Знание - сила: Фантастика. 2011-2015 [Александр Давыдов] (fb2) читать онлайн

Знание — сила: Фантастика. 2011-2015

Литературное приложение к ежемесячному научно-популярному и научно-художественному журналу «ЗНАНИЕ-СИЛА»

Издается с 2006 года

2011

№ 1

Андрей Рожнов Чемпион

Северная трасса, ведущая от Дюрен-сити к Колизею, была практически пуста, а управление комфортабельной и надежной «LADASL300» требовало минимум внимания. И чтобы хоть как-то развлечь себя в пути, Джеки считал выкуренные Дмитрием сигареты. Сегодня Соболев побивал все рекорды — едва докурив одну сигарету, он спешно тянул из пачки следующую.

Джеки был личным водителем Чемпиона уже не первый месяц, но все равно не переставал удивляться странностям «шефа».

Практически все электронные обозрения системы Обнабиус время от времени пестрели статьями о Дмитрии Соболеве, о «человека без нервов», «сумасшедшем асе», «призрачном» сорвиголове». Интересно, что бы сказали писавшие эти статейки журналисты, если б увидели, как Чемпион «истребляет» содержимое сигаретной пачки? Хорошо еще, что эллианский «табак» не содержал никотина, иначе о полетах можно было забыть…

Джеки доводилось возить Соболева и по делам, никак не связанным с гонками. И в такие дни настроение Дмитрия нельзя было назвать «радужным», но дорога в Амфитеатр явно плохо на него влияла.

«Ясно ведь, что вся эта затея с «Виражом» ему в тягость, чего спрашивается себя мучить? Он уже прорву деньжищ получил…»

Джеки вспомнил, что по этому поводу писали электронные обозрения. Некоторые, не выводя долгих рассуждений и логических цепочек, заявляли, что Чемпион «Виража» — псих. Другие утверждали, что Соболев попался на какую-то уловку в контракте, и теперь «Эверджи» не отпускает звезду своего шоу.

Сам Джеки склонялся к тому, что правы и те, и другие.

* * *

Что заставило колонистов построить первый космопорт планеты так близко к горным хребтам, навсегда останется тайной. На планете были куда как более подходящие для этого места. Но факт оставался фактом — выстроенный первыми поселенцами космопорт располагался в предгорьях. Несмотря на странное расположение, этот пригодный для старта и посадки как космических, так и атмосферных аппаратов порт прослужил населению планеты сотню с лишним лет. Век эксплуатации — срок не малый, но Федерация никогда не экономила на строительстве «транспортных узлов». Когда по решению планетарной Администрации был построен новый, более технологически оснащенный космопорт, старый не исчерпал своих ресурсов.

Однако же содержать оба — никаких бюджетов не хватит. Даже в режиме «консервации» на содержание старых комплексов уходило немало средств. Впрочем, выход нашелся: ту часть порта, что была пригодна для эксплуатации атмосферных аппаратов, сдали в аренду корпорации «Эверджи».

Компания эта имела весьма успешный бизнес в самых разных секторах освоенного космоса. В сферу деятельности «Эверджи» входили и разработка ископаемых, и производство робототехники и космических аппаратов, и многие другие, весьма прибыльные направления.

Но в системе Обнабиус у них был несколько другой интерес. Руководство компании решило освоить новый, обещающий немалые барыши бизнес — головизорное вещание.

У молодой команды новоиспеченного канала родилась идея «супер-шоу», призванного привлечь внимание зрителей. Величественные хребты Эллианских гор, рассеченные десятками каньонов, и близкое расположение к ним старого порта лучше всего соответствовали концепции «Виража».

* * *

Комплексы старого порта стали называть Колизеем после первого выпуска шоу. Комментатор сравнил соревнующихся летчиков с гладиаторами, и название древней арены для боев накрепко «прилипло» к старому транспортному узлу.

Серебристая «LADA» затормозила в десятке метров от автоматических входных дверей.

— Удачи, шеф! — от души пожелал Джеки. Соболев коротко кивнул и поспешил внутрь здания.

«Нет, точно — он псих! Я бы ни за какие бабки не стал бы так рисковать!» — вновь подумал Джеки. Теперь он должен был ждать возвращения Чемпиона. Обычно Джеки занимал время ожидания чтением фантастических романов, желательно старых. Ему нравилось сравнивать, какие фантазии умершего несколько сотен лет назад автора сбылись к 2972 году. Вот, например, гиперпространственные переходы уже почти пять веков как реальность, а автомобили на антиграве по прежнему фантастика… Джеки с азартом листал «страницы» в своем КПК. Размышления о том, что заставляет Соболева рисковать жизнью, отошли на второй план.

* * *

Суть «Виража» заключалась в следующем: одно из ущелий Эллианских гор становилось «трассой». Участники шоу не имели права поднимать крылатые машины выше горных хребтов. Путь «Призраков» лежал между «стенами» каньона, пересекающего горное плато ломаной линией. Местами ущелья достигали в ширине нескольких километров, а местами наоборот сужались до нескольких десятков метров. Победителем «заезда» становился тот, кто первым достигал финиша.

Гонка проходила на огромных скоростях, одна ошибка пилота, и «Призрак» врежется в скалу.

Удачный перелет занимал всего несколько минут, но видео профессионально монтировали.

Съемки велись из космоса, со специального спутника корпорации. Несколько видеокамер было установлено на самих штурмовиках. Финальное видео монтировалось из фрагментов всех полученных видеосъемок.

Чтобы дольше держать зрителя в напряжении первые несколько минут показывали подготовку к старту, или «историю» про одного из пилотов.

Поначалу «в народе» бытовало мнение, что все это «подстава», что на самом деле на созданных самой природой «трассах» соревнуются автоматические беспилотные аппараты. Но два судебных иска от Администрации колонии и слухи о сумме взяток, отданных чтобы эти иски «замять», развеяли сомнения. Шоу имело огромный успех. «Эверджи» стала продавать записи с «Виражом» в другие системы уже после третьего выпуска. За баснословные деньги.

Те камеры, что стояли на «Призраках», были подключены к бортовому компьютеру, который служил еще и «черным ящиком». Расшифрованные кадры последних мгновений пилотов, совершивших ошибку, вот, что будоражило зрителей.

Рисковать жизнью пилотов заставляли заоблачные суммы контрактов. Платили не только за победу, а в этом случае сумма была по-настоящему астрономической, но и за участие. В «Эверджи» работали не дураки. Они понимали, что кое-кто из пилотов не станет рисковать, ведь деньги можно получить и «просто так». Поэтому летчик, приходивший последним, не получал ничего и навсегда «вылетал» из проекта. Корпорация искала новые кандидатуры почти во всех обитаемых системах, из желающих «сорвать куш» уже собралась целая очередь, так что пилотам было, что терять.

* * *

Техники сновали вокруг одного из «Призраков», нарочито громко переговариваясь. Проводилась предстартовая проверка всех систем, сразу несколько камер было нацелено на штурмовик. Десять пилотов — десять гладиаторов — стояли стройной шеренгой чуть в стороне. Одна из камер то и дело «пробегала» холодным взглядом объектива по напряженным лицам потенциальных смертников.

Проверку систем делали неспешно, дабы дольше подержать зрителя в предвкушении. «Призраки» были очень надежными машинами, настоящим произведением военного искусства. Уже более двух веков прошло, как из обихода навсегда ушли слова «самолет» и «вертолет», техническая мысль достигла такого совершенства, что «Призраки» и схожие с ним модели стали называть «атмосферные аппараты». С «Призраков», на которых летали гладиаторы, были демонтированы все оружейный системы, но на летных характеристиках штурмовиков это ни коим образом не сказалось.

Один из техников повернулся в сторону операторов и поднял вверх большой палец.

Как по команде, летчики неспешно двинулись к своим машинам.

Едва Дмитрий уселся в кресло пилота, как прозрачный купол кабины закрылся, а участок пола под штурмовиком начал медленно опускаться вниз. Через пятнадцать секунд «Призрак» достиг уровня стартового шлюза.

Руки Соболева легли на штурвал. Оказавшись внутри небольшой, но мощной крылатой машины, он, как это обычно случалось, почувствовал, что от волнения не осталось и следа. Это уверенность приходила к Дмитрию всегда, еще со времен учебы в Академии. Правда, когда он был кадетом, каждый учебный полет поднимал в душе еще и волну восторга и радости. Но сейчас радости не было. Была лишь уверенность в собственных силах, и в надежности верного «Призрака». Впереди начали медленно открываться створки шлюза, на мониторе бортового компьютера замигали цифры обратного отчета. Через десять секунд электромагнитные катапульты мощным импульсом «вытолкнули» штурмовик за пределы стартовой шахты. За доли секунды до этого автоматически включились двигатели «Призрака». Очередной «заезд» гладиаторов супершоу «Виражи» начался.

* * *

Некоторое время штурмовики двигались в «чистом небе», но вскоре показалось ущелье. Поначалу оно было достаточно широким, и все десять гладиаторов летели примерно наравне. В бортовой компьютер каждого «Призрака» была закачена общая схема маршрута, ущелье изображалось ломаной белой линией. Представления о том, где каньон сужается или делает поворот, конечно, облегчало дело, но компьютер не мог учесть все детали рельефа, мощные потоки воздуха, бушующие на больших высотах, а главное ни один компьютер не мог предсказать точно поведение других пилотов.

Летать в сложных условиях, учитывая любые особенности местности Соболев научился еще в Академии, а умение за доли секунды предугадывать действия противника пришло к нему вместе с первым боевым опытом.

Как обычно полет вызвал водоворот эмоций: казалось, по жилам течет чистейший адреналин, а ритм сердца слился с ровным гулом двигателей. Соболев ощущал единство со штурмовиком. «Призрак» был его продолжением, а значит, не мог подвести.

Соперники не выдержали бешеный темп, что задал им Чемпион. Борьба развернулась не за первое место, а за то, чтобы не попасть на последнее. То и дело пара-тройка летчиков увеличивали скорость, но опасность не совладать с управлением вновь и вновь заставляла их «сбавить обороты». Остаться в живых и не придти последним — были их единственными притязаниями. Уже к середине маршрута, Чемпион стал просто недосягаем для своих соперников…

* * *

После гонки Соболев был бледен, как нарик, обдолбанный ЛСД тринадцатого поколения. Джеки пару раз видел таких по головизору.

— Опять победа, шеф? — спросил шофер.

Соболев кивнул.

— Я не сомневался! Куда едем?

— Отель, — выдавил из себя Соболев.

— Не мое это дело, шеф, но опять наберетесь по самые брови?

— Ехай! — рявкнул Дмитрий.

Вздохнув, Джеки тронулся с места.

* * *

Конечно же, этот молокосос не мог его понять. Он не мог знать, какие чувства накатываются после разрыва единства с «Призраком». Словно кто-то украл из твоей души, что-то важное, незаменимое. А вслед за опустошенностью наваливались воспоминания. Само ощущение полета, кабина штурмовика, дрожащий под руками штурвал, все это так легко оживляло прошлое. Оживляло войну.

…Казалось, что разобраться в круговерти боя просто нереально. Два десятка крылатых машин словно попали в эпицентр смерча и их закрутили мощные потоки воздуха. Тактический экран компьютера пестрил мигающими маркерами и обозначениями, ежесекундно меняющими свое положение. Дмитрий «кидал» «Призрак» из виража в вираж, пытаясь разобраться в ситуации и не стать легкой мишенью.

Один из истребителей противника сел на хвост ведомому Дмитрия. Вражеский пилот чересчур увлекся преследованием. Паутина электронного прицела сошлась на мерцающем красным маркере. Автоматические турели «Призрака» «выдали» короткую очередь бронебойных снарядов. Вражескую машину разнесло на куски. Соболев рванул штурвал на себя, дабы избежать столкновения с обломками..

Перед глазами вставали все новые всполохи взрывов, в ушах звучали предсмертные крики друзей, пальцы рук, казалось, вновь вдавливали гашетки автоматических турелей.

И Соболев знал лишь один способ избавиться от пустоты в душе и призраков прошлого в голове. Старый как мир, надежный и проверенный не им одним способ.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Отель «Орион» располагался на окраине Дюран-сити. Несмотря на то, что на вывеске значилось «отель», местные жители называли его баром. Питейное заведение, располагавшееся внутри, пользовалось куда большей популярностью, чем номера отеля.

Но Соболев был как раз из тех, кто избегал шумного зала бара и предпочитал заказывать комнату. Выпивку ему доставляли уже в номер.

Пузатая литровая бутыль водки и тарелка с нехитрой закуской стояла на журнальном столике. Три рюмки Дмитрий, выпил одну за другой, не закусывая. Минут десять он сидел неподвижно, полуприкрыв глаза. Наваждения прошлого не отступали, наоборот, казалось, что они затягивают еще сильней. Зарево пожара внизу — результат коврового бомбометания, неровный гул двигателей подбитого «Призрака» и бесконечное мельтешение красных маркеров на экране компьютера… Еще одна рюмка. А ведь они победили… За что получили порцию ненависти и презрения со стороны жителей родной системы и безразличие правительства.

Дмитрий понял, что нужно как-то отвлечься, поддавшееся влиянию алкоголя сознание все больше утягивало в омут воспоминаний. Нужно «переключиться» на что-то другое.

Рядом с бутылкой, на столике, лежал пульт. Соболев нажал на сенсорную клавишу, и, у дальней стены комнаты вспыхнуло объемное изображение головизора.

Шли то ли новости, то ли какое-то политизированное ток-шоу Соболев хотел, было, переключить канал, но до одурманенного алкоголем мозга вдруг стал доходить смысл того, что говорил этот упитанный бирюк.

…Ситуация в секторе G — это несмываемое пятно на политике Совета. Миллиарды, вдумайтесь! Миллиарды людей вынуждены жить в условиях тяжелого полувоенного положения, нести ярмо экономической зависимости. А разве стоит винить простых людей в том хаосе, что устроили зарвавшиеся чинуши и военные чины?! Ведь далеко не все жители сектора поддались пропаганде независимости. То, что главы нынешнего Совета ведут себя в окраинных мирах сектора G как на захваченной территории — кощунство! Наша партия, в случае победы на выборах, гарантирует урегулирование этой проблемы.

…Рюмка пролетела сквозь голографическое изображение политикана, угадила в стену и разлетелась в стеклянную пыль. Чемпион до боли вжал палец в сенсорную кнопку, голограмма погасла, а пульт полетел следом за рюмкой.

«Несмываемое пятно». «Урегулирование проблемы». Мысль о том, что родной мир вновь становиться фишкой в политической игре вызывала ярость!

«…не все поддались пропаганде». Соболев был из тех, кто не поддался.

В день, когда на всех каналах окраинных миров секторов G показали выступление Председателя Совета Самоуправления, новоиспеченный лейтенант ВВС Дмитрий Соболев испытал свой первый настоящий шок.

Он не запомнил точных слов выступления председателя, но отлично уловил смысл сказанного. Центральные миры далеко, от них уже давно нет никакой пользы, а между тем туда «уходят» огромные средства. А ведь миры сектора G имеют развитую экономику, большой космический флот и не нуждается в контроле и эксплуатации Центральных миров.

В тот день Дмитрий отказывался верить своим ушам. Недавний выпускник свято верил в философию «общечеловеческих ценностей». Говорили, что основные идеи этой философии в последние годы жизни разработал Виктор Цельмар — ученый, который изобрел гиперпространственный двигатель.

«…Космическая эра позволит людям почувствовать себя единым целым, почувствовать себя Человечеством». «Иные миры будут разделять миллионы световых лет, но расстояние не сможет изжить из душ людей чувство Единства».

Эти изречения изобретателя-философа были очень близки Дмитрию. Предложенные идеи о независимости и Расколе он отверг сразу.

Мятежное правительство, заручившись поддержкой нескольких крупных военных чинов, считало, что их поддержит значительная часть армии. Но противников Раскола оказалось не меньше. В секторе вспыхнула гражданская война.

Мятежникам не хватило сил сопротивляться не поддержавшим их, войсками и подошедшими из Центральных миров подкреплениями. Не оправдались и надежды заговорщиков на то, что идея Независимости вызовет резонанс в других окраинных секторах.

Победа осталась за Федерацией. Соболев был убежден, что вся вина должна лечь на тех политиков и генералов, которые развязали войну. Нужно было показать миллиардам жителей окраинных миров, насколько неверна и глупа мысль о Расколе.

Действия Совета вызвали у Дмитрия боль, злость и недоумение.

Жителей сектора G лишили права выбирать себе Самоуправление. Теперь местные власти назначались непосредственно Советом. Миллионы из тех, кто сражался на стороне бунтовщиков, получили сроки в орбитальных тюрьмах. Армия сектора теперь комплектовалась из солдат Центральных миров и миров других окраин освоенного космоса. Мало того, по какой-то неясной блажи Совет издал указ уволить в запас всех офицеров сектора G, воевавших на стороне Федерации. Так Дмитрий Соболев, кадровый офицер ВВС, не имеющий другой специальности, оказался на улице.

«Иные миры будут разделять миллионы световых лет, но расстояние не сможет изжить из душ людей чувство Единства».

Чемпион сделал длинный глоток из горлышка. Вкуса он не чувствовал…

* * *

Соболев подошел к одному из банковских терминалов. Деньги за одержанную два дня назад победу поступили на его счет буквально через час после финиша. Кому-то сумма на счету Чемпиона могла показаться огромной, но для Дмитрия это были крохи. Комбинация клавиш — часть денег отправилось на счет родителям, еще одна комбинация — и пополнился счет погибшего друга, у которого осталось четверо маленьких детей. Соболев стоял, криво улыбаясь, и продолжал набирать код за кодом.

По мнению многих Чемпион заработал целое состояние, но этих денег явно не хватало.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Пишет в жанре фантастики, более 10 рассказов опубликованы на литературном сайте Проза. ру..

⠀⠀ ⠀⠀

Алексей Фурман Машина времени

— Да ладно! — недоверчиво отмахнулся Вовка. — Прям уж так и машину времени?

— Не очень удачное название, — поморщился Сашка. — Впрочем, за неимением лучшего…

Они не виделись почти десять лет, но Сашка за это время нисколько не изменился: все такой же худой, взъерошенный, в очках с толстыми стеклами. Классический гений-одиночка из кино. Только теперь этот гений работает на какую-то крупную фирму. Или на правительство? Надо будет переспросить.

— Мы реально кое-что нащупали. — Сашка странно глянул на Вовку, налил себе еще пива. — Вернее, я нащупал. Понимаешь, все дело в том, что мы пытаемся перемещать объекты, лишенные сознания. И мне кажется, в этом наша главная ошибка!

— Значит, ты собираешься переместить во времени объект… с сознанием? — Подумав, догадался Вовка.

— Уже! — гордо кивнул Сашка.

— И как? — заинтересовался Вовка.

— Как видишь! — развел руками Сашка.

— Так ты себя? — восхитился Вовка. — Ну, ты даешь! И как ощущения?

— А хочешь сам попробовать? — Неожиданно предложил Сашка.

— А давай! — почти не раздумывая (хмель уже основательно кружил голову), согласился Вовка.

— Ну, тогда на посошок!

Пока добирались до лаборатории, Вовка немного протрезвел в холодном автобусе. И успел усомниться в правильности своего решения. Мало ли чего там напридумывал этот гений Шурик? Впрочем, сам он, похоже, от собственных экспериментов нисколько не пострадал. Так что, почему бы и нет? Тем более, что у Вовки была причина побывать в пршлом. Очень веская причина. Впрочем, на трезвую голову он бы все равно вряд ли согласился.

— Слушай, а как мы попадем в этот твой… — забеспокоился Вовка на полдороге. — Ну в лабораторию, или что там у тебя? У вас же там охрана, наверное, секретность и всё такое.

— Не боись! — Язык у Сашки слегка заплетался. — Я тебя проведу. Мне случалось задерживаться у установки… в неурочное время. Ну, сам понимаешь, зачем? Так что я знаю, и как охрану обойти, и как сигнализацию обдурить. Если, конечно, ты не передумал!

— Да ни в жисть! — поспешно заверил Вовка.

— Только внутри там потише, — озабоченно предупредил Сашка.

— Да уж как-нибудь…

В лабораторию они и впрямь попали без особых затруднений.

— Ну, и куда ты меня зашлешь? — Встав на указанное место под раструб метров трех в диаметре нависший над центром довольно большого зала, нервно усмехнулся Вовка. Хмель окончательно выветрился у него из головы.

— Зависит от тебя, — щелкая клавишами компа, деловито сообщил Сашка. Он тоже казался совершенно трезвым. И тоже волновался. — Я же говорил: тут все дело в сознании.

— А надолго? — стараясь скрыть волнение, так же деловито уточнил Вовка.

Сашка оторвался от клавиатуры, снял очки и щурясь посмотрел на Вовку.

— Как получится.

Что-то в его голосе насторожило Вовку. Он зачем-то глянул на электронные часы на стене. Двадцать один двадцать девять. Отказаться? Ну, уж нет, решил Вовка. Тем более, что у него все больше крепла уверенность в том, что вся Сашкина затея — розыгрыш. И это было очень жаль.

— А если я там раздавлю какую-нибудь бабочку, не получится как у Брэдбери? — Попытался пошутить Вовка.

— Вот об этом можешь совершенно не волноваться! — Искренне заверил его Сашка.

— Значит, я могу попасть в любое время, в какое только захочу?

— Практически да, — поколебавшись, кивнул Сашка. — Только сосредоточься. Скажешь, когда будешь готов!

Вовка был готов последние шесть лет, так что долго ждать Сашке не пришлось.

* * *

— Ладно, никуда я не пойду!

Вовка оказался там за секунду до роковой фразы, как раз вовремя, чтобы произнести другие слова. Катька смотрела на него, раскрыв рот, явно не в силах поверить тому, что услышала. Еще бы! Разговор у них в тот раз шел на повышенных тонах. Мягко говоря. И тут вдруг Вовка в пылу выяснения отношение пошел на попятный. Он бы тоже не поверил!

Катька. Вовка смотрел на нее и не мог насмотреться. В домашнем халатике, не накрашенная, кое-как причесанная. Самая красивая женщина на свете! Только сейчас он понял, как ему не хватало ее все эти годы. Нестерпимо хотелось обнять, прижать и никогда не отпускать. Но что-то останавливало. Наверное, то, что Вовка все никак не мог поверить в реальность происходящего.

— Хм. — Катька знакомым жестом поправила волосы, несмело улыбнулась. — Странно.

— Что странно?

— Так на меня смотришь… Секунду назад думала: удушить готов, и вдруг. Как подменили! — Катька ткнула Вовку кулачком в грудь. — Если не собирался никуда идти, чего нервы мне трепал? Разыгрывал? Артист! И ведь надо же, я поверила!

— Ну, прости! — Пряча за спину дрожащие руки, попросил Вовка.

— Посмотрим на твое поведение, — сердито проворчала Катька. — И нечего теперь тут торчать столбом! Иди уж к своему телевизору. Ужин будет через полчаса.

Вовка прошел в комнату, плюхнулся на диван и тупо уставился в телевизор. По телевизору начинался футбол. Этот матч он смотрел в баре за углом. Собственно из-за этой ерунды и разгорелся весь сыр-бор.

Сашка не обманул! Мысль обожгла ледяным холодом. Вовка потрогал обивку дивана, пощупал собственное лицо. Все реально! И он в том самом времени, о котором подумал. А ведь Сашке он не успел сказать, куда хочет попасть. Господи, неужели, и правда получилось?!

— Вовка, в дверь звонят! — Родной до боли Катькин голос сладкой болью растекся по нервам. Вовка быстро глянул на часы. Пятнадцать минут. Если б тогда он ушел на пятнадцать минут позже.

Звонок в дверь повторился — настойчивый, резкий, нетерпеливый. Вовка тряхнул головой и, не заглядывая в кухню, метнулся в прихожую.

— Я открою, Кать!

Вовка рванул дверь, заранее готовый ко всему. Мгновенно вспыхнувшая злость окатила жаром. На пороге стоял шурин. Худой, бледный с ввалившимися красными глазами. Вовка, набычившись, исподлобья глянул на родственничка.

— Чего надо?

Не ожидавший столь неприветливого приема, шурин, которому гонора и дури всегда было не занимать, вскинулся было, но, натолкнувшись на Вовкин взгляд, обмяк, отступил. Только в запавших глазах горели теперь злые, хищные огоньки.

— Я не вовремя? — Шурин старался говорить дружелюбно, но улыбка у него вышла кривая и неестественная.

— Не вовремя. — Буркнул Вовка и сделал движение, закрывая дверь. Боялся, что не сдержится, кинется прямо сейчас на этого скота в людском обличье. Шурин шагнул вперед, просящее выставил руку.

— Постой, Вольдемар! Я на секунду всего.

— Чего тебе? — Уже едва сдерживая ярость, процедил сквозь зубы Вовка.

— Мне б деньжат немного, — заискивающе улыбнулся родственник. — Рублей пятьсот на пару дней.

Вовка заметил, как шурин опустил руку в карман. За ножом? За тем самым ножом, которым он потом.

Вовка стиснул челюсти, до боли, почти до судороги. Помогло — злость немного отступила. Вовка оценивающе глянул на шурина, задумался на мгновенье. Можно бы, конечно, сунуть этому гаду деньги. Откупиться. Но это на раз. А потом, окрыленный успехом, он припрется снова? Нет, так не пойдет.

— Кто там? — Поинтересовалась из кухни Катька. Вовкина ярость вспыхнула с новой силой. Катька-то как хотела дать денег, иначе не пустила бы эту сволочь в квартиру, не пошла к шкафу..

— Ошиблись квартирой! — Быстро ответил Вовка, выходя на лестничную клетку. — А ты. Хрен тебе, а не деньги!

— А чё так грубо? — Тихо спросил шурин, сбрасывая дружелюбную маску и зло щуря глаза. — Давно рога не обламывали?

Вовка надеялся, что родственничек сейчас выхватит нож и бросится на него. И тогда все проблемы можно будет решить одним махом. Раз и навсегда. Драться Вовка умел и ножа не боялся. А там, даже если и припишут превышение пределов самообороны. Пусть! Главное, Катька будет в безопасности!

— Чё ты сказал, урод? — Стиснув кулаки, Вовка шагнул вперед.

Шурин на него не кинулся. И ножа не достал. Увидел что-то в Вовкиных глазах, ощутил своим звериным, нечеловеческим уже чутьем и — отступил, примирительно поднимая пустую руку.

— Ладно, ладно, пошутил я! — Шурин криво усмехнулся, и опасливо оглядываясь, затрусил вниз по лестнице. — Не вовремя, так не вовремя. Увидимся еще.

Вовка отступил в квартиру, закрыл дверь. Сердце бешено колотилось в груди. Конечно, проблема не решена, но главное сделано — Катька жива! А дальше уж он как-нибудь разберется.

Он? Вовке только сейчас впервые пришла в голову очевидная вроде бы мысль: если он настоящий перенесся в прошлое, то где же сейчас он прошлый? Смотрит футбол по телеку в баре за углом? Нет, чепуха! Вовка закрыл глаза, пытаясь привести мысли в порядок, а когда открыл.

* * *

— Получилось?! — То ли спросил, то ли сообщил Вовка, снова увидев знакомую лабораторию. Он старался сдержать вспухнувшую в нем сумасшедшую надежду, но она прямо-таки рвалась наружу. — Я исправил.

Увидев глаза подошедшего Сашки, Вовка осекся. Сашка, смутившись, отвернулся.

— Извини, что сразу не предупредил. — он виновато пожал плечами. — Я как-то не подумал, что для тебя это может быть так серьезно, прости. Да и не было полной уверенности. Помнишь, ты спрашивал насчет бабочки? Так вот на самом деле прошлое изменить невозможно. Вернее, нельзя изменить настоящее, меняя прошлое. Можно создать новую временную ветвь, но на наше с тобой «здесь и сейчас» это никак не повлияет.

— Временную ветвь? — Бездумно переспросил Вовка, глядя на часы. Часы показывали половину десятого. Вовка сказал «готов» за миг до того, как «вернулся» из прошлого. Значит.

— Ну да, — кивнул Сашка. — Есть такая официальная теория. Время нелинейно и каждый миг его поток делиться на n-ое количество новых ветвей или линий, где события развиваются по разному. Сначала чуть-чуть, а потом… как пойдет. Если ты в какой-то миг поступаешь иначе, не так, как было в прошлом нашей временной линии, ты просто «сворачиваешь» на другую ветку..

— Постой! — Нетерпеливо воскликнул Вовка. — Так я был в прошлом или не был?

— А сам-то как думаешь? — Печально улыбнулся Сашка.

— Не знаю! — Вовка нахмурился, потер лоб. — Помню все так, будто это реально было. Но ты говоришь, здесь ничего не изменилось?

— Ничего, — покачал головой Сашка.

— Тогда, значит, никакой разницы, был я там или нет? — Чувствуя, как слабеют ноги, спросил Вовка. — Никак не проверишь?

— Никакой, — покачал головой Сашка. — И никак. Хотя… ты-то ведь знаешь?

— Знаю. — эхом отозвался Вовка, чувствуя, что его обманули, провели как ребенка с пустым фантиком. Злость придала сил. Он раздраженно тряхнул головой. — И вам тут разрешают тратить деньги на такую лабуду?

Хотелось хоть как-то отплатить Сашке. И не дай тому Бог признаться сейчас, что все было подстроенным розыгрышем! Хотя… не бывает таких розыгрышей.

— Еще как разрешают! — Не обиделся Сашка. — Тем более про мои… теории пока еще никто не знает.

— Теории… — с горечью пробормотал Вовка. Катькин голос из кухни все еще звучал у него в ушах. — А можно вернуться еще раз? — Неожиданно для самого себя с затаенной надеждой спросил он.

— Да хоть сто! — Сашка нисколько не удивился вопросу.

— А.

— Остаться там? — Понимающе улыбнулся Сашка. — А ты уверен, что ты там не остался? Я вот не уверен.

В последних словах Сашки Вовке послышалось что-то такое, что разом смело его раздражение и обиду на глупую и жестокую затею друга. Значит, Сашка и сам пытался. Значит, было что-то и в его прошлом.

— Ты говоришь, в настоящем ничего нельзя изменить. — Вовка вдруг почувствовал, что нащупал в словах друга слабое место. — Но ведь изменилось же! Изменилась моя память! Я же чувствую, что для меня сейчас то, что произошло под этим твоим чертовым колпаком, более реально, чем…

Вовка смолк, не зная, как правильно выразиться. Несбыточная надежда на то, что путешествие в прошлое было реальностью, против его воли все еще теплилась в душе. Сашка вновь улыбнулся виновато, понимающе и печально.

— Ну, раз так, значит, изменилось и твое прошлое? Разве нет?

— Но в настоящем-то все по-прежнему! — почти выкрикнул Вовка.

— Если наше прошлое — это наша память, — медленно проговорил Сашка, щелкая клавишами. — То наше настоящее — это наше представление о нем. И тогда, изменив представления, изменишь настоящее.

— Но ведь Катьку-то так не вернешь! — В отчаянии воскликнул Вовка, осекся и с подозрением уставился на Сашку: знает тот о его прошлом, или нет?

— Как знать…

Бесконечно долгую минуту они смотрели друг другу в глаза. Вовка первым отвел взгляд.

— Возможно, прошлое, настоящее и будущее только вот здесь. — Сашка задумчиво постучал себя согнутым пальцем в лоб, — …и существуют. Прошлое в памяти, будущее — в воображении. Настоящее. А сама идея, чувство времени это всего лишь способ как-то организовать, упорядочить поток наших мыслей.

— Сказанул! — Вовка, ощущая неловкость, усмехнулся через силу, — не хватало еще сейчас расклеиться! — хлопнул друга по плечу. — Ведь существуют же какие-то материальные подтверждения прошлого, свидетельства! Вещи, фотографии. Да и будущее рано или поздно наступит в реальности!

— В какой реальности, Вова? — Неожиданно жестко спросил Сашка. Выключив свет в зале, он подошел к выходу, открыл дверь. — В той, которую помнишь, или в той, которую видишь вокруг себя сейчас?

Вовка подошел, встал напротив друга.

— Ну, и как теперь быть?

— Не знаю. — С тихим отчаянием ответил Сашка. — Пока не знаю.

— Узнаешь — позови. — Помолчав, предложил Вовка.

Сашка молча кивнул.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Пишет в жанрах фантастики и фэнтези, автор романа «Дар», вышедшего в издаю тельстве АСТ в 2006 году.

⠀⠀ ⠀⠀

^{Эдуард Просецкий} Испытание

В армейском «газике», между притиснувшими его с двух сторон мускулистыми конвоирами, под теплый гул мотора, Вяткин ощутил то безразличие усталости, что наваливается после долгого и непосильного труда: столько было за последние дни стрельбы, войсковых передвижений, бессонницы, — что даже такой исход казался чуть ли не избавлением. Россия совершила очередной кровавый исторический виток: демократы, пришедшие к власти в начале девяностых, потеряли поддержку народа из-за предательства Президента и с боями уступили власть прокоммунистической хунте генерала Большакова, а их идейный вождь, поэт-тртбун Геннадий Вяткин был пленен…

Машина ехала по узкой, плохо уложенной бетонке, а по сторонам простирался унылый осенний пейзаж Подмосковья с полуголыми деревьями и пустошами цвета медвежьей шерсти.

«Унылая пора, очей очарованье…» — вспомнилось Вяткину, и тут «газик» вымахнул на вершину холма, и вдали обозначилось громадное строение в виде бетонной звезды. На всех пяти углах его высились аляповатые копии Спасской башни, соединенные грубым подобием кремлевской стены, а вершина представляла собой уступчатую пирамиду, напоминающую мавзолей Ленина.

На железных воротах был выведен несколько вылинявший лозунг «Слава коммунизму!», и какой-то человек в солдатской гимнастерке и галифе старательно подновлял его серебрянкой. При виде подъехавших он спустился со стремянки, вытащил из-за уха огрызок химического карандаша, помусолил его и расписался крестом на двух экземплярах сопроводительной бумаги, которую офицер конвоя в фуражке с васильковым околышем протянул ему на своей планшетке. Военизированный маляр, аккуратно сложив свой экземпляр вчетверо, сунул его в нагрудный карман гимнастерки, на которой краснела звездочка ордена, и распахнул перед Вяткиным неприметную калитку.

За спиной захлопнулась дверь, автомобиль, взревев мотором, умчался, а поэт очутился в широком бетонном проходе, над которым алел транспарант: «Даешь перековку!»

Потом он долго шел изломанным коридором, не слыша своих шагов в затоптанном войлочном покрытии пола. Слева тянулась серая стена, а справа окна с искусственными цветами в горшках. Сквозь их непромытые, как в пригородных электричках, стекла все же можно было разглядеть треугольный внутренний двор, лежащий между двумя лучами строения и зубчатой стеной. По нему маршировали бойцы в буденовках и длиннополых шинелях, тускло отсвечивая штыками винтовок-трехлинеек. В центре возвышался дощатый помост с виселицей. На нем немолодые мужчины в сиреневых майках и длинных сатиновых трусах строили гимнастическую пирамиду в виде звезды из своих жилистых, посиневших от холода тел.

«Готовятся к седьмому ноября», — почему-то подумалось Вяткину.

Коридор закончился железной, выкрашенной «под дуб» сейфовой дверью, на которой висел портрет Ленина, делающего ручкой с лукавым прищуром улыбки: «Верной дорогой идете, товарищи!»

Поэт дернул за ручку, и на него пахнуло крутым махорочным дымом: трое военизированных людей стучали в домино за дощатым столом посреди голой комнаты; двое других, сидя на подоконнике, играли в шашки. У каждого из них на гимнастерке краснел орден, тесемки галифе были аккуратно завязаны на щиколотках, а ноги обуты в синие войлочные тапочки.

От всего этого повеяло чем-то домашним и неопасным.

— Евсеич, к тебе! — крикнул один из доминошников.

С подоконника легко соскочил сухой, как стручок осеннего гороха, старик с пористым утиным носом и незабудковыми глазами врубелевского Пана.

— Милости просим, — сказал он, оправляя гимнастерку под солдатским ремнем. И снял с гвоздя связку ключей на вытертом до блеска проволочном кольце.

Снова Вяткин шел беззвучным, мертвым коридором. Но теперь с левой стороны тянулись пронумерованные металлические двери с окошками для подачи пищи и круглыми накладками глазков. Коридор перегораживали решетки, замки которых Евсеич проворно открывал, всякий раз с ловкостью фокусника улавливая нужный ключ.

— Вас велено в пятый сектор, — пояснил он.

Наконец они очутились в обитой войлоком камере, вдоль стен которой лепились столик с привинченной к полу табуреткой и деревянные нары, покрытые суконным солдатским одеялом с отштампованной звездой и надписью «НОГИ». Под потолком зияла поперечная прорезь оконца с козырьком-намордником», наглухо закрывающим дневной свет, а справа от двери журчал порыжевший, пропахший мочой унитаз; сверху из подведенной к сливному бачку трубы падала искристая капель, расплываясь темным пятном на войлочном полу.

— Обратно надо сантехника вызывать, — посетовал Евсеич. — Что за народ…

— Как политический заключенный требую… — начал было Вяткин, пытаясь сбросить странное, полусонное равнодушие к собственной судьбе.

— Какой же ты заключенный, милок? — удивился старик. — Хотишь — прохаживайся на здоровье туды-сюды, хотишь — полеживай на боку… Я даже завидываю тебе! Ни забот, ни хлопот! Приспичило по маленькому или же по большому — удобствия рядом. А то в шашки стану с тобой играть. У нас, ежели кто с умом и принимает перековку — до больших должностей может дослужиться! — многозначительно указал он в потолок.

Оставшись одиночестве, Вяткин лег поверх одеяла и уснул, мгновенно погрузившись в призрачный, мышиный сумрак узилища.

* * *

Вскинувшись от резкого металлического лязга двери и разом теряя остатки сна он увидел в камере худого, сутулого человека с темным безрадостным лицом и насупленными бровями. Положив на стол обшарпанный фибровый чемоданчик, гость уселся на табуретку, соорудил самокрутку и, лениво дымя, сосредоточился на проржавевшем сливном бачке.

— Текёт и будет течь, — заключил он.

Потом извлек инструмент, встал на унитаз и принялся за работу.

Вяткин заметил белесые полукружья пота у сантехника под мышками и сделал вывод, что у него здесь много работы, наверное, не одна сотня таких вот камер…

— Чуть что — Евграф. — гудел между тем тот, щурясь от дыма. — Евграф — туды, Евграф сюды… Выходит, вы хоть и начальство, а без Евграфа ни шагу… А чего тут ремонтировать, когда трубы не менялись, почитай, с нэпа. Когда в эти унитазы еще недобитая буржуйская контра ходила, всякие профессора да уклонисты. — Орден у гостя был расчетливо привинчен на клапане гимнастерочного кармана, и, орудуя разводным ключом, Евграф спрятал его внутрь, чтоб не мешал. — Ну, отверну я тебе муфту, — ворчал он, как бы включая Вяткина в свой монолог. — А что толку, резьба все одно не держит. Пакли намотаешь, а через день опять потекет. Тут один выход — стояк перекрывать. А перекрою — в своем дерьме утонете. Закрывайте, говорю, лавочку на капремонт, а они: нету лимитов. На кумач для лозунгов у них лимиты есть, на винтовки да вешательную веревку — сколько угодно. А на трубы нет! Чуть что — аврал, Евграф, выручай.

Следуя неистребимой повадке советского мастерового, обслуживающего интеллигента, сантехник сколько мог загадил пространство вокруг своей работы смачными плевками и обрывками пакли, помочился, не смывая после этого унитаз, и бросил туда окурок. Потом выскреб орден на волю и начал хмуро собирать чемоданчик.

— Тут, наверное, клопы, — неуверенно предположил Вяткин.

— Не, клопов нету, — неожиданно подобрел Евграф. — У нас насчет этого строго. Блохи есть. Потому что войлок. Но блоха что, прыг, и нету ее.

Вскоре явился Евсеич с веником и совком.

— А насвинячил-то, варвар, — проворчал он, подметая за водопроводчиком. — За что таким ордена дают.

Мусор он вынес в коридор, а возвратившись, почти весело пригласил:

— Милости просим на обезличку.

В пахнущем хлоркой тесном предбаннике, куда привел поэта его тюремный Вергилий, двое орденоносных мужчин перекуривали у покрытого клеенкой стола, где были разложены складные бритвы прошлого века, широкий ремень для их заточки и несколько кусков хозяйственного мыла.

На полу стояло ведро с каким-то едким пенистым составом, из которого торчала длинная ручка малярной кисти.

— Разоблакайтесь, — предложил Вяткину Евсеич. — Одежу на пол, больше не понадобится.

Вяткин принялся раздеваться, стыдясь своего поношенного, рыхлого тела.

Мужчины загасили окурки, один из них вынул из ведра кисть и, буркнув «подыми руки!» сноровисто перекрестил ею узника, ткнув сперва подмышки, а потом в низ живота. Второй деловито приступил к бритью этих мест.

В хорошо освещенную, пахнущую дешевым одеколоном комнату он вошел, прикрывая ладонями свое оголенное, подростково-беззащитное естество.

— Прошу вас, любезнейший! — бойко пригласил его полный лысый старик в заношенном белом халате, улыбаясь дряблыми щеками в бородавках. — Меня зовут Фукс Исаак Соломонович. — И он профессиональным жестом обмахнул дерматиновое кресло с подлокотниками. — Всегда рад свежему человеку!

Он разговаривал с Вяткиным, словно тот был одетым, не придавая значения его сконфуженности, и несмотря на непривлекательную внешность, содержал в себе нечто располагающее.

— Ах, какой волос, какой волос! — восхищался он, любовно расчесывая бороду поэта. — Для настоящего мастера нет большего удовольствия, чем работать со спелым волосом! Вам подойдет фасон «буланже»! — он безбожно картавил, ни на минуту не прерывая своего монолога. — Какие бороды, какие головы, знали бы вы, прошли через мои руки! Эсеры, меньшевики, троцкистско-зиновьевский террористический центр, право-троцкистский блок… Где эти бороды, где эти головы… И знаете, в чем была их главная беда? Они не уловили суть марксистского учения: жить, чтобы выжить. Вы умный человек, уверен, здесь вас ждет большое будущее.

В работе он напоминал вдохновенного творца перед холстом, а закончив ее, торжественно произнес:

— Готово, молодой человек! Вот вам настоящая буланже!

— Вы просто художник. — подивился Вяткин, изучая свое отражение в зеркале.

— Э-хе. — покачал головой Фукс, печальнолюбуясь своим произведением. — Человек предполагает, а руководство располагает. Придется сбрить. Не положено.

И взяв со стола механическую машинку, со вздохом принялся оголять щеки и голову узника.

В банном отделении, где поэт мылся в полном одиночестве, все было, как в его детские послевоенные годы: шайки из оцинкованного железа, прессованная мраморная крошка скамеек, мыльная скользота каменного пола и большие медные краны холодной и горячей воды с деревянными ручками.

Распаренный и отяжелевший, он вернулся в предбанник, где получил черную робу с номером на спине и тяжелые ботинки без шнурков.

Евсеич проводил Вяткина в камеру и, прежде чем пожелать спокойного отдыха, с удовлетворением отметил:

— Ну, вот, теперь на человека стал похож! А будешь добросовестно исполнять наш Устав, проникнешь в коммунистическую идею — глядишь, до орденоносца дослужишься… Но сперва положено тебе пройти испытание.

* * *

Испуганно вскинувшись со сна, Вяткин обнаружил в камере вооруженных людей в кожаных тужурках и шинелях, наполнивших его тесное прибежище запахами табака, ружейного масла и сапожной ваксы.

— Комиссар Углов, — представился, скрипнув кожанкой, худой бледный мужчина в пенсне и с бородкой, придающей ему сходство с Дзержинским. — Объект шестьсот семьдесят три, следуйте за нами.

Окончательно проснулся он, когда по выщербленным кирпичным ступеням стали спускаться вниз. Замершие у поржавевшей двери часовые откозыряли Углову и со скрипом распахнули ее.

То, что увидел Вяткин в пахнущей подвалом низкой комнате с грубо оштукатуренными стенами, живо напомнило ему известный семейный портрет царской семьи, расстрелянной большевиками в Екатеринбурге. На стульях сидели, едва различимые в свете тусклой электрической лампочки бывший первый Президент страны и его жена, которая зябко куталась в шаль. Она прижимала к себе трехгодовалого правнука с игрушечным танком в руках. Сзади, опираясь на плечи родителей, стояли бледная, увядшая президентская дочь с мужем, обросшим инеем щетины. Между ними поместилась балетно-грациозная президентская внучка, даже здесь не утратившая обаяния молодости. Она смотрела на вооруженных мужчин с презрительной гримаской и поглаживала черную собачку с беспокойными ушами. В третьем ряду теснились остатки президентской свиты: двое плечистых телохранителей с кровоподтеками на лицах, пожилая горничная в белом переднике, обремененный круглым животом врач с фонендоскопом на шее; наконец, старый повар в несвежем, сбившимся набок колпаке.

С появлением чекистов в застывшей группе этой произошло невольное движение; при этом собачка злобно затявкала, а Президент нервно провел ладонью по смятому бобрику седых волос.

В свое время поэт горячо поверил этому человеку, вышедшему из партийной номенклатуры, но нашедшему в себе силы отменить статью Конституции о правящей роли КПСС, деполитизировать армию и раздать землю крестьянам. Но жажда власти оказалась необоримой: назначив зятя председателем Комитета по печати, радио и телевидению, распустив парламент и объявив себя единоличным правителем страны с правом передачи верховной власти по наследству, Президент предал своих прежних сторонников-демократов.

В стихах той поры Вяткин называл его «душителем надежд» и «кровавым диктатором»; сейчас же увидел перед собой растерянного старика и устыдился своей прежней ненависти.

— Товарищи… позвольте… Что все это значит? — слабо встрепенулся Президент, когда вооруженные чекисты выстроились у противоположной стены.

— Революционный Комитет поручил мне ознакомить вас с постановлением Штаба национального спасения, — отозвался Углов и, поправив пенсне, зачитал: «Ввиду обострения обстановки на фронтах и угрозе реставрации кровавой диктатуры, Штаб национального спасения постановляет: бывшего Президента страны признать виновным в кровавых насилиях над собственным народом и приговорить к высшей мере наказания — расстрелу».

— Это незаконно! — выкрикнул Президент в крайнем возбуждении. — Я категорически протестую! Требую открытого судебного процесса!

Кто-то вложил в руку Вяткина холодную, ухватистую тяжесть револьвера, шепнув:

— Ваша цель — дамочка с песиком. Постарайтесь прямо в сердечко, чтоб не мучилась.

— Позвольте! — выкрикнул, колыхнув животом, врач. — Медицина всегда была вне политики! Прошу меня немедленно освободить!

— А меня за что? — завопила вдруг горничная. — Да я их всех терпеть не могу! Сидят себе на пляже, а ты снуешь челноком. То кофе им подай, чтоб не остыло, то мороженое, чтоб не растаяло! От коттеджа до моря триста метров, а у меня тромбофлебит!

— Я автор всемирно известного салата «Великий Октябрь»! — подхватил повар, негодуя дряблыми щеками. — У меня было будущее! А чего хорошего получилось? Ни семьи, ни личной жизни. Все отдано Кремлю.

— Вилку за обедом уронят — так ни в жисть не поднимут! — добавила горничная. — С какой стати мне за них умирать?!

К ней присоединились телохранители, и обслуга подняла невообразимый гвалт, смысл которого сводился к единодушному желанию покинуть хозяина.

— Служить у них было хуже царизма! — заключил повар.

И до Вяткина вдруг дошло, что событие почти столетней давности, когда в подвале купеческого дома свита последнего российского царя предпочла разделить с ним смерть, и нынешнее оголтелое предательство Президента обслугой — свидетельство необратимой духовной деградации народа, измордованного революциями и реформами.

— Обслуживающий персонал может покинуть помещение! — приказал Углов, складывая «расстрельную» бумагу и пряча в карман тужурки.

Президентская челядь, толкаясь, устремилась на выход.

— Приготовиться! — скомандовал комиссар, извлекая из кобуры наган.

— Нет! — выкрикнул Вяткин, преодолев, наконец, свою почти гипнотическую скованность и отшвырнул револьвер в угол комнаты. — Я не стреляю в женщин, детей и стариков!

И сделав несколько бесчувственных шагов, встал с семьей Президента. Грянувший затем залп отбросил его к стене и, сползая по ней на пол, поэт видел перед глазами искристые, быстро гаснущие звездочки. «Это похоже на салют» — была его последняя мысль.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Прозаик. Окончил в 1960 году МГУ им. Ломоносова, а в 1981 году — Высшие литературные курсы при Литературном институте им. Горького. Профессиональный писатель, член Союза писателей СССР с 1977 года, ныне состоит в Союзе писателей Москвы и Союзе писателей XXI века. Член Русского Пенцентра.

Автор книг «Потерять и найти (1984), «Дальше пойдешь один» (1987), «Заглянуть в колодец» (1988), «След на песке» (1988), Соцбыт» (1991), «Каземат» (1995), «Миф» (1996), «Дневные любовники» (2000), «Падение Икара» (2005), «Казанова Лосиного острова» (2010) и др.

⠀⠀ ⠀⠀

Дмитрий Тюлин Цена коммунизма

Мистер Квакистон остановил беговую дорожку, достал из кармана штанов мокрый от пота платок и в очередной раз протер себе лоб. Мистер Дарисс повторил его движения.

— Никак не могу взять в толк: какого черта вы изводите себя на этом тренажере? — пропыхтел, тряся тройным подбородком, мистер Квакистон.

Мистер Дарисс пожал плечами.

— Папа приучил к физкультуре…

— Кого — папа, а кого — ожирение! Знаешь, этот тренажер меня сильно взбесил, и вот что я подумал: с коммунизмом нужно разобраться! Не будь я Сиршоу-Квакистон-Эгегард!

— Может, разумнее будет оставить их в покое? — осторожно высказал мнение мистер Дарисс.

— К черту! Тем более, мой прадед — коренной староземлянин. Я просто обязан вернуть планету предков!

— Все мы в каком-то колене — староземляне, — напомнил мистер Дарисс. — А товарищ Иванов с дружками не продадутся за деньги.

— Я и не собираюсь покупать ни Иванова, ни его товарищей. Мне нужна Земля-старушка и коммунизм!

— Боишься, все рабочие риолодловых рудников убегут от тягостного труда в райский уголок?

Мистер Квакистон грозно сдвинул брови.

— Не шути так, — скрипуче произнес он. — Риолодл… Старая Земля зависима от риолодила, не так ли?

— Зависима.

— Ни одно оружие не в силах справиться с риолодлом. Правда?

— Угу.

— Им придется согласиться на мои условия! — подвел черту мистер Квакистон и расхохотался. Его смех напоминал карканье вороны. Мистер Дарисс невольно передернул плечи.

— Ну что, еще заход? — спросил мистер Квакистон, включая беговую дорожку.

* * *

Их было восьмеро, они щурили глаза, ослепшие от яркого солнца, на выходе из межпланетного портала.

Алан Кайланд — главный уполномоченный Сиршоу-Квакистона-Энегарда, глава делегации.

Поль Адамсон — заместитель главного уполномоченного, доктор юридических наук, специализация: дипломатика.

Карен Рамвер — профессор химии, специализация: риолодлология.

Мэрлин Крайтон — профессор физики, специализация: риолодилология.

Жан Понье — доктор экономических наук.

Симон де Лопес — специалист по информатике и высоким технологиям.

Супруги Густав и Джина Шлейхеры — социологи.

Всех их объединяла единая миссия, и они испытывали сильное волнение по этому поводу.

— А, мистер Кайланд! — услышал глава делегации голос над ухом. — Здравствуйте, здравствуйте!

Алану улыбалась скуластая физиономия с сетью морщин вокруг глаз. Ее обладателем был худосочный низкорослый блондин в светлом костюме, с прической, характерной для граждан государства Советский Союз, Старая Земля (середина XX века от Рождества Христова).

— Товарищ Иванов? — отозвался Алан, по привычке массируя висок, в том месте, где под кожу встроили мопервод (мобильный переводчик).

— Нет, я — Бражко. Иванов сегодня в делах по горло. Не беспокойтесь. Я — тоже член.

— Вы обдумали предложение мистера Квакистона?

— Обдумали. Никак, вы нам угрожаете?

— Мы…

Бражко не дал договорить главе делегации:

— Статья «триста восемьдесят шесть, пункт два-бэ Межгалактического Права!

Главный уполномоченный сурово глянул на своего зама. На обоих сидели подчеркнуто строгие черные костюмы.

— Я предупреждал мистера Квакистона! — поспешил заявить Поль, стряхивая пылинки с плеча. — Слава Богу, мы этот вариант предусмотрели! Тут, на диске. — Адамсон отодвинул полу пиджака.

— Дела — потом! — воскликнул Бражко. — Сначала — экскурсия по Старой Земле. Мы, коммунисты, всегда славились гостеприимством!

Поль вздрогнул и поправил пиджак. Только тут Алан Кайланд обратил внимание на надпись белыми буквами по красному кумачу: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В КОММУНИЗМ!»

* * *

Внутрипланетный телепортатор располагался напротив космодрома — достаточно было пересечь площадь.

— Куда отправимся? — осведомился Бражко у входа в большое здание из бронированного стекла. — Прекрасные вершины Альп? Изумительные пляжи Гавайев? Восхитительные леса Карпат?

— Природа нас не волнует, — сухо буркнул Алан.

— Исторические достопримечательности, культурные ценности? Статуя Свободы в Нью-Йорке? Храм Афины в Греции? Дворец Лувр в Париже?

— Вы знаете, что нас интересует.

Бражко повел бровью.

— Нет.

— Социум и экономика.

— А-Ха-Ха… — разочарованно протянул Бражко. — Мечтаете разгадать секрет, почему иллюзорный коммунизм так похож на настоящий?

— Знаете, а вы мне нравитесь больше, чем товарищ Иванов. Быть может нам.

— Стоит поговорить наедине, и к черту этого зануду Иванова?

— Товарищ Бражко! У меня есть идейка.

— Нет никакого секрета! — оборвал главу делегации Бражко. — Коммунизм у людей в сердце! Неужели вы не в курсе? Люди испокон веков живут утопиями, грезят о свободе, братстве и изобилии! Просто до последнего времени не было никого, кто согласился бы предоставить им такую возможность. Никакого секрета нет.

— Я не верю. Должны существовать рычаги управления даже в таком «королевстве», как ваше.

— Только, пожалуйста, без королей. Вы можете не верить, но люди живут при коммунизме только потому, что сами того хотят. И желание это в глубине души любого человека настолько сильно, что во имя его он добровольно согласится отказаться от всякого греха. Так что коммунизм у нас самый настоящий. Настоящее и не придумаешь.

Алан Кайланд недовольно поморщил нос. Взгляд зацепила Джина Шлейхер. Копна рыжих кудрей, мелкие черты лица, острый нос. «Нет, неприлично в деловом обществе находиться с такой задницей», — подумал глава делегации. Что-то встревожило его. Алан попытался разобраться, что, но мысль ускользала, а события торопили.

— Так куда поедем, привередливые мои? — настаивал Бражко, положив ладонь на железную ручку стеклянной двери.

Джина поймала на себе взгляд Алана и улыбнулась.

— Почему бы не устроить прогулку по большому городу? — предложила она. — А мы с Густавом понаблюдаем за местным социумом.

За дверью открывался вид на панно распределения. Бражко направился туда.

— Я согласен, — сказал Алан.

— Так куда? — спросил Бражко.

— В столицу! — живо откликнулась Джина. — Где ярче всего проявлена городская жизнь!

Бражко заказал большой телепорт в Москву и нажал на кнопку вызова. Круглый люк распахнул перед делегатами свой зев. Бражко вошел последним.

Сухость байконурского воздуха сменилась свежестью средней полосы. Уполномоченные мистера Квакистона со свитой стояли у выхода из здания телепортатора и ни шагу не решались сделать далее.

— Вы нарушили один из пунктов договора, — заметил Алан Кайланд.

— Это какой? — удивился Бражко.

— Вы заверили нас, что телохранители не понадобятся, — Алан сдул с плеча пылинки.

— Но так и есть! Мы ничего не нарушали!

— Я не вижу ваших ребят. Я все ждал, они вот-вот появятся, но все никак.

— Каких ребят? — притворно поднял бровь Бражко.

— В бронежилетах с бластерами.

— Ах, вы об этом! Здесь действительно нет нужды в телохранителях. За всю историю коммунистической Старой Земли не произошло ни одного преступления!

— Мистер Бражко!..

— Товарищ.

— Товарищ Бражко! Нельзя спекулировать личной безопасностью свободного гражданина Демократического Союза Галактик!

— Спекуляция у нас тоже не наблюдается. Мы не совсем сошли с ума, чтобы нарушать закон Дэ-Эс-Ка, в то время как не имеем собственного источника риолодла!

— Ну..

— Я отвечаю за вашу безопасность. Ничего не бойтесь.

Кайланд рассеянно оглянулся на своих спутников. Вопросы раздирали его существо на части, но ответа на них главный уполномоченный не увидел. Пришлось неуверенно кивнуть.

— Вперед! — скомандовал Бражко.

* * *

Московские улицы встретили делегатов оживлением. Из-за первого же поворота им навстречу выползла тварь, облаченная в скафандр бледно-голубого цвета, формой напоминающая русский пельмень.

— Они же из Акаремона, обитатели сернокислотных морей! — воскликнул Жан Понье. — Какое им удовольствие от коммунизма Старой Земли?!

— Туристы, — развел руками Бражко. — Мы любим гостей, а морские пельмени среди них — наиболее благодарные!

— Господи Иисусе! — закричал Поль Адамсон. — Этот турист — гуманоид! Я думал, существ, напоминающих людей, на доступных Дэ-Эс-Ка пределах космоса не существует! Теория эволюции гласит, вероятность такой степени конвергенции близка к нулю!

Заместитель главного уполномоченного имел в виду человекообразное создание зеленого цвета, безволосое, с розовым узором на лице.

Бражко махнул рукой.

— Неформалы! На самом деле это человек. Но мышление его отличается от стандартного, что очень приветствуется нашим обществом. Древние коммунисты, наши позорные предшественники, подвергали неформалов репрессиям. И потом, когда в той части Старой Земли власть захватила буржуазия, их били, почем зря, все, кому не лень. Но мы не повторяем ошибок предков!

Бражко повернул на просторную многолюдную улицу. Посланники мистера Квакистона семенили за ним.

— Арбат, — пояснил Бражко. — Всегда считался главной улицей Москвы.

— Что это?! — издал изумленный возглас Симон де Лопес, склонный к полноте жгучий брюнет с роскошными бакенбардами. Его указательный палец устремился к небу. — Что это за огромные птицы, и почему у них такие длинные ноги?

Под навесом неправдоподобно чистого неба кружили темные силуэты загадочных крылатых существ.

— Это не птицы, — ответил Бражко. — Сбылась мечта человека летать в отсутствие бремени металлических конструкций! Эти крылья содержат в себе только естественные материалы. Каркас сделан из веточек деревьев, остальное — из опавшей листвы. Целесообразней было бы применить птичьи перья, но среди флаеристов (так мы называем спортсменов этого направления) много любителей животных.

— Но за счет чего они удерживаются в воздухе? — задал вопрос Мэрлин Крайтон. — Я вижу, это не планирование, а настоящий свободный полет! Какой тип двигателя используется?

— Не поверите! Никакого! Только плоды трудов наших лучших математических умов, рассчитавших законы распределения малых турбулентных потоков! Я же говорю: извечная жажда удовлетворена полностью!

Главный уполномоченный подозвал пальцем своего заместителя.

— Попробуешь? — шепнул Кайланд на ухо Адамсону.

Поль скосил глаза в одну сторону, потом в другую и медленно кивнул.

Делегация продолжила путь. Бражко знакомил гостей со всем тем, чего на самом деле желает каждый. Гости недоверчиво-восторженно охали и качали головами. Молчаливо улыбались супруги Шлейхеры. Алана бесило внешнее сходство Густава с Бражко. «Хорошо, — думал он, — есть отличия». Густав был помоложе, волосы чуть посветлее, да и нос — длинный, чуть вздернутый кверху.

— Я проголодался, — неожиданно объявил Жан Понье и остановил шаг. — Может, пора, наконец, в гостиницу?

Питание в жизни Жана занимало главное место. Вдохновение в области чревоугодничества обременило доктора экономики тройным подбородком. Прослойка жира образовалась и на затылке, отчего волосы отказались расти даже там. Круглый, как колобок, из-за тонких губ и выпученных безбровых глаз он напоминал жабу.

— Поесть можно на любом углу, — сказал Бражко. — Видите те фиолетовые ящики? Более трех тысяч блюд староземлянской кухни! И еще семьсот двадцать шесть — для нечеловеческой формы разума.

Понье нежно погладил собственное горло, чуть отвисшее, как резонатор самца земноводного.

— Это интересно… — произнес он.

— Вперед! — бойким голосом призвал Бражко.

— Это мне нравится! — заявил с набитым ртом Жан Понье несколько минут спустя.

Лоток привел в восторг всех. Самые разные деликатесы и изыски он материализовал в течение десяти секунд. Бражко утверждал, что из воздуха, путем термоядерной реакции, по программе встроенного компьютера. Единственным недовольным оказался Жан Понье. Его очень злило объективное положение вещей, по которому он не мог продегустировать весь ассортимент, а уж тем более — для нечеловеческой формы разума.

— Доктор Понье, — осторожно начал Бражко.

Жан лениво поднял на экскурсовода свои большие очи.

— Вы ведь занимаетесь экономикой? — спросил Бражко.

— У-у — не желая открывать рот, в страшной спешке двигая челюстями, согласился Жан.

— Скажите, а вас не удивило, что еда в автомате — совершенно бесплатная?

Доктор экономических наук судорожно тыкал кнопки меню.

— Я заплачу.

— Ну что вы! Еда действительно бесплатная! У нас все бесплатно!

— Понятно. Коммунизм.

— И вас не интересует, какие экономические механизмы регулируют наше общество?

— Меня интересует, из чего сделано блюдо номер шестьсот сорок шесть!

Бражко развернулся к Алану.

— Вы думали, я не замечу, как ваш заместитель отправился шпионить?

Лицо Алана полыхнуло красным.

— Полю понадобилось в туалет.

— Почему он не посоветовался со мной?

— Неудобно было…

— Я очень зол!

— Извините, пожалуйста.

— Я пошутил! Можете шпионить сколько угодно! Нет, я серьезно!

Бражко замахал руками, обращая к себе внимание остальных делегатов.

— Эй, ребята! Я предлагаю разбежаться в разные стороны! Каждый наверняка найдет, чем заняться в отсутствие других! А через полчаса встретимся здесь, у киоска.

Делегаты ответили возгласами одобрения.

— Я остаюсь здесь, — заявил Жан Понье.

Главный уполномоченный нахмурился еще больше.

— Я тоже, — сказал он.

* * *

Первым вернулся Бражко и сразу же закатил лацкан пиджака с целью посмотреть на часы.

— Держу пари, они опоздают! — весело сообщил он.

Алан Понье все еще жевал. Правда, теперь его челюсти работали в медленном темпе. Жан позволял себе большие передышки.

Кайланд тоже глянул на часы, дабы проверить пунктуальность Бражко. Придраться было не к чему. Бражко явился на пять минут раньше срока.

— На нашей планете люди забывают о времени, — сказал Бражко.

Пятнадцать минут спустя пришел Поль Адамсон. Подобно боссу, он был невесел. Поль обвел головой вокруг и вопросительно приподнял брови.

— Товарищ Бражко разрешил нам самостоятельные прогулки по городу, — пояснил Алан.

Прибежал, весь запыхавшийся, Карен Рамвер. Лицо его источало довольство. Последнее обстоятельство заставило Алана совсем скиснуть.

Постепенно, в течение следующих десяти минут, собрались остальные члены делегации. Последними до кулинарного автомата добрались супруги Шлейхеры. Они громко смеялись, толкали друг друга и наклонялись, чтобы защититься от щекотки. Алан наконец понял, что ему так не понравилось в облике Джины тогда, у входа в телепортатор. Ее горящие глаза!

— Какой же все-таки милый народ! — радостно поделилась Джина.

— Чудо! — подтвердил Густав.

— Я думаю, нам пора в гостиницу, — сказал Алан. — Об отдыхе тоже забывать нельзя.

— А где у нас будет гостиница? — полюбопытствовала Джина с девчоночьим задором в голосе.

— Где прикажете, — услужливо улыбнулся Бражко.

«Дьявол!» — подумал Алан.

— Хочу курорт! Только вдали от большого скопления люда. Но маленькая деревенька пусть будет. И побольше романтики! — перечислила требования Джина.

— Да будет так! — провозгласил Бражко, словно щедрый волшебник в синем колпаке со звездочками и полумесяцами.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Делегатам была предложена гостиница в районе Старой Земли, называемом Европой. Бражко рассказал, что на этой территории когда-то располагалось государство Германия. Густав сказал, что в Германии жил его пра-пр-прадед, Вильгельм Шлейхер. Он был немцем. Густав похвалился, что Шлейхеры свято хранят свою родословную.

Гостиница разместилась на склоне пологого холма. Стены ее были выкрашены в голубой цвет, а крышу покрывала золотистая черепица. Все окна выходили на одну сторону, с видом на реку. Каждый номер оснащался балконом, украшенным ручной лепкой. В целом здание производило благотворное впечатление, от него веяло уютом.

— Добро пожаловать! — в который раз за день произнес Бражко, щелкнул пальцами, и белоснежные ажурные ворота отворились.

— Нет, не магия, — перехватил недоуменные взгляды Бражко. — Гостиницы старой Земли знают эти слова и мой голос. За мной!

Просторные коридоры, дорожка из белых пушистых ковров, солнечный свет из огромных окон. Казалось, здесь поселились ангелы.

— Это было в далеком детстве… — заворожено прошептала Джина. — С тех пор я никогда не была так счастлива!

— Благословенен этот дом. — дрожащим голосом пробормотал Поль Адамсон.

— Ты с ума сошел! — прошипел Алан Кайланд.

— Этот дом воздвигло вдохновение, творческие силы, исходящие из самого ядра человеческого существа и имеющие божественную природу, — откликнулся Бражко.

Цветы на подоконниках, картины, изображающие утренние пейзажи на стенах.

— А что вас ждет в номерах! — усмехнулся Бражко.

* * *

Мистер Квакистон обтерся вафельным полотенцем, включил маленький голографический телевизор и закурил трубку. Шла прямая трансляция с горячей точки на Астроциде. Комментатор с упоением описывал три отсеченных головы астроцидянина. Зазвонил телефон.

— Да!

— Это Кайланд.

— Привет!

— Коммунисты неприступны, мистер Квакистон!

— Что, они раздобыли собственный источник риолодла?

— Господи упаси! Но мы так и не выяснили, где собака зарыта! Похоже, у них тут — настоящий коммунизм!

— Какая чушь! Несчастные староземляне ждут — не дождутся белокурой бестии, которая освободит их от тоталитарного режима!

— Да нет же, мистер Квакистон! От меня только ушел Адамсон. Я его допрашивал. Он беседовал с местными. Похоже, все в восторге от режима! Да и наших делегатов коммунизм. Очаровывает.

— Чего?! Прекрати пороть ерунду! Адамсона пора уволить!

— Адамсон — отличный сотрудник! У него за плечами — школа контрразведки!

— Ты хочешь, чтобы я поверил, что Иванов — честный человек? Ха-ха-ха! Знаешь, с чего он начал? Нет? Я расскажу! Собирал деньги у людей с комплексом непризнанного гения, чтобы издавать их книги! А потом продавал книги и стриг еще больше капусты! Потому что быдлу все равно, какое дерьмо читать! Иванова остановили по антимонопольному закону. Но состояние он сколотить успел. И ты доказываешь мне, что Иванов — не аферист?!

— Найти, за что прижать, и сообщить мне, — немного успокоившись, добавил мистер Квакистон. — НЛП, психотронное оружие — в конце концов, мне все равно, чем они дурят людей. Цены на риолодил падают! А знаешь, почему? То-то!

Мистер Квакистон раздраженно бросил трубку и обтер лоб носовым платком.

* * *

Больше всех красоты территории бывшей Европы вдохновили Мэрлина Крайтона. Несмотря на профессорскую степень, Крайтон выглядел весьма молодо. Сыграли роль также новейшие достижения медицины и генетики. Каштановые вьющиеся волосы, волевой подбородок, обаятельная улыбка, пронзительные черные глаза. Мэрлин решил использовать возможности командировки по полной, и каждое утро проводил у реки. Купался в прозрачной прохладной воде, загорал на песчаном пляжике и слушал шуршание ветра в камышах. Здесь он вспомнил о забытом увлечении детства. Мэрлин мечтал стать художником, но отец настоял, чтобы сын пошел в науку.

Бражко живо откликнулся на пожелания Крайтона, и вместе они посетили парижский магазин изобразительных искусств. Там Мэрлин оснастился необходимым арсеналом средств для занятий творчеством, и с тех пор целыми днями пропадал наедине с водой и травами за кистями и мольбертом.

В один из таких вечеров, когда клонящееся к закату солнце контрастно вырисовывало рябь на реке золотом и багрянцем, Крайтона окликнул мелодичный женский голос. Профессор обернулся и увидел стройную девушку лет восемнадцати в серебристых одеждах. Ее огненно-красные, под стать облакам, волосы антеннами торчали во все стороны, зеленые глаза сияли.

— Никогда не подумала бы, что капиталисты умеют рисовать! — сказала девушка, и звон ее голоса пробудил в груди Крайтона будоражащее, щемящее, клокочущее чувство, словно распускался, рвался из лона матери-земли прекрасный цветок.

— Почему? — запинаясь, спросил Крайтон, растерянно вглядываясь в пейзаж на холсте, выискивая недостатки цветопередачи.

— Я думала, у вас на уме одни деньги.

— Но это превратное представление о мире бизнеса! Мы — такие же люди, как и вы! Разве ты забыла?

— Я никогда и не помнила. Я родилась здесь.

— Но ты счастлива?

— О, да! — восторженно защебетала девушка. — Каждый день я летаю в Хельсинки на тренировки по конькобежному спорту. Там — мое сердце! Кроме того я посещаю курсы по вендианскому языку, кружок лепки, а еще…

— Но чтобы жить, люди должны работать!

— Конечно! Я делаю посуду из глины, буду переводить с вендианского… Кстати, меня зовут Милена! И я когда-нибудь заработаю денег на спортивных состязаниях, чтобы Старая Земля могла покупать риолодил у буржуев. — на слове риолодл Милена внезапно погрустнела. — А вы чем занимаетесь?

— Я — ученый.

— Правда? Как интересно! А что изучаете?

— Риолодл, — вздохнул Крайтон.

— Риолодл? — Милена отпрянула. — Это правда, что капиталисты собираются устроить нам риолодловый бойкот?

Крайтон молчал.

— Это жестоко! Капиталисты прекрасно понимают, что в отсутствии защитного риолвдилового поля планета моментально станет объектом атаки со стороны агрессивных нечеловеческих сил галактики! Милена выговорила фразу старательно, словно заученную наизусть. — Так говорит папа! Он очень умный, он — старейшина в нашей деревне! Он очень мудрый, у него — большая белая борода! Но он не седой! Он так красится!

Крайтон засунул руки в карманы и потупил голову. Милена вцепилась ему в плечи.

— Из нас сделают рабов! Повлияйте на них, умоляю вас!

— Это не в моей компетенции.

Милена отпустила физика, вся обмякла, но тут же снова вспыхнула.

— Давайте искупаемся!

Ладонь Милены коснулась груди, и лоскуты из синтетического серебристого материала на глазах оторопевшего профессора опали, словно пушинки с одуванчика, а под ними — изумительной красоты и грации обнаженное девичье тело. Маленькие розовые соски и упругие ягодицы. Милена помчалась навстречу журчащему потоку, высоко задирая ноги, разбивая водное зеркало на миллионы пылающих закатом брызг.

— А приходи завтра вечером к нам на праздник! — сказала на прощание Милена.

— Я не знаю, как, где…

— А я объясню!

* * *

Деревня располагалась за холмами. Желающих составить компанию Крайтону обнаружилось лишь двое. Коллега Карен Рамвер и Жан Понье, надеявшийся отведать местных деликатесов. Шлейхеры отправились на съезд флаеристов, а Симон де Лопес записался на курсы по вышиванию. Кайланд и Адамсон отказались участвовать в празднестве наотрез.

Милена встретила троицу у развилки гравированной дороги, одно ответвление которой сворачивало в деревню, другое бежало куда-то дальше меж холмов. Смеркалось. Милена схватила Мэрлина за руку и повела гостей на карнавал.

Деревня встретила пришельцев бесноватыми языками пламени костров, песнями, плясками и маскарадом. Плакали скрипки, нежно звенели гитары, пронзительно свистели губные гармоники, гипнотизировали отчаянным ритмом барабаны.

Растворялось в туманной дали прошлое Мэрлина. Позабыв о профессорской степени, он отбивал чечетку на пару с Миленой, и зловещие отсветы плясали на его лице.

Карен Рамвер поначалу взирал на происходящее сухо и сурово. Да он и сам был таким: худосочным, со впалыми щеками, с невзрачными пепельными волосами. Глубокие морщины избороздили лоб, топорщились вокруг глаз. Но потом и для химика обнаружилось достойное занятие:

— Как, вы не вымачиваете мясо в уксусе?! — негодовал он. — Сейчас я вас научу готовить шашлыки!

— Да вам не в химики, вам в повара надо было! — раскатистым басом говорил ему рыжебородый богатырь с откинутыми назад вьющимися волосами по плечи; смеялся, наблюдая, как Карен вращает в огне раскалившуюся докрасна шампуру.

— Химия — моя жизнь. Кулинария — хобби. Правда, так осточертел этот риолодил!

— А у нас и химией можно заниматься, как душа велит, а не так, чтобы выгодно! — весело отвечал, стараясь перекричать пение красавицы-цыганки богатырь. — Химики нам всегда нужны!

— А вы кто по профессии?

— Комбайны вожу. На что я еще сгожусь?! — и собеседник Рамвера расхохотался еще громче.

Жан Понье объелся и опился вина. Сидел на корточках под кустом; его рвало. Мэрлин страстно целовал Милену под луной.

Только Алану Кайланду и Полю Адамсону в тот вечер пришлось несладко. Им назначил встречу сам Иванов.

* * *

Дверь отъехала в сторону, и главный уполномоченный осторожно переступил порог кабинета Алексея Юрьевича Иванова. Следом за ним, опасливо озираясь по сторонам, подоспел заместитель.

Иванов сидел к гостям спиной. Делегаты могли разглядеть лишь его массивный выбритый под машинку затылок в экзотическом свете ночника под красным абажуром. Темнота копошилась по углам.

— Ознакомьтесь! — глухим басом сказал Иванов, не оборачиваясь, выкладывая на стол стопку бумаг.

«Много слышал о хамстве русских, но никогда не подозревал, что до такой степени!» — пронеслось в голове у Алана.

— Мы не сможем читать при таком освещении!

— Света достаточно!

Униженно сгорбившись над распечатанными бумажками, главный уполномоченный вместе с заместителем изучали документ.

— Что это? — бледным голосом произнес Кайланд.

— Экологию нарушаете, мистер! — последнее слово — с особым презрением.

— Бред!

— Закон одобрен парламентом Дэ-Эс-Ка. Под риолдиловые отходы — только планеты с условиями, несовместимыми с биологическими формами материи. А у вас что там в отчетах? Курортные зоны для сотрудников? Инспектора будут рады посетить курорт!

— Но это…

— Только в том случае, если не откажитесь от идеи отрезать нас от риолодила.

Иванов положил на стол еще одну стопку документов. Красные блики плясали на его затылке, вызывая ассоциации с властелином преисподней.

— Вот наши ультимативные условия. Мы — тоже люди! — сказал Алексей Юрьевич. — Аудиенция окончена!

* * *

Целую неделю Алан Кайланд слонялся по гостинице, прозрачный, как привидение. Врал мистеру Квакистону о том, что переговоры и исследования продолжаются.

В то время, как другие члены делегации от души развлекались. Блеск в глазах Шлейхеров, влюбленность в улыбке Крайтона, похмелье Жана Понье.

Наконец главный уполномоченный решился. И вызвал к себе в кабинет своего заместителя.

— Собирай всех! Мы отбываем!

Адамсон переминался с ноги на ногу.

— У тебя что-то еще? — главный уполномоченный грозно сдвинул брови.

— Боюсь, э-э-э…

— Говори, не томи! — рявкнул Алан.

— Шлейхеры уже сдали все состояние и имущество.

— Кому? Коммунистам?!

— Да, сэр.

— Какое они имеют право! — взревел Адамсон и в отчаянии ущипнул себя за запястье. — Нет, это мне снится, или как?! Без уведомления работодателя! Без положенной отработки после подачи заявления!

— У коммунистов особые права.

— Нет!

— Указ тридцать тысяч двадцать шесть президента Демократического Союза Галактик.

— Нет!

Алан Кайланд шумно выдохнул.

— Ладно, — более спокойным тоном произнес он. — Обойдемся без них. Собирай остальных.

— Остальные тоже.

— Что, тоже?

— Сдали имущество.

— Ты уволен!

— Я как раз хотел признаться! — возбужденно затараторил Адамсон. — Но никак не решался… Мне так неудобно перед вами…

— Нет! Неужели, ты тоже? — главный уполномоченный попятился, схватился за голову.

Поль Адамсон продолжал нервно дергать ногой, виновато потупил взгляд.

— Но почему?! Что так привлекает вас в этой утопии?!

— Это по-настоящему, мистер Кайланд…

Алан иронично скривил губы, наморщил лоб.

— Поль! Ты же знаешь истинное положение дел! Как ты мог попасться на удочку этих акул?!

— Это — по-настоящему, мистер Кайланд! От каждого — по способности, каждому — по потребности! Люди хотят так жить, и они так живут! Это — возможно, мистер Кайланд! Клянусь вам!

— Чушь, бред, чепуха, ерунда! Ты знаешь истинное положение дел!

— Господь позаботится о праведниках.

— С каких пор ты стал верующим? — Алан немного остыл.

— Мы проходили богословие в колледже.

— И какую способность ты намерен им предъявить? — ироничная гримаса заняла все лицо главного уполномоченного.

— Я… Я пока не знаю.

Алан Кайланд прыснул истеричным смехом.

— Но я… Я чувствую, что разберусь. Из меня никудышный юрист. Но я чувствую что-то такое… Внутри… Я разберусь.

— Иди к черту!

Поль Адамсон колебался.

— Мистер Кайланд.

— Вон!!!

* * *

Сиршоу-Квакистон-Энегард переступил порог кабинета Алексея Юрьевича Иванова. По правую руку его, как бледная тень — Алан Кайланд, верный слуга олигарха. Иванов по-прежнему — спиной к гостям. Все то же освещение фотолаборатории.

— Мы не можем согласиться с вашими условиями, — буркнул мистер Квакистон, изо всех сил стараясь скрыть волнение.

— Сорок квадралионов долларов Дэ-Эс-Ка! Вот моя цена, не меньше! Вы потянете! Мои агенты и шпионы подробно разнюхали структуру вашего бизнеса. Знали бы вы, мистер, — почти плюнул, — Квакистон, каких змей пригрели у сердца!

Мистер Квакистон покосился в сторону своего главного уполномоченного; тот нацепил на физиономию железную маску.

— А преданного раба подозреваете зря! — словно обладатель глаз на спине с планеты Кукрис, рассмеялся Иванов.

Кайланд оставался непроницаемым.

— И тем не менее, — продолжал Иванов, — цены на риолодл падают. Потому что растут наши акции! Мы — настолько выгодные партнеры, что даже президент Дэ-Эс-Ка разрешил Старой Земле вербовать коммунистов вопреки всем законам галактики! Да срал я на ваши законы! — глухой смех.

— Но я назначил цену. Знаю, ваш бизнес под угрозой, и именно врожденная гуманность заставляет меня поступать так. Я понимаю, мистер Квакистон, вы погибнете от удушья в прямом значении слова: шелест зеленых для вас — кислород! А потому… Сорок квадралионов долларов, и риолодил снова в цене!

Мистер Квакистон дергался из стороны в сторону, словно недоморенный сверчок на энтомологической булавке.

— Предположим, мы примем ваши условия. Но вы ведь затеете шантаж за планеты под отходы!

— Сорок квадралионов долларов — вот цена контрольного пакета акций ЗАО «Коммунизм» вместе с планетой Старая Земля, — сухо молвил Иванов.

— Заплатите и поступайте с ресурсами как угодно, хоть риолодловые стружки в Кремль тащите. У нас условия вполне курортные! — Алексей Юрьевич залился сатанинским хохотом и развернулся на вращающемся кресле.

Словно черно-белая фотография возникла в кювете с проявителем. Толстые губы в зловещей ухмылке, выпученные, как у человека с больной щитовидной железой, глаза, бульдожьи брыла, толстенная золотая цепь на шее, огромное пивное брюхо под белоснежным свитером, широко распахнутый бордовый пиджак. Иванов лукаво подмигнул:

— Все по-честному, мистер Квакистон! Не при коммунизме живем!

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1982 году в г. Баку, по образованию — биолог, по профессии — корреспондент СМИ. Публиковался как автор репортажей в газетах и журналах Саратовской области, в журнале «Юный натуралист» (статьи и фото на тему макросъемки живой природы), а также — в Интернетюгвданиях. Художественные рассказы в печатных изданиях не публиковал.

Фантастику пробовал сочинять с детства. Главное увлечение — философия.

Живет в г. Энгельсе Саратовской области.

⠀⠀ ⠀⠀

Олег Кожин Я — бомба!

— Место работы?

— Средняя школа № 630…

— Профессия?

— Преподаватель младших классов…

— Почему задержаны?

— Не имею понятия…

Этот нелепый, утомительный и, чего уж там скрывать, глупый разговор длился уже больше часа. И Гуськов содрогался при мысли о том, что это только начало. Небольшой ментальный прессинг. Дальше, по всем правилам допросов, должно было быть хуже.

Впервые попав под пристальный взор Комиссариата, Гуськов был растерян и подавлен. Конечно, он слышал, через что приходится проходить в этих кабинетах обычным задержанным вроде него, не говоря уже о врагах народа и шпионах из-за Периметра. Во время «чисток» хватают каждого десятого, из которых назад отпускают едва половину, и по каплям, крупицам, информация от этих запуганных, сломленных людей все же просачивается в общество. Да, многое было на уровне домыслов. Но именно от этих домыслов сейчас Гуськову было страшно.

Следователь — молодой, краснощекий мордоворот с погонами лейтенанта, битый час изводил его одними и теми же вопросами. Коротко, резко — будто дрова рубил. Вдох — замах, выдох — удар. Изредка, видимо для пущей запутанности, следователь вставлял какие-то, совсем уж нелепые вопросы.

— Пол?

— Чей?

— Пол?!

— М… му… мужской… — от таких вопросов Гуськов терялся еще больше, начинал мямлить и даже сомневаться в правдивости своих ответов.

Экзекуция уже даже выстроилась в некое подобие ритуала. Вопросов было не так, чтобы очень много, и поскольку они, все же, повторялись, Гуськов заметил некоторую закономерность.

— Сексуальная ориентация? — этот вопрос следователь всегда произносил с еле заметным придыханием.

— Натурал…

— Имеете ли родственников за Периметром? — в этот момент лейтенант постоянно облокачивался на стол и смотрел особо пристально.

— Насколько мне известно — нет… — отсюда обычно все начиналось по-новому.

— Фамилияимяотчество? — всегда слитно, словно это одно слово.

— Гуськов, Аполлон Питиримыч… — вот в этот момент непробиваемая твердокаменность следовательского лица все же давала сбой. Словно трещина на каменной кладке, появлялось на лице подобие улыбки. Робкое, неуверенное, но его было достаточно, чтобы Гуськов понимал, что если бы не работа, ржать бы следователю во всю силу своих молодых, здоровых легких. Да и, честно говоря, было от чего. Имя свое Гуськов не оправдывал даже на пять процентов.

Был Аполлон Питиримович, мягко говоря, нескладным — худющий, с непропорционально большой головой и тонкими ручонками. Впалая грудь, узкие плечи, на которых, словно на вешалке, болтался дешевый, вытертый на локтях пиджак, ноги «колесом» — полная противоположность своему мифическому тезке. Картину довершали вечно слезящиеся глаза, прячущиеся за толстыми стеклами очков в роговой оправе и огромные залысины, которые Аполлон пытался скрыть, зачесывая на них жидкие светлые волосы с висков.

Дверь распахнулась без стука, и в комнату для допросов стремительно вошел еще один человек в военной форме. Вот только звездочек на погонах и различных металлических знаков отличия на его широкой груди было так много, что даже не узнай Гуськов этого человека в лицо, он бы все равно понял, кто перед ним. При появлении вышестоящего руководства, лейтенант соскочил с кресла, отступил к стене и вытянулся по струнке, молодцевато выпятивгрудь.

— Наааадо жеее… — пришедший сдвинул брови и восхищенно поцокал языком. — Кто это у нас тут? Не иначе, как сам Аполлон Питиримович? Надо сказать, я вас несколько по-другому представлял.

Гуськов смущенно закашлялся. Покраснел. Дернулся было встать, но, поймав тяжелый взгляд лейтенанта, оставил эту затею. Попытался протянуть руку для приветствия, но руку остановили наручники, которыми он был пристегнут к неудобному, жесткому стулу. Еще сильнее смутившись от своей суетливости, Гуськов покраснел еще больше и нервно заерзал на стуле. Наконец, с трудом подавив волнение, выдавил из себя:

— Я тоже…

— Что «тоже»? — пришедший, ни кто иной, как Верховный Комиссар собственной персоной, уселся напротив и теперь с любопытством разглядывал задержанного.

— Я думал, вы… повыше, — промямлил Гуськов.

— Повыше… — задумчиво повторил Комиссар. А потом вдруг резко подался вперед, молниеносно схватил Гуськова за ворот, притянул к себе и рявкнул прямо в его перепуганное лицо:

— Нам все известно!

— П-првда все? — Гуськов ошалело захлопал глазами. Полулежать на столе, полувисеть, трепыхаясь в могучей руке Комиссара, было крайне неудобно.

— Все, — подтвердил Комиссар, уже гораздо спокойнее. Отпустил Гуськова и брезгливо-демонстративно вытер руку о парадный китель. Однако по-отечесси заглянул в глаза и сказал почти мягко:

— Мы вас слушаем, Аполлон Питиримович…

Услышав имя, лейтенант у стены сдавленно хихикнул, но быстро справился с приступом веселья, едва лишь высокое начальство изволило глянуть в его сторону. Гуськов повертел головой, пытаясь приладить обратно треснувший ворот рубашки, потупил глаза и смущенно пробормотал:

— Действительно, чему я удивляюсь? Вы же Верховный Комиссар. Вам по штату все знать положено…

— Мы вас слушаем, Аполлон Питиримович, — повторил Комиссар.

Лейтенант на этот раз сдержался, но было видно, что дается ему это с огромным трудом. Аполлон собрался с духом и выпалил все, что волновало его в последнее время: все мысли и чаяния, как на духу выложил. Комиссар тупо хлопал глазами. Лицо его медленно становилось пунцовым.

— Талоны? — перебил он Гуськова. — Какие, нахрен, талоны?

— Талоны, — повторил Гуськов. — Слухи ходят, что учителям спецталоны выдадут. Вы сказали, что вам все известно, вот я и… правда ли… — конец фразы Аполлон Питиримович скомкал и, внезапно осознав, что ляпнул что-то не то, смущенно уткнулся глазами в пол.

У двери громко хрюкнул, не сдержавшись, лейтенант. Комиссар, не оборачиваясь, рявкнул:

— Аааатставить!

Смех прекратился, но плечи дознавателя все еще подергивались, от сдерживаемого хохота.

Комиссар сцепил руки в замок и наклонился к Аполлону:

— Вы что же, милчеловек? Издеваетесь?

— Никак нет, — еле слышно пробормотал Гуськов.

— Играться со мной вздумали?

— Я?.. — Гуськов судорожно проглотил скопившуюся во рту слюну, нервно подергал выпирающим кадыком, отчего стал похож на североамериканского грифа — такого, какими их рисуют в старых мультиках. — Я бы не посмел… — последние слова он уже почти прошептал. Снова смутился своей робости и принялся разглядывать носки своих давно нечищеных туфель.

— Да что вы такое говорите, дорогой вы мой? — манеру разговора Комиссар менял с легкостью опытного оратора, вот только пульсирующая у виска жилка выдавала его истинное настроение. Комиссар щелкнул пальцами. Лейтенант мухой метнулся из комнаты, но тут же вернулся, неся в руках огромный бобинный магнитофон. Пыхтя, водрузил его на стол и вновь почтительно вытянулся у двери.

— Судя по нашим данным, милый вы мой Аполлон, — пальцы Комиссара ласково пробежались по здоровенным пластиковым кнопкам, — вы посмели бы сделать гораздо большее. Горааааааздо… — и Комиссар щелкнул тумблером.

Натужно крякнув, магнитофон потянул ленту. Комната огласилась резким треском эфирных помех и свистом настраиваемого радиоприемника. Комиссар бросил через плечо недовольный взгляд на лейтенанта и подкрутил регулятор громкости. Постепенно сквозь шумы стали пробиваться отдельные слова, которые, в конце концов, сложились во вполне членораздельную речь.

— …и что же вы предлагаете? Внутри Периметра нет нормальных, я имею в виду — в нашем понимании нормальных, средств массовой коммуникации. — Голос принадлежал женщине.

— Даже самого захудалого телевидения нет. Кабель прокладывать нерентабельно, а «Излучатель» гасит даже радиоволны… Вам напомнить о провале операции «Наблюдатель»? Ни одна наша камера и даже ни один спутник так и не дали устойчивого сигнала!

— Значит, нам нужно искать другие решения. Нужно ловить момент, когда большая часть жителей города соберется в одном месте. — Бархатный бас, произнесший эти слова, наводил Гуськова на мысли об ученой степени, бороде, трубке с ароматным табаком и пивном брюшке. — Есть там у них какие-нибудь массовые праздники?

— Помилуйте! Какие ТАМ могут быть праздники?! — ответила женщина. — Только выступления Верховного Комиссара или Председателя Совета. Но они крайне редки и охрана там… В прошлом году мы потеряли сразу двух агентов именно на такой акции.

— Я считаю, что в этот раз осечки быть не должно, — вклинился в разговор новый собеседник, обладатель скрипучего старческого голоса. — Наш агент-доброволец действует на территории уже шестой год. И, надо сказать, у Аполлона Питиримыча отличная подготовка…

На этом месте запись вновь разразилась треском помех и оборвалась. Верховный Комиссар облокотился на сцепленные в замок руки и пристально всмотрелся Гуськову в глаза, как бы спрашивая: «Ну? Что на это скажете?» Аполлон Питиримович смущенно отвел взгляд и, оправдываясь, пробормотал:

— Надо же… Какое совпадение…

— Совпадение? — с наигранным удивлением переспросил Комиссар. — Совпадение, вы говорите, уважаемый мой Аполлон? Совпадение, дорогой вы мой, Питиримович?!.. А знаете ли вы, — тут голос Комиссара утратил всякую эмоциональную окраску, стал настолько пустым и безжизненным, что Аполлон невольно съежился в кресле, словно его окатили холодной водой на морозе, — …знаете ли вы, милейший, что во всем, — во всем! — Городе нет другого человека с таким же именем? А?

Гуськов робко поднял глаза на Комиссара, вдруг показавшегося ему неправдоподобно огромным, и жалобно проблеял:

— Правда?

Лицо Комиссара вновь пошло пунцовыми пятнами. Руки сами поползли по столу к наглому, валяющему Ваньку, подозреваемому. Лишь чудовищным усилием воли Комиссар сдержал естественный порыв — придушить этого шута, позорящего его, пусть в глазах всего одного, но все же — военного человека. Не оборачиваясь, Комиссар чувствовал, что за его спиной лейтенант улыбается, уже не скрываясь.

— Ну, хватит! — Верховный нетерпеливо поднялся, вновь нависнув над Аполлоном, словно готовый вот-вот рухнуть скальный уступ. — Я изначально знал, что допрос ничего не даст. Эта глупая затея — целиком и полностью инициатива Совета. Моя бы воля, вас, дорогой мой Аполлон, расстреляли бы еще вчера. Без суда и следствия. Однако, благодаря нашему гуманному Совету, я вынужден тратить на вас свое личное время, — Комиссар наклонился к задержанному, упершись в стол широко расставленными руками. — Я спрошу последний раз — вам есть, что мне сказать?

У Аполлона Питиримовича мелко задрожала нижняя губа. Он, не веря, уставился на Комиссара и заплетающимся языком промямлил:

— Расстреляли бы?

На лице следователя отразилась целая гамма чувств — гнев, раздражение, злоба — вот только жалости среди них не было. Комиссар обошел стол, встал за спиной арестованного, положил ему руки на плечи и, наклонившись к оттопыренному, украшенному мелкими черными волосками, уху прошептал:

— У меня для вас чудесные новости, дорогой вы мой. Сегодняшний день станет венцом вашей педагогической карьеры. Вы лично послужите примером и уроком сомневающимся. Не столько вы, конечно, сколько ваша показательная казнь, но согласитесь — без вашего участия, милейший мой Аполлон Питиримыч, это мероприятие провести невозможно…

Верховный Комиссар резко выпрямился, и, небрежно похлопав Аполлона по плечу, двинулся к выходу. Возле лейтенанта он ненадолго задержался, окинул одобрительным взглядом выправку подчиненного и сказал:

— Подготовьте арестованного. И сообщите на все предприятия и подразделения, что сегодня будет сокращенный рабочий день. Казнь состоится в семь тридцать на Центральной площади. Опоздавшим группам — выговор, с занесением в личное дело.

* * *

По коридору Аполлона Питиримовича пришлось, в буквальном смысле слова, тащить. Два дюжих молодца под командованием лейтенанта без видимых усилий волокли задержанного, едва касающегося носками стоптанных туфель пола, обитого выцветшим зеленым линолеумом. Ноги не слушались Аполлона Питиримовича. Он мешком повис на руках мордоворотов-охранников и только вздыхал протяжно, когда жесткие пальцы впивались в егодряблые мышцы особенно сильно. Жизнерадостный лейтенант шагал рядом, весело щерился, подбрасывая в руке увесистую связку с ключами. Ключи взлетали в воздух и с веселым звоном ложились в широкую лейтенантскую ладонь. А за мелькающими мимо, забранными решетками, окнами — вот же напасть! — приветствуя раннюю весну, весело галдели птицы. Общее веселье не разделял только Аполлон Питиримович. Даже тащившие его охранники — и те, казалось, получают от этого процесса видимое удовольствие. А лейтенант, к тому же, болтал без умолку.

— …честно говоря, мне вас даже немного жаль, ведь вы всего лишь слепое оружие. Но Комиссар — каков человек! Человечище! Ясно же, что атака из-за Периметра нацелена, главным образом, на наших лидеров. Быть может — на него самого! А ведь не побоялся — лично допрос провел!

Аполлон попытался сфокусировать мысли на монологе лейтенанта. Выходило не очень, но суть он все же уловил. По каким-то немыслимым причинам, Верховный Комиссар должен был опасаться его — простого школьного учителя. Что мог противопоставить он, стареющий педагог, могущественнейшему человеку Города?

— Простите, господин лейтенант, но я, действительно — ничего не понимаю!

Лейтенант бросил на приговоренного снисходительный взгляд, ловко крутанул кольцо с ключами и, копируя комиссарскую манеру разговора, ответил:

— Неудивительно, дорогой вы мой Аполлон, — и тут же громко захохотал. Но быстро справился с собой и свирепо шикнул на охранников, попытавшихся поддержать веселье командира.

— А знаете, Аполлон Питиримович, я вам верю, — чуть позже изрек лейтенант и, предупреждая последующие вопросы арестованного, продолжил. — И Комиссар вам верит. И Совет, как это не парадоксально, тоже. Только вам от этого легче не станет. Вся следственная группа, занимавшаяся вашим делом, на девяносто девять процентов уверенна в вашей неосведомленности. Вы — не обычный шпион. Вы — робот, запрограммированный врагами из-за Периметра. В нужный момент, в нужных условиях, ваша программа должна была сработать и заставить вас выполнить поставленную задачу. Мы уже сталкивались с подобным. И мой вам искренний совет — радуйтесь, что Совет не отдал вас докторам из Института.

Гуськов не разделял воодушевления лейтенанта, но, почувствовав, как при упоминании Института испуганно вздрогнули плечи его конвоиров, все же решил найти в себе немного позитива. Как раз, чтобы хватило на поддержание беседы, судя по всему — последней в его жизни.

— Но неужели нельзя ничего сделать? То есть… я хочу сказать — ведь все знают, что я не виновен! Ну, какой из меня робот, право слово?! Я бы знал. Вы так не думаете?

Конвой остановился перед огромной бронированной дверью, и лейтенант принялся возиться с ключами. Щелкнул замок, по коридору прокатилось эхо скрипнувших петель. Лейтенант обернулся к Гуськову, сочувственно помотал головой и сказал:

— Вы — бомба, Аполлон Питиримович. Ходячая неразорвавшаяся бомба. А что делают с неразорвавшимися бомбами? — И, не дождавшись ответа, сам ответил на свой вопрос. — Их уничтожают…

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

На центральную площадь стекался народ. С трибуны, где разместился Совет в полном составе и сам Верховный Комиссар, открывался хороший обзор. Видно было, как стройными колоннами, под предводительством своих бригадиров, идут рабочие из Заводских кварталов. Как, чеканя шаг, маршируют временно освобожденные от несения дежурства отряды солдат. Как дисциплинированными группами к площади стекаются школьники и студенты. Никакой давки и неразберихи. Порядок построения был всем давным-давно известен. Каждая группа занимала отведенную именно ей часть площади. Последними, по заведенному порядку, подошла самая малочисленная группа — отставные военные и пенсионеры.

Комиссар шагнул на верхнюю трибуну и окинул довольным взглядом жителей Города. Теми моментами, когда он во всем стоял выше Совета, Комиссар упивался особо. Отработанным движением он вскинул к небу руку, приветствуя собравшихся и призывая их к тишине. Впрочем, последнее было излишне. Единственным звуком, который разносился над площадью, были шаги конвоиров, ведущих приговоренного к помосту, в центре которого стоял электрический стул. Еще семь лет назад на его месте была обычная грубо сколоченная виселица, и Комиссар, считавший себя сторонником прогресса, каждый раз искренне радовался, глядя на торжество науки.

— Сограждане! — зычный комиссарский голос, прокатившись по площади, обрушился на стоящих у подножия трибуны людей. — Собратья! — каждое слово звоном отдавалось в головах и огнем вспыхивало в сердцах. — Соратники! — Комиссар, наслаждаясь моментом, еще раз оглядел выстроившиеся шеренги. — Коварный враг, засевший за Периметром, не дремлет! Днем и ночью строит свои козни, угрожая нашему светлому будущему! Мировое зло пытается лишить нас того, что мы так долго строили! Пытается навязать свои порядки!

По рядам горожан пролетел недовольный ропот. Некоторые даже стали озираться по сторонам, словно надеясь увидеть рядом подлых наймитов коварного врага.

— Но надежным щитом от вражьих происков служит нам наша Армия и Комиссариат! Этот человек, — палец Верховного метнулся в сторону стула, на котором в тот момент охранники закрепляли ремнями несчастного Аполлона Питиримовича Гуськова, — совершил чудовищное преступление! Он вошел в сговор с врагом!

Недовольный ропот стал громче. Кто-то уже грозил приговоренному кулаком. Кто-то выкрикивал проклятия.

— Наказание за предательство своего народа — одно! — Комиссар выдержал эффектную паузу и рявкнул. — Смерть!

И словно по команде взлетели вверх сжатые в кулаки руки и тысячи глоток подхватили, как молитву:

— Смерть! Смерть!!! Смеееееееерть!!!

Комиссар вновь вскинул руку, призывая к тишине. Подождал, пока утихомирятся самые шумные, и принялся зачитывать Приговор. Советник по Образованию склонился к Первому Заместителю и шепнул:

— Давно у народа не было праздника. Сегодня, кстати, особенно людно, не находите?

Первый Заместитель охотно кивнул:

— Согласно приказу Верховного Комиссара и учитывая низкую активность противника, на сегодняшнее мероприятие было решено снять с несения дежурства восемьдесят процентов бойцов.

— Кроме того, — включился в беседу Советник по Производству, — с заводов и фабрик было отпущено около девяноста процентов работников. Комиссар очень серьезно относится к этой акции…

Комиссар закончил чтение Приговора и уступил место Председателю Совета.

— Приговор обжалованию не подлежит! — произнес Председатель традиционную фразу. — Приговоренный, вам есть, что сказать в свое оправдание?

Но Гуськову не дали возможности что-либо ответить. Один из конвоиров влажной губкой прошелся приговоренному по голове и надел на нее обруч с проводами. Другой занял позицию возле шкафа с рубильником. Гуськов молча смотрел на ровные шеренги горожан. На серые робы рабочих. Синюю школьную форму. Стерильно белые врачебные халаты. На покрытые пылью ботинки, грязные перчатки, мундиры цвета хаки. Смотрел и не видел лиц.

Склонившись к Верховному Комиссару, Советник по Производству прошептал:

— На всю следующую неделю рабочий день предлагаю продлить на пол часа. Развлечения развлечениями, а План выполнять надо. Вы же, господин Комиссар, весь Город от работы оторвали…

— Приговор привести в исполнение! — крикнул Председатель Совета.

— …весь Город… — задумчиво повторил Комиссар. — Весь Город…

Весь Город лежал перед ним. Маленькое государство, остающееся верным своему Долгу, несмотря на постоянные нападки осаждающих его врагов. Огромный, слаженный механизм, внушающий священный трепет даже ему, человеку, который определял ход этого механизма. Неприступная крепость на пути отступников, забывших, что значит служить своей Родине, даже если последний приказ с этой самой Родины пришел почти полтора века назад.

Город. Его Город. Такой огромный, такой сильный. И такой хрупкий перед очередной коварной задумкой Врага.

— Есть, привести в исполнение! — донеслось от помоста.

И тут же в голове Комиссара что-то щелкнуло, словно встал на место недостающий кусок головоломки. Он кинулся к трибуне, плечом оттолкнул Председателя и, совершенно забыв про микрофон, заорал:

— Ааааатставить!

Он опоздал всего на долю секунды. Рука в резиновой перчатке уже тянула рубильник вниз. Резкий щелчок, который послал по проводам ток убийственной мощности, разнесся над молчаливой площадью, перекрыв даже эхо комиссарского крика.

Аполлон Питиримович Гуськов, школьный учитель, пятидесяти восьми лет отроду, нескладный и нелепый — прикрыл глаза, чтобы не видеть страшную серую массу, молча взирающую на то, как убивают человека, и прошептал:

— Жаль… Как же мне всех вас жаль…

И «взорвался».

А секунду спустя прозвучал протяжный женский крик: — Да что же вы за звери такие!?

А потом заплакали дети…

* * *

— Поздравляю, коллеги! Действие «Излучателя» нейтрализовано! — Артур Иванович — жизнерадостный бородач, влетел в лабораторию, словно вихрь. Улыбаясь, пожимая протянутые руки, хохоча, как ненормальный, он подбежал к Лидочке Еременко — самой младшей участнице Проекта, подхватил ее на руки и, рискуя сбить приборы и зацепить коллег, завальсировал по комнате.

— Да, что вы, как ребенок, ей богу! — проскрипел сидящий возле мониторов Семен Климентьевич, старейший работник НИИ и руководитель Проекта в одном лице. — Видим, все прекрасно… давайте сюда ваши графики.

— А что, передачу наладили? — Артур осторожно поставил Лидочку на пол. Вынув из нагрудного кармана цифровой носитель, он положил его перед Семеном Климентьевичем и с интересом уставился в мониторы.

Лидочка одернула халат и рассмеялась:

— Артур, ну что же вы!? Сами же сказали — действие «Излучателя» нейтрализовано. Исчезло не только негативное воздействие на людей, но и помехи. Сигнал устойчивый и четкий. Прямо перед вашим приходом пошел… — Она помолчала и едва слышно добавила. — Справился таки Аполлон Питиримович…

Однако Артур ее услышал.

— Питиримыча жаль… — помрачнев, кивнул он. — Широченной души человек был. Добровольно пойти на подавление личности и нейролингвистическое программирование… Буквально стереть самое себя, это, знаете ли, не каждый… Да, не каждый.

— Но мы же могли восстановить его?! Правда? — с какой-то детской надеждой спросила Лидочка. — Неужели все должно было закончится именно вот так?

— Не могли, — скрипуче ответил Семен Климентьевич. — Аполлон знал, на что идет. И знал, что назад он не вернется. Просто он очень любил людей… даже этих, из Города. А когда любишь кого-то, гораздо легче приносить жертвы.

Некоторое время было слышно только, как тихонько гудят сверхмощные компьютеры. Затем Семен Климентьевич встал со своего кресла, и, подойдя к застывшей парочке, встал рядом.

— Земля ему пухом, — пробормотал он и принялся молча смотреть в мониторы слежения.

В немногочисленные камеры, некоторые из которых были установлены ценой жизни агентов, весь Город видно не было. Но полную картину это составить не мешало. Большая часть народа нестройной толпой шла в сторону периметра. По площади, побросав винтовки, слонялись солдаты. Некоторые люди сидели прямо на мостовой, обхватив головы руками, раскачиваясь из стороны в сторону. На трибуне, спрятав лицо в ладонях, рыдал Первый Заместитель. Совсем рядом, зажав в руке табельный пистолет, в неестественной позе лежал Верховный Комиссар.

И во всей этой суматохе никто не обращал внимания на центрального персонажа действия, сидящего на нелепом металлическом стуле, опутанного проводами, с мерцающим, будто нимб, обручем на висках. Откинув голову назад, Аполлон, не мигая, смотрел в весеннее небо и грустно улыбался — стройный и прекрасный, словно молодой бог.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился 18 октября 1981 года в городке Кайеркан, который ныне считается районом города Норильска, Красноярского края. Закончил Ленинградский государственный областной университет (ЛГОУ) им. А.С… Пушкина, по специальности связи с общественностью. Работал журналистом, телеведущим, руководителем пресс-службы, редактором интернет-портала. Последние три года живет в Петрозаводске, столице республики Карелия. Работает директором петрозаводского городского Центра молодежи.

Пишет около пяти лет. Активно продвигать свое творчество начал года полтора назад. Публикации: журнал «Реальность Фантастики» — рассказы «Снежные волки», «Где живет Кракен». Сборник «Ярость благородная» — рассказ «Война без сохранения» (издательство «Яуза», готовится к выходу в апреле 2011 года).

Александр Абалихин Одуванчики

Виктор Петрович, не торопясь, ехал на велосипеде по проселочной дороге в деревню. Он направлялся в сельский магазин за продуктами. За его спиной скучно висел пустой рюкзак. Перед ним изредка взмывали в воздух белой метелью стайки капустниц, отдыхавших посередине дороги на влажной глине. Припекало солнце, травы замерли, на обочине дороги серебрились кустики полыни.

Неожиданно впереди себя, возле одной из луж, Виктор Петрович увидел дрожащие крылья необычных бабочек. Он даже остановился и сошел с велосипеда, чтобы лучше их рассмотреть. Бабочки были раза в два крупнее обычных капустниц и шоколадниц. Не походили они ни на изящных бабочек «павлиний глаз», ни на роскошных «адмиралов». Таких бабочек Виктор Петрович не видел нигде, даже в музеях. Они имели нежно сиреневые крылья с необычным перламутровым узором. Виктор Петрович посмотрел в сторону лесной поляны, которая в это время обычно радовала взгляд синими колокольчиками, густо рассыпанными в высокой траве. На этот раз поляна была сплошь золотой. Она была усеяна желтыми одуванчиками, среди которых попадались уже отцветшие цветы с дымчатыми шариками на концах стебельков. «Как красиво! Луг золотой!» — вспомнил он школьный учебник. Поляна действительно была очень красивой. Дополняли необычную красоту порхающие над одуванчиками те самые сиренево-перламутровые бабочки, которые сидели возле лужи на дороге.

— Откуда в это время столько одуванчиков? — удивился Виктор Петрович. — Третье или четвертое у них цветение, что ли?

Налюбовавшись на эту картину, он продолжил движение в сторону деревни Шиколовки на своем велосипеде. По пути ему встретились еще несколько полянок с одуванчиками и необычными бабочками. Совершив покупки, он вышел из магазина и услышал разговор двух мужиков, сидевших на лавочке.

— Совсем все вокруг заполонили, проклятые, — говорил один из них, в серой кепке и выцветшей синей рубахе. — В саду у меня все яблони из-за них засохли. И главное, вывести эти одуванчики никак нельзя. Уже все средства перепробовали!

— Это точно. У них корни метра на два уходят в землю. Не одуванчики, а хрен какой-то! — подтвердил второй мужичок, одетый, несмотря на жару, в черный старый пиджак.

Он сплюнул и ругнулся.

— Это вы об одуванчиках говорите? — включился в разговор Виктор Петрович.

Несмотря на тяжелый рюкзак за спиной, набитый крупами, бутылками с подсолнечным маслом и всякой всячиной, он не спешил садиться в седло своего «Туриста».

— Об одуванчиках. Никакого спасу от них нет! — возмущался мужичок в пиджаке. — Березовая роща даже засохла из-за них. Деревья стоят сухие. Кругом сплошные одуванчики. А над ними бабочки красивые так и вьются.

Виктор Петрович еще немного поболтал с мужиками, и поехал к себе на дачу. На обратном пути он увидел, что по красивой поляне бродит какой-то человек. Виктор Петрович слез с велосипеда, скинул рюкзак и подошел к нему. Тот был одет в серебристый плащ и сосредоточенно собирал во флакон семена отцветших одуванчиков.

— Здравствуйте, — сказал ему Виктор Петрович.

Человек вздрогнул и оглянулся.

— Как их тут много! Похоже, пора начинать с ними бороться, а то они всю округу заполонят, — сказал Виктор Петрович.

Незнакомец молчал.

— Вы ученый? — спросил Виктор Петрович, заинтересовавшись действиями этого странного человека.

— Нет, — наконец ответил хриплым голосом человек. — Я наблюдатель.

— Никогда не видел таких красивых бабочек. Откуда они здесь?

— С Анокприлона, — задумчиво проговорил мужчина.

— Откуда? — изумился Виктор Петрович.

— Издалека. Если вы так любопытны, я вам расскажу, откуда взялись эти цветы и бабочки. Все равно скоро земляне узнают великую и радостную весть. Мы прибыли на вашу планету с Анокприлона…

Виктор Петрович вытаращил глаза.

— Это очень далеко отсюда. Но что нам остается делать? Ведь именно на вашей планете исключительно благоприятные условия для разведения одуванчиков.

— Одуванчиков? — изумился Виктор Петрович, — Зачем их надо разводить?

— Мы вегетарианцы. А из всех съедобных растений предпочитаем употреблять в пищу одуванчики.

— Они же горькие!

— Зато имеют богатый состав. Именно они необходимы организмам анокприлонцев. Мы засеиваем вашу планету одуванчиками. Этот вид одуванчиков выведен нами искусственно. Они имеют мощный корень, содержат гормон ускоренного роста и размножения. Эти цветы уничтожают все конкурирующие растения. Скоро вся Земля будет покрыта одними одуванчиками, — суровое лицо анокприлонца расплылось в довольной улыбке.

— Да вы что! А люди, а животные? Тоже одну эту гадость есть будут?

— Люди перейдут на одуванчики. Хватит поедать животных и всякую растительную дрянь. Вот засеем одуванчиками всю Землю, вы их распробуете, вам понравится! Потом нас благодарить будете. А мы уже транспортные корабли готовим для отправки одуванчиков консервированных, одуванчиков соленых, одуванчиков вяленых и сушеных. Кстати во многих странах на вашей Земле одуванчики едят.

Виктор Петрович смотрел на незнакомца как на сумасшедшего.

— Я вижу, вы мне не верите. А напрасно. Я могу вам предложить отличный рецепт салата из одуванчиков. Его отлично запивать пивом из них же. Кстати, первое из одуванчиков просто великолепно, если в него ничего не добавлять, кроме соли. Главное, надо одуванчики перед приготовлением ошпарить.

— Так эти ваши одуванчики забьют все растения. Даже перца не останется?

— Точно. Ничего, кроме одуванчиков, — лицо незнакомца снова растянулось в блаженной улыбке.

— Так ведь звери вымрут. Не все же смогут одними одуванчиками питаться.

— Мы, анокприлонцы, очень гуманные существа. Мы никогда не уничтожаем животных и другие расы. Мы создаем такие условия, при которых они сами вымирают.

— Но ведь это бесчеловечно, — воскликнул Виктор Петрович.

— Бес чего? — удивился анокприлонец.

— Бесчеловечно! Ведь лесные звери не смогут есть ваши одуванчики.

— Да не волнуйтесь так. Останутся мыши-полевки. Может быть, — сказал равнодушно анокприлонец. — И вообще, хорошо, что это мы первыми вашу планетку заприметили, а то на ваши сельхозугодья уже другая раса глаз положила. Космоовцы вообще хотели здесь борщевиком все засеять. Эти космоовцы даже на нас с вами непохожи. Они больше крупный рогатый скот напоминают. Да и питаются, как скоты — силос едят, а не изящные салаты и пюре из одуванчиков! А мы научим вас есть одуванчики. Вы без них скоро прожить не сможете, уверяю вас.

— Это точно. Если вокруг ничего не останется, кроме них.

— А еще в придачу получите красивых бабочек. Только они способны опылять этот вид одуванчиков. Пейзаж, конечно на вашей планете станет однообразным, но очень красивым.

Пришелец отвернулся, прекратив разговор. Виктор Петрович, потрясенный всем услышанным, поехал домой.

На своем участке он увидел несколько одуванчиков, схватил лопату и стал их выкапывать. Однако корни зловредных созданий уходили глубоко в землю.

— Витя, слива засохла, — крикнула его жена Маша, — вокруг нее полно одуванчиков. Надо было прополоть.

Вечером Виктор Петрович услышал по радио, что во многих уголках земного шара появились необычные одуванчики. Ученые ничего не могут объяснить, но в считанные недели эти безобидные ранее цветы захватывают все более крупные ареалы, вытесняя другие растения.

Через неделю все только и говорили об одуванчиках. В воздухе летал пух от отцветающих цветочков.

Виктор Петрович пошел за грибами. Одуванчики уже росли и в густом лесу. Многие деревья стояли сухие. Грибов не было. Он вышел на полянку, заросшую желтыми цветами, и увидел того самого незнакомца.

— Что же вы делаете? — возмутился он.

— Да отстаньте вы! У нас неприятности. Этого никто не учел. Во многих регионах, где одуванчики почти заполонили все вокруг, расплодились кролики. Кролики размножаются и пожирают одуванчики в колоссальных количествах! Они получили с пыльцой одуванчиков гормон ускоренного роста и размножения. Со своей слюной они выделяют вещество, которое губит корни одуванчиков. Жаль, что мы так принципиальны и не можем уничтожать живых существ — этих проклятых кроликов! Так что мы сворачиваем свою программу! Бабочки сами погибнут. Радуйтесь! И молитесь, чтобы космоовцы о вас не вспомнили!

Анокприлонец с ненавистью посмотрел в траву. Там сидел сбежавший от соседа Виктора Петровича черный кролик Кузя и жевал одуванчики.

— Вон как челюсти ходят! — зло проговорил анокприлонец.

Тут Виктор Петрович спросил:

— А вы не никогда пробовали рагу из кролика с одуванчиками?

Лицо анокприлонца исказила гримаса отвращения. Он побледнел и покачнулся.

— Замолчите сейчас же!

Пришелец развернулся и побежал, прикрывая свой узкий рот четырехпалой рукой. На него сверху опустилось зеленоватое, прозрачное облачко, обволокло его. Фигура анокприлонца растворилась и стала невидимой. Облачко взмыло вверх и вскоре исчезло.

Виктор Петрович с любовью посмотрел на Кузю и подумал, что надо сказать соседу, чтобы тот выпустил остальных своих кроликов на волю. Пусть порезвятся!

Виктор Петрович вышел на тропинку. Вдруг что-то обожгло ему руку. Рядом с тропинкой высились огромные заросли борщевика…

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в Москве 10 ноября 1960 года, окончил Московский авиационный технологический институт им. К. Э. Циолковского. Специальность — инженер-металлург. Работает в научно-производственном объединении.

Фантастические рассказы и повести опубликованы в журналах: «Знание — Сила», «Знание — сила: Фантастика», «Наука и религия», «Техника — молодёжи», «Природа и человек. Свет», «Юный техник», «За семью печатями», «Приключения, фантастика», «Жеглов — Шарапов и Ко», «Фантастика», «Интернет — вести», в газете «Мир Зазеркалья», в альманахе «Сияние лиры», в журнале «Мир фантастики» на ДВД-диске, в аудио-библиотеке «Фантастика» журнала «Знание — сила» на ДВД-диске.

⠀⠀ ⠀⠀

Сергей Жданов Узревший облик мира

Здравствуйте, заходите, присаживайтесь. Дайте-ка я гляну на вас через преобразователь. Интересно… А вы сами никогда не им пользовались? Нет?

Спасибо, чувствую себя нормально. Больно смеяться, но это как раз сейчас мне не угрожает. Пуля жизненно важных органов не задела, так что через несколько дней выпишут. Да, преобразователь, или очки Свиридова, как их в народе прозвали, весьма помог. С ним врач видит биополе любого органа. Но ведь ваш журнал интересуется отнюдь не медицинскими аспектами использования преобразователя?

Я бы не говорил — открытие. Ручаюсь, что в действии преобразователя использованы только давно известные принципы и устройства. Так что я, Алексей Свиридов, истинного мира не открывал. Я лишь создал устройство для настоящего, правильного зрительного восприятия. Кто-то выразился по поводу последствий использования преобразователя: «слепой прозрел». Мне это выражение нравится.

Что же, с начала, так с начала. Я занимался психофизиологией зрительного восприятия. Здесь мне придется прочитать вам небольшую лекцию, чтобы читатели хоть немного вникли в проблему. Глаз — устройство весьма несовершенное. Скажем, из всего спектра электромагнитного излучения он воспринимает довольно узкую полосу частот. Да и то: определение цвета строится на основе обработки мозгом данных всего трех цветовых рецепторов: зелено-красного, желто-синего и черно-белого. Прочие цвета радуги мы, говоря честно, не воспринимаем. Мы о них догадываемся.

Я назвал глаз несовершенным. К этому стоит добавить несовершенство мозга. Глаз подает в мозг смесь цветовых пятен, линий, углов, движения, и уже мозг превращает все это во внятную картину проезжающего по мокрой дороге синего автомобиля. Кто знает, что еще содержалось в этой смеси и чего наш мозг распознать не смог? По нехватке ли опыта, или по полному отсутствию программы обработки полученной информации — все едино. Вы, наверное, знаете что жители равнин в горах совершенно не способны оценивать расстояния? Необходимого опыта нет.

С детства опыт появляется, можно говорить — с младенчества. Мозг создает нервные связи, чтобы расшифровывать считываемую глазом информацию. Первоначально связи устанавливаются при помощи других органов чувств. Не зря же младенец все тянет в рот, а ребенок постарше всегда норовит потрогать руками. Вот так и вырабатывается то, что я назвал диктатом фактуры поверхности. Из всех детекторов, которыми располагает глаз, почему-то самым весомым оказывается детектор фактуры. Для примера — вспомните кирпич.

Могу почти наверняка утверждать, что первое, что пришло вам на ум — это вид самой поверхности кирпича. Не его прямоугольность, не его цвет, а именно та особая шероховатость поверхности, что и делает кирпич кирпичом, а не прямоугольным оранжевым бруском. А лимон с пупырчатой шкуркой представьте, а? Я прав?

Диктат фактуры объясним — здесь зрительный образ тесно связан с образом осязательным. Отсюда следует что? Чего не щупали, то не различаем по-настоящему. Да, вы абсолютно правы, концепция Токиязы, звучащая как: «сущее ощупываемо», строится именно на признании фактуры единственным достоверным ощущением. Все прочее считается копией копии и даже планом копии — с соответствующей степенью достоверности. Я не разделяю его концепции хотя бы потому, что она ставит под сомнение все практические результаты астрономии.

Согласен, Токияза абсолютно прав, когда описывает собственную активность системы глаз-мозг. Попросту, о чем подумал — то и увидел. Науке давно известны образы на сетчатке глаза, порожденные не внешним воздействием, а собственным воображением. Да и зрительные галлюцинации возникают именно так: мозг создал образ, глаз отпечатал его на сетчатке, потом считал — но уже как отпечаток внешнего мира, и подал снова в мозг. Замкнутый круг, в котором невозможно отличить сам предмет от его фантома. Только ведь нам известны и осязательные галлюцинации, о чем Токияза умалчивает.

Так вот, использование специального голографического фильтра — вы видите, как радужно переливается внешняя поверхность очков позволяет отстраниться от диктата фактуры поверхности. В преобразователе использованы также светофильтры, самоподстройка фокусировки и прочие оптические ухищрения, давно применяемые в фотографии. Упрощенно говоря, фактура поверхности предметов становится почти неразличимой.

Период адаптации — короткий. От пяти минут до нескольких часов. Согласен, ощущения при адаптации не самые приятные. Ужас? Не думаю, что такое переживание обязательно. Скорее, это выражение общего отношения к миру. Я полагаю, что любой человек взирает на мир либо со страхом, либо с интересом. Одно, кстати, не обязательно исключает другого. Так вот, кто испытывает страх, тот создает некий упрощенный образ окружающего мира и держится за этот образ изо всех сил. И в те моменты, когда образ обнаруживает несоответствие реальному миру, страх овладевает им, полностью подчиняя себе. Вы знаете, я полагаю, что стрелявший в меня фанатик был из таких, из трусов. А человек, интересующийся миром, испытывает в такие моменты волнение и счастье.

Вы правы, я адаптировался быстро. Не скажу, что адаптация сопровождалась радостными переживаниями. Все эти переливающиеся пятна, потеря ориентации, режущие глаз цвета порядком утомляли. Да и потом, когда мозг подстроился — зрелище четырех вращающихся цветных небесных сфер буквально подавляет. Пропасти, разрезающие совершенно твердую под ногой поверхность, тоже немало адреналина добавляют. Так что я даже где-то понимаю тех, кто счел открывшийся истинный мир потусторонним.

Исчезновения визионавтов? Не могу ничего сказать. Конечно, слышал. Но если всерьез: кому потребовалось их похищать? Инопланетянам? Скорее, они сами удалились в уединение. Своего рода отшельничество, надо полагать.

А, так вас больше всего интересует мое знакомство с Персонажами? Первой мне, представьте, на глаза попалась Синяя Гусеница. Я ее так и назвал. А потом, с моей легкой руки, всех движущихся и контактирующих с нами обитателей истинного мира, поименовали Персонажами, наградив именами из сказок Льюиса Керрола. Сейчас их девять, но всех журналистов почему-то интересуют только Мартовские Зайцы.

Конечно, после того, как обнаружилось, что они иногда доступны наблюдению невооруженным глазом, разом решилась загадка НЛО. Поэтому согласен с вами, они наиболее популярны. Контакты с ними, с моей точки зрения, настоящие. Мы обмениваемся световыми импульсами, они меняют направление и скорость движения, если осветить их лазерным лучом определенной длины волны. Разум? Сомнительно. Но в людях они разбираются. Сколько раз я видел, как вокруг одного человека хороводом скачут Мартовские Зайцы, а возле другого лишь изредка Соня проползет. Белого Кролика, например, видело всего несколько человек!

Нет, не преувеличиваю. Я беру в расчет только подтвержденные случаи. Тот мир, который открывает нам преобразователь, трудно описать словами. Один видит голубую прозрачную гору, другой оранжевый бархан, третий — снежный сугроб огромного размера. Но у всех он расположен на одном и том же месте, у всех имеет вид горы, у всех блестит. Последователи Юнга объявили, что преобразователь позволяет визуализировать архетипы. Не знаю. Думаю, что светящиеся пятна, медленно сдувающиеся сферы и прозрачные стены, что окружают нас в истинно видимом мире, и где мы воспринимаем обычным зрением пустоту — пока неизвестные нам виды материи. Я, грешным делом, материалист, знаете ли. И от всех религиозных диспутов далек, так что даже не спрашивайте об этом.

Знаю, что есть радикальные течения в исламе, да и в христианстве, объявившие очки Свиридова даром шайтана. Ожидаемая реакция. Все, что не описано в Коране — зло и противно Аллаху. Помнится, в средние века некий халиф сжег библиотеку, сказав, что противоречащие Корану книги содержат ложь, а повторяющие Коран — излишни. Ничего нового нынешние фанатики не изобрели.

Официальные богословы пока выжидают. Видите ли, использование преобразователя в медицине, геологии, технике приносит немалую прибыль. Открыто объявить сам прибор дьявольским теперь сложно. Объяснить истинный мир пока невозможно. Мы не знаем, все ли из того, что открывает нам преобразователь, существует. Да и то, что существует точно — что это такое? Кротовая Пасть, например, что такое? А ее использование приносит миллионы долларов прибыли ежемесячно. Вот и отыгрываются на тех ученых, которые разные гипотезы об устройстве истинного мира выдвигают.

Конечно, приходится изобретать. А что делать? Любой человек, надевший очки и адаптировавшийся к ним, сразу убеждается, что мир совсем не таков, каким он его полагал. Картина мира рушится, и ее надо чем-то подпирать. А священники ничего предложить не в состоянии. Средство религии — рассказ. А преобразователь позволяет видеть. То, что видишь сам — сильнее слов. Так что все визионавты пытаются объяснить мир, исходя из собственных представлений. Экстремалы-визионавты, кстати, обходятся вообще без объяснений. Чтобы добавлять адреналина в кровь, объяснения излишни. Среди экстремалов уже и зависимость от преобразователя существует, как от телевизора или компьютера.

Я своего мировоззрения после использования преобразователя не изменил. Обострилось одно из наших чувств, мы узнали кое-что новое — и все. Для меня, как ни странно, потрясением оказалась скрытая структура туманов. Да-да, туманов. Преобразователь показал, что их более десятка видов. Самый изящный — Спираль Готики. Да я вам сейчас нарисую. Художник из меня аховый, но суть я передать попробую. Вот. На что похоже?

Что же, и арки и пчелиные соты здесь видят почти все. А вот основную структуру различают немногие. Поздравляю. Закончим на этом?

Хорошо, только два вопроса. Из уважения к вашему журналу.

Кресты? Знаете, некоторые фигуры отбрасывают в истинном мире проекции. Причем в разных направлениях образуется разное количество проекций. Физики даже видят в этом подтверждение дробной размерности Вселенной. Ну, у нашего мира якобы не три измерения, а одиннадцать или что-то в этом духе. Так вот: крест отбрасывает множество проекций. По оси запад-восток их больше, по оси север-юг меньше. Почему — не спрашивайте. Гипотез не имею. Кресты в истинном мире вовсе не привлекают визионавтов к христианству. Скорее, наоборот. Среди них некоторые начинают поклоняться дьяволу иязыческим богам. Да и самоубийства среди визионавтов случаются чаще, чем среди обычных людей.

Бездушные? Кто?

Так бы и говорили: люди, кажущиеся прозрачными через очки Свиридова. Их всего два процента. Чем они от других отличаются? Вам виднее.

Нет, я не намекаю. Я же сразу посмотрел на вас через преобразователь, едва вы зашли в палату. Предосторожность. У фанатиков очень своеобразная аура. А вы совершенно прозрачны. Аура есть, но — слабо-белесая.

Отлично даже. Прозрачные всегда отличаются отменным здоровьем. Как заболеете или рану получите — не дай бог, конечно — прозрачным быть перестанете. Это не навсегда.

А потому, что среди епископов прозрачные почти не встречаются, как и среди политиков. Не гармоничны они. Отменное здоровье тела устойчиво при полной психической нормальности, а она куда реже встречается, чем отличное здоровье. Зависть — древнее человеческое чувство. Так что примите мои поздравления. Спасибо. Мои наилучшие пожелания вашим читателям. До свидания.

«Ступай, прозрачный и счастливый, ступай с богом. Такие, как ты, ни за что не станут приспосабливаться к преобразователю. И замечательно. Тогда бы ты сразу заметил, насколько темна моя аура. Непременно задался бы вопросом — а как же так получается, что с каждым погружением в истинный мир аура визионавта становится темнее? И что происходит с теми, у кого она достигла абсолютной черноты?

Кажется мне, что сам вопрос напугал бы тебя до смерти. Ты ведь, наверное, чутьем догадался бы, каков ответ. Ха-ха, а я ведь не сказал тебе, что с такими способностями, как у тебя, ауру можно увидеть и без преобразователя. Небольшой психотренинг, немного практики — и ты бы смог различать нас, визионавтов, издалека. А теперь поздно. Еще несколько погружений в истинный мир — и я встречу Белого Кролика.

Потом, после встречи, у меня будет лишь одно, последнее возвращение в обычный мир. Написать завещание, привести в порядок записи, отдать долги — и последнее погружение, из которого в обыденный мир не возвращаются. Что ждет меня ТАМ? Узнаю. Я — не боюсь».

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1956 году. Живет в Орле. По специальности психолог, работает в психиатрии. Литературной деятельностью занялся с 2004 году, публиковался в региональных литературных альманахах («Орловский Край», 4–9 выпуски). В 2007 году совместно с И. Афанасьевым опубликовал роман «Последняя надежда творцов», (издатель А. Воробьев, Орел). В журнале «Искатель» (11,2007) опубликована повесть «Воплощение Великого Брата».

Член Союза Литераторов РФ.

⠀⠀ ⠀⠀

Александр Давыдов Деревянный меч

Глава 1. Мальчик

Юный мой друг, хочешь, я расскажу тебе сказку? Не хочешь? Тогда я расскажу быль. Слушай внимательно.

В одном городе жил Мальчик. Жил он в большущем доме, красивом, как шкатулка-гарчик, куда его бабушка прятала нитки с иголками. Стоял дом тот на пригорке, а вокруг — только маленькие домишки. И Мальчик поначалу такой был маленький, что едва головой до подоконника доставал. Потому ни домов других, ни машин внизу не видел — только солнце, облака и снег зимой. Да еще присаживались голуби на карниз и покурлыкивали: гуль-гуль.

Каждое утро ходил он погулять в скверик. Мальчик был маленький, потому гулял он с бабушкой, одного не пускали. И правильно делали, город-то был непростой, хотя уютный городок, ничего себе. Но совершались там чудеса, и не то, чтобы добрые — недобрые больше. Еще знаки в небе являлись: то крест огромный, то надпись неведомым письмом.

И колдунов было много, и людей с недобрым глазом. Они детей, говорят, воровали. Как-то слышит Мальчик — в дверь скребутся. Он дверь и открыл. А ведь настрого ему запретили, на два замка ее запирали, да еще на три щеколды. И ты, юный мой друг, дверь не всем отпирай — люди бывают не только хорошие.

Видит Мальчик лежит прямо на пороге детина-великан. В рванье одет, босиком, но в галошах. Подмигивает, гримасничает, губы в кровь разбиты. «Кудряш, — спрашивает, — когда деньги отдашь?» «Какие, — удивился Мальчик, — деньги?» Мужчина вовсе незнакомый. А у того, видать, была присказка такая.

Тут бабушка прибежала, Мальчика за шиворот в дом втащила и сразу ему — по заднице. Она добрая была, но вспыльчивая. А детина тут же перестал паясничать, встал перед ней навытяжку и руку протянул: подай, мол. Мальчик вдруг нищего пожалел, говорит бабушке: «Дай ему копеечку». Она и дала. Тот вежливо «мерси» говорит, а Мальчику уголком глаза подмаргивает: еще повстречаемся. И повстречались, юный мой друг. А может, и нет, сам пока не знаю. А попрошайка, тем временем, ушел.

Так он, наверно, колдун был. У него за спиной мешок, а там — украденный другой мальчик. Глазом он его усыпил или придавил слегка. «Неслухов они воруют», — объяснила няня. И с тех пор Мальчик стал послушным, но все равно не упасся. Послушным тоже не всегда жизнь — малина. Признаться тебе, послушных я прежде ох как не любил. Встречу послушного, так сразу хотелось подзатыльник ему залепить. Потом подрос и понял, что маму с папой надо слушать, чтобы они прожили подольше. Очень плохо без них, даже взрослому. Это ты уж мне поверь.

Теперь слушай дальше. Выходил Мальчик с бабушкой гулять на скверик. Скверик-то был махонький: деревца хилые, пыльные. Зато посредине — клумба. На ней маки огнем полыхают, горят как зажженные свечки. В общем, скверик каких много. На скамейках бабушки сидят и — блям-блям — соседям косточки перемывают. А дети рядом в песочке ковыряются. Но и тут не без колдунов, подохни они все!

Глава 2. Девочка Маша

Ровно в полдень ведьма на сквер выходит, — сухая карга, морщинистая вся, в черном вся, пыльный подол по земле волочит. И замирают все, и затихают все, даже птицы не чирикают. Сидит старая ведьма одна-одинешенька. Она круг на земле своей клюкой чертит, и не заступи за черту — погибнешь.

Мальчик-то в бабьи сказки не верил. И девочка, подружка его, тоже не верила. Оттого и случилась с ней беда. А добрая была девочка, хорошая, личико ангельское. И в платьицах кисейных ходила, как принцесса. Имя тоже красивое, как нотками-слезинками рассыпается: Мария ее звали. И нет лучше имени во всем белом свете. Для Мальчика имена цветные были. Так это — бледно-розовое, чуть в голубинку, как свежая пастила. Надела Маша как-то Мальчику на палец медное колечко и в щеку его чмокнула.

Ведьма, бывало, как ее увидит, вся слюнями исходила. Текли слюни, на платье капали. И ртом своим беззубым черные заклинания шептала. Уберегал Машу до поры ангел-хранитель. Но отвеять ли ему беду своими стрекозиными крылышками?

Разбегались как-то дети, страх потеряли. И заступила Маша за колдовскую черту своим сандаликом. Тотчас земля содрогнулась, стон могучий по скверику разнесся, рык отчаянный. Детишки от страха к своим бабушкам разбежались, носами в их теплые юбки уткнулись. А ведьма — как ни в чем не бывало, только пальчиком погрозила. Коготок свой с улыбкой покусала и говорит: «Хорошая какая девочка, и платьице красивое. Жить бы тебе, да жить». А Маша ей язык показала и — бегом домой.

Наутро Мальчик глаза открыл и видит — сидит на карнизе белая голубка и грустно так курлычет. А носик у нее — красненький, как в крови испачкан. Встал Мальчик с постели и тихонько по стеклу постучал. Скосила к нему глаз свой голубка и ввысь улетела, в небе синем растаяла. Как не было ее.

Погулять вышел Мальчик, смотрит — из-за угла черная карета выезжает. Два битюга ее влекут, черные тоже. Цокают кони копытом, карета по булыжникам переваливается. А тетка-дворница шлангом тротуар поливает. «Совсем дурная, — Мальчик подумал, — все равно ж натопчут».

Сгинула Маша, ангельская душа. То ль во сне, то ль гадкая ведьма ее заколдовала, но встала девочка на подоконник, ввысь взлететь хотела, как голубка. Но злые силы нас книзу влекут, а она жесткая, земля.

Мальчику стало страшно с той поры жить на свете. По ночам в постели ему не спится. Бабушка молитву пробормотала и — храпит. А он мается, ворочается с боку на бок. За окном луна — желтая, полная. На улице голоса — шепчутся, перешептываются. Блики на потолке скользят.

Игрушки мальчик совсем забросил, и книжки с картинками. Сидит — смерти боится. Няня, бывало, к нему подойдет, по головке погладит, леденчики сунет, чтобы не грустил. А он ее спрашивает: «Смерть, няня, это когда — как?» Няня у него мудрая была старуха. Она ему отвечает: «Смерть, это когда в землю тебя зароют». Мальчик еще больше пригорюнится. Няня тогда ему еще леденчика сунет и щепоткой его перекрестит. Мальчик-то шоколадки любил, а не леденчики. Так он их сразу глотал, чтобы не сосать и не грызть зубами. Няню не хотел обидеть. Добрый был Мальчик.

Ты спросишь, юный мой друг, с чего это я панихиду завел, о печальном говорю? Так жизнь, сам знаешь, она разная. Грусть найдет, потом, глядишь, радость наступит. Мальчику нашему и того и другого вдоволь было отпущено. И много в жизни всяких приключений. Так что ты дальше слушай.

А смерти боятся не надо, ведь души наши пребудут вечно. Некоторые, правда, надеются, что таблетку изобретут. Проглотил ее, и не умрешь никогда. Вот и мальчиков папа всем хотел бессмертную жизнь подарить. Он был ученый. Об этом я сейчас и расскажу.

Глава 3. Микроб Виталий

Приходит как-то вечером мальчиков папа домой. Шляпу с головы снимает, цепляет ее на вешалку. Совсем забыл сказать, что у Мальчика родни было видимо-невидимо. Мама с папой, конечно, и еще: дяди, тети, братья двоюродные, и даже племянник — здоровенный верзила. Они все вместе жили. Потому толчея была в квартире — не протолкнуться. Чтобы умыться утром, с вечера очередь занимали.

Так вот. Пришел папа домой, плащ на стул бросил, из кармана газету вынул, ее в трубочку сложил и — хлоп по стенке. Муху убил. Ну и что? — ты спросишь. Пока ничего.

Потом разворачивает он газетку, на стол кладет и сверху рукой прихлопывает. Тут семейство сбегается, и все газету рассматривают. Там на черном фото — тот же мальчиков папа. Ему лысый карлик руку пожимает, а папа радостно улыбается. Дяди с тетями тоже чему-то обрадовались, стали папу по плечам хлопать, подлизываться. А он из кармана блестящую медаль вынимает. На пиджак себе прицепил и грудь колесом выпятил.

Тут один дядя под шкаф залез, достает бутылку с вином. Племянник, здоровый балбес, за пазухой порылся — вынимает маленькую бутылочку. Бабушка поворчала, но вынула из буфета красный графинчик. И стали взрослые пировать. А Мальчик? — спросишь ты, друг мой. Мальчика, как всегда, спать отправили.

А ему только того и надо. Взял он потихоньку со стола газету и спать пошел. Как бы спать. А сам хочет прочитать, что там про папу написано.

Лег он в постель. Ночничок зажег. И только тут вспомнил, что читать-то не умеет. Теперь ты видишь, мой юный друг, что любые знания полезны. Еще не раз ты в этом убедишься.

Мальчик упорный был и не лишен способностей. Поутру утащил он у своего племянника, — тот, хотя и здоровый детина был, но второгодник, — букварь, и стал буквы учить. Ты спросишь, отчего б ему к взрослым не обратиться за помощью? Но уж такой был по характеру, до всего сам любил доходить. Постарался, и за одну неделю выучил буквы. Не веришь? Ну, за две. Хорошо, за три с половиной.

Потом прочитал все вывески в округе. И вновь раскрыл газету. Заглавие Мальчик всего за час осилил. Оно было такое: «Жизнью смерть поправший». Это, значит, мальчиков папа смерть жизнью попрал. То есть, ну, победил, что ли. Не сказать, чтоб умное название. А потом вот что газетчики написали. Изобрел, мол, папа жизненного микроба, по-научному: «микробус виталис». Это Мальчик хорошо запомнил — микроб Виталий. Если Виталия в бутылочку с водой запустить, начинает он там делиться и множиться. Теперь им всю еду опрыскают, уверяли газетчики, и люди никогда умирать не будут.

Прочитал это Мальчик и обрадовался. Больше не грустит, стал веселый, как прежде. Не знал, что в газетах, случается, и неправду пишут. Ну не совсем ложь, а так, наполовину.

Но люди, вроде, и впрямь больше не умирают. Раньше, бывало, оркестр похоронный часто играл — барабаны ухали, литавры звякали. Теперь — месяц за месяцем и — ни одних похорон. Кладбище рядом было, так на нем детскую площадку устроили. Находят дети в земле черепушки, косточки и с ними в салки носятся. Не все ж дети умные, как ты, юный мой друг. Перестали люди умирать, но пришла другая напасть. О том в следующей главе.

Глава 4. Папа пропал

Люди теперь не умирают, но вдруг пропадать стали. Днем — здоров, вечером — бледный сидит, дрожит весь. Утром — нет его, как льдинка растаял. И куда подевался? А спросит Мальчик, ему в ответ: «Тсс, тсс, ты еще маленький».

В квартире, где Мальчик жил, чуть не все истаяли. Бывало, за стол садились, тарелок не хватало. Теперь, вон, мама сидит — слезы в суп роняет. Папа сидит — в задумчивости медалькой поигрывает. Няня за стенкой шаркает. А больше и нет никого. Как ветром всех сдуло — и дядей, и тетей, и братьев двоюродных, и даже племянника. А потом и бабушку — добрую старушку. Ветры в ту пору сильные в городе дули, с ног сшибали, фонари раскачивали, на разные голоса стонали и плакали.

У няни в закутке теперь всегда лампадка теплилась — маленький такой огонек. А Мальчику все ночи один сон снился. Дева к нему приходила, красоты дивной, в венке из розовых цветочков. Смотрела на него печально, а потом в фортку улетала.

Однажды как-то особенно грустно она на него взглянула. Проснулся Мальчик, глядит — пожар, вся квартира пылает. Испугался, к маме побежал. Смотрит — нет никакого пожара, только свет везде горит. Люстра большая сияет, огоньки во всех хрусталиках искрятся, лампы настольные, торшеры светят. И лампадка нянина теплится. Под ней няня сидит, толстую книгу читает, губами шевелит. А рядом с ней — мама. Коса ее длинная распущена, в темных глазах свет переливается. Мама молчит, няня тихонько губами бормочет. Из-под шкафов и диванов холодом веет. И сидит у стола на кресле папин костюм, рукава до пола свесил, брючины одна на другую закинул. А на лацкане — медаль блещет. Нет в нем папы.

Тут няня к костюму подходит. Медальку с него отстегивает, достает деревянные плечики и костюм в шкаф убирает.

С тех пор совсем пустая стала квартира. Хоть бегай, хоть в прятки играй, никто не заругает. Да и ругать-то некому: мама из угла в угол ходит в халате и шлепанцах, няня беззубым ртом шамкает. Тихо в квартире стало, только часы время отбивают: блямс, блямс! А часы старинные, бьют, когда вздумается и по скольку хотят.

В скверик Мальчик больше не ходит, да там и невесело. Ни ребятишек, ни детей с бабками. Только одна ведьма старая сидит, колдовские значки клюкой на песке вычеркивает. Вся расфуфыренная — на каждом пальце по перстню рубиновому. А может, так, стекляшки. На шее ожерелье из зубов человеческих.

Ты спросишь, откуда у нее такое ожерелье? Отвечу: ее сынок из Африки прислал. Он там в диком племени зубным техником трудился. Голова у ведьмы трясется, зубы клацают. И черные машины по улицам туда-сюда носятся.

Опустел совсем дом-ларчик. Квартиры стоят пустые, в них ветер свищет. А по ночам ведьма по дому ходит, печати сургучные к дверям прикладывает и своим волшебным перстнем запечатывает. Ух, как страшно, мой юный друг. Но моя быль только для смелых. Ты — смелый, потому слушай дальше.

Глава 5. Нянина деревня

Прошла зима, весна наступила. Только лишь зацвели маки в скверике, стали мама с няней в путь собираться, и Мальчика собирать. Сами надели пальто драповые, Мальчика потеплее одели. Котомочку ему завязали, там — сухари и пшена кулек. Потом сели в поезд и вдаль поехали.

Сперва поля за окнами летели, потом пригорки, потом леса дремучие. Елки белесые стоят, словно в инее все. Как заехал поезд в самые дебри, няня машинисту говорит: «Стой, милок, прибыли». Сперва няня на землю спрыгнула, потом мама, и — Мальчика подхватила. Машинист дал свисток и уехал.

А перед ними лес стоит стеной, ни тропы, ни прогалинки. Взмахнула няня рукой — расступился лес, просека пролегла. Пошли они по тропинке и до деревеньки добрели. Деревенька маленькая, хуторок в лесах затерянный, домов десятка два. Там няня прежде жила, пока в город не переехала.

Ведет их няня к самой развалюхе и дверь ключом отпирает. А в избушке — пылища с паутиной. Пауки — во, какие! На спинах кресты. Взяла няня веник, паутину обмела. Разогнала всех пауков. Потом растопила печку, кашу сварила. Поел Мальчик каши и спать улегся.

Живет Мальчик с тех пор в деревне, а там, не как в городе. Петухи кукарекают, птицы поют, лягушки квакают. По утрам он пьет молоко парное. А в нем, мой юный друг, ты знаешь — самые витамины.

Речонка в лугах вьется. Вода там прозрачная, но коварная — ключи, омуты. Говорили, там русалка прежде жила. По ночам на берег выползала, песенки мурлыкала, золотую свою косу пятерней расчесывала. Но это давно было. Сказывают, как-то мужики приехали городские. Русалку сачком выудили, в большую банку посадили и в город увезли, в цирке показывать. Оттого и невзлюбила речка людей — тоскует по русалочке.

А деревенские-то, чем виноваты? Люди они ласковые, вежливые, всегда «здрасте» скажут. Встречаются, мой друг, и такие деревни. Прежде там одна ведьма жила, да померла давно. А теперь словно бы все про деревеньку забыли, даже людское зло ее до поры обходило. А про ведьму вот что няня рассказывала.

Тогда няня молодая была. Они с ее бабкой ведьму к себе домой заманили. Сама няня, будто на двор пошла, а бабка с ведьмой чай пить остались. Вышла няня за порог и ножницы в дверь снаружи вонзила — не любят этого ведьмы. И еще иголок в дверь напыряла.

Заходит обратно в горницу. Ведьма чай не пьет, руками по себе шарит, словно у нее внутри печет. Бежать хочет, да никак дверь не откроет. Тогда подпрыгнула, как лягушка, и — в окно.

Пошла няня наутро ее проведать, а та под одеялом драным лежит. Просит: «Кинь меня, голубушка». Няня — опрометью домой. Недели не прошло, как померла ведьма.

— А куда, кинь? — Мальчик няню спрашивает.

— Куда б никуда, хоть бы на пол, — отвечает.

— И тогда что?

— Сама ведьмой бы сделалась. Им перед смертью надо колдовскую силу отдать, чтобы душа успокоилась. А так, нет ей покоя, горемычной.

Но все-таки, приняла, видать, няня капельку колдовской силы. Она по полям ходила, собирала травки и корешки. Отвар из них варила и поила Мальчика. Тот, как попьет, разом на вершок подрастает. Широкоплечий стал, сильный, на кулачки двоих побивал. Жить бы ему да жить в деревне, если б не пришла беда. Но сначала я про другое расскажу.

Глава б. Тетка Тоска

Жила в деревне одна старушенция. На ведьму похожа, но добрая. Только странная — плоская вся, в черном платье, в ботиках черных на каблучке. На ухе — пенсне болтается. Папироски, как мужик, одну за другой смолит. И всегда у нее под рукой черный саквояжик.

Сидит она целый день на завалинке и только одно слово произносит:

«Тоскааа». Жалобно так, протяжно: «Тоскааа, тоскааа». Ее и прозвали — тетка Тоска. Но без злобы, потому что она добрая. И вот почему добрая.

Когда она молодая была (трудно поверить, но все когда-то молодыми были), она злых людей ненавидела люто. Как злодея увидит, сразу бомбу достает и — в него.

Забоялись во всем государстве злодеи дурные дела вершить. А пуще всех царь перепугался. Тогда еще царь страной правил, злой был — ужас. Заперся царь в своем казначействе на два замка, да еще на три щеколды. Сидит — нос оттуда боится высунуть. А шпионам своим велел девушку ту поймать и ему на суд представить. Долго ее шпионы ловили, пряталась она по чердакам и подвалам, а добрые люди ей помогали. Наконец, нашелся самый умный шпион. Изловил он женщину и к царю приводит.

А времени-то много прошло. Прежний царь умер — по слухам, огурцом подавился. Заходят они в тронную залу, а там другой царь сидит. С виду вовсе не злой, а вроде как — добрый. И простой совсем, простоватый. Не на троне сидит, а в кресле, и не корона на нем, а мягкая шляпа. Встает он с кресла, к женщине подходит и обеими руками к сердцу ее прижимает. Потом глаз прищурил и говорит: «Спасибо тебе, сударыня, за твою доблесть. Держи главный орден». И бриллиантовую цацку ей на шею вешает. «Теперь, — говорит, — отдохнуть тебе пора. Поезжай в деревню, живи на покое. А всех злодеев, мы и без тебя порешим». Так понимаю, что и новый царь ее опасался.

Не то, чтобы тетка ему совсем поверила, но ей и опомниться не дали — взяли шпионы ее под руки и отвезли в самую дальнюю деревню. Там и стала она Тоской. А бриллиантовый орден у нее по дороге сперли. Не все ж люди честные, верно ведь? Только и остался у тетки черный саквояжик.

Мальчику-то хорошо в деревне жилось, а мама его совсем загрустила. Раньше она большая была, красивая, высокая. Теперь немного сгорбилась, поседела, совсем старухой стала. Бывало, к тетке Тоске на завалинку присаживалась. Рядом сидят и молчат, вдаль смотрят. Выдохнет тетка свое слово заветное, а мама ей тихо губами подшепчет. Прокартавит тетка по-иностранному, а мама ей в ответ головой кивнет. Так и сидели.

Как-то разбудила няня Мальчика с утра пораньше. Молока плеснула ему в кринку. Потом дает в руку туесок и говорит: «Сходи-ка ты в лес, грибов собери. Мы их на зиму засолим». Удивился Мальчик: прежде его в лес одного не пускали, больно дремуч лес тот. Няня, видать, наперед беду почуяла.

— А мама не заругает? — спросил Мальчик.

— Ты мамку не буди, — няня ему говорит. — Она всю ночь промаялась, под утро только заснула. Ты с ней молча попрощайся и в лес беги.

Подходит Мальчик к маме. Красивая она лежит, волосы пепельные по подушке разбросаны. Дышит ровно, чуть с присвистом. Поцеловал он маме руку, ту, на которой кольцо обручальное, и в лес пошел.

Бродит Мальчик по лесу, а грибов не находит. Видно, не пора. Только мухоморы одни с белыми пупочками. И лес темный, неухоженный, мертвые деревья в повал лежат. И тропинки все перепутаны. Заблудился Мальчик, словно его лешак водит.

Вдруг слышит он ровный шорох — шух-пух-шух. Зверь так не шуршит, но ведь человек иногда страшнее зверя бывает. А в том лесу, говорят, беглые каторжники селились. С топорами разгуливали, в красных рубахах, веревкой подпоясанные.

Припал Мальчик к земле, осторожно из-за дерева выглянул. А там на поляне тетка Тоска прохаживается, траву косит. У нее здесь делянка была.

Пенсне у тетки на ухе туда-сюда мотается. Выкосила она всю поляну, косу травой обтерла и в землю ее воткнула. Золотится солнце на лезвии. Потом на скошенную траву присела, устала, видать. Косица у нее венчиком на голове уложена. Распустила тетка пучок, косицу по земле расстелила. Тонкая она у нее, но, как змея, длинная. Тетку Тоску ему чего боятся? Он ведь не злодей какой-нибудь. Вышел Мальчик на полянку.

— Привет, — кричит, — тетка Тоска, я есть хочу!

— Поешь, — говорит, — мальчик.

И сухой своей рукой мухомор срывает, Мальчику протягивает. Не хочется Мальчику ядовитого гриба отведать, но посмотрел он на тетку Тоску — и вдруг ему стало боязно. Глядит она строго, а лес глухой, места безлюдные. «Ладно, — думает, — пожую, потом выплюну». И откусил белую пупочку.

Тут у Мальчика искры из глаз посыпались и стали парить в воздухе. Каждая искорка звучащая была, и заиграла музыка дивная. Стал Мальчик вырастать и раздуваться. Как весь мир стал он велик и головой в небо уперся. Тетка Тоска вокруг него птицей вьется, взмахивает черными рукавами. Дорос Мальчик до самых небес и оттуда на землю шмякнулся. А рядом тетка Тоска сидит и усмехается.

— Спасибо, тетка, — он говорит, — накормила. Теперь я домой побегу, к маме.

Та грустно на него посмотрела и говорит:

— Нет у тебя, мальчик, дома, и мамы нету. А тебя я спасу, ты со мной пойдешь.

— Ан, не пойду.

— Тогда я тебя силком, — говорит, и косицу свою у него вокруг шеи узлом затягивает. И еще сказала:

— Никого больше на земле нету. Леса одни остались дремучие. По ним псы одичавшие бродят, кровушки твоей хотят.

Не успел Мальчик испугаться, как совсем близко моторы зафырчали. Дорога оказалась рукой подать. Думает он: «Обманула меня тетка Тоска». И хотел к людям бежать. Но тетка на него змеей зашипела: «Сиди, — цыкнула, — где сидишь». А сама, чуть пригнувшись, к дороге поспешила. За ней и Мальчик украдкой.

Глядит: пылят по дороге две машины грузовые, а на них — люди с ружьями. Разгребла тетка валежник, пулемет выкатывает и — ну по тем садить очередями. Они машины остановили, на землю попрыгали и за кочками все залегли. По ней из ружей стали пулять.

Только кто из них голову поднимет, тетка на ручку жмет и пули — вжик-вжик. Так, пока все до последней не расстреляла. Потом на дорогу выходит, руки подняла: мол, сдаюсь. В зубах папироску курит, а саквояжик у ног положила.

Те к ней сразу кинулись. Тогда достает тетка Тоска из саквояжа бомбу, папироской ей фитиль поджигает и — прямо себе под ноги. Трах-ба-бах-тарарах! — и нет уже никого на дороге, ни тетки Тоски, ни людей с ружьями. Только ее пенсне на суку раскачивается.

Бросился Мальчик бежать по дороге пустынной, и вот уже крыши деревенские видны.

Глава 7. Земляной холм

Прибежал Мальчик в деревню. Видит — тихая деревня, странная. Трубы не дымят, окна в домах побиты, двери нараспашку. Вбегает он в свою избу. «Мама! — кричит, — няня!» Нет никого, только нянина лампадка в углу теплится.

Обошел Мальчик всю деревню, в каждый дом заглянул — нету людей, одни тараканы по стенам ползают. Вышел он за деревню, в поле. А там — холм земляной за день вырос. Пар от него идет, а на верхушке ворона сидит, каркает, на тетку Тоску похожа. Тут вдруг понял Мальчик, что никогда больше он мамы с няней не увидит, и заплакал от горя.

Вдруг слышит Мальчик, в крайнем домике словно кто мяукает. Подумал: «Может, хоть котеночек остался». Заходит он в избушку, но там тоже ветер свищет. Только под кроватью некто попискивает тоненько. Заглянул Мальчик под кровать, а оттуда Розка вылезает.

Она подкидыш была. Нищенка прохожая ее подбросила. А когда малышке кулачок разжали — видят, там розовый лепесток лежит. Пригрели ее добрые люди и назвали Розкой. Вечно она по деревне ходила замурзанная и сопливая. А Мальчик и ей рад.

Бледненькая она такая была. Говорили, у нее глисты. Это, юный мой друг, оттого, что она руки не мыла. А ты моешь руки перед едой? Я вот, например, мою и перед, и после. Даже ночью встаю помыть руки, всю кожу стер до дырок. Так меня с детства приучили. Да шучу, шучу. Мою, как все нормальные люди, раза три-четыре в день, не больше.

Стал Мальчик Розку расспрашивать, тормошить. А она дрожит только и глазами хлопает: чужие, мол, приехали, с перепугу залезла под кровать, ничего не знаю и не ведаю.

Ну что ж, вечереет уже. Страшно в пустой деревне, надо к людям идти. Взял Мальчик свою котомку и еще — меч деревянный. Меч этот вот как Мальчику достался.

Захотел он себе оружие сделать из крепчайшего дерева, чтобы в бою не подвело. А вокруг деревеньки все деревья были гниловатыми и трухлявыми. Пощупает Мальчик кору, она под руками крошится. Глядит — на опушке стоит дерево могучее, все в зеленых листьях. Только один голый сук торчит. А на суку том сидит ястреб, своим круглым глазом на Мальчика зыркает. «Вот бы из чего меч», — подумал.

Бросил он в ястреба камень, чтобы согнать с дерева. Взлетела могучая птица ввысь, а потом на Мальчика кинулась, в глаза ему когтями целит. Отогнал ее Мальчик. Вновь поднялся ястреб в небеса и оттуда камнем на Мальчика ринулся. Теперь в темя норовит вцепиться. Снова Мальчик его отогнал, а тот опять на него с вышины падает.

Третий раз прогнал Мальчик ястреба. Парит он в синем небе, крыльями не шевелит. Тогда срубил Мальчик сук топориком, меч из него вырезал, узором изукрасил. И научился хорошо мечом орудовать. Бывало, на луг выйдет, всем одуванчикам головки посшибает, а те белым соком сочатся.

Взял Мальчик Розку за грязную ручонку, и пошли они. Мимо конюшни идут, ржанье оттуда раздается. Глядят: кобыла там стоит, тощая, ребра видны. Взял Мальчик клячу под уздцы, из конюшни ее вывел.

Затем взглянул он последний раз на деревню, рукой махнул на прощание. А ворона на суку «карр» говорит. Он и вороне махнул: «Прощай, тетка Тоска». «Меррси», — каркнула в ответ ворона и улетела.

Вскочил Мальчик на свою кобылу, а Розку впереди усадил. И поскакали они. Да как — поскакали? Поплелись, лучше сказать. Лошадь шаг ступит и встанет — ни тпру, ни ну. Пятками Мальчик ее лупит, мечом по заду хлопает. Тогда еще раз шагнет.

Долго они ехали, но добрались все-таки до ближней деревни. Уже совсем свечерело — звезда первая в небе зажглась, и месяц острым краем тучи режет. Подходят дети к одной избушке, тихо в окно стучат. В том домике почтальонша жила. Она письма носила и к няне забегала лясы поточить.

Открыла почтальонша дверь и глядит, словно не узнает.

— Ты, мальчонка, — спрашивает, — чей будешь?

— Я из ближней деревни, тетенька. Мы с мамой из города приехали.

— Да кто ж, — тетка говорит, — тебя такого молодого врать выучил? Ближнюю деревню придумал. Сроду здесь живу — ни одной деревушки вокруг, леса да болота.

— Сама врешь, тетка! — это уже Розка встряла.

— Вот тебе, — та говорит, — сопливая, святый истинный крест.

И со лба до пупа всю себя перекрестила. Потом к чему-то мужика своего из горницы позвала. Тот старикашка был глуховатый и придурошный слегка — на войне ему пуля в лоб попала. Он: э-э-э мэ-э-э ничего понять не может. Так и ушел в горницу. И тетка за ним вслед. Только охапку сена детишкам выбросила. Говорит: «Поспите до утра, а там — чтоб духа вашего не было. Еще чего сопрете, попрошайки».

Вот стерва. Это Мальчик подумал. А потом заснул. И вновь женщина ему явилась красоты неописуемой. И вроде на маму похожа, а вроде — не она.

— Ты мама? — Мальчик у нее спрашивает.

— Мама, — отвечает.

— Так убили ж мою маму.

— А у меня, — говорит, — сыночка убили.

— Так жив я, мама.

— И он живой, — говорит женщина, и уходить стала, в лунном луче в небо возноситься.

— А звать тебя как? — Мальчик ей вслед кричит.

А та уже издали, тихо: «Машей звать, Машей».

Глава 8. Дети становятся невидимками

Проснулся Мальчик утром туманным. Петух ему хозяйский в ухо кукарекнул, да еще в нос клюнул. Трет он голову, все вспомнить пытается, к чему покойники снятся — к ненастью или к хлопотам. Няня ему объяснила, да он позабыл.

Взял Мальчик клячу свою под уздцы, Розку разбудил и пошли они по деревне. Люди им встречаются, но, словно, детишек не видят. «Неужто, — думает Мальчик, — мы за ночь невидимками сделались?» В лужу он поглядел и Розку поглядеться заставил. Чистая лужа, никто в ней не отражается.

Понял тогда Мальчик, что зачаровали его, чтоб ни единому виден не был. И Розку с ним вместе. То ли та злая баба их сглазила, то ли добрая сила упасает. И не поймешь.

«Может, я и вовсе помер», — Мальчик думает. Но, если думает, значит — жив. Да и дурачок деревенский детишек увидал и заплакал горько. Он обсосанный сахарок изо рта вынул и Розке отдал. Еще у Мальчика от голода кишки ноют. Значит, жив точно. И Розка канючит: «Кушать хочется».

Заходят они, невидимые, в избенку. Там дед с бабкой сидят, кулеш трескают. Мальчик тоже за стол уселся, тарелку к себе пододвинул. Смотрит дед: тарелка сама собой по столу путешествует, и удивился сильно. А Розка у него ложку прямо из руки выхватила. Глядит дед: ложка сама по воздуху парит. И последние волосинки у него на голове дыбом встали.

А бабка-то подслеповатая была, — знай себе, кулеш уписывает. Сплюнул дед через левое плечо, чтоб домового отогнать, и — ну, за ложкой по избе гоняться. А Розка его поманит, да увернется. Умаялся дед. Хотел опять через плечо плюнуть, но от беготни у него во рту пересохло. Махнул он рукой и полез на полати.

Прожили детишки в деревне с неделю. Питались сытно — все дворы обошли, чтоб одних в расход не вводить. Пора и честь знать — стали они в путь собираться. Опять в каждый двор заглянули, у кого маслица взяли, у кого сальца, у кого яичек. Это, юный мой друг, они плохо поступили. Но ты с папой-мамой живешь, а они сиротинки на всем белом свете.

Сложили дети все в торбочку и свою кобылку кликнули. А кобыла, — она, должно быть, тоже стала невидимой, — на чужих харчах ух, как отъелась. Блестит вся, лоснится. Вскочили дети на кобылку и вдаль понеслись.

Видят — разбойники на дороге мужичка грабят. Тот с базара ехал, так они телегу остановили, из обрезанных ружей ему в сердце целят. А у самих рожи дикие, волосом рыжим заросли.

Мальчик с кобылки соскочил, выхватывает свой меч деревянный и бьет без промаха — разбойнику прямо в лоб. Тот — брык, и лежит. Розка тут как тут: к другому подбегает и босой пяткой прямо ему в живот — раз! Повалился разбойник наземь, а его ружье вверх выстрелило. Оттуда ему еще дохлая галка на голову шлепнулась. Аж взвыл разбойник от ужаса и тоже — лежит, не шевелится. А мужичонка мелкими крестиками перекрестился, стегнул свою лошадку, и — деру.

Сняли Мальчик и Розка с разбойников их кожаные ремни и портупейки, накрепко ими руки злодеям связали и на дороге лежать оставили. А ружья их об дерево жахнули. Затем на свою кобылку опять вскарабкались и дальше помчались.

Глава 9. Старец

Подъезжают детишки к озеру. Оно глубокое, вода в нем синяя. Облака по сини плывут, и ветер воду не колышет. А на берегу старец сидит. Голова у него длинная, лоб чистый, только одна прядка посередь лба свешивается. Расстелил тот старец перед собой белый платок, а на нем — ржаной хлеб кусками, сольцы горсть, яичко облупленное и молока кружка.

Задумали дети подшутить над старцем. Слезли со своей коняги, к нему подходят. Мальчик кус хлеба с платка берет, Розка — яичко облупленное. Посмотрел на них старец голубым своим взором и говорит:

— Кушай, мальчик, кушай. И ты угощайся, роза красная.

— Ты что ж, видишь нас, дедушка?! — Это они оба разом воскликнули.

— Все я, детки, вижу — и глубины морские, и высь небесную, и Ангелов Божьих, словно вас вот.

— А как зовут тебя, дедушка? — Мальчик спросил.

— Как тебя, — отвечает, — так и меня.

А Мальчик-то позабыл свое имя. Его все малыш звали, мальчуган, парнишка, сыночек. По имени редко кто. «А меня, как?» — Мальчик спрашивает.

— Я тебе, — говорит старик, — на ухо шепну.

Приблизил губы к его уху, бородой пощекотал и слово произнес. Узнал Мальчик свое имя.

Попили-поели, старик говорит: «Будет вам, детишки, невидимками ходить. От жизни все равно не спрячетесь. Пойдем-ка, — сказал, — роза красная».

Берет Розку за руку, к озеру подводит, свою руку в воде обмакивает и ей по лицу проводит, а потом еще по волосам. Рожица у Розки была замурзанная, а когда вода голубая всю грязь и сопли с нее смыла, стала Розка красивой девочкой. И глазенки ее засверкали.

Потом и Мальчика старец обмыл, чистую рубаху ему подарил, рукой волосы пригладил. А потом пук травы нарвал, обмочил в озере и конягу начисто вымыл. Стали они видимыми.

Только закончил, тучи собрались, гром прокатился, молнии в небесах воссияли и ливень грянул. «Пойдем, — говорит старец, — от дождя схоронимся». Над озером маленькая церковка стояла, маковка ее в воде купалась. Укрылись дети со старцем в церкви, а кобылу к стенному кольцу привязали.

В церковке иконы ни единой, и свечки не горят. Мешки пыльные повсюду навалены, сапожищами натоптано. Стены все божественными образами расписаны, но облупились они — где только рука осталась, где — нога. Только лик один под самым куполом сияет, девы пречудной, что Мальчику во снах являлась. Как есть, нетронутый.

— Кто она, дедушка? — интересуется Мальчик.

— Это Матерь Божья, Пресвятая Дева Мария, — отвечает. — А ты теперь спи, мальчик.

Повалились дети на пыльные мешки. Обнялись они с Розкой, чтоб теплее было, и заснули. Проспали всю ночь без единого сновиденья.

Просыпаются утром — нет старца. Розка говорит: «Куда дед-то подевался? Не свел ли нашу кобылку?» Вышли детишки из церкви. Глядят — мир Божий солнцем сияет, в небесах радуга переливается всеми цветами. А по синим водам озера тот старик идет, и в воде не тонет. Меньше, меньше делается и — пропал вовсе…

Глава 10. Остров мертвых

Вскочили дети на свою кобылку и дальше поскакали. Наконец добрались до железной дороги. А по рельсам — чук-чук-чу-ту-ту — поезда ходят, вагоны открытые тянут. А на тех вагонах — пушки, бомбы, машины военные. И солдатики на них едут, на губных гармошках наигрывают, в присядку пляшут. А стрелочник поездам два флажка показывает, один — желтый, другой — красный.

Идут детишки к стрелочнику, Мальчик спрашивает:

— Отчего поезда пушки и солдат везут?

Тот свою фуражку за лаковый козырек приподнял, средним пальцем лоб почесал и говорит:

— Ты, малый, с луны что ль свалился? Мы уж почитай два месяца с врагом воюем.

Тут конный отряд подъезжает. Впереди — командир с флагом. Стрелочник к командиру бежит, и принялся ябедничать:

— Какой, — говорит, — здесь мальчонка странный. Может, он вражеский шпион, рельсы взорвать хочет.

Командир окинул Мальчика молодцеватым своим, орлиным взором.

— Ну, шпион, — говорит, — должно быть, не шпион, мал еще. А вот коняга у него добрая. Отдавай, мальчик, свою кобылу, я ее на войну забираю.

Ускакал отряд и кобылу с собой увел. Стоит Мальчик, слезы у него капают, и Розка рядом подвывает тоненько. А стрелочнику, видать, и самому стыдно стало. «Куда, — спрашивает, — детишки, путь держите?» Не хочет Мальчик с ним говорить, отворачивается. Розка ему язык показала. А тот говорит: «Сейчас мимо самый дальний поезд пройдет. Сядете в него, и отвезет он вас хоть на край света».

Тут же поезд из-за леса — чук-чук. Поднял стрелочник красный флажок. Пыхнул паровоз паром и останавливается. Залезли Мальчик с Розкой в теплушку, на полку улеглись и уехали.

Поезд тот и впрямь был самый дальний. Едут детишки день, едут месяц, целый год едут. Питаются тем, что люди добрые подадут. Не жировали, но и с голоду не померли. Как-то просыпаются оттого, что машинист их за плечо треплет. Стоит он перед ними веселый, весь паровозным маслом перепачканный и говорит: «Стоп машина, самый край света, дальше некуда ехать».

Сошли дети с поезда. Видят — океан перед ними. Волны огромные ходят, берег весь в пене морской, а другого берега не видно. И зверь водяной клыкастый на берегу лежит, хвостом пену пахтает. Верно: самый край света, нету дальше пути. А поезд-то назад уехал, только рельсы гудят.

Пошли дети обратно по рельсам железным, по шпалам деревянным. Но рельсы путаются, ветвятся, верного пути не сыщешь. Забрели дети в самую глушь лесную. Вдруг слышат — топорами дерево рубят. Обрадовались детишки — человек рядом. Да, какая ж радость?

Бегут они туда, откуда топоры слышатся, а кругом ни единого деревца. Пни только, да земля вся щепками устелена. Глядят — вышка деревянная, на ней военные люди с ружьями. И псы брешут цепные. А вокруг вышки другие люди лес рубят. Одеты все в полосатое. «Черти, черти», — Розка шепчет и быстро-быстро перекрещивается.

А люди и вправду на людей непохожие. Не лица у них, а черепушки черной кожей обтянутые. Не туловища у них, а скелетоны. Бежать надо. Тут скелетон один свою голову-черепушку к Мальчику обернул. Видит Мальчик и глазам не верит — это отец его пропавший. Худой только.

Отец Мальчика тоже узнал и закричал жутким голосом. Тут псы забрехали злобные, ракеты сиреневые в воздухе вспыхнули, как на празднике. А солдаты с вышек стали в Мальчика и Розку из ружей бахать. Тут бы им убежать, а ноги не слушаются.

Вдруг — с небес свечение розовое. В нем Матерь Божья с неба спускается. Руками своими белыми она пули подхватывает и складывает в голубое лукошко.

Дети наконец опомнились и убежали. Бегут они по лесу, Мальчик сквозь сухие ветки мечом прорубается. Так и добрались до великой реки. Вода в реке темная, холодная. А на другом берегу огоньки мигают. То ль рыбаки костры жгут, то ль — разбойники.

Идут дети по берегу. Видят избушку. «Наверно, — подумали они, — домик рыбацкий». Зашли в избу, на пол повалились и уснули оба. Устали очень. Приснилась Мальчику нарисованная картина, которую прежде в городе видал. Называется «Остров мертвых». И он во сне подумал: «Наверно умер мой папа».

Глава 11. Атаман

Просыпаются дети среди ночи. За столом сидят люди, из полштофа брагу пьют и дикими голосами регочут. На разбойников похожи. Кричит их атаман Мальчику: «Деньги-то, кудряш, отдавать будешь?» «Нет, — отвечает Мальчик, — у меня денег». И на атамана посмотрел. Глядь: это тот самый попрошайка, только брюхо себе отъел. Сидит подбоченясь, в красной шапке набекрень. «Убьют», — Мальчик подумал.

Атаман своими черными глазами, как в душу ему заглянул. Говорит:

— Не лиходеи мы, к чему нам тебя убивать?

— А может, и зарежем, — говорит другой бандюга.

— Зажарим, — поддакнул третий.

— И сожрем с картошкой, — еще один сказал.

Тут вскричал атаман: «Цыть, шаромыги! На благодетеля своего руки не подниму!» И Мальчику: «Ты, — говорит с усмешкой, — за бабушку свечку в церкви поставь. Не жить бы тебе, кабы она не подала мне копеечку». Тут заржали все тати, гнилые зубы оскалили.

А Розка пискнула:

— Ты, дяденька, разбойник?

— Не слушай их, — отвечает, — мы люди мирные. — И Мальчику: — Ты, мальчуган, пока спи. Утром с тобой побалакаем.

Разбудил атаман Мальчика ранним утром. Шайка вся спит, носы в стол уткнули, храпят могуче, свищут. Полштоф допитый на боку валяется.

Выводит атаман Мальчика из домика, лесом ведет, перелесками. Приводит на поле огромное. А поле горит-полыхает, все красными маками поросло. Стоит Мальчик, любуется. Атаман же рукой вокруг обвел. «Вот, — говорит, — мое богатство».

Роса с цветов испаряется, вьется над полем легкий пар. Он с запахом цветочным перемешивается и льется Мальчику прямо в ноздри. Голова у него закружилась. Атаман его подхватил, а так — упал бы.

Говорит атаман:

— Дело тебе вот какое будет. Только свечереет, поплывем мы с тобой к другому берегу на лодке. Там уж — иная держава. К берегу пристанем, я тебе мешочек дам.

— А что в мешочке-то? — Мальчик спрашивает.

Атаман говорит:

— Меньше знать будешь — проживешь дольше, и сестренка твоя. — И дальше продолжает: — Тампограничники на конях гарцуют. Чужих, ох не любят. Но ты ужом проползешь до самого перекрестка дорожного, где два деревца растут. Там тебя человек встретит. Ты мешочек ему отдай, а сверток возьми. И мне принесешь.

— А как человека узнаю? — Мальчик его спрашивает.

— Узнаешь, — атаман смеется. — У него башка вся бритая, а за спиной черная коса болтается.

«Чудак какой», — подумал Мальчик.

— А коль поймают, что мне сделают? — спросил.

Атаман подумал и отвечает:

— Ну чего тебе, мальцу, сделают? Плеткой отлупят и обратно на лодке свезут. А про меня пикнешь, — атаман ощерился, — хоть под землей сыщу и язык твой поганый отрежу. — И нож показал.

Мальчик-то, конечно, понял: кто их знает, разбойники — не разбойники, а делишками они дурными занимаются. Да что поделать? Идти ему некуда, родных — никого, ножик у атамана острый. Остался он жить в избушке.

Глава 12. Мальчик теряет свою Розу

Плавает Мальчик с атаманом по ночам на лодке, а Розка на всех кухарничает. Бойкая, дельная оказалась девчонка. Полюбили ее разбойники. При ней не сквернословят, не охальничают, сапожищами в избе не топчут, ходят в белых портяночках.

Как вино пить соберутся, Розка нальет всем по чарке, поднесет каждому своими перстами, а бутыль в шкапчик уберет.

Прибился к разбойникам странный человек. Желтый весь, косенький, маленький такой, и молчит всегда. Те, как вечерять сядут, так и начинают громкими голосами друг перед другом бахвалиться. А он сидит: ножки сжал, руки на коленки положил, и — молчок.

Поднесет ему Розка риса в чашечке, человечек без ложки все рисинки оттуда выберет и чашку потом оближет. Или еще он толстую книгу читал. Книжка ненашенская — не буквы там, а закорючки одни.

Мальчик интересуется:

— Откуда ты, мил человек, и желтый отчего? Не больной ли?

— Си того белега, — отвечает. А что желтый, так там, объяснил, все такие. И — опять молчок.

Привлекают Мальчика закорюки удивительные. Просит он человечка:

— Обучи меня всем твоим знакам и закорючкам.

Мальчик-то учиться любил, да ему негде было. Мы с тобой, юный мой друг, это поменьше любим.

Обрадовался человечек, головкой мелко-мелко закивал. И с тех пор стали они знаки учить. Мальчик потом узнал, что их иероглифами называют. В той стране, которая за рекой простирается, они вместо букв. Но каждый — целое слово означает. Потому их — великое множество. Видишь, юный друг, как нам повезло, что букв в нашем алфавите кот наплакал. А если «ё» не считать, то еще меньше выйдет. Мальчик же учит иероглифы месяц, другой, никак они у него в голове не помещаются.

Даже по ночам снятся. Начертана на белой стенке надпись. Уже и разобрал он ее, но закорючки, как червяки шевелятся. Раз — и уже совсем другое написано.

Ну да заучил он все значки до единого. И книгу прочитал. Называлась она: «Разведение зернобобовых растений в условиях высокогорья». Если не понял названье, ты у мамы спроси. Умная книга. Ее ученый агроном сочинил.

Так незаметно год прошел. Потом другой. Затем, может, и третий. Кто их подсчитывал?

Сидят как-то разбойники под вечер, чай из блюдец дуют, Мальчику на Розку подмигивают: невестушка, мол, у тебя справная. Мальчик Розку как сестренку родную полюбил, но ведь пофорсить-то надо. Не так ли, мой юный друг? Он и говорит: «На кой она мне, сопливая?» Да-а, юный мой друг, поживи-ка с разбойниками — еще не таким выражениям научишься.

Поглядел Мальчик на Розку искоса. Видит — куда сопливая-то Розка подевалась? Стоит уже барышня, и красавица писаная. Глазками поводит лукаво, без обиды.

Заглянул Мальчик в ее глаза ясные и себя там увидел. И Мальчика-то уж нету — сидит за столом красавец-юноша, кудри белые вьются, плечи могучие. Давно Мальчик своего лица не видал: в хибаре той — ни зеркального осколочка, а в реке вода темная — ни дна не разглядишь, ни человеческого образа. Юношей стал, но я все равно его буду называть Мальчиком. Уж по привычке.

А Розка вспыхнула, раскраснелась вся, махнула тряпкой на охальников и к печке побежала. Каша, мол, там у нее пригорела.

И вдруг слышно стало: в лесу псы лают и железо лязгает. Прислушался атаман чутким своим ухом. Потом — как на свечку дунет! Изба в темень погрузилась. И заорал хрипло: «Полундра! Врассыпную!»

Кинулись к дверям разбойники. И Мальчик из домика выбежал. Ищет он Розку, кличет, но вокруг темень непроглядная. Только псы на его голос кинулись. Бежит от них Мальчик туда, где река поблескивает. Ближе они, ближе, вот-вот за пятку его цапнут. Да уж и обрыв. Прыгнул Мальчик в воду и поплыл к другому берегу. А меч он в избушке позабыл.

Плавать-то он хорошо умел, но река широкая и плыть в темноте неизвестно куда. А с берега еще пулемет стрекочет. «Не доплыву», — подумал Мальчик. Лег он на спину, руки раскинул и отдался на волю реки.

Глава 13. Поэт ловит луну

Принесла Мальчика река сама на другой берег. Лежит он на отмели, воду выплевывает, нахлебался все же. Всю изо рта выплюнул, видит — стоит человек на берегу и дурью мается. Хотя и не женщина, а в шелковом халате, на нем птицы и всякие звери вышиты. И в башмачках деревянных. Он из реки нечто сачком вылавливает. Достанет пустой сачок, посмотрит на него пристально, рукой пощупает. И опять воду цедит.

Потом и вовсе бросил сачок наземь. Сам в реку полез, как был — в халате. Горстями воду зачерпывает и на берег выбрасывает. Так заработался, что поскользнулся — и вот уже тонет.

Мальчик снова в речку прыгнул и чудака за шиворот из воды вытащил.

— Ты псих? — спрашивает. Хорошо, что он вместе с иероглифами иноземный язык выучил.

— Нет, не псих. Я — поэт, — ответил незнакомец гордо. — Тот, кто стихи сочиняет.

— Обманываешь, — Мальчик ему говорит, — кто сочиняет, все давно померли.

— Хочешь, докажу?

— Не докажешь.

— Ну вот, слушай. Стих. Только сейчас придумал:

— Ну и что? — спросил Мальчик.

— Ничего, — отвечает, — стих.

— Так и я могу.

— Попробуй, — предложил поэт.

Думал Мальчик, думал, всю голову сломал. Наконец придумал. Произнес:

— М-да, — говорит поэт, — на первый раз неплохо. А другой сумеешь?

— Нет, — отвечает Мальчик, — больше ничего со мной не случилось.

А тот снова за сачок взялся. Мальчик ему кричит:

— Ну, ты, дурень… поэт!.. Как тебя там? Снова за тобой не полезу.

Поэт отвечает:

— Я сейчас, только вот луну выловлю.

— А зачем тебе луна-то?

Поэт не объяснил толком.

— Нужна очень, — говорит, и опять в реку собрался.

Тут Мальчик сачок у него вырвал. Понял поэт, что не сладить ему с Мальчиком. Достает кожаную торбочку, вынимает оттуда бутылку оплетенную. Махонькие белые чашечки достает и — плеснул в них из бутылки. Одну чашку Мальчику подал: «На, согрейся».

Попил Мальчик из чашечки — и словно соловьи у него в душе запели. А кишки будто огнем припекло. Забыл он все горести и печали. «Еще, — попросил, — налей». Так сидели они с поэтом всю ночь, пока бутылочку не выпили. Обнимались, пели, стихи сочиняли. Мальчик ему всю свою жизнь рассказал. А тот нет-нет, за сачок схватится, но Мальчик у него отбирал. Потом и луна скрылась, солнце выглянуло. Тогда спросил поэт:

— Видишь, на горизонте гора виднеется?

— Вижу, — Мальчик отвечает.

— Там на вершине мудрый старец живет. Иди к нему, он и тебя мудрости научит.

Распрощался Мальчик с добрым поэтом. Сачок он с собой захватил, потом в овраг закинул. Мимо него пограничный разъезд на конях процокал, Мальчик едва успел за большим деревом спрятаться. Потом он уже без приключений до горы добрался и стал ввысь карабкаться.

Глава 14. Мальчик падает в пропасть

Тропинка вокруг горы винтом вьется, и конца ей не видно. Смотрит Мальчик — старик у тропинки сидит, над самой пропастью. Щупленький такой старикашка. А клюку свою крючковатую поперек тропы положил. Сперва Мальчик клюку не заметил, споткнулся об нее и носом землю клюнул.

Встал Мальчик, по штанам руками хлопнул, пыль столбом поднял и на старика напустился: мол, расселся, дурак старый, пройти не дает. Это он по-нашенски сказал. По-ихнему, должно быть, и слов таких нету. Оттого, видать, старик его не понял. Глядит на Мальчика, а словно не видит. Плюнул тот и дальше отправился. Тропа вскоре закончилась. Колючки пошли, кустарники, а земля скользкая, масляная.

На брюхе Мальчик ползет, руки в кровь обдирает, за кусты колючие цепляется. Но все-таки не удержался, нога соскользнула, и стал он в пропасть падать. Так бы и упал, но за хворостинку успел схватиться. Висит, в пустоте ногами дрыгает.

Руки у него уже слабеют. «Ладно, — думает, — все одно — конец. Отпущу хворостинку». Тут голова того старца вверху появилась. И протягивает ему старик свою крючковатую палку: хватайся.

— Да ну, старичок, — хрипит Мальчик, — не вытащить тебе меня. Еще сам вместе со мной сверзишься.

— Глядишь, и получится, — отвечает старик тихим голосом.

«Что ж, попробую, — решил Мальчик, — старичок-то жилистый». Только за крюк уцепился — и уже на твердом месте стоит. А старец говорит ему не строго и не ласково: «За мной иди». И скоро так стал в гору взбираться. Мальчик едва за ним поспевает.

Самой вершины достигли. Там — стена каменная. А в стене — деревянная дверка. Постучался старик, дверь тотчас распахивается, и оба они в дверку заходят. За дверью — поляна, бурой травой заросшая, а посреди нее дом стоит, резной весь, с крышей черепичной. И еще стоят — двое молодцов. Один — верзила, усы ниже подбородка свешиваются. Другой — и вовсе без усов, молоденький. Оба в белых курточках, белых порточках, кушаком подпоясаны.

Только старца увидали, большой крикнул: «Здравствуй, Учитель!». И оба они на землю повалились, бритые свои макушки в пыль уткнули, еще и кулаками по земле стукнули. Фу-ты, ну-ты, какая честь! Это Мальчик подумал.

— Третьего вам братца привел, — говорит старик, когда те двое встали и пыль с себя стряхнули.

— Здравствуй, братец, — старший сказал. Подходит он к Мальчику и в обе щеки его целует.

«Телячьи, — Мальчик подумал, — нежности». И тыльной стороной руки щеки обтер. Затем младший к нему подходит и тоже в щеки его лобзает, но не говорит ничего, только смотрит ласково, по рукаву поглаживает. «Немой он, с рождения», — старший объяснил.

Рису они вчетвером пожевали. Потом выходит старик посередь двора. Одну ногу впереди себя на цыпочку поставил, и палка в руке. Просит Мальчика:

— Бей меня.

— За что ж мне бить тебя, дедушка? Ты мне жизнь спас.

А старичок к нему, подпрыгивая, приблизился и — пырь в живот палкой. Так и согнулся Мальчик, дыханье у него захватило. «Ну, — собрался, — сейчас врежу!». Плюнул он в кулак. А кулачище у него — во какой вырос!

Размахнулся Мальчик во всю ширь и врезал. Только не по деду, а по чистому воздуху. Закрутился он волчком и задом наземь плюхнулся. Вскочил Мальчик, от злости замахал руками мельницей и на старика несется. Только мимо все попадает, да мимо. А старик его своим крюком под ногу поддел, раз — и опять Мальчик на земле. Спиной ударился, затылок ушиб.

«Ну, хватит», — старик говорит. Подняли Мальчика братцы, отряхнули, тихонько по спине похлопали и в домик спать пошли. А старец на землю сел, ноги скрестивши, и не шевелится. То ли спит так, а, может, молится.

Хотел, было, Мальчик подальше убраться от тех психов, но куда денешься? Мамы-папы нет, Розку потерял, и земля чужая. Покапал Мальчик слезами, хотя большой уже стал парень, и храбрый. Потом лег на землю и заснул, сам не заметил как.

Глава 15. Наставления Учителя

Поутру Мальчик на старца и глядеть не хочет, чашку с рисом от себя отставляет. Сильно обиделся. А старик ему говорит: «Что ж ты, юноша, квеклый сидишь? Ну ничего, сейчас братцы тебе развлеченье устроят». И братцам: «Покажите-ка, что умеете».

Берет старший братец тугой лук, через плечо надевает колчан со стрелами, а младший ему глаза черной тряпицей прикрыл. Натянул старший братец свой лук, и стрелу в дерево пускает. Еще достает он стрелы из колчана, и одна в другую десять стрел вонзил.

Тут и младший свое умение показывает. Из ограды кирпич достает обожженный, рукой его сжимает, а другой тихонечко в него тюкает. Раз — и напополам кирпич.

Дивится Мальчик, но виду подать не хочет. Говорит: «Небось, он трухлявый». Тогда братец другой кирпич из оградки вынул и Мальчику протягивает. А сам глядит кротко. Сложил Мальчик обе руки кувалдой. Бьет, бьет, только руки себе расшиб.

Захотелось Мальчику сильным стать, а то перед братцами стыдно. Теперь он весь день по скалам носится, словно горный козел. По деревьям, как обезьяна лазает. На шею бревно положит и, как лягушка, с ним прыгает. Ух, каким стал здоровым: плечи — горой, ноги — столбы, руки — полена. А старичок мудрый посмеивается — кирпич-то где бросили, целый лежит.

Однажды, день пришел, берет он Мальчика за руку, ведет к малому прудику. Он за домом был вырыт, каменюгами по краям обложен. Рыбки там плавали — золотые и красные.

— Что видишь в пруду сем? — старец молвил.

Поглядел Мальчик в пруд:

— Небо, — говорит, — вижу.

— А еще что?

— Облака, — говорит, — вижу.

— Еще, — спрашивает, — что?

Мальчик пригляделся:

— Себя, — говорит, — вижу.

Мудрец прутик взял, воду им пошевелил.

— А теперь, что видишь?

— Теперь, — говорит Мальчик, — ничего не вижу.

И тут старец произнес слова замечательные:

— Твоя, — говорит, — рука знает, что делать.

— Твоя, — говорит, — нога знает, что делать.

— Твоя, — говорит, — душа знает, что делать.

— А твоя, — говорит, — голова не знает, что делать. Сердце свое успокой, воды свои усмири, и свой лик там увидишь. И небо там отразится.

Сказал так и ушел. Сел Мальчик, ноги скрестив, у прудика. Стал думать над стариковой мудростью. И ты о ней подумай, юный мой друг.

День сидит. Два сидит. Не ест, не пьет. И воды его успокоились, и небо в них отразилось. Тогда встал Мальчик, кирпич отыскал, ткнул его тихонько, тот — надвое.

Тут младший братец к нему подходит, поклон ему отдает, и начинается меж ними сражение. Порхают друг против друга, как бабочки. Один другого в своей зеркальной глади отражает. Бились они до вечера. И так — день за днем.

Глава 16. Злыдень уродский

Как-то дарит старец Мальчику меч деревянный. Удивился Мальчик — в точности он похож на тот, что позабыл в разбойничьей избушке. «Пусть удар твой, — старик молвил, — будет, как мысль, точен». И научил с мечом управляться.

Не расстается Мальчик теперь с мечом, все по воздуху узоры чертит. Живет он у старца мудрого со своими братцами — и не тужит. Так Мальчик с ними сроднился, что им уже слов не надо — мысли друг друга чувствуют. Теперь он тоже ходит в белых штанах и курточке, кушаком подпоясанный.

Однажды пошел Мальчик окрестные места поглядеть. По тропинке вниз спустился. Полями идет, лугами. Добрался до другой горы высоченной. Вершина ее снежная на солнце блестит, а пик дымком в небеса покуривает. Угрюмая гора, недобрая. Мальчик думает: «Заберусь-ка я на гору, с верхушки на мир Божий погляжу и назад спущусь».

Стал он в гору взбираться. Лезет, лезет, а все далеко до вершины. Кругом утесы мрачные, а потом льды пошли — глаза слепят, вот-вот в пропасть сверзишься. Встал Мальчик на карачки и вверх ползет, за каждый выступ цепляется. Так и добрался до вершины. Там дом стоит, и диски черные над ним в воздухе парят.

А солнце уже на закате. «Переночую, — подумал Мальчик, — в доме, а завтра вниз спущусь». Только дом — недобрый, и диски траурные над ним летают. Сам он квадратный, на кубик похож, какими Мальчик в детстве играл.

Подходит Мальчик к стеклянным дверям, те сами перед ним распахиваются. За ними — залы просторные, но нет в них людского говора.

Только механизмы одни стоят, огоньками подмаргивают, пикают тоненько. В самый большой зал пришел Мальчик. Там пол блестящий, все в нем вверх тормашками отражается. Только отражаться нечему — пусто вокруг.

Тут шаги раздаются тяжелые. Мальчик за оконную шторку спрятался. Глядит в щелочку: вошло существо мерзопакостное. Голова, словно котел, в ней четыре глаза посверкивают. Уши торчком стоят, на руках по три пальца. Одним оно в носу ковыряет. А ты, случаем, не ковыряешь в носу, юный мой друг? Смотри, а то сломаешь палец.

Тут к окошку черный диск подлетает. И лучик оттуда — прямо уроду в ухо. Голос металлический раздается, противный:

— Говорит Гренгагутар, Император Вселенского Зла. Точка. Со звезды альфа Единорога. Точка. Как слышно. Вопросительный знак.

Злыдень хрипит в ответ:

— Хорошо слышно. Восклицательный знак.

И опять металлический голос:

— Расскажи, злыдень уродский, как Земле вредишь.

Тот мнется, заикается: порошочек, мол, научил людей делать маковый. Кто его понюхает, дурнем становится, а дурень сам себе лоб расшибет. Передатчики, мол, такие завел — на мозги людям капаю, чтобы они кровопийц себе в начальники поставили. А те войны затевают, глядишь, и всю Землю погубят. Аж взвился поганый Гренгагутар на своей звезде.

— Не стану, — кричит, — ждать, пока люди лбы себе порасшибают и перестреляют дружка дружку! Велю тебе, — приказывает, — злым дыханьем Землю разом с лица Вселенной стереть.

Сжался злыдень весь, скукожился, а тот сулит:

— Справишься, Пояс Ориона тебе пожалую, с алмазами. А коль нет, по винтику тебя, урода, разберу и в антимир закину.

Злыдень на колени падает.

— Повинуюсь, — кричит, — слушаюсь! Только ты, — просит, — зла мне побольше подкинь. Своего не хватит.

— Держи, — говорит металлический голос, — потом отчитаешься.

Стал тут злыдень уродский как лягушка, раздуваться. А потом смрадную свою пасть разинул, и облако зеленое оттуда изошло, вонючее. В форточку его все выдуло. Смотрит Мальчик, к окну припал: просторы кругом широкие, а вдали — другая гора стоит, где стариков дом резной. Туда и несет злое облако. Повисло оно над домиком, где старец живет, и вмиг рассеялось, как не было.

Злыдень стал по полу кататься. «Убью, — кричит, — старого хрыча!» Мальчик-то понял, о ком речь. Урод вопит, слюной брызгает: сколько, мол, зла попусту растрачено.

Не стал Мальчик дальше его слушать. Щеколду на окне отодвинул, через подоконник перепрыгнул, по скользкому льду на спине съехал. И вот уже стоит перед старцем, о злыдне ему рассказывает.

Глава 17. Бой с невидимками

Пошел старший братец за луком своим тугим, за колчаном со стрелами. Младший братец по стенке обеими руками колотит — к битве готовится. Только мудрый старик себе в усики посмеивается. «Готовь, — советует Мальчику, — к бою свой меч деревянный».

Смотрит Мальчик — сидит его старший братец у прудика. Камешки туда сбрасывает, кругами любуется, и на лице его — забота. Спрашивает Мальчик:

— Неужто тебя, братца моего старшего, страх обуял?

— Нет, братец мой, — отвечает, — страха не ведаю. Но опасен наш враг. Тому злыдню черные невидимки служат.

— Подумаешь, — говорит Мальчик, — и сам я был невидимкой.

Тут разбойный свист раздался, ноги затопали, словно большое воинство наступает, а вокруг — не видать никого. «Вот они и невидимки пожаловали», — говорит старший братец. Лук свой берет, стрелу в него закладывает. Вжик — стрела, и на воздухе красное пятно расплылось. А меньшой братец по двору носится, бабочкой порхает. Машет кулаками по чистому воздуху. Вдруг железный кругляк в него летит, зазубренный. Раз — и палец у него на руке отрубил.

Выхватил Мальчик деревянный меч, туда бежит, откуда кругляк прилетел. Чует — существо некое вокруг него вьется, само — невидимое. Чертит Мальчик мечом узоры по воздуху. В голове словно гладь водная — не видит он врага, но чувствует. Всякий удар деревянным мечом отбивает. Взмахнул им, и — стон тут раздался звериный, невидимое тело наземь повалилось. Глядит: младший братец тряпицей рану перевязал и опять по двору вьется бабочкой. Старший братец стрелы одну за другой из колчана берет и в пустой воздух пуляет. А повсюду железные кругляки летают, вертятся.

Только старец один сидит недвижим, ноги скрестив. Взгляд свой вперед устремил. Даже круги железные его дугой минуют. Видит Мальчик: из очей старца исходит луч светлый. Как меч он пространство пронзает, достигает горы, где злыднев дом стоит. Словно гром могучий грянул. Верхушка горы вулканом вспыхнула, горячая лава по склону вниз потекла. Смотрят трое братьев — нет уже на той горе злого дома. И тучи в небе разошлись, солнце вовсю сверкает. И враг бегством спасается.

Глава 18. Мальчик теряет Учителя

Опять день за днем катится. Только почти совсем перестали заходить к старцу люди добрые, мудрости поучиться. Они ведь и еду приносили. Видно крупинки злого облака с росой на травы осели, в землю впитались. Потом со злаками взошли, попали в пищу. И ожесточились людские сердца.

«Ничего, — Учитель говорит, — сами прокормимся». Тут вспомнил Мальчик ту книгу премудрую, что ученый агроном написал. Отыскал он фасолинку, зарыл в землю, а рядом тычинку воткнул, чтобы вокруг нее росток вился. Немного времени прошло, а тычинки уже не хватает. Побольше палочку воткнул. Вскоре и ее всю фасолька обвила. Тогда отыскал совсем длинную палку — и ее стебель обвил. Наконец Мальчик шест нашел длиннющий. Скоро и его не хватит. А стебель толстый, словно корабельный канат. И весь фасолинами усеян.

Ухаживает Мальчик за фасолькой, как та книга велела, и она все ввысь прет. Потому, я думаю, что в горах солнце ближе, а оно корни греет.

Живет Мальчик — не тужит, за растением своим ухаживает, мечом фехтует. Но как-то поутру приходят злые люди. В дверь ломятся, кричат злобными голосами, старика требуют.

Старший братец за колчан берется, говорит: «Невидимок побили, с этими, что ль, не справимся?»

— Нет, — промолвил Учитель, — то судьба моя. Предамся им в руки.

— И мы с тобой, — Мальчик говорит.

— Нет, — опять молвил Учитель. — Ваша судьба вас другой дорогой ведет. Велю вам от них спастись.

Жалко братцам Учителя, но ослушаться нельзя. Тот шагнул к деревянной дверке. Младший братец на колени падает, к ногам его прижимается. Отстранил Учитель братца рукой, за ограду вышел, дверь за собой тихонько прикрыл.

Смотрят братцы в дверную щелку, видят: Учитель стоит, а перед ним люди злобные. Головы у них красными тряпками повязаны, глаза у всех безумные. Тычут они в него пальцами, в лицо плюют, кричат: «Шарлатан ты, бездельник!» Учитель спокойный стоит, а они, как псы, брешут.

Затем снимает старец сандалии, и на голову себе положил. Те глазеют на него, рты разинули. Потом еще пуще принялись ругать. Главарь их веревку ему на шею накинул. И увели Учителя. Тот идет, на голове сандалии рукой поддерживает.

Ты спросишь, мой юный друг, зачем он положил сандалии на голову? Может, и знаю, но не скажу, сам попробуй сообразить. Ведь Учитель был, как водное зеркальце: дурак туда поглядит — дурака и увидит. А мудрый — увидит мудрость.

«Теперь, — старший братец сказал, — исполним завет Учителя, от злодеев спасемся». Покивали братцы головами, но легко сказать, а как сделать? Те на тропе своих дозорных оставили.

Думали братцы — ничего не надумали. Вдруг младший пальцем куда-то показывает и немует по-своему. Глянули братцы, куда младший указывал. Видят — фасолька-то вымахала ого-го! С высоченного шеста свешивается. Срезали они ее под корень, заднюю стенку перемахнули. Там дерево притулилось прямо над обрывом. Привязали они к стволу фасолевый стебель, а другой конец — с кручи сбросили. Мальчик свой меч за кушак заткнул. И спустились братцы вниз по стеблю один за другим.

Глава 19. Старые знакомцы

А куда братцам идти-то? Решили — пойдем, куда ветер дует. Ветры в тех краях сильные веяли. Как подует ветерок в спину, ноги сами бегут. Идут братцы и день, и два и третий. Вдруг голубка белая к ним летит, а в клюве несет записочку.

Над старшим братцем покружилась, и падает листок прямо ему в руки. Прочитал он письмишко и сразу опечалился.

— Матушка, — говорит, — моя помирает. Напоследок повидаться зовет.

— И мы с тобой пойдем, — сказал Мальчик.

— Нет, братцы, — тот отвечает. — Вы идите, куда ветер дует, а я матушке своей закрою глаза и вас нагоню.

Младший братец губами шепчет, старшего по спине гладит. Обнялись братцы все трое и разошлись в разные стороны.

Идут младшие братцы, куда ветер дует. По долинам, по взгорьям. Поля рисовые переплывают, рыбу там ловят. Это потому, юный мой друг, что рисовые поля заливают водой — так рис лучше родится.

А города они стараются стороной обходить. Зашли в один — едва ноги унесли. Там стены домов все черными надписями испачканы. И люди по улицам ходят бешеные, не по одному, а кучками. Красными тряпками на шесте размахивают, кричат грубо и толкаются. А то и подерутся. Все глазами вращают безумными, и слова безумные же выкрикивают зычным голосом. Их послушай, так они всем людям хотят добро сделать, а тем-то чего хорошего от их ругани?

Дошли братцы до самой Великой стены, что среди безлюдной равнины тянется. В обход ее идти — сто верст крюка давать. Сложил Мальчик свои руки горстью. Младший братец на ковшик ногой ступил. Мальчик его — раз, и вверх подбросил. Тот в воздухе перекувырнулся и вот уже на стенке стоит. Потом кушак свой развязал и братца наверх поднял. Спрыгнули они наземь и пошли дальше.

Наконец добрались до самого морского берега. Там — город богатый. Корабли туда товар со всего света привозят. Дома стеклянные небо верхушками подпирают. Машины бикают, мотоциклы трыкают, людей множество и — говор на всех наречиях. Совсем братцы в городе запутались. Заходят в чайный домик. Хозяин в черной шапочке им вежливо кланяется, приносит две чашки. В них лепестки цветочные колышутся.

Там еще человек один сидит, как лимон желтый. Перед ним поднос уставлен чашками, и к ним — фарфоровый чайничек. Вдруг орава в дверь заходит. Все в жилетках черных, в брюках черных и в ботинках лакированных. Морды — злющие, усы у всех топорщатся. И в черных шляпах все.

Хозяин к ним — с поклоном. Они его отталкивают. Один идет прямо к желтому и чашку чая ему выливает на голову. Потом другой чашку чая берет и — тоже тому на голову. Так поднос опорожнили. А последний уже весь чайник из носика ему на голову вылил. Вот какие хулиганы. Наверно, зуб на того имели. Небось, в своих темных делишках не поладили.

Сидит желтый, с лица чаинки смахивает. Тут младший братец встает и усатого за рукав тихонько трогает. «Тебе, — усатый спрашивает, — чего надо, калека?» Это он про его палец отрубленный. И размахнулся братца ударить. Увернулся младший братец — усатый с размаха кувырком через стол полетел.

Другой усатый к нему кинулся. Подпрыгнул братец до потолка и ногой с него шляпу смахнул. Тут уж все на него набросились. Братец пляшет, увертывается, усатые друг дружку колотят. Главный — ножик достал. Мальчик к нему подбегает и мечом — раз, под руку! Ножик по самую рукоять в деревянный потолок вонзился. Лежат усатые на полу, все побитые, в синяках, шишках. Хозяин к братцам подходит. Складывает руки на груди, кланяется. И еще чаю приносит.

Желтый последнюю чаинку с лица смахнул и Мальчику кричит: «Ну, кудряш, теперь с меня должок!» Глядит Мальчик — атаман перед ним сидит. Лицо не его, а он. Мальчик спрашивает:

— Чего ж ты желтый такой, и глаза узкие?

— Скучно, — отвечает, — с одним лицом всю жизнь ходить. Здесь, — говорит, — такие доктора, что хоть негром тебя сделают. Только плати денежки. — И спрашивает, а глаза — хитрые: — У вас-то, ребята, видать, плохо с денежками?

Переглянулись братцы, плечами пожали, руками развели. «Тогда, — предлагает, — айда за мной, работенку вам подыщем». Встал и в дверь вышел. И братцы — за ним.

Знает Мальчик, какая работенка у разбойника, да надо ему о Розке спросить. А спросить — боязно. Вдруг скажет — померла она. Пулей застрелили, в реке утопла.

Пришли они к морскому берегу. Садятся в лодку моторную. Атаман мотор заводит и — по волнам понеслись. Доплыли до острова. На острове — дом железный, окошка — ни одного. Подходит атаман к двери, дырочку там нашел. Пальцем повертел, и открылась дверь.

Идут они коридорами, по лестницам вверх поднимаются. На полу везде пушистые ковры уложены — шагов не слышно, ни звуков никаких. Подходят к железной двери. Атаман фонарик из кармана достает и ей посигналил. Открывается дверь. Там вместо стенки — огромный экран. Еще раз атаман мигнул фонариком. Экран загорелся и чудище на нем явилось. Глядит Мальчик — да это ж злыдень уродский! Четырьмя глазами подмаргивает и, как тогда, в носу ковыряет. Значит мерзкий император злыдня помиловал. Выходит, он все же довольно Земле навредил.

— Вот, хозяин, — говорит ему атаман, — привел тебе охранников.

— По виду, — говорит урод, — они щуплые.

Обиделся атаман:

— Куда там до них твоим невидимкам! Они банду Усатого вдвоем переколошматили.

— А люди надежные?

— Этот вот, немой вовсе, не протреплется, — ответил атаман. — А тот вон, как сын мне. Еще капельным его знал. Он мне порошком твоим помогал торговать.

— Ладно, — говорит злыдень, — беру в охранники. Сигнальные фонарики им вручи.

И пропал.

Достает бывший атаман из кармана фонарики, братцам их в руки дает, а потом говорит Мальчику:

— Что ж ты про свою названную сестренку не спрашиваешь?

— Розка жива?! — воскликнул Мальчик громким голосом. По дому железному эхо прокатилось.

— Ну жива. Орать-то зачем? — атаман отвечает. И вот что рассказал: — Когда лягавые нас обложили, — говорит он своими разбойничьими словами, — я — Розку в охапку и к лодке побежал. В лодку сели, плывем. Вдруг слышу — большая рыба за бортом плещется. Руки в воду сую, ее из реки вылавливаю. И что ж, думаешь, за рыба оказалась?

— Откуда мне знать? — удивился Мальчик.

— Учитель твой оказался, — атаман хохочет, — который закорюкам тебя учил. Думаю: не бросать же его обратно в реку, пускай мне прислуживает. Так и доплыли втроем до берега, а тут уж добрые люди помогли.

«Такие же, как и ты, разбойники» — подумал Мальчик и спрашивает:

— А Розка-то где?

— Неподалеку. Эх, — атаман губами причмокнул, — какая раскрасавица сделалась. Я учителей для нее нанял, чтобы языкам заграничным учили, танцам и манерам обучали. Она теперь невеста моя.

Заколотилось у Мальчика сердце, но он виду не показывает. Спрашивает:

— И любит тебя твоя невеста?

— Еще как любит, — атаман в ответ. — Пылинки сдувает. Да ты, — обещает, — сам увидишь. Я, парни, вас в гости приглашаю. Прежние денечки вспоминать будем.

Глава 20. Мальчик находит свою Розу

Подходят братцы с атаманом к домику. Стенки у него бумажные, просвечивают. Атаман башмаки снимает, и братцев разуться заставил. Затем дверцу раздвинул — та на колесиках — и в дом они заходят.

Комната пустая почти. Столик стоит низенький, на нем вазон стеклянный. Там зеленые светляки огоньками мигают. И девушка рядом сидит на коленях, чудной красоты. Она в халате шелковом, в черных волосах — черепаховый гребень торчит. Одной рукой она цветастым веером обмахивается, другой — деревянными палочками лапшу из чашки выбирает.

Подходит атаман, кладет перед ней лаковую коробочку. Девушка до полу ему кланяется. «Благодарю, — говорит, — хозяин».

— Гляди, — атаман гордится, — какая покорная.

— А где же Розка? — Мальчик спрашивает.

— Вот, — бывший атаман отвечает, — она и есть Розка.

Присмотрелся Мальчик — правда, Розка. И та приглядывается, вспомнить хочет, да не может никак.

— Я, — говорит атаман, — в лавочку за чаем сбегаю.

И ушел.

— Здравствуй, — Мальчик говорит, — Розка.

— Здравствуйте, господин, — та отвечает. И, как дурочка, головой туда-сюда кивает, веером обмахивается.

— Не узнаешь меня, что ли? — спрашивает Мальчик.

— Как пожелаете, господин, — отвечает. Тут отставляет она чашку с лапшой. Берет лаковую коробочку, порошочек из нее себе на руку высыпает и обеими ноздрями вынюхивает.

«Должно быть, — Мальчик подумал, — это и есть порошок, от которого дурнями становятся». Вырывает он у Розки коробочку, на пол бросает и ногой растаптывает. Затем к Розке кидается, за плечи ее трясет, даже по щекам тихонько шлепает. А та смотрит глупо и говорит: «Простите, господин, если что не так сделала».

Тут младший братец здоровой рукой Мальчика отстраняет, на другой руке не пораненный палец выставил. И — пырь Розку прямо в лоб. Потом у виска — пырь. Потом в шею два раза ткнул и еще оба уха ей ладонями потер.

Оглядела тогда Розка комнату, как в первый раз, и Мальчика тотчас узнала. А узнала, аж от радости взвизгнула, по обеим коленям руками захлопала. Потом на шею ему кинулась. «Теперь, — говорит, — бежим поскорее». Тут желтый человечек в дверь заходит. «И меня, — просит, — с собой возьмите». Тот самый, что Мальчика иероглифам обучил. Но здороваться им некогда. Выбежали друзья из домика и по улице побежали.

К морю они бегут, и как раз на последний ночной корабль успели. Тот уже трап поднимать собрался. К ним капитан подходит в белом кителе. «Какие, — спрашивает, — изволите каюты?» А у братцев-то в карманах пусто. У Розки — и карманов нет. Человечек желтый на ладошке медяки посчитал — только на одну каюту хватило, самую плохонькую.

Тогда капитан, золотым брелком поигрывая и в даль глядя морскую, произносит задумчиво: «У меня тут двое кочегаров занедужило. Несвежих лягушек поели». (В некоторых странах, ты знаешь, юный мой друг, лягушки — первое лакомство). Сказал это капитан и снова задумчиво вдаль глядит.

А что, молодым-то парням уголек покидать? Спустились братцы в брюхо пароходное, лопатами шуруют. Человечек им помогает, чем может. И корабль на всех парах несется. Другие корабли обогнал, первым в порт прибыл.

Сошли друзья наши на берег. Тут к ним машина подъезжает блестящая. За рулем атаман сидит. Каким-то манером раньше них успел добраться. Думаю, на самолете. Открывает атаман дверцу, одной рукой Розку в машину втаскивает, другой — ей ко лбу пистолет приставил. Дверь захлопнул и умчался.

Видят друзья — мотоциклетка рядом стоит. Сел желтый человечек за руль, братцы кое-как сзади уместились. И помчались следом. Догоняют атамана, рядом несутся. Тот из пистолета в них целит: бах, бах, но все мимо. Розка ему стрелять не дает, под руку толкает. Хотел он мотоцикл с дороги столкнуть. Вильнул своей машиной, но человечек скорости поддал. Атаман в кювет и кувыркнулся.

Слезают друзья с мотоцикла, на дороге стоят. Розка из опрокинутой машины выпархивает, к Мальчику подбегает, за руку его берет. Потом и атаман оттуда на четвереньках выполз, кричит Розке: «Тварь неблагодарная! С голодранцем связалась!» А Розка покрепче за Мальчика держится, и пальцами нос атаману показала. Розка-то прежней осталась.

«Ах, так?! — атаман кричит. — Тогда я всех вас перестреляю!» И пистолетом прицелился. Тут подъезжает машина грузовая, люди из кузова выскакивают и заламывают атаману руки за спину, пистолет у него отбирают. А главарь их ему под ребра кулаком ткнул. «Что, — радуется, — попался, бандюга? Давненько тебя выслеживаем».

Как ни смел Мальчик был, как ни силен, а и ему страшно сделалось. И братец его меньшой — бледный стоит. Те самые перед ними оказались рожи, что их Учителя на веревке увели. Мальчик за рукоять меча взялся.

Главарь к нему подходит, смотрит яростно.

— А ты, — спрашивает, — кто таков?

— Да мы, — Мальчик спокойно отвечает, — кочегары с иностранного парохода.

Глядит главарь на братцев, а у тех лица в корабельной саже перепачканы. Улыбнулся главарь во весь свой щербатый рот, по щеке Мальчика рукой потрепал. Потом белый платочек из кармана достал и руку себе обтер. Мальчик спрашивает:

— А этого куда ж теперь, в тюрьму, что ли?

Отвечает главарь:

— В нашей стране, товарищ трудящийся, не наказывают, а перевоспитывают. Пускай он для народа поработает.

Другой добавил еще:

— Мы, — говорит, — великую нашу стену до горизонта хотим протянуть. А он камни будет подтаскивать.

И третий еще добавил:

— Как закончим — сразу отпустим, гуляй на свободе с чистой совестью!

Затем они атамана бывшего в спину толкнули да подзатыльник влепили.

Сказали: «Шагай, тунеядец». И увели.

Тогда Розка спрашивает:

— А мы теперь чем займемся?

Мальчик подумал и отвечает:

— Надо нам злыдня уродского проучить.

Продали они побитую машину старьевщику, на мотоцикле обратно в порт приехали и там, где взяли, его оставили. Билеты купили, на корабль сели. Поплыли назад.

Глава 21. Битва со злыднем уродским

Вернулись друзья в прежний город. Нашли на берегу моторную лодку и на остров приплыли. Находят в двери дырочку. Мальчик пальцем в ней вертит, а дверь не открывается. Человечек советует: «Ты сначала на закат два раза крутни, потом — на восход покрути три раза». Так Мальчик и сделал. Распахнулась дверь.

Ведет их желтый человечек по мягким коврам прямо к уроду. Он-то здесь все знал. Вдруг видят друзья — стенка стеклянная, а за ней — комнатка. Там стол стоит весь уставленный склянками. За столом мужчина сидит. Белый халат на нем одет, с пробирками и колбами возится.

Постучал Мальчик по стеклу. Человек от стола голову поднял и — как на стенку стеклянную кинется! Мальчик тоже к стеклу припал. Это ж его отец был. Прижались они к стеклу по обе стороны — целуются. Тут меньшой братец ногой топнул, в воздух как птица взмыл и обеими ногами в стеклянную стенку ударил. Устояла стена — ни трещинки. Мальчик своим деревянным мечом по стеклу бабахнул, он ведь не расставался с ним никогда. Стоит стенка, как была, а Розка по ней кулачками колотит.

Тут человечек опять советует Мальчику: «Проведи-ка по стенке накрест фонариком». Отыскал мальчик в кармане фонарик, который ему прежде атаман дал, и лучом наперекрест по стеклянной стенке провел. Пало стекло, осколки во все стороны брызнули. И вот уже папа с Мальчиком обнимаются, наглядеться друг на друга не могут. Розка папу в заросшую щеку чмокает. Младший братец лбом об его плечо трется, а человечек — руки на груди скрестил и кланяется.

Нарадовались друг на друга и снова злыдня побежали искать. Человечек их к двери приводит. Открывают они ее фонариком, а там — машина огромная, помаргивает, поскрипывает, попискивает. А перед нею урод стоит и всеми своими шестью пальцами на кнопки нажимает. Оборачивается он к нашим друзьям. Ушки свои топорщит, зубы скалит, и палец опять в нос засунул. Кричит: «Предали вы меня, неверные мои охранники! За измену жизнью заплатите!»

«Это мы еще поглядим», — подумал Мальчик. Подходит он к злыдню уродскому и меч свой над ним заносит — голову с плеч ему хочет срубить. Но меч деревянный от урода отскакивает.

Нажимает урод на кнопочку, и прямо из машины — луч тонкий, горячий. Шарит луч по комнате, железные стенки от него плавятся. Вот-вот друзей наших напополам разрежет.

— Бежим скорее! — кричит Розка.

А папа вспомнил:

— Тут на крыше самолет стоит. Сядем в него и улетим.

Выбегают друзья из комнаты, видят — лесенка. Взобрались по ней на крышу. Там и впрямь самолетик, но рядом с ним урод сам, — и скалится. «Сейчас, — обещает, — мои невидимки вам покажут».

Налетело тотчас множество невидимок. Меньшой братец руками машет, Мальчик мечом размахивает — от врагов отбиваются. Розка сняла с ноги туфельку — колотит каблучком по пустому воздуху. Да невидимок так много, что не справиться.

