– Ы-ы! Ы-ы-ы!
– Угу-угу! Угу-угу!
– Кто это бабушка, так страшно кричит?
– Хм, – усмехнулась бабуля. – Это выпь с совою перекликаются между собой.
– Как страшно они кричат.
– Да, ничего страшного и нет… Намного страшней когда никто и ничего не кричит, вот тогда вправду страшно, одним словом – нежить!
– Что за нежить бабушка! – не унимался внучек, сидя на старом диванчике возле старушки.
– Маленький еще знать… А-то расскажу и бояться будешь.
– Я не маленький и бояться не буду. Ну, расскажи… Обещаю даю слово, что не буду бояться.
– Родителям расскажешь, а они с меня три шкуры сдерут, скажут ты чего старая с ума что ли сошла ребенка нам пугаешь!
– Бабушка ну честно не расскажу, буду нем как рыба… Ни слова, я могила!
– Хм, могила?.. Ну, ладно тогда слушай и потом не обижайся…
И она, выставив граблями свои руки, стала играючи щекотать его за бока и пятки.
– А-а! Так нечестно!
– Ладно…, но обещай, что теперь будешь слушаться бабушку и, что ни скажу, то все будешь исполнять!
– Обещаю! – и мальчик, скрестив пальцы, кивнув головой замолк, немного приоткрыв рот и превратившись в одно сплошное внимание, стал слушать.
– Итак, было это давным-давно, во времена стародавние… Свидетелей тех дивных дел уже давно на свете не осталось, но я кое-кого из них еще застала, когда маленькой была, ну а мне эту историю моя бабушка рассказала. Жила у нас на краю села молодая пара муж да жена, только детей у них не было. В каждой хате в те времена было полно ребятишек, как говорили семеро по лавкам: везде шум, гам, смех, в общем, весело было в те времена. А эти уже годков пять в супружестве прожили, а детей все Бог не давал. А у нас ведь как было, если детей нет, то считалось вроде как, Бога они прогневили. Ведь все кормились своими руками и, чем больше в семье детишек было, тем больше рабочих рук со временем становилось и землицы больше такая семья обработать сможет, а значит, и прокормить себя, да и излишек еще глядишь появится. Звали молодых Григорий и Марина, а по простонародному просто Гришка и Маришка, и что они только не делали и куда только не обращались, и по бабкам знахаркам ходили, и по святым местам ездили, да только ничего у них не получалось, Марья никак понести не могла, то есть не беременела.
Как-то приехал к нам на село цыганский табор, да и остановился на лугу, цыгане народ неспокойный, а поэтому мужики стали усердней за своими лошадьми поглядывать, а то ненароком угонят и все тут, а лошадка она, как и корова кормилица, без нее мужику тоже тяжело: ни вспахать, ни сенца привести, в общем мужик без лошадки, как без рук. Да прошел еще и слух, что в этом таборе сильная какая-то колдунья была, старая престарая цыганка, и судьбу видела, и ворожить могла, и привороты делала, и гадала, и даже говорят проклятие могла наложить такое, что человека со свету сживет, как пить дать.
А в ту пору, как на зло, война большая случилась с каким-то басурманином и на сходе мир постановил, что пойдет с наших двадцати дворов в солдаты Григорий, потому как детей у него нет, а другим мужикам нельзя в поход потому как ребятишек кормить нужно. Маришка реветь давай пуще прежнего, жалко ее было бабам горемычную, да что делать-то, народ ее жалел, да о себе же не забудешь, поэтому в тайне, в сердцах даже радовались, что несчастье не их семьи коснулось.
– Как же я без тебя соколик одна та останусь?! – прижимаясь к Григорию, говорила Мариша, да и роняла свою очередную слезу к мужу на грудь.
– Ничего Мариш, Бог даст как-нибудь все образуется, вернусь, и тогда с тобой по новому, счастливо заживем, – тяжело вздыхал Гриша и поглаживал свою женушку голубушку по головушке.
– Хоть бы ребятеночек от тебя остался, я бы его убаюкивала и тебя вспоминала.
– А вдруг меня убьют на войне, как же ты его одна растила бы?
– Ой, что ты Гриша такие глупости говоришь?! Господь с тобою, чувствует мое сердце, что ты живой вернешься.
Григорий усмехнулся и, погладив Маришку по плечу, сказал ободрительно:
– Ну, а коли ты чувствуешь, значит, так тому и бывать.
– Гриш, а Гриш, – сказала Маришка нерешительно.
– Что еще?
– А бабы бають, что у цыган какая-то цыганка-колдунья в таборе есть, такая сильная ведьма, что все на свете может и ребеночка может помочь зачать.
– Ну! – встрепенулся Григорий. – Ты что креста не имеешь на себе по колдуньям ходить?
– Так то же Гриш на благо, а какая разница, где добра искать? – сказала Мариша, будто уже все решила для себя и без него.
– Не смей с нечистой силой связываться! Это к добру не приведет! – резко проговорил Григорий, словно отрезал.
– Ну и Бог с тобой! – проговорила Маришка, каким-то неуверенным голосом, но возвращаться к этому вопросу больше не стала. Григорию через пару дней на место сбора отправляться, к чему его лишний раз тревожить и поэтому думку она свою оставила до поры до времени про себя.
На следующий день встала Марина еще даже светать не начало; стала перед образами да давай причитать и нашептывать молитвы, словно прощения просила задумав нехорошее дело. Напоследок перекрестившись кое-как, не смея даже взглянуть на образа, вышла из хаты и низом через огород направилась на луг, где молчаливо раскинулся цыганский табор. Туман стоял сильный, воздух был холоден и свеж, пахло сыростью, луговой травой и еле уловимым запахом от уже почти потухших костров.
Возле одной кибитки ей повстречался старый цыган черный словно черт, в ухе у него блестела здоровенное золотое кольцо; усы топорщились в разные стороны будто у кота, а в зубах курилась здоровенная турецкая трубка. Испугалась Маришка, да делать нечего уже пришла, шагнула ему навстречу и говорит:
– Мне бы дедушка цыганку вашу погадать, да еще может какую нужду справить…
– Цыганку говоришь, – ухмыльнулся цыган и подмигнул, – так на это у нас и табор, куда ни глянь везде одни цыганки, да цыганы. – И старик захохотал недобрым смехом, да так что у Марины аж мурашки по коже побежали.
– Впрочем, тебе еще и погадать, да и нужду справить?… Так это к нашей бабушке тебе нужно, она на все это дюже уж горазда. Пойдем молодка, я тебе дорогу укажу, – и цыган кивнув головой, зашагал прямо в туман, а Маришка не на шутку струхнув, засеменила вслед за ним.
Они подошли к шатру из черного материала и старик что-то крикнув по-цыгански, отодвинув полу шатра исчез внутри него. Вскоре он показался вновь и кивнув в сторону палатки сказал:
– Иди, тебя уже ждут. – И подмигнув Маришке что-то напевая и насвистывая себе под нос так же быстро скрылся, – исчезнув в тумане.
Марина, озираясь, подошла к палатке и, озираясь, откинула полу, вначале заглянула в открывшуюся нишу, а потом, перекрестившись, сделав глубокий вдох вошла, будто нырнула с головой в омут. Край палатки у входа бесшумно свесился и поглотил ее. В нос Марине ударил дым и какой-то неприятный и кислый запах, в глазах без привычки стало темно, но потом мрак стал отступать и, Марина разглядела в противоположном углу слабый огонек от костра, над которым возвышалась небольшая куча тряпья, которая как показалось ей, зашевелилась и засопела. Потом куча чихнула и Маришка вздрогнула, поняв что это и была цыганка.
– Ну, что стала, заходи, коль пришла, – прошамкала старуха глухим и скрипящем голосом, более походящим по тембру на мужской, чем на женский.
– Здравствуйте! Я по делу…
– Знаю я, по какому ты делу… Проходи и присаживайся, – и она кивнула Марише напротив себя.
Маришка все съежившись от страха присела на половичек и уставилась на колдунью. Это была небольшая очень хрупкая на вид старушка, она подула на костерок у ее ног и, порывшись за пазухой извлекла оттуда щепотку какого-то порошка, который она швырнула в огонек и он вспыхнул словно от пороха. Впрочем, возможно это и был порох, а трюк с ним она использовала для того, чтобы произвести эффект волшебства на таких деревенских простушек, как Мариша. Языки пламени осветили старое, пожелтевшее и сморщенное лицо цыганки, которое в их лучах приобрело золотистый цвет и стало похоже не на человека, а на медного истукана.
– Ну-с, с чем пожаловала красавица моя ненаглядная? – и бабка заулыбалась, обнажив свой беззубый рот.
Мариша подумала, что верно именно так и выглядит сказочная баба Яга и, немного сбиваясь, стала рассказывать:
– Мы с Гришей вот уже, какой год, а я все никак понести от него не могу. Его на войну забирают, а я сиротой теперь останусь, никому не нужна, мне бы забеременеть от него, хоть напоследок.
И Маришка полезла к себе в потаенный карман сарафана и достала оттуда тридцать копеечек:
– Хватит бабушка?
– Хватит красавица, хватит, цена то самая пригодная для нашего с тобой дельца. – И цыганка пересыпав монетки из руки в руку, подмигнув Марине спрятала их среди вороха тряпья на себе.
– Только вот я хочу тебя предупредить касатка моя ненаглядная, чтобы о встречи моей ты своему Гришки ни слова не говорила и все что я тебе ни скажу говорить и делать, ему об этом ни гу-гу… Поняла?
– Угу, – кивнула Марья.
– И так.., посмотрим, – и она стала смотреть то на огонь, то на Марину что-то шепча и бормоча себе под нос. Потом громко проговорила: – Вижу, вижу всю судьбу твою будто на ладони. Война, кровь, лежит твой суженый среди поля брани и из него кровь течет словно ручеек.
– Ах! – подалась назад Марина, словно отгоняя от себя наваждение и горе.
– Но не бойся, – ухмыльнулась старуха видя какой эффект произвели на просительницу ее слова, – вижу и как товарищи выносят его с поля брани. Живой он останется! Да только не будет у тебя детей и он разлучницу себе найдет…
– И что бабушка ничего нельзя с этим сделать? – подалась Маришка вся вперед вопросительно.
