Каждый день [Дэннис Котовали] (fb2) читать онлайн

От автора

Некоторых уважают и награждают за таланты и удачные стечения обстоятельств в их жизни, в то время как других презирают за отсутствие таланта и за неудачные стечения обстоятельств. Но я говорю вам, что за подобное нельзя ни презирать, ни уважать и награждать, потому что за всё это люди не отвечают.

Енох, еврейский пророк

Я должен чувствовать себя хорошо и быть в гармонии с самим собой перед тем, как заниматься творчеством.

Рой Орбисон, американский певец

Предисловие

Огромная благодарность моему вечному вдохновению, моим хорошим друзьям, лучшему другу Макару Малинину, чьи фразы дважды здесь проскальзывают. Посвящается большой любви к праздникам, в особенности к Новому году и Рождеству и моментам человеческой жизни, когда безысходность кажется вечной. А также, посвящается всем, кто любит подумать о суициде и страдающим от неразделенной любви; надеюсь, здесь вы найдете аргумент против своих мыслей и мотивацию сделать первый шаг, удачи вам и вбейте себе в голову – мир вас ждет!

Когда великий Адоэль¹ выполняя приказ, великого архитектора вселенной зажёг искру, которая, впоследствии разожгла огонь великого творения, многие представить себе не могли, какими станут поступки людей, и как сильно они будут зависеть не от сердца, а от эмоций. Каким разрушительным, но в то же время прекрасным может быть характер человека, упрямоство и артистизм, доброта и эгоизм, интересные бывают сочетания. Мне думается, что вряд ли, при создании на божественном конвейере так и было задумано…

Нередко, а вернее, постоянно, кто то слышит слово судьба. А дальше больше, "это судьба", "все идет по судьбе", "такова судьба". Противники этого фатализма говорят, что судьбу творим мы сами, и никто, никакая сила не заставляет нас идти по тому или иному пути. Именно из–за этого, свою точку зрения я приводит не буду, потому что…а зачем? И те и другие правы! Судьба – это то эфемерное понятие, которым нам удобно покрываться, когда нам плохо, одиноко и грустно. А отвергать его удобно, когда вы всего добились и не нуждаетесь в чудесах. Но в жизни, работает и судьба и мы сами, за сим, я повторюсь, не буду говорить кто прав, а кто нет. Но в защиту судьбы скажу, у нее, возможно уже есть план, а мы его редакторы. Человек – это не автор своей судьбы, не режиссёр, он ее сценарист. И в одном я уверен, ненужных людей просто нет, у каждого есть своя роль, свой посыл и свой путь.

Вот вам простой пример: самолет. Простой, но в то же время сложный транспорт. Представим, что самолет это одна большая ячейка общества. Если вам не нравится это определение, то назовем "жизнь". Подобно самолету, в жизни есть детали – люди, у каждого своя функция, но стоит ей сломаться или исчезнуть, этот большой механизм станет опасным для полетов. Вот так все просто, ищите себя, даже когда не хочется. Если вы чего–то не получили, полюбили не ту девушку, скажи себе – а может, меня ждет лучшее? Много денег, но не хочешь их тратить на подарочную книгу, спроси себя – а деньги можно также рассматривать, читать, погружаясь в сюжет и героев, как книгу? Ответ для вас будет очевиднее, чем он есть на самом деле. Ведь все же так просто.

Старайтесь окружать себя мелочами, которые радуют, повышают интерес, да и просто, которые вам красивыми кажутся. Изменить жизнь человека может все что угодно, но главное ваше перо, ваши усилия. Ведь вы не слепы, у вас есть все конечности, и вы в здравом рассудке, даже эти люди иногда так интересно живут, а вы только и можете рассуждать о чем–то темном и мрачном. Банально звучит: просто встаньте и посмотрите в окно, на звезды или на голубое небо. И верьте мне – у вас тоже есть билет на рейс радости и счастья, не опоздайте на свой самолет. А смерть, вот уж об этом вам думать не нужно, что думай, что не думай, она есть. Используйте как кредо – умереть вы всегда успеете, а вот жить можете не успеть. Да и кто сказал, что там легче?

Пролог

– Вот черт! – с первыми лучами солнца в моих открывающихся глазах, я заметил, что ударился о свою же гитару, точнее, об ее гриф. – Какого…мать…тв… А–а–а–а… Что за напасть, главное переодеться вчера вечером не забыл, а убрать гитару, как только глаза стали закрываться и требовать сна, забыл… Черт побери, теперь точно будет шишка… – я спал со своей гитарой, поскольку, как уже понял, допоздна играл и с ней же уснул.

По многочисленным следам на пастельном белье становится ясно, что то положение, в котором я проснулся, не было исходным, я как морская звезда прополз всю кровать, пока не уложился в искомое состояние.

Сквозь толстые деревянные стены моей комнаты, до меня добрался голос мамы – Дейв, вставай!

– Очень вовремя… – пробормотал я. – Иду! Ай…т…блин....ух…больно! Чертов ремень, всю ногу мне…ой…все затекло, пошевелиться не могу! Дьявол!

Ремень от моего Gibson слегка обвился вокруг моей ноги, так, чтобы не превратиться в жгут и не затянуться на ней, а лишь затем, чтобы придать ей огромный след из нескольких букв и неприятное чувство скованности. Ремешок был именным, сам вышел на нем свое имя, чтобы походить на настоящего музыканта, многие так делают.

– Нога! Нога! Ах! Ах! Ах! Дьявол…!!! Черт, я случайно песню не забыл? А где…где мои ноты!? Ой…я же у Гордона их оставил, что за ерунда с головой… И с ногой тоже! Эх, надо было листы с песней у себя оставить, а то мало ли что…но нет… Все должно быть нормально. – с утра, не с того не с сего захватило волнение, что сегодняшнее мероприятие пройдёт отвратительно, вдруг что–то произойдет? А что если я все забуду и буду петь не то!?

– Дэвид! – голос мамы стал громче.

– Иду! Иду! – крикнул в ответ я. – Только вот верну своей ноге прежние функции, связанные с хождением! Черт! Я что…говорю сам с собой? Н–е–е–т… Это пустой разговор, надо завязывать!

Чтобы привести в чувство на затекшую часть тела, вернее, на ногу, придется использовать самую радикальную меру – резко па ступить на нее, словно ничего не было и идти.

– Ой…черт! А! У! Б…жжжж… – весь алфавит перепробовал, пока спустился вниз.

Около стола меня ждала мама с ее эффектной улыбкой, будто она радуется этому дню больше, чем любой другой житель нашего огромного штата. За столом, напротив, от меня, сидит отец и по обыкновению, читает газету, пока что без комментариев на тему политики или еще чего–нибудь.

– Что, опять спал со своей гитарой? – не отрываясь от чтения спрашивает меня отец.

Я стал бегать глазами вокруг, в поисках ответа, как он в очередной раз это узнал.

– У тебя опечаток на лице. – через секунду указывает свертком газеты мне папа.

– Милый, так же нельзя,  не порти себе лицо, а то будешь ходить со шрамом, словно тебе гитарой врезали… – с привычным для мамы заботливым тоном, сказала она.

– Я и так в порядке. Все отлично! Просто…забыл гитару. У меня сегодня важное мероприятие… – не скрывая восторга, говорил я.

– Так и насколько важное? – спрашивает мама.

– Да, мне тоже интересно… – продолжая не смотреть на меня, говорит папа.

– У меня такое ощущение, что сегодняшний день изменит мою жизнь навсегда! – широко улыбаясь, скандировал я.

– Очень надеемся… – тихо пробурчал отец.

– А что за мероприятие, все-таки? – спрашивает мама.

– Мы с группой выступаем на Рождественском концерте, нас попросила сама миссис Пул! Лично! – гордо рассказываю я, прокручивая в голове добавочную мысль. – Только вот, отнюдь не на гитаре было предложено мне играть…

Поедая свою еду и преисполненный уверенностью в том, что сегодня все пройдет как по маслу горячим ножом, я, улыбаясь, думал, как сегодня меня будут ждать овации. Эта новость пробудила во мне резкий и неудержимый поток тщеславия, который стал моим спутником на весь день. Словно демон, он шел справа от меня. А слева от меня не ангел, а еще один демон, – страх.

Надо только позвонить Гордону, если он дома, и напомнить про песню. На всякий случай…

Глава I. Звездный парень

Казалось бы, что может быть лучше рождественских праздничных дней? Время, когда людьми движет новогодняя суета и желание все успеть, ведь 25 декабря все должны быть дома, рассказывать друг про друга смешные, но не обидные, а порой бессмысленно повторяющиеся истории, делиться впечатлениями за год и, конечно же, много петь. Ни один город стороной этот замечательный праздник не обходит. Что вы, он в каждом уголке земле, я думаю, радость приносить почти всем. Каждому народу по–своему. Однако, много у рождественских дней и темных пятен. Относится это к людям одиноким, лишенным семьи, друзей, любви и доброты. Для такой группы людей этот праздник проходит как по сценарию: пришел домой, встретил новый год и отправился спать. И это не правильно! Рождество – это время, когда остро обостряется потребность в людях, которых ты любишь. Плевать на подарки и всякие украшения – любимый человек и место у камина, все, что нужно для счастливого рождества. Хотя, возможно, нужно иметь дом ради такого, чтобы у камина сидеть, но это уже не важно.

Между тем, в последние числа перед Рождеством, вопросы одиночества и способы отпраздновать рождество без людей не волнуют Дэвида Хейли. Что же можно сказать об этом юноше. Дэвид прекрасно устроился в жизни, он хорошо учиться в школе, не так уж отлично, как требуют от него родители, но все же недурно. Родители Хейли, Итан и Марта, можно сказать, сливки небольшого городка Винсенс, что раскинулся на юго–востоке штата Техас. И стоит упомянуть, что зима в этих местах не суровая, ее не сравнить с погодой в Мичигане, и она не такая как в Нью–Йорке или Филадельфии. Поэтому, дух рождественской суеты живет лишь в магазинах, в домах и в украшениях на елках. Иногда, в гости заглядывает легкий мокрый снег, словно сам Санта–Клаус его сбросил щеткой со своих саней. Родители Дэвида из тех, кто фактически создает это рождество в городе – они владеют магазином, единственным крупным маркетом в этом городе. Плюс ко всему, Марта Хейли еще и работает в местной библиотеке. Что тут скажешь, самые обычные добропорядочные граждане Соединенных штатов. Но положение семьи Хейли слегка, по мнению Итана, сгущает их сын, Дэвид. Он – местная звезда, популярный молодой человек, любимец девушек, обольститель учителей и талантливый тусовщик. Дэйв, как его ласково завыли местные красавицы, бунтарь, а именно – страстный поклонник рок–н–ролла.

Он родился в пятницу 26 октября 1943 года, родители пророчили маленькому Дэйву большое будущее в семейном бизнесе, учителя давали положительные оценки его вокальным умениям, а он сам с самого начала своей жизни любил мечтать и задаваться целями, которые мало кто решался себе ставить, но у судьбы всегда иные планы. Пути уже написаны, а свой путь – должен выбрать юноша сам. Будьте уверены, у Дэвида уже есть своя роль в одной большой пьесе под названием жизнь, а уж драматическая или лирическая, решайте сами.

Итак, 16 декабря 1960 года, вот–вот президентом США станет впервые в истории страны католик – Джон Кеннеди, мода на бунтарскую музыку рокабилли постепенно идет на спад, а группа The Beatles еще не гостила на американской сцене. Ученик выпускного класса, Дэвид Хейли упорно готовится к своему выступлению 23 декабря. Поскольку он хорошо играет на пианино, организатор всего мероприятия, миссис Пул, хочет, чтобы Дейв выступил с какой–нибудь лирической песней под собственный аккомпанемент. Умный и хитрый Хейли любезно принял предложение учителя и заверил, что никаких происшествий не будет и эксцессов тоже. Однако, бедная Луиза Пул не знала, что Дейв хочет играть именно рок–н–ролл, и не на пианино, а на своей гитаре. А гитару он получил от отца с боем. Итан был очень суровым отцом, хоть и любил своего сына очень сильно, сам играл на фортепиано и считал это самым лучшим инструментом для человеческого слуха. Отчасти, появлению вкуса к рокабилли и гитарной музыки у Дейва от своего дяди, Луиса Хейли, уроженца Лаббока, того самого города, где родился Бадди Холли². Он притащил джазовую гитару в дом своего сурового брата. Итан считал своего брата слегка чокнутым бунтарем, но сын загорелся умением Луи перебирать пальцами по грифу. И тот выпросил у отца гитару, не сразу, но отец купил ему Gibson ES175. А вот усилитель приходилось покупать самому, Дэвид копил на него 7 месяцев. Да и Итан был недоволен этой покупкой сына, ох не любил он занятие своего брата настолько, что принижал сына всякими язвительными фразами и беседами. Итан с насмешкой, даже с упреком глазел на то, как его сын вместе со своим дядей пляшут под песню Twenty Flight Rock, которую с экранов телевизора наяривал красавчик Эдди Кокран³.

– Как это круто! – восклицает в изумлении Дейв.

– А как же! – и чуть позже, со словами – Ой смотри! А так можешь! – показывает другое модное танцевальное движение.

Трудно было в такие моменты остановить мальчика и мужчину, которые на две минуты стали настоящими одногодками. А "главному и строгому" Хейли оставалось лишь с рукой на лице наблюдать и искренне желать, чтобы никакого рок–н–ролла не было бы по телевизору и его не дернуло бы больше переключать каналы во время рекламы.

– Ей Богу, лучше бы ты кадиллак у меня просил…Я хотя бы понимал в этом случае, что ты мой сын, а не творение Луиса…черт возьми. – разворчался однажды Итан, когда Дэйв принес домой новенький гитарный усилитель.

– Дорогой мой отец, если когда–нибудь я стану суперзвездой и у меня будет столько кадиллаков…твоего магазина не хватит! – заявил с особой гордостью юный Хейли, рассматривая свой набор.

– Смеешься? Максимум что тебя ждет с таким…занятием, это участь твоего дяди Луи…в клубах выступать! – продолжал Итан.

– Ну–ну, между прочим папа, Элвис Пресли купил своей матери дорогой кадиллак… – иронично сказал Дэвид.

– Ну посмотрим…Элвис…

Утром, Дэйв никуда не торопился, не спеша встал, прихватил свою гитару и отправился к своим друзьям, по совместительству, своей группе, состоящей из контрабасиста Гордона, ударника Милза и пианиста Джо.

– Салют ребята, готовы репетировать? – спрашивает у своих друзей входящий в гараж Дэвид.

– О…Дэйв…а чего с гитарой? Миссис Пул сказал ты на пианино…разве нет? – удивленно спрашивает Гордон.

– Ну…пускай она дальше так и думает… – иронично говорит Дейв, затем он снял гитару и продолжил пафосно выступать – если бы Бадди Холли всех слушал, что ему…и как играть…мы бы никогда не услышали его… Да и не пианино же мне тащить…

– Холли погиб…он мертв – добавляет Милз

– Вот если бы не его характер, он бы в Лаббоке умер бы…от скуки…раньше! – смеясь комментирует Джо.

– И то верно…но да ладно, что играть будем? – спрашивает уступивший в споре Гордон.

– Ну, начну я на пианино…как и просила миссис Пул… И начну я с Донны. А закончим мы, я не зря упомянул Бадди, Oh Boy… – расписывает репертуар Дэвид.

– Это называется, ты хочешь разжечь зал? С нас же три песни точно потребуется! – говорит Милз.

– Закончим True love ways…так сказать, для всех влюбленных. – дополняет Хейли.

– Пойдет! – сказали разом все участники группы.

Пока друзья настраивают свои инструменты, невольно, все разговорились о будущем. В особенности их разговорила тема девушек. И тут же Гордон, как самый близкий друг упомянул причину, почему Дэйв будет играть True love ways.

– Ааа…да ты захотел наконец признаться в любви Эмели? – с сарказмом выдал Гордон.

– Что? О чем ты говоришь! Да мне не нужна эта маленькая Эми.... – отмахивается Дэвид.

– Мм…как скажешь… – говорит Гордон с явным намеком на то, что он в сказанное не верит.

Ох, знал бы Гордон, насколько близко он к истине, ведь Эмели нравиться Дэйву еще с 6–ого класса. Эта девушка из такой же консервативной семьи, какими являются родители Дэвида. И стоит отметить, девушке он слегка симпатичен. Правда, в этом случае ему не повезло, тихоня Эмели не видит себя с таким звездным парнем как Хейли и всячески старается не сталкиваться с ним взглядом. Дэйва не остановить, втайне от всех он мечтает о ней, даже находясь в пастели со звездными красавицами школы Винсенс. Можно сказать, что он сам себе противоречит, встречаясь с очередной девушкой, буквально на глазах Эми, но что поделать, в этом был весь Дэйв. То ли такой образ – это способ скрыть себя настоящего, то ли просто норма для завзвездившегося подростка.

Между тем, в последнее время Хейли все отделяется от жизни парня нарасхват и сосредотачивает внимание на Эмели. Идя на компромисс с консервативной составляющей этого города, он пытается стать тем маяком, что привлечет внимание девушки его мечты. Но, очень часто, это комично выглядит, особенно когда он в открытую спорит со своими друзьями на глазах Эми, пытаясь показывать себя то ли гением, то ли просто сильным человеком. Доходит до абсурда, если вспомнить случай, когда он на ее глазах поспорил с Гордоном, что без проблем возьмёт ее на руки и пронесет через весь город. В целом можно сказать, Дэйв умело привлекает девушек, умеет с ними общаться и находить к ним подход, если дело обстоит не с девушкой, в которую он влюблен.

Находясь в гараже Гордона, группа молодых людей играли, уже ставшие крепкими и популярными, синглы таких же молодых американских парней, как сами члены команды Хейли.

Хоть и Дейв был занят репетицией партии, он часто отвлекался. Да, причиной его выпадения из реальности – все та же Эми. Ведь именно на этом новогоднем вечере он планировал сделать по–настоящему мужской шаг. Это первый раз, когда юноша очень сильно взволнован. Его не пугало будущее, ему от отца останется магазин и уж тем более, его не смущало возможное участие американской армии в войне с вьетнамцами. Внимание было сосредоточено лишь на Эми. Подобно художнику, изображающему на холсте прекрасное лицо своей возлюбленной, он старается посвятить ей произведение. Он песню пытается сочинить уже давно, правда, выходит ужасно, нескладно и не мелодично. Как же это трудно, быть музыкантом трудно…

– Придумал, сыграем Tryin' to Get to You? Разбавит наш угрюмый зал во время танцев? – предложил Милз

– Х…хм…а не слишком старовато? – спрашивает Дэйв, обдумывая этот вариант.

– А по–твоему Донна⁴ это очень новая песня! – поддерживает Гордон.

– Собственно…почему! Только, надо мне вспомнить эти аккорды… – Дэйв берет в руки гитару и вдумчиво рассматривает гриф, правда он только делает вид, что вспоминает ноты, ибо помнит их наизусть.

– Дэвид Эдвард Хейли! Если кто и может сыграть все что угодно, так это ты! – воскликнул Милз.

– Ты бы струны поменял....Ромео! Выглядят слегка…потертыми… Смотри! Как бы они не украсили тебя шрамом… – сказал Джо, указывая на гитару Дэйва.

– Ой…черт, а ведь ты прав. Парни! Я быстро, до лавки Ива… – второпях, сказал Дэйв и умчался сломя голову, оставив в гараже гитару.

А направился Дэвид к местному музыкальному ангелу – Иву, пожилому мужчине, лет 58. Он в городе давно и лет десять держит в Винсенсе небольшую музыкальную лавку, а все сырье везет из Далласа. А Хейли является одним из постоянных и любимых клиентов.

Дэвиду повезло, в магазине были необходимые струны и как всегда, по доброй цене. Со спокойной совестью, Дэйв отправился обратно, в импровизированную студию. Но по дороге с ним случилось то самое "великое совпадение", что меняет судьбы людей. Хотя судьба – слишком сильно сказано, но вот настроение у Хейли поднялось. Посчастливилось, по дороге он встретил Эми. Поговорить они толком не успели, лишь обменялись взглядами и стандартными приветственными фразами. Честно говоря, Дэвид сам спешит при разговоре с ней, отчасти из–за волнения, а иногда из-за отсутствия в голове тем. И в этот раз не обошлось без этого. Можно вечно прибывать в удивлении, человек, проводивший, чуть–ли каждую пятничную ночь в компании какой–нибудь красавицы так пасует перед девчонкой, в которую влюблен. Таков парадокс Дэвида Хейли, парадокс влюбленного.

В школе тем временем, полным ходом все готовились к заключительному празднику, отчасти из–за каникул, рождественские каникулы привлекали всегда больше чем учеба.

– Каждое Рождество одно и тоже, лицемерные люди надевают костюм порядочных людей и сами начинают в это верить, поучая каждого, кто не так живет. Забывая, что этот праздник – торжество любви… – это знаменитое, хоть и циничное выражение Дэвида. Оно сопровождает все, что не нравится умеренному нигилисту Дэйву, только вместо рождества другое словцо.

Дэвид любил рождество, как и любой американский христианин, он лишь почему–то не любил людей. Именно поэтому, готовясь к своему выступлению, он никого не слушал, даже группу; даже Гордона. Зачем, если он считает, что прав, верно?

Нота за нотой, строчка за строчкой и аккорд за аккордом, группа Хейли и друзья вспоминают хиты пятилетней давности. Однако песня Элвиса так и не пришлась по душе группе. Вернее, именно вышеупомянутую мелодию они просто не могли хорошо сыграть; выходило не так, слишком "не рок-н-ролльно", без нужного раскачивания. Но Дэйв был непреклонен, он был убежден в надобности Пресли на новогоднем концерте.

– Парни…Дэйв…может просто песню заменим? Того же Элвиса, но не эту? – попытался пойти на компромисс Милз.

– Да вообще, может, убрать Пресли из нашей шоу программы! – громко, ударив по басовой клавише заявил Джо.

– Джо…какого черта? – в недоумении крикнул Гордон.

– Джозеф Айра Хилл, не позорь звание музыканты!!! – поддержал Гордона Дэвид, выдерживая свой стиль общения, как окружной прокурор штата.

Джо не особо уважал Элвиса Пресли, предпочитая Льюиса или Ричарда⁵. И не старался скрывать этого от своих друзей, которые были горячими поклонниками короля рок-н-ролла. Последний титул Джо не признавал за Элвисом и часто оспаривал этот факт перед своими друзьями. Да уж, ведь миру так интересен спор четырех старших школьников небольшого города в Техасе. Звучит иронично, но именно это, вероятно, думает каждый из членов компании. В противном случае непонятно, к чему масштабы подобных споров, к чему такой азарт.

– Все! Хватит! Поем «Синие замшевые туфли»…и никаких споров, ее, хотя бы, знают все… – предложил и утвердил компромисс Дэвид.

– Как скажешь большой Д…ты у нас босс… – вздохнув, сказал с облегчением Милз.

– Такс…начинаем…раз…два....раз, два, три… – дает отмашку Дэвид на начало репетиции.

После хорошей репетиции, Дэвида ждал, как он думал, когда направлялся домой, отличный отдых и тишина. Отец как всегда будет читать прессу, сидя в своем кабинете, обсуждая сам с собой о тонкостях американской экономики и политики, считая себя не на шутку превосходным экспертом. А мама планировала ничего не делать, после очередного дня в библиотеке сидеть и перебирать формуляры. Что до Дэвида, он планировал сидеть на кровати с гитарой и аккорды повторять, зная, что без усилителя он никого не беспокоит и не нарвется на критику.

Но в этот раз, его ждала не комната, а недовольный отец. Итан был в ярости, узнав, что на этой недели Дэйв вступил в конфликт со школьным учителем музыки и даже позволил себе резко о нем высказаться.

– То есть как это, бестактно? Я назвал этого старого осла посредственностью в мире музыки и не особо буду это скрывать! – с гордостью заявил Дэвид на все упреки отца.

Так уж вышло, что школьный учитель, несмотря на относительный спад рокабилли–ажиотажа, все равно ненавидел эту музыку, активно ее высмеивал и был до боли консервативным человеком в этом плане. Можно было бы списать это на возраст, но Дэйв не готов был этого стерпеть даже из-за этого и два дня назад вступил с ним в вышеупомянутый спор.

– Дэвид Хейли! Что за слова! – вступает в разговор Марта.

– Мааам…я не намерен слушать подобные доводы…черта с два! – продолжает парировать юноша.

– Ты что о себе думаешь?! Раз пару песен можешь спеть и играть на этом…инструменте, думаешь ты великий эксперт в области музыки.... – сказал мистер Хейли, а затем повернулся к своей супруге и продолжил говорить, используя оскорбительный сарказм по отношению к сыну – взгляни милая, ты родила великого эксперта! Куда ему Шопен! Он Элвиса знает…Больше никто же не может быть авторитетом…кроме этих поганых рокеров…

– Шопен гений, а про нашего учителя я так могу сказать – сноб и дурак! – говорит тихо Дэвид.

– Знаешь что…сын, меньше слушай и играй этот дешевый джаз…еще раз такое повторится, твоя гитара отправиться в тур…по свалкам штата в комплекте с массажем об асфальт! – заявил Итан.

– То же мне…эксперт в области политики и экономики… – язвительно сказал Дэвид.

– Что ты сказал?

– Ты как с отцом разговариваешь! Что ты сказал?!

– Ничего! – молодой человек повернулся и направился в комнату, но развернулся и добавил – И кстати! Всех музыкантов критиковали при жизни и называли бунтарями, даже Моцарта…даже Баха…

Дэвид ушел, а осадок от этого короткого, но больного разговора остался у всех членов семьи. Итану осталось лишь глубоко вздохнуть и вспомнить свою молодость, как они с братом приходили в экстаз от джаза и как его за эту, "негритянскую музыку" критиковал отец. Но взрослых, состоятельных и зрелых людей всегда что–то останавливает от ситуации, когда надо войти в состояние своего ребенка, а не слепо его критиковать.

– А ведь ты помнишь как твой отец пили тебя за увлечение Руди Валле, пытался бить за…хм..хех…увлечение мной? – спросила с улыбкой Марта.

– Такое забудешь…правда, он меня не бил…а лишь замахнулся, когда я домой ночью пришел. – ответил Итан.

– Дай шанс, рано или поздно и это пройдет…

– Возможно…ты и права… дети…

Дэвид сидел в комнате в компании своей гитары и просто думал, почему одни люди считают себя умнее других, а бунтарей – сразу бандитами. Юный Хейли сохранил в себе черты подростков моды рокабилли: импульсивность, эгоцентризм и резкость. Правда, в этом он опоздал, время проходит. Хотя, позже, его мысли сменились придуманными эпизодами его свидания с Эми, к которому, он вообще еще не приблизился. Но мечтам его преграды не было.

Как и предсказывал Дэвид, отец не стал долго беседовать на тему молодости или музыки, а молча, уставший ушел в кабинет газету читать. Беда в том, что читать он как раз таки не мог – его мучали мысли о сыне. Посему он сидел в своем кресле и озирался в окно. Слегка запотевшие окна давали ощущение, что на улице был мороз. Ночью было прохладно, но мороз до города редко добирался. Итану не привычно видеть подобную картину каждый год в зимнее время, ведь маленький Итан Хейли до 7 лет рос в Нью–Йорке, долгое время его отец там работал. И даже спустя годы, он не может привыкнуть к весне вместо зимы. Дэвид же напротив, никогда не выезжал за пределы города, ему этот пейзаж не кажется странным.

Кстати о Дэйве, он, как и его отец сидел и думал. Заснуть он долго не мог, долго за своим столом пытался что–то сочинить. Стоит сказать, что за сочинительским делом, Дэвид тот еще маньяк. Гитара Хейли имеет большую царапину, которую лаком пытался скрыть Ив. Откуда, вы спросите, это повреждение взялось? Все элементарно, когда дело шло с простыми неинтересными девушками, Дэвид играл простые песни о любви, пытаясь их быстро, грубо говоря, завести. Но все эти песенки – это не его песни, их авторами, как и прежде, были Бадди Холли, Элвис Пресли и иные музыканты. В случае, когда Дэвид влюбился в Эми, это произошло довольно быстро: он увидел ее один раз с книгой в руках, возле библиотеки, милую девушку с распущенными рыжими волосами, читавшую Хэмингуэя. Не сказать, что Хейли сейчас взрослый, но тогда его уместно можно было назвать ребенком. Увидев ее один раз, он думал, что это на всю жизнь. Он пришел домой, сел за стол, достал тетрадь, подвинул к себе гитару и начал…сочинять. Дэвид блуждал в воображении долго, забыл про домашние задания и сосредоточился на строчках. Но ничего не выходило и тогда, он взял и швырнул своею гитару и бросил тетрадь в окно. В порыве подросткового нервного срыва он не заметил, как отправил гитару в сторону медной ручки шкафчика. Думаю, итог вы знаете.

Утро субботы, самый прекрасный день для многих. Тем более, с каждым днем, приближается рождество. Тем не менее, юный мистер Хейли не особо рад новому дню. Во–первых, он на полу уснул, с гитарой в обнимку, а во–вторых, после вчерашнего у него не было желания спускаться вниз для семейного завтрака. Да и к тому же, из–за того, что он лежал на полу, обнимая гитару, у него затекло все, что могло затечь. Дэйв просыпался с болями в спине и отпечатками от гитарной фурнитуре на руках. Сжав волю в кулак, припрятав свою гордость в карман и собравшись с духом, Дэвид спустился с лестницы. Не сразу, иногда спотыкаясь, согнувшись как старый дед, попутно ворча что–то про сон с гитарой, но все же спустился.

– О, Элвис Пресли спустился… – слегка иронично сказал, уткнувшись в газету отец.

Дэвид никак не отреагировал на это. Он подошел к столу, молча сел и начал есть, не поднимая глаз на свою семью, взгляд молодого человека пал на единственную слепую зону – яйца и бекон на столе. А сам отец не спешил строить из себя обидчивого полковника, он просто сидел за столом с привычным для него добрым взглядом и продолжал читать свою газету.

– Ох уж…эта вьетнамская гражданская война! Почему мы ничего не делаем…они там скоро начнут друг друга бомбами выкуривать. Давно надо было послать пару батальонов, от этих комми азиатских и следа бы не осталось! – бормотал отец про себя, размышляя о небольшом конфликте во Вьетнаме.

– По мне, так там нет никакой войны…так…небольшие атаки. Нашей армии там просто делать нечего… Не будет там крупного конфликта, это точно! – тихо проговаривал про себя Дэвид.

– Что будешь сегодня делать? Опять с Гордоном и друзьями в его гараже сидеть? – спрашивает у Дэвида вошедшая на кухне мама.

– Возможно… – холод отвечает Дэвид.

– Нашел бы какое–нибудь занятие, сходил бы в кино, в библиотеку, знаешь ведь, кто там работает… – с легким намеком говорит мама.

– У нас и фильмов то новых нет, да и не с кем…Эми постоянно посылает к черту, а моим друзьям не интересно это… – тихо, томно говорит Дэвид, иронизируя сам над собой.

– Опять ты бегаешь за этой…Эммой. Видишь ведь, что не твоя эта гитара…выражаясь твоим языком. Ну раз отказывает эта, попробуй с другой…в тебя пол школы втюрились, а ты и не рад! – подключился к разговору отец.

– Итан! – дергает отца мать, с целью намекнуть, что он должен замолчать.

– Я 39 лет как Итан! А я дело говорю…сын! Где ты и где эта Эмма, простушка та еще....

– Итан!

– В конце концов, девушек много будет и когда ты, в университет отправишься, там, таких как Эмма, как патронов в американской армии…

Дэвид смотрел грустными глазами на отца, переваривая каждое казанное им слово, он при этом молчал и внимательно слушал. Разумеется, с отцом он был не согласен и от чувств к Эми отказываться не собирался.

– Итан Лоуренс Хейли! Хватит болтать всякую глупость! Не видишь, мальчик сам разберётся! – не выдержав крикнула на отца Марта.

Когда Дэвид закончил есть, он встал из–за стола, сказал спасибо и просто ушел на верх, взять с собой гитару, чтобы отправится к Гордону. На лице не было ни одной доли радости, реплики отца его явно не утешали. И со всей своей апатией, юноша с гитарой отправился на улицу. Было необычно тепло, Дэйв даже начал думать, зачем он прихватил плащ: святило яркое солнце и было, очень тепло, на улице стояла практически летняя погода.

Дом Гордона располагался ближе к школе, за 10 минут можно дойти быстро и хотя, Дэвид шел слишком медленно, размышляя, снова и снова проворачивая в голове слова отца, он пришел к дому довольно быстро. Гараж был открыт, а Гордон капался в нем, что–то выискивая.

– Привет Гордон! Что это ты пытаешься найти? Неужели контрабас потерял! – с сарказмом поздоровался Дэвид.

– Очень смешно! Нет, отец пистолет потерял. – отвечает Гордон.

– А причем тут ты?

– Он говорит, что забыл его где–то в гараже! Да только вот ну не могу найти..

– Хочешь помогу?

– Интересно и как же!

Дэйв с улыбкой посмотрел вправо и влево, а затем указал на старую бочку с надписью US и с гордостью заявил – попробуй здесь!

– С чего это в этом старом куске металла…стоп! Откуда! Как ты…как ты…черт побери! – Гордон уже готовился отмахнуться от ответа Дэвида, но все же решил сунуть руку и обнаружил там то, что искал.

– Да все просто! Это единственное место, куда бы точно не полез. – смеясь отвечает Дэвид.

– Гениально!

– Да и просто один раз я видел, как твой отец туда что–то постоянно опускает…

– Ах ты, сукин сын!

– Не обращай на это внимание, мой друг…я просто очень внимателен к деталям. Тебе советую развивать свою наблюдательность, это пригодится…

– Это мне говоришь ты?

– Да я. – Дэвид уверенно кивал головой, с закрытыми глазами и чувствовал себя правым.

– Ой привет Эми!

– А, что…Эми…здравствуй!

Но никакой Эми не было, друг просто решил сбить гордую спесь с лица своего друга путем простой психологической шутки, на которую купился Дэвид. Оглянулся впопыхах, но девушки не было, был лишь смеющийся Гордон.

– Ах ты…сукин сын…

– Вот теперь ты меня понял. – смеясь сказал Гордон.

– Не смешно! Вы уже все с этой Эми…надоели…

– Так что…нам…еще делать, покуда ты в нее влюблен, а об этом знают все.

– Если бы Джо не шутил об этом громко…никто бы не узнал.

– Ну…а тебя тогда это волновало что ли, знают все или нет?

Дэвид мягко улыбнулся, посмотрел в небо и сказал – Хм…немножко больше чем сейчас, друг мой, немножко больше…

– Так мы…будем репетировать…иди философствовать на тему жизни? – спрашивает в пол голоса Гордон.

– С одним гитаристом и твоим контрабасом…ты что шутишь? – слегка с истерикой отвечает Дэйв.

– Ну так в чем проблема? – Гордон указал на старое пианино, что стояло у него в гараже. – Ты ведь знаешь, как играть… – продолжил Гордон.

– Я? Фортепиано? Шутишь? Это же скучно… Я что, Шопен? – пренебрежительно ответил Дэвид.

– Тебе же итак придется играть…

– Да но…(пауза) но балладу, а не рок–н–ролл…

У Гордона гараж был как театр в миниатюре, причем этот театр в плачевном состоянии. В его доме был белый рояль, а в гараже старое школьное пианино. Видите ли, дом Гордона один из старейших в Винсенсе, а семья Гордона весьма состоятельные граждане Америки, вот и хватает денег на прихоти их сын в виде контрабаса, или, нового пианино в класс, чтобы получить благосклонность для своих детей от педагогов.

– А кстати, где Милз и Джо? – спрашивает Дэвид.

– Один с отцом в городе, а другой вроде на свадьбе. – поясняет Гордон

– Чьей свадьбе?

– Не знаю…он не говорил.

– Будем надеется что он сам женился…иначе, он мне нужен.

– Тебе?

– Ой…то есть нам, я хотел сказать нам!

Все оставшееся время двое друзей лишь разговаривали на свои темы, порою играли, репетировали песни, но больше, конечно болтали.

Выходные насыщенными в городе не назовешь. Что можно делать практически в деревне? Даже кинотеатр работает с перебоями, не говоря уже о клубе. Половина семей отправлялись либо в город к родственникам или по делам, либо, в лес, на природу. Но поскольку все жители города через это проходят, каждый второй знает лес как свои пять пальцев, разумеется, кроме болота, что в 18 километрах отсюда раскинулось. Его посетить решаться далеко не все. Любят старые люди рассказывать про погибшего там ребенка, о призраках времен гражданской войны или всякую подобную чушь. Американский человек эту тему обожает, еще со времен Ирвинга. И, тем не менее, на болоте никого не было, выглядит оно всегда зловещи, да и опасное место. Но я не зря его упомянул, один раз Дэвид там бывал, как видите, жив и здоров, на спор с Гордоном, он отправился туда с фотоаппаратом, пофотографировать местных "духов". Ну что сказать, смешной и глупый поступок, но Хейли выиграл 5 долларов. Кстати о нем, выходные он планирует провести в библиотеке – читать, это он любил, погружаться в русскую литературу, которая была на полках. Его привлекала психология в этих книгах, в персонажах и в их поступках. Досконально изучить русский стандарт литературы у Дэвида не получилось бы, книг в библиотеке мало, особенно русских писателей. Однако ему это не мешало величать себя знатоком русской культуры и всем это демонстрировать. И плюс – в библиотеке всегда прохладно и удобные диваны.

Тот промежуток дня, вечером, между заканчивающимся воскресеньем и рабочим понедельником, думаю знаком всем. В это время ты ощущаешь одновременно и приятную усталость от проведенных выходных, отдыха или хобби, и тоску от того, что снова придется вставать с утра пораньше на работу, в школу или в длительную поездку. Разумеется, если вы не провели все выходные дома и не успели ощутить дыхание отпуска. Тогда вы очень сильно похожи на Дэвида. Он весь свой уикенд либо проторчал в гараже с Гордоном, либо дома, в комнате, с гитарой в руках или с книгой. Про библиотеку говорить не надо, читал он мало. Не удалось вот и все, провел в здании библиотеки час, может два, но в итоге его одолела жуткая апатия.

Последние часы 18 декабря, он провел с карандашом и бумагой в руках, в то время как все уже спали. Да, да, он пытался вновь писать, снова сочинить балладу в честь Эми. Но стоит сказать, продвинуться он смог далеко – он написал один куплет и придумал название – Forever in my dreams. Вы не представляете, сколько искр своей души он вложил в эту балладу. Что стоило переступить через себя и написать партию для пианино и гитары, плюс – это не рокабилли, а, повторюсь баллада.

Уснул он лицом в этой самой тетради.

– Дэйв! – сквозь сон доносился голос мамы, а значит пора вставать.

Утром юный мистер Хейли обнаружил у себя на щеке отпечаток фразы in my drea, лежал он не ровно, лишь часть надписи была на лице.

– Дэвид Хейли! Живо вставай! Опоздаешь. – настойчиво кричала мама.

– Правда приятель давай ты уже вставай, а то твоя мать сейчас до Вашингтона докричаться сможет…а слух у меня не стальной! – с большой долей сарказма крикнул папа.

– Итан! – ответила мама.

Дэвид как обычно спускался на кухню медленно, успевая сосчитать все ступеньки родного дома. С кухни доносился приятный аромат бекона, а на улице было солнечно.

Быстро собравшись, Дэйв направился в школу, встретив по дороге Гордона.

– Ты что…опять сочинял? – тот сразу же спрашивает у своего друга, глядя на тетрадный "шрам".

– О чем ты? – пытается скрыть Дэвид.

– У тебя на лице буквы…стер ты их не до конца.

– Что, сильно заметно?

– Бросается в глаза…

– Черт возьми…может мне стоит бросить это дело? Писать эту ненужную балладу?

– О чем ты говоришь! Если бы все великие так думали, они бы не стали великими!

– Да но…

– Никаких но! Даже если девушка это не сможет оценить, это оценят другие люди.

– Каким людям?

Гордон похлопал друга по плечу и указал ему на дорогу, ведущую от городка вплоть до границы штата, и сказал – Таким людям, как мы с тобой…Милз, Джо…в мире всегда найдется тот, кому понравиться твое дело, это всегда так происходило и будет происходить…

– А кто–то говорил мне, что это я излишне философствую… – с легкой иронией сказал Дэвид.

– Нет мой друг, ты просто слишком много читаешь русской литературы…это вредно, ведь там же один мрак…

– Тут я с тобой поспорю.

Друзья продолжили свою дискуссию по дороге в школу, заменив этим самым разговоры о жизни. Они смеялись, спорили и порой переводили стрелки друг на друга, но это не мешало им быть на подъеме, наслаждаясь этим замечательным днем. Ведь до рождества осталось 7 дней.

В школе чувствуется праздничная атмосфера, вокруг суета и многочисленный поток должников и двоечников строится в очередь к тому или иному преподавателю, чтобы получить соответствующую оценку. У Дэвида знака должника в кармане нет, он этой касте не относится. Хотя у него были проблемы с мистером Брауном, вышеупомянутым учителем музыки, но в худшую сторону этот факт учебу Хейли не повернул. Да и мистер Браун не торопился портить жизнь парню из–за одного оскорбления. Да, Гектор Браун был 67–летним скрягой, который, как всем кажется, кроме как со своими книгами ни с кем не общается. А вместо комплиментов и простого приветствия начинает критиковать. Но у него своя история, не будем строго оценивать человека лишь только за его социальную роль ворчуна.

Младшие школьники все с улыбками бегают по коридорам, со всех сторон доносятся разговоры о том, кто что подарит маме или папе, другу или подруге. Учителя торопятся подвести итоги, а директор, с приподнятым настроением флиртует с миссис Пул, используя порой очень смешные комплименты. Анализируя вышесказанное, можно смело утверждать – дух рождества уже вступил на порог маленького и старого Винсенса.

Всю эту неделю, а точнее, оставшиеся 4 дня, Дэвид не стал беспокоить себя учебой, а на уроке сидел и продолжал сочинять свою незавершенную балладу. Он делал это осторожно, сохраняя страх выговора в случае своего раскрытия. Но как не странно, у него начинает получаться. Словно в голову постучались нужные слова, нужные обороты и рифмы, вместе с нотами. Невероятно, но из воображения Дэвида буквально лились строки, а он только успевал ловить их своей ручкой.

Дело, с которым он бился несколько лет, внезапно было закончено на уроке биологии 21 декабря. Тогда он от радости, дописывая последнюю букву, подскочил и крикнул – наконец–то, есть!

– Не знал, что вас так порадует открытие учеными клетки, мистер Хейли… – с иронией прокомментировал ситуацию учитель биологии.

– Верно…простите сэр, слишком эмоционально! Но это же был прорыв верно?! – сориентировался и ответил Дэвид.

– Верно Дэвид, вы как всегда правы. Отлично сказано! – ответил, словно на равных учитель.

Преподаватель продолжил вести урок, а Дэйв тем временем молча, без какого–либо звука продолжал радоваться законченной песни.

На одной из перемен он немедленно побежал за Гордоном, чтобы сообщить ему о своей победе.

– Гордон! Я наконец–то написал ее? – говорит Дэйв своему другу.

– Я тебя поздравляю! А то ведь…бросить…бросить. Вот видишь теперь! – говорит Гордон.

– Да уж, это того стоило! И представляешь, я так крикнул…от радости, что мистер Петерсон меня чуть не спалил…

– Молодец конечно…смотри не испорти свой…в кавычках…сюрприз для Эми. – сказал Гордон, но затем его взгляд бросился на коридор, он дернул Дэвида и сказал – ух ты…смотри, кто идет…

– Заткнись… – пробурчал Дэвид, потому что Гордон указал на проходящую мимо них возлюбленную первого.

– В чем твой план? Тебе нужна помощь? – спрашивает Гордон.

– Мне нужен…эх…бр…грр…мне нужен гитарист… – с явным отвращением говорил Дэйв.

– А чего так не вежливо! Или ты думаешь в школе нет других гитарных маньяков кроме тебя? Хех, смешно.

– Был…мой дядя Луи. Но он в Нью–Йорке.

– А чего сам не хочешь играть?

– Я на пианино буду играть…

– Ты…?

– Да…

– Ты? Пианино…серьезно?

– Я обнаружил, что моя песня идеальнозвучит в сопровождении рояля Более лирично, романтично что ли… Это особенная песня, там только ритм гитара. Да и то…в качестве украшения…

– Давай я сыграю на гитаре?

– Нет. Исключено, мне нужен твой бас....ну да ладно, обойдемся фортепиано.

Дэвид пожал плечами и задумался над какими–то посторонними мыслями. Хотя идея исключить гитару из своего маленького рок–банда казалось ему непривлекательной, идти наперекор и отказываться от исполнения уж точно был он не готов.

– А все–таки, в чем твой план, а? – Гордон прервал мысль и спросил Дэйва действиях по отношению к Эми.

– Все просто…музыка, танцы, любовь всей жизни. Три столпа счастливых отношений. – пояснил Гордон.

– Как все просто у тебя…смотри, как бы не пришлось жалеть.

– Не в этой жизни мой друг! Нужно верить в лучшее…

Светлый день пятницы 23 декабря 1960 года в школе Винсенса вот–вот состоятся танцы. Вернее, в эту самую эпоху это называли танцами, один из немногих дней в учебном году, когда ученики могут быть самими собой, сбросив оковы скучных учебников и лекций учителей.

По традиции, все пройдет вечером, в школьном зале, для этих целей как раз подняли сцену. Согласно старому регламенту, слово, чтобы поздравить всех учеников предоставляется сначала директору, но ничего нового Найджел Кулидж не сказал, фразы избитые, только с добавлением свежих новостей и, конечно, цифра на огромном плакате над сценой менялась. После мистера Кулиджа, речь должна была произнести миссис Пул.

– Добрый вечер юные американские граждане, которые вот–вот вступят на порог взрослой жизни… – громче, за счёт микрофона, говорит тихая миссис Лиза Пул.

– Бла…бла…бла…как всегда одно и тоже – ворчит вслух Джо, стоя за сценой.

– Да ладно тебе, добрая женщина позволяет нам выступать… Да кстати, а где Гордон? Скоро же…выступать! – говорит Дэйв, вспоминая, что его друга нет нигде.

– Черт его знает…обещал быть… – тихо отвечает Милз, протирая один из своих барабанов.

Тем временем, учительница перестала говорить частые фразы, ее манера говорить изменилась на более резкую и веселую, чуть–чуть резкую.

– …Но кому все это интересно, верно? У вас есть еще время, чтобы как следует развлечься…так не слушайте скучные речи учителей…давайте, счастливого Рождества! – закончила свою речь миссис Пул.

В этот раз ей аплодировали с воодушевлением и с улыбкой на лице. Может быть, сама речь была не интересна, но вот середина и конец отличались и это главное.

– Где Гордон! Какого…его нет? Ну если он опоздает, я ему такое устрою…мало не покажется! – уже со страхом и злостью говорит Дэвид.

– Что ты мне устроишь? – неожиданно, из–за спины, Дэвид услышал голос своего друга.

Он повернулся, перед ним стоял Дэвид с контрабасом в чехле. Он наспех завязывает синий галстук, открывает старый потертый чехол и достает свой контрабас. Этим он заставил впасть в недоумение членов своей группы, ибо контрабас был белый.

– Ты…ты что ты со своим инструментом сделал, расист? – усмешливо подмечает наличие белого контрабаса у Гордона Милз.

– Ахахаха…клоуны.... – иронично отвечает на усмешки друзей Гордон.

– Не ну правда…ты что, теперь член Ку–клукс–клана? – саркастично говорит Дэйв.

– Между прочим, белый цвет, это очень даже красиво и элегантно, я специально свой старый и потертый поменял на этот, в лавке Ив. Он мне предложил…правда, пришлось доплатить двадцатку сверху…ну это ничего. – поясняет Гордон, словно он все сделал правильно.

– Ты хоть в курсе, что он твой старый…испанский…

– …Итальянский… – поправил хозяин инструмента речь своего друга Джо.

– Не суть…Ив твой итальянский контрабас продаст за цену, которая на целую кварту выше, чем стоит твое это белое недоразумение… – закончил свою мысль Джо.

Не выдержав издевок, Гордон повернулся к Джозефу и начал упрекать – а ты что, разве о белом рояле не мечтаешь? Значит ты тоже расист.

– Ладно, ребята, хватит. Скоро наш выход! – сказал Дэвид, дабы успокоить своих друзей.

Тем временем, на сцене появился нелюбимый Дэйвом учитель пения. Его пригласили, чтобы сказать пару слов, перед тем как начнет выступать группа Дэвида.

– Опять этот старик…будет заливать о вреде "молодежной музыки"… – ворчит про себя Хейли.

– Прежде всего, стоит сказать, что музыка это древнее искусство и у каждого она своя. Я считаю, что классическая музыка – лучшее творение человека и дальше поднимать планку уже некуда. Но раз вы все хотите чего–то особенного, для вас выступит Дэвид Хейли и его оркестр! – речь старого педагога удивила всех, не только Дэйва и друзей, но и даже тех учителей, которые согласны с мистером Брауном.

Тем не менее, под бурные аплодисменты на сцене появляются молодые ребята со своими инструментами, за исключением Джозефа, он лишь толкает старое пианино в сторону группы. У главного микрофона встаёт Дэвид и говорит – сегодня вы еще услышите виртуозное исполнение мелодии от нашего друга Джо, а пока…друг мой, уступите место. Для всех девушек звучит особенная песня!

Джо покачал плечами, улыбнулся и отошел в сторону.

Все–таки обещание, данное учительнице, было выполнено, молодой человек играет лирическую любовную песню, а в зале все с восхищением наблюдают за этим. Верные компаньоны Дэвида стоят пока что без дела, кроме, разве что, Гордона, создающего приятный басовый фон своим новым инструментом. Правда, восхищенными глазами он смотрел не на своего друга, а на одну девушку, на которую тоже положил глаз. Можно назвать это одним словом – мальчишки, но это практически не несет в себе никакой информации. Дэвид тем временем уже закончил играть, резко встал, крикнул в толпу в знак того, что ему это понравилось, и поклонился залу. Вокруг все аплодировать стали, но кто громче всех, мне кажется, это была именно миссис Пул.

– А теперь…ребятишки, будет рок–н–ролл! – прошептал он про себя, сделав слегка злостное выражение лица.

Дэвид подскочил, взял свою гитару и прыгнул к микрофону.

Не стоит останавливаться на этом моменте, но Лиза Пул была явно удивлена, увидел "элегантного молодого человека", как она это себе представляла, скачущим по сцене с гитарой. Про реакцию мистера Брауна я вообще молчу. Правда, школьным понравилось, они подпевали, хлопали и свистели. Тем не менее, реакция учителей угасла, когда он снова стал петь спокойную и медленную песню, особенно в моменте, когда он закончил петь.

– Сейчас…я бы хотел исполнить то, что написал сам…посвящаю всем влюбленным и одному особенному человеку. – сказал Дэвид в микрофон.

Юный мистер Хейли снова присел за фортепиано, чтобы сыграть свое произведение, которые было также полно любви, как и сердце его автора. Хотя мой рассудок не готов поверить в столь чистые чувства в таком юном возрасте, именно это, юношу, играющего на пианино, я бы представил как символ чистой любви. Но не следует путать символы и содержание, точно?

Исполнение песни поразило многих, даже Браун со своим снобизмом встал и начал легко аплодировать тому, кто еще неделю назад назвал его старым ослом. Еще бы, ведь он готовился к этому очень долго. Волновался, старался не испортить не единого фрагмента, а его пальцы порой отказывались слушать. Но совладав со своими мыслями, он продолжил усердно играть, до самого конца. И результат был очень внушительным, такого внимания Дэвид Хейли не испытывал с того момента, как первый раз на сцене не играл. А самому Дэйву после последнего поклона казалось, что он способен теперь изменить мир. Юношеский максимализм взял над ним верх и его вряд ли могло что–то остановить. Разве что, конец всего мероприятия.

– Чуваки....черт побери! – кричит на всю коморку, что за сценой, Дэвид.

– Это было круто! – восторженно скандирует Милз.

– Еще бы…а вы видели выражение лица старого Брауна, когда мы Элвиса играть стали! Я ради такого…хоть каждый год готов здесь играть. – подхватил Гордон

– Ух ребята…это еще что! Вот через год, два, это выступление в школе запомнят как наш первый звездный час! Восхождение группы Дэвида! Теперь ребята мы с вами точно мир изменим… – продолжает Дэйв.

– Звездный час? – с удивлением спрашивает Джо.

– Ну да. – отвечает Дэвид, но скепсис в голосе друзей его насторожил. – А что…?

– Дэйв…чувак, о чем ты, пора думать о будущем. А мы не можем всю жизнь играть…это не понесет нас на олимп счастливой жизни. – поясняет Джо. – Да, музыка это круто…но…не всегда прибыльно…

– Но…

– Что но, Дэвид? Не обижайся, но ты и Гордон богачи…вам терять нечего. – говорит Милз. – Вы можете поставить все на альбмом, а мы…

– Верно…мистер Хейли–шоп! – иронично сказал Джо.

Спор был неожиданным явлением. Целых пятнадцать минут молодые люди спорили по поводу будущего своей группе, с одной стороны были Гордон и Дэвид, а с другой стороны Милз и Джозеф. Последние, однако, одержали верх, и даже Гордон для себя решил, что более занятие музыкой не будет постоянным занятием в жизни. Дэвид был вне себя от злости, чувствуя себя преданным, он бросил гитару в коморке и выскочил из помещения, крикнув – ну и черт с вами…я буду один!

Уговоры друзей, доносящиеся из-за спины не повлияли на Хейли, но у него было еще одно дело. Эми, юная муза. Он спешил к ней в надежде довершить свой план и хоть как-то поднять настроение себе.

Покуда еще не все разошлись, он решил сделать долгожданный шаг. На период этого решения мысли о разногласии с друзьями покинули память парня, она заполнилась сценариями о том, как будет выглядеть процесс признания. В голове Дэвида мелькали эпизоды первого свидания, улыбку девушки и приятные взаимные слова.

К несчастью Дэйв был далек от реальности, его наивность его и подвела. По дороге он увидел Эми, в компании юного Джеральда Форда, такого же звездного парня, как и сам Дэйв, но только с одним исключением – он не любит музыку и мечтает открыть собственный бизнес.

Сердце Хейли стало быстро колотится от эмоций, что он испытывал в момент, когда видел свою возлюбленную в объятиях другого. Тот в свою очередь проводил пальцами по ее рыжим волосам, поглядывая ей в глаза, создавая неловкий момент для самого Хейли. Его охватила паника, он начал ронять слезы. Эми и Джеральд продолжали о чем то тихо разговаривать и смотреть друг на друга влюбленными глазами. У Дэвида появилось желание, тут же бросится и хорошенько побить этого напыщенного индюка, но чтобы окончательно не потерять контроль над собой, он хватил свой галстук и стал нервно играть им в руках, попутно поднимая воротник своей рубашки, что должно было смотреться как проявление гордости; но было нелепым. И стоять ему долго тоже не хотелось долго, он ловил себя на мысли, что в скором времени он увидит то, что ему самому хотелось бы испытать с Эми – поцелуй. И так произошло, нервная система мальчика не смогла включить защитную реакцию: он бросил свой голубой пиджак и синий галстук на пол и стал быстро идти в сторону выхода.

Он даже не особо понял, как дошел домой, он оставил и плащ, и гитару в школу. Это заметили родители и сказали забрать все завтра.

– Хорошо, я ....завтра утром…схожу в школу и заберу все. – сказал, ели сдерживая слез Дэвид.

Дэвид решил весь вечер провести в комнате: еще одного спора с семьей он бы не вынес. В голове у мальчика лишь мелькали эти двое и друзья, которые, по его мнению его предали. Долго с этими мыслями лежать на крове он не смог, он встал и побежал вниз. Был вечер, Итан и Марта сидели в гостиной.

– Мам, пап, а чего тянуть. Пойду сейчас и заберу вещи, пока там еще открыто. А то вдруг завтра никого не будет… – крикнул своим родителям Дэйв.

– Давай, только не долго…и возьми джемпер…на улице уже холодно. – ответила мама.

– Без проблем…будьте уверены…я не надолго.

Дэвид не стал даже переодеваться, пошел в своих белых брюках, рок–н–рольных ботинках, накинув лишь сверху синий кардиган. Но перед этим, он тихо заглянув в кабинет отца. Он знал, где лежит отцовский кольт 1911, ему не составило труда его взять.

Вече, тем не менее, не приносил нужных темных красок, с этим прекрасно справлялась тень Дэйва, идущего в направлении школы. У школы стоял старенький черный Форд конца сороковых, а из открытого салона машины доносилась громкая музыка. Проходя мимо Форда, он вспомнил хозяина этой машины, Оливера, он видимо ждал свою девушку, обычно они вместе уезжают. Joshua Fit the Battle of Jericho в исполнение любимого Дэйвом Элвиса Пресли – песня, игравшая в машине задавала определенный тон походки Мистера Хейли.

Школа была не закрыта, какой уж там, даже сам рождественский вечер не закончился, все были еще в школе, даже друзья Дэвида. Его самого интересовала лишь пара Джеральда и Эмели, которые, к слову, были около коморки, за углом перед входом в помещение. Мистер Хейли, с оружием в руке, подошёл к самой двери. Эми и ее новый молодой человек его не видели, зато ему самому открылся отличный взор на всю их любовную процессию, плюс – все было слышно. Оказалось, эти двое уже дней пять вместе, поначалу она его недолюбливала, он клеился к ее подруге. А теперь, вы видите сами, расцвет новой школьной любви.

Дэвиду не хотелось долго на это смотреть и слушать их разговоры; его переполняло отвращение, помноженное на злость к друзьям и всем людям в целом. А было похоже это на тяжесть, словно внутри тебя лежит гиря, которая постепенно увеличивается, давая о себе знать.

– В этом мире…ничто не достойно внимания…и даже любовь и даже дружба…Даже чертова музыка не приносит нужной радости! – пробормотал Дэйв, направляя пистолет отца на парня Эми.

Глаза Дэвида заполнились яростью, а желание спустить курок, но что–то его держало. Вероятно, его сдерживало то, что называется нашей совестью, но я так не думаю: он просто не хотел травмировать Эми. Хотя о чем это я, не могу он этого сделать. Не так–то просто убить человека, в особенности, если ты добрый человек. На секунду ты в ярости и с грозным взглядом пытаешься сделать ошибку, а потом злость сменяется отчаянием. Впав в это самое отчаяние, Дэвид вбежал в коморку, сел за пианино и начал рыдать. Даже играть было трудно, бить по клавишам или по самому инструменту, ибо там, в двух шагах – Эми и ее кавалер.

Как мне все это надоело, я так не хочу! Все отвратительно… Да пошло оно все к черту! – Молодой человек посмотрел на пистолет и, произнеся эту фразу, выстрелил себе в затылок, сидя за фортепиано.

Звук упавшей головы молодого человека издал неприятный и пронзительный скрип фортепианных клавиш. Это дополнилось грохотом упавшего оружия. На миг вокруг наступила абсолютная тишина, лишь только пробивавшиеся сквозь столбы мертвой тишины крики птиц за окном оттеняли один сплошной реквием. Ноты естественной мелодии смерти были столь медленными, что можно было, смело успеть их записать.

Жизни людей теперь могут измениться очень сильной. Но никто не знал, что будет дальше. А для одного из них, карта судьбы предоставила лишь одну дорогу, вокруг и позади которой огромная стена. И уйти с этого пути назад, или в сторону уже нельзя – только вперед. Там где раньше была тьма, теперь оказываешься ты и будь готов к этому.

Глава II. Пустота

Вы когда–нибудь задумывались, как вообще происходит смерть? Для тех, кто не верит в бессмертие души или в Бога, ответ очевиден, умирает биологическое существо, но для верующих или суеверных – душа отправляет на суд Божий, в ад, в рай, в потусторонний мир, у каждого по–разному.

Я представлял это иначе. Но мои стремления, мои предположения и идеи были далеки от истины. Мертвые не могут испытывать шок, но могут испытать страх. Страх при виде самого себя. И я не в силах сказать, что я чувствую, когда смотрю на самого себя с оружием в руках. Но только это уже не я, то бездыханное окровавленное тело. Что же произойдет дальше? Неужели меня ждет ад?

Вокруг меня был совершенно невообразимый пейзаж. Там где раньше был я, теперь огромный темно–синий туман или тень, и он постепенно двигается в мою сторону. А над головой звезды, нескончаемый поток синих огней и точек, похожих на картинки с изображением галактики из учебника по астрономии. Справа от меня на полу находилась трещина, которая ведет в темную пустоту, оттуда доносятся, тихо, но четко, неприятные вопли и крики. Неприятные звуки, словно кто-то играет на скрипке ржавой пилой. Яркие потоки золотых огней проносились сквозь меня, мне казалось, что я видел целый мир, оставаясь на том же самом месте. Звук, напоминающий крылья голубя, но невообразимо громкий, вышел из другого угла, откуда сочился перламутровый свет с ярко–зеленой дымкой.

– Я не помню тебя в своем списке… – внезапно из–за угла я услышал чей–то голос.

Эхо в коморке было малым, но фон этого голоса был ярким и громким.

