглушительным грохотом истребитель пронёсся над его головой; с треском отлетело крыло, ударившись о вагон… Самолёт подбросило вверх, но он тут же снова упал на поезд, сбрасывая вагоны с рельс и распадаясь на части… Вернер почувствовал, как платформа под ним пришла в движение и начала подниматься… Потом всё стало падать куда-то в сторону. Обдирая кожу на руках, Вернер из последних сил цеплялся за дощатый пол платформы, но когда та встала практически вертикально, он соскользул вниз, больно ударившись обо что-то боком и правым плечом. Потом что-то мягкое, но тяжёлое навалилось на его ноги, и мир внезапно замер в наступившей оглушительной тишине…

– Эй, ты… – услышал Вернер чей-то неуверенный голос.

Перед его глазами были только потёртые доски платформы и кусок серого брезента, свешивавшийся неизвестно откуда. Сильно болел правый бок… Вернер приподнял голову и огляделся. На его ногах лежал уже знакомый ему зенитчик. Тот тоже крутил головой и осматривался.

– Вроде живы, – сказал тот осторожно сползая с ног Вернера, – Ты как там?

– Нормально, вроде, – ответил Вернер, – Что это было?

– Русские варвары, – отозвался зенитчик, – Почему эта сволочь не прыгала? Нет, они не люди… Это будет очень жестокая война… Помяни моё слово…

Они осмотрелись по сторонам. Отовсюду слышались крики раненых, команды офицеров, кто-то куда-то бежал, где-то чем-то колотили по металлу – наверное, пытались открыть заклинившую дверь…

Паровоз неподвижно стоял в клубах пара и дыма в нескольких сотнях метров впереди. После того, как платформа с зениткой оторвалась и завалилась в сторону, ему каким-то чудом удалось удержаться на рельсах, также как и нескольким последним платформам, на которых стояли танки. Все остальные вагоны в беспорядке громоздились либо поперёк путей, либо вдоль насыпи. Два вагона, в которых самолёт окончательно рассыпался, былиобъяты пламенем…

– Зачем он таранил пассажирские вагоны? – недоумевал Вернер. Он помог зенитчику сесть поудобнее прислонившись к торчащей практически вертикально платформе – Там же в конце состава – танки… А они, кажется, даже не пострадали…

– Он правильно думал, – ответил зенитчик морщась от боли и рассматривая свою рану на ноге, – Сколько времени нужно, чтобы сделать один танк? А вот на одного солдата требуется минимум двадцать лет… А без солдат любой танк – это просто груда железа… Подожди, всё ещё только начинается… Ещё, небось, и партизаны на нас сейчас нападут…

Какой-то фельдфебель с парой солдат торопливо шёл вдоль путей мимо поверженной платформы в сторону паровоза. Заметив Вернера с товарищем, он остановился и коротко спросил:

– Вы ранены?

Зенитчик медленно поднял правую руку, то ли в знак приветствия, то ли как школе, показывая готовность отвечать урок. При этом он кивнул головой.

– А вы? – фельдфебель посмотрел на Вернера.

– Нет, – ответил Вернер поспешно поднимаясь на ноги, понимая, что сидя отдавать честь старшему по званию по уставу не полагалось.

Фельдфебель повернулся назад и энергично помахал кому-то, видимо, подзывая санитаров.

– Не торопитесь отвечать, – сказал он, снова взглянув на Вернера, – Лучше осмотрите себя и проверьте, не появились ли у вас в теле лишние дырки.

С этими словами фельдфебель повернулся и вместе с солдатами пошёл дальше вдоль путей к паровозу.

Заметив недоумевающую физиономию Вернера, зенитчик пояснил:

– Не все ранения можно сразу почувствовать. Так что всегда лучше лишний раз проверить, чтобы не было потом неожиданностей…

Через пару минут к ним подоспела помощь, и зенитчика куда-то унесли на носилках. Никаких лиших дырок у Вернера не обнаружилось, и он направился к скоплению солдат на опушке леса, где, как он догадался, собирали всех уцелевших после крушения поезда…

Из группы с которой Вернер ехал на фронт, кроме него не пострадало всего шесть человек. Пятнадцать солдат погибли, а остальные получили ранения и ожоги разной тяжести. Вернер со своими выжившими товарищами оказался временно в расположении одной из вспомогательных частей вермахта, неподалеку от места крушения поезда. Им предоставили тёплую комнату с кроватями в здании какой-то бывшей советской сельской школы, кормили (очень даже неплохо), и сообщили, что поскольку их подразделение было расформировано, им надо только немного подождать, пока начальство не определится с их последующим распределением. Покидать территорию школы было запрещено. Солдаты, воспользовавшись случаем, целыми днями отсыпались и отдыхали. Через два дня рано утром пятерых из них забрал с собой какой-то лейтенант, а вечером того же дня – ещё за одним солдатом приехал фельдфебель. Вернер остался один. Прошло ещё два дня абсолютного ничегонеделанья, и вот, прямо перед ужином, в комнату вошёл полноватый вахмистр с артилерийскими знаками отличия. Неторопливо оглядев довольно просторное помещение, в котором кроме Вернера никого не было, вахмистр не спеша достал из кармана листок бумаги, развернул его и безо всяких эмоций спросил:

– Кто тут из вас… ? – и он назвал фамилию Вернера.

Так Вернер познакомился с вахмистром Бахманом, с которым он незамедлительно отправился в распоряжение лейтенанта Максимилиана Коха. Поужинать в тот день ему так и не удалось…

*

Подразделение лейтенанта Коха двигалось на двух грузовиках в сторону фронта. Вернер вместе с другими солдатами сидел в покрытом брезентом кузове грузовика и смотрел на убегавшую назад дорогу и на болтавшееся сзади противотанковое орудие. День за днём грузовик мотало из стороны в сторону, трясло на ухабах, засасывало в грязь – казалось, что они заехали уже далеко-далеко в глубь России, а фронт откатывался всё дальше и дальше на восток…

Это был обычный день в пути. Они ехали по довольно неплохого качества дороге (для российских условий), где на обочине попадались частично или полностью выгоревшие русские танки и сгоревшие до основания грузовики. Неожиданно Курт, который был за рулём их машины, начал тормозить, и, съехав чуть в сторону, чтобы не блокировать дорогу для другого транспорта, остановился. Следовавший за ними второй грузовик сделал то же самое.

– Что такое? Почему стоим? – солдаты начали выглядывать из кузова, пытаясь понять причину остановки.

Из второго грузовика вылез вахмистр Бахман и побежал вперёд к лейтенанту узнавать, что случилось. Оказалось, лейтенант увидел невдалеке от дороги оставленный русскими тягач, конструкция которого показалась ему интересной. Пока Кох вместе с вахмистром и несколькими солдатами рассматривали этот оригинальный гусеничный тягач, остальные воспользовались случаем, чтобы немного размять ноги, изрядно затёкшие от длительного сидения в машине. Вернер тоже выпрыгнул из кузова и не спеша пошёл вдоль обочины. Он сразу обратил внимание на то, что придорожная канава была заполнена всяким хламом: какие-то потрёпанные разноцветные мешки, разбросанные тряпки, разбитые чемоданы, где-то валялась большая кастрюля, где-то была рассыпана разная мелкая ерунда – карандаши, кисточки, баночки, раздавленный абажур от настольной лампы… Неподалёку из канавы выглядывали перекошенные чёрные скелеты от двух практически полностью выгоревших грузовиков… Среди прочего хлама Вернер разглядел книги – они лежали небрежно сваленные в кучу метрах в пяти от дороги. Туда Вернер и направился. Он уже догадался, что тут произошло. Ещё, наверное, на той неделе по этой дороге вглубь страны шла колонна беженцев – русские спасались от надвигающегося фронта. Ехали машины, шли женщины, старики, дети… Тащили на себе своё незамысловатое имущество – все эти чемоданы, мешки, узлы с бельём и книгами… Грузовики вывозили, скорее всего раненых, а также то, что не должно было достаться врагу – документы, какое-нибудь оборудование… И вот появились самолёты Люфтваффе… Бомбить дорогу, конечно, не стали – по ней потом, всего через несколько дней, войскам Великого Рейха предстояло наступать дальше, на Москву. Поэтому на колонну беженцев с небес обрушился смертельный ливень пулемётно-артиллерийского огня… Люди в панике бросали всё и разбегались в стороны… А куда им было бежать? Слева – поле, справа – поле… Крики, пыль, дым, огонь, смерть… Вернер невольно вспомнил свои ощущения в поезде, когда их обстреливал советский истребитель, и вновь, как и тогда, почувствовал слабость в ногах, словно тот ужас, что царил на этой дороге передался и ему… Потом появились немецкие войска, и дорогу быстро расчистили, чтобы не задерживать наступление на восток. Танки сбросили то, что осталось от сгоревших грузовиков, в придорожную канаву. Солдаты или специальные группы военнопленных собрали и захоронили трупы в какой-нибудь общей могиле неподалёку, а весь хлам оставшийся на дороге просто раскидали в стороны, чтобы освободить проезжую часть. Примерно такая хроника событий прокрутилась в голове Вернера, пока тот пробирался к книжной куче. Там он подобрал и бегло просмотрел одну за другой четыре или пять книг. Из-за прошедших дождей книги были сильно повреждены. Все они были на русском языке, которого Вернер совсем не знал. Однако, возвращая каждую просмотренную книгу обратно в кучу, он не швырял её, а нагибался и аккуратно клал сверху. Рядом с кучей книг Вернер заметил на земле несколько детских игрушек, среди которых были жёлто-голубой мячик, размокший грязно-серый плюшевый заяц и большая кукла с каштановыми волосами и в розовом платье в белый горошек. Кукла лежала лицом вниз, и Вернер наклонился, чтобы её поднять… Когда его рука уже была в паре сантиметров от куклы, Вернер на мгновенье замер. Ему вдруг показался странным цвет её ног – они были какие-то синевато-серые, и это была не грязь… Внезапно Вернер осознал, что перед ним лежит не кукла, а труп ребёнка, девочки двух-трёх лет. Вернер резко отшатнулся, одновременно ощутив приступ тошноты. Спотыкаясь и стараясь не смотреть по сторонам, он поспешно вернулся к грузовику. Уже взявшись рукой за край борта кузова, Вернер оглянулся назад. Только сейчас он понял, что те разноцветные мешки в придорожной канаве и за ней, в поле, были неубранными трупами несчастных беженцев скошенных беспощадным пулемётным огнём штурмовой авиации. Возле дороги их было только несколько, но кто знал, сколько их лежало чуть подальше в поле… Вернер забрался в кузов, сел в дальний угол и попытался успокоиться. Впрочем, уже минут через пять солдаты снова погрузились в машины, и продвижение на восток продолжилось…

