Кривая Роза. Рассказы про Испанию [Евгения Ивановна Хамуляк] (fb2) читать онлайн

Евгения Хамуляк Кривая Роза. Рассказы про Испанию

Черновик. Сохранена авторская пунктуация

Роза Ривера-Лопес-Маркес всю жизнь прожила в городке Бибеньё в ста километрах от моря, где бывала каждую третью неделю, а после выхода на пенсию каждую свободную минуту. Здесь она родилась, выросла, встретила своего мужа Рафаэля Маркеса, родила или как говорят на этих землях дала свет, одному единственному любимому сыну Хуану. Одним словом, училась, работала и отдыхала. Такую же жизнь, как Роза, проживали 90 процентов населения всей Испании. Редкими выездами в Мадрид, Экстрамадуру, Астурию и четыре раза в Галисию, разнообразную родину предков Ривера-Лопес, она была обязана смертям, деда Хуана Ривьера , прабабки Марии-Хосе Лопес. Поездки оплатили богатые столичные родственники, пожелавшие видеть на похоронах любимую тетю Розу.

Мать Розы Хосефина Ривера сильно сомневалась, что ее дочь найдет свой путь. Мало того, что девочка родилась некрасивой, взяв от отца и матери лишь недостатки во внешности: крупные кривые ноги, делавшие ее походку похожей на утиную, редкие рыжеватые волосы, длинный нос и неопределенного цвета глаза. Когда она улыбалась, а Роза имела весьма эмоциональный даже экспрессивный характер, то крупные черты расползались по лицу и трудно было определить смеется девочка или плачет.

Училась в школе средненько. Учителя досадовали на невнимательность, говорили «ловит мух» на уроке. Однако в отличии от других учеников Роза любила читать. Чтение являлось вторым недостатком, помимо внешности, считали родители, для которых это занятие было не практичным.

По молодости Роза читала все подряд, книги, газеты, объявления. Родители не сильно радовались за этот навык, так как он не приносил доход, а только отвлекал от главных занятий семейного бизнеса, стоять за мясным прилавком, правильно считать деньги, быть ласковой с покупателем, хорошо мыть рабочее место и быстро готовить на большую семью. Роза не пошла по родительским стопам, выбрав другую более благородную стезю.

А когда она-собралась-таки замуж, ошарашив родителей, что свадьба состоится в следующую субботу, мать пошла в церковь и положила в коробку мошны пятьдесят тысяч песет в благодарность всем святым за то, что отыскали-таки человека, захотевшего взять в жены их некрасивую дочь.

Рафа Маркес к своим двадцати годам уже работал маляром, при этом очень любил покушать, выпивал каждый день по литру молока, и был не прочь посмеяться. Однажды на дне рождения своего друга и напарника Фернандо, куда была приглашена некрасивая Роза, подруга его девушки, он увидел ее, распинавшуюся и жестикулирующую на счет какого-то политического тирана, строившего рай на земле. Рафа не то, что б влюбился, но возбудился от ее взвинченного вида, где редкая завитая мелкими бигудями челка ходила ходуном туда-сюда, пока Роза восхваляла коммунизм и его толкачей. У него никогда не было умной девушки, умеющей рассказывать про то, что он даже не мог выговорить, – либеральный глобализм против военного коммунизма. Парень подошел послушать и втянулся, не мог оторваться от речей этой девушки с таким красивым именем Роза.

Через месяц после первого поцелуя, когда он окончательно влюбился в ее чуть мужской, экспрессивный, взвинченный, но при всем, при том женственный, нежный и притягательный образ, который слегка заменял ей красоту, Рафа предложил руку и сердце и небольшую зарплату маляра. Своей жилплощади у него не имелось, так как в семье проживало еще четверо братьев, занявших весь дом на окраине старого города. Родители, узнав новость о свадьбе, так обрадовались, что самый главный поглотитель еды и заниматель дивана, Рафа съезжает, что даже не подшучивали над внешностью невесты. А братья со временем стали даже завидовать.

Ведь у Розы, единственной дочери в семье, имелся целый этаж, состоящий из двух комнат, правда раскалявшихся до красна летом, потому что потолок и крыши являли собой единый очень чахлый организм. После свадьбы вместо медового месяца Рафа под руководством отца Розы Симона Лопеса провел отпуск на крыше: переложил ветхую черепицу, утеплил и снастил днище, и вместо сорока градусов летом в их просторной квартирке даже сквозил ветерок. Свекры не могли нарадоваться на зятя. Хосефина хотела еще подложить мошны святым за золотые руки нового родственничка, который не уставал чинить все в доме и радовать стариков своим хорошим настроением, но видя с каким аппетитом зятек уплетает все приготовленное, решила потратить деньги на его питание, равное строительным услугам в доме. Поэтому накармливала Рафу от души, что уже через полгода он весил вдвое больше, чем в первый день появления на их пороге.

Так началась довольно счастливая семейная жизнь Розы, обожавшей своего беспечного, при этом трудолюбивого любителя покушать, успевая бегать на работу, делать добро и читать.

Стать настоящей медсестрой ей не позволили проходные баллы, где надо было не ловить мух сидя за партой, а пыхтеть над алгеброй и физикой с химией. Зато на социального работника взяли с руками и ногами, так как имелось мало желающих возиться с больными людьми. С понедельника по среду с престарелыми, с четверга по пятницу с детишками.

Розино большое сердце и неиссякаемый оптимизм делали свое дело. С ее приходом в эти учреждения будто влетало солнце с солнечными зайчиками, озаряющими все на своем пути. Боль, убогость, стеснение уходили на второй план. Роза умела увлечь всех и вся своими странными россказнями от прочитанных книг про коммунизм, социализм, историю многих стран, удавшееся и неудавшееся в истории человечества разных времен.

– Откуда она берет эти книги? – удивлялись родственники, коллеги, но только не Рафа, который имел специальный карман в старом портмоне, хранимый дома в укромном месте, куда откладывал деньги любимой Розе на подарки: раритетные книги на вышеобозначенные темы, заказываемые со всех точек мира. От них Роза впадала в экстаз, а видеть ее счастливой стало для Рафы счастьем. Ни от одежды, ни от бижутерии, ни от чего жена так не радовалась, как от подаренных книг с невыговариваемыми названиями и очень странными фамилиями русских и немецких товарищей.