– Кто вы? Вы…дьявол? – спрашиваю я, пытаясь отыскать источник голоса,попутно думая о происходящем. – Неужели дьявол…он пришел за мной? Вот так легко…

– О нет, что ты, я не дьявол… – передо мной предстал высокий мужчина с темно–русыми волосами.

Внешность у него была, на мой взгляд, весьма импозантной, строгий стиль одежды, но в тоже время одна деталь выделяла его характер. Он был одет белую рубашку, серый клетчатый, пыльный, словно временем он был испачкан, жилет, черные как чернила в классе мистера Брауна, брюки и такой же темный, словно тень фрак. А его туфли, были той самой смущающей меня деталью его образ: рыжие лаковые. Эти ботинки совершенно не вписывались в общую картину этого джентльмена, который будто бы сошел со страниц иллюстраций викторианской эпохи в Англии. Все соответствует, но не туфли. От них исходил такой поток света, словно в них были встроены телевизионные лампочки, при отсутствии таковых. Да и от самого персонажа исходила одновременно и светлая и темная энергия, о чем я сам знаю, но не в силах объяснить откуда. Дополнили его образ ручные кожаные часы с трещинной в стекле. А его голос был настолько чист и высок, будто со мной говорит женщина, которая периодически занижает свой голос, становясь похожей на мужчину. Очень смутное объяснение, но его голос чертовки пластичен, говорит и женским и мужским голосом одновременно и это не вызывает отторжения слуха.

– Кто же вы тогда? – спрашивают я с легкой дрожью в голосе.

– Разве это не однозначно?

Но даже его наводящий вопрос не подтолкнул меня к поиску ответа. Ко всему прочему, я продолжал со страхом смотреть на свое холодное тело, на лице которого застыл ужасный одинокий взгляд, окрашенный в багровые брызги.

– Мое имя…у разных народов…звучит по–разному! Иудеи дали мне имя Аваддон, другие зовут Азраэлем. А для большинства людей я известен лишь как слово, которое несет с собой каждая война… – поясняет таинственный собеседник, не смыкая при этом глаз, смотря лишь мне в глаза.

– Ты…ты – смерть… – тихо говорю я, направляя свой взгляд обратно на самого себя.

– Совершенно верно…так меня называют, когда обвиняют или злятся, когда пишут в газетах или рассказывают в историях. Ангела, что забирает людей…

– Ангел? Что…простите? Я не догоняю… Ангелы – они…хорошие…и не убивают! А людям, по вашему, им не за что ругать? Вы…вы разрушаете человеческую жизнь! – упрекая, во весь голос, тараторил я, перескакивая от фразы к фразе.

– Я? Разрушение? Одумайтесь! Что вы говорите? Я лишь исполняю обязанности, данные мне по неволе своим создателем! Мне никогда не хочется разрушать чью–то жизнь или разлучать близких людей, но такова судьба! – с криком отвечает Ангел смерти, оглядываясь вокруг. – Душа проходит цикл, как и солнце. Утром вы видите его над головой, а ночью его нет…

Я умерил пыл по мере его объяснений. Желание спорить со смертью и так не было велико, а теперь и вовсе испарилось.

– Людям…всегда нужен тот, кого можно обвинить, чтобы самим остаться чистыми… Такова наша натура.

– Это странная черта вашей натуры.

Ангел смерти стоял в метре от меня. Но когда стал спорить со мной, он расправил свои огромные серые крылья, вокруг которых струилось необычное голубоватое сияние. Крылья были настолько огромны, что проходили сквозь стены, словно через туман. Смерть смотрел прямо мне в душу своими серебряными глазами, не стесняясь и не скрывая легкого презрения в мой адрес.

– Разве вы, не лишили себя жизни сами? Я был вынужден прийти, хотя дел у меня много…такие как ты есть каждый день, каждый час и во всем мире. – с уважением продолжает Смерть.

– Нелегко это наверное… – комментирую сказанное я.

– Ангелы сущие…

– Что, вы отправите меня в ад…это же грех с моей стороны?

Он взглянул на меня, словно пытаясь что–то увидеть, найти какую–то нить, хотя возможно, он просто определяет круг ада, в которой бросят меня навсегда. Но внезапно он направил свой указательный палец на меня и громко сказал – НЕТ!

– Что??! – с удивление спрашиваю я.

– Я не могу, отправить в ад светлую душу, пусть даже и залитую грехом. Но и в рай дорога тебе закрыта. Твоим чистилищем станет это место, где ты забрал жизнь…что была тебе дана не собой!

– Что вы имеете в виду? – с непониманием спрашиваю я.

– Тебя никто не увидит, тебя никто не сможет услышать…

– Но как…как мне это исправить…и есть ли выход?

Ангел смерти направился в другой угол, пронзая своими крыльями стены школы, попутно объясняя с улыбкой на лице – выход есть всегда…твой шанс тебя найдет, и твое время придет! Исправишь ошибку, исправишь и судьбу, у тебя будет шанс…

– Н-о-о-о-о....к-а-а-а-к!? – кричу я, но ангел уже исчез, оставляя после себя лишь нотки голубого сияния крыльев.

Я остался наедине со своим телом. Как вдруг я понял, что был совсем не один, сзади были люди, которые мне очень знакомы. Они все смотрели в мою сторону, но видели лишь окровавленный труп с оружием в руках. Первыми очевидцами этих событий стали Джеральд и Эмели, которые прибежали на звук выстрела. Нужно сказать, но слезы на глазах Эми уже успели высохнуть, горестный взгляд сменился на взгляд, полный апатичности и разочарования.

Бедную Эми обнимая, практически сдерживали, чтобы та не упала. Лицо ее было бледное, думается, эту травму она не забудет. Я не в силах даже описать, как мне было неприятно это видеть. С одной стороны, это было ужасно, и мне ее было жаль, но с другой стороны, мои эгоистичные порывы было не сдержать.

– Если она так горюет…то почему она с этим…с позволения сказать, парнем?! Вот уж как мне это все напоминает лицемерие…как не стыдно! – в слух громко говорил я, понимая, что себя лишь слышу я сам.

Но я знаю, какую ошибку я совершил, ибо сюда пришли мои родители. Мою мать я никогда в таком состоянии не видел прежде, но больше всего, удивил отец. Я впервые вижу, чтобы Итан Хейли, человек необычайного юмора и крепкого духа так плакал. И что самое забавное, если в таком контексте следует допустить такое высказывание, у него было обычное его каменное лицо, с чертами человека, любящего сарказм и политику, но слезы раскрашивали этот взгляд тусклыми красками. Стоит признать, я был неправ, когда кричал на него, что у него нет сердца.

Там были мои друзья, мой рок–банд, члены моей семьи. У них в глазах был тот же ужас.

– А…теперь я вам нужен! Ну что же, посмотрим, как вы будете скучать по тем временам, когда мы вместе играли…до встречи, чуваки! – иронично и сердито говорил я.

В своих мыслях, я хотел остановиться, промолчать, понять ошибку и признать себя виноватым, но я не могу. Обида еще осталась, злость, причем на всех. На друзей, на девушку, которую я любил, на семью, на всех, без исключения.

Неожиданно, в помещение входит мистер Браун. Он кричит – все вышли отсюда! Сейчас сюда придет полиция! Все вон, тут не на что смотреть! Живо!

– Старый черт…тьфу…всегда будет всех строить… – проговаривал я, глядя, как учитель всех выпроваживает.

Внезапно, я услышал как мистер Браун что–то нашептывает.

– Эх…бедный юноша…что же ты натворил… – этот шепот был четким и говорил он обо мне.

Я пошел в его сторону, чтобы понять его слова. Не было веры во мне, что старик Браун сказал бы мне такое, никогда.

– Господи! Прости молодого дурака! Прими его в обитель свою, под крыло свое! На моей памяти такого талантливого молодого человека я не встречал…такие рождаются редко. Пусть я часто с ним спорил, что поделать, два резких человека, но в душе я знал – его ждало бы большое будущее… Аминь! – от этих слов учителя, на мгновение, мне стало стыдно и одновременно приятно. – Пусть в царствие твоем его ждет его любимое занятие…

На следующий день расползались, как черви после дождя, слухи. Буквально на каждом шагу, на каждой парте и из каждых уст. Все хотели знать подробности. Никого не осуждаю, я сам прекрасно знаю, что слухи это очень интересный вид информации. Но на них я стараюсь не обращать внимания, не слушаю и все, меня это не интересует, в чем смысл, если поддерживать разговоры я не могу. Единственное, что мне похоже доступно, это вещи трогать, ими управлять, потому что я без труда разбил колбу в классе химии, когда туда вбежал. Что же, это будет интересно. В этом я убедился, когда все рождественские каникулы проторчал в школе, самый страшный кошмар.

Моей целью был класс, где училась Эмели. Я наблюдаю за ней и ее классом весь день после каникул, изучаю их расписание и наконец, в четверг, когда они сидят в классе, где стоит старое фортепиано, мне пришла в голову гадкая мысль. Пока идет урок, я медленно поднимаю крышку старого черного пианино и стучу по клавишам. Первым это заметил один мальчишка на первой парте, но особого значения он не придал, а когда все повернулись, движения не было. А вот когда я начал перебирать клавиши громче, это заметили все.

– И что…ничего удивительного, механические инструменты уже есть на выставках… – заявил какой–то умник на второй парте справа от выхода.

– Ах ты…(пауза) черт! А как тебе такое! – кричу я, хлопая крышкой пианино, параллельно играя на нем.

От всего этого, мне было смешно, они все меня не видят, и громко кричат. Особенно Эми, которая пребывает в шоковом состоянии. Она выбежала из кабинета как ошпаренная, громче всех крича. Учителю, хоть и самому было страшно, удалось утихомирить класс. Вокруг все кричат – это приведение! Скорее бежим!

– Никаких приведений нет! Всем оставаться на своих местах! Класс…тихо! Что вы орете? Просто пианино сломалось, надо к мистеру просто Брауну его отвезти. Так все! Урок еще незакончен! – учитель продолжает успокаивать класс, хотя, по–моему, он сам не верит своим словам, тоже слегка побаивается.

А я сам, тем временем, последовал за Эмели и наблюдал за тем, как она плачет у окна.

– Что–то быстро веселье сменяется плохим настроением и жалостью… – говорил про себя я, объясняя свои чувства в этот момент.

Через две минуты, она вернулась в класс. На уговоры учителя сходить к медсестре, она отвечала решительным отказом. Учителю ничего не остается, как продолжать урок.

– И так…давайте вспомним причины развития кризиса в Британских Североамериканских колониях… – возвращается к теме урока учитель.

– Мистер Риган? – спрашивает парень, сидящий на первой парте справа от двери.

– Да Билли, в чем твой вопрос?

– А как вы считаете, откуда берутся легенды о призраках и духах…или…прочих существ?

Учитель нахмурился, мне показалось, он сейчас ответит что–то нелицеприятное этому Билли или как–то накричит на него. И я уже к этому подготовился, ждал веселого момента, но учитель внезапно сбросил свою грозную мину, улыбнулся и начала отвечать на вопрос ученика.

– Хм…что же, хоть этот вопрос и не по теме урока, я отвечу. Явления, так называемые, призраки были давно. В каждой культуре своя легенда, свой рассказ или какая–то сказка. Даже у нас…вспомните Ирвинга с его призраком всадника, мистические рассказы Эдгара Алана По. Мне кажется, призраки появляются тогда, когда человек умер не так, как должен был…И родным, друзьям и знакомым хочется увидеть умершего человека. Довольно загадочная тема, надо сказать, отрицать ее глупо, но и верить тоже. Нет проверенных фактов или законов, я лишь рассказал то, что знаю. Версий много и как говорится, все правдивы, пока не доказали значимость единственной теории!

– Вы думаете, призрак Дэвида Хейли не уйдет, пока…кое–чего не добьётся? – переспросил, спросил Билли, бросая свой взгляд на Эмели.

– Ах…мне нравится этот парень! – сказал я вслух.

– П…причем тут Хейли? И нет у нас в школе никаких призраков! И вообще, забудьте про эту историю, проявите уважение к покойному парню. – сказал учитель.

– Билли…иди ты к черту! – крикнула Эми и снова выбежала из класса.

На сей раз, за ней последовал учитель, а я остался в классе.

– Билли, о чем это ты? – спросила одна девушка, воспользовавшись, случаем.

– Все же знают, что Хейли втюрился в Эмели. А она с этим…Джеральдом закрутила. А ты думаешь, зачем ему пистолет в рот было вставлять!

На этой прекрасной ноте я не выдержал, схватил со стола бюст Джорджа Вашингтона и швырнул его на пол. Реакции класса я ждать не стал и ушел. А проходя по коридору, я заметил как учитель, Эмели, Гордон и офицер полиции беседуют в коридоре.

– Откуда там взялся полицейский! – крикнул я, проходя мимо них.

Ясное дело, что коп расспрашивал Гордона обо мне, а учитель вместе с Эмели подернулись случайно. Подслушивать этот разговор мне смысла не было, зачем? Моим конечным пунктом маршрута стал стадион, благо за пределы здания, как, оказалось, выходить я могу. Но вот дальше школьного участка мне прохода нет.

Весело было только первые пять лет. Когда тебя никто не видит, ты можешь развлекаться, как можешь, кричать, петь и вытворять вещи, за которые тебя давно бы исключили из школы и посадили бы в казенный дом лет на двадцать. К счастью, техасские тюрьмы не принимают в свои камеры мертвецов, также как и наши родные суды не будут судить призрака. Хотя, моими стараниями ряд учеников получили наказания.

– Упс…а что я, ребята, я помочь не могу…извините, умер! – говорю всегда я, когда вижу, как мальчишек обвиняют в моих же проделках.

***

Однажды утром, 18 сентября 1965 года, судя по дате в газете на столе мистера Брауна, я заметил активные дебаты двух старшеклассников. Любопытство толкнуло меня тут же послушать, о чем спорят эти юноши.

Как оказалось, они не спорили, а громко восторгались одним фактом – США отправили свои войска во Вьетнам.

– Не может быть! Мой отец был все это время прав, надо же… – с удивлением сказал про себя я.

– Скоро наши в миг уничтожат этого демона красного, и вся Азия будет подчиняться нам! – сказал один из старшеклассников.

– Еще бы, зуб даю, месяц им на то, чтобы свои красные чемоданы собрать… – поддержал второй.

Трудно поверить в это, но такие мнения были. Юные американцы верили, что армия решит все проблемы быстро. Но я помню, как дело развивалось дальше.

Стоит упомянуть о музыке, которую я, в силах некоторых трудностей слышать не могу. При этом, я слышу популярные мотивы.

– Все бы отдал за персональный проигрыватель… – однажды воскликнул я, сидя на одном из вечером самодеятельности школьников.

Я каждый день вижу, как кто–то кому то в любви признается. Только, не всегда я запоминаю имен. Отрывками я могу составить хронотоп: Клара призналась в любви Мэту в октябре 1963–ого; Гарольд пригласил на свидание Лизи; Роберт поцеловал Донну, этот список бесконечен. Также бесконечны те моменты, когда я стою рядом этой процессии и злобно проговариваю:

– Да что ты? Любит он ее…как же, он целовал твою подругу!

– Ты…вечно…что? Не клянись дура! Чует мое сердце, что вон тот ботаник станет твоим лучшим парнем, чем этот качек!

– Друг мой…о чем ты? Какое свидание, она – местная шлюха! Ей такие хорошие парни как ты не нужны!

– Может, хватит! Ребят, я хоть и умер, но меня тоже может тошнить от ваших поцелуев…

– Стоп! Тот факт, что вы заперлись в моей коморке не дает вам право....продолжать на моих глазах! Черт возьми.

И знаете, после того как крикнешь как следует на этих людей, становится намного лучше. Мне вспомнилась одна сцена, как 13 мая 1967 года в моей коморке. Да, опять в ней, я уже потерял счет. Парень изменил своей девушке с какой–то чирлидершей. У этой девчонки, кроме ее фигуры не было ничего, но суть не в этом. Так вот потом слухи дошли до его девушки, они выясняли отношения, и она ему поверила. Эта дура ему поверила, они встречались еще около месяца.

А через год какому–то парню с внешностью ботаника изменила девушка, так он был такой бледный, будто хотел пойти моей дорогой. Я тогда оказался неподалеку, услышал крики, это была как раз одна из таких идиллий. Парнишка был настолько шокирован, что смотрел в одну точку, где как раз стоял я, не отрываясь. А затем я просто ушел, в другую комнату. Парень еще долго кричал, неужели эта девушка так сильно была ему дорога, что можно выскочить из школы с криками. Будем надеяться, он не собирается себя трогать.

***

Иногда, мы ведем себя так глупо, ужасно и мерзко. Неужели чтобы это понять, надо себе пулю в голову пустить? Как же, все это видно, надо лишь просто внимательно смотреть.

От скуки, я стал читать книги мистера Брауна, которых было в избытке в классе.

– Невероятно…как он во всем этом разобрался…баритон…тенор, дюгазон…Боже мой, я понимаю, почему он был такой седой. – выкрикнул я, когда дочитал до конца 3–ю книгу. – Зато теперь я понимаю, почему он называл меня тенором, знаю что это значит…

Что заставило меня пойти на это? Книги в библиотеке кончились, времени было столько, а потратить его просто не представлялось возможным. Ведь мертвые не спят и им совсем не нужен свет, чтобы читать и ходить по школе. Это открытие я сделал в первую же ночь, когда остался в коморке. Наступила ночь, я смотрел вокруг и видел все в том же свете, что и днем. Пугающе забавно.

Однако, главным моим страхом было ужасное явление, с которым я столкнулся – одиночество. Я могу стоять посреди толпы, кричать, но никакого эффекта не будет. А ощущения при этом, ужасные, словно ты задыхаешься и не можешь никак себе помочь. Когда ты одинок, тебе страшно. Пусть даже ты в кругу незнакомых людей, но знаешь, что ты заведомо можешь обратиться к ним. У меня этого нет.

Довольно смешно выглядит моя компания рядом с людьми. А между тем, годы продолжают идти. На слуху преподавателей новые слова, а мода меняется. Хотя, Техас, по мнению моего отца, был одним штатов столь консервативных, что всякие молодежные культуры не доходят. Уж прости меня отец, но это было ошибкой. Как скоро американцы объявили о своей военной помощи одной из сторон войны, так скоро в обществе стали появляться противники этого самого вмешательства. Я их видел, молодые люди в странной яркой одежде и они все явно позабыли о парикмахерской. Да что говорить об обществе, если в заголовках газет стали появляться антивоенные заголовки.

Не узнать Винсенс, мода больших городов стала проскальзывать сюда медленно, но затем она рухнула как поток во время цунами. И моим ровесникам предстояло стать теме, кто критикует детей. Особенно тех, которые называются сейчас хиппи.

– Дьявол…да меня информация доходит словно до подводной лодки…даже не переспросить черт возьми! Вот ведь невезуха! – кричал я, когда мимо меня проходили люди и упоминали новые слова.

Однако недолгими оказались и заголовки плакатов, одежды и газет. Армия США покинула Вьетнам, война закончилась, коммунисты создали свое государство. Об этом я прочитал в газете, забытой на столе у нового учителя пения. К сожалению, Браун умер еще за год до этого. Как я это понял? Я не знаю, просто мне так кажется, да и его я больше не видел в школе. Новый малахольный учитель с слишком длинными волосами и своим голосом напоминавший описание короля Людовика XVI в учебнике: у него был высокий гнусавый голос. За 15 лет чтения книг в школе я стал больше знать, чем все новые учителя.

– Господи…а я еще не любил школу в свое время…да вы посмотрите на себя! Одеты непонятно во что, говорите кое–как… черт возьми, что с вами произошло! – такие фразы стали моим обычными делом на уроках.

Хотя мои скучные путешествия по всем школьным комнатам иногда приводили меня в места, где происходят все события. На недели наткнулся на девушку в слезах, она бежала в сторону чулана уборщика. Повторюсь, она очень сильно рыдала, кричала и визжала.

– Ну началось…что на этот раз? – закатывая глаза, ворчу я.

Лишь только спустя пять минут бесконечного плача я услышал причину, по которой эта вульгарно одетая девушка расстроена.

– Снова любовь? Вы сговорилось? Эй вы там! Ангел! Это специально что ли все? Я в чистилище? Иначе я никак не могу понять почему у всех этих рев одни и те же проблемы! – кричу я.

– Все, вот покончу с собой! Посмотрю, как Джош теперь запоет! – внезапно я услышал это от девушки.

– Т-а-а-а-к. Стоп…н-е-е-е-т. Эй ты! Хотя, ты меня и не слышишь…я все равно скажу, это не выход! Как бы мне не хотелось, чтобы кто–то составил мне компанию…не смей… Да нет…она и не сделает…стоп, это у тебя бритва! Черт, все–таки сделает… – говорю я, наблюдая за действиями девушки.

Она достает с полки бритву, оставленную, вероятно, уборщиком и готовится себя покалечить. Рука ее трясется, делая из бритвы какой–то маятник. А слезы на ее глазах падали на лезвие, распадаясь на мелкие капельки.

– Нет…так дело не пойдет. – говорю.

Я засучил рукава, и стал сбрасывать с полок все, что могло упасть, но не причинить сильной травмы. Затем я пошел на радикальные меры и просто схватил ее за руку, пытаясь хоть как–то ее сдержать. После недолгих попыток, я выбиваю бритву из ее рук и пока она не видит, отталкиваю ее, чтобы она улетела на максимальное расстояние от нее в глубь банок с химией.

– Самоубийство хороший выход, когда ты слабак или идиот, такой как я. А жить вы не пробовали…ну да, это говорю я, но у меня опыт. – девушка выскочила из комнаты и побежала, пытаясь, видимо это все забыть, а я продолжал кричать ей в след.

Впрочем, мои слова никому особо не интересны. О Боже, теперь я тебя понимаю, тебя не видят, но ты должен им всем помогать.

– Я устал уже черт возьми так сидеть! Отправьте меня уже куда угодно! В ад или в рай! Больше не могу тут сидеть…я чертовски устал! Кто нибудь! Боже, помоги! – после этого случая я каждый день был не в себе.

Постоянно кричал, мне было ужасно плохо. Больше 15 лет я ни с кем не разговаривал, хотя вокруг проходят тысячи людей. Я прочитал все, что можно было прочитать, вплоть до состава химикатов для уборки и налоговых чеков в бухгалтерии школы. И мне кажется, я потихонечку схожу с ума, и мне абсолютно уже все равно на эти судьбы. Раньше это было интересно, теперь нет.

***

Очередное утро, каких в моей жизни было много. Жизни, если так можно это назвать, которая наполнена этими обычными событиями так, что буквально можно построить Вавилонскую башню. Как всегда, Найджел или сторож Фрэнк, чьих фамилий я не знаю, открывают школу. Становится довольно оживленно, хор из детских голосов самых разных возрастов напоминают репетицию какой–то оперы из учебника мистера Брауна. Кстати об этих самых учебниках, сегодня я собираюсь перечитать еще один раз парочку из его книг. Вернее, те, что остались в школе, большинство из них были списаны или в нашей библиотеке валяются. И библиотекаршу стали мучать подозрения, что местные хулиганы воруют ее книги, при этом оставляя их в самых разных местах школы. Эти бедняги не виноваты, я не всегда успеваю увидеть, когда наступает утро, чтобы отправить книгу на полку обратно. Один раз я забыл сразу три в школьной беседке.

Вопреки вашим возможным ожиданиям, на Хэллоуин я не отрываюсь, я запираюсь и прячусь. Но, хотя, возможно я солгал. Ах, вспомнил один случай! В один из прекрасных дней, на Хэллоуин я решил по настоящему напугать пол школы, собравшейся на шабаш в спортивном зале. Представьте – дети в костюмах, какой–то бал, а тут я. Ну как я, мои проделки и шутки, в виде играющего на гитаре скелета. Нет, вы только не подумайте, это бутафорский скелет из кабинета биологии, это просто веселая шутка. Было это еще в конце 60–ых, в первые мои годы. Одной игрой на гитаре этот перфоманс не ограничился… Вы даже представить себе не можете, как мне было весело, особенно эта музыка, называемая криками, меня очень сильно смешила. А еще и поджог этот скелет, как говориться, если работать школьным призраком, так по крупному. Этот Хэллоуин не забывал никто, ни педагоги, ни ученики. Правда, через месяц, руководство школы списало мою выходку на проделки хулиганов и об этом благополучно большинство забыло. Но были и те, кто помнят призрака школы Винсенса…

На меня что–то нашло этим утром, я не знаю, как с этим справится, но я твердо хочу посмотреть календарь. Благо он висит в каждом кабинете, а путь туда лежит близкий. Плюс, возможно скоро у меня юбилей, этот факт тоже надо проверить.

– Ох и какое на сей раз число? Что нам несет это будущее, о котором мы сочинения писали на уроках… Черт побери! 15 октября 1999 года! Это я получается, забыл как прошли последние пять лет! Боже мой, а ведь когда то календарь в этом кабинете показывал 1960 или…возможно, 1975, года которые, я точно запомню. – говорю с удивлением я, высматривая дату.

Неожиданно в меня швырнули чью–то сумку. Есть прелесть в том, что ты ничего не чувствуешь, ведь бросили ее с огромной силой. Я согнулся, в надежде увидеть имя, мода на именные сумки, надеюсь, еще не прошла. На старом зеленом рюкзаке виднеется небольшая вышивка, на ней золотыми нитками вышито – Г. Петти.

– Что за девчонки пошли, неужели опять парень бросил и кто–то истерит! Хаа, нет! С родителями проблема…Боже… – говорю я, думая что это рюкзак девушки.

Но на мое удивление, за ним прибегает парень, примерно моего, сколько мне было в 1960 году, возраста. Это мальчишка, с разбитой губой, высокий и слегка долговязый брюнет с очками на тонкой оправе. Очки с его глаз слегка спали, а дыхание было интенсивным, всем своим видом он показывал, что его определенно кто–то побил, и он от этого убегал.

– Г-л-е-е-е-е-н! Ты куда пропал? Мы еще с тобой не закончили!!! – мое исследование прервал крик, который доносился из–за угла, откуда выскочил парнишка.

– Ага, вот ты где! Что, рыцари из твоей…поэзии тебе не помогают? Или же нет… – перед мальчиком стоял голубоглазый блондин, ростом чуть выше, чем Петти.

Он скрестил свои руки в позу Наполеона и начал что–то говорить в манере, будто смотрит на всех с высока. Хотя возможно так и было, учитывая его взгляд. Его бы я сравнил со взглядом орла на свою жертву, или же хитреца–дипломата, который разговаривает со слабохарактерным послом. С ним в компании, окружив хозяина рюкзака, стояли двое, один напоминал мне молодого мистера Брауна, а другой был очень сильно похож Джеральда, парня Эмели. От такого сходства мне еще сильнее стало жалко парня.

– Так еще раз уясним. Повторяй за мной, вот эти господа тебе помогут…Это не мой уровень! – блондин разговорил гордо, пока его друзья придерживали Петти.

– Ты идиот Уильям…мне нечего больше сказать! Когда–нибудь зло в твоем лице будет побеждено! – не стал боятся, и открыто высказался Петти.

– Ага, значитты…Уильям…а ты? Хм… – делаю выводы для себя, указывая пальцем на обоих, если можно так сказать, собеседников.

– Нет, дорогой мой Глен, это ты не понимаешь… – протирая глаза стал говорить Уильям.

– Ага, значит вот ты Глен…Г. Петти, Глен Петти. Пора тренировать память – говорю про себя между тем я.

– …если ты…еще хоть раз посмотришь в ее сторону, эти джентльмены продемонстрируют тебе центробежную силу, инерцию и противодействие…тебе ясно? – продолжил свою речь Уильям.

– Что за ерунда?! В мое время парни в кожаных куртках ботаников мучали…слегка тупоголовые и сильные. А эти…какие–то странные хулиганы! Особенно Вильям, выглядит, как молодой учитель и явно не лишен интеллекта. Ничего непонятно!

– Я не собираюсь тебя слушать! Будь ты проклят! – уверенно крикнул Глен.

– Ну что же…хотел по–хорошему ведь. Эх…господа! Прошу, инерцию продемонстрируйте нашему другу пожалуйста.

– С удовольствием!

– С удовольствием! – говорят вместе друзья Уилла.

Мне в голову пришла мысль чуть–чуть поразвлечься, да и к тому же, надо бы выручить этого парня. И я ничего лучше не придумал, как отразить замах этих двух хулиганов настолько сильно, что это бы сравнилось с ударом в большую толстую книгу.

– Что за черт! Вы что не можете уделать одного ботана!? Никчемные идиоты! Если хочешь, чтобы работа была сделана хорошо…надо делать ее своими руками. Нельзя никому доверять, особенно Закари… – ворча, кричал Уильям, указывая на кого–то из своих прихвостней.

Но и ему я сделать ничего не позволил, напустил жуткий сквозняк и тыкнул своими пальцами ему в глаза, давая возможность Глену убежать. Пока, как говорится, злодеи с травмами мучаются, добро бежит, сверкая своим рюкзаком.

Петти остановился около туалетов, чтобы передохнуть, там как раз стоял стол, за которым сидел Милз 39 лет назад. А узнал я этот стол по надписям "Джерри Ли Льюис крут!". Кроме него никто на такое не отважится.

Пока вокруг не было никого, Глен сунул руку в рюкзак и достал какую–то книгу, который оказался ежедневником синего цвета с наклейками и надписью "Собственность Глена Петти". И, тем не менее, складывалось впечатление, что я не первый кто спутал Глена с девушкой, не посмотрев на него самого. Да и дневники ведут в основном девушки. Знаю не понаслышке, сам иногда их читаю в школе, когда совсем нечем заняться. Так о чем я, Глен сильно по характеру напоминает либо забитого романтика, либо девушку, что стало поводом для этих хулиганов.

– Эх…что поделать, ведь как говорил Джон Леннон: если вы делаете что–то прекрасное и возвышенное, а этого никто не замечает – не расстраивайтесь: восход солнца – это вообще самое прекрасное зрелище на свете, но большинство людей в это время ещё спит.. – говорит парень, листая свой дневник.

– А кто такой Джон Леннон?! – спрашиваю глядя в блокнот я.

Глен дернулся с места и чуть не упал со стула. Я осмотрелся в поисках Уильяма, может быть он, услышал кого–то и испугался. Кто знает, через минуту он продолжил читать свои же записи. Одна из записей привлекла мое внимание.

В один прекрасный день, мы встретимся под деревом в парке и будем вместе разговаривать о музыке, и я буду любоваться твоим взглядом.

– Ох интересно, ты влюблен. Опяяяять…да вы все сговорились похоже. Хотя, стоит сказать, красиво написано. – говорю я, вчитываясь в строчку.

На одной из страниц были рисунки гитары, сразу видно, с этим парнем мы бы подружились. А на другой странице была открытка с длинноволосым мужчиной в желтых очках и надписью "Джон Леннон".

– Вот кто такой…этот Леннон, музыкант…интересно, что он за музыку создает. – говорю про себя я.

Через минуту прозвенел звонок, Глен ушел в сторону класса, а я пошел в сторону выхода, посмотреть на старые деревья и пальмы, что росли вокруг школы.

К вечеру, когда все ушли, в школе как всегда стало пусто и тихо. Настолько тихо, что можно было услышать капли дождя или крыс, которые обитают в подвале. До того, я видел, как последним из школе уходил мой новый "знакомый", Глен. И не секрет, что он ждал именно этого – пока все уйдут. Особенно Уильям и его компания. Этот трусливый и весьма апатичный парень вызывает у меня смешанные чувства, и я стал наблюдать за ним. Периодически, я видел с ним друга, они о чем–то говорили, что–то обсуждали, а когда ему нужно было уходить по делам, Глен ждал вечера. Он сидел около моей старой коморки, здесь никого, как правило, не было.

А с каждым годом, что я здесь провел, появилось столько непонятных вещей в школе, что экспонаты космической выставки в Остине были просто игрушками по сравнению с тем, что есть тут у на. И хотя в целом, прогресса, который мы рисовали и описывали, не было, все вокруг впечатляет.

И так, еще один день, 18 октября 1999 года, если быть точным, я решил провести на уроке химии.

– Поразительно, какими свойствами у нас обладает жидкость, не правда ли, Крис? – издевательски спрашиваю я у парня, что сидит рядом со мной.

Ученик 9 класса, которого, судя по написанному на тетради имени, звали Кристиан, сидел один; а я решил составить ему компанию. Только вот всем вокруг скучно, некоторые особо продвинутые направили свой взор на небольшие черные устройства с кнопками, очень похожи на рацию. А остальные беседуют между собой и учитель им совершенно не мешает.

– Ай, грех не развлечься… – говорю про себя, составляя в голове очередной план действий.

Я встал и не спеша подошел к кафедре, взял всю свою силу, направил ее в руку и треснул, как следует по всем колбочкам, что находились на столе. От такого удара, все осколки от разбитых мензурок разлетелись метра на два.

– Никому не двигаться! – кричит учитель.

– Вот теперь настоящая химия… – хлопая, иронизирую я.

Настроение у меня было не очень. Оно было чуть–чуть отвратительно, очень сильно. Как не старался я его поднять, это было невозможно. Раз в неделю точно меня преследует паника, и я кричу в попытки быть услышанным кем угодно, ангелом, учениками или хотя бы сторожем.

– Мне кажется…я с ума схожу. Черт возьми, я 39 лет тут сижу и чего–то жду. Или мне что, сидеть тут пока сама школа не будет разрушена? Я уже времени не ощущаю, я в будущем, но ничего даже понять не могу…эх…как мне не хватает терпения. Злость к самому себе одолевает все чаще… Какого черта меня дернуло влюбиться в эту… И вообще, зачем надо было это делать! Этот шут гороховый, небось, был рад моему уходу… Люди, какие они иногда мерзкие… А знаете!? Я счастлив! Я вне общества и мне хорошо, зато столько всего вижу каждый день! Слышите! Я рад! Я счастлив! Спасибо за внимание и пошли все к черту! – этот длинный монолог был произнесен мною перед небольшими воротами к школе. Я не стеснял себя в громкости моего крика, мне нужно было выплеснуть все эмоции. Ведь я как огромная молния, меня распирает от злости.

Это место разделяет мой мир и мир людей. Но я откровенно лукавлю, что я вижу вокруг себя? Ничего нового, те же судьбы, те же истории, поменялась атмосфера, техника, одежда и слэнг. Единственным интересным событием была Зима 1976 года, когда месяц точно был жуткий мороз, но даже холода я почувствовать не могу.

– Хватит ребята! Сколько можно!?

– Мы тебе много раз говорили, не лезь…сейчас я тебе покажу!

– Ага…нашелся умник, вечера он ждет…чтобы с нами не пересекаться! – от размышлений меня отвлекли крики, которые по ветру дошли до меня из школы. Был вечер, почти все ушли и, было тихо.

Я быстро побежал к месту криков и увидел знакомую картину: дружки Уильяма пристали к Глену. В этот раз я не успел, бедный парень лежал на полу, а его обидчики, смеясь, покидали школу. Главный любитель обидеть слабого, даже издевательски крикнул в его сторону фразочку – сильный умом, но слабый духом всего лишь сырье! Мне стало любопытно, о чем это он, хотя, вероятно это всего лишь очередная фраза, по которой можно понять – мистер Уилли полный кретин и пытается как–то оправдать свои действия.

– Тряпка ты! Один раз отпор им дай, так они поймут, что с тобой связывается нельзя! Эх…30 лет назад… – говорю, но после мне в голову пришла мысль. – Так стоп, а 30 лет назад также было…о чем я, Господи…

– Вот ведь ублюдки…а…чуть альбом фотик не сломали…имбецилы… – тихо, с хрипотой, протирая свои раны говорил Глен.

– А сам–то? Тот еще идиот…чего они от тебя хотят мне все равно, но дать им отпор можно… – говорю я.

Мне и раньше попадались такие кадры, один из таких, в году так 68 был влюблен в первую красавицу, тоже вроде чирлидершу, понятно, что из себя, представляет внешне, но и умна была. Стерва редкостная, но с высоким интеллектом. А мальчишка был из богатой семьи, вот и использовала его она. В итоге его избили ее ухажеры, а он сошелся с другой девушкой. Из этих эпизодов можно коллекцию сделать. Ох, чувствует остаток моей души, у этого человека интересное будет будущее.

– Интересно, как будут развиваться события дальше?

Ночь и звезды, а также фонари ночного города, как не писать какой–нибудь пейзаж? Были бы кисты и краски и помещение, в которые совершенно не заходили бы люди, я бы стал художником. Но я в ресурсах слегка ограничен.

Один раз, я спросил ангела, забывая все, что он мне говорил в первую нашу встречу, почему я не вижу других, таких как я?

– Каждого ждет свой рай, свой ад, нет ничего определенного, точно также и смерть разная… И наказание за грешную смерть… А вся твоя судьба написана на твоей душе – ответил Ангел Смерти, словно старый друг, который хочет помочь.

Но это меня мало как просветило, я не понял его слов. Переварив это в своей голове, я поворачиваюсь своим лицом, с выраженным непониманием и спрашиваю – Что? А разве, если все написано, в чем смысл жить?

– Эти записи ты делаешь сам, а из них выходят тысячи дорог. Бог может тебе предложить, но выбрать ты должен сам. И в конце каждой дороги будет результат… – ответил Ангел, указывая рукой на мое сердце.

И все равно, многое непонятно. Очень многое остаётся для меня загадкой.

Много раз я думал над этим, сидя около ворот школы, смотря на небо или на дорогу, что ведет в город. И мне кажется, от меня очень много скрывают. Но вряд ли эти вопросы волновали бы меня, будь я  старым мужиком, у которого к тому времени было бы все.

Сегодня 15 октября, понедельник, а значит, через 11 дней мне исполнится 56 лет, исполнилось бы, разумеется. В очередной раз, мне придется поздравлять себя с днем рождения самому. – С днем рождения, Дэвид…

Глава III. Неожиданный друг

Может это сон?! Нет....черт возьми, это не сон, это проклятая реальность! И самое обидное, что я даже спать не могу! – мой утренний девиз на еще один понедельник.

Буквально первое время, я понедельники считал, а потом это занятие бросил, посчитав 98 понедельников.

Сегодня совершенно обыкновенный новый день. Школьники как спешили на учебу, так и продолжают спешить. Компания Уильяма Родса, чь фамилию я подсмотрел в школьном журнале как чморила Глена, так и чморит его, а я стою и смотрю на очередные подколы над мальчиком. А те леди и джентльмены, что изволят на уроках прелюбодействовать в моей коморке, предварительно сперев ключ, как они это делают я до сих пор не знаю, как занимались своими делами, так и продолжают.

– Ну вы во всем конечно лучше меня, например тем, что вы можете чувствовать друг друга, а я не могу даже банально ударить себя и почувствовать! Допустим…но то, что я невидимый, это же не значит, что…Я НЕ ВИЖУ ВАС ЧЕРТ ВОЗЬМИ! – когда я смотрю на такие занятия, я просто кричу, насколько мне позволяет мой рот.

И вот мне интересно, как уборщик позволяет им ключи брать, да и почему собственно это происходит именно в моей коморке. Загадка. Дисциплина в школе страшно хромает.

– И почему у меня нет цепей…или костей…хотя…нет… – вздыхая говорю я, вспоминая, что ремесло пугать не особо доставляет удовольствие после тысячи выходок.

День так быстро прошел, что я не успел и опомнится, как большинство учеников уже сбежали по домам.

Но неожиданно, в мою коморку кто–то залез. А понял я это по звукам, которые исходили из угла, где небрежно лежали старые музыкальные инструменты, включая мою гитару. Отчего–то мой инструмент оказался без надобности, даже моим родителям. Не очень то приятный расклад, обычно вещи умерших принято хранить, да и это не ваза, а инструмент! Но не в этом суть дела, важно то, что посетителем помещения был не член персонала школы, я знаю, как звучит голос уборщика и знаю расписание, когда сюда приходит учитель музыки.

Незаметно подкравшись, я стал наблюдать. И в итоге обнаружил своего недавнего знакомого, Глена Петти. Но самым интересным открытием была веревка в его руках, из который он пытался неумело соорудить петлю.

– Надоело....н…надоело…к чертовой матери. – бормотал невнятные фразы, всхлипывая и вытирая слезы Глен.

– Петля…как смешно, почему не пистолет? Что в наше время негде взять оружие!? – уставившись на паутину в углу около двери, говорил я.

– Ой…простите…это я…я–я–я… – Глен вскочил и стал оправдываться. От неожиданности у меня перехватило дыхание.

– Нет, наверное, показалось… – сказал я себе, испугавшись от неожиданности. Думал, что он меня заметил.

– Простите…и извините…я п…пойду. – парень бормотал это, не скрывая своего стыда, словно я был учителем, который застал ученика с сигаретой.

И тут весь мир перевернулся, я не мог понять, что происходит. Долгое время я находился в шоке.

– Ты…стой, скажи мне, ты что видишь меня? – спрашиваю я, дрожащим от радости голосом.

– Ну…да…а есть варианты? Вы простите я, не знаю, что на меня нашло… это… – пытался сказать свое оправдание Глен.

– А ну стой…меня зовут Дэвид Хейли…скажи это живо!

– В смысле…?

– Мое имя Дэвид Хейли, я из Винсенса скажи быстро!

– Дэвид Хейли…кто? Стоп! А…а…а правда кто?!

Мотаясь по углам коморки, от огромного всплеска радости узнав, что меня кто–то слышит и видит, я ничего умнее не придумал, как сказать – я тень из прошлого, запертая тут за свои грехи…

А в голове были мысли – Вот черт…что я за ерунду сказал?! Не надо было слишком много читать книг из библиотеки и разучивать их перед собой, говорю как какой–то писатель викторианской эпохи!

Даже пафосно сказав эту фразу, я продолжал не сдерживать своей радости. Глен как и минуту назад не понимал моей реакции и моего поведения, он даже начал смеяться надо мной. Хотя я был чуть-чуть доволен, что доставляю ему радость.

– Черт возьми! Ты и в правду меня видишь! Этого не может быть! – схватившись за свою прическу, крикнул во все горло я.

– Да ладно…хватит! Скажи, ты, что участвуешь в съемках? Или какой–то спектакль готовишь? – смеясь, задает мне вопрос Глен. Плюс он явно намекает на мой старомодный внешний вид, успев осмотреть всего меня глазами.

Я посмотрел на самого себя, насколько это представлялось возможным, и слегка был недоволен вопросом мальчика.

– Не такой уж у меня старый прикид…к твоему сведению! – сказал я, гордо подняв голову и закрыв глаза. – Между прочим, так и сейчас ходят, я видел!

– Да…ходят…старики или наш препод по рисованию, Мистер Робсон. – ответил Глен, проводя пальцем вдоль моей одежды.

– Тебе что–то не нравится?!

– Нет, это совершенно отличный учитель…

– Да причем тут учитель…я про одежду!

– Ну знаешь, так не ссобо одеваются сейчас.

Почесав свой затылок, я еще раз удивленно посмотрел на моего собеседника, сказал. – Знаешь…выбирать мне не приходится.

– О чем это ты говоришь…? Я не понимаю тебя совершенно! Ты что, по наркотой? Торчок?Тогда это многое бы объяснило… – уже грубо и упрекая начал отвечать мне Глен.

– Ух…не думал что все будет так сложно. – сказал вслух я, сделав перед этим глубокий, полный безнадеги, выдох.

От моих слов Глен изменился в лице, стал раздражительным и слегка пугливым. Его эмоции мне знакомы, учитывая его роль козла отпущения или же жертвы звездного парня, хулиганов или плохой среды, список бесконечен. У него есть лишь одна причина мне верить, и это, причина я сам. А ведь точно, в мою голову пришла мысль чуть–чуть помочь парню понять, что не все в этом мире так, как говорят люди.

– Я призрак! – резко и открыто заявляю я, не скрывая своих эмоций.

– Ну конечно…а я – Архангел Гавриил! – с сарказмом отвечает Глен на мою фразу.

– Я не шучу мальчишка…я мертв! Меня нет! Давно уже как! – продолжаю я.

– Призраков не бывает! Призраки – это воплощение человеческого воображения, используемое либо в литературе, либо в целях мошенничества! Приведения, души…все это лишь попытки людей вновь увидеть своего умершего друга или родственника! – с уверенностью говорит мне Глен.

– Да чтоб вас всех…что с вами сделало будущее…может вы еще в Бога не верите!?

– Как можно верить в такой же…вымысел.

Я посмотрел на парня с сожалением и упреком, затем опустил голову вниз и сказал томно, но громко – о Боже…

В детстве, нам нередко преподносили далекое будущее, каким будет мир через 50 лет. Какими будут люди, какими окажутся технологии и как все будут счастливы. И знаете, мы так радовались, что в грядущем мы это увидим, а теперь? В космос то, знаю, полетели, но того самого будущего нет.

– Ох парень…как ты ошибаешься! – говорю я, готовясь убеждать моего нового знакомого. – Смотри внимательно.

Я видел, как удивился Глен, когда мое тело взлетело над комнатой и стремительно прошло сквозь потолок, не меньше удивление он испытал, когда я вернулся обратно и показал, как без рук, я открыл крышку старого пианино, дернул струну контрабаса и начал выжимать из них мелодию.

– Я же…это же…вот…тут…гм…крх…что… – Глен пытался как–то прокомментировать эту ситуацию, но вместо этого, он испытывал удивление и страх, эти чувства преобразовали его речь в непонятный лепет.

– Да… – положив руку на плечо, сказал я.

От испуга, Глен не мог даже шевелиться, он стоял на одном месте как пальма, что вот уже сорок лет растет в школьном саду. И не выдержав собственного страха, он вскочил и бросился прочь из помещения настолько быстро, что забыл свою сумку. Догонять я его не стал, на моей памяти проследование людей со стороны потусторонних существ в книгах приводит лишь к тому, что они, либо получают сердчечный приступ, либо падают в обморок, иногда же все это происходит вместе. Так в нашем случае подходит мой план – буду приходить к нему на уроки, в людном месте и не исчезать. И буду надеяться, он меня четко видит и я никуда не исчезаю.

– Черт…неудобно получилось, единственный раз удалось поговорить с человеком, а он чуть не умер от страха… – думаю про себя я, разглядывая содержимое его сумки.

В его сумки обычные школьные предметы приобретали вид ящика с инструментами художника, того самого, что валяется за контрабасом с конца 70–ых, с пришедшими в негодность красками и сломанными и оборванными кисточками. Принадлежности Глена были, правда, заметно новее, но общую картину это не меняло.

– Ух ты…на ловца и зверь бежит! Тут и правда есть чемоданчик художника! Только…он…кокой–то маленький и пластиковый. Ничего интересного, все на пластик заменили. – ворчу тихо, чувствуя себя стариком Брауном, разглядывая вещи моего нового дружка.

Погрузившись в такое времяпрепровождение, я не заметил как наступила ночь, парень за своими сумками так и не вернулся. И понять его можно. Эх… Терпеть не могу это притупление чувство времени, с ним не замечу, как на месте школы вырастит огромный Винсенский Манхэттен, а озеро превратят в большой аквапарк, потому что время слишком быстро идет. В будущем моим друзьям бы понравилось, помню, когда–то Джозеф свои ноты списывал с учебников, или в магазине под копирку. Теперь в школе стоит машина для быстрого создания копий, вот Джо бы это понравилось. Правда он не сказал, зачем ему ноты, он же их не читал, по аккордам играл, вероятно для антуража.

Следующая неделя прошла слишком весело для меня, и слишком пугающе для моего нового собеседника. Я появлялся, он пытался меня отпугнуть, сбежать, что–то сказать, какие–то дедовские использовать. В общем, использовал все имеющиеся у подростков знания для мнимого изгнания призраков.

В первый день я получил угрозу второй смерти от смеха. Потому что, кроме веселья я никаких эмоций не получал. Глен сидел на уроке, внезапно в кабинет сквозь стену вхожу с вопросом – ну что, на перемене поговорим?

Его реакция тут же меня рассмешила, он вздрогнул и уронил свою тетрадь с парты, отшвырнув ее в сторону Палмера.

– Проклятье! Ну почему вы все именно так и реагируете? Я что такой страшный? Или дробовиком угрожаю?! – с сарказмом, задаю громко вопрос я.

Глен ничего не отвечает, только сидит с опущенными в стол глазами, тихо бормоча себе – это все мне кажется, я не вижу его, его там нет…

– Между прочим, не вежливо так говорить в присутствии человека! – иронично с улыбкой говорю я. – Даже мертвого…

Парень старается не реагировать на меня, продолжая писать тему урока в тетрадке. Как я не старался превратиться в павлина, он упорно пытался выкинуть меня и поля зрения.

– Ну нет…так просто ты от меня избавиться не сможешь! – говорю я, сидя на корточках перед партой Глена.

– Глен? Ты какой–то бледный?! Ты не заболел!? А то Кертис на прошлой недели также выглядел… – спрашивает Палмер, глядя на испуганного Глена.

– А–а? А, нет…я в порядке… Так, задумался.

Все время напролет Глен не переставал искать способы как от меня избавиться. Он игнорировал, бросал в мою сторону какие–то молитвы или заклинания, которые вычитал в книге. Дошло до того, что он стал носить с собой крест и вести себя как заправский церковный экзорцист. Как, например он повел себя в среду, когда он притащил с собой огромный деревянный крест и стал размахивать им когда я появился, крича на весь коридор – во имя отца и сына!

– Слушай парень, кроме тебя, меня никто больше не видит! Хватит играть в священника, пока тебя в больницу не отправили! – говорю со своим скептицизмом ему я, параллельно, закатывая глаза. – Друг, ты бы перестал это делать! Я не демон, меня крестом не изгнать! Я вообще баптист!

– Молчи демон! Я изгоняю тебя! Вон! Во имя Христа! – Глен продолжил истерично повторять одно и то же.

Мне это просто уже надоело, и я отвесил ему огромную пощечину, от которой он грохнулся на пол. Разумеется, крест я запихнул подальше в его рюкзак. Я не зверь, чтобы так его подставлять, тем более, его крики могли мертвого разбудить, пусть думают, что он упал. Вдобавок, не стоит накидывать вундерхулигану, как я его за внешний вид прозвал, Уильяму поводов для шуточек и издевок.

Вот пятница, за несколько дней перед моим днем рождения, достигла апогея нелепости по отношения к потусторонним людям. Да и что это за определение, потусторонние? Я еще, к сожалению, на этой стороне, меня просто не видит никто вот и все! Хотя, это более интересно звучит чем банальное «призрак», который меня заклеймили еще в первые дни моего скромного наказания.

Стоп, мы отошли с вами от основной темы. Вечером, когда уроки уже закончились, я смело надеялся, что в школе, кроме уборщика никого нет уже. Может быть персонал школы еще, но они уже расходятся. Я как всегда возвращаюсь в коморку, чтобы продолжить бессмысленное хождения из угла в угол. Но тут меня послышались какие–то шорохи.

– Нет! Наверное, показалось, уборщик в столовой шумит. – прогнав эти мысли из своей головы, я подошёл к двери.

И тут, перед распахнувшим дверь мною, встав на стул, начал кричать на меня Глен, размахивая цветным пластмассовым игрушечным пистолетом. Передо мной возник из неоткуда этот недоэкзорцист, увешанный крестами и с листком бумаги в руках. Вероятно там была какая–то молитва или очередное заклинание.

– Это что такое!? – в недоумении спросил я.

– Призрак! Уйди, быстро! Уходи прочь…! – крикнул в мою сторону Глен, угрожая мне своей игрушкой.

Из пистолета на меня тонкой струйкой стала брызгать вода. От возмущения, я своей силой выхватил пистолет и схватил его, чтобы разглядеть, как следует.

– Какого дьявола!? Погоди…(пауза) святая вода! Да за кого ты меня принимаешь! – с возмущением стал говорить я. – Я порядочный призрак! Может быть и по идиотской глупости, оказавшийся здесь, но не позволю меня стереотипами…обливать!

В ярости, я направил весь поток энергии на Глена, высвобождая из себя все, что я копил в себе последние лет пять. Обезоружив своего мнимого противника, я бросил все его прибамбасы в сторону старого контрабаса и максимально близко приблизился к нему, сосредотачивая на нем весь свой яростный взгляд.

– Что с тобой, приведение увидел? – иронично спросил я.

Парень упал в обморок. Пришлось быстро приводить его в чувство, к счастью сунув свою руку сквозь его голову, я получил нужный эффект – Глен очнулся. Не знаю, что за процессы в мозге затрагивает моя рука, но это дает положительный результат. Один раз я такой трюк провернул с уборщицей.

– Ну что же ты так…Не хватало еще, чтобы ты своей головой пианино портил, я и так только семь лет назад понял, что могу его настраивать! – тихо, максимально иронизируя, говорю я.

– Уйди…изыди…прочь! Это невозможно! – крикнул Глен, забившись в угол.

– Фе…опять тот же сингл…невозможно! Ты только что скакал со своей водной игрушкой и пытался меня прогнать! И кто это из нас еще спятил, а? Хотя у меня были моменты, когда я целый класс сжег на эмоциях, но это хотя бы выглядело зловещи!

– Чего!? Ты еще диалог со мной ведешь! Демон!!!

– Черт возьми…только не говори, что первый раз слышишь, как я с тобой говорю! Зачем ты тогда свой Мулен руж со святой водой делал!

Мальчик долго сидел в своем углу и кричал, пытаясь меня прогнать. Оно понятно, в его глазах я видел ужас. Не каждый день видишь давно умершего человека, и я бы тоже испугался. Заикание можно заработать, или сердечный приступ, а то и вовсе – с ума сойти. Хотя, будь я в такой же ситуации, так бы я и подумал – сошел с ума, болен.

– Ай ладно тебе…знаешь как я тут долго сижу! Ты и понятие не имеешь что такое страх! Как тебя колотит, когда ты понимаешь, что тебя никто и никогда не услышит. А вреда я тебе не нанесу – сказал вслух, я.

Глен снова повернулся в мою сторону и потихонечку перестал трястись, мне кажется, он меня слушает. Затем его страх тал оставлять его, в дело вступает любопытство.

– Ч–т–о т–е–б–е н–надо? – с легким дрожанием зубов спрашивает бедный Глен.

– Твоя душа… – в шутку сказал, используя свой грозный взгляд.

Юноша побледнел еще больше, чем был до этого. Он стал напоминать белый пол в душевой футбольной команды, который уборщик натирает до блеска. А в глазах я заметил явное желание схватиться за свой крест.

– Расслабься! Я шучу! – с улыбкой сказал я.

– И как…т…ебя…зовут? – с частичным облегчением спрашивает Глен.

– Дэвид Хейли, как Билл Хейли, думаю, знаешь. – отвечают я.

– А…как кто?

– Ну Билл Хейли…знаешь, типо, Рок круглые сутки…еху… нет?

– …нет…

Взгляд Глена сменился со страха на любопытство и непонимание, он стоял с открытым ртом и не знал что ответит.

– Ты не знаешь, кто такой Билл Хейли – с явным упреком спрашивал я.

– Нет.

– Ну хоть…кто такой Элвис ты знаешь?

– Элвиса Пресли все знают. – разводя руками говорит он.

– Да уж, проехали. В общем, меня Дэвид зовут. Дэйв, Хейли, мистер Хейли, гитарист…как угодно, на любой вкус.

– Ого…до сих пор поверить не могу…

Мой взор повернулся в сторону окна и с грустными глазами стал смотреть на небо.

– А ты думаешь, мне легко? Я тут почти сорок лет сижу, телевизоров тут практически нет…а мне ох как интересно, какой по счету альбом выходит у Элвиса Пресли…школьники особо не говорят о музыке. Хотя я слышал про каких–то битлав…или битлов, пародия на рок–н–ролл…

– Вообще–то битлы, от названия группы Битлз, очень крутая была рок–группа. Во главе с Джоном Ленноном они достигли такого успеха…

– Да не важно…главное, что Элвис…

– Элвис Пресли мертв…

Я повернулся к Глену, подошёл к нему прямо вплотную, в его взгляде не было ничего кроме разочарования, но и оно дополнилось чувством потери.

– К…ак…умер? То есть…

– Вот так…в 1977 году.

Я сам не помню, как бросился к старому стулу, на котором прежде сидел, медленно присел и сказал – я в пустую здесь время провел…

– Ты…как бы…умер, судя по всему.

– Да уж…умер. Черт, Элвис умер, а я об этом не знал…дикое и кошмарное событие для остатков моей души.

– Вправду не знал?

– А откуда мне знать…меня же никто не видит. Ты первый, ну и разве что…ай нет. Не считается…

Дэвид сидит на этом старом стуле, а Глен тем временем стоял и смотрел на себя. Кто знает, может он сравнивает сейчас меня и себя, или же думает о том, как то возможно, что он, общается с призраком. С тенью времени, с тем, кого больше никто не видит, кто был наказан. Но что меня тревожит, это не смерть моего кумира, а то, почему именно этот парнишка видит меня. Какова причина, вот что я хотел бы узнать. А кто мне даст ответ? Правильно, одному лишь Богу это известно, может он решил пожалеть меня и дал возможность хоть с кем–то поговорить.

– Дэвид? – тихо спрашивает меня, стоя на месте, Глен.

– Да, что? – отвечаю я.

– А как ты…в общем, оказался в таком положении?

– Это очень долгая история…

– Не хочешь говорить?

– Нет почему…в конце концов…(пауза) хм…я 39 лет не общался, а только орал и пел…я расскажу тебе.

Мой новый юный собеседник взял стул и присел рядом со мной, поправив очки в своей толстой белой оправе готовясь меня слушать.

– Что тут рассказывать, один идиот влюбился, но он забыл. Чтобы получить любовь этой девушки, нужно было перестать быть идиотом. Итогом стал огромный стресс, которому этот самый идиот поддался.

Я рассказал ему все. Всю свою историю, которая произошла в тот день, не только 23 декабря 1960 года, но и предысторию этой глупой и жалкой истории. Если бы я был бы человеком, то возможно я бы плакал, от грусти, за неимением шанса на то, чтобы все исправить. А в прочем, вы и сами прекрасно знаете, о чем идет речь. Ницше много писал об этих мыслях.

– Этим идиотом, был ты? Без обид… – спросил серьезно, с легким стыдом Глен.

– Какие там обиды…да, этим идиотом был я. – выдохнув ответил я.

Пока я думал над своим прошлым, мне в голову пришла логичная мысль, а какова причина попытки самоубийства моего нового, наконец, я могу это сказать, собеседника?

– Секундочку! А ты то что здесь делаешь? Вернее, зачем тебе петля? Что с тобой? – спокойно спросил я.

– Ну я…видите ли… – стыдится чего–то Глен.

– Глен Петти! Выкладывай, давай! – еще более настойчиво повторяю я.

– Устал. Я неудачник…просто на всего неудачник, у которого нет будущего. И меня так достал Билл со своими…этими…идиотами друзьями, я же не могу каждый раз прятаться от них…

– Попробуй…например…отпор им дать! Дай им знать, что с тобой не надо связываться. Чтобы понимали, что доброго человека не стоит злить…

– Насилием мы ничего не добьёмся! Надо нести мир в сердца людей!

– Это ты откуда такую чушь взял!? Какой мир! – от возмущения, мой голос становился все громче.

Глен испуганно смотрел на меня, кажется, он хотел что–то сказать, но у него это не выходило. И посему он продолжал на меня смотреть, нервно кусая свою губу.

– А почему они к тебе вообще пристали? Как ты им дорогу перешел? – спрашивая я, сменив свой гнев на упрекающее любопытство.

– Да так… – Глен ответил странно.

Мне был знаком этот взгляд: он закатил глаза наверх, при этом слегка улыбаясь, подергивал ногой – это было определенно связанно с девушкой.

– Можешь не отвечать…все ясно – девушка! – заявляю я.

– А…а…как ты…эх, да, неважно. – Глен встал со стула, сделал небольшой нервный круг и присел на старый ящик с каким–то непонятным барахлом. – Кто я такой чтобы соперничать с Вилли за внимание такой девушки.

– Очень интересно…что за девушка такая? – с улыбкой спрашиваю я.

– С чего мне ради рассказывать тебе про Анну–Марию…? То…о…есть…

– Во–первых, я вряд ли могу тебя выдать! В силу определенных обстоятельств…знаешь ли! И во–вторых, я черт возьми тебе только что рассказал про…свою…Эми! В конце концов! – с легким раздражением и сарказмом говорю я. – Так значит, ее зовут Анна–Мария! Ну ооочень интересно!

– Эх…Анна–Мария…чудное создание природы. – с легким, как бы я это назвал, любовным опьянением говорил Глен.

– Так расскажешь? – спрашиваю в очередной раз я.

Глен посмотрел на меня, словно вот–вот скажет фразу «давай не сейчас, эта тема для меня очень больная». Он молча смотрел на меня минуту точно. Но затем он опустил свой взгляд в пол и проговорил – это долгая история, знаешь ли…

– Учитывая тот факт, что я слегка мертв, как видишь, то никуда не тороплюсь…как тебе такой вариант? – Издевательски с интересом спросил я.

Глен оставался в своем задумчивом состоянии, пока его, вероятно, не осенила какая–то мысль. Он посмотрел на свои часы и с воодушевлением сказал мне, не отводя глаз от стрелок – Ух ты, Бог ты мой…который час! Мне пора!

Юноша быстро вскочил с ящика, выхватил свой рюкзак и побежал.