«Вот бы, — думает Мальчик, — сюда старшего братца». Только подумал, видит — вертолет летит. Сбрасывает веревочную лесенку, а по ней старший брат спускается. Ты удивлен? Но ведь братцы друг друга без слов понимали, мысли на расстоянии чувствовали.

Берет старший брат свой тугой лук и стрелы пускает без промаха. Только красные пятна по воздуху расплываются. А последней стрелой в урода целит. Тот стоит и посмеивается, свой нос рукой трехпалой прикрыл. И попадает стрела ему прямо в сердце. Он стрелу из своего сердца вытаскивает, желтыми зубами ее перекусывает. Как же справиться с уродом бессмертным?

Тут Мальчик сообразил: «Что это он все в носу ковыряет?» Поднимает свой деревянный меч и — бац! — злыдню прямо по носу. Урод наземь брякнулся и надвое развалился. Из него — шарики, пружинки, колесики, разные проводки. А в носу — красная кнопка. Вся его сила в ней была.

Братцы один другого тискают. Потом Мальчик желтому человечку говорит: «Сколько уж раз ты мне помог». И рассказал про фасольку. Папа торопит:

— Давайте в самолет поскорей садиться. Места всем хватит. Улетим в другие края.

— Не полечу я с вами, друзья дорогие, — говорит старший братец. — Вернусь на ту гору, где мы жили со старцем премудрым. Буду людей учить его мудрости.

— И я с тобой, — человечек говорит, — стану фасоль растить, пропитаемся.

Младший братец ничего не сказать не может, только Мальчика по плечу гладит, и слезы у него из глаз капают. Понятно, что и он не хочет свою страну, какая ни есть, покидать.

Обнялись друзья все по очереди. Трое в самолет садятся и в небо взлетают. Трое в моторную лодку уселись и в даль унеслись морскую.

Увидел Мальчик — в самолете лежит пакет со взрывчаткой, бечевкой перевязан. Взял он его и сбросил вниз через люк. Гром тогда грянул, пыхнуло пламя высокое. Запылал остров свечкою, искры в небеса полетели. Потом могучая волна нахлынула, и скрылся остров в морской пучине.

«Теперь, — отец говорит, — расскажу вам свою историю».

Глава 22. Папина история

Как-то поздним вечером стучат в нашу дверь трижды. Заходят люди хмурые. Говорят: «Главные правители вас к себе требуют. Берите бутылку с микробом и за нами следуйте».

Привозят в черной машине к дворцу здоровенному. По мраморным залам меня ведут и в самый большой приводят. Там белые колонны потолок подпирают. Стоит длинный стол, а за ним — главные правители. Один лысину почесывает, другой усы покручивает, третий — брови черные хмурит. Перед каждым посеребряной чарочке и ломтик черного хлеба на блюдце.

«Наливай, — говорят, — нам своего микроба». Налил я дополна чарочки. Как раз вся бутылка вышла. Выпили они, потом взяли хлеба ломтики и понюхали. Только выпили, сразу стыд и совесть потеряли.

Лысый говорит: «Что нам Бога теперь бояться, если мы бессмертные?»

Другой шамкает: «Что нам людей теперь стыдиться, если мы бессмертные?»

Усатый говорит: «А сами люди, зачем нам теперь?».

Я и понял, что ни с кем правители бессмертием делиться не захотят. Тут они про меня вспомнили. Лысый говорит:

— Давайте решим, что делать с нашим умником. Это архиважно.

Усатый произносит неторопливо:

— Я полагаю, его следует расстрелять, чтобы он опять микроба не вывел. А то ведь кто угодно бессмертным сделается и страх перед нами потеряет. — Сказал и трубкой пыхнул.

Хмурый еще больше брови нахмурил, медальками звякнул и говорит:

— Всех бы тебе расстрелять. А работать кому?

Лысый на усатого прищурился: «Как он вас, батенька?» Порешили меня в лес отвезти, чтобы я там дрова рубил. И охрану приставить.

Отвезли меня в лес, в полосатое всего одели, чтоб с охраной не перепутать. Стал я дрова рубить, а таких, как я, там видимо-невидимо. И все дрова рубят.

Теперь ты понял, юный мой друг, куда это люди пропадать стали? Вот и Мальчик сообразил. А папа тем временем дальше рассказывает.

Началась война. Сперва всех здоровых и сильных побили. Потом пожилых и болезненных. Затем нас на поезд сажают и воевать везут. Привозят на войну. Рядком выстраивают. Генерал приезжает на грузовой машине. А в кузове — железные ножницы кучей лежат.

— Там, братцы, — генерал говорит, и рукой указал, — вражеский окоп, видите? Перед ним — железная проволока. Вы колючку железную ножницами разрежете, на врага наброситесь, победу над ним одержите и все героями станете. А если кто, — генерал пригрозил, — от врага бежать посмеет, так за тем вон холмом наши автоматчики спрятались. Враз скосят. — И раздает всем ножницы.

Бегу я к вражескому окопу, железную колючку разрезал. Передо мной враг стоит, в рогатой каске, в меня ружьем целит. Но и у меня ружье, и я в него прицелился. Тут бомба рядом ахнула, и оба мы наземь повалились.

Очухался. Сижу я в комнатке, передо мной стол стоит. За ним мужчина — тоже в рогатой каске, погонах позолоченных. На столе бумажки перекладывает и кричит на меня: «Открой, — требует, — мне тайну, государственную или военную!»

Я военной тайны вовсе не знаю, а государственную знаю одну, да режь — не открою! Чтобы враги не стали бессмертными. Устал рогатый кричать. «Ладно, — пообещал, — бросим тебя в тюремную камеру. А поутру застрелим». Позвал двух молодчиков. Те меня — под руки, и бросили в тюремную камеру. Там люди вповалку лежат и спят тревожно — шевелятся, вскрикивают. Прилег я в уголке, тоже поспать собрался. Тут вдруг кто-то меня за ногу дергает.

Передохнул папа, а потом дальше продолжил.

Глава 23. Папина история (окончание)

Человек ко мне подползает.

— Ты, товарищ, чей? — шепчет.

— Я, геноссе, свой, — отвечаю. — А ты — чей?

— А я, — шепчет, — чужой.

— Что ж, — спрашиваю, — ты в тюремной камере делаешь?

И подальше от него отодвинулся. «Доносчик, — думаю. — Их еще “наседками” называют». Но потом вижу — вроде личность знакомая. Подумал я, припомнил, потом, как закричу. Аж часовой своим ружьем звякнул.

— Тащи, — кричу, — профессор, торт кремовый!

Тот ко мне пригляделся, даже лицо рукой пощупал, и — тоже как закричит (тут уж часовой в дверь прикладом стукнул):

— Нет, это ты, академик, неси торт кремовый!

Я старого друга повстречал. Мы с ним на Брудершафтском всенаучном конгрессе поспорили, кто раньше жизненного микроба выведет. На торт кремовый.

Рассказал он мне свою историю, но я повторять не буду — очень уж на мою похожа. Сделал он своим правителям бессмертного микроба. Они тогда профессору орден вручили, а потом посадили в тюремную камеру. И со всем миром войну затеяли. Им-то чего бояться? Они ведь бессмертные.

Закончил профессор рассказ, грустно так улыбнулся и говорит: «А нас с тобой, академик, теперь на одном суку повесят. И поделом». Да ночь впереди длинная, принялись мы с ним про научное разговаривать. Каждый стал своим микробом похваляться.

Профессор кусочек известки нашел и на стенке циферками и буковками все про своего микроба написал. Гляжу я на его цифры, буковки и говорю ему по-научному: «Аш-два-эс-дэ-эн-ка-пи-рэ-квадрат-дарвин-презент. Не бессмертный твой микроб. Всех микробов победит, а гриппозный микроб с ним сладит».

Почесал тот в затылке. «Эге, — произнес, — забирай свой торт кремовый». Тут я стал своим микробом хвалиться. А профессор отвечает: «Це-о-два-эм-це-квадрат-эр-эн-ка-мендель-морган. И твой микроб не бессмертный. Будут твои правители жить вечно, пока ангиной не захворают».

Вижу — прав он. «Да-а, — говорю, — и мне сегодня не суждено тортом полакомиться». Тут засов дверной звякнул, и увели профессора. Оглянулся я вокруг: в тюремной камере уж нет ни души — всех до единого увели, пока мы с профессором спорили. Стою один посреди тюремной камеры — своей участи жду. Опять засов звякает. «Вот и конец», — подумал.

Вдруг заходит огромный такой негр. В зеленой пилотке, в башмаках высоких на шнуровке. Своими белыми зубами скалится и по плечу меня хлопает так, что я на пол сразу повалился. И говорит по-иностранному: «Окей олрайт карасчо враг капут».

Потом он от радости меня к груди своей прижимает, как ребенка. Из тюремной камеры наружу выносит, а туда уже ладные какие-то ребята прикладами рогатых загоняют. Сами все в пилотках зеленых, в башмаках на шнуровке.

Ведет меня негр в прежнюю комнату. Там за столом уже другой человек сидит, но тоже военный. Бумажки разбирает. Мне он не как негр обрадовался, а поменьше, но руку жмет, смотрит вежливо. И произносит: «Героические, — говорит, — союзные наши с вашими войска, — говорит, — добили подлого противника в его собственном логове. Теперь миру — мир». Снова руку жмет и отпускает на все четыре стороны.

Вышел я на волю. Хотел, было, профессора найти, про микроба доспорить. Может, не успели его убить рогатые. Но вдруг неизвестные люди мне пыльный мешок на голову накидывают, веревками всего скручивают. На самолет грузят и везут неведомо куда. Привозят… ну, к этому..

— Злыдню уродскому, — подсказала Розка.

— Ужасный злыдень, — кивнул папа, — и урод такой. Говорит: «Давно я, умник, за тобой охочусь. Нужен ты мне». Гляжу я на него с удивлением: зачем — не понимаю. Тогда он газетку достает, как из воздуха, развертывает и в мое фото всеми своими шестью пальцами тычет. «Если ты, — сипит, — живого микроба придумал, то мертвого уж подавно выведешь. Я им все реки и моря отравлю». И потом еще говорит: «А тебя пока посажу в стеклянную клетку, чтобы я смотрел, как ты моего микроба делаешь».

Пытался я отговориться и так, и сяк, но он даже слушать не стал. Схватили меня невидимки и посадили в прозрачную комнату. Сижу — микроба изобретаю. Но не смертельного, а слабительного. От него вреда никакого — только живот поболит. Почти уж изобрел, а тут вы подоспели.

Так закончил папа свою историю.

Глава 24. Остров

А самолет летит тем временем над океаном бескрайним. Папа на кнопки жмет, рычагами шурует. Ты спросишь, мой юный друг, где он летать научился? Да я и сам удивлен. А-а, вспомнил! Он еще в прежнюю войну был боевым летчиком. И награды имел.

Мальчик уже прикорнул под рассказ отцовский, от сражений своих умаявшись. Сон ему приснился удивительный: будто сам он стал тихим прудиком, воды его мирно плещутся, деревья склоненные, его своими листьями ласкают. Облака по нему плывут, покой его не смущают. Небо в нем синее отражается. Подходит к прудику дева красивая и грустная. На голове ее венчик из роз сплетенный. Склонилась дева к воде. Образ ее светлый в прудике отразился. Тогда заплакал Мальчик во сне от любви и жалости.

Тут начал самолетик трястись, дергаться, в воздушные ямы носом тыкаться. Проснулся Мальчик. Отец говорит: «Горючее у нас кончается. Поглядим, нет ли островка вблизи». Достает он из-под сиденья небольшой компьютер. Пощелкал кнопками, на экране буквы вспыхнули. «Есть, — говорит, — остров неподалеку». И опять кнопками щелкает. «Островок, — говорит, — маленький. Замок там один стоит. И церковка одна. И человек один живет — из той церковки священник. Остальные все на заработки уехали, да пока не вернулись».

— А голодать нам не придется? — это Розка спрашивает.

Папа еще немного кнопками пощелкал. Отвечает:

— Живности там немало: коровы дикие, овцы дикие, козы дикие. Все без человека одичали. И земля, — говорит, — плодородная. Даже голую палку в землю воткнешь — тотчас она листьями покроется.

Тут островок показался, как со дна морского на свет Божий вынырнул. Покачал самолет крыльями и на землю сел. Глядят друзья наши: замок на пригорке стоит, стены мхом обросшие, вьюнками все обвитые. На башнях флажки железные под ветром туда-сюда вертятся, поскрипывают. И оказались друзья наши среди сада дивного, цветами благоухающего. Рядом — церковка белая.

Воткнул Мальчик в землю свой меч деревянный, и сразу он листвой покрылся. Потом берет Мальчик Розку за руку, и они втроем по ступеням в церковку поднимаются. А ступеньки — древние, в трещинах. Из них трава зеленая пробилась.

Заходят они в церковь. Навстречу им — старец в ризах праздничных. Голова длинная, посередь лба одна прядка свешивается. Протягивает он вперед руки свои и возглашает громким голосом:

— Венчается раб Божий Николай рабе Божьей Марии.

Вот какое у Мальчика-то было имя. Вот как Розку назвали при рождении. И стали они все трое жить на том острове. Долго они жили, да и сейчас живут.

Все, юный мой друг. Прощай!

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1953 году в Москве. Окончил факультет журналистики МГУ. Автор книг прозы «Апокриф или сон про ангела», «Повесть о безымянном духе и черной матушке», «49 дней с родными душами», «Три шага к себе…», «Свидетель жизни» и др. Переводчик французской литературы. В его переводах публиковались произведения А. Рембо, Г. Аполлинера, Ж. Превера, М. Турнье и др. Избранные переводы: «Французская поэзия от романтиков до постмодернистов». Проза, публицистика, переводы печаталась в журналах «Знамя», «Дружба народов», «Новый мир», «Иностранная литература» и др. Был одним из основателей и руководителей редакционноюиздательской группы «Весть» выпустивший одноименный альманах (1989) — первое в СССР независимое издание. Затем возглавлял издательство «Весть». Был главным редактором издательства «Прогресс». С1992 издает культурологический журнал «Комментарии».

⠀⠀ ⠀⠀

^{Александр Смирнов} Пять шагов

1

За окном забрезжил тусклый рассвет. С трудом пробивая утренний туман, солнечные лучи оставляли зеленоватые следы на металлическом полу комнаты. На этой планете зеленым было все: рассветы и закаты, буйство джунглей и заросшие вековой тиной озера. Временами казалось, будто сам воздух начинал отливать зеленью. Единственное, что выделялось из равномерного, однотонного пейзажа — это земная база: серостальная полусфера, установленная на расчищенной площадке посреди джунглей под защитой силового поля.

Сейчас база только начинала просыпаться. Первым, как всегда, был Николай — командир экспедиции, пятнадцатилетний опыт космолетчика приучил его затрачивать минимум времени на сон. К тому же, текущие дела не позволяли расслабиться ни на минуту.

Умывшись, Николай отправился в пищеблок, перешагнув через солнечные блики на полу — он до сих пор не смог привыкнуть к их неестественной зелени, и ему было неприятно наступать на эти пятна.

После завтрака на Николая сразу же навалилась куча дел, каждое из которых требовало неотложных решений, так что только к полудню он сумел в очередной раз встретиться с пленным инопланетянином.

⠀⠀ ⠀⠀

Инопланетянин стоял посреди комнаты и, не мигая, смотрел на Николая. За все время нахождения на базе — а прошло уже около месяца — инопланетянин не промолвил ни слова. Более того, он ни разу не притронулся к еде, отказывался и от воды, и было непонятно, откуда он черпает энергию для своей жизнедеятельности — по заверениям биологов, в течение всего периода наблюдения вес аборигена оставался неизменным.

Инопланетянин был невысокого, около метра двадцати, роста гуманоидом. Все его тело покрывала гладкая зеленая кожа, представлявшая собой что-то вроде защитной оболочки. Она не была кожей в строгом смысле этого слова, скорее это было нечто среднее между кожей и одеждой, способной согревать тело и предотвращать повреждение органов гуманоида. Кроме того, ее цвет позволял легко укрываться в джунглях от преследования. Исследователям не удалось найти на планете каких-либо крупных хищников, так что, по-видимому, способность к мимикрии носила атавистический характер. Помимо прочего, должен был существовать механизм, позволяющий инопланетянину на время «выходить» из защитного кокона хотя бы для удовлетворения естественных потребностей организма, но определить его пока не удалось — сам абориген демонстрировать подобное умение, похоже, не собирался, а проводить над ним эксперименты биологам не позволяли морально-этические нормы, поскольку инопланетянин явно был разумным существом.

Поймать аборигена удалось совершенно случайно. На второй неделе экспедиции сенсоры базы зафиксировали крупный движущийся объект вблизи защитного поля, и автоматика заблокировала дальнейшее его продвижение при помощи силового кокона. Поднятая по тревоге группа быстрого реагирования нашла внутри кокона этого гуманоида. Тот не стал сопротивляться пленению, и был препровожден на базу. С тех пор большинство разведывательных групп отправлялись в джунгли с единственной целью, однако ни одной из них не удалось обнаружить и следа собратьев арестованного аборигена.

В то же время не прекращались попытки установить контакт с пленным инопланетянином. Попеременно это пытались сделать едва ли не все члены экспедиции, однако все их старания пропадали втуне.

Теперь инопланетянин неизвестно в какой по счету раз стоял перед Николаем. За время их одностороннего общения командир экспедиции перепробовал, казалось, все, но гуманоид одинаково реагировал на любые попытки добиться его ответной реакции — он просто тупо смотрел на Николая, не мигая и не двигаясь с места, пока его снова не уводили в камеру. Порою Николаю казалось, что инопланетянин не столь уж и разумен, однако заключения биологов, наблюдавших за ним двадцать четыре часа в сутки, убеждали его в обратном.

Тем не менее, контакт нужно было устанавливать, причем на это осталось дней пять, от силы неделя — с Земли вот-вот должен прибыть второй корабль. Если до этого времени общение с аборигеном не начнет налаживаться, его заберут на Землю, и уже другим людям достанется честь быть первыми, кто установит контакт с внеземной цивилизацией.

— Что, так и будем молчать? — поинтересовался Николай у инопланетянина. Тот продолжал смотреть на него, не отрываясь. — Ну, чего ты уставился на меня, как баран на новые ворота? Лучше бы пролопотал что-нибудь по-своему? Ведь несложно, а?

Лопотать по-своему в планы инопланетянина, похоже, не входило. Николай вздохнул.

— И что же мне с тобой делать? Может, ты путешественник в душе, на Землю хочешь съездить? Смотри, погулять-то тебе там особо не дадут. Запрут в лаборатории, и баста. А… ладно, — Николай махнул рукой. — На, хоть музыку послушай, может, проймет. Станцуй чего-нибудь, танец дождя, или что вы там танцуете? Ты хоть танцевать-то умеешь? — Николай показал, как надо танцевать.

Танцевать инопланетянин тоже не пожелал. Играла музыка, а он все так же неподвижно стоял и смотрел на Николая. Николай же откинулся в кресле и разглядывал джунгли за окном.

Ему вдруг вспомнился выпускной экзамен пятнадцать лет назад. Тогда межзвездные перелеты уже не были в диковинку, что, впрочем, не уменьшало притягательности профессии космолетчика для многих миллионов людей. На пути их мечтаний мог встать не только огромный конкурс в Космическое Училище, но даже самый рядовой экзамен в процессе обучения там. Вытягивать неудачников никто не собирался. Исключением не был и выпускной экзамен. Он состоял из пятидесяти вопросов, причем не только по профильным дисциплинам, таким как космонавигация. Например, там содержались вопросы по созданию благоприятной психологической обстановки в экипаже и даже по правилам установления контакта с внеземной цивилизацией (это при том, что к тому времени не удалось встретить ни одной). Экзамен проводился в письменной форме, и результат должен был стать известным через два дня после сдачи.

Однако уже на следующий день после написания экзамена Николая вызвал к себе пожилой профессор, декан факультета. Войдя в его кабинет, Николай увидел свою работу на столе. Подтвердились его самые худшие ожидания — все дело было в ней.

— Я хотел поговорить с вами насчет вашей работы, — сказал профессор, надевая очки. — В целом она производит хорошее впечатление, ответы четки и ясны. В общем, работа подтверждает ваши оценки в предыдущие годы учебы. И все-таки поставить за нее «отлично» я не могу.

— Но почему? Если все правильно? — невольно вырвалось у Николая.

— Все-то да не все, — парировал профессор. — Что касается профильных дисциплин, то тут претензий нет. Да и с практическими занятиями вы всегда справлялись успешно, так что это неудивительно… Но вот в вопросе «перечислите основные правила поведения при первом контакте с инопланетным разумным существом» у вас ошибка. А на этот случай мне даны достаточно жесткие инструкции. Вот вы перечисляете: «не показывать оружие, говорить спокойным голосом, попытаться определить какие-то общие понятия доступным для инопланетянина способом». И так далее, и так далее.

— Ну да.

— Но вы забыли самое главное! Надо дать ему понять, что мы пришли с благими намерениями!

⠀⠀ ⠀⠀

2

Рабочий день закончился, и толпы людей, уставших от дневной суеты, выплеснулись из дверей разнообразных фирм и фирмочек. Людская река растеклась по асфальту деловой части города, разделяясь на широкие — к метро и остановкам общественного транспорта — и более узкие потоки.

Николай всегда ощущал себя потерянным и одиноким в этой толпе. Вокруг мелькали сотни одинаковых равнодушно-безразличных лиц, внезапно появляясь и мгновенно растворяясь в мельтешении часа пик. Нити судеб на мгновение перекрещивались и тут же разъединялись, не оставляя друг на друге и следа.

Николай двигался в своем потоке по направлению к метро. С раннего детства метро внушало ему какой-то смутный, суеверный страх, и сейчас, в двадцать три года, он так до конца и не избавился от этого ощущения. Метро представлялось ему чем-то вроде живого существа, флегматично пережевывающего свою пищу. С механическим клацаньем турникетов оно проглатывало очередную порцию людей, проталкивало ее по пищеводу эскалатора туда, к поездам, которые уносили свои жертвы вглубь огромного тела этого подземного монстра.

Привычно работая локтями, Николаю удалось пробраться в середину вагона и встать на относительно удобное место в вечерней давке.

По мере удаления от центра вагон пустел — насытившись, метро выплевывало наружу, на свежий воздух недопереваренных, помятых в сутолоке людей. За несколько станций до дома вагон освободился настолько, что Николай смог найти себе сидячее место. До конца пути оставалось еще минут десять, и он раскрыл книгу, чтобы скоротать время дороги. «Мы пришли с благими намерениями», — начал читать он.

3

Разговор с профессором затянулся тогда надолго, но, в конце концов, тот позволил Николаю дописать строчку о благих намерениях, тем более, место на стандартном экзаменационном бланке еще оставалось.

Когда Николай вышел из здания, был уже полдень, и летняя жара плавила город. Листья на деревьях, казалось, пожухли и свернулись от зноя, но Николай не чувствовал жары, а только лишь неимоверную усталость, как следствие нервного напряжения. Близость провала после пяти лет безупречной учебы высосала все силы Николая.

Эти самые благие намерения запомнились ему на всю жизнь, вот и сейчас он вспомнил о них. По инструкции требовалось внушить аборигену, что он находится в безопасности, но как это сделать, если он не желает идти на контакт? Да даже если бы и шел, попробуй-ка убеди его! Только сейчас осознал Николай всю глупость ситуации. Гулял себе абориген по джунглям, никого не трогал, вдруг его схватили и приволокли на базу, а потом еще пытаются объяснить, что это для его же пользы. Какие уж тут благие намерения! Контакт в таких условиях невозможен, понял Николай. «Мы сами себя загнали в пат».

Инопланетянина увели в его камеру, а Николай отправился в обход по базе. Он прошел по этажам, заходя в многочисленные лаборатории, интересуясь ходом исследований. За этим занятием как-то незаметно подкрался вечер, болотными сумерками накрывший планету. Вскоре стемнело окончательно. Наступила ночь.

Выспаться Николаю, однако, в эту ночь было не суждено. Едва он закрыл глаза, как его разбудил пронзительный сигнал интеркома. Звонок шел из биологического сектора. В это время все лаборатории уже закрыты, следовательно, произошло что-то чрезвычайное. Николай нажал кнопку приема. На экране появилось лицо Аманды — главного биолога. В этот неурочный час она была в белом лабораторном халате с вышитым значком биологической службы, и только часто моргающие глаза выдавали то, что она была так же недавно разбужена. Не тратя времени на приветствия, оно коротко сказала: «Гуманоид исчез».

— Как исчез? — опешил Николай. Сонливость с него словно рукой сняло. — Куда?

— Неизвестно. Пятнадцать минут назад датчики зафиксировали его исчезновение. Камера показывает пустую комнату.

— Понял. Через пять минут буду, — сказал Николай и выключил интерком. Он вышел из комнаты и повернул красный рычаг у двери, объявляя общую тревогу. Тоскливо завыла сирена.

Когда Николай прибыл в биологический сектор, все ученые уже были в сборе. Связавшись с мобильными группами и направив их на поиски аборигена по базе, он отменил общую тревогу, сам же, прихватив с собой Аманду и еще нескольких биологов, отправился к камере инопланетянина. По пути он выяснял подробности произошедшего.

Инопланетянин исчез в половине первого по времени базы. Камера зафиксировала, что до этого он, как и обычно, сидел неподвижно на стуле у стены. Затем на пять секунд наступило затемнение, будто бы внезапно вырубился свет. Когда картинка проявилась, комната была уже пуста. Примечательно, что в записях показаний всех датчиков, следящих за узником, также обнаружились лакуны. Иначе говоря, исчезновение инопланетянина стало в буквальном смысле тайной, покрытой мраком.

Осмотр камеры гуманоида также ничего не дал — дверь комнаты, спешно переоборудованной в тюрьму, была заперта, замки нетронуты, а внутри — никаких следов инопланетянина.

Взбудораженная база успокоилась только к утру, когда поисковые группы прочесали все здание и ближайшие его окрестности.

На следующие несколько дней жизнь на базе замерла — все земляне ломали голову над загадочным исчезновением инопланетянина, подозрительные взгляды ощупывали зелень зарослей за окном, а обычная работа шла побоку.

Ситуация изменилась только после прибытия земного корабля, чье появление отвлекло внимание людей от бегства аборигена. К тому же, с момента происшествия прошла уже почти неделя, и эта загадка успела всем наскучить, так что она с легкостью была переведена в разряд неразрешимых.

4

Николай жил на окраине города, к тому же, довольно далеко от метро, поэтому домой он пришел в восьмом часу, когда на улице начало смеркаться, и зажглись редкие фонари, которым повезло остаться неразбитыми. Николай вошел в подъезд параллелепипеда многоэтажки, в которой он обитал, и проверил свой почтовый ящик со смятой, незакрывающейся дверцей. Ящик был доверху набит газетным спамом, рекламирующим все и вся. Среди рекламной пестроты с трудом обнаруживались затесавшиеся туда счета за квартиру и телефон. Вытащив их из общей кучи, Николай оставил газетный мусор сверху на ящиках и направился к себе.

Пока разогревался ужин, Николай еще раз просмотрел счета. Без рекламы не обошлось и здесь — под нее была отведена обратная сторона обеих квитанций. Причем и там, и здесь все место занимало объявление одной фирмы. «ООО «Спите с нами», — гласили крупные буквы. — Любой сон по желанию заказчика. Вам надоели серые будни? Жизнь потеряла для Вас смысл? Мы поможем Вам! ООО «Спите с нами» — мы сделаем Ваши мечты реальностью!» Ниже был указан адрес и телефон.

Своевременно ребята подсуетились, подумал Николай. Сейчас, когда люди замкнулись в ритме муравейника-мегаполиса, как в колесе сансары, возрождаясь каждое утро для очередного прохода по циклу и забываясь на ночь во сне без сновидений, сейчас услуги этой фирмы, по-видимому, будут иметь спрос. Николай саркастически усмехнулся и отложил счета в сторону. В это время сковородка, еда на которой уже успела пригореть, решила напомнить о себе недовольным шипением, и Николай бросился на кухню к плите.

5

В тишине раздался резкий противный звук сигнала к пробуждению. В тот же момент комнату залил тусклый, мертвенный свет.

— Доброе утро Николай, — произнес до боли знакомый, лишенный всяких эмоций металлический голос.

— Уже утро?

— Шесть часов. Завтрак через пятнадцать минут.

Николай сел на кровати. Вокруг была привычная обстановка его комнаты-ячейки, квадратного помещения размером три на три метра с однотонными стенами неопределенно-серого цвета, без окон, зато с двумя дверями друг напротив друга. Одна дверь вела в санузел, другая — наружу. Также в комнате имелся крохотный деревянный стол с единственным стулом, которые занимали все место между узкой койкой и входной дверью, а также серая металлическая конструкция у свободной стены.

Это был божок, своего рода искусственный интеллект, единственный собеседник Николая на протяжении вот уже многих лет. Сконструирован он был весьма необычно: две массивные стойки в форме спрямленной буквы «С» соединялись горизонтальными балками на верхнем и нижнем концах. К верхней балке крепился шарообразный блок памяти. Между вертикальными частями стоек был установлен «мозг» божка — прямоугольный черный блок, снабженный микрофоном и динамиком. Возле правой стойки располагался желоб с двумя старыми, архивными блоками памяти. Каждый из них был рассчитан на четыре года, в течение которых он накапливал информацию. По истечении этого срока появлялся робот-ремонтник с новым блоком. После замены божок мог использовать архивы только для чтения информации, интерпретировать же он был способен только данные из активного блока.

Кто и зачем придумал такую машину, Николай не знал, сам же божок также не смог дать ему ответа на этот вопрос. Тем не менее, разговоры с божком составляли единственное занятие Николая — больше в тесной комнате делать было просто нечего.

Бесшумно отворилась дверь, и робот-разносчик принес завтрак — какую-то пресную, но питательную баланду и напиток яркого оранжевого цвета со странным вкусом. Насытившись, Николай начал очередную бесконечную беседу:

— Божок, зачем я здесь? — этот вопрос уже стал традиционным. С него начиналось практически каждое утро.

— Мне недоступен ответ на этот вопрос.

— Где я был, прежде чем попал сюда? Что я там делал? Я не помню ничего, кроме этой комнаты.

— Моя память содержит данные за одиннадцать лет. Все годы ты находился здесь. До этого меня не существовало. Наверное, тебя не существовало тоже.

— Так не бывает. Ведь не из воздуха же я взялся!

— Мне недоступен ответ на этот вопрос. Если хочешь, я могу воспроизвести тебе наш первый разговор. Может, он будет тебе полезен.

— Нет уж, не надо. А то зависнешь опять на полдня, как в прошлый раз, так мне здесь совсем скучно станет… — Он помолчал, потом глянул с усмешкой на робота. — Божок, а почему ты называешься божком?

— Мое полное наименование — божок ЛР351ХА стационарный. Можешь называть меня так, если тебе это будет удобней.

— Да я не о том. В чем смысл такого имени? Ведь бог — это высшее существо, а божок — идол, его изображающий. Какое высшее существо ты олицетворяешь, а?

— Вопрос твой весьма странен для меня, Николай. Я не знаю, о каком высшем существе ты толкуешь. Насколько мне известно, все существа равны.

— Не знаешь? Что ж, другого я от тебя и не ожидал. Но я, пожалуй, скажу тебе. Я долго думал и понял, что именно ты олицетворяешь. Ты олицетворяешь идею. Идею несвободы.

— Но ты свободен.

— Где ж свободен, если я сижу здесь взаперти вот уже одиннадцать лет в этой клетке?! И ты, божок, приставлен ко мне сторожем. Что же тогда есть свобода?

— Свобода — это то, что ты сам понимаешь под этим словом. Ты считаешь, что свобода — это возможность выйти за дверь. Твоя проблема в том, что ты сам не хочешь сделать свои пять шагов до свободы. Клетка существует лишь в твоей голове, ты сам загнал себя в нее. Фактически, ты свободен, и одиннадцать лет назад ты был свободен. Но по-настоящему свободным ты станешь лишь тогда, когда сам осознаешь это в полной мере и ни секундой раньше.

Николай не нашелся, что ответить. Он никак не ожидал от машины подобной проповеди. Хотя произнесена она была ровным механическим голосом, эффект речь божка произвела колоссальный.

Повинуясь какому-то безотчетному импульсу, Николай вскочил на ноги и в два прыжка оказался у выхода. Он рывком распахнул дверь…

Вверх и вниз и во все стороны простиралась голубизна неба, сияющая и ослепительная, уходя в бесконечность по всем направлениям. Чистоту небесной беспредельности нарушали лишь редкие эфемерные облачка, да два ряда серых прямоугольников дверей, одной из которых была дверь комнаты Николая.

6

Корабль с Земли привез новых ученых и дополнительное оборудование — планету признали перспективной, и ее исследования расширялись, — однако главной целью его прилета был инопланетянин. Узнав о его исчезновении, командир корабля попытался даже затеять собственное расследование сопутствующих обстоятельств, но быстро убедился в тщетности этого занятия и прекратил свои изыскания. Через неделю корабль отправился в обратный путь, и жизнь базы начала входить в привычное русло.

На третий день, однако, случился очередной сюрприз. В середине дня, когда Николай только вернулся из северной части купола, где он наблюдал за подготовкой экспедиции океанологов, отправляющейся к океану на обратной стороне планеты, его опять вызвала по интеркому главный биолог Аманда.

— У нас гости, — сказала она.

— Кто?

— Десяток аборигенов у границы защитного поля, на северо-запад от базы.

— Что они делают? — Николай, как и подобает командиру экспедиции, говорил спокойным и уверенным голосом.

— Ничего. Стоят и, по-видимому, ждут, когда мы их впустим.

Николай вывел картинку с внешней камеры на монитор. Десять аборигенов действительно стояли возле силового поля, построившись в треугольник, и терпеливо ждали, не пытаясь ничего предпринять. Оружия у них, похоже, не было, лишь передний инопланетянин держал в руках небольшую черную коробочку, но она, скорее, напоминала какой-то научный прибор, нежели что-либо другое. После минутных сомнений Николай решил пустить гостей внутрь. Как только в силовом поле образовалось окно, они синхронно, будто роботы, двинулись вперед. Николай в этот момент даже подумал о коллективном разуме.

Пройдя половину расстояния до базы, аборигены остановились, ожидая ответных действий землян.

Атмосфера планеты была земного типа, поэтому выход наружу не требовал дополнительной подготовки, так что вскоре группа землян отправилась навстречу делегации аборигенов. Впереди всех шел Николай, сразу за ним следовали ведущие ученые экспедиции, а поодаль на всякий случай маячили скрывающие оружие охранники.

Приближаясь к инопланетянам, Николай разглядывал их, пытаясь определить, есть ли среди них бывший пленник. Сделать это было весьма затруднительно — лица аборигенов мало отличались одно от другого, рост же и комплекция и вовсе были одинаковыми.

Вскоре делегации сошлись, и предводительствующий абориген издал звуки, отдаленно напоминающие человеческую речь, однако фонетически более богатую. Договорив, инопланетянин щелкнул каким-то невидимым переключателем, и коробочка, которую он держал в руках, произнесла:

— Здравствуйте, посланцы Земли! Мы пришли, чтобы установить контакт, как вы это называете. Находясь в вашем куполе, я понял, что вы достойны этого. А теперь я прошу вас следовать за мной.

— Простите, но почему и куда должны мы идти с вами? — удивился Николай.

— У нас мало времени. Портал далеко и вот-вот закроется. Я прошу вас поверить мне. Я все вам расскажу по дороге.

— Но мы могли бы воспользоваться вездеходом. Тогда путь отнимет гораздо меньше времени.

— Возле Портала не действуют никакие устройства, даже мой переводчик будет там бесполезен. Прошу вас, пойдемте, мы только лишь зря теряем время. И пожалуйста, не надо охраны — мы как и вы руководствуемся благими намерениями. Вы ведь сами пытались мне это внушить.

Договорив, абориген опустил руку с переводчиком вниз, показывая, что разговор окончен. Подождав с минуту, делегация инопланетян развернулась и отправилась прочь. Николай быстро переглянулся со своими спутниками. Большинство ответило на его взгляд утвердительным кивком, и земляне поспешили за удаляющимися инопланетянами.

7

— Божок, зачем я здесь?

— Мне недоступен ответ на этот вопрос.

Начинался очередной день. Накануне Николай так и не смог перебороть себя и переступить порог. И дело было даже не в боязни провалиться в пустоту — Николай понимал, что пустота иллюзорна, ведь удавалось же роботам перемещаться там, не падая, — страх неизвестности не пускал Николая наружу. Здесь он заранее и наверняка знал, что его ждет завтра, и через неделю, и даже через год, знал, что здесь он всегда будет обеспечен баландой и однотипными разговорами с божком. Там же, за дверью, его ожидала абсолютная неопределенность, шагнуть в которую он так и не решился.

— Божок, неужели я буду сидеть здесь вечно?

— Что есть «вечно» в твоем понимании?

— До конца жизни… Почему я не могу освободиться?

— Ты сам должен дать себе ответ на этот вопрос. Свободным снаружи ты станешь только тогда, когда освободишься внутри, я уже говорил тебе.

— Когда же это произойдет?

— Мне недоступен ответ на этот вопрос.

В бесплодных беседах прошел весь день…

Этой ночью Николаю не спалось. Он лежал на спине и вглядывался в темноту. Она давила непроницаемостью — искусственное освещение выключалось с сигналом отбоя, а естественному в закрытой комнате взяться было неоткуда.

Николай вспоминал все свои неудавшиеся попытки освободиться, коих за последние одиннадцать лет накопилось немало, вспоминал, как стоял на пороге, не в силах сдвинуться с места, и как раз за разом он все-таки закрывал дверь и оставался в комнате. Стать свободным внутри, чтобы освободиться и снаружи — была своя правда в этих словах. А может быть, настал момент?

Николай встал с кровати и подошел к двери. За время сидения взаперти он настолько хорошо изучил помещение, что темнота не составляла для него препятствия. Он распахнул дверь — за ней было светло как днем, и уходило в бесконечность голубое небо. В этих условиях мрак комнаты практически ощущался кожей — вопреки всем законам физики в помещение не проникало ни лучика света. Николай зажмурил глаза и шагнул вперед. Ничего не произошло: земля не разверзлась, небо не обрушилось, а под ногами ощущалась привычная твердость.

Николай открыл глаза и едва не закричал — под ногами сверкала пустота; визуально казалось, будто он завис в небе. Николай присел на корточки и ощупал то место, где, как он предполагал, должен был находиться пол. Пальцы ощутили сухую шероховатость бетона.

Успокоенный, он встал и обернулся назад. Из черного провала двери, казалось, тянуло каким-то сверхъестественным холодом. Никогда он не думал, что комната, которую он считал самым спокойным и безопасным местом в мире, может выглядеть вот так.

Переборов страх, он протянул руку в темноту и, нащупав гладкую ручку двери, с силой захлопнул ее, отсекая ставшую чужой комнату от коридора. Хлопок двери прокатился громом и исчез, оставляя Николая наедине с тишиной и ощущением свободы.

8

Зазвенел будильник, возвещая новый день. Быстрый завтрак и вниз — к метро, туда, где офис, компьютер, телефон, беготня и суета. Новый день — всего лишь очередной виток жизненного цикла, слабо отличимый от того, что был вчера, или от того, что будет завтра. Эта мысль свербила в мозгу у Николая все то время, что он ехал на работу. В течение дня ее вытеснили из сознания другие мысли, порожденные круговертью дел, но Николай знал, что не сегодня, так завтра она обязательно вернется.

Рабочий день, тем не менее, пролетел незаметно, как бывает всегда, когда есть, чем заняться, и Николай отправился домой уставший, но в хорошем настроении.

Уже спускаясь в метро, Николай вспомнил, что днем ему позвонил школьный приятель и пригласил его после работы на свой день рождения.

Николая приглашение удивило — с этим человеком они в последние несколько лет виделись крайне редко, но он пообещал прийти.

Добравшись до нужной станции, Николай по пути к приятелю зашел в магазин, чтобы купить какой-нибудь символический подарок. Пока он находился внутри, на улице начал накрапывать мелкий дождик, когда же Николай покинул магазин, дождь зарядил со всей веселой молодецкой удалью, свойственной летнему ливню. Воздух был теплый, и дождевые капли не холодили — прогуляться под ними было даже приятно. Тем не менее, к концу пути Николай промок уже насквозь, впрочем, та же участь постигла и других гостей.

На дне рождения было шумно и людно — из знакомых Николаю людей пришло несколько одноклассников, большинство же гостей он вообще в первый раз видел.

Николай не любил подобных массовых сборищ, он предпочитал встречаться более узкой компанией, где можно было спокойно пообщаться. В таких же ситуациях все, как правило, начинали говорить разом, и понять что-либо из общей беседы представлялось весьма проблематичным, поэтому Николай в ней обычно не участвовал, ограничиваясь разговорами с ближайшими соседями по столу.

В этот раз слева от Николая сидела незнакомая ему темноволосая девушка лет двадцати пяти, справа же стояла кадка с фикусом.

— Аманда, — представилась девушка, когда Николай решил с ней познакомиться.

— Необычное имя, — ответил он.

— Так уж родители назвали, — улыбнулась она.

Постепенно Николай и Аманда разговорились и даже перешли на «ты». В ходе беседы выяснилось, что работает она в фирме, реклама которой была на вчерашних счетах — ООО «Спите с нами».

— И чем занимается твоя фирма? Действительно любой сон сооружает по заказу, или это так, для отвода глаз анонсировано?

— Действительно. Для клиентов у нас специальные капсулы — они подключаются к мозгу и создают соответствующие иллюзии.

— И что, есть желающие?

— Достаточно много. У нас даже постоянные клиенты имеются.

— Но тогда получается, ваша капсула — что-то вроде наркотика.

— Ну, не знаю. Люди ищут свободы, и мы ее им даем…

— Но разве это свобода? — Николая тянуло пофилософствовать на эту тему, благо выпито было к тому времени уже изрядно. — Ведь ты сама говоришь, что вы создаете иллюзию. А иллюзия свободы — это далеко не свобода, это порой может быть даже хуже рабства! Люди приходят к вам, чтобы избавиться от чего-то… от проблем, от рутины, не важно, от чего. Но через час, или сколько там у вас длится сеанс, они снова попадают в те же проблемы, в ту же рутину. Это ли не удар? Сильный человек, конечно же, плюнет на это и больше не придет, для слабого же это может стать страшнейшим наркотиком, слезть с которого ему не удастся за всю оставшуюся жизнь. Нет ничего более жестокого, чем наркотик свободы!

— Ты слишком категоричен, видишь только черное и белое. А что, если этот глоток свободы раз в неделю помогает людям выживать под грузом их проблем? Подумай над этим! А вообще, тебе не помешало бы прийти и самому убедиться, что все не так страшно, как ты себе малюешь.

— Нет уж, спасибо. Мне, конечно, многое не нравится в моей жизни, но добровольно менять ее на иллюзию, суррогат я не намерен. Тут мы к согласию не придем, только поругаемся, так что давай-ка сменим тему.

День рождения затянулся до глубокой ночи, и Николай с Амандой успели поговорить еще о многом. К теме свободы они, однако, в этот вечер больше не возвращались.

9

Николая переполняло ощущение свободы: он был свободен делать, что хочет, он был никому неподконтролен и мог идти, куда угодно, однако первые несколько минут он стоял неподвижно посреди коридора, привыкая к новому для себя статусу.

Было время сна, но спать ему совершенно не хотелось, значит, надо идти. Николай огляделся: по обеим сторонам «небесного» коридора тянулись ряды дверей, между которыми, очевидно, находилась стена, так что возможных направлений движения оставалось всего два. Не озабочиваясь по поводу выбора одного из них, Николай просто пошел вперед мимо череды совершенно одинаковых дверей.

Коридор закончился через пять минут — нога провалилась в пустоту, и Николай едва кубарем не покатился вниз — это началась лестница. С превеликой осторожностью спустившись по ней, Николай увидел еще один коридор, точно такой же, как и предыдущий. Сквозь небесный потолок двери верхнего яруса были не видны, что, впрочем, ничуть не удивило Николая, однако он постарался пройти этот новый коридор побыстрей. Лестница вконце его, вопреки ожиданиям, вела наверх. Подъем вслепую занял времени даже больше, чем спуск. И вновь — коридор, причем, не совпадающий с первым — лестница не делала поворотов.

Тут нервы Николая не выдержали, и он побежал. Он потерял счет коридорам и лестницам, на которых он запинался, падал, вставал и снова бежал, и которым не было конца. Он бежал, пока совсем не обессилел. В висках бешено стучало, и Николай опустился на пол, чтобы успокоить пульс. Пол оказался холодным, но встать уже не было сил, ни физических, ни моральных.

Николай лег на пол и уснул тяжелым беспробудным сном.

Проснувшись наутро, Николай решил не паниковать и оценить ситуацию трезво. Во-первых, он окончательно заблудился. Во-вторых, если бы и не заблудился, это бы ему ровным счетом ничего не дало. И, в-третьих, он очень хотел есть, и не меньше — пить. Следовательно, первоочередная задача — раздобыть пропитание.

По ощущениям Николая сейчас был как раз час разноски пищи, значит, надо было всего лишь поймать робота-разносчика и позаимствовать у него немного еды. На практике все оказалось гораздо сложнее — роботы со своими тележками ловко уворачивались от Николая, когда он заступал им путь, двери же в комнаты они открывали ровно настолько, чтобы пройти самим и не пропустить Николая. Когда он попробовал подкараулить разносчика на выходе, тот не появлялся, пока Николай не сдался и не отошел от комнаты. Он даже пытался открыть некоторые двери, но те не поддавались, словно были заперты, хотя он видел, что роботы спокойно проходят внутрь, не встречая сопротивления.

Вскоре час разноски закончился, и Николай остался голодным. Весь день он бесцельно бродил по этажам. Под вечер, подойдя к одной из дверей, он вдруг заметил на серой краске слаборазличимую надпись «ЛК027ХА» почти того же цвета, что и сама дверь. Подобная надпись обнаружилась и на соседней двери, и на всех остальных. Номера образовывали возрастающую последовательность. Дойдя по ним до номера ЛР351ХА — номера своего божка, — он толкнул дверь. Она на удивление легко поддалась. Внутри за его столом сидел лысый пожилой человек. Он ошарашено уставился на Николая, и тот захлопнул дверь.

На третьи сутки от голода пустой желудок скручивало болью, а во рту пересохло так, что Николай едва мог пошевелить языком. Он сдался и уже не пытался никуда идти — просто сидел, привалившись к стене, решив тихо и спокойно умереть.

Внезапно в конце коридора возникло темное пятно и стало приближаться. Галлюцинации, подумал Николай. Когда пятно увеличилось настолько, что приобрело конкретные очертания, стало понятно, что это девушка, одетая в черные джинсы и черную же кожаную куртку, застегнутую на «молнию» до горла. Длинные темные волосы были собраны в хвост.

— Привет, — сказала девушка, подойдя. — Меня зовут Аманда.

10

Уже больше часа продолжалось путешествие через джунгли. Привычные к таким условиям инопланетяне быстро и ловко пробирались сквозь заросли, и земляне, отбиваясь от веток, норовящих заехать им по лицу, едва поспевали за ними. Отстать было нельзя — с расстояния аборигены становились совершенно неразличимы среди зелени.

Когда на пути попадались менее заросшие участки, Николай беседовал с инопланетянином, у которого имелся переводчик. Вопросов было море, а время поджимало, поэтому разговор получался несколько сумбурным.

— Почему вы не отвечали на наши попытки установить контакт, когда находились на базе? — спрашивал Николай.

— Мне необходимо было определенное время, чтобы оценить вашу цивилизацию, к тому же, у меня отсутствовал переводчик, а общаться с помощью маловразумительных жестов недостойно представителей двух развитых культур. Кстати, можешь обращаться ко мне на «ты», по-моему, раньше ты так и делал.

— Хорошо. Но как тебе удалось исчезнуть с базы?

— Я мог бы тебе ответить, но ты все равно не поймешь — ваша цивилизация еще не доросла до этого. Просто прими как должное, что мы можем быстро и легко перемещаться в пространстве. Сейчас мы могли тоже прийти прямо на вашу базу, а не ждать у внешнего периметра, но решили, что подобное вторжение будет невежливым. Однако вы долго нас не впускали, и теперь надо торопиться — до закрытия Портала остается очень мало времени.

— Кстати, что это за Портал? Ты говорил, что возле него не работают никакие приборы. Но мы в свое время тщательно обследовали территорию вокруг базы и с подобной аномалией не сталкивались.

— Вы и не могли с ней столкнуться. Портал открывается раз в столетие, во время большого парада планет, и закрывается ровно через сутки. Мы сами не знаем, по какому принципу он устроен, но предполагаем, что его оставила какая-то древняя цивилизация, побывавшая на планете еще до нашего появления. Пока Портал открыт, через него может пройти одно разумное существо. Тогда ему откроется особое знание, связанное с проблемами его цивилизации.

— Если только одно существо может воспользоваться Порталом, то почему вы уступаете это право нам?

— У нашей цивилизации нет проблем.

— А у нашей, получается, есть?

— Есть.

— И какие, если не секрет?

— У вас множество проблем. Я, конечно, не успел изучить все — слишком недолго я пробыл на вашей базе. Но очевидно, что основная ваша проблема — это проблема свободы.

— Неужели? И в чем же она выражена?

— Да во всем! Вы просто не желаете этого замечать. Вот посуди сам: вы прилетели на планету, которую считали необитаемой, навезли с собой целую армию охраны и, в довершение всего, спрятались от окружающего мира внутри силового кокона. Кого и от кого надо так охранять?

— Но это простая предосторожность!

— Какая предосторожность? Вы охраняете себя от себя же. Вы сами ограничиваете свою свободу, но не желаете это признавать. Но что толку спорить — скоро один из вас пройдет через Портал, и вы сами во всем убедитесь.

Вскоре Николай не смог больше общаться с инопланетянином — у того отказал переводчик. Еще через час путники достигли Портала.

Портал располагался на небольшой поляне и вполне оправдывал свое название. Это была высокая белая арка с ребристой, как у древних колонн, поверхностью. Внутри арки словно повисла дымка — очертания предметов, находящихся за ней, размылись и выглядели нереальными.

Рассматривая сооружение, земляне обошли его кругом. Стоящие поодаль инопланетяне делали приглашающие жесты, напоминая о том, что надо поторапливаться.

Земляне пару минут посовещались, и Николай шагнул в арку. В тот же миг его поглотила тьма…

11

На следующий день Николай проснулся в двенадцатом часу. Голова раскалывалась, а горло саднило, будто бы он накануне накричался где-нибудь на футбольном матче.

«Столько пить нельзя», — подумал Николай и решил прогуляться, проветрить тяжелую голову, тем более была суббота, и время его не ограничивало.

Завтракать не хотелось, и после длительного умывания холодной водой, которое, однако, не помогло, Николай пошел на улицу.

На улице было жарко — июнь, и голова не проходила, а наоборот, заболела еще сильнее. Теперь мысль о том, чтобы забыться в искусственном сне, уже не казалась крамольной — по крайней мере, во сне головная боль не будет ощущаться. К тому же, в кармане обнаружилась визитка Аманды, «старшего оператора морфеокапсулы», с указанием адреса фирмы, и Николай подумал, а почему бы один раз не попробовать?

Он добрался на метро до центра и, поплутав, нашел серое здание со скромной, неприметной табличкой «ООО «Спите с нами»». Справившись об Аманде и узнав, что она сегодня работает, он прошел в ее кабинет.

— Ты же вроде был против любых иллюзий? — удивилась Аманда его появлению.

— Ну…, я подумал, что от одного раза еще никто не умирал, — смущенно ответил Николай.

— И какой же сон ты хочешь посмотреть?

— Даже не знаю. — замялся Николай. — Не думал об этом. Подбери какойнибудь на свой вкус.

— Хорошо, — Аманда пробежала пальцами по клавишам компьютера. — Проходи в соседнюю комнату к капсуле.

Капсула представляла собой металлическую конструкцию в форме сигары, окрашенной в белый цвет. Сверху на ней была крышка, открыв которую, человек мог попасть внутрь. Голова фиксировалась с помощью некого подобия оплетенной проводами каски. Рядом с капсулой находился небольшой пульт, от которого к ней тянулся довольно толстый кабель.

— Готов? — спросила Аманда. — Тогда залезай.

Николай послушался. Аманда закрыла крышку и, сказав что-то вроде «включаю», нажала широкую кнопку на пульте.

Николай провалился в сон.

12

— Найти тебя было непросто, — произнесло привидение, назвавшееся Амандой.

Николай попытался сказать что-то в ответ, но пересохшее горло смогло исторгнуть из себя лишь невнятный хрип.

— Ты, наверно, голодный? — сказала Аманда. — Ничего, тут недалеко. Ты идти-то хоть можешь?

Николай утвердительно кивнул и поднялся на ноги. Аманда повела его за собой по коридорам, уверенно преодолевая невидимые лестницы, словно вовсе их не замечая, и Николаю с трудом удавалось не отстать. В итоге они остановились у двери с совсем уж неразличимой надписью «Служебная лестница».

Аманда открыла дверь и стала спускаться, Николай последовал за ней. Теперь идти стало легче — эта лестница уже не была невидимой. Она состояла из многочисленных пролетов в пять железных ступеней, в конце каждого из которых располагалась узкая площадка, на которой лестница делала поворот.

Спустившись вниз, Николай и Аманда оказались в длинном помещении с каменными стенами, в котором над огромными чанами суетились сотни роботов. Судя по запахам, тут находилась кухня.

— Готовая пища в дальнем конце, — сказала Аманда. — Возле чанов обычно достаточно черпаков. Иди и ешь, а потом возвращайся сюда, я тебя буду ждать. Этих роботов не бойся — они только повара и тебя не тронут, если же появятся другие, маленькие — сразу же беги. Постарайся управиться побыстрее — у нас мало времени.

Наконец-то Николай чувствовал себя сытым. Он поел впервые за последние дни, и теперь его клонило в сон. Однако Аманда ему расслабиться не дала и вновь потащила за собой по каким-то мрачным сырым подвалам и переходам.

Монотонность помещений притупляла восприятие, и тем неожиданней оказалось открытое пространство, резанувшее солнечным светом по глазам, когда Николай и Аманда все-таки вышли из здания после долгих блужданий.

Вскоре зрение адаптировалось к новым условиям, и Николай смог оглядеться вокруг. Откуда-то из глубин памяти стали вдруг всплывать подзабытые понятия: луг, деревья, трава, ветер. Николай понял, что когда-то давно он все это уже видел.

— Теперь мы выбрались, и можно не спешить, — сказала Аманда. — Вижу, ты потрясен. Спрашивай, если хочешь что-то узнать, может быть, я смогу тебе ответить.

— Что это за место? — спросил охрипшим от волнения голосом Николай.

— Земля, — пожала плечами Аманда. — А ты думал, что мы на другую планету попали?

Немного помолчав, он спросил:

— То место, где я был, что это?

— Это Дом с большой буквы. Может, он имеет какое-то более осмысленное название, но мы привыкли называть его именно с большой буквы. Когда мы отойдем подальше, ты увидишь, насколько он огромен — его стены скрываются за горизонт.

— Но зачем он нужен, этот Дом?

— Вопрос непростой… Кому-то в свое время показалось, что нужен. Это было что-то вроде глобального эксперимента. Земля тогда страдала от перенаселения, и объединенное правительство планеты решило провести своеобразную селекцию. По всему миру были построены подобные Дома, и в них заключили все население Земли. Прежде, чем заточить человека в его ячейке, ему стирали память. Те, кому удавалось освободиться, оставались жить на воле, остальные же обрекались на смерть в плену Дома без права на потомство. Чтобы система не рухнула до появления первых освободившихся, было построено огромное количество роботов — от поваров до божков, — поддерживающих ее функционирование. Управление Домами поручили специальным компьютерам — Оракулам. Оракулы также предназначены для возвращения памяти освободившимся.

— Но неужели те, кто создал эту систему, не понимал, что она бесчеловечна?!

— Понимали. Только кого это волновало?

— И многим удается освободиться?

— Увы, нет. Большинство просто не находит выхода, и их водворяют обратно, стерев повторно память. Поэтому мы и стараемся помочь тем из них, до кого успеваем добраться.

— Мы это кто?

— Мы — это люди, живущие в городе там за лесом, — показала Аманда направление. — Многие из нас освободились уже давно, кто-то совсем недавно. Нам удалось добыть карту Дома со всеми техническими переходами, и мы теперь можем перемещаться по нему незаметно для Оракула. Ты тоже будешь жить в нашем городе, но сначала нам нужно сходить к Оракулу, чтобы он вернул тебе память и признал как поселенца. Так что вставай, путь неблизкий.

Камера общения с Оракулом располагалась на высоте примерно пятидесяти метров на массивном столбе, подпертом с трех сторон внушительными наклонными балками, а с четвертой — крутой узкой каменной лестницей без перил. Сама же камера напоминала большую зеленую тыкву с двумя серыми створками раздвижных дверей.

— Иди, — сказала Аманда. — Чем скорее ты закончишь, тем скорее мы отсюда уйдем. И старайся не смотреть вниз, а то голова закружится.

Николай осторожно начал подъем. Через пять минут он был наверху. Двери раздвинулись, когда ему оставалось пять ступеней. Остановившись на пороге, чтобы отдышаться, он оглянулся назад. Аманда, увидев это, что-то крикнула ему снизу. Николаю показалось, что это было слово «заходи», и он зашел.

В комнате за столом сидели двое. Один, помоложе, был одет по-летнему — в светлые штаны и рубашку с коротким рукавом. Тот, что постарше, был облачен в форму. Несмотря на разницу в возрасте, они походили друг на друга как братья, и черты их лиц казались Николаю смутно знакомыми.

Двери за спиной закрылись…

13

— Все, капсула закрылась. Теперь они нам для наблюдения недоступны, — сказала Аманда, снимая мнемошлем. В сгустившейся темноте выделялись оранжевые круги света от настольных ламп, да тихо гудело оборудование.

— Долго они будут совещаться? — спросил один из ассистентов.

— Не знаю. Возможно, до утра. Главное, что мы угадали с мотивом свободы, и нам не придется начинать процесс заново. Необходимые данные у них есть, так что все должно получиться.

— Аманда Васильевна, но ведь это — Нобелевская премия! — воскликнул второй ассистент.

— Поживем — увидим. Все. Я пошла домой. Знаете, это весьма утомительно — находиться сразу в трех местах… и в трех возрастах. Наблюдайте за пациентом. Если что-нибудь случится — сразу звоните.

— Как ты думаешь, кто из них останется? — спросил первый, более худой ассистент, когда Аманда закрыла за собой дверь.

— Мне кажется, капитан. Он — наиболее сильная личность из трех, — ответил второй.

— А мне кажется, житель города. Он ближе всех к реальности.

— Пари?

— Нет уж. Давай без этого.

Три Николая сидели за столом, присматриваясь друг к другу и ничего не говоря. Перед каждым из них лежала бумажка, сообщавшая, что они — три личности одного человека.

«По последним исследованиям, — также было написано там, — отдельно взятая личность одного человека, будучи изолированной от реальности, создает свой собственный, наиболее подходящий для нее мир. Если человек, страдающий множественностью личности, находится без сознания, то подобную операцию можно провести со всеми его личностями. При определенном вмешательстве в миры каждой личности, апеллируя к их определенным общим чувствам, можно добиться того, что все личности встретятся в одном месте».

— Ночь длинная, а делать все равно нечего, пока эти не договорятся. Может, в картишки?

14

Николай проснулся в залитой солнечным светом одиночной палате. Часы на стене показывали девять. Он потянулся и сел на кровати. Через секунду открылась дверь, вошла Аманда.

— Доброе утро, — приветливо сказала она.

— К-кто вы? — удивленно выдавил он.

— Я ваш доктор. Как вы себя чувствуете?

В это время за стенкой первый ассистент с волнением проговорил:

— Слушай, мы оба были неправы.

— Ты о чем?

— Ну…, насчет личностей. Это не капитан и не горожанин.

— Но не может же.

— Сам посмотри, если не веришь.

А Николай слышал то, что не могла слышать доктор: «Заикание неестественно». — «Будь натуральней». — «Они должны думать, что ты остался один, иначе нам отсюда не выбраться». — «Да отстаньте вы, не мешайте! Помню я все!»

— Что, простите? — спросил Николай, будто бы не расслышав обращенных к нему слов.

— Я говорю, как вы себя чувствуете? — повторила Аманда.

— А. Я чувствую себя отлично, — ответил Николай и беззаботно улыбнулся.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1986 году в Ярославле. В 2008 году окончил математический факультет Ярославского государственного университета им. П. Г. Демидова. Там же закончил аспирантуру, защитился и работает в настоящее время.

Писать начал в 6 лет. Печатается с 2007 года. Имеется около 70 публикаций в различных изданиях России, Украины, Беларуси, Казахстана, США, Канады, Великобритании, Австралии, Новой Зеландии, Германии и Финляндии («Знание — сила: Фантастика», «Очевидное и Невероятное», «Экология и жизнь», «Юность», «Нива», «Журнал Поэтов», «Русский литературный журнал в Атланте. На любителя», «Черновик», «Второй Петербург», «Жемчужина», «Введенская сторона» и др.).

⠀⠀ ⠀⠀

Александр Белл О пользе самодельных табуреток

Стояло мягкое бабье лето, но среди ночи я проснулся от холода. Куда-то подевалось одеяло. На пол, что ль, свалилось? И с какой стати я совершенно голый? Вроде бы не пил, а уж учудил, так учудил.

Включив свет, я закрутил головой. Да, грабанули! Телевизор, ноутбук, мобильник, скатерть и даже постельное белье подо мной — все бесследно исчезло. Я вскочил с дивана и вознамерился хотя бы прикрыть наготу, но и одежды не было. Кому понадобились мои тряпки, и какой должен был быть сон, чтобы не чувствовать, как тебя раздевают?

В шкафу, где вещей поубавилось, нашелся старый спортивный костюм и стоптанные ботинки. Поспешно одевшись, я обошел свой домишко и много чего, включая холодильник, не досчитался: жулики потрудились. Хорошо хоть им не достало ума забрать самые ценные вещи: икону 16 века и две китайские фарфоровые вазы.

Вспомнив о своей машине, я обречено выглянул в окошко, но «жигуленок» преспокойно стоял во дворе. Естественно, такую рухлядь сейчас не воруют. Давно пора ее заменить, да все как-то не наскребается средств.

Вдруг из сарая выскользнула какая-то тень. Решив, что жулики еще здесь, я выскочил на порог и чуть не столкнулся с неким первобытным существом. Его толстые руки и ноги были голыми, волосы на голове стояли дыбом, а туловище прикрывалось бесформенным серым одеянием.

Однако, присмотревшись, я узнал в чудище своего деревенского соседа Петю по прозвищу Пупс, которому вздумалось натянуть на себя холщовый мешок с тремя дырами для головы и рук. Мое незавидное положение не помешало мне зайтись в безудержном смехе. Складываясь чуть ли не вдвое, я никак не мог остановиться.

— Прекрати ржать как дурак, — обиженно пробубнил Пупс, но мне стало еще смешнее.

Петр моложе меня года на четыре. В детстве он, как и я, летом жил у своей деревенской бабушки и лип к нашей компании. Против малолеток мы ничего не имели, но Пупс был патологическим ябедой и выдавал взрослым все наши секреты: и как мы на речку бегали без разрешения, и как яблоки воровали, и как пробовали курить. До сих пор не понимаю, как мы терпели этого юного пакостника.

Повзрослев, Пупс быстро пошел в гору. Теперь он был сказочно богат, надут и со своих заоблачных высот не замечал малых мира сего, вроде меня. У него не было недостатка в квартирах, машинах, загородных особняках, но и в нашей, заброшенной людьми деревеньке, он построил себе трехэтажный особняк, уродливо возвышающийся над небольшими ладными домиками. И вот этот важный деляга, который без охранников нигде не появлялся и, наверное, пешком ходить разучился, стоял передо мной в неприлично нелепом виде. Сквозь смех, я выдавил:

— Что случилось?

— Ничего, — пробурчал Пупс, разводя в стороны волосатые руки.

— Раз ничего, почему ночью в мешке разгуливаешь?

— Нет ничего! — рявкнул Пупс. — Вообще ничего! Ни дома, ни машины, ни вещей.

Ошарашено взглянув в сторону его дома, я действительно увидел лишь голый пустырь с огромной ямой посередине.

— Впусти меня в дом — холодно! — как в детстве, капризно потребовал Пупс.

Проведя гостя в комнату, я отыскал дырявые тренировочные брюки, шерстяную кофту моей умершей бабушки, и галоши с меховой опушкой. Переодеваясь, Пупс давал мне указания:

— Немедленно звони в мой банк — пускай высылают машину с адвокатом, одеждой, едой и, конечно же, охранниками: я, как назло, на сегодня их отпустил.

Я огрызнулся:

— Сам звони. У меня, между прочим, тоже много чего пропало, и в том числе телефон.

Пупс передернулся от раздражения.

— Тогда хотя бы накорми меня!

— С чего тебе ночью есть приспичило?

— Если б с тобой случилось такое, неизвестно, чего б тебе приспичило. — Пупс упорно отказывался замечать чужую беду.

На месте исчезнувшего холодильника в куче каких-то продуктов я раскопал сковороду с едой и разогрел ее. С жадностью поедая пищу, Пупс брюзжал:

— Что ж ты меня, как скотину, пустой картошкой кормишь?

Я точно помнил, что картошка была изрядно приправлена тушенкой, но сейчас мясом даже и не пахло. Насытившись, Пупс сказал:

— С тобой только время зря тратить. Пойду звонить к соседям. Только к кому?

В деревеньке, кроме нас, обитало сейчас всего четыре человека. Я и сам хотел зайти к Василию с Тамарой, поэтому вместе с Пупсом подошел к их калитке и с удивлением обнаружил ее отсутствие. С участка неслись встревоженные голоса, а супруги в каких-то допотопных пальто топтались возле открытого гаража. Увидев меня, Тамара, привлекательная рыжеволосая толстушка, начала жаловаться:

— Машину у нас украли, а сигнализация не сработала.

Василий, крепкий обстоятельный мужчина, с голубыми, по-младенчески чистыми глазами, дополнил жену:

— И еще кучу вещей унесли. А автомобиль совсем новенький, наездиться не успели.

— А-а-а — отчаянный вопль Тамары огласил пространство.

Проследив за ее испуганным взглядом, я увидел освященную лунным светом деревянную решетку крыши дома.

— Надо же! И железо умыкнули, — растерянно пробормотал Василий, а Тамара ткнулась в его плечо и зарыдала.

— Подумаешь, железо. Было бы из-за чего убиваться. У меня вообще дом исчез, — тон Пупса выражал неудовольствие.

Тамара притихла и искоса воззрилась на незваного гостя, а Василий подозрительно спросил:

— Как это исчез? А ты куда глядел?

По холеному лицу Пупса скользнула тень растерянности.

— Понятия не имею. Лег спать, а проснулся стоящим в голом виде посреди своего опустошенного участка.

— По-моему, он пьян, — неодобрительно проговорила несколько успокоившаяся Тамара, но вдруг ее лицо застыло в гримасе ужаса: по дорожке к нам подплывала высокая белоснежная фигура. Ни дать — ни взять, привидение.

Я едва успел испугаться, а Тамара уже осознала ошибку и с удивлением вскричала:

— Наташечка, что это ты так вырядилась?

Наташа, еще одна моя соседка, отдыхавшая в деревеньке, и впрямь, выглядела необычно. Воздушное платье с рюшами, кружевами, оборками, словно белое облако, окутывало ее стройную фигурку. Девушка походила на прекрасную царевну-лебедь.

Наташа мне нравилась. Думается, что именно из-за нее весь свой отпуск я проводил в глуши. Правда, отношения наши близкими не были. Мы лишь встречались на улице, коротко беседовали и расходились по своим углам. Девушка, несмотря на приветливость и мягкость, казалась неприступной. Сколько раз я собирался пригласить ее хотя бы на речку, но, не находя предлога, откладывал предложение.

На вопрос Тамары Наташа рассмеялась, и ее чистый холодноватый смех прозвучал аккомпанементом падающему на землю свету полной луны.

— Представляете, — заговорила она недоуменным тоном, — меня обокрали — унесли всю-всю одежду. Хоть голышом разгуливай, хорошо хоть сберегся свадебный наряд мамы.

Девушка заскользила взглядом по собравшимся, задержалась на Пупсе и прыснула.

— А вы почему все такие?

Пупс поддернул на груди кофту моей бабушки и поведал невероятную историю о пропавшем доме и собственной телепортации. Остальные тоже рассказали о своих потерях, а, высказавшись, замолчали в страхе перед явлениями, которые никто не мог и даже не пытался объяснить. Вспоминая фильмы о нашествии пришельцев, я предложил:

— А не послушать ли нам радио? Что если во всем мире происходит неладное?

Идея была принята на ура, но оказалось, что приемники и телевизоры у всех пропали, и тогда нам вспомнилась баба Тоня — старейшая и, в отличие от остальных, безвыездная жительница деревеньки. Ее хибарка была темной, но мы всем скопом подошли к ней и принялись вначале осторожно, а затем уж без оглядки на приличия стучать в некрашеную покосившуюся дверь. Спустя несколько минут, показавшихся нам едва ли не вечностью, на пороге возникла взлохмаченная согбенная баба Тоня. Не по-старушечьи зорко глядя на нас снизу вверх, она недовольно проворчала.

— Ишь, разбарабанились. Али помер кто? Да нет, вижу, все живы-здоровы.

— У вас ничего не украли, бабулечка? — нетерпеливо спросила ее Тамара.

— А чего у меня красть-то? Разве что меня, девяностолетнюю, — развеселилась старуха.

— А приемник у вас есть?

— Как же, как же! Почти новенький: внучок на семьдесят лет подарил.

Никто не надеялся, что невидимые жулики пощадили имущество бабы Тони, однако она завела нас в хибару и с гордостью включила старомодный, но качественный приемник. Превратившись вслух, мы принялись рыскать по волнам, на которых звучала одна и та же дисгармоничная музыка. И хоть бы кто слово вымолвил. Нет: не прорезалось ни вестей, ни даже песен. Но вот то ли женский, то ли мужской бездушный, почти автоматический голос объявил:

— Люди! Убедительное требование! До передачи важного сообщения сохраняйте спокойствие.

А потом снова заиграла музыка, и мы, если до сего момента питали надежду, что все как-то образуется, в единый миг уверились в необратимости несчастья.

Пока герои пребывают в томительном бездействии, автор попробует приоткрыть завесу страшной тайны. С незапамятных времен между силами Света и Тьмы идет борьба за сердца человеческие. Но как ни стараются противники, победа никому не достается: люди и света не чураются, и тьмою пленяются. Чтобы не затянуть изнурительное сражение до бесконечности, стороны договорились время от времени предоставлять друг другу по десятилетию неограниченной власти. При том было оговорено, что если по истечении очередного срока правления более половины населения отдаст свои души властителям, то противникам зачтется поражение, и они в кратчайший срок уберутся с планеты. Состязания проводились уже неоднократно, но людям всегда чего-то не хватало, так что ни Светлые, ни Темные желаемого результата не добивались.

Последнее десятилетие Тьмы отличалось неординарностью. Обычно в стремлении показать преимущество собственной системы, властители изливались изобилием благ: темные — материальных, светлые — духовных, но на этот раз людей, хоть и не держали в черном теле, но сверх меры и не закармливали.

Светлые даже не сразу поняли, на что противник делает ставку, а когда разобрались, пожалели, что принятыми правилами не допускалось сообщать населению не только о шагах темных, но даже о самом факте их правления. Пришлось обходиться намеками. Только человечество и прямые указания почти не воспринимает, а уж намеки — и подавно.

Однако со временем немало людей догадалось, что дело нечисто, но разглашать открытие было не в их интересах, и они помалкивали. Оно и понятно. Будет ли, к примеру, директор обувной фабрики кричать направо и налево о загадочном появлении на его складе большой партии готовой продукции? Разумеется, не будет. Ведь без каких либо забот и план выполнен, и в личном кармане деньжат прибавилось. И, как понимаете, этот склад не был единственным: по всему миру, как бы сами собой, возникали разнообразные товары, которые только и оставалось, что продать. Ну а при пополняющемся без всяких усилий изобилии товаров производители не нужны. Они и вывелись. Практически все земляне работали или в сфере услуг, или в офисах, а то и в банках. Существовала, правда, армия строителей, но материалы, ими используемые, тоже возникали из ниоткуда.

Короче говоря, никто не создавал ничего реального, а, тем не менее, многие получали неплохие деньги, которые мертвым грузом, естественно, не лежали. По необъятным гипермаркетам сновали деловитые покупатели с огромными тележками, доверху наполненными товарами — созидатели стремительно переходили в разряд потребителей. Казалось, что суетливому, но материально благополучному существованию ничего не грозит, но в последний день правления Тьмы была проведена намеченная акция, и мир затрепетал. А как ему было не затрепетать, когда из него в единый миг исчезло все то, что в течение целого десятилетия темные материализовали из вакуума.

Это действо, а точнее, антидейство катастрофически сказалось на жителях планеты. Сколько же случилось пропаж, сколько огорчений! Благо еще, Темные учли настоятельное требование противника и приняли меры по недопущению смертельных жертв: где надо, отключили газ, свет, воду, а главное, телепортировали людей из опасных мест. Каких? Попробуйте представить ситуации! Человек находится на десятом этаже дома, а дом этот мгновенно распадается на неосязаемые составляющие. Или кто-то мчится в автомобиле, а автомобиль — раз, и как небывало. Или кто-то прогуливается по морозцу и обнаруживает, что на нем нет не только шубы с валенками, но даже и нижнего белья. Впрочем, хоть людей и избавили от смерти, но синяков и ушибов им досталось в изрядном количестве. Даже внезапное исчезновение стула из-под сидящего человека приятным ему не покажется.

Итак, мир утратил часть своего объема, а земляне заметались как шальные, не в состоянии понять, что происходит. И вдруг все, включая тех, у кого не оказалось старенького приемника, услышали высокомерный, подчеркнуто-пренебрежительный голос, оглашающий потрясающее умы, сногсшибательное сообщение.

— Подданные! Говорит один из ваших повелителей, ранее пребывавший в тени. Вы все кое-чего лишились, но утраченное никогда вам не принадлежало. Это мы — ваши господа, делали вещи из тонкой субстанции и на время предоставляли их вам. Теперь мы забрали свое назад. Вы паникуете, но с какой стати? Все ваше — при вас, а за пользование нашим мы даже не требуем платы, хотя могли бы. Так что выражайте нам нижайшую благодарность. Хотя мы можем обойтись и без благодарности, а кроме того, вернуть вам забранное, да и добавить немного сверху, но на этот раз небескорыстно. Однако не пугайтесь, не пугайтесь, с вас мы возьмем самую малость — ваши души. И имейте в виду, что если большая часть из вас согласится на обмен, мы на веки вечные утвердим на Земле свое правление, и никто нам помешать не посмеет. И еще об одном. Вас интересует вопрос, что мы сделаем с несогласными? Ничего. Пусть прозябают в убожестве да подыхают с голода, только к нашему добру не тянутся. А теперь перехожу к конкретным рекомендациям. На размышление вам дается шесть часов, а потом прозвучит наш сигнал, и каждый, кому дорого благополучие, пусть произнесет в пространство: «Я, такой-то, такой-то, добровольно вручаю свою душу теперешним правителям». И не волнуйтесь: каждый голос будет строго учтен, каждая душа оприходована. Время пошло. Решайте свою судьбу, а ошибетесь, пеняйте только на себя.

Выслушав не умещающееся в рамках реальности сообщение, мы не могли произнести ни слова, пока наконец не прорвало Тамару:

— Господи, за что нам такая напасть? И что же теперь делать?

Расстроенный, но по обыкновению обстоятельный Василий отвечал:

— Да уж, во всяком случае, не продавать души нечистой силе.

— Но как быть? Люди привыкли жить хорошо и не пожелают остаться ни с чем: подумают-подумают и предоставят навеки-вечные власть этой отвратительной силе. А она всех непокорившихся изводить начнет. Так что же делать, что делать?

— Бороться, — севшим, не совсем уверенным голосом проговорил Василий.

— Как бороться? С голыми руками против танков?

— Почему с голыми? — удивленно возразила баба Тоня. — У меня в подвале ружье припрятано: с войны осталось. Муж мой тогда партизанил.

— Ружье! — простонала Тамара. — А кто из этого ружья стрелять-то будет?

— Как это кто? — возмутился Василий. — Я же два года в армии служил.

— А я — десять, в отставку майором вышел, — увидев проблеск света во тьме, подхватил я.

— Вы все с ума сбрендили, — вытаращив налитые кровью глаза, наброился на нас Пупс. — Карге так и эдак скоро загибаться, а молодым нужно достойно существовать, а не в землянках отсиживаться да с ржавым ружьишком бегать.

— И вовсе не ржавым: я его каждый год смазываю, — распрямляя согбенную спину, с чувством собственного достоинства возразила старушка.

— А ты сам-то что намерен делать? — спросил я Пупса.

— Что, что? К нормальным людям податься да при раздаче благ своего не упустить. У тебя, Глеб, машина сохранилась — отвези меня в город, я заплачу.

— Нечего, пешком топай, — озлился на Пупса обычно добродушный Василий. Тамара же, словно не слыша пререканий, опять вернулась к насущному.

— А жить-то мы где будем? Дом-то уже негоден.

Мне захотелось успокоить паникующую соседку:

— Отремонтируем, я на стройке через все операции прошел.

— А железо! Думаю, его нигде уже не достанешь.

— Зачем железо, когда есть солома. Я ей в войну крышу крыла, теперь-то наверх не заберусь, а научить — научу, — бодро прошамкала баба Тоня, но Тамара не унималась.

— А есть что будем? Огород вспахать нечем: наш мини-трактор сгинул, и лопат приличных не осталось.

— Ну уж, — покачал головой Василий. — Я же хороший механик, а старые колхозные трактора, поди, целы. Что-нибудь, да восстановим.

— А одежда? Ничего же почти не осталось!

— Ты же и шьешь, и вяжешь, — осадил жену Василий.

Тамара вроде бы иссякла, но вспомнила еще об одном:

— А лечиться? Здоровых-то сейчас нет, а все лекарства, наверняка, испарились, новых же никто не даст.

— Вылечимся! — Наташа, до сего момента понурая и безучастная, вскинула породистую головку и блеснула взглядом черных живых глаз. — Я врач, после института в глухой деревне работала, всему научилась: и травки собирать, и зубы лечить, и раны зашивать, и даже аппендицит сама вырезала.

— А шприцы?

— Да что же ты Тамара? — не выдержал Василий. — Неужели нечистой силе душу собираешься продавать?

Тамара пошла красными пятнами.

— За кого же ты меня принимаешь, Вася? Будут резать, я на такое не пойду, но нужно же про наше дальнейшее житье-бытье поговорить.

Василий с почтением и даже умилением взглянул на свою бойкую рыжую женушку, и я понял, за кем в этой семье остается последнее слово.

Воспользовавшись паузой, Пупс пошел в наступление:

— Нет, у вас точно у всех крыши съехали. Зачем базарить, когда нужно лишь своевременно произнести несколько слов, а потом жить припеваючи. И я с вами здесь время трачу. Отвези меня, Глеб! А если желаешь и дальше здесь безумствовать, дай мне машину напрокат. За это я тебя к себе водителем возьму.

— Дай ему машину, Глеб! Зачем он нам такой? — поморщившись, сказала Наташа, и я обрадовано согласился:

— Забирай! Ключи возьмешь в сарае на полочке.

Набычившись, Пупс встал с лавки, но уходить не поспешил, а уставил на девушку тяжелый взгляд и напористо заговорил:

— Знаешь, Наташа, они все здесь неудачники. Один — солдафон-строитель, чужую собственность охраняет, второй — хваленый механик, мешки на своем горбу таскает. Ты же — женщина умная и красавица. Поехали со мной: будешь, как сыр в масле кататься.

Потупившись, Наташа смолчала, а Пупс, довольный тем, что ему не возражают, продолжил уже с игривостью:

— Поехали-поехали. С такими нежными ручками не в гнойниках же ковыряться. А если у нас с тобой отношения сложатся, я, может быть, и женюсь на тебе потом.

Наглец здорово разозлил меня. Сорвавшись с места, я с силой схватил его за грудки. Пуговицы с бабушкиной кофты посыпались на пол, а струхнувший аника-воин вжал голову в плечи и выпятил раздражающе пухлую нижнюю губу. Сквозь зубы я процедил:

— Немедленно извиняйся, а иначе твоя душонка вылетит раньше, чем ты продашь ее хозяевам.

Подошедшая Наташа оттащила меня в сторону.

— Оставь его, Глеб. Дай ему с глаз долой скрыться. И учти: я бы и сама с ним разобралась.

Девушка уже не выглядела недоступной, а все же я не позволил бы себе держаться с ней панибратски: мне захотелось опуститься на колени и почтительно поцеловать белую свадебную туфельку, так красиво облегающую стройную ножку.

Пупса давно и след простыл, а мы впятером сидели вокруг молчащего радио и обсуждали, как будем жить в суровом мире, где нечистая сила материально ублажает своих подданных и пытается уничтожить несогнувшихся. Получалось, хоть и тяжело, но вроде бы неплохо. Мы собирались держаться вместе и отдавать все свои знания и умения на общую пользу.

Вначале речи наполнял энтузиазм, но постепенно разговор становился все более вялым, и вот баба Тоня, привалившись спиной к печи, принялась всхрапывать, Тамара, уютно пристроив рыжую головку на плече мужа, прикрыла глаза, да и сам Василий вроде бы задремал. А я любовался Наташей в белоснежном свадебном наряде и думал: «Вот моя невеста, только жених сейчас уж больно затрапезен». Словно прочитав эти мысли, девушка мягко улыбнулась и подсела ко мне поближе. Я собрался сказать ей что-то хорошее, но на улице резко затормозила машина, и в комнату ввалился большой раскрасневшийся Пупс.

— Что это ты притащился? Никак дороги разобраны? — Василий уже не спал и в упор смотрел на вошедшего.

Глаза Пупса закосили.

— С дорогами-то как раз все сносно, но я… посчитал нужным вернуться. — Видя наше недоумение, он объяснил. — По пути я обдумывал положение и понял, что правители нас кинут: заберут души, а в конце концов отнимут и благополучие.

— Ну, хоть какое-то время попользуйся, — предложил я.

— Спасибо! Чтоб потом остаться и без благополучия, и без души.

— А на кой тебе сдалась душа, Пупс?

— Сам не знаю, но раз вы все так цепляетесь за свои, то и мне на что-нибудь, да сгодится. Решил остаться с вами.

— А ты нам здесь не нужен, — светлые глаза Василия сделались колкими, словно льдинки.

— Да что ты, Василий, — вступила с увещеваниями баба Тоня. — Человек душу хочет спасти, а ты его гонишь.

— Душу спасти! А когда с нами здороваться гнушался, о душе почему-то не вспоминал. А когда деньги на новые фонари собирали, сказал: «У вас свой свет, а у меня — свой», да еще нахамил.

— Подумаешь, рыжей клушей меня назвал — велика важность, — усмехнулась Тамара.

Василий слегка смутился.

— Не это главное. Мы все здесь что-то умеем, а у него один талант: дутые банки создавать, да честных людей грабить. Нам такие специалисты без надобности.

— А может быть, он еще что-нибудь умеет, — придвигаясь ко мне, предположила Наташа.

Плечом ощущая ее теплое упругое плечо, я даже захотел, чтобы у Пупса обнаружилась какая-никакая способность, но Василий не смягчился.

— Ничего он не умеет.

Как оправдывающийся двоечник, Пупс буркнул:

— А может, умею.

— Не умеешь.

— Умею!

— Что?!

Пупс затянул: «Эээ…» — и вдруг расплылся в самодовольной улыбке: — Табуретки делать!

Он не врал. Двадцать лет назад в течение целого лета вся наша деревенька, тогда еще населенная, следила за тем, как одиннадцатилетний Пупс делает табуретку. Общество помогало ему советами, но дело от этого лучше не шло. Перепорченного материала хватило бы на хорошую топку печи, а готовая табуретка подошла бы для кунсткамеры, так уродливо она выглядела. Ночью, втайне от Пупса, мой дед привел ее в божеский вид, после чего она стала хотя бы безопасной для сидения.

Тем не менее, я засвидетельствовал утверждение липового столяра. Все, будто бы только того и ждавшие, вздохнули с облегчением, а Тамара даже обрадовалась:

— Вот хорошо, табуретки нам пригодятся.

Возражать ей не стали — Пупса вроде бы оставили, но сказать об этом не успели, потому что прозвучал неведомо откуда исходящий, напоминающий комариный писк, до внутренней дрожи неприятный, громкий звук. Мы одновременно взглянули на ходики с шишками и поняли, что настало время решающего выбора. Нечистая сила жаждала человеческих душ, но собравшиеся покрепче сомкнули уста, дабы, не дай Бог, не пробормотать что-нибудь помимо своей воли. Один Пупс слегка шевелил губами, но даже он нашел в себе силы и промолчал.

Время, отведенное на произнесение рокового обещания, наверняка, давно истекло, но мы в боязни сболтнуть лишнее хранили молчание до тех пор, пока не заговорило радио. Снова послышался голос того же теневого правителя, но на этот раз он был полон гнева и досады.

— Грязные тупые ослы! Из необъяснимого упрямства вы отказались от плывущего в ваши руки блаженства. Мы могли дать вам очень много.

Теперь пользуйтесь лишь результатом собственных трудов, а работать вы не любите, да и не умеете… Глупо. До победы не хватило одного человека.

Всего лишь одного ничтожного человечишки…

Словно бы захлебнувшись, радио умолкло, а баба Тоня, кряхтя, встала:

— Чего зря сидеть? Рассвело уже — пойду козочку покормлю.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

А. Белл — это содружество двух авторов: Людмилы Хохловой и Наталии Поповой. Людмила Владимировна Хохлова, 1954 года рождения, родилась в посёлке Салтыковский Московскойобласти, образование высшее.

Наталия Алексеевна Попова, 1956 года рождения, родилась в Москве, образование высшее.

После окончания институтов обе работают в оборонной промышленности. Публиковать свои работы стали с 2006 года в газетах «Тайная сила», «Шестая раса», «Необъявленный визит» и журналах «Наука и религия», «Дельфис», «Чистый источник», Донецкий рериховский вестник «Орифламма». В 2010 году в издательстве «Лотос» вышла книга «Лазейка для Иуды».

⠀⠀ ⠀⠀

Николай Скрицкий Пришелец

Он плюхнулся на двор почти в полдень. Старуха ойкнула и присела от неожиданности, а Старик нажал не на ту клавишу компьютера, который отозвался негодующим писком.

И было чему удивляться. Нечто, возвышавшееся на утоптанной многими поколениями площадке перед домом, больше всего напоминало гигантский сапог, пригодный для тридцатиметроворостого великана. Не было видно ни отверстий, ни швов. Да и упал этот «сапог» с неба без рева двигателей: будто его кто-то поставил либо бросил на землю.

Несколько минут длилось молчание. Две пары глаз рассматривали невероятного пришельца. А тот стоял так спокойно, что даже не верилось, будто совсем недавно его не было. Разбежавшиеся куры уже спокойно клевали что-то совсем близко от «сапога».

— Ну, Старуха, и дела, — промолвил Старик.

Старуха, обычно говорливая, на сей раз промолчала. Два месяца назад они поселились на ферме, в доме, оставленном прежними хозяевами. Двое надеялись пожить вдали от шумных городов с толпами людей и автострад, заполненных автомашинами. Старик хотел завершить работу над книгой, а его подруга — просто отдохнуть от жизненной суеты.

Здесь, в лесу, была тишь и благодать. Новоиспеченные фермеры вернулись к натуральному хозяйству. Огород давал первые плоды, куры исправно несли яйца. Скоро должны были пойти ягоды и грибы. Что-то давали рыбалка и охота. Кое-кто из провизии двое привезли с собой. При необходимости можно было включить сеть доставки и заказать все необходимое из города. Но пока такой необходимости не возникало. И Старика, и Старуху пугала даже мысль о том, чтобы столкнуться с внешним миром, особенно с рекламой, которая назойливо врывалась в глаза и уши. По радио и телевидению, со стен домов и щитов реклама предлагала, рекомендовала, советовала, настаивала… Двое даже отключили информационные экраны, оставив только канал связи компьютера с библиотечной сетью. Несколько опомнившись, Старик оглянулся, проверяя, на месте ли ружье. Ружье висело на стене. Однако «сапог» вел себя так спокойно, что браться за оружие казалось излишним.

Тут, наконец, ожила Старуха. Она подошла вплотную к окну и внимательно рассматривала «сапог». Его трехметровые голенища и головки блестели как лакированные.

— Слушай, дед, может быть, сообщить в город. Кто его знает, откуда он прилетел.

— Нет уж. Если такая удача выпала нам, грех ею не воспользоваться. Давай сами зафиксируем все возможное, раньше прессы. Неси видеокамеру.

Сам Старик взялся за бинокль. Он как раз писал о явлениях, связанных с инопланетянами, и появление «сапога» воспринял как подарок судьбы. Через четверть часа на подоконнике возник наблюдательный пункт. Под рукой стояли диктофон и компьютер. Старик продолжал внимательно рассматривать пришельца, а Старуха снимала «сапог» на пленку.

Вскоре им это надоело, ибо объект по-прежнему не подавал признаков жизни. Он стоял, как потерянная обувь, и, казалось, не шел на контакт. Минуло еще полчаса. Старик уже решил выйти на двор, когда «сапог» объявил о себе сам. Его вершина раздвоилась, и из щели посыпались… разные сапожки, вполне человеческого размера. Падая на землю, они вновь распугали кур. Это могло бы напоминать высадку десанта. Однако сапог, упав на площадку перед домом, не шевелился и стоял со вполне мирным видом. Вся картина напоминала эпизод из детского кукольного фильма.

Видеокамера непрерывно стрекотала, фиксируя происходящее, когда из «сапога» раздался голос:

— Фирма «Реклама для Вас» внедряет новую форму обслуживания. Теперь мы прибудем с нашими предложениями и образцами товаров всюду, где Вы, уважаемые потребители, живете! Каждый лично может примерить нашу обувь и убедиться в ее качестве!

Далее прозвучал код, по которому следовало сделать заказ. Старик выключил видеокамеру. Сцена вторжения превратилась в обычный рекламный фарс. Вместо пришельцев в их уединение назойливо, без разрешения вторгся город. Теперь люди лишались последнего убежища.

К плечу прижалась, всхлипывая, Старуха. И тогда Старик протянул руку за ружьем.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1946 году под Москвой. Окончил Московский институт радиотехники, электроники и автоматики. Работает инженером-испытателем.

Писать начал в еще в детстве. Первая публикация состоялась в 1976 году. Увлекается морской тематикой, прежде всего биографиями великих флотоводцев и кораблестроителей. Опубликовал по этой тематике свыше 200 статей и 11 книг. Параллельно с этим пробовал себя в фантастике. Опубликованы рассказы «Контакт» (журнал «Чудеса и приключения») и «Покорение реки (журнал «Чудеса и приключения» — детский).

⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Семенякин Интересный вывод

— …Итак, уважаемые коллеги, если посмотреть на окончательный результат, замечаем, что чистую двойку в ранее рассматриваемом уравнении следует считать некорректной. Из этого следует, что в релятивисткой формуле существует ошибка и…

Анатолий Фёдорович замолчал, в рассеянности рассматривая измазанные мелом пальцы. Потом глянул на доску, подчеркнул последнюю строку и кивнул:

— Что и требовалось доказать.

Он еще раз осмотрел доску и оглянулся в зал.

— Извините, если мое выступление показалось вам слишком амбициозным… — Анатолий Фёдорович бледно улыбнулся. — Как видите, все налицо. Прошу задавать вопросы.

Зал безмолвствовал. Профессора, академики, члены-корреспонденты замерли с выражением паники на лице. Кое-кто поглядывал на докладчика с ужасом, некоторые, спрятав пышные бороды в ладонях, недоверчиво морщились. Кто-то страдальчески щурился, недоверчиво шевеля губами.

Сидевшие в передних рядах яростно сверкали очками и с откровенной ненавистью пожирали глазами исписанную формулами доску.

Присутствующие с трепетом осознавали, что физика — самая прикладная из наук — угрожающе покачнулась и вот-вот рухнет. И виноват во всем этот маленький болтливый старичок, который все уничтожал и ничего не предлагал взамен.

— Вы не могли бы повторить последнее звено рассуждений? — Наконец сдавленно сказал какой-то морщинистый ученый из четвертого ряда.

На него оглянулись с сожалением, как на смертельно больного, напрасно хватающегося за жизнь.

Анатолий Фёдорович повторил.

— Вы уже напечатали ваши исследования? — Спросили докладчика, когда он замолчал.

В зале послышался возмущенный ропот. От подхалима с отвращением отвернулись.

Анатолий Фёдорович ответил.

— Есть еще у кого-нибудь вопросы? — спросил Анатолий Фёдорович, снова положив на кафедру корректуру своей статьи.

Научный мир угрюмо молчал. Анатолий Фёдорович пожал плечами и, взяв в руки тряпку, пробормотал.

— Тогда я, может быть…

— Погодите, так что же это?! — Вдруг взорвался криком кто-то в заднем ряду.

Тряпка вернулась на свое место.

— У Вас есть вопрос?

Человек из заднего ряда что-то сказал.

— Извините, не можете повторить громче?

— Но как тогда существуют ядра?! — Взволнованно воскликнул человек.

Он сел, но тут же снова вскочил. Крикнул что-то и, расталкивая сидящих перед собой, направился к проходу. Зал наполнился гулом. Все лица обратились на задавшего последний вопрос. Тот шел прямо к сцене.

— Это же… Господи… Это же что получается… — Лихорадочно шептал он.

Наконец, взбежав по ступенькам, он крикнул.

— Выходит, что электроны нестабильны на своих орбитах!

Гул в зале перерос в базарный гам.

Вышедший на сцену обернулся к доске и напряженно вчитался в вязь формул.

— Да! Каким образом тогда могли связываться вместе ядра и электроны?

— Как могут проходить термоядерные реакции в звездах? В ядерной физике многие выводы основаны на опытах! Значит. Значит существует противоречие в самом Мироздании!

Едва он это произнес, как в зале стало очень тихо. Так тихо, что жужжание ртутных ламп показалось громоподобными раскатами.

Анатолий Фёдорович, нахмурившись, посмотрел на стоящего рядом с ним человека, потом на доску. Он задумался.

— А я и не заметил раньше. — Наконец негромко сказал он. Потом, усмехнувшись, добавил. — Интересный вывод. Очень интересный.

Это было последнее, что он сказал.

В следующий момент Вселенная прекратила свое существование.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в Запорожье. Студент Киевского Политехнического Института, факультет прикладной математики. Живет в Киеве.

Первая публикация — 2006 год, областной литературный альманах «Соборы наших душ». В 2008 году вышла публикация в альманахе «Полдень XXI век» (рассказ «Вкус спелой ежевики»). Имеет публикации во всемирной сети (интернетюжурнал «Магия ПК»). Рассказ «Последнее желание» был опубликован в «Знаниеюшла: Фантастика» № 1 за 2010 год.

⠀⠀ ⠀⠀

Игорь Харичев Крапивное семя

Не люблю чиновников. Мерзкая публика. Сволочи. Крапивное семя. Они все делают только исходя из своих интересов. На людей им наплевать. Взятки и откаты. Откаты и взятки. Лишь это их интересует. Создавать нам, простым людям, проблемы — их естественное состояние.

Поэтому я был в числе тех, кто горячо поддержал введение электронной вертикали власти. Хорошее дело. Все, как нам говорили в телевизоре главные руководители страны: законы по-прежнему принимают депутаты, живые люди, а для того, чтобы исполнять принятые законы, вовсе не нужен человек. С этим компьютер должен справляться. А он взяток не берет. И коррупция исчезнет.

Короче, наставили специальных компьютеров, уволили всех чиновников, и началась у нас новая жизнь. Скажем, у тебя проблемы на районном уровне. Выходишь на сайт районной управы, заполняешь соответствующее заявление, компьютер районного уровня тут же принимает решение, и тебе остается только ждать его исполнения. Или, скажем, проблема на городском уровне. Опять же, лезешь на городской сайт, заполняешь соответствующее заявление, городской компьютер в несколько секунд принимает решение, и ты, полный счастья, ждешь результата. Короче, удивительная жизнь началась для нашего народа. Небывалая. Никаких тебе чиновников, никаких очередей, никаких унижений, никаких взяток. Рай, да и только.

Случилось как-то мне одну проблемку заиметь. Захотел я, чтобы перед домом цветник разбили. А то выходишь из подъезда, а напротив скучный газон. Пожухлая травка. Никакого эстетического наслаждения.

Как водится, я заполнил заявку, надавил курсором надпись «Отправить». И принялся ждать. Секунд через пять на экране появилась надпись: «Решение отрицательное».

Мне отказали. Вот свинство. Компьютер не хочет, чтобы у нас был цветник. Видать, такой закон приняли городские депутаты. Засранцы.

В субботу, когда мы с Васей, соседом сверху, пили пиво, я пожаловался ему на депутатов.

— Не хотят, чтобы у нас перед домом красиво было, — подытожил я.

Сосед обдумал мои слова, потом глянул на меня загадочно:

— Отказали? Это можно решить.

— То есть… как решить?

— Просто. Компьютеры принимают решения. Но обслуживают их программисты. — Тут Василий понизил голос, перешел на заговорщический тон. — Они могут что-то там подправить. И будет нужное решение. Не за так. Нужно заплатить.

Я оторопел. Потом пробормотал:

— Сколько?

— Ну… это смотря какой вопрос надо решить.

— Цветник, — напомнил я. — Да хотя бы клумбу перед подъездом.

— За клумбу тысячи хватит, — уверенно изрек он.

— Рублей? — с тревогой попытал уточнить я.

Он со знанием дела кивнул:

— Рублей.

Это было по-божески. Такую сумму я готов был заплатить сам. Не ходить же по квартирам и собирать деньги. Лучше сам заплачу, но за это попрошу, чтобы клумбу разбили чуть левее нашего подъезда, тогда бы она точно располагалась под моими окнами. Подходишь к окну, а она там, внизу.

Короче, во вторник я выкроил время и поехал туда, где располагалась районная управа.

— Вы к кому? — строго поинтересовался упитанный милиционер, сидевший на входе. Теперь его следовало называть полицейским.

Я растерялся: не знал, что сказать? Но и молчать было нельзя.

— Мне это… к программисту надо, — промямлил я.

— А вас вызывали?

— Вызывали, — не слишком уверенно подтвердил я.

— Фамилия?

Мне пришлось назвать мою фамилию. Он внимательно изучил список, лежавший перед ним, опять поднял на меня глаза.

— Нету вас.

— Но мне надо, — взмолился я.

— Всем надо.

— Но мне цветник. Или клумбу.

Выдержав с независимым видом паузу, он тихо проговорил:

— Двести рублей.

— Что, двести рублей? — не понял я.

— За проход двести рублей, — небрежно объяснил он.

Пришлось доставать кошелек.

— Сто пятая комната, — выдохнул он, получив две сотенные бумажки.

У двери с нужным номером стояла очередь из трех человек. А четвертый сидел на единственном стуле. Я молча пристроился к тем, кто стоял. Пришлось подождать около двадцати минут, прежде чем я попал в кабинет.

Программист был щуплый, долговязый, в очках. Стеснительная улыбка гуляла на его лице. Весь его вид говорил о том, что это не чиновник, напыщенный и равнодушный к чужой беде.

— У вас какая проблема? — участливо поинтересовался он.

— Цветник.

— Какой цветник?! — не понял программист.

— Да. — Голос плохо слушался меня. — Перед подъездом. То есть, перед домом… Я просил, но мне отказали. Ну… компьютер отказал. А ведь красиво, если цветник. Но если цветник — много, пусть будет хотя бы клумба. Только тогда перед моим подъездом. Чуть левее. Это если от дома смотреть. На клумбу…

Его лицо приняло сосредоточенный вид.

— Пять, — выдохнул он.

— Тысяч? — ужаснулся я.

— Тысяч — подтвердил он.

— Да вы что!? Это же всего лишь цветник. Или клумба. — голос мой совсем увял. — Это для всех.

Он протяжно вздохнул.

— Я тоже не только для себя. Мне отдавать надо. — Он глянул куда-то наверх. Помолчав, осведомился. — А по-вашему, сколько?

— У меня всего лишь тысяча на это.

Поразмышляв, он решительно произнес:

— Давайте.

Я конфузливо сунул ему в руку тысячную бумажку.

Через полтора месяца перед нашим подъездом появилась клумба. Веселенькая такая. Красивая. И ровнехонько под моими окнами. Посмотришь — душа радуется.

И вот на третий день, в очередной раз насладившись видом клумбы, я подумал: а почему бы не решить проблему с гаражом. В конце концов, человек я или нет? Почему бы не обеспечить нормальное стойло для моей машины? В том гараже из желтого кирпича, который высился неподалеку от моего дома. Покупать место по обычной цене я не собирался — чересчур дорого. А вот если бы получить его со скидкой, как для ветеранов Великой отечественной, это гораздо дешевле будет. Конечно, по возрасту мне до ветерана далеко. Но могу же я проходить как сын ветерана, пожелавшего оформить гараж на отпрыска?

В общем, прихватил я деньжат и в один из дней недели подскочил в управу. И что вы думаете? Около милиционера стояла очередь из пяти человек. Вход стоил теперь пятьсот рублей. Программист успел перебраться на второй этаж. Очередь в нужную комнату насчитывала человек тридцать. Пришлось отстоять около двух часов, прежде чем я смог попасть внутрь.

Это был совсем другой программист — полный, не слишком интеллектуального вида, с брезгливым выражением лица, он больше походил на классического чиновника. Несколько смутившись, я изложить ему суть моей просьбы. Он держал себя куда более самоуверенно, чем прежний.

— Значит, хотите задешево гараж получить? — небрежно уточнил он.

— А что делать? — я развел руками. — За полную стоимость я не осилю.

— Тридцать тысяч, — бесстрастно определил новый программист.

Ровно столько я взял с собой — больше в заначке у меня не было. И хотя, направляясь в управу, я намеревался поторговаться, тут я понял: бесполезно. Этот не уступит.

Тридцать тысяч перекочевали к программисту.

— Мне в тот гараж, который ближе к моему дому, — напомнил я, поднимаясь.

— В тот. — Он вяло кивнул.

Месяц пролетел быстро. В положенный срок приперлась осень, зачастили скучные дожди. А я все оставался без места в гараже. Потом начали опадать листья. И пришло понимание того, что решение моего дела слишком затягивается. Следовало подсуетиться.

Мне пришлось пожертвовать пятьюстами рублями, чтобы проникнуть в управу. И вновь отстоять около двух часов. Программист в комнате на втором этаже был тот же, что и в прежний раз. Однако, выглядел он куда более значительно.

С волнением я напомнил ему о моем деле.

— Да-а, — чуть заметно оживился он. — Место в гараже задешево… Понимаете, выявились обстоятельства, осложняющие решение вашего вопроса.

— Так что, ничего не получится? — испугался я.

— Ну почему?.. Но не все так просто. — Он старался не смотреть мне в глаза.

Я сделал единственное, что мог сделать в тот момент: достал кошелек и протянул ему три тысячи рублей.

— Больше у меня нет, — упавшим голосом выговорил я.

Будничным движением он забрал деньги.

— Я предприму все необходимые усилия, — заверил он. — Предприму.

На этот раз сработало. Уже через неделю меня вызвали в правление гаража, сказали, что прибыли документы на получение стояночного места на льготной основе. Сумма, которую я должен был заплатить, устроила бы любого, даже последнего бомжа.

Насколько приятнее жить, сознавая, что не только у тебя, но и у твоей машины есть дом. А как приятно забираться в машину, стоящую под крышей, зимой, когда на улице стужа, и все засыпано снегом. Садишься и едешь. И никаких лишних забот.

Я наслаждался жизнью полгода. А потом начались проблемы: наша фирма не смогла найти финансирование в нужном объеме. Нам грозили перебой с зарплатой. А в перспективе — банкротство. И попробуй, найди потом хорошую работу.

В поисках спасения, мы попытались получить подряд через конкурс, но проиграли его, хотя предложили лучшие условия. Генеральный директор Петр Николаевич был в отчаянии. Но я сразу понял, что делать.

— Триста тысяч рублей найдется? — деловито осведомился я.

— Зачем? — испуганно спросил он.

— Чтобы исправить результаты конкурса. В нашу пользу.

Он думал недолго.

— Для этого найдется.

На следующий день мы отправились в управу. Проход стоил теперь семьсот рублей. Мне с трудом удалось уговорить милиционера обойтись этой суммой, потому что мы шли по одному вопросу. Программист располагался уже на третьем этаже. Он обзавелся приемной и миленькой секретаршей. Она выясняла, с какой просьбой пришел посетитель, и определяла, кому ждать в приемной, а кому идти в другую комнату. Когда мы подошли к ней, Петр Николаевич замялся, и я взял инициативу в свои руки:

— Мы не согласны с результатами одного конкурса по определению подрядчика.

— Нужные аргументы при вас?

— Разумеется.

Благожелательно кивнув, она приказала нам с Петром Николаевичем дожидаться в приемной. Сидеть пришлось долго. Наконец нас пригласили в кабинет.

Это был совсем не тот программист, которого я видел в последний раз. Настоящий барин: важный, величественный. Как холодно он смотрел на нас. Сколь большим и роскошным был его стол. Петр Николаевич сразу стушевался, но я не стал медлить. Четко изложил суть нашей просьбы.

— В общем, надо изменить результаты конкурса, тем более, что наши условия на самом деле были лучше, чем у других участников.

Программист никак не отреагировал на мои слова. Будто я и не говорил вовсе. Тогда я дал знак Петру Николаевичу. Пухлая пачка появилась на столе.

— Триста, — ласково пояснил я, преданно глядя на программиста.

Он кивнул, сдержанно и весомо, произнеся одно только слово:

— Сделаем. — И деньги тотчас исчезли со стола.

Сразу полегчало на душе, ибо в ней поселилась надежда.

Потом потекли обычные дни. Прошел месяц, другой, а ничего не менялось.

Как-то Петр Николаевич вызвал меня к себе. Он был привычно мрачен.

— Как думаешь, кинул нас программист? — спросил он.

Я и сам пришел к такой мысли. Но признаваться в этом не хотелось.

— Может быть, забыл? К нему каждый день сотни просителей приходят. Надо ему напомнить.

Утром Петр Николаевич и я отправились в управу. Милиционер на входе содрал с нас тысячу четыреста рублей. Мой довод, что мы идем по одному вопросу, на этот раз не подействовал. Программист по-прежнему принимал на третьем этаже. И секретарша у него не сменилась. Только вот выслушав нас, она порекомендовала нам пройти в другой кабинет.

— Почему? — изумился я.

— Потому что вы повторно. — Сколь милой была ее улыбка.

Мы с Петром Николаевичем отправились в указанный кабинет. Мужчина, который там обнаружился, вызвал у меня большие сомнения. Он был молод и выглядел совершенно легкомысленно.

— Простите, вы программист? — пристально глядя на него, спросил я.

— А как же, — бойко отвечал он. — Программист второй категории. Что у вас за вопрос. — Он указал на два стула, стоящие по другую сторону письменного стола.

Мы с Петром Николаевичем уселись, и я принялся рассказывать нашу историю. Послушав некоторое время, программист постучал по клавишам и что-то там увидел на экране новенького монитора.

— Так вы по поводу конкурса? — Он даже обрадовался. — Вам отказано.

— Да, нам было отказано, — охотно согласился я. — Но мы сюда затем и приходили, чтобы изменить результат конкурса.

— Нет. — Он прямо-таки с удовольствием покачал головой из стороны в сторону. — Вам отказано повторно.

— Быть того не может! — воскликнул я. — Мы деньги дали.

Программист смотрел на нас честными глазами.

— Другие дали больше. Так что нечего удивляться, что вам отказано.

Эти слова не хотели умещаться в моей голове.

— Послушайте… вы… не ошиблись?

— Нет. — Он размашисто махнул рукой, перечеркивая остатки надежды. — Как тут можно ошибиться? У нас всем компьютер заправляет. Все на высшем уровне.

Мир полетел в тартары.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Родился в 1947 году в Самаре. По образованию астрофизик. В советское время работал в НИИ, с октября 1991 по февраль 1997 года — в администрации Президента РФ, затем — в Конгрессе интеллигенции России. В настоящее время — ген. директор журнала «Знание — сила». Секретарь Союза писателей Москвы.

Рассказы, повести, включая фантастические, с 80-х годов XX века неоднократно публиковались в журналах «Сельская молодежь», «Литературная учеба», «Новое время», «Кольцо А», «Наука и жизнь», «Дети Ра», а также газетах «Литературная Россия», «Собеседник», «Учительская газета», «Российские вести», «Куранты» и в альманахе «Словесность». В № 2 и 3 за 2006 г. литературного приложения «Знание — сила: Фантастика» была опубликована повесть «Будущее в подарок», а в № 2 (11) за 2010 г. — рассказ «Будущее. Россия».

Автор художественных книг, вышедших в 1994, 2000, 2006, 2008, 2011 г.г. (в 2008 г. вышел фантастический роман «Своя вселенная», а в 2011 — новая редакция романа «Кремлевские призраки»).

№ 2

^{Леонид Корниенко} Последний зомби

повесть

Дайджест 1 из ранних записей в дневнике Элюара:

«…Планета Земля — живая субстанция. И, как все живое, состоит из разных клеток. Эволюционные пути формирования этих клеток тоже разные. Но взаимосвязь их такая тесная, что друг без друга они существовать не могут.

…На заре своей ЭВОЛЮЦИИ человек, как и все живое на Земле, глубоко ощущал эту взаимосвязь, слышал и понимал «язык планеты», чтил на ней все сущее, пользовался ее дарами с благоговением. Но как никто и ничто другое на Земле, человек, живая клетка ее, проявил уникальную способность к физиологическому, а следом и социальному самосовершенствованию. Он создал орудия труда и средства производства, и в биосфере Земли начал приобретать все большую власть. Его эволюция стала выпадать из общей эволюции всяк сущего на Земле и перерастать в ЦИВИЛИЗАЦИЮ.

…Цивилизация заставила человека не просить, а брать у Земли природные ресурсы. И брать он их начал не задумываясь, быстро уверовав в свою непогрешимость и безнаказанность и нанося этим неслыханный вред планете.

…И тогда Земля, живая субстанция, лишила человека, свою клетку, чувства защищенности. Она — замолчала в его сознании.

…Люди перестали ощущать себя частью природы Земли. Опустевшая в их сознании ниша эзотерических знаний стала заполняться всевозможными богами. Боги были завистливы и жестоки и враждовали между собой. И научили вражде людей.

…Вражда стала образом жизни человека. Психическое напряжение в душах — нормой. Разрядка напряжения через взаимоуничтожение — целью.

И потому путь от пороха до атомной бомбы человек прошел быстро — за триста лет. Земля, непрерывно сотрясаемая рукотворными ядерными взрывами, в конце концов начала уставать.

…И тогда пришло время ВЕЛИКОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ человека за совершенное и совершаемое.

Пришло время КОНЦОВ и НАЧАЛ….»

1

Спасательный модуль СЗВ10 медленно плыл вокруг гигантского корпуса орбитальной станции второго поколения ИС, постреливая огоньками рулевых дюз.

Станция выглядела не совсем обычно. Настораживало отсутствие бортовых огней. Не светились иллюминаторы. Антенна-радар дальней связи была неподвижна, хотя еще сутки назад от нее поступал устойчивый сигнал маяка.

Экипаж спасательного модуля СЗВ10 собрался у большого экрана пилотного отсека, как только станция появилась на экране визуально, и следил за ней весь подлет.

Первым нарушил молчание эколог-корректор Влад.

— Командир! Обрати внимание — нет причалов!

— Ошибаешься! Один есть — прицеплен к штангам антенны.

— Странное место для причаливания…

— Нормальное, если не хочешь, чтобы вошли в твою станцию.

— Кто же не хочет?

— Не знаю.

— А как мы причалим?

Улыбка промелькнула на губах пилота-командира Диксона.

Пристыковка модуля без причалов — сложная, но штатная вводная, которую получают пилоты-курсанты перед выпуском. Три такие удачные пристыковки подряд давали право выпускнику на престижное назначение — или в дальние рейсы патрульной службы, или на транспортные рейсы к станциям в глубокий космос. Навесная бляха на значке пилота Диксона имела цифру 12.

Врач-психоаналитик модуля Элюар показал Владу глазами на значок. Тот все понял и смущенно потер переносицу.

Безучастность к их разговору хранил только Олаф, так называемый «пассажир», а не член экипажа. Он не отрываясь смотрел на плывущую на экране станцию.

По штатному расписанию экипаж спасательных модулей типа СЗ состоял из трех человек: пилота-командира, врача — психоаналитика, эколога-корректора.

В Центре Спасательных Служб, куда их вызвали на недельный инструктаж и медицинский осмотр (обычные перед полетом в глубокий космос), в кабинете руководителя им представили Олафа именно так: во время полета он будет просто пассажиром; а в их работу включится уже на месте.

Целью полета модуля СЗВЮ был поиск станции второго поколения ИС, которая тринадцать лет назад исчезла в глубоком космосе и вдруг три месяца назад дала о себе знать сигналами бедствия из-за орбиты Плутона.

Спасательный модуль СЗВЮ закончил облет и, повинуясь манипуляциям клавишами на рулевой панели, завис над широким овалом входного люка станции.

— Застегнуть ремни безопасности! — приказал Диксон.

— Зачем? — пожал плечами Влад. — Станция же неподвижна.

— Выполнять приказ без рассуждений! — сказал Диксон, не оглядываясь.

Экипаж расселся по своим креслам и защелкал замками верхних и нижних ремней безопасности.

— Я сказал, все ремни застегнуть! — неожиданно рявкнул Диксон, все так же не оглядываясь.

Влад удивленно поднял голову. У командира что, глаза на затылке? И демонстративно щелкнул нижним замком, очень неудобным и потому не всегда используемым.

Модуль выстрелил пламенем из основных дюз и поплыл к станции. 10 метров… 7 метров… 5 метров…

Диксон положил левую руку на рычаг выпуска магнитных присосок. Рука легла неудобно. И командир на какую-то секунду замешкался, принимая для руки более удобное положение. Это и спасло модуль. Станция неожиданно сделала качок в его сторону. Штанги магнитных присосок модуля неминуемо оказались бы сломанными, если бы Диксон их уже в это время выпустил.

Сидевшие в рубке увидели, как борт станции стал угрожающе наплывать на экран. Реакция пилота-командира была молниеносной. Щелкнул тумблер аварийного скоростного заднего хода — и людей вышвырнуло из кресел на ремни безопасности.

Секунды напряженного ожидания. Борт станции медленно отплыл на прежнее место. Но тревога усилилась.

— Командир! Что это было? — Влад еле сдерживал дрожь в голосе.

— Не знаю, — Диксон обернулся и выразительно посмотрел на его нижние ремни безопасности.

Влад все понял без слов. В космосе приказы командира выполняют не переспрашивая. И виновато потер переносицу, укоряя себя в душе за дурацкий вопрос. Это был его первый полет в глубокий космос. Новое всегда тревожит! Ну невыносимо же не знать, что происходит!..

Диксон, хмуро вглядываясь в экран, развернул модуль другим бортом к станции. Здесь находились магнитные присоски жесткого причаливания. Оно отличалось тем, что шлюзовую камеру после него установить на входной люк было уже нельзя. И, кроме того, трудность такого причаливания была еще в том, что пилот при этом не имел общего обзора, а только локальный, в месте, где шла стыковка. Общий видеообзор включался только после нее.

Модуль выстрелил пламенем основных дюз и снова поплыл к станции. Серебристая поверхность ее, в оспинках от метеоритных ударов, закрыла весь экран. Повинуясь манипуляциям командира на рулевой панели, модуль передвинулся так, что на экране стал виден овал входного люка. По нему, как по ориентиру, точнее можно было произвести причаливание.

Вот он увеличился до настоящих размеров. Еще секунда — и модуль налипнет на него. И вдруг люк поплыл к низу экрана — станция начала вращаться вокруг своей оси, не давая этим модулю причалить.

Рванув застежку верхнего ремня безопасности и расширив этим себе поле для маневра, Диксон ухватился обеими руками за руль ручного управления и резко перевел его в нижнее положение. Овал люка на экране поплыл вверх. И вдруг тут же начал уходить влево. Выравнивая модуль в ту же сторону, командир одновременно, другой рукой ухватился за ручку включения магнитных присосок. Модуль задрожал, но послушно завалился влево и тут же ткнулся в борт станции, мертвой хваткой вцепившись в ее поверхность. Толчок оказался настолько сильным, что командир, не страхуемый верхним ремнем безопасности, не удержался и ударился о ручку включения магнитных присосок и разбил себе лоб.

Элюар поспешно освободился от ремней и бросился к нему. Влад растерянно переводил взгляд с экрана, на котором уже автоматически включился внешний обзор станции, на командира и обратно, не зная, что ему делать. Один только Олаф, весь подлет хранивший по-скандинавски невозмутимое молчание, так и не оторвался от экрана.

Элюар залил из медицинского флакона лоб пострадавшего бактерицидной пастой, которая, мгновенно застывая, образовала ровную белую полосу. Диксон, морщась, осторожно откинул голову на спинку кресла.

И тут Олаф, оторвавшись от экрана, повернулся и, смешно растягивая слова, сказал:

— Команди-ир На ста-анции кто-то есть! В ру-убке управления ста-анцией два раза заже-егся и пога-ас свет!

⠀⠀ ⠀⠀

2. (Из воспоминаний Диксона. За пять лет до рейса.)

⠀⠀ ⠀⠀

Диксон проснулся от щелчка таймера кухонного комбайна.

В каждом номере санатория для пилотов дальнекосмических рейсов стояли такие. Удобно! Не нужно спускаться ранним утром в столовую, особенно на первых порах послеполетного адаптационного периода.

Диксон вылез из простыни-пакета, побрел в ванную. В зеркале долго рассматривал себя. Недовольно морщась, надул раза два щеки. Итак! Глаза — красные. Лоб и щеки — желтые. Нос — заострился. Кожа — буграми, а морщины — веером… Ну что сказать? Безобразие какое-то!. Перелет в санаторий, определение на поселение, встреча и (гм!..) ужин с сослуживцем, который закончил отдых и ночью улетал на базу… Н-да! Огорчительно себя таким видеть.

После душа и настоящего земного завтрака, с овощами и фруктами, приободрившийся Диксон вышел прогуляться. Санаторий, расположенный на Тихоокеанских атоллах Сейшельских островов, предназначался для реабилитации пилотов из рейсов за Юпитер и дальше, в глубокий космос. Пилоты из рейсов на Меркурий и Венеру обычно проходили реабилитацию в Лапландии.

Диксон вышел на набережную. Созерцание океана, пальм, высокого неба в редких облачках скоро настроило на умиротворяющую волну, редко возникавшую во время рейсов и потому так ценимую. Незыблемым покоем веяло от всего окружавшего.

Он присел на скамью. Голубизна океана, зеленовато-дымчатая у горизонта, напоминала голубизну земного шарика из космоса.

Диксон прищурился. Каким он кажется одиноким и беззащитным среди черной бездны! Теперь же, при виде утреннего океана, о нем так не думалось! Потаенная мощь океана внушала невольный трепет и уважение. И рождала мысль, что за созерцаемым может таится невиданная в выражениях, упрямая в достижениях, но невероятная в проявлениях, праведная сила!..

Берег в этот утренний час был еще пуст. Сунув руки в карманы шорт, Диксон спустился к океану и побрел вдоль кромки воды, стараясь шлепнуть ступней в сандалиях по каждому подкатывающемуся языку волны.

Так он шел с полчаса. Наконец вдали замаячили первые две фигуры в халатах. Кто это? Мужчины или женщины? Ну-ка, ближе глянуть… Мужчины!.. Окунуться вышли. И под халатами — ничего! Кроме плавок. А, может, и их нет?! Может, эти… нудисты?.. Ух, как бурно говорят! Что-то не поделили? Нет, просто, кажется, спорят.

Один из споривших был намного старше, седой, с коротко стриженной головой. У второго, совсем молодого, были длинные, вьющиеся, пепельные волосы, перехваченные на затылке синей лентой.

Поравнявшись, они замолчали и посмотрели на Диксона. Его очень удивила смертельная усталость в глазах старшего. Молодой же смотрел ни враждебно, ни дружелюбно! Как на пустую стену! Никак! Не обменявшись друг с другом ни приветствиями, ни кивком головы, встретившиеся разошлись.

Диксон усмехнулся. Не ортодоксы ли это? У них такая манера — не видеть людей. Тряхнул головой и оглянулся. Словно почувствовав спиной взгляд Диксона, оглянулся и старший.

Увидел он их снова уже во время обеда, в столовой. Диксон с подносом искал свободный столик. Дальние уютные углы были уже заняты. Оставалось несколько свободных мест посередине зала под пальмами, росшими в огромных пластиковых бочках.

За двухместным столиком под одной из пальм и сидели утренние фигуры. Только вместо халатов они теперь были в синей форме космических ассенизаторов. «Угадал я-таки, — подумал Диксон. — Ортодоксы! Это они служат во всех такого рода уборочных службах, как в космосе, так и на Земле».

У старшего были нашивки инструктора климатологической ассенизационной службы. У длинноволосого — нашивки новобранца так называемых орбитальных «пылесосов»: мусороуборочных космических модулей, следивших за чистотой околопланетных пространств. Человечество давно научилось летать по Солнечной системе, построило множество колоний на других планетах, из-за назревших гибельных социальных и технических противоречий занялось подготовкой Всеобщей Космоэкологической революции, но так и не научилось не оставлять после себя, как на Земле, так и в космосе, всяческий мусор: от запчастей орбитальных станций до мусорных корзин и туалетных баков с модулей и планетолетов. Именно ортодоксы, одержимые идеей спасения Земли от последствий цивилизации, и приходили служить в космические спасательные и уборочные подразделения.

Старший и длинноволосый уже не спорили. Но, похоже, перемирия между ними не было. Инструктор выглядел задумчивым и печальным. Тарелка с едой была перед ним не тронутой. Длинноволосый ел, но по каменному лицу его было видно, что держит он себя отчужденно, если не враждебно, по отношению к инструктору.

Обедать Диксон сел за одноместный столик недалеко от них. За время обеда космоассенизаторы не обменялись ни единой фразой. А утром, как горохом, словами, сыпали!..

Еда была, по земному, вся размазана по тарелке, каждой частичкой на виду, и потому казалась особенно вкусной. Диксон так увлекся ее поглощением, увлеченно манипулируя вилкой и ножом, что не заметил, как космоассеназаторы ушли. Ушли, так ушли! Ничего же особенного в них нет?!. Хотя, стоп! Как тогда расценить зафиксированную эмоциональной памятью броскую черточку: глаза инструктора. Так всегда смотрят обреченные на долгую болезнь или… смерть.

Диксон уже видел такие глаза. Два года назад, во время странной аварии марсианского космоавтобуса на 6-м терминале лунного транзитного порта. Космоавтобус, почему-то не погасив скорости при подлете к причалу, протаранил стоявший под разгрузкой товарный космопоезд, доставивший атомное сырье на многочисленные горнорудные шахты Луны. Удар пришелся не по грузовым отсекам с атомным сырьем и взрывчаткой, а по уже пустому пилотному отсеку. И авария потому катастрофических последствий не имела. А экипаж и пассажиры космоавтобуса погибли. Диксон на своем модуле был тогда на окололунной орбите и собирался совершать маневр для выхода на другую орбиту. Все радары его модуля были включены. За несколько секунд до тарана они и уловили адресованный кому-то телесигнал с космоавтобуса. На малом экране в пилотном отсеке модуля вдруг возникло лицо главного пилота, что-то говорившего. Слов не было слышно. Но глаза!.. Расширенные, с почти невидимыми точками зрачков. Глаза смертника!

Невольное воспоминание отвлекло Диксона от еды. Он оглянулся на пустой столик, где только что сидели космоассенизаторы. Вазочка, прибор со специями, подносы с грязной посудой унесены. Но что это?! Салфетка на столе! Согнута в его сторону так, что видно английское слово: «HELP!».

Диксон осмотрел зал. Народу стало меньше. В форме космоассенизаторов никого не было. Торопливо допив свой любимый апельсиновый сок, Диксон вышел в холл, поднялся по лестнице на смотровую площадку. Заинтересовавшей его парочки нигде не было видно.

Диксон решил вернуться в свой номер. Но пошел не через главный, а через оранжерею-эспланаду. Вот здесь его тихонько и окликнули!

Инструктор, явно прячась, стоял за пальмами, недалеко от боковых выходов в спортзал и игровые комнаты.

— Пилот! Мне нужна твоя помощь! Доложи куда и кому хочешь, как свидетель, что меня видел! У меня нет выбора! Мне угрожают физической расправой. Я не согласен с методом космоэкологической реабилитации Земли! Но я не согласен и с методом тотального уничтожения цивилизации! Это ошибка!. И еще! Я посвящен в тайну местонахождения штаб-квартиры ортодоксов. Готовится акция уничтожения носителей генной реабилитации. Это вторая причина расправы со мной. Я — устал! Я не знаю, как правильно спасти Землю! Я — раздваиваюсь.

С этими словами инструктор сунул в нагрудный карман куртки Диксона дискету, повернулся и исчез за дверью, ведущей в спортзал.

В конце оранжереи послышались торопливые шаги. Появился длинноволосый. Его глаза опалили Диксона такой жгучей злобой, что он невольно напрягся, незаметно принимая оборонительную стойку.

Длинноволосый презрительно шевельнул было губами, что-то намереваясь сказать, но не стал этого делать, а словно принюхиваясь, раздул ноздри тонкого, крючковатого носа. В следующую секунду он уже шел по направлению к двери, ведущей в спортзал.

Диксон не пошел в свой номер, а спустился в бар. Он долго пил красное вино, смешивая его с апельсиновым соком и все поглядывал в зеркало за стойкой бара. Скоро в его отражении замелькали фигуры в форме космоассенизаторов. Но длинноволосый не появлялся. Зато рядом сел короткостриженый, малого роста, тоже с нашивками новобранца. Он заказал пиво и тупо уставился в кружку, чутко ловя боковым зрением каждое движение Диксона.

«Меня явно «пасут»… — решил Диксон. — Это ортодоксы! И это — совсем не интересно! Могут быть неприятности.»

Он поискал глазами по залу и с облегчением заметил в дальнем углу трех парней в зеленой форме пилотов дальних косморейсов. Заказав три бутылки пива и взяв свой стакан со смесью вина и сока, Диксон направился к ним.

Парни были уже изрядно навеселе и восторженно, будто сто лет знакомы, встретили сослуживца. С ними Диксон и просидел до глубокой ночи. Все это время у стойки бара неотлучно дежурил короткостриженый.

Уже было пора расходится. Парни продолжали вести себя буйно, хотя, как говорится, уже почти не вязали лыка. Диксона же хмель не брал. Но, стараясь подстроиться, шумел громче всех. Бармену это в конце концов надоело, и в зале появился полицейский патруль. Устрашающие каски, черные очки, бронежилеты, решительные движения. Веселую четверку быстро препроводили за двери и усадили в спецмашину. Там врач-нарколог, похожий на старинного русского барина, добродушно усмехаясь в пышные рыжие усы, сделал каждому инъекцию в вены и усыпил их. Уходя в забытье принудительного сна, Диксон увидел через решетчатое окно салона напряженное лицо коротко стриженого, злобно смотревшего на него и что-то говорившего по мобильному телефону.

Диксон проснулся в стерильно белой комнате гостиничного типа со всемиположенными атрибутами и дверями в подсобные помещения. Парней рядом не было. Его одежда висела на стуле рядом. Диксон поморщился от дурного вкуса во рту, поднялся, прошел в ванную, тщательно почистил зубы, принял душ. Уже когда он оделся, щелкнул замок и вошел толстый полицейский, весь какой-то домашний, улыбчивый. В роду у него, явно, были итальянцы, так как провожая Диксона по коридору, видимо, в какую-то канцелярию, он без умолку болтал всякий вздор и яростно жестикулировал руками.

Дежурный офицер с блеклым лицом и колкими глазами оценивающе глянул на Диксона и, не дослушав пространного доклада словоохотливого полицейского, досадливым жестом отправил его за дверь.

— Пилот Диксон?

— Да, сэр.

— Я — майор Смит.

— Да, майор Смит.

— Я ждал, пока вы проснетесь.

— Вы очень любезны.

— А вы очень сообразительны.

— Не понял.

Вместо пояснения майор протянул ему две фотографии полароида. На них был запечатлен лежавший на пляжном песке человек в униформе космоассенизатора с нашивками инструктора. На виске его было видно темное запекшееся пятно.

— Теперь поняли?

— Частично.

— Рядом должны были лежать и вы.

— Должен?!

— Должны БЫЛИ!.. Но сумели перехитрить… убийц. К вам обращался инструктор с просьбой?

— Да.

— И передал дискету?

— Да. Вы ее уже, думаю, просмотрели.

— Конечно. Ей нет цены!.. Кроме того, нам удалось поймать волну, на которой шло подслушивание всего, что говорил этот человек с другими.

— Кто подслушивал?

— Ортодоксы — зомби.

— Ничего себе! Я заметил, как меня пасли. Пасли, значит… и вы! Вернее, спасли. Благодарю.

— Не за что. Вас мы под предлогом нарушения режима из санатория отправим. Под охраной. И позаботимся, чтобы вас сразу отправили в дальний рейс. Для вашей же безопасности.

— Неужели все так серьезно?

— Больше, чем вы предполагаете.

⠀⠀ ⠀⠀

Дайджест 2 из поздних записей в дневнике Элюара:

⠀⠀ ⠀⠀

«…Время Концов и Начал совпало с выходом человека в космос и освоением планет Солнечной системы…

…Увлеченное ложными представлениями о более грандиозных, чем Земля, объектах познания, охваченное лихорадкой научно-этнических революций, ослепленное достижениями в генной и компьютерной инженерии, человечество окончательно пренебрегло продолжающимися робкими пророчествами о грядущем Судном дне, стало самонадеянно глядеть в будущее. В сознании, а следом в книгах и кино человечество вылепило для себя некий, похожий на сказку, на фэнтези, на сюрреализм, фантастический мир, очень далекий от реальной, земной жизни.

… Человечество все еще не понимало, что Земля — живая субстанция, и потому не заметило, как Земля, ощутив человеческую цивилизацию на себе раковой опухолью, начала борьбу с ней. В местах массовых этнических, расовых или религиозных конфликтов участились землетрясения. Годовая температура окружающей среды во многих уголках Земного шара стала непредсказуемо колебаться. Это нарушало цепочку сезонных примет, важных при выращивании продуктов питания. Как из помойного ведра на человечество выплеснулись эпидемии новых коварных болезней. Первой был СПИД. Но самым страшным стало растущее число маньяков, одержимых навязчивой идеей мирового господства на разного рода почвах: религиозных, этнических, националистических или милитаристских. С бешеной энергией вовлекали они государства в гибельный водоворот тотального террора против инакомыслия. Здравый смысл заставил эти же государства начать борьбу с ними. И все едва не закончилось экологической катастрофой из-за применения в ряде случаев атомного и биологического оружия…

…Чтобы избежать гибели, человечество стерло границы, создало Единую Цивилизацию и все силы бросило на свершение Всеобщей Космоэкологической революции, призванной исправить допущенные ошибки. Но при этом о Земле, как живой субстанции, так и не задумалось.

…В космосе появились орбитальные станции второго поколения, которые обладали огромной энергетической силой. Их главное назначение было стать мощным орудием в глобальном изменении климата Земли, а заодно и других планет Солнечной системы. Человечество в связи с этим стало массово переселяться в колонии на другие планеты…

…И тогда Земля нанесла человечеству упреждающий удар. Появились ЗОМБИ — люди с тонкой психической и мутагенной системами, превращавшими их организм в совершеннейший механизм с любой точки зрения: физической, умственной и т. д., кроме одной — нравственной. ЗОМБИ патологически ненавидели людей, считая их виновниками нарушения гармонии всяк сущего на Земле…»

3

Телекамеры внешнего обзора выдали на экран всю видимую с борта модуля панораму орбитальной станции. Диксон подумал и выпустил еще телезонд на длинном управляемом фале. Теперь стала видна и обратная сторона станции. Ничего угрожающего не наблюдалось, но от этого становилось еще тревожнее.

В пилотном отсеке модуля наступила гнетущая тишина.

Влад первым не выдержал ее и громко забарабанил пальцами по панели стены.

Диксон поморщился.

Элюар ткнул Влада в бок. Тот понимающе кивнул и виновато потер пальцем переносицу.

— Нужно идти на станцию и проверить, кто та-ам есть, — заметно волнуясь, сказал Олаф.

— На станции разумное, но враждебное нам существо, — Диксону было трудно поворачивать голову и он только скосил в сторону Олафа глаза.

— Я понимаю! И вот потому…

— Не перебивай! Станция теперь запечатана. Шлюзовой камерой не воспользоваться. Вскрывать лазером — значит погубить все там живое, или, не исключено, подвергнуться нападению. Нужен контакт, легальный, через люк.

— Я знаю, как открыть станцию извне.

Взгляды всех, кроме Элюара, который понимающе щурился, удивленно воззрились на Олафа.

— Я ро-одился, — пояснил Олаф, — на такой станции второго поколения, на орбите Юпитера. Мои мать и отец работали на ней. Я жил в космосе до девяти лет, кочуя с ними с одной станции на другую Потом мать отвезла меня на Землю, год была со мной до своей… смерти. — Олаф перевел дыхание. — Потом случилюь несчастье. С отцом. Станциия с бортовым номером ИСВ8 с ко-о-торой я улетел на Землю и на которой оставался мой отец, внезапно ушла в глубокий космос. И исчезла.

Влад невольно присвистнул. На одном из мониторов большого экрана четко выделялся бортовой номер станции — ИСВ8.

Диксон снова поморщился, то ли от боли, то ли от несдержанности Влада. Тот заметил это, покраснел и изо всех сил стал тереть переносицу. Сколько можно вляпываться?..

— Право Олафа идти на станцию — бесспорное. Он знает тех, кто на ней есть. Его, надеюсь, помнят тоже. Нужен второй. Для страховки. Стыдно, но я не смогу, — щеки Диксона порозовели, взгляд беспомощно скользнул по лицам окружавших. — Кто пойдет?

Элюар, опережая подпрыгнувшего было в кресле Влада, мягко прижал его руку к подлокотнику.

— Пойду — я. Влад, как эколог, конечно, знает лучше, что нужно делать. Но он первый раз в космосе, а я — уже третий. И потом…

Элюар не договорил. Но командир в знак понимания и согласия прикрыл глаза. Влад засопел как обиженный ребенок, но возражать не стал. Командир и врач-психоаналитик знали больше, чем он, и не стоило по-тупому протестовать.

⠀⠀ ⠀⠀

Одетые в жесткие скафандры, предназначенные для открытого космоса, Элюар и Олаф через двадцать минут выплыли из причального шлюза на двухместном космоглиссере. Постреливая огоньками дюз, понеслись в сторону антенн станции. Там находился, по словам Олафа, аварийный люк с внешним запорным замком. Такие люки были установлены на двух-трех станциях второго поколения, в том числе на ИСВ8 которая работала одно время в поясе астероидов между Марсом и Юпитером.

Люк действительно оказался у антенн. Олаф открыл крышку замка и набрал шифр.

Элюар подумал, что Центр Спасательных Служб не зря послал Олафа с ними. Он знает станцию, как родной дом. Хотя же, черт возьми, это и есть его родной дом!

Люк стронулся с места и медленно отъехал в сторону. Внутри вспыхнул свет, и стал виден небольшой тоннель со следующим люком. Элюар потрепал Олафа по плечу и показал большой палец.

— Перехо-одной шлюз исправен, — невозмутимо отметил Олаф вслух и вплыл в тоннель.

Элюар защелкнул карабин фала, закрепившего космоглиссер за антенну, и поплыл в тоннель следом за Олафом.

Плавая вокруг настенной коммуникационной платы, Олаф одной рукой держался за скобу, другой манипулировал разноцветными кнопками. Входной люк закрылся. Но гравитор не включился.

— Нет гравитации?!

— Нет. И не знаю, по-очему. Придется включать магниты на подошвах.

Олаф надавил на кнопки по обеим сторонам ботинок и прилип к полу.

Его примеру последовал и Элюар.

— Хоть плавать не будем тюленями, а ходить, — проворчал он. — Значит, и атмосферы нет дальше в отсеках?

Олф взглянул на плату и покачал головой.

— Нет. Но почему-то есть в рубке упра-авления.

— Ты говорил, что в рубке зажигался свет. Значит надо идти туда. Люк этот входной можно открыть?

Олаф ткнул пальцем в плату, и второй люк переходного шлюза также медленно стронулся с места, отплыл в сторону. Открылся длинный коридор, тускло освещенный люминесцирующими стенами. Конец его прятался где-то за поворотом.

Олаф, угловато ступая, быстро зашагал вглубь. Элюар улыбнулся про себя. Родной дом, ничего не скажешь! Ишь, как резво бежит!

Коридор казался бесконечным. Идти на магнитах было трудно. Пот сразу стал заливать глаза. А Олаф все ускорял и ускорял шаги.

Наконец коридор закончился, и пред ними открылось высокое сферическое помещение, скорее всего, кают-компания. Оно было заставлено мебелью, имело балконы с переходами, множество дверей и иллюминаторов.

Но не это сразу приковало их внимание.

Спиной к ним, тесной группой, стояло неподвижно шесть фигур в скафандрах.

Первым из оцепенения вышел Олаф. Он осторожно шагнул в сторону фигур, обходя их стороной. За ним — Элюар.

Открывшаяся картина была ужасна. За прозрачным пластиком скафандров виднелись желтые лица людей с закрытыми глазами.

Они не спали.

Они были мертвы.

Элюар перевел взгляд на Олафа. Глаза его были широко открыты и неподвижны.

— Ты их всех знал?

— Да!

— Отца среди них нет?

— Нет!

— Об этом нужно доложить командиру.

И Элюар включил кнопку вызова модуля на кейсе космосвязи.

Каузальные диалоги:

1

— Вир! Ты не можешь так поступить!

— Сона! Я не могу уже ЭТОМУ противиться. И ты ничего не сможешь сделать.

— Вир! А что ЭТО даст тебе? Лично?

— Мне — ничего.

— А что даст нам?

— Разлуку. Но…

— А что даст Земле?

— Сона! Не смей. Прости… не знаю.

— Вир! ЧЕМ же ты будешь жить?!

— Надеждой! Сона! Не мучай меня!.. Я тебя прошу! Очень! Пожалуйста! Я не виноват! Наверно, это судьба, иметь ЭТО и… любить тебя! Сона! Я боюсь за тебя и Олафа! И потому вам нужно уехать со станции.

— С ней что-то случится?

— Нет! И со мной нет! Но я прошу тебя! Вам нужно уехать! Не бойся! Вам не будет грозить опасность. И я не умру. Я вернусь!

— К ЧЕМУ?

— К ЖИЗНИ!

— Я не увижу тебя больше.

— Мы увидимся. Обязательно. Береги сына.

2

— Вир отправил семью на Землю?

— Да, шеф! Пришло телесообщение. Завтра утром едем встречать ее в космопорт.

— Наконец-то! Проследить, чтобы Сона и ребенок встречались как можно реже. Найти ей соответствующую работу недалеко от нашей штаб-квартиры в Гималаях. Связь ее с Виром по космосвязи тоже свести до минимума.

— Слушаюсь, шеф.

— И еще. После акции на ИСВ8 Сона должна быть… ликвидирована.

— С-слушаюсь, шеф!

— Не делай таких глаз, идиот! Она — единственная сейчас, кто на Земле обладает способностью реабилитировать имеющих драгоценную для нашего дела зомбированность! Понимаешь?

— Но наше обещание Виру, шеф?

— Он… не узнает об этом. Вернее, когда узнает, то уже пройдет много времени. И ему будет все равно. Мутационные изменения в его генах в космосе станут необратимыми. Он станет настоящим ЗОМБИ.

3

— Шеф! Извините! Вы задумались. Чтение вашего обращения продолжать?

— Да-да! Я должен его обязательно услышать со стороны. Продолжай!

— Гм!.. Мы не совершили ошибки, когда во время штурма нашей штаб-квартиры в Гималаях уничтожили генные карты и все видеоматериалы на зомбированных членов организации ортодоксов. Наоборот, это позволило сохранить в глубокой тайне наши основные силы. И вот уже два года, пусть медленно, но мы собираем силы для решительного удара по ненавистной людской цивилизации. В глубоком космосе ждет нашего сигнала ИСВ8. Скоро, очень скоро Цивилизация получит смертельный удар и погибнет! И пусть парламент Единой Цивилизации подымает теперь вопрос о ненужности Всемирной Космоэкологической революции! Пусть носится с новой бредовой идеей о сотрудничестве с Землей! Это цивилизацию не спасет!»… Шеф! Кто-то звонит!

— Я слышу!.. Алло!

— Шеф! Вы говорили на последнем совещании о начавшихся разработках методики гипнолечения имеющих зомбированность?

— Говорил! Ну и что?

— Вы помните дело о ликвидации Соны, жены главного пилота ИСВ8 Вира?

— Помню.

— Их сын остался жив. Агенты во время акции почему-то его не нашли. Если она имела способность снимать зомбированность со своего мужа, то ею обладает наверняка и сын.

— Ясно! Нужно найти его, провести генную индивидуацию и найти контрметодику! Отлично! Детали операции разработать и доложить! Это приказ! Действуйте!..

— Шеф! Чтение продолжим?

— Нет! Пока — отложим. Вызови ко мне начальника контрразведки.

4. (Из воспоминаний Олафа. За три года до рейса.)

Как трогательно то, что являет собой напоминание о прошлом! Не визуальное, как видеофильм, не вербальное, как звуковое письмо, а материальное: кусочек материи, локон волос, статуэтка, серебряная ложка, медальон или фотография.

Фотография! Олаф не считал себя сентиментальным. Он — естествоиспытатель, путешественник, океанолог. Фотография, все знают, в его профессии — это документ! Фактический и достоверный! И совсем не напоминание о пережитом.

И никто, никогда даже не мог себе представить, что этот скандинав Олаф, всегда спокойный и невозмутимый, может ночами плакать над маленькой помятой фотографией из удостоверения личности, совсем по детски шмыгая носом и вытирая скомканным платком лицо и рыхлые от слез губы. На фотографии была его мать.

В этот вечер Олаф засиделся допоздна в университетской библиотеке. Он читал книги. Это было необычное занятие — читать текст не на мониторе, а на страницах, листать их, рассматривать иллюстрации! Оно напоминало о детстве. Среди всяких игрушек у него тогда была настоящая книжка. Мамина книжка. Ей она перешла от мамы, то есть бабушки Олафа, которую он не помнил. Книга большая, с глянцевой обложкой, с яркими картинками, изображающими море, морские берега и морских животных. Как она завораживала! Ее страницы можно было погладить. И даже понюхать! Они, эти страницы, пахли!

Олаф, воровато оглянувшись, понюхал лежавшую перед ним книгу. Она тоже пахла! Правда, не так, как та, его, детская! Но все равно пахла…

Олафу захотелось увидеть фотографию матери. Он вытащил ее из портмоне, долго рассматривал в свете настольной лампы. Потом бережно спрятал, но не в портмоне, а в нагрудный карман. Поближе к сердцу.

Возвращался он домой, когда праздная полуночная публика уже стала заполнять улицы, днем чопорного и тихого, а ночами — блудливого и шумного городка на юге Англии. Не будем называть какого! Это было очередное временное пристанище Олафа в его скитальческой жизни. На нее он обрек себя с тех пор, как начал понимать, что в этом мире он — ОДИН! Ни отца, исчезнувшего в космосе, ни матери, погибшей в Гималаях. Олаф такие мысли обычно гнал прочь. Это он поспешил сделать и сейчас. К чему? Лучше о земном, обыденном.

Олаф шел по светлому от витринной россыпи огней тротуару и мечтал о тарелке горячего супа, о стаканчике теплого красного вина.

Когда его в считанные секунды, грубо пригнув голову, вбросили в служебную машину с эмблемами службы космоасенизаторов, он даже сидя в неудобной позе между двумя амебоподобными телами в синих куртках с такими же эмблемами на рукавах, все еще продолжал думать какое-то время о супе, о вине. А дальше, будто вспышка, запечатлевшая в мозгу картинку: тонкая игла в плече, фотография матери перед глазами, возникшая под сердцем теплота. И, как в тумане, что-то нежное, словно глаза матери на фотографии. И потом голос, требовавший говорить, говорить. О чем говорить?.. Зачем говорить?.. Мама?! Почему… о тебе спрашивают? Значит, ты жива?!.. И провал в темноту.

Очнулся он на больничной кушетке, похожей на зубоврачебное кресло, но только с мягким матрасом, маленьким заборчиком по периметру и… игрушечной совой, висевшей над изголовьем на тонком металлическом удилище.

Превозмогая пересыпающуюся, как песок в бутылке, боль в голове, Олаф поднял руку и коснулся пальцами совы. Игрушка качнулась и обернулась к нему спиной. На ней он увидел карточку своей матери из удостоверения личности. Она была впаяна в пластиковый чехол и вделана в спину игрушки.

Олаф скосил глаза налево, потом направо. Он лежал под простыней. Голый. Кроме странной кровати в голубоватой комнате, где он находился, был только маленький столик с медицинским инструментарием и монитор.

За ним, видимо, наблюдали. Монитор ожил, и появилось привлекательное лицо молодой женщины, одетой в белый халат.

— Месье Олаф! Как вы себя чувствуете?

— Хо-оро-ошо.

— Как ваша нога?

— Какая… нога?

— Левая.

Олаф шевельнул ею и почувствовал, что она его плохо слушается.

— Ничего.

— Болит?

— Н-не знаю.

— Немеет?

— Н-нет. Слушается плохо.

— Это не страшно.

— А что… стра-ашно?

— Если бы были боли.

— Простите. А что со мной?

— Вам объяснят. Вы готовы к визитам?

— Да.

— Хорошо. К вам сейчас зайдут.

Монитор погас. Раздался щелчок, и в противоположной стене открылась дверь.

В комнату вошли двое в белых халатах. Один чернокожий и лысый, другой белокожий и с рыжими лохмами до плеч. Они сели возле Олафа на пластиковые табуреты, вынутые из-под кушетки Олафа.

Чернокожий (видимо старший) представил себя и спутника, подтверждая сказанное удостоверяющими карточками. Это были сотрудники СБЕЦ, Службы Безопасности Единой Цивилизации. Так был назван созданный на Земле два года назад Всепланетный альянс европейских, азиатских и американских стран для завершения Всеобщей Космоэкологической революции.

— Господин Олаф! Чтобы не тратить лишних слов на объяснения, мы сначала покажем вам пленку.

С этими словами он щелкнул пультом, взятом со столика с медицинским инструментарием. Монитор засветился, и Олаф увидел сначала себя плывущего в лодке по Амазонке — месту своей последней экспедиции, а потом идущего по коридорам Института Океанографии. И вдруг увидел себя бредущего по вечерней улице. Стоп! Это было. Где же это было?.. Вот рядом с ним остановилась машина с эмблемами космоассенизаторов. Его хватают, грубо запихивают в машину. Вот она мчится по освещенным улицам черным жуком. Сворачивает на дорогу, ведущую за город. Исчезает в темноте. И возникает вновь в оптике ночного видения, уже на лесной дороге. Вдруг она резко останавливается перед лежащим поперек дороги деревом. Вспышки выстрелов. Машину окружают фигуры в форме агентов СБЕЦ. Выносят его, Олафа. И тут машина взрывается. Весь экран в пламени. И дальше Олаф видит себя, всего окровавленного, в вертолете. У него нет левой ноги. И затем в этой голубоватой комнате на странной койке. Уже с ногой.

— Господин Олаф! Вам все понятно?

— Да, то есть нет! Зачем меня похищали?

— Вы узнаете об этом. Но позже. Сначала нам нужно, чтобы вы рассказали все, что помните, о своей матери.

— Почему у всех такой и-интерес к ней?

— На это есть причина. Но о ней тоже, чуть позднее. Сначала — ваши воспоминания. Иначе другие разговоры могут повлиять на них. А они должны быть чистыми, по-настоящему вашими.

Олаф всмотрелся в глаза темнокожего. В них была терпеливая доброта и такая по-детски неуемная жажда терзать Олафа расспросами, что он неожиданно для самого себя улыбнулся.

— Мы как в де-етском саду. У вас больше вопросов ко мне, чем у ме-еня к вам.

— Не ошибаетесь. Но, пожалуйста, — к главному делу!

— Мои воспо-оминания — главное дело?..

— Вы невежливы, господин Олаф. За вами охотились зомби-ортодоксы. Мы спасали вам жизнь. Трое агентов при этом погибло…

Олаф ощутил жар на щеках. За всем, что было связано с его матерью, стояло что-то нешуточное. Зомби стали известны всей планете два года назад после разгрома штаб-квартиры ортодоксов в Гималаях. Они создали подпольную террористическую организацию, лозунгом которой провозгласили: «Смерть цивилизации!» Олаф отвернулся. Долго молчал. Гости сидели, терпеливо помалкивая.

Но вот глаза Олафа заискали игрушечную сову. Предугадывая его желание, чернокожий дал знак своему рыжеволосому спутнику, отцепил сову и протянул ее Олафу. На ощупь игрушка была мягкой, капроново-нежной. Синие глаза-пуговицы были как живые, смотрели твердо и изучающе. Рыжеволосый между тем, выполняя немой приказ напарника, ловко прикрепил к голове Олафа четыре датчика — два на лбу и два за ушами. Олаф, не обращая на него внимания, повернул игрушку и посмотрел на фотографию. «Медальон или брелок? Нет, скорее всего».

Олаф плохо помнил, что было у него в детстве. Все как-то отрывками, как мазками серой кистью по цветному полотну памяти. Это была не амнезия! Нет! Скорее всего, это была попытка мозга избавиться от пережитого кошмара, связанного с гибелью матери через год после прилета на Землю из глубокого космоса. Навсегда также в его детской эмоционально-виртуальной памяти запечатлелись картинки удаляющегося борта станции с опознавательным знаком — «ИСВ8», подлета к голубому шарику Земли и полета земным аэробусом над Гималайскими горами. И еще — лихорадочный шепот матери: «Сынок! Помни! Что бы не случилось! Что бы тебе не говорили об отце! Он — не виноват! Слышишь? Это — судьба». Последние слова так и остались им до сего дня не понятыми.

В Гималаях он стал видеть мать реже. Она работала целыми сутками на станции видеослежения за атмосферными изменениями планеты. Его отдали в детский круглосуточный сад. О небо! Это не был «САД» в его понимании, то есть деревья, плоды, о которых ему рассказывала мать там, на «ИСВ8». Нет! Были высокие горы, были стремительные реки, такие прекрасные и совершенно незнакомые, и еще были роботы-няньки, совершенно такие, как на станции! С точки зрения маленького человечка, входящего в земную жизнь после космоса, всего этого было недостаточно для самоутверждения!..

Олаф почувствовал, как датчики, закрепленные на его голове, стали теплеть. На мониторе возникли голограммы его воспоминаний, созданные инферентными волнами его мозга.

В тот, последний, раз мать забрала его из «САДА» раньше обычного. Но поехали они не домой, а в горы. У подножья одной из них оставили машину, взяли из багажника большую дорожную сумку и стали подниматься вверх по узкой тропинке. Раза два отдыхали, ели бутерброды на маленьких террасках. Когда добрались до большой, мать вытащила из сумки и надела на него теплую куртку. Потом достала из кармана мобильный телефон, кому-то позвонила и… выбросила его в пропасть. Туда же швырнула и дорожную сумку. И сразу, почти бегом, потащила Олафа в гору. В куртке тут же стало жарко. Олаф заворчал было, но, видя, как мать сама надсадно хватает воздух широко открытым ртом и тревожно оглядывается, замолчал и сам стал оглядываться. Где-то далеко внизу он скоро заметил две фигуры, одетые в черное. Они карабкались вслед за ними.

— Что вам сказала мать об этих людях? — неожиданно спросил рыжеволосый.

— Чтобы я их остерегался! — сразу ответил Олаф.

Воспоминания захватили его. Он не замечал ни монитора, на котором они беззвучно воплощались в телекартинки, ни присутствовавших. Он проживал снова то, что ушло в глубины памяти, проживал зримо, ярко, попирая истину древних мудрецов о невозможности войти в одну реку дважды.

Вот они прячутся с матерью в расселине. Она вытирает со своих щек не то капли пота, не то слезы. Потом прижимается губами к его щеке, что-то шепчет. На мониторе картинка без звука, но ее слова как гром зазвучали у него в ушах.

— Сиди тихо. Не выдавай себя. И ничего не бойся. Тебя спасет… — она не договаривает, тревожно смотрит вниз.

Потом почти беззвучно, одними движениями губ говорит ему в ухо:

— И помни — отец не виноват. Все было вне его воли. И нашей. Это — судьба.

Мать целует его в лоб, словно благословляя, и уходит вверх, по тропе. Сама.

Через несколько мгновений мимо него вслед за ней проходят фигуры в черном. Олафу ужасно хочется запустить в них камнем. Но он этого не делает. Мама сказала сидеть тихо. А потом он слышит короткий вскрик. И две фигуры появляются снова. Они движутся медленно, словно что-то или кого-то ищут. Олаф замирает.

На мониторе тоже замирает картинка. Фигуры некоторое время неподвижны, потом оживают и медленно уходят вниз по тропинке. Память нельзя остановить. Она, как по рельсам, цепко ведет зрительные образы по пройденному и пережитому.

— Господин Олаф! Очень важно! Вспомните свои ощущения! Почему они вас не нашли? Для зомби это ведь исключено! Что вас спасло?!

Олаф вытирает градом катящиеся по щекам слезы, которых он до этого не замечал. И этим словно стирает картинку на мониторе из своего далекого детства. Дважды вошедший в реку в ней все-таки остаться не может.

Олаф смотрит на агентов. Он понимает их волнение, понимает, как важен им его ответ. Машина, даже самая совершенная, не обладает эмоциональной памятью, самой сильной и точной у человека, и потому никогда не передаст всего того нового и необъяснимо важного, что было у его матери, а значит, есть и у него. Он должен объяснить это. ЭТО тогда спасло ему жизнь! А значит, может спасти жизнь другим…

Олаф переводит взгляд на фотографию матери.

— Они прошли рядом как слепые. Я видел их лица. У меня было ощущение, что меня спасает сама Земля.

5

По штатному расписанию экипаж станции второго поколения ИС состоял из семи человек. Тел было шесть.

— Нужно искать седьмого, — сказал Элюар, закончив сеанс связи с модулем. Олаф посмотрел на него невидящими глазами.

— Нужно искать твоего отца, — поправился Элюар.

Олаф кивнул и пошел к одному из переходов.

— Ты куда?

— В рубку управления.

— Подожди. Я доложу об этом командиру.

Попали они в рубку управления только после прохождения шлюзовой камеры. Защита станции от утечки атмосферы здесь функционировала исправно.

Рубка представляла собой кубическое помещение с огромным экраном внешнего обзора — отключенным, и пультом управления — включенным. Светились сигнальные и аварийные лампы. Но в рубке никого не было.

Щелкая магнитными подошвами (звук стал слышен — появился воздух), Олаф и Элюар обошли рубку, остановились перед экраном внешнего обзора.

— Что будем делать? — Олаф взялся за застежку шлема, собираясь его снять.

— Не снимай! Вызови модуль на экран сперва!

— Понял.

Олаф пощелкал тумблерами на пульте управления — экран не загорался.

— Нет связи.

— Вижу. Продолжим поиски. Начнем с жилых кают.

Не успели они повернуться к выходу, как экран засветился, и на нем возникло изображение модуля. Вплеск помех — и картинка сменилась. Элюар и Олаф увидели пилотный отсек модуля, а в креслах — корчившегося от удушья Диксона и неподвижно сидевшего с запрокинутой головой Влада.

— На модуль! Скорей! — закричал Элюар.

Но тут на стене рядом с пультом управления неожиданно разошлись створки потайного люка, и в его зеве открылся черный лик глубокого космоса. Тут же из пространства рубки одним хлопком вылетел воздух. Но еще более неожиданным стало появление в черном зеве люка летящей фигуры в таком же скафандре, что и те шестеро в кают-компании. Вспышка выстрела полетного бластера — и фигура мастерски опустилась на край люка. Свет аварийных ламп и экрана упал на прозрачный пластик его скафандра.

— Оте-ец — крик Олафа ворвался в наушники скафандра Элюара.

Вот он — седьмой! Живой и невредимый! Хотя, стоп! Что это он, седьмой, делает?

Увернувшись от объятий Олафа, фигура обхватила его сзади за туловище, оторвала от пола и, не давая прикоснуться к нему магнитными подошвами, толкнула Олафа в зев люка.

— Стой! Не смей! Куда ты его? Дьявол!

В отчаянном броске, сам едва не зависнув над полом, Элюар поймал за ногу медленно улетавшего в люк Олафа.

Фигура между тем отступила к пульту, прижалась к нему спиной, подняла свой полетный бластер (боевого, видно, не было) и нажала на спуск.

Огненная струя, пущенная меткой рукой, выбила из руки Элюара ногу Олафа. Вторая огненная струя вышибла беспомощно вертевшегося в пространстве Олафа в космос. Третья струя вмяла Элюара в дальний угол рубки.

Сунув полетный бластер в кобуру, фигура сняла с пояса кейс портативной космосвязи, что-то переключила на его минипульте, повесила кейс на место и двинулась к Элюару, поигрывая неизвестно откуда вытащенными наручниками. За прозрачным пластиком скафандра немигающе смотрели жестокие глаза, сулившие смерть.

6. (Из воспоминаний Влада. За год до рейса.)

Влад был переведен после третьего рапорта в оперативную группу агентов СБЕЦ как штатный эколог-корректор из своего реабилитационного центра только по одной причине — он был молод и в хорошей спортивной форме. Начальник центра так и сказал, изучив предписание: «Тебе твои умения, если и понадобятся, то все равно, форы агентам ты не дашь. Но вот неумение бегать — это незачет нашему центру и стыд и позор тебе, Влад! Вот так! Спорт всегда и везде был, есть и будет в цене!..» При этом начальник центра вздохнул и незаметно втянул живот.

Влад ничего не ответил, только смешливо потер переносицу.

Работа в центре была рутинной: сотни регистрационных карточек, сотни просмотров видеозаписей, сотни однообразных реабилитационных бесед… Нет, ему его работа нравилась! Но душа жаждала действий, настоящей борьбы! А настоящая борьба с ортодоксами, штаб-квартиру которых в Гималаях штурмовал еще его отец, была давно позади. Ортодоксов-зомби, ушедших в подполье, сейчас быстро выявляют и нейтрализуют. Оставшиеся в живых проходят реабилитацию в таких центрах, как его. По-своему они несчастные люди. Но от них нельзя откреститься. Они тоже люди, чьи-то близкие родственники. Им нужно помогать! Но… лучше не в кабинете! И Влад начал, правда, в тайне от начальника центра, писать рапорта. Только после третьего его вызвали в кадровый отдел СБЕЦ, тщательно протестировали и выдали предписание для перевода.

Начальник центра заметил жест Влада и обиделся. Он был патриотом своего центра, куда пришел в шестнадцать лет помощником санитара худым длинноволосым подростком, а спустя десять лет стал его начальником и превратился в лысоватого толстячка, не очень дружившего со спортом и очень болезненно это переживавшего. Он молча подписал заявление Влада о переводе и, не глядя, подал ему. Тот почувствовал, что краснеет.

Мальчишка! Восемнадцать лет уже, а все как… Потому и Дана с ним рассталась!.. Мелькнувшее воспоминание о Дане заставило Влада еще больше покраснеть. Это ведь по его мальчишеской глупости они так крепко поссорились…

В тот день Влад был старшим дежурным по блоку стационарных палат реабилитации колонистов из дальнего космоса. Она, Дана, как медсестра реанимации, была с ним в одном звене. Дежурство в этот раз выпало сложное. Солнечная активность вызвала возмущения электромагнитных волн по всей Солнечной системе. Это, естественно, вызвало много всякого рода аномалий. Особенно много было психогенных рецидивов зомбозависимости. Влад был в шоке! Такого не наблюдалось ни разу с тех пор, как была создана два года назад методика гипнолечения зомби! Почему? Кто-то в верхах Единой Цивилизации что-то упустил? А что?!.. Никто не знал. Но всему звену пришлось работать в поте лица. В конце смены, при передаче дежурства, Влад подал (ну не заметил, замотался!..) незарегистрированной генную карточку одного из пациентов. Дана заметила (пациент был под ее наблюдением) и подняла тревогу. Влада тут же вызвали «на ковер» как старшего. Влад, спешивший домой, чтобы приготовить свой «холостяцкий» угол к свиданию с Даной (настоящая причина забывчивости Влада!), даже опешил. Ну что за дурацкая принципиальность! Ведь эту карту следующая смена обязательно зарегистрирует!.. Дана осталась непреклонной. Влад вспыхнул и ляпнул что-то глупое. Дана промолчала, но так посмотрела, что у Влада все слова в секунду иссякли. Иссякли с тех пор и их встречи. Но не иссякли чувства. Вот и сейчас они присутствовали с ним.

Еще до перевода в СБЕЦ, он решил, что не будет искать встреч с ней до тех пор, пока. А что «пока», он и сам не знал! Но по-мальчишески представлял себе, как на новой службе совершит что-нибудь… героическое! И она поймет, что он другой! Дальше мечты Влада обычно приобретали бессвязный характер, где он и Дана… Вобщем, они мирились и были счастливы!

Так было и в этот день, спустя три месяца после ухода Влада из реабилитационного центра, когда он с напарником пришли под видом жилищных электриков по указанному на утреннем совещании адресу проводить генную индивидуацию. Он, как обычно, стал рисовать себе какие-то героические картинки. Напарник, опытный агент, сразу сердито оглянулся на него, почуяв в шаге Влада беспечность. Влад виновато улыбнулся, потер переносицу и поправил на плече ремень компьютерного дозатора, замаскированного под сумку электрика.

Задача была штатной — определить степень зомбированности проживавшего по указанному адресу. Дверь им открыл на вид совсем мальчишка, хотя по досье это был тридцатилетний мужчина. Не задавая лишних вопросов, он сразу проводил визитеров к коммуникационному щиту и, пряча глаза, также молча ушел в другую комнату. С дозатором работал Влад. Напарник делал прикрытие, копаясь в щите. Образцов запахов и отпечатков пальцев жильца было предостаточно. Не хватало для аналитического блока чего-то сугубо личного, например, волоса. И Влад отправился на поиски этого личного. Увлекся он так, что не заметил появления хозяина.

Опомнился, когда увидел перед носом ноги, обутые в домашние шлепанцы. А через секунду, подняв голову, и… черную дырку ствола пистолета.

Несколько секунд все молчали. Синие глаза хозяина квартиры по-прежному были неподвижны и ничего хорошего не сулили.

«Два выстрела — две дырки. И все! И нет героя. Стоп! Почему он приставляет к виску пистолет?..»

Ровный и бесстрастный голос произнес более чем странную фразу:

— Ваша смерть и моя смерть — это не смерть Земли. Но смерть Земли — это и мой, и ваш конец. Земле угрожает КОНЕЦ! Я не хочу этого видеть и быть.

И тут же гулко ударил выстрел.

Влад зажмурился.

Стук упавшего тела был мягким и тихим.

Оглушительной стала наступившая тишина.

— Ты чего-нибудь понял? — хрипло спросил напарник.

— Не совсем. Но он словно казнил себя. — ответил Влад, с ужасом глядя на растекавшуюся лужу крови.

7

Звон в ушах пробудил гаснущее сознание Влада. Он открыл глаза и увидел Диксона. Посеревшее лицо, выпученные глаза, судорожное, как и у него, дыхание — это был признак разрежающегося в пилотном отсеке воздуха. Влад, напрягая все оставшиеся силы, шевельнулся и почувствовал в затылке острую боль. Нападавший был, явно, профессионалом — отключил его с одного удара. И экран отключил. Если бы не звон в ушах от прилива крови. Дьявол! У командира закрываются глаза! Быстрее маску — воздух уходит очень быстро!..

Портативный противогаз с жесткой пневмомаской обычно достается из подлокотника легко. Но как это трудно сделать сейчас, когда такая боль!..

Живительная струя кислорода ослепительной вспышкой ударила в мозг, на секунду выключив его. В следующую Влад уже был на ногах и надевал маску на лицо Диксона. Сквозь плексиглас было видно, как серость на лице командира сменилась бледностью. Затем на скулах заиграл румянец.

Диксон открыл глаза.

— Командир! Ты видел, кто это был?! — голос Влада под маской звучал глухо.

— Видел.

— Он… ЗОМБИ?

— Похоже.

— Не дай бог были бы живы все остальные!

— Верно. Но и сейчас дела не лучше. Экран мертв — и мы слепы. Правда, бортовой компьютер он скорее всего просто отключил. Видно, орбитальная станция серьезно повреждена, и ему нужен модуль.

— А почему разрежается воздух?

— Открыт выход в космос без шлюзовой камеры. Система самогерметизации не справляется. Воздух в модуле разрежается, но полностью не исчезает. Все системы модуля должны быть работоспособны. А мы — погибнуть!

— Ты смотри, все предусмотрел!

— Сейчас посмотрим! Включи клавишу СОСВ1Н. Модульный компьютер должен блокировать отсеки, связанные со шлюзовой камерой.

Влад, превозмогая боль в затылке, дотянулся до панели и дрожащей от слабости рукой нажал нужную клавишу. Она загорелась зеленым светом. Компьютер сработал — послышался свист прибывающего воздуха.

Влад сорвал маску, глубоко вздохнул. Потом помог снять маску Диксону.

— Отлично, — сказал тот, переводя дыхание и поправляя повязку. — Значит, и экран внешнего обзора должен работать.

Влад нажал следующую указанную Диксоном клавишу. Экран сразу засветился, мгновенно выдав картинку борта станции.

— Ага! — Влад от радости прищелкнул пальцами. — Командир! Это — его второй прокол!

— Это не прокол. Экран отключился перед тем, как ты пришел в себя. Этот… управляет им через портативную связь. Включение его он может увидеть на своем пульте. Поэтому опасность не миновала. Посмотри на экран. Видишь, на рубке управления станцией отверстие?

— Вижу. Люк. Его же не было!

— Верно. Надень скафандр. Этот, что ударил тебя, минуту назад проник через него во внутрь станции.

— Я все понял!

— Еще не все. Я видел, как из этого люка был выброшен в космос Олаф. Значит, Элюар в опасности. Выйди в космос. Только через аварийный люк! И на виражире — лети туда. Его надо обезвредить! Только осторожно!.. Ты же знаешь.

— Да, знаю.

— Удачи тебе. Все теперь зависит от тебя.

Система герметизации в боксе, где хранились скафандры, была исправна. Влад бросил в рот несколько таблеток транквилизатора, чтобы снять боль и восстановить силы, влез в скафандр, пристегнул к плечам виражир и вошел в шлюз аварийного выхода.

Выплыв в космос, Влад понял причину разгерметизации модуля. Люк главного входа был приоткрыт. Нападавший, пользуясь вызванной суматохой во время причаливания модуля к станции, лазерной пушкой (замки люка были характерно оплавлены) вскрыл и заклинил его, а потом проник внутрь.

Какая силища! Такое сделать — и в одиночку! На такое, точно, способен только ЗОМБИ!.. Ну все, теперь к новому люку на рубке станции!

Прицелившись, Влад одним включением виражира придал телу нужное направление и через секунду опустился на край нового люка.

Прибыл он, точно, вовремя!

Неизвестный (это был тот самый нападавший — силуэт его четко отпечатался в угасавшем сознании Влада после нанесенного удара) пытался в безжалостной схватке снять шлем со скафандра Элюара, прикованного наручниками к настенной скобе.

Влад, стараясь осторожно ступать, хотя в безвоздушном пространстве звука не было слышно, приблизился к боровшимся, доставая из коленного кармана кумулятивный шприц-пистолет с мгновенно парализующей зомб-вакциной.

Контактный укол был бы эффективней. Но зная, что у ЗОМБИ феноменальное чутье к опасности, Влад спустил курок, не подходя двух шагов и целясь в предплечье, где ткань скафандра была без металлических прокладок.

И правильно сделал!

В момент выстрела ЗОМБИ, еще не оборачиваясь, уже насторожился. А получив укол, мгновенно выхватил из кобуры и с полуоборота успел выстрелить из полетного бластера.

Сбитый с ног огненной струей, Влад кувырком вылетел в космос. Вслед за ним выплыл, ударившись о стену после выстрела, уже парализованный ЗОМБИ.

Включив виражир, Влад вернулся в рубку, подхватив по дороге за ногу уплывающего в космос ЗОМБИ.

Элюар обессилено колыхался у стены и неуклюже дергал руками, безуспешно пытаясь освободиться от наручников. Увидев Влада, буксирующего ЗОМБИ, громко присвистнул.

— Фью-ю! Я сплю или мне…

— Не спишь. Это он — спит!

— Вакцина?

— Конечно.

— Значит — ЗОМБИ?

— А ты сомневаешься?

— Мысли не было! Это — отец Олафа!

— Печально. Нужно лететь за ним.

— Ты все видел?

— Нет. Командир видел. На экране модуля.

— Командир жив?!

— Жив. В общем, я за Олафом.

— Да, конечно! Код поискового сигнала — 707.

— Знаю.

— Подожди. Помоги снять наручники.

— Вот ключ. Сними сам. И одень их на эту… куклу. Надо спешить за Олафом!

— Верно. Удачи тебе, Влад! Ты — молодец. Тобой будут гордиться!

Влад почувствовал, как у него загораются щеки. Неужели Элюар что-то знает о Дане? Откуда? Влад по привычке хотел почесать переносицу, но ткнулся пальцами в гермеперчатках в пластик скафандра, совсем смутился и поспешил отключить магниты на подошвах, оттолкнуться и выплыть в космос. Уже там он настроил радар поиска на нужную волну, дождался ответного сигнала скафандра Олафа и включил виражир.

Станция с пристыкованным модулем быстро удалялась. Бездна космоса со своей россыпью звезд, словно пелена, окутывала все ощущения. Полет длился уже минут десять. Станция с модулем превратились в небольшую точку. Влад со все нарастающим напряжением всматривался вперед, пытаясь уловить во мгле пространства отблески скафандра Олафа.

И вот наконец из пучин мрака, как пылинка, вынырнула кувыркающаяся фигурка, которая стала быстро приближаться.

Заложив вираж, Влад растопырил руки и крикнул в микрофон:

— Олаф! Погаси вращение!

Олаф не ответил.

Жив ли он? Не хотелосьдумать о худшем.

Влад изловчился и ухватил Олафа за плечи, придав ему ускорение своего тела.

— Олаф! Ты живой?

Влад прижался плексигласом своего шлема к плексигласу шлема Олафа. Несколько капелек жидкости плавали перед его лицом. На кончике ресницы правого глаза дрожала точно такая же. Широко открытые глаза были неподвижны.

— Олаф! Что с тобой?

— Я встретил отца…

Капелька сорвалась с ресницы и поплыла среди других.

Влад наконец понял, что это слезы, и почувствовал как у него самого что-то стало плавиться в уголках глаз.

8

Орбитальная станция ИСВ8 была сильно повреждена при столкновении с астероидом. Почему произошло столкновение, никто не понял. Такие станции обычно оснащались автоматической системой слежения и уклонения от летящих в космосе объектов. К тому же сама ИСВ8 до ухода в глубокий космос десять лет находилась в поясе астероидов между Юпитером и Марсом и ни разу тогда эта система не подводила. Непонятной была и смерть шестерых членов экипажа. Скорее всего, они приняли ее добровольно после включения сигналов бедствия. Этим самым весь оставшийся запас воздуха (система регенерации его на станции тоже была уничтожена) достался седьмому члену экипажа, старшему пилоту Виру, отцу Олафа. Такое предположение высказал Влад, проверив баллоны с воздухом в скафандрах погибших — они были пусты. Причина же агрессивности Вира была понятна: он был ЗОМБИ, он выполнял приказ, как и его товарищи, любой ценой доставить станцию к орбите Земли, чтобы. Дальше было совсем непонятно! Чтобы что? Захватив модуль, отремонтировать станцию? Одному это не под силу было бы, судя по поломкам оборудования. Буксировать станцию? Но это займет в три раза больше времени, чем самостоятельный перелет. Да и станция тогда, как боевая единица, в использовании теряет всякий смысл. И потом, приказа о возвращении и начале боевых действий отдать было некому. Тайной организации ортодоксов-зомби уже не существовало!..

Оставив тщетные попытки найти ответы на возникавшие все новые и новые вопросы, экипаж модуля занялся консервацией орбитальной станции и оснащением ее наружным спецоборудованием для инерционного полета в сторону Земли. Тела шестерых мертвых членов экипажа поместили в изоляционный блок модуля. По прибытии их кремируют и похоронят в земле: об этом мечтает каждый космонавт! Вира поместили в дельта-кресло, предназначенное для анабиоза, и вывели из парализации. Но прежде, чем погрузить его в анабиоз, Элюар предложил провести первый этап реабилитационного гипноза — контакт с родственником, то есть с сыном Олафом.

Дельта-кресло поместили посередине пилотного отсека. Из него виднелась только голова Вира с закрытыми глазами. Сжатые в тонкую полоску губы его застыли в страдальческом изломе.

Влад и Диксон сели на свои места. Элюар встал возле дельта-кресла, а Олафа усадил на стул перед ним.

— Ты прежде хотел о чем-то спросить, Олаф?

— Да.

— О чем?

— По-очему он… хотел за-ахватить модуль и нас уни-ичтожить?

— Не знаю. Исполнял приказ. Старый приказ. Или готовился мстить.

— Ко-ому?

— Наверно, нам — людям.

— За что?

— Он — ЗОМБИ! Последний в нашей Солнечной системе ЗОМБИ!

— И он навсегда оста-анется зомби?

— Нет. Его реабилитация наступит быстрее, если ты ему поможешь.

Олаф зажмурился и как-то по-детски, со всхлипом, вздохнул. По лицу Вира словно пробежала волна. Он вдруг открыл глаза. Зрачки беспокойно задвигались, что-то отыскивая.

— Смотри! Он тебя почувствовал! — голос Элюара чуть не сорвался на крик.

Олаф привстал со стула и сел снова. Точки зрачков Вира в упор уставились на него. Прошло несколько секунд. Губы Вира разжались. Послышался вздох, и голос, тихий и дрожащий, с жалобными нотками, произнес:

— Олаф! Как ты вырос! А Саны… нашей мамы, — нет! — маленькая капелька, оставляя мокрую дорожку, скатилась по щеке, задержалась на скуле и исчезла за воротником с эмблемой космоассенизаторов на отвороте. Влад, как и все, следивший, обмирая, за происходящим, внимательно вгляделся в эту старинную для него реликвию еще времен молодости его отца и вдруг порывисто наклонился к уху хмуро сидевшего Диксона. То, что он прошептал командиру, видно, вызвало и у него удивление и такое же внимание к эмблеме. На ее овале, в обрамлении всяких завитушек, был отчеканен космический корабль, внешним видом очень напоминавший их спасательный модуль. Но это был старый мусороуборочный космический модуль, так называемый орбитальный «пылесос», снятый с вооружения в космических уборочных службах еще года три назад.

— Ты думаешь, что… — Диксон еще больше нахмурился.

— Конечно! Он перепутал нас со своими! Ну, c этими… зомби!

Диксон исподлобья глянул в сторону дельта-кресла и вдруг ругнулся так, что Влад прикрыл рот ладонью, чтобы не прыснуть со смеху от удивления. Ну и ну! Вот это словарный запас у командира!

Вир, все так же не отрывая глаз от лица Олафа, продолжил:

— Я все-таки, — тень улыбки скользнула по его лицу, — обманул… всех и не отдал станцию. Нет, не всех! Не обманул Сону! Сону! — взгляд Вира потеплел. — Женщ… мою! Она мне верила, верила, что я не… зомбирован. Судьба нас разлучила. Но она вернулась!.. Эти глаза! Эти глаза! Я жил надеждой их увидеть и сказать, что я… люблю эти глаза! Самое дорогое, что у меня… было!

Силы оставили Вира, и он замолчал, все так же не отрывая взгляда от Олафа.

Элюар, внимательно следивший за выражением лица Вира, повернулся к Олафу и кричащим шепотом сказал:

— У тебя глаза, как у твоей матери! И у него установка на зомбированность теряется! Смотри ему в глаза! Скажи третий тест гипнотической формулы реабилитации! Помнишь? Как я тебя учил? Для родителей!

Олаф дрожащими руками поправил воротник куртки, набрал полную грудь воздуха и негромким голосом, мягким и четким, не растягивая слов, проговорил:

— Я, как и ты, — частица Земли. Я, как и ты, — землянин. Ты — мой отец. Я — твой сын. Я — помню тебя. Вспомни меня. Я — твоя кровь. Мы — одной крови. Я — люблю тебя…

Наступившая следом пауза показалась всем оглушительной.

Вир вдруг закрыл глаза и весь как-то обмяк.

Олаф растерянно оглянулся на Элюара. Тот улыбнулся и показал большой палец.

— Все в порядке. Он — возвращается!

И нажал кнопку анабиоза.

⠀⠀ ⠀⠀

Дайджест 3 из последних записей Элюара:

⠀⠀ ⠀⠀

«…Земля — постоянно эволюционирующая живая субстанция. Эволюционирует она в русле тотального здравого смысла…

…Один из постулатов тотального здравого смысла — не суди, и судим не будешь. Цивилизованный человек этот постулат постоянно грубо нарушал. Он возомнил себя судьей всяк сущего на Земле и лишился в итоге изначального материнского инстинкта — беречь самую жизнь. Вслед за этим он утратил краеугольный камень духовности всей земной сущности: терпимость и прощение. И чуть не погиб…

…От физической гибели человечество убереглось, создав Единую Цивилизацию. Но в русло земного тотального здравого смысла не вернулось. Наоборот, вовсе перечеркнуло постулат «не суди, и судим не будешь». Человечество собралось проводить Всеобщую Космоэкологическую революцию, в корне враждебную Земле и космосу.

…Терпение Земли — живой субстанции — исчерпалось! И пришли КОНЦЫ! Появились ЗОМБИ, призванные уничтожить человечество, как раковую опухоль!..

… О, мудрая Земля! Когда и ЗОМБИ переступили грань своего предназначения: вернуть всяк сущему на Земле эволюционную гармонию жизни, — пришло НАЧАЛО! Как свет в конце тоннеля было спасение Олафа от ЗОМБИ! Этим Земля дала зеленый свет пониманию, что только СОТРУДНИЧЕСТВО всех и вся с ней вернет человеку способность полностью возродить себя полноценной клеткой живой субстанции Земли! А значит, и Вселенной!..

Эпилог

Спасательный модуль СЗВЮ подлетал к Земле. Голубой шарик планеты веселой новогодней игрушкой мерцал на экране пилотного отсека в звездных россыпях космической бездны.

Программа полета модуля была завершена — орбитальная станция второго поколения ИСВ8, исчезнувшая в глубоком космосе тринадцать лет назад, была найдена и направлена к Земле в инерционном полете. Обнаруженный на ней ПОСЛЕДНИЙ ЗОМБИ нейтрализован. А это означало, что на Земле завершилась последняя фаза ПОСЛЕДНЕЙ ЦИВИЛИЗАЦИИ людей. Человечество вступило в начальную фазу ЭРЫ СОТРУДНИЧЕСТВА с Землей. Оно возвращалось к первому и, пожалуй, единственному, что могло дать людям вселенскую защищенность, — к голосу Земли в своем сознании.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Родился в 1954 году в Калининградской области. Окончил Кировоградский педагогический институт. Автор книги «Фантом журавлика», вышедшей в издательстве «ВестЮ Консалтинг» в 2010 году. Член редколлегии журнала «Иные берега» (Хельсинки). Живет в Финляндии.

^{Сергей Красносельский} День первый

«И был день, и была ночь — день первый»

Последний день восьмого месяца нашего пребывания здесь подошел к концу. Мы с Дейвом стояли в нашем саду, хотя пора было уже завершать дневную программу и идти отдыхать. Но у меня такое чувство, что мне нужно еще что-то важное выяснить сегодня…

— Мы болтаемся здесь уже восемь месяцев, а конца по-прежнему не видно… — Я мельком взглянул на Дейва, чтобы уловить самую первую реакцию на свои слова. Вряд ли я добивался, чтобы он начал снова меня убеждать, скорее просто захотелось «размяться». Дейв помолчал, ему-то разминаться явно не хотелось. Потом заговорил бесстрастно и размеренно.

— Предстоящий эксперимент первое предприятие подобного масштаба в истории Человечества. В то же время сложность его такова, что предусмотреть все возможные последствия практически невозможно… — Я посмотрел на него в упор, и он осекся. — Зачем я тебе все это говорю, Стен?

— Не знаю, должно быть для того, чтобы рассеять мое невежество.

— Ты все это понимаешь не хуже меня. И почему нас не сняли вовремя, ты тоже знаешь. Зачем ты затеваешь каждый раз эти ненужные разговоры?..

Я бы мог ответить ему, что ненужные затеваю потому, что мне опротивели нужные — всякие деловые обсуждения и «непринужденное» общение по психологическому практикуму Коннори-Джилса (специально для работников стационарных космических станций). И еще я подумал, насколько приятнее было бы здесь жить и работать, если бы на месте Дейва был простой и незатейливый робот с несложной программой. Но всего этого я ему не сказал, а произнес с легким надрывом. — Я готов просидеть здесь еще восемь месяцев, лишь от этого был бы хоть какой-то толк! — Дейв посмотрел на меня с явным недоверием. Конечно, он думает, что все дело в этих двух лишних месяцах, что я просто надорвался. Но мне, в конце концов, нет дела до того, что он там думает….

— Стен, мы много раз говорили о том, почему еще не время начинать эксперимент — никто не может пока сказать с полной определенностью, какое сочетание микроорганизмов окажется оптимальным и какие могут быть побочные эффекты. А без этого нет уверенности в положительном результате. В случае же неудачи мы загубим целую планету.

Нет, его тупость порой бывает поразительна! Неужели он не понимает, что нельзя объяснить необъяснимого!!! — Неужели ты не понимаешь, Дейв, что этим исследованиям не будет конца?! Я слышу об Эксперименте с детства, почти 20 лет. Из-за него я не стал космолетчиком, а сделался космическим селекционером и развожу эту микроскопическую живность. — Последние слова прозвучали с мальчишеской запальчивостью, и я даже слегка смутился, однако продолжил. — Наших руководителей завораживает масштаб, поэтому никто не решается взять на себя смелость начать. Но ведь когда-то начинать все равно придется. А сколько еще продлиться преобразование поверхности! Так мы с тобой никогда не увидим эту планету зеленой!

— Увидим, Стен, обязательно увидим. И эксперимент начнем, и результаты увидим. — Это его фальшивое бодрячество еще противнее обычного занудства. И еще мне показалось, что он утратил часть своей всегдашней уверенности. — Конечно, начнем… Когда, как говорили в старину, «рак на горе свистнет». Ты когда-нибудь видел рака на горе? Или слышал, как они свистят? — не дождавшись ответа, я закончил. — Тогда можешь прикинуть теоретическую вероятность комбинации этих событий.

Он посмотрел на меня долгим, неправдоподобно спокойным взглядом.

— Слушай, Стен, давай прекратим этот никчемный разговор… И пойду-ка я спать. Да и ты не возись долго. Завтра у нас профилактика и надо хорошо отдохнуть.

Последние слова он произнес, уже спускаясь по трапу в жилой отсек. Поле боя осталось за мной, но удовлетворения не было. Когда голова его скрылась в люке, я протиснулся между автоклавами, кольцом окружающими весь наш сад, раздвинул ветки и прислонился лбом к теплому пластикату. Где-то далеко внизу поверхность планеты, которую мы никогда не видим сквозь пелену сверкающих на солнце облаков. Прямо перед моими глазами за прозрачной стеной выгибается серебристый бок торовой оболочки. Этот наполненный гелием бублик может бесконечно долго носить нашу лабораторию в небе планеты. У меня возникло детское желание: проткнуть толстый наглый тор и смотреть, как он будет дрябнуть, испуская гелий. Тогда лаборатория опустится на поверхность и можно будет хотя бы посмотреть на эту планету вблизи и потрогать ее руками. Досадно все-таки пробыть здесь так долго и видеть планету только на экране так, как ее видит любой земной обыватель.

«Хотя потрогать не удастся, и любоваться долго тоже не придется. Давление-то шарик, скорее всего, выдержит, — думал я лениво, — а вот мы в нем через некоторое время начнем поджариваться…»

Впрочем, если даже проткнуть тор — ничего не будет. Там столько уровней безопасности… Мы все их изучали на макетах. Меня тогда ужасно возмущала пустая трата времени перед полетом, когда оно так дорого. — Зачем все это изучать, если оно такое надежное? — Но шеф сказал, что у нас должна быть непоколебимая вера в свой корабль (он всегда называл лабораторию кораблем), а вера может быть прочной, только если она основана на твердом знании. С тором ничего не выйдет, а жаль. Я в последний раз взглянул на белесое брюхо и отвернулся. — Что бы такое все же сломать? Почему психологи не предусмотрели возможности столь естественного желания? Их бы сюда, чтобы узнали, как может опротиветь за восемь месяцев все это однообразие: бесконечные пробы, подсчеты, эти ненасытные микробы на экранах мониторов — космическая рутина, ничем не лучше какой-нибудь агрохимической лаборатории на Земле. Даже хуже, там можно выйти за дверь и пойти по утоптанной, нагретой солнцем тропинке. Босиком. И дойти до речки, мелкой и прозрачной. Войти в воду по колено и рыбешки, кажется, они называются «пескари», будут с налета ударяться в икры. Щекотно.

Я отчетливо вспомнил мелкую прозрачную речку, по которой мы с Надей, никуда не торопясь, плыли на байдарке в позапрошлом году. На мелких песчаных перекатах мне приходилось вылезать в прохладную воду. Там тоже были стаи рыбешек, которые что-то сощипывали с моих щиколоток. Надя вылезать в воду не хотела, и мне приходилось каждый раз вынимать ее из байдарки и нести на берег. Байдарка медленно уплывала по течению, а мы с завистью представляли какие таинственные заводи и цветущие берега встретятся на ее пути.

Потом мы догоняли байдарку по берегу… И продолжалось это путешествие долго-долго, целых десять дней. Вот там были настоящие, хоть и маленькие приключения, а здесь рутина и скука… Я с усилием вынырнул из потока воспоминаний, не давая увлечь себя слишком далеко. Чего, кстати, не рекомендуют и наши мудрые психологи.

Протиснувшись между автоклавами обратно в сад, я огляделся.

— А что, здесь неплохо! — произнес я громко с фальшивым оживлением и пугливо оглянулся на люк в жилой отсек.

Здесь, в самом деле, было неплохо. Вся верхняя половина прозрачной четырнадцатиметровой сферы довольно плотно заполнена разнообразной растительностью. Сад дает нам кислород и пищу. Если считать нас с Дейвом, получается замкнутый биоценоз. И еще сад создает иллюзию пространства. Если стоять посредине, кажется, что ты в дремучем лесу. Кажется, что можно идти по нему бесконечно, раздвигая ветки и приминая высокую траву. Но, черт возьми, я-то знаю, что через десять шагов упрешься в проклятый стеклянный пузырь. Мы в нем, как рыбы, на которых даже некому посмотреть.

Впрочем, обычно наш садик исправлял мне настроение — ребята, которые его устраивали, знают свое дело. Но сегодня никакой психотерапии не получалось. Может быть, мне просто не хотелось успокаиваться? Возможно, эта смута в душе была мне чем-то дорога.

Конечно, я знаю, как избавляться от всяких переживаний. Кроме таблеток, к которым я прибегал лишь в случае крайней необходимости, мы в совершенстве владеем методами психотерапии и самогипноза. Но к этим методам я тоже отношусь с недоверием чуть ли не с детства. Я прекрасно знаю, что можно внушить себе ощущение тепла и комфорта даже сидя в ледяной луже. Но есть в этом что-то фальшивое. Если мне на самом деле плохо, зачем я буду себя дурачить? Зачем убеждать себя, что мне хорошо, когда на самом деле надо думать над тем, как выбраться из лужи. Уж проще тогда принять дозу психотропика, по крайней мере, без самообмана.

Над головой в скрытой среди ветвей клетке послышалось квохтанье курицы. Яйцо снесла, дура, и радуется. А чему радоваться — одни и те же яйца всю жизнь. Те же, что несли ее праматери на каком-нибудь крестьянском дворе в прошлом тысячелетии. И никакого прогресса. Не знает даже, что она в космосе. А может и хорошо, что не знает, живет себе без забот и огорчений. Тут я вспомнил, что мне предстоит еще сегодня брать пробы, анализировать их и вносить коррективы в ход исследований. А еще представил, как Дейв со свежими силами возьмется меня завтра обрабатывать, и чуть не взвыл от тоски.

Однако спустился в лабораторию, окружающую кольцом «под землей» жилой отсек и долго бесцельно кружил по узкому проходу между двумя рядами пультов и экранов.

Потом все же занялся пробами. Однако упростил себе задачу — не стал ничего анализировать, а просто набрал на пульте код автоматического отбора проб из всех автоклавов. Это было явным нарушением инструкции, причем совершенно неоправданным. Но какое-то полуоправдание промелькнуло как тень на периферии моего сознания: сегодня это будет правильно. Промелькнуло и исчезло. Впрочем, я не стал разбираться, почему правильно будет именно сегодня, а уселся в кресло и бездумно смотрел, как на экранах выстраивались колонки цифр и пульсирующие линии протягивались все дальше и дальше через весь экран, замирали и гасли.

В этих замерах и состоит смысл нашего многомесячного пребывания тут. В тридцати пяти автоклавах, запрятанных среди зелени, помещались культуры микроводорослей и бактерий. Они жили и плодились там, в атмосфере планеты под давлением разных высот. А мы измеряли продуктивность, скорость размножения, поглощения углекислого газа, выделения кислорода. Все это нужно, ни много, ни мало, для того, чтобы выбрать самых перспективных из наших подопечных и выпустить их в атмосферу планеты. Чтобы они переработали ее и сделали пригодной для дыхания людей.

Трудность состояла в том, что нужных микроорганизмов на Земле не оказалось. Их пришлось выводить долго и скрупулезно. И наше руководство, по-видимому, считало, что процесс этот еще далек от завершения, хотя у некоторых культур сменились уже десятки тысяч поколений.

— В каждом из этих автоклавов зрелая цивилизация, — любил говорить Дейв, похлопывая ладонью по выпуклому боку.

Действительно, если пересчитать на человеческие поколения, получаются миллионы лет. Я попытался представить, какими мы будем через миллионы лет, но ничего стоящего не придумал.

Анализатор давно прекратил свое тихое пощелкивание, и на табло светились цифры окончательных результатов. Теперь нужно было на главном вычислителе рассчитать корректировку программ, но я даже не взглянул на столбцы цифр. Я все сидел, слегка покачиваясь в кресле, и глядел в одну точку. Потом поднялся и медленно пошел по кольцевому коридору вдоль рядов приборов, вглядываясь в их бесстрастные физиономии.

Когда я потом пытался восстановить ход своих мыслей, мне это никак не удавалось. Похоже, мыслей — то и не было. Хотя они, конечно, были, но чисто практического характера. Как будто кто-то бдительно охранял меня от любых отвлеченных размышлений и сомнений. Стоило мне подумать о том, что это я делаю и что из этого может выйти, как этот кто-то тотчас же уводил меня в сторону, отвлекая внимание каким-то пустяком. А оно, внимание легко дает себя отвлечь. Так бывало в детстве, у нас это называлось «нельзя, но очень хочется». Вдруг развивается в тебе повышенная рассеянность, легкомыслие крайнее. И голос совести и благоразумия тонет в этом вязком легкомыслии, запутывается в нем и звучит над ухом как гибнущая в паутине муха. А ты отмахиваешься от него доводами, которые, как после выясняется, не выдерживают никакой критики.

Начал я с того, что отключил защиту. Защита предохраняет лабораторию от всяких неожиданностей, в том числе и от «дурака». Мало ли что может случиться с лабораторией и с нами.

Отключение программных устройств автоклавов потребовало изрядных трудов. Такое отключение не предусмотрено в принципе, поэтому может делаться только вручную. Причем делать это нужно вдвоем. К Дейву я обратиться не мог. Ему трудно, точнее, невозможно было бы объяснить, для чего это все нужно. Где уж объяснить Дейву, когда я и сам этого не понимал.

Пришлось заняться акробатикой. Я набирал на пульте код автоклава, а потом необходимо было строго одновременно нажать кнопку на пульте и отключить соответствующий ей контакт.

Хотя я работал без всяких инструкций и, конечно, их не помнил, но автоматику системы жизнеобеспечения я не отключил, что оказалось весьма удачным.

Потом я поднялся наверх, в сад и долго крутил штурвальчики вентилей автоклавов. Я еще подумал, как все легко делается с автоматикой.

Наши ученые микробиологи потом долго добивались у меня, почему я выбрал из всех автоклавом именно эти двенадцать, по какому принципу. Этого объяснить я тоже не мог. Психолог базы определил мое состояние в тот момент, как эвристическую эйфорию. Они думают, что стоит подобрать словечко, и все сразу станет понятно…

Прижавшись лбом к пластикату, я смотрел, как в атмосферу вытекают тонкие почти прозрачные струйки. Сначала они текут прямо, потом начинают колыхаться, клубиться и рассеиваются примерно в метре от борта. Лаборатория, лишенная стабилизации, медленно вращалась, и струйки то уходили в тень и вовсе пропадали, то освещались рассеянными облаками солнечными лучами. Подняв голову, я видел над собой эти сверкающие облака.

Мы и раньше выпускали содержимое автоклавов в атмосферу. Но всегда это были уже мертвые микроорганизмы, убитые жестким ультрафиолетовым излучением. Я попытался уверить себя, что сейчас дело обстоит точно так же. И мне это почти удалось.

Я даже не стал закрывать вентили и прямо пошел спать. Почему-то мне показалось, что ночь будет бурной, и я включил гиростабилизатор постели. Мы их включали, когда попадали в неспокойный район атмосферы. Приоткрыв дверь в каюту Дейва, я включил и его стабилизатор. Потом лег и мгновенно уснул.

Проснулся я в темноте. Мне снилась яхта в ревущих сороковых. Я никогда не ходил на яхте, но мне всегда очень хотелось попробовать, конечно, не пассажиром. Но это требовало много времени, и я так и не собрался ни разу. Поняв, что это не яхта, но болтает сильно, я подумал, что нужно бы включить гиростабилизатор, но не сладил со своим сонным телом и снова уснул. Если бы я дотянулся до пульта и обнаружил, что стабилизатор уже включен, меня, скорее всего, удивило бы, что так болтает с включенным стабилизатором. От удивления я проснулся бы, и тогда все… Нет, кое-что могло бы быть по-другому. Вновь проснулся я от удара. Точнее, мне приснилась все та же яхта, которая потеряла управление, и нас выбросило на камни. Потом я проснулся, а уже после почувствовал боль в боку.

Сначала я ничего не мог понять. В каюте было полутемно, и она раскачивалась короткими, резкими толчками. Дверь и постель были у меня над головой. Я загляделся на постель, которая выделывала замысловатые коленца под потолком. Гиростабилизатор старался вовсю.

— Ну конечно, дал меня выкинуть, а теперь старается, работу показывает.

Я попытался приподняться, но в этот момент раздался глухой удар, как будто гигантское полено расселось под огромным колуном. Каюта вздыбилась и опала. Стало тихо. Шевелиться почему-то было страшно.

— Стен! Где ты, Сте-ен?

У себя над головой в светлом проеме двери я увидел голову Дейва. Я попытался приподняться и застонал от боли.

Тут Дейв разглядел меня в полумраке и спрыгнул в тесноту моей вставшей на дыбы каюты.

— Что с тобой? — он пристально вглядывался мне в лицо — Где болит?

— Бок. Я, должно быть, ударился при падении…

— Не шевелись — быстро сказал он, заметив мою попытку приподняться, и огляделся, пытаясь сориентироваться. Я тоже не узнавал своей каюты.

Он потянулся к пульту, который теперь оказался над головой и нажал клавишу, помедлив — вторую и третью.

— Что за фокусы, неужели все вырубилось?

— Что там произошло, Дейв? — спросил я осторожно.

Он ответил как-то нехотя, после паузы…

— Еще толком не понял, Стен, но кажется мы на поверхности… Впрочем, пока меня больше волнует освещение…

— Это я вчера отключил, — сказал я машинально. Кажется, он мне не поверил. Во всяком случае, смотрел на меня довольно долго.

— Ну ладно, об этом потом — наконец сказал он и на этот раз безошибочно нажал кнопку аварийного энергопитания.

Каюта осветилась. Пожалуй, из всего в ней находящегося я пострадал в наибольшей степени, в остальном беспорядок был незначительный. Дейв дотянулся до стенного шкафа и достал из медицинского отсека портативный диагностер. Мне редко удавалось так вот быстро что-то найти в своей каюте. Он же действовал сноровисто и быстро, как будто всю жизнь только и занимался тем, что ставил диагнозы в походных условиях.

Я наблюдал все его действия, но ни они, ни состояние мое меня как-то не волновало. По-настоящему меня занимал один вопрос: Как мы могли очутиться на поверхности? Ну, отключил я автоматику… Ну, отключил защиту… Ну и что? Все равно тор будет нас держать в атмосфере хоть год. И если и опустится за это время, самое большее, километров на пять…

Для того чтобы опуститься на поверхность, нужно стравить из оболочки почти весь гелий. Может быть, оболочка лопнула? Не знаю, что может ее серьезно повредить, тем более, в атмосфере.

Ничего не придумав, я стал следить за действиями Дейва. Он уже закрепил датчики у меня на ладонях и на голове за ушами и теперь водил надо мной приемной головкой диагностера, глядя на экран прибора. Мне тоже хотелось посмотреть на экран, но он был отвернут от меня, должно быть не случайно.

— Послушай, Дейв, если мы не знаем толком, что там произошло, может не время пока возиться со мной?

— Может и не время… — проворчал он, не отрывая взгляда от экрана, но хвататься сразу за два дела было нерационально. После паузы он сообщил. — Ничего страшного, перелом двух ребер и обширная гематома. Внутренние органы не затронуты. Он посмотрел мне в глаза и сказал заботливо. — Теперь ты полежи здесь спокойненько, а я пойду, погляжу, что с нашим «пузырем». Полежишь?

— Да иди, Дейв, иди… — у меня чуть слезы не навернулись на глаза от умиления. Так со мной только мама разговаривала, когда я болел.

Дейв посмотрел на меня испытующе, улыбнулся и встал. Подпрыгнул, и мгновенно исчез в проеме двери. Некоторое время было тихо. Потом послышался легкий вскрик. Что именно он крикнул, я не разобрал, но мне вдруг показалось, что с ним там что-то случилось.

— Что с тобой? — крикнул я. Молчание. Я уже собирался подняться, подумаешь, ребра, но в это время послышался его голос:

— Я сейчас. Лежи…

Прошло еще довольно много времени, хотя, наверное, не больше 10 минут.

— Дейв! — завопил я во весь голос. — Скажи, наконец, в чем дело!

Нет, это не был страх раненого на тонущем корабле. Мною владело нестерпимое любопытство. Если в хижине, высоко в горах вы включаете свет и тут же слышите грохот лавины, вы на секунду замираете. «А нет ли здесь связи?» — думаете вы. В следующую секунду вы осознаете, что связи нет и быть не может, и находите простое объяснение во вчерашнем снегопаде, после чего ход ваших мыслей приобретает вполне реальное направление.

Здесь никакого правдоподобного объяснения не находилось и откуда-то из подсознания начало всплывать подозрение, которое постепенно превращалось в уверенность. Уверенность в том, что между моими вчерашними упражнениями и нашим теперешним положением существует прямая и непосредственная связь.

— Дейв!!! — завопил я диким голосом.

— Ну что ты орешь? — спросил Дейв, свешивая голову в проем двери. — Все в порядке. Мы действительно на поверхности, похоже, что в кратере вулкана. В корпусе трещина.

— Ничего себе, порядок… Постой, как трещина? А почему же тогда жилой отсек не раздавило наружное давление? Ты посмотрел, какое давление за бортом?

Дейв укоризненно посмотрел на меня и я осекся. Действительно, как он может узнать давление за бортом, если я отключил всю автоматику.

— Не знаю, почему нас не раздавило, — начал он с расстановкой, — но скоро начнет поджаривать. Нашей терморегуляции надолго не хватит.

Мне сразу показалось, что в каюте слишком жарко. Мы оба посмотрели на панель климатизатора над дверью, снабженную наряду со сложной электроникой незамысловатыми допотопными барометром и термометром. Температура 27 градусов, несколько выше обычного, но на перегрев не похоже. Давление 995 мм. рт. ст. Тоже не похоже на разгерметизацию.

Дейв все смотрел на климатизатор, как будто надеясь получить от него ответ на наши вопросы. Потом спрыгнул вниз.

— Ладно, разберемся… Давай-ка пока вплотную займемся тобой. — Он долго смотрел на меня, как будто не зная, что, в сущности, нужно со мной делать. Потом вдруг сел на пол и обхватил голову руками. — Непостижимо! Чудовищно! — причитал он, раскачиваясь всем телом.

Нет, я не мог больше молчать.

— Послушай, Дейв. У меня есть кое-какие предположения… То есть это, конечно, не объяснение… Я вчера несколько культур… выпустил в атмосферу.

Последние слова я выговорил торопливо и замолк. Он поворачивал голову, чтобы посмотреть на меня может минуту или больше. Кажется, я даже слышал скрип. Однажды я видел антропоморфного робота, который отработал три года на дне Красного моря. Так вот у него шарниры поворачивались так же медленно и со скрипом. Наконец Дейв повернул голову и посмотрел на меня в упор. Глаза его сузились и превратились в щелки. Я вдруг вспомнил, как товарищ по университету называл его «Потомок Чингиз-хана».

«Интересно, что он сейчас сделает», — подумал я без любопытства.

Дейв ничего не сделал. Он протянул:

— Значит, выпустил. Ну-ну… — И отвел глаза. И тут же сказал обычным своим деловым тоном. — Ну что же, поскольку ситуация несколько прояснилась, займемся лечением.

Не отсоединяя от меня датчиков и глядя на экран: он извлек меня из угла, предупредив:

— Если будет больно, скажи.

Было терпимо, и я промолчал. Удивила меня легкость, с которой он поднял мои 75 килограммов и осторожно положил на мягкую обивку стены.

Теперь я видел экран диагностера, на котором светились мерцающим светом мои сломанные ребра? Я с интересом наблюдал: как его руки осторожно мяли мой голый бок: пока обломки ребер на экране не соединились. Свечение сразу стало слабее. Дейв попросил меня не шевелиться, и взял из шкафа белый баллончик с раструбом. Направив его на мой бок, Дейв открыл вентиль. Из раструба вырвался бледно-молочный конус, и я сразу почувствовал, как стянулась кожа на боку. Дейв водил надо мною баллончиком, постепенно открывая вентиль, от чего шипение усиливалось, и конус перед раструбом становился гуще. Через несколько минут он осторожно посадил меня и стал покрывать пенной броней мой торс со всех сторон.

— Теперь посиди, пока он не застынет, а я попытаюсь оценить размеры бедствия. Но только он поднялся на ноги, как каюта покачнулась раз, потом второй. Дейв посмотрел на дверь, потом на меня, видимо соображая, что со мной делать.

— Я теперь сам могу держаться. Ты иди, Дейв.

Он снова взял пульверизатор и, проведя зигзагом по одному и другому моему боку, прикрепил мой корсет к обивке стены.

— Ну вот, теперь никуда не денешься, — сказал он, придирчиво осмотрев меня. Собрался уходить, но приостановился и протянул мне нож. — На всякий случай, а то будешь биться здесь, как муха в паутине.

На этот раз его не было долго. Я все пытался придумать разумные объяснения происшедшему. Но концы с концами никак не сходились. Тор никак не мог стравить весь гелий. Тогда значит, микробы съели всю атмосферу… Но это вообще невозможно. За одну ночь?! Оставаться в неведении было невыносимо. Не такой уж я инвалид, чтобы продолжать торчать здесь, предоставив Дейву выпутываться из мною же созданной ситуации.

Ножом я обрезал тяжи на боках корсета и поднялся. Нигде не болело. Я начал соображать, на что бы мне встать. В это время Дейв что-то крикнул в салоне. Подпрыгнул я довольно удачно и даже дотянулся до притолоки. И нос к носу столкнулся с Дейвом. Глаза у него были прямо круглые. Я подумал было, что его поразили мои гимнастические упражнения. Но он, кажется, даже не заметил моего внезапного выздоровления.

— Стен! Она летает! — прошептал он мне, как великую тайну.

— Кто?

— Птица. — То ли оттого, что устал висеть, то ли от неожиданности, но я чуть не сорвался вниз. Он успел подхватить меня под мышки и выволок в салон. Тут только он поинтересовался, почему я встал. Я его успокоил, и он сейчас же ввернулся к своему открытию. — Она живая. И, кажется, я там видел еще одну.

Теперь я понял, что его так поразило. Лесные птички эти, малиновки, специально живут в нашем саду для контроля состава атмосферы. Они должны были неминуемо погибнуть при разгерметизации корпуса. Но не погибли, и это было удивительно. Я тоже приник к прозрачному куполу салона, чтобы увидеть эту птичку своими глазами. Вместо нее я увидел трещину. Она была впечатляющей. Непонятно было только, почему корпус не развалился на две половинки. И еще я заметил, что листья деревьев у самой трещины как будто слегка обуглены и сморщены. Дейв не дал мне предаться размышлениям. Прежде всего он достал из каюты диагностер и снова проверил результаты своей работы. Когда я наклонялся, места переломов начинали светиться сильнее, а уже после я чувствовал боль.

— Ничего, некоторое ограничение подвижности тебе не повредит, — сказал Дейв, а я с запоздалым раскаянием подумал, что бываю порой занудлив и уж в таком случае нашел бы более язвительные слова.

Вдвоем включать автоматику было гораздо проще. Если не считать того, что бублик лаборатории стоял теперь вертикально, а мы лазили в нем, как белки в колесе, цепляясь за панели. Я называл порядок блоков. А Дейв вставлял на место контакты. Работали мы очень быстро, благо я почти все блоки называл на память.

Первой наградой нам было включившееся освещение. Экраны приборов оживали один за другим. Наконец дошел черед и до блока параметров атмосферы. Мне снизу не было видно экран, а Дейв стоял, задрав голову, и молча перебирал клавиши на пульте. Наконец он оставил пульт в покое, наклонил голову и долго смотрел на меня, вроде даже с состраданием.

— Ты понимаешь, что ты сделал, идиот? — спросил он наконец задушевным тоном.

Я не ответил, мне не хотелось даже думать на эту тему. Вместо этого я пытался вспомнить, что означает слово «идиот». Оно было как будто знакомое, но, по-видимому, малоупотребительное. Вновь взглянув на Дейва, я понял, что ничего лестного для меня в этом слове нет. Не дождавшись ответа, он закончил:

— Ты лишил атмосферы целую планету.

В ответ я забормотал, что-то невразумителное, что, мол, это не только моя заслуга, здесь труд многих людей, но осекся под осуждающим взглядом Дейва.

— Бок не болит? — неожиданно спросил он с притворным участием.

Я настолько обрадовался перемене темы, что ответил, чуть ли не радостно:

— Нет, совсем не болит.

— Жаль, — произнес он сочувственно. — Тебе сейчас подошло бы более серьезное ранение. — И вздохнув, продолжал. — Ну что же, теперь мы можем выйти на связь с базой.

— А ты не пытался связаться по аварийному автомату?

— Это первое, что я сделал. Он непрерывно передает: Все нормально. В помощи не нуждаемся.

— Но у нас, наверное, вышел из строя приемник, иначе мы поймали бы их сигналы.

— Сейчас включим основную станцию и пройдемся по всем диапазонам.

По всем диапазонам проходиться не пришлось. На экране сразу же появилось лицо Кола Батова. Он увидел нас на своем экране мгновением позже, и сейчас же лицо его осветилось широчайшей улыбкой.

— Наконец-то, — сказал он, оглядывая нас, как будто хотел убедиться, что мы действительно целы. Он показал глазами на мой корсет. — Что это?

— Легкая травма при падении. Дейв меня почти вылечил.

— Что у вас было, — спросил он жадно, и тут же лицо его приняло озабоченное выражение. — Что же я болтаю? Шеф просил сразу сообщить, когда появится связь. — Он наклонился к пульту, и на нашем экране появилось лицо руководителя. Он так же окинул взглядом нас и лабораторию, и задержался на моем корсете. Спросил, что со мной, кивнул и внимательно взглянул мне в глаза. Взгляд был не сочувственный, а, скорее, пытливый.

— При каких обстоятельствах, — спросил он уже у Дейва.

— При падении станции на поверхность планеты.

При этих словах у меня непроизвольно сделалось недоуменное выражение лица, мол, итак все ясно. Руководитель быстро взглянул на меня и вновь обратился к Дейву.

— Причины выясняли?

— Точно не известно… — сказал Дейв и продолжал осторожно, так, как сообщают о тяжелой болезни близкого человека. — Дело в том, что накануне вечером произошла утечка в атмосферу экспериментальных культур микроорганизмов.

— Скольких?

— Двенадцати.

— Т-Э-Э-Э-к, — тянул руководитель, переводя взгляд с Дейва на меня и обратно.

Тут я решил, что самое время мне выйти на авансцену, и сказал, стараясь, чтобы голос прозвучал внятно.

— Это я их выпустил, — и прямо посмотрел в глаза руководителю.

— А зачем? — быстро спросил он, и во взгляде его светилось прямо-таки детское любопытство. Должно быть, поэтому я ответил не со служебной краткостью, а сравнительно подробно, стараясь как можно точнее передать свое состояние в тот момент.

— Ну что же, добровольное признание снимает половину вины, — сказал Руководитель и улыбнулся. — Ну, остальное после. Ваши координаты уже определили. Вы угодили в кратер, поэтому вас так долго не могли найти. С этим кратером вам сильно повезло, а почему, вы сейчас поймете. Вы ведь ребята не нервные. — Он улыбнулся и исчез с экрана. А на экране появился белый шар планеты. Он наплывал, пока не занял весь экран. На белом покрове облаков зияло круглое черное пятно с рваными краями. Я отупело вглядывался в его черноту.

— Около тысячи километров, — тихо сказал Дейв.

Когда изображение еще увеличилось, стало видно, что облака на видимом диске планеты вытянуты к пятну. Ближе к его краям ленты облаков утончались, вытягивались и закручивались в гигантскую спираль, как пена вокруг водяной воронки. Изображение еще увеличилось, и тут мне показалось, что облака на экране движутся. Пряди по краям воронки текли, втягивались в нее и пропадали.

— Какие же там скорости? — недоуменно спросил я Дейва.

На экране вновь появилось лицо руководителя.

— Там сверхзвук. Это тайфун, а вы в его глазу, поэтому у вас пока спокойно. Сравнительно спокойно. Ну и кратер вас спасает. Мы пока не можем послать за вами планетолет. Они распространяются в атмосфере, как пламя. Но воронка может пойти гулять по планете, тогда… тогда не знаю, что будет. Пока вам нужно раскрепиться по штормовому. Вам, Дейв, как опытному яхтсмену, понятно, что нужно делать? Рекомендую использовать торовую оболочку. По прямому назначению ее применять уже не придется.

Дейв кивнул.

— В крайнем случае. — руководитель помолчал и повторил, — в крайнем случае, будете стартовать в спасательных капсулах вертикально. А мы уж будем вас тут ловить. — Он снова помолчал. — Ну, желаю успеха, экспериментаторы.

На экране снова появился Кол. Дейв попросил несколько каналов для записи последних результатов. Кол сказал, что наши данные бесценны, потому что зонды, которые они запускают к поверхности, очень быстро гибнут в этой заварухе.

— Кстати, — сказал Кол, — единственный, кто сразу разобрался в причинах, был главный вычислитель. Он извлек из памяти расчеты вариантов с различными комбинациями культур и выдал заключение, что была использована оптимальная комбинация. — Кол с любопытством поглядел на меня. — Ну, держитесь ребята! Включаю каналы. — И Кол тоже исчез с экрана.

— Экспериментатор, — проговорил Дейв, не оборачиваясь. Он включил выдачу данных и смотрел на экран, на котором мельтешили колонки цифр.

Я покаянно опустил голову. Хотя раскаяния я не ощущал. Скорее, ликование, которое я пытался скрыть даже от себя самого.

Ну и что, даже если мы погибнем. В конце концов, риск присутствует всегда. Было бы ради чего рисковать.

— Ты влезешь в скафандр? — спросил Дейв — Или, может быть, я пойду один?

— Ну уж нет, ты прекрасно знаешь, что это запрещено инструкцией! — Только произнеся эти слова, я понял, что Дейв не может воспринять их иначе, чем издевку. Поэтому я постарался сделать как можно более серьезное лицо, и когда он пристально посмотрел на меня, я его взгляд выдержал.

— Ладно, одевайся.

С помощью Дейва я все же влез в скафандр. Придирчиво оглядев меня, Дейв оделся сам. На блоки жизнеобеспечения мы навесили друг другу ранцевые двигатели, как полагается по инструкции. Мне они казались лишними, поскольку путешествовать по планете мы не собирались. Но спорить я не стал, тем более, что тяжесть небольшая.

Выйти удалось не сразу. Выходной люк был прижат к выступу скалы, иДейву пришлось довольно долго манипулировать клавишами наддува торовой оболочки, поочередно надувая и спуская ее секции, прежде чем удалось перекатить станцию на другой бок.

Шлюзоваться Дейв пустил меня первым. Скорее всего из соображений безопасности. Но мне кажется, что он уступил моему тайному, но сильному желанию. Сквозь прозрачное окно в стенке шлюза я видел над собой лицо Дейва. Оно было сосредоточенным и заботливым. Мне казалось, что его выражению не хватает торжественности, соответствующей моменту.