С годами, с рождением сына, с выходом на пенсию Роза не забросила чтение, но от ночного сидения за ним, то есть когда было время, стало падать зрение и криветь лицо от постоянного прищуривания. Поэтому за глаза Розу стали называть «кривой». А еще «хорошо расчесанной» «bien peinada».

Дело в том, что в деревне, где она проживала мало кто из знакомых увлекался чтением, занятием для умных, так говорили. И уж мало кто мог поддержать темы, что волновали ум, скрытый под всегда хорошо расчесанными рыжими завитушками Розы.

В местном сельском доме культуре, centre civic, существовали различные кружки, куда ходил каждый из жителей, выбирая компанию по интересам. Роза, не найдя кружка по чтению, входила в самую большую группу сверстниц, так сказать местную интеллигенцию, состоящую из патронесс по социальным вопросам округа. Здесь читали, но лишь газеты и особенно их последние страницы, некрологи, год от года плодившиеся знакомыми именами стариков, ушедших в лету. Поэтому живую нотку в культурную жизнь пуэбло, то есть деревни, вносила Роза, периодически выступая с короткими докладами по поводу той или иной прочитанной книги. Темы были все теми же: крах мировой буржуазии, смена режимов, коммунизм, троцкизм, рай на земле, строящийся на лозунге, поддержанном Карлом Марксом в «Критике Готской программы» в 1875 году «от каждого по способностям, каждому по потребностям» и прочее.

Розу слушали внимательно, других развлечений, кроме традиционных танцев по субботам в культурной жизни пуэбло не намечалось. Но считали, мягко говоря, за сумасшедшую “loca del pueblo”, коих водится в каждой деревне по паре штук. Читать про сталинизм, фашизм и крах капитализма, по мнению местных сеньор, могла лишь городская сумасшедшая.

Кривая Роза являла пример умного представителя этого класса жителей. Потому из уважения к ее труду в домах инвалидов и к большому человеческому сердцу ей присвоили второе прозвище, более воспитанное, «хорошо расчесанная», намекая на «длинные мысли». Поэтому видя браво вымахивающую, с начесанной рыжей челкой и мелкими кудряшками химии на голове, Розу, идущую пить кофе перед работой, каждый сверял часы и слегка улыбался:

– Хорошо причесанная чешет. Спросите у нее, когда настанет крах капитализма? Может еще успеем пожить как люди? – хихикали рабочие, которые уже отпили бодрящий кофе по сниженной цене. Их график начинался раньше Розиного, было время пошутить.

Роза не подозревала о шутках в свою сторону, искренне уверенная, что ее знания и рассказы о том, что мировой капитализм загнивает и скоро начнутся темные времена, кому-то полезны.

Однако дальняя деревенька, жившая как и сто лет назад без особых перемен, не принимала прогнозов Ленина и Маркса, посмеиваясь над ними в лице Кривой Розы.

Однажды на дне их городка, по случаю которого устраивались празднества, выставлялись жаровни, коптильни, разливали пиво и вино всем желающим, Розу, уже слегка разгоряченную какой-то шутник спросил, мол, из года в год ждем-ждем обещанного апокалипсиса, а тот опаздывает. Не ошиблась ли ты книгами? Русские варвары и не такого понапишут, дорого за враки не возьмут. Вон их сколько по миру расплодилось, где не осядут, мафию плетут. Оплели и наши берега. Понастроили вилл да домов на деньги от продажи оружия. Жируют, а мы тут прозябаем.

– Та чья бы корова мычала, Хавьер?! – в ответ выбросила пику толстому соседу Роза и попала в самое яблочко. Хавьер весь раскраснелся от жара мангала, так как отвечал за мясо. – Ты ж сам два года назад родину продал какому-то русскому брюхану с длинным кошельком?! Ты ж с Балгес-дель- мар? Там жили и умерли родители Оньяр?

– Продал, – хмуро подтвердил Хавьер и еще больше побагровел лицом, глядя как над ним стали похихикивать соседи, видя, что за живое схватила его Кривая Роза.

– Говорят, аж за два миллиона продал? И куда деньжища такие дел? Может, публичный дом в Альеге прикупил? Видела я там как-то тебя, ошивался. Хочешь русскую мафию переиграть?

Хавьер побледнел, но зато глаза налились кровью.

– Ты, причесанная, собери свои мозги и уматывай… – ругнулся Хавьер. – Плевать я хотел на твоих русских. То еще отродье! Пусть платят за то, что живут на моей земле. А потом хоть потоп! Перебьют друг друга и передохнут! И я в их дома перееду жить!

Хавьер затронул давнюю тему, где обсуждалась политика. Еще полгода назад на дне рождении одного общего друга скрестились мечи по этому вопросу, который мусолили уже несколько лет каналы телевидения.

– Вот из-за такой маргинальной позиции, – специально непонятно выразилась Роза, зная, что прораб Хавьер, окончивший только среднюю школу, не поймет ее, – скоро на твоей земле не останется ни одного испанца.

Хавьер полез в драку, бросив мясо на произвол огня, но Роза упрямо стояла на месте, не боясь охамевшего бугая, способного ударить женщину. Разъяренного мужика на полпути поймали другие соседи и сзади огромным поленом в догонку его огрела жена, прося прощения у Розы за то, что муж первым начал подколы и за неприглядное завершение разговора.

– Нежели читать тупые книги про русских, ты бы лучше за внуком присмотрела. Он у тебя… – Хавьер кричал через чужие плечи и спины, упорно продвигающие его к подъезду дома, – непричесанный..! не читает про Сталина… ! А Сталин таких в Гулаг ссылал…

Роза развернулась и с тревогой стала искать лицо мужа. Рафа, стоящий далеко, не сразу заметил столпотворение и скандал, но последние слова успел расслышать и отрицательно покачал головой, показывая, что не в курсе событий.

Роза и Рафа, как и любые другие родители, с сыном имели весьма специфические отношения. Хуан рос перекати-полем. Учился в школе очень даже не плохо, как и мать любил читать, и тем самым опережал, сверстников в умственном развитии, получая «exelente», отлично по всем предметам. Но повзрослев, решил стать музыкантом, то есть человеком без определенных планов, а значит, и заработков. Родители скинулись ему на гитару, думая, что это очередное хобби, но сын пропал вместе с ней. По два-три месяца где-то «гитарил», правда не просил при этом денег, и к девятнадцати годам привез из одних гастролей невесту Глорию и сына Пако.