*

То, что вместо фронта они застряли в какой-то богом забытой деревне, Вернера очень обрадовало. Конечно, все понимали, что это была лишь временная отсрочка, но сама возможность переждать суровую русскую зиму не на огневых позициях, а в добротной крестьянской избе и, к тому же, вдали от фронта воспринималась как подарок судьбы.

В тот день к ним в деревню приехал унтерштурмфюрер Бёме со своими солдатами. Оказалось, что тому только что присвоили звание оберштурмфюрера, и по этому поводу Бёме решил угостить всех шнапсом. Во дворе дома, где размещался лейтенант Кох, поставили стол и позвали всех свободных от дежурства солдат. Вернер получил свой стакан шнапса и стоял среди небольшой группы солдат, окружившей новоиспечённого оберштурмфюрера. Подвыпивший Бёме рассказывал какую-то смешную историю про то, как его жена первый раз представляла его своим родителям. Тогда он пришёл в форме штурмовика СС, а отец невесты оказался полицейским Веймарской республики…

Заметив Вернера, Бёме обратил внимание на то, как тот пил шнапс – по чуть-чуть, маленькими глоточками.

– Солдат! Вы не на официальном приёме! – воскликнул Бёме, – Это армия! Взять стакан – и выпить до дна!

Смутившийся Вернер послушно заглотил сразу весь шнапс, а довольный Бёме, немного посмеявшись, продолжил свой рассказ. Надо было отдать должное, смеялся эсэсовец искренне и как-то очень по-доброму. Вернеру он, вообще, чем-то нравился, хотя большинство его сослуживцев и относилось к Бёме очень настороженно…

Впрочем, дослушать историю оберштурмфюрера до конца так и не удалось – где-то совсем неподалёку вдруг раздался пронзительный женский крик, и все недоумённо переглянулись. Крик повторился и уже не утихал.

– Ох уж эти русские… – Бёме поставил свой пустой стакан на край стола и кивнул паре русских полицейских, которые стояли неподалёку.

– Пойду проверю… – пробормотал Бёме, и вместе с двумя полицейскими и ещё одним солдатом он вышел со двора и пошёл по улице в ту сторону, откуда раздавались душераздирающие крики.

Судя по всему, непонятно почему орущая русская женщина была совсем неподалёку… Вернер с некоторым удивлением обнаружил, что шнапс ему понравился, и направился к вахмистру Бахману, чтобы снова наполнить стакан. К тому времени крики внезапно прекратились, и кто-то из солдат тут же прокомментировал:

– Ну вот, порядок восстановлен, а Бёме сейчас кого-нибудь будет вешать…

Однако как раз когда Бахман собрался было наполнить стакан Вернера, откуда-то с улицы донёсся выстрел, а потом, через пару секунд – ещё один.

– Чёрт! Партизаны! – вырвалось у кого-то.

Всё сразу же пришло в движение – залязгали затворы, пустые стаканы бросали куда попало, отовсюду послышались топот, крики, ругательства, и солдаты с винтовками наперевес высыпали на улицу. Все мгновенно протрезвели и были готовы к любому развитию событий. Вернер, тоже с винтовкой, не отставал от остальных, и уже через минуту, вместе со всеми озадаченно рассматривал труп оберштурмфюрера лежаший в грязи посреди деревенской улицы.

Дальше события разворачивались с молниеносной быстротой. Солдаты, приехавшие с Бёме, сразу же на своих мотоциклах умчались перекрывать дорогу. Лейтенант Кох с несколькими русскими полицейскими помчался к грузовику, чтобы как можно скорее отрезать убийце или убийцам путь к лесу. Вахмистр Бахман получил от Коха приказ с оставшимися людьми пройти цепью через заросшую травой и кустарником пустошь, которая начиналась сразу за деревней, и либо поймать, либо уничтожить убийц оберштурмфюрера.

Бахман быстро выстроил солдат и кратко объяснил задачу:

– Видите вон ту рощу? Там за ней проходит дорога, которая будет скоро или уже перекрыта. Мы должны прочесать всё до той дороги – убийца должен быть где-то там, далеко уйти он не мог. Взять живым или мёртвым! Разрешаю стрелять без предупреждения. Всем быть предельно внимательными! Скоро будет темнеть, поэтому не волочиться и не терять времени. Рас-с-средоточиться! Быстро! Быстро! По-о-ошли!

Вернер оказался где-то в центре цепочки, как раз рядом с вахмистром Бахманом. С винтовкой наперевес он шёл по подмёрзшей грязи среди сухой травы и кустов. Справа от него, метрах в десяти, шагал сам вахмистр. Слева, примерно на том же расстоянии – Гельмут, длинный худощавый солдат, которому уже было где-то за тридцать. Получилось так, что тропинка, по которой жители деревни срезали дорогу до рощи оказалась как раз между Вернером и вахмистром, так что им обоим пришлось пробираться прямо через заросли, по бездорожью. Продираясь через кусты и довольно пересечённый рельеф, Вернер смотрел по сторонам видел, как ровная цепочка из солдат неумолимо двигалась вперёд. Под каждым кустом и в каждой впадине он ожидал увидеть затаившегося свирепого русского партизана в телогрейке, но нигде никого не было… Примерно на полпути к роще дорогу им преградил неглубокий овраг. Там, где проходила тропинка, через овраг были перекинуты две старые железнодорожные шпалы – как мост. Слева и справа от них на склонах оврага росли густые кусты; впрочем, листья на них уже почти все облетели… Вернеру почему-то показалось, что вахмистр Бахман не полезет в овраг напрямую, а перейдёт его по мосту, но тот меланхолично шёл прямо напролом и начал спускаться в овраг обходя мост метрах в пяти-шести справа. Вернер вздохнул и тоже, не меняя направления, стал спускаться в овраг, но по другую сторону от моста. Овраг был заполнен сухим кустарником и высохшей осокой. В самом низу была грязь, и там струился неширокий ручей, уже скованный кое-где по краям неровной ледяной кромкой. Увязнув левым сапогом в глине, Вернер остановился и дёрнул ногой. В этот момент его голова непроизвольно повернулась направо, и он внезапно увидел в кустах, совсем рядом с мостом, сжавшуюся клубком тёмноволосую девушку в чёрном коротком пальто – она лежала почти на самом дне оврага уткнувшись головой вниз и поджав под себя ноги. Вернер с усилием вытащил свой сапог из грязи и, сделав пару шагов, оказался стоящим прямо над ней. Наступила несколько секунд пронзительной тишины. Девушка вздрогнула и медленно подняла голову… Ей было лет тринадцать-четырнадцать. Тёмно-каштановые взлохмаченные волосы, большие серые или, может быть, даже голубые глаза, грязь на щеке, чуть приоткрытый рот… Она смотрела прямо в глаза Вернеру. И в её взгляде совсем не было страха. Было только какое-то ожидание, почти нетерпение, словно Вернер должен был что-то сделать… Не сводя с него глаз, девушка начала очень медленно разгибать спину и подниматься… Вернер на какую-то секунду, действительно, допустил мысль, что вот – перед ним хладнокровный убийца оберштурмфюрера, но в следующее же мгновенье он почти реально ощутил несостоявшееся прикосновение к трупу той девочки у дороги, которую он сначала принял за куклу… Ствол его винтовки лёг на всё ещё согнутую спину девушки в испачканном грязью чёрном пальто. Вернер чуть-чуть надавил стволом вниз – и девушка снова послушно прижалась к земле, но не отвела взгляда и даже немного повернула голову, чтобы продолжать смотреть ему в глаза… Вернер приподнял винтовку и поставил правую ногу на склон оврага – голенище его сапога оказалось буквально в сантиметре от её щеки… Потом он наклонился вперёд, сделал другой ногой шаг пошире и, ухватившись левой рукой за пучок сухой травы, выбрался из оврага… Краем уха Вернер услышал, как сзади, из-под его сапога, вниз посыпались комочки смёрзшейся земли…

Он задержался в овраге на несколько секунд дольше, чем вахмистр Бахман, который пересёк овраг по другую сторону от мостика. Поэтому, когда Вернер вылез наверх, вахмистр оглянулся и вопросительно посмотрел на него. Вернер встретил взгляд Бахмана совершенно невозмутимой физиономией. Он и сам удивился своему столь естественному и непринуждённому поведению. Ничего не заподозривший вахмистр отвернулся, и они пошли дальше.