Цыганка взглянула на нее и, вскинув бровь молвила:
– Отчего же нельзя? Можно! Судьба она есть, да иной раз человек и сам господином своей судьбы бывает. Сделаешь, как я скажу, и все у тебя наладится. В общем, слушай, дам я тебе травку, подсыплешь ему втихую. А вот веточка тебе под подушку положишь, да проговоришь: Трава-трава из адова огня, под чертом лежала, меня ожидала, совет заключила, голову сгубила, найди на меня сила. И все, скажешь три раза: Нима! Нима! Нима! И все у тебя наладится, ребенок родится, и муж никуда не денется и любить тебя будет! Поняла?
– Да, – закивала головой Марья.
– Только учти ребеночка твоего мы у духа болотного, водяного, голодного покупаем, а потому будешь ему дань шесть лет выплачивать. У вас прямо ниже огорода колодезь, вот туда каждый год в день рождения сына будешь какую-нибудь животинку приносить, ну там котенка, собачонка или цыпленка, в колодце своей рукой топить, да в кусты выбрасывать со словами: тварь Господню прими, да ребенка моего береги. И все, делов-то, раз да обчелся. Поняла?
– Ага, – кивнула Марья.
– Ну, вот и молодец! – и гадалка достала ей с запазухи маленький кулечек. – На вот, это подсыпишь ему. – А потом вынула маленькую веточку, – а это вот под подушку положишь, когда спать ляжете.
Марья все взяла, и аккуратно завернув в тряпицу, спрятала к себе в сарафан, туда же откуда свои тридцать копеечек доставала.
– Все, а теперь иди! – сказала гадалка.
Затхлый запах дыма и сырости сдавливал грудь Марише и она быстро подобрав подол платья встала и уже почти выходя из старухиной палатки услышала сзади ее голос:
– И да, чуть было не забыла… Смотри все эти шесть лет на исповедь в церковь не ходи и причащаться не смей… Жертву каждый год приноси и смотри не забудь ничего, иначе кто тебе сына дал, тот его у тебя и заберет. Поняла?
– Да, – кивнула головой Марья, уже не в силах переносить этот отвратительный запах, который казалось, все усиливался, и усиливался с каждым разом, она буквально выбежала из палатки заплетающимися ногами. Сделав несколько шагов в сторону пошатываясь; Маришку вырвало на траву и, только тогда она почувствовала, будто у нее немного отлегло от сердца.
В этот момент, откуда не возьмись, перед ней опять возник старый цыган:
– Что красавица мутит? – сказал он ухмыляясь.
– Да нет, уже все хорошо, что-то дурно немного стало, – проговорила Марья глухим голосом. – Но теперь все, спаси Господи вас за заботу.
При последних ее словах цыгана аж передернуло и, он немного нервно крутнув головой сказал:
– Пойдем, провожу, – и уже ни разу не оглянувшись на Маришку и, ничего не говоря довел ее до края табора и, махнув рукою в сторону села, сказал:
– Ну, а дальше сама дорогу знаешь… Счастливо! – и, подмигнув ей на прощание, направился назад в табор, пока туман не поглотил его вновь.
Мариша, перекрестившись и глубоко вздохнув, направилась в сторону своей хаты. Она шла по лугу и дышала свежим и холодным воздухом и все никак не могла продохнуть, будто у нее в груди засела какая-то змея и, сдавив сердце, не позволяла вдохнуть и вдоволь надышаться чистым луговым воздухом. Уже вовсю пели петухи, где-то заревела корова и за большим меловым бугром, который напоминал торчащий из земли горб, какого-то древнего чудовища и который возвышался над их деревней и всей округой, показалось еще слабое, но обнадеживающее зарево утренней зарницы. Бугор этот в народе называли Сюнякиным, жила здесь в старину прямо у его подножия бабка Сюнька, то есть Ксенья, вот в честь ее бугор этот Сюнякиным и нарекли.
Маришка поспешала домой боясь, как бы Григорий ни проснулся до ее прихода и, несколько раз споткнулась чуть ни упав, один раз ей даже пришлось ухватиться за одну из поросших болотной травой кочек, которыми обильно был усыпан весь луг и она измарала в грязи всю свою ладонь. Немного отерев ее об траву заспешила дальше и уже подходя к своему огороду, который упирался своим краем прямо в луг, решила немного свернув заскочить в колодезь помыть руки и умыться. Это и был тот самый колодец, о котором говорила ей старая цыганка. К нему были проложены мостки из тесаных бревен. Он тоже был обложен срубленным из бревен венчиком, здесь били сильные подземные ключи и из него на луг вытекал неиссякаемый ручей, который огибая кусты и кочки, впадал в небольшой и неглубокий прудик, куда летом на водопой забредали коровы и постоянно плескались ребятишки, утки и гуси.
Расстояние между колодцем и прудом было метров в сто не более, а между ними весь поросший кустами и камышом находился бездонник, так прозвали его деревенские. Люди говорили, что это логово водяного и туда побаивались ходить. Говорят там находили доски от кораблей потерпевших кораблекрушение; и что бездонник связан своим другим концом с настоящим морем. Когда-то давно мужики привязав несколько длинных веревок к железному колу на которых привязывали пастись на выгоне скотину, пытались даже достать до его дна, но веревка все погружалась и погружалась, а конца и дна этого омута так и не достигла. Также говорят, что водяной тогда очень сильно разгневался на селян и один из тех кто кидал тогда веревку в бездонник пытаясь понять, есть ли у него дно потом пропал. Люди решили, что верно как-нибудь оказался рядом с омутом и водяной решил ему отомстить, утянув его к себе. Так это или нет, я не знаю, но вот бабы своих ребятишек постоянно стращали этой историей, дабы они туда не шастали и ненароком как-нибудь невзначай ни утонули.
Маришка добралась до подмостков и пошла к колодцу. Подойдя, она сполоснула в вытекающем из него ручье руки и умыла холодной, как лед водой лицо. Услышав какой-то плеск в самом колодце она почувствовала что-то недоброе и заглянув туда увидела в отражении воды себя, а из-за ее левого плеча на нее пристально смотрел старый цыган. Маришка вздрогнула и негромко вскрикнув, отскочила в сторону, озираясь по сторонам, но ни на том месте, ни вокруг, нигде никого не было, видно – она была одна. Она быстро закрестилась и стала читать молитвы:
– Господи помилуй! Пресвятая Богородица спаси нас! Николай Угодник моли Бога о нас!
Вдруг она опять услышала всплеск воды в колодце и осторожно стала подходить к нему, подкрадываясь бочком. Боязвило вытянув вперед шею, она заглянуло внутрь и…, с облегчением выдохнула, увидев сидящую на краю бревнышка лягушку, которая тоже увидев Маришку и словно насмехаясь над ней квакнула, а потом, нырнув в воду исчезла с глаз. Мариша вновь перекрестилась и заспешила домой.
Гришка еще спал и ни о чем не догадываясь тихонько посапывал. Но время уже было вставать, и поэтому Маришка не раздеваясь и стараясь не будить мужа, стала заниматься хозяйством, предварительно спрятав сверток с зельем принесенный от цыганки в большой красный сундук, где у нее хранились всевозможные тряпки, рушники и платья.
Григорий встал и, помолившись перед образами, пошел заниматься хозяйством. Маришка почему-то чувствовала перед ним какое-то неудобство, словно она обманула его и старалась не встречаться с ним глазами. Последние дни в предчувствии расставания словно ускорились и пролетали очень быстро. Маришка не успела оглянуться, а солнце уже стояло в зените. Она накрывала на стол когда в дверь постучали, дверь приоткрылась и на пороге появился младший брат Григория Дмитрий.
Он перекрестившись поклонился на красный угол и увидев на столе дымящийся чугунок заулыбавшись проговорил:
– Вижу, я вовремя.
– Проходи деверек, гостем будешь, – сказала Мариша, поклонившись и доставая еще одну ложку. – Гриша сейчас придет, он наверно теленка пошел напоить. Присаживайся.
– Спасибо, спасибо, – сказал Дмитрий, протискиваясь между столом и лавкой. – Как дела, здоровьице?
– Да, ничего, Бог миловал, за все слава Богу! – и Маришка смахнула рукавом навернувшиеся на глаза слезы.
Дмитрий, сразу посерьезнев, проговорил:
– Да уж, жалко конечно вас, да что поделаешь?.. – вздохнул он и продолжил успокаивающим голосом: – Ты только сильно не унывай, мы тебя одну не бросим. Тем более ты у нас сиротка… Бог даст и все образуется, ему лучше знать как оно надо то. – И Дмитрий перекрестился глядя на образа.
– Да…, – кивнула Маришка, крестясь вслед за ним.
Но глубоко внутри, в своей душе и сердце, ей хотелось спросить у Дмитрия, зачем все-таки с нею с сироткой, Господь так поступает. Но зная особую богобоязненность Дмитрия, она не решилась этого спросить. Как раз в это время дверь за ее спиной заскрипела и в хату вошел Григорий.
– О, Митька! По делу? Али так проведать пришел? – спросил он входя.
– Да вот пришел посмотреть, как вы тут поживаете.
– Ничего, за все слава Богу! – ответил Гриша.
Перекрестившись как положено перед тем как сесть за стол, он присел напротив Мити и обращаясь к Маришки сказал:
– Ну, хозяйка давай доставай из закромов, чем гостя дорогого потчевать будешь…
– Да, какой там гость, – махнул рукой Дмитрий, улыбаясь, – мы с тобой через два дома живем, да по два раза на дню видимся. Не-е, Мариш не надо, не суетись, а садись лучше к нам посидим, погутарим, я все равно пить не буду, сегодня среда, постный день.
– Ой, а я забыл, – сказал Григорий. – Так сегодня уже среда?! А я что-то закрутился. Время как пролетелО! Это мне уже послезавтра ехать? – и он обернулся в сторону Марины и взглянул на нее.
У нее опять навернулись слезы, но она, отвернувшись в сторону, быстро поднялась из-за стола и вышла из комнаты.
– Ну, что уже собрался? Все взял, что необходимо? – спросил Дмитрий Григория, провожая сочувственным взглядом Маришку.
– А что мне собираться? Как говорят: голому одеться, только подпоясаться, – горько усмехнувшись, проговорил Григорий.
– А все-таки нужно подумать…
– Да, не переживай ты так, Бог даст и не пропаду!
Маришка вскоре вернулась. Ели они молча, каждый погруженный в свои невеселые думы.
Вечером, когда Григорий вышел во двор запереть на ночь калитку и сараи, Маришка вся суетясь полезла в сундук и достав оттуда сверток с цыганкиными снадобьями развернула его. Она сделала все, как велела ей колдунья, – положила веточку в изголовья их постели, со словами:
– Трава-трава из адова огня, под чертом лежала, меня ожидала, совет заключила, голову сгубила, найди на меня сила. – А потом три раза проговорила заклиная: Нима! Нима! Нима!