Оказалось, профессия музыканта весьма востребованная, проблема состояла только в том, что ребенок мешал работе гитариста и солистки. Глория и Хуан вновь уехали, оставив сына на попечение дедушки и бабушки. Оба старика были счастливы такому подарку, но Рафа, не одобряя стиля жизни, обиделся на сына за безответвенность и попросил его более не бывать у них дома, передавая важные сообщения исключительно через мать.

– Его одежда пропахла марихуанной. Рожа лоснится от алкоголя. Мне стыдно, что он мой сын. Надеюсь, гнильцо не передастся Пако.

Шли года. Сначала на пенсию вышла Роза, за ней через пару лет Рафа. На выплаты за выслугу лет они приобрели поддержанный ялик, пристрастившись к рыбалкам и сну на диких пляжах в удобных палатках со всем нужным инвентарем. Внук всегда находился при них. В отличие от сына с ним дедушка и бабушка жили и плыли на одной волне. Родство душ чувствовалось во всем.

Однако старели и становились более «sedentario», то есть оседлыми, и родители-хиппи, бросив якорь недалеко, в ста километрах от родной деревни в приморском городке Балгес-де-мар. Они открыли небольшую точку по продаже марихуанны с разными вкусами, что позволял употреблять закон в умеренных дозах.

На выходных Хуан и Глория подрабатывали пением на праздниках. В общем, жили не плохо, при деньгах, хватало на рестораны и чтоб вести гламурно-богемный образ жизни. Потому однажды решили забрать сына к себе.

Рафа был в ярости. И если б не желание самого Пако, к шестнадцати годам, как и любого подростка, рвавшегося к блеску и шику городской жизни, он бы отсудил внука у безотвественных родителей.

Когда Пако съехал, дед запретил Розе не только приглашать блудного сына домой, но упоминать его имя в суе. Хотя Хуан походил на отца как две капли воды: высокий, растолстевший маляр, переделывавшийся в песняра, вместо аккуратной отцовской стрижки, имел немытые патлы и, как символ богемы, всегда носил золотую цепь на безволосом пузе, пролазившем через не застегнутую рубаху в пальмы и попугаи. В остальном можно было подумать, что Рафа старший брат Хуана. А по утрам – наоборот.

Пако же был другим. Среднего роста, ладный, красивый, бледнокожий с огромными материнскими глазами. «Цвета неба, в котором тонуло море», – так стихотворно выражалась Глория, пишущая стихи на музыку своего novio, то есть жениха Хуана. Жениться в богеме считалось неприличным, потому они до сих пор ходили в женихах и невестах.

Пако любил поэзию, как мать, музыку, как отец, обожал читать, как бабка, слыл весельчаком и добряком, как дед. Им невозможно было не восхищаться. На него засматривались на улицах. Подруги Розы величали его «принцем», когда он изредка заходил попить кофейку с патронессами, ведь провел в их компании все детство.

Роза души в нем не чаяла, собственно как и в сыне. Умная по жизни и мудрая от прочитанных книг, пусть и про коммунизм, женщина понимала, у каждого человека свой путь, и никто не в праве забрать или присвоить драгоценный опыт его прохождения. Даже если со стороны лучше видно, как надо жить.

Но слова соседа пошатнули основы философии Розы.

После того, как она вышла на пенсию и оставила оба дома инвалидов, изредка навещая своих бывших подопечных, то ходила пить кофе к часам десяти после хорошего крепкого сна и наведения моциона. Неизменно с кудряшками от химии и морковного цвета помадой, в чистом платье и подходящей под туфли сумочкой, она шла в дом культуры с большим кофейным кортом, где подносили прекрасный кофе по сниженным ценам для пенсионеров. Сюда, словно мухи, слетались все кофеманки и кофеманы старше шестидесяти лет.

– Расскажи мне, Консоль, что не так с Пако? – серьезно спросила лучшую подругу Кривая Роза. Эту ночь она не спала, стал дергаться глаз, и левая щека некрасиво сотрясалась от нервных импульсов, будто посчитывающих количество упаднических мыслей в рыжей голове.

– Мы не хотели говорить тебе, дорогая, – печально начала подруга, и к ней присоединились другие, окружив Розу со всех сторон, став ее опорой, ее телом. – Говорят, мальчик ведет развратный образ жизни. Мой сын, Карлос, что имеет бар в Балгес-де-ла мар, часто видит Пако с разными не хорошими людьми. Ну ты понимаешь, – брезгливо махнула красивой старой рукой в перстнях Консоль. – Ты бы поговорила с ним. Тебя он послушает. Ты много знаешь. Ты грамотная. Расскажи ему, там, куда он рвется нет будущего. Там сортир ‘mierda”.

Все заохали и закивали, стали припоминать прегрешения современного поколения и как жилось им в свое время, где труд и семья заменяли все глупости и странности этого нового мирового порядка.

Роза поднялась, так и не допив своего кофе, и отправилась домой. Но нашла себя посреди поля у кромки леса, где они когда-то играли сначала с Хуаном, потом с Пако. Прятались в кукурузе, искали друг друга, и затем поедали ее спелую и сочную.

Роза чувствовала, что надвигается беда. Но не знала с какого конца ее ждать. Куда бежать, что б спасти. И главное кого: Пако? Себя? Рафаэля? Хуана с Глорией? Этот мир, катящийся в сортир…

Она вытерла рукой холодный пот с лица от мучительных раздумий.

Труднее всего будет ничего не говорить Рафе. Если тот прознает, он сразу же помчится в Балгес-де-мар и насильно вернет внука домой. Но это вряд ли поможет. Пако не ребенок. И не глупец. Посидит с месяц, крепко разобидится на деда за самоуправство и опять сбежит на свободу, чтоб напортачить посильнее. К тому же эти ужасные плакаты расставленные повсюду, мол, тебя обижают родители, позвони нам, мы решим твои проблемы, – могут и вовсе одурачить пацана, если дед пережмет с воспитанием.

Ведь молодой только оперившийся человек не задумывается над вопросом: кому в сущности ты нужен?

Они пишут на своих плакатиках «Нам». Кому это нам, если не семье? – всегда спрашивала плакат Роза, проходя мимо него. Яркий, с огромными красными, словно пожар, цифрами экстренного вызова, единственный билборд в их городке, наводил больше беспокойства, чем успокаивал.

