Сенегальский спасатель [Евгения Ивановна Хамуляк] (fb2) читать онлайн

Евгения Хамуляк Сенегальский спасатель

Он был абсолютно черным. Ну, просто черным-причерным, как самый черный черт в той самой черной комнате, где пряталась черная кошка у которой росла черная рука, которой мы пугали друг друга в детстве, хватая за голую лодыжку под одеялом. Собственно это и сыграло главную роль в моем спасении в тот злосчастный день, когда поздней ночью, возвращаясь из гостей, я вошла в черный подъезд, где еще неделю перегорели все лампочки, но соседи этого подъезда не замечали, стукаясь о стены и получая синяки и ушибы, продолжая надеяться, что у кого-то другого, у кого имеется лестница и большие длинные мужские руки, проснется совесть. Но совесть просыпалась только у бабулек, отчаянно матерившие каждое утро всех выходящих мужиков на работу в дурости и лености. Когда на меня напал маньяк.

Самый настоящий маньяк в виде хилого, но со злым взглядом, мужика, который схватил меня, не за лодыжку, как в считалке, но за плечи, тут же накинув какую-то удавку на шею, и пытаясь… Но эти ужасные подробности не случились. Потому что в тот поздний вечер, когда и на улице-то не было ничего видно, из-за безлунной ночи и отсутствия фонаря над этим злосчастным подъездом, куда зашла не только я… Но и двухметровый сенегальский негр Омар, снимавший вот уже второй день квартиру на последнем этаже этой новостройки с несчастным подъездом без света. Омар переехал из Санкт-Петербурга, где закончил интернатуру по венерологии и приехал по распределению в наш городок проходить двухлетнюю практику в самой огромной и известной клинике на всю Россию. То ли его забросило в наше захолустье чья-то расситская воля, недолюбливающая сенегальских товарищей, то ли сама судьба, чтобы спасти мою честь и возможно жизнь в этот холодный, безлунный, ноябрьский поздний вечер.

Одним словом, перестав дышать на минуту, и крутясь, словно рыба об лет в тонких, но крепких руках маньяка Виктора Сидорчука, искомого милицией вот уже два года и имевшего несколько таких нападений на совести, крутанув вокруг своей оси, я вдруг уставилась на черное пятно с двумя большими белыми белками глаз и разинутым в ярости ртом, полным ровно тридцать два белых зуба, которые можно было легко пересчитать в этой темноте, ибо они сверкали как алмазы. Зрелище было не для слабонервных. Но не успев испугаться, черное пятно, которое, кстати витало на две головы выше меня и Сидорчука, неожиданно напало с другого бока, материализовавшись там, схватив за шкирку жилистое тело мучителя, и тут же начав ломать его об свои невидимые черные члены. В темноте, помимо моих вздохов и всхлипов, послышались хруст и ломание костей и наконец, рев и крики маньяка. История закончилась благополучно. На такие ужасные крики. Еще бы! Виктор должен был быть благодарным соседям за спасенную жизнь, что те сбежались слишком быстро. Ведь его от кончины ждали считанные минуты… И вскорости приехавшая скорая помощь, помимо переломов ног и рук, обнаружила обкаканные от страха штаны маньяка, боровшегося с черным привидением. Мои, к чести сказать, были сухи. Зато то и дело мокли глаза. И когда сотрудники полиции вкрутили наконец лампы, и я смогла разглядеть абсолютно черного двухметрового сенегальского венеролога в черном драповом пальто и черной меховой шапке из чернобурки, не знаю почему, просто бросилась в его гигантские объятия и расплакалась, как девчонка. Он крепко обнял меня и долго не выпускал, давая показания прямо вот так, обнимаясь.

Вообще-то я плакса по натуре, и слезы всегда на всякий случай стоят у меня в глазах. Эту привычку позволил мне иметь мой отец, который всегда защищал меня и словом и делом. И именно нечто-то подобное, какую-то отцовскую опеку, мужскую добрую силу, почувствовала я в совершенно незнакомом диком для глаза провинциальной девушке черном лице Омара.