Впрочем, встреча моя с поверхностью планеты произошла тоже не очень торжественно. Я не мог из-за своего корсета согнуться в поясе и буквально выпал из люка. Крышка люка захлопнулась у меня над головой, и я увидел, как Дейв влезает в шлюз с внутренней стороны. У него все прошло более гладко, и через две минуты он уже стоял рядом со мной на каменистом склоне. Никакого особенного восторга я уже не испытывал. Скалы вокруг были мрачных, красно-бурых оттенков. И мертвые, абсолютно мертвые. На Земле таких скал не бывает. Даже на самых голых скалах существует хотя бы возможность жизни. Отвлек меня голос Дейва, прозвучавший прямо в моих наушниках. Оказывается, он уже работал, вытаскивая из-под оболочки камни и сбрасывая их вниз по склону. Сейчас он просил меня помочь сбросить особенно крупный обломок. Вдвоем мы довольно быстро очистили скалу от обломков. Я расправлял спущенную оболочку, а Дейв припечатывал ее к скале короткими импульсами из плазмотрона. Из широкого ствола вырывался бледно-голубой луч, на серебристом поле вспыхивала ослепительная точка и краснела, остывая… Гелий из оболочки был выпущен не полностью и за нами оставалось «стеганное одеяло», какое я видел когда-то в музее древнего быта.

Закончили мы во время, ветер явно усиливался. Мы стояли с Дейвом на скале над станцией и смотрели вверх, где в рваном жерле кратера было голубое небо, может быть впервые на этой планете. Там уже взошло солнце. Тонкий его луч прорвался сквозь щель в зазубренной стене и ударил в бок станции. Там на краю трещины сидела одна из наших птичек. Ветер норовил ее сбросить, но птичка выпрямлялась на своих ножках-пружинках и пела.

Я откинул щиток шлема, просто чтобы ее услышать. Дейв хотел меня остановить и так и замер с протянутой рукой. Воздух был как будто горелый, но дышать было можно. Дейв тоже открыл свой шлем и вдохнул воздух «нашей планеты».

— Ты знаешь, Стенли, — сказал он, — я, пожалуй, согласился бы быть на твоем месте.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

После окончания авиационного техникума работал на летно-испытательной базе в Жуковском, а потом в КБ В. М. Мясищева. После окончания ракетно-космического факультета МАИ попал в ракетное КБ, а потом перевелся в Студенческое конструкторское бюро МАИ. Позднее создал свое СКБ «Венера», где вместе со студентами занимался разработкой космической и глубоководной техники. Постепенно сообразил, что основной продукцией СКБ являются не технические разработки, а эти самые студенты, которые там получали самостоятельный конструкторский опыт.

После МАИ работал во многих учреждениях довузовского образования. Разработал методику обучения школьников проектированию. Один из проектов, которые разрабатывал со школьниками — Проект преобразования планеты Венера для жизни людей. Его суть изложена в книге «Запасная планета», вышедшей в 2008 году. Много печатался в различных СМИ по широкому кругу вопросов. Больше всего на темы педагогики. В № 1 «Знание — сила: Фантастика» за 2010 год опубликован рассказ «Предварительный некролог».

^{Фредди Ромм, Сергей Муратов} Благими намерениями

Было восемь вечера. Густые облака зависли над поселком и окрестной тайгой. Благодаря им было не так холодно — минус пятнадцать. Хотя синоптики обещали к утру понижение температуры, я был в приподнятом настроении: работа продвигалась, впереди маячил гонорар. «Надо докупить дровишек, — думал я, подходя к своей калитке, — запас карман не тянет. А то послезавтра Наташа с детьми приедет от родичей».

Я вошел во двор и протопал по скрипучему снегу к крыльцу, сдергивая варежку и доставая ключ из кармана дубленки. Вдали завыл волк, в ответ забрехали собаки.

— Андрюха! Что братана морозишь? — послышалось из темноты. Я присмотрелся: точно, брат Вовка. Он стоял на крыльце, прислонившись к двери, а рядом лежал лист фанеры. — Обещал к семи вернуться, а сам?

— Ты, Вовчик, мало выпил? Я когда обещал вернуться к семи? В четверг, а сегодня суббота. И я не ожидал увидеть тебя раньше вторника — ты в запой на меньшее не уходишь, — ухмыльнулся я, открывая дверь. — Проходи и тащи фанеру в «мастерскую».

Нет, брат выпил нормально. Вон как его занесло на повороте с фанерой.

— Ночевать останешься? Или к благоверной потопаешь?

— Не, я у тебя. На кой я своей нужен, она разводиться собралась, — Вовка икнул и отрыгнул, распространяя замечательный аромат самогонного перегара.

«М-де, неудивительно, что жена его видеть не хочет — бухого, с фингалом под глазом, небритого. А что, разведется запросто». — Я бы продолжил эту мысль вслух, но брат спросил:

— Куда фанеру присобачить, художник?

— Уже забыл? Между этими двумя бубликами, тороидами, как ты их называешь. — Я указал на Машину Времени, мерцавшую в полутемном из-за слабого освещения углу.

— Не зазнавайся, братан. Знаешь, где редуктор моста у трактора ТВ/50?

— Все, замолкаю, ты у нас специалист высшего класса.

— То-то! В ваших Машинах Времени я ничего не понимаю, но только потому, что их нет. И как киностудия дала тебе заказ, ты ведь только рисовать умеешь?

— А это для них главное. Физика им по барабану. И мой бывший однокашник подсуетился — он там главный художник. Помнит, как я в школе победил на конкурсе художников-фантастов. Такую Машину Времени тогда нарисовал — закачаешься. Этой не чета, много было наворочено.

— Хватит трепаться. Помоги приладить фанеру.

Мы подошли к Машине Времени, похожей на два огромных мерцающих бублика, установленных вертикально и разделенных фанерными перегородками. Вернее, перегородка была пока одна, вторую держал Вовка. Он неуклюже потыкался:

— Слышь, неудобно. Дай зайду внутрь — в тороиды эти самые. Оттуда сподручнее крепить.

Я не понял, чем это сподручнее, но не возражал. Нырнув за «бублик», Вовчик приставил лист фанеры и застучал молотком.

Стук уже давно стих, а брат все не появлялся.

Я начал злиться:

— Ну? Долго ты будешь копаться?

— Андрей… Это ты? — Вовка выглянул из-за перегородки и странным взглядом окинул комнату. Он был чем-то ошарашен. «С перепою, что ли?» — вздохнул я, но сказал:

— Выходи, отдохни.

Брат выбрался и едва не упал.

— Осторожно, не сломай макет!

— Откуда у тебя это нелепое сооружение, — глядя на макет со стороны, спросил Владимир, — и где твоя Машина Времени?

Я покрутил пальцем у виска:

— Ты что пил? Забыл, чем мы занимаемся? Мы строим макет Машины Времени для киностудии, и пять минут назад ты прибил фанеру. Теперь на нашей машине времени хоть в прошлое отправляйся, хоть в будущее. Куда режиссер прикажет да фантазии сценариста хватит.

— Погоди, Андрей, а как же задание?

— Задание ты с честью выполнил — фанера прибита крепко, хотя и кривовато. Но если ее не снимать крупным планом, никто не заметит. А если будут снимать вблизи, пусть пеняют на себя, я не голливудская мастерская.

— Андрей, ты ничего не помнишь? — Вовка отошел от Машины, его лицо оказалось прямо под лампочкой, совсем близко ко мне, и — у меня мурашки побежали по телу — я вдруг понял, что от него совсем не пахнет перегаром… и фонаря под его правым глазом как не бывало. Лампочка вдруг раздвоилась и поплыла…

* * *

— Андрей, ты как? Может, мне амбуланс вызвать?

Очнувшись, я увидел, что сижу вместе с Володькой за столом — брат протягивал мне стакан с водой:

— Выпей водички!

Нет, брат точно головой стукнулся, когда нырял за бублик, и крепко. Чтоб он предложил выпить воды, а не чего покрепче! Впрочем, я и без воды пришел в себя, ведь обморока не было — просто меня шокировало, как он внезапно протрезвел и оказался гладко выбрит. А куда девался фингал, который ему позавчера поставил Гриня?

Только теперь я обратил внимание на странности в одежде брата.

Удивительно, что я этого не заметил, когда мы вошли в дом. С какого перепоя он натянул легкие сапоги? Как умудрился не отморозить себе ноги, пока ждал на улице? А мне сперва показалось, что он был в своих меховых, подаренных Петром, знакомым летчиком из отряда испытателей при Чкаловском заводе.

Стоп, а эта курточка на нем откуда? Похожа на его рыбацкую ветровку, и вместе с тем… могу спорить, что заплатил он за эти шикарные шмотки тысяч десять баксов. Где он взял такие деньжищи? Когда успел накупить это?

Может, это я упал? Еще немного, и воображу, что не брат передо мной, а инопланетянин, натянувший на себя его тело — как в фильме «Люди в черном».

Я не выдержал и дотронулся до его руки — вроде настоящая.

— Андрей, ты не помнишь, что было до моего отправления? Ты говорил, что по возвращении мне многое покажется странным. А тебе?

Это был мой брат. И в то же время не он. Так Володька разговаривал лет двадцать назад, когда вернулся с дипломом физтеха, и ему прочили великое будущее в Академгородке. Как же, великое будущее — у нас-то.

— Да, Володя, мне многое странно. За те минуты, пока ты разбирался с фанерой, ты сильно изменился.

Мой язык не поворачивался произнести: «Не понимаю, как ты моментально протрезвел и переоделся в дорогущее барахло». Я спросил:

— Володя, ты несколько раз упоминал отправление, возвращение. А что такое амбуланс — скорая помощь? Почему ты ее так называешь?

Брат опустил глаза:

— Да, дела. Выходит, изменения произошли не так, как мы предполагали. Видно, придется сейчас рассказать кое-что. Не торопись отправлять меня в психушку, хорошо?

* * *

В тот вечер Андрей вернулся из института расстроенный: эксперимент прошел неудачно. Когда он въезжал в подземный гараж дома, зазвонил мобильный:

— Алло! Это Володя. Можно сейчас к тебе зайти?

Андрей очень устал, но язык не поворачивался отказать брату. Спустя пять минут они сидели в гостиной, Наташа включила «скороварку», установив режим «мясной ужин на пять персон». Лена с Сашей играли в детской, и обстановка настраивала на непринужденную беседу. Однако, судя по лицу Володи, вопрос, с которым он пришел, не располагал к трепу. Выпив стакан «Боржоми», он облизнул губы, вздохнул и выговорил:

— Женька подал рапорт с просьбой об отправке в Ирак.

Наташа тихонько охнула. Андрей покачал головой:

— Зачем он так?

— Как — зачем? Ты же его знаешь, смелый парень, патриот, а в Норд-Осте его подружка погибла, Нина, когда в Москву ездила.

— Отомстить, значит, за нее хочет…

Он замолчал. В разговор вступила Наташа:

— А по телевизору сообщили, что иракцы не были причастны к Норд-Осту. Орудовали там наши лучшие друзья: саудовцы и египтяне. И в Беслане тоже. Получается, напрасно мы вторглись в Ирак? И в Афганистан зря?

Андрей ответил не сразу. Не очень-то хотелось вникать в политику.

— В Афганистане находились базы Аль-Каиды, их надо было уничтожить, тем более, что рядом с нашей границей. Египтяне и саудовцы пообещали сотрудничество с Федеральной Службой Безопасности. А президенту нашему нужно было еще что-то сделать, помимо Афгана, чтобы народ не волновался после Норд-Оста и Беслана — вот и вошли в Ирак. И ведь сперва все чисто проходило: Багдад заняли на третью неделю. Потом вот начались проблемы. И не так это было глупо — Аль-Каида влезла в Ирак и застряла там. Да только и наши ребята гибнут. Паршиво! Эх, зря Женька туда едет!

— Да, вот она, российская действительность. То ли дело американцы. Занимаются своими делами, восточнее Кубы не суются, живут себе тихо. Взвод саперов прислали в Ирак — вот и все их участие во всемирной войне с террором. А доллар как поднялся! Обогнал евро, того и гляди, с рублем сравняется. Наверное, лучше было нам не затевать войну, а дать дополнительно оружие Израилю, чтобы он отметелил иракцев по старой памяти, и пусть бы стоял лай в Лиге Наций.

Володя замолчал. Наступила тишина, нарушаемая только детским смехом, доносившимся из соседней комнаты. После затянувшейся паузы Володя негромко кашлянул.

— Андрей… ты это… работаешь с Машиной Времени, верно?

Брат кивнул.

— Слышь, Андрей… Никто из вас не думал, что бы случилось, если бы история пошла иначе? Какой-то известный деятель умер до того, как совершил плохое. Или порядочный человек, умерший преждевременно, остался жив и выполнил намеченное. А?

— Конечно, Володя, об этом сто раз думали. Но вряд ли что-то изменилось бы. У того, кто остался жив, появились бы непредвиденные помехи, а рано умершего заменил бы другой. История подчиняется определенным законам, и перестрелками ее не изменишь.

— Кто-нибудь другой, говоришь… Я ведь занимаюсь историей России. Был в ней момент, когда хорошие люди могли прийти к власти. Вот только у них беда случилась. Погиб один из них, самый умный и порядочный, а без него все развалилось, и Россия пришла к тому, что мы сегодня видим. А если бы того человека спасти… Говоришь, ничто бы не изменилось? А кто пробовал?

— Пока никто не пробовал — инструкции не позволяли подобные эксперименты. Правда, в последнее время инструкции изменились, но теперь вторжение в прошлое, с целью его изменения, просто считается невозможным.

Андрей не стал говорить, что, когда работаешь с переносами во времени, подобное желание — изменить прошлое — возникает неизбежно. Но реально попробовать такое! От этой мысли становилось не по себе. Да, в последнее время инструкции изменились, даже устаревший агрегат разрешили установить дома. Вот и стоит внизу, на первом этаже, аппарат времени, предоставленный в его, Андрея, распоряжение на случай экстренных, не требующих больших мощностей, экспериментов. Появилась идейка — включи аппарат, войди в нужную точку пространства-времени, посмотри, что тебя интересует, и не занимай служебный агрегат. Считается, что вреда от этого быть не может по той самой причине: вторжение в прошлое ничего не изменит — сработает принцип неизбежности исторического процесса. Теоретически установлено, что если бы вторжение могло что-либо изменить, структура пространства-времени сама бы закрылась для подобной попытки. А что если… Конечно, эксперимент рискованный. Но, во-первых, племянника Женьку жалко, как бы беда не случилась. Во-вторых, идиотизм начальников и бюрократов надоел до чертиков. А в-третьих… ну, если не получится, значит, теория подтверждена экспериментально. Можно будет доложить об этом на закрытом заседании Ученого Совета. Никто особо не удивится, но в справочники занесут.

«Эй, стой, — сказал себе мысленно Андрей, — это что же, я согласен отправить родного брата навстречу смертельной опасности? А если беда приключится? М-да, а если несчастье случится с Женькой? Не легче. И что, Володя согласится? Как это не согласится, он только что открыто не просит, чтобы я его отправил».

Андрей неуверенно посмотрел в глаза брату и встретил умоляющий взгляд. Да, крепко волнуется он за Женьку, и это понятно.

— Слышишь, Андрей, а что нужно сделать, чтобы ты смог отправить меня в прошлое?

Андрей невольно опустил глаза к полу — в сторону того самого аппарата, который стоял этажом ниже, закрытый на кодированный замок.

— Эй, мальчики! Вы что это надумали?! — с тревогой вмешалась в разговор Наташа. — Андрей, даже не заикайся! Я не пущу вас к Машине, понятно?

Возможно, именно реплика жены подтолкнула Андрея. Он невинно посмотрел ей в глаза и пожал плечами:

— Наташенька, а в чем дело? Мы просто поглядим кое-что в прошлом. Мне для докторской это будет полезно. Володя историю хорошо знает, с ним мне будет легче — не тащить же его в институт!

Наташа окинула неуверенным взглядом обоих мужчин. Деверь улыбался ей как можно легкомысленнее, а муж, сделав паузу, добавил:

— К тому же это будет не сегодня. Мы устали, а надо еще многое продумать.

* * *

Владимир тряхнул головой, и окружающий мир перестал кружиться, превратился в интерьер подъезда в каком-то доме, но тошнота пока не унялась. Вот оно, первое последствие переноса в машине времени. То ли еще будет. Так что на тошноту лучше не обращать внимания.

Итак, надо управиться за час. Андрей предупредил, что ровно через час, а теперь уже меньше, сработает «бумеранг» — система возвращения, которая забросит его, Володю, обратно в двадцать первый век, в момент, откуда произошло отправление, и в то же самое место. «Володя, — наставлял брата Андрей, — бумеранг тебя вернет в любом случае, но мне бы хотелось, чтобы ты был при этом жив и здоров. Время и место ты выбрал жуткие. Я понимаю, именно такие мгновения решают судьбу мира, если на нее вообще можно повлиять. Удачи. Давай!»

Владимир оглядел себя. Одежка, конечно, не совсем для этой эпохи, но, судя по предварительным наблюдениям, носили здесь всякое. К тому же обстановка такая, что прохожие больше внимания обращают на оружие в руках встречного, чем на его облачение. Очки бы нацепить, за учителя сойти можно, но авось и так получится.

Он вздохнул и толкнул дверь подъезда. Сразу навалился гул толпы, омерзительный грохот колес неуклюжих автомобилей и конных экипажей по булыжнику, ржание лошадей. А еще запах — смесь пота, фабричного дыма, навоза и горелого пороха. Сердце сжалось: только что поблизости стреляли. Мелькнула робкая мысль: может, вернуться назад, пересидеть в подъезде до возвращения — ведь Андрей почти уверен, что ничего не получится, безнадежная попытка. Владимир сжал зубы и шагнул туда, где собиралась толпа. Именно там должно произойти самое главное. Несколько человек, судя по виду — заводские рабочие, но с ружьями в покрасневших от холода руках — скользнули по нему рассеянным взглядом и отвернулись: и не такое видали.

Владимир осторожно осмотрелся. Вот здесь должно произойти то самое. Сейчас лучше пройти к середине площади, где возвышаются ощетинившиеся пулеметами броневики, пока толпа еще не встала стеной.

Володя медленно подвинулся поближе к тому месту, где, как показал аппарат времени, случится главное. Очень удобно, что рядом броневик, можно опереться спиной. Прикрыть глаза, сделать вид, что зашел сюда просто так. Никто сюда не смотрит — и хорошо.

Потянулись минуты ожидания. Володя даже успел ненадолго задремать — наверное, не более чем на пару минут. Внезапно окружающая толпа всколыхнулась. Дрему пришлось прервать.

Вот он, тот человек! И не скажешь по его виду, что он может изменить историю России. Но что, если у него не получится? Усилия окажутся напрасны… Все равно, спасти хорошего человека — благое дело. А то, что это хороший, добрый человек, видно по его искренней улыбке. И то, как он здоровается с людьми — пожимает каждому руку, словно другу, похлопывает по плечу, не то что Господин Президент Всея Руси, который ведет себя так, будто он вселенский владыка. Ничего, даст Бог, придется Господину Президенту переходить на заработки дворником. Тогда — конец всеобщему идиотизму, сытой тупости, а главное — бессмысленной вражде и ненужным войнам.

Владимир едва уловил движение слева — «рабочий» с вымазанным сажей лицом внезапно сунул руку в карман спецовки, и ткань одежды на его правом боку выперла характерной пирамидкой от дула пистолета. Еще мгновение, и будет поздно — он выстрелит через одежду, как это случилось на самом деле. Отработанным боксерским движением Владимир с силой ударил чуть правее выпуклости на спецовке «рабочего». Тот вскрикнул от боли. Раздался выстрел, но пуля ударила вниз — в булыжник мостовой. На шум обернулись несколько рабочих и солдат, стоявших в оцеплении:

— Провокатор! Шпион! Он вооружен! Держите его, скорее! — вразнобой закричали они.

«Рабочий» затравленно оглянулся, убедился, что его вот-вот схватят, рванулся назад, туда, где толпа еще встала монолитом. К нему бросились люди, потянулись руки, чтобы схватить, но покушавшийся успел прошмыгнуть мимо замешкавшихся людей — и был таков.

— Держите второго! Они заодно! — услышал ошеломленный Владимир. Сомнений не было, его приняли за сообщника убийцы, и теперь его собственная жизнь оказалась в опасности. Володя замешкался, и тотчас его схватили за руки и за плечи несколько рабочих. «Плохо дело. Сколько времени осталось до возвращения? Ладно, если сейчас поведут на допрос, а вдруг сразу пристукнут?»

— Смотрите! Это не наш, не заводской! Одежа на нем какая! Это же иностранный шпион! Враг!

Толпа словно забыла, что «шпион» только что спас ее кумира. Кто-то с силой ударил Владимира кулаком в спину.

— Эй! Не надо бить его! Мы осудим и расстреляем его прямо сейчас — по закону революции! — послышался суровый голос одного из тех, кто сопровождал спасенного Владимиром человека. Тот, в свою очередь, растерянно оглядывался, словно желая убедиться, что опасность миновала, и тоже не спешил на помощь к Володе. «Плохо дело. Расстреляют прямо сейчас, за милую душу».

На мгновение ощутив ослабление железной хватки, Володя резко присел, освобождаясь от державших его рук, опрокинулся на спину, переворотом назад вскочил на ноги и, расчищая себе дорогу кулаками и локтями, рванул к тому дому, откуда вышел почти час назад.

Он бежал через площадь и думал об одном: продержаться, выжить до назначенной минуты. Сзади послышались выстрелы, кто-то рядом закричал от боли.

— Не стреляйте! Вы попадете в рабочих! Мы его так схватим!

«Хорошая это мысль — не стрелять. А что вы меня схватите — еще посмотрим».

Едва Володя выскочил с площади и рванул на себя дверь ближайшего подъезда большого дома, как земля вдруг ушла из-под ног и весь мир превратился в огромный серый водоворот. Машина Времени запустила «бумеранг», унося героя-спасителя с площади перед Финским вокзалом в Петрограде, из 16 апреля 1917 года.

Маленький улыбчивый человек не погиб от руки агента Временного правительства, сделал намеченное и вошел в историю как Владимир Ленин.

* * *

Володя замолчал. Я тоже не издавал ни звука, силясь разобраться в той каше, которая заполняла сейчас мою голову. Все, что я услышал, было совершенно неправдоподобно, но ни малейшего сомнения не вызывало. Не только потому, что это объясняло удивительную метаморфозу, приключившуюся с братом, а прежде всего… я словно сам увидел это, находясь у пульта злополучной Машины Времени. Выходит, мой родной брат спас Ленина, и из-за этого мы живем сейчас в полном дерьме?.. Впору дать за это по шее незадачливому спасителю исторического проходимца, но ведь получается, что я виноват не меньше его. Да и брат уже наказан с того момента, как очутился в нашей постсоветской России. А что с ним будет, когда он узнает, что Женька служит в Чечне?!

— Ладно, Володя, сделанного не воротишь. Машины Времени больше нет, и исправить случившееся не удастся. Домой ты пока не спеши, отдохни сперва у меня. — Я не стал говорить брату, что его жена настроилась разводиться. Может, еще передумает, увидев его в новом обличье. — Давай-ка посидим спокойно, придем в себя от всех этих новостей.

Я потянул брата в соседнюю комнату, мягко подтолкнул его к дивану и включил телевизор.

— Андрей… Это что, у вас телевизоры такие? Никакой голографии? М-да… У нас такие были в сороковых…

Я равнодушно пожал плечами и нажал кнопочку пульта. Чем быстрее брат забудет про голографические телевизоры, тем лучше для него, не то снова сопьется.

На экране появился диктор, читавший сводку новостей. Я отвернулся — не могу уже слушать эти лицемерные речи. А затем…

Мой брат вдруг резко подпрыгнул.

— Как?! Что?! Он и у вас тоже президент?

Я обернулся к экрану. По телевидению выступал президент России.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторах

Фредди Ромм родился в 1960 году в Москве. Основная профессия — химик-исследователь. Доктор наук (Технион Хайфа, 1996). С 1991 проживает в Израиле. В 1981–1992 гг. — член Клуба Фантастов при Технике Молодежи. Затем — перерыв в писательском творчестве до 2005 г. Основная тематика: героизм и герои, отношение к ним общества. Основные жанры: фантастика, история, мистика, приключенческий псевдореализм, альтернативная история. Тираж опубликованного начиная с 2006 г. — свыше 500 тыс. экз.

Сергей Муратов родился в 1954 году в Омске. Окончил консерваторию в Новосибирске и аспирантуру в Киеве. Скрипач. Живет в Сиднее, Австралия. Работает в музыкальной академии по классу скрипки. Кандидат искусствоведения.

Публиковался в «Медном Всаднике» (Петровская академия наук и искусств, № 24, 2007 г.) — 4 стихотворения и одна прозаическая миниатюра.

Есть издания на английском языке (в США), русском (Украина), в жанре научной искусствоведческой литературы.

Был художником оформителем некоторых художественных литературных произведений, изданных в Израиле и США.

^{Владимир Анин} Конденсатор гнева

Долгое время я не решался изложить эту историю на бумаге. Не потому, что испытывал сомнения в своих повествовательных способностях — просто уж слишком невероятной она может показаться читателю. Невероятной и, в то же время, очень жизненной. А читатель нынешний не всегда приемлет такое смешение. Ему подавай что-нибудь сугубо натуралистическое, либо уж очень фантастическое, такое, что и в голову-то не придет простому обывателю. Моя же история, несмотря на невероятные события, описанные в ней, является совершенно правдивой. Однако не буду вас долго мучить занудным предисловием и перейду к делу.

Случилось это несколько лет назад, осенью, когда погода уже стояла пасмурная, голые деревья и пожухлая трава, покрытая слоем опавшей листвы, отчетливо говорили о скором приближении зимы, однако было сухо, и, несмотря на прохладный ветерок, прогулки мои в парке с неизменным спутником — спаниелем по кличке Боб даже доставляли удовольствие. Бодрящий воздух еще только пугал предстоящими заморозками, но уже благотворно действовал на атмосферу большого города, прибивая к земле вредные выхлопы гигантского автомобильного стада и прочие неблагоприятные для человеческого организма выбросы. А потому дышалось легко, как будто концентрация кислорода и бодрящего азота в воздухе заметно повысилась по сравнению с бесчисленным множеством всевозможных химических элементов, представляющих, в том числе, и нижнюю часть таблицы Менделеева, то есть, тяжелых металлов, которые Бог весть каким образом оказываются в воздухе, невзирая на то, что тяжелые.

Итак, я со своим ушастым питомцем черного окраса прогуливался по парку, что располагается неподалеку от моего дома. Наличие такого зеленого островка в черте города, да еще и в нескольких минутах ходьбы, является безусловным преимуществом для горожанина, обреченного проводить свои дни в асфальтобетонных джунглях, где любое зеленое насаждение является лишь робким напоминанием о живой природе и зачастую плохо приживается, отступая под натиском техногенного чудища. Тот, у кого под боком волею судьбы оказался скромный сквер или бульвар, уже счастливчик. А уж если это целый парк, а тем паче лесопарк, то можно с уверенностью сказать — ему крупно повезло. Вопрос с прогулками, в частности, в компании четвероного друга, или с зимними пробежками на лыжах — решен. Посмотрите на несчастных, вынужденных добираться до места воскресного отдыха в автобусе или на метро. Да и тем, кто для этой цели садится за руль автомобиля, не позавидуешь — мало того, что они обречены провести полдня в пробке, они лишены великолепной возможности после активного отдыха опрокинуть согревающую чарочку в зимнюю стужу или оттянуться прохладным пивком в летний зной… Однако я отвлекся.

Было около трех часов пополудни. Обычно я выгуливал Боба два раза в день, утром и вечером, как и большинство собачников. Но поскольку по роду деятельности (я свободный журналист) имел возможность самостоятельно распоряжаться своим временем, то порой позволял своему питомцу увидеть свет трижды за день, то есть, помимо утреннего и вечернего моциона выходить еще и на послеобеденную прогулку. Что, собственно, и произошло в тот раз.

Я с удовольствием вдыхал чистый, уже почти лишенный запахов, холодный воздух. Боб, задрав лапу, метил очередное дерево. Причем, делал это уже почти минуту, пытаясь выдавить из себя хоть каплю.

— Добрый день! — послышалось сзади.

Я обернулся. Передо мной стоял маленький толстенький человек в сером плаще. Он приподнял над лысеющей головой шляпу, такую несуразную в нынешнее время, и широко улыбнулся. Другой рукой он держал на поводке взволнованно переминающегося с ноги на ногу карликового пинчера. Мой Боб, конечно, не волкодав, но мужчина с такой миниатюрной собачкой смотрелся весьма комично.

— Вы не будете против, если мы присоединимся к вашей компании? Сегодня в парке почти никого нет, даже поговорить не с кем, а я, знаете ли, весьма охоч до общения. Да и Джульетте, — он кивнул на свою собачку, — будет веселее. О! Ну, конечно, если только я не стану помехой в вашем стремлении к одиночеству под сенью этого великолепного парка. Я отлично понимаю. Сам, знаете ли, частенько нуждаюсь в уединении, в особенности, когда находит вдохновение, сотни мыслей роятся в голове и требуют порядка. В такие минуты я бегу от городской суеты, добровольно становлюсь отшельником и живу исключительно внутренним миром. Даже есть порой забываю. Я уж не говорю про женщин. — Он тихонько захихикал, прикрывая рот рукой в черной вязаной перчатке, глаза его сузились, и своим пухлым скуластым лицом он стал походить на китайца.

Через некоторое время он отнял руку ото рта и вопросительно посмотрел на меня. Глаза из щелочек превратились в две маленькие коричневые пуговки, а взъерошенные брови слегка вздернулись. Я рассеянно смотрел на его маленький, кнопочкой, порозовевший на холоде нос и тонкие губы, застывшие в полуусмешке, и наконец спросил:

— Вы писатель?

— Почему писатель? — Он удивленно захлопал ресницами.

— Или музыкант?

— С чего вы так решили?

— Ну… вы там что-то говорили про вдохновение.

— Ах, это! — Он опять захихикал, прикрывая рот рукой, и я решил, что у него, видимо, плохие зубы. — Что вы! — Он отнял руку. — Неужели вы думаете, вдохновение доступно только людям искусства? Нет! — Он улыбнулся широко, и я увидел, что зубы у него хорошие, белые, только редкие. — Я физик. А нам, ученым, вдохновение тоже требуется, в этом мы мало чем от людей искусства отличаемся. Физики и лирики, знаете ли, одного поля ягоды. А вы писатель? Я просто интересуюсь, поскольку вы мне сами задали такой же вопрос.

— Почти. — Я пожал плечами. — Я журналист.

— А-а, — протянул он. — Новости, репортажи с места событий?

— Не совсем. Я пишу очерки и статьи.

— На какую же тему, позвольте полюбопытствовать?

— В основном, на социальную.

— Так это же прекрасно, друг мой! — воскликнул он и довольно фамильярно хлопнул меня по плечу. — Вы-то мне и нужны, вас мне сам Бог послал!

— В каком смысле? — Я невольно отступил.

Этот человек почему-то не вызывал у меня особого доверия, он мне даже показался немного с приветом.

— Я вам сейчас все объясню. Для начала позвольте представиться. — Он назвал свое имя. По определенным причинам, я не буду приводить его в этом повествовании. Назовем его просто — экспериментатор, тем более что он сам себя так назвал. — Я, знаете ли, физик-экспериментатор. Все свои теории незамедлительно проверяю на практике, а для этого приходится конструировать весьма хитроумное оборудование и проводить сложные физические опыты.

— Не понимаю, какое отношение все это имеет ко мне? — удивился я.

Боб тем временем, уже закончив свои дела, нетерпеливо крутился вокруг моих ног, то и дело, прыгая в сторону и натягивая поводок. Джульетта смирно стояла подле своего хозяина и лишь слегка приседала и шевелила ушами, когда Боб начинал тявкать. Я медленно двинулся к выходу из парка.

— Самое прямое! — воскликнул экспериментатор, поспешив за мной. — Недавно я совершил потрясающее открытие. Пока оно, правда, только на бумаге, но я уже почти закончил создание прибора, который поможет мне доказать эту теорию на практике. Это будет грандиозный опыт — физико-социальный опыт, если хотите. И вы как журналист-социолог обязательно должны поучаствовать в этом эксперименте с тем, чтобы потом описать его в тех самых ярких красках, которыми вы, журналисты, умеете описывать. Очень важно правильно и грамотно донести до людей результаты опыта, дать им возможность вникнуть в суть этого открытия и научиться пользоваться им… Нет, нет! — воскликнул он, заметив сомнение на моем лице. — Я не призываю вас приукрашивать и сочинять небылицы. Я прошу только описать все это понятным, доступным обывателю языком.

К этому времени мы уже вышли из парка и остановились перед моим домом.

— И все же я не совсем понимаю, что вы от меня хотите, — сказал я.

— Давайте сделаем так. Я живу вон в том доме. Второй подъезд, третий этаж, квартира номер сорок шесть. Запомнили? Приходите ко мне сегодня часиков в семь, я вам все подробнейшим образом расскажу. Поверьте, вы не пожалеете. Можете, кстати, и своего пуделя взять.

— Это спаниель, — обиделся я за Боба.

— Надо же! — Он закусил губу. — А так на пуделя похож. Как его величают?

— Боб.

— Ну, так прихватите с собой Боба. С Джульеттой поиграет…

— Думаю, это лишнее. Он вполне может посидеть дома.

— Так, значит, вы придете? — обрадовался экспериментатор.

— Да, — немного помедлив, ответил я.

Мне действительно стало любопытно. Этот чудаковатый тип сумел меня заинтриговать. Я, конечно, не склонен был воспринимать всерьез всю эту болтовню насчет «потрясающего открытия», но последнее время у меня что-то никак не вырисовывалась интересная тема, а два уже начатых очерка я никак не мог дописать, остыл, потерял интерес. Благодаря этому физику я надеялся немного восстановить бреши в своем творческом мышлении и, если не разродиться каким-нибудь новым творением, то хотя бы закончить начатое.

В назначенное время я стоял перед обитой потертым дерматином дверью и давил на кнопку звонка. Однако ожидаемой трели не раздавалось (я почему-то был уверен, что должна быть примитивная трескучая трель, а не какой-нибудь «дин-дон»), в квартире было тихо. Я надавил на кнопку сильнее — никакого эффекта. Я стоял в раздумье: постучать в туго натянутый дерматин или просто повернуться и уйти. Как вдруг замок щелкнул, и дверь распахнулась. На пороге стоял экспериментатор и улыбался во весь рот. На нем был синий тренировочный костюм и домашние тапочки с опушкой. В ногах его жалась, с недоумением оглядывая меня, Джульетта.

— Проходите, голубчик, проходите! — Он посторонился, впуская меня в квартиру.

— Странно, мне показалось, у вас звонок не работает, — сказал я, шагнув в тесную прихожую, заставленную коробками и ящиками.

— Ой, вы знаете, не терплю шума, особенно внезапного. Неожиданно прозвучавший звонок мало того что пугает, так ведь еще и совершенно сбивает с мысли. После этого уже нет никакой возможности сосредоточиться. А для моей работы это катастрофа. Уходит, по меньшей мере, день или даже два на то, чтобы вновь вернуть мысль в нужное русло, а это упущенное время, а порой и вовсе нереализованные возможности. Так что я заменил звуковую сигнализацию на световую. Вот поглядите. — Он просунул руку в приоткрытую дверь и нажал на кнопку звонка. Над дверью вспыхнула лампочка, самая обыкновенная, без плафона. — Если я в это момент не слишком занят, я обязательно замечу сигнал и открою. Ну, а если мне не до того, значит, я просто не готов никого принять. Гениально, не правда ли?

— Да, пожалуй, — пробормотал я, стягивая с ног тяжелые осенние ботинки. — Куда можно повесить куртку?

— Вот сюда, голубчик. — Он подхватил мою куртку и ловко повесил ее на крючок, прикрученный прямо к дверце стенного шкафа. И обязательно наденьте тапочки, пол очень холодный.

— Да нет, спасибо, не беспокойтесь.

— Я настаиваю. Ходить босиком по линолеуму — это самоубийство. Ноги надо держать в тепле, вас разве мама не учила? Ведь если у вас мерзнут ноги, вы постоянно отвлекаетесь на эту неприятность, на дискомфорт, и тогда мысли ваши неминуемо приходят в беспорядок. Держи ноги в тепле, а голову в холоде, а? Помните народную мудрость?

— Что-то такое припоминаю, — ответил я, нехотя всовывая ноги в растоптанные вельветовые тапочки.

— А теперь прошу вас в мой кабинет.

Середину просторной комнаты занимали три стола: один письменный и два рабочих с верстаками и какими-то хитрыми приспособлениями непонятного назначения. Стены от пола до потолка покрывали стеллажи, забитые книгами. В углу притулилась серая кушетка. Видимо, это был не только кабинет, но и по совместительству спальня, тем более что других комнат в квартире экспериментатора не было. В кабинете, в отличие от прихожей, царил порядок. Лишь на письменном столе были разложены большие листы бумаги с чертежами, тетради и пара книжек, а на рабочих столах аккуратно расставлены какие-то детали и детальки.

— В кабинете я стараюсь поддерживать строгий порядок, — словно прочитав мои мысли, сказал экспериментатор. — Это помогает сохранять порядок в голове, ни на что, знаете ли, не отвлекаешься. Ну, а в прихожей у меня нечто вроде склада, так что прошу меня извинить. Вот здесь я и совершаю свои открытия, а заодно воплощаю их в жизнь в форме мной же сконструированных аппаратов. Вам нравится? Впечатляет? А теперь прошу в мою гостиную, то есть на кухню. К сожалению, гостей я имею возможность принимать только там.

Маленькая кухня оказалась на редкость уютной, несмотря на довольно бедную обстановку: плита, тумба, висевший над ней шкафчик, столик и два табурета.

— Садитесь, голубчик, сейчас будем пить чай, — засуетился экспериментатор. — Вы какой предпочитаете: черный или зеленый?

— Черный, пожалуйста, — ответил я, опускаясь на табурет.

— С бергамотом, с жасмином?

— А разве бывает черный с жасмином? — изумился я.

— Конечно, бывает. Это, правда, большая редкость. Обычно с жасмином теперь делают только зеленый. Я, знаете ли, заядлый чаеман и пытаюсь запастись как можно большим разнообразием этого изумительного напитка.

— Я почему-то думал, что ученые пьют кофе. Чтобы работать по ночам.

— Ха! Возможно, вы и правы. Но на меня кофе действует совершенно противоположно — я сразу начинаю засыпать. Приходится выпивать вторую чашку, третью, четвертую. А это уже, знаете ли, крайне вредно для сердца, для печени. Так что моим неизменным спутником является чай. В нем, кстати, тоже достаточно кофеина, необходимого для поднятия тонуса, а вкупе с дубильными веществами и прочими полезными элементами он здорово повышает работоспособность и, особенно, стимулирует мозговую деятельность. Вы не знали? А какой аромат! Да и что может быть естественнее для русского человека, как не беседа за чашечкой чая. Чай, он хоть и пришел к нам из Азии, по праву является истинно русским напитком. До появления чая наши предки пили заваренные травы, листья, ягоды. Кофе — напиток нам чуждый. Вы когда-нибудь слышали слово «кофепитие»? Я тоже не слышал. А чаепитие…

Он поставил на стол огромный заварочный чайник, из носика которого струился ароматный жасминовый пар, и накрыл его полотенцем. Следом на столе появились две здоровенные фарфоровые кружки, сахарница, банка меда, банка варенья и нарезанный аккуратными ломтиками батон хлеба.

— Ни конфеты, ни печенье — только хлеб и мед с вареньем, — продекламировал экспериментатор, усаживаясь напротив меня.

Я, признаться, уже немного устал от его болтовни и поспешил напомнить о том, что он собирался поведать мне о каком-то сверхъестественном открытии.

— Ну да, конечно же! — воскликнул тот, наливая мне полную кружку чая. — Вы, кстати, чай черный пьете или с молоком? Или с лимоном?

— Просто черный, спасибо. И, если можно, давайте ближе к теме, а то у меня еще куча работы.

Это прозвучало, конечно, грубовато. К тому же я лукавил, никакой такой работы у меня не было, а если и была, то отнюдь не срочная, или такая, за которую я совсем не горел желанием приниматься. Просто в силу моего не слишком терпеливого нрава мне уже становилось скучно, и я торопился закончить этот, казавшийся мне совершенно бессмысленным, разговор. Видимо, такой порыв с моей стороны вызвал у моего собеседника недоумение, он даже немного огорчился, что сразу же отразилось на его лице.

Он вздохнул и продолжал:

— Я постараюсь не занять много вашего времени, голубчик. Но для начала позвольте узнать ваше имя, а то как-то неловко обращаться к вам.

— Простите. — Тут уже я испытал неловкость, я ведь ему так и не представился. — Меня зовут Андрей.

— Андрей, — повторил он. — Очень приятно. Так вот, Андрюша, вы наверняка помните из курса школьной программы такие понятия, как теплоэнергетика, электроэнергетика, ну и тому подобное. Но вы наверняка никогда не слышали об эмовероэнергетике: от латинского «эмовере» — эмоция. То есть, энергия эмоций. Последние несколько лет эмовероэнергетика является предметом моих исследований. Увы, коллеги не воспринимают всерьез это направление науки, они и наукой-то его не считают. Но я, изучая это необыкновенное явление, пришел к поразительному открытию. Оказывается, энергия человеческих эмоций является такой мощной штукой, что при грамотном ее использовании она вполне могла бы заменить многие источники энергии. Человек — существо социальное и постоянно вынужден доказывать окружающим свое право на существование и на свое место в социуме. Поведение человека сопровождается генерацией различных эмоций, вызванных окружающей его обстановкой, внутренним миром. Эмоции, как известно, делятся на положительные, самая сильная из которых — радость, и отрицательные, где первое место занимает гнев. Почему-то никому не приходило в голову, что эмоция — это не что иное, как концентрированный выброс энергии, которая в обыкновенных условиях улетает в пустоту, расходуется бесцельно. Но если научиться улавливать эту энергию и накапливать ее, представляете, сколько пользы можно из этого извлечь? А помножьте энергию эмоций одного индивида на потенциал толпы? А всего человечества? По моим расчетам, эмоциональной энергииодного человека, вырабатываемой за год, достаточно, чтобы в течение суток освещать, скажем, вот эту кухню. Это как минимум. А как максимум — целую неделю, все зависит от темперамента. Разве это не великолепно? Нет, конечно же, я не призываю отказаться немедленно от традиционных источников энергии, в том числе альтернативных: солнца, ветра, приливов. Но сама по себе идея использования энергии человеческих эмоций, по-моему, замечательна. Новый экологически чистый источник энергии. Практически вечный, во всяком случае, до тех пор, пока существует человечество.

— Любопытно, — процедил я.

Он все же сумел меня убедить. Я по натуре человек недоверчивый и ужасно консервативный. Все новое вызывает во мне протест и отторжение. К тому же я и в самом деле чувствовал себя усталым, сам не знаю отчего. Тем не менее, я все же поинтересовался:

— Ну, а в чем проблема? Идите, запатентуйте ваше изобретение. Я так полагаю, что потом можно будет каждому вставить куда-нибудь батарейку, и он сможет в течение дня заряжать ее, а по вечерам перекладывать в фонарик и освещать город?

— Ну, зачем же так примитивно? — обиделся экспериментатор. — Я ведь не шучу, это абсолютно серьезно. А проблема действительно существует. В процессе моих исследований я обнаружил, что количество негативных эмоций многократно превышает количество положительных. Да и сила негативных эмоций значительно больше.

— И о чем это говорит?

— Прежде всего, о том, что в нашем обществе не все благополучно. Это, кстати, по вашей части — вопрос социальный. А что касается физики, то слабость и рассеянность энергии положительных эмоций очень усложняет процесс ее улавливания.

— То есть, вы хотите сказать, что негативные эмоции вы научились улавливать?

— Именно! — воскликнул экспериментатор, подняв кверху указательный палец. — Аппарат, который я сконструировал, способен улавливать и накапливать в себе эту энергию.

— Так это хорошо или плохо?

— Это хорошо. То есть, плохо, что количество негативных эмоций свидетельствует о нездоровье общества, но хорошо то, что эту отрицательную энергетику — энергию негативных эмоций, и, в первую очередь, энергию гнева, можно использовать во благо, то есть оздоровлять общество. Но есть одно «но».

— Какое?

— Существует вероятность того, что «плохая» энергия не захочет творить добро и принесет только вред.

— Ну, это уже мистика какая-то! — усмехнулся я.

— Зря иронизируете, — вздохнул экспериментатор. — Это только на первый взгляд чистая физика. А как копнешь глубже, понимаешь, что все это уже выходит за рамки традиционной науки, за рамки «нормальности». Я пока сам не вполне могу объяснить все возникающие при этом процессе явления. Знаю только одно — явления есть, и этим надо непременно воспользоваться. Для этого я и сконструировал свой аппарат.

— Хотелось бы на него взглянуть, — недоверчиво произнес я.

— А я вам сейчас покажу.

Он подскочил с табурета и выбежал из кухни, а через несколько мгновений уже стоял в дверях, протягивая небольшую металлическую коробочку, увенчанную чем-то похожим на елочку, и опоясанную рядом разноцветных мигающих лампочек.

— Что это? — спросил я, привстав.

— Эмовератор! — гордо произнес экспериментатор. Лицо его сияло, глаза горели, губы взволнованно подрагивали. — Или, проще говоря, конденсатор гнева. Конечно, хотелось бы, чтобы он мог конденсировать различные виды эмоций, но пока это только гнев.

Он пустился в долгие и пространные объяснения, как и по какому принципу работает эмовератор. Я даже не буду пытаться воспроизвести здесь то, что рассказывал мне о своем чудо-приборе экспериментатор. Все равно, я ничего не понял, а обилие заумных научных терминов в его речи превосходило все мыслимые пределы. Единственное, что мне удалось для себя уяснить — прибор каким-то невероятным образом впитывает в себя энергию гнева и способен накапливать ее до таких величин, что конденсатор можно использовать вместо карманной батарейки, то есть подключить к нему обыкновенный электрический фонарик, и тот якобы будет гореть.

Спустя полчаса голова у меня уже раскалывалась, я понял, что если немедленно не сбегу, то рискую заработать серьезную мигрень, или попросту свихнусь. Я вежливо перебил нескончаемый поток информации, лившийся из уст разгоряченного экспериментатора, и, сославшись на занятость, поспешил откланяться. Напоследок мы обменялись телефонами, он вдобавок записал мой домашний адрес, и мы распрощались.

Всю следующую неделю я был предоставлен самому себе. Много гулял, в компании Боба, разумеется. Экспериментатор мне больше на глаза не попадался, и я стал постепенно забывать о том безумном разговоре на его кухне. К тому же ко мне вроде бы как стало возвращаться вдохновение, я даже засел за один из моих недописанных очерков.

Как вдруг, в один прекрасный день, в дверь позвонили. Я только успел налить себе чаю и включить компьютер. Мерзкий дребезжащий звонок заставил меня вздрогнуть, я невольно вспомнил, как экспериментатор объяснял мне, почему вместо звонка он решил установить в квартире световую сигнализацию.

Чертыхаясь, я нехотя поднялся и пошел открывать. На пороге стоял он. И улыбался во весь свой щербатый рот. Отпечаток какого-то безграничного счастья настолько озарял его лицо, что я даже не посмел возмутиться такому беспардонному вторжению.

— Андрюша, голубчик! — воскликнул он, отстраняя меня и входя в квартиру. — Получилось! Он работает!

— Ух, ты! — сказал я, чтобы что-то сказать, и невольно поморщился, глядя на жирные капли грязи, сползающие с его ботинок и растекающиеся по моему полу рыжими кляксами.

— Вы должны это видеть, немедленно! Одевайтесь скорее и идемте со мной.

— Куда? — опешил я.

— В магазин.

— Мы собираемся что-то праздновать?

— Да нет же!

— Тогда я что-то не совсем понимаю…

— Идемте, идемте, я вам все объясню.

Он сорвал с вешалки мою куртку и принялся натягивать ее на меня. Пришлось подчиниться, устоять под таким напором было невозможно.

Все время, пока мы шли по улице, подставляя лица мерзкому мокрому снегу, экспериментатор молчал. Перед входом в гастроном (есть у нас такой захудалый магазинчик в пяти минутах ходьбы от моего дома) я остановился и потребовал разъяснений.

— Сейчас вы все увидите! — загадочным тоном произнес экспериментатор и, схватив меня за рукав, потащил внутрь.

— Нет уж, извольте сперва объяснить, зачем мы туда идем.

— Ну, хорошо, — сдался он. — Вы часто бываете в этом магазине?

— Случается. — Я пожал плечами, хотя не помнил, когда был здесь в последний раз.

— Вы отметили в нем что-нибудь особенное?

— Магазин, как магазин. Только народу больше обычного. Видимо, потому что продукты дешевые, только просроченные все.

— Точно! А что за народ там?

— Бабушки, дедушки.

— Типичная публика из светлого советского прошлого, — уточнил экспериментатор. — И повадки у них те же, из прошлого. А вы помните, как тогда было?

— Да уж помню, не мальчик, поди: борьба за каждый кусок колбасы, мордобой из-за лишней упаковки помидоров. К чему вы это?

— А вот к тому, голубчик Андрюша, что люди эти до сих пор живут пережитками того тяжелого времени, главный из которых — непримиримая агрессия по отношению друг к другу. А это именно то, что нам нужно. Ну что, пойдем?

Мы вошли в гастроном. Пожалуй, я действительно там давно не был, я даже забыл, как там пахнет — помесь аромата протухшего мяса и гнилой картошки. Мне сразу захотелось убежать, но экспериментатор крепко держал меня за рукав.

По-моему, сейчас во всех продуктовых магазинах города, да и не только в продуктовых, с успехом внедрена система самообслуживания: ходи, выбирай себе сам, что хочешь, а услужливые продавцы только стоят поблизости, готовые в любую минуту придти на помощь, да еще следят, чтобы ты что-нибудь не спер. В этом магазине все было иначе, здесь каким-то невероятным образом сохранилась древняя прилавочная система, когда к каждому из пяти прилавков выстраивается длинная очередь из голодных и жаждущих, знающих наверняка, что здесь тебя непременно обманут (или недовесят, или обсчитают), но упорно и слепо верящих, что только здесь и есть самые настоящие, не грабительские, цены, потому что дешево. То, что этикетки со сроками годности на упаковках переклеиваются по несколько раз, никто не замечает, или не хочет замечать — раз продают, значит, вполне пригодно к употреблению. Кроме того, товар к прилавку выносится откуда-то из «потайной» комнаты небольшими порциями, и всякий раз кажется, что эта порция последняя. Это еще больше подогревает нездоровый спрос. То, что возле прилавка просто мало места, в голову никому не приходит, а если кто случайно и задумается об этом, то незамедлительно отвергнет такую мысль, как ложную — инстинкт самосохранения и инстинкт вечного добытчика не дремлют. Ведь другие стоят!

Экспериментатор приблизился к одной очереди и незаметно достал из кармана пальто эмовератор. Бочком, бочком, он пристроился в середине очереди и через головы впереди стоящих попытался заглянуть за прилавок. Что тут началось! Очередь колыхнулась, немного ропща, а потом вдруг разразилась воплем десятка разъяренных пожилых людей с котомками: «Встаньте в очередь!», «Вот молодежь пошла!», «Совсем совесть потерял!», «Вроде, интеллигент, а туда же!» И прочее, и прочее, и прочее. Больше всего умиляла реплика насчет молодежи: экспериментатор был от силы лет на десять моложе большинства стоявших в очереди.

Я стоял чуть в стороне и чувствовал, как у меня волосы на голове начинают шевелиться. Да для такой мощной энергетики никакой конденсатор не нужен, я этот праведный гнев возмущенной толпы все кожей ощущал. Возьми сейчас в руку электрическую лампочку, и она вспыхнет — настолько наэлектризованным казался воздух.

Экспериментатор выждал около минуты или даже меньше того и, довольно улыбаясь, отскочил в сторону, поскольку к нему уже потянулись несколько жаждущих расправы рук.

— Ну-с, не будем доводить до кровопролития, — шепнул он, прошмыгнув мимо меня к выходу.

Я поспешил за ним, а вслед нам неслись возмущенные крики и укоризненные замечания.

— Каково? А? — воскликнул экспериментатор, когда мы были уже на улице. — Смотрите сюда! — Он поднял вверх эмовератор, центральный светодиод горел ярким желтым светом. — Зарядка на уровне пятидесяти процентов. Скорее ко мне домой!

Дома он на ходу сбросил ботинки, чуть не зашибив несчастную Джульетту, и побежал в свой кабинет. Я прошел на кухню и в ожидании уселся на табурет. Экспериментатор появился менее чем через минуту, держа в одной руке эмовератор, а в другой старый туристский фонарик, из тех, что раньше были столь популярны и работали на толстых круглых батарейках. Фонарь был раскрыт, из него свисали два заранее приделанных проводка.

Экспериментатор положил оба предмета на стол и аккуратно присоединил проводки к специальным маленьким клеммам эмовератора.

— Внимание! — воскликнул он и щелкнул маленьким переключателем на корпусе прибора.

В то же мгновение фонарик вспыхнул, а я даже привстал от неожиданности. Все это походило на какой-то фокус или розыгрыш. Конечно, хотелось верить, что это правда, но червь сомнения продолжал грызть меня изнутри, и я вдруг рассмеялся.

— Не понимаю, что тут смешного? — нахмурился экспериментатор.

Я захохотал в голос и долго не мог успокоиться. Наконец я с трудом проглотил очередной смешок и, вытирая глаза, встал.

— Ну, вы даете! Вот ведь устроили! А я почти поверил.

— О чем вы? — подступил ко мне экспериментатор, схватив фонарь и тряся им у меня перед лицом.

— Как я сразу не догадался, что вы меня разыграли? Вы же заранее зарядили эту батарейку, а теперь демонстрируете, будто бы она зарядилась от воплей тех несчастных старичков в магазине.

— Андрюша! Вы меня обижаете! — вскричал экспериментатор. — Как вы могли такое подумать? Неужели вы думаете, у меня есть время на такие нелепые розыгрыши?

— Ладно, давайте серьезно, — сказал я. Мне уже стало не смешно, я потерял время, пусть даже и повеселился немного. Но меня дома ждала работа, и этот настырный толстяк начинал меня раздражать. — Зачем вы все это делаете?

— А если серьезно, — нахмурив брови, отвечал тот, — то я прошу вас… нет, я просто настаиваю на повторении эксперимента. Сейчас мы разрядим эмовератор, он, кстати, уже почти разрядился. — Фонарик и вправду затухал. — И проведем опыт еще раз, чтобы вы убедились воочию.

— Вы что, хотите опять потащить меня в этот жуткий магазин?

— Нет! — капризным тоном отрезал экспериментатор. — В магазин мы больше не пойдем, там нас, чего доброго, порвут на части. Мы пойдем в другое скопище негативной энергии.

— И куда же это, позвольте полюбопытствовать? — ехидно усмехнулся я.

— В общественный транспорт! Сейчас как раз приближается час пик. Не желаете прокатиться на автобусе от метро?

— Если честно, нет, — поморщился я, представив себе классическую давку.

— А придется! — заявил экспериментатор тоном, не терпящим возражений. — Я же должен вам доказать, что мой эмовератор не фикция.

Я сдался. Мы отправились на автобусную остановку с тем, чтобы прокатиться до метро и там брать приступом автобус, идущий в обратном направлении. Я не буду в подробностях описывать это короткое, полное неприятностей путешествие. Скажу только, что экспериментатор в результате этой поездки лишился двух пуговиц на пальто, у моей куртки капюшон оказался наполовину оторван, а вязаная шапочка, сбитая чьим-то локтем, упала под ноги и была нещадно затоптана.

Тем не менее, главного экспериментатор добился. Вернувшись домой, он подсоединил к эмовератору фонарь, и тот вновь вспыхнул ярким светом, словно в него вставили свежие батарейки. Причем, в этот раз фонарь работал долго. Несмотря на мой скепсис, сомнений не оставалось — чудесный прибор работает. Я пообещал экспериментатору, что незамедлительно сяду за описание проведенных в тот день опытов, что и собирался сделать, пока не пришел домой и не обнаружил, что позабытый мною Боб благополучно наделал в углу кучу. Я пошел его выгуливать, а возвратившись, принял душ и завалился спать…

Прошло около месяца, прежде чем беспокойный экспериментатор вновь нарушил размеренный ход моей жизни, ворвавшись, как всегда, неожиданно внезапным телефонным звонком в такое тихое и мирное зимнее утро.

— Андрюша! — восторженно завопила телефонная трубка, и я невольно отстранил ее от уха. Было около девяти часов утра, но я еще оставался в постели, поскольку накануне заработался допоздна. Боб лежал на коврике возле кровати и укоризненно смотрел на меня. — Андрюша, я обязательно должен показать вам это! — продолжал кричать экспериментатор. — Срочно приходите, срочно!

— Господи, да что случилось? — пробубнил я в трубку.

— Я построил его. Эмовератор! Не миниатюрную опытную конструкцию, что мы с вами испытывали, а настоящий — невероятной мощности. Если вы не поспешите, то уверяю вас, очень пожалеете. Ведь это не просто прорыв, это революция, это тайфун, это. В общем, сами увидите. Сколько времени вам нужно на сборы?

— Ну…

— Вы что, еще не встали? — удивленно воскликнул экспериментатор.

— Встал, — соврал я, стыдливо выползая из-под одеяла. — Давно уже. Сейчас только Боба выгуляю и приду.

— Хорошо, хорошо. Только, умоляю вас, поторопитесь.

Он повесил трубку. Я, поеживаясь, побрел в ванную.

Эта утренняя прогулка с Бобом была, пожалуй, одной из самых коротких — этакая спринтерская пробежка вокруг дома с небольшими остановками у парочки деревьев. Несмотря на явное недовольство пса и даже попытки сопротивляться, я все же затащил его домой и, наспех глотнув холодного вчерашнего чаю, отправился к экспериментатору.

Тот встретил меня на улице, по своему обыкновению широко улыбаясь и раскрыв руки для объятий, будто видел во мне родственника или близкого друга. Родственником я ему, конечно же, не приходился, да и в близких друзьях не числился. Так что мне эти его телячьи нежности были не по душе. Но я не стал обижать чудака и позволил обнять себя и похлопать по спине.

— Спасибо, что пришли, голубчик, — сказал экспериментатор, поправляя сбившуюся набок кроличью шапку-ушанку.

— Чем на этот раз вы хотите удивить меня? — поспешил спросить я, ибо ужасно не хотелось тратить время на пустяки, пусть даже и с намеком на чудо.

— Вот! — Экспериментатор широким жестом указал на припаркованные у подъезда серые «Жигули».

Я, признаться, плохо разбираюсь в машинах, но это, похоже, была чуть ли не самая первая модель, этакая древняя консервная банка с мотором, в которую не то что садиться, к которой даже подходить страшно. Разве что из чисто антикварного интереса.

— Вы построили автомобиль? — Я попытался пошутить.

— Да нет, что вы! — Он, похоже, даже не понял моей иронии. — Машина лишь средство. А в багажном отделении и на месте заднего сиденья располагается он.

Я осторожно подошел к машине и заглянул внутрь. Действительно, вместо заднего сиденья торчал, утыканный лампочками, тумблерами и датчиками, громоздкий металлический шкаф, от которого в багажное отделение тянулись многочисленные провода и проводки. Один проводок тянулся к потолку и исчезал в нем, видимо, соединяясь с похожей на елку антенной, закрепленной на крыше.

— Это уловитель и преобразователь, — пояснил экспериментатор. — Через специальную антенну производится захват эмоциональной энергии и ее преобразование. А в багажнике установлен накопитель.

— Это что-то вроде аккумуляторной батареи? — спросил я.

— Почти. Только эмовероэнергия не аккумулируется посредством химической реакции, а преобразуется в некое подобие плазмы, позволяющее достичь огромной концентрации. Теоретически можно вот в таком багажнике собрать энергию по мощности сравнимую с атомной бомбой. Сегодня сила эмовератора, конечно же, во много раз слабее, но даже в этом скромном варианте, я уверен, энергии накопленной в течение нескольких часов хватит, чтобы снабжать электричеством целый район города, или даже округ. Вот это-то я и намерен проверить.

— И каким же образом вы собираетесь это сделать?

— Сейчас объясню. Давайте сядем. — Он подошел к машине и открыл водительскую дверцу.

— Сюда?! — Я выпучил глаза. — Вы собираетесь на этом ехать?

— Хотите, садитесь за руль вы, — предложил экспериментатор.

— Спасибо, у меня прав нет.

— Вы вообще не водите? — удивился он.

— Вообще, — признался я. — И никогда не горел желанием.

— Удивительно! — воскликнул экспериментатор. — Мне казалось, люди вашего поколения совершенно не могут обходиться без автомобиля.

— К сожалению, я не из их числа, — возразил я. — А может, к счастью. Я предпочитаю пассажирское место и возможность, сидя в машине, смело пить пиво.

— В таком случае, присаживайтесь на пассажирское место. И не бойтесь, машина надежная, уверяю вас.

Я вздохнул и, открыв дверцу, протиснулся в пропахший временем салон, уселся на поскрипывающее продавленное сиденье и приготовился ждать. Экспериментатор, несмотря на свой выдающийся живот, лихо пристроился за рулем и завел мотор. Не с первой, правда, попытки, а с третьей или даже с четвертой. Но он завелся.

— Как продвигается ваша работа по описанию наших опытов? — повернулся он ко мне.

— Нормально, — ответил и почувствовал, как лицо заливает краска. Я ведь даже не приступил к этой работе.

— Очень хорошо! — обрадовался он. — Обязательно покажите мне, когда закончите.

Я пообещал. В течение десяти минут, пока двигатель прогревался, экспериментатор излагал мне суть предстоящего эксперимента. Учитывая, что огромное количество людей в наше время перемещается по городу на автомобилях, то городская улица является самым большим скоплением людей и, соответственно, их негативных эмоций. Вспомните поведение водителя за рулем. Достаточно малейшего повода: неосторожного маневра, случайной задумчивости на светофоре и тому подобного — как человек за рулем соседнего автомобиля превращается в разъяренное существо, изрыгающее ужасные проклятия. Таким образом, именно городские улицы с бесконечными потоками автомобилей и утомительными пробками являются идеальным плацдармом для сбора негативной эмоциональной энергии.

Я бы, конечно, мог в красках описать здесь нашу кошмарную поездку, но не стану этого делать, поскольку многие из читателей, кто хотя бы раз путешествовал на машине по столице в разгар буднего дня, сами сумеют легко вообразить себе то состояние, в котором мы пребывали, двигаясь в бесконечном потоке железных коней, эти неизменные: «Куда прешь, козел?!», «Разуй глаза, урод!» и прочие нелицеприятные высказывания, коими поливали нас как сквозь приоткрытые, так и сквозь плотно закрытые окна «добрые» дяди — собратья по автомобильному цеху. Скажу лишь, что после нескольких часов такого испытания я был совершенно разбит, измотан, обессилен, несмотря на то, что просто сидел на пассажирском месте и ничего, собственно говоря, не делал.

Поскольку в четыре часа у меня была назначена встреча с редактором, который намеревался опубликовать в популярном журнале мой, по правде сказать, совершенно бездарный очерк, но на весьма актуальную тему, у меня появился повод прервать эту пытку городскими пробками, и я, несмотря на активные возражения и даже обиду со стороны экспериментатора, все же вышел у станции метро и, облегченно вздохнув, погрузился в более привычную для меня, хотя и совсем не доброжелательную атмосферу городского общественного транспорта.

Экспериментатор с сожалением проводил меня взглядом, крикнув напоследок, что самое интересное еще впереди, но я старался не слушать его, а вскоре увлеченный беседой с редактором и вовсе забыл о той досадной поездке и уйме без толку потраченного времени. В памяти еще всплывали возбужденные реплики экспериментатора, когда эмовератор активно попискивал у нас за спиной, а сам экспериментатор, переставая следить за дорогой, оборачивался, присматривался к приборам и мигающим лампочкам. Я в такие мгновения вжимался в сиденье и норовил ухватиться за руль, видя, как надвигается на нас здоровенный зад какого-нибудь автобуса. Я благодарил Бога уже за то, что для меня эта поездка завершилась без происшествий.

⠀⠀ ⠀⠀

Поздно вечером, погуляв с собакой, я заварил себе крепкого чаю и уселся на кухне перед стареньким телевизором. Внезапно свет во всей квартире погас. Чертыхаясь, я отыскал в шкафу свечу и зажег ее, установив, за неимением подсвечника, на блюдце. Вышел на лестничную клетку, решив, что у меня выбило пробки в щитке, а точнее вырубился автомат. Хотя многие, в том числе и я, по привычке используют это устоявшееся старое выражение «выбило пробки», возникшее, когда эти самые пробки стали автоматическими, поскольку еще раньше пробки просто перегорали.

Но света не было и на лестничной клетке. Более того, вернувшись в квартиру и выглянув в окно, я увидел, что и соседние дома стоят в полной темноте, и даже уличные фонари погасли. Весь наш спальный район погрузился в кромешную мглу, и только висевшая высоко в небе полная луна позволяла еще различать смутные очертания вмиг притихшего города.

Подобных грандиозных аварий на моей памяти в нашем районе не случалось, однако это не подвигло меня на то, чтобы немедленно отправиться на улицу, подобно моим многочисленным соседям по подъезду, чьи шаги вскоре послышались на лестнице. Я просто отнес свечу в спальню, попытался было читать, но, поняв, что это чревато пагубными последствиями для моего и так уже не идеального зрения, задул пламя и, не раздеваясь, улегся на кровать. В темноте я слышал, как, пыхтя, устраивается на прикроватном коврике Боб.

Проснулся я оттого, что в комнате внезапно вспыхнул свет, а на кухне забормотал телевизор. Боб, приподняв голову, удивленно глазел по сторонам. Я посмотрел на часы — было около полуночи. Стало быть, с аварией справились довольно оперативно. Свет, если не ошибаюсь, вырубился где-то около десяти.

Вставать ужасно не хотелось, но выключить телевизор все же было нужно. Войдя на кухню, я потянулся к пульту дистанционного управления и замер.

— …инской электроподстанции в результате мощного взрыва возник сильный пожар, — вещал диктор. — Начальник столичного управления МЧС сообщил, что причина взрыва еще не установлена. Пожар пока локализовать не удалось. Как сообщает наш корреспондент, работающий на месте событий, судя по всему, от бывшей электроподстанции не осталось даже руин. То, что не уничтожил взрыв, уничтожает не поддающееся укрощению пламя. На месте работают восемнадцать пожарных расчетов и два вертолета МЧС. Руководство электроподстанции заявило, что никто из обслуживающего персонала не пострадал. Сотрудники правоохранительных органов пока не готовы озвучить версии происшедшего, но сообщают, что мощность взрыва была настолько велика, что пострадал не только административный корпус, но и окна жилых домов, расположенных на расстоянии более километра от эпицентра взрыва. Значительно повреждены многие сооружения, линии электропередачи. Очевидцы утверждают, что видели, как на территорию предприятия въехал автомобиль «Жигули» серого цвета и проследовал в направлении подстанции, где впоследствии и прогремел взрыв. Пока никакой машины на территории электроподстанции не нашли. Хотя, учитывая силу взрыва, можно предположить, что от «Жигулей» не осталось даже мелких фрагментов. Следствию еще предстоит выяснить, причастен ли к взрыву замеченный случайными свидетелями автомобиль «Жигули», или всему виной сильно устаревшее оборудование. Мы продолжим следить за ходом событий. Смотрите новости на нашем канале…

Я даже не заметил, как присел на стул. Ноги не слушались. Разум отказывался верить услышанному, но беспощадные факты, выплеснутые на меня с экрана телевизора, убеждали в том, что с случилось непоправимое. Серые «Жигули». Он все-таки пошел до конца.

Примерно через неделю после описанных событий ко мне в квартиру позвонили. Я никого не ждал и немного струхнул. Я все это время жил в напряжении: боялся, что люди из Органов придут ко мне и станут терзать допросами. Ведь наверняка многие видели меня в обществе экспериментатора. Признаться, мне такая перспектива была совсем не по душе.

Я весь внутренне напрягся и пошел открывать. На пороге стояла девочка лет двенадцати. На руках она держала дрожащую собачонку, карликового пинчера.

— Здравствуйте, вы Андрей? — спросила девочка.

— Да, — почему-то помедлив, сказал я.

— Это вам, — она протянула мне собачку, в которой я сразу признал Джульетту. — И это тоже. — Девочка протянула мне запечатанный конверт. — До свидания.

— До свидания, — растерянно пробормотал я, прижимая к себе Джульетту.

Я прошел на кухню и хотел опустить собачку на пол, но она вцепилась когтями в мой свитер и лизнула в нос, с какой-то грустной мольбой глядя мне в глаза. Я погладил ее и, сев на табурет, положил на колени. Вошедший вслед за мной на кухню Боб удивленно покрутил головой, но решил не вмешиваться, просто улегся на пороге и уставился на незваную гостью.

Я разорвал конверт и вытащил написанное мелким почерком письмо.

⠀⠀ ⠀⠀

«Дорогой друг!

Позвольте мне обращаться к вам именно так, ибо за те немногие встречи, что у нас с вами случились, я искренне проникся к вам дружбой и любовью. Сегодня я намереваюсь, наконец, осуществить то, к чему шел многие годы — испытать созданный мной эмовератор и пригласить вас участвовать в этом, без преувеличения, эксперименте века. Тем не менее, я подозреваю, что мне не удастся убедить вас пойти со мной до самого конца, до той кульминации, которая призвана изменить мир. Я не стану упрекать вас, тем более что в душе моей по-прежнему живут смутные сомнения относительно успеха этого эксперимента. Я уже как-то высказывался о том, что вероятность преобразования разрушительной энергии гнева в созидательную не слишком велика, и последствия моего эксперимента могут оказаться весьма губительными. Гигантская мощь заложена в беспорядочном потоке человеческих эмоций, но, в большинстве своем, эти эмоции резко негативные. Может оказаться, что отрицательную энергию невозможно преобразовать в положительную, что нельзя из выплеснутого человеком зла создать что-то, несущее добро, тепло и уют. Но пока остается хоть малейший шанс, я просто обязан им воспользоваться.

Я намерен подключить эмовератор к подстанции, которая снабжает электричеством нашу часть города. Уверен, что энергии хватит как минимум на сутки. Остается только проникнуть к трансформаторам, отключить основное энергоснабжение и запитать в систему эмовератор.

Если вы теперь читаете это письмо, значит, я потерпел неудачу, значит, моей мечте не суждено было осуществиться, и это является лишним доказательством того, что зло невозможно укротить и поставить на службу человечеству, ибо каковы бы не были намерения, результат будет один — смерть и разрушение. Ну, а коли это произошло, то уже ничего не изменишь. Я сожалею и признаю свое поражение. Остается только надеяться, что последствия моего эксперимента остались без жертв, разве что в лице моей недостойной персоны. А вам, мой друг, спасибо за поддержку, за то, что согласились быть со мной в минуту торжества, и, слава Богу, что вас не было со мной в минуту разочарования и грандиозного фиаско.

Напоследок прошу вас лишь об одном — позаботьтесь о Джульетте. Она для меня самое дорогое существо. Среди моей немногочисленной родни вряд ли отыщется человек, готовый приютить несчастную собачонку. Им я тоже оставлю свое завещательное письмо. Конечно, всей правды им знать не следует, а потому для всех я просто уехал. Неважно, куда: на Камчатку, в Израиль, в Америку. У моего брата есть замечательная внучка, все свое скромное имущество я оставляю ей. Но заводить собаку ей не позволяют родители, поэтому Джульетту я попрошу передать вам. Вместе с этим письмом. Надеюсь, никому не придет в голову вскрыть и прочесть его, прежде чем оно попадет в ваши руки. Если когда-нибудь у вас возникнет желание все же описать наши с вами посиделки и отчаянные эксперименты (я ведь понял, что вы так и не отважились на это), буду вам очень признателен. Пусть и другие узнают о моей работе и постараются избежать той роковой ошибки, которую я имел неосторожность допустить. Можете написать все, в подробностях. Не упоминайте только моего имени, пожалуйста. А впрочем, почему бы и нет. Вам решать.

За сим остаюсь искренне ваш…»

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Владимир Анин — литературный псевдоним. Автор родился в 1967 году в Москве. Окончил Русский институт управления им. В. П. Чернова (РИУ). Живет в Москве, работает в банке. Пишет сравнительно недавно, с 2005 г. Первая публикация в 2006 г. в журнале «Южная звезда». Повести: Манагуанда (Южная звезда, № 2 2006), Аданешь (Искатель, № 9 2007), Высоко над уровнем моря (Сокол, № 3 2008), Легенда о двенадцати ковчегах (Мир Искателя, № 2 2008), Западня (Странник, № 1 2009), Монокль (Мир Искателя, № 1 2009). Рассказы: Энерджайзер (Порог, № 9 2006), Фабрика (Порог, № 1 2007), Выпускной (Порог, № 9 2007), Ферма (Порог, № 1 2008), Кардиология (Искатель, № 8 2008), Девушка из «Кактуса» (Порог, № 3 2008), Пробуждение (Порок, № 6 2009), Дармовщинка (Искатель, № 9 2009), Десять минут назад (Порог, № 8 2009), Горыныч (Порог, № 10 2010), Надоело (Порог, № 10 2010).

^{Иван Ситников} Разум по братьям

Луна мне не понравилась! Честное слово! Оказывается, гораздо приятнее смотреть на нее с Земли, нежели шляться по пустынным улочкам Лунограда, покрытым пылью и пустыми банками из-под колы. А мутный защитный купол, воздвигнутый над первым и пока единственным лунным городом, вызывал у меня приступы клаустрофобии. Не всегда, конечно, а только с похмелья. Когда бредешь из бара в свое жилище, покачиваясь после вчерашнего, то такая тоска порой берет. Тоска по голубому небу, зеленой траве и загорелым девушкам. Короче, по Земле-матушке! Звучит с изрядной долей пафоса, но тем не менее. Я здесь уже третий месяц, и за это время все надоело до ужаса.

— Ч-черт, — выругался я, наступив на лунный булыжник. Взвесив в руке камень, с жалостью подумал, что в свое время на Земле за такой сувенирчик отвалили бы кучу деньжищ. Увы, времена сейчас не те.

Я нащупал в кармане ключ и, с трудом попав им в скважину, толкнул дверь. Вообще ключ — это уже пережиток прошлого. Теперь все двери и запоры открываются исключительно идентификационными карточками, но здесь, на Луне, все по старинке.

Эх, если бы я тогда не был с похмелья… Хрен бы я согласился сюда отправиться.

Как сейчас помню разговор с редактором.

— Ну, что, брат, — говорит мне редактор. — Болеешь?

— Болею, — послушно киваю я.

Редактор укоризненно качает головой и спрашивает, вроде бы даже с сочувствием:

— Может, пивка хочешь?

Я на секунду оживаю и подозрительно смотрю на эту толстую тушу с маслеными глазками, которая по непонятному недоразумению зовется моим шефом.

— Да ты не стесняйся, — он дружески хлопает меня по плечу. И, подобно фокуснику, извлекает из шкафа литровую бутыль «Марсианского», кстати, самого дорогого из всех пив — или пивов? Короче, бутылку пива. Я, будто загипнотизированный, смотрю на живительную влагу и теряю бдительность.

— На Луну хочешь? — неожиданно спрашивает редактор.

— Хочу! — говорю я, имея в виду пиво.

— Вот и славненько, — довольно потирает руки шеф.

Но я тоже не промах. Все-таки жизнь репортера наложила свой отпечаток на психику. Делая вид, что все еще нахожусь в прострации, неторопливо открываю бутылку и присасываюсь к горлышку. Когда бутылка пустеет ровно наполовину, а голова начинает работать гораздо лучше, оглядываюсь на шефа.

— Вы серьезно? Какая Луна? Это ж такая дыра, я там со скуки помру.

— Лучше на Луне со скуки, чем здесь от цирроза, — ехидничает шеф и протягивает сигару. Боже, таким подобострастным я его еще не видел. Наверное, кроме меня рассчитывать ему больше не на кого. Действительно, кто в здравом уме полетит в Луноград. Город, на котором мало-мальски интересные события происходят раз в полгода.

— Нет, — отвечаю. — Бейте меня, режьте, увольняйте. Не полечу!

На секунду в глазах редактора мелькнул жесткий огонек. Но шеф тоже не так прост, как может показаться. Прицелившись в меня двустволкой глаз, он подумал и решил не спускать курок. Вместо этого расплылся в благодушной улыбке.

— А давай, Василий, посидим и просто поговорим. Как старые товарищи! — подмигнул он.

Тамбовский волк тебе товарищ, едва не сорвалось у меня с языка. Но тут этот фокусник, этот Копперфильд от журналистики достал коньяк. Прямо из воздуха, как мне тогда показалось.

Выпили. Поговорили. Ни о чем. О погоде. Снова выпили. Потом еще и еще. О чем говорили в конце, я не помню. Проснулся уже на почтовом транспорте, а когда с трудом поднялся и выглянул в иллюминатор, то понял, что нахожусь на лунной орбите.

— Мать-перемать! — только и сказал я.

В кармане костюма оказались бережно уложенные командировочные документы на Луну. Подписанные моей рукой. В том, что подписывал именно я, не было и тени сомнения. Слишком уж пьяно-корвым оказался почерк.

С тех пор уже три месяца, как я прозябаю в этом богом забытом уголке и изредка отписываю на Землю репортажи о местных событиях, а если быть более точным, то всякую хрень типа: «Мэр Джонсон провел благотворительный вечер», «Купол — надежная защита Лунограда», «Новый бассейн — гордость жителей Луны». От тоски взвыть можно. Правда, иногда я устраиваю себе маленькие развлечения — пишу сенсацию. В свое время я долго работал в желтой газетенке, поэтому устроить провокацию лунным властям для меня раз плюнуть, а годы работы в серьезном еженедельнике приучили грамотно выстраивать факты, чтобы никакая вошка придраться не смогла. Апофеозом моих журналистских расследований на этом клочке обитаемой лунной поверхности стало раскрытие тайного публичного дома Лунограда. Через знакомого капитана почтового транспортника, курсировавшего между Землей и Луной, я приобрел сотню резиновых кукол. Такие, знаете ли, симпатяшки с намалеванными губами и огромной грудью. Их обычно используют для своих целей извращенцы и астронавты. Когда их тайком доставили с Земли, я перетащил безропотных барышень в пустующее здание, разложил по комнатам и сделал потрясающий фоторепортаж. Что тут началось, бог ты мой! Мэр Джонсон рвал и метал, с Земли прилетела комиссия по защите нравственности, а половина семей жителей Лунограда перессорилась в пух и прах. После этой заварушки мужчины, заподозренные женами в неверности, еще долго пытались использовать меня в качестве боксерской груши.

Ноутбук противно запищал. Покосившись на экран, я лениво принял вызов. В ту же секунду передо мной возникло свирепое лицо шефа.

— Василий, где шляешься? — без церемоний рявкнул он.

— Так это…. — я демонстративно почесал затылок, — репортаж делал.

— Он еще и издевается! — мясистый нос редактора даже побагровел от злости. — Полоса пустая, ждем материал только от тебя.

Я мельком глянул на часы.

— Сан Саныч, у меня еще два часа в запасе. Успею.

— Ну-ну, — процедил шеф. — Смотри, премии лишу.

Лицо редактора, наконец, исчезло с экрана. Я облегченно вздохнул и, нашарив за креслом початую бутылочку «Лунной долины» поправил здоровье. Следующим глотком прояснил мысли и уселся за материал.

«ПЕРВАЯ МЕЖГАЛАКТИЧЕСКАЯ ЭКСПЕДИЦИЯ — ОСТАНОВКА НА ЛУНЕ».

Я поморщился. Длинновато для газетной «шапки» и слишком много пафоса. Немного подумав, снова застучал по клавиатуре.

«ЛУНОГРАД ПРИВЕТСТВУЕТ КОСМИЧЕСКИХ ДАЛЬНОБОЙЩИКОВ»

Дожил, уже простой заголовок придумать не могу. Хотя «космические дальнобойщики» звучит красиво.

Скрипнула дверь, и на пороге появился ухмыляющийся Питер. Один из немногих поселенцев, с которым у меня сложились приятельские отношения. Простой, как две копейки, и добродушный, как спящий мамонт, он вызывал уважение одними габаритами. И вот сейчас эта двухметровая туша с трудом протиснулась в дверь и загадочно улыбалась.

— Пит, если дело не срочное, то не отвлекай — работаю, — буркнул я.

Питер смущенно топтался на месте, но уходить не спешил.

— Ну, что? — спросил я. — Выкладывай.

— Вася, — шепотом начал он, — мазурики прилетели. Пошли ловить.

— Ты с ума сошел, Пит? Подождут твои мазурики. Некогда сейчас.

Лицо Питера сморщилось, как у ребенка, который вот-вот расплачется.

Он повернулся к открытой двери, зацепил плечом шкаф и испуганно вжал голову в плечи, когда из шкафа на пол с грохотом посыпалось разное барахло. Я с жалостью посмотрел на этого почти плачущего детину, с интеллектом десятилетнего ребенка, над которым потешался весь город. Питер работал в порту грузчиком. Помогал в разгрузке космических кораблей, таскал всевозможные тяжести и подносил багаж редким туристам. Наверное, я первый человек, который общался с ним на равных. Не высмеивал его и не дразнил. В результате Питер привязался ко мне, как ребенок, и всюду ходил за мной хвостиком. Однажды он даже спас меня от жаждущих крови мужиков. Как раз после истории с фиктивным публичным домом.

— Погоди, Питер. — Остановил я его. — Помоги мне заголовок для статьи придумать. А потом сразу рванем ловить твоих мазуриков.

Пит засиял от счастья. Его попросили помочь в «умной» работе. Он опасливо присел на стул. Поерзал на нем, прислушиваясь к жалобному скрипу ножек, и вопросительно посмотрел на меня.

Я быстро растолковал, что к чему, и мы начали думать. Питер весь напрягся, набычился и даже покраснел от натуги. На низком лбу проступили бисеринки пота.

— А давай напишем… — смутившись, начал он.

Я исподлобья глянул на Пита. Он решился:

— «ОНИ НАЙДУТ РАЗУМ ПО БРАТЬЯМ».

Я даже поперхнулся сигаретным дымом.

— Чего они найдут?

— Разум по братьям! — победоносно оскалился Пит.

Наконец, до меня дошло.

— Ты хотел сказать, «братьев по разуму»? — расхохотался я.

Питер смутился. Опустил глаза и покраснел, да так, что даже кончики ушей стали ярко пунцовыми.

— Да ладно, не переживай, — похлопал я его по плечу, — подумаешь, оговорился. С кем не бывает. Пошли лучше мазуриков ловить. Полчаса свободных у меня еще есть.

Поразительно, как быстро может меняться настроение у человека. Только, что Питер казался самым несчастным человеком в мире и вот он уже счастливейший из смертных. Бегает вокруг меня, заглядывает в глаза, лопочет что-то, улыбается и все время норовит зацепить руками окружающие предметы. Он когда радуется или волнуется, вообще по сторонам не смотрит. Может такой погром учинить, что мало не покажется. Я даже начал думать, что в пословице про слона в посудной лавке, кто-то по незнанию перепутал слова. Правильнее было бы говорить: Пит в посудной лавке. Уж поверьте мне, это гораздо разрушительнее.

Выпроводив Питера на улицу, я вышел сам и закрыл дверь.

— Разум по братьям, — снова хохотнул я, поворачивая ключ в замочной скважине.

* * *

Мазурики оказались на редкость мелкими и хилыми. За полчаса мы наловили их всего несколько десятков. Все с жеваными крыльями и обвисшими хоботками. Но Питу и этого было достаточно. Бережно закрыв их в стеклянной банке, он радостный отправился домой. Проводив взглядом ликующего Питера и мельком взглянув на часы. Как ни крути, а материал нужно срочно дописывать и отправлять в редакцию. Не очень то хотелось снова смотреть на звероподобную физиономию шефа, на ходу придумывая оправдания.

* * *

Просыпаться не хотелось. Не хотелось и все тут. Утро самое неудачное время суток, особенно для таких сов, как я. Но звонок будильника продолжал противно жужжать. Почти как мазурики в брачный период. Холодный душ и кофе — вот замечательное средство для борьбы с утренним недомоганием. Ничего лучше человечество еще не придумало. Может в других галактиках братья по разуму и нашли более эффективное средство для выхода из посталкогольной комы, но мне оно неизвестно.

— Разум им по братьям! — весело выругался я, обтираясь полотенцем. Настроение на удивление оказалось приподнятым. Вчера я все-таки успел отписаться в номер. Скрипя зубами, шеф принял мою писанину и пригрозил в случае чего устроить мне кузькину мать. А я про себя пожелал ему катиться в дальние края и никогда невозвращаться. Вслух конечно не сказал. Зачем? Кто его знает, какая мать у фольклорного Кузьки.

Восемь утра. Значит, пора двигать на космодром. Скоро на Луну прилетит «Странник». Члены экспедиции отметятся перед местными властями и устроят брифинг журналистам, то есть мне. Я ведь здесь единственный представитель пишущей братии. Больше идиотов не нашлось. Правда, на корабле должен быть коллега, но наверняка какой-нибудь спесивый болван. Этакая смесь романтика, честолюбца и карьериста. Но у него другие обязанности. Вряд ли бортовой журналист вообще выйдет на поверхность Луны.

Сейчас ни один космический корабль, кроме почтовых транспортников, не выходит в космос без журналиста. Новая победа средств массовой информации в борьбе за свободу слова. Когда только началось освоение солнечной системы, власти предоставляли информацию очень дозировано и только после строгой цензуры. Однако представители второй древнейшей устроили такое давление на руководство своих стран, что на уровне ООН пришлось принимать очередную поправку в закон о свободе печати. С тех пор на любом корабле, будь то исследовательский лайнер, транспорт с колонистами или даже военный крейсер, всегда должен находиться представитель СМИ. Без него корабль просто-напросто никуда не отправится.

Сразу после принятия поправки все журналисты, не исключая и вашего покорного слугу, стали в срочном порядке подавать документы на аккредитацию для полетов. Наивно полагая, что заветная бумажка даст право летать к другим планетам и ощутить себя настоящим космическим рейнджером. Ха! Не тут-то было. Сотни тысяч представителей журналистской братии получили аккредитацию, а летало к другим планетам всего несколько десятков человек, считающихся элитой нашего цеха. Тем не менее, бэйдж с разрешением на участие в полетах всегда имел при себе любой мало-мальски уважающий себя журналист.

Так вот, на борту «Странника» обязательно должен быть кто-то из журнацистской элиты. Наверняка некурящий, непьющий и с безупречным послужным списком. Ну и Бог с ним. У меня сейчас задача одна — задать несколько эксклюзивных вопросов капитану и отписать интервью в номер.

* * *

Так называемый «брифинг» начался не вполне обычно. Седовласый пожилой капитан отвел меня в сторонку и долго пристально разглядывал.

Не знаю, насколько понравился ему я. Думаю, что он не пришел в восторг от моего внешнего вида, а мне, напротив, капитан внушил искреннюю симпатию. Наконец, убедившись, что мы остались наедине, капитан спросил:

— Мсье, Дробный, — он слегка поморщился, выговорив мою фамилию с французским прононсом, — вы имеете право на полеты?

Признаюсь, вопрос меня немного удивил.

— Вы имеете в виду, есть ли у меня космическая аккредитация?

— Да, именно.

Я небрежно вытащил изрядно помятый бэйдж и протянул его капитану.

— Отлично, — пробормотал он, разглядывая нагловатую ухмылку на фотографии.

— А можно узнать, капитан, — меня уже распирало от любопытства, — в чем собственно дело?

Капитан протянул мне руку.

— Жан Детруа, — представился он. — Можно просто Жан.

Ладонь капитана оказалась сухой и жесткой, как и взгляд его серых глаз.

— Вы не согласитесь полететь с нами?

Я недоуменно уставился на Жана.

— У нас проблемы с аккредитованным журналистом. — Видя мое удивление, поспешил раскрыть карты капитан. — У него очень сложное инфекционное заболевание. Мы вынуждены оставить его в клинике на Луне. А поскольку лететь без представителя СМИ мы не имеем права, а вы здесь единственный профессионал… Да к тому же имеете аккредитацию…

Дальше можно было и не продолжать. Я уже и так все понял. Для экспедиции ждать, когда с Земли прилетит еще один журналист, смерти подобно. Все рассчитано по минутам.

— Понимаете, капитан… — я поправился, — Жан. Боюсь, что меня не поймут в редакции. У нас в конторе очень строгие правила.

Конечно, я блефовал. Вернее набивал себе цену. Любой редактор просто лопнет от счастья, если корреспондента именно его издания возьмут в полет по солнечной системе, не говоря уже о межзвездной экспедиции.

Капитан прекрасно это знал. Он исподлобья глянул на меня.

— А вы изрядный пройдоха, мсье Дробный, — улыбнулся он.

— Не без этого. — Я весело подмигнул. — Еще бы.

* * *

Шеф был в восторге. Он едва не приплясывал от радости.

— Вася, — вопил он с экрана монитора, — дай я тебя расцелую!

Меня эта перспектива не обрадовала. Однако душу грела мысль о предстоящем полете и моих информационных сообщениях, перепечатанных ведущими мировыми СМИ.

— Я всегда говорил, что Дробный наш лучший репортер, — не унимался шеф.

— Как насчет повышения оклада, — невзначай бросил я.

— Василий! Какой разговор! Сумму можешь назвать сам.

Нет, все-таки я родился под счастливой звездой. Может быть, даже под той самой, к которой мне уже сегодня предстоит отправиться на борту «Странника».

Оставалось лишь собрать вещи, коих оказалось совсем немного, да попрощаться с Питером. По правде говоря, я подозревал, что бедняга расстроится. Главное, чтобы от полноты чувств он не разворотил ни в чем не повинный космический корабль. А с него станется! По колесикам, крылышкам и винтикам раскатает «Странник», лишь бы я остался. Поэтому разговор я начал, как нельзя более дипломатично.

— Пит, ты хочешь, чтобы твой друг стал самым известным журналистом в мире? — вкрадчиво спросил я.

— Хочу! — закивал Пит.

— Тогда мне придется улететь с Луны.

Он сначала не понял. Лишь смотрел мне в глаза и улыбался. Постепенно до него начал доходить смысл фразы. Губы бедняги затряслись, он сжал кулаки, да так, что захрустели костяшки пальцев.

— Останься, — пробормотал он, опустив голову.

— Нет, дружище. — Я похлопал его по могучему плечу. — Но я ненадолго. Слетаю, гляну одним глазком на зеленых человечков и вернусь.

Пит исподлобья глянул на меня.

— Ты же их уже видел. В прошлом месяце.

Я расхохотался.

— У прошлом месяце, — передразнил я Питера, — я видел не человечков, а чертиков.

Для этого не обязательно лететь в космос.

— Так оставайся, — снова пробубнил Пит. — Вместе посмотрим.

— Нет, Питер. Чертиков, мы смотреть не будем. Разум им по братьям, — хохотнул я. — Обещаю, что в следующий раз возьму тебя с собой. Будешь мне вещи таскать. Доверю тебе камеру и диктофон.

— Правда? — на лице Питера появилась улыбка.

— Чистая, правда! — сказал я. — Чище самого чистого и неразбавленного марсианского спирта!

Уладив таким образом свои лунные дела, я отправился на борт звездолёта.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

«Странник» оказался достаточно необычным космическим кораблем. Невысокий и дискообразный, он больше всего напоминал «летающие тарелки», которые любили описывать в прошлом веке фантасты да сумасшедшие уфологи. Этим, собственно, он и отличался от большинства шпилевидных ракет, что бороздили пространство солнечной системы. Впрочем, оно и ясно. Обтекаемая форма ему не нужна, ускорения для выхода из атмосферы не требуется. Сборка «Странника» происходила на земной орбите, а все комплектующие доставлялись на транспортных ракетах. А новейший гиперсветовой ускоритель позволял развивать скорость, ранее просто немыслимую. Я уже давно забросил идею разобраться в принципах работы ускорителей и в технических нюансах функционирования звездолета. Для человека с гуманитарным образованием сложно понять все тонкости приспособлений, позволяющих обойти законы физики. Да это и не требуется. Разве так уж необходимо ребенку, играющему на компьютере, знать принципы его работы? Главное, чтоб на экране бегало и стреляло. Какое дело человеку, сидящему в туалете, до технологии изготовления туалетной бумаги? Выполняет свою функцию и слава Богу. Перестанет выполнять, вернемся к лопухам, дело нехитрое. Так и я. Спросите меня, чем отличается репортаж от обзора — отвечу. Или задайте вопрос о структуре и методах журналистского расследования. Да я сутки напролет вещать буду. А про звездолет пусть лучше конструкторы или, на худой конец, пилоты рассказывают.

Экипаж встретил меня настороженно. Новый человек, да с моим послужным списком — это, я вам скажу, не подарок. Однако любопытство взяло верх, и ко мне в каюту стали заглядывать гости. Первым зашел второй пилот, Степан. Долговязый и нескладный, он смотрел на меня почти с обожанием. Как вскоре выяснилось, он всегда мечтал стать журналистом или писателем. Пришлось рассказать ему парочку выдуманных историй о героической профессии работников пера. Из цикла: «Я хочу, чтоб к штыку (то есть к бластеру) приравняли перо». Степан оказался очень внимательным слушателем. То и дело почесывая острый подбородок, он задавал вопросы, ставившие меня в тупик. Например, когда я рассказал, как Джон Бенсон своими материалами привел к краху могущественную империю «Натагрюэль» и в результате был убит киллером, Степан вполне обоснованно спросил, почему сей замечательный журналист просто не взял с концерна «Натагрюэль» денег и не оставил его в покое. Пришлось объяснять юнцу что-то о кодексе чести и журналистской этике. А на самом деле все было гораздо проще. Бенсону предложили сто миллионов кредитов, чтобы он прекратил писать разоблачительные материалы. А Бенсон, разум ему по братьям, запросил миллиард. Вот и получил вместо денег банального киллера у порога квартиры.

Вслед за Степаном зашел пожилой врач и спросил, что я думаю о проблеме возникновения неизлечимых болезней. В ответ я пробормотал что-то про грехи наши. Бортовой священник, заглянувший как раз в это время, удовлетворенно кивнул и, перекрестив нас, удалился.

Наконец появился капитан и выдворил всех из каюты. Надо сказать, это оказалось кстати. Я уже давно сдерживал зевоту, и с трудом ворочал языком, ведя глубокомысленные беседы.

— Мсье Дробный, — капитан обеспокоено прикрыл дверь, — нам надо поговорить.

— Может, завтра? — добродушно покосился я на капитана.

— Хорошо, — поразительно быстро согласился Жан. — Завтра, так завтра. Времени у нас вагон и маленькая тележка.

— Это точно, — я начал расстегивать рубашку. — Или, как говорят на Луне, контейнер и маленькая бандеролька.

* * *

На следующее утро, естественно, по бортовому времени, я в сопровождении капитана посетил рубку управления. Едва я переступил порог, как сразу же застыл на месте, недоуменно озираясь по сторонам. Прямо новогодний утренник. Все сверкает, переливается, огоньки мигают, только елки не хватает и Санта-Клауса. За бортовым компьютером сидел мрачный Степан. Увидев меня, улыбнулся и кивнул, как старому другу. Кресла, обшитые настоящей кожей аллигаторов, оказались мягкими и удобными. Расположившись напротив капитана, я приготовился слушать. Однако, Жан не торопился. Плеснув в кофе немного бренди, он протянул мне чашку. Аромат восхитительный. У меня даже в ноздрях защекотало. Да и сам напиток оказался под стать запаху. Горячий, обжигающий, бодрящий! Мне положительно здесь нравилось.

— Степан, координаты ввел?

Второй пилот угукнул.

— Иди, погуляй. Ускорители запускать еще рано.

Степан безмолвной тенью проскользнул мимо нас и скрылся за дверью.

— Так, вот мсье Дробный, — начал капитан.

— Можно просто Василий, — поправил я его, все еще разглядывая окружающую обстановку.

— Хорошо. — Капитан встал с кресла и неторопливо прошелся по рубке. — Так вот, Василий. Думаю, пришло время рассказать о предстоящем полете и, так сказать, о некоторых нюансах, которые посторонним знать не полагается.

Он с шумом прихлебнул кофе. Я терпеливо ждал.

— Одна из целей нашей экспедиции — звездная система «Мнемоник». Насколько нам известно, там есть несколько планет земного типа, населенных относительно разумными существами. Плюс ко всему, эти планеты богаты флорой, фауной и природными ископаемыми.

Я внимательно слушал, хотя на языке уже вертелось множество вопросов.

— В случае успешной колонизации планет Мнемоника, человечество сделает огромный шаг к освоению вселенной. А вы, — он внимательно посмотрел на меня, — станете самым первым журналистом, который опишет начало освоения планет.

Я удовлетворенно кивнул. Такая перспектива была мне по душе.

— Но вот в чем дело, — капитан нахмурился, — главная наша цель совершенно иная.

— Даже так? — делано удивился я. — Что же может быть важнее?

— Постарайтесь не иронизировать, Василий.

Жан уселся в кресло.

— Вы знакомы с категорией секретности по форме G?

— Угу, — кивнул я. — Но, насколько мне известно, такая форма еще ни разу не применялась.

Капитан помолчал, затем снова поднялся с кресла и начал мерить шагами рубку.

— Речь идет о возможном уничтожении человеческой цивилизации, — он нервно покусывал губу, — именно поэтому, впервые, установлена такая форма секретности. Представляете, что начнется на Земле, когда люди узнают о том, что жить им осталось всего пару, тройку месяцев?

— Разум вам по братьям, — присвистнул я. — Но, послушайте, Жан. Неужели все так серьезно и пессимистично? Или все это дурацкий розыгрыш?

Капитан пожал плечами.

— Могу объяснить в двух словах, а вы сами решите, шучу я или нет. Кстати, вы помните, чем грозит разглашение секретной информации формы G?

Я кивнул. Наказание за публичное обнародование таких сведений предусматривалось очень жесткое, если не сказать жестокое. Я не говорю уже о пожизненном лишении права заниматься журналистской работой. За такой проступок можно угодить и на электрический стул. В зависимости от последствий.

— Подпишите, — капитан протянул мне лист бумаги.

Я быстро черканул подпись внизу листа, даже не взглянув на отпечатанный текст. И так ясно, что там написано.

— Так что, мсье Дробный, теперь вы понимаете, что нельзя публиковать информацию о полете «Странника» без предварительной цензуры. Однако, если все обойдется благополучно, обещаю, что вы станете нашим постоянным пассажиром и будете принимать участие во всех полетах.

Я немного скривился, но при последних словах капитана, настроение немного улучшилось. Цензура есть цензура. А если все пройдет гладко, то перспективы у меня откроются просто шикарные.

В дверь неожиданно постучали. Вслед за чем в дверном проеме появилась маленькая белобрысая голова первого помощника. Эсбэшник, сразу сообразил я.

— Капитан, вас вызывает Земля. — Резкий, неприятный голос альбиноса царапнул внутренности. Интересно, это только у меня такое неприятие к агентам спецслужб или они вызывают омерзение и у остальных людей?

— Сейчас буду, — кивнул капитан и протянул мне папку с грифом «Совершенно секретно — G». — Ознакомьтесь, на досуге. — Капитан направился было к двери, но остановился. — Да, и еще… Если у вас возникнут какие-нибудь соображения, рад буду выслушать.

Вслед за Жаном из рубки вышел и альбинос, предварительно пригвоздив меня взглядом к креслу. К тому самому креслу, обшитому кожей настоящего аллигатора.

* * *

Я направился к себе в каюту, на ходу пытаясь привести мысли в порядок. Уже в коридоре на меня налетел спешащий на вахту Степан.

— Можно сегодня к вам зайти, — смущенно улыбнулся он. — У меня есть несколько вопросов.

— Извини, Степа. Давай, чуть позже, — поморщился я.

Расстроенный пилот, разум ему по братьям, обиженно насупился, но я, уже не обращая на него внимания, быстро шагал по коридору. Сказать, что меня разбирало любопытство, значит, ничего не сказать. Я просто сгорал от нетерпения. Хотя, признаюсь, при мысли о том, что мне предстоит узнать, по спине пробегал неприятный холодок.

* * *

Мысли шарахались в голове, будто табун антилоп, загнанных львами. Я закрыл папку и небрежно бросил ее на стол. Весело, оказывается, во вселенной. А скоро станет еще смешнее, когда армада Гкхарков подлетит к солнечной системе. Оказывается, капитан ни капли не преувеличивал. Цивилизация осьминогоподобных существ из системы Гкхарк уничтожала все живое на своем пути. Сведения, полученные разведывательными зондами, держались в строжайшей тайне и были достаточно разрозненными. Но уже того, что я узнал, пролистав папку, оказалось достаточно. Мне вдруг захотелось спрятаться на далекой планете, окружив себя дюжиной красивых девушек. И прихватить с собой звездолет коньяка, чтобы забыться.

Цивилизация этих тварей оказалась неким симбиозом примитивизма и милитаристско-технологического развития. Они признавали только силу, а их общественное устройство напоминало родовую общину со строгой иерархией. Гкхарки не обладали эстетическим вкусом и, соответственно, в их культуре не было ни искусства, ни развлечений, ни каких бы то ни было других ценностей. Да и самой культуры-то, честно говоря, не было. Единственное, что интересовало гигантских осьминожек — война. Они уничтожали целые планеты, причем использовали самые жуткие орудия. На каждом космическом корабле гкхарков стояли мощнейшие аннигиляторы, способные превратить в ничто среднюю планету, не говоря уже об обычном корабле. Да и численность их флота, который в данный момент двигался к солнечной системе, составляла несколько сотен боевых кораблей. В то время, как Земля имела всего двадцать три космических крейсера.

Я закурил. Стряхивая пепел прямо на пол, тупо рассматривал низкий потолок.

— Вот ублюдки, разум им по братьям, — ругнулся я.

Да и название у них противное. Бомжи, больные туберкулезом, так откашливаются. Гкхарк!

Интересно, зачем капитан доверил мне такую секретную информацию? Наверняка борт корабля кишмя кишит специалистами по инопланетному разуму, дипломатами, психологами. Или на них мало надежды? Значит, схватились за меня, как за соломинку? Да нет, чушь. Я в любом случае все узнал бы. Решили подстраховаться, чтобы не поднял на Земле панику. Это только в рассказах Брэдбери люди спокойно ложатся спать, зная, что завтра конец света. А на самом деле все рехнутся, узнав правду.

— Ч-черт, — уголек истлевшей сигареты обжег пальцы. Я сел на кровати. Старательно вдавил бычок в пепельницу.

Что-то не давало мне покоя. Какой-то важный момент я упустил из виду.

— Думай, Вася. Думай! — бормотал я, вновь пробегая глазами информацию о Гкхарках.

Ага, вот! «Несмотря на всю воинственность Гкхарков, на планетах, заселенными этими существами, не происходит междоусобиц и конфликтов. Внутри их сообщества не зафиксировано ни одного случая насилия».

Странно. Твари, которые думают только об уничтожении иных существ, друг с другом прекрасно ладят. А люди при всей гуманности и приверженности общечеловеческим ценностям ежедневно убивают, насилуют и делают еще чёрти какие гадости своим собратьям.

Я размышлял достаточно долго. Выкурил еще несколько сигарет, затем встал и пошел к выходу. Остановил меня глухой удар в дверь каюты. Я прислушался. Тихо. Наконец, снаружи раздался невнятный шепоток.

— Кто там? — рявкнул я, пытаясь придать голосу побольше храбрости.

Снова стало тихо, только отзвуки непонятно откуда появившегося эха едва слышно повторяли мой вопрос. «Кто там… кто там… кто там…»

Я потихоньку двинулся к двери, тщетно пытаясь унять грохочущее в груди сердце. Взялся за ручку и потянул. В этот момент стальная конструкция начала переливаться всеми цветами радуги. И затем, совершенно неожиданно, растворилась в воздухе. Я отшатнулся, увидев в дверном проеме хохочущего Степана. У него было три головы, которыми он покачивал в разные стороны. И хохотал в три глотки.

Я закричал и проснулся. Рубашка прилипла к спине, холодный пот стекал по лбу, сердце готово было выскочить из груди. Надо же, кошмары мучают. Я взял сигарету, повертел ее в руке и засунул обратно в пачку. Неплохо бы развеяться.

Холодный душ и растирание полотенцем немного привели меня в чувство.

От меня ничего не зависит, на борту хватает специалистов по межпланетным контактам. Психологов всяких, ученых. Если они не смогут убедить воинственных инопланетян оставить нас в покое, значит, никто не сможет. Придется наблюдать уничтожение человеческой цивилизации молча, накачиваясь коньяком. А в целом, цивилизация у нас не самая плохая. Не идеальная, конечно, нет. Но и не сказать, что совсем уж отвратительная.

* * *

Несколько дней пролетели не то чтобы незаметно, но как-то без особых событий. Серенько и скучно. Пару раз я привел в недоумение Степана, шарахнувшись от него в сторону. Конечно, он был ни причем, но воспоминания о недавнем кошмаре оставались слишком ярки. Наконец, настал ключевой момент… Мы вплотную приблизились к звездной системе, возле, которой дрейфовала армада Гкхарков, готовясь к решающему броску к Земле.

— Мсье, Дробный, — капитан выглядел очень строго и официально. — Гкхарки согласились на переговоры, хотя честно предупредили, что ни на какие уступки не пойдут. Скорее всего, они согласились на встречу лишь для того, чтобы объявить Земле войну. Официально. У них достаточно силен воинский кодекс чести. И перед тем, как кого-нибудь уничтожить, они должны предупредить противника.

Капитан помял в руках парадную фуражку.

— Значит, никаких шансов? — Вяло спросил я.

— Шансы минимальные. — Наши психологи попробуют найти с ними контакт, но я, честно говоря, сильно сомневаюсь, что у них это получится.

Я достал фляжку, кивнул капитану и, пригубив, сморщился.

— За удачу, Жан.

— Она нам не помешает. — Капитан повернулся. Однако уже возле самой двери он, немного потоптавшись на месте, снова повернулся ко мне.

— Знаете, Василий. Если переговоры зайдут в тупик, то разрешаю вам устроить так называемую пресс-конференцию с их вожаком. Цензуры не будет. Может и лучше, если люди узнают, что их ожидает. Возможно, хоть помолиться успеют.

Последние слова он пробормотал едва слышно и с заметной горечью в голосе.

Жизнь на корабле застыла. Время топталось на месте, и экипаж «Странника» пребывал в томительной неопределенности.

Бедный Питер, вдруг вспомнил я своего лунного товарища. Видимо не судьба тебе таскать мою нехитрую аппаратуру и гордо называться помощником знаменитого репортера.

В иллюминаторах светились чужие космические корабли. Выглядели они холодными, мрачными и наполненными непонятной безжалостной силой. Где-то там скрылась капсула с капитаном и еще десятком переговорщиков. Вернутся ли они и с какими вестями? Быть может, их убьют сразу после объявления войны.

— Убьют и съедят, — ухмыльнувшись, пробормотал я. Но на душе весело, конечно же, не было.

Я, вдруг, почувствовал себя неуютно. Только, что абсолютно безразлично разглядывал матовую стену, безуспешно пытаясь отыскать на ней хоть какой-нибудь дефект, как неожиданно к апатии охватившей меня, примешался холодок брезгливости. Я недоуменно повернул голову и тут же неприязненно передернулся. На пороге стоял эсбэшник.

— Собирайтесь, — процедил он. — Капитан требует, чтобы вы прилетели.

Я неловко поднялся и, стараясь не смотреть на щуплую фигуру альбиноса, направился к корабельному шлюзу. Все ясно — договориться не удалось. И сейчас мне предстоит услышать приговор человечеству. Еще месяц назад я и не думал, что мне будет уготована такая роль.

Экипаж маленькой шлюпки уже ждал меня. Два пилота суетливо помогли мне облачиться в скафандр и протиснуться к единственному пассажирскому креслу.

— В путешествие, так в путешествие, сказал попугай, когда кошка вытаскивала его из клетки, — грустно произнес я.

— Что? — один из пилотов недоуменно покосился на меня.

— Да так, — махнул я рукой, — анекдот вспомнил.

Выскочив из нутра «Странника», маленькая скорлупка понеслась к вражеским звездолетам. Маневрируя между холодными темными глыбами диковинных кораблей, мы все дальше удалялись от «Странника», единственного родного места в этой части Вселенной. Наконец наша космическая малютка подлетела к флагманскому кораблю гаркхов. Подобно гигантскому кашалоту, корабль распахнул пасть и через мгновение сглотнул, оставив нас в непроницаемой мгле.

* * *

К горлу подкатила тошнота. Подобно морскому приливу, она то ненадолго отпускала, то вновь поднималась к самым гландам, грозя материализоваться в мерзкую вонючую жидкость. Капитан сочувственно поглядывал на меня.

— Ничего, скоро пройдет. — Нас первые полчаса тоже мутило.

Шлем скафандра лежал у меня на коленях. Враги постарались соблюсти все дипломатические правила приличия и соорудили в одном из отсеков нечто отдаленно напоминающее человеческую комнату. По крайней мере, стол и некое подобие стульев здесь были. Да и концентрация кислорода оказалась достаточной, для нормального дыхания. Но меня все равно мутило.

— А где остальные? — выдавил я.

— В соседнем помещении. Вождь Гкхарков…. Да, да, именно вождь, так он себя называет, распорядился, чтобы присутствовали только главные представители цивилизаций. И вы как журналист.

— Значит, кроме нас людей здесь не будет, — произнес я, разглядывая помещение.

Ничего примечательного. Серые стены, покрытые шероховатым наростом, высокий потолок, испещренный непонятными надписями. В центре «комнаты» возвышался полутораметровый куб, исполняющий роль стола. Рядом с ним такие же кубы, но поменьше. На одном из них расположился капитан, на втором ерзал я, ежеминутно поглядывая на створки перегородки, ведущей в коридор. Именно оттуда должен появиться Вождь.

— Вкратце объясняю, как прошли переговоры, — поникшим голосом начал капитан.

Он бросил быстрый взгляд на часы. Потом махнул рукой и повернулся ко мне.

— Выпить есть?

— Чтобы у меня не было? — произнес я, вытаскивая фляжку. — Да еще в тот момент, когда мир рушится!

Капитан надолго приложился к горлышку, затем передал флягу мне.

— Помирать трезвым — глупо! — подытожил я, утирая губы ладонью. — Ну, так что там переговоры?

— Оказывается, гкхарки долго нас изучали. Собрали огромное количество информации и, убедившись, что мы в техническом отношении намного слабее их, решили напасть.

Капитан откашлялся.

— Тем не менее, они поражены объемом знаний, которые накопило человечество, и уважают нас за то, что мы развиваем науку. Они считают, что в научном и культурном отношении мы выше их, и безоговорочно это признают. Но… — капитан поднял вверх палец, — они презирают человечество за техническую, вернее, военную слабость.

В этот момент из коридора послышался шум. Непривычно было, зная, что сюда движется живое существо, слышать не звук шагов, а шуршание огромных щупалец. Перегородка плавно раздвинулась, и перед нами предстал гигантский трехметровый осьминог. Верхняя часть его тела, усыпанная стекляшками глаз, мерно покачивалась на покрытых слизью щупальцах.

— Капитан, вы любите пиво с кальмарами? — задумчиво произнес я.

Жан с недоумением посмотрел на меня.

— Не время для шуток, — прошипел он.

Вслед за гкхарком вкатился металлический предмет, больше всего напоминавший большой пылесос без шланга и ручки.

Я настроил камеру и приготовился задавать вопросы. Но Вождь прервал меня властным движением щупалец. Раздались резкие щелкающие звуки. Вслед за этим заработал «пылесос», который на поверку оказался роботом лингвистом.

— Вождь Гкхарков приветствует вестника земных новостей, — запищал робот-переводчик.

Я невесело усмехнулся.

— На планетах Гхкарков никто не разносит новости, нам это не нужно, — продолжал верещать писклявый переводчик. — Но, мы чтим традиции других планет, поэтому пошли на уступку. Что вы хотите знать?

— Зачем вы хотите уничтожить Землю? — спросил я.

— Люди слабее нас. Поэтому должны умереть.

— Но должна же быть причина, — не унимался я.

Капитан, сморщившись, сидел в сторонке и безучастно наблюдал за беседой.

— Мы признаем ваше Абсолютное знание. Вы знаете все! Но вы слабы! Слабый должен умереть. — Щелканье вождя и писк переводчика почти слились в один слабо различимый шум.

«Плохо же они нас изучили, — мелькнуло у меня в голове, — раз считают, что человечество владеет абсолютным знанием».

— Но, это ведь не повод… — попытался возразить я.

— Повод!

— Послушайте, — у меня вдруг возникла идея, — а почему вы не убиваете своих более слабых собратьев? Ведь следуя вашей логике.

— Мы живем родовым кланом. И все гкхарки повязаны родственными узами. Как можно убивать своих собратьев? А вы совершенно чуждый нам вид и к тому же слабы. Поэтому должны умереть.

Похоже, эти гкхарки упертые, как бараны. И шансов у нас действительно нет. Я вдруг с нежностью вспомнил Луну, добряка Пита и даже звероподобного редактора.

— Разум вам по братьям, — негромко ругнулся я.

Писклявый робот-переводчик что-то зацокал.

— Я не понимаю, — наконец перевел он ответ.

— Чего ты не понимаешь, — я начал потихоньку звереть.

— Разум по братьям. Что вы хотели сказать?

И тут меня осенило.

— Да то и хотел. Мы же с вами братья по разуму. Как можно убивать своих братьев? — Я даже вспотел. — Пусть только и по разуму.

Воцарилась тишина. Долгая. Я бы даже сказал, очень долгая. Гкхарк сидел неподвижно, только его цвет поменялся с грязно-бурого на розоватый. Наконец он снова защелкал.

— Мы этого не знали, — пропищал переводчик.

— Ну, понятно не знали! — Меня понесло. — Абсолютным знанием кто владеет, вы или мы?

— Мы должны подумать…

* * *

Полет к Земле я, признаться, помню смутно. Коньяк лился рекой, а здравицам не было конца. Меня разве что на руках не носили. Ну, еще бы! Мало кому удается вот так с кондачка спасти цивилизацию. Гкхарки посовещавшись и, все еще пребывая под впечатлением развития земной науки, признали-таки в нас своих братьев. По разуму. И, похоже, были счастливы не меньше нашего, что не произошло братоубийственной войны. А у нас появился могущественный союзник, который при случае так отделает возможных вселенских врагов, что мало не покажется. Если вдруг вздумают обижать умных, но хилых братишек с Земли.

Я, покачиваясь, вышел в коридор и сразу же столкнулся с капитаном.

— Вася, а ты вчера про девушек правду говорил? — спросил он.

— П-про каких? — я удивленно поднял бровь.

— Ну, что есть у тебя парочка знакомых девушек, с которыми можно неплохо развлечься, — капитан смущенно топтался на месте.

— Конечно, Жан! И даже не парочка. — Я подмигнул капитану. — Я несколько преуменьшил.

* * *

Уже засыпая в туалете, я силился представить, как будет выглядеть орден — «За спасение человечества».

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Родился в 1973 году в г. Дивногорск, Красноярского края. Окончил Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова по специальности журналистика. Фантастику пишет с 2005 года, Лауреат премии им. В. П. Астафьева в номинации «Проза». Публиковался в изданиях: «Нева» (Санкт-Петербург), «Полдень XXI век» (Санкт-Петербург), «День и Ночь» (Красноярск), «Уральский следопыт» (Екатеринбург), «Cosmopolitan» (Москва), «Юный техник» (Москва), «Техника молодежи» (Москва), «Искатель» (Москва), «Очевидное-невероятное» (Харьков), «Свой круг» (Монреаль), «Стена» (Киев), «Безымянная звезда» (Москва) и др.

^{Владислав Ксионжек} Ничейная земля

Вот бой и закончен. Вот и все уже для нас позади.

Автоматчики так просто и быстро прошли через отрытые ночью окопы, сметая всех плотным настильным огнем, что бойцы, получившие красные метки, решили остаться еще на какое-то время на поле. Поговорить, посмотреть на других, помечтать и подумать о чем-то своем.

Ребята сначала меня сторонились. Им было обидно. Ведь мне, в отличие от моих сотоварищей, досталась винтовка. И мне так повезло, что я успел израсходовать боекомплект.

Я выстрелил целых пять раз. Все пять раз в того, кто был самым высоким среди наступавших и шел чуть-чуть впереди остальных, не пригибаясь, а просто, как будто, сутулясь. Лишь когда я перевел прицел с груди на живот и в последний раз нажал на крючок, долговязый споткнулся, лицом упал в невысокую рожь.

А потом автоматчики в глубоких касках, надвинутых на глаза, начали прыгать на нас. Я уткнулся в жидкую глинисто-скользкую грязь, которая скопилась на дне, притворившись убитым. Выждав нужный момент, схватил двумя руками древко лежавшей рядом саперной лопаты и ударил наотмашь, как топором, по спине того, кто посылал веером пули от стенки до стенки окопа.

Лопата вошла в тело хотя и с усилием, но глубоко, упруго и плотно, как в плодородную землю, с которой не срезали дерн.

Я успел вырвать лопату из податливой плоти и ударить еще. А потом еще и еще, как будто желая перемешать неподвижное тело с землей.

Не помню, как пули прошили меня самого. Это было словно в тумане. Я не чувствовал боли. Только хлесткую тяжесть свинца.

Я смотрел из окопа на мелькавшие ноги. Потом — на безоблачно-синее небо. У меня не было мыслей и сил. Я был уже «там» и пока еще «тут».

Через какое-то время чувство «везде и всегда» постепенно прошло. Я осознал, что я на земле. С усилием встал и побрел через поле к ручью. Мои раны почти затянулись. А вот гимнастерка осталась дырявой. Я насчитал по восемнадцать сквозных отверстий на груди и спине.

Долго пытался отстирать заскорузлые ржавые пятна. Грязь сошла, но кровь моя была как цемент. Персональную «красную метку» было не смыть.

Двух таких же, как я, раздетых по пояс и приходивших в себя у воды, я увидел на поваленном дереве, на том берегу.

Они были не из нашей команды.

Тот, кто повыше — светловолосый, худой и костлявый, тер спину другому. Верней, промокал осторожно пилоткой, как будто боясь невзначай ущемить позвонки или раздавить слишком ломкие ребра.

Я перешагнул через неширокий журчащий поток.

— Ну разве так моют! — сказал я сердито. — Ты только размажешь всю грязь. Давай, покажу!

Я отобрал пилотку, зачерпнул ею воды и плеснул на чумазую, почти черную спину. Потом еще и еще.

Грязь глубоко въелась в кожу. Струйки скатывались по ней, не оставляя разводов.

Эх, наломать бы сейчас веток на березовый веник! Очень хочется простых удовольствий. Ведь нас их лишили с тех пор, как «одели по форме». Нелепо, смешно, в то, что осталось на складе. В линялые гимнастерки царских времен и новые синие кавалерийские польские бриджи.

Разумеется, с теми, кто наступал, обращались не так. Слишком они уж холеные, самоуверенно-наглые.

Вернее, раньше были холеными…

В жестоком бою все всегда на контрасте. Одни сыты, умыты, надменны, горды. Другие же обделены бытовыми удобствами, не избалованы уважением и вежливым словом своих командиров. Зато искренне верят, что все у них впереди.

И с каждой битвой каждый что-то теряет. А значит, становится ближе по образу жизни и внешнему виду к врагу.

Чем я больше лил воду на спину, тем больше грязи на ней появлялось. Она словно сочилась из тела.

Я спросил:

— Что случилось? Где ты так пропитался землей?

— Его долго рубили лопатой, — ответил за него белобрысый. — Пока не зажило, было страшно смотреть.

— Ну да. — вспомнил я (хотя, конечно, в слух не продолжил) последний свой боевой эпизод. Но на моем «топоре» не могло налипнуть столько земли!

— Это мой друг, — продолжал белобрысый. — Нас трое во взводе из одного города. Мы всегда говорили друг другу о том, что видел каждый из нас. А теперь он все время молчит. Внутри у него что-то хлюпает, булькает…

— Я тебя узнал, — сказал я, как будто не слыша меланхолический монолог. — Это ты шел в цепи впереди остальных?

— У меня длинные ноги. Я всегда быстро хожу.

— Тебе куда попала пуля? В живот?

— Пуля? Попала? Нет, в живот точно нет. Я не знаю. Я не почувствовал… Правда, когда я упал, у меня с головы слетела каска, и на ней оказалась дыра.

— Вот видишь, наши винтовки лучше ваших трах-тарахтелок. Они пробивают металл. Хотя не пристреляны. Я целился тебе не в голову, а в живот.

— Ты наш противник? — удивился мой собеседник. — Ты был в окопе?

— Противники остались там, — я неопределенно махнул в противоположную сторону от заходящего Солнца, закрывая вопрос.

— А здорово все на нас заживает! — сказал белобрысый и улыбнулся такой открытой улыбкой на слегка конопатом лице, что я уже больше не мог представить его водянисто-голубые глаза прищурившимися из-под кромки каски, а руки сжимавшими стреляющий автомат.

— У тебя голова не болит?

— Немного. Я, наверное, ударился затылком, когда упал. Но это скоро пройдет.

— Мне кажется, у тебя там пуля, — сказал я, показав ему на область за ухом.

— Если даже так, что тут поделаешь?

— Нужно ее вынуть.

— Без инструментов? Ты сможешь? Ну, попробуй! Давай!

Я положил руку на коротко подстриженную, все еще пахнувшую одеколоном голову, прижал середину ладони к тому месту, куда вошла пуля и где лобная кость неплотно сошлась.

Я отчетливо увидел кожным зрением кусочек свинца. Он смялся от удара о каску и был похож на жеваный окурок папиросы.

А потом вдруг мне стало дурно. К горлу подступила такая тяжелая тошнота, что я забыл, что больше суток не ел и что мне будет нечем облегчить желудок.

Белобрысый отодвинулся в сторону. Он теперь сидел на земле.

— Почему-то считают, что когда пуля попадает в висок — ты ничего не чувствуешь, — сказал он и виновато скривил уголки губ. — А меня чуть не вывернуло на изнанку. Я, правда, потом об этом забыл. Теперь вспомнил опять…

— На, держи, — сказал я, раскрывая ладонь и протягивая собеседнику пулю. — На память от стрелка!

— А он? — спросил белобрысый, тронув плечо безучастно лежавшего друга. — Ему ты сможешь помочь?

— Если мы с ним уже сегодня встречались, то, наверное, да.

Я вычерпывал из внутренних органов целые пригоршни дурно пахнущей жижи.

Нет, я не мог занести в раны столько земли. Очевидно, бедолага ел ее сам. И пытался ею дышать. Он захлебнулся грязью, пока я бил его ржавым, зазубренным клинком старой саперной лопаты.

Наконец, пострадавший хрипло вздохнул и начал судорожно кашлять, отхаркивая и отплевывая черную мокроту.

— Ты меня помнишь? — спросил я его, когда грудь его начала успокаиваться, а в глазах появилось осмысленное выражение.

Он отрицательно замотал головой.

— Ну, вот и хорошо!

— Спасибо, — сказал белобрысый.

— Спасибо за что?

— Спасибо, что ты нам помог.

— Теперь для меня это долг. Каждый в ответе за тех, кого приши… ну, в общем, кого приручил. А когда встретите земляка, передайте ему от меня горячий привет. Уверен, его обязательно скоро убьют.

Мы все были мертвы.

Все ополченцы погибли в окопах так быстро и просто, что смерть свою никто не успел осознать. Но мы продолжали, как будто, по-прежнему жить. В том поле, где в траве, на земле, в свежевырытых нами траншеях остались лежать не погребенными наши тела.

Я раньше считал, что мертвым все безразлично. Неправда! Мы словно малые дети. Мы чего-то все ждем.

Три дня прошло. Девять дней. Сорок. Мы потеряли им счет. Мы задержались на поле надолго. Может быть потому, что о нас все забыли. Нас лишили посмертно всех прав. Единственный список фамилий, который составил каптер, почему-то сожгли.

У нас на поле не сеют, не пашут. У нас — тишина. Даже мальчишки боятся ходить по костям. Коровы и козы — не в счет. Для нас они часть той высокой и сочной травы, в которой мы спим.

Но однажды опять появился немецкий солдат. Его было трудно узнать. На нем не было формы. Он шел тяжело. Опирался на палку, пытаясь уменьшить нагрузку на левую ногу.

И все-таки он был из тех, кто здесь уже был. Он знал, что мы его ждем. Он видел, как мы его держим на мушках своих мало пригодных для боя стволов. Он остановился над самым окопом и долго стоял.

Его тянуло сюда потому, что я его звал.

Вот, он с трудом наклонился и взял из просевшего бруствера горстку земли.

Когда-то земля была красной. Из восемнадцати круглых отверстий кровь хлестала, как будто бы я был дуршлаг, наполненный теплым и ярким густеющим клюквенным соком.

Пока ее сжимали в руке, земля вспоминала о том, что в ней была кровь. А я снова чувствовал боль. Бесконечную, смертную, такую тяжелую, что она приковала меня к этому полю, к пропитанной кровью земле.

Но немцу было хуже, чем мне. Он принимал эту боль. Я ее отдавал. Она возвращалась тому, кто ее причинил.

С тех пор, как вышел на пенсию, Фриц Лак с немецким упорством искал старых друзей.

Но находил, в основном, только могилы. Поколение было таким, что немногим удалось дожить до седин.

Два лучших друга Фрица, с которыми он воевал, были убиты еще в сорок первом. Он полагал, что могил у них нет. Ведь русские редко хоронят немецких солдат.

Он провел целый месяц в Москве. Получил доступ к трофейным архивам. Из них впервые узнал названия сел, по которым когда-то чеканным тевтонским шагом прошел.

По-русски Фриц говорил хорошо. Не забыл еще то, чему научился в плену. Но Григорий Петрович, председатель колхоза «Имени 25 лет Победы», не сразу понял, чего от него хочет настырный иностранный турист.

— Мне фондов и грантов не надо. Я заплачу за все сам. Я нашел поле, на котором с войны лежат ваши и наши солдаты. Ваших больше. Давайте их всех похороним. Я за все заплачу.

— Наших больше! — возмутился притворно Григорий Петрович. — Это кто вам такое сказал?

— Я тогда тоже там был, — ответил Фриц и посмотрел на председателя немного с прищуром, как будто бы из-под каски, надвинутой на глаза.

— Хорошо, — Григорий Петрович поборол внезапный озноб. — Что нужно вам от меня?

— Разрешение.

— Это будет непросто. У меня ведь почти половина земель не пригодна для посевной. Там, за лесом, вы нас били. А подальше, туда, за ручьем и рекой, мы вам врезали так… Впрочем, это неважно. Если бы не запрет на раскопки, знаете, какой урожай у нас бы был каждый год?

— Почему вам нельзя хоронить погибших солдат?

— Ну, сейчас уже можно, — сказал председатель. — А раньше была установка не увеличивать официальную цифру потерь. Если останков солдат не нашли, значит, они не погибли. Как у нас говорят: На «нет» и суда нет.

— Сейчас уже можно? — переспросил председателя Фриц.

— Теперь все можно списать на советскую власть. Да не смотрите вы так на меня! Помогу, но не сразу. — Григорий Петрович неожиданно и совсем, как будто, не к месту хитро прищурился. — Кое-кто из авторитетных товарищей говорит, что тела погибших солдат воплотились втраву, деревья, кусты. Зачем тревожить прах, который давно стал землей?

— Тогда, — сказал Фриц, — я хотел бы поставить им памятник. Общий, для всех!

Григорий Петрович понял, что немец дозрел. Улыбнулся доброжелательно и широко:

— Ладно. Начнем вести пропаганду. Деньги, надеюсь, для этого есть?

Вернувшись в Гамбург, Фриц Лак перечислил директору колхоза двести тысяч в евровалюте. Марта не возражала. Она всегда поддерживала мужа во всем.

В конце лета пришлось отправить еще пятьдесят. Весной Григорий Петрович опять попросил прислать двести тысяч. На новый рекламный сезон. Фрицу стало ясно, что пора приезжать самому.

Он своими руками сделал скамейку, привез в разобранном виде в Россию и собрал возле ручья. Сидя на этой ажурной скамейке можно было видеть все поле, за которым рос такой же, как на родине, лиственный лес.

Григорий Петрович весьма удивился, когда Фриц Лак попросил его показать отчет о расходах.

— Я же вам обо всем написал! Половина денег ушла на дотацию местного радио. Вторую нужно было раздать ветеранам войны в виде так сказать отступного за то, что мы хотим уравнять в правах погибших советских солдат и фри… то есть немецких фашистов. Это дорого стоит. Не каждый согласится за подачку продать свою совесть и честь.

— Я помню, что вы писали. Я хочу посмотреть документы.

— Документы — не понял председатель колхоза — на что?

— Счета. Квитанции об оплате. Фамилии. Списки. Расписки…

Григорий Петрович долго смеялся:

— Какие расписки? Какие счета? Вы не в Германии, мой дорогой. Мы не формалисты. Мы делаем все по велению наших сердец. Вот почему вы нас победить не смогли. Фамилии! Списки! Вы до сих пор не сумели понять, куда вы пришли!

— Тогда я вам денег больше не дам, — сказал немец твердо.

— Ну, хорошо, хорошо, успокойтесь! — согласился пойти на уступку Григорий Петрович. — Я дам расписку о том, что новый транш получил. Или вы не верите мне, что я израсходую средства с пользой для дела — для упокоения в нашей земле ваших друзей?

— Но мы совсем не богаты, — Фриц сказал виновато. — У нас с Мартой осталось немного денег только на памятник. Я уже выбрал место, где он может стоять.

— Хорошо, хорошо, — повторил председатель. — Мне все нужно обдумать. Давайте я запишу, как звали ваших друзей.

Сразу же после того, как настырный немец ушел, Григорий Петрович вызвал Сидорчука — самого пронырливого из бывших бригадиров, забравшего в личное пользование дальние выпасы за рекой.

— Чем я могу быть полезен, Петрович? — деловито спросил Сидорчук.

— Да так… вот, смотрю, ты огородил все луга, но скот не пасешь. Чем живешь?

Сидорчук усмехнулся:

— Живу, как и все, дарами земли.

— Я дары твои знаю! Почем продаешь в Москве немецкие каски? Наверно еще автоматы, гранаты…

— Что вы! — воскликнул испуганно Сидорчук. — Это же незаконно. Да и какие гранаты? Все протухло давно, отсырело. Ведь у нас — глинозем.

— Ладно, ладно! Я тебя не хочу подводить под статью. Но с любого бизнеса налоги нужно платить.

Сидорчук дернулся, сделал вид, что хочет засунуть руку в карман:

— Сколько с меня? Сколько я вам должен отдать?

— Мне деньги твои не нужны. Ты за ночь вспашешь мне поле. Так, как ты это делать умеешь, — произнес председатель с нажимом на «ты». — У тебя ведь есть металлоискатели и другие хитрые штуки.

— Хорошо. Я все сделаю. Где нужно копать?

— Ближе к нашей центральной усадьбе, возле самого леса, на той стороне, где остались окопы.

— Там же… — Сидорчук брезгливо скривился, — в основном только кости. Ополченцы. Одна винтовка примерно на пятерых. Да и те нет смысла искать. Рассыпаются словно труха. Амуниции много было у немцев. Но немцев там нет. Я уже проверял.

— Двое, как минимум, есть. Должны быть, — председатель внушительно посмотрел на искателя «кладов». — Запиши, как зовут: Курт Лемке и Клаус Браун. И смотри, не напутай! Не то мне придется напомнить, что «твою» землю колхоз в любой момент может вернуть.

Наутро, к очередному визиту иностранного гостя, у председателя в руках были убедительные аргументы для продолжения диалога. Григорий Петрович решил все сразу сказать, не давая оппоненту возможности возмущаться, сомневаться и возражать:

— К сожалению, наша с вами активность привлекла внимание корыстных людей, — начал он траурным голосом. — Сегодня ночью они перекопали все поле. Вот что они попросили вам показать… — Председатель достал два немецких «смертных» жетона с едва различимыми буквами. — Посмотрите, по-моему, тут выбиты те самые имена, которые вы мне назвали.

Немец долго бесстрастно смотрел. Но не на медальоны. В глаза собеседнику.

— Сколько денег вам нужно?

Григорий Петрович снял с лица «скорбную маску».

— Я уже говорил. Двести тысяч. На памятник — еще пятьдесят.

— Таких денег у меня уже нет.

Председатель убрал медальоны.

— Посоветуйтесь с вашей женой. Всегда можно что-то продать. Разве есть у вас что-то, что вам будет жалко отдать за друзей?

Фриц Лак пришел попрощаться с друзьями.

Было видно, что ночью на поле потрудились изрядно. Появилось немало воронок. Полоса шириной метров пять у окопов была вспучена бороной. Там и сям, словно корни засохших растений, из земли торчали кости. Можно было увидеть разбитые черепа. Они смотрели с глубоким укором на солдата вражеской армии, который стал причиной того, что был потревожен их прах.

Фриц вдруг осознал, что с этого поля живым не уйдет.

Я прицелился. Теперь-то винтовку я знаю. Попаду прямо в сердце. Вырву пулей изношенный клапан. Выпущу в землю обратно свою, а вместе с ней и немецкую кровь.

Но стрелять я не стал. Лучше пусть его «успокоят» наши ребята. Не то будут дуться опять на меня много лет.

Мы ждали. Мы просто держали фрица на мушках изъеденных, ржавых стволов.

Он упал без нашей помощи — сам. Сердце. Клапан. Внезапная смерть.

К новичку в нашем сплотившемся братстве сразу же бросились двое, которых я опекал. Они понесли его на скамейку, к ручью. Им лучше побыть какое-то время втроем. Ведь в первые дни, иногда даже месяцы, годы трудно бывает понять, что один в поле не воин. Что наше поле одно и на всех. Навсегда.

Когда Марта приехала за телом супруга, она задержалась в поле на целый день. Найденной здесь на удивление крепкой саперной лопатой она присыпала землей кости давно погибших людей.

Сначала ей пришли помогать двое подростков из соседней деревни.

Потом потянулись и взрослые. Не то, чтобы очень активно старались привести поле в божеский вид. Но что-то в сознании жителей сдвинулось.

Они починили скамейку, которую к этому времени кто-то успел разбить топором. Распилили ствол упавшего дерева и поставили круг из пеньков-чурбачков.

Теперь к нам в гости часто приходят. По русски, с бутылкой. А иногда просто так, посидеть, подумать и помечтать. Не всегда понимая, что так вот общаются с нами. Что для нас это память. А память важнее могил и крестов.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Родился 9 августа 1956 года. По образованию — физик-теоретик.

Как и полагается при такой несуетливой профессии, преподавал общий курс физики студентам, работал над диссертацией. Однако после того, как в научнопопулярных журналах начали публиковать его рассказы (первый — «Мальчик, старик и собака» — вышел в журнале «Химия и жизнь» в 1980 году), сменил специальность на более близкую к литературному творчеству.

Последняя занимаемая в советское время журналистская должность — член редколлегии, заведующий отделом науки журнала «Техника — молодежи».

К тому моменту, когда ушел в 1990 году в издательский бизнес, было опубликовано два десятка рассказов в общественно-политических газетах, научно-популярных журналах, ежегодниках «Фантастика», переводных сборниках советской фантастики (на английском и португальском) и в «Советской литературе» на немецком языке. В № 1 (10) «Знание — сила: Фантастика» за 2010 год был опубликован рассказ «Игра детей младшего школьного возраста».

^{Сергей Абаимов} Миллиард смертей понарошку

— Послушайте, Мак Лафлин! — президент кричал и брызгал слюной, — вы для того и носите погоны, чтобы выполнять мои приказы! Или вы думаете, мы потратили восемьдесят биллионов только ради вашей забавы?!

— Никак нет, сэр, — начальник департамента военной разведки, самый засекреченный генерал армии Соединенного Королевства, взирал на раздраженного президента с абсолютным спокойствием. Его холодные, словно льдинки, голубые глаза не выражали ничего.

— Тогда действуйте! Эти русские опять обнаглели! Хотят нарушить договор и провести испытания тесла-бомбы!

— Я знаю, сэр.

— Вы обязаны остановить их! — президент бухнул кулаком по полированной крышке стола. — Во что бы то ни стало! Любой ценой!

— Год тому назад я предупреждал вас, сэр. Нельзя было позволять этому Фейнштейну покидать страну. Вы тогда не послушали меня.

— Что?!! — президент вскочил из-за стола и угрожающе склонился над Мак Лафлином. — Да как ты смеешь!

— Простите, сэр, — ничто не изменилось в лице генерала. Словно окаченный ледяной водой, президент вернулся в свое кресло.

— Ну хорошо, признаю, я был тогда не прав, — произнес он, неожиданно быстро успокаиваясь. — Геополитическая обстановка требовала. Но теперь, генерал, я даю вам полный карт-бланш исправить ошибку. Не позволяйте этому Фейнштейну уезжать год назад. Посадите его в тюрьму, тем более, что он этого достоин. Ликвидируйте его, наконец.

— Вы имеете в виду, сэр, использовать наш МВ проект, чтобы исправить прошлое? — генерал искренне удивился. — Это невозможно, сэр.

— Вы не можете его остановить?

— Можем, сэр. Но это изменит настоящее. Плохое оно или хорошее, но это настоящее. Конституция запрещает нам рисковать им.

— Плевать! Что может измениться?

— Например, сэр, результаты ваших повторных выборов. Вы победили как человек, способный противостоять нарастающей угрозе со стороны русских. Измени мы прошлое, и в вашем президентском кресле уже может сидеть другой.

— Мой пост ничто в сравнении с благополучием Королевства, — президент кивнул седеющей головой. — Сделайте это.

— Не могу, сэр, — генерал упрямо покачал головой. — Никто не позволит нам. У спикера парламента за этот год родился мальчик, который чудом выкарабкался из затяжной послеродовой пневмонии. Он не будет рисковать жизнью ребенка опять. Начальник генерального штаба женился. И так у всех. Никто не поддержит нас, многие приобрели что-то хорошее за этот год.

— Что же делать? — понурился президент.

— Сэр, использовать машину времени для изменения прошлого недопустимо. Даже прикажи вы мне это, — генерал твердо посмотрел в глаза президенту, — в соответствии с уставом, я не выполню ваш приказ. Вы можете просить меня добыть для вас что угодно — миллионы тонн золота, урана или тесла-бомб. Но коррекция прошлого недопустима.

— Интересно, откуда вы возьмете миллионы тесла-бомб? — ехидно спросил президент. — Или военная разведка имеет свое оружейное производство, о котором даже я ничего не знаю?

— Все очень просто, сэр. Мы можем использовать для этого машину времени.

— Это как? Вы будете производить тесла-бомбы с помощью машины времени?

— Так точно, сэр! — генерал впервые улыбнулся.

— Я не понимаю, объясните, — потребовал президент.

— Это очень просто, сэр. Представьте, что завтра вы мне дадите одну тесла-бомбу. Я с помощью машины времени перемещаю эту бомбу во вчерашний день и оставляю ее на складе одной из наших военных баз. Прошлое изменено, но не сильно. Теперь завтра я буду иметь уже две бомбы — одна вчерашняя, на складе, а одну вы опять сами дадите мне.

— То есть вместо одной бомбы вы из воздуха имеете две?

— Так точно, сэр! — снова улыбнулся генерал. — Но это еще не все. В завтрашнем дне у меня две бомбы. Я возвращаюсь с ними во вчера чуть позже, чем я появился там в предыдущий раз, и на складе уже лежит одна из бомб. Я оставляю там еще две новых рядом, завтра вы снова даете мне одну — и у меня уже четыре бомбы.

— О, Господи, — произнес президент. — А откуда же там возьмется прошлая бомба, если вы ее положите снова в другое место?

— Я понимаю, сэр, это сложно понять с первого раза. Проще всего думать об этом, опираясь лишь на прошлое. Будущее неустойчиво и полностью зависимо. Бомба появилась в прошлом и изменила тем самым все будущее. Она так и останется на складе, даже если в новом будущем вы ее мне не дадите и я ее туда так никогда и не положу.

— Это очень сложно…

— Сэр, вы упомянули о потраченных на наши исследования восьмидесяти биллионах, — генерал ухмыльнулся. — Я готов возвратить их вам в любой момент тем же способом. Золото, бриллианты, что хотите.

— То есть в стране появится лишних восемьдесят биллионов золотом? Что же вы молчали до сих пор?!

— Мы только недавно отработали эту технологию, сэр. Но теперь экономика Королевства может полностью на нас положиться.

— Это похвально, генерал, — президент улыбнулся. — Но как же быть с русскими? — понурился он. Они близки к созданию тесла-бомб.

— Это исторический факт, сэр, — кивнул генерал. — Мы не в силах изменить его, и должны опираться на нерушимое настоящее. Но для изменения будущего вы можете полностью на меня рассчитывать.

— Что вы предлагаете?

— Всяческую поддержку наших армейских подразделений. Точнейшие разведданные — с машиной времени это пара пустяков. Представьте себе, наш агент уходит в кайнозой, перемещается в нужное место и появляется там на секунду в будущем. Любой закрытый объект, любые барьеры охраны будут бессильны. Тем же способом обеспечивается проведение диверсионных операций — мы можем доставить любую бомбу в любое место.

— Доставьте тесла-бомбу в лабораторию русских. Они так хотят ее получить — они ее получат.

— Это возможно, сэр, — медленно кивнул головой генерал. — Но вы должны представлять себе последствия. По моим данным, даже без веских доказательств русские ответят мгновенным контрударом. Такая сейчас обстановка.

— Мы выдержим, — в голосе президента появилась сталь.

— Это война, сэр. Мы не готовы, наша ПРО несовершенна. Будут огромные потери.

— Если мы позволим им создать тесла-бомбу, потери будут несравнимо больше, — упрямо произнес президент.

— Вас не поддержат, сэр. Парламент не пойдет на это…

— Плевать, — было видно, что президента переклинило на идее. — Мне плевать на парламент, мне плевать на импичмент. Мы сделаем это для страны, история нас оправдает.

— Ядерные бомбы будут взрываться над нашими городами, сэр.

— Мы выстоим. Ядерные бомбы не тесла-бомбы. Тогда не выживет никто.

— Но сэр.

— Это приказ! — президент опять кричал и брызгал слюной.

— Можно обойтись.

— Это приказ, генерал!!!

В комнате повисло молчание. Мак Лафлин тихо сидел на своем месте и спокойно наблюдал, как постепенно спадает гнев президента.

— Разрешите доложить, сэр? — произнес он наконец.

— Опять скажете, невозможно? — с угрозой спросил президент.

— Никак нет, сэр. Вполне возможно. Просто я хотел предложить вам другой вариант.

— Опять трюк с машиной времени? Так бы сразу и сказали, — уже добродушно махнул рукой президент.

— Так точно, сэр, трюк, — Мак Лафлин помолчал. — Мы разработали новую технологию, но пока не успели опробовать ее в действии. Речь идет об абсолютном прогнозировании исхода военных действий. Однако это потребует от вас, лично от вас, сэр, полного мужества. Вы должны будете рискнуть жизнью. Точнее, вам придется умереть. Действительно умереть. Но вы останетесь в живых и будете знать исход войны с русскими.

Генерал замолчал.

— Мне придется умереть, но я останусь жив? — президент говорил медленно, тяжело глядя на собеседника. — Объяснитесь, Мак Лафлин. Пока что это похоже на попытку убить главнокомандующего и пахнет трибуналом.

— Хорошо, сэр, — голос генерала был по-прежнему ровен. — Мы не можем рисковать настоящим, но мы можем рискнуть будущим. Вы, лично вы, сэр, с группой страховки перемещаетесь в далекое прошлое, в кайнозой. Тем самым мы создаем основной резерв для восстановления настоящего. Далее мы помогаем вам переместиться в завтрашний день, и вы начинаете войну против русских. Вы проигрываете этот вариант будущего, а мы страхуем вас из кайнозоя. Если ситуация разрешится, ничего другого не потребуется. Но вот если станет очень туго…

— Что тогда?

— Мы спасаем вас, только вас, оставляя страну гибнуть. Вы уходите в прошлое, унося с собой весь накопленный опыт развития событий. И тут должно произойти то, о чем я говорил — мы убьем вас, сэр. Специальная группа возвращается в кайнозой и убивает вас еще перед заброской в будущее. Еще перед тем, как вы развяжете войну. Будущее изменено, страна цела и никогда не гибла. Но где-то в более далеком прошлом существуете вы второй, прошедший через все. Мы возвращаем вас в завтрашний день, и дальше все будет зависеть только от вас, сэр.

Президент понуро ссутулился в кресле.

— Я понял, генерал, — произнес он. — Скажите, вы уверены, что это сработает?

— Должно сработать, сэр, — кивнул Мак Лафлин головой.

— И нет никакого способа спасти тому, первому… жизнь?

— Нет, сэр. Во всей Вселенной не должно быть вашего двойника. Иначе Королевство ждет опасность пострашнее войны с русскими. Простите, сэр, но это абсолютно необходимая мера.

— Я понимаю вас, — президент кивнул головой. — Я такой же солдат, как и вы, Мак Лафлин, — произнес он. — Действуйте, генерал.

* * *

Все произошло очень быстро. Его запихнули в полутемную камеру. Неожиданно дикая боль, словно его вывернули наизнанку. Створки дверей распахнулись, и он выпал на заботливо подставленные руки.

Вокруг стояли офицеры в форме разведки. Камера, из которой он появился, словно черная, пустая коробка, торчала посреди знойной, залитой солнцем степи. И воздух! Воздух, каким он никогда не дышал.

Его поставили на ноги и поднесли к губам флягу с коньяком.

— Кайнозой, сэр, — произнес улыбчивый лейтенант и обвел все вокруг рукой.

Внезапно воздух словно треснул. Из черной коробки один за другим посыпались солдаты в неизвестной ему черной униформе. Они бесцеремонно растолкали офицеров разведки и выстроились вокруг президента четким полукругом.

Последним появился Мак Лафлин. Его полевая форма, смешная в кабинетах департамента, здесь казалась неотъемлемой частью его самого.

— Простите, сэр, но вы знаете, что я должен сделать, — произнес он, вытаскивая пистолет.

— Постойте, Мак Лафлин, я еще не… — задохнулся президент.

— Все кончено, сэр.

— Но я…. я по крайней мере имею право знать.

— Конечно, сэр. Королевства больше не существует, нам только чудом удалось вытащить второго вас.

— Но почему?..

— В распоряжении русских оказалось около десятка тесла-бомб. Испытания, из-за которых все началось, были дезинформирующим маневром. На самом деле противник овладел тесла-технологией раньше нас, и Фейнштейн тут совершенно ни причем. Простите, сэр, но вы погубили свою страну.

Раздался выстрел, и тело президента, словно тряпичная кукла, рухнуло в высокую траву.

* * *

— Это было ужасно, генерал, — президент, казалось, постарел на несколько лет. В его волосах прибавилось седины, лицо сморщилось, словно печеное яблоко.

— То, что мы убили вашего двойника, сэр?

Президент тяжело посмотрел на генерала.

— То, что я видел там. — он достал сигару, и кто-то из окружающих офицеров тут же услужливо чиркнул зажигалкой. — Море огня. Ослепляющего зеленого огня. Зеленая, сжигающая все волна. Она шла и шла вдоль страны, и города исчезали один за другим. И ничего. Ничего за этой волной. Лишь оплавленная, голая земля. Ни людей, ни деревьев, ни зданий. Ничего.

— Скажите, сэр, там была остаточная радиоактивность? Мы не смогли это проверить во время лунных испытаний, не хватило мощности. Нам важно это знать, сэр, — кивнул головой Мак Лафлин.

Президент смерил его долгим взглядом.

— Придется договариваться, — тяжело произнес он. — Договариваться. И с кем?! С русскими!!!

— Это будет нелегко, сэр. На данный момент у них стратегический перевес по запасам тесла-бомб.

— Я очень боюсь предстоящих переговоров, — признался президент и нервно глянул на Мак Лафлина. — Скажите, генерал, вы могли бы опять подстраховать меня?

— Сэр, вам не страшно умирать снова? — осторожно осведомился генерал.

— Но ведь это было понарошку? Скажите, все, что я видел, это ведь было только понарошку? — почти попросил президент. — Этот миллиард исчезнувших жизней — ведь все это было только понарошку?! — тухнущая сигара задрожала в его пальцах.

— Конечно, сэр, — состроив безразличное лицо, отчеканил генерал. — Только понарошку, сэр. Только понарошку. И мы всегда можем попробовать снова.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Родился в 1973 году. Окончил Московский физико-технический институт.

Учился в аспирантуре Университета Калифорнии, Дэвис. Изучает землетрясения. Научно-фантастические рассказы в 2006–2007 гг. печатались в ряде ведущих российских журналов. В № 1 (6) «Знание — Зила: Фантастика» за 2008 год был опубликован рассказ «Две зеленые точки».

^{Александр Белл} Разрушитель системы

Спору нет, что многие комсомольцы конца шестидесятых годов прошлого века страдали беспринципностью, но Вася Белкин, будучи человеком идейным, верил в светлое будущее и рук не покладал для его приближения. Он с энтузиазмом и творческим огоньком трудился в НИИ, с удовольствием вел в подшефной школе радиолюбительский кружок, а по ночам изобретал и мастерил машину времени.

На это сложное и вроде бы нереализуемое устройство его выбор пал неслучайно. Во-первых, ему достались материалы деда, отдавшего полжизни теории временных перемещений, а во-вторых, он понимал, что для достойного существования в настоящем надо соприкасаться как с прошлым, так и с будущим, то есть, наблюдать не одну точку пути, а всю дорогу с ее возможностями и опасностями.

Отдавая предпочтение коллективному труду, Вася предложил уже проработанную идею машины времени своему руководству, но начальники от молодого специалиста отмахнулись и по-отечески посоветовали лженаукой не увлекаться.

Единственным, кто активно поддерживал фантастическое начинание, был давний друг Васи Костя Непомнящий. Не обладая мощным умом и особым трудолюбием, он был асом по части снабжения, и скромный Вася всегда признавал, что без друга его работа давно бы зашла в тупик. Костя же не ограничивался техническими вопросами, а и в житейском плане опекал непрактичного Ваську: то импортные джинсы ему доставал, то с интересными девушками знакомил. Вася новенькие джинсы надевал, но с таким же удовольствием ходил бы и в отечественных брюках, а с девушками дальше дружеских отношений не заходил: то ли королевну ждал, то ли от своего увлечения ни на что не мог оторваться.

Работа над машиной времени шла хромаючи. То Васе казалось, что дело на мази, то он чуть ли не впадал в отчаяние, но все-таки упорство себя оправдало, и, худо-бедно, первый экземпляр был изготовлен. Совершенством он не отличался и позволял перемещаться туда-сюда не более, чем на сорок пять лет.

Не желая подвергать друга опасности, Костик так и рвался в первоиспытатели, но Вася отвел ему другую роль: отправлять и возвращать путешественника. После долгих раздумий и споров для начала решено было переместиться в период НЭПа. С машиной времени в рюкзаке друзья прибыли в глухую, почти заброшенную деревеньку. Вася, хоть и отличался смелостью, но зря рисковать не собирался, а чем малолюдней местность, тем меньше вероятность нарваться на неприятности.

На пустыре никого не было. Вася пристроил машину на пне и в который уже раз объяснил помощнику, какие тумблера и кнопки нажимать, в какую сторону перемещать движок. Потом в мышцу собственного бедра он ввел иглообразную микроантенну, принял раствор, приготовленный по рецепту деда, и в позе лотоса уселся на траву.

Костя разволновался. Предстоящие действия были простыми, но какая-нибудь досадная ошибка могла сорвать эксперимент века или даже погубить друга. Однако время поджимало, и юноша набросился на аппарат, как на заклятого врага. Вначале ничего не изменилось, но вот неподвижное тело изобретателя заколебалось, стало расти и истончаться, и вдруг совсем исчезло. Результат соответствовал ожиданиям, но Костю тем не менее затрясло.

Дышать было нелегко: воздух изобиловал неприятными химическими запахами. Вася с трудом разлепил веки и увидел дуло пистолета, направленное прямо ему в лицо. Находясь под влиянием перехода, путешественник не особо испугался, а пробежал взглядом по мордастому угрюмому детине в пятнистой форме.

«Буржуйский прихвостень. Такой убьет и не поморщится», — подумал Вася и, стараясь не шевелиться, сделал заявление.

— Я здесь с самыми добрыми намерениями.

— И потому самовольно проник на частную территорию, — тяжелый ботинок болезненно ударил изобретателя под ребра.

Жалея, что он не отправился в счастливое будущее, а угодил в паутину отживающего капитализма, Вася заверил:

— Это чистая случайность, но я посланник доброй воли, и все объясню…

— Иван, что там такое? — откуда-то сверху донесся властный, раздраженный голос.

Вася скосил глаза и чуть не присвистнул: жили же буржуи. Кто бы подумал, что в крохотной деревушке относительно недавно стоял эдакий особняк с башнями, колоннами и расположенной в крыле второго этажа, огромной крытой верандой. Там-то и стояли два буржуя: один — длинный глистоподобный и чернявый, а второй — лысый крепыш, сверкающий золотом массивных колец на толстых пальцах.

— Тут какой-то чудик нарисовался, босс. Называет себя посланником, — с явным подобострастием отозвался Иван.

— Почему впустили? — рявкнул лысый.

— Да он как с неба свалился или из-под земли вырос. Гляжу — сидит истуканом.

Лысый исторгнул грубое ругательство, но обстановку разрядил чернявый, пискляво предложив:

— Давай, поразвлечемся с этим посланником.

Лысый кивнул и крикнул вниз:

— Тащи его сюда!

Иван за шиворот поднял пленника на ноги и по песчаной дорожке, пересекающей ухоженную зеленую лужайку, привел его в дом, затмившей все представления о роскоши НЭПа. На веранде, которая вполне могла служить местом отдохновения восточного принца, кроме двух мужчин, сидевших подле отлично сервированного стола, присутствовала и полуоголенная девица. Лежа в шезлонге, она то ли дремала, то ли притворялась дремлющей. Ее вольная поза и чисто символический наряд выдавали в ней продажную усладительницу буржуйской плоти. Полвека спустя ни одна комсомолка не показалась бы на людях в столь неприличном виде.

Упирая в спину незваного гостя пистолет, Иван подогнал его к развалившимся в низких креслах мужчинам. При ближайшем рассмотрении лысый оказался бритым, а у чернявого обнаружился неровно подстриженный ежик. Вглядываясь в Васю крупными, чуть навыкате, бесстыдными глазами, бритоголовый отрывисто бросил:

— Обыскан?

Прислужник грубо пошарил по телу юноши и пробасил:

— Чист!

— Тогда иди! — приказал бритоголовый и тотчас добавил. — Этот хиляк с мухой не справится.

Вася даже обиделся. Он, хоть и был худ, но спортом занимался и каждое утро по десять минут стоял на голове.

— Так кто же тебя прислал? — не предложив сесть, напористо спросил бритоголовый.

Изобретатель решил было, не метать бисер перед свиньями, но вовремя одумался: ведь знание истины кого угодно может толкнуть на путь исправления.

— Я гость из будущего, а точнее, из второй половины вашего же столетия.

Чернявый издал резкий смешок:

— Да он колес наглотался!

Но бритоголовому было не до смеха:

— Не похоже. Думаю, просто псих. Но как ему удалось проникнуть на мой участок? Охрана бы этого не допустила.

— Говорю же, я из будущего. В наше время на месте вашего дома будет пустырь без признаков былого строения.

Бритоголовый побагровел.

— Хамство! Я столько денег вложил в усадьбу. Считал, что она на века, а через несколько десятилетий от нее следа не останется?

Чернявый захихикал.

— Купился, купился, Антон. При твоем-то прагматическом уме, взял да и поверил бредням придурка.

— Уж больно он чудной. В наше время таких днем с огнем не сыщешь, — смутившись тем, что купился, пробурчал Антон и тут же переключился на Васю:

— А что случилось с моим домом. Война какая-нибудь была?

Лицо гостя приобрело скорбно-торжественное выражение:

— Да, страшная война. Не исключено, что ваш дом разбомбили, а потом люди разобрали его по кирпичикам.

— Мерзость! — возмутился Антон. — В этой стране нормальное существование немыслимо. То революции, то войны, то хренота какая ни попадя!

— Но мы победили в войне, ликвидировали все перекосы, и теперь ничто не мешает счастливому строительству.

Антону ответ посланника не понравился:

— А строй? Какой у вас строй?

— Мы движемся к коммунизму, — скромно, но не без скрытой гордости отвечал Вася.

— Проклятье! — взвыл Антон, а чернявый то ли в шутку, то ли всерьез вцепился в свои короткие волосы и закачался из стороны в сторону.

Вася счел нужным добавить:

— Между прочим, откат к капитализму, который вы сейчас переживаете, был недолгим. Года через два в стране восторжествует социализм.

— А в остальном мире? — вскинул голову чернявый.

— Идут положительные процессы, но в некоторых странах, таких как США, капитализм, хоть и загнивает, но все еще крепко цепляется за свои позиции.

— А что будет с нами, со мной, в частности? — с затвердевшим от напряжения лицом спросил Антон.

Вася замялся:

— Что лично с вами, не знаю, но капиталисты, по крайней мере, как класс, будут ликвидированы.

— Значит, наше время кончилось?

Вася не успел кивнуть, как к бритоголовому подошел бесшумный Иван и что-то шепнул ему на ухо.

Обращаясь к чернявому, Антон с гадливой улыбкой сообщил:

— Депутат прибыл. Нужно идти договариваться, Марик.

— В свете открывшихся фактов особого смысла в переговорах не вижу, — кисло откликнулся Марик.

— И ты купился, — Антон невесело усмехнулся и тут же перешел на деловой тон. — Ладно, пошли, а этого нужно пока запереть.

— Не нужно! — девица уже не спала, а сверлила Васю взглядом красивых ярко-карих глаз. — Все равно скоро вернетесь, а я за ним пригляжу.

Глаза Антона холодно блеснули:

— Пригляди, Катерина. Только не позволяй себе ничего лишнего, а то я тебя по стенкам размажу. А ты, посланник, перекуси. Как говорится, от нашего стола вашему..

Мужчины ушли, а путешественник покосился на стол, ломящийся деликатесами. Ничего подобного он и на свадьбах не пробовал, но не есть же буржуйское. Лучше, пока есть возможность, по сторонам осмотреться. За высоким забором виднелись убогие лачуги, а возле одной из них ковырялась в земле обтрепанная старуха.

— Хорошо в будущем-то, посланник? — заинтересованно спросила подошедшая чересчур уж близко Катерина.

Вася взглянул в ее дерзкое самоуверенное лицо и почувствовал, как жар разливается по его телу, более того, ему показалась, что если эта особа пожелает, он побежит за ней наподобие жалкой привязчивой дворняжки. Усилием воли развеяв наваждение, путешественник вспомнил о своей просветительской миссии и заговорил, хоть и несколько сдавленно, но солидно.

— Думаю, что лично вам грядущие перемены пойдут только на пользу. Избавившись от униженного положения, вы сможете учиться и трудиться на благо Родины.

Девушка хмыкнула:

— Уже отучилась — институт закончила и, да будет тебе известно, сейчас тружусь на благо элиты родины.

— Но вас оскорбляют.

— Зато не бедствую. Правда… — она задумалась и продолжила озабоченно, — в связи с предстоящей сменой системы надо бы от Антона сбежать и заняться наукой. Ну, чтоб в новом обществе проблем не было. Только ведь этот упырь, пока суд да дело, под землей меня найдет и с землей сравняет.

Вася пожалел девушку.

— Сейчас не выйдет, но я прибуду сюда еще раз и постараюсь перебросить вас в будущее.

Катерина махнула рукой:

— Э, нет! Где родилась, там и пригожусь. А ты не волнуйся — выкручусь. Думаю, что красивая женщина ни при каком строе не пропадет.

Вася хотел было приобщить девушку к социалистическому мировоззрению, но ощутил трепет внутри себя и понял, что зов из будущего дан, и вот-вот начнется перемещение.

Ближе к вечеру Антон и его двоюродный брат Марк сидели в гостиной у потрескивающего камина. Оба угрюмо молчали, и, наконец, Марика прорвало:

— Нет, я ни на грош не верил этому посланнику. И что же? Он взял да испарился прямо на глазах Катерины.

Не выказывая эмоций, Антон хмуро спросил:

— И что ты намереваешься делать?

Закинув ногу на ногу, Марик развалился в своем удобном кресле:

— А у нас всего один выход: по-быстрому распродать собственность и вместе с деньгами свалить за границу.

Антон остался хмуро-сосредоточенным:

— Кем я буду за границей? Богатым эмигрантом, которому никто не доверяет? Спасибо, не надо. Сейчас у меня скопилось полмиллиарда долларов. Так вот, я пущу эти деньги на революционную борьбу и войду в новый режим не элементом, подлежащим уничтожению, а организатором и хозяином жизни.

— Не хило! — выпалил Марик, и после паузы поинтересовался. — А как поступишь с Катериной?

— Незамедлительно порву с ней: лидер оппозиции просто обязан быть хорошим семьянином.

Удрученно разглядывая обуглившуюся машину времени, Вася уже во второй раз повторил:

— Хорошо, хоть я успел вырваться из этого логова.

Костик, с момента появления друга не прекращающий хмурить лоб, словно бы ничего не услышал и спросил совсем о другом:

— Значит, движок нужно было смещать влево?

— Сто раз ведь говорил: левая сторона — прошлое, правая — будущее.

— Но хоть убей меня, а во время твоего путешествия движок стоял в крайне правом положении.

Вася засмеялся.

— У тебя в мозгах все перепуталось. Неужели же ты думаешь, что я не отличил бы светлого будущего от агонизирующего капитализма? Хотя, — юноша запнулся и помрачнел, — мне почему-то все время казалось, что я был не совсем в НЭПе… Может быть, меня, и правда, занесло в грядущее?..

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

А. Белл — это содружество двух авторов: Людмилы Хохловой и Наталии Поповой. Людмила Владимировна Хохлова, 1954 года рождения, родилась в посёлке Салтыковский Московской области, образование высшее.

Наталия Алексеевна Попова, 1956 года рождения, родилась в Москве, образование высшее.

После окончания институтов обе работают в оборонной промышленности. Публиковать свои работы стали с 2006 года в газетах «Тайная сила», «Шестая раса», «Необъявленный визит» и журналах «Наука и религия», «Дельфис», «Чистый источ Ю ник», Донецкий рериховский вестник «Орифламма». В 2010 году в издательстве «Лотос» вышла книга «Лазейка для Иуды».

В № 1 (12) «Знание — сила: Фантастика» за 2011 год опубликован рассказ «О пользе самодельных табуреток».

⠀⠀ ⠀⠀

^{Тамара Ветрова} Заблуждение

В квартире № 9 появился бюст. Или, лучше сказать, возник… Как он выглядел? Да как обычно: без рук, без ног — зато физиономия самая преисполненная. При этом взгляд каменного гостя был нацелен строго на дверь в коммунальную уборную; создавалось впечатление, что он держал этот объект под жестким контролем; «объект находится под наблюдением». Гм.

Тут надо отметить, что в описываемый период девятая квартира почти совсем опустела. Хотя до того была полна жильцов, которые беспрерывно запинались о каждый порог, налетали на всякую дверь и бранились довольно отвратительными голосами; так что, повторяем, до настоящей минуты там, можно сказать, яблоку было негде упасть — не то что бюсту… Но вдруг, как сказано, жильцы удивительной квартиры исчезли — точно расползлись по многочисленным щелям. Возможно, впрочем, что кто-то уехал в командировку, допустим — уехал в город Рыбинск, набираться опыта. Или в другое место. А кто-то отбыл на дачу. Построил себе дачу около озера и уехал. Почему нет? Так или иначе, дома остался один-единственный человек, его звали Анатолий, а вот фамилию жильца уже не восстановить; эта фамилия утратилась навсегда.

Об Анатолии особо сказать нечего; или — если уж взяться за характеристику его свойств — можно отметить, что, как какой-нибудь газ, он отличался специфическим цветом и запахом. Цвета жилец был синего, с лиловыми вкраплениями и желтыми подтеками; какой-то импрессионизм, ей-богу — или как это называется? Не реализм, точно. Ну а запах герой имел по сезону: сивушные масла, приправленные, соответственно, то луком с чесноком (чтобы уберечься от зимних инфекций), то — выдержанными малосольными огурцами. И это было тем удивительнее, что хозяйство Анатолий вел довольно беспорядочное и, уж во всяком случае, огурцов не солил; как видно, эти огурцы солились и плесневели сами, под воздействием живой природы. Н-да.

Бюст обнаружился утром; знакомство, можно сказать, было не из приятных. Жилец на ощупь двигался в сторону уборной; на ощупь — поскольку света в коридоре не было уже третий месяц. И вот, пересекая таким образом коридор (как разведчик — чужую границу… Которая на замке.), пригибаясь на всякий случай (ибо с потолка, с бесполезной лампочки свисала всякая дрянь… кальсоны не кальсоны…), Анатолий приближался ко входу в туалет, КАК ВДРУГ… запнулся, пребольно ударив палец на ноге.

— Сволочь! — высказался Анатолий и вздрогнул. Давненько он не слышал своего голоса…

— Легкие… не прочищены. — заметил Анатолий, наклоняясь: пострадавший жилец предпринял попытку нащупать, обо что он споткнулся. И тут же обнаружил крупную голову каменного истукана.

— Спички! — буркнул Анатолий, проявив сообразительность. То есть человек догадался, что без спичек ему нипочем не разглядеть, что за дрянь понаставили его соседи прямо на пути к уборной.

Через пять минут Анатолий со свечой в руке вернулся на исследуемый участок. Бюст стоял точно там, где жилец едва не повредил палец — в полуметре от двери в уборную; увесистый каменный бюст с идиотским выражением величия на облупленной физиономии.

Анатолий, удерживая бутылку со свечой двумя руками, осмотрел пришельца.

— Это что за Павлик Морозов? — наконец вымолвил он и присел перед бюстом на корточки.

— И лицо… с выражением. — выговорил жилец. — Минин и Пожарский какой-то.

— Ты чего? — обратился Анатолий прямо к бюсту. — Толку-то молчать.

И тут исследователя будто обнесло.

Во всяком случае, что-то в девятой квартире определенно изменилось.

Как будто тут внезапно открыли форточку… Или что-то в этом роде.

Повинуясь незнакомому чувству, Анатолий аккуратно поместил бутылку со свечой к стене и сам присел тут же рядом: слева — свеча, справа — бюст.

В эту самую минуту (по космическим часам), на расстоянии 12 тысяч световых лет от Земли, на пустой черной равнине разговаривали двое. Их звали Первый и Второй.

⠀⠀ ⠀⠀

Первый: Философ должен смотреть вверх. Вверх! Он не сенатор, чтобы искать что-то под ногами.

Второй: Что же искать сенатору под ногами? Корм?

Первый: Не ерничай. Ты прекрасно знаешь, что никакого корма там нет и быть не может.

Второй: Знаю. Ни там, ни где-либо еще. Вот я и говорю: Философ должен смотреть вверх. Верх — это перспектива. Если бы был телескоп.

Первый: Ну, был бы телескоп! Допустим. Что бы ты стал с ним делать?

Второй: Наметил бы перспективу.

Первый: Но твоя голова не движется. Шея — каменная. Какая перспектива?

Второй: Теоретически.

Первый: Теория, практика! Посмотри вокруг!

Второй: Я не могу вокруг. Я могу только перед собой. В этом суть Великой Реформы.

Первый: Суть? Прекрасно сказано!

Второй: Зерно. Каждый видит не дальше своего носа. Фигурально выражаясь… Психологически это абсолютно мотивированно. Человека не гнетут воспоминания.

Первый: Воспоминания? Что это значит? Я забыл.

Второй: В этом весь смысл. Не тащить на себе груз прошлого.

Первый: А будущего?

Второй: И будущего. Вообще никакой груз. Чтобы руки были свободны.

Первый: Да ведь нету никаких рук.

Второй: Фигурально выражаясь.

⠀⠀ ⠀⠀

— Не понял, — громко выговорил жилец девятой квартиры Анатолий. И, поколебавшись, прибавил: — Прошу повторить.

Тут Анатолий беспричинно засмеялся и объявил в черную пустоту коридора:

— Дубль два! Фигурально выражаясь.

Действие происходит, как и в первом случае, на расстоянии (приблизительно) 12 тысяч световых лет от Земли.

Представьте себе каменную равнину под черным небом. Безнадежный пейзаж, однако — характерный для миров, разбросанных в бесконечном космосе.

На равнине разговаривают двое — Первый и Второй.

⠀⠀ ⠀⠀

Первый: Оратор должен указывать вперед. Во всяком случае, его рука должна быть устремлена вперед в символическом жесте.

Второй (с огромным раздражением): Какая рука? Ты забыл, никакой руки нет, уже сто раз говорилось.

Первый: Это — частность!

Второй: Ничего себе частность. Ну, хорошо, хорошо. А ноги — тоже частность, по-твоему?

Первый (решительно): Если на то пошло, даже голова — частность.

Второй: Что же составляет суть?

Первый (уклончиво): Бюст — гордое имя.

Второй: Слышал сто раз!

Первый: Это звучит гордо.

Второй: Ну?

Первый: Ну и все. Что тебе еще нужно?

Второй: Мне-то ничего. Просто удивительно: ни рук, ни ног, ни, считай, головы — а все звучим гордо.

Первый: Тут все дело в великой истории. В вехах.

Второй: Вехи — похоже на ветошь.

Первый (гнет свое): Отсюда и гордость. Твердые убеждения. Дело не в руках или ногах. У сороконожки, например, сорок ног — а что толку?

Второй: Она может бегать.

Первый (с триумфом): Найди мне хоть одну сороконожку!

Второй: Нету.

Первый:То-то и оно. Нету. А мы — есть.

⠀⠀ ⠀⠀

Сидевший между свечой и бюстом Анатолий с упреком покачал головой.

— Что толку от стихов? — заметил он, раздумавшись. — Хоть с утра до ночи разговаривай, как Сергей Михалков. А смысл? Гори, письмо любви!..

Дело в том, что Анатолию почудилось, что невидимые голоса разговаривают стихами. Хотя ощущение было, безусловно, ошибочным: в речах космических туземцев была проза, одна только проза.

Космические собеседники Первый и Второй так привыкли к своему странному (на наш взгляд) окружению, что оно совсем не казалось им странным.

Ни мертвые каменные поля, простирающиеся сколько хватало глаз, тут и там; ни неподвижное черное небо, в котором почти не было видно звезд; ни абсолютное одиночество.

Впрочем, это последнее обстоятельство никак нельзя считать бесспорным, и вот почему. Первый и Второй не были единственными обитателями пустынной планеты. Там было немало и других обитателей; но все дело в том, что и те также были Первый и Второй; то есть либо Первый, либо Второй.

Этот парадокс не имел к Космосу (вообще-то набитому парадоксами) совершенно никакого отношения. Не было это и заурядным надувательством. Просто несколько миллионов лет назад всему населению планеты было — ради поддержания порядка — предложено рассчитаться на первый и второй. Так они и сделали, и с тех пор именно стали Первым и Вторым — каждый.

Теперь уже не было никакого смысла спорить над целесообразностью решения, принятого 5 миллионов лет назад. Зачем? Тем более, это решение не принесло видимого вреда. Другое дело — невидимый вред; но в историях разных цивилизаций полным-полно того невидимого вреда, который наносят даже самые невинные обстоятельства. Например, какие-нибудь хлор и бромсодержащие фрионы, а попросту выражаясь — антропогенный фактор!

По поводу последнего можете не удивляться: так попросту выражаются все кому не лень — во всяком случае, все разумные обитатели видимой части Вселенной. Такие выражения служат неоспоримым доказательством их разума.

Вернемся, однако, к далекой, в нашем исчислении, планете, где жители послушно поделились на Первый — Второй.

Называлась планета Бюст-486.

Сразу отметим, что цифра 486 ничего решительно не значила. Это была первая попавшаяся цифра, которая пришла в голову авторам идеи. Да и дело там было не в самой цифре, а в том, чтобы какая-нибудь цифра была; а иначе получалось глупо и несолидно: Бюст. Для планеты это было явно маловато и наводило на мысль о каком-нибудь провинциальном магазине…

Первый и Второй иногда и спорили. Со стороны это было немного глупо, так, как по крайней мере, последние 4 миллиона лет не приводило ни к каким последствиям. До этого тоже не приводило ни к каким последствиям, поскольку планета Бюст-486 была такова, что там имелись одни только причины; а следствия слабо давали себя знать; или, точнее говоря, давали себя знать в других точках космического пространства.

(Например, у нас на Земле, на улице Степана Разина, в доме 35 в квартире № 9. Как вы помните, именно запнувшись о бюст, землянин едва не сломал себе палец).

Представьте себе, как и в прошлый раз, каменную пустыню, которую — если быть честным — мог спроектировать какой-нибудь спившийся и обозлившийся на весь белый свет каменщик; да и то исключительно в том случае, если бы работал на своем месте тысячу лет — и все это время неукротимо пьянствовал!

Отвратительная местность.

⠀⠀ ⠀⠀

Действующие лица прежние: Первый и Второй.

⠀⠀ ⠀⠀

Второй: Но ты забываешь о долге! Постоянно забываешь о долге.

Первый: Я-то?

Второй: Вот именно. Обо всем должен помнить я один.

Первый: О чем же ты помнишь?

Второй: Я сказал не конкретно, а для примера. Я должен помнить о долге!

Первый: И что же ты о нем помнишь? Для примера?

Второй: Должен быть долг. Иначе наше существование станет бессмысленной тратой времени.

Первый: Ты имеешь в виду выделенный класс инерциальных систем отсчета?

Второй: А?

Первый: Которые формируют некоторую совокупность одинаково равномерно и прямолинейно движущихся наблюдателей, заполняющих все пространство?

Второй: Наше пространство никто не заполняет. Почти никто.

Первый: Это обывательская точка зрения. А еще толкуешь о долге.

Второй: Не толкую, а напоминаю.

Первый: Это одно и то же.

Второй: (после непродолжительного молчания): Мы не вправе пренебрегать своим долгом. Если мы пренебрежем им один раз, потом второй, потом третий, четвертый. Ты меня понимаешь?

Первый: Понимаю.

Второй: …то со временем это войдет в привычку. Граждане Великой Империи не могут пренебрегать своим долгом.

Первый: Могут, но не должны.

Второй: Не встревай. Егозишь, как шило.

Первый: Хорошо, не буду встревать. Что же я стану делать?

Второй: Не пренебрегать своим долгом.

Второй: Мы — народ, в этом все дело.

Первый: Да?

Второй: Великий народ!

Первый: Где?

Второй: Куда ни кинь взор.

Первый: Никого нет.

Второй: Просто ты не можешь повернуть голову. Потому не видишь, что делается дальше твоего носа.

Первый: Такова суть Великой Реформы. Кто это говорил?

Второй: Я. Или ты. Сейчас уже не важно. Однако, если ты окинешь взором.

Первый: Ну?

Второй:…наши необозримые просторы; могучие города и веси.

Первый: Могучие веси? По-мему, ты зарапортовался.

Второй: …то сам убедишься, что только великому народу под силу сложить эти гимны! Утверждающие приоритет духа.

Первый: Над чем?

Второй: Что ты сказал?

Первый: Я спрашиваю: приоритет духа над чем?

Второй: Ни над чем. Просто приоритет.

Первый: Такого не может быть. Грамматика не допускает.

Второй: Мы можем разглагольствовать сколько угодно. Вести дис В куссии. А следует просто выполнять свой долг! Не ерничать, не глазеть по сторонам!

Первый: Мы и не глазеем. Поскольку.

⠀⠀ ⠀⠀

— Три водки, два пива, — громко выговорил жилец девятой квартиры Анатолий. — Иначе я развалюсь на атомы.

⠀⠀ ⠀⠀

В Лекционном зале стоял заинтересованный гул.

Слушатели ждали Лектора, а пока обменивались впечатлениями.

— Стареющая цивилизация.

— Безусловно! Целый набор признаков. В «Истории космических цивилизаций» (издание второе, страница 681) можно прочитать.

— Пафос как признак вселенского маразма!

— Плюс — гипертрофированные самооценки.

— Размытый, но еще явственный след тоталитарного управления; эти «первый» и «второй».

Обсуждая, Слушатели не сразу заметили, что за кафедрой стоит Лектор и с интересом прислушивается к их репликам.

— А вы что скажете? — обратился он к самому юному Слушателю, который сидел на первом ряду, выставив вперед ноги в гигантских кроссовках.

— Снова Зонд Брейсуэлла, — объявил молодой человек. — Старая надежда сформировать своих поставщиков информации из местного материала…

— А по поводу стареющей цивилизации?

— Согласен с… ними (юный Слушатель указал на задние ряды). Крепкий космический маразм.

— Но как же они запустили Зонд?

Молодой человек пожал плечами.

— А они запустили его давно, — почти не задумываясь, ответил он. — Пока еще не пребывали в ступоре. И вот покуда этот космический разведчик — зонд — шел, а потом обживался в условиях новой цивилизации, чтобы создать себе помощников из местного материала, — они состарились.

— Вы хотите сказать, что на этот раз зонд-разведчик (известный в истории Космоса как Зонд Брейсуэлла) явился на планету Земля в качестве бюста?

— Ага. Да и как еще? У них там, по-моему, больше ничего нету.

— Что ж, господа, совсем неплохо, — обращаясь ко всем, — заявил Лектор. — Остается суммировать наши рассуждения.

В коридоре девятой квартиры, упирающемся в двери уборной, было темно. Слабое пламя свечи едва освещало сидевшего у стенки человека и каменный бюст, развернутый профилем в сторону уборной.

Человек был жилец квартиры Анатолий, а бюст — просто бюст. Впрочем, если верить внезапному видению Анатолия, этот бюст был космонавтом-разведчиком, посланцем другого мира.

Анатолий, в руке которого откуда-то появилась бутылка, сделал два или три глотка, перемежая их мерной речью. Он говорил:

— Я — землянин. Я — землянин.

Будто какие-нибудь позывные, право.

— Мы — похожи! — говорил Анатолий каменному истукану. — У нас есть глаза, и у вас есть глаза. У нас есть уши, и у вас есть уши. У нас есть нос, и у вас есть нос. У нас…

Но дальше перечислять не имело смысла; больше у бюста ничего не было, на то он и бюст. И все-таки, по некоторым признакам можно заключить, что Анатолий не напрасно трудился, стараясь выйти на контакт.

Сидя почти у самого порога коммунальной уборной, скромный землянин сделал свое дело. Каменный истукан откликнулся, хотя и ничего не сказал в ответ. Или Анатолий не расслышал? Во всяком случае, сигнал на далекую планету был отправлен. Это — факт, тут уж ничего не попишешь.

В Космос полетело информационное сообщение необыкновенной важности: Земля — свободна для жизни. Население планеты состоит из одного человека; да и тот — почти бюст. Малоподвижен, неразговорчив, нетребователен, терпелив.

Отношение к бюстам доброжелательное!

ПРИЕЗЖАЙТЕ!

⠀⠀ ⠀⠀

Правда это или нет, только некоторые факты никак невозможно игнорировать. Например — изрядное количество каменных мужчин и женщин, преимущественно расположенных в парках культуры и отдыха. Они стоят и сидят, иногда — по неясной причине — возводят руки вверх; некоторые смотрят друг на друга, иные — на нас, пробегающих мимо… А один каменный человек сидит ссутулившись, охваченный тяжелым раздумьем. Фигура этого мыслителя хранится в известном музее — по-видимому, для того, чтобы никому не пришло в голову задать ему вопрос: о чем он думает?

Вот о чем?

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Родилась в 1955 году в г. Свердловске. В 1979 г. окончила Уральский Государственный Университет (Ур ГУ). Живет и работает в г. Лесной Свердловской области, преподаватель словесности в Школе искусств. Первая публикация в 1988 г., в журнале «Уральский следопыт». Автор книги «Кремлевские звёзды» (Екатеринбург, 2009), постоянный автор журналов «Магазин», «Урал», «Человек и закон». Публиковалась в двух антологиях уральской прозы — «Сказки уральских писателей», «Шаг на дорогу», журналах «Стетоскоп», «Вавилон», «Сетевая словесность», «Textonly». Лауреат премии журнала «Магазин» (1999 г.). Автор ряда статей, посвященных проблемам детского творчества. Постоянный автор педагогических изданий «Искусство в школе» и «Литература», так же публиковалась в журналах «Мир образования», «Искусство и образование». Автор фантасмагорических, иронических, детективных, фантастических текстов.

^{Иван Афанасьев, Сергей Жданов} Саморез и Державность

На дорогах и дворах весело горланили куры и гуси, придя в весеннее возбуждение. На бельевых веревках и штакетных заборчиках провяливались на апрельском солнце старорежимные постельные принадлежности. Здесь, на самой городской окраине, среди рядов низкорослых двухэтажных домиков, перемежаемых многочисленными деревянными сарайчиками, сельский уклад был неистребим.

И в этот прекрасный день в малометражной квартирке тетки Феоктиньи Рационализатор с рулеткой у рта и пеной на губах доказывал хозяйке, что не может ни при каких условиях шкаф-купе поместиться в маленькой нише.

— Старая твоя башка, — в сердцах объяснял Рационализатор, — шкаф-купе устроен так, что дверь открывается вбок, по пазам. А у тебя куда он будет открываться? Смотри, ведь в стенку упирается. Давай смастерю хорошие полки, а тут ты шторку повесишь?

Феоктинья лишь поджимала тонкие губы, отчего усики на ее верхней губе становились похожими на гусарские. Наконец она укоризненно сказала:

— А вот Волковым ты сделал…

— Дурина! Ты хоть была у тех Волковых? Да у них один сортир больше твоего зала!

Свернув рулетку, Рационализатор вышел на улицу, продолжая вполголоса ругать упертую бабку. Среди окрестных жителей он пользовался славой народного умельца, и очень дорожил своей репутацией. Уйдя на пенсию, он смог в полной мере отдаться своей изобретательской страсти. Да и руки привычно просили работы, и приработок был кстати. Он и на пенсию ушел не потому, что здоровье оставляло желать лучшего, или же его попросили освободить место для молодых. Нет. Мог бы и дальше трудиться. Работа была, был почет, приличная зарплата.

Ушел он потому, что его предложения и изобретения все больше не совпадали с общей линией на производство дешевого одноразового товара. Технология поступала вместе с оборудованием, инструментами и стандартами, и что-либо улучшить в ней Рационализатор уже не мог. То есть мог, но — ценой изменения либо качества товара, либо иных его свойств. А такие его рацпредложения почему-то всегда оказывались неприемлемыми.

Душа тянулась к новому, нестандартному, оригинальному. Чем труднее задание, тем интереснее работать. Недаром его изделия всегда были добротными, прочными, и шли нарасхват. Вот и сейчас, вернувшись домой и перекусив, чем послал Бог и частная торговля, он не мог заставить себя не думать о чертовом шкафу. Точнее, мысль жила в нем самостоятельной жизнью, ускользая от сознания.

После обеда он не выдержал и потянулся к бумаге. Что-то долго чертил, беззвучно шевеля при этом губами. Потом пошел в мастерскую, расположенную в сарае, и провозился там до позднего вечера. Утром, не особо скрывая самодовольства, заглянул к Феоктинье.

— Подгоняй борт, старая. Не на руках же мне эту бандуру тащить.

Проблем с транспортом не возникло — какой левак откажется от полусотни за десять минут работы? За дополнительное вознаграждение в виде жидкой русской валюты он даже помог занести изделие в квартиру. Установка тоже не отняла много времени: Рационализатор загодя подготовил и крепеж, и инструменты. Вскоре он позвал хозяйку.

— Все. Принимай работу. Нравится?

Феоктинье нравилось. А как же — полированная дверца с зеркалом чуть не во весь рост. Словом, все, как у людей.

— А теперь смотри. Вот так дверца закрыта, а так… — Рационализатор плавно откатил дверцу в сторону, и та исчезла, растворившись в воздухе где-то на границе с глухой стеной, оставив только узкую лакированную полоску с золотистой ручкой на ней.

Соседка ахала, открывая и вновь закрывая шкаф.

— Куда же она девается-то?

— А я почем знаю. Думаю, что куда-то в эфирное пространство. Тебе-то какая разница? Стена цела? Цела. Дверь цела? Тоже цела. Что еще надо? Смотри-ка лучше калькуляцию. Это за материал, это за работу…

Шкаф возымел огромный успех среди соседей, проживающих в столь же убогих типовых квартирках. По их заказам Рационализатор изготовил еще несколько аналогичных изделий, а потом увлекся новой задачей. В его шкафах дверцы исправно откатывались в сторону, исчезая на время из нашего мира.

А вскоре счастливая владелица первого образца приболела.

Ухаживать за матерью явился ее средний сын, Лешка, человек, скорее, пьющий, чем наоборот. Во всплеске его сыновних чувств соседи сразу узрели корыстный расчет на материнскую пенсию. Да и материальную помощь других братьев Лешка рассчитывал использовать в собственных интересах.

В первый же день, будучи не вполне трезв, он сломал ручку на дверце шкафа. Полагая себя мужчиной хозяйственным и технически грамотным, он поспешил ввернуть вместо ручки длинный саморез, продырявив дверцу насквозь. Иначе вытянуть ее из эфирного пространства у него не получалось. Ввернул — и забыл о дверце на очень долгое время.

Когда популярный среди молодежи музыкальный канал транслировал клип, и на экране четыре энергичные девицы демонстрировали свои телеса в минимуме одежды, далеко не все заметили появление в кадре зазубренного острия. Мало ли что в этих клипах на экране происходит? Клип закончился, появилась разбитная ведущая, а острый зазубренный предмет не исчезал.

— Мне сообщили сейчас из операторской, что у нас появились некоторые неполадки с изображением. Я и сама вижу на контрольном мониторе, что сбоку от меня, — девица протянула руку, немедленно скрывшуюся за саморезом, — находится, скажем так, некий острый предмет. Хотя почему некий? Мне подсказывают, да я и сама вроде бы разглядела, что это обычный шуруп. Или саморез, если кому так больше нравится…

Далее девица заявила, что шуруп лично ей нисколько не мешает, что это вообще прикольно: вести передачу в тени шурупа. Руководство канала ухватилось за это, в общем-то, случайное высказывание своей ведущей. Поскольку убрать изображение самореза с экрана не удавалось — оно сохранялось на канале даже в том случае, если передатчик вообще прекращал трансляцию на данной частоте — руководство канала объявило его своим символом. Выражение «в тени шурупа» стало крылатым.

В продаже появились майки с изображением шурупа, брелки в виде самореза, конкурирующий музыкальный канал снабдил картинку своего канала отверткой. Фундаменталистские мусульманские круги усмотрели в необъяснимом явлении знак, посланный аллахом, о скорой гибели нечестивой и развращенной западной цивилизации. Среди символов арабских террористических организаций появилось изображение самореза. В арабских кварталах Парижа подростки краской рисовали на стенах домов огромные шурупы.

Ученые объяснить появление шурупа не смогли. Правительство Российской Федерации выступило с успокоительным заявлением, заявив, что явление самореза на экране музыкального канала никак не скажется на благосостоянии граждан России. В частности, утверждалось, что и в следующем году конъюнктура мировых цен на нефть останется благоприятной. Правительство поторопилось.

За три дома от Рационализатора жили его знакомые, Сидоровы. С ними проживал и их внук, Вениамин. Пока бабушка еще что-то видела, хоть и сквозь очки, внук остерегался украшать жилище чересчур фривольными картинками. Но когда старушка ослепла настолько, что могла различать лишь общие контуры крупных предметов, внук повадился приносить домой эротические постеры. Один из них, изображающий даму в одном бюстгальтере, находящуюся в коленно-локтевой позе, Вениамин прикрепил на дверцу шкафа-купе. Шкаф для Сидоровых тоже сработал в свое время Рационализатор.

Первое явление «Российской Державности», как немедленно прозвали неприлично позирующую девицу оппозиционеры всех мастей, прошло почти что незамеченным. Вениамин утром собирался в колледж, откатил дверцу шкафа, достал оттуда ветровку, и сразу закрыл шкаф. В это время на одном из государственных телеканалов, известном своей официозностью и чопорностью, шла утренняя передача. Для редактора передачи внезапное перекрытие верхней части экрана полуголой накрашенной девицей явилось таким шоком, что он не смог отреагировать. К тому моменту, как в студии догадались отключить трансляцию, девица уже покидала экран своим ходом.

Через сорок минут шестеро причастных к передаче сотрудников были уволены, а остальные — отправлены во временные отпуска. Следствие вело ФСБ, их сотрудники обнюхали и обстукали все углы принадлежащих каналу помещений. Кое-что противозаконное и антигосударственное они отыскали, но все это не имело к интересующему их происшествию никакого отношения.

Вернувшийся после учебы внук поел и быстро куда-то убежал. На этот раз прикрыть дверцу шкафа он забыл…

Канал уже загодя анонсировал освещение важного внешнеполитического визита президента страны. Как раз тогда, когда политобозреватель в студии уже готовился предоставить эфир специальному корреспонденту, на экранах появилась обнаженная девица. На этот раз она не исчезла, несмотря на попытки забить ее помехами, вообще отключить трансляцию.

Зрители канала, в основном не испытывающие к соблазнительному телу здорового физиологического интереса, а более озабоченные престижем отчизны, с возмущением бросились звонить во все мыслимые инстанции.

Что там прокуратура с милицией! Звонили, истерически требуя принятия срочных мер, в жилищные управления, на скорую помощь, в администрации всех уровней, в газовые службы, водоканал и даже доставку пиццы на дом.

Представители всех традиционных конфессий, не сговариваясь, обвинили во всем распущенность нравов, насаждаемую средствами массовой информации. Дума на сверхсрочном заседании обсуждала необходимость принятия очередного закона о борьбе с терроризмом, потому что квалифицировать происходящее иначе, чем новую, особо циничную разновидность терроризма, против которой не существовало пока еще юридически выверенных способов противодействия, было невозможно.

Правительство приняло ряд постановлений, ожидаемый эффект от которых мог наступить никак не раньше следующего месяца. Националисты обвинили во всем Америку, оказавшись солидарными с исламистами.

Другие телеканалы потеснились, предоставив эфирное время пострадавшим коллегам. Но канал, привыкший представлять исключительно официальные точку зрения, впал в состояние полного развала. Никто из официальных лиц государства не имел на самый животрепещущий для страны вопрос не только государственной, но даже и чисто человеческой точки зрения.

Поздно вечером обнаженная дама самостоятельно покинула картинку злосчастного канала. Следующие несколько дней стояла хорошая погода, поэтому Вениамин в шкаф не лазал. Он слышал о явлении на канале голой бабы, но сам картинки не видел и не связывал свой шкаф с новой формой терроризма. А тем временем в соседнем доме одинокий бобыль Леганов повесил на дверцу своего шкафа лунный календарь огородника, вырезанный им из местной газеты.

Календарь перекрыл собою весь экран, и безвинно пострадавший частный малопопулярный канал временно прекратил вещание. Леганов пользовался шкафом часто. Появляющаяся и исчезающая таблица посевных дней с добавляющимися периодически записями от руки натолкнула общественность на мысль, что происходящие явления имеют общую причину, не связанную с политикой, заговорами и прочими традиционными для обывателя объяснениями лично ему непонятных явлений. К тому же компетентные органы выяснили, какой газете принадлежала транслируемая бобылем Легановым в эфир таблица благоприятных для посева дней.

Представитель спецслужб намекнул, что в результате проведенной следственной работы они уже знают, жители какого города причастны к происшедшим безобразиям. Город назван не был, но уже на следующий день вся страна знала, какой город подразумевался. «В России все — тайна, и ничего — не секрет». Вскоре в вышеуказанном городе не осталось свободных мест в его немногочисленных гостиницах.

Когда на одном из каналов, претендующих на статус федерального, появилось изображение дешевой бумажной иконки, все неправославные конфессии дружно возмутились. Патриарх предложил было выкупить этот канал для церкви, но здесь воспротивилось уже государство. Иконка появлялась строго упорядоченно, по утрам и вечерам, в одно и то же время, поэтому канал легко сумел приспособить свое вещание к тому расписанию, которого придерживалась Антонина Семеновна для переборки своих вещей.

Так бы все оно и шло, не смени Вениамин плакат на своей дверце. Его новая дама лежала в одних перчатках на прелестном голубом диване, бесстыдно раскинув ноги прямо перед зрителями. Полюбовавшись плакатом, молодой человек откатил дверцу в эфирное пространство, ошарашив страну явлением мисс «Российская Державность — 2», и принялся выбирать для себя одежду.

Спустя час в Думе уже ставили вопрос о вотуме доверия правительству. А навстречу выходящему из дома Вениамину попался очень бодрый старичок с тросточкой. Старичок обходил квартиры в поисках лунного календаря, потому что его собственный по несчастию, промок, ставши нечитабельным. В тех квартирах, куда старичка впускали — а впускали почти все — он рысьим взором осматривался по сторонам.

В квартире Сидоровых старичок углядел знакомые раскинутые бедра и выхватил из кармана сотовый телефон. Рационализатора взяли через двадцать минут; через полчаса после того приехали к Лешке, забрали Антонину Семеновну и Леганова. Шкафы вывозили по одному, в сопровождении бронетранспортеров. Вениамина безуспешно искали по всему городу и захватили только ночью, когда он беспечно явился домой. Когда юноша узнал, что одна из фракций Государственной Думы требует для него смертной казни, то раскаялся в содеянном, пообещав оказывать следствию максимальную помощь.

Избавление от «Российской Державности» встретили бурей ликования. Наградили трех генералов и двух полковников, а майору, изображавшему старичка, подарили именные часы. На место пропавшего самореза музыкальный канал немедленно повесил его точное изображение. Только вот Рационализатора в камере хватил инсульт. Слишком поздно допущенные к нему ученые не сумели узнать секретов эфирного пространства; изобретатель уже не мог разговаривать, а после повторного инсульта умер.

Шкафы Рационализатора, чью тайну создатель унес с собой в могилу, хранятся на тайных складах ФСБ. Время от времени возникают идеи тайной переправки их на территорию Прибалтики, Грузии, США или Украины, но санкции руководства такие идея пока что не получили.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторах

Афанасьев Иван Борисович, 1957 г. р., член Союза литераторов России. Творческую деятельность начинал как поэт, публиковался в местных, региональных и республиканских СМИ и сборниках. В зрелые годы переключился на прозу. Первая книга — повесть «След бича», написанная в соавторстве с Александром Голубевым, под общим псевдонимом Андрей Голиаф — была опубликована в 1991 году в издательстве «Отечество», после победы авторов во Всесоюзном конкурсе молодых писателей-фантастов. Через год это произведение было переопубликовано в журнале «Сокол».

Следующая книга, роман «Паутина», вышла в свет в издательстве «ЭКСМО» в 1996 году. Соавторы те же, но изменился псевдоним: Александр Гласьев. Серия «Абсолютное оружие». Под тем же именем в журнале «Пограничник» вышла в свет повесть «Точка в океане». Наиболее значимое произведение из числа завершенных, написанное в соавторстве с А. Голубевым, роман «Пионеры Аргоса», до настоящего времени не публиковалось. С 2006 года началось устойчивое творческое сотрудничество с С. Ждановым (см. ниже). Написано 5 романов, несколько рассказов, частично опубликованных. Жданов Сергей Владимирович родился в 1956 году. Живет в Орле. По специальности психолог, работает в психиатрии. Литературной деятельностью занялся в 2004 году, публиковался в региональных литературных альманахах (Орловский Край, 4–9 выпуски). В 2007 году совместно с И. Афанасьевым опубликовал роман «Последняя надежда творцов», (издатель А. Воробьев, Орел). В журнале «Искатель» (11, 2007) опубликована повесть «Воплощение Великого Брата». Член Союза Литераторов РФ.

В № 1 «Знание — Сила: Фантастика» за 2011 год опубликован рассказ «Узревший облик мира».

^{Сергей Бугримов} Последние новости

— С вами Лили Та и Юю Эта с Первого межгалактического канала. Последние новости.

При посадке на планету «Глюк», системы звезды «Хип-Хоп», потерпел крушение грузовой звездолет RGВ18. Плутоний, находящийся на борту звездолета, вошел в реакцию с одним из химических составов, обволакивающих планету, отчего произошел динамический взрыв силой 1/5 крт. Этого оказалось достаточно, чтобы планета «Глюк» перестала существовать. А вместе с ней ушло в небытие и полуторамиллиардное население. Компания — перевозчик «mirvam» приносит свои соболезнования по поводу данного инцидента.

В нелепую ситуацию попали космические пираты, на протяжении нескольких циклов терроризировавшие созвездие «Свободы». Свой очередной и, как оказалось, последний налет они совершили на охотничий корабль «Сюрприз», выполняющий заказ зоопарка: отловить и доставить в живом виде хавозавра, одного из самых свирепых хищников, занесенного в «красную книгу». Зверь, к тому времени изрядно проголодавшийся, с огромным удовольствием проглотил целиком всех троих горе-налетчиков. В принципе, их можно было бы еще спасти, тут же распоров брюхо хищника, но, как вы сами понимаете, подобный абсурд не уместен в нашем высокоразвитом обществе. Пожертвовать ценнейшим экземпляром ради каких-то никчемных ничтожеств — по меньшей мере, безнравственно. Естественно, что пище позволили спокойно перевариться.

Наконец-то закончился военный конфликт между двумя непримиримыми планетами «Кари» и «Нари», продолжавшийся на протяжении… А впрочем, никто уже и не помнит, когда он начался и, главное, из-за чего. Вспыхнувшая на почве меркантильного эгоизма грошовая ссора, переросла, в итоге, в глобальное истребление друг друга. И вот, гастролирующая по бескрайним просторам вселенной черная дыра «Веселая карусель» поглотила с потрохами весь этот театр боевых действий. Теперь близлежащие звездные системы могут облегченно вздохнуть.

В лаборатории профессора Чуд-о-Юде вырастили мозг, обладающий невиданным доселе умственным потенциалом. Мозг сразу же потребовал обеспечить его физической оболочкой, всеми мыслимыми и немыслимыми удобствами для этой оболочки, и отдать, для начала, пост президента Организации Объединенных Галактик. Когда профессор пришел в себя, он тут же презентовал свое детище одному из пунктов общественного питания. Приготовленное блюдо настолько пришлось по вкусу, что профессору моментально поступило супервыгодное предложение о дальнейшем сотрудничестве. Однако профессор отказался, мотивируя это тем, что питаться умными мозгами вредно, так как они являются носителем вируса рациональной глупости.

Знаменитая парочка аферистов Джебра Моут и Вилт Хабар вновь в центре внимания на страницах криминальной хроники. Под видом иллюзионистов они устроили театрализованное шоу на планете «Даун». Представление удалось на славу. Мало того, что все зрители, в итоге, оказались без своих кошельков и драгоценностей, так еще и наследный принц Чук и Гек лишился фамильного перстня — символа власти. Пришлось принцу раскошелиться на довольно таки кругленькую сумму, иначе его империя оказалась бы под угрозой. А что касается полиции, то она, естественно, опять осталась с носом. Джебра Моут и Вилт Хабар, в своих лучших традициях, ушли от преследования в высшей степени виртуозно. Они просто… В прочем нам, мягко говоря, не рекомендуется оглашать данный метод уклонения от правосудия, дабы сей метод не стал учебным пособием для других. И это, наверно, правильно.

В северной части созвездия «Южный Крест», недалеко от торговых путей, таможенная служба выявила у контрабандистов крупную партию оружия массового поражения. Случись это где-нибудь в цивилизованном уголке Вселенной, виновные понесли бы суровое наказание. А так, отделались лишь незначительным штрафом и были отпущены под честное слово, что больше никогда не будут заниматься такими плохими делами.

На планете «Айя» отменен смертный приговор в отношении Ту ру Гея.

Того самого Ту ру Гея, который умудрился съесть принцессу Эш, случайно залетевшую к нему в рот, когда тот завтракал. Дело в том, что местный уголовный кодекс предусматривает совершение смертной казни лишь одним способом — через повешение. Но как оказалось, у осужденного нет шеи, и поэтому привести приговор в исполнение не представляется возможным. Пришлось его отпустить. Однако Ту ру Гей дал расписку, что как только в уголовный кодекс внесется соответствующая поправка, он тут же явится и примет уготованную судьбой участь.

Чуть в стороне от «Млечного пути», буквально парсеков пятьдесят, обнаружена дыра во времени, через которую, вот уже на протяжении не установленного еще точно периода, просачиваются беженцы из будущего.

Как правило, это патологические нарушители закона. Очевидно, в будущем им ох как не сладко приходится! А из этого следует, что зло неукоснительно теряет свои позиции. И не далек тот час, когда это, мягко говоря, негативное явление будет фигурировать в нашем сознании лишь как исторический факт. Но это потом. А в данный момент объединенная флотилия по чрезвычайным ситуациям направляется к месту происшествия, дабы заштопать, если можно так выразиться, брешь в пространстве.

Студент биологического факультета с планеты «Гном» Вел Икан изобрел метод разложения живого организма на молекулы. После нескольких успешных опытов над своими домашними животными он решился на эксперимент над самим собой. Однако случилось непредвиденное. От короткого замыкания в электросети самостоятельно включилась система вытяжки. Часть молекул тут же всосало и выплюнуло в атмосферу. А из оставшегося материала воссоздать первоначальный образ, да и вообще какой-либо образ, было уже невозможно. А так как основные формулы открытия Вел Икан держал в своей голове, опасаясь, как бы кто-нибудь не выкрал их, с целью присвоить открытие себе, ведь оно еще не было запатентовано, то мы безвозвратно потеряли, или, во всяком случае, на неопределенное время получили отсрочку подобного прорыва в молекулярной биологии.

Очередной жертвой «Магнитной планеты» стал частный прогулочный звездолет с пятью особями на борту. Очевидно, они не заметили предупреждающих знаков; а, может, просто проигнорировали их, руководствуясь присущей необузданному нраву молодого поколения наивностью и вседозволенностью. В итоге: еще одна братская могила на этом кладбище ротозеев. Магнитное поле планеты настолько мощное, что с ним не способно справиться даже самая современная система торможения. Сейчас решается вопрос: отправить вторую эскадру бомбардировщиков для уничтожения «Магнитной планеты». Напомним, что первая экспедиция потерпела трагическую неудачу. Увлекшись пробным обстрелом объекта, никто и не заметил, как корабли приблизились на критическое расстояние. Ни один из восемнадцати экипажей не вернулся.

Подозрительный астероид перехватила таможенная служба звездной системы «Шоу». Сомнения в непогрешимости этого куска космических отходов появились сразу же, как только он самостоятельно увернулся от столкновения со встречным метеоритом. Когда астероид выловили, то обнаружилось, что он оснащен двигателем с программным управлением. Естественно, что тут же перехваченный объект подвергся доскональному обследованию. Результат не заставил себя долго ждать. Тщательно замаскированные склады с оружием, наркотиками, редкими металлами и драгоценными камнями буквально не оставили живого места на поверхности астероида. Хотя склады и были, как уже сказано выше, тщательно замаскированы, но еще раз повторимся: они не оставили живого места на поверхности. Стоило только наугад направить в ту или иную сторону лазерный луч, как сразу натыкаешься на какую-нибудь контрабанду. Осталось лишь дождаться, когда следствие выявит всех, причастных к этому делу.

Невероятная авария произошла в четырнадцатом квадрате «Темной Галактики». Два звездолета столкнулись друг с другом в момент выхода из гиперпространства. Редчайший случай в истории космической навигации! Не помогла ни общая система безопасности, ни новейшая разработка «Superstop», которая, кстати, находилась в распоряжении обоих кораблей. Куда же можно было так торопиться, чтобы в спешке забыть дома элементарную внимательность?! Ответ вполне мог бы показаться забавным, если бы не был таким трагическим; ведь оба экипажа сгорели мгновенно. А суть заключается в том, что полицейский патруль «Красной туманности» на полных парах преследовал злостных нарушителей, а навстречу, на тех же парах, бригада криминальных гастролеров, выпотрошившая сеть национальных банков нескольких планет двойной звезды «Алла», пыталась уйти от представителей закона, которые сумели основательно сесть им на хвост.

Но судьба неумолима, и разыграла свою партию. А справедливую или нет — не нам судить. Факт в том, что теперь и патруль, и гастролеры имеют совершенно другие проблемы.

Жительница планеты «Земля» подала в суд на «Центр переселения душ».

По контракту душа ее супруга после смерти должна была перекочевать в попугая (разновидность говорящих птиц, которых модно держать в клетке для экзотического наслаждения). Попугай, до этого не проронивший ни слова, начал заливаться таким отборным нецензурным текстом, что вдова упала в обморок. Никогда ее супруг, как утверждает она, не позволял себе ничего подобного. И наверняка ее обманули, и всучили душонку какого-то гнусного, похабного оборванца (местный лексикон, имеющий сложное неординарное толкование). На что «ответчик» привел неопровержимые доказательства беспочвенности обвинений. Просто супругу при жизни не хватало смелости иметь, в присутствии жены, собственное мнение. Рука у той тяжелая, особенно когда в ней еще зажата сковородка. А попугай стоит денег, и не малых! Поэтому он может теперь совершенно спокойно выплескивать наружу весь тот скопившийся ворох неудовлетворенности, который мертвым грузом лежал на дне сознания его прошлой жизни.

И о спорте. Открытый чемпионат «Созвездия Звездного Братства» по тяжелой атлетике вошел в финальную стадию. Два спортсмена при абсолютно одинаковых данных показали абсолютно одинаковый результат. И вот только что пришло сообщение: победителем объявлен ФВТр (общество «Мыслитель»). При фиксировании веса его тело погрузилось в грунт на три дюйма меньше, чем у соперника. От всей души присоединяемся к поздравлениям и желаем юному дарованию дальнейших успехов.

С вами были: Лили Та и Юю Эта. Всего вам самого доброго!

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Родился в Киеве в 1964 году. Играл в военном оркестре, занимался шоу-бизнесом, а так же, как и большинство его ровестников, имеет несколько распостраненных профессий. На данный момент работает в фирме, относящейся к медицине. Писать начал лет пять назад, когда, «наконец-то, вволю нагулявшись, появилось время для творчества». В № 3 (8) «Знание-сила: Фантастика» за 2008 год был опубликован рассказ «Вынужденная остановка». С тех пор появились публикации в периодических изданиях «Шалтай-Балтай», «Супертриллер», «Техника молодежи», «Очевидное и невероятное».

^{Игорь Харичев} Открытие междисциплинарности

Ученые, как зарубежные, так и отечественные, утверждают, что междисциплинарность — это современный подход. Острие, так сказать, научного поиска. Напомним, что междисциплинарный подход предполагает взаимодействие различных отраслей науки и позволяет более глубоко и интенсивно проникать в суть законов природы и общества. Если коротко — это когда исследования ведутся на стыке нескольких наук.

До недавних пор считалось, что междисциплинарный подход возник в середине XX века. Между тем, он существует давно. И открыли его небезызвестные братья Гримм (Якоб и Вильгельм). Самый яркий пример тому — их проект «Горшочек каши». Помните? «Жила-была одна девочка. Пошла девочка в лес за ягодами и встретила там старушку. «Здравствуй, девочка, — сказала ей старушка. — Дай мне ягод, пожалуйста». А девочка ей: «На, бабушка. А старушка поела ягод и сказала: «Ты мне ягод дала, а я тебе тоже что-то подарю. Вот тебе горшочек. Стоит тебе только сказать: Раз, два, три, горшочек, вари, и он начнет варить вкусную, сладкую кашу». Ну, и так далее.

Так вот, данный проект — соединение гуманитарного и естественно-научного подходов. В гуманитарной плоскости это прежде всего социальное проектирование. Можно даже сказать — проект по осуществлению мечты о социально справедливом обществе, где каждому хватит каши, где не будет голодающих, где возможно изобилие. Не случайно мать девочки в ее отсутствии, не зная, как остановить горшочек, доводит дело до того, что каша заполняет улицы города, где они с девочкой живут. И только вмешательство девочки, которая, увидев, что делается на улицах города, бегом побежала домой, кое-как взобралась на крылечко, открыла дверь и крикнула: «Раз, два, три, больше не вари!», привело к прекращению появления новой каши. Но горшочек успел наварить ее столько, что тот, кому приходилось ехать из деревни в город, должен был себе в каше дорогу проедать. Причем каша была очень вкусная и сладкая.

Могут ли в подобной ситуации возникать серьезные социальные трения? Может ли накапливаться значительное расслоение в обществе? Исследования в сфере социальной психологии позволяют уверенно ответить: нет. Может ли человечество мечтать о большем? Еще одно уверенное нет. Изобилие каши, вкусной и сладкой, полностью снимает все социальные проблемы.

И тут вполне закономерно встает главный вопрос: как обеспечить возникновение каши из ничего? Ответ лежит уже в естественно-научной плоскости. Причем речь идет о самых современных исследованиях — о возникновении вещества из физического вакуума в процессе квантовых флуктуаций. Ведь известно, что в соответствии с квантовой теорией, опирающейся на принцип неопределенности Гейзенберга, в вакууме происходят квантовые флуктуации физических полей, то есть случайные отклонения от нулевого значения, как следствие, непрерывно рождаются и умирают виртуальные частицы, которые при определенных условиях могут превращаться в реальные. Так что создание на основе этих частиц каши вполне допустимо с точки зрения физики, и братья Гримм (Якоб и Вильгельм), судя по всему, предвидели эту возможность. Что, собственно говоря, и нашло отражение в рассматриваемой сказке. Более того, по последним данным, вакуум должен быть заполнен полем Хиггса, которое представляет собой сохранившиеся после «Большого взрыва» остатки инфлатонного поля, связанного с инфляционным расширением Вселенной в ранний период ее существования, о чем, весьма вероятно, тоже догадались упомянутые братья (Якоб и Вильгельм). Хотя пока что неясно, виделся ли им «Большой взрыв» действительно большим?

Так уже в начале XIX века произошло рождение междисциплинарного, а если учитывать широту охвата рассматриваемого проекта, то можно даже сказать — мультидисциплинарного подхода. И за это мы должны быть благодарны братьям Гримм, Якобу и Вильгельму. К сожалению, они намного опередили свою эпоху, и пальма первенства досталась другим. Но пришло время восстановитьсправедливость. Как говорится, лучше поздно, чем совсем поздно.

А то, что братья Гримм (Якоб и Вильгельм) опередили Жюля Верна в создании жанра научной фантастики, и говорить не приходится.

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

Родился в 1947 году в Самаре. По образованию астрофизик. В советское время работал в НИИ, с октября 1991 по февраль 1997 года — в администрации Президента РФ, затем — в Конгрессе интеллигенции России. В настоящее время — ген. директор журнала «Знание — сила». Секретарь Союза писателей Москвы.

Рассказы, повести, включая фантастические, с 80-х годов XXвека неоднократно публиковались в журналах «Сельская молодежь», «Литературная учеба», «Новое время», «Кольцо А», «Наука и жизнь», «Дети Ра», а также газетах «Литературная Россия», «Собеседник», «Учительская газета», «Российские вести», «Куранты» и в альманахе «Словесность». В № 2 и 3 за 2006 г. литературного приложения «Знание — сила: Фантастика» была опубликована повесть «Будущее в подарок», в № 2 (11) за 2010 г. — рассказ «Будущее. Россия», а в № 1 (12) за 2011 г. — рассказ «Крапивное семя».

Автор художественных книг, вышедших в 1994, 2000, 2006, 2008, 2011 г.г. (в 2008 г. вышел фантастический роман «Своя вселенная», а в 2011 — новая редакция романа «Кремлевские призраки»).

2012

№ 1

Максим Жуков Разумение

«…поскольку, как нас уверяют, изменить уже ничего нельзя, наука смогла бы, познав суть явления, оправдать и вполне узаконить его».

(Л. И. Невлер, «Культура хамства», 1969 г.)

«Истина имеет одно-единственное решение, и когда оно оглашено, спор прекращается навсегда.

Если спор возникает снова и снова, то эта наука — лживая и путаная, а не возродившаяся достоверность».

(Леонардо да Винчи, 1513 г.)

«Хаметь (владимирский диалект) — понимать, разуметь».

(В. Даль. Толковый словарь живого великорусского языка)

повесть

Я не сразу понял, что меня так беспокоит в этом городке. Даже не беспокоит, нет, тревоги я не испытывал, просто что-то было такого в каждой мелочи Печоринска, что заставляло меня каждую такую мелочь подмечать. Я был здесь чужим, но само по себе это не было для меня чем-то новым: я часто ездил по делам фирмы, бывал и в непроходимой глухомани, и в самых блистательных европейских городах, и много где я не чувствовал себя своим, и это было нормально. Но здесь было другое. Было ощущение, что не только я разглядываю город, но и город с удивлением разглядывает меня, ждет чего-то от вторгшегося в него чужака.

Как примерный трудоголик, я приехал на место назначения вечером в воскресенье, чтобы начать работу ранним утром понедельника. В начале октября темнеет рано, а фонарь у здания вокзала не горел, так что добраться до стоянки местных таксистов мне стоило испачканных ботинок и значительного напряжения зрения, чтобы за ботинками не последовали костюм и плащ. Такси на отведенном им пятачке стояли безо всякой системы, но таксующие точно знали, чья очередь первая. Мужичок, которому я достался, поднял на меня глаза, выплюнул изо рта зубочистку и спросил:

— В «Центральную»?

— В «Центральную», — подтвердил я.

Мужичок смерил меня взглядом, открыл передо мной заднюю дверцу старенькой «Волги» и довольно дружелюбно сказал:

— Полторы сотни. Поехали.

Я сел, положив свой компактный дорожный чемодан на колени. Тут же среди машин, столпившихся на стоянке, началось показавшееся мне хаотическим движение, в результате которого мы выбрались на дорогу, а коллеги моего водителя снова заполнили пятачок в новом беспорядочном рисунке.

В машине пахло смесью домашней еды, табака и дешевой турецкой пахучки. Города из окна видно практически не было — фонари либо стояли очень редко, либо большинство из них не работали, как и их привокзальный собрат, редкими оазисами яркого света были лишь стоящие у дороги круглосуточные ларьки. Водитель уверенно вел машину по улицам, тихо и почти ласково матерясь, когда колесо попадало в очередную выбоину в асфальте. «Волга» поскрипывала подвеской, покрёхтывала трансмиссией, но мотор ворчал уверенно и чисто.

— Надолго в Печоринск? — вдруг прервал молчание водитель.

— Послезавтра назад, — отозвался я.

— В столицу?

— В столицу.

Некоторое время длилась пауза, и я в зеркальце заднего вида видел, как таксист жует губами. Потом он, сообразив что-то, продолжил:

— Я послезавтра не работаю. Мой сын может Вас отвезти, — водитель извлек из кармана помятую и потертую со всех углов визитку. — Вот. Звоните в любое время. И если там по городу, туда-сюда…

— Спасибо, — я взял визитку. — Меня завтра заберут от гостиницы.

— Так вы на завод? — Слово «завод» прозвучало как «ЗАВОД».

