Малокрюковские бастионы [Пётр Петрович Африкантов] (fb2) читать онлайн

Пётр Африкантов Малокрюковские бастионы

Предисловие к повести

Ребята! Эту повесть я написал для вас почти 40 лет назад. Так уж получилось, что она потерялась и не была опубликована. Это произведение о моём детстве. Жил я тогда в огромной стране под названием СССР. В СССР собственных заводов, фабрик и кафе ни у кого не было. Всё было общенародное.

Я жил в деревне Малая Крюковка Татищевского района Саратовской области. У нас в колхозе были общие трактора и машины, общий скотный двор, общие посевы на полях и так далее. В деревне имелась школа и в ней учились такие же, как и вы, мальчишки и девчонки. У них не было компьютеров, мобильных телефонов, не говоря про смартфоны. Вы подумали о том, что детям в то время в деревне жилось скучно? Это не так. У нас были свои развлечения, заботы и свои тайны. Вот об одной из этих тайн, связанной с тимуровским движением в нашей деревне я и расскажу в этой книжке, а ты рассудишь – скучно нам было тогда или нет?

Тимуровское движение в стране возникло после выхода повести Аркадия Гайдара «Тимур и его команда». В повести рассказывается, как подростки помогают пожилым людям по хозяйству и борются с хулиганами. Эту книгу зачитывали до дыр разные поколения детей. Разумеется, прочитав книгу, мы, школьники, стали подрожать гайдаровским героям: носили старикам воду, кололи дрова, чистили дорожки и так далее. Главный недостаток спонтанного тимуровского движения в нашей деревне заключался в том, что оно не было застраховано от наших неправильных действий, которые, иногда, выходили за рамки дозволенного. Об этом мы тогда много спорили, иногда до хрипоты, доказывая правомерность тех или иных, своих же, поступков. У ребят для принятия правильных решений просто не хватало знаний и жизненного опыта, зато энтузиазма было – хоть отбавляй. На этом, нашем энтузиазме, выдумке и бьющей через край энергии всё и держалось.

А ещё, мы умели мечтать. Красивая мечта о будущем была главной созидающей силой в наших юных сердцах. Мы мечтали о коммунизме и верили в то, что он скоро в нашей стране наступит, ведь об этом было заявлено высшим руководством СССР и мы хотели новой общности соответствовать. Наша тайная организация подростков «Снежная крепость» была нацелена на то, чтобы приблизить светлое будущее, то есть сделать себя и жителей своей деревни лучше. Согласитесь, у вас, современных подростков, таких возвышенных, стратегических идей пока нет.

Почти все, описанные в повести эпизоды, взяты из нашей ребячьей деятельности. Скажу по секрету. После того, как рукопись нашлась, я сам с большим интересом и волнением прочитывал пожелтевший от времени текст. Белой бумаги в то время у меня не было, и я печатал повесть на листах из ученической тетради в клеточку. Читать и перелистывать страницы повести о своём детстве было так трогательно.

Деревенский колорит

Это событие произошло в деревне Малая Крюковка в январе 1965 года. Не было никаких случаев и на тебе. Проишествие это было столь необычное, что большенство жителей деревни только качали головами, скребли затылки и пожимали плечами, не зная, что на сей счёт сказать. А дело происходило вот как. Пошла Люба Свирина за водой в колодец. Всё было как обычно, взяла коромысло, два ведра, одела подшитые валенки и к колодцу. У колодца за водой образовалась очередь. Кто разговаривает, кто воду наливает, кто налил воду, но всё равно не уходит. Где поговоришь зимой, как ни у колодца. Говорили, говорили всё-ничего, только бац – у Любы Свириной валенки к наледи у колодца примёрзли. Любе надо уже домой идти, а ноги с места никак не сдвинет. Смех, шутки, советы. Побежали за Василь Васильичем, что рядом живёт, чтоб Любины валенки топором вырубил, а его дома нет. Одним словом, принесли Любе другие валенки, она ушла домой, а валенки примороженные у колодца остались. Им следовало дожидаться Василь Василича с топором. Только это событие назвать неординарным никак нельзя. Валенки примёрзли – так они и раньше примерзали у говорливых баб. А вот дальше, что было – это уже событие.

Вечером того же дня бабка Агафья утверждала, что она видела, как Василь Василичев топор, сам, без хозяина, перепрыгнул через калитку и по тропинке среди сугробов пошёл к колодцу. Как топор рубил лёд около валенок бабка Агафья не видела, а звуки ударов топором, слышала. А через некоторое время она увидела, как от колодца в сторону дома Любы Свиреной побежали самостоятельно валенки, а к дому Василь Василича проковылял железноголовый топор.

В это сложно поверить, однако, наутро Любины валенки, как ни в чём не бывало, стояли у неё на крыльце, а Василь Василичев топор, торчал как обычно в чурбаке для колки поленьев. Возможно, бабка Агафья что-то недосмотрела, недопоняла, только это уже мало кого интересовало. По деревне поползли слухи. Ну, а вы сами знаете, если по деревне пополз слух, то, значит, так оно и было и по-другому быть никак и не могло.

Вот с этого места, мой юный читатель, я и начну мою повесть. А то, что ты только что прочитал, так это присказка, без которой можно спокойно обойтись, хотя, рассказанная история, в повести имеет своё продолжение.

* * *

Сегодня второй день зимних каникул. Всего-навсего только второй и сколько ещё можно, не думая об уроках, отдыхать. Просто уйму времени. Эти каникулы у Кости особенные. Во-первых, он едет в деревню к бабушке. Костя никогда не был в деревне зимой и ждал этого дня с большим нетерпением. Конечно, он видел по телевизору зимнее село, видел сугробы на полях, видел тракторы, проводящие снегозадержание, и многое другое. Но, это по телевизору и в кинохрониках, а вот чтобы по-настоящему, своими глазами…

Наконец-то он наступил, этот прекрасный волнующий январский денёк. Утром отец Кости купил билеты на поезд с названием «Стрела» и они поехали. «До свидания, город! До свидания, мама! До свидания, друзья!» – выстукивало Костино сердце и в такт ему стучали на стыках рельс вагонные колёса.

После поезда пришлось ехать на санях. Но, как ехали на санях, мальчик помнил уже плохо. Был вечер, мороз щипал нос и его приходилось всё время прятать поглубже, в воротник полушубка, в который его укутали. Тут уж было не до любопытства. Так, вслушиваясь в скрип полозьев, он и уснул с надеждой на что-то необыкновенное и загадочное.

Его разбудили, когда сани подъехали к бабушкиному дому. Здесь Костя мало чего помнит, видно, заспал. Мальчик проснулся оттого, что кто-то уронил на пол тарелку. Упав на дощатый пол, она противно задребезжала. И тут Костя услышал голос отца:

– Мам! Ну, какие привидения и лешие живут в вашей деревне?! О чём ты говоришь!? Это сказки. Да-да, самые настоящие сказки! Ты смотри, внуку всю эту дребедень не рассказывай. Скажет чего в школе, засмеют.

– Я тебе правду говорю, а ты не веришь, – начала говорить бабушка. – Вот слушай, Фома неверующий. Неделю назад, пошли бабы за водой в колодец, что среди деревни. Пришли, кто налил воды в вёдра, кто нет, стоят, разговаривают, очереди ждут. Тут и случилась с ними история. Люба Свирина налила воды в вёдра, но не уходит. Она поговорить любит. У колодца же всегда льдисто и сыро – воду берут, с вёдер сплёскивается, без этого не обойтись, как не осторожничай. Так вот Люба с одним поговорила, с другим, а когда решила домой идти, то валенки с места сдвинуть не может – примёрзли. Василь Василича, что рядом живёт, дома не было.

Ей сноха другие валенки принесла. Та их одела и домой. Пришла, а мужа дома тоже нет. «Ну, – думает,– придёт Пётр домой, я его пошлю валенки вырубать». А Пётр пришёл поздно, да и она уж про то, что, у неё валенки у колодца примороженные стоят, забыла. Хватилась, кгда уже темнеть стало. Пошла к колодцу проверить, а валенок то и нет. Расстроилась. Приходит домой, а валенки на крылечке стоят, её дожидаются. Вот Люба и говорит, что когда выходила из дому, на крыльце валенок не было. Так, спрашивается, кто их вырубил из льда, отнёс и на крылечко поставил? – вот так вот…

– А ты сама как думаешь? – спросил отец.

– Тут и думать нечего, домовой это был…, больше некому. Он за хозяйственной утварью в доме присматривает.

– Мама, ну что ты говоришь… – начал увещевать её снова отец,– какие домовые, лешие? Что вы во всё верите?.. так же нельзя…

– А как же не верить, если объяснить этого по-житейски невозможно.

– Чего же ещё нельзя по-житейски объяснить в вашей деревне?

– Были и ещё случаи. Вот на прошлой неделе ветер сильный был, так у Евдокии Орешкиной всё бельё с верёвки сорвало и по деревне разнесло. Сама она не может по сугробам лазить, простыни собирать, пожилая уже – пошла звать на помощь тех, кто помоложе. А когда назад пришла с помошницами, то увидела, что бельё её, промороженное, на веранде аккуратно сложено… и никого. А ты говоришь… У нас в деревне такие случаи всё чаще стали происходить.

Дальше о чём говорили отец с бабушкой Костя не слышал, он опять задремал и в дремотном состоянии ему виделось, как бежит к колодцу топор Василь Василича, быстренько вырубает примороженные валенки и уже, вместе с валенками они бегут домой, но не по дороге, а напрямую, по сугробам. Топор при этом скачет на ножках, которые торчат из топорища, а валенки бегут как обычно. А вот новая картинка. Мальчик видит, как привидения с хохотом и улюлюканьем подхватывают разнесённые ветром простыни и рубашки, и последние, словно живые существа, летят над сугробами к дому Евдокии, задевая о снег рукавами и углами.

Проснулся Костя только утром. Под стёганым ватным одеялом было тепло, и вылезать из-под него не хотелось. Мальчик не помнил почему-то, сам приезд к бабушке, наверное заспал, и сейчас не терпелось ему выскочить на улицу и посмотреть, что там делается? Костя сбросил одеяло, спрыгнул с кровати, сделал физзарядку и, наспех поев бабушкиных блинчиков, выбежал на улицу.

Переливающиеся на солнце сугробы чистого нетронутого снега ослепили мальчика. Вокруг всё было так необычно. Во-первых, на улице почти нет людей. А из транспорта – одна лишь, запряжённая в розвальни пегая лошадь, то и дело фыркая, трусцой бежит по заснеженной улице, да где-то далеко тарахтит двигатель. Нигде не видно дворников. Центральная дорога по селу прочищена бульдозером, а вот по второстепенным улицам люди на санях ездят прямо по сугробам, как по волнам. Снега вокруг видимо-невидимо. В некоторых местах он доходит до крыш сараев и можно без особого труда по сугробу взойти на крышу.

Побродив немного около дома, Костя вспомнил про лыжи, которые привёз с собой. «Вот чудак,– подумал он,– как же я раньше-то о них не вспомнил».

– Кост-я-я-я! – послышался голос бабушки. – Далеко не ходи-и-и. Отец тебя пущать одного не веле-е-л.

Костя сделал вид, что не слышит этих наставлений и чтобы бабушка его не увидела, зашёл за сарай и стал прилаживать лыжи.

– Костя-я-я! – опять раздался голос бабушки. «Вот привязалась», – подумал мальчик и затаил дыхание, чтобы не обнаружить своего присутствия.

– А ты чё не откликаешься? – раздался вдруг рядом тонкий простуженный голос.

Костя вздрогнул и поднял глаза. На него из-под мальчишеской шапки с нанесённого сугроба смотрит девочка лет десяти в сиреневом пальто с опушками на рукавах и с повязанной под шапкой косынкой. У неё впереди нет двух зубов и она поэтому немного шепелявит. Лицо её, со вздёрнутым курносым носиком в веснушках, выглядит смешливо.

– Ты Мазавиной тёти Паши внук? – спросила девчушка.

– А тебе что? – сказал, испытывая некоторую неловкость, Костя.

– Мне ничё… я так. Я знаю, ты – Костя, а меня Нюшкой зовут.

– Нюшка, это как?

– А никак, Нюшка и Нюшка…– заключила девочка и, присев, съехала с сугроба прямо к Костиным ногам. – Я ваша соседка, – и она кивнула головой влево.

– Как это соседка? – удивился мальчшка, увидев, в той стороне, куда кивнула Нюшка, метров за сто, одиноко стоящий дом.

– Соседка… соседка… – протараторила она.

– Вот это соседка?! – Присвистнул Костя. – Чего это вы так дома редко понавтыкали. Тут один, там другой, на задах третий. Только дальше вижу улица образоввывается. Дома здесь стоят, вроде как у тебя зубы во рту.

– Так зубы все были на месте и дома тоже, – сказала Нюшка нисколько не обидившись.– Тут ещё два дома стояло. Дома сломали, так и стала соседка. Только вот зубы вырастут, а дома уже вряд ли построят.

– Почему так?

– В город уезжают. Там вольготнее, а дома продают… – по-взрослому ответила девочка.

– А мальчишки у вас в деревне есть?

– Мальчишки есть, а вот девчонок совсем мало. – И тут же пояснила. – Одни совсем большие, уже невестятся, под ручку по улице ходят и смеются, другие ещё в школу не ходят, а третьи, как я.

– А третьих-то сколько?

Нюшка стала загибать на руке пальцы и сказала:

– Трое всего. В общем, пять наберётся.

– Как это у тебя получается. – Трое всего, а откуда же пять наберётся?

– У меня свои подсчёты.

– А подруги у тебя есть?

– Есть, но мало.

– Как же ты живёшь здесь? Скука заест.

– Друзья у меня есть… – девочка загадочно улыбнулась.

– Понятно, кто твои друзья – телята, ягнята… – сыронизировал Костя.

Нюшка на его иронию не ответила, а только улыбнулась.

– И что ты в своей деревне делаешь?

– Работы хватает, маме в сельском совете и в правлении колхоза убираться помогаю, полы мою, пыль протираю…

– Ясно… можешь не продолжать.

Мимо них в сторону, стоявших в отдолении длинных приземистых строений, торопясь, прошёл в полушубке и высокой лисьей шапке мужчина в очках и с портфелем в руке. Проходя мимо, он поприветствовал ребят:

– Здравствуйте, молодые люди. Проблемы решаете?

– Какие у нас проблемы? – ответила Нюшка,– это у вас, Степан Евдокимович, бывают проблемы, а у нас, так…

– Ну, раз «так», то это хорошо,– и пошёл дальше.

– Парторг наш – Степан Евдокимович Громов, на ферму пошёл,– прокомментировала Нюшка. – А во-о-н от правления санки в нашу сторону едут. В них председатель колхоза и зоотехник тоже на ферму собрались.

– А чего это они на ферму все направляются?

– Собрание у животноводов будет… А ты куда собрался?

– На гору схожу. Покатаюсь. Посмотрю, как вы развлекаетесь. Где здесь приличная горка находится?

– Чтоб на лыжах покататься или на салазках, то у нас гор хватает. Сторонские, что за речкой живут, на эту сторону не ходят, у них своя гора и свой пруд есть. Им там близко. Мы катаемся с Васёниной горы. Рядом с горой жила бабушка Васёна, вот гору так и прозвали. Васёна давно умерла, а название осталось. Это вон туда, за дома надо идти, – и Нюшка показала рукой в какую сторону надо идти.

– Мне бабушка сказала, что у вас здесь гора есть, с каким-то странным названием… я не запомнил. Она мне сказала, что ребятишки с этой горы на лыжах не катаются.

– «Верблюжиха», – напомнила девочка.

– Вот-вот, Верблюжиха… точно.

– Ну-ну! – произнесла Нюшка и шмыгнула носиком. – Она вон там, – и Нюшка кивнула головой в ту сторону, где находилась гора Верблюжиха. – С неё кататься – только ноги ломать. Зато она самая высокая. Около этой горы пруд есть, там мальчишки на коньках бегают и то не все, ходить далековато. У нас за старой школой запрудок есть, там на коньках катаемся.– И тут же пожалилась. – Мне нельзя на гору. Видишь! – и она показала на платок. – Уши простудила. Родители долго на улице быть не велят, – и Нюшка, показав мальчику кончик языка, быстро, на карачках, взобралась на сугроб, с которого только что скатилась.

На дороге показалась лошадь, запряжённая в сани. Она трусцой бежит, помахивая хвостом и роняя с губ пену. В санях, положив под себя охапку соломы, сидит, обвязанная крест-накрест шалью баба и помахивает прутом. Рыжая лошадь косится на прут, но бежит лениво. Нюшка, ни с того, ни с сего, срывается с места, мчится за санями, догоняет их, ловко сзади на них запрыгивает и машет Косте рукой.

«Чудная какая-то? – подумал Костя. – На гору ей ходить нельзя, а на дровнях кататься можно… вон как прыснула».

Мальчишка не стал много раздумывать. Он тотчас надел лыжи, походил на них за двором по бабушкиному огороду, проложил хорошую лыжню, но вскоре ему по лыжне бегать надоело и он выехал на деревенскую улицу.

В это время на улице показались два подростка. Они важно идут смеясь и толкаясь по средине дороги. Один маленький и круглый, это Сыров Владимир, по прозвищу – «Шкворень». Он всё время ухмыляется и поглядывает на высокого и тощего. Высокий и тощий, это Клёков Григорий, по прозвищу «Клёк». Клёк имеет превосходство над Шкворнем. Сыров же, своим подчинённым положением нисколько не тяготится. «Два сапога – пара,– говорят про них в деревне». Это означает, что оба дружана отличаются от других ребятишек неблаговидным поведением.

– А что, Шкворя,– цедит сквозь зубы Клёк, – хило Касьяна «слабо» взять?– и кивает на приближающуюся пару лошадей, впряжённых в раскидистые дровни и управляемые тем самым Касьяном о котором говорят дружаны. Касьян сидит на куче соломы, подложив под себя ногу в валенке, и курит.

– Не охота-а-а…– тянет Шкворень.

– А в долг брать охота!?– парирует Клёк.

Шкворень нахмурился.

– Чё, ты, Клёк…, сразу долг… долг, прожить без напоминания не можешь…

– Не могу… Карточный долг – закон. Ему во всём мире уважуха. Давай, блесни смекалкой и выдумкой – и он кивнул в сторону, проезжающего на дровнях мужичка, – а я посмотрю зачёт или не зачёт. Будет хохма – будет зачёт.

– Зачёт… незачёт, – пробубнил, сердясь, Шкворень, и по его лицу пробежала размазанная улыбка. Она всегда у него появляется, когда он придумает нечто смелое и скверное. Он сунул руку в карман, нащупал зажигалку и, когда с ним поравнялись дровни, вроде невзначай упал на них, щёлкнул, вынутой из кармана зажигалкой, поднёс огонёк к соломе и сразу же вывалился из дровней прямо на дорогу.

Всё это было проделано так виртуозно, что любой человек, видевший это, непременно бы подумал о том, что дровни задели паренька, сбили его с ног, отчего тот упал на эти самые дровни и скатился на дорогу.

Зажжённая солома при этом загорелась пылом не сразу. Она с полминуты тлела, а затем быстро разгорелась. Возница, заметив пожар, ругаясь, начал сталкивать горящую солому с дровней, не переставая грозить подросткам кнутом и матюкаться.

– Вот кошкоеды! Вот кошкоеды! Ничего святого нет! Как таких земля носит?.. В милицию заявлю…

«Конечно, заяви!!!» – прокричали подростки вслед в один голос. А Клёк добавил:

– Курить надо меньше, тогда и загораться ничего не будет.

«Зря я вышел на дорогу, – подумал Костя, став свидетелем инциндента. – Эти два типа обязательно привяжутся». Его отец учил никогда без особой причины не драться.

Не дойдя до Кости несколько шагов подростки начали ломать комедию.

– А это что за шмыгало-шмарыгало? – спросил Клёк маленького и кивнул на Костю.

– Протестую!!! – ответил тот. – Маэстро! Ты не должен оскорблять гомо сапиенс. Этот гомо топает по улице и тебе не мешает.

– А я и не оскорбляю… Я просто своему другу задаю вслух вопрос. У нас, надеюсь, право голоса никто не отменял…

– Принимается! – ответил Шкворень и хохотнул.– Согласен, права человека никто нарушать не имеет права.

– А я и не нарушаю…, – Клёк ругнулся. – Я просто, и очень даже любезно, спрашиваю этого шмыгалу, кто он есть? – и Клёк, поровнявшись с Костей, ткнул в его сторону указательным пальцем.

– Ты не любезен. – Заметил ему Шкворень и деланно поморщился. – Где тонкость? Где грация? Где высокомыслие? Где, наконец, манеры? Ты этим оскорбляешь пивонера…

– Мальчик, ты пивонер? – Спросил развязно Клёк Костю. И не дожидаясь, что ему тот ответит, сделал заключение сам, – значит пивонер.

– Эй, Клёк! Ты чего дурака валяешь!? – Раздался рядом голос Нюшки.

– Маэстро! Эта пигалица меня оскорбила, – притворно проговорил Клёк, – и указал на Нюшку.

– Кто, Гриша?– спросил не менее притворно Шкворень.

– Вот эта яичная скорлупа… – И он хотел толкнуть Нюшку, но Костя загородил её собой.

– Што такое, Гриша! Этот шмыгало-шмарыгало, которого ты так великодушно простил за то, что он живой и небитый, оказался неслушником? Такого нельзя терпеть, – и Шкворень попытался с силой толкнуть Костю. Мальчик ловко уклонился и Шкворень, пролетев мимо, ткнулся лицом в сугроб.

– Между прочим, я тебе разрешение на нападение не давал… – Сказал Клек, глядя на полёт друга, и сплюнул.

– Нет, Гриша! Ты видел, как этот гомо закопал меня в сугроб… – проговорил Шкворень, вылезая из снега.

– Оставь его! – приказным тоном прогнусавил Клёк. – Никто тебя в снег головой не всаживал, сам сунулся.

– Как скажешь. Мне что… не мой авторитет подрубают… – пробубнил Шкворень, поднимаясь на ноги и отряхиваясь.

– Мой авторитет так не подрубишь, – осклабился Клёк. – Просто у меня сегодня хорошее настроение…

– Значит, пусть живёт? – уточнил Шкворень. Клёк кивнул. Шкворень, раскланявшись перед Костей, вкрадчиво произнёс, сменив голос.

– Живи пока… Но учти, настроение у Гриши может меняться… – правда, Гриша? – и он заискивающе заглянул Клёку в глаза.

– Может и поменяться, – проговорил тот в тон сказанному.

– А что в этом хорошего, Гриша?..

– А ничего в этом хорошего и нет… одна, друг, дрянь, – ответил ему Клёк.

– Правильно, Гриша! – и маленький поднял указательный палец вверх.

Дружаны, после этих слов, пошли дальше, дразня деревенских собак, а те с остервенением лаяли и прыгали в глубоком снегу не в силах сорваться с цепей.

– Ты чё, Клёк, мне не помог? – спросил обиженно дружка Шкворень, когда они отошли от Кости и Нюшки, – авторитет ведь не купишь!

– Не лезь на рожон. Я видел, как он ловко уклонился при твоём нападении и тем самым помог тебе оказатся физикой в сугробе, реакция хорошая. Думаю, что он спортом занимается, а вот каким – не знаю. Не кипишись… в другой раз встретимся, без свидетелей, никуда он от нас не денется.

– А ты ничего, смелый, – заметила Нюшка.– Это Клёк и Шкворень. Они всегда так выпендриваются и комедии разыгрывают. У Клёка отца нет, а мать выпивает, вот он и такой. Его дружок – Шкворень из очень даже здоровой семьи. Отец у него – заведующий фермы, не пьёт, степенный, на доске почёта, а сынок непутёвый.

– Значит, семья не совсем благополучная, раз сынок такой.

Нюшка задумалась над Костиной фразой, и больше не сказала ни слова, а Костя, оттолкнувшись обеими палками, быстро пошёл в сторону горы Верблюжихи. Ему хотелось осмотреть окрестность с её вершины. «С неё должен быть хороший обзор, раз она здесь самая высокая», – думал он всё быстрее и быстрее шевеля ногами.

Снежная дыра

Костя шёл напрямую, по сугробам и прошлогоднему бустылятнику, стараясь, как можно скорее подойти и взобраться на эту лобастую гору. Подниматься было совсем не просто, хотя издали казалось, что южный склон горы не так уж и крут. Ледяные торосы прорезают склон как стеклянные клинки. Лыжи скользят, шурша льдинками, то и дело, обрываясь, заставляя приседать и опираться руками о склон. То и дело встречаются какие-то овражки, обрывчики. Издали этого было не видно, а тут идти и то плохо, не то чтобы кататься… По ту сторону горы слышатся ребячьи голоса.

Пока мальчик поднимался на вершину горы, голоса почему-то смолкли, не стало слышно и лязга коньков. Но вот, наконец, и хребет. Костя остановился у подошвы одного из горбов и осмотрелся. Ребят на льду деревенского пруда у подножия горы не было. Лёд был хорошо очищен от снега. Рядом с горой он зеленел, а дальше голубел длинным овалом.

«Куда это они подевались? – стал думать Костя о мальчишках.– Может быть, пока он поднимался, они ушли?, или у самой горы байки рассказывают? Увидеть их отсюда нельзя, мёртвая зона, а подойти ближе опасно обледенелый обрыв со снежным наплывом. Насмерть не разобьёшься, а вот покалечится – запросто. Вот поэтому с неё и не катаются. Правильно мне Нюшка говорила… теперь надо обойти горб и там найти место, где можно спуститься».

Слева горб было обойти нельзя – мешал овраг, справа была видна, довольно узкая терасса из снега. «А, что, можно спуститься по ней на полгоры, а там посмотрим» – решил Костя и осторожно направил лыжи на террасу. Подтормаживая левой лыжей, Костя скатился по террасе почти на треть горы, но дальше было ехать на лыжах совершенно невозможно. Нанесённый снег, по которому до этого катился мальчишка, совсем исчез. Его заменил голубоватый с серыми размывами лёд. Лёд был ноздрястый и скользил не сильно. У Кости появилась возможность спуститься ещё ниже, но уже не на лыжах, а пешком.

Он быстро снял лыжи и, держа их на плече, стал спускаться по террасе. Та, в свою очередь, становилась всё уже, валенки скользили, и приходилось быть начеку. С каждым шагом опасность сорваться возрастала.

Мальчик заметил, что ни при подъёме по отлогой стороне горы, ни здесь, на террасе, нет даже признаков следов лыж или обуви. «По-видимому, сюда сельские мальчишки, после снегопада, или метели, ещё не забирались. Так, где же они?» – думал он.

Терасса делала загиб в сторону, Костя осторожно, придерживаясь руками за скалообразный выступ, стал прощупывать ногой льдистый покров. Дальше идти было опасно, и мальчик решил вернуться. Но вернуться назад оказалось сложнее, чем сюда добраться. Во-первых, надо было как-то развернуться, не задом же пятиться. А это сделать на узкой террасе было совсем не просто.

«Хорошо, разворачиваюсь»,– сказал он сам себе и, прижавшись спиной к скалообразному выступу, начал разворот. И вот, когда разворот был почти осуществлён, левая нога предательски поползла в сторону, Костя упал на спину и вместе с лыжами и палками, стремительно заскользил по откосу.

«А-а-а-а!!!» – закричал он изо всех сил от неожиданности и испуга, но, ни крик, ни судорожные движения рук по крепкому насту с проледью не могли остановить его скольжения и вероятного падения. Но Костя не упал. Это было просто чудо. Его падение вдруг завершилось не менее стремительным подъёмом, как на трамплине. Он просто съехал в, незамеченную им ранее, ложбину, выскочил на противоположный её склон и покатился назад. Однако падение всё равно состоялось, только не на лёд, в результате чего он бы обязательно что-то себе повредил, а на небольшой сугроб мягкого снега, нанесённого ветром внизу ложбинки. Приземление было пышным и ярким, как в кино, только жаль этого никто не видел. От разлетевшегося в разные стороны снега, возникла снежная завеса.

Только Костя подумал, что всё обошлось, как снег под ним предательски хрустнул и стал уходить вниз. Костя явно куда-то проваливался. Удержаться на верху, было невозможно, и он заскользил в какую-то суживающуюся яму. Как догадался Костя, это была расселина, образовавшаяся в результате отхода глыбы снега от горы Верблюжихи в оттепель. Расселина представляла собой снежный конус, который буквально всасывал мальчика, стискивая его с боков.

Ноги Кости не доставали до дна расселины и мальчишка чувствовал, как медленно от собственного веса втискивается в этот конус. Он понимал, что у расселины не может быть дна. По сути это клин и в нём, чем ты ниже опускаешься, тем более теряешь подвижность. Ноги и руки, в этом случае, становятся бесполезными, а любое шевеление грозит соскальзыванием вниз и ещё большим сжатием.

Лыжи и лыжные палки Косте только мешали. Он с трудом от них освободился. Они улетели вниз. Мальчик попытался локтями упереться в жёсткие стенки расселины, но все попытки были тщетны. Тогда он решил кричать, авось кто услышит.

«Э-э-э-э-э!!! О-о-о-о-о!!!» – вырывалось из Костиной груди. Так он кричал, пока не устал. В ответ – ни звука. Грудь сжата и кричать очень трудно. «Кто меня услышит в этой дыре, – подумал он и у мальчика на глазах навернулись слёзы. – В этой снежной ловушке я замёрзну быстрее, чем плутая где-то в поле, – рассуждал он,– там человек хоть двигается. В поле можно устать, обессилеть. В конце-концов, можно руками выкопать в сугробе яму и какое-то время переждать в ней. Быстро не замёрзнешь. А здесь… ноги вон уже неметь начинают от неудобной позы. И это только первый признак самого страшного…»

– Мне бы как-нибудь развернуться,– проговорил он вслух. Но не, оперевшись на что-то, развернуться никак нельзя. «Так меня здесь никто и не найдёт,– мелькнуло в голове.– Ведь он даже бабушке не сказал, в какую сторону пошёл. Не видели его и сельские мальчишки. Этот Клёк и Шкворень не в счёт. Что от них толку!? Остаётся – Нюшка… но, она девчонка. Да и откуда она знает, что я провалился? Разве только завтра слух по деревне разнесётся, что человек пропал. Только что ему до этого завтра, когда он замёрзнет сегодня и замёрзнет по-настоящему, навсегда, то есть, умрёт».

Тут Косте стало страшно и обидно за такую глупую гибель в этой ледяной могиле. Он вспомнил улыбающуюся ему с перрона маму и уехавшего, пока он спал, отца.

Медленное сползание завершилось временной удачей. Левая нога стала на какой-то выступ. Костя воспользовался этим выступом, упёрся в него ногой и чуть приподнялся, хотя сделать это стоило больших усилий. После того, как он немного приподнялся, то тотчас резко повернулся. И как только он это сделал, то моментально заскользил дальше вниз. Не спас его от падения и этот выступ, он просто отвалился и всё. И если раньше расселина сдавливала плечи, то теперь… Это «теперь», для него, было полной неожиданностью.

В общем, Костя ничего не успел подумать, как упал на площадку. Глаза мальчика уже привыкли к сумраку, и Костя увидел, что он лежит в маленькой пещерке. Над головой зияет ледяной конус. Через него в пещерку проникает свет. «Такое падение в пещерку даже лучше,– подумал Костя.– Можно руками и ногами подвигать, быстро не замёрзнешь. Да и кричать вольнее, ничего грудь не сдавливает». Немного размяв затёкшие ноги, Костя постучал по стене пещерки кулаком. Оледенелая стена была как бетонный монолит. Рядом с Костей лежали его лыжи и лыжные палки.

Мальчик попытался при помощи лыж и лыжных палок вылезти снова через конус наружу, но усилия его были тщетны. Стенки конуса во всех местах были до того тверды, что их не брала даже заострённая сталь на конце лыжной палки. Расширить конус было невозможно.

«Здесь даже ножом ничего не сделаешь», – подумал он и тут увидел у самого основания в стене пещерки небольшой провал. Провал был узким. Костя влез в него, рассчитывая, что эта дыра как-то соединяется с улицей, и он может оказаться на свободе.

Пространство, куда он попал, оказалось узким горизонтальным лазом. Так назвал Костя эту снежную кишку. «Вьюги и метели так пошутили», – подумал он.

Костя пополз по лазу в полную неизвестность. Снег забивался за ворот куртки, засыпался в рукава, холодил живот, но мальчик упорно полз. Темнота и неизвестность пугали его, но всё-таки он двигался, и это сейчас было самым главным. Здесь в толще снега замёрзнуть было сложнее, и он вспомнил как, находясь без движения, рассуждал о том, что если бы он плутал в поле, то вырыл бы в снегу пещерку и пересидел в ней непогоду. Сейчас он находится в такой пещерке, о которой мечтал, и что из этого?

– А ничего… – сказал он вслух. – Одна напасть уступила место другой напасти более безобидной, однако, тоже смертельной. Смертельной потому, что тебя здесь тоже никто и никогда ненайдёт? Просто умирать будешь дольше. Ребятишки с пруда убежали, видно, в деревню и придут сюда только завтра к обеду, не раньше. А что будет с ним до завтра? Это вопрос вопросов. В любом случае надо ползти и будь что будет…

Лаз был узкий и достаточно длинный. Он, изгибаясь и постоянно немного сужаясь уходил в сторону и вверх. Костя упорно полз вперёд, хотя понимал, что лаз может кончиться простым тупиком, а не свободой. И что тогда?.. Но об этом Костя старался не думать, надежда освободиться из ледяного плена отбрасывала все роковое и безнадёжное. Мальчику хотелось верить, что именно этот лаз и выведет его наружу. Костя полз медленно, темнота и неизвестность поглощали его в своё бездонное нутро.

«Только бы выбраться… только бы выбраться» – не переставая стучало в мозгу. Лаз начинал сдавливать плечи, грудь и нельзя было увидеть, что там впереди тупик или свобода. Всё больше походило на тупик, потому как впереди не было даже тонюсенького проблеска дневного света.

– Нет, вперёд больше не пролезть, – проговорил Костя.– Даже если там выход, то он и останется выходом для воробьёв, а не для него.

Немного отдохнув, Костя попытался ползти назад, чтобы выползти в ту пещерку, которая ему уже казалась раем по сравнению с этой снежной кишкой. Только ползти назад тоже было невозможно. Сбившийся на груди ватник, в который одела его бабушка, не давал двигаться. Обессилев, Костя лежал в этом замкнутом пространстве без мизерной надежды на спасение. Становилось трудно дышать, стали мёрзнуть ноги, голова медленно наливаться свинцовой тяжестью. Думать ни о чём не хотелось, и о спасении тоже. Лень и обречённость забирали мальчишку в свои объятия.

Дружаны

Шкворень тоже слышал со стороны Верблюжихи то-ли крик, то-ли стон, но не придал этому значения. В это время он со своим дружком были на конюшне и переворачивали, ради хохмы, кверху полозьями сани. Придёт кто запрягать лошадь, а сани то тю-тю… вверх полозьями стоят… Тут кого хошь покорёжит. За пару сигарет дружки, конечно, помогут перевернуть сани селянину, а затем посмеются всласть над горемычным.

Клёк тоже, как и Шкворень, слышал этот крик, доносившийся от горы Верблюжихи.

– Можа нам сходить, посмотреть? – спросил он Шкворня.

– Почудилось… – сказал тот в ответ.– Ветер воет… такое, бывает…

– А если не ветер? – спросил Клеек, – и стал вслушиваться, подняв вверх ухо шапки. Но от горы, в эту минуту, не дошло ни одного внятного звука. – Почудилось…, ты прав.

– А я что говорил… ха-ха-ха! – хохотнул Шкворень. И помолчав, добавил.– Нам сейчас нельзя расслабляться, и отвлекаться ни на что нельзя. Понял…, братан?! Мы же здесь не просто так, чтоб сани переворачивать. Щас Санька Приклад придёт, просил помочь.

– О-го-го!!! Кажется, мы сейчас будем иметь хорошую веселуху, – проговорил Клёк и указал на приближающуюся к конюшне бабу Катю. Бабе Кате требовалось запрячь лошадь, чтоб привезти из соседней деревни почту. Она была почтальон.

Подойдя к конюшне, баба Катя была очень удивлена, увидев сани перевёрнутыми. Она потопталась около своих саней, покрашенных синей краской, подёргала за полозья, попыталась сдвинуть их с места, но обессилев и схватившись за поясницу, осела в сугроб. Дружный хохот раздался за подсобкой, откуда Клёк и Шкворень наблюдали за бабой Катей.

– Вот фулиганьё…, вот фулиганьё, – заголосила баба Катя, поняв, кто виновник этого злодейства.

Из-за коровника вышел деревенский охотник Санька Приклад. «Приклад», это не фамилия, а прозвище. Санька – молодой мужик, лет тридцати, не женатый, в рыжей кудлатой шапке из – под которой, виднеются рыжие брови и рыжие редкие усики. В деревне никто не называет его по имени, а только по прозвищу – Приклад, да Приклад. Он подошёл к бабе Кате. Та стала ему жаловаться.

– Ничего, Катерина Васильевна. Сейчас я тебе помогу, – сказал Приклад, – дело-то молодое. Кто в ребячестве не озоровал и всякие штуки не выкидывал… Ты, Катерина Васильевна, свою молодость вспомни… поди ещё не забыла, как устраивали зимние потехи.

– Потехи были, – сказала, охая, баба Катя,– озорства не было. Мы ведь над пожилыми и немощными не шутковали. Шутка шутке рознь.– И видя, как сани становятся на полозья, продолжила. – Побереги тебя господь и от зверя лесного, и худого человека.

– А вот тут ты, Катерина Васильевна, не то говоришь… – засмеялся её спаситель. – Я охотник. Охотника зверь сам хоронится. А вот от егеря… поберечься бы не мешало. Здесь твоё пожелание в самый раз будет. – Он помог запрячь бабе Кате лошадь и та уехала.

Шкворень и Клёк вышли из своего укрытия.

– Чего звал,– спросил Клёк Приклада.

– Помочь надо. Просто так не зову…– ответил Приклад и продолжил.– Я смотрю, вы ребята толковые, самостоятельные, языком зря не треплете, а за помощь – не обижу. Согласны!?

– Ближе к делу… – буркнул Клёк. Приклад обвёл взглядом ребят.

– Надо доехать до Ивановой балки и помочь погрузить кабанчика…

– Живого? – спросил Шкворень.

– Дура… – перебил его Клёк, – тоже мне сказанул, «жи-во-го». Он живой из нас всех кишки выпустит, – и улыбнулся.

– Мы, конечно, поможем, – проговорил, цедя сквозь зубы слова, Шкворень, – только уговор, по две пачки сигарет на брата.

– И по три выстрела из твоей плевательницы,– добавил Клёк и кивнул на ружьё Приклада.

– Слово охотника, – ответил Приклад. – В Иванову балку выдвигаемся через полчаса.

– Принимается.– Почти одновременно сказали дружаны.

– А с санями у вас интересно получилось, – засмеялся Приклад, – только зачем все перевернули? Одних бы хватило. От мужиков за такие дела можно вдоль спины вожжами получить и не один раз. Так что, когда шутки шутите, то наперёд думайте…, советую.

Через час, как и договаривались, они втроём подъехали к лесной балке. Тушу кабана уже припорошило снегом.

– А здесь охота запрещена, как я слышал, – сказал Клёк игриво. – Не по закону, товарищ охотник. Вон кормушки для зверей расставлены. И как это понимать? – задал он риторический вопрос. – Тут не по две пачки папирос, а по три пачки на брата тянет…, против закона идём, а на это уговора не было…

– Не по закону, говоришь… – процедил сквозь зубы Приклад. Вдруг охотник стал озираться. Он, как зверь, почуял недоброе не только всей кожей, но и внутренностями тоже. И вдруг Приклад с силой толкнул обратно в сани, вылезавшего из них Шкворня. Тот сбил с ног, стоявшего в санях, Клёка. Дружки упали на дно саней и стали там барахтаться. Приклад поспешно, не целясь, выстрелил куда-то в заросли бересклета, прыгнул в сани.

– Но-о-о-о!!! Пошла-а-а-а!!! – зарычал Приклад и с силой дёрнул вожжи. Лошадь, не ожидавшая такого неделикатного обращения, испуганно рванула.

Клёку почудилось, что после выстрела он услышал выкрик «ай!».

– Вроде крикнул кто-то? – сказал он недоумённо.

– Волки… – проговорил каким-то странным шипящим голосом Приклад. – Видно, свежее мясо учуяли, вот и нагрянули…– и, погоняя лошадь, направил её не в сторону своей деревни, а свернул на дорогу, ведущую в соседнее село. Попетляв по пересекающимся дорогам, затем, перевалив через овражек, выехали к своей деревне и вскоре были на конюшне. Быстро выпрягли лошадь и, уговорившись, что никто и никому об этой поездке не скажет ни слова, разошлись. Приклад при расставании пообещал дружкам поехать в лес и вволю пострелять.

На следующий день в деревню приехал следователь. Он ходил по домам и спрашивал жителей о том, не заметили ли они вчера чего подозрительного в поведении сельчан. По деревне поползли слухи, что браконьеры подстрелили районного егеря, браконьеров было трое и что ранение лёгкое, в руку.

Утром к Клёку пришёл Шкворень поделиться своими мыслями насчёт вчерашней истории, выразив догадку, что это Приклад подстрелил егеря и что после выстрела он слышал вскрик, и что это не волки совсем были…

– Не дурнее тебя,– сам догодался,– ответил Клёк. После этих слов Шкворня, Клёк стал злым. Он схватил Шкворня за ворот и несколько встряхнув, угрожающе проговорил.

– И думать не моги!.. Волки это были, Волки… Приклад выстрелил, одного задел, вот он и взвыл от боли, а тебе почудилось, понял?! Если чего вякнешь, то ты меня знаешь…, в землю живьём закопаю.

«Чёрт дёрнул нас с Прикладом связаться, – подумал Шкворень, – конечно, это были волки. По-другому и быть не могло, Клёк прав. А если, кто и ещё был – его проблемы, а их хата с краю». И тут он вспомнил о криках на горе Верблюжихе. Но думать и анализировать не хотелось. «И там тоже были волки,– проговорил он,– везде одни волки».

– Вот и хорошо…, вот и ладненько,– повторял улыбаясь Клёк,– хваля друга за сообразительность. – Везде волки и взятки гладки… А волки они разные бывают…

Секта

За день до того, как Костя провалился в яму, сектантка Маланья, предводитель деревенской секты, разносила по селу новость за новостью. То есть, разносила как она, так и старушки, которые собираются в её доме для совместных молитв. Эти старушки беспрекословно подчиняются Маланье. Как разносили новости Маланьины единоверцы, спросите? Да очень просто. Где бы, не собрались женщины, то ли у колодца, то ли на ферме, то ли ещё где-нибудь, меж ними обязательно разговор происходит. Не могут женщины собраться и не о чём не поговорить, а сектантки Маланьины тут как тут. Они разговор обязательно в нужное русло направят и пошло.