А размельченную траву подсыпала Григорию в пищу. Когда он вернулся, стол уже был накрыт и на нем стояли, дымясь, ароматные и горячие щи, а рядом возвышалась слегка запотевшая, только что из погреба, трехлитровая бутыль с самогоном.
– Садись вечерять, – сказала Марина, указывая на стол.
Григорий улыбнулся, потирая руки в предвкушении пищи:
– Да-а, нынче я что-то проголодался.
И они, помолившись перед едой сели ужинать. Григорий налил себе в стакан самогона, было хотел предложить Маришки, но она отказалась. И почти не притронулась к еде, только с любовью, заботой и тревогой смотрела на мужа. Когда он поел и закурил, она подсела рядом и, прислонившись щекой к его плечу, положила свою руку ему на грудь. Закрыв глаза она все сидела не шелохнувшись и слушала, как сильно и ровно стучит его сердце. Когда он докурил, то приподняв жену и развернув ее голову к себе, он посмотрел в ее темно-зеленые глаза, и она почувствовала, как в два раза быстрее забилось его сердце. Их сердца и лица подались друг другу навстречу, а уста слились воедино.
Через два дня Маришка лежала на своей кровати и смотрела в потолок. Утро постепенно, словно крадучись начинало освещать его старую побелку, все неровности, линии, притаившиеся кое-где в ожидании дня черные пятна мух. Она лежала, любовно поглаживая свой живот и вспоминала вчерашнее расставание с мужем, как она сказала, что ждет ребенка и как он обрадовался: как он с братом Митей уезжал на повозке из родного села и, несмотря на все его призывы и даже нарочитую грубую серьезность с которой он требовал, чтобы она шла домой, в хату, Маришка все шла и шла за повозкой не в силах с собой совладать и остановиться. Тогда слезы текли у нее из глаз беспрерывным потоком, словно два бездонных ручейка, но она их не чувствовала и не ощущала, вот и сейчас вспомнив все это они потекли с той же силой, но будто и не замечая их Маришка продолжала гладить себя по животу и тихо и сладко улыбаться. Она улыбалась потому что не смотря на ее горе, теперь она знала что была не одинока, что там внутри ее теперь живет маленький и родной человечек. Она это поняла и почувствовала еще вчера утром, после той ночи и весь день ходила словно во сне, раздираемая двумя противоположными чувствами: горем перед расставанием и радостью перед осознанием того, что она наконец-то станет матерью. Осознание этого второго пришло как-то так сразу, без каких-либо на то телесных предпосылок, она просто почувствовала что теперь она уже не одна, что рядом с ней, точнее внутри нее появился кто-то, кто теперь для нее важнее и дороже на этом свете всех и вся. И теперь не смотря на горе и печаль от расставания с мужем, Маришка не могла, да и не хотела противиться радости от нового и доселе неизведанного для нее чувства, которое она теперь переживала не без некоторого удивления и внутреннего, душевного удовольствия.
А время потянулось своим чередом. Дмитрий во всем помогал Мариши, лошадь он забрал к себе, он был холостяком, отец у них с Григорием умер, а бабка Фекла свекровь Маришки жила с ним. Они было, думали забрать Маришку к себе, да она не захотела, сославшись на то, что двор без хозяев быстро запустеет. «Да и Бог даст война быстро закончится и Гриша вернется живой и невредимый!» – говорила она тогда своим сродникам по замужеству каждый раз отказываясь от этих предложений. Но Дмитрий, конечно знал истинную причину нежелания Маришки жить с ними под одной крышей, и этой причиной был злой и ворчливый характер их с Григорием матери. Она и его часто мучила своими придирками, а уж невестку так казалось, наверное, и вообще бы тогда с потрохами съела бы, а Маришка ведь теперь еще и в положении, и ее пожеливать нужно, а не изводить. Так думал Григорий, в конце концов встав на сторону Марины и поддакивая ей в разговоре с матерью. Старуха конечно ворчала, но делать нечего смирилась, хотя наверное тоже догадываясь об истинной причине нежелания невестки жить с ними в одной хате. Дмитрию конечно так потяжельше было, но он справлялся, тем более что у Маришки с его братом во дворе и хозяйства то толком не осталось, – куры да корова и все тут.
А у Маришки вскоре начал расти живот. Дмитрий радовался, что у него вскоре племянник или племянница будет, да так рад был, будто сам отцом становился. Один раз только нехорошее чувство к нему в душу заползло, как-то он заходил в свою хату, а дверь приоткрыта была, и услышал он слова матери, которая говорила пришедшей к ним в гости Маришки:
– Ну, вот видишь, я же тебе говорила сходить к цыганке, а ты дуреха боялась!
– К какой цыганке? – спросил непонимающе Митя входя в светлицу.
Фекла недовольно сморщилась и сказала Марише:
– Иди дочь, потом поговорим, ты же говорила, что спешишь.
И Маришка, опустив лицо, проскользнула мимо Дмитрия и торопливо вышла из хаты. А он сразу приступил к матери:
– Да ты что это опять здесь людей искушаешь и к греху подталкиваешь?
– Да все ходят гадать и ворожить и ничего! Это же не преступление или порча какая-нибудь – зла никому не несет?.. – стала оправдываться Фекла перед сыном.
– Связываться с сатаной и его духами, это не зло и не преступление? – развел руками непонимающе Дмитрий.
– Да кто тебе вообще говорит про сатану? Там у цыган почти в каждой кибитке иконы висят! Как и у наших баб, которые ворожат, а у тебя все везде нечистый мерещится! Да ну тебя! Малахольный ты какой-то у меня получился! Лучше бы женился поскорее, да мать внуками порадовал, – махнув на сына рукой, в сердцах заключила Фекла.
– Признавайся, что вы удумали? – подступал Дмитрий решительно к матери.
– Уйди анчутка! – злилась старуха, не зная, что и сказать, а потом вдруг быстро нашлась и проговорила: – Посылаю я ее, если цыгане заедут к нам опять в наши места, чтобы Маришка сходила и погадала у них, когда Гришка наш вернется. И всего-то, а ты тут крик поднял. Уйди и не трогай старую, больную женщину! – и она картинно завздыхала, хватаясь за сердце рукою.
– Эх, мама уйду я от вас действительно, ей Богу уйду! Сил у меня нет терпеть эти ваши глупости! Даже и не знаю, как это назвать, это даже не глупости, а абы-что какое-то! – и он топнув, выскочил из хаты.
– Ох, дурак, дурак! Лишь бы к Маришке ни пошел и ни выведал все, а то это дура перепугается и разболтает ему про все наши дела. Господи помилуй от такого несчастья! – перекрестившись, завздыхала сокрушенно старушка и принялась далее прясть пряжу.
Фекла угадала, как только Дмитрий вышел из хаты, так сразу и направился к Маришке. А она, придя домой уселась возле печи и, взяв на руки старую, черную, тоже беременную, как и ее хозяйка, кошку по прозвищу Ночка стала поглаживать ее по голове, приговаривая:
– Бедная ты Ноченька моя! Не быть тебе матерью, погублю я твоих деточек, ни за что и ни про что! Прости меня голубушка! – Маришка уже давно решила принести в жертву водяному ее котят. Тем более что их все равно девать некуда, а кормить обременительно и поэтому деревенские бабы часто топят еще слепых котят и щенков.
В это время в хату вошел Дмитрий. У него был такой грозный и решительный вид, что Маришка невольно привстала со скамьи. А Дмитрий, сделав пару шагов в ее сторону, сказал:
– Я все знаю… Не вздумай!
Наверное от волнения и из-за того что Маришка слишком быстро встала на ноги, у нее потемнело в глазах и она качнувшись облокотилась об печь.
– Что с тобой Мариш? – испугался Митя и кинулся к ней на помощь, подхватывая ее под локоть.
– Ой, ничего, что-то заплохело немного…, – проговорила слабым испуганным голосом она. И опустилась обратно на скамью.
– Ну, что ты? Полегчало? – спросил через пару минут Дмитрий.
– Да, Мить, спасибо.
– Послушай, Мариш, – начал Митя. – Я знаю, что тебе тяжело, но это не выход. Ты должна понимать, что все эти попытки заглянуть в будущее вне Господа очень опасны и за ними почти всегда стоят силы тьмы. Вот ты придешь погадать, а колдунья и сама порой не ведая начнет тебе вещать, что ей силы за ней стоящие внушают: раз скажут правду, другой, третий, а потом возьмут и завлекут тебя в сети лжи, обмана и погибели. Они могут сказать, что все уже предрешено и твоя судьба написана на небе, только сиди и жди. А на самом деле под лежачий камень вода не течет, если только не случится такого потопа, что и камни, как щепки уносит, но это редкость. А в жизни трудиться нужно, а ты сядешь, что царевна на печи и будешь счастья ждать, а оно тогда мимо и проскочит. Нельзя верить темным силам и за каждый союз с ними или их помощь, придется всегда платить своей душой и душой своих родных и близких. Понимаешь?
– Да, – закивала Мариша.
– Ну, вот и молодец! И не вздумай слушать матери моей: не ходи ни в коем случае гадать, а то беду на себя накликаешь.
Маришка хотела сказать Дмитрию всю правду, что уже поздно, и она совершила этот необдуманный и роковой шаг, но поглядев в его честный, открытый взгляд, решила, что лучше пока промолчать, надеясь, – Бог даст и все обойдется.
Дмитрий вышел от Марины веселый думая, что он смог оградить ее от опасности. А бедная Маришка еще более погрузилась в тоску из-за его слов. Сейчас она сидела и с тревогой думала, что, наверное, все-таки прав Митя и что она совершила страшную и трагическую глупость, отправившись за помощью к этой колдунье. Но что теперь делать она решительно не знала: «Может признаться, Мити?» – думала она, но скорее отгоняла эту мысль. «А что это даст и что будет дальше? Только испорчу отношения с братом мужа и все, а мне без него еще тяжелее будет Гришу дожидаться!» – так печалясь, думала Маришка, сидя у печи. А еще эти страшные сны. Маришки очень часто снился один и тот же сон, будто она спускается вниз по цветущему саду у них на огороде, а когда ее нога ступает на луг, то вокруг сразу сгущаются сумерки и она видит впереди себя дорогу к колодцу. Вдруг перед ней появился маленький мальчик лет пяти-шести и, испуганно озираясь по сторонам и не замечая, Мариши, словно смотря сквозь нее, он направляется в сторону колодца. Сердце Маришки начинает биться сильнее; мальчик так на кого-то похож, его лицо кажется ей таким родным и знакомым. И она ничего, не говоря следует вслед за ним. Впереди них зловеще чернеют бревна колодца. Она начинает слышать какой-то шум, сначала ей кажется, что это шумит камыш и скрипят кроны оскарин на ветру, но потом шум начинает все более и более напоминать человеческий голос и вот она уже может расслышать слова:
– Иди сюда! Приди ко мне! Ты мой залог!