— Да, — ответил я.

— Звоните, если что, — буркнул водитель и до конца поездки не проронил больше ни слова.

У парадного входа в гостиницу «Центральная» с освещением было все в порядке, что, впрочем, не помешало мне почти по щиколотку вступить в лужу. Осмотрев брючину, я с облегчением обнаружил, что она понесла минимальные повреждения. Холл гостиницы был большим и ярко освещенным. Я покрутил головой в поисках того, что везде называлось нерусским словом «ресепшн». Ничего такого тут не наблюдалось, только стоял, почти затерявшись на просторах холла, слева от меня одинокий двухтумбовый стол, прикрытый с тыла разросшимся фикусом. За столом сидела женщина неопределенного возраста и читала книжку. Перед ней стояла обращенная ко мне табличка «Прием гостей». Я двинулся к женщине, ступая по потрескавшейся неопределенного цвета плитке, и один из каменных квадратов на моем пути предательски покачнулся под ногой.

Когда я подошел, женщина подняла на меня глаза.

— Бронировали? — спросила она.

— Да, — ответил я, протягивая ей паспорт. — Здравствуйте.

Женщина взяла мой паспорт и каким-то факирским жестом извлекла откуда-то снизу и поставила на стол вполне приличного вида ноутбук. Раскрыв его, она стала тыкать по клавиатуре одним пальцем, от усердия высунув кончик языка. На задней части крышки ноутбука красовалась детская наклейка, изображающая веселого розового слоника. Одно из ушей слоника отклеилось и свернулось в трубочку.

— Вот, — наконец изрекла женщина. — Вы Благих Владимир Викторович?

— Это я, — пришлось подтвердить мне.

— Бронь до послезавтра. Оплачено по безналичному расчету. Второй этаж. Номер 217, повышенной комфортности. Добро пожаловать.

С облегчением закрыв ноутбук, женщина положила на стол ключ с массивным деревянным брелоком в виде груши. На боку груши чернилами или, Бог его ведает, химическим карандашом было запечатлено «21». Я вопросительно посмотрел на хозяйку холла.

— Двести семнадцатый, — подбодрила меня она. — Цифра «7» стерлась. Поднимайтесь. Там на этаже дежурной нет, сократили. Но вы разберетесь. Вас разбудить завтра?

— Нет, спасибо.

Я повернулся к лестничному маршу и уже на ходу, в спину услышал:

— Спокойной ночи. Буфет открывается в шесть тридцать.

В номере повышенной комфортности была широкая кровать, довольно большой корейский телевизор, холодильник, просторный шкаф для одежды, небольшой стол и на нем зачем-то городской телефон откуда-то из поздних восьмидесятых в массивном корпусе с кнопочным номеронаборником, одна из клавиш которого была подпалена, как были когда-то в столице сплошь подпалены кнопки в лифтах, когда там еще оставались пластиковые кнопки. Санузел был чисто отдраен, даже пахло каким-то антисептиком. Душ прекрасно работал, чем я не преминул воспользоваться. Вот только занавесочка, отделявшая ванную с душем от остального пространства местных удобств недосчитывала двух петелек. Ватерклозет также справился со своей задачей превосходно, хотя, чтобы остановить бесконтрольное поступление воды в унитаз мне пришлось трижды дернуть ручку спуска.

Я разделся и аккуратно повесил костюм на привезенную с собой вешалку. Снимая сорочку, я наткнулся на визитку таксиста в нагрудном кармане. «Довезу по городу и за город. Олег Петрович», далее следовал номер мобильного телефона. Положив визитку на стол, я поставил на мобильнике будильник, выключил свет и зарылся в гостеприимное тепло пахнущего недавней стиркой постельного белья.

⠀⠀ ⠀⠀

Наутро я проснулся даже раньше будильника. По опыту зная, что работа в провинциальных городках начинается не свет не заря, я не стал донеживать отпущенные мне четверть часа и решительно встал. Тщательно побрившись и почистив зубы, я достал из чемодана джинсы и футболку, надел их, сунул ноги в привезенные с собой шлепанцы, прошел к окну и решительным движением распахнул шторы.

Печоринск, несмотря на утреннюю темень, уже шевелился, суетился и не спеша поторапливался. Гостиница «Центральная», видимо, находилась на центральной же улице города. По ней довольно резво бежали рейсовые ПАЗики, грузовые ГАЗельки и малочисленные легковушки. Во всех направлениях шли женщины и мужчины, время от времени при встрече останавливаясь и о чем-то заговаривая. Моросящий дождь им вроде как и не мешал. Зонтик я заметил только один, поломанный и провисший. Несший зонтик мужчина из-за него не заметил надвигающийся столб, чуть было не получил бетонной преградой по лбу, но вовремя остановился, сложил свой зонт, сунул его под мышку, извлек из кармана куртки берет, нахлобучил его и двинулся дальше, уже как все.

У гостиницы на огромной пустой парковке прямо под одним из фонарей я увидел иномарку. Хоть это и был агрегат заграничный, но вполне вписывался в общий ландшафт. Да и цвета он был какого-то пегого и блеклого. И тут меня словно прострелило. «Вольво» бежевого цвета, госномер 232! Это за мной прислали с завода. Я опаздывать не просто не люблю, а терпеть не могу. Опрометью бросившись к прикроватной тумбочке, я схватил свою верную «Омегу» и, замирая от стыда, взглянул на циферблат. Тут же отпустило. Времени не было еще и половины седьмого, а машина меня должна была забрать в половину восьмого. Некоторое время я прикидывал, нет ли тут какой-то игры часовых поясов, но быстро сообразил, что нет. Я пожал плечами. У меня был способ проверить загадку печоринского времени.

Подхватив со столика ключи, я вышел из номера и направился вниз. Хозяйка холла была на месте и все так же читала книгу. Над входными дверями висели старого образца электронные часы. Не все лампочки-ячейки горели, но время читалось ясно: «06:28».

— Доброе утро, — обратился я к хозяйке. — Эти часы точные?

Подняв глаза от книги, женщина какое-то время растеряно переводила взгляд с меня на часы и обратно, потом как-то сочувственно произнесла:

— Опаздываете?

Тут пришла моя очередь растеряться. Грубить не по делу я по жизни не готов, а вежливого ответа в голове как-то не складывалось. Но женщина сама пришла мне на помощь:

— Точные часы, точные. С чего им быть неточными?

Я сглотнул и спросил:

— А не подскажете, где буфет?

— Так на втором этаже, там, у Вас.

— Там нет никаких указателей…

— Старые никуда не годились, — объяснила женщина. — Новые заказали, но они еще не готовы. Вы по коридору от лестницы до конца идите, и там буфет. Он сейчас откроется.

Я кивнул и пошел обратно.

— Доброе утро, — услышал я в спину на середине лестничного пролета.

Буфет встретил меня запахом яичницы, вареных сосисок и растворимого кофе. Несколько командировочных уже вовсю жевали за столиками, из чего я сделал вывод, что завтрак начался даже раньше положенного времени. Я взял в меру жирный поднос, побросал на него салфетки, пристроил на них вилку, нож и чайную ложку, взял со стойки стакан с засыпанными в него гранулами кофе, стакан, видимо, с кефиром, тарелочку с двумя кусками белого хлеба и щедрым куском сливочного масла и, продвинувшись дальше, оказался лицом к лицу с пышнотелой тетенькой-поварихой в белом халате и колпаке.

— Вы из двести семнадцатого? — спросила она меня.

— Да, — ответил я. — Здравствуйте.

— Здравствуйте, — кивнула тетенька. — Яичницу с сосисками?

— Наверно, — как-то невпопад сказал я.

— А то каша есть, — сказала повариха. — Но лучше яичницу. Каша сегодня так себе.

С этими словами она взяла пустую тарелку, ловко подхватила глазунью из двух яиц, плюхнула ее на тарелку, куда следом из алюминиевой кастрюли с надписью «оси» отправились три сосиски.

— Кипяток там, — тетенька указала головой на большой бойлер. — Приятного аппетита.

Дальше я все делал не торопясь. В семь двадцать пять, когда уже рассвело, я в начищенных ботинках и вообще при полном параде сел на заднее правое сиденье ожидавшего меня «Вольво». Водитель читал газету, но, как только я нарисовался в салоне машины, немедленной сложил ее, завел двигатель и, обернувшись ко мне, полуутвердительно произнес:

— Владимир Викторович?

— Совершенно верно, — отозвался я.

— А я вас уже давненько поджидаю. Меня тоже… это… Володей зовут.

Я снова оказался в ситуации, когда говорить то, что я подумал, было против моих правил. Поведение водилы было явно нетактичным. Однако все разъяснилось с той же простотой, что и ранее в этом городе:

— Мне замдиректора-то наш, Иван Евстигнеевич говорит: смотри только, Володька, не опоздай, машину бери домой, но только не опоздай. Вот. Дык а что, я взял. А утром жену на автостанцию подвез — она в соседнем городе работает, ну и это… сюда. Вот. А что, зато все успел, даже газету почитать. Наше дело водительское — знай жди, читай все подряд. Вот.

Словесное излияние водителя Володи прекратилось так же внезапно, как и началось. Он кашлянул и сосредоточился на вождении.

Я же, равнодушно поглядывая в окно, погрузился в мысли о предстоящей встрече. Строго говоря, эта поездка в Печоринск была из разряда необходимо холостых. Фирма наша, где я работал уже почти десять лет, в промышленных инвестициях, патентном деле и инжиниринге была впереди всей страны. Мы построили и поддержали столько мелких и средних производств и, как любил говорить шеф, «кластеров инжиниринговых услуг», что я даже забыл число. Действовала фирма тихо, на крупные предприятия не замахивалась, дорогу большим зубастым акулам не перебегала, поэтому и преуспела. Я дослужился до начальника экспертного отдела, и ехать в Печоринск надлежало не мне, ведь следовало просто отбыть номер — заявка, присланная нам с печоринского электромеханического завода, ничего кроме скучного просмотра доморощенных велосипедов, не предвещала. Но не откликнуться на грамотно заполненную электронную заявку мы не могли — репутация не позволяла, и я, ничтоже сумнящися, сказал Толику Резникову, парню молодому и перспективному, чтобы он собирался в командировку.

Но в пятницу с утра пораньше шеф вызвал меня к себе и попросил поехать лично. Спорить с начальством дело бессмысленное, и я просто молча кивнул. Шеф же вдруг решил поделиться своими мыслями: «Ты понимаешь, Володя, — и он положил мне руку на плечо, — бред какой-то эта заявка. Что-то мне кажется, что тут все непросто. Ну… как-то не хочется подставиться. Понимаешь?» Я не понимал, но кивнул. «Директор тамошний, — продолжил мой начальник, — приватизировал заводик под шумок в начале девяностых, замом взял некого Чудаковского, свалил на него всю работу, а сам живет где-то в Европе, уж не знаю, на какие шиши — не мое дело. Заводик не загнулся, но данных по нему мало. Вот и разузнай, что они там мутят и почему не подохли. Понял меня?» Я еще раз кивнул, распрощался с шефом, зашел к секретарям и велел срочно переоформлять командировку на меня. Потом я распечатал заявку из Печоринска и стал ее изучать тщательно и неторопливо. Что-что, а нюх у шефа был звериный. Через полчаса я сказал всем своим, что меня сегодня больше не будет, попросил отправить мне билеты и прочие документы на дом курьером и уехал домой, как бы готовиться к поездке. Но в основном я в тот вечер читал и перечитывал заявку. Читал и перечитывал, но ничего так и не понял. Что такое «грузовые тележки и подъемники, работающие на новом электротехническом принципе», было решительно непонятно. В конце концов, я для себя сделал вывод, что это все-таки доморощенный велосипед, и успокоился.

Я очнулся от своих мыслей, потому что картинка за бортом в один миг изменилась. Минуту назад импортная машина катила по в меру изношенному асфальту между рядами серых пятиэтажек слева и частными домиками, огороженными кое-где покосившимися заборами, справа, и вот все и справа, и слева разом кончилось. Асфальт перешел в дорогу из положенных попарно бетонных плит, а вокруг был только бурьян. Я подобрался, посмотрел вперед и чуть не зажмурился.

Мы подъезжали к заводу, но самого завода как раз видно не было. Впереди был минимум четырехметровый забор из блестящего хромированного гофрированного железа. Скоро мы подъехали к воротам из все того же блестящего металла. Я глянул в боковое окно и обратил внимание на бурьян, что рос у самого забора. Здесь он был особенно буйным, а цвет имел яркий, какого-то особенно ядовитого оттенка зеленого, и никаких признаков осеннего увядания было не заметно. Это в октябре-то! Долго мне эту околоиндустриальную флору рассматривать не пришлось. Ворота дернулись и резво поехали вбок. Мы проехали внутрь и почти сразу остановились.

— Все, — констатировал водитель Володя. — Приехали. Сейчас Иван Евстигнеевич вас встретит.

Я вышел из машины и огляделся. Асфальт здесь был очень ровным, чистым, почти без изъянов и при этом сухой. Я посмотрел вверх, но ничего, кроме серого неба, не увидел. Странно, но я готов был поклясться, что за воротами все еще шел дождь. Я даже обернулся в сторону ворот — не проверить ли, но ворота уже закрылись. У самых ворот ковырялись трое рабочих в ярко-синих комбинезонах. Один из них с остервенением выковыривал штыковой лопатой из трещинок в асфальте пробившуюся траву. Другой заливал очищенные трещинки чем-то вроде черной смолы, а третий, споро работая мастерком, заравнивал покрытие.

Я обернулся и окинул взглядом завод. Металлический забор огораживал большую промплощадку, заставленную напоминающими ангары строениями, обшитыми тем же блестящим металлом. Из-за ряда ангаров слева от меня ввысь рвались две одинаковые трубы из желтого кирпича. Кирпич этот напоминал скорее материал, из которого были сделаны дорожки в сказке о стране Оз, а не банальный отечественный кирпич для заводских труб. Но завод-то Печоринский не вчера появился, ему было лет сорок, не меньше. Ведь не перекладывали же они эти трубы! Да и зачем? И тут я вспомнил. Я разгружал такой кирпич, когда служил в армии. Вот точно такого наглого желтого цвета. Из него тогда построили новый КПП, и начальник штаба части долго разорялся, что денег, мол, девать людям некуда, из спецкирпича строить «конуру для дежурного». Пару месяцев КПП ярким пятном раздражал взгляд, но затем кирпич поизносился, запылился-закоптился, потускнел и слился с серым фоном армейских будней. Когда я готовился на дембель, двум проштрафившимся первогодкам выдали серую краску, и они закрасили все КПП снаружи, попутно слегка заляпав окна. Но тут, на заводе кирпич был как будто свежий.

— Моют ежедневно с мылом, — хмыкнул я.

— Трубы-то? — услышав меня, отозвался Володя, который тоже вышел из машины и стоял, опершись на распахнутую дверцу. — Ну да, только не каждый день…

Я не успел как следует удивиться, потому что из-за одного из ангаров к нам вырулил какого-то ненормального белого цвета небольшой микроавтобус, который, визгнув тормозами, заложил вираж и остановился, повернувшись ко мне правым боком. Микроавтобус оказался праворульным. Из-за руля бодро выскочил высокий поджарый мужчина на вид лет пятидесяти-пятидесяти пяти с седой вихрастой шевелюрой. Одет он был в серый отутюженный костюм, который был ему слегка коротковат. Поверх костюма был надет белый халат, который просто лучился потраченным на него стиральным порошком и отбеливателем. «Вот ты какой, Чудаковский, — подумал я, — чудаковатый». Чудаковатый Чудаковский в три шага преодолел разделявшую нас дистанцию и протянул мне свою здоровенную ладонь.

— Приехали все-таки! — улыбаясь, пробасил он. — Уважили. Спасибо.

— Здравствуйте, Иван Евстигнеевич, — я пожал ему руку. Ладонь была жесткой и сухой.

— Здравствуйте, здравствуйте, молодой человек, — ответил мне заместитель директора, продолжая трясти мою руку. — Ну-с, сразу к делу?

— Не возражаю, — я решил поддержать его бодрый тон. — Вы получили наши документы? Их необходимо оформить, чтобы мы могли начать нашу стандартную процедуру.

— Само собой, — Иван Евстигнеевич наконец отпустил мою руку. — Но я бы начал сразу с демонстрации.

— Что ж…

Построить сколь-нибудь стройную фразу в ответ я не успел. Чудаковский уже стоял у микроавтобуса и распахнул обращенную к нам сдвижную дверцу на его борту.

— Володя, за руль! — скомандовал он.

— Бу сде, — отозвался водитель, захлопнул дверь «Вольво» и запрыгнул в передний отсек белого микроавтобуса.

Мы же с заместителем директора залезли в его пассажирский отсек и устроились на весьма аскетичных сидениях, чем-то напомнивших мне кресла на трибунах стадиона: сидеть можно, отдохнуть не удастся. Водитель Володя решительно рванул с места, и мы поколесили по территории завода. Я осмотрелся. Странный был какой-то микроавтобус. Как я ни старался, я не мог определить ни его марку, ни страну его производства. Я даже извернулся и поглядел на рулевое колесо, вверенное рукам Володи. Никакого фирменного логотипа на нем не было. А еще не было слышно двигателя, ехал микроавтобус как будто просто так.

— А… — раскрыл я рот, не зная, как закончить вопрос.

— Сейчас, голубчик, сейчас, — продолжая лучезарно улыбаться, сказал Иван Евстигнеевич. — О! Да мы уже на месте! Пойдемте!

Мы вышли из микроавтобуса рядом с блестящим оцинковкой ангаром, на огромных воротах которого ярко синей краской очень ровно, видимо, по трафарету была нанесена надпись «12». Едва поспевая за широкими шагами моего спутника, я прошел следом за ним к открытой маленькой дверке, врезанной в ворота.

Внутри было просторно и светло. Это было похоже на склад. Кругом были стеллажи с какими-то паллетами, коробками, агрегатами и множеством пустых мест. Никакой системы в складируемом товаре я не заметил.

— А… — снова попытался я задать вопрос.

— Уже! — не дал мне опростоволоситься Чудаковский. — Женя! Женя, дорогой! Давай!

Женя, молодой парень в таком же, как и начальство, белом халате, появился с другой стороны ангара, толкая перед собой то, что я сначала принял за гидротележку с поддоном, заставленным коробками. Это действительно была грузовая тележка, но что-то в ней решительно было не так, уж очень плавно она шла. В метре от нас белохалатный грузчик Женя остановил тележку и взял со стоящего рядом верстака то, что я видел не один раз, поскольку мой брат увлекался авиамоделированием. Это был стандартный пульт для дистанционного управления с двумя рычажками и множеством кнопок.

— Что там? — задал я очередной глупый вопрос.

— Всякая всячина, — ответил Иван Евстигнеевич. — Всякая всячина. Общая масса — полторы тонны.

— И что? — я уже начал сам от себя уставать.

— Ну как. — Чудаковский даже на секунду растерялся. — Стандартный и даже среднестатистический груз. Одна тысяча пятьсот килограммов. Груз в коробках, коробки установлены в соответствии с.

— Иван Евстигнеевич, — прервал своего начальника грузчик Женя. — Начинать.

— Давай, Женя, — подбодрил подчиненного заместитель директора.

И тот дал…

Тележка плавно поднялась в воздух и, управляемая с пульта оператором Женей, поплыла вверх и вправо от меня, в сторону стеллажей. У тележки не было ни колес, ни чего бы то ни было, что могло их заменить. Только четыре серебристых кругляша в тех местах, где у нормальной человеческой тележки полагалось быть колесам. Тележка уверенно подлетела к самой верхней полке стеллажа и очень деликатно пристроила поддон на пустое место. Женя с облегчением выдохнул и нажал на одну из кнопок. Потом еще. И еще. И еще. Ничего не происходило.

Если бы не этот непонятный мне конфуз, я бы так и стоял с разинутым ртом. С трудом приведя нижнюю челюсть в надлежащее приличному человеку положение, я спросил уже совершенно неуместное:

— Что-то не так?

— Иван Евстигнеевич! — плаксиво пожаловался Женя. — Ручка разгрузки не срабатывает. Я прям не знаю.

— Снимай назад, — решительно скомандовал Чудаковский.

Женя послушно выполнил приказ, и скоро тележка была перед нами. Только теперь я понимал, что она не стояла на полу, а парила над бетонным полом ангара. Иван Евстегнеевич схватился за ручку тележки, согнулся почти пополам и стал что-то разглядывать в ее устройстве.

— Черт! — наконец крикнул он, разгибаясь. — Где клапан разгрузки, а?! Где Игнатьев? Игнатьева сюда! Быстро!

Грузчика-оператора как ветром сдуло. Иван Евстигнеевич повернулся ко мне.

— Вы извините, техническая накладка, — сказал он. — Генеральский эффект, так сказать.

Я его не слушал.

— Что это было? — мой голос мне самому показался чужим.

— А! — бухнул своим басом Чудаковский. — Эти устройства. Секунду!

Замдиректора метнулся к стеллажам, порылся там и вернулся с таким же, как на брюхе грузовой тележки, серебристым диском и протянул его мне.

— Вот, — только и сказал он.

Я взял диск в руки и первый раз в жизни предположил, что попросту выдумал свое утреннее пробуждение. Диск был массивным, двигать его можно было только с некоторым усилием, но, будучи положенным на ладонь, совершенно не давил вниз. Я презрел остатки здравого смысла и выпустил диск из рук. Тот неуверенно нырнул вниз, потом прекратил падение и завис в метре от пола.

— Это что, — севшим голосом спросил я. — Анти… антигравитация?

— Ну, — Чудаковский взъерошил рукой свои волосы, — мы называем это физически индуцированной левитацией. Принцип в целом прост. На основе.

— Что? — не выдержал я.

— Простите?

— Что вы только что сказали про принцип?

— Ну, он основан на…

Развить мысль он не успел. Женя гнал перед собой низкого лысоватого мужика в спецовке чуть ли ни пинками. Видимо, это был тот самый Игнатьев, который тут же был схвачен за грудки начальством.

— Ты что же это, негодяй?! — завопил Иван Евстигнеевич, уперев свой благородный римский нос в картошку подчиненного. — Ты что же это, а? Где клапан на разгрузку?

— Я… я… — блеял Игнатьев.

— А! — орал замдиректора. Казалось, он сейчас оторвет своего подчиненного от пола на манер летающей грузовой тележки, но только уже без левитации. — Ты, сволочь, на себя посмотри! Ты что не брит?! Почему спецовка мятая, почему сорочка вчерашняя, а?! Гад! Отщепенец! А ну пшел вон!

Игнатьев отлетел метра на полтора и счел за благо быстрее скрыться с глаз долой.

— Иван Евстегнеевич, — подал голос Женя. — Я сейчас все сделаю. Полчасика дайте.

— Двадцать минут, — сурово отрезал Чудаковский и повернулся ко мне. — Вы уж извините, Владимир Викторович, накладочка. Сейчас все исправим. Может быть, пока чайку?

— Н-нет, — помотал я головой. — Мне… мне надо это… позвонить. И… э-э… Простите, у Вас сигаретки не найдется?

— Простите, никогда не курил. Но мы сейчас найдем.

Я кивнул, неуверенно повернулся на каблуках и, переставляя ватные ноги, двинулся к выходу. В голове гудело, я с трудом сдержал рвотный порыв. Меня догнал вездесущий Женя и вручил пачку легкой «Явы» и зажигалку. Я молча принял их из его рук и вышел на улицу. Прислонившись спиной к воротам ангара, я закурил, отчего голова немедленно начала кружиться, ведь я пять лет как бросил. Снова появился универсальный солдат Женя, поставил рядом со мной деревянный табурет и скрылся в недрах ангара. Я машинально сел.

Я курил, а в голове продолжала звучать какафония. Я даже не заметил, как рядом со мной возник Иван Евстигнеевич и протянул мне медную, надраенную до блеска пепельницу, в которой я сразу раздавил недокуренную сигарету.

— Вы извините еще раз, — сказал он. — Это так на всех действует.

— Действует, значит!.. — хмыкнул я.

— Ну да, — Чудаковский заметно погруснел. — Так и действует. Вот так один раз утром не побреешься, спецовочку Маше на обработку не сдашь, ботинки до блеска не надраешь — и все, пиши пропало! Начнут клапаны теряться, резисторы гореть.

— Что?! — меня аж подбросило с тщательно залаченного табурета. — Да вы… вы… Вы хоть понимаете. Черт!!! Черт бы вас побрал совсем! Вы здесь все с ума что ли сошли?

Мой спутник смотрел на меня непонимающим взглядом. А я, глядя снизу вверх в его чистые серые глаза, понял, что мне нужно решительно взять себя в руки.

— Так, — выдохнул я. — Продолжим завтра утром. Отвезите меня в гостиницу. Прямо сейчас.

— Конечно, — Иван Евстигнеевич достал из кармана мобильник и набрал номер. — Володенька! Давай к цеху двенадцать. Да. Что? Нет, уж давай не на «Вольве» этой, понимаешь, а на электромобиле, не развалишься. Мухой!

Вдобавок ко всему, микроавтобус, который вез нас по заводу, оказался еще и электромобилем, не исключено, что местного производства. Час от часу не легче! Иван Евстигнеевич, провожая меня, заверил, что завтра все документы будут изучены и подготовлены, но я слушал максимум в пол-уха. Когда я пересел в «Вольво», и мы на нем проехали ворота, ядовитый бурьян и бетонку, когда мы вернулись в Печоринск, я почувствовал необычайное облегчение. И более чужим мне этот город не казался.

⠀⠀ ⠀⠀

В моем номере в «Центральной» уже успели убраться. Моя столичная навороченная вешалка аккуратно лежала на кровати поверх застеленного покрывала, подпаленного сигаретой кем-то из предыдущих обитателей номера повышенной комфортности. Костюм отправился в шкаф, а я, переодетый в джинсы, кроссовки и теплую толстовку, рассовал по карманам мобильник, документы и кошелек и спустился в холл, где скучала за книжкой все та же тетенька, что встречала меня вчера вечером и провожала сегодня утром.

— Вы совсем не спите? — спросил ее я, сам удивившись своей агрессии.

— У нас было сокращение…

— Где у вас тут бар?

— Что?

— Бар. Кабак. Место, где пьют, — я сам себе был противен в качестве быкующего столичного гостя, но злость так и кипела внутри меня, женщина из гостиницы просто попала под руку. — Ферштейн?

— Здесь в двух кварталах есть ресторан, — без паузы и очень ровным голосом сказала хозяйка холла. — Работает до двадцати трех. Говорят, там пиво разливное есть.

Я махнул рукой и вернулся к себе в номер. Визитку таксиста, который привез меня в гостиницу, горничная в процессе уборки переложила на прикроватную тумбочку. Недолго думая, я набрал номер. После двух гудков мне ответил очень молодой голос:

— Слушаю.

— Мне нужен Олег Петрович, — решительным голосом человека, обладающего деньгами, произнес я. — Где он?

— Батя спит, — последовало в ответ. — Я могу вам помочь?

— Вы его сын?

— Да.

— Город знаете?

То ли молодой водитель затруднился с формулировкой, то ли пропустил мои слова мимо ушей, но ответа на свой вопрос я не услышал.

— Так как? — прервал я паузу.

— А что вам нужно? — спросил мой собеседник.

— Мне нужен водитель на сутки, — ответил я.

— Я буду у «Центральной» через десять минут, — сказал сын Олега Петровича и повесил трубку.

⠀⠀ ⠀⠀

При свете дня «Волга», что отвезла меня накануне в гостиницу, оказалась еще старше. Однако машина была чистой и выглядела ухоженной, лишь слегка портило картину помятое заднее крыло. Молодое поколение таксисткой династии выглядело даже с намеком на моду, во всяком случае, мокасины и кожаная курточка были выбраны со вкусом. Сын Олега Петровича стоял рядом с открытой задней дверцей и курил. Увидев меня, он выбросил недокуренную сигарету и сделал мне шаг навстречу.

— Здравствуйте. Это вы мне звонили?

— Да, — ответил я. — Меня зовут Владимир.

— Николай, — представился водитель. — Садитесь.

Я сел на заднее сидение.

— До завтрашнего утра я возьму с Вас две тысячи, — сказал Николай, заводя двигатель. — Нормально?

Я вынул кошелек, отсчитал две тысячных банкноты и положил их на переднее сидение.

— Дайте мне закурить, — попросил я.

Водитель обернулся ко мне и протянул пачку сигарет и зажигалку.

— Берите, — сказал он. — Там три штучки осталось, потом купите себе что-нибудь поприличнее.

Из трех сигарет в пачке одна оказалась сломанной. И тут меня просто пробило. Я стал неудержимо хохотать. Моя истерика длилась минут пять, и все это время мой молодой спутник удивленно смотрел на меня в зеркало заднего вида. Когда я начал успокаиваться и, наконец, закурил, он все же решился спросить:

— Все в порядке?

— Да, да, Николай, все в порядке, — ответил я, вытирая слезы. — Вы извините, я просто… Ну просто у меня очень смешной день вышел. А вообще вы все замечательные люди, просто все у вас как-то знаете ли.

— Как? — спросил Николай.

— Ну… — я стал подыскивать слова, но бросил свои попытки. — Вот вы, Николай, Чудаковского знаете?

— С электромеханического?

— Именно.

— Знаю, его все знают, — ответил Николай и вдруг продолжил: — Сволочь он.

— Почему? — спросил я, впрочем, не сильно удивляясь.

— Скотина чистоплюйская, — пояснил молодой водитель. — Почти две трети завода уволил, включая батю. А батя даже не пьет. Те, что остались, ишачат на этого барыгу по двенадцать часов, с остальными людьми почти не общаются, сторонятся нас что ли. Вурдалак ваш Чудаковский. То есть, не ваш, конечно.

Мне показалось, что Николай подбирает слова, чтобы продолжить, но, видимо, мысль он свою закончил.

— Я отвезу вас в «Академию», — сказал он мне. — Это самый приличный ресторан в городе. Потом, если захотите, можно в клуб «Класс» поехать. Еще к мишке можно съездить.

— Куда?

— К мишке. Это скульптура такая на берегу реки. Туда все ездят. Красиво.

— Ладно, начнем с «Академии», — сказал я.

Самый приличный ресторан города располагался на окраине, причем на окраине довольно живописной. Здесь была большая парковка, которая в это неурочное для походов в ресторан время практически пустовала, кроме нас на ней стоял только розовый перламутровый «Лексус». Машина эта меня очень позабавила. Все в ней было такое дорогое, навороченное, роскошное, вот только одно из задних колес было не на шикарном литом диске, а на слегка тронутом ржавчиной штампованном. Владелец, видно, пробил колесо, поставил запаску, да так ее и оставил. Рядом была остановка автобуса, судя по всему, конечная, которую, само собой, расписали всеми красками местные любители заборного творчества. Удивительно, но ни одного матерного слова не было, все сплошь «Спартак чемпион», да «Вася + Маша = любовь». Особенно умиляла надпись ярко-синей краской «Петя, милый, прости меня дуру. Твоя Наташка». Здание ресторана было деревянным, ну или это был очень грамотный закос под сруб. Окна со ставенками, все из себя резное крыльцо и даже кирпичная труба, из которой валил натуральный белесый дымок. Ресторан, не понятно с какого перепугу названный своим научным именем, был последним зданием на окраине, между ним и березовой рощицей стоял только старый проржавевший вагончик-бытовка, настолько отвратительный и страшный, что его даже не постигла судьба автобусной остановки — по всей видимости, местная молодежь побрезговала доверять сокровенное столь презренному носителю.

Водитель Николай закрыл машину и вошел в ресторан вместе со мной. Меня это несколько удивило, но виду я не подал. Внутри был довольно приятный полумрак, музыка, не в пример большинству провинциальных ресторанов, звучала тихо и не была шансоном. Бармен за стойкой был одет в белую рубашку с галстуком-бабочкой. Все было чинно и немного скучновато.

Мы подошли к стойке вместе, и Николай за руку поздоровался с барменом, которого, судя по бэйджику, звали Константин, заказал «как обычно» и повернулся ко мне:

— Ну все, я неподалеку буду. Телефон у вас есть. Отдыхайте.

«Как обычно» оказалось большим бумажным стаканом с кофе, как будто только что вынутым из какого-то голливудского фильма про полицейских или адвокатов. Николай ушел, а я купил себе пачку сигарет, заказал водку и закуску и уселся за столик в самом темном углу. В другом конце зала у окна сидели две нафуфыренные молодые женщины, которые потягивали через трубочки апельсиновый сок. Видимо, это они приехали сюда на розовом иностранном джипе с одним некрасивым колесом.

Пришла официантка, поставила передо мной запотевший графинчик с водкой, тарелочку со всякой соленой снедью и пепельницу. Потом она извлекла из кармашка своего белого фартучка блокнот и ручку и выжидательно на меня уставилась.

— А… — я чуть было не прыснул от осознания того, как часто я сегодня вот так начинал и не заканчивал фразы.

— Мы принимаем заказы без меню, — сказала девушка в фартуке. — Кухня у нас очень хорошая, повара всегда что-нибудь новенькое придумывают.

— И что? — не понял я.

— Вы супчик кушать будете?

— Буду.

— Соляночку, борщ, щи свежие или кислые? Может быть, крем-суп какой-нибудь?

— А какой крем-суп? — заинтересовался я.

— Есть с креветками, есть с шампиньонами.

— Давайте с шампиньонами.

— Побольше, поменьше?

— Не знаю, — сдался я. — Давайте нечто среднее.

— Хорошо, — официантка сделала пометку в блокнотике. — С горячим потом определитесь?

Я кивнул, а девушка спохватилась:

— Ой, я сейчас Вам рюмку принесу.

Рюмка оказалась тоже холодной, последний раз такое я видел в каком-то финском ресторане. Я налил в рюмку водки, выпил, тут же налил еще и отправил вторую порцию вслед за первой. Закусив соленым огурчиком, я удовлетворенно хмыкнул:

— Зачет!

Пока я курил, произошло три события. Во-первых, печоринским фифам принесли не много, не мало, а фуагра и карпачо с рукколой. Во-вторых, в ресторан вошел, вращая на пальце ключи, бритый наголо мужик, одетый в довольно дорогой костюм, и, в-третьих, в моем кармане тренькнул мобильник, извещая о приходе SMS.

Я вынул телефон и прочел сообщение от шефа: «Какие успехи? Перезвони, как разберешься».

— Хм, — сказал я вслух. — А ведь только одиннадцать утра на часах…

— Это точно! — раздалось рядом.

Это говорил лысый мужик в костюме. Смотрел он на меня. Его ненадолго отвлекли женщины в углу, мурлыкнув «Борисочка, приветик!» и помахав ему ручками.

— Привет, девчонки, — отозвался Борисочка. — Лариска, как батяня? Лучше? Ну передавай поклон.

Теперь от меня его уже ничего не отвлекало. Он совершенно бесцеремонно подошел ко мне и уселся за мой столик напротив меня.

— Вы гость нашего города? — спросил он. Я кивнул. — А я Борис, хозяин этого заведения. Вас культурно обслужили?

Он протянул мне руку через стол, и я ее пожал. В ответ на вопрос ресторатора я только еще раз кивнул и тут же спросил его:

— А почему «Академия»?

— Ха! — оскаблился Борис. — А это и не «Академия».

— Как это? — не понял я.

— Вы вывеску видели?

Я напряг память, и понял, что табличку у входной двери я проигнорировал, а большой вывески у ресторана попросту не было. Я помотал головой.

— Так вот название ресторана «Сказка», — пояснил мой собеседник. — «Академией» его посетители прозвали. А все потому, что однажды отец вон той девчонки, — он указал большим пальцем себе за спину, — однажды сказал, что в ресторанном деле я академик. Так и пошло… А у Вас день не задался прямо с утра, как я погляжу!

— Это так видно?

— Ну да, — Борис показал глазами на штоф водки. — Кстати! А что Вам. Костя, это что за водка у клиента?

— «Столичная», — ответил бармен.

Прибежала встревоженная официантка.

— Борис Иванович, — защебетала она. — Водка хорошая, Вы ее в столице заказывали сами, экспортная партия.

Сказав это, девушка выдохнула, шустро заменила мне пепельницу и следом за ней заменила рюмку на свежеохлажденную.

— Ну а бэйджик где? — поинтересовался хозяин ресторана. — Ты не бледней, Анюта, ты вспомни, ты гостю представилась? Вижу, что нет. Чему, мама дорогая, я вас учу днями напролет?! Короче, забирай эту жидкость и неси гостю нашу местную, с моего завода. Стоп! А это что за байда?

Толстый палец Бориса Ивановича указывал на пепельницу, у которой был отколот краешек. Анюта, ни мертва, ни жива, схватила пепельницу и штоф с водкой и умчалась в недра ресторана.

— Чудаковского на них нет! — посетовал ресторатор.

— А что вы о нем думаете? — сразу ухватился я за тему.

— О Чудаковском-то? — Борис достал из кармана сигарету, такую коричневую, дорогую и прикурил от золоченой зажигалки. — Так ведь Бог шельму метит, дорогой мой. Чудак он с большой буквы. Но вещи они там качественные стругают. Я у него много чего для лесопилки и для водочного заводика прикупил. Вы, я так понял, к нему приехали? Чем на этот раз он решил удивить?

— А чем он раньше удивлял эдаким? — осторожно ответил я вопросом на вопрос.

— Да много чем, — махнул рукой мой собеседник.

Прибежала официантка с новой пепельницей, водкой, парой холодных рюмок и моим супом, и тема замялась. Борис некоторое время с сомнением смотрел на вторую рюмку, потом, решив что-то, обратился ко мне:

— Вас Колян сюда привез? Я «Волгу» его по дороге сюда видел.

— Ну да, Николай. Я его на день нанял.

— Вот и славно, — кивнул Борис и налил водку в обе рюмки. — Колян с отцом ребята положительные. Я их иногда подряжаю на всякие дела, в том числе когда выпью. Он нас и повозит. Ну, добро пожаловать в Печоринск!

Мы чокнулись и выпили.

— Забыл представиться, — вспомнил я. — Меня зовут Владимир.

— Нет повода не выпить! — тут же отреагировал Борис и снова разлил водку по рюмкам. — Теперь за знакомство!

Мы снова выпили, и я, озадаченный такими темпами, счел за благо приступить к поглощению супа.

— Вкусно? — спросил Борис. Я кивнул, не отрываясь от еды. — Это мы можем! Вы сегодня обязательно должны попробовать кролика. Свежачок! Анюта!

Прибежавшей официантке был немедленно заказан кролик на две персоны и ягодный морс для запивания водки.

— А она уже с бэйджиком, — сказал я и заметил, что начел пьянеть.

— Ну да, — как-то философски протянул хозяинресторана. — Люлей выпишешь — сразу все немного позитивнее становится.

— Да уж! — согласился я. — Кстати, Чудаковский своим тех еще люлей выписывает, покруче вас раз в десять.

— Были свидетелем? — подняв бровь и улыбнувшись, спросил Борис.

— Довелось, — ответил я. — Прямо сегодня утром.

— За люли! — провозгласил тост ресторатор, и мы, смеясь, выпили.

Странным образом я все большей симпатией проникался к этому человеку. Он уже не казался мне бандюганом со спрятанной под «Бриони» голдой, рядом с ним мне становилось как-то уютно и спокойно. Может быть, и водка подействовала, но факт был в том, что страх, скрутивший меня утром на заводе, отступал.

— Только вот не советую я вам с Чудаковским дело иметь, — сказал вдруг мой собеседник. — Обломаетесь и слезами умоетесь.

— Почему? — спросил я без всякой задней мысли. — Вы с ним же работали! Покупали у него всякую всячину…

— Ну да, — кивнул Борис. — Было дело. Если готовую вещь покупать, утром деньги, вечером стулья, ну или наоборот — не важно. То тогда — да, бабки отдал, вещь забрал, и все в шоколаде. Вы же из инжиниринговой фирмы, так ведь?

— От Вас ничего не скроешь! — развел я руками.

Сразу же последовал тост за открытость, потом Борис продолжил:

— Как вы думаете, почему я в его заводик-то денег не вложил и товаром его не торгую, а? Да потому что это бесполезно. Он же больной человек! Вот заказал я ему ограду в загородный дом. Изготовление — супер, никакие итальянцы с немцами такую ковку не сделают. А металл, металл!.. Предусмотрена была даже электролитическая защита, прикинь! Ой! А давайте выпьем на «ты»?

— Давайте!

Мы выпили. Принесли кролика, как и обещано — пальчики оближешь. Превосходная еда окончательно меня умиротворила, но с темы я не соскочил:

— Ну так что с оградой? Хорошая же была?

— Хорошая, — подтвердил ресторатор. — Очень хорошая. Но этот пень отказался ее просто так поставлять, требовал, чтобы его гаврики эту ограду мне установили.

— Ну?

— Вот тебе и ну, столица! Они ставили ее неделю. Неделю! Там делов-то на день, ну два, а тут. Все-то с отвесом и уровнем выставляли, столбы в бетонные стаканы так заделали, что танком не снесешь, да еще почву всю просолили на полметра внутрь участка и наружу, трава тут же вся на этой гестаповской полосе померла, а потом они еще заземления поставили. Мало того, что за траву меня жена пополам перепилила, я ведь неделю жил без забора, понял? И работяги его с утра до вечера у меня копошились и все свою музыку слушали. Двери в машине своей откроют и слушают. А знаешь, какую музыку? Нет? Марши, прикинь! Я ему говорю, Евстигнеич, ну ее к Богу в рай, мне она, может быть, надоест через три года, я ее на хрен сломаю и тебе новую закажу, на черта мне эта вечная ограда?! А он обиделся, порывался деньги вернуть… В общем, я плюнул. А теперь я с ним совсем влип.

— Это как? — растерялся я.

— Его инженер каждый месяц приходит и проверяет ее состояние, — пояснил Борис. — И внутрь тоже просится. Не пустишь — будет стоять у ворот целый день.

— Ну а с готовой продукцией та же фигня? — поинтересовался я.

— Та же, — кивнул мой собеседник. — Только достает это меньше. Электромобили его к нему на завод мои водилы сами гоняют раз в год, а остальное — ну как техобслуживание оборудования, не так уж и за. Ой! Ну ты понял. А из людей своих он вообще каких-то зомби сделал. Вот ты мне скажи, дорогой мой Владимир, как тебе мой ресторан?

— Знаешь, хорошо, — честно сказал я. — Почти столица. А еда так и лучше. Сделал бы какой-нибудь модный ремонт, вообще Европа бы была.

— Вот, — Борис поднял вверх большой палец. — Скажи, а за пепельницу ту дурацкую покоцанную что мне надо было, Аньку выгнать? Или, чего лучше, повесить, а?

Я представил себе возможную реакцию замдиректора электромеханического завода и засмеялся.

— Ты только это, Боря, — сказал я. — Чего ты вагончик этот уродский не сдашь в утиль?

— На фига? — искренне удивился ресторатор. — Пусть стоит. У меня что, от этого клиентов станет больше? Или Анька работать лучше станет? Или мой гениальный повар Петрович станет еще лучше кролика готовить?

— Чудаковский именно так, я думаю, и считает, — задумчиво проговорил я.

— Столица, очнись! — Борис замахал на меня руками. — Это же диагноз! Просто его еще никто в литературе научной не описал. Синдром Чудаковского! Перфециози. Тьфу! Перфекционизм — это ведь только часть беды. Он сам вообще на завод жить переехал, чтобы за забор свой идиотский пореже выбираться, а работяги его даже с женами и детьми меньше разговаривать стали. Ну нельзя так жить, Володенька! Мы вот так живем, с вагончиками засранными на задних дворах, с лужицами и грязными штиблетами. Не, мы штиблеты-то чистим, куда ж без этого приличному человеку, вот только каждые пять минут их чистить или улицы с мылом мыть — это, брат, не наша жизнь, мы так загнемся. Вот его рабочие в городе и выглядят, как тяжело больные. Да и ты сам после визита к нему с утра пораньше на беленькую налегаешь, с чего бы это, а?

— Но он такие вещи делает… — я последний раз попытался заступиться за Чудаковского. — Ты бы видел!

— Я много чего видел, — сказал Борис, откинулся на спинку стула и закурил. — Я так подозреваю, что он и в космос мог бы чего-нибудь запустить, если задался бы целью. Его проблема в том, что это на всю страну не распространишь, все это работает только за его стерильным забором. А в изоляции он может только малую серию гнать в самом лучшем случае. Ты думаешь, зачем ему твоя столичная контора? Он завод расширить хочет. Надеется, что производство увеличит, то-се… Только напрасно это. У таких феноменов, понимаешь, есть какие-то физические границы роста. О, тост!

Мы выпили за печоринский феномен.

— Короче, — подвел черту ресторатор. — Не получится у него расшириться. Еще чуть-чуть, и его забор снесут на хрен всем городом!

— А может быть и бомбу сбросят, — проговорил я грустно.

— Какую еще бомбу?

— Высокоточную, — буркнул я и наконец решился на откровенность. — Знаешь, он ведь такую вещь сделал, что за нее любая страна убьет. Антигравитация в полный рост!

Борис как-то разом посерьезнел, даже слегка протрезвел.

— Опять за свое взялся, дурак седой! — пробормотал он и достал мобилу из кармана. — Сейчас мы. Слышь, столица, а ты не гонишь?

— А ты думаешь, меня электромобили что ли так шокировали?

— Ладно, это уже ни в какие ворота. — ресторатор нашел в записной книжки телефона нужный ему номер и вдавил клавишу вызова так, как будто хотел сломать телефон пополам. — Алло! Доброго здоровья, Евстигнеич! Я тут вот с твоим гостем столичным столоваюсь. Ага! Ты вот что, Евстигнеич, дело у меня к тебе серьезное. Подъезжай-ка ты. Не хочешь в ресторан мой? Ну, тогда давай минут через сорок у мишки. Почему у мишки? Гостю достопримечательность показывать с тобой на пару будем. Да ты не упрямься, Евстигнеич, ты Бориса Иваныча-то уважь! Ну, вот и славно. Давай, до встречи.

— Надеешься вправить ему мозги? — поинтересовался я.

— Надеюсь, — очень серьезно ответил Борис. — Русский он человек, или как?

— Уже сомневаюсь, — невесело улыбнулся я.

— Да ты не кисни, столица! — ресторатор перегнулся через стол и хлопнул меня по плечу. — Давай-ка звони Коляну, пусть подгребает через полчасика, а мы с тобой еще водочки давай врежем. Очень у нас интересный разговор вышел. Анюта! Давай штоф новый, тут остатки нагрелись уже!

⠀⠀ ⠀⠀

Водитель Николай оставил свою «Волгу» на парковке у ресторана, перебрался в «Крузер» Бориса, и мы за десять минут добрались до места встречи с Чудаковским. Тот был уже на месте. До реки было метров пятьдесят, а тут, где кончалось асфальтовое покрытия, и правда стоял мишка. Бетонная скульптура бурого медведя, в оригинале не лишенная изящества, теперь вся потускнела и покрылась выщерблинами. Та лапа медведя, что по замыслу скульптора должна была быть для чего-то приподнята, отсутствовала наполовину, отколото было также и одно ухо — такая вот печоринская инсталляция. Рядом с мишкой стоял деревянный стол с двумя лавками по бокам, вот только от одной из лавок остался лишь остов. У этого стола и ждал нас автор печоринского феномена.

Мы выгрузились из машины. Борис водрузил на столик захваченные из ресторана бутылку водки, три стакана и пакет морса и поздоровался за руку с Чудаковским.

— Ну здравствуй, Евстигнеич!

— Здравствуй и ты, Борис Иванович.

— Ты чего опять учудил-то? — с места в карьер рванул предприниматель.

— В прошлый раз, когда ты холодным термоядре тьфу!.. термоядерным синтезом занялся, я тебе что сказал? А теперь, значит…

— Чем он занялся?! — перебил я. — Холодным термоядом? Разве это возможно?

— Все возможно, — Иван Евстигнеевич приосанился и стал как будто еще на пару сантиметров выше. — Если порядок в головах, если все не кое-как, а так, как надо, если каждый инженер и каждый рабочий соблюдает культуру мысли и труда, то тогда, дорогой мой, русский человек может все! Любые чудеса! И если вытравить хаос из каждого квадратного сантиметра.

— Стоп! — решительно прервал речь замдиректора завода Борис и разлил водку по стаканам. — А ну выпьем!

— Вот так все и начинается, — невесело усмехнулся Чудаковский. — Собрались тоже как-то три выпивохи, и…

— Тогда четыре выпивохи собрались, — поправил я его.

Мы выпили и помолчали.

— Позвольте мне? — прервал я паузу.

— Валяй, столица! — Борис махнул рукой, словно дал отмашку на старт.

— Я издалека начну, — сказал я.

— Издалека даже лучше, — не возражал ресторатор.

— Хорошо. Вот посмотрите на джип Бориса, — начала я. — Это замечательная японская машина. Очень качественная. «Лэнд Крузеры» и двадцать лет назад были хорошими машинами, очень хорошими, но ведь их все двадцать лет улучшали до нынешнего вида. И ведь еще улучшать будут! А разве в ней все идеально?

— Да хрен там! — подтвердил мои слова Борис.

— Вот именно, — продолжил я. — Там миллионы деталей, и, даю голову на отсечение, минимум миллион из них смешные в своем несовершенстве. Но в целом-то машина — ого-го! Я вот в Германии был. Мне один немец, шнапсу хлопнув, сказал, что в Германии все только на поверхности прилично и логично, а копни поглубже, такой же бардак! Я присмотрелся: ба! И правда бардак! И в Японии, где вот этот джип замечательный сделан, тоже. А Вам дай волю, Иван Евстигнеевич, Вы же ничего улучшать в джипе не станете, вытряхнете из него всю начинку, прицепите ему под брюхо свои четыре волшебных летающих блина, чтобы он даже дороги не касался.

— Леонардо недовинченный! — встрял Борис.

— Да вы же всю индустрию мировую набок положите! — уже кричал я.

— Если конечно индустрия вас раньше в бетон не закатает, что, кстати, гораздо вероятнее. Вот как узнают про ваше последнее изобретение, так и закатают вас, причем вместе со мной и с ним вот, с Борисом Ивановичем, да со всем городом заодно. А теперь посмотрите на город на ваш, на Печоринск! Здесь же каждая третья сигарета в пачке сломана, и повсюду так: тут что-то отломалось, там что-то откололось… Вот! Мишка этот ваш именно в таком виде на гербе города должен быть. А все потому, что за высокой железной стеной у Вас на заводе Город Солнца функционирует.

— Иван Компанелла, блин! — вставил свое слово ресторатор.

— Вы никогда, Иван Евстигнеевич, не задумывались, почему Байконур в глухой безлюдной степи построили? А почему американская силиконовая долина в пустыне стоит? Я не знаю, как вам еще-то объяснить!..

— Короче, Евстигнеич! — по-своему подхватил мысль Борис. — Ты если хочешь, чтобы Печоринск в блин радиоактивный превратили завтра, так ты продолжай. Мне только скажи, чтобы я с семьей смотался подальше, и продолжай. А нет, так возьмись за ум, гений!

— Не хамите мне, молодые люди! — засопротивлялся Чудаковский.

— А мы не хамим, — примирительно развел руками ресторатор. — Мы рассуждаем. Ты сам прикинь: ну вот жили бы мы при товарище Сталине, тогда где-нибудь в сибирской глухомани в какой-нибудь возглавляемой тобой стерильной шарашке изготавливали бы твои чудесные вещицы, а потом ставили бы их на танки, самолеты, на ракеты.

— В Америке было бы то же самое! — поддержал я бизнесмена. — Все на десятилетия бы упрятали в недра пустыни Невада, а свидетелей — в расход. Но это при Трумане там, при Эйзенхауэре. А вот так вот, как вы. Да на сегодняшний день это третья мировая война! Что Вы молчите? Что он молчит-то, Боря?!

— Переваривает, — ответил Борис. — Он сумасшедший, но не дурак.

— Завод — это дело всей моей жизни, — сказал наконец Чудаковский.

— Кто спорит?! — всплеснул руками ресторатор. — Вот и живи на своем заводе. Делай всего помаленьку. Особо рьяные идеи — в банковскую ячейку, для грядущих поколений, а остальное делай! Только не подставляйся больше, Евстигнеич, я тебя прошу!

— А еще колледж откройте, — предложил я. — Ну, техникум, если хотите так называть. Ребятишек учите. Глядишь, лет через десять воспитанные вами чистюли будут нужны.

— А я на колледж денег дам, — сказал Борис. — Давай правда колледж забахаем, а? Про нас в газете напишут, я телевидение уговорю приехать. Давай, а?

— Я вас понял, друзья мои, — вздохнул Чудаковский.

— Ты только не убивайся, Евстигнеич! — ресторатор приобнял замдиректора завода и повел к машинам. — Ты вот что.

Дальше я не расслышал, потому что у меня в кармане зазвонил телефон. Шеф все-таки потерял терпение.

— Слушаю.

— Ты что, пьяный что ли?

— Так банкет, шеф, куда без этого!

— Ну и что там?

— Да фигня, шеф, — ответил я. — Велосипед очередной доморощенный. Правда, электродвигатели тут прикольные, надо документацию взять. На них даже электромобильчики сделали для демонстрации. Можно будет или сами движки, скажем, для «Е-мобилей» продвигать, или всю схему целиком продавать «Форду» или «Тойоте». Как-то так…

— Ладно, — буркнул шеф. — По приезду расскажешь.

И шеф отключился. А я догнал моих спутников, оставив на радость какому-нибудь из местных пьяниц ополовиненную бутылку водки рядом с главным монументом Печоринска. Борис призвал ехать в клуб. Как ни странно, Чудаковский согласился, но решил ехать со своим водителем на «Вольво», а мы с Борисом снова забрались в «Крузер».

Пока мы ехали, я в пьяной полудреме видел летательные аппараты на антигравитационной тяге, бороздящие просторы страны, видел аккуратные сибирские домики, в подвале которых трудились компактные термоядерные реакторы, и видел Чудаковского, читающего лекцию в Калифорнийском университете.

— Слышь, столица, — растолкал меня хозяин машины. — А ты бардак кругом и полный ордунг на его заводике для красного словца приплел или, правда, связь здесь какую видишь?

— Ты сам посуди, — ответил я. — Видел, какой агрессивный бурьян растет прямо у этого его блестящего забора?

— Так ведь ссут ему под забор почти все местные, — объяснил Борис. — Там током бьет, но все равно все ссут. Назло.

— Это одно и то же, — отозвался я.

— Да? Ну ладно. Все равно, красиво ты сказал. Молодец!

И печоринский ресторатор откинул голову на подголовник кожаного сиденья с умиротворенным лицом человека, только что спасшего мир.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Максим Жуков — литературный псевдоним Дмитрия Дробницкого, писателя, публициста, политолога. Родился в 1968 году в Москве в семье известных философов О. Г. Дробницкого и Т. А. Кузьминой. Окончил физический факультет МГУ. С 1993 года работал в области издательства и полиграфии. С 1997 года — топ-менеджер производственных проектов. Оставил управленческую деятельность в 2009 году.

В 2006 в издательстве «ЭКСМО» вышел его первый фантастический роман «Оборона тупика», за который он получил Премию им. Хомякова от Лиги Консервативной Журналистики. Позднее на портале FantLab вышла его повесть «Сутки через двое».

С 2006 года Дмитрий Дробницкий (Максим Жуков) в качестве публициста активно публикуется на сайте АПН, в Русском Журнале, «Независимой Газете». С 2011 года, оставив псевдоним исключительно для литературной деятельности, работает в редакции портала американистики Terra America, является постоянным колумнистом газеты «Известия» и активным блогером.

⠀⠀ ⠀⠀

Алексей Васильев Колесо

Сегодня Дигу исполнилось десять лет, и это значило, настала пора войти в Храм Истинной Веры.

Отныне разрешено глазам сына правителя зреть великое чудо, явленное Небесным Отцом своим детям, рукам — касаться его, а духу — ликовать и парить во блаженстве. То, ради чего и чем живет человек, то, что спасает его от рассвета времен и дарует надежду, теперь открыто ему.

Храмовник Хельд пришел за Дигом еще до рассвета. Диг, однако, успевший хорошенько истомиться за ночь, уже был умыт и облачен в одежды Хранителя.

Покинули дворец затемно, но когда добрались до храма, его башни сияли на солнце, будто объятые небесным огнем.

Истинное величие Храма намного превосходило кажущееся. Над землей лишь малая часть его! Хельд провел мальчишку по залам для проведения служб и воздаяния хвалы Небесному Отцу, потом они поднялись на самую высокую башню, где сын правителя убедился, что никто, кроме человека, не может быть ближе к создателю сущего, ибо даже птицы не могли подняться сюда, а вечером храмовник с Дигом спустились под землю.

И здесь, в Зале Истинной Веры, Диг почувствовал великое ликование и торжество. Все пространство необъятной пещеры занимало великое Колесо. В свете множества факелов тускло блестели огромные — выше самой высокой храмовой башни! — опоры, держащие его могучую Ось.

Колесо вращалось, и в медленном движении сверкающих спиц чувствовалась неотвратимость извечного солнечного хода. Могучий рокот и гигантские тени, бегающие по Залу, наполняли сердце трепетом и восторгом.

Рядом с основанием опоры, которую бы с трудом обхватили пять человек, стоял Алтарь. Приношение Небесному Отцу не должно прерываться с начала времен, оно неизбежно и постоянно, как и движение Солнца, что дает людям жизнь, и сейчас один из храмовников, издавая тяжелые стоны, даровал свою жертву. Упираясь ногами в край Алтаря, он поочередно наваливался на два длинных рычага, и поддерживал ход Колеса.

— Твой обряд посвящения в Хранители, Сын Правителя, начнется сейчас! — торжественно сказал Хельд. — Готов ли ты испытать те муки, что терпим мы, во славу предначертанного Небесным Отцом?

— Готов, — пересохшими губами шепнул Диг.

— Тогда начнем. Вельд, твоя сегодняшняя жертва окончена!

Со всхлипом храмовник сошел с Алтаря, освобождая место для Дига. По лицу его стекал пот, одеяние промокло, а дыхание было тяжелым и жарким.

Хельд показал Сыну Правителя, как стоит упираться ногами, как приводить в движение тяжелые железные рычаги, каждый в рост мальчика, и пообещал наблюдать за ним всю ночь. И если ослабнет, за него станут нести жертву другие, ибо ход Колеса должен быть бесконечен! Но обряд будет сорван.

⠀⠀ ⠀⠀

Скользкие от чужого пота рычаги подались на диво легко.

— Не спеши, — сказал Хельд. Он поддерживал шатающегося Вельда. — Ночь будет долгой.

⠀⠀ ⠀⠀

Ночь обернулась вечностью. Мальчик быстро устал. Рычаги становились все тяжелее, и вскоре каждое движение давалось огромным трудом. Диг плакал от великой усталости, и слезы смешивались с горячим потом, но не смел покинуть Алтарь. И хоть под утро тело скручивали жестокие судороги, он не отказался от жертвы.

Утром потерявшего сознание Дига сменил сурового вида храмовник, а Хельд отвел Сына Правителя во дворец, где объявил, что отныне Сын Правителя — Главный Хранитель, ибо он пробыл на Алтаре назначенное время и принес свою первую жертву.

— И помни, — сказал храмовник на прощанье, — отныне ты ведаешь Великую Истину. Храни Веру в сердце! Вот уже много лет ничто не тревожит наш род, но сказано в великих книгах, что Северное Зло живет вечно и цель его — попрать Истину!

— А что это — Северное Зло? — спросил Диг, морщась от страшной боли, поселившейся в мышцах.

— Зло в сердцах людей Севера! Глупцы не ведают света истины!

— Но Небесный Отец запрещает людям селиться на Севере… — робко прошептал Диг, лежа в кровати.

— То не его дети, — сказал Хельд. — В стене Зала Истинной Веры есть Великое Искушение — Рукоять! Касаться ее запрещено Небесным Отцом, ибо, если обратить Рукоять вниз, Колесо изменит свой ход! Сказано в книгах, что в страшные годы спицы Колеса шли против Солнца! А когда Зло истребили, остатки его затаились в болотах, где Небесный Отец запрещает нам быть, и уцелели. Но извечная цель Зла — повернут ход Колеса вспять!

⠀⠀ ⠀⠀

Враг пришел в Долину Солнца утром.

Когда за дверью загрохотали тяжелые шаги, Диг понял, что натиск сдержать не удалось, и разъяренные кровью чужаки убивают всех. Город, дворец и храм теперь принадлежат им, здесь будут жить они, их жены и дети.

Дверь дрогнула от удара, с той стороны раздался крик, тотчас забарабанили часто, остервенело. Железную пластину засова согнуло, в образовавшуюся щель можно вставить палец, нет, уже два, три, кулак.

Диг отскочил к стене, подпрыгнул. Ухватившись за кромку, подтянулся, и, отчаянно извиваясь, втащил себя в глубокую оконную нишу.

Сестренка, сидя на полу, недоуменно таращила глазки. Затем, придя в восторг, громко загукала и протянула ручки к сидящему сверху брату.

Диг в отчаянии закусил губу. В страхе не подумал о Марии, сперва надо было закинуть ее! Он приготовился спрыгнуть, но дверь уже выбили, и в комнату ворвались враги.

Громадный воин, в щедро забрызганных кровью доспехах, укрывающих с головы до пят, ухватил громадной пятерней Марию и осмотрел, вертя, как котенка. Диг зажмурился, ожидая, что враг свернет сестре шею, но чужак хрипло сказал что-то своим, взгоготнул и протянул Марию худому человеку, затянутому в узкое коричневое платье и без оружия, в то время, как остальные в латах, либо грубой коже, у каждого в руках меч, а за спиной — мешок с дротами. Это был, вероятно, служитель новой веры, которую чужаки принесли на окровавленных остриях.

Он также небрежно осмотрел девочку, кивнул и вышел, унося ее с собой. За ним отступили и воины, не переставая обшаривать взглядами комнатку. Один поднял глаза и увидел Дига.

Мальчишка отпрянул, расцарапав локти о шершавый камень. Над головой страшно вжикнуло, брошенный дрот выбил из камня сноп искр и канул по ту сторону дворца.

Диг отползал, пока не почуял коленями острую кромку. Сзади была пустота, но мальчишка, всхлипнув от страха, вытолкнул себя. Обломав ногти о камень, едва смог удержаться кончиками пальцев за край оконной ниши. Висел, страшась спрыгнуть — дворцовая стена здесь вырастает из крутого каменистого склона, пока долетишь до подножия, все кости сломаешь. Сверху раздалось надсадное дыхание, посыпалась каменная крошка и над мальчишкой появилась широкая бородатая морда. Крепкие пальцы впились в запястья и, с неожиданной силой, мальчишку потащило вверх.

Диг забился, пытаясь высвободиться, уперся в стену ногами, но тщетно, только ободрал колени. В лицо дышали чесноком и хлебной похлебкой. Когда отчаянно извивающегося Дига наполовину втащили в окно, он все же ухитрился вывернуться и крепко цапнул волосатую ручищу.

Чужак вскрикнул, и ослабил хватку, а Диг рванулся изо всех сил, упираясь ногами и освободившейся рукой. Ему удалось выдернуть вторую, и, взвизгнув, он ухнул вниз. По ногам ударило твердым, опрокинуло, и мальчишка кубарем покатился с холма.

Тело вломилось в густые заросли травы, растущей у подножия, застыло, раскинув руки и ноги. Мир был наполнен болью, в глазах колыхалась алая бахрома. Мальчик шевельнулся, не веря, что жив. Постанывая, он медленно пополз от подножия, оставляя полосу примятой зелени.

Нужно было добраться до реки. Из ссадин текла кровь, пятная сочные стебли, оставляя видимый и легкий след, а плавать он не умел, но, может, получится отсидеться до темноты возле берега…

Должно получиться, если враг уже во дворце — это значит одно, Истинная Вера в опасности, а чужаки уничтожают всех, гасят последние искры Света.

Сын Правителя хорошо знал, какую великую ношу несет, каким великим Знанием обладает. Он обязан сберечь его, во что бы то ни стало, а для этого нужно уцелеть, выжить!

Диг полз, вжимаясь в землю, не решаясь привстать и посмотреть, сколько осталось до реки. Вдалеке слышались голоса захватчиков, могут заметить. Часть воинов грабила город, другая — дворец, но были и те, что обшаривали берег под дворцовым холмом. Наверное, искали оставшихся в живых беглецов и рыбаков, чьих домиков на северном берегу несколько десятков.

И Диг все полз, а во дворце остались мать с отцом и сестры, и, скорее всего, их убьют… Спастись может лишь младшая сестра, ибо по малолетству блаженна незнанием, недаром ее оставили в живых. А Сведущих вырежут всех, и на трон возведут Неправду и некому будет сказать Истину, и низвергнуть ложь, ныне она в безопасности. Теперь во дворце и городе будут жить чужаки, и топтать последние ростки Веры.

Диг подумал о Великом Колесе, чей ход отныне отвернут от Солнца, об убитых храмовниках, и заплакал.

А реки все не было. Дигу казалось, он ползет чересчур долго, а его след уже нашли, идут по нему, и вот-вот нависнет над ним злая тень, а крепкие руки ухватят за шею.

Каждое движение отзывалось болью, и не хотелось шевелиться, а хотелось просто лечь и уснуть. Лишь долг, великий долг заставлял бороться за жизнь.

Пахнуло сыростью, и мальчишка пополз быстрее. Под ним уже хлюпало, когда он решился встать на четвереньки. Трава здесь сочная, густая, высокая, примятые стебли распрямляются быстро, скрывают надежно. Руки до локтей проваливаются в ил, ржавая вода обжигает холодом, но трава уже не трава, а тростник, и твердеет дно, вязкие кочки сменяются честным песком.

Было по пояс, когда поредел тростник, и перед мальчиком раскрылась широкая гладь. Он замер испуганно и шагнул назад, под прикрытие зелени. Замер, но все-таки заставил себя идти дальше, а как вода дотянулась до подбородка, пошел вдоль берега, по течению. Нужно было оказаться дальше от оставленных следов, чужаки не знают, что он не умеет плавать, подумают, уплыл или утонул, не станут искать.

Как ни осторожно ступал, все же несколько раз проваливался в ямы, вдоволь нахватавшись воды и страха.

Шел долго, а река была равнодушна и холодна, и мальчишка уже давно стучал зубами, не зная, что лучше, вернуться на берег или остаться здесь, какая смерть будет легче? С берега слышались голоса, и Диг понимал — там полно воинов, ловят его, хорошо еще, не начали обыскивать реку, но уже шуршат в тростнике, вот-вот кто-то да выглянет из зарослей.

Долгий и светлый весенний вечер кончался, но Диг уже едва переставлял ноги от холода, и понимал, что не вытерпит до темноты. Что лучше, околев, уйти под воду, или же выбраться на берег? Там тоже смерть, но есть хоть малая надежда, что не найдут.

Впереди, из чащи тростника, выдвинулся темный силуэт, а за ним еще несколько. Диг вздрогнул и с головой ушел в воду. Вынырнул, и, с трудом сдерживая кашель, заспешил к лодкам, понимая, что свои, слишком уж замедленно, без плеска, погружаются в реку весла, а люди сидят бесшумно, и их много, чересчур много для небольших рыбацких посудин, борта едва возвышаются над водой…

Должно быть, такие же уцелевшие беглецы, как и он, наверное, тоже ждали темноты, укрываясь в тростнике, но встревожили рыщущие на берегу воины.

Диг замахал руками. Мальчишку заметили, одна лодка развернулась в его сторону, но близко подплывать не стала. Люди в ней опасливо смотрели на Дига, а еще опасливей — на тростник за ним.

— Я — из рода Идущих за Солнцем, — смог прошептать Диг трясущимися губами. — Я не умею плавать. Я замерз. Я свой.

Испугался, что его не услышат, от холода и сам не слышал себя, вдруг перехваченное горло уже не может звучать?

Но гребцы медленно опустили весла, и вскоре Диг ухватился за низкий борт. Онемевшие пальцы тотчас сорвались, но кто-то ухватил за ворот. В лодку поднимать не стали, опасаясь засады и шумного плеска, так и плыли, таща за собой. Когда прошли излучину, теряющий сознание Диг почувствовал, как его поднимают. Он с трудом открыл глаза и понял, что лежит на дне лодки, а на него смотрит сверху, заслоняя мир, рябой бородатый старик.

— Тихо, тихо! — сказал он. — Еще не ушли.

Но Дига трясло, а зубы стучали так, что, казалось, слышно во всем мире. Старик сорвал с себя куртку, из-за него высовывались руки других людей, протягивали одежку, какие-то тряпки. Рябой начал укутывать Дига, и, поправляя разодранный ворот рубахи, увидел на груди мальчишки Знак Солнца.

Он вздрогнул.

— Это же Сын Правителя! — испуганно, и вместе с тем обрадовано зашептал старик. Оглянулся на остальных. Людей было много — даже больше десятка, страх и обреченность на лицах сменились надеждой, но вскоре ее вновь вытеснили затравленность и отчаяние. Что может этот малыш, пусть и Знающий Истину, пусть даже сын Правителя, уже бывшего? Правда народа попрана и проклятые повернули Рукоять и обратили ход Колеса. Что теперь знание Истины? Народа больше нет, и Храм захвачен чужаками.

Четверо энергично работали на веслах, торопясь нагнать остальных. Вскоре, рядом с их лодкой скользило еще пять, в каждой — по два десятка человек, и это были все, кому удалось бежать.

— Мы не знали, что делать, — горячо зашептал старик мальчишке. — Их были тьмы, и они убивали всех. В тех лодках — одни рыбаки, они спаслись почти все. Еще есть люди с города, но совсем чуть. А из дворца — только ты. Из Храма — никого. И некому принимать решения. Пока плывем вниз по реке, к Южному хребту, уйдем в горы, а дальше.

Старик заплакал.

— Все… все… — всхлипывал он, утирая лицо ветхим рукавом. — Больше ничего нет.

— Я… мы сохранили самое главное, — громко, чтобы слышали остальные, сказал Диг. Голос с трудом, но слушался его. — Вы верно решили идти в горы.

Голос его прерывался и дрожал, но вскоре Диг перестал зябко вздрагивать, разогретый пламенем своих слов.

— Если теперь нам — жить там, укрываясь от чужаков, что изгнали нас из мира, и будет так долгое время, все равно мы… мы вернем Истину в мир. Небесный Отец посылает нам испытание. Мы не погибли и Вера наша жива! Не забывайте о нашей Великой цели, то, ради чего живет наш народ!

Он замолчал, но люди смотрели внимательно, ожидая еще слов.

— Я думал, — говорил Диг, — из тысячи моего народа уцелел лишь я один. Когда пришел враг, я смог бежать. Я считал себя жалкой искрой Веры. Я думал, что если меня не схватят, и мне удастся избегнуть смерти, то я в одиночестве буду скитаться по миру, храня Знание, и кто знает, смог бы я сделать так, чтобы искра его не пропала? Но теперь вижу, что уцелел не один! Теперь знаю, мы вернем Истину! Нас осталось много, куда больше, чем бы хотелось врагу. Среди нас я вижу молодых женщин и крепких мужчин!

Он говорил, а люди внимали ему. Потухшие глаза озарялись надеждой.

Диг встал, и подошел к гребцам. На него смотрели внимательно, но молчали, позволяя сыну Правителя говорить и даровать людям веру в спасение.

— Долго до Южных отрогов? — спросил Диг.

— Долго, — ответил ему один из гребцов. — Но мы будет плыть что есть силы, и к утру ты увидишь горы!

— Вы слышали? — вопросил всех Диг. — В южных горах есть железо, а значит — оружие. С незапамятных времен наш народ вырыл там шахты.

Люди кивали, но в глазах было и место неверию. Сын Правителя и послушник Храма толкует об оружии? Даже вместе с рудокопами народа теперь едва наберется полторы-две сотни. Из них — один десяток стариков, два — малых детей и пять — женщин.

А когда пришел враг, народу была тысяча!

— Чужаки лишь надругались над Верой, — продолжил Диг, — но не убили ее!

⠀⠀ ⠀⠀

Заст, оскалившись, рассматривал Главный зал. Теперь это все принадлежит ему и его народу, народу Встречающих Солнце. И, что самое важное, возвращена вера, вера, сумевшая выжить в болотистых северных лесах. Ее трепещущее пламя сохранили, сберегли, не дали погаснуть. И теперь храмовники, повернув Рукоять, раскачивают тяжелые рычаги и начинают раскручиваться огромные спицы великого Колеса. Как и было завещано от начала и до конца времен.

Тяжелая створа сдвинулась, и в зал вошел Хасс. Коричневое платье плотно облегало костлявое тело, из-под подола выглядывают грубые сапоги на толстой деревянной подошве. Башка голая, шишковатая, заостренная вверх, лицо стянуто шрамами — следами встреч с болотными скорпионами. Один глаз мутно-коричневый, косой, второй — серый, пронзительный.

— Говори! — приказал Заст.

— Мы повернули Его, — сказал Хасс и поклонился. — Вера возобладала. Служители в храме, и не оставят Колесо без движенья.

— Что с недругами нашими?

— Отряды прочесывают город, ищут последних. Несколько десятков я отправил на берег и в лес. Пленных скидываем в дворцовые подвалы.

— Всех, кто старше пяти лет — убить. Они несут в себе Неверие, ибо их разум помнит, как их храмовники толковали Истину. Остальных — раздать слугам, в помощники. Их разум еще не испорчен и пуст, по малолетству. Что с семьей Правителя?

— Самого зарубили, супругу казнили наскоро, старшую дочь я отдал воинам первого десятка, те насытятся и придушат, а младшую на кухню, ее разум еще чист.

— Это все люди Правителя? — грозно спросил Заст.

— Нет… — замялся Хасс, — еще сынок у него… был, да вроде в реке утоп. Из дворца сиганул, все кости обломал, верно, накровил немало, а след к воде вел.

Заст долго царапал храмовника недобрым взглядом, тот вспыхнул, длинные узловатые пальцы, хрустнув, сжались, увечный глаз налился кровью.

— Ты меня не буровь, — сухо сказал храмовник. — Моей вины нет. Я далек от войны. Мой удел — Вера.

— Иди, — обмякнув лицом, ответил Заст. — Я вины не ставлю. Лишь бы на Юг не ушли. Пристанище Зла, как гласят священные письмена! Нет нам ходу туда.

⠀⠀ ⠀⠀

Солнце оставалось непочтенным четыре десятка лет. Ровно столько потребовалось народу Идущему за Солнцем, чтобы вернуть былое свое число и превзойти его вдвое.

Тяжелые и безрадостные времена довелось пережить Дигу и его людям. Но он был мудрым правителем, достойным сыном своего отца, и сохранил Народ и Знание. В горных долинах он повелел разводить скот, а не довольствоваться охотой и был прав, ибо Народ начал расти, и множество не смогло бы прокормиться ею. Диг велел добывать железо в шахтах, и обязал знающих кузнечное дело обучать ему остальных.

Во славу Веры умирали, и рождались, и даже самые малые знали, ради чего рождены.

Последние дни в горнах неугасимо пылал огонь, и множились запасы оружия, а в Долину Солнца были посланы прознатчики, которые сообщали о вражьем числе. Все остальное было известно и так, еще были живы выросшие в Долине, знающие все хитрости и уязвимости города, Храма и дворца.

И пришел день, когда Диг, правитель Народа Идущего за Солнцем, постаревший, но не утративший сил, объявил о великом походе.

— Настало время, и терпение Народа истекло! — говорил он, а люди внимали ему. — Отец наш небесный, Солнце, взывает к нам.

⠀⠀ ⠀⠀

Шли на лодках, всю ночь. С течением боролись дюжие гребцы, их задача была справиться до утра, пусть даже придется надорвать жилы. В битву они не пойдут, но так же, как остальные, будут достойны победы, лишь бы успели к долине до света!

Враг был безмятежен, а значит — почти беззащитен.

Гребцы справились, и еще до рассвета город и дворец были окружены.

Редких сонных стражей убили легко и бесшумно. Многие года спокойствия разбаловали чуждый народ!

Войско разбилось на десятки, одни принялись чистить город от скверны, им было велено щадить лишь малых детей, чистых разумом, другие ворвались во дворец…

Первую сотню Диг бросил к Храму, и сам возглавил ее, а рядом с ним бились те, кто еще помнил Исход, это — будущие Храмовники.

Пять десятков не участвовали в битве, расположившись вокруг долины, следили, чтобы никто из врагов не выскользнул, унося с собой Ложь, должную быть истребленной безжалостно, с корнем.

⠀⠀ ⠀⠀

Старый Хасс с трудом смог разбудить Правителя, когда звон оружия звучал уже едва ли не в соседнем зале. Правитель в дряхлой старости полюбил спать на удивление много и крепко, и это его чуть не сгубило.

— Пришло! Пришло! — шептал Хасс. — Южное Зло пришло в наш край! Город и Храм взяты, а скоро и дворец. Они убивают всех, не щадят никого. Твой сын погиб, защищая Веру, но мы еще можем бежать!

Он стащил ничего не понимающего правителя с постели и помог одеться.

— Где твой внук? — спросил его Хасс.

Им удалось ускользнуть из Долины. Гор, малолетний внук Заста, жил в северных покоях под присмотром нянек, и туда еще не успели добраться чужаки, вошедшие с южных ворот.

Здесь, в северной части, к дворцу вплотную подступал лес. Сперва с балкона спрыгнул Хасс, принял ребенка, потом кое-как спустился Правитель, и вшестером, если считать нянек, они ушли, затерялись среди деревьев.

— К болотам, — шептал на бегу Хасс. — Там железо и самоцветы, туда отправляли людей на добычу, там живет часть Народа. Схоронимся, чужаки не найдут. Помни, нужно сохранить Веру!

А старый Заст шатался и не слушал, и скоро кровь хлынула из его носа и рта, а потом он упал.

Хасс останавливаться не дал, ожидая погони, торопил безжалостно, пугая молодого наследника своими развевающимися коричневыми одеяниями, разодранными колючими ветвями.

— Вернемся… — шептал на бегу старик. — И вновь повернем Колесо.

Он посмотрел на ребенка.

— Ты сохранишь истинный свет и вернешь Народ в долину, а правду — в Храм, — пообещал старик. — Придет время, когда тебе откроется великая Цель.

В лесу им удалось встретить несколько десятков уцелевших, пробиравшихся, как и они к болотам, дальше шли вместе, и к утру следующего дня достигли далекого поселения…

⠀⠀ ⠀⠀

Диг с трепетом вошел в Храм. Сменяя поколения, хранители денно и нощно следили, чтобы Колесо не останавливалось, и лишь нашествие Зла оборвало его ход.

Чужаков убивали безжалостно, и уже раскачивались гигантские маховики, а рукоять была повернута вверх…

Среди трупов Диг с плачем узнал свою сестру, ставшую хранительницей Лжи. Уж лучше бы ее убили тогда, когда разум был еще чист! Теперь Небесный Отец не примет ее в своих чертогах.

Сотрясаясь от рыданий, Диг подошел к гудящему Колесу и прикоснулся к его основанию. Оно вздрагивало, как живое.

Диг смахнул пыль с железного основания и трепетно провел пальцами по древней надписи, высеченной Небесными знаками. Никто не мог прочесть их, ибо то были знаки самого Небесного Отца:

«ВЕЧНЫЙ ДВИГАТЕЛЬ ПЕРВИЧНОГО РОДА. ДИПЛОМНАЯ РАБОТА».

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1982 году в г. Северодвинске, закончил Поморский Государственный Университет имени М. В. Ломоносова, исторический факультет. С 2010 года возглавляет компанию, занимающейся разработкой программного обеспечения и онлайн-игр. Пишет с 2005 года, в основном — рассказы, есть несколько публикаций в журналах «День и ночь», «Азимут», «Мир ПК», конкурсных сборниках, а также по несколько рассказов в сборниках «Сингулярность» (Ложь, Живые мысли, Live Ocean, Допинги, Совершенство Бога), и «Сингулярность 2: Апокалипсис отменяется» (цикл рассказов «Заморозка»).

⠀⠀ ⠀⠀

Иосиф Письменный Другие координаты

цикл рассказов

1. Профессор и смежники

Бывает, что случайная удачно (или неудачно) сказанная фраза и даже одно-два слова вызывают непредвиденные последствия или доступ к неожиданной интересной информации.

⠀⠀ ⠀⠀

…Я поискал глазами свободный столик возле стенки и расположился за ним со своей кружкой пива. В этом городе я был впервые, знакомых не имел и зашел в этот бар, чтобы убить свободный вечер. Вскоре ко мне подсел немолодой мужчина со своей кружкой.

В это время бармен усилил звук телевизора, и все повернули головы к большому плоскому экрану, установленному над барной стойкой. В прямом эфире передавали финальные сцены полицейской погони за группой преступников. Документальные съемки очень напоминали кадры из детективного фильма.

Преступники забаррикадировались в восьмиэтажном здании в самом центре одного из американских городов. Полицейские расположились вокруг здания.

— Все входы и выходы из здания блокированы, — вещал в мегафон полицейский начальник, руководивший операцией. — Сопротивление бесполезно. Сдавайтесь!

В ответ из дома раздавались редкие одиночные очереди. Кольцо вокруг здания все сужалось, но никто оттуда не выходил. Прилетел вертолет, из него на крышу дома высадились две группы атакующих.

Начался штурм. Когда вооруженные полицейские ворвались в здание, там никого не оказалось.

Бармен ослабил звук телевизора.

— Как вы думаете, куда они подевались? — обратился ко мне мой сосед по столику.

— Ушли в другую систему координат, — пошутил я.

— Вы это серьезно? — переспросил мой сосед.

— Разумеется, нет, — ответил я. — Сейчас обнаружится, что доблестные детективы забыли перекрыть выход из шахты, по которой в дом поступала вода или электроэнергия.

— Скорее всего, так и будет. Но вообще-то вы верите в возможность существования других координат?

— Я вообще-то в них не верю.

— И напрасно!

Мы разговорились, и я перескажу, если не возражаете, то, что услышал от моего случайного соседа по столику. Постараюсь быть как можно ближе к его рассказу…

⠀⠀ ⠀⠀

Я был одним из немногих студентов, которые занимались в нашем университете на семинаре по физике у профессора Андрея Николаевича Виноградова. И совсем не потому, что на его семинар трудно было попасть. Совсем наоборот, несмотря на громкую — в масштабах университета! — славу профессора, большинство студентов сами не желали у него заниматься — из-за сложности материала и практически нулевой перспективы сделать быструю научную карьеру. Дело в том, что во всем мире еле-еле набирался десяток специалистов, занимающихся и что-то понимающих в той редкой области релятивисткой механики, которая определяла круг научных интересов профессора. Кроме самого Виноградова, как он неоднократно повторял, его статьи могли читать только один физик из Обнинска, два изДубны, немец из бывшего ГДР, один израильтянин, один румын, два американца (один китайского, второй корейского происхождения), два англичанина и один француз с турецкой фамилией. Этот француз и в самом деле был турком; его отец проник во Францию как нелегальный рабочий, трудился на стройке, спал на полу в одной ночлежке вместе с десятком своих соотечественников, потом перетащил за собой в Париж всю семью, а сын окончил Сорбонну. (Я рассказываю об этом исключительно для того, чтобы показать, как хорошо все члены этого неформального научного сообщества знали друг друга и насколько профессор, как мне казалось, был откровенен со мной.)

Так вот, я записался на семинар профессора Виноградова только потому, что туда записалась одна студентка с нашего курса, но из другой группы. Эта студентка, звали ее Надеждой, мне тогда очень нравилась. Я применил слово «тогда» не для того, чтобы сказать, что теперь она мне уже не нравится, а исключительно из-за того, чтобы подчеркнуть, что позже я вообще влюбился в нее. По самые уши. Я полагал, что занятия на одном семинаре будут способствовать моим надеждам на взаимность. По легкомыслию, я не обратил внимания на то, что у этой девушки была та же фамилия, что и у Андрея Николаевича. Она тоже была Виноградова. Вскоре выяснилось, что Надежда Виноградова — единственная дочь профессора Виноградова. Я потому подробно останавливаюсь на этом, чтобы вы не подумали, будто я из карьеристских соображений начал ухаживать за дочкой своего профессора. Чем больше я с ней общался, тем больше видел ее не только внешнюю, но и внутреннюю красоту. Видел, какая это необычайно одаренная личность. Потом уже я смог убедиться, что она так самоотверженно предана науке, что и среди мужчин встретишь не часто.

Пройдет совсем немного времени, и мне станет известно — при весьма специфических, чтобы не сказать при критических обстоятельствах — от дочери профессора Виноградова, что профессор, оказывается, вел двойной образ жизни, о чем знал весьма ограниченный круг лиц. С одной стороны он, под своей собственной фамилией, — как Андрей Николаевич Виноградов — был признанным авторитетом в одном из самых сложных разделов релятивисткой механики, ездил на международные конференции по физике и печатался в солидных научных журналах. С другой стороны, профессор — под именем и фамилией Андрей Николаев — был одним из самых известных в стране уфологов, причем еще в то время, когда уфологию за науку не считали, и все статьи по этому вопросу печатались в самиздате на папиросной бумаге.

Андрей Николаев считался признанным авторитетом в области контактов с внеземными цивилизациями, и при любых публикациях по проблемам этих контактов было принято ссылаться на его основополагающие работы. Но он ухитрился поссориться с друзьями-уфологами как раз тогда, когда уфология вышла из подполья, а телевидение, радио и научно-популярные журналы стали предоставлять ученым-уфологам широкую трибуну.

Случилось это так: на одном из конгрессов по внеземным цивилизациям слово предоставили легендарному Андрею Николаеву. Уже одно объявление его имени вызвало ажиотаж в зале. И неудивительно — при огромной популярности работ ученого, самого Андрея Николаева до этого, кажется, еще никто не видел. На трибуну бодро взбежал немолодой сухощавый мужчина с седоватой бородой, очень напоминающий пожилых героев американских кинобоевиков. Он слегка приподнял правую руку, одновременно приветствуя и успокаивая собравшуюся публику, дождался полной тишины в зале и тут же выступил с сенсационным заявлением, что все описанные случаи встреч с внеземными цивилизациями — не что иное, как блеф. Все они являются встречами с представителями нашей же, Земной, цивилизации, только имеющими другие измерения. После этого, не дав публике, а главное, президиуму опомниться, Андрей Николаев так же бодро сбежал со сцены и по боковому проходу вышел из зала.

Реакцию нетрудно было предсказать. Друзья-уфологи (во всяком случае, те немногие, кто был с ним до этого знаком лично) прекратили с ним всяческие контакты. Андрея Николаева перестали приглашать на конференции, съезды, симпозиумы и дали понять средствам массовой информации, что любое упоминание имени заблудшего соратника, по меньшей мере, нетактично. Если во время интервью, какой-нибудь журналист неосторожно называл имя Николаева, его собеседники немедленно строили такие кислые мины, что сообразительные журналисты тут же тут же благоразумно переходили к следующему вопросу, уводя беседу в приличествующее ей русло.

Разлад мифического Андрея Николаева с былыми соратниками по поиску внеземного разума никоим образом не сказался на научной карьере реального профессора Виноградова и на моих встречах с его дочерью в учебное и в неучебное время. Да что там говорить, я тогда и не знал вовсе, что ставший при жизни легендарным (причем, — как вы догадались, — дважды легендарным) уфолог Андрей Николаев и мой учитель профессор Виноградов — это одно и то же лицо.

На факультете, среди студентов и молодых преподавателей, немедленно стало известно: знаменитый уфолог Андрей Николаев выступил со своей невероятно смелой гипотезой. Мы все в кулуарах обсуждали его заявление и спорили о том, насколько возможно, чтобы все описанные ранее случаи встреч с внеземными цивилизациями оказались встречами с представителями нашей же, земной цивилизации, только имеющими другие измерения. Вкратце поясню, в чем здесь дело.

Мы привыкли к тому, что наш мир имеет в пространстве три координаты — длину, ширину и высоту. Есть даже такое выражение: мы живем в трехмерном пространстве. (Четвертую координату, время, трогать не будем — с нас станется забот с пространственными координатами.) Однако вы, надеюсь, заметили, что в ряде случаев мы используем не три, а две координаты, а иногда только одну координату. Например, картины в живописи или фотокарточки дают исчерпывающее представление обо всем, ограничиваясь всего лишь двумя координатами, — это так называемое двумерное пространство. А для того, чтобы узнать температуру по ртутному термометру, нам достаточно одной координаты — для восприятия движения ртути по стеклянной трубочке мы обходимся одномерным пространством.

Так вот, и несуществующий Андрей Николаев, и реальный профессор Виноградов пришли к выводу, что в действительности наш реальный мир имеет не три пространственные координаты, а значительно больше — во всяком случае не меньше шести. Забегая вперед скажу, что спустя некоторое время профессор Виноградов уточнил количество возможных координат. Сейчас профессор, а вместе с ним и я с его дочерью, считаем, что таких координат не менее семи. Почему именно семь, вам должно стать ясно из дальнейшего. В то же время мы, люди, (и вообще весь известный нам земной мир) имеем только три координаты. Поскольку мы сами трехмерны, мы не можем знать, что в данный момент происходит в остальных координатах.

Теперь представьте себе, что существует еще один трехмерный мир со своими тремя координатами в многомерном земном пространстве. А раз так, то ничего не мешает нам в своих трех координатах и им в их трех координатах существовать, жить и развиваться самим по себе, не мешая друг другу. Согласны?

Представьте себе также, что параллельная, или смежная, (назовем ее так) земная (подчеркиваю — земная!) цивилизация опережает нас в своем развитии. Обидно, конечно, что не мы, а они нас опережают, но в качестве рабочей гипотезы можно принять. Раз уже они нас опережают, то естественно, что мысль о том, что рядом с ними, в других трех координатах, существуем мы, должна прийти к нашим смежникам значительно раньше, чем нам.

Что вы предприняли бы на их месте? Ну, разумеется, сделали бы попытку выйти из своих трех координат в смежные, наши координаты. Каким образом — пока не знаю, мы ведь отстаем от них. А если им это удалось, и они оказались в наших координатах, следовательно, рано или поздно мы должны их заметить! А поскольку мы еще не вооружены теорией многомерного земного пространства, то ничего лучшего, как принять появление в наших координатах земных представителей других земных же координат за пришельцев с Луны, Марса или даже с других звезд, люди придумать не смогли. Вот и все!

Полагаю, что теперь вам ясно, почему координат должно быть не менее шести? Да потому что, будь их пять, у нас была бы одна координата общая, и тогда бы мы так или иначе обнаружили присутствие друг друга значительно раньше!

Хорошо, скажете вы, на шесть координат я согласен. Но откуда взялась седьмая и что с ней делать? Не все сразу, дойдем и до седьмой координаты…

А сейчас вам следует только запомнить, что профессор, он же Андрей Николаев, пришел к выводу, что наш реальный мир имеет не три пространственные координаты, а значительно больше, и эти координаты заселены по меньшей мере двумя независимыми цивилизациями — нашей и смежной. Когда он понял это, то решил также посетить их цивилизацию и стал искать способ войти в контакт со смежниками, как он их окрестил…

⠀⠀ ⠀⠀

Теперь оставим на время в покое уфолога Андрея Николаева с его теорией, или, если вам угодно, его гипотезой. В это время в Париже должен был проходить очередной конгресс физиков, и профессор Виноградов традиционно получил приглашение принять участие в конгрессе. Но поскольку профессор был занят неотложными работами со смежниками, то он предложил мне поехать на конгресс и вместо него зачитать его доклад. Я несказанно обрадовался и тут же предложил, чтобы в Париж мы поехали вместе с Надеждой Виноградовой, резонно мотивируя свое предложение незнанием французского.

— Ничего, — ответил Андрей Николаевич, — обойдешься английским. А Надежда нужна мне здесь. У меня как раз этап ответственных экспериментов.

Я настолько был рад предстоящей поездке в Париж, что не обратил внимание на слова «этап ответственных экспериментов», что в устах теоретика должно было звучать, по меньшей мере, весьма странно. Но я тогда еще ничего не ведал о контактах профессора со смежниками, в то время как Надежда знала о них — ей даже отводилась важная роль в проведении экспериментов…

Повторяю, все мои мысли были настолько заняты предстоящей поездкой в Париж, что я тогда не обратил внимание еще на одно важное обстоятельство, которое в другом случае не могло бы не привлечь моего внимания. Дело в том, что был у Виноградовых чудесный пес по имени Пит. Пит был пуделем средней величины с на редкость игривым характером. Этот Пит настолько привык ко мне, что при моем появлении в квартире немедленно начинал демонстрировать свое расположение, прыгая вокруг меня и норовя лизнуть в лицо.

Но перед моим отъездом Пит вел себя очень странно. Он вообще не приближался ко мне, а словно приклеился к стене и от нее не отходил. Вид у него был очень грустный. Но я и на это тогда не обратил никакого внимания…

В Париже я, как говорят, живьем встретился с одиннадцатью физиками, работающими в одной с нами области, (одним из Обнинска, двумя из Дубны, немцем, израильтянином, румыном, двумя американцами, двумя англичанами и французом турецкого происхождения) и прочитал за Андрея Николаевича его доклад. Поскольку все они были предупреждены об этом моим профессором заранее, поэтому никаких сложностей с зачитыванием доклада не возникло.

— Нашего полку прибыло! — радостно заявил по окончанию доклада американец китайского происхождения, бывший на этом заседании председателем нашей секции, а француз турецкого происхождения немедленно предложил перенести заседание нашей секции в ближайшее кафе, что мы с удовольствием и сделали.

Поскольку это был мой первый выезд за границу, то еще до моего вылета в Париж Андрей Николаевич предложил мне воспользоваться конгрессом, чтобы немного ознакомиться со страной, ее столицей, городами, парижскими и загородными музеями. Короче, я задержался во Франции еще на неделю после окончания конгресса…

Представляете, как я горел нетерпением рассказать Андрею Николаевичу и Надежде (прежде всего Надежде) о Париже, о конгрессе, о докладе, о его продолжении в кафе, о наших коллегах… Обо всем, что увидел после конгресса.

В тот же день после возвращения я позвонил в квартиру Виноградовых. Пит, как обычно, поднял радостный лай и стал бегать вокруг меня, норовя лизнуть в лицо.

— Прежде, чем ты зайдешь к папе, я должна тебе кое-что рассказать, — сказала, открывая мне дверь, Надежда и провела меня почему-то на кухню. — Эксперимент удался лишь частично. Папа потерял одно наше измерение и приобрел одно чужое измерение.

— Господи, Надя, о чем ты говоришь?

— Все дело в том, что напрасно папа согласился с предложением смежников… Это они настояли, что не следует сразу же переходить из одной системы координат в другую, а целесообразно менять координаты по одной.

— Ничего не понимаю… Объясни подробнее!

Надежда вкратце объяснила мне ситуацию и ввела в суть эксперимента, о котором я ничего раньше не знал.

Итак, для начала Андрей Николаевич и смежники решили проводить эксперимент по изменению координат поэтапно. Сначала только одну координату, потом две, и наконец три. Более того, они предусмотрели предварительное проведение эксперимента на животных, а уже потом на человеке. Наиболее подходящим способом изменения координат обе стороны посчитали создание такого лекарства, приняв которое, объект испытания — будь то животное или человек — безболезненно сможет изменить свои координаты. Создание и поставку лекарства смежники брали на себя — у них уже был в этом большой опыт. Именно благодаря этому они могли постоянно посещать нашу цивилизацию. При этом им удавалось длительное время водить нас за нос, создавая видимость, что они прилетают с других звезд и планет. Пока Андрей Николаев не выступил на съезде уфологов со своим сенсационным открытием…

Вот тогда смежники и решили вступить в контакт с Андреем Николаевым и вышли в конце концов на профессора Андрея Николаевича Виноградова.

Первый этап экспериментов по обоюдному согласию проводили на Пите. Я выразился неточно. Имеется в виду не по обоюдному согласию с Питом, а по обоюдному согласию между профессором и смежниками. Согласия Пита никто не спрашивал. Перед началом транспортации пса, профессор и его дочь сводили Пита на прием к ветеринару, который документально подтвердил то, что они и без врача знали — состояние здоровья собаки отличное и никаких опасений не вызывает.

Когда я приходил прощаться перед полетом в Париж, эксперимент уже начался, и Пит успел потерять одну нашу координату и приобрести взамен ее координату в смежном пространстве. Именно поэтому он в тот день не подошел ко мне. Он вовсе не приклеивался к стене: лишившись одной нашей координаты, Пит в нашей системе координат стал плоским. Вот от чего он был грустным. Пес просто не мог понять, что с ним произошло. Жаль, что я тогда не обратил на это никакого внимания… А ведь я упустил возможность увидеть уникальное явление — двумерный для моего восприятия пес!

Итак, для начала Пита лишили объема — по нашим восприятиям. Потом оставили ему только одну нашу координату. И наконец целиком переправили в смежную систему координат. Ровно сутки подопытный пес прожил в смежной системе координат. После этого его стали поэтапно возвращать к нам.

Через день он обрел снова одну нашу координату, на следующий день — вторую, пес стал плоским. Наконец, он полностью возвратился в нашу систему координат.

Профессор и его дочь снова сводили Пита на прием к ветеринару, который, разумеется, никаких отклонений в показаниях не обнаружил. Более, чем пес, ветеринара обеспокоили его хозяева. Тем, что — без видимых причин — опасались за здоровье своего питомца, которого врач обследовал всего неделю тому назад.

Итак, первый этап эксперимента — на животном — прошел блестяще, и было решено немедленно приступить ко второму этапу — на человеке. Здесь уже роль объекта для транспортации отводилась самому профессору. Как вы понимаете, именно в преддверии этого этапа Надежда не смогла лететь в Париж…

Начался второй этап эксперимента. Перед сном профессор принял одну таблетку из трех, лежавших у него на прикроватной тумбочке. Надежда пожелала отцу спокойной ночи и удачи. Перед тем, как выйти из комнаты, она еще раз посмотрела на отца и сказала:

— Ни пуха, ни пера!

— К черту! — ответил Андрей Николаевич.

На следующее утро Надежда постучала в дверь отцовой комнаты и, как было оговорено заранее, не дожидаясь ответа, открыла дверь.

Отец лежал в постели. Он стал по нашим понятиям плоским, но дочь хорошо понимала, что третья его координата транспортировалась в другую систему координат. Тем более, что на примере Пита Надежда была уже приучена к такому плоскому восприятию объектов эксперимента. Она приняла все, как должное.

Вечером того же дня дочь положила в щель плоского рта профессора вторую таблетку. Она снова пожелала отцу спокойной ночи и удачи. И опять, перед тем, как покинуть комнату, Надежда сказала:

— Ни пуха, ни пера!

И ей даже показалось, что она услышала в ответ:

— К черту!

На следующее утро Надежда снова постучала в дверь профессорской комнаты и снова, не дожидаясь ответа, открыла дверь. Плоский отец все также, как вчера, лежал в постели. За ночь ничего не изменилось. Надежда поняла, что эксперимент дал сбой — вторая координата профессора не транспортировалась в другую систему!

«Возможно для этого требуется больше времени», — решила дочь.

Оставалось только ждать.

Тут мне придется дать разъяснения. По непонятным мне причинам смежники ни с кем, кроме профессора, до сих пор не контактировали. Поэтому профессорской дочери ничего не оставалось, как ждать.

Прошло несколько дней. Профессор оставался двухмерным.

Прошло еще несколько дней — и тут я прилетел из Парижа. Моя любимая вздохнула с облегчением — проблема, разделенная на двоих, ответственность, разделенная на двоих, становится вдвое легче. Именно с моим возращением были связаны все надежды у Надежды — прошу прощения, я совсем не хотел каламбурить.

Теперь я должен был оправдать ее ожидания. Но каким образом? Этого я не знал! Единственно, что я мог посоветовать — ждать, когда и каким образом проявятся участники эксперимента из смежной системы координат. Ведь не могли же они бросить своего коллегу в беде! Наверняка, они сейчас ищут способ для исправления какой-то допущенной ими же ошибки. И возможно уже нашли! Жаль, что Андрей Николаевич не посвятил Надежду в то, каким образом он связывался со смежниками. Или они с ним.

Как ни странно, но, наговорив подобной чуши, я и сам немного успокоился.

Два дня прошли в ожидании. Я переселился в квартиру Виноградовых — не мог же я, в самом деле, оставлять Надю одну с плоской проекцией ее отца на кровати — всем, что оставалось от профессора…

Прошла еще неделя. Однажды я включил компьютер профессора, набрал свой пароль и прочитал адресованное мне обращение неизвестного мне корреспондента. Автор послания сообщал, что никакого нарушения в ходе эксперимента нет. Именно так было запланировано участниками эксперимента из смежной цивилизации с самого начала. Ибо их целью было вовсе не транспортировать профессора в свои координаты, а отбить у него (и у всякого другого, например, у меня или Надежды — они и это предусмотрели!) всяческое желание проникнуть в их цивилизацию. Сейчас третье измерение профессора Виноградова находится вовсе не в одной из их координат, а в координате, которая не принадлежит ни нашей, ни их цивилизации. (Теперь, надеюсь вам понятно, почему с самого начала я говорил о седьмой координате! Три наши, три координаты смежников и седьмая координата, куда они ухитрились отправить третье измерение доверившегося им Андрея Николаевича!)

На этом сообщение заканчивалось. Надя удивилась, что в нем нет никакой информации о том, как возвратить ее отца в нормальное трехмерное измерение нашей цивилизации. Пришлось мне придумывать, что смежники сделали это специально. Что они дают нам понять: все, происшедшее с Андреем Николаевичем, не случайно. Они дают нам время привыкнуть к этому. А метод выхода из сложившегося состояния будет сообщен нам, когда мы поймем истинные цели смежников и их возможности по транспортации.

Теперь мы знали, каким образом профессор контактировал со своими коллегами из смежной цивилизации!

И действительно, прошло еще три дня, и я получил второе послание от смежников. Они ставили нас в известность о том, что не испытывают никакого желания видеть кого-либо из нашей системы координат в своей системе, ибо опасаются негативных последствий такого посещения. Им хорошо известна агрессивность человеческой цивилизации, господствующей в нашей системе координат. Примеры тому — различные виды оружия массового уничтожения — ядерного, химического, бактериологического, хранящегося в арсеналах многих государств, а также неконвенциональные способы ведения войны, используемые некоторыми наиболее агрессивными и фанатическими представителями нашей цивилизации. Уже сейчас каждое испытание ядерного оружия в наших странах, будь то на земле, под землей или под водой, сотрясает их мир. Даже локальные взрывы во время террористических актов в наших кафе или автобусах и то отдаются у них недобрым эхом… Не говоря уже о постоянных войнах и революциях. Поэтому они вынуждены принимать меры по защите своей цивилизации от возможного нашего желания проникнуть к ним в будущем.

Однако, руководствуясь гуманными соображениями, они все же решили предоставить профессору Виноградову возможность выбора.

Или они возвращают профессора Виноградова в нормальное трехмерное измерение, какое было у него с самого рождения, и тогда уфолог Андрей Николаев должен выступить с заявлением, что его утверждение о наличии смежной цивилизации было розыгрышем, и он отрекается от него!

Или они предоставляют полное право бывшему уфологу Андрею Николаеву выступать с какими угодно заявлениями об их цивилизации, но в таком случае они не станут возвращать профессора Виноградова в нормальные для нас трехмерные координаты!

— Соглашайся, папа, и возвращайся к нам поскорее! — обратилась дочь к Андрею Николаевичу, но профессор только отрицательно покрутил свое двумерное лицо. — Но почему?

— Как ты не понимаешь? — объяснил я ей за профессора. — Ведь здесь стоит вопрос не об обратной транспортации Андрея Николаевича. Стоит вопрос об отречении ученого от своих убеждений!

— Ну и что! Галилео Галилей отрекся и не стал от этого менее великим!

— А вот Джордано Бруно не отрекся и взошел за свои убеждения на костер, — неосторожно напомнил я.

— Ну и что? Что он от этого выиграл? Его больше уважают, чем Галилея?

— Хорошо, — говорю я. — Сроков они нам не назначили. У Андрея Николаевича есть время подумать. Как он решит, так и сделаем. А пока эти смежники подали мне мысль… Сейчас у нас главная проблема в общении с твоим отцом — это то, что мы не можем слышать его голос. Значит, задача состоит в возможности управления клавиатурой компьютера по его желанию. Если мы положим клавиатуру компьютера рядом с ним на постель и…

Короче, мы нашли способ переговариваться с Андреем Николаевичем через экран компьютера… Перед нами открылись интереснейшие возможности для научных исследований!..

В это время к нашему столику подошел и уселся, не спросив на то нашего согласия, молодой угрюмый парень, с виду лет двадцати пяти. Он молча поставил на стол свою кружку пива, удобно расположился на стуле, отхлебнул пивка и после этого сказал моему собеседнику:

— Папа, мама просила тебя долго не засиживаться здесь. Ты можешь понадобиться деду…

Мой собеседник допил свое пиво, поднялся, посмотрел мне в глаза и ответил на мой немой вопрос:

— Профессор все еще не принял окончательного решения…

Кивнул мне и вышел из бара…

2. Вторая степень защиты

В аэропорт я приехал заблаговременно и уютно расположился в кресле в ожидании начала регистрации пассажиров. Углубившись в свои размышления, я сначала не заметил, что регистрация почему-то задерживается. Однако спустя часа полтора я все же посмотрел на часы, на огромное табло в зале ожидания и сообразил, что информация о моем рейсе почему-то отсутствует. В справочной мне вежливо сообщили, что мой рейс откладывается по техническим причинам, и посоветовали следить за объявлениями.

Я снова уселся в кресло и в который раз стал перебирать в своей памяти рассказ человека, с которым случайно оказался за одним столиком в пивном баре этого города. Его рассказ ошеломил меня. Я все время пытался представить себе жизнь в нашем объемном мире плоского человека — человека, лишенного третьей координаты! — и не мог. Вы только представьте себе — в течение многих лет — да что там лет! — в течение десятилетий ученый сознательно обрекает себя на плоское существование. И не только себя обрекает, а подчиняет всю жизнь самых близких ему людей — дочери, зятя, внука — только одной цели: служению ему, ученому, поставившему эксперимент на самом себе! Тут было что-то сродни подвигу тех врачей, которые заражали себя холерой, тифом, чумой, чтобы убедиться в действенности созданной ими вакцины, чтобы потом спасти жизни сотен тысяч и даже миллионов неизвестных им людей. Но здесь не стоял вопрос о человеческих жизнях. Просто исследовалась еще одна научная проблема. Ну, пускай не одна, возможно, не только научная… Все равно такое подвижничество профессора и его близких не могло оставить меня равнодушным.

Я представил себе, сколько бытовых проблем им приходилось и приходится решать ежедневно — прием пищи, поддержание температуры тела, умывание, бритье, зарядка и вообще физические упражнения, смена белья, утилизация отходов жизненных процессов — и мне стало не по себе.

Несмотря на всю фантастичность рассказанного, я все же допускал, что услышанное мною не выдумка. Тем не менее, что-то в рассказе этого человека — на уровне подсознания — меня смущало. Я не мог точно сказать, что именно, и пытался сформулировать для себя, какая именно деталь рассказа вызывает у меня если не возражения, то сомнения.

Я прокручивал ленту событий, иногда возвращаясь назад и уточняя детали.

⠀⠀ ⠀⠀

Итак, мой случайный собеседник рассказал мне, что его тесть профессор Андрей Николаевич Виноградов пришел к выводу, что земное пространство не трехмерно, а многомерно, что реальный мир имеет не три пространственные координаты, как мы привыкли считать, а значительно больше. Более того, в многомерном Земном пространстве, кроме нашего трехмерного мира, существует еще один реальный мир со своими тремя, не такими, как у нас, координатами. Таким образом, многомерность Земного пространства позволяет нам в своих трех координатах и им в их трех координатах существовать, жить и развиваться независимо друг от друга.

Профессор обнаружил также, что цивилизация, существующая в трех смежных с нами координатах, намного опережает нашу и ее представители умеют переходить из своих трех координат в наши три координаты, а затем возвращаться обратно.

Все это было вполне логично и пока не вызывало никаких возражений.

Профессор Виноградов сумел установить контакт с представителями смежной цивилизации (которых мой знакомый для сокращения называл смежниками). Хотя, скорее всего, они сами установили с ним контакт после того, как профессор пришел к выводу, что представители смежной цивилизации постоянно посещают нашу цивилизацию, и при этом им удается водить нас за нос, создавая видимость, что они прилетают с других звезд и планет.

Конечно же, все было не так. Ну, откуда было знать в смежной цивилизации об одном из многих профессоров одного из провинциальных университетов?

Все было по-другому.

Все началось с того сенсационного заявления, с которым выступил на конгрессе уфологов некто Андрей Николаев. Да нет, не некто, а авторитетнейший, знаменитый, прославленный специалист по внеземным цивилизациям Андрей Николаев.

Итак, на одном из конгрессов по внеземным цивилизациям слово предоставили легендарному уфологу Андрею Николаеву, и тот неожиданно для всех сделал сенсационное заявление, что все известные случаи встреч с внеземными цивилизациями — не что иное, как блеф, что они являются встречами с представителями нашей же, Земной, цивилизации, только имеющими другие измерения. Николаев заявил, что представители смежной, но тоже Земной цивилизации постоянно посещают нашу цивилизацию. После этого ошеломляющего заявления Андрей Николаев покинул трибуну.

Друзья и единомышленники Николаева по поискам контактов с разумными внеземными цивилизациями тут же прекратили с ним всяческие земные контакты. Его перестали приглашать на конференции, съезды, симпозиумы. Средства массовой информации тут же сообразили, что любое упоминание имени заблудшего уфолога Николаева не только нежелательно, но даже нетактично.

Вот тогда-то Николаевым и должны были заинтересоваться представители смежной цивилизации. Они должны были выяснить, что не существует уфолога Андрея Николаева, а есть реальный профессор Андрей Николаевич Виноградов, который подписывает свои уфологические работы соответствующим псевдонимом. Поэтому смежники и установили контакт с профессором.

И это тоже пока не вызывало у меня никаких возражений. Что же было дальше?

Для начала смежники предложили Андрею Николаевичу принять участие в эксперименте по транспортации — изменению координат.

Нет, не так. Прежде всего, они предложили провести предварительно эксперимент по транспортации на животном, а уже потом на человеке, причем — поэтапно. Сначала изменить только одну координату, потом две, и наконец, три. Наиболее подходящим способом изменения координат обе стороны посчитали применение такого лекарства, приняв которое, животное или человек безболезненно сможет изменить свои координаты. Поскольку у смежников уже был опыт применения такого лекарства для постоянного посещения нашей цивилизации, то они решили поделиться своим лекарством с Андреем Николаевичем Виноградовым.

Я представил себя на месте смежников. Даже локальные взрывы во время террористических актов в наших кафе или автобусах отдаются у них, в их координатах недобрым эхом… Не говоря уже о войнах и революциях. Поэтому они вынуждены принять меры по защите своей цивилизации от возможного нашего желания проникнуть к ним в будущем. Однако до поры до времени смежники решили ничего не говорить профессору об этом.

После успешной транспортации собаки в другую систему координат, немедленно приступили ко второму этапу испытаний — на человеке.

Перед сном профессор принял одну таблетку из трех, лежавших у него на прикроватной тумбочке.

Когда на следующее утро дочь вошла в отцовскую комнату, в постели лежал плоский — по нашим понятиям — профессор: третья его координата транспортировалась в другую систему координат.

Вечером того же дня дочь положила в щель плоского рта профессора вторую таблетку. Однако эксперимент дал сбой — вторая координата профессора не транспортировалась в другую систему координат!

Вот тут-то и обнаружилось коварство замысла представителей смежной цивилизации! Они заявили, что никогда не желали и не желают впредь видеть кого-либо из нашей системы координат в своей системе координат. Из опасения негативных последствий такого посещения. Им хорошо известна агрессивность господствующей в нашей системе координат человеческой цивилизации: различные виды оружия массового уничтожения — ядерного, химического, бактериологического в арсеналах многих государств, неконвенциональные способы ведения войны, используемые агрессивными и фанатическими представителями нашей цивилизации.

Однако, руководствуясь, как они выразились, гуманными соображениями, смежники все же решили предоставить профессору Виноградову возможность выбора. Или они возвращают профессора Виноградова в нормальное трехмерное измерение, какое было у него с самого рождения, и тогда уфолог Андрей Николаев должен выступить с заявлением, что его утверждение о наличии смежной цивилизации было розыгрышем, и он отрекается от него! Или они предоставляют полное право бывшему уфологу Андрею Николаеву выступать перед любой аудиторией с какими угодно заявлениями об их цивилизации, но в таком случае они не станут возвращать профессора Виноградова в нормальные для нас трехмерные координаты! (Интересно, как они представляют себе такие выступления перед аудиторией уфолога Николаева, если уфолог Николаев, имея общее тело с профессором Виноградовым, стал плоским?)

Профессор Виноградов решил не торопиться с обратной транспортаци-ей, ведь перед ним открылись интереснейшие возможности для научных исследований!.. (Как сказал мне при прощании в баре его зять: «Профессор все еще не принял окончательного решения…»). Сначала дочь и зять, а потом и внук подчинили свои жизни одному, посвятили себя только единой цели — помощи ученому, поставившему эксперимент на самом себе! И так изо дня в день — почти что тридцать лет!

Тридцать лет! Целых тридцать лет! Было чему восхититься.

И все это на фоне того обмана, который совершили представители смежной цивилизации.

Хотя почему — обмана? С их точки зрения это совсем не обман, а защитная операция. Операция по защите своей цивилизации от попыток вторжения нашей цивилизации, нашей возможной агрессии, если угодно. Странно, что они предусмотрели только одну степень защиты от нас.

Стоп! А кто сказал, что они предусмотрели только одну степень защиты? Это я сказал! Значит должна быть — как минимум! — еще одна степень защиты! Какая?

Я непрестанно прокручивал в своем мозгу ленту событий, снова и снова анализируя и уточняя детали.

Наиболее подходящим способом изменения координат обе стороны посчитали применение такого лекарства, приняв которое животное или человек безболезненно сможет изменить свои координаты. Почему обе стороны так посчитали? Да потому, что у смежников уже был опыт применения такого лекарства для постоянного посещения нашей цивилизации.

Откуда это известно? Да от них же самих! А если они и здесь соврали? Нет, не соврали, а просто скрыли истинную информацию о том, как они изменяют координаты? Что тогда?

А то, что истинный способ изменения координат совсем другой, а таблетки — это отвлекающий маневр, вторая степень защиты! Каков же тогда настоящий способ изменения координат?

Какой бы я сам применил способ изменения координат?

Какой?

Скорее всего, я бы для изменения координат занялся изменением полей: электрических, магнитных, гравитационных. Каких там еще? Боже, как мало я знаю в этой области!

Но в чем абсолютно уверен: действовать надо не таблетками, а изменением полей!

Неужели профессор Виноградов и его помощники не додумались до этого? Или додумались?

Я спешно раскрыл свой переносной компьютер.

Какой телефон у Виноградова Андрея Николаевича?

Господи, сколько Виноградовых А. Н. в этом городе! Долго перебирать…

Нет, надо по-другому. Вот сайт местного университета. Нет, профессора Виноградова А. Н. у них нет. А дочь его, Надежда — Виноградова Надежда Андреевна есть? Тоже нет?

Нет, кажется, есть! Доцент Виноградова-Позднякова Н. А. И еще профессор Поздняков Сергей Захарович. Должно быть — это ее муж, мой собеседник в пивном баре…

Радость-то какая! Приведены оба телефона — и домашний, и на кафедре!

Я набрал номер домашнего телефона:

— Сергей Захарович? Доброе утро. Это Ваш вчерашний собеседник в пивбаре… Помните такого? Вот и прекрасно… Тысяча извинений. Мне надо сообщить вам нечто важное. Срочно… Нет, по телефону нельзя… Откуда говорю? Из аэропорта. Хорошо, записываю адрес… Встретите возле подъезда? Чудесно! Выезжаю. Через полчаса буду у вас.

Я выскочил на площадь перед зданием аэровокзала.

По радио извещали о начале регистрации на мой рейс.

— Такси, такси!

Возможно, я еще успею вернуться до окончания посадки на мой рейс…

Я назвал адрес.

Мой вчерашний собеседник с сыном ждали меня у подъезда.

— Сергей Захарович, они вас обманули! — закричал я, едва выйдя из машины. — Таблетки…

Я не успел докончить фразу: «Таблетки — это отвлекающий маневр», как Сергей Захарович взглядом и жестом приказал мне замолчать. У меня хватило ума — хоть с опозданием — сообразить: они опасаются, что на улице смежники могут их подслушивать. Очевидно, в квартире имеется экранирование против подслушивания. Сергей Захарович с сыном молча провели меня к лифту, затем к своей квартире, молча открыли в двери не менее трех замков, молча впустили меня в коридор квартиры, весь уставленный какими-то металлическими конструкциями, молча заперли за собой дверь — и только после этого разрешили мне заговорить.

— Таблетки — это отвлекающий маневр, — взволнованно сообщил я. — Изменения координат нужно осуществлять изменением полей: электрических, магнитных, гравитационных. Или еще каких-то, пока не знаю каких.

— Да, — подтвердил Сергей Захарович. — Вы абсолютно правы: изменения координат можно и нужно осуществлять изменением полей. Этими исследованиями мы и занимаемся последние двадцать пять лет. И даже достигли кое-каких успехов… По крайней мере, Андрей Николаевич и его внук, наш старший сын Николай, (тут сын Сергея Захаровича впервые улыбнулся мне и слегка наклонил голову) за последние два года неоднократно транспортировались из одной системы координат в другую…

⠀⠀ ⠀⠀

В такси по дороге в аэропорт и в самолете я имел возможность поразмышлять над тем, почему же при прощании в баре Сергей Захарович сказал мне несоответствующую истинному положению вещей фразу:

— Профессор все еще не принял окончательного решения…

Ведь эксперименты, и весьма успешные, шли уже полным ходом. Значит, это была сознательная дезинформация?

Вот именно, поскольку я был для него посторонним человеком, возможно даже агентом смежников, Сергей Захарович обязан был предусмотреть в разговоре со мной достаточную степень защиты.

3. Рутинный «выход в открытый космос»

Может быть, кто-то из читателей уже читал мои рассказы о профессоре Виноградове Андрее Николаевиче, его дочери доценте Виноградовой-Поздняковой Надежде Андреевне, его зяте профессоре Позднякове Сергее Захаровиче и внуке профессора Виноградова Позднякове Николае Сергеевиче, старшем сыне четы Поздняковых? Впрочем, пока он еще просто Николай, Коля, Коленька, но не за горами то время, когда студенты будут и его уважительно величать по имени-отчеству. Так читали или не читали?

Впрочем, это не имеет принципиального значения. Просто я обязан предупредить тех, кто читал (если они захотят повторить эксперименты этой семьи), от возможных ошибок, от которых оказались не застрахованными даже такие классные специалисты, как семья Виноградовых и Поздняковых.

Для тех, кто не читал моих рассказов об этой семье и их многолетнем научном подвиге, придется дать необходимые пояснения, впрочем, весьма краткие. Настолько краткие, что, надеюсь, они не утомят тех читателей, которым уже известно кое-что из жизни этого необыкновенного семейства.

Все началось с того, что профессор Андрей Николаевич Виноградов обнаружил, что земное пространство не трехмерно, а многомерно, то есть наш мир имеет не три пространственные координаты, как принято считать, а значительно больше.

Как сумел установить профессор А. Н. Виноградов, смежная с нами цивилизация существенно опережает нашу в своем развитии, а их представители умеют переходить из своих трех координат в наши три координаты, а затем возвращаться обратно.

Когда смежники узнали об открытии профессора Виноградова, они вступили с ним в контакт и предложили ему принять участие в совместном эксперименте по транспортации из нашей системы координат в их систему координат — и обратно. Как обычно принято в науке, сначала эксперимент провели на животном, пуделе по имени Пит. Транспортация Пита прошла успешно.

Следующий эксперимент — опять же, как это принято в науке — ученый провел на себе. И тут эксперимент, до этого удачно проведенный на собаке, дал сбой. Профессор стал по нашим понятиям плоским, поскольку одна из его координат транспортировалась в другую систему координат. Но вторую координату ученого транспортировать в другую систему координат не удалось.

Впоследствии выяснилось, что никакого нарушения в ходе эксперимента не было. Именно такой результат запланировали участники эксперимента из смежной цивилизации с самого начала, так как их целью было отбить у кого бы то ни было желание проникнуть в их цивилизацию. Оказалось также, что третье измерение профессора Виноградова находится вовсе не в одной из координат смежной цивилизации, а в координате, которая не принадлежит ни нашей, ни их цивилизации.

При этом, однако, — и это они особенно подчеркивали — руководствуясь гуманными соображениями, смежники решили предоставить профессору Виноградову возможность выбора. Или профессор отрекается от своих утверждений о наличии смежной цивилизации и не публикует о ней ничего ни под своей фамилией, ни под псевдонимом — и тогда они возвращают его в нашу нормальную трехмерную систему координат, именно ту, какая была у него с самого рождения. Или ученый волен делать какие угодно заявления об их цивилизации на конференциях и симпозиумах, но тогда они не станут возвращать его в нормальные для нас трехмерные координаты. Юмор заключался в том, что делать заявления на конференциях и симпозиумах, будучи лишенным третьей координаты, практически невозможно. Смежники просто-напросто вывели профессора Виноградова из строя.

Их тоже можно понять. Они хотели, нет, они были обязаны, именно обязаны защитить свою цивилизацию от нашей, с нашими постоянными классовыми, расовыми, религиозными, межнациональными, межпартийными, групповыми распрями, стычками, конфликтами, войнами. Войнами объявленными и необъявленными… Войнами с применением конвенционального и неконвенционального оружия, ядерного, химического, бактериологического оружия, оружия массового уничтожения и пытками в одиночных тюремных камерах. Массовым террором, захватом заложников, взрывами, концлагерями… И все это во имя великих идей, великих целей, светлого будущего для всего человечества или ради кучки его лучшихпредставителей…

Но вот что любопытно: истинный ученый Виноградов решил не торопиться с обратной транспортацией, поскольку — благодаря аномальности его координат — перед ним открылись интереснейшие возможности для научных исследований. В результате этого решения, жизнь всей семьи — сначала профессора, его дочери и зятя, а потом и внука — подчинялась только одной цели: эксперименту ученого на самом себе! И так почти тридцать лет, изо дня в день, изо дня в день!

Прежде всего, ученые выяснили, что смежники сообщили профессору Виноградову ложный способ изменения координат: якобы с помощью лекарства, приняв которое можно безболезненно менять свои координаты. Смежники намеренно скрыли от профессора истинный способ изменения координат путем изменения электрических, магнитных, гравитационных или еще каких-либо, ранее неизвестных полей. Профессор и его помощники занялись поиском возможности изменения координат сначала путем изменения электрических, магнитных, гравитационных или других, ранее неизвестных полей, а потом различных сочетаний этих полей.

Вот тут-то и проявились конструкторский талант и производственные качества Сергея Захаровича Позднякова, зятя профессора Виноградова. Это он разработал и изготовил уникальную аппаратуру для транспортации и для управления транспортацией. Причем такого управления, которым можно было пользоваться, как находясь в наших, так и в чужих координатах. И все это он умудрился проделывать скрытно, в условиях полной конспирации, не вызывая подозрений ни у смежников, ни у работников местного университета.

Выручало, однако, принятое мнение, что ученые имеют право на чудачества. Весь университет добродушно посмеивался над причудами сначала доцента, а потом и профессора Позднякова, которые выражались в коллекционировании старой аппаратуры, даже с других факультетов. Завлабы и завкафедрами охотно избавлялись от списанной аппаратуры и устаревшего оборудования, передавая их профессору Позднякову. А уж как ее приспосабливал для своих целей Сергей Захарович, никого не интересовало.

Многолетние поиски увенчались успехом, и стали профессор Андрей Николаевич Виноградов и его внук Николай транспортироваться, или, проще говоря, перемещаться, гулять из одной системы координат в другую и обратно.

И вдруг — после серии удачных экспериментов и радостей от первых побед — неожиданный сбой! Впрочем, лучше всего предоставить слово участникам эксперимента и рассказать о нем в том виде, как они сами мне о нем рассказали.

Мы сидим в гостеприимной (правда, для очень и очень узкого круга людей) квартире семьи ученых Виноградовых и Поздняковых. По правде говоря, мне даже кажется, что этот круг ограничен одной моей персоной. С разрешения хозяев, на столе лежит мой диктофон, запись которого должна мне пригодиться для этого рассказа, а хозяева посвящают меня в главные подробности своего удачного или неудачного (судите сами!) эксперимента.

Скажу больше, они сами оказали мне доверие, пригласив меня и попросив, для исключения ошибок при пересказе, записать этот их коллективный рассказ на магнитофон. Единственное поставленное ими условие касалось того, когда я смогу это опубликовать. Забегая вперед, отмечу, что я выполнил это условие…

Андрей Николаевич Виноградов, глава семьи: Все объясняется очень просто. Мы все время были настроены на ожидание очередных происков со стороны смежников. И не удивительно: сначала они обманули нас по-крупному, указав тупиковое направление для транспортации из одной системы координат в другую — транспортации путем принятия таблеток. Потом они начали обманывать нас по-мелкому: Пита транспортировали туда и обратно, создавая видимость, что таблетки действуют успешно и без вредных последствий. А затем они поместили меня между небом и землей, точнее изменили мне только одну координату, фактически сделали меня плоским и оставили в таком состоянии.

Сергей Захарович Поздняков, отец Николая: Именно поэтому мы были вынуждены скрывать свои результаты от всех и вся, чтобы они не стали достоянием смежников. Мы даже вас, наш дорогой гость, изначально подозревали в том, что вы — агент смежников. Поэтому я и сказал вам при первой нашей встрече: — «Профессор все еще не принял окончательного решения» (о возвращении в свои обычные координаты), хотя мы уже овладели транспортацией с помощью полей. К счастью, вы сразу же дали нам доказательства, что не являетесь их агентом. Какие доказательства? А то, что вы поделились с нами своей догадкой: — «Таблетки — это отвлекающий маневр. Изменения координат нужно осуществлять изменением полей».

Надежда Андреевна Виноградова — Позднякова, мать Николая: Это был серийный эксперимент. Мы их зовем рутинными. Ничего особенного мы от него не ожидали. Набор статистики, не больше. Коленька возвратился точно в срок, без каких-либо задержек. Он всегда старался возвращаться в срок, без задержек. Чтобы излишне не волновать меня. Я, как обычно, тщательно осмотрела его. Это у нас такой защитный ритуал — мало ли что непреднамеренно можно притащить из смежных координат. Или — наоборот — уронить там. Так что каждый, побывавший у смежников, обязан пройти тщательный осмотр кем-либо из оставшихся дома. Обычно эта обязанность лежит на мне. Что-то в Коленькиной внешности на этот раз меня насторожило. Я даже не сразу сообразила, что именно. Еще раз внимательно посмотрела на его лицо — и все поняла. У Коленьки с самого детства над правой бровью был незаметный шрам, след от падения с дерева. Так вот, после этого эксперимента шрам оказался не над правой бровью, а над левой. Абсолютно симметрично. И все. Я, конечно, ничего ему об этом не сказала, только предложила: «Знаешь что? Не будем на этот раз ходить на проверку к врачу, Я сама сделаю тебе кардиограмму и сама сердце прослушаю. Не возражаешь?» — «Нет, конечно». — «Вот и чудесно!» Прослушивание сердца и кардиограмма подтвердили мои самые худшие предположения: сердце у Коленьки или того, кого нам вместо него возвратили, оказалось не с левой стороны, а с правой.

Коля: Обычно после возвращения из смежных координат мы устраивали небольшой праздник, семейный ужин в полном составе. А тут мама говорит: «Коленька, у деда что-то голова разболелась. Я тебя прошу, ты поешь на кухне один. А я к нему на пять минут схожу и быстро вернусь». И ушла… Ну, я положил себе в тарелку еды и стал ужинать один.

Надежда Андреевна: Когда я обнаружила, что нам, вместо Коленьки, прислали его зеркальную копию, я прежде всего испугалась: что случилось с настоящим Коленькой? Где сейчас мой сын и какие неприятности ожидают его в плену у смежников?

Сергей Захарович: Я в это время был в комнате у Андрея Николаевича. Заходит Надя, держится вроде спокойно, а у самой, можно сказать, страх написан на лице: «Кажется, нам, вместо Коленьки, прислали копию, причем зеркальную». Андрей Николаевич говорит: «Не надо паниковать, Наденька. Может, это и есть Коля».

Надежда Андреевна: Я спрашиваю папу: — «А как узнать?» — «Очень просто. Если он в нашем мире почувствует себя некомфортно и скажет нам об этом, значит это настоящий Коля».

Сергей Захарович: Мы хорошо помнили любимую фразу Андрея Николаевича: «Не считай оппонента умнее тебя, но и глупее себя тоже не считай!» Особенно ее первую часть «Не считай оппонента умнее тебя», не особенно задумываясь над смыслом ее второй части «но и глупее себя тоже не считай!» А ведь в данном случае она означала, что не могли наши смежники, наши оппоненты, подготовив замену Коли своим дублером так грубо, так заметно ошибиться и сделать дублера зеркальной копией Коли. — «Надо поскорее все проверить», — говорю я. — «Иди с ним из дома, — командует Андрей Николаевич, — и посмотри, как он будет улицу переходить. Если он стал зеркальным, значит, для него естественным будет левостороннее движение транспорта, а не наше, правостороннее». Пошел я на кухню, а там наш сын правша Николай со шницелем расправляется: вилку держит правой рукой, а нож в левой. Как Штирлиц в известном анекдоте о полковнике Исаеве… Ничего не сказал я ему об этом, только предложил пройтись подышать воздухом.

Коля: Каждая транспортация из нашей системы координат в смежную систему и обратно требует такого напряжения сил, что мы называем ее между собой «выходом в открытый космос». После возвращения не сразу приходишь в себя. А тут, когда отец предложил пройтись и подышать свежим воздухом, я очень обрадовался.

Сергей Захарович: Светофор у нас, как и везде, на углу. От нашего подъезда это далековато. Вот мы и привыкли переходить дорогу не у светофора, а сразу после выхода из подъезда. Посмотришь по сторонам налево-направо, и быстренько через дорогу. Коля вышел из подъезда первым, я за ним. Я даже опомниться не успел, как слышу визг тормозов и крик возмущенного шофера: «Куда прешь, идиот?! Налижутся до бровей, а ты за них потом отвечай…» Смотрю, а перепуганный Коля в прямом смысле улегся животом на капот автомобиля. Помог я ему слезть. «Ничего не ушиб?» — спрашиваю. — «Нет», — отвечает. — «Что же ты по сторонам не посмотрел?» — «Я смотрел». — «Куда ты смотрел?» — «Как положено, сначала налево (а сам направо показывает), а направо уже не успел посмотреть».

Коля: Автомобиль уехал, я говорю отцу: «Ты видишь, что он, как ехал, так и едет по левой стороне улицы!» А потом как закричу: «Да они все с ума посходили?! Посмотри: они все по левой стороне улицы двигаются!» А папа отвечает: «Успокойся, сынок, и прикрой глаза. Сейчас ты возьмешься за мое плечо… Никуда не смотри, только держись за меня. Мы вернемся домой и там все обсудим…»

Надежда Андреевна: Не успели Сережа с Коленькой выйти из дома, как тут же возвращаются и рассказывают, что только что автомобиль чуть не задавил Коленьку. Тут папа и говорит: «Все ясно, это наш Коля. Никто его нам не подменял. Просто он из правосторонней системы координат перешел в левостороннюю. Теперь надо его возвращать обратно в правостороннюю систему координат».

Андрей Николаевич: Все мы помним известную фразу: «Новое — это хорошо забытое старое». Но мало кто готов к встрече с хорошо забытым старым. И мы тоже не оказались исключением. Когда-то я теоретически установил, что реальный мир должен иметь не менее семи координат. Рассматривая — в чисто теоретическом плане — переход для трехмерных тел из одних триад координат к другим триадам координат, я показал, что такой переход должен обязательно выполняться при строго определенной последовательности смены координат. При несоблюдении этой последовательности, можно в результате транспортации получить вместо исходного тела — другое, симметричное исходному. Говоря другими словами, можно вместо правосторонней системы координат перейти в левостороннюю. Поясню на пальцах, что это такое. Загните на своей правой руке два меньших пальца и растопырьте три больших. Вы видите, что обходить эти три пальца можно в двух различных направлениях — по часовой стрелке и против часовой стрелки. Одна из систем координат будет в таком случае правосторонней, а другая — левосторонней. Как видим, какая — правосторонняя или левосторонняя — система, получается, зависит от направления обхода. В результате, полученном нами в том эксперименте, мы сами нарушили привычную последовательность изменения координат. И в результате мы получили копию Коленьки, причем зеркальную. Смежники были здесь ни при чем!

Надежда Андреевна: Папа не зря говорил: «Не считай оппонента умнее тебя, но и глупее себя тоже не считай!» — смежники ни в чем не ошиблись, мы сами нарушили последовательность изменения координат и поэтому получили Коленьку в левосторонних координатах…

Сергей Захарович: Действительно, смежники оказались здесь ни при чем! Пришлось уточнить нашу инструкцию по транспортации в части строгой последовательности изменения координат. Надя стала торопить нас с приведением Николая в исходное состояние…

Коля: Но я посоветовался с дедом и не стал торопиться с возвращением в исходную правостороннюю систему координат… Захотелось немного поэкспериментировать, находясь в зеркальном состоянии.

Надежда Андреевна: Пришлось нам привыкать общаться с нашим Коленькой, но существующим в зеркальном виде.

Сергей Захарович: И Коле, во время его существования в зеркальном виде, в левосторонних координатах, пришлось приспосабливаться, чтобы общаться с нами и нашим миром… Зато материала он набрал не только на кандидатскую, а сразу на докторскую диссертацию…

Андрей Николаевич: Но это уже, как принято говорить, совсем другая история… А я безмерно счастлив, что Николай унаследовал мой характер, мой подход к научным исследованиям.

Надежда Андреевна: Папа, видите ли, безмерно счастлив… А обо мне они не думают! Что это у меня за судьба такая! Все время переживать за близких, делающих эксперименты на себе… Сначала за отца, потом за сына. Я ведь, в конце концов, не дух святой… Я обыкновенная слабая женщина. Не более…

Коля: Мама! Ты необыкновенная женщина, и совсем не слабая.

Надежда Андреевна: Не надо подлизываться! Они совершают научные подвиги, а я у них должна вкалывать за служанку, сиделку, кухарку, прачку…

Сергей Захарович: Нет. Не так. Ты первый в мире ученый, который увидел и длительно наблюдал не трехмерного, а двухмерного человека! И ты же первый в мире ученый, который обнаружил и длительно наблюдал живого человека в зеркальном для него состоянии. Вот ты у нас кто!

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Доктор технических наук, родился в 1937 году на Украине. Окончил Московский авиационный институт. С 1995 гоада работает старшим научным сотрудником в Хайфском Технионе (политехническом университете) в Израиле.

Научно-фантастические произведения печатались в журналах «Знание-сила», «Наука и жизнь», в альманахе «Знание — сила. Фантастика». Автор книг «Спасибо, бабушка!», «Палатка Гаусса», «Это аномальное время», «Вторая встреча».

⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Молотилов Последний из каменщиков

В первые дни роботы приятно пахли свежей резиной и пропиленовыми смазками, и Михалыча это почему-то забавляло. Но через недельку-другую они пропитались цементом и стали похожи на настоящих каменщиков. Во всех смыслах. Ведь внешность у них была, как у обычных мужиков.

Забавляла еще их неуемная энергия. Михалыч как всегда, как много лет подряд, приходил к восьми на работу, переодевшись, поднимался на строящийся этаж, а роботы, оказывалось, уже заканчивали кладку этажа. Их не пугал промозглый апрельский ветер, они не ложились спать, у них не было ни обеда, ни перекура — они работали круглосуточно. Лишь раз в месяц профилактический осмотр.

Михалыч присаживался на поддон с кирпичами, предусмотрительно подстелив старую пуховую телогрейку, наливал кофе из термоса и, прищуриваясь, едва улыбаясь, наблюдал за «этими неграми». (Движения у них были отточенные, качество кладки безупречное, тут придраться не к чему.) Конечно, Володю понять можно, рассуждал Михалыч, ведь и так последним, наверно, из всех прорабов заказал партию роботов. Чертовым куклам не надо платить зарплату, их не надо отправлять в отпуск и все такое. Но бывшие коллеги Михалыча, севшие на пособие — жалкую подачку от государства, теперь косо глядели на старшего товарища. А что ж тут поделаешь? Надо же как-то полгода до пенсии доработать. Спасибо Володе, что оставил.

Впрочем, жаловаться не приходилось. Володя отдавал Михалычу чисто символические объемы. Роботы пахали, как рабы, в поте лица (или морды, или что у них там?), не покладая рук (или лап, или что там у них?), а Михалыч, знай себе, излаживал кирпичи один к одному, не торопясь, себе в удовольствие, да еще посмеивался над чудо-каменщиками.

Но вот прошло недели три, и Михалычу стало скучно. Роботы успели надоесть, желание наблюдать за ними пропало. А поговорить было не с кем. Автоматические работяги, как подозревал Михалыч, имели минимальный словарный запас. Самое необходимое: вира, майна… кирпич, раствор, да еще с десяток общих слов. Больше он от них ничего не слышал. Да и зачем их памяти лишняя информация?

«Тупоголовые кретины! — стал обзывать их про себя Михалыч. — Хоть бы покурить могли со мной. Или хотя бы поматерили меня, что я курю. А то ведь ноль внимания».

Сидя на телогрейке, он доставал бутерброды, заботливо приготовленные женой, начинал жевать и одновременно мечтать о том, как уйдет на пенсию, будет рыбачить и нянчиться с внучкой.

Тут как-то в гости, прямо на рабочую площадку, заглянул Андрей. Ему роботы, правда, были в диковинку, но все же смотрел на них с плохо скрываемым презрением.

— Ну и как ты тут, с этими? — ухмыльнулся он, поправив трепещущий на сквозном ветру соломенный чубчик.

— Нормально, — повел плечами Михалыч. — Они сами по себе, а я сам по себе.

— Понятно, — недоверчиво протянул Андрей и присел на корточки.

— Ну а у тебя как дела? — Михалыч достал сигареты.

И они закурили.

— Я теперь у себя на даче кирпичи кладу. Дом вот решил построить, двухэтажный. Да и руки без профессии страдают.

— Хорошее дело, — одобрил старший товарищ.

Помолчали.

— Как там наши-то поживают? — для приличия поинтересовался Михалыч.

Молодой пожал плечами.

— Ничего. Кто как. Семен на пособии сидит. Серый в Архитектурную Академию поступил. Горыныч в таксисты подался.

— Понятно, — вздохнул пожилой.

— А помнишь, Михалыч, — Андрей раздавил бычок об обломок кирпича, — как вы меня в каменщики посвящали? И вместо раствора подсунули какую-то гадость: жидкий стул одной твари из биопарка?

Щурясь, Михалыч тихо захихикал.

— Как же, помню! Я сам в биопарк ходил, присматривал испражнения подходящего цвета. И нашел — какой-то единорог с планеты Кирдым гадит точь-в-точь под раствор цемента. Смотрю, и цвет подходит, и консистенция похожая. Ох и долго ж я работников биопарка уговаривал отдать мне эту жижу!

И они дружно посмеялись.

— Да, хорошее было время, — сказал затем Андрей, с легкой грустью поглядев в небо.

— И не говори. Не то, что с этими дебилами, — Михалыч мотнул головой в сторону копошащихся роботов. — Ни бэ, ни мэ, ни кукареку. Каши с ними не сваришь.

— А ведь можно все вернуть, — вдруг сказал молодой каменщик.

— Это как это? — удивился старый.

— А ты послушай, Михалыч. Есть у меня одна идейка… Мы им тоже посвящение устроим.

Все же нельзя сказать, что роботы совсем не отдыхали. У нас ведь как: прогресс прогрессом, а старых привычек не меняют. Методы работы все те же, что и сто лет назад. Бывает, раствор вовремя не подадут или поддон с кирпичами не поднимут, и механические каменщики остаются без работы. Вынужденный простой у них получается.

Однажды, именно в такую минуту, когда произошла задержка с раствором, Михалыч подошел к их бригадиру и хлопнул его по плечу.

— Эй, как там тебя? В дурака будешь?

— Меня зовут Кэ ШэОдин. Что есть дурак?

— Хых, — усмехнулся мастер, — ладно, будешь Кеша первый. А дурак — это игра такая, в карты.

На удивление Михалыча главный робот согласился. На ломаном русском он заявил, что в его операционной системе есть стандартные карточные игры.

Сошлись на переводном. Михалыч начал скромно и пару раз принял карты. Он всем своим видом показывал, что весьма озадачен. Чесал затылок, причмокивая, бросал нужную карту:

— А мы вот так!.. На тебе!.. А вот так?.. Ну что, Кеша, съел?!

Кеша, казалось, внимательно подсчитывал, какие карты уже вышли. Только это и можно было определить по его холодным глазам.

И вот настал момент икс. Карты в колоде кончились. Тут-то Михалыч и начал по привычке мухлевать: достал из рукава козырный да пиковый тузы, которые заныкал при отбое.

— Ну, Кеша, получай! — хитро улыбнулся Михалыч и с торжествующим видом зашел двумя тузами.

Автоматический каменщик замер, сжав губы. Пожилой работяга подался вперед и с интересом уставился на соперника.

И вдруг Кеша спокойно вытянул карту и положил рядом — это был третий туз, бубновый, который вышел еще в начале игры, да Михалыч не успел его прикарманить (то есть прирукавить — но такого слова нет).

— Дурак переводной, перевожу на вас, — безучастно пояснил робот.

Михалыча даже в жар бросило, он схватился за голову, чертыхнулся и сник.

— Не может быть, тузы же вышли.

— Вот именно, — заметил Кеша. — Тогда потрудитесь объяснить, откуда взялись ваши тузы?

— Ладно, твоя взяла, — грустно сказал пожилой каменщик.

После этой игры Михалыч роботов сразу зауважал, по крайней мере, их бригадира.

В дурака они больше не играли, но оказалось, что кроме карт, с Кешей есть о чем поболтать, оказалось, что в него «зашит» среднестатистический кругозор, а главное, он имел представление о рыбалке, что уж совсем поразило Михалыча.

На следующий день робот-бригадир даже согласился попробовать сигарету, за компанию выкурил полностью — Михалыч только щурился да хмыкал — выкурил, не моргнув глазом, не кашлянув ни разу (да ведь у него и легких-то нет!) Бывалый каменщик был доволен.

Вскоре снова заглянул Андрей.

— Как я погляжу, у вас все по-прежнему, — недовольно протянул он, присев на поддон.

— Извини, Андрюха, ничего не вышло, — виновато спрятал глаза Михалыч. — Ихний бригадир оказался гораздо круче, чем ты думал.

— Что значит, круче? Ты сделал, как мы базарили?

— Ну да. Он согласился играть, но когда я смухлевал, его операционка не зависла, как ты обещал, а он сам смухлевал в ответ, представляешь?!

— Что? Ну ни фига себе! — Андрей закатил глаза, потом насупился, заерзал. — Блин, видать, это новое поколение роботов-рабочих.

— Стало быть, так, — Михалыч повел бровью.

Помолчали.

После паузы Андрей изрек:

— Ладно, есть у нас более радикальный способ.

— Какой еще радикальный?

— Вечером узнаешь. Жди, придем с ребятами, с Горынычем, с Серым…

Пожилой каменщик пожал плечами.

Когда стемнело, они появились. Их было трое: Андрей, Горыныч и Серый.

— Здорово, Михалыч! — осклабился Серый. — Как живешь-поживаешь?

— Ничего, потихоньку, — бывалый постучал мастерком по кирпичу и отложил инструмент в сторону.

— С чем пожаловали? — спросил он, приблизившись к бывшим товарищам.

Горыныч как-то недобро поглядел на него, так что у Михалыча кошки заскреблись. «Все-таки они на меня дуются. А я что, мне ж до пенсии надо доработать».

— Да так, дело есть, — ухмыльнулся Горыныч.

Андрей загадочно молчал и косил по сторонам, как бы изучая обстановку. Роботы знай себе работали, на гостей даже внимания не обратили.

— Ну, выкладывайте.

— Ты вот что, Михалыч, — сказал Серый. — Мы сейчас этих кукол из строя выведем, чтоб нас обратно на работу взяли. А ты в сторонке постой и не мешайся, ладно?

— Подождите-подождите, — нахмурился Михалыч, — как это вы их из строя выведите?

— А вот так, — сплюнул Горыныч. — Подойдем и сбросим их вниз. Этаж-то седьмой, мало не покажется!

— Нет, ребята, не получится у вас, — тяжело вздохнул пожилой каменщик.

— Это почему? — вмешался Андрей.

— А я не дам, не по-человечески это — казенное имущество портить.

Ребята угрожающе двинулись на бывшего коллегу. Тот на всякий случай поднял лопату, кстати оказавшуюся под ногами, и, перехватив ее, как весло, закрыл своим крепким еще телом проход к роботам.

— Послушайте, мужики, у нас же все цивилизованно. Ну пойдите вы, переучитесь на операторов роботоучастка. Вы ж еще молодые, у вас все впереди. Это мне, старому, тут куковать осталось, а вам-то!

— Нет, Михалыч, не хотим мы, — они, как солдаты в строю, сделали еще шаг вперед. — А ты что ж, на нас-то с лопатой? Ай-ай-ай, мы ведь с тобой, можно сказать, не один пуд соли съели, а ты!

Бывалый каменщик устрашающе поводил лопатой, как восточный единоборец.

— Костьми лягу, а не пущу! — просипел он.

Тут Кэ ШэОдин отделился от своих, подошел к Михалычу со спины, мгновенно оттянул ему воротник и нажал на шее спрятанную под кожей кнопку.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *⠀

⠀ ⠀⠀

Отчет старшего преподавателя кафедры строительной робототехники Андрея Колобова о научном эксперименте, произведенном в натуральных условиях.

Мною в соавторстве с ассистентом Зельдиным и м. н. с. Кариловичем был поставлен эксперимент над последним киборгом-каменщиком на строительном участке номер двести семнадцать ООО «Стройсервис».

Экземпляр имеет маркировку Зет сто семь. Ко времени эксперимента люди, ввиду общеизвестного общественного процесса Ренессанса — возвращения человека к облагораживающему физическому труду, утилизировали почти всех киборгов-каменщиков, некогда сменивших человека на этом ответственном посту. Остался только Зет сто семь. На данном участке замена произвелась после того, как вышеозначенного киборга ввели в заблуждение, будто он — человек. Ему было присвоено имя — Евгений Михайлович, произведена операция по стиранию памяти киборга и замене ее на память умершего безродного человека, а также произведена операция по внедрению органов пищеварения. Остальных киборгов будто бы уволили, как людей, знакомых Михайловичу, и на их место взяли роботов, которых отлично сыграли наши помощники из студентов группы АКА-17.

Изучалась реакция киборга в различных человеческих ситуациях. В частности, нас интересовало отношение киборга, мнящего себя человеком, к факту обставленной замены его друзей роботами. Реакция оказалась вполне адекватной, но, вопреки нашим ожиданиям, Зет сто семь принял сторону роботов, а не своих товарищей.

Результаты обрабатываются. В данное время киборг отключен и сдан на хранение в лабораторию экспериментальных образцов.

С уважением, ст. пр. А. Колобов.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1973 году в г. Тюмени. Учился в Красноярском институте, закончил Тюменский Нефтегазовый Университет. Служил в армии в Североморском гарнизоне. Работал инженером на заводе, менеджером по рекламе, киномехаником, журналистом. В настоящее время живет в Тюмени и работает специалистом по торговому оборудованию. Попытки что-то написать делал с детства, но серьезно увлекся литературой с 2006 года. Публиковался в журналах «Порог», «Техника Молодежи», «Очевидное и невероятное», «Уральский следопыт», в 2010 г. в сборнике «Аэлита» (г. Екатеринбург) вышел рассказ «Спички». В № 2 за 2010 г. «Знание-сила: Фантастика» опубликован рассказ «Хроника пикирующего бомбардировщика». В 2011 году в издательстве АСТ вышла книга «Урал атакует» (под псевдонимом Владимир Молотов).

⠀⠀ ⠀⠀

Альберт Шатров Поселенная

Проснувшись, Хануя не стала долго нежиться в постели и легким усилием мысли зажгла свет. В одном из бесчисленных жилых уголков Вселенной наступило утро. Утро, которое не зависело от положения светил на небе, — потому как ни светил, ни самого неба давно уже не было, — а зависело, как и вообще смена времени дня в этом мире, лишь от прихоти человека.

Отключив все также мысленно гравитацию, Хануя, словно крылатая фея, вспорхнула с постели и, медленно возвращая тяготение в норму, плавно опустилась на пол. Словно волшебница, мановением руки она запустила процессы, призванные взбодрить ее тело и дух. В ту же секунду ионные потоки освежили ее смуглое, вечно молодое тело, пространственные вихри придали привлекательную форму смоляной копне волос, а прямо из воздуха материализовалась чашечка ароматного бодрящего напитка.

Покончив с утренним туалетом, Хануя настроила сознание на информационную волну: прокрутила в голове последние вселенские новости, поприветствовала многомиллиардную аудиторию своих друзей и родственников, ответила на многочисленные сообщения, после чего ограничила входящий поток информации развлекательным каналом, где как раз шло освещение увеселительных заведений со всех концов Вселенной. Где-то сегодня предстояло побывать и ей. Но планировать день с самого утра не хотелось. Лучше потом, ближе к делу, мысленно ткнуть пальцем в одну из гиперссылок «нуль-перехода» и оказаться в неожиданном месте.

— Пусть день будет полон сюрпризов, — дала она себе установку и погрузилась в созерцание образов, рожденных зазвучавшей в голове музыкой.

Сюрприз, однако, не заставил себя ждать. В сознание Хануи пробилось сообщение, которое сразу завладело ее вниманием. Из него Хануя узнала, что стала одной из победительниц розыгрыша и вместе с такими же счастливчиками, как и она, сегодня отправится в путешествие на Землю, где пробудет целые сутки по земному исчислению.

— Йо-хо-хо! Я самая везучая во Вселенной! — вскрикнула Хануя и на радостях, выключив гравитацию, принялась летать по отсеку, выполняя самые невообразимые фигуры и хлопая в ладоши.

Наконец и в ее жизни сбылось то, о чем с рождения мечтал каждый человек, — побывать на Земле. Ведь Земля была единственным местом во Вселенной, сохранившим свой первозданный вид.

Историю этого мира с рождения знали все его обитатели, и Хануя, мысленно связанная с каждым из них, не была исключением. И сейчас принесенная волной сознания из глубин памяти эта картина оформилась у нее в голове.

Когда-то давным-давно, много-много миллионов лет назад население Земли умножилось настолько, что вся поверхность планеты превратилась в сплошной многоэтажный город, а биосфера растворилась в нем, приобретя одомашненные формы. Человечеству была открыта дорога в Космос, но люди, чей век в ту пору был непродолжителен, страшились его бескрайности, а потому тесноту и убогость земного обитания предпочитали бесконечным звездным просторам.

Все разом изменилось, когда было открыто бессмертие, а благодаря суперструнным технологиям возможно стало мгновенно перемещаться среди звезд. За короткий — по космическим меркам — срок человечество освоило сначала родную Галактику, а затем и все остальные, как соседние, так и весьма отдаленные. Осознав очень быстро, что в данной конкретной Вселенной иных форм жизни все-таки нет, люди приступили к преобразованию мира, беря в оборот все, что попадало под руку: светлую и темную материю и энергию, вещество звезд, туманностей и черных дыр.

Поскольку бессмертие в том виде, в каком оно было достигнуто людьми, не отменяло продолжение рода, человечество умножалось в геометрической прогрессии, и вскоре даже на вселенских просторах люди стали чувствовать себя несколько стесненно.

За какие-то несколько сот миллионов лет Вселенная, как когда-то Земля, превратилась в один сверхгигантский город-шар, где малогабаритные жилые отсеки ютились вперемешку с небольшими, но вместительными развлекательными площадками, а вместо коридоров и лестничных клеток этот мир-дом был пронизан червоточинами «нуль-переходов». Вселенная расширялась, население продолжало расти — увеличивались и размеры космического жилища.

Занимались обитатели этого фантастического по размерам дома в основном интеллектуальной деятельностью, творчеством и обменом информацией — цели и задачи задавал вселенский коллективный разум. А поскольку возможности человеческого мозга использовались на все сто, то занятия эти не прекращались даже во время развлечений, коими жизнь людей просто-таки бурлила: общение по интересам, экстрим, виртуальная реальность, измененные состояния сознания, романтические знакомства хоть каждый день — и так бесконечно в течение всего времени бессмертия человека.

На Земле же, вернув ей первозданный вид и сделав ее центром Вселенной, люди решением «коллективного сознательного» устроили подобие музея-заповедника. Снова заплескались моря, суша покрылась зелеными лесами и долинами, которые заселили освобожденной из-под «домашнего ареста» живностью. И только небо в его космической ипостаси стало теперь ненастоящим: вместо солнца над планетой зажгли огромный огненный шар, вместо звезд и Луны — шары размерами меньше. А за ними бесконечная Вселенная-дом. Живущие в нем люди ясно понимали, что по природе своей очень тесно связаны с земной биосферой, излучающей в Космос живительную энергию, а потому почитали Землю как Древо Жизни, считая своим долгом хотя бы раз на ней побывать.

А поскольку Земля не могла вместить всех желающих, а число таковых с трудом поддавалось исчислению, то было раз и навсегда установлено правило. Каждый человек раз в жизни обязательно посещал родную планету, но только после того, как становился победителем вселенского розыгрыша. Земля в том виде, в каком она теперь пребывала, одновременно могла принять не более семнадцати миллиардов паломников, именно такое количество турне разыгрывалось каждодневно.

В сообщении, присланном Хануе, были указаны время отправления и специальный код, а также оговаривалось непременное условие, что все сведения о выигрыше необходимо хранить в тайне. Впрочем, времени, чтобы делиться с кем-нибудь радостью, у Хануи не было и так. До старта оставалось всего несколько минут.

Слегка прикрыв свое красивое, невероятного темного оттенка тело полупрозрачной, радужно переливающейся дымкой, Хануя нырнула в поле «нуль-перехода», мысленно набрала координаты Земли и активировала специальный код. Реальность в мгновение ока сменилась пустотой. Насколько Хануя знала, Земля находилась на расстоянии порядка тринадцати миллиардов световых лет от ее отсека. Но благодаря «гипер-переходу» время перемещения сокращалось до нескольких секунд.

Наконец, информационный гид сообщил о завершении нуль-перехода. Полевая капсула зависла прямо над Землей, и сквозь прозрачную оболочку Хануя увидела голубой шар, медленно вращающийся вокруг своей оси. Затаив дыхание, она смотрела вниз, и восторженные чувства переполняли ее душу. То ли от счастья, то ли от высоты у Хануи закружилась голова, но, опытный экстремал, она тут же взяла себя в руки.

Прямо из воздуха появилось какое-то приспособление в виде палки со сложенным матерчатым куполом на одном конце.

— Что это? — спросила Хануя.

— Это специальный зонт, — отозвался гид и пояснил: — Когда ты начнешь спуск, он раскроется и обеспечит плавное приземление. Под ним ты будешь защищена от перепадов температуры и давления и снабжена воздухом для дыхания. Теперь ты можешь начинать спуск.

В тот же миг капсула исчезла. Ухватившись одной рукой за зонт, Хануя радужным облачком полетела вниз. Вскоре она увидела, что вокруг, держась, как и она, за зонтики, вниз спускается множество людей. Сотни, тысячи, миллионы… Она сбилась со счета. Да, и так ли это важно. Ведь она приближалась к Земле.

Теперь она уже различала очертания рельефа: горы, моря, леса. Ее мозг жадно впитывал и перерабатывал информацию, которая будто витала вокруг. Она дышала ей, как воздухом. Ведь помимо воздушной оболочки — атмосферы, у Земли была и другая оболочка, информационная — ноосфера. Вот она уже знает все о строении и составе Земли, ее географию и историю. Хануя выбрала маршрут путешествия, чтобы за день успеть как можно больше: увидеть восход и закат, подняться высоко в горы и опуститься на дно океана, ощутить палящий зной пустыни и насытиться свежестью леса. Не просто познать — прочувствовать этот мир жаждала Хануя, раствориться в нем целиком, став его частью, и в тоже время впитать его весь, сделав частью себя.

— Йо-хо-хо! — вскрикнула от счастья Хануя, когда ее ноги коснулись земли. И кругосветное путешествие началось.

⠀⠀ ⠀⠀

И вот по прошествии какого-то времени, обследовав полпланеты, Хануя вдруг осознала, что никогда раньше не общалась с людьми, побывавшими на Земле. Среди миллиардов ее друзей и знакомцев не было ни одного, кто бы рассказывал об этом. Странно, подумала Хануя, случайное это совпадение или какая-то закономерность? Может быть, эти люди участвуют в каком-то заговоре молчания или куда-то исчезают? Или помимо тайны выигрыша придется хранить еще и тайну пребывания на Земле? Но разве можно удержаться и не поделиться такими головокружительными впечатлениями?

Не найдя ответа на вопросы самостоятельно, Хануя схватила за руку пролетающего мимо «вечномолодого» человека в красиво облегающем тело блестящем костюме.

— Скажи, ты давно здесь?

— Мое время скоро истечет.

— И ты вернешься домой…

— Домой? — Лицо собеседника выразило удивление. — Что там делать? Этот мир теперь будет мне скучен. Здесь, на Земле, на меня снизошло озарение.

— Озарение?!

— Да. И такое возможно только здесь. Эта милая сердцу планета — не просто живой и разумный организм. Земля-Гайя дала нам бессмертие, но сама пошла дальше, показав, что она неуничтожима. Этим живительным даром она делится теперь и с нами. Там, за пределами нашего дома-Вселенной, раскинуло свои бесконечные измерения Мироздание. Человеку, даже бессмертному, нет места в тех мирах — его ждет там погибель. Но совладают ли стихии этих миров с человеком неуничтожимым? Всякий раз, пытаясь его изничтожить, они своим мембранно-суперструнным нутром будут видеть торжество его воскресения. И так до тех пор, пока не возобладает в тех мирах «человеческий принцип».

— Значит, все те, кто побывал на Земле, изменили свое естество и ушли «очеловечивать» миры за границей нашей Вселенной? — задумчиво спросила Хануя.

— Да. И это прекрасно. Человечество обжило Вселенную, превратив ее в Ойкумену — Поселенную. Но мать-Земля открыла перед нами новые горизонты. Если Вселенная — наш дом, в прямом значении этого слова, то Земля — наш общий двор. Наделенные разумом и вечной жизнью — и как бы законсервированные в бессмертии — мы возвращаемся сюда из наших микроскопических, по меркам Космоса, жилищ, чтобы, перестав бояться открытого пространства, выйти на перекрестки Мироздания. Мы, люди, — семена во вселенских хранилищах Гайи, которыми она засевает бесконечные просторы временно-пространственного континуума.

По мере того, как Хануя слушала, на нее начинало нисходить озарение. Еще она чувствовала, как что-то меняется внутри нее, но пока не могла понять, что именно. Но, самое главное, ей очень нравился молодой человек, с которым она разговаривала, вися в воздухе. Почему бы ни встретиться с ним еще раз?

— А можно, когда закончится мое время пребывания на Земле, я явлюсь в тот мир, что будет сотворен тобой? — кокетливо спросила она.

— Да, конечно. А как тебя зовут, милое создание?

— Меня — Хануя…

— Какое красивое имя. — Молодой человек на секунду задумался, видимо, подключившись к информационному полю. — На одном из древних островных языков оно значит Земля, или рожать. А ты рожала когда-нибудь детей?

— Миллион раз за свою бессмертную жизнь, — хвастливо пожала плечами Хануя. — А как зовут тебя?

— Лани.

— А это имя что-нибудь значит на древнем языке?

— Оно означает Небо. Земля и Небо обязательно должны быть вместе.

— Тогда я не прощаюсь, — сказала Хануя и, послав юноше воздушный поцелуй, отправилась навстречу неизвестности.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в Москве в 1972 году. По образованию политолог. Занимался политическими технологиями, журналистикой. Публиковался в общероссийских и региональных СМИ. Работал редактором различных изданий и интернет-проектов. Член Союза журналистов РФ. В настоящее время — директор рекламно-полиграфической компании. Коуч, тренер личностного роста. Первые «бумажные» публикации рассказов были в № 1 за 2008 г. «Знание-сила: Фантастика» — рассказ «Компьютерра», № 4 за 2008 г. — рассказ «Колодец» и в № 1 за 2010 г. — рассказ «Путешествуйте по созвездиям!».

⠀⠀ ⠀⠀

Петр Ртищев Чирьевск

Меж холмов, оврагов и прочих несуразностей рельефа разместился Чирьевск. Городишко неуютный, неустроенный, замусоренный с полсотни тысяч жителей. Посередине его рассекала извилистая речка. Вода в ней время от времени делалась черной и отвратительно пованивала. В эту пору карасики, что все еще обитали в речке, всплывали кверху брюхом и уносились течением прочь. По утрам город погружался в липкий туман, вдалеке кричала кукушка, поблизости надрывался петух, подвывали псы во дворах, и могло показаться, что стоит белесой мути развеяться, как предстанет перед глазами селение совсем другого рода. С чистыми улицами, с поблескивающими золотом куполами церквей, с умными лицами обывателей.

Во вторник на исходе сентября, ближе к вечеру в Чирьевск вошел Кущин Сергей Степанович. Человек, вступивший в пору, когда Данте уже «прошел земную жизнь до половины» и, как следствие, «оказался в сумрачном лесу». Сергей Степанович обладал заметной наружностью, оттого, можно предположить, имел некоторый успех у дам. Крупные черты: мясистый нос, массивный подбородок и небритые щеки придавали мужественной грубости его облику. И только сероватый кровоподтек под левым глазом, разорванный сосуд на белке, припухшая губа и рыжие пятна засохшей крови на сорочке слегка вредили мужскому благолепию. Он выглядел сухопарым, подвижным и довольно высоким человеком, пребывающим в хорошей спортивной форме. На нем были летние штиблеты, светлые брюки, сработанные изо льна; пиджак в полоску, с оттопыренными карманами, он нес в руке. Перед лужей, что раскинулась у въезда в город, он остановился в нерешительности.

— Эй, малый! — крикнул он мужичку, катившему на велосипеде. — Дно у водоема имеется?

— Ходи… — отозвался мужичонка, не переставая крутить педали. Колеса слегка погрузились в воду, лужа зарябила, пугнула уток и те суетою оживили унылую картину местности. Кущин не спешил последовать совету. Поразмыслив, он выбрал другую дорогу, и вскоре оказался у давно потухшего заводика. Во времена оны завод тот что-то не очень полезное производил, теперь же и вовсе вредил, временами испуская из своих недр в местную речку какую-то черную дрянь.

Тут же, возле мрачных заводских корпусов, Сергей Степанович обнаружил базарную площадь — сердце города. В месте, где всегда не буднично, где трудно оставаться равнодушным к страстям одурачиваемых и обогащающихся. Публика, толпившаяся среди торговых рядов и лавок, чем-то напоминала рыб с их холодными, невыразительными глазами. И тех, и других объединяла мысль — поживиться. Люди-рыбы Кущину не нравились. Из них состоит толпа, масса, что лишена мысли и воли, живущая исключительно страстями и образами. Такой человек, став ее частью, исчезает, становится послушнымавтоматом, но чувствует возросшее свое могущество. В прошлом только случай и воля не допустили ему сделаться одним из них.

В какой-то момент его привлек невероятно толстый дядька с сытым лицом ассирийца. Встретить обладателя нездешней внешности не редкость в провинциальных городах. Обычно это лица людей, живущих очень хорошо. Лица людей-паразитов. Люди-рыбы, люди-паразиты все больше сновали туда-сюда, а вот обычных граждан что-то не видать. Ассириец презрительно плюнул возле старичка из тех, кто зимой и летом, во всякую погоду, одет в овчинный полушубок, цигейковую шапку и валенки, и степенно прошествовал мимо. Вот у этого старичка в глазах теплилась жизнь. Старичок торговал старыми книжками и понятно, что покупателей возле него не наблюдалось. Сергей Степанович взял одну из тех, что выглядела приличнее, открыл ее и обнаружил на 17-й странице фиолетовый штамп: «Библиотека 2-й Чирьевской средней школы. Инв. Номер 01959».

— Однако, дед, имущество-то казенное.

— Ничего, милок, все в дело пойдет. Ты полистай, полистай. Такую книжку тебе не сыскать и в столице. Библиографическая редкость, — сказал старикан со значением. В древности, всех людей эскулапы делили на «сапожников, либо портных» по внешнему виду и характеру. Старика смело можно определять в «сапожники». Время не то, чтобы сильно щадило его, но под овчинным зипуном угадывалось упругое тело с хорошим кровообращением и предостаточным количеством темной желчи.

Сергей Степанович в следующую минуту встревожился. Он не сразу понял от чего, и потому долго взирал на обложку, прочитывая в какой уж раз: «К вопросу психофизических патологий существ не классифицированных. Художественное осмысление» и далее «Под общей редакцией проф. Кущина Сергея Степановича». Год издания 1903, С.-Петербург, типография А. С. Суворина, Эртелев пер. д. 13». Обрывки пустячных воспоминаний туманными образами будили память, но ухватить их суть, сколь он не силился, не удавалось. Они, словно утренний сон, безвозвратно ускользали.

— Редкостный экземпляр, — между тем нахваливал товар книгоноша. — В старину издавался «Новый журнал иностранной литературы, искусства и науки», а это к нему в качестве приложения выпустили книжку. В августе 1903 года. Стало быть, к 8-му номеру. Глянь, каково состояние книги, а между тем ей 108 лет. А ты, надо полагать не здешний, милок?

— Проездом…

— У меня остановишься, — сказал дед и принялся собирать книги в холщовую суму. — Меня Савелием кличут, Петров сын.

Домишко деда Савелия оказался на задворках, поблизости от брошенного завода. Впрочем, все в Чирьевске так или иначе прилепливалось к заводу, оттого и не понять, где окраина, а где центр. Прежде чем войти в дом, они миновали небольшой одичавший яблоневый сад. Лист на деревьях отмирал, падал, придавая земле благородный желтый оттенок. В сгущающихся сумерках от листьев истекал свет, не давая тьме скрыть окрестности. Яблоки, тронутые гнилью, валялось под деревьями, но хозяину до них не было дела. Воздух пах переспелыми плодами и листвой.

Хибарка состояла из двух комнат, кухни и веранды. Из недр дома пахнуло кислятиной, источаемой слежавшимися пожитками. В комнатах оказалось полно вялых мух и ос. И те, и другие лениво бились об оконные стекла. Мучения бестолковых насекомых тронули сердце Кущина. Он подошел к окну и толкнул форточку. Но ни мухи, ни осы не оценили благодушия человека и продолжали биться. Отчего-то Сергей Степанович рассердился, принялся махать руками, указывая путь спасения, и тут же одна из ос впилась ему в предплечье. Сергей Степанович раздражился. Ему подумалось: какого рожна притащился в Чирьевск? Что он мог здесь полезного для себя найти?

В эту минуту за спиной послышался скрип половиц, пахнуло керосином. В комнату вошел хозяин с тарелкой яблок и зажженной лампой.

— На-ка, испробуй здешний продукт. — Старик поставил миску на подоконник. На яблоки тут же устремились осы с мухами, и Кущин отошел прочь. Он остановился у этажерки, что притулилась в углу комнаты. Над ней висел пожелтевший фотографический портрет солидного господина с пронзительным взглядом. Типичное лицо просвещенного человека начала 20-го века. Бородка клинышком, подстриженные усы, шевелюра, зачесанная назад, словом, лицо умного человека. Что-то показалось знакомым в нем. Может мясистый нос, может напряженные желваки или притягательная грубость скул и подбородка? Размышления прервал старик, — Сомов моя фамилия, — зачем-то назвался он.

Кущин рассеянно взял одну из книг с этажерки — это оказалась «К вопросу психофизических патологий существ не классифицированных», только на 17-й странице библиотечной печати у нее не было. Зато на 27-й обнаружилась закладка.

«В апреле 1901 года случай сблизил меня с доктором Миллером, профессором палеонтологического института в Берлине», — прочел он. — «Его работы в области изучения сути возрастных изменений организмов наделали немало шума в академических кругах. Ряд распределения возрастов он справедливо свел к трем фазисам: росту, созреванию и завершению. Сии фазисы и определяют соматическое состояние. Казалось бы, в этом умозаключении нет новизны, однако, доктор Миллер, в присущей ему саркастической манере, поведал научному сообществу занятную историю. Будучи в Праге (он консультировал на кафедре общей психиатрии проф. Чапека), ему был представлен весьма странный пациент. «Больной» выглядел этаким 40-летним флегматичным здоровяком. Он привлекал внимание изнеженного горожанина отменной мускулатурой, грубым лицом и чрезмерной волосатостью.

Доктор Миллер, как известно из его статьи: «Влияние соматического состояния на психику», какой-либо патологии в предъявленном пациенте не обнаружил, о чем уведомил проф. Чапека. Когда мы в нашей беседе с доктором коснулись этого вопроса, он бросил мне такую фразу: «Знаете что, господин профессор, случай с тем пациентом весьма непрост для понимания. «Больной» действительно не представлял интереса для терапевта — абсолютное здоровье — но это только в том случае, если он был человеком». Ученый не стал развивать свою мысль и вскоре оставил меня. Продолжить разговор с доктором не удалось. Как известно, во время своего путешествия на яхте по Средиземному морю, он бесследно исчез.

Недавно я перечитывал работы доктора Миллера и в одной из них мне попался любопытный абзац. Привожу его ниже: «Вполне возможно присутствие меж людьми особых существ, не являющихся продуктом эволюции или какой-либо ветвью биоты. Вероятность их космического происхождения велика. Осмелюсь предположить, что явились они в наше обиталище жить не с нами, но вместо нас! Так бывало в истории человечества. Ослабший этнос уступает свое место чужим. Как правило, эти чужие сильны, дерзки и не знают пощады. В этой связи всем нам надлежит быть бдительными, коли человечество собирается верховенствовать на планете и впредь».

В прошлом, 1902-м году, довелось мне быть в Боровске. Не мог не посетить я в эту пору Свято-Пафнутьев монастырь. Общаясь с тамошними монахами, я узнал об одном довольно любопытном эпизоде из жизни обители. Случилось это в те времена, когда здесь томился протопоп Аввакум. Прибился к ним странный тип: юродивый, не юродивый — сразу не разберешь. Одним словом, здоровенный добродушный детина лет двадцати. Сначала показался он недотепой (их в то время поблизости в достатке наблюдалось), но вскоре выяснялось, что малый тот не глуп и деятелен. Обладал он внутренней силой порабощать некрепкие умы крестьян и монахов. Малого того звали Трофимом.

Трофим хорошо понимал свою силу над людской массой, ибо ясно видел, что толпа есть всего лишь податливая глина для натуры изобретательной и циничной. Некоторое время Трофим забавлял себя упражнениями в управляемости людьми.

Всякому понятно, что развитие цивилизации пагубно для человека неразвитого, и потому в монастырской обстановке, где само время недвижно, толпа нисколько не стремилась к просвещению. Это обстоятельство Трофима, надо полагать, устраивало. Необучаемость, лень, щадящая жизнь ведет к вырождению людей высококультурных — это также верно, как и то, что в неволе некоторые звери не размножаются. И такого рода «пасторская» деятельность Трофима не совсем понятна, если ее рассматривать с точки зрения образованного человека.

Вот тут я и задумался над словами доктора Миллера об иных существах, желающих занять наше место. Что любопытно, описания внешности Трофима и пациента кафедры психиатрии довольно близки, если не считать некоторой разницы в возрасте».

«Занятный старичок». — Сергей Степанович тер руку, и в том месте, где приложилась оса, уже возник белый бугорок среди покрасневшей шкуры. Он машинально поставил книжку на полку. — «Что, собственно, занесло меня сюда? «Любовь к отеческим гробам»? Не было здесь моего отечества. Детство свое поганое я позабыл, и припоминать его ни за какие коврижки не согласен, да и протекало оно в отдалении, верст за сто от Чирьевска, если ничего не путаю».

Однако решение выехать из Москвы возникло не внезапно. Оно, словно накапливаемое напряжение в грунте, что неизбежно разрождается землетрясением, созревало по мере возрастания внутренней неудовлетворенности. Ему представлялось, несмотря на довольно успешные занятия в добывании средств на ниве облапошивания прочих, мало смыслящих в экономических хитросплетения и финансах, что жизнь его проходит в бессмысленности. И потому росла убежденность в неотвратимости смены окружающей обстановки.

Третьего дня он притащился на Курский вокзал. Без надобности, так как не собирался куда-либо ехать. Хотелось развлечь себя видом нервной публики и только. Коротая время, он примостился за столиком на длинной одинокой ножке. Заказав себе чего-то не крепкого и закусить, Кущин приготовился к созерцанию вокзальной жизни.

— Думается мне, что не помешаю. — Субтильного вида гражданин лет пятидесяти в пыльнике и мятой фетровой шляпе пристроился возле Сергея Степановича. Он по-хозяйски разложил снедь: два беляша, кусок курицы, лук и прочее, что свойственно поедать путешествующему по железным дорогам России. Воровато оглядевшись, незнакомец разлил в два пластиковых стаканчика водку. Один пододвинул Кущину, другой поднес к губам и, сказав: «За знакомство», махнул разом его содержимое. Закусив, поинтересовался: — Далеко путь держим?

Уверенность и деловитость собутыльника свидетельствовали, что вокзальная жизнь ему не в новинку. И это располагало к себе; подкупала общительность, непосредственность человека, чья дальнейшая судьба вскоре станет неизвестной.

— Не определился еще.

— Бывает. Лет десять тому назад накатило на меня. Я в ту пору асфальтом торговал. Как мы торгуем, объяснять надо?

— Не надо.

— Ага. Стало быть, в курсе. И тут вдруг в одно утро сделалось страшно невмоготу мне. Гадко на душе, мерзко, противно… Я понял, что все эти чудаки, типа Самуэльсона и прочие, что придумали «науку о видах деятельности».

— Это экономику что ли?

— Вот-вот, ее треклятую. Самые, что ни наесть, жулики. Как не крути, а все упирается вот в это. — Щедрый господин показал рукою на закуску, после чего наполнил стаканчики. Выпив, он продолжил. — Следовательно, никакой науки не существует. В наличии только выдумка, дабы обдурить того, кто создает продукт. — Он вновь показал на еду. — Задача всякого живущего найти себя именно на этом поприще, в добывании хлеба насущного. Все прочее от лукавого. И поехал я, и сделался сельским жителем, и с той поры живу — хлеб жую, душевно не болею. Так-то вот.

Меж тем поблизости возникла суета. Какие-то люди что-то кричали, затем встали в круг и затеяли невиданные пляски. Тетки в немыслимых одеждах подбадривали вошедших в раж юнцов. Сделалось неуютно. Сотрапезник Кущина снял шляпу, помахал ею у лица и констатировал:

— Вот те, что пришли заменить нас. Им тут жить. А нам, аки иудеям, разбрестись по миру.

Потом были сказаны какие-то слова. Танцующие приняли их на свой счет. Одним словом, Кущин в итоге выбежал на перрон и удачно заскочил в уже тронувшийся поезд. Проводник, увидав подбитый глаз, оказался понятливым малым и приютил Сергея Степановича до Белгорода за умеренную плату. Поутру он оказался на месте. В городе ему понравилось только небо, все остальное навевало тоску. Пошатавшись несколько времени по улицам, он сел в рейсовый автобус и махнул в Чирьевск. О том, что сталось с собутыльником, он старался не думать.

Теперь, в доме старика, он прозревал. Пришло понимание того, что вся его жизнь прожита мгновением. И детство, и последующие годы — все плоды исступления чувств, галлюцинаций. На самом деле он вовсе не тот, кого озаботила неудовлетворенность, но кому предстоят дела иных масштабов. И дела эти связаны с Чирьевском, с нелепым стариком и книжками, отпечатанными в типографии Суворина.

— Вот, послушайте: «Необучаемость, лень, щадящая жизнь ведет к вырождению людей высококультурных». Метко подмечено, а? — Сомов внимательно наблюдал гостя. Он пытался разгадать впечатление, произведенное на него прочитанным. И тут старик воскликнул: — Выше превосходительство! Господин профессор! Все эти годы ждал я вас. А вы? Неужто не признаете меня? Сомов я, Савелий Петрович. Наборщиком у Суворина служил. И книжку эту набирал в девятьсот третьем. И совершенно не понятно, для какой такой надобности написана она. Потому-то весь тираж за все эти годы скупил, — он кивнул на этажерку с книгами. — Или затаиться решили? Кишка, мол, у нас тонка, не одолеть нам здешних?

— Мы, Сомов, существа благородные. Недруга, к тому же слабого, следует предупредить, дабы впоследствии совесть пребывала в покое. Однако не в здешних дело, но в тех, кто вместо них. И эти другие, судя по всему, не мы, — Сергей Степанович глянул в окно. В черном прямоугольнике показалась луна. Холодный свет ее пролился на Чирьевск, сделав заметными холмы, овраги и другие, малозначимые, достояния городка. — Впрочем, положение аборигенов не безнадежно. Если им удастся заметно поглупеть и сбиться в толпу, вследствие чего многократно усилить себя, они еще вполне могут побороться за свое место. Им нужны безмозглые люди-рыбы, и тогда появится шанс. Наше время, старина, придет позже, когда они ослабят друг друга. И тогда усилий потребуется самая малость. Вот в чем фокус!

Сомов крякнул и уважительно поглядел на Кущина.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1959 году в г. Красноярске. Окончил Московском Электротехнический институт связи; кандидат технических наук. Рассказы П. Ртищева публиковались в журнале «Знание-сила»: «Несостоявшийся вычислитель» в № 8 за 2006 г., «Таганрогская загадка» в № 3 за 2007 г., а также в литературном приложении «Знание-сила: Фантастика» — «В воронке хроноса» в № 1 за 2006 г., «Шпионское нашествие» в № 1 за 2007 г., «Заблудившийся крик Атлантиды» в № 1 за 2008 г. В издательстве Art House media в 2008 году вышел сборник рассказов «Заблудившийся крик Атлантиды». В 2011 г. в литературном журнале «Дети Ра» были опубликованы рассказы «Болото» и «О хорьках и прочих». В 2012 г. в издательстве «Вест-Консалтинг» вышел сборник «Рассказки»..

⠀⠀ ⠀⠀

Иван Афанасьев, Сергей Жданов Предназначение

Из-за газовой плиты выглянула мышь, осмотрелась, а может, просто поздоровалась и деликатно прошелестела вдоль стены в противоположный угол кухни, к узкому пространству за холодильником. Я звал ее Семой. Это была моя мышь. А на коленях у меня дремала моя кошка Юрка (женского пола). По-моему, они дружили и неумело скрывали этот факт от меня.

Целью мышиной вылазки была початая бутыль «Букета Молдавии». Я наловчился смешивать его со спиртом в идеальных пропорциях — идеальных для каждого настроя, а Сема довольствовался винными потеками на бутылочном стекле. Через пять минут он вновь показался на глаза, вальяжно пересекая кухню по диагонали. Юрка, не открывая глаз, демонстративно отвернулась.

Это был ежедневный ритуал, в котором мне отводилась роль мыслителя, размышляющего о причинах мышиного алкоголизма.

Но я встал, прервав Юркину дрему, подошел к окну и бессмысленно уставился в сумеречное застекольное пространство. Уже светились желтым окна больницы напротив. Верхушки рогов деловитых троллейбусов, плывущих на сталепрокатный завод, то и дело вспыхивали голубым, а нагое пространство слева (тогда еще не было застройки в этой части Раздольной улицы) становилось все чернее и непрогляднее. Удивительно: снаружи бурлила разноцветная и стремительная жизнь, а в однокомнатной квартире нестерпимо медленно длилось серое существование.

«Господи! — сказал я, — это я, Вадим Беклешов, взываю к тебе, если только ты способен внемлить гласу вопиющего во вселенской пустыни атеиста. Мне тридцать четыре. Я никчемный орловский инженеришка, живущий единой мыслью: скорей бы утро — и снова на работу. Не по ироничному характеру, а по причине того, что вся моя семья — обленившаяся кошка и мышь-алкоголичка. Знаешь ли ты, что значит ежевечерне украдкой и с надеждой бросать взгляд с остановки на собственные окна: не горит ли свет? А он никогда не горит… Знаешь… Так сделай хоть что-нибудь! Да, я предлагаю тебе сделку: ты свершишь чудо, а я уверую в тебя. Мало? Да разве этого мало? Когда кто-то верит в тебя?»

Мое общение с Богом прервало протяжное кошачье мяуканье. Я прошел на звук, в свою единственную комнату, не имевшую двери.

По бледно-лимонным, в мелкий цветочек, обоям медленно и плавно ползло изумрудное пятно шестидесяти сантиметров в поперечнике. Я говорю «изумрудное», потому что его нельзя было назвать просто зеленым. Штор на моем окне никогда не было за ненадобностью: от дороги дом отделял изрядной ширины пустырь, а седьмой этаж гарантировал от подглядывания любителей собачьих выгулов. Итак, ничто не мешало мне выявить источник изумрудного «зайчика» на стене. Он оказался метрах в трехстах над землей, а больше ничего определенного о нем я сказать не могу.

«Вертолет?» — мимоходом подумал я, вновь отвлекаясь на необычное Юркино поведение. Шерсть на кошке вздыбилась; она шипела и пряталась за мои ноги.

— Дурашка, — произнес я, опускаясь на корточки, — с каких это пор ты стала бояться света? Это же просто луч…

Пока я успокаивал взволнованную кошку, пятно благополучно добралось до угла комнаты и исчезло, на миг почему-то породив в моем воображении смутный образ тургеневской барышни в вуали, скрывающей черты лица. Вздохнув, я вернулся на кухню и принялся за составление коктейля.

Утром на остановке громко спорили два мужика из нашего дома. Каждого я знал в лицо и привычно здоровался, не подозревая ни о их занятиях, ни о именах. Не мудрено: дом лишь самую малость уступает орловской «китайской стене». Жителей в нем побольше, чем в ином районном центре.

— Дома вечером был? — обратился ко мне крепыш предпенсионного возраста в лихо сбитой на затылок беретке. — Видел?

— Видел — что? — уточнил я.

— Как что?! Летающую тарелку.

Правый глаз его, упершийся в меня, источал надежду найти единомышленника, левый же светился снисходительностью посвященного в некую тайну.

— Тарелку не видел, — чистосердечно признался я, хоть и не хотел обидеть и разочаровать воодушевленного мужика, — а вот зеленый луч был.

— Вот! — победно обернулся тот к своему товарищу. И он видел! А ты мне еще доказываешь.

— А что я тебе доказываю? — огрызнулся второй сосед. — То, что ты принял обыкновенный метеозонд за НЛО?

Я на миг представил метеозонд с прожектором и усмехнулся про себя. Впрочем, не с прожектором: тот дал бы рассеянный конус света. Скорее всего, речь может идти о лазерном луче.

— Должно быть, это был вертолет, — расслышал я свой робкий голос.

— Чепуха! — отрезал крепыш. — Я двадцать лет отлетал на вертушках. Во-первых, шум; во-вторых, вибрация. А я стоял на балконе, и сам все наблюдал. Тишина была абсолютная!

Далее он живописал, как вышел вечером покурить на балкон, и в небе появилось нечто, похожее на ободок блюдца из чередующихся красных и синих огней. А уж затем возник луч, медленно скользящий по окнам седьмого этажа нашего дома. Причем, по словам того же соседа, этот зеленый луч слабо отблескивал от стекол, а на самой стене не был виден вовсе. Когда же луч коснулся груди наблюдательного соседа, она «покрылась пупырышками». Это меня порядком рассмешило; если стоишь на балконе в одной майке, а до белых мух всего ничего, не то что пупырышками, пупырями пойдешь. Да и «красные и синие огни» тоже внушали сомнения. Я-то их не видел.

— Постой! — перебил самого себя сосед «в пупырышках». — А не твой ли это балкон? — указал он рукой. — Именно там луч и исчез окончательно!

Что меня поражает в людях, так их наблюдательность. Практически неизвестный мне человек, если не знает, то, по крайней мере, предполагает, где я живу. Я так не умею — в шпионы не гожусь. Профнепригоден. Может, действительно, была тарелка с красными и синими огнями, которые я попросту прошляпил?

Тем временем подкатил троллейбус, и утренняя орава пассажиров дружно загрузилась в него, утрамбовывая прежний состав. Я воспользовался иной дверцей, нежели мои собеседники, и разговор наш прервался.

Рабочий день промелькнул стремительно и почти незаметно. Слово «почти» относится к последнему часу, когда все чаще и с досадой смотришь на часы. Даже если знаешь, что дома время будет тянуться куда медленнее. Ровно в шесть мы с Димкой Князевым, моим приятелем и однокурсником, преодолели проходную завода.

— Место встречи изменить нельзя? — полуутвердительно спросил Димка.

— Пинендзы нема, — признался я, потупясь.

Удивительно, но Димка, содержа семью и четырех любовниц (с его слов), всегда имел деньги на карманные расходы. Наверно, это правильно: ему они нужнее.

— Ерунда! — сказал он. — Без горячего нельзя — желудки испортим.

По «горячим» подразумевался ординарный портвейн. Его мы традиционно употребили в лесистом рву, отделяющем Веселую Слободу от стадиона Ленина. Вообще-то на политзанятиях я ни разу не слышал, что Ленин был спортсменом, но там — виднее.

— Дим, — ни с того, ни с сего сказал я, — а к нам вчера летающая тарелка пожаловала.

— Бывает, — равнодушно прошамкал Князев, безуспешно пытаясь освободить рот от плавленого сырка. — Гуманоидов видел?

Я покачал головой.

— Женщину видел, — сорвалось у меня с языка, — в сером. С вуалью

— Дело ясное: спермотоксикоз. Бабу тебе надо, — поставил диагноз и назначил лечение Димка. — Хочешь, подгоню?

Когда я зажег свет в прихожей, Юрка не встретила меня, как бывало раньше. Вместо этого она сидела напротив старинного кресла, купленного мною по случаю лет пять назад, и внимательно за чем-то следила, вращая пестрой головой. Даже на мое «кыс-кыс» она отреагировала одним коротким недовольным взглядом: дескать, не отвлекай. Я присел, чтобы развязать шнурки на туфлях, и когда мой взгляд скользнул вниз, на самом краешке поля зрения мне привиделся изящный дамский силуэт, расположившийся в кресле.

Мне стало дурно. Я замер, вцепившись в шнурок, словно в единственный предмет, соединяющий меня с реальностью. Возможно, я о чем-то думал — не знаю, не уверен. Помню лишь, что бесконечно долгое мгновение спустя я осмелился снова поднять глаза и посмотреть на кресло. Конечно, оно было пусто. Но кошка по-прежнему сидела напротив и внимательно следила за кем-то невидимым, кто, несомненно, там находился.

Дух экспериментаторства обуял меня. Несчетное число раз я менял направление взгляда, и каждая новая попытка приводила к тому, что женский образ в кресле становился все отчетливее. Наконец наступил момент, когда я видел его при взгляде в упор. Нет, это был еще (или уже) не образ — нежная колеблющаяся дымка, повторяющая очертания хрупкого человеческого тела. Удивительно, но промелькнувшая мысль о сумасшествии совершенно не напугала меня. Какая-то здравая часть моего рассудка словно говорила, что бояться поздно: факт свершился. Что ж, теперь у меня будет не только собственная кошка и мышь, но и свое привидение. В этом есть даже определенная пикантность: кого-то дома встречает жена, а меня — привидение.

Одна неувязочка, пожалуй, была. Как-то повелось считать, что привидениям свойственно обитать в старинных готических замках, в каменную плоть которых впиталась память о веками творимых здесь кровавых драмах. Моя типовая квартира в девятиэтажке меньше всего напоминала средневековый быт. Впрочем, подумал я, стоит ли слепо доверять устоявшимся представлениям, что должно, а что не должно быть? У буржуинов свои привидения, у нас свои — советские, и нравы у них разные.

Русскому народу присуща интуитивная мудрость, являющая себя в тысячах крылатых фраз. Например, в такой: «без бутылки не разберешься». Мне показалось, что ситуация, в которую я влип, как нельзя больше требовала именно такого метода решения. Освободившись, наконец, от уличной обуви, я шагнул на кухню.

— Пожалуйста, не пей! Ты все погубишь!

В высоком женском голосе, прозвучавшем, как показалось, у самого моего затылка, билась отчаянная мольба.

Я стремительно обернулся. Образ стал много отчетливее, в нем появились намеки на краски. Теперь женщина стояла, в отчаянии протягивая ко мне руки, словно пыталась удержать. Ее определенно белое, сильно приталенное платье волнами ниспадало до самого пола. Вуаль была откинута, но черты лица оставались еще смутны. За исключением пронзительно синих глаз.

Как ни смешно это звучит, но первая моя мысль была оформлена, как название статьи в научном журнале: «Лечение ранних форм еще-не-алкоголизма с помощью привидений». Я даже вскользь подумал о полагающемся мне гонораре.

Пить я не стал, лишив тем самым мышь Сему законных винных потеков. Но настоятельно требовалось что-то предпринять, и я закурил. Этому пороку я предаюсь крайне редко, потому с первых же затяжек голова пошла кругом. Чего я и добивался. Следующая, порожденная мною мысль, показалась мне верхом изящества. Пусть события текут своим чередом. Я не знаю сценария спектакля, и не мне вносить в него коррективы. Я даже не актер, я — зритель, сторонний наблюдатель.

Глупец, я не учел, что роль зрителя — такая же роль, как и любая другая. Актер, играющий зрителя. Но это понимание пришло много позже, когда ничего уже нельзя было изменить.

Никому, даже Димке Князеву, я не рискнул признаться в происходящем со мной. Но, судя по странным взглядам, которыми встречали и провожали меня сослуживцы, я очень и не в лучшую сторону изменился. Даже шеф не отругал меня за допущенную в чертежах ошибку, чего раньше было не избежать. Я работал механически, а в положенный час мчался домой, где и начиналась моя настоящая — странная — жизнь.

На третий день я видел женщину так же отчетливо, как любого другого человека, с той лишь разницей, что мог одновременно различать предметы, находившиеся у нее за спиной. Она оказалась молода и хороша собой. Жалко, что я не умею этого описать. Меня она знала по имени и фамилии, мне же представилась просто Татьяной. Да, мы общались, хотя, особенно поначалу, это сопровождалось не совсем приятными ощущениями. Странно ведь лицезреть стоящего перед тобой человека, видеть, как шевелятся его губы, в то время как голос раздается за твоим затылком.

Да, я чуть не забыл еще об одном обстоятельстве, вовлекшим меня в цепь неразрешимых противоречий. В первое время речь Татьяны изобиловала архаизмами, затруднявшими понимание, но день ото дня осовременивалась. Это навевало грустные логические выводы. Если бы она продолжала говорить по-прежнему, а еще лучше на незнакомом мне иностранном языке, это доказывало бы ее автономность, независимость от моего сознания. Иначе говоря — реальность существования. Но чрезвычайно высокая обучаемость ставила все под сомнение. Не мой ли больной разум наделяет мною же сотворенный образ словами, доступными моему пониманию? Конечно, я шел на всякого рода уловки. Например, по просьбе, кстати, самой Татьяны, оставлял на день включенным телевизор, а вечером она пересказывала мне новости, которые я, по понятным причинам, знать просто не мог. На какое-то время я успокаивался и начинал слабо верить в свою нормальность.

Разговоры наши касались самых банальных тем. О серьезном, например, кто она на самом деле, я спрашивать просто боялся. Ведь ответом могло быть: «Я твоя белая горячка» или что-то в этом духе. Татьяна же явно сдерживала бег событий.

Еще меня смущал ее взгляд. Татьяна смотрела на меня по-матерински, хотя, несомненно, была младше. Сексуальных чувств, при всей своей привлекательности, она во мне не пробуждала. Возможно, это было вызвано моей попыткой украдкой дотронуться до нее. Рука пронизала пустоту, оставив во мне ощущение волнующей дрожи. Разочарование было ожидаемым, но от этого не менее чувствительным. «Все правильно, — утешил я себя, — тебе не грозит интимная связь с привидением».

Развязка наступила в субботу. В кои-то веки она оказалась нерабочей. Утром я отварил пельмени, стыдясь, что не могу пригласить к столу мою бесплотную гостью. Она тактично ушла из кухни, дабы не смущать меня. На аппетит Юрки присутствие Татьяны не влияло. Едва я успел сполоснуть после себя тарелку, как женщина вернулась. Ее васильковые глаза или просто васильки, как я называл их про себя, сегодня были грустны.

— Сегодня я отбываю, — произнесла она, грациозно усаживаясь на кухонный табурет, — ты не о чем не хочешь спросить?

Казалось, что давно не стриженые волосы на моем затылке ощутили ее дыхание и волнение. Черт возьми! Я хотел знать, кто она, куда отбывает, почему отбывает, как ей удается, в конце концов, сидеть на табурете, если она бестелесна! И сотни других вопросов. Но сейчас они все перемешались в бедной моей голове. Видя мое замешательство, Татьяна взяла инициативу в свои руки.

— Боже! Как же ты похож на Сашеньку! — вдруг сдавленно воскликнула она.

Я понятия не имел, какого Сашеньку она имеет в виду, но любое сравнение подобного рода неприятно, и детская ревность шевельнулась в моей груди. Я готов был ответить встречной дерзостью, но Татьяна не дала мне этой возможности. Она сбивчиво и торопливо начала рассказывать, как молоденькой девушкой познакомилась с только что произведенным в должность губернатора орловского и курского наместничеств Александром Андреевичем Беклешовым. Он — сорокапятилетний генерал-майор, и она — двадцатигодовалая провинциалка, дочь обнищавшего орловского помещика, во владении которого оставалось не более сорока крепостных. Отцовскую фамилию Татьяна не назвала, а я, дурак, постеснялся спросить. Короче, возникла ослепительная, как вспышка, и столь же короткая любовь, завершившаяся рождением в 1794 году мальчика Саши — Александра Александровича.

Беклешов был женат. Точка. Он, как умел, позаботился о незаконнорожденном сыне, а, главное, в зародыше подавил общественный скандал, да и самую мысль о нем. Оказалось, что и два века назад орловские обыватели были столь же послушными марионетками, как и сейчас.

— Что же было потом? — нетерпеливо спросил я.

— Потом?.. В девяносто шестом я умерла. Сашу только что перевели в Каменец-Подольск.

— После этого ты и стала привидением? — уточнил я.

Татьяна сдержанно рассмеялась, и звонкие колокольчики наполнили кухню.

— Я не привидение, мой мальчик. Я — обыкновенная туристка, говоря теперешним языком. Туристка, купившая билет в прошлое. Ты, наверное, считаешь себя жителем Земли?

— Не марсианином, конечно. Я здесь, в конце-то концов, родился.

— Ты знаешь, я тоже. Но не все из нас, хотя немного таких, кто появился на свет в своем истинном мире. А здесь все вы — люди — в некотором смысле в командировке. И единственная цель ее — исполнить свое предназначение. Я свое исполнила и вернулась в свой настоящий вид. А потом долго-долго ждала Сашу. Но он не появился, увы.

«Господи! Что я вижу — слезы на глазах привидения!»

— Саша был блистательный политик, самый умный, самый-самый! — справившись с нервами, продолжила Татьяна. — Что-то помешало ему. Но человек, не выполнивший предназначения, — она тяжко вздохнула, — исчезает из обоих миров. Навсегда. Не хочу, чтобы эта участь постигла тебя.

— Погоди! — перебил я ее. — А если умирает младенец, как же он может исполнить это самое предназначение?

— А, может, в том оно и состоит?

Ее встречный вопрос поставил меня в тупик. Как же так: делаешь ли ты что-то или бездействуешь, а твоя судьба, оказывается, изначально предопределена? Кто или что определяет твое предназначение? Кто судья? Я напрямую спросил об этом Татьяну.

— Не знаю. И никто не знает. Хочешь, считай это законом естественного отбора.

Татьяна, мое милое привидение, моя пра-пра… и не знаю, сколько раз еще — бабушка исчезла в семь вечера того же дня. Вначале возник из ниоткуда знакомый изумрудный луч, заставивший ее засуетиться. Ей-богу, если бы это было физически возможно, она повисла бы на моих плечах и разрыдалась бы по-бабьи. Я бы тоже. Но она вошла в луч и мгновенно растворилась в нем.

Много лет спустя я удосужился заглянуть в энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона. Раньше мне просто не приходило это в голову. Да и соответствующего издания под рукой никогда не было. «Беклешов Александр Андреевич. Родился 1 марта то ли 1745, то ли 43-го года». Далее перечень должностей по возрастающей, включающий и шестилетний орловско-курский период. Более всего понравилось выражение о нем Сперанского, говорившего о четырех лично известных ему генерал-прокурорах империи: «Беклешов был их всех умнее, но и всех несчастнее».

В чем изменилась моя жизнь? Внешних перемен было немало. Прежде всего, я дослужился до должности главного инженера завода, после чего насовсем оставил профессию. Несколько лет пробовал себя в бизнесе, что позволило мне поменять однокомнатную квартиру на самой окраине Орла на апартаменты в центре. Бездельничал, путешествовал, изучал всякую оккультную дребедень. Так и не женился. И до сих пор не знаю своего предназначения.

А Вы?

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторах

⠀⠀ ⠀⠀

Афанасьев Иван Борисович, 1957 г.р., живет в Орле. Член Союза литераторов России. Творческую деятельность начинал как поэт, публиковался в местных, региональных и республиканских СМИ и сборниках. В зрелые годы переключился на прозу.

Жданов Сергей Владимирович родился в 1956 году. Живет в Орле. Член Союза Литераторов РФ. По специальности психолог, работает в психиатрии. Литературной деятельностью занялся с 2004 году. Публиковался в региональных литературных альманахах, в журнале «Знание — сила. Фантастика» (№ 1, 2011) — «Узревший облик мира».

Совместно авторы публиковались в журналах «Искатель» (№ 11, 2007), «Знание — сила. Фантастика» (№ 2, 2011). В 2007 году опубликован их совместный роман «Последняя надежда творцов» (г. Орел, издательство А. Воробьева).

⠀⠀ ⠀⠀

Ефим Гамаюнов Тот самый день

Работа и назначение некоторых частей человеческого мозга и нервной системы на сегодняшний день остаются неизученными и непонятными.

Как только Олег открыл глаза, как только увидел знакомые очертания комнаты, соскочившую со второго крючка справа занавеску, он понял — сегодня!

Легким холодком пробежало восхитительное чувство — сегодня. Сегодня. Тот самый день. Почему он тот самый? — пробовало удивиться что-то внутри, нечто далекое и отчужденное. Потому! Все его, Олега, существо знало — именно тот. День, когда должно случиться самое главное в жизни.

Сколько времени? Зеленые, помаргивающие цифры показывали семь тридцать четыре. До доклада профессора Шолоковского оставалось еще пять часов двадцать шесть минут.

Олег вскочил с кровати и первым делом бережно достал из тумбочки вещь. Купить эту штуку было нелегко. Ха, тогда он еще было сомневался — нужна ли она будет? Для чего ему эта вещь? Смуглый продавец, заглядывая в глаза, тихо говорил тогда: поверь, это очень нужная вещь.

И сегодня, да-да, именно сегодня, он понял. Так и должно быть! Это же ясно как… день!

Душ, завтрак, все наскоро, не главное.

Олег еще раз осмотрел вещь. И вновь до ускоренного биения сердца, до кружения головы — сегодня.

Он положил вещь в дипломат, закрыл.

Почти восемь. Уже пора, нужно успеть заехать в лабораторию, забрать схемы и прочее, получить последние — вот уж точно последние! — инструкции. Педантичность Валентина Львовича, пожалуй, равнялась его гениальности. А затем.

Владимир Георгиевич, начальник безопасности шестого участка города и располагавшегося на нем здания закрытого военного научного ведомства (с большим конференц-залом), снял трубку и набрал номер начальника областной милиции.

— Полковник ФСБ Пращин, — представился он, — Станислава Семеновича.

Подождал немного и заговорил в бубнящую трубку:

— День добрый, Станислав Семенович. Пращин тебя беспокоит. Насчет сегодняшнего доклада Шолоховского… Ага… С десяток покрепче… Да-да, входы и так. Нет, внутри я своих, там все равно дежурят. Да, усилим, а твои на всякий случай. Слушай, и еще ОМОН пускай тоже дежурит усиленно сегодня, пока не закончится все. Откуда я знаю? Сверху приказ спустили. Ага. Ну добро, Семеныч, добро. Все, отбой.

Владимир Георгиевич положил трубку и потер лоб. И чего ему всякие защитники прав человека и противники клонирования сегодня в голову лезут? Дрянь всякая. Не к ночи, а тем более не ко дню.

А вдруг? Из-за них вся кутерьма?

Пращин тряхнул крупной седой головой. Брр. Нажал кнопку на селекторе:

— Леночка, можно кофе покрепче? И позови капитана Иванова.

Тоже еще, защитники человека.

Лаборатория располагалась в здании с каким-то военным ведомством, он не очень хорошо знал, каким именно.

— Доброе утро, Олег Ильич, — поздоровался с ним караульный сержант.

— Доброе, — улыбнулся он в ответ. — Отличный день?

— Как обычно, — пожал плечами сержант и освободил «вертушку».

— Поверь, день сегодня будет отличный!

Оставив сержанта удивленно смотреть ему в спину, Олег простучал ботинками по лестнице — был лифт, но сегодня? — и, пройдя по длинному коридору, зашел в неприметную (таких тут десятки) дверь, обитую коричневым дерматином.

К своему удивлению в лаборатории его встретила только лаборантка Лариса.

— Валентин Львович уже уехал, — сообщила она.

Внутри царапнуло.

— Давно?

— Да собственно он и не заезжал сегодня. Позвонил, напомнил, чтобы отдала вам все заготовки. Вы знаете, Олег Ильич, по-моему, он чего-то боится.

Он посмотрел на Ларису, испытывая непонятное радостное удивление внутри:

— Почему ты так думаешь?

— Ну, не знаю, — замялась та. — Голос какой-то странный. И вообще последнее время как-то Валентин Львович себя велтоже странно. И еще он, когда говорил по телефону, сказал… сказал, что мол дай Бог, завтра нам нечего будет бояться. Вот.

— Так и сказал? — иронично поднял брови Олег.

— Точно так и сказал.

— Выбрось все это из головы, — посоветовал он, — И давай собирать, что мне надо взять с собой.

— Да все уже готово, — заверила Лариса. — Только вам еще надо посмотреть сообщение на своем компьютере. Валентин Львович сказал обязательно напомнить.

Хм. Олег дошел до своего стола и включил монитор (на ночь системник он не выключал). На рабочем столе лежал значок с пометкой «Срочно! В. Л.».

Наверное, оно.

На экране в окне плеера возникло худое, обрамленное седыми волосами и бородкой, лицо Валентина Львовича Шолоковского. Позади профессора было темно. «Вчера вечером веб-камерой снял», — подумал Олег.

— Добрый день, Олег, — раздалось из динамиков, — Извини за этот непонятный балаган. Меры предосторожности, потом сам поймешь. Лариса Сергеевна должна все тебе отдать, я утром еще позвоню, напомню. Теперь попрошу еще об одном. В верхнем ящике стола лежит железный обруч. Посмотри, вот такой же…

Профессор дотронулся до головы: Олег заметил тонкую ленточку поперек лба, у самых волос.

Он наклонился, открыл ящик и достал хрупкий, проволочный ободок с прикрепленной небольшой коробочкой.

— Прошу тебя, — продолжал Валентин Львович, — одеть его, как только найдешь. И не снимать до конца нашего сегодняшнего доклада. Это очень серьезно!.. Ну, ни пуха. Не опаздывай! Завтра, то есть сегодня, очень важный день.

Плеер высветил черный экран: запись кончилась.

Вот черт! Олег повертел тонкий обруч, что еще за причуды? Хотя, не наденешь, шеф будет недоволен, обидится или наоборот рассердится. Вот и думай: то ли выставлять себя дураком, то ли профессор снова открыл нечто непонятное, но ужасно важное? И без этой вот фигульки ничего не выйдет.

Он отрыл дипломат и, прежде чем положить туда ободок, дотронулся до холодного железа пистолета.

Главред уставился маленькими красными глазками, спрятанными за стеклами золоченых очков, на Желтова. Тот всегда ощущал себя неудобно под таким «артиллерийским» взглядом. Бухает, похоже, наш главред, бухает.

— Сегодня в час Шолоковский дает закрытую конференцию. У военных в «Военнауке». И, главное, делает на ней очень важный доклад. Понял?

— И о чем? — вопросом на вопрос ответил Желтов.

— А вот это, Леша, я и хочу узнать, — главред, похоже, совсем не моргал. Как удав. Красноглазый.

— А как я попаду-то туда?

— Думай, Леша, думай! — повысил голос удав. Не в духе, точняк с похмелья.

— Могу идти думать?

— Чтоб репортаж был. Как хочешь, но чтобы у нас у первых! — в спину закричал главред.

Леха Желтов аккуратно прикрыл дверь.

Вот, блин, попал под горячую руку! Туда не проберешься, в «Военнауку» эту чертову! Денек, блин!

К серому двухэтажному, из-за ширины выглядящему приземистым зданию Олег добрался только в десять восемнадцать, несмотря на то, что идти было несколько кварталов. Профессор оставил на его долю достаточно много всяких таблиц, схем и диаграмм, распечатанных на «А2-ом» принтере (эта странная нелюбовь Валентина Львовича к проекторам, удивительная, право слово, в двадцать первом веке). Да плюс большая коробка с макетами, как было написано на ней. Макетами чего, Олег не знал. Хотя смутно догадывался, конечно. Вернее подсмотрел. Мозга, нейронов… Что профессор задумал?

Да еще дипломат, ноутбук.

Неважно, неважно. Он пробежал эти кварталы, даже не подумав о возможности поймать такси. Чем ближе были тринадцать часов, тем больше Олег испытывал некий трепет, словно чего-то страшился. Нет, не то слово, нестрашился.

Это он, это внутри, это сегодня.

На входе его остановили два дюжих молодца в камуфляже и с автоматами.

— Что несем?

— Я Муромцев Олег Ильич, ассистент профессора Шолоковского.

— А это что? — довольно бесцеремонно прервал его молодец справа, указывая на коробку.

— Это для доклада. И вообще, что происходит? Я ассистент проф…

Второй охранник нажал на кнопку висящей у плеча рации и проговорил в микрофон:

— Вход один, главному. Тут какой-то, говорит ассистент. При нем запечатанная коробка серого цвета. Досматривать?

— Главный входу один. Пусть подождет, — проскрипела рация.

— Ждите.

Олег подумал про дипломат. Что если начнут досматривать? Что говорить тогда? И вообще для чего тут военные, или милиция, или кто это вообще тут! Он нутром почуял, что его бесцеремонно рассматривают. Ну конечно, камера вон висит.

Рация на «камуфляже» ожила и проскрипела вновь:

— Проверьте у него пропуск в лабораторию. Если Муромцев — пропускайте.

— Пропуск покажите, — обратился тот, что справа.

Олег достал из кармана пиджака серый пластиковый прямоугольник и протянул охраннику. Тот миг изучал и вернул обратно.

— Проходите.

Внутри его встретил человек в штатском, с армейской выправкой. ФСБ? Следуя за ним, Олег попал в большой зал, готовый для доклада. Горел свет, у дальней стены с висящим экраном для проектора стоял длинный стол, на котором стояло несколько компьютерных экранов. Олег здесь еще не бывал и с интересом смотрел на пока еще пустой зал. Вот это место.

— Располагайтесь. Если нужно компьютер подключить, Дима поможет. Дим! — позвал человек в штатском. — Помоги Олегу Ильичу. Профессор где-то тут.

Появившийся парень в очках протянул руку:

— Дима. Давайте помогу.

Пока подключали ноутбук и выставляли штативы для бумажных плакатов, появился шеф Олега — профессор Валентин Львович Шолоковский.

Увидев его, Олег ощутил отчего-то огромное облегчение, словно боялся, что Валентин Львович исчезнет и не появится сегодня вовсе. И что-то сломается во всей этой жизни. А вот теперь было нормально. Теперь можно и…

— Олег! — крикнул профессор издалека, от самой двери. — Вы сделали то, что я просил? Надели экран? Обруч?!

От черт! Издали казалось: Шолоковскому сильно не по себе.

— Сейчас, Валентин Львович!

Олег открыл дипломат и достал тонкий ободок с коробочкой. Глупость. Зачем это одевать, глупость. Вот если взять вещь.

В зал вошло несколько человек в синей милицейской форме. Олег торопливо захлопнул дипломат, секунду вертел в руках проволочную окружность, одел на голову.

…Мир покачнулся. Нет, не то, чтобы что-то сильно изменилось, но у Олега словно бы на миг закружилась голова, а в груди разлилось странное чувство: что-то не сделано, что-то он забыл. Он вдруг понял, что очень одинок во всем этом пустом зале.

— Как самочувствие? — спросил, подходя, Валентин Львович. И выглядел он теперь заметно приободрившимся.

— Да нет, все нормально, — ответил Олег. — Душно, наверное.

Шолоковский внимательно смотрел на него.

— Вот и хорошо, Олежек. И помни: не снимай, — тихо, так, чтобы слышал только Олег, сказал профессор. — Пока все не закончится, не снимай.

У Олега вновь чуть закружилась голова, только теперь он точно знал от чего: он просто не понимал шефа! Тот делал нечто важное: проводил новый эксперимент или подтверждал какую-нибудь новую теорию, или. Но что он делал, Олег не понимал! Хотя считал себя первым и чуть ли не единственным ассистентом профессора еще со времени открытия им Зед-излучения. Последние семь месяцев они вплотную изучали источники возникновения этих странных волн, их свойства, способы распространения и многое другое, и делали это вместе! Можно сказать, Олег был правой рукой Шолоковского в любых исследованиях. Разумеется, шеф вел собственную переписку, отсылал запросы в другие лаборатории, институты. Но, как правило, потом Олег знакомился с приходящими ответами. Он всегда был в курсе происходящего. Всегда!

Но не сегодня. Логика сегодняшнего поведения профессора ускользала от Олега.

— Олег, если ты тут все закончил, — Валентин Львович покрутил рукой, — я попрошу тебя еще об одном. Вот список, последи, кто подъезжает, и поотмечай, пожалуйста. Очень нужно для доклада. Очень!

— Валентин Львович, я не совсем понимаю всего этого.

— Так надо, Олег. Ты поймешь сегодня, почему все так. Обещаю. Сегодня особенный день, и прожить его надо по-особенному.

Ничего не скажешь — объяснил!

⠀⠀ ⠀⠀

— Думаешь, пустят? — спросил водила Серега.

Хотя в голосе сквозила издевка, Леха ответил:

— Посмотрим. Если не попробую, удав меня отымеет.

— Кто? — удивился Серега.

Леха махнул рукой — проехали, вылез из «девятки», подумал секунду, оставил большой «Кодак» на сиденье, сунул в карман маленькую мыльницу «самсунг». Диктофон на месте… Да, не надышишься все равно.

— Гляди! — посоветовал он Сереге, хлопнул дверкой и зашагал к серой коробке «Военнауки».

У входа дежурили «реальные амбалы». Таких после армии бандюки любят к себе брать.

— Я… — начал было Леха.

— Репортер? — глухо поинтересовался один. — Из «Новости-Экспресса»?

— Да, — ошарашено ответил Желтов.

— Проходи.

О, блин! Лехе стало не по себе. Такого с ним еще не бывало. В лучшем случае он ждал просто совета идти подальше. Черт, удача? Не, что-то нечисто, что-то не так. Напутали? Ждали? Черт!

Два часа пролетели незаметно. Олег добросовестно продежурил их в коридоре, неподалеку от входа, отмечая подъезжающих. Он даже не догадывался, кого Валентин Львович ждал. Сказать в двух словах: цвет науки. Самые видные ученые: физики, химики, биологи, историки. Даже парапсихологи!

Олег удивлялся все больше. Он думал, что знает, о чем будет сегодняшний доклад, но, похоже, он знает не все. А может, и ничего не знает!

С некоторыми приехавшими Олег был знаком лично. С ним здоровались, он здоровался, показывал, как добраться до зала. Несколько раз пришлось отшучиваться насчет ободка на голове.

Вместе с тем, он чувствовал себя все больше не в своей тарелке. Странное тревожащее чувство одиночества и недоделанности все явнее грызло внутри. Почему? Что же он забыл, что не сделал?

Некоторых людей Олег не знал, а иные казались ему очень подозрительными личностями. Хотя. Тут же армия. ФСБэшники, может даже еще кто.

Двенадцать пятьдесят восемь.

Олег осмотрел пустой (не считая парней в камуфляже — охраны) коридор, быстрым шагом направился в зал. У самых дверей его вежливо остановили.

— Прошу вас сдать все колюще-режущие предметы, авторучки, карандаши, оружие.

Олег непонимающе посмотрел прямо в спокойное лицо. Потом протянул карандаш.

— А в чем дело?

— Извините, приказ. По просьбе профессора Шолоковского.

— Но я ассистент профессора, Муромцев.

— Еще раз извините, но… Больше ничего нет, надеюсь?

— Нет у меня больше ничего, — Олег провел руками по карманам. — Только карточка вот, и все.

— Проходите.

В третий раз Олег за сегодня испытал головокружение. Все-все, собраться. Прежде всего — доклад. Который уже почти начался!

Олег проскользнул вдоль стены и встал в тени, у освещенного светом стола. Шефа пока не было. Но зал заполнен битком. Шолоковский, гений. Говорили, что за Зед-излучение ему обязательно дадут Нобелевскую. Шутили: как только придумают, в какой номинации. И он, Олег Муромцев, ассистировал Шолоковскому тогда. Ассистировал вроде и сейчас. Но в чем сейчас? Скорей бы. Олег вытер со лба капельки пота. Внутри все начинало тихонько дрожать.

Один час три минуты.

Зал выдохнул. Профессор Валентин Львович Шолоковский внезапно появился в ярко освещенной части зала и стремительно направился к кафедре. Лицо профессора было хмурым, взволнованным, но говорить он начал уверенно.

— Добрый день, уважаемые присутствующие сегодня в этом зале. Рад видеть здесь знакомые лица, рад, что все вы откликнулись на мое приглашение. Сразу хочу извиниться за столь стремительное развитие событий. Понимаю, что оторвал многих из вас от важных исследований, срочной работы. Извините.

Шолоковский прижал руку к груди и чуть поклонился.