Так было и в этот раз. «Так вот иду я,– говорит бабка Марфа, – от кумы. Светло ещё. Только, глядь на гору Верблюжиху, а она вся огнём святым пылает. И в этом огне всё души грешников летают. Между горбов, вроде как архангел Гавриил стоит и крылами машет. Огонь нерукотворный как осветит его, так и хорошо видно».

«Знамение Божие!!» – начинают креститься некоторые слушающие.

– Конечно, знамение! – повторяет бабка Марфа. – Я ведь не одна это видела. Мы втроём от сестрицы Маланьи шли, все втроём и видели: и Акулина, и Авдотья, и я. Можете любую из нас спросить, то каждая всё это и скажет. Мы световые всплохи на горе уже не раз видим, только раньше значения этому не придавали. С места не сойти, если вру. Крёстным ходом надо идти к горе Верблюжихе, крёстным ходом, говорю…

– И я видела сияние на горе,– поддакнула телятница Пелагея. – Я к Маланье молиться не хожу, а тоже видела…

На следующий день к дому Маланьи стали собираться все, поверившие в рассказ старушек. Очевидцев сияния на горе, среди собравшихся, было достаточно много. В доме от большого количества людей стало толкотно и душно. Мишка, родной внук Маланьи, сирота, спрятался на печи за занавеской, в надежде, что в этот раз его не заметят и не привлекут к песнопениям, во время которых, обычно, запирали двери и закрывали ставнями окна. Но в этот раз ничего подобного не происходило. Собравшиеся старушки и женщины постарше намеревались с иконами идти к горе Верблюжихе, чтобы сослужить там перед «нерукотворным светом» богослужение.

Как ни старался Мишка, чтобы его не заметили, но о нём всё же вспомнили, нашли, вручили маленькую иконку и поставили впереди толпы по центру. Маланья вышла вперёд, подняла руки и проговорила, как она всегда говорит:

– Братья и сёстры!!! Нас, молящихся, Бог любит. И он послал знамение именно в нашу деревню, то есть всем, кто здесь собрался. А кому ещё в этой деревне посылать? Я вас спрашиваю, кому? Партийцам. Им он знамение не пошлёт. Кару пошлёт, а знамение нет… Попам в их церквях, тоже не пошлёт, и знаем почему? А вот нам, истинно верующим, послал. Ибо мы стоим на правильном пути. Многие из нас, кто с неделю назад, а кто вчера, видели, засиявший нетварной свет на горе Верблюжихе и в этом свете были видны взмахи крыльев тысяч ангелов. Мы должны пойти к горе и помолиться!!! – не сказала, а буквально выкрикнула Маланья. «Истину глаголешь!», «Знамо истину!». «Люди! Слушайте Божью посланницу Маланью», «Её слова с небес!»… послышались выкрики в толпе и вся она, эта разноликая масса людей вздрогнула, качнулась, зашевелилась ипоплыла по деревне за околицу по направлению к горе Верблюжихе.

Мишка шёл, сопел и думал о своей беспросветной судьбе. Когда-то и у него были отец и мать, но погибли в автокатастрофе и Мишка остался один. Его забрала к себе бабушка Маланья в деревню. До этого мальчик родился и жил в атеистической семье и не думал ни о каких молитвах. В семье никогда не говорили о боге и тем более о загробном мире. После переезда к бабушке загробная участь людей и существование души после разлучения её с телом стали во главу угла Мишкиного бытия. Молитвы, которые он читал, не были ему в тягость. Миша быстро запоминал текст и шпарил без остановки. Сначала мальчик не верил никаким молитвам, но постепенно, под нравоучительным давлением бабок, всё же проникся страхом к чему-то непонятному, неведомому и могучему.

Поначалу, как только Мишка приехал в деревню, он выходил к сверстникам на улицу поиграть. Но затем стал это делать реже, потому что бабушка Маланья при первых поползновениях Мишки выйти на улицу, моментально пресекала его желание. Его тут же нагружали работой и даже совсем, в данный момент, ненужной. Так соберётся Мишка на улицу, оденет валенки, а ему тут же – «Принеси воды» или «Отбрось снег с дорожки», в общем, любая работа, лишь бы Мишка не думал об улице и об играх со сверстниками.

В начале Мишка этому сопротивлялся, но затем стал уставать сопротивляться и, в конце концов, отступил и отступил бесповоротно. На него надвинулась какая-то апатия. Он стал избегать сверстников и даже, находясь в школе, жил в коллективе особняком, его дразнили сектантом, некоторые ставили подножки и отпускали подзатыльники. От этого Мишка ещё больше дичился и уходил в себя.

Процессия не торопясь двигалась к горе. Когда шли по улице, то всё было ничего, а вот стоило выйти за околицу, как потянул ветерок, ноги стали проваливаться по колено в снег, песнопение мало-помалу стало стихать и только было слышно сопение идущих и ропот завязших в сугробах. Мишке было понятно, что к горе надо было идти на лыжах. Он даже заикнулся об них, но на него так шикнули, что он остановился на полуслове. «Разве это кощунство?– думал Мишка, – всё равно же ногами идёшь, не на автомобиле едешь?». Этот вопрос не давал ему покоя. Но спрашивать не хотелось. Да и кто тебе в этой толпе старух ответит. Понятно, что никто, а вот получить по затылку, это запросто, и мальчик решил не рисковать.

Когда до горы осталось расстояние – рукой подать, в толпе запели молитвы. Все подняли над головой иконы. Поднял и Мишка свой образок.

Вот и подножие горы близко. На минуту прекратилось песнопение. Было слышно только тяжёлое дыхание. Толпа остановилась, перестали скрипеть валенки. Вдруг, шедшая впереди Авдотья, крепкая высокая женщина высвободила из – под шали желтоватое ухо и, приставив к нему руку, прислушалась. Все вопрошающе стали смотреть на Авдотью. Авдотья в этой толпе была моложе остальных и слух у неё был лучше.

– Кажись, дитя плачет? – проговорила она. И как только Авдотья это сказала, Мишка тоже вдруг услышал чей-то, словно исходивший из под земли голос: «Спа-си-и-те-е-е… Ма-ма-а-а-а-а-а… Ыы-ы-ы-ы-ы-ы…»

– Што слышно?– наперебой стали спрашивать Авдотью бабки.

– Спасайтесь в молитвах, – говорит, – ответила та и мелко, мелко закрестилась. – Держитесь заведённого вами правила… – добавила она.

– Знать ангел сошёл на нашу гору, не миновать конца света. И начнётся он у нас здесь, на этом самом месте.– Проговорила низенькая с конопушками на щеках тётка Агафья,– вот увидите, сёстры мои! –

Мишка, который ясно услышал крик «Спа-а-а-с-и-те-е-е!!!» Поддавшись общему настроению, переделал услышанное в слово «Спаситель» и испуганно перекрестился, хотя услышал совершенно другое.

После услышанного голоса, дальше бабки не пошли. Они остановились, а потом стали пятиться. Те, что стояли впереди, стали наступать на ноги тем, кто стоял сзади. В рядах наступило замешательство. Затем, вся толпа бабок вдруг повернула и, ускоряя шаг, чуть ли не бегом, пустилась прочь от Верблюжихи. Мишка, изрядно перетрусив, бежал впереди всех и всё тише и тише до него доносился голос «Спа-си-и-те-е-е… Ма-ма-а-а-а-а-а-… Ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы-ы…» Он бежал, крепко держа в руках образок. За ним, почти по пятам, бежала носатая Авдотья. Прибежав домой, Мишка тотчас залез на печь, спрятался за занавеской, уткнулся лицом в подушку, стуча от страха зубами и всхлипывая.

Снежный капкан

Как долго пролежал Костя в этом капкане из льда и снега, он не знал. Он иногда кричал «Спа-си-те!!! а, накричавшись, отыхал, находясь в полузабытьи. И тут, вдруг он отчётливо услышал, донёсшееся до него церковное пение. «Кажется, я умер, – подумал он,– вон уже ангелы песни поют». И тут же: «Нет, я ещё не умер, я чувствую, как мёрзнут ноги. Я знаю, я читал, что когда человек замерзает, он не чувствует холода, а здесь… Но, откуда этот хор женских голосов в этом пустынном месте, куда и на лыжах не так просто добраться? Это, наверное, галлюцинация. Я знаю о таком явлении в человеческой голове. Неужели эта галлюцинация присутствует в сознании на пороге жизни и смерти!? Может быть я уже умираю? Нет, нет, что-то я не так думаю… чего-то я не знаю… «А-а-а-а-а-а!!!» – закричал Костя испугавшись. – Я не хочу умира-а-а-а-ть!!! – и изо всех сил нажал локтями и головой на стены, словно желая их разорвать. Нажим был очень сильным. От переизбытка напряжения мальчик потерял сознание и не почувствовал, как на него стали падать снежные комья.

«Кажется, я задремал, – подумал Костя очнувшись. – Но почему в теле такая лёгкость и чувствуется присутствие свежего воздуха?.. – Вроде, плечи уже ничем не сдавливает.– Костя пошевелился, понял, что действительно не сдавливает. – Кажется, я могу даже сесть, – сел, поёжился. – Стоп. Так это уже не тот узкий лаз, в котором я застрял. Это что-то совсем другое? Кто меня спас? Неужели это молитвенное пение и его освобождение – как то связаны? Имеют что-то общее. Там, в пещерке, было хоть светло, а здесь… Мальчик встал, попробовал передвигаться. Что ж, ходить можно, не больше трёх шагов от стенки до стенки. Проклятая темнота. Этот грот, или как ещё это замкнутое пространство можно назвать, нельзя увидеть, можно лишь только как-то ощупать.

Костя какое-то время постоял, вспоминая что с ним произошло. В голову начали лезть всякие мысли и много… много вопросов:

«Как это всё понять? А может быть, в почти бессознательном состоянии, в борьбе за жизнь я продавил стену снежной кишки и очутился в этом просторном снежном гроте? Надо остановиться именно на этой мысли, что это сделал я сам. Так думать, будет правильно. Ведь я читал, что человек в минуты опасности может перепрыгнуть через широкий ров, или высокую стену, поднять тяжесть несовместимую с его силой и телосложением.

Надо думать и думать вот так: « Хорошо, я освободился из жёсткого плена, но остался плен мягкий, если так можно сказать. Мягкий – это значит, меня ничего не сковывает, я могу не только двигать руками и ногами, но, в некоторых местах, могу стоять и даже ходить. Только я не знаю, есть ли выход уже из этого снежного каземата? Думай, Костя, что делать дальше, думай. Всё правильно – сам надавил, стена рухнула и я очутился здесь. Всё это так, но, что же делать дальше? Дальше, для начала, ему надо ощупать в гроте стены. Возможно, он обнаружит какой-то другой выход из снежного заточения? Сделать это не сложно. Буду ощупывать стены слева направо, медленно, чтоб чего не пропустить.

– Где я?! Что со мной?.. – спросил мальчик. Нет ответа.

Экстренное совещание

В это же самое время в помещении сельского совета деревни было собрано экстренное совещание. На него был приглашён особо узкий круг лиц. Совещание было назначено на пять часов вечера, но уже в четыре часа все приглашённые собрались. Председатель сельского совета Иван Иванович Холмиков даже головой покачал, увидев такую сверхорганизованность. Он подошёл к столу и окинул взглядом собравшихся. Сидящим в этой комнате он верил как самому себе. От них он никогда ничего не скрывал, да и не мог скрывать, и присутствующие знали об этом. И ещё они знали, что Иван Иванович просто так не соберёт, а если собрал, то значит дело нешуточное.

Холмиков медлил. Он ходил взад и вперёд около стола и хмыкал в кулак, что было знаком большого волнения. Холмиков то и дело поглядывал на односельчан, перекладывал на столе бумаги, но заседания не открывал. Иван Иванович ещё раз окинул взглядом собравшихся. Вон сидит, откинувшись на стуле, герой войны секретарь партбюро Степан Евдокимович Громов, рядом с ним председатель колхоза, защитник Севастополя Пётр Евграфович Тетерин. Они о чём-то вполголоса переговариваются. За ними, со стопкой тетрадей, примостился директор школы Строгов Николай Ильич. А, вон у окна, на него выжидающе смотрит учётчица Даша. Из-за её плеча выглядывает агроном, Пашинина Фрося. Все ждут, все с нетерпением ждут, что скажет Холмиков.

Первой нарушила тишину Даша.

– Ну! Что вы за душу тяните, Иван Иванович!– начала она, – раз пригласили, то говорите!

Холмиков немного смустился сказанным Дашей и, поправив галстук, начал говорить:

– В том-то и дело, товарищи, что не знаю, как начать. Дело-то уж больно необычное… До сегодняшнего дня нам больше приходилось решать кормовые вопросы, технические, беседовать насчёт выполнения плана по молоку и так далее, где было, по крайней мере, всё ясно. Нет кормов – надо найти; недодаём молоко – кто виноват? Одним словом мы знаем чего ищем и чего добиваемя? В этот же раз, приходится решать задачу со многими неизвестными.

Он замолчал. Все насторожились.

– По поступившим в сельсовет сведениям, – продолжил Холмиков,– у нас в деревне происходят весьма и весьма, – председатель повысил голос,– не совсем понятные явления. Эти сведения поступают к нам от их очевидцев. Так сейчас активизировалась деревенская секта. Сегодня сектанты, например, ходили к горе Верблюжихе, и им там, как они говорят, было знамение. Они, вроде бы, слышали какие-то голоса им с небес явленные. По селу поползли слухи, начались пересуды. Мы не можем стоять в стороне… – И он, как бы в подтверждении своих слов, посмотрел на Дашу. Та кивнула. Все поняли, что эту информацию он узнал от Даши. – Так вот, товарищи!– продолжил Иван Иванович, – раньше сектанты молились у Маланьи и молились, а теперь выползли из своего убежища и смущают этим народ.

И это ещё не всё. Есть и в других сферах нашей жизни неудобоваримые моменты. Чтоб быть лаконичным я зачитаю вам один документ. Это докладная от заведующей второй фермы Томары Аркадьевны Плужниковой.

Иван Иванович взял со стола лист бумаги и стал вслух читать.

Докладная записка.

Мной, по причине нетрезвого состояния, был отстранён от работы стекольщик Рубцов Г.П. Он вставлял выбитые стёкла в коровнике. Через час я возвратилась в животноводческий комплекс, и обнаружила, что, выбитые в раме стёкла, вставлены. В комплексе в это время никого не было. Рубцов вставить стёкла не мог. Это что, мистика? Может быть Маланьины бабки намолили? Мне один шутник так и сказал.

Подпись. Т.А. Плужникова 28.12.64г.

Иван Иванович вопросительно поднял голову, произнёс:

– Сегодня один шутник нашёлся, а завтра, через таких шутников у этого случая вырастут ноги… Ладно бы этот случай был единственным. Вот вам ещё рапорт. – И он достал из папки сложенную бумагу. – Да, да, товарищи, рапорт. Так и написано. «Рапорт». И в этом рапорте, я не буду его зачитывать из-за неразборчивого почерка, говорится о том, что группа коров скотника Никиты Ломова, уже неделю не пьёт воду.

Поясню: эта группа коров находится на беспривязном содержании в новом корпусе. В этом корпусе ещё не установлены автопоилки и коровы пьют из колоды, которая там имеется. В эту колоду скотник воду наливает шлангом. Воду коровам больше, как в этой колоде, взять негде. В течении недели, они не только не уменьшили надои молока, но даже их увеличили, как уверяет автор рапорта, и требует, чтобы его за новшество поощрили денежной премией. Вот, такая абракадабра получается. Я сейчас не буду ничего говорить по этому случаю, но попрошу собравшихся высказаться …– и сел на своё место.

Первой выступила Дашенька. Она быстро поднялась со своего места и, повернувшись к заведующему фермой Сырову Дмитрию Анатольевичу, произнесла:

– Это о вашей ферме говорят, Дмитрий Анатольевич…

– Да уж слышу…– буркнул тот в ответ.– Разберусь, Иван Иванович, недоразумение какое-то… Подал рапорт, а мне не сказал, через голову…

– Вы, Дмитрий Анатольевич, уважаемый в колхозе человек, передовик, а вот здесь явно не доработали,– продолжила Дашенька. – И мы вынуждены отрывать золотое время на проверку этого факта. Я тоже считаю, что здесь какое-то недоразумение.

– Я же сказал, что с этим делом разберусь, – всё больше багровея, проговорил Сыров.

– И раз уж мы здесь говорим о вас, то надо сказать,– продолжила Дашенька,– уже при всех, что на вашего сына снова поступила жалоба. Вчера он и его дружок Григорий, на ферме у конюшни, все сани перевернули, поставив их кверху полозьями… У меня всё,– и Дашенька быстро села.

– Да, да… Трудный подростковый возраст,– постучал по столешнице костяшками пальцев Николай Ильич Строгов. – Мне кажется, что вы, Дмитрий Анатольевич, больше внимания уделяете коровам, а сыну меньше. Такое бывает. Не так ли?..

В кабинете повисла тишина.

– Плохо то,– снова заговорил Иван Иванович,– что сын не берёт пример с отца. Это редкий случай. Такие поступки чаще всего связаны с тем, что подросток таким образом выражает протест обществу, а здесь, в частности, может выражаться протест вашему образу жизни, Дмитрий Анатольевич.

– Но мы не видим в образе жизни Дмитрия Анатольевича ничего предосудительного, наоборот, побольше бы таких производственников, – вставила Даша, – а тут сплошной подрыв авторитета…

– Как вы можете обвинять Дмитрия Анатольевича в плохом воспитании сына, когда он висит на доске почёта,– вставила агроном Пашинина Фрося.– О нём пишут в газетах….

– А мы не подвергаем сомнению трудовые доблести товарища Сырова, – сказал медленно директор школы, – их у него никто не отнимает. Я говорю языком педагогической теории, а она даёт на случившееся несколько ответов. Один из ответов такой, какой я озвучил и не более того… У меня у самого в голове всё это не умещается…

– Да ни у кого не умещается, – потдержала директора школы Дашенька. Она опять быстро поднялась со своего места и проговорила, а точнее, прострочила как из пулемёта. – Вот председатель сказал о секте. А это дело нешуточное. Я знаю, что у Верблюжихи секта молилась и что им там были голоса. Только и это не всё. Я понимаю, что сектанты могли просто галлюцинировать, войти в экстаз и так далее, я не врач. Но, этот голос слышал и сторож. Он временно поддался на сектантскую провокацию, ходил с ними к горе, а потом пришёл ко мне и всё рассказал. Дед сказал, что плакал ребёнок и взывал о помощи. Он сам слышал.

– И что? – поднял вопросительно брови Холмиков.

– Я, как только узнал об этом, то сразу выдели из старшего класса ребят, – Проговорил директор школы. – Они обследовали доступную часть горы. Ни каких примет пребывания ребёнка не увидели. Там они ничего не видели и не слышали.

– Да сектанты про голоса навыдумывали… , – а вы ищите!!!– проговорил Степан Евдокимович.

– Проверить всё равно было надо, так или иначе. А если человек действительно в беду попал? Здесь на сектантов не спишешь, – заметил Дмитрий Анатольевич.

– Думаю решение наше должно быть таким, -сказал председатель сельского совета:

1. Лиц, оказавшихся свидетелями непонятных явлений, успокоить.

2. Комиссии осмотреть коров и провести дополнительную беседу со скотником Н. Ломовым..

3. Оперативной группе выявить причину непонятных явлений на горе Верблюжихе.

– Так мы уже выявляли,– сказал директор школы.

– Вы выявляли по факту взывания о помощи с горы Верблюжихи, а теперь надо провести расследование в комплексе, – добавил Иван Иванович.– Там же ещё, говорят, и архангел летал…

Собрание затянулось надолго. А когда закончилось и отец Шкворня пришёл домой, то, не раздеваясь, от порога проговорил, обращаясь к жене:

– Нет… нас этот оболтус до добра не доведёт. Связался с этим сынком Клёковых. Нашёл себе друга-товарища… Вот, полюбуйтесь на него! – повернулся он к сыну,– отец и днём и ночью работает, покоя не знает, заслужил уважение людей, а он меня на всё село славит, люди говорят «Сыров воспитать собственного сына не может». Ну, как! Красиво!

Вовка стоит перед отцом потупившись, и ковыряет пальцем в носу.

– Я тебя спрашиваю, это красиво! – Дмитрий Анатольевич срывается на крик.

– Митя! Успокойся! – вступается за сына жена. – Со зла и зависти к твоим наградам, наговаривают люди, завидуют, хотят авторитет подорвать.

– Да какой авторитет!!! – хватается за головыу Дмитрий Анатольевич. – Напаскудил!!! Ославил!!! Всё насмарку… – и он потянулся рукой к сыновьему уху. Тот отпрянул и так посмотрел на отца, что у того так рука и повисла в воздухе.

– Ты скажи лучше, почему тебя, бать, в деревне не любят. Даже вон пьяницу Лыкова любят больше, чем тебя,– резанул прямо в глаза Сырову старшему Вовка.

– Как не любят! Ты что мелешь!!!– всплеснула руками мать и опасливо посмотрела на мужа.

– Не любят его люди, маманя, не любят… Я раньше тоже думал, что мой отец авторитет. А сейчас так не думаю… не авторитет он… боятся его люди, маманя, вот и всё. Одни боятся, потому что отец крест на карьере поставит, другие в глаза заглядывают, чтоб премию выписал. Фуражир в нём души не чает, сама догадывешься почему. И все догадываются… – красть не мешает.

– А разве уважение от страха далеко ходит? – спросил глухо отец и встал. – Сильных всегда уважали и побаивались одновременно. Запомни это. Сильная личность это всегда недюжинный ум. Поставь на моё место Заворотина Ваську и что будет… Ничего не будет. И фермы не будет. Ни молока, ни коров, хотя человек, как говорят, лучше не бывет, мухи не обидит. Мухи он не обидит, а колхоз, обчество обидит, потому что всё развалит. Ты подумай над тем, что я тебе сейчас сказал, крепенько подумай, сынок! Я, может быть, не совсем справедлив, зато коллектив в руках держать умею.

На этом разговор закончился.

Спасение

Вдруг до слуха Кости донёсся какой-то свист, скрежет, шевеление. Мальчик насторожился. Всё стихло, затем шевеление появилось опять… снова стихло. «Это мне, наверное, кажется. Что может здесь скрежетать? Видимо галлюцинация от абсолютной тишины. Привык в городе к разным шумам, вот они теперь и всплывают в сознании» – подумал Костя. И тут же задал себе простой вопрос, на который, как он понимал, нет ответа. – «Это рукотворное помещение или нет? Я ведь об этом ничего не знаю. Не инопланетяне же его сделали? Впрочем, и его надо хорошенько обследовать. А то, обрадовался снежной свободе, обрадовался тому, что могу двигать руками и ногами, стоять, ходить и расслабился. А ведь я даже не знаю, в какую сторону копать, не смогу даже вернуться на то место, где я провалился. В какой стороне гора, а в какой деревня? Где эта дыра из которой я сюда попал? И получается, что я ничего не знаю.

Он стал ощупывать стены грота. В одном месте нащупал провал. «Через этот провал я сюда попал, или есть, какой другой?– спросил он себя.– Другого хода я пока не нашёл, жаль. Получается, надо снова лезть по снежной кишке к месту падения. Тоже неплохо. Там твой голос могут услышать. Хоть какая-то надежда, а есть.

Костя влез в провал и пополз. Через несколько метров он попал в ту пещерку, куда провалился. Здесь он увидел тот самый конус. Только был он уже гораздо шире, будто его кто расширил лопатой, а сверху спускалась верёвка. «Чудеса какие-то!» – подумал Костя. Мальчик схватился за верёвку, подтянулся и через минуту был уже наверху. Там он увидел свои лыжи и палки, воткнутые в снег кверху кольцами, и привязанную к ним верёвку.

Это было удивительно. Кто так о нём постарался? Видно кто-то из ребятишек, всё-таки видел его провал под снег и, не желая себя афишировать, расширил конус и привязал верёвку, предварительно вытащив его лыжи с палками. Только сейчас Костя не мог об этом думать. Он так измучился, испереживался, плюс изрядно проголодался, что ему уже было не до чудес, связанных с его спасением. В голове стучало: «Скорее, скорее, скорее… домой, домой, домой…».

Как только Костя пришёл к бабушке, он плотно поел её пирожков с капустой, тотчас забрался на тёплую лежанку печи и там, в тепле и неге, незаметно для себя уснул, решив, что завтра он обязательно пойдёт на эту гору и всё там хорошенько обследует, и обязательно возьмёт фонарик, чтоб не в темноте под снегом тыкаться, а видеть куда ползёшь и что из себя представляют эти снежные катакомбы, а там, глядишь, и появится информация о тех, кто его спас?

* * *

На следующий день Костя с утра побежал к горе Верблюжихе, прихватив с собой с коротким череном лопату, спички, фонарик и бельевую бабушкину верёвку. Лопатка с коротким череном ему будет нужна ввиду непредвиденных обстоятельств, например, потребуется прорыть лаз пошире или вырубить ступеньки, фонарик, чтобы освещать в толще снега ходы, а спички, это на всякий случай, если батарейка в фонарике сядет. Такой был у Кости расчёт. Но этот расчёт, в самом начале предпринимаемого дела грозил не оправдвться совсем. Прийдя туда, где он вчера провалился, Костя не обнаружил на том месте вчерашней ямы. Везде лежал ровный, чистый снег, без каких либо следов лыж, или обуви.

– Ничего себе!– выдохнул Костя. – Я же только вчера вечером здесь был… Не неделю назад… а вчера…– Он внимательно стал осматривать то место, где был провал. Потыкал лыжной палкой в снег. Сверху он был сухим и рассыпчатым, а ниже жёстким и плотным. Костя снял лыжи и попрыгал в этом квадрате в разных местах – нигде нет даже намёка на слабость снежного покрова.

«Здесь ли я был?» – подумал Костя. И тут увидел на заснеженном косогоре вмятину. Свою вмятину. Это, когда он поскользнулся, то взмахнул руками и одна рука ударила по насту. Удар был сильный и наст прогнулся. Вон даже виден след от пальцев. Всё ясно. Костя повеселел. Ему было понятно, что это и есть то самое место, только кто и зачем замуровал провал? «Может быть, это сделал тот незнакомец, что привязал для него вчера верёвку?». Ответа на вопросы не было, и Костя решил откопать дыру, в которую он вчера провалился. Не долго думая, он взял лопату, примерился и стал копать. Но не тут-то было – под снегом сыпцом был сплошной лёд…

«Понятно… даже водичкой поплескали, чтоб я туда не проник. Умно… Но, и я не лыком шит,– думал Костя. – Если копать левее или правее от замороженного снега, то можно выйти в ту же катокомбу»,– и Костя усиленно заработал лопатой. Усердие его было вознаграждено – через некоторое время, лопата нырнула в пустоту. Это был тот самый конус. Мальчик засмеялся. Он быстро расширил вход в конус, воткнул в снег лыжные палки кверху кольцами, привязал к ним бельевую верёвку и стал спускаться. Площадка внизу нисколько не изменилась, а вот дыры, в которую он вчера залазил, не было. «Заделали», – сообразил он. Только, как действовать, Костю учить было не надо.

Через десять минут и этот лаз был откопан и мальчик, вооружившись фонариком, полез в снежную кишку. Дальше припятствий не было. Разумеется, ощущалось сдавливание, было трудно дышать, но Костя знал, что впереди будет провал в снежный грот или снежную комнату. Как её называть он ещё не знал.

– Фонариком посветим, разберёмся, – сказал он сам себе. – Вперёд…, только вперёд… Я там был… Я знаю…». Он боялся, что и эта снежная кишка будет отремонтирована, то есть, лаз будет, а провал в грот заделают. Луч фонарика скользнул по стенке снежной кишки и уткнулся в провал. «Не заделали, – улыбнулся Костя. – А чего его заделывать, вход снаружи залепили и даже водой полили. Да и с пещерки не попадёшь, тоже всё законопатили. Тут, как не крути, человек должен назад податься… А вот и нет… назад я не пойду… – И он пыхтя полз дальше. – Так, так… Ещё маненько, ещё чуть-чуть. Фух-ты!.. А вот и эта самая комната или грот. Сейчас посмотрим, что это такое и как мы это пустое пространство назовём?».

Костя прошёлся лучём фонарика по стенам и потолку грота. «Ясно, сказал он сам себе,– это всё -таки естественная снежная пещера. Вон снеговые торосы с потолка спускаются. Таких, лопатой не сделаешь. Ни одного касания лопатой на потолке, ни одной риски… Значит я не ошибся, а вот подправляли низ грота лопатой и не одной. Внизу след – явно от совковой лопаты, а рядом – от штыковой, след клинышком. А это что за лаз? – Луч фонарика скользнул по стене рядом с полом. – Его вчера не было. Или был? Кто его знает. Попробуем через него куда-нибудь попасть.

Костя влез в снежный проход и, подсвечивая фонариком, по-пластунски, а где и на карачках, если позволяла высота прохода, полез. Метров через пять он свалился в какое-то пространство. Свалился он потому, что высота пола той пещеры, куда он попал, была ниже чем уровень лаза. В этом месте было довольно темно. Костя включил фонарик и мальчик увидел напротив нечто похожее на дверной проём. Костя шагнул в проём и очутился в комнате. В этой комнате было довольно просторно и даже в какой-то степени светло, потому, что свет проникал с потолка. Откуда этот мерцающий свет шёл, было непонятно. Костя посветил фонариком и понял, что потолок был ледяным, а комната совершенно круглая. В неё сквозь ледяной потолок проникал дневной свет. Это всё равно, как свет проникает через стеклянные блоки при строительстве зданий. Костя это видел. Здесь же было не стекло, а лёд, но эффект тот же самый.

Ровный, спокойный, матовый свет лился с потолка. Разумеется, он был не яркий, но его совершенно хватало, чтобы видеть свои руки, стены, снежные скамьи вдоль стен, в стенах какие-то иллюминаторы, или нечто похожее на них. Что-то свисало с потолка. Это верёвочка. Костя потянул за верёвочку – тридцатисантиметровый квадрат поднялся в потолке и сразу потянул свежий воздух.

«Это вентиляция,– догадался мальчик. Здесь он увидел ещё одну верёвку, спускающуюся с потолка, только уже по стене. Костя потянул за неё и еле успел отпрыгнуть. Рядом с ним из пола вдруг поднялась круглая ледяная плита, похожая на крышку канализационного люка и, откинувшись к стене, закачалась и замерла. Костя заглянул в открывшееся отверстие. Вниз уходила снежная лестница и там тоже было довольно большое пространство. Возможно, внизу тоже была комната наподобие этой. Костя осмотрел крышку люка. В ледяную плиту были вморожены какие-то рычаги, стояли противовесы, тяги и шарниры.

«Целое инженерное сооружение, – подумал мальчишка. – Хитрецы, взяли и вморозили в плиту тяги с шарнирами… додумались же… крепко…надёжно. Сбоку Костя увидел, как ему казалось, вмороженный в стену циферблат от часов. Деревянные стрелки были величиной с полметра. «Неужели эти палки могут показывать время? – и Костя, взявшись за минутную стрелку стал её поворачивать вокруг оси. И как только он стал это делать, как вверху что-то зашуршало, задвигалось и вдруг в снежной комнате засияло солнце. Оно пробивалось своими лучами через ледяные плиты и чем больше поворачивал Костя стрелку часов, тем в комнате становилось светлее. «Это же настоящий солнцеулавливатель! – удивился Костя. – Значит там, наверху, чего я не увидел, находится поворачивающееся зеркало, которое и направляет солнечные лучи на ледяной купол. Отражённые лучи проходят сквозь лёд и освещают комнату. Придумали же…»

После эксперимента с большой часовой стрелкой, Костя вошёл в проём в стене и попал в коридор. Коридор был достаточно широкий и высокий. По нему можно было идти не пригибаясь. Вдоль внешней стены, через равные расстояния стояли три метательные машины. Около каждой машины лежали аккуратно сложенные пирамидкой снежки. В стене напротив, были вырыты ниши и тоннели, но куда они уходят и каково их назначение, было неизвестно. В этом месте в коридоре было достаточно светло. Свет проникал через узкие в стене прорези, в которые были вставлены ледяные стёкла. Коридор был длинный и закругляющийся. Костя решил его обследовать. Вскоре он понял, что этот коридор круглый, потому как он пришёл снова на то же место откуда вышел. Это он определил по торчащей из стены рогатуле.

Мальчик пощупал рогатулю и повернул её вокруг оси, как штурвал. Опять раздалось шуршание и вдруг массивная часть стены стала отъезжать в сторону, открывая то-ли бойницу, то-ли смотровую нишу. «Вот это да!» – удивился он.

В эту нишу Костя увидел раскинувшуюся вдоль речки деревню. Животноводческую ферму с длинными постройками для скота, а прямо под ним – пруд с зеленоватым льдом. «Понятно, куда от меня делись вчера мальчишки с пруда, когда он первый раз поднялся на гору и не увидел их. Только, как они сюда влезли? Из этой ниши хорошо обстреливать неприятеля снежками. А вот влезть сюда никак невозможно, даже с верёвкой. Под нишей сразу шла вниз отвесная ледяная стена. Да и сама ниша тоже была устроена в этой же стене.

Костю заинтересовала метательная машина или пушка. «Интересно и как она далеко может забросить снежок?»– подумал Костя. Он подошёл к машине и стал двигать расположенные на ней рычаги и вращать укреплённый внизу барабан. С машиной он разобрался довольно быстро. Вращением барабана за рукоятку снизу вверх ходит деревянная «рука». В ладонь которой кладётся снежок. Затем, понятно, надо на что-то нажать, чтобы запустить механизм метания и снежок точно полетит через нишу на улицу. Но и это было ещё не всё. Костя увидел на стене рамку. В рамке на листке бумаги было что-то написано. Он подошёл к рамке и стал читать:

Бастион № 2

Командир бастиона – Саша Чесноков

Дежурный – Федя Санкин

«Оказывается я нахожусь на позиции бастиона №2,» – удивился Костя.

Пока мальчик изучал механизмы, он не заметил, как в сторону горы направились две фигуры. Одна долговязая, это был Клек, а другая низкорослая, но широкая, это Шкворень.

* * *

– А что, Шкворя,– обманули мы пролетарият. А? – все рванули смотреть, как прошлогодняя солома горит, а мы сюда. Надо посмотреть, чего они здесь прячут и чем занимаются. Тоже мне, следопыты. Всё время здесь отираются. Слухи ходят – пещеру вырыли.

– Врут, поди… – ответил тот.

– А ты точно знаешь, что на Верблюжихе никого не осталось?

– Обижаешь!!! Я подсчитал. Сколько сюда на лыжах приехало, столько и пожар побежало смотреть, – ухмыльнулся Шкворень.– А ты здорово с поджогом придумал.

– А то,– самодовольно улыбнулся Клёк.

– А за поджог старой соломы нам шею не намылят?

– Не-а… Она старая, да никто и не видел, как я её подпалил…

– Ладно. Тихо.

* * *

Костя тоже увидел через нишу, идущих к горе двух мальчишек. Чтоб не привлекать внимание, он орсторожно закрыл нишу и стал смотреть в рядом расположенную прорезь. Видно, она была сделана для того, чтобы тайно наблюдать за обстановкой вне крепости.

* * *

– Клёк и Шкворень уже дошли до самой горы.

– Давай подниматься,– предложил Клёк, – только осторожно, видишь среди стены прямоугольник большой очерчен.

– Вижу, не слепой.

– Я, когда смотрел от дороги, мне казалось, что это дырка в горе, а ближе подошли – совсем не дырка. Думаю, что этот прямоугольник и есть вход в пещеру. Попробуем до этого прямоугольника добраться. Следуй за мной и подстраховывай, – и они стали осторожно, с оглядкой подниматься по стене к прямоугольнику.

* * *

«Эти двое меня сейчас здесь застукают, – подумал Костя, глядя на фигурки ребят, находящихся у подножия горы и решил покинуть крепость пока не поздно. – Намылят шею, да и спустят вниз. Загремишь только так. А вот почему они идут так осторожно, словно крадутся? Непонятно. Может быть, это не хозяева крепости, а наоборот, её враги? Вон уже к самой горе подошли, пытаются подняться. Костя пригляделся к мальчишкам.

Ба-а, да это же мои знакомые, Клёк и Шкворень. Мне такая встреча ни к чему». Костя, в этот момент, за что-то зацепился ногой и что-то сдвинул. Каково же было его удивление, когда он увидел в смотровую прорезь, несущуюся с горы лавину снега. Эта лавина сбила с ног Шкворня и Клёка.

– Вот это сюрприз с начинкой, – проговорил Костя и устремился прочь из снежной крепости. Что, это была снежная крепость, он уже нисколько не сомневался.

Вы спросите: «Почему он стал уходить, не досмотрев всё до конца?». Отвечаю – просто он опасался хозяев крепости. Ведь как поступают с человеком, который проник тайно в крепость? Понятно, что поступают как со шпионом, для этого есть все основания. Первый раз Костя в крепость попал случайно, а вот второй раз он шёл уже намеренно, с лопатой и другими инструментами. И никого не будет интересовать, что им двигало: – любопытство, исследовательский задор, или желание всё выведать, найти у крепости слабые места, чтобы потом использовать эти знания против её обитателей…

«Прежде чем разберутся, что к чему, то так накостыляют… – подумал он. – Поэтому лучше как пришёл, так и уйти, а уже в деревне попробовать разузнать, что к чему? Хоть у той же Нюшки. Она наверняка что-то знает. Ишь, как глазки-то прищурила, когда я ей сказал, что на гору Верблюжиху пойду, покатаюсь».

В этот день, после похода в снежную крепость, Костя уже не мог просто так кататься на лыжах. Чем бы он ни пытался себя занять, из головы никак не выходило его тайное проникновение в бастион снежной крепости. Он вспомнил, что на бумаге в рамке было написано «Бастион № 2». Если есть бастион под номером два, то, значит, есть бастион и под номером один. Возможно, что один из бастионов находился внизу. Он видел идущую снизу к люку лестницу. А если нет? Загадки… спросить у Нюшки? Девчонка, чего она может знать? А вот и она, легка на помине. Костя увидел приближающуюся к их дому Нюшку на лыжах.

– Куда путь держим? – спросил Костя подъезжавшую девочку.

– А на кудыкину гору,– ответила та.

– На кудыкину, это всё равно, что иди туда не знаю куда…

Нюшка прищурила свои зеленоватые глаза и как бы, между прочим, спросила:

– Что-то на улице не показываешься?

– Как это я не показываюсь! – Целыми днями только на улице и бываю. Бабушка даже обижается, что меня не видит.

– Ну и где знаем-бываем?

– Я ваших названий горок и буераков не знаю. Точно сказать не могу. На ферме точно не был.

– Про ферму речь и не идёт,– проговорила Нюшка. – Ты лучше расскажи, сколько раз шмякнулся, пока с Верблюжихи спускался? А ты герой! Полез к самым горбам. От фермы хорошо видно.

– Упал разочек, – бойко ответил Костя. – Один раз не в счёт.

– Понятно, что не в счёт, – заметила Нюшка. – Только вот что-то ты долго подняться не мог.

– Крепление соскочило. А по сугробам без лыж идти не хотелось.

– Отремонтировал?

– Конечно…

– А ещё чего интересного узнал?

– Пока ничего, а там будет видно, – схитрил Костя

– Ладно, бывай! Заговорилась я с тобой, а меня на ферме тётя ждёт. Я ей помогаю, – и она, оттолкнувшись палками, заскользила в сторону фермы.

– Кос-т-я! Сходи в колодец за вод-о-й! – прокричала в форточку бабушка.

– Сейчас…– и, Костя, взяв ведро, пошёл к колодцу. А вот когда он возвратился, то в лыжном креплении, увидел клочок бумажки. Лыжи стояли у стенки коридора. Он взял скрученный в трубочку лист. Это оказалась адресованная ему записка.

«Костя! Приходи завтра к обеду на гору. Мы будем тебя ждать»

«Что за чудеса в решете? Кому это я понадобился? – удивился мальчик. – Да я же здесь никого не знаю кроме Нюшки, да тех хулиганистых ребят, Клёка и Шкворня. В общем, Нюшку я только что видел. Чего ей писать? Она бы и так, словами сказала… те двое… – вряд ли… И потом, их контингент так не выражается. Есть они и в Костином классе, и в параллельных классах тоже. Народ известный.

Странное приглашение

На следующий день Костя встал на лыжи и отправился на гору. В записке его приглашали на гору, вот он и идёт на гору. Однако, придя на место, Костя не увидел там ребят. Был только исчерченный коньками лёд, да почти отвесная обледенелая снежная стена горы Верблюжихи.

«Кажется, меня разыграли», – подумал он. Но только он так подумал, как рядом упал снежок. Костя тотчас посмотрел в ту сторону, откуда он прилетел, но там никого не было. Лишь всё та же ледяная стена поблёскивала на солнце. Однако через несколько секунд в центре этой стены стала образовываться ниша. Она была примерно в рост Кости. По сути, эту нишу образовывала большая плита, которая уходила внутрь горы. «Не та ли это плита, которую он вчера при помощи механизмов отодвинул? – подумал Костя. – Нет, это не та плита. Та была более узкая, открывавшая бойницу, а эта гораздо выше и шире». Вдруг из образовавшегося проёма стала выпозать верёвочная лестница. Она спустилась до самого низа. «Меня приглашают, – подумал Костя. – А раз приглашают, то не стоит отказываться» – И он, воткнув в снег лыжи, подошёл к веревочной лестнице и стал подниматься.

Поднявшись до ниши, Костя ухватился за её край и рывком влез в проём. Он очутился на известном ему бастионе №2., где он был прошлый раз. В этот момент сзади мальчика что-то зашуршало, он оглянулся и увидел рядом с собой двух подростков. Один из них кивком головы пригласил Костю следовать за ним. Второй стал втягивать вовнутрь верёвочную лестницу.

Если здесь у лестничного проёма было светло, то дальше по коридору было уже значительно темнее. Вдруг десятки маленьких лампочек зажглись на потолке. Стало очень светло, так светло, что Костя зажмурился и остановился.