– Кто вы такие, что б вмешиваться в дела семьи, где и без вас ранимо и нежно. Где каждый шаг, слово, взгляд, вздох стоят года разлук, боли в сердце, мук одиночества. Где никто, кроме самих домочадцев, не может решать что хорошо, а что плохо для рода.

Одно Роза знала, то, о чем она вещала на деревенских посиделках, цитируя влиятельных госсекретарей, политических детятелей, тиранов прошлого и настоящего, что по их мнению скоро должно было ворваться в каждый дом на планете, добралось и до их семьи. Невидимыми гадкими руками присласкивая, немыми ядовитыми языками сладко подлизывая, через вот такие плакаты, рекламы, советы, тиражируемые газетами и телевизорами… добрались до единственного внука Пако, желая отнять его светлое будущее, заменив его суррогатом из помоев цивилизации.

– Беда, – тяжело думала Роза. – Беда.

Кривая Роза дошла до дома, доверяясь ногам, но не глазам. Рафа еще спал. Выйдя на пенсию, бывший маляр отлеживался до обеда, поэтому не сразу заметил странное выражение лица и полную отрешенность жены. Роза соврала на счет здоровья, хотя никогда не врала, помня кодекс чести коммуниста.

«Врешь, думая, что выглядишь лучше в глазах других, на самом деле, ты становишься хуже, теряя честь и душу», – так перефразировала на свой манер женщина правило строителя коммунизма «честность и правдивость, нравственная чистота, простота и скромность в общественной и личной жизни». Но это правило сегодня вошло в контры с другим правилом, которое оказалось поважнее: «взаимное уважение в семье, забота о воспитании детей». Ложь во спасение сработала. Рафа, приготовив успокоительный липовый чай жене, зная, что у той железное здоровье и она справится с мигренью, спокойно отправился по своим делам: чинить, красить, снаряжать ялик, ведь именно сейчас шла основная охота на кальмаров. Его ждали компаньоны, что б в ночь, активное время жизни моллюсков, отправиться на ловлю, и уже на следующий день отведать их свеже подрумяненными на чугунной сковороде в кипящем оливковом масле с солью, травами и перцем по вкусу.

Роза, оставшись одна, долго размышляла, но когда приняла решение, быстро собралась, оставив записку мужу, который прочтет ее по утру, что она едет навестить кузину и останется там с ночевкой. Взяла его мотоцикл и направилась в проклятый Балгес-де-мар, где проклятый Хавьер продал старый дом родителей на первой линии моря, и где теперь высились пятизвездочные отели, предназначенные для проклятых богачей со всего мира.

Когда солнце почти село, Роза добралась до переливающегося в огнях прибрежного городка, оставила мотоцикл на бесплатной парковке, экономя на платной, жутко дорогой, прямо перед морем. И еще пятнадцать минут шла пешком до дома сына, жившего на четвертой линии моря.

Сын с невесткой восприняли новость прохладно.

– Такие нравы, – непонятно выразился Хуан, одобряя или отрицая выбор сына – сам не мог решить.

– Может быть, это сплетни? – высказала мнение Глория.

– Может быть, – согласилась Роза, знающая такие истории, где больше доверяли чужим кривым глазам, в ответ теряя доверие родни.

– Где его найти? Я сама с ним переговорю.

Родители точно не знали, где он ошивается, но все подростки скапливались у дискотек, которые традиционно располагались прямо у моря.

– Мама, будь аккуратна, – сказал Хуан. – Сейчас понаехала очень агрессивная молодежь. На той неделе одна компания ирландцев наехала на англичан, устроили поножовщину. Было ранено трое человек. Полиция негласно отпускает этих зверенышей домой. Просто депортируют и все. Не попади под раздачу.

Роза кивнула и поцеловала Хуана в лоб, еще раз отказавшись от сопровождения.

Роза была уверена, что только она сможет достучаться до Пако. Бабка и внук говорили на одном языке. Однажды они даже изобрели свой собственный разговорный и письменный код, который понимали только они, шифруя послания, где спрятаны молоко и какао, что б до них не добрался проглот Рафа.

Роза гуляла по набережной, заглядывая то в один бар, то в другой, то наведываясь на дискотеку, которая к одиннадцати ночи только открывала свои адские врата, где уже гремели биты и курился гадкий, с запахом гнилого чеснока, туман.

Пако нигде не было. Роза устала от напряженной слежки и уселась на ближайшей террасе посреди огромной набережной попить воды, при этом старательно обозревая сразу правую и левую стороны.

Ее отвлек от слежки молодой человек, плохо стоящий на ногах, он грубо налетел на сидящего парня, явно иностранного происхождения, ирландца или русского, кто их разберет, рыжего и белокожего, и стал грозно орать:

– Это ведь вы, те самые уроды, что устроили теракт месяц назад?! – он споткнулся, но не упал, потому что сбоку подскочили компаньоны, подхватившие за плечи пьяного друга. – Это вы, гады, что сидели на террасе, а потом надели маски, достали оружие и стали пугать народ, стреляя ненастоящими пулями. В тот день дежурил я. Я вас запомнил. Я вас узнал! – друзья напряглись, понимая о чем талдычит пусть и пьяный друг.

Роза вспомнила этот случай. Действительно по миру, словно по волшебству злой волшебной палочки, прокатилась волна террора. Гибли люди. Ее патронессы дрожали в ужасе, впервые начав вслушиваться в речи Розы про «Большого брата», который не дремлет и желает беды всем и каждому, приструнивая страхом, разводимым руками террористов.

И вот в ста километрах от них, в месте, где кроме мальчишечьих драк, не происходило ничего более криминального, вдруг теракт. Группа вооруженных людей в масках всколыхнули всю округу. Страшилки о бородатых, одетых в черное неизвестных, дошли до самой столицы. Размытые кадры с криками ужаса и разбегающимися в панике людьми, интервью с испуганными свидетелями, растерянными полицейскими транслировали по всему миру, будто хотели заразить страхом. И это получилось. Все были поражены и даже обескуражены. И хотя позже выяснилось, что оружие было игрушечным, угрозы фальшивыми, маски куплены на соседнем китайском базаре и террористы не были одеты в черное. Все это была глупая дурная шутка. Люди запомнили то, что показывали им по телевизору и начали бояться каждого шороха. Повсюду росли барьеры, заборы, устанавливались камеры для тотального слежения и контроля всех и вся.