И мальчик идет на этот ужасающий голос и подходит к колодцу. Маришка рвется вперед, хочет бежать навстречу мальчику и остановить его, но не может, ее ноги, будто свинцовые и она еле-еле отрывает их от земли. А вокруг все словно в тумане и нет никаких сил. Мальчик подходит к колодцу и заглядывает в него. Внезапно оттуда появляются страшные темно-зеленые костлявые и неимоверно длинные руки и, схватив мальчишку тянут его в колодец. Маришки кричит и с огромным усилием преодолевая оцепенение, которое сковывает все ее тело и мешает двигаться, словно она обвита по рукам и ногам крепкой бечевкой, добирается до колодца и заглядывает вниз. А там пустота и мальчика нигде уже не видно, лишь черная, густая стена воды перед ней. И она всматривается в нее, вдруг там за этой стеной всплывает и кричит светловолосая голова мальчишки. Но она стукается об покров воды, словно об стеклянную стену. Маришка бьет по ней руками, но стена не поддается. Она словно вылита из прозрачного железа. А лицо мальчика вновь исчезает. Маришки в ужасе смотрит в колодец и вдруг оттуда появляется пристально вглядываясь в нее уже другое лицо. И это уже ни лицо мальчика. Это страшное лицо какого-то чудовищного существа и его глаза, это глаза неживого существа. Это глаза самой смерти. Это Нежить! Маришка кричит и поднимает свой взгляд к небу, а оттуда на нее уже смотрят другие глаза наполненные торжеством злорадства, она видит перед собой смеющуюся голову цыганки, потом старого цыгана. И их смех сливается в один единый гул с шумом камыша, скрипом деревьев и рычанием какого-то зверя притаившегося в колодце. И Маришка просыпается вскакивая с постели, быстро встает и трясущимися от страха руками затепливает лампаду в красном углу и долго, очень долго молится перед образами, пока на улице ни начинает светать, а петухи запевают свои приветственные гимны наступающему с востока новому Божьему дню. И тогда Маришка вся уставшая, но успокоенная молитвой добирается до кровати и урывает у уходящей ночи еще совсем небольшой кусочек сна.
Время шло своим чередом. Письма от Григория приходили не часто, два-три письма за полгода и из них мало что можно было понять, две-три дежурные фразы – все нормально, служим, воюем; да как у вас дела и все на этом. Вскоре наступила зима с ее короткими днями и бесконечно длинными ночами. Для Маришки эти ночи казались особенно длинными, ведь она коротала их чаще всего одна, а когда ложилась спать, то ее мучили кошмары; поэтому лампада у нее в хате перед образами почти никогда не затухала, разгоняя своим слабым свечением не только темноту, но и тот самый страх, который как неусыпаемый червь разъедал душу Маришки с той самой злополучной ночи, когда она отправилась в табор.
Но и зима не может продолжаться вечно и к концу марта солнышко начало припекать все сильнее и сильнее с каждым днем; побежали ручьи, а снег стал отступать, освобождая вершины бугров и спускаясь все ниже и ниже заполняя талыми водами лощину, где и раскинулся наш хутор. Над ним, над буграми и всей окрестностью разлилась весенняя песнь жаворонков. Их трель словно кричала и говорила: «Весна пришла! Зима ушла! Наступает новая пора!» Редко чье сердце может устоять перед радостью новой поры, дыханием новой жизни, той волнительной свежестью, которую приносит в наши души наступающая весна. И Маришкино сердце тоже не устояло, она повеселела вместе со всей округой, природой и односельчанами. Ей даже как-то легче стало дышаться. Весь окружающий мир словно наполнялся заново жизнью, просыпаясь после долгого зимнего сна. Да и сама Маришка в последнее время раздобрела, ее живот набух и налился, словно почки на окрестных деревьях, готовясь выбросить в мир новый цветок жизни. Маришка выйдет бывало на крыльцо подопрет руки в бока или ухватиться за живот словно поддерживая его и смотрит куда-то вдаль, за бугры, за горизонт, туда откуда как ей казалось должен вернуться ее Григорий. А потом улыбнется тихо чему-то и погладит себя ласково по животу, словно спрашивает у дитя, мол чувствуешь, что я чувствую. И услышав в ответ толчок ручки или ножки, думает, конечно чувствуешь, ты только еще не народился, но все чувствуешь и понимаешь уже давно, с того самого мгновения как твоя душа поселилась внутри меня. И развернувшись, Маришка пойдет в хату, приляжет на топчан приотдохнуть, да и задремлет невольно сладким, глубоким сном.
Дмитрий не раз пытался свозить Маришку в церковь поисповедоваться и причаститься, но она на удивление ему всегда находила тысячи предлогов, чтобы избежать этого. Маришка всегда отличалась своей покладистостью, а здесь Митя ее прямо не узнавал: вся соберется словно в кулак и молчит лишь вертит отрицательно головой, мол не пойду даже не проси. Когда же уже и селяне стали посматривать на нее из-за этого удивленно и подозрительно, то Маришка согласилась поехать на воскресную службу, но памятуя слова цыганки, что ей ни в коем случае нельзя исповедоваться и причащаться, так всю службу и простояла у входа возле притвора. В старину каждый православный должен был хотя бы раз в год исповедоваться и причащаться. А поскольку Маришка всеми правдами и неправдами не соглашалась на это, то ее могли запросто обвинить в раскольничестве или колдовстве, ведь где это видано, чтобы православный христианин или христианка от причастия бегали, то есть от Самого Христа?! И не избежать бы ей неприятностей, если бы ни Дмитрий, который был в очень хороших отношениях с приходским батюшкой.
– Тяжело бабе, – говорил ему Дмитрий, – дурачиться что-то, какая-то тревожная стала?.. – разводил он руками удрученно.
– Ничего, это бывает, – утешал его отец Петр. – А все-таки поговори с ней, ведь и самой сразу легче станет.
– Обязательно поговорю. Что-то странное происходит и никак я не пойму что?..
А приехав домой, он войдя в хату к Маришки говорил:
– На Пасху, Бог даст, поедем в храм вместе. Ты-то сама как? Наверно уже скоро?
– Скоро, – кивала Маришка встревоженно.
А на Страстной седмице у нее начались схватки, и в Великую субботу она разрешилась от бремени – родился мальчик. Мальчишка родился слабенький, еле-еле мог подать голос, да все так тихонько-тихонько плакал, будто собачонка маленькая скулит. Уже думали, что и не выживет, но на девятый день после родов Митя запряг в повозку свою лошаденку и, взяв с собою Маришку с сыном, отвез их в церковь, где отец Петр и окрестил новорожденного с именем Назар. Приехали: Митя ссадил их с телеги и отнес Назарку в хату, положил его в люльку, и перекрестивши сказал:
– Я же тебе Мариш говорил, что нужно пока беременна наоборот чаще причащаться, а ты какую-то дурь на себя напустила?.. Вот теперь моли Бога, Он милосердный, глядишь, и все наладится.
Марина кивнула головой и устало опустилась на лавку возле люльки и стала легким движением покачивать ее приговаривая:
– Баю-баю-бай! Спи мой сынку не рыдай!
Дмитрий посмотрел на них и на его глаза навернулись слезы жалости, – он вышел из хаты, обещая зайти рано утром проведать, как они переночевали с сыном. Фекла увидев сына первым делом спросила:
– Ну, что там? Приехали? Как съездили?
– Ничего мама, нормально… Теперь осталось только на Бога надеяться…
Фекла сразу закрестилась глядя на образа. Сам Дмитрий не спал всю ночь, и его мать слышала, как он все шептал какие-то молитвы перед образами, иной раз до нее доносились глухие удары лба об пол, «молится», – думала она, лежа за занавеской и, тяжело вздохнув и перекрестившись заснула.
Страх, постоянный сковывающий душу страх, всегда преследовал Марину после той самой ночи, когда она вошла в палатку к колдуньи. Этот страх словно древний змей сжимал ее сердце в груди и питался им, выпивая все жизненные силы. Ей по-прежнему снились кошмары, и она стала бояться темноты, – ей все виделось и казалось, что в темноте кто-то стоит или шевелится: то мужской силуэт и тогда она думала, что это ее водяной донимает; а порой ей чудилось, что она видит сгорбленную старуху и тогда она думала, что это ей является старая цыганская ведьма.
В день, когда Назарке исполнялся годик любящая мать, как бы ей ни страшно и противно это было, подозвала к себе одного из уже выросших и подросших за год котов из приплода Ночки и сунув его в запазуху, отправилась на луг. Подойдя к колодцу, она достала из кармана старенький заранее ею приготовленный платок и, погладив кота по головке завернув его в платок, а потом, ухватив края платка в узелок и зажмурив глаза, сунула его в колодец. Когда кот перестал барахтаться и подавать признаки жизни, Маришка, не разворачивая узелка отойдя на некоторое расстояние, бросила платок с котом в камыш и проговорила:
– Тварь Господню прими, да ребенка моего береги. – После этих слов она быстро развернулась и, не оглядываясь, направилась к себе во двор.
Войдя в хату, она сразу же увидела Дмитрия, он игрался с ребенком, кривляясь и строя ему рожицы, отчего Назарка смеялся и хохотал.
– А вот и мама, – заулыбался Дмитрий и указывая на Маришку сказал малышу, – глянь на нее, где это она в такую рань пропадает? Весь двор обошел, а ее нигде нету. Вот мы с именинником и балакаем здесь вдвоем. Да Назар? – подмигнул ему Митя.
– Да я это…, – замешкалась с ответом Маришка. – Я к колодцу ходила, за водой.
– Ну, да ладно… Ты что собралась?
– Куда?
– Как куда?! Мы же еще со вчерашнего дня договаривались в церковь мальца причастить. Забыла? – удивился Дмитрий.
– Ой, прости, у меня все из головы вылетело, – растерялась Маришка пуще прежнего.
Она так переволновалось, что действительно забыла, о чем они с Митей накануне сговаривались, – что хорошо бы Назара в день его рождения свозить в храм и причастить.