– Иди не останавливайся, – сказал проводник. Костя пошёл за ним дальше. Но вот провожатый остановился и, отодвинув в сторону толстую фанерную заслонку, которая служила дверью, движением руки предложил Косте войти. Костя вошёл в проём. Это была знакомая ему снежная комната с полукруглым ледяным потолком. Посреди комнаты стоял стол. На нём лежали ножницы, папки, большой деревянный циркуль. В прежний свой приход его Костя почему-то не заметил, а может быть просто не обратил на стол внимания, ведь столько было всего. Рядом со столом на стене висел чёрный телефонный аппарат с ручкой. Такого телефонного аппарата мальчик никогда не видел. Зачем к нему была приделана ручка, было непонятно. Провожавший его мальчик, пропустив Костю в комнату, остался стоять у входа. Костя заметил, что в комнате было три входа и все они закрывались заслонками. Вдруг одна из заслонок отодвинулась и в комнату вошли четыре паренька. Они молча сели на лавку и уставились на Костю. «Они, что, немые что ли?», – подумал Костя. Но тут открылась ещё одна заслонка, и в комнате появился ещё один мальчик. Сопровождавший Костю, отрапортовал вошедшему: «Приказ выполнен. Объект, случайно попавший вчера в расположение строящегося бастиона №3, доставлен». Доложив, он встал сзади и немного сбоку от Кости.

Вошедший мальчишка, видно командир, посмотрел на Костю добрым, изучающим взглядом, и спросил:

– Ты кому-то говорил о том, что вчера случайно попал в снежную крепость?

– Это я позавчера сюда провалился,– сказал Костя, улыбнувшись.– А вчера я решил исследовать эти снежные катакомбы, которые увидел, вот и пришёл. В тот день, когда я провалился, я не понял, что это такое?

– Ну, а говорил ли об увиденном кому-то ещё?

– Нет, никому не говорил…– пожал плечами Костя,– да мне и рассказывать некому. Я никого в деревне не знаю. Бабушке расскажешь, так она ещё на улицу не выпустит, отца вызовет. В общем, шум поднимет…

– А если бы можно было кому рассказать, то рассказал бы? – уточнил допрашивающий.

– Не знаю. Мог бы и рассказать. Я ведь слова никому не давал о том, чтоб не разглашать вашу тайну. С другой стороны, я хотел потихоньку узнать в деревне о крепости, выйти на её гарнизон. Я увидел солидность сделанного и не хотел никого подводить.

– Боялся ли ты, когда шёл в снежные катакомбы второй раз? – спросил другой мальчик.

– Да, боялся.

– Чего боялся?

– Неизвестности.

– А почему шёл?

– Я хотел знать.

После этих слов, мальчик-командир пожал Косте руку и пригласил к столу.

– Это правильно. Мы так о тебе и подумали, – сказал он, затем протянул Косте руку и улыбнулся, – меня Антоном зовут. Я комендант Снежной крепости. Да ты не стесняйся. Мы сразу поняли, что ты нам не чужак, только надо было выяснить, а вдруг…

Костя пожал протянутую руку Антона.

– Будем знакомы, – сказал Костя, немного смутившись.

– Да ты садись. У нас здесь, среди своих, всё просто.

Костя продолжал рассматривать Антона. Перед ним был паренёк, крепыш, среднего роста с умными внимательными глазами и волевым подборотком. Упрямая чёлка светлорусых волос спадала на лоб. «Умный и добрый» – заключил Костя.

Костя с удовольствием сел. Стоять и отвечать на вопросы ему порядком надоело. Четверо других мальчишек продолжали молча смотреть на Костю.

– Вы, наверное, никогда не улыбаетесь и всё время молчите,– обратился к ним Костя. Те переглянулись, но вопрос оставили без ответа.

– Значит, комендант, я попал в крепость, – продолжил говорить Костя, а вы, как я понял, есть штаб крепости, то есть члены штаба?

– Да, мы члены штаба, ты угадал,– ответил Антон.– Только не называй меня комендантом, я не люблю. Зови просто Антоном, ладно…

– Договорились…

– Вот и хорошо.

– Только я не угадываю, я анализирую, – уточнил Костя.

– Хорошо, пусть будет так,– согласился Антон, – а теперь давайте знакомиться дальше, – и он показал на веснушчатого паренька. – Это Дима Воробьёв – начальник охраны крепости. Рядом с ним Митя Водовозов – наш изобретатель. Между прочим, имеет красный диплом за изобретение.

Митя кивнул Косте и пожал ему руку.

– Рядом с ним Толя Тропинкин, начальник разведки крепости. А это наш Юра Мешков,– Антон кивнул на мальчика в очках, – прораб и архитектор в одном лице. Крепость строилась по его проекту. Рядом с тобой стоит тот самый Саша Чесноков, командир первого бастиона, фамилию его ты прочитал на стене. Думаю, что получше ты познакомишься со всеми сам. Некоторых членов штаба здесь просто нет. А сейчас я хочу вкратце объяснить тебе, что всё это значит,– и он показал рукой на стены крепости и амбразуры. – Пригласить тебя к нам – такое решение принял не я, а штаб крепости.

– Всё правильно,– мы так решили…– подтвердил слова Антона Толя Тропинкин.– Извини, командир, что я встрял…

– Всё хорошо. Не беспокойся, – сказал Антон и продолжил говорить, глядя Косте прямо в глаза. – Итак, ты случайно провалился в снежный разлом. Этот разлом снежной массы произошёл в результате кратковременной оттепели. Большая масса снега оторвалась от сугроба и отошла от него. Получилась расселина или клин. Потом ударил мороз и вся эта расселина замёрзла. Сверху, во вьюгу, этот клин затянуло снегом, и получилась естественная ловушка. В неё ты и угодил вместе с лыжами. Никто этого не видел. Мы тебя обнаружили, когда ты, одному богу известно как, угодил в один из дальних гротов Снежной крепости. Там мы только начали вести работы и, по сути, ещё ничего не успелисделать. Так, подчистили и подровняли то, что сделали вьюга с метелью.

– А я-то, голову ломал – рукотворный этот грот или нерукотворый,– улыбнулся Костя,– да и снежный рукав, тоже стоит в этом ряду…

– Всё это рукотворное только на треть. Вьюга и метель эти гроты сделали. Кто из них особо постарался, с этими пустотами под снегом, мы не знаем.

– А что же вы мне не помогли, когда я кричал? – спросил Костя.

Антон немного смутился…

– Нас просто в крепости в это время не было, – заметил Дима Воробьёв. – Мы б тебя обязательно сразу выручили…

– Конечно бы, выручили,– подтвердил сопровождавший Костю мальчик. – Обязательно бы выручили. Одни из наших, в это время – старую солому тушили, какой-то шалопай зажёг, другие – деревенской сектой занимались. В это время сектанты во главе с бабкой Маланьей шли к Верблюжихе молиться. Решили что гора Верблюжиха, это святое место. Мы за бабками шли, пытались их отговорить, а когда подошли к Верблюжихе и услышали плач и крик, вроде как из-под земли, то и сами опешили… Потом гадали, кто бы это мог быть? Ведь ни одного человека на горе не было. Стали девчонок спрашивать. Тут нам Нюшка и рассказала, что это ты на гору пошёл. А так, как ты не местный, то не знал, что с этой горы никто на лыжах не катается. Об этой расселине, куда ты угодил, мы тоже ничего не знали.

– Наши следопыты тебя по следу нашли. – Сказал Дима Воробьёв. Точнее, не тебя, а эту расселину. Там, на террасе, твой лыжный след остался. К провалу спустились при помощи верёвки, подстраховались. Как ты там спускался без страховки, непонятно. Старшеклассники, которых посылал директор школы тебя искать, туда даже не сунулись. Когда мы нашли место твоего падения, то решили себя сразу не обнаруживать. Когда ты там под снегом ползал, мы расширили провал, спустили верёвку, стали наблюдать, а как только ты выбрался, то и заделали место провала. Мы не думали тогда, что ты в грот проник. Решили, что ты только в дальнем переходе полазил и всё.

– Я, как только провалился,– начал снова вспоминать Костя,– думал, что хана мне. Особенно когда ваши бабки молитвы запели. Ну, думаю, вон уже ангелы по мне свои песни поют…

«Что так и подумал?» – спросил кто-то из ребят.

– Я же бабок не видел, а только слышал. Потом, откуда же им было на этом пруду появиться?.. Тут, у кого угодно голова кругом пойдёт, – пояснил Костя. – А в бастион №2 я проник, как уже говорил, только вчера. Что это бастион, узнал по табличке на стене.

– Ты лучше расскажи, как прицельно точно в Клёка с дружком попал, из Лавы? – спросил Дима Воробьёв.

– А что такое «Лава»,– поинтересовался Костя.

– Вот чудак! – сказал Юра. – Сам при её помощи высыпал на наших противников кучу снега и спрашивает. От этого у Клёка с Шкворнем сразу аппетит пропал в крепость проникнуть. Ты на бастионе №2 за палку, торчащую из пола, дёргал?

– Я об неё споткнулся и чуть не упал, – робко ответил Костя,– а специально не дёргал.

– Вот тебе и споткнулся, – повторил за ним Юра. – А этим рычагом открывается бункер со снегом. Ты, когда о рычаг споткнулся, то и потянул его, замок бункера открылся, снег и полетел на головы друзей-товарищей. Получается, что ты не зная всего этого, спас крепость от разорения и уничтожения.

Мальчишки после этой фразы долго и весело рассказывали о событии. Точнее сказать – не рассказывали, потому что очевидцем был только один человек – Толя Тропинкин, не считая Кости, а остальные в лицах представляли, как это могло быть. Толя Тропинкин в это время был всех ближе к крепости и видел пыль от рухнувшего снега, и как этот снег сбил с ног Шкворня и Клёка, и потащил их вниз, как они потом долго выбирались из-под завала и, ругаясь, шли в деревню. Они так и не поняли, что падение снежной массы не было случайным. В штабе от этих воспоминаний сразу стало шумно и весело.

– Попрошу тишины! – Вдруг сказал громко Антон. Все притихли. – О том, как дружки к нам хотели проникнуть, и что с ними стало, вы потом поговорите и посмеётесь, а нам сейчас надо решать важный вопрос.– Ребятишки притихли. Антон стал говорить тише.– Речь пойдёт о приёме Кости в нашу крепость, в наше снежное братство.

– Вы меня совсем не знаете… а вдруг я… – начал говорить Костя, – не предполагая такого поворота в своей судьбе. Его перебили несколько голосов.

«Как не знаем, знаем? Люди делом проверяются!»

– Знаем…– сказал Антон. – И очень хорошо знаем то, что для нас самое важное. Ты оказался в безнадёжном положении, но не отчаялся, не предался истерике. Проявил силу воли, выдержку и упорство при освобождении из снежного плена. Разве этого мало? Вернулся на следующий день сюда вторично, а это уже проявление исследовательского интереса, это сторона характера. Нам, такие как ты, в гарнизоне нужны.

– Костя не сказал в деревне ни слова о крепости. Это подтверждает и Сорока. – Добавил начальник охраны.

– Так вот,– продолжил Антон. – Члены штаба, посовещавшись, решил предложить тебе вступить в гарнизон крепости.

– Я согласен, – тотчас, взволнованно, ответил Костя…

– Погоди. Не торопись, – не дал ему говорить Антон. – Как можно соглашаться вступать в организацию, цели и задачи которой тебе неизвестны… Ты же не знаешь, чем занимается гарнизон? Что он делает?

– Защищает крепость, – ответил бойко Костя.

– Не совсем так,– заметил комендант и улыбнулся. – О крепости, которую ты видишь, никто не знает. Только некоторые, как Клеек и Шкворень немного о ней догадываются. И то, я этого не утверждю после того, как их накрыло снегом. Скажу так – стоит ли защищать то, о чём никому неизвестно, ведь на нашу снежную крепость никто и никогда не нападал?

– А Клёк со Шкворнем…– вставил Костя. – У них опять может пробудиться интерес к горе.

– Правильно, интерес может пробудиться. Но у нас речь пока не идёт о физической защите этих бастионов. Ты, Костя, это понял? – Костя кивнул. – Потом, есть внешняя крепость и внутренняя. Мы будем говорить сейчас о внутренней.

– Что, есть внутри крепости ещё какая-то крепость?.. – удивился Костя.

– Нет,– улыбнулся Антон, – внутри этих построек более ничего нет. Я говорю о той крепости, которая находится в наших душах. Защитники нашей внутренней крепости защищают идеалы нашего снежного братства. Да-да ты не ослышался – защищают идеалы нашего снежного братства! – повторил Антон,– это так.

– А я думал, что вы ведёте с кем-нибудь войну, типа Клёка и Шкворня… – проговорил разочарованно Костя.– Так для чего эти толстые стены, хотелось бы знать? Когда речь идёт о крепости в душе, то ей не нужны стены и бойницы…

После этих слов ребята заулыбались. Улыбнулся и Антон.

– Эти стены, Костя, объединили нас,– продолжил Антон.– А в отношении того, что мы не воюем, скажу. – Мы ведём каждодневную войну и войну более ответственную, а иногда и более опасную, чем бросание друг в друга снежками. Основной целью и задачей гарнизона крепости является строительство Коммунизма в нашей деревне. Мы же именуем себя «Союзом приближения светлого будущего», то есть – Коммунизма» А наш штаб, понятно, является штабом «Союза приближения светлого будущего». Для краткости и простоты мы называем свою организацию просто – «Снежная крепость».

– Разреши, командир, созрело… – проговорил нетерпеливо Толя Тропинкин.

– Давай, Толя, понимаю, что не в моготу…– и пояснил. – Толя, у нас поэт. Мы можем здесь долго говорить о чём-то, а он встанет, скажет и всё как на ладони…

Толя встал, одёрнул пальтишко и, глядя куда-то выше голов товарищей, продекламировал:

Мы здесь, чтоб сказку сделать былью,

Мы здесь– надолго и всерьёз,

Чтоб не покрылись мечты пылью,

Чтоб не увяла сила грёз.

Толя тряхнул кудлатой головой и сел. Ребята немного помолчали, затем посыпались реплики:

«Здорово», «В самую точку», «Молодец Толик».

– Не будем расслаблятся, стихи замечательные,– продолжил Антон.– Я понимаю, что это экспромт. Думаю, что придёт время и Толя напишет о снежной крепости поэму. Эта поэма будет о нас с вами, наших делах, переживаниях, нашей дружбе и мечтах. Правда, Толя?

– Как сложится. – застенчиво ответил Тропинкин.

– А теперь успокоились и, как говорится, ближе к делу. Я говорю для Кости, потому что вы всё это знаете. Первой нашей задачей является, помощь старикам, детям, колхозу и так далее. Вторая наша задача посложнее. Это борьба с пережитками и пороками общества, того общества, в котором мы живём. Эти недостатки мешают строительству в нашей деревне светлого будущего. Сюда входят и наши собственные пороки, которые мы все вместе искореняем. К ним относятся: лень, ябедничество, переваливание ответственности на других, то есть, желание вывернуться, и так далее. Так вот,– Антон перевёл взгляд на Костю.– Теперь ты знаешь, кто мы такие. Желаешь ли ты стать членом нашего Союза, а по-другому сказать – нашего снежного братства?

– Да… – тихо проговорил Костя. Затем видно боясь, что его могли не услышать, громко и твёрдо сказал, – ДА!!

– Согласен ли ты превращать задуманное нами в реальность, и свято чтить идиалы снежной крепости? – прогремел в ушах голос Антона, хотя сказано всё это было обыкновенным голосом.

«Крепости… крепости… крепости…» – отозвалось эхом где-то в снежных гротах и тоннелях. А может быть это отозвалось в укромных уголках Костиной головы?

– Я обязуюсь выполнять…– проговорил Костя и почему-то от волнения не услышал своего голоса.

– Ты не торопись…– посоветовал Косте Антон. – Как ты можешь давать слово чего-то выполнять, не зная, что именно надо выполнять?– И он кивнул начальнику охраны Диме Воробьёву. Тот встал, достал лист бумаги и стал читать.

Устав Снежной крепости.

«Снежная крепость» это, прежде всего, не гроты и ледяные стены, не ходы сообщения, прорытые в снежной толще, это организация мальчишек и девчонок, чья деятельность направлена на приближение светлого будущего. А светлое будущее, к которому мы стремимся, мы видим без воровства, унижения личности, ханжества, тунеядства, высокомерия и так далее, то есть, тех пороков, которыми заражено человеческое общество. Для того чтобы победить эти пороки, мы противопоставляем им противоположные человеческие качества: честный труд, энтузиазм, сострадание, любовь к ближнему, которая выражается прежде всего через помощь тем, кто в ней нуждается. Одновременно мы, разными способами, пресекаем негативные явления в жизни деревни. Мы делаем себя и жителей деревни лучше. И мы знаем, что Коммунизм, к которому мы стремимся – это, в первую очередь, честный, свободный и созидательный труд.

Кто может быть членом нашей организации:

1. Членом Снежной крепости может быть каждый житель нашего села школьного возраста.

2. Он должен быть: не плакса, смелый и выдержанный. Кроме того, он должен не иметь двоек и заниматься одним из видов спорта, много читать и иметь необходимые обязанности по дому.

3. Устав Снежной крепости обязывает свято хранить тайну крепости и не раскрывать её даже перед лицом смерти.

4. Устав налагает непременное выполнение распорядка дня Снежной крепости.

5. Каждый член снежного гарнизона обязан отслеживать негативные факторы в жизни сельчан и докладывать о них дежурному. Негативные факторы это: тунеядство, ненадлежащее исполнение своих обязанностей, халтура, захламление деревни, и, разумеется, отслеживание действий деревенской секты и противодействие её влиянию.

6. Защитник крепости должен нести обязательное посменное дежурство. Дежурный обязан:

А) Заносить в журнал крепости сообщения всех служб и, в первую очередь, сообщения гидромедцентра.

Б) Следить за температурой как внутреннего, так и наружного воздуха. Рисовать на каждый день температурный график.

В) Принемать и записывать все сообщения членов гарнизона крепости, как устные, так и письменные и, если требуется, незамедлительно о них докладывать в штаб.

Г) Каждый член гарнизона обязан знать азбуку Морзе и пароль. Без пароля приход в крепость невозможен.

Поясняю для новенького:

Наша физическая крепость состоит из трёх бастионов «Бастион №1», «Бастион №2», «Бастион №3» и цитадели. В цитадель входит комната штаба крепости, где мы находимся, и каземат под этой комнатой. Бастион №3 ещё не достроен. Это как раз тот дальний грот, куда ты, Костя, попал. Бастион №1 находится за пределами крепости, у деревни, и объединяет, в основном, мальчишек и девчонок младших классов, есть среди них и постарше. Этот бастион возглавляет Женя Надеждина.

– Чё, девчонка-а-а?! – удивился Костя.

– Эта девчонка любому мальчишке в делах фору даст, да ещё и добавит,– сказал с улыбкой Дима Воробьёв. – Она палочка-выручалочка для всех одиноких стариков в деревне.

Он, дочитал текст, замолчал и посмотрел на ребят.

– А теперь, – обратился Антон к Косте,– когда ты знаком с уставом, отвечай, – согласен ли ты с уставом?

– Да, согласен,– сказал Костя.

– Вот и хорошо! – ответил Антон.– Сейчас соберутся все члены нашего братства и ты им скажешь всё то, что говорил нам. – Костя согласно кивнул, а Антон в это время нажал на какую-то кнопку на стене. Через небольшой промежуток времени в помещение штаба стали вбегать мальчишки и рассаживаться на снежной скамье вдоль стены.

Костя в начале их считал, а потом бросил это занятие, смешавшись в счёте, ибо мальчишки вбегали в комнату с разных сторон, а некоторые вылезали из отверстия в полу. Штаб наполнился гулом, сразу стало веселее. Мальчишки, вбегая в штаб, смеялись, толкались и переговаривались, но, заметив Костю, тут же, при виде чужака, умолкали и чинно садились на лавку вдоль стены.

Общее собрание

Наконец в круглую комнату, вошёл последний мальчишка с красной повязкой на рукаве и отрапортовал, что все в сборе.

Антон встал, поблагодарил его за информацию, обвёл глазами сидящих и начал говорить:

– Друзья! Сегодня в нашу организацию «Снежная крепость» изъявил желание вступить гость нашего села, Костя Грачёв,– и он указал на Костю.– Штаб познакомился с его просьбой, провёл соответствующую беседу, ознакомился с докладом Сороки и на основе всех данных предлагает вам принять Костю в нашу организацию «Снежная Крепость».

Дальше Антон рассказал о том, как Костя случайно попал в крепостные казематы. После рассказа он предложил задавать вопросы. Коля Лунин спросил об увлечении Кости. И, услышав, что он занимается теннисом и ходит в секцию по фотоделу, остался доволен. Больше вопросов не было.

В это время два мальчика вышли из комнаты и тут же внесли в неё что-то завёрнутое в материю. Материю сняли, и Костя увидел свёрнутое знамя. Знамя развернули. На нём был изображён почти мальчишка, молодой военный в будёновке и длинной шинели. Это был писатель Аркадий Гайдар. Знамя поставили около стола и Антон объявил о начале голосования за принятие в ряды Снежной крепости нового её члена. Ребята дружно подняли руки. Митя Водовозов посчитал поднятые руки и сказал – 17. Мальчишки заулыбались, по штабу прокатился шумок. Оказалось, что Саша Чесноков поднял две руки.

– Принято единогласно! – подвёл итог голосования Антон и первый поздравил Костю.

Пока шло голосование, Костя успел сосчитать присутствующих, их оказалось 14 человек. «Вот тебе на,– подумал Костя,– какая-то ошибка? Поднято было 17 рук. Из присутствующих один поднял две руки – получается, что проголосовало 16 ребят, а где тогда ещё два человека? Стоп. На собрании нет начальницы первого бастиона» Он повернулся к Антону и сказал о неправильности подсчёта.

– А ты наблюдательный… это хорошо. Не беспокойся…, всё правильно…, мы знаем об этом. Жени Надеждиной нет потому, что она боится наших снежных казематов, и очень редко здесь бывает. Она очень смелая девчонка, но ей кажется, что все наши гроты однажды рухнут и всех нас засыпет снегом. Такая она у нас. Мы с Женей твоё принятие в гарнизон согласовали, – и он дотронулся до руки Кости, как бы этим касанием подтверждая сказанное.

– Так всё равно одного не хватает…

– Ты не волнуйся. Мы обо всех всё знаем. Однако, от твоего глаза, как вижу, ничего не ускользает. – И тут же обратился ко всем присутствующим.– Сейчас текучку дня мы обсуждать не будем, обсудим попозже,– есть срочная новость…– и он кивнул начальнику разведки. Тот встал и стал обстоятельно рассказывать:

– Сегодня наш разведчик, под кличкой «Сорока», запиской доложил о том, что вчера в сельском совете решался вопрос о «неясных» происшествиях. Вот какие эти «неясные» происшествия, – и он зачитал список этих происшествий, которые вчера были изложены на заседании сельского совета.

«Вот это да!! Вот это Сорока!! Просто класс… – выдохнули, почти одновременно, мальчишки». И тут же наперебой стали спрашивать и развивать тему: «Как это Сороке удалось? Председатель сельского совета, поди, и не знает, что весь его секретный материал нам известен?!..»

– На какое число намечена проверка фермы комиссией? – уточнил у Толи Тропинкина Антон.

– На четвёртое,– подсказал Федя Санкин. Он входил в разведывательную группу Снежной крепости.

– Тогда прошу, четвёртого числа группу коров, которую убирает скотник Никита Ломов, не поить.

– Как это … не поить!? – громко спросил Санька Крюков.– Коровы, что из-за этого Ломова без воды должны остаться?

– Успокойся, Саня! – сказал Антон. – Никто не собирается лишать коров воды. Они свою порцию получат, но только чуточку позже.

– Один педагогический сбой по «нашей вине» это не десятки сбоев по хмельной вине Никиты Ломова, – дополнил слова Антона Толя Тропинкин. – Заодно и пошевелится механик с установкой автопоилок.

– Что там у нас дальше? – спросил Антон Диму Воробьёва.

Дима встал, хитро улыбнулся одними краешками губ и заговорил:

– Мы сосчитали коров на ферме Сырова и сосчитали коров на ферме у Плужниковой Томары Аркадьевны, с кем он соревнуется. Оказалось, что количество бурёнок одинаковое, а вот фуража, судя по количеству мешков, Сыров берёт больше. В результате этой афёры, надой в группах коров, где заведующим Сыров, больше чем у Плужниковой.

– Не понимаю,– сказал Антон.

– А тут и понимать нечего,– пояснил Дима. – Всякое разгильдяйство на этой ферме, типа Ломовского, покрывают эти лишние мешки с фуражём, которые не только выравнивают надой, но и делают ферму передовой, за что многоуважаемый Сыров, отец Шкворня, имеет награды и висит на доске почёта.

«Вот передовик липовый…» – раздались возмущённые голоса.

– Тихо, ребята! – Сказал Антон. – Это очень серьёзная информация. Мы с такими фактами ещё не сталкивались. Считаю, что горячиться не нужно. А надо всё проверить ещё раз самым тщательным образом. Обратите внимание на мешки, они могут быть шире или уже. В них может быть разный вес, – и он внимательно посмотрел на Толю Тропинкина.

– Ясно,– сказал Толя, поняв взгляд Антона,– мы, конечно, уточним. Только, мешки все одинаковые, новые с этикетками. В них больше не всыпешь, как не старайся, а если меньше, то сразу заметно. Если б были разнокалиберные мешки, одни пошире, другие поуже, то мы бы на это и внимание не обратили, а тут всем скотникам новые мешки выдали, вот в глаза и бросилось. Потом, Санёк Крюков знает, как на этих весах взвешивать. Его сам же этот фуражир и научил. Саня там крутился при взвешивании и видел какие гирьки ставят и что шкала показывает. Так что и по весу и по количеству мешков всё сходится, излишек налицо.

– Кто ездит за фуражом? – уточнил Антон.

– Кто, кто?.. Тот же скотник Ломов.

– Он может это подтвердить?

– Вряд ли, – вставил Кнутиков. – Он у Сырова под каблуком… не пикнет. Сыров ведь на всё Никитино пьянство сквозь пальцы смотрит. Тут само собой молчать будешь и ещё Сырова благодарить… На ферме от заведующего все зависят.

– Хитро, – сказал Антон.

– Ещё как хитро! Сыров эту механику изобрёл. Всё чистенько, не подкопаешься,– выговорился Дима Воробьёв.

– Ген, у тебя мать у Сырова работает. Ты мог бы как-то у ней про всё это узнать?

Гена Рыжиков, с заломленными к верху ушами шапки-ушанки, шмыгнул носом и сказал. – Я уже спрашивал. Меня Толя просил. Говорит, что фураж получает, привозит и выдаёт коровам Никита. Доярки фуражом не занимаются. Какие отношения у фуражира с заведующим фермой Сыровым, непонятно. Мы с ребятами думаем, что фуражира Сыров просто подпаивает. Здесь мы вряд ли чего узнаем. Зато, видим, как этот ворованный мешок, Никита под солому прячет, а когда везёт, то на эту солому садится. Другие мешки не прячет, а этот прячет. Вот, и вся механика. Мы бы на это и внимания не обратили, ну удобно так Никите сидеть на мешке, покрытом соломой, чтож такого, а тут случай произошёл. С Плужниковской фермы доярка пришла, а Никита этот злосчастный мешок как раз сгружает с дровней. Так он его назад, на дровни бросил и соломой прикрыл, чтоб эта доярка не увидела. Она мешка не увидела, а мы заподозрили неладное.

– А я считаю, что здесь никакого воровства нет, – начал медленно говорить Толя Тропинкин. – Какое же это воровство, если колхозный фураж отдают колхозным же коровам. Воровство, это если своей корове с фермы везут.

– И я так считаю, – поддержал Толю Тропинкина Кнутиков. – Это обыкновенный обман.

– Так кого, кто и зачем обманывает!? – взъерепенился Гена Рыжиков.

– Это и обман и воровство в одной пробирке, – рассудительно проговорил Дима Воробьёв. – И того и другого поровну.

Ребята зашумели.

– Как это поровну?! – выкрикнул Боря Кнутиков, ты говори, да договаривай…

– А ты не перебивай, вот и договорю,– обиделся Дима. – Здесь обман товарищей налицо. У нас в деревне говорят, что у бурёнки молоко на языке, то есть, как и чем покормил – столько и молока получил. Это факт. На соседней ферме Плужниковские коровки меньше фуража получают, значит, и надои будут у них ниже. Так чья фотография на доске почёта будет висеть в конце полугодия, всем понятно, уважаемого всеми заведующего фермой Сырова Дмитрия Анатольевича. А это значит, что все работники фермы получат премию. Механика перевода фуража в рубли налицо.

– Ты это сам додумался или как? – подступил к Диме Игорь Бровкин.

– Нет, не сам. – Дима покраснел. – У меня тётка экономист. Я ей наводящий вопрос задал, она ответила.

«А как же с воровством?» – спросил кто-то.

– С воровством посложнее будет. Получается, что у своих товарищей крадут. Тётка сказала, что колхоз, в этом случае, ничего не теряет, а конкретные люди теряют, это и есть воровство, только не у колхоза, а у работников других ферм.

– Сыровская ферма за полугодие опять победителем социалистического соревнования по надою стала, – дополнил Федя Санкин, – говорят, будут вручать переходящее красное знамя победителя…

– Когда будут вручать? – быстро спросил Антон.

– Не знаем… – пожал плечами Толя.

– Узнать. – Тихо, но твёрдо сказал Антон.

– Что будем делать? – поинтересовался Игорь Бровкин.

– Здесь выход один,– ответил Антон. – Никто лучше не разоблачит воров и обманщиков, как сами работники фермы. Им надо только как-то деликатно подсказать. Как это сделать, мы подумаем, дело это не сложное.

– Следующим пунктом стоит,– начал Дима,– вопрос о деревенской секте. – И тут же добавил. – По этому вопросу, я думаю, надо заслушать водителя аэросаней Борю Кнутикова. И пусть он нам расскажет, как, дня три назад, он пренебрёг маскировкой, в результате чего сектанты приняли его аэросани с вращающимся винтом за знамение небесное, и даже посчитали вращающийся винт аэросаней за крылья ангелов. Теперь по деревне идут разговоры…

– Такое и раньше было, – заметил Толя Тропинкин.

– Да это не я! – вскочил Боря Кнутиков. – Я только из снежного ангара выехал, как аэросани Игорь Бровкин прожектором осветил! Так ведь Игорёк было? – и он повернулся к Игорю Бровкину.

– Спросим и с Бровкина,– перебил его Коля Лунин,– ты за себя отвечай, нечего на других сваливать.

– А я и не сваливаю,– буркнул обиженно Боря и стал смотреть в пол.

– Я считаю,– вмешался Митя Водовозов,– что Бориса надо отстранить от управления «Варягом» на три дня, а Игоря Бровкина из старших электриков перевести в младшие.

Ребята зашумели. «Правильно!!! – раздались выкрики, – пусть знают!!». Решение занесли в протокол. Виновные, потупившись сидели, и не возражали.

– А ещё,– продолжил Митя,– нужно чтобы впредь включение прожекторов, как на аэросанях, так и в дозорной башне, а так же заводка двигателя аэросаней проводились только с разрешения штаба крепости.

Это предложение тоже внесли в протокол. После чего приступили к голосованию. Когда проголосовали, то снова оказалось на один голос больше, чем было ребятишек с учётом Жени. Этот факт укрепил подозрение Кости, что с подсчётом происходит что-то неладное, но думать он об этом не стал. «Подумаю потом», решил он, – сейчас некогда. Вокруг, вон, сколько всего интересного».

После голосования слово взял Антон.

– Строгость наказания к провинившимся оправдана. Наша организация «Снежная крепость» ещё не созрела для того, чтобы противодействовать злу открыто, она подпольная. «Подснежная» – подсказал кто-то.

– Неважно, подпольная или подснежная. От этого суть не меняется. Я понимаю, сколько отдано сил для постройки аэросаней и каждому хочется на них прокатиться. Да, пока мы это делаем тайно, тащим аэросани в балку, подальше от лишних глаз, и там их опробываем. Тоже и с прожекторами. Но скоро, очень скоро мы выйдем из своего укрытия и о нас узнает вся деревня, а может быть и весь район. Но это будет завтра. А сегодня мы накапливаем силы и факты. Сейчас мы действуем скрытно как гайдаровские тимуровцы.

– И задачи у нас посложнее… – заметил Кнутиков.

– В чём-то посложнее, – согласился Антон, а в большинстве своём, совершенно одинаковые – помощь ближнему.

– Так мы не только тропинки прокапываем, но и пьяниц и лодырей на чистую воду выводим! – выкрикнул Санька Крюков.

– Это тоже помощь ближнему, – уточнил Антон. – Помочь стать лучше, честнее, справедливее, разве это не помощь?…

– Помощью старикам и больным у нас занимается, в основном, первый бастион, – сказал Ваня Девятов. Я, как заместитель командира первого бастиона, докладываю – мы на прошлой неделе, после метели, откопали двери в сараи со скотом у пяти жителей деревни. Прокопали тропинки к колодцу от дороги, обиходили колодец. Сходили в магазин и купили продуктов для Куроешкина Иван Трофимыча, он герой Сталинграда. Тётю Матрёну не забыли, – она сейчас болеет. Ей накололи дров и принесли в дом. Всё перечислять не буду.

– Не надо всё перечислять, – мы знаем ваши дела, – сказал Антон. – «Первый бастион» и называется первым не потому, что ваши укрепления, находятся прямо за огородами, а потому что на вас падает самая большая ответственность – помощь страждущим и не только. Вы со своими третьеклас-сниками и пятиклассниками молодцы. Но, не расслабляться. Погода опять будет портиться, возможны заносы. Надо быть всем наготове. Около колодца лёд порубите, чтоб не скользко было.

– А мы его теперь не рубим, – засмеялся Ваня, – мы, наоборот воду на него плеснём и снегом посыпем, снег ко льду примерзает и совсем нескользко.

«Молодцы… додумались» – послышались удивлённые голоса ребят.

– Мы с большими снежными надувами не справимся, сил у пятиклашек маловато, – сказал Ваня Девятов.

– Вы тропинки от домов поможете жителям прокопать до центральной дороги. Остальное мы сделаем, – сказал Дима Воробьёв.

– Так пойдёт,– тряхнул шевелюрой Ваня. Он, почему-то, перед тем как говорить, снял с головы шапку, хотя этого совершенно не требовалось.

Только у меня ещё вопрос.

– Говори, – И Антон пристально посмотрел на Ваню.

– Это не вопрос, а размышление. – Ваня немного смутился. – Когда мы делаем что-то явно, открыто, дорожки прочищаем или у колодца лёд обрубаем, то люди «спасибо» говорят, а вот, когда тайно, то потом слухи ползут по деревне про домовых, привидениях и прочих… Дескать, это они людям помогают. Хочу спрсить – из вас про это кто-нибудь слышал? – «Я слышал», «я слышал», раздались голоса. – Вот и получается, что, с одной стороны мы помощь оказываем, а с другой – в людях суеверие своими действиями культивируем. Ещё пример – тайно прокопали дорожку к сектантскому дому, так теперь они всем говорят, что это ангелы дорожку прокопали. Там, где открыто дорожки чистим, никто об ангелах не говорит.

– Я тоже слышал от бабушки, она моему отцу говорила, про привидения в деревне, – сказал Костя.– Рассказывала, что валенки сами ходят и разлетевшееся бельё по сугробам само домой шагает. Мне даже сон об этом приснился.

– Вот, вот, – встрепенулся Ваня, – человек два дня в деревне, а уже про малокрюковских домовых и привидениях знает, красо-т-а… О чём-то стоящем – не знает, а о всякой нечисти… , пожалуйста. Предлагаю, помощь населению легализовать. Чего прятаться, если ты инвалиду воды из колодца принёс, или дверь в сарай от снега откопал.

– Иначе у нас будет как в книге Гоголя «Вечера на хуторе близ Диканьки! – Выкрикнул Саша Чесноков. Ваню и Сашу поддержали.

– Я непротив, – проговорил Антон. – Всё сказано правильно. Мы и так многое делаем открыто, правда, возникают некоторые обстоятельства, где приходится действовать скрытно, иначе и по шее можно запросто получить. Думаю, что надо задействовать оба этих способа исходя из абстоятельств.

С ним согласились.

После решения этих вопросов Антон стал говорить о том, что Юра Мешков, архитектор и прораб в одном лице, ослабил один из гротов крепости, подойдя слишком близко к расселине. После сказанного вскочил Юра и стал горячо говорить о том, что это не его бригада близко подошла к расселине, а расселина появилась рядом со стенкой грота, потому как отход снега произошёл после того, как был прокопан проход. Потом, от того что стенка оказалась слаба, спасся человек – и он указал на Костю.

– Я не говорю, что от этого произошло хорошего, – продолжил Антон, – я говорю о том, что могло быть от этого плохого. А если б к нам в бастионы проник Клёк и Шкворень? Думаю, что тогда нам бы уже не пришлось много думать о выполнении программы приближения светлого будущего, а надо было бы, не совсем подготовленными, вести с ними войну здесь и сейчас и неизвестно насколько бы эта война затянулась…, тем более ребята говорят, что Клёк со Шкворнем собирают целую ватагу сторонских, чтобы воевать с нами.

Я повторяю, – продолжил говорить Антон, –нам ещё рано вести открытую войну. Нас ещё мало. Мы недостаточно подготовлены. Нам надо активнее вести работу среди сверстников, чтобы привлечь их в нашу организацию. И вот, когда за этими снежными стенами нас станет достаточно, мы сами поднимем над крепостью наше знамя и откроем бойницы. Это будет завтра. А сегодня штабом утверждён новый проект аэросанной пушки и снежкового арбалета, которые мы и будем делать. Разумеется, делать их будет наше конструкторское бюро во главе с Митей Водовозовым. Они изобрели, они будут и делать.

Тут вскочил Саша Чесноков и проговорил:

– Я против. Они переключатся на пушку и арбалет, а кто зеркала для дополнительного освещения тоннелей будет устанавливать!?

– Да вроде зеркала стоят,– смутился Антон.

– Стоят-то они стоят, только не освещают.

– Вроде освещают,– возразил Антон.

– Это не установка, а черновая примерка. Зеркала не меняют угол поворота… – упорствовал Саша.

– Это так? – спросил Антон Митю Водовозова.

– Они меняют угол, только, как следует, не закреплены. Крепление слабое.

– Откуда зеркала?

– Иван Иваныч, купил новый шифоньер, а старый с зеркалом отдал нам. Ещё новая учительница, что приехала к нам по распределению, просила нас выбросить из её комнаты, куда её поселили, старый трельяж. Она его назвала деревенским анахронизмом. А там целых три зеркала. Два из них с поворотными петлями. Вот мы и решили зеркало от шифоньера заменить на зеркала от трельяжа, потому как они с петлями.

– Хорошо… хорошо… занимайтесь. Только не забудьте познакомить Костю со всеми вашими механизмами и принципами их работы. А то, не ровен час, куда вляпается. Ты,– обратился Антон к Юре Мешкову,– покажи Косте схему крепостных сооружений и научи его в этих ходах и переходах ориентироваться. Возьми с собой ещё кого-нибудь, чтоб чего не упустить. Мы ведь привыкли к нашим изобретениям и механизмам, а он нет.

– Ясно! Будет сделано! – отчеканил мальчишка и подмигнул Косте.

– Это хорошо, что ясно,– продолжил Антон. – А теперь приступим к текущим вопросам. Прошу высказываться, но только по одному.

И только он это сказал, как ребята зашумели, каждый хотел говорить первым. Дима Воробьёв едва успевал записывать сказанное в особый журнал по текущим вопросам. Ребята говорили о том, что Иван Хворостов вечером с фермы возит колхозный силос для своей коровы; потом о Саньке Прикладе, что украдкой ходит в заказник на охоту; потом говорили об отце Жени Зубова, который вчера напился водки, разогнал семью и Женя с матерью ночевали у соседей, а водитель грузовика Баранкин разъезжал на автомобиле в нетрезвом состоянии и своротил колодезный журавль, а самогонщица Капелькина Варвара, по прозвищу «Капелька» опять затопила среди недели баню, что означает, не помывку, а налаживание работы самогонного аппарата.

После того, как все высказались, Антон уточнил сказанное насчёт Баранкина. На что начальник разведки Толя Тропинкин предоставил неопровержимое доказательство. Им служила записка, от разведчика Сороки. В записке так же сообщалось, что Баранкину за это на автомобиле было проколото колесо и оставлена записка со словами вразумления. Какие будут результаты, пока неизвестно.

– Хорошо,– сказал Антон,– нужно передать разведчику Сороке, чтоб действовал по своему усмотрению, но особо не светился. Все согласились.

– Сорока это может сделать… – Расплылся в улыбке Толя.

– А вот колесо у автомобиля Баранкина прокалывать было не надо,– заметил Дима Воробьёв, это называется порчей колхозного имущества.

– А то, что он пьяный разъезжает и колодезный журавль своротил, это не порча имущества? – бросил Тропинкин.

– Порча, конечно, а ваши действия – самоуправство! – выкрикнул Митя Водовозов. – Давайте так и действовать. Если скотник крадёт силос, то ему будет уместно за это сломать вилы на ферме, если стекольщик с похмелья пришёл на работу, то ему в наказание надо будет разбить на той же ферме пять стёкол, пусть поработает. Так действовать – не дело. И стёкла и лопата общественные, то есть колхозные. Если перевести на наш школьный язык, то получается так – получил двойку по геометрии, то надо сломать за это провинившемуся линейку, или циркуль. Да ещё записку оставить, что так учиться нехорошо. Так получается…

Ребята рассмеялись. Все поняли, что принятые к Баранкину меры воздействия, нанесли колхозу ущерб, потому как завтра он не поедет за фуражом для коров, а будет клеить колесо.

«Кто этот Сорока? – подумал опять Костя. –Видно он здесь имеет большой авторитет!? Вон и имя называют как-то по-особенному… тихо.– И тут Костю осенила догадка. – Наверное, это и есть тот, которого не было на собрании, но его голос учитывался при голосовании. Он просто из-за своей тайной миссии сюда не приходит. Из всех мальчишек его знают только комендант крепости и начальник разведки. Догадка подогрела любопытство.

Тем временем, когда Костя размышлял по поводу Сороки, штаб рспределял задания по текущим делам. Толе Тропинкину и Саше Чеснокову был поручен вор Хворостов. Браконьера решили пока не трогать, до удобного случая. Отца Жени Зубова взял на себя Антон, заметив, что в проведении операции против пьяницы и дебошира будет участвовать весь коллектив крепости кроме Сороки.

«И опять этот таинственный Сорока»,– мелькнуло у Кости в голове.

Самогонщицу Капелькину поручили Мите Водовозову – изобретателю, чтоб он пока ничего не предпринимал, а разработал проект реагирования.

И вдруг на стене замигала красная лампочка. Это был сигнал опасности. Ребята по знаку Антона стали расходится по казематам. К Косте подошли Митя Водовозов и Игорь Бровкин. Митя сказал: «Пошли, покажем все наши крепостные прибамбасы». И они пошли изучать особенности крепостных сооружений и механизмов.