Цепочка солдат приближалась к небольшой берёзовой роще, за которой проходила дорога. В роще, несомненно, было гораздо больше возможностей спрятаться. Поэтому, приближаясь к ней, солдаты стали заметно более осторожными…

Внезапно Вернер подумал, что он не заметил, где был Гельмут (тот долговязый солдат, который шёл метрах в пятнадцати слева от него), когда он перешагивал через девочку в овраге. Что будет с ним, если Гельмут что-то видел или, хотя бы, заподозрил? Вернер посмотрел влево – Гельмут брёл на несколько шагов впереди и равнодушно раздвигал стволом винтовки уже потерявшие листья заросли кустарника. Вернер изо всех сил напрягал память, но никак не мог вспомнить – он тогда совсем не смотрел налево… А вдруг Гельмут всё видел?

Солдаты вошли в рощу…

– Стой! – внезапно крикнул Гельмут.

Вернер тут же почувствовал неприятную слабость в ногах, но, взглянув на Гельмута, немного успокоился.

Гельмут заметил что-то среди деревьев и, держа винтовку наготове, куда-то внимательно всматривался. Несколько из находившихся поблизости солдат с оружием наперевес подошли поближе…

На земле среди берёз лежали пять трупов. Все были в летней форме Красной армии. Четыре солдата лежали в ряд лицом вниз. Их руки были связаны за спиной кусками чёрного электрического провода, и в затылке каждого из них виднелись аккуратные круглые пулевые отверстия. Пятый, в форме офицера, лежал на спине, широко раскинув руки. Лица у него не было – было только тёмное чёрно-бордовое пятно, из которого выглядывали сероватые кости черепа… Почему-то ни на одном из трупов не было обуви – из защитного цвета штанов торчали серо-синеватые босые ноги…

– Что это? – пробормотал Гельмут обходя мертвецов с винтовкой наготове.

Судя по всему, солдаты и офицер были расстреляны довольно давно, может, ещё летом…

– Идём дальше! – приказал подошедший вахмистр Бахман, брезгливо морщась от трупного запаха, который, впрочем, из-за холода был едва уловим…

Солдаты добросовестно, но безрезультатно прочесали всю рощу и вышли на дорогу. Там их уже ждали русские полицейские и солдаты из сопровождения оберштурмфюрера Бёме. Рассредоточившись вдоль трассы, они стояли с оружием наготове. Когда цепь солдат под командованием вахмистра Бахмана появилась из рощи, все сразу поняли, что либо партизаны, застрелившие Бёме, успели проскочить мимо до оцепления, либо они просто-напросто скрылись в другом направлении, и брошенное у начала тропинки ружьё было всего лишь отвлекающим манёвром…

Ожидая дальнейших указаний, в быстро сгущавшихся сумерках Вернер вместе с остальными солдатами стоял на дороге. Два русских полицейских с винтовками оказались неподалёку от него, и если бы Вернер понимал по-русски, то он услышал бы вот такой диалог:

– Не поймали… Чёрт!

– Не поймали… Партизаны, это были что ли?

– Боишься? Нет, какие тут партизаны… Из местных кто-то… Странно только, что никого не нашли…

– Так, может, проглядели…

– Не, немцы порядок любят – они, уж точно, под каждой корягой проверили…Наверное, она не сюда, а к реке побежала…

– Она? Ты разве знаешь, кто это был?

– Знать – не знаю, но думаю, что она это была.

– Кто?

– Да внучка председателева! Эх, надо было тогда Бёме и её грохнуть… А перед этим – трахнуть…

– Да ты о чём?

– А-а… Тебя же здесь не было… Немцы как пришли, так всех жителей собрали, и этот Бёме выходит и говорит: «Ну, все евреи и коммунисты – шаг вперёд!» А все стоят… Ну чё, на председателя все смотрят… Тут председатель и выходит. «Я, – говорит, – коммунист!» А Бёме – Парабеллум свой вытаскивает, подходит к нему и, ни слова ни говоря, бац – и пулю тому между глаз. Председатель лежит, а к нему дочка бросается: «Папа! Папа!..» А Бёме и ей пулю прямо в затылок всадил… «Ну что, – говорит, – Есть ещё коммунисты?»

– А внучка?

– Внучку дед Семён удержал – я видел. Вот она-то, небось, Бёме и припомнила… Отомстила, сучка малолетняя… Эх, надо было всё семейство тогда…

– А сколько лет внучке-то?

– Да лет четырнадцать поди… Она ж с моей Нинкой в одном классе училась.

Разговор полицейских прервал громкий голос лейтенанта Коха – тот приказал по-немецки, а потом по-русски:

– Возвращаемся в деревню!

Впрочем, в грузовик полицейских не пустили, и тем пришлось брести в деревню пешком.

За ужином лейтенант Кох коротко рассказал о том, что случилось в деревне, пока они все ловили убийцу оберштурмфюрера. Оказалось, что несколько солдат и полицейских остались в деревне, чтобы проверить, кого из местных жителей не было дома. Всех обнаруженных жителей аккуратно переписали и запретили им покидать свои дома до особого распоряжения. Сверив список с листком, который хранился у старосты деревни, полицейские обнаружили, что только четырёх жителей не оказалось на месте. Эти четверо и были объявлены в розыск, как потенциальные убийцы оберштурмфюрера. Потом оказалось, что трое из подозреваемых в тот момент находились на работе на станции, и поэтому в списке осталась только внучка бывшего председателя колхоза, которую с тех пор никто не видел…

*

На следующее утро лейтенант Кох на грузовике, как обычно, поехал к коменданту на станцию. В кузове, помимо пяти солдат, сидела также и русская семья: пожилой мужчина, его жена, их дочь – женщина лет тридцати и её сын лет восьми-девяти. Их схватили среди ночи потому, что у них, после смерти своего деда и матери, жила внучка бывшего председателя колхоза – как раз та, что бесследно исчезла после убийства оберштурмфюрера Бёме. На станции подозреваемых заперли на одном из складов, переоборудованном оккупационными властями под тюрьму. Потом лейтенант Кох отправился к коменданту. Вернер и ещё пара солдат пошли с ним. Комендант был в скверном настроении – ещё вчера вечером ему доложили о смерти оберштурмфюрера Бёме.

– За убийство немецкого офицера эти русские должны дорого заплатить! – мрачно произнёс он не поднимаясь из-за стола за которым он сидел, – Почему вам не удалось поймать убийцу?

Лейтенант заметно напрягся и ответил:

– Мы сделали всё возможное. Прочесали окрестности, перекрыли дорогу…

– Хорошо, – сказал комендант, – Доставьте мне сюда десять человек из деревни. Завтра мы их повесим. Лучше, если было бы ещё больше, но кто-то же должен и работать… Пусть будет десять.

– А кого… – лейтенант запнулся, – Кто это должен быть? У нас есть подозреваемые… Мы привезли сюда семью, где жила одна из них… Они сейчас в тюрьме, там, на станции…

– Мне всё равно! – ответил комендант, – Сколько их там в этой семье?

– Четверо… – ответил лейтенант, и он хотел ещё что-то добавить, но комендант его оборвал.

– Значит, доставьте ещё шесть человек, – сказал он, – Я позабочусь о висилице.

Лейтенант промолчал, а потом повернулся к своим солдатам и приказал:

– Ждите меня у машины.

Вернер и его товарищи послушно направились к выходу. Сразу за дверями они не сговариваясь чуть задержались, чтобы подслушать разговор…

Впрочем, ничего особенного услышать им не удалось. Лейтенант что-то негромко и очень неуверенно сказал, после чего из-за двери донёсся раздражённый голос коменданта:

– Советую избавиться от иллюзий, лейтенант! Это война! И война на истребление! Либо не будет их, либо не будет нас – выбирайте!..