— Я думаю, что вы все поймете в ходе сегодняшнего доклада. Надеюсь, что мой предыдущий опыт позволит мне сегодня завоевать ваше внимание и понимание, несмотря на то, что многое из сказанного мной сегодня будет звучать фантастически, нереально, может быть даже абсурдно. Тем не менее, большинство изложенного будет подтверждено фактами, расчетами и вычислениями, некоторые их которых были выполнены вами по моей просьбе. Настало время объединить их в единую массу, и попытаться слепить из этого крепкий ком истины, сколь бы парадоксальной она ни была. Но, как говорил великий Галилей: все-таки она вертится! И ведь она действительно вертится. Пришло время взглянуть на привычные вещи под новым углом. Если у вас не будет возражений, то я, пожалуй, начну. Да? Что?

— Добрый день, профессор, — в середине зала поднялся высокий черноволосый человек. Олег узнал Праскова, биолога с мировым именем. — Простите, но к чему все эти меры: у меня отобрали золотой именной «Паркер». Мне не жалко, но чем я теперь буду хвастать?

В зале рассмеялись.

— Ох, действительно. Добрый вечер, Алексей Дмитриевич! И еще раз прошу всех меня простить. Быть может, все это излишне, но по ходу моего доклада, вы, я надеюсь, поймете мои опасения, и что они вполне обоснованны. Я скажу больше: я вынужден принять все эти меры, поскольку серьезно опасаюсь за то, что не успею всего вам рассказать. И обещаю: все вам вернут по окончании сегодняшней нашей встречи!

По шуму Олег понял: в зале есть возмущенные подобной выходкой Валентина Львовича. Впрочем, о том, что шеф непонятно чего боится, он знал еще утром, в лаборатории.

— Друзья мои успокойтесь! — продолжал профессор. — Снова прошу вас дать мне возможность начать выступление, тогда ответы на ваши вопросы должны появиться сами. Я уверен, вы все поймете.

Зал успокоился.

— Спасибо. Начнем. Итак, как думаю всем известно, полтора года назад нашей лаборатории удалось открыть некое явление, названное нами в рабочем порядке Зед-излучением. Тогда мы думали, что это излучение имеет естественный, так сказать природный характер, то есть тем, к созданию чего человек не имеет никакого отношения. Мое сегодняшнее выступление посвящено более чем годичному исследованию этого явления. Я упустил много времени, слишком много, проверяя и перепроверяя получаемые данные. В этом мне помогали некоторые из вас, спасибо. Повторюсь, выдвигаемые мною гипотезы фантастичны, но, ознакомившись с результатами наблюдений и опытов, других выводов я сделать не могу…

Странно, подумал Олег, очень странно. Да, разумеется, есть необычные факты в их исследованиях, но в принципе ничего фантастичного.

— Для начала мне хочется рассказать всем вам нечто новое о Зед-излучении. Итак, первая гипотеза. Полную раскладку вычислений и расчетов вы сможете получить чуть позже, а пока. Из школьного курса физики можно узнать, что любое явление, свет ли, звук, иные излучения имеют волновую форму, так сказать, жизни. Все они различаются, по сути, всего лишь несколькими величинами: частотой на которой существуют, длиной, модуляциями. Повторюсь, все эти сведения в простейшей, разумеется, форме можно узнать даже в школе. Если продолжить изучение физических явлений дальше, можно узнать чуть больше об видах, структуре волн, но ничего нового в этих процессах найти чрезвычайно сложно. Разумеется, я в курсе открытии некоторых явлений, не отвечающих волновому принципу, но все они так или иначе создают нечто, по которому мы их видим или слышим. То есть, опять-таки волны. Так вот, изучая Зед-излучение, проводя эксперименты, замеры, довольно сложные опыты, можно прийти к удивительному, но единственному решению — этот вид излучения является всего лишь остаточным явлением, так сказать, кругами на воде, от каких-то абсолютно непонятных, попросту фантастических процессов или явлений! Абсолютно непонятно как возникающих, физических, химических, биологических или еще каких там по своей природе!

— Но, позвольте, профессор, — раздался среди взволнованного шума голос.

— Именно! — прервал Шолоковский. — Именно это я и хочу сказать, формируя свою первую гипотезу: перед нами открывается некий иной, параллельный мир, оказывающий, тем не менее, некое воздействие на наш. Зед-излучение, вот это воздействие, долго не замечаемое нами, непонятное, загадочное, но хотя бы открытое и позволяющее исследовать себя. Принадлежащее нашему миру.

— Но почему Вы думаете, что открыли мир не наш, а параллельный?

— Потому, что даже если явления, вызывающие наше излучение, принадлежат миру людей, то на очень многое человеку придется взглянуть иначе, и мир неминуемо перевернется!

Шолоковский вскинул руки вверх, призывая к тишине, обрывая десятки вопросов.

— Нельзя останавливаться сейчас. Вопросы чуть позже. Извините, но мне нужно торопиться. Позвольте представить вам моего ассистента, Олега Ильича Муромцева.

Олег пригладил мокрые волосы и шагнул к профессору, раздались хлопки в зале.

— Он был моим помощником на протяжении последнего времени. Многое знает о Зед-излучении, большинство расчетов — его рук дело. Так же им составлена карта неоднородности и распределения по земной коре Зед-излучения. Я попрошу вас, Олег Ильич, вкратце рассказать о наших опытах и показать достигнутые результаты.

Шолоковский отошел от кафедры, приглашая занять его место.

Олег ощутил, как тепло разливается по телу. Шеф мог бы и сам рассказать, не просить его. Волна благодарности захлестнула Олега.

— Здравствуйте, — обратился он в зал. — Валентин Львович просто дает мне шанс засветиться. На самом деле он может рассказать все более подробно. Сразу хочу произнести ему большое спасибо. А у всех вас попрошу минутку, у меня в компьютере слайды, я сейчас запущу.

Олег отошел к ноутбуку, взял его, подтащил к кафедре (хорошо, шнура хватило), быстро нашел нужную папку.

Он предельно коротко рассказал о проведенных опытах, об общей неоднородности фона Зед-излучения, о местах особого сильного фона, привел данные спутников.

— Наши первоначальные исследования и замеры мест особо сильного фона Зед-излучения нуждались в подтверждении. Мы много времени потратили на получение доступа к спутникам: метео, связи. Удалось задействовать даже несколько принадлежащих Минобороны. Разумеется, установленное даже на военных спутниках оборудование не дает в полной мере создать картину. Однако, используя имеющееся возможности, мы можем смоделировать подобную карту. — Олег щелкнул клавиатурой, и на экране позади появилась большая карта мира с нанесенными обозначениями. — Обратите внимание, красный фон — места особо сильного Зед-излучения, желтый — среднефонового, и коричневый — слабофонового Зед-излучения. Отсюда общий вывод: особо сильным излучение является в местах проживания человека. Никакие иные природные факторы: геомагнитные разломы, стыки материковых плит, границы водоразделов не влияют на него. Спасибо за внимание.

Раздались негромкие аплодисменты.

— Замечательно, — похвалил профессор выступление Олега. — Но теперь мы несколько сменим нашу тему, и послушаем еще одного моего помощника, пусть не такого важного, как Олег Иванович, но его данные невероятно важны для дальнейшего хода нашей встречи. Виктор Анатольевич, прошу вас.

Вышедший под свет ламп был одет в джинсы и старый свитер грубой вязки. Тем не менее, большинство собравшихся знали его как видного исследователя человеческого мозга, доктора медицинских наук Шацкого.

— Добрый вечер! На самом деле я не знаю, для чего понадобился сегодня Валентину Львовичу, но он попросил меня рассказать немного о человеческом мозге. Что ж, человеческий мозг, одно из величайших творений эволюции, до сих пор остается для ученых «terra incognita» — «неведомой землей». Мы можем сказать, что он менее познаваем, чем космос, и что именно мозг человека остается самой великой тайной уходящего тысячелетия. Это действительно так. Основные исследования проведены в области идентификации функций мозга, однако даже здесь отсутствуют подходы, отличающиеся от чисто «схематических». Биохимия нейронов, фундаментальных строительных блоков мозга, очень неохотно раскрывает свои секреты. Каждый год приносит новую информацию относительно электрохимического поведения нейронов. Причем всегда в направлении раскрытия новых уровней сложности. Ясно одно: нейрон является намного более сложным, чем представлялось несколько лет назад, и нет полного понимания процесса его функционирования…

— Прерву вас, Виктор Анатольевич, — обратился Шолоковский к выступающему. — Я понимаю, что о мозге вы готовы говорить много, но если возможно, все же покороче и попроще, если не трудно.

— Хорошо, — улыбнулся Шацкий. — Действительно я несколько глубоковато. Тогда всего несколько фактов. Человеческий мозг содержит от пяти до двадцати миллиардов вычислительных элементов, называемых нейронами, а нейроны связаны сотнями триллионов нервных нитей, называемых синапсами. Эта сеть нейронов отвечает за все явления, которые мы называем мыслями, эмоциями, познанием, а также и за совершение мириадов сенсомоторных и автономных функций. Пока малопонятно, каким образом все это происходит, но уже исследовано много вопросов физиологической структуры. Мозг является основным потребителем энергии тела. Включая в себя лишь 2 % массы тела, в состоянии покоя он использует приблизительно 20 % кислорода тела. Даже когда мы спим, расходование энергии продолжается. В действительности существуют доказательства возможности увеличения расходования энергии во время фазы сна, сопровождаемой движением глаз. Потребляя только 20 Вт, мозг с энергетической точки зрения невероятно эффективен. Компьютеры с одной крошечной долей вычислительных возможностей мозга потребляют много тысяч ватт. Не совсем верно полагать, как многие думают, что человек может использовать только 10 % своего мозга. На самом деле человек каждодневно использует весь потенциал своего мозга. Различные исследования показали, что даже для выполнения простого задания активизируются практически все отделы головного мозга.

— Но можно ли говорить о том, что человек использует весь потенциал своего мозга, всю энергию его деятельности? — спросил Шолоковский.

— Трудно сказать, — ответил Виктор Анатольевич, — Скорее всего, конечно нет, хотя пока это не изучено настолько, чтобы делать выводы. Мозг ведь работает круглосуточно, спим ли мы, работаем ли. Потребление энергии не зависит от этого.

Олег слушал Шацкого с возрастающей тревогой. Что же все-таки он не сделал? Отчего так неспокойно? Сердце гулко билось в груди. Что же, что?!

Шацкий тем временем рассказал о строении мозга, об основных участках, о нейронах, аксонах, синапсах, дендритах… «…Аксон может быть как коротким (0,1 мм), так и превышать длину 1 м, распространяясь в другую часть тела человека.». Удивительно.

Валентин Львович ассистировал доктору медицины: подавал принесенные Олегом в коробке модели мозга.

Наконец Шацкий закончил свое выступление:

— Академик Бехтерев однажды заметил, что, постигнув тайны мозга, человек разгадает тайны Вселенной. Даже если это и преувеличение, то не такое уж и большое. Другое дело, что, скорее всего, в ближайшем будущем мозг вряд ли откроет ученым все свои тайны.

— Спасибо вам, Виктор Анатольевич, — поблагодарил его Шолоковский. — Теперь время для второй гипотезы. Итак, мы выслушали выступление человека, всю свою жизнь посвятившего изучению мозга. Что же мы услышали? Я попробую конкретизировать. Мозг, имея небольшой вес относительно тела человека, расходует больше всего энергии. Человек не использует в каждый конкретный момент весь потенциал своего мозга, хотя энергия, получаемая им, тем не менее, расходуется практически постоянно. Ни один из органов человеческого тела природа не защитила так надежно, как мозг. Он находится за броней костей черепа, окружен специальной жидкостью, кровь в него подается не пульсирующей, а плавно текущей. Получается что: весь человеческий организм работает только на мозг. Заметьте: не мозг для организма, а организм на мозг! Гипотеза два, и, повторюсь, все расчеты по ней, все эксперименты вы сможете получить и проанализировать чуть позже. Итак, источником Зед-излучения является человеческий мозг, а вернее, необъяснимые пока процессы, протекающие в результате его деятельности. Именно сюда же я отнес и огромную разветвленную сеть нервной системы: скопление нейронов с его аксонами и прочими-прочими, что, по сути, является мощной антенной, способной принимать и передавать нечто посредством открытого нами Зед-излучения!

В зале поднялся шум. Видные ученые, перекрикивая друг друга, старались задать Шолоковскому вопрос. Сам профессор напоминал собою сейчас, наверное, легендарного доктора Фауста: его глаза горели, волосы растрепались, но он, не замечая ничего вокруг, властным движением рук прервал разгорающуюся бурю:

— Не время для вопросов. Дальше! Только дальше! Если бы для всего этого была бы придумана наука, то я бы сказал вам — все это научно доказано! Но науку эту нам еще только предстоит открыть! Дальше!

Олег чувствовал, как пот градом катится по лицу. Шеф не в себе, или, может, это он не в себе? Все они, сидящие в этом зале? Ведь он сам тоже видел все эти результаты, но не смог просто сделать вывод. Быть может, Валентин Львович еще раз докажет всем, что он гений.

Испытывая приливы непонятной дурноты, Олег слушал, как профессор выдвигал следующую гипотезу. Он доказывал существование мирового разума, информационного поля. Лишь обрывки фраз долетали до горящего сознания.

— …Это можно заметить, наблюдая простейшие формы проявления коллективного разума: поселения пчел, муравьев, поведения косяков рыб, или стай птиц… схожее поведение близнецов, объединенных словно одной судьбой, одним подключением к этому инфополю… два человека одновременно делают схожие открытия, находясь в тысячах километрах друг от друга… чтение мыслей, гипноз, ясновидение, предчувствие, интуиция — это ли не проявление кратковременного подключения к единой базе данных, единому мозгу… раздвоение личности всего лишь ошибочная идентификация внутри поля, двойное подключение.

Зал то взрывался бурей негодования, то восторженно и почтительно замирал, словно околдованный доводами и пояснениями профессора. Шолоковский стремительно срывал вывешенные схемы и диаграммы, доказывая, демонстрируя, убеждая в невозможном.

— Но это еще не все! — напряжение в зале достигло пика: сам воздух дрожал раскаленной струной.

Шолоковский открыл разом несколько диаграмм и карт.

— Это последнее мое открытие. Взгляните: это все реально, как бы невероятно ни выглядело. На этой карте места особой активности Зед-излучения. Здесь возможно зафиксировать его пучки, направленные, подчеркну, пучки. Каким образом стало возможным проделать это, еще предстоит изучить. И что самое невероятное — эти волновые отражения загадочных процессов выявлены там, где нет человека, хотя все эксперименты говорят, что Зед-излучение — результат работы мозга! И направлены эти пучки в противоположные стороны! Один к нам, на Землю, а другой туда, — профессор указал наверх, и Олег, как и все в зале проследив за вытянутым пальцем посмотрел наверх. — Это место — пирамиды, друзья мои. Великие египетские пирамиды! Предпоследняя гипотеза! Слушайте ее: некто или нечто посылает поток информации на землю, управляя гигантским компьютером, где люди, а вернее их мозги, являются всего лишь транзисторами, обрабатывающими эту информацию. Транзисторами, связанными Зед-излучением в единый механизм. Кто-то думает, что это выдумки? У меня есть куски обработки Зед-излучения. Я не смог дешифровать их даже с вашей помощью Николай Николаевич, но ведь вы сами анализировали их и прислали мне ответ. Это, несомненно, кодированное сообщение, с четко выраженной структурой кода! Это мы с вами, Григорий Алексеевич, производили замеры у пирамид. И не зря с древних времен им предавали такое значение, не зря в пирамидах происходят странные, необъяснимые явления! Там само время словно останавливает бег!

В зале стояла мертвая тишина, но профессор Шолоковский все равно кричал. Голова у Олега кружилась от нахлынувшей информации и понимания? — непонимания? — происходящего. Он обхватил ее руками, он старался вытереть со лба пот. Что это? Ах да обруч.

Олег снял с мокрых волос тонкий ободок. Сейчас он только вытрет и снова.

Словно что-то щелкнуло. Щелк! Все стало на место. Все правильно, ведь сегодня — тот самый день! ТОТ! САМЫЙ!

Как он мог забыть об этом? Как!

Олег нагнулся и откинул застежки дипломата, открыл крышку, сунул внутрь руку. Разумеется, вещь там.

Он достал пистолет, осторожно, под столом. Но ведь тут полно народа, возмутился некто внутри. Заткнись! Какая разница? Нет никакой!

Шолоковский тем временем продолжал свой доклад:

— А теперь последнее. Потом думайте, что хотите, пользуйтесь всеми моими расчетами и экспериментами. Всем. И вы придете к такому же выводу. И будете, как и я сейчас, под прицелом. Последняя гипотеза. Абсурдная, но другой я не вижу. Динозавры вымерли не потому, что гигантский метеорит упал на землю, и не потому, что им не было чего есть. Единственное объяснение в том, что некто увидел: его компьютер устарел и пора делать новый, мощнее. И процесс эволюции двинулся дальше, и возник человек… Мне можно не верить, но я знаю: кто-то следит за нами, некто знает: в его компьютере есть бракованные транзисторы. И их нужно удалить. Он может просто приказать им умереть. Или сойти с ума. Именно поэтому я так боялся не успеть сказать вам все это. Именно поэтому я собрал вас всех в последний момент в неизвестном вам месте и отобрал ваши паркеры. Так ему сложнее добраться до меня. Но теперь это уже не важно. Разумеется, он располагает информацией, что я знаю о нем, но вот это, — профессор указал на ободок на голове, — не дает ему приказать мне просто умереть. Я знаю, как его блокирова.

Олег сделал три стремительных шага, поднял руку с пистолетом и выстрелил Шолоковскому в голову. Самое важное.

Выстрел гулко ударил по ушам.

— Нет клонированию. Защитим права человека! — зачем-то сказал Олег.

И выстрелил себе в висок.

Владимир Георгиевич смотрел на дрожавшего человека.

— Добрый день, — он взглянул на лежащий перед ним листок, — Алексей. Желтов. Я полковник безопасности Пращин. Я знаю, что вы сегодня были на… ну, вы понимаете. Это я велел вас пропустить. Считаю, так сказать, правильным. Хотел бы спросить вас об одном. О чем же вы хотите написать в своей газете по этому поводу?

— Не знаю, — тихо ответил Леха.

— Ну, сами-то вы что думаете?

— Может шизофрения или наркотики. Он был как ненормальный.

— Правильно, так все и есть. Вот пропуск, идите. Камеру и диктофон вам вернут позже. Он был ненормальным. Только, помягче как-нибудь, хорошо? И без подробностей. Все-таки имя. Гениальность часто граничит с болезнью. Жаль, очень жаль.

После того, как журналист исчез за дверью, Владимир Георгиевич помассировал шею, потер глаза. Голова разболелась, кошмар. Защитники человечества, противники клонирования. Дурь. Лезет в голову с самого утра. Вот и «накаркалось». Хорошо хоть «прессу» оперативно удалили из зала.

Девять «двухсотых». Семь инфарктов сразу! Уму непостижимо. Но ведь опять-таки не предел. Трое в реанимации, еще один в коме. Ученые, доктора наук. Губят себе здоровье в этих лабораториях, потом чуть что — мрут как мухи.

Он снял трубку телефона, набрал номер.

— Ильин? Пращин говорит. Десятую группу в лабораторию к… да… все, что можно, совсекретно, разумеется. Выполнять.

— Теперь, дорогие телезрители, о чрезвычайном событии. Сегодня, около семи часов вечера, произошла крупная авария на пересечении улиц Вторая Дачная и Дьяченко. В следовавшую по маршруту военную колонну врезались «жигули» десятой модели. Водитель, тридцатидвухлетний Алексей Желтов, сотрудник известной газеты «Новости-Экспресс», выскочил на встречную полосу, где и произошло столкновение «десятки» с головной машиной колонны «Военнауки», двигавшейся на большой скорости. Вторая и третья машины колонны, также совершили столкновение и загорелись. Пожарные прибыли на место аварии только через тридцать минут. К этому времени от горящих машин остались только каркасы. В аварии погибли четырнадцать человек. Что перевозили военные грузовики остается неизвестным, однако пресс-секретарь «Военнауки» подполковник Демин заверил, что авария никак не скажется на здоровье людей и окружающей среды. Он также добавил, что никаких химических или биологически активных веществ не перевозилось. И у нас на телефоне главный редактор газеты, где работал погибший журналист Алексей Желтов, Станислав Семенков:

— За несколько часов до катастрофы, унесшей его жизнь, Леша звонил в редакцию и говорил, что у него есть новый, сенсационный репортаж. К сожалению, о чем он говорил, мы так и не узнаем: его последний материал сгорел вместе с ним. Извините, мне тяжело говорить. Земля тебе пухом, Леша. Мы тебя помним.

— Итак, напоминаю, сегодня в девятнадцать часов произошла крупная авария на пересечении Дьяченко и Второй Дачной, погибло четырнадцать человек. Виновником очевидцы называют журналиста известной газеты «Новости-Экспресс» Алексея Желтова. Точные причины аварии пока неизвестны, делом будет заниматься военная прокуратура. Подробности катастрофы вы можете узнать всего через несколько часов: смотрите «Новости 24» на нашем телеканале в ноль часов.»

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился 15 апреля 1976 года. Живет в городе Петровске, женат, двое детей. Работает в администрации города. Писать начал в 2002 году, публикуется с 2006 года. Рассказы выходили в журналах «Порог», «Полдень 21 век», «Уральский следопыт», альманахах «Словесность» и «Фанданго», в сборниках «Настоящая Фантастика» (2008 г.), «Аэлита» (2008–2011 гг.). В № 2 за 2008 год «Знание-сила: Фантастика был напечатан рассказ «Похититель снов».

Участник мастер-классов Д. Казакова и А. Первушина, постоянный участник фестиваля фантастики «Аэлита» с 2008 года. Призер ККР-2011 (при конвенте «Аэлита») по версии Г. Л. Олди.

⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Деминский Белый камень

"…возьми истинного меркуриуса и прокали. Жди, пока он не превратится в кровавого дракона. Дигерируй его на песчаной бане. Положи куски в обмазанную глиной реторту и не спеша дистиллируй. Собери отдельно жидкости различной природы, которые появятся при этом."

Алхимик оторвался от рецепта и покрасневшими глазами посмотрел на атанор. Почти год ушел только на то, чтобы расшифровать мудреные названия и разобрать текст! Но вроде пока процесс протекал нормально. Теперь, наконец, все должно получиться! Он закутался в прожженный в нескольких местах халат и принялся читать дальше.

Тохарский сумрак накроет реторту своим бархатным покрывалом, тогда найдешь внутри нее истинную белую саламандру. Ты должен успеть, пока она не сменит свой цвет на зеленый! Возьми ее за хвост и отнеси в атанор! Трижды по три дня должен гореть в печи неугасаемый огонь, и только затем ты увидишь появление белого камня.

— Мастер Ваальд! — из-за двери раздался юношеский голос.

— Иду, — алхимик отложил рецепт и встал из-за стола.

— Здравствуй, Римус, — он отодвинул засов и впустил подмастерье.

— Мастер Ваальд! Хозяин требует плату, иначе грозит выкинуть нас на улицу.

— Пустое это. Он каждый месяц говорит одно и то же, — задумчиво пробормотал алхимик и покосился на атанор. В печи догорали дрова, купленные на деньги ванн Торна.

— Мастер, вы такой бледный! — Римус достал из — за пазухи краюху хлеба и кусок сыра. — Вот, возьмите. Мне удалось стянуть их на кухне.

— А? Что? — несколько мгновений алхимик непонимающе глядел на еду. — Поесть? Да, надо бы. Спасибо, Римус, ты добрый мальчик.

Только откусив кусок хлеба, Ваальд понял, как проголодался. С жадностью вгрызаясь в довольно-таки черствую краюху, он попытался вспомнить, сколько же дней не ел. Два? Может быть, три? Неизвестно. С тех пор, как в атаноре разгорелось пламя, все остальные заботы отошли на второй план.

— Мастер, вы уже несколько дней не выходили из комнаты. Может, мне сменить вас у печи?

— Нет! — горячо воскликнул алхимик. — Ни в коем случае! Процесс вошел в завершающую стадию. Я должен присутствовать при этом!

— Как скажете, — ученик пожал плечами. — Я могу идти?

— Да, ступай уже, — алхимик нетерпеливо махнул рукой и отвернулся к печи. — А за хлеб спасибо.

— Удачи вам, — ученик бросил прощальный взгляд на заставленную ретортами и тиглями комнату, затем тихо затворил за собой дверь.

Выйдя в коридор, Римус поежился. Лаборатория находилась на последнем этаже, в угловой, продуваемой всеми ветрами комнате. И даже атанор не больно-то спасал от холода. Пройдя по рассохшимся доскам пола к лестнице и стараясь не шуметь, он спустился на второй этаж.

Здесь в одной из комнат, там, где хранились метлы, совки, тряпки и прочий хозяйственный скарб, его ждала Анира. Конечно, не самое подходящее место для романтической встречи, ну а если больше негде?

Как только Римус появился на пороге, то сразу же попал в объятия девушки. Кухонная служанка была на четыре года его старше, кривозуба и страшна, как смертный грех, но пятнадцатилетний подмастерье не обращал на это ни малейшего внимания. С Анирой он встречался уже больше двух седьмиц и был крайне горд тем фактом, что у него наконец-таки появилась девушка.

Спустя некоторое время, когда любовный пыл немного угас и Римус зашептал очередное признание в любви, служанка заявила нетерпящим возражений тоном:

— Все. Надоело.

— Что?! — Римус поперхнулся на полуслове.

— Хозяин, этот жирный похотливый козел и его стерва жена все соки из меня выпили! — жарко зашептала Анира. — Видеть их больше не могу! А служанки! Коровы противные, как же они меня достали!

— Ну-у, — протянул подмастерье, не зная, как отреагировать на этот поток жалоб.

— Римус, милый, — Анира прижалась к нему всем телом. — Давай уедем отсюда! Ты и я, только вдвоем! Что скажешь?

— Погоди, — юноша аккуратно отстранил девушку от себя. — Любимая, но я ведь еще не закончил свое обучение. На что мы будем жить?

— Пф-ф, — служанка фыркнула. — Обучение! Скажешь тоже. Ты уже полгода как стал учеником алхимика, и что? Многому научился? Только дрова ему подносишь, да на базаре еду покупаешь!

— Э-э… — На это заявление подмастерье не смог подобрать достойного ответа. В словах Аниры была определенная доля истины.

— Любимый, — девушка поцеловала его. — Я знаю, что делать. Ты только послушай меня.

⠀⠀ ⠀⠀

— Бр-р, ну и погодка, — Хафес ванн Торн поправил промокший от дождя берет и тронул поводья. Тарг всхрапнул и зацокал когтями по брусчатке.

— Шевелись, скотина двуногая, — ласково сказал ему ванн Торн и потрепал животное по мохнатой шее.

И что это за напасть такая! Проклятый дождь льет сплошным потоком с самого утра и даже не думает прекращаться! Ванн Торн прищурился. Вроде бы впереди мелькнула чья-то тень или нет? Из-за потоков воды, которые, казалось, хотели смыть город обратно в море, ничего не было видно.

Тарг взбрыкнул левой ногой.

— Но-но. Побалуй у меня тут! — строго сказал всадник.

Животное повернуло голову и посмотрело на него хитрым желтым глазом. Тяжело, почти по-человечески, Тарг вздохнул и неторопливо потрусил вверх по улице.

В какой-то момент дождь ослабел, и Хафес увидел приветливо горящие огни трактира.

— Слава Единому! — прошептал всадник.

Он соскочил с седла и бросил поводья подбежавшему шустрому мальчишке.

«Мордой об стол» — прочитал ванн Хорн название, вырезанное на покосившейся от времени вывеске. Именно это место ему и было нужно. Здесь его ждали.

Переступив порог, Хафес огляделся. В просторном помещении с черным от копоти потолком собралось немало народу. В правом углу за широким дубовым столом сидела компания матросов, рядом с ними возле стены двое оборванцев со знанием дела мутузили третьего. Вышибала стоял неподалеку, с интересом наблюдая за дракой.

Ванн Хорн не сразу отыскал алхимика. Тот сидел за отдельным столом слева от двери, в темном углу, куда почти не падал свет от развешанных по стенам факелов.

— Ну и дыра, — вместо приветствия пробурчал Хафес и бухнулся на табуретку.

— Бывает и хуже, — философски заметил алхимик и, заранее скривившись, отхлебнул кислого пива.

— Как успехи? — ванн Торн снял берет, положил себе на колени.

— Мне есть, что вам показать, — почтительно ответил алхимик своему покровителю.

— Чего заказывать изволите?! — гаркнул во всю глотку подошедший со спины подавальщик.

— Ах ты, скотина! — Хафес аж подпрыгнул на табурете. — Разве можно так подкрадываться к людям?!

— Извините, — хмуро ответил подавальщик. — Чего изволите?

— Значит так, мне светлого таширского и…

— Таширского нет.

— М-м-м, ну тогда темного эльдарского и еще.

— Только что закончилось.

— Разрази тебя гром! — Хафес треснул кулаком по столу. — Да что в вашем клоповнике вообще есть?!

— «Болотное море», — прыщавое лицо подавальщика озарила улыбка. — Господин, это хорошее пиво, его варят и подают только в нашем трактире.

Хафес бросил быстрый взгляд на алхимика. Тот как раз отхлебывал очередной глоток «моря». Встретившись со своим покровителем глазами, Ваальд сделал неопределенное лицо, сам, мол, решай.

— Ладно. Тащи сюда свое «море» и еще кальмаров прихвати. Да поживее! Понял?

— Угу.

— Тогда чего стоишь? Пшел вон!

Дождавшись, пока подавальщик отойдет подальше, ванн Торн обратился к Ваальду:

— Рассказывай.

Алхимик молча достал медную монетку и положил ее на стол. Затем, оглянувшись по сторонам, вытащил из левого рукава загодя припрятанную туда колбочку, наполненную белым порошком. Вытянув из нее деревянную пробку, он обсыпал монету. Раздалось еле слышное шипение, затем поднялась тоненькая струйка синеватого дымка.

Хафес не дыша смотрел перед собой. На столе лежал желтый кругляшок. Ванн Торн протянул руку и взял еще теплый кусок металла. Поковырял его мизинцем. Понюхал, а затем попробовал на вкус.

— Получилось! — потрясенно прошептал он, пряча монету. — Клянусь Единым, у тебя получилось!

— Господин, вот ваше пиво, — подавальщик поставил перед ним глиняную кружку.

Ван Торн ничего не ответил, даже про кальмаров не спросил. Несколько мгновений он молчал, затем разом осушил половину кружки.

— Ф-фу, — он скривился. — Дрянь какая. Моча Тарга, и то, наверное, повкусней будет.

— Не все так просто… господин, — осторожно начал говорить алхимик. — Трансмутация еще нестабильна. Через день компоненты возвращаются к исходному состоянию.

— Чего?

— Скоро монета опять станет медной!

Глаза ванн Торна сузились. Он шумно вздохнул и процедил сквозь зубы:

— Шутить со мной вздумал? Забыл, кто я?

Ваальд отрицательно покачал головой.

— Я на правильном пути. Надо только продолжить исследования.

— Ты опять хочешь золота. Так? — ванн Торн вопросительно изогнул бровь.

— Вы как всегда правы, господин, — униженно произнес алхимик.

— Вот, — Хафес положил на стол тяжелый мешочек. — Сроку тебе до первого снега. Больше я ждать не буду. Хватит. Либо ты получишь камень, либо отправишься на псарню моего деда. В качестве корма.

Сказав это, ванн Торн встал и, не попрощавшись, пошел к выходу. Алхимик проводил его взглядом.

— Могло быть и хуже, — произнес он и отпил пива.

— А я вот кальмаров принес, — невесть откуда взявшийся подавальщик недоуменно вытаращился на Ваальда.

— Мой друг уже ушел. Я расплачусь за него, — буркнул алхимик.

— Может, еще чего нужно?

— Нет. Ступай.

Алхимик отпил еще пива и зажевал кальмаром. Как ни странно, «болотное море» уже не казалось такой дрянью. Наверное, все дело в закуске.

«Ванн Торн становится опасен. Хотя его можно понять, — размышлял Ваальд. — Раздобыл старинный рецепт, помог мне снять комнату и целый год давал деньги. Но теперь его терпение, похоже, подходит к концу. Жаль».

— Подавальщик! — рявкнул он, осушив кружку до дна. — Расплатиться хочу.

Выйдя из трактира, алхимик выдохнул облачко пара. Холодало. Хвала Единому, хоть дождь прекратился! Накинув на голову капюшон плаща, Ваальд направился вниз по переулку. Тарга у него не было, так что весь путь до дому предстояло пройти пешком. Расстояние неблизкое, поэтому алхимик решил срезать, свернув во дворы.

Он не увидел, как человек невысокого роста с каким-то смазанным, незапоминающимся лицом вышел из-за угла трактира и пошел вслед за ним.

«Что же делать? Зима ведь уже совсем скоро!» — думал алхимик, продираясь через узкую щель между домами.

На мгновение ему показалось, что где-то позади слышны шаги. Он остановился и потянул руку к кинжалу. Нет, вроде все было тихо. Постояв еще немного Ваальд, так ничего и не расслышав, продолжил свой путь.

«Может, стоит поискать другого покровителя? А что делать с ванн Торном?» — продолжал размышлять алхимик.

— Да чтоб тебя! — выругался он, споткнувшись о кучу мусора.

«Пора бы уже взяться за обучение Римуса по-настоящему. Парнишка вроде терпеливый и исполнительный. Да и не сильно болтливый. Глядишь, и выйдет из него толк».

Отвлекшись на собственные мысли, Ваальд упустил тот момент, когда за спиной снова раздались шаги. И тут же чьи-то сильные руки обхватили его за шею и затолкали в рот кляп.

— Мешок! Быстро, — услышал он чей-то грубый голос.

Алхимик было трепыхнулся, да куда там! Нападающие свое дело знали крепко. Сердце Ваальда ударило не более четырех раз, а он уже лежал на земле с мешком на голове и связанными за спиной руками.

— М-м-мы! — протестующе замычал алхимик.

— Не дергайся! — его от души пнули в живот. — Понесли.

Ваальд почувствовал, как его схватили за плечи и ноги, затем подняли.

«Единый, да что же это творится?! — с ужасом подумал алхимик. — Кто эти люди? За что они меня так?! Куда тащат?»

Впрочем, несли его не очень долго. Остановившись, похитителибросили алхимика на землю. Хотя нет, судя по силе удара, пол был деревянный. И на том спасибо.

Наученный горьким опытом, алхимик не дергался и лежал молча. И вдруг он почувствовал, как пол под ногами дрогнул.

— Это повозка? Куда меня везут? — заорал он, забывая о кляпе. Разумеется, на его мычанье никто не ответил, только ногой пнули. Да на этот раз так, что Ваальд согнулся в спазме беззвучного кашля, а на глаза навернулись слезы.

Когда, наконец, повозка остановилась боль уже почти прошла. Ваальда подхватили под руки и опять потащили куда-то. Алхимик поняв, что в этой ситуации от него ничего не зависит, прекратил всякое сопротивление. Ему, словно безучастному зрителю, оставалось лишь наблюдать за происходящим.

— Сидеть! — его толкнули в грудь, и Ваальд повалился на лавку. Похитители сорвали с головы мешок и вытащили кляп.

— Молчать! Не задавать вопросов! — приказал алхимику здоровенный рыжебородый мужик. — Кивни, если понял.

Ваальд истово закивал головой.

— Сиди и жди. — Похититель подмигнул своему подручному, и они вышли из комнаты.

Только теперь у Ваальда появилась возможность оглядеться. Он сидел на грязной лавке, а напротив него стоял массивный дубовый стол со стулом. Чуть поодаль под единственным на всю комнату воткнутым в стену факелом находился столик поменьше. На нем вроде бы стояла чернильница с гусиным пером.

Само помещение было темным и мрачным. От древних стен, сложенных из серокаменных блоков, веяло холодом.

«Темница?» — предположил алхимик и нервно глотнул.

Обитая железом дверь отворилась, и в комнату вошли три человека. Первый — мускулистый парень лет тридцати, второй — тщедушный мужчина с морщинистым лицом, ну, а третий — седовласый, в дорогом колете, наверное, аристократ. Вроде тех, что увиваются при дворе Консула.

Здоровяк-охранник встал возле стола, седой сел напротив Ваальда, ну, а сморчок занял столик у стены.

— Ты в Братстве Ищущих. Его почтеннейшество Тарис, дознаватель милостью Единого, будет вести твое дело. Обращаться к нему следует «господин дознаватель», — неожиданно тонким голосом сказал охранник.

«Ищущие ересь! Только не это!» — по лбу алхимика потек холодный пот.

— Ты не должен задавать никаких вопросов, а только отвечать на них. Понятно?!

— Д-да, господин, — заикаясь, ответил Ваальд. Теперь он понял, куда попал. И лучше бы его прирезали где — нибудь во дворах простые грабители!

— Имя? Откуда родом? Чем зарабатываешь на жизнь? — дознаватель начал допрос.

Покосившись на заскрипевшего пером писца, алхимик принялся отвечать. Он старался, чтобы его голос не дрожал, но получалось не очень.

Его почтеннейшество интересовали самые различные вопросы. Кто были родители Ваальда? Живы ли они? Как часто алхимик ходит в церковь Единого? Живет ли он в городе постоянно или выезжает в деревню? Какие трактиры обычно посещает? Женат ли? Есть любовница?

Чем дольше длился допрос, тем меньше алхимик понимал происходящее. К чему все это?

— С кем ты встречался сегодня в трактире «Мордой об стол»? — скучающем голосом спросил его почтеннейшество.

— Ни с кем, господин дознаватель, — хрипло ответил Ваальд. — Ко мне подсел незнакомец, но я его не знаю!

— Упорствуешь, значит, — все тем же ровным голосом сказал дознаватель. — Так и запишем.

Дождавшись, пока писец, высунув от старания язык, выведет последнюю закорючку, Тарис скомандовал:

— В камеру его!

Здоровяк единым рывком сдернул алхимика с лавки.

— Подождите! Я ни в чем не виноват! Я… хр-р-р.

Тюремный охранник ударил его кулаком в живот, затем в голову. Ваальд потерял сознание.

Очнулся он уже в камере. С трудом поднявшись, ощупал голову и выругался, обнаружив на ней огромную шишку. Хорошо хоть руки развязали! Он осмотрелся по сторонам. Камера представляла собой помещение длиной пять и шириной в три шага, на полу валялся соломенный тюфяк, в углу стояло отхожее ведро.

— Неужели конец? — прошептал алхимик, прислонившись к стене. — Ванн Торн-то откупится, да и вряд ли тронут внучатого племянника Консула, а я? Мне что делать? Сознаться и пойти на костер? Молчать? Тогда будут пытать и все равно сожгут!

Ваальд уселся на тюфяк. Дрожащими руками он обхватил голову и закрыл глаза.

«Но кто написал донос? — подумал он. — Хозяин дома? Рассчитывает, небось, получить долю от продажи моего имущества. Вот ведь скотина!»

Боль в голове нарастала. Алхимик лег, поджав колени к животу, стараясь хоть как-то сохранить остатки тепла. Вопреки лютому холоду и невеселым мыслям он заснул.

Пробуждение было кошмарным. Его сильно тряхнули и схватили за руки. Тюремщики выволокли Ваальда из камеры и потащили по коридору. Спросонья алхимик поначалу не понял, что происходит, а его уже затолкали в пыточную, положили на спину, связали и опустили головой в холодную воду. Ваальд даже набрать воздуха не успел!

Первый раз в воде его продержали не очень долго. Ровно столько, чтобы перед глазами пошли желтые круги, а легкие начали гореть огнем.

— С кем ты встречался в трактире? — раздался чей-то голос

— Кха — кха… ни с… кем.

Бултых! Второй раз продержали подольше.

— С кем ты встречался в трактире?

— Ахррр… c ванн Торном… кхе-кхе, — Ваальд зашелся в кашле… — Это внучатый племянник Консула.

Бульк! Голову едва окунули и сразу же подняли обратно.

— Какова была цель встречи? Как давно ты знаком с ванн Торном?

Проклиная себя, Ваальд рассказал все. Выслушав его сбивчивые показания и окунув для порядку еще пару раз, алхимика развязали и отнесли обратно в камеру. Идти сам он не мог.

Довольно долго его никто не беспокоил. Зато два раза в день, утром и вечером, подавали хлеб и воду. Длилось это, по подсчетам Ваальда, целую седьмицу. Хвала Единому, что его не пытали огнем, словно упорного еретика! Но до сих пор не предъявили никакого обвинения, что было весьма странно.

Однажды, когда алхимик в очередной раз пытался понять, что происходит, в двери лязгнул засов. Для кормежки вроде было еще рано, значит, опять пытка?!

— Выходи, — скомандовал тюремщик.

Обреченно вздохнув, Ваальд переступил порог. На этот раз его вели по каким-то совершенно незнакомым коридорам, вдоль бесконечного ряда камер. Дважды они спускались и поднимались по лестницам. Наконец тюремщик остановился рядом с массивной дверью, возле которой стояло два охранника.

— Вот он.

Те понимающе кивнули. Один из них отворил дверную створку, второй цепко взял алхимика за локоть и провел внутрь.

Они оказались в большой комнате, освещенной множеством свечей. В центре стоял длинный стол, за которым сидели три человека. Двое из них, старик в красной мантии и молодой мужчина в черном колете сразу же привлекли внимание алхимика. Уж очень холодные и безучастные лица у них были. Ждать от таких снисхождения — напрасный труд.

Ваальда подвели к столу. Только сейчас он заметил вделанные в пол кольца с цепями, но даже не успел удивиться этому факту. Подбежавший к нему служка сноровисто надел кандалы. Теперь алхимик не мог и шагу ступить! Руки, правда, оставили свободными.

Кроме троицы в центре, за вторым столом у левой стены сидели два человека. Уже знакомый Ваальду писарь и еще один. Алхимик посмотрел на него как раз в тот момент, когда тот поднялся и произнес:

— Объявляю заседание Трибунала открытым. Присутствуют: секретарь и квалификатор. Все члены Трибунала: легат Братства, консульский советник и представитель наместника города, здесь. Слушается дело Карвена Ваальда, обвиняемого в ереси и нечистом сговоре. По правилам Единого Кодекса обвиняемый в данных преступлениях должен защищать себя сам.

— Что?! — в отчаянии заорал Ваальд. Услышанное его ужаснуло. По таким обвинениям редко бывали оправдательные приговоры.

— Молчать! — стоящий сзади охранник ударил его по почкам. — Отвечать, только когда обращаются к тебе!

Квалификатор принялся зачитывать обвинение. Выслушав его, Ваальд узнал о себе много нового. Оказывается, он варил приворотные зелья из крови невинных младенцев, изготавливал яды, дабы травить благочестивых горожан и заключил договор с нечистым.

— Подсудимый, — закончив читать, обратился к нему квалификатор. — Признаете ли вы свою вину перед Единым?

— Нет! — закричал Ваальд. — Я не трогал никаких младенцев и не делал ядов! Я алхимик и моя цель одна — познание природы!

— Введите свидетеля! — скомандовал квалификатор.

Из боковой двери стража завела старика, одетого в потертый колет.

— Назовите себя.

— Миртус Хаар, хозяин дома.

— Подтверждаете ли вы, что видели отблески адского пламени из окон лаборатории?

— Да господин, подтверждаю, — пробормотал Миртус, стараясь не встречаться глазами с Ваальдом.

— Подтверждаете ли вы, что из труб лаборатории валил дым нечестивого зеленого цвета?

— Да, господин, подтверждаю.

— Благодарю, — квалификатор отвернулся от старика. — У Трибунала будут вопросы к свидетелю?

— Нет… нет… нет, — ответил каждый из сидящих за столом.

— Обвиняемый, что вы на это скажете?

— Какое адское пламя?! Да это всего лишь отблески атанора, алхимической печи! Я не нарушал заветов Единого! Ведь он не запрещает нам познание природы. Единый дал человеку ум, который жаждет постижения Вселенной! Я лишь хочу проникнуть в суть процесса получения одних элементов через другие!

— Вот значит, как. А что скажешь насчет добра и зла? — вкрадчивым голосом спросил старик в красном. Если Ваальд правильно понял, он вроде бы был легатом Братства Ищущих.

Почувствовав подвох, алхимик замолчал, но спустя несколько мгновений, осторожно подбирая слова, сказал:

— Познание добра и зла людям запрещено. Его нам дает Единый через Священную книгу. А познавать сотворенные вещи человек должен с помощью алхимии. Ее предназначение в том, чтобы умножать силу и могущество людей, обеспечивать им богатую и достойную жизнь!

— Любопытно. Это все?

— Я не заключал договора с нечистым. Мой подмастерье, Римус, может подтвердить это.

— Трибуналу все ясно, — легат кивнул квалификатору.

— Ввести доносителя, — скомандовал тот.

— Что?! — воскликнул алхимик и рухнул на колени от сокрушительного удара, обрушившегося в спину. — Это он донес на меня? Но.

— Молчать! — стражник схватил его за подмышки, рывком поднял и зашептал на ухо:

— Если еще раз пикнешь, то переломаю все ребра. Имею на это право.

В зал ввели Римуса. Как заметил Ваальд, парнишка был хоть и бледен, но спину держал ровно, а его глаза оставались сухими.

Далее процедура допроса повторилась точь-в-точь, как и в случае с хозяином дома. Впрочем, Ваальд уже особо и не слушал.

«Как же ты мог сотворить такое? — с горечью думал он. — Ведь я тебя на улице подобрал, накормил и дал работу. Мерзавец, сколько же тебе Ищущие за донос пообещали?!.»

Далее Трибунал пошел по накатанной колее. Произносились давно заученные фразы, задавались давно отрепетированные на многочисленных судилищах вопросы. И осужденному и обвинителям все уже было ясно. Разве что имя ванн Торна не всплыло ни разу. Видать, двоюродный внук Консула смог-таки откупиться!

— Виновен! — сказал легат.

— Виновен! — повторил консульский советник.

— Гм, я полагаю, что… виновен! — высказал свое мнение представитель наместника. На Трибунале он был впервые и еще не успел привыкнуть к рутине.

— Да что ж вы делаете люди! Опомнитесь! За что?! Прогресс не остановить! — теряя над собой контроль, заорал алхимик, но его уже никто не слушал.

⠀⠀ ⠀⠀

Эпилог

⠀⠀ ⠀⠀

Отдуваясь, легат спускался по каменным ступеням. Как же тяжело идти! И с каждым годом все хуже и хуже. Мужчина усмехнулся. Двадцать пять лет назад, когда его привел сюда предыдущий легат, он прошел все триста тридцать три ступеньки и почти не запыхался. Не то, что сейчас!

Но в человеческой жизни все когда-нибудь заканчивается. Так говорил Единый своим трем ученикам. Закончились и ступени. Они вывели церковника на небольшую площадку, прямо к вратам, слабо мерцающим зеленым светом. Путь старику преградил воин в необычных, отливающих серебром доспехах, со сверкающими призрачным желтым светом мечами за спиной.

— Во имя Единого, разгоним мы мрак! — быстро сказал легат.

— Да будут благословлены деяния наши, — голос из-под забрала прозвучал глухо, как из бочки.

Пароль совпал с отзывом, и воин отошел на шаг вправо. Из складок своего одеяния церковник достал ключ и трижды повернул в замке. Створки отворилась.

Он не стал брать с собой факел, а воткнул его в специальную подставку на стене перед входом, после чего переступил порог. Легат попал в огромное помещение, с потолком не меньше, чем в три человеческих роста. Все оно было заставлено удивительными вещами. И сейчас, проходя мимо, церковник вспоминал их историю.

Вот на гранитном пьедестале лежит, отливая загадочным желтым блеском, серп. Кузнец с далеких северных островов открыл удивительный метод обработки металла, делающего его тверже алмаза. Жалко только, местный тан заставил его ковать мечи, а не орала. Во время высадки на островах немало людей из Братства сложили свои головы, прежде чем остановили безумца, вздумавшего завоевать все побережье.

Рядом стоит сосуд с плещущейся в нем кроваво-красной жидкостью. Чудесный эликсир, открытый придворным алхимиком герцога Корвакса. Этот правитель привечал при своем дворе чернокнижников, щедро одаряя их золотом. Эксперименты на слугах показали, что девять из десяти человек, выпившие эликсир, умирают в страшных мучениях, зато счастливчик молодеет лет на двадцать, не меньше. Престарелому герцогу повезло, а вот его сын, отчаявшись ждать, когда батюшка, наконец, сойдет в могилу, начал гражданскую войну, унесшую ни одну тысячу жизней.

А вот и незанятый камень. В специально выдолбленную нишу легат поставил изъятую у алхимика Ваальда колбочку с белым порошком.

— Прогресс не остановить, — тихо прошептал он.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1982 году в семье учителей. Закончил механико-математический факультет Ростовского Государственного Университета. Несколько лет работал преподавателем высшей математики. Автор ряда статей, посвященных проблемам высшего образования и математической подготовки студентов. В настоящее время живет в Ростове-на-Дону и работает аналитиком в транспортной компании.

Первый опубликованный рассказ — «Демоны Сталинграда» (сборник «Настоящая Фантастика 2010», «ЭКСМО»), затем «Встретимся» (журнал «Венский литератор», № 16, международный конкурс «Литературная Вена 2010»). Во втором номере за 2010 год литературного приложения «Знание — Сила: Фантастика» опубликован рассказ «Оружие победы». В журнале «Веси» (№ 9 за 2011 год) напечатан рассказ «Последний урок».

⠀⠀ ⠀⠀

Алексей Васильев Укрепление духа

Юный послушник монастыря святого Никодима, укрывшегося от цивилизации в северных лесах, в город попал впервые — в составе свиты игумена, прибывшего на ежегодный собор. Павел сам попросился сопровождать главу монастыря — и было тому виной рассказанное послушником Андрием.

В первый день игумен и старшая братия отдыхали с дороги, а Павла отпустили погулять, зная, что дух его закален и крепок, и легко удержится от соблазнов, что во множестве подстерегают в городах.

Павел шел по сверкающим улицам и беспрестанно удивлялся незнакомой прежде жизни, в которой, как он с негодованием отметил, совсем не было места служению вере. Огромные дома из стали и зеркального стекла напоминали поставленные вертикально пчелиные соты — только сероголубые, твердые и холодные. В вышине, меж ними, парили вертолеты, подобные разноцветным стрекозам.

Проносящиеся, подобно хищным злым осам, быстрые пули, густая паутина минирельса и какая-то муравьиная суета — все наводило Павла на мысли, что там, где не знают истинной веры, человек неминуемо превращается в бездушное насекомое, и старается наделить схожими с ним чертами себя и окружающее.

Люди, встречаемые им на улицах, с удивлением поглядывали на черный подрясник. Несколько часов блуждал послушник по городу — но безумное мельтешение, неумолчный грохот и режущее глаз сверкание все так же отталкивали его, не давали погрузиться в эту незнакомую прежде жизнь, понять, раствориться в ней, стать мельчайшей и незначительной ее частью.

Уже темнело, когда забеспокоившийся Павел, руководствуясь записанными на бумажке подсказками Андрия, все же нашел нужное — большой универсальный магазин.

Некоторое время не осмеливался зайти — уж больно ослепительно сияла громадная вывеска, больно неприступной казалась — совсем, как раззолоченная митра игумена, простому послушнику рядом-то стоять боязно…

Наконец Павел решился и мелкими шажками подошел к тому месту, где стена становилась прозрачной, — как учил Андрий, — и она разошлась перед ним. Павел оказался в громаднейшем зале. Вдаль уходили ряды сенсорных витрин. Перекрестившись, Павел пошел вдоль мерцающих экранов. К счастью, он убедился, что и городским ведом порядок — товары были расположены не наобум, как боялся, а по порядку. Иначе и век бы не сыскал нужное!

В первом, втором и третьем рядах продавались напитки и всевозможные фрукты, в четвертом, пятом и шестом — твердая пища, седьмой был отведен под самые невероятные лакомства, восьмой — под различную утварь, двенадцатый — под удивительные механизмы и диковинки…

Павел нашел то, за чем пришел в тридцать седьмом ряду, порядком уже намаявшись и отчаявшись. Совета спросить он ни у кого не мог — в магазине было пусто. Это порядком удивляло молодого послушника, но потом вспомнил, что Андрий рассказывал, будто людям даже не обязательно выходить за покупкой из дому.

Перед нужным экраном Павел застыл в нерешительности — виной тому было то, что каждого требуемого ему продукта было множество сортов, и он не знал, какой выбрать. Он аккуратно дотрагивался заскорузлой ладонью до теплой, словно живой, витрины и по очереди нажимал на изображения товаров, внимательно изучая появляющиеся характеристики. Беззвучно шевеля губами, он читал рекомендации и отзывы предыдущих покупателей, придирчиво сравнивая.

Занятие это полностью поглотило его, и он не сразу заметил, что кто-то подошел к нему и встал сзади.

— Молодой человек, — услышал Павел и вздрогнул. — Вам здесь что глянулось?

Он обернулся, и точно громом его поразило — рядом стоял преподобный игумен Дионисий.

— Послушник Павел?! — удивился игумен. — Признаться, не ожидал. Интересуетесь?

Павел смущенно кивнул.

— Чем же именно? — поинтересовался Дионисий.

Павел молча протянул ему бумажку с каракулями Андрия. Потупился в ожидании упреков, — хоть и не чувствовал вины за собой, а все же боязно стало!

Игумен бумажку рассматривал долго. Потом кивнул.

— Здесь есть подавители, — сказал он, указав на витрину. — Я бы советовал предпочесть продукцию компании «Норд».

Послушник смиренно поклонился.

— Но дозволено ли мне будет узнать, зачем ты желаешь приобрести их? — спросил игумен. — И откуда средства имеешь?

Послушник перекрестился и сказал без утайки:

— Слаб дух мой, но должно сберечь его мне от лап врага человеческого.

Деньги же мои, выданные монастырем на потребные нужды и сбереженные мною за год.

Игумен посмотрел на стоптанные, неоднократно чиненые сапоги послушника и кивнул.

— Я знаю, Павел, — сказал Дионисий, — что верой ты служишь, и ревностно исполняешь свой монашеский подвиг, в единомыслии и братолюбии, неукоснительно соблюдая строгую духовную дисциплину, но должен ты сказать обо всем подробнее!

Он смотрел любопытно, и Павел, кряхтя от смущения, начал рассказывать:

— Жена дьякона нашего — сущая красавица. Лицом красна, зубы как жемчуга, грудь велика, бедра широкие и крепкие, но стан гибкий, юный. Словно горячим молоком и медом дьячиха вся налита.

На миг глаза послушника голодно сверкнули. Но тут же их затуманило смирение, и он продолжил:

— Ввела меня в искушение, кошка. И верно, видит это — так и норовит, так и норовит где прижаться, при встрече, ввести в искушение… И, вдобавок, ощутил я недобрую зависть к диакону нашему — ибо володеет такой кобылкой строптивой, для непотребств и горячей скачки удобной и непотребств этих жаждущей. Не могу обороть смятение свое и помрачение, как не стараюсь! И поклоны бью, и пощусь, и работой себя истязаю — а все меня кобылка эта, дьяконица точит, из ума не сходит, и на диакона смотрю косо. Но разум мой велит укрепиться духом, преодолеть смятение, что со мной учинилось, ибо грешны мои чувства и помыслы. Но несчастный я человек — не могу приказать своим мыслям и духу, и сердцу. Поведал я о борьбе своей внутренней послушнику Андрию, что проходит со мной испытание, надеясь вскорости иноком стать — он-то меня и надоумил в город ехать, чтобы избавиться от черной зависти и от плотского влечения греховного с помощью изобретений пытливой мысли человеческой — и укрепить дух, коли плотью обладаю слабой настолько.

— Понятно, — кивнул игумен. Голос его бы строг.

Послушник, красный от отчаяния, не смел поднять на Дионисия глаз.

— Неразумно ты поступаешь, Павел, — сказал игумен. — На дьячиху давно уже братия жалуется, мол, смущает умы и вводит плоть в искушение. Но, конечно, лучше тебе было исповедоваться сразу, ведь придя сюда, совета не спросив, ты совершил ошибку — разве наша вера не велит и день и ночь противостоять искушениям? Разве устав монастыря нашего не велит открывать духовному руководителю свои помыслы — и плохие, и добрые, и стремиться приобрести страх Божий, и учиться побеждать греховные страсти? Разве не требует стяжать духовные плоды, понуждая себя к добродетелям, памяти о Боге, и непрестанной молитве? Смирению своей воли и самоотвержению, воздержанию и посту? А во всех словах и действиях, не велит разве исходить только из Священного Писания и учения святых отцов? Не требует от нас строгой, напряженной борьбы между духом и плотью? В том ведь и заключается наше служение. А если подавить, аннигилировать то, что должно быть объектом борьбы нашей — не нарушит ли то веру?

Павел застыл, мучимый сильнейшим стыдом — сам преподобный игумен отчитывает его!

Но тот сжалился над послушником.

— Или без злого умысла решил ты обманной хитростью одолеть искушение? — спросил он.

— Ах, это правда, — взмахнул руками послушник. — Не подумали мы с Андрием — ибо боялись, что не устою. Торопились вельми, а тут еще и вы в город собрались. Потому едва не.

Павел сокрушенно поник головой. Потом начал торопливо креститься, повторяя:

— Господи, убереги от греха… дай сил и терпения…

Выглядел Павел жалко — уши горели, сам дрожал, как лист на ветру,

необъятный подрясник мешком висел на тщедушном, изможденном постами теле.

— Назначаю тебе, послушник Павел сорок служб отслужить в течение недели, последующей за нашим возвращением в монастырь! — строго сказал игумен. — И сто поклонов отбить! Ибо обманом пытался облегчить служение свое! А сейчас — возвращайся к месту нашего пребывания.

С этими словами преподобный игумен Дионисий покинул сокрушенного Павла и, не оборачиваясь, пошел вдоль рядов.

Павел заплакал от стыда.

Он было повернулся в сторону выхода, как вдруг его осенило.

— Вот что, — пробормотал он. — Вот что. Я совершил ошибку, пытаясь аннигилировать то, с чем бороться должен, укрепляя свой дух. А что, если наоборот, прибавить терзаний? Ибо наставник духовный мой прав, и вера есть великое смирение и борьба. Господь страдания за нас претерпел, негоже и мне от них прятаться! Я виноват в том, но нынче же даю торжественный обет — преуспеть в борьбе за дух свой!

Павел оживился.

— Немедленно к тому приступлю! — говорил он, молитвенно прижимая руки к груди. — К укреплению.

Едва послушник покинул магазин, получив покупки в окошке раздачи, игумен, что бродил поодаль меж рядами, вернулся к витрине чувств и эмоций. Второпях Павел не обновил ее, и Дионисий мог посмотреть, что же за товар приобрел он.

А увидев, шагнул было к выходу, намереваясь догнать и укорить за гордыню, ибо, похоже, именно она обуяла послушника, но передумал, поняв — не гордыня то была, а смирение и жажда укрепить немощный дух в превеликой борьбе. А если и гордыня это, так другая, не та, не грешная.

И снова и снова смотрел Дионисий на список совершенных Павлом покупок и одобрительно кивал.

«Зависть +6

Сексуальное влечение +9

Чувственное наслаждение +15.»

Все — в максимальных количествах, разрешенных здравоохранением.

— Нелегко вам придется, Павел, — прошептал он. — Если уж решили терзаний прибавить. Понадобится что есть силы укрепиться вам духом!

Но, одолев искушение, будет у вас он крепче алмаза!

Он улыбнулся и принялся выбирать товар для себя.

⠀⠀ ⠀⠀

Станислав Иванов Боги антропоидов

Моя мать была обыкновенной собирательницей плодов и кореньев. По ее рассказам, я появился на свет в результате акта насилия со стороны воинов из соседней долины во время их очередного набега. Мое происхождение не рассматривалось как нечто из ряда вон выходящее, потому как половина детей в нашем поселении появлялась именно таким образом. К тому же, подобные отношения между популяциями способствовали свободной миграции генов, предотвращая инбридинг.

Я и сам был очень удивлен, впервые услышав об этом. Я знал множество слов и сочетаний звуков, значения которых не понимал. Их сообщали мне голоса, вторгавшиеся в мои сны, а иногда застигавшие меня за поглощением пищи или купанием в ручье. Кое-что я запоминал и заучивал наизусть. Голоса говорили так: «В Идеальном Мире Идея водородной бомбы и Идея примитивного каменного орудия Олдовайской культуры существовали и существуют изначально и одновременно». Или: «Использование принципа неопределенности еще не означает краха причинности».

Мне исполнилось 11 лет по солнечному календарю, и я уже давно должен был овладевать первичными навыками охоты или земледелия. Вместо этого я ничего не делал, и часами бесцельно бродил в лесу, размышляя о природе вещей. Я все реже заходил в деревню, и старался никому не попадаться на глаза, потому что на меня стали показывать пальцем. Я боялся рассказывать о моих кошмарах даже матери. Она могла отвести меня к старейшинам, а я не хотел выглядеть глупо, пытаясь неумело воспроизводить бессмысленные сообщения. Ко всему прочему, некоторые старейшины вообще не умели говорить.

Как-то раз голоса поведали мне, что, возможно, у меня дурная наследственность и я болен шизофренией. Но потом они посоветовали не расстраиваться, ибо шизофрения присуща человечеству как виду в целом, и это всего лишь побочный эффект развития речевых центров в неокортексе. Это послание загнало меня еще дальше вглубь чащи, и там я набрел на какую-то стоянку.

Еще в далеком детстве я слышал историю о Ене Мухолове, который жил в нашей деревне, а затем стал отшельником и поселился неподалеку. Вот что произошло с ним несколько лет назад.

Говорили, будто однажды антропоид Ен по прозвищу Мухолов пошел на водопой и встретил у реки странного человека в лохмотьях. Тот загадал ему три загадки, пообещав Ену, что ежели он их отгадает, то откроет ему тайны мироздания. Ен правильно ответил на одну, а две не осилил. Тогда человек в лохмотьях сказал Ену, чтобы он не переживал, дал сверток с картинками и закорючками и ушел. Ен показал сверток старейшинам, а те нашли его бесполезным и посоветовали выбросить.

Но Ен не послушался старейшин, закрылся в своей хижине, и дни и ночи безмолвно сидел, склонившись над свертком. Он перестал ходить на охоту и спать со своей женщиной, а, в конце концов, бросил все и ушел из деревни. С тех пор наши женщины обвиняли его в сговоре с дикими зверями и в порче погоды.

Поэтому, увидев на стоянке в лесу бородатого мужчину с топором, я уточнил: «Ен Мухолов, как я полагаю?», а он подтвердил: «Совершенно верно. Чем обязан?». И я поведал ему о своих хаотичных передвижениях по лесу, об аудиальных галлюцинациях, мучавших меня, и о стремлении вернуться домой и жить нормальной жизнью. «Видно, ты ниспослан мне свыше», — произнес бородатый мужчина и велел приходить завтра.

Следующим утром я появился на стоянке уже с восходом Солнца.

— Пора попытаться хоть как-то систематизировать наши представления о мире и начать бороться с древними пластами суеверий, — сразу заявил Ен и показал следовать за ним.

Как видно, он тоже знал много непонятных слов. Скорее всего, он узнавал их из свертка, а, возможно, у него была эта самая «шизофрения». Пока мы шли, Ен самозабвенно рассуждал о каких-то культах и обрядах, и предъявил мне, в итоге, вырубленное из дерева «хтоническое» чудовище. Я испугался и спросил, что это за ужас? Заметив мое замешательство и страх,

Ен спокойно пояснил: «Это Бог, которому мы будем поклоняться».

С моей стороны последовал вопрос о целесообразности данного поклонения, и Ен уже с недовольством воскликнул:

— Ты еще хочешь вернуться домой?!

— Конечно.

— Тогда послушай. Ты должен пойти в деревню и объявить, что завтра они обретут Бога, который защитит их, и пошлет на них благодать. И завтра мы убедим их в этом. И тогда мы будем на многое влиять, даже на вождя. Жителям нашего поселения откроется радость религиозного чувства, и они увидят, какими отсталыми особями были до этого.

Я, конечно же, ничего не понял, но вдруг в моей голове возникли голоса, и я их немедленно озвучил:

— Религия — опиум для народа!

Осознание полной неуместности этого замечания в сложившихся обстоятельствах пришло ко мне несколько позднее; тем временем, Ен невозмутимо продолжил:

— А так как Бог не в состоянии разъяснить простым человеческим языком вождю и остальному стаду, чего он хочет, то ты обязан выступить проводником Его воли. Тем более, ты слышишь голоса…

Я посмотрел на чудовищное изваяние и осторожно высказал предположение, что, наверное, не смогу быть проводником его воли. Ен немного поник, и мне пришлось обнадежить его фактом существования моего двоюродного брата, который отлично подходил для этой роли. И я отправился на его поиски.

Мой брат был явно не из этого мира, и звали его все не иначе, как Аари Голова. Была она у него очень большая, да внутри, видать, была вода. Непонятно даже, как он вообще вылез с такой головой на свет. И вот я искал его, и рассуждал сам с собой о Боге. По всему выходило, что Бог был благо, меня только стесняли сомнения по поводу его ужасного вида. Я присел на корточки и стал слушать голоса, и они сказали мне, что Бог являет себя в самой доступной форме, после чего я немного успокоился и пошел дальше искать моего брата.

Я вышел на одну поляну и застал Аари за его любимым занятием — сочинением песен для растений семейства злаковых. Он лежал на земле и что-то мычал себе под нос. Я сказал, чтобы он шел за мной, ибо на него возложена ответственная миссия. Впрочем, вряд ли бы он понял меня, скажи я ему что-нибудь другое. Аари продолжал лежать и мычать. Тогда я пообещал ему новую голову и жизнь вечную, и он встал и пошел со мной.

Когда мы вышли к стоянке в лесу, то обнаружили, что Ен был чем-то напуган. Он отвел меня в сторону и спросил:

— Что это?

— Это мой двоюродный брат Аари Голова.

— А почему?..

— Не знаю. Насколько я понял, он прекрасно вписывается в наши замыслы. Он совсем не опасен, если его не трогать.

— Хорошо, — вымолвил побледневший Ен Мухолов.

Вечером Ен подозвал меня и долго говорил непонятные слова, а я молча слушал и ковырял в зубах веткой. Закончив выступление, Ен достал сверток с картинками и закорючками и сказал, что все свои знания извлек именно из него. Чтобы добыть их, он потратил несколько лет жизни в лесу, но так до конца и не разобрался во всем. «Возможно, это удастся тебе», — сказал Ен, похлопав меня по плечу. И я также выразил надежду когда-нибудь постигнуть мудрость, заключенную в этом свертке.

А потом он попросил подробнее рассказать, о чем разговаривают со мной голоса. И я пытался вспомнить все эти трудновыговариваемые сочетания звуков и обрывки фраз о «гравитации», «атомах», «нейросинаптических связях» и прочих кошмарах. А когда я устал и хотел пойти спать, он только и произнес:

— Расскажи мне еще о «электромагнитных волнах».

Ен был одним из тех странных существ, которых слишком интересовали бессмысленные вещи.

Утром мы наспех поели и обернули изображение Бога звериными шкурами. Аари без лишних слов взвалил его на плечи, и мы выступили вперед, неся с собой покой и просветление.

Первое наше появление в родном поселении запомнилось мне плевками женщин в нашу сторону и эпизодом, в котором возвращавшиеся с охоты мужчины чуть не забили нас насмерть дубинами. Возглас Ена: «Мы пришли с миром» еще больше разъярил воинов, и если бы кто-то из них случайно не сорвал шкуры с нашего божества, то никто уже не растолковал бы им его предназначения. А так — воины слегка обескуражились и под стражей препроводили нас к вождю.

Вождь занимался тем, что громко орал на целую свору плачущих старух, детей и лающих собак. Когда мы были представлены ему в составе меня, Ена, Аари и деревянного пугала, он озадаченно рассмотрел нас, приказал всем замолчать и, очевидно, приготовился что-то выслушать.

Ен откашлялся, и, не зная, как начать, выложил все начистоту. Вождь почесал живот и сообщил о желании все проверить лично. У нас оставалось время до захода Солнца, иначе нас ожидало нечто экстравагантное, вроде сражения с дикими животными в специально вырытой для этого мероприятия яме. И если у Аари были хоть какие-то шансы, то мы с Еном решили уповать на волю божью.

Вечером Ен поставил свое чудище посреди деревни, перед этим внушив вождю и его приближенным, что ежели как следует попросить у него что-нибудь, то оно непременно услышит это и воздаст. Посмотреть на такое чудо собрались все без исключения жители. Хотя все равно мало кто понимал речь моего брата, Ен дал тому для верности отвар лишайников, отчего он сделался совсем невменяемым. А потом вождь неожиданно поинтересовался, как насчет предстоящей охоты? Тогда Ен встал перед идолом на колени и начал смотреть тому в клыкастую пасть; тем временем, Аари катался по земле и истошно визжал. Ен истолковал это, как хорошее предзнаменование, и пообещал на завтра обильную добычу.

На следующий день после удачной охоты вождь смотрел на идола с уважением, а женщины сразу падали перед ним ниц.

Вскоре и нас стали почитать так же, ведь мы всегда щедро обещали обильные урожаи, множество дичи и хорошую погоду. А если у нас и случались проколы, то мы списывали все на недостаточную почтительность поселян по отношению к богам.

Помню, как Ен изготовил еще одну деревянную скульптуру, и у меня сразу же вырвался вопрос, а разве Бог не один? Ен строго посмотрел на меня, и я понял глубокую ошибочность своей гипотезы. Он поставил мне в вину незнание основ метафизики, а затем добавил, что монотеизм возможен лишь в больном воображении одного племени семитов-скотоводов. И я пристыжено согласился, что, наверно, так оно и есть, а иначе как бы в одиночку Бог за всем уследил.

Ен сделал еще несколько статуй и объяснил нам, кто есть кто и как следует кому поклоняться. Меня особенно поразила статуя большегрудой женщины с огромными бедрами, и я сказал Ену, что таких не бывает. Но он ответил, на небе таких полно, и я тотчас спросил, как туда попасть. Ен сказал, тебе рано об этом думать, однако мне показалось, что он и сам толком не разобрался в этих вопросах.

Жить мы стали рядом с хижиной вождя, и всего у нас было в достатке.

Каждый день мы объедались мясом и напивались отваром лишайников, а звериными шкурами был устлан весь пол. А все потому, что за свое снисходительное отношение боги требовали некоторые дары, и каждый член общины, в меру своих возможностей, стремился завоевать их расположение. Дары становились все щедрее, и мы не могли уже их съесть. Скоро мы стали совсем толстыми и пьяными, и еще более уважаемыми, чем раньше.

Как-то раз я спросил Ена, почему его прозвали Мухоловом. Он сказал, что в детстве ничего не умел, кроме как ловить мух. А сейчас? А сейчас он разговаривал с богами.

Однажды, во время общения с богами Аари Голова вдруг совершенно отчетливо произнес, что божества требуют, чтобы с ним и Еном Мухоловом совокупились все женщины деревни. Ен признался мне, что целый лунный месяц специально учил моего брата этой фразе, чтобы он произнес ее в нужное время. Однако Аари, по-видимому, никак не мог выкинуть ее из головы, и постоянно повторял изо дня в день. Ен продержался недолго, и через пять дней выдохся. А Аари каждую ночь устраивал обряды с совсем еще юными девочками и тридцатилетними старухами. Некоторые мужчины роптали, но из опасения вызвать гнев богов вынуждены были смириться. Ен объяснял поведение Аари тем, что он очень религиозен, и нашел в отправлении культов свое истинное призвание.

По вечерам мы часто пили отвар лишайников и беседовали о трансцендентном и иррациональном. Во время одной из таких бесед Ен обратился ко мне:

— Что-то не пойму я, юноша, а на каких, собственно говоря, позициях стоит ваше мировоззрение. А? Изложите-ка мне их в основных тезисах, будьте любезны.

Видя мое стеснение, он налил еще отвара, и воскликнул:

— Мы вот, например, с Аари — стихийные политеисты! Правда, Аари? — спросил Ен моего брата, и уставился на него в упор. Аари только мотал своей огромной головой и бестолково ухмылялся. — Вот! — изрек Ен. — Ну, а ты… ты что такое?! — вопрошал он, тыча в меня пальцем.

— Ну, а я, — говорю, — не знаю, о чем это вы, но думаю, что развитие Вселенной подчинено антропному принципу.

— Чего?! Что это за чушь? Кто тебя этому научил?

— Никто. А ты вот говоришь, что вы стихийные политеисты, а по мне — вы обычные бабники и пьяницы. И почему вы не берете меня с собой, когда совершаете церемонии с голыми женщинами?

— Мы думали, ты не интересуешься ритуалами.

— Интересуюсь! Мне уже 11 лет по солнечному календарю.

— Ну хорошо, хорошо. В следующий раз возьмем и тебя. Правда, Аари?

— У-у, — с воодушевлением мотал головой Аари.

— Видишь, Аари не против. Скажем, что ты будешь символизировать силы обновления в природе, так, мол, распорядилась богиня плодородия.

Внезапно Аари начал мотать головой в другую сторону. Ен удивленно поднял брови:

— Аари, я, конечно, склонен прислушиваться к твоему мнению, но разве это имеет принципиальное значение?

Аари продолжал мотать в том же направлении.

— Аари, хочешь выпить?

Аари сигнализировал «нет».

— Слушай, по-моему, твой брат сегодня немного не в себе.

Тогда я налил брату отвара и дал ему чашку. Он с удовольствием выпил и стал бестолково ухмыляться.

— Все нормально, Ен. Просто Аари временно поменял плоскость вращения головы. С ним такое бывает, примерно раз в два года. Это как-то связано с процессами, происходящими на Солнце.

— Слава Богу!

— Какому именно, Ен?

Не знаю точно, но после длительных раздумий что-то вынудило Ена выстроить иерархию богов и вычленить из них самого главного. Он долго выбирал между богом, который заведовал изготовлением отвара лишайников, и вырубленным из дерева хтоническим чудовищем. Однако первого не все одинаково уважали, а второе вызывало у большинства слишком сильный ужас. Поэтому Верховным Божеством стал Повелитель Дождей, обитавший в Большом Облаке, а его женой была назначена богиня плодородия, изображенная Еном в виде прекрасной женщины с гигантскими бедрами и грудями. Рангом ниже, согласно этой классификации, расположились зооморфные стихии природы и бог, изготавливавший отвар лишайников, со своей свитой. Клыкастое чудовище стало олицетворять собой первозданные силы жизнеутверждения и существовало в антагонистической борьбе с Духом Угасания, воплощенным в худом бледном юноше с тонкими чертами лица.

Ен Мухолов вплотную приблизился к проблеме сотворения мира, но из-за холмов пришел Клк Рыжий и, как обычно, вырезал мужчин, изнасиловал женщин и сжег все постройки, а вместе с ним сгорели и статуи. Те, что чудом избежали огня захватчиков, были сожжены уцелевшими жителями, потому что оказались бессильными против Клка Рыжего и его божеств. Они были гораздо сильнее, эти новые боги, и вызывали восхищение и трепет перед собой у тех, кто остался здесь жить. Боги требовали человеческих жертвоприношений, а в их честь воины Клка играли головой моего брата — «стихийного политеиста» — в свою непонятную игру. Говорили, будто сам Клк вообще поклоняется какому-то дереву, и орошает его кровью детей. Перед своей малоэстетичной смертью Ен Мухолов успел заверить собравшуюся публику, что наши боги вернутся и покарают нас за то, что мы предали и забыли их.

Раньше слова «метафизика», «монотеизм» и «антропный принцип» были для меня пустыми звуками, которым я не придавал значения. По-настоящему я верил только в бога отваров лишайников из-за того, что самые красивые девушки на его празднике теряли свою недоступность.

Теперь я хотел, чтобы он возвратился. Я должен был выяснить, почему он так легко дал себя победить и обратился в прах. Неужели страшные божества Елка Рыжего — самые могущественные из всех или, быть может, правы были те самые семиты-скотоводы, о которых упоминал Ен. Я снова ушел из деревни и долгое время скитался по лесам.

И вот однажды утром, измученный голодом и подсознательными страхами, я проснулся от покалываний в боку. Передо мной стоял обросший волосами старик в лохмотьях, который тыкал в меня своим посохом. Он сказал мне, что я могу спросить его, о чем хочу. И я спросил, неужели основным мотивом поведения людей является стремление физически и интеллектуально унижать мужчин, и насиловать их женщин.

— Это ты сказал, не я, — ответил он.

— А что скажешь ты?

— А мне добавить нечего. Кстати, ты не употреблял в пищу вот это? — И он показал мне грибы, которыми я иногда питался, блуждая в чащобах. — Конечно, я понимаю, тебе не хватает белков животного происхождения, но больше не ешь их, мальчик, если не хочешь заболеть и совсем потерять ум. Я вижу, ты просто потерялся в лесу. Думаю, тебе следует отправиться к большому скоплению воды далеко на юге. Там замечательный климат и очень красиво. Может, станешь хорошим рыбаком и перестанешь слышать голоса.Заведешь детей, будешь жить, как все. Разве ты не об этом мечтал?

— Откуда ты знаешь? — выдохнул я.

— Все об этом мечтают. Знаешь, вчера я встретился с Богом…

— Ты видел Бога?!

— С тех пор, как в меня ударила шаровая молния, я вижу его каждый день.

— А на что он похож?

— На меня, — усмехнулся старик в лохмотьях. — Учитывая то, в каких условиях ты воспитывался, я не стану поучать тебя, что перебивать старших — невежливо. Так вот, знаешь, что Он сказал мне?

— Прошу прощения, — что?

— Он сказал, что его нету.

И старик удалился вместе со своим беззубым смехом, оставив меня одного сидеть под деревом в ожидании какой-нибудь новой мысли, но даже голоса не решились прояснить смысл сказанного, и стыдливо промолчали об этом.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1979 году в Москве. Закончил геофак МПГУ им. Ленина. Выступал клавишником в составе группы «Макулатура».

Финалист премии Дебют-2004 в номинации «малая проза», шорт-лист премии Казакова-2006. Участник 8-го Форума молодых писателей в Липках в качестве «драматурга». Член Союза писателей Москвы. Постоянный автор журнала «Октябрь». Неоднократно публиковался в «Независимой газете», а также в журналах «Всемирный следопыт», «Машины и механизмы», «Плейбой».

⠀⠀ ⠀⠀

Сергей Лысков Самый богатый человек на Марсе

— Господин Гуров, — ознакомившись с электронным паспортом, начал майор таможенных служб Марса, — Какова цель вашего визита на Марс?

— Постоянное место жительства, — ответил Артем Гуров.

— Вы ознакомлены с нашими законами?

— Да сэр, весь перелет читал эту книгу, — ответил Артем.

— У вас есть багаж?

— Да сэр, — ответил вновь прибывший землянин, и указал на две огромные сумки.

— Что в них?

— Земля, сэр, — открыв сумку, ответил Гуров Артем Владленович.

— Земля?! — удивился таможенник.

— Да сэр, она самая, — ответил Артем и тут же добавил. — Ностальгия по родине.

Марсианин даже вышел из служебного помещения. Ему не верилось, что в ручной клади действительно обыкновенная земля. Подойдя ближе, он наклонился и пристально стал рассматривать содержимое сумки. Потом он пропустил ее через анализатор, и когда машина сделала вывод, что там действительно земля, майор таможенных служб неторопливо застегнул сумку и, не сказав ни слова, поставил разрешения на постоянное место жительства вновь прибывшему землянину.

Гуров Артем Владленович — обычный русский иммигрант, которому по тем или иным причинам оказалась мала голубая планета и он отправился искать счастье на Марсе. Земная колония на красной планете за сорок с небольшим лет после первого переселения расширилась до размеров небольшого государства. Люди научились жить в суровых условиях пустынной поверхности Марса, мирясь с постоянными перепадами температуры, вечной нехваткой кислорода и еды.

Нью-Атланто стал колыбелью марсианской цивилизации, венец научно технического прогресса землян. Впрочем, уже через десять лет жизни на этой планете, первые переселенцы объявили о своей независимости, введя строгие критерии к кандидатам на гражданство. Нью-Атланто стал столицей новой страны, Атланто, первой и единственной на красной планете. Сам же город состоял из двухсот крытых сегментов соединенных туннелями. Нью-Атланто был полностью автономен и, мало того, он развивался, прирастая в год на десятка два новых сегментов. Ракеты с земли летали регулярно, в недостатке рабочей силы не было проблем, всегда можно было найти вновь прибывшего землянина, готового работать за еду и ночлег. По сути, на Марсе все было так же, как и на Земле: существовали районы для рабочих и их семей и кварталы для управленцев и знати. Был свой парламент с кучкой политиканов и была небольшая оппозиция желающая прийти к власти. Человеческая иерархия угнездилась и здесь, в миллионах километрах от голубой планеты. Люди не изменились, даже перелетев на красную планету и назвав себя марсианами.

Гуров остановился в мотеле. И вечером, надежно спрятав свой багаж, он решил прогуляться по городу.

— Вы с Земли? — спросил подошедший к Артему марсианин.

— Да сегодня прилетел, — ответил он.

— Как там Америка? — сразу же спросил прохожий.

— Стоит, война закончилась, скоро будут выборы, — рассказывал Гуров. Завороженный марсианин, не двигаясь, слушал Артема Владленовича.

Слушал так, словно речь шла о чем-то теплом и родном для него. Сразу же становилось понятным, что не одна политическая машина не могла убить любовь к родине, а у каждого из здесь живущих она была на Земле. Но при этом, только гражданам Атланто разрешалось носить красную или синею одежду. Характерный знак отличия, подчеркивающий наличие гражданства у обладателя такой одежды. Всем остальным после десятидневного проживания выделяли серую робу. Знак принадлежности к Земле. До этого момента они были туристами. И существенно выделялись среди красносиней толпы марсиан.

Несмотря на все эти унижения, поток желающих остаться на Марсе не истекал. Все мечтали о золоте и драгоценных камнях, которых на этой планете было в избытке. Желание разбогатеть побеждало все благородные качества человека, превращая людей в золотоискателей. И этим пользовались коренные жители Марса. Налог на добычу благородного метала был семьдесят пять процентов, все остальное можно было увести с собой на землю. Честно сказать, двадцать пять процентов по земным меркам были огромной сумой, ради которой можно и потерпеть унижения.

— Простите, что перебиваю, но я рискую опоздать на вечерние дебаты, — спустя пол часа разговора неожиданно перебил собеседника марсианин. — А вы к кому-то лично приехали или как ведомый романтикой великого переселения?

— Второе, — скупо ответил Гуров, — А не подскажете, где тут рынок.

— Если второе, то вам будет трудно, — подметил марсианин.

— Я так не думаю, — оборвал его Артем, — Так где, все-таки, рынок?

— А это по зеленому коридору до восьмого сектора, — ответил марсианин и, не прощаясь, удалился.

— Спасибо… — повисло в воздухе.

Через полчаса поисков Артем Владленович Гуров нашел нужное место и, встав за свободный прилавок, поставил перед собой табличку «Покупаю синие бутылки за 1 марсианский доллар». Коренные жители были поражены таким глупым с точки зрения бизнеса предложением. Покупать стеклянные бутылки за бешеные деньги. На один доллар можно было купить 2 или 3 бутылки, полные водой. Собралась целая толпа зевак. Марсиане не спешили продавать пустую стеклотару, им было интересно посмотреть на этого чудика с Земли.

— Реально доллар за пустую бутылку? — спросил один из зевак в красной одежде.

— Да сэр, — ответил Артем, — Но непременно синюю.

Допив воду, марсианин протянул пустую бутылку продавцу и удивленный получил доллар взамен. И тут же толпа ринулась продавать пустую стеклотару.

Этот инцидент был темой для разговоров весь оставшийся день. Нью-Атланто никогда до сели не видывал такого чудака. Но самое забавное случилось на следующий день. Господин Гуров продолжил свой бизнес, уверенно и методично выкупая все синие бутылки на этой красной планете.

Это самое повторилось и на следующий день. В течение двух недель марсиане продавали ему стеклотару. Возникли даже перекупщики, которые перешерстили все самые дальние уголки Нью-Атланто в поисках синих бутылок. И в один прекрасный день через две недели землянин выкупил последнюю бутылку на этой планете. В тот же день привычная табличка с надписью «Покупаю» сменилась на загадочное «Продаю!»

— Простите меня, землянин, — подошел к Артему пожилой старик в темно-синей одежде, — Это вы покупаете синие бутылки?

— Уже нет сэр, — ответил Артем, — Теперь я их продаю по 10 долларов за штуку.

— Вы в своем уме, землянин? — возмутился пожилой человек, и вокруг чудака тут же собралась толпа зевак.

— Он закупорил их пробкой и намерен продать за 10 долларов, — выкрикнул кто-то из толпы.

— Они на Земле, все таки, идиоты! — тут же подметил кто-то из марсиан.

— А вы послушайте, что он написал «10 марсианских долларов за синюю бутылку Брэдбери» — прочитал табличку один из зевак.

— Этот чудик назвал бутылки в свою честь, — съязвил кто-то, и в толпе раздался громкий смех.

Вся красно-синяя толпа с издевкой смеялась над землянином. Не смеялись только Артем и пожилой марсианин. Дрожащей рукой он взял одну из бутылок и, покрутив ее в руках, произнес.

— Вы действительно читали Брэдбери или это просто совпадение?

— А как вы думаете, стал бы я лететь за миллионы километров на эту планету, чтобы работать за еду и воду, в надежде когда-нибудь к старости получить гражданство этой планеты?

— Мне это не интересно, землянин, но я читал Брэдбери, и у него в бутылки было то, о чем мечтаешь, а что у тебя?

— Нечто похожее, — ответил Артем, и толпа затихла, — Нужно лишь открыть пробку.

Марсианин уверено открыл пробку, преисполненный верой, что вот-вот осрамит наглого землянина, и вдохнул содержимое. Его глаза тут же закрылись. А когда он открыл их вновь из них покатились слезы радости.

— Так пахнет штат Флорида, южная окраина Хомстеда, так пахнет газон возле моего дома. Люди, — повернувшись к зевакам прошептал старик, — Возьмите, понюхайте!

И бутылка пошла по рукам, а из толпы слышались довольные голоса «Нет, это Техас!», «Да какой Техас, это Франция, Праванс, так пахли мои виноградники», «Какая Франция, это Урал», «Это Испания», «Это Китай», «Африка», «Куба». Каждый вспоминал запах своего дома в содержимом синей бутылки.

И уже через час с небольшим у Артема раскупили всю партию, до единой бутылки. Все тысяча двести шестьдесят шесть синих бутылок с горсткой земли на дне каждой из них. Обычной земли с далекой голубой планеты, за миллионы километров от Марса. И уже никто не смел называть землянина чудиком. За час с небольшим он стал самым богатым человеком в Нью-Атланто, первом городе Марса.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился: 17 сентября 1982 года. Образование: высшее гуманитарное (психолог), высшее медицинское (медицинский психолог). Работает по профессии. Серьезно увлекается литературой с 16 лет. Преимущественно малая проза, есть успехи в поэзии, и драматургии. Печатался в журнале «Шалтай болтай» № 4 за 2010 г. и в газетах КЧР (разделы рассказы).

⠀⠀ ⠀⠀

№ 2

Андрей Кожухов Сто первый

Антон Зайцев уныло смотрел в окно своей квартиры на восемьдесят втором этаже и не мог поверить, что все это скоро исчезнет. Не будет соседних небоскребов, старик с биноклем перестанет подглядывать за домом напротив, не будет приемов в центральной городской больнице, радостных возгласов вылеченных детей тоже он больше не услышит, как не увидит и добрых глаз регистраторши Болдыревой Наташи… Она ощутимо отличалась от всех остальных своей костлявой худобой и неестественно бледной мелованной кожей. Он не любил девушку, а просто привык видеть ее в белом халате, за стеклом, каждый рабочий день при входе в больницу. Наташа мило улыбалась и застенчиво моргала большими голубыми глазами, слегка кивая головой в левую сторону. По крайней мере, так думал Антон, что моргала ему она застенчиво. Он, убежденный холостяк и одиночка, знал, что никогда не пригласит ее в ресторан или к себе домой, нагло обойдя один из этапов ухаживания. Даже легкий флирт был таким же вероятным, как вторая операция по удалению аппендикса. Зайцев полностью оправдывал свою фамилию, истошно боясь любых отношений с женщинами.

Поняв, что больше не увидит Наташу, он неожиданно сильно захотел, чтобы та была его законной супругой. Он будет очень сильно любить ее, осыпать цветами, целовать, а она станет для него самой-самой лучшей и подарит ему трех здоровеньких детишек. Как ужасно об этом мечтать, зная, что очень скоро все исчезнет: и Наташа, и он сам, и все остальные люди.

— …Они затаились в космосе, готовые врезаться в Землю и уничтожить нашу цивилизацию, — вновь послышалось из телевизора, и Антон повернулся лицом к экрану.

— Когда ждать столкновения? — в привычном голосе журналистки новостного канала сквозила паника и нескрываемый ужас.

— Несмотря на то, — жеманно продолжил руководитель астрономической лаборатории, по-женски облизнув нижнюю губу, — что в этом веке вероятность падения метеорита крупнее Тунгусского была ничтожно мала, мы работали во всеоружии, так как последствия подобного столкновения будут катастрофическими. При нынешнем уровне наших знаний это могло случиться как на прошлой неделе, так и на любой другой неделе…

— Но это случилось на этой неделе! — гневно перебила ведущая, стукнув рукой по столу. Искоркой блеснул бриллиант на обручальном кольце, подаренном ей будущим мужем-миллионером. — Я задала Вам конкретный вопрос: когда? Вы знаете ответ или нет?

«Не спасут тебя деньги ухажера, и его тоже не спасут, никого!», — с облегчением подумал Зайцев.

— К сожалению, это произойдет через пять дней.

— В век нанотехнологий и квантовых компьютеров — и никак нельзя сбить этот метеорит?

— Если бы астероид был обнаружен пять лет назад, можно было бы что-то сделать для предотвращения катастрофы. Использование ядерных зарядов неэффективно, так как…

— Да какая теперь разница? — вскрикнула всегда сдержанная журналистка, впервые встав за всю свою карьеру. Прямой эфир не мог скрыть бурлящих эмоций. — Что нам всем ждать?

— Я уполномочен ответить и на этот вопрос, — тяжело вздохнул тот, картинно побледнев, как и полагалось в подобной ситуации. Он-то знал, что его жизнь вне опасности. — Всё живое и неживое на планете будет уничтожено. Велика вероятность того, что и сама Земля тоже. Что будет с людьми? Всем известно, что на Марсе находится база по терраформированию красной планеты и наша первая колония. Единственный, к сожалению, межпланетный космический корабль «Счастливчик», который и доставил на Марс первых поселенцев, вмещает только десять тысяч пассажиров и пятьсот человек экипажа. Создан Всемирный центр спасения человечества, который в ближайшие дни проведет…

— Отбор «избранных»! — сорвалась ведущая, откинувшись на мягкую спинку кресла. — Вы хотите сказать, что из десяти миллиардов спасут только десять тысяч?!

— К сожалению, это так. Из ста крупнейших городов мира будет отобрано по сто человек. Видные деятели науки, медицины, спорта, искусства, хорошие специалисты своего дела и простые работяги… Также на корабль попадет с каждого города по пять обычных семей, состоящих из четырех человек, в которых по двое детей: мальчик и девочка. Остальные восемьдесят…

— И кто будет заниматься «отбором избранных»? — желчно спросила журналистка.

«Да не волнуйся ты так, дорогуша, — злорадно скривился ее собеседник. — Уж ты точно не попадешь в этот список!»

— Всемирный центр спасения человечества, — сухо ответил он. — К сожалению, по понятным причинам, сотню, как вы выразились, «избранных», будут скрывать. За определенное время до старта «Счастливчика» с каждого из ста городов с секретного места вылетят авиалайнеры, которые и доставят выбранную сотню людей на космодром. Всю остальную информацию мы вынуждены держать в тайне.

Ещё бы! Зайцев апатично переключил телевизор на канал «Дискавери». Начнутся массовые беспорядки, вмешаются военные, сотню избранных будут доставлять не иначе как под охраной… Всё повторится, как в одном старом американском фильме. И почему я не этот тигр? Устало лежит и ни о чем не подозревает, греется под солнечными лучами возле реки. Ему совсем нет дела до какого-то там метеорита, он живет на момент «сейчас», а не на «завтра».

Антон пододвинул старое кресло-качалку и удобно устроился напротив телевизора. Показывали разнообразие жизни долины Серенгети. Его пустой взгляд бездумно уткнулся в размытое марево экрана. Он медленно раскачивался, понимая, что выхода нет. Через пять дней ничего не будет. Но для детского врача Зайцева мир уже рухнул, прямо сейчас, а не через пять дней, как для всех остальных, кроме десяти тысяч счастливчиков. Оставались только безмятежная тишина и привычное одиночество. И успокаивающее мерное покачивание.

Он не знал, что творится в городе, и не хотел знать.

Прошли сутки. Антон понял, что бессмысленно ждать метеорит. Помимо кресла от деда остался еще и старый пистолет, который заряжался давно не используемыми пороховыми пулями и поэтому нигде не регистрировался при выстреле. Хотя кого сейчас это волнует? Он вправе распорядиться своей жизнью так, как вздумается. Засунуть дуло в рот и нажать на курок — всего-то…

Неожиданно звонкий сигнал «мыльницы» отбросил суицидальные мысли. Если бы было можно, Зайцев давно бы избавился от «мыльницы», как он называл обязательный в каждом доме электронный почтовик, встроенный во входную дверь. Подойдя и глянув на дисплей, Антон не поверил глазам. Пришло письмо от «Всемирного центра спасения человечества».

Неужели его выбрали в «сотню избранных», промелькнуло прежде, чем он нажал на распечатку письма. Ну конечно, а почему нет? Это вполне возможно и логично: детский врач с множеством почетных грамот и дипломов, 35 лет, генетически здоров, крепок, одинок, привязанностей нет, родных тоже нет — он идеально подходил, чтобы попасть в число Избранных.

Первое в письме, что бросилось в глаза, стало «…Вы являетесь сто первым в списке…»

Зайцев истерично засмеялся и плюхнулся в кресло, продолжая держать в правой руке распечатанный листок. Немного успокоившись, он обрывочно дочитал письмо: «…В случае если в течение этих трех суток (до вылета на космодром), произойдут какие-либо изменения в списке сотни спасенных, мы сразу же с Вами свяжемся и сообщим о дальнейших действиях…» «Самостоятельно ничего не предпринимайте, это может повлиять на…» «Всю информацию настоятельно рекомендуем сохранять в тайне во избежание…»

Медленно, по кусочкам, разрывая письмо, в голове стучало как когда-то в рельсовых поездах: «Сто первый… Сто первый… Сто первый… Сто первый…»

Ему никогда не везло. С чего бы этому измениться сегодня, да еще в самый нужный и ответственный момент?

Один человек, мешает только один человек. Убить? Нет, врач не смог бы убить человека. Не потому, что давал клятву Гиппократа, а потому, что просто не мог. Даже ради спасения собственной жизни. В случае же Зайцева «тем более» ради спасения собственной жизни.

Время для него шло незаметно, как бы само по себе, отдельно от него, где-то вдали.

Еще сутки Антона сверлила только одна мысль: смог бы он убить, если бы узнал кого-либо из сотни избранных его города и, имея шанс пристрелить, встретил того на улице? Сбоку на столе предательски лежал со вчерашнего дня пистолет и смотрел прямо на него. Качание на кресле стало дико нервировать, а резвящиеся в реке детеныши зебр — раздражать. Зачем ждать оставшееся время? Всего лишь один выстрел — и всему конец.

Зайцев не понимал, слабость это или сила, но встал и подошел к столу. Крепко сжав пистолет, направил дуло в рот, но к курку палец приблизить не успел. Кресло внезапно качнулось, и, щелкнув, упал пульт управления его древнего телевизора, который автоматически переключился на местный новостной канал.

— Только что представителем Центра спасения человечества было официально объявлено, что от сердечного приступа скончался доктор медицинских наук, входивший в число сотни избранных нашего города. В связи с этим…

Антон отбросил пистолет и подбежал к пульту. Дрожащим пальцем нажал на повтор этого сюжета и только тогда поверил услышанному. Только что, в нашем городе, скончался, один из… Один из… Отрывок повторялся снова и снова. Качание кресла уже не раздражало. Неожиданно захотелось курить. Ведь на космическом корабле это вряд ли разрешат. Так захотелось попробовать, впервые в жизни. На прошлый день рождения коллеги, пытаясь удивить (и им это удалось!), подарили гаванские сигары.

И всё-таки мне повезло, думал он. Единственный раз в жизни, но зато так повезло. Безрадостное детство в приюте для сирот, унылые годы одиночества в университете, практика и работа… Казалось, он никогда и никому не был нужен. Но свершилось! Его час настал. Скоро ему сообщат, что делать дальше и куда идти. Радость переполняла его, хотелось прокричать на весь мир, что он один из избранных. Но надо держать всё в тайне и не суетиться. За ним придут или позвонят. Остается только ждать…

Эх, а Наташу Болдыреву все-таки жаль, она была бы для него идеальной женой.

Снова переключив на канал о животных, Зайцев задымил. Показывали крупнейший в мире транснациональный заповедник «Большое Лимпопо». Мерно журчала речка и успокаивающе раздавались птичьи трели. Приглушив звук, Антон закрыл глаза и, продолжая держать дымящуюся сигару, уснул.

Кресло остановилось, сигара давно потухла и выпала из руки… Антон спал.

Очнулся он сам. Тело неприятно хрустнуло и вздрогнуло. Из окна дружелюбно светило необычно яркое солнце. Сколько прошло минут, Зайцев не знал. Но был уверен, что не больше часа. Почему же до сих пор с ним никто не связался?

Телевизор неустанно показывал живой и неизменчивый мир дикой природы.

Надо что-то делать, понял Антон. Но что? Обратные адреса его почтовик не сохранял, а письмо он порвал на мелкие кусочки. Дыхание стало чаще, лоб вспотел, появились мурашки… Он не имеет права упустить единственный шанс для спасения. Переключив на новостной канал, увидел ту же самую журналистку, измученную и неухоженную, с неопрятными волосами.

— Только что стало известно, что с одной из крыш небоскреба в центре города вылетел авиалайнер с сотней избранных на космодром к «Счастливчику». Нас оставили умирать!

Не может быть, не поверил Зайцев. А как же он? Ведь он был сто первым! Это его должны были взять на корабль. Он живет в небоскребе в центре города. Только сейчас в правом нижнем углу экрана Антон увидел сегодняшнее число. Оказалось, он проспал целые сутки! Мало того, он проспал свою жизнь.

Шанс, ему предоставили самый значимый шанс, а он его так беспечно упустил.

«Трус! Трус! Трус! — корил он себя. — Если бы сразу застрелился, ничего бы этого не знал. И всё давно было бы кончено. Заставить себя ни о чём не думать и, наконец, сделать то, что хотел в первый же день».

— Нас всех нагло обманули! — вскричала разъяренная журналистка на одной из городских улиц. — Каждому был присвоен номер «сто первый» в списках «избранных» и каждому это сообщили, настоятельно рекомендовав держать всё в тайне. Они боялись и думали, что мы будем спокойно молчать и ждать того, что что-то изменится в списке. С семьями было проделано по такой же схеме. И все мы действительно молчали, потому что…

Раздался выстрел. Молодая привлекательная женщина в строгом костюме мгновенно исчезла с экрана. Оператор успел крупным планом показать упавшее тело журналистки с раздробленной головой, и камера, в руках профессионала, направилась на убийцу. Им оказался совсем еще юный парнишка, придерживающий на плече винтовку. Пьяным взглядом он уставился на оператора, промямлил что-то неразборчивое и направил ствол прямо на камеру. Экран погас, и Зайцев впервые за несколько суток выключил телевизор.

Он запутался и устал. Только что значимый шанс, который Антон упустил, оказался пустой фикцией, сладким пшиком. Шок от упущенного момента сменился новым шоком и расставил все точки над «и». Всего лишь один выстрел… Дьявол, это же так просто!

В третий раз крепко сжав пистолет, чтоб не выронить, Зайцев направил дуло в рот. Сейчас он точно это сделает, нажмет на курок и… Надрывно просигналил почтовик, и от неожиданности Антон выронил оружие. Безразлично подойдя к двери, нажал на распечатку, даже не глядя, от кого пришло последнее в его жизни письмо. Иначе «мыльница» будет сигналить беспрерывно, а умереть хотелось непременно в тишине.

Взяв письмо, первым было прочитано следующее от почтовой компании: «Приносим извинения за опоздание этого письма на сутки. За компенсацией Вы можете обратиться…» Антон истерично рассмеялся. Ну конечно: сейчас он побежит за компенсацией. Это даже не смешно. Он уселся в кресле и начал медленно раскачиваться.

Любопытство победило, и Зайцев решил прочесть письмо. Буквы сливались и, казалось, бегали по бумаге. «… В связи с кончиной одного из избранных, Вы стали на его место. Ваши данные идеально соответствуют максимальной подходимости для заселения колонии на Марсе. В сложившейся ситуации мы не рискуем связываться с Вами по телефону, а используем только проверенный канал. Также мы не можем обеспечить Вам положенной охраны и доставить на место отбытия воздушного лайнера на космодром. Но от Вашего небоскреба до этого засекреченного места не более десяти минут пешей ходьбы. Не привлекая внимания, Вы должны прибыть в самое ближайшее время по этому адресу…»

Зайцев схватился за голову и начал безумно трястись. Влив в себя пол-литра давно подаренного коньяка, он отключился и провалялся в беспамятстве больше суток. Первое, что сделал, очнувшись, включил уже ненавистный ему телевизор. Радостный возглас незнакомого мужчины мгновенно отрезвил.

— Ученые и астрономы ошиблись! И ошиблись они дважды: во времени пролета астероида и в траектории полета «Счастливчика». По неизвестным пока причинам космический корабль резко сменил курс и столкнулся с астероидом. «Счастливчик» уничтожен! — еще более восторженно воскликнул он. — И, как утверждают ученые, именно благодаря этому столкновению астероид пролетит на достаточно безопасном для Земли расстоянии. Мы живы! Мы живы! Мы все живы…

Зайцев опустил голову и единственный на планете горько заплакал, представляя добрые голубые глаза Болдыревой Наташи.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в Ростове-на-Дону, по образованию математик. Литературной деятельностью занялся в 2002 году. Пишет в жанрах фантастики, детектива, юмора, детской прозы. Многократно выходил в финалы и занимал призовые места в различных литературных сетевых конкурсах (по итогам одного конкурса, где вышел в финал, московское издательство «Аст» выпустило сборник фантастики, по итогам другого конкурса изд. «Эксмо» также выпустило сборник). В № 9 за 2006 год журнала «Знаниесила» опубликован рассказ «Время Дон Кихота».

⠀⠀ ⠀⠀

Алексей Леви Лета вечного не прекратится день…

Оливер на бешеной скорости вылетел из-за угла и резко осадил свой джет-байк у дверей бара. Байк подпрыгнул, завилял и зацепил парковочный автомат. Оливер соскочил с седла, и его «Ямаха», сделав еще пару замысловатых пируэтов, грохнулась на дорогу.

Выругавшись сквозь зубы, парень поднял своего реактивного коня и попытался поставить его на подножку. Тугую пружину заело. Баррет пнул ее носком тяжелого ботинка, но это не помогло. Тогда он просто бросил байк посреди тротуара, пнул его еще раз и загремел вниз по ступенькам.

В этот час единственным посетителем бара «У Млечного Пути» был высокий тощий парень с мутными глазами наркомана с большим стажем и повадками профессионального придурка. Он был поглощен очень важным делом: пытался попасть кием по шару, раскорячившись над бильярдным столом.

Оливер, проходя мимо него, резко толкнул его в плечо. Кий вылетел у того из рук и чудом не порвал сукно. Шар медленно покатился по столу, потом, ударившись о борт, вернулся обратно.

— Какого хрена… — тощий парень судорожно нащупывал в кармане нож.

— Да ладно, успокойся, Ники.

— А, это ты, Ол… — Ники застегнул куртку. — Слушай, как это у них получается? Я полчаса пытаюсь загнать его в ту дыру!

Баррет внимательно оглядел стол: на нем был единственный шар.

— Ты полчаса забиваешь ОДИН шар?!

— Я только учусь. Кроме того, у меня глазомер нарушен.

Баррет взял шар, покрутил его в руке, потом размахнулся и со всей силы запустил в дальний угол бильярда. С оглушительным щелчком шар влетел в лузу.

— Вот так это получается.

— Вау! — Ники обошел стол и уставился в лузу.

— Так! Вы двое, вы пришли в бар или в боулинг? — донесся до них голос бармена.

— Все, все, Том, — Оливер поднял руки. — Нам два темного.

— Это все? — мрачно спросил бармен, поставив перед ними по кружке.

Баррет кивнул. Ники вальяжно откинулся на спинку стула и заявил:

— Мне порцию фуа-гра, карпаччо из лососины и рюмочку курвуазье. Силь ву пле!

— Авек плезир, — так же мрачно буркнул в ответ Том и удалился к себе за стойку.

— Чего это он? — обратился Ники к Оливеру.

— Не обращай внимания, — буркнул тот.

— Что сказали докторишки?

— Ничего хорошего. Пришли результаты анализов. Все подтвердилось.

У Ники отвисла челюсть:

— У вас ведь даже страховки нет!

— Нет. Но она здесь и не поможет.

— Как это?

— Эта болезнь не лечится.

— Сейчас все лечится! Даже ногу могут пришить! Или новые вены вставить! Я знаю, мне на руках делали. Дорого взяли, правда… Зато поставили фторолатовые! До сих пор как новенькие!

— Ногу могут пришить. Руку пришьют. Легкие целиком пересадят. Вырастят тебе любой орган взамен больного — глаз, ухо, желудок. Кроме мозга.

Ники, широко осклабившись, хотел ляпнуть какую-то гнусность, но под взглядом Оливера подавился своей остротой.

— Я не знал, что еще есть такие болезни, — прохрипел он.

— Есть, — кивнул Баррет. — Врач назвал мне их все. Штук пять, не больше. Я их, конечно, не запомнил.

Он достал из кармана куртки сложенную в несколько раз бумажку с эмблемой Федерального госпиталя.

— Идио-то-пи-чес-кая кор-тико-синапти-чес-кая де-ге-не-ра-ция, — прочитал по слогам. — Даже не вздумай гавкнуть что-нибудь на тему дегенератов!

— Да молчу я, молчу… Идиопатическая, наверное?

Оливер перечитал бумажку:

— Действительно, идиопатическая. Откуда ты знаешь это слово?

— Я учился в колледже, — пожал плечами Ники.

Баррет хмыкнул.

— В общем, суть там в том, что рвутся связи между нервными клетками в мозгах. И человек теряет память. Сначала забывает какие-то мелочи, всякую фигню. Потом это нарастает как снежный ком. В конце концов, Джен забудет не только меня, но и себя.

— И ничего нельзя сделать? — Ники был в шоке.

— Ничего, — помотал головой Баррет.

— Как она сейчас?

— Нормально. Врач сказал, что чувствовать она себя будет нормально. До… — у Баррета сел голос, он с трудом прокашлялся, — … самого конца. Не будет ничего болеть, не будет никаких других… этих… симптомов. Просто она постепенно все забудет. И всех.

— Какой-то кошмар, Ол. — Ники с трудом подбирал слова. — Мне очень жаль.

— Да, этому врачу из госпиталя тоже было очень жаль. Он вообще был не то напуган, не то обижен, — оскалился Оливер. — Насколько я понял, это не только единственный случай в его практике, но и пятый — всего пятый! — за все время, что медицине известно это заболевание.

— А это какое время? — осторожно спросил Ники.

— Сказал — лет двести. Раньше, возможно, люди тоже болели этой дрянью, но медицина не позволяла поставить диагноз. Теперь в ней случился большой прогресс, — саркастически закончил Баррет.

— Что ты будешь делать?

— Откуда я знаю — что делать?! А что тут сделаешь? Наверное, буду делать вид, что ничего не происходит. Будем ждать, когда все это закончится. Когда она все забудет.

— Нет, я имел в виду — сейчас. Ты скажешь ей об этом? Или ей уже в больничке все сказали?

— Не сказали. Она дома, а я ездил за результатами анализов. Она еще ничего не знает.

— Ты скажешь ей все, — полуутвердительно спросил Ники.

— Да, наверное. У меня не хватит смелости обмануть ее. Если только… удалось бы протянуть с этим разговором.

— В смысле?

— Врач сказал, ей осталось максимум до конца лета. Первое время Дженнифер будет просто забывать чуть больше и чуть быстрее, чем запоминать что-то новое. Поэтому будет не очень заметно. Потом разрушение памяти пойдет быстрее и быстрее, буквально с каждым днем и часом. Кончится лето — кончится память. Через несколько месяцев она забудет.

Оливер не закончил. По его небритой щеке поползла слеза.

— Самое паршивое будет не тогда, когда она забудет, как пользоваться компьютером или ложкой с вилкой. Не тогда, когда не сможет говорить, потому что не вспомнит слова и буквы. Самое жуткое, это когда.. — наконец проговорил он.

— Это когда она забудет тебя, — Ники медленно кивал головой в такт словам.

Баррет уткнулся в свою полупустую кружку.

Несколько минут он сидел молча. Ники раскачивался на стуле, бурча себе под нос что-то вроде «Лето, лето… вечное лето».

— Я поехал, — вдруг поднялся Баррет.

Ники, казалось, этого даже не заметил.

— Лета вечного не прекратится день. — прошептал он.

— Чего? — выходя из-за столика, подозрительно посмотрел на него Оливер.

Ники не обратил на него никакого внимания.

— Сколько я должен, Том? И за этого придурка тоже, — подошел к стойке Баррет.

— Если он не сломал кий, а ты не разбил шар — то только за пиво, — улыбнулся Том.

— Окей, — вздохнул Оливер, расплатился и вышел из бара.

Его джет-байк кто-то аккуратно прислонил к стене.

Баррет завел двигатель и рванул по улице, лавируя в потоке транспорта и время от времени поднимая байк значительно выше метра от дороги, что, как известно, является грубым нарушением Дорожных правил.

* * *

— Иди, там к тебе этот психопат пришел, — недовольно сказала Дженнифер.

— Какой психопат? — недоуменно воззрился на нее Оливер.

— Ну, какой?.. Тут на весь город только один псих, который разгуливает на свободе. Ник, кто же еще.

— Чего ему надо?

— Ну, пойди и спроси. Он там на крыльце.

Оливер вышел на крыльцо. Ник стоял, прислонившись спиной к стене, глаза его были полуприкрыты.

— Ну, чего?

Ник открыл глаза и уставился на Оливера. Так они простояли с минуту, потом взгляд Ники прояснился.

— Хочешь, чтобы лето не кончалось? — спросил он.

— Что? Ты чего опять нанюхался? — обалдел Оливер.

— Ни… че… го! — Ник поводил дрожащим пальцем перед носом своего собеседника. — Я чист. Как стекло! Ты же сказал, что времени у нее… ну, у вас — до конца лета? Лето кончается — кончается все. Хочешь, чтобы лето не кончалось?

— Ты чокнутый! — обреченно выдохнул Оливер.

— Да, — спокойно согласился Ники. — Но к делу в данный момент это не относится. Пшли. Чего покажу… А то твоя меня в дом не пускает.

«И правильно делает», — подумал Оливер, спускаясь по ступенькам на дорожку.

Ники уселся прямо на траву, Оливер опустился рядом с ним на корточки.

— Гляди!

Ники достал из кармана видеоплеер, сунул в него карточку памяти. Экран засветился.

— Смотри, вот.

— Да я ничего не вижу! У тебя руки трясутся так, что ничего не разобрать.

— У меня тремор конечностей! А еще…

— Да, я знаю, еще глазомер нарушен. Дай сюда!

— Ага, а еще у меня…

— Да знаю я! Давай эту штуку! — Оливер отобрал у Ника плеер и уставился на экран.

— Вот сюда смотри, в левом углу.

— Ну и что это? Дельта Винчестера. Яркость. Расстояние от Солнца. Планетная система. Что это такое?

— Четвертая планета Дельты Винчестера! — торжественно провозгласил Ники, ткнув пальцем в экран. — Планета вечного лета!

— Какого, на фиг, лета?! — рявкнул Оливер.

— Вечного, — пискнул Ник. — Лето там никогда не заканчивается.

У Оливера отвисла челюсть.

— Естественно, только в одном полушарии, — размахивая длинными руками, вещал тем временем Ник. — В другом — вечная зима. Экватор — район жутких бурь и штормов. Но вам туда не надо. Вам надо вот сюда, где лето… Мягкий теплый климат, на побережье влажно, в центре континента сухо. 90 процентов солнечных дней в году, средняя температура 22 градуса Цельсия.

— На Земле тоже есть теплые места: Камчатка, Аляска.

— Есть. Только лето там только летом, а зимой там зима.

— Да что ты? Не может быть!

Ники проигнорировал сарказм:

— Может! А вот на этой планетке ВСЕГДА лето в одном полушарии и ВСЕГДА зима — в другом! Она как-то там хитро к своей звезде то ли наклонена, то ли повернута.

— Как такое может быть? — Оливер крутил в руках плеер.

— Откуда я знаю? Я не астроном. Я читаю то, что написано в справочниках. Низкий технический и социальный уровень компенсируется климатическими, географическими и социальными особенностями. Минимальная плотность населения. Практически нулевая рождаемость при нулевой смертности от болезней. Невероятно низкая преступность. Это сельский Эдем. Ты уже сказал ей?

— Что? — Оливер так увлеченно смотрел на экран, что не понял вопроса. — Кому сказал?

— Дженнифер своей. Сказал про анализы?

— Тихо, не ори! Ничего я ей не сказал. Я не знаю, как это сделать. Я не могу. Пока соврал, что результаты будут послезавтра. Типа что-то там не успели сделать.

— А послезавтра что скажешь?

— Откуда я знаю? Будет послезавтра — будет видно.

— Ну да, конечно. — ухмыльнулся Ник.

* * *

— Джен, давай все бросим и уедем отсюда, а?

— Куда уедем?

— Все равно. Куда глаза глядят. Главное — отсюда. Помнишь, как три года назад мы.

— А мои анализы? Надо ведь дождаться результата.

— Да пес с ними, с анализами.

— Там все плохо, да? — Дженнифер посмотрела ему прямо в глаза. — Скажи мне, Оливер, там все плохо?

Баррет отвел взгляд.

— Понятно, — вздохнула Дженнифер, — и ты хочешь, чтобы я сделала вид, что ничего не случилось, что все идет как раньше, да? Мы будем сломя голову мчаться на твоем байке, ночевать на обочине и есть бесплатные гамбургеры, потому что наших денег хватит только на бензин?

— Прости, Джен, я… — Оливер закрыл лицо руками.

— А мне с каждой такой ночевкой, с каждым гамбургером будет становиться все хуже и хуже, и, в конце концов, я умру где-нибудь посреди автострады на другом конце Земли?

— Джен, послушай, ну я же извинился! Да, я сморозил чушь, но я больше не буду! Заткнусь и буду молчать! — заорал Оливер.

— Я согласна, — вдруг спокойно сказала Дженнифер.

— Что?

— Я согласна. Поехали. Прямо сейчас. Собираем вещи.

— Ты серьезно? — обалдел Баррет.

— Абсолютно. Сколько мне там осталось? Неделя? Месяц? Я, по крайней мере, получу максимальное удовольствие за это время. Я хочу умереть посреди автострады.

Девушка рухнула Оливеру на колени и обняла его за шею. Баррет зарылся лицом в ее длинные волосы. В наступившей тишине отчетливо слышалось, как в кухне из крана капает вода.

Упало не меньше сотни капель, прежде чем Баррет глухо пробормотал:

— Прямо сейчас не получится. Надо попытаться продать кое-какие вещи. Достать хоть немного денег.

— Сколько тебе надо на это времени? — Дженнифер погладила его по бритому затылку.

— Не знаю, — развел руками Оливер, — может, получится за завтрашний день все устроить.

— Окей, едем завтра. Пойдем в постель, — Дженнифер потянулась. — Хочу начать получать максимальное удовольствие. Пока еще есть такая возможность.

* * *

Ник недоверчиво помотал головой:

— Значит, ты правда решил увезти ее туда?

— А что тебя удивляет? — огрызнулся Баррет. — Разве не для этого ты мне каталог показывал?

— Обалдеть! Там так классно! — Ник блаженно закатил глаза. — В гости-то позовете?

— Мы еще сами не уехали.

— Так чего ты телишься?

— Денег нет. Хочу заложить дом.

— Он же уже вроде заложен, — прищурился Ник.

— Даже дважды, — кивнул Оливер. — Рискну в третий раз, может снова повезет.

— Я могу чем-нибудь помочь?

Оливер задумался.

— Мне нужны деньги. Много денег. Есть идеи на эту тему?

— Я подумаю. А насчет…

— Само собой. Заберешь мой байк. Но только наводка должна быть железная, понял меня?

Ники медленно кивнул, рассматривая байк Оливера.

— Еще мне нужна форма техника Космопорта с карточкой-допуском на летное поле.

Ник вытаращил глаза:

— Ты с ума сошел? Где я тебе ее возьму?

— Не знаю, где хочешь. Она нужна мне всего на пару часов. Не будет формы — не будет байка.

— Да он мне не очень-то и нужен, — буркнул Ник. — Я и ездить-то не умею.

— Это не сложно. Крутишь ручку и ставишь ноги на подножку. Как только ты перестаешь касаться земли, он набирает скорость и сам держит равновесие. Тебе остается только регулировать скорость и выбирать направление. Дашь информацию — сядешь попробовать. Идет?

— Заметано. Ладно, до вечера.

Ник позвонил, когда уже стемнело.

— Ну что у тебя? — Оливер вышел из дома ему навстречу.

— «Сакс и Митчем», Чарльз-авеню. В четверг будет поступление крупной партии. Товар придет вечером, поэтому останется в офисе на ночь. В сейф весь не поместится, часть, скорее всего, просто свалят на пол. Естественно, будет пара охранников. Но это уже твои проблемы.

— Мои, — задумчиво кивнул Баррет. — А все-таки насколько крупная партия?

— Миллиона полтора. Реально можно взять, думаю, не меньше половины. Тебе этого хватит?

Оливер пожал плечами:

— Чтобы добраться до Дальней Сферы — хватит. Это примерно треть пути. А дальше регулярных рейсов нет.

— Как же вы полетите?

— Там видно будет. Наймусь рабочим на грузовик.

— Или угонишь его? — хихикнул Ники.

— Если выбьюсь из графика…

— Вот форма, — Ник протянул Оливеру пакет. — Карточка в кармане. Но имей в виду, сработает она, скорее всего, только один раз. Потом заблокируется.

— Мне больше и не надо.

* * *

События четверга развивались с кинематографической стремительностью. Для Дженнифер, правда, это была романтическая мелодрама — она полностью доверилась Оливеру в подготовке путешествия. С головой погрузившись в предвкушение полета, она совершенно выкинула из головы все, что могло его омрачить. Ей было плевать, что будет с байком, который они бросили на стоянке Космопорта, откуда у них возьмутся деньги на перелет и на жизнь, сколько времени ей отпущено беспомощной медициной. Она даже не знала, куда именно они собираются лететь.

Четверг же Оливера был боевиком с элементами детектива. Впрочем, ему такой сюжет был не в новинку. Уже пройдя паспортныйконтроль и сдав в багаж свой худосочный байкерский рюкзак, Оливер усадил свою подругу за столик в коктейль-баре, велел заказать что-нибудь убийственно вкусное и омерзительно дорогое, а сам отправился в туалет — «Что-то живот прихватило…».

Просочился незамеченным мимо стюардессы за стойкой и через минуту уже выруливал со стоянки. Полчаса неторопливой аккуратной езды — и Баррет уже в офисе «Сакса и Митчема».

Обратный путь до Космопорта Оливер проделал за одиннадцать минут, сопровождаемый полицейскими сиренами, мигалками и требованиями остановиться. Низвергшись по спиральному пандусу на самый нижний этаж парковки, он натянул свою кожаную куртку на истомившегося в ожидании Ника, нахлобучил ему на голову свой шлем и подтолкнул в спину.

— Ты хоть письмо пришли оттуда! — проверещал Ники, тщетно пытаясь перекричать рев турбин и приближающиеся завывания полицейских флаеров.

Оливер, одетый в униформу электрика, скользнул в приоткрытую дверь с надписью «Только для персонала». Ник, с трудом удерживаясь в седле, рванул по пандусу, подгоняемый лучом полицейского прожектора.

— На прямой у них нет против него шансов, — бормотал Баррет, блуждая по лабиринту служебных переходов и прислушиваясь к удаляющемуся грохоту погони.

Воспользовавшись магнитной карточкой, Оливер посетил багажное отделение, где в его рюкзак перекочевал небольшой, но, видимо, очень тяжелый сверток, сделал небольшой крюк в сторону туалетов и уселся перед Дженнифер ровно за пять секунд до объявления об окончании посадки на их рейс.

— Все нормально? — спросила девушка, располагаясь в противоперегрузочном кресле шаттла, доставляющего пассажиров на околоземную орбиту.

— Все отлично! — широко улыбнулся Оливер.

— Да? — нахмурилась Дженнифер, — А где твоя куртка?

Оливер оглядел себя:

— Вот черт! Забыл, наверное, в сортире! Да и пес с ней!

— А что же твой дружок Николас не пришел проводить тебя?

— Мы с ним уже попрощались, — ухмыльнулся Баррет. — Кроме того, боюсь, сейчас он немного занят.

— Чем же интересно он так занят? Переводит старушек через дорогу? Или украшает цветами церковь?

— Угу, вроде того, — кивнул Оливер.

У Ники в тот момент дел, действительно, было выше крыши: он со скоростью двести пятьдесят миль в час приближался к выставленному поперек дороги полицейскому заграждению. Пора было решать, что делать: тормозить или проверить на себе рекламные описания заграждения, которое, по уверениям производителя, не могло причинить вред нарушителю, врезающемуся в него на скорости до 500 километров в час.

Ники еще немного подумал и неуверенно придавил тормоз. Столкновение действительно не повредило ему: силовое поле мягко обняло его и аккуратно повалило на бок вместе с байком. Следующее, что он увидел, был ствол парализатора, направленный ему прямо в лоб.

— Если ты, урод, думаешь, что шлем спасет тебя от луча парализатора, то ты ошибаешься, — это было следующее, что он услышал. — Медленно вставай и не делай глупостей.

Путь до городского Управления полиции Ник проделал с комфортом — в полицейском автобусе — и в шлеме. Потом его все-таки пришлось снять, чтобы сфотографироваться. В комнату для допросов Ник прошествовал, элегантно держа шлем на сгибе локтя.

— Но это же не он! — хором воскликнули охранники «Сакса и Митчема».

— Что значит «не он»?! — заорал на них старший следователь. — Куртка! Шлем! Красный джет-байк «Ямаха»!

— Куртка… шлем… байк… — кивали охранники, — но это не он.

Ник довольно улыбался.

— Хватит лыбиться, подонок! Кто хозяин байка? Где он?

— Не знаю! — радостно пожал плечами Ник.

Следователь взял со стола шлем, примерился и наотмашь врезал им Нику по лицу.

* * *

— Эй, чувак! Ты не терял лет десять назад красную «Ямаху»?

Оливер Баррет, подвязывавший в палисаднике какие-то кусты, медленно выпрямился.

— Уж не хочешь ли ты вернуть мне ее? А заодно и шлем с курткой? — наконец спросил он.

Ник развел руками:

— Увы, увы. Все это, похоже, до сих пор на складе вещдоков.

— Черт меня побери! Ники!

— Черт тебя побери! Ол!

Покончив с объятиями, воплями и рукопожатиями, мужчины вошли в дом.

— Какими судьбами ты здесь, Ники?

— Вот приехал проведать старого друга. Далеко же ты забрался, Ол!

— С твоей подсказки! Ты же не станешь утверждать, что все это время был за решеткой?

— Нет, меня продержали всего пару недель. Даже кражу твоего шмотья не смогли на меня повесить. Но подставил ты меня, дружище, своим байком и курткой по полной! — заржал Ник.

— А ты, можно подумать, ожидал чего-то другого! — широко улыбнулся Баррет. — С меня причитается!

— Сто процентов! Мне следователь в околотке три зуба выбил, скотина, и челюсть сломал. Плюс моральный ущерб.

— Сочтемся!

— Ты скажи мне главное — как Дженнифер? — Ники явно боялся услышать ответ.

— Нормально, — пожал плечами Оливер.

И добавил, подчеркивая каждое слово:

— Лето же еще не закончилось.

За спиной Оливера щелкнул замок и мужской голос произнес:

— Для вас обоих уже закончилось. Руки на стол, ладонями вверх, так, чтобы я их видел. И давайте без глупостей.

Оливер медленно положил руки на стол. Ники застонал:

— Вот дерьмо, как я лоханулся…

— Ты знаешь его? — спросил Баррет у Ника.

— Да, — буркнул тот. — Это он выбил мне зубы.

— Дернетесь — вышибу еще и мозги. Ты хорошо замел следы, Баррет. Несколько лет тебя разыскивала вся полиция Внутренней Сферы. И все это время я следил за твоим дружком, в надежде, что он выведет на тебя. Я оказался прав.

Следователь набрал короткий номер на телефонной трубке.

— Полиция? Срочно вышлите усиленный наряд к дому 12 по аллее Калм. В доме скрывается опасный преступник.

Оливер, приоткрыв рот, смотрел куда-то за спину полицейского. Глаза его были абсолютно пустыми.

Ники, наоборот, вперился в поверхность стола с таким напряженным внимание, как будто читал там советы, как себя вести в подобной ситуации.

На крыльце вдруг послышались шаги.

— Оли, дорогой, я дома!

Следователь повернул голову к двери, бластер в его руках дрогнул.

Одним движением Ники накрыл ладонью кухонный нож, лежавший на столе, и метнул его. Нож прошуршал по столешнице, взлетел в воздух и угодил ручкой в лоб полицейскому. Его глаза закатились, и он мягко осел на пол.

— Что здесь происходит? — Дженнифер с ужасом смотрела то на незнакомого мужчину, лежащего на полу, то на Оливера, сидящего в той же позе, с руками ладонями вверх на столе, то на Ника, который, казалось, сам был предельно удивлен таким развитием событий.

— Я спрашиваю, что здесь происходит? Оли, кто этот человек?

— Дорогая, поднимись в спальню. Побудь пока там, — глядя прямо перед собой, сквозь зубы произнес Баррет.

— Я говорила — от этого психа только одни неприятности. Откуда он опять взялся на нашу голову? — Дженнифер махнула сумочкой в сторону Ники.

— Я сказал тебе — иди в спальню! — заорал Оливер, вскакивая со стула.

Послышалось завывание полицейских сирен.

— Мы же сможем убедить местных легавых, что он застрелился?

— Даже не надейся. Копы здесь хоть и избалованы низкой преступностью, но одному из нас отвертеться не удастся.

— А что здесь полагается за убийство? — мрачно осведомился Ник.

— То же, что и везде — вышка, — буркнул Оливер.

— Свяжи своей жене руки за спиной, — так же мрачно проговорил Ник.

— Что?! Зачем? Ты что, спятил? — заорал на него Оливер.

— Хочешь обратно на Землю, в тюрягу? Делай, что я говорю!

Оливер вытащил из ящика стола моток прочной веревки, подошел к

Дженнифер, потерявшей дар речи, и связал ей руки.

— Привяжи ее к стулу.

— Какого черта? — засопротивлялась было женщина, но Оливер силой посадил ее на стул и привязал остатками веревки.

Несколько полицейских машин, шурша гравием, подъехало к дому. Заскрежетал громкоговоритель.

— Чудненько, — Ники обошел привязанную к стулу Дженнифер, направляясь к полке с кухонной утварью.

— Ну и что теперь? — саркастически осведомился Оливер.

— Да ничего, — грустно ответил Ники и изо всех сил шарахнул друга по голове сковородкой.

Не обращая внимания на отчаянно визжащую Дженнифер, Ники вытряхнул на пол содержимое ящиков и шкафов, потом бегом поднялся в спальню и сделал то же самое там. Это заняло у него совсем немного времени.

Через минуту Ники вышел на крыльцо, одной рукой прижимая к себе потерявшего сознание следователя, а другой приставив к его горлу нож.

Полицейские машины полукругом выстроились перед крыльцом.

— Мне нужно пятнадцать миллионов долларов и подготовленный к полету корабль! — заорал Ники. — Или я перережу ему глотку! Считаю до трех!

Полицейские явно пребывали в растерянности. Один из них держал у рта микрофон, но не знал, что говорить. Остальные смотрели на Ника сквозь прицелы карабинов и пистолетов и не знали, что делать.

— Раз!..

Полицейский с микрофоном пробормотал:

— Сэр…

— Два!..

Другой полицейский поудобнее перехватил карабин и прицелился.

— Два с половиной. — Ники ехидно ухмылялся.

Слово «Три!», выстрел и движение ножа, перерезавшего шею следователя чуть ли не до позвоночника, совпали во времени.

Десять минут спустя Оливер стоял над двумя телами, накрытыми черной пленкой. Рыдающая Дженнифер прижималась к его плечу.

— Вы знаете этих людей? Мистер Балмер? Миссис Балмер?

— Нет, — помотал головой Оливер и ткнул жену в бок локтем.

— Один из них — полицейский следователь в отставке с Земли. Личность второго мы пока установить не можем. Известно лишь, что они прибыли к нам одним рейсом. Возможно, наш коллега следил за этим подонком. Вам повезло, что он успел сообщить нам.

— Еще как повезло, — буркнул Оливер, почесав шишку на затылке.

Полицейские, наконец, уехали, забрав тела. Оливер сел на ступеньку.

Дженнифер опустилась на колени рядом с ним.

— Может, ты все-таки расскажешь мне, что все это значит? — всхлипывая, спросила она. — Кто этот человек? Как здесь оказался этот твой психованный дружок? Почему он убил его?

Оливер обнял ее за плечи и вытер слезы, струящиеся по щекам женщины. Потом махнул рукой:

— Забудь…

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Алексей Леви (это псевдоним) родился 6 июня 1971 года в Оренбурге. Закончил Оренбургский Государственный медицинский институт в 1994 году. После прохождения интернатуры работал в Адлерской городской больнице г. Сочи врачом-терапевтом и врачом ультразвуковой диагностики. В настоящее время работает веб-программистом. Живет в г. Сочи.

Первая публикация — юмористический рассказ «Советы про запас врачу-интерну» в «Медицинской Газете» (номер 1–2 за 1997 г.). В альманахе Б. Стругацкого «Полдень XXI век» (сентябрь 2007 г.) опубликован рассказ «Номер 758». В № 3 (8) за 2008 год «Знание-сила: Фантастика» был опубликован рассказ «В яблочко».

⠀⠀ ⠀⠀

Леонид Пузин Надежда Град

Надежда Град — молодая стадвадцатитрехлетняя арианка — нежилась в теплой соленой воде Сиреневой лагуны. Перевернувшись на спину, она полностью расслабила тело, отдавшись ласке невысоких покатых волн, лениво набегающих через узкую горловину бухты, и рассеянно следила за плывущими в ослепительной синеве перламутровыми облаками. Недавно взошедшее местное солнце — звезда главной последовательности спектрального класса F7 — стояло невысоко, позволяя сквозь густые ресницы смотреть в зенит. Уже через час это сделается невозможным даже для арианки, не говоря об антитеррианине Льве Глюке, который ближе к полудню не посмеет и на пять минут высунуться на открытое место. Антитеррианине Льве… Левушке… ничего себе — антитеррианине! Да по ветрености и легкомыслию в отношениях с женщинами ее ненаглядный Левушка даст сто очков вперед самому беспечному уроженцу Афродиты-2! Нет! И угораздило же ее всерьез влюбиться в этого бабника! Словно она шестидесяти-семидесятилетняя девчонка, а не зрелая ста двадцатитрехлетняя женщина!

Надежда Град вздохнула и машинально погладила левой ладонью подплывшего Поля — взрослого «самца» из рода саламандр-амфибий. Польщенный вниманием женщины, Поль радостно хрюкнул и проурчал нечто вроде «спасибо» — голосовой аппарат саламандр плохо справлялся со звуками человеческого языка, и понимать амфибий без фонопреобразователя было трудно. Впрочем — как и саламандрам людей, пытающихся щелкать и свиристеть на языке земноводных. Вообще — если бы не увенчавшийся успехом многосотлетний опыт землян по налаживанию ментальных контактов с дельфинами, люди не скоро признали бы саламандр разумными существами. В самом деле: живут в основном в воде, не имеют никаких орудий, а если и пользуются языком, то самым примитивным, по первому впечатлению! Слава Богу, в ходе длящейся вот уже 650 лет Второй Звездной Экспансии люди в значительной степени смогли отказаться от антропоцентрических взглядов на мир, и когда 220 лет назад на Хроносе-2 были обнаружены говорящие саламандры-амфибии — вопрос о колонизации этой планеты сразу отпал.

Описав вокруг Надежды Град крутую спираль, Поль умчался в открытое море: обладая большой способностью к эмпатии, саламандры всегда чувствовали, когда следует приблизиться к человеку, а когда — оставить его в одиночестве.

Молодая женщина-экзопсихолог, заметив внезапное исчезновение Поля, никак на это не отреагировала — сейчас она не была специалистом экзопсихологом, сейчас она была просто ревнивой женщиной. Нет, и угораздило же ее влюбиться в этого рыжего ста шестидесятилетнего мальчишку! Который, несмотря на блестящую научную подготовку и большой опыт в области конструирования и эксплуатации средств Мгновенной Связи, так и останется навсегда мальчишкой! И не только в отношениях с женщинами. Одержимый идеей мгновенного перемещения материальных объектов он, видите ли, не желает «гноить себя» в «тухлых» лабораториях, а предпочитает быть «вольным собирателем камешков» на берегу… чего? Ручейка, речки, океана? Для Левушки — не суть, для него главное: быть вольным собирателем.

Вообще-то — а как всякий психолог, Надежда Град знала основы психиатрии — у ее возлюбленного явно параноидальный склад ума, но… не лечить же Льва от гениальности?! Другое дело — надрать уши! Разумеется, не за его завиральные идеи, а за Ирмочку Кох — не обремененную интеллектом длинноногую восьмидесятилетнюю соплячку.

Утешив себя тем, что человеческую природу не переделаешь, Надежда Град внутренне расслабилась и, прикрыв глаза, стала измышлять для своего неверного возлюбленного какое-нибудь болезненно-сладостное «наказание», как вдруг сквозь сведенные веки ударил ослепительный свет. Опередив сознание, тренированное тело молодой женщины мгновенно скользнуло на дно лагуны — на глубину тридцати метров. Задержав дыханье, Надежда ждала, когда над ней пронесется мощная взрывная волна, но прошли минута, другая, третья, а играющая рябью поверхность воды оставалась спокойной.

Почувствовав, что ей не хватает воздуха, Надежда Град вынырнула на поверхность. Повертев головой, женщина нигде не увидела никаких следов взрыва: ни столбов дыма и пыли — вблизи, ни грибовидного облака на горизонте. Да, но ослепительная-то вспышка была? Причем — настолько яркая, что инстинкт сработал быстрее разума. А ведь, в отличие от сознания, инстинкт не обманешь ни галлюцинациями, ни миражами — и? Что же так ослепительно полыхнуло? И сразу погасло, не оставив никаких следов? Или?.. или Левушке все-таки удалась его безумная затея?! Да, но в этом случае?.. Боже!

В несколько взмахов достигнув берега, Надежда Град стремительно бросилась по ведущей к Станции тропинке. Сто шагов, двести, триста — стоп! Женщина сходу вломилась в густые заросли усыпанного крупными цветами кустарника. До поляны, на которой расположилась Станция, оставалась не более пятидесяти метров, но ведущая к ней тропинка вдруг потерялась в непроходимых зарослях. Надежда, вся в цветочной пыльце и царапинах выбравшись из кустов, недоуменно огляделась: где мощеная известняковыми плитами тропинка, где стройные пальмы по ее обочинам, где подстриженная трава газона, где, наконец, Станция? Вместо ухоженной территории, вокруг кряжистые древесные великаны да густой подлесок из незнакомых женщине кустов, лиан и прочей ни на что не похожей растительности — словом, дебри. Проблуждав в которых не меньше часа, отчаявшаяся Надежда рухнула на землю и бурно разрыдалась: Левушка, что ты наделал?! И где ты теперь — любимый?! Вообще — где все люди?! Неужели на Хроносе-2 она осталась в полном одиночестве?! Но — почему?! Ведь если Льву удалось воплотить в жизнь свои бредовые идеи, то на этой планете никому из людей не могло быть места! Ей — в том числе!

Тем не менее, она здесь, а другие… нет! Станция, конечно, здесь! Просто из-за вдруг выросшего густого подлеска она не может ее найти! Сейчас! Она отдохнет несколько минут и обязательно найдет людей!

Выплакавшись, Надежда Град смогла взять себя в руки и заняться планомерными поисками Станции — тщетно. Единственное, что удалось женщине после двух часов блуждания в почти непроходимых джунглях, это выйти на берег лагуны.

Волны, проникающие сквозь узкую горловину в коралловом рифе, по-прежнему лениво накатывали на широкий песчаный пляж, по-прежнему нестерпимо сияло солнце, в воде по-прежнему резвились разумные саламандры. Здесь, на берегу, Надежде на миг почудилось, что в мире ничего не изменилось, что стоит ей ступить на начинающуюся у раздвоенной пальмы тропинку и она через пять, семь минут придет на Станцию, задаст ласковую трепку своему ветреному любовнику и, простив Левушке его легкомыслие, увы! Ничего подобного быть уже не могло! Все изменилось. Даже отсюда, с будто бы сохранившегося в прежнем виде пляжа, Надежда Град не могла не заметить, что прибрежные пальмы уже не те, которые она знала. Не говоря о поднимающихся за ними, увитых лианами лесных гигантах. И, конечно, начинающаяся на берегу тропинка никуда уже не ведет — ибо нет Станции, нет людей, нет Левушки. А есть… а что, в самом деле, есть? Кажется, есть она, Надежда Град. Которую — совершенно непонятно почему! — этот мир не изверг из себя. Несмотря на то, что — теоретически — после удавшегося Льву эксперимента, она сделалась чужеродной этому миру. И, тем не менее, вопреки всем теориям, она здесь — на одном из сотен небольших, затерявшихся в бескрайних просторах Южного океана, островов. Отныне — единственный представитель вида Homo sapiens на Хроносе-2… а единственный ли?

Трепеща от смешанного с робкой надеждой предчувствия неудачи, женщина активировала вживленную под кожу левого предплечья капсулу Мгновенной Связи — молчание. Находящаяся в девяти тысячах километров отсюда Северная Станция не ответила, а это могло означать только одно: в результате Левушкиного эксперимента — в полном соответствии с его бредовыми идеями — Северная Станция исчезла также как и Южная.

Причем — вместе со всеми исследователями. В противном случае индивидуальная капсула МС автоматически отозвалась бы на вызов Надежды Град — будь ее обладатель хоть без сознания, хоть даже мертвым, ибо повредить капсулу МС чрезвычайно трудно, практически невозможно. И из всего этого следовало, что на Хроносе-2 она осталась единственной женщиной в радиусе двадцати семи световых лет.

Осознав свое полное одиночество, Надежда Град почувствовала такую тоску, что не смогла даже заплакать — какие слезы, когда на расстоянии двадцати семи световых лет нет никого, кто бы мог их утереть? И вдруг.

— Нджда, тнг нна дна. Мна с тба.

«Надежда, ты не одна. Мы с тобой», — поняла женщина скрипуче щелкающую речь незаметно выбравшегося на берег и приблизившегося к ней Поля.

Благодарная Надежда Град коснулась ладонью плеча разумной саламандры и, почувствовав исходящие от нее волны дружелюбия и участия, немного приободрилась — действительно! Ох уж этот антропоцентризм! Страдая от обрушившегося на нее несчастья, она совершенно упустила из вида, что Homo — еще не все, что не мене важно — sapiens. Значит, в главном — в реализации интеллектуального потенциала — она не одна. И все же… интеллект интеллектом, а душа душой! Не говоря обо всем прочем, смогут ли разумные саламандры удовлетворить ее потребность в элементарном общении с себе подобными?

Однако сейчас, чувствуя рядом дружелюбно настроенное разумное существо, женщина смогла заплакать — теперь, образно выражаясь, было кому утереть ее слезы. Надежда плакала, а Поль, бережно гладя ее по плечам и спине рукой-ластой, эмпатировал ощущения нежности, заботы, понимания и любви. И женщину покорила эта ненавязчивая ласка разумного земноводного — выплакавшись, Надежда Град смогла увидеть мир не в столь черном свете, как прежде. Да, конечно, тревога за судьбы пропавших людей и, особенно, Левушки оставалась, но женщина вдруг почувствовала, что все они живы, хоть и находятся в невообразимой дали. И, значит, их возвращение вполне вероятно?..

Надежда Град вдруг вспомнила, что ее индивидуальная капсула МС, если убрать ограничитель, пригодна для связи не только на межконтинентальные, но и на межзвездные расстояния. Да, использование индивидуальных средств МС для сверхдальней связи разрешалось только в исключительных обстоятельствах, но сейчас был как раз такой случай.

Отыскав острую раковину, женщина сделала небольшой надрез на коже левого предплечья, слизнула выступившую капельку крови и, ногтем указательного пальца подковырнув утопленный в корпусе миниатюрной капсулы шпенек, извлекла предохранитель — тонкую, но чрезвычайно прочную нить. Теперь, ориентированная на десятки тысяч стационарных приемников Мгновенной Связи, индивидуальная капсула Надежды Град должна была автоматически посылать сигналы бедствия по всем направлениям — черта с два! Прошло пять секунд, десять — минута — никакого ответа! Поломка? С какой стати? Ведь индивидуальные капсулы МС, кроме того, что исключительно прочны — дьявольски надежны. И сейчас, не получая ответного сигнала, женщина чувствовала, что впадает в панику: неужели вздорный Левушкин эксперимент мог иметь такие глобальные последствия?! Хотя, если Льву Глюку действительно удалось воздействовать на удаленные во времени критические точки, последствия могли оказаться самыми непредсказуемыми. Ведь в этом случае вмешательство в мировой событийный ряд случилось на одном из самых глубоких уровней — на уровне виртуальных причинно-следственных связей. Что — конечно, сугубо теоретически — могло привести к исчезновению всей актуальной вселенной. Однако — по ощущениям Надежды Град — не привело. А вот Левушка — ее неверный возлюбленный — бесследно исчез. И она, ста двадцатитрехлетняя арианка.

Если бы не Поль и другие присоединившиеся к нему разумные саламандры, женщина вновь впала бы в безудержное отчаяние, но эмпатируемое аборигенами Хроноса-2 чувство соединенности всех со всеми отвратило Надежду Град от желания немедленно утопиться. Вздор! Человечество не исчезло! Просто испортилась ее индивидуальная капсула МС! Или… женщине вдруг пришло в голову, что в результате безответственного эксперимента Льва Глюка Мгновенная Связь могла оказаться еще не открытой видом Homo sapiens? Более того — этот беспокойный вид до сих пор не освоил межзвездные перелеты?

По счастью, эмпатируемые земноводными дружелюбие, нежность, любовь удержали женщину от нового витка отчаяния, и представившиеся Надежде картины вечного одиночества вызвали у арианки лишь ностальгическую грусть: что же — не она первая, не она последняя. Во все времена было немало изгоев разлученных с родной страной, родным языком, родной культурой. Взять хотя бы того же Робинзона Крузо, в отличие от которого, у Надежды Град не было при себе ничего из сделанного людьми: ни припасов, ни инструментов, ни орудий, ни даже минимальной одежды — если люди входили в воду Сиреневой лагуны хотя бы в плавках или бикини, саламандры не вступали с ними ни в какие контакты, объясняя это тем, что все искусственное резко подавляет чувство эмпатии. Соответственно, купалась Надежда Град полностью обнаженной. А поскольку от ее коттеджа до берега Сиреневой лагуны было не более полукилометра, то и пришла она сюда тоже голенькой. Благо, нравы исследователей позволяли подобную вольность. Да плюс теплое летнее утро — вообще: мягкий субтропический климат острова, на котором располагалась Станция.

Так что в обеспеченности припасами и снаряжением Надежда Град безнадежно проигрывала Робинзону Крузо. (Конечно, если не считать капсулу МС, о многих возможностях которой арианка, потрясенная свалившимся на нее несчастьем, в данный момент напрочь забыла.) Зато в другом — в возможности общения с братьями по разуму — женщина была в несравненно лучшем положении, чем потерпевший кораблекрушение матрос.

— Надажда, таба нада ахадать. Здась бать нальза. Бадать штарм. Скара. Сачас. Падам. Аз пакажа, гда мажна бать.

Вдруг обеспокоено произнес Поль. Из всех гласных звуков человеческого языка саламандрам давался только звук «а», да и то с трудом. Поэтому, как правило, земноводные его произносили только по месту, не заменяя звуком «а» другие гласные. И то, что сейчас Поль попытался как можно точнее скопировать человеческую речь, лишь затруднило понимание.

Смысл сказанного дошел до Надежды только тогда, когда Поль, взяв женщину за руку, неуклюже поднялся на задние ласты и со всей доступной для него скоростью повел арианку в сторону прибрежных пальм. И хотя, кроме вдруг появившейся на горизонте темно-лиловой тучи, ничто не указывало на необходимость спешки, женщина почувствовала: ураган налетит на остров через пять, семь минут. Причем — ураган страшный. Такой, какого не видела не только она, но, возможно, не регистрировали исследователи за все 220 лет изучения Хроноса-2.

— Поль, в лес нельзя. Опасно. Ураган повалит деревья. Да и вообще — здесь низко, все затопит. Уходи в лагуну. Там на глубине никакой шторм не страшен. А я попробую добежать до скальной гряды. Возможно, найду пещеру.

Думая, что саламандра не может оценить ярость надвигающейся бури и, соответственно, степень угрожающей ей опасности, Надежда Град попыталась отговорить Поля от смелого, но, на взгляд женщины, безрассудного поступка.

— Зна. Тт нн спш тжж. — Больше не стараясь подделываться под человеческую речь, привычным для себя образом ответил Поль. — Здз асть дна бжаща. Кда пршла вв лда — вва нн бла. А счас, кгда тва мжж вл всх лда, нна снва асть.

«Поль знает об исчезновении всех людей, — поддерживая неуклюже ступающую по земле саламандру, подумала Надежда. — Мало того, он знает, что люди исчезли в результате эксперимента моего непутевого Левушки! Откуда?»

Но сосредоточиться на этих непростых вопросах женщина не успела — налетел ветер, ярко сверкнула молния, ударил гром.

— Здззь бльзка. Аз нн спть. Тт спшшь. Бга. Вдшь та бльш дрва? Там пщра. Бга.

Диким порывом ветра сбитая с ног, сквозь вой и грохот налетевшей бури Надежда Град услышала самоотверженный совет амфибии. Да, если оставить саламандру и со всех ног броситься к одиноко стоящему лесному гиганту, она, пожалуй, сможет добежать до укрытия прежде, чем ураган обрушится на остров со всей сокрушающей силой. Да, но… бросить Поля? Который ни за что не успеет вернуться в лагуну и наверняка погибнет на берегу? Ведь саламандры на суше очень медлительны и неуклюжи — Поль и десяти минут не сможет противиться ярости небывалого урагана. И? Нет! Спасутся или погибнут они вдвоем! Два мыслящих существа, два сапиенса — саламандра и человек.

Женщина присела, схватила поперек туловища лежащую на земле амфибию, закинула ее себе на плечо, резко выпрямилась и, шатаясь под порывами ветра, трусцой побежала к возвышающемуся над пальмами огромному дереву. Вообще-то, для физически сильной, хорошо тренированной арианки пробежать триста метров с восьмидесятикилограммовым грузом на правом плече не составило бы особенного труда, но… первый раз Надежда упала, не одолев и семидесяти метров. Следующий бешеный порыв ветра сбил женщину с ног еще через пятьдесят шагов. Причем, на этот раз она упала так неудачно, что растянула ахиллесово сухожилие на левой ноге и, кажется, повредила правую ласту Поля — во всяком случае, арианка почувствовала пришедший извне болевой импульс. Будь у нее хоть секунда времени, женщина вскрикнула бы, но сейчас, в поисках спасения, Надежда отметила эту двойную боль как нечто стороннее, досадное, но не существенное. Поль отреагировал по-другому: почувствовав боль своей спасительницы, саламандра коротко проскрежетала:

— Брззь ммна. Ббга дна.

Не слушая амфибию, женщина вновь подхватила Поля и, хромая на левую ногу, продолжила отчаянный путь к спасению — под бешеным натиском урагана спотыкаясь и падая, через каждые пятнадцать, двадцать шагов.

Когда до убежища оставалось около пятидесяти метров, с неба обрушился водопад. А если к бешеному ливню добавить ослепляющие вспышки молний, оглушающий гром, треск ломающихся деревьев, то ничего удивительного, что, достигнув входа в пещеру, Надежда Град посчитала чудом свое с Полем спасение. Вот тебе и планета с семиградусным наклоном оси вращения, вот тебе и мягкий субтропический климат! Ведь ураганы такой силы случаются лишь на Земле, Антитерре, Аресе-1, ну, и еще пяти, шести отличающихся особенно суровым климатом планетах! Но чтобы — на Хроносе-2? А уж не Левушкин ли безответственный эксперимент поднял всю эту бучу?!

Разумеется, подобные мысли явились Надежде Град лишь после того, как она с Полем укрылась в надежном убежище — в толще известняка промытом подземной речкой гроте.

Ураган бушевал все яростнее, беспрерывно грохотал гром, вспышки молний слились в одно фантастическое бледно-фиолетовое сияние, то и дело с треском валились или сломанные, или вывороченные с корнями деревья. Ветер гнал волны с океана — так что хляби морские, соединившись с хлябями небесными, в течение трех часов затопили большую часть острова. У женщины возникло ощущение, что природа, возмутившись экспериментом Льва Глюка, хочет уничтожить не только следы, но саму память о пребывании людей на Хроносе-2. Вздор, суеверие, беспардонный антропоцентризм — но, чем дольше свирепствовал ураган, тем, дрожащей от холода Надежде Град, все сильнее казалось: Левушка! Во всем виноват ее неверный возлюбленный! По милости которого, она вот уже несколько часов дрожит от холода, в тщетной попытке согреться, прижимаясь к тоже смертельно мерзнущей саламандре! Ах, Лева, Левушка…

— Нджда, сла тт нн смжшь зжчь агнь, та мм мрм ат хлада.

Робкая просьба Поля вывела из оцепенения впавшую в апатию арианку. Поднявшись на ноги, Надежда Град стала на ощупь шарить по песчаному полу — надеясь отыскать две, три занесенных дождями ветки. Однако, излазив в темноте всю небольшую пещеру, женщина не нашла никакого топлива. С виноватым видом вернувшись к замерзающему Полю, Надежда собралась поведать ему о своем удручающем открытии, как вдруг спохватилась: Господи! Да у нее же океан энергии! И, главное — она знает, как ею воспользоваться! Ведь еще перед отправкой в экспедицию, когда ей вживляли под кожу капсулу МС, она получила соответствующие инструкции! И надо же! Сейчас, когда пришло время воспользоваться одной из этих инструкций, она все забыла!

Отступив от саламандры на полтора шага, Надежда несколько раз энергично нажала на скрывающую капсулу плоть, набрав соответствующий код.

Все тело женщины окуталось голубоватым сиянием; вытянув левую руку, арианка задала энергетическому полю нужные параметры и направила указательный палец на стену пещеры. Ослепительное световое пятно, кругообразно скользя по слоистому известняку, в течение нескольких минут накалило два кубометра камня до температуры трехсот-четырехсот градусов — женщина выключила капсулу МС и вместе с Полем отступила вглубь убежища: нагретое место дышало непереносимым жаром. Не имея практики, Надежда сформировала чересчур мощный луч. По счастью, грот был достаточно вместительным, и для двух сапиенсов нашлась комфортная зона.

Благодарная амфибия, устало проурчав «спсьба», растянулась на покрытом песком полу грота и сразу заснула — видимо, для саламандры, больше девяноста процентов времени проводящей в воде, застигший ее на суше ураган оказался почти непосильным испытанием. Впрочем, и человеку, Надежде Град, пришлось израсходовать столько физической и нервной энергии, что, жесткое посчитав песчаное ложе вполне комфортабельным, арианка легла рядом с Полем и попробовала уснуть. Тщетно. Несмотря на смертельную усталость, сон не шел к женщине — не из-за воющего снаружи шторма, а из-за вновь одолевших Надежду тяжелых мыслей. Да, она мало что понимает в граничащих с философией областях теоретической физики, но ведь Левушку-то знает очень неплохо! Знает, что он «сумасшедший гений»! И, следовательно, могла предполагать, что, какими бы завиральными ни казались его идеи, вероятность их реализации не равна нулю. Оставался ничтожный шанс, что, используя сверхдальнюю Мгновенную Связь, Льву Глюку удастся воздействовать на затерянные во времени точки бифуркации — и? Случилось то, что случилось! И во всем виновата она — ослепшая от ревности, самовлюбленная дура! А еще — психолог! Вместо того, чтобы дуться из-за романа Левушки с Ирмой Кох, побольше бы внимания уделять его работе!

— Наджда, нн нада. Тт нн в чм нн внвата.

Услышав скрипучий голос проснувшейся саламандры, женщина вздрогнула: это уже не эмпатия! Это уже попахивает телепатией! Допустим, пробудившись, Поль мог ощутить ее смятение, но догадаться, чем оно вызвано?.. хотя… а земноводное, между тем, продолжило:

— Тва мжж врнтса. Чрз дсть льт. Вмсть с всм льдьм.

«Он — что? Мало того, что телепат, так еще и ясновидящий?! Да, но в этом случае почему мы люди за все 220 лет исследовательской работы на Хроносе-2 не заподозрили ничего подобного?», — мелькнуло в голове у арианки, и Поль тут же ответил на ее не высказанный вопрос.

— Да, Наджда. Мм мжм слшть мсль дрг дрга, а такж вдть та, чта бдть. А вам гврть бла рана. Вв нн так как мм. Вв, чтаб знать, длать сба рзн вщ, а мм знать так, сднв мсль мнгх.

«Да, Надежда. Мы можем слышать мысли друг друга, а также видеть то, что будет. А вам об этом говорить было рано. Вы не такие как мы. Вы, чтобы познавать мир, делаете себе разные вещи, а мы познаем по-другому, соединив мысли многих, — поняла арианка. И тут же подумала: — Вот тебе и сходная ментальность! Почти человеческое мышление! Как бы ни так! Ну да, то, что саламандры эмпатики, это поняли еще первые исследователи Хроноса-2, но способности земноводных к телепатии и ясновидению… нет! Какими же слепцами были все экзопсихологи, изучавшие эту расу?! Она — в том числе! Но главное — даже не телепатия и ясновидение!

Главное — феномен коллективного мышления. Если она верно поняла Поля, разум амфибий коренным образом отличается от человеческого: саламандры не обучаются индивидуально, а непосредственно перенимают знания от своих сородичей. Но в таком случае мышление амфибий должно эволюционировать крайне медленно? В десятки, если не в сотни раз медленнее человеческого? Хотя…»

И вдруг Надежда Град почувствовала, что и этот, и все подобные ему вопросы являются для рептилий совершенным пустяком, что «познание ради познания» саламандрами ценится очень невысоко, что для них главное — гармония в отношениях друг с другом и с окружающим миром.

Именно поэтому разумные амфибии, как только людям удалось объясниться с ними и убедить аборигенов, что пришельцы не причинят вреда ни самим саламандрам, ни их миру, проявили редкое дружелюбие. Хотя, как только что поняла Надежда, открылись амфибии далеко не полностью. Намеренно? Или в силу особенностей своего интеллекта? Но в таком случае, почему Поль все же доверился ей? Из благодарности, что она помогла ему спастись? Но ведь и он тоже, смертельно рискуя, показал женщине убежище на суше. Вместо того, чтобы, нырнув в глубину лагуны, спокойно переждать бурю.

«Надежда, для меня жизнь — совсем не то, что для тебя, — поразительным для человека образом арианка вдруг непосредственно восприняла мысль амфибии. — Да, от наших далеких предков у нас сохранился страх смерти, но только — на телесном уровне. Наше сознание — или наша индивидуальность, не знаю, как будет правильно — не исчезает полностью с физической смертью организма, но, слившись с сознанием миллиардов особей нашего вида, продолжает существовать. Также — как и наши ощущения.

«Поль, неужели мы с тобой можем общаться мысленно? — игнорировав не совсем понятные разъяснения саламандры, Надежда в первую очередь заинтересовалась самим фактом телепатического общения. — А почему не могли раньше? Или — вы можете передавать мысли только друг другу? Или?..»

Благодаря полученному ею телепатическому дару, женщина поняла: все дело в эмпатии. Когда она спасала Поля, а Поль спасал ее, их внутренние чувства и внешние ощущения слились настолько, что, сделавшись общими, открыли дорогу прямому обмену мыслями. Ибо телепатия у саламандр развилась на основе эмпатии. И ясновидение — тоже?

«Относительно ясновидения — я не знаю, — мысленно отозвался Поль, — то, что ты называешь ясновидением, возникло у нас недавно. А насчет открывшейся у тебя способности к прямому обмену мыслями — ты поняла верно. К тому же, Надежда, способности к ясновидению у нас проявляются спорадически — независимо ни от времени, ни от степени важности грядущего события. Как, почему — не спрашивай, сам не знаю.

Однако, Надежда, можешь не сомневаться, твой Лев вместе со всеми исчезнувшими людьми благополучно вернется на этот остров через девять лет, одиннадцать месяцев и четыре дня. И здесь все станет, как прежде — до их исчезновения — и ваша Станция, и дорожки в лесу, и подстриженные газоны. А не эта дичь из прошлого, появившаяся вместе с ураганом. Который тоже — из прошлого. Ведь на нашей планете вот уже 20 миллионов лет не было таких свирепых ураганов»

«Интересно, откуда Поль может знать о климате на Хроносе-2 за 20 миллионов лет? Да еще — в таких подробностях?», — подумала женщина и тут же получила телепатический ответ:

«Наш вид знает обо всем случившемся на планете за последние 25 миллионов лет — с того времени, когда у нас появилась способность к телепатическому общению и образовалась коллективная память. Вообще, Надежда, мы, саламандры, были крайне удивлены, познакомившись с вашим способом познания мира. Ведь, по нашим представлениям, вы, не обладающие коллективной памятью, должны были находиться на крайне низком уровне развития — в самом деле, много ли может знать отдельно взятый индивид? Да еще — при весьма невысоком уровне эмпатии? Однако, Надежда, непосредственно почувствовав мою боль, ты стала эмпатиком. И я теперь, честно, не знаю: насколько ты осталась человеком, насколько — сделалась саламандрой…»

«Я — саламандра? — на миг возмутилась женщина, но сразу же справилась с этой антропоцентрической отрыжкой, — а почему бы и нет? В конце концов, не я сбежала ото Льва, а Левушка умчался за тридевять земель отсюда. На десять лет бросив меня одну-одинешеньку в обществе двоякодышащих телепатов! А под боком, понимаешь, Поль — такой симпатичный, светло-зеленый, с темно-розовыми глазами.»

На второй день пребывания человека и саламандры в подземном убежище ветер немного стих, но похолодало еще сильнее — пошел снег. Конечно, заключенный в капсуле МС практически неисчерпаемый запас энергии позволял Надежде поддерживать в приютившей ее с Полем пещере нужную температуру, но уже на другой день вынужденного заточения и женщина, и саламандра стали страдать от голода. Особенно — женщина: ах, как бы она сейчас впилась зубами в толстый кусок синтетического мяса!

«Мяса — фи! Есть трупы животных — стыдись, Надежда! Нет, я пошутил, я понимаю, вы едите не трупы, а ткани, выращенные из клеток, и все же… нет ничего вкуснее, чем слегка подгнившие водоросли! — свои гастрономические пристрастия обозначила саламандра. — Водоросли, да еще подгнившие — бр-р-р! — телепатически «огрызнулась» женщина, — подгнившие фрукты — куда ни шло, ну, из-за содержащегося в них алкоголя, а водоросли, или в них тоже есть алкоголь? И вы, саламандры, также неравнодушны к «зеленому змию», как мы — люди? Также как и мы — раса пьянчужек?»

Пошутив, а наличие у разумных амфибий чувства юмора, открывшееся при телепатическом общении, явилось для Надежды приятным сюрпризом, женщина подумала, что сейчас она не отказалась бы и от водорослей и решилась на опасную вылазку. Мысленно убедив Поля, что риск для нее не слишком велик — ураганный ветер утих до штормового, а выпавший снег не страшен существу, сформировавшемуся в суровых условиях ледникового периода — Надежда Град выбралась из пещеры.

Снаружи женщина сразу почувствовала: предки предками, а прогуляться босиком по снегу — удовольствие ниже среднего. Однако пустой желудок настоятельно требовал пищи — хотя бы водорослей — и Надежда чуть ли не бегом устремилась к кромке прибоя. По счастью, шторм вынес на берег массу морской растительности, так что собрать десятикилограммовую охапку водорослей было для арианки делом нескольких минут. И все равно, вернувшись, Надежда устроилась как можно ближе к пышущей жаром стене пещеры — бедные кроманьонцы! Не имея кваркония, пережить ледниковый период!

Прочитав мысли женщины, Поль шутливо протелепатировал Надежде, что вполне с ней согласен: Земля — далеко не райский уголок, но…

Приободрив представителя вида Homo sapiens, разумная амфибия засунула в рот пучок водорослей и с хрустом сомкнула пластинчатые зубы. Женщина, вошедшая в телепатический контакт с саламандрой, вдруг почувствовала, что малосъедобные на ее взгляд, буровато-зеленоватые волокна морской травы на самом деле отменно вкусны и питательны — человеческие зубы заработали с тем же усердием, что и зубы рептилии.

Насытившись, Надежда Град сразу заснула, а когда проснулась в обнимку с Полем, то поняла: отныне она, действительно, скорее саламандра, чем человек. Надолго ли? До возвращения на Хронос-2 пропавших людей? Или — навсегда?

Отложив решение этого непростого вопроса на десять лет, женщина с удовольствием влилась в сообщество разумных амфибий — еще бы! Видеть миллионами глаз, слышать миллионами ушей, думать миллионами умов, кто бы из людей (из существ, трагически заключенных в рамки собственныхиндивидуальностей!) смог воспротивиться такому соблазну?

Точно в предсказанный Полем срок — через девять лет, одиннадцать месяцев и четыре дня — Лев Глюк вместе со всеми исследователями и научной станцией вернулся на остров. Со стороны Сиреневой лагуны, где Надежда лениво плескалась в обществе трех десятков саламандр, это выглядело так: полыхнула ослепительная вспышка, и все стало, как прежде — возделанные газоны, ухоженные дорожки, уютные жилые коттеджи, куполообразное здание научного центра, бытовые и служебные корпуса.

Люди вернулись, и Надежда Град вновь почувствовала себя человеком: экзопсихологом, женщиной, арианкой, любовницей «сумасшедшего гения» Льва Глюка. Который, когда перед его глазами предстала загоревшая дочерна «русалка», почти не удивился, а только заметил вскользь:

— Ну, Надька, ты даешь! За одну ночь из арианки суметь превратиться в африканку — нужен большой талант! Или наши биохимики изобрели какой-нибудь особенно быстродействующий крем для загара? И ты всю ночь валялась под кварцевой лампой? А знаешь, — все мысли Льва вертелись вокруг только что проведенного, неудачного, как ему думалось, эксперимента, но все же «сумасшедшему гению» достало галантности сделать комплимент любимой женщине, — быть такой черненькой — тебе идет.

Нет, правда…

Очутившись в объятиях Льва, женщина окончательно забыла, что еще двадцать минут назад она была саламандрой. Правда — ненадолго. Когда остыл жар мужских поцелуев, Надежда Град вдруг почувствовала, что отныне она не приревнует Левушку ни к Ирме Кох и ни к какой другой из возможных в грядущем соперниц.

Если бы Лев Глюк не был всецело поглощен новыми идеями (а узнав от Надежды, что его рискованный эксперимент провалился не полностью, что вместо запланированного перемещения в пространстве случилось спонтанное перемещение во времени, ученый с жадностью ухватился за альтернативные возможности), то «сумасшедший гений» скоро заметил бы перемену, случившуюся с его возлюбленной, но лишь по прошествии года Лев Глюк узнал, что его любимая женщина — не человек!

Как-то вечером, смывая с себя усталость напряженного рабочего дня, Лев вместе с Надеждой и еще четырьмя сотрудниками Станции купался в Сиреневой лагуне. И вдруг в голове у Льва — не в ушах, а именно в голове! — заслышался голос: Надежда, тебе надо сделать окончательный выбор. Определиться — кто ты? Человек или саламандра? Да, мы понимаем: выбор для тебя не легкий, но сделать его необходимо.

«Нет, я не хочу ничего выбирать, я хочу, чтобы все оставалось, как есть! — мысленно воспротивилась женщина, — хочу быть и человеком, и саламандрой! Ведь я уже целый год такая — и все в порядке! Никакого раздвоения личности!»

«Погоди, Наденька, все не так просто, как тебе кажется, — в начале этого неслышимого диалога изумившись открывшимся у него телепатическим способностям, Лев Глюк быстро взял себя в руки и мысленно предостерег возлюбленную, — с тем, что творится в твоей голове, земная психиатрия до сих пор не сталкивалась. Саламандры правы: последствия для твоего разума могут быть самые катастрофические. Так что…»

«Левушка, ты что?! Тоже стал телепатом?! — уклонившись от сути, мысленно воскликнула Надежда, — можешь слышать мой разговор с саламандрами? Но — каким образом? Ведь ты никогда не был эмпатиком. И вдруг…»

«Вдруг не вдруг — сейчас не главное, — Лев мысленно обратился сразу и к любимой женщине, и к плавающим вокруг саламандрам, — главное — насколько для тебя опасно существовать в двух ипостасях: человека и иного разумного существа? Воистину — чудны дела Твои, Господи! Я, как дурак с писаной торбой, ношусь с дешевой идейкой мгновенного перемещения в пространстве, а тут, под боком, творится самое натуральное чудо! Человек обретает способность существовать в двух ипостасях! И я целый год ничего не замечаю! И только, когда на тебя — на мою любимую — наваливается тяжелейший выбор, у меня открываются глаза. Верней, не глаза — мозги.»

«Лев, а теперь и перед тобой стал тот же выбор, что и перед Надеждой, — протелепатировал подплывший к любовникам Поль, — обретя дар непосредственного обмена мыслями, ты перестал быть человеком. Верней, оказался в переходном состоянии — между человеком и саламандрой. А поскольку в таком состоянии долго находиться нельзя, то, чтобы полностью не лишиться разума, тебе в течение трех, четырех месяцев необходимо определиться — кто ты? Человек или саламандра?»

«Какой выбор? Я не хочу ничего выбирать!»

Совсем как несколькими минутами ранее его возлюбленная, автоматически воспротивился Лев Глюк, но сразу же понял: детское неприятие ситуации — не решение проблемы. Ни ему, ни Надежде не уйти от нелегкого выбора. Взявшись за руки, в сопровождении стаи саламандр Лев и Надежда поплыли в открытое море. Вслед за ними, чего поначалу не заметили сделавшие свой выбор любовники, потянулись купавшиеся в Сиреневой лагуне исследователи — три женщины и один мужчина.

Когда звездолет класса «Галактика» доставил на Хронос-2 очередную смену ученых, то командир корабля не обнаружил на Южной Станции ни одного человека, а на Северной — небольшую, ушедшую вглубь острова группу из двадцати семи наиболее консервативных представителей вида Homo sapiens, которые поведали вновь прибывшим о Великом Исходе. По их словам, соблазн слияния своей индивидуальности с коллективным разумом аборигенов оказался настолько неодолимым, что ни о каком продолжении исследований на Хроносе-2 не могло быть и речи: вон они — наши «исследователи»! Поглядите, с каким удовольствием резвятся в море! Еще бы! У людей, присоединившихся к саламандрам, в течение двух лет вырастают жабры…⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1947 году в Крыму в селе Красный Мак. В 1968 году закончил Ростовское-на-Дону художественное училище. Живописец, участник многих художественных выставок. Стихи и прозу пишет с юности. Публиковался в журналах «Смена» (№ 6, 1990 г.), «Искатель» (№ 9, 2006 г., № 8, 2007 г., № 9, 2011 г.), «Порог», Украина (№№ 5, 11, 2007 г.), «Я», США (август 2007 г.), «Свет» (№ 11, 2007 г.), в альманахе «Порог-АК», Украина (выпуски 1, 2, 5 за 2008 г., 15 за 2011 г.).

⠀⠀ ⠀⠀

Виталий Мальков Лежебоки

На планету мы наткнулись случайно, когда уже закончили основное свое задание — облет самых крупных звезд скопления Плеяды. Просто решили поближе познакомиться с одним из коричневых карликов, составляющих большинство объектов нашей Галактики. Это был самый обычный научный интерес, и, конечно же, никто из нас не мог предположить, что темная субзвезда преподнесет сюрприз. Но, видимо, из таких вот случайностей и состоит познание мира и движение вперед человечества. Многие научные открытия совершаются благодаря случаю. Так произошло и в этот раз…

В общем, бортовые телескопы «Коперника» зафиксировали единственную небольшую планету у бурого карлика, который и сам-то был невелик.

Наш бравый командир и начальник экспедиции Костя Лиходей собрал экипаж в кают-компании и сообщил всем новость.

— Ну, что скажут ученые умы? — Он улыбнулся. — Курс менять будем?

В шутку все мы называли его капитаном, на что Костя совсем не обижался и, как мне кажется, даже гордился своим прозвищем. Он свято чтил и соблюдал принцип демократичности при принятии важных решений, всегда прислушиваясь к мнениям других и считаясь с более опытными внеземельщиками.

Понятное дело, вопрос этот Лиходей задал неспроста. Видимо, его терзали сильные сомнения — затевать обследование планеты или нет. Шансы на обнаружение там чего-либо интересного были ничтожны, а терять попусту время никому из нас не хотелось. Мы и так проторчали в Плеядах добрых полгода и уже порядком соскучились по родной Земле. Всем хотелось поскорее добраться домой, где нас ждали родные и любимые, и капитан прекрасно это понимал. Поэтому после вопроса в кают-компании возникла длительная звуковая пауза. Каждый обдумывал ответ, от которого зависела дальнейшая судьба экспедиции.

А Костя спокойно сидел в кресле, потягивал из пластиковой банки свежий кофе и ждал. По его взгляду можно было догадаться, что в голове капитана созревает нечто не совсем приятное для нас. Я очень хорошо знал этот задумчивый взгляд, потому что имел возможность наблюдать его в прошлой экспедиции, когда мы с Лиходеем летали к Эпсилону Эридана.

Первым не выдержал ксенобиолог Валера Черников, самый молодой в экипаже.

— А может, ну ее к лешему? Сомневаюсь, что в вечной полутьме может развиться высокоорганизованная жизнь.

Костя рассеянно взглянул в обзорный иллюминатор и неопределенно хмыкнул.

Черников пожал плечами и вздохнул. Я понял, что Валера думает сейчас о своей Маринке, ждущей его в далеком Питере.

— Нет, ну, жизнь-то, конечно, теоретически возможна…

— А что, малыш вполне теплый и, судя по наличию метана в спектре, уже не молод, — высказал свое мнение астрофизик Сергей Скворцов. — Так что, чем черт не шутит. У планеты было достаточно времени. Меня не смущает даже тот факт, что она не вращается вокруг своей оси. Конечно, обратная сторона слишком уж холодна для образования жизни, но вот более светлая вполне сгодится.

Лиходей почесал подбородок и весело оглядел нас, как бы давая понять, что все мы сейчас выглядим, словно студенты на экзамене. Да, этот человек по праву стал командиром звездолета. Несмотря на свою молодость, он вел себя как умудренный опытом ветеран космоса. Скорее всего, это было заложено в нем с рождения — отец Кости почти полвека осваивал Солнечную систему.

— А я так обеими руками за высадку. — Планетолог Артур Бергман поднял вверх две руки. — Если даже ничего интересного мы не обнаружим, то хотя бы просто погуляем по настоящей почве и полюбуемся на местные пейзажи. Думаю, они стоят того.

— Во-во, и снимемся на память о Плеядах, — добавил космогеолог Роман Сторожев. — Будет о чем в старости вспомнить и внукам рассказать.

— Какие еще будут мнения? — Лиходей немного оживился. — Что думает разведка?

Это уже было адресовано мне. Во время всего полета я чувствовал себя лишним человеком на борту «Коперника», поскольку моими функциями являлась первая высадка на интересуемый планетоид и постройка временной базы. И вот, наконец, представлялся шанс показать себя в настоящем деле. Надоело быть «запасным игроком» и заниматься разными хозяйственными работами, хотелось сделать что-нибудь важное и полезное.

— Я думаю, что не худо бы посетить планету. Иначе, зачем вообще меня включили в экипаж? Не для того ведь, чтобы вести занятия по физкультуре.

Костя усмехнулся. В его карих глазах отразился отблеск окружающих светил.

— Что скажут остальные?

Возражений никто не высказал, несмотря на всеобщую моральную и физическую усталость. Каждый понимал важность факта обнаружения планеты. Все семь самых крупных звезд Плеяд были нами тщательно изучены, и, увы, ни у одной из них не оказалось планетных систем. Обследовать же скопление полностью мы бы не смогли до конца своей жизни. А тут — бурый карлик с сюрпризом!

Капитан победно сложил на груди руки.

— Ну что ж, господа космоплаватели, тогда готовьте челнок и технику. Берем курс на планету. У меня какое-то смутное предчувствие.

Я уже имел представление о сенситивных способностях Лиходея. Его необычайная интуиция пару раз спасла нас в предыдущем полете. В своих «предчувствиях» он почти никогда не ошибался, и мне порой начинало казаться, что этот человек достиг состояния высшего духовного просветления. Уж не сама ли Вселенная помогает ему принимать единственно верные решения в критических ситуациях? Я надеялся, что так будет и в этот раз…

На обзорном экране главной рубки теперь были отлично видны бурый карлик и его единственный планетоид, который своими размерами намного уступал Луне. Наш звездный рейдер резко изменил курс и начал совершать маневр, чтобы точно выйти на стационарную орбиту незнакомца.

Полторы дюжины мужчин готовились к новой работе и к новым свершениям.

Вскоре предчувствие капитана начало сбываться — у планеты имелась атмосфера. После этого ни у кого из нас уже не осталось сомнений в необходимости высадки на поверхность. Все как-то даже приободрились, ощутив прилив душевных и физических сил. В принципе, так оно и было на самом деле, ведь одно открытие мы уже сделали.

Оставив на борту звездолета только штурмана и бортинженера, мы погрузились в посадочный модуль и отчалили от брюха «Прометея». Я ощущал все возрастающее нервное возбуждение и любопытство. Мне не терпелось взглянуть на мир вечной полутьмы, в котором вполне могла зародиться жизнь. По крайней мере, наличие атмосферы у планеты указывало на подобную возможность. К тому же, хотелось примерить на себя лавры первооткрывателя.

Челнок сделал пару витков, чтобы мы смогли выбрать подходящее место для посадки, и начал медленно снижаться. А затем произошло еще одно чудо — наш газовый хроматограф обнаружил в атмосфере кислород. Это уже походило на какую-то мистику. Видимо, Костя Лиходей действительно родился в рубашке. Отыскать среди сотен звезд одну такую, у которой есть родственник Земли! Тут необходимо чертовски невероятное везение! Но нам повезло.

Капитан теперь выглядел самым счастливым человеком. Он старался скрывать свои эмоции, но у него это плохо получалось.

Признаков цивилизации нигде не было заметно, но планета явно не являлась мертвой. Инфракрасные приборы зафиксировали множество островков растительности и водоемы. Важную роль в освещении играла близость Альционы, одной из ярчайших звезд Плеяд. По сути, она заменила здешнее солнце, поскольку сам бурый карлик не мог нормально освещать планету, а лишь согревал ее своим теплом. В здешнем небе он выглядел всего лишь раскаленным до красна огромным диском.

Лиходей вызвал меня в пилотажную рубку и указал на лобовой иллюминатор.

— Прыгай в катер и разведай вон ту местность. Мне кажется, там можно сесть.

— Есть, шеф! — Я шутливо козырнул и побежал в транспортный отсек челнока, где занял место пилота в одном из малых атмосферников.

После проверки всех систем аппарата, компьютер доложил о готовности к вылету, и челнок открыл створки отсека, выпуская меня в небо чужой планеты. Бурное ликование охватило мою душу, когда скайтер выскользнул из стального чрева посадочного модуля и устремился вниз. Бело-голубое сияние Альционы позволяло худо-бедно ориентироваться в пространстве, но я включил инфракрасный сканер и вел наблюдение через него.

Равнина, выбранная Лиходеем для приземления, в самом деле, оказалась удобной. Я быстро пронесся над ней вдоль и поперек и нигде не заметил никаких опасных форм рельефа и тектонических ловушек.

— Шеф, вроде бы, все чисто! — Доложил я командиру. — Сейчас опробую местную почву на твердость. Если что, не поминайте лихом…

— Смотри там, поосторожней, — раздался в наушниках заботливый голос Кости. — Не лезь на рожон.

— Это моя работа, капитан.

Я пытался бодриться и играл роль бывалого космодесантника, хотя это была моя вторая высадка на неисследованную планету. Конечно, приходилось раньше бывать на соседях по Солнечной системе, но то совсем другое дело — они уже более-менее обустроены и обжиты. Хотя и там никогда нельзя чувствовать себя в безопасности. Немало полегло и сгинуло бесследно отличных ребят на Юпитере и Нептуне, Венере и Марсе. Космос есть космос! Несмотря ни на что он всегда остается для человека чужеродной средой и в любой момент может жестоко наказать за разгильдяйство и неуважение к себе. В космосе никогда нельзя расслабляться!

Скайтер завис на одном месте и, мягко опустившись на почву, замер на стабилизаторах. Вокруг простиралась пустынная равнина, на которой кое-где виднелись какие-то подобия лишайника, слабо светящегося белым на общем сером фоне местности.

— Посадку произвел успешно, — сообщил я на челнок. — Выхожу.

— Не вздумай снимать шлем, — на всякий случай предупредил меня Лиходей, хотя я и сам прекрасно помнил инструкцию десантника.

В воздухе чужой планеты могли содержаться смертельно опасные для человека микроорганизмы, и до проведения полного анализа строго запрещалось снимать весь защитный костюм либо какую-то его деталь. И все же, невзирая на все меры безопасности, периодически ту или иную колонию поражали страшные эпидемии. Вселенная не желала сдаваться человечеству без боя.

Я открыл блистер кабины и выбрался на борт, постоял так несколько секунд и спрыгнул на грунт. Сделал свои первые шаги по поверхности планетоида, ощущая необыкновенный восторг и нечто вроде умиления. Бурное ликование переполняло мою душу, вызывая детское желание побегать и покричать. Видимо, сказалось полугодовое заточение в ограниченном пространстве звездолета, где отсутствовали небесный простор и естественный природный ландшафт. После надоевших тесных кают и лабиринтов из коридоров хотелось нормально прогуляться.

Почва была твердой и визуально ничем не отличалась от почвы родной планеты. Сила тяжести здесь была заметно меньше земной, и поэтому скафандр почти не мешал движениям. Помощь мышечных усилителей не требовалась.

— Капитан, порядок! — радостно крикнул я в эфир. — Даю добро на посадку! Конечно, не родная Земля, но приятно.

— Понял, садимся, — бодро ответил мне Костя. — Встречай.

Вскоре послышался нарастающий гул антигравов, и надо мной нависла громада челнока, похожего на украшенный праздничной иллюминацией остроносый туфель. Медленно и величаво он стал опускаться на равнину, заполняя ее безжизненный мрак светом и движением. А потом сразу все огни корабля устроили грандиозное светопреставление, в котором я не сразу угадал повторяющуюся на «морзянке» фразу ЗДРАВСТВУЙ, ПЛАНЕТА! Это, конечно же, наш капитан решил превратить приземление в настоящее яркое представление. Жаль только, зритель на этом шоу был всего лишь один.

Запоздало я включил на шлеме видеокамеру, записывая все происходящее. Как ни крути, это был исторический момент, достойный документирования. Покорители Вселенной высаживаются на поверхность чужого мира! Я попытался представить, как бы все это выглядело в глазах аборигенов. Скорее всего, подобное зрелище подействовало бы на них сильно.

И вот, корабль коснулся почвы своими стойками-стабилизаторами и, надрывно взвыв, выключил двигатели. На несколько долгих секунд на равнине воцарилась мертвая тишина, после чего, издав змеиное шипение, открылась створка выходного шлюза, и в освещенном проеме показалась фигура в скафандре. Вышедший человек дружески помахал мне рукой, и я узнал в нем Лиходея — его движения трудно было спутать с кем-то другим.

— Идущие в бездну приветствуют тебя! — весело произнес командир, спускаясь по небольшому выдвижному трапу. — Эх, красота внеземная!

Вслед за ним из шлюза вышел долговязый Черников, а потом — еще четверо. Это была первая группа высадки, в задачу которой входила подготовка к постройке временной базы. Остальные члены экипажа находились внутри челнока, ожидая своей очереди. Они должны были вступить в дело позже, после того как мы возведем своды нашего нового жилища. Так гласила инструкция…

А дальше началась настоящая мужская работа — первичное освоение планеты. У каждого из нас был свой плотный план-график, и времени на отдых практически не оставалось. В кратчайшие сроки мы должны были выяснить как можно больше о планете и о том, что скрывается в ее недрах. Для этого у нас имелось достаточно техники: три миниатюрных ровера-поисковика, несколько универсальных киберов, пара грузопассажирских вездеходов, бурильное и прочее оборудование, в том числе и летательные аппараты. История освоения дальнего космоса показала, что звездную экспедицию следует хорошенько оснащать, чтобы экипаж был готов ко всему. Как говорится, на всякий случай. Ведь вдали от Земли никто не придет на помощь, и многое может зависеть от какой-то одной мелочи. Порой из-за отсутствия под рукой самого примитивного молотка происходили страшные трагедии. И уж тем более, когда предполагается высадка на планету, экипировка должна быть на высоте…

Техники установили возле базы портативный термоядерный реактор, способный в течение одного земного месяца обеспечивать энергией две сотни колонистов, хотя нас было всего лишь около двух десятков. Наша база теперь представляла собой маленький форпост человечества в данном районе Галактики, который еще почти не был освоен. Чувство огромной ответственности и важности задачи переполняло меня, да и других тоже, и это придавало нам сил. Каждый делал то, что он умел, и никто не нуждался в дополнительном стимуле. Ведь уже никто из нас не сомневался в том, что Всемирный Совет родной Земли направит сюда крупную экспедицию для создания колонии. Потому что мы обнаружили на планете флору и фауну!..

Да, это открытие буквально потрясло нас, но больше всех ликовал Костя Лиходей, который даже изменился в лучшую сторону. Он подобрел и перестал замечать чужие мелкие недостатки, над коими раньше всегда подтрунивал. Он стал напоминать мне этакого космического Колумба, случайно открывшего свою Америку. Впрочем, так оно и было на самом деле — нам, в сущности, помог его величество случай.

— Мужики, перед отлетом всем по сто граммов коньяку, — пообещал наш командир, и я в очередной раз испытал к нему уважение.

— Да здравствует всемудрейший звездный капитан Лиходей! — весело воскликнул я, и мой клич тут же был подхвачен остальными.

Итак, кроме светящегося лишайника на планете отыскались скопления странных грибовидных растений, достигающих в вышину до полутора метров. Эти «грибные рощи» произрастали только на той стороне, что была обращена к звезде, на обратной же им, видимо, не хватало для жизни света и тепла. Осмотрев одну из ближайших рощ, мы обнаружили в ней крупных улиток, очевидно, питающихся сочной мякотью грибов.

Водоемы оказались населены панцирными рыбами, тритонами и черепахами. Все эти здешние обитатели не отличались высокой скоростью передвижения, и виной тому, конечно же, были условия их существования. Вечный полумрак и прохлада, несомненно, повлияли на эволюцию местных существ, породив подобные их формы. Но, как сказали наши биологи, вполне вероятно, что когда-нибудь по поверхности планеты будут бродить какие-нибудь медлительные сапиенсы…

Мне работы тоже хватало. Приходилось постоянно проверять состояние техники, руководить монтажными работами, проводить детальную видеосъемку и разведку местности, а также помогать ученым в получении различных образцов для исследований. Я не замечал усталости, воодушевляемый тем, что был сейчас нужен везде и всюду. Активная деятельность и осознание собственной значимости всегда придает человеку жизненные силы и тонус. То же самое происходило и со мной.

В общем, первые двое суток (по условному бортовому времени) нас всецело захватила жажда познания нового, и мы с головой окунулись в исследовательскую рутину. А на третьи сутки произошло событие, ставшее поворотным в ходе нашей экспедиции.

Первым их обнаружил, конечно же, Черников.

— Мужики, дуйте скорее ко мне. Я встретил каких-то животных, — раздался в наушниках радостный голос Валеры. — Довольно-таки крупные.

— Спокойней! — пресек зарождающуюся суматоху Лиходей. — Всем оставаться на своих вахтах, а ты, — обратился он к ксенобиологу, — близко к ним не приближайся. Мы сейчас подъедем.

— Да они с виду совсем безобидные. Тихони. Похоже, я их не сильно интересую. — Мы услышали смех Черникова.

— Смотри, чтобы эти тихони тобой не пообедали. Так, со мной двое…

К моей радости, Костя включил в группу и меня. Третьим оказался Сторожев.

Мы погрузились в вездеход и понеслись на сигнал личного маячка Черникова, поднимая в воздух местную пыль. Машина пересекла большую долину и, обогнув пару крупных кратеров, подкатила к грибной роще, из которой шел сигнал. Здесь Костя остановил наш космический внедорожник.

— Все, приехали. Дальше пойдем пешком. — Он выбрался из вездехода и зашагал прямо в самую гущу грибовидных деревьев.

Мы с Романом последовали за нашим бесстрашным капитаном и вскоре заметили оранжевый скафандр Валеры. Осторожно приблизились к ксено-биологу, не сразу различив среди растений тех, о ком нам сообщил Черников. Но уже в следующую секунду моему взору во всей своей внеземной красоте предстали ОНИ!..

Это были существа, напоминающие своим видом земных гиппопотамов, только головы у них имели другую форму — более круглые, с сильно выпученными глазами и с небольшими, аккуратными ртами. Они двигались очень медленно, перекусывали ножки грибов и неторопливо поедали только шляпки, очевидно, находя их наиболее вкусными. Некоторые из этих странных животных, насытившись, ложились на бок и лежали так с открытыми глазами, словно пребывали в раздумье.

Наблюдать за ними было смешно и интересно, и мы долго простояли так, пока нас не оторвал от этого занятия встревоженный голос Скворцова, который остался на базе за старшего.

— Вы там живы? Почему молчите?

— Все в порядке, — ответил Костя. — Знакомились с лежебоками.

— С кем? — не понял астрофизик.

— Ну, с местными бегемотиками. Симпатяги.

Мы переглянулись.

— А что, неплохое название. — Черников улыбнулся. — Лежебоки, лежебоки. Наш капитан опять попал в самую точку. Браво!

— Кстати, мы еще не придумали название планете, — напомнил Роман.

— И то верно, — согласился Лиходей. — Тогда объявляю конкурс на лучшее название планеты.

— А победителю приз — сто пятьдесят грамм настоящего коньяка, — поддержал я его.

Мы все дружно засмеялись и вновь обратили свое внимание на ленивцев. Они же, совершенно игнорируя наше присутствие, продолжали спокойно поедать грибные шляпки, причем, выбирая наиболее крупные и мясистые из них, а потом ложились на бок и, поджав под себя передние лапы, задумчиво разглядывали звездное небо.

Голубое сияние Альционы придавало всему этому действу феерический оттенок, пробуждая в душе самые противоречивые чувства. Я ощущал сильнейшую тоску по солнечному свету и, одновременно, испытывал непонятную радостную эйфорию, оттого что находился сейчас на планете вечного полумрака.

— Возвращаемся на базу, — с явной неохотой произнес Костя. — Успеем еще с ними пообщаться.

В этот момент Черников подошел к одному из животных и легонько дотронулся рукой в перчатке до гладкого, массивного тела, покрытого жировыми складками и морщинами. Ленивец никак не отреагировал на это прикосновение и лишь издал звук, похожий на отрыжку.

— Сомневаюсь, что у них имеется развитый мозг. — Валера присел на корточки перед ленивцем и поводил рукой перед его большими желтыми глазами.

— Да, непохоже, — согласился Лиходей.

Мы побрели к вездеходу.

Наступил самый радостный момент нашей экспедиции — микробиологи закончили проверку местного воздуха и не обнаружили в нем опасных микробов. Отныне мы могли жить и трудиться без защитных скафандров и чувствовать себя комфортней.

— Ну что, мужики, попробуем подышать. — С этими словами Лиходей расстегнул крепления своего шлема и снял его с головы. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, он блаженно закрыл глаза и улыбнулся. — Терпимо. Но все же, родной воздух лучше.

Мы все последовали его примеру и через несколько секунд уже наслаждались запахами чужого мира. Мне показалось, будто я нахожусь в земном осеннем лесу после дождя, но к этому запаху примешивалось что-то закисшее. Видимо, эти ароматы выделяли грибные деревья и мох.

Я ощутил легкое дуновение ветерка и опять вспомнил Землю, которая находилась сейчас примерно в ста сорока парсеках от нас. С трудом верилось, что это так. Но, тем не менее, сотни световых лет разделяли нас и все остальное человечество. При мысли об этом сердце начинало биться учащенно, и в душе возникал хаос чувств.

— Эх, домой бы, — с грустью произнес Скворцов, — а то здесь как-то мрачновато.

— Ничего, скоро полетим, — задумчиво сказал капитан. — Вот только работу закончим.

— Кстати, лично я никуда не спешу, — заявил Черников, и было непонятно, шутит он или нет. — Особенно теперь, когда можно с лежебоками пообщаться без помех.

— Слушай, командир, а давай мы его здесь оставим, — с усмешкой предложил Роман Сторожев, — а следующая экспедиция его заберет.

— А что, идея неплохая, — с самым серьезным видом сказал Костя. — Пусть только мне расписку даст, что остается по собственному желанию, а то никто не поверит.

Мы дружно рассмеялись, и этот наш смех впервые прозвучал на планете не в наушниках, а вживую, гулко разнесшись по утопающей во мраке равнине.

— Ладно, Валера, не теряй времени. — Лиходей подмигнул ксенобиоло-гу. — Иди к своим лежебокам, а то они, наверно, уже заскучали без тебя.

— Есть, командир! — Черников дурашливо козырнул и бодро зашагал к одному из вездеходов…

К тому времени мы уже выяснили, что ленивцы передвигаются от одной грибной рощи к другой группами по десять-двенадцать особей и занимаются в основном поеданием грибных шляпок или возлежанием. Пару раз наблюдали случаи вялого спаривания самцов с самками, и выглядело это довольно-таки комично. Они совсем не походили на высокоразвитых в отношении мозговой деятельности существ, в их поведении отсутствовали необходимые признаки — любопытство и упорство. Так ведут себя земные животные вроде коров и овец.

Мы пробовали угощать их некоторыми земными продуктами, но лежебоки все отвергли, смешно выплевывая непонравившиеся овощи и фрукты. Каждый раз эти милые создания рассеянно смотрели на нас, словно размышляя, откуда мы вообще тут взялись и почему не занимаемся тем же, чем и они.

— А теперь, коллеги, поведем предварительные итоги конкурса на лучшее название планеты, — хитровато прищурившись, сказал Костя. — Итак, пока лидирует Роман Сторожев, предложивший название Эфиопа, сиречь темноликая. Сдается мне, он попал в точку. Или есть протесты?

— А что, вполне подходящее название, — задумчиво произнес Бергман. — Полностью поддерживаю.

— Кстати, я взял на анализ несколько грибных шляпок, — сообщил микробиолог Олег Бурун. — Если эти грибы окажутся съедобны для нас, то это значительно упростит колонизацию Эфиопы.

— Да, не планета, а прямо какой-то райский уголок. — Лиходей почесал лоб. — Уж как-то слишком хорошо все складывается.

Буквально несколько часов спустя фраза капитана стала пророческой, но тогда мы лишь посмеялись над его словами.

Я обнаружил Черникова первым, когда, возвращаясь после планового облета буровых установок, решил навестить ксенобиолога, а заодно и проведать лежебок.

Его личный маячок находился довольно-таки далеко от базы и был неподвижен. Решив, что Валера занят наблюдениями, я направил скайтер к источнику сигнала и вскоре заметил внизу оранжевое пятно вездехода, стоящего у одной из грибных рощ.

Посадил аппарат рядом и привычно выпрыгнул из кабины на каменистую почву. За время пребывания на планете зрение немного привыкло к постоянной нехватке света, и дискомфорт от этого уже почти пропал. Я представил, как будет выглядеть поверхность Эфиопы через два-три десятка лет, когда переселенцы с Земли возведут здесь красивые города. Несомненно, осветительные башни и спутники заменят местным растениям и животным их неполноценное солнце и навсегда уже изгонят сумрак из этого мира. Ведь нечто подобное произошло и на нашем Плутоне, приютившемся на самом краю Солнечной системы. Только Плутон, в отличие от Эфиопы, остался всего лишь небольшой колонией технического назначения. А здесь же человечество обретет для себя почти что второй дом, пусть даже и не такой яркий и теплый, как тот, родной…

Сняв шлем, я позвал Черникова, но он почему-то не отозвался на мои крики, хотя по показаниям пеленгатора находился неподалеку, где-то посреди грибной рощи, и должен был услышать меня.

Неужели Валера притомился и уснул? В принципе, такое вполне могло случиться, так как нагрузки у каждого из нас были немалые, но я не исключал и более худших вариантов. Все же, мы находились не в городском парке земного города.

Я пошел быстрым шагом на сигнал маячка, осматривая местность и заглядывая под широкие шляпки крупных грибодеревьев.

Как и следовало ожидать, в роще оказались ленивцы, мирно пережевывающие свою пищу или отдыхающие после насыщения. Их слегка фосфоресцирующие тела были хорошо заметны среди растений, но сейчас мне было не до них.

— Валера! — в очередной раз позвал я и тут заметил его серебристый скафандр.

Черников неподвижно лежал на грунте в позе ленивца, словно пытался скопировать ее. От взгляда на него мне стало не по себе, и я бросился к товарищу. К счастью, он был жив, но, видимо, находился в каком-то ступоре — застывшее выражение лица, глупая улыбка блаженного, широко открытые, немигающие глаза. Его шлем валялся рядом.

— Ну, ты чего, а? — Я схватил ксенобиолога за плечи и несколько раз встряхнул его, пытаясь привести в чувства. — Ты меня слышишь?

Черников не ответил, продолжая излучать идиотскую улыбку. Он сейчас очень сильно походил на лежебок, лежащих в нескольких шагах от нас, и я ощутил в душе нечто похожее на зарождающийся страх.

Сделав пару глубоких, успокаивающих вдохов-выдохов, я быстро вскрыл аптечку экстренной помощи и вколол Валере сильный транквилизатор. Этот препарат давал человеку мозговую встряску и оказывал общее психостимулирующее действие. Но, к моему удивлению, ничего не произошло — Черников продолжал оставаться в своем непонятном состоянии. Его нужно было срочно везти на базу, где имелись более эффективные средства.

Взвалив ксенобиолога на плечо, я понес его к скайтеру и запихнул в кабину, на место второго пилота. Машина стремительно взмыла в воздух и понеслась почти над самой поверхностью, развив предельную скорость. По пути я вызвал на связь Костю и вкратце сообщил ему о случившемся.

— Ясно, готовим встречу, — хладнокровно ответил капитан. — Что-то подобное рано или поздно должно было случиться, хотя я и надеялся на обратное.

— Знать бы еще причину, — пробурчал я, поглядывая через плечо на Валеру, который с умилением смотрел сквозь лобовое стекло куда-то в известную одному лишь ему точку.

У него было лицо человека, достигшего нирваны, состояния высшего духовного просветления. Казалось, Черников сейчас испытывает безмерное счастье или пребывает в сильнейшей эйфории. Но что могло вызвать такой ступор? Я терялся в догадках.

До самой базы Валера не приходил в себя. Мы сразу же поместили его в герметичную медицинскую капсулу, внутри которой строго поддерживался земной микроклимат. Медиколог Василий Васильевич, самый старший в нашем экипаже, начал колдовать над Черниковым, воздействуя на его психику всеми имеющимися у нас средствами.

Лиходей постоянно находился рядом, озабоченно наблюдая за происходящим. Остальные же продолжали заниматься своей работой, втайне надеясь, что происшествие с ксенобиологом — всего лишь какая-то случайность. Но буквально спустя два часа, когда на связь не вышел Скворцов, мы вдруг почувствовали присутствие рядом с нами неведомой опасности…

Маяк Сергея попискивал где-то в нескольких сотнях метров от базы, и мы с Костей, запрыгнув вдвоем в вездеход, помчались к астрофизику, терзаемые самыми мрачными предчувствиями.

Машина уперлась в одну из грибных рощ, из которой и исходил сигнал, и мы, включив нашлемные осветители, отправились пешком на поиски. Вскоре увидели Скворцова — он лежал в той же позе, что и Черников, и выражение его лица было таким же. Мне стало жутковато от этого безумного взгляда и застывшей маски блаженного дурачка. Неужели нас начала поражать эпидемия психического расстройства? Но отчего и насколько это опасно?

— Что он тут вообще делал? — спросил вслух Костя, осматривая астрофизика. — Почему оказался не там, где должен был находиться?

— Да, вопрос интересный.

Я оглядел все вокруг и заметил рядом пару лежебок, равнодушно наблюдавших за нашей суетой. Какое-то смутное предположение промелькнуло в моей голове, но из-за спешки оно не успело оформиться во что-то более-менее разумное.

Мы отнесли Скворцова к машине и, погрузив его в десантный отсек, повезли на базу, по дороге вколов ему транквилизатор. В отличие от Черникова Сергей после инъекции зашевелился и что-то неразборчиво забормотал, часто моргая глазами. Видимо, у него оказался более крепкий организм.

Я прислушался и сумел разобрать несколько отдельных слов.

— Ведь это же… все что-то пыжимся… убогие… гармония…

Затем он опять замолчал и уснул.

— Что он сказал? — Лиходей переводил взгляд с меня на спящего.

Я пожал плечами.

— Скорее всего, это был просто бред. Про какую-то гармонию и убогих.

— Про убогих?

— Ну да, он сказал «убогие».

— Кто убогие? Мы?

— Откуда я знаю…

Через несколько минут астрофизик уже находился в точно такой же капсуле, что и ксенобиолог. Оба они теперь напоминали пациентов психиатрической клиники, и их вид действовал на меня удручающе. В моей голове вдруг возникла паническая мысль, что всех нас ждет на этой планете то же самое — один за другим, мы превратимся в безмозглых лежебок и будем дружной компанией радостно таращиться на звезды, ни о чем на свете не беспокоясь. И никто на родной планете никогда не узнает о нашей печальной участи. Но такая «радужная» перспектива меня ни в коей мере не устраивала, потому что у меня еще имелись кое-какие планы на эту жизнь.

— Что с ними? — спросил Лиходей медиколога, суетящегося у аппаратуры.

— Пока не могу сказать ничего определенного. Требуется время для их полного обследования. Но. — Василий Васильевич неуверенно посмотрел на командира. — Мне кажется, это напоминает что-то вроде наркотического опьянения.

— Ну, это видно и без всяких анализов. Нужно установить причину.

Костя задумчиво разглядывал лежащих в капсулах. На лбу командира прорисовалась глубокая морщина, отчего он выглядел намного старше. Я представил, что сейчас может испытывать этот молодой человек, несущий ответственность за жизни подчиненных.

Когда мы вышли из медицинского отсека, большинство наших товарищей собралось внутри базы. Все были заметно взволнованы и смотрели на нас вопросительно.

— Капитан, а может, свалим с этой планеты, пока не поздно? — высказался Сторожев.

— Работаем в прежнем режиме, — хмуро отрезал Лиходей. — Пока что я не вижу повода для паники.

Да, в тот момент повода для паники действительно не было. Но буквально час спустя такой повод появился — на связь не вышел биохимик Вадим Зырянов. Мы быстро засекли его личный маячок и, вместе с Костей, спешно выдвинулись к нему на скайтере. Мы уже, естественно, не сомневались в том, что обнаружим на месте, а, кроме того, моя интуиция подсказывала мне, что рядом с Вадимом обязательно должны быть лежебоки. И я не ошибся в своем предположении.

Но в этот раз перед нашими взорами предстала несколько иная картина. В отличие от Черникова и Скворцова Зырянов не спал, и мы сначала обрадовались, увидев его сидящим на четвереньках возле грибодерева, спиной к нам.

— Ты почему не отвечал? — крикнул биохимику Лиходей.

Но уже в следующий момент мы оба поняли, что с Вадимом что-то не ладное. Он никак не прореагировал на слова командира и продолжал чем-то там заниматься.

Мы с Костей медленно подошли к нему и только тут с ужасом поняли, чем он так занят.

Вадим, словно он был местным ленивцем, объедал шляпку одного из грибодеревьев, причем, делал это, судя по выражению его лица, с огромным удовольствием. Биохимик откусывал кусочки грибной шляпки и жевал их точно так же, как это делали лежебоки.

Мне сделалось по-настоящему страшно от такого нелепого зрелища. Неужели всех нас на этой ненормальной планете ждет нечто подобное? Надо немедленно покинуть ее, пока это не произошло…

Мы бросились к Зырянову и оттащили его от грибодерева.

— Что с тобой, Вадим? Ты меня слышишь? — Костя затряс его за плечи, пытаясь привести в чувства. — Скажи хоть что-нибудь!

Но, похоже, биохимик сейчас не слышал и не видел нас, пребывая сознанием в какой-то другой реальности. Его взгляд походил на взгляд человека, впавшего в наркотический транс или больного аутизмом. Изо рта Вадима текли слюни и торчали кусочки водянистой грибной массы.

— Похоже, дело плохо, — подытожил я все происходящее. — Скорее всего, у каждого из нас своя, определенная реакция на это.

— На что? — воскликнул Лиходей, и я впервые услышал в его голосе растерянность.

— Если бы знать.

Зырянов неожиданно затрясся и тихонько захихикал, и от этого жуткого хихиканья по моей спине пробежали космические мурашки. Мы схватили его и понесли к вездеходу, а он не переставал хихикать, словно все время слышал что-то очень смешное.

Краем глаза я заметил в стороне блестящее тело и, повернув голову, увидел одного из лежебок, лежащего под грибодеревом и безразлично наблюдающего за нашей возней. И вновь в моей голове возникла мысль о возможной причине сумасшествия наших товарищей.

Примерно через час все собрались в кают-компании базы.

— Итак, на данный момент мы имеем троих пораженных неизвестным вирусом, либо мозговым нарушением неясной пока этиологии. — Лиходей хмуро оглядел нас. — Врач сейчас пытается выяснить степень поражения и установить причину. Точно известно, что последний из пострадавших пробовал грибную массу. Возможно, именно в этом и кроется суть дела. Но тогда непонятно, почему Зырянов решил попробовать местные грибы. Впрочем, есть и другая версия. — Он посмотрел на меня. — Павел Дивов считает, что во всем виноваты ленивцы, которые каким-то образом воздействуют на мозг человека. Образцы грибной массы уже изучает микробиолог, а вот по поводу лежебок… Какие будут мнения и идеи?

Пару минут все молчали, обдумывая услышанное.

— Если ленивцы действительно могут воздействовать на наш мозг, то выходит, что они обладают высоким уровнем интеллекта. Так? — высказался Слава Седых, специалист по робототехнике.

— Предположительно. — Костя кивнул. — Но более точно на это может ответить один только Черников, когда выйдет из состояния транса.

Если вообще выйдет, подумал я и тут же решил гнать от себя подобные мысли. Надо всегда верить в хорошее.

— Ну, а если лежебоки разумны? — Роман Сторожеввстал и подошел к командиру. — Мы же не можем улететь отсюда, не попытавшись разобраться. Это просто глупо!

Костя усмехнулся и похлопал космогеолога по плечу.

— Конечно, не можем. Но я так же не могу подвергать всех нас необоснованному риску. Еще неизвестно, насколько опасно поражение. Придут в себя те трое или нет. Или ты хочешь присоединиться к ним? А может, кто-то другой хочет?

В кают-компании вновь повисла тишина. Я вспомнил странное бормотание Скворцова и безумное хихиканье Зырянова, блаженную улыбку Черникова. Судя по симптоматике, все они явно пребывали в мире каких-то прекрасных грез и испытывали что-то очень приятное. Неужели это лежебоки вызвали в мозгу человека некие неимоверно сильные видения, следствием которых явилось состояние крайней эйфории, нечто сродни нирване? В таком случае, нужна попытка контакта. Кому-то из нас надо сознательно подвергнуть себя этому воздействию и передавать все свои ощущения до тех пор, пока сознание будет в норме. Другого решения тут нет.

Все это я и высказал Лиходею. Он внимательно выслушал мои умозаключения и, после короткой паузы, согласно кивнул.

— Что ж, видимо, это самый оптимальный вариант. Остается лишь уточнить детали.

— На контакт пойду я, — ни секунды не сомневаясь, заявил я. — Как автор идеи. К тому же, в отличие от ученых и инженеров, у меня более богатый опыт рискованных предприятий. Мой организм более привыкший к экстремальным ситуациям. Это моя работа.

По взгляду Лиходея я догадался, что он думает примерно то же самое, и моя версия тут же подтвердилась.

— Значит так, коллеги. — Голос капитана звучал уверенно, как прежде. — К лежебокам отправимся мы с Дивовым. Но первым номером буду работать я, как руководитель. Все свои ощущения буду передавать в эфир. Если Павел заметит, что я нуждаюсь в помощи, он окажет ее мне. Вы же сразу высылайте к нам катер. Всем находиться на базе. Все работы на планете сворачиваются до выяснения.

Он обвел нас строгим взглядом начальника.

— Но мы же не можем лишиться командира звездолета даже на время, — робко возразил я.

— В случае чего меня заменит в полете штурман. Я полностью доверяю его мастерству. Так что, все возражения отклоняю. Решение принято.

Опять Костя Лиходей доказал свое право быть первым среди нас. Такие сильные духом люди не могут не быть лидерами.

Вездеход остановился и затих, словно решил немного вздремнуть. Бурый карлик был отлично виден в безоблачном небе Эфиопы, а с противоположной стороны на местность проливала свой свет голубая звезда Альциона. В нескольких метрах от нас начиналась крупная грибная роща, в которой наверняка приютилось одно из семейств ленивцев. Такие высокие грибодеревья не могли не привлечь их внимание — отдельные из растений превышали человеческий рост.

— Ну что. Паша, ни пуха, ни пера? — Лиходей был серьезен как перед опасной затеей.

— К черту, капитан! — Я прижался своим лбом к его. — Помнишь Эпсилон Эридана? Там было намного жарче. Прорвемся и здесь.

Мы оба грустно усмехнулись, вспомнив, как едва не погибли в прошлой экспедиции.

— В худшем случае превращусь в счастливого идиотика. — Костя подмигнул мне. — Это не самое страшное.

— Ты только не тяни до последнего. Почувствуешь себя плохо, сразу кричи.

— Крикну, крикну… — Он вздохнул. — Ну все, я пошел.

Лиходей упруго выпрыгнул из вездехода и, сняв с головы и держа в руках шлем, уверенно зашагал в глубь рощи. Его оранжевый скафандр какое-то время маячил среди грибодеревьев, затем потерялся из виду.

Я пошел в ту же сторону, внимательно оглядываясь по сторонам, чтобы не прозевать лежебок. В моих руках был портативный радар, на экране которого пунктиром отмечалось передвижение Лиходея. Он находился примерно в тридцати метрах впереди меня, и я старался сохранять эту дистанцию, чтобы оставаться незамеченным.

Вскоре Костя остановился, и внутри моего шлема раздался его голос.

— Вижу пару ленивцев. Отдыхают на берегу пруда. Подхожу…

Я продолжал осторожно продвигаться вперед и через несколько метров увидел перед собой темную гладь небольшого озерца. Приметив удобный бугорок, я спрятался за ним, не выпуская командира из поля зрения. Из своего укрытия я отлично обозревал и Лиходея, и окружающий пейзаж.

Костя сделал еще несколько шагов и наклонился к большому светлому предмету. Я понял, что это крупный ленивец. Рядом виднелся еще один.

— Не обращают на меня внимания. Буду ждать.

Командир присел на корточки рядом с лежебоками и несколько минут молчал, после чего опять заговорил.

— Не пойму… какие-то странные ощущения.

— Уточни, — попросил я его. — Какие именно?

— Такое впечатление, будто в мою голову кто-то пытается влезть.

— Что?! — Я напрягся. — Как это проявляется?

— Как бы обрывки чужих мыслей. Да, вроде того… А теперь вижу разные картинки…

Лиходей засмеялся.

— Здорово! Похоже на мультики. Родные места… фрагменты детства… я маленький…

Он молчал около минуты, и я уже начал испытывать тревогу.

— Костя, ты в порядке? Как себя чувствуешь?

— Все нормально. Вижу нашу Землю с высоты птичьего полета. Поднимаюсь все выше и выше. — Его голос стал взволнованным. — Паша, это потрясающе! Откуда они все знают? Вокруг космос. Планеты и звезды. Млечный Путь! Боже мой!.. Паша, они мне это показывают.

Он вдруг опять замолчал, и я, ощутив наступление критического момента, бросился к Лиходею.

— Там есть цивилизации! Их много. Ты должен это видеть! Им не нужны звездолеты.

До Кости оставалось всего несколько шагов, когда он рухнул на спину, выпустив из руки свой шлем. Я прыгнул к шлему и быстро водрузил его на голову командира, который хлопал широко открытыми глазами и смотрел мимо меня, прямо в звездное небо.

— Мы все слышали, — сообщил мне Сторожев, оставшийся на базе за старшего. — К вам вылетел катер. Прибудет минуты через три. Держитесь!

Я взглянул на лежебок и поежился — они пристально разглядывали меня, словно впервые заметили мое присутствие на этой планете. Их большие желтые глаза смотрели не мигая.

Лиходей пошевелил рукой и коснулся моего колена.

— Паша, такое не каждый выдержит, — слабо произнес он. — Это ошеломляет.

Я понял, что успел вовремя. Сознание Кости осталось по эту сторону реальности. Возможно, сыграла роль необычайная сила воли этого человека.

— Они сканируют мозгом космос. Представляешь?..

Я вновь взглянул на лежебок и интуитивно почувствовал, что эти существа ждут от меня какого-то поступка. И тогда, отбросив всякие сомнения и собрав в кулак всю свою силу воли, я совершил этот самый поступок. Я снял шлем.

Мне показалось, что сразу вся Вселенная стремительно ворвалась в мой крошечный человеческий мозг, переполнив его бесконечным объемом информации. Все ее миллиарды звезд и планет, все обитаемые миры, все цивилизации!.. Теперь я был вместе с ними, среди них, одним из них.

Краешком угасающего сознания я услышал гул двигателей катера и увидел фигуры бегущих ко мне людей.

В обзорном экране главной рубки звездолета виднелась Эфиопа, удивительная планета, познакомившая нас с лежебоками. Я представлял, как эти невероятные существа пасутся сейчас где-то там, на ее сумрачной поверхности, и провожают нас своими мысленными взорами, способными пронзать космическую бездну. Как могло получиться, что на этой небольшой планете, не избалованной солнечным светом и теплом, появились они, наши милые ленивцы? А впрочем, как случилось, что на Земле появились мы, люди? И как вообще могло произойти, что мы обнаружили в космосе Эфиопу и высадились на ней?

Никто из людей пока что не может ответить на эти вопросы, но, благодаря лежебокам, наш экипаж заглянул в великие тайны мироздания. Да, после меня все остальные тоже по очереди подвергли себя воздействию разума ленивцев и обрели частичку вселенской мудрости. Все мы теперь стали совсем другими людьми и единодушно решили, что посвятим остаток своей жизни просвещению человечества…

Я мысленно прощался с Эфиопой и лежебоками, втайне надеясь, что побываю здесь хотя бы еще раз. Ведь такая планета, несомненно, заинтересует наших ученых, и сюда рано или поздно прилетит другая экспедиция.

Мы возвращались домой. «Коперник» держал курс на Землю.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился 9 июля 1972 года в Украине, в городе Артёмовске Донецкой области. Затем жил в Якутии, в Новосибирске, сейчас проживает в Белгороде. Окончил Сибирскую государственную геодезическую академию. Прослужил 15 лет в Уголовноисполнительной системе, капитан внутренней службы в отставке, но продолжает работать в колонии строгого режима мастером производства. Публиковался в журналах: «Наш современник» (Москва), «Подъём» (Воронеж), «Звонница» (Белгород); в альманахе писателей Югры «Эринтур» (Ханты-Мансийск), в сборнике произведений о космосе «Звёзды Внеземелья-2010» (Москва) и в белгородских сборниках «Солнце чужого мира» и «Слово — «Слову». Автор сборника прозы «Продавец книг» (Курск, 2011).

⠀⠀ ⠀⠀

Анатолий Радов Идущие на смерть

Они посадили корабль возле громадной стены, окружавшей город серым кольцом. Стена была высокой, из тщательно обработанного и подогнанного друг к другу камня, и на вид просуществовала уже не одну тысячу лет. Местами поросшая темно-зеленым мхом, местами выщербленная здешними ветрами, она представляла величественное и в тоже время жутковатое зрелище. Когда люк открылся, и они сошли на поверхность планеты, обозначенной в астрономических каталогах бездушной цифрой 289, стена показалась им еще более жуткой и величественной.

— Капитан, — радостно заговорил самый высокий из них, — это же сенсация! Люди побывали на сорока планетах, но ни на одной не обнаружили даже признаков разумной жизни. А здесь целый город!

— Чак, а представь, если в нем еще и люди живут. Ну, не люди, а местные какие-нибудь, — поправил себя капитан и посмотрел на третьего члена экипажа. — Дюк, по-моему, мы станем известными. Только представь, первые астронавты, которые открыли внеземную цивилизацию.

Дюк мечтательно разулыбался, но через пару секунд улыбка исчезла с его лица.

— Если за то время, пока мы летали, кто-нибудь не сделал этого, — сказал он немного разочарованным голосом. — Мы же сюда восемь лет летели, черт их дери, эти парсеки.

— За триста лет никто этого не сделал, — с уверенностью в голосе проговорил капитан.

— Ну, мало ли.

— Вечно ты со своим скептицизмом, — не выдержал Чак. — Все время что-то придумывает, что-то обламывает своими дурацкими опасениями.