Провал эксперимента

Всё началось с того, что в обед от сельского совета в направлении животноводческой фермы направилась делегация. В неё входили: председатель сельского совета Иван Иванович Холмиков, секретарь партбюро Степан Евдокимович Громов и Председатель колхоза – Пётр Евграфович Тетерин. Они шли по улице не торопясь, обсуждая какие-то насущные для колхоза вопросы. Когда подошли к ферме, там их уже ждал главный зоотехник Золотков и ветврач Супонкин. Все вместе они вошли в помещение фермы, где скотником был Никита Ломов.

Никита встретил делегацию радужной улыбкой, но затем сразу стал серьёзным в виду особой ответственности. По случаю важности дела он был одет в новые блестящие резиновые сапоги, новые штаны и новую фуфайку. Ломов был в коровнике не один, а с учётчицей Дашенькой, которая, оказывается, следила за тем, чтобы скотник потихоньку не напоил коров. А Никита и не думал их поить, он-то уж точно знал, что коровы у него в обед воду не пьют. Он даже по этому поводу разработал собственную теорию «воздушного водопоглощения» и где надо и не надо хвастал своими исследовательскими способностями. И если сторонние люди внимательно слушали Ломова, то жена Алёна ни в грош не ставила мужнину теорию и называла её не иначе как «алкогольным синдромом».

Перед началом эксперимента Ломов для комиссии, вкратце, изложил суть собственной теории. Смысл её заключался в том, что если корову начать систематически поить на некоторое время позже срока, при этом постоянно увеличивая время выдержки, то она пить перестаёт, ибо её внутренности вместо воды наполняются воздухом. Воздух имеет влажность. Таким образом, бурёнка начинает усваивать воду прямо из атмосферы. Он даже посчитал прибыль от своего новшества и заключил, что автопоилки и прочее водоснабжение фермы непозволительная для колхоза роскошь и не кто-нибудь, а он Ломов, щедро оказывает науке и колхозу услугу.

– Да что вы его слушаете! – воскликнула учётчица. – Он сам непозволительная для колхоза роскошь. Теорию он разработал. Посмотрите люди добрые. Вся твоя теория заключается, что после похмелья забываешь коров поить… А то «Я теорию разработал!!!» Тьфу… не слушала бы. Да ещё людей вокруг себя собрал…

– А ты помолчи! – осадил Ломов говорливую бабу. – Разум твой короток, чтоб такие вещи понимать…– и он, переполненный гордостью, отошёл в сторону, мечтая о том времени, когда о нём напишут в районной газете. Да, что там в районной, о нём узнает весь мир и седые академики будут удручённо скрести затылки.

Председатель колхоза, в ответ на речь Ломова, только недоумённо пожал плечами и посмотрел на зоотехника. Его взгляд говорил: «Чушь какая-то, но реагировать надо. Ломов свою писульку, то есть, «рапорт» может куда угодно послать, потом устанешь отписываться по всяким инстанциям». Иван Иванович, в свою очередь, бросил вопросительный взгляд на ветврача и Дашеньку. Дашенька, поняв его взгляд по-своему, утверждающе добавила:

– Сегодня в обед группа коров ещё не пила, Иван Иванович!

Степан Евокимович Громов предложил начать эксперимент и кивнул скотнику, дескать, выпускай коров.

– Выпускай…, выпускай, – проговорила Дашенька и хихикнула. За её спиной мелькнула рыжая шапка Мити Водовозова, к загородке носом прилип Саша Чесноков.

Ломов, преисполненный важности, вразвалку подошёл к воротам, отделяющим коров от колоды с водой и, многозначительно подмигнув присутствующим, распахнул их. И тут же коровы с рёвом бросились к колоде и, утопая мордой в воде по самые ноздри, стали захлёбываясь пить.

«Матушки…, голубушки… , да что же вы делаете!? – восклицал Никита, ползая между коровами на коленях.– Уйди! Пошла вон! Я тебя…, куда, зараза…, – хватал он бурёнок за рога, оттаскивая от колоды.– Но те на его уговоры и угрозы, только поматывали головами, а своенравная и сердитая Герта поддела Никиту под зад рогами и тот, отлетев в сторону, упал в своей новой фуфайке и не менее новых штанах в навозную кучу.

Дашенька от души хохотала, ветврач вытирал платочком глаза, а Иван Иванович Холмиков странно топтался на одном месте и кашлял в кулак. Председатель колхоза, бросив скрести затылок, объявил эксперимент законченным и, повернувшись, пошёл к выходу, бросив на ходу скотнику и зоотехнику, что будет ждать их сегодня вечером на заседании правления колхоза, в дверях остановился и добавил, чтоб пригласили и механика, отвечающего за водоснабжение. За ним вышли из коровника и остальные члены комиссии.

Костин ликбез

Митя Водовозов и Игорь Бровкин стали с Костей обследовать снежную крепость. Они ходили по всем коридорам и переходам, и Костя удивлялся, насколько это было сложное архитектурное сооружение. Игорь шёл и объяснял принцип постройки крепости. «Крепость,– объяснял он, – состоит из двухэтажной комнаты в центре, это цитадель. Ты эти комнаты видел, знаешь. Верхняя комната является штабом. Вокруг штаба идёт кольцевой коридор, у нас это бастион №2. Кольцевой коридор, соединяется с центральной комнатой, то есть, со штабом тремя проходами, тоннелями. Поэтому войти в штаб можно с разных сторон. Вот мы сейчас идём по склону горы, а сейчас выйдем к боевым расчётам второго бастиона. Вон видишь ниши в стене из снега.

– Вижу, и что?

– А ничего, это бойницы. Они не прокопаны насквозь. Сверху только тонкий слой льда и снега, а когда надо мы одним ударом пробьём эти ниши наружу и будем из них вести огонь.

– Умно,– сказал Костя.

– Здесь у нас стоят и снегометательные машины разного назначения. Вот она – и мальчишка похлопал одну из машин по станине,– «Малютка» называется. Рядом стоит «Лава».

– С ней я уже знаком…– проговорил Костя.

– То была случайность, а теперь это уже не случайность, а знание… , понял?

– Конечно, понял.

– Машина, которую ты случайно использовал – обыкновенный снегосброс. Мы нагружаем в накопитель снег и во время атаки сбрасываем его на головы штурмующих. Непрятельские воины, и так еле карабкаются по обледенелой стене, а тут на них куча снега сверху. Сам видел, как с дружанами это сработало.

– Да уж, пришлось увидеть, впечатлило. Только тогда я ничего не понял.

– Место для крепости выбиралось с учётом того, чтобы было много снега. На этой стороне горы всегда много снега и между горбами тоже, – пояснил Митя.

– Вы что, и между горбами копали? – изумился мальчик.

– Там у нас стоят аэросани «Варяг», – пояснил Игорь Бровкин. – Имеется и мастерская по изготовлению снежкового оружия. Сами проектируем и сами делаем. Только в эту область я вдаваться не буду, об этом тебе расскажет Митя, он этим делом занимается. Ты, Митя, расскажи ему всё, а мне надо идти, – и он тут же нырнул в какой-то тоннельчик.

Митя попросил Костю следовать за ним и пошёл по одному из тоннелей, на ходурассказывая о крепости. «Наверное, самой трудной работой,– говорил он,– была постройка купола. Купол состоит из отдельных квадратных ледяных пластин. Эти пластины мы отливали в форме. Сбили из досок опалубку, набили мокрым снегом, вытряхнули, подморозило и пластины готовы. Это просто. Гораздо хуже делать ледяные пластины, чтоб солнце в снежной комнате лучами играло, но и тут нашли выход. Взяли квадратную ёмкость, налили в неё воды и выставили на мороз. Вода замерзла, мы вносим ёмкость в тепло, лёд от стен ёмкости подтаивает и отстаёт – ледяной прямоугольник готов. Остаётся его только вморозить в купол и всё.

– А как же вы вмораживали? – поинтересовался Костя,– всё получилось так ровно.

– Проще-простого. Ставим прямоугольник в купол, подпираем его снизу палкой, а стыки проливаем по чуть-чуть водой и он вмерзает, купол становится монолитом.

При движении по тоннелям, Митя иногда дотрагивался до стен. При этом вверху загорались маленькие электрические лампочки. Их света вполне хватало, чтоб двигаться уверенно.

– Лампочки двух с половиной вольт, – пояснил Митя. – Мы с учителем труда паяли к новому году гирлянды на ёлку, вот и научились цепочки рассчитывать. Так и сюда спаяли.

– Здорово! А откуда у вас электричество?

– От аккумуляторной батареи…

– Так она же сядет…

– Конечно, сядет. Она сядет, а мы подзарядим.

– Что, в деревню батарею носите? Она ж тяжёлая…

– Раньше на салазках возили, а теперь подзаряжаем здесь. Вот, смотри, – и он свернул в примыкающий тоннель.

Как только Костя вошёл вслед за Митей, то вокруг сразу зашумело и засвистело, будто вьюга завыла.

– Что это? – спросил настороженно Костя.

– Это динамомашина, – и они подошли к большому вентилятору, лопасти которого вращались с большой скоростью и шумели.

Костя хотел подойти поближе и рассмотреть установку получше, но Митя не разрешил.

– Мы,– пояснил он,– подошли к установке с бокового тоннеля. Это единственный тоннель, который позволянет подойти к ней во время работы. Сама машина установлена в сквозном тоннеле идущим с северо-запада на юго-восток. В этом направлении зимой дует часто ветер. В тоннеле постоянный сквозняк. Знаешь сам. При сквозняке сильно хлопают двери и по классу летят с парт тетрадки. Здесь мы создали искусственный сквозняк. – Костя в знак понимания кивнул. – Ветер вращает лопасти. Лопасти прикреплены к валу. Вал через шкивы и ремённую передачу соединён с тракторным генератором. Тот вращается и вырабатывает ток и для подзарядки и для освещения. Всё просто. Детали со списанного трактора «Беларусь», вентилятор тоже, только лопасти пришлось наростить фанерой. Большим шкивом служит обыкновенное велосипедное колесо. Когда нет ветра и в целях предосторожности мы заслонками закрываем выходы из этого тоннеля и генератор перестаёт вращаться. В это время электрический ток идёт на освещение только от аккумулятора.

– Так вот что за шум я слышал, когда провалился,– сказал Костя.

– Совершенно верно, – подтвердил провожатый,– именно шум этой машины ты и слышал.

После знакомства с динамомашиной, Митя подвёл Костю к очень интересному приспособлению, похожему на майского жука.

– Это снежная пушка,– пояснил Митя. Работает при помощи противовесов. Забрасывает снежок в два раза дальше, чем его можно бросить рукой. Точность поразительная.

– Вот это да-а-а… – удивился Костя. – Вы это сами придумали?

– Не-е-т, не сами. Эту машину сделали древние греки. Мы в журнале «Юный техник» чертёж нашли с описанием её работы. Изготавливали пушку в школьной мастерской на трудах.

Они сделали ещё несколько шагов и вошли в небольшую пещерку. В этой пещерке на ледяном выступе стоял большой круглый прожектор. Около него копошились два мальчика.

– Его ещё не совсем наладили,– сказал Митя Косте,– кивнув на прожектор.

– Откуда он у вас?– поинтересовался Костя.

– С пункта приёма металлолома, – и пояснил,– мы летом собираем металолом. Все школы это делают. Разумеется, соревнуемся – кто больше насобирает. Этот проржектор туда кто-то притащил и сдал. Говорят, ещё с войны остался. Мы за него в два раза больше металлолома отнесли, чем он весит. Можно сказать, что выкупили.

– А зачем он вам?

– Как зачем?! Мы при его помощи будем сигналы подавать. Например, команда «Общий сбор» Помните, как в повесте «Тимур и его команда». Там крутили штурвал, а верёвки передавали сигнал по дачам мальчишкам.

– Я это помню. Вы тоже могли бы так же сделать.

– Мы так сделать не можем. Как мы из крепости верёвки в деревню протянем? Это нереально. Слишком далеко. Мы нашли более простой способ – передаём сигналы при помощи зеркал.

– Как это?.. – удивился Костя.

– А вот так… У каждого дома, где живут ребята из нашего отряда, мы установили небольшие зеркала. С крепости мы посылаем большим зеркалом зайчик на маленькие зеркала. Маленькие зеркала посылают зайчики в окна домов. Вот и вся механика. Этим зайчиком, зная «азбуку «Морзе», можно любую информацию прочитать. Только у нас не все хорошо знают эту азбуку, поэтому приходится пользоваться условными сигналами. Один длинный – два коротких, это общий сбор, а два длинных и один короткий, то вызывается только тот, кому сигнал передан.

– Интересно у вас придумано, только как передать сигнал в пасмурную погоду?.. зайчика не будет…,– поинтересовался Костя.

– Ты прав, зеркала, это только для солнечного дня, поэтому мы и ремонтируем этот прожектор, приспосабливаем под свои возможности. Думаем, в пасмурную погоду прожектором сигналы подавать.

– А вы там, на свалке, больше ничего не нашли?

– Нашли, только не на свалке,– и Митя отдёрнул полог, закрывавший вход в нишу. Костя от удивления открыл рот. В гроте стояли на трёх лыжах самые настоящие аэросани, с пропеллером и небольшим моторчиком. Мотор на аэросанях располагался сзади. Впереди была небольшая кабинка с ветровым стеклом и брезентовым откидывающимся верхом. На брезенте белой краской было написано – «Варяг». – В честь крейсера «Варяг» был назван, – пояснил Митя.

– Ух, ты! Ничего себе… – протянул Костя от изумления, – вот, оказывается, о каком Варяге шла на собрании речь, а он и не понял. Думаю, что такую машину на свалке не найдёшь?

– Правильно, не найдёшь, хотя много деталей оттуда. Аэросани, как видишь, имеют простейшую конструкцию. В основе лежит треугольная рама, сбитая из деревянных брусков. В углах треугольника прикреплены широкие лыжи. Две лыжи, что сзади – не поворачиваются, а передняя поворачивается. Ветровое стекло от мотоциклетной коляски. Сзади, сердце аэросаней, – силовая установка.

– Её-то вы, думаю, не сами сделали? – усомнился Костя.

– Была история… – многозначительно ответил Митя. – Журнал «Моделист–конструктор» помог. Знаешь о таком?

– Нет, я фотоделом увлекаюсь.

– Я оба этих журнала выписываю и «Моделист-конструктор» и «Юный техник». В них столько всего интересного печатается. Я в журналах и по фотоделу видел статьи с рисунками.– Митя помолчал и заговорил вновь.– Эти аэросани тоже не мы сами выдумали. Всё из журнала. В нём дан чертёж аэросаней и подетально всё расписано, что и как делать.

– И вам всё было понятно?

– Журнал издаётся для детей нашего возраста, как же, непонятно?.. Всё понятно.

– А как же вы с моторчиком разбирались? – спросил Костя,– здесь ведь опыт нужен.

– У нас некоторые ребята летом с отцами штурвальными на комбайнах работают, или комбайнёрами на силосоуборочных машинах. Понятно, ремонтировать технику механизаторам помогают. Сам знаешь, людей всегда не хватает. Например, при ремонте техники, залез тракторист под трактор, ему ключь, например, на двадцать два требуется накидной, торцовый или рожковый, а кто подаст? Иногда так бывает, что рожковый ключ не подходит, откручивать – пространства не хватает или проскальзывает, то накидной подаёшь; накидной не проходит, то уже торцовый ключ требуется дать. Иногда у других трактористов бегаешь, спрашиваешь. Улавливаешь, сколько бы механизатор потерял времени на лазания под трактор туда-сюда?

Или ещё такие фокусы бывают. – Надо открутить фартук. А этот фартук крепится двадцатью болтиками с гаечками на шесть. Так сколько тракторист времени потеряет, откручивая эти двадцать гаечек? А дело-то проще-простого, стой да крути. Вот мы и крутим. Бывает, что не по резьбе гайка пойдёт, или замин на болтике окажется, или заусенец, или гайка приржавеет. Всё бывает. Нас механизаторы учат, как с этим бороться.

– И это вы всё можете? – удивился Костя.

– А как же. Нас председатель колхоза назывет основной рабочей силой и не велит прогонять, хотя по закону это и не положено. Много чего не положено. Например, Боря Кнутиков, когда у него отец заболел, так он сам за отца, пока тот лечился, в поле на тракторе МТЗ-5 «Беларусь» работал. Он солому волокушей сдвигал в кучи, а потом из этих куч другой тракторист стогометателем стога ставил.–

– И ему разрешили?..

– Кто разрешит!? Если официально

– никто не разрешит. Бригадир сделал вид, что не знает, кто в поле на тракторе ездит. Здесь у него палка о двух концах, или ты поле от соломы освобождаешь, или тракториста ищешь. Только больше трактористов в деревне нет, и нигде ты их не найдёшь в горячую пору.– И тут же спросил. – Как ты думаешь, чем Боря двигатель трактора заводил?– и не дожидаясь ответа, сказал,– таким же моторчиком заводил, как этот, один в один. А ты говоришь, что у нас опыта нет, – затем, немного помолчав, продолжил. – Моторчик, он же пускач, со списанного трактора нам достался, а вот с пропеллером пришлось повозиться. Это самая, оказалась, сложная деталь. Хорошо в журнале был дан чертёж винта в нескольких проекциях. В этих проекциях мы оказались не сильны. Тут нам школьный трудовик помог. В общем, всё получилось.

– И эти аэросани едут?

– Ещё бы не едут, – обиженным голосом сказал Митя. Мы их в балке испытывали. Троих ребятишек, что поменьше ростом, тянут за моё-моё. Только пришлось крепление задних лыж переделывать. Мы их тупо прибили к раме, они и стали у нас в сугробы втыкаться. – Митя засмеялся. – Когда строили, то думали, что так будет проще, вот и прибили. На чертеже так, а мы по-другому. На поверку оказалось, что простота была неоправдана. Вперёд не заглянули, решили во времени сэкономить. Вот и сэкономили. Нам эта экономия боком вышла. Всё равно пришлось делать шарнирную подвеску, как в журнале сказано, наподобии качелей, и всё получилось.

Митя был явно горд за Варяга и не скрывал этого.

– А прокатиться на аэросанях можно? – робко спросил Костя.

– Вот при следующем выезде и прокатишься,– заверил Митя. – Мы в деревне тоже не лаптем щи хлебаем… – и он заглянул ещё в одну нишу. В ней за маленьким столиком сидело два мальчика в наушниках. На столике, на подставке был прикреплён телефонный аппарат с ручкой, около него стоял ещё какой-то прибор. Рядом лежало много проводов и проводочков.

– Комната связи, – заключил Митя.– Без связи в нашем деле никуда. Информирован, значит вооружён. Заодно это и комутаторная. Один из телефонистов направляет звонки туда, куда требуется.

– А что это за ручка на телефоне? – поинтересовался Костя.

– Когда надо позвонить, то крутишь эту ручку, вырабатывается электрический ток и передаётся по проводам, телефон на другом конце провода начинает звинеть. Ты что, фильмов о революции и гражданской войне не смотрел?

– Смотрел, но это время было так давно.

– Списали в колхозе эти телефоны. По ним с бригадами из правления колхоза разговаривали. Спасибо Сороке – вовремя узнали, не успели выбросить, уже в кузов автомобиля положили, а мы тут как тут.

– Оперативно сработали…

– Что нового? – спросил Митя ребят.

В это время зазвонил телефон. Мальчишка взял трубку и через минуту расплылся в улыбке. Затем вытащил штекер с проводком из одного разъёма, вставил в другой, покрутил ручку и сказал. «Алло… алло… докладывает Саратов. Саратов, говорю, докладывает. На ферме эксперимент прошёл удачно. Да, удачно. Сегодня состоится заседание правления колхоза по этому вопросу… Да, да, сегодня вечером. Доложил Сорока.

– Дежурные телефонист и радист, – сказал Митя. – Это телефон для внутренней связи, дальней связи пока нет. Проводов не хватает до деревни дотянуть, да и телефонов тоже нет, а что здесь, внутри протянуты – никудышные, одни скрутки, да и телефоны оставляют желать лучшего. Я вот мечтаю о том, что когда вырасту, то изобрету такую маленькую рацию, чтоб она в кармане умещалась, и чтоб я при её помощи мог, со всеми с кем захочу, разговаривать. Рация – не телефон, ей провода не нужны, в поле, или в лесу, всё равно, надо только вес и габариты уменьшить вот этой рации,– и он кивнул на зелёный железный ящик.

– Это у вас настоящая рация? – удивился Костя.

– Разумеется, настоящая, только очень слабосильная. По ней председатель селекторные совещания проводил с бригадирами. Они получили новую, а нам их досталась, только уже сломанная. Километра на два-три её хватает, а дальше уже не берёт, маломощная. Мы по ней с Варягом связываемся. Учитель физики – заядлый радиолюбитель и Митя Водовозов, долго колдовали над схемой радиостанции, но всё-таки добились своего. Аппарат заработал.

Только эту информацию Костя уже почти не воспринимал. У него от множества впечатлений и хождений по снежным коридорам закружилась голова.

– Это с непривычки, – сказал Митя.

Он отвёл Костю к дежурному по крепости и тот разрешил ему идти домой, сообщив пароль на завтрашний день. Он звучал так: вопрос – «Сегодня на лыжах кататься будем?». Ответ – «Я не буду, у меня крепление сломалось». Это на всякий случай. Вдруг понадобится. И Костю вывели из крепости по потайному выходу, потому как сигнальщик заметил на дороге какое-то шевеление и решили со спуском лестницы не рисковать.

Мальчишки действуют

Поздно вечером Иван Хворостов, как ни в чём не бывало, поехал на санях за колхозным силосом для своей коровы. Хворостов знал, что в это время сторож на вахту уже заступил. Только у сторожа была одна особенность. Он как приходил на дежурство, так сразу ложился на лежанку в караулке немного поспать, объясняя для себя такой поступок тем, что вечером никто колхозное добро воровать не будет, а ночью он не спит. Так, что Хворостов мог в это время ехать, не боясь, что его увидят.

Вечер выдался морозный и тёмный. Ни луны, ни звёзд. Лошадь с заиндевелой мордой трусцой бежит по накатанной дороге, то и дело пофыркивая. Надо было ехать шагом, меньше шума, но Хворостов торопится, он и так запоздал с выездом. Как на грех пришёл почтальон с газетами, а его сразу не выправодишь. Работа у него такая, газеты носить, да языком болтать. Теперь надо навёрстывать упущенное. Он и не заметил, как сзади к саням прицепились две ребячьих фигурки. Встав на полозья и держась за спинку саней, они лихо доехали почти до самой силосной траншеи. Это были Толя Тропинкин и Саша Чесноков. Как только сани стали приближаться к силосной траншее ребятишки незаметно отцепились и словно тени скользнули в сторону от дороги и растворились в темноте.

– Я, кажется, нос немного приморозил,– проговорил Толя Тропинкин и стал тереть кончик носа варежкой.

– А ты б его раньше потёр,– ответил Саша Чесноков.

– Как бы я это сделал, когда я руками за сани держусь, чтоб не свалиться?

– Попросил бы Хворостова остановиться. Останови, мол, дядя Ваня лошадь, у меня нос мёрзнет, а потереть не могу.

Оба тихонько засмеялись.

– Тебе что… у тебя один нос подмёрз, а мне грелка с водой всё бедро отхлопала. Съехала со спины и хлопает. Я её и так и эдак, а она ни в какую не сдвигается. Так и ехал.

– Я свою привязал, чтоб не съезжала, – заметил Саша.

– А я не додумался.

– Смотри…, дядя Ваня к траншее подъехал, уже в траншею спрыгнул, силос вилами начал выбрасывать. Можно начинать, – прошептал Толя.

– Выдвигаемся…, только короткими перебежками. Хворостов наклонится – мы бежим. Он выпрямился – мы затаились. Понял?

– Чего тут не понять…

Мальчишки короткими перебежками двинулись в сторону саней.

Хворостов и не думал, что его в этот вечер подстерегает такая невезуха. Он старательно вонзал вилы в рыхлую силосную массу и выдирал широкие слои слежавшейся и перепревшей жёлто-коричневой массы. «Жаль, что на санях к яме близко не подъехать,– сетовал он. – Приходится сначала силос из ямы выбрасывать наружу, а затем уже нагружать его на сани».

Силосный запах сильно ударил в нос подкрадывающимся мальчишкам.

– Я чихать хочу, в носу свербит,– прошипел Толя.

– Я тебе чихну… – строго ответил Саша. У меня вон ноги мёрзнут. Мороз, наверное, градусов двадцать.

– Мороз – это хорошо… весь расчёт на него.

– Я понимаю, что хорошо, а с другой стороны уши жалко.

– Перестаём болтать, а то Хворостов услышит.

Наконец мальчики крадучись добрались до саней. Прислушались. Быстро достали, наполненные водой резиновые грелки и стали поливать каждый свой санный полоз. Это удалось им сделать совершенно незаметно.

Работа у Хворостова была не спорой. Силос с трудом выдирался из общей массы. И прошло изрядно времени, пока он набросал кучу силоса около саней. Лошадь, привыкшая к таким ночным поездкам, тихо стояла около траншеи и чего-то жевала, потряхивая головой и гремя уздечкой.

Дядя Ваня всё копал и копал. Наконец и он, видимо решив, что хватит, выпрыгнул из траншеи, высморкался и стал накладывать заготовленный силос на сани. Погрузив силос, он видно решил, что маловато наложил и снова спрыгнул в траншею за новой порцией.

– Вот жадина… – Прошептал Толя. – Крадёт, да ещё жадничает.

– Это хорошо, что жадничает,– ответил Саша. – Пусть подольше сани постоят, лучше полозья примёрзнут.

– И то верно. А я как-то об этом не подумал,– согласился друг.

Ребята стали ждать, как Хворостов закончит погрузку. Наконец он воткнул вилы в воз и взял в руки вожжи. Раздался причмокивающий звук, и хлопок вожжами по спине лошади. Но, что это? Лошадь упёрлась всеми четырьмя ногами, дёрнула, но воз с места даже не сдвинулся. Животное скользило копытами, вновь и вновь дёргало, но всё тщетно.

– Как примёрзли…, зараза… – тихо ругался Хворостов, пытаясь помогать лошади. Толя, тем временем, вытащил из кармана фонарик и, направив его в сторону сторожки, помигал. Это означало, что дело сделано, сани приморожены, можно приступать ко второй части плана. В это время двое других мальчишек, увидев световой сигнал, подхватили ведро, накрытое тряпкой и, резко открыв дверь в сторожку, высыпали содержимое ведра в помещение. А в ведре находились заранее наловленные воробьи. Воробьи стали летать по караулке и разбудили сторожа.

– Кара-у-л!!! – Спросонья закричал благим матом сторож. Он выбежал из сторожки и с перепугу стал бить в железо. Бум… бум… бум… – далеко разнеслось в морозном воздухе. Захлопали в деревне двери, залаяли потревоженные собаки, народ бежит в сторону фермы на удары в рельс…, крики, а Хворостов всё никак воз с места не сдвинет.

* * *

Не менее интересные события развернулись на ферме, после того как Федя Санкин, находясь в коровнике Плужниковой, как бы невзначай сказал скотнику о том, что его лошадь хуже чем у Ломова. «Это почему же?» – поинтересовался тот. «А потому, – ответил мальчишка, – что его лошадь на один мешок больше фуража привозит за один раз, а ваша меньше». Федина фраза не осталась незамеченной. На следующий день три доярки с Плужниковской фермы нагрянули в коровник к Сырову в тот момент, когда Никита Ломов сгружал с дровней мешки с фуражом. Как ни старался Никита прикрыть соломкой злосчастный мешок, ему это не удалось. Доярки подняли шум, стащили с дровней мешок с фуражом, а заодно и Никиту за штаны. Как он ни оборонялся от них кнутом, но сделать ничего не мог, перевес в силе был на стороне доярок. Они его, держа за обе руки, повели в правление колхоза.

– Так я же не сам…– оправдывался Никита, – мне сказали – я повёз. Я ж человек рабочий, вы же знаете.

– Знаем, знаем, как не знать… Вот председателю и объснишь, кто тебе сказал, кто отпустил и так далее, всё попорядку, – громко говорила доярка с плужниковской фермы, ведя Ломова в правление.

* * *

На следующий день отец Жени Зубова, пьяница и дебошир, дядя Гриша, возвращался к вечеру домой, как обычно, навеселе. С работы он зашёл к самогонщице Капельке и, купив у неё бутылку зелья, тут же у неё за столом значительную её часть выпил, закусив солёным огурчиком.

И вот, дядя Гриша идёт посредине деревенской улицы, и она его с трудом вмещает, потому что дядю Гришу то заносит влево, то вправо. При этом он, то пытается петь песни, то что-то кричит, то кому-то грозит кулаком и так далее. Иногда он останавливается, крутит головой, пытаясь определить направление движения. Остановившись, и кое-как разобравшись с награмоздившемися около него домами, он указательным пальцем тычет в выбранное направление и отдаёт сам себе команду: «Права-а-а руля!! По-о-олный вперёд!!». И снова идёт неуверенным шагом по улице в направлении своего дома.

Такая корректировка проходит много раз, но вот он наконец-то добирается до родной калитки и сам себе командует: «Стоп, машина!! Шабаш…, пришли». И тут началось самое главное. «Ма-ри-я!!!» – кричит дядя Гриша, но ему никто не отвечает. Его жена Маша, издали завидев пьяного мужа, ушла к соседке. Как говорится, от греха подальше. «Ма-ри-я!!!» – ещё раз прокричал Зубов и, не услышав ответа, шагнул за калитку. За калиткой он увидел, раскатанную по тропинке дорожку. – «Правильно…, именно так меня и надо встречать…, дорожка, цветы и всё прочее…» заключил он и наступил на дорожку. «Музыки не слышу! Фанфаров нет!» проговорил он и тут дорожка под его ногами неожиданно поехала.

– Ты куда, елки зелёные! Ты ку… – успел сказать только Зубов, как тут же потерял равновесие и упал. Откуда ни возьмись, будто стая воробьёв, налетели мальчишки, быстро закатали дядю Гришу в дорожку, положили на салазки и повезли.

Доставлен Зубов был прямо в штаб снежной крепости, где тщательно подготовились к приёму «дорогого гостя». Вместо лампочек были зажжены свечи. Антон подал знак – дядю Гришу развязали и раскрутили. Зубов, почувствовав свободу, тут же хотел как следует изругаться, но так и остался стоять с открытым ртом. Он увидел, что находится не дома, а в какой-т0 снежной пещере; по стенам пещеры горят свечи, вокруг множество хвостатых и рогатых тварей. Дядя Гриша, подумал, что это ему вержится, он крепко зажмурил глаза и снова открыл. Но видение не пропало. Вдруг забил баробан, в пещере всё пришло в движение.

Множество чертей, а он в этом уже не сомневался, визжа и приплясывая, стали носиться вокруг него. Одни из бесов кружились в диком танце, а другие носили охапками дрова и укладывали под большой котёл, что стоял посредине пещеры. Сзади у всех жителей ада свисали настоящие коровьи хвосты. Прямо перед ним в пещере стоял стол и за ним сидел главный чёрт. На его голове красовались лосиные рога, которые Коля Лунин на время принёс из дома, его отец эти рога нашёл в лесу. Вид у главного чёрта был устрашающе внушительный. Вместо рук у него были свинячьи копыта. Морда этого жителя преисподней, являла само безобразие.

Увидив всё это, ноги Зубова старшего так и подкосились. «Всё! В ад попал, преставился», – решил он, – и слёзы отчаяния потекли у него по щекам.

Жене Зубову, в это время, как ни жалко было отца, но он ни единым движением не дал себя опознать, продолжая, как и прежде, чертёнком крутиться около него. Мальчишки, с перемазанными сажей лицами, с прицепленными свиными и коровьими ушами и рогами, за которыми не поленились съездить в райцентр на мясокомбинат, продолжали носиться и кривляться перед дядей Гришей. Они рьяно размахивали прикреплёнными к рукам свинячьими копытами и тыкали ими в Зубова.

Главный чёрт, обратившись к пленнику, спросил:

– Вы как, господин хороший, желаете вариться, или жариться? Носить моим помошникам воду в котёл или нет? У нас, в преисподней желания тоже обязательно учитываются.

– Не-ет… не-ет… – Замотал отрицательно головой дядя Гриша. – Не желаю ни вариться, ни жарится. Мне, знаете ли, врачи запретили, у меня давление.– Выговорил он через силу первое, что пришло ему в голову и тут же подумал: «А причём здесь врачи, когда он уже на том свете?».

– Они не желают!!! – громко проговорил, стоявший рядом с ним бес, и, оглядев своих хвостатых собратьев, захихикал в свинячье копыто. Затем взял свой хвост и ударил Зубова по щеке. Удар был совсем лёгкий, словно веником, но очень обидный. Вдруг черти ещё сильнее завизжали, захрюкали, заблеяли, замычали и ещё быстрее закружились вокруг несчастного дяди Гриши.

– Как я понял, – проговорил козлобородый чёрт очень любезно,– гражданин Григорий желает жариться???

– Нет… нет… – отрицательно замотал головой Зубов, – вы меня, господин главный чёрт, не совсем так поняли… Я не желаю ни вариться, ни жариться… У меня печень не позволяет…

– А у нас других услуг, для таких как вы, не предусмотрено. Правда, можем ещё голым задом на угли посадить.– И захохотал. – Хо-хо-хо!!! Тоже очень впечетляет,– и тут же обратившись ко всем, проговорил, громко хрюкнув и чихнув в свинячью ногу. – Слышите, неустанные работники Ада! Наш гость подгорать на углях тоже не имеет большой охоты. А чего же наш гость желает? Говорите. Ваша просьба будет частично учтена…

– Я хочу домой к жене и сыну… – вымолвил дядя Гриша и горючие слёзы потекли у него по щекам.

– Он к жене и сыну желает-с. – Интересно это от вас слышать, – проговорил чёрт с бородой как у козла. – То он их убивает всяко, изголяется над женой и сыном, а теперь, на тебе, желает быть с ними. Да так изголяется, други мои, что даже у нас по бесовским законом так изголяться запрещено. А тут он, видите ли, их возлюбил!! Звучит как-то странно…

– Господин Чё-чё-рт… Я правда…, я пить спиртное брошу… , ну, отпустите меня, пожалуйста … – и горючие слёзы ещё быстрее потекли у дяди Гриши по щекам. Только это уже были не пьяные слёзы, а слёзы совершенно трезвого человека. В это время подошёл к нему маленький чертёнок и голосом его сына спросил: «А не желает ли пьяница Григорий на белый свет?»

– Желаю!!! Очень желаю, господа черти.– Он тянул к ним руки и умолял.

– Ни черти, а тёмные духи,– поправили его.

– Хорошо… , пусть тёмные духи… , я на всё согласен…

– Что ж, поверим мы тебе, Григорий, на этот раз.– Проговорил главный чёрт. – Ну как, поверим заблудшей овце человеческого стада?! – спросил он остальных хвостатых. «Поверим! Поверим! – заголдели чертенята. Главный чёрт тряхнул лосиными рогами и сказал Григорию:

– Итак, ты не желаешь быть у нас и просишься к себе в деревню…

– Да, да, господин тёмный дух, именно в деревню, домой… – подобострастно повторил дядя Гриша.

– Тогда ты должен по возвращении в свой дом выполнить наши условия, – и он стал их перечислять:

Условие первое:

Не брать в руки, не пить и даже не покупать спиртного.

– Не брать в руки, не пить и даже не покупать спиртного, – повторил Зубов.

Условие второе:

Не сквернословить.

– Не сквернословить, – опять произнёс Зубов.

Условие третье:

Любить и не обижать свою жену и сына.

– Любить и не обижать свою жену и сына, – повторил и этот пункт условия дядя Гриша.

После чего главный бес подошёл к дяде Грише, ласково похлопал его по щеке и спросил:

– Ты всё хорошо усвоил, человече?

– Усвоил… Обяза… обязательно усвоил,– господин тё-тё-тё-мный дух!!! Только отпустите!!! Я всё, всё сделаю!!! Как говорите, так и будет!!!

– А не сделаешь, то мы уже второй раз разговаривать с тобой не будем, а сразу в котёл,– проговорил главный бес и захохотал.

– Разумеется… , разумеется, – лепетал Зубов, согласно кивая.– Тогда уж в котёл…, я согласен…

После этих слов, его тут же закатали опять в дорожку, отвезли домой и вывалили за калитку.

Из дорожки его освобождал сын.

– Как это ты в дорожку закатался? – спросил он отца. На что Зубов старший только махнул рукой, дескать, не спрашивай. Дядя Гриша вошёл в дом, увидел жену, обнял её и проговорил, всхлипывая: «Никогда…, понимаешь…, никогда…» и рассказал жене, как он попал на тот свет и в самый Ад. Видел котёл, чертей и всё такое…

– Какой котёл? – спросила жена недоумённо.– Она, разумеется, не знала о проведённой операции.

– Какой, какой?… Ну, как у нас в деревне в банях стоят, чтоб воду греть.

«Совсем до чёртиков допился», – подумала жена, но вскоре заметила, что муж не только не стал пить горькую и буянить, но бросил и сквернословить.

Мне это не нравится

– Нет, ребята! Мы что-то делаем не так. – Начал своё выступление на заседании штаба, Антон. Да это махновщина какая-то!! Кто проводил операцию по обнародыванию действий вора Хворостова?

«Мы…» – ответили Толя Тропинкин и Саша Чесноков.

– И как это вы додумались наловить воробьёв и запустить их в сторожку!? – строго спросил Антон

– А мы не запускали, мы полозья примораживали… – проговорил Толя Тропинкин.

– Вам было поручено приморозить полозья и разбудить сторожа.

– Нет, командир,– встрял Саша Чесноков, – мы воробьёв с Толей не запускали, мы только приморозили полозья и всё.

– А кто же воробьёв запустил? – продолжал допытываться Антон.– Всё это было вам поручено и приморозить полозья, и разбудить сторожа стуком картошки в окно.

– Это Боря Кнутиков и Игорь Бровкин нас взять на операцию упросили и взялись по сигналу фонариком постучать сторожу в окно, мы и согласились. А про воробьёв мы ничего сами не слышали, – развёл руками Толя Тропинкин.

– Позовите сюда этих «новаторов»,– приказал Антон. Новаторов позвали. В штаб крепости вошли Боря Кнутиков и Игорь Бровкин. Они были радостные. А как же, операция с Хворостовым удалась. Да ещё как. Воробьи, которых они наловили под застрехами, такого в сторожке шума наделали, что сторож от испуга выбежал на улицу и стал бить в железо, созывая народ, будто на пожар.

– Это вы воробьёв в сторожку напустили? -спросил строго Антон.

– Мы…– улыбаясь, сказал Боря.

– И кто это придумал?

– Мы и придумали с Игорьком.

– А кто вам разрешил участвовать в операции?

– Саша Чесноков разрешил, а Толя Тропинкин согласился.

– Всё ясно! – проговорил Митя Водовозов. – Для них решение штаба – ничто. Они сами формируют группу, сами утверждают план действий, сами этот план по ходу дела меняют, в результате в деревне только ленивый не говорит о произошедшем со сторожем. И как это называется!?

– Здорово ведь получилось,– проговорил Боря.– Сторож перепугался и стал сразу в железо бить. А если б картошкой, то вышел бы он и оторвал эту картошку, и никакого эффекта не было… Не стал бы он из-за этой картошки в деревне шум поднимать…

– Кто заменил картошку воробьями? Кто до этого додумался? – сердито спросил Антон.

– Я предложил,– сказал Боря, а Игорь меня поддержал, – и закусил верхнюю губу,– понимая, что в штабе их новаторству никто почему-то не рад.

– И получилось обыкновенное хулиганство, а не акция протеста против воровства, – вставил Дима Воробьёв.

– Так уж, сразу и хулиганство? Ты говори, да не заговаривайся!! – парировал Боря Кнутиков.

– А как это можно ещё назвать? Во-первых, кто вам дал право над птицами издеваться? – продолжил наступать Дима.

– А над ними никто и не издевался, – выразил несогласие Игорь Бровкин. – Вытащили их аккуратно из-под застрехи и так же аккуратненько выпустили в караулку, ни одного пёрышка не повредив. Сторож от неожиданности даже дверь не закрыл, побежал в железо бить. Все воробьи в это время по своим застрехам из караулки и разлетелись. От застрехи до сторожки сто метров. И какой мы вред воробьям принесли!? Совершенно никакого. Это, можно сказать, у них был моцион перед сном.

– Это самоуправство и самочинство, а не моцион!! – выкрикнул Коля Лунин. – Что сейчас в деревне говорят? В деревне говорят, что Клёк и Шкворень запустили в сторожку воробьёв, что они хулиганы и их пора призвать к ответственности. А те и слыхом не слыхивали про этих птичек. Теперь дружаны ходят по деревне и допытываются – «кто воробьёв запустил?». Им это на руку. Они даже свидетелей нашли. Те свидетельствуют, что дружаны во время запуска воробьёв в сторожку не были даже рядом с фермой.

– Они и так в дерьме по уши, – буркнул Саша Чесноков.

– Так-то оно так. Только, когда они допытаются, кто это сделал, то уже мы будем в деревне хулиганствующими элементами, а не только они. Вот к чему приводят совершенно необдуманные и ни с кем не согласованные поступки, – заключил Коля Лунин.

– Но ведь получилось же. А победителей не судят, – обиженно проговорил Саша Чесноков.

– Судят,– проговорил Антон. – Вы одним этим действием опускаете репутацию организации до земли. А вам, Саша, никто не разрешал включать в группу новых людей без согласования.

– А я не согласен с тобой, – возразил Женя Зубов.– Это же на благо всей деревни делалось. Сани у Хворостова приморозили – это акция, а вот, что Клёк со Шкворнем вертушку у окна бабушки Тони прикрепили и она от ветра выла, а бабушка Тоня не спала всю ночь, думая бог весть о чём, это самое настоящее хулиганство. Тут два дела – разница. С одной стороны акция, а с другой стороны – безобразие.

– Это что ж. Любой наш поступок можно занести либо в хулиганство, либо в добродетель, так что ли? – спросил Толя Тропинкин. – И как же мы будем бороться с недостатками. Воробьёв не трогай, сани не примораживай, потому что лошадь надорвётся. Опять же, охрана животных и так далее. Так мы себя по рукам и ногам свяжем…

– Ребята! Ну, надо же различать действия одних от действий других. – Начал говорить Антон. – Иначе мы все станем Клёками да Шкворнями. Мотив их действий ясен. А наш мотив не нахулиганить, а нести добро. Это же очевидно. А вот, чтоб впредь нам в такие ситуации не попадать, необходимо все наши действия согласовывать и обсуждать и утверждать на заседании штаба. Не скрою. Я сам поначалу подумал о том, что в этом поступке нет ничего особенного, а слушая ребят, понял, что дело это скользкое и может принять нежелательный оборот. Согласны со мной?

«Очень даже согласны! – зашумели мальчишки, – давайте их простим, но впредь, чтоб отсебятины не было». Так и порешили.