– Ладно, ничего страшного. Я лошадь в телегу уже запряг, так что давай собирайтесь. Ты будешь причащаться?
– Ох, я же и забыла и уже водицы попила, – соврала она ему. Боялась Мариша очень, что худо ее Назарке через то будет, ведь цыганка не зря же грозилась, чтобы она не смела и думать о участии в Таинствах.
– Ну, что поделаешь?! – развел руками сокрушенно Дмитрий. – Значит на то воля Божья… – и он внимательно посмотрел в глаза Маришки; она сразу отвела взгляд, потупившись, и стала суетиться, как бы собираясь в дорогу.
Церковь располагалась в селе в трех верстах от их хутора. Вскоре Маришка, укутав потеплее Назарку подошла ко двору Дмитрия и своей свекрови Феклы, которая тоже решила поехать с ними и уже сидела в телеге. Дмитрий сел спереди, а они с Феклой сзади повозки. Фекла взяла на руки внука и что-то ласково ему лепетала, а мальчик заливался веселым, задорным смехом.
– Ну, что готовы? – спросил Дмитрий.
– Готовы, трогай! – отозвалась Фекла.
– Но-о, родимая! – дернул за вожжи Митя и телега со скрипом тронулась.
– Сегодня я мама утопила кота одного, – начала Маришка шепотом.
– Ну, так что? – не глядя на нее, играясь с Назаркой молвила Фекла.
– Страшно было и жалко тварь ни в чем неповинную, – посетовала Марина.
– Нашла кого жалеть? Ты бы себя пожалела! А что бы было, если бы ты Назарку не родила? Начал бы мой Гришка от тебя гулять. Так что ты баба зря не вой и не реви, у тебя наоборот счастье, должно быть, глянь какого парня дуреха родила! – и Фекла гордо приподняла хохочущего Назарку вверх, над головой.
– Так грех-то какой?! – словно взмолилась возражая Фекле Маришка.
– Тихо ты! – цыкнула старуха кивнув на Митю. – Говори тише, не дай Бог этот блаженный услышит, тогда крика не оберешься! На всю ивановскую будет голосить. А грех?.. А кто из нас без греха?..
– Об чем балакаете? – спросил обернувшись Дмитрий словно почувствовав, что речь зашла о нем.
– Не твоего ума дела, это наши бабье говорилки, – сказала, будто отрезала Фекла.
– Ну, как знаете…, – буркнул что-то неопределенное Дмитрий, улыбаясь, и тронул вожжами кобылку, которая сразу ускорила свой шаг.
– А вдруг Бог накажет за ворожбу и призывание нечистой силы? – не унималась Маришка.
– Я так думаю, – зашептала ей Фекла в ответ, – мы же ни в чем особо неповинны, это ведьма колдует, вот с нее Господь пусть и спрашивает, а нам что?! Да и я вот что еще думаю, что у Бога сдьяволом, прости Господи, – и она перекрестилась, – договор. Ведь если бы не так было, то и чего бы Господу его терпеть? Или дьявол тоже силен и поэтому Господь не может его раз и навсегда погубить?
– А Мити вы это говорили, что он вам на это?
– А что Митя?! Этот тоже чудак, говорит что Бог никого по любви Своей не губит. А я так думаю, какая же тут любовь, когда это сам сатана. – И она опять перекрестилась: – Нет тут видно дело в другом, справиться Он до конца с ним не может, вот и терпит его!
Маришка молча соображала и никак не могла связать в своей голове всесилие Господа и то, что Он не может совладать с сатаной.
– А что же вы мама исповедоваться будете?
– А как же, я причащаться буду, не зря я с утра и росинки во рту не держала!
– Но на исповеди видать нужно будет и про нашу ворожбу говорить? Ведь грех большой скрывать что-либо, а батюшка с Митей на короткой ноге, возьмет как-нибудь и намекнет ему о наших делах! – испугано вымолвила Мариша.
– Не бойся, это мое дело. Но ничего Митька не узнает, это ты даже не переживай! – успокоила она невестку.
В церкви народа было не так много, служба прошла достаточно быстро и вскоре они вчетвером уже вновь усаживались в повозку в обратный путь. И здесь случилось горе: у Феклы когда она забиралась на телегу соскользнула нога и попала прямо в колесо между спицами, да и ко всему прочему лошадь дернулась и понеслась словно ее кто кнутом по спине полоснул. А Дмитрий с отцом Петром немного задержался и уже почти подходил, но не успел ни старуху поддержать, ни лошадь остановить. Да Белка далеко и не убегала, как Феклына нога выскочила из колеса метров через пять, так она и остановилась на месте. Село большое, люди в нем разных специальностей и умений были, и костоправ нашелся. К нему и сбегали, он посмотрел, покачал головой, только сказал что:
– Ничего бабка заживет, срастется твоя кость и сама.
А неподалеку от храма стоял дом такой большой, ладный, справный был, почти как у барина. И жил в нем мужик богатый по имени Степан, – у него семья как тогда и у всех было тоже большая была, а старший Иван еще и ученый был, семинарию кончил, но с верой не дружил, так что по чиновничьей части пошел, бумагами какими-то в земской управе заведовал, в общем, грамотный был и книжек много прочитал. Вот они, тоже в тот момент в храме были. Иван хоть и не любил церкви, но отцу сильно не прекословил, – Степан позвал, а Иван с ним и пошел.
Идут они домой после случившегося и Иван Степану и говорит:
– Вот видишь бать, какой твой Бог добрый?! Взял и бедную старушку ни за что ни про что инвалидом сделал!
– А ты почем знаешь, что она ни в чем неповинная? – насупился Степан.
– Да ты на нее посмотри, ведь это Божий одуванчик, да и только! Или ты думаешь, что она на большой дороге с разбойниками людям головы резала? – усмехнулся он.
– Да ну тебя, я иной раз думаю, что иному дураку грамота только во вред! Он первый раз слона увидет, а смотрит на него сзади, в книжках же прочитал про то, что у слона хобот есть, но хобота он не видет. И теперь вот стоит и думает, что раз хобота не видно, то это и не слон! Или наоборот про хобот не прочитает, а ему скажут вон слон стоит, а он один зад видет и решит для себя что слон и есть один большой и необъятный зад, и без хобота, и без ушей и так далее и тому подобное.
– Ну, да, ты теперь бать и на грамоту напал, оказывается во всем грамота и наука виноваты!
– Да не наука виновата, а лоботрясы, которые наукой прикрываются, вот тебе и весь мой сказ! – сказал Степан сыну и пошел своими делами заниматься.
А Иван потом по революционному делу с годами пошел. Церковь он через несколько лет сжег, когда революция была и на каторге сгинул. А детки его во вторую революцию по стопам бати тоже пошли, кое-кто и комиссаром стал. Один из них правда никчемный был, – в тюрьме сидел, потом воевал, но после Гражданской спился, а как раскулачка началась, он первый пошел односельчан грабить, мол сын и брат революционеров и сам герой Гражданской. Впрочем, это уже другая история не менее, а во многом и более трагическая.
Так вот Фекла всю дорогу до дому плакала и причитала:
– Господи, ды за что же мне под старость такие муки? За что ты меня бедную женщину так наказал?
Маришка и сама всю дорогу ехала и плакала глядя на свекровь. Были у нее конечно подозрения о том почему ее Господь наказал, но вслух она их ей не решилась говорить. Только укоренилась она в вере, что это так им просто не станется и не забудется. Но что делать и как выбраться из этого замкнутого круга она не знала и только стало после того пуще прежнего бояться и томиться душой.
Так пролетело и еще четыре года. Фекла более не вставала, и Маришке приходилось ухаживать и за ней, – бегала она на две хаты. Дмитрий, конечно, всегда был подле матери, но какой из мужика помощник в этом деле: Феклу и переодеть нужно, и искупать. Назарка с того времени очень подрос и стал шустрым и говорливым мальчиком, Маришка никак на него нарадоваться не могла. Но все же не переставала тужить и за него и за себя и за мужа и, очень боялась, когда Назарка бегал играться на луг. Она строго настрого приказала ему никогда не подходить к колодцу. Но разве за ребенком уследишь? Назар и в колодец бывает залезет когда мать не видит и весь луг обойдет и в бездонник палки швыряет, в общем ни в чем не отказывает себе в своих детских шалостях. Но каждое воскресенье они с Дмитрием ездили или просто ходили, вставая пораньше, в церковь и, Бог его хранил.
Очень Маришка тосковала, что от Григория письма приходили редко, раза три, четыре в год. Последнее письмо вообще выбило Маришку из колеи, Гришка писал, что оказался с легким ранением в руку в госпитале и собирается скоро поправиться; но еще ко всему прочему дал надежду, что может его скоро отпустят в отпуск до дому, и, между прочим, упоминал в конце, что мол он, за какой-то подвиг награжден орденом святого Георгия Победоносца.
Когда Назарке исполнилось пять лет, Маришка утопила пятого кота, совершая свой мерзкий и страшный обряд. А на яблочный Спас, Дмитрий, как всегда делал по большим церковным праздникам, взяв Назарку, отправился на село в церковь. Маришка же почти все утро просидела рядом со свекровью, которая то тиранила невестку, то начинала причитать от несправедливости мира и даже Бога, который не смиловался над ее возрастом и даже непонятно для нее за что-то ее наказывал. Маришки из-за всего этого было очень тяжело находиться рядом с Феклой и, хотя ей и было ее жалко, но она с трудом сдерживала себя, чтобы как-нибудь ни огрызнуться и ни ответить резкостью или грубостью на ее придирки и капризы. Маришка все никак не могла дождаться, когда все эти мучения кончатся. Она и сама не заметила, как почувствовала в своей душе какое-то непонятное волнение и трепет, это волнение все нарастало и нарастало, ей захотелось куда-то бежать.
– Извините мама, я сейчас вернусь, – и с этими словами она почти выбежала из хаты свекрови и побежала к себе домой.
– Ух, малахольная! – не унималась свекровь. – Куда тебя черт понес? Смотри быстрее возвращайся, не бросай меня одну! – прокричала она вслед невестки и перекрестившись в который раз проговорила вопросительно, глядя на красный угол:
– За что Ты меня Господи так наказываешь?!
А Маришка уже подбегала к своему двору. Глянула, а калитка приоткрыта, сердце застучало так, что казалось сейчас, в сей момент, оно выскачет из груди и она кинулась во двор. Потом в хату, забежала и обомлела: за столом сидел солдат, – это был Григорий. Маришка кинулась к нему и, упав на колени обхватила его за пояс и уткнувшись в него лицом облегченно заплакала, словно кто-то наконец-то снял с ее плечей огромную и неподъемную гору: это были слезы облегчения, радости и благодарности. Она почувствовала на своей голове руку мужа, сдвинув платок он ласково и нежно гладил ее по волосам.