Роза пригляделась к группе парней, двое из которых были рыжими, двое чернокожими и трое разномастными. Красивые, бравые, мускулистые, точно такие же сидели у соседнего бара, и у соседнего, везде. Город будто был оборудован исключительно для молодых и сильных, чья печень выдерживала ночные гулянья, горы еды и выпивку рекой.

– Иди проспись, ублюдок, – бросил рыжий на английском и смачно сплюнул в сторону. Его прекрасно поняли местные молодчики, обычно не знающие чужих наречий, и Роза, не говорившая, но читавшая на английском с переводчиком.

Еще пару минут шла война взглядов и силой духа и отборного мата между аборигенами и понаехавшими. Выиграли неместные, которые транслировали дикую внутреннюю силу, хотя сидели вразвалочку, попивая тяжелые напитки со льдом. Аборигены напивались от пива местного разлива.

На прощанье пьяный свидетель обещал наведаться в полицию и рассказать о виденном.

Роза отвлеклась от перепалки, хотя ей было интересно, ошибся официант или нет. Она увидела друга Пако, Антонио, который шел с девушкой по улице.

Боясь потерять удачу, Роза бросилась к знакомцу, забыв заплатить за воду. И стала трясти несчастного, выспрашивая, где внук. Антонио краснел и бледнел попеременно, но не выдержал натиск.

– Он в … в… – Роза засопела как разъяренная коза. – Он в «Голубом кальмаре», но тебя туда не пустят. Там ‘face-kontrol’.

– Что это? – не поняла Роза. Девушка Антонио, не зная в чем дело и видя приторможенного друга, раскрыла карты.

– Тетя Роза, Пако не гей! – в след бросил Антонио. – Он хочет стать фотомоделью. У него есть все шансы.

Для Розы последние слова являлись синонимами. Но дело было не в них. А в том ужасном липком чувстве страха, поселившемся посреди большой старой груди, от которого она не могла избавиться, будто беда должна была случиться прямо сейчас. И Роза могла схватить эту черную кошку за хвост, что перебежала дорогу Пако и навела беду. Схватить и предотвратить.

Оказалось, что «Голубой кальмар», видимо, тот самый на которого поехал охотиться этой ночью Рафа, находится двумя зданиями через подворотню от места, где сидела Роза. Вернувшись и расплатившись, бросив еще один взгляд на парней, что не вставая, отбились от навязчивого свидетеля, женщина устремилась к дверям, к которым не пускали никакую рыбу, кроме обозначенного на вывеске кальмара.

– Мальчик, или позови моего внука или я вам устрою здесь… – Роза не могла подобрать слов, но в глазах горел костер инквизиции и капала сера Содомы на внушительного вида двух плечистых охранников. Один из которых двинулся внутрь, через десять минут приведя Пако.

– Я не гей. Я бисексуал. И тебя это вообще не касается, бабушка! Ты ничего не понимаешь! Это мое личное дело! Я взрослый! – шипя отчитывался внук перед Розой, которая от накала чувств рассказала ему все переживания, что скопились на ее сердце, замершем в большой груди. – Я хочу стать фотомоделью. Это реально. Это норма. Это делают все, кто желает вырваться из нищебродства. У меня уже были фотопробы. Я подхожу идеально. 50 евро в час, Роза, прикинь? Это больше, чем ты зарабатывала за два месяца в своем доме инвалидов! – впервые по имени назвав бабушку, сказал Пако и получил увесистую пощёчину, тут же окрасившую правую щеку в красное.

Роза сама не знала за что ударила внука, за сравнение с нищебродами, за имя, будто она числилась ему дальней теткой, а не любимой бабушкой, которую он называли уменьшительно-ласкательным «ба» или за тон и бегающий взгляд и заплетающийся от алкоголя язык. За все.

– Пако, мальчик! Мой принц! Я умоляю тебя, – упала на колени Кривая Роза. Ее лицо исходило волной мук мышечных и душевных, – пойдем домой… Вернешься сюда завтра, послезавтра. Но сегодня, умоляю тебя, уйдем.

Из двери с двумя бугаями по бокам вышел некто и подал знак Пако возвращаться немедленно.

– Бабушка, ну прости меня, – его тон сделался инфантильным и он стал уговаривать ее об обратном. – Давай завтра, хоть послезавтра, а лучше я приеду к вам с дедом на неделю, месяц, но только не сегодня?! Клянусь, я не ввязываюсь ни в какие дела. Клянусь, я чистый! – умолял Пако, пытаясь поднять бабушку с колен. – Но сегодня нет. – поняв, что не сможет уговорить бабушку, Пако оторвал ее руки от брюк и быстро рванул в щель в двери, которая тут же прикрылась, и ее заслонили широкие спины.

Роза, будто потеряв смысл жизни или лишившись сердца, еще несколько минут вяло сидела на оплеванной земле, усеянной фантиками. Потом поднялась и словно зомби отправилась в кафе, уселась на тот же стул, заказала еще воды, и решила, будь что будет, но сегодня внук вместе с ней будет ночевать дома.

– Мимо он не пройдет. Это единственный выход из подворотни, если не водятся запасные и секретные, – упрямо твердила Роза.

Она выпила три бутылки воды, будто иссохла изнутри. Официант предложил ей водки. Роза согласилась. Когда часы на центральной башне пробили полночь и водка подействовала, мир вдруг слегка окрасился надеждой. Из подворотни стали выходить юноши возраста Пако. Разноцветной шумной вереницей они устремились к пирсу, утонувшему в ночи, где были пришвартованы сотни лодок, дорогих и не очень. Из-за количества людей, вышедших из «Кальмара» началось столпотворение, разыгрались шум, гам, Роза так и не смогла выделить внука. К тому же в эту кучу из других баров стали пробираться другие молодчики, включая странную семерку, что являлись потенциальными террористами.

Роза, недолго думая, быстро кинула на стол деньги за свои напитки и направилась следом за красавчиками, что мечтали работать фотомоделями.

Море парней, разодетых в пух и прах, стягивались и толпились у веревочки, натянутой на две железные балки. Проход преграждали те же громилы плюс парень в очках со списком в руках. Он объявлял имена и фамилии тех, кого приглашали дальше.

Роза не слышала имен, но видела, что один из десяти-таки проходит дальше, туда, куда ее вряд ли ждут.