Буран

После обеда ветер заметно усилился. Когда свечерело, в округе уже вовсю шумело, хлестало, визжало и выло. Ветер, целыми охапками бросал снег на прохожих, которых и так на деревенской улице почти не было. В этот вечер директору школы постучали в окно. Николай Ильич отодвинул стопку, проверяемых тетрадей, встал, подошёл к окну и отодвинул занавеску. За окном ничего не было видно, только снежная круговерть и всё. Пока Николай Ильич вглядывался в окно, последовал нетерпеливый и настойчивый стук в дверь. «Иду, иду! – громко произнёс он и, накинув на плечи душегрейку, вышел в сенцы, чтобы открыть дверь. И только Николай Ильич отодвинул засов, как в дверь вбежала перепуганная заплаканная женщина. В ней директор узнал соседку Полину Карповну.

Полина Карповна, как только вошла в комнату, сразу упала на стул и, захлёбываясь слёзами, проговорила: «Катенька пропа-ла…»

– Как пропала? Что ты говоришь?..– всполошился Николай Ильич.

– А вот так. Она была у тётки. Знаете, что за оврагом живёт. Собралась идти ко мне на ферму в этакую непогодь. Тётка её не пускала, а когда вышла подоить корову, то та и улизнула… Ы-ы-ы-ы… Я к вам побежала, а тётка Маруська к председателю сельсовета. Что делать-то?..

– Искать, любезная…, искать. – Николай Ильич засуетился и, от волнения не попадая в рукава, стал одевать пальто.

– Вы куда-а?? – уцепившись за рукав директора, спросила Полина Карповна.

– Я, милая, пойду организовывать старшеклассников на поиски, а ты иди к председателю колхоза, пусть мужиков организует. Поняла?..

– Поняла, поняла… – закивала женщина и тут же, почти бегом, устремилась к двери. За ней выбежал и директор.

Председатель сельского совета Иван Иванович Холмиков жил от Строгова недалеко. Его дом стоял через четыре усадьбы. Только добраться до него в такую непогодь было нелегко. Снежные вихри с бешеным свистом, крутясь и визжа, неслись от дома к дому. Едва они отошли от калитки, как погас электрический свет. Его погасили из-за опасения короткого замыкания проводов. Ви-у-у-у-у!!! Ви-у-у-у-у!!! Оу-у-у-у-у… неслось по округе.

Председатель сельского совета, узнав о случившемся, немедленно позвонил в ближайшую воинскую часть и рассказал о беде. Оттуда пообещали выделить на поиски девочки роту солдат.

По цепочке от дома к дому шло тревожное известие. В сельсовете быстро собирался народ. Иван Иванович и директор школы формировали поисковые группы, уточняли маршруты их движения. Николай Ильич Строгов ушёл с одной из групп, другую возглавил Степан Евдокимович Громов. Иван Иванович остался в пустом сельсовете, поджидая воинское подразделение.

– Ну, что? – спросил Антон Игоря, возившегося с прожектором. Прожектор – была его единственная надежда – собрать штаб крепости. Сигнальщик, повозившись ещё немного, и, дыханием согревая руки, сказал:

– Луч не осиляет пробить такую непогодь. Да и преломляющие зеркала у домов, где живут мальчишки тоже, по-видимому, снегом припорошило. Мы, когда делали световую сигнализацию – не учли, что может быть пурга и видимость, будет нулевой. Жаль, что у нас телефонная связь только для внутреннего пользования. Была бы телефонная связь хотя бы с членами штаба, тогда другое дело. Уже давно были бы все здесь.

– Хватит мечтать. Размечтался…

– Может быть, ребята сюда бегут. Ведь уже вся деревня, поди, узнала.

– Точно. Ты прав. Они узнали раньше, чем мы прибежали сюда и стали запускать прожектор…– Игорь расплылся в улыбке. – Сейчас все будут здесь.

– Будут, не будут, неизвестно,– буркнул Антон, – готовились к серьёзным делам и на тебе. На поверку оказалось, что мы к серьёзным делам и не готовы.– Антон сел и сжал виски руками. Он уже было хотел сам бежать по деревне и собирать ребят, но тут раздался сигнал экстренного выброса верёвочной лестницы. Лестница тут же была спущена и в проём один за другим стали влезать ребята. Оказывается, они всё уже знали, ведь их родителей оповестил сельсовет и директор школы.

Антон радостно улыбался: «Как это он раньше не мог додуматься до такого простого решения вопроса. С другой стороны, добежать несколько сотен метров от крайних домов до крепости, это одно, а как выпустить ребят в поле? Тут вместо одного пропавшего человека можно получить сразу несколько».

– Командир! Заводить? – спросил Саша Чесноков, тронув Антона за рукав.

– Что заводить? – машинально переспросил Антон.

– Как чего!? Мотор Варяга заводить?

– А он в такую непогодь пройдёт?

– Пройдёт… не пройдёт, надо пробовать и если необходимо, то и рисковать…

Антон взял трубку телефонного аппарата. Раздался писк. Внутренняя связь крепости работала. Он вызывал грот с Варягом.

– Грот слушает! – ответил Боря Кнутиков.

– Выводи, Боря, Варяг, – тихо сказал Антон и опустил руку с телефонной трубкой. Он не положил трубку на телефонный аппарат и ребята услышали из неё рокот мотора аэросаней. Мотор, оказывается, был уже прогрет.

Варяг был готов к выполнению боевого задания. Оснащённый лампой-фарой, которая давала хороший пучок света, с установленной радиостанцией, он представлял реальную поисковую силу. Антон решил на поиск девочки ехать сам, оставив за себя в крепости начальника охраны Диму Воробьёва. Механиком-водителем с ним поехал Боря Кнутиков. Костю назначили ответственным за работу верёвочной лестницы. Операция под кодовым названием «Буран» началась.

«Варяг», преодолевая снежные заносы, уверенно двигался вперёд. Прожектор постоянно прощупывал окружающую местность.

– В такую погоду можно и в овраг завалиться, – ворчал Боря, ещё сильнее стискивая в руках штурвал, а попросту баранку от автомобиля со спиленным низом.

– А ты получше смотри и поменьше разговаривай,– посоветовал Антон, – вот тогда и не завалишься…

А завалиться в какой-нибудь полузанесённый снегом буерак было можно очень даже просто. Передняя лыжа аэросаней рыскала по сугробам и Варяг, переваливаясь с боку на бок, как утка, переезжал один снежный передув за другим. Иногда он почти останавливался не в силах преодолеть силу ветра, иногда скатывался почти боком с горки, но всё равно медленно и упорно двигался вперёд.

Так они проследовали по периметру деревни, но девочки нигде не обнаружили. Отступили метров на сто и прошли по периметру ещё раз и снова пусто. Антон не снимал наушников, поддерживая связь с крепостью. И вот, когда заканчивался второй проход за деревней, Антону вдруг пришла интересная мысль, и он тут же изложил её Борису. Посовещавшись, они информировали о своей задумке штаб крепости. Штаб дал на информацию «добро», то есть, разрешил действовать по своему усмотрению. Мысль же ребят заключалась в следующем. Антон читал в книге, что заплутавшийся человек, при движении всегда забирает влево и поэтому поиски его по прямой ничего не дадут. И потому девочку надо искать не на пути к ферме, а за фермой, в поле и двигаться надо на аэросанях, тоже, всё время, забирая влево. Антон и Борис вновь вернулись к начальной точке и поехали так, как предложил Антон.

Ветер уже не дул навстречу, а толкал аэросани в бок и они бежали шустрее. Но, двигаясь под углом, было труднее удерживать рулевую лыжу. Антон в трудные моменты помогал Борису урезонивать своенравный штурвал. Антон тем временем заметил, что по мере удаления в поле, позывные снежной крепости становятся всё слабее. Ребята по этому вопросу проконсультировались у Мити Водовозова. Ответ был такой: «Варяг выходит за пределы действия радиостанции в виду её маломощности. Дальнейшее ваше движение в этом направлении грозит разрывом радиосвязи. Штаб считает, что Варяг не должен выходить за линию прекращения радиосвязи».

Через несколько минут движения в прежнем направлении, экипаж снова попытался наладить связь со Снежной крепостью, но попытка оказалась безуспешной. Помня приказ штаба, Антон уже хотел дать команду на возвращение, но в это время, Боря, прощупывая местность прожектором, заметил едва заметные следы в проёмах между сугробами. Он толкнул в бок Антона и сказал «Смотри…». Оба впились глазами в цепочку углублений, которые, то пропадали, то появлялись снова. Сомнений не было, Это был след Кати. Она прошла здесь совсем недавно. Метель быстро расправилась с её следами, но они остались между передувами.

Варяг двинулся по следу девочки. Мальчики впились глазами в снежную круговерть поля. Рацию отставили, она была бесполезной. Девочка была где-то рядом, след в проёмах был всё чётче.

В это время в штабе крепости срочно решался вопрос. Все думали, что делать? Как восстановить связь?

Дима Воробьёв предложил начать поиски по оставленному Варягом следу. Другие предлагали выдвинуться с рацией на ферму, что должно быть ближе к потерявшемуся экипажу, и оттуда попытаться наладить связь. Немного поспорив, решили подождать ещё минутпятнадцать и если связь не наладится, то тогда выносить рацию на ферму. Все напряжённо ждали, посматривая на часы.

Ждал и Иван Иванович в своём сельсовете, ждал и пожилой майор сообщений из роты, прочёсывающей местность. Рядом с сельсоветом стоял воинский бронетранспортёр. В нём, склонившись над рацией, поддерживал связь с частью и поисковой ротой молодой сержант. Иногда он заходил в сельсовет и что-то докладывал майору, и тут же возвращался на своё место.

Аэросани продолжали упорно двигаться вперёд. И две пары мальчишеских глаз ещё упорнее вглядывались в бесновавшееся перед лобовым стеклом белое месиво. И вдруг Антон тронул Бориса за руку, приказывая этим движением быть осторожнее. Впереди он увидел большую снежную кочку, она показалась ему подозрительной, и он указал на неё Борису.

– Так это же она!!! – закричал возбуждённо Борис. И они оба выскочили из Варяга. Снег засыпал глаза, лес в нос, обжигал щёки, но они быстро, как могли, руками откапывали девочку, затем, откопав, перенесли её в кабину аэросаней и Антон, за неимением свободного места посадил её себе на колени. Дыхание у девочки было очень слабое. Да тут ещё двигатель аэросаней, два раза чихнув, заглох. В кабине стало очень тихо, и только ветер рвал брезент, пытаясь добраться до смельчаков.

– Почему заглох мотор?! – спросил Антон.

– Мы столько покуролесили на полном газу, что у нас кончился бензин, – сказал Боря сокрушённо.

Они немного посидели, помолчали, не зная, что предпринять.

– Скоро следы наши занесёт,– сказал Боря. Девочка оставляла более глубокие следы, а мы на лыжах. Лыжи глубокого следа не оставляют.

– Мы, по-моему, тоже заплутались, – проговорил, зябко ёжась, Антон.

– Как заплутались?

– А вот так… Кто нашу кривую мерил. Если пешком идти, то только по следам аэросаней. Других ориентиров нет.

– Ты б выключил прожектор.

Борис щёлкнул тумблером, прожектор погас, стало совсем темно. Нужно было думать уже и о своём спасении тоже. Темнота, которая раньше была только снаружи, теперь проникла и в кабину. Ветер, казалось, с удвоенной силой рвал брезент, бросал в аэросани охапки снега и выл.

– Если б работала рация, то было б другое дело, – сказал Антон.

– Включи. Может быть, что слышно в эфире?

– Откуда ж слышно?

– Возможно, наши товарищи догадались выдвинуться с рацией к ферме.

– Думаю, что эта пепельница нам ничего не скажет,– и Антон, одев наушники, щёлкнул тумблером и стал подавать в эфир сигналы о спасении.

Топольков не мог больше сидеть и ждать. Он нервно ходил по кабинету, вслушиваясь в порывы ветра за окном. И вот в момент, когда он, бросив окурок, собрался сам идти в поле и искать девочку в сельсовет вбежал сержант. Он доложил, что им услышаны слабые сигналы. Люди просят помощи.

– Что за сигналы!!! – вскочил майор.

– Они очень слабые. Так бывает, если передатчик находится очень далеко, или он очень маломощный.

– Что говорят? – спросил майор.

– Говорят, что девочку нашли, находятся в аэросанях. А сани эти заглохли, кончился бензин.

– Скажите, чтоб не выключали рацию! Это они! По сигналу рации мы их найдём.

– Нас услышали!!! Нас услышали!!! – закричал радостно Антон, целуя Бориса в щёку. – Ты понимаешь! Нас услышали…

– Кто же нас может услышать? – удивлённо произнёс, не поверив сказанному, Борис.

– Я и сам не знаю кто? Но сказали не выключать рацию, постоянно подавать сигнал и ждать.

Мощная военная рация приняла сигнал Варяга. Рванул с места, ревя пятисотсильным двигателем бронетранспортёр, вспахивая гусеницами снежную целину и сверля пространство двумя мощными прожекторами. Посуровели солдаты, вглядываясь в приборы. Железный шум вторгся в громаду ночи. Едут, спешат воины. Белой постелью ложится под гусеницы метель. Быстрее, быстрее, быстрее, звучит в ушах каждого солдата собственный голос.

– Как сигнал неведомой рации? – спросил майор радиста.

– Усиливается!! Товарищ майор. Если усиливается, то значит, мы двигаемся в правильном направлении.

– Вот и жми на всю железку, раз усиливается.…

– Есть! Жать на всю железку!!!– выкрикнул солдат.

* * *

В крепости Митя Водовозов, обречённо вслушивался в шорохи эфира, потеряв всякую надежду услышать голос Варяга. Надо было пренимать другое решение. Выдвижение к ферме не помогло. И вдруг, когда он и его друзья обречённо повесили головы, рация ожила. На Митином лице появилась улыбка. Он на своей волне услышал голос незнакомой радиостанции. Из одностороннего разговора он понял, что переговариваются с Варягом. «Ура!!! – закричал он и стал обнимать приунывших друзей.

Воины подоспели вовремя. Они перенесли девочку в бронетранспортёр.

Антон и Боря стали просить майора о том, чтобы он выделили им бензина для Варяга, чтоб заправить. Но пожилой майор махнул солдатам рукой и они как пёрышко подняли аэросани и поставили их на крышу бронетранспортёра. А когда возвращались в деревню, Антон попросил военного радиста, связаться со штабом крепости и, когда связь была установлена, сам передал условный сигнал отбоя. По желанию Антона и Бориса, бронетранспортёр около фермы остановился. Солдаты сняли с машины аэросани, успев залить в бак бензин. Мальчики попросили никому не рассказывать об этой встрече. Майор понимающе кивнул, затем крепко, по-отцовски, их поцеловал, отдал им честь и скомандовал водителю: «В госпиталь».

На следующий день в районной газете появилась заметка под заголовком «Кто Вы?» и ниже было написано о том, что двое неизвестных подобрали в поле заплутавшуюся девочку и передали её экипажу боевой машины. Девочка находится в госпитале и жизнь её в неопасности.

Однако это событие имело продолжение. В воскресенье свершилось непредвиденное. Наблюдатель Снежной крепости (а это был Костя) заметил направляющийся в сторону крепости военный тягач. Тягач подъехал к горе Верблюжихе и остановился. Из него вылез молоденький лейтенант и стал смотреть на гору. «Что за чепуха, – думал он, – майор сказал, что я около этой горы встречу ребят, и что он увидит тут целую снежную крепость, а тут шаром покати. И тут он вспомнил про условный сигнал, который ему сообщил майор. Не веря в то, что он ему поможет, лейтенант несколько раз нажал на клаксон – один длинный, два коротких. И как только он просигналил, как тут же увидел спускающуюся со средины горы по почти отвесной стене верёвочную лестницу. И не успела она ещё достичь земли, как по ней стали спускаться один за другим ребятишки. Вскоре они окружили вездеход. Лейтенант спросил о том, кто из мальчишек Антон. Вперёд выступил среднего роста крепыш и по военному отрекомендовался: «Комендант Снежной крепости Антон Грачёв». Лейтенант поздоровался с ним и, передав привет от майора, предложил принять груз. И тут же, крикнул ребятишкам: «А ну, грачи! Принимайте воинские гостинцы! В кузов за гостинцами, марш!»

Мальчишки не заставили себя долго ждать и быстро снесли на снег большой деревянный ящик. Ах, чего в нём только не было. В нём лежали мотки разных проводов, различные ключи, свёрла, банки, баночки, котелки, противогазы, телефонные аппараты, фляжки, снова ключи, верёвки и прочее имущество. Сверху лежал настоящий военный бинокль и сумка командира.

Радостнее этого дня у ребят просто не было. Лейтенанта пригласили в крепость. Но он посмотрел на часы, поблагодарил ребят за дело, которому они служат, сел в кабину вездехода и уехал. С этого дня работы в крепости не стихали не на минуту. Тянулась дальняя телефонная связь. Ребята решили заменить связь зеркалами на связь телефонную. Строились канатные подъёмники. Антон ходил с самым настоящим офицерским планшетом через плечо. Начальник разведки носил бинокль. Ответственным за построение канатного подъёмника был назначен Костя. Он полностью прошёл предварительную проверку, и ему было доверено такое большое дело. Он целыми днями пропадал в крепости, забегая к бабушке только наскоро поесть. Бабушка сердилась и обещала пожаловаться отцу.

Костя не имел права объяснять бабушке причины своего отсутствия, а бабушка жаловалась соседкам на непослушного внука. В штабе крепости тоже появились некоторые изменения. Флаг крепости с изображённым на нём Аркадием Гайдаром был навсегда поставлен в штабе. Около него было установлено каждодневное дежурство. Игорь Бровкин написал плакат. На листе фанеры было выведено «Штаб приближения будущего». Плакат повесили в штабе. Появились новые телефонные аппараты. Дежурный наблюдатель восседал на своём месте с настоящей подзорной трубой. Лейтенант сказал, что её кто-то из военных подарил ребятам из своей коллекции. В расположении крепости появились новички. Стало многолюднее, шумнее и веселее.

О существовании в деревне Союза приближения светлого будущего никто не знал, а он, как и прежде действовал. Действовал постоянно, действовал каждую минуту и даже каждую секунду в деревне то там, то здесь происходили события, не вмещавшиеся ни в какие привычные рамки. Так, например, пока бравый офицер разговаривал с мальчишками, в это самое время около сторожки на ферме появилось пять девчонок. Они юркнули в сторожку, благо она была в это время пустая, сторож придёт только вечером, а обед ещё не наступил. В обеденный перерыв в ней, на кратковременный отдых, собираются животноводы.

Девочки быстро взялись за дело. Они решили сделать уборку в прокуренном помещении и потому пришли с вёдрами и тряпками. В их руках работа кипела. Одни обметали веником от паутины и пыли потолок и стены, другие, следом начинали их белить, третьи отмывали окошко, стол и лавки. Девочки работали слаженно и быстро. Сразу было видно, что этой работой они занимались дома и имеют хороший навык. Через два часа уборка помещения была закончена. Закопчённый потолок обновлён, стол и лавки отскоблены ножами, потому как были непокрашены, а пол оттёрт тёрками и весело желтел в лучах солнца.

После уборки первым вошёл в караулку конюх Василь Василич Смыслов. Он переступил порог и тут же замер. Сзади напирали скотники и птичницы.

– Чего застряли?! – послышался звонкий женский голос. – Василь Василич! Ноги что ль судоргой свело?

– Бабы! Ить, тут, кажись, разуваться надо!

– Так разувайся, если носки тёти Санины не жалко, – засмеялись в толпе у двери. Однако, Василь Василич, наклонился и снял с валенок глубокие галоши.

– Глянь, бабы! а он и вправду разувается… Умом, чтоль тронулся мужик!

– Чужой труд надо уважать. – С достоинством проговорил Василь Василич, – особенно детский. Столпившиеся стали заглядывать в сторожку. Послышались суждения:

«Он думает, что это ребятня сделала», «Какая ребятня… Тут трём бабам было не справиться»

– А я вам говорю, что ребятня,– стоял на своём Василь Василич.

В этот день мужики как обычно в сторожке не курили, а рассказывали всякие байки и щёлкали семечки. А женщины рассуждали о том, что дети в их деревне – не чета детям из других деревень. Вон, никто не заставлял, не просил, а они смотри что сделали.

Удар по браконьерам

Предложение насчёт браконьера Саньки Приклада на заседание штаба крепости вынес Коля Лунин. Он не только внёс предложение, но и уже частично приступил к его выполнению в плане подготовки. Штаб крепости должен был утвердить предложение. Коля вместо объяснения подошёл к столу и, вынув из кармана гильзу от охотничьего ружья, показал её ребятам.

– Что это? – спросил с опаской Митя Водовозов.

– Это патрон от охотничьего ружья.

«Сами видим! Не слепые!» – раздались голоса. На что Коля пояснил.

– Это патрон не простой, а с секретом.

Антон недоверчиво взял патрон в руки, повертел и положил на стол. Он был рассержен выходкой Коли. Членам организации запрещалось иметь дело с огнестрельным оружием. Запрещалось и делать поджигные, баловаться с карбидом. Ответственным по борьбе с поджигными в крепости был Ваня Девятов. Ваня не любил баловства с порохом. Он сам был раньше заядлым огнестрелом. Но два года назад при испытании собственной ракеты он чуть было не погиб. Ракета, которую он изобрёл, после старта по непонятной причине сделала в воздухе кульбит и ударила в овражек, где укрывался Ваня, попав ему в ногу. Тот едва не лишился ноги. Ногу спасли, но хромоту он унаследовал на всю жизнь. И сейчас, увидев патрон, Девятов сразу запротестовал.

Все знали, что отец Коли – егерь. Не раз брал он Колю на охоту и Коля знал многие секреты охотничьего мастерства. Отец научил его обращаться с ружьём и Коля много раз видел, как он снаряжает патроны. Но, то был его дом, семья, отец, а это крепость… , тут другие законы, нежели дома.

– Не тяни резину, говори, раз уж придумал, или уже сделал!? – спросил Девятов.

– Сделал… – вымолвил Коля тихо и виновато.

– Чего сделал!? Говори…

– Отец вчера отобрал у Приклада ружьё и патроны. Мой отец, мягкий человек и когда просят, всегда уступает. С Прикладом такое было не раз. Вчера Приклад пришёл домой под мухой. А когда он под мухой, то наутро всегда на охоту собирается, а отец в этом случае у него всегда ружьё отбирает, а потом отдаёт. Мягкий он человек, отец мой. Не может отказать, когда просят. Так и избаловал. Вот я и разрядил Прикладовы патроны. Отец их отобрал, а я разрядил. Очень уж соблазн был велик. В штаб о задумке некогда было доложить, времени не было. Отец с матерью вот-вот должны прийти, а при них я этого не смогу сделать. – Тут он взял патрон, ножичком, выковырил пыж и высыпал на стол содержимое. На столе вместо дроби лежала горка проса с песком. – Так я проделал со всеми его патронами.– Пояснил Коля. – Всё сделал тютелька в тютельку, не подкопаешься.

– А зачем песок насыпал? – спросил Антон, – и, причём здесь просо?

– Всё просто. Приклад выстрелит и подкормит просом куропаток. Так им бедным надо искать пропитание, а тут прямо к ногам просо прилетело. Клюйте птички, пожалуйста… – Ребята рассмеялись.

– А песок зачем? – продолжал допрашивать Колю Антон.

– Пшено лёгкое. Приклад сразу заподозрит, что с патронами что-то неладное, вот я и подсыпал песка, чтобы были по весу примерно одинаковые с теми, что дробью заряжены.

В штабе повисла тишина. Ребята молчали, шаркали ногами, старались не смотреть друг на друга. «Конечно, Приклада за браконьерство в заказнике надо наказать и Коля прав, что подменил содержимое патронов, но он нарушил закон крепости, и с этим надо было что-то делать?

– Предлагаю, обязать Колю сделать так, как всё было раньше, – высказался Юра Мешков.– Не имеем права мы нарушать закон, даже при великом соблазне.

– Как же я их перезаряжу, когда перезарядил их вечером, а сегодня утром боеприпасы отец отдал Прикладу.

– Тогда надо сказать Прикладу о том, что у него патроны не настоящие. – Упорствовал Юра.

– И как это будет выглядеть? Извините, товарищ браконьер, мы вам патроны подменили. Вы уж их, пожалуйста, замените, иначе в заказнике в птицу заповедную не попадёте, – съерничал Федя Санкин.

– Прикладу уже ничего не скажешь,– тихо вымолвил Коля. Он с утра ушёл на охоту.

– Даже назад не отыграешь… – буркнул Дима.– Вот здорово!

– Ребята! Дело серьёзное,– Начал говорить Антон, – все стихли. С одной стороны нарушен запрет организации, и мы за это спросим строго и очень строго…– он обвёл взглядом мальчишек. – Не будем уподобляться Клёку с товарищами. С другой стороны, маховик уже запущен. Даже если б мы захотели, мы не сможем предупредить Приклада. Он ушёл на охоту.

– Мы его должны предупредить только ради того, чтобы самим больше не наступать на эти грабли, с напряжением выговорил Ваня Девятов.

– А чего его предупреждать… Пусть знает… – сорвался Федя Санкин.

– Так не надо, Федя…– урезонил его Антон. – На охоте бывают разные ситуации. От этого пшена он может лишиться жизни.

– Это как? – оторопел Федя.

– А вот так. Ты же не знаешь, какие он с собой ещё патроны прихватил. Выстрелит по кабану, ранит его. Кабан развернётся и на него. Таких случаев, я читал, сколько угодно. А Приклад от него будет просом обороняться? Так что ли?

– И что? Сам нарушает. Вот пусть и расплачивается… – бросил Федя, – что тут такого?

– Говоришь, что здесь нет ничего такого. А я говорю, что есть. Кабан или покалечит человека, или насмерть убьёт…– встрял в разговор Митя Водовозов.

– Это цена его поступка, – не сдавался Санкин.

– Цена разная, Федя!… – проговорил раздражённо Антон. – На одной стороне животное, а на другой стороне человек. Нельзя человека на одну доску с животным ставить, даже если это животное заповедное.

– А что делать?

– Искать и применять другие методы. Ладно, хватит об этом. – Антон поморщился.– Дело сделано и от нас уже ничего не зависит.

«А если на аэросанях догнать Приклада?» – проговорил кто-то.

– Аэросани только для открытого пространства пригодны, – проговорил Митя Водовозов. – От первой ветки в лесу винт разлетится в мелкие щепки. Давайте не будем торопиться. А то нагнали на себя страха. Уже не знаем, как Приклада от кабана спасти. А где этот кабан!? Где?! Я вас спрашиваю. Нет, этого кабана… , нет, и нечего себя наворачивать. Я знаю, что когда Приклад на крупного зверя идет охотиться, он с собой дружка берёт из соседней деревни. Им вдвоём сподручнее.

– У нас в округе пять деревень на расстоянии семи-восьми километров от нашей деревни находятся. В какую деревню подался Приклад и где в этой, какой-то, деревне живёт его друг, или несколько друзей?– задал вопрос на засыпку Толя Тропинкин.

На эти вопросы у ребят не было ответа. Приклад жил один и спросить о нём было не у кого.

– Сам факт замены дроби песком и просом плох ещё потому, что он разовый, – сказал тихо Дима Воробьёв. – Один раз, по стечению обстоятельств, это удалось сделать, а больше не удастся. Нам надо применить что-то такое, в результате чего браконьеры бы приближаться к заказнику боялись. А вот, что это будет такое, я не знаю…

– Я знаю что надо делать, – встрял в разговор Коля Лунин,– У меня мысль мелькнула. Я знаю, что они наверняка пойдут в заказник к кормушкам, а там надо сфотографировать браконьеров. Снимок – это факт, который можно кому угодно на стол положить. Предлагаю включить в группу по борьбе с браконьерами Костю. Он занимается в фотокружке и у него есть фотоаппарат «Смена 8» с автоспуском.

– Автоспуск рассчитан на несколько секунд,– заметил Костя,– он не может ждать браконьера часами.

– Так придумайте что-нибудь, сообразите,– просительно сказал Антон,– головы то у вас на что, покумекайте, посоображайте. Только соображайте быстрее, группа будет выдвигатся сегодня, чтоб до завтрашнего утра всё успеть сделать. Коля внёс дельное предложение. Теперь все разошлись по своим местам, а группа по борьбе с браконьерами – на выход. Не хотелось, но приходится действовать во многом на авось. Это не наш метод, но другого выхода у нас нет. Здесь есть хоть какая-то надежда, что нам повезёт, и браконьеры попадут в объектив.

Мальчишки стали расходиться. К Косте подошёл Митя Водовозов.

– Я вспомнил это устройство к фотоаппарату, чтоб затвор автоматически сработал, когда надо. В журнале «Моделист-конструктор» рисунок даже был помещён, или в каком другом журнале, я уже не очень помню. Дело простое, главное фотоаппарат на дереве хорошо закрепить.

– Фотоаппарат я закреплю, у меня струбцина есть, а дальше что? – спросил Костя.

– А дальше натягиваем нитку от фотоаппарата до любого дерева. Кабан идёт и натягивает нитку, нитка тянет за узелок, развязывает его и освобождает груз, например полено, которое надавливает на спусковую кнопку затвора. Вот и всё.

– Так просто,– удивился Костя. – А я ума не приложу, как это сделать…

– Давай, дружище, запасайся нитками, поленом и через полчаса выходим.

* * *

Сердце у Кости прыгало от радости. Первое задание вне стен крепости. Это не лестницу верёвочную поднимать и опускать. Ему немного времени потребовалось, чтобы зарядить фотоаппарат, взять с собой штуцер для крепления фотоаппарата в лесу. Этот штуцер был особенный. С одной стороны он имел винт для крепления фотоаппарата, а с другой – острый конусный винт для вкручивания в дерево. Так что можно было закрепить фотоаппарат на любом, мало-мальски подходящем, дереве. Ещё надо взять крепких белых ниток. Это вопрос к бабушке.

– Ба, а ба!? У тебя крепкая нитка не найдётся?– спросил бабушку Костя.

– Есть № 10. чёрные и белые.

– А они крепкие?

– Крепкие, крепкие. А тебе зачем?

– Пуговицу пришить. Тонкими пришиваю, отрывается, – схитрил Костя.

– Возьми в шкатулке, на подоконнике…

– Хо-ро-шо…

Костя нашёл нитки, но вместо чёрных, взял белые и сунул в карман. На улице из поленницы вытащил, подходящий полешек и взял с собой. Вскоре группа ребят собралась за околицей. В неё водили Толя Тропинкин, Коля Лунин, Костя и Митя Водовозов. Старшим группы был назначен Толя Тропинкин. Коля Лунин хотя не был старшим в группе, но все слушались и его тоже, потому что Коля знал охотничье дело и мог определить место вероятного продвижения браконьеров к месту охоты.

И вот, небольшая группа лыжников, отъехав от села, взяла курс на заказник. Шедший в голове группы Коля Лунин двигался в направлении лесхозовских кормушек, что служили для подкормки зверей. Как только вошли в лес, то свернули на просеку. Коля шёл не торопясь. Он иногда останавливался, рассматривал следы на снегу и к чему-то прислушивался. К чему он прислушивался, что он читал на снегу по следам, никто не знал. Одному ему были известны охотничьи хитрости.

Вот впереди замелькали кормушки. Коля, не доходя до них, остановился. Он знал, что лучшего места, чем у кормушек, Приклад для браконьерства не найдёт. Сюда он с дружком и придёт, здесь затаится и будет ждать прихода зверей. Только, как он будет подходить слева или справа? Это вопрос. Наверное, как и они идут, по просеке, так и он будет идти. Потому, как слева к кормушкам подступает густой осинник, а справа простирается бурелом. «Там он не пойдёт, – решил Коля. – Он пойдёт только здесь, а засаду облюбует обязательно в буреломе. В нём охотника невидно, а в осиннике так не схоронишься». Коля воткнул в снег обе лыжные палки и остановился около толстого с обломанной верхушкой дуба.

– Мне крепить фотоаппарат к этому дубу?– спросил Костя.

– Можно, к этому дубу,– согласился Коля.

Костя походил вокруг, посмотрел и сказал:

– Объектив не захватит кормушек, они далековато стоят и в стороне…

– Ты устанавливай фотоаппарат так, чтобы ближайшую кормушку было видно, для доказательства места преступления, и захвати часть бурелома и дуб. Нам ведь надо, чтоб в объективе была картинка доказывающая факт браконьерства.

Костя согласился с Колей. Дальше было уже его дело. Он выбрал небольшой дубок в сторонке, ввернул в него струбцину, прикрепил фотоаппарат и натянул нитку от фотоаппарата, до дуба со сломанной вершиной. Митя и Костя стали привязывать к дереву устройство механического нажатия на кнопку спуска фотоаппарата. Они подвесили полешек, закрепили его так, чтобы он, при рахзвязанном узелке, точно нажал на спусковую кнопку, а затем упал в снег. Всё это Костей и Митей было проделано безукоризненно точно.

Мальчишки понимали, что нитку может оборвать зверь в совершенно неподходящий момент, например, в снегопад, и что вся задумка пойдёт прахом, потому как объектив забьёт снегом, или животные оборвут нитку ночью. Но, другого они придумать ничего не могли. С другой стороны, если даже таким образом сфотографировать лесное животное, например волка, лося или кабана, то это тоже будет большая удача. Живой уголок школы пополнится редкой фотографией. Но им был нужен браконьер во время охоты в заказнике.

Наконец всё готово.

– Пошли ребята домой. – Сказал Коля Лунин, – за ночь упадёт иней, состарит наши следы, покроет нить и даже опытный следопыт вряд ли чего поймёт. Приклад будет здесь завтра, его следов у кормушек я не обнаружил.

Вечерело. Группа двинулась из леса в деревню.

* * *

Утром Санька Приклад, вместе с дружком вышли из соседней деревни на охоту пораньше, чтобы найти место и приготовиться к утреннему поеданию зверями корма в кормушках. Настроение у Саньки было просто отличное. Егерь опять смягчился и отдал ружьё, стало быть, это событие настраивало на удачу. Оба охотника, выйдя из села, не пошли напрямую в заказник, а направились в соседнюю рощу. Если кто их и увидит невзначай, то это подозрения не вызовет. Но, выйдя за село, они круто свернули и направились в сторону заказника. Здесь их уже было нельзя увидеть из деревни. Белые маскировочные халаты слились с утренней мглой, и всё было одним: и мгла, и снег, и небо и охотники.

Как только они приблизились к густому осиннику и спрятались в буреломе, к кормушкам из леса вышел красавец лось. Он находился на расстоянии убойной силы ружья и, надо было только не промахнуться. Ветвистые с саженым размахом рога короной красовались у него на сильной и большой голове. Он не боялся человека. В этом лесу, охраняемом людьми, ещё никто не нарушал его спокойствия. Вот он лес – это его лес. Вот эти кормушки – это его кормушки. В них всегда так много вкусной еды. Нет, он не боялся людей. Иногда он наблюдал, как они сгружали в кормушки сено, а иногда, когда был особенно голоден, подходил к кормушке и ел при людях и они ему не делали никакого вреда.

Приклад осмотрелся и прицелился. Он был хороший стрелок и наверняка бы убил лося, но эта проклятая, занесённая снегом ветка под ним, предательски треснула и рука дрогнула.

Выстрел совпал с рывком осторожного зверя. Резкое движение спасло жизнь животному. Жакан только скользнул по его волнистому подбородку, не продырявив голову. Это лося рассердило и он вместо того, чтобы спасаться бегством, перешёл в нападение. Глаза его горели яростью мести. Он шёл на охотника, а охотник, дрожащими от испуга руками, никак не мог перезарядить ружьё. Лось приближался к бурелому и, никакая сила его не могла остановить.

Напарник Приклада, взятый им только для того, чтобы помочь освежевать лося, сбежал, а лось вот он. Великан видел судорожные движения испуганного охотника. Он наклонил голову и пошёл на своего врага. Лось был легко ранен. Кровь текла по шее. Он понимал, что должен расправиться с этим двуногим существом. По-другому он не мог его назвать. Лось знал людей, что приносили ему еду, он знал людей и помнил их, которые лечили его лосёнка, когда тот провалился в яму и не мог выбраться. А этот двуногий, не их рода, племени, и сейчас он повиснет у него на рогах, и он, лось, красавец и господин этого леса, с удовольствием раздавит его, как давит человек кровожадного комара, или повергнет его в вечный сон ударом передней ноги.

Санька, увидев надвигавшегося на него разъярённого лося, торопливо выстрелил ещё раз. Лось приближался и не падал. Нет, он не мог промазать… Приклад не верил своим глазам, тяжёлый свинец не покорил зверя и, теперь надо было думать о своём спасении. Охотник не знал, что второй выстрел он сделал не картечью, а Колиным пшеном.

Санька Приклад в три прыжка достиг спасительного дуба и быстро взобрался на его толстый сук, где он был для лося недосягаем. Пришёл в себя Приклад, когда больше получаса просидел на суку без ружья и шапки. Рассерженный царь леса обломал нижние ветки дуба, но так и не достал двуногого. Когда лось немного успокоился, то удалился в заросли осинника, теряя из раны кровь.

Прошло довольно много времени, а Санька Приклад всё сидел на суку, боясь спуститься на землю. А когда он слез, то так и пришёл в деревню без ружья и шапки. На следующий день ребята по следам изучили разыгравшуюся в лесу драму, а Коля даже нашёл на снегу несколько просинок. Они так ярко краснели на снежном покрывале, что их нельзя было не заметить. Найденные охотничьи принадлежности мальчишки отнесли егерю. А подробнее о случившемся в лесу им рассказала фотография. Мальчишки долго смеялись, глядя на Саньку, судорожно вцепившегося в сук, и лесного великана под дубом с ружьём на рогах. На заднем плане виднелись лесхозовские кормушки.

Ружья своего Санька Приклад так и не нашёл. Одну из фотографий ребята отослали по почте в союз охотников, вторую повесили в школе в живом уголке, а третью напечатали в районной газете «Знамя труда» в рубрике «И такое бывает». Такую же газету со статейкой повесили мальчишки и в штабе Снежной крепости. Больше ружья Санька в руки не брал. На него это событие так подействовало, что он съездил к районному егерю и признался в том, что это он в него стрелял в балке из саней. Санька Приклад плакал и просил у егеря прощения.

«Раз сам приехал и признался, то верю что осознал,– сказал егерь, – прощаю, тем более вреда ты моей руке большого не нанёс, только царапнул, а вот рукав полушубка прострелил, иди с богом. Твой приход дороже стоит, чем всё остальное».

После завершения операции по браконьерству в Снежной крепости состоялся серьёзный разговор о дисциплине. На этом заседании Колю Лунина отлучили от крепости на неделю, а Борю Кнутикова и Игоря Бровкина на три дня. Не спас Борю и героизм при спасении девочки во время бурана. Толе Тропинкину было поставлено на вид и сказано, что в случае повтора, он будет выведен из состава штаба. Организация Снежная крепость укрепляла дисциплину в своих рядах.

Мишка – сектант

На следующем заседании штаба Снежной крепости решался вопрос о вызволении Мишки из сектантского плена. «Мишка ни на какие антисектантские разговоры не идёт» – докладывал Федя Санкин. – И хотя он работу свою продолжает, но результатов от неё не видит». «Мишка продолжает упорствовать,– докладывает второй информатор, – Мишка ссылается на знамение у горы Верблюжихи, где он сам, а не только его единоверцы, слышал плач и крики ребёнка, а затем видел световые вспышки на вершине горы. Потом он, опять же сам, видел расчищенные тропинки к домам тех бабушек, которые ходят на их молитвенное правило. Мишке ничего словами нельзя докозать, потому как он своими глазами видел, что тропинки были забиты снегом и вдруг… Мишка-сектант, называет эти превращения чудом и преписывает, сделанное нами, ангелам».

На совете было решено, открыть Мишке секрет тех явлений, о которых он говорит. Одним словом, надо показать ему Снежную крепость, рассказать о деятельности их организации. Мнение разделилось. Одни говорили, что показать надо, а другие были против показа, аргументируя это тем, что Мишка в порыве сектантского экстаза, может выложить бабкам про снежную крепость и по сути её рассекретить. То есть, ребята понимали, что на карту поставлена судьба Снежной крепости и судьба Мишки. Спорили долго, однако победило мнение, что показать Мишке крепость необходимо, иначе его не переубедить. Заключительное слово взял Антон.

– Ребята! Я вот как считаю. Вы можете со мной не соглашаться. Это ваше дело. Я считаю, что спасение Мишки главнее того, что в деревне узнают о существовании нашей организации. Хотя, думаю, некоторые уже догадываются о её существовании, например, директор школы и председатель сельского совета, но молчат.

«А доводы есть, что они знают или догадываются?» – спросил кто-то.

– Доводов у меня убедительных нет, а вот отдельных намёков накопилось достаточно.

«Намёки не в счёт», – послышался тот же голос.

– Так вот, – голос Антона зазвучал уверенно. – Вспомним о том, как называется наша организация?

– «Союз приближения светлого будущего»,– произнёс Федя Санкин.

– Правильно. «Союз приближения светлого будущего», а не союз консервации настоящего. И если мы Мишке не откроем глаза, то законсервируем его в его секте. Скажите, а не входит ли в программу крепости пункт борьбы с сектой?

– Входит, – громко сказал Толя Тропинкин.

– Так что же, при выполнении нашей, нами же написанной программы, мы стараемся выбрать пункты полегче!? Так не годится. Если мы будем выбирать что важнее Мишка, или наша крепость – то нет уже нашей крепости. Вся вышла наша крепость, одни мотки провода, телефоны да подъёмники остались. Крепость это не стены, это наша душа, неуживчивая справедливая и сопротивляющаяся всему омерзительному! Крепость нами создавалась не для игры в снежки, она создавалась для Мишек и Катенек. А если мы бросим Мишку, то значит нашей крепости уже нет. И я в такой крепости командиром быть не хочу, да и членом её тоже, потому, как при принятии нами сейчас решения, например – «забыть о Мишке», мы нашу организацию считай, похоронили и похоронили задолго до её рассекречивания!!!

Мальчишки зашумели, стали вскакивать с мест, кричать, спорить. Наконец все стихли. Толя Тропинкин поднял руку и стал говорить.

– Спасибо, Антон, тебе за такие слова. Я до твоего выступления тоже сомневался, а тут как ножом по живому… Согласен… На все сто согласен! Скажу стихами. У меня так лучше получается.

Ну, для чего мы крепость создавали,

Из снега, льда, сердец и наших душь?

За что мы здесь голосовали?

Ушли под снег, забрались в лёд и глушь?

Что стоит это всё без Мишки?

Что стоим мы? – одни лишь словеса,

Нам Мишка – это ток по венам

Нам Мишка – это кровь в наши сердца…

После прочтения стихотворения Коля Лунин тихо сказал:

– Я согласен с Антоном. Стих твой, Толя, прямо за живое схватил. Все с Антоном согласны?! – спросил он притихших ребят. «Все, все,– загуднели мальчишки,– просто не вдумались в существо дела, вот и всё».