— Успокойся, — капитан бросил взгляд на второго пилота. — Дюк прав. Мало ли. Постараемся сделать тут все быстрей и галопом назад. На Землю. Если мы упустим такой шанс…

— Смотри, капитан! — не дослушав его, вдруг заорал Чак. — Стена под землю проваливается!

Но капитан и Дюк уже и сами заворожено смотрели на часть стены, бесшумно проваливающуюся словно в бездну.

— Это ворота, — наконец, выдохнул капитан и пожал плечами.

— Вот только странно они открываются, — настороженно проговорил Дюк. — Не по-земному как-то.

— Так мы и не на Земле! — усмехнувшись, крикнул Чак. — Это же чертова экзопланета!

— Да не ори ты, — вновь осадил второго пилота капитан. — Поспокойней, поспокойней, дружище.

Когда ворота полностью исчезли в местной почве, перед глазами трех землян предстала толпа двуногих существ, облаченных в длинные до пят цветастые халаты. Складывалось такое ощущение, что все они только что наскоро вылезли из своих ванн и поспешили встретить гостей, едва завидели спускающийся с неба космический челнок. Толпа приближалась, и на слегка уродливых лягушачьих мордах аборигенов светились широкие улыбки. Земляне напряженно ожидали.

В трех шагах от астронавтов местные остановились. Чак успел насчитать сорок штук лягушачьеподобных, и в этот самый момент один из толпы что-то проквакал и указал на голову капитана.

— Чего они хотят? — шепотом спросил Дюк, зачаровано глядя на квакающего.

— Не знаю, — прошептал в ответ капитан. — Сейчас разберемся.

Он сделал шаг вперед и оказался лицом к лицу с квакнувшим. Тот в свою очередь поднял обе руки и осторожно положил их на голову землянину.

— Он что его, крестит что ли? — усмехнулся Чак.

— Помолчи, — цыкнул на него Дюк. — Стой молча, парсек тебя дери, а то не дай бог еще спровоцируешь.

— Да ладно. Если что, применим оружие, — с бессмысленным озорством бросил Чак.

— Не глупи. Оружие может быть и у них. А по количеству счет явно не в нашу пользу.

— Да фигня, перебьем. У меня подготовка на высшем уровне, — невозмутимо выдал Чак и с глупым вызовом оглядел стоявших вблизи аборигенов.

Дюк недовольно покачал головой:

— Тебя дурака сейчас со стены продырявят из какой-нибудь лазерохрени, тогда поглядим на твою подготовку, — в его шепоте было столько злости, что Чак не решился спорить дальше, а лишь прищурясь, стал разглядывать верх стены. В это время, квакавший отвел руки от головы капитана, сделал шаг вперед и фамильярно взял его под руку. От толпы отделились еще двое и также панибратски, но с большой осторожностью, взяли под руки Чака и Дюка. Чак от неожиданности едва не оттолкнул аборигена, а Дюк лишь пожал плечами, предпочтя особо не дергаться. Толпа развернулась и неспеша, словно самое главное было уже сделано, и остались сущие пустяки, потянулась к воротам. Когда проем остались позади, и они прошли всего метров десять — за спинами послышался шум. Ворота закрывались.

— Что-то мне не по себе, — обернувшись, проворчал Чак, но тут же отвлекся на диковинный вид города.

А город был и великолепен и несуразен одновременно. Каждый следующий дом совершенно непохож на предыдущий, словно строили их разные архитекторы. Удивительное и непривычное зрелище. Дома были круглыми и прямоугольными, возносящиеся к небесам и стелящиеся по земле в один этаж, усеянные окнами разных форм и совсем безоконные. Цветовая гамма тоже представлена во всей своей полноте, от ядовито красных, до абсолютно черных… Все это походило на коллаж из рисунков детей, которым подарили много больших коробок карандашей и фломастеров. Помимо домов то тут, то там виделись монументы, стелы, памятники, а иногда и просто непонятные конструкции. Черный куб, стоящий на одной из граней, зеленого цвета плита, из которой торчало несколько десятков тонких красных штырей, согнутых в виде знаков вопроса, стеклянная бочка, набитая внутри белыми перьями… Земляне, широко распахнув глаза, разглядывали все это нагромождение с неподдельным интересом.

Флора вокруг зданий, а иногда и прямо на них, не уступала своим многообразием архитектуре. Здесь были деревья с листьями самых разных форм и цветов, здесь были цветы размером с деревья.

— С ума сойти, — только и прошептал капитан, глупо усмехнувшись и помотав головой.

Наконец, процессия остановилась возле высокого зеленого здания, крышей которому служила стеклянная пирамида, наполненная голубоватой жидкостью. Большая часть толпы мгновенно разбрелась, видимо, чтобы вернуться в спешно покинутые ванны, и возле астронавтов осталось только трое державших их под руки. Они повели их в дом, о чем-то оживленно квакая между собой и время от времени почесывая свои лягушачьи затылки.

В доме ожидало еще пятеро местных, одетых в длинные черные платья. Они молча усадили астронавтов в большие фиолетовые кресла, и надели им на головы металлические шлемы, очень похожие на тот тазик, который таскал на своей голове небезызвестный рыцарь печального образа. Из шлемов во все стороны торчали тонкие антеннки.

— Сейчас будут мозг исследовать, — понял Дюк. — Капитан, нужно им как-то объяснить, что мы не собираемся у них долго засиживаться.

— Да подожди ты немного, — пробурчал капитан, разглядывая суетящихся аборигенов. — Наверное, это их ученые, или что-то в этом роде.

— Ага, — недовольно выпалил Чак. — Или это они нас на электрический стул сажают.

— Не говори ерунды, — капитан зло поглядел на Чака. — И, главное, не дергайся, я тебя умоляю.

— Да ладно, — обижено просипел Чак.

Капитан отвел взгляд от не в меру напрягающегося второго пилота и стал разглядывать помещение. Голые, серые стены, без узоров, без украшений. Все по-спартански сурово и просто.

Через полчаса с землян шлемы сняли, и облаченные в черные платья аборигены, быстро покинули комнату. Вместе с астронавтами остались все те же трое, что привели их сюда. Они молча стояли посреди комнаты, продолжая доброжелательно улыбаться.

— Мы с Земли, — громко, чеканя слова, проговорил капитан. — Мы астронавты.

Один из троих что-то проквакал в ответ.

— Да уж, — Чак улыбнулся во весь рот. — Если бы сюда прилетели французы, вот бы им радости было.

— Чего это? — спросил Дюк.

— Столько лягушачьих лапок, — прыснул Чак.

— Откуда ты знаешь, что у них там лягушачьи лапы? — едва сдерживаясь от смеха, спросил Дюк. — У них же платья эти их до самого пола.

— Судя по их мордам, должны быть, — Чак громко рассмеялся, а за ним не сдержавшись, заржал и Дюк.

— Тихо вы! — прицыкнул на них капитан, сам с большим трудом не давая смеху вырваться наружу.

В это время в комнату вернулись аборигены в черных платьях. Они довольно квакали между собой, бросая на землян приветливые взгляды.

— Добро пожаловать, земляне, — хрипло произнес один из ученых. — Мы изучили ваш мозг и теперь знаем ваш язык. Добро пожаловать на планету Танг.

— Мы тоже рады вас приветствовать, — произнес капитан, выправляя осанку и поднимаясь с кресла. — Я Виктор, капитан космического челнока, это Дюк и Чак, пилоты, — он указал рукою на два других кресла. — Мы астронавты-исследователи. Мы пришли с миром.

— Вы у нас в гостях, — кивнув, прохрипел абориген. — Мы думаем, что вы немного устали, и поэтому все церемонии оставим до завтра. Отдыхайте. Ешьте.

Прохрипев последнее слово, он развернулся и быстро удалился прочь. Вслед за ним заспешили и остальные. Астронавты остались в одиночестве, заворожено наблюдая за произошедшим чудесным событием. Из пола в мгновение ока вырос черный овальный столик, на котором лежал целый, запеченный поросенок и по комнате поплыл сводящий с ума запах.

— Ух ты! — во всю глотку воскликнул Чак. — Они изучили не только наш язык, но и нашу кухню. Интересно, где это они поросенка взяли?

— Да не гони ты, — глотая слюни, проворчал Дюк. — Сто процентов поросенок искусственный.

Быстро поднявшись, он подошел к столику, оторвал от тушки большой кусок и жадно впился в него зубами. По его подбородку потек жирный сок.

— Даа, бвин, — пробурчал он, усердно двигая челюстями, — А по фкуфу фамый нафтояфий.

Плотно поев, астронавты решили хорошенько отдохнуть. Кроватей вокруг они не обнаружили и потому повалились прямо на пол.

— Вот это я понимаю, встреча, — осоловело пролепетал Чак, ковыряясь в зубах языком. — Давненько я вот так не объедался. Все тюбики, тюбики… — он закрыл глаза и тут же захрапел. Капитан с Дюком еще несколько минут поговорили о происходящем, пока сытый сон не сморил и их.

Утром землян разбудил хриплый голос.

— Вставайте. Пора идти.

Астронавты открыли глаза. Перед ними стоял всего один абориген в черном платье, вежливо улыбаясь.

— Куда? — спросонья спросил Чак и быстро заморгал, стряхивая сладкую дремоту.

— Следуйте за мной, — коротко бросил абориген и выжидающе замер.

А едва астронавты поднялись, он тут же развернулся и торопливо зашагал вперед. Капитан поспешил за ним. Чак и Дюк переглянувшись, двинулись следом, вразвалочку, потирая на ходу заспанные глаза.

— Куда это он нас? — зевая, спросил Дюк.

— А черт его знает, — незамысловато ответил Чак.

Абориген подойдя к проему в стене, стал спускаться вниз по ступеням, постоянно оборачиваясь и пялясь на астронавтов с той же вежливой благодушной улыбкой. Капитан улыбался в ответ, от нечего делать, считая ступеньки. Через пару минут и ровно двадцать две ступеньки они оказались в узком, слабо освещаемом коридоре. У стены справа стояла металлическая скамейка на которой ворохом лежала одежда и три коротких меча.

— Пожалуйста, переоденьтесь в это, — прохрипел абориген, и прислонившись к стене, стал ждать.

— Зачем? — непонимающе, разом спросили астронавты.

— В вашем мозгу мы отыскали образы этих одеяний, — без особого желания стал объяснять лягушачьеподобный. — И мы подумали, что они наиболее отражают суть вашей расы. То, в чем вы сейчас, это слишком банально и совсем не характеризует вас. Все путешественники в космосе одеты примерно так же.

— А вы что видели других путешественников? — удивленно спросил Дюк и обернулся капитану. — По-моему нас опередили, кэп. Вот тебе и первые кто открыл эту цивилизацию, — он недовольно цыкнул языком.

— Не бойтесь, они были не с Земли, — отреагировал на слова землянина абориген, снова одарив астронавтов широкой лягушачьей улыбкой.

— Так значит, есть еще цивилизации?! — воскликнул Чак. — Ну надо же! Вы нам обязательно дайте их координаты, если знаете, конечно. Капитан! Нет, ты представляешь, если мы вернемся на Землю с координатами сразу нескольких цивилизаций! Да мы же… — он не закончил фразу, задохнувшись от нахлынувшего волнения.

— Давайте об этом чуть попозже, — попросил абориген. — Одевайтесь, пожалуйста, вас уже ждут.

— Ладно, — капитан улыбнулся. — Раз уж ваши правители хотят видеть землян так, то мы, конечно, выкажем уважение. Переодеваемся, парни.

Они стащили с себя комбинезоны, помогая друг другу, и надели доспехи из толстой кожи. Потом, вертя их и разглядывая, взяли в руки мечи.

— Идите вдоль по коридору, земляне, — пафосно проговорил абориген и поклонился.

— Видал какое уважение, — бросил довольный Чак, и они втроем двинулись вперед, щурясь и пытаясь разглядеть, что там впереди. Но освещение по мере продвижения становилось все слабее и слабее, и уже почти в полной темноте они наткнулись на стену. Раздался громкий треск и стена начала проваливаться вниз, так же как и ворота города. Астронавты молча стояли, вглядываясь в полоску яркого света, становящуюся все шире по мере опускания стены. Когда же та полностью исчезла, они ослепленные, ничего не видя перед собой, сделали несколько шагов вперед. Чак закрыв глаза, тер по ним ладонью.

— Че ж так слепить, — бурчал он при этом, кривя губы, и едва сдерживаясь, чтобы не выругаться.

Наконец, их глаза привыкли к яркому освещению, и они принялись торопливо озираться. Оказалось, что подземный коридор привел их к большой круглой арене, вокруг которой возвышались трибуны. А на трибунах сидели тысячи лягушачьеподобных в своих длинных цветастых халатах, не сводя взглядов с тре х озирающихся землян.

— О, лучезарные жители прекрасной планеты Танг! — захрипел в этот момент над ареной громоподобный голос, и астронавты от неожиданности вздрогнули. — Наконец-то мы дождались! Мы изучили еще один язык, мы увидели в мозгах этих пришельцев новые прекрасные архитектурные сооружения, новые виды искусств, и самое главное, мы узнали новое развлечение. Хлеба и зрелищ! — кричали их предки, когда-то очень давно. Хлеба и зрелищ! — кричим мы сегодня, потому что мы счастливы. Вот уже четырнадцать лет ни один корабль не опускался на нашу планету, и нам успели надоесть развлечения последних пришельцев. Нам надоели развлечения Аурелян!

— Надоели! — громом рявкнула толпа на трибунах.

— Но свершилось! Нас посетила новая раса — Земляне! Их мозги просто набиты разными развлечениями, которых нам хватит надолго. Наши роботы отловили самого кровожадного хищника этой планеты, наши роботы воздвигли за одну ночь этот Колизей. А сейчас, о, возрадуйтесь лучезарные жители планеты Танг, они строят Американские горки. Но сначала это! Гладиаторские бои! Выпускайте же Гарла! О, наисчастливейшие жители планеты Танг! Сейчас мы увидим, как трое землян будут сражаться с нашим самым кровожадным хищником. Хлеба и зрелищ!

— Хлеба и зрелищ! — мощным эхом подхватили трибуны.

— Черт возьми, что за хрень?! — испуганно закричал Чак, затравленно озираясь по сторонам.

— Что-что, — глухо проговорил Дюк, — Попали мы по самое не хочу.

— Да какого хрена? Что здесь происходит? — в голосе Чака проступил испуг, и он сделал несколько шагов назад, уперевшись спиной в успевшую вернуться на место стену.

— Вот значит как? Ну-ну…

Понявший все капитан стиснул зубы, и подняв голову, презрительно окинул взглядом замершие трибуны. Медленно вдохнул воздух, наполнив легкие до предела, и закричал, напрягая все тело:

— Идущие на смерть не приветствуют вас, уроды!

Его голова вновь опустилась, в глазах мелькнула злоба. И медленно подняв короткий гладиаторский меч, он мрачно двинулся на выскочившего на арену огромного Тангского хищника.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в г. Невинномысск), закончил Невинномысский энерготехникум. Писатель, работает в жанре нереалистической прозы. Печатался в газете «Массаракш! Мир наизнанку», фэнзине «Шалтай-Болтай», журналах «Полдень 21 век», «Наука и Жизнь», «Порог», «Искатель (Москва)», «Искатель (Чикаго)», «Магия ПК», «Супертриллер», «Веси», «Тьма», «Техника Молодёжи», «Уральский следопыт», «Чудеса и приключения», «Очевидное и невероятное», «Мир Фантастики». Книги издаются в издательстве «Альфа-Книга».

⠀⠀ ⠀⠀

Максим Фримен Боги спустились к нам

Смерть может явить себя в облике излишне темпераментного аборигена, хищного животного, неудачного стечения обстоятельств или, на худой конец, банальной халатности, небрежения к технике безопасности исследователем. Как уже стало понятно из вышесказанного, открытие новых миров всегда сопровождается Его Величеством Риском, способным прервать человеческую жизнь в доли секунды, независимо от желаний и жизнелюбия самого человека. Именно во избежание потерь и стали проводиться ознакомительные мероприятия перед прямым контактом с новым Миром, так как цена пропущенной секунды — жизнь, и цена ошибки — жизнь…

На околопланетную орбиту вышел продолговатый космический крейсер типа «Пилигрим-VI» и завис там, остановленный по приказу старшего офицера (если быть точным, то он недавно получил повышение за выслугу лет: ему дали звание майора), вступившего на вахту вместо командора. Вскоре из основного гаража-ангара вылетели несколько искусственных зондов, отправленных для проведения анализов. Спустя некоторое время на главный компьютер стали поступать данные: атмосфера более плотная, из-за чего давление у поверхности выше, чем на Земле; флора и фауна не представляли для людей серьезной угрозы, а химический и биологический анализ воздуха не выявили наличие вредоносных бактерий, с которыми не смогла бы справиться медицина. Также был проведен спектральный анализ самой поверхности планеты.

Особое внимание уделили и светилу этой планеты: звезда относилась к классу «желтый карлик» и была полностью идентична основной звезде Солнечной системы.

Штурманская рубка — по проекту главного инженера и конструктора — была вынесена за пределы корпуса крейсера и напоминала своей формой железный наконечник древнеримского пилума, приготовленного к броску в стан врага. В это время в ее апартаментах находилась путевая вахта, молча любовавшаяся панорамой безымянного мира, опоясанного серебристыми облаками, похожими на моток пряжи люрекса. Видимая картина была просто великолепна: на фоне космической черноты и падающих на планету лучей здешнего светила, она отливала металлическим блеском и была похожа на зеркальный искристый шар, используемый людьми на культурно-развлекательных мероприятиях.

— Красиво, — сказал майор. Из всей вахты только он один стоял у огромного панорамного иллюминатора, диаметр которого был около полутора метров, и, засунув пальцы за ремень, смотрел на планету; остальные сидели на своих местах, косясь на новый неизведанный мир. На своем веку дежурный офицер много перевидал, но то, что стояло прямо перед глазами, абсолютно отличалось от ранее видимого. Можно сказать, он был приятно удивлен, но не показывал этого, потому что привык все контролировать: от ручного пилотирования своих кораблей, на которых ему доводилось отправляться в полет, до банальных эмоций.

— Интересно, есть ли там разумная жизнь? — спросил техник. Его полу-вопрос-полупредположение были сродни наивному удивлению ребенка, тому, когда тот видел перед собой непонятный объект и пытался, с помощью различных догадок, сделать определенные для себя выводы о его полезности. Сидя за приборной панелью, отображающей техническое состояние всей электроники корабля, техник пощипывал кончик своих усов, задумчиво скосив взгляд на переносицу. Его мысли ушли далеко.

— Жизнь должна там присутствовать, — безапелляционным тоном заявила девушка-ксенолог. — Ее там просто не может не быть, — припечатала она напоследок и обвела своих коллег победным взглядом. Среди всех членов экипажа она была новенькой и еще не избавилась от подросткового максимализма и глубокой веры в правоту ксенологических теорий о наличии жизни там, где есть хоть что-то отдаленно напоминающее Солнце. Она вышла из-за круглого стола, стоявшего посередине рубки, и стала за спиной майора. Высокая, стройная, в обтягивающей ее точеную фигурку синей униформе, она пристально вглядывалась в отражение дежурного офицера, который ей безумно нравился своей выдержкой и хладнокровием. Аура силы, исходившая от него, заставляла ее тело покрываться мурашками, а сердце учащенно биться, иногда даже замирать, если он находился слишком близко от нее или обращался с какой-нибудь пустяковой просьбой.

В рубке присутствовали еще два человека, но они не принадлежали к «вперед смотрящим», как прозвали тех, кто заступал на вахту. Эти двое были из отделения внутренней охраны. В момент вступления на вахту старшего офицера, они несли охрану коридора. Он заметил их скучающие молодые лица, и предложил пройти в рубку понаблюдать за работой «мозга» космического разведывательного крейсера.

— Значит так, — развернулся на пятках офицер. — Судя по тому, что зонды не обнаружили никакой опасности, мы можем спокойно десантироваться на это космическое тело. Компьютер! — позвал он.

— Слушаю вас, Юрий Владимирович, — в ту же секунду раздался искусственный женский голос.

— Просканируй местность и выбери оптимальный район для высадки разведгруппы и экипажа корабля.

— Сию минуту, — ответил компьютер и замолк…

«Пилигрим-VI» на средней скорости полетел к планете. На сигнальной мачте заморгал зеленый маячок. Это по приказу дежурного офицера на Землю отсылалось сообщение об обнаружении нового мира, включившего в себя название Галактики и сектора, и начинающейся исследовательской экспедиции. Проникнув в верхние слои атмосферы, крейсер осветился лимонно-оранжевым пламенем, которое приобрело такой цвет из-за специального химического состава, покрывавшего сегментные теплозащитные панели. Но никто из вахты, как и остальные члены экипажа, отдыхающие в криогенных капсулах, не знали, что корабль потерпит крушение…

На мониторе, где отображалась информация о состоянии машинного отсека, на долю секунды вспыхнула в рамке красная тревожная надпись «Угроза взрыва. Требуется охлаждение ядерных батарей» и тут же потухла — перегорела сигнальная система. Она вполне красноречиво предупредила об опасности, но этого было недостаточно, чтобы ее заметил техник, отвлекшийся на секунду, всего на одну секунду, в сторону панорамного иллюминатора.

Когда он вновь повернулся к своим приборам, уже было поздно. Необратимый процесс начался. В начале по полу прошлась слабая вибрация, удивившая людей, а затем раздался взрыв, сотрясший корабль.

Потухла и вновь заработала сенсорная панель управления кораблем. Следом завыла сирена, потом заработала аварийная система для повышения выживаемости экипажа корабля.

* * *

Вот чувствовало мое сердце, что открытое высказывание старейшины против богов навлечет беду на наше племя. Стоило этому тщедушному старцу с длинной седой бородой и свисавшими, как сухая трава с обрыва, бровями, спрятавшими его непонятного цвета блеклые старческие глаза, взбунтовать население против всевышних, как они наслали Тучу. Это было страшно. Она появилась на горизонте в конце дня. Багровая по краям, в некоторых местах лиловая и фиолетовая, она медленно ползла в сторону нашего поселения, словно саранча на посевы. Я никогда не был трусом, но тогда меня пронзил страх. При приближении к поселению туча почернела. Ее цвет был настолько густым, что мне казалось, будто я смотрю в пустоту. Тень от тучи, ползшую по земле и наваливающиюся всей своей массой на деревья, кусты, холмы и поля, можно было сравнить с подминавшей все под себя снежной лавиной, несущейся с крутых гор. И в этой тяжелой тени умолкала природа — она пряталась и выжидала того момента, когда ей вновь будет позволено выйти на сцену.

И вот туча нависла над нашим поселением. Бугристая, переливающаяся различными цветами, она готовилась нанести удар. В деревне все жители затихли и, задрав до ломоты в шее головы, смотрели вверх. Ожидание неизбежного заставляло всех нас посылать тихие мольбы разгневанным богам, чтобы они сменили ярость на милость. Однако у распорядителей судеб на этот счет было другое мнение: «Те, кто не будут чтить нас, да наказаны будут!» — так говорилось в древнем пророчестве.

Я стоял на пороге своей полуземлянки и бессмысленно озирался по сторонам. Всюду преобладали темные тона. Прежнее буйство красок исчезло, явив окружающему миру серость и несовершенство без солнечного тепла. Такое ощущение, что все вокруг сбросило маску и показало свое настоящее лицо.

Удар грома вспорол тишину, будто это был быстрый и точный удар хлыста пастуха, чтобы стадо скученно шло и никуда не разбредалось, заставив вздрогнуть и помянуть недобрым словом старейшину. Сверкнула молния, вонзившаяся своим жалом в землю. Следом еще раз раздался раскатистый грохот, сотрясший земную твердь. И начался дождь. Его сплошная свинцовая стена окончательно погрузила все вокруг во мрак. Сначала я думал, что он вскоре пройдет, но по прошествии нескольких часов стало понятно, что этого не будет и даже не стоит надеяться. Воды с неба лилось много, и удары капель об крышу напоминали чем-то, если вслушаться и отбросить все лишнее, шелест листвы во время сильного ветра. Я не переживал, что нас подтопит: со строительством нового жилища мне помог Юркос, а он считался у нас лучшим ремесленником. Да и деревья, которые пошли на строительство, считались по нашим поверьям хорошо защищающими от непогоды и излишней влаги, ну и, само собой разумеется, от болезней. Ель, сосна, лиственница, все они являются благородными деревьями.

— Папа, — раздался испуганный шепот.

— Что? — я поворачиваюсь к Суахину. Мальчонка осторожно выглядывает из-за двери и смотрит на меня испуганными глазами. — Ты почему не спишь?

— Страшно, — говорит он, судорожно сжимая в руках выструганного мной когда-то из сухой олешины коня.

— Иди ложись, — я с улыбкой ткнул пальцами ему в лоб. — Мама будет волноваться, если тебя не будет рядом.

— А ты? — от очередного громыхания он весь сжался и зажмурился.

— Скоро.

Кивнув головой, Суахин развернулся и зашлепал босыми пятками по ступенькам, спускаясь вниз. В глубине жилища затихли его шаги.

Чтобы из домашних никто не услышал, я как можно тише спустился вниз и осторожно прошел в кладовую, где снял со стены колчан со стрелами, лук, сделанный из различных материалов, повышающих его прочность, и копье. Помолившись богу охотников-следопытов Волкину перед очагом, стоявшим в углу, я ступил под открытое небо и, не обращая никакого внимания на разгулявшуюся непогоду, побежал в сторону еле-еле видневшейся стены леса.

Дорога превратилась в непролазное месиво из чавкающей под ногами грязи, замедлявшей ход, но тут ничего не поделаешь. Я пересилил свой страх перед богами — семью нужно кормить — и бежал напрямик через поле.

Лес приближался.

И вот я уже под кронами его деревьев. Пахло грибами и лесными ягодами. Было немного прохладно. Но это ничего. Охотники привычны к такому.

Во время охоты дождь плохой помощник: он сбивает со следа, уничтожает запахи, мешает слушать. Двигаясь между деревьями, приходилось по несколько минут стоять, вслушиваясь до ломоты в ушах, нет ли поблизости дичи. Порой тональность звука менялась, но все это было не то, что мне нужно.

К тому времени, когда это произошло, я уже стоял на пологой равнине, обвешанный тушками короткоухих саблезайцев и держал в руке клювокрыла. Равнина уходила далеко вперед и упиралась в лениво несшую свои воды широкую реку, чей берег густо зарос камышами. За рекой возвышалась еще одна стена леса, но туда дорога закрыта: там пролегала земля враждебного нам племени Жестковолосых.

Не знаю от чего, но меня вдруг продрал озноб. По обретенному опыту это предвещало только одно: БЕДУ. Я завертел головой в разные стороны в поисках опасности, но ничего подозрительного не видел. «Так», — насторожился я, услышав странный шипящий свист, чем-то напоминающий звук падающих стрел. Только поднимаю глаза к небу, как в ужасе пригибаюсь к земле и начинаю дрожать всем телом. Мной овладело одно единственное желание: спрятаться, вгрызться в землю, уползти червем в ее недра. Но от страха я даже не мог пошевелиться, и поэтому просто продолжал беспомощно сидеть на корточках, обхватив себя за голову, и смотреть ввысь.

Сверху падало что-то длинное и черное, как бескрылая хищная птица с длинным, прямым и на вид острейшим как бритва клювом. Это что-то оставляло позади себя жирный шлейф из дыма, с боков постоянно отваливались какие-то куски, и это летающее чудовище вот-вот рухнет на распростершуюся равнину перед моими глазами.

* * *

Оглушительный, резкий и мощный удар об землю переломал корпус космического корабля пополам, лопающаяся обшивка хрустела, будто переламывающиеся сухие ветки под ногами, а рваные обломки вдавленного от удара днища вонзились в несущий внутренний каркас и заскрежетали, переламывая и перемалывая нижние ярусы корабля. Эта хаотичная звуковая какофония была настолько невыносимой, что те, кому все-таки посчастливилось уцелеть под обломками рушащихся конструкций, метались по полу, схватившись за уши, лишь бы не слышать эту «музыкальную» смесь.

Длилось это недолго.

Внезапно наступила глухая тишина. А земляне, выжившие в этой катастрофе и потерявшие сознание, вскоре придут в себя…

* * *

Казалось, сама земля застонала от этого мощного удара и заходила ходуном от боли, пытаясь, таким образом, ее унять. Ввысь взметнулся огромнейший столб пламени, дыма и пыли вперемешку с поднятыми в воздух комьями земли.

Горячей волной меня сбило с ног и приложило о дерево с такой силой, что из глаз брызнули искры, а тело изогнулось до хруста в позвоночнике. В глазах потемнело, во рту появился привкус крови, на одно мгновение мелькнула мысль, что я вот-вот умру, так и не обняв на прощание сына с женой. Не знаю от чего, но вдруг в душе поднялся вихрь озлобленности на весь мир: «А вот черта с два вам всем. Все равно не сдохну!» Сделав над собой усилие, я поднялся на ноги и стал во все глаза смотреть на полыхающее и чадящее чудовище. Оно лежало на боку и напоминало кита, выброшенного на берег.

Разглядывая лежащую «рыбу», я не сразу заметил как из нее вышли двуногие существа. Они блестели и напоминали изображенных нашим художником пришельцев, о которых рассказывало пророчество, что они придут с огнем и страхом с целью нашего освобождения и возвышения. От навалившейся радости у меня из глаз потекли слезы, а в горле застрял ком, не давая ни крикнуть, ни вдохнуть. Я без сил рухнул на колени и, подняв взгляд к небу, проговорил:

— Наконец-то боги спустились к нам.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился 15 апреля 1990 года в Беларуси, в городе Слоним. Сейчас заканчивает Белорусский Государственный Университет, факультет философии и социальных наук по специальности социология. В плане «сочинительства» писать начал недавно. Напечатанный выше рассказ является вторым. Первый — «Сбывшаяся мечта или сорвавшийся вниз» включен в третий номер альманаха «Фантаскоп» за 2012 год.

⠀⠀ ⠀⠀

Олег Рудковский Куст

повесть

Куст рос на этом месте и год назад, и в 1917 году. Наверное, нет в истории человечества эпохи, которая могла бы соперничать вечностью с кустом. Меняется мир, меняются люди. Даже время меняется: то оно как карусель, а то словно медлительная гусеница, задумавшая путешествие на соседнюю ветку. Вот и деревенька, что в начале века стояла меньше чем в километре от куста: всего за несколько лет она успела разрастись, окрепнуть, даже возмужать. Выросли новые дома, а очень скоро — и колхозы. А невысокое растение продолжало занимать облюбованное им местечко, и никакие перемены не касались его тщедушных листиков и слабосильных стебельков. Зимой, когда пожелтевшие нивы к югу от деревеньки заполнялись снежными хлопьями, куст продолжал топорщиться из снега, высовывая голые ветви, моля о потерянном тепле зачахшее, мутное солнце. Но при ближайшем рассмотрении вдруг возникали ненормальные ассоциации: без труда верилось, что смена времен года не оставляет ни видимых, ни даже невидимых следов на странном, безвестном кусте. И даже сбрасывание в осенние месяцы всей зелени казалось само по себе неестественным. Будто бы живой организм, но бездушный.

В середине двадцатых деревня уже вплотную подбиралась к месту, крещеному самобытностью куста. Считалось, что коренных башкир проживало здесь около 20 % от всех жителей деревни, однако их могло быть и меньше, ведь по скорой нужде и вполуха велась перепись населения в 17-м. В 1927 году человек по имени Бурангулов Минигали Хабибулович затеял постройку дома метрах в сорока от куста. Ориентируясь, впрочем, не на само растение, до которого Минигали Хабибуловичу дела не было, а на нэпмановские щедроты, дающие право любому сельчанину на личное имущество.Срыть путающийся под ногами холмик для человека сельской выучки не представляло трудностей. Пока везде гремели пролетарские лозунги, а люди никак не могли нарадоваться на вырванную клещами революции свободу, Минигали Хабибулович лил пот в три ручья, усердно трудясь над возведением дома. Уже через год все большое семейство Бурангулова въехало в добротное жилище.

Новоселье справляли всей деревней. Люди искренне поздравляли соседа с новым домом, хотя при этом не упустили возможности посудачить о хмуром виде и странной немногословности хозяина. Казалось бы, счастливый и жизнерадостный, Минигали не проявлял должного радушия, и это выглядело не совсем обычным, ведь ничего подобного раньше за ним не замечалось. Впрочем, умонастроение Минигали Хабибуловича все-таки объяснилось, когда стало несомненным, что все обещания большевиков на деле выдумка и бред сивой кобылицы. Короткий месяц отделял Бурангулова от того момента, когда деревня наводнится шпиками-обличителями, выявляющими заевшихся кулаков. Нет ничего удивительного, что Минигали предвидел будущие беды.

Отгуляли; а спустя две недели хозяин дома вышел во двор, взял в руки лопату, неспешно зашел жене со спины и со всего размаха обрушил лезвие на затылок женщине. Товарищ Бурангулова рухнула бездыханной, не успев издать ни звука. После этого, по совсем непонятным причинам, Минигали бросил лопату на траву, схватил топор и вернулся в дом. Он вырезал всех: собственных детей, родителей, тещу с тестем. Затем Минигали Хабибулович неспешно прошел в сарай, где без долгих приготовлений и повесился.

Все. Конец истории.

Куст занимал свое прежнее место. Дом Бурангулова нарекли проклятым и старались не приближаться к нему без надобности. Не удалось найти никаких причин, по которым могло бы стать яснее, почему Минигали Бурангулов вдруг в один прекрасный день стал убийцей и порубил всю свою семью. Время прошло, захолустье того уголка стало людям привычным, и, само собой разумеется, что дальше, к западу, деревня уже не росла. Куст продолжал меняться, а точнее, он не менялся вовсе — мир искажался вокруг него. Он лишь сбрасывал осенью листья, запасался терпением, дабы пережить нашествие демонов-вьюг, суровых, трескучих ухарей-морозов, а по весне вновь облачался в цветущий веселый наряд.

Весной 1935-го возле Проклятого Дома объявились пришлые люди. Напуская на себя таинственность, неизвестные гости ни с кем не вступали в разговоры из жителей деревни, и уже это порождало тьму домыслов и разнотолков. К тому же, как выяснилось вскоре, чужаки затеяли внутри дома какие-то работы, назначение которых никто не мог понять. Вспомнили позабытую тропку, что пролегала рядом с домом и выводила в поле: жители деревеньки отчаянно пробирались мимо дома Бурангулова, при этом глаза их неотрывно зарились вправо, даже наводя на мысль о страшной эпидемии косоглазия, охватившей повально все население. На самом же деле это было обычное провинциальное любопытство, хотя по утрам интерес людей задыхался на корню. Дом производил впечатление, уже успевшее стать его изнанкой и лицом: мертвый. Мрачная, злонасупившаяся крыша и наглухо закрытые ставни, казалось, только и ждут того момента, когда последний человек окажется в поле, подальше отсюда. Ни движения там, ни звука, точно мираж пронесся над селищем, но только люди твердо знали: те, кто пришел в их места нежданно-негаданно, сейчас там, внутри. И никакая тишина не введет в обман.

И ближе к полудню — впрямь! — образ переворачивался. Вот уже дотошный, беспрестанный стук доносится из недр дома, словно было то монотонное забивание гвоздей всюду, куда только глаз прикажет гвоздить.

Стук казался тем более странным, что окутывала его молчаливая неизвестность, загадочность и даже некое таинство. Ходило много слухов, и по большей части — надуманных. Ведь думать всегда безопаснее. Так или иначе, интерес к неизведанному не угасал, а только подогревался. Деревенские мальчишки ватагами сновали окрест дома, время от времени пробуя бревенчатые стены земляным камнем. Ну, рядом-то с обычным жильем так не разгуляешься: взбешенный хозяин может и пальнуть чего доброго, а уж отборнейшей матерщиной проберет до самых пяток. Здесь же такого не происходило. Если кто-то внутри и нервничал, то не подавал виду, и такая обособленность пуще прежнего накаляла страсти.

Развязка наступила угрожающим образом. В один из поздних вечеров, когда остатки ужина стыли в казанах, а на улице ни души, даже влюбленные парочки разбрелись по домам, и лишь собаки ворчливо брехали, мусоля многодневной давности кости, по деревне пронесся оглушительный грохот. Как будто бы еще мираж, если бы не такая реальная, впечатляющая подробность. Охваченные смутным беспокойством, сельчане выглядывали из окон домов, силясь распознать в сумерках причину столь странных и даже страшных звуков, вызывающих тревожный звон стекол, что могло оказаться и ревом машин, и началом новой гражданской войны. Кто-то оказался удачливее прочих — в основном те, чьи дома располагались в близости с Проклятым Домом. От них новость и разошлась по всей деревне с такой быстротой, как если бы в каждом доме имелся свой гонец.

Итак, выпало добро, и это действительно оказались машины, а не налет анархистов. Три автомобиля с плотно закрытыми окнами и даже как будто со шторами внутри пересекли всю деревню из одного конца в другой. Они были черные, как сама ночь, и даже более того — глубоко чернильные механизмы, исторгающие трубный рев. Путь их лежал к тому дому, который и во времена более тяжкие бередил некоторые умы. Из машин вылезли люди: одинаковые, как солдаты, только что не в военной форме, а в таких же чернильно-черных одеждах и по большей части в шляпах. Они суетились, как суки в период течки, и можно было заметить, что все они топчутся вокруг центровой фигуры, тоже выползшей из машины. Группа загадочных пришельцев так быстро исчезла в доме, что ничего более разглядеть не удалось. Свет внутри не зажигали, шум быстро стих; оставалось сплошь непонятным, с какими намерениями «черные вороны» слетелись к Проклятому Дому накануне ночи.

Ничто не изменилось с тех пор, разве что две вещи. Первое: время от времени, как по отработанному шаблону, деревню пересекали знакомые машины, непременно скрытые сумерками, и останавливались рядом с жилищем Бурангулова. Только теперь его уже не связывали с именем Минигали, перестал он слыть даже Проклятым, — он стал дачей. Просто Дачей, без всяких приставок и жутких добавлений.

И второе: любые разговоры, вьющиеся вокруг загадки старого дома, смолкли. Так, словно явился некто со стороны и выплеснул из стакана всю эту бурю раз и навсегда.

Персона, обосновавшаяся в доме, хранила инкогнито. Непонятные, но не становящиеся от этого бессмысленными, причины влекли человека-загадку из города в дом, и пусть бы иные божились, что не важный партработник скрывается за этими стенами. Люди-то знали правду. Словом да делом, загадка осталась, лишь только сменив интригующий камзол на тоталитарные латы. И то правда, что люди толком не знали, где в данный миг сидит хозяин дома: опустошенное подворье и отсутствие машин никак не вселяло уверенности, что дом пустует. Сельчане с великой радостью вернулись к обходному пути в поле, ведь неприятно и мерзко, проходя мимо мрачного дома, ощущать на затылке огневой, всепожирающий взгляд. Уж не сам ли товарищ Быкин, секретарь обкома, родилось благоговейно предположение, словно всплеск неосторожной лягушки, нарушившей гладь омута молчания. Благодать снизошла на беднягу Паномаря, Сергея Иваныча, тракториста, умудрившегося выпустить на волю свой глупый язык, после чего тракторист улетел в тартарары, правда, без трактора, а на его место заступил более серьезный работник.

Подозрительные люди, приехавшие раньше хозяина для перестроечных работ внутри дома, весьма скоро дали о себе знать. Это были угрюмые, землистые личности, больше всего походящие на подземных рабов, и появлялись они в деревне в разное время и внезапно. Покупали мясо, молоко — все то, что естся и пьется. В беседы не вступали. Впрочем, никто их и не провоцировал. Как только мрачные типы убирались назад в свое темное логово, жители деревушки облегченно переводили дух.

Так, быть может, все бы и тянулось — темное, неразгаданное, зловещее подозрение, — аж до самого 41-го. Но вдруг, немногим больше года спустя, произошло куда более странное приключение.

Жила-была в деревне старая бабка. Звали ее не совсем по-человечьи — Мяскяй. Что в переводе с башкирского значит «Ведьма-Людоедка». Из рода казахов, старая ведьма вовсе не считалась коренным жителем уральского края, но прозвищу не противилась и настоящее имя напоминать не спешила. Стало быть, по душе ей пришелся местный фольклор — все-таки не сыскать политически безвреднее карги, чем баба-яга. Людская молва ей приписывала заговоры — на урожай или наоборот, — а потому каждый в деревне считал за несчастье прейти ей дорогу.

В одну из ночей дверь хижины бабки Мяскяй сотряслась от ударов. То был уверенный стук, от такого не отмахнуться задаром. Старая женщина, уже почивавшая на печи, нехотя сползла с нагретой лежанки и поплелась открывать.

Силуэт «землистого» человека высветился на пороге дома, и ночью он больше всего напоминал призрак или пещерное существо, истомившееся по свету и крови. Гость без церемоний ввалился в дом, не дождавшись надлежащего приглашения. А бабка Мяскяй подумала о том, что этого человека не запугать никакими приворотами и мяскяйями. Гость сказал всего несколько слов, после чего он исчез, так же внезапно и чуждо, как и нагрянул. Однако перед уходом он заручился согласием бабки Мяскяй, сказать точнее, проявил особую напористость. И так уж не хотелось пожилой женщине связывать себя услугами с тем, кому требовалась ее помощь, но перечить она не стала, даже слово протеста приберегла на ум. Когда в дом приходят такие вот гости, становится не до кривляний.

Девчушка Настена была из числа тех тихонь и скромняг, что скрывают за невинными личиками бурный вулкан любознательности. Семилетнюю сиротку пригрела Мяскяй в своем доме больше трех лет назад. Смолоду девочка тесно соприкасалась с ритуальными заклинаниями хозяйки-колдуньи. Бытовало суждение, что отнюдь не бескорыстием проникнуто милосердие бабки Мяскяй, и уж точно не жалость пробудила в ее мутной душе желание удочерить сироту. Но — наследие. Не скупясь на вопросы, Настена не могла не заметить, как в эти минуты довольно кряхтит ее приемная мать. В вопросах ученица-колдунья касалась и загадки исчезновения из деревни юных девушек: их сгинуло трое за минувший год. Мяскяй отвечала, но путано, сложно, на самом деле она полагала, что эту правду Настеньке рановато еще пока знать. Она и сама-то, грешная и убогая, не стремилась к ней приблизиться меньше чем на версту.

Девчушка Настена стала единственным и тайным свидетелем разговора, произошедшего в доме Мяскяй назавтра после прихода «землистого» порученца. Крепко-накрепко было велено ей сидеть себе тихо в укромном местечке и не высовываться, даже если надвинется страх и замутит глаза тенью. Поначалу старуха Мяскяй подумывала отправить девчушку к соседям в злосчастную ночь, но потом решила, что пусть ей уготована погибель, Настена будет знать, как именно это случится.

И вот на дворе стемнело, и самые поздние жители деревушки заснули в кроватях, и легкий, испуганный скрип торопливой возни под одеялом затих, — вновь к порогу старухи подступили черные тени. Ловцы человеков со знанием дела перевернули всю хату; их волчьи, землистые ноздри чуяли каждый запах, но колдовской знак лежал на убежище перепуганной сиротки Настены; и просмотрели ее. Вдруг все как один выметнулись из дома, потому что подоспел черед главного, и тут уже не должно было оставаться посторонних.

Бабка Мяскяй стояла посреди едва освещенной комнаты и спокойно разглядывала нового гостя, теперешнего хозяина Проклятого Дома. Он был невысоким и плотным человеком в пенсне и с непроницаемым взглядом, от которого не жди хорошего. Лицо гораздо живее, чем у бледных прислужников, разве что глаза чуточку шальные. Ну, быть может, то от испуга. Старуха предложила человеку сесть, и сама уселась поодаль.

Настена слышала не очень четко, но достаточно и для семилетней девчушки, собирающей картины по отдельным кусочкам. Для поддержания страха, наверное, гость, прежде всяких других вопросов, задал один, не подслушивают ли их, и сердечко девчушки стремительно заколотилось: сейчас ее схватят и сварят заживо! Но бабка Мяскяй проронила «а то!», не моргнув даже глазом, а человек этот был слишком напуган, чтобы заподозрить какой-то подвох.

Он что-то добавил о помощи, и Настя вмиг представила его строгий взгляд, но ответом ему было лишь кряхтение осмотрительной и мудрой бабки Мяскяй. Гость снова заговорил: весь месяц провел он в муках, ночные кошмары вконец его одолели, а ведь раньше такого не замечалось, и вот незадача! Он выразил мысль о порче, надеясь на трезвый ответ, но бабка сказала «Кхм», и воцарилось молчание. Настена добавила к невнятному отклику Мяскяй какой-нибудь жест — кивок или еще что, — и теперь они, наверное, смотрят друг на друга, как два врага. Ночной визитер задал вопрос, очень тихо, — тот словно прошелестел по полу и не достиг ушей девочки. Но вот слова хозяйки прозвучали отчетливо. НЕХОРОШИЙ, ЧЕРНЫЙ ДОМ. Голос мужчины напрягся, он спросил, что это значит. УБИЙСТВО, изрекла Мяскяй. УБИЙСТВО ДО СИХ ПОР В ВОЗДУХЕ. Малютка Настена уже сотрясалась всем телом.

Что же делать, тихо спросил гость. Девчушка вновь услышала кряхтение и скрип натруженного стула, на котором сидела старуха Мяскяй. Она что-то прошамкала нечленораздельно, и Настена ничего не разобрала, но гость-то понял. Сон, проговорил он таким тоном, как говорят о чем-то неприятном и пугающем. Сон…

Дальше Настя ничего не могла услышать, как ни старалась, потому что говорил посетитель тихо, и часто останавливался, чтобы глотнуть воздуху. Девочке удалось разобрать лишь несколько слов. Стрекозы. Огромные, как корабли. Большая площадка… Туннель… Что-то тянет под землю… Каждую ночь…

Потом очень долго молчали, и в этой притаившейся тишине сердце Настены отыскало покой. Потому что не было дела этому человеку ни до нее, ни до ее мачехи — он гиб, и испуган весьма! Прозвучал одинокий вопрос. Снова голос бабки зазвенел на всю комнату, и только сейчас девчушка задумалась, что это может быть подстроено специально для нее. ЗЛЫЕ ДУХИ. ТАМ, ГДЕ УБИЙСТВО, ДУХИ ЖИВУТ МНОГО ЛЕТ. НУЖНО ДРЕВНЕЕ ЗАКЛИНАНИЕ, ЧТОБЫ ИЗГНАТЬ ИХ ИЗ ДОМА.

Ее обязали подписать бумагу, запрещающую болтать о том, что встретилось ей в Проклятом Доме, и о своем участии в деле, связанном с его темным хозяином. Напрасно Настена осаждала старуху с вопросами — рот колдуньи был скован тайной. В деревне и не прознали даже, что Мяскяй довелось проникнуть в самое сердце Проклятого Дома, и это избавило ее от расспросов людей, для которых любопытство превыше жизни. А вот поведать она могла многое. И куда на самом деле подевалась Любка Митрофанова, вторая дочь Степана Митрофанова, однажды вечером просто исчезнувшая бесследно и не найденная доныне.

Теперь на бабку Мяскяй свалилась забота труднее, чем тяжесть тайны. Никаких демонов в доме не оказалось, как и предполагала колдунья, а весь ритуал изгнания был напоказ, только чтобы умерить беспокойство хозяина и запутать «землистых». Этот странный рассказ… Да, Мяскяй знала, что же такое близится к хозяину дома, что нависает над ним. Но не хватало старухе умения постигнуть эту страшную силу. Теперь, если сны начнут повторяться, за ее жизнь не дадут и понюшки табаку. Старуха накрепко запомнила безумный, затравленный взгляд Любки, которую в первую минуту она даже не признала, переступив порог дома. Что могут сделать с ней, когда раскроется обман?

Но все вдруг переменилось. Мир не стоит на месте. Все в нем меняется, — быстро ли, медленно, — неважно. Одной ненастной ночью жителей деревни разбудил громкий шум. Спросонок люди приняли его за все тот же рев автомобилей, и потребовалась целая минута, чтобы понять всю непохожесть новых звуков.

Мало сказать звуков — это были человеческие крики. И Господи — снова пистолетные выстрелы, как тогда, в семнадцатом! Они раздавались со стороны Проклятого Дома, и люди поначалу подумали, что его обитатели в один момент сошли с ума и стали убивать друг друга. В глубочайшем ужасе сельчане замерли в комнатах, в прихожих, на полу и кроватях, отчаянно молясь и прислушиваясь к звукам, что доносил до них западный ветер. И чудилось, будто кто-то кричит в той стороне — жуткий, протяжный и мучительный крик, вызывающий содрогание. Быть может, то был ветер, что свистел за окнами в непогоду? Да только вряд ли. Слишком этот крик напоминал человеческий, разве что это был человек, потерявший разницу между жизнью и смертью.

Быстро все стихло. Шума моторов машин глупо было ждать, но он таки прозвучал! Уцелевшие (или вовсе посторонние товарищи) прогрохотали через всю деревню, а потом все окончательно смолкло.

Остаток ночи прошел без сна. Тела людей сотрясали предчувствия; прощались друг с другом мужчины, женщины и дети, — то была ночь, когда уже ни для кого не наступает завтра.

Но ничего не произошло. Ни на следующий день, ни в один из других дней. Вновь потянулось существование, не признающееся унылым благодаря красным флагам и вдохновляющим гимнам. Только через неделю самые отчаянные смельчаки отважились на вылазку к Проклятому Дому Бурангулова. И что же они увидели? Все ту же картину: глухая заброшенность, безлюдный двор, немые окна. Даже самый недалекий человек теперь понимал, что нет живой души за этими стенами, и не скоро еще рядом с домом зазвучит веселый говор.

С той поры старухе Мяскяй можно было не опасаться за свою жизнь.

Куст рос… Не в прямом смысле, конечно: он не рос, как растут все другие кусты — кто вверх, кто вширь. Он рос в том смысле, что просто торчал из земли. Никто из людей не знал про куст. Но найдись такой человек, кто набрел бы вдруг на растение, и пусть бы он обладал еще каплей фантазии, — потрясение перед лицом новых форм переполнило бы его бедную душу. Куст не менялся. Менялись его формы. То он казался чучелом, воткнутым предусмотрительным огородником в землю. Но шаг правее — и зверь, пробирающийся на задних лапах, леденит сердце ужасом. Он сам Великий Тираннозавр, царь ископаемых животных, но дунет ветерок, и зверь оплавится, став скользким, уродливым. Он видит вас, и он уже знает, что победил.

Летом 1946 года над Башкирией разлилась Великая Засуха. Почти десять лет пройдет еще, прежде чем сельское хозяйство воспрянет былым духом, а пока послевоенная разруха, голод и нищета, очередное раскулачивание еще и Засуха распугали едва ли не всех сельчан, заставив каждого второго с удесятеренным упорством рваться в город. Туда, где заводы, где магазины, — туда, где цивилизованный мир. Очень мало осталось людей, преданных унылому и как бы одряхлевшему колхозу; сгинула и старуха Мяскяй вместе с малолетней воспитанницей. После войны уже не нашлось бы человека, кто смог бы в точности повторить историю дома, построенного некогда Минигали Бурангуловым.

В конце сороковых один из последователей коллективного хозяйства — человек по имени Михал Михалыч Сибиряков — решил привести в порядок дом для личного проживания. Тем более что по наследству дом перешел в полную собственность колхоза, причем строго по закону (что бы вы ни подумали). И теперь уж вряд ли кто-то заявит на него право, даже если случится невероятное, и срубленное родовое древо Бурангулова вдруг обрастет молодыми побегами. Дом не пострадал за время войны. Фашистские бомбардировщики атаковали Москву и Киев, что им было до какой-то глухой деревеньки? Одно поразило Сибирякова внутри, когда он только-только приступал к очередному внутреннему ремонту: выведенный чем-то красным рисунок на полу спальни. Михал Михалычу не довелось поучаствовать в боях за родину, но свежо еще оставалось воспоминание о кровавой междоусобице после революции, поэтому он хорошо знал, как выглядит кровь, чтобы спутать ее с чем-то другим. Сам рисунок был жутким, дальше некуда. Круглое, надутое лицо с огромными выпученными глазами — демон, не иначе! Наверное, за бывшими жильцами дома водились какие-то грешки, предположил Михил Михилыч Сибиряков, тщательно затирая рисуночное послание.

Этой ночью Михал Михалычу приснился первый сон. Узкий подземный туннель уходит в невидимую глубину, теряясь во мраке; всюду пыль и песок, в волосах копошатся мелкие жучки, — он продирается вниз, туда, где нет света Божьего, в место, чуждое человеку, и ему уже не хочется лезть дальше, но что-то могучее подчиняет его себе, не оставляя никакой надежды…

Через год новый хозяин дома рыл ямы для столбов. Пришлось подумать о новом заборе, взамен почти сгнившего, изъеденного древоточцами, перекошенного старого. Михал Михалыч был занят делом уже четвертый час, когда что-то, чего он не замечал раньше, вдруг привлекло его внимание. Сибиряков вскинул голову, вздрогнул и непроизвольно отшатнулся.

Он сразу успокоился, так как понял ошибку. Нет, это не человек, подбирающийся со злым умыслом, — это всего-навсего дурацкий куст. Михал Михалыч зычно выругался, после чего озадаченно уставился на растение. Ну, точно! Если долго смотреть, растопыренные ветви и впрямь становятся руками, а верхушка напоминает малюсенькую башку. Чудеса! Клоун-урод, удравший из цирка. Хочет напасть на мирного труженика. Сибиряков отстегнул еще пару-тройку ругательств, уже доброжелательнее, после чего возобновил прерванное занятие.

Через минуту он с удивлением заметил, что работа застопорилась на одном месте и совсем не продвигается вперед. А причина самая простая: полное бездействие самого Михал Михалыча Сибирякова. Оказывается, он и не копал все это время — таращился на куст! Черт, и чего только не бывает! Ну, куст и куст, чего еще? Что ему сейчас следует сделать, так это взяться за лопату покрепче…

Еще через секунду Михал Михалыч медленно шел в сторону куста.

Он приблизился, обошел вокруг растения, осматривая его со всех сторон. Обычный куст, каких много. Дался он ему! Намереваясь ухватиться за ближайшую ветку, Михал Михалыч протянул руку. Ему оставалось сжать пальцы, чтобы убедиться, что куст — всего лишь куст, когда он внезапно одернул ладонь и непонятно почему подул на нее. Немного времени прошло в молчаливом удивлении. Чего он струсил? Что-то обрезало его, хотя крови не было. Товарищ Сибиряков институтов не кончал и книг прочитал в жизни мало, а потому его словарный запас отличался ветхой скудостью, и даже для себя самого он не смог объяснить причину испуга. Ну, ладно. Ему только и оставалось, что плюнуть с досады и вернуться в дом, где вздремнуть полчасика для восстановления сил.

Опять он стоит возле земляных лунок, сжимает в мозолистых руках рукоятку лопаты. Мокрый чернозем липнет к лезвию, превращая орудия труда в гигантскую булаву. Ветер свистит над головой и проносит запахи, но мимолетно, и нос не успевает их уловить. Ветер. Он сбивает с ног, конопатит лицо пылью, уводит лопату в сторону. Лезвие вонзается вовсе не в то место, куда нацеливается в начале разбега. Тянет нечто неведомое, неосознанное, тянет с такой силой, что ломается любое сопротивление.

Куст.

Михал Михалыч Сибиряков проснулся от собственного крика, который разлетелся на многие метры во все стороны, а также вверх и… вниз. Никого не оказалось поблизости, кто смог бы разоблачить скрытый ужас в этом сбивающем с ног крике, ведь Сибиряков жил один, и дом его торчал на отшибе, однако… кто знает. Порой мы не видим, что происходит рядом с нами, и чей взгляд изучает нас из скрытого убежища. Что-то стало с глазами Михал Михалыча, и покуда остатки сна туманили его разум, взгляд его отдавал опустошенностью. А чуть позже он увидел родные стены, но только не изнутри, как следовало ожидать, а снаружи. Он не лежал больше на своей старой скрипучей кровати. Он стоял лицом к дому, и в его правой руке, наподобие охотничьего ружья, была зажата лопата.

Подхватив свой инструмент, Михал Михалыч грузно затопал в сторону лунок.

Однако прошел мимо, даже не взглянув на них.

Его глаза, прикрытые мутной истерикой, смотрели на куст.

Не дойдя до растения, Михал Михалыч Сибиряков воткнул лопату в землю и плавно вдавил ногой лезвие целиком.

Стоял воскресный день, и все в деревне были заняты своими делами, а потому никто не приставал к Михал Михалычу с вопросом, чем же он таким занят. А что б он ответил? — вряд ли он сам это знал! Две капельки пустоты стояли в его зрачках, и его движения были движениями машины, не человека. Лопата легко вгрызалась в землю, пока шел слой мягкого чернозема, и очень редко лезвие скрежетало о встреченный в земле голыш. Вскоре земля кончилась, под ней проходил глиняный пласт, и копать стало значительно сложнее.

Но Михал Михалыч совсем позабыл об усталости: он монотонно продолжал копать, повторяя тот же путь, проложенный «землистыми» чужаками, когда из его дома доносился похожий однообразный стук. Однажды он сильно дернулся, а его нервы, если бы они были подкожными иглами, пронзили бы плоть. Где-то под землей раздавался тихий стон. Он был скорбным и в то же время злым — то был плач погребенного заживо ребенка, который проснулся в душном и темном гробу и понял, что брошен родными на произвол судьбы. Лицо Михал Михалыча покрылось яростной бледностью. Стон повторился, но уже немного левее того места, где усилиями Сибирякова образовалась основательная яма. Последовав за подземным путеводящим голосом, Михал Михалыч продолжил рытье.

Пот застил ему глаза, ноги дрожали от усталости, мышцы ходили валунами. Нажим, поддев, отвал. Нажим, поддев отвал. Михал Михалыч ничего не чувствовал. Тихий стон продолжал звучать в его голове душераздирающей песней смерти. Минул час, потом второй. Лезвие лопаты во что-то уперлось. Что-то жестче, чем глина, но не настолько, чтобы быть камнем или… крышкой гроба. В нужные минуты Михал Михалыч умел призвать аккуратность, что он и сделал сейчас, принявшись осторожно разгребать глину. Еще минута, и он наклонился. Неясный блеск на дне ямы. Сибиряков руками расчистил предмет. Какое-то время разглядывал его, стоя на солнцепеке и слегка наклонив голову, от чего пот со лба стекал по его правой щеке и заливал только один глаз. Потом выбрался из ямы и неторопливо зашагал к дому председателя.

Местных не подпускали. Из Уфы приехала специальная команда для продолжения раскопок, необъяснимо начатых хозяином дома, Михал Михалычем Сибиряковым. Эти, в противоположность некогда снующим здесь «землистым» людям, не отличались партийным молчанием, и за рюмку-другую водочки охотно шли навстречу беседе. Место раскопок обнесли заградительным забором, пришлепнув на ворота понятную для каждого табличку «Проход воспрещен». Но какие-то крохи информации все равно просачивались за его пределы каждодневно, ведь никакая строжайшая секретность, помимо положенного забора, на работы не налагалась.

То, что Михал Михалыч, потеряв всякое разумение, обнаружил на дне ямы, оказалось тем, что может вывести любого из задумчивости и заставить кинуться за помощью к товарищам. Белый череп и кучка костей — вот и объяснение странному плачу, тайным образом распознанному Михал Михалычем. Дальнейшие находки подтвердили догадку, что на этом месте, под толщей земли, пряталось непомеченное никакими знаками кладбище. А уж если говорить всю правду: замороченному кустом Михал Михалычу Сибирякову посчастливилось наткнуться невдалеке от выкопанных им лунок на тайное захоронение.

То оказалась свалка, прямо сказать, потому что скелеты валялись как попало: вперемешку кости с остатками былой одежды, наползающие друг на друга черепа, позвоночники, уложенные штабелями. Налицо свидетельство о страшной трагедии, и не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, какой. Захоронение начиналось как раз с того места, куда впервые воткнул лопату патриот Сибиряков, и тянулось аж до самого куста. Куст решили выкопать; однако когда кто-то попытался это сделать, обнаружилось, что это не так-то просто. Несносный корень уходил в землю, и имел длину большую, чем можно было предположить. Но лишнего времени на раздумья (с чего бы это?) уже не оставалось, а потому куст попросту спилили, хотя, собственно, можно было обойтись и без этого. Именно здесь работы заканчивались. Дальнейшие поиски ни к чему не привели, тем самым был положен конец раскопкам.

Те, кто занимался извлечением скелетов и погрузкой их на грузовики, не могли не заметить одинокого человека, праздно шатающегося вдоль ограждения. Напрасно рабочие насмехались над его забавным видом и поношенной одеждой. Насмешки прекратились, когда в странном человеке признали зачинателя раскопок. Работая близ собственного дома, меньше всего ожидаешь наткнуться на кладбище, а потому любые смешки по этому поводу — больше чем преступление.

Находка требовала разъяснений, и очень скоро они нашлись. Изучение останков возвратило исследователей к двадцатому году — временам гражданской войны. Трупы, которые с миром покоились под землей в течение тридцати лет, были когда-то теми самыми народоизбранными предводителями, строившими в республике Советскую власть. Захваченные в плен кровожадными белогвардейцами, они были выведены в поле, где и расстреляны без долгих разбирательств. С тем и зарыты, дабы земля хранила чудовищное злодеяние во веки веков.

По большому счету очень тяжело установить по клочкам сгнившей одежды, к какому именно отряду принадлежат убитые, только рассуждения по этому поводу грозили неприятными последствиями. К тому же, ведь «красные командиры» никого не убивали, убивали «белые», «красные» всего лишь строили новый мир.

Поступили предложения воздвигнуть на месте раскопок скромный памятник, отметив братскую могилу. Предложения не нашли должного отклика, к тому же колхоз вдруг заартачился: либо люди знали о давней трагедии и темнили, либо это произошло по каким-то другим причинам. Как бы то ни было, найденные останки погребли на местном кладбище, яму вновь забросали землей и глиной, оградительный забор сняли. Но кому-то, видимо, крепко запала в голову мысль о памятнике. Иначе как еще объяснить, что спиленный недавно куст оказался на прежнем месте и торчал, подобно чучелу, на вершине рыхлого надмогильного холмика.

Возле дома, некогда известного под репутацией Проклятого, стало тихо. Сменившая шум и говор, суету раскопок, тишина казалась еще более безмолвной и давящей, чем была на самом деле. Настоящий хозяин, неприкаянный и немного отрешенный после всего пережитого Михал Михалыч, остался наедине с собой. После того, как последняя машина уехала в сторону города, выпустив на прощание тучу выхлопных газов и увозя с собой рабочий инвентарь, Михал Михалыч вернулся в дом. Там он сел за стол, налил себе полный стакан водки, выпил, ничем не закусывая. Посидел немного, разглядывая пол подавленным взглядом, в котором не значилось ни одной свежей или разумной мысли. Потом выпил еще. Странные картины теснились в голове Сибирякова. Картины прошлого — войны и сражения, крики раненых и стоны отходящих в мир иной. Там, на поле, где сейчас выращивали пшеницу, и громадные комбайны каждую осень выезжали собирать урожай, — именно там проходили ожесточенные сечи карательных отрядов Екатерины и повстанцев Салавата Юлаева. Жалкая горстка костей, собранная за неделю — лишь малая толика тайн, сокрытых под землей, ожидающих своего часа.

Михал Михалыч Сибиряков вышел из-за стола и отправился туда, где велись раскопки.

Он не очень удивился, увидев куст на прежнем месте. Такие растения не исчезают просто так. Михал Михалыч оглядел куст — держался тот весьма прочно. Рука неуверенно потянулась к стеблям, чтобы прикоснуться к ним и погладить листья, но на полпути одернулась. Куст вновь обрел свои корни, это было несомненным. Постояв немного вблизи, Михал Михалыч опустился на землю, свернулся калачиком и заснул, укрытый неверной тенью властного над временем растения.

С той поры никто из жителей деревни не видел больше Михал Михалыча Сибирякова. Не видел ни живым, ни даже мертвым.

Еще четверть века пронеслась над деревней, люди рождались и умирали, восстановились колхозы, развязалась холодная война с западом, никак не сказывающаяся на местном населении. Росли города, заводы, страна добилась всего, к чему стремилась, и вот уже над миром нависла угроза, источаемая великой державой. И только куст оставался таким, как всегда. Все эти долгие и трудные годы были для него одним мгновением, и, вполне возможно, его мудрые листья не просто дрожали, когда налетал порыв внезапного ветра. То был тихий, неуловимый смех. Смех вечности над человеческой жизнью.

В 1976 году мальчик по имени Кирилка нашел настоящего друга. Его звали Рамиль, жил он за три дома от Кирилки и учился на класс старше. Разница в год была не помехой их мальчишеской дружбе, особенно в это лето — последнее спокойное лето в деревне.

В один из субботних дней, когда звонок в сельской школе уже давно отгремел, а все задания по хозяйству были перенесены на завтра (честно говоря, они и так никогда не кончались, эти задания, чтобы еще отказываться от возможности посвятить денек развлечениям и играм), Кирилка и его товарищ Рамиль отправились к своему заветному местечку. По смешному стечению обстоятельств (хватит зловещих эпитетов, мы же говорим о детях) место, приглянувшееся ребятам, находилось по соседству с пустовавшим домом, последний хозяин которого загадочным образом исчез. Но об этом мальчишкам ничего не было известно, да никто и не помнил уже в деревне человека, имя которого в пятидесятых связывалось людьми исключительно с его находкой.

Сегодня Кирилка и Рамиль строили крепость. Основание ими было заложено еще на прошлой неделе, и теперь, величественные и нерушимые, стены крепости стали расти к небесам. На самом деле, с высоты взгляда взрослого, великую крепость можно было разрушить одним ударом сапога: это были всего лишь камни, натасканные отовсюду и уложенные друг на друга. Но только Кирилке, да и Рамилю тоже, крепость казалась настоящим шедевром, — что еще взять с мальчишек в их-то возрасте.

Второй ряд кладки близился к концу, когда Рамиль наткнулся на камень, едва высовывающийся из земли. Он тут же позвал Кирилку; вдвоем они принялись извлекать камень из его темницы на поверхность, намереваясь привлечь его к остальным, вложенным в стену крепости. Камней поблизости было навалом, но ребятам требовался именно этот камень, никакой другой. Провозившись с ним около получаса, загваздавшись в земле по самые уши, друзья пришли к выводу, что без подручных средств им не справиться. Пока удалось отвоевать всего несколько сантиметров, а булыжник по-прежнему сидел крепко, как коренной зуб в десне.

Кирилка сгонял домой. Пришлось стерпеть от матери целый ушат упреков и нравоучений из-за вымазанной одежды и нерадивости, но потом мальчугану удалось тихонько стащить лопату для камня, и он, обрадованный, понесся назад. Там его уже нетерпеливо поджидал Рамиль. Попеременно беря лопату, они вдвоем с новым упорством налегли на камень. Пока один отдыхал, сидя на земле, поджав ноги и щурясь на солнышке, второй орудовал рядом с трофеем, обливаясь потом и сияя блаженной улыбкой.

Следующие полчаса усиленных трудов не дали ребятам никаких результатов. Камень уходил под землю. Даже прыгая на нем, они не замечали ни малейшего движения, которое позволило бы судить о конце работ. Вот уж камень так камень, дивились мальчишки, и упрямство булыжника, не желающего внести лепту в рост крепости, лишь вызывало новый прилив сил.

Неожиданно стало что-то вырисовываться. Первым это заметил Рамиль: он как раз отдыхал, передав лопату другу, и со стороны ему лучше была видна линия камня. Он привскочил на ноги и возбужденно подозвал Кирилку. Вдвоем они уставились на освобожденный от земли кусок камня в суеверном изумлении.

Ребята увидели, что не просто камень, лежащий в земле без дела, они откапывали столько времени. То, что выглядывало на поверхность, очень напоминало чью-то голову, — чью именно, ребята отказывались понимать. Но в одном их мысли совпали: ничего хорошего они уже не видят в этом камне, а то, что находится под землей, на самом деле не должно там быть.

Они посмотрели друг на друга, снова на камень. Развернулись и, подхватив лопату, бросились к дому Кирилки.

Отец Кирилки пришел, посмотрел, точь-в-точь изобразил сына: развернулся и задал деру. Потом пришли еще люди. К вечеру возле камня побывала вся деревня. Председатель колхоза побывал. А когда вернулся, набрал соответствующий номер и передал новость вышестоящим органам.

Группа археологов, приехавшая к месту находки, ничем не напоминала команду шабашников, разрывающую захоронение в конце сороковых. Новоприбывшие отличались сдержанностью и серьезностью. На все вопросы по поводу того, что это может быть, они отвечали односложным пожатием плеч. Осмотрев выступающий камень, археологи как по волшебству переменились. Охваченные необъяснимым возбуждением, они кинулись назад к машине и рванули к ближайшему телефону. Кажется, у них появились какие-то идеи.

Новые работы тоже отличались от тех, что велись четверть века назад. Цивилизация позволила людям обогатиться машинами и техникой для подобных работ, к тому же новое открытие, как выяснилось, требовало чего-то убедительнее лопат. Раскопки развернулись радиусом аж в триста метров. Не обошлось без осложнений: изыскания подвели людей прямо к крайним домам, не говоря уже о доме Бурангулова-Сибирякова. Но если с Проклятым Домом все сразу стало ясно, то в других домах исследователей ожидал холодный прием хозяев, которые и слышать ничего не хотели ни о каких находках и уж тем более о способах, ведущих к их извлечению. Потянулись ожесточенные споры, всего лишь задерживающие продолжение работ, но в конце концов победило наследие. Из столицы пришел указ освободить обжитые строения, чтобы не препятствовать раскопкам, попахивающим самой настоящей сенсацией. Очень много проклятий посыпалось на головы археологом, недобрым словом прошлись и по зачинщику Кирилке. Как бы то ни было, распоряжения на то и даны, чтобы их выполнять, а невыполнение приказа чревато значительными бедами. Только это уже другая история.

В дальнейшем ажиотаж от маячившей на горизонте сенсации сменился молчаливой настороженностью. Дело в том, что прогнозы частично оправдались, а частично нет. Ну, например то, что раскопки обнаруживали какую-то древнюю культуру — в этом сомнений не возникало ни у кого. И очередной снимаемый пласт высвобождал новое подтверждение этому. Однако если судить в целом, открытие более чем настораживало — оно потрясало. Понятно, что работы распространялись с той точки, где мальчик Кирилка с товарищем на пару наткнулись на памятник. Скоро этот памятник выступил из земли: фигура существа, человеческого в котором был лишь облик. Пузатое тело с короткими, толстыми, кривыми ногами и насаженная на него круглая башка. Беспокойство вызывала уже сама голова. Раскосые глаза и надутые щеки, на уши — один намек, о волосах оставалось догадываться. Все, как у человека, если бы не два «но».

Выражение лица. Оно дышало такой жуткой злобой, такой ненавистью, которую трудно встретить в обычной жизни. Даже встреча заклятых врагов не сопровождается похожими гримасами. И еще. В тот день, когда вся фигура целиком оказалась вызволенной из земного заточения, перед изумленными археологами предстало изваяние высотой в шесть с лишним метров, высеченное из куска цельного камня.

Работы постепенно продолжались. Спешить было некуда. Еще один каменный тип обнаружился метрах в ста пятидесяти от первого. В точности такое же существо, совершенная копия первого. Та же личина ненависти на лице, та же грубая, нескладная фигура. По наитию родилась гипотеза, что непременно должна быть, по меньшей мере, еще одна фигура. Вероятно, каменные изваяния будут тянуться цепочкой, как истуканы на острове Пасхи (уже само это открытие обещало переворот в истории Уральского края). Однако последующие находки потрясли даже самых отъявленных «расхитителей могил», как злые языки называли адептов археологии.

Третий истукан действительно существовал. Пузатый человечище, высеченный из скальной породы. Правда, пришлось потрудиться, чтобы его найти, так как предположительное место далеко не совпало с реальным. Идол находился совсем в другой стороне, за Проклятым домом. Таким образом, три исполинские фигуры отмечали собой вершины равностороннего треугольника, и оставалось лишь восхищаться точностью их расположения. Уже по ходу работ было установлено, что идолы относятся к 9-10 векам нашей эры — той самой исторической вехе, когда Уральский край только-только начинал наводняться кочевыми племенами, впоследствии и составившими башкирскую народность. Оставался неразрешимый вопрос: как люди, ничего не знающие об элементах геометрии, смогли с таким совершенством расставить истуканов? Как их вообще можно было расставить? Культуру первых поселенцев не назовешь высокоразвитой, а чтобы отразить огонь эмоций на лице, требовалось недюжинное умение, помимо непосильного труда. Одно открытие противоречило другому. Но настоящее потрясение оставалось по-прежнему впереди.

По вершинам треугольника, обозначенным истуканами, смогли высчитать его точный центр. Куда же он пришелся? Да-да! Именно на то место, где давным-давно Бурангулов Минигали Хабибулович отстроил дом и где немногим позже порубил на кусочки всю свою семью. Понятно, что с домом не стали церемониться. Так кусту выпало быть свидетелем еще одному концу: теперь отходы бревенчатых стен использовались в качестве вспомогательных средств.

Когда надежда на то, что под фундаментом дома удастся что-либо обнаружить, почти исчезла, — вгрызание в толщу земли тянулось впустую, — люди наткнулись еще на что-то. Находкой оказалась плита прямоугольной формы около двадцати пяти метров длины и пятнадцати метров ширины. Как и истуканы, плита была цельным куском камня и имела на первый взгляд бесполезное значение: вся ее поверхность была ровной и голой, без надписей, знаков или рисунков. Однако странное совпадение — плита и середина треугольника, — побуждало к новым поискам. Очень скоро археологи получили подтверждение, что не зря они с такой настойчивостью возились у плиты. Плита эта оказалась не совсем плитой, в прямом смысле этого слова, а крышей помещения. Судя по уровню расположения истуканов, помещение было подземным, и поначалу загвоздка заключалосьв том, что оставалось непонятным, как в это помещение получали доступ. После некоторых поисков обнаружился лаз, сбоку коробки из каменных плит. Первым внутрь проник помощник начальника археологической группы, товарищ Исаев, Владимир Владимирович. Остальные теснились позади, взволнованно заглядывая внутрь. Товарищ Исаев почему-то не предпринимал попыток сдвинуться с места: он как застыл в дверях, так и стоял. Посыпались вопросы «что там?», «что видно?», «почему не входим?» и прочие. Владимир Владимирович шевельнулся, но как-то конвульсивно. И когда он выбрался на свежий воздух, людям удалось разглядеть его посеревшее лицо. Товарищ Исаев молча отошел от каменной темницы, уселся на бревно и свесил голову. Удивляясь необычному поведению сотрудника, люди по одному вошли в помещение, где их подстерегало то, что за минуту до них увидел Владимир Владимирович.

Зрелище, представшее перед участниками раскопок, могло по праву считаться самым жутким и пугающим, когда-либо встреченным людьми их профессии. Последние сомнения исчезли, как только с помощью фонарей удалось полностью осмотреть замкнутое пространство: комната предназначалась для пыток. Ну, а точнее — жертвоприношений.

Но каких! Положение скелетов свидетельствовало, что люди подвергались здесь жесточайшим истязаниям, способным посрамить саму Святую Инквизицию. Их было не очень много, скелетов, — гораздо меньше, чем даже в тайной могиле, на которую наткнулся Сибиряков, выкапывая ямы для забора. Но и этого оказалось бы достаточно, чтобы составлять летопись человеческих мук и стенаний. Не нашлось ни одного целого скелета. Все они были выкручены, словно над ними поработал разъяренный великан. И здесь, внутри, люди столкнулись с еще одной загадкой. Для того чтобы вот так покалечить жертвы, требовались хотя бы простейшие орудия пыток. Но ничего такого внутри не оказалось. Появлялась мысль, что те, кто находился внутри, сами истребили друг друга голыми руками. Либо… Но эта гипотеза была еще фантастичней.

Каменные шестиметровые идолы, темница мучеников, равносторонний треугольник — все это требовало научного подхода, причем без лишних промедлений. Появилась ориентировочная версия. Не секрет, что древние народы башкир славились тотемистическими культами. То были и род Медведя, и Волка, и Змеи, и Журавля, и других видов животных, каждый из которых одушевлял исток появления на свет того или иного племени. Ко всему прочему в преданиях сохранились легенды о племени шайтанов, полулюдей-полудемонов. И поскольку каменные изваяния ни под каким видом не подходили под тотемы, их отнесли к шайтанам. Тем более, что своим видом они оправдывали заключение. Шайтанскими нравами объяснилась и камера пыток, хотя по-прежнему оставался вопрос, каким же образом людей лишали в ней жизни.

Изучение человеческих останков подвело к неутешительному выводу: ни физическое, ни с помощью каких-либо приспособлений, насилие над ними не совершалось. И объяснение, так и не слетевшее с губ самых творческих людей в первые дни после проникновения в темницу, теперь звучало на устах всех.

Шайтан — иначе демон. Злой дух, жаждущий помимо панегириков исключительно крови. Судя по всему, в этой подземной, сырой комнатушке и обитало нечто, могущественное и неподвластное, не имеющее тела, но обладающее достаточной властью, чтобы поработить средневековых поселенцев. Время от времени в племени проводился обряд выбора жертв, которых и отправляли на заклание к шайтану. Гипотеза, несмотря на неправдоподобность, закрывала все бреши в загадке раскопок, однако официального подтверждения не снискала. Если и существовала в темнице неизвестная сила, то где доказательства? Перекрученные скелеты — это еще не аргумент. Потому предпочтение отдали первоначальной, более земной версии о доме пыток. А молчаливые каменюки — острастка для наиболее любопытных.

На этом, однако, изучение странного открытия не завершилось. Строго говоря, оно только началось. Ведь каждая новая находка являлась одновременно новым противоречием во всем этом сонмище загадок. Невдалеке от ритуального треугольника раскопали стоянку первых башкир. Остатки юрт располагались по кругу диаметром несколько десятков метров. Сосуществование каменных изваяний и незатейливых построек вылилось в еще один парадокс. Люди, мастерящие себе жилища из кошмы и шкур диких зверей, одновременно умудряются проделать циклопическую работу по установке каменных гигантов. Вынужденный, более детальный анализ показал, что первоначальный вывод был ошибочным. Каменные изваяния следовало относить не к 10-му, а к 3-му веку нашей эры. Почти сразу же стали проводиться аналогии с египетскими пирамидами, повидавшими за время своего существования не одну культуру. Гигантские статуи могли принадлежать более древней, более развитой цивилизации, исчезнувшей к тому времени, как сюда с юга перекочевали племена башкир. Быть может, местность отвечала всем требованиям людей. Или же загадочный треугольник каким-то образом овладел племенем. Сейчас уже невозможно было узнать. Могучие воины вполне могли быть стражами, стерегущими злую сущность в ее каменном заточении. Не исключено, что древние башкиры по незнанию освободили шайтана… В общем, гипотез хоть отбавляй.

Один момент поганил всю картину. Физиономии каменных истуканов имели все характерные черты башкирской народности. Спрашивается, откуда здесь взяться башкирам в 3 веке нашей эры, когда заселение осуществлялось лишь на стыке тысячелетий?

Два года подряд над деревней гудела сенсация. Со всех концов страны налетел ученый свет, везде сующий ученые носы, делающий какие-то пометки в блокнотах и благополучно отчаливающий восвояси. Раскопки посетили три иностранные делегации, беспрерывно лопочущие на своем языке и для чего-то часто скрепляющие руки в знаке дружбы народов. Из Москвы приехала знаменитый археолог, доктор исторических наук, товарищ Селезнева Надежда Ивановна. Жителям многострадальной деревеньки пришлось выделить товарищу Селезневой целый дом в личное пользование. Похоже было, что осесть на месте находки она намеревалась надолго.

Вообще, такое соседство местного населения и археологической группы вызывало массу нареканий на головы последним. Какому сельскому труженику понравится постоянная возня под боком далеких от деревенского быта людей? Коренные жители по понятным причинам опасались за свое имущество: сейчас почти каждый ощущал птичьи права на свой дом и огород. Случись очередному выскочке наткнуться на какое-нибудь подозрительное рванье, намекающее на продолжение раскопок, и еще часть домов беспощадно пойдет под снос. В таком напряжении работа не ладилась, и колхоз стал сдавать позиции. Но люди не могли не признать свою полную беспомощность. Поневоле им приходилось мириться с новым укладом жизни.

Местоположение вымершей цивилизации не задевало тот маленький пригорок, на котором рос куст. Благодаря земляным работам пригорок тот перевоплотился в настоящий холм, и куст увенчивал его, торча на самой макушке. Никто не обратил внимания на утлое растение, у людей и без того хватало забот, и куст молча взирал с высоты на копошащихся внизу людишек, полагающих, что ничего более загадочного им в жизни не встретить.

К концу 79-го волнение улеглось. Дальнейшие разработки не принесли ничего нового, — слава Богу, работы хватало и без дополнительных открытий. Все так же зависшим оставался вопрос происхождения каменных истуканов. По-прежнему вызывало недоумение соседство двух культур. Не говоря уже о загадке каменной темницы — вот уж поистине «очевидное и невероятное»! Бум минул. Археологическая жара спала: каждый сделал свои выводы и вернулся к прежней жизни. Работать стало куда спокойнее, теперь можно было не переживать по поводу очередной делегации из какого-нибудь Амстердама. Первоначальная группа археологов сократилась вдвое. Многие посчитали, что основная работа выполнена, необходимый материал подобран, — впереди ждали новые открытия, ведь не сошелся же свет клином на этом клочке Башкирской республики.

Не сошелся…

На месте раскопок оставались те, кто не отчаялся найти разгадку всем тайнам, вызволенным из подземного мира. Среди них была и товарищ Селезнева, продолжавшая кропотливое изучение каменных останков древней культуры. А так же несколько археологов под начальством товарища Исаева, оставшегося здесь за старшего. Применительно к тов. Исаеву казалось неясным, что же его больше радовало: археологические новинки или положение начальника. Раз или два в неделю Владимир Владимирович появлялся в деревне на своем личном автомобиле, щеголевато фырча мотором и раздувшейся грудью выпирая из стекол. С этим автомобилем связана следующая страничка истории башкирского уголка.

Небольшой участок дороги, по которой проезжался товарищ Исаев, выделялся неровностью. Неровность перешла в настоящую катастрофу после недели проливных дождей. Размывшаяся земля обнажила осколки острых камней, торчащих словно зубы дракона. Терпение товарища Исаева лопнуло, когда один из наиболее здоровенных камней, провороненный им в бешеной тряске, угодил под правое колесо автомашины. Владимир Владимирович подпрыгнул, ударился головой о крышу, остановил машину и смекнул, что дальше так продолжаться не может.

Договориться с сельчанами удалось только после того, как товарищ Исаев посулил им денежное вознаграждение. Велеречивые воззвания к совести и патриотизму не нашли понимания (пусть скажет спасибо, что еще не огрели лопатой!). Помочь археологам вызвалось несколько человек. Всё одно! — окаянных ученых уже не отвадить. Приняв для порядку по сто грамм водки, новоиспеченные помощники хором взялись за дело. Четыре часа с гаком сельчане устраняли засевшие у тов. Исаева в печенках булыжники, кантуя наиболее громоздкие в сторонку и ровняя ямы землей. В результате все камни оказались за пределами дороги, кроме одного. Этот вышел позаковыристее остальных — сидел в земле прочняком и не поддавался ни на какие ухищрения. К тому же он еще вздумал расширяться книзу, словно издеваясь над поддатыми «саперами». Какой-то остряк выдал шутку, что вот, мол, угораздило, еще на одно захоронение наткнулись. К тому времени привычное «сто» в граммах переросло едва ли не в «тысячу», и потому шутка была встречена общим смехом, сквозь который распознавалась легкая горечь о своей судьбине. Товарищ Исаев, крутившийся поблизости, поинтересовался, над чем смех. Услышав предположение, Владимир Владимирович мельком оглядел камень, презрительно фыркнул и отошел в сторону.

Камень нудно уползал под землю. Истуканом он быть не мог — положение не соответствовало, и уровень земли, а еще — верхняя часть ничуть не напоминала форму головы. Грубый булыжник вдруг сменил направление правой кромки, оборвавшей расширение и свернувшей влево. От веселья не осталось и тени. Проще было закопать торчащий конец, чем корчевать эту глыбу, которая могла оказаться подземной горой. Наверное, этим бы все и закончилось, если бы рядом с камнем не появилась товарищ Селезнева, Надежда Ивановна.

Средних лет женщина долго разглядывала непонятную загогулину, вокруг которой кипела работа, и взгляд ее почему-то мрачнел с каждой секундой. Потом она тихо ретировалась и поманила к себе Владимира Владимировича Исаева. Между двумя учеными состоялся короткий разговор, во время которого Селезнева сохраняла все ту же мрачную серьезность, а товарищ Исаев краснел и бледнел, как двоечник на родительском собрании.

Надежда Ивановна сказала все, что должна была сказать, после чего развернулась и двинулась в сторону дома, в котором временно проживала и где у нее имелся телефон. Товарищ Исаев подскочил к рабочим и затараторил им что-то о взрывчатке, которую ему якобы должны скоро подвезти, тогда он взорвет эту глыбу, так что копать дальше не нужно, всем спасибо, получите причитающиеся. Речь Исаева была далека от собранности, еще дальше от логичности, и еще дальше от здравого смысла. Но люди, после стольких трудограммов, поняли не более того, что дальше можно уже не копать. Отделавшись от местных жителей, товарищ Исаев со всех ног бросился вслед за Селезневой.

Он подоспел к ее дому, когда она уже заканчивала телефонный разговор. Сейчас Надежда Ивановна повторяла то, что двадцатью минутами раньше говорила Исаеву, только в более краткой форме. Она передала, что ей удалось обнаружить. Именно то, чему не придал значения Владимир Владимирович, мнящий себя исследователем мирового класса.

На бесформенной с виду глыбе неясно прослеживались следы ручной обработки.

Новое открытие ожидала ледяная встреча. История вновь повторялась: как люди оценили появление «землистых» типов в Проклятом Доме, точно так же археологи отнеслись к новому известию. С большой долей подозрительности и недоверия. Мнение товарища Селезневой выглядело абсурдным и многократно подвергалось сомнениям (сомнениям пытались подвергнуть и вменяемость гражданки Селезневой). По этому вопросу был созван консилиум ученых, проходящий в Москве, куда Надежда Ивановна приехала с кучей снимков и неопровержимыми доказательствами. В то же время, пока бюрократы рядили, стоит ли давать ход новым раскопкам (не легче ли просто закрыть на это глаза?), амбициозный товарищ Исаев с горсткой злоумышленников задумал аферу. Стоило лишь Надежде Ивановне выехать в Москву, как товарищ Исаев, хорошо знакомый с бюрократическими закорючками, самовольно приступил к раскопкам. Используя для этого самые примитивные орудия труда.

Что если попытка Селезневой завершится провалом? Где-нибудь в Америке такое выглядело бы возмутительным и невероятным, но не в СССР. Тогда на руках у Исаева окажутся единственные исчерпывающие факты, ведь чем глубже продвигался Владимир Владимирович в своей работе, тем более обретал уверенность, что Селезнева все-таки права. Только у Надежды Ивановны и без того куча заслуг. А доблестный тов. Исаев до сих пор ходит в помощниках. Судьба дала ему реальный шанс подняться, и, черт возьми, это его автомобиль врезался в камень, не Селезневой. Как он только мог прошляпить находку! Владимир Владимирович клял себя на чем свет стоит, и одно лишь это ожесточало и ускоряло его раскопки.

Работы велись тайно, а потому товарищу Исаеву не было времени задуматься над тем, что он, собственно, откапывает. Десяток метров уже высвободился из земли, а каменная глыба уходила все дальше, точно рождена была самым центром планеты. Меняя углы наклона, странное сооружение, тем не менее, продолжало неукоснительно расширяться, и вот оно уже занимает площадь более тридцати квадратных метров, а работе пока не видно ни конца, ни края. Изъеденный эрозией камень лишь в некоторых местах оставлял смутное ощущение человеческой руки. Вскоре оказалось, что, в отличие от идолов, находка состоит из многих глыб, подогнанных друг к другу так, что трудно разглядеть даже стыки. Вновь на ум пришли египетские пирамиды, однако никакой точности и графики здесь в помине не было. Торчащий из земли кусок каменной постройки казался невообразимым.

Тем временем, как и уповал Владимир Владимирович, Селезневой выпало столкнуться в Москве с административным восторгом. Консилиум результатов не дал. Доводы Селезневой признали туманными и безосновательными. Требовалось более веское подтверждение тому, что под обнаруженными идолами и сакраментальным треугольником лежит древнейший пласт цивилизации. Надежда Ивановна носилась по инстанциям, не подозревая о том, что коварный Исаев хочет отобрать у нее приоритет в открытии. Но, определенно, Бог всегда помогает людям, положившим жизнь любимому делу. И не нашла бы Селезнева желаемого отклика на свои наблюдения, если бы ее открытием вдруг не заинтересовалось другое ведомство.

Как-то раз, когда Владимир Владимирович Исаев уже вдыхал запах лавров, заведомо поставив на Селезневой крест, у места раскопок появились новые люди. Не было ничего в их внешности от исследователей или ученых. Но если бы кому-то потребовался стандартный образ военного, эти люди подошли бы к нему точнее некуда. Товарищ Исаев пикнуть не успел, как оказался брошенным в автофургон вместе со своими подельниками, и о его дальнейшей судьбе уже ничего не известно.

Прибывшие люди внимательно осмотрели каменную находку. Там же, на месте, и было принято окончательное решение.

Теперь проблем с сельчанами не возникало. Как и незадачливый Исаев, они не успели даже рта раскрыть. Потребовалось три дня, чтобы выселить из деревни всех жителей — без объяснений, без оправданий, без обязательств и заверений. Люди, избежавшие злой участи после страшных политический событий в Проклятом доме, оказались бессильными перед древними тайнами. Так куст пережил еще один конец. С этого дня о башкирской деревне можно было уже не вспоминать.

Всю местность радиусом в два километра обнесли высоченным забором с колючей проволокой. Шутки кончились, раз уж за дело взялось военное ведомство. Малейшие распространения о находке быстро пресекли, раскопки объявили закрытыми и на всю информацию об этом наложили гриф строгой секретности. Без специального пропуска на территорию раскопок невозможно было пробраться. Исключение составил один человек. Надежду Ивановну Селезневу пригласили присутствовать при дальнейших работах в качестве научного консультанта.

Около двух с половиной месяцев на месте бывшей деревни кипела работа. Современная техника и безраздельные права позволяли военным избегать проволочек, подобных тем, с которыми не так давно столкнулась Селезнева. Для примера можно заметить, что с каменными истуканами и подземной комнатой жертвоприношений обошлись самым безжалостным образом: никакие доводы Надежды Ивановны не повлияли на решение начальства снести идолов. Робкие попытки Селезневой уговорить военных хотя бы переправить находку в музей натолкнулись на стену отчуждения. Раскопки ведутся в строгой секретности, о каком музее может идти речь. Так отсутствие гласности в семидесятых в кратчайшие сроки сделало то, что оказалось не под силу векам. Идолы были снесены, раздроблены на мелкие куски и закопаны в поле. Трудно судить, к лучшему или худшему, памятуя о фантастических гипотезах в применении к каменным стражам.

По мере того, как продвигалась работа, у товарища Селезневой пропадало желание плакать по утерянным археологическим сокровищам. Новая находка поглотила ее всецело. Теперь значительный треугольник шайтанов выглядел чем-то мизерным, жалким и поверхностным. То, что обнаружилось ниже, потрясало всякое воображение.

Глыба, зацепившая колесо исчезнувшего с лица земли товарища Исаева, оказалась верхушкой гигантской пирамиды, восьмидесяти метров в высоту. Можно представить, сколько землицы пришлось вывезти за пределы секретной территории. Однако сам термин «пирамида» был всего-навсего ориентировочным — нечто привычное, чем люди именуют похожие предметы. Если взять за эталон пирамиду Хеопса, здешняя «пирамида» выглядела как размытая карикатура на нее. Представления о стройности форм у древней культуры настолько отличались от современных, что невольно наводили на мысль об инопланетной цивилизации. Прямоугольники, треугольники, квадраты — все это начисто отсутствовало. Не нашлось ни одного камня, вытесанного по примеру нашего кирпича. Это было нагромождение, похожее на те замки, что строят дети из мокрого песка на пляже. Форма камней постоянно менялась, причем версия о землетрясении отпадала. Слишком уж тщательно камни были подогнаны, чтобы предполагать катастрофу, изуродовавшую некогда четкое строение.

Гротескной формой и неповторимыми очертаниями «пирамида» притягивала к себе взгляды. Рядом с ней понятия о долге, чести, справедливости становились ненужными; хотелось часами стоять вдалеке, погрузясь в загадку древности, дошедшую до наших времен. Товарищ Селезнева хорошо понимала, какой уникальнейший шанс ей выпал: как ни печально, но результаты раскопок вряд ли когда-нибудь дойдут до широких масс.

А любопытно было бы увидеть всех этих людей, некогда живущих здесь, если бы они узнали, на чем стояла их деревня эти годы!

Цель и предназначение «пирамиды» оставались за гранью понимания. Одно было ясно: древнейшее сооружение использовалось для общения с субстанциями или силами, неподвластными человеку. По-видимому, именно это сыграло решающую роль в том, что на месте раскопок оказались военные. Возникал вопрос (хотя кроме Селезневой над ним некому было задуматься), откуда военное ведомство узнало, что именно вылезет на свет из-под земли. Гигантская, преломляющаяся со всех сторон «пирамида» не имела даже намека на вход, либо лаз, либо что-то подобное. Даже если предки — современники постройки — и отличались абстрактным образом мыслей, все равно, надо полагать, они имели какие-то ощутимые тела. Вряд ли камни сюда натаскали духи прошлого. А потому казалось логичным, что проем в «пирамиде» должен присутствовать. Исследование приборами выявило внутри «пирамиды» пустоты.

Надежда Ивановна Селезнева не торопилась с выводами насчет возраста каменного сооружения. На этот раз ее изучение было более детальным, невзирая на все понукания военных начальников. В конце концов, ею был установлен официальный возраст «пирамиды» — 70 тысяч лет.

В 83-м году, после трех лет работ, Надеждой Ивановной Селезневой был впервые обнаружен куст.

В последние месяцы ведущему археологу страны успел надоесть постоянный отрыв от мира, затворничество в исследовательской лаборатории, что была возведена военными в считанные недели на месте обнаружения памятника, а также общение исключительно с вымуштрованными, немногословными людьми. И с каждым днем Надежду Ивановну все сильнее и сильнее тянуло на свежий воздух, подальше от личной комнатки, подальше от лаборатории, подальше от всего. Частенько женщину замечали бесцельно бродящей по плато, на котором стояла загадочная «пирамида». Поначалу это вызывало недовольство руководителей, но поскольку на основной работе Селезневой ее прогулки не отражались, вменить в вину ей было нечего.

В один из таких дней ноги подвели Надежду Ивановну прямо к западному краю раскопок. Восточная сторона плато была тщательно расчищена: там располагался выезд из зоны. Западная же оконечность, смежная с простирающимся дальше полем, оставалась кое-как. Не исключено, что там, в поле, могли оказаться новые открытия, но пока, разумеется, было не до них. Достигнув конца площадки, путь круто уходил вверх, изобилуя уступами и валунами. Прыгая с кочки на кочку и рискуя оставить лабораторию без археолога-консультанта (кем Селезнева и являлась), Надежда Ивановна устремилась вверх, чтобы оттуда еще раз обозреть «пирамиду» как единое образование.

Она почти уже выбралась из громадной котловины, на дне которой торчало древнее сооружение, когда ее путь внезапно оборвался. Впереди возвышалась отвесная стена сухой, слоящейся глины, высотой около трех метров. Селезневой была хорошо известна сыпучая порода глины, чтобы рисковать забираться дальше. Женщина задрала голову, и ее взгляд наткнулся на куст.

Бледно-зеленоватое растение ехидно поглядывало на нее с высоты трех метров, как бы подначивая человека попытаться влезть на стену. Нигде наверху, куда хватало взгляда, не замечалось другой растительности. Быть может, именно это в первую секунду привлекло внимание Селезневой. Вмиг ее воля была парализована, и теперь Надежда Ивановна уже просто не могла оторваться от куста.

Повидавшая на своем веку великое множество древних находок, Надежда Ивановна, запрокинув голову, благоговейно смотрела на куст расширенными от изумления глазами. Бесчисленные загадки этого уникального места вдруг померкли и сделались незатейливыми. Обладая воображением, Селезнева осознала всю тщетность попыток установить здесь истину. Формы куста менялись на ее глазах. И каким-то непостижимым образом растение вдруг стало передавать ей информацию.

Прошло очень много времени, прежде чем ей удалось прийти в себя. В тот же миг она заметила еще кое-что. На земляном срезе, образующем неприступную стену, отчетливой прожилкой выделялся извилистый корень куста. Словно был нанесен черной краской.

Он был абсолютно черным, но не это заставило Надежду Ивановну затрепетать от ужаса. У корня не существовало конца. Гладкий, напоминающий перегнутый в нескольких местах резиновый шланг, корень проходил через всю стену и исчезал ниже того уступа, на котором стояла Селезнева. И пусть пожилой археолог не была сведуща в натуралистике, ей не составило труда догадаться, что такого корня не может существовать в природе.

Взбудораженная и потрясенная, испытывая бурю противоречащих чувств, она приблизилась к отвесной стене и положила ладонь на корень. Она испуганно одернула руку, почувствовав прикосновение чужеродной, странного свойства материи. Однако вновь повторила попытку, и теперь куст принял ее пожатие с благосклонностью.

Время замерло вокруг и внутри нее. Гудение машин внизу резко отдалилось, стало еле разборчивым, как жужжание мухи в соседней комнате. Чувство, охватившее Надежду Ивановну, не поддавалось описанию. То было состояние полнейшей отрешенности от мира, все мечты, все виды на будущее, все стремления предстали чем-то ничего не значащим, пустым и меланхоличным. А потом раздалось пение. В самом центре мозга Надежды Ивановны Селезневой. Оно завораживало, навевало покой и блаженство, — пение, слушая которое, прощаешься с жизнью.

Что ж, возраст культового сооружения удалось определить. Теперь дело оставалось за тем, чтобы докопаться до его назначения. Предложенный было способ «взять» загадку взрывчаткой нашли неподходящим. Кто мог поручиться, что внутри «пирамиды» не скрыто мощнейшее оружие, способное прийти от взрыва в действие и прокатить уничтожающую волну по всей планете? Было найдено более изящное решение — ручное. Выбрав точку, наиболее приближенную к внутренней полости, военные эксперты принялись за дело, продалбливая проход сквозь камни.

В то же время на место раскопок прибыл новый человек. Засекреченный сотрудник КГБ, психолог и экстрасенс высокого класса, товарищ Тамара. Комитет Безопасности привлекал Тамару лишь в особо запутанных ситуациях. Сейчас в ее задачу входило попытаться понять, что же все-таки таит древний памятник за своими гротескными формами.

Начальник секретной зоны и его заместитель, сопровождавшие женщину, мрачно наблюдали за ее действиями, которые состояли единственно из блужданий вокруг «пирамиды» и пассов руками в воздухе. Около часа им пришлось всюду следовать за Тамарой, пока экстрасенс вторгалась в энергетику древней культуры. После продолжительного изучения местности товарищ Тамара сказала всего лишь одну фразу. И ожидая от нее всего, что угодно, двое военных оказались напрочь не готовы к услышанному, и неосознанно ощутили мимолетный укол страха в самое сердце.

— Там внизу есть что-то еще.

В 1991 году на место древнейшей находки, огороженной военным ведомством, из Москвы прилетел глава секретного военного отдела, генерал-полковник Сытин Сергей Романович, имеющий партийное прозвище ССР. Одновременно с ним из Уфы выехал известный ученый-этнограф, товарищ Прокопенко Василий Дмитриевич. Встреча двух влиятельных людей состоялась на территории секретной зоны по заранее условленной договоренности.

— Все бесполезно, — делился Сергей Романович новостями, прихлебывая кофе из фарфоровой чашки. Они расположились в кабинете начальника зоны, устроившись друг напротив друга. — Обнаружить ничего не удалось. Месяцы жутких перегрузок — все псу под хвост. Ребята до сих пор бьются над загадкой, обнюхивают каждый сантиметр. Ничего.

— И все-таки полость есть, — негромко проговорил Василий Дмитриевич Прокопенко.

— Есть! Есть, но толку с нее…

— По-видимому, наш разум еще не настолько развит, чтобы постигнуть предназначение комнаты в «пирамиде».

— Если она есть. Пока мы имеем одно пустое помещение непонятной формы. Никаких предметов, никаких рычагов или второстепенных каналов.

Они немного помолчали; каждый задумчиво прихлебывал свой кофе. Потом Прокопенко задал вопрос, ради которого, собственно, и приехал на эту встречу.

— Что вы решили? Словам вашего человека, судя по всему, нет смысла не верить. Да и выглядит это логичным: сначала истуканы, потом «пирамида», теперь вот что-то новое.

Сергей Романович поморщился.

— Порадовать вас нечем. Вопрос пока все еще на рассмотрении, но, судя по всему, будем копать дальше.

Прокопенко вздохнул.

— Я так и думал.

— А чего вы ожидали? — удивился Сытин. — И мне непонятен ваш протест. Ведь там, внизу, мы можем найти настоящее объяснение всем здешним открытиям.

— Может, и так. Но вы не задумывались, как это отразится на населении республики?

— То есть? — Сытин нахмурился.

— Я полагаю, новое открытие будет гораздо масштабнее предыдущих. Но что это может быть, вот в чем вся беда. Вспомните деревню, что стояла с начала века на этом месте. Где она теперь? Ее нет ни на одной современной карте. А подумайте, что произойдет, если мы начнем копать и выкопаем нечто вроде инопланетного аэродрома? Или еще что-то более чудовищное? Что станет с людьми, что станет с республикой?

— Республикой. — произнес Сытин с неприязнью. — Слишком уж громкое слово для Башкирии. Что они вообще за нация? Откуда они взялись? И чем живут? У них есть культура, они имеют такую сильную религию. И, тем не менее, тяготеют к русским обычаем, к русской традиции, к русским именам, в конце концов! Где их самобытность?

— Стоит учитывать историческую общность, — возразил Прокопенко. — Еще во времена царизма башкиры подвергались ожесточенной русификации. А смешанные браки? А малочисленность коренного населения? Наоборот, беря в расчет все эти факторы, стоит лишь восхищаться их упорством в борьбе за независимость, за возрождение культуры. Башкирия — центр мира! Неужели вы не задумывались, почему именно здесь мы столкнулись с такой великой загадкой, охватывающей едва ли не все время существование Земли? Возраст «пирамиды» 70 тысяч лет. На восточном склоне уральских гор есть стоянка Мысовая, которая заселялась первобытными людьми четыре раза. И второй период заселения — около 50 тысяч лет назад! Первобытные люди и эта уникальная «пирамида»! И все здесь, на башкирской земле! Задумайтесь о последствиях новых раскопок. Даже не говоря о башкирах — как это может отразиться на всей стране? Сейчас время перемен, страна обретает надежду. Не получится ли так, что это открытие ввергнет СССР в хаос?

— Я не знаю, — нахмурившись, ответил Сергей Романович. — Я даже не уверен, что знаю, что именно сейчас творится в стране.

Теперь молчание тянулось много дольше. Кофе кончилось, перед двумя людьми стояли пустые чашки. В кабинете было тихо.

Внезапно Прокопенко спросил:

— А как Надя?

Сергей Романович быстро взглянул на него и сразу же опустил взгляд.

— Приятного мало. В больнице ей обеспечен хороший уход. Это специальная клиника, там современное оборудование и первоклассные врачи. Но боюсь, что ей уже не выбраться из ее состояния. — Он помолчал и добавил, уже словно для себя: — Она точно спит с открытыми глазами.

— Первая жертва «пирамиды», — обронил Прокопенко. — Что дальше?

Сергей Романович Сытин долго разглядывал собеседника. Казалось, он хочет что-то ему сообщить, но никак не может решиться на это. Однако Прокопенко приехал сюда не для того, чтобы читать нотации. Он искренне желал помочь, и потому Сытин принял решение.

— Это не «пирамида».

— Что?

— Сумасшествие Селезневой вызвано не «пирамидой». Пойдемте со мной, я вам кое-что покажу.

Они вышли из комнаты, прошли мимо двух сержантов, безмолвно стоящих у входа, и выбрались из исследовательской лаборатории на свежий воздух. Уже стоял поздний вечер, и силуэт невообразимой «пирамиды» выделялся на фоне неба зловещим предупреждением. Пешком они пересекли всю площадку и вышли к западному краю. Дальнейший путь лежал наверх — по кочкам и валунам. Осторожно пробираясь в сумерках, Сытин и Прокопенко забрались по уступам и остановились у глухой стены из глины.

— Вот. — Сергей Романович кивнул наверх. Прокопенко проследил за его кивком, но ничего не увидел в темноте. Лишь ночное небо да какой то кусок, выступающий над обрывом.

— Что там? — растерянно спросил он.

— Куст.

— Куст?

— Именно. Куст. Здесь мы ее нашли. Надежда Ивановна сошла с ума не в «пирамиде». Она лежала на этом месте, где мы сейчас стоим.

— Но что же произошло?

— Я не знаю, — печально сказал Сытин. — Она нашла этот куст, когда гуляла одна. После этого она каждый день приходила сюда и проводила здесь часы.

Никто ничего не подозревал: все думали, она просто ищет свободы. Думали, ей надоело сидеть взаперти в лаборатории. А потом было уже поздно.

— Что же такого особенного здесь?

— Ничего, — пожал плечами Сытин. — Абсолютно. Есть куст — вот он, выше нас, на самом краю. Есть корень этого куста, и никто не знает, какой он длины. Он просто уходит под землю и нигде не кончается. Толстый шлангообразный корень. Пытались исследовать его приборами — они ничего не показали. Пытались перерубить корень — к утру разрыв исчезал, словно его и не было. Вот и все. Просто куст. Рядом с которым женщина-археолог просто ушла из жизни, хотя продолжает существовать.

Через какое-то время Прокопенко сказал:

— Я слышал о таких вещах. Легендах. Древнегреческие мифы рассказывают, что где-то существуют ворота. Ворота в царство мертвых. Это иносказание, но оно встречается слишком часто, чтобы не вызвать подозрений. Вероятно, древние люди что-то знали о связи. Связи верхнего мира с миром подземным. С адом.

— И что же получается? Это растение и есть связь? Выходит, его корни опускаются в саму преисподнюю?

Василий Дмитриевич только пожал плечами. Они стояли, задрав головы, пытаясь в темноте рассмотреть куст.

— Я сам что-то чувствую рядом с ним, — сказал Сытин, и его голос вышел каким-то жалким, как у ребенка. — Меня мучают предчувствия. Не могу сказать, хорошие или плохие, сам не пойму. Должно что-то произойти. Что-то грандиозное. Я согласен с вами: мы не знаем о том, что откроется нам под землей. Но мое беспокойство связано не с этим.

— Куст? — тихо спросил Прокопенко.

— Куст, — согласно кивнул Сытин.

Василий Прокопенко проснулся посреди ночи. Разбудил его собственный сон. Точнее, не совсем сон, а сон-воспоминание. В этом странном сне он вновь был молодым, и вновь знакомился с Надей на очередном симпозиуме. И все было просто замечательно, прекрасно и волшебно. Они встречались каждый день, когда могли, а стоило работе разбросать их в разные концы мира, то они буквально осаждали телеграфы, поддерживая, усиливая, лелея эту свою связь. А потом дело, как и принято, дошло до близости… и все рухнуло. Надя ничего не чувствовала. Он попытался убедить ее, что это мелочь по сравнению с душевной близостью, с общей идеей, с ощущением родства. Но где-то он все же сфальшивил. И Надя ушла.

Можно ли было это предотвратить? Быть может, этот его сон — один из многих, — просто попытка найти тот рубеж, который они не смогли пройти рука об руку. А потом? Потом уже стало невозможным. Они отдалились. Но Василий любил ее до сих пор. Любил и ненавидел себя за то, что не смог удержать.

Василий Прокопенко поднялся с постели и вышел из здания. Ему не потребовалось много времени, чтобы раздобыть лопату. Территория сама по себе не контролировалась, поскольку главные кордоны отличались усиленной охраной, и вряд ли сюда мог проникнуть посторонний. Василий Прокопенко пробирался в темноте к тому месту, куда накануне его водил Сытин.

Он остановился на том же пятачке и какое-то время взирал на куст. Куст равнодушно возвращал ему взгляд. Сейчас Прокопенко вспомнил еще кое-что. Как раз в то время, когда Надя уже отчаялась добиться от бюрократов признания ценности находки, они пересеклись. Случайно. Надя рассказала ему о том, что предположительно хранит в себе эта земля. А еще она сказала, что, если она добьется своего, это станет величайшим делом всей ее жизни.

А в конце ее поджидал обычный куст. От этой мысли Василий Прокопенко даже сдавленно хохотнул, одновременно вытирая слезы. Он вскинул лопату и со всего размаху обрушил лезвие на толстый, похожий на шланг, корень…

По прибытии в Москву генерал-полковник Сытин Сергей Романович отдал распоряжение закрыть раскопки. Громадные машины завалили неразгаданную «пирамиду» землей вместе с секретной лабораторией. Забор с колючей проволокой сняли. Не осталось ни малейшего следа, что когда-то на этом месте кипела работа.

А едва последняя машина покинула место зачистки, случилось грандиозное: великая держава распалась. В стране случился переворот, власть взяли в руки совсем другие люди, которым ничего не было известно об открытиях, некогда совершенных в Башкирии. Все переменилось. Материальная и духовная культура, законы, конституция, даже души людей — все стало другим. Семидесятипятилетний строй завершил свое существование. Сытин скончался от инфаркта. Он был последним, кто мог бы выдвинуть гипотезу, что глубочайшей причиной всего произошедшего мог стать душевный срыв человека, потерявшего любовь.

Куст был вечностью. Его не касались перемены. Он оставался самим собой даже после того, как по нему много раз прошлась тяжелая техника. Он не был раздавлен, не был зарыт. Он так же торчал из земли, простирая ветви к солнцу, и лишь непрерывно менял свои формы.

Велик куст! Вечное напоминание живым, что все в этом мире имеет свой конец. И рано или поздно даже самому великому и незыблемому предстоит разрушиться.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился на Украине 5 февраля 1976 года, через полгода переехал с родителями в Башкирию. Закончил Уфимский Государственный Нефтяной Технический Университет. До 30 лет мыкался в башкирской глубинке по разным профессиям, начиная от продавца и заканчивая таксистом. В 30 лет перебрался в Москву. Сейчас работает инженером-про-ектировщиком внутренних инженерных сетей. Параллельно пишет прозу. Публикации в журнале «День и Ночь», рассказ «Принцесса-лебедь», в журнале «Бельские просторы» (Уфа) рассказ «Рассказ», в газете «Истоки» (Уфа) эссе «Стена», в журнале «Социальное партнерство» рассказ «Собеседование», там же несколько статей, в т. ч. про Кузьминский лесопарк.

⠀⠀ ⠀⠀

^{Оксана Царевская} Сувенир

С прошлого вечера наш пароход качало и подкидывало. Легкий ветерок, начавшийся, как только мы вышли из Бискайского залива, и поначалу так порадовавший пассажиров, изнемогающих от странной — не по весеннему сезону — жары, вдруг превратился в шторм, разогнав их всех по каютам. Таня, моя пятнадцатилетняя сестра, бледная и молчаливая, не вставала с кровати. А я, пережив первую волну дурноты, уже несколько часов сидел в стеклянном кафе на носу шлюпочной палубы и портил свой блокнот дорожными заметками.

Надо сказать, что с самого начала девять дней океанского путешествия казались мне испытанием. И дело здесь было не в превратностях погоды или особенностях кухни, предлагаемой английским коком. Меня даже не очень заботили немецкие подводные лодки, снующие у берегов Европы. То путешествие не было для меня приятной прогулкой просто потому, что я бежал — бежал в неизвестный мне Нью-Йорк, подгоняемый клятвой, собственным страхом и редкими, но катастрофическими, новостями из России, передаваемыми нам, русским пассажирам, корабельным радистом-армянином.

Да, мы с сестрой не были единственными русскими на этом ковчеге. В порту Бордо, где мы садились на пароход, русской речи я не слышал, а по озабоченным лицам дам и господ в одинаково скромных дорожных костюмах, я не смог прочесть ничего кроме тревоги, присущей любому путешественнику. Соотечественников, таких же беглецов, я, наконец, увидел на ужине, который дал в первый вечер в честь нас, «несчастных русских братьев», капитан Дюваль.

Правда, в тот вечер я не заметил в глазах моих земляков «великой тоски по оставленной родине», которую разглядел капитан. Белое напудренное лицо престарелой баронессы фон Асмус, занимавшей вместе со своей горничной и целым выводком левреток единственный на пароходе трехкомнатный люкс, напоминало посмертную маску. Если какая-то эмоция и появлялась на ее холодном гипсе, то касалась она или слишком длинной речи капитана или недостаточно прожаренной лопатки ягненка. Физиономии же всего семейства Конюшковых, состоявшего из пожилой пары и двух перезрелых дочерей, выглядели испуганными. Как я узнал позже от сестры, подружившейся с девицами Конюшковыми, этот испуг был связан с одним очень важным для главы семейства обстоятельством. Являясь богатым уральским промышленником, господин Конюшков очень надеялся сохранить на время путешествия свое инкогнито. Он боялся делегаций нуждающихся соотечественников, надеющихся получить из его рук легкую материальную помощь.

Тех, кто представлял для господина Конюшкова реальную в этом смысле опасность, на пароходе было не много. Инженер-путеец с женой и двумя веселыми близнецами — то ли мальчиками, то ли девочками, довольно навязчивый молодой человек по фамилии Стычкин, назвавшийся студентом, но, судя по военной выправке, походивший больше на поручика, и молодая коротко стриженая женщина с грудным ребенком. Все они ютились внизу в маленьких коробочках третьего класса рядом с машинным отделением, и их маршруты, как правило, не пересекались с курсом пассажиров первого сорта.

Я посмотрел на часы, стрелки показывали десять по Москве. «Десятый часок, минутка на чаек, две — на медок и сахарок», — так причитала Глаша, собирая на веранде нашей лопасненской дачи вечерний чай. Меня вновь охватила тревога — за Лизу, так и не поспевшую на Александровский вокзал, за маму, которая, приказав везти сестру дальше к отцу, осталась, больная, на руках тетки в Кракове. Надеясь избавиться от навязчивых мыслей, я решил отвлечься. Попросив буфетчика принести еще одну чашку кофе, я взял с соседнего столика забытый кем-то из наших потрепанный номер «Нивы» — трехлетней давности, бесконечно далекий, и от этого какой-то уж совсем не реальный.

— Любуетесь?

Я поднял голову. Рядом со мной стоял незнакомый пожилой господин в бежевой бархатной куртке. Длинные седые волосы почти лежали на плечах, что казалось декадентскимизлишеством для человека его возраста. Левую половину лба и щеку незнакомца пересекала тонкая нежно-розовая полоска шрама, отчего глаз, наполовину прикрытый веком, иногда подергивался и подмигивал. Это придавало выражению его лица легкую игривость, тоже, в общем, странную и неуместную.

— Доктор Смородин, Николай Николаевич. Вы позволите составить вам компанию?

— Да, конечно, — я искренне обрадовался новому персонажу. — А я не видел вас на ужине землячества, да и потом тоже.

— Неважно себя чувствую. Три дня провалялся под присмотром местного эскулапа. Знаете, старые болячки особенно привередливы, когда меняешь среду обитания, — доктор, сложив на груди руки, теребил большую костяную пуговицу куртки. — Вы надолго из России?

— Не знаю. Надеюсь, что ненадолго. Но, боюсь, что навсегда.

— Как это точно. Всех нас терзает и надежда и страх. Уж лучше бы осталось одно что-нибудь.

Мне не хотелось тянуть разговор в этом мучительном русле. Впрочем, доктор Смородин не очень настаивал. Я заметил, что нас, бегущих от войны и революции, а за месяц я повидал таких немало, объединяла одна особенность: мы не говорили о настоящем и будущем. Только о прошлом — слишком далеком, чтобы представлять какую-либо опасность. Так и с доктором Смородиным, забывшись на удивление сносным канадским бурбоном, мы с упоением делились впечатлениями от старых новостей, вытаскивая из памяти такую древность, как провалившиеся в 1913 году московские гастроли Розы К. и редко богатый урожай яблок в 1911.

О себе доктор говорил мало и с неохотой. Оставив пятнадцать лет назад медицинскую службу в армии, он много путешествовал. Посетил Тибет, Африку и Австралию и даже выпустил что-то вроде справочника для путешествующих — с подробными маршрутами и объяснениями варварских обычаев туземцев. А потом осел в каком-то заштатном городке, завел частную практику и на грант одного прогрессивного, как выразился доктор, мецената организовал физико-химическую лабораторию. В общем, Смородин показался очень интересным и разносторонне образованным человеком, что позже я не преминул отметить в своем блокноте. Изрядно опьяневшие и вполне довольные друг другом, мы простились в начале двенадцатого по Гринвичу.

* * *

На следующее утро шторм немного затих, хотя временами и заставлял поверивших в свою стойкость путешественников отчаянно цепляться за латунные поручни, протянутые по всему периметру пароходных переборок. Пассажиры, больше измученные голодом, чем качкой, потихоньку стекались в ресторан.

Своего нового товарища я нашел за большим круглым столом, который занимали баронесса фон Асмус и семейство Конюшковых. Получив кивок от чопорной старухи, и более теплые приветствия от остальных, мы с сестрой присоединились к компании. Баронесса, охаживая вареное яйцо тоненькой серебряной ложечкой, возобновила прерванный, по-видимому, нашим появлением разговор.

— Доктор, вы, помнится, рассказывали что-то любопытное. О вашем знакомом, профессоре Сковородникове, кажется. Какая-то история с метемпсихозом.

— Прошу прощения, мадам, его имя Самородников. И потом, речь не шла о переселении душ.

— Странно, я не могла перепутать. У меня очень хорошая память.

— Вы не перепутали, мадам. Вы просто по-своему интерпретировали. Со свойственной аристократическим дамам образностью и эмоциональностью. Это, действительно похоже на переселение душ во времени.

— Как у господина Уэллса? — оживилась одна из девиц Конюшковых. Смородин вежливо улыбнулся.

— За одним исключением, мадемуазель. Господин Уэллс — писатель, то есть выдумщик. Кроме того, его «Машина времени» просто метафора. А профессор Самородников — ученый. Тридцать лет он напряженно работал в нескольких научных областях — географии, физике и медицине.

— Зачем же так распыляться, — отправив в рот яичную лужицу, баронесса осуждающе покачала головой. — Эдак ему никогда ничего стоящего не сделать.

Смородин растерянно улыбнулся. Судя по тому, как задергался его покалеченный глаз, было видно, что он задет. Мне захотелось поддержать доктора.

— Как-то в «Московском листке» я встретил мнение, что только всесторонне образование позволит ученым совершать серьезные открытия в будущем. Это основывалось на известном факте, что все основные законы мироздания, изучаемые классическими науками, уже открыты и описаны. И если и возможно что-то новое, то его стоит искать только на их границах.

— Не знаю, молодой человек, можно ли доверять так безоглядно «Московскому листку». На моей памяти они трижды допускали неточности в бюллетенях о самочувствии новорожденного дофина.

Одна из сестер прыснула, но красноречивый взгляд мадам Конюшковой привел ее в чувство. Смородин на свою беду тоже не сдержался и фыркнул. Заметив это, баронесса взяла тягучую педагогическую паузу, и лишь окончательно разделавшись с яйцом, продолжила.

— И что же изобрел этот ваш Сковородкин?

Доктор благоразумно не стал поправлять баронессу.

— Он открыл одну удивительную вещь. Представьте себе, дамы и господа, на Земле, есть несколько мест, в которых человеку возможно осуществить транстемпоральное перемещение. Размер этих точек «тэта», как он их называет, громадный — около 50 квадратных километров. И находятся они как на суше, так и на воде.

— Доктор, не могли бы вы изъясняться проще, здесь присутствуют молодые девицы. И потом, я, знаете ли, не признаю эту новомодную метрическую систему. Сколько это будет в наших десятинах?

— Простите, мадам. Это соответствует площади в 455 десятин.

— Надо же, почти как мое воронежское имение.

— Так вот, в этих точках «тэта» расположены временные шлюзы. В переносном смысле, кончено. Но, в общем, очень походят на настоящие речные. Это своего рода ворота в другое время. Уровень воды по эту сторону шлюза — наше настоящее. Уровень воды по ту сторону, в зависимости от того, ниже он или выше главной воды, является прошлым или будущим.

— И чтобы попасть в другое время, нужно опустить или поднять уровень воды в шлюзе? — догадалась любознательная девица Конюшкова. Доктор кивнул.

— И что за механизм управляет этим уровнем воды во временном, как вы выражаетесь, шлюзе? — господин Конюшков задал свой первый вопрос. Было видно, что тема ему любопытна, но он с самого начала сдерживался.

— Человек должен достичь определенного состояния психики.

— Так я думал, что закончится чем-то метафизическим. Духовные практики господина Штайнера?

— Не совсем так, господин Конюшков. Все гораздо проще — это возможно с помощью определенного химического вещества, вводимого в кровь транспортанту.

— Что-то из опиатов?

— Нет. Это новое вещество, которое до сих пор не было известно ни одному ученому в мире. Профессор Самородников собирается патентовать его формулу. Если вы не устали, могу вкратце описать механизм действия.

Баронесса нетерпеливо хлопнула ладонью по белоснежной скатерти.

— Ах, увольте от незначительных подробностей. И потом, господин Смородин, думайте что хотите, но я ни на йоту не верю этому вашему Сковордину.

— Позвольте узнать причину, мадам?

— Пожалуйста. Русские, а судя по фамилии, ваш профессор славянин, просто-напросто не способны на такие кунштюки. Прекрасно известно, что все приличные ученые были немцами, или на худой конец англичанами.

— Да, да, я поддерживаю вас, мадам, — вступился опять Конюшков. — Года три назад я случайно познакомился с одной работой философа Данилевского. Она называется «Европа и Россия», как-то так. Так вот, в ней приведена очень наглядная таблица. Она показывает, что чаще всего пожинали, так сказать, плоды на научной ниве немцы, французы и англичане. Я очень хорошо помню, славяне в этом списке находятся на предпоследнем месте.

— Не может быть, — баронесса нахмурилась, намазывая масло на корочку французской булки. — Кто же на последнем?

— Греки.

— А, ну, этих вообще не стоит считать. Вот вам и доказательство, господин доктор, — баронесса повернулась к Смородину. — Русские, как обычно, в самом низу лестницы мировой цивилизации. Да что там какой-то Данилевский! Умному человеку достаточно просто оглядеться вокруг. Одеколон, радио, корсет, пароход — все это не русские изобретения.

Девицы тихонько, в кулачок, захихикали, с опаской поглядывая на мадам Конюшкову. Тут за бедного доктора, а заодно и русскую науку вступилась Таня.

— А нам говорили, что радио изобрел Попов в 1895 году.

Баронесса снисходительно улыбнулась.

— Ох, уж эти женские гимназии. Деточка, забудьте эту чепуху. Я лично читала в «Русских ведомостях» большую заметку о господине Марконе, который и придумал это ваше радио. Он, конечно, итальянец и, значит, очень легкомысленный человек, но это лишь подтверждает мои слова: русские вообще ни на что не способны. Только воровать и бунтовать.

Баронесса раздраженно оглянулась. Горничная, сидевшая у окна в ожидании хозяйки, поймала ее взгляд и подошла. Госпожа Фон Асмус попрощалась и, укутавшись белым шерстяным пледом, удалилась. Повисло неловкое молчание. На доктора Смородина было больно смотреть. Ссутулившись, как студент, которого только что отчитали, он ковырял вилкой давно остывший омлет.

* * *

К вечеру буря сделалась совсем ужасной: пароход поскрипывал, что-то внутри стен стучало и позвякивало. Таня, приняв снотворное, спала, а я отправился на поиски доктора. Мне хотелось поддержать его после утренней экзекуции, а, кроме того, мучило любопытство. В каюте Смородина я не нашел, в кафе тоже. На всякий случай, я постучался к Конюшковым.

Дверь открыл глава семейства, и, не ответив на мой вопрос, то ли приказал, то ли попросил:

— Зайдите, сударь, мне нужно с вами серьезно поговорить.

Он был один, супруга, видимо, находилась у дочерей в соседней каюте. Предложив коньяк и лимон, господин Конюшков очень внимательно осмотрел меня, будто решая, способен ли я оценить то, что сейчас предстоит услышать.

— Ваш доктор был у меня час тому назад. Я, конечно, не врач, но у меня есть основания полагать, что он душевно болен.

— Что же он натворил?

— Нес околесицу и вздор, вроде того, чем кормил нас за завтраком. Напустился, конечно, на баронессу. Знаете, я и сам во многом не разделяю некоторых ее взглядов, но это не повод для проклятий.

Конюшков раскурил сигару и предложил мне.

— Кроме того, он еще требовал денег.

Было очень похоже, что именно это последнее обстоятельство стало решающим в вынесении доктору столь сурового диагноза.

— Для чего же ему деньги, он не говорил?

— Якобы на российскую науку, — Конюшков проговорил эти слова медленно, почти по слогам. — Это ли не бред, я вас спрашиваю? России нет, а он просит денег на ее науку. Видите ли, этому загадочному профессору Самородникову, ну, вы помните, необходимо продолжать свои опыты по перемещению во времени. Я вообще склонен считать, что этого профессора не существует. Так, просто ширма для авантюры.

— Ну, здесь стоит определиться. Если доктор авантюрист, то вряд ли душевнобольной. И наоборот.

— А чтобы разом — сумасшедший и авантюрист — не бывает, по-вашему? Ну, не знаю…

— Простите мое любопытство, много ли он просил?

— Очень много. Пять тысяч английских фунтов.

Сумма, действительно, была внушительной. Представить, зачем доктору нужны столь солидные деньги, я не мог.

— Как патриот и православный человек, я, безусловно, не смог отказать в помощи соотечественнику. Я предложил ему сто долларов, — Конюшков посмотрел на меня, ожидая, кажется, одобрения. Я послушно кивнул. — Но, представьте себе, он отказался. И даже почти нагрубил.

Видно было, что господин Конюшков колеблется, стоит ли продолжать дальше. Спустя минуту, понизив голос, он произнес:

— Вы знаете, он даже угрожал. Твердил, что если я не дам денег, на мою совесть ляжет смертный грех.

— Ну, наверное, он имел в виду грех перед российской наукой, — пошутил я неловко.

— Нет, он явно намекал на убийство.

— Я не думаю, что это так.

— В общем, мой друг, я считаю своим долгом предупредить вас. Я заметил, ваша сестра близко сошлась с моими дочерьми. Нам плыть еще трое суток, и мы должны держаться вместе. Присмотрите, пожалуйста, за ним.

Пообещав быть бдительным, я покинул господина Конюшкова и пошел к себе. У моей двери стоял посыльный с запиской от Стычкина, поручика Стычкина, так, по крайней мере, он подписался. Я спустился на палубу B, в курительный салон второго класса. Большая полутемная зала была почти пуста, только несколько американцев в пятне зеленого абажура дымили сигарами и потягивали запрещенный у них на родине виски. Вдруг из-за угла как черт из табакерки выпрыгнул Стычкин, и, потянув за локоть, буквально силой усадил рядом с собой. Он был немного пьян.

— Макаров, у меня к вам важное дело.

Это было неожиданно. Несколько незначащих фраз в курительной комнате и пара бокалов коньяка в баре составляли все наше знакомство. И оно никак не предполагало столь короткого обращения.

— Вы знакомы с доктором Смородинным?

— Да, а вы тоже? — удивился я.

— Еще с материка. Вместе коротали ночь в портовом кабаке перед отплытием. Вы знаете, чем он занимается?

— Он врач.

— Нет, я говорю про его пунктик с прыжками во времени?

— Он что-то рассказывал о профессоре Самородникове.

— Да-да, именно. А теперь я должен взять с вас слово, что все, что скажу вам дальше, останется между нами двоими.

— Если только вы не собираетесь признаться мне в убийстве или чем-то подобном.

— Успокойтесь, этого вы от меня не услышите, на вас рясы нет, — Стычкин как-то нехорошо засмеялся. — Доктор предложил мне эксперимент.

— Что это значит?

— Это значит фюить, — Стычкин щелкнул пальцами, — и 1918 год лишится своего современника.

— И куда же этот современник денется? В прошлое или будущее?

— Вот. Это самое слабое место в расчетах доктора, он сам не знает — куда я упаду. Там что-то связано со скоростью вращения Земли и пульсацией магнитных полей, не помню… Он гарантирует только, что меня будут разделять с настоящим почти 90 лет.

— И что же?

— Я решил, что меня устраивают обе даты. Согласитесь, 1828 год, не самое плохое время. Подпишусь в русско-турецкую кампанию или…

— И на 2008 у вас тоже имеются планы?

— С этим сложнее. Покров неизвестности. Но тут как в рулетке, — подытожил Стычкин. — Хотя, если честно, Макаров, мне почему-то кажется, что хуже, чем сейчас, точно не будет.

— А вы подумали о месте? Где вы окажетесь?

— Доктор говорит, что как раз этим он управлять способен. Я даже могу выбирать. Ассортимент, правда, этих точек «тэта» невелик: Тибет, Антиподия, Атлантический океан — мы туда как раз войдем через несколько часов. И, не смейтесь, Калужская губерния.

— И что вы выбрали?

— Пока Калужскую губернию. Но вот взял в библиотеке книженцию, знакомлюсь с ландшафтом Австралии, — Стычкин вытянул из-под стола толстый том Британики и засмеялся. — Вы, кстати, не знаете приличного питейного заведения на пересечении 125 меридиана и тропика Козерога?

— Увы. А почему, поручик, вам все же не остаться? Времена меняются…

— Ах, Макаров, перестаньте. Я думаю, вы бы сами, если б не сковывающие вашу свободу обстоятельства, пустились в эту авантюру. Конечно, это не дешево — пять тысяч фунтов, но оно того стоит.

Меня немного удивило, что у поручика, пересекающего океан по самому дешевому классу имелись такие сбережения. Но после всего случившегося это было самое малое, чему бы следовало удивляться.

— Стычкин, а почему вы верите, что это чудо вообще возможно?

— Я не верю, я знаю это. Наверняка.

— Откуда же?

— Макаров, вы видели на лице доктора шрам? — Стычкин понизил голос. Я кивнул. — Так вот, я знаю, кто и при каких обстоятельствах нанес доктору это увечье.

— А каким образом это доказывает.

— Слушайте. Года два назад в нашем полку появился капитан Гореватых. Он много повидал и был, как рождественский гусь яблоками, нашпигован всяческими историями. Веры ему среди наших было мало, но меня он веселил. Среди прочих небылиц, рассказывал он и про доктора Смородина. Да-да, не про мифического профессора Самородникова, а про нашего с вами общего знакомого. Так вот, Гореватых утверждал, что побывал с его помощью в прошлом. Дело было так: их полк, где они оба служили, был расквартирован в Замойске, этаком дохлом городшке в Калужской губернии. Не знаю, на какой почве, но они сблизились. И в один прекрасный день Смородин ему рассказал о возможности перепрыгнуть в другое время. Гореватых, авантюрист по складу натуры, семьи не имел и, в общем-то, настоящим дорожил мало. Они ударили по рукам. Смородин, кончено, взял с него денег, кажется, рублей двести — все, что у капитана было припасено — и повез загород в лес, в маленькую сторожку. Там нацепил на него какие-то металлические прищепки и поставил укол. Гореватых потерял сознание и через какое-то время очнулся в версте от сторожки, простите, мордой в муравьиной куче. Что с ним происходило, Гореватых не помнил. Но обратную дорогу и сторожку нашел, а в ней доктора, собирающего свой саквояж. Тот, конечно, удивился, начал извиняться, то да се, ошибка в расчетах, непредвиденные обстоятельства. Гореватых, вышелушивая муравьев из-под воротничка, потребовал, естественно, деньги назад, но доктор отказал, сославшись на то, что потратился на приборы и химическое вещество. В общем, завязалась потасовка, и в итоге капитан выхватывает саблю и как скальпелем ставит метку на лице доктора. Точно такую, как мы можем видеть на лице нашего Смородина… Как только доктор начал про игры со временем рассказывать, я эту историю сразу и вспомнил.

— Стычкин, все это любопытно. Но я не вижу ни одного доказательства. Скорее, наоборот.

— Не торопитесь, Макаров. Сейчас будет самое интересное. Гореватых возвращается в город, поднимается к себе на второй этаж, входит, злой и уставший, в свою комнату, отстегивает саблю, раздевается, в сердцах кидает на стул китель. И что вы думаете, выпадает из-под подкладки? — Стычкин откинулся на спинку дивана. — Тридцать золотых наполеондоров и брегет. С эмалью и дарственной надписью «Дорогому Луи от любящего сердца». Все это было завернуто в какую-то французскую газетенку, датированную июлем 1812 года. Часы и один наполеондор я сам видел, клянусь честью.

Поручик посмотрел на меня, оценивая впечатление, которое произвел его рассказ. Я молчал.

— То, что это подстроил доктор, исключено. Ему не было никакого резону подсовывать капитану доказательства ценностью, превышающей саму цену билета. А потом, спустя пару недель к Гореватых потихоньку начала возвращаться память, но не полностью, а такими яркими обрывками. В общем, скоро капитан окончательно поверил, что побывал в 1812 году и лишил какую-то наполеоновскую тыловую крысу имущества. Гореватых даже решил извиниться перед доктором. Приехал к нему на квартиру, но выяснилось, что тот уволился и отбыл из расположения полка в неизвестном направлении. Каково?

— Ну, что же, рад за вашего капитана. Только одно мне не понятно, чего вы хотите от меня? Денег?

— Ха, деньги — ерунда. Я прошу вас, Макаров, стать моим секундантом.

* * *

Ужасные последствия эксперимента, в который я ввязался, согласившись помочь Стычкину, я осознал позже. Теперь же мною двигало лишь природное любопытство и азарт репортера, который я приобрел, сотрудничая с московскими газетами. Спустя час после этого разговора ко мне зашел Смородин и посвятил в подробности грядущего эксперимента, процедура которого показалась мне довольно громоздкой. По его замыслу у Стычкина имелось право испытать то самое новое время, в котором ему предстояло остаться. «Это мое кредо, — сказал Смородин не без гордости. — Второй шанс не дает даже Господь».

— У поручика будет две ампулы и шприц. После первой инъекции он покинет настоящее и проживет там, — Смородин сделал неопределенный жест рукой, — около трех суток. Несмотря на то, что здесь пройдет не более часа. Когда действие первой ампулы закончится, поручик вернется и уже решит свою судьбу окончательно. Если его все устроит, он подпишет договор по форме «А», введет себе вторую ампулу и исчезнет с нашей карты уже навсегда.

— А если передумает? — спросил я, заворожено следя за шагающим по каюте Смородиным.

— Не думаю. Но даже если это случится, то, поставив свою подпись в договоре по форме «В», напишет для меня подробный отчет о путешествии, — засмеялся Смородин. Потом, будто спохватившись, остановился и сердито посмотрел на меня. — Но деньги вы передадите мне в любом случае.

Я это знал.

Стычкин явился ко мне в половине первого ночи, на удивление трезвый и спокойный.

— Пересчитывать не надо. Ровно пять тысяч в английских ценных бумагах на предъявителя, — сказал поручик, положив бумажный сверток на буфет, и направился обратно к двери. Потом оглянулся. — Выпил бы с вами на прощанье, Макаров, да некогда. Доктор торопит — пароход набрал скорость. Будьте у меня в два часа.

Как и обещал поручику, в условленное время я спустился вниз. Дверь каюты я отпер вторым ключом, который оставил мне поручик. В маленькой, без иллюминатора, комнатке, где Стычкин размещался один, было пусто. Я огляделся, возле кровати на столике лежали шприц, пара пузырьков и странного вида сверток. Он был из ярко желтой прорезиненной ткани, и весь исписан не известными мне, кажется, русскими словами. На нем — придавленный лупой, клочок бумаги — обещанная записка для меня. «Макаров, если вы это читаете и не видите моего трупа, значит, все получилось. Ваша миссия закончена. Благодарю вас. Передайте доктору деньги и листы договора (старый крючкотвор!) В свертке найдете сувенир для себя. Не поминайте лихом. P.S. Там, увы, не рай, но выбора у меня уже нет».

* * *

Ужасную ночь, оставшуюся мне после того, как я отдал доктору то, что просил в записке поручик, я не забуду никогда. К утру я, наконец, смог заснуть. Мой короткий сон оборвал настойчивый стук. Накинув халат, я открыл дверь каюты и увидел красное взволнованное лицо Конюшкова.

— Доброе утро, господин Макаров. Случилось кое-что неприятное. Я жду вас в библиотеке на главной палубе.

К нашему с сестрой приходу в библиотеке собрались почти все русские пассажиры парохода: семья Конюшковых, инженер-путеец с женой, коротко стриженая женщина с младенцем и доктор Смородин. Он сидел в дальнем кресле, между окном и шкафом с подборкой книг по истории средних веков. Вид у него был встревоженный — глаз дергался, а его пальцы нервно перебирали желтые страницы какой-то книги, лежащей на коленях. Из соотечественников не было только Стычкина и баронессы с горничной. Таня заняла свободное место рядом с сестрами Конюшковыми, я сел на стул неподалеку от инженера. Он тут же придвинулся ко мне и прошептал: «Вы слышали, собачки вылизали всю кровь с трупа?»

Господин Конюшков встал и оглядел присутствующих.

— Нет только господина Стычкина, я вижу. Стюард сообщил, что каюта пуста. Что ж, не будем его ждать. Полтора часа назад капитан Дюваль сообщил мне о смерти баронессы Эмилии фон Асмус. Она была убита. Вместе с ней убита ее горничная Зинаида Каплан.

Судя по реакции собравшихся, новостью это не было.

— Я избавлю наших дам от шокирующих подробностей. Скажу лишь, что, судя по беспорядку, который уполномоченные лица капитана застали в люксе баронессы, речь идет об убийстве с целью ограбления. Возможно, украдены деньги и драгоценности. Я должен взять на себя соответствующие формальности и позаботиться, так сказать, о теле и имуществе убиенной.

Господин Конюшков сделал паузу, налил себе воды, и продолжил.

— Пригласил же вас здесь собраться я по просьбе капитана, очень хорошо относящегося к России. И только с одной единственной целью. Эта ужасная трагедия произошла с нашей соотечественницей. И мы все на этом пароходе, находящимся, как вы знаете в юрисдикции французской республики, представляем Россию, нашу многострадальную родину. Через полчаса начнутся допросы, и я со своей стороны прошу вас всех, дамы и господа, с пониманием отнестись к этим вынужденным мерам. Это, так сказать, наш долг.

— Будут ли обыски? — спросил инженер.

— Не знаю, но нужно быть готовым и к этому. А теперь, дамы и господа, прошу всех разойтись по каютам и не покидать их до особого распоряжения.

Я знал, кто убил баронессу. Да чего уж там, с прошлой ночи я обладал такими знаниями, что мне хотелось застрелиться. Но уже не мог. Теперь мне требовалось только одно — повидать Смородина. Вопреки указанию не покидать каюту, доктор сидел в кафе на шлюпочной палубе, там, где мы с ним и познакомились несколько дней назад. Увидев меня, он немного удивился.

— А я думал, вы даете показания.

— Нет, я их не дам. Даже если бы и захотел, мне никто бы не поверил, вы прекрасно это понимаете. Кроме того, к вечеру все успокоится, пропавшего Стычкина объявят убийцей и всех это устроит. А послезавтра, вы, целый и невредимый, с крадеными деньгами сойдете в порту Нью-Йорка.

— В вас проснулся дар Кассандры? — доктор зло улыбнулся.

— Считайте, что так, — мне уже не хотелось казаться любезным.

— Чего же в таком случае вам от меня нужно?

Я ничего особенного не хотел, мне просто требовалось до конца отыграть свою роль в этой фантастической пьесе.

— Господин Смородин, вы же знали, каким образом Стычкин добудет для вас деньги.

— Конечно, — он ответил быстро и, как мне показалось, самодовольно.

— И я, между прочим, пытался предупредить трагедию. Если бы не жадность этого надутого Конюшкова, все бы сложилось иначе.

— Все бы сложилось иначе, если бы вы отказались от эксперимента.

— У меня есть цель, молодой человек. Миссия, если хотите. И я ей следую, — доктор говорил громко, не обращая внимания на французов, потягивавших сидр за соседним столиком. — А потом, господин Макаров, не жалейте о случайных жертвах. Все они ложатся на священный алтарь науки.

Кроме того, баронесса получила, что заслуживала. Я был у нее за час до рокового визита поручика. И дал ей, между прочим, выбор…

Я бежал, не в силах дальше выслушивать эту исповедь бога.

* * *

Через сорок часов мы с Таней сходили по трапу в порту Нью-Йорка. Суета и радостное возбуждение, царившие вокруг, действовали на меня угнетающе. Таня, наполненная радостным ожиданием встречи с отцом, не понимала моего настроения и немного дулась. Но я не смел предъявить ей причину, ту, что находилось в моем чемодане. Завернутый в странную желтую ткань злосчастный сувенир от Стычкина.

Это было дешевое издание, выпущенное в 2008 году неизвестным мне Санкт-Петербургским издательством — сборник фантастических рассказов в серии «Забытые имена». Книга содержала довольно корявое предисловие и биографию автора — русского эмигранта и, в общем-то, посредственного писателя. Он скончался в 1963 году на руках сестры милосердия Бостонского хосписа. На ярко красной обложке было выдавлено его имя. Увы, мое имя.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

Родилась в 1970 году в Москве. По образованию социолог (когда-то) и экономист (сейчас). Несколько лет занималась журналистикой, несколько месяцев служила в театре. Сейчас работает в инвестиционной компании. Рассказы пишет давно, хотя имеет всего три журнальные публикации: «Шелковая юбочка в ужасных розочках» (журнал Cosmopolitan, Москва, 2002), «Осколки» (журнал Golden Key, Пермь, 2007), «Митин список» (журнал «Свой», Москва, 2009).

^{Вадим Ечеистов} Украсть будущее

Монотонный, неодолимо усыпляющий стук колес на стыках рельс теплым фоном обволакивал дремлющий мозг пассажира. Путь на поезде от Хабаровска до Москвы требовал терпения и располагал к флегматичносозерцательному безделью. На третий день пути мелькающие за окном сопки и леса уже не привлекали внимания. Читать тоже особенно не хотелось, да и разговоры с попутчиком стали надоедать. Вот и приходилось предаваться дреме, с перерывами на еду.

К вечеру третьего дня из оцепенения пассажира вырвал топот множества ног, и восхищенные возгласы. Парень присел, и взглянул на соседа:

— Что там случилось?

Сорокалетний мужик с серым лицом не тронулся с места — видно было, что этот маршрут знаком ему, как путь от квартиры до почтового ящика. Он вяло махнул рукой:

— Иди, посмотри — надолго запомнишь.

Молодой человек вышел в коридор, и протолкнулся к одному из облепленных людьми окон. Потрясающий вид на бескрайнюю поверхность воды, сморщенную легкой волной с пляшущими солнечными зайчиками, действительно завораживал. Со всех сторон доносилось сухое клацанье фотоаппаратов, и возбужденное придыхание: «Байкал!».

Мужчина не мог противиться очарованию замечательных картин, порожденных слиянием стихии воды, камня берегов, и небесной тверди с белыми кляксами неподвижных облачков. Он недвижимо стоял у приоткрытого окна, принимая лицом прохладный влажный ветерок, и наслаждался волшебными видами, утратив связь с окружающим и счет минутам.

Спустя без малого час он вышел из этого блаженного состояния, когда глаза уже стали слезиться от ветра. Парень несколько раз моргнул, смахнув слезы, и вернулся в купе. Там за время его отсутствия стало на одного человека больше: невысокий, поджарый мужчина с обветренным лицом и темными, с проседью, волосами перебирал вещи в огромном рюкзаке. Услышав стук двери, он заинтересованно вскинул брови:

— Иван Андреич, а это, я так понимаю, и есть наш третий попутчик?

— Точно! Знакомься Егор — Игорь Казимирович. Игорь Казимирович — это Георгий.

— Очень приятно, Георгий. Куда путь держишь?

— В Москву. Я тут два года в Хабаровске после института практику проходил, теперь в столицу вызывают, в центральный офис.

— А чего не на самолете?

— На самолет надо билеты пораньше заказывать, а сейчас уже дороговато будет. Велено экономить.

Егор сел рядом с новым соседом:

— Ну а вы-то, Игорь Казимирович, чем занимаетесь, если не секрет?

— Вот я видел, ты у окна стоял. Догадываюсь — Байкалом любовался. Вот этим я и занимаюсь: уже три года по сопкам, лесам и островам ноги сбиваю. Можно сказать, одичал уже. Эколог я — изучаю состояние уникальной экосистемы озера и окрестностей, — сказал новый знакомый, моргнув при этом, будто что попало в глаз.

Тут нетерпеливо подал голос Иван Андреич:

— Ну, вот и познакомились. Может, отметим по случаю, Игорь Казимирыч, а то Егорка не пьет, а одному — для здоровья вредно. Мне вот тут китайские партнеры подарили… — он порылся в одном из своих, забитых ширпотребом тюков, и достал широкую бутыль с прозрачной, коричневатой жидкостью. В этой жидкости плавали причудливой формы коренья, ящерица, и довольно большая змея, изогнувшаяся тугой спиралью.

— Ну что ж, такую вещь надо вкусить хотя бы ради интереса, а уж за знакомство — сам бог велел. И, кстати, Иван, Егор, зовите меня просто по имени — я же понимаю, что отчество мое не так просто озвучить, да и по имени мне больше нравится.

— Ну и прекрасно, Игорь, так Игорь, — Андреич сковырнул пробку из сургуча, и, подмигнув ящерице налил понемногу в два стакана. Егор взял в руки остывший чай, чтобы хоть таким образом оказаться причастным к ритуалу дорожного знакомства.

Напиток оказался хоть и мягким на вкус, но замечательно крепким, и подогретое настроение пирующих способствовало живому разговору. Видимо, эколог довольно давно был лишен полноценного человеческого общения, поэтому без умолку рассказывал о своих походах в окрестностях Байкала.

Рассказчик он оказался хороший, поэтому его особенно никто и не перебивал. Однако, Егор трезвым глазом заметил, что Игорь Казимирович во время рассказа иногда осекался, словно не желая открывать какую-то тайну. При этом на лице его читались признаки внутренней борьбы с желанием поведать случайным, но таким хорошим, людям этот секрет.

Веселый треп собутыльников звучал все громче. Трезвый Егор тоже от души сдабривал беседу анекдотами на отвлеченные темы, коих знал великое множество. Однако, выпивающие похоже недооценили силу опьяняющего эффекта лечебного китайского бальзама на рептилиях и кореньях. Язык Ивана Андреевича уже катастрофически заплетался, а обветренное лицо нового попутчика приобрело густой свекольный оттенок. И лишь глаза на этом багряном лице сияли экстатическим светом.

Игорь Казимирович, резко подняв раскрытую ладонь, призвал попутчиков к вниманию:

— Ладно, мужики! Люди вы хорошие, я вас очень, просто исключительно, уважаю. Поэтому расскажу вам то, что никому здесь не должен бы рассказывать. Я думаю, вы достойны это узнать. Ну вот, как вы думаете, чем я тут три года занимался?

— Да ты же говорил — геолог, или что-то такое… — запинаясь, пробормотал Иван.

— Эколог, — поправил его Егор, — только я так особо и не знаю, чем экологи занимаются.

— Ну, теперь это неважно, потому что уже несколько лет я экологией не занимаюсь. Я трачу свои собственные, ранее накопленные деньги, и время исключительно ради спасения нашего будущего, — отчаянно жестикулируя, подобно баптистскому проповеднику, начал свой рассказ пожилой эколог.

Егор усмехнулся, и Игорь пристально взглянул на него:

— Думаешь, я пьяный, и несу всякий бред? Но, увы, то, что я сейчас расскажу — горькая правда.

Однажды, при заборе проб почвы в прибайкальском лесу, я случайно наткнулся на схрон-тайник, в котором во множестве лежало оружие, канистры с горючим, консервы. После возвращения, я взял отпуск за свой счет, и стал следить за тайником. Ждать пришлось две недели, прежде чем пришли пять человек, каждый из которых принес по автомату, и паре гранат. Я проследил за ними до ближайшего поселка, где их дружелюбно встретил начальник местной милиции. Было понятно, что он знает о существовании схрона. Но зачем им нужен такой тайник? Я еще сам не понимал, зачем мне все это нужно, но решил узнать все до конца. Пришлось, правда, уволиться с работы, благо денег за свою трудовую жизнь я успел немного скопить.

Я следил, фотографировал, собирал документы, я делал такое, чего и сам от себя раньше не мог ожидать. В итоге, я нашел еще несколько тайников в разных местах вокруг Байкала, и более сотни связанных с ними людей. На это у меня ушло целых три года. Собранный материал весит около четырех килограмм, — Игорь махнул рукой в сторону своего рюкзака.

— Но для чего они это делают? В такой-то глуши? — не мог скрыть удивления Егор.

— Я, признаться, тоже поначалу удивлялся, но не очень долго. Сопоставил некоторые факты с моими наблюдениями, и все понял. Очень сильно помогло мне в этом хорошее знание истории. Я, ведь всегда увлекался историей, еще со школы. Вот, почему войска Чингисхана завоевали огромные территории, как ты думаешь?

— Ну, вроде как, шли огромной ордой, сметая все на своем пути, — попытался вспомнить школьную программу Георгий.

— Распространенное мнение. На самом же деле, каждый поход долго и тщательно готовился. В страну, намеченную к захвату, засылались в огромных количествах шпионы, агенты влияния, которые не только узнавали всю подноготную, но и распускали слухи, возмущали бедные слои населения в городах. Кроме того, они вели работу и с людьми, близкими к власти: подкупали, шантажировали, внушали мысли, что при монголах жить будет намного лучше.

Под видом торговых караванов, или групп паломников, провозили оружие и фураж, которые закладывали в тайники. Таким образом, в нужный момент, могли в разных местах захватываемой территории ниоткуда появиться группы вооруженных людей, внезапно нападавших на обозы и войска. А внезапность в войне многое значит. Ну еще, конечно, в войсках Чингисхана была железобетонная дисциплина, и лучшая по тем временам боевая техника, созданная китайскими инженерами…

— Подожди-ка, подожди, Игорь. Так ты считаешь, что в районе Байкала, кто-то готовит вторжение? Но не бред ли это? Чего ради, что там такого уж ценного?

— Что ценного? Да сам Байкал! Я то знаю, как эколог, что вода, пригодная для питья, скоро будет стоить огромных денег. Уже сейчас стоит в некоторых местах. Ведь, несмотря на то, что на земле очень много воды, всего два процента ее пригодны к употреблению. Людей-то становится все больше, а пресной воды осталось столько же, что и тысячу лет назад. Не забудь и про загрязнение всякой дрянью. Так вот, а Байкал хранит в себе пятую часть мировых запасов пресной воды, причем чистейшей.

— Все равно не понимаю, — махнул рукой Егор, но это еще больше раззадорило Игоря Казимировича.

— Вспомни войну в Ираке, Егор. Всем ведь понятно, что причина ее не в мифическом оружии Саддама, а в немалых запасах нефти. Но ведь мы состоим на восемьдесят процентов не из нефти, а из воды. Кончится нефть — пропадет комфорт, а кончится вода — угаснет жизнь.

Воды уже не всем хватает, а лет через пятьдесят за нее придется драться. Драться или мучительно погибать от обезвоживания. Байкальская вода — это огромное богатство, и кое-кто уже начал готовиться к тому, чтобы у нас его отобрать. Вернее не у нас, а у наших детей, или внуков.

— А кто эти кое-кто?

— Пока не разобрался, но, я думаю, что те, кому я хочу передать собранный материал, разберутся и сумеют предотвратить катастрофу, — когда Игорь произнес эту фразу, его загорелое лицо просто сияло от гордости. Он плеснул себе еще полстакана крепкого китайского пойла, выпил в три глотка, и заел куском печенья.

Было уже три часа ночи. Иван Андреевич давно уже спал, уткнувшись в стену. Егор тер слипающиеся глаза, но решил задать последний вопрос:

— Все равно не понимаю: ведь есть же милиция, пограничники, таможня — неужели эти мерзавцы им ни разу не попадались?

— Ты прав, Егор, есть и милиция, и таможня, но есть также и деньги, причем немалые. Есть коррупция и мздоимство. Как и в старину — ничего не меняется. Монгольская схема работает до сих пор. Вот так и едут курьеры с грузом под видом торгашей, групп экотуристов, охотников. И в нужное время вооруженные группы подготовят плацдарм для своей армии. И хлынут чужаки в образовавшуюся прореху подобно саранче или ветхозаветному народу Магог. И поглотят бесценные запасы озера. Ух, что-то меня понесло — похоже, перебрал я с непривычки.

— Да, есть над чем поразмыслить. Ну ладно, Игорь Казимирович, все это, конечно интересно, но я спать ложусь. Без сна, как и без воды, человек долго не протянет, — Георгий забрался на верхнюю полку, оставив пожилого эколога наедине со своими идеями и остатками крепкой настойки.

Какое-то время Егор слышал тихое бурчанье Игоря, перемежаемое стуком стакана, но скоро все стихло, и лишь негромкое посапывание поочередно доносилось с двух нижних полок. «Да, силен мужик выпить!» — усмехнулся про себя парень, и закрыл глаза.

Егор проснулся, и выглянул в окно: было пасмурно, и по стеклу рисовали кривые дорожки капли дождя. Он взглянул на часы. Два часа дня — вот это сон! Он свесил голову с полки. Иван Андреевич отложил бутерброд, и кивнул Георгию:

— Хорош спать, практикант, спускайся. Есть будешь?

— Пожалуй, попозже, а сейчас пойду в тамбур — покурю.

Будто услышав его слова, на нижней полке зашевелился Игорь

Казимирович. Он сел, тяжело охая, откашлялся, и вымученно просипел:

— Я бы тоже покурил сейчас. Ох, ну и навалился я вчера на выпивку.

— Ну вот сейчас вместе в тамбур и сходите. Обожди, Егор. А для тебя, Казимирыч, у меня средство есть замечательнейшее. Тоже, кстати, маде ин чина, — Иван Андреевич вытащил из-под стола маленькую бутылочку из темного стекла, взболтал, и протянул соседу: сам принял, как проснулся. Ну и можно теперь, глядя на меня, сказать, что я пил полночи? Нет. Чудо-эликсир! Как раз тебе осталось.

Эколог схватил бутылочку, сделал осторожный глоток, и, слегка поморщившись, сказал:

— Странный вкус. Да мне сейчас хоть бензин дай, и скажи, что от похмелья избавит — выпью.

Игорь Казимирович в три глотка допил эликсир, посидел, собираясь с мыслями, и задал вопрос, судя по выражению лица, сильно занимавший его:

— Мужики, я это, вчера по пьяному делу, ничего странного не рассказывал? А то, что-то я не очень хорошо помню.

Иван махнул рукой:

— Ну, ты спросил, Игорь. Я сам ни черта не помню. Вон, Егорка, наверняка, знает.

— Да ничего странного: про работу свою рассказывал, анекдоты травил, потом снова про работу, про баб… Пошли уже, курить сильно хочется.

— Да-да, пошли, — облегченно вздохнул эколог.

Стук колес в прокуренном тамбуре звучал оглушительным набатом.

Егор угостил попутчика сигаретой, прикурил сам, и подергал ручку двери.

Дверь оказалась незапертой. Егор приоткрыл ее, впустив в душный тамбур приятную свежесть, насыщенную запахами леса, и мелкими брызгами дождя.

— Обожаю ездить в тамбуре с раскрытой дверью. Хорошо голову ветерком освежает, — довольный, Егор выдохнул облако сигаретного дыма.

— Да? Дай-ка и я под ветерком постою.

— Конечно, тебе-то это сейчас нужнее.

Игорь прошел к двери, высунул голову, ощутив приятный ветер в лицо, и освежающие потоки дождевой воды на лбу и щеках. Он полной грудью вдохнул этот живительный воздушный коктейль, и тут же ощутил сокрушительный удар ногой по ребрам. Дыхание остановилось, хрустнуло в боку, а пол тамбура выскочил из-под ослабших ног. Человек по инерции пролетел несколько метров, и с размаху наткнулся головой на бетонный столб.

Иван Андреевич минуту пристально смотрел на вошедшего Егора, потом улыбнулся, и указал на место, напротив себя:

— Садись, практикант. Ну что, можно поздравить с боевым крещением?

— Да, все прошло как по маслу, — Георгий спрятал трясущиеся руки под столом.

Иван Андреевич протянул ему тяжелый сверток:

— Вот документы, которые он собрал. В Москве передашь своему координатору. Я выйду рано утром в Новосибирске. Его шмотки я сейчас по своим мешкам растолкаю. Если спросят, куда он делся, скажешь, что ушел в другой вагон к знакомому, и вещи с собой забрал.

— А если он вдруг выжил?

— Ну, так это ненадолго — ты думаешь, я его на самом деле средством от похмелья угощал? Отрава надежная — действует медленно, но наверняка.

Иван Андреевич еще минуту о чем-то думал, потом спросил:

— Слушай, а, допустим, он прав, и те, на кого мы работаем, возьмут, и лет через пятьдесят украдут наш Байкал? Как ты на это смотришь?

— Лет через пятьдесят я буду старый, лысый, больной, а может даже и мертвый. А наши «хозяева» платят хорошие деньги, на которые я смогупрекрасно жить уже сейчас. А, даже если они и в самом деле «оттяпают» озеро, так ведь у нас и помимо Байкала озер и рек огромное количество. Не обеднеем.

— Молодец! Попрошу руководство, чтобы тебе дополнительную премию выдали. Может, пойдем в тамбур, покурим?

— Нет уж, я пока не хочу, — усмехнулся Егор.

Поезд, мерно стуча колесами, продолжал свой многодневный путь, оставляя за вагонными окнами густые леса, извилистые реки, сумрачные болота и прозрачные озера. Воды и в самом деле предостаточно. Пока — до поры, до времени.

⠀⠀ ⠀⠀ ●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в декабре 1973 года в городе Кимры Тверской области. Окончил Республиканский заочный политехникум с красным дипломом по специальности «менеджмент». В данный момент занимается индивидуальной предпринимательской деятельностью в Москве. Пишет в жанре фантастики, хоррора, мистики. Публикации: журнал «Смена» (2008 г.), альманах «Порог-АК» (2009), три рассказа вошли в сборник русскоязычных авторов «Десятка» («Умная книга», Харьков, 2009), газета «Тайная власть» (№ 10, 2010), журнал «Техника молодёжи»(№ 6, 2011) множество рассказов опубликовано в литературном приложении на DVD-дисках журнала «Мир фантастики» (2009, 2010, 2011, 2012 гг.).

⠀⠀ ⠀⠀

Сергей Филипский До грядущего

Прежде всего надо было убедиться в том, что в округе все протекает своим чередом. Главное — лишь бы ничего новенького. Не обрушилось бы невзначай.

Выйдя из своего палисадника, Леша Камешкин — самый обычный мужчина среднего возраста, небрежно небритый и небрежно же одетый — сделал несколько шагов к окраине города. Очутился возле фанерной ограды, за которой располагался чей-то коттедж, остановился.

Внимательно посмотрел за ограду. Оттуда иногда вылетали предметы, летать не предназначенные — швабры. Вылетали так, что на неимоверной скорости скрывались в области неизвестности. Оставалось загадкой: по какой причине они вылетали. Камешкин никак не мог этого установить…

На сей раз швабр не было.

Очень прекрасно. Значит, на данном участке все спокойно. Раз швабры не проносятся стремительно, то, стало быть, данный феномен пока отсутствует. А если бы и присутствовал, то тоже ничего страшного не было б. Потому как он уже привычен. Уже ясно, что опасаться его не надо. Лишь бы новых аномалий не добавилось.

Камешкин задумался: с чего бы продолжить обход прилегающей к его дому территории? Можно, например, пойти к опушке ореховой рощи — к расположению другого периодически происходящего феномена. Либо же — к кривому переулку, ведущему к автобусной остановке. Туда, где тоже феномен.

Что выбрать?

Размышление неожиданно было прервано прибытием незнакомца. Он возник эдак уверенно: вышел деловито из переулка — плотный сосредоточенный человек в темном костюме и при галстуке.

— Я представитель одной зарубежной организации, — туманно заметил незнакомец. — Научный сотрудник. По договоренности с вашими учеными участвую в экскурсии. Знакомлюсь со здешними представлениями об аномальных явлениях.

— А где же ваши сопровождающие? — сказал Камешкин.

— По ходу экскурсии я их, видите ли, потерял. Нечаянно.

Незнакомец вдруг покрылся эдаким располагающим к беседе настроем:

— Меня вот что волнует. А если взять, да и ухватить феномен вообразительного воздействия на окружающую действительность?

— Не слышал о таком, — пожал плечами Камешкин. Эдакого поворота в разговоре он ну никак не ожидал. — Что это за феномен?

— О! Весьма великолепный! Есть гипотеза, что при определенном стечении обстоятельств можно, придумав желаемый результат, тем самым направить события на его реализацию. — Зарубежный экскурсант подумал-подумал да и продолжил: — Сейчас вот возьму, да и подойду вон к тем корзинам. У меня такое впечатление, что именно оттуда надобно исследование начать.

— Да?

— Можете пойти со мной и убедиться, что я окажусь прав.

— Сходим, — сказал Камешкин.

Все равно он собирался туда. Лежащие у ореховой рощи корзины и были тем другим феноменом из трех, которые надо было проверить: не поднесут ли они какой-либо сюрприз?

Следуя вдоль фанерной ограды, они обогнули два ее угла и очутились возле рощи.

Зарубежный экскурсант покосился на округу и довольно кивнул:

— Вот эта валяющаяся коряга, наверное, подойдет для решительного подтверждения существования феномена вообразительного воздействия! Я придумал, что почему бы этой заурядной, казалось бы, коряге, не стать объектом повышенного внимания — со стороны, скажем, неких похитителей коряг, которые, стало быть, не замедлят сюда прийти.

— Это кто такие? — удивленно произнес Камешкин.

— Не знаю, — развел руками зарубежный экскурсант. — Я просто предположил возможность их существования.

— А зачем им коряги похищать?

— А пусть это у них хобби такое. Предположим, ради развития искусства забираться туда, куда совсем не просто попасть. Да и прихватывать оттуда — в качестве сувениров — что-нибудь, коряги, например.

В небе все так же громоздились облака. Ветер все так же налетал суровыми порывами.

Эх, подумал Камешкин. Неких неведомых похитителей коряг тут, конечно, и не хватало. Как и этого незнакомца с его странным увлечением каким-то феноменом вообразительного воздействия.

А незнакомец тем временем сказал:

— Где же похитители коряг? Что-то задерживаются… Ах, да! — спохватился он. — Чуть не забыл. Недостаточно всего лишь примыслить желаемый результат. Воздействие и должно быть воздействием. — Он погрозил пальцем, глядя вокруг. — То есть: надобно — после того как задумал, что хочется — произвести жест, которым данное воздействие осуществится. Скажем, возьму-ка я, да и стукну эту корягу.

— Тем самым окажете вообразительное воздействие? — догадался Камешкин.

— Ну, да!

Зарубежный экскурсант сосредоточенно толкнул носком ботинка корягу:

— Ну, вот! Теперь осталось подождать.

Как вскоре выяснилось, ждать пришло недолго.

Дверь коттеджа распахнулась. На крыльцо выскочила высокая девушка в синем платье. Со шваброй в руках:

— Нет! Эта швабра тоже совсем не подходящая для уборки!

Да как швырнет ее!

Швабра прошуршала над оградой и быстро исчезла вдали.

Похоже, тайна летающих швабр раскрыта, — понял Камешкин. Похоже, никакой это не феномен. Похоже, это всего лишь такая жизненная зарисовка.

Вот и прекрасно!..

Однако не следует особо радоваться. Потому как остались другие феномены!..

Причем не следует забывать и о том, что до сих пор еще не написан очередной рассказ про аномальные явления. А ведь надобно написать. И сдать во вторник в районную газету для литературной странички. И все, вроде бы, наготове — и чистые листки бумаги, и общий замысел произведения… Но хочется не подвести самого себя — сделать рассказ таким же хорошим, как свои ранее написанные рассказы.

Для того и пошел по округе феномены проверять. Впрочем, конечно, пошел не только ради получения соответствующего настроя на загадочность. Прежде всего — дабы удостовериться, что феноменов не прибавилось и тем самым остаться в спокойствии.

И что же получается?

Получается: одним феноменом меньше, но и одним же больше — феноменом вообразительного воздействия… Впрочем, надо надеяться, что никакой это не новый феномен, а всего лишь ничем не подтверждаемые фантазии зарубежного экскурсанта, который, проводив взглядом умелькнувшую швабру, задумчиво произнес:

— Как я и предполагал.

— Вы предполагали появление не летающей швабры, а похитителей коряг, — уточнил Камешкин.

— Понаблюдаем за происходящим, — весело произнес незнакомец. — Я искренне надеюсь, что похитители коряг в итоге будут. Невзирая на совершенно, казалось бы, иное протекание событий.

Иное разворачивание событий было поистине ошеломительным.

По переулку подъехал автомобиль. У фанерной ограды шумно притормозил. Из автомобиля вывалились двое невысоких, но крепких, бросающихся в глаза своими замшевыми рубашками. Тот, который пошире, воскликнул:

— Никуда не убегайте! Пока мы будем до вас добираться! А уж мы-то до вас непременно доберемся! Потому как мы из международной полиции! Проводим спецрасследование!

— Вот-вот! — повеселел зарубежный экскурсант. — Кажется, дело налаживается!

— Хотите сказать, что пнули корягу, и тем самым вызвали появление полицейских? — уточнил Камешкин.

— Да не намеревался я вызывать полицию! Наверное, это такой событийный наворот, как видно, присущий феномену вообразительного воздействия!..

Полицейские быстрым бегом приблизились. Тот, который пошире, бодро провозгласил:

— Так-так! Вот ты и попался!. Ты ведь тот самый Шустрик?

— Это который известный международный авантюрист? — небрежно буркнул незнакомец.

— Да.

— Ну, не буду отрицать очевидного.

— Вот и не отрицай! Пусть мы не можем еще уличить тебя в спекуляциях антиквариатом и других крупных делишках. Зато мы с успехом схватим тебя, когда ты допустишь промах в какой-нибудь мелочи. Возьмем, к примеру, вот эти валяющиеся корзины. А не те ли, к примеру, это корзины, которые в розыске?

— Странно. Зачем разыскивать корзины? — пренебрежительно поджал губы Шустрик.

— Так, к примеру, они представляют собой запрещенные к продаже предметы, — покачал головой полицейский. — Они, к примеру, изготовлены из редких сортов кустарника.

— Какого кустарника?

— Да какого-нибудь. Потом с этим определимся… Так вот: продавать-то их ну никак нельзя, а ты, неугомонный эдакий, на сей незаконно торговле-то и попался!

— Я к этим корзинам не имею никакого отношения!

— Наверное, именно так оно и обстоит. Но это не важно. Нам главное задержать тебя до выяснения обстоятельств. Тем самым будет обеспечено главное — то, что ты будешь отстранен от какого-нибудь своего дельца, которое ты, скорее всего, сейчас проворачиваешь. И, стало быть, в течение ближайшего будущего так и не сумеешь его провернуть.

Внезапно в роще послышались шаги. На опушку рощи вышел еще один в приметной замшевой рубашке. Впрочем, не такой крепкий на вид, как уже присутствующие международные полицейские — высокий, тонкий, с ноутбуком подмышкой.

— Ты похититель коряг? — торопливо спросил у него Шустрик.

— Нет, — спокойно прозвучало в ответ. — Скорее наоборот.

— Это как?

— Я не похищаю, а раздаю. Корзины. Мне ими зарплату выдают. Скопилось их у меня столько, что в квартире уже не помещаются. Потому как их не очень-то приобретают.

— И ты, значит, решил потихоньку их выбрасывать.

— Нет. Я просто сюда их складирую.

И этот феномен, связанный с таинственными корзинами, получил свое вполне прозаическое объяснение, — подумал Камешкин.

Это, конечно, прекрасно. Но как же быть с рассказом? Он, кстати, так и не написан!..

— Так вот, значит, кто, оказывается, владелец-то корзинок! — воскликнула девушка на крыльце. Затем она выскочила за калитку. Невесть откуда взявшейся у нее в руках шваброй она принялась расшвыривать ею корзины. Те так и разлетались в самых различных направлениях.

— Ну и как же теперь мы будем теперь его задерживать? — огорчился тот полицейский, что пошире. — Ведь наш вариант насчет незаконной торговли корзинами из редких сортов кустарника растаял.

— Тогда давайте применим мой вариант, — сказал вновь прибывший.

— Который?

— Будем ловить Шустрика в момент получения им секретной информации.

— Откуда такие сведения о Шустрике?

— Международная полиция в курсе того, что надо.

— Значит, ты тоже из международной полиции?

— Ну, да, — весело подтвердил человек с ноутбуком.

— Что же наши действия столь не скоординированы? Мы только-только собрались использовать эти корзины для задержания Шустрика. И вдруг свой же коллега свел этот наш ход на нет.

— Ничего страшного, — бойко подмигнул полицейский. — По самым наисвежайшим данным, Шустрик мечтает заполучить особую технологию из будущего. Тут-то мы его и схватим с поличным!

Все посмотрели туда, куда уставился Шустрик — на точку в небе, где стало наблюдаться необычное радужное мерцание в форме неровного облачка.

— Вот он какой, эдакий атмосферный проектор изображений во времени! С его-то помощью мы и увидим самолет, летящий где-то в грядущем, но, тем не менее, способный быть увиденным сейчас! — довел до всеобщего сведения Шустрик. — Вскоре он покажется!

— Не получится, — внезапно сказал Камешкин.

— Это кто тут что-то заявляет? Камешкин, что ли? Так он свою миссию уже выполнил: нашел место, где обитают феномены. Тем самым Камешкин позволил мне добиться-таки осуществления изобретенного мною феномена вообразительного воздействия, с помощью которого я добуду изображение самолета из будущего, что позволит наладить производство подобных самолетов как необычайно козырной карты в политике.

— Не получится, — повторил Камешкин.

— Это почему? Очень даже получится. Вы только поглядите: уже получается!..

И впрямь. На фоне облачка начал вырисовываться какой-то расплывчатый пока что контур.

— Это значит, — снисходительно бросил Шустрик, — что у меня все прекрасно вышло.

— А где же похитители коряг? — напомнил Камешкин.

— Да где-нибудь поблизости. Причем наверняка. Ведь как я задумал? А задумал я вот так: появление похитителей коряг запустит появление атмосферного проектора изображений во времени. Согласен: все это слегка вычурно. Но согласитесь: работает же!

Камешкин подумал, что международная полиция, конечно, проводит свои мероприятия на должном уровне и справится с Шустриком. Но как же остаться в стороне, когда этот самый Шустрик так нагло проворачивает свои делишки?

Есть всего лишь несколько минут до того, как покажется самолет из будущего. За данное время необходимо найти способ это устранить.

Но как?

Шустрик приперся сюда потому, что узнал, что здесь происходят феномены. Он рассчитывает, что задуманный им феномен вообразительного воздействия тоже сможет здесь провернуться. Но если Шустрик ошибается? Ведь уже выяснилось: два из имеющихся тут трех феноменов — никакие не феномены. Почему бы и всем остальным феноменам не перестать быть феноменами?

Из этого и надо исходить!

— Итак, — сказал Камешкин, — все движется к тому, что остается окончательная разгадка каких бы то ни было феноменов: феноменов нет.

— А что есть? — насторожился Шустрик.

— Разные случайные совпадения.

— Что-то не нравится мне, к чему ты клонишь…

Камешкин метнулся к автобусной остановке:

— Проверю-ка я срочно: может, последний из бывших здесь феноменов тоже вовсе не феномен!

— С чего бы это вдруг вы за это взялись? — удивился полицейский с ноутбуком.

— Я понял! — разозлился Шустрик. — Камешкин надеется тем самым помешать моему выдающемуся триумфу! Поясняю. Все дело в так называемой силе роли. Какое представление о себе составит человек и какую линию поведения в происходящих с ним событиях он изберет, такое и будет их развитие — в полном соответствии с данным мнением, которое и есть сила роли и которое обязательно будет приводить к появлению определенных ситуаций, которые являются присущими данной силе роли. Камешкин принялся своей силой роли противостоять моему феномену вообразительного воздействия. Верно, Камешкин?

— Где-то так, — бросил на бегу Камешкин.

— Ну-ну!.. — Шустрик вынул из кармана клетчатый платок и потряс им в воздухе.

— Сигнал подаешь? — догадался полицейский с ноутбуком.

— А почему бы и нет? Да, сигнал! Моим сообщникам.

Издавая истошное тарахтение, из соседнего переулка выскочило несколько мопедов, на которых восседали крепыши в коричневых плащах.

Камешкин побежал быстрее. Но неугомонные крепыши на мопедах рванулись ему наперерез. Камешкин попробовал прошмыгнуть мимо них. Не тут-то было! Мопеды принялись кружить по поляне так, что по ней невозможно стало пройти.

Однако вдруг на мопеды посыпался град корзин.

Девушка в синем платье довольно заметила:

— Эта швабра весьма пригодна для уборки территории.

И швабра замелькала! И отбрасываемые ею корзины полетели!

— Спасайся, кто может! — завопили, не выдержав массированного обстрела корзинами, крепыши на мопедах. Брызнули врассыпную, суматошно виляя.

Воспользовавшись тем, что теперь можно вновь проследовать к третьему феномену, Камешкин побежал дальше.

Внезапно откуда-то сбоку надменно выбрел еще один в коричневом плаще — здоровяк, непринужденно размахивающий огромной деревянной дубиной — загромоздил собой дорогу:

— Куда это ты идешь?

— Куда надо! — не испугался Камешкин.

— Я вот что хочу спросить! Как пройти в краеведческий музей?

— А зачем вам дубина? — вновь не испугался Камешкин.

— Нашел ее при прогулке по проселкам. Наверное, она представляет немалую археологическую ценность. Вот и несу ее в музей. Сдам ее ученым. Пусть изучают…

— Так вы не собираетесь на меня нападать? — еще раз не испугался Камешкин.

— Нет. Ведь и без этого можно, отвлекая тебя всякими разговорами, прекрасно помешать тебе достигнуть того, к чему ты стремишься. Продолжим беседу?

— Некогда! — Камешкин почти обогнул здоровяка. Но тот довольно ловко вновь преградил дорогу и отбил дубиной прилетевшую корзину:

— Я же захотел побеседовать. Вот, значит, и будем беседу продолжать! Про разные краеведческие музеи.

— То-то же! — заликовал Шустрик. — Этому моему сообщнику не так-то просто противостоять!

— Похоже, что бесполезно надеяться прогнать его корзинами, — огорчилась девушка со шваброй. — Придется тебе, Камешкин, самому справляться.

Камешкин быстро огляделся.

Должен, должен быть выход!

Что там говорил Шустрик о силе роли? Хоть данный термин был для Камешкина незнаком, тем не менее, как раз его Камешкин и намеревался использовать, когда бросился к третьему феномену: настроиться так, чтобы тем самым привлечь тенденцию событий протекать в нужном направлении.

То есть: надо доказать, что феноменов нет — по крайней мере, здесь, в данном уголке пространства.

Для этого требуется — прежде всего! — как-то обойти здоровяка.

Но как?..

Камешкин прыгнул вправо — к роще, искренне уповая на то, что загадочный самодвижущийся саквояж, который и был тем третьим феноменом, не замедлит нанести свой визит.

Здоровяк тоже прыгнул за Камешкиным. Но тому уже удачно подвернулась некая тропинка меж кустов. По ней он обошел здоровяка, который хоть и бежал параллельным курсом, но не успевал опередить Камешкина.

И вот желаемый результат достигнут! Они очутились в пределах обитания третьего феномена!

Из рядом расположенных кустов внезапно вынырнул саквояж и поехал прямо под ноги здоровяку. Тот, явно не ожидавший эдакого, попятился, споткнулся, шлепнулся, проворно вскочил и принялся удирать, постоянно оглядываясь и вопя:

— Ой! На меня обрушилось загадочное явление!

Когда он скрылся из виду, преследуемый едущим по земле саквояжем, Шустрик задал вопрос:

— Ну, саквояж. Ну, погнался за моим сообщником. И что дальше?

— Надо подождать! — выразил уверенность Камешкин.

— Ну-ну… Между прочим: обратите внимание: самолет из будущего вот-вот приобретет точные очертания!..

Так где же разгадка третьего феномена, которая должна привести к провалу задумки Шустрика?!..

Неожиданно саквояж остановился. Затем дернулся несколько раз. Но вновь не поехал. Через несколько секунд из кустов вышел пожилой мужик в оранжевом пиджаке и в бархатных штанах, держащий веревку. Недовольно рванул ее на себя:

— Опять мой саквояж с брюквой за что-то зацепился.

Только теперь Камешкин заметил, что от саквояжа протянута веревка, за которую он и тащился.

Саквояж еще раз дернулся. И заскользил дальше по траве.

— Так-то лучше! — мужик опять исчез в кустах, уволакивая на веревке саквояж.

— Вот! — воскликнул Камешкин. — Теперь-то очевидно, что никаких феноменов в округе нет.

— Это как вас понимать, Камешкин? — насупился Шустрик. — Вы хотите сказать, что их нет вообще?

— Совершенно.

— На каком основании вы делаете этот вывод?

— Да потому, что все они получили свое прозаическое объяснение. Значит, поскольку феноменов здесь нет, то и ваш феномен — тоже не феномен.

— А что же он, по-вашему?

— Да вы сами поглядите.

Шустрик поглядел на небо:

— А изображение-то самолета из будущего, похоже, прибыло!

На фоне радужного облачка, и вправду, уже четко просматривался какой-то летящий аппарат.

— Напоминает серебристый дирижабль с короткими крыльями, — констатировал полицейский с ноутбуком.

— Дирижабль и есть, — сказал Камешкин. — Совсем не самолет. И совсем не из будущего.

— Что мы можем знать о конструктивных особенностях самолетов будущего? — заметил Шустрик. — Да ничего! Потому оставьте свои комментарии как не имеющие никакой значимости!.

— Да? А вы обратите-ка внимание на надпись на этом якобы самолете из будущего!

— Ну, надпись! Ну, большими яркими буквами по фюзеляжу! Читаю: «Конкурс рекламы—2012»… И что?

— 2012 — это же нынешний год. А дирижабль этот — рекламный, из соседнего поселка!

— Что? Как же мог так провалиться мой столь тщательно проведенный поход за невиданными технологиями?!.. Ну надо же! Вместо оригинального самолета из будущего — заурядный рекламный дирижабль из провинциального поселка! Ну и ну!

— Ай да Камешкин! — улыбнулся полицейский с ноутбуком. — Обошел-таки этого пройдошливого международного авантюриста Шустрика на виражах вокруг феноменов!

— А как же иначе? — скромно сказал Камешкин. — Каждый из нас постоянно находится до грядущего. И то, каким оно станет, это грядущее, зависит от каждого из нас. От наших поступков.

— А теперь пора разобраться-таки с Шустриком, — полицейский раскрыл ноутбук, постучал по клавишам: — Я только что пролистал список загадочных происшествий, в которых замешаны большие деньги. Там есть твоя, Шустрик, фотография. В деле, связанном с похищением особо крупной партии бриллиантов. Стало быть, ты, Шустрик, задержан!

Тем временем из рощи вышли двое парней студенческого возраста — с большими садовыми лейками, переговаривающиеся:

— Что за странность с нами произошла? Мы вдруг принялись увлеченно искать какие-то коряги, которые нам почему-то потребовалось срочно похитить!

— Наверное, мы попали под какую-то разновидность гипноза.

— Давай-ка лучше продолжим поливать из леек лесные клумбы!..

Парни вернулись в рощу.

— Эх! — угрюмо произнес Шустрик. — А ведь мой триумф, оказывается, почти получился! Самой малости не хватило: помешать Камешкину найти способ устранить все феномены в округе!..

А Камешкин задумался о том, с чего начнется не написанный пока что для литературной странички в районной газете его следующий рассказ…

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился 31 августа 1960 года на Дальнем Востоке в городе Шилка Читинской области. После школы поступил в Воронежский государственный университет. Окончил физический факультет. В настоящее время работает художником-дизайнером в газете. Пишет юмористическую фантастику. Первая значимая его публикация — в московском журнале «Сокол» (№ 1,1995):рассказ «Увидеть мир по иному». Публиковался в журналах «Техника-молодежи» (Москва), «Юный техник» (Москва), «Губернский стиль» (Воронеж), «Порог» (Кировоград), во многих газетах. Рассказы Сергея Филипского вышли в первом сборнике воронежских фантастов «Ликвидация последствий» (1999) и двухтомнике «Страницы Воронежской прозы» (2004), в который вошли произведения писателей, жизнью и творчеством связанных с Воронежским краем. В этом издании был помещен рассказ Филипского «Волшебный кошель». Сергей Филипский — автор книги фантастических приключенческих повестей для детей «Шпионы крадутся хитро» (г. Воронеж, 2010). Филипский — лауреат воронежской премии имени журналиста А. А. Пятунина. В № 2 (11) за 2010 год «Знание-сила: Фантастика» опубликован рассказ «Без проблем».

⠀⠀ ⠀⠀

Сергей Бугримов Клетка особого назначения

Инспектор криминального отдела уголовно-процесуального департамента Галактики Саксон Лютый прибыл обычным рейсом. Это могло показаться несколько странным, учитывая, что он имел полное право воспользоваться спецрейсом индивидуального назначения. Однако тот, кто хоть чуть-чуть знал Саксона, абсолютно не удивился бы. Инспектор Лютый, просто-напросто, игнорировал какие бы то ни было привилегии и с открытым презрением относился к факту незаслуженного выделения из общей массы той или иной личности. Что же касается заслуженного признания, то у него, естественно, были свои кумиры, которых он почитал и которым искренне, по-доброму завидовал. К самому себе же Саксон относился чрезмерно критически. Всякий раз, когда он в уме перебирал собственные пороки, всякий раз их насчитывалось все больше и больше. Он даже отметил как-то, что они, то бишь пороки, плодятся как кролики (домашняя живность, чрезвычайно популярна на некоторых планетах и очень плодовита). Таким образом, исходя из вышеизложенного, Саксон Лютый, предпочтя элитному суперсервисному перелету путешествие в обществе шумной беснующейся оравы туристов, всю дорогу слушал анекдоты и заливался фальшивым смехом, потому как ни один из анекдотов так, в принципе, и не понял.

Отказавшись от услуг «такси», он взял напрокат одноместный флаер. Аппарат данной конструкции выявился новейшей технологической разработкой, и вполне можно было ожидать некоторых стартовых недоразумений в управлении. Что, в общем-то, и случилось. Прежде чем материализовался дежурный инструктор, Саксон успел сделать в ангаре дополнительных два выхода.

— Вам помочь, сэр? — взволновано крикнул инструктор, уворачиваясь от очередного непредсказуемого маневра флаера.

Наконец Саксон разобрался, более-менее, в кнопках и укротил непослушную посудину.

— Да нет, спасибо, уже все в порядке. — Он окинул виноватым взглядом зияющие дыры. — Я тут немножко намусорил, и чуть-чуть повредил…

— Да уж, чуть-чуть! — почесал в затылке инструктор. — Аккурат как после стандартного скандальчика с моей женой.

Саксон сочувственно кивнул, в знак мужской солидарности, отмахнулся, желая инструктору всего хорошего, и нырнул в объятия утреннего красного тумана — яркой достопримечательности местной природы.

Вскоре туман рассеялся, однако инспектор не стал отключать автопилот, он полностью отдался лицезрению окружающего пейзажа. А полюбоваться было на что. Вдруг он почувствовал, как выпитые еще на борту звездолета две бутылочки пива конкретно напомнили о себе. Возникла необходимость сделать вынужденную остановку. Живописная зеленая полянка, вынырнувшая из-за горизонта как нельзя более кстати, оказалась как раз то, что надо. Саксон перешел на ручное управление и совершил почти мягкую посадку. Флаер отделался всего лишь парочкой лишних царапин.

Патрульная бригада Службы Движений появилась буквально из ниоткуда. Из кустов, поправляя на ходу амуницию, показался смущенный инспектор.

— Здесь запрещено совершать посадку, сэр! — еще издали гаркнул бравого вида офицер, решительно подходя к нарушителю. — А тем более такую, как эта. Посмотрите, во что вы превратили газон! Его будто перерыло стадо диких вепрекрылов! Ваши документы!

— Прошу прощения, — виновато пролепетал Саксон Лютый, протягивая офицеру служебное удостоверение. — Я не знал. Так получилось. Уж очень мне понравилось это место. Неудержимо захотелось вдохнуть полной грудью аромат настоящей красоты. Готов заплатить штраф.

К сему откровенному подхалимажу офицер отнесся абсолютно равнодушно, зато другое обстоятельство заставило его отреагировать несколько иным образом, чем он рассчитывал.

— Думаю, одним штрафом тут не отделаться, — дал блюститель порядка свое заключение, прежде чем вник в информацию, содержащуюся в удостоверении. А как только вник, тут же сразу преобразившись в лице, глухо изрек. — Так вы, говорите, цветочки нюхали?

— Ну, что-то в этом роде, — залился краской смущения Саксон, одновременно с этим пытаясь подавить улыбку, вызванную мысленным сравнением того, как поэтически был охарактеризован сей кусочек флоры, и как он был использован в действительности.

— Ладно, будем считать данный случай недоразумением и ограничимся сугубо устным замечанием, — с явным неудовольствием выдавил из себя офицер. Статус находящегося перед ним нарушителя требовал соблюдать определенную субординацию. Другими словами, с этим типом лучше всего было бы вообще не связываться, а тем более входить с ним в какой бы то ни было конфликт. — В следующий раз будьте внимательней. Пользуйтесь электронным гидом. В частности, разделом «Запрещающие знаки», — и он кивнул на плавающую в ограниченном пространстве магнитного поля шестигранную табличку. — Не смею вас больше задерживать. Всего хорошего!

Офицер возвратил документ, отдал честь, мрачно сверкнул зелеными зрачками, и удалился, оставив на месте своего пребывания лишь свежевытоптанную траву. По ходу движения он махнул рукой, и остальные члены бригады, которые все это время молча наблюдали издалека, так же молча забрались обратно в сверкающую всевозможными разноцветными огоньками патрульную посудину, а затем, последним, исчез в ней и сам офицер.

Саксон Лютый проводил взглядом скрывшийся в низких тяжелых облаках аппарат, после чего загрузил свое тело в флаер и полетел дальше по своим делам, ради которых, собственно, он и оказался на этой планете, преодолев три четверти галактики.

Зона преступления уже кишела как местными правоохранительными органами, так и разнокалиберными представителями прессы. И, разумеется, что подобный бомонд не могла проигнорировать вездесущая Фрэя Лю, ведущий репортер центрального агентства новостей.

— Ба, кого я вижу! — воскликнула Фрэя. — Сам Саксон Лютый, собственной персоной! Стало быть, я не ошиблась. Дело вырисовывается отнюдь не рядовое. Скандальчиком пахнет, а?!

— Боюсь, что вынужден тебя разочаровать, — спокойно ответил инспектор, натянув на лицо равнодушное выражение. — Вряд ли что-то сенсационное ты выудишь из этого случая.

— Ну конечно! А ты просто проходил мимо, заметил скопление, и решил поинтересоваться, что здесь происходит. Не держи меня за идиотку!

— Ну что ты! Как можно! Соревноваться с природой, которая так виртуозно поработала над тобой — бесперспективно.

— Ты, как всегда, непревзойденно галантен, — фыркнула журналистка.

— А что касается моего появления здесь, то это чисто техническая процедура, — не обращая внимания на стреляющие в него одинокими разрывными зарядами концентрированной ненависти глазки, подытожил Саксон. — Убедиться в том, что и так уже известно, а именно: что произошло обыкновенное рядовое убийство на почве… ну, скажем, недоразумения, и поставить точку. Официально. Вот, собственно, в чем и заключается моя миссия. А теперь извини, я покину тебя. Кажется, это по мою душу, — и он кивнул в направлении, приближающейся со скоростью легкого бега, фигуры.

В принципе, в отношении Фрэи Лю Лютый имел определенную симпатию и не прочь был бы с ней поболтать, однако, в силу сложившихся обстоятельств, это было сейчас не совсем ко времени. Точнее, совсем не ко времени. Поэтому он поспешил оставить журналистку наедине с ее мыслями и двинулся навстречу фигуре.

«Что-то уж он чересчур возбужден, как для рядового убийства», — пронеслись тем временем мысли в голове у Фрэи. А вдогонку инспектору она не преминула крикнуть: — Надеюсь на итоговое эксклюзивное интервью!

Тот лишь как-то махнул невпопад, что могло означать, либо — «отстань», либо — «посмотрим». А, возможно, и то, и другое вместе.

— Инспектор Лютый? — выдавила запыхавшаяся фигура, хотя не трудно было заметить, что вопрос этот родился чисто машинально, так, для проформы; спрашивающий прекрасно знал, кто перед ним находится.

Саксон утвердительно кивнул.

— Разрешите представиться. Гристон Топпи. Старший уполномоченный Комитета Галактической Безопасности.

— Очень рад! — ответил Лютый, в манерах стандартного этикета. — А теперь вкратце изложите суть дела. Пока вы не появились, я нес такую ахинею вон той особе, — и оба обратили мимолетные взоры на, стоявшую в отдалении и тщетно пытающуюся уловить хоть слово из их разговора, журналистку, — что самому смешно.

Гристон Топпи повел инспектора к месту событий, а по дороге изложил ему обстоятельства происшедшего.

Некто Хол-Дол Парази, как значилось на браслете, красовавшимся на одной из его конечности (впрочем, вполне возможно, что это не имя, а название чего-нибудь другого), каким-то образом незаметно проник в «Зону-X», подключился к базе данных, и завладел сверхсекретной информацией. При попытке покинуть зону, был обнаружен внешней охраной. На команду «остановиться» и предупредительный огонь вслед за этим никак не отреагировал, а продолжал упорно искать возможность скрыться. Когда все аргументы исчерпались, и появилась реальная опасность упустить беглеца, тот был застрелен.

Поверхностный осмотр тела ожидаемого результата не дал; носителя с украденной информацией не обнаружилось. Повторный осмотр, уже более тщательный, ничего нового не добавил.

После непродолжительных консультаций на верхах, решено было привлечь к этому делу дополнительные силы, в частности, в лице крупного специалиста по расследованию подобных головоломок, коим и являлся Саксон Лютый.

Протиснувшись сквозь редуты, как назойливых репортеров, тыкающих под нос микрофоны, голофоны, деофоны, прочие атрибуты записывающей аппаратуры, так и простых зевак, инспектор в сопровождении старшего уполномоченного преодолел последний бастион военизированного оцепления и нырнул, вслед за своим провожатым, под ограждающую желтую ленточку. После этого и тот и другой с облегчением вздохнули.

— И что, этот ажиотаж так с самого начала и не спадает? — полюбопытствовал Саксон, скептически оглядывая собравшуюся толпу.

— Наоборот, постепенно увеличивается, — с некоторой гордостью ответил Гристон Топпи, что заставило инспектора иронично ухмыльнуться про себя. — Масса желающих запечатлеть труп с разных ракурсов, кто с точки зрения профессионального подхода, а кто исходя исключительно из личных интересов. Дай им волю, они по кусочкам разорвут тело на сувениры.

— Так чего же вы сразу не убрали труп? — высказал свое недоумение Лютый.

— До вашего прибытия приказано труп с места не трогать, — по-военному отчеканил уполномоченный. — Вдруг вам захочется лично осмотреть тело, а заодно, и место, где его настиг роковой выстрел.

— Да что тут осматривать! — Саксон обошел вокруг бесформенной туши, остановился, на секунду задумался… Затем дал окончательное заключение, — В лабораторию его!

В лаборатории мозг Хол-Дол Парази подвергся тщательному сканированию. В процессе этого сеанса Гристон Топпи буквально не находил себе места; он метался из угла в угол, время от времени подскакивая к компьютеру, за которым расположился инспектор Лютый. Тот, в свою очередь, гонял пальцы по клавиатуре и постоянно отгонял уполномоченного, как назойливую муху.

— Ну?.. Что там?.. Как?.. Есть что-нибудь?.. — не унимался Гристон Топпи.

Наконец Саксон, тяжело вздохнув, откинулся на спинку кресла.

— Всё, полный абзац!..

— В каком смысле?

— Вот, смотри, — и инспектор опять уткнулся в экран монитора. — Это его мозг. Впечатляет, да? Видишь, участок накапливающей информации заблокирован.

— Что это значит?

— Это значит, что влезть туда невозможно. Я неправильно выразился; не заблокирован, а уничтожен. Мертв. Вместе с телом прекратил свое существование и мозг. Если бы можно было поработать с ним хотя бы спустя несколько часов после смерти, то тогда еще кое-что бы выудили из него. А так, простите, все концы в воду!.. Впрочем, насколько я понимаю, для вас никакой катастрофы не произошло. Если Хол-Дол Парази и украл у вас какую-то важную информацию, то воспользоваться ею те, кто затеял эту диверсионную вылазку, никоим образом уже не смогут.

— А вдруг смогут?! — дрожащим голосом проблеял Гристон Топпи, памятуя о том, что грозит его карьере в случае утечки сверхсекретных данных. — Вдруг у них…

— Что, какие-то новые, еще не известные нейротехнологии? Уполномоченный утвердительно кивнул.

— Ну, тогда сожгите тело! Вместе с мозгами, дерьмом, и всем прочим! А потом развейте прах по всей Галактике. И все дела!.. А затем, — Саксон иронично улыбнулся, — садитесь и ждите, выплывет ли где-либо какой-нибудь продукт из того информационного сырья, которое у вас стащили, или же вам на этот раз повезло и до следующего раза можно расслабиться. — Он взглянул на страдальческое лицо оппонента и понял, что шутить в данный момент несколько несвоевременно, а попросту глупо. — Ладно, извини. Что-то я не в тему разошелся. В общем, картина ясна. Вот, только, если.

Саксон замолчал, постукивая пальцами по полированной поверхности стола, застыл на мгновение, а когда вновь ожил, метнулся к клавиатуре и в сопровождении легкого возбуждения принялся нащелкивать определенные комбинации. По мере того, как менялись комбинации, возрастало возбуждение. Вскоре старший уполномоченный, которому уже тоже передалось это возбуждение, стал свидетелем бурных эмоций со стороны инспектора, выраженных в откровенно вызывающих жестах и не совсем литературном слоге. Но это был всего лишь мимолетный эпизод.

— Вот это другое дело! Что и требовалось доказать! — более-менее спокойным тоном, совсем не таким, какой был еще мгновение назад, изрек инспектор Лютый. И лишь искорки в глазах продолжали неугомонно прыгать, выдавая профессиональный азарт. — Видишь? — указал он на экран монитора.

— Не понял! — в недоумении воскликнул Гристон Топпи. — Это что?

— Это мозг Хол-Дол Парази.

— Но ведь.

— Да, он несколько изменился. — Саксон почесал мочку уха — характерный жест для него, когда надо пораскинуть извилинами. — Сейчас мы лицезреем настоящий мозг этого существа, крохотный, допотопный, без каких-либо признаков интеллекта. То, что мы наблюдали раньше, была всего-навсего великолепно сконструированная бутафория. Для этого им даже пришлось искусственно увеличить череп бедняги. И получается, что этот разумный с виду биологический объект всего лишь тупое животное. Остается теперь только выяснить, кто им управлял. Судя по данным, управление могло осуществляться сугубо с близкого расстояния. А ну-ка напрягись, точно никого поблизости не заметили?

Уполномоченный отрицательно покачал головой, но как-то неуверенно, что означало: не исключены варианты.

— Понятно, — рассеянно выдавил из себя Саксон, окидывая взглядом тем временем тело Хол-Дол Парази. — А что у него в зажатом кулаке? Какие-то обрывки!

— Это ручка от клетки, — равнодушно ответил Гристон Топпи, поглощенный в размышления по поводу так неожиданно выпорхнувших нюансов. — Вернее, остатки от нее.

— От какой клетки? — удивленно поднял брови инспектор.

— У него с собой была клетка с каким-то зверьком.

— И где же она?

— В амбулатории. Зверька простерилизовали и теперь думают, что с ним делать дальше. Скорее всего, отправят куда-нибудь в зоопарк. Да ну его!

Какая, в конце концов, разница! Я вот думаю…

— Минуточку, — перебил уполномоченного Саксон. — Хочу посмотреть на это чудо природы.

— Да, пожалуйста! — пожал плечами Гристон Топпи и вышел.

Через какое-то мгновение он вернулся, неся клетку, в которой копошилось что-то пушистое. Оно, это пушистое, казалось бы, не обращает никакого внимания на окружающее, а занято непосредственно личной гигиеной, вылизывая розовым шершавым язычком длинную густую шерстку и расчесывая ее миниатюрными коготками.

Саксон взглянул на зверька и загадочно ухмыльнулся.

— Прекрасно! Как раз то, что нужно! Я забираю его. Необходимы какие-то формальности?

— Да, в общем-то… — растерялся уполномоченный, — как для вас, то достаточно всего лишь вашей подписи под протоколом изъятия. Протокол я мигом состряпаю. Но, только, зачем. Впрочем, прошу прощения. Это не мое дело.

— Да нет, ничего! — снисходительно изрек инспектор Лютый, и дабы удовлетворить подсознательное любопытство низшего по рангу уполномоченного, кратко объяснил. — Это сугубо личное. Ищу подарок для своей маленькой дочки. У нее скоро день рождения. А из этого существа получится превосходная игрушка. Выпотрошить, набить опилками, вместо глазенок вставить два рубинчика, и детской радости не будет границ. А сейчас его надо поместить в морозильник и заморозить. Чтобы игрушка выглядела как можно натуральнее, или, если, образно выражаясь, более живой, исходящий материал необходимо какое-то время подержать в замороженном состоянии. Где тут у вас морозильная камера?

Гристон Топпи явно был шокирован и не сразу нашелся что ответить.

— Вы… это… серьезно?..

— А что, какие-то проблемы? Конечно серьезно!.. Ну, так, где камера?

— Вон, в углу, — кивнул Гристон Топпи, указывая на серебристого цвета предмет, на котором отражались уродливо забавные фигуры присутствующих. Вытянутая же физиономия уполномоченного была и без того натурально искажена недопониманием. Он все еще не мог поверить в происходящее.

Саксон взял клетку, подошел к морозильнику, и открыл его.

Вдруг зверек резко увеличился в размерах, заполнил все пространство своего нынешнего убежища, и явно намеревался увеличиваться и дальше, с целью разорвать клетку и вырваться наружу, однако прутья оказались довольно-таки крепкие и выдержали натиск животного, не смотря на все его усилия. Убедившись в тщетности попыток, зверек обмяк, вернувшись к прежнему размеру. А когда инспектор Лютый, сделав вид, что, якобы, не заметил все эти преобразования, и, продолжив начатое, почти уже поместил клетку в морозильник, из нее донесся душераздирающий возглас:

— Стойте! Не надо!..

— Это другое дело, — удовлетворенно сказал Саксон, поставив клетку обратно на стол, и лукаво подмигнул уполномоченному. — А теперь давай, рассказывай! — Обращение, естественно, относилось к зверьку. — И учти, морозильник еще остается в силе. Это натот случай, если ты вдруг что-то забудешь.

⠀⠀ ⠀⠀

И когда же вас впервые посетила догадка об истинном положении вещей? — позволил себе Гристон Топпи обратиться с подобным вопросом к инспектору, когда они шли по длинному коридору, направляясь к выходу.

— Как только я услышал про клетку, — ответил Саксон. — А уж когда я увидел обитателя этой клетки, все сомнения отпали. Впрочем, вру, не совсем. Кое-какие сомнения остались. Эта раса только недавно вошла в Объединение. Я лишь мельком как-то наткнулся на нее в каталоге. С живым же представителем сего общества я сталкиваюсь впервые. Очень своеобразный вид. В зависимости от обстоятельств с легкостью изменяет собственные габариты до восьми — десятикратных размеров. Если бы наш клиент вырвался из клетки, не исключено, что могли бы возникнуть проблемы. А тот симпатяга, которого пристрелили, Хол-Дол Парази, всего-навсего домашнее животное, управляемое с помощью телепатии. Неплохо было задумано! Закосить под безобидное несмышленое существо, выбрать удобный момент, и поминай, как звали!.. А на твой вопросительный взгляд, что я могу ответить: сотрите сначала из памяти всю информацию, которую он украл, а затем подчистите все остальное; оставьте ему лишь воспоминания детства, и кое-что нейтральное, абсолютно не связанное с его шпионской деятельностью. Может тогда он воспользуется шансом ступить на более достойный жизненный путь. Хотя…

⠀⠀ ⠀⠀

У выхода их поджидала Фрэя Лю, каким-то образом умудрившаяся незаметно просочиться сквозь оцепление.

— Как я и предполагал, ничего сенсационного, обыкновенный несчастный случай, — сразу охладил пыл журналистки инспектор, одновременно заручившись поддержкой уполномоченного, который молча кивнул в знак подтверждения данного факта. — Так что, извини, что не оправдали твоих ожиданий. Как-нибудь в следующий раз.

Фрэя Лю фыркнула, промурлыкала себе под нос несколько нелицеприятных эпитетов, и, углубившись в профессиональные размышления, еще долго глядела вслед удаляющейся парочке, даже после того, как той уже и след простыл.

⠀⠀ ⠀⠀

Гристон Топпи перемахнул через турникет и, запыхавшийся, подбежал к Саксону, направляющемуся к посадочному эскалатору.

— Ух, еле успел! Вот, возьмите! Это для вашей дочки, — протянул он инспектору огромную коробку, перевязанную яркими разноцветными лентами.

— Спасибо, дружище! — последовал в ответ отрицательный жест. — Только у меня нет дочери. Я еще не женат. Эта версия предназначалась индивидуально для нашего подопечного, и только для него; расчет на более конкретизированный акцент.

— Понятно, — смущенно пролепетал уполномоченный, беря коробку подмышку. — А если бы он… ну… это… не признался, вы бы его… того?..

— А ты как думаешь?

— Я думаю, что.

— Ты правильно думаешь, — улыбнулся инспектор и по-приятельски хлопнул уполномоченного по плечу. — Ну, будь здоров! — И Саксон Лютый поспешил к звездолету.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в Киеве в 1964 году. Играл в военном оркестре, занимался шоу-бизнесом, а так же, как и большинство его ровесников, имеет несколько распространенных профессий. На данный момент работает в фирме, относящейся к медицине. В № 3 «Знание-сила: Фантастика» за 2008 год был опубликован рассказ «Вынужденная остановка». С тех пор появились публикации в периодических изданиях «Шалтай-Болтай», «Супертриллер», «Техника молодежи», «Очевидное и невероятное», «Знание — сила: Фантастика» № 2 за 2011 (рассказ «Последние новости»).

⠀⠀ ⠀⠀

Виктор Иванов Место встречи

«…развитие событий последних лет свидетельствует, что имеющимися в наличии средствами обеспечить в условиях мировых столиц или крупных городов мира проведение форумов большой восьмерки с гарантией приемлемого уровня безопасности становиться невозможным. В связи с этим нами был разработан проект специального сооружения, которое надежно и на многие годы вперед решит проблему безопасности мероприятий столь высокого уровня…»

Из одного секретного доклада одной секретной службы

* * *

Саммит прошел на удивление хорошо. Все были довольны. И высокие гости, которые, наконец, могли полностью сосредоточиться на своих весьма непростых вопросах. И служба безопасности, которая уже и не припомнила столь спокойного мероприятия и рассматривала время, проведенное здесь, почти как поездку на курорт. И даже представители прессы. Хотя, казалось бы, что именно у них новое место мероприятий отняло основной кусок хлеба, потому что в последнее время проводившиеся саммиты были интересны миру не уровнем решаемых проблем, а той массой скандалов и безвыходных ситуаций, которые возникали вокруг этих мероприятий. Бесспорно, работа становилась весьма опасной, но на настоящих журналистов эта опасность действовала сильнее любого наркотика.

И вот в течение недели ни одного скандала. Атмосфера была не то, что ненакаленной, а скорее совершенно спокойной, умиротворяющей. Тем не менее, недовольных не было. И вовсе не потому, что их сюда не пустили или как-то затуманили мозги присутствующим. Все было абсолютно добровольно.

Просто крыша съехала у самих журналистов. Да и не мудрено, в такой ситуации. Ведь шикарное здание для проведения мероприятий на высоком уровне в прямом смысле находилось на недосягаемой высоте… в космосе, на околоземной орбите.

Как оказалось, там в течение нескольких лет практически тайно была построена новая космическая станция, но благодаря ряду открытий сделанных интернациональной группой ученых в отличие от убогого жилья космонавтов удалось сравнительно дешево и вполне надежно построить целый комплекс просторных модулей, да еще и оснастить их искусственной гравитацией. Постоянно там могло находиться около тысячи человек.

Так что никаких беспорядков, никакой угрозы нападения, никаких антиглобалистов и никаких митингов.

Правда, уже ближе к концу пребывания на станции один из журналистов вдруг заметил в окно иллюминатора сразившую его наповал картину: медленно на фоне далеких звезд проплывали четыре скукоженных фигурки с плакатиком «не загаживайте наш космос, нам и так нечем дышать!».

Фигурки были одеты в странные ветхие скафандры, и беспомощно метались на коротеньких шлангах, связывавших их со странным объектом, который лишь отдаленно напоминал космическую ракету. Судя по всему дышать им действительно было нечем.

Сначала журналист, увидевший эту картину, онемел и долго не мог не только выговорить что-то членораздельное, но и пошевелиться. Постепенно вокруг этого изваяния собралась целая толпа.

Через пару минут в этот же коридор вошел охранник и его чуть не хватил удар. По всей видимости, он легко отделался. Людей висевших за бортом станции он видеть не мог, но вот несколько десятков неподвижных как манекены и медленно дрейфовавших по коридору тел журналистов он разглядел очень хорошо.

И что мог подумать охранник, на важном мероприятии увидев такую картину? Да вдобавок совершенно не понимая, как такое могло произойти и куда полагается бежать, когда кругом, открытый космос.

К счастью неразбериха длилась лишь несколько минут. Потом все пришли в себя, и, поняв, что чего-то серьезного из этой ситуации просто не получиться стали оживленно фотографировать неодемонстрантов и обсуждать происшествие, которое оказалось на удивление кстати. Потом их всех позвали на обед в невесомости. В общем, об инциденте, как и о горемыках-демонстрантах, как-то быстро забыли.

* * *

Наконец, настал день отлета. Первыми улетали журналисты и гости саммита. Каждому отъезжающему на память вручали сувениры и памятную медаль покорителя космоса. Да, у всех еще в памяти были свежи воспоминания детства, когда полет в космос был небывалым подвигом и наградой были даже и не медали и почести, и даже не всенародная любовь, а большая белая зависть и сумасшедшая надежда миллионов оказаться на их месте. И вот эта надежда сбылась самым удивительным образом.

Поэтому уже совершенно не удивителен был тон статей и характер освещения в прессе самого эпохального события.

Ну а виновники удавшегося торжества слегка задержались и перед отправкой еще раз собрались вместе. Председательствовавший на саммите важно обратился к ним:

— Что ж господа, как видим, наша идея оказалась полезной. Ни каких инцидентов. Затраты на проведение мероприятия сократились на два порядка. Но, пожалуй, главное, это журналисты. Похоже, впечатление от происходящего полностью нейтрализовало все нежелательные выпады.

— Да-а, организация впечатляет, — признали высокие стороны. — Да и возможность оказаться в космосе — тоже. Жаль, что пока это невозможно.

— Почему, невозможно? Думаю, что вполне реально. Только конечно без такого размаха, и очень дорого, при этом очень небезопасно. Впрочем, и об этом можно подумать на досуге. А сейчас позвольте мне еще раз всех поблагодарить за плодотворную работу и напомнить — график отлета ваших самолетов очень жесткий. А до вылета можете подняться на рабочем лифте к поверхности в ваши апартаменты…

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1969 году в городе металлургов Липецке, с детства тянулся к чугунным игрушкам и книгам, поэтому не удивительно, что стал писать как дипломированный кузнец про молоты, а когда модным стало говорить о деньгах — про финансы. За двадцать лет написал более ста научных работ в разных отраслях знаний, докатившись от силы до разума, стал профессором НИУ-ВШЭ. Сеет доброе и вечное в ведущих ВУЗах страны, и как советник первого заместителя председателя в Банке России. В последние годы стал заниматься искусственным интеллектом и созданием национальной идеи, отчего неизбежно пришел к юмору и фантастике, публикации которых неоднократно появлялись в Аналитическом банковском журнале, еженедельнике «Аргументы и Факты» и ежегодных альманахах московского клуба афористики. Является членом литературного юмористического клуба «Чертова дюжина» и «Московского клуба афористики». Живет в Москве.

⠀⠀ ⠀⠀

Александр Абалихин Точка отсчета

Вокруг была темнота.

— «Наверно, так умирают…», — подумал тот, в котором был он, и попытался вспомнить хоть что-нибудь, и не смог…

— «Один, один, один», — стучало сердце в пустом пространстве:

— «Что же было раньше?»

Он почувствовал свою руку: «Надо же! У меня есть тело. Я просто спал, а теперь надо встать и отдернуть шторы».

Уже понимая, что он человек и лежит на чем-то мягком, встал и шагнул, ощупывая руками пространство. Стен рядом не было. Может, это не его дом? Тут к нему стали возвращаться воспоминания о событиях его жизни: неизлечимая болезнь, с которой он боролся последние пять лет, измучила его, и он нашел единственный выход — обратился в криогенную клинику, в которой людей подвергали глубокому замораживанию. Он продал все свои вещи и квартиру. Эта процедура стоила недешево. По договору его должны были оживить только тогда, когда появится возможность лечить эту болезнь.

— «Где-то здесь должна быть дверь!» — блуждая по мягкому покрытию, думал он, и все больше вспоминал свое прошлое. Его зовут Свен и ему сорок восемь лет. Клиника, куда он обратился, находилась в Стокгольме.

— «Что же произошло, пока я спал? Сколько прошло лет?»

Свен долго бродил по помещению, но стен так и не нашел. Не было и света.

— «Итак, есть пол и воздух, а что еще? Может быть, я все-таки умер? — Свен сел на пол и потрогал лицо. — Глаза на месте, но не ослеп ли я?»

Свен устал, размышлять расхотелось. Он прилег на пол и лежал, пока не уснул.

Такого страшного сна Свен никогда раньше не видел. Перед ним возникали картины ужасных разрушений после Всемирной войны: руины городов, толпы голодных людей в лохмотьях. Увидел он и себя в клинике, глубоко под землей, в чистой морозильной камере. Его покрытое инеем бледное лицо казалось мертвым.

Потом он смотрел на Землю со стороны. В нее летел огромный астероид. От страшного удара поднялись огромные волны, обрушившиеся на континенты. Но и это было еще не все!

Солнце быстро расширялось, потом произошел взрыв. Вселенная на глазах начала сжиматься. Гигантские спирали галактик скручивались змейками и исчезали в пространстве. Все завершилось. Воцарилась Темнота и Тишина…

— Ты видел все, — голос шел отовсюду. — Нынешнее состояние Вселенной — Хаос.

— А я?! — испуганно спросил человек.

— Ты — мыслеформа прошлого, — ответил голос.

— «А как же пот на моем лбу? А мое стучащее сердце? А мое тело и мой испуг?!» — подумал Свен и на секунду очнулся, а потом снова погрузился не то в сон, не то в болезненную явь.

Голос продолжал звучать в его голове:

— Ты — избранный. Мир должен начать развитие с нуля, с новой точки отсчета. Ты был любознателен и способен глубоко анализировать действительность. Твой мозг долго отдыхал, когда ты был заморожен и спал, а главное — ты ушел спокойно. Тебе и другим избранным надо понять Мир. Вы, люди, были несовершенны, агрессивны, злы и завистливы. Вы перессорились из-за формы обращения к Высшей Сущности. Вы создали культ богатства и презирали бедность. Вы нарушили Закон Мира.

— Зачем надо было уничтожать все? — спросил Свен. — Ведь было и добро?

— Ничего не исчезло. Все свернуто в исходное состояние. Таких, как ты, много. Вы составите основу Новой Жизни.

— Что такое — жизнь?

— Жизнь — это процесс понимания сущности мироздания, познания Вселенной самой себя.

— Сейчас ничего нет?

— Не может быть «Ничего». Даже сейчас все есть. Например, ты.

— Но я не настоящий человек.

— Ты ощущаешь себя, а это главное.

— Я вечен?

— Вечны твои мысли. Но они принадлежат не только тебе, а всей Вселенной. Память твоя тоже вечна, но ты не перегружен воспоминаниями.

— Зачем я нужен?

— Для Жизни и для создания Новой Вселенной.

— Это не в моих силах.

— Силы не нужны. Нужны твои Мысли и твое умение представить новый мир. В нем не должно быть только тех, кто погубил его.

— То есть, и меня тоже?

— Ты станешь иным. Но сначала будет Великая Мысль.

Свен вздрогнул и снова очнулся. Перед ним в темноте что-то засветилось. Переливающийся шар рассыпался на миллиарды искр. Потом искры слились в яркий поток, который стал извиваться, скручиваясь в спирали, туманные образования, шаровидные скопления. Он пригляделся. Одна искорка увеличивалась. Вокруг нее вращались маленькие шарики. Третий шарик что-то напомнил ему.

— «Совсем, как Земля. Только очертания континентов иные», — подумал Свен.

Он быстро приближался к этому шарику. Что-то вспыхнуло, и он провалился в бездну. Мимо летели триллионы лет…

Свен лежал на сырой почве. Он встал на четвереньки. Что-то было не так — слишком уверенно он стоял на земле. Свен осмотрелся. Вокруг росли удивительные растения. Высоко над его головой раскачивались громадные фиолетовые и золотистые цветы.

— Какая высокая трава и цветы! — подумал Свен и задохнулся от нахлынувших на него ароматов. Он зажмурился, взглянув на солнце. Оно висело низко над горизонтом и имело сиреневый цвет. Хотя солнце только всходило, свет вокруг был очень ярким. Свен посмотрел на свои ноги. Они были уродливы, и их было шесть!