– Ну-ну, хватит, чай не на похоронах. – Он отстранил ее немного от себя и, осмотрев с ног до головы, сказал: – Ты вообще не изменилась, все такая же красивая! А где Назар? Сын где?
– Он с Митькой в церковь поехал, – ответила Маришка, вытирая слезы и приподнимаясь.
Григорий улыбнулся и немного придержал ее за плечо.
– Ну-вот и славненько, а то я думаю, куда это сын запропастился. Подожди не вставай, иди лучше ко мне, дай я тебя обниму.
Маришка прильнула и крепко его обняла, почувствовав, как и он ее обнимает. Но странное дело, почему он обнимает ее только одной рукой? И только тут она ощутила, что будто бы чего-то не достает. Она в ужасе отпрянула и увидела, что там, где у Григория должна быть рука за пояс был задет пустой рукав.
– Ах! – только и смогла выговорить Мариша.
– Да, неприятность, – грустно улыбнулся Григорий.
– Как же так Гриша?
– Ничего, где наша не пропадала? Чего уж теперь и балакать об этом?.. Что стало, то стало…
И Маришка, вновь уткнувшись в его плечо, замолчала, почувствовав, что ныне не время для слез и горя. Григорий захотел проведать и поведать мать, и они вместе отправились к ней. У старой Феклы когда она увидела сына не было предела радости и она то смеялась как ребенок, то плакала, то спрашивала как у него дела, то перебивая его, начинала рассказывать и жаловаться на свою горемычную судьбину, то жалела себя, то глядя на безрукого сына начинала жалеть его. Будто ребенок, думала Маришка смотря на свою свекровь и вспоминая народную мудрость и поговорку – старые, как малые. Григорий глядя на лежачую мать тоже пустил пару скупых мужских слез, в них наверное тоже таилась и сыновья любовь и жалость к матери, а с другой стороны и жалость к самому себе. А когда с церкви вернулись Дмитрий с Назаркой, то тут и вообще общему восторгу и ликованию не было предела. Назарка поначалу сторонился отца, ведь он его никогда и не видел, но очутившись у него на коленях, потихоньку освоился и уже торжествовал вместе со всеми. Он то и дело теребил Георгиевский крест на его груди, а то начинал ощупывать пустой рукав, вглядываясь в отцовское лицо удивленно и даже несколько восхищенно: еще бы герой войны, да к тому же и раненый, – и все это его отец! Теперь он всем деревенским ребятишкам покажет, что он не безотцовщина, а сын героя, который на войне даже руку потерял. А потом прослышав про возвращение Григория к нему поздороваться потянулись и односельчане, в основном соседи, – всем было интересно поглазеть на вернувшегося солдата. Говорили много добрых слов, подбадривали и Григорий даже стал забывать о своем увечье, точнее перестал воспринимать его как трагедию, и даже немного стал гордиться собой.
– Как же мы теперь жить будем Гриш? – спрашивала его Маришка ночью, лежа рядом с ним на перине.
– А ничего, как-нибудь проживем… Авось пенсию какую-нибудь платить будут.
И они зажили спокойной обыденной жизнью. Маришка даже подрасцвела и ее уже не так стали мучить ночные кошмары, хотя мысль о том, что ей нужно принести еще одну жертву не покидала и тревожила ее. А здесь как назло все торжество испортила старая Фекла, она взяла да и преставилась где-то через месяц после возвращения сына.
– Хоть Гришку дождалась и то, слава Богу! – было заключение односельчан.
Фекла почила мирно, хотя и пострадала перед смертью, все металась по кровати и о гадалке и кровавом зароке что-то бормотала. Бредит, думали дети и соседские старухи, заходившие ее попроведать, только одна Маришка знала, что это не бред. Она все боялась, что все всё поймут и ее начнут допрашивать. Но никто всерьез Феклын бред не воспринимал. Дмитрий отправился за отцом Петром. Когда последний по своем приезде вошел в хату, Фекла затихла и пришла в себя. Она, глянув на отца Петра проговорила:
– Выйдите все.
И все кто в этот момент оказался в хате заторопились с тяжелом чувством покинуть хату, все хорошо понимали к чему все это идет и чем это должно сейчас кончиться.
– Грешна батюшка.., – начала Фекла, когда они остались наедине.
Через какое-то время отец Петр показался на крыльце и сказал, обращаясь к Дмитрию:
– Иди тебя хочет видеть.
Маришка вся так и сжалась услышав эти слова, боясь разоблачения. Но Дмитрий, через какое-то время показавшись на крыльце даже и не взглянул на нее. И у Маришки сразу отлегло от сердца. Бедная, заблудшая Маришка, если бы она только знала к чему приводят такие тайны и упертые заблуждения, которые она хранила от всех!!! Позднее Маришка узнала, что Фекла звала Митю просто, чтобы отдать последние распоряжения о хозяйстве. Глупая, старая женщина так срослась с грехом, что даже не считала его за таковой, а поэтому на смертном одре даже не вспомнила о нем и о своей невестке. Мы все в той или иной форме с самого рождения начинаем обрастать грехом и со временем порой просто перестаем воспринимать часть наших грехов перед Богом и ближними, как грехи. И это огромная трагедия всего человеческого рода и каждого из нас. Лишь немногие со временем начинают прозревать и различать, отделяя зерна от плевел. И уж совсем немногие единицы начинают возделывать поле своей души, сжигая плевелы в огне покаяния и взращивая зерна добродетели внутри себя.
После похорон Феклы жизнь Маришки, Григория, Назарки и Дмитрия пошла своим чередом, словно весенний ручеек, она побежала, вперед ища себе дорожку и пробивая себе новый путь и новое русло. И жизнь каждого из нас, жизнь каждого человека можно сравнить с таким ручейком, который каждый день протачивает себе путь и русло навстречу неизвестности. Потом, когда наш жизненный путь завершится, и мы достигнем смерти, этого неизведанного океана Вечности, тот след, который проточила наша жизнь на пути к нему, люди назовут нашей судьбой. Но пока мы не достигли конечного маршрута нашего пути, и наша жизнь только струится в направлении его, каждый из нас может изменить свой маршрут и нарисовать на песке жизни свой собственный путь и свою дорогу.
Маришки, наверное, надо было бы обратиться за помощью к Дмитрию или к мужу и рассказав ему все спросить у него совета, а вместо этого она словно бабочка попавшая в сети паука продолжала бить и махать своими крылышками в том же направлении что и всегда, все более и более запутываясь в паутину. Она старалась как могла наладить свою жизнь и с нетерпением ждала того дня, когда ей нужно будет принести темным силам свою последнюю жертву в надежде получить от них долгожданную свободу и обрести свое личное и семейное счастье. Но видимо не ту дорожку она выбрала, и это дорожка которую она сейчас выбирала, никогда не приводит к счастью ни к личному, ни к семейному, вообще ни к какому, она приводит только к трагедиям…
Григорий стал пить. Все началось с похорон Феклы. Маришка сначала пыталась браниться с мужем, но его будто подменили и он стал раздражителен и агрессивен. В их хате все чаще и чаще можно было услышать скандалы и крики пьяного Григория.
Однажды когда Маришка попыталась забрать и спрятать у него бутылку горилки, он догнал ее и, отняв бутыль, намахнулся на нее чтобы ударить. Маришка зажмурилась и закрыла лицо руками. Назарка бывший поблизости закричал в испуге не своим голосом. Григорий в последнее мгновение одумался, словно пришел в себя, поглядел на сына, потом на жену и, посмотрев на свою руку бессильно ее свесил. Потом взяв бутыль, и запев какую-то печальную песню направился к столу, продолжив как всегда пить. Он все чаще и чаще стал придираться к Маришке с ревностью, обвиняя ее в том, что бабы вообще не умеют любить и ждать, а поэтому если он узнает, что и она ему изменяла, пока он был на службе, то обязательно ее убьет.
Ка-то раз к ним в очередной раз пришел Дмитрий и начал пристыживать брата за пьянку, скандалы и непотребное поведение. Григорий молчал и долго слушал, а потом процедил брату сквозь зубы:
– А может это ты с Маришкой шашни здесь крутил пока меня не было? Или я не вижу как ты все время с Назаркой носишься словно он твой сын. А может и вправду он твой?
Дмитрий вскочил и, схватив брата за шкирку приподнял от земли, но потом словно опомнившись, посмотрел на его пустой, подпоясанный рукав, опустил обратно на землю и быстро вышел. Больше Дмитрий в их дом не ходил. А Маришка услышав это убежала в сарай и, упав на сено долго плакала. Все ее тело содрогались, и она в возмущении на мужа, то и дело обращалась к Небесам:
– Господи! За что мне это все?! Чем я Тебя так прогневила?! – продолжала плакать, зарывшись в сено и подергивая плечами.
Но самым обидным для Маришки было то, что Гришка, обвиняя ее в изменах, сам завел себе любовницу, – это была вдовая баба, которая и сама любила выпить и другим продавала горилку. Маришка, снедаемая обидой и ревностью, уже не зная, что делать, чтобы хоть как-то привлечь к себе мужа и сама стала с ним за компанию иногда выпивать. Но ни что не помогало – не там где надо искала Маришка себе помощь. А время летело неумолимо, и приближался день рождения Назарки, время освобождения, – как думала Маришка.
Семь лет, это время когда в Русской Православной Церкви маленький православный христианин первый раз в своей жизни приступает к Таинству Исповеди. Назарке как раз следующем днем должно было исполниться семь годков и так случилось, что это выпадало на воскресный день, – как раз когда в церкви будет совершаться воскресная служба, а значит и Исповедь, и Причастие. Накануне этого события, а точнее событий, – и дня рождения, и исповеди, Митя запряг свою лошаденку и отправился в село по каким-то своим делам, а заодно и имея желания переговорить со своим старым знакомцем отцом Сергеем, которому на следующий день и предстояло совершить над Назаркой это поистине великое и благодатное Таинство, которое в Церкви иногда еще называют вторым Крещением, в котором душа христианина вновь омывается и очищается приготавливаясь к Вечной жизни.