– Подожди–ко! Это…ты так уходишь от вопроса!? Глееен! – кричу я, пытаясь догнать его.

– Я завтра тебе расскажу! – кричит мне парень.

– Я не верю тебе! Ты уйдешь и навернёшься! – кричу, поняв внезапно, что я его потерял.

В окне первого этажа я увидел, как Глен убегал в сторону своего дома. Я бросился туда, вспоминая, что передвигаюсь быстрее. К несчастью было слишком поздно, парень был за территорией школы. И мне оставалось лишь наблюдать, как моей первый за 30 лет собеседник ускользает от меня. Потом он остановился, повернулся и крикнул мне с улыбкой – я обещаю, что все расскажу тебе завтра!

Затем он окончательно скрылся среди домов подросшего городка Винсенс, оставляя после себя лишь легкое недовольство и чувство предательства.

– Вернется…расскажет он…конечно! Разумеется! – говорю я себе, фактически утешая.

Ведь он вряд ли вернется, а если вернется, мимо меня пройдет и даже не заметит. Но самое страшное, что ждет меня завтра – вдруг он больше меня не сможет видеть. От подобных мыслей голова болит, а к слову, боль я тоже не могу чувствовать, но осушения я помню.

В школьной библиотеки совершенно кончились нужные мне книги. А хотя, там кончились все книги – буквально я все их прочитал, ночью заняться будет нечем.

– Чертово финансирование штата Техас…ничего нового уже год не могут подвезти! Совсем отстали от жизни ребята! – думаю про себя, перебирая книгу за книгой.

Как не ново, вокруг пусто и тихо, разве что старый кран в столовой периодически посылает до меня звук падающей капли воды, плюс скрипы старых шкафов под тяжестью учебников, что я трогаю. А из одного класса вынесли старый телевизор, скоро говорят, новый будет. Это может прозвучать как анахронизм, но для меня и этот телевизор новый, я и в нем–то теряюсь еще, а его уже в утиль. Да и вообще, скоро ремонт будет. Я это понял, когда услышал, как двое немолодых импозантных джентльмена говорили об этом на прошлой недели.

Лучше бы они убрали мышей из подвала, и выбросили хлам, который лежит там с момента, когда Говард Холланей основал этот город в 1837 году, ужасный вид помещения. И еще, эти маленькие обитатели мешают мне выполнять мои обязательства приведения – учителя на малейший шорох говорят, что это мыши!

– Эти конкуренты меня нервируют! Что значит мыши, я тут на что?! – с сарказмом говорю я себе, глядя на атмосферу подвала.

Конечно же, никаких обязанностей у меня нет, это я лукавлю, пугать никого я не хочу да и не делаю этого. А все что говорю – это смесь обиды с возмущением, помноженные на безразличие.

– Привет! Как и обещал я пришел! – я рассчитывал, что этот день будет таким же, как и все, если бы не Глен.

Мистер Петти постучался ко мне в коморку, возможно уже понимая, что двери я открываю без проблем.

– Ты что, начитался бульварной литературы?! Думаешь, раз призрак, так сразу могу двери без ключей открывать?! – отвечаю я, резко иронизируя над собой.

– В идеале....да… – растерянно отвечает Глен сквозь старую белую дверь.

Мне ничего не остается, кроме как с глазами, словно нехотя признаешь свое поражение, открывать дверь со словами – ты победил, да я умею открывать двери!

– Тогда ради чего ты тут начинаешь корчить из себя обиженного призрака…?

– Ст-о-о-о-п! Во–первых, я не обиженный призрак, а тень из прошлого…а во–вторых…

– У тебя в арсенале кроме фраз "во–первых и во–вторых" хоть что–нибудь есть? – прервал меня Глен.

– Ах ты…мальчишка!

– Что сказать нечего?!

Стоя перед парнем, я буквально пылал от злости, пока Глен просто с улыбочкой смотрел на меня, как на своего приятеля, над которым удачно пошутил. Я бы назвал это, взглядом злорадствуя, и пока я думал, как его побороть, просто вспомнил один вопрос. Или мне во мне просто полыхали все чувства от того, что у меня появился собеседник.

– Ты, помнится, мне что–то обещал? – теперь уже я использую злорадствующий взгляд.

– Я не понимаю о чем это ты… – отводит глаза Глен.

– Кто такая Анна–Мария?

– Анна–Мария…перестань, о чем ты?

– Анна–Мария? Опять ты за свое? Когда же ты уже сделаешь шаг? – наш разговор прервал спортивный черноволосый парень, с удивительными зелеными глазами. Однако не сразу он понял, что возможно Глен общается с пустотой – А с кем это ты говоришь вообще?

– Я....да так… – оглядываясь, говорит Глен.

– Ты ведь в курсе, что я еще здесь? Если видишь меня, кивни… – говорю я.

Глен кивнул, в знак того, что еще меня видит. Но после прозвенел звонок, и этот парень увел моего нового друга на урок, выкрикивая – Палмер, не спеши ты так!

– Ага, я вспомнил этого друга! Тот самый компаньон Глена… – говорю вслух я.

Ход моих мыслей прервал парень, который размахивал маленькой гитарой у всех перед носом. Он умудрился даже мне в голову попасть.

– Кто же так с инструментом обращается…! – ворчливо говорю я, запираясь обратно в комнату.

Что–то мне не особо сиделось на месте, и я подумал, почему бы не прогуляться? Выбирать занятие не приходится. Прогуливаясь своими черно–белыми туфлями, я нахожу забавным то, что мне совершенно не нужно менять обувь. Плюс ко всему, чувствую себя хозяином дома. Внезапно я услышал знакомый голос, Глен и Палмер, на каком–то уроке сидят. Подойдя к классу, он был открыт, поэтому я позволил себе зайти, напевая что–нибудь.

– Всем здрастье! Я ваш новый учитель по «фиг знает какому предмету»… – зашел в класс я.

Реакции Глена не нужно было ждать, он сразу же поднял глаза на меня, а его очки и вовсе упали на тетрадь.

– Глен…ты чего? Как будто приведение увидел! – спрашивает удивленный его поведением Палмер.

– Да действительно, что, призрака увидел Глен? – сарказмом комментирую я.

– Н–н–е–е–т… Ничего, так мысль одну вспомнил! – неловко отвечает Глен.

После окончания урока Глен устремился в класс химии вместе со своим другом. Однако, пока рядом находился я, он не мог спокойно поддерживать беседу. Еще бы, как можно игнорировать то, что увидел воочию, то, что считал невозможным – а оно появилось прямо перед тобой. Нескромно, но это так. Глазки бегали в мою сторону, как бегали в схожей ситуации с влюбленным пятиклассником. Перестав терпеть, он отходит, говоря Палмеру – я догоню, мне надо кое–что сделать…

После он разворачивается и весьма неодобрительным тоном послал в мой адрес фразу – ты какого черта меня подставляешь так!

– Я не понял тебя? Они меня не видят, э! – отвечаю я.

– Зато тебя вижу я и мне не особо приятно… Нашел занятие, приходить ко мне на глазах у всех! А если я отвечу…(пауза) в пустоту !

– Лучше бы ты так Вильяму отвечал…

– Да…ты…к…п....ай!

Покуда кто–то проходил рядом, Глен делал такой вид, будто он стоит на улице, а погода стоит зимняя, причем где–нибудь в штате Мичиган.

– Братец! Ты когда такое лицо делаешь, более похож на сумасшедшего, чем когда со мной говоришь! – с улыбкой подмечаю я.

Но Глен так и не шевелился, мне даже стало немного не по себе. Я пытаюсь привести его в чувства, он не реагирует. Я ударяю его по плечу, он стоит как флагшток. До меня не сразу дошла мысль повернуться и устремить свой взгляд туда, куда направлены глаза Петти.

И тут я понял, он уставился на девушек, вернее на одну из них. В той стороне стояли две девушки, одна из которых что–то повторяла по тетради. Первая девушка была такая же огненно–рыжая как Эмели, только волосы были длиннее. Эта девушка была ниже своей подруги, брюнетки с голубыми глазами, слегка перекрытыми за фиолетовыми очками.

– Глен один вопрос…кто из них Анна–Мария…? – я подошел и стал нашептывать Глену свой вопрос.

Этот вопрос сработал как разряд тока, Глен внезапно подскочил и переспросил меня, о чем я говорил.

– О…ты ожил! Я спрашиваю, кто из них Эн Мари? – переспрашиваю я, указывая пальцем на девушек.

– А разве не понятно, кто из них красавица....ах! (Пауза) Та что в очках. – снова слегка "на романтическом дурмане" отвечает Глен.

– Ну не знаю…мне рыженькая больше нравится…

– Дэйв......

– Что? Ну хотя, твоя эта Анна–Мария красивая. И волосы и фигура, весьма отличная такая…соблазнительная гитара…

– Дэйв.....ну у тебя и метафоры....

– А что, мне в открытую сказать что она горячая штучка?!

– Вот этого точно не надо…давай лучше свои старомодные метафоры…

– А что?! Бесподобная девушка, согласен. – сказал, слегка оправдываясь за свою метафору. – Только вот мне интересно, почему ты до сих пор с ней не поздоровался? Мы тут пять минут стоим, а она тебе еще машет и улыбается?!

– Как пять минут…черт урок! – схватившись за свой рюкзак, Глен рванул через весь коридор, забывая даже про девушку.

– Вот ведь…дурак… – говорю я, ощущая дуновение ветра, который остался после побега парня.

Стоит признаться, у Глена есть вкус, девушка красавица, вполне возможно, даже очень, что в нее влюблены многие старшеклассники. Если она ему махает, значит знает, а следовательно, общий контакт уже был. Ну, а ее легкая улыбка говорит мне о некой заинтересованности. Либо, она просто общительная.

Коридор опустел быстро, единственным обитателем оставался уборщик, которого, кстати, зовут Фрэнк. А прямо сейчас, он стоит со своей тележкой перед рукомойником и ест какой–то сэндвич.

– Happy birthday to me,

Happy birthday to me,

Happy birthday, dear David

Happy birthday to me… – вспоминая свое день рождения, я решил сесть за старое расстроенное фортепиано, брошенное в коморке.

Сколько себя помню, эту бандуру вытаскивали лишь раз 7, а с 1960–ых годов вообще два раза, в 1978 на новый год и в 1981, когда дочь директора хотела на нем заниматься. А все потому, что в школу давно уже приобрели белый рояль, который стоит в главном зале.

– Ты вообще, почему меня постоянно преследуешь? – на следующем перерыве между уроками, Глен сам меня нашел.

Он заявился неожиданно, я даже чуть не испугался, подумал, что уборщик.

– Какого черта ты меня так пугаешь?! – с раздражением говорю я.

– А тебе чего бояться…ты же…

– Я же… Я думал, что уборщик застукал!

– Ииии?

– Ты тупой или притворяешься? Если человек увидит самоиграющее пианино, как ты думаешь,что он подумает и испытает?!

– Да…ничего?! Между прочим самоиграющие рояли уже давно используют в ресторанах!

– Допустим, но это не пианола! А старый Blüthner 1923 года! Обычное старое, потертое, дешевое чертово…пианино! – с высоким раздражением кричу я. – И об этом все прекрасно знают…

– Тихо–тихо, полегче! Что это с тобой?!

Я не просто так завелся, один раз в подобную ситуацию я попал. Не помню год, но помню, что это было осенью. Тогда уборщицей работала весьма пожилая особа, которая, наверное, с самим Линкольном встречалась. А я играл какое–то произведение из нотной книги мистера Брауна. Вероятно, эта женщина не слышала про пианолы, или разбиралась в этом слишком хорошо, увидев меня, вернее, двигающиеся клавиши – начала кричать. Выскочила из коморки как ошпаренная, повторяя во весь свой голос – дьявол, нечистая сила! Словно из книг русской литературы, где понятие "нечистый" повторяют русские крестьяне. После, я сделал для себя отличный вывод – играть либо на уроках, либо ночью, за закрытой дверью.

– Не драматизируй! Фрэнк вообще легкомысленно относится ко всему! – прервал мои воспоминания Глен.

– Ох… – вздыхаю я.

– А у тебя что, день рождения?!

– Было…бы…

– То есть…да?

– Можно сказать и так.

Глен кивнул, отошел в сторону и стал над чем–то размышлять.

– А когда ты родился? – спрашивает Глен, повернувшись в мою сторону.

– 26 октября 1943 года.

– Тебе было бы…(считает в уме) 56?

– Абсолютно точно. Мой отец назвал меня в честь одно из предков, как он рассказывал, генерала армии США, который погиб на полях сражения как раз в 56.

– Твой отец?

– Итан Хейли…

– Погоди, Итан Хейли? Основатель сети магазинов Хейли–шоп?

Прежде к бизнесу своего отца я не проявлял какого–то любопытства. Однако, вопросы Глена заставили меня вспомнить дела отца.

– Да! Постой…сети…? – спрашиваю я, акцентируя внимание на приставку "сеть".

– Ух ты…то есть, сейчас Хейли–шоп сеть супермаркетов в Техасе. – отвечает Глен.

– Мой отец еще жив?

– Откуда мне знать! Я таким не интересуюсь…

– Так узнай! Ты же видишь, я этого сделать не могу!

– Вот еще…ради чего?

– Я иногда спасал тебя от дружков Уильяма! – настойчиво, встав с табуретки, во весь рост, говорю я.

– И что? И вообще…я в этом не разбираюсь! Да и я тебя едва знаю, с чего мне напрягаться… – с легким стыдом в глазах отказывает Глен.

– Тогда достань мне проигрыватель и как можно больше новой музыки! Я очень долго музыку не слушал, здесь ничего нет толком…

– Ничего не обещаю… О время! – смотря на часы, уходит Петти. – Попробую достать тебе музыку!

– И не забудь достать мне Элвиса! Можно еще Роя Орбисона…его голос мне нравится! И....ай…ушел… – кричу я.

Если вспомнить все эпизоды своего существования, я могу сравнить Глена лишь с одним таким эпизодом. Эта история произошла в 1971 году, когда американские газеты все еще гремели новостью о поражении во Вьетнаме, когда войска местных стали очень сильно кусаться. В тоже самое время стали появляться так называемые пацифисты, сторонники миры и вывода наших войск. Они призерали всех, кто имеет дело с вьетнамской войной. Один раз, я стал свидетелем того, как одного мальчишку, года на 4 младше Глена, обсмеяли его одноклассники прямо на уроке истории. Я практически со "слезами" вспоминаю этот монолог:

– Мой отец был тоже героем…он недавно вернулся с войны! – поделился своей историей мальчик, по имени Джошуа, на уроке, когда речь зашла о теме "Герои".

На эту маленькую фразу словно чайки, стали вопить местные "новые просвещённые".

– Какой же он герой?!

– А вот какая война, такой и герой! Позорный герой!

Слова подхватили остальные одноклассники, а учитель не мог это исправить, или же не хотел. Может быть, тоже разделял антивоенные взгляды, теперь не знаю.

– Мой отец настоящий герой! – пытался как–то держаться парень.

Но он не выдержал и в слезах вскочил и начал бить того, кто первый сказал плохое о его отце.

– Снимаю шляпу пред тобой, достойно мужчины… – сказал я, как невольный свидетель этих событий.

На следующий день, мой новый собеседник Глен сделал мне весьма великодушный подарок – он сразу с порога крикнул:

– Дэвиииид! Я принес тебе музыку!

– Стоп…не уж то! Не может быть…я…я не знаю что… Постой! Это что за шутка!? Я просил принести проигрыватель, а ты что принес! – меня вначале тронул этот маленький приятный поступок, но меня смутила штуковина серого цвета, похожая на современный гигантский телефон.

– Дожили…сделал приятное, ему еще и не нравится! Сейчас вообще обратно унесу! – спешно стал прятать свой, не знаю, как назвать, прибор себе в сумку.

– …Неет…! Стой, прости пожалуйста! Я…я…я.

– Да ладно тебе…думаю тебе это нужнее. Тем более, что, к счастью я нашел столько разных кассет…

– А как пользоваться этой штуковиной? Что это вообще такое? И как в это помещаются кассеты…? – с растерянным видом спрашиваю я, озирая свой взгляд на коробку с кассетами для телевизора.

К слову сказать, с видео я знаком давно, увидел на уроке естествознания. И надо сказать, это изобретение я нахожу весьма полезной заменой плёночных катушек.

– Это…плеер…а кассеты вот такие! – из кармана Глен достал маленькую копию телевизионных кассет, словно это была игрушка для мини–телевизора.

– Удивительно…какого она размера…!

– Это еще что, ты не видел компакт диски…!

– Так…(пауза) научи сначала пользоваться этими новыми технологиями, а уж потом поговорим про твои колёсные диски.

– Нет! Нет! Компактные диски!

– Не суть важно…Глееен!? Музыка

Глен сунул эту маленькую вещь в плеер и нажав на одну из кнопок, призвал меня надеть наушники. С высокой долей скептицизма, но я все же оказался в этом устройстве, благо мне позволяет моя, с позволения сказать, природа.

– Итааак…начали… – нажимает на вторую кнопку Глен.

Первое что я испытал, это было удивление, насколько был чистым звук, исходящий, словно в голове.

– Как будто…у меня в голове поет кто–то! – с удивлением говорю я.

– Еще бы… – комментирует Глен.

– А что это ты включил…?

– Это Дебюсси!

– Ты…ты рискнул включить мне классику! Ты видно не знаком с моим отношением к классике?! – так и не закончив свою фразу, через пару минут я погрузился в грезы. Смешно сказать, но именно так и называлась эта мелодия, Rêverie, что в переводе с французского– грезы. Название это я увидел в книге мистера Брауна; но я не думал, насколько сильно может затянуть меня эта классическая музыка.

– Это для испытания лишь…хочешь другое поставлю? – спрашивает слегка взволнованный Глен.

– Нет…погоди…мне нравится, как бы это смешно не звучало…

– Тогда, с днем рождения Дэвид!

И вот тут я увидел в глазах Дэвида то, что я видел когда–то давно в глазах Гордона – доверие. А это означает, что мы стали хорошими друзьями.

– Дэвид, а что заставляет тебя разговаривать с человеком и активно интересоваться моими делами? – спрашивает неожиданно меня Глен.

– Ну…посмотрел бы на тебя я, проведя ты 39 лет в полном одиночестве при постоянном присутствии людей. А при появлении тебя у меня появился шанс общаться и использовать весь свой опыт и грубо говоря…отыграться за все 39 лет, когда в жизни я вмешиваться не мог, а был лишь наблюдателем. И к тому же, любая судьба интересна и важна по–своему. Эту мысль до меня пытался довести Ангел, правда, я плохо его тогда слушал…

– Аааа…ух ты…вау…

– Глен?

– Гм…?

– А что заставляет тебя приходить сюда и нянчиться со старым призраком–самоубийцей, а не гонять во дворе с друзьями? Или хотя бы с твоим другом Палмером? – спрашиваю я, отложив в сторону плеер.

– Палмер…эх…Палмер. Он, к сожалению не всегда есть. У него тренировки…и…все такое, например сегодня его нет. Раньше мы часто вместе все делали, но у него сейчас дела…но он нередко меня…прикрывает. Да и он мой единственный друг. А ты…чем–то напоминаешь мне меня, как бы это сентиментально не звучало. И, в конце концов, почему бы мне не помочь тебе, раз я единственный, кто может с тобой поговорить… Ну вот и все. – Глен вновь посмотрел на часы, а значит, время начала занятий наступает.

– Глен? – вдогонку кричу я.

– Да? Что?

– Спасибо!

– Пожалуйста! – с лёгкой улыбкой на лице сказал Глен и ушел.

А я тем временем, продолжу изучать музыку, какой она стала за последние 30 лет. К счастью, в моих руках, помимо записей моих любимых рок–н–рольщиков, которые продолжи записи своих альбомов, мне попались и много новых людей.

– Ух ты…большой О записал очень много песен…интересно…О, мой любимый Элвис. А это что? Джон Леннон, ааааа…подарочек от Глена. А это кто? Рэп…хммм…восточное что–ли… Это сюда! О…Дебюсси! С тебя, похоже, я буду начинать свое утро! Уж больно красив! Аааа…Литл Ричард… – читаю про себя я, перебирая и сортируя кассеты.

Да уж, мир музыки также сильно изменился как и мир в целом. Меня радует конечно, что музыка развивается, но не привычно видеть другие имена. Теперь придется наверстывать упущенное, благо времени очень много, а имен не меньше, будем стараться все изучить. Хотя, иногда и очень старое становится открытием.

Глава IV. Грезы

Что можно сказать про эти пять–шесть минут, которые длится прекраснейшее произведение, которое буквально заставило меня переосмыслить все, что я до этого думал о музыке? Сказать, что мне понравилось, это не сказать ничего, промолчать или солгать. Буквально я услышал и понял, что фортепианная музыка может притягивать к себе ничуть не хуже Элвиса Пресли. Хотя я проявил свой модерн–снобизм, можно попытаться сделать эти звуки быстрыми, разогнать их в гитарном соло или в пианино гамме, выйдет тот же самый звук, который нравился Джо и Гордону и мне, разумеется. Иными словами, послушал – меня это сразило! Мистер Браун вероятно, с присущим ему с критическим отношением это и пытался мне сказать, но ему, опять же, помешал снобизм, высокий, как Эмпайр–стейт–билдинг. Хотя, до его любимого Шопена я добрался лишь теоретически, по книгам. Невероятно, какие открытия можно сделать, будучи совсем отрезанным от мира. Это же ведь как много можно сделать открытий в течении своей жизни? Намного больше, это не пустые слова, просто мы не все хотим замечать красоты мира.

– О чем это ты так задумался!? Сидя в моих наушниках… – и вновь, с превеликим удовольствием, меня прервал Глен.

Он может составить мне конкуренцию в технике неожиданного появления. Хотя я также и доволен. Рад так сказать выходной себе взять и пообщаться. А из Глена вышел бы отличный призрак…

– Да так…прослушивал сей произведения… чудесные творения Создателя! – на легком, но пафосном тоне сказал я.

– А в 50–ые все говорили словно они персонажи Шекспира…?

– Не понял…во–первых, 60–ые, а во вторых…нет! Посмотрел бы я на тебя, когда твоими источниками информации являются книги, а в них других оборотов речи и быть не может. – возражаю я. – А когда сутками разучиваешь их…то вот…

– Весьма........поэтично сказано… – с некой долей сарказма прокомментировал мой тезис Глен. – А что за песня…или песни тебя так зацепили?

– Levon…если я не ошибаюсь… А–а! Элтон Джон! Черт возьми, как это красиво! Он хоть жив сейчас?

– Да, конечно. Жив и выступает…

– Ну хоть его не посетил Ангел Смерти…эх, как он поет, девушки наверное с ума сходят!

– Он голубой…вообще–то.

– Я тоже люблю голубой цвет, и?

– Нет…он…к–к–как бы…гей. Ну не по девочкам, а по мальчикам…

– Достаточно было слова гей…я его значение прекрасно знаю. Черт возьми… надо же…

Глен был на удивление хмурый сегодня, хотя на календаре пятница, думается, что перед выходными люди должны быть веселыми.

– Ты чего такой грустный? – спрашиваю я, спустив с себя наушники.

– Я не грустный… – резко, опустив глаза, возражает Петти.

– Глен Петти! Ты мне врешь! Сейчас же рассказывай мне всю правду!

– Это долгая история…

– А я никуда не тороплюсь, запомни, со мной эта фраза не работает! – крикнул я. – Когда же ты уже запомнишь!

Глен не отвечал, достал из сумки альбом для рисования и стал что–то набрасывать карандашом. Линия за линией, он старательно рисовал некий объект, прикусывая губу и подбирая свои периодически падающие очки. Внезапно очки сами собой снялись с Глена и уструмились в потолок. Вернее, не сами собой, а моими стараниями. В ход пошла хитрость.

– Эй! Какого черта!? Отдай мои очки! – с раздражением кричит Глен, пытаясь их поймать.

– О чем ты говоришь… – иронично заявляю я.

– Отдай мои очки! Живо!

– Я не причем, совершенно…

– Так я и поверил, что у очков выросли крылья, и они стали летать… сейчас, из нас двоих потустороннее существо тут ты!

– Ну во–первых, я еще на этой стороне, это во–первых…а во–вторых, живо рассказывай!

Очки висели в воздухе еще минут 5, делая все возможные кульбиты под моим четким руководством и благодаря моим пальцам, которые направляют эту данную мне невидимую силу.

– Будь, по–твоему! Ладно! Только верни очки! – опустив руки, тоном, словно он был готов заплакать, сказал мне Глен.

– Так и быть… – легким движением воздуха предмет оказывается у него в руках.

– А откуда ты знаешь, что я тебя не обманул?! – сделав хитрое выражение лица, спрашивает Петти.

– Ну…как ты сумел заметить, из нас двоих призрак тут я. Наверное я знаю, как отнимать предметы своей силой! Умоляю тебя… – с удовольствием, пафосно преподнеся себя, сказал я.

Улыбка Глена упала, оставив на лице место для прожигающего меня грустного взгляда. Он поднял руку и направил на меня указательный палец и начал кричать –ты! Ты! Ты…!

– Я! Я! Я! И еще раз…кхм…кхм…я! – с гордостью повторял я.

– Ты никогда не думал с помощью такого…дара поразвлечься? Это же наверное…круто, сидеть и наводить пакости, пока тебя не видят. И не увидят никогда! – спрашивает Глен.

– О, да! Думал конечно, даже занимался этим…первое время, пока здесь учились мои друзья и…Эмели.

– Да ну? С ней тоже?

– С ней в первую очередь! Тогда мне казалось это правильно, у меня было чувство, что я должен отомстить…

– Сейчас тебе это не кажется?

– Нет, что ты! Сейчас мне даже немного стыдно, за то, что я творил. Был бы шанс…(пауза) я наверное извинился бы.

– А как ты это делал?

– Ох.... – застыл в паузе я, на мгновение, выпав из реальности.

– Что, не помнишь?

– Нет помню. Это было каждый раз по–разному. Пару раз я просто при ней вещи ронял, дверями скрипел, топал и дул ветром. А вот один раз, я по–настоящему ее напугал… Она со своим парнем была в главном зале, было такое ощущение, что он ее соблазняет. Я ошибся, сейчас то я понимаю, как это выглядит....как никак, каждый раз вижу эти…сцены…

– Надоели, наверное? – прервал меня Глен.

– Не то слово. Так вот, в тот момент я думал именно о таком… В итоге, я стал играть на пианино ту самую песню, которую сочинил для нее же. Играл в медленной тональности, набирая еще пару драматических нот, иногда специально фальшивил. Подул сильный ветер, а после, я очень эффектно появился, в лучших традициях Чаплина, путем использования тряпок, что были в зале.

– Ей было страшно?

– Сказать что очень, это вовсе промолчать. Она прижалась к Джеральду, сжимая его крепко… Ей было очень в этот момент плохо… а я смеялся, издавая различные звуки попавшейся мне под ногу шваброй. Я хотел бы это забыть…но не могу…а затем она ушла. Больше я ее не видел никогда. И мне кажется, она испытала облегчение, когда ущла…

Неделя сменялась еще одной неделей настолько быстро, я не успевал запомнить скорость полета времени. Зачем кому–то нужно лишнее вечное время, если вам не с кем его разделить? Но это раньше, теперь же я четко осознаю скорость времени, потому что у меня появилась возможность пообщаться.

Гляжу в календарь, снова четверг, Глен тем временем направляется на уроки, поздоровавшись со мной и проводив взглядом убитого неразделенными чувствами человека Анну Марию, он зашагал в сторону своего класса. Так явно своими глазами еще никто свою влюбленность не демонстрировал, не видел такого очень и очень давно

К сожалению, этот полный любовных искр, как не вовремя взгляд заметил Уильям и уже было направился в его сторону, чтобы слегка, приостановить пыл его очей, но ему что–то помешало.

Вернее, ему помешала неведомая сила, что преградила ему путь…

– Упс…какая жалость, слегка потерялся в пространстве… – с иронией говорю я Вильяму, который все равно меня не слышит.

А мой путь лежит в сторону класса истории, потому что в классе музыки был вчера, в классе химии был позавчера, а в классе математики неделю назад, потому что ее не люблю. Ну и там будет сидеть Глен.

– Доброе утро Глен… – крикнул я с соседней пустой парте слева от него.

– Господи…какого…ты хоть в курсе, что сейчас урок и я не могу говорить в пустоту! – шепотом сказал мне Глен.

– А–а, то есть на уроке можно говорить, если не в пустоту? Интересно…

– Ты меня понял…

– Мистер Петти, вы что–то хотите спросить? – заметив наш разговор, учитель задал вопрос Глену.

Испуганный парень посмотрел назад беглым взглядом в поисках того, что можно было бы использовать как оправдание. Там стояли шкафы с огромным количеством бумаг, тетрадей и документов, висели несколько полок, на которых были старые книги вперемешку с научными журналами и небольшой стеллаж с портретами отцов американской нации. Глен увидел портрет Джорджа Вашингтона и нашел в нем возможность выкрутится.

– Сэр…я хотел спросить…правда что Джордж Вашингтон....эх…хе… – нервно придумывает вопрос парень.

– Да? Правда, что?

– Правда, что он отклонил попытку провозгласить его королем?

– Ты про Ньюбургский заговор? Историки до сих пор спорят, было это или нет. Но лично я в это верю, заговор мог возникнут в той среде, а Вашингтон конечно же имел мужество и стойкость чтобы преодолеть этот соблазн и остаться верным революции.

– Спасибо вам сэр!

Глен выдохнул, посмотрел с пустым взглядом на меня, а я спросил его, удивляясь – заговор? Вашингтон?

– Иногда программа передач по телевизору бывает очень полезной… – сказал Глен.

– Удивил меня друг мой, удивил…а я удивляюсь редко…о–ч–е–н–ь редко!

– Так уж и редко?!

– А ты попробуй убеди человека, который увидел собственными глазами смерть, и который вот уже 39 лет способен сквозь стены проходить и предметы летать заставлять!

Больше общаться было нельзя, и мы на этом нашу беседу завершили. В противном случае у Глена кончились умные вопросы, а учитель истории вряд ли готов будет признать существование призраков раньше, чем посчитает моего друга сумасшедшим.

Подумав мысленно про коморку, я оказался там. Еще в первые недели своего пребывания, я узнал о своей способности быстро перемещаться по зданию школы, буквально подумав про то место, где я хотел бы оказаться. На мгновение я словно оказываюсь в страшном месте, откуда очень сильно пахнет мертвыми, там я вижу какие–то странные фигуры черного цвета, утопающие в черном пространстве. Но после, через это самое мгновение я оказываюсь на том месте, куда и хотел попасть. Вы думаете, может я, увижу ад, как сквозь иллюминатор самолета, отрывками? Я вам отвечу – мне это не известно, дорога туда закрыта. Это как сон, как помутнение рассудка.

А в коморке тем временем, меня ждет последняя кассета и плеер. Думал об этом все утро, но решил отложить, то ли от желания продлить момент ожидания, то ли просто забыл быстро. Однако меня ждал сюрприз, нажав на кнопку включения, я услышал тишину. Он не работает, совершенно! Ни одна кнопка не смогла его запустить.

– Ох…Глен… – сказал с досадным нытьем я.

Разочарованием обернулась моя идея дослушать запись, а мне этого очень хотелось. А поэтому я просто отправился к Глену, опять же, своим традиционным способом.

Я оказался в коридоре. Молодой очкастый паренек, времени не теряя, стоит и смотрит в сторону девушки. Как можно уже догадываться, он долго там стоит, пялится. Анна Мария направляется в сторону Глена и мило ему улыбается, а он пытается собраться с мыслями и сохранить умное выражение лица. Этого у него не получается, он покраснел и у него засверкали глаза. Девушка шла в компании своих подруг, которые, по глазам видно, особыми знаниями в какой–либо области не выделялись. Того и гляди, одна из них сейчас подойдет и начнет говорить мне что прическа в стиле рокабилли уже не в моде и все такое. К счастью, мне этого не дано услышать в свой адрес, кроме как от Глена. Да и самое важное, этих подруг я не помню, один раз я видел ее с рыжей девушкой, которая даже рядом не стояла с этими.

Дело шло к тому, что сейчас она махнет в его сторону ручкой, поздоровавшись с ним, а он будет стоять.

– Эй ты…страж мира во всем мире! Поздоровайся ты с ней! Вон…она машет тебе! – подошел со спины Глена я и начал говорить.

– О–п–я–т–ь ты! – тихо, но грозно фыркнул в мою сторону парень.

Он старался не поворачиваться ко мне, уставив свой взгляд на Эн Мари. К знает, возможно, в этот момент в его голове борются два таких маленьких человечка; один говорит в пользу того, чтобы начать общение; другой говорит, нет, ты слишком "не очень" для нее. И все–таки, первый победил.

– Привет! – сказал Глен, помахав пальцами.

– Привет, как дела? – спрашивает девушка, остановившись перед ним.

– Я? Да так…окей. А у тебя?

– Все хорошо!

– Тогда…удачи тебе на учебе!

– Спасибо и тебе!

– Да ты молодец… – стоя со спины и глядя в ту же сторону, что и Глен, говорю я.

Девушки ушли дальше своей дорогой, оставив меня наедине с Гленом.

– Ты что тут делаешь! – раздраженно спрашивает Глен.

– Твоя штука…сломалась! Он больше не работает! А я еще не все дослушал! – быстро и вкратце рассказал я о своей проблеме.

– Да успокойся ты! Черт возьми… Батарейки, скорее всего, сели вот и все.

– Так исправь это!

– Я принесу тебе завтра новые батарейки…

– А сегодня что я буду делать?!

– Погреми цепями или поиграй с предметами на глазах у всех! – с сарказмом бросил в мою сторону, эту фразу Глен, попутно разворачиваясь в сторону лестницы.

– Это что…шутка такая что ли? Очень смешно… Ха. Ха. Ха… – сухим голосом говорю я, оборачиваясь прямо перед ним, лицом к лицу. – К твоему сведению, это стереотип! И я не совсем призрак! Просто этим словом очень легко объяснить мою природу, нежели расписывать все…

– А кто же ты?

– Будет время, расскажу. Довольно длинная история…

– А я никуда не тороплюсь!

– Ты что, вернул мне мою же фразу!?

– Учусь у мастера. Ха!

– У тебя там вроде был урок.

– Учитель по рисованию отличный мужик, добрый, он меня поймет.

– Гррр… – я направил в сторону Глена указательным пальцем, но затем опустил его. – Ладно. Будь по–твоему, пойдем!

– К–к–к–уда?

– В коморку конечно… Или ты хочешь, чтобы кто–нибудь увидел.

Оказавшись в комнате, я думал, что и как объяснять.

– Так ты будешь говорить? Или я зря урок прогуливаю! – спрашивает занудно Глен.

– То же мне урок…рисование… – со скептицизмом ответил я.

– А что, лучше сидеть здесь и наблюдать затем, как ты ходишь туда–сюда, проходя сквозь коробку, которая стоит посредине.

И правда, коробка стояла посередине того места, вокруг которого я ходил. Я пнул ее в сторону контрабаса, чтобы она не мешала.

– А–а–а. Так вот…кхм…! Один раз, Ангел дал мне выйти за пределы школы чтобы увидеть…(пауза) похороны. – начал рассказывать я

– Погоди…тебя что, отвели свои же похороны смотреть? – спрашивает изумленно Глен.

– Да! Но не суть. Вот именно тогда, он сказал мне кто я – душа, запертая в наказание в этом мире, как в чистилище. Самом то я не осознаю, что я умер, получив лишь те возможности, которые ты видишь. А–а и я потерял все чувства, кроме эмоций. Это ты помнишь.

– И как оно, на похоронах своих быть?

– Грустно…неприятно…и все с угрюмыми лицами. А еще очень страшно. Страшно видеть своих родных близких в таком ужасном состоянии. Груз вины автоматически ложится на тебя. Хах. А после этого месяц в школе ходили слухи о призраке, чему я чуть–чуть поспособствовал…

– Подожди…это все? И ради одного слезливого рассказа ты меня вытащил? Какого черта я прогулял урок рисования! – очень быстро, в мои мысли, как паровоз на полной скорости врезалась реплика Глена.

– А ты что, хотел услышать библейскую историю?! Это не по моей части, уж извини друг… – ответил я, отворачиваясь в сторону связанных между собой картин. – а чего ты на рисование так спешишь? Да и…я думал рисования нет в старших классах…

– Это дополнительные уроки. Я стал на них ходить, когда этот предмет перестал быть обязательным.

– Ясно…в мое время на рисование спешили по трем причинам…(загибая пальцы) первая – отдохнуть от математики; второе – поболтать и третье – поглазеть на учительницу.

– У нас учитель мужчина… как бы… – с легким шоком говорит Глен. – Дэйв, вы пялились на препода по рисованию?!

– Нет!

– Не смей врать!

– Нет!

– Ты врешь! Давай быстро рассказывай!

– Не знаю о чем ты, я это просто так сказал…

– Дэвид!

– Ну ладно. Да! Но ты бы ее видел! Миссис Синклер, она производила впечатление как натурщица художника.

– Какого еще художника?

– Ну этих самых, которые обнаженных женщин рисуют…

– Черт возьми, Дэвид!

– Мы были подростками! А ей и тридцати не было и она превосходила по красоте Мэрилин Монро…

– Боже мой, Дэйв…а ведь производил впечатление…хм..

– Кого? Ангела? – прервал я Глена. – То, что я начитался литературы мистера Брауна, это, к слову…наш учитель музыки…тот еще эстет… Не важно, так вот! То, что я много читаю подобного и говорю речью персонажем старого романа, не делает меня персонажем этих книг…

– Оу…ясно.

Я снова обернулся в сторону этих старых картин, и вновь вспомнил о том вопросе, на который, перебив меня, не ответил Глен.

– Тьфу ты…мы отошли от темы! Зачем тебе рисование? – спрашиваю я.

– Мне это нравится, я хочу связать свою жизнь с этим. Жизнь сложная штука, а в картине ты можешь отобразить свои желания. Представить мир, каким ты хочешь его увидеть. – проясняет ситуацию Петти.

– А-а-а-а! Понимаю, грезы.... Хотя…ну не знаю… для этого есть музыка.

– Музыку мы слышим…а так хочется увидеть, прикоснуться, разглядеть…

Я, пытаясь не слушать Глена, стал играть на пианино. Мой навык игры га этом скучном инструменте теперь на высоком уровне, отчасти из–за того, что я просто уже не могу ошибиться, так как физически, мои движения идеальны. Видел бы меня сейчас Джо, думаю я про себя. Составил бы я ему конкуренцию, как бы это цинично по отношению к другу не звучало.

– Ты меня не слышишь… – ноет у меня за спиной парень.

– Все можно выразить путем использования музыки. Мелодия – универсальный язык человека, можно передать радость, горе, злость, ярость и любовь. Достаточно лишь подобрать нужное сочетание и все! Готово послание! – говорю я, параллельно играя на пианино, но затем, в процессе разговора, я невольно вспомнил Эми. – Хочешь, скажи, что тебя радует; хочешь, покажи что ты зол; а хочешь, покажи что…влюблен…

– Дэйв…? Ты чего замолчал? – реагирует на мое томное молчание Глен.

– А–а…да так, вспоминал как там дальше. – очнулся от воспоминания я, продолжая играть.

– А мне уже пора на мои настоящие уроки. Английский не ждет. Пока Дэвид! Я еще вернусь, если конечно нигде не задержусь. – Глен встал со стула и начал собирать свой рюкзак.

– Или, если мимо пройдет Анна–Мария… – иронично говорю я.

– Отстань!

– И не забудь батарейки для плеера… А…уже ушел, и дверь закрыл! Чертов Пикассо… – крикнул я вслед.

Вот он вечно убегает так быстро и резко, что это можно смело окрестить "Законом Глена Петти": если он придет, мы по душам поговорим, а затем он уйдет. В принципе, я не против такого общения, оно у меня вообще есть и за это большое спасибо. Но! Я все равно провожу здесь ночь один, и я не знаю причину, почему меня видит лишь он.

Конечно, эгоистично с моей стороны, когда–либо попросить его остаться здесь ночью и со мной говорить. Поэтому я этого не сделаю, это уже слишком. Но вот почему именно он? И почему именно только он? Пожалуй, один раз меня, возможно, услышала девушка, которая неумело пыталась себя убить. А Глен то почему меня видит, или это очередная шутка ангела.

– Как от этого всего мне становится не по себе…черт возьми! Почему нет одной универсальной инструкции: как, зачем и почему! – крик души, исходящий от меня был смешным со стороны.

Напротив, возможно, что все просто, но мне этого понять, пока не дано. Или я просто не могу найти ответ. Хотя где мне его искать, если я сижу в старом, практически, чулане, в кладовке с мусором и старыми вещами, которые изредка навещает уборщик. Может ответ в одной из коробок? Нет, там только старые и пыльные вещи, а я как на свалке. Что, в принципе, заслуженно мной, я считаю. И, конечно же, я забываю про старые сломанные музыкальные инструменты, которые сюда отправили как ненужные вещи. Плюс огромное окно, выходящее в окно.

Я вспомнил, как Джо прятал там свои ноты Джерри Ли Льюиса, потому что элементарно забывал их дома. Здесь он учить пытался, а потом забывал эти бумажки под подоконником. Подоконник, к слову, явно не красили тридцать лет.

Вспоминая просьбу в адрес Глена о том, чтобы тот принес батарейки, я с этого свой день и начал. Хотя, фраза, что я начинаю свой день, не подходит ко мне, ибо мертвые не спят, для меня это один сплошной день. А для того, чтобы выяснить количество дней, которые я тут просидел, мне также нужен Глен.

На первом этаже был представитель Глена, его рюкзак, рядом с сумкой Палмера, но самих их не было. У меня ощущение дежавю когда я вновь стал копаться в сумке Глена. Там сразу же нашлись батарейки в яркой прозрачной коробке и калькулятор Глена. Юноша также как я и относился к этим урокам с пренебрежением. Грубо говоря, мы оба не дружили с математикой. Но Палмер, похоже, иного склада ума, у него на спортивной сумке открытая книга лежит – Как решать задачу авторства Дьёрдь Пойа. Эту книжку я помню, где–то в библиотеке видел, даже один раз читал.

– Спортсмен! Математик! Это что–то новенькое… – воскликнул я от удивления.

Мороз по кожи…сказал бы я, имея бы возможность это почувствовать. Больше четырнадцати тысяч дней я тут сижу. Это практически половина всей жизни человека.

– Бррр…лучше не буду думать об этом, того и гляди одной тенью останусь, пока я хоть себя вижу! – сказал я про себя.

Наконец я извлек батарейки и использовал все свои способности, чтобы скрыть от посторонних глаз летающую коробочку. То есть как, способности, протащил их по краю скамейки и резко рванул в сторону лестницы, чтобы там от всех скрываться. И у меня бы мог получиться этот маневр, если бы две девчонки, которые хотели пнуть коробку с моими батарейками. Пришлось синтезировать неприятность, чтобы их отвлечь и незаметно утащить ценный груз. И самая главная опасность, это Фрэнк, наш добродушный уборщик, от чьего взгляда не ускользнет ни одна вещь на полу. Вот его миновать было сложнее всего, его простым шорохом не спугнуть. Я решил сдаться и оставить батарейки на шкафчике, а после звонка я их заберу.

– Черт…надо же Глена предупредить… – вспомнил я о том, у кого эти самые батарейки и свистнул.

Я быстро оказался на месте. Палмер и Глен уже ищут на полу, вероятно украденную мною, пропажу.

– А что ты потерял то? – спрашивает сидящий на корточках Палмер.

– Да говорю, батарейки… – отвечает сующий руку за скамейку Глен.

– Это то понятно! Как выглядит?

– Коробочка…обычные батарейки.

– Угораздило же тебя…черт возьми!

– Может их кто украл!?

Палмер вскочил из под скамейки, куда он залез, посмотрел на Глена слегка унизительным взглядом и сказал – Ен! Кому нужны твои…батарейки?

– Может Билл со своими дружками? – спрашивает задумавшийся Глен.

– И что, унес мелочь но не стырил твой телефон…Вот негодяй! – с высокой долей сарказма и артистизма произнес эту фразу Палмер.

– Ен? Так ты…Ен? Успокойся ты, это я свистнул батарейки, они на шкафчике сейчас лежать… – и тут вовремя появился я.

Глен повернулся в мою сторону и стал смотреть на меня, словно хотел меня сжечь.

– Ен? Ты чего уставился на…дверь? – спрашивает Палмер, смотря на взгляд Глена.

– Палмер! Я тут кое–что вспомнил…я их дома забыл. – отвечает Ен.

– Тьфу…окей! Ладно, только в следующий раз записывай…художник.

Глен улыбнулся, показывая своим видом, что ему немного стыдно за свою, якобы, забывчивость. Хотя извиняться ему было, не за что и он это прекрасно понимал. Палмер пожал плечами, махнул рукой, улыбнулся и сказал – ладно, с кем не бывает…художник.

Затем юноша отправился к лестнице, позвал с собой и Глена. Только он сказал, что догонит, ему надо сделать какое–то дело.

– Ты какого черта…! – пытается накричать на меня Глен.

– Да, да, да, я тоже рад тебя видеть… Спасибо за батарейки, Ен! – выхожу из ситуации я.

– П–о–ж–а–л–у–й–с–т–а! – прокричал Глен, хватая свой рюкзак.

– А ты что, Ен?

– Да! Это мое сокращенное имя…

– Ну звучит уже больше похоже на рок–звезду. Ен Хейли…неплохо!

– Очень смешно!

– Да нет, я серьезно! Я уже мысленно вижу обложки газет с заголовком, что молодой музыкант Ен Хейли выпустил новый альбом! – с сарказмом рассказываю я.

– Рок…и музыка…для хулиганья всякого! – резко, с негативом отвечает Глен.

– Эй! Ты меня сейчас очень обидел… Я же не говорю, что художники даже знаменитыми в наше время не бывают!

– Много ты понимаешь!

– Кто я такой…я всего лишь старый призрак… Эх…ладно, удачи!

Грядет очередная пара выходных, на которой мне нечем будет заняться. Конечно, благодаря плейеру, я смогу выстроить себе более новый досуг, нежели чем неделю назад. Да и Глен, он же Ен, доставил мне определенное удовольствие, достав Элвиса Пресли и Роя Орбисона, эти двое достигли хороших успехов после. Хотя, Элвис явно опопсел, ударился в одну сплошную поп–музыку к концу своей жизни. Но и это не важно, главное, что мое существование приобрело определенный смысл и разнообразие.

И возвращаясь к плееру, я вновь возвращаюсь к грезам. У каждого свои грезы, свои мечты и свои желания. Мое единственное желания это получить тот покой, который мне нужен. Возможно, когда–нибудь, вселенная или Бог смилуется надо мной и мой рассказ закончится, но вряд ли это наступит слишком скоро. Во многом, мне понятно, о чем мечтает Глен, не только о той самой девушке, которая ему нравится.

– О чем это ты думаешь, сидя у этой старой развалюхи? – и все–таки, меня продолжает удивлять Глен, который прерывает полет моих мыслей.

А в прочем, возможно, что я просто теряю ход времени иногда, дает о себе знать, так называемый возраст и осознание того, что для тебя время бежит быстро, когда видишь каждый день одно и то же.

– Я просто думал…это мое излюбленное занятие! – легко и непринужденно отвечаю я.

– А–а–а–а! Я то подумал, что ты снова играешь на этом дурацком пианино…

– Вой–вой! Слышал бы тебя мой друг Джозеф, он бы за такие слова тебе бы голову откусил! А потом сделал бы из тебя пианино и с удовольствием играл бы!

– Не друг, а какой–то маньяк…

– Не без этого, ведь он копировал Джерри Ли Льюиса!

– Я понятию не имею, кто это!

– Ой да ладно, я забыл… Это был такой классный музыкант. Играл на пианино так…(пауза) что буквально в порошок стирал. А один раз Джо говорил, что этот безумец вообще рояль поджег! Я представляю как его возненавидели все пианисты мира… Но Джо это нравилось, а вот миссис Пул нет…

– А это кто?

– Миссис Лиза Пул? Наша учительница, отвечала за многие конкурсы и праздники. Постоянно тащила меня на сцену, на рояле играть. Родители один раз захвастались по полной программе на тему: «какой наш сын великий пианист».

– Да уж…веселое было время. У меня никто в семье с музыкой не связан. Разве что…дед, он играл на банджо.

Я заметил на лице Глена нотки грусти или плохого настроения. Мне стало интересно, в чем причина, но Ен молчал, лишь поддерживая беседу со мной. Правда, весьма скудно, словно действовал на автомате.

– Ен, за тридцать с лишним я столько людей сквозь свои глаза пропустил. Видел суицидников и подростков–наркоманов. Сотни раз в моей коморке видел секс! А поэтому, со всем присущим мне опытом и не желая никого обидеть, заявляю! Черт возьми, что с тобой! – перехода из тона в тон, пытаюсь узнать причину плохого настроения Глена я.

– Секс? И как часто? – апатично спрашивает у меня парень, явно пытаясь сменить тему.

– Даже не думай! Этим ты меня не отвлечешь! Именно потому, что я о–о–очень часто это видел, меня не тянет разговаривать об этом! Живо говори причину своего кислого настроения!

– Ты…ведь…совсем ничего не понимаешь!

– Правильно! Еще бы я что–то понимал… А ты сделай так, чтобы я все понимал, расскажи мне и все. Я тебе обещаю, что твоя тайна умрет вместе со мной.

От небольшой нотки юмора, у Глена на лице появилась улыбка. Меня это очень подогрело, я стал близок к своей победе. Теперь это мое персональное соревнование с кретинизмом моего друга.

– Ты помнишь Эми? – спрашивает тихо Ен.

– Спрашиваешь… Не проходит ни дня, чтобы я о ней не думал. Это мое проклятие… Ну, помимо того, которое сейчас терплю я.

– Как бы это ошибочно не звучало…(пауза) я тебя понимаю. Я тоже много думаю, иногда даже слишком много. Настолько много, что это съедает изнутри.

Я все помнил сразу же, речь идет о девушке. Иначе, зачем ему спрашивать меня об Эмели. Анна–Мария, вот в чем причина его не очень хорошего настроения. Эта мысль разъедает его, подобно кислоте из кабинета химии. Мне хочется немедленно его поддержать, поэтому я говорю ему с доверительной интонацией – друг, что я тебе могу сказать, случается всякое. Я не попытался даже что–то ей сказать, теперь я жалею. А ты молодец, держишься лучше, чем я. Хотя глядя на Вильяма, мне жаль тебя!

– А–а, я не понимаю тебя…о чем это ты? – удивленно спрашивает Глен.

– Об Анне–Марии и Вильяме, ты разве не об этом?

– Да нет, я то об этом. Но…они не вместе, или я тебя не правильно понимаю? Просто ты очень странные вещи говоришь.

– Погоди…а чего ты тогда кислый?

– Я сегодня заметил их двоих…точнее, как двоих, она, ее подруги и этот гордый индюк, который строил ей глазки. А Эн Мари смеялась…

– То есть ты что, из–за этого ноешь что–ли? Без причины?!

– Ну понятно чего она смеялась, он ей значит нравится и все такое…а я…

– Ты идиот! Ты дурак! Остолоп! Пародия на Бадди Холли! Художник хренов! – резко, прервав Глена, начал кричать я, попутно швыряясь в него бумагой, что в избытке валялась в коморке. – Ты что, ноешь только из–за собственных мыслей! Вы серьезно!

– А что…нет? – испуганно проронил Глен.

– Ох, Ен! Реальность, как бы, сильно отличается от того, что мы у себя в голове придумали. А ты опускаешь руки…просто из–за того, что опускаешь руки? ЧТО?!?! Как вообще можно додуматься до этой бестолковой мысли! Я ожидал лучшего…

– Наверное ты прав…вот! Я даже думать о ней не могу без…нытья, уже все плохо…

– А ты попробуй повернуть свои мысли в другую сторону! Все равно нечего терять! Да и у тебя есть друг Палмер, попроси у него помощи, может быть, он чего подскажет…

Глен задержался у меня тут до вечера, этот маленький разговор перерос в настоящий полноценный диалог, какого не было даже при нашей первой встрече. Рассказал Глен и о Палмере, этот парень рушит все мои понятия по поводу спортсменов. Он играет в футбольной команде, но при этом ярый любитель учебы, отличник и хочет в будущем стать экономистом, отсюда и любовь к математике. Мы также затронули тему и так называемого врага Ена, Уильяма. Вот этот парень удивляет еще больше, чем футболист–отличник. Популярный парень с садистскими наклонностями и с интеллектом выше, чем у многих звезд местного образования. Он умело пользуется своими знаниями, вытаскивает своих друзей из ямы плохих оценок. Редкостный бабник по рассказам Глена, и наглая эгоистичная и холодная машина.

Что же, этот разговор я могу считать одним из самых лучших моментов моей жизни. Мы многое рассказали из своих биографий, хотя в основном, моя биография состояла из смешных моментов в школе, как тот момент, когда Эшли Миллер, ученица 9 класса неудачно попыталась соблазнить учителя по физике, а в итоге фотографии полуобнаженной девушки оказались на руках у половины парней школы. Плюс выговор и неуд, разумеется. Но стоит сказать, она была весьма хороша собой…

Как можно много узнать, спросив человека лишь о его грезах. Мечты говорят сами за человека, словно полный справочник в картотеке ФБР на столе у президента США. Забавный факт.

Глава V. Случайный гость

В нашей старой доброй конституции все кратко и понятно написано, а вот конституции личности или жизни нет. И после этого многие люди задают вопрос, почему люди так сложны? Никак нельзя зафиксировать человека, чтобы было все четко и понятно, а тем более просто. Так не бывает. Можно лишь каждый раз добавлять по статье в ваш один большой закон судьбы. Собственно, эта мысль возникла у меня прямо сейчас. 23 ноября 1999 года показывает календарь, а Фрэнк делает уборку спортивного зала, где я сижу.

– Так держать дружище! – в данный момент я перечитывая конституцию США, которую притащил с собой уборщик и комментирую его работу. – Какого черта ты меня облил! А–а–ай… свою же книгу разбрызгал!!!

Совершенно не ясно, зачем она ему, но она как раз лежит в раскрытом виде, около его куртки и пакетом контейнером для завтрака и глаз тянется пересмотреть. Как вдруг, из-за неудачно попытки достать до ведра шваброй, он обрушивает поток брызг на свою книгу, а вместе с ней и на меня. Заглянув под обложку, я увидел надпись – Законы США. Выбор довольно скучный, ведь есть более интересная литература. А если вспомнить, что Советский союз рассыпался в пух и прах, на полках должна появиться новая русская литература. Но вряд ли руководство школы будет меня слушать. Рассвет уже стучится в окна зала, а значит скоро придут детишки – мои излюбленные книги. Их истории интересны, у каждого она своя, но чем старше они становятся, чем скучнее и однообразнее становятся их секреты, которые я подслушиваю.

Глена еще нет, у них уроки позже начинаются. Чувствую, этот вторник пройдет интересно, вроде как Глен обещал мне сюрприз сделать, об этом еще в понедельник сказал. Вспоминая Ена, я как раз невольно наткнулся на Уильяма.

– Ну, осторожно! Если не видишь, это же не значит, что нет! – кричу я свою крылатую фразу, реагируя на то, как Билл прошел сквозь меня.

Но я услышал, очень интересный разговор и меня тут же потянуло следовать за ним.

– Победа очень скоро будет в моих руках! – сказал с необычным пафосом Уильям. Не сказать, что он и раньше не использовал этот "аристократичный" тон, просто сегодня он был очень сильным и явным. Да и что меня привлекло, он со своими друзьями Анну–Марию обсуждал. Причем не в очень милом и вежливом тоне. Хотя этот разговор показался до смеха противным, я уловил важные для себя знания. Уильям– влюблен в Анну–Марию, но сухо, по сравнению с Гленом. Для него она какдостижение и не более. Появление лишь такого соперника как Ен ему дает дополнительный интерес.

– Ой…Вильям…ты не любил похоже никогда по–настоящему! – иронично комментирую я, наблюдая за ним.

– Разве тебе не все равно, что этот Ен в нее втюрился? – спрашивает один из друзей.

– Нет! Абсолютно нет! Ена я даже не рассматриваю как угрозу. Она – королева красоты нашей школы, а я – ее король! – с улыбкой на лице пояснял все это Уильям. И причем с такой иронией он это произнес, дурно бы стало, не будь я собой.

– Какой–то…странный у тебя мотив приятель, откуда в такой голове столько…непонятно чего?! – с удивлением говорю.

Трудно сделать правильный анализ, когда твои данные отрывочные, не имеют четкой предыстории. Даже Глен темнит, я много не знаю, в чем тут посыл их отношений с Ульямом. Но при всем тумане, мне это определенно нравиться, эта игра стоит свеч. Не каждый день сваливается такой шанс играть с судьбами. По крайней мере, не мне…

Только я собрался идти, как увидел, что Уильям направился в другую сторону от своих соратников, прямо к шкафчику. Открыв шкафчик, он достал какую–то штуковину, разглядеть я не успел, да это и не важно. Я обнаружил очень интересную находку, фотографию одной особы. Это была Анна-Мария.

– Ах ты хитрый! Все–таки влюблен! – говорю за спиной я. – но как лицемерно с твоей стороны называть это победой! Какие–то у тебя…не светлые чувства… Или как это говориться…? Ай, не так в принципе важно!

Очень быстро, я понял ошибочность своих первых фраз. Мотивы Уильяма мне стали понятны, спасибо учебникам по психологии для выпускного класса, под редакцией 1990 года. Втюрился, также как Глен и решил не показывать этого, он же "крутой парень" и все–такое. Они не влюбляются, они побеждают. Плюс Ен, сама возможность ее общения с ним его раздражает. Такое было даже у нас, это очень идиотская практика, показывает насколько мы можем быть тупыми в молодости, но тридцать с лишним лет назад не все было так сильно понятно, как сейчас, после целой библиотеки одиноких дней. И сразу понятна неприязнь к Глену, помимо раздражения, он его неосознанно побаивается, видит в нем соперника. Его задевает еще сам факт появления такового, у него не может быть соперников, он же король.

– Времена меняются, а люди по характеру такие же… Дьявол! Как все запущено! – говорю я, глядя на уходящего Уильяма.

Между тем, мне надоели, эти чертовы, бежевые стены. Они меня так нервируют, что я забываю о том факте, что спать не могу – кажется, что кошмары снятся. Дом моих родителей был светло–зеленый, какой он сейчас, я не знаю. За пару десятков лет обстановка может порядком надоесть, но если они из года в год, при ремонте используют одну и ту же краску, одного и того же цвета – это ад.

Я этот запах запомню на всю жизнь, эта ужасная краска пахнет, как и любая краска. Но какие-то особенные оттенки всегда подскажут мне, что это она. Воображения у них, что ли не хватает, я не знаю. Но меня это сильно задевает, я сижу в холе и только об этом и думаю, ибо снаружи – школа чистая, белая, а внутри…сами понимаете. После легкого срыва из-за краски, мне почему–то вспомнился бейсбол и как отец возил меня на игру Янки в Нью–Йорк, когда мне было 10. Тогда они с дядей Луи были дружны. Интересно, что стало с моим отцом, дядей Лу, было бы неплохо найти информацию. Ведь Хейли–шоп то существует.

Как–то забавно, дети скидывают верхнюю одежду, в то время как ты можешь выйти и зимой в том же наряде и ничего не почувствовать. Даже долгая и холодная зима 1975 года не затронула меня, прогуляться вокруг школы мне ничего не мешало. Да и под снегом стоять это такое наслаждение, он помогает отвлечься от последствий наказания – постоянной паники и психоза. Особенно, делать это надо ночью, когда свет фонаря делает снег серебристым. Отличный фон для наших силуэтов…

Так о чем я, надо перестать уже сидеть в холе. Немедленно отправляюсь обратно в свою темницу. А здесь как всегда пусто, слишком тихо, даже криков детей не слышно, тут такая звукоизоляция, что за Фрэнком следить не успеваю. Этого парня мне не хотелось бы травмировать, уж слишком хорошо он делает свою работу, даже гитару мою протер. Правда я думаю, он хочет ее себе забрать, а пусть даже и так, зато он следить за ее частотой.

– Фрэнк блестящи, следить за моим инструментом,…хотя от кого он его чистит? Отпечатков пальцев не оставляю я! Ха–ха! – думаю про себя я, когда беру в руку старую гитару.

Старый усилитель уже давно фонит, но мне не перестает нравиться ее звук. Этот скрежет струн создает ностальгический момент для моего существования. Не судите строго, что я постоянно ностальгирую или грущу, просто заняться тут, простите меня, ну совсем нечем. Да и на моем месте вы поступили бы по–другому? Мой совет, когда за двадцать лет рутинно работы вы начинаете сходить с ума, тащите свою пятую точку в магазин музыкальной ерунды и найдите свою душу в одном из таких кусков дерева с металлической проволокой в комплекте! Либо как Глен, в магазин за красками, кто знает, где ваш талант. Хотя мнения я не поменял, на мой взгляд, музыка все равно была, есть и будет универсальным хобби.

– Everyday – it's a gettin' closer

Goin' faster than a roller coaster

Love like yours will surely come my way

A hey – a hey hey…

Everyday… – взяв гитару, подключив ее к усилителю, я предварительно сделал громкость по тише, но мое легкое пение прервал Глен.