Она залезла на лавку, чтоб посмотреть, что творится дальше этой «проверки на вшивость», как про себя прозвала адскую воронку, куда просачивались избранные, и увидела, что за ней производится еще один отбор. Из десятников выбираются единицы, которых отводят к пришвартованной небольшой каравелле, скорее всего, чтоб плыть на огромную яхту, что словно гигантская новогодняя елка переливалась в море. «Индивидуальная модель, единичный экземпляр, по последнему слову техники», – отметила про себя Роза. Рафе такие не нравились.

– Посудины походили на гробы, – говаривал он, отмахиваясь. Привычны и любы взгляду казались лодки старого покроя, бравые, остроносые, словно резвые дельфины, смело мчащиеся наперекор стихии.

Роза еще раз убедилась, что два кардона из телохранителей ей не обойти никак. Значит, надо будет брать каравеллу с Пако на абордаж, а бабушка была уверена, что ее принца обязательно выберут из этой толпы и повезут на смотрины к тому, кто развешивает скандальные плакатики, зовущие не уважать мнение бабушек.

Она уже хотела было бежать к берегу, искать кого-то, кто бы мог помочь с лодкой, но увидела того самого Антонио, друга внука, тот печально возвращался назад, верно не услышав своей фамилии в лотерейном списке счастливчиков.

– Да что вы переживаете, тетя Роза! – бросил ей Антонио. – Пако всего лишь не хочет прозябать в этой дыре и превратиться в еще одного колхозника. Оставьте его в покое уже в конце концов! – и помахав руками, что не желает слушать старческих бредней, ретировался.

Бредней-небредней, а материнское, то есть бабушкино, сердце не обманешь. Хоть пусть миллион золотом ей предложат, но Кривая Роза не повернула сейчас б домой. Зная, чувствуя, что на люксовой яхте с целый дом творится ад. Кстати, слово «люкс» – вспомнила Роза, переводилось, как «дьявол».

Она оббежала пару-тройку лодчонок, поговорила с моряками, поздно собирающимися в море за кальмарами, но те отказались плыть ни за какие деньги. Встретила мнимых террористов, уже пьяненькие они залазили в свой катер, желая видимо проветриться в компании таких же не трезвых девушек, разодетых в блестящие лоскутки, еле прикрывающие телеса. Их она не хотела просить о помощи, но время бежало, еще чуть-чуть и дверь за Пако закроется. И возможно навсегда.

– Ребята миленькие, – жалобно попросила Роза туристов-террористов на ломанном английском. – Я знаю, вы меня не поймете, но просто поверьте на слово старой бабке. На той лодке, – Роза говорила громко, голос срывался на хрип от нервозности, – находится мой внук. Его везут туда, – она махала руками, жестами пытаясь показать, что творится неладное. – Мне тоже очень надо туда.

Она не знала, понимают ли ее эти иностранцы, посматривающие кто хмуро, кто с ухмылкой. Рыжий молчал, прищурившись, слушал взволнованную старушку с увядшими кудряшками, облепившими мокрый лоб, словно ее с ног до головы облили ушатом холодной воды.

– Ди, подай даме руку, – сказал Рыжий, не оборачиваясь к компаньону. – Сеньора, – теперь он обратился к Розе на прекрасном испанском хоть и с акцентом, в миг растеряв пьяные замашки и туристический прикид. – Поедем. Точнее поплывем.

Девушек попросили уйти, те ошарашенные стали возмущаться, но им доходчиво объяснили, что они лишние.

– Кальмары! Кальмары! – кричали чернокожие ребята, размахивая руками, показывая на море. – Мы едем ловить кальмаров! Амор найн! Амор маньяна!

Рыжий вложил одной из них в руку несколько купюр и поцеловал.

– Ло сьенто, гуапа, и аста ла виста.

Девчонки не обиделись, хоть и удивились, что вместо них красивых и молодых богатенькие туристы решили прихватить рыжее кривое страшилище.

– Ждать долго, – зачем-то сказал Рыжий. – Они делают тесты. Минут десять на забор крови. Минут десять на результат. Десять минут посадка. Десять минут на отплыв. Мы перехватим их на полпути.

Роза судорожно, будто не дышала до этого, вдохнула морской воздух и зачем-то посмотрела на звезды.

Она хотела спросить: какие тесты? куда везут молодых людей? почему избавились от девушек? зачем захватили ее? Кто на самом деле они такие, протрезвевшие за одну минуту зеваки, превратившиеся в солдат?

Но катер резко сорвался с причала и рванул в ночное море. Мысли оборвались. Рыжая в кудряшку челка Розы неслась сзади. Мысли более не поспевали за вопросами.

Ехали молча, но женщина не чувствовала себя в опасности. Наоборот, странным образом, присутствие сильных незнакомцев успокаивало.

– Вы неонацисты? – наконец не выдержав, спросила она, воспоминая телевизионные ролики про «пошутивших» ребят в масках. Высказывались разные версии: от простой шутки глупых молодчиков до неонацистких движений, которые словно плохие грибы после токсичного дождя взошли и продолжают всходить по всему свету.

– Меня зовут Тиль, – усмехнувшись, представился Рыжий и назвал по именам всех друзей.

– Нет, мы антиглобалисты, или… нас так называют. Хотя антиглобализма не существует. Ведь мы все пользуемся сортиром?! – пошутил Тиль, но Роза поняла его шутку и невесело кивнула.

– А вы коммунистка? – теперь спросил он.

Роза до этого никогда не задумывалась к какой политической партии принадлежит. И хотя придерживалась коммунистических позиций, это правда, все же радовалась и гордилась демократическими достижениями Испании, где пенсионеры жили так, как должны были жить при коммунизме. Чего, судя по репортажам, не было ни в одной из коммунистических стран, из которых вышли великие вожди всех времен и народов. Каждый раз голосовала за социалистов, хотя и болело сердце, видя их много раз увозимых в наручниках за коррупцию в тюрьму. Всегда оправдывая подобные явления тем, что раз правосудие восторжествовало, значит, демократическая система все-таки работает. Хоть президента как и короля в их стране давно никто не выбирал.

– Наверное, – неопределенно выразилась Роза, а потом неожиданно расплакалась, выложив как на ладони все злоключения, которые произошли с ней и которые могут произойти с ее внуком Пако, собственно поэтому она попросилась к ним на лодку.

– Вы же туда плывете, да? – вытирая слезы спросила она.