За дверью послышались чьи-то шаги – то ли лейтенант направился к двери, то ли комендант вышел из-за стола. Не желая искушать судьбу, солдаты толкая друг друга торопливо выскочили на улицу…

На следующий день был настоящий русский мороз, и из серых туч сыпался мелкий зернистый снег. Лейтенант Кох приказал Веренеру и ещё шести солдатам поехать с ним на грузовике на станцию. Когда они приехали к комендатуре, то изрядно подмёрзший часовой сообщил им, что комендант уже ушёл на казнь подозреваемых в убийстве оберштурмфюрера Бёме. Оставив грузовик у комендатуры, лейтенант со своими людьми отправился к месту казни, которое, по словам часового, было приготовлено на станции, среди железнодорожных путей. Курт и ещё один солдат были оставлены при машине. Вернер видел и раньше повешенных русских, но это был первый раз, когда он стал свидетелем казни с самого начала. Первое, что он увидел – это скопление народа. Примерно две сотни русских были согнаны чтобы наблюдать за неизбежностью наказания за покушение на жизнь немецкого офицера. Здесь были все – мужчины, женщины, дети. Некоторые не успели даже толком одеться, и мёрзли либо только в нижнем белье, либо кутаясь в спешно прихваченные с собой одеяла – судя по всему, солдаты просто прошлись по домам и забрали каждого, кто попался им на глаза. Никакой специально построенной висилицы не было. Между двумя столбами, недалеко от путей, натянули верёвку, к которой, с немецкой точностью, на равном расстоянии и на одинаковой высоте прикрепили четыре петли. Внизу, на поставленные друг на друга деревянные ящики, положили длинную толстую доску, которая немного прогибалась посередине под своей собственной тяжестью.

Потом вывели осуждённых. Их оказалось всего четверо, а не десять, как настаивал вчера комендант. Вернер так никогда и не узнал, почему так получилось… Мужчина, женщина, женщина и маленький мальчик.

Лейтенант Кох со своими артиллеристами остановился чуть в стороне, не заходя за оцепление из расставленных по периметру немецких солдат. Однако комендант сразу же его заметил и жестом подозвал к себе. С заметным неудовольствием Кох отправился к нему. Вернер не слышал, о чём комендант говорил с лейтенантом, но когда тот передал Коху листок бумаги, стало понятно, что лейтенанту предстояло зачитать приговор. Толпа русских стояла спиной к Вернеру, и он мог только догадываться под какими взглядами его командир переводил с немецкого на русский – мрачными, испуганными, ненавидящими… Голос лейтенанта звучал чётко, выражение его лица было несколько скованным и каким-то отстранённым, словно он и сам не хотел вникать в смысл призносимых им слов… Кох сначала зачитывал каждую фразу по-немецки, а потом повторял её по-русски. Вернер уважал своего начальника за знание русского, но сейчас ему казалось, что лейтенант искренне сожалел о своём владении языком… «За укрытие убийцы немецкого офицера… По подозрению в содействии… За недонесение… Смерть… Смерть… Смерть…Смерть…»

Лейтенант отдал бумагу обратно коменданту и встал рядом с ним. Солдаты вывели осуждённых и помогли им взобраться на доску под висилицей… Пожилой мужчина, две женщины и маленький мальчик. У всех руки были связаны за спиной… Вернеру показалось, что когда солдат поднял и поставил на доску ребёнка, то среди русских послышался какой-то ропот… Солдаты из оцепления стояли наготове, направив стволы своих автоматов в толпу и готовые открыть огонь при малейших признаках неповиновения.

Оказалось, что мальчик довольно много не доставал до петли, так как виселица была приготовлена для взрослых. Возникла небольшая пауза. Комендант недовольно поморщился. Солдат, всё ещё придерживая обеими руками мальчика на доске, растерянно вертел головой в поисках дополнительного яшика или коробки, чтобы подставить ему под ноги… Какой-то офицер в длинной серой шинели, с выражением заметного раздражения на лице, поспешно подошёл к солдату, и тот, сняв мальчика с доски, молча поставил его перед ним.

До Вернера донёсся голос офицера:

– Продолжайте!

Потом офицер взял мальчика рукой за воротник и увёл его прочь, толкая перед собой. Вернеру показалось, что едва уловимый вздох облегчения раздался со стороны согнанных на казнь зрителей… Он отвернулся от висилицы и стал смотреть, куда офицер в длинной шинели повёл мальчишку. Рядом с Вернером стоял Гельмут – тот самый солдат, который шёл слева от него в цепи, когда искали убийцу оберштурмфюрера. Заметив, что Вернер не смотрит на казнь, Гельмут, не глядя на него, едва слышно спросил:

– Хочешь остаться с чистой совестью?

Вернер вздрогнул. Он ведь, действительно, так и не был до конца уверен, что Гельмут не видел, как он прошёл мимо той девочки в овраге. Возможно, она и не имела никакого отношения к убийству оберштурмфюрера, но Вернер тогда несомненно нарушил приказ, а это было очень серьёзное преступление… Что же теперь с ним будет, если Гельмут всё знает? Вернер замер от ужаса, а Гельмут, коротко взглянув на него своими спокойными серыми глазами, снова отвернулся…

В этот момент Вернер услышал, как с громким стуком упала доска под ударом ноги солдата, и как рассыпались поставленные друг на друга ящики… Усилием воли он заставил себя не смотреть туда… Вместо этого Вернер увидел, как офицер вывел мальчика за кольцо оцепления и пошёл с ним вдоль железнодорожного пути. Отойдя чуть в сторону, он, по-прежнему придерживая ребёнка за воротник, осторожно положил его животом вниз на насыпь, а потом выстрелил ему в затылок из пистолета…

Вернер ощутил слабость в ногах и подступающую дурноту… Вновь повернувшись к висилице, он увидел три раскачивающихся трупа с неестественно задранными головами и нелепо растопыренными ногами… Четвёртая, свободная петля, тоже слегка покачивалась, словно в некотором недоумении. Почему-то именно эта пустая петля заставила Вернера внутренне содрогнуться от накатившего на него ужаса…

Приблизившийся быстрым шагом лейтенант ни на кого не глядя приказал:

– Все к машине! – и первым проследовал в сторону комендатуры.

Вернер, Гельмут и другие солдаты поспешили следом за ним. Солдаты из оцепления проводили их безразличными взглядами.

*

Стояла зимняя морозная ночь. Мириады далёких звёзд ровно сияли над безмолвным спокойствием тёмного, засыпанного снегом леса. Величественные ели и огромные сосны покрытые толстым снежным одеялом, казалось, впали в вечный сон, и время остановилось…

*

Под монотонное завывание мотора небольшой грузовик с накрытым брезентом кузовом медленно пробирался по едва различимой в снегу дороге. Фары были потушены, чтобы не привлечь внимания партизан. В тесной кабине, плотно прижавшись друг к другу, сидели трое молодых мужчин, волей судьбы вырванных из разных уголков Германии, одетых в униформы вермахта и заброшенных в бескрайние русские леса завоёвывать жизненное пространство для арийской нации. Они напряжённо вглядывались в темноту через мутное заледеневшее стекло, и за каждым деревом в призрачном лунном свете им мерещилась то фигура притаившегося человека, то какие-то фантастические чудовища… Это постоянное ожидание опасности извне никому не давало возможности как следует сосредоточиться на своих мыслях. А мыслей было много – ведь сегодня на станции им сообщили, что их несколько затянувшееся пребывание в этой богом забытой русской деревне скоро закончится, и они отправятся дальше на восток, на фронт…

И если здесь, в этой русской глуши, смерть до сих пор лишь мрачной тенью наблюдала за ними со стороны (иногда, правда, утаскивая в небытие не слишком удачливых оберштурмфюреров или подвернувшихся под руку местных жителей), то там, на фронте, им предстояло встретиться с ней лицом к лицу…

«В общем, с завтрашнего дня надо начинать подготовку к походу…» – мысленно вздохнул лейтенант. Известие о скором выдвижении на фронт почему-то его совсем не обрадовало. Максимилиан с некоторым удивлением обнаружил, что за эти месяцы войны он, как-то совершенно незаметно для себя самого, потерял большую часть своего энтузиазма. Ему вдруг почудилось, что война, на которую он так стремился, и по следам которой он так долго шёл, вдруг на мгновенье оглянулась и показала ему свои беспощадные, горящие огнём глаза и огромную окровавленную пасть… Видение было мимолётным, но столь пугающим и реалистичным, что лейтенант невольно похолодел и замер на несколько секунд, мысленно пытаясь разобраться со своими ощущениями. Из оцепенения его вывело невнятное бормотание Курта. Водитель безуспешно пытался всмотреться во что-то впереди, а потом просто остановил машину и повернулся к лейтенанту:

– Господин лейтенант, разрешите включить фары? Там что-то стоит на дороге, а я не могу рассмотреть, – и Курт показал на тёмный силуэт перед машиной.

Лейтенант и Вернер тоже начали напряжённо пялиться в темноту за стеклом, однако никто не мог понять, что это было. Явно не человек – слишком короткое и неподвижное. Пень с двумя торчащими вверх ветвями ? Но откуда тут мог взяться пень, вот так прямо посреди дороги?

– Включай, – коротко сказал лейтенант и на всякий случай расстегнул кобуру, приготовившись достать пистолет.