– Что это ты напеваешь?

– Я? Старая песенка Бадди Холли. Хотя меня удивило, что ты не знаешь ее. Я думал, хотя бы такой легкий мотивчик будет вирусом, который трудно выбросить… – держа в руках гитару, говорю я.

– Музыка не мой конек…

– А ты обещал какой–то сюрприз…или снова забыл?

– А! Точно! Слегка забыл секунду. Вот! – Глен указал рукой на огромный кусок холста, завернутый в коричневую ткань, обвязанную бечёвкой.

– Кусок…холста, и? Или ты свистнул картину из музея, и решил похвастаться какой ты ловкий вор? Ой, и правда…что же я, до ближайшего музея километров сорок… – с присущим мне утренним сарказмом, говорю я, продолжая дергать струны гитары, наигрывая какое–то соло.

– И ты считаешь это смешным?

– А кто сказал, что это шутка? У нас и правда, нет музея!

– Он уже лет двадцать как есть!

– У нас…кхм…кхм…есть музей?! – с завышенным голосом и слегка фальшивым удивлением спрашиваю я, дернув вторую струну.

– С 1970 года. Исторический музей округа Винсенс, штат Техас. – серьёзным видом говорит Глен, показывая пальцами в воздухе несуществующую табличку с надписью.

– И что там вообще есть? Портрет Говарда Холланея и рассказ о том, как молодой житель, американский авантюрист с ружьем, женой и детьми в придачу нашел наше озеро? Которое теперь называется озеро Холланей…

– Там вся история нашего города!

– Ты с такой гордой миной рассказываешь про этот музей! Тебя не смущает, что наш город напоминает захолустье, а не исторически важный объект!

–Да ты сноб…Если бы знал, где открылся музей…

Со смехом, я посмотрел на моего друга, и мне хотелось задать вопрос – Неужели они восстановили поместье Холланей?

– Нет, в доме Хейли.

– Где? В доме моего отца?!! – с неподдельным и удивленным шоком интересом спрашиваю я.

– Да…о и кстати! Я узнал о твоей семье! Сейчас компанией руководит твой дядя Луи, он то и передал дом в фонд города с целью организации музея.

– Погоди! А мой отец? И какой из дяди Лу бизнесмен! Он музыкант до мозга костей, я думал он сейчас в Нью–Йорке, концерты всякие проводит и все такое… Но чтобы компанией руководить!

– Итан Хейли умер в 1995 году, от сердечного приступа. По словам его брата Льюиса, он так и не смог простить себе потерю сына, то и сказалось на его здоровье еще в далеких 60–ых годах… – Ен читал эту информацию из папки с документами, из газетных вырезок и других источников, откуда он только сумел это выяснить.

Мне стало ужасно грустно и в тоже время интересно, как изменилось все, что я видел. Особенно удивила история моего дяди, который из отвязного музыканта превратился в руководителя фирмы. Но факт смерти моего отца ненадолго выбил меня из колеи, затронув остаток моих эмоций. И хотя, слезы мне по прежнему не знакомы, я могу вообразить, какого это состояние.

– К слову, ты упомянул поместье Холланей…(пауза) там живет твой дядя сейчас! Он его выкупил и отреставрировал и теперь это его дом. Как правило, он здесь зимой живет, а летом он пропадает в Нью–Йорке. – сказал Глен, протягивая в мою сторону фотографию нынешнего вида поместья Холланей.

На фотографии было совершенно новое, чистое и ухоженное здание, совершенно не похожее на то, в котором мы с Гордоном играли в янки и дикси. Большое зеленовато–бежевое поместье с белыми, как редкий техасский снег окнами. На фасаде дома четыре окна и такая же белоснежная дверь. Отдельно можно описать его белые балконы, как бы сошедшие со страниц учебника по истории, когда ты видишь особняки английских дворян. Плюс, от этого дома исходить явная энергия зеленоватых бумажек с портретами отцов основателей США. Хотел бы я провести свои каникулы в этом замечательном доме, скажем на Рождество, пригласив своих друзей и родственников.

– Ого (свистит), сразу видно, дела у моего дяди пошли в гору! Думаю, в данном контексте принято будет называть его поместье Хейли… – удивленно говорю я.

– Мы называем его Хейли–Холланей. Как сам Льюис называет свой дом, понятия никто не имеет. Он редко в последнее время появляется в городе… – поясняет Глен.

– Ты же сказал, что он здесь живет… Или я чего–то не до понял!?

– Жил… в последние месяцы его уже никто не видел, после смерти брата он все чаще пропадает в Нью–Йорке. Поместье пустует, вечно закрытое и темное. В скаутской среде говорят, что там видели призрак отца и сына Хейли, поэтому Льюис не хочет там жить.

– Кстати о легендах? Ты когда–нибудь, обо мне слыша? – задаю вопрос я.

– Нет…до того момента ни о каком призраке я не слышал! – ответил коротко и ясно Глен, хотя он пытался что–то вспомнить. – Я могу поспрашивать у старшего поколения, кого встречу.

– Было бы не плохо! Не интересно существовать, если твои проделки никто не может оценить…

Ен смотрю заинтересовался моим делом. Такое ощущение, что до меня его жизни была настолько скучна и рутина, что теперь он готов играть в детектива ради незнакомого призрака. Что же, с высоты моего мертвого взгляда и правда любая жизнь кажется интересной, даже момент в жизни, когда ты идешь куда–то и чихаешь, кажется мне смешным и интересным. До чего дошел я вы скажите? Может вы и правы.

Ах да, пока мы тут без умолку болтали о моих родственниках, я настолько удивился судьбе моего дяди, что забыл – Глен что-то про сюрприз говорил. А времени до урока осталось не так много, надо быстро спросить!

– Ты там про какой–то сюрприз мне говорил! Надеюсь то, что ты мне дом моего дяди показал и про смерть отца сообщил, не было сюрпризом? – с легкой иронией в голосе спросил я. – Плюс, ты принес мне музыку под названием «Рэп», от которой меня чуть не стошнило! Меня! И стошнило!

– Вот ведь…точно! Я не просто так его притащил! – неожиданно вспомнил что–то Ен, показывая своей рукой на свой завернутый кусок холста.

– Кого, рэп?

Да нет… – иронично отвечает он. – В городе скоро будет конкурс работ по изобразительному искусству, я планирую там участвовать в направлении портрет…

Я опустил глаза полные разочарования, думаю про себя – и что, это и есть сюрприз! Ну, выступит он, ну поймет, что картины рисовать в наше время максимум тянет на похвалу со стороны учителя или мамы, а в худшем случае на клеймо гея. Потому что юноша, рисующий цветочки очень сильно покрыт голубизной, хотя этот термин для меня тоже в новинку.

– Это? Что? Твой сюрприз? – раздраженно спрашиваю я.

– Да нет…я буду писать твой портрет! – с воодушевлением сказал Глен.

– Стоп! Мой…ч-т-о-о-о-о?! Какой к черту потрет…тьфу…портрет!

– А что? В этом году обещали приз, 500 долларов! Пять сотен басков! Дэвид! Это Джек–пот!

– Какой к дьяволу Джек–пот!? Да уж, идеально, деньги поделим пополам… – продолжаю яро иронизировать я.

– Тебе же не нужны деньги? Или ты можешь в магазины ходить?

– Не смешно! Не притворяйся, что ты меня не понял. Повторюсь, какой еще портрет?

– Мне нужен натурщик, кого, в конце концов, рисовать…

– Анну Марию свою рисуй… – перебил Глена я.

– Хорошая шутка, я это запомню. Но мне нужен особенный персонаж, там за креативность дополнительные баллы дают. А тебя гарантированно никто не видел и не увидит. Да ты не переживай, я отлично рисую портреты…увековечим тебя, так сказать, в искусстве.

– Даже не думай, я не собираюсь тебе позировать! Ищи дурака помладше!

– Дэвид, у тебя как будто выбор есть, или мне перестать приходить? Или говорить с тобой перестать?

Меня такие угрозы озадачили. Хотя Глен не самый умный человек, с которым я встречался в жизни, это был хороший ход, ничего сказать даже против, не могу. Оставалось только тихо ворчать, закатывать глаза и ныть сидя на стуле.

– А у меня что, вообще выбора нет? – ною сидя на стуле я.

– Выбор одежды целиком и полностью на тебе… Я тебе доверяю мой друг! – издевательски с сарказмом сказал Глен.

– Да он правда издевается… – думаю про себя.

– Буду писать тебя здесь! Точно! Будешь стоять на фоне пианино! – говорит Глен, поясняя мне свою идею для сюжета будущей картины. – Еще, думаю, будешь в позе Наполеона, как на портретах президентов США или каких–то аристократов…

– А вот и нет… Я все равно не согласен! – я повернулся к Глену спиной и резко, быстрым шагом, направился в угол, делая вид, что мне куда–то надо. Но вскоре, я осознал, что мне идти такой походкой некуда, остановился, развернул голову и продолжил. – Ты можешь угрожать чем угодно! Я только всего видел! Поэтому, твой шантаж неуместен, дорогой мой друг…

Пока у Ена горели глаза от раздражения, я с улыбкой стоял у угла и наблюдал за изменениями настроения юноши, которой что–то тарахтит. Природой его наделило слишком высоким голосом, поэтому его бурчанье напоминало скрипы голосовых связок старой учительницы, которая всю свою жизнь курила. И в самых неожиданных местах я слышал характерные баритональные оттенки.

– Баритональные оттенки? Ч–т–то? Я слишком сильно перечитал книги старика Брауна, уже автоматом выговариваю эти сложные и ненужные термины… – думал про себя.

Пока я ловил себя на мыслях, вокруг меня словно холодом повеяло. И то ли я стал терять зрение, то ли пространство вокруг меня и правда потемнело…

– Доброе утро Дэвид. – до моего слуха дошел очень знакомый приятный бархатный голос. Ангел смерти стоял сзади меня. Я не заметил как громадная фигура с крыльями появилась в каморке.

– Ангел?! Я думал, ты совсем забыл про меня? – оборачиваясь, выкрикнул я.

– В отличие от людей, у нас нет такого качества как «забывание». Вынужден тебя обрадовать, или же расстроить. – Смерть стоял прямо позади Глена, проходя параллельно сквозь него.

– Что это ты веселишься? – мне стало слегка весело при виде застывшего Глена, и я чуть-чуть рассмеялся. Впервые, настоящее хорошее настроение.

– Да просто…он тебя не видит, а я вижу. – отвечаю я.

– Люди не хотят меня видеть, не готовы принять мое существование и до конца это отрицают.  Для них я – что-то отрицательное, что отнимает жизнь. Хотя на практике, они не хотят банально увидеть себя в зеркале.

– Зачем ты пришел?

– Мне не нужен повод, чтобы увидеть старого друга.

– Какой же я тебе друг? Ведь я тебя едва знаю. Мой единственный друг это Глен, вон тот парень, что невольно будет пытать меня живописью…

Ангел усмехнулся и с улыбкой посмотрел на Глена. В его серебряных глазах не было и намека на какое–либо зло, он и правда, был настроен весьма дружелюбно, как званый гость на этом празднике. К слову в одежде он себе не изменял, на нем бы все тот же костюм, только пиджак фрак стал бежевым.

– Может быть, ты отпустишь меня? – собрав всю наглость в кулак, я задал вопрос, тут же спрятав глаза в пол.

– Только после того как ты отпустишь себя сам! – повернулся ко мне и тихо сказал Ангел.

– Я не понимаю вас, как это отпустить себя!? Я искренни, осознал все, что мог только осознать!

– Ты все еще ничего не понял, но ты на верном пути мой друг…мы еще встретимся, я не прощаюсь. – сказал полушепотом Ангел.

Смерть исчез быстро, словно все это мне привиделось. Но учитывая обстоятельства, что я уже с ним встречался, без сомнения это был он. И наш разговор не был услышан Гленом, он даже не заметил этого. Действительно, люди не хотят видеть смерть, ни в каком виде, ни в виде ангела с огромными крыльями, ни в виде стереотипного черного скелета в плаще.

– Да что это значит, отпустить себя и как это должно произойти… – кричу в сторону уже исчезнувшего посланника небес я.

– А? – слегка удивлен моим поведением Ен.

– О, прости, я слегка задумался, о чем ты говорил? – спрашиваю я.

Дурацкий звон школьного звонка, впервые жизни спас меня. Если не считать случай, когда в 12 лет нас с Гордоном застукали в туалете за курением папиных кубинских сигар, но это не важно. А важно то, что Глен, со всей его ненавистью по отношению ко мне, которая образовалась после моего отказа, уходит на уроки. И мой дорогой художник, с гордым видом, схватив свой холст, поспешил наверх.

– Ты куда…ха–ха…дурак, с этим грузом направился?! Оставь ты его здесь! – кричу вслед я.

– Ничего, обойдусь и без твоей коморки!!! – слегка истерично крикнул мне в ответ Глен.

– Вообще–то коморка не моя, а школьная…ну да ладно… – сказал про себя я, в очередной раз, провожая взглядом юных девятиклассниц.

И как раз, легка на помине, по коридору, к лестнице шли четыре девушка, среди которых – Анна Мария. Посмотрев на себя в зеркало перед кулером, состроив взгляд злобного карлика и обнаружив еще раз, что я в зеркале не отражаюсь, если этого не захочу, моя персона отправилась следить за этими подружками. Да и меня слегка смутил тот факт, что урок идет и этот квартет тоже, идет, во время урока.

Они шли, перешептываясь между собой, хихикали и что–то невнятно объясняли. Между тем, по коридору 2–ого этажа проходил Фрэнк. Взгляд девушек сменился на какую–то расистскую мину. Смотрели они на него, как солдаты дикси на негра–раба, при том, что Фрэнк слегка ирландец.

– Здравствуйте мистер Каннинген! Как приятно вас сегодня видеть, как ваша работа? – из всей компании, доброжелательной с уборщиком в общении оказалась Эн Мари.

Взгляд второй подруги, той, что с рыжими волосами был также весьма доверительным, но она молча стояла рядом с Анной Марией и хлопала ресницами. Остальные были явно возмущены таким общением с уборщиком, они смотрели на Эн Мари с непониманием и упреком, того и гляди что–то не доброе скажут. Хотя меня удивил другой вопрос – фамилия Фрэнка Каннинген?!

– Почему я раньше этого не знал?! Ах да, у него на бейджике только имя и написано… – вспоминаю про себя я, думая над этим вопросом.

– Доброго утра, мисс Льюис. Да все как всегда замечательно, а как ваше увлечение поэзией? Вам понравилась книга, что я порекомендовал? – ответил на вопрос Фрэнк.

– Ох, хотела как раз вас поблагодарить! Вы так сказать открыла для меня Байрона по–новому. До того, в моей школе литература мне была не интересна. Старая учительница не хотела говорить или что–то обсуждать, а только тестами нас заваливала – увлечённо поясняет девушка.

– Очень рад это слышать! Позвольте задать вопрос… – с мудрым взглядом спрашивает уборщик. – А что вы, мисс Форд, мисс Андерсон и мисс Райли тут делаете, хотя идут уроки?

– А–а–м–м… – затрудняется ответить Анна Мария.

– Просто сейчас идет алгебра, а вы думаю в курсе, какой это скучный и отстойный предмет. Вот мы и решили прогуляться. – отвечает одна из двух подружек.

– Скучный и отстойный? Неужели? Очень интересно мисс Андерсон. – фальшиво удивляется Фрэнк. При этом его речь остается приятной, а слова изящно исходили из его уст. Мне кажется, он слишком мудр, чтобы отвечать неприятным сарказмом на такой же тон этих девиц.

– В–ы…понимаете… – невнятно говорит что–то Анна Мария.

– Подруга, пойдем, нам пора! – подталкивает компанию вторая подруга, судя по всему, Райли.

– До свидания девушки, удачного дня! – попрощался мистер Каннинген, взяв в руки свою швабру и продолжив свою работу.

Я же попрощался с ним заочно и устремился за квартетом красивых девчонок, в надежде их не потерять из виду. Меня интересовала Анна Мария, что–то не очень похоже, что эта кроткая и милая девушка способна прогуливать уроки. Ее рыженькая подруга тоже не производила такого впечатления, поэтому меня очень сильно привлекли темы их разговора. Да и они не сильно смогли уйти далеко, остановившись возле питьевого крана. У них состоялся не очень добрый диалог.

Я оказался случайным гостем на этой «светской беседе», без приглашения. Но даже если бы меня на нее пригласили, вряд ли бы пригласительное письмо до меня дошло бы. И все же, эта процессия взбудоражила мое любопытство.

– Подруга, ты чего это с уборщиком дружбу водишь? – спрашивает Андерсон.

– Да уж, ведь он мог нас заложить учителям! Ты о чем думаешь! – поддерживает Райли.

– Н–о–о…вы сами! – пытается защищаться Эн Мари.

– Никаких но! Это правила нашей школы! Соблюдая их, ты станешь звездой, а если нет – будешь, как этот уборщик…бедной и забытой! – продолжает Андерсон.

– Какая мудрая мысль…философия прям… – иронизирую идя вслед за ними я.

Еще примерно минут десять эти подружки, из разговора которых я узнал, что Андерсон зовут Лена, а Райли зовут Эмели. Как забавно, снова услышать это имя. А рыженькую зовут Дебора, она к слову продолжала испуганно стоять и молчать. Зато эти двое показывали мастерство своего ораторского искусства, что помогло мне примерно понять иерархическую и элитарную структуру нашей школы. А точнее, старших классов. Они, в свою очередь, составляют класс «красавиц», которые входят в, так называемое «общество звезд». Анна Мария стала невольной заложницей своей красоты, ибо: ее признало красавицей все мужское общество и пол школы знает о влюбленности Уильяма в Эн Мари. Похоже на какую–то политическую борьбу кланов или партий в ранних США конца XVIII и начала XIX веков. Подростки с чертами аристократов, что может быть хуже для просвещённого и демократического общества нашей великой нации, хотя я иронизирую.

Но потом разговор этих «аристократок» переместился в сторону мальчиков, кто кому нравится и все вот это прочее.

– От этих сплетней умереть можно… – продолжаю вставлять свои фразы я.

Ну и наступила очередь Анны рассказывать о своих симпатиях. Вернее, как рассказывать, выслушивать хвалебные речи о «школьном Цезаре», Уильяме.

– Нам что, больше поговорить не о чем!? – с улыбкой и смехом говорит Анна Мария.

– А что, о чем еще? О поэзии как ты что ли…ха–ха–ха! – комментирует Райли.

– Тем более, Вильям по уши в тебя влюблен. А? Чем не кандидат! Считай «мисс винсенская школа» получишь! – с гордостью продолжает нахваливать Лена. – Он красив, умен и думаю богат!

– Это не все что нужно для хорошего парня! Многие забывают про искусство…литературу, живопись… – продолжает утверждать Анна.

– Какие–то у тебя…странные мысли о парне…того и гляди тебе должен нравится наш уборщик! – смеется Эмели.

И тут моя голова ухватилась за слово «живопись». Никогда не думал, что девушке может нравиться парень, который увлекается живописью. Хотя после хиппи и графитиста, который отождествлял себя с Пикассо, меня трудно чем–то удивить.

Одновременно с этим, Дебора перебила разговор этих двух юных леди и поспешила забрать Анну Марию на урок, мотивируя это тем, что все–таки один урок посетить надо, чтобы не сильно приставале. Какой все–таки это был гениальный ход, сработало быстро. Моя слежка подошла к концу, а в прочем, как и этот урок. Но даже после всего вышесказанного, Дебора и Анна что–то обсуждали, но мне это уже было не интересно.

Пока девушки расходились по кабинетам, мне в голову пришла мысль. Вот такая неожиданная и безрассудная мысль, словно лампочка над головой в мультике. Надо помочь Глену с его этим искусством, это должно с подвигнуть девушку на симпатию к моему другу, а самого Ена – к долгожданному смелому шагу. Пока это единственное, чем он может ее привлечь. Да и для меня это идеальный шанс развлечься. Чем призрак не шутит…

Не став долго думать, я оказался в классе, где в данный момент сидел Ен с Палмером, на уроке. Он писал какую–то контрольную, хотя меня это не сильно волновало, так же, как и не волновал учитель, говорящий фразу о том, что от результатов теста зависит ваше будущее. С порога я, не дожидаясь звонка, крикнул в сторону Глена – ладно, я согласен быть твоей картиной!

От удивления он плюнул карандаш, который он пытался съесть. Того и гляди, у него также выпадут глазные яблоки и он наглядно покажет действие законов Ньютона в игровой форме.

– Кончай есть карандаши, девушкам это не нравится, а вот мужчины с кисточками и мольбертом очень даже… – иронизирую я.

Звенит звонок и Ен сдает свой листок учителю и спешит ко мне. Своими очами он проводил меня взглядом до пустого места, чтобы он смог мне нормальной что–то ответить, а с улыбкой следовал этому. Постоянно чувствую в себе какое–то превосходство, когда ловлю себя на мысли, что мне не страшно присутствие людей, глазеющих на тебя.

– С чего это тебя резко повернуло в другую сторону, а? – резко спрашивает меня, выбежавший из класса Глен.

Палмер даже оглянуться не успел, как его друг смылся и стал разговаривать с пустотой, которую он зовет Дэвид. Топтался на месте, словно он в поисках мысли, которую забыл. Ен же решительно настроен узнать у меня причину моего нового решения. Но кто же я такой, чтобы рассказывать все? Зачем мне это нужно, человек не все должен узнать сразу, должно наступить определенное время, либо настанет момент, когда ему эта информация банально не понадобиться. Вот я этого и жду.

– Можно сказать…появился интерес… – отвечаю на вопрос Глена я, умалчивая реальную причину. Не все люди должны знать.

– Знаешь, что–то мне не очень–то верится! – сказал с какой–то досадой. – Да и может зря это все…я не могу быть слишком хорошим художником…

– Какого черта ты сейчас ноешь как девчонка!? Я тут решил ему помочь с искусством, а ты… Как можно так мнения менять?

– Н–о я…

– Никаких но! У тебя появился эксклюзивный помощник, так что заткнись и рисуй мой чертов портрет!

Ен еще раз посмотрел на меня досадным взглядом, добавив в него еще и значительный оттенок скептицизма. Кажется, он не задумывал свой взгляд так, чтобы перед нами оказался самый настоящий нытик. Наверное, хотел показаться мне мудрецом, но с такой миной стало только хуже.

– Думаю, что я не могу выиграть этот конкурс… я ведь не Ван Гог, не Рафаэль… – начал оправдываться Глен.

– Нет…так дело не пойдет…

К этому времени, мы уже дошли до удобного безлюдного коридора первого этажа, перед моей "квартирой". И в мою голову пришла радикальная мысль, поднять Глена и протащить его по воздуху. Объекты такого большого веса мне еще не удавалось поднимать, но, тем не менее, у меня это вышло.

– Ну а пока висишь, слушай меня. Никогда не сравнивай себя с великими, когда не сделал к этому столько же усилий, сколько и они. Ты сидел в студии ночами, рисуя только одну деталь? Ты годами писал шедевры? Я думаю, нет… Так что хватит мечтать о величии, если не хочешь работать! – толкаю речь я, пока Глен щелчком моего пальца болтается в воздухе.

– Да....п–о–н–я–л… я–я–я! Сними.... меня к чертовой матери! – кричал Ен.

– Ты точно все понял точно?!

– Т–о–ч–н–о!!!

– То та же, вот так сразу бы…

На крики бедного Глена, выбежал Фрэнк и стал спрашивать, что случилось. Сюда по его реакции, он не раз видел, как Уильям совершал "нападения" на парня. Да, мистер Каннинген сразу видно, человек добрый. С того момента, как он появился в нашей школе мне всегда было любопытно, кем был этот молодой мужчина до своей карьеры технического персонала. Ведь он совмещал в себе и работу сторожа. Фрэнк Каннинген даже сейчас, в свои сорок выглядит как голливудский актер. В нем присутствовала загадка, которую даже мне не в силах разгадать.

Глен заверил Фрэнка, что никаких нападений не было, и что тот просто упал, больно ударился и у него уже привычка кричать. А вот Фрэнк сказал ему одну любопытную фразу – ладно, только смотри, никогда не лги!

– Интересно, о чем это он… – думал про себя я.

Диалог Фрэнка и Глена продолжился и затянулся слишком долго, я уже стал думать, что усну, пока дождусь окончания. Наш уборщик любил говорить, и надо признать, делал он это всегда с изяществом. С него можно было писать роль для какой–нибудь пьесы или попросить его составить речь для своего резюме. Что называется чистая американская речь, даже без слов паразитов. Потрясающе.

4 ноября 1999 года, еще один из немногих четвергов. Погода стремительно говорит, что на улице старая добрая осень, всего 19 градусов, если верить школьному градуснику, что на окне у директора висит. Плюс дождь, сегодня очень мокрая погода, а когда дождь пронзает тебя, потому что ты не материален, это, скажу я вам сильное удовольствие. Хотя один раз в меня ударила молния, я за столб металлический держался. На миг в моих глазах был один сплошной голубой неоновый свет, а потом все, ни боли, ничего. Вероятно, наука и потусторонние существа как то странно взаимосвязаны.

Сегодня Глен придет, вооруженный кисточками, красками и огромным холстом. И на этом полотне, согласно его теории появится мой портрет. А пока, я как всегда хожу по школе, здороваясь с каждым. Настолько привычное занятие, что я стал считать свою тюрьму домом. Все в этом, домике, хорошо, если не считать курящих старшеклассников, закрывшихся в душевой футбольной команды. О, что я чувствую, а сигареты то не простые, какая–то неизвестная мне ерунда, но точно не наркотики, эти малолетки их бы просто не достали, иначе их достала бы полиция. И какой уважающий себя «наркобизнесмен» будет еще и со школьниками связываться, в Техасе, где каждый второй родитель носить с собой букет из двустволки и патронов.

– И как вы еще не сдохли от этого противного запаха…черт бы вас пробрал! – ворча, захожу я в душевую.

Трое молодых людей сидели у открытого окна, о чем то, видя диалог, а я стоял напротив и думал – как бы мне их проучить. Н–е–е–т, такой шанс упустить я не могу, мне абсолютно все равно на то, кто они, хорошие или плохие, они портят мне настроение своим дымом.

– И чего я думаю…все же просто! – с довольной и злобной улыбкой сказал я.

Вдруг сигарета в руке одного из парней вспыхнула, словно была заполнена хорошим бензином. Огонь каким–то чудом не причинил серьезного вреда руке юноши, кроме небольшого ожога. Все зрелище напоминало скорее взрыв испорченного фейерверка или подожжённого патрона. Перепугавшись, парнишка повернулся в сторону своего друга в очках и стал кричать на него высокими и истеричным звуком, напоминавшем пожарную сирену – какого черта?

– Как…т–а–а–а–к вышло!? – с трусостью стал оправдываться очкастый.

– Это я тебя хочу спросить Янис! Какого черта?? Что ты за дурь?! Ты что ее из пороха сделал? Или из петард!? – сердито кричит пострадавший.

– Я!Я…я…я…я…

– Очень красноречивое объяснение, идиот… Теперь из–за тебя рука болеть будет.

– Клянусь, я понятия не имею! Тут нет ничего…взрывоопасного…

– Зато курить может, перестанешь! Может у тебя мозги появятся, наконец! – иронично смеясь, говорю я. – Хотя, тебе вряд ли мозги помогут.

Оставив своих дымящихся спутников, я вернулся обратно в свой пятизвёздочный номер в отеле Плаза–Винсенс, где я бесплатно прописался уже 38 лет. Тем более, мой друг должен, наконец, уже прийти, а может он и вовсе уже там. Хотя через пять минут, оказавшись в коморке, я понял, что Глен тут отсутствуют еще.

Еще через три минуты, по моим ушам ударил неприятный звук упавшего человека, который кричит, словно напоролся на вьетнамскую мину – Глен пришел.

– Ты хоть раз в комнату зайти нормально можешь, без приключений, а?! – с диким сарказмом, склонившись над упавшим Еном, говорю я.

Парень посмотрел на меня и в выражении его лица, будто бы застыла фраза – какого черта ты тут зазвездился! Но он, с неестественной апатичной улыбкой тихо поднялся, встал с колен, отряхнулся и постучал в дверной проем.

– И кстати, это было в первый раз! В прошлый раз ты просто не хотел мне открывать дверь! – ехидно сказал Глен.

– Да я бы и не открыл… – прошептал про себя я.

– Что–что?

– Кхм…кхм…чего зашел?

– Ты забыл? Мне нужен новый набросок!

– Опять?!

– Не опять, а снова!

Глен сделал уже порядка пяти набросков только за один вчерашний день, на все вопросы, когда он уже будет писать картину, он мне ответил, что нужно иметь терпение. Лично я на такие фразы всегда спокойно и твердо говорю – ты достал уже меня со своим проклятым терпением!!!

– Сцена 0, дубль номер шесть! Мотор! Начали!

– Очень смешно…сядь прямо…! – Глен на мою шуточку ответил как–то очень холодно, я в первый раз вижу его таким серьезным и нацеленным.

Вероятно у каждого, даже самого активного "клоуна" существует то дело, за которым он строг при выполнении. Даже странно, что люди, порой самые комичные или самые слабые духом, благополучно выбрасывают свои эмоции и забывают про свою маску.

– Ты позу, в которой сидишь, сменил! – неожиданно кричит на меня Ен.

– Вовсе нет… – отмахиваюсь я.

– Вовсе да! Ты руки по–другому скрестил, это не то!

– И что с того? Ну в другую сторону руки и? Это как то испортит мой образ…?

– Господи…а обычно призраки мудрые…

– Я тебе не мистер Браун! Мотивационных лекций, мудрых слов и цитат великих деятелей от меня не жди! Я этой ерундой сыт по горло, читая это на протяжении 30 лет…

Парень посмотрел на меня и явно о чем–то задумался. Он снял свои очки и стал крутить ими в руках, параллельно смотря на меня, в поисках какой–то мысли или ответа.

– А кто–такой…мистер…Браун? – хотя я ожидал что он спросит другое, этот вопрос был вполне логичным.

– Я же тебе рассказывал про смерть.? Про наказание мое? Про книги? – спрашиваю в недоумении я.

– Ну…?

– Ну…? Это наш учитель музыки…черт возьми!

– А–а–а! Точно, ты как–то упоминал…

Очень быстро Глен переключился с разговора, на свой альбом, рисуя все больше и больше линий своим стертым, слегка погрызенным карандашом. И право признаться, он крайне весело выглядел, когда рисовал. Нет, ни когда думал о будущем рисунке, о фоне или позе, а именно когда водил карандашом по бумаге. Согнувшись поближе к листу, он периодически закрывал первый глаз, а параллельно с этим высовывал язык и был похож на Джозефа, когда тот пианино на слух проверял, хотя последний имел абсолютно не музыкальный слух.

– Все! Закончил! Можно, наконец, думать о самой картине! – с радостью сказал Глен.

– Заждались… – иронично комментирую ситуацию я. – 15 минут угробить на один карандашный рисунок, хотя у тебя их и так пять.

– А ты попробуй с одного раза сочини свою мелодию! Давай, бери гитару и в путь!

– Ха! Ха! Ха! Очень смешно…

Кстати о гитаре, уже дней пять, как я не держал ее в своих руках, взяв ее, чтобы поиграть, а не просто вспомнить о своем существовании. Да, время ее не хочет щадить, на датчиках уже легкая ржавчина проступает, а струны так вообще менять надо. Вокруг моей старой царапины уже следы появились, и все же, ее звук еще может порадовать. Даже без усиления, гитара воспроизводит тот знаменитый джазовый звук, настолько мягкий, что на ней можно играть Дебюсси, что я сейчас пытаюсь сделать.

Одновременно с этим, в своих тетрадях и альбоме трудился над чем–то Глен. Разложив вокруг себя кучу бумаги, карандашей и ластиков, используя контрабас в качестве мишени для комков, он, заткнув карандаш за ухо, пытался думать. Швырнув очередной бумажный снаряд в контрабас, тот отскочил в мою сторону и парень впервые за долгое время раздумий обратил на меня внимание.

– Слушай… Ты ведь, на гитаре играешь? – слегка прищурясь спросил меня Глен.

Я сильно остолбенел, открыл рот и стал таращиться на своего друга, словно сейчас этой гитарой ему по голове и тресну. И раньше, я знал, что Глен слегка рассеян в области внимания и мало что из моих рассказов запоминает, но забыть такой факт, это надо уже постараться.

– Это ты так пошутил?! Мне кажется, что ты говоришь это серьезно!!! – возмущенно и громко произносил я слова, которые исходили из меня, словно я бью по басовым струнам контрабаса.

– Да нет, я к слову о том, что это можно использовать для сюжета картины!

– Поясни…!

– Ну смотри. Так, пока что, выглядит суховато. Похоже, скорее, на пародию портрета эпохи кризиса на Уолл–стрит. Но добавить тебе гитару – и это раскроет твою личность, оживит полотно, даст побольше нужных красок, создаст нужный колорит…

– Достаточно, я тебя понял. – прерываю пафосную и апофеозную речь своего друга.

– Воооот… Что скажешь?

– Согласен, но мне нужны новые струны! Этим скоро крышка, достань мне новые, и я позволю сделать из меня Да Винчи. – с легкой эгоистичной улыбкой говорю я. Что только не сделаешь, чтобы получить результат чего–то сведения.

– Что? Последнюю фразу не услышал…

– Я сказал, что мне нужны только качественные струны.

– Так. Погоди, а как новые струны на твоей гитаре помогут мне написать картину–победительницу?!

– Как ты, маэстро можешь так говорить! Любая деталь важна! – немножко лживо и пафосно говорю я. – А теперь не спорь, и отправляйся за новыми струнами, скажи для ES–175 Gibson…ммм…стандартные! Давай–давай, вперед!

– КАК! ЧТО? Оооох…но! – истерически, повышая тональность своего голоса до писка, кричал на меня Глен.

– Впере–е–е–ед! Иди уже, завтра увидимся! – кричу я, выпроваживая своего гостя со всеми своими вещами, захлопывая за ним дверь.

– Но ведь… – что–то пытается невнятно сказать Глен, но слышится это слабо, так как я уже закрыл дверь.

А сам же про себя, с огромной улыбкой, зажимая какой–то аккорд, кричу – Да! Есть! А парню не мешает хорошая работенка, пускай старается, девушки любят старательных. Особенно, если девушка любит искусство, счетчик повышается. Эх, этому парню бы уверенности больше, потому что талантом его Господь одарил. Я понимаю это, разворачивая один из его бумажных снарядов для метания в контрабас, на которых изображено нечто похожее на меня. Ведь он нарисовал это за несколько минут, весьма неплохо, для мальчика для битья.

Как по мановению волшебной палочки, в мою дверь снова постучал кто–то. Я нахмурился и сразу же провел свой старый тест на определение принадлежности возможного послания, крикнул – кого там черт принес!?

– Дэйв…это я! Я забыл тебе кое–что очень важное сказать! Срочно!!! Очень срочно!!! – шепотом, слегка нервно и практически крича, говорил мне сквозь дверь Глен.

– Ты застал меня врасплох… – вздохнув, я медленно встал и, указав на дверь, открыл замок. – между прочим я собрался спать!

– Хватит лгать! Ты не спишь!

– А ты, однако, запомнил! Браво!!

– Так вот, хотел сказать тебе – у нас нет музыкального магазина в городе, где я достану тебе проволоку для гитары?!

– Как это нет!?

– Объясняю! Нет, это значит, нет. Отсутствует, не существует, не открыт, там ничего не продают…

– Спасибо! Я и сам знаю значение этого слова…не поверишь! – перебил я Глена. – А лавка Ива Эссекса тебе помочь с поиском не может?

Ен взглянул на меня так, словно я сказал ему какой–то термин из астрофизики, нежели о реальном городском учреждении.

– Лавка…кого? Чего? – спрашивает Глен.

– Ив Эссекс держит…вернее, уже, наверное…держал лавку рядом с кинотеатром. Разве сейчас ее нет? – говорю я, параллельно спрашиваю интересную для себя тему.

– Рядом с кинотеатром…м–м–м…игровой клуб стоит.

– Какой…на хрен…игровой клуб?! Ты смеёшься…

– Ну там компьютеры стоят и люди, преимущественно дети, приходят туда чтобы в них поиграть. А некоторые ходят туда прятаться от своих жен, это мне так папа говорил.

– Господи…ты отправил меня в ад! Вместо музыкального магазина тут открыли клуб, чтобы прятаться от своих жен! Дожили…

– Эй! Насчет жен я утрирую!

– А лучше не стало! Ты расстроил меня…

– У нас даже и музыки то толком в городе нет, не самый музыкальный у нас город. Мой отец владел гитарой, она где–то в сарае валяется. Вот и все, а так: наушники и плееры. – разводя руками говорил Глен, попутно осматривая старый контрабас.

– А городок то умирает…

Глен снова стал размахивать руками и слегка виновато смотреть на меня. Он ничего к моему комментарию не добавил. Потом он стоял, положив руку за затылок, обсматривая фортепиано, на котором я сидел.

– А ты, любитель Джона Леннона, что никогда не хотел научиться играть? – убрав руку со своего лба, улыбнувшись, спросил я.

– Да…н–е–е–е–т… Не особо меня тянет на это. Мне нравится лишь его слушать. – отвечает мне Глен

– Ну тут я соглашусь, слушать это приятно… особенно песню про солнце…

– Это Джордж Харрисон…

– А…кто? А–а–а–а…Джуд?

– Это Маккартни…

– Let it be?

– Маккартни… – продолжил с угрюмым выражением лица пояснять мне Глен.

А меня обуял интерес, что из нескольких песен, что он дал мне послушать, только в 2–3 в каждом альбоме пел его любимый Джон Леннон.

– Imagine!? – с надеждой продолжаю спрашивать я.

– А вот это Джон. – с легким воодушевлением сказал Ен.

– Чего это в его группе поет не он?

– Ну…это не совсем его группа…Не то чтобы он лидер…они скорее на равных.

– И все–таки…рокабилли – лучшая музыка! А все остальное лишь жалкая пародия!

– Отста–а–а–нь…сноб старомодный! И где ты только просидел эти тридцать лет!

Чего–то я не понял, ты какого черта мне такую претензию кидаешь? Задаю я в своей голове вопрос Глену. Где я мог еще просидеть, довольно смешной вопрос, который не требует слишком умного ответа.

– Ах да…забыл… – сам отвечает на свой вопрос Глен, видимо, как и я, обдумав все в голове.

На часах наступает время, когда вот–вот уйдет последний ботаник и школа начнет потихоньку закрываться: завершит обход Фрэнк, допишут свои бумажки учителя и докурят последние сигареты наши дорогие футболисты и их дружки хулиганы. И я ловлю себя на мысли, что моему другу, у которого нарушен музыкальный вкус, пора уже домой. Хотя мне должно быть абсолютно до лампочки, но отправить домой хотелось. Плюс ко всему, ему еще дома этот чертов портрет рисовать. Жду не дождусь этого зрелища, портрета старого призрака с гитарой, Дориан Грей не иначе.

– А–а–а–а…Ну…ясно, я тогда…пошел. – Резко и как раз вовремя сам сказал мне Глен.

– Ну что же…удачи тебе, друг мой! Смотри кисточки не потеряй! – прощаюсь я.

На сей раз Глен попрощался еще раз и сегодня не возвращался, стуков не было, и криков я не слышал. Я закрыл за ним дверь, пожелал удачи и попытался снова усесться за гитару, но поздно. Настроение упало на уровень расстроенного старого контрабаса. Для меня мысль, что старый Ив не сохранил свою лавку, выглядиттрагичной, а еще хуже мне представляется этот клуб. Ну что же, придётся просить Глена ехать в другой город, слезно умалять его, стоя на коленях, может быть поможет. А до тех пор, придётся мало того, что позировать с расстроенной гитарой, так вообще сам факт игры в модель мне не очень нравится.

Последние лучи солнца еще пробивались сквозь окна спортивного зала, слегка освещая его, создавая блеск яркой краски на полу. Фрэнк сидел в своем «кабинете» и читал книгу по истории американского капитализма, он весьма интеллектуален как всегда. А я прогуливаюсь по своей школе, которая стало моей обителью. Эту мысль я вновь прокручиваю в своей голове каждый вечер и каждую ночь. Но при этом, глядя на закат сквозь душевой спортивной команды, я невольно улыбаюсь, глядя как все–таки этот мир может быть прекрасен. Вряд ли людям, что здесь моются, понравился бы факт наличия невидимого гостя, особенно девушкам.

– Вероятно…в этом что–то есть! – в очередной раз смотрю в окно я.

Такой момент может испортить только Фрэнк, который опять прошел сквозь меня. На него за это я сердится, не могу, также как и привыкнуть к тому, что он– мистер Каннинген. Никогда бы не подумал, что уборщика зовут Фрэнсис Каннинген и что он разбирается во многих темах лучше, чем учителя в мое время.

Глава VI. Эффект ночных огней

На Глена и правда, можно рассчитывать, он настоящий друг, не забыл про меня. Мигом достал мне струны. На вопрос, где он их достал, Ен ответил, что ему помог отец. Тот уехал в большой город ненадолго, по работе и в процессе пребывания купил мне, точнее Глену, ценный товар. Качество у этих струн высокое и результатом я доволен. Но не все было так безоблачно, как мне показалось на первый взгляд.

– Вот сегодня…а нет…нужно еще пару штрихов… Прости!

– Думаю, вот сегодня! Черт…я забыл, нужно еще пару деталей.

– Ну встречай свой…а нет! Прости, это еще совсем не то. – вот такие фразы теперь яслышу постоянно, когда Глен заходит ко мне в каморку. И эти красноречивые объяснения касались портрета.

И главное, я ведь даже не спрашиваю, он сам эту тему начинает, словно нарывается на очередное поучение или грозный взгляд. Может быть, ему захотелось полетать, или он не видел, как я виртуозно играю на огне. Сроки уже поджимают, сегодня 12-ое, а этого, так называемого, произведения искусства до сих пор нет.

Сегодняшний день я встречал с мыслями, что хоть сегодня будет какой-то прогресс. И о чудо, я слышу до боли знакомые неуклюжие шаги, которые все ближе и ближе к моей двери. Глен вошел в мой бункер так, словно уже к себе домой. Он по привычке знает, что дверь для него будет распахнута. Поэтому, входя в комнату, он не обременяет себя словами "привет" или "доброе утро"…

– Вообще, когда заходят, надо говорить добрый день! – упрекнул его я.

– Ой, прости…не вспомнил. – легко и быстро ответил Глен.

– Да ладно… – раздраженно пробурчал я, вспоминая, что хотел спросить. – Ах да! Как твой портрет?

– Слушай…(пауза), он еще не готов.

Мой пристальный взгляд уже сделал дыру в коробке с завтраком Глена, на что он еще не сумел обратить внимание. Он гневной волны с полки упала какая-то старая пластинка.

– Эй…ты чего завис? – стал щелкать пальцами и спрашивать юноша, параллельно проводя другие манипуляции с пальцами. Затем перестав что-то делать, он провел рукой около моего лица и что-то стал смеясь говорить. – Это не те дроиды, которых вы ищите…

– Ч–е–г–о?! – воскликнул я.

– Да расслабься, это из одного фильма… Боже! Ты что сжег мой завтрак!? – издевательским сарказмом пытался привлечь внимание Глен, показывая на свою коробку с едой.

– О чем это ты говоришь! Все претензии насчет завтрака…обычно…вручают женам. Уж прости, но ты не в моем вкусе!

– Ха. Ха. Ха. Это что, твой загробный юмор? Или ты этим шуткам тридцать лет учился?

– Опять насчет призраков остришь! Сколько раз повторять, я не загробная жизнь… Господи, сколько можно еще твердить! И ты…уже съезжаешь с темы! Где портрет, ты, чертов Пикассо!?

Глен угрожающе посмотрел на меня – в твоих же интересах, чтобы я не подражал Пикассо, иначе будешь похож на чертежи из этой коробки! – проговорил он.

Он указал мне на старую пыльную коробку. В ней был какой–то геометрический чертеж, скорее всего, для урока математики, где сине–красные квадраты с цифрами напоминают мне об учебе в первом классе. Тогда мама купила небольшую брошюру с занимательной математикой, с фразой "будь как папа".

– И все–таки, дружище, где твоя работа? Конкурс ведь скоро, через 6 дней! – слегка успокоившись, задал я, уже надоевший нам обоим, вопрос.

–Да…знаю я… – отвечает Глен, присаживаясь за табуретку. – У меня слегка…проблема.

– Какая?

– Уильям с дружками мне всю работу испортили. Пытались толкнуть…а там дожь…и тут…лужа…краски…эти придурки. Ну вот теперь твой портрет похож на какое–то произведение сюрреализма. Вряд ли я смогу написать новую… – разводя руками, торопясь и тараторя говорил свой монолог Глен.

Я решил, что надо его поддержать все-таки. Ситуация и правда противная, тут пару слов, думаю помогут.

– Не можешь…не успею…тьфу на тебя! Ты перестанешь ныть! Звук расстроенного пианино и то приятнее. Хочешь всю жизнь быть лишь псевдо–художником, м?! – с напором стал говорить я. – Ну…я жду от тебя ответа! Давай быстро!

– Нет… – тихо отвечает Ен.

– Я не слышу! Или Анна–Мария с Уильямом хорошая пара!? Так и будет, если ты останешься слюнтяем!

– А они тут причем?!

– Все твои хорошие мечты взаимосвязаны… Так ты хочешь, чтобы они сбылись?

– Да…

– Мне снова тебя к потолку прилепить? Я не слышу, черт тебя дери!

– Да!

– Чего да?

– Я нарисую картину! Я также хочу, чтобы мои мечты стали сбываться!

– М–о–л–о–д–е–ц! Вот и превосходно! Кисти в зубы и бегом рисовать! Конечно…если кто–то меня спросит, я даже под пытками буду отрицать сказанное мной!

– А еще я не хочу, чтобы ты когда либо использовал на мне свои способности! – с небольшой долей страха выдал Глен.

– Это еще надо обсудить…

Когда он завершит эту картину, мне не понятно. Чувствую, сегодня он заново написал основу, фон и части тела будущего меня. Он сам так сказал, не показав мне портрета, но успев заверить, что все успеет. Глен бы успел больше, да его спалила Анна–Мария, которая, подобно…мне, кокетливо появилась из–за угла с вопросом – а ты что делаешь и откуда у тебя ключ?

– Откуда она тут взялась?! – раздраженно спрашиваю я во весь голос.

– Не знаю… – тихо, но заметно, сболтнул он.

– Ты дурак!

– Что? – переспрашивает девушка.

– ОЙ…То есть…А…Фр–э–энк дал! Я тут…(пауза, слегка неуверенно) картину рисую… – бормотал Глен, в глазах которого, застыл какой–то страх.

– Вот как! Очень интересно, а что ты рисуешь? – спрашивает с улыбкой дружелюбно девушка.

– Портрет одного…

– Захлопни пасть…меня тут нет! – прерывая, стал нашептывать я, чтобы он не сказал, что рисует призрака, иначе это будет выглядеть странно.

– Портрет…рисую…одного человека из газеты 40–вых годов. – продолжает парень.

– 60–ых…кавалер… – шепчу я.

– А покажешь? – спрашивает Эн Мари.

– Да! Только…когда завершу эту картину. Там пока ничего нет, похоже на какую–то мазню…

– Ну тогда…увидимся на выставке?

– На выставке? А! Да… Ты идешь на выставку?

– Конечно! Ведь я обожаю искусство! Плюс, мне будет приятно увидеть и твою картину, Палмер говорил, что ты неплохо рисуешь.

– До встречи в таком случае…

– Пока!

– Ты мой друг, тот еще…смельчак. Она тобой интересуется, а ты? – из–за спины шепчу я.

– Знаешь как это не просто?! Мне и общаться с ней трудно. А уж признаваться кому–то в симпатии…! Это тебе не…контрольную написать по физике, тут любо будущее, либо хана!

– Представь себе, знаю! Но это…надо сделать. Разумеется, если тебя тянет именно к ней. А то мы можем поискать…

– Н-Е-Е-Е-ЕТ!

– В-о-о-о-т! Можешь в любой момент все бросить, только вот толку? Не сможешь сейчас с ней, а как с другой получится, если ты опыт не приобрел. Вот в чем ловушка.

Глену мои слова явно не по нраву пришлись, он резко изменился в лице и стал смотреть на меня с выражением лица, словно я сказал ему, что стать миллионером за день очень просто. Или можно одним солдатом выиграть войну.

– Вот скажи честно, если ты весь такой из себя мудрец, какого черта с собой покончил?! – скрыто упрекая, задает мне вопрос Ен.

– Как я уже говорил, все приходит с опытом. А мой опыт пришел ко мне после того, как я пулю в голову пустил. До того, я был таким же импульсивным недотепой как ты! – спокойно объяснил позицию я. – Имел бы такой взгляд, как сейчас, остался бы жив!

Меня до чего этот вопрос раздразнил, что в воздухе буквально на пять минут зависла старая карта штата Техас. Медленно, но верно она приближалась к парню и ни с того ни с сего ударила его по голове так, что очки на пол упали. Снова. Правда в этот раз я успел и подхватить и трещины на них не появилось. Затем я посмотрел на него и грубо, но очень спокойно сказал – и хватит со мной спорить, пока карта не поменялась местами с контрабасом!

– Весьма веский аргумент… – скептически пробормотал Глен, обматывая свою картину полиэтиленовой пленкой и собирая различные предметы себе в сумку.

Порой вечерами, глядя на свое старое, почему–то избегаемое Фрэнком окно, на ум мне приходит вопрос, а что такое смерть? Казалось бы, абсурдно, спрашивать такое человеку, который, грубо говоря, этот аттракцион уже посетил. Кому как не мне знать, как это происходит, но не все так просто. Я – не видел настоящую смерть. Это звучит очень дико, но я чувствую, что это происходит по–другому. Я знаю это, моя душа это знает. Много лет назад, после долгого дня, когда мы с парнями вернулись от очередного похода на озеро, я так быстро заснул, что мне сразу же приснился странный сон. В нем был я, который сидел за каким–то табуретом в центре зала, напоминающим зал заседаний конгресса США, весь украшен золотой лепниной и красным бархатом. А вокруг меня были люди, которых я любил, ненавидел и которым я что–то хотел доказать. Они мне аплодировали, улыбались, а те, кого я завистниками называл, сидели с такими лицами, будто я в золоте купаюсь. Самое интересное, за что и главное, почему они мне аплодируют, я не знаю, в этот самый момент я в эти грезы и попал.

Так о чем же я, приводя в пример картину моих сновидений, думаю, это так и выглядит. Возможно в момент, когда ты переходишь из мира нашего в мир, где твоя душа получит новое назначения, тебе будет отведен такой момент – триумфа. Когда ты будешь сидеть в центре такого зала, а вокруг тебя люди. Все: кого называл друзьями, кому ты что–то хотел доказать, кто тебя считал никем, чье внимание ты хотел привлечь и кого хотел уделать, девушка, в которую был влюблен, но она предпочла другого или прямо тебя оскорбила, все! И тут ты их всех разом впечатляешь чем–то, каким то талантом. Ты в центре внимания, ты один из великих, ты все доказал, ты лучше всех и всего на этот миг и все твои враги повержены, признали твое поражение. Так думаю должен выглядеть переход к тому самому покою, он с этого начинается. Лично я бы хотел играть в этот момент на гитаре и скакать по сцене как Элвис, выделывая всевозможные трюки. И, конечно же, аплодисменты, гора аплодисментов.

Почему то мне кажется, что из этого ничего хорошего не выйдет. О чем я? А о том самом "портрете", что в данный момент пишет Глен, заставляя меня застывать на одном месте. Краски этого горе художника пахнут странно, словно пирожное с лимоном, но при этом без запаха выпечки, остался один лимон и ощущение, что это все–таки пирожное, а не один естественный фрукт.

– Deborah, oh oh you so fine

There's only…one girl

In my dreams!

Wonder of my mind… – от скуки я стал напевать песню, которую однажды мне поставил Ив.

Он сказал, что это самый настоящий эксклюзив. Потому что этой записи даже в продажах не было, Бадди Холли умер, а ее еще не успели издать, да и вряд ли сделают так. Сама песня была кустарного исполнения, ничего сложного, замысловатого, виртуозного или еще того, что могло бы привлечь внимание публики и сделать ее синглом. Но что–то в ней было. Это как с водой или берегом моря, кажется, что все такое простое и не оригинальное – но цепляет всегда и можно смотреть на это все часами.

– Ты что это делаешь…?! – мои воспоминания прервал стон Ена.

– А разве не видно! Всем своим видом показываю, что мне ску–у–у–у–чно! – отвечаю я, продолжая наигрывать. – Truly dear…

– Перестань!

– I do love you…

– Прекрати!

– А ты другие слова знаешь? Не на букву "П"? Deborah, don't make me blue…

– Ты мне надоел!

– Это ты мне надоел! Сколько можно уже малевать эту чертову?! Я скоро уже состарюсь, черт возьми! Мы уже, который вечер здесь ничего не делаем, даже не общаемся!

– Может ты ничего и не делаешь…а я лично занят.

– О боже…

Шел второй час. И мне кажется, он прогуливает уроки, вечер еще не наступил, а он тут сидит уже два часа и даже не торопится уходить. Похоже, что он здесь на долго. А мне даже нечем развлечься, все попытки дотянуться до книги или запустить в воздух какой–либо из предметов пресекаются одной фразой – положи на место и вернись, а исходное положение! Иногда добавлялись слова "быстро" или "назад", а временами он и вовсе отделывался одним словом "нет".

– Ну вот и все я....Эй…ты что, умер что ли?! Я закончил! – к вечеру, как я предполагал, к моменту, когда даже Фрэнк школу не обходит, когда солнце целует землю в районе болота, он закончил свою картину.

Хотя за это время болото успело бы высохнуть, но надеюсь результат того стоит. После того, как он закончил я еще минут пять стоял в своей обычной позе и только после того, как Глен швырнул в меня свою тетрадь, я стал двигаться и моргать, если, конечно, можно так сказать.

– А–а–а–а…что?! Поздравляю! Давай показывай! – говорю, выходя из своего состояния.

– Вот смотри! – кричит радостный Глен, разворачивая в мою сторону свой холст.

Моим глазам предстало то, чего я никак не ожидал увидеть – себя! Именно то, как меня видел Глен. И мое изображение представляло собой человека с слегка бледной кожей и синяками под глазами, как будто он видел меня уже умершего. Это было странно и очень жутко. Но самое жуткое это мои глаза, они были не как обычно, голубыми, а фиолетовыми, по своему пугающими. В остальном я удивлен не был, я был в той же одежде и с той же самой гитарой. Но выражение лица составляла тоска и грусть.

– Я что…действительно так выгляжу?! – с удивлением спрашиваю я.

– Да, а что? – в лёгком недоумении Глен.

– Просто я выгляжу как–то…полу–мертвым…

– А как ты должен, боюсь спросить, выглядеть!?

– Не смешно! Это немного странно…

– В любом случае, завтра я зарегистрируюсь на конкурсе, и мы зажжем эту выставку!

– Мне нравиться твой оптимизм!

– Ага…ну что же мне пора. А то меня и так все спрашивают, чего я в школе засиживаюсь…

Глен со мной быстро попрощался и также быстро ушел, оставив со мной лишь мое изображение красками. Я очень долго смотрел на него, пытаясь в нем, видимо, найти какие–то подсказки или ответы. Но каждая линия, каждый мазок и каждая деталь открывают для меня что–то новое, буквально этот портрет со мной говорит, но я этого не слышу. Весьма странное ощущение, по странности близкое к тем вещам, которые я вижу при перемещении.

– Что здесь слишком холодно… Стоп! Что? Холодно?! Но ведь это невозможно! Здесь не может быть холодно… Холод… А что это такое? Я еще это помню! – внезапно в моей старой коморке, я почувствовал до боли знакомое дискомфортное ощущение.

В помещении стало прохладно, и возможно, у меня пошел бы пар изо рта, но сами понимаете мое положение. Но этот холод меня пугал, не столь страшен был сам, сколько была страшна причина того, что я это ощущаю. Чертовски страшно, первый раз за последнее время, словно я снова умер, это было очень мне знакомо. Да еще и в глазах у меня был какой–то блеск, перед глазами были какие–то искры, синего цвета.

– А ты все также не понимаешь или не хочешь понимать то, что происходит вокруг тебя. – и вновь я услышал голос, который буду знать теперь всю свою жизнь, голос Смерти.

Он доносился из коридора. И в попытке проверить, откуда идет сей звук, я распахнул дверь, высунул голову и стал окликать того, кого ожидал там увидеть. Как вдруг, из–за спины послышался легкий и доброжелательный смех, который эхом разносился по коридору. Все вокруг было наполнено ярким голубым сиянием, которые я уже видел, только очень давно, на этом же самом месте, но в совершенно других обстоятельствах. От удивления, я повернулся и увидел его, того самого гостя моей никчемной потерянной души. Второго живого, если можно так сказать, существа. Фигура ангела стояла слегка позади меня, но это не мешало мне слышать все, что он говорит. Ангел стоял в привычных для него рыжих ботинках, только изменился верх.

– А вы как всегда…не умеете предупреждать! Вот никогда не приходите по приглашению! – прокомментировал я фразу, которую мне сказал ангел.

– Вы когда нибудь вообще видели, чтобы кто–то приглашал смерть? Я сомневаюсь, что это вообще возможно… – сказал с улыбкой Ангел.

– А–а–а–а–а… Как же…?

– Нет! Самоубийцы не приглашают меня. Никто и не знает, как я выгляжу на самом деле и просто, они не смерти ищут, отнюдь нет.

– Чего же они ищут тогда? Разве им как раз не смерть хочется найти? Они ведь думают что вы, в данном случае, им поможете в чем–то. Найти те ответы, которые они всю жизнь ищут.

– Покой…они ищут покой. Ведь как многие представляют себе последний путь? Именно как покой. И ты прав, они хотят получить ответы, некоторые хотят сбежать от проблем, а многие просто отчаялись. Тут им и приходят такие мысли – после смерти нет этих проблем, там есть покой… Вот ты скажи, ты обрел покой? Не думаю, что ты скажешь да. – пояснил мне Смерть, словно старому другу, он рассказал мне это спокойно и с теплотой. – И кстати о пути, я не просто так к тебе пришел. Я принес тебе подарок.

– А что толку от подарков, если ты все равно мертв и не можешь насладиться этим даром… – с досадой сказал я, опустив голову.

– Я думал, ты давно понял, что подарок…дар…это не значит что–то материальное. И ты даже не представляешь себе, как выглядит мир, в котором мы живем…

– Но что же это тогда?

– Прошу, иди за мной.

Мой собеседник взял меня за руку и повел в сторону выхода из школы. Затем я шел уже сам, периодически спрашивая, куда мы направляемся и зачем. Вслед за нами шел и поток голубого света и дыма, а точнее он тянулся за медленной походкой Смерти. Не успев понять, что происходит, мы оказались у выхода за пределы двора школы. В один миг, ангел указал пальцем на дорогу и сказал мне – ты можешь прогуляться.

– Простите…что?! – в недоумении спрашиваю я.

– Ты не ослышался, ты свободен…на эту ночь, ты можешь выйти за пределы своего круга и испытать сладость и вкус путешествия. – пояснил ангел.

– Это…не возможно…

– И это говорит мне человек, общающийся со смерть? – с улыбкой уточняет он. – Если ты, конечно не против, то мы совершим прогулку по окрестностям твоего города. Я думаю, ты очень хочешь увидеть, как он изменился за эти годы.

Меня вдруг стала переполнять большая радость, появился шанс увидеть город, мой старый Винсенс. Каким он стал, как изменились его улицы и как изменились лица его жителей. Но меня омрачал один вопрос – а это только сегодня?

– Все зависит, лишь от тебя…все правильно будешь видеть, каждую ночь получишь возможность выходить. Но только ночью! Окажешься днем на улице вне школы – мгновенно окажешься в чистилище и я не смогу тебе помочь. – предостерег меня ангел Смерти. – И смотри, ведь барьер снять, тебя ничто не держит в школе даже днем, исключением будет лишь тонкая линия света, что окружает землю вокруг школы. Это дар и испытание… Я надеюсь на твою ответственность, твоя душа лишь в твоих руках…

– Я? Я очень сильно постараюсь…Для меня это большая честь – с легким стыдом, но одновременно радостно пробормотал я.

– У тебя мудрость взрослого человека, но душа ребенка… Думаю, ты сможешь найти ответ, то что ты ищешь находится под самым твоим носом…

– Знаете, вот задай мне вопрос до того, как я оказался здесь, то я вряд ли бы ответил на этот самый вопрос…

– Мне искренне любопытно, что за вопрос?

– Как выглядит и разговаривает смерть. Вот я бы никогда даже предполагать бы, не смел, что смерть может так просто, по–человечески говорить и почти стильно одеваться.

– Почти стильно? Ты сразу видно, плохо разбираешься в современной моде…За последнее время столько всего ввели, ты даже представить себе не можешь!

– А, то есть, касательно речи и манеры поведения тут вы со мной согласны?