Ребята слушали молча ее сердечные излияния и не останавливали, не ругали и не обнадеживали. Создавалось ощущение, что они знали, что все, что несет эта сумасшедшая бабка правда.

– Фотосессия в самом разгаре, – прервал Розу чернокожий паренек, имени которого она не запомнила, и была уверена, что оно вряд ли настоящее. Он подал большой бинокль с ночным видением сначала Тилю, тот удостоверился в зрелище и передал его дальше Розе.

Зная, что увидит нечто страшное, женщина взяла аппарат в руки и некоторое время с ужасом и холодом в груди всматривалась, настраивая зрение. То, что она увидела, было в общем-то не так кошмарно, как представлялось. Обычная оргия, местами напоминающая насилие. Подобное смотрят по платным каналам сумасшедшие взрослые. О таком Роза и ее кофейные компаньонки много раз говаривали и посмеивались на своих посиделках, критикуя современных людей за мерзкие наклонности и превращение в животных.

Но только сейчас было не смешно, ведь это могли совершить с Пако.

– Вы едете туда убивать? – прямо спросила Роза.

– Нам нужна только одна голова, того, который сейчас сзади. Если случаться еще жертвы, это входит в риски.

– Но ведь… – Роза не желала впадать в политические дискурсы с террористами или антиглобалистами, поди их разбери, в чем разница, но не могла остановиться. – Тиль, жертвы – это плохо. Ведь у каждого мальчика есть мама, папа, бабушка…

– Жертвы? – он усмехнулся, но как-то серьезно, все еще глядя в бинокль, не на Розу. Потом опустил его, отдал какие-то команды, и совсем без смеха сказал ей то, что она знала, как никто другой, вместо журналов про помаду каждый день читая статьи, прогнозы, политические трактаты, за много лет предсказавшие катастрофические события, стоящие прямо на пороге у человечества. – Сеньора, за последние десять лет около двадцати стран мира, из которых к слову вышли мы, – он указал на компаньонов, – пропали с карт планеты. Территории есть. Остались кое-какие названия и то не все. А людей и стран больше нет. Миллиарды жертв. Беспрецедентное вероломство. Не прикрытый геноцид. – Тиль говорил бесстрастно, как будто читал лекцию. Может быть, поэтому его слова врезались в память словно острые дротики в мягкую мишень. – Мы всего лишь пришли за этим… сеньором, который желает сделать из вашего гнезда публичный дом. Ну и еще парочка грехов за ним водится. – Наконец он улыбнулся, показывая великолепные ровные зубы. – Если вам будет спокойнее, – он нагнулся к ее уху. – этот ублюдок не человек. Не тратьте слезки на его похоронах.

– Вы отпустите нас живыми? – не отводя глаз от глаз Рыжего, задала Роза главный вопрос.

– Конечно, мы ж антиглобалисты, а никакие-то там головорезы. И, сеньора, por favor, мы не боимся, что вы запомните наши лица. Вряд ли вы когда-то их забудете, – он рассмеялся, смех поддержали друзья, – еще меньше риск, что побежите в полицию рисовать карандашом мой нос. Вы не найдете нас в полицейских папках, даже если нарисуете маслом каждого из нас. Запомните нас как революционеров невидимого фронта «Тиль и его команда. Юно-европейский фронт». Этого достаточно для мемуаров.

Роза кивнула, но в голове не укладывалось, ведь революция – это переворот власти. Неужели Рыжий Тиль хочет стать губернатором или президентом этих земель?

Лодка остановилась. Двое встали на страже с биноклями, мониторя берег и море. Остальные принялись разворачивать тюки, которые были сложены в маленькую подсобку внутри катера.

– Революция снизу невозможна априори. Все, что описывают учебники истории, а также транслируют зомбоящики, чушь и бредни для сельских бабушек, – продолжал говорить Тиль, как бы отвечая на немой вопрос женщины о революционерах. – Вы и еще сотни тысяч простых людей по всему миру можете отстоять одну, максимум две демонстрации в плохую погоду и разойтись по домам продолжать хлыстать молоко и кушать печенье. И это правильно. Поэтому вы – мирное население.

Левая сторона лица Розы невольно скривилась при слове «молоко».

– Чтобы сделать настоящую революцию, нужно пять, максимум десять автобусов, вот с такими ребятами, как мы. И завтра вы проснетесь в другой стране с другим режимом. Не обещаю, что с менее кровожадным, – Тиль рассмеялся, глянул на второго рыжего и оба натянули маски, надели перчатки, сапоги, жилеты, скидывая за борт туристические шмотки.

– Шесть минут до стыковки, Тиль.

– Лягте туда, где лежали тюки. Как выглядит Пако?

Роза описала внука.

– Подробно одежду, – попросил один на страже, вглядываясь в приближающуюся лодку.

– Цель есть, – отчитался он, а потом почувствовав, что переборщил, добавил. – Вижу Пако целым и невредимым.

Дальше события разворачивались стремительно. Крики, скрежет, грохот, падание в воду тел. Но без выстрелов. Все приглушенно. Оцепеневшая от ужаса Роза, скрючившись, молилась, что б обманутая молодежь, за пять су поверившая Карабасу Барабасу про страну дураков и длинный кошелек, вернулась сегодня в свои дома и семьи пусть мокрыми, но невредимыми. Неожиданно к ней в подсобку толкнули Пако, обескураженного не меньше бабушки.

Она лишь утешительно погладила внука по голове, призывая к спокойствию, шепотом, заверяя, что все хорошо. От рядом находящегося живого внука вернулась вера в бога и будущее.

Однако их опять потревожили, попросив быстро перепрыгнуть в лодку, где еще пять минут назад плыл Пако с другими фотомоделями.

– Нас подпустят только на их судне, – пояснил Тиль, снимая маску, перчатки, но не далеко пряча бинокль и оружие. Судя по всему на этот раз настоящее, хоть еще ни разу и не выстрелившее.

Лодке дали приблизиться. Встречать вышли люди с более весомым оружием, но не ожидая подвоха, не успев в темноте разглядеть чужаков, тут же были уложены спать, быстрым проникновением дротиков особых пистолетиков.

– Ну что ж, а вот сейчас точно адьес, чикос! – сказал Тиль, рукой указывая Розе и Пако путь домой через море. – Плавать умеете или дать круг?