Собственно после разборок с милицией и врачами и пошли ко мне, а уже на следующий день перенесли его вещи, и зажили самой известной, как внешним видом, так и историей знакомства. К счастью, не встречающейся так часто в нашем хоть и захолустном, но милом городке, с самой большой венерологической клиникой на всю страну.

Пока не поняли, что слух о замужестве вот-вот дойдет до моих дорогих и любимых родителей.

***

Это вновь был ноябрь. И мы с Омарчиком, груженные ананасами и манго, шампанским и оливье, которое я настругала накануне, шли словно на плаху на знакомство с родителями. Ведь уже через два месяца, в январе были куплены билеты в Африку, куда я отплывала в долгое плавание, возможно, без возврата на русскую землю. Омарчик заканчивал практику и рвался домой на работу, и показать любимой огромной семьей и пятидесяти человек близких, показать свою русскую, абсолютно белую, словно парная молочная пенка, жену.

К слову скажу, я очень люблю своих родителей, и дорожу их мнением, которое меня никогда не подводило за эти тридцать лет. И если б эта неземная любовь, проверенная годом совместной жизни в квартире в том самом подъезде, где скоро появились не только лампочки, но и чистота, цветы, объявления, списки ленивцев и их задолженности и даже консьержка, я бы никогда не осмелилась на такой поступок.

– Не бойся, – успокаивал меня Омар на самом лучшем русском, который слышало наше захолустье, кутаясь в голубое драповое пальто. Его голос, такой бархатистый, добрый, успокаивающий… на него я оставляла последние надежды умилостивить родителей про то, что любовь зла и прочее. Именно этот голос влюбил в себя всех пациентов и пациенток, коллег Омара, и главное, глав врача клиники, который предлагал золотые горы сенегалу, лишь бы тот остался жить и трудиться на русских просторах. Но Омар после десяти лет учебы стремился домой, туда, где тепло и растут бананы, ананасы и манго.

Отец был военным, поэтому принимал решения молниеносно, только обмозговав услышанное, разделив его на составные части: суть проблемы, методы решения проблемы, конечная, искомая цель. Все это сразу же сломалось об симпатичного, двухметрового сенегала в голубом драповом пальто, который просто протянул свою здоровенную руку вперед, произнеся:

– Не претендую на дружбу, – и поджал свои черные как смоль губы. – Просто в знак уважения. – И второй рукой протянул красивый букет матери.

Наступила пауза, где была слышна реактивная работа мозга в голове отца, который наконец произнес, отступая назад:

– Ну, проходите что ль. Что ж мы, дикари какие… – и осекся. – Только один вопрос?! – и он танком надвинулся на негра в голубом пальто. – Вы из тех, что ль, что практикуют многоженство?

Омар улыбнулся. Слава богу, хоть в этом вопросе был поставлен плюсик.

– У нас в семье есть разные верования, но… – Омар облизал черные губы розовым, как у котенка языком. От этого его выражения лица, манеры говорить, теплоты и искренности, излучаемой не цветом кожи, а большой доброй трудолюбивой и человеколюбивой душой, таяли все от главврача до самих котят, готовые простить черному красавцу все, окажись он хоть каннибалом. И отец тоже смягчился, завидев черные бороздки от улыбки на красивом лице, которые заражали смехом, будто кто-то очень умело пошутил. – Мы как россияне многокультурны и очень терпимы ко всем нациям и их традициям. И если вы спрашиваете лично меня, то я кроме Леночки не мыслю рядом с собой никакой другой женщины.

Это был трудный момент. Тот миг, когда сознание из обычного своего круговорота выходило за привычные рамки, чтобы понять рамки другого близкого человека. Но на то они и были мои родители, что б осознать, где надо объединить эти рамочки, в которые мы позже вставили яркие фотографии большой семьи.