После одобрительных слов, Антон снова заговорил.

– Толя, слушай приказ: Информируй Сороку о решении нашего собрания. Пусть поддержит выполнение задания по дескридитации секты.

«Опять этот Сорока,– подумал Костя. – Что же это за личность такая, которая всё может и что ей во всём доверяют?» и тут же спросил у Бори Кнутикова о Сороке. Боря недоумённо посмотрел на Костю и сказал:

– Это человек Толи Тропинкина, начальника разведки. Мы никто Сороку в глаза не видели, а из Толи слово щипцами не вытащишь. Одно слово – разведка. Знаем только, что «Сорока» – это кличка Под кличкой может скрываться и мальчик и девочка.

– Что, и девочка то же!?– удивился Костя.

– Ты, Костян, не об этом думаешь. Самое главное, что Сорока талантливый разведчик и что он с нами, а не с Клёком. – Больше Боря ничего не сказал и ушёл. Так же договорились, что когда Федя Санкин приведёт Мишку в крепость, и они поднимутся по верёвочной лестнице, то, никто не будет обращать на Мишку никакого внимания, будто его и нет, а каждый, будет заниматься своим делом.

* * *

Федя Санкин приступил к выполнению наиважнейшего задания на следующий день. Он, как бы случайно, подошёл к забору Мишкиного дома, и, увидев за ним Мишку, вроде бы невзначай, сказал:

– Я тоже, как и ты, видел на Верблюжихе вспышки яркого света…

Мишка до этого, не обращавший на Федю никакого внимания, вдруг проявил к нему интерес.

– Какой свет? Как он выглядел?

– Всполохи такие, как зарница, или нечто подобное. Только это не свет электрической лампочки в доме или на столбе, а совсем другое… я не знаю как объяснить,– ответил Федя.

Феде было главное вовлечь Мишку в разговор, а там, глядишь, может и толк будет. Мишка был сосед Феди и у них был некоторого рода контакт. Федя не разговаривал о делах секты, не переубеждал Мишку, он просто был весёлый и в меру серьёзный мальчишка и Мишке это в нём нравилось.

– А ты не врёшь?– спросил Мишка, глядя исподлобья.

– А чего мне врать… За что купил, за то и продаю…

Мишку начал раздирать интерес. Он подошёл к самому забору и спросил:

– А ещё чего у горы видел или слышал?

– Не хочу я на эту тему разговаривать… Лучше давай на санках покатаемся.

– Зачем мне твои санки?.. – фыркнул Мишка.

– А мне твоя Верблюжиха на фик сдалась, хотя, ты прав, ещё кое-чего и слышал…

Тут Мишка начал потихоньку сдаваться.

– А если пойду кататься, расскажешь?

– Да ты не пойдёшь. Тебя бабка не пустит.

– С тобой пустит. Она говорит, что ты не балабол и даже хотела, чтоб я привёл тебя к нам на моление.

– С какого это перепуга?

– Бабушка считает, что я плохо усваиваю молитвенное правило потому, что у меня нет на моленьях сверстника.

– Умная твоя бабушка Маланья,– похвалил Федя бабушку Мишки.

– Очень умная. Её все слушают, и все её команды выполняют,– дополнил Мишка.

– Ладно, завтра увидимся, а ты с бабушкой переговори, чтоб отпустила.

– Ладно, переговорю,– пообещал Мишка.

Федя ушёл, а Мишка продолжал ковыряться в снегу, а потом оторвался от своего занятия и долго смотрел Феде вслед.

* * *

В штабе крепости обсуждали вопрос наибольшей важности. Толя Тропинкин похвалил Федю за самообладание и деликатность в разговоре с сектантом. «Главное, не торопиться. Дать ему время на обдумывание. Он скажет бабке. А раз у той уже было желание подыскать внуку товарища по моленьям, то она обязательно за это зацепится и не упустит такой возможности», – думал Толя.

Наутро Федя подошёл к соседской изгороди. Мишка, было видно по глазам, его уже ждал. У калитки стояли приготовленные салазки. «Наверное, бабка, перед тем как отпустить Мишку, здорово накачала внука всякими увещаниями. Но это чепуха, главное он готов идти и его отпустили. Понятно, с дальним прицелом. Но всё равно. Это есть контакт, да ещё какой. По всей видимости, Мишка получил от своей бабушки приказ – вовлечь Федю в секту, а раз так, то обязательно будет тянуть его, под разным предлогом, к горе Верблюжихе, ведь там они видели чудеса. Для сектантов это важно, и для Феди важно, потому, как просто так, Мишка к горе за деревней не пойдёт ни под каким предлогом. Тогда, как его приведёшь в крепость? Никак. Здесь надёжнее сектантский повод сработает» – и Федя стал ждать предложения Мишки.

Мишка, увидев Федю, взял салазки и вышел на улицу. Одноклассники, покатавшись немного на склоне оврага, раззадорились.

– Может быть на Васёнину гору пойдём? – спросил Федя, – там катишься дальше.

– Нет, лучше на Верблюжиху. Я тебе место покажу, где я стоял, а ты мне своё место покажешь, где ты был, когда сияние видел,– сказал Мишка.

Тут Федя понял, что Мишка и не собирался идти кататься. Предложение идти на Васёнину гору, где все катаются, отверг, хотя Федя нарочно предложил ему этот вариант и не просчитался. Стало понятно, что сама Маланья его с Мишкой посылает к Верблюжихе. Это удача. Значит, к этому делу бабка Маланья руку приложила, хочет и его опутать своими сектантскими сетями. «Что ж, временно наши пути с ней совпадают,– подумал Федя, – а там посмотрим и они пошли к горе Верблюжихе.

– Вот на этом месте я стоял, когда знамение увидел,– проговорил Мишка, подойдя к тому месту, откуда услышал детский плачь.– А от фермы я ещё видел свечение нерукотворное, только это неделю назад.

– А ты хочешь ещё раз увидеть то самое свечение? – спросил Федя.

– Как это можно? Это не дело рук человеческих, – испуганно ответил Мишка.

– Ты лучше скажи – хочешь или нет?

– Хотелось бы, только это воля высочайшего духа.

– А вот смотри туда, где ты видел прошлый раз свет и увидишь.

– Смотрю… – изрядно перетрусив, проговорил Мишка, а сам подумал: «Что это за сила в Федьке, что он и нерукотворный свет может вызывать?».

– Стой не шевелись, – сказал Федя.

Он при этом, чуть отошёл от Мишки на два шага и поднял вверх две руки. И сразу над горой Верблюжихой появилось слабое сияние.

– Ты что, святой? – проговорил ошеломлённый Мишка. Но вместо ответа Федя сказал.

– Пойдём со мной, и сам всё увидишь!

– Я не достоин этого…– проговорил дрожащим голосом Мишка.

– Со мной можно. Ты же сам сказал, что я святой… – и Федя направился к горе. За ним поплёлся, совершенно сбитый с толку, Мишка. Разве мог он отказать Федьке, по велению которого, на горе происходит световое знамение.

Федя подошёл к обледенелой стене и скрестил руки над головой. И тотчас в стене открылось окно и из него, стала спускаться верёвочная лестница. Лестница спускалась, а Мишка потихоньку прятался за спину Федьки. Наконец, лестница спустилась и, Федька движением руки попросил его подниматься.

Мишке было боязно. «Но если Федька такой могущественный, то и бояться особо нечего», думал он. Мишка поднимался, а за ним следом поднимался и Федька.

Мишка был ошеломлён увиденным. А когда закончил осмотр снежной крепости и увидел занятых делом ребят, он не захотел идти ночевать домой, а остался у Феди. Не пошёл он домой ни на второй день, ни на третий. Бабка Маланья плакалась на селе, говоря, что у неё отняли внука. Затем говорили, что бабка Маланья заловила Мишку и отвела домой. После этого Мишка ни в крепости, ни у Феди не появлялся.

* * *

Костя увидел в окно, изо всей силы бегущую к его дому Нюшку. «Чего ей надо?» – подумал он, однако, накинул на плечи дедушкин ватник вышел на крыльцо. Нюшка буквально скатилась к ногам Кости с сугроба и, глотая слова и сбиваясь, начала быстро говорить: «Надо! Срочно! Скажи Антону, или Толе Тропинкину, что с Мишкой беда-а-а…

«Интересно… Что это я должен кому-то и чего-то сообщать, – подумал Костя. – Ну и что, что она знает моих знакомых. Это ещё ни о чём не говорит…– Костя нахмурил брови и сделал совершенно незаинтересованный вид, дескать, гуляй себе, мадам, по деревенским дорожкам. А вдруг ты Шкворня и Клёка лазутчица? Тут надо держать ухо востро».

Но Нюшка вдруг тигрицей бросилась на него и повалила в сугроб, затем схватила за ворот ватника и стала бить его по щекам варежкой, приговаривая: «Хочешь сделать вид, что ничего не знаешь… Да! А я знаю, что знаешь и ты немедленно передашь то, что я тебе сейчас скажу.

– Да пошла ты! – И Костя рывком свалил с себя Нюшку и встал. А Нюшка не вставала, она лежала на снегу и из глаз её катились крупные слёзы. Она всхлипывала, затем вдруг, как бы очнулась, и прямо, глядя Косте в глаза, проговорила:

– Дура я набитая… «На улице пурга, а у меня шарфа нет». Костя удивился этой фразе. Какая пурга? Какого нет шарфа? На улице светит солнце, снег искрится… Шарф ярко красный на Нюшке…

– Да вспоминай же ты, дубина стоеросовая!!! – закричала в лицо Косте Нюшка и снова проговорила:«На улице пурга, а у меня шарфа нет».

И вдруг Костю осенило – так это же слова недавно даденного ему пароля. На них надо обязательно ответить и он, отерев с лица снег, сказал: «Зачем тебе второй шарф. Одного хватит».

– Так бы сразу и сказал,– проговорила Нюшка и протянула Косте руку, прося помощи подняться. Костя подал руку и рывком поднял Нюшку на ноги.

– Сама виновата, надо было пароль сразу говорить, а ты стала с меня чего-то требовать… Я разозлился. Да и не думал я, что это будет девчонка, кто пароль скажет?

– Слушай меня внимательно… Антону надо сказать или Тропинкину. Мишка-сектант в беде. Его жизни угрожает опасность. На улице мороз, а его повели в сарай раздетого и даже на замок заперли. Я подсмотрела. Вели трое. Тётка Акулина, бабка Фрося и сама Маланья. Мишка в одной ситцевой рубашке и трусах. Сколько он в этом сарае продержится, неизвестно. Могут эти сектанты и насмерть заморозить. Беги, давай!!! Ты, быстро беги. А я тут прослежу, чтоб ещё куда его не перепрятали. Пыталась дозвониться – не получается.

– Так сегодня телефонной линии профилактику делают.

– Плохоесовпадение. Ты беги… беги…

И Костя побежал. Нет, он никогда так быстро не бегал. В висках стучало, лёгкие забивал морозный воздух, ноги становились ватными. Его заметили и побежали навстречу…

– Что случилось! – Спросил Тропинкин.

– Мишку в сарае заперли раздетого…

– Кто видел?!

– Нюшка через пароль сказала.

– А что же по телефону не сообщили?

– Он сегодня на профилактике.

– Из головы вылетело. Играй тревогу!!! – Крикнул Антон. – Сбор у школы. Сюда бежать, только время потеряем. И сразу по всем зеркалам и проводам полетело сообщение: Срочно!!! Общий сбор. Срочно!!! Общий сбор… у школы. Через несколько минут со всех концов деревни в направлении школы уже бежали и катились на лыжах мальчишки. Около школы они тоже долго не задерживались, а, сгруппированные по несколько, человек шли к Мишкиному дому.

Около Мишкиного дома мальчишки не толпились. Из них кто-то катался на санках, кто-то играл в снежки. И было видно, чем бы они не занимались, все украдкой наблюдают за домом сектантов. За углом дома Маланьи Антон, Толя Тропинкин, Дима Воробьёв и Митя Водовозов решали судьбу Мишки. Им было ясно, что Мишку никто просто так не отдаст. Неожиданно появилась Нюшка, её сразу окружили.

– Ребята, Мишка в опасности… Я подобралась с противоположной стороны сарая. Мишка там, в одной майке и привязан к лестнице. Рубашку видно с него содрали.

Вопрос: – Он живой хоть?

Ответ: – Живой, только сначала говорил невесть что… теперь замолчал.

Вопрос: – Как это, невесть что?

Ответ: – А вот так, говорит, что его не надо спасать, что это божья кара его постигла за ослушанье братьев и сестёр и что он должен всё вытерпеть…, ну и тому подобное…

Вопрос: – Стена крепкая?

Ответ: – Я одну доску расшатала, глину повыковыривала. Думаю, если двое, трое могут выломать. Только он говорит, что никуда из сарая не пойдёт и второй раз нас слушать не будет.

Вопрос: – Сейчас неважно, что он говорит. Наша задача спасти Мишку от переохлаждения и смерти. Как это сделать?

Ответ: – Выломать доску?

Вопрос с ответом: На это уйдёт уйма времени, но главное – могут услышать. Что ещё Мишка говорит?

Ответ: – Сейчас он уже совсем ничего не говорит, наверное, замерзает.

Предложение: – Предлагаю подпереть дверь, чтоб сектанты не могли выйти. Замок с сарая сбить топором, а дальше по обстоятельствам.

Ответ: – Принимается…

Вопрос: – Кто сейчас баню топит, не знаешь?

Ответ:– Капелька, наверное, опять самогонку в баньке гонит. Из баньки дым идёт.

Предложение и решение: – Вот, к ней в баньку Мишку и понесём отогревать… Ставни в доме у Маланьи не забудьте закрыть… Пусть немного сектанты посидят взаперти… А ты Нюшка беги к председателю сельсовета. Скажи что и как. Поняла?

– Поняла я всё, поняла… – И Нюшка исчезла.

Антон подозвал к себе Федю Санкина, Диму Кислякова и Колю Лунина быстро отдал приказ:

– Группа Санкина сбивает замки, а группа Лунина запирает сектантов в доме, чтоб не могли помешать. Твоя, Дима, группа растягивает ватное одеяло, заворачивает в него Мишку и несёт в баню. Действуем…

Через несколько минут, около двери бабки Маланьиного дома мелькнули фигурки, протянулась рука и ловко подставила под дверь колышек, другая рука накинула на дверь крючок. Другие ребята по знаку, уже топором и ломом, разбивали замок сарая, а Лунинцы закрывали ставнями окна дома. За окнами через пять минут послышались крики, стук в рамы, в дверь, но дело было уже сделано. Замок с двери сарая отлетел после третьего удара.

Косте в этой операции надлежало быть фотокорреспондентом, и он аккуратно снимал то слом замка на сарае, то привязанного полуголого Мишку к лестнице, который уже ничего не мог говорить, то закатывание его в одеяло и транспортирование в баню к Капельке. Около бани же разразился целый скандал. Капелька сначала не поняла, что к чему, и не захотела в баню пускать посторонних, но на дверь надавили, щеколда лопнула и дверь распахнулась.

В бане было жарко. Топилась печка, парила вода в котле. С Мишки тотчас сняли остатки одежды, водрузили на деревянный настил в парилке и хотели поливать горячей водой. Только Капелька этого делать не дала. Она, узнав, в чём дело, тут же взяла инициативу в свои руки, потому как когда-то училась на краткосрочных медицинских курсах и знала, как спасать замерзающих. Она стянула с себя платье, оставшись в одной сорочке, и разорвав платье на ленты, стала мочить их в горячей воде и осторожно обкладывать Мишку. Варвару было неузнать. Она властно отдавала команды мальчишкам и те беспрекословно её распоряжения выполняли. Наконец Мишка очнулся, его завернули в одеяло, отнесли к Капельке домой, уложили в постель и накрыли тёплым козьим одеялом.

А через несколько дней в сельском клубе состоялся товарищеский суд, на котором судили бабку Маланью с двумя её приятельницами. Постановление товарищеского суда было строгим. Товарищеский суд постановил – привлечь Тётку Акулину, бабку Фросю и бабку Маланью, что истязали Мишку, к уголовной ответственности и передать дело в уполномоченные органы. Маланью с подружками вскоре увезли милиционеры на ГАЗ-69 в райцентр.

Судил товарищеский суд и Капельку за незаконное самогоноварение. Заседание товарищеского суда было бурным. Такого количества выступающих на подобных заседаниях никогда не было. Одни говорили, что надо наказать по всей строгости закона, чтоб мужиков самогоном не спаивала, другие были против, и предлагали только оштрафовать, ввиду совершенного ей подвига. В конце-концов в отношении Варвары Капелькиной ограничились предупреждением.

Слово на товарищеском суде взял Холмиков. Он обстоятельно рассказал собравшимся о том, какое зло наносит самогоноварение прежде всего тем, кто эту самогонку пьёт, и какое зло несёт в общество тот человек, который эту самогонку изготавливает. И, обратившись к Варваре Капелькиной, сказал:

– Ты, Варвара, человек чуткий и отзывчивый. Со знанием дела спасла парня от гибели и в то же время, имея такое большое сердце и душу, занимаешься самогоноварением… Мне и всем нам просто жалко тебя и непонятно, как это в тебе совмещается? Выкинь ты эту самогонную дурь из головы…

– А я уже, Иван Иванович, выкинула. – Сказала Капелька.

– Ну и молодец!!! – похвалил её Холмиков. – А присутствующим могу сообщить, что мне сказал лечащий врач Миши. Он сказал, что охлаждение организма было серьёзное и если б не умелые действия спасателей, то Мишу бы, не спасли… – Ты, я смотрю, Варя, хочешь чего-то нам сказать…

– Да, да. Конечно… – Варя справилась с волнением и проговорила. – Я прошу товарищеский суд похлопотать, чтобы мне отдали Мишу на воспитание. Женщина я одинокая, молодая.– И добавила,– куда же он пойдёт…, в интернат что ли?

– Кто ж тебя с таким довеском замуж возьмёт? – выразила сомнение одна из женщин. На этот вопрос ответил Холмиков:

– Именно с таким довеском в первую очередь возьмут, – каждому мужчине, если он с головой, женщина с таким характером обязательно нужна.

Просьбу Варвары Капелькиной решили удовлетворить. А кончилось это всё тем, что самогонный аппарат Варвары отвезли в сельсовет, а оттуда в район.

После суда Варвара Капелькина стала хлопотать об усыновлении Мишки. Иван Иванович Холмиков ходил и говорил всем о созидательной и великой душе человеческой, о том, что эта душа может и оступиться, как у Варвары, а когда приходит беда, то душа человеческая всё превозмогает, и берёт на себя такую ответственность, о которой до этого никто и подумать не мог, да и сама она в себе этого дерзновения не находила,– и обязательно поднимал указательный палец вверх.

После этого события мальчишки тоже изменили к Варваре отношение. В своей среде они продолжали её звать Капелькой, только уже без тени уничижения. И часто говорили «Наша Капелька». Заслужить такое уважение у ребят многого стоит. А ещё Варя пекла прекрасные пирожки и часто угощала ими ребятишек.

Сражающиеся бастионы

Сегодня Костя дежурит у верёвочной лестницы. Кроме дежурства он ещё ведёт кружок по фотоделу. Ему отец привёз фотоувеличитель. А вот заниматься теннисом он не может, в деревне нет теннисного стола. У верёвочной лестницы нет такой толкотни, как в штабе и можно помечтать. В деревне мальчику очень нравится. Здесь хорошо, вольно. И тут Костя заметил, бегущую к горе фигурку девочки. Когда девочка подбежала ближе, он узнал в ней Нюшку. Подбежав, она быстро начала подавать сигналы пароля. Костя знал, что Нюшке известен пароль и потому её приходу не удивился. Он теперь знал, что в рядах защитников Снежной крепости есть и девочки. Однако, прежде чем спустить лестницу, позвонил в штаб. Из штаба, выслушав Костю, не ответили, а тут же прибежал Толя Тропинкин и Антон и стали быстро спускать лестницу. Затем Антон спустился вниз сам, помог девочке подняться и они вместе с Нюшкой ушли в штабную комнату. О чём они там говорили было неизвестно, только после короткого совещания прозвучал сигнал экстренного сбора.

Костя пришёл в штаб последним, ему нельзя было уходить с поста, пока все ребята не соберутся в штабной комнате. И вот, пропустив через верёвочную лестницу последнего мальчишку, он поднял её и поспешил в круглую комнату. Все были в сборе. На этот раз, как отметил Костя, работали все службы оповещения. Звонили телефоны, мигала рация, то и дело подавая сигналы Варягу, приказывая, прекратить учения и возвратиться в крепость. Наконец-то прибыл и экипаж Варяга. Была в штабе и Нюшка. Открыл экстренное совещание Толя Тропинкин и тут же дал слово коменданту крепости. Антон встал, немного подождал, когда все утихнут и начал говорить.

– Друзья мои! Сегодня у нас печальный, но в тоже время и радостный день. – Голос его звучал всё громче. – Сегодня наше с вами братство сбрасывает с себя полог таинственности. Первый этап становления закончен. В своих снежных тоннелях снежная крепость сплотила и закалила, и проверила нас. Мы выросли из союза нескольких человек, которые первыми воткнули лопаты в снежный склон этой горы, до многолюдной сплочённой организации. С сегодняшнего дня мы готовы дать решительный и открытый бой несправедливостям, воровству и прочим недостаткам человеческого общества. Мы должны уже открыто встать на пути тунеядства, хулиганства и праздности. Это мы с вами стены и пушки нашей крепости! Это мы с вами будущее нашей деревни! И нам не всё равно, какая она будет через 10 и 20 лет. Мы приближаем светлое будущее своими поступками. Чем лучше мы и жители нашей деревни станем, тем ближе будет Коммунизм. А Коммунизм – это светлая идея и мечта человечества и мы этой идее должны соответствовать. –

Антон откашлялся в кулак. У него от волнения першило в горле.

– Однако, мечта мечтой, а дело делом… Сегодня Нюшка,– он кивнул на гостью и попросил её встать. Нюшка встала и мило улыбнулась. – Наш постоянный,– продолжил Антон,– наш знаменитый разведчик, товарищ Сорока, наша Анечка Привалова.

«Так вот это кто знаменитая разведчица Сорока! Это же Нюшка! Кто бы мог подумать?!» – удивился Костя. И не только он один удивился, удивились все. Ребята загалдели. Новость всех ошеломила. Ладно, там Нюшку принять в члены организации, куда не шло. Но, что эта самая Нюшка есть знаменитая разведчица, это в голову как-то совсем не лезло.

– Так вот, разведчица Сорока принесла нам неожиданную новость. Она сообщила нам, что про нашу организацию стало известно хулигану Шкворню и Клёку. Как мы и думали, Мишка-сектант в противовес убеждениям бабки Маланьи, и её ссылке на знамение на горе Верблюжихе, раскрыл ей секрет этих знамений. Слух распространился по всей деревне. Хоть верхушку секты и арестовали, но другим-то сектантам рот не закроешь. Клёк, Шкворень и их подручные готовятся к штурму нашей крепости. У меня всё. Решение штаба зачитает Дима Воробьёв.

Антон сел и тут же поднялся Дима Воробьёв, и стал читать громко и внятно.

Постановление штаба крепости от 8.01. 1965 года:

1. В крепости объявляется военное положение.

2. Всем службам крепости перейти на выполнение инструкции №2.

3. Поднять над крепостью знамя.

4. Всем приступить к подготовке крепости для отражения нападения.

5. Смена пароля через каждые сутки.

И только он перестал читать, как раздался вой сирены. Это Коля Лунин начал крутить ручку сирены, что привезли им в подарок военные. Тотчас была объявлена боевая тревога. Наблюдатель по телефону сообщил о приближении противника. Всё приводилось в боевую готовность. В стенах открывались амбразуры, а для метательных машин целые проёмы. Вдоль внешних стен в кольцевом коридоре выстроились арбалетчики со снежками наготове. Часть ребят копошилась у снегомётов. Закрутился транспортёр, поднимая из погребков боеприпасы. Занял свои места у канатного подъёмника десант. Взвился над крепостью флаг. Взревел мотор Варяга, готовый совершить обходной маневр, притихли телефонисты с катушками телефонных проводов, готовые в любую минуту наладить связь. Наблюдатели через каждые пять минут докладывали в штаб о месте нахождения неприятеля.

Противник не торопился. Он только приблизился к крепости и остановился, по-видимому, решая с какой стороны напасть. Костя видел в амбразуру, что наступающие достаточно хорошо вооружены. Человек десять толкали впереди себя настоящие большие сани с прикреплённым фанерным щитом. Во время осады, нападавшие за этим щитом будут прятаться. Клёк стоял в санях, отставив ногу и облокотившись на маленького ростом мальчика, с вызовом смотрел на крепость в подзорую трубу или во что-то её заменявшее. По обеим сторонам саней, словно муравьи, толкали впереди себя салазки воины Клёка.

На салазках, как и на санях, тоже виднелись прикреплённые фанерные щиты, а за ними горками сложенные снежки. Шкворень и двое с ним мальчишек шли сзади, наверное, опасаясь, что их воинство может просто сбежать с поля боя. Клёк, не доезжая до крепости, велел остановиться. Затем, опершись на двух приближённых, услужливо подставивших свои спины, с надменным видом сошёл с саней, и, отдав одному из подчинённых бумагу, послал его в крепость. Навстречу парламентёру вышел Коля Лунин. Они встретились у подножия горы. Парламентёр вручил Коле бумагу, и они разошлись. Коля, возвратившись, передал бумагу Антону. Антон начал читать написанное.

Ультиматум.

Я, главнокомандующий штурмовой армии Сыров В.К., объявляю крепость на горе Верблюжихе вне закона. Предлагаю крепость сдать вверенным мне войскам. При этом необходимо:

1. Выбросить белый флаг.

2. Спустить верёвочную лестницу.

3. Личному составу покинуть укрепзону.

5. Командному составу передать импровизированные ключи от крепости Сырову В.К. прилюдно.

– Ты смотри, даже ещё и «прилюдно» – возмутился Федя Санкин.

– Вот наглый! – Ещё и без боя решил получить. – Выдавил Толя Тропинкин.

– Надо отдать Сырову должное. – Заметил Антон, – людей он насобирал достаточно много…

– А какая польза!!! – горячился Толя. – Народу много, да толку мало…

– Как мало толку. Я вижу у них две длинные штурмовые лестницы, щиты, на дровнях что-то типа мортиры. Они неплохо подготовились. Не надо принижать противника. Его недооценка к хорошему не приводит, – заметил Костя.

– Костя прав. Надо подумать, как мы будем бороться с лестницами,– сказал Антон.

– А что думать, будем их по косой, вдоль стены, сталкивать. Они же не додумались к бокам прикрепить верёвки, чтоб удерживать лестницы вертикально…

– Не горячись. Лестницы, думаю, не самое главное. Я вижу у них к ногам какие-то скобы приделаны… – Ответил Толя Тропинкин.

– Это для чего!?

– Думаю по нашей стенке подниматься…

– Как это!?

– Бегом! Вон видишь, у их передних бойцов к спинам прикреплены палки.

– И что!? – спросил с удивлением Костя.

– А ничего!!! Подталкиваемый сзади длинной палкой воин со скобами противоскольжения, будет буквально вбегать на нашу стену до самых амбразурных проёмов.

– Хитро придумали, сказал Тропинкин. – Так что насчёт ультиматума?.. Отвечать будем?..

«Много чести…» – зашумели ребята.

– Значит не будем… Тогда их ультиматум надо сжечь у всех на виду, это и будет нашим ответом.

– Правильно… запустим змея, а к хвосту привяжем горящий ультиматум Сырова. – ребята рассмеялись.

Так и сделали, через пять минут с горы Верблюжихи в небо взмыл четырёхугольный змей с дымящимся хвостом. Змей приближался к выстроившейся шеренге противника. Наконец он приземлился у ног Сырова и тот узнал в догорающем клочке бумаги свой ультиматум.

– Всё ясно,– проговорил Клёк.– Будем штурмовать… Приготовились!!! Внимание!!! Авангард… Впе-рё-о-д!!! – крикнул он.

И сразу к подножию горы Верблюжихи устремились не менее десятка салазок с прикреплёнными на них противоснежковыми фанерными щитами. Щиты хорошо прикрывали штурмующих и они без особого труда достигли подножия горы. И как только они дошли до подножия, как из их рядов выскочила группа скалолазов и, подталкиваемая сзади шестами, стала карабкаться на почти отвесную стену.

Град снежков осыпал штурмующих. Одни из них соскальзывали вниз не в силах удержаться, а другие в это время карабкались выше. Сыров стоял в это время на санях и осматривал продвижение штурмовых отрядов. Надо отдать ему должное, он оказался неплохим стратегом и умело руководил своим войском.

– Мой генерал! – докладывает ему очередной вестовой. – Мы почти ворвались на бастион, двое наших ещё там сражаются, но остальным пришлось отступить. Проклятая лавина снега была сброшена нам на головы и буквально смела штурмующих к подножью. Считаю, что они не смогут вновь зарядить свои снегосбросы, у них на это нет времени. Дайте, мой генерал, хоть пять ребят посильнее и мы займём этот проклятый бастион, закрепимся на нём и будем штурмовать глубины крепости.

– Идите вперёд теми же силами! Осаждённые не смогут защищаться так яростно долгое время. Мы должны выждать, когда у них кончатся боеприпасы.– Ответил Клеек.

– А как мы это узнаем!?

– Просто. Они начнут их экономить. А как только начнут экономить, то тогда и начнётся решающий штурм. Уставшие отступят назад, а вперёд выступят свежие силы, и в бой их поведу я – главнокомандующий штурмовой армии и вы увидите величие моего плана.

В это время в крепости шли последние приготовления по отражению очередной атаки. Защитники научились бороться со скалолазами, с верёвочниками. Единственной бедой была – недостача снарядов. В штабе понимали, что выдержать долгую оборону крепость не сможет и сейчас решался вопрос ликвидации крепости. То есть обрушения её основных конструкций и вывод её защитников через запасной выход.

Толя Тропинкин и Митя Водовозов, изучали, где сделать подкопы для обрушения стен, а Дима Воробьёв торопил мозговой центр с принятием окончательного решения. Мнения разделились. Одни ребята были за уничтожение крепости, чтобы не досталась в руки врагу, а другие настаивали на том, чтобы хитростью заманить авангард армии Клёка в штабную комнату, и в ней его запереть. Решили действовать по второму плану. Для этого один из мальчишек во время атаки, вроде бы случайно, обронил план снежной крепости. Этот план, нарисованный на бумажке, подобрали воины Клёка. В биноколь было видно, как его рассматривал Клёк.

* * *

– Мой генерал! Мой генерал! – кричал вестовой, подбегая к Клёку. – В наши руки попала интересная бумаженция, – и он протянул ему листок. На листке был нарисован план крепости. Клёк сразу сообразил, какую этот план имеет цену. Он впился глазами в рисунок и сразу увидел, выделенную красным карандашом круглую комнату в центре крепости. В низу листа были условные обозначения, там тоже стоял маленький красный кружочек и написано – штаб.

Клеек подозвал к себе командира авангарда и спросил, показав ему план,– когда вы ворвались на бастион №2, он так обозначен на карте, все тамошние проходы были точно, как на этом плане?

– Всё точно, как на плане, мой генерал!

– Молодцы. Теперь наша задача немного меняется. Мы должны захватить круглую комнату штаба… Штаб – это мозг их обороны. Не зря они выделили его на схеме красным карандашом. Этот штаб они будут оборонять до последнего бойца, до последнего снежка. Когда придёт время, Я и Шкворень выступим во главе авангарда и захватим штаб. В результате их отряд будет рассеян по гротам, из которых они будут выползать к нам в руки как тараканы. Всё понятно?!!

– Так точно, мой генерал!

* * *

– Как ты думаешь,– спросил Антон Костю,– клюнет Сыров или нет на подброшенный ему план крепости?

– Обязательно клюнет. Клюнул же Бонапарт на захват Москвы.

– То Бонапарт, а это Сыров, хотя и мнит себя бог знает кем.

– Захват штаба ему наверняка льстит. Надо дать ему такую возможность – захватить помещение штаба малыми силами, а остальных штурмующих мы должны отсечь.

– Возможность у него такая будет, только бы сразу не спохватился…

– У Клёка времени нет всё обдумать. Будем выдвигать людей на боевые позиции согласно плана? – спросил Антона Дима Воробьёв.

– Не выдвигать, а отодвигать защитников по сторонам, пусть сквозь наш строй идут воины Клёка в штаб, если им туда так хочется… – засмеялся Антон.

* * *

Сыров посмотрел на часы и сказал Шкворню. – Всё. По моим подсчётам они выдохлись. Я иду во главе авангарда, а ты будь рядом. Вперёд, воины штурмовой армии!! – крикнул он и, выскочив из-за щита, устремился в центр боя. В это время защитники выбросили штурмовую верёвочную лестницу, и стали по ней вяло спускаться.

– Это наша удача, а их просчёт, – выкрикнул Клек и схватился за лестницу. Через несколько минут, устремившаяся за ним ватага бойцов уже заняли центральный проход на бастионе №2. И вдруг верёвочная лестница упала. Приток свежих сил к наступавшим прекратился. Клёк в пылу боя этого не заметил.

Вялое сопротивление в центре и жёсткое по бокам понуждало штурмующих двигаться к штабу.

Последний рывок и Клёк со своими ближайшими сподвижниками в круглой комнате. Комната ярко освещена. На столе лежит большая карта поля боя.

– Смотри, как драпали, что и карту забыли,– проговорил Шкворень. – Убедительная победа, мой генерал!

– Разумеется… – хохотнул Клёк. – Был их штаб, теперь наш штаб. Он сел в большое кресло, накрытое скатертью, и улыбнулся соратникам. Но, тут же, лицо его поблёкло – он увидел на стене плакат со словами «Союз приближения светлого будущего – коммунизма».

– Братва! Посмотрите! Эти сыроежки хотят построить коммунизму…

– А нам, мой генерал, хорошо и при социализме… – проговорил Шкворень и захохотал.

Вдруг в это самое время, когда ещё не стих хохот клёковцев, на том входе, куда вошли победители, упала фанерная заслонка, а потом и на других входных проёмах тоже, тотчас за ними раздались какие-то шорохи. Тут же погас свет.

– Это, что за шутки!!! – прокричал Шкворень.– Включите освещение! Я приказываю!!!

– Как бы не так, – раздался голос сверху. – Как бы не так, – раздались голоса со всех сторон круглой комнаты. – Ты хотел взять штаб? Тебе это, Клёк, удалось. Ты находишься в помещении штаба. Мы для тебя даже скатерть на снежное кресло разостлали. Это, Клёк, для того, чтобы усыпить твою бдительность, а ты и повёлся… На поверку, Клёк, ты взял только одну круглую с ледяными стенами комнату, в которой и сидишь теперь как сыч со своими дружками… , завоеватели… Вы в плену, господа!!! Выхода у вас нет! Приехали!

– Вы чего это удумали! Курицы! – выкрикнул Большаков Кирюха, левая рука Клёка, понимая, как они опрохвостились.

– Мы не удумали, а вот теперь вам наш ультиматум. Мы вас всех выпустим, если вы выдадите нам связанными Клёка и Шкворня. Остальным ничего не будет. Поняли!!! Клёк и Шкворень должны быть переданы нам со связанными руками!

В круглой комнате воцарилась тишина и за её стенами тоже. Бой стих. Отрезанные от авангарда воины Клёка, побросав фанерные щиты и штурмовые лестницы, понимая, что их командиры заблокированы, понуро вразноброд брели в деревню.

– Ну и кто меня будет связывать! – обратился Клёк к своим дружкам.

– Не захочешь здесь ночевать, то сам и свяжешься, – послышался голос Кирюхи Большакова–одного из его приближённых. – Кто говорил, что захват штаба – это победа? Ты сам и говорил. Вот ты теперь сидишь в этом штабе и что дальше? Тебя, Клёк, просто перехитрили. Вот и всё. И нечего корчить из себя великого полководца. А я тебе говорил, – басил Большаков, – что надо занять всю батарею, загнать защитников вглубь крепости и замуровать входы и выходы. Вот тогда бы мы были на коне, а не они…

– Чего предлагаешь? – спросил вялым голосом Клёк.

– Выполнять указания победителей, так, что давай руки и сиди тихо.

Клёк и Шкворень поняли, что они проиграли и что, если они будут корчить из себя великих, их просто в ближайшее время отсюда никто не выпустит. Выйти самим невозможно. Стены круглой комнаты оледенелые и очень крепкие.

* * *

Наутро вся деревня знала, что Клёк и Шкворень сами написали заявление директору школы, где перечислили все свои прегрешения перед односельчанами. А через месяц в деревне появился Мишка. Он не захотел жить в интернате, а приехал в деревню к тёте Варе Капелькиной, она обещала его усыновить. Первым делом он встретился с Федей и попросил его о том, чтобы и его включили в гарнизон Снежной крепости. Федя не заставил себя долго ждать и тут же связался с комендантом крепости по телефону и изложил Мишкину просьбу.

Разрешение на посещение крепости было получено и через полчаса Мишка уже сидел в круглой комнате штаба. Здесь собрались все главные герои Снежной крепости кроме командира первого бастиона Жени Надеждиной. Она не любила сюда приходить и всегда говорила мальчишкам: «Не люблю я этих ваших снежных дыр и всяких переходов и проходов. Мне в них даже страшно. Мы уж с девочками, как-нибудь, и в нашей импровизированной крепости посидим и потолкуем. У нас одна стенка из снежных блоков, да два окна в ней и нам для активизации воображения хватает».

А что дальше?

Мальчишки сидели на снежных лавках и вспоминали недавнее сражение. Все эти воспоминания сводились к тому, кто и кому куда попал снежком, кто кого удачно столкнул и так далее. Незаметно разговор перетёк в другое русло и ребята заговорили о том, что как бы хорошо было в деревне, если бы… И это «если бы» каждый немного понимал по-своему.

– Главное, чтоб в колхозе воровства не было,– сказал Толя Тропинкин. – Не будет воровства, то и сторожей не надо будет. Смешно как-то получается – всё вокруг общее, твоё, моё, наше и сторож у этого, нашего, имеется…

– Доживём, не будет ни воровства, ни сект, ни подлогов, – мечтательно заговорил Дима Воробьёв. – Вот мы, то есть, наше поколение борется в деревне с недостатками? Борется. А другим поколениям будет уже легче, потому что какие-то явления, пусть не все, но мы искореним. Так ведь? Например, мы уничтожим воровство и пьянство в деревне. Наши дети об этих явлениях уже знать не будут. А техника какая будет!!! Представляете, приходит на работу Никита Ломов в костюме, при галстуке, нажимает кнопку и навоз сам из под бурёнок в кучки собирается… Фантастика.

– И нисколько это не фантастика,– перебил его Митя Водовозов. – Я выросту и сам изобрету чего-нибудь такое, что сделает в нашей деревне настоящую техническую революцию.

– Колись! Чего удумал? О чём мечтаешь? – спросил Митю Боря Кнутиков.

– Мечтаю изобрести такой аппарат, чтобы он над полем парил и делал все полевые работы: пахал, сеял, бороновал, а на поле не садился и колёс бы не имел…

– Ты это мне, Митька, брось, – перебил его Игорь Бровкин. – Я мечтаю, чтоб в деревне был такой трактор, он же и комбайн, и сеялка, и рыхлитель одновременно. Красный такой, новый и я в кабине сижу, а передо мной телевизор и по этому телевизру показывается, как все механизмы на этом тракторе работают. А ты говоришь об аппарате каком-то, чтоб над полем как шарик воздушный парил, фантазёр.

– Оба вы фантазёры-мечтатели, – проговорила Женя Надеждина.– Она незаметно вошла в комнату и села на краешек лавки.

– Ты смотри! Надеждина пришла, а как же, вдруг своды упадут?.. – воскликнул кто-то. Но Женя не обратила на колкость никакого внимания.

– Без мечты ничего не бывает,– продолжила говорить она. – Смелость, говорят, города берёт, а фантазия движет технический прогресс. Я так это понимаю. Поэтому давайте мечтать и заглядывать в будущее, кто насколько может. Я верю, что и у нас в деревне и не только в одной нашей деревне, но и во всём Советском Союзе, обязательно получится устроить такую жизнь, что у буржуинов только бы слюнки текли. Я же мечтаю выучиться на зоотехника или на огронома, а потом стать журналистом.

– Ну, ты, Женечка, даёшь… – тебе что, одного образования мало? – заметил Толя Тропинкин.

– Мало. Я хочу стать специалистом сельского хозяйства, чтобы писать о деревне серьёзные и глубокие статьи. А если уж писать критику, то она должна быть снайперски точной. Меня на такие раздумья навела карьера и «слава» Сырова старшего. И ведь это произошло в нашей деревне. Ладно, отодвинем Сырова в сторону, забудем о нём. У меня к вам ребята предложение. Давайте, организуем в нашем колхозе сатирический фотолисток. Будем фотографировать, то что мешает в деревне нормальной жизни: факты разгильдяйства, неряшества, пьянства и так далее. Эти фотографии станем вывешивать на видном месте.

– И что ты, Женя, собираешься фотографировать? – спросил Боря Кнутиков.

– Как что!? Например, пастух уснул, а стадо ушло в хлеба… разве это ни тема? Разве у нас такого нет?

– Тема-то она, тема. Но, у нас в деревне только у одного мальчишки есть фотоаппарат и им является небезысвестный всем Шкворень. Пойди, Женечка, спроси. Может быть, он тебе и даст свой «Зоркий», чтоб ты его спящим на уроке геометрии сфоткала, а потом его же попросила фотографию сделать, чтоб на всеобщее обозрение вывесить, так что ли? – заметил Коля Лунин.– А так, кто же против? Я только «за», хорошая идея.

– Ой, ребята! Я и не сказала, – воскликнула Женя, – мне родители подарили фотоаппарат «Смена 5».

«Ну, Женька, ты и даёшь… с этого надо было и начинать» – проговорил Юра Мешков.

– А что, можно считать у Снежной крепости появилась ещё одна постоянная форма борьбы, молодец, – похвалил идею Жени Антон.

– Это не меня надо хвалить,– смутившись сказала Женя, – а Костю. Я посмотрела его репортажные снимки при освобождении Мишки, вот мне и пришла в голову идея, сделать фотоинформацию не разовой, а постоянной и вывешивать на видном месте у правления колхоза.

– Вот после этого и верь, что Женечке родители фотоаппарат самостоятельно подарили, без её жужжания, – вставил Воробьёв Дима.

– Немножко жужжала…– призналась Женя.

– А я, против, чтобы Женя стала журналистом,– проговорил Саша Чесноков. – Она станет журналистом и уедет из деревни, а я бы хотел, чтобы мы все вместе в деревне остались и работали. Лучше, Женя, выучись на зоотехника и будешь у нас заведующей фермой вместо Сырова старшего.