Ангел вновь посмотрел на меня, периодически озаряясь взглядом на звездное небо. Он недолго думал, хотя своим видом показывал, что вопросы поставили его в легкое замешательство, я думаю, он уже имел дело с подобными допросами. Потом он посмотрел на меня и пояснил – ангелы как никто близки к людям, чтобы их понять.

Глазам своим я пока поверить не могу, как, и не верю всему тому, что вижу. Остановившись у самых ворот школьного забора, я посмотрел на свои ноги. Старые синие туфли озарились легким блеском, и я протянул левую ногу за территорию моей тюрьмы. Это было похоже на чудо, одно ногой я стоял за воротами и меня не отшвырнуло назад! Я находился между школой и реальным для меня миром, еще немного и я окажусь за ее пределами и смогу, наконец, прогуляться по Винсенсу спустя 38 долгих лет. И я впервые вижу радость в мелочи, но она чрезвычайно приятная.

– Ты долго будешь пялиться на свои ноги, или мы, наконец, сможешь прогуляться? Эта ночь ничем не отличается от прошлых и будущих ночей, она тоже не вечна! И твое посещение мира не может быть вечно… – мои мысли прервал стоящий около дуба Ангел, он окликнул меня, когда я находился в состоянии шокового восторга.

– Иду…иду… В конце концов, не каждый день такое увидишь, ты должен меня понять! – крикнул в ответ я, направив свой шаг в сторону моего вечного спутника. – И что это значит, посещение мира не может быть вечным?

– Я думал, ты будешь более быстр, после 38 лет заточения!

Но слова моего темного спутника оказались пророческими, я очень быстро вошел во вкус. Меня было не остановить, и мой шаг стал слишком быстрым, что даже пришлось останавливать мою походку. Мои воспоминания тут же напомнили, что за дорога впереди нас. Когда мы с друзьями бегали по этой дороге в сторону болота налево, и в сторону озера направо.

– А мы посетим сам город? Ведь вы ведете меня за город… – робко спросил я у своего спутника.

– Терпение мой друг, терпение… Ты сможешь увидеть и город, и свой дом… Ты все увидишь! А пока наш путь уже задан, нам осталось лишь прийти на место. – спокойно и с радостной улыбкой ответил мне Ангел.

– И все равно…смерть я представлял по–другому… До сих пор не могу поверить! – подумал про себя я, проходя мимо последнего дома в городе.

Меня до мурашек пугал один единственный вопрос – как смерть все успевает. Задавая этот вопрос своему собеседнику, я боялся услышать либо лекцию о том, что он сущий и все такое, в библейском духе. И все же, я спросил ангела смерти, как он успевает все: и поговорить со мной, и за одну минуту проводить еще сотню таких бесед по всему миру!

– Я един, но я не один! – своим мрачным, но одобрительным взглядом, он взглянул на меня и стал объяснять. – Как и у каждого есть хранитель, у каждого свой образ смерти. Мы часть одного ангела, одного духа, но образ у каждого свой. Я – твой образ и только твой. Ангел один – образы лишь играют роль.

Слегка не поняв сначала, я вразумил все сказанное спустя некоторое время: это как электричество. Молния может быть одна, но она может разделиться, проникнуть по проводу в десятки домов, в сотни лампочек и приборов. И силу при этом, не потеряв свою. Этот огромный божественный механизм сложен, но понять его можно. Да и мой небесный спутник не против ответить на мои вопросы, как старый друг.

Дом, что находился на окраине нашего городка, принадлежал когда–то папиному другу детства, но ныне он стоит безмолвный, один, вероятно он давно покинут. Деревья давным–давно загородили досками окна, пальма, упавшая на сарай, успела подняться снова и вырасти, упираясь листьями в крышу фасада. Помнится, мы бывали в гостях у этого человека, имени которого я уже вспомнить не в состоянии. Вот тут мне стало любопытно, давно ли этот старый колониальный особняк покинут. Ведь когда я последний раз тут был, это был красивый белый домик с чудесным маленьким сарайчиком, а его обитатели вешали красивые фонарики на Рождество, которые покупали в Мичигане. Почтовый ящик лежит около дороги, краска давным–давно с него стерлась, фамилии владельца уже не прочитать.

– Знакомое место? – я остановился перед старым домом, и меня окликнул мой спутник.

– Можно сказать и так… Я когда–то был в гостях, в этом самом доме. – отвечаю я, продолжая концентрировать свой взгляд на старом жилище.

– Ах да, владельцы этого дома были чудесными людьми… Я до сих пор слышу этот тончайший аромат лимонных пирожных.

– Да! Точно! Лимонные пирожные! А…погодите, они что, умерли…?!

– Многие да, а многие нет. Но про дом забыли. Уехали давно и забыли. Они живут счастливо, я это вижу, в их семье не было проблем, они уходили на небеса, потому что пришел их срок…

Слушать рассказ смерти было интересно, он всегда говорил о своей «жизни» с такой мягкостью и добротой, словно я был его старым другом или учеником. Мне было очень грустно осознавать смерть многих обитателей домика, но меня и радовал факт, что у них было все хорошо. И все же зря они бросили этот дом, его можно было бы починить. Даже сейчас его можно оживить, попади он в хорошие руки.

– Души добрых людей просто так не уходят, в тех местах, где они были по–настоящему счастливы, они оставляют после себя, частицу свей души – маленькую искру. Этот маленький огонек можно увидеть, если ты сам по–настоящему счастлив, также как этот человек, что оставил огонь… – продолжает пояснять ангел. – А мы видим его всегда, он яркий…

И только я огляделся вокруг, как в одном из окон увидел тот самый огонек, он был маленький, но очень яркий. Это было потрясающе, он святился энергией души этого человека, переливаясь небольшими блестками. Я никогда о подобном не слышал, даже в книгах этого не читал. Быть может, люди, и правда не видят настоящего счастья, кто знает. Ответ на этот волнует меня ничуть не меньше, чем все остальное, что происходит вокруг.

В тоже самое время, пока я думал, мой темный спутник окликнул меня снова. Нам нужно идти дальше. Пройдя мимо старого дома, дорога выводит нас за город. Деревьев и пальм становиться все больше и больше, и мы оказались на перепутье дороги. Либо нам в сторону болота, либо в сторону озера. На секунду мы остановились, и ангел направил свой взор на каждую из сторон. Он внимательно осмотрел каждую из тропинок, что выходят из городка. После он повернулся в мою сторону и указал пальцем на тропинку, что ведет на болото со словами – нам только вперед.

– Но зачем нам в сторону болота?! – спрашиваю я, желая, наконец, получить объяснение нашего пути.

– Вот мне интересно…когда ты уже перестанешь задавать эти вопросы, а будешь следовать за мной! Я понимаю, тебе страшно, но здесь нечего бояться… – слегка ворча, пояснил мне Ангел, смотря на свои часы.

Следуя по узкой тропинке, вытоптанной еще во времена освоения штата Техас, не особо замечаешь, как привычный пейзаж превращается в широкий густой лес. Дорожка с каждым шагом, становится все более грязной, луж становиться все больше – это знак того, что приближается болото. Я не помню, есть ли у него названия, мы с друзьями называли эту местность «Болото огней», так один раз обозвал эту местность дедушка Милза, добрый и старый любитель баек. Дед Милза рассказывал, как он еще мальчишкой видел, появляющиеся в болоте блуждающие огоньки, которых он называл призраками.

Чем ближе к болоту, тем хуже была дорога и гуще старый мох на деревьях. Стволы и ветви леса, подобно старикам заросли серыми пучками мха. Лужи были мне не страшны, было даже весело наступать в воду и чествовать ее, как будто ты босой бежишь по дороге. Вокруг была тишина, только звуки сверчков и крик филина нарушали ее, дополняя особую, зловещи–прекрасную гармонию леса. Издалека можно было услышать, как в болотах поют лягушки, периодически плюхаясь в водную гладь. Если бы мне сказали, описать все это подробно, я бы не смог. Этот перелив красок и звуков нужно увидеть самому.

Мой мрачный спутник, казалось бы, всего этого не замечал. Он шел вперед, вглядываясь вдаль, в уходящую во тьму дорогу. Его, крик филина или звуки плещущихся жаб не интересовали. Походка ангела смерти была легкой, при видимом тяжелом шаге, он шел медленно, так что я, не стараясь, мог его обогнать. Но когда я пытался идти вперед, он поворачивался в мою сторону и смотрел на меня, словно говорил мне – не так быстро, ты должен прочувствовать все! Разумеется, он был безмолвен все дорогу, вплоть до самого пункта назначения.

– Мы пришли… – мы остановились перед самым болотом, в том месте, где, куда не повернешь, везде будет одна сплошная топь да леса.

– Где? Что…? И…? Болото как болото! Ничего тут нет, зачем мы сюда вообще пришли? – спрашиваю я, не скрывая своего непонимания и отсутствия желания стоять тут.

– Да ты вон туда посмотри!

Я обернулся налево, на право, вокруг себя и посмотрел на все уголки этого маленького края, но ничего не увидел.

– Да ты вон туда смотри! – а мой спутник продолжает указывать пальцем и говорить, чтобы я туда посмотрел.

Целых две минуты я стоял с раздраженным взглядом и думал, что мне порядком надоели эти все загадки. У меня появилось огромное желание начать кричать в поисках ответа на интересующий вопрос. К этому я уже подготовился, повернулся в сторону Смерти и хотел уже сказать что–то, но меня остановило то, что происходило дальше.

И что же я увидел? Те самые огни, о которых говорил дед Милза. Синие, зеленые, они мерцали как новогодние гирлянды. Многие из них поднимались высоко–высоко в небо, а затем опускались на землю. Но после, они приобретали форму людей. Рука, нога, голова и наконец, черты лица и полноценный силуэт человека. Один из таких людей подошел ко мне, и начал заводить со мной беседу.

– Доброй ночи! Не правда ли, чудная погода!? – спросил мерцающий силуэт.

Его лицо было до боли мне знакомо, на нем был старый серый сюртук, под которым виднеется коричневый жилет, на котором висели золотые карманные часы.

– Доброй…А вы…? – здороваюсь, правда я не знаю, кто этот человек.

– А вы что, меня не узнаете?

– Не имею чести…к сожалению…

– В таком случае, разрешите представиться, Говард Холланей!

– Оу…рад познакомиться с вами!

А ведь и правда, я именно таким я его и видел, на портрете в нашей городской ратуше. Только что он здесь делает?

– Он что, призрак? – подойдя поближе к ангелу, спросил я.

– Нет. Воспоминания…Это место хранит воспоминание… – отвечает ангел.

– А вон те…? Девушка с парнем, которые между деревьев сидят?

– Это призраки… Они отличаются друг от друга. Фантомы – это воспоминания, они четкие, с зеленым блеском. А призраки – сияют голубым.

– Не может быть…

– А ты приглядись…

Мой таинственный спутник указал мне на одну из луж. Это означало, что мне предстоит посмотреть на свое отражение в воде. Мой вид в воде все подтвердил. Я ужаснулся, увидев себя таким, каким являются местные духи, но меня притягивало смотреть и смотреть.

– Зачем вы, все–таки, меня привели сюда? – задаю вопрос я, не отрывая взгляда от своего отражения на водной глади.

– Взгляни на этих призраков… Кто–то из них погиб здесь, кто–то пожелал сам оказаться в моем списке… У них разные судьбы… – обратившись к моему отражению, стал отвечать на мой вопрос ангел.

– Почему ты не можешь отправить их на небеса?

– Они не хотят этого сами, они затаили злобу на этот мир, или же, у них осталось что–то, чего они не успели совершить. Поэтому, эти ночные призраки избегают встречи со мной…

– А…как же…сейчас…?!

– Они и не видят нас.

– Я все равно не понял…вашей загадки…

– Во–первых, я хотел показать тебе, что ты не один такой. Во–вторых, я хотел показать тебе, что не стоит держаться за прошлое… Многие здесь…уже очень давно… И именно из-за тени прошлого. Оно – как веревка держит их здесь…

Смерть говорил правду, вокруг каких только людей не было. Помимо первых переселенцев, здесь были и индейцы. Множество огней кружились в танце, в этом туманном месте. Сквозь туман, если хорошенько присмотреться, думаю, всегда можно увидеть один бесконечный фокстрот. В фокстроте кружатся и живые люди, правда они вовремя не замечают, что ритм становится слишком быстрый.

А переспросить успеть я, к сожалению, не успел, когда я повернулся с нужным вопросом, моего темного и молчаливого спутника уже не было. Я остался один, наедине с местными призраками. Зато я прекрасно помню инструкцию, необходимо оказаться в школе до восхода. До того, я смогу, наконец, прогуляться по городу. Посмотрю, каков он, город будущего. Такой же, как его представляли мы? Или же все выглядит иначе…

Знаете в чем плюс, единственный плюс в том, что ты долгое обходился без всякого рода общения и музыки? Концерты учеников и начинающих рокеров не в счет, я нахожу их не совсем интересными, хотя даже среди них можно найти стоящую вещь. Так вот, я отвлекся, плюс в том, что хорошо работает воображение. Вы даже и представить себе не можете, насколько может вырасти уровень твоего воображение. Какие только бредовые идеи оно не воплощает в твоей голове. Об этом, я, разумеется, умолчу, не слишком приятная тема. Но факт остаётся фактом – воображение у меня великолепное.

После того, как многоуважаемый образ смерти меня покинул, я решил с пользой провести оставшееся время. Надо было только время узнать, а для этого я решил отправиться в город.

– Нет… Как–то слишком медленно, я даже успел что–то разглядеть… – вскоре, я обнаружил, что мой прием быстрого появления на нужной точке слегка замедляется.

Вероятно, ночью, за пределами моей тюрьмы, мои "функции" угасают и становятся медленными. Все сводиться к тому, что я становлюсь похожим на живого человека с двумя поправками: меня все еще не видно, и я могу двигать вещи, это точно. Проверил на небольшой палке.

На часах, что стоят в магазине бытовой техники, было 2:35 минут. Времени еще предостаточно, и я поймал себя на мысли – пойду, осмотрюсь. А город не сильно изменился, изменился лишь его дизайн и техника вокруг. Появились новомодные машины, но мне кажется, папин кадиллак был куда роскошнее, а при описании этих овальных и сплюснутых ванн точно нельзя использовать слово "фешенебельно". Зато бытовая техника поражала, и картинки на товарах, они более прорисованы. Кинотеатр изменился, а церковь Святого Петра так и стоит на своем месте, даже еще чище стала. Но самое интересное, это особняк Хейли, тот самый, про который мне Глен рассказывал.

– Никто, думаю не будет против, если я осмотрюсь. – сказал сам себе, когда вошел в дом своей семьи.

Про это поместье можно смело сказать, не дом, а дворец. Бывшая плантация основателя города прекрасно подошла под дорогую и роскошную резиденцию богатой семьи. Повсюду предметы роскоши, куча бесполезной ерунды, которая, думаю и моему дяде то не нужна, но это как дань традиции богачей. А вот некоторые вещи явно были из старого дома моего отца, включая фортепиано. И самое трогательное, что я смог обнаружить – семейные фотографии. Все вещи, связанные с одной большой семьей Хейли удостоились своих почетных мест в кабинете дяди Луи, включая даже мой снимок, стоящий под гитарой, висящей на стене. Поразительно, на этом снимке мне лет двенадцать, а я этот момент помню, словно он был вчера. Фотография сильно выцвела, но вполне хорошо выглядит. Рядом стоит мой престарелый отец, он на фото рядом с братом, правда Луи улыбается, а папа был крайне грустным, хоть и пытался выставить улыбку. Пыли очень много, давно его тут не было.

– Эх дядя, как же ты давно здесь не появлялся… Здесь надо убраться, пыль даже на книгах… Кошмар! – говорю про себя я, пока осматриваю вещи в семейном поместье.

После осмотра домика своего дяди, я решил посмотреть, где похоронен отец. Одновременно, я был в бывшем доме родителей. Музей получился неплохой, однако, между нами, из такого помещения получился бы отличный мотель, раз уж передали дом в фонд города. Отдельным экспонатом был стеллаж с изображениями моих родителей и историей Хейли–шоп, как–никак, главная достопримечательность города, после особняка Холланея–Хейли и старой разрушенной мельницы у озера. Если так подумать, не очень–то у нас интересная история.

Кладбище было недалеко, я добрался довольно быстро пришел на место. Рядом с моим нелепым, абсолютно безвкусным камнем, был камень и отца. На нем было написано «Любящему мужу, отцу и дорогому брату. Итан Лоуренс Хейли» и даты его жизни – 1921–1995. Ну а я, с нелепыми датами – 1943–1960, паршивые даты жизни и даже ничего не смог сделать. Сам на себя зол, а сейчас еще хуже стало, стал еще больше ненавидеть себя. Волосы бы на себе рвал бы, если бы мог, а пока что, просто стою и смотрю на собственный идиотизм. Невероятно противно и обидно осознавать то, что всего этого не было бы.

Неприлично долго я задержался на кладбище, забывая, что время летит незаметно, а устать стоять возможности не имею. Однако мое внимание привлек странный предмет, который своим блеском сбил меня с толку. Согнувшись, чтобы увидеть, что за вещь попалась мне на глаза. Я не поверил своим глазам, но это был медиатор на брелоке в виде гитары. Обычно, я вешал свой мини–инструмент на браслет из синих ниток и носил его на руке. Но тут, он был на хорошем брелоке с гитарой красного цвета, на которой написано «Элвис». Удивительная вещь, интересно, кто его тут оставил. Хотя, я сейчас этого уже не знаю. Ну, брелок, старый, слегка проржавел тут и врос в землю, медиатор правда не ржавеет, Ив мне его на заказ заказал. Конечно, ведь прошло тридцать девять лет. Может его дядя положил, в один день пришел проведать и оставил подарок, либо отец, либо еще кто–то. Мне на глаза попался лишь маленький краешек ржавой металлической штуки, пожалуй, медиатор я заберу с собой, поиграю. Пальцам, правда все равно, играю я плектром или ими самими, но все же…

– Ой, черт…а не дыхание ли солнца я ощущаю сзади!!! – оторвавшись от своего «именного камня», я заметил, что небо стало светлее, очень скоро восход.

Мгновенно, я решил переместиться назад в школу. Это у меня получилось, но оказавшись в школе, я обнаружил непомерно дикий взгляд Глена. Смотрел он на меня с открытым ртом, будто в первый раз видит меня.

– Глен…а ты чего…призрака увидел? А–а–а! Стоп! Что ты тут делаешь, солнце восходит в пять или шесть утра…уже не помню, но не важно! – я осознал, что моего друга тут быть не должно, как и не должно быть тут и других учеников, мне стало интересно, что произошло.

Потом только до меня дошло предположение. Взглянув на солнце, я заметил факт – восход уже был. Быть может, Глен смог заметить мое быстрое перемещение с улицы в школу? Ведь я, судя по восходу, делал все эти манипуляции часа два. Только солнце меня не тронуло, я все еще в своем месте заточения.

– Эй, Ен! – помешал ответить ему Палмер, держащий пакет для завтрака. – Ты чего застыл…как будто Анну–Марию увидел, и куда ты все время таращишься?!

– А–а–а–а! Да…я…т–а–а–а–к…задумался. На чем мы остановились?! – отвлекаясь, вернулся в беседу со своим другом Глен.

– Анна–Мария планирует сходить на выставку твоих этих…живописцев. Мой совет, действуй, пока вон тот вероломный змей не пустил в ход свои серебряные и отточенные клыки! – указывая на Уильяма, который стоит в 20 метрах от «нашей» компании и беседует с какими–то девчонками, наставляет Глена его лучший друг.

Ен неуверенно посмотрел на павлина, что зовется Уильямом, прочертил взглядом все движения его богатой мимики лица и жестов его рук. Я заметил, как мой невольный собеседник вдруг резко вспотел. Причем вода на его лбу была не очень теплой.

– Ты что, объелся сэндвичами моей мамы? Это на тебя мексиканский соус так действует!? – стал громко упрекать Палмера Глен, периодически переходя на истерический фальцет.

– Не, ну, а что тут такого?! Взял и позвал на прогулку! – говорит Палмер, издевательски поедая второй сэндвич.

– Хватит! Ну, ребят! Не надо говорить про мексиканскую еду…про еду вообще! Я не ел 38 лет! И вряд ли смогу когда нибудь снова ощутить вкус еды… – вставляю свой жалостливый комментарий я. – Да и твой друг прав!

– Но ты то вообще заткнись!

– Что?!

– Что?!

– Что?! – мы синхронно, начиная с Палмера, повторили одно и то же слово–вопрос, в надежде получить какой–то ответ.

– Ты к кому сказал, заткнись!? – спросил раздраженный Палмер.

– Тебе конечно… И ты надоел уже со своей Анной Марией! Постоянно одно и тоже, на другие темы что–ли не поговорить?! – слегка истерически и противно спрашивает Глен.

– Мммм....Нет… – невозмутимо и слегка наиграно отвечает друг. – Слушай ты, нытик! Живо пригласи Анну Марию! Либо я расскажу твоей маме, что ты не съедаешь все ее бутерброды! Ты же знаешь, какую казнь она тебе устроит…

Я стоял и долго смеялся над тем, как лучший друг шантажирует лучшего друга. И я вспомнил, как шантажировал также Гордона в свое время. Один раз, он едва не спалил ковер в своем доме, когда мы с друзьями пробовали создать бомбочку из хлопушек. Ох, как я долго ему это припоминал, его мать в таком случае отобрала бы у него эту здоровенную скрипку с грубым звуком. Для нашей группы это была бы не сильная потеря, а для него это был бы сильный удар. Чтобы Гордон и без контрабаса, смотрит на наши прогоны. Ха! Не в жизнь! А однажды, Гордон стащил пистолет отца, чтобы мы поиграли в охоту на уток. Итог – мы чуть не утопили его в болоте, а отец едва не убил его. Пришлось убеждать, что остатки тины в патроннике – это результат того, что мы пролили воду с рыбалки на него, когда Гордон достал его показать. Было нам лет 11 точно, уже не помню. Но было весело наблюдать, как папа Гордона кричал на него. И таких воспоминаний у меня очень много, пока мой омут памяти еще что–то может воспринимать, я буду долго хранить в себе картину этих прекрасных событий из моей жизни.

Пока я вспоминал свою молодость, глядя на этих друзей, я не заметил, как дурацкий сигнал к началу урока дал о себе знать. Глен и Палмер отправились на уроки, но спорить по дороге не закончили. Шли и болтали так громко, словно все должны были это слышать. Будто они не в школе, а на сцене и играют спектакль для всех. Этот дуэт действительно смотрели все, в коридоре было очень много людей, а их громкие голоса не могли быть потеряны в толпе. Масса из детей помладше, старшеклассников и здоровающихся с детьми учителей стали хором, который подыгрывает двум артистам.

Пока это все происходило, я незаметно проскользнул вкоморку. Такое странное ощущение пришло ко мне, как только я переступил порог моей «персональной резиденции». Теперь я буду находиться здесь как всегда, но при этом во мне что–то изменилось, ощущаю какую–то легкость. Первый раз за три десятилетия я чувствую легкость, свободу и ко мне впервые вернулась надежда. Может быть, я и останусь здесь навсегда, даже когда школу закроют, сожгут и построят на ее месте небоскреб как в Нью–Йорке, но все равно чувствую надежду. Даже не знаю, как поступить дальше: продолжить радоваться или вернутся к тому, что я все равно заперт здесь, не могу попробовать сэндвичей мамы Глена и лимонных пирожных? Что делать? Понятия не имею, думаю, все же, пока есть возможность, порадоваться, я займусь этим.

Прибывая в объятиях хороших воспоминаний своей прошлой вылазки из особняка роковой ошибки всей своей жизни и смерти, я забыл, что сегодня последний день сдачи картины на конкурс. А уже послезавтра сам конкурс и лучшие работы будут висеть на всеобщем обозрении, на небольшой импровизированной выставке перед музеем. Глен обещал мне доставить это произведение искусства, списанное с натурщика призрака, куда следует, и мы все будем довольны. Я второй день его не вижу, а с учетом выходных вообще четыре и мне интересно, выполнил ли он свое же собственное задание или же нет. Не то чтобы я волновался, не хотелось бы, чтобы единственное мое «зрелое» изображение пропала просто так на чердаке или еще хуже, в качестве дров для барбекю, когда Глен, будучи уже тридцатилетнем занудой, решит экономить на дровах. В школе он вообще не появляется, для меня не проблема найти живого человека даже в толпе. Он другой способ знает – вовсе не приходить.

– Вот уж дудки! Либо он придет сегодня ко мне…либо я ночью приду к нему домой! Конечно, я не знаю…где ты живешь, Глен Петти! Но никто не запретил мне влезть куда следует, к директору и выяснить твой адрес! У тебя четыре часа! А потом…я начну действовать! – мысленно, сказал я себе.

Пробовав, еще несколько раз выйти ночью на улицу, за территорию школы – я обнаружил, что могу повторять свое ночное и темное рандеву по городу. А поскольку, в нашем городе совершенно не прибавилось ничего нового в плане застройки, кроме нескольких жилых домов, найти дом Глена, имея адрес, думаю, будет не проблематично.

Часов в моей коморке нет, пришлось сидеть в коридоре, чтобы дождаться Глена. Усевшись поудобнее, я, стал ждать истечения четырехчасового срока. Проводя свое время в публичных местах, а точнее в единственном таком месте нашей школе, коридоре перед входом, я частенько сажусь посередине. Зная логику людей и просматривая свой опыт в таких делах, я уверен, что все любят садиться с краю, либо слева, либо справа. Поэтому, сейчас я нахожусь посередине этого диванчика.

Ровно через полчаса прозвенел громкий звонок с урока. Поток детей хлынул в коридор, многие отправились на улицу гулять. Но одному из них приспичило сесть на скамейку, именно на меня. От веса этого старшеклассника, который проник сквозь все мое тело, мне слегка стало плохо. Вернее, огромный разряд тока прошел сквозь меня, чувство именно такое. Я когда рождественскую гирлянду чинил вместе с папой, меня током ударило, это неприятное ощущение очень быстрой вибрации во всем теле я на всю жизнь запомню. Плюс она еще взорвалась у меня перед глазами, и воздух пропитался запахом паленых волос и горящего пластика.

– П…п…п…по твоему…э–т–т–о приятно!? Черт…побери! Встань с меня, о боже…как неприятно…Ты что, налегаешь на китайскую еду?! – я продолжаю сидеть и, сидеть продолжают на мне, от этого парня чертовски пахнет китайской лапшой.

Тут подошел уборщик Фрэнк и внезапно крикнул – эй, вставай живо!

– Почему я должен вставать, эй вы! – раздраженно кричит на уборщика этот парень.

– Юноша! Эйкать будешь своей девушке, а если не хочешь получить от меня мокрой шваброй по голове, быстро встань! – грозно и смело заявляет парню мистер Каннинген.

– Вы не имеете права! Вас уволят и осудят!

– Если бы ты был черный, то тут другое дело. Но твоя итальянская физиономия тебя не спасет! Вставай, черт возьми!

– Как ты смеешь старик, я американец!

– Оу, неужели…особенно твой отец! Быстро вставай грубиян! – мистер Каннинген не стал церемониться с этим действительно грубым парнем, и быстро схватив его за шиворот, оттащил со скамейки.

Парень, которого Фрэнк называет итальянская физиономия, как я его и буду называть далее, быстро изменился в голосе. Его говор стал более тоньше, показывая его слабость. Он быстро стал более вежлив, а его «патриотичная» и «элитарная» спесь быстро сошла на нет. От бывалой гордости не осталось и следа. Схваченный уборщиком юноша быстро встал с положенного места, а вернее, с меня, прикрикивая при этом – ай, ладно…ладно…встаю, мистер Каннинген! А Фрэнк улыбнулся и пошел за своей тележкой.

– А зачем вам вообще эта скамейка!? – спрашивает итальянская физиономия, поглаживая свою шею.

– Ах…я собираюсь ее протереть! А моющее средство сквозь тебя не проходит! – подмигнув, сказал уборщик, прикатывая свою тележку к месту прошлых действий.

– Это что…потому что я прозрачный! Идиот! – иронично крикнул я в сторону уходящего парня, который до этого сидел на мне, подобно на призрачном кресле.

Я вздохнул с облегчением, не спеша встал и, решив ожидать моего друга стоя, отошел подальше. И хотя, самое смешное, я легко мог бы встать и уйти, освободив себя от этой ноши. Но меня так пронзил разряд, что я не смог верно сообразить. Возможно это был импульс его мозга или нервной системе, понятия не имею. Чего только не узнаешь, когда читаешь книги в школьной библиотеке, до учебника по анатомии я добрался в начале 1970–ых, когда вся музыкальная, русская и художественная литература исчерпались и когда комиксы учеников стали повторятся. Столько смешных моментов было с этими комиксами, особенно когда я забывал их вернуть и их находили в моей каморке учителя или уборщики…

Второй час, третий час и наконец, четвертый. Нет, его действительно нет, он не придет. Глен прогуливает школу? Что–то слабо в это вериться, неужели у него какие–то проблемы! Может быть, дружки Родса его в конец достали, и он решил прятаться дома. Хотя, доучился же он как–то до последнего класса. Да и сегодня я Уильяма видел, Палмера тоже, ничего такого, его друг вообще ничего о нем не говорил, я бы знал, ведь я шпионил за ним весь день. Родс и подавно ничего не упоминал.

Ради интереса, я решил последить за Эн Мари, правда, ничего не нашел. Девушка мечтательная, рисует у себя в тетрадке точно также как Глен, правда последний, лучше рисует, разумеется. Не знаю, по мне так они идеально подходят друг другу. Думаю, мой статус позволяет мне лучше чувствовать связь людей между собой. Или, я переоцениваю себя…

А мистер Родс сегодня активен как никогда. Осыпая комплиментами, он пытался снискать внимание девушки, превращаясь в павлина. Как только он не изводился, и так практически каждый день, если с ней пересекался. Скажу вам, что этот, во всех отношениях «идеальный американский павлин», постоянно что–то предпринимает, чтобы склонить Анну Марию к свиданию. Один раз он ее даже позвал в кино.

– Я думаю, что не смогу пойти…к сожалению. – тактично и вежливо отшила парнишку Вилли девушка.

Не сказать, что это выбило его из колеи, скорее наоборот. Доводя до полного абсурда свои подкаты. Но Анну Марию это не впечатляло. Она спокойно и мило ему лишь улыбается, и в этой улыбке чувствуется лишь прохлада. Я долго ее изучал, она любит сидеть во дворе школы и читать, например, сегодня, девушка читает «Гордость и предубеждение», а в ее глазах я вижу мечты. К сожалению, эти искры из глаз пропадают мгновенно, когда появляются так называемые подружки, кроме Деборы, против нее я ничего не имею. Если они приходят, это все, типичные разговоры о парнях, плюс они спрашивают Анну, почему у нее нет парня и почему она до сих пор не с Уильямом. Короче говоря, об этом можно говорить вечно, разговоры одни и те же. А в этой школе я много не знаю, мне уже надоело запоминать все эти события, они из года в год одни и те же, поэтому в моей голове информация отрывочна.

И так, я отвлекся, Ена в школе не было. А это значит, что есть отличный шанс прогуляться по городу в поисках искомого объекта. Мне не составило труда порыться в бумагах, когда директор, как обычно курить выходил. Глен живет неподалеку от моего дома, то есть музея, буквально через три дома, судя по бумагам. Дойти туда пешком не составит особого труда.

– Что же…мистер Петти, принимайте поздних гостей…Ха–ха–ха! – сказал вслух я, в процессе разглядывая карточки с информацией о Глене.

К несчастью директор вернулся слишком быстро.

– Вот черт… – по старой привычке, я кинул бумажку в сторону и спрятался под стол, но затем понял, зачем я это сделал. – Секундочку…тьфу…я же мертв…а–а–а–а–у–у–у, зачем я это делаю! Пффф…

Я с уверенностью встал из подстола и, как ни в чем не бывало, присоединился к директору в его невозмутимости. Чуть позже директор, поставив кружку со своим кофе заметил, что у него в кабинете, слегка…погром.

– А–а–а–а! Что…что за…какого…?! Чертовы дети… – сказал раздраженно директор, поднимая с пола все разбросанные мною документы. – узнаю кто это, ей Богу, отчислю…

– Да действительно… Можете прямо сейчас. Слышите! Я…вот…я вот он! Вышвырните меня из школы! Давайте! – иронично, с глубоким сарказмом, стою прямо перед директором и выступаю я.

– Твою ж…как можно было все здесь разворотить то…А–А–А–А! Попадись мне тот, кто это сделал. – продолжал кричать директор, пока ему не постучали в дверь, тогда его голос резко изменился. – Да–да! Сейчас, одну секундочку…(пауза) входите, пожалуйста!

– Вежливый, ничего не скажешь… – иронично сказал я, медленно покидая кабинет.

Глава VII. Мир и мысли о нем

Ближе к девяти вечера, я, как и запланировал, двинулся в сторону дома Глен. Так сказать, в гости к своему другу, навестить, спросить, как дела. И главное, узнать интересующую меня вещь – где ты и твой чертов портрет, черт тебя подери!

Солнце скрылось за горизонт и мои ноги, в старых синих туфлях устремились к главным воротам школы. Вечером было тихо, город наш и тридцать лет назад не отличался силой бодрствования, а сейчас ничего не поменялось. Кроме ярких огней закрывающегося последнего магазина и новых фонарей в парке, улицы ничего не освещало. Хотя было еще не слишком поздно, город словно умер, люди только периодически появляются, раз в двадцать минут проезжали машины. Невероятно, но свернув направо с главной улицы, я увидел еще работающий ресторан, и там сидели люди, отдыхали и весело проводили время.

– Приятного аппетита, свободные граждане Америки! – крикнул я в сторону террасы ресторана, где сидели гости. – Эх, сейчас бы тоже поесть старой доброй, жирной и аппетитной американской еды…от чизбургера я бы не отказался! От хорошего прожаренного стейка тоже… Еще холодного лимонада…бррр…а–а–а–а! Какого…черта! Я не за этим сюда шел!

Мне было достаточно постоять пять минут рядом с этим заведением, где запах старого доброго жареного мяса сводил с ума даже такую потустороннюю субстанцию как я, чтобы в голову пришли мысли о голоде. Странное ощущение, тем более, что я не ел больше тридцати лет, это смешно звучит из моих уст. Нет, правда, это весело, вовсе не грустно как может показаться на первый взгляд. Ведь я, это я, без чувств. И все же, надо идти дальше, время идет…

Я проходил все по тем же улицам, мимо тех же домов, что стояли здесь, когда я бежал от дома до Гордона. Домики остались прежними, но честно говоря, некоторым из них не помешал бы хороший ремонт. Но кто знает, может лопнувшая и потрескавшаяся краска на домах – это хит сезона в будущем. К растениям, которыми заросли тропинки, и к деревьям, которые своими ветвями постоянно щекочут домам окна, это тоже относится. Были и очень красивые и ухоженные дома, я заметил также и новые, не все я успел осмотреть, когда был тут в первый раз. В последнее время я в основном в лес хожу, на озеро. Там еще спокойнее, очень красиво, тихо, кроме, все того же сверчка или лягушек.

Вот и музей, я стою перед ним, а теперь, осталась самая малость – обнаружить искомый объект. Оглянувшись, я нашел очень быстро, коричный одноэтажный кирпичный домик, я такие на картинках видел в журналах, бесконечное описание американской мечты, точь в точь, сошел с этих самых журналов. Аккуратный, ухоженный и чистый газон, видимо мать всем заправляет в семье. Правда, газонокосилку стоило бы убрать с дороги. Серьезно, я споткнулся. Даже легкое сияние света луны слегка обласкало испачканные в траве лезвия прибора.

– Моему отцу бы понравились такие компактные штучки… – сказал я, глядя на прибор для уборки сада. – А еще ему бы точно понравился сад миссис Хейли…так ладно, где Глен…

Войдя в дом, я сразу заприметил отличный интерьер дома. Не подумайте, я не стал ценителем дизайна и всего такого, как пишут в современных журналах. Просто моя каморка всегда одного цвета, бледные коричневые стены и темный пол, ох, да, хлам, которым забита эта комната буквально под завязку.

Для меня стало сильным открытием то, что я знал отца Глена. Ну конечно! Я вспомнил, где я слышал эту фамилию, Петти. Имя мальчишки первоклассника, который пнул меня, когда я отказался дать ему гитару поиграть. Причем этот маленький Генри Петти так больно меня ударил, что весь день хромал тогда. Маленький, а такой дерзкий и сильный. Черт, о чем же я, дети это такие маленькие существа, которым от природы дано все, что армия США успешно бы смогла использовать на полях сражения, благо конвенция о правах детей запретила подобное. Еще не поняли, что это? Так это просто: громкий и пронзительный голос, особенно у мальчиков, способный стекла разбивать; недюжинная сила, в этом я точно убедился; и пожалуй главное – полное отсутствие какой либо морали, им главное получить удовлетворение в своих потребностях. И как никто из великих злодеев не сообразил создавать армии из детей.

Генри Петти и его жена находились на кухне и о чем–то беседовали. Их разговоры слушать я не стал, мне это не особо интересно, но тут на кухне появился Глен. Я снова, второй раз за сегодняшний день упал на пол, опасаясь того, что меня не совсем вовремя заметит Глен. Пришлось даже быстро ноги прятать, кто еще, кроме как старого призрака из школы носит синие замшевые туфли времен поздних 1950–ых годов. Меня бы это сразу выдало бы. Самое смешное, о чем я никогда не задумывался – а какого черта у меня нет носков? Я что, когда пистолет у отца свистнул, носки забыл? Как вообще такое вышло! Нет, немного не правильная интонация и фраза, как я мог об этом вспомнить только сейчас, спустя тридцать с лишним лет, валяясь на полу дома Глена Петти? Многим это кажется смешным, а мне нет, меня это вгоняет в ступор, почему, как и зачем, что–то около того.

– Какой все–таки классный потолок у них дома, совсем не то, что в нашей школе! И деревом пахнет вкусно…мммм… – находясь на полу, я долго не мог пошевелиться, мне казалось, что я снова прячусь от отца на чердаке. – Не обращайте внимание, тут всего лишь я…

А что за история с отцом? Да так, один мы сигары у него взяли, чтобы проверить, что за занятие такое, курение. Честно скажу, отвратительное «хобби», меня вырвало. Гордон и Милз пытались продержаться дольше, но и их завтрак помахал рукой всем нам.

Целых полчаса мне пришлось прятаться в гостиной, дожидаясь момента, когда Глен пойдет в свою комнату. Не то чтобы я хотел его напугать, нет, у меня был другой план. И вот, наконец, все разошлись по своим комнатам, в том числе и Ен. А за ними последовал я, пока парень был в ванной, я поспешил в его спальню.

В комнате моего друга ничего не вызывало сильного интереса, плакаты Битлз, в том числе и огромный голубой постер с Джоном Ленноном в очках над кроватью, с надписью «Imagine». Ничего особенного, разбросанные кисточки и краски. Вдруг снизу, я услышал шаги, нужно срочно искать место, чтобы спрятаться. Мои глаза, бегающие вокруг комнаты, быстро наткнулись на чулан и я, тут же встал там. Тем временем, Глен вошел в свою комнату и включил свет. Обычно в таких вот неловких моментах, те, кто прячутся в шкафу, чихают или издают какие–то посторонние шумы, которые их выдают. Но, как следовало бы запомнить, сей физиологические черты, не могут быть созданы мною, поэтому, я стоял в чулане, в абсолютной тишине. Кроме того, Глен все равно меня бы не увидел, так как он лежал на диване, слушая свой плейер. По легкому бумажному треску, я узнал, что юноша свой блокнот открыл и скорее всего, рисует.

И тут неожиданно появляюсь я…

– И это не те роиды…что ты искал? – пройдя сквозь дверь чулана, сказал я, вернув фразу Глена ему же.

Парень с криком подскочил, отшвырнув собой и плейер и свой блокнот. На крик прибежала мама, с вопрос – все в порядке?

– Да…все в порядке… – с легкой дрожью в голосе, отходя от шока, ответил Глен.

– А чего ты кричал?

– Уронил плейер на ногу. Все нормально!

– Ну тогда ладно, доброй ночи!

– Да… – Глен тихо, буквально, выпроводил свою маму, но затем очень грозно посмотрел на меня. – Какого…какого…какого....?!

– Да. Да. Да. Я тоже рад тебя видеть… Ты где все это время пропадал, а? – с легким сарказмом спрашиваю я.

– Ты с ума сошел! Какого черта ты тут вообще…(пауза) делаешь… Вау… – когда парень сложил в своей голове 1+1 и понял, что я могу выходить за пределы школы, он остыл и замолчал. По глазам вижу, ему стало любопытно.

Я не знаю, видимо то, что он один раз видел меня за пределами школы, он благополучно из головы смог выбросить что ли. Он от неожиданности кричал, так, будто впервые видит меня в первый раз. Мне с каждым разом становиться все труднее не удивляться находчивости и памяти моего нового друга. Как можно, будучи собеседником призрака, еще чему–то удивляться!

– Да…ты все правильно понял.

– Ты…ты…ты…ты!!!

– Слушай, что с тобой? Ты специально ради меня занялся совершенствованием своего красноречия? Внятно можешь говорить? А не так, будто первый раз призрака встретил?

– Да подожди ты…со своими шуточками! Как ты из школы выбрался, это же твоя тюрьма!? Ты что, все это время, врал мне, старый призрак? Или я чего-то не понимаю…

– Скажи мне, идиот, зачем мне тебе врать? Я был заперт в школе, а с недавнего времени могу выходить оттуда, но только по ночам.

– То есть…как это…выходить? По ночам? И только…

– Я скажу спасибо и за это! Наконец увидел своей родной город, спустя столько времени!

– К–а–а–к это возможно?

– Это трудно объяснить…

Глен с ухмылкой посмотрел на меня и несколько секунд держал этот взгляд, пытаясь каким–то образом, то ли пристыдить, то ли меня разговорить.

– Ну да…конечно, о чем ты! Трудно, трудно просто рассказать… Сложно, серьезно? Сложнее чем призрак, который совершил самоубийство из–за девушки, в которую был влюблен, и за это с–а–а–а–ам ангел смерти обрек тебя на вечное скитание в школе, пока он это не исправит… Ты шутишь, да?! – с упреком, разбавляя это истерическим удивлением, сказал Глен, жестикулируя перед моими глазами.

– Получается так… – находясь в неловкости, ответил я.

– Нет…не т–а–а–а–к! – крикнул Глен, и бросив в меня карандаш, затем сообразив, что все вот–вот будут спать, сменил крик на шепот. – Нет, друг мой, не так. Это просто на всего, не честно!

– А мы отошли от темы… Где ты все время пропадал? Ты уже дня три в школе не появляешься! И что там с твоим…с твоей картиной? Конкурс уже скоро!

Молодой человек на секунду задумался. То ли как мне ответить, то ли вовсе, как от меня избавится. После небольшого сеанса задумчивости, Глен снова посмотрел на меня грубым и суровым взглядом, словно у него под кроватью девушка, а ему времяпрепровождение порчу, и он этим самым взглядом меня прогоняет, глаза на полном серьезе издают этот сигнал – уйди! Мгновенно он изменил свое лицо, и подключив жесты руками, указывая на несуществующую пустую точку, без слов говорит уже другу фразу – все же очевидно!

– …ммм… На конкурсе уже этот портрет! Ясно!? На конкурсе! – наконец выдал желанную информацию мне Глен. – А я в школу еще завтра точно не пойду, я болел, выписался, но мне разрешили не ходить последний раз…

– И как…прошу прощение, я должен был об этом узнать! – с легким раздражением спросил я. – Плюс, ты не плохо так устроился…школу прогуливать…

– А кто из…нас…пффф…приведение? Ты же у нас волшебное существо, потустороннее…и очень опасное, ну и воспользовался бы каким нибудь из своих фокусов.

– По поводу меня снова остришь? Или думаешь, я мысли читаю, или телепатией владею? Нет, простите, нет, у меня лишь три инструмента, с помощью которых я этот мир еще вижу! Это…считай со мной, загибай пальцы…слух, зрение и осязание! Вот! Все! И то, осязание странное… Мысли я не читаю, будущее не вижу…

–Ну допустим…ну мне уже надоел этот портрет…этот конкурс…эта…Анна–Мария и все что происходит вокруг!

– Ух, как ты резко стал выступать, опять! Нет уж, дудки… Так дело не пойдет, а ну ко быстро за мной! – сказал, неожиданно для Глена пнув его за ногу. – давай быстро, или мне тебя полетать заставить?!

– Эй…к–у–у–у–у–у…куда!? Я не…не…не…понимаю! – растерялся Глен, второй раз получив небольшой шок.

– Пройдемся…поговорим!

– Ночью???

– А что, я только ночью и могу. Да и к тому же, озеро в это время дня о–о–о–о–ч–е–н–ь живописное, думаю, ты как художник это оценишь! Ох какие там виды…а какой воздух, ммм, божественный!

– Я никуда не пойду! Как ты вообще мне такое мог предложить?!

– Хорошо, тогда я буду всю ночь здесь находиться и петь тебе…все, что я знаю!

– Пффф…а на что мне плейер дружище, а?

– Вот скажи мне, ты идиот? Или просто прикидываешься? Я листок бумаги смог сжечь, я тебя в воздух поднял, и ты думаешь, что я не могу одним лишь прикосновением, уничтожит твой плейер или временно вывести его из строя? Ты очень сильно ошибаешься на мой счет…

На этот раз я сильно его удивил, похоже, что я победил. Глен сидит и рыщет взглядом либо на потолке, либо на полу, периодически поднимая палец и выговаривая звук «м». Стоя перед ним, я не перестаю ухмыляться и активно показывать свою безнаказанность и упорство.

– Что хороший аргумент? – издевательски, я согнулся поближе, чтобы он лучше меня понял. – Я тоже так считаю.

Глен слегка нервозно три раза кивнул мне в ответ, а потом всем своим видом показал, что смерился со сказанным.

– Куда хоть идем, напомни? – тихо спросил Петти.

– На озеро! – отвечаю с улыбкой я.

– Ты хоть подумал, как я из дома уйду?!

– Это уже твое дело… Через задний выход, пошли! В конце концов, уйти это не проблема. По крайне мере для меня…смешно…

– А как насчет времени, а? Вдруг мы не успеем, ты что, исчезнешь или что–то такое, растаешь…а?

– Послушай, сейчас и одиннадцати нет, а до восхода еще целая ночь, нам с лихвой хватит этого времени. Еще и на обратную дорогу хватит, и я еще в школу успею!

– А как быть с тем, что я спать хочу!!

– Мы ненадолго, выспишься, тебе же завтра не рано вставать.

– Почему здесь–то поговорить не можем? – Глен встал с кровати и стал искать свою куртку, на улице ночью становиться не очень тепло.

– Потому что я устал разговаривать в четырех стенах, я этим 38 лет занимаюсь, пора поговорить на улице! Ты не представляешь, как эти стены могут давить на тебя, словно мешки с цементом, которые на тебя упали на стройке. И так постоянно… Самопроизвольно, ты начинаешь думать, что вот он, конец твоего мира. Складывается ощущение, что твой мир не представляет собой ничего, кроме плохо окрашенных стен, пола, мусора вокруг тебя и одного и того же вида из окна. Да, можно выйти из комнаты, но там то же самое, хоть твой мир и расширился до невидимой линии, что определяет границу школы с городом, штатом, миром… – покуда Глен собирается, я случайно освободил из головы, давно гложущие меня мысли. – никогда не понимал тех, кто мечтает лишь об одном месте, чтобы там жить. Ведь есть мир и его целиком не обойти за всю жизнь, нельзя, невозможно! Опасно, когда атмосфера вокруг тебя это стены и вид из мутного окна…

– Должно быть, ты прав… – задумавшись, коротко прокомментировал сказанное мною Глен.

Глен даже спорить со мной не стал, я вижу, что он со мной согласен. Со мной трудно спорить в принципе, но тут он отключил любые попытки меня оспорить.

– Давай уже собирайся, мистер Джон Леннон! Тебе еще тихо, на цыпочках, из дома выходить! – отойдя от философских размышлений, сказал я.

– В смысле мне? А ты!? – слегка удивленно спрашивает меня Глен.

Тут наступил интересный момент. Я, как я это любил, ехидно улыбнулся и зловещи, хихикнул, а потом направил свою гордую походку в сторону окна.

– Эй…ты это куда! – пытается окликнуть меня Петти.

Я подошел к окну, дабы взглянуть, на что оно выходит. Оказалось вид из окна ведет взгляд смотрящего прямиком туда, где стоит второй, задний ход. Еще раз улыбнувшись, я повернулся спиной, скрестил руки и выпрыгнул, прошел сквозь окно и молниеносно оказался на улице. Правда, с небольшим побочным эффектом, слегка неудачно врезался в шезлонг, и чуть было, не схлопотал легкий удар сквозь какие провода. Глен быстро подбежал и стал таращиться на меня с не менее удивленным взглядом, чем после нашей первой встрече. Вероятно, такого трюка он пока принять не мог, хотя странно, учитывая, что он знает кто я такой.

Юноша не заставил себя долго ждать, его пунктуальность меня никогда не подводит. Разве что, почти. Теперь мы оба направляемся в сторону выхода за территорию жилища семейной четы Петти. Погода стояла ясная, прохладная, правда дождь, что шел сегодня днем оставил следы – повсюду были лужи, словно мы идем по дороге в болото. Зато запах петрикора, ставший главной составляющей атмосферы вокруг нас, был очень ярким и выраженным. Каким бы ни была погода, мне было все равно, но меня беспокоил Глен. Может показаться, что я очень дорожу здоровьем своего друга как его родной отец? Черта с два! Он просто очень громко ноет, когда у него что–то не так. Лучше всего от этого избавиться, это избавится от причин возникновения этой плаксивой манеры говорить.

Чудеснейшая была и дорога до озера, без всяких происшествий. Только маленькие сине–зеленые огоньки мелькали в траве, что росла вдоль дороги. Все дорого, что вели из города, кроме главной и той, что ведет к мельнице, выходят к озеру, словно все по одной схеме вытоптаны. Мы же с ним идем по «особенной дороге», по ней сам Говард Холланей ходил на рыбалку.

– Это правда? – в процессе беседы оживился Глен.

– А вам что, учителя не рассказывали? Не водили на экскурсии и все такое…прочее?! – удивленно спрашиваю я, вспоминая свое детство.

– Нет, что ты…учителя больше говорят о том, как отсюда свалить. Они и сами не против, но они словно сильно приросли к этим местам.

– Любопытно, как изменился наш город. Удивлен, очень сильной удивлен.

– Это ирония?

– Вовсе нет, у нас тоже были люди, готовые уехать отсюда за красивой жизнью. В их числе был и я…и еще…как мне казалось…э…мои друзья.

– Ты тоже хотел уехать?

– Конечно… Я думал, что мы с группой уедем, вступим в музыкальный бизнес, будем записывать свои альбомы. В общем, хотели быть звездами…да уж…

– Хотел–и–и–и!?

Пока шел этот разговор, мы быстро пришли к озеру. Как я и говорил, чудесное место, особенно ночью. Глен правда все портил своим фонариком, но его понять можно, он не видит ничего, в отличие от меня. Туман у воды создавал особое настроение, он был словно звукосниматель на хорошей гитаре, вроде бы не нужен, гитара и так звучит, но без него картина не та. Пройдя несколько метров по берегу, мы нашли отличное место для разговора, скамейка, она та же самая, что и тридцать с лишним лет назад, правда слегка гнилая и бесцветная. Юный мистер Петти озирается по сторонам, все выдавало в нем одно – он ищет дорогу, думает, не заблудились ли мы.

– Не дрейфь парнишка, со мной ты не заблудишься! Я эти места как ниточки своего свитера помню, знаешь как он мне надоел… – успокаиваю я Глена, вспоминая параллельно, что я в одной и той же одежде все это время.

– Да и не боюсь… – соврал мне Глен.

– Оно и видно…особенно по твоим бегающим щенячьим глазам…

– Не говори глупости… а что так сильно заметно?

– Совершенно! Особенно, когда видишь перед собой объект своего воздыхания. Знаешь, научись скрывать свои эмоции под каменной маской, которую сам же и создаешь.

– Ой… А ты мне так и не ответил… хотел–и–и–и?!

– Ах да. Ну…я по крайней мере так думал. Я воображал нас рок–н–рольными звездами! А оказалось…что лишь я один грезил идеей стать звездой. Не думал даже их спросить, нам просто нравилось это занятие, это все давало нам повод приходить счастливым в школу и гордится нашим городом, хотя тут скучно до гробовой доски.

– Это ты получается, сам ограничивал свой мир?!

Я не заметил, как мой друг потихоньку стал воспринимать все, что я ему рассказывал. Даже более того, он стал интерпретировать это и использовать в своих целях. Он в открытую, издевательски возвращает мне мои же фразы, чтобы что–то узнать. Браво!

– Зришь в корень живой парнишка… – саркастически ответил я. – Да, думаю ты прав. Я ограничил свой мир еще до того, как оказался в таком состоянии. А эта стена и окно ждали меня, язвенно смотря на меня каждый день, в надежде стать моей тюрьмой… Беда каждого человека в том, что он сам создает себе это окно со стенами. Что есть стены? Тюрьма, в которую ты себя вогнал. А окно? Ух…окно это самообман, ведь пока ты видишь мир…реальный мир…тебе не будет казаться, что ты заперт.

– Ого…очень мудрое изречение…даже очень.

Глен всматривался вдаль, туда, где озерная вода соединяется с туманом, а туман соединяется с небом. Думаю, в этом свете он видел мои монологи как интересную историю, которая помогает отвлечься от своего «окна» в виде Анны–Марии, и ее чокнутого ухажера.

– Секундочку, но ведь окно можно открыть, так? – с неподдельным интересом спрашивает парень.

– Это еще один способ себя обмануть…открываешь окно…ага…значит мир тут, рядом, он никуда не убежит. – продолжаю я.

– А если через окно выйти?

– Поздравляю, это уже победа! Одно дело просто посмотреть на вид из открытого окна и забыть о нем, а тут побег, ты пробился к миру. Можно вечно утверждать о том, что можно найти свое место в жизни и там и оставаться, это так, но нельзя забывать о том, что тебя окружает. Мы по натуре любим новое, или хорошо забытое старое… А мир – это и есть наше новое, ведь он бесконечен, также, как и ты.

Юный мистер Петти с огромным любопытством смотрит на меня, когда я это рассказываю. Странное ощущение, не соответствует той роли, которую я занимал в школе. Я себя ощущаю Кентервильском приведением, таким же старым и пыльным призраком с картинки какого–то готического рассказа. Только не хватает цепей и одежды поздней эпохи Шекспира, ну и возраст, разумеется. На фоне этих мыслей, я конечно задумался, неужели меня ждет такая же «старость», как сэра Симона де Кентервиля?

Пока я бесполезно проводил свое время, размышляя, глядя на рыб, что в воде плещутся, Глен просто кидал камни в воду. Кстати о рыбах, вижу я четко, примерно так же, как и самого Глена, это странно, но очень красиво. Как будто кто–то направил проектор легкого зеленого цвета на воду, а последняя стала чуточку прозрачнее. И, боже мой, я забыл свои часы! Забыл у папы на столе, тридцать восемь лет назад, когда стащил у него пистолет. И теперь вряд ли могу спокойно следить за временем.

– Глен, а у тебя есть часы вообще?! – спрашиваю я.

– А…да. Да…да…кончено взял! Вот! – отвечает мне Глен, закатывая рукав и показывая мне свой инструмент для слежки за временем.

Признаюсь честно, часов я его еще не видел. Черные, полностью пластиковые, даже ремешок. А циферблата вообще нет, его заменяет квадратный экран, как у компьютера, на котором такие же квадратные цифры.

– Ух ты, мы тут болтаемся всего полтора часа! Я думал минут десять… – с удивлением заметил я, что часы показывают без пятнадцати час.

– А мне другое интересно… – сказал мысль в слух Глен.

– И что же это?

– Если кто нибудь узнает, что я после больничного, вместо того, чтобы спать, ускользнул на озеро с…один получается… отец бы поддержал, если бы ты был девушкой.

– То есть если бы ты ушел с мертвой…но девушкой…никого бы это не удивило? Психиатров тоже!?

– Ну да…это выглядит забавно!

– Забавно!? А кстати да, ты хоть раз думал о том, что ты спятил и разговариваешь с пустотой? Я то знаю, что я это я, но откуда знаешь ты..

– Думал конечно… Но…как я тогда узнал о тебе, твое имя? Ведь до этого, я ни о каком Дэвиде Хейли не слышал…

– Ой да брось! Хоть ты и говорил, что никто из школы не слышал обо мне, кроме самых старых, я не верю, что в здании нет городской легенде обо мне, просто ты это скрыл от меня, боясь, что я все–таки твоя галлюцинация на фоне стресса.

– Допустим…все таки есть такая легенда, Фрэнк знает, один раз я у него спросил. Он пояснил мне, что в годы, когда здесь была своя группа, в школе покончил с собой парень, музыкант и многие говорят, что его дух бродит в стенах школы.

Я впал в легкий радостный шок, который должен быть сопровождаем дрожью, но я лишь могу ее представить. Но дикое любопытство завладело мной, и я был готов за воротник трясти своего друга, чтобы он все рассказывал. К счастью, это все не требуется, Глен все четко и логично мне рассказывал.

– Прям призрак? – продолжаю нервно задавать вопросы я.

– Да, так и рассказал, призрак парнишки бродит по стенам школы и ищет покой. Правда сейчас эта легенда не актуальна, она была на пике популярности в середине 70–ых… – поведал мне Глен.

– Кажется это из–за меня…

– Да ну, а я думал из–за призрака Кеннеди…ох расстроил ты меня…

– Да погоди ты, я в 70–ых не раз мешал таким же, как я с собой покончить. Выходит, они меня помнят таки…

– Но имени призрака, точнее, твоего уже никто мне рассказать не может.

– Не удивительно…

Тут мое стремление узнать сменилось яростью, при этом шок остался прежним. Почему–то я узнаю нужную мне информацию слишком поздно, понадобилось так много времени, чтобы хоть какую–то картину миру у себя в голове сложить. Спасибо и на этом, моему другу.

– Слушай…какая интересная история, какого черта ты мне раньше не рассказал мне!? – с сарказмом и иронией, подкрепляемые небольшой яростью спросил я.

Глен стеснительно улыбнулся и стал разводить руками, показывая, что извиняется за свои действия. Вернее, за их полное отсутствие.

– В свое оправдание скажу, что у Фрэнка я спросил после того, как ты меня спрашивал полученную информацию… – робко уточнил парень.

– То есть ты вообще не особо торопился…секундочку! Ты еще и держал эту информацию долго…!? – спрашиваю с неподдельной яростью я.

– Извини…я забыл…честно! Не трогай меня только!

– Нужен ты мне…тратить на тебя силу свою..пффф… Ладно тебе, все нормально. Все равно ведь рассказал о всем, тоже спасибо… Интересно же.

Звезды, мерцающие на величественном ночном небе, дополняли огромный осколок серебра, называемый луной. Лишь небольшие остатки туч периодически закрывали вид на карту звездного неба. Облака, которые еще можно заметит в божественной гамме ночного неба, дополняют отличный фон для звезд. Они находятся очень далеко от нас, но от этого намного интереснее мечтать. Глена небо не особо интересовало, он все свои камешки бросал. Меня это удивило, разве художник не должен все это любить? Получается, что из нас художник больше я, чем он. В общем–то, так и есть, я тоже художник, но музыкальный как Дебюсси. Мы оба свои импрессионисты, я пишу музыку, а Глен картины. И это здорово, раз это нравится таким девушкам, как Анна–Мария. Кстати о ней, меня давно интересовал один вопрос, может я его уже задавал, да в моей памяти не было такого эпизода. Поэтому задам его сейчас.

– Послушай…а ты когда вообще с Анной…ну…познакомился?! – между делом, тихо спрашиваю я.

– Это очень долгая история… – скрытно ответил Глен.

– Боже мой! Может ты и торопишься куда–то, а лично я нет…ты процедуру уже знаешь… Не расскажешь – полетаешь!

Парень посмотрел на меня скучным и пустым взглядом, словно сейчас из его уст выпадет фраза – ах, ты чертов шантажист!

– О–о–о–о… Этот день я запомнил в самых мельчайших подробностях. – сдался в итоге Глен и начал мне все рассказывать. – мы тогда с классом готовили выступление ко дню независимости. Я спокойно готовился к своему номеру…я тогда Гамильтона играл…сижу, репетирую, а затем моя очередь. И тут со сцены выходит она, в своем роскошном голубом платье… Именно тогда я впервые ее увидел, мы даже обмолвились словами…но я стал нести полную чушь, да и время было выходить. Вот как–то так…потом она, после сцены сказала, что я хорошо говорю. Она только недавно перевелась к нам из другого города… Эх, я даже не знал, что к нам еще кто–то стремится.

– Тебе сколько лет тогда было, а? – меня захватили смутные сомнения.

– 13…

– Так это ты тот парнишка, что на мою голову свалил коробку с гирляндами!

– С чего ты взял! Не…это был не я.

– Да! Точно ты! Сидел что–то мямлил с бумажкой…а затем к тебе девочка подошла, а ты от своих жесток коробку со шкафа скинул на меня! Тебя еще потом какой–то парень окликнул – эй, Гамильтон, пора!

– А да… Наверное.