Маришка, увидев со двора Митю, подошла к нему, чтобы заказать кое-чего в лавке. Григорий в это время сидел за столом и пил горькую, увидев их рядом, он сжал свой кулак. Вечером Марина опять встретилась с Дмитрием недалеко от своей хаты, и они договорились, когда она завтра утром приведет к нему Назара, дабы Дмитрий свозил его в храм на первую в его жизни исповедь. Григорий вновь увидел их вдвоем и опять его кулак невольно сжался.
– Мариш, может с нами поедешь, ведь такое событие? – спросил ее Дмитрий.
– Нет, не могу, некогда, – в который раз уклончиво ответила Маришка.
– Смотри сама, – сожалеюще вздохнул Дмитрий.
Он по-прежнему переживал, что его сноха уже который год не бывает в церкви. Ему даже в голову не приходило, почему это происходит и в какой страшной опасности она находится. В то же время Маришка с нетерпением ждала следующего дня, чтобы раз и навсегда скинуть с себя тяготевшее ее вот уже более семи лет иго. Ее душа и сама уже истосковалась по Богу и по церкви, – когда-то она очень любила ходить в храм, бывать на торжественных богослужениях по большим церковным праздникам. Ей казалось, что вот сейчас она рассчитается с темными силами и, вновь вернется к Богу, рассчитавшись со своими обязательствами перед силами тьмы. Глупая женщина она никак не могла понять, что единственный кому мы должны всем в этой жизни и перед кем мы имеем все обязательства – это Господь Бог. Только Он может дать человеку что-то стоящее и доброе и конечно, прежде всего, это касается появления на свет новой души – рождение человека. А силы тьмы только могут лукавить и паразитировать на этом, ибо они бесплодны и никому ничего дать не в силах. Они могут только притворяться и обманом выдавать дары Бога за свои, если человек конечно пытается с ними вступить в контакт. Так, к сожалению и случилось с Маришкой, и она по своей глупости и наивности попала в эти страшные и лукавые сети.
Когда она вернувшись вошла в хату, то Гришка не глядя на нее процедил сквозь зубы:
– Что все с братцем моим шалаешься?
– Ума у тебя нет бесстыдник! – вспыхнула она в ответ и вышла из хаты. А Григорий что есть силы лупанул своим кулаком по столу и уронил свою голову на руку лежащую на столе.
Потом почти весь вечер Григорий проспал, а Маришка просидела с сыном. Ее сердце подсказывало, что скоро будет развязка. Но почему-то ей не было от этого радостно, а наоборот на душе и на сердце словно скребли утопленные ею кошки. Ей отчего-то казалось, что она с сыном видится в последний раз в своей жизни и оттого Маришка все пыталась приласкать Назарку и никак не могла наласкаться. А он наоборот все отталкивал мать и все норовил побегать по хате и побаловаться.
Маришка как могла отгоняла от себя эти мрачные мысли, то и дело пытаясь про себя читать молитвы, но у нее ничего не получалось словно кто-то поставил между нею и Небом невидимый заслон. А ведь это она сама и сделала это!.. На ее глаза навернулись слезы и она невольно всхлипнула. Назарка оглянулся и увидев в ее глазах слезы, подбежал к матери.
– Мам, ты что? Тебя опять батя обидел?
– Нет, сынок. Это я так от радости, что ты у меня есть и уже такой большой вырос. – И она всхлипнув погладила сына по голове. А он, расчувствовавшись, бросился ее обнимать, и она отвечала ему тем же.
Эту ночь Маришка почти не спала, и как только запели первые петухи, она поднялась с постели и, приготовив Назару новую, праздничную одежду, состоящую из красной рубахи и черных еще ни разу не одеваемых им штанов, принялась за свою повседневную работу по хозяйству. Она то и дело поглядывала в сторону хаты Мити, – не начал ли он запрягать в телегу лошадь. Когда уже подходило время, она растолкала сына и заботливо помогла ему одеться. Вначале Назарка капризничал и сонно потирал свои заспанные глаза, но когда он увидел обновки, то сон с него будто рукой сняло. И одевшись, Назар еще долго щегольски осматривал себя со всех сторон словно взрослый. От этого зрелища и Маришка, несмотря на всю непреодолимую тоску, которая тревожила ее, просто не смогла удержаться и, расхохоталась еще молодым и задористым смехом.
Вскоре ведя под узду свою кобыленку показался Митя, он немного озабоченно поглядывал в сторону их хаты. Григорий потянулся на топчане и, увидев Маришку с сыном спросил:
– Это кудай-то вы собрались?
– У Назарки сегодня день рождения и Митька повезет его в церковь, – укоризненно проговорила она, поглядывая на мужа.
– Ах да! А я и забыл, – хлопнул он себя по лбу. – Идика сынку сюда, – и он поманил Назара пальцем, вставая с постели. – Расти большой не будь лапшой, – потянул он шутливо его за уши кверху.
Назар счастливо заулыбался и когда Григорий его отпустил, обнял отца за шею.
– Ну ладно шуруй, – сказал Григорий и, похлопав его по плечу, направил в сторону матери. Назарка был явно счастлив, он уже давно забыл, чтобы родители с утра были такими веселыми и дружелюбными, а отец так ласков.
Маришка взяла сына за руку и они вышли из хаты. Когда они шли к Дмитрию, то она всю дорогу поучала сына, делая ему наказ:
– Смотри, слушайся дядьку и веди себя хорошо. Ты ведь теперь большой.
А Назар, увидев Дмитрия, что есть силы, припустил бежать навстречу ему и на ходу хвастливо выкрикивал:
– Глянька дядь, какие у меня обновки!
– Ух ты какой, прямо жених! – ухватив его за подмышки и, подбрасывая кверху, шутил Митя.
А Назар, что есть силы, заливался веселым детским смехом и норовил вырваться из рук, – ему было щекотно. Митя подбросив Назарку еще раз кверху, усадил его на телегу и обратился к Марише:
– Может с нами?
– Нет, – неуверенно протянула она, ее сердце разрывалось надвое и она сказала: – На следующей неделе точно поедем, а пока, сегодня, мне нужно доделать кое-какое, последнее дело, – ответила она неопределенно и потупила глаза, словно боялась, что шурин сможет прочитать все то сокровенное, что таилось у нее внутри.
– Ну, ладно, смотри, сама знаешь. Но на следующей неделе в воскресенье ты едешь с нами, уже обещала.
– Хорошо, – сказала Маришка и пожала Дмитрию протянутую руку в знак договора.
В это время с какой-то нескрываемой и неземной злобой на них смотрел из окна хаты пьяный и одурманенный, пристальный взгляд, – это был Григорий.
Дмитрий молодцевато запрыгнул на телегу и обернувшись к Назарке подмигнув ему молвил:
– Ну что племяш, полный вперед?
– Поехали! – залился детским, веселым смехом Назарка и крикнул: – Но-о!
– Пошла Белка! – дернул вожжами Митя, и лошаденка тронулась.
Маришка еще долго стояла и смотрела вслед сыну, у нее было такое чувство что она прощается с ним. Назарка поначалу, то и дело оборачивался на мать и махал ей рукою, но потом в конце концов перестал это делать разговорившись с Митей и погрузившись в свои детские, непринужденные игры и мечтания.
Когда их повозка скрылась за бугром, Маришка на прощание перекрестила дорогу и обернулась в сторону своей хаты. На мгновение она замерла, ей показалось что кто-то, увидев ее, быстро отпрянул от окна. «Вот трусливая дуреха, – подумала она, ну кто там может быть, конечно же Гриша ходит по хате». И она направилась домой.
Однако тревожное и неприятное чувство внутри ее все продолжало нарастать, тот не усыпающий червь, который поселился в ее душе вот уже более семи лет назад на лугу и все это время мучивший и грызший ее изнутри в этот роковой день принялся изъедать ее душу с новой силой. Она вошла в прилепух, потом в сени и с каждым ее шагом какой-то непонятный страх внутри нее продолжал все нарастать, наконец она прошла в горницу, где под образами в красном углу располагался стол на котором они обедали и решали самые главные семейные вопросы, – увидела там Гришу. Он сидел опустив свою голову, потом медленно поднял на нее свое лицо и устремил на нее отрешенный и затуманенный взгляд:
– Проходи женушка, присаживайся, – и он махнул на лавчонку стоящею на противоположной стороне стола.
Маришка сразу почувствовала недоброе, но даже и не подумала ослушиваться мужа, в старину это вообще было немыслимым делом и поэтому она послушно прошла смиренно опустив свою голову и села. Она поняла, что сейчас будет какой-то скандал.
– Ну, что нашалавилась с братишкой? – процедил сквозь зубы Григорий. – Молчать! – стукнул он что есть силы по столу, увидев, что она хотела что-то возразить. – Ты думаешь, я не видел, как ты ему ручку пожимаешь?! – бесновался Григорий, все более и более распаляясь в гневе.
Григорий медленно поднялся и что-то взял с лавки. Маришка кинула туда быстрый еле приметный взгляд и по ее спине пробежали мурашки, – это был толстый, кожаный, плетеный кнут наподобие нагайки. Мгновение она колебалась, а потом быстро вскочила и попыталась бежать, но Григорий был уже рядом, он что есть силы, толкнул ее своей одной рукой, которая сжимала кнут. Маришка отлетела к стене, больно ударившись об нее спиной и головой, и упала. Гришка подлетел к ней с налившимися кровью глазами и принялся монотонно и механически наносить ей удары кнутом. Каждый раз, когда кнут обхватывал нежное, женское тело на нем оставались полосы, которые медленно наливались алой кровью. Маришка спрятав лицо и накрыв голову руками лежала почти неподвижно и только бессильно вздрагивала когда плеть касалась ее тела. Это было страшное и отвратительное зрелище избиения слабой и беззащитной женщины.
Да и самому Григорию было противно до глубины души. Более того, ему было жаль свою жену, но он и сам не мог объяснить, что с ним произошло и происходило, он словно попал во власть какой-то злой и ужасной силы, и уже был не хозяин сам себе. Когда он прекратил избивать Маришку, она уже почти и не реагировала на его удары. Бросив плеть, он вернулся за стол, и налил себе полную кружку горилки, выпив ее одним залпом, закурил. Посидев немного и смотря на лежащую перед ним возле стены жену, он вновь потянул руку к бутыли, – налив еще стакан и снова выпил.
Маришка задвигалась и застонала. Когда он услышал ее голос, то в его помраченной памяти вновь всплыли картины его недалекой молодости, где чуть ли ни первая красавица на деревне Маришка благосклонно отвечала на его ухаживания. Он вспомнил ее звонкий девичий голос, когда она вместе с подружками пела песни на так называемом пяточке, там где собиралась на посиделки деревенская молодежь. И так ему ее стало жалко, так защемило в груди, там где сердце, что на глаза навернулись слезы:
– Мариш, ты жива? – проговорил он вставая. Ему захотелось поднять ее и приласкав попросить у нее прощения. Ему вдруг захотелось начать всю свою жизнь заново.