Изумившись, Свен подошел к громадной росинке, которая висела на кончике склонившегося к земле огромного листа одуванчика. Он заглянул в нее. В росинке показалась морда страшного животного. На Свена смотрел черный муравей. Он начинал что-то понимать. В голове промелькнула неизвестно откуда возникшая мысль:

«Муравьи перемещаются по территории, прилегающей к их муравейнику».

«Интересно, а это чья территория?» — успел подумать Свен.

Он не видел, как к нему сзади подкрадывается огромный рыжий муравей в набедренной повязке с громадной веткой, к которой был примотан тяжелый камень.

Об авторе

Родился в Москве 10 ноября 1960 года, окончил Московский авиационный технологический институт им. К. Э. Циолковского. Специальность — инженер-металлург. Работает в научно-производственном объединении.

Фантастические рассказы и повести опубликованы в журналах: «Знание — Сила», «Наука и религия», «Техника — молодёжи», «Природа и человек. Свет», «Юный техник», «За семью печатями», «Приключения, фантастика», «Жеглов — Шарапов и К», «Фантастика», «Интернет — вести», в газете «Мир Зазеркалья», в альманахе «Сияние лиры», в журнале «Мир фантастики» В № 1 (10) за 2010 г. литературного приложения «Знание-сила: Фантастика» был опубликован рассказ «Экспедиция», а в № 2 (11) — рассказ «Одуванчики».

2013

№ 1

Валерий Цуркан Монумент

повесть

С Ленцем Скороходом я познакомился, когда мне стукнуло пятнадцать лет. И не просто стукнуло, а пришибло основательно, в таких условиях оказался в день своего пятнадцатилетия. Я остался совсем один, без жилья, без гроша в кармане, на чужой планете.

К началу двадцать третьего века старушка Земля превратилась в настоящий гадюшник. Люди насиловали природу, она отвечала им тем же. Население росло, еды на всех не хватало и это, конечно, не способствовало улучшению нравственного климата. Если кто-нибудь, подкравшись сзади, долбанул вас дрыном по затылку и забрал продуктовую карту, знайте — это может быть только землянин.

Мой отец имел неосторожность родиться в Москве, но когда ему исполнилось двадцать лет, он исправил эту ошибку. Купил билет на Марс, истратив все свое состояние, нажитое тяжелым трудом за пять лет работы портовым грузчиком. Денег хватило только на почтовый транспорт и ему пришлось лететь в скучном обществе мешков и коробок.

С головой у папаши было все в порядке, и на Марсе он неплохо устроился. Начав с простого торговца синтезированной пищей, мой предприимчивый предок накопил немного деньжат, пустил их в оборот и солидно поднаварился на перепродаже бытовых киборгов. Выкупив фирму своего работодателя, он ее расширил, но вскоре понял, что в ней ему уже тесновато. Мой будущий родитель построил фабрику, на которой стал выпаривать воду из метеоритного льда. Некоторое время спустя папа уже был монополистом — вся питьевая вода на Марсе разливалась в емкости с лейблом «Сорокин и Компания». Потом он женился и сделал меня, и, как говорил впоследствии, товар вышел на славу при весьма низкой себестоимости.

В конце концов, его заела тоска по родине, он передал дела своему помощнику, которому, как ему думалось, можно было доверять, и мы всей семьей полетели на Землю. Дядя Юз ввязался в какие-то махинации, в результате чего компанию отца продали молотка.

Отец признал себя банкротом. Ранним майским утром, когда пелена смога опускается на город, он вышел на балкон семидесятого этажа в последний раз полюбоваться видом на Кремль и исчезающую в синеватой дымке Москву-реку. Я не знал, что у него есть пистолет. Робот-уборщик долго соскребал его мозги со стены. Мать умерла два месяца спустя то ли от болезни, то ли от горя, то ли от страха перед тяготами предстоящей нищеты. Когда платить за номер стало нечем, меня вытурили из гостиницы, и я оказался на улице. Жить было негде, есть было нечего, а растущий организм тринадцатилетнего мальчишки нуждался в хорошей поддержке. Я привык каждый день по два раза принимать душ, съедать по две порции настоящего мясного супа на обед и ужин и пить кофе на завтрак. Но приходилось спать под мостами у вонючей реки и питаться отбросами.

На работу меня никто не брал — на Земле было полным-полно дешевой рабочей силы. А с малолетним мигрантом, у которого к тому времени была просрочена туристическая виза, связываться никто не хотел.

Зверский голод терзал меня и днем, и ночью. Первую кражу я совершил в гипермаркете, невдалеке от гостиницы «Интерпланет». И сразу же, как неопытный дебютант, попался. Содержать меня в городской тюрьме не собирались, депортировать на Марс тоже, и через месяц я был на свободе. Два года я этим и существовал. Пожив месяц-другой на улице, я устраивал себе каникулы. За украденный кусок хлеба меня сажали в кутузку, и пару месяцев о пропитании можно было не думать. Но потом полиция сменила тактику. В очередной раз, попавшись на воровстве, я рассчитывал отдохнуть на нарах и поесть дармового хлеба. Но патрульные, поймавшие меня, не позволили моей мечте воплотиться в жизнь. Они попросту отметелили меня и, оттащив в сторонку, бросили у мусорного контейнера.

Я лежал рядом с отходами, источающими одуряющий аромат, в котором, если разобрать его на составляющие, можно заметить довольно приятные запахи искусственных яблок, груш и других фруктов. По отдельности они отлично пахнут, но стоит все это смешать, дать немножко подгнить под ярким солнцем — и получается вонь городской мусорки. Неповторимый, незабываемый запах, преследующий меня в последние два года. Настолько противный, что ни один уважающий себя бомж не станет копаться в этой куче отбросов, разве что кто-нибудь из начинающих.

Я лежал и печальными глазами смотрел в небо, затянутое пеленой дыма. Мне было о чем печалиться. Хотелось есть, все тело ломило от боли, и не было сил подняться на ноги.

— Эй, паренек, ты кто такой?

Надо мной склонился высокий и широкий в плечах дядька лет сорока, одетый по последней моде вольных торговцев. Легкая клетчатая рубашка, штаны с десятком накладных карманов и тяжелые ботинки. Его короткоостриженная голова приблизилась к моему лицу.

— Тебе-то какое дело? — огрызнулся я. — Лежу, никого не трогаю.

Он пожал плечами.

— Я тут подумал, может быть, ты поесть хочешь?

Я ухмыльнулся.

— Поесть я никогда не против. Да кто же меня накормит?

Вольный торговец помог мне подняться, отряхнул от пыли мою потрепанную куртку и протертые до дыр штаны.

— Меня зовут Ленц Скороход, — сказал он, и я вспомнил, что где-то слышал это имя. — У меня не так уж много времени, и если желаешь перекусить, то иди за мной.

— Ты бесплатно накормишь меня? — недоверчиво спросил я.

«Бесплатно» и «еда» — это были два волшебных слова, с помощью которых меня можно ввести в гипнотический транс.

Ленц хлопнул меня по плечу, едва не сбив с ног.

— Бесплатных обедов не бывает. Ответишь на пару вопросов, и мы в расчете!

Мы вошли в недорогое кафе, из дверей которого меня не раз выволакивали за уши полисмены и пинками вышибали охранники. Бармен за стойкой, похожий на вопросительный знак, злобным взглядом посмотрел на меня, но, увидев, что я с вольным торговцем, промолчал. С вольными все предпочитали обходиться вежливо, наслышавшись о их крутом нраве.

К нашему столику подкатил сияющий никелем киборг и принял заказ — два псевдобифштекса и две бутылки пива. Спустя минуту напитки и закуска были на столе. Не успел я проглотить первый кусок искусственного мяса, Ленц задал обещанный вопрос.

— Ты случайно не встречал здесь паренька-марсианина? Его зовут Игнат Сорокин.

Когда незнакомый человек называет твое имя, да еще спрашивает, где тебя можно найти, есть риск подавиться куском псевдобифштекса. Я закашлялся и облился соусом. Если бы он сказал мне это два года назад, я заорал бы от радости, но теперь я стал осторожным. Открываться первому встречному, который ищет меня неизвестно для чего, я побоялся. Но и ответить отрицательно — значит остаться голодным. Я решил поиграть со своим новым знакомым и разузнать, чего ему от меня нужно.

— Кажется, я с ним встречался, — ответил я, проглотив огромный кусок мяса. — Такой высокий, светловолосый?

Ленц пожал плечами и глотнул пива.

— Не знаю, у меня нет его снимков.

— Зачем он тебе? Он вор, как и я. Если сейчас не в тюрьме, то делает все возможное, чтобы туда попасть. Может быть, сегодня я с ним встречусь.

— Скажи, чтобы он нашел меня, вот моя визитка, — Ленц протянул мне пластиковую карточку. — Пусть он меня не боится. Я был хорошим другом его отца.

Визитку я взял, но знакомить Ленца с Игнатом Сорокиным, то есть с самим собой, не торопился. Мне нужно было время, чтобы разведать о вольном торговце все, что только можно вытянуть из таких же, как я, бездомных ребят. И понять, почему его имя так знакомо звучит.

— С луны свалился? — сказал мне первый попавшийся бродяга. — Ленц Скороход? Да это же самый известный звездный торгаш! «Скороход», это один из лучших звездолетов подобного класса, стоит сейчас в порту. Я летал на таком, пока меня не выгнали за воровство.

И я вспомнил, где слышал это имя. Когда мы с отцом жили на Марсе, имя Ленца Скорохода было на слуху, о нем то и дело появлялись сообщения. Но я никогда не видел его рядом с отцом, а торговец говорит, что они были друзьями.

Узнал я так же и то, что он покинул Землю около двадцати лет назад, года три провел на Марсе и, разбогатев там, арендовал звездолет и ушел в свободную торговлю. Спустя пять лет он выкупил «Скороход» у прежнего владельца, обновил систему гиперпрыжка и продолжил заниматься торговлей.

Три дня я морочил Ленцу голову, обещая устроить встречу, на четвертый решил открыться. Никак не мог понять, для чего я ему нужен, но если у него имеются материальные вопросы к моему отцу, то мне бояться нечего — с меня ничего не возьмешь. А отрабатывать отцовские долги я был бы только рад — хоть хлеб воровать не придется.

— Ладно, — сказал я ему. — Открою тебе правду. Игнат Сорокин — это я.

— Я так и думал, — ответил Ленц. — Вчера я раздобыл твою фотографию двухлетней давности, ты очень изменился с тех пор. И теперь у меня нет сомнений. Собирайся, мы отправляемся на «Скороход». Ты зачислен в команду. Звездолет вылетает завтра в шесть утра.

— Ленц, можно задать один вопрос? — спросил я и получил утвердительный кивок в ответ. — Ты говорил, что был другом моего отца. Это правда? Я тебя совсем не помню.

Мы шли в сторону космопорта, Ленц положил руку на мое плечо.

— Мы с твоим отцом познакомились на Марсе, и работали там вместе. Когда пошли хорошие деньги с продажи воды, я выбрал романтику Космоса, а он решил остаться на планете. Перед смертью он послал мне сообщение, в котором просил, чтобы я позаботился о его семье. Но в то время у меня были большие проблемы с земной таможней, так что я не мог даже близко сюда подобраться. Но теперь тебе нечего опасаться.

В моей жизни произошла еще одна перемена, на этот раз со знаком «плюс». Сработал простой арифметический закон жизни — слишком много минусов обязательно трансформируется в плюс. Кто-то там, на небесах, снова перетасовал колоду и сдал карты. В моих руках оказались пять козырных тузов и три джокера, я решил воспользоваться ситуацией и сыграть. Впрочем, выбора у меня не оставалось — Ленц взял меня в тиски, и вырваться при всем желании я бы не смог. Он обещал отцу, что позаботится обо мне, и, пусть с опозданием, но выполнил свое обещание.

Звездолет был похож на готовую к прыжку лягушку. Если кто-нибудь станет рассказывать вам сказки о белоснежных лайнерах, бороздящих космическое пространство — не верьте. Даже пассажирские звездолеты, даже спейс-яхты олигархов снаружи ничем не отличаются от угольщика. Корпус «Скорохода» обгорал в атмосферах разных планет и этот загар не смоется никакими дождями.

В тот же вечер с меня смыли грязь московских улиц, одели в красивую и удобную униформу вольного торговца. Это были не рубашка в крупную клетку и свободного покроя штаны, в которых вольные красовались в портовых барах. Настоящая униформа — с нашивками, шевронами, звездочками и кокардой на кепи. Запах чистой одежды напомнил мне о матери, и я едва не расплакался.

Меня накормили, и после ужина я познакомился с помощником Ленца, навигатором Ченом, китайцем венерианского происхождения.

— Он будет работать с тобой, — сказал ему Ленц. — Ты откроешь ему все свои приемы, ты обучишь его азам своей науки.

Чен задал мне несколько профессиональных вопросов и философски заключил:

— Мой дед был навигатором. Мой отец был навигатором. Мои девять двоюродных братьев тоже навигаторы. У нас, можно сказать, клан навигаторов. Когда мне было восемь лет, отец лупил меня, если я не отвечал на один из вопросов, которые сейчас были заданы тебе. Вывод делай сам.

— Китайская мудрость, да? — спросил я его. — По-твоему, меня полагается убить на месте? Ведь мне давно не восемь лет и я не то, что не смог ответить на твои вопросы, я даже смысла их не понял.

Чен сощурив и без того узкие глаза, усмехнулся и сказал мне:

— Придется тебя обучать, — он вопросительно посмотрел на Ленца. — Ведь придется?

Ленц подтвердил его опасение.

— Через месяц он будет готов к поступлению в школу навигаторов, — Чен заулыбался, будто получил бесплатный обед.

Ранним утром лягушонок по имени «Скороход» подпрыгнул до орбиты и, совершив пару оборотов вокруг Земли, взял курс на знойный Меркурий.

— Я, конечно, понимаю, всем хочется отправиться куда-нибудь в другую галактику, — говорил по громкой связи Ленц, вглядываясь в экраны, где кроме черноты, испещренной светляками звезд, ничего не было видно. — Всем хочется снова вырваться из тесноты Солнечной Системы, полететь, куда глаза глядят! Отработаем этот контракт и уйдем в долгий и более интересный рейс. Клянусь своей будущей лысиной, нам всем поставят памятник из чистого золота!

Вообще, впоследствии я часто слышал от Ленца эту фразу. То ли он шутил, то ли действительно мечтал о памятнике, изображающем его со своей командой на фоне «Скорохода».

— Поставят нам памятник, как же! — бурчал Чен, склонивший голову над электронной картой Солнечной Системы, разделенной на множество секторов. В одном из них пульсирующее светилась маленькая точка, отдаляющаяся от Земли.

Я стоял за спинкой кресла и через плечо наблюдал за его быстрыми пальцами. Мне было непонятно, что значат эти хаотичные переключения тумблеров. Но я надеялся, что когда-нибудь буду так же непринужденно манипулировать этими таинственными кнопками и рычажками.

Чен повернулся ко мне и с легкой полуулыбкой заметил:

— Этой тягомотиной тебе придется заниматься ежедневно, если ты выберешь профессию навигатора. Не слушай никого, когда тебе станут вешать на уши лапшу о романтике. Никакой романтики я в этом не вижу. Понятно?

— Понятно, — со вздохом ответил я.

— Раз ты такой смышленый, то идем играть в карты. Автоматика доведет «Скороход» до Меркурия, мы понадобимся лишь перед посадкой. Наша основная работа проводится перед стартом, мы должны рассчитать траекторию пространственного полета и гиперпрыжка, а все остальное — за автоматами.

Меня научили играть в звездный покер. За два дня полета я проиграл месячное жалование, а потом половину отыграл.

На Меркурии я думал выйти на поверхность и побродить по космопорту, но Ленц никого не выпустил. Мы быстро разгрузились, взяли новый груз и отправились на Венеру. Там было то же самое, что и на Меркурии. Киборги с коробками сновали по трапам, перетаскивая товар, потом забили трюмы «Скорохода» рудой, и мы полетели на Сатурн.

За месяц мы два раза побывали на Венере, три раза на Меркурии, и четыре раза на Сатурне. «Скороход» летал между этими планетами, как пчела промеж цветов. Ленц называл эти рейсы тараканьими бегами, ведь он больше привык к межзвездным перелетам. Но раз подписал контракт, то надо было его отрабатывать.

Обычно «Скороход» ходил по таким маршрутам, по каким осмеливались летать лишь такие же, как и Ленц, волки-одиночки из вольных торговцев. Торговые корпорации в эти отдаленные уголки Вселенной старались не лезть даже с эскортом из боевых крейсеров.

— Последний рейс по Солнечной Системе, и надоевший контракт закончен! — объявил как-то Ленц. — Я уже почти договорился с одним дельцом, махнем в созвездие Ворона. Скучать не придется, я вас уверяю.

Я был рад больше всех. Еще бы! Пройти легендарным маршрутом Ленца и Чена, который они проторили лет десять назад! Увидеть звезды, которые отсюда и в самый мощный телескоп не разглядеть! Скоро мы долетим до Нептуна, а там «Скороход» загрузится по самое не могу, и мы уйдем в дальнее плавание! Я чуть не бросился обнимать Ленца от наплыва чувств.

— А тебе, Игнат, придется немного пожить на Плутоне, — охладил он меня. — Я уже подал заявку в школу навигаторов. Чену нужен толковый помощник.

Я был так расстроен, что даже не заметил, как оказался пассажиром лайнера «Звезда», следующего маршрутом Нептун-Плутон. А «Скороход» растаял в черноте Космоса, оставив меня в одиночестве.

В школе навигаторов ко мне относились с уважением, ведь меня направил сюда сам Ленц Скороход, а он не станет рекомендовать кого попало. Это было лучшее учебное заведение подобного рода в Солнечной Системе, и без его протекции меня бы не приняли. Мне не очень-то хочется вспоминать о годах учебы — ничего интересного там не происходило, а рассказывать, как я сутками корпел над математическими расчетами, мне абсолютно не интересно. А если кто захочет узнать — каково это, пусть летит туда и попробует поступить сам. Или хотя бы попытается разобраться в названиях учебных приложений, которыми нас пичкали по десять раз в день. В общем, эту школу смогли закончить только законченные (простите за каламбур!) романтики космоса и такие бедолаги как я, которым некуда было деваться.

В эти пять лет не произошло решительно ничего примечательного, кроме того, что я вырос и превратился в статного молодого человека с модной на Плутоне остренькой бородкой. Еще одна перемена касалась моих мыслей. Теперь я не думал, я высчитывал ходы — каждодневные навигационные вычисления научили меня видеть окружающий мир в системе координат. Чтобы, например, взять бокал пива со стойки бара, я мысленно называл его координаты (причем, делал это чисто автоматически), и только потом моя рука приходила в движение и дотягивалась до него. Но стоило мне покинуть школу, это стало проходить. Да, в том же баре на Плутоне это свойство мне очень пригодилось. Я ждал лайнер до Юпитера, где месяца два спустя должен пришвартоваться «Скороход» с грузом аж со звездной системы Тринидад. Лайнер задержали, и я, коротая время в баре, с непривычки напился и ввязался в драку с каким-то матросом. Он был на голову выше меня, здоровый такой детина. Я его почти не видел в пьяном дыму, но мысленная сеточка координат помогла мне свалить его тремя точными ударами. Матроса увезли в госпиталь, а со мной провели воспитательную беседу после трех таблеток реактивного отрезвителя. Оказалось, что каждый выпускник нашей школы в ожидании транспорта напивается в стельку, затевает потасовку и выходит из нее победителем. После процедуры покаяния меня отпустили, я едва не опоздал на свой лайнер.

На Ио, спутнике Юпитера, я ошивался два месяца. По барам ходить опасался. Если на Плутоне я считался выпускником элитной школы, и мне многое могло сойти с рук, то здесь я был всего лишь еще одним транзитным пассажиром, которого за пьяную драку упрячут в каталажку и не взглянут на диплом с высокими оценками.

Умирая от скуки, я накупил газет и целыми днями лежал в гостиничном номере и просматривал новостные ролики. Изредка появлялись сообщения о Ленце Скороходе. В них говорилось, что «Скороход» потерпел аварию при подлете к одной из планет Тринидада, попав в плотный метеоритный поток. Но Ленц доставил груз в полной сохранности, подлатал свою посудину, набрал товара и возвращается в Солнечную Систему.

Когда «Скороход» вошел в зону юпитерианского региона, несколько кораблей бросились навстречу. Как я хотел оказаться на одном из них, чтобы первым встретить звездолет! Я места себе не находил и шатался как неприкаянный по космопорту, каждую минуту поглядывая на часы. Время остановилось, и сдвинуть его с мертвой точки казалось мне безнадежным делом. Я пытался представить себе, что же чувствовали мои друзья после столь тяжелого рейса, но картина получалась бледная — нужно самому все это пережить, чтобы понять. К базе Ио «Скороход» подходил с внушительным эскортом. Когда он опустился на посадочном поле, я увидел, что звездолет пребывал в плачевном состоянии после прохождения метеоритного потока, и у меня защемило сердце. Сильно же их потрясло!

Ленц и Чен были рады мне, но этот рейс измотал их. Проявление радости, когда я оказался на звездолете, заключалось во фразе «привет, Игнат!», после чего вся команда впала в продолжительную спячку.

Когда они, отдохнувшие, стали расспрашивать меня о том, как я провел эти пять лет, то рассказывать, в сущности, было нечего. О чем я мог им рассказать? О том, как днями и ночами корпел над учебным материалом? Они, в свою очередь, тоже неохотно вспоминали о последнем рейсе. Все, что я смог вытянуть из них, было мне уже известно из новостных роликов.

На ремонт «Скорохода» ушло полтора месяца, после чего мы совершили ничем не примечательный рейс на Меркурий, затем такой же неинтересный полет на Венеру. На Венере Ленц загрузился товаром, и мы полетели на Марс. Ленц пообещал, что потом мы отправимся куда-нибудь в дальний космос.

— Мы еще побороздим Вселенную! — говорил он. — Нам еще памятник поставят!

— Поставят! — скептически отвечал Чен. — Как Гагарину.

Я даже сейчас не могу понять, что это было — просто традиция такая, о памятнике в свою честь говорить, или он на самом деле мечтал об этом. Но памятника Ленц все же дождался. Не такого, какой хотел, но дождался.

…Итак, мы на Марсе. Пока автоматы занимались разгрузкой, Ленц отпустил меня и Чена погулять по городу. Это был огромный купол, примыкающий к космодрому. Таких стандартных станций по всем планетам Солнечной Системы разбросано неизвестно сколько. Мы с отцом жили в Марсограде, городе, связанном со столицей Марса длинной кишкой-коридором, по которой то и дело летали скоростные грузопассажирские транспорты. Здесь, в столице, которая, кстати, так и называется, Столица, обитает около миллиона жителей, а лет сто пятьдесят назад жило всего лишь несколько специалистов. И никакой столицей город еще не был. Обычная научная станция. Города, как и люди, растут и размножаются.

Все постройки были типовыми, как и на Плутоне, но все равно, прогуливаясь по закоулкам города, я вспоминал свое детство. Мы с отцом часто бывали в Столице, и я ничего не забыл. Многое, конечно, изменилось, но город продолжал напоминать мне беспечное время, проведенное с отцом и матерью. Где-то за этим поворотом должен быть ресторан, хозяином которого был старый еврей. Мы дошли до поворота. Ресторана не было. Я стал расспрашивать прохожих и один из них сказал, что еврей давно помер, а его дети продали ресторан и улетели на Землю.

К нам подошел невзрачного вида клерк.

— Простите, а вы за кого голосуете?

— Мы неместные, — вежливо отмахнулся Чен, но взял несколько рекламных дисков.

— О, да у вас демократия? — догадался я.

— Да, у нас демократия! — гордо заявил марсианин. — А вы с какой планеты, если не секрет? На марсианских выборах могут участвовать даже сторонние избиратели.

— Мы вольные торговцы, — сказал Чен. — Мы принадлежим сами себе, наше государство умещается в нашем звездолете.

— Вы, наверно, со «Скорохода?» Как интересно!

— Ничего интересного, — пробурчал Чен. — Прожить бы годик без приключений на свою голову, это было бы интересно. Пойдем, Игнат! — он уволок меня в подвернувшийся проход.

— Завтра на главной площади состоится карнавал в честь выборов президента! — прокричал нам в спину этот смешной человечек. — Обязательно побывайте на Карнавале, вам это надолго запомнится!

Чен волочил меня за собой со скоростью курьерского поезда.

— Не так быстро! — попросил я. — Дай мне не спеша пройтись по этим улочкам. Я вспоминаю свое детство, мы с отцом часто здесь бывали.

Чен сбавил скорость и замолчал, не мешая мне. Коридор за коридором врывались в мою голову, распечатывая память. Здесь я однажды заблудился и долго не мог найти отца, а здесь меня поколотили местные мальчишки. Каждый шаг взрывался цветными картинками.

Все-таки Чен увел меня на звездолет. Я вернулся на «Скороход» полный воспоминаниями десятилетней давности. Разгрузка была закончена, команда отдыхала. Ленц ушел в город договариваться о следующем контракте. Перед уходом он дал нам с Ченом задание — рассчитать траекторию гиперпрыжка до планеты Джабраил, вращающейся вокруг звезды Эдем из созвездия Око Дракона. Именно туда мы должны будем доставить новый груз. Звездолет выйдет за орбиту Марса, нырнет в гиперпространство и выйдет из него за миллион миль от окраины планетарной системы звезды Эдем. Небольшая ошибка в вычислениях и мы теряем ориентиры и оказываемся невесть где, откуда никогда не выбраться. Или врезаемся в одну из планет Эдемской Системы при выходе из подпространства. Или вообще попадаем в другую Вселенную, если таковые существуют. Иные вселенные — древний миф, основанный на куцых знаниях природы вещества. Ведь если существует ноль-пространство, то должны существовать и вселенные, которые оно объединяет, служа коллектором для них. Никто этих миров не встречал. А если кто бывал в них, то остался там навечно. На эти мифические дубль-вселенные списывают все пропавшие без вести звездолеты. Это удобно для тех, кто не желает отвечать за неисправные гиперпространственные генераторы и за ошибки в вычислениях.

К вечеру мы закончили предварительные расчеты для гиперпрыжка. Поздно вечером объявился Ленц и сообщил, что контракт подписан, «Скороход» завтра становится на погрузку и на рассвете следующего дня отчаливает. Я едва его уговорил, чтобы он отпустил меня на карнавал. Он упирался, но Чен замолвил за меня словечко, сказав, что я свою часть работы выполнил, осталось только сверить расчеты.

Остаток вечера, ночь и утро я провел в предвкушении карнавала, я никогда не бывал на подобных грандиозных праздниках. Ночью мне снились салюты и фейерверки.

Утром я надел выходную форму вольного торговца и ушел, оставив своих товарищей на звездолете. Пистолета я брать не хотел, но Ленц настоял на этом, таковы правила. Правила есть правила, тут ничего не поделаешь, и мне пришлось нацепить под китель кобуру с дальнобойным пистолетом.

В городе было полно народу. Праздник начинался. Всюду продавали дешевые карнавальные костюмы, и я приобрел мантию и колпак звездочета. Мне пытались всучить длинный пластиковый телескоп, но в мои планы невходило таскаться по площади с этим тубусом. Я надел мантию и натянул колпак так, что из-под него торчала только моя бородка. Золотые звезды на черном фоне — этот наряд явно был мне к лицу. Правда, идти сквозь толпу в колпаке, закрывающем глаза, было неудобно, и я регулярно наступал на ноги разным сказочным персонажам.

Люди вокруг меня веселились, толкались, какой-то средневековый рыцарь больно ткнул меня копьем в зад, и, вежливо извинившись, исчез в разноцветной толпе. Кого здесь только не было! Одних только Красных Шапочек разных моделей и покроев я насчитал штук пятьдесят.

Громко играла музыка. Рядом со мной мирно беседовали Сталин, Гитлер, Наполеон и Чингисхан. Демократия! Невдалеке стояли мушкетеры и инопланетные чудища. Чудищам в их громоздких костюмах было жарко и они постоянно чесались. Одно из них обратилось к мушкетеру с просьбой одолжить на время шпагу и принялось скоблить себе спину.

Вечер начинался, людей становилось все больше и больше, они мощными потоками выходили из нескольких коридоров. Солнце померкло, сквозь прозрачный купол стали видны звезды. Где-то высоко зажглись огни, ярко освещая площадь. В разных углах какие-то затейники устраивали всевозможные игрища и конкурсы, меня втянули в хоровод и заставили петь песню, слов которой я не знал. Едва я вырвался из их цепких рук, как меня взяли в оборот два клоуна, с которыми мне пришлось станцевать какой-то диковинный танец.

Но вдруг все игры стихли, и после минутной тишины раздался восторженный глас народа, оглушивший меня. Никогда раньше я не слышал, чтобы люди так фанатично встречали кандидата в президенты.

— Сограждане! — мощные колонки разнесли его голос над площадью. — Я безмерно благодарен вам за доверие, оказанное мне. Когда я стану президентом, то первым делом избавлю вас от безработицы. В этом квартале заканчивается строительство нового завода по переработке метеоритного льда, мы уже начали набирать персонал.

Голос кандидата в президенты показался мне слишком уж знакомым. Я пробился поближе к оратору и всмотрелся в его лицо. Я узнал его! Это был тот самый человек, который оставил меня без родителей, благодаря которому я едва не помер с голоду! Это был дядя Юз. Я выхватил у соседа рекламный буклет и, пролистав его, вернул обратно. Меня озарило. Юзеф Штерн, кандидат в президенты, владелец заводов, газет, пароходов. А, главное, владелец фабрик по переработке метеоритного льда, которые по праву принадлежали моему отцу. Бедный мой отец, как сильно он заблуждался, думая, что крах его компании был вызван ошибкой управляющего! Нет! Юзеф все рассчитал, он сделал это намеренно, он планомерно лишил моего отца всего, что у него было!

Слепая ярость волной окатила меня. Моя рука бессознательно выхватила из-под мантии пистолет и направила его на будущего президента, а палец несколько раз нажал на спуск. Не договорив фразу, Штерн покачнулся, схватился руками за грудь и повис на тумбе с разложенными листками бумаги. Листки вспорхнули как испуганные бабочки и разлетелись в разные стороны. Стало тихо.

Вокруг меня образовалось свободное пространство. Люди смотрели на меня кто с удивлением, кто со страхом. Они еще не поняли, что произошло. Первым опомнился Гитлер.

— Вот он! — он показал на меня пальцем, усики его дрожали. — Этот звездочет, держите его!

Он бросился на меня, но натолкнулся на мой кулак. Размахивая пистолетом, я проторил дорогу к выходу и побежал по коридору, который вел к стартовой площадке. В голове моей стоял туман, я не соображал, куда и зачем бегу. Кто-то схватил меня за полу плаща и сорвал его с моих плеч.

— Это торговец! — услышал я за спиной.

— Торговец со «Скорохода»!

— «Скороход»! «Скороход»! — раздавались крики позади меня.

Я добежал до коридора и увидел, что на меня несутся трое рослых полицейских. Машинально ударил первого пистолетом под дых, и он свалился на пол. Подхватив его дубинку и, размахивая ею, я ракетой пролетел между двух его товарищей. Пробежав несколько метров по коридору, свернул в боковое ответвление. Несколько раз я спотыкался и падал, но вскакивал, и бежал дальше. В конце концов, преследователи от меня отстали, а сам я заблудился в хитросплетениях марсианских коридоров. Я нашел какой-то темный закуток, что-то вроде рабочей подсобки, и упал на пол, не в силах перевести дыхание.

Отдохнув минут десять, я смог, наконец, оценить ситуацию, в которую попал. Что же я натворил! Я убил человека! Ведь не хотел же брать этот чертов пистолет! Я со злостью отбросил оружие, и оно, глухо ударившись о стену, упало в какую-то коробку. Что же мне теперь делать? Как пробраться на «Скороход»? Да нет, теперь о «Скороходе» и думать нечего! Нужно переждать, пока уляжется шум, но к тому времени «Скороход» уже улетит.

«Скороход» стартует завтра утром. Может быть, стоит попробовать проникнуть на него этой ночью? И тут вдруг я понял — если всем известно, что Штерна убил человек из экипажа «Сорохода», то Ленц попытается улететь прямо сейчас! Одно из двух — или он улетит сегодня, или его задержат здесь надолго.

Я вдруг вспомнил наши с Ченом расчеты гиперпрыжка. И только сейчас заметил, что в мои вычисления закралась ошибка. А если «Скороход» вылетит именно сейчас, то у Чена не будет времени перепроверить наши записи! Гиперпространство ошибок не прощает, я должен сообщить им об ошибке, чего бы мне это не стоило!

Я пошарил рукой в коробке и нашел упавший в нее пистолет. Там же лежал чей-то грязный комбинезон. Не долго думая, я натянул его поверх своей униформы. Приоткрыв дверь подсобки, я осторожно выглянул в коридор. Никого не было. Вспомнить бы дорогу, я бежал такими лабиринтами, что немудрено было заблудиться.

Я побежал в обратном направлении, изредка останавливаясь, и прислушиваясь к звукам в коридоре. Наверняка это были коридоры, по которым к космопорту подвозили грузы. Раза два, услышав чьи-то голоса, я успевал прятаться в боковых ответвлениях.

Наконец, я добрался до основного терминала, связанного со стартовой площадкой. И, едва повернув в него, я увидел толпу полицейских, кучкой стоявших у входа в тот самый рукав, который вел к «Скороходу».

— Откройте входной люк! — говорил один из них в мегафон. — «Скороход» не сможет взлететь, на орбите его ждут два боевых крейсера, которые разобьют его при попытке старта!

Я натянул на голову капюшон и вцепился в попавшуюся под руки тележку, нагруженную какими-то тюбиками. Медленно стал приближаться к толпе полицейских.

— Стой! Куда?

— Провиант для «Скорохода»! — ответил я.

— Ты что, ничего не слышал? Сюда нельзя!

Я продолжал медленно приближаться к ним, стараясь не делать резких движений — они были на взводе.

— У нас на складе киборг сломался, мне велели отвезти это на борт «Скорохода».

— Стоять на месте! — завизжал полицейский, но я не остановился.

Он вытащил из кобуры пистолет и направил его на меня.

— Ты что, глухой? Остановись немедленно, или я стреляю.

Я подошел к ним уже достаточно близко. Резко толкнув тележку, я сбил с ног полицейского, затем подлетел ко второму и выхватил у него из рук мегафон.

— Чен!!! — закричал я что было сил. — Ошибка в расчетах! Проверь…

Несколько пуль вонзились в мою спину. Падая, я смог только прошептать:

— Проверь… проверь. проверь… ошибка.

Пистолет мне так и не пригодился, да я и не хотел больше стрелять в людей. Ведь это чертовски больно!

В себя я пришел в тюремном госпитале. Сознание было затуманено. Вокруг меня хлопотали роботы-хирурги, только что закончившие операцию. Я увидел, как один из них выбрасывает в урну пули. Заметив, что я открыл глаза, другой киборг подкатил ко мне и вкатил в мою вену какое-то зелье, от которого мне стало хорошо, и я снова уснул.

Когда мне стало получше, в мою палату ввели капитана полиции, и он провел допрос.

— Кто заказал вам убить Юзефа Штерна? — спросил он.

— Никто, — ответил я.

— Как вы мотивируете это убийство? — продолжал капитан.

— Личные мотивы, — сказал я.

— Никакой политики? — недоверчиво спросил он.

— Политика тут ни при чем.

— Каковы же мотивы?

— Если даже я и расскажу вам, вы все равно не поверите.

— Рассказывайте. Учтите, что каждое ваше слово будет запротоколировано. Поэтому лгать я вам не советую.

Я выложил ему все. Кто я, кем был мой отец, что сделал Юзеф Штерн с моей семьей.

— Вы должны были рассказать об этом прессе, вместо того, чтобы совершать преступление, — заметил капитан.

— И кто бы мне поверил? Вот вы, например, верите этому?

Он промолчал. Я расписался в документах, он спрятал их в кейс и ушел.

Решением суда мне дали пять лет по марсианским законам. Адвокат скостил год, ссылаясь на то, что, увидев человека, из-за которого погибли мои родители, а я сам вынужден был нищенствовать на чужой планете, я впал в состояние аффекта.

Меня переправили в тюрьму на Фобосе, где я и должен был провести оставшиеся три с половиной года. Там мне разрешили наблюдать за новостями, и я узнал, что «Скороход» стартовал сразу же после событий на карнавале, был обстрелян на орбите двумя крейсерами, сильно поврежден, но успел уйти в подпространство, и пропал без вести. До Джабраила звездолет не добрался, и никому не известно, в какой части Вселенной он оказался. Он просто исчез. И я знал, что это случилось исключительно по моей вине. Если бы не эта спешка, вызванная убийством Штерна, то Чен успел бы обнаружить ошибку в расчетах гиперпрыжка. Звездолет пропал, и один только я мог догадаться, где его можно найти. У меня была хорошая память на цифры, и я помнил все координаты, которые мы с Ченом записывали в тот день. Я раздобыл звездную карту и стал думать, где мог оказаться звездолет Ленца. Пролежав без сна несколько ночей, я вычислил место, где следует их искать. «Скороход» не может быть на Джабраиле. По тем ошибочным расчетам, что делал я вместе с Ченом, он должен был в режиме гиперпрыжка пройти сквозь систему звезды Эдем и вынырнуть в центре системы Дельты Хвоста Дракона. Планетарная система к жизни не пригодна, поэтому туда редко кто заходил. Я узнал расположение планет на расчетное время выхода из гиперпрыжка, и вычислил планету, с которой звездолет просто не мог не столкнуться. Это была планета с грустным названием Уныние.

Адвокат навещал меня еще несколько раз. В результате этого по его совету я подал заявление в суд на покойного Штерна.

Год спустя он по секрету сказал мне, что заводы, принадлежавшие раньше отцу, а так же все остальное состояние Штерна суд, скорее всего, решит передать в мои руки.

— А вам-то это зачем? — спросил я его однажды.

— Я юрист. Закон для меня важнее всего.

Еще через полгода состоялся суд, и мы выиграли дело.

— У Штерна есть семья? — спросил я судью, когда он зачитывал приговор покойнику.

— Да, — ответил он мне. — У него большая семья.

— В этом случае я отказываюсь от всех фабрик и заводов, которые Штерн обманом отнял у моего отца, — мой адвокат схватился за голову, и я понял, что для него важнее были не законы, а нажива. — Я не хочу, чтобы кто-то пережил то же, что и я на Земле. Я согласен на половину состояния. И еще мне нужен звездолет. Это должен быть грузовик класса А, со сроком эксплуатации не больше двух лет. К моменту моего освобождения он должен стоять на стартовой площадке космодрома Столицы с полной заправкой. Покупку звездолета и снаряжение произведите за счет моих денег. Остальное пусть остается семье убитого мной Штерна.

На душе стало спокойно. Теперь у меня будет звездолет, и я смогу найти «Скороход». Не придется ни перед кем унижаться, и ничего не нужно будет объяснять.

…В тюрьме я познакомился с Резаном и со многими другими людьми и понял, что с командой у меня проблем не будет. Я, конечно, не объявлял, что стану набирать экипаж для своего звездолета, а приглядывался к людям и понравившимся мне предлагал работу после освобождения. Подбирал экипаж из тех, кто закончит свой срок примерно вместе со мной.

— Ты оказался в нужном месте, — часто говорил мне Резан. — Здесь много профессионалов, которые случайно или намеренно преступили закон. Многие в этом раскаялись, вот из них тебе и следует набирать команду. Пусть в твоем экипаже будет лишь один убийца, и никаких воров. Лучше уж парочка таких, как я, аферистов, чем один вор.

Резан, штурман с одного из боевых крейсеров, попал сюда за то, что избил своего командира — тот отказался вернуть ему карточный долг. Азартные игры — не самый худший порок, а вот врожденное чувство справедливости меня привлекло. Резан стал моим первым помощником. Он и помог мне с подбором людей. Он знал многих матросов и офицеров, и хорошо разбирался в людях.

Когда после нашего освобождения команда была в сборе, мой «Скороход» наконец-то покинул Марс. Мне говорили, что нельзя называть звездолет в честь погибшего судна, но я не был суеверным. Мне говорили, что искать пропавший без вести грузовик — бесполезная трата денег и времени, но я верил в то, что найду Ленца. Я просто обязан был его найти, ведь он же нашел меня, когда я едва не умирал от голода, холода и регулярных избиений, пусть с опозданием, но нашел!

Полгода мы кружили по Солнечной, отрабатывая подписанный мной контракт. Я не мог сразу отправиться на поиски Ленца. Главной причиной того, что я не бросился сразу в систему Дельты Хвоста Дракона, было не стеснение в средствах, а то, что я не изучил, как следует, возможности звездолета. Необходимо привыкнуть к машине, определить ее сильные и слабые стороны, и лишь потом можно было рисковать. Освободившись от обязательств, обкатав, как следует звездолет, мы решились обследовать планетарную систему Дельты Хвоста Дракона. Особенно меня интересовала планета Уныние. Я полагал, что «Скороход» Ленца должен быть именно на этой планете.

Расчеты гиперпрыжка я делал с особой тщательностью, чтобы не произошло еще одной катастрофы. Если я поставил перед собой цель найти Ленца, то меня искать будет некому.

Во избежание случайных огрехов, я вывел «Скороход» за пределы Солнечной Системы и лишь потом совершил гиперпрыжок. Какое-то мгновение спустя мы уже были у окраины Дельты Хвоста Дракона. За пару дней мы добрались до Уныния.

«Скороход» повис на орбите, и мы стали изучать планету. На второй день я заметил странный шпиль в центре пустыни. Это был звездолет Ленца. Он был целым и невредимым, если не считать того, что его носовая часть вместе с жилым отсеком оказалась впаянной в поверхность планеты. И это неудивительно — в гиперпрыжке скорость отсутствует, и звездолет, вынырнув из гиперпространства, не разбился о планету, а влился в нее. Если бы точка выхода из гиперпространства находилась под поверхностью, то мы бы никогда не нашли «Скорохода».

Покружив над планетой, я принял решение опуститься невдалеке от металлического монумента. Ленц не раз говорил о памятнике, но он не знал, что воздвигнет этот памятник сам.

* * *

Голубое солнце светило холодным ровным светом, тускло отражаясь в обожженном и отполированном временем металле. Я стоял в тяжелом скафандре у подножия металлической скалы, и, задрав голову, пытался разглядеть ее верхушку. На мое плечо легла ладонь Резана.

— Это они? — голос его слегка исказился в повышенном радиационном фоне планеты.

— А кто же еще?

— М-м-да. Навигатор ошибается только один раз, — медленно произнес Резан, убрав металлизированную перчатку с моего плеча.

— Но это же была моя ошибка, — с горечью ответил я.

Я взял приготовленную пластину и принялся прикреплять ее к монументу. Металл скрипел под плазменным буром, не хотел поддаваться. На каждое отверстие ушло минут по двадцать. Крепкий металл.

Закончив делать дырки, мы закрепили пластину алмазными винтами, и отошли от скалы. В каменистой пустыне безводной и лишенной атмосферы планеты, эта скала выглядела абстрактно. Толстый цилиндр, расширяющийся к верху, на этом унылом фоне смотрелся, как говорится, ни к селу, ни к городу. Не место ему здесь, не здесь он должен находиться. Надпись на пластине была видна с большого расстояния, но можно было ничего не писать — планету Уныние навряд ли кто-нибудь посетит. Она была геологически бедной, здесь нечем поживиться. Только этот металлический монумент и мог привлечь чье-нибудь внимание.

Мне стало грустно, я так много потерял в своей жизни. Да, моя маленькая жизнь состоит из больших потерь. Нашел вот этот монумент, но поздно. Очень поздно.

— Пойдем, Игнат? — Резан потянул меня от скалы.

Я послушно пошел за ним, распихивая инструмент по карманам массивного скафандра. Еще несколько раз оглянулся, затем остановился, снял на камеру это памятное место, незаметно для Резана перекрестился и двинулся дальше.

«Скороход» ждал нас, готовый к старту.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

Родился в 1971 году в Алма-Атинской области. С 2004 года живет в России, в городе Сызрани Самарской области.

Первый фантастический рассказ написал в третьем классе. На данный момент есть публикации в литературном приложении «Знание-сила: Фантастика», в журналах «Искатель» (Москва), «Млечный Путь», «Химия и жизнь», «Очевидное и невероятное», в двух сборниках «Звезды Внеземелья».

⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Яценко Экипаж демиургов

Маруф Доган потер пальцем раструб воздухораспределителя и недовольно нахмурился: мохнатый иней, густо поросший на меди, ломался, но не таял. Вместо капель на лицо посыпалась снежная пыль. Из диффузора тянуло лютым холодом, и было понятно, что обычной перезагрузкой кондиционера не обойтись.

«Датчик термостата скапутился, — решил Маруф, вытирая влажную руку о комбинезон. — Придется лезть в техотсек…»

Этого не стоило делать.

Техотсек служил тамбуром к реактору, а оттуда рукой подать до двигателей. Показывать студентам дорожку к машинному отделению было делом рискованным, даже опасным. Особенно этой троице. «Разумные твари, — с одобрением подумал Маруф. — Даже чересчур. Но если не заменить регуль температуры, через сутки они начнут мерзнуть…»

Решившись, он вернул на место декоративную плиту подволока, спрыгнул на палубу и двинулся к запретному отсеку. Набрав на пульте двери код доступа, повернул кремальеру и, переступив высокий комингс, первым делом отключил связь замка с центральным постом. В рубке сейчас никого не было, но воспоминания об истерических звонках и проблесках оранжевых маячков напрягали и тревожили. А так… тихо на пульте — спокойно в душе.

Доган отыскал комплект запчастей к жизнеобеспечу и за минуту заменил неисправный датчик. Проверив выставленную температуру (восемнадцать градусов), осмотрелся. Пахло маслом и нагретым пластиком. В полумраке тускло маячили «зеленым» индикаторы состояния систем, тонко жужжали сельсин-моторчики, придавая акселераторам нужное положение в каналах двигателя. Время от времени щелкали релюшки, отключая или приводя к жизни системы управления кораблем.

Маруф подошел к массивной отсечной двери с задраенным свинцовой крышкой иллюминатором. Поперек заслонки шла надпись: «Не поднимать — убью!», а гайка-барашек, удерживающая крышку, была густо смазана солидолом.

«Специально для блудливой ручонки студента, — ухмыльнулся Маруф, радуясь своей изобретательности. — Сюда желторотики вряд ли полезут».

Пачкать руки и самому не хотелось. Удовольствие того не стоило. Реактивной дугой, обеспечивающей равновесие моста Эйнштейна — Розена, лучше любоваться на экране монитора. Причем делать это во всем оптическом диапазоне: от ультрафиолетового до инфракрасного.

— Капитан, — проворковал в клипсе гарнитуры нежный голос, — Адель никак не может решить: к пакори подавать греческий соус или чатни?

Маруф не знал, что такое «пакори». Что такое «чатни», он не знал тоже. Бесконечные ребусы и шарады младшекурсников давно стояли поперек горла. Но он держался. В конце концов, не маленький — преддипломник. Трое суток как-нибудь стерпит.

— Спроси у Леки, Фрея, — посоветовал Маруф. — Мне все равно.

«Приятная девчонка, — Доган поджал губы и пятерней пригладил бритую голову. — Жаль, что я ей не нравлюсь». Прислушался: гарнитура отчетливо доносила перезвон столовых приборов и ворчание раскаленного мяса на сковороде.

— Алексей заперся в кубрике и на стук не отвечает, — отозвалась Адель. — Мы его уже несколько раз звали.

— Тогда греческий, — не раздумывая, ответил Маруф.

Безотказный прием: если тебе все равно, а вопрос содержит «или», выбирай первый вариант — угодишь тому, кто спрашивает. Если, конечно, ты симпатичен собеседнику.

— Шлехт! — буркнула Фрея, ее следующая фраза прозвучала едва слышно, будто она прикрыла клипсу пальцами: — В бенгальской кухне капитан понимает меньше, чем в прическах…

«Плохо», — перевел для себя Маруф, но оправдываться не стал, сообщение Адели показалось более важным:

— И давно он молчит?

— С утра, — сказала Адель. — Я пошла на вахту, а он остался в кубрике.

«Достанут они меня, — обреченно подумал Доган. — И система безопасности не поможет. Повадился кувшин по воду… К черту зачет! И диплом туда же! Жизнь дороже. В прошлый раз едва не погасили реактор. В норе!!!»

Уничтожить учебно-исследовательское судно было непростой задачей, но посильной. Как показывал опыт, способы существовали, и после двух лет преддипломной практики Доган считал себя специалистом по каждому из них. Но даже он не мог дать гарантии, что очередная группа не придумает что-то новенькое. Такое, с чем он не сможет справиться.

— Зайду за Лекой и сразу к вам, — решил Маруф, — от запахов вашей пакори в глазах темнеет.

— Врете! — рассмеялась Фрея. — Пакори — «они», а не «она». И хороши пакори только хрустящими, когда с пылу-жару. Мы их поставим на огонь, когда вы с Лекой придете…

— А может, пусть лучше он придет в себя? — недовольным тоном предложила Адель. — Не каждый день из-за нашей любознательности гибнут люди.

— «После этого» не значит «вследствие этого», — возразил Доган. — Кроме того, есть Устав. Каждый член экипажа обязан отвечать на прямое обращение по личной связи.

— Если он не спит, — напомнила Адель.

— Или не в гальюне, — хихикнула Фрея.

— Лека предупреждал, что проспит вахту? Или кто-то видел, как он шел в гальюн?

Девушки промолчали: в наушнике слышалось бормотание чайника и постукивание ножа о разделочную доску.

— Понятно, — с раздражением сказал Маруф и вышел в тесный коридор.

Затворничество Алексея можно было понять, но не одобрить.

«Трагедия», конечно, придумана садистами-экзаменаторами, а доверчивые желторотики принимают все за чистую монету… но это же не повод так раскисать!

У кубрика студентов Маруф не замедлил шаг: привычно ударил ладонью верхний левый угол двери и шагнул через порог. «Пусть знает, кто в доме хозяин!»

— Какого черта?! — недовольно тряхнув гривой роскошных льняных волос, загудел Алексей.

— Жив? Здоров? — преувеличенно взволнованно всплеснул руками Маруф. — А я уж не знал, что и подумать… места себе не находил.

— Как вы открыли? — Лека поднялся с кресла, подошел к двери и пощелкал замком. — Было заперто.

— От кого? — усмехнулся Маруф и тут же перешел на официальный тон: — Мне не нравится твое отношение к службе, студент. Мы живы, пока работаем командой. Но если кому-то нужно вытирать сопли — это не экипаж, а детский лепет на лужайке.

— Я думал…

— Думать нужно вместе, и в местах для того предназначенных. В кают-компании, например. Девушки расстарались на праздничный обед. Выходит, у них есть душевные силы о тебе позаботиться, а у тебя нет? Слабак!

— Празднуем гибель десяти человек? — насупился Лека. — Или предвкушаем убийство трех сотен?

— И даже этот вопрос нужно обсуждать командой, — спокойно ответил Доган. — Почему не пойти в кают-компанию? Пообедаем и поговорим.

— Погибло десять человек! — угрюмо повторил Алексей. — А вы только о жратве.

— Присаживайся, — Маруф, удобно разместившись в кресле, кивнул на койку. — И я не столько о жратве, сколько о нашем выживании.

Он с удовольствием отметил, что Лека все-таки сел.

— Когда кто-то из экипажа истерит, команда перестает думать, начинает жалеть и сочувствовать психопату. Это называется «человеческий фактор». Современные корабли могут справиться с любой проблемой, кроме человека. Нас убивают не звезды, а мы.

— Я не психопат! — обиделся Алексей. — Погибли люди…

— Мы тоже умрем, если ты не возьмешь себя в руки. Наша смерть как-то поправит дело? Кому-то станет лучше?

К удивлению Маруфа, у Алексея был ответ:

— Следующая цель — Денеб. Там уже не десять — три сотни человек.

— Верно, — кивнул Маруф. — Мы везем им почту и какую-то хрень в ящиках. Ты против?

— Нет, конечно, — вздохнул Алексей, стискивая ладони коленями. — Но меня трясет от мысли, что у каждой звезды есть свой детонатор. Десять человек можно списать на несчастный случай. Но три сотни, капитан! Это уже не курсовая работа. Это массовое убийство!

Маруф смотрел на дрожащие руки Алексея и завидовал: «Мне бы треть его адреналина. Испугаться по-настоящему, справиться со своим страхом и выполнить задачу. Мне никогда не сдать эту чертову практику. Пока декан не поймет, как я буду вести себя в полуобморочном состоянии, к диплому меня не допустят. Кому нужен исследователь с неизвестной реакцией на страх?»

Природное хладнокровие и давнее увлечение аутотренингом помогли Догану блестяще пройти множество испытаний и тестов, но сыграли злую шутку на «полигоне ужасов». Биометрия раз за разом рапортовала «спокоен», и показать здравомыслие в неадекватном состоянии Маруфу никак не удавалось. Даже открытие устройств, которые при попытке контакта уходили в фотосферу и превращали звезду в сверхновую, не потревожило его душевное равновесие.

— Твои опасения кажутся справедливыми, — сказал Доган. — Но обсуждать их нужно всем экипажем. Коллективный разум предлагает лучшие решения, чем размышления одиночки.

— Например? — Лека с надеждой поднял голову. — Какое решение вам кажется возможным?

— Например, можем вернуться на Землю и слить инфу по черной орбите деканату. Пусть сами разбираются.

— Но если вокруг Солнца крутится детонатор, и какой-то идиот решит проверить это… на выходе получим тотальное уничтожение человечества. Экстремалов на всю голову хватает, и у каждого второго — БМВ с запасом хода под сотню световых лет. Что им пятнадцать сотых тераметра от Земли до Солнца?

— До сих пор детонаторы мы находили только у крупных звезд, не имеющих планетной системы, — заметил Доган.

— Может, сменим курс и поищем детонаторы у звезд, рядом с которыми нет космических баз? — неуверенно предложила Адель.

Маруф вопросительно поднял брови и, приглашая к ответу, направил открытую ладонь на Алексея. Потом понял, что тот сидит без гарнитуры и радиоконференции не слышит.

— Адель предлагает отправиться к звезде, рядом с которой нет поселков. Выходим на черную орбиту и убеждаемся в отсутствии детонатора. В этом случае ты позволишь отвезти на Денеб имущество поселенцев?

— А если мы взорвем и эту звезду? И следующую?

Маруф обратил внимание, что голос Алексея стал тверже, его руки больше не тряслись.

— Рад, что ты успокоился. А теперь, пока снова не разволновался, подумай: ты по-прежнему полагаешь, что замыкание в себе и в кубрике — более эффективный способ поиска решения, чем беседа?

Алексей с минуту молчал, потом неохотно признал:

— Вы правы, командир. Прошу прощения за нервозность. Можете отразить мое поведение в аттестации.

— Ты мне будешь указывать, что я могу отражать в твоей аттестации?

— Нет, конечно, — смутился Алексей. — Я хотел сказать…

— Мне наплевать на то, что ты хотел сказать — жестко перебил его Маруф, — важно только то, что ты говоришь на самом деле. Что говоришь и что делаешь. Запомни это, студент. А теперь отвечаю на вопрос: если мы отыщем третий детонатор, то соберемся в кают-компании и продолжим обсуждение. Принимать решение буду я, лично и под свою ответственность. Но процесс решения — только командным способом, что значит сообща… И надень, черт подери, гарнитуру!

— Да, капитан.

— Хорошо, — сдержанно качнул головой Доган. — А сейчас мы вернемся к женщинам и совместим прием вкусной пищи с выбором звезды, которую разнесем в глухом, безлюдном месте…

⠀⠀ ⠀⠀

★⠀⠀★⠀⠀★

⠀⠀ ⠀⠀

Выйдя из небытия в обычный космос, Доган не стал медлить: вплотную подвел корабль к «черной» орбите и стабилизировал движение в обратном вращению звезды направлении.

— А если в этой системе детонатор движется против шерсти? — спросил Алексей.

— Сделаем десяток витков и развернемся, — сухо ответил Маруф.

Неожиданно он понял, что все произойдет именно сегодня. Он понял это, и успокоился. В конце концов, что желторотики могут? Вывести из строя навигационную систему и отправить судно к черту на рога? — Было! Так поступила группа, которую техники убедили в заражении неизвестным вирусом с неопределенным инкубационным периодом. Тим-лидер студентов математически доказал, что все население Земли будет инфицировано за три года, а потом в течение ста лет вымрет. Студенты сумели добраться до комп-навигатора и стереть из его памяти карты червоточин. Хорошо, что схема корабля располагает дублирующим навигатором, который взял управление на себя и вернул корабль на Землю.

Или когда группа была уверена, что по кораблю расползлись нанороботы, которые затаились и ждут встречи с механизмами людей, чтобы вернуть человечество в первобытное состояние.

«Незабываемо, — с уважением подумал Доган. — Заморочили автомоториста настолько, что он был готов вынуть управляющие стержни, не выходя из норы. Если бы у них получилось, корабль размазало бы по Метагалактике с плотностью один атом на кубический парсек».

Ему стало холодно. Маруф зябко повел плечами. Он покосился на боковые кресла, где девушки, склонив головы, шептались. Лицо Фреи терялось в полумраке, но Догану казалось, что он запомнил его на всю жизнь: ямочки на щечках, чуть вздернутый нос, пушистые ресницы и пронзительной голубизны глаза… «О чем они все время шушукаются? Зажимают пальцами клипсы и болтают без устали. Девчонки знакомы с детства, в Москву приехали из Швейцарии, родились в одном кантоне с непроизносимым названием и смешной численностью населения в пять тысяч душ… откуда они берут темы для бесконечного разговора?»

— Регистраторы активности фотосферы включены, — сообщил Лека. — Фрея, подработай фокусировку, сканер внутренних потоков «плывет».

«Так-то лучше, — одобрительно подумал Доган. — Спасение человечества дело нужное, но от сдачи курсовой работы не освобождает».

Темы курсачей, с которыми пришла эта троица, на оригинальность не претендовали: аномально высокая температура короны, пульсации звездных оболочек, смерчи и вихри в фотосфере. Что и говорить: загадки докосмической эпохи.

Доган придирчиво осмотрел состояние индикаторов — всюду «норма», следящие и контролирующие системы не усматривали ничего заслуживающего внимания человека.

Он перевел взгляд на главный экран. Бурление фотосферы гипнотизировало. Кипящая плазма лопалась огненными пузырями, чтобы через минуту изменить цвет с голубого до остывшего коричневого и уйти на глубину, уступая место более теплым гранулам. Ядерное варево поплевывало красными вспышками, адский котел занимался привычной работой, которая ни на секунду не прекращалась уже несколько миллиардов лет.

— Вижу объект! — тревожным шепотом сообщила Фрея.

— Где?! — неприятным фальцетом отозвался Алексей.

«Что-то быстро, — оценил Маруф. — Второй встречи ждали несколько часов. Может, они как-то переговариваются между собой? Знают о нас?» И тут же себя одернул: «Господи, о чем я думаю… это же все спектакль! Вдобавок, как они могли бы общаться? Вспышку второго детонатора отсюда можно будет увидеть только через десять тысяч лет, а способов передачи сигналов по ЭР-мосту не существует…»

— Командир? Переключить картинку на главный экран?

— Картинками пусть занимаются в детском саду, — недовольно проворчал Доган. — Уточните параметры орбиты и сколько можно вытяните по свойствам. Все остальное — в запись. В норе полюбуемся… впрочем, обозначьте положение маркером и дайте отсчет расстояний.

На холмистой поверхности фотосферы появился белый круг с красной точкой посередине.

— Расстояние пять — двести.

Маршрут объекта обозначился черной ниткой: пройденная часть — сплошной линией, а путь, который детонатору предстояло пройти, — пунктиром.

— Четыре — восемьсот.

— Для нас критичны три с половиной тысячи, — напомнил Лека. — На этом сближении объект спускается в фотосферу.

Доган прислушался к его словам:

— Рабочие места в состояние авральной готовности, — приказал он. — При необходимости уйду с орбиты без предупреждения.

Кресла экипажа в считанные мгновения «обросли» противоперегрузочными коконами.

— Четыре — шестьсот.

Короткая пробежка пальцев по клавишам — и навигатор подтвердил готовность системы экстренно покинуть космос.

— Четыре — двести.

Доган привлек к управлению автоштурмана. Теперь ориентация корабля непрерывно менялась, чтобы в любой момент стартовать к норе по оптимальной кривой. Он удивился, насколько легко и буднично все получалось. Их первый побег от огненного фронта сверхновой выглядел совершенно иначе…

— Четыре тысячи.

…Тогда за фотосферой никто не следил, об опасности сообщила автоматика. Хорошо, что хватило ума уходить с орбиты по касательной, а не терять время на разворот и тупой отрыв. Повезло, что червоточина оказалась рядом. Впрочем, мосты всегда рядом. Будь по-другому, человечество до сих пор вошкалось бы со своими химическими ракетами в границах солнечной системы.

— Три — восемьсот.

Странно только, что самого Догана не предупредили о страшилке, которую приготовили студентам на этот раз. Сценарии практических занятий капитанам показывают, конечно, не всегда, но ведь и звезды не всякий раз взрывают!

«Почему бы и нет? — подумал Доган. — Сотни миллиардов галактик по сотне миллиардов звезд в каждой. Одной больше, одной меньше… Даже если каждую секунду взрывать звезды тысячами, до тепловой смерти Вселенной всех звезд не погасить».

— Командир! — голос Алексея. — Объект изменил направление движения.

Доган посмотрел на главный экран, но в масштабе экспозиции траектория белого круга казалась гладкой.

— Уточните.

— Три — шестьсот.

Нога легла на педаль аварийного выхода из космоса.

— Он пройдет точно под нами, командир!

— Три — четыреста.

Доган почувствовал, как на щеку со лба переползла капля пота. Было неприятно, но он совершенно забыл о свободной левой руке, а потому только тряхнул головой… Потом опомнился и вытер лицо рукой.

— Три — двести.

«Волнуюсь? — поразился Доган. — И ведь я знаю, что все это подстроено. Каково же студентам?»

— Он обманул нас! — закричала Фрея. — Объект начал спуск, в момент детонации мы будем над ним!

Доган надавил на педаль. Противоперегрузочный кокон обхватил его одновременно с уходом с орбиты. Теперь все решала автоматика. Объективы по-прежнему были нацелены на звезду. Мерцание и бурление гранул замедлилось, а через секунду они осветились изнутри нестерпимо яркой фиолетовой вспышкой. Свечение в одно мгновение упорядочило хромосферную сетку в подобие пчелиных сот. Узлы сетки полыхнули белым, мощные выбросы плазмы кинжалами раскроили пространство. Казалось, корабль вот-вот окажется под ударом яростной стихии, но и на этот раз обошлось: экран обесцветился, перешел в серо-коричневые тона, и когда фотосфера, дрогнув, начала стремительно разбухать, противоперегрузочные коконы сложились, освобождая людей от своих тесных объятий.

На какое-то мгновение экран зарябил, палубу тряхнуло, чуть повело в сторону… и все успокоилось. Автомат отключил главный монитор и зажег освещение.

«Будто на волну из-под воды посмотрели, — подумал Доган. — Обошлось».

Обошлось?

Доган покачал головой. Судя по всему, только теперь и начиналась работа.

⠀⠀ ⠀⠀

★⠀⠀★⠀⠀★

⠀⠀ ⠀⠀

— Мы хотели поговорить с вами, командир.

— Разумеется, — охотно отозвался Доган. — Жду вас в кают-компании.

— Нет. Я буду говорить по радио. Нам кажется, так будет лучше.

Доган вздохнул. Что ж. Совсем неплохо: Алексей заперся в рубке управления не сам, а с девушками. Экипаж примкнул к лидеру, и объединился против слабого звена. Нет сомнений: решение принято командным способом, зачеты и бонусы, — за примат совести над дисциплиной. Остался сущий пустяк: вернуть студентов к их зачеткам.

— О чем ты сегодня хочешь поговорить? — скучным голосом психотерапевта спросил Доган.

— Мне показалось неэтичным уничтожать корабль, пока вы спите. Я решил сообщить вам о нашем решении самоликвидации.

— Вы с нами? — нерешительно спросила Фрея.

— Нет, — фыркнул Маруф. — Выйду, покурю на лавочке, пока вы не закончите. И как вы собираетесь меня убивать?

— Направлю корабль на звезду, — обиженным тоном сказал Лека.

Казалось, его уязвили насмешки Догана.

— Ты не сможешь этого сделать, — сказал Маруф. — Корабль не последует по маршруту, который ему покажется опасным. Ты не сможешь корабль бросить на звезду. Ты не можешь корабль взорвать. Ты не можешь разгерметизировать судно ни в космосе, ни в норе… Но, главное, а нужно ли это делать?

— Мы обладаем знанием, которое уничтожит человечество. Как только информация о детонаторе станет всеобщим достоянием, человечество прекратит свое существование. Всегда найдется идиот, который приблизится к черной орбите либо в исследовательских целях, либо в геростратовских. Поэтому я отыщу детонатор здесь, в глубоком космосе, и подойду к нему. А когда звезда взорвется, не позволю кораблю уйти из космоса.

— Ты не сможешь, — упрямо повторил Маруф.

— Почему? В рубку вы не войдете, техотсек я заблокировал. В вашем распоряжении только жилые помещения корабля. Вы не сможете нам помешать!

— Ошибаешься, — сказал Маруф, припоминая бесчисленные системы безопасности. К сожалению, использование любой из них означало очередную пересдачу — зачет за штатное решение нештатной проблемы ему не поставят. — Но прежде чем я объясню твою ошибку, скажи: почему сразу крайние меры? Почему быстро?

— Пока не передумали, — простодушно ответил Алексей. — Суицид — дело настроения.

— А если к тому моменту, когда вы передумаете, я соглашусь с твоими доводами и сам решусь на уничтожение корабля, ты не впустишь меня в рубку? Я ведь тоже, знаешь ли, не заинтересован в гибели человечества. И об идиотах, которые вопросы жизни и смерти решают по настроению, знаю не понаслышке.

Алексей не ответил. Догану показалось, что удар достиг цели, но неожиданно вмешалась Фрея:

— Почему «идиотах»? Лека дело говорит. И поступает правильно, по-мужски. С такой инфой мы не можем вернуться. Кто угодно захочет глянуть на солнечный детонатор. А что из этого выйдет, мы все знаем.

— Я и не предлагаю возвращаться, — миролюбиво пояснил Маруф. — Почему не исследовать этот феномен? Запас свободного хода нашей посудины не ограничен, а еды и воздуха хватит на несколько лет. Зачем самоубиваться немедленно? Давайте немного поживем.

— Он объяснил, — глухо сказала Фрея. — Вполне возможно, что через год нам не хватит духу на такое… или часть экипажа погибнет, а уцелевшие будут думать только о своей шкуре.

«Это она на меня намекает?» — удивился Доган.

И вдруг он понял, что стоя перед закрытой рубкой управления, выглядит жалко и глупо. Сейчас он должен находиться совсем в другом месте…

Круто развернувшись, Доган прошел коридором к трапу и поднялся на самый верх.

«Техотсек они заблокировали… — с раздражением подумал Маруф, поворачивая кремальеру. — Желторотики!»

У распредщита он уже занес руку, чтобы отключить связь машинного отделения от центрального поста, когда чудовищное подозрение заставило замереть. «А что, если все это по-настоящему? — с ужасом подумал Доган. — Что, если мы действительно отыскали семейство артефактов, оставленных працивилизацией? Кто-то с незапамятных времен не заинтересован в распространении разумной жизни. И детонатор — это предохранитель, который взрывает звезду, как только цивилизация выходит в космос. Нам повезло, что первым мы нашли артефакт не у себя, а у чужих звезд. Но если бы он был обнаружен у Солнца…»

— Нашла, командир, — воскликнула Адель. — Я нашла! Эврика!!!

Доган на всякий случай промолчал, а Лека хмуро поинтересовался:

— Что ты нашла?

— На этой орбите вокруг Солнца долгое время крутилась станция по изучению подвалов солнечного ветра, десять тысяч душ! Детонатора не обнаружили. Возле Солнца нет детонатора, Лека! Отбой воздушной тревоги! Мы будем жить!

— И сколько они пробыли на этой орбите? — недоверчиво спросил Алексей.

— Файл в корневом каталоге, — сердито сказала Адель, — называется «никто не умрет». Сам читай.

В наушнике послышался чей-то плач и шелест клавиатуры.

— Восемь лет?! — воскликнул Алексей. — Поселок крутился по черной орбите восемь лет?

Доган все-таки отключил двигатель от центрального поста.

«Плачет Фрея. Ребята чересчур взвинчены. Лучше не рисковать…»

И вдруг он почувствовал бешенство. «Они не должны были доводить ее до слез! Девушки не должны плакать! Какое свинство…»

— Командир? — неуверенно обратился Алексей. — Вы сказали, что я не смогу задержать корабль в обычном космосе, когда звезда превратится в сверхновую.

Доган не мог сразу ответить. У него пересохло в горле и сбилось дыхание. «К черту все! Я ненавижу свою работу». Ему стало плохо. Скрутило так, что пришлось сесть на палубу, оперевшись спиной о распредщит. Он бы и лег, но здесь было слишком мало места.

— Командир?

— Нет. Я говорил другое, — проскрипел Доган. — Я сказал, что ты не сможешь приблизиться к звезде.

— Почему?

— Потому что центральный пост отсечен от двигателей. Привычное пространство недоступно. Ты не управляешь кораблем.

Знакомый шелест клавиш и громкий стук. Наверное, Алексей ударил кулаком по пульту.

— Не ушибся,дорогой? — с нервным смешком спросила Адель.

Маруф пожалел студента: «Не стоит перегибать палку, никто не знает, где граница последней капли». Лицо заливал пот, но Маруф уже начал приходить в себя.

— Но как вы смогли меня отключить? — закричал Алексей. — Когда? Я заблокировал техотсек!

— Ты забыл, как я открыл дверь в твою каюту? — напомнил Маруф. — Это мое судно, студент. Для меня здесь нет запертых дверей. И только я решаю, кому жить, а кому жить долго и счастливо.

⠀⠀ ⠀⠀

★⠀⠀★⠀⠀★

⠀⠀ ⠀⠀

Раскрытая зачетка уставшей птицей лежала на столе декана. Даже отсюда, с пяти шагов, было видно, что записи и отметки покрывают почти всю последнюю страницу.

«Почти, — горько подумал Доган. — Для свободы не хватает единственной записи. Последний зачет… почему бы не поставить его сегодня, сейчас?»

— Как они приняли сообщение об отсутствии детонатора в солнечной системе?

— С оптимизмом, — вздохнул Доган. — Полагают себя демиургами, создателями трех миров.

— Демиургами? — удивился декан. — Что за фантазии?

— Оставшееся время они посвятили курсовым и космогонии. Им понравилась теория возникновения планетных систем после взрыва звезды-предтечи. Желторотики полагают, что возле Солнца нет детонатора, потому что он уже сработал пять миллиардов лет назад. Земля и ее биосфера существуют благодаря этому взрыву. Вот они и решили, что взорванные звезды послужат материалом для возникновения планетных систем и жизни.

— Интересно! — декан покачал головой. — Но ведь если это и произойдет, то не раньше чем через пять миллиардов лет. Это может служить поводом для радости?

— Я же сказал: «с оптимизмом», — пожал плечами Маруф. — К примеру, я рад, что жив, и не беру в голову, что обязательно умру. Такое отношение к жизни я называю оптимизмом.

У него сильнее забилось сердце: декан взял ручку и покатал ее в пальцах.

— Последний вопрос. Ответишь правильно, поставлю зачет.

У Догана закружилась голова: «А ведь он не шутит!»

— Как получилось, что замок хозотсека был отключен от рубки управления?

«Вот тебе и раз!» — подумал Доган. Но годы муштры беспристрастного доклада не позволили ему хоть что-то присочинить к минувшим событиям:

— Случайно, — признался Маруф. — Ремонтировал кондиционер и, уходя, забыл подключить замок двери к центральному посту.

Декан размашисто поставил подпись в графе предмета «Человеческий фактор», но насладиться счастьем не дал ни секунды:

— А как тебе самому эта теория демиургов?

— Нормально, — пожал плечами Маруф, протягивая руку к зачетке. — Знавал концепции бредовей…

— Вот и хорошо, — сказал декан. — Потому что это будет темой твоей дипломной работы.

— Что? — не понял Доган. — Что будет темой?

— Выяснишь, кто взорвал предтечу Солнца. Разве тебе не интересно, что произошло здесь, у нас, пять миллиардов лет назад? Да и сами детонаторы представляют интерес. Устройство, ТТХ, изготовитель. Выберешь вопросы по вкусу, вот и будет тебе тема диплома.

Доган провел ладонью по щетине на голове.

— Так это все по-настоящему? Взаправду?

— А ты думал, что ради тебя мы будем зажигать звезды? — скупо улыбнулся куратор. Улыбка показалось натянутой. Наверное, он вспомнил о погибших во втором взрыве людях. — Ты уже пригласил ее куда-нибудь?

— Кого? — не понял Маруф, но через секунду дошло: — Так вы из-за Фреи мне зачет поставили?

— Разумеется. Твоя биометрия так зашкалила, что хватило бы не на один, а на десять зачетов. Не теряйся, студент. Звезды ждали тебя с начала времен. А вот девушки ждать не будут.

У Маруфа было время убедиться в правоте преподавателей по многим вопросам. Но сейчас он все-таки решил подождать. По крайней мере, пока не отрастут волосы…

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1962 году в Одессе. Выпускник физико-математической школы. После окончания в 1984 году с красным дипломом Одесского Технологического Института Холодильной Промышленности (специальность инженер-теплофизик) работал стаже-ром-преподавателем, а в 1986-ом году поступил в аспирантуру (ОТИХП). На сегодняшний день водитель автобуса и большегрузных автомобилей в Одессе.

Литературной деятельностью занимается с 1999 года. Автор четырех книг. Два романа («Десант в настоящее», 2000 и «Пленники зимы», 2005) выпущены Одесским изд-вом. Две книги: сборники рассказов и повестей «Бог одержимых» (2011) и «Ржавая Хонда» (2012) — изд-вом АСТ (Москва).

⠀⠀ ⠀⠀

Вадим Ечеистов В плену грядущего

Сквозь частое сплетение хвойных крон тончайшими иглами сквозили лучи восходящего светила. Алексей вдохнул полной грудью свежесть редкого лесного тумана, и выдохнул вверх, стараясь задеть потоком воздуха побольше трепещущих хвоинок, усыпанных мелкими искрами росы. Густая смесь лесных ароматов вызвала короткое и приятное головокружение. Алексей направился в чащу, наслаждаясь редкими для городского жителя минутами покоя и тишины.

Это была его первая вылазка на природу за последние одиннадцать лет. Да, он любил свою работу. Да, его настолько увлекло построение личной карьеры, что он по возможности отказывался от отпусков. А когда все-таки брал неделю-другую отдыха, уже накапливалась масса дел в городе: то ремонт в квартире, то что-то еще.

Когда об этом узнал его сослуживец, он, парень довольно эмоциональный, вскочил со стула:

— Леха, так нельзя! Через год-другой так можно до инсульта доработаться. — Да, ладно, Сеня, можешь не агитировать: я уже и сам готов куда угодно сбежать из городской душегубки. А куда? — вяло взмахнул рукой Алексей.

— Куда?! Да я же тебе говорил, что год назад дачу в ста километрах от Москвы прикупил. Домик, конечно, развалина, но зато вокруг — лес прямо за калиткой, тишина, воздух.

— А грибы есть? Я когда-то любил по грибы ходить.

— Леха! Ну, какой же лес без грибов. Значит, завтра принесу ключи, атлас с отмеченным маршрутом, чтобы ту деревню-то тебе найти. И на выходные дача в твоем распоряжении вместе с лесом.

Алексей выехал в пятницу, сразу после обеда. Добрался уже затемно, зашел в ветхий домишко друга и, не раздеваясь, повалился на скрипнувший пружинами диван. Несмотря на то, что с собой у него был мобильный телефон с таймером-сигналом, он завел стоявший на тумбочке огромный и тяжелый будильник. Под мерное тиканье этого громоздкого механизма он мгновенно заснул.

Нехитрый, но яростно-оглушительный звон будильника, прогнал здоровый сон с глаз Алексея, когда за окошком только начинало светать. Закатав штаны, чтобы не намочить их росой, он босиком добежал до колодца с журавлем и наполнил два ведра прозрачнейшей водой.

Вернувшись, из одного ведра он, отфыркиваясь, окатил себя ледяной струей воды, из другого наполнил флягу и чайник. Выпив две кружки горячего чая с припасенными бутербродами, Алексей схватил корзину, рюкзак и отправился в лес.

Грибов, правда, оказалось не так уж и много, а, может, Алексей уже разучился их находить в пестроте лесной подстилки. Но его это совсем не расстроило — он просто бродил по сосновому храму с изумрудными сводами, и рыжеватыми колоннами стволов. Иногда продирался через низинки, поросшие осинником, где ему удавалось кинуть в корзину грибок-другой.

Алексей настолько погрузился в блаженное созерцание лесных красот, что не замечал усталости. Корзина уже заметно оттягивала руку, когда сосны сменились сумрачным ельником. И, чем дальше углублялся грибник в еловый лес, обходя упавшие стволы, и вывороченные с корнями пласты земли, тем сильнее сгущалась тьма. Плотные лапы еловой хвои практически не пропускали солнечного света. Странно, но здесь смолк даже вездесущий птичий пересвист.

Алексею стало тревожно. Он собрался повернуть обратно, когда увидел мелькнувший среди стволов солнечный лучик. Воспрянув духом, он пошагал в сторону просвета, и вышел на совершенно удивительную полянку. Окруженная чуть склонившимися к центру, вековыми елями, овальная лужайка имела совершенно уникальную особенность: в самом центре располагалось правильной формы кольцо, образованное крупными мухоморами с кроваво-алыми шляпками.

Мухоморы стояли так часто, что практически «наползали» друг на друга. Кольцо было огромно — метров тридцать в диаметре. Внутри этого «частокола» была абсолютно голая, будто выжженная земля, без единой былинки, и лишь в самом центре кольца располагался круглый, метра три в диаметре, пятачок ровной, как на газоне, травы.

Алексей застыл в полнейшем изумлении. Ему никогда не приходилось воочию сталкиваться с таким чудом. Нет, он, конечно, читал о подобных явлениях в энциклопедии. Там о них говорилось, как о «ведьминых кругах», «кругах фей», «чертовых кольцах». В старину считали, что эти «ведьмины круги» связаны с нечистой силой. Ходили даже легенды о том, как люди пропадали в «хороводах фей» и возвращались через десятки лет, хотя для них проходили всего несколько дней.

Но Алексей, конечно, знал, как грибник-любитель, что это просто особенности разрастания грибницы. И, судя по размеру «Ведьминого круга», он рос в течение не одной сотни лет. «Удивительно, сколько лет сюда не ступала нога человека! Люди стали ленивы и не любопытны, им чуть дальше в лес пройти тяжело!» — подумал Алексей и с трепетом ступил внутрь «чертова хоровода».

Насколько все-таки сильны еще дремучие суеверия предков в наших генах. Вот и Леха, образованный человек и циничный реалист, шагнув в кольцо из мухоморов, невольно втянул голову в плечи. И тут… Совершенно ничего не произошло. «Ничего и не могло произойти. Такой большой, а все в сказки веришь.» — усмехнулся про себя парень и пошел к островку травы.

Удивительно, но в центре круга росла совершенно одинаковая и по размеру, и по виду травка. Потому и напоминала она аккуратно выстриженный городской газон. И еще эта трава была гораздо темнее, чем поросль вне ведьминого кольца.

Леха провел по траве ладонью — нежные стебельки мягко стлались, как ворс дорогого ковра. Он решил присесть на этот «газон»: только сейчас дала о себе знать усталость, вызванная ранним пробуждением и непривычно долгой прогулкой по лесу. Он посидел, посидел еще, потом прилег на спину и, незаметно для себя, задремал.

Разбудил его рокочущий гул. Алексей открыл глаза и увидел фиолетовую тучу, заслонившую небо над поляной. В глубине тучи глухо урчал гром, а по ее рваному «брюху» буйно скакали ослепительные всполохи зарниц. Порывами налетал ветер, бросая в лицо сухие еловые иглы. Вершины елей шевелились, как мохнатые щупальца чудовищных размеров паука.

«Вот так вздремнул! Сейчас гроза как шарахнет! Надо хоть под деревьями укрыться», — Алексей стал спешно подниматься с мягкой травы. Вдруг раздался настолько сокрушительный удар грома, что его подбросило вверх и швырнуло на спину. В глазах потемнело, будто рои черных мух стали кружить перед лицом. Леха с трудом отдышался: «Похоже, прямо в ведьмин круг молния попала! Хорошо, что хоть жив остался».

«Мухи» в глазах уже не роились, но оставалась странная белесая дымка, сквозь которую было видно, как на фоне деревьев вырастают ровные серые стены. «Похоже, галлюцинации, вызванные шоком от близкого попадания молнии.» — пытался найти реальное объяснение происходящему Алексей, прежде всего, чтобы успокоить самого себя. В это время, стены сомкнулись над ним на высоте около десяти метров, образовав пологий свод. Леха оказался в большом сером зале, на твердом полу в центре большого, слегка дымящегося круга.

Он несколько раз моргнул, потом потряс головой, но видение не исчезало. Оттолкнувшись рукой от твердого, гладкого пола, он встал и подошел к ближайшей стене. Протянутая рука не прошла сквозь стену, а наткнулась на прохладную, слегка шероховатую поверхность. Последняя надежда на то, что произошедшее является плодом его воображения, развеялась.

За спиной послышался слабый шелест. Алексей обернулся, и застыл в изумлении: в появившийся в стене круглый проем вошло странное существо — ростом в половину человеческого, огромная безволосая голова, серая кожа, щуплые трехпалые руки, маленький безгубый рот и хлипкое тельце.

Уродливый карлик держал в ручонках плоский приборчик, и периодически поглядывал то на Алексея, то на экран устройства. Леха испуганно вздрогнул, когда гротескный коротышка открыл рот и начал говорить противным скрипучим голоском:

— Рад, что ты попал в наш центр приема смещающихся по временным тоннелям. Ты должен пройти за мной в другое помещение, чтобы не помешать возможному следующему смещению. Оно может произойти в любой момент. Мы уже не можем их прогнозировать.

Алексей безвольно, подобно сомнамбула, проследовал в соседнюю, меньшую по размеру комнату, и присел на указанный «головастиком» выступ в стене. Присев, он решился наконец-то задать вопрос, так интересовавший его:

— Вы кто?

— Я? Человек.

— Но вы никак на человека не похожи.

— Хорошо, объясняю. Ты сместился по временному тоннелю, и попал в будущее. Твое положение в пространстве изменилось незначительно — ты по прежнему на Земле, а Землю по прежнему населяют люди. Просто мы, люди, за прошедшее время заметно эволюционировали, стали лучше.

— И вы разговариваете по-нашему?

— Нет, мы обладаем телепатическими способностями, и способны говорить на языке любого существа, спустя буквально секунды после установления контакта.

— Почему же вы говорите, используя голос? — Алексей не мог не спросить об этом, уж очень коробило его от звуков голоса этого «человека будущего».

— Потому и говорю, что ты не обладаешь способностями к телепатии.

— А сколько лет прошло после «моего» времени, то есть века, в котором я живу.

Человечек взглянул на экран плоского приборчика, и проскрипел:

— Согласно сканеру, твое время располагается за чертой достоверного исторического соответствия, а это значит не менее пятидесяти тысяч лет. Точнее сказать не могу.

Далекий «потомок» Лехи пристально сверлил его выпуклыми глазками, и от этого становилось как-то совсем неуютно.

— А как вы, то есть мы, люди, стали такими? — Леха кивнул в сторону собеседника — Вы, извините, больше похожи на инопланетного гуманоида, чем на человека.

— Инопланетяне, эльфы, гномы, цверги, демоны — как только не называли нас пришельцы из других времен, стоящие на той же ступени эволюции, что и ты. Что тебя удивляет в моей внешности? Мозг приобретал большее значение для успешной жизни, поэтому и увеличивался, за ним увеличивался и череп. Всю работу стали выполнять машины, абсолютно всю. Потому и мышечная масса стала сокращаться за ненадобностью, а из пяти пальцев уже в твое время большинство пользовалось только тремя. Со временем мизинец и безымянный палец уменьшались, пока не исчезли совсем. Окончательно исчезли такие рудименты, как волосы и ногти.

— Но как вы путешествуете во времени?

— Мы уже давно не путешествуем. Только принимаем случайных гостей, вроде тебя. Как я уже сказал, десятки тысяч лет всю работу за нас выполняют машины, в том числе и научными изысканиями занимаются. Около десяти тысяч лет назад группа научных мыслящих машин организовала сеть трансвременных тоннелей. Некоторое время мы тоже посещали другие эпохи, потом перестали, так как переход требует колоссальных затрат энергии, а с этим у нас все хуже и хуже, особенно со времени Одухотворения Машин. Поэтому рассчитываем только на приток случайных посетителей, вроде тебя. Так как сеть тоннелей довольно широкая, то стабильное поступление людей, находящихся на низшей ступени развития, из старых времен у нас и так есть.

Алексей вспомнил, что переход произошел во время грозы. Вот откуда тоннель получил достаточно энергии. Ходы с их стороны, со стороны времени, в котором проживал Леха, похоже, выглядят, как «ведьмины круги» или еще какие-нибудь «нечистые» места, которые люди инстинктивно старались обходить стороной. А источниками энергии для путешествий во времени служат грозы, сдвиги плит земной коры, вулканические процессы. Стоп! А как же легенды о людях, вернувшихся от «эльфов»? Значит, они все-таки могут вернуть его обратно?

— А когда я смогу вернуться обратно? Мне что, надо ждать в том помещении, куда я прибыл, когда рядом пройдет сильная гроза? — Алексей с надеждой посмотрел на человека будущего. Коротышка, казалось, задумался, подыскивая нужные слова для ответа:

— Боюсь, придется тебя огорчить, но вернуться ты не сможешь.

— Почему? — Леха не хотел верить в услышанное. Он никак не желал провести свои годы среди этих низкорослых уродцев.

— Видишь ли, как я уже говорил, на протяжении десятков тысяч лет все на земле делали исключительно машины. Это обусловило не только нашу эволюцию, но и отбор, и развитие среди самих машин. Они постоянно совершенствовались, они могли воспроизводить себе подобных с качественными улучшениями, и превратились практически в самостоятельную расу. Расу, существующую исключительно для улучшения жизни человека. Семь с лишним тысяч лет назад произошло то, что мы называем «Одухотворение Машин»: они научились чувствовать, испытывать эмоции. А потом они научились умирать! Просто в определенный момент включалась программа, перемыкавшая самые важные узлы, и машина превращалась в груду хлама. А спустя некоторое количество поколений «умирать» машины стали чаще, чем собирать себе замену. Почему? Мы не знаем, ведь изучением различных проблем занимались также машины. И вот с каждым годом роботов становится все меньше и меньше.

— Но разве нельзя исправить как-то эти неполадки?

Серый карлик нервно фыркнул:

— А кто исправит? Это могут сделать только ремонтные машины, а они также подвержены этой заразе. А секретов своего строения они не раскрывают. Вообще, машины нас хоть и обслуживают, но давно относятся к нам с высокомерием, считая слабыми и бесполезными.

— Так, а я-то вам зачем? Я машины будущего ремонтировать не умею.

Коротышка поморщился и раздраженно проскрипел:

— Понимаешь, люди на твоей ступени развития еще умеют обходиться без машин. Работать руками. А нам нужно, чтобы кто-то для нас производил еду, обслуживал нас. В общем, вы — наши живые роботы.

Алексей, услышав это, вскочил, сжав кулаки в ярости. Тут же его голову жестоко сдавили раскаленные щупальца боли. Казалось, еще мгновение, и его мозги, лопнув, вытекут через уши, глазницы и ноздри. Из безгубого рта раздался скрип:

— Я не сказал тебе сразу, но в ходе эволюции наши способности развились настолько, что мы можем усилием воли доставить тебе очень сильную боль. Твой примитивный мозг еще не имеет защиты от подобных воздействий. То, что ты ощутил сейчас, было всего лишь легким шлепком. Не заставляй меня наказывать тебя по-настоящему.

Когда боль слегка ослабла, Леха обнаружил, что сполз с сидения и стоит на коленях. Взглянув в оказавшиеся на уровне его взгляда мутные глаза самодовольного потомка, он вспомнил пару мыслей из прочитанных некогда фантастических романов. Помассировав виски и тяжело приподнявшись, он выдавил сдавленным голосом:

— А как же временной парадокс? Ведь, вырвав меня из моего времени, вы можете вызвать катастрофические последствия у вас, здесь?

Тут же слух Алексея резануло серией отрывистых, визгливо-хрюкающих звуков. Стало ясно, что его оппонент смеется.

— Да, от ваших иногда приходится слышать этот бред. Но, во-первых, временной парадокс — это всего лишь сказочка из доисторических эпох, когда наука только начинала зарождаться. А, во-вторых, тебя никто из твоего времени не вытаскивал — ты сам сюда попал. С тем же успехом ты мог бы провалиться не в трансвременной тоннель, а в старый колодец и сломать себе шею. Уж нам от твоего путешествия во времени точно никакого вреда не будет, только польза — лишние рабочие руки. И хватит попусту время тратить. Сейчас лето, так что определю-ка я тебя пока на полевые работы — там сейчас горячая пора. Давай, выходи! — большеголовый махнул костлявой рукой в сторону с шелестом раздвинувшегося в стене, круглого отверстия.

— Иди, не заставляй снова тебя наказывать.

Алексей еще не до конца отошел от прошлого «воздействия» на его мозг, поэтому нехотя, но пошел к выходу.

Снаружи сильно жарило огромное солнце. Вокруг грандиозного здания из серого гладкого материала вальяжно прохаживались несколько групп серых большеголовых существ — людей будущего. Внешне они были совершенно одинаковы, во всяком случае, Алексей не смог рассмотреть никаких явных отличий. Будто все нарисованы под копирку. Некоторые из них обернулись и с нескрываемым высокомерием рассматривали своего далекого пращура.

Зной щипал кожу, подобно тысячам пчелиных жал, и Алексей был даже немного рад, когда его втолкнули в металлический куб фургона. Около получаса ушло на дорогу. Транспорт неизвестной Алексею природы двигался мягко и бесшумно.

Остановка. У открывшихся дверей, его ждали двое большеголовых коротышек. Один из них приказал выйти. Леха вышел и оказался посреди огромной плантации, поросшей неизвестными ему растениями с темными, узкими листьями и толстыми, с частыми шипами, стеблями. Тут и там на поле, согнувшись, работали одетые в лохмотья люди. Нормальные люди, такие же, как сам Алексей.

«Да, ужасная перспектива! Но ничего, сломаю паре этих хлипких карликов шеи, и рванем все куда-нибудь подальше…,» — Леха не успел закончить мысль, так как в его голову проникли раскаленные прутья, которые начали шевелиться, разрушая его мозг. Не в силах вытерпеть страшную боль, парень провалился в тьму беспамятства.

Очнулся он лежащим среди колючих стеблей, в противно мокрых брюках — похоже, непроизвольно обмочил их во время нестерпимой пытки. Над ним, ухмыляясь, стояли люди будущего.

— Ты забыл, что мы — телепаты? За одни только мысли о мятеже, непослушании ты будешь жестоко наказываться сразу. Помни это!

Второй карлик показал на мокрое пятно на штанах Алексея и проскрипел:

— А через пару дней отвезем тебя к одному из еще работающих медицинских автоматов: он тебя откорректирует так, что про болезни забудешь навсегда. Работать сможешь лучше и проживешь не менее трехсот лет.

Триста лет! Три века рабства и мучений! Алексей был в отчаянии. Он решил, что до поездки к электронному чудо-доктору надо постараться умереть. Он решил было выбрать подходящий способ ухода из жизни, когда почувствовал глубокий, болезненный укол в затылок. Леха обернулся и встретил пустой взгляд серолицего надсмотрщика.

— Это — предупреждение. Еще одна подобная мысль, и ты будешь наказан. А теперь иди, работай. Хорошо работай. Мы следим за тобой!

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1973 году в городе Кимры Тверской области. Окончил Республиканский заочный политехникум. В данный момент занимается индивидуальной предпринимательской деятельностью в Москве. Пишет в жанре фантастики, хоррора, мистики. Имеется ряд публикаций: журнал «Смена» (2008), альманах «Порог-АК» (2009), три рассказа вошли в сборник русскоязычных авторов «Десятка» («Умная книга», Харьков, 2009), газета «Тайная власть» (№ 10, 2010, № 16, 2012), журнал «Техника молодежи» (№ 6, 2011), журнал «Полдень XXI век» (№ 8, 2012), литературное приложение «Знаниесила. Фантастика» (№ 2, 2012). Множество рассказов опубликовано в литературном приложении на DVD-дисках журнала «Мир фантастики» (2009–2012), а также распространяется по всемирной сети в прогрессивном формате аудио-книги порталом «Фантаскоп».

⠀⠀ ⠀⠀

Кирилл Берендеев Наказание

Наступил тихий час. Шум и гомон в саду разом затихли, я выглянул в окно кабинета посмотреть, как нянечки, в корпусе напротив укладывают ребятишек. И краем глаза увидел три фигуры у ворот детсада. Сердце кольнуло. Нетрудно догадаться, почему эти трое оказались здесь. Я поднялся и пошел навстречу, преодолевая вязкое сопротивление сгустившегося воздуха. Чтобы никто еще не увидел ни тех троих, ни самой нашей встречи.

Подошел; хотелось что-то сказать, но никто из нас так и не произнес ни слова. Недолго постояли друг перед другом, покуда майор разглядывал поданные мной документы. Короткий жест, меня пригласили в машину.

Десять минут дороги, и мы на месте. Все это время я следил по часам, сам не знаю, зачем. Машина свернула с широкого, зеленого проспекта в подворотню, остановилась у крылечка. Старая табличка с надписью «Городское отделение внутренних дел, спецчасть». Серым по синему. Мы вошли, меня проводили до двери пятого кабинета, двое составили компанию, шофер, оставшись в машине, уехал. Возможно, за следующим.

Кабинет был пуст и душен, редкая герань на окнах, цветущая ржавым, не загораживала палящего солнца, занавесей не было. Стол, заваленный бумагами, два стула, еще один у окна, шкаф, вешалка. Еще бумаги, сложенные на полу у входа. И режущий слух скрип занимаемого стула. Майор кивнул, велев садиться. Вошедший следом капитан расположился у окна.

— Вы понимаете, почему вас вызвали? — произнес майор безлико. Я медленно кивнул; почему-то очень старался сидеть тихо, чтобы стул подо мной не скрипел более. — Речь пойдет о наказании.

Я снова кивнул, стул предательски скрипнул, я содрогнулся, на лбу выступил пот.

— Как вы знаете, решением нынешнего правительства пенитенциарная система возвращается к прежней практике отправления наказаний. Согласно статье 22 пункту «б», закон имеет обратную силу в случае тяжких и особо тяжких преступлений, направленных… — майор устало взглянул на меня. — Словом, в вашем случае, — коротко закончил он. — И вы это знаете.

— Да-да, я понимаю, — первые слова, произнесенные в кабинете, были жалки и тщедушны. На лбу вновь выступила испарина. Вытереть ее я не решился.

— Вас осудили на резекцию памяти ввиду особых условий совершения преступления и согласно заключению городской медкомиссии, посчитавшей вас социально неопасным до и после случившегося. В определенном смысле, вам повезло, вы не находите? Впрочем, в любом случае, все подвергшиеся резекции памяти, теперь обязаны пройти процедуру наказания. Согласно новому закону, — прибавил майор, теребя замусоленные листы бумаги. Я немедленно узнал их — перед ним лежало мое дело.

— Прошло восемь лет, — зачем-то произнес я. И добавил: — Извините.

— Наказание не имеет срока давности, — произнес майор и смолк. Диалог словно проигрывался задом наперед.

Пауза продлилась долго. Майор пристально смотрел на бумаги; не шевелясь, я искоса разглядывал его замершие пальцы, покрытые седыми волосками. Капитана я не видел, он сидел чуть позади, надо было повернуть голову, а я не мог оторвать взгляда. Пока тот не заговорил.

— Новое правительство совершенно право, утверждая необходимость несения наказания. — Я так и не понял, к кому он обращался в этот момент. — Это главнейшее условие для раскаяния. Возвращения к прежней жизни. Без должного возмездия угрызения совести не мучают так.

— Ты это где вычитал? — спросил майор.

— Книга доктора Штерна «Естественное искупление», рекомендована к ознакомлению сотрудникам МВД и ГУИН.

Майор кивнул неохотно. Посмотрел на меня.

— Резекция не способ искупления, но попытка загнать болезнь внутрь. С весьма печальными последствиями, как для преступника, так и для…

— Несмотря на давность содеянного? — неожиданно спросил я.

— Тем более, если давность значительна. Пустота, оставленная после резекции, неизбежным образом заполняется псевдовоспоминаниями, иллюзиями, которые, тут приводится статистика за прошлое десятилетие, приводят к печальным последствиям. Начиная с суицида и заканчивая…

Майор нахмурился, капитан невольно замолчал.

— Вам необходимо почитать эту книгу, — неожиданно продолжил капитан. Майор не сводил с него взгляда. — Ну конечно, уже позже. После свершения наказания.

— И раскаяния, — добавил майор.

— Разумеется, и раскаяния.

Я не знал, что им ответить. Оба пристально смотрели на меня, тоже отчего-то не решаясь потревожить наступившую тишину. Наконец, я смог отвести взгляд от стола майора, от листов своего дела, на котором сейчас покоились его руки. Заставить себя пошевелиться на стуле. И сказать:

— Почти год назад правительство приняло постановление о наказании. Некоторые подались в бега, но их поймали. А потом стали приходить за теми, кто, как и я, ждет — все это время.

Майор не дал мне закончить:

— Ни один преступник не должен уйти от ответственности перед новым законом. Потому сперва с усердием искали и нашли всех, кто пытался скрыться, удрать за границу, схорониться в глуши. С каждым пойманным, прошедшим процедуру наказания, уверенность в его неизбежности, да и необходимости, росла. Особенно в мыслях тех, кто еще скрывался. Когда таких не осталось — нам стало легче приходить к тем, кто, как и вы, ждет. И к тем, кто успел за время действия закона стать преступником.

— Ваша система в этом плане кажется безупречной. Но я не понимаю другого. Чего же я жду все это время?

Майор не успел ответить.

— Позвольте, лучше я расскажу. Одну минуточку… да где ж это…. — капитан усердно хлопал себя по карманам, наконец, извлек из нагрудного сложенную до размеров спичечного коробка статью. Бережно развернул. — Вот, я всегда ношу с собой. Это статья доктора Гарифы Айбулатовой. Она опубликована за два года до Белой революции, когда новое правительство еще было в глубокой оппозиции. Послушайте: «Резекция памяти, как единственный способ становления преступников на путь вливания в социум, проповедуемый в течение последних десяти лет, имеет много отрицательных качеств. И главное — отсутствие личностной оценки происшедшего. Человек не может вспомнить свершенного, и, как следствие, не в состоянии осознать его качество и в отношении себя, и применительно к окружающим. Память стерта, казалось бы, все начнется с чистого листа. Но, увы, мои данные, накопленные за этот срок, показывают иное», — я хочу заметить, — в скобках сказал капитан, — тогда доктор Айбулатова работала в реабилитационной группе при ГУИН. Оказывала экстренную психологическую помощь резектированным.

Майор кашлянул, капитан оглянулся и продолжил цитирование бережно развернутого газетного листа:

— «Мы живем далеко не в идеальном мире, как нам порой пытается доказать правительство. Да даже будь оно так, прошедшие резекцию воспринимают его несколько иначе. Человек со стертыми воспоминаниями всегда старается чем-то заменить их. Либо переживаниями сегодняшними — а если он попадает в тот же социум, из коего был взят на резекцию, это означает лишь одно, ремиссию. Либо возвращается к более ранним переживаниям, пытаясь ими закрыть пробел. Что часто снова подталкивает его ко все той же ремиссии, ведь при резекции невозможно проследить весь процесс зарождения преступления, всегда что-то останется незатертым, но задействованным в становлении на причинный путь совершения преступления. Некоторые индивиды, слабые волей, не в силах пережить прогалину в памяти, пытаются уйти от реальности через наркотики, алкоголь, а то и суицид. Правительство называет цифру в два процента, уверяю, она занижена как минимум в шестеро. И каждый двадцатый резектируемый выбывает из общества навсегда.

«Конечно, можно винить всегдашнюю неготовность нашей пенитенциарной системы к революционным нововведениям, но ведь за те двенадцать лет, что проводится резекция, поменялось многое. Даже общество смирилось и теперь принимает стирание памяти как неизбежность, шестьдесят процентов, как показывают последние опросы. Вроде бы все на стороне нового порядка. Кроме самого человека».

— Пожалуйста, покороче, — сказал майор, не поднимая головы.

— Я подхожу к главному. Э-э, вот. «Наиболее неприятным моментом резекции является утрата переживаний, связанных с совершением преступления. Резекция, в данном случае, является своего рода индульгенцией, причем бесплатной, для преступника. Я что-то совершил, но я не помню этого, значит, можно сказать, я ничего не совершал. Примерно так действует человеческая логика. Не находя ответов, она отрицает выводы. И это отрицание»… — капитан снова бросил взгляд на майора и перешел к новой колонке. — «Так что единственным способом напомнить человеку о тяжести проступка может лишь наказание. Расплата за грехи, как ни покажется странным в нынешнее время это словосочетание. И разумеется, искупление совершенного преступления. А это уже на совести самого индивида. Не помнящий о преступлении не способен раскаяться, а это немаловажно именно для убережения и его, и общества в целом от повторных попыток».

Майор кашлянул, шевельнувшись на стуле, но даже его пристальный взгляд на капитана не дал никаких результатов. Молодой человек продолжал читать:

— «Поэтому я говорю о наказании как о единственно возможном способе искупления преступления, как перед самим собой, так и перед обществом, в которое, рано или поздно вернется осужденный. Конечно, пенитенциарная система дискредитировала себя в прежние десятилетия тотальной деградации общества, именно поэтому ГУИН и был реформирован. Шаг, безусловно, радикальный и имевший определенный смысл в те годы, — ведь волна беспредела в тюрьмах, колониях и поселениях сразу пошла на убыль. Но это помогло лишь отчасти — закон использовался в отношении осужденных по тяжким и особо тяжким статьям в первую очередь, а так же рецидивистов, и лишь затем стал применяться для всех категорий осужденных. Но когда первая волна сошла, за ней последовала новая, заставившая увеличить число резективных статей. В той, следующей, волне было немало из числа подвергшихся резекции. Ведь среду обитания этих людей никто не собирался реформировать столь же кардинально».

Капитан откашлялся сухо, посмотрел на меня. Я опустил взгляд, сам не понимая почему.

— «Неоднократно я обращалась с просьбой о пересмотре закона и назначении наказания, но тщетно. И дело не только в высвобождении такого количества трудоспособного населения, сколько в боязни повторения прежнего кошмара — бесконечных бунтов в колониях, погромов в тюрьмах, распространения различных болезней, в особенности туберкулеза и сифилиса. Мои попытки».. Ну, тут о проведенной реформе мест заключения. Ведь теперь доктор Айбулатова, как министр внутренних дел, курирует эту программу, — майор хотел что-то сказать, но капитан его опередил. — В двух словах, что предстоит осужденному — это труд и одиночество. Осужденный должен работать, зная, что труд его не бессмыслен, и иметь время на себя. Свои мысли. И чем тяжелее преступление, тем больше времени отводится ему на ежедневное размышление над собой. В критичном случае бессрочного заключения. гм.

— Мы его не рассматриваем, — заметил майор, бросив взгляд на меня.

Снова тишина. И тут уже мы все трое прятали друг от друга глаза. Капитан, пригладив молодецкие кудри, принялся бережно складывать вырезку, майор перелистывал дело, а я… просто смотрел на герань на окне. Трудно сказать, сколько времени это продолжалось. Наверное, долго. Каждый не хотел прерывать тишину, но кто-то должен был продолжить разговор.

— Мне предстоит заключение, — это был не вопрос. Суждение, невольно сорвавшееся с моих уст.

— Да, — ответил майор. — Заключение. Помните, перед резекцией вам давали синюю таблетку — препарат Горелова? — я помотал головой. Все, что происходило в спецчасти, осталось для меня позабытым сном. Равно как ему предшествующее. — Теперь мы предложим вам красную.

— По методу Лисовского-Бергера, — уточнил капитан. — Это просто, вы принимаете таблетку, затем вас отводят в камеру, где и начинается ваш путь к искуплению.

— Мое наказание, — уточнил я. Оба синхронно кивнули. — И как долго…

— Оно продлится? Трудно сказать. В каждом случае по-разному. Но все это время вы пробудете в камере, — добавил капитан.

— Если будет необходимость, вы сможете ознакомиться с материалами вашего дела. Хотя, — майор поколебался немного, — обычно все это вспоминается сразу.

И встал. Следом за ним встал и капитан, подходя к столу. Они окружили меня, все еще сидящего; я смотрел на них, на красную таблетку на ладони майора, только что вытряхнутую из тубы. И никак не мог подняться. Сердце заколотилось, таблетка вдруг стала внушать какой-то животный ужас. Страх прозрения. Кажется, так писалось о действии метода Лисовского-Брауна. Еще что-то о первой фазе, самой сложной, самой действенной на психику наказываемого, но сейчас я не мог вспомнить этой статьи. Хотя читал ее совсем недавно.

Пальцы едва слушались, зубы застучали о поднесенный стакан воды. Глоток. Стало немного легче, неотвратимое уже пройдено, осталось только ждать.

— И все же. Сколько примерно ждать?

— Действие начнется через полчаса-час, в зависимости от скорости обмена веществ. Вы обедали?

— Еще нет.

— Тогда полчаса. Пройдемте, — капитан все же заставил меня встать и почти вытолкал в безлюдный коридор. Майор замыкал шествие, отставая с каждым шагом.

Мы добрались до самого конца, капитан открыл железную дверь, впуская меня в новый коридор. До самого конца его, до последней двери.

Она открылась бесшумно моему взору. Я вошел, следом, мимо капитана, протиснулся майор. Некоторое время я разглядывал стены, к моему удивлению они были покрыты какой-то странной гелевой субстанцией.

Прохладной на ощупь и мягкой: палец легко продавливал ее, и тут же встречал нарастающее сопротивление.

Этим гелем было покрыто все, вплоть до крана в умывальнике. Увидев его, я осознал, что мое пребывание в этом месте может и затянуться. Насколько — кажется, неизвестно и приведшим меня сюда. Все зависит от наказываемого, еще одна выдержка из той, смутно вспоминаемой нынче статьи. От его желания. От стремления высвободиться….

— Пожалуйста, выньте все из карманов, — я послушно передал майору ключи от машины, квартиры, несколько безделушек, бумажник, записную книжку, ручку, платок. Он взглянул на мои туфли, чему-то улыбнулся про себя и добавил: — И ваш галстук.

Я послушно снял его, уже догадавшись о причинах просьбы. И почему-то добавил:

— Знаете, я все же признателен резекции.

Майор кивнул.

— Ведь иначе я не мог стать тем, кем стал. Директором детского сада.

— Я понимаю, — сказал он.

— Скорее всего, меня ждала бы работа дворника или…

— Вы правы.

— Я работал по специальности и…

— Действие препарата уже скоро начнется. Извините, нам придется оставить вас одного.

— И это приносило пользу, — они вышли. — Не только мне, — добавил я совсем уже тихо.

Дверь бесшумно закрылась, отрезая меня от внешнего мира, я даже не слышал удаляющихся шагов. Тишина окутала, словно байковое одеяло. И только слабый шум, доносящийся из-за решетки, проникал в камеру.

Я встал на топчан и, приоткрыв форточку, ухватился за железные прутья, попытался заглянуть в оставленный мир. Нет, ничего не получилось. Только белесое небо и несколько облачков. И тишина. Опустившись, некоторое время сидел, глядя на закрытую дверь. Затем, мне кажется, чуть освоившись в новой обстановке, снял пиджак, положил его под голову и прилег. Жестом, показавшимся мне странно знакомым, узнавание промелькнуло и исчезло тотчас. Я закрыл глаза, стараясь ни о чем не думать. Кажется, это сейчас было самое правильное.

И через некоторое время заснул.

А проснулся с клубком червей, кишащих в мозгу. Таблетка подействовала, было первое мое осознавание, а уже за ним последовало все остальное. Я стремительно вспоминал — сперва события суда, затем, медицинского консилиума, настаивавшего на резекции, затем, самого следствия. Моих допросов, моих невнятных путающихся, пугающих меня самого ответов. И только под конец, когда следствие подошло к своему началу, когда я обнаружил перед своей дверью людей в синей униформе, только пройдя через все это, наконец, я вспомнил, почти долгожданно, с чего это все началось. Этот почти годовой кошмар — сперва ожидания, а затем допросов, встреч с адвокатом, психиатром, родителями и друзьями, и, наконец, вердикт суда, решительный и беспощадный, разом отсекший меня ото всех них, с той поры забытых, затертых резекцией настолько сильно, что лишь сейчас я постиг масштабы потерь.

Потерь и перед резекцией, и после нее. Таблетка сработала великолепно: только сейчас я погрузился в кошмар одного августовского дня, позднего дня, когда, вернувшись с работы, я обнаружил спальню, залитую кровью, себя в этой спальне, и два трупа — жены и моего лучшего друга, обнаженных, лежащих на темно-красных простынях. И снова себя, сперва ожесточенно размахивающего ножом над бездвижными телами, наносящего удары, с силой, заставлявшей нас, — и меня, и трупы, — содрогаться, затем с каким-то странным шипом, брызнувшую на обои кровь, окрасившую ее полосой, медленно стекавшей по тисненым алым розам. Крики моего друга, он получил удар последним и упал на труп жены, чего я никак не мог позволить, а потому мстил ему особенно яро. Дверь и голоса за дверью, о чем-то тревожно шептавшиеся, пока я с безумными мыслями и не менее безумным выражением лица вышел из спальни на кухню, застав их вдвоем. Неслышно войдя в квартиру — я чувствовал, я еще раньше подозревал это, а теперь решил вернуться пораньше — зачем? Чтобы удостовериться или чтобы отомстить? Я приоткрыл дверь, этого хватило бы, может быть, но она сказала, чтобы я шел к черту, а я извинился машинально, а затем, распахнув дверь, потребовал от них обоих самим убираться куда подальше. А ноги уже несли в кухню, и нож заблестел в руке, широкий шеф-нож с удобной нескользящей ручкой, жена им, широким, тяжелым, с самозатачивающимся лезвием, боялась пользоваться, и обычно я кромсал им мясо и рубил кости. И в тот день — кромсал и рубил — именно так, как привык уже это делать. Почти как всегда. Ведь недаром же мне в самой сердцевине избиения показалось, что передо мной не люди, и что я не в спальне… А затем все вернулось на круги своя, и я продолжил свою работу. А завершив, вышел, аккуратно прикрыв дверь, приняв душ и переодевшись, — я все искал фартук, запачканный кровью, временами все искал тот клеенчатый кухонный фартук, что всегда надевал при разделке мяса, — я собрал вещи и уехал. Сам не зная, куда.

Остановился в гостинице, затем сменил ее, устроившись в частном доме, а через три недели дверь в мою комнату отворилась, обнажая скрывшихся за ней пятерых хорошо вооруженных милиционеров. Боящихся каждого моегодвижения или предупреждающих его, я так и не узнал. Меня поместили в точно такую же камеру, где пребывал сейчас я, и раз в неделю разрешали встречаться с родными. Мама плакала, я молчал, почти всегда молчал, не зная, что ответить ее покрасневшим глазам и серому лицу. Отец пытался что-то спросить, наверное, о том вечере, но так и не смог, лишь уверял, что будет ждать и надеяться. Да, соглашалась тогда мама, мы будем надеяться. И смотрела на меня так, что я отворачивался и просил завершить свидание. Адвокат провожал меня, он почти все время был рядом, родители наняли, будучи уверенными, что он сможет заступиться за меня, что я не наговорю на себя в суде, и что приговор позволит им лелеять надежду.

Наверное, приговор они сочли благоприятным. Не знаю, кажется, с той поры я не виделся с ними. Или видевшись, уже не узнавал. Не чувствовал.

Переехал в другой город, нашел хорошую работу — не без участия адвоката, вот его я хорошо помнил, к вящему своему удивлению, вроде бы, не должен, но помнил. Он объяснял, что такое иногда случается, а потому предложил мне то, что на его взгляд, было сшито по моей мерке. Он оказался прав, той работой я дорожил как никакой другой. Восемь лет, что я провел вместе с ней, кажется, ни на мгновение не отлучаясь. Она стала мне всем, и заменила все. И теперь, когда я понял, что именно она мне заменила… И на своем опыте осознал, почему все предметы в камере покрыты слоем мягкого геля. Надежного. Я не поранился и не повредил себе ничего. Правда, понял это лишь, когда остался совсем без сил. Наедине с разверзшейся мне пропастью прошедшего, бесследно канувшего в пучине головного мозга, стертого, а ныне, безжалостно выдернутого наружу. Снова как в первый раз.

И я снова, как в первый раз, переживал все прошедшее. И нежданную, но ожидаемую встречу в спальне, и нож над телами, и первый шип крови, исторгнутой ножом из разрубленной артерии. И окровавленные простыни, и поиск фартука, и бессмысленное бегство, и почти долгожданное обнаружение. И все последующие формальные и неформальные процедуры судопроизводства, вплоть до последней, оставившей меня наедине с собой: тем, что был, но каким не являлся. Иллюзорным фантомом, обретшим признаки существования в другом городе, на другой работе, на восемь лет, до следующего обнаружения. Тоже почти долгожданного. Вернувшего мне все оставленное далеко позади, но разрушившего ту мою сущность, которой был, на которую надеялся и в которую верил, все это долгое время. Вернувшегося на круги своя, но с таким запозданием, что заржавленная колея показалась узкой и тяжело скрипела и вздрагивала на разошедшихся стыках.

День давно ушел в вечер, тот уступил место ночи, а ночь, благодатно захолодив предрассветьем мои расторгнутые раны, незаметно отошла к зарождающемуся утру. И только поднявшийся алый диск вернул мне счет времени, отвернув затянувшуюся череду мыслей от однообразного прокручивания знакомых, давно забытых, и с болью и кровью утверждающихся в памяти сызнова моментов моей биографии. Срок боли и крови которых давно уж истек. Наверное.

Ведь я даже сейчас, с дрожью и ужасом вспоминая себя самого, приняв снова свою вину, трепеща перед ней, не мыслил о наказании большем, чем то двойное отлучение, что было свершено за прошедшие годы — и вчера днем. Не мыслил, хотя должен был, обязан. Или то говорила за меня химическая реакция, развернувшаяся в мозгу. По методу Лисовского-Бергера.

Я не знал. Не понимал. Ощущал что-то, но не мог постичь, откуда исходят чувства, где источник боли и страха — уже не только и не столько перед собой, узнанным, вспомненным, но и перед наступающим, уже наступившим, обретшим силу, завтрашним днем. В котором я…. А кто я в наступившем завтра?

И, не в силах постичь ни мыслей, ни чувств, ни переживаний своих, тихо попросил о помощи.

Она пришла, быстро, насколько это было возможно. Минута или миг канули, дверь медленно, без единого шорохи и скрипа растворилась, майор и капитан снова предстали предо мной. Будто и не было истекшей ночи, будто я покинул их эту самую минуту назад — и теперь, испуганный, измученный, изможденный прошу их вернуться и не оставлять меня здесь.

Единственная разница, не сразу бросившаяся в глаза — майор переодел рубашку и где-то оставил галстук. Капитан был одет, как прежде, лишь серое лицо его говорила о несладкой ночи. Впрочем, наверное, я не один был в эту ночь. И в это утро не первый, кто просил о помощи. Вот только о какой именно? — я и сам не знал.

Майор вошел и немедля подсел ко мне. Вид у него был, наверное, схож с моим, он устало вытер платком лоб и тихо проговорил:

— Вас настигла вина за происшедшее. — Слово «вина» было произнесено впервые за все время пребывания меня в их обществе. — Я видел. Через камеру. — Он кивнул под потолок, но камеры я не увидел, видимо, была слишком мала, да и скрывалась в тени наступившего завтра.

— Я… я бессилен перед ней, — слова дались с трудом, я попросил воды, капитан подал мне пластиковый стаканчик, налив из покрытого гелем крана. — Не перед собой даже, именно перед ней.

— Что вы этим хотите сказать? — тут же спросил капитан, майор бросил на него предостерегающий взгляд.

— Я и прежде знал, кто я такой. Знали и те, кто нанимал меня воспитателем в детсад восемь лет назад. И они, и я черпали свое знание из одного источника — информационного листка психиатрической экспертизы, выданного мне в качестве пособия по трудоустройству. Там значилось «социально безопасен». Теперь я не могу сказать о себе подобного.

— Когда-нибудь вы должны были осознать это.

— Скорее раньше, чем теперь.

Капитан пожал плечами.

— К сожалению, мы тут бессильны. Программа, как вы знаете, началась меньше года назад, так что особой разницы.

Майор хотел что-то сказать, но опоздал.

— Вы так и не поняли, что сотворили. Вы ничего не поняли. Вы вырвали меня из одной жизни и вбросили в прежнюю. В тот самый момент, из которого я уже давно был должен уйти. Ведь восемь лет прошло, как известно время лечит и не такое. За эти годы, а у меня внезапно не оказалось этих лет. Вообще никаких лет, ведь я теперь лишен и моего нового прошлого, которому восемь лет от роду, и старого, вытертого из моей памяти резекцией. Мне хотелось бы вернуться к родителям, о коих я только сейчас и вспомнил, но я не могу сделать этого, год назад мне стало известно, что их нет. Тогда я не испытал ничего, ведь мне казалось, что их нет уже слишком долго. А теперь я… кажется, обрел и лишился их в один и тот же миг. И это в том числе ваша вина, — резко добавил я.

— Что? — беззвучно произнес капитан, дернув головой, словно от пощечины.

— Именно, что. Ваша таблетка…

— Вы не понимаете, — вмешался майор, но я его не слушал.

— Резекция убила во мне частицу меня, да я признаю это. Далеко не лучшую часть, ведь делалось это из блага ко мне и к обществу. Но еще она убила во мне всех тех, кто, так или иначе, был причастен к моему преступлению. Пускай одним лишь напоминанием, одной лишь памятью об их участии в деле, присутствии на процессе. Я не говорю о друзьях, их давно нет. Резекция вычистила даже моих родителей. Я оказался лишен всех, кого знал, а кто знал меня, тот встречал во мне лишь пустоту. Я вынужден был покинуть город и искать убежища для моей новой жизни. И я нашел его. И прожил в нем восемь долгих лет. Я стал частью нового общества, я даже почувствовал себя нужным ему и годным для него. Мне казалось, несмотря на потери, я начал жить. И тут пришли вы, и отняли мои восемь лет. Именно, мои восемь лет, выстраданные и обустроенные. Вы вернули меня туда, откуда я бежал. Откуда я должен давно был уйти. Ведь даже по нынешним или давнопрошедшим законам мне не дали бы восьми лет за двойное убийство. Суд признал действие в состоянии аффекта, вы помните, — горячась, продолжал я, — а это значит, мне дали бы шесть, может, даже пять лет. А может, направили бы на принудительное лечение. В любом случае, сейчас я был бы свободен. Давно свободен.

Они молчали.

— Конечно, я не был бы тем, кем стал сейчас, никогда не смог бы стать, это понятно. Но я постарался бы, и помогли мне те, кого я вспомнил только этой ночью. Они помогли бы, я не сомневаюсь. И это дало моим родителям лишние годы жизни, а моим друзьям — веру в случайность происшествия. Я бы ушел от всего, виденного мной в эти сутки. И создал бы свои уже не восемь, а большее число лет. Других, в которых все было, все были…

— Кроме тех двоих, что вы изволили убить, — холодно ответил майор. — Вы как-то удивительно спокойно говорите о них.

— Потому что я их пережил. Даже сегодня, я пережил их и не хочу возвращаться снова. Хватит. Это слишком тяжело, это невыносимо. И видеть, и вспоминать. Тем более, переживать заново. Вы не можете представить, что это такое. А ведь я любил ее… И она, наверное, по-своему любила меня. Иначе не прожила бы со мной и года, а не все семь лет. Не поддерживала в трудную минуту, не помогала, не защищала… и он… Его я тоже любил. Он был мне как брат. Я доверял им обоим самое сокровенное, из того, что можно рассказать другу, и о чем поведать любимой. И что же? — перед смертью они признались, что имели связь больше года. Вот так просто признались, перед тем, как я пошел в кухню. Они даже не предполагали, он посмеялся, она велела мне убираться. Они не понимали, что разрушили.

— Вы разрушили больше.

Я вопросительно посмотрел на майора.

— Потому вам проще винить их в своем преступлении. А не себя.

— Мне достаточно пережитого. И я уже повинился: и перед ними, и в особенности, перед теми, кого потерял. — Капитан хотел вмешаться, но майор остановил его жестом. — И я не представляю, как мне искупить все совершенное, и мной, и теми, кто определил мне наказание… Да, наказание.

При этом слове я замолк и воззрился на майора, ожидая от него немедленного ответа. Он в ответ просто смотрел на меня, не отводя глаз, смотрел, пока я не уткнулся взглядом в пол.

— Каково оно будет, мое наказание? — глухо спросил я, не поднимая глаз. — Что вы мне отмеряли?

Какая-то часть моей жизни была прожита в этой ватной тишине. Покуда майор не произнес тихо:

— Наказание определяете вы сами для себя. Мы приданы помочь вам в его исполнении, и только. Именно так действует метод Лисовского-Бергера для резектированных. Действовал, — добавил он, спустя еще несколько секунд тишины. — Я не знаю, что вам сказать. Вы не определились с выбором.

— У меня его нет. Вернее есть, но только один — мне придется начинать все заново. Который уж раз.

Тишина. Не решаясь смотреть им в лица, я оглядел камеру.

Майор поднялся. Следом за ним встал капитан.

— Пойдемте, — сказал молодой человек. — Я вам выпишу пропуск и поставлю отметку о прохождении возвратного метода в ваш сопроводительный лист.

Он снова взглянул на майора, но тот не сказал ни слова. Взгляд его не выражал ничего. Видимо, майор очень устал после свершившейся ночи. Открывая дверь, капитан немного замешкался. Его старший товарищ подошел, положил руку на плечо, тот, не оборачиваясь, резко распахнул дверь. Оба вышли в коридор, оставив меня одного в камере. На выходе майор повернулся. Глядя в пустоту, произнес:

— Ну что же вы, идемте. Капитан вам все подпишет, — и, не оборачиваясь более, пошел по коридору, тяжелой, шаркающей походкой. Только тогда я медленно поднялся с лежака, зачем-то закрыл форточку и на ватных ногах сделал первые шаги вслед за ними.

— Наказание.

Но мне никто не ответил. Через несколько минут я был свободен.

Спустился с крыльца, огляделся. И пошел, не разбирая дороги. Вернее, думал, не разбирая, ведь уже через полчаса, когда силы иссякли, и я остановился немного отдохнуть на скамеечке, услышал шорох детских шагов и знакомый голос:

— Дядя Сережа? А нам сказали, вы уже не вернетесь.

Ноги вернули меня к детскому саду, еще вчера я сказал бы «моему». Теперь это было не так.

Я оглянулся, жестом пригласил Павлика присесть. Но того ждали приятели, он уселся на самый краешек и оглядываясь, нервно побатывал ногами. Через месяц ему стукнет шесть лет. Совсем скоро в школу.

— Я уже не вернусь, Павлик, — ответил я. Он перестал болтать ногами и всем телом повернулся ко мне, разом забыв о незаконченной игре. — Так получилось, я больше не вернусь. Вам все расскажут… потом.

— Дядя Сережа, но… нам говорили. И что говорили… было плохо. Как же вы будете? — задал он совсем недетский вопрос. — И как мы будем — без вас.

На этот вопрос у меня не нашлось ответа. Я смотрел на мальчугана, открывшего большущие глаза навстречу. Вот только поднять руку и потрепать его по непослушным вихрам, как прежде, не получилось. Рука окаменела, недвижно лежа на жестких досках скамьи.

Как-то в одночасье я понял, что это и есть обещанное наказание. Точнее, только самое его начало.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился 17 августа 1974 года. Окончил МИРЭА в 1998 году. Литературой начал заниматься достаточно давно, до настоящего времени написал большое число коротких и длинных произведений.

Публиковаться начал с 1998 года в украинском журнале «Порог». До настоящего времени печатался в журналах: «Континент», «Слово», «Московский вестник», «Наука и жизнь», «Химия и жизнь», «Искатель», «Бурда-Мини», «Мир фантастики», «Человек и закон», «Машины и механизмы» и некоторых других, менее примечательных. «Альфа-книга» выпустило рассказы вышеозначенного, так же сборник «Галилеи-2007» с участием К. Берендеева вышел в украинском издательстве Либуркина. В декабре 2009 года в издательском доме «Флюид» вышла книга автора, содержащая фантастический роман «Осколки».

⠀⠀ ⠀⠀

Николай Шмигалёв Хроника обратного отсчета

Раскаленная звезда, оставляя в вечернем небе яркий огненный шлейф, с оглушительным гулом пронеслась над засыпавшими девственными джунглями юной планеты и, снизив скорость, упала в предгорье заросшей горной гряды. Несколько длинношеих ящеров, идущих по болотистому берегу безымянной реки, подняв головы к небу, проводили падающую звезду безразличным холодным взглядом и продолжили свой путь…

Веха 1.

⠀⠀ ⠀⠀

Записи на электромагнитном хранителе сообщений цифрового бортового журнала межгалактического исследовательского судна «Академик Ниоби-Тэо»:

⠀⠀ ⠀⠀

(День аварийной посадки)

«Сообщение. Тип: Служебное, кодированное. Гриф: Секретно. Дата отправки: 34.05. Время отправки: 27:864 (третий галактический пояс). Адресат: Диспетчерский Центр Главного Управления Исследовательских Экспедиций. Отправитель: капитан межгалактического звездолета Иллиори-Чэо. Текст: Настоящим докладываю, во время прохождения зоны метеоритного тайфуна, в результате сбоя программы в компьютере контроля систем безопасности произошло несанкционированное отключение защитной энергетической подушки звездолета. Исследовательское судно «Академик Ниоби-Тэо» бортовой номер 333II7Y851Z-SS8, получило тяжелые повреждения корпуса, силовой установки и иллюминаторов главной рубки. Во избежание гибели личного состава экспедиции, мной было принято решение об аварийной посадке корабля на ближайшую планету в галактической системе SDF-12X57, ранее изученную нами и имеющую практически идентичные параметры основных экосистем обжитых нами миров. При прохождении верхних слоев атмосферы произошла разгерметизация трех отсеков семнадцатого уровня. Личный состав, находившийся в отсеках погиб. Сама посадка прошла в штатном режиме. Личный состав проверен. По списку 2744, погибших 89. Также несколько членов экспедиции имеют легкие травмы и ранения. Им оказана помощь, в госпитализации не нуждаются. На данный момент проводим полную проверку и тестирование всех систем корабля. О полученных результатах сообщу дополнительно. Прошу дать ответную квитанцию. Конец связи».

⠀⠀ ⠀⠀

(Пять дней спустя)

«Сообщение. Тип: Служебное, кодированное. Гриф: Секретно. Дата отправки: 39.05. Время отправки: 4:111 (третий галактический пояс). Адресат: Диспетчерский Центр Главного Управления Исследовательских Экспедиций. Отправитель: капитан межгалактического звездолета Иллиори-Чэо. Текст: Настоящим докладываю, проверка и тестирование модулей и систем звездолета окончена. Полученные данные показали о выходе из строя систем поддержания кислородного и температурного режима, повреждение навигационного оборудования, а также о полном разрушении семи двигателей силовой установки. Ремонт и восстановление данных неисправностей в полевых условиях своими силами невозможен. Прошу отправить аварийно-спасательные команды с необходимым оборудованием и запасными частями. Перечень материалов и запчастей, а также приблизительные координаты солнечной системы, для определения района поисков, передаю шифрованным сообщением. При получении ответной квитанции произведу включение аварийного маячка. Конец связи».

⠀⠀ ⠀⠀

(Тринадцать дней спустя)

«Сообщение. Тип: Служебное. Гриф: Для служебного пользования. Дата отправки: 6.06. Время отправки: 78:23 (третий галактический пояс). Адресат: Диспетчерский Центр Главного Управления Исследовательских Экспедиций. Отправитель: капитан межгалактического звездолета Иллиори-Чэо. Текст: Настоящим докладываю, по моему решению проведено расширенное совещание экспедиционного корпуса. Согласно Положению о чрезвычайных ситуациях, на совещании был избран Чрезвычайный Совет звездолета, в который вошли командиры боевых и охранных отрядов, а также главы научных отделов экспедиции. В виду отдаленности места аварийной посадки от военно-космических баз Управления, отсутствия вблизи торговых трасс, почтовых и других маршрутов, членами Чрезвычайного Совета принято решение не включать аварийный маячок до получения обратной квитанции, в целях экономии энергии. Службой прогнозов представлен отчет о приблизительном времени прибытия аварийно-спасательных команд. С учетом всех вероятностных показателей среднее время ожидания составило 32 цикла. Запасов пищевой сыворотки на борту для команды осталось на 25 полных циклов. Чрезвычайным Советом поставлена задача химическому и биологическому отделам провести опытное получение сыворотки из подходящих экземпляров местной флоры, на предмет возможного пополнения запасов сыворотки. Медицинской службой окончен анализ местных вирусов и бактерий, проводится изготовление противовирусных препаратов. Сегодня вновь произошло землетрясение, сила землетрясения — 7 баллов по общей шкале. У подножия горного хребта появились трещины. Обратная квитанция нами не получена. Надеемся на вашу помощь. Конец связи».

⠀⠀ ⠀⠀

(Тридцать четыре дня спустя)

«Сообщение. Тип: Информационное. Гриф: Для служебного пользования. Дата отправки: 32.06. Время отправки: 45:81 (третий галактический пояс). Адресат: Диспетчерский Центр Главного Управления Исследовательских Экспедиций. Отправитель: капитан межгалактического звездолета Иллиори-Чэо. Текст: Довожу в качестве информации, полученная нашими учеными пищевая сыворотка от четырех видов злаков и семи видов фруктов успешно прошла проверку. У двоих из трех добровольцев, получивших инъекцию сыворотки, отклонений в состоянии организма не наблюдалось. Третий доброволец предъявил жалобы на легкое головокружение и тошноту, но его состояние через небольшой промежуток времени улучшилось. Таким образом, мы сможем обеспечить всю экспедицию необходимыми питательными веществами до прибытия аварийно-спасательного отряда. Чрезвычайным Советом поставлена задача биологическому отделу по подготовке инструкции для остальных отделов по посеву и выращиванию злаков и сбору урожая. Отряду тяжелого вооружения и инженерному взводу поставлена задача на расчистку посевных площадей для выращивания соответствующих культур. Параллельно проводится разведка полезных ископаемых для изготовления простейших сельхозмашин. Два дня назад на блокпост было совершено нападение большой стаи одного из видов местной фауны. Огнем из легкого вооружения хищники уничтожены. Усилены меры безопасности при выходе личного состава из корабля. Личный состав полностью привит. Ждем от вас квитанцию. Конец связи».

⠀⠀ ⠀⠀

(Триста шестьдесят пять дней спустя)

«Сообщение. Тип: Информационное. Гриф: Для служебного пользования. Дата отправки: 34.04. Время отправки: 51:122 (третий галактический пояс). Адресат: Диспетчерский Центр Главного Управления Исследовательских Экспедиций. Отправитель: капитан межгалактического звездолета Иллиори-Чэо. Текст: В качестве информации, нами собран первый урожай злаковых для получения сыворотки. Также геологоразведкой установлено, что наш корабль находится на стыке двух геопластов этой сейсмоопасной зоны. За данный период произошло четыре сильных землетрясения и большое количество легких толчков. По решению Чрезвычайного Совета часть запасов сыворотки и других материальных средств перенесено из хранилищ звездолета в полевой лагерь биологического и технического отделов. Еще одно важное событие — на данной планете родился первый ребенок, точнее двойня. В семье астробиологов Уоху-Коу пополнение, в ближайшее время ожидается прибавление еще в нескольких семьях. Личный состав экспедиции ждет вашего сигнала. Ждет и надеется! Конец связи».

⠀⠀ ⠀⠀

(Четыреста один день спустя)

«Сообщение. Тип: Открытое. Гриф: Несекретно. Дата отправки: 12.09. Время отправки: 17:65 (третий галактический пояс). Адресат: Всем кто меня «слышит». Отправитель: председатель Чрезвычайного Совета аварийного звездолета «Академик Ниоби-Тэо» капитан Иллиори-Чэо. Текст: Время ожидания обратной квитанции истекло. Чрезвычайный совет принял решение выходить в эфир на открытых частотах. Включаю аварийный маячок. Ждем помощи! Сканеры радиостанции работают на прием!».

⠀⠀ ⠀⠀

Веха 2.

⠀⠀ ⠀⠀

Выдержки из дневника члена Чрезвычайного Совета, лейтенанта Вэлио-Рэа, возглавившего Совет после гибели капитана Иллиори-Чэо:

⠀⠀ ⠀⠀

(Год и восемь месяцев спустя)

«Прошло 611 местных суток со дня нашей посадки и 12 суток со дня гибели звездолета. Я, лейтенант Вэлио-Рэа, назначен председателем Чрезвычайного Совета или Совета Девяти общим голосованием на третий день после гибели нашего судна «Академик Ниоби-Тэо». Я продолжаю вести бортовой журнал нашего судна и экспедиции в своем дневнике. Коротко об обстоятельствах катастрофы. Во время последнего сильнейшего землетрясения произошел сдвиг пластов, и звездолет с находившимися на его борту членами экспедиции — всего 430 человек — провалился в образовавшуюся расщелину. Среди них находился и капитан Иллиори-Рэо. Звездолет затонул в жидкой раскаленной лаве. У тех, кто находился на корабле, не было ни одного шанса. Основную массу экипажа спасло то, что они находились на сельхозработах, на большом удалении от корабля и образовавшейся расщелины. Все мы, оставшиеся в живых, собрались недалеко от расщелины, поглотившей звездолет, почтить память наших коллег и друзей. За исключением нескольких почти разряженных бластеров и ультразвуковых пугачей, мы остались без оружия, без снаряжения, а главное, без основных запасов пищевой сыворотки. Все считают, что мы обречены на медленную смерть от истощения (о хищниках пока никто не вспоминает). Мое первое распоряжение: продолжать проведение опытов по получению сыворотки из местной флоры».

⠀⠀ ⠀⠀

(Два года спустя)

«Судя по моим зарубкам, сегодня прошли 744 сутки нашего пребывания «в плену» планеты. Очень тяжело без электрических приборов, точных инструментов и бытовых роботов. Люди продолжают оплакивать гибель корабля, многие сдались и раскисли. Лучше всех справляются с этими лишениями ученые, держатся молодцом, хотя даже некоторые солдаты и офицеры проявляют слабодушие, отказываются выполнять свои обязанности, нарушая присягу. Мне стоит больших усилий держать их в дисциплине, чтобы они окончательно не потеряли человеческий облик. Пришлось внести на рассмотрение Совета Девяти предложение по введению трибунала. Потеря всех благ цивилизации практически раздавила, сломила волю нашей экспедиции. Только вера в помощь наших собратьев, которые наверняка, уже осуществляют поисковые мероприятия, дает мне самому силы не сломаться и помогать другим, хотя я понимаю, что без радиомаяка они могут искать нас не одну сотню циклов в этой части галактики, но надежда всегда остается»

⠀⠀ ⠀⠀

(Четыре года спустя)

«Прошло четыре местных цикла. Это условное название, так как местный цикл гораздо короче среднего цикла наших колоний. Как и рассчитали наши ученые сразу же после приземления на планету, она действительно делает оборот вокруг своей оси за 48 наших часов, также эта планета делает 365 оборотов вокруг своей оси, пока совершает полный оборот вокруг звезды. Таким образом, сегодняшний день можно считать днем четвертой годовщины по местному времяисчислению, как мы находимся здесь. Дата не вполне круглая, но уже можно подвести итоги. Мы живы, и это главное. Наш доктор Юэли-Хое вычитал в одной из старых книг, взятой им из библиотеки звездолета еще до катастрофы, способы термической обработки злаковых для получения пищевой добавки под названием — «КАША». Проведя эксперимент, доктор без уведомления Совета на себе испробовал полученную пищу. Несколько дней этот «естествоиспытатель» находился в пограничном состоянии, но выжил. Хотел объявить ему выговор, передумал — все-таки доктор старается для всех. Да и какой от этих выговоров прок.

На всякий случай приставил к нему охрану. Это доктор продавил в Совете свое Медицинское предписание, и теперь он и нас заставляет принимать параллельно с пищевой сывороткой по нескольку ложек «каши» в сутки, как он говорит, для привыкания организма. Я думаю, это он в отместку, хотя и утверждает, что это очень питательно. Кому-то плохо от этого, а лично мне вкус «каши» нравится. Доктор говорит, что когда запасы пищевой сыворотки закончатся, мы сможем питаться этой «кашей». Хорошо, если так».

⠀⠀ ⠀⠀

(Восемь лет спустя)

«Давно уже не веду счет времени, но, приблизительно, прошло уже где-то циклов восемь-девять. Судя по последней дате, в журнале я тоже давно не производил записей. Много проблем в лагере. Неделю назад небольшие запасы сыворотки закончились, но мы этого и не почувствовали. Основной рацион в нашем меню уже давно состоит из каш, а также печеных и вареных овощей и свежих фруктов. Наши желудки справились с давно позабытыми видами пищи. Теперь основная задача, выстоять против здешних плотоядных ящеров, которые не дают покоя нашим лагерям. Стаи хищников то и дело нападают на группы наших сотрудников, все бластеры уже полностью разрядились, но мы приноровились защищаться от них с помощью огня, которого ящеры ужасно боятся. Единственный уцелевший из тяжелого вооружения, программируемый самоходный огнемет, при опасности позволяет быстро поджигать припасенные загодя факела и поленницы. Нашу «Зажигалочку», как нежно его прозвали солдаты, мы бережем как святыню. Если им грамотно пользоваться, то огнемет прослужит еще долго. Надо будет попросить главного инженера перепрограммировать его на экономичный режим.

К сожалению, за эти циклы уже много товарищей из нашей общины погибло от когтей и зубов хищников. Плохо все-таки без нашей крепости, без корабля, вечная ему и погибшим с ним товарищам память. Видимо, мы так и не были услышаны».

⠀⠀ ⠀⠀

(Двадцать три года спустя)

«Я уже и не помню, кто предложил попробовать сварить мясо животного, убитого нами в битве, но первый попробовавший его смельчак умер в ужасных муках. Хорошо, что это был не Юэли-Хое. Возможно, мясо животных ядовито, хотя вернувшийся из дальнего селения доктор утверждает, что наши организмы еще попросту не готовы переваривать эту пищу. Я не знаю, кто прав, но пахнет вареное мясо очень вкусно. Правда, попробовать я все-таки не решился.

Эта смерть не омрачила радостной вести. У нас вновь пополнение. Уже в который раз в наших семьях рождаются двойни, мальчик и девочка. Я атеист, но эта странная планета заставляет и меня начать верить в сверхъестественное — на одного умершего или погибшего она дарит нам двух, а то и трех маленьких человечков взамен. Порой мне кажется, будто планета живая, хотя я разумом понимаю, что такое просто невозможно, но от этой фантазии — что за тобой кто-то присматривает, — становится легче. Возможно, когда-то «живая планета» станет родной для наших потомков. А сейчас я помышляю, не придумать ли для людей бога, чтобы им было легче переносить здесь тяготы и лишения. Надо будет посоветоваться с доктором».

⠀⠀ ⠀⠀

(Пятьдесят семь лет спустя)

«Это последняя запись в нашем «Бортовом Журнале». Хоть я и старался делать записи только о самых важных вещах и событиях, журнал закончился, больше в нем не осталось ни одного неисписанного листа. Здесь собраны все рецепты приготовления безопасной пищи, все наши наблюдения за природой и окружающим миром, все наши знания и советы доктора Юэли-Хое. Кстати, этот беспокойный старик однажды сварил-таки мясо, попробовал его и… не умер. Теперь он ест его периодически и предлагает попробовать остальным. Некоторые последовали его примеру, но большинство пока боится принимать мясо в пищу. Видимо, мы еще не совсем готовы.

Нас уже несколько лагерей. Все лагеря расположены вдоль Звездной Реки. Название ей дал я. И еще, мы продолжаем бороться за выживание и ждать «божественных братьев» из Космоса. Трепетная вера в пришествие «братьев-богов» переносится гораздо легче, чем томительное ожидание спасательных команд. Но мы, первопоселенцы, наверное, уже не дождемся их. Нас осталось всего несколько дряхлых стариков. Я чувствую, что скоро и моя очередь «уйти к звездам».

⠀⠀ ⠀⠀

Веха 3.

⠀⠀ ⠀⠀

Рунические письмена старосты Мифона на летописных свитках Инженерской общины:

⠀⠀ ⠀⠀

(Четыреста тридцать лет спустя)

«Сто седьмое лето от полуденного затмения.

Завещал нам мудрый знахарь Полимевр, прямой потомок Инжерия Головатого, чтить корни наши. Сказывал он, что предки наши с небес сошедшие, оставили опосля себя Великую Книгу Жизни, именуемую «Бордовый Журавль». Никто не ведает, где сия книга схоронена и была ли она в самом деле, а раз не ведомо, значит никому не надобно.

Забывает божественные корни люд наш. Не хочет ко мне в ученики никто идти, азбуку многомудрую постигать. Не хочет никто писания древние изучать. Последний я из чтецов-летописцев остался. Дурно в некогда светлых весях стало. Враждуют общины друг с другом. Намедни дружина Механчан истребила два селения Химичей, всех девиц в полон угнала. Дурно это — на братьев и сестер руку поднимать. Благо еще в Зажигальный Месяц перемирие ни единожды не нарушалось, когда со всех общин к Матери-Зажигалле посланцы приезжают за священным огнем для очагов и костров. Никто святыню к рукам не прибрал, и то ладно. Означает сие, что остался ум у сородичей…»

⠀⠀ ⠀⠀

(Четыреста сорок семь лет спустя)

«Сто двадцать четвертое лето от полуденного затмения.

Горе постигло землю нашу. Сего дня не подарила Мать-Зажигалла огня своего, отвернулась от отпрысков своих, разгневалась за дела их черные. Нет теперь у общин огня, нет защиты, нет тепла и еды. Отвоевались воины, отрожали матери. Будут знать, как кровь пускать братьям в Зажигальный Месяц. Тьма пришла на селенья наши. Тьма и погибель от хлада, от глада, от зверя лесного и болотного гада. Выходит, не брехал юродивый бродяга Таховал, пророча, дескать, многие новорожденные дети, шерстью покрытые, дурной знак — предвестник лихих времен…»

⠀⠀ ⠀⠀

Веха 4.

⠀⠀ ⠀⠀

Петроглифы жреца Кон-Ха высеченные на Треножнике — каменных валунах, обрамляющих жертвенный алтарь в устье Звездной Реки:

⠀⠀ ⠀⠀

(Восемьсот семьдесят лет спустя)

«Пришло время Холодного Ветра. Племя Великого Кап-Тахи оставило свою стоянку. Племя ушло на восход Слепящего Ярга. Гул-Хэ повел племя туда, где много вкусных кореньев. Племени Великого Копитахи хватит прокормиться до прихода времени Теплого Вздоха».

«Племя Могучего Лийт-Нахи своими жалкими подношениями рассердило Божественных Духов Предков, смотрящих на нас с Ночных Небес. Духи Предков накрыли землю белой шкурой. Духи Предков затянули большую воду каменной чешуей. Боги требуют горячей крови».

«Трижды Слепящий Ярг сходил в свою могилу и воскресал, а время Теплого Вздоха так и не пришло. Никто не идет к Кон-Ха. Никто не несет подношения Божественным Духам Предков. И племена, и боги отвернулись от Кон-Ха. Кон-Ха проклинает людей и сам ложится на жертвенный алтарь. Не сошли боги с небес. Кон-Ха сам идет к ним».

Последняя веха

⠀⠀ ⠀⠀

(около трех тысяч лет спустя)

Юный Кхэ мчался через заросли колючего кустарника и в порыве охотничьего азарта не чувствовал его острых шипов. Он оставлял на его колючках клочки своего меха и не жалел об этом, он знал что его молодое сильное тело быстро восстановит волосяной покров, благодаря которому он и его собратья могли спать на снегу как саблезубые хищники, плыть подо льдом, подбираясь к жертве, или привлекать самых красивых самок из своей стаи. Слева и справа от Кхэ с громкими криками и рычаньем бежали его кровные братья Уло и Гуэ. Они дружно загоняли ушастого великана к обрыву, чтобы тот упал на острые, как их ножи, камни. Если охота будет удачной, то их семье можно будет, не беспокоится о пропитании до самого рождения ручьев.

Великан выскочил на открытую площадку перед обрывом и, развернувшись навстречу преследователям, остановился, выставив вперед огромные бивни. Кхэ, не замедляя бег, метнул копье в морду великану, пронзив каменным наконечником его хобот. Взревев от боли и ужаса, великан развернулся и помчался на верную гибель…

Кхэ, стоя на краю обрыва, весело скалился. Его хитрая идея — загнать жертву на верную смерть — сработала. Когда подошли его братья, он указал им на большую груду мяса, лежавшего под скалой. Ударив себя в грудь кулаком, он протяжно завыл и стал ловко спускаться вниз с выступа. Кхэ должен был первым испробовать теплое мясо великана. Это было право сильнейшего.

Достав нож, Кхэ, одним движением отрезал небольшой кусок мяса с ребра великана, поднес теплую плоть ко рту и замер. Запах свежего сырого мяса просто сводил его с ума. Не выдержав искушения, он с рычанием вонзил в него свои острые зубы. Во избежание взбучки, его братья ждали приглашения, сидя на корточках поодаль. Спустя несколько минут Кхэ покончил со своим обедом. Сытно рыгнув, он развалился на теплом, но начинающем остывать теле огромного животного и гортанным криком пригласил своих братьев отведать свежины.

Подкрепившись и нарезав несколько больших кусков мяса, охотники насадили их на копья, с каменными наконечниками. Оставив Гуэ присматривать за добычей, Кхэ и Уло отправились в пещеру к стае, порадовать вожака-отца, мать, маленьких братишек, сестренок и других самок нежным сочным мясом молодого великана.

Вечером, когда все засобирались ко сну, Кхэ вышел из темной пещеры и уставился на небо, откуда на него неотрывно смотрели холодные глаза его предков. Он слышал от одного из стариков легенду, что когда-нибудь к ним спустятся на летающих великанах великие предки и заберут их племя в другое место, где много мяса и самок, за которых не надо драться и кусать братьев.

«Глупая легенда, ушастые великаны не летают, — подумал Кхэ, — а мне и здесь хорошо».

Вдруг один из небесных глаз стал увеличиваться в размерах и, превратившись в большое светящееся пятно, выпустил длинный ровный хобот, как у ушастого великана, только намного больше. У Кхэ от волнения учащенно забилось в груди. Он прижался к стене пещеры, наблюдая за светящимся великаном. На какое-то мгновение ему почудилось, что это их великие предки вернулись за ним и его племенем. Он хотел выскочить и помахать им, но ноги его не слушались. Через несколько секунд светящийся великан с ярким хоботом, сделав небольшой круг, исчез за черным горизонтом неба. Яркая точка растворилась среди бесчисленных мириад глаз их предков.

Пытаясь запечатлеть увиденное, Кхэ схватил лежавший у входа камень и стал чертить на стене пещеры образ Огненного Великана. Несколько искр от камня попали на его лежанку из сухих листьев и травы. Лежанка вспыхнула, озарив волшебным светом пещеру. Вся семья вскочила и, испуганно скуля и повизгивая, отпрянула вглубь пещеры. Только Кхэ стоял на месте, зачарованно глядя на огонь. Пытаясь потрогать странное животное, Кхэ протянул к нему руку и обжегся. Он не стал злиться и бить его, он присел рядом и, догадавшись, что его новый знакомый любит есть сухую траву, дал ему лежанку Уло. Спрятавшийся за камень Уло, не возражал.

Получив еще порцию еды, новый друг стал сильнее и выше, осветив своды пещеры и ее дальние уголки. Кхэ понял, что его теплый товарищ хочет, чтобы он закончил свой рисунок при свете его дружелюбных языков.

Кхэ в несколько штрихов дорисовал увиденного им Огненного Великана с гигантским хоботом и повернулся к семье. Все, включая его отца, сидели на корточках, покорно склонив головы к коленям. Это означало рождение нового вождя. Семья признавала за ним это право.

Эволюция дошла до точки своего перигея — Человек начинал творить, вступая на долгий обратный путь к звездам.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Окончил Республиканскую военную школу им. Б. Момыш-улы, 1995 год, г. Алматы; Военно-космическая академия им Т.К. Жукова, 2001 год, г. Тверь. Увлекся художественной прозой в 2003 году. Публиковался в казахстанской военной газете «Сарбаз» с рядом статей, а также со стихотворениями на военную тему в 2006–2007 годах. Печатался в казахстанском литературном журнале «Нива» в 2008 году с рассказом «Бирюзовая юрта», в 2010–2011 годах в нем же с повестью «Не от мира», в 2012 с повестью «Почти как три богатыря». Лауреат литературного конкурса «Большой финал-2012» в номинации «Руслан и Людмила» (1-е место за стихотворение-поэму «Предание о серебристом волке»), и в номинации «Полнолуние» (2-е место за рассказ «Бирюзовая юрта»).

⠀⠀ ⠀⠀

Эдуард Бобров Триста лет тому назад

повесть

Авдеев не любил кошек. Во дворе его дома их было множество, они часто переходили ему дорогу, никогда не уступали, и, если он шикал на них, стараясь пройти первым, они только приседали на лапы, сузив глаза, внимательно смотрели на него, и, поняв, что он никакой опасности не представляет, неспешно шествовали дальше. Он, как человек суеверный, чертыхался, и, чтобы не было беды, незаметно для других заплетал палец за палец и три раза сплевывал через левое плечо. Со стороны, вероятно, казалось смешно, но ведь он делал это незаметно, чтобы другие не видели. Сам себя ругал за суеверие, за отсталость взглядов, но ничего не мог с собой поделать.

Зато и кошки отвечали ему полным безразличием. Они были независимы, горды, передвигались медленно и с достоинством, и вообще вели себя как настоящие хозяева двора. При встрече с ним на их мордах появлялось недоумение: что это он ходит тут, мешая их жизни? Кто этот человек, выходящий из дома утром и возвращающийся вечером в свой подъезд? Зачем он здесь? Какая от него польза?

На даче, куда Авдеев только что переехал на летние месяцы, была кошка. Хозяйка, сдавшая ему комнату в своем доме, звала ее Муськой. Муська была ободранная и тощая, серая шерсть клочьями торчала на теле, но и она имела независимый вид, гуляла сама по себе, не разрешала гладить и на Авдеева смотрела всегда настороженно и подозрительно, нисколько не считаясь с ним. Она любила нежиться на крыльце перед его дверью, и он, чтобы войти в свое жилище, должен был аккуратно подвинуть ее носком ботинка. Муська лениво поднималась, агрессивно выгибала спину, шипела и недовольно спрыгивала с крыльца. Потом отходила в кусты и оттуда, сверкая зрачками, следила за непонятным существом, помешавшем ее отдыху.

— Брысь! — привычно прогонял он ее, но Муська не уходила, понимая, что в кустах он ее не достанет, не погонится за ней, тут она защищена.

Из своего укрытия она настороженно следила за каждым его движением, глаза недобро сверкали, так что Авдееву оставалось только сплюнуть с досады.

— Тьфу! Чтоб тебя!..

— Авдеич, — вдруг услышал он голос хозяйки за спиной, — к тебе приятель заходил.

— Какой приятель?

— Такой тощенький, маленький… фамилия еще такая странная. Ты мне говорил, да я не запомнила.

Хозяйка дачи, немолодая женщина в грязных резиновых сапогах, вышла из глубины садового участка и, защищаясь ладонью от солнца, посмотрела на него.

— Волосы у него седые, торчат во все стороны. Да знаешь его, через два дома живет.

— А… — догадался Авдеев, — Биль-Белоцерковский.

— Во, он самый. Сказал, чтобы зашел к нему сегодня в гости. Говорит, разговор важный есть.

— Спасибо. Зайду.

— Биль, — смешливо покачала она головой, — напридумают же люди себе чудных фамилий. Еврей что ли?

— Почему еврей? — Обиделся за друга Авдеев.

— А как же иначе? Биль — не наших кровей.

Авдеев был интернационалистом. Что же тут чудного, подумал он, отец Биля — немец по фамилии Биль, а мать из Белоруссии — Белоцерковская, вот и соединили две, получилось как-то по аристократически красиво. Помнится, писатель был такой в тридцатых годах. Может, потомок? Хотя вряд ли, приятель не имел никакого отношения к литературе, никогда об этом не упоминал и вообще был далек от изящной словесности. Да и какая разница, Биль-Белоцерковский или, например, Авдеев. Сам он давно не обращал внимания на необычную фамилию друга, привык.

Но хозяйка дачи, видно, не была интернационалисткой.

— Биль!.. Хм, Биль!.. — возмущенно приговаривала она, счищая грязь с резиновых сапог. — Да еще Белоцерковский!

— Да что вам далась эта фамилия, — наконец, не выдержал Авдеев, и значительно добавил: — Зато умница. Он микробиолог!

— Микро… чего? — не поняла женщина.

— Профессия такая есть — микробиолог.

Хозяйке это ничего не говорило.

— А с чем эту профессию едят? В смысле, чем он занимается?

— Ну… — в замешательстве ответил Авдеев, — изучает молекулярность, клетками занимается.

Тут уж ненавистница сложных фамилий несказанно удивилась.

— Какими еще клетками? Для кроликов что ли?

— Это трудно объяснить… — ушел от ответа Авдеев, поскольку сам смутно представлял, чем занимается микробиология, но сдаваться не собирался, попытался объяснить. — Видите ли, человек состоит из клеток, где каждая отвечает за свойучасток… Вот он и пытается навести в них порядок. Впрочем, это сложно объяснить.

Хозяйка небрежно махнула рукой, словно сразу осилила все премудрости этой непонятной науки.

— Да поняла я, поняла. Это как у меня на участке. Ты думаешь, почему я в таких сапогах хожу, а потому что навожу порядок. Грязь вывожу, навоз собираю. Одни свиньи сколько отходов дают… Зато когда уберусь, сама рада, на душе спокойнее. Так, видно, и у твоего Биля…

Авдеев больше не хотел спорить и согласился.

— Ну, в принципе, похоже…

— Вот именно, похоже. А то все умница да умница. Навоз вывозить каждый сможет, тут ума особого не надо.

Авдеев постарался побыстрее скрыться в своей комнате, чтобы не продолжать неприятный разговор. Возмущению его не было предела. Как же можно так о микробиологии говорить! Это же… это же вершина… вершина чего? — не сумел закончить он фразу. Короче, вершина науки, вдруг нашелся он, и победно поднял палец. Да! Сколько еще у нас необразованных людей, подумал он. Темнота кругом.

В гости к другу решил пойти сразу же, дело шло к вечеру и посидеть за дружеской беседой с умным человеком было приятно. То, что Биль был умным человеком, у него не вызвало сомнений. Вдруг по этому поводу вспомнил старый анекдот. Встретились за кулисами театра два пожарника, один говорит, наш трагик — умный человек, всегда что-нибудь новенькое сообщит. Другой спрашивает: а что, например? Да вот, отвечает первый, вчера сообщил, что земля-то, оказывается, вертится». Авдеев сам себе улыбнулся. Конечно, шутка, просто вспомнил при случае. Впрочем, может то, что для микробиологов обычное дело, для него, как для того пожарника — открытие. В микробиологии Авдеев был профан, слышал только, что ученые творят чудеса, но какие — понятия не имел.

У Биля расположились в полисаднике, в теньке. Авдеев захватил с собой бутылочку коньяка и, едва присев на деревянную лавку, выставил ее на стол. Он не сомневался, что микробиологи тоже любят выпить. Особенно коньячку.

Естественно, встал вопрос о закуске. Биль засуетился, сбегал несколько раз в дом, принеся кое-какой снеди. Авдеев следил за его беготней и невольно улыбался. Биль был уже давно не молод, но сохранил энергичную подвижность, быстро семенил мелкими шагами, и волосы на ходу колыхались от ветра. Они были все еще густыми, но совершенно седыми, как у Эйншейна на известных фотографиях, стояли торчком, как ни приглаживай.

Наконец на столе разместилась нехитрая закуска, правда, мало подходящая к благородному напитку из солнечной Армении: огурцы, помидоры, холодные картофелины и только что сорванный с грядки лук. Сойдет, подумал Авдеев, не в ресторане ведь. А коньяк — он под любую закуску коньяк.

Налили по первой, только произнесли тост, но выпить не успели. Биль вдруг сорвался с места.

— Извини, забыл…

Через мгновение он исчез в доме, но очень скоро вышел, неся на плече увесистую сумку. Бережно поставил ее на лавку рядом с собой. Авдеев несколько удивился такому повороту, но расспрашивать не стал. Раз Билю надо, чтобы сумка была рядом, значит, пусть будет. Может, там еще бутылочка припасена или закусь какая.

Выпили с удовольствием. Поговорили про погоду, про международное положение, про соседей по даче, про виды на урожай и о всякой другой всячине.

После третьей стопки Авдеев почувствовал, что захорошело. На душе стало приятно, он расслабился, не хотелось никуда спешить, а Биль показался близким и почти родным человеком, хотелось обнять его, и, прислонившись к его плечу затянуть какую-нибудь народную песню. Вот только песни он вдруг сразу все позабыл, не мог вспомнить ни одну.

Зато Биль, хотя и выпил наравне с Авдеевым, пьяным совершенно не был. Не брал его коньяк. А все потому, что он был настроен на важный разговор, требовавший ясности головы, рассудочности и серьезного отношения к теме.

— Так ты чего позвал меня, дорогой? — наконец вспомнил Авдеев. — Разговор что ли какой есть?

— Есть, Авдеюшка, серьезный разговор есть.

— Тогда еще по одной, и за дело, — предложил гость, лихо опрокинул рюмку в рот, но заметил, что хозяин не стал выпивать, а сосредоточенно поставил рюмку на стол, готовясь к важному разговору.

— Вот что, дорогой. Разговор очень важный. Только дай слово, что ничему не будешь удивляться.

В сумке, стоящей рядом с Билем, что-то зашевелилось, она вдруг как-то странно покачнулась, будто в ней кто-то был. Авдеев удивленно посмотрел на сумку, подумал, что много выпил, не может сумка сама собой шевелиться. Еще раз взглянул на нее, но теперь она стояла не шелохнувшись. Показалось, подумал Авдеев, надо меньше пить.

— Представь себе, Авдей, — начал свою речь Биль, — что ты живешь на свете уже триста лет. Можешь такое представить?

Авдеев невольно гоготнул.

— Это сколько же коньяка можно выпить за триста лет? Целое море. Еще сопьешься.

— Я ведь предупредил, чтобы ты отнесся к моим словам серьезно, — обидчиво сказал хозяин стола. — Соберись с мыслями. Итак, можешь представить себе, что ты прожил триста лет?

— А зачем? — все еще принимая разговор за розыгрыш, заулыбался Авдеев.

— Ну как бы тебе это объяснить, — раздосадованно отреагировал Биль. — Я говорю это в качестве гипотезы, понимаешь? Предположим, понимаешь?

— Не-а, — уже более серьезно ответил Авдеев. — Кто там правил триста лет назад?

— Ну, Петр Первый, потом Анна Иоанновна…

— При Петре Первом ни за что! — вдруг горячо высказался Авдеев. — Смутное время, опричнина, стрелецкая казнь, варварские запреты, Петр за бороды своих бояр дергал… Жестокое было время. Нет, не уговаривай. Тогда даже телевизора не было. Футбола не было! Да ты что, зачем мне такое кино? Скукота, а не жизнь.

Биль вскинул голову и энергично продолжал.

— Ну хорошо, может, это не совсем удачный пример. Но вот триста лет, начиная с этого дня, хотел бы ты еще прожить?

Авдеев задумался. Чудит что-то друг, завиральные идеи провозглашает. Может, свихнулся малость на своей науке? Говорят, ученые они все такие — не от мира сего. Да ладно, подумал, разговор-то чисто теоретический, тем более после третьей рюмки. Тут не только триста лет предложишь, тут можно бог знает до чего договориться.

— Ну, может, и захочу… не знаю, — вяло откликнулся Авдеев. — Вообще-то интересно, что там будет через триста лет? Открытия всякие произойдут, техника достигнет неимоверных высот, новые войны начнутся… С Белоруссией к тому времени, может, объединимся. А вот, правду, например, говорят, — вдруг загорелся он, — что Москва скоро может под землю опуститься?.. Потому что метро под всем городом прорыли. Знаешь, я верю.

— Слушай, Авдеев, о какой ерунде ты говоришь! Я тебя серьезно спрашиваю, хочешь ты прожить триста лет или нет? Ведь это огромное удовольствие — видеть этот мир, вдыхать запах трав, встречать рассветы и закаты, любить женщин, пить вино, наконец…

— Да, это хорошо… кто спорит. Только ведь за триста лет даже и вино надоест.

Черная сумка опять зашевелилась. Теперь Авдеев ясно почувствовал, что там кто-то есть. Кто-то скребся, двигался, издавал непонятные звуки, будто стремился вырваться наружу. Авдеев ошалело уставился на сумку: что за чертовщина? Неужели там кто-то живой? Может, Биль — скрытый маньяк, истязающий младенцев? Боже мой, только этого не хватало.

— Что у тебя там? — испуганно спросил он, боясь подтверждения страшной догадки.

— А, это Багира, — равнодушно ответил приятель. — Проснулась, наверное.

— Какая еще Багира? — похолодел Авдеев.

Биль расстегнул молнию на сумке, и оттуда показалась голова кошки.

— Фу, как ты меня напугал! Зачем же ее в сумке держишь. Пусть по травке побегает.

— Нельзя. Это очень дорогая кошка.

— Порода, что ли, особая? Сколько стоит?

— Не в этом дело. Багира — мой эксперимент, — загадочно ответил Биль.

Кошка встала во весь свой немалый рост, оказавшись довольно крупной особью. Черная шерсть, без малейшего светлого пятна отливала шелком, ухоженная и чистая, видно было, что ее хорошо и правильно кормят. Багира потянулась, как человек, проснувшийся после сна, прогнулась, разминая затекшие члены. Большие зеленые глаза сощурились, потом широко открылись, она осмотрелась, словно оценивая обстановку и, медленно, аккуратно поднимая лапы, вышла из сумки. Но тут оказалось, что на шее у нее надет изящный маленький ошейник, а от ошейника ведет тонкий кожаный поводок, намертво прикрепленный ко дну сумки.

Авдеев смотрел на это чудо во все глаза. Что все это означает? Почему кошка в сумке, почему на поводке, что за эксперимент проводит с ней Биль, почему не отпускает на волю? Вопросы, один загадочнее другого, роились в его голове. Он недоуменно уставился на друга. А тот, почувствовав в его взгляде немой вопрос, ответил:

— С некоторых пор я вынужден не отпускать ее от себя ни на шаг.

— Но почему? Что в ней особенного?

— Видишь ли, когда я начал эксперимент, то свободно отпускал ее на волю, она бегала, где хотела. Но иногда по ночам она пропадала, являлась домой лишь через сутки, а я места себе не находил. Где она? Что с ней? Потом на нее однажды чуть не наехала машина… Я был в ужасе, ведь эксперимент может сорваться по чистой случайности. Я так и не увижу результатов. Поэтому решил охранять ее жизнь, чтобы не произошло чего-нибудь непредвиденного.

— Но зачем тебе это? — все еще ничего не понимая, удивленно спросил Авдеев.

Багира посмотрела на Авдеева широко открытыми глазами, потом согласно сощурилась, будто понимая, о чем сейчас поведет речь хозяин, и призывая Авдеева слушать внимательно. Он удивился, неужели Багира все понимает? Или спьяну показалось? Он еще раз внимательно посмотрел на кошку, а она, удобно устроившись на лавке рядом с Билем, умиротворенно закрыла глаза. Слушай, мол, и не перечь умному человеку.

— Так вот, я решил обезопасить свою Багиру от случайностей, — продолжил рассказ Биль, — я даже стерилизовал ее, чтобы она не пропадала по ночам. А вот скажи, Авдеич, сколько живут кошки? В среднем?

— Не знаю, — неуверенно проговорил визави, — лет восемь, кажется, или десять.

— Правильно. Если по человеческим меркам, то получается в среднем лет семьдесят. А она прожила у меня в пересчете на человеческую жизнь триста лет. Представляешь, триста!

— Как это? — расширил от удивления глаза Авдеев.

— А-а, — удовлетворенно протянул Биль, — заинтересовало! Вот теперь слушай дальше. Правда, придется растолковывать тебе довольно трудные материи, но ты постарайся сосредоточиться.

— Может, для начала еще по одной? — кивнул головой на початую бутылку Авдеев, — лучше понимать буду твои материи.

— Давай, — согласился Биль. — Мне тоже надо набраться храбрости, чтобы рассказать все. Практически никому об этом не говорил. — И добавил: — Кроме академика Амбарцумяна.

Довольно крякнув, Авдеев поставил пустую рюмку на стол.

— Теперь валяй про своего академика.

— Да, — с некоторой печалью в голосе продолжил Биль, — Амбарцумян был выдающейся личностью. Генетик, микробиолог, химик, генный инженер — все это соединилось в одном человеке. Я боготворил его. На биофаке был моим научным руководителем, он и оставил меня в аспирантуре, приняв под свое крыло.

— Не слыхал про такого.

— Эх, дорогой, откуда тебе знать! О нем знал довольно узкий круг людей, его работы были засекречены, потому что он занимался проблемой генной инженерии, перестаивал коды клеток… Впрочем, не буду засорять твою голову научными терминами.

Багира вдруг напряглась, стремительно встала во весь свой кошачий рост, сделала несколько быстрых шажков по деревянной лавке, насколько позволял поводок, и вгляделась в заросли травы. Что она там увидела? Авдеев отметил необыкновенную грациозность кошки, совершенство ее тела и изящность движений. Может, подумал он, триста лет жизни научили ее спокойствию и сдержанности, отточив каждое движение, выработав безупречный инстинкт? Багира, между тем, присела на лапы у самого края скамейки и внимательно вгляделась в заросли травы. Он проследил за взглядом кошки и заметил, что трава в том месте, куда она смотрела, шевельнулась. Поначалу ничего не увидел, и только спустя некоторое время, обнаружил, что в кустах сидит Муська. Как она здесь оказалась? Впрочем, она ходит по всем участкам, для нее нет заборов и загородок. Свободолюбивая кошка, хозяина не имеет, вот и лазает, где угодно. Авдееву показалось, что Муська с любопытством разглядывает черную красавицу, завистливо отмечая ее грацию и безупречные формы. Несколько мгновений длилось скрещение взглядов, но вскоре Багира, разглядев в кустах ободранное серое существо, презрительно прищурила глаза. Такая уродина, да на нее и смотреть противно. Плебейка. Поняв, что сопоставление с черной красавицей не в ее пользу, Муська обиженно удалилась, не понимая, почему та не хочет подойти к ней.

— Так вот, — не обращая внимания на интерес Авдеева с Багире, продолжал Биль, — я занимался под руководством Амбарцумяна, мы много экспериментировали в области геронтологии, имунной системы, обнаружению ключевых генов… Поверишь, я был его любимчиком, потому что мог работать по двадцать четыре часа в сутки, неординарно мыслить и сопоставлять несопоставимое.

— А зачем сопоставлять несопоставимое? — удивился Авдеев. — Какой в этом смысл?

— А затем, дорогой мой, что самые невероятные открытия случаются иногда там, где преодолевается инерция мышления, где ломается стереотип, установившиеся теории, догмы…

— Ну и что, сломал… догмы?

— Да, — уверенно подтвердил Биль, — кое в чем я добился определенного успеха.

— Например, в чем? — спросил Авдеев чтобы только поддержать тему, но в принципе, отвлеченный разговор его все меньше и меньше интересовал.

— Доказательство моих открытий — вот эта кошка, — убежденно сказал он и любовно погладил ее по лоснящейся шерсти. — Она прожила несколько кошачьих жизней, что в человеческом перечислении равно трехстам годам.

А почем я знаю, что ей триста лет? — засомневался Авдеев. Кошка хоть и хороша, но обыкновенная, во дворе его дома таких черных тварей полным полно. В этот момент он взглянул на Багиру, и сердце его дрогнуло. Она смотрела на него по-человечески осознанно, смотрела прямо в глаза, впилась в него взглядом строго и жестко, словно возмущаясь его сомнению. В ее глазах блеснул недобрый огонек. Авдеев похолодел. Чертова ведьма, ведь смотрит так, что сердце в пятки уходит.

— Ладно, верю, — отведя взгляд от Багиры, согласился он, — что дальше?

Он плеснул себе в рюмку внеочередную дозу спиртного и, стараясь восстановить душевное равновесие, мигом опрокинул ее.

— А дальше, дорогой, начинаются настоящие чудеса. Просиживая за микроскопом ночами напролет, я вдруг обнаружил то, что искал. Я открыл ген старения!

— Это как? — удивленно уставился на него Авдеев.

— Если говорить популярно, то в каждом из нас от природы заложены гены, отвечающие за тот или иной участок, процесс. Вот, например, тебе известно, что левое полушарие нашего мозга отвечает за память, а правое за речь?

Авдеев округлил глаза.

— Неужели! — удивился он. — Значит, если меня долбануть колом по правой стороне головы, то я речи лишусь? А соображать еще буду?

— В общем, так, — согласился ученый. — Но сейчас не об этом речь. На ген старения я наткнулся случайно. Ученые ищут его десятилетиями, а я нашел сразу. Попал, как говорится, пальцем в небо. Такое в науке бывает, когда новички дерзко попирают общепринятые законы. Я залез туда, где этот ген не должен быть. Амбарцумян сказал, что меня сам Бог поцеловал в макушку.

— Ишь ты! А знаешь, — загорелся вдруг Авдеев, — это и со мной было однажды. Честное слово. Я недавно в своей собственной квартире потерял кошелек. Денег там, правда, было немного, но до получки они бы меня спасли. Обыскал все, нигде нет. Как будто испарился. И тогда я просто так, на всякий случай, заглянул в мусорное ведро. И что ты думаешь, кошелек оказался там! Вот какие чудеса на свете бывают. Как он туда попал, ума не приложу… Видно и у вас в науке такое случается.

— Не надо упрощать, Авдеев, — досадливо тряхнул головой ученый, — мы ведем речь о высоких материях. О генной инженерии! Ты представляешь, какие открываются горизонты!

— Не-а, не представляю.

Багира во всю ширь раскрыла глаза и испепеляющим взглядом посмотрела на простоватого Авдееева. «Бывают же такие недалекие люди — возмущенно подумала она. — Этот Авдеев дальше своего носа ничего не видит».

— Короче, — снова вступил в разговор Биль, — когда мы с академиком Амбарцумяном поняли, какое открытие сделано, он сразу сказал, что мне светит Нобель.

— Какая еще нобель? Нобель-шнобель…

Биль-Белоцерковский вдруг рассмеялся.

— Темный ты человек, Авдеев, — и смахнув после смеха слезу, добавил: — Но, честно сказать, именно за это я тебя и люблю — за непосредственность, искренность, простоватость, если хочешь. За незамутненный ум, нормальные человеческие эмоции, неискушенность… Ты как раз тот человек, который мне нужен. Эксперимент должен быть чистым.

Ох и мудрит этот Биль, беззаботно подумал Авдеев. Задумал какие-то свои научные эксперименты, а я тут при чем? У меня свои планы. Вот сейчас допьем бутылку, и мне надо домой. Там краля из соседней дачи, наверное, все глаза проглядела, его дожидаючись. Ведь пообещал вечерком заглянуть, неудобно женщину обманывать. А что выпил слегка, так это хорошо, для боевого настроения самое оно.

Но в бутылке оставалась еще одна треть, поэтому Авдеев не спешил уходить. Он был убежден, что оставлять спиртное на дне — большое зло, это противно человеческой природе. Поэтому он, торопя события, налил и себе и Билю еще по порции. Но тот был настолько увлечен своим рассказом, что даже не заметил наполненной рюмки.

— Да, это могло быть открытием века, самым важным научным событием двадцатого столетия. А дальше события разворачивались стремительно. Раз обнаружен ген старения, то необходимо было изобрести сыворотку, нейтрализующую этот ген. Но это была уже не такая трудная задача. В этом направлении у медицины есть большие успехи. Я снова сутками сидел в лаборатории, и через год у меня была готова сыворотка.

— А что такое сыворотка?

— Ну, попроще сказать, лекарство такое. Медики показали свои исследования, и оказалось, что человеческий организм заряжен природой на триста лет. Да-да, именно на триста. Но болезни, отвратительная еда, несчастные случаи, неблагоприятная среда обитания и стрессы укорачивают жизнь до шестидесяти. Так что мое открытие носит эпохальный характер.

— Так за чем дело встало! — простовато гоготнул Авдеев. — Впаривай свою сыворотку людям, и пусть себе живут триста лет.

— Э-э, нет, дорогой, — остановил его оптимизм ученый. — Все не так просто. Для того, чтобы рекомендовать мое средство для широкого употребления, надо провести тщательный эксперимент на живых существах.

— Но кто же даст использовать себя в качестве подопытного кролика? А вдруг твоя сыворотка не так сработает, а, например, в обратную сторону будет действовать.

Биль согласно кивнул головой, радуясь тому, что Авдеев, наконец, понял суть.

— Вот! Теперь мы подошли к главному. Когда была найдена сыворотка, встал вопрос о проверке ее действия. И я решился использовать для этого Багиру. Мне принесли ее совсем маленьким котенком, и я рассчитал, что если она проживет семь жизней, то есть, до трехсот человеческих лет, то я еще успею застать это время и убедиться в правомерности своих выводов. Сейчас мне почти семьдесят, и Багира жива. Сам видишь, она в отличном состоянии и не ощущает старости.

Авдеев с удивлением, новыми глазами посмотрел на кошку. Неужели она действительно прожила семь кошачьих жизней? По ней этого не скажешь, обыкновенная кошка, в самом расцвете сил. Он верил и не верил этому, во все глаза рассматривая ее, стараясь обнаружить признаки старения. Но нет, шерсть была гладкой, лоснящейся, не было старческой усталости и безразличия, вялости движений. В этот момент Багира, которая, казалось, спала, приоткрыла один глаз. В зеленом зрачке мелькнул бесовский огонек, и Авдееву показалось, что она, понимая человеческую речь, как бы в подтверждение слов хозяина, согласно наклонила голову. Неужели она все понимает, заполошенно подумалось Авдееву, но он тут же отверг эту мысль. Какая чертовщина! Чтобы обыкновенная кошка понимала нашу речь — этого не может быть, потому не может быть никогда.

Багира вдруг встала со своего места, ей надоели человеческие разговоры, в которых не было для нее ничего нового, и медленно, будто осознавая свое значение, пошла к черной сумке. Понюхав что-то внутри, она ловко забралась в нее и, поворочавшись, удобно улеглась на дне на мягкую подстилку.

— Вот и умница, — проговорил в ответ на ее действия Биль и закрыл верх сумки на молнию, — там тебе хорошо.

— Слушай, — опасливо спросил Авдееев, — а она там не задохнется?

— Ну что ты! Видишь, — повернул он сумку другим боком, — не задохнется.

Авдеев действительно увидел, что торцовая сторона сумки, состоящая из плотной кожи, вырезана, и на это место вшита матерчатая вставка в крупную сетку.

— Хм, — довольно хмыкнул он, — хитро придумано.

Человеческие голоса стали доноситься до Багиры все глуше и глуше, она погружалась в дрему, в далекие воспоминания. А что еще ей оставалось делать, как не вспоминать юность? Сейчас ей не о чем заботится, хозяин полностью обеспечил ее жизнь, питание и безопасность. Довольство и нега были ее привычным состоянием, но иногда ностальгия по молодости, по сумасшедшим дням, когда ее жизнь каждую минуту подвергалась смертельной опасности, были приятны, бодрили душу. Она вспоминала себя молодой, гибкой и стремительной, упругие молодые мускулы позволяли ей далеко прыгать, быстро бегать, может, быстрее, чем другие. К тому же, она безусловно выделялась среди других свой грацией и красотой, привлекая всеобщее внимание, не только кошек, но и людей.

Правда, это было еще до того, как ее стерилизовали. А перед этим она каждую ночь исчезала из дома и гуляла там, где хотелось. Мир вокруг нее был огромен и прекрасен. Она свободно бродила в зарослях травы, высматривая собратьев по роду-племени. Майские ночи уже были теплыми, спать совершенно не хотелось и она, подчиняясь инстинкту, неспешно прохаживалась в зарослях травы, нежно и призывно мяукала, испытывая сладкую истому и разгорающуюся страсть. Постепенно собиралась целая кошачья стая. Коты и кошки не торопились, приглядываясь друг к другу, выбирая предмет своей страсти.

Багире сразу приглянулся огромный рыжий кот, с нахальными желтыми глазами, чувствующий свою силу и непобедимость. Он неспешно прогуливался между присевшими в ожидании кошками, внимательно рассматривая будущую жертву. Однажды он уселся совсем рядом с ней. На его морде царило показное равнодушие, но Багира всем сердцем чувствовала, что понравилась ему. Взгляд его был наглым и уверенным, она понимала, что если он захочет ее, то она не станет сопротивляться, а отдастся ему с удовольствием и нескрываемым желанием. Она предвидела, что он будет мучить ее долго и бессердечно, и она, изнывая от усталости, не будет сопротивляться. Сузив глаза, она призывно смотрела на него, ожидая, когда же он приступит к делу.

Но наутро произошло непредвиденное. Хозяин, весь белый от волнения и бессонной ночи, увидев ее, наконец, возле дома, тут же схватил ее на руки и, больше не выпуская из рук, повез в ближайшую лечебницу.

Мужчина в белом халате спокойно выслушал хозяина и, погладив блестящую шерсть Багиры, согласно кивнул головой. Через несколько минут она впала в забытье и больше уже ничего не помнила.

Несколько дней после этого она была вялой, голова кружилась, аппетита не было. Она не понимала, что с ней происходит, но чувствовала, что мир вокруг нее как-то сразу потускнел, стал безразличнее и спокойнее. На свидание с рыжим котом она больше не ходила.

— Послушай, — вдруг вспомнил Авдеев, — а что ты начал про нобеля-шнобеля?..

— А-а, — откликнулся молчавший до сих пор приятель, — потом произошли грустные события. Академик Амбарцумян умер, и я остался один на один со своей проблемой. О Нобеле я тогда уже не мечтал… Нобель — это премия такая, очень престижная.

— И много платят? — тут же заинтересованно подхватил Авдеев.

— Много, — горько усмехнулся Биль. — На целую жизнь хватит.

— Ух ты! Обидно.

— Не в деньгах дело, Авдеич. Я лишился главного — поддержки в научных делах. Без Амбарцумяна, без его научного веса и авторитета, меня тут же смяли. Мое открытие признали шарлатанством. — Он помолчал, вспоминая давно прошедши дни, но друг гордо поднял голову. — Но я решил не сдаваться. Вот тогда я и ввел свою сыворотку Багире. А сейчас я почти счастлив, ведь опыт с ней подтверждает мое открытие. Барига жива!

Авдеев посмотрел на бутылку, там осталось разлить совсем немного. Надо заканчивать, подумал он, ведь уже стемнело, вдруг его краля перестанет ждать и уляжется спать. Тогда рандеву сорвется.

Он разлил последнее.

— Ну, дорогой, поздравляю с успешным окончанием эксперимента! — он поднял свою рюмку, ожидая, что Биль чокнется с ним.

Но тот вдруг запротестовал.

— Подожди, подожди! Сейчас я скажу самое главное, для этого, собственно, тебя и позвал. — Он помолчал, значительно поглядел на приятеля и торжественно сказал. — Я хочу продолжить свой эксперимент. Но теперь уж на человеке!

— А что, правильное решение, — простодушно поддержал его Авдеев. — Чего добру пропадать.

Биль-Белоцерковский, проницательно посмотрев на него, и, дотронувшись до его рукава, торжественно провозгласил. — Этим человеком станешь ты.

Авдеев чуть не порперхнулся, хорошо, что не успел выпить до дна, а то бы быть беде. Он судорожно сглотнул остатки коньяка, и оторопело уставился на друга.

— Я?!

— Да — уверенно сказал Биль. — Я так решил.

— А почему, собственно, я? Разве других мало?

Биль удивленно уставился на него.

— Да пойми ты, чудак, я дарю тебе долгую жизнь. Это бесценный подарок. Любой другой ухватился бы за эту идею руками и ногами.

— А что же ты сам на себе не попробовал? — резонно задал вопрос Авдеев.

Биль немного помолчал, обдумывая, как бы точнее и убедительнее ответить, потом продолжил.

— Видишь ли, дорогой, я уже стар. Мне семьдесят, у меня куча болезней и психологических проблем… А ты относительно молод, тебе всего тридцать, ты здоров, оптимистичен, болезни еще не коснулись тебя и ген старения можно задавить в самом начале. Ты естественен, как растение, не испорчен образованием, у тебя нормальные человеческие инстинкты — именно такой экземпляр мне и нужен.

— Ты на что намекаешь? — возмутился Авдеев. — Я техникум строительный закончил… Это, брат, в наши времена немало. Многие мои кореша и этого не имеют. Так что, гляди, скоро бригадиром стану, дело к тому идет.

— Ну, извини, извини, не хотел обидеть. Просто хотел сказать, что естественная, нормальная жизнь индивидуума для моего эксперимента больше подходит. Вот тебе сейчас тридцать, так что я дарю тебе возможность прожить еще лет двести шестьдесят. Неужели тебя это не прельщает?

Авдеев скосил глаза на бутылку и увидел, что она пуста. Надо сваливать, подумал он, больше здесь делать нечего. Да и стемнело уже, пора к аппетитной дачнице наведаться.

— Не знаю, не знаю… — вяло сопротивлялся Авдеев, но чтобы не огорчать друга и закончить, наконец, эту тягомотную историю, вдруг сказал: — Впрочем, попробовать можно. Неси свою вакцину.

— Вот и правильно, вот и молодец, — заулыбался во весь рот Биль. — Это будет единственный в истории случай, это будет прорыв в неизведанное, ты войдешь в аналы!

Хрен ли мне твои аналы, подумал в этот момент Авдеев. Еще неизвестно, будут ли мне пенсию триста лет платить. Скажут, таких денег в государстве нету, в бюджет не заложены, вот и крутись потом триста лет.

А Биль между тем сбегал в дом и теперь медленно и торжественно выходил из двери, бережно держа что-то в руках. Издалека Авдеев не разглядел, что тот нес, но когда Биль приблизился, стало ясно, что в руках он держит небольшую стеклянную колбу с белой жидкостью.

— Вот она, вакцина! — торжественно сказал он. — Это труды почти пятидесяти лет.

Авдеев внимательно разглядывал содержимое, но оно его не впечатлило. Какая-то мутноватая жидкость с хлопьями чего-то не растворившегося. Может, подумал Авдеев, Биль все это выдумал? Выпьешь, а ничего и не будет. Они там в науке большие фантазеры, в облаках витают. И Багира, может, обыкновенная кошка, а не старожил.

— Ладно, давай свою вакцину, — торопясь поскорее уйти, сказал он. — Только как ее принимать? Перед едой или после?

— Чудак ты человек, это же не лекарство, это… впрочем, не важно. Можно выпить в любое время. Но только сразу, не растягивая. Одним глотком.

Биль опасливо наблюдал, куда Авдеев положил колбу, надежно ли пристроил в карман пиджака, не прольется ли содержимое по дороге, не разобьется ли. Но Авдеев заверил, что не разобьется. Как только вернется на свою дачу, сразу же вынет из кармана и поставит в укромное место. Потом они простились.

А Биль-Белоцерсковский еще долго смотрел ему вслед, как бы оберегая своим взглядом, боясь, чтобы тот в темноте не спотыкнулся. На лице его застыло тревожное ожидание.

До своего дома Авдеев дошел быстро. А чего тут идти, всего пять минут, колба была в целости и сохранности. Едва войдя в дом, он тут же поставил ее на верхнюю полку, спрятав за посудой, и аккуратно прикрыл створку шкафчика. Все, теперь пусть до утра постоит, там разберемся. Сейчас главное, со своей кралей увидеться.

Он тут же вышел на крыльцо, посмотрел на окна соседнего дома. Но они были темными, видно, дачница так и не дождавшись, легла спать. Сорвалось свидание, огорчился Авдеев. А во всем виноват Биль! Заговорил его, замучил своим открытием, вот время и ушло.

Вчера только познакомились, она, молодая, приятной пухлости женщина, сияла белозубой улыбкой, многообещающе поводила уже загоревшими плечами, кокетливо улыбалась, не отвергая его ухаживаний. Сегодня договорились встретиться, как только стемнеет. А когда он сказал, что у него есть бутылочка армянского коньяка, она ответила, что у нее давно без дела пропадает бутылка водки, так что приносить ничего не надо. После этого разговора у него весь день пела душа, настраиваясь на райское наслаждение.

И хотя окна в ее доме были уже темными, он все-таки решил обойти с другой стороны. Оказалось, одно окно ярко светилось. Значит, не спит, обрадовано подумал он. Ждет!

Он вошел в калитку и постучал в окно. Занавеска отодвинулась и она, узнав его, открыла дверь

Стол был уже накрыт, они тут же сели и, за шуточками да прибауточка-ми, незаметно осушили полбутылки. Настроение было приподнятое, и Авдеев решил, что пора приступить к делу.

Но вместо этого, довольно хохотнув, спросил:

— А вот скажи-ка, дорогуша, хотела бы ты, например, прожить триста лет?

Дачница округлила глаза.

— А зачем?

— Как зачем! — завелся вдруг Авдеев. — Ведь любопытно узнать, что там будет дальше…

— А что будет? Что было, то и будет.

Авдеев продолжал гнуть свое, как будто возжа попала ему под хвост.

— Странная ты женщина. Триста лет, ведь это мечта человечества. Неужели не любопытно?

Дачница возмутилась.

— Да ты представляешь, какой я буду в триста лет! Старая карга с клюкой, морщинистая, с ввалившимися губами… Бр-р-р! Нет, не хочу я этого. Пусть лучше в свое время умру.

Но Малеев не унимался, ему казалось, что в его руках ее счастье. И он мог подарить его ей.

— Детишек сколько нарожаешь, — убеждал он ее. — Это же для женщины счастье.

— Спасибо за такое счастье. Я с одним-то едва справляюсь. Зареклась больше рожать. А за триста-то лет сколько можно нарожать? — она посчитала в уме и продолжила: — Предположим, раз в три года рожать, это будет… Сто штук! Ты что, из меня машину родильную хочешь сделать? Во что я превращусь тогда?

— На одной кошке эксперимент такой провели, и ничего, хорошо выглядит, — доказывал он.

Дачница вдруг словно взбеленилась.

— Я думала, ты нормальный мужик, выпьем, удовольствие получим, а ты меня с кошкой хочешь сравнить. Слушай, а может, ты шизик, без царя в голове?

— Ну вот, — обиделся он, — я тебе хотел царский подарок сделать, а ты злишься.

— Точно, шизик, — как будто прозрев, сказала она. — Крыша поехала. Ты вот что, дорогой, — уперла она руки в боки, — убирайся-ка по добру, по здорову. Проваливай. На хрена мне твой царский подарок. Вали отсюда!

Пришлось Авдееву уйти, не солоно хлебавши. Эх, подумал, сорвалось свидание.

На лавочке рядом со своим крыльцом увидел хозяйку в домашнем халате, одиноко сидевшую в темноте.

— Не спится? — спросил он, присаживаясь рядом.

— Да как тут уснешь, кошки как недорезанные ревут, спать не дают. Полно их тут развелось, и все больше рыжие. Откуда они — ума не приложу. Правда, несколько лет назад появился у нас один рыжий кот, здоровенный, наглый, от него и пошла порода. Сейчас рыжих вокруг полным полно.

Неподалеку в кустах раздался душераздирающий кошачий вопль, как будто из кого-то выдирали кишки.

— А! А-а… а!

— Слышь! — осуждающе покачала головой хозяйка, — разве под такие вопли уснешь. — Что б их там черти разодрали.

— А-а! — благим матом орала невидимая кошка. — А-а… а!

— Ну и концерт, — подтвердил Авдеев.

— Сдается мне, что это Муська кричит как резанная. Никак не нагуляется, шалава.

Да, это действительно была Муська. Сначала она, спрыгнув с хозяйского крыльца, осторожно прошлась по травяным зарослям, потом, издалека обнаружив других кошек, приблизилась к ним. Несколько минут они приглядывались друг к другу, как бы выбирая себе пару. Наконец, к ней подошел здоровенный рыжий котяра, нагло посмотрел на нее и присел рядом, словно сделав окончательный выбор. У нее сладко замерло сердце. Котяра был рослым, сильным, от такого не отвертишься. Но она и не думала отвертется. Она покорно ждала, когда он начнет действовать. А котяра, обойдя ее сзади, вдруг уверенно насел на нее, небольно прикусил холку, чтобы она не вертелась под ним, и со всей страстью молодой силы впарил ей, так, что у нее даже в глазах на мгновение потемнело. Сладкая мука затрясла тело, она блаженно закричала дурным голосом, будя окрестности. Рыжий кот был здоровенным и сильным, он неутомимо прижимал ее к земле, казалось, что от его усилий раздирает все ее внутренности. Но ей было не больно, душа ее блаженно замирала, падала куда-то вниз, испытывая неземное блаженство, только дикие кошачьи возгласы сладострастно вырывались из ее груди, заставляя сидящих рядом подруг испуганно шарахаться в сторону.

— Ну и стерва! — возмущенно отреагировала хозяйка. — И ведь так всю ночь… Чтоб ее разорвало!

— Май месяц, — примирительно сказал Авдеев. — Что ж с ними поделаешь.

— Уж я их шугаю, шугаю, а они опять у моего дома кажную ночь собираются. Как будто их здесь медом кормят. А все рыжий котяра, кобелина проклятый!

Но Авдеев ее не слушал, его все мучила одна мысль, поэтому он опять заговорил о своем.

— Слушай, — уже с некоторым опасением начал он, — а вот скажи-ка мне, не хотела бы ты прожить на свете триста лет?

Она посмотрела на него, как на чудика.

— Ты че, парень, видать, перегрелся сегодня на солнце. Я после одного-то дня еле до кровати добираюсь, рученьки-ноженьки болят, так ухайдакаюсь на своем участке, что свет не мил. А ты говоришь, триста лет терпеть. Как только у тебя язык на такое повернулся.

— Да ладно, не бери в голову… — сник он. — Пошутил я.

— Если сам сдвинулся, — грубовато ответила женщина, — то других не дури.

Авдеев, посидев еще немного рядом с хозяйкой, пошел спать.

Улегся в постель, долго ворочался, не спалось. Но не из-за кошек, конечно, а от впечатлений сегодняшнего дня. Колба с мутноватой белой жидкостью волновала, не давала покоя. Что с ней делать? Выпить? Или не стоит? Ведь что такое триста лет? Надоест, наверное, все одно и то же из года в год. Ну, женится он, проживет какое-то время в мире и согласии, потом начнутся раздоры, свары, ведь редко встречаются счастливые семьи. Потом дети, сорванцы, будут проказничать, с ними уйма забот, тревог и беспокойства. Потом все они умрут, а он все будет продолжать жить. Потом женится еще раз, потом еще… И опять тревоги, заботы, болезни и смерть близких. И так триста лет. Кошмар какой! Лоб Авдеева покрылся холодным потом. Да на фига мне такая морока, подумалось ему. Мне бы свои семьдесят прожить, и хватит.

Где-то рядом опять мяукнула кошка, это была Муська, но голос ее теперь был почти неузнаваемым — довольным и счастливым, как ему показалось. Тут же в голове мелькнула шальная мысль: а что если Муське сыворотку влить? Пусть подольше проживет. Но тут же отверг эту мысль. Недостойна она этого, да и вид у нее тощий, ободранный, злой, ей бы только с рыжим котом всю ночь шляндраться. Да и Биль, вероятно, обидится.

Поворочавшись с боку на бок, он попробовал здраво рассудить про свою будущую жизнь. Ну, хорошо, подумал, предположим, жениться не буду, проживу свободным человеком, без жены и детей, без горя и забот. Предположим, каждые полгода буду менять женщину, чтобы не приелась. Это сколько же за триста лет получается? Шестьсот человек! Ого, целый полк. Сумею ли с ними справиться? Ведь так и импотентом сделаешься. Ну, это ладно, рассуждал он, импотентом тоже можно жить, а вот что люди скажут, когда обнаружится, что триста лет прожил? Будут таскать на всякие комиссии и обследования, шагу не дадут ступить свободно, ведь как под колпаком будет жить, каждое движение будет отслеживаться. Да на фига козе баян! — возмутился он. Разве семьдесят лет мало? Все радости и горести жизни хорошо пережить один раз. Пусть он только один раз ощутит радость отцовства, любовь и разлуку с любимой, болезни и смерть близких, пусть один раз ощутит одиночество, безнадежность мечтаний и надежд, пусть один только раз ощутит холод приближающейся смерти. Этого вполне достаточно для одной, пусть и короткой жизни. Переживать это многократно слишком тяжело.

Он поворочался с боку на бок, закрыл глаза, но уже знал, что не уснет сегодня, нечего и стараться. Взглянув на окно, увидел, что уже светает. Он вдруг резко откинул одеяло и сел на кровати. Все, принял он решение: никаких триста лет, гори они синем пламенем. Мне хватит и того, что Господь отпустит. Моментально оделся, достал колбу с зельем и вышел за калитку. Шел быстро, не оглядываясь по сторонам и ничего не замечая вокруг.

Подходя к дому друга, он еще издали с удивлением заметил, что Биль стоит у забора и выжидательно смотрит в его сторону. Странно, подумал он, неужели он тоже не спал? Ему показалось, что тот специально поджидал его, словно предчувствуя, что Авдеев обязательно придет спозаранку. Биль еще издали с тревогой и надеждой вглядывался в лицо подходившего.

— Ну, что? — с опаской спросил он. — Выпил?

Авдеев бережно достал колбочку и решительно протянул ее Билю.

— Нет, дорогой, не могу. Спасибо, конечно, а только триста лет мне ни к чему. Своего хватит.

Биль взял колбу в руки, долго молча, потом печально произнес:

— Не зря Амбарцумян говорил мне, чтобы я хорошо подумал, прежде чем решусь на эксперимент. Он был мудрым человеком. А я был молодой, горячий, мне казалось, что я спасу мир, что осчастливлю человечество.

Он в последний раз поглядел на свою колбу и вдруг со всего размаху бросил ее на землю. Авдеев только ахнул. Стеклянная колба тут же разлетелась вдребезги, белая жидкость струйками потекла по земле и, впитываемая влажной почвой, тут же уходила под землю. Через минуту земля только чуть темнела в том месте, где растеклась чудодейственная вакцина. А еще через несколько мгновений почва высохла, будто на ее поверхности ничего и не было.

Авдеев изумленно посмотрел на лицо Биля, и увидел, что тот, сморщившись, готов заплакать. Ему вдруг стало безумно жаль этого маленького смешного человечка, который лелеял надежду изменить мир.

— Не надо, дорогой, не горюй, — обнял он его. — Ведь ты же для людей старался…

Биль, уткнулся в грудь своего приятеля и, уже не сдерживая слез, согласно затряс головой.

— Да… — едва слышно проговорил он, — сердце мне подсказывало, что академик был прав. Почему я его не послушался?

Со стороны, наверное, показалось бы странным, что двое взрослых мужчин в четыре часа утра обнявшись, плачут. Никто бы не понял, что произошло.

А между тем уже разгоралось утро, подул легкий ветерок, зашелестели, будто проснувшись, деревья, запели ранние пташки. Мир наполнили первые лучи солнца.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Первый рассказ опубликовал в 1965 году в газете «Волжский комсомолец».

Посла окончания театроведческого факультета ТИТИСа увлекся театром, писал пьесы. Были публикации в журналах «Театр», «Театральная жизнь», «Современная драматургия», а также в периферийных журналах. Пьесы ставились в Москве, в других городах страны. Издано три сборника пьес — в издательстве «Советский писатель», «Советская Россия», «Мир искусства».

Многие годы пишет прозу — рассказы, повести, романы. Издано 11 книг прозы, среди наиболее известных — «Трезы Мэрилин», «Звезды видят все», «Кража века», «Вырваться из ада», «Начать сначала», «Вещий сон» и др. Рассказы публиковались в журналах «Юность», «Мы», «Наша улица», «Кольцо А», «Чудеса и приключения», «Эолова Арфа» и др., а также в газетах «Московский комсомолец», «Литературная газета», «Неделя» и многих других.

Член Союза писателей с 1983 г. В настоящее время секретарь Союза писателей Москвы. Заслуженный работник культуры РФ.

⠀⠀ ⠀⠀

Пётр Ртищев Пакостник

1

Осенью 1990 года я был командирован 22-м Территориальным Центром Телевидения в Киев. В тамошнем институте связи мне предстояло повысить квалификацию. Со всего Союза нас собралось десятка два инженеров. Расселились мы в студенческом общежитии без церемоний. Здесь я узнал, что являюсь оккупантом Украины, о чем беспрестанно бухтела радиоточка. Я не поверил, хотя и был приучен доверять всему, что неслось из эфира. Киев меня удивил. Окружающий мир пропитался духом коммерции и стяжательства, чего раньше не наблюдалось. Может и присутствовало, но в каких-то щадящих формах, мало заметных.

На Крещатике у букинистического магазина я приобрел старую рукопись,довольно странного содержания. Собственно, она была мне ни к чему, но жуликоватый еврей, что торговал ею, сильно поднаторел в своем деле, и в какой-то момент мне стало совестно ее не купить. Вот она.

⠀⠀ ⠀⠀

2

⠀⠀ ⠀⠀

«Поутру явился ко мне человек от «Его сиятельства» с приглашением быть у него, как стемнеет. «Сиятельством» Козельский сделался не так давно, да и в люди вышел он самым подлым образом, через садомитскую склонность свою. В покровителях у сего порока недостатка нет с библейских времен, потому-то Козельский таскался по парадным знатных господ, усердствуя на свой манер. Теперь же, возвысившись над всеми нами, ему вздумалось фиглярствовать. В приглашении предписывалось надеть на себя цивильное, дамам указания на сей счет отсутствовали. И еще была записочка от графа. Он укорял меня за то, что до сей поры не соблаговолил я, дескать, представить обществу супругу. Это он так шутит, скотина, знает, что не женат я и видов на сию затею не имею. Жертвовать независимостью, милыми сердцу привычками и самою своею беспорядочною жизнью я не готов, и вряд ли когда-нибудь решусь на очевидное безрассудство. Пройдет несколько времени и жена будет немолода, а то, что казалось милым в ее облике, обернется досадою. Впрочем, даже если б обезумев, я решился жениться, то теперешнее мое жалкое положение не допускает и мысли об этом. Но обо всем по порядку.

Отпустив лакея, я стряхнул остатки столь приятной моему сердцу лености и отворил дверцу кивота. В чреве его хранится графинчик с отменной рябиновой наливкой, и я по обыкновению утро начинаю с рюмки. Графинчик оказался пуст. Пантелей, мой человек, потому еще и не пришиблен в одно из утр, что селезенкой чует злодейство. Он неслышно прокрался в спальню и на подносе, что подрагивал в его неверной руке, стоял мой походный серебряный фужер, а в фарфоровом блюдце дожидалось сморщенное моченое яблоко.

Закончив утреннюю процедуру, приступил к туалету. Теперь я без содрогания мог взглянуть на себя. В зеркале отразилась физиономия, хотя и слегка помятая, но вполне привлекательная, тридцатилетнего балбеса. Элегантные усики, по моде, что повелась в нашем полку, придавали ей щегольской вид дамского угодника. Не без удовольствия помассировав гладко выбритый подбородок и щеки, мне припомнился вчерашний вечер и странный разговор с неким попом. Кажется, звали его отцом Тихоном. Этакий классический тип сорокалетнего иерея, вкусившего и пожившего, и знающего, что почем.

По обыкновению в январскую стужу катаюсь я по окрестностям Москвы. Вчера занесло меня в Хорошево, туда, где в старину обитался Годунов. Тот еще тип. Богатство в руках народа, мол, ему приятнее, нежели в казне. Лицемер. Хотя подобных нынче без труда сыскать в любом околотке.

Зашел в тамошнюю церковь Живоначальной Троицы. Из полумрака пахнуло ладаном и расплавленным воском. Треск свечей и фитилей лампадок у темных образов волновал — ощущалась намоленность старых стен. В здешних кивотах наливок не хранили, тут жил народ благочинный. Во всем чувствовалась атмосфера смиреной праведности, столь чуждая мне. Я быстро освоился и прошел в трапезную. Незнакомый мне иерей вкушал в одиночестве. Квашеную капусту, усыпанную клюквой, он брал из миски руками, и капли рассола дорожкой протянулись от нее до края стола. Они обозначили свой путь дальше, отмечая его некоторым потемнением рясы. Картошка с репчатым луком, сдобренная постным маслом, призывно дымилась. Стакан, из породы «мерзавчиков», был полон. Поп расправил растительность на лице, явив красный рот. Он сладостно почмокал пухлыми похотливыми губами и выпил. И будто бы комната тотчас вздрогнула. Пламя огарка восковой свечи колыхнулось, и тени по каменному своду зашевелились. Послышались шуршанье, шорох, треск. Эти звуки родились одеждой священника, фитилем огарка, невидимыми мышами, что денно и нощно грызли штукатурку. Сия музыка наполнила собою трапезную и тут же умерла, не вызвав сожаления.

Иерей в задумчивости оглядел закуски, выбрал соленый арбуз. Съев долю его, вновь наполнил стакан из запотевшего сосуда. Во всех его движениях чувствовалась некоторая рассеянность. Казалось, что мыслями был он в эти минуты далеко, и пил, ел машинально. Он не обратил внимания на меня. И даже не вывели его из задумчивости соленые огурчики, грибки и протертая редька в сметане, коими пополнился стол — шустрый чернец не манкировал обязанностью подавальщика.

Должен заметить, что дело шло к вечеру, а, значит, впору было закусить. Я довольно нахально уселся на скамью и вопрошающе глянул на попа. Мы сидели напротив друг друга, время от времени выпивали и поедали, что Бог послал обители.

— Скажи мне, отче, ты в Бога веруешь? — по всему, видать, я уже порядочно набрался.

— Нет, — сказал поп, и на челе его обозначилась глубокая морщина, сглаженная только у переносицы. Священника потянуло пофилософствовать. — И в Русь нашу надежд у меня мало. Мраком скрыто начало русской жизни, за мраком таится и ее конец. Все эти сказания, хроники, анекдоты о новгородских банях и тамошних плотоумерщвлителях не вызывают во мне сколько-нибудь доверия. Кругом подделки, выдумки сочинителей, и все лишь для того, чтоб создать историческую память. А между тем вместилища ее пусты. Не лучше звучит история и самого Спасителя. Мне грустно. Что есть русский человек? Что есть ты, поручик Тверецкий Юрка, пьяница и невежа, а все туда же: веруешь ли ты, отче! А сам на Рождество со товарищи блудниц в сани запряг. Пустота…

Меня не тронула уничижительная риторика попа, но удивило то обстоятельство, что он знал меня и слыхивал о моих проделках. Да к тому же мудрено говорил поп. Свободное время свое я не употреблял на полезные занятия. Недосуг. Оттого и не обогатил себя знаниями в такой темной области, как история наша. И то сказать, много ли интереса в знании жития разного рода начальников. Когда и с каких блюд они вкушали, и по какому поводу. Скука.

Тут грохот упавшего подноса — Пантелей, по моему примеру, наверняка уже пребывал в изрядном подпитии — прервал мои церковные воспоминания. На ум пришли девки, и я принялся составлять на скорую руку записку фрау Мендель, содержательнице публичного дома, куда время от времени наведываюсь. План созрел в моей голове наиковарнейший. Козельский — большой шутник, однако, я не прочь и сам посмеяться. У Мендельши водятся две-три девицы благородного происхождения. Одну из них представлю графу. Потеха! Я уже вижу, как вытянется физиономия блудодея, тьфу, Господи! Снарядив Пантелея, я присовокупил к записке двадцатипятирублевую ассигнацию — вполне достаточную сумму для придания парадного вида моей «супруге».

Уладив дельце, я мысленно вернулся к событиям вчерашнего вечера. Когда мы насытились, и я узнал, что собутыльника зовут отцом Тихоном, он предложил мне посмотреть любопытные свитки. В трапезной оказалась потаенная дверца. Поп решительно отворил ее, и мы очутились в небольшом темном помещении. Оплавленная свеча потрескивала в руке о. Тихона, освещая ближайшее пространство. Нас окружали скользкие стены красного кирпича. По ним струилась вода, разрушая старинную кладку. Неподвижный воздух был удивительно чист, как в хвойном лесу летней порой. Думается, что не удивил бы меня в эту минуту треск цикад и далекий прибой теплого моря. Вниз вели ступени, и мы сошли по ним в подземелье. Мы вошли в келью, больше похожую на каменный мешок. В каморке оказался огромный сундук и монашеская лежанка. Поп поднял крышку сундука и извлек несколько рулонов старинных свитков, перевязанных тесемками. Один из них он протянул мне.

«Аз, худый, недостойный, убогий инок не разумех, яко скот бых…», — я поглядел на о. Тихона в недоумении. Тогда он, прикрыв глаза, тихим голосом заговорил: «Я ничтожный, недостойный, бедный инок, не разумел, что был подобен скоту, очутившись в подземелье. Длинными коридорами плутал я, пока не наткнулся на сундук, что вещал мне голосом Мишки-вора искусителя: «Нынче всякий духовный, и военный и судебный чин, презрел государево правление, да воровским промыслом овладел! Так отчего же нам, черным людям, не жить по их же уложению?». Но не смутил меня голос тот, и шел я дальше по хитросплетенным железным рукавам. Стены были гладки, как зеркало, на ощупь холодны. Отовсюду лился свет, будто бы лунный, только ярче и холоднее. И чувствовал я тоску страшную, и не хотелось мне идти дальше, и вернулся я. Что запомнил, начертал, как дьяк велел, и крестом указал, где сундук тот лежит, из коего Мишка-вор слова воровские говорит».

Священник развернул следующий свиток: «Это Мишка-вор наущал меня. Смущал разговорами, мол, фунт медяшки нынче по 12 копеек. Начеканить из него можно полушек аж на 10 рублей. А если ефимок, да нартутить их под серебро, то за одну такую аж 42 копейки дают. Два-три пудика меди извести, и в большие люди выйдешь». — «Ополоумел совсем, дурень. Олова расплавленного хлебнуть захотел? Думаешь, на вкус оно вроде кваса?» — не поддавался я. А он мне: «Что было, то и будет. Так в писании. Палат каменных не наживешь трудом праведным. Думай, ибо грех в прозябании быть, коли силу имеешь и думу правильную».

На этом мое путешествие по Хорошево закончилось. В санях, укутавшись в кавказскую бурку, я уснул. Пантелей, по приезду домой, ловко перенес меня в постель, и я дрых, пока не получил от графа его записочку.

Ввечеру я притащился к Козельскому. Возле подъезда его дома столпилась многочисленная публика. За порядком надзирали двое полицейских, специально для этого случая выписанных хозяином. При мне находилась дама. Глафира, моя «супруга», чудо была, как хороша! Фрау Мендель — обрусевшая немка, вдова аптекаря, обнаружившая немалые способности в деликатных делишках, — понимала толк в туалетах. Глафира была вся в белом. Ее болезненная бледность придавала лицу томную нежность. Не сыскать человека, которого ее появление могло оставить равнодушным. Весьма чувственная штучка!

В зале народу скопилось порядочно. Я пробился к графу и представил ему Глафиру. Козельский, этот фанфарон — не прошло и года, как он вышел в отставку (никто в полку о том не сожалел, надо отметить) не скрывал озадаченности. Я же, оставив «супругу» на попечение одного молодого офицера, ретировался. Но прежде заглянул в кабинет, где собрались те, кому нет дела до бала. За игральными столами сидели солидные господа, все больше утонченные жулики. Я, было, подумал присоединиться к ним и мельком глянул в огромное зеркало. «Вечерний» я не стал лучше «утреннего». Посеревшее мое лицо навеяло мысли о смене московской жизни на что-либо более щадящее. Испросить отпуск, уехать в свою деревеньку, в глубины Малороссии, где ждут меня мирская дикость, обывательские разговоры на хуторах, однообразие и единение с природой. А можно махнуть в Пятигорск, на воды… Вот только на какие шиши. Жалованья едва хватает на квартиру и амуницию, от деревеньки моей доходов не видать. Будущность моя весьма неопределенна. Довольствоваться своим нынешним положением сил не осталось, и уже где-то зарождалась во мраке глубин моего разума мысль роскошествовать.

В эту минуту в зеркале отразился о. Тихон. Я обернулся, но за спиной стоял лакей и разливал лимонад в высокие стаканы. Я жадно выпил один, потом схватился за другой. Мелким бисером выступили на моем лбу капельки пота. Не к добру померещился мне поп. Холодок закрался мне под сердце.

К столику с напитками подошли трое незнакомых мне господ в летах. Меж собою они вели приглушенную беседу. Их язык показался мне свойственным людям страстным, но мало мыслящим. Их рассуждения касались июньских указаний цензурным комитетам. Теперь, когда пресекались какие-либо воззрения относительно крепостничества, повсеместно находятся охотники об этом самом поговорить. Я глянул на одного из них. По виду злобный старичишка, обладатель пятисот, может больше, душ с жаром клеймящий крепостников. А спроси такого: отчего, батенька, своих холопов на волю не отпустишь, так ведь найдет, что сказать. Мол, детушки неразумные, пропадут без него, без благодетеля.

Мысли мои рассредоточились. Я запаниковал. Хотелось бежать прочь, спрятаться, затаится. Нервы расшалились. Померещился поп, и я поплыл. Сделав усилие, я понял, что надлежит мне быть там. Потому, ни мало не мешкая, я помчался в Хорошево. Войдя в трапезную, я увидел, что меня дожидаются. Отец Тихон вышел мне на встречу:

— Решился! — сказал он и повел к потаенной дверке.

Каменная лестница вела глубоко вниз. Спускаясь, я думал: на что, собственно, я решился? Возле меня витала какая-то мысль, но покуда она не улавливалась. Предчувствие надвигающейся беды нарастало в моей душе. Медяшки, полушки и ефимки раззадорили мое воображение. Мысленно я уже был готов примерить на себя жизнь делателя фальшивых бумажек. Но хуже всего было ощущение, что нахожусь я под влиянием попа. Незримая нить накрепко привязала меня к нему. И всякие нелепости стали находить себе место в моей голове. С этого времени я ощутил недовольство своим, и возжелал чужого.

Мы вошли в келью. Она находилась напротив той, где вчера я узнал о помыслах Мишки-вора. Разбойника уж нет давно, а искушение осталось. В келье располагался замысловатый снаряд. Возле него суетились двое в черном. В большущем сундуке, что стоял у стены, валом скопились ассигнации. Третий чернец-шаромыжник собирал их в пачки и наскоро связывал. Работа кипела.

— Придется испросить отпуск, г. Тверецкий, — сказал мне поп-искуситель тоном начальника. — Ваша задача, милейший, пристроить бумажки эти в местах отдаленных. Малороссия весьма подходящее место. Я дам вам рекомендательные письма в обители Киева и Чернигова. Там и найдете верных людей. И заметьте, хороший процент за всю эту безделицу получите. Пора, знаете ли, приобщаться к делу, то бишь делателем становиться!

Канитель предстояла очевиднейшая, а вовсе не «безделица», как изволил выразиться о. Тихон. А коли попадусь? Нет, об этом думать нельзя.

— И какой же, к примеру, процент? — равнодушным тоном поинтересовался я.

— Пять.

— Как! — зачем-то воскликнул я, хотя было очевидным, что этакую прорву денег мне издержать будет непросто. — Побойтесь Бога, батюшка! Где же это видано, чтобы за государственное преступление сулили крохи! Голова у меня одна, дражайший о. Тихон, а шея моя уже чувствует веревку.

— Назовите свою цену. — о. Тихон явно удивился моей торгашеской жилке. А в меня, в русского офицера, будто бы черт вселился или, прости господи, польский жид.

— Десять! — выкрикнул я.

Поп крякнул и согласился.

Спустя неделю, уладив формальности, я готов был отправиться в путь. Дорога лежала по заснеженному тракту мимо убогих русских селений. Черт знает, какое захолустье! Изредка глаз радовали скособоченные лачуги, в коих временами я находил себе ночлег. И ни разу я не наблюдал у жителей тех лачуг тяги к труду. Пребывание в лености — их естественное состояние. Думалось, что путь мой, так или иначе, закончится тупиком, впрочем, не только для меня. Сделалось от сих мыслей мне тяжко, и я тихо пил. Впрочем, бдительности не потеряв. Погребец с бумажками на миллион ассигнациями я зорко сторожил всю дорогу, не упуская его из виду.

Однажды, остановившись в трактире на станции вблизи Малороссии, мне пришло в голову испытать судьбу. Немудрено, ибо кибитка, ямщик, звон колокольчика, унылый вид из окошка и далее станция, смотритель, подорожная, лошади вся эта гнусность требовала встряски. К тому же завьюжило, и я опасался сбиться с пути.

Я кликнул полового, и, пока тот готовил закуски, в трактир вошли трое: статные пехотные офицеры и почтенный старик в нагольном полушубке и без шапки. Их появление породило суету, шум и слегка развлекло меня. Они вели разговор, начатый еще в кибитке.

— Ну, нет, любезнейший Александр Николаевич, — громко сказал один из офицеров, обращаясь к старику. — Коли нет меркантильного интереса в женитьбе, то и проку в ней не найти. Это вам всякий здравомыслящий человек подтвердит.

— Эх! Молодежь! Дальше чинов и денег ваши помыслы не простираются. Эти два предмета определили страсть вашего поколения. Нехорошо! — старик скинул полушубок и нежно погладил толстое свое брюхо. Лета, казалось бы, способствуют усыплению живости, но старикан Александр Николаевич расторопностью своею удивлял. Могло показаться, что вызвана она не крепостью тела, но порошками, что в последнее время привозят нам из Азии. — Однако, господа, хорошая игра и мадера лучше плохой погоды. Отличное средство от праздности ума! Не находите? — старик имел намерение втянуть в разговор и меня. Ну что же, извольте, я не против игры.