В следующее мгновенье, как только свет фар разогнал темноту, все трое облегчённо вздохнули. Нет, это был не человек. Это был также и не пень, и не какое-либо ещё препятствие, которое могли им устроить на дороге партизаны. Прямо перед машиной сидел огромный тёмный волк с необычно большими, торчащими вверх, ушами. Зверь сидел и спокойно смотрел на них. Его глаза светились в свете фар, и вид у него был жутковатый.

– Собака… – пробормотал Вернер.

– Нет, это не собака – усмехнулся Курт, – Это волк.

– Разве они такие большие? – удивился лейтенант, снова застёгивая кобуру.

Волк, действительно, был огромным – чуть ли не в половину человеческого роста.

– Обычно они меньше, – со знанием дела объяснил Курт, – Этот, и вправду, великан…

– Ладно, поехали, – сказал лейтенант.

Курт кивнул, и машина тронулась с места. Волк не шелохнулся.

– Не убегает… Странно… – пробормотал Вернер. Чувствовалось, что ему было неуютно.

Курт с азартом нажал посильнее на газ. Волк не двигался. Однако в самый последний момент, когда столкновение холодного металла с волчьей тушей уже казалось неизбежным – что-то произошло… Взметнулся огромный снежный вихрь, скрывший на пару секунд всё вокруг, а когда снег развеялся, то волка уже нигде не было. Курт остановил машину и начал озадаченно оглядываться по сторонам.

– Что это было? – недоумённо спросил он, посмотрев на лейтенанта.

– Он убежал, – неуверенно ответил лейтенант.

– Выйди, посмотри, – сказал Курт Вернеру.

Вернер с тоской посмотрел в окошко двери, а потом на лейтенанта. Выходить из тёплой кабины на пронизывающий холод, где, к тому же, шастает огромный серый волк, абсолютно не хотелось.

– Никто никуда не выходит. Едем дальше, – сказал лейтенант.

С включёнными фарами грузовик поехал гораздо быстрее. Тёмный ночной лес как бы отступил немного от дороги, и настроение у всех сразу несколько приподнялось. Обсуждали странного волка и бесконечную русскую зиму… Через некоторое время Курт снова притормозил и спросил лейтенанта:

– Господин лейтенант, куда теперь?

Перед ними была развилка дороги – налево и направо.

– Что-то я не припомню, чтобы здесь была развилка, – задумался лейтенант, – Мы же тут уже много раз ездили… Дорога была от станции к деревне, и никаких развилок…

– Может, это партизаны? – робко предположил Вернер, – Чтобы заманить нас поглубже в лес?

– Не думаю, – улыбнулся лейтенант, – Им проще мину нам подложить или засаду устроить, а уж дополнительную дорогу – этого русские никогда не сделали бы… С дорогами у них проблемы…

– Так налево или направо? – спросил Курт.

Лейтенант на мгновенье задумался представив себе карту. Обе дороги были покрыты выпавшим днём снегом, так что никаких следов нигде не было видно…

– Направо, – наконец сказал лейтенант, и грузовик зарываясь в снег пополз среди огромных, заснеженных сказочных елей…

Снег становился всё глубже и глубже. Смутное чувство ошибочного выбора превратилось в уверенность, когда дорога вдруг закончилась, и перед усталыми и голодными солдатами вермахта тёмной стеной встал непроходимый густой лес. Лейтенант выругался и мрачно сказал:

– Поворачивай назад!

Курт начал лихо выворачивать руль, и «Опель» дёрнулся сначала резко вправо, а потом – влево и назад. Однако манёвр не удался, и зад грузовика мягко уткнулся в сугроб.

– Тут не получится – дорога узкая… – Курт приоткрыл дверь и выглянул назад, – Придётся задним ходом.

– Давай задним ходом, – лейтенант повернулся к Вернеру, – Иди, будешь ему показывать куда пятиться.

Вернер обречённо кивнул и открыл дверь со своей стороны. Винтовку он оставил в кабине, а сам выпрыгнул на занесённую снегом дорогу…

Однако несмотря на все старания Курта, задние колёса грузовика прочно увязли в сугробе, зарываясь с каждой новой попыткой всё глубже и глубже.

– Всё, сели основательно, – сообщил Курт.

– Чёрт! – лейтенант выбрался из кабины вслед за Вернером и обошёл машину, чтобы оценить ситуацию. Вернер уже доставал из кузова лопату. Оказавшись около заднего колеса, лейтенант вдруг провалился в грубокий снег выше колен.

– Это уже надолго, – сказал лейтенант.

– Что будем делать? – спросил Курт, высунувшись из кабины.

– Возьми топор и иди за еловыми ветками, – сказал лейтенант, – А ты, студент (он повернулся к Вернеру) начинай копать здесь… Чёрт бы побрал этих русских с их снегом…

Направившись к большой раскидистой ели, Курт поигрывая топором, представлял себе, что вот сейчас перед ним появится тот самый огромный волк, а он уложит его одним профессиональным ударом… Выбрав еловую лапу пошире, Курт качнул её, чтобы стряхнуть снег, и приготовился было рубить, как вдруг где-то далеко, в темноте леса, он увидел маленький огонёк.

Присмотревшись, он убедился, что не ошибся, и тут же поспешил назад к машине…

– Интересно, а это далеко отсюда? – спросил Вернер глядя на огонёк.

– Должно быть, это наша деревня. Мы просто сбились с пути и не доехали, – предположил Курт.

– Не думаю, что это очень далеко, – сказал лейтенант, – В деревне есть лошади. Завтра вернёмся и вытащим машину.

Курт и Вернер замерли в ожидании, кого из них лейтенант оставит охранять грузовик. Лейтенант угадал их опасения.

– Все пойдём. Ничего тут с машиной не случится. К тому же, там может оказаться и не деревня… – задумчиво добавил он.

Взяв из машины свои винтовки, Курт и Вернер поспешили за лейтенантом, который тут же решительно зашагал в сторону огонька, по колени проваливаясь в рыхлый снег.

Было безветренно, но холод пронизывал насквозь – это особенно сильно ощущалось сейчас, после тёплой и уютной кабины грузовика.

Прошло не меньше часа, прежде чем лейтенант и два солдата выбрались на небольшую поляну, залитую лунным светом. Они сразу поняли, что это была не деревня, а всего лишь один дом – прямо перед ними возвышалась небольшая бревенчатая избушка, вознесённая на два высоких пня с толстыми раскидистыми корнями, уходящими в снег. Казалось, что избушка стоит на двух гигантских куриных ногах. В маленьком окошке светился огонёк. Никакой двери или других отверстий в бревенчатой стене не было. Избушку окружал невысокий забор из кольев, и на некоторых из них были надеты какие-то округлые горшки, засыпанные снегом…

– Что это? – удивился Курт.

– Это очень старая русская изба, – ответил лейтенант, которому сразу вдруг вспомнилась какая-то старая-старая русская сказка про ведьму, живущую в лесу в избушке «на курьих ножках». Как там её звали? Баба-Яга, кажется…

Они несколько помедлили, укрывшись за деревьми и внимательно наблюдая за избушкой. Однако всё было тихо, и ничего подозрительного не происходило. Наконец, лейтенант указал рукой на избушку и шёпотом отдал приказ:

– Идём туда. Ты, Курт, обходишь дом слева. Студент, ты идёшь со мной – мы обходим дом справа. Обращайте внимание на следы на снегу – если кто-то недавно входил или выходил из дома. Внутрь пока не входить. Встречаемся у двери – она, видимо, с другой стороны. Всё, пошли!

И, с пистолетом в руке, лейтенант побежал к избушке, проваливаясь на каждом шагу в снег и чуть не падая. Курт и Вернер, держа винтовки наготове, последовали за ним. Возле частокола они остановились. Калитки не было – была просто дыра в заборе. Там, возле дыры, виднелись многочисленные звериные следы – то ли собачьи, то ли волчьи, которые тянулись из леса и вели в сторону избушки. Лейтенант смахнул рукой в перчатке снег со странного горшка, надетого на крайний кол забора. И тут же все трое замерли от неожиданности – горшок оказался человеческим черепом; старым, потемневшим от времени, с тёмными пустыми глазницами и без нижней челюсти. Не говоря друг другу ни слова, солдаты быстро посмотрели на остальные, как им сначала показалось, горшки надетые на колья – их было не меньше десятка…

– Что за чёртовщина, – пробормотал Курт, – откуда это здесь?

– Тихо, – сказал лейтенант, – Не отвлекайтесь!

Пройдя через дыру в частоколе, Курт повернул налево и, пригибаясь на всякий случай пониже, побежал вокруг дома. Лейтенант кивнул Вернеру, и они начали обходить дом справа. Через несколько томительно-напряжённых секунд они встретились по другую сторону избушки. Все выглядели несколько озадаченными – в каждой из четырёх стен избушки было небольшое слабо светящееся окошко, однако никакой двери им обнаружить на удалось.

– Может, есть какой-нибудь люк снизу? – предположил Курт.

Благодаря странным «куриным ногам» – сваям, пол избушки был где-то на высоте полутора метров над землёй, так что предположение Курта было вполне логичным.