– Правильно… Его-то, говорят, тю, тю… снимают. – Вставил Федя Санкин,

– Откуда снимают, с заведующих? – спросил Боря Кнутиков.

– Пока, только с Доски Почёта.

– Откуда знаешь? – бросил Коля Лунин.

– Я слышал, на ферме доярки говорили. Одни сказывают, что из-за Ломова с его экспериментом, а другие говорят, что из-за афёры с мешком фуража… Фуражир во всём признался.

– Не надо, ребята, о Сырове… Зачем о плохом. Давайте говорить о хорошем, зовущем,– тихо сказала Женя. – Мечты – это так хорошо, сладостно и так заманчиво…

– А я хочу! – И все услышали тихий голос Нюшки,– я хочу, чтоб в деревне было много ребятишек, а я была директором садика. Дети – это так здорово! Ведь, правда, ребята!? – и она заглянула в глаза каждому присутствующему.

– Молодец, Аннушка! Хорошо сказала. – Проговорил Антон. Он всё время стоял у стенки и слушал ребячьи разговоры.– Всё зависит от нас. Изменимся мы, и изменится деревня. Всё зависит от того, какие у нас мысли в голове строятся. Будешь думать о совковой лопате, чем навоз гребут – выше лопаты не взлетишь, а будешь думать о красном тракторе – будет красный трактор со всеми приспособлениями.

– Всё- таки у нас страна самая замечательная в мире, – сказала громко Нюшка и от волнения у неё на глазах блеснули слезинки. Самая… самая…

Ей никто не успел ответить. С бастиона №2 послышался крик дежурного:

«Ребята! Идите сюд-а-а-а!!!»

Все быстро покинули штаб и столпились на бастионе №2.

– Посмотрите, красотища какая!!!

Мальчишки и девчонки прильнули к отверстиям в стенах снежной крепости.

– Толя! А где стихи экспромтом? – спросил кто-то.

– Когда перед глазами такое… то музы молчат,– ответил Тропинкин.

Над Малой Крюковкой из-за облака царственно, выходило солнце. Оно было настолько светлым, что при виде этого чуда у детей перехватило дыхание.

1980 год

Короткие рассказы и эссе

Дунька

– Но! Но–о, нечистая сила! – дёргая вожжи, кричал Ефим, широко расставив в санях свои длинные ноги, но лошадь, по кличке Дунька, только бестолково месила под собой набухший снег, рубя копытами льдистую поверхностную корку, сдирая при этом с ногкожу, которая тут же, кровоточа, отваливалась рваными лохмотьями, оставляя на грязном мартовском снегу рыжие расплывчатые пятна. Лошадь косила на Ефима фиолетовый глаз и после каждого удара поворачивала к нему морду, всякий раз тыкаясь оскаленными зубами в конец оглобли как бы говоря этим: «Не вытянуть мне, не осилить». И вот, после долгого топтания на месте, как бы в доказательство своего бессилия, она рванулась вперёд и, провалившись передними ногами по колено в раскисшую колею, стала, да так и осталась стоять с нелепо поднятым задом и сбившимся на уши хомутом, не имея никакого желания высвободиться из холодного плена.

– Вот и всё,– сказал, словно выдохнул, Ефим, глядя на беременную, закутанную в тулуп жену, которую вёз в соседнее село в больницу. Та тихо стонала, полулёжа в санях, то и дело зовя мужа, всхлипывая и мыча. Ефим обошёл сани, зачем–то потоптался около Дуньки и со злостью, швырнув кнут в передок саней, сел, выругавшись: «Эх дорога, пропади ты пропадом! Тоже мне: – Доедет, доедет,– передразнил он кого–то, – знахари». И у него сжались кулаки. От обиды он стукнул ими по саням и ,не почувствовав боли, достал пачку папирос, закурил, посматривая на впереди быстро темнеющее небо, на рыхлый, ноздреватый, пропитанный вечерними сумерками, снег. Тот с каждой минутой становился всё темнее и темнее, собирая в себя все зловещие краски мартовской ночи. Серая безобразная масса на востоке уже проглотила соседний перелесок и половину, от него до Ефима, поля.

– Ефимушка–а–а–а! Што встали–то? – донёсся до него слабый прерывающийся голос жены.

– Та ничё. Дорога чижолая, пусть маленько отдохнёт, потерпи чуток, – ответил он и безнадёжно посмотрел на Дуньку, вздувшийся живот которой едва вмещался в оглобли. Ефим подошёл к ней и ласково потрепал по холке.

– Да, милая! Экось тебя как разнесло! наверное рожать думаешь, а тебя в оглобли, да по бездорожью, – говорил он тихо Дуньке, оглаживая её мокрые бока. – После такой дороги и сильные – в теле лошади – заходят в конюшню, качаются от усталости, а ты, – и у него засвербило в горле. Потоптавшись немного на одном месте и так разговаривая с лошадью, Ефим поправил сбившийся хомут, ослабил подпруги, затем прошёл немного вперёд и, убедившись, что дальше дорога не лучше, вернулся к саням, которые уже едва выделялись среди мутногомёртвого поля, обозначаясь лишь мерцанием берёзовых оглобель. Темнело быстро. Ночь уже поглотила подводу и где-то там за полем, вершила своё дело.

Потрепав кобылу по мокрой от пота тёплой шее и сдёрнув в бок, уже успевшие пристыть, сани, Ефим дёрнул вожжи. Дунька не пошевелилась. Затем, как бы подумав, она неспеша, осторожно вытянула утонувшие передние ноги, опёрлась на них и затем, странно подтягивая задние, пошла.

– Ну, давай, давай миленькая! Ещё немножечко! Вот так, хорошо, молодец, – подбадривал Ефим лошадь, шагая рядом и помогая ей на ухабах. Потом он привязал вожжи к саням, пошёл сзади, дав Дуньке полную свободу. «Так – то оно будет ей поспособнее,– решил Ефим, идя за санями, – сама лучше знает, как и куда ей наступить. В такое бездорожье человек ей плохой советчик, да ещё ночью, пусть везёт как знает.»

И она везла, а Ефим шёл сзади. А когда сани останавливались – он тоже останавливался и молча ждал, когда они тронутся снова. И Дунька уже не косилась на него как прежде, а шла, низко наклонив голову, тяжело дыша, покачиваясь, часто останавливаясь и отдыхая.

Иногда, встречались небольшие подъёмчики. Тогда Ефим забегал к лошади сбоку, помогал ей за оглоблю, подбадривая словами, затем снова отставал и шёл сзади, пытаясь увидеть выскальзывающую из под полозьев, с глубокими провалами Дунькиных следов, дорогу. Иногда он попадал в эти чёрные снежные ямы, утопал в них по колено,и, матюкаясь, сходил с дороги и шёл целиной, сбоку, наблюдая за лошадью.

– Ишь как ноги – то ставит, – думал Ефим приглядываясь к Дуньке и вслушиваясь в её поступь. – Бережётся, лишний раз не наступит, своё племя бережёт. Не человек вот, а всё -то она понимает, – и он покачал головой. Ночь уже не пугала его своими красками, да и они стали вроде мягче для присмотревшихся и привыкших глаз. А Ефим всё шёл и шёл, вглядываясь в темноту, и нескончаемые мысли лезли ему в голову: про жену, про долгожданного сына, который, по его мнению, должен был народиться и стать продолжателем его (Ефимова) рода и про всякие иные радости и неустойки. Он пытался связать всё это в единую цепочку, но задумывался о другом, казалось, более важном и интересном, и цепочка обрывалась.

Осталось ехать ещё километра три. Потянул ветерок, стала проглядывать луна. Она медленно выкатывалась из-за облака похожего на весенний сугроб, напоминая почему-то старую, с округлыми краями прорубь. В холодном свете луны снег стал матовым и только ближе к перелеску оставался таким же, как сам перелесок, иссяня-фиолетовым с блёсками лунного света.

Первой его заметила Дунька. Она заартачилась, а затем заметно прибавила ходу, то и дело поворачивая морду к перелеску и всхрапывая. Ефим тоже посмотрел туда же – но ничего не заметил. Тревога лошади передалась и ему. Он отвязал от саней вожжи и уже не выпускал их из рук, то и дело поглядывая на перелесок. Но вот и он заметил два зелёненьких огонька. Они то исчезали, то, через некоторое время, вновь появлялись, но уже значительно ближе, чем были прежде.

«Волк,– подумал Ефим и эта мысль обожгла его с ног до головы, каким-то неясным, наплывающим огнём тревоги. Огоньки быстро приближались, таща ха собой тёмное прыгающее пятно. Оно росло, принимая очертания, и, наконец, превратилось в крупного зверя. Дунька, завидев его от себя так близко, мелко задрожала, затанцевала в оглоблях, затем, присев на задние ноги, попыталась выскочить из хомута. За свою долгую жизнь она много перевидала страха, к волкам же всегда испытывала особый страх, страх останавливающий на мгновение кровь и леденящий мозг. Единственное, что удержало её в оглоблях, это присутствие человека, а именно, веками выработанная привычка покорности и преклонения перед ним.

Ефим еле-еле затолкал опять в оглобли обезумевшее, обессиленное животное, благо, что зверь отстал и шёл немного в стороне. Обладая великолепным чутьём, которому могли бы позавидовать многие звери, он не мог не чувствовать запаха крови, оставляемой Дунькой на снегу, из порезанных настом ног и это побуждало его к действию. Но зверь не торопился и как будто чего-то ждал. Лесная жизнь научила его расчётливости и осторожности, природа вложила в него жестокость и силу. Волк шёл на одном расстоянии не удаляясь и не приближаясь к жертве, наблюдая со стороны за происходящим, или просто чего-то чуя, чего не дано чуять другим.

До села оставалось совсем немного. Дорога пошла под уклон, Дунька наддавала ходу, вытягиваясь в струну, но и волк не отставал. Ефим изо всех сил бежал рядом с санями, то и дело поглядывая на хищника. Тот бежал легко и в беге его чувствовалась уверенность и сила. Вот он оглянулся назад, ускорил бег, обогал подводу и в три прыжка вымахнул на дорогу. Дунька встала на дыбы, отчего одутловатое брюхо её стало ещё безобразнее, потеряв свою привычную форму. Ефим удержал её за узду и мельком взглянул туда, куда посмотрел волк. Он ужаснулся, от перелеска цепочкой двигались в его сторону такие же зелёненькие огоньки.

«Стая», – подумал Ефим и перевёл взгляд на волка. Тот, ожидая, лежал на дороге, вытянув лапы и положив на них свою лобастую голову. «Этот не уйдёт». – Пронеслось в сознании у Ефима. Он взял кнут и направился к хищнику., вслушиваясь в стоны жены. «Нет, этот не уйдёт», – думал он, подвигаясь к волку и глядя в две могильные ямы звериных глаз.

– Долой! Долой, лесная твоя душа! – проговорил он, потрясая кнутовищем, и, чувствуя как мурашки покрывают спину и грудь. Волк, не поднимаясь, щёлкнул зубами. Ефим попятился, старась словами пронять зверя.

– Ну, что, серый, сожрать меня хочешь? Да! Ну, иди, иди, жри, а я тебя оглоблей по зубам, да по мозгам по твоим звериным. Не-ет, не понять тебе волчья душа, что я можа сына везу. Нет, ты своей меховой башкой этого не понимаешь. Тебе бы только моим мясом своё ненасытное чрево набить. Не выйдет, я ведь и кусаться умею, ты не смотри что у меня зубы сикись-накись… – И так разговаривая со зверем, он допятился до саней и, уткнувшись спиной в оглоблю, остановился. Оглянувшись Ефим увидел, что Дунька запуталась в сбруе, и провалившись в сугроб, стоит на обочине озираясь и всхрапывая.

– Ефимушка! Што стоим-то, а-а-а!? Што-о-о-оо, – услышал он голос жены, перешедший в стон. – С кем ты там разговариваешь -то?

– С лошадью, – буркнул Ефим, да сиди ты смирно, ужо приедем, там и поговорим. Ты главное мальчонку мне роди здорового, а тут мы сами разберёмся. – Он посмотрел на перелесок и почувствовал, как на голове поднимается шапка. Волки приближались, они обходили сани с двух сторон, образуя полукруг. Ефим посмотрел на лежачего – тот не шевелился. Ефим не знал, что делать, он просто стоял и ждал, смотря на приближающуюся стаю, которая, не дойдя до саней саженей двадцать, вдруг ожидающе остановилась. Ефим снова посмотрел на лежачего. По-видимому он был вожак, так как был крупнее и смелее остальных.

«Да, это вожак, – решил он, – а значит стоит ему подняться, как все они бросятся вперёд и…»

Вожак продолжал лежать, то ли выжидая удобного момента, то ли пока не решаясь. Но по нему было видно, что его привёл сюда желудок и он сделает всё, чтобы уйти отсюда сытым. Больше медлить было нельзя. Ефим подошёл к Дуньке и та, почуяв недоброе, забилась в оглоблях.

– Я щас, щас,– повторял как молитву Ефим, то и дело посматривая на вожака, развязывая подпруги и ломая ногти об упругую сыромятину. А Дунька, Дунька тыкалась ему в шею бархатными губами и дрожала.

Вдруг Ефиму показалось, что вожак намеревается встать, а можетбыть это ветер сильнее взъерошил его загривок, но он почувствовал, что это предел и, замахнувшись, ударил дугой по острому лошадиному хребту. Дунька то ли с испугу, то ли от боли, то ли почувствовав свободу, вдруг рванулась в бок, прижав уши и оскалив зубы, саданув копытами задних ног о оглоблю. В это время у неё внутри что-то призывно зашевелилось. Волки как будто этого только иждали. Они рванули с места и в стороне, где скрылась Дунька, послышалось рычание, возня и костяной лязг.

– Ох, милый Ефимушка! Што стоим-то? Ох, мать моя родная, – резанул слух Ефима голос. Он не ответил.

–Но, но Дунька! – заорал Ефим, хватаясь за оглобли и выправляя сани на дорогу. – Но, Дунюшка, но, милая…

1978 год

Зубов

Окружённый толпой собравшихся около диспетчерской шоферов, он громко говорит, тяжело бухая нижней челюстью, словно отпрессовывая вылетающие слова.

– Знаем! Всё знаем! Сейчас глупых нет, дураки вывелись. Ни дураков, ни правды, что хотят – то и творят!

« А ты в ПРОФКОМ сходи», – посоветовал ему кто-то. На что Зубов иронично усмехнулся и ответил:

– Каблуки о пороги сбивать. Одн-а контора! Что толку, только разговоры – тра-ля тополя, а за правду-матку нет заступников, её сегодня не любят. Оболгались все. Каждый в свой карман норовит, потому и кувырком всё, а, главное, всё это происходит потому, что совести нет. Торгуют людишки совестью, торгу-у-ют! Кто быстрее, наперегонки, а если совесть как товар залежалась, беда. Вон Сухова за что сняли? Говорят за срыв. Это нам говорят, а там ещё посмотреть нужно. Слово поперёк сказал, тоесть, правду, вот он где срыв, с языка сорвалось, значит. Или я. На прошлой неделе поехал в Балтай за мотором. Сказали, что там кран будет, а крана не было. Такое бывает, я согласен. Когда же я назад пустой приехал, то узнаю – крана то в этот день и не должно было быть и начальник эксплуатации это знал, а меня всё равно зафундырили, чтоб перед начальством отчитаться…

Он говорит долго, поворачиваясь то в одну, то в другую сторону и не встречая возражений и поддакиваний, постепенно умолкает. Водители, сдав путёвки, расходятся, фое около диспетчерской пустеет. Я вышел последним, вслед за Зубовым. Мне почему-то стало жаль этого издёрганного, с какой-то жизненной неурядицей , человека. Хотелось его окликнуть, остановить, о чём-то расспросить, но я этого не сделал. Зубов так и ушёл, горбясь и как-то неловко пряча голову в плечи, словно хоронясь от удара. Лучше я узнал его много позже, когда судьба ближе свела нас друг с другом.

На улице льёт дождь, порывистый, нервный. Кажется, что он промочил насквозь землю, и ему осталось лишь затопить её. Доносится рычание грома. Иногда вспышки молнии так сильны, что в доме высвечивается каждый угол, на что Зубов поворачивается к окну и говорит:

– Эта, как пить дать, куда-нибудь лупанула. Буд-то кто по крыше на телеге проехал. Без беды не обойтись. Вот вам и случаи-и…

Он сидит на корточках у печи и рассказывает всякие истории про грозу, преимущественно страшные. После очередного рассказа наша хозяйка, у которой мы на постое, вздыхает и прикладывает угол передника к глазам. Нас у неё квартирует четверо. Белобрысый парень, лет двадцати, с застенчивыми глазами, смотрит в окно, уставившись в одну точку. Другой, постарше, цыганистый, оседлав скамью, настраивает гитару. Иногда он отвлекается от своего занятия, прерывает Зубова, говорит:

– Сплюнь! Врёшь, поди?!

Такое отношение к его рассказу только подхлёстывает Зубова. В ответ на замечание, он рассказывает новую, ещё более страшную историю. Я молча слушаю.

–Едем мы, значит, – говорит Зубов, – она да и вдарь, аж земля ходуном заходила; смотрим друг на друга, рты раскрываем, а что говорим, не слышим. На время пооглохли все, насилу очухались…

– Господи, что же это?! – повторяет, после очередного страшного места в рассказе, хозяйка.

– Не-е-е-т, природу не переделаешь, – тянет рассказчик, – над землёй зонтик не поставишь… Так – то вот.

Если Зубов не рассказывает, то он ругается. Он бранит всех подряд, преимущественно начальство. Ругает за всё на свете: за неурожай, за дождь, за грязь на дорогах, как говорится, авансом и в дог и просто так, видимо от скуки. Когда заходит речь про автомобили, то и здесь он находит, кого бранить. Бранит конструкторов, заводы, ремонтников, выискивает доводы и просчёты.

Ругается Зубов тоже как-то особенно, придавая большое значение своим ругательствам, наделяя их особым смыслом и расставляя в своей речи очень тщательно, так, как расставляет учитель русского языка в тексте на классной доске знаки препинания в соответствии с правилами и смыслом. Делал он это виртуозно, почти никогда не повторяясь и не стесняясь присутствующих. Я как-то сказал ему об этом. Он нисколько не удивился моему замечанию и ответил тотчас.

– В речи у нас много развелось микробов, паразитов всяких, а крепкое словцо санитаром служит, вроде волка в лесу или щуки в водоёме. На истребление их щас запрет наложили, потому что пользу приносят. Вот так-то. Потом, экономия слов, времени, здесь всё важно. Мат ведь тоже не просто так появился, почва для него была готовая, вот и проросло. Просто так ничего не бывает.

Мне казалось, что он верит в магическую силу своей брани, способную вытравить из жизни всё обесцененное, мёртвое. В минуты изрыгания ругательств я пытался представить Зубова коршуном-могильником, что склёвывает падаль. У меня это плохо получалось, потому что в одном случае мне представлялось, что он эту падаль хочет уничтожить без остатка, а в другом случае казалось, что он просто хочет насытиться ею.

Из глубины комнаты, откуда я перекочевал в еоридор, доносится голос Зубова:

– Я, брат, этих председателей знаю, перевидал. В этих вопросах хватка нужна и нахальство, а главное – законы знать. Тот, кто законы знает – всегда на высоте, это сила. Сейчас тому, кто законы знает, цены нет, брезгливые не в почёте.

– А я говорю, что от лени всё, – перебил Зубова цыганистый, – а лень от пассивности.

– А пассивность от чё,– спросил Зубов.

– Хрен её знает. Можа в нас сидит, как микроб какой, а как ему хорошо, так он и плодится. Пассивность – это таже лень, только другим словом названа.

– Лень она разная бывает, – тянет Зубов. – Иногда трудно понять лень это, или расчёт? Председатель позавчера просил ещё по рейсу сделать, чтоб всю рожь вывезти. Понятно, что до дождя только в один конец успеть, а назад за трактором на троссе мотайся. В результате у одной машины буфер оторвали, у другой фаркоп с корнем выдрали, а моя машина целая и сухая. Я в передовики не рвусь. Вот вам и лень, и расчёт в одном флаконе, – и он беззвучно засмеялся.

– Мы за рублём тоже не гнались, – ответил белобрысый. Зерно на току надо было спасать…

– Ну и как, спас?.. То-то… Дурной голове если к ушам моторчики приделать – она летать будет…

Мне нравится слушать эти споры. Неразрешимые, они будоражат мозг, заставляют думать. Мне интересно смотреть, как люди тычутся, словно слепые, в поисках истины, сваливая в одну кучу, доказательства, факты, правду и выдумки, а потом копашатся в ней, разбирая что кому нравится, с раскрасневшимися лицами, покашливая от папиросного дыма. Зачастую, эти споры не рождают истины, они тухнут так же, как и загораются, высветив лица, характеры, души.

Зубова мне в проём двери хорошо видно. Он сидит на корточках, прислонившись спиной к печке, и что-то доказывает. Через некоторое время он окликает меня:

Студент, а студент. Слышь! Ты где учишься-то, а?

Почувтвовав в вопросе для себя подвох, я нехотя ответил. Зубов, как будто обрадовался моему ответу и тут же осуждающе заговорил:

– Ну и дурак! В юридический надо было идти, в экономический, или торговый. Люди воришками становятся, а тут смекать надо. Торгаши и законники испокон веков в почёте. Так что ты промахнулся с институтом. Вон Серёга, то же бы промахнулся, – кивнул он в сторону белокурого парня. Тот повернулся к Зубову и буркнул «Штой – то?». – А потому что у тебя глаза блаженного, безхитростные, доверчивые. За таких как ты, девки замуж вприпрыжку бегут, потому что такими править можно. Хе-хе-хе… Женит тебя какая-нибудь на себе, как пить дать, женит, а потом каяться будешь.

– А можа не буду!

– Буду, не буду. Слепой сказал- «посмотрим». – и Зубов негромко засмеялся. Серёга отвернулся к окну и замолчал. Зубов же продолжал говорить, ни к кому не обращаясь:

– Баб замуж плоть гонит, природа. А это посильнее всего на свете. Что мужик, что баба с этим совладать не могут, потому и липнут дрг к другу. Вот, например, у меня соседка. Жила одна, дом, что короб, всего вдоволь. Нет же, приютила одного пьяницу. Поит его, кормит, дурёха, он с неё ещё на пиво требует, а сам нигде не работает. Я ей говорю: «Гнала бы ты его, Нинка, в шею», а она пожалится для приличия, побранит, на том и точка. Не-е-т, против природы не попрёшь, природа своё всё равно скажет, её не перехитришь, потому что себя перехитрить невозможно.

Это один пример, а вот второй. – Жалко, конечно, людишек. – Зубов вздохнул, – Мельчает народишко, потому и тоска, а где тоска, там и падаль.

Из кухонки вышла хозяйка. Моложавая лицом, она и походила на тех женщин, которые когда-то испытали горечь и радость любви, но ещё не потеряли надежду эту любовь встретить снова. Она встала около двери и оперлась на ручку. Зубов, заметив её приход, заговорил снова. Цыганистый отложил гитару и приготовился слушать.

– А бывает ещё и так. Ходит, ходит какая-нибудь в девках, за ней парни табуном, а ей на них плевать, принца ищет, а потом как подопрёт, парней уже тех нет – глядь и выскочла за непутящего.

Хозяйка не спуская глаз, смотрит на рассказчика. До этого она – само спокойствие, вдруг заволновалась, как будто здесь рассказывают нечто подсмотренное, подслушанное и выстраданное ею и теперь, вырванное у неё и показываемое для опознания. И хочется вырвать, убежать, бог знает куда, и нельзя дать себя обнаружить даже волнением своим и хочется реже дышать, что бы в конце-концов не заплакать.

Зубов говорит долго и медленно, словно пересказывает подсмотренное в замочную скважину. Он как бы говорит этим: «Вот вам! Я ничего не доказываю, смотрите сами, всё одно и тоже в любых сферах, потому и ругаюсь…».

Никто не заметил, как закончилась гроза. Дождь перестал. В открытую дверь тянет прохладой и сыростью и слышно как по жёлобу стекают последние капли дождя. Я вышел на улицу. После грозы не хотелось находится в душной комнате. Немного побродив среди скользких и сырых построек, я нашёл приставленную к стене одного из сараев лестницу. «Наверное, под крышей этого сарая сеновал», – подумал я и взобрался наверх. Пространство между крышей и потолком действительно служило сеновалом. Там я и заснул, вслушиваясь в шорохи испуганных моим появлением, где-то там, на потолочине, мышей.

Не знаю как долго я спал, как вдруг проснулся от крика ягнёнка , потерявшего в подклети мать. Я уже хотел встать, как внизу услышал голос Зубова:

– Ты мне брось это! Я ни тово…

Его перебил голос хозяйки.

– А шла зачем?

– Сам же говорил…

– А ты и поверила… – и он, хохотнув, продолжил. Шла бы с тем, блаженным. А окрутила бы. Точно окрутила. Как пить дать. Как ты, однако, повернула… Заранее всё продумала, или как? Ладно, не отвечай, сам вижу. – И опять смех. – На корню сгниёшь, Маня, ни себе, ни людям. Как та рожь – нальётся, клонится, клонится – коснулась земли и проросла, а пользы никому никакой. Ветерок подул и всё.

– А ты и впрямь ветер, – и хозяйка засмеялась тонко и натянуто. – Нет, не ветерок ты, Гриша, и не ветер, а ураган. И всё-то после тебя становится по-другому – деревья без листьев, дома без крыш и пыль, аж смотреть нельзя и страшно. И любишь ты в жизни и человеке только падаль, мертвечину.

– Ну, ты мне это брось про пыль, да про листочки-веточки говорить. Не хочешь – вольному воля! – Сказав это, Зубов громко высморкался и. шаркая кирзовыми сапогами, вышел. В сарае стало тихо. Затем до меня донёсся тоненький, натянутый, содрагающийся звук и было непонять, плачет хозяйка или смеётся. Затем закричал ягнёнок, , ему в ответ заблеяла овца и всё стихло.

В полдень все собрались за столом. Хозяйка молча подавала вкусно пахнущие печные щи. Один Зубов не спешил к столу. Он немного потоптался, затем засобирался и, уходя, сказал: «Пойду я на другой ночлег. Совести нет. Нагрузили бабу, майся тут с нами. Паразиты! Душа кровью обливается, и он, надвинув на глаза фуражку и ни на кого не взглянув, вышел. В окно было видно, как он уходил от дома. сутулясь и как-то неловко втягивая голову в плечи, словно хоронясь от удара.

1978 год

Холодно

Погода промозглая… и вообще, скверная. Скверное поле, скверный общипанный на горизонте лес и скверные, кажущиеся столетними, лужи в которых отражается не менее скверное небо. Ветер неспеша, точно рачительный хозяин, прогуливается по шоссе, сметая в грязные кюветы жухлые листья, которые тут же прилипают к лужам. Те, что не успели осесть, неожиданно подхватывает невесть откуда взявшийся смерчь и долго их кружит в воздухе и уносит за посадки, на поле, чтобы там окончательно рассеять.

Инспектор ГАИ Жевакин походил около будочки, подвигал плечами, поёжился, пытаясь согреться, а, возможно, он просто пытался спрятать шею в клеёнчатый воротник куртки. Он искоса посмотрел на часы, стоять приходилось ещё долго, а уже мёрзнуть начал. Спросил по рации инспектора, с соседнго поста, «не приезжал ли проверяющий?», ещё зачем-то спросил «Который час?». Втрубке проскрипело. Расхождение во времени было небольшое, минуты две-три.

Это был самый пустынный пост, с некудышной дорогой, ограниченной видимостью и редким движением. Если и появится какая машина, то ползёт медленно, точно наощупь, поэтому и время на этом посту течёт медленнее обычного. Жевакину кажется, что он простоял здесь уже целую вечность, ему хотелось погреться, а пуще всего – с кем-нибудь поговорить. И это желание «поговорить» в конце-концов преврвтилось в жуткую необходимость. И сколько бы он не вглядывался в горизонт дороги, но там не было ничего движущегося.

Жевакин, прохаживаясь, стал считать, сколько шагов до столба и обратно. Прошёлся, посчитал, вроде немного согрелся. Пока шёл до будки – позабыл, сколько шагов насчитал? И не потому, что память у Жевакина плохая, а потому, что не может он заострить внимание на этих шагах. Снова стал считать. Считает, а в мыслях одно: «Хоть бы поговорить с кем…, чёртов холод…».

Показалась машина, – аж глазам неповерил. Ближе, ближе. Хотел уже жезлом замахать. Глядь – за рулём майор сидит. Честь отдал, когда проехала – рукой махнул, с этим разве поговоришь. Потоптался немного, глядь – другая машина едет. Еле успел из будки выскочить, подал сигнал – приостановилась, катится чуть-чуть, а Жевакин рядом семенит, к окну наклонился. «Волга» новенькая, даже работает как неслышно, потому-то чуть и не просмотрел её Жевакин. Из салона лицо холёное глянуло. Разморенное теплом, оно, кажется, от неудовольствия хрюкнуло.. Стекло дверки приспущено, в него документы суёт. Жевакин водителю честь отдал, а желание поговорить как-то само собой отпало.

– Жевакин я…– с ознобом в голосе представился инспектор.

– А я Семиглазов, – в тон ему представился водитель и, казалось, опять от неудовольствия хрюкнул. Из салона женский смех послышался. Посмотрел удостоверение – точно, Семиглазов. Спросил ещё что-то.

– Там написано – донеслось в ответ. Смотреть не стал. Написано, значит написано. Вернул документы, честь отдал, когда «Волга» отъехала, вслед плюнул, «тоже мне пузырь». Озябшими пальцами на всякий случай номер записал, «Надо бы спросить у Шмелёва, кто этот с гонором?». Ветер немного утих, но почему-то стало ещё холоднее. «Поговорить бы с кем», – в который раз подумал Жевакин.

Прошло четверть часа. Глядь, со стороны города частник на «жигулях» катит, подфарники включил, уже смеркается. Жевакин знак подал – остановиться. Остановился, дверку распахнул, выскочил, точно его пружиной выбросило. Не успел Жевакин по форме представится, как тот уже права приготовил, глазками этак виновато и часто, часто мигает и на каждый вопрос «так точно», «никак нет и «всё в аккурате» отвечает, да начальником величает. Сам же из машины вылез, рядом топчется, суетится, в глаза заглядывает, каждое желание и вопрос упреждает. Хотел Жевакин поговорить, а кончилось тем, что только сигнализацию проверил. Уехал…

Снова ветер подул., точно отдохнул где за пригорком, липкий такой, с сырцой. Жевакин на часы посмотрел. Часовая стрелка точно прилипла.. Щёлкнул пальцем по циферблату, послушал, идут. Хорошие часы, именные – награда за задержание опасного преступника, как ему сказали. Только Жевакин никакого подвига и не совершал – прыгнул на подножку «Маза», преступник в другую дверку выпрыгнул, Жевакин кинул в него инспекторской палкой, угодил по ногам. Тот стоять стоит, а идти не может, пришлось его ещё на себе тащить. Какой же тут подвиг? Потом бандит этот щуплым оказался. Жевакин об этом «подвиге» никому никогда не рассказывает, стыдно ему, особенно перед Мамочкой. Мамочка – это фамилия у инспектора в их подразделении такая. Так вот Мамочка – настоящий герой. Только ему ничего не дали. Вначале обещали, а потом начальник сменился и вовсе про его подвиг забыли. Так что тут как кому повезёт.

Смотрит на часы Жевакин, к ветру спиной повернулся. Слышит – гудит что-то? По звуку определил – большегруз идёт, дизель, из-за бугра невидно.

Немного погодя МАЗ показался. Ближе… ближе… Смотрит – трубами гружёный. Остановил. Рядом с водителем никого и тут же на подножку прыг, в кабину забрадся. За рулём парень. Хитро так на инспектора поглядывает и говорит с веселинкой:

– Э-э-э-э, начальник, зря стараешься, в кабине не пахнет, не употреблял, а где?, Что? Когда? Было, то всё выдохлось, а что не выдохлось, то с салярой смешалось – дух стал иной…

Жевакин же прав не спрашивает, у него другое на уме.

– Издалека едем? -0 спрашивает.

– В путёвке всё указано, начальник. Да и кабина, как вытрезвитель, щели одни.

Жевакин поморщился, разговор явно не клеился, не знает, как и начать, а парень своё толкует:

– Прав нет, по талону гоняю, но чтоб нарушать – ни…ни. Да и место здесь неподходящее , чтоб нарушать. Левак разве решит промахнуть. Лихача не жди – дорога скверная.

– Мотор-то тянет? – спросил Жевакин, чтобы снять как-то осадок скованности водителя и перевести тональность разговора в другое русло.

– Да тянет, – мотнул головой парень и тут же добавил, – но скорости, как видите, не превышаем. У меня алиби, – и он кивнул в сторону труб, – не разгонишься, да и опять же, дорога здесь плохая, резко тормознёшь, трубами голову снесёт.

Разговор не клеился и в кабине было действительно холодно.. Запищала рация – сосед условными словами сообщил, что едет проверяющий. Жевакин отпустил МАЗ и, не обращая внимания на пронизывающий ветер и подмерзающее левое ухо, стал вглядываться в дорогу. Подъехала Волга, вышел майор. Жевакин, как положено, доложил, всё – таки проверяющий. Тот, в свою очередь, пожал руку и пригласил в машину погреться, чего раньше никогда не было. Жевакин отказываться не стал, тут уж делай как говорят, начальство…

Залез Жевакин в машину, а майор вместо служебных вопросов, стал его о детях, о жене спрашивать, а голос такой у него грустный и чувствуется по интонации, что не просто так спрашивает. «Любопытничает, – подумал Жевакин, – издалека удочки забрасывает, разговорить хочет. Мы тоже не лыком шиты, не купишь. Тут главное лишнего чего не ляпнуть.

– Родители-то у тебя есть? – спрашивает майор.

– Так точно! – отвечает, – и родители, товарищ майр, есть, и тёща, и тёщина мать ещё жива!

– Богат же ты, братец, – майор задумчиво улыбнулся. – Не надо, Жевакин, кричать, я и так тебя хорошо слышу.

– Так точно, богат! – выпалил опять Жевакин. И вдруг понял, что говорить по-иному он с проверяющим не может, клинит у него что-то в горле. Хотел сержант сказать по-простому, душевно, а получилось, как получилось.

– Может быть, ты увлекаешься чем? – спросил майор, – хобби у тебя какое есть?

– Рыбу ловлю. –

– Я тоже ловлей рыбки балуюсь – поддержал разговор майор. Голос его взбодрился и лицо немного просветлело. «Сейчас спросит, где ловлю и на что? – подумал Жевакин. – Так я тебе и сказал, тля аппаратная. Прверяешь – прверяй, а в душу не лезь. А то от этого может всякая бяка получиться».

Разговор о рыбалке явно не клеился. Майор оставил эту тему, кисло улыбнулся, и перевёл разговор на дисциплину водителей.

«Прощупывает, – решил Жевакин. Неужели кто из остановленных им водителей, нажаловался?». Стал разговоры вспоминать: кому что сказал? Кто как ответил? Сам вспоминает и одновреме нно на вопросы отвечает: «Так точно», да «Никак нет».

Улыбка хоть и болезненная, совсем сошла с лица проверяющего, оно посерело, в голосе послышались металлические нотки. «Ну, начинается… – подумал Жевакин. – Сейчас всё и образуется». Но, майор вдруг изменил тон, откинулся на спинку сиденья, прикрыл ладонью лицо, будто чего вспоминая, и, не убирая руки, проговорил как-то тихо, с долей разочарования

– Иди, служи, Жевакин, служи…

– Есть, служить! – выпалил Жевакин, с душевным облегчением вылезая из кабины машины. Выбравшись, он вытянулся перед дверкой и приложил руку к виску. Волга отъезжала медленно, так медленно, что у Жевакина стали мёрзнуть пальцы на руке и он мысленно её торопил.

1978 год

Дуплет

Весть о том, что Яшка Курок нашёл в Ущельном овраге лисий выводок, облетела всё село. Об этом Захар узнает только утром: когда сдаст смену, тогда и прогремит по селу новая весть, и расползётся туманом слух по улочкам и переулкам, настоянный на догадках и вымыслах замолчавшихся селян. Паши Захар, спокойно паши! Всё это будет только завтра.

– Что, пришла, рыжая?! – ласково проговорил Захар, разворачивая трактор на конце поля и боясь, как бы в темноте не завалиться в овраг. Желтоватый свет фар сначала тянулся в пустоту за бровкой овражного склона, затем скользнул по кустам шиповника и снова, выбравшись на заездку, пополз вдоль борозды. Зелёные точки последовали за трактором, но , попав в пучок света от задних фар, замерли, ослеплённые, но не потухшие. Это была лиса, старая знакомая Захара. Она приходила к нему каждую ночь в период весновспашки. Рушит плуг старые мышиные норы, разбегаются из-под лемехов полёвки, а патрикеевна тут как тут.

Захар был всегда рад ночной гостье. И каждый раз, остановившись поужинать, вполголоса беседовал с ней. А точнее, рассказывал лисе о своих бедах и радостях, та же , отбежав в сторону и усевшись на задние лапы, ожидала, когда он поедет снова, и казалось, слушала. Она была стара, эта лиса. Свалившаяся и уже не рыжая, а какая-то пегая шерсть то тут, то там торчала клочками. Захар узнавал её также по пятну выболевшей на боку шерсти, появившемуся то ли от выстреланеудачливого охотника, то ли от клыков свирепой гончей. Шума от работающего двигателя она не пугалась, не боялась и этого мешковатого, неторопливого человека. Захар же, по своему обыкновению, усевшись на гусеницу и достав незатейливые припасы, начинал беседу.

– Не бойся, – говорил он, посматривая на лису, – ты лиса, зверина важнющая, можно сказать, колхозная, потому что всякую зубастую до хлеба тварь изничтожаешь. Лакомься, лакомься… А мои дела, патрикеевна, плохи, в поясницу стреляет что-то. Может быть и не допашу этого поля. Вчера как вступило, думал, и не разогнусь; щеколду на двери ухватом отодвигал, дотянуться не мог, думал, умру, а люди подумают, что дома нет. Ты вот, зверина, может быть, и чуешь мою болезнь, говорят, у вас, зверей, чутьё такое есть, ан сказать не можешь, не в силах, не дано вам этого. У каждого своё назначение: моё – землю пахать, твоё – мышей ловить. А знаешь, мне младшой письмо прислал, вчера Мария, почтальонша наша, принесла. Живёт ничё, наведать обещался. Вот теперь ждать буду, оно, время, побыстрее и потечёт. Одиночество, кума, это похуже любой болезни.

Да, Захар жил один, правда не всегда. Была и у него когда-то жена, но умерла, оставив ему двух сыновей и дочь. Все трое выросли, окрепли и один за другим выпорхнули из родного гнезда. С тех пор Захар и жил один. Здоровье его было не хуже здоровья любого человека его поколения, меченного войной. За свою жизнь он нажил себе контузию, радикулит, грыжу и одиночество. Для себя он считал последнюю болезнь самой худшей, от которой и стал заметно стареть, и не потому ли, хотя и был на пенсии, но, чтобы хоть как-то быть на людях, продолжал работать.

Особенно же этот недуг давал о себе знать весной, в то самое время, когда простился с женой. По весне его мучила бессонница, и, чтобы как-то скоротать время, попросился захар у Бригадира работать в ночь, где ночная посетительница и стала его единственным развлечением, не давая захару лишиться рассудка. Он привык к лисе и даже как-то првязался к ней, а приезжая на поле, всё чаще тначинал ловить себя на мысли, что ждёт ночную гостью. А когда однажды она не пришла, Захар всю смену промаялся в её ожидании и в конце концов даже не выпахал нормы. Знал Захар и про лисиное потомство в Ущельном овраге на песчаном взлобке. Видел её рыжее семейство и поэтому питал к лисе ещё большее уважение.

Так они и работали. Приезжал Захар, при ходила лиса. Но сегодня он заметил в её поведении перемену. Лиса уже не бежала, как обычно, до конца загонки за плугом, выхватывая мышей почти из-под самых лемехов, а, пробежав немного, ложилась, дожидаясь захарова возвращения. Присмотревшись к ней, Захар заметилтощее, не как прежде, излизанное вымя, а когда вновь лиса устремилась за плугом, увидел, что она хрома.

– Э-э-э, милая, – подумал Захар, – так-то они, детки! А ты как ни есть вдова, эвон, как надсадилась! А пришла. Ногу-то поранила или зашиб кто? – И, немного помолчав, добавил: – Они тянут! Им едды подавай!

Так до конца смены он и думал: то о лисе, то о своих детях, разбежавшихся кто куда, то опять о лисе, дети которой тоже разбегутся по сторонам, позабыв старую нору, и одна лиса загнётся в ней, не в силах выбраться наружу.

Под утро лиса ушла. Захар же решил, что в следующий раз обязательно принесёт ей курёнка, того, что корова зашибла. Всё равно не жилец.

Весть, что с вечера облетела село, застала захара на крыльце своего дома, где по привычке он уселся покурить. Её принёс соседский мальчуган Гринька.

– дядя Захар! Дядя Захар! – перепрыгнув через забор, закричал он. – Курков Яков лисят нашёл в Ущельном овраге, на песчаном взлобке. Ногра большущая, говорит, а из неё три выхода!

Тяжёлое и холодное на минуту затопило сердце Захара. Он какое-то время посидел, ожидая, когда отпустит, и поднялся.

– Нет, от Курка добра не жди,– подумал он, направляясь к дому Яшки. Во дворе Курка грудастая полнотелая баба кормила кур.

– Ти-ти-ти! Ти-ти-ти… – созывал звонкий голос разряженных, пухлых, как сама хозяйка, хохлаток.

Куры эти были гордостью Яшкиного двора. Говорят, он куда-то ездил и привёз несколько цыплят, вырастил и размножил их. И ещё поговаривали, что отличаются они от местных большей яйценоскостью, правда, никто в селе таких кур больше не имел, а Курок яиц для разведения никому не давал; но знали точно, что хозяин ежедневно прощупывал кур, узнавая, сколько они должны снести яиц за день, то ли этим подсчитывая прибыль, то ли опасаясь, как бы хозяйка не подарила кому яйца.

Двор Яшки был обнесён плотным забором, и едва захар вошёл в калитку, как большой красногрудый петух взъерошив перья, преградил ему дорогу. Захар спросил хозяйку о Яшке, на что та бойко ответила:

– Пошёл выводок уничтожать, а то кур подушат, чёртово племя! – И она вновь зачастила: – Ти-ти-ти…

Захар так и думал. Он тут же направился к Ущельному оврагу, но, пройдя немного, остановился. «Нет, не успеть», – мелькнуло в голове, и, бегом вернувшись домой, взял ружьё. «Не успеть, далековато, – думал он, – может быть, хоть выстрелы услышат, спрячутся».

