Точка бифуркации [Юлиан Климович] (fb2) читать постранично

Юлиан Климович Точка бифуркации

Встреча четвертая

Звонок затрещал как сумасшедший. Моя рука инстинктивно дернулась от кнопки и сама залезла поглубже в карман джинсов, как бы прячась и стыдясь за невольно устроенный трам-тарарам. От неожиданности мне показалось, что звенит в подъезде, так, будто сработала сигнализация в овощном магазине. Не знаю почему, но вспомнился именно овощной на первом этаже нашего дома, где мы жили с родителями, пока я не пошел в первый класс. В этом классическом советском магазине кроме гнилой картошки, бочки квашеной капусты и трехлитровых банок с томатным соком, да зеленых помидоров в июле и зеленых же бананов под Новый год никогда ничего не было. Вот именно так – громко, верещливо звенела сигнализация, когда утром, без десяти девять, толстая задумчивая заведующая снимала его с охраны.

Я стоял на темной площадке перед дверью профессорской квартиры и с опаской смотрел на кнопку сумасшедшего звонка. Здесь я был впервые. Когда Профессор по телефону сказал, что они поменяли старую квартиру на побольше, мне непременно захотелось заехать к нему.

За дверью, в которой на уровне глаз темной полоской чернела небольшая прорезь, послышались шаги, затем шорох и скрежет металла. Голос Профессора сначала уговаривал замок открыться, но тот не поддавался. Затем он перешел к угрозам, и это, похоже, подействовало, что-то звякнуло-щелкнуло, и дверь наконец распахнулась. Из сумрака коридора на меня настороженно смотрел Профессор. Он сделал приглашающий жест рукой, и я вошел, закрывая за собой старую, выкрашенную суриком, немного перекошенную дверь с прилепившимся к ней изнутри, тоже крашеным-перекрашенным, почтовым ящиком. В луче света, пробивающегося из окна, видимо спальни, весело плясала пыль, а воздух тут же принялся рассказывать мне с помощью запаха сыроватых стен, впитавших в себя за многие десятилетия дым дешевого курева и вчерашних щей, нелегкую историю коммунальной квартиры в старом рабочем районе Ленинграда. Профессор зажег свет в прихожей, и я увидел его, немного пополневшего, чуть поседевшего, с желтыми от дыма сигарет усами.

– Здорово, Профессор. Ты, как я посмотрю, поправился, подобрел, а то таким дрыщём всегда был…

– А ты, Тёма, все такой же прямой и непосредственный, – он пожал мою протянутую руку, которая мгновенно вынырнула из кармана ему навстречу. Сложив руки на груди, он, в свою очередь, внимательно разглядывал меня. – Заходи. Вот тебе тапочки, разувайся. – Профессор подтолкнул мне ногой когда-то замшевые стоптанные тапки.

– Благодарю. Где у тебя ванная?

Профессор кивнул головой, показывая направление куда-то в дебри изломанного коридора, который грязно-красным аппендиксом расплывшихся обоев отходил от просторной, но давно не ремонтированной прямоугольной прихожей. Еще у нее по всем четырем сторонам имелись двустворчатые двери: одна входная, на лестничную клетку, с которой я только что вошел и три – в комнаты. Надев тапки, которые почему-то прилипали к полу, я пошел искать ванную, которая оказалась в плачевном состоянии, как и все, что пока я здесь видел. Сердито погудев для приличия, облезлый, весь в подтеках смеситель выдал струйку чистой теплой воды, скатившейся по ладоням в ванну, в которой я бы даже не отважился оставить охлаждаться бутылки с пивом, не говоря уже о том, чтобы наступить туда голой ногой. На бортике ванны, прислоненная к стене, стояла почти новая деревянная решетка, на которую, видимо, как на помост, вставали, когда принимали душ. Полотенце, сиротливо-серо висевшее на крючке, который, в свою очередь, болтался на единственном гвозде, криво вбитом в дверной косяк, не вызывало желания воспользоваться. Руки сами собой брезгливо стряхнулись, и я пошел на кухню.

– А чего так холодно у тебя? – меня невольно передернуло, когда я сел на стул, показавшийся ледяным.

– Мы подключены к заводской котельной, а ей за долги отключили газ, но говорят, что город сегодня-завтра заплатит, и тогда отопление включат. Вроде бы так, хотя я не уверен.

– Хорошо, а чай-то у тебя почему холодный, Профессор? – вопрос получился практически риторический.

Меня удивляла эта дурацкая интеллигентская беспомощность. Вот сидит он у себя на кухне, в которой старые рамы рассохлись и не закрываются до конца. В щели кое-как натолкана почерневшая от сажи и времени вата, пыльные дорожки на растрескавшейся и облупившейся краске подоконника указывают на маршруты сквозняков, дующих из высокого окна с давно немытыми стеклами. Никем не ремонтируемый, будто кочующий вместе с Профессором из квартиры в квартиру, вечно протекающий кран упорно создает причудливый желто-оранжевый рисунок в старой раковине, а кухонные навесные шкафчики от гарнитура уже два года с момента переезда Профессора из старой двушки в эту просторную сталинскую трешку, невостребованно стоят вторым этажом на напольных шкафах, создавая вид мебельного склада. “И при всем при этом он сейчас начнет рассуждать о судьбах мира, философ, блин”, –