А в этот момент Маришка приходя в себя приподнялась и скосив взгляд в сторону мужа неторопливо села на пол, облокотившись спиной об стену. Она слышала шаги приближающегося к ней мужа: «Убьет!» – промелькнуло у нее в голове. И когда он подошел и стал наклоняться чтобы погладить ее по голове и попросить прощения за свое зверство, испуганная Маришка уже подобрав под себя ноги сидела на корточках готовая в отчаянье самосохранения рвануться и бежать отсюда вон. Поэтому когда Гришка только немного успел пригнуть колени возле нее, Маришка вскочила и что есть силы толкнула его в грудь обеими руками и, ринулась бежать из хаты. Она выскочила во двор, и там развернувшись в сторону крыльца, присела на траве горько плача, и не зная, что делать дальше. Но Григория не было, она просидела так еще какое-то время, бессмысленно блуждая глазами по окнам хаты и крыльцу, но Григорий так и не появлялся. Она уже перестала плакать, сквозь ее изодранное платье проступили кровавые пятна. Маришка не могла понять, что ей делать дальше, – идти особо было некуда, да и не хотелось огорчать в такой день Назарку. Она осторожно подкралась к хате и заглянула в окно, – хата была пуста, – вдруг она заметила в проеме двери лежащие на полу ноги мужа одетые в сапоги, они по колена торчали из-за стены. Маришка никак не могла понять, что он может делать и зачем лег на пол.
Она решилась и осторожно ступая, прошла в хату. Зайдя в ту самую комнату Маришка увидела раскинувшееся возле стола тело мужа, а под его головой растекалась густая, кровавая лужица. Она в ужасе кинулась к нему и начала трясти:
– Гриш, а Гриш, вставай!
Но он молчал. Она приложила руку, а потом ухо к его груди, но так и не услышала стука сердца. Мертв! – осенила ее страшная и пугающая мысль. Дыхание внутри перехватило. И в это время Маришка услышала где-то далеко на улице до боли знакомый голос:
– Мам! Мам! Помоги! – это был голос ее сына.
С округленными от ужаса глазами, она кинулась во двор.
– Помоги! – услышала она со стороны луга и бросилась туда сломя голову. Вдруг она увидела и Назарку: он шел в конце огорода в направлении того самого страшного колодца.
– Назар! – крикнула она и побежала в его сторону.
Но он не откликался и даже не обернулся на крик матери. Маришка бежала за ним не чувствуя ни своих ног, ни земли под ними. Вот она уже миновала огород, вот ее ноги застучали по бревенчатой дорожке, и здесь она внезапно остановилась пораженная словно молнией: ее сын сидел к ней спиной на краю колодца!
– Назар, ты что там делаешь? – спросила она задыхаясь от бега и страха.
Но он продолжал молчать.
– Назар…, – повторила Маришка подходя к нему.
И в тот момент, когда до него оставалось два-три шага, мальчик соскочил вглубь, внутрь колодца. И Маришку ринулась за ним…
В это время Назар вместе со своим дядькой уже подъезжали к деревни возвращаясь назад после службы. Когда они подъехали к своим хатам, Дмитрия сразу немного насторожило то, что никто не вышел их встречать. И хотя он и не горел особым желанием встречаться с братом, все же решил пойти и проверить как у них там с Маришкой дела.
– Давай, распрегай, – сказал он Назару, – а я пойду гляну, что там родители делают.
Назарка сразу кинулся распрягать лошадь, чувствуя себя уже почти совсем взрослым. А Дмитрий прошел во двор и зашел в хату. Обнаружив труп Григория он конечно сразу понял что здесь произошла ужасная трагедия, но Дмитрий даже не догадывался насколько она была ужасной. Он глянул в окно дабы Назар не зашел в хату без него, но Назар кружился вокруг лошади и телеги, и даже не собирался отвлекаться от своего занятия. Дмитрий пошел искать Маришку. Он обошел весь двор и не найдя ее прошел в сад. Здесь он увидел ее платок, который Маришка уронила, когда бежала за кем-то, кто очень сильно напоминал ей ее сына. Эта дорожка вела вниз к лугу и колодцу, – Дмитрий спустился по ней стараясь не шуметь чтобы его не услышал Назар, выкрикивая имя Маришки. Но никто не отзывался. Он дошел до самого колодца, в тревоге оглядываясь вокруг и даже сам не понял, зачем и какая сила сподвигла его на это, но он мельком заглянул в колодезь и отшатнулся от него как ошпаренный. Потом, не веря своим глазам, вновь осторожно подошел к нему и заглянул внутрь. Там Дмитрий увидел ноги и платья Маришки, а также ее распустившиеся длинные волосы. Он уже все понял и мурашки пробежали по его телу.
Что там произошло точно никто не знает, видимо Маришка нырнула головой вниз и обжигающе холодная вода сковала ее тело, но никакого Назарки здесь естественно уже не было. Ствол колодца был достаточно узкий, и она так и не смогла перевернуться внутри его, чтобы выбраться наружу. Ее битва со стихией была кратковременной и трагичной и вскоре ее тело пошло на дно.
На этот счет говорили много и разное, многие из односельчан решили, что Маришка защищаясь убила мужа, а потом с горя пошла и утопилась. Оттого Маришку даже не отпевали и похоронили за оградой кладбища. Ибо самоубийцы кончая со своей жизнью не только этим ужасным преступлением отрекаются от нее, но и от Того кто им ее дал и Кто всегда был рядом с ними, даже тогда когда мы и они не хотим этого и всеми силами стараемся от Него отвернуться, то есть от Бога. Сколько раз Бог протягивал Маришке руку, но она ее не приняла! Сколько раз Митя звал ее к Богу и к свету, но она более возлюбила тьму, потому что больше верила силам тьмы, чем своему Творцу! Несчастна ли Маришка и ее жизнь и судьба? О да, конечно, но никто за нее не выбирал этот путь, она сама выбрала свою дорогу, которая привела ее к столь трагичному концу.
– Вот такую историю мне поведала когда-то в детстве, как я сейчас тебе, моя прабабушка. – Закончила свой рассказ внуку пожилая женщина.
– Жалко Маришку! – сказал внучек и на его глазах навернулись слезы.
– Да-а, жалко… И прежде всего очень жалко, что между Жить и Нежить она выбрала Нежить. Бог это жизнь, а вне Его всегда Нежить, т.е. гибель. Все это колдовство, магия, все связи с нечистой силой ведут человека к смерти, и он становится мертвым и прежде всего мертвым в своей душе, он ее этим убивает, превращая себя в Нежить. Вот вы сейчас любите всякие ужастики про мертвецов, вампиров, а ведь по существу человек с мертвой душой, это и есть ходячий мертвец, одним словом Нежить, т.е. тот кто отказался от Бога и Его помощи.
– А что стало с Назаркой и с его дядькой? – не унимался любознательный мальчик.
– А это уже другая история. Но одно могу сказать, что у них все было достаточно хорошо, ибо Назар остался жить со своим дядькой, а Митя жил с Богом и племянника к этому приучил. Назар отучился и стал священником, да еще каким священником! Он прославился по всей округе своей праведной и строгой жизнью, и слава его шла впереди него, хотя он за ней никогда и не гнался. Он был очень скромный и добрый человек! Бог его знает, но может, он этим и своих родителей после их гибели из власти темных сил у Бога все-таки вымолил.
– Бабушка, а кого же Маришка на лугу видела и за кем в колодец прыгнула?
– Да вот эти самые темные силы, которым она отдалась, и служить начала жертвы принося, и сыграли с ней эту злую шутку: в мальчика обратились да и заманили ее к себе. А может, и разум ее затуманили, она и начала видеть то, что им нужно. Они и есть хозяева всех мертвых душ, т.е. Нежити.
– Страшно! – прошептал мальчик.
– Страшно-то оно страшно, – проговорила ему бабушка, – да ведь оно страшно, когда ты от Бога отвернешься, а с Богом ничего не страшно и никто нестрашен. Он ведь и Сам сказал своему народу, не бойся, ибо Я с тобою. Родители Назара отвернулись от Бога и боялись чего и кого угодно только ни огорчить Бога, ни пойти против Его воли. А Назар под покровительством своего дядьки жил с Богом, постоянно ездил с ним в церковь, участвовал в установленных Господом Таинствах, и Бог сохранил его. И мы с тобой если будем жить с Богом, то никого и ничего нам бояться не придется. Понял?
– Да, бабушка, понял. А что стало с той цыганкой колдуньей?
– А кто его знает?.. Точно неизвестно, но цыгане те, еще бывали в нашей округе, но ее в таборе уже не было. Говорили, правда, что она и в таборе зла своим соплеменникам немало наделала и за то поплатилась, то ли изгнали ее, то ли самосуд кто-то над ней совершил… Но точно не знаю, врать не буду. Одно точно, цыгане народ веселый и радушный, а такие колдуньи, к сожалению, во всяком народе встречаются.
– Да-а, интересно…
– Ну, так вот и сказки конец, а кто слушал молодец, – и она потрепала его по голове. – А теперь пора спать. Читай молитву и ложись.
Мальчик, зевнув встал и, пройдя в свою комнату став на колени перед образами возле своей кровати и, перекрестившись, начал шептать уже заученную при помощи бабушки молитву:
– Отче наш, Иже еси на небесех! Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь; и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим; и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Ибо Твое есть Царство и сила и слава во веки. Аминь.
Потом он поднялся и, перекрестив четыре стороны света, кровать и себя, произнес:
– В руце Твои, Господи Иисусе Христе, Боже мой, предаю дух мой: Ты же мя благослови, Ты мя помилуй и живот вечный даруй ми. Аминь.
Мальчик снял с себя свитер и штаны и, прыгнув на кровать укрылся одеялом. В комнату вошла его бабушка, и присев на край кровати стала ласково гладить его по голове. Вскоре он уснул здоровым, крепким сном ребенка. А она встав с кровати перекрестила его в воздухе и пошла к себе в комнату в надежде на то, что и из ее внука Бог даст получится хороший и добрый человек.
С Богом!
Последние комментарии
1 день 12 часов назад
1 день 17 часов назад
1 день 18 часов назад
1 день 20 часов назад
1 день 21 часов назад
1 день 22 часов назад