Видели работающие в поле, как кто-то бежал в направлении Ущельного оврага, что-то крича и стреляя вверх. Затем пропал. Захар не знал, как он свалился в этот овражек. То ли запутавшись в траве, то ли от усталости, то ли услышав в отдалении два поспешных выстрела. «Нет, Курок не промахнётся, – мелькнуло у него в сознании. – Курок не промахнётся».

Курок не промахнулся. Об этом известили его мальчишки, когда Захар, неизвестно сколько времени пролежавший в овражке, возвращался домой. Как никогда, не хотелось туда возвращаться, не хъотелось быть и здесь. Вверху было без единого облачка, пустое небо, под ногами – не допаханная им, без единого зёрнышка, пустая земля, и пустая, без единой надежды, душа. Слова мальчишек убили в нём каплю сомнения; в нём что-то зашаталось, заскрипело и перевернулось.

Проходя мимо дома Курка, захар опять услышал призывное «ти-ти-ти» и ответное»ке-ке-ке… ко-ко-ко…». И это было последнее, что задело в его душе за невидимый спусковой крючок. Захар подошёл и ударом сапога вынес из забора доску и тут же, не целясь, жахнул дуплетом в проём по перепуганной рябой стае.

Когда осел пух, а вместе с ним стихли и вопли испугавшейся хозяйки, Захара уже не было. В эту ночь он на работу не вышел: пил горькую.

– Где хозяин? – кивнув на дом Захара, спросил его соседку молоденький участковый. Та вместо ответа кивнула головой на окна. Захар сидел, наклонившись над столом, свалив голову на тяжёлые, землистого цвета кулаки. Участковый хотел было помочь ему подняться, но тот прохрипел:

– Не тронь! – И, пошатываясь, вышел из дома.

1978 год

Как замерзал Макар

Луна светит. Надо же, не было луны и вот – светит, окаянная. Мороз собачий… под ногами лает, за версту слышно. Макар, пристарок лет шестидесяти, уроженец этой самой деревни и волею судьбы колхозник, остановился, зябко поёжил плечами, прислушался. Тихо, только ветер по меже, в былье, посвистывает, в ногах путается, да в деревне слышен лай простуженный. «Ветер – это хорошо, ветер – это в самый раз, тучками луну скроет», – смекает Макар. Когда ещё он селом шёл, то не один раз ругнул светило. А бранить ему его было за что. Из села -то нужно было выбраться незаметно, а ситуация неподходящая.

Нет, Макар не ругает колхоз. К колхозу у него притензий нет. В колхозе все живут ровно. Не без того, чтобы один чуть лучше, а другой чуть по -беднее. На то оно и обчество. Не могут люди все одинаково жить, таланты у людей разные. Один чуть посмекалистей, другой пошустрее, третий без мыла, куда не надо залезет и вылезет и всё ничего, только одна прибыль. В общем, Макар тоже не дурак и смекалкой не обижен, но не может он вот так хоть с мылом, хоть без мыла… Не может мужик переступить через себя и всё тут, стержень мешает. И откуда этот стержень взялся? Не вынуть его из своего нутра Макар не может, не согнуть, ни в сторону на время отставить. Так и живёт с ним всю жизнь. В войну из всего взвода один в живых остался. Оглушённого, контуженного выкопали его бойцы из заваленного окопа, а от «Максима» рук отцепить не могут, так в медсанбат с пулемётом и привезли. Вот тогда и услышал первый раз Макар о каком – то в себе особом стержне. О нём полковник говорил, когда лично прикреплял ему на гимнастёрку медаль «За отвагу». Сам – то боец не мог награды взять, руки пулемётом заняты. Полковник медаль прикрепил и спрашивает: «Как зовут тебя, солдат?». «Макар я, – отвечает герой. «Вот на таких Макарах наше отечество и держится,– заключил полковник, наклонился и поцеловал солдата в небритую щёку.

В другой раз этот самый стержень сослужил Макару иную службу. В то время работал Макар на новеньком тракторе «Беларусь» МТЗ -5. Хороший трактор, с кабиной. До него всё без кабин шли. Только недолго пришлось Макару радоваться. Зацепил в разговоре бригадира комплексной бригады. И было за что. Можно было и промолчать. Да где уж там… Опять же этот стержень, сотканный из справедливости и других особых материалов, помешал. Через день слетел с трактора и получил в руки кнут. С тех пор уже больше на трактор не садился, хотя и уговаривали. И не то, чтобы не хотел… А закусило, образовался в душе заусенец и ни в какую, карябает серце и всё тут. Потом Макар смирился. Не то, чтобы отступил и обмяк. Просто увидел он в своей пастушьей жизни больше прелести. На тракторе, хоть и средь природы работаешь, только этой природы не видишь; меркнет она за гулом, скрежетом и треском, ни соловьёв тебе, ни стрёкота кухнечиков, а тут всё тебя обнимает, всё к тебе клонится.

Только и пастушье время прошло. Негоден стал Макар к пастушеству, организм поизносился. Только Макар заметил в новом своём состоянии одну заковыку – мотор и прочее поизносились, а стержень как был, так и есть, вроде как из общей обветшалости ещё пуще выпирает. Это вроде как дерево обвянет, сбросит частично листву и лезет тебе в глаза весь его ствол. Так и тут.

А на колхоз Макар не обижается. Почему он должен на колхоз обижаться? И на советскую власть не обижается. Всё правильно, по его мысли, устроено, всё достаточно справедливо, если не брать частности. Только частности не в счёт. Макар привык думать о мире в глобальных масштабах. Так здесь всё в порядке. У них в колхозе председатель получает столько денег, сколько и передовик-комбайнёр, а то и поменьше. Разговаривал он на эту тему и с братом двоюродным, что в городе живёт. У них на заводе такой же расклад. Стало быть, в большом плане справедливость существует. А в малом плане, в рамках колхоза, бригады, цеха на заводе она всегда будет относительной. Не может колхоз всем трактористам новые трактора дать. Факт, не может. Так чего об этом и говорить, и думать? Мелкая несправедливость всегда будет. Возьмём такой эпизод – получил их колхоз новый трактор – кому его дать? Все скажут, что надо дать заслуженному трактористу, ветерану и так далее. А председатель дал молодому, но уже проявившему себя в деле механизатору. Справедливо поступил председатель? А это как посмотреть. В отношении старого и опытного тракториста, понятно, что несправедливо. А в отношении к колхозу?.. Тут другая справедливость показывается. Пожилой механизатор, у которого там болит, там ноет – уже той прыти не покажет, что молодой и выработки той не даст. Стало быть, от передачи трактора молодому выигрывает весь колхоз, а отдай трактор ветерану, выигрывает только ветеран, а колхоз несёт некоторые убытки, потому как больше нормы ветеран не сделает, тут и ждать нечего. Рассуждая таким образом, Макар обязательно приходил к выводу, что неуспехи его – это его неуспехи и к колхозу они не относятся. Из чего эти неуспехи складываются, понятно – из обстоятельств, из характера, из взглядов на жизнь, а отсюда всевозможные реакции проистекают. Так, что споткнулся, сломал ногу – сам виноват и нечего в своей оплошности других винить…

Макар огляделся. Разом отхлынули думы о прошлом. Ситуация действительно была неподходящая. Темно, луна серебрит округу и он один, как перст, на выгоне. А вдруг встретит кто, хотя время и позднее? До ветру, скажем, понадобилось, или отёл караулит. Возьмёт, да и спросит: «Куда это ты, Макар Парамонович, по-тёмному добренько так собрался? Куда это тебя несёт, да не с пустыми руками? Эвон, верёвка на плече… салазки сзади…» От этих мыслей Макар вновь пережил прошедший страх. Заторопился, пошёл скорее, только салазки на верёвочке сзади чаще о валенки заспотыкались, да заснеженная дорога под ногами веселее захрюкала.

За ходьбой страх потихоньку улетучился, оставив вместо себя горькую обиду. Эта обида, то тонула, то вновь всплывала в Макаровой душе. И когда она всплывала, то он начинал грозить в темноту пальцем, проговаривая вслух отрывки внутреннего диалога: «Вам ничё не надо! Вас жареный петух в мягкое место не клевал. Так што-о не жить! А вы бы нас с матерью спросили, как мы эту жисть начинали?! Хы…, отворачиваются, слушать не хочут… Да ещё дыху хватает: «Та, хватит! Та, надоело, папаня! Шо ты нас всё время стращаешь, бесштанных – цыганами, щас – жизнью. Не то время, папаня!». Надоело им. Гм, им надоело! Легко жисть прожить хочете – смотрите, споткнётесь А ещё дверью хлопнул. Оболтус. Тракторист мне, а отец прись невесть куда.

Макара душило зло за сына. Чай мог бы он и догадаться, не сосед ведь. Вон сосед и то сказал: « А чё Макар, у тебя сенцо – то, кажется тю-тю. Можно дотянуть Макару с сеном до весны, можно. Другой бы и не пошёл, чуть урезал давок и всё бы прошло. Только не хочет Макар на свое же скотине отыгрываться. Не по нему это, вот и идёт в стужу и в ночь. Хватило бы сена Макару, как раз хватило. Слава богу, накосил. И всё б ничего. Только заболел поздней осенью Макар, слёг в больницу, полтора месяца провалялся, а с хозяйством сыновья управлялись. Вот и растранжирили сено. Давали не столько, сколько надо, а сколько на вилы нависнет. Ладно, младший сын, он в городе живёт, а старший понимать должен сколько, чего и почему?

«Ах, сын, сын!» Макар покачал головой. Он злился даже больше из-за того, что не может понять сына. А может быть он ему просто в глубине души завидует? Завидует не тому, что сын не видел в жизни тягостей, хотя иногда мысленно ставил себя на его место, думая как бы он на его месте распорядился своей судьбой, а тому, что он может вот так себя поставить, а он,Макар, не может. Не может, хотя почти прожил жизнь, а тот её только начинает и не его, казалось бы, Макара, уже эта забота. А он вот не может, потому и идёт, дырявя валенками темноту, а вместе с ним, как старые верные псы, не отставая и не обгоняя, идут его мысли, да застит глаза качющаяся темь и тычутся в валенки салазки, и всё более мрачнеют Макаровы мысли. А думать ему есть о чём.

Два раза надень измеряет шагами стожок сена Макар, беря из него тощие навильники. Измерит, поскребёт затылок, покумекает – нет, не дотянуть Макару до весны, никак не дотянуть. Корова она много требует. А без коровы! Как без коровы жить? Такого Макар даже подумать не мог. Всю жизнь была корова, всю жизнь ей семья кормилась… Без коровы не дело. Хотя, если мозгами пораскинуть, можно и без неё. Кроме коровы есть два подсвинка, овцы, куры. Как говорится, вари супчик с яйцом, реж сало и ветер тебе в зад. Некоторые старики так и живут, а вот он не может. Не может он вот так прозябать, ведь ещё не совсем старый, около заваленки седеть не намерен, сила ещё кое – какая осталась, а раз что-то осталось, то прозябать не имеешь права. Здесь пенсия Макарова не в счёт. О ней никто не говорит. Вопрос перед собой Макар ставит так: «Ты кто? Человек? Так работа – твоя святая обязанность. И от этой обязанности ты уклоняться не должен. Об этом окружающая действительность говорит, а если надо, то и Бог». Бога Макар никогда со счетов не сбрасывал. Не особо верил, но и не сбрасывал, больше об этом помалкивал. Если уж чего не знаешь, то и рот не разевай.

Любит Макар ещё с ружьишком по окрестным полям походить, зайцев попугать. В общем, с охоты на зверя это всё и началось. Наткнулся он в овражке, идя по заячьему следу, на на два тюка ячменной соломы. Видно, на косогоре стрясло их с автомашины или с тракторной тележки, они и скатились в сурчинку. Не иди он там по случаю, то никто бы эти тюки не сыскал. Снегом чуть припорошит и тю-тю. Вот и решил Макар за этими тюками сходить. Целый день эти тюки не давали Макару покоя, а как только припозднилось, он взял салазки и вышел со двора.

Темно. В былинках ветер посвистывает, стреножит, идти мешает. Задувает Макару за воротник.Отвернулся от ветра, пошёл боком. Не заметил он, как луна скрылась; глаза к темени попривыкли, да и дорога знакомая. Сколько раз носили его здесь ноги, каждое место хожено-перехожено. Вот и сейчас, идут ноги вроде сами по себе, им как-будто до Макара и дела нет. Думай, мол, Макар о своём, а мы уж расстараемся, доставим тебя до места. И он думал. Думал о трудных послевоенных годах, о голодном тридцать третьем и о прочих невзгодах, что выпали на долю его поколения, которые ушли, прихватив его молодость и здоровье. И вот теперь, когда, можно сказать, жизнь только началась, когда он может прожить безбедно оставшуюся жизнь – оказался лишён самого необходимого – покоя. Может быть он лишился покоя из-за того, что жизнь его была похожа не на чистое поле, а на изрытый буераками косогор, в который он, в конце-концов, вот этими руками вдохнул жизнь и земля стала родить и приносить плод. Возможно и так, просто перенапрягся. А ведь эти буераки на косогоре жизненного пути Макара выковали в нём своё суждение о жизни, которое теперь медленно уходит из него, цепляясь за каждую в его жизни неустойку. Вот и сейчас, оно, улучив момент, когтит его мозг и идёт Макар в ночь.

А вот и они. Тюки. Ощупал – мёрзлые, тяжёлые, словно кирпичи ледяные. Положил на санки, привязал верёвкой, чтоб не сползли, поволок. Только идти назад через ферму, никак нельзя, могут подумать, что Макар эти тюки с фермы везёт. Здесь уж лучше огибом, с глаз подальше. Потоптался Макар, в поле с дороги свернул, через сугроб перевалил, а дальше бровкой, свалом, не так ноги в снегу вязнут. Беда только, что в лицо ледяные иголки забили, ветер щёки крупкой сечёт. Та ничё, вскоре другая межа будет, а там, если прямо идти, на восток держать, то в яблоню-дикарку упрёшься, что посреди поля стоит, а там уж до дома рукой подать. От дикарки Макарову баньку можно в лунную ночь увидеть.

Идёт Макар, вроде уж и через межу перевалил, под ногами затвердь появилась и кончилась. Ветер между тем немного поиграл порошным сыпуном и вдруг навалил сверху. Да так навалил, что перед глазами белые всплохи зашарахались; в грудь упруго и резко раза два толкнуло, по щекам словно варежкой шаркнуло. «Никак вьюжить решила» – подумал Макар и прежде чем он прошёл ещё сотню шагов, вокруг него уже выла, визжала и хохотала полуночьная вьюга. В такую погоду главное с пути не сбиться. А когда сбился, и начал сугробы ногами мерить – долго не протянешь, присядешь отдохнуть, а там уж дело времени. Знал эту простую истину Макар, потому и заторопился.

Идёт, на ветер клонит, рукавицей огораживается. Вот уже и яблоня-дикарка должна быть, да нет яблони. И как только он не вглядывался в пространство перед собой – нет яблони, только снежное месиво качается перед глазами, будто в снежную яму попал. Смекнул Макар, что, клонясь на ветер, видимо, слишком влево взял. Свернул, пошёл правее – опять ничего. Остановился, покумекал. «Кажись, когда в поле с дороги свернул, ветер слева дул, а теперь правую щёку жжёт…» – выругался, пошёл назад, к дороге, только следа не видно. Долго шёл, уже пора бы и дороге быть, только нет дороги. Провалился в какую-то яму, пригляделся – след увидел, обрадовался. Наклонился. чтоб получше рассмотреть – отпрянул. Не дорога это, его, Макаров,след. Вон прорези полозьев снегом зарубцевались. Разогнулся, назад попятился, на санки наткнулся, попытался как-то проанализировать путь. Конечно, проще всего идти назад, по своему следу, только Макар уже столько исходил, что этот путь и не осилит и не факт, что этот след сохранился.

Двигает ногами Макар, идти всё труднее становится. «Это мне санки с тюками идти мешают» – решил он. Бросил санки, пошёл налегке дорогу искать. Шёл, шёл, уж на спине мокреть начало, пот ручейком меж лопатокоборачивается, а ни дороги, ни яблони не видать, да и салазок с тюками теперь не найти. Оступился Макар, в снег осел, к ветру спиной повернулся. Хотел закурить, только пальцы спичку не держат, замёрзли; потёр друг о дружку – кажется, отошли. И уж вставать бы надо, да не слушаются Макара ноги и глаза не слушаются. Оледенели брови, заиндевели веки. Клонится голова, сыпет снег на склонившуюся фигурку, вырастает холмиком с подветренной стороны.

Облокотился. Вроде что-то твёрдое в бок упёрлось. «Никак санки?» – подумал он, а глаз открыть не может. Не хочется Макару открывать глаз; так бы и сидел, только на ухо шепчет кто-то: «Вставай, Макар, пропадёшь, Макар. Спина – то уж холодком заходит. Ты ведь любишь жизнь, Макар. Ой, как любишь. Она только начинается, хорошая жизнь. А ты… Сам себя губишь. Пошёл бы днём, дорогой… Да разве тебе кто бы слово сказал… Позовидовали бы даже, что ты в поле тюки нашёл… От кого ты прячешься, Макар?.. От прошлого ты, Макар, прячешься, от прошлого.

И чудится ему, что едет на лошади в саняхкто-то, посвистывает. Ближе, ближе – на него прямо правит. Страшно Макару, задавить могут, экая непогодь. Сжался в комок, тут гикнуло прямо над ним, свистнуло и дальше умчалось. Понял, что обманулся.

Сыпет снег, пляшет на Макаровых плечах метель, но не чувствует этого Макар, у него свои грёзы. Будто это не снег садится ему на лицо, а тополиный пух. Только что это так холодит ему ноги? Ах, да – это он купается мальчишкой, купается со сверстниками в протоке. Нога нашла жилку в глинистом берегу. Бежит холодна водичка из под камешка, холодит ноги, а Макарке весело: «Ко мне! – кричит, – я жилку нашёл!». Холодит ноги жилка, а сверху солнце горячее и мальчишкам весело. Только что это плечо давит? Ах, да, это палка. Они вытаскивают на берег самодельный плот, а на обрывистом берегу мать стоит, молодая, смеётся и рукой машет.

Клонится Макарова голова, всё ниже клонится. Заледенели на щеках две крохотные слезинки, намертво схватимлись с дубеющей кожей и не видно его уже из-за снежного холмика, и тепло Макару, совсем тепло.

1978 год

Жучка сдохла

Сторож Ярцев, старик лет семидесяти, всю ночь просидел в сторожке, глядя на лежавшую у его ног рыжую остроморденькую собачёнку, то и дело щупая у неё лоб, точно у человека, когда тот температурит. Жучка часто-часто дышала и смотрела на хозяина томными тоскующими глазами, точно понимая, что уже больше никогда никуда не побежит и никто не услышит её звонкий раскатистый лай. К утру она сдохла. Ярцев завернул её в рогожку, но выносить не стал. Ему трудно было вот так ни с того, ни с сего с ней расстаться и он оставил её в сторожке до рассвета, да так и просидел над ней всю ночь, никуда не выходя.

Горе старика было неописуемым. Жучка для одинокого сторожа была не просто собакой, она была для него самым близким существом на белом свете.Он с ней разговаривал, делился радостями и бедами. И ему казалось, что она всё-всё понимает. Это радовало старика и ему казалось, что сгори завтра его дом, и он не будет так переживать, нежели вдруг исчезнет из его жизни Жучка. Так уж устроен старый человек, что у него в определённое время сдвигаются в душе понятия и он становится иным по сравнению с другими людьми, хотя вроде такой же, как и все: ест, пьёт, разговаривает, смеётся. Ан нет, не такой – чувствует не так, переживает не так, относится ко всему не так. Например, раньше он живо интересовался космосом, думал о полёте на Луну, удивлялся качеству выведенного сорта пшеницы, одним словом, вникал во всё, что его окружает. Понемногу всё это ушло из его жизни и на первый план выступили предметы, на которые он раньше не обращал никакого внимания. Например, он мог долгое время рассматривать щепку, обыкновенный камешек или травинку и размышлять о них столь серьёзно и с сознанием дела, как будто на них мир стоит или они являются носителями истины. И если в это время к Ярцеву кто-нибудь обратится с вопросом, то тот в ответ, не обращая внимания на заданный вопрос, вдруг с лучезарной улыбкой, весь в удивлении скажет, глядя, например, на жёлудь: «Вы посмотрите! Это удивительно! Жёлудь от дуба! А я раньше его и не замечал… Нет, я, конечно, знал о его существовании, но его совершенно не чувствовал, не ощущал, не видел…» – тут он начинал в словах спотыкаться, понимая, что того заветного слова, у него в запасе нет, которым он мог бы выразить своё отношение к этому жёлодю. Нет, не то, чтобы он его не знал, а его вообще нет в мире, не придумано. Понимая, что он не может передать человеку своего восторга, тут же замыкался, уходил, но ещё долго лучезарная улыбка блуждала на его лице. Он знал, что люди его не понимают. Если раньше он из-за этого переживал, то теперь ушёл в себя, замкнулся. Как объяснишь, что ценностный ряд в его душе сместился, что та же Жучка для него ценнее чем тот же космический корабль, или выведенный новый сорт пшеницы, потому что в его внутреннем космосе, она является тем спутником, который определяет и регулирует его настроение, его интересы и многое чего другое, что определяет жизнь человека в этом возрасте. И вот этого спутника не стало. Остановилось личное время, померк личный горизонт и на небосклоне образовалась дыра. Но разве это кому-нибудь объяснишь, разве тебя кто-то будет слушать?? Сторож смахнул набежавшую на ресницы слезу.

Рано утром, до прихода ещё скотников и доярок, Ярцев пошёл хоронить Жучку. Он вышел из сторожки, завернул за угол и… В общем, что увидел Ярцев проще сказать, чем описать. Через полчаса он стоял перед заведующим фермой и не мог вымолвить ни слова. На Ярцева было жалко смотреть. Руки у него тряслись, редкие седые волосы прилипли к черепу, а на кончике носа висела крупная капля пота. Голос его хрипел и шипел как изъезженная потефонная пластинка, понять было ничего невозможно, но по тону можно было определить, что толи у старика, то ли на ферме что-то случилось.

– Да, говори ты толком! – теряя терпение, перебил старика животновод. Он жил рядом с фермой, к нему к первому и пришёл сторож.

– Н-н-нес-час-тье…, Василь Петрович, – наконец выговорил сторож. Сознанье у него помутилось, руки ещё больше затряслись и он более простонал, чем сказал: «Жу-жу-чка сдох-ла»и залился старческими слезами.

«Сдохла и хрен с ней,– подумал животновод,– не велика беда, нашёл о чём сокрушаться». – Но старику сказал другое:

– Ты, дед не горюй, значит у неё век такой. Шельма у меня окутится, так хошь всех забери. Я тебе за такое дело ещё и могарыч поставлю.

Добился бы от сторожа животновод разумных речей или нет, бог весть, кабы в это время не раздался истошный крик из свинарника. Кричала и причитала свинарка Пелагея. Этого крика животновод и сторож не могли не услышать, потому как так никто и никогда в селе не кричал. Животновод рванулся из дома и как был в одном валенке, так и выскочил на улицу, но тут же вернулся, одел второй валенок и на ходу застёгивая полушубок, побежал к свинарьнику. За ним, отставая и спотыкаясь, последовал сторож. Но не успели они войти в свинарник, как им на встречу выбежала сама Пелагея и не проговорила, а провыла:

– Трёх поросят украли и ворота настеж.

– Ты это хотел сказать? – обратился Василий Петрович к сторожу.

– Именно это…, Василий Петрович… – и тут же умоляющим голосом продолжил, – Ва-сень-ка, пенёк я старый. Да кабы не Жучка, да не в жисть…

– Ладно…, Обьяснительную готовь. А я пойду к нашему «Аниськину», пусть ищет.

– Ка-ка-я объясни-тель-ная, Василий Петрович.– завопила Пелагея. – Тех, кого украли, они и живы, думаю, а остальные пятнадцать как кочерыжки мёрзлые, ворота то воры открытыми оставили, вот остальные паросята и закоченели…

– Сколько живу…– начал было говорить сторож, видно начав понимать, что случилась не мелкая кража.

– Как, жи-вё-шь! – гаркнул животновод, наконец-то осознав масштаб трагедии.

– Просто я живу… – начал тихо сторож.

– А-а-а-а! Чёрт! Живёт он… – возопил животновод, надвигаясь на старика. – Поставили сторожем лунатика… Вот вам и подарочек! У него видишь ли Жучка сдохла…, идиот. Ведь говорил, говорил, кого ставите!?

Через некоторое время Василий Петрович стоял перед председателем в правлении колхоза и, сминая в руках шапку, говорил:

– Пётр Фомич! Несчастье…

Борода у него тряслась и лицо походило на выжитый лимон, как следствие большого испуга и переживания. Животновод не знал с чего начать. Он говорил то одно, то другое, не говоря о главном, и все эти начинания сводились к тому, что председатель уяснил только, что сдохла какая-то Жучка. Пётр Фомич, понимая, что Василий Петрович переволновался и потому не может выразить мысль, снял очки, усадил животновода на стул, дал воды и стал пытаться услышать вразумительный ответ на простой вопрос – «Что случилось?». Председатель понимал, если человек так волнуется, то произошло что-то более трагичное, чем смерть какой-то собачёнки.

– Ну, Жучка сдохла, а дальше. Василий Петрович! Возьмите себя в руки… Не из-за Жучки же вы так волнуетесь…

А дальше продолжалось тоже самое. Наконец председатель изменил тон и строго спросил:

– Жучка сдохла – раз. Дальше?..

– Вот я и говорю…,– оживился Василий Петрович,– сдохла она, а воры трёх поросят унесли.

– Ничего не понимаю, – пожал плечами председатель,– год назад пятерых недосчитались, однако, ты так не волновался.

– Так трёх украли, а двадцать пять замёрзли, потому как воры в отделении с молодняком дверь не закрыли.

– Вот тебе на!.. – и председатель откинулся на стуле. – Действительно «ЧП». Надо звонить в милицию, пусть разбираются… А ты что думаешь по этому делу? Причина какая? Сторож, где был? Или не было сторожа?

– Да был сторож, был, Пётр Фомич. У него Жучка сдохла, расстроился, вот и не углядел.

– Ладно, я понял. Иди к зоотехнику, врачу, составьте акт. Я со своей стороны сделаю всё возможное, – и открыл какую-то папку с документами, этим показывая, что разговор закончен. Однако, животновод переминался с ноги на ногу и не уходил. Председатель поднял на него глаза и почувствовав недоговорённость, спросил: «Или чего ещё стряслось? Чего не договариваешь…».

Только договорить он не успел. Дверь в кабинет председателя широко распахнулась, и в него ввалился, припорошенный снегом, завгар.

– Пётр Фомич! – начал он схода, – в свинарнике какой-то идиот дверь не закрыл, так трубу прихватило, что из болерной идёт, а за стенкой, сами знаете, трактор К-700 стоит и грузовик. Мы их всегда там ставим, чтоб тёплые были, чтоб в любой момент…

– Что, в любой момент?.. – зарычал председатель, дико вращая глазами.

– Раморозились они…– понизив голос проговорил завгар. После сказанного было видно как

багровеет лицо Петра Фомича, а на его лбу выступает испарина.

Председатель рухнул в кресло, отёр лоб и шею платочком, махнул ладонью, чтоб все вышли, после чего долго сидел, обхватив голову руками. Но вот, он как бы очнулся. С посеревшим лицом и дёргающимся правым веком он нажал на кнопку. Вошла секретарша. Пётр Фомич велел соеденить его с районом. Взял трубку. В трубке раздался голос: «Слушаю вас, Пётр Фомич. Здравствуйте. Почему так рано звоните, мы же с вами условились связаться в час дня.

Председатель молчал

– Алло! Алло! Пётр Фомич! Почему вы молчите? Что-нибудь случилось? Говорите же, алло.

– Жучка сдохла, – выдавил каким-то чужим голосом председатель.

–Алло! Пётр Фомич! Алло! Какая Жучка? Это, кто – корова-рекордсменка?

– Да… нет… Жучка. Просто Жучка. Аф-аф!.. сдохла, – и положил трубку на стол. Затем поднялся из-за стола, и, не обращая внимания на голос в трубке, оделся и покинул кабинет, бросив на стол секретарши ключи и вышел из правления, не закрыв за собой дверь. Клубы морозного воздуха ворвались в холл.

В этот день старик Ярцев хоронил Жучку. Он безмолвно стоял около мелко вырытой и уже закопанной могилки и не уходил. Блики то отчаяния, то скорби, то смятения, то непонятной радости и воодушевления поочерёдно возникали у него на лице.

1978 год

Винокуры (эссе)

Что не говори, а наша Малая Крюковка в нашей Саратовской области, была деревней уникальной. И не только потому, что в ней когда-то делали глиняную игрушку, а ещё и потому, что в ней в самый разгар борьбы советской власти с самогоноварением – варили обыкновенный самогон. «Эк! – скажет дотошный читатель.– Удивил! Так его, почитай, в каждом доме делали. Чего тут особенного?..» И он прав. Действительно гнали в России самогон и до войны и после войны, и сейчас гонят, только способы разнообразятся: тут на чайник гонят, там на чугунок, а кто, так и подойник приспособил и всё гонят и гонят. В известные девяностые годы, народ особенно на самогон налёг, палёнка испугала. Ну и что, что собственная выгонка сивухой попахивает, зато живой проснёшся, а с палёнки, сколько под крестами нашего брата мужичка лежит!? То-то.

Только я не гимн самогоноварению на этих страницах собрался петь, а рассказать, как и что было в нашей деревне. Кстати, сказать, сейчас самогонные аппараты промышленного изготовления в магазинах продаются, а тогда этого не было. Самогоноварение в СССР было запрещено, существовала на водку государственная монополия. Продажа её большую прибыль государству приносила и оно, государство, конкуренцию не терпело и за самогоноварение своих граждан карало. Агитпром тоже не стоял в стороне:в газетах печатались разоблачительные статьи о самогонщиках, читались на эту тему лекции, радиоприёмники то и дело трещали о вреде сивушных масел, а в кинотеатрах крутили советскую короткометражную комедию «Пёс Барбос и необычный кросс». Всё это было. Малокрюковцы всё это знали, но стояли на своём. Они как гнали сивуху, так и продолжали гнать не взирая на увещевания, угрозы и гонения. Надо добавить, что в Малой Крюковке производили самогон исключительно для собственных нужд, а не на продажу. О продаже малокрюковцы даже и не мыслили.

У нас в деревне, в отличие от других сёл и посёлков, самогоноварение было делом коллективным. Объясняю: самогон варили не каждый в своём доме, на своём личном аппарате, а был построен один большой самогонный аппарат на всю деревню и установлен в овраге, подальше от вездесущих глаз блюстителей закона. Брагу делал каждый житель деревни у себя дома, а отбирали из этой браги спирт в овраге при помощи нехитрого устройства.

Гнали, ведь, самогон не каждый день, а к праздникам. Вот тогда и устанавливалась очередь, и работал микрозаводик круглосуточно, не взирая на то, зима это или лето. Ладно летом, тепло и аппарат тёплый. А вот зимой. Сколько времени и дров уйдёт, чтоб его раскочегарить. В общем, прославилась деревня на всю округу своим общественным самогонным аппаратом и то, только тогда, когда правда о малокрюковских винокурах вылезла наружу. Она б и не вылезла. Тайну о коллективном самогоноварении малокрюковцы хранили свято. Потом, деревня маленькая, не больше тридцати дворов, многие семьи друг с другом в родственных отношениях: кто сват, кто кум, кто брат. Тут даже в сильном подпитии чужаку никто ни о чём не расскажет. Ведь на гулянки в деревню приезжали и из других деревень свояки там, сваты, то есть люди не малокрюковские, а вот чтоб прознать о том, как мутноватая жидкость в стаканах на столе появилась – никто ни слухом, ни духом. И продержалось это коллективное самогоноделие ни много ни мало 20 лет, вплодь до исчезновения самой деревни. Здесь надо учесть, аппарат соорудили демобелизованные солдаты, примерно в 1948 году. Моя мать выходила в том году замуж, а самогон к столу поставлялся с общественного самогонного аппарата. Устроен этот аппарат был просто: столитровая толстостенная бочка (кипятильник), с крепкими обручами стоит на камнях. В ней нагревается вода от, горящих под кипятильником полешков. Из этой бочки пар по духдюймовой трубе идёт в установленную рядом, деревянную десятиведёрную дубовую кадку. Эта кадка – бардовик. В бардовик наливается спиртосодержащаяся барда, которая разогревается паром, идущим из кипятильника. Разогретая барда выделяет пары, которые по трубке из бардовика идут в охладитель. Охладитель – это небольшая кадушонка, установленная рядом с бардовиком. В ней находится, скрученная кольцами трубка (змеевик), выходящая в нижней части стенки охладителя наружу. В охладитель наливается холодная вода из ручья, которая и охлаждает идущий по змеевику пар, превращая его в жидкость. Эта жидкость и есть самый настоящий самогон.

Устройство самогонного аппарата ни для кого не секрет и я его описал только для того, чтобы показать его размеры. Столитровая бочка кипятильника и десятиведёрная кадка бардовика были призваны обеспечить самогоном всю деревню. Кадка бардовика заполнялась бардой более чем наполовину. Это, примерно, семь вёдер. Отсюда и производительность. Помню, у нас в подвале стояла тридцативедёрная бочка, в которой настаивалась барда. Как её делали? Просто. Брали ржаную муку килограмм пятьдесят, заливали горячей водой (но не кипятком), размешивали деревянной лопатой, чтоб жидко было, и затем добавляли дрожжей и укутывали одеялами. Воду заливали в муку кипячёную. Кипяток перед заливкой держали летом полчаса на улице, чтоб немного остыл. Муку смешивали с водой не в тридцативедёрной кадушке, в ней хорошо не промешаешь, а смешивали ввёдрах и тазиках. Затем содержимое всех ёмкостей сливали в кадку и там ещё раз перемешивали деревянной лопаткой или палкой. После небольшой выдержки замес становился сладким.

В кадку добавляли килограмм дрожжей. Количество дрожжей зависило от объёма замеса. Когда не было дрожжей, использовали хмель. Он рос в этом же овраге. За процессом брожения внимательно следили. Сахар в раствор не добавляли. С тридцативедёрной бочки выходило примерно двадцать вёдер спиртосодержащей барды. Это три закладки барды в бардовик. На выгонку трёх закладок уходило времени побольше суток. Но не все в деревне имели двадцать вёдер барды. У кого было семь вёдер – на одну закладку, у кого на две.

Чтоб не ошибиться в описании самогонного производства, детали уточняю у своей матери Африкантовой Пелагеи Ивановны. Она сегодня именинница, ей исполнилось 89 лет. Нарядная и улыбающаяся она гордо сидит за столом и осматривает родственников. На сегодня она в роду самая пожилая. За столом зашёл разговор о коллективном самогоноварении в нашей деревне. Тут-то и предложил мне зять Николай написать об особенностях самогоноделия в Малой Крюковке.

Итак. Самогонный аппарат был установлен на дне глубокого оврага под названием Вершинный. Это недалеко от впадения в него оврага с названием Ущельный, которые и образуют речку Крюковку. По обоим оврагам течёт не быстро вода, так перебегает с камушков на камушки. Вода эта течёт из жилок. Водяные жилки бегут из овражьих склонов и обрывов, потому и вода в оврагах холодная и вкусная. Эту воду и использовали при самогоноварении.

Дрова брали только сухие, колотые, чаще дубовые или берёзовые. Они тепла дают много, а дыма от них совсем ничего. Пока дым из глубокого оврага выйдет , так уж и растает и невидно ничего. Аппарат был установлен на небольшом каменистом плато три сажени в ширину и пять саженей в длину и с метр над уровнем ручья. Место удивительной красоты и таинственности. Высокие деревья растут по берегам оврага. Здесь и дубы, и берёзы, много вишовника и некольника. Буйству трав нет предела. И среди этого растительного мира вьётся, край водотёчного обрыва, узкая тропинка. Её почти невидно. Идёшь и ногами раздвигаешь обступивший её бобовник. Так что не знающий человек ни за что её не заметит, дикость и первозданность местности полностью поглощают внимание.

Нельзя сказать, что за двадцать лет использования коллективного самогонного аппарата прошли без сучка и задоринки. Неприятности начались с появилением у нас в деревне учительницы Клавдии Родионовны. Она не местная, из приезжих; весьма вздорная женщина, вышедшая замуж за нашего деревенского – Егорова Ивана. Клавдия Родионовна меня тоже учила в начальных классах. Толи муж по пьянке её поколотил, или из дома выгнал, и она ушла ночевать к родственникам, сейчас за давностью лет этого и не вспомнить. Только пожаловалась учительница в сельский совет на мужа и за одно, рассказала о коллективном самогонном аппарате в овраге. Поясняю: в нашей деревне сельского совета не было, он был в соседнем селе. В Большой Фёдоровке было и правление колхоза и сельский совет, а всего в колхоз и в сельский совет входило четыре деревни.

Меры были приняты тотчас. В деревню приехал участковый. Зашёл участковый в один дом в другой, в третий, узнавая о самогонном аппарате. Понятно, что в домах его угощали и наливали. В третьем доме в это время была свадьба. Из него участковый двое суток не выходил. Там он, когда достаточно набрался, вытащил пистолет и стал грозить подгулявшему народу не желавшему выдать деревенскую тайну о самогонном аппарате. Пистолет у него бабы благополучно отобрали, спрятали в сундук, а самого участкового так накачали, что через двое суток, придя в себя, он никак не мог найти своего оружия. Затем, взмолившись, милиционер просил о пощаде, говорил, что вы как гнали, так и гоните, чёрт с вами, только пистолет отдайте.

Уговорил. Отдали ему бабы пистолет, взяв с него слово, что донимать он их с самогоноварением не будет. На том конфликт был исчерпан. И потекла в дереване Малая Крюковка размеренная жизнь дальше. Только недолго она так текла. Как говориться, всё до разу. Опять глотнул лишнего дядя Ваня и опять побежала Клавдия Родионовна жаловаться, только уже не в сельсовет, а в район.

Меры были приняты тотчас. В Малую Крюковку приехали три человека. Один из них одет в штатское, а двое других были милиционеры. Мы, дети, пристально следили за всеми событиями. Приезжие пытались у нас, ребятишек, узнать, где стоит самогонный аппарат, но мы отнекивались. Самой Клавдии Родионовны дома не было, и она не могла помочь следствию. Приехавшие лазить по оврагам явно не хотели. Они бы и не нашли этот заводик да подвела неосмотрительность. В это время гнал самогон Ефремов Владимир. По-уличному – Вовка Степанкин. Он и подбросил в это время сырья в костёр. Пошёл из оврага дым, его и заметила приехавшая комиссия, да так без тропок и попёрла на него.

Винокур был взят с поличным. Рядом с ним стояло ведро с самогоном. Милиционеры позвали понятых. В понятые пошли смекалистые мужики: Ивлиев Василий (Васяня) и Иван Зиновьевич (Зиновеич). Как полагается, составили акт и приступили к уничтожению аппарата. Сами милиционеры ни топора, ни лома, ни кувалды в руки не взяли, а заставили всё сломать и исковеркать понятых.

Сами подумайте, какой же мужик будет такое добро уничтожать. Не сговариваяь, они яко бы ненароком уронили наземь бардовик и тот покатился, да и бухнулся в запрудок. «Изрубить надо! Изрубить! – выкрикнул раздасадованный уполномоченный. – Достаньте и изрубите! – приказал он. Только понятые его не стали слушать, лезть в холодную воду, в тину и заросли никто и из милиционеров не решился. С досады, тот, что был в гражданском, стал бить ломом по кипятильнику, но толстое железо никак не дырявилось. Да разве его ломом пробьёшь! Удары ломом принесли свои результаты. Тяжёлая бочка сдвинулась на держащих её камнях, накренилась и покатилась вслед за бардовиком в бучило. Пока происходила эта комедия, Васяня, тем временем, раскачивал в охладителе змеевик. Наконец ему удалось его вывернуть из латаного, перелатаного бочонка и откинуть в крапиву, что росла поодаль и была выше человеческого роста. Дело было сделано. Мужики переглянулись и облегчённо вздохнули – главные агрегаты были спасены, зато бочонку-охладителю досталось. С ним милиционеры разобрались по-настоящему – разбили в щепки. Затем, составив акт и, прихватив с собой ведро самогона, поехали в деревню Большая Фёдоровка и представили его в сельском совете на всеощее обозрение, как вещественное доказательство. Поехали в Большую Фёдоровку и свидетели.

Весть о ведре самогона, быстро распространилась по улице Серафимовке и к сельскому совету потянулись фёдоровские мужички. Секретарь сельского совета и милиционеры предложили самогон вылить на землю и составить акт об уничтожении. Председатель сельсовета склонялся к тому, чтобы конфискованное отвезти в райцентр, в Татищево. Однако ни того, ни другого сделать не удалось, потому как к ведру подошёл малорослый мужичишка по прозвищу Жучок и, макнув в самогон палец и положив его в рот, вдруг объявил, что в ведре самая настоящая вода и что ведро с самогоном малокрюковские подменили. В помещении сельского совета, состоящего из одной большой комнаты, повисла тишина. Комиссия растерялась. Это было так неожиданно. Мужики тут-же стали пробовать содержимое ведра двумя алюминиевыми кружками. Эти кружки находились около бачка с питьевой водой. Каждый из мужиков хлебнув из ведра, вытирал рукавом губы, произносил «Точно, вода» и становился снова в очередь. Когда председатель хватился, то алюминивые кружки уже стучали о дно ведра. В акте написали, что изтый самогон утилизировали. Подписантов было достаточно.

Вы подумали, что после этого случая, овражное производство самогона прекратило своё существование? Это совершенно неверно. Просто если раньше самогонный аппарат стоял и не убирался, то теперь после каждой выгонки, аппарат разбирался и тщательно прятался. Вскоре уехала из деревни и учительница. Деревня облегчённо вздохнула и зажила прежней жизнью, а аппарат просуществовал до самой её кончины. Правда, последнее время на нём никто самогонку не гнал. В Малой Крюковке остались одни старики и барду носить в овраг с дровами стало некому. В это время старички приловчились гнать самогон на чугунок, а чугунок ставили на керосинку, но это уже совсем ни то. Потом, свадеб в деревне уже никто не играл, оскудело место. Самогонный аппарат,думается, в овраге разбило полой водой. Просто никто его к весеннему половодью не убрал. Думаю, что деревянные кадушки смыло, а железную бочку кипятильника, я её нашёл, всосало в ил так, только остался чуть виден краешек стального обруча.

У меня с места производства самогона хранится фотография. Мой отец со свояком стоят около самогонного аппарата и улыбаются. Только это было так давно.

2018 год