– Не надо, – сказала женщина и, поджав губы, по-матерински приобняла то ли террориста, то ли революционера, то ли единственно просвещенного человека, встреченного ею за всю свою жизнь. – Благодарю тебя, дорогой мальчик. Ты нашспаситель.

Тиль кивнул, напялил вновь маску и последним спрыгнул на борт шикарной яхты, где внутри еще не спали.

Роза и Пако спустились в воду, отплыли на несколько десятков метров и остановились. Оба под страхом смерти желали знать, чем закончится эта история. Шпионские страсти, смотримые лишь на больших экранах, вдруг развернулись в реальности прямо перед их мирными носами. Бабушка и внук не могли оторваться от просмотра сумасшедшего спектакля, в который угодили.

Сначала было мирно, но уже через несколько минут на огромной лодке послышались-таки ор и выстрелы.

Кричали убийцы и жертвы. Ясно слышалось одно слово «антиглобалисты». Но ужаснее всего было увидеть, как выводили голых мужчин, одного из которых Роза узнала даже издалека по характерной челке.

– Мой бог! Это ж депутат парламента из партии социалистов Хуан… – она не договорила, потому что ему выстрелили в лоб и голый он некрасиво свалился в воду. Остальных, в основном молодых пацанов, тоже голых словно манекенов грубо пошвыряли в воду живыми.

Роза и Пако, поняв, что действо окончено, быстро поплыли к берегу. Плыть пришлось долго, но женщина и мальчик с детства проводили в море десятки часов. Ныряли за морскими ежами, охотились на рыбу, приходилось переживать и шторм, и качку. К тому же адреналин в крови бурлил. Желание жить давало телу дополнительный ход.

Достигнув берега, они улеглись на камни прямо на пляже и сначала полчаса отдыхали, приходили в себя. Потом Пако попросил бабушку рассказать все, что осталось за кадром сумасшедшего фильма, где он участвовал в массовке. Молча выслушав повествование, мальчик поинтересовался, что думает на этот счет дед.

– Рафа не в курсе, – ответила бабушка. – Родители тоже. Но они переживают, так как видели меня взволнованную и я кое-что успела брякнуть им.

– Кто такие антиглобалисты, бабушка? – спросил Пако серьезно.

– Честно сказать, такой организации официально не существует. Но больше всего эти ребята, – она указала рукой на черное море, – похожи на контрреволюционеров. Ведь власть в большинстве стран, к сожалению, передается не демократическим путем, а очень запутанным и замаскированным под демократический, то есть вроде как свободный и народный. Значит, происходит глобальный скрытый переворот. Революция. Ребята, судя по всему работают на тех, кто хочет свергнуть пришедших неправильно к власти. Контрреволюционеры.

– Я больше не хочу стать моделью, – сурово прервал ее Пако и слепо уставился туда, где все еще звездой горела люксовая яхта.

Роза поджала губы, представляя реакцию мужа, когда он узнает о произошедшем и ее роли в этой истории.

Их мальчик не пойдет по шаткой тропиночке, где легко свалиться в мутную воду, как это произошло с голыми чужими мальчиками на яхте. Но похоже внук встал на другую еще более дикую тропу, где риска для жизни в сотни раз выше, чем у фотомодели. Роза правильно поняла эти тон, взгляд и внутреннее неистовство после мимо пронесшегося урагана, уволокший с собой глупые мечты и розовые очки с соплями.

Вряд ли у революционеров или контрреволюционеров, или антиглобалистов водятся семьи, дети, друзья, постоянный заработок, хобби. Их месяцами, а может быть, годами не видят родственники. Хорошо ли это для их внука?

Неожиданно яхта-лампочка превратилась в огонек, который разгорался-разгорался и с невероятным дребезгом взорвался, разлетевшись в разные стороны яркими вспышками.

– Мой бог! – взмолилась Роза, а левая часть ее лица расслабилась.

Пако, лишь прищурившись, не укрыл лица от вспышки и гари, доносившихся со стороны моря. Ему нравилось смотреть на огонь, через глаза тот прокрадывался внутрь, сжигал страх и сомнения, при этом согревал душу и тело.

Эпилог

Они домчались до дома за полчаса и улеглись спать. Спящими и все еще уставшими по утру их застал Рафа, вернувшийся с моря с целым ведром кальмаров.

– Малюсенькие, голубенькие чипиронес, chipirones, с лучком на сковородочке, хочешь, сынок? – спрашивал счастливый дед внука, подсовывая ему под нос вонючих кальмаров, действительно посиневших от отсутствия привычных нормальных условий для проживания.

Пако улыбнулся и сдержался, чтоб не расплакаться при виде деда, оплота его старого мира, от которого он почему-то, как ошалелый желал избавиться.

Они целый день провели дома, как это было раньше. Телевизор тихим гудением сопровождал их повседневные разговоры в основном о политике, экономике и будущем Пако.

Внук и бабушка заранее не договорившись о плане, обрывками из своих историй, спонтанно склеивали предыдущий день, чтоб сложилась единая мирная картинка.

Рафаэль был так благодарен Розе за то, что та смогла уговорить внука пожить с ними хоть пару дней, что почти не заметил пару новых морщин, седых волос и новое выражение ее лица, расслабленное, более не кривое. Рафа был просто счастлив и видел счастливыми своих самых любимых родных. А Роза давно для него превратилась в красавицу. Так бывает с супругами, любящими не цвет волос или размер груди, а суть.

Звонили отец и мать Пако, что-то странное рассказывали о произошедшем в их городке накануне. Но эти разговоры уходили в сторону, ведь главное, что с сыном все было в порядке. Беспокойства бабушки, значит, являлись всего лишь напрасными старческими тревогами.

Новость, которую ждали бабушка и внук, в тот день то и дело с волнением оборачиваясь на голубой экран телевизора, озарила новостные ленты лишь на третьи сутки. Пако уже находился с родителями, но сразу же позвонил бабушке. Ведь новость со страшными кадрами горящей посудины упоминала лишь о ужасной, непредвиденной катастрофе, случившейся с уважаемым человеком, семьянином, влиятельным политиком Испании, который в свое время усилием воли и духа революционным путем добился высших демократических благ для своей страны. Скорбело все мировое сообщество, ведь сколько всего он не успел. В честь него было решено назвать улицу, где установят памятник на деньги благодарных налогоплательщиков, что б помнить кто привел к благам.

– Можешь точно вспомнить слова Тиля, бабушка? Он сказал тебе, запомни нас… как… ?