Лейтенант только было собрался приказать Курту залезть под избушку и посмотреть, как вдруг он заметил выражение лица Вернера – тот был бледен от ужаса и смотрел куда-то вверх…

– Что? – быстро спросил лейтенант и посмотрел в ту же сторону.

Вернер молчал, и ничего подозрительного не было видно.

– Что? Что ты увидел? – голос лейтенанта звучал встревоженно, и в нём слышался испуг.

– Там лес… – выдавил из себя Вернер.

Лейтенант и Курт недоумённо посмотрели на Вернера, а тот пояснил:

– Когда мы подошли к дому, мы пересекли поляну, а позади дома был виден лес. Если мы сейчас с другой стороны дома, то лес должен быть здесь, а поляна – там. Но лес по-прежнему за домом, а поляна – позади нас…

Все испуганно оглянулись – Вернер был прав.

– Так, спокойно, – сказал лейтенант, – Я остаюсь здесь. Курт обходит дом слева, Вернер – справа. Исполнять!

Курт и Вернер повернулись и, держа винтовки наперевес, начали обходить дом каждый со своей стороны. Когда они скрылись, каждый за своим углом, лейтенант, настороженно озираясь по сторонам, стал ждать… Через несколько секунд оба солдата с сосредоточенными физиономиями появились каждый из-за своего угла, словно они только что зашли за угол и тут жеповернули назад…

– Почему не выполнили приказ?! – гневным шёпотом спросил лейтенант.

На лицах солдат появилось столь искреннее недоумение, что лейтенант смутился. Солдаты были уверены, что обошли вокруг дома, и им показалось очень странным, что лейтенант каким-то образом опередил их и оказался по другую сторону…

– Бред какой-то, – пробормотал лейтенант и оглянулся назад.

Уловив его мысли, солдаты тоже повернулись спиной к избушке, и все замерли, разглядывая поляну и забор с насаженными на колья заснеженными черепами. Там, где была дыра, через которую они прошли, один из черепов был очищен от снега, и все прекрасно помнили, что это сделал лейтенант…

– Что всё это значит? – тихо спросил лейтенант.

– Такое ощущение, – сказал Курт, – что этот дом всё время поворачивается к нам задом…

– Не смешно… – в голосе лейтенанта послышалось раздражение, – В той русской сказке, когда избушке сказали: « Избушка-избушка, встань к лесу задом, ко мне передом!», то она встала как надо…

Решительно повернувшись к избушке, лейтенант хотел было ещё что-то добавить, но замолчал на полуслове, и все трое тупо уставились на бревенчатую стену избушки, где маленькое окошко каким-то образом исчезло, а на его месте виднелась закрытая дощатая дверь и небольшое крыльцо с деревянной лесенкой.

– Курт, вперёд! Быстро! Студент – сзади! – лейтенант снова почувствовал себя в своей стихии.

…В два прыжка взлетев по лестнице, Курт распахнул дверь и ворвался в избушку, готовый разрядить винтовку, как только в его поле зрения попадётся хоть что-то живое. Лейтенант следовал за ним с пистолетом наготове. Беспрерывно оглядываясь по сторонам, последним осторожно шёл Вернер…

После пронизываюшего холода, в избушке было очень тепло. Огромная, жарко растопленная русская печь занимала почти половину комнаты, и ласкающее толстые поленья пламя освещало довольно убогую, но колоритную обстановку. Казалось, что дверь в избушку была дверью в незамысловатое раннее средневековье, если не в ещё более глубокую древность. Тяжёлый деревянный стол без скатерти, грубые лавки вдоль стен – всё было прокопчённым и потемневшим от времени. Штукатурка на печи была отбита в нескольких местах, и там выглядывали тёмно-бордовые кирпичи. Древнего вида горшки и миски стояли на печи на специальной полке. Один угол комнаты был отгорожен старой потрёпанной занавеской непонятного цвета, натянутой между печью и тёмной бревенчатой стеной. Никого из обитателей этого странного жилища видно не было… Переглянувшись с лейтенантом, Курт с винтовкой наперевес подкрался к занавеске и резко откинул её. В углу оказался большой деревянный сундук, обитый по краям чёрными железными накладками. На сундуке лежал серый тряпочный коврик, и на коврике совершенно спокойно сидел огромный чёрный кот с яркими жёлтыми глазами. Кот не мигая смотрел на Курта…

Тут же откуда-то сверху послышался осторожный тихий шорох, и лейтенант молча показал Курту пистолетом на печь – там, на печи, явно кто-то прятался… Курт понимающе кивнул, взял винтовку в левую руку и, быстро вскочив на полку, схватил лежащего на печи правой рукой и швырнул на пол. Так он делал много раз в Польше, Белоруссии, России – обычно на печи прятались дети и старики. Не ошибся Курт и на этот раз – с сухим грохотом на пол вывалилась жуткого вида старуха, одетая в невероятные лохмотья.

– Ох! Чую русским духом пахнет… – пробормотала старуха, безуспешно пытаясь подняться на ноги.

Курт схватил её за шиворот и повернул лицом к лейтенанту.

– Бабка! – прикрикнул на неё лейтенант по-русски, – Где твой дедка?

В глазах старухи мелькнуло удивление. Лейтенант ткнул её в щёку стволом пистолета и повторил:

– Бабка, где твой дедка?

– Одна я. Какой ещё дедка? – ответила старуха.

Она изумлённо смотрела то на лейтенанта, то на Курта, то на застывшего у двери Вернера.

– Есть кто-нибудь ещё дома? – строго спросил лейтенант, убирая пистолет в кобуру.

Старуха не ответила и лишь подозрительно посмотрела на лейтенанта. Впрочем, тот уже был уверен, что никого кроме неё в доме нет. Курт приподнял бабку за шиворот с пола и посадил её на лавку возле печи.

– Кто такие будете? Куда путь держите? – спросила старуха поправляя на себе свои лохмотья и пытливо разглядывая незванных гостей.

– Вопросы здесь задаю я, – холодно ответил лейтенант, – Кто ты такая и что ты здесь делаешь?

– Живу я тут, – просто ответила старуха.

– Одна? В лесу? Как Баба-Яга? – и лейтенант сдержанно улыбнулся своей шутке.

– Так я она самая и есть, – сказала старуха и почему-то обрадовалась, – Баба-Яга.

Лейтенант развеселился и, повернувшись к Курту и Вернеру, перевёл:

– Она говорит, что она русская ведьма!

Потом лейтенант вспомнил про черепа на частоколе.

– Откуда у тебя черепа на заборе? – спросил он.

– Давно они там висят, уж и не помню… – нехотя ответила старуха.

– Деревня далеко? – снова спросил лейтенант.

– Деревня? Вот уж не моя забота! – старуха вдруг разозлилась, и её и так безобразная физиономия стала совсем жуткой.

Лейтенант коротко глянул на свои часы, а потом на темноту за маленьким окошком.

– Мы будем спать здесь, – сказал он, – Дай нам поесть, и ничего плохого с тобой не случится.

– И правда! – старуха неожиданно обрадовалась, – Вы голодные-холодные, а я, дура старая, вас расспрашиваю… Подождите, сейчас я вам и супчика налью, и поросёнка молочного пожарю!

С удивительной лёгкостью она подскочила с лавки и начала деловито греметь горшками у печи.

Лейтенант сел на лавку у окошка и внимательно наблюдал за старухой. Курт и Вернер с интересом разглядывали старинную утварь, разложенную здесь и там в избушке, и большую ступу, стоявшую в одном из углов комнаты, и которую они почему-то не сразу заметили.

– Бабка, а партизаны к тебе заходят? – спросил лейтенант, пытаясь уловить реакцию старухи на вопрос.

– Партизаны? Не знаю, кто такие… – пробормотала старуха, наливая в большой горшок воду из деревянной кадки, – Вот хранцузы когда приходили – тоже про партизан спрашивали…

– Французы? – удивился лейтенант.

– Они самые, – кивнула бабка, продолжая хлопотать над горшком.

– Сколько же тебе лет, бабка? – засмеялся лейтенант.

– Много. Уж и не помню.

– Весёлая ты бабка! – лейтенант снял шинель и устроился поудобнее, ожидая ужина.

Курт и Вернер тоже сняли шинели. Вернер сел на лавку недалеко от двери и с наслаждением ловил волны тёплого воздуха, которые шли от жарко натопленой печи. Курт деловито прошёлся по комнате и снова откинул занавеску за печкой. Не успел он сделать и шаг к сундуку, как чёрный кот выгнул спину и угрожающе зашипел.

– Пошёл прочь! – прикрикнул на кота Курт и, не обращая внимания на кошачьи протесты, открыл крышку сундука, попутно скинув котяру на пол. Содержимое сундука его немало озадачило. Там были какие-то свернутые куски ткани, старая потрёпанная шапка, отороченная облезлым серым мехом, странные, старинного вида кожаные сапоги, а также непонятного назначения деревяшки и два небольших запечатанных воском глиняных кувшина с какой-то жидкостью.

– Что это такое? – пробормотал Курт, брезгливо заглядывая в сундук.