– То есть, наверное? Ты мне сразу тогда не понравился…не зря я чувствовал подвох.

– Да ты боли не чувствуешь…чего развыступался то!

– Призрачный расизм…

– А что разве не так…?

Сидя с раздраженным взглядом, я начал рычать, делал я это осознанно, чтобы показать ему, как меня это сильно нервирует. Потом, посмотрев в глаза Глена, я тихо, но с особым грубым ревом брякнул в его сторону – черт с тобой, да!

Недолго мы еще просидели на берегу, в начале 3 часа ночи, когда время стало неумолимо бежать вперед в сторону нового дня, я предложил, наконец, разойтись. Глен отправился в сторону своего дома, но обнаружил то, чего он и боялся все время – не найти обратную дорогу. Пришлось мне своего друга вести домой, вплоть до порога его дома. В темноте и правда мало что видно, кроме как совам, ночным змеям и мне. Попрощавшись с ним, быстро оказываться в школе я не стал, решил дойти до нее старым добрым человеческим способом – прогулкой пешком по дороге. Тем более, что погода привлекать меня не перестала, а город я еще осмотреть полностью не успел.

– Хех, ну блин Глен…свалить на меня коробку с рождественскими гирляндами… А я еще думаю…где я мог его видеть?! Точно! Вот память моя, не сразу сообразил! – сказал вслух себе я, глядя на окно в доме Глена, где буквально минуту назад погас свет.

Следующий день я провел в ожидании того, что мне расскажет Глен о выставке. Мистер Петти подавал заявку в школе, поэтому сегодня картину я еще увижу, хотя, еще представляется возможным увидеть ночью, в музее. Перед отправкой на мероприятия, картины финалисты как всегда были вывешены на всеобщее обозрение в школе, разумеется, те, которые представлены учениками этой школе.

– Хорошо сказанул, от Э–Т–О–Й школы, а как будто есть какая–то другая школа в Винсенсе…Боже, почему это так смешно… Сейчас умру от смеха… – сказал вслух сам себе я, умирая от смеха над своими же словами.

Учитывая, то, что в нашем городе, в мое время, по крайней мере, все магазины располагаются на одной центральной улице – Авендж–стрит, а в качестве места показа работы местных творческих личностей используется музей местной истории, когда–то бывший моим домом, мне интересно, зачем Глену этот конкурс. Вряд ли его картина войдет в историю, кроме как в пыльный архив музея истории города Винсенс, или в хранилище школы городка, а по совместительству, в мою коморку. Но городок может достойно встретит этих молодых и активных людей, что тоже вряд ли, волонтерских организаций у нас с роду не было, кроме тех, кто чистит озеро от тины и ненужного мусора.

Что же, я был прав, в холе школы висит несколько местных работ таких же местных художников. От картин откровенно бездарных и страшных, до шедевров, каковым является портрет Глена. Кстати, те шутки, что висят здесь, могли бы потягаться с «шедеврами» абстракционизма, вполне соответствуют.

Мой коронный портрет висит на самом видном месте, о чудо, на нем золотой стикер с цифрой один. Хотя название мне не нравится, что это за чушь, «Портрет с эффектом из прошлого»? Что за философия, звучит как–то слишком пафосно и дико! Но то ли всем нравится название этой картины, то ли мое лицо всем нравится, но внимание она привлекла большое, вплоть до фотографий в местную школьную газету, выполненные Деборой, подругой Анны–Марии.

– Смотри! Анна! Эй…псс…иди сюда! – подзывает к себе, стоящая с фотоаппаратом у портрета Дебора.

– Чего тебе? Что…а…ух ты! – подошла, на первый взгляд, слегка уставшая Анна Мария, которая, как только увидела портрет слегка ожила.

– Да… Как тебе, а?

– Класс…видно, что талантливый человек, а кто нарисовал?

– Сама не видишь? – Дебора с улыбкой смотрит на девушку, указывая ей пальцем на небольшую бумажную именную табличку, расположенную в левом верхнем углу.

На плохо распечатанной бумажной карточке были небольшие узоры в виде черных лилий и каких–то других растений. На самой бумажке красовалась надпись:

«Портрет с эффектом из прошлого». Глен Петти, 17 лет, город Винсенс, штат Техас.

– Это Глен? Ух ты…очень красиво! – удивленно, с неподдельным восторгом говорит Анна Мария. – Черт, это же шикарно, так реалистично нарисовать трудно, я знаю, что это такое, никогда бы не подумал…он не показывал свои рисунки…

– А то…Я думаю, его смело отправят в большой город как финалиста! – комментирует восторг своей подруги Дебора.

– Да хоть завтра…

– Стоп…что? В большой город!? – удивления вскрикнул я. – Значит все непросто так…ура! Моя старая призрачная рожа отправится в город!

– Великолепная работа! Не правда ли, что человек на это картине излучает жизнь… – незаметно для всех, включая меня, к девушкам подошел Фрэнк и стал любоваться картиной.

– Да уж…излуча–а–а–а–ет жизнь!!! Этого у нее не отнять, ты прав друг мой! – ели сдерживая смех, в полголоса комментирую фразу нашего старого чудаковатого уборщика. – Хотя…зачем я рот себе затыкаю! Буду во весь голос орать! Ха–ха…излучает жизнь…ой черт побери!

– Вы правы! Ох, какой интересный человек…интересно, где он его списывал? – с удивлением рассуждает Анна Мария.

– Возможно…(пауза) гость из прошлого…

– Так…ты начинаешь меня серьезно пугать…мистер Каннинген! – комментирую я.

– Совершенно с вами согласна… – весело и задорно добавляет Дебора. – Правда он смахивает на одного знакомого моей матери…

– На какого это? – спрашивает Эн Мари.

– Ой…не знаю, просто где–то я его видела…то ли один из ухажеров мамы…то ли ее родственник…не помню…

– В любом случае, у этого человека глаза очень сильно пышут жизнью, хоть в них и видно очень много грусти и отчаяния… – добавил Фрэнк.

– А еще онкак–то…мертвенно выглядит для…ж–и–в–о–г–о человека… – точно подмечает Дебора.

– Мне нравится…надо будет сказать Ену…а кстати, где он? – с удивлением обнаружила Эн Мари, что самого автора в школе уже давно не было. – Он несколько дней не появляется в школе…

– Действительно…всех интересует лишь художник! Как всегда! Служение искусству неблагодарное занятие… Все забудут! И ведь ни одна из них не будет искать самого натурщика… – иронично, с поддельной эгоистичностью прокомментировал я.

– Кстати…в жюри, сидит и моя мама…могу подсказать ей, какую работу рекомендовать в музей, а затем и в город. – неожиданно для всех говорит Дебора.

– Осмелюсь предположить, что ничего подсказывать и не надо. Если жюри компетентно в этой области, они знают, какую картину отправить на конкурс… – сказал Фрэнк.

Да, этим троим, явно нравится то, что сотворил Глен из меня. Что же, пусть так и будет, хоть какой–то след в истории оставлю. Если мне не суждено петь в рок–н–рольной группе, то хоть портрет из меня сделали. Иронично и крайне эгоистично звучит, но теперь в этой школе будет не четыре, а пять портретов: Джордж Вашингтон, Авраам Линкольн, Говард Холланей, Билла Клинтона и меня, Дэвида Хейли. Предпоследнего, скорее всего, снимут, этот приятный и хороший президент, думаю добрый человек, по его искренней улыбке это видно, но президенты тут не задерживаются. Кроме Вашингтона и Линкольна, они, как отцы основатели имеют право висеть долго.

Пока две подружки стояли возле рамки, Фрэнк, вежливо попрощавшись, ушел по своим делам. Девушки долго что–то обсуждали, появились две другие. Я их на дух не переношу. У вас когда–нибудь бывало, что первый раз увидели человека, а он вам сразу стал противен. Один раз увидели, только лишь однажды, даже узнать толком не успели, а чувство отторжения уже прочно вошло в ваше сознание. Вот это один из таких случаев. До того, как столкнуться с их разговором лично, я их не запоминал. Я вообще не запоминаю людей в школе, очень редко и то, по прозвищу, которое сам и давал.

– Чего это ты тут делаешь, а? Подруга? – спрашивает Лена.

– Любуемся хорошей работой… – с доброй улыбкой говорит Дебора.

Лена и Эмели подошли поближе, чтобы рассмотреть творение Глена. Тут, на самом месте, где обе стояли на своих каблуках, их охватило странное чувство. Лена тут же с легким отвращением стала рассматривать каждую деталь картины. Эмели же напротив, сделала максимально гордую гримасу на лице, какую обычно делал Мистер Браун, когда нас с группой слушал, и стала, оттопырив палец, просматривать холст.

– Что–то…он слишком мрачный… – говорит с поддельным раздражением Лена.

– Да…ты права, как–то…мрачновато! Он словно мертвого рисовал…это же ужас… – поддерживает подруга.

– Мертвого! – возмущенно подумал я. – Эй, какого черта!!!

– А мне нравится… – говорит, с воодушевлением глядя на портрет, говорит Анна Мария.

– Так…а мы вообще не за этим! Ты решила, с кем пойдешь на новогодний балл? – переводит тему Эмели.

– Да…правда… Между прочим, Уильям очень сильно жаждет тебя пригласить. Тем более, что он будет выступать с песней…или чем–то там. Вот оно как, а!

– Но…но…я…как то не думала…Ведь это мероприятие еще только через полтора месяца! – максимально тихо и не очень уверенно говорит Анна Мария. Если бы я умел читать мысли, то наверное я услышал бы там – опять они со своим парнем…достали…

– Да…но все это решается заранее, ты что, не в курсе! – поддергивает Лена.

– Точно–точно! И Уильям будет ждать твоего ответа…Но вряд ли долго! – дополняет и без того пустой диалог Эмели. – Все заранее, уже в начале декабря будут знать с кем и кого пригласить… Не упусти шанс!

– Вот пускай дальше и возжелает ее этот…эгоистичный и наглый остолоп… Милая нам пора! – Дебора берет инициативу в свои руки, перенаправляет Анну Марию и они вместе, временно, покидают место.

А между тем, многие преподаватели и родители с интересом наблюдают за висящим и нарисованным мною. Некоторые даже обсуждают, что–то указывают пальцем и даже чуть–чуть спорят. Можно сказать, что портрет и меня поражает, так четко и выразительно нарисовать не каждый может, у нас такого качества только репродукция портрета Холланея висит в кабинете истории. Думаю Глен и брал за основу портрет Говарда, уж больно стиль похожий, хоть и изображения зеркально отражены.

Глава VIII. Эффект портрета

Время. В этом слово огромное количество страхов, которые преследуют каждого человека, будь то богач с Уолл–стрит или самый бедный человек, живущий на улице. Это не важно, для времени все равны. Время может быть вашим другом и врагом одновременно, зависит от того, как вы к нему присмотритесь. У всего есть плюсы и минусы, смотря какое у нас настроение и каков угол, сквозь который мы посмотрим на ситуацию, которая с нами происходит. И хотя, все так просто выглядит, на практике, почему–то, все очень сложно. Вот сейчас я наблюдаю за работой времени, правда, в данный момент время, похоже, является моим не самым лучшим другом.

Популярность картины Глена не собирается падать, меня до сих пор не отпускает глубокое удивление. На втором месте по «посещаемости» стоит пейзаж с каким–то пляжем и особняком в ночное время, похоже, либо Флорида, либо Гавайи. Не знаю, на картине написано: «Ночной особняк с видом на морскую гладь». Я бы лучше назвал если честно…

– Великолепная работа!

– Хоть выглядит очень мрачно…но как это нарисовано!

– Словно обложка к какому–то роману Стивена Кинга!

Самые разнообразные фразы о картине проходящих мимо людей я слышал. Иногда, они глупые, но почти всегда положительные и одобрительные.

– Да перестаньте вы уже это мрачным называть…это классика! – комментирую я, всякий раз, когда картину называют мрачной.

Почему мрачно? Подумаешь, что позером служил немного немало мертвец, но это не значит, что картина мрачная.

– Хотя…ладно, я написан мрачновато, но, черт побери, словно на фотографию гляжу. – прокомментировал я все ответы и комментарии.

Вскоре в школе появился Глен. Очень жаль, что он не застал вчерашний день, когда на картину пришли посмотреть Анна–Мария с Деборой, ему было бы полезно услышать их мнение. Но его, похоже, ничего не интересует. Молодой человек пришел в школу не в самой опрятной одежде и не с самым веселым настроением в глазах. Такое ощущение, что его сейчас вот–вот начнут разыгрывать, издеваться и смеяться. Это было написано на его лице, я не сам это выдумал. Он даже разговаривать со мной не стал, подошел ко мне и молчал, встал рядом со мной. Да и долго задерживаться не стал, куда–то отошел, оставив свой рюкзак около моих ног.

Между тем, какие–то непонятные женщины, представившиеся сотрудницами музея истории, пришли, чтобы оценить будущих конкурсантов. С ними пришла очень пожилая женщина в очках, неприлично маленького роста и одета, словно пришла из моей эпохи.

– Миссис Пул, оцените, пожалуйста, вот эти работы! Четыре из этих картин отправятся в большой город, на конкурс, отстоять честь Винсенса! – от ее обращения я тут же замер.

Она сказала Миссис Пул? Наша Лиза Пул? Не может этого быть! Прошло столько лет, как она изменилась! Да, годы ее не пощадили, к большому сожалению. Это уже не совсем та милая и приятная женщина, которая позволяла нашей группе использовать зал для репетиции и выступлений, а совсем старая бабушка. На вид ей было лет восемьдесят, что, в общем-то неудивительно. Эх, а я так и не вспомнил, сколько лет было нашей Лизе Пул, когда мы последний раз выступали, 35 или 40, совсем память подводит. Хотя, о чем это я, хоть и старая она стала, но в ней можно было узнать нашу училку, она осталась прежней, но…как бы сказать, на нее пыли много налетело.

Старая учительница подошла к картине  и внимательно, сквозь синие огромные очки стала разглядывать. Вглядываясь в изображение на холсте, она вдруг испуганно вздохнула и упала в обморок. К ней тут же подбежали все учителя, что были в холе, сопровождающие ее женщины и некоторые зеваки. Вслед за зеваками подбежал и мой друг.

– Что я пропустил…что ты натворил?! – с одышкой спрашивал меня Глен.

– Смотри ка кто ожил…ты все пропустил! Там кое–кто так восхитился твоей картиной, что в обморок упал… – с легким сарказмом отвечал я.

– Ага…очень смешно! Что тут происходит?

– Да и я не шутил…

Глен продолжал переводить дыхание, видать слишком сильно бежал, хотя вряд ли он с физкультуры пришел. А меня охватила, легка дрожь, если это чувство можно таковым назвать. Мне было страшно за миссис Пул, вероятно, она многое помнит, не из–за восторга же она упала. Вместе с тем, мне стало интересно. Все это эффект не самого портрета, а изображенного на ней молодого человека из далеких 1960–ых годов. Я такого страха давненько не видел, неподдельного, который обернулся обмороком. Лишь один раз я смог такое лицезреть, когда я с черепом в руках гонялся за девушкой, которая изменила своему парню. Не знаю, один раз решил воспользоваться своим «служебным положением» для того, чтобы отомстить за кого–то, а не за себя. Так вот, она долго бегала сначала по кабинету, а потом в обморок упала. Мне было очень смешно, и не одному мне, а всей школе. Правда, от ее рассказа…

– Помогите, за мной гонялся череп!!! – попробовали бы вы не обратить на это свое внимание, когда девушка бегает по школе и кричит подобное.

Так я отвлекся. Бедной упавшей в обморок учительнице стали оказывать помощь. Кто–то создавал ветерок при помощи импровизированного веера, а кто–то предложил воды.

– Миссис Пул, что с вами!?

– Вы в порядке!?

– Может вам воды?! Живо тащите сюда воду! – примерно вот так все это и выглядело.

К массе зевак присоединился Глен. Он наблюдал за этим с неподдельным интересом, периодически смотря в сторону своей картины. Смешной у него был, конечно, взгляд, но на него заострять внимание я не стал, меня интересовала Пул. А в основном, то, что она скажет. К счастью, она быстро оклемалась, села на скамеечку возле окна и потихоньку стала приходить в себя, пока вокруг нее крутились, словно слуги королевы Елизаветы, учителя и организаторы конкурса. И все же, заговорить быстро она не смогла, все смотрела из стороны в сторону, ее глаза бегали по школе, словно первоклассники. Но, видимо собрав всю свою волю в кулак, пожилая учительница встала со скамейки, гордо подошла к причине своего недомогания.

– Ко…тьфу…кто? Кто автор это картины? Покажись! – дрожащим голосом спросила у толпы своих зевак миссис Пул.

Далее в дело вступает Глен, который, неуверенной походкой утремился вперед, к учительнице. Сзади стоит Уильям и его компании, слегка смеясь, они комментируют всю ситуацию, словно им это нравиться. И среди толпы я, хоть и не сразу разглядел Анну Марию, она стояла рядом с Деборой. Обе были шокированы.

– Это я…мэм…это моя картина! – слабо, но уверенно говорит Ен.

– Откуда…Где ты нашел…тьфу, кого ты нарисовал? – слегка странный вопрос прозвучал из уст миссис Пул. – Где ты видел его?

– Нет мэм…я…о–о–о…придумал этого персонажа! Он из моей головы! – говорит Глен, оглядываясь на меня.

– Ты знаешь, кто изображен на этом портрете? Прости, вопрос странный, но мне очень интересна твоя работа! – дрожащим пожилым голосом поясняла учительница, с опаской оглядываясь на портрет.

– На ней изображен…а… – в этот момент, Глен снова огляделся в мою сторону и продолжил вести диалог. – На этой картине изображен человек, который устал от жизни и решил найти новый способ решения проблем, но прибывает в смятении…он музыкант, он любит музыку…но даже она не спасает его от ужасных мыслей. Я думаю, что он не счастлив в своей судьбе, но он ее принял и с нетерпением ожидает белой полосы…он выгоняет из своей души черное, дает дорогу белому.

Лиза Пул с глубоким интересом выслушала монолог моего друга, и что свойственно мудрой женщине ни слова не сказала, пока ее собеседник не договорит. Ей было любопытно, а я смеялся. Думаю, что за ерунду он сейчас сморозил, перефразировал мой рассказ? Но она слушает. Я знаю, что она прекрасно помнит меня, помнит тот ужасный момент. В портрете невооруженным взглядом видно, что это именно я, а не похожий на меня человек, что тоже сомнительно. Та же одежда, тот же гордый взгляд и что самое важное – гитара. Миссис Пул помнит мою гитару, она самолично ее привозила мне, когда я ее забыл один раз. Все в этой картине выдавало Дэвида Хейли, человека, которого помнят все учителя.

– Не будешь ли ты против, если мы поговорим наедине? – тихо проговорила свою просьбу пожилая учительница.

– Нет, я не откажусь! Мне будет очень интересно узнать, что интересно вам…ой тавтология… Ну, я думаю, вы меня поняли! – выговорил Глен, слегка запинаясь.

– Подойди на следующей перемене в кабинет директора, там, тебя буду ожидать я.

– Скажите честно, я сделал что–то плохое? Или…вам не нравиться моя картина?

– Нет, что ты! Твоя картина безупречна…просто, мне она напомнила одну историю, из своей молодости. Историю из далекого прошлого, которую я не в силах уже держать в себе. Вот просто нет сил, такое у тебя бывало? Когда хранил секреты своих друзей? Это тоже самое. Только…мы можем об этом поговорить, все–таки наедине?

В действительности, она права, толпа учеников и учителей все еще находилась вокруг, они слушали их разговор. Многие потеряли интерес, и ушли, а некоторые еще оставались, как например тот же Уильям и Анна Мария. Поэтому, Глен быстро сообразил, что разговаривать здесь, в присутствии других не то что неуместно, а неудобно для обеих сторон.

– Ах…да…конечно! – неровно говорить Глен.

– Вот и хорошо! Удачного дня! – говорит напоследок пожилая учительница.

Некогда главный организатор праздников в нашей школы поспешила уйти, а группа, образовавшаяся вокруг произошедшего, быстро испарилась, словно ничего и не было. Очень скоро холл школы вновь стал тихим место перехода из кабинетов в кабинеты. Поразительно, но никто после такого не стал даже экспериментировать с картиной, все просто мимо проходят.

– Между прочим Глен, ты на несколько минут стал знаменит… Но я разочарован! Где драйв!? Где желание выяснить подробности падения бедной миссис Пул?! Где любопытные школьники с лупами?! Лет тридцать назад мы бы с друзьями всю картину бы осмотрели! – сказал я, стоящему и смотрящему на свою же работу Ену.

– Ты…ты… – бормочет мне юноша, не отрывая взгляда от картина.

– Что? Что–то не так!?

– Ничего! Забудь… А чего ты ожидал? В самом деле…что я ей скажу…

– Скажи все, что знаешь! Господи…ты что так волнуешься из–за предстоящего разговора? Остынь старик! Ты с ума сошел! И ты можешь сказать все что угодно…

– Пример…

– Прикажешь мне список еще составить! Глен завязывай, ты ведь только что сказал, что выдумал человека, или тебе мало…? Да и сказать можно любую банальную вещь: разбирал в коморке старые коробки и наткнулся на фотографию парня с гитарой; увидел в школьном фотоальбоме или же просто тебе кто–то рассказал, например Фрэнк… Кто станет проверять!? Я тебя умоляю…

– Так просто?

– А что сложного?

– Ну…хорошо… Без вопросов. Хотя, может ей просто не понравилась картина.

– Ты шутишь, Ен? Портрет потрясающий! Это о–о–о–о–ч–е–н–ь классно! Ты настоящий классический живописец! – незаметно для нас обоих к нам подошли Дебора с Эн Мари.

Девушки окликнули Глена и перевели его внимание с меня на самих себя.

– Не буду тебе мешать мой юный друг… – медленно отхожу я, смотря на парня, который пытается взглядом мне что–то сказать, но за счет того, что он от влюбленности своей плавится как лед под утренним техасским солнцем. – Ах да! Чуть не забыл…(пазуза) на следующей перемене, я зайду вместе с тобой, мне очень интересно услышать ее версию.

Оставляя своего друга в компании объекта его симпатии, я мгновенно удалился в свою каморку, в компанию все того же хлама, которому больше лет, чем длиться мое заточение. Все тот же пейзаж из окна и все тот же никчемный старый призрак, который, возможно, уже и человеком не имеет право называться. Я тень, которая все еще думает, что она человек. Как это все мрачно звучит, но моя, так называемая мудрость и так называемое веселье граничит с грустью и таской, такой уж я. За годы, прибывая здесь, я, кажется, понял, что от этих тягостных чувств мне не избавиться. Каждый раз, оставаясь наедине с собой, со своим же собственным сиянием и звуком, в голову лезет всякая ерунда. Это из–за того, что я умер, находясь в таком состоянии, это нечто вроде адской муки, ее отголоска, чтобы жизнь раем не казалась. То есть как жизнь, скитания. Последствие того, какую ошибку ты совершил – ее отпечаток. Отпечаток тех эмоций, которые ты испытывал в момент, когда произошла эта ошибка, он остается всегда. Как приятное воспоминание, если ты счастлив, или же, как муки совести, если ты не счастлив, соответственно. А отпечаток падает на тебя слишком быстро и он, безусловно, тяжелый, выдержать трудно, но выбора нет.

Неожиданный грохот за дверью. Понятно, это Глен. Я очень быстро подхожу к двери и кричу – Ен! Ну, какого черта! Еще урок не кончился, ты должен учиться! И ты что, так и не запомнил, что дверь буду открывать я, когда ты постучишь? Это грохот, а не стук…

Однако никакой реакции не последовало на этот раз. Тишина, словно никого и не было. Может быть, это был уборщик? Да вряд ли, Фрэнк обычно, имеет привычку, носит с собой голову и ключи, стучать бы он не стал. Что если это просто кто–то прогуливает урок или просто споткнулся и ударился об мою дверь. Но нет, этот стук, грохот или какой–то скрежет продолжается уже минуту. Затем я услышал голоса. Да, знаете, такие стандартные фразы, когда ты пытаешься вскрыть дверь или чужой шкафчик, чтобы подложить туда мертвую крысу или птицы, с целью розыгрыша.

Так оно и есть, высунув голову сквозь дверь, я обнаружил там другую картину – Уильяма, в компании своих дружков. С примитивными инструментами для вскрытия замков, они пытаются попасть ко мне. Это было очень любопытно, учитывая, что две минуты на них смотрит голова, которая буквально выросла из двери, и они ничего не сделали, чтобы уведомить меня, видим ли я для них.

– Что за чертовщина…чего вам тут нужно? – спросил я их и не дожидаясь ответа, убрал голову обратно.

Ответ не заставил себя долго ждать, они сами проболтались. Им нужны вещи Глена, они как–то узнали, что он сидит все перемены здесь, когда не общается с Палмером. Они явно не из добрых побуждений пытаются залезть в мою каморку. Но так просто я им свою комнату не отдам. Вот еще, будут всякие хулиганы, с не очень добрыми намерениями, ломится ко мне, надо прежде спросить разрешения.

– Ну что…устроим гостям шоу… – похлопав в ладоши, сказал я.

Далее, мне следовало поторопиться, ведь замок в двери отнюдь не отличается приличным качеством. Очень скоро и замок падет, а вслед за ним откроется дверь, как–никак придется что–то сделать.

Мой план был прост, сунуть руку в замочную скважину и зажать замок так, чтобы он не смог открыться. Скучно, скажите вы, не все так просто. Второй ход это уронить пару коробок вокруг себя.

– Чертов замок…не поддается…старье! – возмущается один из прихвостней Уильяма.

– Эй…тссс…вы это слышали?! – замер в недоумении второй друг Родса.

– Слышали что…? – спрашивает раздраженный Уильям.

– Вот это! – вскрикивает дружок, указывая на шум за дверью, который создаю я.

– Лично я слышу лишь то, что над нами елозит уборщик со своим хламом… – с улыбочкой говорит Уильям.

– Да нет, это определенно исходит оттуда! Это за дверью…там кто–то есть…

– Абсолютно верно, господин баран, давай–давай…уводи своих друзей! – кричу за дверью я.

Уилла этот факт явно не обрадовал. Он вспылил так, что я даже отсюда чувствую шквал отрицательной энергии, исходящей от него. Я решил чуть–чуть подсмотреть за ним, вновь пройдя сквозь дверь, оставляя руку на замке. А мистер Родс уже был похож на злобного карлика, который вот–вот тебя пнет и начнет избивать до смерти. Он схватил своего компаньона за воротник клетчатой красной рубашки, подтащил его к себе полной своей силой и сказал медленно, но очень грозно и страшно – Ты по–моему меня не услышал! Я же сказал…это Фрэнк…

– Но…но… – пытался возражать друг в тисках Уильяма.

Главарь хулиганской аристократии вновь, с еще большим раздражением, с покрасневшим от злости лицом посмотрел на своего помощника. Будь он суперменом, мне кажется, он бы сжег его на месте, только кучка пепла бы осталась от бедного и несчастного того, чье имя я не помню. Или не запоминал…вовсе…

– Нет…ничего… ты прав…это все Фрэнк, он над нами…наверное, класс информатики убирает, вот и стучит. – от этих слов лицо Уильяма стало более миловидное и добродушное и они вместе продолжили вскрытие.

– Настырные ублюдки…ничего! Я вам сейчас покажу… – теперь это стало раздражать уже меня. Играем по полной.

Старый замок начал сдавать, даже, находясь под воздействием моей силы. Мне нужно было придумать более действенный план. Придумал, нужно напугать Уильяма! Да, некрасиво, да, я с этим вроде как завязать пытаюсь, но что поделать.

Внезапно мои планы рассыпались как пепел после сожжения тетради, когда в коридоре появился директор и начал на компашку друзей кричать.

– Что это вы тут делаете? А! – спросил строго директор.

– Ничего, сэр! Мы пытались постучаться, вдруг там был педагог по музыке. – быстро сообразил и стал вешать лапшу на уши директору Уильям.

– А вам, мистер Родс…если не секрет, зачем?

– Ха–ха–ха…мы… – пытался что–то неуверенно сказать друг Уилла, но тот слегка ударил его локтем в живот, чтобы замолчал.

– Мы с парнями хотим группу открыть…будем рок–музыкантами! – уверенно говорит Родс.

– Интересно…и как же вам поможет наша школа, если у нас учат только классическому исполнению… Да и то…мало и быстро. – утрирует директор.

– Да…нам бы азы…игры на музыкальных инструментах! Вот например он хочет играть на гитаре! Он на басу… А я…клавиши…

– Во заливает а, смотри какой умник… – комментирую происходящее я.

– Ну что же…хорошо…только это делать надо на перемене! А ну ка, где ваш класс! – продолжает директор.

– А мы… – снова думает Уильям.

Но его раздумья перебивает друг, которого тот недавно чуть за горло не поднял, сказав с веселой улыбкой на лице – А мы все уже делали и отпросились!

– Да! Точно так! Нас отпустили, а мы вежливо попросили! – поддерживает лидер компании. – Плюс еще звонок буквально через несколько минут!

– А ведь, правда…что же это я. Ну что же, хорошо. Но вы вряд ли кого–то здесь найдете, каморку открывают редко, только когда праздник какой–то планируют или чтобы инструменты достать, ключ только у Фрэнка и у учителя. Лучше напрямую к ней и обратитесь. – посмотрев на часы, директор вновь сказал сторону ребят пару фраз и ушел по своим делам.

Звонок не ждал слишком долго, стоило директору отойти от друзей, как он тут же прозвенел, заставив ребят пойти в сторону разочарованными.

– Не парься Уильям, в следующий раз вскроем… И достанем этого…любителя красок! – говорит один из друзей, затем позже добавляя. – А с музыкой здорово придумал, слава Богу, что мужик слеповат и ничего не успел заметить.

– Замолчи! Я думаю… Хотя насчет музыки отличная идея… – над чем–то думает Уильям.

– В смысле? Что ты хочешь сделать…ты что, правда хочешь рок–группу из нас сделать? – спрашивает второй дружок.

– Конечно нет! Какие из вас музыканты! Сомневаюсь…

– Между прочим, я на гитаре играю!

– Настоящие мужчины играют на фортепиано! Да и я не об этом. Я о том…то девушка нравятся романтичные парни, которые поют для своих любимых…

– О–о–о–о–о… Понял тебя чувак! Мы в деле…

– Отлично…ты не представляешь, как вы мне можете как нибудь помочь.

Последняя фраза была явно сказана с сарказмом, ибо не очень искреннее было выражение лица Уильяма, когда он это произносил. И меня крайне насторожило, что он сказал, перед тем как уйти. Зачем ему вдруг понадобилось пианино. В любом случае, пока я этого не узнаю, началась перемена, и школа снова ожила.

– Так. И где черт возьми Глен…он что, не зайдет перед тем как болтать идти…Сейчас проверим. – как всегда, я представил человека, чтобы оказать с ним рядом.

Мои мысли были полностью заполнены любопытством, что может поведать старушка учительница, которая упала в обморок только от одного моего вида. Не самым удачным образом, я оказался в кабинете, наполовину оказавшись в стене, ногой в мусорном ящике, что стоял около двери. Плюс ко всему, в этом месте была розетка, и я ощущал легкие удары током, довольно приятные. Но я вновь заставил себя ясно думать, вытащил себя из стены и стал осматриваться.

Глен прекрасно меня слышал, но не стал особо реагировать. Моргнул и продолжил ждать.

– Дружище, ты явно забыл про меня! – весело сказал я в адрес Ена.

– Не правда, я просто не успел тебя найти, кабинет нашел меня раньше… – ответил, явно на отшибись Глен.

– Вот знаешь, что меня всегда в тебе бесило, твое чертово биполярное расстройство личности. То ты веселый человечек, то ты настолько скучный и мрачный тип, что в тебя хоть горящие бумажки бросай – и глазом не моргнешь…

– Ты…откуда такие слова знаешь? Психолог потусторонний…

– В книгах, в брошюрах…и во всех других бумагах, которые школьные психологи оставляют в кабинете…как то так…да.

– А в школе есть хоть одно место, в которым ты не разу не был?

– Подвал…там сыро и грязно, я был там еще при жизни, когда мы прятались от мистера Брауна, после того, как Джо сломал пианино. Поэтому я никогда туда больше не сунусь.

– И только там?

– Да…во всех остальных местах я бывал, абсолютно везде, любой угол, любая каморка, любое помещение.

– Ха–ха! И где же ты был раньше! Помог бы мне математику списать!

– Вот…что я говорил, только что был какой–то грустный, а теперь у тебя снова на лице улыбка. О да, я тут и был, все это время, только я мало кого запоминаю…ну ты знаешь…они приходят и уходят, а старый добрый Дэвид это навсегда.

Миссис Пул зашла спустя примерно пять минут после начала нашей беседы. В руках у пожилой учительницы была какая–то кожаная папка, набитая бумагой. Она, не спеша и аккуратно присела рядом с Глен, за второе кресло, что стояло в комнате. Я недалеко отошел, чтобы не мешать.

– Глен…тебя ведь так зовут, да? – тихо и вежливо начала разговор миссис Пул.

– Да, Глен Петти, а вы миссис Пул, я запомнил… – робко говорит Ен. – Но меня можно называть просто Ен.

– Ха–ха. Хорошо…просто Ен… И так, мой главный вопрос. Мне очень понравилась твоя картина, я думаю, мою реакцию ты видел. Так вот, вернемся к изображенному персонажу.

– М…ммм… А почему вас интересует? Не поймите меня не правильно, просто это странно, что вы Т–А–А–А–К сильно интересуетесь моей работой, что пригласили меня о ней поговорить… Мне немного неловко…

– Хорошо, ты прав, тогда начну я.

Миссис Пул развернула кожаную папку, это оказался старый, потертый альбом класса, с пожелтевшими листами бумаги и постепенно выцветающими фотографиями. На каждой странице красовалась старая версия герба школы города Винсенс, а на обложке была надпись: Выпуск 1961 года. И с этого момента я узнал этот документ, я видел его лишь один раз, это наш с классом выпускной альбом, на который мы фотографировались еще в ноябре 1960 года. У меня там такая смешная фотография получилась, я пытался спародировать улыбку Элвиса Пресли, получилось очень забавно. Удивительно как много может нахлынуть воспоминаний, лишь увидев одну фотографию из прошлого.

Помимо самого альбома, в него была вложена папка, какие–то газетные вырезки и старые фотографии. Все это напоминало какое–то личное дело, какие хранятся в полицейских участках, или же мед карта, как в медицинском кабинете в школе. Все это держала у себя в руках пожилая миссис Пул, и у него на глазах выступили легкие слезы, а руки слегка пустило в дрожь. Но при этом, она ностальгически улыбалась, не знаю, как это объяснить иначе, но ей, возможно, нравится эти письменные воспоминания, хоть и они провоцируют грусть.

– В нашей школе, очень давно, учился мальчик… Его зовут Дэвид, вернее (пауза) звали… Он был умен, остроумен, сын богатых родителей, популярен, в общем…у него было практически все. Он играл на гитаре, хотя я всегда считала, что пианино ему дается больше. Это был безупречный юноша… – внезапно начала свой рассказ миссис Пул

– Вы сказали, был? – уточняет Глен.

Он абсолютно понимает о ком идет речь, уже слышал мою историю. Но он не решается упустить возможность послушать ее еще раз, но уже от свидетеля тех событий. Глен стал еще более внимателен к словам учительницы.

– О да…был… – вытирая пробирающиеся сквозь рассказ слезу, продолжала миссис Пул. – Его больше нет…

– Как это случилось? – продолжает интересоваться Глен.

– Я до сих пор этого не знаю… Настоящих подробностей этой истории, уже никто не сможет узнать. Он был тогда, можно сказать звездой школы, прекрасный певец, талантливый музыкант, наследник своих богатых и чудесных родителей. Дэвид тогда был в Эмили влюблен…

– Эмили?

– Хорошая и добрая девочка… Она давно уехала из города вместе с мужем. Я с ней даже общалась, я не может забыть все, что произошло тогда, в декабре 1960 года.

– Он погиб?

– Он застрелился из пистолета своего отца прямо здесь, в школе. – таинственно проговорила она, покружив свой взгляд вокруг.

Рассказывая подробности моей крупной ошибки, моей смерти, она развернула газетную вырезку и показала Глену. И я увидел страшный заголовок: Местная школьная звезда покончил с собой. Трудно поверить, но газет я об этом не особо смог застать, видел приходящих полицейских, но не более.

– Бедный…бедный…отец Дэвида, после кончины сына он был так подавлен… На долгое время он забросил все, проводил часами на кладбище, даже говорят пил.

– Вы говорили про Эмели… Что эта была за история?

– Этот приятный юноша сводил с ума всех девушек школы, больше него внимания заслуживали лишь хулиганы. Он всегда был исключением, был заядлым любителем этого…рок–н–ролла, но хулиганом не был. Вот озорным был, это точно. Самое главное, что он был неисправимым романтиком, любил читать русскую литературу…

– А что та девушка? Она не ответила ему взаимностью?

– Нет…да я и не особо, интересовалась этим, он для меня был как хороший ученик, к которому я всегда могу обратиться. Правда, Дейв всегда делал все наоборот, оставаясь популярным в школе, но вызывая раздражение некоторых учителей. Ох, а как они с мистером Брауном ссорились…это заслуживало внимание… Дело в том, что Браун, учитель музыки был ярым критиком других стилей музыки, неклассических. Да уж…было время…

– Вы помните эту историю, почему?

– Мне кажется это не совсем уместный вопрос… На моих глазах талантливый ученик, активный и жизнерадостный совершает необдуманный поступок, уходя из жизни.

Миссис Пул, чтобы хоть как–то сглаживать момент длинного монолога, стала перебирать фотографии, принесенные с собой. И мимо моего взора стали проходить картинки из того времени. Я ведь даже и не помню, как сделаны эти снимки, но я помню людей и помню, чем мы там занимались.

– Ты знаешь, почему я тебе это все рассказала? – оторвавшись от альбома, спросила она.

– Честно говоря, мне непонятно… – притворяется Глен. – Здесь есть какая–то сложность? Можете объяснить, чтобы все было понятно?!

– А все очень просто Ен… Ведь человек, которого ты нарисовал на портрете, это ведь Дэвид Хейли…

Учительница протянула в сторону юноши фотографию, на которой был изображён я. Там я улыбался и держал в руках свою любимую гитару, видимо изображая из себя музыканта. На мне были серые брюки и, боже мой, нелепая красная гавайская рубашка. Хоть фотография и черно–белая, я помню эту рубашку и то, как мама хотела сделать из нее тряпку для стёкол. Что самое удивительное, папе моя рубашка нравилась, это я отлично помню.

– …Вот здесь Дэйв, Гордон, Милз и Джозеф…у них репетиция… Дэвид очень трепетно относился к проверке звука или выбору репертуара… – комментирует другю фотографию учительница, попутно показывая мне ее.

– А он был их лидером? – с интересом спрашивает Глен…

Я тихонечко в уголке стою, спиной к ним, чтобы меньше чувствовать боль от своих же воспоминаний и смеюсь над вопросом Ена. Поверьте мне, боль от воспоминаний я чувствовать могу, это тоже, своего рода наказание.

– Да конечно…он был руководителем группы, вокалистом…совмещал в себе и обязанности пианиста, когда Джозеф не приходил… И каждый раз в нашем зале они отлично играли все, в унисон… – отвечает на вопрос Глен миссис Пул.

– А я уже видел эту гитару…вот эту! Что держит Глен… Она в каморке за сценой стоит! Чего же ее никто не забрал?

– Ох…отцу было не до этого, а мать винила в этом именно музыку…не знаю почему. Быть может, это из–за Гордона, который один раз проболтался, что это все из–за них…

– Ммм…что? Из–за его друзей?

– Они винили себя долго…думали что это они виноваты. Друзья Дэвида не горели музыкой так сильно, как сам он, они лишь получали удовольствие от совместного времяпровождения. Но у Дэйва была мечта…он бредил музыкой, она была для него всем.

– Ого…во как…

– Но как ты нарисовал Дэвида? Ты изобразил его таким, каким он был в тот роковой вечер… Как это возможно?

– Это я в каморке нашел фотографии… и увидел гитару, вот и использовал свое воображение. Кто же знал, что эта история настолько грустная. Мне нужно было лишь лицо…

– Моя дочь была в него влюблена… она очень переживала.

На этом месте я резко повернулся и подбежал к Глену и миссис Пул. Этот момент стал причиной активации моего любопытства, но спросить напрямую я не мог. К счастью Глен увидел мое состояние, и решил спросить сам, прежде чем его об этом попрошу я.

– Ваша дочь…он нравился ваше дочери? – задает вопрос Глен.

– Это правда, Патриции он нравился… Было даже больше, она была страстной его поклонницей, все время о нем говорила… А пик вот этой самой любви был достигнут, когда он спел песню своего сочинения…

– Песню?

– О–о–о–о…Да!

Пожилая учительница достала зажатую между страницами альбома папку и протянула ее Глену. Старые, потертые листы бумаги, исчирканные и слегка порванные, источали огромной силы запах пыли и старинной бумаги. Но то, что скрывалось на страницах этого старого документа, удивило меня намного сильнее, чем влюбленная в меня девушка Патриция. И правда, чего же мне удивляться, сама миссис Пул говорила, что я был популярен, то, что эта девушка влюбилась, меня ни сколько не удивляет. Но вот так ли сильно была влюблена эта девушка, как рассказывает ее мать, или же нет, теперь мне этого не проверить. Я вот помню Патрицию, она дружила с Эмели, была на год ее младше. Расстраиваюсь лишь от того, что больше никаких моментов не помню, даже, я, возможно и не говорил с ней никогда.

И тут она достает мою песню…

– Мои ноты?! – я увидел, что было написано на этой бумаге, это была моя первая и единственная песня, посвященная Эмили.

– Это его песня? – спрашивает Глен, читая текст, который попал ему в руки.

– Единственная…посвященная той, в которой он видел идеал. – сказала мудрая женщина, миссис Пул.

– Но откуда у вас это?!

– Но откуда у вас это?! – одновременно, вместе с Гленом, спросили мы.

– Патриция и сохранила…

Да, я помню, как мог случайно оставить текст и музыку на столике, там где сидела миссис Пул и ее дочь. А она, возможно хотела вернуть мне мою песню после концерта, но не успела.

– Патриция в тот вечер искала Дэйва, ей хотелось вернуть пропажу и признаться в своих чувствах…Она у меня, довольно смелая и вряд ли испугалась бы сказать все напрямую… – пояснила миссис Пул. – А мне осталось лишь порадоваться…

Пожалуй, на сегодня с меня хватит воспоминаний, потрясений и фотографий. Такой поток эмоций можно испытывать долго, тратя на это очень много времени, которого у меня на целый Титаник хватит, но я все–таки отдохнуть хочу. Медленно, я покинул сначала кабинет, где миссис Пул рассказывала подробности школьной жизни шестидесятых годов, а потом и школу. Хожу по школьному саду с беседками, и наслаждаюсь видом курящих подростков, что у самых мусорных баков сидят. Их видок портит весь колорит школьной помойки. У школьного здания находиться и небольшой пруд, но он последние лет десять выглядит хуже, чем лужа на дорого близ болота. Одним словом – запустили. Хотя жива еще беседка, где мы с друзьями часто обедали, изучали обложки новых пластинок, выслушивали шуточки в адрес друг друга и думали о том, как у нас будет своя запись. Насчет последнего я все же сомневаюсь, учитывая все, что указывает мне на то, что сильно музыкой был увлечён лишь я.

Наверное, Лиза Пул рассказала Глену и подробности жизни нашего класса. Я ведь не говорил, что она была куратором нашего класса. Миссис Пул знает, какими милыми детьми являлись мы, когда младше были. Да и перед выпуском тоже, вспомнить хотя бы нашу фотосессию. А я поспешил на улицу.

Погода на улице самая обычная, но судя по плащам и курткам на учениках и родителях, похолодало. Эх, смешно, но это середина ноября, а я рассуждаю об этом так, будто это сентябрь. Эта шутка с погодой срабатывает лишь на жителях более северных штатов. Мне дядя рассказывал, как нам южанам завидуют северяне. А когда дело доходит до гордыни южан, то какой–нибудь обитатель Нью–Йорка или Бостона захочет блеснуть экономическим положением своего города. Подул сильный ветер, и сгустились тучи, чувствую, очень скоро будет дождь. Внутри школьный двор снова опустел, последний мусор со столиков и скамеек, как всегда с улыбкой убирал Фрэнк. И все равно, личность этого человека мне не понятна, он когда десять лет назад пришел в школу в своем коричневом пиджаке, я и не думал, что он будет нашим завхозом и сочетать в себе функции уборщика и иногда сторожа–охранника.

Вечер постепенно стал превращаться в ночь. Я очень редко наблюдаю за тем, как закрывают школу. Между прочим, это неплохое занятие: стоишь на спуске к воротам и смотришь, как уходит последний человек.

– Доброй ночи, господин директор! – пока стоишь и высматриваешь этот процесс, можно пожелать удачи всем, кого только увидишь. – Спокойной ночи…Дэвид…

Забавно, но когда ты входишь ночью, через, так называемый, парадный вход, школа тебе открывается под совсем другими красками. Быстро скользят по полу мои невесомые ноги, донося меня до моей старой комнаты с фортепиано.

– Ух ты…это здесь не было! Что это? – под дверью, на входе в каморку я обнаружил свёрток из бумаг. На самодельном конверте было написано: Кажется это твое! Интересная история Дэвид, спасибо тебе за нее!

Я узнал сразу, как только развернул – мои ноты, мои слова, моя песня. Старая баллада, при написании которой, я копировал классику. Интересно могу ли я ее играть? О да, присев за пианино, я стал вспоминать все аккорды. И ведь, только сейчас я понимаю, что мелодия слегка примитивная. Ее можно доработать, даже не можно, а нужно!

– Чтобы такое добавить…Ах! Шопен или Гендель…?! Моцарт…однозначно Моцарт! Хотя небольшую часть можно украсть и…а точно, Дебюсси! Вступление слишком джазовое, резкое и быстрое, отсюда оно слишком неинтересное. Что если…перевернуть Дебюсси? И вот вам хорошая мелодия. – примерно часа три я выстраивал редакцию своей песни, чтобы получилось что–то действительно интересное.

Но эта должна быть та же песня, она должна стать лучше, но она должна быть узнаваема. А поскольку гитару я пока не использовал, решил и соло клавишами сочинить. Тут уж точно пригодится Бетховен. За тридцать лет я хорошо научился это все читать, проигрывать у себя в "голове" и смешивать. Пустяки, главное время, а там можно всему научиться.

По мимо самой песни, в конверте была безымянная грам–запись. Никаких опознавательных знаков, только черная пластинка и явно не пустая.

– А где старый проигрыватель? Черт…еще искать его… – обнаружив запись, я решительно хочу ее прослушать.

Он оказался в коробке, в углу, рядом с горой таких же черных пластинок. Некоторые из них были покрыты пылью, многие потрескались от тяжести груза, а есть те, которые и вовсе разбиты. Старый проигрыватель еще работал, мне не составило труда его запустить. Но самое волшебное – это то, что я услышал на этой записи.

– Нет! Это не возможно! Как…это…не…возможно…А–а–а! – не в силах я в данный момент сдерживать эмоции, ведь это записан наш последний концерт.

Тот самый момент, единственная запись моей песни. Я не могу в это поверить, но на моем слуху действительно была та самая песня, как мы сыграли вместе в первый и последний раз. Да, плохо слышно, огромные и сильные помехи со звуками в зале, но это была единственная студийная запись песни. Не знаю как, но либо Патриция, либо миссис Пул записали эту запись. Где она взяли аппарат? А если это не они…хммм…это странно, опять же остаются вопросы. Но за это им огромное спасибо, потому что я сейчас наполнен положительными эмоциями.

Вдруг, мою идиллию прервал звук открывающиеся двери. В каморку неожиданно зашел Фрэнк. Я быстро сориентировался и выключил проигрыватель, хотя вряд ли это могло мне как–то помочь.

– Эй…кто здесь!? Эй?! – стал окликать мистер Каннинген в поисках того, кто здесь музыку слушал. – Чертова техника…ох уж эти дети…

Не смог я удержаться, и скинул крышку пианино, чтобы отвлечь Фрэнка и спрятать ноты. Мой план сработал, я успел швырнуть текст песни подальше.

– Это еще, что за ерунда?! – вскрикнул Фрэнк! – Надо бы уже починить здешние музыкальные инструменты и использовать их по назначению, а то пылятся здесь, ржавеют и портятся. А этот странный патефон явно с ума сошел…оставили здесь без присмотра…это вещь старая…вот и сработал.

– Простите мистер Каннинген, что напугал вас, но мне нужно было это спрятать, чтобы не пострадали ноты! – говорю я вслух, но понимая, что он меня не услышит, я перестал это делать.

– Давно пора здесь прибраться… И не в плане чистоты, а в плане мусора, что здесь скопился… ужас…

– Отвратительное состояния этого мусора…

– Вот тут я с тобой полностью согласен…столько раз пытался намекнуть директору на уборку и ремонт. И знаешь…он меня патологически не слушает…понятие не имею с чем это связано.

Фрэнк ушел довольно быстро, молча, не комментируя ничего. Он захлопнул каморку на ключ и покинул этаж окончательно. Я снова оказался совершенно один и могу снова наслаждаться своим же произведением. Оно кстати было уже готово, все ноты на месте и аккорды где надо переписаны. Вот сейчас бы ее перезаписать, сейчас бы Гордон с Милзом мне бы очень помогли, а Джо не особо нужен, так как ведущий пианист это я. Но он вполне может быть бэк–вокалистом, чтобы подпевать. У него очень хорошие высоченные ноты фальцета, выше, чем у меня, потому что он баритон, а я тенор, а первые всегда имеют крепкий фальцет. Нет, надо перестать читать умные книги по музыкальной теории, а то вы менясовсем понимать перестанете.

Эх, столько воспоминаний за один день, и это все такую пользу мне принесло. С помощью такого эмоционального всплеска я наконец закончил свою первую и единственную песню, посвятить ее уже, конечно, некому, но может быть она пригодиться Глену.

– Удивительно…что может сотворить эффект лишь одного портрета… лишь одного единственного портрета. – сказал я, доигрывая последние аккорды на пианино, медленно и плавно заканчивая игру.

Глава IX. Любовь

– Эй вы, многоуважаемый мистер Петти! Когда милорд соизволит, наконец, перестать бегать от Эн Мари и сделает уже что–нибудь, чтобы пригласить хотя бы в местный ресторан!? Черт тебя побери! – прогуливаясь по своим родным кабинетам, проходя по холлам и всяким закоулкам, я стал замечать одну вещь – Глен бегает от Анны–Марии как кот от огромной дворняги.

Медленный и противный ноябрь проходил очень тихо и заметно. Несколько дней погода делала наш маленький городок тюрьмой. Постоянные дожди и перепады температуры, которые я активно наблюдал с помощью термометров в школе. Плюс снег, который делает из наших дорог черт знает что, при том, что мы на болото практически живем. А вокруг полным ходом идет сеанс кросса до больших городов, люди покупают еду и делают все, чтобы удачно встретить рождественские праздники. Забавно, но именно тот момент, когда люди ждут нового 2000 года, побуждает во мне случаи всплесков воспоминаний времени, когда мы встречали новый 1961 год. Все–таки столетие начала гражданской войны, весь Юг любит это событие, устраивая большие гуляния и реконструкции. До нашего городка это дело не доходит, как и сама война в прошлом. Мистер Холланей не торопился как–то финансово поддерживать армию конфедерации. Он был хоть и богатым, но не любил рабство, а посему ничего не предпринимал. Да и до нашего огромного штата война практически не дошла.

Наступил декабрь, ярких солнечных дней техасской весны придётся ждать еще долго, наступила зима, стало холодно, всего 14–16 градусов за окном. В школе куча детей, которых по обыкновению заставляют вешать гирлянды. Все настолько празднично и атмосферно, что может стать плохо от переизбытка счастливого лицемерия. Что я имею в виду? В это время больше улыбок, которые туманят разум людям и они еще больше не знают, что о них думают. В прочем, вероятно, я просто скряга, который устал смотреть на людей. Но времена меняются, у сегодня, 30 ноября 1999 года у меня отличное настроение, настолько хорошее, что хочется плясать и петь.

Опьяненный положительным настроением, я бегал по школе, кричал, отплясывал и что–то еще делал. Все это было крайне неудобно, но кто меня в конце концов остановит. Мое веселье сопровождала песня Heartbreak hotel в моем исполнении, правда, к сожалению, без гитары. И все бы хорошо, но тут мне встретился Глен. Он бежал от чего–то, как коза от мясника, выскочил из–за угла и прошел насквозь меня, пока я, улыбающийся, пытался помахать ему рукой. Прошел он сквозь меня, даже не заметив этого, вот что меня больше всего взбесило. Тут я и решил его схватить. Он слегка ударился об шкафчик и на минуту остыл.

– Ты чего это бежишь… Мне плевать от чего! Но ты нарушил мое главное правило… Не! Проходить! Сквозь! М–Е–Н–Я! – с раздражением говорю я, поправляя свою "прическу" по привычке.

– Не мешай ты мне… – с каким–то страхом сболтнул Глен. – А–А–А–А! Я должен уйти…!

Ен все–таки вырвался и побежал в сторону. Я не понимал, что опять Уильям и друзья? Эти псевдомузыканты мне уже порядком надоели. И тут я думаю – сейчас я им устрою!

Но из–за этого же угла, вышла Анна–Мария. Глазами она в толпе кого–то искала и я, кажется, знаю кого.

– Вот ведь Глен… Так, это уже новая стадия отношений с девушкой, избегание… Ну что же…будем работать…Глен Петти! – прокомментировал данную картину я.

Именно так и выглядит вся предыстория того, что я сказал в один день Глену. Он от нее уже не первый раз бегает, боится. Прошло не так много времени, но он умудрился проигнорировать ее все эти дни, даже выходные, когда они пересекались. Какого черта? По–моему он должен быть рад такому вниманию, это такой шанс получить. Да он уже давно должен с ней по городу вечером гулять! А не вот это вот все! Правы Уильям и друзья что его гнобят, он вообще даже с девушкой заговорить не может. Мечтает о ней, и тут ему удача улыбнулась – а он в кусты.

– Черт…ну и дела…я и забыл что ты призрак и оставить в покое меня, у тебя не получится… Очень жаль!!! – ответил мне на мой вопрос Глен, почему он все–таки не действует.

– А ты вроде умный парень…но иногда такой наивный, что смешно становится! – комментирую ответ парня я. – Причем ты еще и иногда смелым можешь быть…боже, неужели люди могут быть такими…идиотами! Как я мог забыть такую важную черту характера за тридцать с лишним лет, скажите мне?!

– Ой прости…был бы ты живым, мне было легче тебе по голове врезать!

– Ну, к сожалению, ты, как ты выразился, врезать мне не можешь… А вот я тебе могу, а ну быстро говори!!! Какого…черта…ты…красавец такой от девушки бегаешь?! Ты мне так и не ответил…

– Вот беда…а нормальные люди призраков не видят…

– Ты давай от темы не отходи чувак! Давай, расскажи дяде призраку, что у мальчика не так.

– Очень смешно… Все так!

– Конечно… именно поэтому, ты прошел сквозь меня в порыве бега!!!

– Ладно тебе…

– Глен…

– Ну....ну....

– Глен!!!

– Ну ладно! Ладно! В общем…мысли меня посещают не очень хорошие…

– О нет…опять…

– Не смей меня перебивать! Да – мысли! И да! Я сомневаюсь, что она может быть с таким как. Посмотри на меня, кто я, а кто она?

– Ты что за чушь вообще несешь? Господи, у нас еще никогда не было такого длинного диалога! Ты – такой же парень со своей индивидуальностью и со своей привлекательностью! В чем проблема?!

– Нет! Нет! И нет! Уже сам факт, что избегаю Анны–Марии…

– Ты избегаешь Анну–Марию!? – откуда–то, в нашей каморке появился Палмер, он весьма вовремя вошёл и услышал самый интересный момент нашего диалога с Гленом.

– Э–э–э…Палмер! Привет! – слегка растерялся Глен, но все же смог поздороваться со своим другом.

– Ты с кем тут говоришь?

– Сам с собой…думаю, рассуждаю…как всегда…

– Братишка, и какого…ты избегаешь девушку, про которую мне все уши прожужжал, м–м–м?!

– Видишь, не только я тебе об этом говорю! – со своей обычной улыбкой говорю я.

– Да…я…э....черт. – растерялся Ен.

– И вообще, скоро звонок! Пошли, давай! Все утро тебя ищу, а ты как всегда в этой старой и пыльной комнате! – в оскорбительном тоне по отношению к моей каморке сказал Палмер. – Кстати, а ее никто не должен закрывать?

– Ее Фрэнк закроет…

Лучший друг Глена быстро вывел его из помещения, слава Богу, я успел раскрыть причину его трусости до того. Я смотрел им в сторону, но желания послушать их разговор, у меня особого нет. Знаю, что Палмеру он не расскажет то, что рассказал мне. Мне кажется, что это прозвучит крайне эгоистично, но призрак в лице меня является идеальным вариантом для хранения секретов. Сами подумайте, кому я их выдам? Скелету в кабинете биологии? Старому фортепиано или контрабасу? Или же давно умершим цветам на подоконнике? Не знаю как вы, но я думаю, что нет.

От Глена я еще не собирался так просто отстать, его ждала еще лекция. То он говорит, что влюблен в Эн Мари, то теперь не уверен, что способен ее завлечь. Ен добился своей цели, они с Деборой говорят о нем. И это не мое предположение, я это подслушал. В тех местах беседы, когда не приходят две не очень любимые мною девушки, они часто его вспоминают. Все не так просто с этой Анной, зато очень просто с этим…мистером Петти.

– И что мне прикажите теперь делать!? – сегодня, после отхода от вчерашнего всплеска страха моего друга, я находился в кабинете биологии, экспериментировал со скелетом, опять, но меня неожиданно застал врасплох Глен, которые вылез буквально из неоткуда.

Будучи запутанным во времени, я уже было посчитал, что сегодня пятница и все это было вчера. Но как оказалось, денечек еще не успех даже близко приблизится к концу.

– Господи Иисусе…откуда ты тут взялся?! – испугавшись, крикнул я.

– Что неприятно, когда всякие призраки сзади подкрадываются?

– Ты совсем, что ли озверел! Это мое работа, черт возьми…невозможно…черт! Живой напугал мертвого, кому сказать, засмеют.

Глен стал смеяться так, будто он, это на самом деле я. А пока его обуял смех, он попутно издевательски спросил у меня – кто засмеет?!

– Что самый умный! Давно не летал по классу, или мне тебя прямо на уроке со стеной познакомить? – взбешенно говорю я. – Да и ты опять, что ли от девушки бегал? Не лги…я тебя, сегодня в каморке не видел, хоть и не особо там сидел! Опять прятался на улице в старой беседке? Я тебя вчера там видел, ты жалкий скунс! Это наше с парнями место!

– Было лет тридцать назад…

– Так что?

– Что…?

– Это я тебя спрашиваю, что?!

– Нет, не бегаю… Она хочет посмотреть на мои работы.

– Ч–е–е–г–о–о?!

– Ну я один раз не успел убежать, сегодня утром…я не знаю где в это время был ты, но она меня…в итоге…поймала.

– Ну…?

– Что ну? Она мне сказала, что ей нравится моя работа, ей нравишься…ой…ты…на холсте. И ей, с ее слов, стало интересно, есть ли у меня еще подобные картины. Я ей сказал, что у меня полно работ дома, куча набросков и несколько пейзажей нашего болота и озера. Ну…и–и–и…вот…она хочет на все это посмотреть…

Глен присел на столик, который находиться около «моего» скелета, знаете, на этом столике не сидят, там обычно растения для опытов стоят. Но сегодня этот столик опустел, и стал временным место, чтобы мой дружочек смог мне все рассказать и довести свои мысли до меня, чтобы мне было все понятно.

– Не может быть…серьезно? Ты рисуешь наше болото! Я не знал, я от тебя такого не ожидал! – перекрутив в голове все, что смог мне поведать Глен, я решил хоть как–то скрасить его не очень миловидное выражение лица.

– Ты что…издеваешься? – истерически, повышая свой голос до практически женского крика, ударил меня своим ультразвуком Ен.

Я сделал вид, что над его вопросом задумался, даже больше, подобрал очень–очень стыдливый взгляд, но резко улыбнулся, показывая пальцами, небольшой жест сказал – ммм....чуть–чуть!

– Шут потусторонний… – не очень приятно и не очень по–мужски сказал Глен.

– Прежде чем я скажу тебе, что я думаю о том, что захотела Анна–Мария, мне нужно тебе дать совет… Хватит ныть, а? – тихо стал говорить я, наблюдая за тем, как без слов возмущается Ен. – Когда ты пытаешься на меня крикнуть, у тебя выходит какой–то…женский писк! Ты слишком нудный, напоминаешь мне иногда мелких суицидниц, которых я буквально толпами видел лет двадцать назад… Но я не об этом, просто когда ты пытаешься как–то…послать или крикнуть…делай это как мужчина, громко и четко! Чуть–чуть глубже и все.

– А это как связано?