Старуха тут же подошла к нему, и кот обиженно прижался к ее ноге, искоса поглядывая на Курта.

– Эй, старуха, где твои драгоценности? – спросил Курт.

– То, что ты ищешь – ты найдёшь, – несколько зловеще сказала старуха, – Но здесь для тебя ничего нет.

Курт по-русски не понял и поэтому продолжил осмотр сундука. На самом дне он увидел деревянную шкатулку и с довольным видом вытащил её на свет. В шкатулке оказались старые медные монеты – все они были потемневшими и позеленевшими от времени. Напрасно Курт рылся в поисках хотя бы одной золотой или серебряной монеты – старухино сокровище, возможно, заинтересовало бы нумизмата, но не рядового солдата вермахта. Не утруждая себя закрыть шкатулку, Курт швырнул её обратно в сундук, осыпав монетами всё его содержимое. Старуха, грустно посмотрев на него, ничего не сказала и снова продолжила приготовление ужина, а кот запрыгнул на печь и сидел там, внимательно разглядывая непрошенных гостей.

– И никто к тебе не приходит? Не навещает? – спросил старуху лейтенант, – Одни звериные следы вокруг…

– Волк часто захаживает, – ответила старуха, кидая что-то в горшок и старательно помешивая.

– Волк? – переспросил лейтенант.

– Волк, он милый, не забывает. Иногда медведь пожалует, но уже давно не приходил…

– Весёлая ты бабка! – улыбнулся лейтенант, – А вот в деревню ты нас завтра всё-таки отведёшь.

– Отвести – не отведу, – старуха повернула голову и странно посмотрела на лейтенанта, – А вот дорогу каждому из вас покажу…

Лейтенант на секунду задумался над ответом старухи, но в конце концов решил, что она согласилась, хотя какая-то тень сомнения у него всё-таки оставалась.

Курт сел на лавку возле стола и мечтательно сказал:

– Эх, поесть бы сейчас! Что она там готовит? Пахнет вкусно…

– Вы не особо расслабляйтесь, – и лейтенант кивнул в сторону ближайшего окна, – Поглядывайте по сторонам, чтобы нам тут на неприятности не нарваться.

– Да тут безопаснее, чем в деревне, – отозвался Курт, – Кто сюда может прийти? Вокруг – ни тропинок, ни следов. Эта старуха уж точно вечеринок не устраивает. Она, вообще, знает, что война идёт?

– А это мы сейчас спросим, – и лейтенант повернулся к старухе, – Бабка, ты про войну-то слыхала?

– Войну? – старуха с удовлетворением заглянула в печь, где стоял горшок с супом и равнодушно ответила, – Опять, что ли, татары пришли? Али хранцузы?

– Нет, бабка, немцы пришли, – весело сказал лейтенант.

– Это вы, что ли, будете? – недоверчиво спросила старуха, – То-то говор у тебя странный, а слуг твоих и не поймёшь совсем… А звать-величать-то тебя как, добрый молодец?

– Максимилиан, – ответил лейтенант.

– Максимилиан? – старуха задумалась, – Странное имя… А родители как тебя звали?

– Макс… – лейтенант вдруг почувствовал, что что-то изменилось, и теперь уже эта непонятная старуха задаёт вопросы, а он, офицер вермахта, ей отвечает…

– Скоро еда будет? – строго спросил лейтенант.

– Суп уже готов, – засуетилась старуха, – Садитесь к столу, а там и молочный поросёнок подойдёт…

Она поставила на стол три большие деревянные миски и вытащила из печи горшок с супом. Лейтенант и Вернер присоединились к Курту, который уже сидел за столом. Старуха дала им деревянные ложки, а сама достала большую поварёшку и начала разливать суп.

– Стой, бабка! – лейтенант направил ложку на старуху, словно хотел ударить её по лбу, – Попробуй сначала сама – а то отравишь, а нам ещё на Москву идти…

– А чего на Москву ходить? – удивилась старуха, – Река как река… А суп я пробовала, пока готовила – попробую ещё раз, коль хотите…

Внимательно проследив за старухиной ложкой, лейтенант и солдаты придвинули свои миски чтобы она могла их наполнить. Вернер с недоумением принюхивался к странному запаху, исходящему от горшка с супом. Ему неожиданно показалось, что точно так пахли неубранные трупы вдоль дороги и в роще – этот запах Вернер не спутал бы теперь ни с чем на свете. Однако он не мог понять, почему же тогда ни лейтенант, ни Курт ничего такого не чувствовали, и даже наоборот, нахваливали и просили старуху не жадничать и налить им побольше этого супа… «Неужели я схожу с ума?» – подумал Вернер, и ему вдруг расхотелось есть. Он нерешительно протянул старухе свою миску, но в этот момент взгляд его упал на уже наполненные тарелки лейтенанта и Курта… Откинув пустую миску в сторону и с грохотом выскочив из-за стола, Вернер зажал рот рукой и кинулся к двери. Лейтенант и Курт молча и с недоумением посмотрели на него. Борясь с приступом тошноты, Вернер попытался отодвинуть засов и выйти наружу, но быстро понял, что в этом не было необходимости – поскольку желудок его был совершенно пуст, рвота перешла в глубокий изнурительный кашель, и он обессиленно упал на скамейку у двери.

– Что с тобой, студент? Что-то было в супе? – обеспокоенно спросил лейтенант, – Бабка, что ты положила в суп?

– Да не ел он супа, – пробормотал Курт, ворочая ложкой в своей миске, – Может, он болен?

– Студент, как ты себя чувствуешь? – спросил лейтенант.

Впрочем, вопросы были не нужны – Вернер был бледен как смерть и терзался приступами тошноты, захлёбываясь в кашле…

– Не повезло, – вздохнул лейтенант, – Может, дизентерия? Ладно, сиди-ка ты там, студент, пока всех не заразил… Вот тебе – лечись! Спирт, он всю заразу убивает, – и с этими словами лейтенант вышел из-за стола и дал Вернеру свою металлическую флягу со шнапсом. Потом он вернулся к своей миске и начал есть, сочувственно поглядывая на Вернера.

Вернер сидел, тупо уставившись в дощатый пол под ногами. Перед его глазами всё еще стояло то, что он увидел в мисках с супом… Это была густая тёмно-красная жидкость с чёрными сгустками, в которой плавали странные куски то ли мяса, то ли костей. Вернер был готов поклясться, что он видел отрубленную посиневшую детскую ладошку с куском обломанной белой кости там, где она должна была соединяться с рукой. В ложке, которую Курт собирался было отправить в рот, лежал белый, с красными прожилками человеческий глаз…

«Господи, что со мной?» – Вернер был в отчаянии, он вдруг понял, что просто сошёл с ума от этой войны, от этой немыслимой бойни в далёкой и непонятной стране, от постоянного присутствия смерти… Однако он не мог никому об этом рассказать – уж лучше пусть лейтенант думает, что у него дизентерия… Может, всё ещё уладится… Вернер открутил крышку на фляжке со шнапсом и сделал несколько глотков…

– Бабка! Что у тебя там ещё есть? Поросенок? – лейтенант отодвинул опустевшую миску.

– Он самый, – засуетилась старуха и загремела утварью у печи.

Вернер с трудом приподнял голову и увидел над столом, на вертеле что-то вроде обгоревшего трупа младенца. Курт и лейтенант с аппетитом накинулись на мясо, а Вернер снова зашёлся в выворачивающем наизнанку кашле…

Вернер не помнил, сколько он выпил из фляги – на пустой желудок алкоголь подействовал необычно сильно, и уже через несколько минут всё качалось и плыло у него перед глазами…

– Так, студент, – лейтенант подошёл и решительно забрал у него флягу, – Тебе уже достаточно!

Он сам сделал несколько глотков и, взглянув на свои часы, передал флягу Курту:

– А теперь спать – завтра будем отсюда выбираться…

– Надо только эту старую ведьму из дома выставить, – сказал Курт, отхлёбывая из фляги.

– Куда ж ты её выставишь? – лейтенант кивнул на окно, – Замёрзнет она в лесу, да ты и сам видел, какие там волки бродят.

– Тогда застрелим её – ещё проще, – пожал плечами Курт, – Вон, пусть студент поупражняется…

Лейтенант поморщился.

– Нет, – сказал он, – Пусть старуха лучше в доме спит. А то выгоним – она может или дом поджечь, или партизан привести…

Словно поняв их разговор, старуха подошла поближе и сказала:

– Не пора ли вам отдохнуть с дороги, добры молодцы? Вот лучшее место, на печи – тебе, Максимилиан. Слугу твоего – тут, у печи, на лавке положи… А этот, – старуха подозрительно посмотрела на Вернера, – что моим угощением побрезговал, пусть здесь, как пёс, у двери спит! А я, бабка старая, за печкой на сундуке спать буду…

И старуха тут же направилась в угол за занавеску, где стоял сундук. Чёрный кот, бесшумно спрыгнув с печи, последовал за ней.

Лейтенант показал Курту на лавку у печи, и тот, кивнув, начал снимать сапоги. Перед тем как забраться на печь, лейтенант обошёл комнату по кругу и посмотрел в каждое окно – ничто не нарушало спокойствия тёмной зимней ночи…

*

Проснулся Вернер неожиданно – прямо над собой он увидел жуткую физиономию старухи. Она трясла его за плечо, глаза её блестели в темноте…

– Вставай, вставай ! – голос старухи звучал глухо, но говорила она по-немецки.

– Что? Что такое? – спросонья Вернер совсем ничего не соображал. От выпитого шнапса кружилась голова и подташнивало…

– Вставай! Идти тебе надо! Пора! Товарищи твои уже давно ушли!

– Как ушли? – Вернер торопливо поднялся и сел на лавку, – Куда ушли?

– Куда шли, туда и ушли, – ответила старуха.

– Вы говорите по-немецки? – удивился Вернер.

– У всех у вас, у людей, один язык, – махнула рукой старуха, – Вставай, не до разговоров мне сейчас…

Вернер вскочил на ноги и огляделся. Огонь в печи едва тлел, комната была погружена в полумрак. За окнами всё ещё стояла глубокая ночь. Винтовки, которую Вернер перед сном поставил возле лавки, на месте не было.

– Где моя винтовка? – испуганно спросил Вернер.

– Не нужна она тебе, – сказала старуха, – Поторопись!

Вернер поспешно надел шинель и сделал было шаг в сторону двери, как старуха вдруг прыгнула к нему и крепко схватила за плечо.

– Нельзя! Нельзя тебе через дверь выходить! – старуха оттащила ничего не понимающего Вернера через всю комнату к печи и открыла большой квадратный люк в полу.

– Вот твоя дорога! – сказала она, – А про дверь забудь!

Вернер присел на краю люка и неожиданно увидел внизу вместо снега траву, несколько сухих листьев, какие-то ветки с зелёными листочками… Как же так? Ведь он прекрасно помнил и жуткий пронизывающий холод, и бесконечный заснеженный русский лес, и этот странный дом на курьих ножках посреди снежного безмолвия…

– Что это? – спросил он, ощущая тёплое и влажное дыхание летней ночи, которое струилось из люка.

– Ступай, – устало сказала старуха, – Не твоя это война, нечего тебе там делать. Ступай, да смотри, не оглядывайся! Так и иди, пока тебя по имени девица незамужняя не окликнет. Только тогда можешь оглянуться! Только тогда будет всё хорошо. А теперь, ступай!

Вернер свесил ноги в люк и осторожно соскользнул вниз. Трава была мокрой, пахло дождём. Он поднялся на ноги и медленно пошел вперёд. «Не оглядывайся!» – услышал он снова напутствие старухи, или, может, теперь ему это только показалось…

Это, действительно, была летняя ночь. Вернер шёл среди деревьев сначала по траве, а потом по неширокой дорожке посыпанной гравием…

– Вернер! Вернер! – раздался сзади взволнованный женский голос.

Не решаясь ни остановиться, ни оглянуться, Вернер шёл дальше. Он слышал, как кто-то бежал за ним по дорожке – ближе, ближе, совсем рядом… Впереди в полумраке показались какие-то ворота.

– Вернер! Вернер! Остановитесь! Куда же вы идёте? – умолял женский голос.

Вернер остановился и обернулся. Перед ним стояла незнакомая девушка в белом халате и белом платке, повязанном вокруг головы.

– Куда вы? – устало спросила она.

– Я? – Вернер не знал, что ответить.

– Ну разве можно вот так выпрыгивать в окно и идти неизвестно куда? – девушка решительно подошла к нему и взяла его под руку.

– Я должен найти моих товарищей, – пробормотал Вернер, – и мою винтовку…

– Каких товарищей? – девушка пошла рядом с ним в обратную сторону, – Какую винтовку? Война закончилась больше года назад!

Вернер вдруг увидел, что на нём вместо серой шинели был коричневый больничный халат, а вместо сапог – мягкие тапочки.

– Где я? – изумлённо спросил он.

– Вы в госпитале, – ответила девушка, – Правда, сейчас вы зачем-то вылезли через окно в парк… Вам надо срочно вернуться в палату!

– Это Германия?

– Да, – кивнула девушка, – Пойдёмте! Доктор будет рад. А то вы всё время лежали и несли какой-то бред про русский лес и про какую-то Бабу-Ягу. Доктор Мюллер говорит, что это ведьма такая из славянской мифологии, она детей ест… Вы были, ну абсолютно неконтактный. Доктор говорит, что это у вас шок – что-то там произошло с вами на Восточном фронте… Вас нашли сильно обмороженным, и вы ничего толком так и не смогли рассказать… Ваша мама и ваша сестра навещают вас каждую неделю, но вы их почему-то даже не узнаёте… Они приедут, как обычно, в субботу – узнайте их, пожалуйста!..

Так, не переставая болтать, девушка повела вновь проснувшегося Вернера вдоль аллеи к невысокому зданию госпиталя, укрывшемуся в глубине старого парка…

*

– Ну-ка, Машка, попридержи кобылу!

Через заснеженный зимний лес небольшая коренастая лошадка тянула сани с тремя пассажирами. Правила лошадью совсем маленькая девчушка, закутанная во множество одёжек и перевязанная огромым пуховым платком. Кроме неё в санях сидела женщина, тоже очень тепло укутанная, в пуховом платке, и бодренький старичок в тулупе и старой затасканной шапке. Бородка старичка с намёрзшим на ней инеем торчала чуть вперёд, что придавало дедуле озорной и даже хулиганский вид.

– Попридержи кобылу, я сказал! – крикнул старичок ещё раз и, привстав в санях, начал вглядываться куда-то вглубь леса.

– Чего её держать? И так еле плетётся, – недовольно отозвалась девчушка, но натянула поводья.

Старичок соскочил с саней и, проваливаясь в глубокий снег, побежал в лес.

– Эй! Акимыч! – закричала женщина, – Ты куда?! Рехнулся, что ли?

– Погоди, Петровна! Видишь – лежит там что-то! – старичок показал рукой в лес и тут же исчез за деревьями.

– Убёг, хрен! – возмутилась женщина, – Что же это там такое? Машка, жди тут!

И она побежала следом за дедом…

– Ой, что это? – женшина, тяжело дыша, остановилась рядом со старичком.

Прямо перед ними, в конце небольшой просеки, из-под снега торчал наполовину занесённый грузовик.

– О! Видала! Немецкий, – с какой-то гордостью сказал старичок и осторожно направился к грузовику.

Оставаясь на безопасном расстоянии, женщина смотрела, как он пробирался к кабине.

– И чего они тут забыли? – спросила она, – На хрена они с дороги на эту просеку свернули?

– А хрен их знает! – отозвался дед, – Иди-ка сюда, да посмотри!

Женщина приблизилась, и они замерли, глядя через замёрзшее стекло в кабину грузовика.

– О! Видала! Эти отвоевались, – сказал дед.

– Партизаны?

– Какие тут, на хрен, партизаны! Замёрзли. Свернули по глупости на просеку, а разворачиваться стали – так и увязли. Вот и сидели, грелись, пока весь бензин не сожгли… Уснули, небось, вот и не заметили как смертушка по лесу проходила…

– Ой! Так ведь это ж, поди, тот самый грузовик, что немцы уже три дня ищут! – воскликнула женщина, – Федька-полицай сказывал, что их всех в лес гоняли на поиски.

– Ты с Фёдором заканчивай лясы точить! – строго прикрикнул дед, – Немцы как пришли так и уйдут, а нам тут жить!

– Да ладно тебе!.. Смотри – тут два трупа, а Федька говорил, что трое на том грузовике пропали.

– Так одного, небось, они за подмогой в деревню послали, а он не дошёл… О! Никак это тот самый лейтенант, что по-русски шпарил и нашу кобылу реквизировать пытался?

– Ну! Точно он! А это шоферюга его – тот, что Тоньке всю морду разбил! Допрыгался, кобель!

– Ладно, давай сваливать, Петровна. Не поздоровится нам, коли немцы нас у этого грузовика найдут.

– Да то ж не мы!..

– А они повесят и не спросят: мы – не мы.

– А куда ж ты, старый козёл, полез тогда?

– Хоть взгляну, что в у них в кузове… О! Топор! Ну, а теперь пошли, Петровна!

Когда они возвращались к саням, старичок замыкал шествие и прилежно заметал следы на снегу снятой с головы шапкой. В левой руке он торжествующе держал новый блестящий топор.

– Баба Маня! Что там было? – нетерпеливо спросила девчушка, когда они снова забирались в сани.

– Дед твой – придурок, – недовольно объяснила женщина, – Там топор кто-то в дерево воткнул и оставил, а он за ним в лес бегал снег месить…

– Добрый топор в хозяйстве завсегда сгодится… – с улыбкой ответил дед, – Давай, Машка, гони кобылу, а то к немцам на станцию, на трудовые подвиги опоздаем!

– Типун тебе на язык! – тут же отозвалась Петровна, и флегматичная лошадка, вздохнув, потащила сани дальше через засыпанный снегом сказочный лес....