– То есть как! Амиго, это очень важно! Так вышло, что в жизни мы не раз будем кричать и грубить, к сожалению это для нас обыденно. И при девушке, жене, тоже придется с кем–то ругаться. А когда ты это делаешь, выходит…слегка отвратительно…очень сильно…

– И как, по–твоему, надо, мистер мужчина–самоубийца?!

– Вот так… Пошел к черту! Ты меня раздражаешь! Средне глубоко, без истерик…без лишних эмоций и нудных звуков, иногда исходящих из твоего рта!

– Это когда это я так говорил?

– Все время… мя…ня…мня…вот такие звуки исходят от тебя… Гони их черту! Пора становится мужчиной! А теперь иди, и пригласи Анну Марию посмотреть на свои картины! Давай, шагом марш!

– Но…картины все у меня дома…

– И? Какие–то проблемы? Или ты живешь в Вашингтоне? Но тогда как объяснить дом семьи Петти на окраине городка?! Хммм....

– Да нет… Я не об этом. Просто, звать девушку к себе домой…неудобно как–то…

– Стесняешься? Не думай об этом, ты не из тех, кто затаскивает девушку в постель. Твоя задача – показать искусство… Хоть это тоже звучит пошловато…

Вряд ли кто–то заметил, что где–то, в отрезке времени, когда я учил его говорить фразы, мы сместились из кабинета биологии в сторону каморки. Больше скажу, я сам очухался, только тогда, когда мы у дверей стояли и Глен мне напомнил, что дверь открыть могу только я. Но пианино на своем любимом складе с вещами и коробками было очень кстати, оно помогло мне закончить главную мысль, которую я хотел донести до Глена. А то звонок скоро…

Открывая старый инструмент, дуя на него, чтобы смахнуть с него половину слоя пыли, в моей голове крутилась последняя мысль. И в один миг, поигрывая клавишами, в слепом поиске своих родных аккордов, которые я еще совсем недавно приписал к песне, я выдал эту мысль Глену – слушай меня, хочешь совет. Он очень простой, и до боли действенен всегда. Пробудить в девушки чувства, можно через искусство…

– Так просто? Хочешь сказать… – спрашивает Глен, и по его интонации можно смело говорить, что у меня, получается давать ему советы – он оживает.

– А что сложного? Нужно ли вообще что–то усложнять? Я так не думаю… – продолжаю играть фортепиано я, и мне невероятно хорошо в этот момент, хотя данный инструмент не внушал мне какой–то радости, когда я в группе играл. – Помни только, чувак, ты способен на всё это! На все то, чего хочешь!

– Что же…спасибо за совет! Ну…я тогда…пойду?!

– О да, конечно! Удачи!

– Спасибо, и тебе удачи! Сегодня я вряд ли смогу еще зайти, хочу пригласить Анну Марию посмотреть на мои работы, раз ей интересно!

– Мудрое решение! Только ты забыл дружок, что я все равно смогу все это увидеть! Мне достаточно просто покинуть каморку!

– Хмм…действительно, но все–таки лучше…если я сделаю все один. Без чьих либо взглядов… – говорит Глен, подмигивая мне.

– Конечно! Разумеется это твое дело, до встречи!

– Пока!

Глен с легкой душой ушел из каморки и прикрыл дверь. Что же, я был доволен эти поступком. И все же, Ен очень сильно напоминает меня. Только без гитары и присущей мне наглости, черт личности, отвечающих за эгоизм и «старомодных» синий замшевых туфлей. А пока происходит то, что происходит, я пробегусь по гитарным аккордам. Может у меня получиться и соло сделать на гитаре. Усилителем правда воспользоваться не получиться, но ведь в этом и плюс холлоу–бади⁶ гитары, не всегда нужен усилитель, можно и без него.

Накануне нового года, в школе снова будет объявлена ежегодная рождественская суета. Еще в далекий вторник 19 ноября всем объявили, что открыта запись на регистрацию своих номеров на концерт. Хотя, словно концерт слишком громкое, чтобы описать ту чушь, что твориться каждый год. Неудивительно, что в моей каморки сплошной бардак, это не в буквальном смысле, а в смысле находящихся рядом со мной разного рода маленьких артистов, певцов и музыкантов, которых наставляют учителя. Наш директор периодически ходит к нам, да, я тоже можно сказать, часть этой компании, и просит показать, как все готовы. Вот маленький Том, который едва может удержать в руках купленную мамой новую скрипку, своими маленькими пальчиками берет новую нотную тетрадь у своего педагога по музыке и готовится ее разучивать. Вот красавица, в скобочках нет, Линда переодевается за ширмой, в том месте где сижу с умным видом я. Кто–то скажет мне, что неплохо устроился, а я вам напоминаю, я не чувствую ничего физического кроме шока, радости и запахов с состоянием воздуха. И во–вторых, этой девчонке 15 лет, хоть она внешне выглядит как Ракель. Напялила на себя какой–то открытый серебристый костюмчик, который напоминает спортивную форму, и что–то напевает себе, ритмично и слишком быстро для музыки, и без нот. И вдруг, мои скучные скитания вокруг углов, со страхом, что на меня опять сядут или заденут чем–то, или снова уронят контрабас, закончились, в сумасшедший дом заглянул Глен. Краем глаза, он хитро, строя из себя какого–то шпиона, осмотрелся, заметил меня и улыбнулся, а потом незаметно от остальных, подозвал меня к себе.

– Ох как я рад тебя видеть дружище! Не школа, а какой–то кавардак! Вообще не возможно продохнуть… – сразу же, без каких либо норм этикета, начал разговаривать я. – Этот меня смычком…та сядет, эта вообще на меня свои штаны швыряет…у–у–х–х! Как бы мне сейчас не захотелось устроить пожар!

– Да успокойтесь, господин фантом Винсенской школы…! Все в порядке, выдохни! Если…можно так сказать… – также последовал моему примеру Глен.

– Ты не представляешь, как здесь жарко… Как они могут в такой маленькой комнате всей толпой чего–то там делать!?

– А что поделать, менее, чем через две недели рождественский концерт. И многие…даже еще не записались на него, запись закончиться в пятницу, 10 декабря. Все хотят показать чего умеют!

– Ага, особенно вон та, в костюме мексиканской куртизанки с планеты Вулкан?!

Рукой я указал на девушку, о которой я уже говорил. Та самая, что без нот что–то быстро, то ли проговаривала, то ли пела, уловить и проанализировать, это было сложно, даже учитывая то, что я лицом к лицу с ней стоял. Ничего дельного и интересного я так и не нашел.

– Это ты про…Линду что ли? Ты чего, она у нас тут местная звезда! Такая…как бы это сказать…горячая рэперша…парней меняет как цвет прядей волос… – посмотрел в сторону туда, куда указывал я, и прокомментировал меня Глен.

– Репе…кто? – повышая ноту своего голоса, слегка скептически спрашиваю я.

– Ну рэперша…через э!

– Это кто…это что?

– Типо музыканта… Помнишь, я тебе запись приносил?

– Ну?

– Там было такое пение–речитатив? Рэп… Ты еще возмущался…?

– А–а–а–а! Это то самое, отчего у меня очень долго была проблема с восприятием реальности…?

– Очень смешно…вообще–то это современно!

– Сказал человек, который слушает Битлз…рок–н–ролл группу 60–70 годов…из Британии… И ты еще к тому же сказал что в–о–о–о–т это…популярно?! Да это само оскорбление чувств музыкантов мира… И каких парней она меняет, эта малолетка? Ей же пятнадцать? Ладно парни в этом возрасте…но девушки…брр…

– Ты отстал от жизни…лет на....тридцать…восемь, мистер Хейли.

Можно было бы еще час спорить на тему поколений, но это неумолимо скучное и слишком грустное зрелище. Тем более, накал нашего спора становился все сильнее и сильнее, а с ним повысилась и громкость аргументов Глена. Трудно было уже, не заметить орущего в пустую стену человека. Поэтому максимально вежливо, я сообщил об этом Глену и спросил у него, также вежливо и спокойно то, что хотел узнать еще до спора – а какого черта тебе в от меня надо, чувак?

– Ха–ха! Мистер манеры из эпохи Кеннеди… Мне нужен был совет, какую музыкальную пластинку подарить Анне–Марии? – с юмором вначале, но позже сделавшись серьезным, спросил Глен.

– Что…н…не понял? – отвечаю я.

– Она очень классическую музыку любит, особенно фортепиано, а у меня парочка есть…Моцарт или Шопен? У моей мамы когда–то был старинный немецкий проигрыватель, но теперь он утрачен. Поскольку, куча записей концертов классических музыкантов простаивает, вот я и решил, сделать приятное девушке.

– Ты просишь меня выбрать?

– Да!

– Никогда не думал, что ты меня об этой теме спросишь… Как-то ты не очень любил со мной о музыке говорить до этого… – намекаю я. – Я бы рекомендовал Дебюсси…

– А–г–а! У меня есть…как раз одна…

– Гррр…почему именно пианино, почему не гитара… да я бы…о–о–о… – и тут, пока тихо про себя ворчал самому себе под ухо, в моей голове возник план, но озвучивать я его пока что не буду, мне нужно кое в чем убедиться.

Я ехидно взглянул на своего горе друга, осмотрел его с ног до головы, и только после небольшой передышки моего речевого аппарата, которого нет, я продолжил общение.

– Слушай…дружище, а твоя девушка любит звук фортепиано? – спрашиваю я, не особо скрывая своей подозрительной радости.

– Ты чем меня слушал!? То есть…твои…а–а–а–а…чтоб тебя! Да! Она любит этот инструмент, как я люблю рисовать… Большая поклонница пианино, это практически не о чем! Она считает этот инструмент лучшим, что изобрели люди… – когда он рассказывает какие–то факты про свою новую музу, у него очень сильно искрятся глаза, так, что стоять с ним рядом практически невозможно, но даже сквозь эти свои блестки он заметил мое оговорку. – И…моя девушка? Ну это ты конечно…загнул…еще ничего не понятно…

– По–моему, такого человека я уже где–то видел…ах…уж это дежавю… Давал ли ты ей послушать своего Джона Леннона?

– Ей нравится imagine… Эх…чудо, а не девушка…

– Вой–вой! Смотри сердечный приступ от любви не получи! Ага…значит песни под пианино ей тоже нравятся…

– Абсолютно так, она не очень любит современную музыку, отдавая предпочтение чему–то «винтажному»…романтическому…как в книгах и фильмах…

– Ой как тебя прошибает то с любви…! Друг мой, ты как–будто виски с шоколадными бисквитами смешивал…!

– А ты…то про виски, откуда знаешь…?

– Скажем так, у меня был очень веселый дядя…

– А–а–а–а! Хммм…

– В смысле не был, а есть…ну ты понял. И, скажем так…этот веселый дядя очень любил эксперименты, как у настоящего музыканта, его сердце стремилось к приключениям… Ну и вот… Однажды, вздумал маленький десятилетний Дэвид Хейли спросить у Луи, на что похожа любовь? Он не задумываясь, повернулся, будучи уже слегка под шафе, ответил – на огромный бокал…именно бокал…бурбона, который ты закусываешь шоколадными бисквитами.

Моя старая семейная байка чуть–чуть размягчила настроение Глена, он стал хохотать, прикрывая свой рот, чтобы не выдавать себя. Не знаю, как ему это поможет, так то, стоит лишь посмотреть на позу, в который стоит смеющийся юноша, и уже появляются вопросы. Ладно я дурак невидимый, но он то знает, что смеется с пустотой!

– Помнишь мелодию, что я тебе один раз наигрывал на пианино? – вернулся к своей инкогнито–идее я, поэтому, снова ехидно улыбнувшись, спросил у Глена.

– Ох да… Я так понимаю, это та самая песня, что ты посвятил своей девушке? – интересуется Ен.

– Именно так! Только…не девушки…а…ну…любви… Ты понял! Так вот, помнишь я тебе натурщиком бесплатным служил? Пора отрабатывать долг…друг…

– И что это ты хочешь этим сказать…ведь ты говорил…

Пока он пытался взглядом мне сообщить, что не совсем понял меня, я повернулся и взглянул на выходящих из помещения детей, которые будут с чем–то выступать. Его осенило очень быстро. Пожалуй, не сложно было догадаться чего хочу, делая вывод по моей хитрой роже, которую я в данный момент строю, глядя в глаза Глена, не моргая. И тут неожиданно он ткнул в меня пальцем, вскрикнув от возмущения – нет! На это действо, я стал медленно и злобно смеяться в такт метроному. Механизм, создающий такт как раз стучал за стеной, в каморке, видимо кто–то репетировал. Но яростные брызги из очей моего друга было уже не сдержать, это состояние не нужно поддерживать накалом даже.

– НЕТ! НЕТ! НЕТ! НЕТ! И еще раз…НЕТ! Даже не думай! Я не собраюсь выступать на сцене, а уж тем более, петь…Нет! – резко стал кричать Глен, даже не обращая внимание на людей, которые давно заметили его странное, с их точки зрения, поведение.

– Глен ты бы потише восторгался…а то…тут люди ходят, и ты все равно разговариваешь с пустотой…получается… – пытаюсь сгладить конфликт я.

– Да ты…ты…ты! Как эта идея вообще пришла тебе в голову! Черт возьми…уговора на долг не было, я тебе ничего не должен, нет уж! Фиг тебе, потусторонний провокатор!

– Тихо–тихо! Позволь мне объяснить… Ты ведь, даже не знаешь, о чем идет речь!

– Не хочу ничего слышать! Я тебя знаю, ничего хорошего не будет…

Мне еще при первом споре, надо было уяснить одно, на этого робкого и пугливого художника не особо действует добрая просьба, но и крики с прямыми приказами, в том числе не дают желаемого результата. Тут нужен один очень провокационный подход, вернее, не подход, а прямая провокация, надо называть вещи своими именами. А посему, я медленно опускаю глаза в пол, делая безысходный и спокойный взгляд, чуть–чуть понижаю голос и делаю все, чтобы показать – мне все равно.

– Ну ладно…раз уж ты не хочешь очаровать девушку, чтобы окончательно приблизить себя к желаемому результату…то…да… Ты не обязан это делать, это лишь твое желание. – с таким упрекающим тоном, стал говорить я.

– На что это ты намекаешь? – заметил искру интереса в голосе Глена я. – И…ты так говоришь…желаемый результат…у меня чувства к этой девушке, а не спортивный интерес…

– Просто я подумал…раз муза любит музыку, то это удваивает твои шансы… Знаешь ли…

– Немного не догоняю…

– Дурак! Ты произведешь на нее впечатление!

– А–а–а…пффф…

– Подожди ты… Ты хоть осознаешь, какой это шанс, девушку покорить. – набравшись изрядным количеством пафоса, я похлопал по плечу своего друга и стал объяснять ему как мотивационный оратор, что можно сделать. – Представь! Ты…сцена…фортепиано…Анна–Мария смотрит на тебя из зала и ты начинаешь петь! А уж своим мастерством играть ты сразишь ее…наповал…!

Глен направил на меня свой осмысленный взгляд. Ох, по расширению его зрачков было видно, ему эта идея тоже была по нраву, буквально он загорелся этой идеей.

– Ты что актер или коуч?! – но мое мнение оказалось ошибочным, своим скептическим вопросом, он буквально сбил меня с небес моей уверенности.

– Да брось…! Ведь знаешь, что ей эта тема зайдет! – продолжал уговаривать я, отбросив пафосные излишки.

– Не сомневаюсь даже, но ты не учел одну малю–ю–ю–сенькую деталь…

– Ммм.......?

– Я! Не! Умею! Играть! Ясно тебе?!

– Вот сказанул…как будто я умею это делать, ох насмешил дружище, зачет по юмору!

– А–а–а? Это мне говорит человек, который сочинял песни, играя на пианино?! Что–то не очень вяжется с понятием "не умею играть"…

– Я? Во–первых… написал лишь одну единственную песню, если помнишь, в группе я исполнял партию соло и ритм гитары… А во–вторых, боже Ен…было бы что там сочинять! Пару обрезков из мелодии под Шопена и серия спокойных аккордов! Да мне ее исправить даже пришлось, потому–что тридцать лет назад она была примитивная…

– Imagine тоже примитивная…и что? Зато ее признают лучшей песней всех времен и народов…

Ух ты, как очень скоро я заметил, Глен защищает этой репликой мою идею, но не осознает этого. Из его уст это звучит словно "не важно, что играешь, важно, как и важно с душой".

– Что это ты на меня так смотришь? – заметил мою злорадную улыбку и взгляд Глен. – Что…погоди ка! Это я сейчас…выходит, согласился что ли… О, нет!

– Получается так…дружище! – радостно говорю я, хлопая в ладоши. – Браво! Поздравляем вас!

– Все равно нет, об этом не может быть и речи… Я и сцена – вещь столь такие же не совместимые, как соль с лимоном! Исключено…нет, не в этот раз! Можешь хоть по всей школы меня прокатить, захочешь – сожги! Но я не готов на это…

– Почему?

– Почему?! Почему…а… Я не знаю, наверное…боюсь, страх сцены…

– Слушай… один раз сплясать на сцене, возможно, это изменит твою жизнь к лучшему! Вряд ли ты что–то существенное потеряешь, злом это точно не обернётся. Ну ка, напомни мне сво план, что ты собрался делать после школы, м?

– Поступать в университет…

– В какой?

– Любой, подальше от Винсенса.

– Так вот тебе и ответ, ты все равно отсюда свалишь, так чего тебе вообще стесняться или боятся? Зажги всех к чертовой матери так, чтобы они всю жизнь помнили не Ена нытика, а Глена красавчика!

– Ты на календарь смотрел, м? 10 число…Эй! Уже поздно что–то репетировать! Уже и запись закончится скоро…

– Никогда не поздно изменить мир мой друг! …Да…я стою в позе супермена…ничего не говори! Плюс, если ты будешь готов, тебя утвердят! Можешь мне поверить…

Мотивация – это мое, и кто бы, что не говорил, но у меня есть опыт во всем. Я без колебаний подскажу любую фишку, и правда, зачем обращать внимание на что–то плохое, когда жизни без ошибок не бывает, а хороших сторон все равно больше. А их количество и частота зависит от нас. Думаете, чудес не бывает? Бывает, если бы мы только пожелали, быть может, не сейчас, а в следующий раз, но чудо случится.

– Ну здравствуй, Петти! – пока я пытался доказать Глену правильность победы над страхом, к нам подошел Уильям. – Что, рад меня видеть, друг?

– Что тебе нужно?! – слегка нервно спрашивает Ен, пока Уилл прижал его к стене, где стоял я.

– Черт…кхе…кхе…вот так всегда, в ответственный момент… А–а–а–а–а! Кхм…ч..б..рр…а–а–а… – бормочу я, находясь прижатым с одной стороны стеной, с другой стороны Уильямом, который вогнал в меня Глена. – Уильям, как почетный и единственный призрак школы округа Винсенс…кхе…кхе…штата Техас, я заявляю тебе…ты мразь!

– Давай ка поговорим…живописец! Пойдем туда! – со злобой говорит схвативший Глена за воротник и потащивший его куда–то Родс.

– Вот и правильно…отличная идея! Кхе…кхе…вытащи его уже из меня…дебил! – продолжаю на взрыть кричать я. – Глен…Глен…а…а…втащи ему!

Уильям потащил его к другому углу, где стоял фонтанчик для питья и снова слегка вдавил его в стену. Я быстро поспешил к нему, чтобы вмешаться, если потребуется. Пока что, все сводилось к не очень приятному разговору, но в моих правилах сначала выслушать сюжет очередного «школьного кадра», а уж потом пускать в ход левитацию.

– Мне не о чем с тобой говорить…отпусти меня сейчас же! – смело, хоть и, опустив глаза, сказал Ен.

– Правильно! Да! Дай ему понять, что ты тоже можешь сказать нет и он не властен над тобой… – поддерживаю я.

– А я думаю, что есть о чем! Ты знаешь о чем я… – настойчиво продолжает Родс.

– Понятия не имею…

– Ах ты понятия не имеешь… Ага…как же… Да уже вся школа в курсе…что ты с Анной Марией…живопись обсуждаешь у себя дома!

– Во–первых…отпусти меня! Мне больно! Во–вторых, я один раз показывал ей свое хобби и пару раз провожал ее до дома. И в третьих, что за претензия, дружок, она сама разберется что ей делать, а что нет…и я тоже… Так что будь добр, отпусти меня и уйди с дороги!!!

– Мужик…ой мужик…мое уважение! – подначиваю Глена я.

– Ты что это Ен, думаешь, мою девушку один раз проводил, так ты теперь не уязвим?! Ха! Ха! Ха! Так я тебе быстро уверенность уменьшу…сырье! – угрожающе, смотрит на Глена Уильям, говоря при этом свою фразу.

– Твою…девушку…? – перебил Петти, я думаю, он не смог удержаться, потому что он вел себя как наглец.

Расправе помешал проходящий мимо директор.

– О, мистер Родс, какая встреча! – говорит он.

В руках у него был планшет с десятком каких–то бумаг, поверх которых был список. Какой, я прочитать не успел, он вскоре его отмахнул и открыл другую страницу планшета, подошел к Уильяму и, поигрывая в своих руках снятыми очками, что–то ему сообщить хочет.

– Уильям…я говорю на частоту, тренеру не нравится, что ты стал пропускать тренировки. Он сказал…цитирую дословно…будь кто угодно на его месте, я бы давно его из списка вышвырнул, но только не Уильяма, он нам нужен… – рассказывает директор.

– Я же объяснял тренеру, что не всегда успеваю, у меня бывают дела, плюс учеба… – пытается объясниться Уилл, при этом он незаметно мешает Глену отойти в сторону от этого разговора.

Директор пожал плечами, тяжело вздохнул и продолжил – Уильям, не мне тебе объяснять в какой дружбе находятся мистер Бессер и твой отец… Не мне будет в следующий раз говорить о твоих пропусках тренер, а напрямую папе твоему, а ты знаешь как для него значит этот футбол… Пожалуйста, реши все свои проблему! Но ладно бы только это, неуд по биологии…преподаватель не очень доволен.

– Это будет исправлено, просто я не мог в последнее время сделать эти задания…

– В любом случае, иди, вот прям сейчас поговори с учителем и с мистером Бессером тоже!

– А…у…хорошо… До свидания! – Уильям стал заметно нервничать, его этот разговор расстроил его, но он не стал забывать, что перед ним стоит Глен и что ему лучше как можно скорее поговорить с преподавателями.

Родс в легкой панике за свою судьбу отпускает Глен со словами, сказанными очень грубо и злобно по отношению к последнему – ладно…никуда не уходи! Мы еще с тобой об этом поговорим, Петти! Пошел отсюда!

– Эй…Глен! Не забудь, тебе тоже надо записаться на выступление! – кричу в след, быстро уходящему Ену.

– Хорошо! – кричит мне в ответ парень.

– Дурак, ты чего кричишь то в пустоту! Забываешься! Идиот…ух… – тихо, про себя комментирую я действия Глена.

Я поздно спохватился, Родса уже не было, лишь только грохот его был слышен в дальнем уголке коридора, ведущего к лестнице на второй этаж. А его огромная тень будет возможно преследовать Глена со скоростью падения настроения этого юноши. Тут я себя на мысли поймал – так, Глена уже обработал, теперь Уильям, что ты скрываешь… Вы скажите, это умные книги стали давать о себе знать, и в сочетании с тем, что мне нечего делать, я решил раскопать все, что хранит этот антигерой. Это чистейшая правда, мне скучно, а какая жизнь человеческая не может быть интересной? Думаю никакая. Хотя очень быстро с этой идеей я перегорел и очень быстро выкинул ее из головы. Теперь меня волновало другое, что точно зависит от меня.

– Так…Г–Л–Е–Е–Е–Е–Н! Черт возьми! – со всеми этими шпионскими мыслями я забыл, что теперь мне придется учить своего друга на пианино играть мою же песню, ох, я думаю это будет непросто, но как прекрасно.

Господи, мысленно, я уже видел крики, стоны, пот и разбитые клавиши фортепиано. Весело, согласен, на это я и рассчитываю, на зрелище. Учитывая ужасающий фактор того, что друг не играет ни на одном музыкальном инструменте вообще. Этот парень хочет впечатлить девушку, он ее впечатлит. Такой неожиданный финал этой истории с любовью Глена должен быть закреплен приличной, то есть классной, концовкой. Моя песня вполне подходит, плюс мне нужен был тест–драйв, проверка моей песни на прочность, критика и оценка. Ну и запись, как же иначе. Правда, я еще не знаю, уже смирился, что запись песни пройдет без меня. Будем надеяться, что наступит такой момент, когда мой дорогой дружок приедет ко мне в школу, постучит в дверь знакомой каморки и скажет – эй, я тебе кое–что принес. Он достает из своей сумки небольшой сверток, а там запись моей песни, единственная в своем роде. Конечно, если эта песня принесет ему популярность, он ее продаст и она будет жить в чьем–нибудь исполнении тоже хороший плюс к этому и без того шикарному подарку. Помечтать, как говорится, не вредно. Ой, и даст Бог, он оставит мне свой плеер и парочку мелодий, а то на старый проигрыватель рассчитывать не придется, он умрет от старости где–нибудь через год.

Близится вечер, по счету, ой, вспомнить, к сожалению уже не могу. Сейчас, подождите, пока я копаюсь в своей памяти. Вспомнил, это 14223–ый вечер, который проходит совершенно незаметно, скучно и одинаково. Это может иногда и вовсе запутать, ощущение, что это один и тот же день, и ты с повторением проходишь по всем часам, минутам и секундам, из которых он состоит. Но как только ты решишь всмотреться в людей, которые проходят вокруг, ты точно поймешь – о, нет, это не один день повторяется, это повторяется фон, который у тебя за спиной. А на улице опять пошел дождь с каким–то мокрым снегом, напоминающем рис. И погода, которая огромным своим криком в виде теплого ветра словно говорит нет, зиме. Осень никак не может, сдастся, да и никогда этого не будет.

– Ух ты, черт возьми…опять забыл про Глена! – вскрикнул я, едва не упав со стула.

Моя походка движется по направлению к выходу, дабы успеть сказать этому парню, что ему необходимо будет сделать. Привычный громкий сигнал, старый добрый школьный звонок. Через пару секунд, здесь будет толпа маленьких детей, детей по–старше, подростков и уставших учителей, у которых на глазах синяки, хуже чем у призрака на портрете. Ой, это же я на картине, но не суть важно. Жаль, но это произошло быстро, сначала два, потом пять, а после десятки. И все так и нарывят ударить меня по ноге, но не тут то было.

– И чего эти дети так сильно носятся, куда–то спешат? Домой что ли так сильно спешат? Ну, спешит конечно можно, но мы рано или поздно с вами встретимся. – злобно комментирую я, но при этом мне очень весело и я улыбаюсь.

– Ты всегда такой сноб, или только вечером?! – вдруг из–за спины мне кричит Глен, кидая в мои ноги свою сумку, иронично думая, что меня это как–то заденет.

– А ты всегда такой мазила, или только вечерам? – глядя себе под ноги, делаю замечание я.

– Ты чего тут забыл…тут много людей…я не могу разговаривать с…растением при друзьях… – тактично шепчет Глен, подмечая, что я и правда стою около цветка.

– Друзья это вон тот Палмер, который несет твою куртку?

– Да, ты правильно угадал…

По привычке, вместе со своим собеседником шептать начинаю и я – где Анна–Мария, ты, горе художник?

– Она с Деборой осталась оформлять стенд к новогодней ярмарке… У нее много дел, сегодня провожать ее не буду… – прошептал юноша.

– У меня только один вопрос… – и тут я ловлю уже себя, собственно, меня то не слышно. – Ох ты…Господи! А я то какого черта шепчу! Это уже становится заразно! Тьфу ты…шептать вздумал.

– Может, ты уже скажешь, что за вопрос? Мне уходить пора…

– А? Что…? Оу…точно! Так вот… А ты, кстати, почему не с ней, мог бы помочь, что уж точно вас бы сблизило. Не подумал?

– Подумал, но я хочу домой…я и так сегодня целый час выслушивал наших так называемых организаторов, что как важны репетиции и что если мой номер будет плох, они меня не выпустят…

– Ой…за этим…собственно…я тебя и искал! Так все–таки записался!?

– А что, у меня был выбор?! Ты же заставил меня.

– Друг мой, если бы ты не захотел, ты бы не пошел. Ты просто хочешь впечатлить свою девушку…вот и все…

– Что ты там шепчешь?

– Ничего… А кстати, я жду тебя завтра, вечером…будем учить мою песню…

– Постой, завтра!?

– А чего ты так возмущаешься? Да завтра! Посмотри, какое сегодня число! Надо уже торопиться! Ладно, слова выучить можно за пятнадцать минут…на это закрыт глаза можно… Но партию фортепиано друг мой, надо учить… – пояснил я, расчесывая руками свои волосы. – Плюс…повторюсь: опять же, сегодня 9, а номер ты им должен показать когда?

– Точная формулировка… – показывает кавычки. – В пятницу мы ждем тебя и твой номер вечером, после всех… И дальше в том же духе, бла–бла–бла…

– Ясно…вот видишь…

– Ты разве за меня не сыграешь?

– Не понял…

– Ну, ты завладеешь моими пальцами, и сам будешь управлять всем процессом, я так думал. Ха–ха–ха!

– Очень смешно… Ха! Ха! Ха! Призрачный юмор, просто обожаю! Но…нет, завтра вечером…

– Но… у меня… А ты не думаешь, что у меня могут быть какие–то планы завтра после учебы?

– Честно…думаю, нет… Или ты завтра идешь на свидание со своей девушкой? Что было бы очень хорошим и уважительным оправданием!

– Нет! Не иду! А если сказал что иду, ты бы меня отпустил?

– А вот и нет, никаких причин… Ты, я, завтра, фортепиано! Все ясно? Вопросов нет? (пауза) Вопросов нет…

Пока мы расставляли точки над и, по поводу завтра, с вещами, наконец–то пришел Палмер. Он сегодня был довольно молчалив, настроение у него явно было не очень хорошее, по глазам видно. В его взгляде – был холод, а в его движениях – лишь автоматизм, механика, ничего больше. Хотя, я могу и ошибаться на его счет, кто знает. Но обычно, на этот счет я прав всегда.

– Ты чего такой грустный…? – мое предположение поддержал Глен.

– Эх…скучно…скучно… – вздыхая отвечает на вопрос друга Палмер.

– Это тебе то скучно! Ох…даже так! Тогда что же делать мне…ммм…понятия тогда не имею… Слышал, Глен? – огромным шквалом сарказма в адрес его друга привлекаю к себе внимание Ена я.

А Глен посмотрел на меня так, будто я что–то неуместное сказал. Своим взором он пытался меня заткнуть, что у него, разумеется, не вышло. Ухмыляющееся, ехидное, с дурацкой улыбкой выражало только беспокойство и страх по отношению к другу и явную враждебность моим словам.

– Думаю…что ли на озеро съездить… А то времени полно, а планов никаких… Поехали со мной? Завтра как раз после уроков закупимся для пикника? – внезапно предложил Палмер.

С лица его мгновенно исчезла вся прежняя притворность скуки и грусти. И я понял – он просто устал от учебы, от тренировок, практически эмоционально выгорел, ему нужен был отдых. Да уж, нашел, чем удивить, все люди этим делом болеют, всегда. Я каждый день подобное вижу. Только одно не дает мне покоя, почему Глен так остро реагирует? И если бы его друга не было в данный момент рядом с нами, я уверен, что он бы прикрикнул на меня, так говорят его зрачки. Понимаю, быть может его лучший друг, но все же…

Пока я думал про себя, гладя в окно, Ен снова посмотрел на меня уничтожающим и укорительным взглядом. Я понял это, когда почувствовал негативную энергетику, которая исходила в мой адрес.

– Ты чего так смотришь? – спрашиваю я. Что? Что я опять не так сделал?

– Прости Палмер, завтра…я не могу, у меня…хммм…ПЛАНЫ! – отвечает Глен, не отрывая взгляда от моих полупрозрачных призрачных глаз.

– Ах, да! У тебя планы! И не надо так смотреть, приятель… Будет время, еще столько раз с друзьями поиграешь… Да! Я говорю как твоя мама… Это я за тебя решил сказать, ты же не можешь…сказать в пустоту…

Очень скоро наша легкая конфронтация сошла на нет, Глен и Палмер не спеша переоделись, взяли свои вещи и ушли. Уходя из школы, вместе со своим другом, Глен проводил меня взглядом. А крикнул ему в след – не забудь песню, слова у тебя, учи давай, к понедельнику мы должны быть готовы…вернее ты!

На улице уходят тучи, начинает проглядывать солнце, погода стремительно становиться светлой и по–настоящему праздничной. И тут, стоя на крыльце, я решил обойти как хозяин место своего пребывания снова, пока закат еще не полностью погрузил солнце во тьму. Не обошел я стороной и Дебби с Эн Мари, что еще около двух часов сидели в учительской, подготавливая стенд, пока один из педагогов организаторов что–то заполняла, какой–то очередной документ.

Они смеялись, о чем–то мило разговаривали и Анна Мария, невольно обмолвилась словом об Глене, особо выделила его деятельность как художника. Дебору это зацепило и она стала спрашивать, что и как и где.

– Так–так… На это стоит взглянуть… – я присел за свободный стол, закинул ногу на ногу и стал слушать их разговор. – Эх, только чая не хватает теплого, была бы настоящая идиллия…

– И много Глен рисует? – спросила Дебби.

– Это еще мягко сказано! Ты даже не представляешь, сколько у него всяких набросков, карандашных…мелками, красками… много! И причем везде он старается, даже на карандашных рисунках видны детали, как–будто это фотография…все настолько реалистично прорисовано! – с неподдельным восхищением рассказывает Анна–Мария.

– Серьезно? Кстати…тебя Уильям искал в тот день, даже меня допросить успел… – говорит Дебора.

– И что ты ему сказала?

– Сказала, что ты с родителями уехала…

– Спасибо за помощь…в долгу не останусь!

– Ты же понимаешь, что рано или поздно, тебе придется отказать Уильяму? Ведь он упорно хочет пригласить тебя… А поскольку тебенравится Глен, то это не имеет смысла… Ведь тебе же…нравится…Ен…?

– А вот это уже интересно… – прислушиваюсь я.

Девушка кокетливо улыбнулась, отвела взгляд в пол, а затем резко подняла глаза, задумываясь о чем–то. Он медленно сняла очки и закручивая прядь своих волос, медленно крутила очками в руке. Глазки стали блестеть и испускать легкое сияние.

– Я…даже не знаю… – улыбаясь, неуверенно произносит девушка. – Мне…нужно подумать…

– А чего глаза то забегали? Подруга, а ну ко признавайся! – упорно настаивает Дебби.

– Ну…что–то такое есть…

– Что–то такое…или все–таки нравится? Брось ты уже, я вижу что нравится. Ты ведь совершенно не умеешь это скрывать от меня…

– Все–то ты знаешь…

– Значит я права?

– Не то чтобы ты права, просто… Когда я нахожусь в его компании, мне кажется, что я нахожусь на своем месте. Ведь он…всегда меня понимает, он как тот самый персонаж из рассказа, о котором я мечтала. Правда…это…ну очень трудно объяснить это смешанные чувства. Я думаю, что это так, хотя есть опасения, что это не так…

– Значит я права, да кое–кто просто трусит… Тогда, у тебя появился отличный повод дать отворот Уильяму, а то он в последнее время какой–то слишком настойчивый и грубый… Даже для себя…

– Вообще да! Лена и Эмели тоже меня уже достали со своим…кхм…Уильямом…

– Ты хоть представляешь, какое лицо будет у Лены, когда она узнает, кто тебе нравится?

– Да это будет забавно. – подмечаю я, сидя уже час и наблюдая за смеющимися подружками. – Но какая разница, это мое дело…

Глену об этом разговоре я, естественно не скажу, он пока что знает все, что ему нужно знать. Плюс его перфоманс с фортепиано будет весьма кстати. Они и об этом успели поговорить.

– Что? Правда будет что–то играть? – удивленная, но радостная спрашивает Анна–Мария.

– Сама не пойму…более того, он петь будет! Представляешь?! – также воодушевленно говорит Дебора.

– Так он еще и играет…ух ты, как интересно… А откуда ты знаешь?

– Он сегодня пришел сюда и резко заявил, что хочет петь. У него есть песня, которую он может исполнить, подыгрывая самому себе на пианино. Организаторы его правда чуть не послали…но его уверенность и упрямство их убедило. Правда они все потребовали от него показать номер в понедельник… Не покажет, не допустят!

– А благодаря кому…эй! Кто его натолкнул…?? – сижу и кричу я.

Время и задание девушек подходило к концу, они готовились уйти. Поменявшись несколькими фразами между собой, девушки стали уходить из школы, оставляя все, что успели доделать на столе преподавателя, а часть объявлений и каких–то плакатов с информацией уже успели повесить на стенд. Да уж, на дворе почти семь вечера, а эти девушку только сейчас из школы уходят, я думал, такого уже давно не увижу, все больше детей домой спешат. Чего им там делать, сидят дома, как я в каморке, их жизнь от моего заточения, таким образом, не особо отличается. Один лишь пункт выделяет их положение, на фоне моего – они сбежать могут из рутины.

Но не только две девушки, слишком ответственные преподаватели и Фрэнк оставались еще в школе…

Обходя со всех сторон школу на улице, я услышал очень громкий разговор, практически крик, который трудно заметить, если ты из плоти и крови. Но мне глухота не свойственна совсем, поэтому я стал невольным свидетелем скандала в стенах школы. Как кстати, на улице стал дуть сильный ветер, от которого даже у меня возникло некое подобие дрожи. Воспев свое любопытство, я немедленно направился на громкие звуки. Точного места я не знал, поэтому пришлось очутиться в коридоре, который ближе всех к сильному жару звуковых волн. Найти это место, было расплюснуть, ведь холл, уже к тому времени практически обесточенный, когда Фрэнк выключал светильники, был освещён лишь с одной стороны. Очень сильно напоминает свет в конце тоннеля, только жёлтый и промышленный, а не ангельский и райский. Путь быть мне указан, и я просто дошел несколько метро до этого места пешком. Не зря я выбрал маршрут – разговоры становятся все выше и громче, пока, наконец, не достигли своего апогея, и я не оказался около распахнутой двери кабинета, который прилегает к спортивному залу. Там, из–за двери, я услышал парочку голосов, вернее, их там было четко три. На меня это очень не похоже, но я медлил с тем, чтобы в него зайти.

– Что–то…один из голосов очень знаком… Вот сильно знаком… Дак это же… – пока я не особо торопился войти, бормотал про себя, причем тихо, но владельца одного из голосов я уже знал. – …Уильям!

В помещении, которое указывалось на табличке как кабинет тренера школьной футбольной команды "Фаст–спиритс" было трое людей: сам тренер, Уильям и какой–то грубый мужик. Небольшое отступление, меня последние лет 20 смешит развание нашей команды (буквально – быстрые призраки). Мне вот интересно, его кто придумал, кто–то, кто явно знаком со мной, или с Эми? Думаю вряд ли, до 1970–ых футболисты звали себя просто призраки еще задолго до меня, а после одной крупной победы прибавили одно слово– быстрые. Веселая и ироничная ситуация. И тем не менее, в своем кабинете сидел мистер Бессер, тренер, и смотрел с каким–то лёгким и холодным удовольствием на то, как громкий мужик орет на Родса.

– Всем привет ребята…! Я что–то пропустил? А где же попкорн? Мистер Бессер, я разочарован… Так! Подождите… – наконец, я набрался наглости и как к себе домой, походкой павлина, вошёл в кабинет к преподавателю и сел за свободную старую табуретку. – Эх…все, можете продолжать!

Рядом со мной стояло небольшое, однако новое радио, или это магнитофон, до конца еще не разобрался, да и не интересно особо. То ли дело зрелище, что я наблюдал с высоты сидящего призрака. Очень быстро я смекнул, что человек, который орет на Уильяма – это его отец. Потому что тренер, периодически рукой чуть–чуть касается его, приговаривая– тихо Джошуа, не ори так сильно на сына!

– Да как же мне не кричать! Если мой собственный сын…полный ноль! – в порыве гнева сказал он. – Черт возьми… Да я…я… У меня слов нет…

– Это всего лишь биология, па… Я легко ее исправлю! – не умело пытается защищать себя Уильям.

– Да чихать я хотел на эту биологию… с этой женщиной я разберусь сам! Я про то…Дилан…в смысле, мистер Бессер не даст соврать, что ты прогуливаешь тренировки…причем не первый раз!

– Это правда… За этот месяц, максимум три из 10… А то и меньше… – сидит и высокомерным тоном говорит тренер.

– Я же говорил…не раз! И еще раз повторю! Мне. Не. Интересен. Футбол! – сказал со страхом Уильям, от которого у него садился голос.

– Вот о чем я хотел вам сказать… – продолжает комментировать тренер.

– Ч–т–о–о–о!!! Да как ты… Ты… – стал еще более грубым мистер Родс.

– Да… Я давно уже хожу в театральную студию и хочу стать актёром… – продолжает Глен.

– Ах ты…я сейчас тебе устрою драму!

– К твоему сведению, наш педагог говорить, что драматические роли у меня выходят лучше всего, плюс он сказал мне, что надо подучить вокал… Если я хочу играть в мюзиклах.

– В…мюзиклах!!!

Дальше их разговор трудно передать. Это было похоже на начало драки между отцом и сыном, во время которого первый не закрывая рот, кричал так, что мне самому стало страшновато. Затем Уилл попытался уйти из кабинета, но папа последовал за ним, догнал его и одним ударом по лицу заставил того упасть на пол.

Отец Уильяма не стал от этого мягче, схватил его за руку и сказал до боли знакомую фразу – запомни, в этом мире есть два вида людей, великие и сырье для великих…и ты сейчас, еще…всего лишь сырьё…

– Вот откуда эта фраза! Черт возьми! – вскрикнул я, затем сунул руку в магнитофон. – Ах…это у вас оказывается семейное…!

От создаваемого мною напряжения энергии, его закоротило, он заискрился и издал сильный грохот на весь кабинет. Все на мгновение остановили выяснение отношений. Но позже, словно маленький взрыв, это создало цепную реакцию. Тренер вскочил как ошпаренный и стал останавливать уже своего друга, мистера Родса, говоря ему, что–то перегибает уже. Знаю я нашего учителя по физкультуре, иногда он радостный, а иногда редкостный садист, за что он получил прозвище "немец", по аналогии с офицерами Гитлера. А тут он, правда испугался, даже такой холодный человек, как Дилан Бессер понимает что к чему. Они все стали загораживать мне вид, и я решил выйти из кабинета. К сожалению, пришлось пройти сквозь них всех и ощутить холод, боль и злобу. Хотя, лёгкий мандраж не позволил мне стоят слишком близко, да и желание уйти возрастало, и я отошел ближе к окну, где холл разворачивал дорогу к стороне столовой.

Еще около пятнадцати минут вся эта чехарда продолжалась, пока они не стали собираться по домам. Да и к слову, там скоро Фрэнк должен сдать дежурство, так что все. Но я долго не мог от такого зрелища отойти, и стоял как столб вкопанный.

– Он часто это делает…поднимает руку на своего сына…думает, раз у него детство было ужасным, то он может сделать своему сыну такое же… Не осознает и эту вещь… – очень знакомый голос услышал я за спиной.

Сначала я не поверил своим глазам, а до этого, своим чувствам. Ведь я чувствовал, что за мной кто–то наблюдает. Кто–то, кто пахнет очень знакомыми запахами каморки, моющего средства и старого американского парфюма, что в купе с запахом мыла дает образ доброго и интеллигентного человека, который за свою жизнь повидал очень и очень много всего. Вы не поверите, ведь это был не ангел смерти, и не Глен, это был Фрэнк.

– Не могу поверить своим глазам…Фрэнк! То есть…кхм…мистер Каннинген! Как…но как?! – не скрывая своего удивления, спрашиваю я.

– Все в порядке Дэвид… – мягко сказал мне уборщик, смотря мне в остатки души своими мудрыми и выразительными голубыми глазами. – Я все понимаю… Тебе, я думаю, многое кажется странным…

– Эх…знаете…после всего, что было за тридцать восемь долгих лет… я уже ничему не удивлюсь… А откуда вы меня знаете?

Мистер Каннинген приятно удивился, улыбнулся. Его слегка озадачил мой вопрос, но на грубый ответ я вряд ли бы нарвался, только не от него.

– А ты не узнаешь меня? – спрашивает Фрэнк.

Я, как и прежде показываю своей мимикой, то не понимаю, о чем идет речь.

– Ну как же? Я тот самый парень, которого в 1968 году девушка изменила! Ты еще тогда кричал тогда по этому поводу… Можно сказать, что ты меня тогда от плохого шага спас… Убить себя я бы не убил…но покалечить смог бы! А когда тебя увидел, как то передумал, особенно, когда ты сквозь стены прошел! – поведал свою историю Фрэнк и когда он стал рассказывать обо всех фактах, смех его было сдержать трудно. – Я так испугался…что забыл даже об этом на долгие месяцы, пока снова тебя не увидел. Очень долго хотел прогнать эту мысль, мы тогда с родителями уехали в Остин.

– Ох… Да, это и правда, смешно. Я ведь много кого спасал…так сказать…от этого дела, мало кого запоминаю… – комментирую я.

– Понимаю… Я когда вернулся вновь увидел тебя, и только потом все о тебе узнал потом…Дэвид Хейли.

– Чего же вы со мной не заговорили?

– Не знал…

– Солидарен, что это похоже на бред сумасшедшего…жаль конечно, ведь я всегда тут и без общения.

– Не хотел нарушать твой покой.Да и ты остался тем, кого я долгое время пытался забыть…боялся наверное… Я думал это не хорошо. Мир мертвых не должен соприкасаться с миром живых…

– Ох, уж это точно…

– В свое время я научился одному правилу – иногда лучше не вмешиваться, когда не знаешь. Поэтому, я – сторонний наблюдатель… Хотя, оказывается это правило работает не всегда, не зная что ты…прошу прощения, из себя представляешь…так не решился с тобой поговорить… – уборщик сделался стыдливым, начал пояснять с большей скоростью речи и интонации, делая паузы для защитной усмешки. – Понимаешь…издержки книг, которые я после прочитал…

– Все хорошо, сэр… Все сейчас хорошо…

– Точно?

– Да…

Мы с Фрэнком вновь посмотрели туда, в сторону того кабинета, где только пять минут назад развивалась нелицеприятная сцена ссоры Уильяма и его папы. Порой, очень противно и страшно видеть такое, и это без преувеличения ужасно. Забавно, но я как–то пересмотрел свое отношение к Уильяму. Чисто как к человеку, как скорее жертве, нежели реальному злодею.

– А бедный Джош так и будет долго мучать своего сына…пока тот не станет таким как он… – проговорил мой собеседник. – Ты ведь его знаешь?

– Ой…сегодня столько вопросов…я знаете, в растерянности… Нет, не знаю. – слегка хихикая про себя, отвечаю я. – Я ведь не всех помню…кого видел в этой школе, понимаете…

– Странно, потому что он учился здесь… Всю свою жизнь здесь пробыл. Его отец был военным, вернулся домой с вдребезги разбитой психикой и травмой ноги. Он часто пил и кричал на маму, но маленький Джош любил его и искренне, восхищался им, считал его настоящим героем. И он долго жил в своих мечтах, в которых папа в красивой форме с медалями ведет своего сына на рыбалку, пока ему эту мечту не разбили…

Чем больше Фрэнк рассказывал мне историю, тем больше перед моими глазами проносились картинки, где мальчика высмеивали в школе, за то, что тот слишком фанатично считал отца героем войны, той войны, которую вскоре ненавидели все «цивилизованные и нормальные слои населения». Да, он сильно вырос, прошло почти тридцать лет.

– Удивительно…насколько комиксы могут быть близки к жизни, казалось бы. Ведь многие из злодеев, на деле являются всего лишь людьми, которые потеряли мечту, которых сильно обидели. И только?! Все так просто! – это мой последний комментарий к данному вопросу. –Ну что же, я тогда пойду прогуляюсь по ночному городу…уж слишком много информации…надо переварить так сказать!

– В таком случае, мне следует пожелать тебе удачи… До скорой встречи! – попрощался со мной уборщик и поспешил на свое вечернее дежурство, после того, как все учителя уйдут – останемся только мы.

Меня будет долго мучить вопрос касательно Фрэнка, как и зачем он вернулся, что в его жизни такое произошло, почему он вернулся сюда и работает в хозяйственной части на не самой оплачиваемой должности. Н раскрывать я их не буду, на мой взгляд, это будет не слишком интересно. Должно же быть в моей жизни, если так можно вновь сказать, что–то, чего я не могу узнать путем манипуляции, шпионажа и т.д. Мистер Каннинген прав, иногда в жизни лучше не вмешиваться, когда не знаешь куда. Но это и не значит, что я так просто оставлю в покое Глена…

– Эх…со всеми этими разговорами… – вновь выходя на крыльцо стал говорить сам себе в слух я. –…я чувствую себя каким–то стариком с лицо семнадцатилетнего парня! Любопытно только, у нас в городе, что есть театральный кружок? Невероятно, как наш город преобразился за все время, пока я просидел тут и составлял расписания каждого события в жизни школы, от уроков химии, до привоза воды в кабинет директора…

Глава X. Распевка

– Что же…мы можем начинать, присаживайся за это…аааа.... – запланированная с Гленом репетиция в коморке пока проходит хорошо, если не задумываться о таких мелочах, что я просто предлагаю ему сесть за стул, а он оказался грязным стоял и в другом конце каморки. – Вот…тьфу, чертова пыль, теперь садись пожалуйста…

– Так… Хорошо. Я усаживаюсь! – говорит Глен, мгновенно падая на старый табурет с мягкой сидушкой, поднимая еще больше пыли.

Он следить внимательно за всеми движениями, что я ему показываю. Видать его пугает наше занятие. Плюс, он пытается высказать недовольство, только делает это как всегда противным нудным тоном. Да, эта манера говорить ерунда, обычное дело для Ена, но с другой стороны, раздражает.

– И так, с чего начнем? – спрашивает мой первый и единственный ученик. – Как…и что…? Подвохи…?

– Для начала, покажи, что сам умеешь? – спокойно и размеренно указываю я на клавиши фортепиано. – Хотя я подозреваю, что ничего, но все же…

– Ну ладно…посмотрим…

Он подвинулся по ближе и не стесняясь, стал импровизировать. То есть, как импровизировать… Таким термином я называю беспорядок, который творит этот художник на моем (ладно, не моем) старом пианино. Глен лупит своими длинными пальцами по белым клавишам. Но не долго, а пока не понял, что мелодия, или то, что выходило, получается лучше, если ударять по черным. Быстрая хитрость со стороны Глена, ведь на расстроенном инструменте, зажав два басовых аккорда черных клавиш, можно без конца выдавливать звуки из верхних черных, двигая назад или вперед один басовый аккорд. Это я еще заприметил, когда от скуки, стал над фортепиано издеваться.  И над Эми.

Сначала, это было смешно, но потом становилось страшно неприятно. А вскоре стало невыносимо, Глен стал ускорять свои движения пальцев. Но стоит признать, у него весьма хорошие данные для игры на фортепиано, эх, мистер Браун бы оценил его пальцы. Раз так быстро он перемещается от одной октавы к другой, значит, обучение будет не таким сложным. Хотя нет, черт возьми, его надо остановить, он вошёл во вкус, сейчас сломает нафиг все…

– Глен…хватит… – резко прошу я прекратить.

Он не реагирует, а продолжает ускоряться. Соскальзывая, его руки создают очень неприятный звук, к которому принято предъявить термин "сфальшивил".

– Глен с–т–о–о–п! – во второй раз, я пытаюсь его остановить.

То ли я стал немым, то ли он меня больше не видит, но он не среагировал и упорно продолжает стучать по черным, словно молотом в парке аттракционов. С такой силой, что неприятные звуки усилились десятикратно.

– Да сколько можно! – не выдержав наконец, я засунул руку в затылок Глену, создавая ему короткую боль, пытаясь его окликнуть. – Глен Петти! Прекрати немедленно издеваться! Третий раз повторяю…

– Ай! Ч…черт…! – кричит от боли Глен. – Господи… Зачем же так? Можно же было просто попробовать попросить…

Да он издевается, подумал про себя я, закипая от раздражения. Размахивая руками, меня мучают желания его придушить или заставить вновь полетать. Но в силу того, что я добрый, я просто злобно таращусь на него, держа руки полусжатыми около горла на несколько секунд отвернувшегося Ена.

– А ты прав… Это оказывается просто! Мне даже понравилось! – ответил легко Глен, тихонько нажимая на клавиши.

– Да уж… Точно… – ворчу про себя я.

– Знаешь, а ведь ты прав, я могу!

Глен словно беседует со статуей, поскольку у меня, в данный момент, отнюдь не доброе выражение лица. Думаю, оно максимально похоже на иллюстрацию к Шекспировскому Гамлету, для описания призрака отца Гамлета.

– Заждались… – максимально неприятным тоном, я прокомментировал фразу своего друга и, к сожалению, ученика.

– Так что? – пожал плечами Глен.

– Прежде всего, тебе нужно запомнить, что ты играешь лирику. Там ничего сложного, смотри и повторяй за мной! – теперь наступает мой черед показывать и рассказывать. – С твоего позволения…

Да уж, а ведь я заточен в школе, дурной пример заразителен, стал превращаться в учителя. И в потоке мыслей мелькало не самое приятное – а вдруг, я стану похож на Брауна…ой гадость!

– Подвинуться не хочешь?! – без каких–либо норм этикета, я пытаюсь спихнуть Ена со стула, чтобы сесть самому.

– А тебе…разве…нужен…с…стул? – сопротивляясь, говорил Глен.

– Не смешно…

– Да вот там еще есть…! Своим телекинезом его сюда приведи…

– Опять сарказм!?

– Нет…возьми себе другой стул!

Как благородный человек, а вернее, то, что от него осталось, я решил уступить. Не спеша, я поставил второй стул слева от Глена, присел, состроил аристократичные манеры и стал показывать первые ноты.

– Все просто и ничего сложного… Кроме соло…(пауза) да! – рассказываю я. – Вот теперь, каждый день, вечером, будем это учить…

– Каждый…день??? – удивительно, а он этого не знал что ли, возмущается слегка.

– А я что, забыл сказать?

– Как бы…да…

– А мне кажется я упоминал… Но вот теперь ты в курсе. А чего ты хотел? Это требует усилий…

Я уже хотел начать играть, как Глен ударом среднего пальца по клавише до, меня слегка сбил. Ударил так сильно и громко, я удивился, как только струна выдержала.

– Чувствую, это будет долго и мучительно… – закатив глаза, сказал я низким тоном.

– Кажется это чувство взаимно… – согласился со мной Глен.

Невыносимо уже говорит об одном и том же, но приукрашивать я не буду, я честный. Моя жизнь, оговорки не будет, представляет из себя рутину, сплошную и нудную рутину. Это из серии "в голову пришел очередной нудный и грустный монолог о том, как мне тут плохо". Никаких приключений возникнуть просто не может; мой обычный день это простая формула: утренний кавардак, дневная работа, во время которой я прохожу весь школьный курс заново, из года в год и смело мог бы стать учителем…всего и конечно же, вечернее прощание. Но теперь, с появлением Глена все стало иначе, это точно, никаких сомнений. К сожалению, моя проблема никуда не делась. Поэтому я так часто думаю обо всем. Смерть отказывается мне объяснять, как мне выбраться отсюда, упорно отказывается, оставляя мне парочку фраз в духе тайн и загадок, его копия каждый раз затевает философский разговор и потом просто исчезает. Что поделать, работы у него может и много, но и со мной уже надо что–то сделать. Неужели так трудно назвать условие моего освобождения из школы, после чего я наконец обрету покой, свалив отсюда.

Один раз, я видел очередную несостоятельность слова "самоубийство", очередная девочка лет 15. Да, проблемы, да гнобят и да, это типичная история, доведение до отчаяния. Но ее вовремя, не без меня конечно и не без моего нажатия на кнопку пожарной сирены, вытащили. Так вот, женщина, тогда еще психолог школы, сказала, что все, кто пытаются убить себя автоматом садятся в поезд в один конец до Ада. Я как всегда это бесцеремонно комментирую – ада нет, есть только стены…! Да и странный психолог, говорить о том, что из-за этого в ад попадешь…

С тех пор ничего не изменилось, я могу бросить эту фразу без изменений, еще раз и могу продолжать…

Ох, как же я же устал! Мне кажется, если бы синяки на моих глазах на портрете Глена были бы настоящими, мои глаза давно бы в них утонули. Плюс, в эти две огромные черные дыры я бы смог уместить пару учебников по квантовой физике, математике, английскому и коробку с завтраками в придачу. А ботинки давно бы уже отсутствовали, по причине того, что они просто бы стерлись. Это невыносимо, иной раз хочется заглянуть в зеркало и сказать самому себе – ну вот посмотри, что ты наделал, сволочь ты этакая!

Как–то раз мы с друзьями поставили парочку автографов на своей беседке. Я видел этот участок на деревянной конструкции недавно, надпись еще сохранилась: Здесь были Милз, Гордон, Джозеф и Дэвид, будущие суперзвезды.

Я решил еще исправить. Огнем дополнил, поставил запятую и дописал: Остался только Дэвид… Вот пишу, эти маленькие и черные буковки и размышляю, а что было бы если…? Думаю, все любят этот ужасный вопрос. Не раз я его слышал, не раз произнёс.

– Что если я не сдам?

– Что будет, если он мне изменяет?

– А если все не так?

– Что если…что если…что если…

И знаете, какую самую легкую вещь я понял? Нет, так просто сказать ее нельзя, ведь ее должны все знать. Вот прямо сейчас, встаньте и скажите, что нужно делать с фразой что если? А просто все, ничего! Не нужна она, это лишь страх перед будущем, которого еще нет. Это все равно, что бояться пришельца из комикса, которого придумал художник.

Черт, с этим Гленом уже совсем ушел в сторону глубокого лирического отступления. Как всегда. Минуту назад, я проводил Глена. О чудо, за время нашего занятия кое-что произошло! Глен выучил первые 25 секунд моей песни, а она длится 3.28, специально измерили с ним. У него стало получаться, есть шанс, что я не зря его надоумил и хоть кому то в жизни пригодится моя песня. Для меня даже это праздник. И на этой прекрасной ноте, я завершаю этот день. Потому что, больше криков "я не могу", "я не умею" не стерплю, нужно 8 или 9 часов передышки.

Как бы то ни было, с Гленом мы занимались оставшиеся дни до самых выходных. Таким образом, занимаясь с ним по четыре часа после и без того сложных уроков, я добился существенного прогресса. Правда для выступления еще очень мало сделано, а пятница движется очень быстро, неумолимо приближая меня к тому, прав я или нет. До соло мы еще не дошли, хоть и Глен прекрасно все учит. Беда в том, что является главным компонентом номера, в пении. Дело обстоит так, что у моего юного друга неплохие вокальные данные, у него мягкий, приятный и сладкий голос, который очень неплохо сочетается с его очень плохими низами, то что как правило называют мужским тембром. В купе, все эти части соединяются в один серебристый голос Глена Петти. Но проблема, петь и играть одновременно очень сложно. Я – призрак, законы, вообще–то для меня не писаны, плюс я был музыкантом и у меня есть навыки. А Глен – новичок, абсолютный ноль, о чем я не сразу подумал, когда все это затевал. Медленно, но я пытаюсь этот навык у него развить, через огромное количество криков, нюней и ударов по клавиатуре.

– Черт возьми! Как это сложно! Да это…это…не…не…не возможно! Может бросим? Ты же видишь, что это пустое… – подобные вопросы стали нормой для наших внеурочных встреч, практически каждая третья фраза заканчивается такой вставкой.

Но каждый раз, терпеливый и жизнерадостный я, отвечаю грозно и резко, вот так – даже не думай! Ни за что! Не в этот раз! Я слишком много вытерпел, чтобы просто взять и бросить все…

А если простой способ "накричи и надави" не работает, то в использование идет другая фраза. Она как раз, срабатывает безотказно – ты ведь помнишь, что Анна–Мария в курсе, что твое имя стоит в списке выступающих? Тогда вперед! Назад пути нет! Уже нет!

В силу того, что слова не всегда работают, или по причине того, что внутри нас живут маленькие кретины, которые в минуты, когда у нас что–то не получается, включают в нашей голове кнопку с надписью "Стресс и нытье". Но мы снова, спустя пару минут начинаем сомневаться в себе. Даже Анна–Мария работает максимум двадцать минут. Нет, эти маленькие карлики сильны…

– Я уже устал…ну неужели ты не видишь, что это бесполезно?

– Бесполезно, это бросать в меня яблоками, если я вдруг буду работать 4 июля в качестве мишени, вот это пустая трата времени. А это можно освоить… Соберись, дурак! Убей в себе кретина… Или несколько кретинов…

– Из тебя выйдет отличный тренер по футболу…

– Да и учитель тоже, или оратор… Льстить мне не надо, я и так знаю свои достоинства, так что продолжай.

Слова меняются местами, фразы длиннее или короче, а мысль всегда одна. Звуки мелодии становятся лучше и максимально приближенными к моей песне. Я уже думаю, что затея с управлением пальцами при помощи себя не так уж и плоха. Но Господи, это же не красиво, да и мы не в безвыходном положении, такой расклад вещей вычеркнули из списка предположений.

– Ты вообще как эту песню написал…

– Не поверите, мистер Петти, случайно!

– Как же так можно, просто взять и случайно написать песню…Боже мой… – на самом деле, он это не со зла, он устал просто уже учится, в его положение войти я могу, но осталось совсем чуть–чуть.

– Знаешь, мой друг…это ведь просто, если ты только попробуешь… – отвечаю я, не без иронии в своем голосе.

– Супер просто… – проворчал Глен.

Глава XI. Прогон

Понедельник, вторник, среда и четверг, ни дня не проходило без кропотливой тренировки пальцев Глена и моих прозрачных нервов. Не столько неумелые, сколько необученные руки создавали дополнительную проблему, когда у него судорогой их сводило. Плюх, и его рука уже совсем на другой октаве и создает совершенно не ту мелодию. Аве Мария! Я уже стал уставать. Нет, не от количества ошибок и фальшивых звуков нот, а от бесконечного «Да не в силах я это сделать». И думаю я, ну чего ты хотел, знал, с кем работаешь, и что будет от этого.

Завтра наступает день Х. До невозможности волнительно. к сожалению у нас еще сыровато. Сыро, очень сыро у нас с ним выходило, несмотря на четыре часа в день, вот уже больше недели. Трудно это признавать, но видимо такова судьба – придется вселиться в его руки. Вот дьявол, придется жульничать… Хоть руку об стол бей, все равно ничего не почувствую. Черт! Я даже себя наказать не могу, один раз уже с этим переборщил.

– Так, и какой это минус жизни…ой…я сказал жизни? Придурок! Тьфу… хотел сказать, какие у нас еще есть минусы нахождения в состоянии бестелесного духа, который навеки заперт между мирами? – вновь, в четыреста тысяча…какой–то раз рассуждаю я, на тему своего положения. – Ах да, их еще много… Но пока, это мой четыреста…не помню какой минус… Дьявол!

Ох уж эти часы, они настолько быстро бегут этот марафон, что трудно уловить хоть какой–нибудь миг. А нет, оказывается это возможно, 16.00, скоро ко мне придет, сами знаете кто. Но не очень–то хотелось мне идти в каморку и учить его моей песне. Точно, приду сейчас к нему и изложу свою мысль, будь что будет…

– …Что за…?! – но по дороге в каморку, я услышал то, что заставило меня прекратить болтать про себя. – Но…но…это ведь.

Я пулей прилетел к двери, перед самой дверью машинально затормозив. Как выяснилось, не зря, то, что предстало моим старым привередливым глазам было восхитительно. Глен играл мою музыку. И его голос идеально принял слова песни. Настолько волшебно получилось, о каких–либо ошибках и речи не шло. А уж то, что вытворяли его пальцы с клавиатурой, заслуживает отдельной похвалы. Как изящно и быстро, практически без заминки его руки скользили по аккордам, выдавая прекрасный результат. Кажется, что я эту песню специально для этого человека написал. А музыка ждала его долгих тридцать лет, сначала в семье миссис Пул, а затем опять немного со мной. Я очень доволен результатом, ох, уж эти несчастные дни с фразами, из–за которых мне хотелось придушить Глена, теперь понятно, что не просто так я потратил несколько дней и своей вечности.

Между тем, пока я стоял, он меня не замечал. Что-то не сильно торопился похвалить его, вдруг я скажу слово, а он бах и все – снова ошибки. Но неожиданно он сам оборачивается.

– Твою м…черт! – кричит он, резко ударяя пальцами по клавишам. – Так ведь и поседеть можно, Дэйв! Зараза!

– Ну ты же знаешь, мне это не грозит… – тихо с иронией проговорил я.

– Что ты тут делаешь?!

– Дурацкий… Тридцать…восемь…лет как дурацкий вопрос!

– В смысле…я понимаю, ты тут живешь…

– Живешь? Ты снова остришь!

– Нет…нет…что ты…

– Да я пошутил! Я тут стою и восхищаюсь тем, что ты песню мою выучил! Без ошибок, без замедлений… Ведь еще вчера ты снова на меня орал, что у тебя не получилось доиграть последний кусочек… Как это вышло?

– Ты об этом? – указывает на пианино пальцем Глен. – Да вот…ну…бывает.

– А ну ка, давай говори…?

– Всю ночь позавчера и вчера тренировался…! – выдает Ен.

– На ч–е–е–м? Ты же говорил, что семья у тебя не музыкальная совсем…!

– Палмер…

– Что Палмер?

– У Палмера есть знакомый, у него в гараже есть электропиано, старенькое, лет двадцать ему. Маленькое, серое компактное и не очень тяжёлое фортепиано. – описывает Глен, используя жесты, показывая приблизительный размер инструмента.

– И что?

– Он одолжил его мне, сказал, что ему оно пока что не нужно, поэтому – забирай!

– И как ты пианино тащил домой?

– Оно весит меньше, чем вот этот огромный шкаф! – вновь указывает на старое пианино, и оскорбительно обзывая его шкафом. – Правда…звучит не так…

– А как звучит?

– Я что…знаю что ли как это описать?

– На что похоже то…я же не разу подобного не видел! Только в телевизоре видел пару черных коробок, издающих неприятный звук, похожий на смесь стереотипных звуков космоса и удара по бутылкам…

– Ой…

– Что?

– Ничего… – отводит взгляд в сторону.

– Не–е–е… – начинаю уже ныть я, ведь судя по реакции Глена, он играл именно на такой штуке.

– Да!

– Ой, нет…

Глен неохотно кивает и пожимает плечами. Но меня мучают вопросы, как, почему? Зачем? И этими вопросами я достаю Глена, совсем забыв, что миссия выполнена, он играет и может завтра выступить на показательной репетиции и его гарантированно пропустят на концерт со своим номером. К сожалению, у меня нет знакомого призрака контрабасиста, иначе тогда, мы бы, будучи за сценой, подыграли ему. Призрачное трио, звучит страшно и смешно, но было бы весело…

– Ну выбирать не приходится, либо так…либо я завтра провалил бы смотр… – пытался оправдаться Ен

– Да проехали. Главное, дружок, что ты смог! – с радостью отвечаю я, похлопывая его по плечу. – Эх…был бы я слегка живым, составил бы тебе компанию на гитаре…

– А в чем проблема?

– Действительно, в чем проблема… рука болит!

– Да я не об этом, ты за сценой поиграй и все… Там есть пространство, где мы спрячем тебя, а усилитель поближе выдвинем…

– Рисковать…это как то…не привлекательно…

– А что тебе терять!? – издевательски возвращает мою же фразу, озвученную раннее.

– Посмотрим завтра…

– Ну, окей. Классно бы получилось, была бы подстраховка для меня.

– Зачем?

– Вдруг плохо сыграю…

– Чувак, ты уже ее играешь, твои пальцы у-ж-е-е-е это запомнили, все будет хорошо!

Как и бывает всегда, разговор про успех привел к тому, что мы засиделись. И как два параноика, мы в оставшиеся время продумывали все до мелочей, как он будет выходить, что он будет делать, хотя глупое выражение, учитывая, зачем все вообще состоится. Но нас было остановить, причем инициатором легкой паники выступил именно Глен, а я стал стимулом и двигателем этой паранойи, бензином для этого пожара. Не особо помогали и мои вспоминая первом выступлении, которое я обрисовал во всех красках.

– А тебе было страшно? – задавал мне, в процессе моего рассказа, парень.

– Что ты! – резко одернул друга я. – Да меня не остановить было! Ты бы знал, какая из меня энергия тогда вырывалась. Я был настолько возбужден своим собственным настроением, что чуть гитару не сломал…

– Свою гитару? – зачем–то уточняет юноша.

Я взглянул на него пофигистично–укоризненным взглядом. Слега вздохнул, а потом фыркнул.

– Пфф… Ага! Сейчас! – резко, с высокой добавкой упрека, но не в адрес своего, а в какой–то абстрактный образ, сказал я. – Делать мне нечего, бить свою гитару…

– Бить???

– Ну… по струнам… Долгая история… Я чуть ей первые струны не порвал, говорю же, меня понесло…

– А чья гитара?

– Тебя только это волнует? Дали в школе, старая была. Такое ощущение, что на ней играли еще на диком западе, она была очень старая… Кусок дерь…кхм…ну ты понял! Знаешь кто такой Ричи Валенс?

– Нет…

– Ну и не важно… Так вот, даже у этого бедолаги была гитара лучше, чем у меня тогда… Учитывая, что мы одногодки…

– А–а–а…

На минуту мы замолчали, Глен обдумывает небольшой экскурс в историю моей жизни, а я предавался воспоминаниям. Мы тихо и сидели, пялясь на старый паркет.

– Зато ты не представляешь…какой кайф я тогда испытал, ух! Такой бешеный ритм проник в мое тело, и именно тогда, прыгая на сцене с гитарой, я понял, что хочу посвятить этому свою жизнь… – высоко, пафосно и с выражением сказал я.

– Красиво сказано… Звучит как надпись на памятник… – проговорил с восторгом Глен.

– На памятник? Ты идиот… – скептически, слегка прикрыв глаза, сказал я.

– Все–все…молчу–молчу…юмор призраков не для призрака, о чем я…

– Ты снова остришь?!

Между нами снова воцарилась минута молчания. Тем лучше, не придётся еще раз объяснять, как вести себя на сцене, чтобы не было никаких конфузов. Такой удачный момент, чтобы законсервировать настроение в таком вот ключе, дружеского юмора и сарказма.

– Так мне…что…даже не кланяться? – прервал тишину своим вопросом Глен.

– Ну, вот накаркал… – закатив глаза, подумал про себя я. – Нет, Глен! Кланяться лучше в конце…хотя такого правила нет, но с этим лучше не перебарщивать… Понимаешь?

– Думаю да! Да! Я тебя понял…

– Вот и замечательно! Мне осталось только пожелать тебе не пуха не пера…

– К черту! – прервал Глен.

– Ну да… А… так вот! – продолжил я, жестикулируя, объяснять. – Ты знаешь, что я буду наблюдать… Буду прямо перед тобой стоять, если снова будет страшно, представь, что поешь мне! И все будет классно! Чувак…

– Наверное… ты прав! Спасибо!

– Отлично! И теперь…вали домой! Тебе стоит хорошо выспаться, для твоего завтрашнего прогона тебе понадобятся силы!

Глен неторопливо достал из своей сумки часы, которые оказались там, потому что Глену в них играть было неудобно, посмотрел на них и ахнул.

– А что, уже так поздно!? – воскликнул Ен. – Черт возьми! Родители!

– Д–а–а–а! – сказал я.

Мой друг быстро схватил свою сумку, отряхивался от пыли, попутно повторяя про себя что–то. Так и не понял, что он бормотал.

– До завтра! – сказал он, выходя из коморки.

Я слабовато махнул рукой, а на моем лице было выражение, словно я был спросонья. А Глен устремился к выходу из школы, звук его быстрых шагов прервался только тогда, когда он покинул здание.

И как только медленно идет время, когда ожидается день, в который решается что–то важное. В нашем безумном мире каждый день что происходит, хоть и не с нами, но случается. Захочется чего–нибудь интересного, чтобы это приключилось с тобой, вот лежишь ты на кресле перед старым деревянным ящиком, или, что уже более современно, с черным пластиковым ящиком, смотришь новости и думаешь, как мы скучно живем черт возьми. К счастью, в 99% подобного не будет. Потому что в противном случае вы начнёте визжать и ворчать, почему все это происходит со мной…

Та самая пятница, которую я жду. Глен весь день как на иголках, то прослушает вопрос учителя на уроке, то останется сидеть за столом после звонка. Видеть его в таком состоянии не очень приятно, он вкладывает в этот маленький показ талантов столько сил и нервов, что пот на его лбу не может высохнуть, будто головой в воду окунули. Само собой, от Анна–Марии бегает покруче, чем от дружков Уильяма, с внимательностью ему повезло, да и пользоваться своими навыками научился. Ой, кстати о Уилле, этот индивид вообще пропал, нашел я его только спустя два занятия, читающим какую–то бумагу, иногда проговаривая что–то. Он стал слишком безобидный, даже узнал его не сразу, в этих золотых очках, неужели у Вильяма еще и со зрением проблемы. Про его хулиганов друзей я вообще молчу, их и след простыл. Надеюсь, они отправились на свое законное место, на ковер к директору.

Единственное, что мне удалось выудить из пугливого друга, это мимолётное и очень слабое "привет", когда я пересекся с ним на лестнице. А еще когда он чахнул на меня…

–…я конечно…все понимаю…но не так же мстить мне за полеты… – от лёгкого шока, я изобразил обычную гримасу, если бы меня и правда охватило потоком жидкости.

– Ой прости… – шёпотом пытался уладить ситуацию Глен, от привычки руками к моему лицу с салфеткой тянулся. – Ну ладно…мне надо бежать…

– М–м–м–м… Тоже мне… страх сцены… подумаешь… – злобно проговорил я. – А вы чего пялиться вздумали? Что, не видели никогда человека со страхом перед выступлением?!

Конечно, половина школы знала о том, что Глен собрался выступать. Позли слухи, но в целом было тихо. Но Глену все это виделось как косые и злобные взгляды, осуждения и смех. Наблюдался рост его паранойи.

Я ждал Ена около лестницы, ведущей в главный зал. В мои, так сказать, обязанности, входит моральная поддержка друга. Что же, стало быть, такова моя роль. Глен появился не сразу, чуть–чуть опоздал. Вероятно, в этом виноваты его ватные трясущиеся ноги, уж точно не его руки, которые не уступали в чечетки ногам.

– П–р–и–в–ет… – коротким словом, которое он произнес дрожащим голоском, он со мной поздоровался.

– Здравствуй, Ен… – также коротко, но без дрожи, поздоровался я.

– Как дела?

– А как могут быть дела у меня? Нормально… Весьма приятно, а как твои?

– Тоже ничего…

– Ладно, не будем ходить вокруг да около. Волнуешься?

В ответ Глен посмотрел таким упрекающем взглядом, мысленно он говорил мне фразу – да ты совсем дурак, по мне не видно что ли?

– Хочешь совет, как побороть страх сцены? – с энтузиазмом говорю я.

– Удиви… – тяжело вздохнув, сказал Ен.

– Как только там окажешься, – указываю пальцем, – просто будь собой! Подумай про себя, насколько ты великолепен, просто чувствуй себя героем, тем, кем хотел быть! Ты – Джон Леннон! Ты – парень, в которого влюбилась Эн Мари! Человек, который за жалкие пять дней научился играть на пианино! И один из лучших художников Винсенса…

– Да уж…лучший… – усмехнулся Глен.

– А что? Послушай! Там… – снова указываю пальцем, – …ничего плохого тебя не ждет! Уильяма там нет…а–а…

– Ошибаешься… – протягивает руку, чтобы указать пальцем в зал.

Я пошел в сторону зала, быстро взглянул и вынул оттуда голову. Там и правда сидел Уильям, все с теми же листами бумаги и что–то с пафосным лицом рассказывает самому себе. Меня хватил совсем небольшой ступор, надо было быстро что–то еще придумать, чтобы Глен меньше думал о сидячем там его враге. Но тут меня осенило, я выдохнул, посмотрел ему в глаза и улыбнулся.

– Ну и что? Знаешь…Уильям тоже человек, он тоже совершает ошибки, его тоже наказывают и он тоже может плакать… – пытался старыми, так называемыми, родительскими речами приободрить его я.

– Ты в этом уверен… – скептически усмехается Глен.

– В этом можешь мне поверить… (пауза) Просто пойми одну вещь, если мы будем бояться кого–то, тогда чего мы добьёмся? Вон бери пример с Фрэнка, уборщик, а любому хулигану втык может дать… Проверено…

– Возможно…ты и прав.

– И к тому же, не Уильям этот конкурс будет судить…

Постояв буквально минуту, я дал отмашку, и мы оба пошли вперед. В зале особо народу не было, только организаторы, да выступающие сидят. В углу я заметил рыжую подругу Анны, сидела в тишине, наблюдала со стороны. Ей предстоит быть фотографом на этом празднике жизни. В своем воображении я представлял все, что в этот момент мог думать Ен.

– Что…мне выступать перед ними? Неужели они все будут смотреть? А вдруг я совершенно забуду слова, а что если буду плохо играть и облажаюсь? Ведь это клеймо на всю жизнь, они будут меня обсуждать и осуждать! Это будет полным провалом! Все будет ужасно… – думаю, такие слова лезли в голову Глену в этом момент, пока неловко и медленно спускался вниз, к сцене, где стояло фортепиано.

– Не переживай старик, я здесь, все будет отлично! Я подстрахую! – хлопая его по плечу, говорю я.

Я очутился за фальшивым занавесом сцены. Учителя со свойственными им взглядами родителей, которые очень много поведали в жизни, не торопятся называть следующего претендента. На минуты две мне показалось, будто я вернулся назад, в свое, так сказать, время, когда от моих рук веяло теплом и оттенок коже задавали кровеносные сосуды. Строгие педагоги, они же организаторы, смотрят на все это с высока, не смотря на положение своих кресел. Мелькает острый взгляд, такое ощущение, что из чьих–то уст сейчас посыпается в большом количестве критика, как песок из разбитых песочных часов. В будние днимоей жизни, мне казалось, что так и будет, но если вспомнить, это был всего лишь страх, что будет какая–то ошибка и все эту оплошность обсудят, как если бы, я разбил бюст Вашингтона в кабинете истории. Для меня преподаватели, в особенности многоуважаемый мистер Браун, были для меня личностями из другого мира, со своими ретроградными взглядами на мир, где я, мое творчество и алгоритм поведения в целом ими негативно обсуждается и вызывает неприятие и ненависть. Ну неужели я все это время ошибался? Да, безусловно. Но не особо это мне приносит какое–то разочарование, а уж тем более, боль. Скорее, никчёмный, уже, опыт.

Отчасти, я оттягиваю момент выхода Глена на сцену, первый раз в жизни. В амплуа певца, конечно же. Он медленно плетётся по сцене, в сторону инструмента, его рукам трястись, как будто мозг запретил, перенаправив энергию на ноги. Многие вокруг стали с интересом наблюдать за волнующимся молодым человеком с несуразными очками в металлической оправе.

– Что ты за мной наблюдаешь…иди уже сделай что–нибудь! – аккуратно, шёпотом шепнул он мне, пытаясь прогнать.

Наверное, стесняется. Какого черта? Я что, родитель, чей–то отец? Выглядит это странно. Хотя волнение за друга не пропало.

– И что ты мне предлагаешь сделать? – на полном расслаблении сказал ему я.

– Не знаю…иди…почитай…

– Ты смеёшься? Да из книг больше тридцати лет вылезал и ты думаешь, что я восприму это как дельный совет! Да я в жизни не притронусь к этим идиотским книгам, пока тут происходит такое интересное событие! – добавив сарказма в разговор, пояснил я.

– Ну…

– Даже не думай шутить на тему цепей и скелета…

Глен кивнул, сел за фортепиано и начал исполнять песню. Начало было слабеньким, голосом не сразу стал правильно управлять, но ближе к припеву все выровнялась, и он запел как ангел. Смотрел я в этот момент на людей, что были в зале, однозначного ответа я дать не могу. Хотя подруга девушки, в которую он влюблен, оценила это по высшему разряду, глаза у нее блестят. Невольно она улыбается, отложив даже свой фотоаппарат и блокнот, где она рьяно вела пометки за три минуты до. Дебора быстро схватила камеру и направила ее в сторону поющего Глена. Но в какой–то момент, она сначала медленно убрала камеру вниз, а потом просто застыла и стала наблюдать. И вряд ли я могу передать ее мотивацию.

Песня закончилась, осталось лишь дождаться последней инстанции– вердикта организаторов. Что скажут эти люди? Будем надеяться, эту песню не один я считаю хорошим творчеством.

– Воу–воу–воу…Ен! Молодец! Ты справился… Теперь будем ждать… – с оптимизмом говорю я, поворачивая голову в их сторону. – Будем надеяться, песня не дерьмовая.

Парень посмотрел на меня разочарованным, но по своему довольным взглядом.

Крайне впечатлен был Родс, чей лист бумаги своеобразно выскользнул, пока он пристально смотрел на прогон Глена. И знаете что, искры в его зрачках говорят сами за себя – приятно удивлен соперник моего друга. Неужели он, наконец, уступил? Неподражаемый Уильям Родс, звезда школы сдался? Не каждый день такое увидишь. Думается, после этого в музыку он не подастся, надеюсь…

Уилл сидел за третьим стулом третьего ряда, его обзор был неплохим, чтобы видеть общую картину, жаль он не видел эти безумных пальцев Глена. Ах, что он ими вытворял, до сих пор в легком экстазе от подобной работы. К нему во время прогона спустилась Дебби, даже что–то сказала, присев рядом с ним. Уильям, только соглашаясь с ней, кивал головой, не отрывая взгляда.

И вот он долгожданный момент. Организаторы тихо перешёптываются между собой, доходят только оборванные звуки нужных слов о моей песне.

– Что же, мистер Петти…м–м–м… – надеюсь, он не специально оттягивал момент, чтобы сообщить плохую новость. Директор слегка улыбнулся и повернулся в сторону женщины с лева, стоящую с небольшим планшетом. – За меня скажет миссис Таллет.

– Глен… – о, опять эта неловкая пауза, они оба издеваются. – Я аплодирую вам стоя! Это классно!

– Должен заметить, что мои коллеги правы! – третьим, свое слова сказал тучный мужчина, он же преподаватель искусства. – У вас, не скрою много ошибок, и вы точно сфальшивили разок или два, верно? Но я обоими руками за, чтобы вы выступили мистер Петти, давненько в школе не было такого!

– Спасибо…я…я…даже не знаю что сказать… – Глен сейчас лопнет, это было заметно про красным щекам и горящим глазам.

Но больше ему откровенно не нужно было говорить, иначе сейчас и правда сорвется. Побыстрее, я, дергая его за волосы сзади, делая попытку увезти со сцены.

– А что…что…ч–т–о–о–о я в конце концов стою молча как забитое чучело! – максимально противно кричу я на весь зал, уже стал забывать кто я. – Глен Петти! Немедленно замолчи, пока лишнего не наговорил! – кричу в уши своему другу я.

Это сработало быстро, и Глен покинул зал, предварительно со всеми попрощавшись. Так скоро, что даже про меня забыл, выскочил и побежал из зала прочь.

– Э–э–э–э–э–э! Куда так быстро!!! Про меня за… Ай ладно! – изображая своим голосом безысходность, упрекнул я Ена. – Черт побери… Вот и помогай после этого друзьям!

А на этом прогон номеров не закончился, пару словечек было сказано о Глене, после стали репетировать другие.

Тем временем Дебора и Уильям активно ведут беседу, что удивляет, если вспомнить, как не лестно отзывалась первая о последнем. А взглянешь сейчас – подозрительно легко общаются, девушка улыбается и как–то странно смотрит на Уильяма.

Все ясно. Уильям и правда сдался, если можно так сказать. Конечно, может надоесть играть роль парня, которому должна достаться только лучшая. Или он нашел родственную душу в подруге Анны-Марии и это искры хватило? Черт знает, но пока все хорошо. На фоне осени я как–то, даже не узнал Уильяма, он сделался более, тихим что–ли, с чего такие метаморфозы. С этим как–то связан отец…?

Но вообще, это было круто! Предельно доволен своим другом, кто бы мог подумать. Осталось только посмотреть, как он выступит. А после – он оставит школу, эх, придется снова читать, уже стал это занятие ненавидеть.

***

Глен вместе с Палмером отправился из школы, весь преисполненный решимости к свершению великих подвигов. Правда, его единственным подвигом будет переход через светофор, на красный свет максимум, или же в том, чтобы за руки с Анной Марией пройти. Да, да, да, еще такого жеста не попадалось мне на глаза. Забыл даже со мной попрощаться, светящийся, словно фонарь перед беседкой в школе, Ен, прихватив с собой друга, поспешил покинуть здание.

Вечер выдался довольно суетливый, некоторые прогоны затянулись до семи вечера, последние сумасшедшие активисты школы ушли еще через час, захватив с собой и шум, и смех и все прочее, включая Дебору с Уильямом. Сегодня, когда я сидел на ступеньках входа, я заметил, что они вышли вместе. Не совсем как пара, или как хорошие друзья, а просто – как первый раз, когда вы завязали разговор с человеком, он показался вам интересным и вы с ним прогуливаетесь после завершения всем дел, пытаясь найти еще что–то столь похожее на вас, любое качестве, интересы или черты характера.

Свет в школе, как по обычаю, выключался медленно, и небольшие острова света в здании, посреди темного города, начинают тонуть в тени. Корпус школы медленно погружается во мглу. Разве что площадка перед школой не отключается, свет здесь оставался всегда. Ну, без лишних слов, еще одно ночь, по счету, черт знает какая…

И без лишних слов, суббота и воскресенье для меня всегда проходят на улице, единственная альтернатива будним дням в каморке или смирением Глена. Плюс ночные прогулки, вдоль дорог и осмотр окон чужих домов в поисках чего–нибудь интересного.

Следующий декабрьский день по счету не был ослаблен подготовками, суетами, какими–то спешками и обострением «синдрома близкого Рождества» – когда преимущественно подростки, люди, бывшие моими ровесниками, любят заранее дарить подарки. Посему, я не сильно заморачиваюсь его проводить за наблюдением всей этой беготни. Каким–же он неудобным прошел для меня, даже с Гленом. Я уже и думаю, не зря ли я его на все это подначивал. Ходить теперь, с выражением лица, такое ощущение, что мир захватил, американский Наполеон, так бы я его описал. Мне кажется, он на какое–то время превратился в Уильяма, того самого парня, который ему очень сильно противен.

Ловкостью руки, я открестился от всего, и придется готовиться к целой недели, во время которой все это, так называемое торжество, будет расти по экспоненте.

Вдруг меня пнули. То есть, как пнули, коробку, на которой я присел, пнули со словами – а здесь должны быть гирлянды!

– Нет, там…шарики для пинг–понга, с датой изготовления 1957… – холодно, вяло, как будто сонно, прокомментировал я.

– Нет! Миссис…здесь какие–то старые шары для пинг–понга…

– Ну вот…что я говорил!

– Может быть, выкинуть это?

– Да ты что, это же школьное имущество!

– Что за…1957 год выпуска… Да эти шарики ровесники моемого папащи! – я сидя на фортепиано за всем этим наблюдал, пока трое подростков, лет по пятнадцать или чуть старше, пытались найти гирлянды и мишуру, но им путь преградила коробка с старыми шариками.

– Да они стерлись до дыр давно!

– Скажи спасибо, что не развалились в порошок, когда вы их в руку взяли!

– Тед…Хэнк…какого черта…вы застыли на этом мусоре, где гирлянды! Лучше скажите мне об этом! Я не…год выпуска шаров…

– Ох–ох–ох–ох… – вздыхаю я.

Мой безразличный взгляд пролетел сквозь все пространство каморки, от места, где были рассыпаны шарики, до старинного деревянного шкафа, под которым мы прятали украденные у отца Джо сигареты. На самом верхнем ярусе огромной коричневой махины из покрашенного обветшалым лаком дерева, стоял большой пластиковый пакет. И вот там, прятались гирлянды и мишура к Рождественскому украшению зала. Да ладно, серьезно? Они не смогли даже, приблизится к ним, чувствуется, что они вовсе не видели его. Конечно, крупный шкаф с огромным мешком очень незаметная фигура, такая же, как пианино.

Меня скрутила злоба, но не оставил холод взгляда. Я спрыгнул с фортепиано на одного из парней, кажется, на Теда и стал ползти к шкафу.

– АЙ! Что вы на меня уронили! – кричит парень.

– Ч–Е–Е–Г–О–О! Тебе что приснилось что ли?

– Я ничего не ронял, я шарики собираю…

– Но я клянусь, словно что–то тяжелое упало…

– Не знаею…

– Ударился! Вон глянь, контрабас стоит! Об него и стукнулся…

– Спиной?

– Да! А что нет!

Я подошел к шкафу, и небольшим движением руки, скинул пакет на пол, чтобы он упал четко перед этими горе уборщиками. Как было и считано, упавший мешок их тут же привлек их внимание незамедлительно.

– Ребят! Нашел! Они вот тут, в мешке!

– Что!? Где ты его нашел!?

– Из шкафа упало…Вон! Тут все, что мы искали! И гирлянды… И эта разноцветная фигня… Мишура!

– Наконец–то…Слава Богу! А поблагодарить за помощь, а?! – стоя в проеме, перед шкафом, иронизирую я.

Так и прошел еще один день, то гирлянду, то еще что–то, какой–то умник, чьего имени я не знаю, стащил контрабас и вернул его спустя час, но только с порванной струной, вот ведь вандал! На ум пришло – почему бы и не пройтись до нашего зала, поглядеть, как выглядит местная самодеятельность…еще раз.

Иду я уверенной походкой, руки в карманах, грудь колесом и задрав нос, играя роль высокопоставленного человека, например сенатора, или даже губернатора штата. А мимо меня проносятся дети, кто–то, как скалы сквозь волну, проходят сквозь мои плечи, а некоторые – сквозь всего меня. Самым смешным было то, когда я раскинул руки, как было бы, если хочу кого–то заключить в объятия, и все сквозь меня проходят. До чего меня это забавит, иду и смеюсь, как сумасшедший.

Дверь зал была открыта наполовину, из образовавшейся расщелины бил свет и доходили какие–то разговоры и крики. На сцене стоял Уильям со своим листочком, тем, с которым он в последнее время ходил, не выпуская из рук. По ней он пытался что–то выговорить, периодически отрывая глаза от текста. Но когда он бросил лист со сцены, неуклюже пытаясь попасть на стоящий рядом стул, Родс начал свой «номер», если это можно так назвать. Насколько мне известно, по списку, который я прочитал еще вчера, его не было в числе участников рождественского мероприятия. Скорее, это был театральный кружок, в который ходил Уильям. Надо признать, весьма неплохо играет, сцены из Шекспира я всегда узнаю, подолгу читал томики творений английского драматурга, сначала старые, а потом новые, с хорошими обложками. Уверенная речь Родса даже меня чуть–чуть заворожила. Я даже присяду и посмотрю на этого…Гамлета.

– …Вот мерзость! Сад, заросший без прополки

Травою сорной, той, что отравляет

Природу…До чего доходит жизнь!

Двух месяцев не минуло, как умер…

И кто? Гиперион, богоподобный

В сравненьи с нынешним сатиром; мать

Так возлюбивший, что весенний ветер

Не смел ее лицо овеять резко… – Уильям весьма недурно читает свой монолог, пытаясь, даже, изображать из себя персонажа, чью роль он на себя взял, вплоть до жестикуляции.

– Вот кто постоянно покидает школы после заката…актеры! – я сделался более легким в настроении и просто наслаждался последствиями своего пожизненного билета на каждый школьный спектакль.

Вскоре солнце стало медленно уступать место приятному вечеру, а начинающие актеры стали закругляться.

Трудно поверить, что сегодня, я как–то пересмотрел свои взгляды на Уильяма, для меня этот человек вырос, стал выше даже чем я, сторонний наблюдать и вредный призрак. Кажется то, что он смог заняться любимым делом стало решающим фактором сглаживания его агрессивности и приставания к моему другу, которого, кстати, уже давно не трогал. Это значительный прогресс. И мне до сих пор не дает покоя Дебора, что выйдет из этого.

Уильям медленно собирался в холе школы, это можно понять по тому, как он выглаживает свой шарф, который нужен ему вследствие легкого похолодания, прежде, чем сделать его элементом своей верхней уличной одежды. Он присаживался, снова вставал и по мере этих действий, он аккуратно все собирал. И только спустя минуту, он выходит на улицу.

Перед воротами, мне на глаза попалась темно–синяя машина с включёнными фарами и открытой дверью. Оттуда выскочил мужчина, в небрежной одежде. Его шаг показался быстрым и слишком стремительным. Что–то поздновато для возвращения в школу, господин директор. Да нет, это не директор, у него нет столько волос на голове, но куртка та же, точь в точь. Ух ты, это отец Уильяма, и он демонстрирует раздражение. Его кажется, звали, вроде, Джош? Хотя это не столь важно. Родс младший остановился сразу же, как только отец попал в его поле зрения. На миг молодой человек, с широкими от природы плечами, сделался сутулым, и его лицо потеряло бывшее секунду назад хорошее настроение. Стоял он не долго, очень быстро, с такой осанкой, он направился в сторону главного выхода.

Мужчина просто так отпускать своего отпрыска не собирается, маневром, он, закруглённым шагом обогнал Уильяма и они оба, как столбы, встали около школьных ворот.

– Уилл…я могу тебя понять! И я могу дать тебе шанс свою ошибку исправить! – высокомерным тоном, пытаясь выказать свое понимание.

– А ошибка ли это…? – мрачно и тихо бросил фразу Уильям, в его голосе был явный низкий упрек.

Уилл пытался в срочном порядке покинуть занятый своими ногами участок дороги и выйти на прямую к дому, как его стал останавливать Джош. В ход пошли крики, но очень скоро он одумался и перестал орать, в избежание ненужных взглядов со стороны оставшегося в школе персонала, если таковой имеется. Он–то не знает, что в школе остался один только Фрэнк, который, кстати, тоже не всегда исполняет обязанности ночного и быстро уходит, сделав свою работу. Но что же оставалось разозленному поведением сына отцу?

Нежданно у Джоша в глазах появились какие–то проблески красного цвета, которые с лёгкостью воспламенили бы нечеткий запах крепкого алкоголя, что шел от мужчины. Возникли темные мысли, они сделали его взгляд невозмутимым и холодным, что можно было прочитать лишь одно чувство – безнаказанности. Он замахнулся и ударил юнца сначала по голове, отчего Уильям оказался в шоке и взвизгнул от мгновенной боли, которую принес ему этот отцовский жест.

– Нет уж…не для того я тебя растил, чтобы из тебя выросло не понятно что! – отец сделался грубым и неприятным, он стиснув зубы стал кричать на сына. – У тебя нет никаких прав мне перечить! Я – твой отец! Твой создатель! Ты должен слушать что я тебе говорю! Куда ты направился.

Убежать Родсу не удалось, разгневанный отец схватил его за руку крепкой, железной хваткой. Не знаю почему, но я отчётливо чувствовал небольшую часть боли, неприятные ощущения, которые испытывал парень.

– Пускай так и будет… Он заслуживает… – злорадственно пробубнел я, но не без тени сожаления. – За бедного Глена Бог отомстит… Справедливо…

Хоть для меня и было бы обычно стоят и наблюдать, как бывший хулиган испытывает все то, что он поворачивал с Гленом на себе, с худшим оттенком в виде персоны мучителя – своего же собственного папы. Но внутри, что–то колит. Я сказал внутри, нет, это условно, разумеется. Чувство было не очень комфортным, я думал резко уйти в сторону, чтобы этого не видел. И уже готовился уйти, повернулся, разобрал свою позу Наполеона и двинул шаг. Я доволен, убеждал я себя.

– Черт… Твоя вязала! – крикнул я своей совести и ринулся вперед. – Так дело не пойдет!

Не прошло и секунды, как я бросился к мужику и немедленно отшвырнул его в сторону, наблюдая, как он падает.

– Ну нет… К черту! Все к черту! Ладно! Вот, это тебе подарок Уильям! Жест доброй воли! – я не стеснял себя в словах и раздражённо кричал. – Не сметь обижать тех, кто не может ответить! Даже если это твой сын! – направляя грозно свой указательный палец, громко говорю я.

– Друг…а ты кто? – испуганно, находясь в шоке от всего, сказал мне из–за спины Умльям.

– В смысле....?!

– Как тебя зовут?

– Д…Д…Д…Дэвид… А стоп… Какого… Ты меня видишь? Что ли?!

Уилл кивнул. А я вдруг понял, как оказался за территорией школы, но солнце еще не покинуло неба.

– Черт возьми… – крикнул я.

Внезапно я провалился в абсолютную темноту. Мурашки! О нет, мурашки, по коже выступили мурашки. Я стал чувствовать дрожь, огромное чувство страха. Абсолютный страх. Но вокруг тьма, тьма и отвратительные звуки, настолько ужасные, что одни только они могут ввести в глубокую паническую атаку, от которой можно свалиться в конвульсиях и биться головой о землю, но земли под ногами не было. Ужас, что это, по моему плечу прошло странное ощущение, кто–то его коснулся. Мокрое и холодное прикосновение ощущалось даже сквозь одежду. Я слышал шепот, он был сильным, слова сбивались в противный звук, который, как пила резал ухо. Кажется, я оказался в аду, но как? Ведь уже вечер, почему это произошло? Что же это, из–за того, что я слишком рано покинул положенную мне территорию. Мне хотелось поскорее уйти отсюда, убежать, скрыться, но не могу. Что происходит.

Слова стали складными, я мог их уже расслышать. Чей–то ехидный голос говорил – забираем его, он наш, условие были нарушены… Голос громче, и более уверенно кричал – Не сметь! Мне трудно было понять о чем идет речь.

Внезапно перед моими глазами оказался мой знакомый – Смерть. Но мое сознание было настолько туманным, что мне удалось расслышать – Последний раз… Снисхождение за доброту… Лишь только… Я предупреждал.

А далее, тьма…

Обнаружив себя не на земле, а на полу моей родной каморки возле пианино, я задал себе мысленно риторический вопрос – что произошло? Я не знаю. Оказалось, что той ночью меня не было, узнал я это только утром. Почему? Потому что я утром проснулся. Да, скорее сказать, очнулся. Тем днем, я увидел краем взгляда Уильяма, он видел меня, но внимания не обращал. Мне это очень напоминало Глена при первой нашей встрече. Хотя нет, обознался, меня не видел, кажется, мне показалось. Чуть позже, мне в сознания пришли обрывки воспоминаний. Но они настолько были обрывочны, что, интерпретировать было сложно. Но да ладно, главное, что я не угодил в темное место, лучше прислушаться последних слов смерти и не лезть на рожон.

Я не сразу увидел, как за мной наблюдал мой друг. Глен смотрел на меня странно, в схожести трудно было его охарактеризовать, словно я заживо сгораю, в его глаза это буйство огненных красок невозможно было не заметить. Я очнулся не сразу, передо, мной что–то мелькало, какие–то темные пятна, взгляд был неясным. Само состояние мне было в радость, я будто снова почувствовал себя живым. И все равно, что я на земле желал, как после драки или вечеринке, главное, что я на мгновение снова почувствовал что–то телом, которого у меня давно не было. Даже легкие покалывания в голове были, хотя с закрытыми глазами, порой, проскальзывали образы места, в которое я угадил. Ощущение времени было потеряно, кто знает, сколько я на земле пролежал, была мысль, что вечность. Потом я вспомнил – ага, несколько часов точно.

– Нет…Дэвид…ты… – выронил фразу Глен, но последнее слово услышать не успел, снова на минуту отключился.

– Боже… сколько…ой…сколько времени прошло? – отходя от обморочного состояния, пытаюсь внятно спросить я. – Сколько часов я тут…?

– Какой, еще…часов? Ты что спишь что ли?

– Я? Бр…что?

– В смысле? Я прихожу, а ты тут…спишь! Никогда тебя спящим не видел! А ты что, спать можешь?

– В этом то и дело… –покрутил рукой, в процессе размышления, сказал я. – Нет…

Глава XII. Навсегда в моих мечтах

Чем ближе последний день учебы в 1999 году, тем больше нервы Глена подводили его. После прогона в зале, с учителями, мой друг сделался слишком суетливым и пугливым. Вернее, как сделался, он был таким всегда, но я рассчитывал, что это пройдет, неужели похвалы преподавателей не подействовали?

В считанные дни перед концертом, несмотря на свое состояние, он упорно сохранял самообладание и ответственно подходил к каждой репетиции. Анну-Марию не избегал, но и не активного общения у них не было. Изредка провожал со школы, а так, сидел у меня и играл на моем настроении, постоянно молчал и повторял про себя песню, а когда его рот все же открывался, то это были либо редкие шаблонные фразы, либо снова – текст песни. Ну а я, валялся всем «телом» на шкафу в каморке, либо пытался подыгрывать на гитаре. Пока я стараюсь отдыхать, он поворачивался ко мне и с таким неприятным и недобрым взглядом смотрел на меня, будто пытаясь меня заткнуть.

– Как дела с Анной Марией? – спросил один раз я, сидя на шкафу.

– А что? А–а–а–а–а! Нормально все, ходим…гуляем… – сухо ответил мне Глен, не отрываясь от клавиш.

– Ну понятно…

Сухо, повторюсь, сухо и как по печатной машинке, Глен Петти играет, его навык игры одной песни доведен уже до абсурдного автоматизма, не интересно уже слушать бездушную музыку! Где энергия твоей души, где творчество? А, что, нет, тебе надо всего лишь ее выучить, ну хорошо, учи на здоровье, мешать я тебе не буду.

И вот в таком духе мы провели последнюю неделю. Вот-вот Рождественский концерт, и стоило бы догадаться, Глен сидит у меня. У меня такое ощущение появилось, что мы в картине застряли. В помещении, такая как раз, была, плакат, где учитель стоит над играющим на фортепиано учеников. Не отличить от нашей реальности…

– Ай! Черт побери! Что за дрянь! – это так Глен реагирует на то, что инструмент вдруг резко стал играть буги–вуги. – Д-э-э-э-в-и-и-и-д!

– Ой, дорогой Глен, да ты умеешь неплохо играть! Я спиной чувствую, как ты чисто играешь в стиле Джерри Ли Льюиса… Браво! – невозмутимо отвечаю я, добавляя небольшую толику сарказма в речь.

– Не смешно! Я еще не закончил.

– Д-а-а-а!? Но ты уже успел мне надоесть! – я резко спустился со шкафа и подобрался вплотную к парню. – Ты…неделю…сидишь тут! И просто…играешь! Не говоришь, не ноешь как обычно, не шутишь, а просто и тупо играешь…и…все! Как так можно!

– Ах извините, мистер одиночка! Нечего, что у меня завтра концерт, на который, между прочим, ты меня затащил!

– Просто перестань уже издеваться! Ты неделю с пианино не слезаешь… Так можно и всю душу растерять! Ничего не будет впечатлять…

– О чем это?! Что за…бред?!

– Бред!!?? Ты хоть сам себя слышал? Свою игру…

– П–ф–ф–ф… Конечно!

Я взглядом показал ему, что сомневаюсь в его ответе.

– Нет… – ответил Глен, с интонацией, будто бы сдался.

– Ты пойми, что не важна так сильно техника, как та часть сердца, которую ты вкладываешь! – сменил тон на более доброжелательный я. – А ты так быстро играешь, что вся душа уходит! Весь смысл…

– Да…что ты…

– Что…? Что я понимаю? Действительно… я же всего лишь автор…откуда мне знать… – пожимая плечами, говорю я.

Глен хоть и попытался посмотреть на меня, словно готов парировать. Но он вдруг резко поник и не стал со мной спорить.

– Ах… Ну да… может ты и прав… – успокаиваясь, тихо поговорил Ен.

– Не грусти! Все будет отлично! Завтра, ты их покоришь!

Рождественский концерт должен был начаться ближе к концу дня, после всех уроков, чтобы создать хоть какой-то намек на вечер. Как всегда, расстояния от вчерашнего дня, до сей момента я не заметил. Проводил Ена и снова его встретил. Учебный был сокращен, многие готовились к тому, что за места будут драться. Сам я помню, как занимал для своих друзей места и оборонял их от всех остальных. Этот рождественский фестиваль был всем по душе, ну а те немногие, что любили побыть одни в такой вечер – просто уходили домой. Или в каморку…

И вот, так сказать, сигнал к началу концерта. Боже мой, как мне все это напоминает мой 1960 год, отсюда, от самого верхнего рядя отличный вид на концерт. Кажется, вот–вот на сцену с речью выйдет миссис Пул и объявит нас с друзьями. Правда, софиты были хуже, не такими яркими, но моему воображению это не мешает. Для меня, все они стоят на сцене. Грациозно обхватывает гриф белого смешного контрабаса Гордон, красуется своими воздушными поцелуйчиками Джо и как механик с заправки возиться с ударной установкой Милз. Таких номеров больше никогда не будет…

Изучив небольшую афишу, распечатанную на сером монстре, который в канцелярии стоит, я теперь знаю, что после номера, который я сейчас смотрю, выходит Глен.

– А следующий выступающий окунет нас в атмосферу романтики… Разумеется, он в силах погрузить нас в нее своими загадочными и теплыми картинами. Именно таким мы его все знаем! Но сегодня он подготовил нам сюрприз – встречайте, бурными овациями, Глен Петти! – ведущий в весьма пафосной форме объявил моего друга.

В голове у меня, моя картина, далекого времени, старый с помехами микрофон и слова, что струились сквозь него – …Сейчас…я бы хотел исполнить то, что написал сам…посвящаю всем влюбленным и одному особенному человеку…

Ен выглядел эффектно, его обычные черные брюки весьма роскошно смотрелись с приятным голубым пиджаком и белым галстуком на фоне такой же небесно голубой рубашки. Про голос я промолчу. Это очень трудно выразить. Его великолепный голос был настолько чистым и приятным, что я испытал то, что давно не чувствовал – счастье! Да, будь Глен знаком с моими друзьями, они бы единогласно заменили бы низкого тенора меня, на прекрасного романтического и высокого тенора Глена. Для меня, для моего воображения, юноша выходил из голубого дыма, словно ангел, а вокруг полу–мрачная атмосфера, практически как в театре. Пространство, где за роялем сидел Глен было словно белое облако, освященное луной. Каждая нотка в песне, каждая ее часть была наполнена душой. Не может быть, Глен положительно воспринял мое нравоучение, в первый раз без каких либо колебаний. Об этом точно можно сказать, что Глен Петти, юноша, что играет мою песню, оправдывает ее название. И Анна Мария, разумеется была в восторге. Она сидела чуть ближе к сцене, чем я. А в ее глазах напрашивается эта фраза – Навсегда в моих мечтах!

Мне осталось только пожелать удачи влюбленным, надеюсь, подобие моей истории с Эми не коснется их.

– Ты был великолепен! – когда Глен удалился за сцену, а следом за ним, там оказался я.

По понятным причинам, за сценой, где было много народу, ответить осыпающему его овациями мне он не имел возможности.

– Г–Л–Е–Е–Н! Это было потрясающе! – чуть позже, сюда пришла Анна.

Кажется, что ее остальные номера уже мало интересовали.

– П…правда?! – Ох, спасибо тебе… – с глазами в пол, неловко отвечал Глен.

Их глаза соединились в месте, и между ними проскочила искра. А искра дала началу долго влюбленного взгляда. Все получилось как нельзя хорошо, у меня получилась любовная история, хоть и не со мной, но что–то полезное смог сделать. Если у меня не получится такого снова испытать, пусть этим наслаждается мой друг, ведь у него все впереди.

– Думаю, задание выполнено…тут моя помощь уже не нужна… – тихо сказал я и столь же беззвучно исчез.

Отойдя подальше, я заметил слишком знакомое синее сияние под моими ногами. Да, я оказался прав, в нескольких метрах от меня, играя на контрабасе какую–то неестественную мелодию, стоял Ангел Смерти, мой старый знакомый. Громадная фигура в белом фраке и с серыми крыльями извлекала звуки из контрабаса, не используя смычка. Музыка, что он играл, была мне каким-то образом знакома, но понять я этого почему–то не мог. Если бы не тот факт, что передо мной стояла сама смерть, я бы подумал, что он вовсе не играет, а стоит рядом с инструментом, перебирая пальцами, музыка где-то рядом звучит.

– Это снова знакомый мне дух, как неожиданно…жаль ты не видел этого, то было очень прекрасным зрелищем… – направил свою фразу в сторону Ангела смерти я.

– Я наблюдал за всем этим. Это здорово…восхитительно! – ответил со своей обычной улыбкой мой старый друг. Думаю я с уверенностью могу его таковым считать.

– Правда!? А…да…Глен долго репетировал. Боялся, стеснялся и плакал…Но я говорил, что все будет в порядке! И так и получилось. Да и самое главное, Анна Мария! Теперь я могу сказать наверняка, эта девушка нашла того самого, а этот парень дошел до своей любви всей жизни… Это…э–т–то…п–п–п–п–о–р–а–з–и–т–е–л–ь–н–о! – мою радость невозможно было сдержать, меня переполняло это чувство до краев, мне казалось, что я даже чувствую что–то телом, хотя его и не было.

Радовался как мальчишка, а сели быть точным, как мальчик, который доволен.

Я чувствовал удары сердца, мне было и жарко и холодно одновременно, но это не могло произойти. Вздохнув с облегчением, частично остановив свою радость, я вновь взглянул в глаза Ангелу. Но я увидел не ту обыкновенную улыбку, я увидел какую–то грусть или тревогу, а улыбка была маской прикрытия. Оглядываясь по сторонам и смотря в его глаза, я вдруг подумал, что это конец и мне пора на тот самый суд, про который пишет Библия. Мое время пришло. Радость быстро сменилась тоской, но я все равно позволил себе спросить – Все ужасно?

– Нет, что ты…все отлично! – ответил мне посланник небес. – Дэвид, пора…

– И что будет теперь? Меня…отправят в ад? – спрашиваю я.

– С чего ты это взял? – спросил в недоумении он, готовясь мне разъяснить что-то важное. – Никакого ада! Но тебе (пауза) …пора уходить. Твое наказание подошло к концу, ты очень много сделал хорошего и не только для себя. Теперь тебя ждет твой заслуженный покой…

– Вот так…но… Но я ведь… – отвернулся я в сторону Глена. – …совсем недавно обрел хорошего друга. И это последнее время стало лучшим, какой бы не была моя жизнь до того… Я участвовал в приключении, пусть и не в своей жизни… Но это было волшебно и весело! Как…что меня будет ждать?

Внезапно мне стало очень нелегко. С одной стороны, я должен радоваться тому, что смогу освободиться от своего заточения. Но с другой стороны Глен, все это, мое время, проведенное в этой компании, неужели я больше не буду шутить на тему живописи, а Ен не будет заходить в коморку, стуча, в мою дверь. И я не увижу этого всего больше никогда…

– Давая второй шанс, я много на себя беру, даже слишком. Это трудно объяснить, как и почему, зачем, будет время, я сам все объясню. Моя дверь дает тебе одну дорогу: ты родишься снова, но в новом теле и проживешь совершенно другую жизнь, полностью с чистого листа, без пятен и грехов прошлого. Абсолютно чистый холст или нотная тетрадь… – ответил на мой вопрос ангел смерти, снова, как и прежде заглядывая сквозь мои глаза в душу.

– Я не могу вернуться назад? Разве это невозможно? – в растерянности, тихо, практически шепотом спрашиваю я.

– Боюсь, что не все может быть так, как мы думаем… Ошибку всегда можно исправить, но обратной дороги нет, лишь новым путем можно исправить оплошности прошлого…

– Все это звучит легко… Разве перерождение это не великая тайна бытия? – на минутку, от волнения, я вернулся к критической и саркастической позиции.

Смерть улыбнулся и кинул в мой адрес легкую усмешку.

– Может быть и тайна, но ты в новой жизни все равно не вспомнишь этот разговор – резко, улыбаясь, пояснил мне он. – Посему, не бери в голову…

Мне пришлось задуматься, что мне делать дальше, я просто не понимал, как мне поступить. Меня переполняло желание начать все с чистого листа, но меня пугает то, что будет там. Это было слишком резко. Фактически, на меня с неба упала хорошая новость. Но я знаю точно, что я этого очень долго ждал, я чертовски устал.

– У меня…только один вопрос… – с опущенными в пол глазами, я готовился спросить в последний раз и я могу поклясться, что по щеке текла слеза.

– Не продолжай, любовь. Я знаю твой вопрос…любовь – не успев договорить, меня своей репликой прервал Ангел.

– Да…именно! Любовь, я увижу ее?! Где именно, это будет? И будет ли она вообще…в новом времени?

– Любовь присуща всем, только не все внимательно ищут или просто забывают. Твоя ждет тебя до сих пор, и ждала всегда, и будет ждать тебя впереди. Дороги ваших судеб столкнулись еще задолго до вашего рождения, просто ты этого не хотел признавать, тебя интересовало другое.

– О чем это ты? Прости…не понимаю…все так неожиданно…

Ангел смерти протянул мне руку, а в ней оказался брелок. То был ржавый брелок с медиатором, который я нашел у себя на могильном камне. Это был намек, который я понял сразу же, ведь моя любовь и правда была все время у меня под носом. Но я был настолько слеп, что в упор не замечал огромный рояль на фоне гитары. В моей голове тут же появилось решение, я выбрал свой шанс и я выбрал свою жизнь.

– Позволите мне попрощаться с Гленом? Я буквально сейчас скажу ему прощальное слово… – это была моя последняя просьба перед тем, как я уйду из этого мира, полного приключений и воспоминаний.

– Конечно можно, только недолго! Чтобы не случилось, приходи сюда! – ответил на мою просьбу мой ангел.

Чувство были очень странные, смешанные, я многое не понимал. Смерть временно покинул мою компанию, оставив наедине с картинками в моей голове, что называются мыслями. И я стою и жду, когда последняя мысль скажет правильный ход дальнейшего моего поступка. Что мне делать? Вот какой вопрос меня волновал. Каким бы ни был Глен, он оставался для меня хорошим другом, который прижал смысл моему существованию здесь, в этой старой школе города Винсенс, штат Техас. С раннего детства я не знал, кто я такой и кем стану.

Я продолжаю стоять на том же самом месте, и меня заметил Глен, которого сопровождает Анна–Мария. А я машу ему, словно в последний раз. Хотя на самом деле, так оно и было. И вот, глядя на брелок, который находиться у меня в руках, я думаю, что пора прощаться с этим хорошим человек. Думаю когда–нибудь, он преуспеет в том, что ему нравиться больше всего. И надеюсь, любовь всей его жизни будет с ним в моменты триумфа и во время временных трудностей.

Этот брелок не может указать мне путь, который сделает меня счастливым, он лишь напоминание о двух дорогах, одну из которых я выбрал по ошибке для себя сам много лет назад. Какова будет новая жизнь, скорее всего, я этого уже не вспомню. Я всегда стремился к тому, чтобы быть счастливым всегда, круглые сутки, каждый день и каждую секунду своей жизни. Но, увы, не всегда нам видимо надо быть счастливыми. Необходимо слезть со стульев гордыни и пройти по стопам боли и отчаяния, чтобы очистить свою душу, прибывая в объятиях ужасных мук своей совести. Или умереть, если мы не способны победить свою боль. Однако помните, там ваши проблемы не решаться как по волшебству, только не так…

Последними словами с Гленом обмолвится, удалось очень скоротечно, ибо Анна–Мария уже ждала новую звезду школы в холе, перед гардеробом. Но он так не смог понять, что видит меня в последний раз, но я оставил ему на память свои ноты с текстом песни и автографом, чтобы не забывал. Он знаете, очень торопился проводить свою девушку до дома, в его голове была мысль взять ее пальто и как настоящий джентльмен поухаживать за ней, но из меня она пошла за своими вещами сама, а заодно обещала прихватить и его. И наконец, я попрощался с ним, пожав ему руку. Ен улыбнулся мне в ответ и мы, переглядываясь друг на друга, уже разошлись.

Пройдя по коридорам школы, я взглядом и улыбкой попрощался с Фрэнком, чего он не видел, поскольку стоял спиной ко мне, наблюдая за местом своей будущей уборки. Я оглядел все свои любимые места. И скелет в кабинете биологии, с которым мы частенько забавлялись над учениками и учителями. И каморку, которую видел каждый день. Все это так странно, видеть в последний раз, как–то надоело видеть школу, но, не смотря на это, что–то в душе заставляет грустить. Кажется, я полностью стал человеком сегодня, ко мне вернулись чувства, хоть меня по–прежнему и не видит никто. Обойдя кругом всю школы, я вновь спустился на первый этаж. Через открытые двери я застал своего друга в момент, когда стояли вдоль дороги. Посмотрел поближе, там был и Уильям, он обсмотрел их взглядом и обернулся в мою сторону, улыбаясь. Как будто он моргнул мне в знак чего–то, или же мне показалось. Я еще раз решил попрощаться и крикнул во все горло, но он не услышал меня больше. Даже головой не повернул.

– Я обращаюсь к своему давнему другу, Смерти, кажется…я готов! Я готов пройти по избранному пути… – глядя на провожающего Анну–Марию своего друга, говорю я.

Эпилог

Дэвид очнулся на стуле, перед открытым фортепиано. Из–за угла был слышен очень знакомый разговор. Дэйв почувствовал дежавю, его не покидало ощущение, что он все это видел. В его руках был взведенный отцовский пистолет, холодный, словно камень, и не поддавался нагреву от руки парня. Он выглянул и застал там Эмили, в которую был влюблен с Джеральдом, с которым встречалась она. Странные эмоции окутали его ум.

– Дэвид? – спрашивает Эмили.

Нахождение Хейли было неожиданным для обоих влюбленных. В его глазах выступили искры, и тут он все вспомнил. Он мгновенно спрятал свое оружие подальше от любопытных глаз и уставился в одну точку, чтобы внимательнее рассмотреть картинки, что выдает ему память. Все произошло невзначай, наплыв воспоминаний, что вызвали радость и облегчение Не имея возможности сдержать эмоции, его улыбка озарила пространство каморки. Он крикнул на всю школу и поспешил выбежать, предварительно пожав руку Джеральду, приобняв по–дружески Эми и пожелав ей во всем удачи. Перед тем как покинуть здание школы, Дэвид обернулся и ему на миг показалось, что он видел кого-то в окне. Кого-то, кого он хорошо знал…

Воздух вечернего Винсенса бил в лицо молодому человеку, шедшему домой совершенно другим человеком. Поддавшись эмоциям, он ринулся прочь, прочь по главной дороге, прочь из города, до самого озера. На берегу, в месте, где трава имела границу с озерным песком пляжа, Дейв рухнул на колени. Он почувствовал небывалую свободу и рассмеялся громким истерическим смехом. А после, со свойственной себе манерой рок–н–рольщика крикнул на всю округу – Д–А–А–А!

– С–П–А–С–И–Б–О! У–У–У–У–Х! – продолжал радостно кричать он. – Да…спасибо за все…

А в глазах, картинка из все того же сна, который сном не был…

***

Однажды я прочитал у одного из своих друзей одно очень интересное изречение:

Обращаясь к Создателю, я постоянно спрашиваю когда, почему, зачем, но ответа я так и не получаю. Бог лишь просто смотрит на меня, как на маленького ребёнка, коим возможно я и остаюсь, и посылает лишь свет надежды. Он улыбается мне каждый раз, когда у меня что–то ломается, не выходит и начинает строить что–то новое, поражая мой разум от необычайной креативности идей. Что же, спасибо за заботу, но опыта я больше не желаю, мое сердце требует быть счастливым, любимым, значимым. И когда, казалось бы, он услышал меня и открыл мне дверь в новую комнату, я увидел, что в ней было еще больше дверей. Это застало меня врасплох, и я не знал, что мне делать.

Но я позволил себе его дополнить, если скажу, что перед развилкой дверей оказалась табличка, с надписью, словно призванная мне что–то подсказать – прежде чем сделать, подумай один раз, а то и два, а то и три, а после – передумай!

Пробуйте эту жизнь на вкус, ищите свою свободу, свое дело, любовь и смысл жизни. Делайте только обдуманные шаги, чтобы передумать не захотелось с четвертого раза. Главное, наслаждайтесь всем этим! И не стоит романтизировать издержки черной полосы!

Дополнительная информация

В оформлении обложки использована фотография автора Nathan Cullitan «окно, темный, пол, лучи солнца обои ipad, ipad 2, ipad mini for parallax» с https://wallpaperscraft.ru/download/okno_temnyj_pol_161731/1280x1280 по лицензии CC BY.

Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора «Белый силуэт призрака с гитарой»

Примечания

1

Ангел, который управлял взрывом, благодаря которому появилась Вселенная (Ангел Большого взрыва), согласно книге Еноха.

(обратно)

2

Бадди Холли (1936-1959) – американский певец, популяризатор рок-н-ролла и кумир молодежи в 1950-ых.

(обратно)

3

Эдди Кокран (1938-1960) – американский певец и рокабилли-музыкант.

(обратно)

4

Donna – песня американского певца Ричи Валенса (1943-1959), посвященная его девушке.

(обратно)

5

Джерри Ли Льюис (род. 1935) и Литтл Ричард (1932-2020) – американские певцы и пианисты, пионеры и популяризаторы рок-н-ролла. Кумиры молодежи в 1950-ых.

(обратно)

6

Полуакустическая гитара (иначе электрогитара с полым корпусом, англ. hollow-body electric guitar) – это разновидность электрогитары, созданная в 1930-х годах. Имеет как резонаторную коробку, так и один или несколько электрических звукоснимателей. Пользовалась популярностью в джазе и рок-музыке.

(обратно)

Оглавление

От автора

  Предисловие

Глава I. Звездный парень

Глава II. Пустота

Глава III. Неожиданныйдруг

Глава IV. Грезы

Глава V. Случайный гость

Глава VI. Эффект ночных огней

Глава VII. Мир и мысли о нем

Глава VIII. Эффект портрета

Глава IX. Любовь

Глава X. Распевка

Глава XI. Прогон

Глава XII. Навсегда в моих мечтах

  Дополнительная информация

*** Примечания ***