Вечер затянулся, и мы просидели за столом до утра. Наконец старик произвел подсчеты и твердым тоном объявил, что я проиграл двести тысяч. Деньги я достал из погребца. У меня не было сомнений в том, что эта троица в сговоре и подвизалась обирать путешествующих. Что ж, всякий добывает свой кусок хлеба как может. Не смею осуждать.

Как только рассвело, я тронулся в путь. Чувствовал я себя прескверно. Голова отяжелела, члены, словно заморозились и обездвижили. Несколько времени спустя я, наконец, въехал в великолепный Киев. Звучит банально, но так уж устроено наше бытие: у любого начинания имеется конец.

По всему видать — это город моего последнего пристанища, ибо заканчиваю сии записки из Печерского острога. Настало время горько пожалеть о своей холостяцкой жизни. Будь я женат, разве пустился бы во все тяжкие? Разве оставило б меня благоразумие?

На квартире, куда я сунулся по рекомендации проклятого попа, меня дожидались жандармы. Среди них я узнал офицеров, что обчистили меня в трактире. Что ж, можно только порадоваться тонкой игре охранного отделения. Совершенно не удивлюсь, если за всей этой историей стоит мстительный Козельский. В его умении напакостить никому еще усомниться не пришлось. Дожидаюсь трибунала и надежд на снисхождение не питаю. За сим, прощайте, руку приложил каторжанин (зачеркнуто) висельник, Юрка Тверецкий».

⠀⠀ ⠀⠀

3

⠀⠀ ⠀⠀

История эта зародила ощущение беспокойства. Случается, не разгадав шарады, нет-нет, а мысленно возвращаешься к условиям задачки. Потому-то, оказавшись в Москве, меня потянуло в Хорошево. Однако лишь по весне я зашел в храм Троицы Живоначальной. Он только-только возвращался к жизни. Службы проводились в полуразрушенной церкви (прежде в ней размещался и колхозный клуб, и женская консультация, а в трапезной — фабрика офсетной печати), но какие-то мрачные типы уже штукатурили, белили, рассаживали туи и можжевельник. Одним словом, вдували жизнь в старинные каменные остовы.

Потолкавшись среди рабочих и поговорив с их начальством, я выяснил, что требуются в бригаду штукатуры. Дело не хитрое, навыки этой профессии я получил еще при исполнении «дембельского аккорда» в годы армейской службы. Осталось испросить отпуск.

Осипов — мой начальник, за здорово живешь, разговор затевать не станет. В особенности с теми, кто чином не вышел. Впору денег давать за слова, что он иногда произносит. В меру поизмывавшись, он, наконец, милостиво отпустил меня на неделю за свой счет с напутствием: «И лет тебе, Петров, уже за тридцать, а толку с тебя, что с козявки навозной. А на вид умник…». Про «умника, это он напрасно загнул. Я твердо уяснил где-то прочитанную формулу, мол, умник русский почти всегда еврей. Очень похоже, что сие открытие принадлежит вождю мирового пролетариата. Тот тип зрел в корень, все видел и все понимал. Я точно знаю, что к евреям отношения не имею, а, значит, и умником быть не могу.

У церкви мне встретился странного вида субъект в оранжевых штиблетах. Он торговал какой-то дрянью и накидывался на всякого, кто проходил мимо. Я отмахнулся от него и вошел в ограду. Тут же натолкнулся на отца Всеволода, ответственного попа за производство работ, человека моих лет, но уже изрядно располневшего. Его лицо, скорее лицо сильно пьющего комсомольского работника, чем церковнослужителя, казалось непроницаемым. Впрочем, природного лукавства, что отразилось на нем с малых лет, было не скрыть. Он глядел маленькими, свинячьими глазками и делал вид, будто видит меня впервые. Немного погодя недоразумение разрешилось, и я приступил к работе за весьма незначительные деньги.

Последующие дни я посвятил поискам таинственной дверки в трапезной. Обнаружить ее мне не удалось. За прошедшие годы, а минуло без малого полтораста лет (по некоторым деталям из текста Тверецкого я уверенно мог сказать, что описываемые события происходили в середине девятнадцатого века), ее надежно замуровали. Впрочем, сомнения в правдивости рассказа во мне уже зародились. На четвертый день моих бесплодных поисков я ввечеру затеял осторожную беседу с о. Всеволодом.

Наступило время трапезы. Поп расположился в уютной беседке с видом на Москву реку. Из окрестных зарослей несся птичий ор.

— Ну, чем не райские кущи? — произнес о. Всеволод и махнул стопку. Неспешно закусил откуда-то взявшимися свежими помидорами, после вкусил жареной картошки, слегка покрывшейся оранжевой корочкой. — Чего тебе?

— «Мраком скрыто начало русской жизни, за мраком таится и ее конец. Все эти сказания, хроники, анекдоты о новгородских банях и тамошних плотоумерщвлителях…», — начал я, внимательно наблюдая попа. Но тому, казалось, не было до меня дела. Он сосредоточился на закусках, демонстрируя небрежение этикету. Места за столом мне не предложил и вообще не обращал на меня внимания, как и на собаку, что крутилась возле беседки в надежде на кусок со стола. Думается, выглядел я в тот момент полным идиотом. Больше в храм я не приходил.

С той поры минуло два десятка лет. Осипов оказался прав, толку с меня вышло немного. Второй год как я занял его место. Нынешняя моя должность начальника участка кабельных магистралей — это предел. За последние годы я обрюзг, обрел пошлые привычки лежать вечерами на диване, пить пиво, почитывать чепуху и доверять всему, о чем трещит телевизор. Между тем народ затевал очередную смуту. Появились сословия. От скуки я примерял на себя: к кому по нынешним временам надлежит себя причислить. Выходило, что роду я самого захудалого.

Как-то раз, затеяв ремонт в квартире, я натолкнулся на эту, давно мною позабытую, старинную рукопись. Теперь, когда с возрастом я утратил интерес к изысканиям, отнес записки Тверецкого в один малотиражный журнал. Если их напечатают, то возможно найдется тот, кому не дадут покоя стальные коридоры подземелья, говорящий сундук и все, что с этим связано. Я же умываю руки.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1959 году в городе Красноярске в семье военного. Высшее образование получил в Московском Электротехническом институте связи; кандидат технических наук. Четыре года отслужил в рядах ВС СССР; работал мастером (затем начальником участка) по строительству линейных сооружений городской телефонной сети, начальником цеха связи тропосферной связи на полуострове Ямал, инженером в НИИ им. Курчатова и др. С1991 года руководит рядом мелких предприятий, занятых на поприще проектирования и строительства коммуникаций.

В 2005 году вышла книга прозы «Блуждающие во мраке» (в соавторстве с В. Бондарчиком). Рассказы П. Ртищева публиковались в журнале «Знание-сила»: «Несостоявшийся вычислитель» в № 8 за 2006 г., «Таганрогская загадка» в № 3 за 2007 г., а также в литературном приложении «Знание-сила: Фантастика» — «В воронке хроно-са» в № 1 за 2006 г., «Шпионское нашествие» в № 1 за 2007 г., «Заблудившийся крик Атлантиды» в № 1 за 2008 г., «Чирьевск» в № 1 за 2012 г. В издательстве Art House media в 2008 году вышел сборник рассказов «Заблудившийся крик Атлантиды». В 2011 г. в литературном журнале «Дети Ра» были опубликованы рассказы «Болото» и «О хорьках и прочих».

⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Дёминский Искушение Гейзенберга

Вернер Гейзенберг откинулся на спинку кресла и тяжело вздохнул. Бросив взгляд на календарь, показывающий январь 1944 года, великий физик нахмурился.

— Сколько сил потрачено, — еле слышно прошептал он. — И что теперь?

Вот уже неделю ученый не выходил из своего кабинета. Работал. Наконец, после стольких лет неудач, в его исследованиях наметился серьезный прорыв.

За эти дни на столе накопилась огромная куча бумаг, мелко исписанных цепочками символов. Лишь изредка среди них встречались слова: уран 235… медленные нейтроны… расщепление… уран 238?.. критическая масса.

Разведка любой страны отдала бы все за эти сведения. Однако бумаг еще не видел никто. Даже коллеги из института физики ничего не знали об их существовании!

Гейзенберг потер глаза и протяжно зевнул. Сколько же он не спал? Физик встал и прошелся по кабинету.

— Что теперь? — повторил он.

Расчеты проверены и перепроверены несколько раз. Ошибки нет. В тридцать девятом году он пошел по неверному пути, но теперь все, наконец, встало на свои места.

Физик подошел к камину и посмотрел на огонь. На какое-то мгновение перед глазами все расплылось, но затем пламя вновь обрело привычную форму. Гейзенберг потянулся, с неудовольствием почувствовав, как затрещали суставы. А ведь раньше такого с ним не было. Когда-то он неплохо играл в теннис. Правда, это было давно, еще до войны.

Гейзенберг тряхнул головой. Хотелось спать, но он знал, что как только коснется подушки, сон как рукой снимет. Уже сколько раз так было! Ученый подошел к рабочему столу и уселся обратно в кресло. Склонившись над бумагами, он начал их перекладывать. Внезапно заболело в висках. Прикрыв глаза, Гейзенберг обхватил голову руками. Минуты две, наверное, так просидел, но вроде бы отпустило.

— Хватит! — резко выдохнув, он встал. Ученый шагнул было к двери, ведущей в коридор, но замер и медленно обернулся. В комнате что-то неуловимо изменилось, вот только что?

Гейзенберг прищурился. Пламя! Его языки замерли в причудливых позах, словно неведомый художник изобразил их на холсте и вывесил перед камином.

— Что это?.. — заинтересовавшись странным феноменом, ученый подошел поближе и наклонился.

Зрение его не обманывало. Пламя действительно застыло, даже его контуры не дрожали!

— Интересно, — задумчиво пробормотал исследователь и принюхался. В воздухе комнаты витал едва уловимый запах. Кажется, это была сера.

— Здравствуй, Вернер, — раздался за его спиной тихий голос.

Ученый едва не подпрыгнул от неожиданности, но взял себя в руки, спокойно повернул голову и взглянул на говорящего. Возле двери стоял высокий человек, одетый в бесформенный черный балахон с капюшоном.

— Кто вы? Как сюда попали? — резко спросил Гейзенберг. Он попытался разглядеть лицо незнакомца, но это ему не удалось. Несмотря на то, что кабинет был хорошо освещен, незваный гость словно в тени стоял.

— Не бойся, — человек в черном приблизился к Вернеру. — Я не трону тебя.

Он даже двигался не так, как обычные люди, а словно плыл над полом!

«Да это же сон! — понял Гейзенберг и с облегчением вздохнул. — Надо же так заработаться! Утром расскажу Элизабет, она не поверит».

Между тем незнакомец остановился на расстоянии вытянутой руки. Несмотря на такую близость, его лицо все равно не удавалось рассмотреть. Под капюшоном клубился сгусток мрака, лишь изредка пронзаемый серебряными искорками. Впрочем, Гейзенберг уже не боялся, ему стало даже интересно, что будет дальше.

— Я чувствую смятение в твоей душе, — негромко сказал незнакомец. — Ты полон сомнений и никак не можешь решить, какой путь избрать.

Гейзенберг нахмурился. Когда-то давно ему попалась под руку парочка статей одного австрийца, где тот пространно рассуждал о скрытых и явных сновидениях. Тогда он не обратил на них особого внимания. А может быть, зря?

— Фрейд обманул сам себя, — человек в черном словно подслушал его мысли. — Впрочем, не важно. Самое главное это твое открытие.

— Теперь я знаю, как заставить работать урановую машину! — с гордостью произнес Гейзенберг. — Но…

— Нам ничего не остается, кроме как обратиться к простым вещам: надо добросовестно исполнять свои обязанности и задачи, которые жизнь ставит перед нами, не спрашивая слишком часто, почему да зачем… А затем надо ждать, что произойдет… реальность трансформирует себя сама, без нашего участия, — процитировал гость. — Твои слова?

— Да, — удивленно ответил физик. — Я написал это в сорок втором году.

— Так что теперь изменилось? Почему ты сомневаешься?

— Война. — прошептал Вернер. — Все пошло совсем не так, как я думал. Каждый день с фронта приходят все новые списки погибших, гестапо арестовывает немцев целыми семьями, и они навсегда исчезают! Мы боимся выходить на улицу, не хотим разговаривать друг с другом, пишем доносы, не доверяем даже своим женам и детям. Что стало с нашей страной и с нами?!

— Ты что, не желаешь победы Германии? — быстро спросил незнакомец.

— Я. — начал было говорить физик и осекся. Своим вопросом гость мастерски загнал его в угол.

— И что вы за люди такие? — незнакомец тяжело вздохнул. — Посмотри мне в лицо.

Что-то в его голосе заставило Гейзенберга подчиниться. Водоворот серебристых искорок во тьме капюшона притянул к себе взгляд и больше не отпускал. Их становилось все больше и вскоре весь кабинет залил призрачно-белый цвет.

Физик моргнул, и видение исчезло. Гейзенберг огляделся по сторонам. Оказалось, что он стоит на крыше дома, у самого края. Ученый посмотрел вниз и непроизвольно сделал шаг назад.

«Этажа три, не меньше, — подумал он. — Какой странный сон. Но все-таки, где я?»

Вернер прищурился. Архитектура города ничуть не напоминала немецкую, а идущие по мостовой люди были одеты по-летнему. И это в разгар зимы! Хотя о каком холоде может идти речь, когда вон горожане в одних рубашках разгуливают!

Гейзенберг присмотрелся внимательнее. Их лица ему показались не очень похожими на европейские. Глаза были какими-то неправильными, узкими, что ли?

Откуда-то с неба раздался нарастающий гул, и Вернер поднял голову. Как раз вовремя, чтобы заметить пролетающий самолет. От воздушного судна отделилась темная точка и начала медленно падать вниз.

Вернер следил за ней с нарастающим интересом. Да и чего можно бояться в своем собственном сне?!

В небе словно разом зажглась тысяча солнц. Ослепительная вспышка резанула по глазам, но Гейзенберг не отвернулся. И смог разглядеть поднимающееся с земли облако в форме гигантского гриба! От его основания во все стороны хлынул мощный вал земли, перемешанный со строительными обломками. Несущаяся с огромной скоростью волна захлестнула дом, на крыше которого стоял ученый.

— Невероятно! — потрясенный Гейзенберг оперся рукой о стол. Его ноги дрожали, а со лба градом катился пот.

— Помнишь твой последний разговор с Бором? В сентябре 41-го?

Вопрос прозвучал риторически. Еще бы ему не помнить! Тогда в Дании, как только Гейзенберг сказал, что работает для своей страны, Бор перестал его слушать. С тех пор их отношения оказались навсегда испорченными.

— Что скажет теперь этот старый болван, когда узнает о твоем успехе?! — прошипел незнакомец.

— Я должен подумать… — Гейзенберг буквально рухнул в кресло. Его бросило в жар, это наверняка поднялось давление.

— Не о чем думать! — рявкнул человек в черном и уже тише добавил. — Возьми меня за руку.

Гейзенберг с сомнением покосился на затянутую в кожаную перчатку ладонь, но все-таки ответил на рукопожатие. На мгновение перед глазами все померкло.

— Герр Гейзенберг, герр Гейзенберг, — горячо зашептал кто-то прямо в ухо. — Взойдите на трибуну, ваш выход.

— А? Что? — ошеломленно спросил физик.

Он стоял в огромном зале, раза в три больше того, что в Рейхстаге. Повсюду, куда ни падал взгляд, находились люди. В основном в парадных военных мундирах, но попадались и гражданские в строгих костюмах. Гейзенберг шел по бархатной дорожке, ведущей прямо к украшенной нацистскими флагами трибуне, а на ней…

Вся верхушка Третьего Рейха! Изрядно постаревшие, но по-прежнему узнаваемые лица. Едва дыша, он взошел на трибуну. Зал разразился шумными рукоплесканиями, которые, впрочем, быстро смолкли. Начал говорить фюрер.

— Десять лет назад, в этот день, мы обрушили на жидо-большевистские полчища оружие возмездия! Под сокрушительными ударами непобедимой германской армии красная орда откатилась за Урал! Так была одержана великая победа в войне! Мы помним о том, кто дал нашей нации это грозное оружие! — Гитлер воздел руки. — Достойный сын великого народа, истинный ариец, Вернер фон Гейзенберг!

Толпа взорвалась аплодисментами и приветственным ревом.

— Триумф! — громко и отчетливо произнес человек в черном. — Разве ты его не достоин?

Вернер молчал. В его голове царила полная каша. Не слишком ли много для одного сна?!

— Твой народ должен получить новое оружие, — гость наклонился к нему так близко, что Вернер отчетливо ощутил исходящий от него стойкий аромат серы. — Ты сделаешь это!

— Довольно! — со стороны двери раздался новый голос.

Гейзенберг устало посмотрел на очередного гостя. С некоторым трудом ему удалось разглядеть неясный колеблющийся силуэт, своими размытыми очертаниями лишь отдаленно напоминающий человеческую фигуру.

Облако клубящегося тумана подплыло ближе.

— Самюэль! — в комнате словно гром пророкотал. — Что ты делаешь?!

— Уже ничего, о Посланник, — сухо ответил гость в черном. — Всего лишь напомнил человеку о свободе выбора.

— Тебе ли говорить о свободе, Отец лжи? — облако застыло, окончательно приняв форму человеческой фигуры. Правда, вместо лица был сплошной белый овал. Смотрелось, надо признать, весьма жутковато.

«Отец лжи?! — в голове Гейзенберга словно что-то щелкнуло. — Да что тут вообще происходит?!»

— Избавь меня от своих проповедей, Посланник, — Самюэль взмахнул рукой. — Я сказал все, что хотел, и он меня услышал.

Несколько томительно долгих секунд оба визитера молча глядели друг на друга. Затем тьма под капюшоном Самюэля начала медленно таять.

— Помни о своем долге! — откуда-то издалека до Гейзенберга донесся голос черного гостя. Спустя мгновение Самюэль исчез. Вернер остался один на один с Посланником.

— Оставьте меня все в покое! — визгливо вдруг крикнул физик и ударил ладонью по столу. — Я хочу проснуться.

— Потерпи, — спокойно ответил гость. — Наш разговор не займет много времени.

«Да чтоб вас всех!» — обреченно подумал Вернер.

— Самюэль недаром заслужил свое прозвище. Искусно мешая правду и ложь, он способен смутить даже самые сильные умы, — сказал Посланник и медленно подошел к окну.

— Он показал мне… будущее моей страны… — Гейзенберг пристально взглянул на своего собеседника.

— Будущее не совсем такое, — гость покачал головой. — Но я покажу тебе прошлое. Его уже не исправить и не изменить. Смотри.

Он указал на окно. Стекла тут же побелели, словно покрывшись жгучим морозным узором. Затем то тут, то там начали появляться темные пятна. Это таял иней. Очень скоро поверхность полностью очистилась и глазам ученого предстала удивительная картина.

В заснеженной голой степи стояли сотни работающих станков! За каждым трудились люди. Худые и плохо одетые, они вытачивали какие-то детали. Хмурые и обветренные лица рабочих озаряла мрачная сосредоточенность и решимость. Среди них было много женщин. Закутанные в платки, они трудились наравне с мужчинами.

— Казахстан. В 41-ом Советский Союз эвакуировал часть производственных мощностей в эту республику. Станки выгрузили прямо в степи и начали работу, не дожидаясь возведения стен, — тихо сказал Посланник.

Стекло снова покрыл иней и видение исчезло. Но ненадолго. Гейзенберг рассмотрел обледенелую улицу и толпу изможденных людей, стоящих в очереди. Они еле передвигали ноги! Вдруг один из них прислонился к стене, его глаза закатились, и он стал медленно сползать на землю. Окружающие полуживые люди не обратили на это никакого внимания. Не было сил.

— Ленинград. Блокада. Город осаждали более двух лет.

Картинка снова сменилась. Теперь Гейзенберг видел огромный заводской цех, полный сложных механизмов. С потолка на цепях свисали танковые башни.

— О, майн готт! — потрясенно прошептал ученый.

За некоторыми станками стояли дети лет двенадцати — четырнадцати, не больше! Из-за невысокого роста, чтобы добраться до управляющего механизма, им приходилось приставлять к станку ящик или просто деревянный чурбан, а затем взбираться на него.

— Ленинградский тракторный. Многие рабочие ушли на войну. За станки стали их сыновья.

У Гейзенберга сжалось сердце. Он сам был отцом.

Бумм! Откуда-то раздался глухой разрыв. Потом еще один и еще. Картина на стекле немного сместилась. Теперь Вернер видел тот же самый цех, но с другой точки. Оказалась, что в стенах прорублены широкие проемы, через которые наружу выставлены стволы пушек.

— Линия фронта проходит в четырех километрах. Завод ведет бой и продолжает работать, — сказал Посланник.

Стекла опять покрылись инеем.

— Хватит! Не могу больше! — хрипло произнес Гейзенберг.

Посланник ничего не ответил, зато в окне появилась новая картина. С высоты птичьего полета Вернер увидел озаряемый пожарами город, стоящий на берегу широкой реки. Там, внизу не было ни одного целого дома!

Груды щебня и бетонных блоков, поваленные столбы, ошметки телеграфных проводов, сожженные автомобили и остовы танков, все это смешалось в дикую кучу! Казалось, что там не осталось ничего живого.

Гейзенберг пригляделся. Сквозь обломки пробирались небольшие группы солдат в зеленой форме. На руках они тащили пушки и минометы. Несмотря на бьющие откуда-то издалека артиллерийские орудия и сыплющиеся сверху бомбы, солдаты упорно занимали позиции.

— Сталинград. Город на Волге. Немецкая армия понесла невосполнимые потери, но так и не смогла его захватить.

Страшным усилием воли Гейзенберг смог заставить себя отвести взгляд от окна.

— Зачем… ты показал мне… все это?

— Чтобы ты понял — война проиграна. Твое открытие лишь приведет к новым смертям и только отсрочит неизбежное. Этот народ не победить.

— Но.

— Уничтожить их всех? Включая стариков, женщин, детей?.. Выбор за тобой, — жестко сказал Посланник. — Прощай.

В отличие от Самюэля, гость исчез без всяких театральных эффектов. Только что стоял возле окна, а тут раз и нет его! Как будто и не появлялся в кабинете никогда.

Гейзенберга замутило. К горлу подкатил тугой ком, голова закружилась. Он попытался встать, но внезапно навалившаяся слабость не позволила ему сделать это. Физик рухнул на стол.

Когда он открыл глаза, огонь в камине почти угас. Значит, прошло немало времени. Ученый потрогал рукой лоб. Вроде холодный. Да и чувствовал он себя отлично, словно проспал часов двенадцать, не меньше!

Гейзенберг подошел к камину и подкинул в него дров. Глядя на разгорающиеся языки пламени, физик грустно усмехнулся. Он вернулся к столу и сгреб с него все бумаги. Бросив их возле камина, Вернер уселся на пол рядом с ними.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1982 году в семье учителей. Закончил механико-математический факультет Ростовского Государственного Университета. Несколько лет работал преподавателем высшей математики. Автор ряда статей посвященных проблемам высшего образования и математической подготовки студентов. В настоящее время живет в Ростове-на-Дону и работает аналитиком в транспортной компании.

В жанре фантастика издан рассказ «Демоны Сталинграда» (сборник «Настоящая Фантастика 2010», ЭКСМО) и рассказ «Встретимся» (журнал «Венский литератор», № 16, международный конкурс «Литературная Вена 2010»). Во втором номере за 2010 год литературного приложения «Знание-Сила: Фантастика» опубликован рассказ «Оружие победы». Также этот рассказ напечатан в сборнике «Антология МиФа» (издательство «Шико», Украина, 2011). В девятом номере за 2011 год журнала «Веси» опубликован рассказ «Последний урок». В первом номере за 2012 год литературного приложения «Знание-Сила: Фантастика» опубликован рассказ «Белый камень». В сборнике «Наше Дело Правое. Исправленному верить» (ЭКСМО, 2012) напечатан рассказ «Дождешься».

⠀⠀ ⠀⠀

Иосиф Письменный После возвращения

повесть

Пролог

Обнаружив на своем столе судебную повестку, Руководитель Центра космических полетов пришел в ярость и приказал вызвать к нему дежурного офицера Центра майора Беллоуса. Когда тот предстал перед высоким начальством, в кабинете находился третий человек. Он сидел так, что Беллоус не мог разглядеть его лицо, и это сразу не понравилось офицеру.

— Что это такое? — сдерживая ярость, спросило главное лицо космического центра.

— Повестка в суд, — невозмутимо разъяснил офицер.

— Повестка ку-да? — едва владея собой, задал следующий вопрос высокий начальник.

— В суд, — все так же невозмутимо разъяснил офицер.

— А по-че-му она оказалась на моем столе, да еще поверх всех срочных бумаг? Вы, что, не знаете, что всякий сор положено не высыпать у меня на столе, а пе-ре-да-вать на-чаль-ни-ку мо-ей кан-це-ля-ри-и?

— На вашем столе она оказалась потому, что в суд приглашаетесь вы, а не начальник вашей канцелярии. А поверх всех других бумаг ее положил я, чтобы обратить на нее ваше внимание.

— Майор, мне надоело терпеть ваше присутствие, — после небольшой паузы надменно заявил начальник космического Центра. — Поэтому я решил вас досрочно отправить на пенсию. Решайте, с какой формулировкой вас уволить — «как несправившегося с работой» или «как скрывшего от начальства важные документы». Или вам больше нравится «как несоответствующего занимаемой должности»?

— Прошу прощения, сэр, но здесь находится еще одно лицо, и прежде, чем ответить, я бы желал знать, кто он такой. К сожалению, его идентификатор повернут к нам тыльной стороной, и я не могу прочесть его фамилию и должность.

От этого заботливого «к нам» Руководителя передернуло, и он опрометчиво брякнул:

— Нечего обо мне заботиться! Я и без вашей помощи прекрасно знаю, кто он такой. Это мой адвокат!

— Он ваш адвокат или адвокат Центра космических полетов? — вежливо уточнил майор Беллоус.

— А это не имеет значения. И мой адвокат, и адвокат Центра.

— Прошу прощения, сэр, но это невозможно. Если он адвокат Центра, то он и мой адвокат тоже. Если же он не адвокат Центра, а всего лишь ваш адвокат, то не имеет права находиться на территории космического Центра, в том числе в этом кабинете. Так что определяйтесь поточнее, кто сидит в этом кресле.

— Малыш, — гость неожиданно щелкнул выключателем настольной лампы, освещая свое лицо, и подал голос, — уважь своего профессора, не заставляй меня убегать, как зайца. Если ты сейчас проявишь снисхождение к своему старому, ха-ха, преподавателю, я тоже, возможно, сочту приемлемым не быть чересчур строгим к тебе во время предстоящих слушаний твоего дела. Ведь, насколько я понимаю, нам предстоит встреча в суде, и мы будем по разные стороны баррикад.

Беллоус узнал гостя и понял, что в дальнейшем ему предстоит тягаться с самим Большим Барри — Главным адвокатом Центра. Офицер еще не забыл, как весь их курс дрожал перед экзаменом, который они сдавали на юридическом факультете профессору Барри Тарку. Весь курс, и он, Беллоус, тоже. Ведь стоит получить у Тарка плохую оценку, и двери в Космический Центр перед тобой навсегда закроются.

Согласно неписанным правилам, все офицеры Центра должны были иметь диплом об окончании юридического факультета. Поэтому Беллоус не мог знать: то ли профессор Тарк действительно помнил его, то ли назвал Малышом, не сомневаясь, что офицер прослушал курс его лекций. Во всяком случае, теперь майор Беллоус мог надеяться, что его бывший преподаватель не позволит себе в предстоящей судебной тяжбе со своим бывшим учеником применять запрещенные приемы.

Не успел офицер сообразить, что ответить, как услышал из уст Большого Барри:

— Вот и молодец. Я вижу, что мы поладим… А теперь ответь своему шефу и по случайному совпадению моему клиенту в одном лице, что ты решил: с какой формулировкой он может тебя уволить?

— Профессор, объясните, пожалуйста, обоим: своему клиенту и моему шефу в одном лице следующее. Еще три дня тому назад он мог бы меня уволить с любой формулировкой. А сейчас, в соответствии с действующим законодательством, он не сможет этого сделать. До вынесения приговора по делу «Граф Тимофей Ангарский и маркиз Архимед Сиракузский против Руководителя Центра космических полетов».

— Почему?

— Три дня тому назад я получил уведомление из суда, что являюсь официальным адвокатом истцов при слушании этого дела.

— Браво, Малыш, я вижу, ты не зря протирал штаны на моих лекциях! Тогда удовлетвори мое любопытство. Ты знал, что сказано в «Положении о правах лиц, удостоенных дворянских титулов за заслуги во время космических полетов»?

— Скажем так. Сначала не знал. Но потом поинтересовался… После того, как в бортовом журнале «Альбатроса-23» обнаружили приказ командира корабля о возведении за заслуги перед экипажем кота Тимофея и пса Архимеда в дворянское достоинство с присвоением им титулов графа и маркиза соответственно.

— Ясно, значит уволить тебя — уже после суда, разумеется — с формулировкой «как несправившегося с работой» или «как несоответствующего занимаемой должности», скажем так, будет трудновато… Почему же ты не доложил о правах лиц, удостоенных дворянских титулов, руководству Центра космических полетов?

Беллоус невольно восхитился, как ловко в своем вопросе адвокат подменил «Руководитель» на «руководство», выводя Руководителя Центра из-под удара, а заодно поставив ловушку ему, Беллоусу.

— Профессор, с формулировкой «как скрывшего от начальства важные документы» меня тоже не удастся уволить. В канцелярии хранятся три моих рапорта на имя Руководителя Центра космических полетов о необходимости обеспечить графа Тимофея Ангарского и маркиза Архимеда Сиракузского всем положенным в соответствии с правами лиц, удостоенных дворянских титулов во время космических полетов.

— Ты уверен, что три рапорта, а не два всего?

— Абсолютно. У меня имеются три справки из канцелярии о регистрации каждого рапорта.

— Вот так, — лицемерно посетовал Тарк. — Учишь вас на свою голову… Ладно, ступай, Малыш, а мы тут без тебя подумаем, как — ха-ха! — расправиться с тобой и твоими подопечными. Единственно, что от себя лично я могу обещать тебе, как своему бывшему студенту, так сказать, своему ученику: в вашем деле за рамки закона мы выходить не будем.

— Благодарю, господин профессор! Большего нам и не надо!

Глава 1

Описанному выше разговору в кабинете высокого лица предшествовал ряд важных событий. Начнем с того, что на Землю благополучно возвратился экипаж корабля «Каравелла-54». Полет оказался нелегким: корабль неожиданно попал в метеоритный дождь и по указанию Центра совершил незапланированную остановку на астероиде № 32-317 для осмотра и необходимого ремонта. Но теперь все это позади…

Мягкая посадка на Землю. Объятия, поцелуи, цветы, речи. И снова поцелуи, цветы, речи, объятия, смех и слезы…

Мало кто обратил внимание на то, что после основного экипажа «Каравеллы-54» на землю дополнительно ступили кот и трое котят, собака и двое щенят, а также одна коза — без козлят. А ведь именно им предстоит стать главными действующими лицами нашего рассказа!

Выйдя из корабля, группа из восьми животных (кот, собака, коза, трое котят, двое щенят) не поспешила вместе с остальными к трибуне, а осталась возле траппа, словно ожидая чего-то или кого-то. Тут к ним и подошел майор Беллоус:

— Мне поручено встретить вас, — сказал он, предварительно представившись. — Пошли, что ли?

— Нет, — возразил кот. — Мы не можем отойти от трапа. Мы обязаны проследить за своим грузом.

— Да, — подтвердил пес. — Таково указание покойного руководителя нашей экспедиции достопочтенного сэра Сэма Старка: обязательно проследить за выгрузкой всех материалов нашей экспедиции. Иначе их потом будет трудно отыскать в обычной для таких выгрузок неразберихе.

— Вот именно. Мы обязаны проследить за нашим грузом. Ведь там результаты исследований на астероиде за период более ста пятидесяти лет, — поддержала обоих коза Анна-Мария-Тереза.

— Ну, что вы? Выгрузка может занять месяц и больше, — попробовал возразить майор.

— Мы знаем. Но это не имеет значения, — сказал кот.

— Достопочтенный сэр Сэм Старк нас предупредил, — поддержал его пес. — Мы ждали сто пятьдесят лет. Подождем еще месяц.

«Вот вляпался», — подумал Беллоус, и сказал вслух:

— Но я не смогу ждать возле трапа месяц.

— И не надо. Мы сами справимся, — заверил пес. — Мы имеем на этот счет инструкции от достопочтенного сэра Сэма Старка.

(Еще сегодня утром майор не имел никаких забот о животных, но врожденные пунктуальность и исполнительность сыграли с ним злую шутку: его угораздило спросить Руководителя Центра, как поступить с животными.

— Заботу о животных я поручаю вам, — нашелся Руководитель и укатил на космодром.)

— Не можете же вы все время сидеть под открытым небом, — настаивал офицер.

— А почему бы нет? — в один голос возражали ему кот и собака. — Разве не прожили мы под открытым небом последние сто пятьдесят лет? А тут такое прекрасное освещение.

(Стемнело, и на космодроме были включены прожектора.)

— Но вы же видите, что все люки задраены, и до конца праздника выгрузки не будет, — объяснял животным майор Беллоус.

— Ничего, мы можем подождать. У нас имеются четкие инструкции от достопочтенного сэра Сэма Старка.

Глава 2

По правде сказать, такое упрямство животных было на руку офицеру.

Согласись они покинуть свой пост, и майор Беллоус не знал бы, куда их разместить.

Центр имел общежитие для курсантов (отель «Надежда»), гостиницу для членов космических экипажей (отель «Космос»), дом престарелых для вышедших на пенсию астронавтов («Дом ветерана»), но все они предназначались для людей, и ни в одном из них не согласились, даже временно, на одну ночь, принять животных с космического корабля.

Везти их к себе майор тоже не мог. Его квартирка просто была не в состоянии принять такое количество гостей.

Между тем на дежурство возле корабля заступила очередная смена.

Начальник караула приказал своим солдатам установить вокруг корабля ограждения, а животным покинуть зону внутри ограждений.

Беллоус с трудом уговорил животных выйти за ограждения. Те уселись в ряд вдоль ограждений, а майор договорился с начальником караула, что солдаты не будут прогонять и вообще обижать безобидных зверушек.

Проведя беспокойную ночь, рано утром следующего дня Беллоус примчался на космодром. За ночь ничего не изменилось. Кошки, собаки и коза все также сидели в ряд вдоль линии ограждений. Главный караульный начальник объяснил штабному офицеру, что разгрузка, как и обычно, начнется недели через три после посадки. Во всяком случае, не раньше…

Это время майор Беллоус решил посвятить изучению имеющихся документов о правах животных, побывавших или родившихся в космосе. И не обнаружил таких документов.

Тогда майор заинтересовался, почему командир корабля «Альбатрос-23» с таким упрямством подавал в суды различных инстанций одно заявление за другим, пока не добился того, что Верховный Суд оставил в силе его, командира корабля, приказ.

Вряд ли дело было в командирских амбициях. Скорее всего, дело заключалось в содержании приказа. В том, что этим приказом кот Тимофей и пес Архимед за заслуги перед экипажем были возведены в дворянское достоинство с присвоением титулов графа Тимофея Ангарского и маркиза Архимеда Сиракузского соответственно.

Возможно, эти дворянские титулы и обеспечивали животным, побывавшим или родившимся в космосе, те самые права, документы о которых майор безрезультатно искал?

Так и есть! Одновременно с решением о приказе командира корабля «Альбатрос-23», Верховный Суд вынес еще одно решение: в положение о правах лиц, удостоенных дворянских званий за особые заслуги в космических экспедициях, была введена одна единственная поправка. И заключалась она в том, что слово «астронавты» в этом положении заменялось словами «участники экспедиции».

Теперь все становилось понятным! Если раньше положение о правах лиц, удостоенных дворянских званий, касалось только людей (астронавтов), то теперь оно относилось и к животным (участникам экспедиции), то есть непосредственно к коту Тимофею и псу Архимеду. Командир «Альбатроса-23» предвидел их возвращение на Землю и боролся за их права после этого возвращения! Вот что значит настоящий командир!

Беллоус засел за изучение прав лиц, удостоенных дворянских званий. Если отбросить второстепенное, то главное — применительно к Тимофею и Архимеду — заключалось в праве на пожизненную пенсию и в праве на проживание в «Доме ветерана» — доме престарелых для вышедших на пенсию астронавтов.

Майор Беллоус немедленно написал об этом рапорт на имя Руководителя Центра космических полетов. Рапорт остался без последствий. Вернувшиеся из полета животные продолжали жить под открытым небом.

Никому до них не было дела. Кроме исполнительного майора…

Тогда через две недели он подал второй рапорт, а через месяц третий. Все они были оставлены без внимания.

По примеру командира корабля «Альбатрос-23», Беллоус подал в суд. На Руководителя Центра космических полетов.

О том, что было дальше, мы уже знаем из пролога к этому рассказу. Однако не будем забегать вперед.

Глава 3

Между первой и второй докладными записками Беллоуса на космодроме случилось ЧП. Обычно все охранники получали ежедневно по пол-литровому пакету молока. То ли пакеты с молоком пролежали какое-то время вне холодильника, то ли молоко оказалось просроченным, то ли оно вообще было не причем. Только неожиданно на всех охранников напал жесточайший понос, после которого они все отказались потреблять молоко в пакетах и потребовали привозить свежее молоко прямо после дойки. Естественно, что начальство не могло и не желало обеспечивать солдат таким молоком, и тогда охрана потребовала выдавать вместо положенного молока неположенные деньги.

И тут Гораций (так звали одного из щенков) выступил с заманчивым предложением. Оно заключалось в том, чтобы Анна-Мария-Тереза начала пастись на лужайке за космодромом. Получающееся от этого у козы молоко можно будет продавать охранникам. Озабоченный тем, где доставать для животных деньги, майор Беллоус, скрепя сердце, согласился.

У животных появились свои деньги, которые они доверили хранить Беллоусу.

Между тем началась подготовка к разгрузке звездолета. В один прекрасный день привезли и сгрузили возле космического корабля пустые контейнеры, в которые предстояло укладывать космический груз «Каравеллы-54»

Гораций (снова этот вездесущий Гораций!) случайно подслушал разговор сержанта Ленгли с рядовым Хрендринксом. Даже не подслушал, а услышал, ибо ни сержант, ни тем более рядовой не собирались таиться от какого-то щенка, пусть даже побывавшего в космосе. Рядовой Хрендринкс информировал сержанта, что нашел покупателя на контейнеры, но поскольку их предстоит вывезти с территории космодрома, то выручкой придется поделиться с солдатами, охраняющими ворота.

— Сколько он будет платить? — деловито спросил Ленгли.

— Как обычно, бутылка виски за один контейнер, — ответил Хрендринкс.

Сержант Ленгли в шутку посетовал, что нет покупателя на территории космодрома, тогда бы вся выручка досталась им, и оба заржали над удачной шуткой.

В тот же день Гораций пересказал этот разговор майору Беллоусу и попросил того купить на их деньги две бутылки виски и принести их на космодром. После того, как майор вручил две бутылки виски сержанту Ленгли, Хрендринкс отвез два контейнера и сгрузил их в тенечке под кленами возле вагончиков, уже десятки лет одиноко ютившихся на краю космодрома.

Теперь собаки имели свой отдельный домик, а кошки свой. (Анна-Мария-Тереза предпочла жить под открытым небом.)

Сержант Ленгли и рядовой Хрендринкс тоже остались довольны выгодной сделкой — еще бы, не пришлось делиться выручкой с охраной ворот!

Глава 4

Профессор Компости вошел в науку и прочно обосновался в ней, сделав выдающееся открытие, вошедшее в энциклопедии как эффект Компости или парадокс Компости. На базе эффекта Компости профессор Компости разработал знаменитую теорию Компости, о которую обломало зубы не одно поколение студентов, пытаясь сдать экзамен прославленному профессору Компости.

В описываемое нами время профессор Компости находился в самом расцвете творческих сил, переживая свою вторую, если не третью творческую молодость. Заключался этот творческий расцвет не в новых экспериментальных или теоретических исследованиях, а исключительно в выступлениях на конференциях. Все его выступления были наполнены глубоко продуманными размышлениями о судьбах науки и путях ее будущего развития.

Профессор питал особое пристрастие выступать в прениях по докладам мало известных авторов. Все выступления профессора Компости строились по одной схеме. Для разбега профессор отмечал важность темы, затронутой в докладе, не преминув при этом вскользь упомянуть, что все главные вопросы данной темы уже были рассмотрены в его, профессора, пионерской работе 30-летней давности. После этого профессор ставил под сомнение правильность сделанных допущений (если работа была теоретической) или достаточную точность примененной аппаратуры (если работа была экспериментальной).

Заканчивал профессор свои выступления всегда одной и той же фразой: «Нет, вы меня не убедили».

После такого заключения авторы вели себя двояко. Одни скисали и переставали выступать с докладами. Другие при каждом удобном случае подчеркивали, что сам профессор Компости обратил свое внимание на их работу (что, впрочем, полностью соответствовало истине).

Поскольку кое-кому из любознательных и образованных читателей не терпится узнать, в чем же состоял эффект Компости или парадокс Компости, попробуем изложить эту сложнейшую научную проблему доступным читателю (а главное — автору) языком. Однако, учитывая, что не все читатели захотят углубляться в дебри столь специфичного раздела науки, мы выделяем этот материал в отдельную главу, каковую читатель — при желании — может не читать.

Глава 5

(только для любознательных читателей со степенью не ниже магистерской)

Профессор Компости (в ту пору еще аспирант) занимался изучением скоростей сначала искусственных черепах, а потом искусственных улиток. Пока он изучал скорости перемещения черепах, результаты были не так заметны и списывались за счет погрешностей измерения. Но когда вдумчивый аспирант перешел на улиток, полученные им наблюдения буквально потрясали всех, кто узнавал о них.

Итак, Компости занялся изучением скорости движения искусственных улиток. Эксперимент был гениально прост. Беговая дорожка полигона имела идеально круглую форму, вернее представляла собой узкую полоску, этакое плоское кольцо, ограниченное с обеих боковых сторон бордюрами. Такое бордюрное ограничение было введено специально, чтобы улитка могла перемещаться только вперед и не тратила время на боковые перемещения. (Уже только этот один пример показывает, насколько до мельчайших подробностей эксперимент был продуман!)

Далее беговая дорожка строго делилась на три абсолютно равные части, и на ней наносились три метки одной толщины. Ассистент выпускал улитку, а Компости измерял астрономическое время переползания ею через каждую из трех меток.

Тут мне требуется сделать небольшое отступление. Вместо того, чтобы измерять непосредственно скорость улитки, аспирант Компости смело применил измерение величины, обратной скорости, то есть стал определять время движения. (Ведь хорошо известно, что время можно измерять с огромной точностью!) Короче, скорость определялась как частное от деления пройденного пути на время движения. Путь, проходимый улиткой, был определен раз и навсегда — он равнялся длине беговой дорожки. Время движения определялось как разность времен переползания через последнюю и через первую метки.

Чудеса начались, когда молодой исследователь решил повысить точность эксперимента и разделил беговую дорожку не на три, а на четыре части! Время перемещения улитки от первой до последней отметки увеличилось! Не на много, но все же заметно.

Тогда пытливый исследователь пошел дальше: он разделил беговую дорожку ровно на пять частей! И снова время переползания улитки от первой до последней отметки увеличилось! Немного меньше, чем в первый раз, но все еще заметно.

Напрашивался парадоксальный вывод: скорость улитки зависит от числа меток! Чем больше меток, тем скорость меньше!

Другие ученые повторили эксперимент Компости: с улитками, клопами, гусеницами, майскими жуками. И получили тот же эффект! Эффект Компости или парадокс Компости не зависел от того, с каким насекомым или животным проводился эксперимент. Скорость движения зависела только от количества меток!

Прошло десять лет. Профессор Компости опубликовал свою знаменитую теорию Компости, с помощью строгих формул обосновав и объяснив эффект Компости или парадокс Компости. Теория Компости, как всякая уважающая себя теория, изобиловала сложными математическими выкладками и зиждилась на заполярных координатах, функциях Бесселя, эффекте Доплера, двойном преобразовании Лапласа и тройном разложении в ряды Фурье. (Что это такое, спросите, пожалуйста, в другом месте.)

И тут некий доктор Гога Нагога набрался наглости представить на конференцию доклад, в котором скорость определялась не по разности времен прохождения первой и последней меток, а по разности времен прохождения первой и еще раз первой метки. Гога Нагога, видите ли, посчитал, что пройденное расстояние тогда и только тогда равняется длине беговой дорожки, когда улитка во второй раз пересечет ту же самую метку!

К счастью ошибочный доклад этого неуча Гоги Нагоги был вовремя обнаружен и отклонен уже при предварительном рецензировании, и на конференции не был заслушан. Он вообще не был заслушан ни на какой другой конференции. Научная общественность была защищена от его доклада непоколебимыми учеными, также как и от его статьи, которая была отклонена всеми научными журналами, и с тех пор о Гоге Нагоге говорили только снисходительно, как о несостоявшемся ученом…

Глава 6

Теперь читатель подготовлен к встрече с профессором Компости, и она с минуты на минуту должна состояться, поскольку профессор Компости повел своего бульдога Пасти на ежедневную вечернюю прогулку на ту самую лужайку, на которую кот Тимофей и пес Архимед вывели пастись козу Анну-Марию-Терезу. Коза почему-то не привлекла внимания бульдога, а вот увидев кота Тимофея, бульдог сразу же бросился на него. Кот Тимофей не был совершено знаком с повадками обычных собак. (Не следует забывать, что Тимофей всю жизнь прожил в крепкой дружбе со спаниелем — как на космических кораблях, так и на астероиде!)

Итак, Тимофей совершено не был знаком с повадками обычных собак. Увидев мчащегося на него огромного бульдога, он посчитал, что тот намерен поиграть с ним, и тут же включился в игру. Кот не бросился удирать от свирепого пса, как это делали, едва завидев бульдога, все коты до этого, а застыл неподвижно, и в тот момент, когда страшный Пасти прыгнул на него, бросился навстречу бульдогу и нырнул под него.

В результате тот перепрыгнул через кота. После этого оба развернулись, снова стали лицом к лицу (или, если вам угодно: мордой к морде), и свирепый пес снова прыгнул на кота. И снова кот проскочил под летящей навстречу собакой.

Так повторялось несколько раз, пока Пасти не сообразил изменить тактику. Он ринулся на кота, не делая прыжка. И тут произошло непредвиденное — кот сам легко перепрыгнул через собаку и тут же повернулся к ней мордой.

Вальяжный профессор Компости, совершенно забыв про свою солидность, принялся снова и снова науськивать свою собаку на кота. Снова и снова пес бросался на кота, то пытаясь навалиться на него всей тушей, то желая ухватить его зубами, и каждый раз Тимофей, играючи, выходил победителем.

Наконец, обессиленный пес покинул поле боя. Впервые он сдался. И кому? Коту.

Но не сдался почтенный профессор.

Глава 7

На следующую прогулку профессор Компости пришел с пистолетом в кармане. Он обосновался в центре лужайки со своим Пасти. Космические кошки (кот Тимофей с котятами, которых, кстати, звали Юлий Цезарь, Адмирал Нельсон и Шарль де Голь), а также космические собаки (спаниель Архимед со щенками Горацием и Гомером) уселись рядышком на краю лужайки. Несмотря на попытки хозяина натравить бульдога на кошек, пес не проявлял желания нападать на них. Тогда профессор стал бросать свою трость с тяжелым металлическим набалдашником на конце и требовать от бульдога приносить трость ему, Компости. Пес явно был не в настроении и неохотно выполнял приказы.

Между тем спаниель Архимед был не прочь поиграть с тростью. Когда Компости в очередной раз швырнул трость, а Пасти засиделся на старте, Архимед схватил трость зубами, побегал с ней вокруг Компости на приличном расстоянии от профессора, а затем встал на задние лапы и метнул трость профессору. Трость легла точно у его ног. Компости еще пару раз бросал трость, а Архимед возвращал ее обратно.

Этого ученый не мог стерпеть. Он метнул трость и, не дожидаясь, когда спаниель возвратит ее, достал свой пистолет и выстрелил в Архимеда.

И тут в который раз случилось непредвиденное. Будь Архимед обычным псом, Компости застрелил бы его. Но спаниель был искусственным созданием. Его реакция была намного быстрее, чем у обыкновенных собак. Архимед мгновенно отскочил в сторону и стукнул набалдашником трости, как клюшкой, по пуле. Пуля рикошетом полетела обратно и попала профессору в лоб, точно в центр лба. Профессор Компости рухнул на землю…

Кот Тимофей стремглав побежал к охране и приказал немедленно вызвать скорую помощь. Дежурный солдат охраны, привыкший выполнять команды, от кого бы они ни исходили, немедленно вызвал скорую. А уж потом задумался, как это он беспрекословно послушался кота.

Скорая помощь увезла профессора в реанимацию. Там ему сделали операцию, но доставать пулю не стали, чтобы таким способом не нарушить хлипкое равновесие, а оставили ее во лбу у ученого. Самого профессора подключили к системе трубок для спасения жизни. Врачи и следователи долго еще потом ломали голову над тем, каким образом Компости ухитрился выстрелить сам в себя, да еще так, что пуля задом наперед вошла ему в голову. Они нашли только одно объяснению этому: то, что способен придумать и осуществить великий ученый, обыкновенный человек даже понять не в силах!

Прославленный детектив Гаврило Габриелов высказал дерзкую гипотезу, что профессор Компости установил свою трость вертикально, отошел на приличное расстояние и выстрелил в нее. Выстрел был настолько метким, что пуля попала в набалдашник и рикошетом, задом наперед полетела обратно, прямо Компости в лоб. Но другие следователи и врачи слабо верили в осуществимость подобной точности выстрела.

О том, что к выстрелу могут быть причастны игравшие на лужайке кошки и собаки, никто из них даже не подумал.

Глава 8

Супруга профессора настояла, чтобы к нему допустили священника. И тут, на смертном одре, можно сказать, перед лицом вечности всеми уважаемый профессор покаялся в таких преступлениях, от которых кровь стыла в жилах: и у супруги профессора, и у священника. Оказалось, что каждый год во время экзаменов профессор Компости умудрялся зарезать несколько десятков студентов.

Сколько всего студентов он зарезал, профессор Компости не смог припомнить.

Впрочем, возможно, это был уже бред. Ибо Компости просил прощения у Гога и Магога, причем язык настолько плохо повиновался умирающему, что он произносил эти два имени, как одно: Гога Нагога.

Покаяние принесло плоды, и стрелявший в себя профессор выжил. Спустя три дня после ранения профессора Компости, которое все — и детектив Гаврило Габриелов, и солдаты на космодроме — восприняли, как самострел, произошел следующий случай.

Рядовой Золтан Шпаковски решил попугать Юлия Цезаря и направил на котенка свой карабин. Но не успел он прицелиться, как услышал грозный окрик:

— Опусти свой карабин, дурак! Если не хочешь получить пулю промеж глаз, как тот старый недоумок.

— Какой недоумок? — спросил Шпаковски, опуская карабин и поворачиваясь лицом к тому, кто отдал приказ.

— Какой? Какой? Ну, тот, что водил на лужайку раскормленного бульдога Пасти, — ответил обалдевшему солдату спаниель Архимед…

Глава 9

Ничто так не способствует разложению армии и падению армейской дисциплины, как расстояние от генералов. Особенно при отсутствии военных действий.

Поскольку войны не было и не предвиделось, то охрана «Каравеллы-54», оставленная на попечение сержантов, начала активно играть в азартные игры.

В основном, в карты.

Вместе с сержантами.

Причем на деньги.

И даже во время дежурства.

Однажды не хватило четвертого партнера, и рядовой Золтан Шпаковски, игравший роль взводного шута, шутки ради предложил крутившемуся под ногами Адмиралу Нельсону:

— Может, ты составишь нам компанию?

— А что? — охотно согласился Нельсон. — Могу.

И уселся напротив Шпаковски, который как раз сидел без пары. (Котенок Адмирал Нельсон, в отличие от прославленного адмирала, прекрасно видел обоими глазами. Но любил ходить с повязкой на одном глазу, подражая великому мореходу. Правда, походил он при этом не на адмирала британского флота, а на лихого пирата.)

В этот день сержанту Ленгли и рядовому Хрендринксу пришлось здорово раскошелиться, чтобы заплатить Шпаковски и котенку Адмиралу Нельсону свой проигрыш.

На следующее утро Адмирал Нельсон уселся за карточный стол не один. Он привел с собой Шарля де Голя. Чтобы не отбить у солдат желания играть с котятами в карты, юный де Голь заранее предложил Адмиралу придерживаться следующей тактики: сначала кошки проигрывают, а только потом отыгрываются и уже под занавес забирают себе все деньги, которые были в игре.

Через десять дней вся охрана оказалась в должниках у Адмирала Нельсона и Шарля де Голя. Вследствие этого торговля охраняемым имуществом резко усилилась.

Глава 10

Как мог заметить наблюдательный читатель, события разворачивались в двух плоскостях. С одной стороны, майор Беллоус безуспешно пытался бороться за права животных, вернувшихся из космического путешествия, все больше убеждаясь, что на Земле никому до них нет дела.

С другой стороны, поскольку космические путешественники не были обычными животными, то они постепенно стали приспосабливаться и к земным условиям жизни, и к земным законам.

В свое время они были задуманы и созданы как высокоразвитые роботы, специально предназначенные для выживания в суровых и многовариантных условиях Вселенной. А разве Земля не является частью Вселенной?

Солдаты, как помнит читатель, были должны деньги Адмиралу Нельсону и Шарлю де Голю. Между вторым и третьим рапортами майора Беллоуса щенки и котята под руководством предприимчивого Горация договорились с сержантом Ленгли и рядовым Хрендринксом, и солдаты в погашение долга перевезли в вагончики, десятки лет ютившиеся на краю космодрома, весь груз экспедиции Сэма Старка на астероид № 32-317.

Поскольку, как оказалось, к вагончикам была подключена вся необходимая городская инфраструктура (электричество, вода, канализация), то вскоре и сами животные переселились из контейнеров в вагончики, предварительно сделав в них необходимый ремонт и тщательную уборку. (Разумеется, и ремонт, и уборка выполнялись силами все той же охраны.)

Теперь Тимофей Ангарский и Архимед Сиракузский занялись оформлением отчета об исследованиях, выполненных ими в экспедиции достопочтенного сэра Сэма Старка, а молодежь принялась активно обживать Землю.

Глава 11

В один прекрасный день Беллоусу позвонил Барри Тарк, Главный адвокат Центра.

— Малыш, мне бы хотелось пригласить тебя на ланч, — без предисловий заявил Большой Барри. — Разумеется, в моем клубе. Я предупрежу, чтобы тебя пропустили.

Они оговорили время встречи, и в тот же день Беллоус отправился в престижный клуб, куда обычно простым офицерам Центра вход был закрыт.

— Помнишь, Малыш, что я обещал тебе подумать над тем, как лучше расправиться с тобой и твоими подопечными? — спросил Главный адвокат Центра, когда официант пошел выполнять их заказ.

— Помню.

— А помнишь ли ты, что именно я еще обещал от себя лично тебе, как своему бывшему студенту, своему ученику?

— Помню. Что вы не будете в нашем деле выходить за рамки закона.

— Молодец. Так вот, я свои обещания выполняю. Чего нельзя сказать о тебе. Не перебивай меня!.. Ах, да, чего нельзя сказать о тебе. Пару дней тому назад на продаже краденного попался рядовой Золтан Шпаковски. Он потащил за собой рядового Хрендринкса… А уж Хрендринкс указал на тебя. Заметь, ни один из них не упомянул своего сержанта. Хотя и дураку понятно, что без ведома сержанта Ленгли ни один гвоздь не смог бы исчезнуть с охраняемой ими территории. Вот что такое настоящая армейская дисциплина: сам погибай, а сержанта не выдавай!

— Что-то мне не ясно, какое я имею отношение к гвоздям…

— Ну, о гвоздях я упомянул просто так, для образности речи. А к тебе все это имеет то отношение, что оба солдата показали, что к занятиям хищениями их подтолкнул ты!

— Я?

— Вот именно. Ведь это ты притащил на космодром две бутылки виски и выменял их на два контейнера!

— Но ведь животным надо было где-то жить!

— Для судей будет не важно, почему ты это сделал. Их будет интересовать только то, что ты побудил солдат вступить с тобой в преступную сделку! Как ты, офицер, вообще мог себе позволить принести спиртное на космодром и передать его рядовым?

Беллоус молчал.

— Малыш, я предлагаю тебе компромисс. Поверь мне, это не самый худший вариант для тебя. Все-таки я тебе преподавал и питаю к тебе отеческие чувства.

— Какой компромисс?

В это время официант прикатил столик и принялся переставлять блюда, заказанные Барри Тарком и Беллоусом, на их стол. Барри подождал, когда официант отъедет от их стола, и сказал:

— Давай, ешь, пока не остыло. А потом я тебе все объясню.

Они молча поели, и только тогда Тарк озвучил свое предложение:

— Мы замнем дело рядовых Шпаковски и Хрендринкса, а ты отзовешь из суда ваше заявление против моего клиента. Не торопись с ответом. Подумай хорошенько. Учти, чтобы смягчить наказание, эти два мерзавца готовы заложить родную маму. Не то, что тебя.

— Не сомневаюсь.

— Кроме того, с научной точки зрения, все, что ты делаешь, можно рассматривать как деятельность, идущую во вред твоим подопечным. А все, что делает мой клиент, как деятельность, идущую им во благо.

— Даже так?

— А как же! Посмотри сам. Покойный Сэм Старк хотел проверить приспосабливаемость и выживаемость этих животных в самых разнообразных условиях. Они блестяще доказали свою способность, выжив на астероиде, где не было никакой жизни вообще. Теперь наступил второй этап проверки, в земных условиях, где уже есть одна форма разумной жизни — белковая. Сумеют ли они выжить рядом с людьми? А ты своей деятельностью только мешаешь проведению такого уникального эксперимента. Вот так-то, дружочек…

Беллоус молчал, раздавленный убийственной логикой собеседника.

— Да, кстати, мой клиент обещает, если ты поведешь себя разумно, то он даст тебе дослужить до пенсии. Конечно, от него подальше. Например, у меня в отделе. Так что хорошенько подумай!

В этот день Беллоус впервые в своей жизни напился, как матрос после многомесячного плавания. А может быть, и сильнее…

Глава 12

На следующий день всегда дисциплинированный и даже педантичный офицер, вместо работы, отправился к вагончикам, где обитали его подопечные животные, прихватив по дороге бутылку виски.

Он уселся в тени под грибком, а рядом с ним немедленно расположились граф Тимофей Ангарский с Юлием Цезарем и маркиз Архимед Сиракузский с Гомером.

Беллоус налил себе стакан виски, залпом осушил его и произнес:

— Вот что, ребята, выкладывайте все, что вам известно о Сэме Старке! Только без утайки!

— А чего рассказывать? — удивился кот Тимофей. — Мы думаем, что здесь на Земле о нем и без нашего рассказа все известно…

— Ничегошеньки о нем на Земле не известно, — возразил майор.

— А о чем вы хотите знать, — уточнил пес Архимед, — о Старке-ученом или о Старке-человеке?

— Об обоих! — и Беллоус снова налил себе виски в стакан.

— Достопочтенный Сэм Старк, — начал перечислять Тимофей, — сумел создать небелковую форму разумной материи и научился синтезировать на ее основе высокоразвитых и разумных роботов специально для звездных экспедиций.

— Ученый решил придать им сходство не с людьми, а с животными, — продолжил рассказ товарища Архимед. — Конкретно с кошками и собаками. Сам достопочтенный Старк говорил нам, что сделал это с такой целью: при нормальном полете животные-роботы создают уютную атмосферу на корабле, не обременяя экипаж особой заботой о себе, которая потребовалась бы, будь мы обычные кот и собака.

— Зато в случае вынужденной посадки на любое небесное тело, — снова взял инициативу на себя Тимофей, — животным-роботам не требуется атмосфера для дыхания, а значит, отпадает необходимость в скафандрах.

Рассказ о своем создателе, учителе и старшем товарище снова продолжил пес Архимед:

— Ну, а дальше вы знаете. «Альбатрос», на котором мы летели, попал в метеоритный дождь. Центр полетов приказал совершить посадку на астероиде № 32-317 для ремонта. После ремонта стало ясно, что топлива для возвращения на Землю не хватит. Командир «Альбатроса» вынужден был остановиться на единственном варианте, который давал надежду на возвращение людей на Землю: пожертвовать небелковыми разумными организмами, чтобы спасти жизнь людей. Он приказал Старку подготовить зверей для высадки и длительного проживания на астероиде.

— А вы откуда это знаете? Вам об этом сказал Старк?

— Ну, что вы? Учитель не мог нам это сказать. Мы поняли это по обрывкам разговоров членов экипажа. Достопочтенный Сэм Старк заявил Командиру буквально следующее: — «Я останусь вместе с моими подопечными. Они для меня, как дети. А родители своих детей не бросают в беде». Старк придумал назвать нашу колонию на астероиде экспедицией, остался с нами на астероиде, прожил там около двадцати лет и все время вселял в нас уверенность, что люди прилетят за нами.

— На астероиде, — сказал кот, — он занялся школой выживания.

— Что это за школа?

— Суть ее в том, что нельзя сидеть без дела. Надо было все время заниматься наблюдениями. И после смерти достопочтенного Сэма Старка мы продолжали наши исследования.

— И что вы могли там исследовать, на этом астероиде?

— Как что? — возмутились животные. — Прежде всего, мы определили орбиту астероида, потом неоднократно уточняли ее после прохождения возле крупных планет. Далее температурный режим астероида, его химический состав…

— Все, сдаюсь! А откуда взялись на астероиде щенки и котята?

— В багаже достопочтенного Сэма Старка имелся исходный материал для репродуцирования небелковых разумных организмов. В тяжелейших условиях на астероиде, чтобы как-то разнообразить нашу жизнь, Старк позволял изредка, раз в десять лет выращивать нового члена экспедиции.

— С целью экономии материала новые члены экспедиции имеют вид не взрослых животных, а котят и щенят, но мозг у них, поверьте, как у взрослых особей.

— Потом необходимый материал закончился…

— А вы можете создавать новых животных?

— Нет. Тайну получения исходного материала Сэм Старк унес с собой. Перед смертью он объяснил нам, почему он считает необходимым так сделать, и поинтересовался нашим мнением.

— И почему?

— Во-первых, он не хотел, чтобы секрет небелковых организмов попал в руки нехороших людей. Кроме того, Сэм Старк опасался, как бы в дальнейшем цивилизация небелковых разумных организмов не стала конкурировать с цивилизацией людей… И мы с ним согласились.

— Ну, раз сам достопочтенный Старк по важнейшим вопросам советовался с вами, то и я спрошу ваше мнение, — с улыбкой сказал Беллоус, выливая в стакан остатки виски.

Офицер пересказал Тимофею и Архимеду свой разговор с Барри Тарком и спросил:

— Что мне ответить Тарку?

— Соглашайтесь! — в один голос ответили кот и собака. — Теперь, благодаря школе выживания нашего учителя, нам не понадобится защита «Положения о правах лиц, удостоенных дворянских титулов за заслуги во время космических полетов». Мы выживем сами.

Эпилог

Если вы за два километра от Центральных ворот космодрома свернете влево, там, где стоит скромный указатель «К зоне отдыха», то приедете к городку развлечений для взрослых.

Это не Лас Вегас, но нечто подобное. Только чуть-чуть в меньших масштабах.

Зона отдыха — это то, во что со временем превратились пустовавшие вагончики, одиноко ютившиеся на краю космодрома. Сейчас здесь сеть отелей, кафе, ресторанов, игорных и прочих домов.

И хотя хозяевами зоны отдыха числятся владельцы акций компании «Альбатрос-23» (компания ведет свое название от прославленного космического корабля «Альбатрос-23»), ни для кого не секрет, что истинными хозяевами компании являются котята Адмирал Нельсон и Шарль де Голь, щенок Гораций и адвокат Беллоус.

В центре поселка установлен памятник достопочтенному Сэму Старку. Бронзовая фигура ученого стоит не на пьедестале, а на площадке, приподнятой всего сантиметров на сорок над землей. Старк всматривается в небо и прощально кому-то машет рукой. Ясно, что этот «кто-то» — удаляющийся от астероида «Альбатрос». К ногам человека прижимаются бронзовые кот и спаниель. А на три шага впереди этой группы и чуть правее стоит коза. Коза стоит, повернув голову вверх и влево, и смотрит на Старка.

На самом краю поселка расположен неброский двухэтажный особняк со скромной табличкой у входа «Альтернативный журнал». Да-да, здесь находится редакция известного журнала, прославившегося тем, что публикует только те научные статьи, рукописи которых были отклонены другими редакциями.

Идею этого журнала подсказал адвокату Беллоусу его бывший профессор Барри Тарк. Когда Беллоус пожаловался, что ни один журнал не хочет печатать работы покойного Сэма Старка и его учеников, Барри ответил:

— Тогда пусть создают свой собственный журнал и печатают в нем, что хотят!

Главными редакторами нового научного журнала стали граф Тимофей Ангарский и маркиз Архимед Сиракузский. Кроме них, в редколлегию вошли котенок Юлий Цезарь и щенок Гомер. (Как видим, у животных произошло разделение по интересам: старая гвардия и кое-кто из молодых избрали для себя научную карьеру, а большинство молодежи занялось предпринимательской деятельностью.)

Одним из первых, приславших в редакцию «Альтернативного журнала» свою статью, оказался (кто вы думаете? Правильно!) профессор Компости. Как вы уже догадались, новая работа Компости была посвящена разоблачению пресловутой теории Компости.

Если читатель помнит, беговая дорожка делится на несколько абсолютно равных частей, и на ней наносятся метки. Ассистент выпускает улитку, а экспериментатор измеряет время между переползанием улиткой первой и последней отметок. Так вот, время, затраченное улиткой на переползание первой и последней меток, зависело от числа меток. В этом состоял эффект Компости или парадокс Компости.

И объясняла этот эффект, этот парадокс теория Компости.

Сейчас же автор теории Компости доказывал, что дело не в зависимости скорости улитки от числа меток, а в том, что расстояния между первой и последней метками в случае трех меток и в случае четырех меток — разные!

Более того, в разделе «Благодарности» профессор сообщал, что первым, кто догадался, в чем здесь дело, былнекий доктор Гога Нагога, а он, Компости и председатели конференций, а также редакторы журналов (шел перечень конференций и редакторов журналов) помешали публикации работы Гоги Нагоги. Теперь же Компости пользуется случаем, чтобы попросить прощения у Гоги Нагоги. Случай в ученом мире небывалый!

Прочтя статью Компости, Архимед тут же позвонил автору и сказал:

— Профессор, вы меня убедили. Будем печатать!

Перед особняком находится зеленый газон, за которым следит коза Анна-Мария-Тереза. Благодаря ее заботам, все сотрудники и посетители редакции могут каждое утро выпивать по стакану свежайшего молока.

Молоко Анны-Марии-Терезы настолько лучше магазинного, что адвокат Беллоус старается выкроить время, чтобы пару раз в неделю заскочить в редакцию и выпить стаканчик козьего молока. Впрочем, возможно, молоко Анны-Марии-Терезы — это только повод для встречи отставного офицера с друзьями.

Вот и все, что на сегодняшний день известно автору рассказа об искусственной разумной форме жизни, созданной достопочтенным Сэмом Старком, и о нем самом.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1937 году в Украине. В1960 году окончил Московский авиационный институт. В 1960-94 годах работал в конструкторском бюро Генерального конструктора Н. Д. Кузнецова, участвовал в разработках двигателей для самолетов А. Н.Туполева, С. В. Ильюшина, О. К. Антонова и ракетного комплекса Н-1. Доктор технических наук. С 1995 года — старший научный сотрудник Хайфского Техниона (политехнического университета) в Израиле.

Научную фантастику пишет с 2000 года. Научно-фантастические произведения печатались в журналах «Знание-сила», «Наука и жизнь», «Кольцо А», в литературном приложении «Знание-сила: Фантастика». Воспоминания о коллегах по работе, об авиаконструкторах — в журнале «Самарская Лука». Другие произведения печатались в журналах «Крокодил», в «Литературной газете», в сборниках военного юмора «В море, на суше и выше…». Автор книг «Спасибо, бабушка!», «Палатка Гаусса», «Это аномальное время», «Вторая встреча».

⠀⠀ ⠀⠀

Раиса Яковлева Новая игра

У мальчика были каникулы. Это был большой мальчик. Он окончил десятый класс. Это был умный мальчик. Он хорошо учился в школе, читал научную литературу и знал все законы мироздания.

Друзья мальчика разъехались кто-куда… У отца мальчика были проблемы на работе, он задерживался там допоздна и не сумел организовать для сына интересную поездку на время каникул.

Мальчик сел за свой новый многомерный компьютер и начал играть в компьютерные игры. Но он уже не раз играл в эти игры и ему было неинтересно. Тогда он решил создать новую игру. Это будет его мир, который он создаст по своим законам и правилам. Эта мысль увлекла мальчика.

День первый. Он начал с того, что создал небольшой шарик с огромной плотностью вещества и взорвал его. Мельчайшие частицы вещества с колоссальной скоростью разлетались в разные стороны и образовывали скопления звезд эллиптической, спиральной и неправильной форм. Мальчик с интересом наблюдал процесс, пока его не утомило это зрелище. Тогда он пошел на кухню, сделал себе бутерброд с сыром, выпил чай и, не дожидаясь отца, лег спать.

День второй. Когда на следующий день мальчик подошел к компьютеру, он обнаружил, что его вселенная обрела определенные очертания, хотя и продолжала расширяться. Скопления звезд, которые он назвал галактиками, вращались по эллиптическим орбитам вокруг центра вселенной. Многочисленные звезды в каждой из галактик вращались вокруг центра своей галактики. Вокруг отдельных звезд некоторых галактик возникли системы планет, вращающиеся вокруг своей звезды. Мальчик завороженно смотрел на движение галактик и звезд внутри них. Новая игра ему явно нравилась.

Вскоре вернулся с работы отец. У него был усталый вид. Мальчик обнял отца, прижался к его груди.

— Ты очень устал? — спросил он.

— Понимаешь, — ответил отец — мы монтируем новый навигатор космических кораблей, отвечающий современным требованиям. У него совершенно иная технология сборки, поэтому приходится попотеть. Надеюсь, ты не скучаешь?

— Сначала скучал, потом решил создать новую компьютерную игру.

— Вот и хорошо, — сказал отец. — Давай поужинаем и на боковую. Завтра мне рано вставать.

День третий. Картина вращающейся вселенной увлекала мальчика. Но чего-то в ней не хватало. Он решил на некоторых планетах, в избранных им галактиках, создать благоприятные условия для возникновения и развития жизни. Первым делом он создал на этих планетах резервуары воды произвольных форм, которые образовали океаны и моря. Затем установил диапазон температур и другие условия, необходимые для жизни живых существ. Это была нелегкая работа.

День четвертый. Проснувшись, мальчик быстро позавтракал и поспешил к компьютеру. Ему не терпелось увидеть, что происходит в его Вселенной. Он увидел, что в морях и океанах на избранных им планетах вслед за возникновением простейших одноклеточных появились водоросли различных видов, конфигураций и окрасок. Вслед за водорослями стали появляться рыбы и морские животные разных форм и размеров. Подводный мир был удивительно красив.

Отец вернулся домой поздно, усталый, и уснул, не успев поговорить с сыном.

День пятый. В этот день мальчик решил создать жизнь на суше избранных им планет. Сначала он создал растительный мир, на каждой планете свой, особенный. Затем вывел из воды земноводных, которые обладали способностью жить и в воде и на суше. После этого на суше каждой из избранных планет появился свой животный мир. Это был мир животных, способных жить только на суше. И в завершение всего он создал обладающего разумом, способностью мыслить и созидать, развиваться самому и изменять окружающий мир — Человека. Разумеется, Человек на каждой из планет, где он был создан, имел свои особенности, соответствующие особенностям планеты.

Отец вернулся домой повеселевшим. Он похлопал сына по плечу, улыбнулся и сказал:

— Похоже, мы нашли ключ к схеме и технологии сборки. Если все пойдет хорошо, завтра закончим свою работу, и я, наконец, получу отпуск. Давай поедем с тобой к бабушке в деревню, вырвемся из городской суеты. Будем ходить в лес, купаться в реке. Помнишь, какие там маслята в лесу, а ягоды? Один запах чего стоит!

— Это было бы здорово! — сказал мальчик. — Хочешь, я расскажу тебе о своей игре?

— Рассказывай!

И мальчик рассказал папе о своей игре. Отец призадумался.

— Это не просто игра, — сказал он. — С тех пор, как там появилась жизнь и, тем более, Человек, ты несешь ответственность за свою Вселенную, особенно за живые существа в ней и, главным образом, за людей. Ты — их создатель.

— Я не думал об этом, — признался мальчик, — но теперь понимаю, что ты прав. Что же делать?

— Ты должен внимательно следить за происходящим в твоей вселенной, направлять ее развитие в сложных ситуациях по верному пути, а развитие человеческих цивилизаций направить по пути добра и справедливости. Это необходимо, чтобы не допустить катастрофы.

День шестой. Проснувшись утром, мальчик первым делом подумал о том, что изменилось в его вселенной за ночь. С нетерпением сел он за компьютер и стал наблюдать, что происходит на планетах, населенных людьми. А люди, не теряя времени, стали обживать свои планеты. Они строили себе жилища, выращивали пригодные в пищу растения, приручали животных. Благодаря постоянному труду, их мозг развивался, расширялась сфера деятельности, появлялись новые технологии, увеличивались возможности. На каждой из планет это происходило по-своему, но с той же закономерностью. На одних планетах стали появляться города, на других люди предпочитали жить в небольших поселках ближе к природе. На некоторых планетах большие группы людей объединялись в страны, на других предпочитали жить в общающихся между собой отдельных городах и поселках. На одних планетах появились торговые денежные отношения, на других — сохранился натуральный обмен производимыми продуктами.

Мальчик решил посмотреть, как поведут себя люди в сложных ситуациях. На одной из планет галактики Альфа он организовал засуху в одной из стран и стал следить за происходящим. К Правителю страны стали приходить люди и жаловаться на засуху. Того урожая, что им удалось собрать, не хватит, чтобы прокормиться до следующего урожая, говорили они. Правитель обещал подумать. Он собрал своих помощников и поручил им проанализировать ситуацию. Через несколько дней помощники сообщили, что ситуация действительно тяжелая. Тогда Правитель принял решение распределить часть своих продовольственных запасов между нуждающимися районами страны, а также обратиться за помощью к соседним странам. Соседние страны не остались равнодушными и передали попавшим в беду соседям излишки своих продовольственных запасов. Таким образом, проблема была решена.

В галактике Бэта на планете населенной людьми произошло цунами. На берег одной островной страны набежала волна высотой 3 метра. При этом пострадал рыбацкий поселок. Детей успели вывезти вглубь острова. Взрослые не успели далеко уехать, их накрыло волной, и два автобуса унесло в море. В район бедствия вылетели вертолеты, но не всех удалось спасти. 50 детей остались без родителей. Осиротевших детей взяли в свои семьи родственники и друзья погибших, окружили теплом и заботой, помогли пережить потерю родителей. Поселковый совет стал решать, как защитить поселок в будущем от подобных бедствий.

На обитаемой планете галактики Гамма люди жили, в основном, в крупных городах. Ученые в союзе с инженерами и рабочими создали высокопроизводительную сельскохозяйтвенную технику, так что небольшое количество людей без труда справлялось с работой по обеспечению горожан продуктами питания. Одна группа ученых занималась теорией колебаний. Оказалось, что колебания лежат в основе многих явлений. Волны одних частот люди воспринимают как звук, других — как свет. Нервные импульсы, биоритмы, сокращения мышц основаны на колебательных реакциях. Часть ученых этой группы задумалась над тем, чтобы вычислить такую частоту колебаний, которая сделает всех людей счастливыми.

Идиллическую картинку мальчик наблюдал на обитаемой планете галактики Дельта. По грунтовой дороге, держась за руки, шла пара молодых людей. Светило ласковое солнце, легкий ветерок обвевал их лица, они улыбались, разговаривая о чем-то приятном. Впереди бежала их трехлетняя дочь, ей не терпелось увидеть озеро, лесную поляну, усыпанную цветами. Наконец, все трое вышли на поляну.

— Давайте искупаемся в озере, — предложил папа.

— Я хочу собирать цветы, — сказала девочка. — Мне так нравятся белые ромашки, синие васильки, красные маки!

— Тогда мы с папой поплаваем, а ты собери букет, — разрешила мама. — Только, пожалуйста, никуда не уходи с этой поляны. Хорошо?

— Хорошо, — согласилась девочка и побежала к цветам.

Когда ее родители, вышли из воды, они не увидели на поляне своего ребенка. Их лица вытянулись в недоумении и тревоге. Они стали звать девочку, прошли по лесу вблизи поляны. Ребенка не было. Тревога родителей нарастала. Они углубились в лес, продолжая звать девочку по имени, и прислушивались. Издали донесся знакомый голосок. Родители побежали на него. Через несколько минут перед ними предстала такая картина. Их дочь беззаботно играла с волчатами. Они весело бегали, прыгали и были так увлечены игрой, что не замечали взрослых. А в стороне лежала волчица и спокойно наблюдала за происходящим. Когда родители окликнули девочку, она не хотела уходить от своих новых друзей, и только обещание вернутся к ним через несколько дней позволило увести девочку домой.

В галактике Эпсилон внимание мальчика привлекла пара пожилых людей. Это были супруги, прожившие достойную жизнь. Они честно трудились, вырастили детей, помогали растить внуков, дождались правнуков. Когда они состарились, дети купили для них просторный дом в дачном поселке. Муж и жена с удовольствием работали на земле. Они выращивали овощи, фрукты, ягоды. Делали из них соленья, варенья, компоты. В свободное время ходили на прогулки, общались с друзьями, слушали музыку. Когда приезжали дети и внуки, дом оживал, наполнялся радостью. Дети рассказывали родителям о себе, внуки о себе. Родителей захватывала волна молодой, интересной жизни, фонтанирующей событиями, бьющей через край энергией. Они были счастливы. Родители решили оставить детям и внукам историю своих семей, в которых они родились и выросли, начиная со своих бабушек и дедушек. Человек должен знать свои корни — считали они. Когда заканчивалась работа по сбору урожая и заготовке продуктов впрок, супруги писали свои воспоминания. Вся их жизнь проходила перед глазами, переживалась заново и передавалась детям.

Мальчик с интересом наблюдал за происходящим и думал о том, что ему есть чему научиться у своих созданий. В целом, он был доволен.

Только одна планета в галактике Мега вызывала его беспокойство. Мальчик назвал эту планету Z. На ней не было гармонии. Животные одного вида охотились на животных другого вида и поедали их. На планете процветали злоба, ненависть, агрессивность. Побеждала сила.

Большие общности людей на планете Z объединялись в страны по территориальному признаку и в государства по форме правления. Между странами-государствами постоянно происходили войны. Войны с целью захвата земель, полезных ископаемых, водных ресурсов; порабощения народов других стран и получения дешевой рабочей силы, освобождающей коренное население от тяжелой работы. Государства стремились производить все больше и больше оружия с возрастающей разрушительной силой. Сначала чтобы защитить свои страны от нападения врагов, потом чтобы внушить врагам страх своей мощью, и чтобы диктовать свою волю более слабым странам.

Мальчик стремился посеять на этой планете зерна добра и сострадания. Некоторые группы людей проникались этой идеей и стремились передать ее другим. Однако, это были капли в море злобы и ненависти, борьбы за власть и жажды наживы. Даже близкие, родные люди часто не умели и не пытались понять друг друга. Вместо того, чтобы помочь и поддержать близкого человека, они начинали нервничать, кричать и ругаться, что приводило к обидам, отдалению, а иногда и к разрыву отношений. «Как научить этих людей любви и состраданию?» — думал мальчик. «Что сделать, чтобы они поняли, что быть счастливым возможно только, когда даришь счастье другим?» — спрашивал он себя. Ответа не было.

День седьмой. Утром отец с сыном быстро позавтракали, собрали вещи и отправились в деревню, где их с нетерпением ждала бабушка. За окнами вагона мелькали рощи, луга, озера. Знакомые пейзажи радовали глаз, и отцу казалось, что его душа взмывает к небесам. Взглянув на сына, он понял, что тот не разделяет его чувств. Мальчик сидел грустно задумавшись.

— Что с тобой, сынок? — спросил отец. — О чем ты думаешь?

И мальчик рассказал папе о планете Z, о своей беспомощности изменить ситуацию.

— Не вешай носа, создатель! Проблема очень серьезная, и решить ее не просто. На Земле ее до сих пор не удалось решить. Давай думать вместе. Вдруг найдем решение…

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

В 1971 году окончила МИСиС по специальности инженер-металлург. Работала в г. Чебоксары в ПКТИ «Промтрактор» инженером-конструктором. С 1994 года живет в Израиле.

Фантастику пишет недавно. Рассказ «Новая игра» — первая публикация.

⠀⠀ ⠀⠀

Алексей Карелин Дикари

Темно. Не помешал бы фонарик. Шуршание одежды. Конус света распорол черноту. Влево, вправо… Бетонные стены. Влажные. В слизнях. Вверх, вниз. Все те же бетонные плиты. С потолка из щелей капает вода, звонко ударяется о лужи.

Надо идти. Вперед, только вперед.

— Рони, несносный мальчишка! Ты что, не видишь, клиент приехал?

Долговязый конопатый мальчишка спрыгнул с ящиков с песком, сунул игровую консоль в карман и помчался к стоящему у колонки черному «Кадиллаку».

Низенький, лысеющий старик с пухлым животом, не переставая бурчать, вернулся в магазин.

— Вам полный бак, сэр? — спросил Рони.

Водитель, неприятный, не внушающий доверия тип, обнажил керамические зубы, сказал слащаво:

— Да, мальчик.

— Может, стекла помыть?

— Разве моя малышка запачкалась?

Рони пожал плечами, открыл крышку бензобака и вставил пистолет. На дисплее колонки побежали цифры.

Рони со скучающей миной облокотился о крышу «Кадиллака», подпер щеку.

— Э-э, парниша, — тут же отреагировал мужчина. — Тебе руки некуда деть?

Рони выпрямился и куда-то уставился. Челюсть потихоньку съезжала вниз.

— Мля, парниша! Ты куда льешь?! О, небеса!

Рони вздрогнул. Из бака течет. Под ногами лужа.

Мальчик отпустил рычаг и повесил пистолет. Взгляд вновь к чему-то приклеился.

— Надрать бы тебе уши. На, держи. А чаевых не заслужил.

Рони не пошевелился. Водитель впихнул деньги в ладонь, завел машину и прислушался.

— Мля, что это гудит? Слоны трубят тише.

Мальчишка все еще куда-то пялился, за багажник, вдаль. Водитель зашептал что-то о засилье идиотов в стране, о «светлом» будущем и интернатах, вылез из машины и повернулся на гудящий звук. Замер. Выпучил глаза. Прошептал:

— Доллар животворящий…

Дон Дуглас, хозяин бензаправки и продавец захудалого магазинчика при ней, вышел из-за прилавка. Глаза неотрывно следят за остолбеневшим мальчишкой и бритоголовым клиентом.

— Что там, мессия сошел с небес? — проворчал старик и поплелся к двери.

Порог он не переступил.

Глаза расширились, челюсть затряслась. Перед бензаправкой опускался огромный летательный аппарат стреловидной формы.

— Мать честная!

Дон Дуглас вернулся к кассе, взял в углу двустволку — «винчестер» девяностых годов.

Снаружи между тем уже слышались вопли бритоголового. К нему тянулось черное щупальце. Бритоголовый нырнул в «Кадиллак», взревел двигатель, завизжали шины, автомобиль пулей сорвался с места.

Рони спрятался за колонку. Щупальце потянулось за мальчишкой.

Дон Дуглас бросился на помощь. Правда, годы не прыткие. К тому же страх подгибал ноги.

Из корабля появился высокий пришелец. Темно-серая кожа, четыре узловатых руки, кошачьи зеленые глаза, на плечи спадают стержни черных косичек.

На секунду Дон Дуглас обмер. Спохватился, вскинул двустволку и пальнул.

Пришелец пригнулся, что-то закричал.

Дон Дуглас перезарядил дробовик, надавил на крючок — в дуло воткнулся нож — левый глаз опалило жаром. Старик вскрикнул, «винчестер» загремел об асфальт. Дон Дуглас закрыл ладонью обожженную половину лица и припустил в магазинчик. Скорей, к телефону!

Набирая номер полиции, Дуглас увидел, что корабль взлетает.

По пустынному техасскому шоссе разливался вой сирены. Несколько полицейских «фордов» свернули к невзрачной автозаправке и затормозили.

Навстречу полицейским выскочил Рони.

— Он там. Он ранен. Вы без «скорой»? — протараторил он, чуть не хватая законников за рубашки.

Двое полицейских вошли в магазин, с Рони остался полноватый шериф с пышными рыжими усами. Он снял солнцезащитные очки и представился:

— Шериф Келли. Успокойся, парень. Разберемся.

— У него, кажется, один глаз не видит.

— Стоп, стоп. Давай о главном. Что случилось?

— К нам, это, НЛО прилетало.

Брови шерифа поползли наверх.

— Да, да. Такой большой корабль. Я смотрю: в небе точка. Растет-растет… А потом и этот, на «Кадиллаке» увидел.

— С вами был кто-то еще?

— Мужчина один. Заправлялся.

— Ну, ну.

— Значит, видим мы: опускается махина. Пыли подняло. Глядим, щупальце выпустило, а оно к нам. К бритому, то есть. А, может, и не к нему вовсе. Он посередине стоял.

— Между кем?

— Мной и кораблем.

— Ну, ну.

— Он визгу поднял.

— Корабль?

— Бритый. В машину, и по газам. А щупальце ко мне. Я за колонку. Гляжу, патрон с дробачом. Прицелился. Думаю, неужто щупальце решил перебить. Старый ведь. Читает в очках. Из-за колонки глядь, а там ужо мордоворот страшенный. К патрону идет, значит. Тот и бабахнул.

— Кто?

— Патрон.

— А пришелец?

Рони поджал губы, пожал плечами.

— Не попал мистер Дуглас, наверно. Урод и не покачнулся. Но напугался. Присел, заверещал что-то по-своему. Патрон, значит, снова дробач на исходную А тот.

— Дробовик?

— Пришелец. Раз!

От резкого «раз» шериф аж вздрогнул.

— Ножик, гад, метнул. Ну, у патрона и разорвало одно дуло-то.

— Что, вот так и попал?

— Как есть говорю, сэр.

— А сколько между ними было расстояния?

— Ну, ярдов семь, наверно.

— Хм. Значит, пришелец ножиком попал в маленькое дуло, а сноп дроби в целого «мордоворота» — нет.

— Сэр, ну я ж брехать не стану.

Шериф внимательно посмотрел мальчишке в глаза. Цыкнул.

— Не станешь. Говори, чего тут обкурились?

— Сэр, бензаправка же. Как можно?

— Ну да, ну да.

Шериф призадумался и сказал:

— И ты хочешь, чтобы я поверил в эти бредни?

— Сэр. — обидчиво протянул Рони. — Но ведь мистер Дуглас. Глаз. Дуло разорвало. А там нож.

— Прославится, небось, решили? Народу мало, а так пресса пропиарит.

— Сэр, как можно?

Шериф помрачнел.

— Значит, так, шефа твоего забираем. В больницу. А ты поедешь с нами в участок. По пути советую придумать историю поправдобнее.

— Ну? — Шериф Келли оперся локтями о стол. — Что у вас там произошло?

Рони сидел на стуле, сдвинув колени, потирая их ладонями. Нервничает. Смущен.

— Шериф, я вам ведь все уже сказал.

— Ты это брось, парень. Скажи, как все было. Патрон в тебя стрелял. Что ты натворил? А?

Рони вскочил.

— Сэр, я бы ни за что…

— Сядь.

Повторил уже с угрозой:

— Сядь. Отказываешь в помощи следствию? Нехорошо, парень, нехорошо.

Рони насупился.

— Сэр, я…

Задребезжал телефон.

Шериф погрозил мальчишке кулаком и поднял трубку.

— Шериф Келли слушает. Добрый день, генерал Мак-Кинли. Чем обязан? Не приходили ли ко мне? С чем, простите? О странных явлениях в небе? Вы не о НЛО случаем говорите? А радары в исправности?

Шериф покраснел.

— Извините. Так неопознанный объект. На связь не выходит. Хм. Я понял. Вам крупно повезло, генерал. Прямо передо мной сидит человек, видевший… хм… объект вблизи. Сейчас он вам все расскажет сам.

⠀⠀ ⠀⠀

Пара остроносых F15 рассекает воздух. Впереди темнеет неопознанный объект. Установить связь не удается. Истребители-перехватчики стремительно нагоняют тяжелую махину, плетущуюся еле-еле. Пилоты считают секунды до сближения.

Неопознанный объект остался таковым и вблизи. Подобных самолетов американцы еще не видели. Пилоты вновь попытались связаться с неизвестным. Предупредили: откроют огонь, если молчание продолжится.

— Генерал, объект не выходит на связь. Похоже, ускоряется. Уничтожить?

— Там флаг есть?

— Есть что-то, но я его не узнаю. Лев в лучах солнца на зеленом фоне.

— Хм. Попытайтесь еще раз. Не ответит — тогда будем говорить по-другому.

— Вас понял, генерал.

Все старания пилотов оказались тщетны: связь оставалась односторонней.

— Майлс, ты знаешь, что делать, — сказал пилот напарнику.

Истребители отлетели в хвост неопознанного объекта, на безопасное расстояние. Прицелились. Огонь! Две ракеты заскользили по воздуху. На спине металлической громадины расцвели тюльпаны. Неопознанный объект продолжал двигаться как ни в чем ни бывало.

Пилоты на некоторое время потеряли дар речи.

— Роуз, — раздался голос генерала Мак-Кинли, — что там у вас? На радарах по-прежнему…

— Он цел, генерал. Мы попробуем еще раз.

Очередные ракеты полетели вдогонку загадочного объекта. Результат тот же.

— Я… я не понимаю, генерал. На нем нет ни царапинки!

— Как?!

Истребитель Майлса нырнул вниз. Ушел в пике.

— Майлс, ты что творишь?

— Я ни при чем! Самолет не слушается!

— То есть как.

Роуз осекся.

Приборы точно с ума посходили. Мотор зачихал, заглох. F15 на секунду замер, накренился и начал падать.

— Роуз! Майлс! Что случилось? — разрывался Мак Кинли.

— Самолеты выведены из строя, генерал. Мы вынуждены катапультироваться.

В стороне Роуз заметил, как распустился парашют Майлса.

Земля приближалась.

В небе появилось одним одуванчиком больше. Пилоты плавно опускались, глаза провожали стреловидный самолет.

⠀⠀ ⠀⠀

Квар Мельдар сидел в кресле второго пилота и прижимал к синякам компрессор.

— Ну и психи же эти люди! — воскликнул первый пилот Квар Эрчильд. — Дикари, честное слово! Неужели они не знают такой вещи, как гостеприимство и помощь ближнему?

Эрчильд взвинтился не на шутку. Мельдар с опаской поглядывал на штурвал, который напарник то и дело отпускал.

— Может, я поведу?

— Сиди, калека.

— Включи тогда автопилот.

— Я и сам вполне справляюсь. Тем более мы не знаем, куда лететь. Хвали Барга, что я надоумил тебя включить бронеполе. А то кормил бы скризов.

Мельдар виновато опустил голову. И тут же вскинул. Датчики сигнализировали о приближающихся объектах.

— Похоже, у нас кто-то на хвосте, — с тревогой заметил Эрчильд.

— Оторвемся?

— Ты что, у нас топлива совсем ничего. Говорил тебе, давай заправимся на Центавре. Нет, тут на карте еще населенная планета. На Центавре дорого.

— Ой, гляди какие!

По бокам корабля возникли небольшие самолеты. Их пилоты подавали какие-то знаки.

— Чего они хотят?

Мельдар еле удержался от того, чтобы не почесать затылок.

— Учитывая предыдущую сцену, наверное, чтобы мы убирались отсюда.

— Думаешь? По-моему, они ждут ответа.

— Они нас не видят. Окна же затемненные.

— А, ну да. Связаться, может, с ними?

— Пробую. Не выходит. У них, наверное, другой метод связи. Или наши частоты не поддерживаются.

— Дела…

— Кажется, улетают.

— Ага.

Эрчильд чуть прибавил скорости.

— Поскорей бы найти заправку.

— Эрч, их теперь уже четверо.

— Как? Да они атакуют нас!

— Скорей! Силовое поле!

Щелкнул переключатель.

— На полную?

— Лучше перестраховаться.

Эрчильд провернул тумблер до последней отметки.

— Их снова двое, — удовлетворенно заметил Мельдар.

Через некоторое время число объектов удвоилось.

— Опять?

— А, пусть балуются, — пренебрежительно сказал Эрчильд, — поле им не пробить.

— Да, но запас энергии лучше экономить. Без топлива и энергии мы загнемся на этой захудалой планетке.

— Ты тоже заметил? Ладно, сейчас мы от них отделаемся.

Защелкали переключатели. Бурая кнопка вжалась в панель.

— Магнитные волны?

Эрчильд кивнул.

⠀⠀ ⠀⠀

Жаркое полуденное солнце палит головы. Кругом пустыня. Асфальт, как раскаленная сковорода.

На обочине стоят двое молодых людей. Голосуют. В руках — емкости, напоминающие канистры. Изредка мимо проносятся машины.

— Эрч, а наш корабль не найдут? — спросил голубоглазый блондин атлетического телосложения, в точности как на рекламном щите напротив.

— Ты видел уровень их развития? Только если лбом стукнутся, — ответил худой брюнет среднего роста с темно-серыми серьезными глазами. Именно такой актер был изображен на недавно проехавшей фуре с компьютерным оборудованием.

— Если машины не шарахаются от нас, — продолжил брюнет, — значит, маскировка отличная, а у аборигенов нет различителя. Наш корабль для них — равнина песка.

— Слушай, а как они поймут, что нам надо?

— На пальцах объясним. Вспомни Церион. Племя Маду.

— А если их топливо не подойдет?

Эрчильд нахмурился, сунул руки в карманы брюк.

— Тогда придется ставить маяк SOS и надеяться, что нас найдут.

— На это уйдет время.

— Немало.

Помолчали.

— Выглядим мы, как они, — сказал брюнет. — Прикинемся иностранцами. Из каких мы только передряг не вылезали. Прорвемся.

— Гляди, гляди, притормаживает!

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1990 году в с. Митьковка Брянской области. Закончил Брянский политехнический колледж по специальности «Программное обеспечение ВТ и АС», учится заочно в Брянском государственном техническом университете. Служил в РВиА (Ракетные войска и артиллерия) во Владимирской области.

В 2011 году — лауреат премии им. П. Л. Проскурина. География публикаций: США, Австралия, Казахстан, Дагестан, Финляндия, Новая Зеландия, Германия, Украина, Беллоруссия, Россия. Публиковался в литературных журналах «Простор» (Алма-Ата), «Нива» (Астана), «Воин России» (Москва), а также журналах «Вселенная. Пространство. Время» (Киев, Москва), «Искатель» (Чикаго), газете «Красная звезда» (Москва), «Наш Техас» (Хьюстон) и др.

⠀⠀ ⠀⠀

Олег Кожин Война войной, а телеабсорбция по расписанию

— Видел?! Даже оружия нет! — прошептал Дигби, со смесью почтения и легкого страха поглядывая в сторону строящейся на плацу роты.

— Видать совсем звери, — так же шепотом откликнулся Анасис. — Голыми руками русских рвать будут.

И он представил, как молчаливые парни в пехотной форме совершенно безэмоционально отрывают конечности беззащитным «иванам», и отряды русских в ужасе бегут, бросая свои глупые «Kalashnikoff».

— А может они телепаты? Я про такое читал в «Ридерз дайджест». Там говорили, что еще во время второй мировой экспериментировали по созданию специального подразделения боевых телепатов…

— Твою мать! — восхищенно выругался Анасис. — Это реально круто! Даже жаль, что это всего лишь учения.

Картинка, нарисованная живым воображением рядового, была не менее кровавой, но более гуманной: спецподразделение просто шло вперед, пристально вглядываясь в нестройные ряды пьяных русских, и под этими взглядами головы в шапках ушанках лопались, как перезревшие фрукты.

— Я одного не пойму, — Дигби задумчиво почесал подбородок, глядя, как таинственные солдаты неторопливо выстраиваются в две шеренги, — чего они все такие жирные-то?

* * *

— Орлы! — окинув цепким взором шеренгу бойцов, негромко сказал полковник Мак-Манус своему личному адъютанту Джефри Козлофски.

Глядя, как строятся тучные, одышечные пехотинцы (Господи Иисусе, да какие они пехотинцы!? Эти и километра пешим ходом не пройдут!), как утирают они платками раскрасневшиеся потные лица, Козлоффски энтузиазма своего шефа не разделял, но из чувства субординации помалкивал. Будучи хорошим адъютантом, Джефри давным-давно научился держать свои мысли при себе. Пусть начальство думает, у него работа такая. А его, Джефри работа, заключается в исполнении приказов. Но, господи, до чего же тяжело было удержаться от едких замечаний, глядя, как «орлы», тяжело раскачиваясь на колоннообразных ногах, толкаются, пытаясь комфортно разместиться на плацу.

— Зря вы так недоверчивы, Джефри, — заметив смятение своего подчиненного, полковник хитро улыбнулся в пышные седые усы. — Эти парни — будущее нашей великой армии.

— Но сэр, я решительно ничего не понимаю! А как же хорошая физическая форма? Я хочу сказать — ведь именно этому нас и учили, так? Хороший солдат — солдат подтянутый, и никак иначе!

— Вы, Джефри, живете в двадцатом веке, — и полковник молодцевато выпятил грудь, глянув на подчиненного сверху вниз. — Тогда, как на дворе уже двадцать первый! В наше время побеждает не тот, чьи солдаты дальше бегают и лучше дерутся, а тот, у кого самые передовые технологии.

— Сэр, а как же боевой дух?! Ведь эти парни унылы, как сельская вечеринка! Первая же атака русских заставит их расплакаться! Со всем возможным почтением, но их сомнут, сэр!

— Не сомнут, Джеф… Не сомнут. Эти бравые парни не будут воевать на передовой. Они поразят войска противника прямо отсюда. Так что — и я говорю это абсолютно серьезно, — к Дьяволу боевой дух! Победу приносит телеабсорбция!

И полковник Мак Манус, невероятно гордящийся своими прогрессивными взглядами на новейшие методы ведения боя, довольно потер свои огромные ладони.

— Будьте уверенны, Джефри, эти учения мы выиграем!

* * *

Место для обеда Степан выбрал идеальное — пологий холм надежно защищал его от снайперской пули (буде снайпер решит тратить боеприпасы на обычного бойца) и ветра. К тому же, солнце уже основательно прогрело траву и землю, создавая дополнительный комфорт — такой редкий, и так ценимый солдатами в походных условиях. Повар Михалыч, пожилой усатый толстяк в замацаном переднике, сегодня пребывал в хорошем настроении, и от души сыпанул Степану в миску не два, а четыре половника чудеснейшей, ароматной гречи с тушенкой. Что ни говори, а на свежем воздухе есть хочется вдвое больше.

Довольно оглядев нехитрую сервировку — на расстеленной клеенке стояла алюминиевая миска с погнутыми краями, «сиротская» эмалированная кружка на пол литра чая, четыре кусочка черного хлеба и пара крошащихся печенюх — Степан улыбнулся и нырнул в вещмешок, за ложкой. Вилки он не переваривал на генетическом уровне, равно как и новомодные «вижки» — уродливые зубастые гибриды всех возможных столовых приборов. Ложка у Степы была старая, деревянная, разрисованная вдоль и поперек полустертым хохломским узором. Своего рода семейная реликвия, передаваемая из поколения в поколение служивыми людьми. Прабабушка сказывала, что этой самой ложкой, края которой уже тогда были изрядно обгрызены, прадед Карп Васильевич лопал трофейную немецкую тушенку во взятом Кенигсберге.

Ловко крутанув прибор между пальцами, Степан запустил маленькую деревянную лопату в густую рассыпчатую кашу, блестящую прожилками тушеного мяса и, вдохнув прекрасный аромат горячей пищи, с наслаждением отправил ложку в рот.

* * *

Из окон казармы плац просматривался отлично, но вот зычного полковничьего голоса и рева полусотни жирных глоток слышно не было — радисты накрыли этот сектор лагеря электронным щитом, создав, своего рода акустическую яму, из которой не доносилось ни звука.

— Хоть бы краем уха услышать, что там происходит! — чернокожий Анасис недовольно оттопырил и без того огромную нижнюю губу. — Вот так служишь-служишь, а приедешь домой, и рассказать нечего. Кому интересно, что я из окна на секретное подразделение глядел?

Старый Мак-Манус разошелся не на шутку, потрясая в воздухе воздетыми к небу жилистыми кулаками и тыкая пальцем в полощущий на ветру звездно-полосатый флаг, точно призывая его в свидетели. В эту минуту Анасис многое бы отдал за умение читать по губам.

Но вот на плацу обозначилось какое-то шевеление. По мановению командирской руки первая шеренга толстяков сделала шаг вперед и, с видимым усилием, дружно опустилась на одно колено. Словно вся рота вдруг решила попросить руку и сердце старого полковника. Вторая шеренга слаженно сорвала свои походные рюкзаки и почти синхронно вынула из них миниатюрные портативные компьютеры. Дигби успел принести полевой бинокль, и теперь сослуживцы, поочередно припадая к прорезиненным окулярам, спешили рассмотреть необычных бойцов во всех деталях.

Вблизи «солдаты будущего» оказались еще более нелицеприятными. Рыхлые лица, с глубоко запрятанными мелкими глазками, толстые, округлые словно сардельки, пальцы, темные пятна расплывающегося пота подмышками и вокруг шей. Но старый ирландский ублюдок Мак Манус смотрел на них с плохо скрываемым восхищением, и это приводило наблюдателей в замешательство.

Вторая шеренга, тем временем, накинула на плечи лямки, надежно устроив лэптопы на своих выпирающих животах. На пухлые руки были мгновенно натянуты специальные перчатки, с тонкими стилосами, расположенными наподобие когтей — толстые пальцы были не в состоянии работать с маленькими клавишами. Толстяки первой шеренги опустили руки на пояса, и сделали такое движение, словно вынимали меч из ножен. Только вместо меча в их округлых кулачках были зажаты блестящие на солнце…

— Что за черт!? — Дигби отстранился от окуляров, недоуменно выгнув брови.

Анасис молча принял бинокль, долго вглядывался в него, после чего положил на стол и, удивленно посмотрев на друга, пробормотал:

— Ничего не понимаю!

В округлых кулачках жирдяев были зажаты блестящие на солнце… ложки. Обычные столовые ложки, какие можно встретить на кухне любого дома или заведения общественного питания. Ну ладно, не совсем обычные: при детальном рассмотрении Джефри удалось увидеть и тонкие проводки, тянущиеся от ручек в отверстия лэптопов, и мигающие ровным зеленым светом диоды на основаниях, и даже пару кнопок с неразличимыми пиктограммами. По очередной громогласной команде полковника, в левых руках бойцов первой шеренги появились неглубокие миски, также украшенные каким-то футуристическим техномоддингом.

Чувствуя себя персонажем телерозыгрыша, Козлофски, впервые за все годы службы, с трудом сдерживался, чтобы не засыпать начальника неуставными вопросами, касающимися, в основном, его, начальника, психического здоровья. Но въевшаяся в характер субординация не позволила Джефри раскрыть рот. К счастью, прежде чем противоречие между любопытством и субординацией окончательно свело его с ума, полковник Мак-Манус наконец-то приподнял завесу тайны.

— Запомните этот день, Джеф.

Стоя под реющим на ветру полотном старины «звездно-полосатого», полковник был столь патриотичен, в своей новенькой форме, с многочисленными знаками отличия на широкой груди и благородной сединой на висках, что хоть сейчас на агитационную брошюру! Глядя на гордую композицию, что составляли старый вояка и еще более старый флаг, ни один обдолбанный крэком хиппи-уклонист не посмел бы сказать, что армия США — это плохо!

— Потому что о нем вы будете рассказывать своим детям и внукам! Это день, когда армия Соединенных штатов навсегда доказала свое военное превосходство над всеми армиями мира.

— Но сэр, осмелюсь заметить, что в учениях принимают участие только США и Россия.

— Над всеми! Русские станут нашим демонстрационным макетом, как когда-то Хиросима. Все дело в том, Джеф, что благодаря нашим орлам, — полковник широко обвел рукой тучных бойцов, — мы лишим противника самого ценного — еды. Толстый воин вовсе не плохой воин. А вот голодный воин — это очень плохой воин.

— Прошу меня простить, сэр, но я весьма сомневаюсь в способности этих солдат добраться до кухни русских.

— Телеабсорбция, Джеф! Доверьтесь телеабсорбции! Благодаря новейшим разработкам нам подвластно пространство!

* * *

Степа не сразу заметил, что горка вкуснейшей наваристой гречи стремительно уменьшается без всякого его участия. Он успел зачерпнуть лишь пару ложек каши, а тарелка опустела уже на четверть. Задумчиво облизав расписной узор, Степан недоверчиво посмотрел на перемазанные жиром разваренные крупинки. Гора каши постепенно оседала.

Не будучи сторонником пословицы «Обед раздели с товарищем», Степан быстро сообразил, чем грозит ему нежданная аномалия. Мозг еще думал, а руки уже действовали, оправляя в рот ложку за ложкой. Точно два спортсмена, русский солдат и невидимка, соревновались в скорости поедания гречневой каши. И в этом состязании Россия явно проигрывала.

Как не лихо орудовал деревяшкой Степа, невидимый противник опережал его по всем статьям. Пока солдат зачерпывал одну ложку, кашевор успевал украсть две, а то и три! Наконец Степан понял, что просто не успевает прожевывать гречку, и торопливо запив ее чаем, горестно взвыл в светлое весеннее небо. И точно по команде, со всех сторон донеслись отчаянные крики объедаемых бойцов.

* * *

На плацу творилось нечто совершенно фантастичное. Передние ряды солдат монотонно опускали свои ложки в тарелки, но вместо того чтобы звякнуть о поверхность, черпало проваливалось, как в воду, и возвращалось до краев заполненное дымящейся кашей, которая тут же отправлялась в рот солдатам. Вторые ряды методично барабанили по клавишам своими когтистыми перчатками, исполняя роль наводчика. Это было поразительно, но Козлофски твердо решил больше ничему не удивляться.

— А это обязательно? — поинтересовался он.

— Что? — полковник недоуменно приподнял седые брови.

— Заставлять их есть? Я думаю, в этом и заключается проблема ожирения личного состава?

— Больная мозоль, — сокрушенно покачал головой полковник. — Высоколобые настояли на непременном поедании отнятых у противника продуктов. Их, видите ли, заботит равновесие Вселенной — якобы нецелевое использование добытого может вызвать какое-то там возмущение, вследствие которого мы можем совсем лишиться нашего уникального оружия… К тому же, — Мак Манус улыбнулся и хитро прищурился, — где вы видели едока лучшего, чем оголодавший толстяк, а?

* * *

Тарелка опустела наполовину, и остатки каши продолжали стремительно исчезать. Протестующее урчал Степин желудок, а сам боец от досады скрежетал зубами. Он уже готов был плюнуть на все, и хотя бы допить чай с хлебом, но в этот момент на дне тарелки что-то неуловимо быстро блеснуло. От неожиданности Степан даже отпрянул, но мгновенно собрался и принялся пристально следить за новой аномалией, стараясь не обращать внимания на витающие над российским лагерем крики и отборнейший мат.

Вот вновь мелькнул блестящий предмет, и тут же исчез, унося с собой вожделенную гречу. И еще раз. И еще. И только когда каши осталось едва ли на четверть Степа распознал в похитителе хищное острое черпало стальной ложки.

— Ах ты, зарррраза! — Степан так поразился нахальству невидимки, что совершенно неосознанно воткнул свой столовый прибор в тарелку и едва не заорал, когда он провалился в нее почти до половины. Но как только нечто начало выдавливать семейную реликвию Степы обратно, он сообразил, что это воровская сталь вновь пытается пробиться к его обеду. И страх исчез. Если есть ложка — значит, на другом ее конце есть и человек. Нечистой силе такие тонкости ни к чему, значит, это происки врага! И Степан, поднатужившись, навалился на свою заслуженную деревяшку всем весом.

На этот раз в тарелку провалилась вся рука целиком, и боец, крепко сжав свое импровизированное оружие в кулаке, что было силы, ударил имневидимого противника. За десятки километров его спонтанный удар достиг цели. И ощутив это, Степа что было мочи, заорал:

— Братцы, мочи кашекрадов!

И чтобы слово не расходилось с делом, еще раз активно двинул кулаком подлому противнику.

* * *

— Дьявол, да это самая настоящая бойня! — восхищенно присвистнул Анасис.

— Доигрались, — хмуро подтвердил Дигби.

То один, то другой боец неожиданно падал на землю, сраженный невесть откуда появляющимися руками, с зажатыми в них ложками. В одно мгновение солдаты будущего превратились в стадо перепуганных, бесконтрольных толстяков, по нелепой случайности выряженных в военную форму. Не сговариваясь, друзья закрыли жалюзи на окнах — смотреть на поражение их соотечественников не было никакого желания.

В том, что это именно поражение, не было никаких сомнений. Боеспособными остались лишь наводчики из второго ряда, но и они с опаской поглядывали на сослуживцев, зажимающих расквашенные носы, или недоверчиво щупающих наливающиеся синевой кровоподтеки. Полковник Мак Манус беспомощно смотрел на разбитые войска и старательно гнал от себя мысль о самоубийстве. Лишь полное непонимание происходящего все еще удерживало его в этом мире. Полковник очень хотел разобраться, что же произошло?

— То, что должно было, сэр, — тактично отозвался Козлофски, и Мак Манус осознал, что думал вслух.

— Решительно ничего не понимаю, — горестно покачал головой полковник. — где мы допустили ошибку?

— Боевой дух, сэр. Все очень просто — он либо есть, либо его нет. И побеждает всегда тот, у кого его больше. У наших ребят была техника, но не было воли к победе. А без нее любое, даже самое современное оружие — ничто.

А в тридцати километрах от них рядовой Степан выскреб остатки гречки из миски и, старательно облизав деревянное черпало, отправился к кашевару Михалычу. Сегодня повар был в хорошем настроении, и вполне можно было рассчитывать на добавку… Повар не хуже других понимал, что хороший солдат — сытый солдат.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в городе Норильске в 1981 году. Сейчас живет в Петрозаводске. Окончил ЛГОУ им. А. С. Пушкина по специальности «Связи с общественностью». Профессиональная деятельность преимущественно связана со средствами массовой информации или молодежной политикой.

Пишет около семи лет в жанре хоррора и мистики, гораздо реже — фантастики. Публиковался в журналах «Полдень, 21 век», «Машины и механизмы», «Знание-сила: Фантастика», «Уральский следопыт», «Север», «Реальность фантастики», «DARKER», а также в межавторских сборниках.

⠀⠀ ⠀⠀

Кристина Каримова Типичный представитель

— Стой, Олли! Остановись!!!

Раздался резкий скрип тормозов, и темные очки, сигареты, зажигалка, одним словом, вся полезная мелочь, успевшая скопиться за поездку, полетела с полочки на пол. Хорошо хоть сзади на трассе никого не было, а то без аварии бы не обошлось.

— Что случилось, милая? — полуобернувшись к супруге, заботливо вопросил Олли, не выказывая ни малейших признаков возмущения. Я потерла ушибленный локоть и с завистью подумала, что мой муж, вздумай я проделать такой фортель, сейчас бы громко вещал о безответственности и истеричности женщин.

— О, дорогой! — Линда со счастливым выражением на лице уткнулась окно. — Ты только посмотри, какая прелесть!

«Прелестью» был деревенский мужичок на обочине, держащий под уздцы пегую, с грязными боками, лошаденку, впряженную в облезлую телегу. Телогрейка селянина лохматилась клочьями вылезающей ваты, на ногах кривовато сидели неровно обрезанные по верху валенки, веревочки шапки-ушанки уныло свисали вдоль впалых щек. И весь этот прикид — в тридцатиградусную летнюю жару! Я мысленно застонала. Поставил же бог этого мужика на нашем пути, когда до города с уютной гостиницей, мягкой кроватью и горячим душем осталось не больше часа езды! Сколько Линда и Олли уже пересмотрели, этих «прелестей» в убогих глубинных деревушках с покосившимися доживающими последние годы домиками!

Линда — пухленькая, похожая на пуфик с дивана, вечно восторженная итальянка. Олли — длинный, тощий, невозмутимый финн. Линда постоянно увлекается чем-либо, а Олли потворствует любым желаниям супруги. В первый раз эта сладкая парочка приехала в Россию изучать русские народные промыслы и наняла меня через агентство как гида-сопровождающего. Во второй раз я собирала вместе с ними местный фольклор. А на этот раз супруги желали общаться с представителями русского народа в их естественной среде. В связи с этим мы уже месяц мотаемся по самым драным деревенькам нашей необъятной родины, и оба моих подопечных получают массу удовольствия. Чего, к сожалению, я не могу сказать о себе. Основательное погружение в нашу русскую действительность уже стоит у меня поперек горла.

— Я просто обязана это запечатлеть! — Линда, несмотря на свой немаленький объем, подобно бабочке выпорхнула из машины. «Подобно бабочке моли, отъевшейся за лето забытыми в шкафу шубами», — прокомментировал мой ехидный внутренний голос.

Пока Олли, будто гигантский богомол, неторопливо, буквально по частям аккуратно выбирался из машины, Линда, взмахивая мощными крылами, успела несколько раз облететь понравившийся ей объект.

— Ах, какой типаж! Какой колорит! — щебетала Линда, нарезая круги. — Позвольте вас сфотографировать? Не беспокойтесь, все ваши труды непременно будут оплачены!

Мужик, тупо глядя куда-то вдаль, промолчал, а лошадь, видимо, посчитавшая себя ответственной за диалог с иностранцами, протяжно всхрапнула. Линда, восприняв это как знак согласия, сорвала с груди фотоаппарат и активно защелкала. Фас, профиль, снизу, сбоку, сзади…

— О-о-обожаю Россию! Обожаю россиян! — с чувством восклицала Линда время от времени. Лошадь осторожно косила глазом, Олли умилялся, а я, криво улыбаясь, переминалась с ноги на ногу. Фотосессия длилась, длилась и длилась.

— Благодарю Вас! — с чувством воскликнула итальянка в тот момент, когда я уже начала смиряться с мыслью, что в гостиницу нам сегодня не попасть. Порылась в карманах и сунула мужичку целую двадцатку. Тот с тупым удивлением уставился на зеленую бумажку. «Глупо, — с грустью подумала я, упаковываясь в автомобиль. — Пропали денежки. Этот убогий и долларов-то никогда не видел. Лучше бы отдали мне.» Меня, однако, никто не спрашивал, и я скромно промолчала. Автомобиль тронулся, и Линда активно замахала рукой. Колокольчик на шее лошади нежно тренькнул нам вслед.

* * *

Машина скрылась за поворотом, и лошадь осторожно пихнула мужика мордой. Тот оторвался от созерцания зеленой бумажки и перевел взгляд на животное.

— Слушай, — пожевав губами, грустно вопросила коняка. — Ты уверен, что мы ничего не напутали? По-моему, на нас как-то странно смотрели.

— Так. — мужичок почесал пятерней свалявшиеся под шапкой волосы. — Кто ж знает. Эксперты советовали.

— Эээээ. Эксперты! — протянула лошадь презрительно. — Может, подкорректировать? Аборигенов мы уже увидели, да и средство передвижения, — лошадь осуждающе покосилась на кособокую телегу. — Можно будет улучшить.

— Хорошо, дорогая, как скажешь. — покорно согласился мужичок.

Менее часа спустя, новенький белый кабриолет, на скорую руку сварганенный из старой телеги, весело мчался по просторам России. Двое ученых с Альдебарана, приняв облик типичных представителей региона высадки, приступили к циклу исследований недавно открытой планеты. На шее активной толстушки, сидящей радом с тощим невозмутимым водителем, весело позвякивал передатчик сверхдальней связи, ловко замаскированный под популярное в этой местности украшение.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в 1974 году в г. Кирове. Два высших образования: педагогическое и финансовоэкономическое. С 1993 года по 2010 год работала преподавателем. В настоящее время коммерческий директор туристической компании. Хобби — путешествия. Девиз — жить должно быть интересно.

Писать начала в 2011 году. Публиковалась в таких журналах, как «Уральский следопыт» (2012), «Фантаскоп» (2012), «EDITA» (2011, Германия), а также в сборниках «Аэлита/008» (2012) и «РБЖ Азимут» (2012).

Финалист конкурса «Альтернативная реальность» (журнал «Если», 2012), второе место в номинации проза в областном литературном фестивале «Зеленая улица» (Кировская область, 2012).

⠀⠀ ⠀⠀

Анатолий Радов Нежданные гости

Геннадий Сергеевич Бердышев, генерал-майор, главный человек на Плесецком военно-испытательном космодроме, спешно, размашистым шагом, почти бежал к своему кабинету. На его лице читалось неподдельное беспокойство, и особенно оно было заметно в глазах. Они взволнованно сверкали, наполненные какой-то смесью страха и удивления. Геннадий Сергеевич чувствовал сам, что он сейчас на взводе. Но этому было объяснение. Ситуация на космодроме, мягко говоря, была внештатной.

Он вбежал в свой кабинет и ринулся к телефону с гербом России на корпусе. Поднял трубку, и прислушался. Через секунды три, на том конце провода уставший мужской голос спросил — Да?

— Мне президента, — резко бросил Геннадий Сергеевич. — Срочно!

— Вы что, пиццу заказываете? — спросил недовольный голос.

— Я генерал-майор Бердышев, командующий Плецеским военно-испытательным космодромом. У нас контакт.

— В смысле, контакт? — спросил голос.

— В прямом. Пятнадцать минут назад на стартовую площадку космодрома приземлился инопланетный корабль.

— В Плесецке? Генерал-майор, не говори ерунды. В этом случае, нас давно бы предупредило ПВО…

— Значит, не засекли их ваши ПВО, — перебил Бердышев, повысив голос. — И вы мне не тычьте. Я вам не мальчик с улицы.

— Не кричите, — спокойно сказал голос. — Я тоже не с улицы. И что это значит — ваши?

— Сейчас не время придираться к словам, — зло бросил Бердышев в трубку.

— Хорошо, — медленно произнес голос. — Через пару минут соединю.

Геннадий Сергеевич держа трубку возле уха, присел в кресло.

Взволнованно забарабанил пальцами по столу. Ждать. «Как же ждать, когда такое?» — думал он, разглядывая двуглавого орла на телефоне. Время не спешило, как черепаха. Он перевел взгляд на часы. Одна секунда, две, три, так было еще медленней. Он снова уставился на орла.

В телефоне царила тишина. Потом пошли мягкие сигналы.

«Наверное, соединяют», — подумал Бердышев.

— Я вас слушаю, генерал-майор, — узнал Бердышев знакомый голос.

— Товарищ главнокомандующий, — начал генерал-майор. — Сегодня, в четырнадцать сорок по московскому времени на территории Российской Федерации совершил посадку управляемый инопланетный корабль с представителями другой цивилизации на борту. — Бердышев шумно вдохнул.

В трубке на несколько секунд вновь повисла тишина. Геннадий Сергеевич стер пот со лба, и заметил, что рука дрожит.

— Да-а, — наконец заговорил знакомый голос — Угроза существует?

— Нет, — ответил Бердышев. — Они явно прилетели с мирными целями.

— Почему вы уверены?

— Они просто приземлились на стартовую площадку, вышли из корабля и ждали нас. Никакой агрессии.

— Их не засекают наши ПВО. — Голос президента слегка помрачнел. — А что, если возле Земли полно их кораблей? Что, если это только отвлекающий маневр с их стороны?

— Не знаю. — Бердышев задумался. — В таком случае, мы ничего пока не можем сделать. Только ждать.

— Вы правы, генерал-майор, правы, — торопливо проговорил президент. — Спешить сейчас абсолютно незачем. Так что, как говорится, не будем гнать лошадей. Через два с половиной часа я лично буду у вас.

Бердышев вернулся в командный пункт. Встретился взглядом с майором Ладовым. Кивнул головой. Майор, пробираясь сквозь столы с мониторами, и задевая офицеров, заспешил к командиру.

— Ну что? — спросил он, подходя.

— Все по плану. Никакой спешки, и никакой самодеятельности. Через пару-тройку часов здесь будет сам президент. А пока, я не знаю, поместите их в какое-нибудь комфортабельное помещение. Но главное, оградить их от информации. — Бердышев постучал пальцами по груди майора. — От любой информации, Миша. Иначе, ты сам понимаешь, что может произойти.

— А что президент?

— Президент взял этот вопрос под свой личный контроль. Наши послы во всем мире сейчас предупреждают руководителей остальных держав.

— Может, мы слишком переживаем по этому поводу? — спросил майор.

— Слово слишком в таких случаях неуместно, — ответил Бердышев — Мы должны продумывать все варианты. Они неагрессивны… пока. Но что мы о них знаем? Ничего. Хотя, нет. Мы знаем, что если они сюда долетели, то и оружие у них, ну ты сам все понимаешь.

— Да, опасные черти, — согласился майор.

— А потому, не будем гнать лошадей, как сказал президент. И никакой информации. Никакой, — повторил Бердышев.

— Что там? — спросил советник по вопросам безопасности.

— Что-что. Контакт, черт его дери.

Президент устало откинулся на спинку кресла. На его плечи легло многое. Подъем страны с колен, вытаскивание экономики из бездны, а народа — из великого коллапса. Благодаря его работе, страну стали снова уважать, как прежде, во времена социализма, во времена Петра первого, во времена Святослава, во времена… И вот теперь такое. Это посложней всяких там бездн и коллапсов. Здесь чужеродное сознание, и как оно будет реагировать на человека и на историю Земли, одному Богу известно.

— Боевая готовность номер один по всем регулярным частям, — приказал президент. — Это первое. Второе, передать полную информацию во все посольства. Пусть предупредят президентов, шейхов, премьер-министров, и прочую верхушку. Третье. Нам немедленно нужно вылетать на место.

— Может, стянуть к этому самому месту пару-тройку дивизий? Или лучше армию? — спросил советник.

— Это лишнее, — отклонил президент. — Основная угроза сейчас может прийти только из космоса. Пусть уже прошарят окрестности Земли. — Президент повысил голос. — Что, у нас такое тупое ПВО, что вообще не заметила этих инопланетян?

— Совершенно другие технологии, — сказал советник, разведя руками.

— Да, я понимаю.

Бердышев глупо смотрел на пришельцев. Те неловко сидели в черных креслах из кожи, и с ничего не выражающими лицами смотрели на людей.

— Что делать? — наклоняясь к Бердышеву, шепотом спросил майор.

Бердышев пожал плечами: а откуда ж он знает? По нему, так лучше б и не было этих пришельцев, этого контакта.

Один из инопланетян заговорил. Все молча слушали его речь. Сама речь не отличалась от человеческой, в ней было только больше шипящих звуков, а так, ни какого свиста, ни какого прищелкивания, ни какой телепатии. Он просто что-то говорил на непонятном языке, время от времени утвердительно кивая головой.

— Интересно, о чем он там? — подумал Бердышев — А речевой аппарат у них видимо схожий с нашим. — у Бердышева вдруг в голове мелькнула мысль. — Значит, наш язык они быстро смогут выучить, а мы их. И тогда они доберутся до всей информации, и тогда… что тогда? Кто знает, как они отреагируют? Может, им глубоко по боку будет. А может, натолкнет их информация на те же мысли, что и нас с майором. И тогда…

Инопланетянин все говорил и говорил. Люди молча стояли. Пока нужно стоять и молчать, не проявляя агрессии. Может быть, уже завтра с ними начнут работать лингвисты, а через неделю, мы будем понимать друг друга.

Бердышев незаметно похлопал майора по спине, тот обернулся, и Бердышев мотнул головой. Они медленно вышли в коридор.

Бердышев вытащил пачку сигарет и, предложив майору, закурил сам. Майор взял, сжал пальцами белую гильзочку «русского стиля», и, поместив ее между губ, щелкнул зажигалкой.

— Глупо как-то все, — проговорил Бердышев, выдыхая струйку дыма. — Он что-то говорит, а мы молчим, как идиоты. Еще не хватало, чтобы они нас по-настоящему за идиотов посчитали.

Майор усмехнулся.

— А как вы хотели? Это вам не в фантастических рассказах, только прилетели, и сразу: здравствуйте, Земляне, мы с альфы Центавра, хотели бы с вами дружить.

Бердышев тоже хмыкнул.

— Да-а, все не так просто, как в книжках и кино. А ты заметил, что речь у них почти как наша? Если на ихнем разговаривать, то и язык особо ломать не надо.

— Да, есть такое, — согласился майор.

Бердышев бросил окурок на линолеум коридора и растер его подошвой ботинка.

— Ну что? Нужно идти туда и стоять, — то ли спросил, то ли констатировал он и открыл дверь в комнату для отдыха. Лучшего места для временного размещения пришельцев они пока не придумали. Майор затушил сигарету пальцами и положил в карман. Они молча вернулись обратно.

Говоривший пришелец уже молчал. Все трое внимательно смотрели на рассказывающего им о Земле лейтенанта.

— Черт! — буркнул Бердышев — Майор, ну-ка быстро заткни этого придурка. Я его козла в стройбат отправлю.

Майор ринулся к лейтенанту, и грубо схватил его за локоть.

— Заткнись, придурок, — прошипел он ему в самое ухо.

Лейтенант обернулся и недоуменно уставился на майора.

— А что такого? — спросил он, испуганно захлопав глазами — Я им просто историю Земли рассказываю. Как она формировалась.

— Ты баран, в стройбате будешь дальше служить, ты понял? — пугающим шепотом выдохнул прямо ему в лицо майор.

Лейтенант потупил глаза и торопливо ретировался в дальний угол. Майор вернулся к Бердышеву.

— И откуда такие болваны у нас? — спросил Бердышев — У нас тут что, обычная мотострелковая часть, что ли?

Правительственный кортеж подъехал почти к самому самолету. Президент выбрался из автомобиля и, окруженный охранниками, зашагал к трапу. Справа от него бежал советник.

— В посольства уже сообщили. Они работают. У нас тоже все правоохранительные структуры занялись проблемой. Командующие ракетными войсками стратегического назначения ждут ваших указаний. Боевая готовность номер один.

— Хорошо, хорошо, — президент кивал головой в такт шагам. — Но информация не должна просочиться не только к ним, но и к журналистам о них. Нам абсолютно не нужно, чтобы кто-то об этом знал. Только военные. Только верхи. Иначе начнется такая заваруха…

— Само собой, — громко говорил советник, с трудом поспевая за уверенным шагом президента. — Этим журналюгам дай мелкий повод, так они. А здесь, целое пришествие.

Президент легко поднялся по трапу и скрылся в салоне самолета. Вслед за ним в салоне, один за другим, стала скрываться охрана и всевозможные советники.

Когда последний из них вошел в самолет, трап медленно отъехал, и дверь, поднявшись вверх, плотно прижалась к арке входа.

Борт номер один, вырулив на взлетную полосу, остановился, и на месте набрав обороты, резко ускоряясь, рванул вперед. Метров через двести переднее шасси оторвалось от асфальта. За минуту до этого, с военного аэродром, расположенного в сорока километрах от Внуково, поднялись в воздух две тридцатых СУшки.

Часа через полтора самолет приземлился на взлетную полосу, находящуюся на территории закрытой зоны Плесецкого космодрома. Президент ступил на землю и заворожено посмотрел на корабль инопланетян. Тот был размером с хрущевскую пятиэтажку. Черного цвета, без каких-либо иллюминаторов, он походил на огромное животное. Президент невольно поежился. Да. Эти ребята чертовски опасны, и если они вдруг решат, что…

— Господин президент, — перебил его размышления советник по вопросам безопасности. — Нам лучше уйти отсюда в здание. От этой махины наверняка исходят вредные излучения.

— Да-да, — быстро сказал президент.

Из здания вышел Бердышев и заспешил к главнокомандующему.

— Добрый день, — заговорил он громко издалека. — Мы вас уже заждались. Совсем не знаем, что делать?

Президент подошел к Бердышеву, пожал ему руку.

— Ну, ведите нас к своим зеленым человечкам, — натянуто улыбнулся он. — А они и вправду зеленые?

— Вправду, — ответил Бердышев. — Только не человечки. Под два с половиной метра ростом.

Вся делегация поспешила к зданию.

— Один из них что-то говорил, но мы естественно ничего не поняли. Нужно направить сюда лучших лингвистов и языковедов, пусть начинают с ними работать, — докладывал Бердышев, шагая рядом с президентом по коридору. — Как там насчет проблемы, о которой я вам говорил?

— Все уже решается, — ответил президент. — Но мы не можем сделать так, чтобы об этом молчали все, это невозможно. Есть один способ, это держать их пока здесь. Может, они и не захотят ничего узнавать о нашей планете. Побудут здесь немного, да и улетят себе восвояси.

— Лингвисты, лингвисты нужны, — возбужденно продолжал Бердышев. — Иначе мы никогда не узнаем, зачем они прилетели. А может они уже знают? — спросил вдруг Бердышев, остановившись. — Мы же в космос спутник отправили с полной информацией!

Президент тоже остановился и посмотрел на генерал-майора.

— Будем надеяться, что нет, — проговорил он задумчиво. — Да и вообще, может, они и не обратят на это никакого внимания.

— Может, они уже требуют, — медленно произнес Бердышев, посмотрев в глаза президенту. — Откуда мы знаем, что он там целых десять минут говорил?

Они еще с секунду посмотрели друг другу в глаза, и быстро зашагали к комнате отдыха.

Президент вошел в комнату, бросив охране, чтобы те оставались в коридоре. Вслед за ним вошли Бердышев и советник по вопросам безопасности. Они втроем посмотрели на пришельцев. Пришельцы заинтересованно уставились на них.

«Да они похожи, очень похожи, — подумал президент. — Только меньше, и на двух ногах. Больше похожи на этих, как же их?»

Он взял Бердышева под локоть.

— Мы постараемся сделать все возможное, чтобы они ничего не узнали, — проговорил он шепотом и, развернувшись, вышел.

Президент зашагал по коридору к выходу. Охрана молча последовала за ним вдоль стен.

«Нечего мне сейчас тут делать? Пусть работают лингвисты, шифровщики. Пусть разбираются в их языке, пусть учат их и учатся сами», — размышлял он.

Вслед за ним из комнаты выскочил советник по вопросам безопасности, и недоуменно засеменил следом.

— Вспомнил, как их, — президент щелкнул пальцами. — Диплодоки. Да, больше всего они похожи на диплодоков. Такие же длинные, дурацкие шеи. Сколько там лет назад динозавры жили? — спросил он у поравнявшегося с ним советника.

— Точно не помню, — советник виновато улыбнулся. — Несколько десятков миллионов лет, по-моему. А может и сотен. — Тут советник округлил глаза.

«Да, много, — напряженно думал президент. — А мы сколько? Тысяч сто? Двести? Генерал-майор прав. Да-да. Нежданные гости. Вдруг им и вправду придет в их динозавровые головы заявить свои права на Землю, когда они узнают, что миллионы лет она принадлежала таким же, как они. А с их технологиями эта заявка окажется очень серьезной. Нужно, чтобы эта информация никогда до них не дошла. Придется археологам и Спилбергу забыть о своих работах. Хотя, эти их долбанные динозавры сами виноваты, слабыми оказались, вот и вымерли. А мы, люди, здесь абсолютно не причем. Мы просто идем вперед. Эволюционируем…»

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в городе Невинномысске в 1978 году. Закончил Невинномысский энерготехникум Поэт, писатель, работающий в жанре нереалистической прозы. Печатался в газете «Массаракш! Мир наизнанку», фэнзине «Шалтай-Болтай», журналах «Полдень 21 век», «Наука и Жизнь», «Порог», «Искатель (Москва)», «Искатель (Чикаго)», «Магия ПК», «Супертриллер», «Веси», «Тьма», «Техника Молодежи», «Уральский следопыт», «Чудеса и приключения», «Очевидное и невероятное», «Мир Фантастики». В № 2 за 2012 год «Знание-сила: Фантастика» напечатан рассказ «Идущие на смерть». Романы и серии романов на данный момент издаются в издательстве «Альфа-Книга».

№ 2

Сергей Бугримов Финишная кривая

Шеф главного стратегического управления Комитета Галактической Безопасности Валеф Хомич вот уже как минут сорок пребывал в состоянии глубокого размышления, выкуривая сигарету за сигаретой, и при этом, не делая хоть какого-нибудь минимального перерыва. Ему просто было не до этого. Рука автоматически засылала в пепельницу очередной окурок, затем так же автоматически доставала следующую сигарету, а легкие в том же автоматическом режиме всасывали и выпускали обратно клубы сизого ароматного дыма. Импульсно-молекулярная пепельница еле успевала очищаться, раскладывая окурки и прочее содержимое на атомы. Еще одна затяжка, и струя дыма, образно выражаясь, попала не в то горло. Валеф Хомич закашлялся, что помогло ему выйти из задумчивости. Он тут же вызвал начальника Секретной Службы Рогена Айка. Тот, в свою очередь, заставил себя ждать лишних несколько минут.

— В чем дело, полковник? Где вас черти носят?! — зарычал шеф, окинув подчиненного испепеляющим взглядом.

— Прошу прощения, сэр! — спокойно и четко прозвучало в ответ. — Опять какой-то шутник сообщил, что лифт заминирован, поэтому пришлось подниматься пешком.

— Небось, снова проделки этого сопляка! — хмыкнул Валеф Хомич, имея в виду сына Верховного Магистра, который не брезговал такими розыгрышами, чувствуя, исходя из статуса родителя, абсолютную безнаказанность.

— Не могу знать! — отчеканил полковник. — Однако подозреваю, что это предположение самое верное. Кто ж еще рискнет заниматься подобными глупостями! Искать приключение на свою… кх… пятую точку!

— Да, это точно, — констатировал шеф. — Ладно. Теперь к делу! Наша славная агентура — Z разнюхала очень существенный фактор. Изобретен некий приборчик, который способен трансформировать любое биологическое существо в биологическое существо любого вида. К примеру, вас, полковник, можно элементарно превратить, как в какое-нибудь безмозглое безобидное травоядное, так и в коварного хищника, пожирающего все, что только шевелится. Как вам такая перспектива, Роген Айк? Заманчива?

— Не очень, — ответил тот. — Мне бы что-нибудь романтичнее: Птица-Удачи с планеты Тук, или, допустим, Змей-Искуситель с Визуальной Туманности. А лучше всего трансформироваться конкретно, в самого Господа Бога, и сразу решить все свои проблемы.

Полковник был одним из немногих, если не единственным, кому Валеф Хомич в общении с ним позволял несколько больше, чем остальным подчиненным. Он у него был, что-то вроде любимчика, которому прощалась некая ограниченная фамильярность. Со своей же стороны Роген Айк очень хорошо чувствовал границы этических норм и не выходил за рамки дозволенного.

— Рискованно, — ухмыльнулся шеф. — А вдруг Он не существует! И трансформируешься в Ничто! Как, согласен?

— Что ж, риск, как говорится, дело благородное. Либо все, либо ничего! По-моему, вполне справедливо. — И полковник щелкнул каблуками.

— Ну, достаточно! Пошутили, и хватит! — Взгляд начальника стал серьезным и колючим, как всегда, когда дело касалось глобальных масштабов национальных приоритетов. — Этот приборчик я хочу лицезреть на своем столе… — он посмотрел на часы, на мгновение задумался, почесал в затылке, затем, хитро прищурившись, подвел итог, — как можно скорее. Задание понятно?

— Так точно, сэр!

— Вот все необходимые данные, которые вам понадобятся, — протянул Валеф Хомич полковнику клочок бумаги. — Запомнить, и сразу сжечь. Вопросы есть?

— Никак нет!

— Тогда, с Богом!

— Которого нет? — не удержался Роген Айк, чтобы не съязвить.

— Который, не смотря ни на что, может быть! — махнул рукой шеф, выпроваживая подчиненного.

⠀⠀ ⠀⠀

Салеман Кох проснулся от зуммера видеофона. Он протер глаза и бросил взгляд на часы: те показывали глубокую ночь. Пробурчав дежурное проклятие, он потянулся к пульту и нажал кнопку связи. На экране появилось растерянное лицо заместителя главного военного консультанта Вернера. Его губы несли какую-то несуразицу.

— Извините, но у нас… это. ЧП. Исчез «Бионатор». Вернее, он вроде есть, и в то же время это не он. Совершенно другие позывные!.. И главное — не работает!.. Внешне очень похож; однако, только внешне. Внутри явно чего-то не хватает. Мы проводили секретное испытание. Последнее. Генеральное. Пригласили нашего основного стратегического партнера. И вот!.. Пропуск на ваше имя уже готов. Вас ждут. Еще раз прошу извинить, что пришлось потревожить вас в столь поздний час.

Салеман Кох еще не успел окончательно проснуться, а посему суть сего монолога осталась за пределами его сознания. Он лишь понял, что произошло что-то из ряда вон выходящее, иначе как еще объяснить столь вежливое к нему обращение со стороны этого выскочки, этого заместителя, этого карьериста, который готов даже по трупам идти, только бы подняться по служебной лестнице на ступеньку выше.

— Я сейчас, — сухо бросил он, и отключился.

Уже по дороге в «Центр» до него дошел весь трагизм положения. Впрочем, паниковать было еще рано. Мало ли что померещилось этим дилетантам! «Бионатор» — прибор специфический, и вполне мог закапризничать. А те сразу и шум поднимают! Как за его спиной испытывать его же родное детище, так это нормально! А чуть что не так — сразу к нему, катастрофа мол! Ну, ничего, теперь он их подоит! Найдутся средства и на новую лабораторию, и на прочие идеи, которые все они считают сумасшедшими… Вряд ли с прибором что-то серьезное! Скорей всего, он самотрансформировался. Сработала защитная реакция. Да, похоже, что именно так оно и произошло.

С этими ободряющими мыслями Салеман Кох и предстал перед очами узкого круга избранного генералитета во главе с главнокомандующим и, разумеется, не менее значительной фигуры, главного военного консультанта. Все посмотрели на вошедшего с какой-то крохотной надеждой, пробивающейся сквозь еле заметную щель в царствующей обреченности. Один из присутствующих протянул ученому прибор.

— Надеюсь, профессор, вы сможете всех нас успокоить!

Салеман Кох взял протянутый ему предмет, и тут же, по моментально изменившемуся выражению его лица, всем окружающим стало ясно, что подтверждаются самые худшие предположения.

— Что это?.. — хрипло выдавил профессор, не узнавая собственный голос. — Вот этот жалкий кусок криомассы и есть то, над чем вы ломаете голову? И вы пытались еще что-то вымучить из этого?! Это же просто бездарно слепленный макет! Настолько бездарно, что я не в силах понять, как вообще его можно было хоть на секунду принять за оригинал!

— Бездарно то бездарно, — авторитетно изрек главный военный консультант, — однако сам-то оригинал похищен в высшей степени профессионально. Я бы даже сказал, гениально! Все до единого, кто хоть отдаленно теоретически мог быть причастен к этому делу, уже подверглись экстрасенсорному допросу, включая и присутствующих здесь, и никто, как говорится, ни сном, ни духом. Внутренний враг не обнаружен. Стало быть, эту сверхнаглую акцию, каким-то совершенно непонятным образом, провернул абсолютно посторонний субъект. Что ж, уже то хорошо, что хоть предателей в наших рядах не наблюдается. Ладно, полное расследование данного инцидента оставим на потом, сейчас нет времени. Сейчас основная задача — вернуть «Бионатор». Любой ценой! И перво-наперво, необходимо перекрыть все возможные лазейки в контролируемой нами зоне, через которые можно незаметно улизнуть. Понятно, что похититель еще не успел покинуть границ наших владений. Однако времени в обрез. Задача ясна?.. тогда, за дело!..

⠀⠀ ⠀⠀

Джебра Моут своей легкой воздушной походкой бесшумно впорхнула в отсек управления. Вилт Хабар, почувствовав знакомый аромат, оторвался от пульта и повернулся к ней.

— Кажется, мы немножко не успели, — поставил он ее перед фактом. — Все варианты отхода, как запланированные, так и запасные, блокированы. Мы в кольце. И даже эта симпатичная вещичка, — вытянул он руку, на ладони которой покоился, весело играя световыми бликами, «Бионатор», — не поможет нам. И почему эта штука не в состоянии сделать нас невидимками! Надо будет пожаловаться в Комитет Новейших Технологий! Куда они только смотрят! Невозможно же работать! Как ловить нас, так здесь технологии постоянно усовершенствуются, а как нам уходить от преследования, так приходится самостоятельно заниматься изобретением, сразу же внедряя в практику те или иные новшества!.. Ну, что будем делать?

— Для начала, я бы выпила кофе, — грациозным движением поправила свою прическу Джебра. — Ты не находишь, что я несколько поправилась? — бросила она мимолетный взгляд на отражение в зеркале.

— Ничуть, — оценивающе посмотрел на нее Вилт Хабар. — Ты в полном порядке. Кофе, разумеется, натуральный? — нажал он одну из кнопок сервисного обслуживания.

— Разумеется.

Девушка сделала глоток, второй, поставила блюдце с чашкой на стойку, и та исчезла вместе с посудой, оставив лишь соблазнительно расслабляющий запах свежеприготовленного напитка.

— А теперь можно подумать и о тех мелочах, на которые ты так акцентируешь внимание, — лукаво улыбнулась она, эротично проведя розовым язычком по тонким обворожительным губкам, слизывая остатки кофе. — Тут недалеко, на одной планетке, скоро состоится старт гонки «Формула Люкс». Финиш в четвертом квадрате Девятой Галактики, в системе Тройной Звезды.

— Ясно, — как-то без особого энтузиазма отреагировал Вилт Хабар. — Ты намекаешь, что мы можем кому-то из гоночных экипажей упасть, так сказать, на хвост, и контрабандным образом выбраться из опасной зоны. Не хочу разбивать твои иллюзии, но, к сожалению, придется. Аппараты «Формулы Люкс» рассчитаны строго на определенную вместимость. Лишнего места ни на йоту. Да и не только этот нюанс присутствует, хотя он и определяющий. Если бы даже и нашлось какое-нибудь крохотное местечко, то заполнить его дополнительным весом, значило бы наверняка проиграть. А заранее отказаться от победы в столь престижной гонке, нужно быть полным идиотом. Да ни за какие деньги никто с нами и говорить об этом не станет! Можешь мне поверить! А скорее всего, обратись мы с подобным предложением, нас тут же сдадут властям. Конечно, идеально было бы воспользоваться этим коридором, потому как в процессе гонок он будет менее всего подвластен пограничному контролю, но…

— Ох уж это твое «но»! — плюхнулась Джебра Моут в кресло, забросив точеные ножки на пульт управления. Каблучок случайно нажал на какую-то кнопку, и на экране появилась планета, со всеми соответствующими характеристиками.

— Осторожней! — выпалил Вилт Хабар. — Это еще что такое? — уставился он на экран.

— Смотри, как удачно! — восторженно воскликнула девушка. — Это и есть та самая планета! Тебе не кажется, что она настоятельно приглашает нас к себе в гости? Это знак! Добрый знак!.. К тому же, я давно уже мечтала познакомиться с многократными чемпионами «Формулы Люкс» Волом дер Кюи и Лэтом Сити. Ну, если не познакомиться, то, хотя бы, воочию увидеть их вблизи. Я ведь с детства их фанатка. Ну, а об остальном подумаем уже на месте. Уверена, в твою умную голову как всегда залетит блестящая мысль. — И она хитро подмигнула.

⠀⠀ ⠀⠀

Старт гонки «Формула Люкс» сопровождался в этот раз небывалым ажиотажем. Это был юбилейный старт, и организаторы решили ознаменовать сие торжественное событие ярким незабываемым шоу. Собралась уйма народа; прибыли даже те, кто никогда раньше не интересовался подобными соревнованиями. Еще бы, пропустить такое зрелище! А зрелище и впрямь было грандиозное! Естественно, что всем желающим места не хватило, и тем, кому не посчастливилось, пришлось довольствоваться, как и остальным, галотрансляцией. Разумеется, все это мероприятие освещала значительная армия журналистов, как самых прожженных, так и еще совсем начинающих.

Вол дер Кюи производил генеральную техническую проверку двигателей, когда появился его напарник Лэт Сити.

— Слушай, Вол. Тут одна журналистка очень хочет взять у тебя интервью. Такая настойчивая, что…

— Пошли ее подальше! — отмахнулся тот. — Сколько можно! Надоели они все!

— Но.

— Что, уже успел пообещать?

— Честное слово, держался до последнего, сколько мог! Да только она победила! Даже не знаю, чем она меня взяла. Что-то в ней есть такое, что не позволяет отказывать ей.

— Как зовут?

— Какая-то Ласта Би-Шу.

— Первый раз слышу.

— Я тоже. Скорее всего, начинающая. Однако уже чувствуется профессиональная хватка. Наверняка далеко пойдет!

— Ладно, — сдался Вол дер Кюи, — ублажим практикантку. Давай ее сюда! Только, предупреди, чтоб на длительную беседу не рассчитывала. Несколько вопросов, и все.

Через мгновение Ласта Би-Шу в сопровождении своего оператора вошла в предстартовый блок, куда, в принципе, посторонние не допускались, но для нее было сделано исключение; уж очень она просила взять интервью в спокойной обстановке, без лишних глаз, мотивируя это чрезмерным волнением дебютантки.

⠀⠀ ⠀⠀

— Ну что, поехали! — развернулся Вол дер Кюи в штурманском кресле к пульту управления, снял блокировку с кнопки запуска, и, как только табло отсчитало последние секунды и прозвучал сигнал, запустив двигатели, рванулся со старта. Видеовизор, по которому шла прямая трансляция гонки, взорвался ликующими возгласами болельщиков. Комментаторы, перебивая друг друга, соревновались между собой, кто лучше ведет репортаж; и от этого репортаж, как таковой, нельзя было назвать идеальным, но на фоне непрекращающихся салютов, фейерверков, и прочей пиротехники, сей незначительный нюанс, просто растворялся в общем восприятии.

Лэт Сити разобрался, наконец-то, с электронным бортовым журналом и переключился на анализ маршрута.

— Ты там как, без меня пока ориентируешься? — спросил он Вола дер Кюи, не отрываясь от дорожной кристаллограммы.

— Да вот, плетемся последними, — сухо ответил тот, пребывая явно не в восторге от подобного факта. — Как-то непривычно видеть перед собой чей-то зад; больше пристало уносить на полных парах собственный. Давай-ка, поскорее вводи данные, да пора начинать настоящую гонку!

— Сейчас… Еще секундочку… Готово!

— Отлично! — азартно осклабился Вол дер Кюи. — Ну, голубчики, держитесь! Сейчас я вам преподам урок пилотирования!

То, что произошло в следующий отрезок времени, вполне могло бы войти в учебники. «Фаворит» (так называлась посудина действующих чемпионов) включил гидрофорсаж, и почти впритирку вклинился между «Призраком» и «Принцем». Те, с перепугу, метнулись в стороны, и чуть было не вылетели за пределы трассы, что автоматически привело бы к их дисквалификации. Именно, исходя из этого, Вол дер Кюи и не пошел на обгон по краю, а решил действовать наверняка, в своем духе. То есть, не взирая на степень риска, идти самым оптимальным путем. Оптимальным, понятно, с его точки зрения; многие другие расценили бы подобный шаг, как чистое безумие. Для него же это был всего лишь еще один повод, чтобы проверить свое мастерство; и не только проверить, но, и, по возможности, повысить его. Что, в принципе, и получилось. В такой тесный коридор, когда борт чуть ли не касается другого борта, да еще с двух сторон одновременно, он вклинился впервые. Поэтому не удивительно, что с его уст сорвалось еле слышное, удовлетворенно-расслабленное: «Ух!»

— Ну, кто у нас следующий? — с напускным вызовом воскликнул Вол дер Кюи, потирая свои огромные волосатые лапы. — Ага, вижу!

«Формула Люкс», в отличие от других гонок, представляла сложность еще и в том плане, что ограничения существовали не только слева и справа, но так же сверху и снизу. Нарушить дозволенные границы, и тем самым лишиться права на дальнейшее состязание, с одинаковым успехом можно было, совершая обгон, как над соперником, так и под ним.

«Мыслитель» и «Ангел» шли таким же аналогичным тандемом, как и предыдущая парочка, зорко следя друг за другом, и выбирая момент для рывка. «Фаворит» сделал их так же легко и непринужденно; те только и успели, что проводить взглядом удаляющийся хвост.

Оставив позади себя, практически играючи, еще нескольких участников гонки, Вол дер Кюи вывел «Фаворит» на третье место. Впереди маячило лишь двое соперников. Один из них, «Старатель», пока что безуспешно пытался обойти лидера, который, удачно маневрируя, не предоставлял ближайшему преследователю такой возможности. Наконец-то «Старатель», уловив некоторую оплошность соперника, успел заполнить появившуюся на миг лазейку. Так они и понеслись, нос к носу, отбросив всякую стратегию, и имея только одну цель: первым дойти до финиша.

«Фаворит», уже не так стремительно, тем не менее, приближался к основным конкурентам на победу. Ставка была на то, что и здесь особых проблем не возникнет. Вол дер Кюи произвел необходимые расчеты и уже в уме почти отсчитал старт для ускорения, однако действия соперников в это время заставили его вполне конкретно выругаться и нервно сплюнуть. После чего, он расслабленно откинулся на спинку штурманского кресла.

«Армагеддон», бывший единоличный лидер, а ныне делящий сей статус со «Старателем», подлетел ближе к соседу, намекая, что в споре за данный чемпионский кубок третий, то бишь «Фаворит», явно лишний. «Старатель», в свою очередь, намек понял, и тут же сделал аналогичный ход. Оба экипажа, уже владея информацией, как Вол дер Кюи разбирается с соперниками, особенно, когда те следуют бок о бок, пришли к единому мнению, что первым делом нужно не допустить, чтобы он вырвался вперед, а уж потом, когда эта проблема перестанет быть такой актуальной, и финиш появится на горизонте, решить уж тогда между собой судьбу главного приза. Они сблизились настолько, что даже теоретически проскочить по центру было нереально.

— Может, попробуем обойти с краю? — после непродолжительной паузы подал голос Лэт Сити.

— Вряд ли получится, — не меняя расслабленной позы, ответил Вол дер Кюи. — Эти ребята настроены решительно. Вот, смотри!

Он вильнул сначала в одну сторону, и тут же «Армагеддон» сделал то же самое, преграждая «Фавориту» путь; затем вильнул в другую сторону, и аналогичный маневр изобразил уже «Старатель».

— Да-а, — глубокомысленно изрек Лэт Сити. — Ребята настолько решительно настроены, что вполне могут перестараться, не рассчитать и столкнуться с нами. Аэто уже будет похуже, чем просто лишиться дальнейшего участия в гонках.

— Что же придумать? — как бы в пустоту, задал вопрос Вол дер Кюи.

— А что тут думать! — отозвался напарник. — Кажется, у нас еще должно было остаться один или два заряда галюцинера.

— Да, есть один.

— Вот и отлично! Его и используем.

— Ха-ха! — восторженно гаркнул Вол дер Кюи. — точно! Как же эта мысль сразу не посетила мою голову!

— Это вполне объяснимо, — улыбнулся Лэт Сити. — Головы у нас две, а мысль всего лишь одна. Пришлось ей выбирать. Вот она и выбрала, более рациональный вариант.

Вол дер Кюи иронично хмыкнул, почесал за ухом, хотел, было, ответить на сей острый выпад, однако достойной альтернативы не нашлось, и поэтому ему ничего другого не осталось, как проглотить и забыть.

Галюцинер, помещенный в капсулу с детонатором, пронесся между двумя лидерами, удаляясь от них все дальше и дальше. Детонация сработала в запрограммированное время; капсула взорвалась, выпустив содержимое наружу.

Огромный астероид настолько неожиданно вынырнул из космического пространства перед «Армагеддоном» и «Старателем», что те даже не успели задаться вопросом, почему не сработала система предупреждения. И тому и другому пришлось продемонстрировать все свое мастерство, чтобы избежать гибельного столкновения. Однако этот блуждающий кусок некогда развалившейся планеты был настолько большим, что полностью заполнил собой объем гоночной трассы. Обоим экипажам ничего не оставалось, как нарушить дозволенные границы и получить дисквалификацию. Гонка для них на этом закончилась.

«Фаворит» прошел сквозь астероид, как сквозь масло, после чего тот просто растворился, как будто его и не было.

— Вот это другое дело! — удовлетворенно подытожил Вол дер Кюи. — А не плохо получилось, да?

— Неплохо-то неплохо, — философски заметил Лэт Сити, — да только не совсем по-спортивному. Обязательно было использовать галюцинер на максимальном восприятии?

— Да ладно тебе! — несколько сконфуженно отмахнулся Вол дер Кюи.

— Возможно, я чуть-чуть и переборщил. Так поставь меня за это в угол! Просто хотел, чтоб уж наверняка. Все-таки, единственный заряд!.. И вообще, если хочешь знать…

До конца выразить свою мысль ему помешал довольно таки ощутимый удар в борт.

— Что это?!

Оба в недоумении бросили взгляд на экран общего обзора.

— Ого! — констатировал Лэт Сити. — Это уже по-настоящему! Давай-ка выбираться из этого потока!

На пути гонки материализовался метеоритный дождь; а так как аппараты данного класса не обладали автоматической защитой, то маневрировать нужно было в ручном режиме. Для более-менее толкового пилота такая задача не составляла особой сложности.

«Фаворит» с легкостью уходил от встречи с крупными и мелкими метеоритами, как бы играя с ними, и в то же время не теряя концентрации. В сущности, уровень участников «Формулы Люкс» отличался настолько высоким профессионализмом, что на самих соревнованиях столь естественное космическое явление практически никак не могло отразиться. Все вполне успешно преодолели это препятствие. Единственное, что уже было ясно, так это то, что победитель фактически определился. «Фаворит» далеко вырвался вперед, и догнать его, даже теоретически, представлялось просто фантастикой. Разве, только, вмешается Его Непредсказуемость Случай. Или.

— Мы в нейтральном пространстве, — сказал Лэт Сити с нотками облегчения в голосе. — Время делать крутой вираж и сматываться.

— Эх, жаль! — выплюнул искренние оттенки огорчения Вол дер Кюи.

— Как раз вышли на финишную прямую!

— Ничего. Будет финишная кривая, — с иронией парировал Лэт Сити.

— Ладно, сворачиваем. Держись крепче!

«Фаворит» резко изменил направление, покинул пределы гоночной трассы, и исчез с поля зрения.

Достигнув запрограммированной точки координат, остановился, мерно покачиваясь средь космических волн безграничного океана вселенной.

— Все, финиш! — дал заключение Вол дер Кюи. — Думаю, пора возвращаться в себя.

⠀⠀ ⠀⠀

Лэт Сити, углубившись в созерцание своего отражения в зеркале, утвердительно кивнул.

Через мгновение в зеркале появилась Джебра Моут.

— Привет! — поздоровалось отражение с оригиналом. — Прекрасно выглядите, мисс!

— Простите, что прерываю ваши комплименты друг другу, милые дамы, — бегло оглядывая себя, подал голос Вилт Хабар, — но не трудно ли будет вам взглянуть, все ли у меня на месте, и не осталось ли чего от предыдущего образа?

— Ты в полном своем соответствии, — улыбнулась девушка, оторвавшись от зеркала и повернувшись к молодому человеку. — Хотя на твои лохматые зеленые уши я просто наглядеться не могла!.. А вот и наши протеже! — обратила она внимание на трансляцию репортажа по видеовизору. — Ну-ка, сделай погромче!..

«…и каково же было его удивление, когда пострадавшие оказались, не кто-нибудь, а Вол дер Кюи и Лэт Сити, знаменитый экипаж «Формулы Люкс». Подумать только! «Фаворит» стартует, участвует в гонке, обходит соперника за соперником, а в это время чемпионы лежат в тесной кладовке для туалетного инвентаря, в бессознательном состоянии, и связанные. Если бы уборщик, у которого закончилась смена, уходя домой, не заглянул, на всякий случай, в кладовку, дабы еще раз убедиться, что ничего не забыл, неизвестно сколько бы им еще пришлось вдыхать ароматы разнообразных дезинфицирующих средств. Однако, я вижу, герои нашего сюжета уже в состоянии самостоятельно ответить на некоторые, интересующие, как многочисленных поклонников спорта, так и просто любопытных индивидуумов, вопросы. Я правильно понимаю?..»

— Ну вот видишь! — сказал Вилт Хабар, после того, как Вол дер Кюи начал что-то полувнятное лепетать. — С ними все нормально. А ты волновалась! Я же обещал упаковать их, как можно аккуратнее, без лишних травм… Да-а, неплохое дельце провернули! — достал он «Бионатор» и окинул его оценивающим взглядом. — И гонорар очень даже приличный. Кое-кто спит и видит эту игрушку в своем распоряжении. А игрушка стоит того, чтобы из-за нее потерять сон! Особенно в военных целях. Представляю, что можно натворить с помощью этого приборчика! Я бы, например, такого наворотил, что. Аж дух захватывает!.. Это же. Даже не знаю. Что-то мне… как-то… Что-то меня смущает. Может… это?.. Как ты думаешь?..

Джебра Моут еле сдержала улыбку; на лице молодого человека застыла смесь решительности с растерянностью, и это выглядело довольно таки комично.

— Ну что ты на меня так смотришь? — ответила девушка на этот многозначительный взгляд. — Я об этом подумала, еще, когда мы только стартовали на «Фаворите». И полностью поддерживаю. В конце концов, сколько той жизни!

— Действительно! — воодушевленно воскликнул Вилт Хабар и нажал желтую кнопку.

«Бионатор» полетел в мусорный отсек. Через минуту он уже плавал в открытом космосе, превратившись в точку, которая, плавно удаляясь, становилась все меньше и меньше.

— Нет, так не пойдет. Вдруг кто-нибудь выловит, — спохватился молодой человек и направил на точку лазер.

Микровспышка ознаменовала окончательную ликвидацию «Бионатора».

— Теперь, порядок! — удовлетворенно заключил Вилт Хабар, одновременно с этим издав вздох сожаления. — Слушай, а что у нас там на очереди?

Джебра Моут на секунду задумалась…

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1964 году в г. Киеве. Образование среднее. Служил в военном оркестре. Имеет несколько профессий. Занимался шоу-бизнесом. На данный момент работает в фирме, имеющей отношение к медицине. Писать начал сравнительно недавно, около пяти лет назад. Публиковался в журналах: «Шалтай-Болтай», «Супертриллер», «Техника молодежи», «Очевидное и невероятное». В приложение «Знание-сила: Фантастика» вышли рассказы «Вынужденная остановка» (№ 8 за 2008 г.), «Последние новости» (№ 13 за 2011 г.), «Клетка особого назначения» (№ 15 за 2012 г.).

⠀⠀ ⠀⠀

Майк Гелприн Камикадзе

1. Полгода до смерти

По утрам у меня сеанс связи с Карлом. Его координаты — 300/800/-400, если считать за начало координат положение моего носителя. А если перевести с языка геометрии на родной мой литовский, то Карл летит в трехстах километрах левее меня, на восемьсот выше и на четыреста позади. Эти четыреста означают, что он проживет на пару мгновений дольше.

Коммуникатор внешне похож на гибрид древней рации с древней же настольной персоналкой. С тем отличием от пращуров, что земными радарами исходящий из коммуникатора сигнал не пеленгуется. Мы надеемся, что проксимскими не пеленгуется тоже, иначе мы умрем раньше срока, а значит — напрасно.

Сигнал генерируется после нажатия кнопки «отправить» на вмонтированной в корпус коммуникатора клавиатуре. Излучается и доставляется абоненту. Перекодируется в убористые буквы на узком, в ленту, экране монитора и исчезает бесследно.

— Как дела, Витас, дружище? — спрашивает Карл.

Я никогда его не видел и не увижу, как и он меня. Однако улыбку на его грубо слепленном, широком добродушном лице я представляю. Так же, как и само лицо — по составленному Карлом словесному портрету.

— Прекрасно, — отвечаю я. — Что с Глорией?

— Боюсь, она…

Мы безуспешно пытаемся пробиться к Глории уже третьи сутки. Каждый из нас четверых, по очереди. Ответа нет. Это означает, что с ней произошло то же, что уже случилось с каждым пятым из стартовавших с Земли восемь лет назад добровольцев. Глория не выдержала. Не перенесла одиночества и обреченности. Она была заместителем Карла, вторым номером в звене. Теперь ее обязанности перейдут к Роджеру. Обязанность, впрочем, всего одна — принять командование звеном в случае, если Карл не выдержит.

Через полгода их, не выдержавших, станет гораздо больше. Возможно, половина из десяти тысяч стартовавших. А значит, половина носителей в день «Х» боевой маневр совершить не сможет. Они так и останутся лететь по неизменной траектории, унося в никуда несостоявшихся, мертвых камикадзе.

Это называется «неизбежные потери». Нам говорили о них. Мы понимали. Плохо говорили. И понимали плохо.

Мы болтаем с Карлом еще полчаса. Ни о чем — все, что мы можем сказать друг другу, давно сказано. Только без этой болтовни мы бы не выдержали. Ни он, бывший полицейский из Бремена, ни я, бывший зубной врач из Шяуляя.

Прощаюсь с Карлом и набираю на коммуникаторе номер Роджера. В прошлом он — лондонский адвокат, длинный, рыжий, веселый и остроумный. Даже смерть он считает забавной, а наши летающие гробы — уморительными.

— Придумал новый анекдот, Вит, — передает Роджер. — У одного прок-са обнаружили геморрой…

Анекдот хорош, я смеюсь. Геморрой у прокса это, несомненно, находка. Тем более если учесть, что как проксы выглядят, неизвестно, и есть ли у них подходящий для этой болезни орган — тоже.

Часа два мы играем с Роджером в буриме, в шахматы-поддавки, потом прощаемся.

Поднимаюсь — наступает время приема пищи. Именно приема, не завтрака, не обеда и не ужина. Пищу мы принимаем раз в день — автомат исправно выплевывает безвкусные питательные брикеты. Белки, жиры, углеводы, витамины, стакан воды. Запас съестного ограничен, как и все прочее на носителе. Ограниченное жилое пространство — три метра в длину, полтора в ширину. Ограниченный запас топлива — пятая часть на замедление, четыре пятых на предстоящий маневр. Ограниченный интерьер — кровать, стол, стул, две полки, коммуникатор, компьютер. Еще есть крошечная пилотская рубка. Санузел, по размерам под стать ей. И нейтринный заряд в хвосте. И все.

Зуммер коммуникатора. Это Натали. Последняя, пятая, в звене. Бывшая школьная учительница из Орлеана.

— Здравствуй, милый.

— Здравствуй, моя хорошая.

— Хочу тебя.

Я знаю, как выглядит каждый миллиметр ее тела. Глаза, волосы, ямочки на щеках, предплечья, талия, лоно, грудь. Я знаю, где у нее родинки, шрам от аппендицита, эрогенные точки и зоны. Знаю, как звучит ее голос. Я знаю ее всю. Натали… Та, которую ни разу не видел и не слышал. Которая умрет секундой раньше меня, потому что ее носитель в пятистах километрах в плюсе по оси аппликат.

— Иди ко мне, любимая.

Мы занимаемся этим час, другой, третий. Задыхаемся, стонем, в голос кричим от возбуждения, поцелуев и проникновений. Одуреваем, ошалеваем от ласк.

Потом все заканчивается. Мы отдыхаем в объятиях друг друга. Раньше их называли виртуальными. К чертям, никакой виртуальности нет. Натали, моя любимая, вот она, рядом со мной. В восьмистах километрах по диагонали параллелепипеда.

Я рычу от неудовлетворенности, скриплю зубами, меня трясет, колотит, неизрасходованный тестостерон прострелами тревожит сердце и отзывается режущей болью в паху.

Мы прощаемся. Для того, чтобы повторить все назавтра.

2. Три месяца до смерти

Утром приходит очередная агитка с Земли. Комфлота принимает ее на флагманском носителе, спускает командирам эскадр. Те передают по эскадрильям. В результате она доходит до Карла. Его задача — распространить по звену. Отправить Натали, Роджеру и мне, Глории среди нас уже нет.

«Сыны и дочери Земли, — хмуро читаю я расшифровку отправленной без малого четыре года назад радиограммы. — Ваши имена навсегда будут…»

Меня мутит. Который уже раз я проглатываю эту пафосную, высокопарную чушь. Сыны и дочери. Добровольцы. Пушечное мясо войны.

Она началась с массированного ракетного удара. То, что поначалу приняли за метеоритный поток, оказалось проксимским флотом. Ракеты изрешетили взрывами Марс, раскололи кору Венеры, уничтожили Меркурий и были блокированы на подлете к Земле. Большинство, не все. Меньшинство прорвалось через стратосферу, проникло в тропосферу и в нижних ее слоях взорвалось, стерев с лица земли Гамбург, Чикаго, Вильнюс, Сингапур, Кишинев, Буэнос-Айрес…

Потом были еще удары. Были миллионы жертв. И лихорадочное, отчаянное строительство межзвездного боевого флота. Стартовавшего к четвертой планете Проксимы Центавра, той, откуда взлетела смерть. А потом настал день, когда каждый на Земле оделся в черное. День, в который прок-сы перехватили флот, подавили и тотально уничтожили.

За следующие полгода был разработан и принят к исполнению план «Камикадзе».

Нас набирали по всей планете. Только добровольцев. Только молодых. Неженатых и незамужних. Бездетных. Здоровых. Согласных и способных перенести восемь лет полета в жутких, фактически тюремных условиях. В начиненных взрывчаткой камерах смертников. В гробах, сжатых до минимально возможных размеров, незаметных, невидимых радарами, с отражающей поверхностью, близкой к нулевой.

Нам предстоит приблизиться к четвертой планете Проксимы, замедлившись до скорости проходящего в двух сутках лета от нее метеоритного потока. Сманеврировав, обогнуть поток и выйти на финишную прямую. В этот момент нас обнаружат, но остановить уже не успеют. Мы будем падать на планету один за другим в течение местных суток. Когда она обернется вокруг оси, жизни на ней не останется.

Замедляться мы начали два года назад, с тех пор к прочим прелестям существования добавилось полуторное тяготение.

Я часто думаю, сколько из десяти тысяч добровольцев согласились бы стать камикадзе, знай они заранее, во что выльются восемь лет полета. Я думаю, никто. Ни один.

Мы не знали. Не представляли. Нас к такому не готовили. А готовили лишь к одной, простейшей операции. К той, ради которой мы здесь. Тренировали каждый день в течение полугода. Дождаться, когда на флагмане определят параметры потока и спустят по эскадрам, эскадрильям и звеньям. Получить от командира звена приказ и выставить согласно нему угол отклонения. Дать тягу. А потом, на выходе из маневра, угол скорректировать и тягу убрать. И все.

— Как тебе содержание? — спрашивает Карл. — «Сыны и дочери земли», каково? А Роджер посмеялся — то, что наши имена будут помнить в веках, показалось ему необыкновенно забавным. Знаешь, я не стал передавать эту выспреннюю чушь Натали.

— Спасибо, дружище.

— Как у тебя с ней?

— По-прежнему. Держимся.

— Мне показалось… В последний раз, когда говорил с ней.

— Что показалось?

— Прости. Ничего.

Карл разъединяется, и я набираю Натали.

— Здравствуй, моя хорошая.

— Здравствуй, милый.

— Я патологически, безбожно соскучился.

— И я. Знаешь, Вит, я подумала, что когда все это закончится, нам с тобой надо будет купить небольшой домик на берегу моря. Можно даже бунгало. Ты будешь по утрам ловить крабов, а я загорать и купаться в прибое.

Меня передергивает. Затем начинает колотить. Она заговаривается. Боже мой… Натали!

— На берегу Красного моря, — заставляю себя отстучать на клавиатуре коммуникатора. — Или Средиземного. Мы так и поступим, милая.

— Правда?

— Да, — передаю я. — Конечно.

— Хочу тебя.

— Иди ко мне, малыш.

3. Три дня до смерти

Завтра. Это случится завтра. Метеоритный поток уже виден на экране локатора — пока как слабое помутнение на периферии.

Завтра мы получим команду начать маневр. Потом еще двое суток, и все.

— Витас?

— Да. Здравствуй, Роджер.

— Витас. Я выбываю. Так и передай Карлу, сам я не смогу. Я хочу жить, Витас. Простите меня.

— Роджер! — я лихорадочно стучу по клавишам. — Подожди, Роджер! Он отключается. Набираю его код. Раз, другой, третий. Роняю руки.

Роджер — самый отчаянный, самый бесшабашный из нас…

— Карл, это Витас. Роджер выбыл.

— Как выбыл?!

— Просил передать тебе, что хочет жить. Еще просил простить его.

— Проклятье! А ты? Как ты, Вит?

Я тоже. Я тоже хочу жить. У меня есть, ради чего. И ради кого. У меня есть. У меня есть Натали.

— Я в деле, Карл, можешь рассчитывать на меня.

Боже, как же я хочу жить. Хоть немного, пусть всего два месяца. Пускай даже месяц. Пока не закончатся питательные брикеты. Жить и быть с Натали…

— Здравствуй, милый.

— Здравствуй, моя хорошая.

— У меня прекрасная новость, Вит.

— Что за новость, малыш?

— У нас будет ребенок, милый. Я беременна.

— Что?!

— Я чувствую это, я знаю. У нас будет мальчик, ясноглазый и русоволосый. Или хорошенькая девочка. Нам обязательно надо подыскать домик, милый, на берегу моря, чтобы был чистый воздух.

Боже мой. Домик на берегу. Ребенок.

— Спасибо тебе, малыш, — передаю я. — Это здорово. Я займусь поисками жилья уже завтра.

— Хочу тебя, милый.

4. День «Х»

— Ты как, Вит?

— Я в порядке, дружище. Сколько осталось?

— Час. Может быть, полтора. Ты лучше иди в рубку прямо сейчас. Как Натали?

— Вчера сказала мне, что беременна.

— Что?!

— Сказала, что у нас будет ребенок. Она счастлива. Я думаю, так оно к лучшему, Карл.

— Будь все проклято! Будь же оно все проклято! Ступай в рубку, Витас. Добираюсь до рубки. Минуты тянутся липкой, приторной жвачкой.

И исчезают, уходят одна за другой. Минуты моей жизни. И ее. Нашей… Зуммер коммуникатора. Номер Карла. Вот и все.

— Камикадзе Витас Тауткас, — отстукиваю я.

— Камикадзе Карл Браумюллер. Приказ — разворачивайся.

— Не понял.

— Повторяю: поворот на сто восемьдесят градусов, срочно. Только что получена радиограмма с Земли — с проксами заключен мир. Быстрее, Вит, начинай прямо сейчас, если не хочешь врезаться в поток. Натали уже разворачивается. Давай, дружище, давай, я поверну сразу вслед за тобой. Нам навстречу идет спасательный транспорт с Луны. Давай же, Вит, ну!

Я еще не понимаю, до меня не доходит. Руки проделывают нужные движения сами. Выставляют угол поворота, дают тягу. На меня наваливается перегрузка, сильнее, еще сильнее. Она не дает думать, не позволяет дышать. «Мир, — кричит, надрывается кто-то во мне. — Мир, мы будем жить, жить, жить!»…

5. День «Х» плюс один

— Ты здесь, милый?

— Здесь, моя хорошая.

— Мы летим домой?

— Да, малыш. Мы возвращаемся. У нас будет хижина на берегу моря. И дети.

— Боже мой… Я счастлива, милый, я абсолютно счастлива. Ты не знаешь, почему молчит Карл?

— Он занят, малыш. Он скоро освободится и поговорит с нами.

Карл больше с нами не поговорит. Через сутки его не станет. Так же, как всех остальных, тех, кто день назад обошел в маневре метеоритный поток и вывернулся на прямую. А мы будем жить. Не знаю сколько: месяц, два, три… Карл сфальсифицировал приказ и подарил нам жизнь. Короткую. Долгую он не смог, не сумел.

— Мы будем жить счастливо, — передаю я. — Люблю тебя.

— Иди ко мне, милый.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Писатель-фантаст Майк Гелприн родился в СССР. Живет в Нью-Йорке. За сотню публикаций в периодике России, Украины, США, Германии и др. Рассказы публиковались в журналах («Полдень XXIвек», «Реальность фантастики» и др.). В номере № 2 (7) приложения «Знание-сила: Фантастика» за 2008 год напечатан рассказ «Дождаться своих».

⠀⠀ ⠀⠀

Кирилл Берендеев Мы остаемся здесь

повесть

Я поднял голову, медленно огляделся по сторонам. Следом за мной это движение повторили и те, кого я вывел на планету. Двери, открывшие нам дорогу, были техническими, пятидесятиметровый обруч, через который семьдесят или больше лет тому назад, на 1273 проходила многоэтажная техника, готовая немедля начать терраформирование планеты. Человек на ее фоне выглядел крохотной букашкой, ничтожеством, которое тоже терраформируется вслед за всем остальным, стоит только начать работу.

Впрочем, на фоне природы даже громада врат терялась.

Я неотрывно смотрел вверх: предо мной и всеми, вышедшими следом, на невообразимую высоту вздымался величественный реликтовый лес; сто, нет, куда выше, полуторастометровые дерева распростерли могущественные кроны, сплетая единый полог над головой, воздушные корни, спускавшиеся с высоты нескольких человеческих ростов, колоннами упирались в землю. Покрытые толстой корой, они, поддерживают то размахавшиеся ветви, то разломившиеся от старости стволы, служа им надежной, хотя и временной опорой, покуда само вековечное древо либо не выбросит новые спасительные подпорки, либо окончательно не сопреет в жарком, влажном воздухе тропического марева — и только тогда сойдет на нет, продолжая свою жизнь, в ветвях, в воздушных корнях, обратившихся в соседние дерева и, узревши свободное пространство, незамедлительно рванувшие туда новые отростки, не давая пологу ни на мгновение прорваться, пропустить на жирную черную землю хотя бы луч солнца. Вокруг темных, почти черных стволов над головой порхали не то маленькие птички, не то огромные бабочки, а может, и те, и другие, яркие, раскрашенные всеми цветами радуги, отовсюду слышалось пощелкивание, поскрипывание, свист, клекот, уханье, завывание, казалось, то звучат голоса самих дерев, столь сильно довлели они над всеми прочими обитателями леса, что допустить иного толкования этих звуков казалось немыслимым. Кислорода в атмосфере было в избытке, он, ударяя в голову, заставлял ее кружиться тем больше, чем дальше вглядывались мы, аборигены других планет, выбравшиеся из технических врат, что закрылись немедля за нами, бухнув створками; — тем более прекрасным и чуждым казался нам этот мир, и это сочетание одуряющей красоты и абсолютной чуждости вломившимся под своды странникам казалось совершенно естественным. Как и то, что иного пути у странников не сыскалось.

Мимо меня пролетела целая стайка шустрых… наверное, стрекоз, размером в добрую ладонь, гулко жужжа жесткими парами крыльев, они описали дугу над вошедшими в их мир и скрылись в выси баньянового леса. Покуда я провожал их взглядом, мое плечо почувствовало чье-то прикосновение, я стремительно обернулся, ожидая увидеть еще какое-то чудо здешних мест, но нет, то был лишь сын старейшины племени. Пристально вглядываясь мне в глаза, он спросил:

— Это и будет наш дом?

Я кивнул в ответ, он помялся, потоптался, удостовериваясь, что никакой ошибки не произошло, нерешительно подошел к отцу; некоторое время они переговаривались гортанным языком, свойственным жителям оставленной ими 4089: старик плохо понимал русский, так что сын служил ему еще и переводчиком. Объяснив ситуацию, он почтительно склонился перед отцом, помогая ему подняться с носилок, старейшина был совсем плох, события последних месяцев нанесли неизгладимый и, вполне вероятно, непоправимый, отпечаток в его сердце. Оглядел племя и взяв у сына копье, тяжко вздохнул и немощной рукой воткнул его в жирную черную землю, из которой не произрастало ничего, кроме могучих стволов местного баньяна, и произнес одно лишь слово:

— Алабама.

Вслед за словом, над головами, высоко-высоко, в невидимой глазу выси там, где кроны дерев расходились, образуя просветы, там, где можно было увидеть солнечный диск и вдохнуть воздух, напоенный ароматами неведомых растений, принесенных с дальних уголков позабытой земли, прошелестел ветер, словно подтверждая слова почтенного старца, люди, прибывшие на 1273 через технические врата, подняли вверх руки и воскликнули вслед за вождем племени то же слово. «Алабама!», прозвучало из их уст, не стесненно, но и без радости, на языке поселенцев оно означало «мы остаемся здесь». Изрекши его, люди стали поднимать свои немногочисленные пожитки, отходить от врат, оглядываясь по сторонам и решая, где и как лучше обустроить новое свое житие.

Старик устало вернулся на носилки, лег, и попросил меня подойти, когда я приблизился, он прошептал лишь три слова «чужой мир, тяжело» и затих, погрузившись в сумрачные свои дремы, столь же тенистые и неприветливые, как и полог величественного реликтового леса, неохотно принявшего их племя под свою сень. Ко мне снова подошел его сын, слов на его языке вертелось куда больше, и прежде всего он пытался понять, как же так получилось, что их перебросили именно сюда, но мои объяснения показались ему недостаточны. А большего сказать, дабы не причинить этим людям новую боль, я не мог.

Да и в самом деле, как мне, тоже человеку уже немолодому и много за свою жизнь повидавшему, растолковать двадцатилетнему юнцу, каковы истинные причины, заставившие моих руководителей отдать приказ об эвакуации племени с 4089 подальше, да при этом так, чтобы лишний раз не ущемить молодецкую гордость, присущую не только второму лицу в племени, но и любому юноше любой цивилизации, где бы она ни находилась, и что бы ни мнила о себе.

Центр терраформирования планет давно заприметил 4089 в качестве места активной разработки, последние геологические исследования нижних слоев литосферы посулили немалую выгоду — на стокилометровой глубине обнаружились громадные запасы сырья и технических минералов, из тех, что еще трудно производить в заводских условиях, а потому цена за килограмм, даже за грамм превышала мыслимые пределы — как теперь превышала выгода от вскрытия и распотрошения планеты. Разумеется, после такой процедуры ничего живого даже в самых смелых мечтах остаться на ней не могло. Но поскольку планета оказалась не просто обитаема, но населена кочевыми племенами, их решено было удалить с глаз долой и как можно скорее, дабы иметь возможность проникнуть в заветные недра, сорвать покров 4089 и запустить загребущие лапы агрегатов, способных в кратчайшие сроки принести неслыханную прибыль — перед такой даже уничтожение жилой планеты, да еще с изначально идентичной с земной атмосферой и гравитацией — чего прежде на роду человеческом не случалось, — не казалось кощунством и варварством. А потому в спешке уже не смотрели, куда и как надобно отправить племена, подыскали первую попавшуюся из терраформированных планет, давно заброшенную, но на которой тоже некогда жили туземцы, да, тоже занимавшиеся охотой и собирательством, и отрядили аборигенов туда. Меня же назначили в проводники: по всем возникающим после переезда вопросам степнякам следовало обращаться именно ко мне, либо пока вопросы не кончатся, либо пока год не пройдет: мой новый контракт был составлен именно так.

Люди разбрелись прочь от ворот, впрочем, не сильно удаляясь, видимо, подсознательно надеялись, что они вскорости откроются и выпустят их в другой мир, более приспособленный под их непоседливый образ жизни. Но через пару часов по прибытии все же принялись обустраивать нехитрый свой быт, приспособляя его под изменившиеся условия, ставя времянки среди зарослей воздушных или обычных корней баньяновых дерев. Вечером, когда шум работ затих, сын старейшины снова подошел ко мне удостовериться еще раз, что «хотя бы в этом мире им не причинят новой боли» — я немедля кивнул, 1273 давно считалась необитаемой.

Первая ночь прошла беспокойно, моя палатка устанавливаться не желала ни в какую, пришлось переночевать в юрте, возводимой женщинами племени — ими водительствовала дочь старейшины, молодая, лет двадцати пяти, стройная, как стебелек ковыля, с тугими косами, заплетенными вокруг головы и украшенными какими-то пестрыми ленточками. Девушки долго хлопотали вокруг моего устройства, покуда дочь старейшины не прогнала их прочь, занявшись мной единолично. Наконец, мы устроились, выяснилось: это было ее ночное убежище; прежде, чем погрузиться в сон, немного поговорили. Она приподнялась с ложа, так что сквозь тонкие одежды мне виделось ее стройное тело, выхваченное из сумрака патентованным ночником ЦТП, расспрашивала меня о далеких мирах, о неведомых планетах, о путешествиях на космических кораблях, ведь они до сих пор еще бороздят просторы галактики, о чем-то бескрайнем, недостижимом, видимо, всегда ее волновавшем, но прежде не срывавшимся с уст. Я отвечал как мог подробнее, видя, с какой жадностью она принимает мои слова, право же, будь я лет на пятнадцать моложе, непременно бы воспользовался ситуацией, благо и дочь старейшины активно тому потворствовала. Но я почему-то остановился на рассказе; да, она слушала меня, не прерывая, с ненасытным интересом, впитывая, точно губка, каждое слово, но в душе… слишком очевидно то, что творилось у нее в душе в этот миг. Кажется, в их мифологии было распространено такое суждение: женщине достаточно провести ночь с героем, чтобы постичь и его силу и его подвиги; безо всякого сомнения и стеснения она хотела именно этого, а мои 64… ее отец на семь лет меня моложе. Я глупо ухмыльнулся, на что девушка отреагировала немедля, смутилась и попросила оставить рассказ, видя мое нежелание сливаться с ней, передавая со страстью часть своего «я», того, что открывало бессчетные двери в бесконечное разнообразие миров, столь пленявших ее воображение. И после этого мы уже заговорили о наступающем дне, она попросила присутствовать на церемонии освящения статуи — каменной бабы весом в центнер, богини плодородия, которую степняки взяли с собой, надеясь, что она не забудет их и здесь. На оставленной ими территории не водилось крупного рогатого скота, а мелкий они не приручили, потому среди зарослей ковыля, от горизонта до горизонта, они бродили на своих двоих, таская возки с самым необходимым, от одного колка к другому, ища воду и припасы и выслеживая мелких копытных или хищников, составлявших мясную часть их скудного рациона. Я не стал отказывать ей, лицо девушки осветилось. Она пожелала мне спокойной ночи, и мне подумалось, странно, ей уже 25, а она до сих пор незамужем, а ведь старшая дочь старейшины.

С этими мыслями я провалился в глубокий сон. А наутро участвовал в церемонии освящения бабы, водруженной на спешно возведенный деревянный помост среди земляных хлябей; перед ритуалом старейшина пожаловался на отсутствие ориентиров, ведь богиня должна стоять на вершине холма, видная издалека, особенно небесам, а как тут добраться до неба, когда ветви вечно скрывают солнце, и пусть его лучи кое-как пробираются до земли… Сам устав от скорбных излияний, он попросил меня узнать, есть ли где на этой планете солнце, его сын, недовольный тем, что я провел ночь с сестрой, и, вполне возможно, передал ей какие-то знания и умения нехитрым способом, переводил его речь, напряженно сжав губы, побелевшие от плохо скрываемого напряжения, а когда настала его пора удалиться, сделал это с превеликой неохотой, вслух жалея, что отец не может присутствовать на церемонии, перелагая на женщину некоторые свои обязанности, что уже из ряда вон. Старейшина попросил его помолчать, он покорствовал, но не слишком охотно и далеко не сразу. А затем, издали наблюдая за ходом церемонии, все так же покусывал губы и косился на меня.

Когда обряд закончился, мне повязали пеструю ленту на шею и на правый рукав, как очевидцу таинства, тем самым обязав хранить в молчании увиденное — когда бабу водрузили на помост, и девичий хор запел а капелла церемониальные песни, со склона холмика, на котором расположился жертвенник, внезапно забил родник, ширясь и усиливаясь с каждой минутой. Это тоже стало добрым знаком, и жрице расплели косы и перевили их заново, вплетя золотые нити. Немногим позже девушка подошла ко мне, раскрасневшаяся, радующаяся и доброму знаку, соизволению богини остаться в этих местах надолго, и необходимостью поговорить со мной, спросила, немного потупившись, какие плоды дерев можно потреблять в пищу, какие — нет, есть ли здесь крупные животные: все вопросы она задавала, даже не ожидая моих ответов. Я обещал все вызнать, отправился к воротам, поскольку технические ворота открываются только в случае крайней необходимости, мне пришлось воспользоваться коммуникатором, чтобы связаться с банком данных и выяснить подробности жизни на 1273.

Впрочем, выглядело это совсем по-жречески, как и полагалось. Я вроде бы обратился к магии ЦТП и получил ответы на все интересующие племя вопросы. О чем не преминул рассказать дочери старейшины. Хотел, собрав их вместе с сыном, поделиться информацией, но за время, прошедшее с переселения, меж кровными родственниками успела пробежать искра. Сын говорил со стариком касательно обряда, но понимания не нашел, возможно, разговор, коснулся и меня, я не понимал их речи, но косые взгляды оказались красноречивее слов. О чем отвечал старик, я тоже мог догадаться без перевода — по тому уже, как резко отошел от него сын и сколь долго беседовал со своими товарищами. А потом каждый разошелся по своим делам, делая вид, будто занят чем-то. Вечером они выступили на первую охоту, а отец попросил к себе во времянку дочь. Кажется, ее поведение все же встревожило старейшину, в особенности мое пребывание в палатке, почетному гостю, насколько я понимал, не возбранялось находиться в ней до трех дней кряду, но сейчас особый случай, и раз я так и не воспользовался им, и не дал знания, а лишь на словах обозначил их суть… Девушка вышла расстроенная и немедля уединилась в юрте. Я вспомнил о давешнем своем желании узнать об исчезнувших туземцах с 1273 и снова уединился перед техническими вратами с коммуникатором. Вздрогнул, когда легкая рука легла на мое плечо.

— Отец сердится, — тихо сказала дочь старейшины. — Нам нужны твои знания, проводник, очень нужны. Люди доедают последние припасы, вся надежда на сегодняшнюю ночную охоту. Ведь ты сказал, что лучше выходить ночью, так это делали те, что были до нас. Скажи, а что случилось с теми, кто был до нас?

Я вздохнул. И подвинулся на камне, давая ей знак присесть. Ее хрупкое тело оказалось рядом с моим, меня обдал запах молодости, запах чисто вымытой в родниковой воде кожи, запах… на мгновение мне показалось, что это иллюзия, и я сам иллюзия, а на деле все происходит где-то в ином месте, в очередном парке развлечений очередной планеты, где я встретил очередную девушку своей мечты и…

Мечта потухла столь же быстро, как и появилась. Я повернулся к той, что присела рядом. Покачал головой.

— История не слишком весела, чтобы рассказывать ее сейчас.

— Это как-то связано…

— Нет, не с планетой. Только с теми, кто изменил ее. Давно, почти семьдесят лет назад.

— Ты помнишь? — я невольно улыбнулся.

— Я не настолько стар, поверь мне. Об этом рассказали…

— …ваши духи, — закончила за меня она. И помолчав, добавила: — Чем же здешние люди провинились перед ними, проводник?

Голос стал суше и строже. И рука, касавшаяся меня, исчезла, подобно мягкому дуновению ветерка. Или мне только казалось, что я все это время ощущал ее на плече?

Я снова вздохнул. Попытался перевести разговор на другое, но она настаивала. Тогда я вспомнил об обряде.

— Я передам тебе знания другим способом.

Она улыбнулась, выдохнула с облегчением, и… да, я как малое дите смотрел, не мог оторвать взгляда от ее улыбки. Да что же со мной стало, право же, — я сам не мог понять происходящего. Ведь ничего подобного не происходило так давно, наверное, лет тридцать, или нет, даже больше, — с той самой поры, когда я впервые попал на планету единого бога, там жила одна девушка, как же ее звали, ведь это имя не должно было выветриться из моей головы, никак не должно, хотя бы потому… Или не любил? Тогда что же все, все прежнее?

Я прогнал прочь мысли, но они никак не желали уходить. Крутились подле меня, пользуясь всякой возможностью, дабы напомнить о себе. Влезали, непрошенные, в голову и уютно расположившись, начинали свой сказ, — и тогда уже никаким образом невозможно оказывалось выкурить их оттуда. Только перебивать чем-то иным. Иной. Той, что целовала меня, шепча ласковые слова на своем языке, ласкала, снимая одежды, вперемежку мои и свои, клала руки на плечи, прижималась бедрами и со странным целомудренным бесстыдством весталки жаждала прикоснуться не просто ко мне, но ко мне, как к источнику знаний и… я зачем-то сказал ей изречение какого-то допотопного мыслителя, отставшего от своей-то жизни, не то, что от нашей, напомнил, что многие знания — многие скорби, она, пышущая здоровьем расцветшей молодости, она не слушала меня, не поверила мне. Наверное, правильно, ведь что такое слова, когда желания куда сильнее. И совсем неважно, как называть эти желания, главное, найти им источник.

Вот только его не оказалось. Он пересох, нежданно, негаданно, оказался перекрыт мучившими меня мыслями, нет, не следовало мне узнавать историю 1273 и тем более, не стоило вспоминать былое — ведь так проще, так удобней, так надежней. Я смог бы, наверняка смог бы, но сейчас мысли, проклятые воспоминания, ах, ну почему же они вдруг стали прокляты! — они не давали мне ни покоя, ни разрядки. Я словно бы остыл на самой середине действа.

А она подумала, что я разыгрываю. Нет, хуже, что я издеваюсь, ведь с проклятьями я произнес то имя, вертевшееся на кончике языка в незапамятные времена, когда я произносил его с придыханием и той нежностью, на кою вообще когда-либо мог сподобиться. Поднялся на ложе, сбросив девушку с себя, та вскочила, нагая, длинноволосая, взглянула на меня глазами дикой кошки и выбежала из юрты в сгущавшиеся сумерки. А через мгновение вернулась обратно. Молча села у входа на кожи и неожиданно заплакала; горькие слезы омывали ее лицо, покуда я не подошел и сдавленным голосом не попросил прощения.

— За что? — глухо спросила она. — Ведь это духи не позволили тебе передать знания.

— Я думал не о тебе. О другой…

— Это не имеет значения. Духи затмили твои чувства, накрыв их болью. Затмили память, заставив вспоминать казалось бы давно позабытое и пережитое. Я все это знаю, я пережила подобное, — и помолчав, добавила, — Ведь я тоже когда-то была матерью.

Я взглянул, нет на лицо, оно способно лгать, на соски, в самом деле, те утратили девичью форму, став цилиндрическими, они еще вытягивались навстречу мне, еще жаждали меня, — несмотря ни на что, противоестественно желали; я обнял девушку. Она порывисто прижалась ко мне и тут же отстранилась.

— Напрасно я заговорила об этом. Теперь настал мой черед просить прощения.

— Давно это случилось?

Она кивнула, протянув вперед вытянутую кисть с пятью пальцами, и затем сжав их в кулак, показала еще четыре, девять лет. Примерно в это же время началось терраформирование 4089. Или я намеренно ошибаюсь? Мучительно захотелось прижать ее к себе, успокоить и затем уже узнать подробности, главное, узнать подробности, будто всадить себе еще одно острие в сердце. Как будто в наказание за чужое прошлое, попытавшись сделать его своим.

Я внове постарался исполнить задуманное, она снова отстранилась, нет, семь, подсказала мне глупая память, словно в издевку над нами обоими становясь проворной и легко доступной. И больше того, уже не мешая мне вожделеть эту странную, тонкую, нежную, но со стальным стержнем внутри, девушку. Жаль только, что момент оказался упущен: она поднялась, наспех оделась и сказав: «к отцу», вышла из юрты. Мне оставалось только сидеть на разобранном, распростанном ложе и ждать, чего? — я и сам не знал этого.

Выбираться наружу не хотелось, я сидел и смотрел в сторону входа, без нее юрта казалось неуютным нагромождением войлочных тряпок, разглядывая стены, я нашел в углу логотип ткацкой фабрики ЦТП, значит, все же берут нашу продукцию, и не только туристы. Чему-то усмехнулся, наверное подумав, что именно сейчас с одной из дверей в промышленном зале центра снимается табличка, ведь сегодня начинается снос дома этого племени, этого и других племен, что жили на 4089; пара месяцев, и планета окажется очищенной от кожуры тектонических плит, словно мандарин. И будет покинута уже навсегда. Просто перестанет существовать.

Ночь перевалила экватор, когда она вернулась. Без слов ткнулась мне в шею, обняла, стала торопливо расстегивать рубашку. Третья попытка, механически подумал я — но пересилил собственные мысли, и наконец-то излился в нее, а потом, подобно опостылевшему мужу, повернулся спиной и через несколько минут услышал ее ровное дыхание. Обряд исполнен, она заснула, удовлетворенная если не мной, то хотя бы чувством выполненного долга. Хотя искони, я усмехнулся, этот долг принадлежал мужскому полу, ну да здесь многое иначе. Первобытное сообщество, по-своему простое и сложное, похожее и столь сильно разнящееся с нашей цивилизацией.

Она ткнулась мне в плечо, я замер, нет, не проснулась, просто прижалась, не желая отпускать и во сне. Потихоньку я забылся медленным, непамятным сном. А утром не обнаружил ее рядом с собой. Когда выбрался, увидел за странным ритуалом: всякому вернувшемуся с охоты, она лила воду из ладоней на голову, затем насухо вытирала руки и возлагала их на чело, а после стремительноубирала. Охотник, склонившись, отходил, его место занимал следующий, и так до тех пор, покуда тридцать или сорок человек не прошли этот обряд. Кажется, мои прежние наставления плохо помогли им, охота вышла скверной, они почти ничего не принесли в поселение, несколько тушек грызунов, шмыгающих по земле меж корней, да это был едва ли не единственный вид живых существ, кто обитал в самой чаще леса, за всеми прочими надлежало отправиться на деревья. Вот только как это сделают жители бескрайних равнин? — они и не смогли сделать. Ко мне подошел один из охотников, я заготовил объяснение, сказал, что буду добиваться перевода их на другую, более подходящую планету, пустые слова, но он поклонился и поблагодарил за дарованные знания и умения. Я не понял его, впрочем, ответа ему и не требовалось, он лишь кивнул и смешался со своим родом, коему был старший мужчина. Я не совсем понимал структуру этого племени, степняки жили семьями, человек по пять-десять, изредка снимались с места и кочевали в поисках лучшей доли, охотясь и собирая плоды, коренья и травы. Объединиться им пришлось только под угрозой с севера, они, никогда не нападавшие на людей, были сметены и выдавлены с обжитых просторов к полноводному океану иными кочевниками, научившимися ковать железо и обучившимися владению верховой ездой, благо на севере крупных животных водилось в избытке. Бегство не могло продолжаться вечно, но и ответить хоть чем-то они не были способны. Если бы не вмешательство ЦТП, вот ведь жестокая ирония судьбы, обнаружившего колоссальные запасы столь нужных и столь дорогих ископаемых, степняки попросту исчезли бы с карты. Что же стало с нападавшими, трудно сказать, скорее всего, их не внесли в список сохраняемых, вполне возможно, они прознали об этом, и в последнюю ночь пребывания моих подопечных, попытались проникнуть в купол, где находились технические врата. Мужчины ушли в последнюю охоту — дань традиции, нежели лютая необходимость, северяне проникли внутрь, устроив резню. Прежде, чем их перестреляла охрана, они собрали свой урожай смерти и увели в небытие множество детей и женщин. Поминки заняли почти неделю, несмотря на все уговоры, степняки не торопились прощаться со своими навек оставляемыми надеждами. И только исполнив все таинства, вошли за мной в технические врата, те захлопнулись, оставив в чреве своем, в пустоте меж миров, около трех сотен человек — все оставшееся население южан, а затем, через неуловимый миг, открылись, представив изумленным взглядам потрясающую в своей чужеродной красоте картину дивного нового мира. К которой теперь приходилось как-то приспосабливаться. Привыкать к самому непривычному, и сломав себя еще раз, пытаться выстроить все заново. С самых азов. Насколько это возможно, я представлял себе плохо, старался вообще не думать об этом, не загадывать на завтрашний или тем паче, послезавтрашний день, в котором мои подопечные, вверенные мне и раз поверившие моим словам люди, окажутся все-таки бессильны перед очевидным — и вот тогда все будет зависеть только от силы их воли.

Хотя… ведь она улыбается сейчас. И охотники, подходящие и отходящие от нее, они улыбаются тоже. А ведь совсем недавно они были готовы убить меня, особенно тогда, вернувшись с последней охоты, они попытались объявить еще одну. Но на мою сторону встал старейшина и его сын, сейчас последний, мне кажется, выговаривает за это отцу, тот устало кашляет в ответ. И молчит, потерянный. Я его понимаю отчасти, за несколько месяцев навалилось всего; а тут еще последняя охота сына не удалась, тот вовсе не сумел ничего поймать. И теперь принципиально не прошел обряд у сестры, и далеко не он один.

Я постоял у входа в юрту, чувствуя себя неприкаянным, и пошел разбираться со своей палаткой. Без толку, попросил еще одну в ЦТП, ответом же было молчание. А затем привычное легкое прикосновение, она присела передо мной и положила голову на колени.

— Спасибо, — тихонько произнесла она. — Теперь мы будем жить. Странно, непривычно, не как раньше, но точно будем.

Я хотел обнять ее, но девушка уже поднялась и поспешила к себе, у юрты толпилось несколько ее товарок, задержавших дочь старейшины на несколько минут, я сидел и смотрел, как она внимательно слушает их, что-то отвечает, смеется столь заразительно, что улыбка невольно посещает и мое лицо. И тихо угасает на нем.

Я встряхнулся. Не зная, чем себя занять, обошел селение. Странно, если не сказать, дико, выглядели юрты здесь, в глухих, отгороженных от всего мира джунглях: первый день их строили прямо возле дерев, для защиты от возможного нападения диких зверей, позже выяснилось, что еженощно в этих местах идет дождь, а потому вода, не пробивая развесистые кроны, стекает по стволам. Новая работа захватила всех, и покуда я обходил владения племени, на меня косились, кто с восторгом, кто неприязненно. Против воли удалившись в девственный лес, я понял, что еще немного, и заблужусь в перекрестье ветвей и воздушных корней, образовывавших чем дальше от технических врат, тем большие лабиринты, сквозь которые пробраться можно было только используя плазменный резак — им я и пользовался, прорубая себе дорогу. Он ярко светил в сырой полутьме вечных сумраков леса; по часам пора бы сгущаться сумеркам, но я не замечал перемены в свете, столь незначительны они оказались. А когда пришло время возвращаться, голод погнал обратно, я увидел удивительную картину, ту, что проспал прошлой ночью, и о которой, вполне возможно, столь судачили в поселении — на своем языке, тем самым, снова отгородившись от меня. Хотя им так было привычней.

Когда солнце зашло за незримый горизонт, а лес ненадолго затих — одни звери погружались в сон, другие выходили на охоту за первыми — я увидел странное сияние, исходившее от молодых, не одревесневевших еще воздушных корней, свисавших отовсюду, слабое свечение, подобное свету ночника, разом наполнило лес, будто в него снова вернулось солнце, на этот свет слетались мотыльки и мошки, и сами кружились вокруг или садились на ветви, начинавшие медленно пульсировать; танцы вокруг них все убыстрялись, по мере того, как быстро возрастала и снижалась яркость, все больше букашек прибивалось на этот свет, разбуженные им, влекомые неведомой силой, сокрытой в корнях, они садились на пульсирующие отростки, облепляя их. Я стоял в самом центре этого свечения, всматриваясь в его переливы, сам застигнутый и ускоряющимся ритмом и все более ярким светом, исходящим от корней: никогда прежде я не видел ничего подобного. Невольно сделал шаг к ближайшему, дабы рассмотреть столь удивительное явление. Какая-то жидкость потекла сверху, распространяя пряный аромат; некоторые насекомые успевали взлететь, но иных она попросту поглощала, увлекая за собой, к тугим шишковидным отросткам на концах корней — этот баньян оказался еще и хищником.

Когда жидкость достигла наростов, пульсация замерла, почти одновременно окрест меня. Лес принял свою жертву и теперь благодушествовал. А через час огни снова зажглись, но теперь сияли ровно, тускло, безразлично к тем, кто вальсировал вокруг них.

Я вспомнил исчезнувших жителей 1273. Будучи симбионтами, они приносили жертвы богини дерев, живя в кронах, почти никогда не спускаясь на враждебную им землю, кормились плодами, охотились в пологе, видели солнце; они благоденствовали в уютном для них мирке, отдавая малость, получали все или почти все. Но теперь их не стало, а вот баньян выжил. Нашел ли он новый симбиоз или предпочел остаться вовсе без него, решив сбирать малую жертву еженощно, я не стал уточнять в справочной. Вернулся в поселок.

Охотники отправились сызнова в лес. Двумя группами, те, которых благословила дочь старейшины, двинулись вверх, по следу своих предшественников, иные, водительствуемые его сыном, снова пошли на поиски земной пищи, на этот раз вниз по ручью. Они надеялись найти реку и наловить рыбы — едва ли представляя, какими полноводными здесь, в вечных тропиках, могут оказаться даже ручьи. Дочь старейшины внезапно, словно из ниоткуда, оказалась на моем пути, она вглядывалась в спины уходящих, в племени было принято молча смотреть, как уходят близкие, неважно, на часы или навсегда. Прощаться лишь мысленно, ни словом, ни жестом не выдавая скопившегося внутри, чтобы их душа ушла легко и свободно.

— Что это? — спросила она, указывая на плазменный резак; я объяснил как мог и умел, сущность его работы. Подал, чтобы она попробовала сама, но девушка только головой покачала.

— Наш мир мягок, — едва слышно сказала она. — Мягок, тепл и раним — в отличие от этого, от вашего. Вам привычно рубить себе торную дорогу, мы привыкли искать обходные пути. Наверное, так.

И замолчала. Спохватившись, вспомнила, что старейшина просил зайти к нему. Я кивнул, поблагодарив, нежданно взял ее руку, чтобы поцеловать тонкие пальцы, но не успел, девушка увернулась и скрылась в полусумраке наступающей или уже наступившей ночи.

Старик принял меня; поблагодарив за подаренные их народу через его дочь знания, пожелал «удачного путешествия» — благопожелание, ставшее двусмысленным в переводе. Особенно потому, что дочь его, хотя и снова приняла меня в своей юрте, напомнила, что это последняя ночь, и что завтра мне надлежит обрести свое жилище. В себя же не пустила вовсе, а ведь я почти умолял о снисхождении. Но кажется, мое предназначение было уже исполнено, и я снова обратился в гостя. А посему, едва рассвело, едва свечение дерев сошло на нет, покинул юрту — тем временем подошли и охотники с куда более пристойной, нежели в прошлый раз добычей, я удивился, сколь легко и непринужденно бродили они по ветвям, будто я и вправду смог передать им что-то, до поры, до времени сокрытое — и даже не в себе самом, а в той обретенной магии ЦТП, ради которой волхвовал незадолго до этого.

Часа два спустя прибыл и сын старейшины со товарищи, в двух километрах отсюда им встретилась река, ручеек, по меркам 1273, где водилась кистеперая рыба, набили острогами ее порядочно, так что брат мог гордиться собой, победив сестру на ее территории. И снова к отцу, передав ему самую большую рыбину, около полуметра длиной.

Через несколько минут он выбежал от отца едва не в слезах. Как я понял, дар не был принят с должной благосклонностью, возможно, вообще старик не стал его принимать. Его сын, ни с кем не поговорив, ушел к себе и не появлялся до самого обеда. Затем уходил куда-то, но немедля возвращался, снова шептался со своими охотниками, а потом…

Служанка пулей вылетела из юрты старика с воем и причитаниями — старейшины не стало. Немедля наступила тишь — кажется, даже вечный гомон джунглей замолчал на полувздохе. Люди медленно выбирались из своих убежищ, осторожно подходили к юрте, те, кто посмелее или у кого нервы покрепче, заглядывали внутрь и немедля отшатывались. Детей разогнали по домам, оставив сидеть с бабками и дедками, остальное племя собралось возле юрты, насколько это позволяли джунгли. Стояли во много рядов и шелест шепотов передавался по толпе из края в край.

Некоторое время я безучастно смотрел на них, потом подошел сам. В юрту, за те полчаса, что истекли с известия о смерти старейшины, никто не осмелился зайти. Когда я подошел к толпе, люди сошли с моего пути, я всего лишь хотел постоять подле, но мне освободили дорогу к откинутому пологу — и по живому коридору, вдоль которого несся нескончаемый шелест голосов, я проследовал к юрте, последним, кого я видел, был сын старейшины, он плакал, не скрывая своих слез. Впрочем, многие не могли сдержаться. Заходя в юрту, я еще раз обвел глазами собравшихся, снова встретился с сыном главы племени и, не найдя его дочери, вошел внутрь. Полог опустился за моей спиной, что это было — дань традиции, уважение к моим знаниям, долженствующим прояснить ситуацию, или просто боязнь мертвого, — трудно сказать.

Я огляделся. Старейшина лежал на ложе, в его одежде ничего не переменилось, за исключением сорванного ворота и ожерелий на шее — их теперь заменяла тонкая веревка, которой удушили немощного старика; у того не достало сил оказать хоть какое-то сопротивление. Я наклонился снять веревку, к моему удивлению, так сползла легко, словно была предназначена лишь для украшения, но на тонкой почти цыплячьей шее старейшины, остался темный рубец — по всему видно, действовали неумело, да и кто мог похвастаться умением убивать в этом племени, в их, как подметила девушка, мягком мире — душегубство, привилегия других, удел этих людей, либо принимать оное, либо постараться избегнуть его.

Я еще раз оглядел труп. Вот так казалось бы просто все и свершилось, у кого-то хватило не только и не столько сил, сколько чужой, чуждой сему миру внутренней мощи, хладнокровия и жестокости, дабы умертвить старейшину, путь он и дряхлый немощный старик, со скверной памятью и привычками, однако, неоспоримый лидер, и беспрекословный авторитет. Кто мог решиться, а потом, почти бравируя новообретенными навыками, оставить место преступления в идеальном виде для возможного следователя. Я спохватился, а ведь надо будет все объяснить центру, вызвать детектива, ничего не поделаешь, мои дни на 1273 завершились.

Я вышел из юрты и объявил о насильственной смерти старика. Никто не понял, в их словаре не оказалось достойного слова, чтобы постичь смысл сказанного мной. Смерть дело привычное, но вот убийство… по толпе прошел ропот: «северяне, северянское дело», — вот тогда все стало на свои места. Народ отшатнулся от юрты, мои предупреждения, чтобы внутрь никто не заходил, не понадобились, мгновенно вокруг нее образовалось пространство шагов в десять. Я отправился к техническим вратам и вызвал ЦТП по экстренной линии. Ответили мне не сразу, а когда я уже собирался перезванивать на номер замдиректора.

— Оператор слушает.

Он выслушивал сбивчивую речь, потом некоторое время соображал, видимо, кому меня спихнуть, спихнул, там выяснилось, что я попал не по адресу, переменив еще пару контактов, добрался до замдиректора ЦТП, который и разъяснил позицию контракта об ответственности за вверенных мне аборигенов — все действия, направленные на поддержания мира и стабильности, возлагались на меня как на исключительную персону, проводника между вот этим коммутатором и заселенной планетой. После чего связь прервалась.

Я вздохнул, набрав в легкие побольше воздуха. Сел на камень подле врат и долго думал, не замечая, что уже вокруг меня начало собираться племя, лишь от прикосновения я поднял голову и обернулся, но это была не она, сын старейшины. Молодой человек почтительно склонился ко мне и спросил, о чем поведали духи, знают ли они, кто из северян смог проникнуть сюда, каким образом, и кто защитит его племя от него. Я еще успел улыбнуться, когда он сказал про северянина, от коего надобно защищать племя, но тут его речь была прервана.

— Твое племя? Уже твое? — наконец-то я увидел ее. Пусть с искаженным от гнева лицом, с растрепанными в горе волосами, с потемневшими глазами. — Дня не прошло со смерти отца, а ты… ты… Как ты смеешь заявлять о подобном! Он даже не похоронен, он даже не прошел обряд очищения… да ты… — и резко отвернувшись, замолчала. Товарки успокаивали девушку, странно, в отличие от многих, на ее лице я не видел слез. Видимо, прежняя потеря научила дочь вождя многому, и в том числе главному — чисто женской способности терпеть до последнего предела, а когда он пройден, терпеть и после.

Ее брат смутился, стушевался, отступил. Но лишь на шаг, он по-прежнему стоял подле меня, ожидая разъяснений духов. На белом лице не осталось ни кровинки, и лишь руки были обагрены кровью — с такой силой он сжимал кулаки, что ногти впились в ладони. Мне стало не по себе, я попросил юношу пройти вместе со мной в юрту старейшины. Он покачнулся, но выдержал удар. Завеса за нами закрылась, молодой человек снова вздрогнул, точно пойманный в тенета, беспокойно обернулся по сторонам, а затем подошел к отцу. Склонился над ним, бережно укладывая растрепавшиеся волосы. Что-то шепча на своем языке. Я пристально смотрел за его действиями, а затем спросил:

— Веревка, которой его удушили, для чего она обычно используется?

Он резко обернулся, помолчал, но все же произнес:

— Для ловли птиц. Но только в этом мире нет наземных птиц, а те, что есть… — он нежно погладил шею старика, и спросил, будут ли у меня еще вопросы.

— Будут. У каждого охотника есть такая веревка?

— Да. Я не знаю насчет тех, кто подпал под влияние сестры, но… да нет, у них тоже должна. Хотя на ветвях силок не поставишь.

— Именно. Значит, им веревка стала без надобности.

— Ты кого-то хочешь обвинить в душегубстве, проводник? — слово далось ему с трудом, я еще раз пристально посмотрел на сына старейшины. — Кого-то, о ком мы знаем, — и тут же сдавленно добавил:

— Из наших?

— Северян здесь нет, — тихо ответил я. — Никого другого не остается.

— Твоя магия лжет! — выкрикнул мне в лицо он, и тут же, пожалев о своей горячности, принес извинения и мне и моим духам. Впрочем, в нем говорило лишь воспитание, но никак не подлинные чувства.

— Моя магия не может лгать, на этой планете лишь ваше племя да я. И никого больше.

— Даже этих полузверей? Тех, что были до нас.

— Даже их. А почему ты называешь их полузверями?

— Люди никогда не станут жить на деревьях, проводник. У них может быть один лишь дом, — остро оттачивая каждое слово и бросая его в меня, ответил молодой человек, пытаясь еще и испепелить взглядом. Я молчал, отвечая его взору, юноша не выдержал первым, он дернул край юрты, открывая полог, и вышел. И когда он оказался среди своих, я спросил:

— А где твой силок, старший охотник?

Он схватился за пояс, обычно у охотника всегда с собой несколько веревок, но тонкой в его комплекте не оказалось. Народ, все еще пребывающий у юрты, нервно зашептался: он стал свидетелем какого-то важного действа, смысл коего ускользал от собравшихся.

Юноша ничего не ответил, лишь раздвинул стоявших у него на дороге и стремительно скрылся в своей юрте. Его жена стояла на пороге, едва он попытался войти, как она немедля обняла его, осыпала поцелуями, что-то заговорила на своем языке, чтобы войти внутрь, ему пришлось втащить и ее на себе. Кто-то из племени откровенно хмыкнул, иные недовольно зацокали языками, впрочем, их немедля оборвали.

— Что ты хочешь, любовь, — послышался последний голос.

Меня тронули за плечо, снова это мягкое, едва заметное прикосновение, снова не она, когда-нибудь я перестану чувствовать и если в тот момент коснется та…

— Начинать ли обряд ухода, проводник?

Я покачал головой. Раз уж назначили, придется изучить все, а затем попробовать самому сделать вывод. Ничему подобному меня не учили, но я прочел слишком много книг подобного жанра, посмотрел слишком много фильмов, а потому попросил привести служанку.

Через минуту она предстала предо мной — со встрепанными волосами и в мятой одежде, на вид лет пятьдесят, а на деле около тридцати пяти. Здесь быстро стареют, и дабы что-то в скоротечной жизни успеть, еще быстрее становятся на ноги. Своего дома у нее не было, разве что юрта старика, куда подросшие сыновья отдали свою мать несколько лет назад, возвратиться к ним она не могла, и теперь маялась в одиночестве; но внове оказаться со своим обожаемым хозяином, даже вместе со мной, женщина не смогла.

Я поискал место поспокойней, но нас преследовали толпы любопытствующих, пришлось попросить разойтись, толку мало, понадобилось выйти за пределы поселения, но там она чувствовала себя незащищенной, ведь ей не дозволено моралью племени уходить от юрт.

Ничего путного я от нее не добился: в тот день к старику приходили многие, разговоры только и велись об охоте, среди тех, что проходили обряд, и тех, что не пожелали пройти. Сын выставил служанку во время разговора с отцом, подробности она не запомнила, поняла лишь, что речь зашла о верховенстве в племени: ведь, по законам, именно он должен был унаследовать племя в случае смерти, но дочь всегда казалась старику надежней и уверенней в себе, не могущей поступиться, в то время как сам юноша, несмотря на то, что давно имел семью, в глазах не одного только старейшины воспринимался едва не ребенком.

— Жена им верховодит, — доверительно прошептала служанка и немедля обернулась по сторонам, проверяя, не слушает ли кто еще ее речи. Я спросил насчет силка, разумеется, она не запомнила. Как не могла вспомнить, кто же последним входил в юрту, тем более, когда это было.

— День стал другим, проводник, ни конца, ни начала, — отвечала она. — Я вообще перестала разбирать его, вот деревья замерцают, тогда, значит, ночь. А до нее никак не сообразишь, что приготовить хозяину и как подать, — вспомнив, что старейшины больше нет, она залилась безмолвными слезами. Задав еще пару вопросов и поняв, что юрта в тот день была проходным двором, особенно во время отсутствия служанки, я отпустил женщину. Та недоуменно посмотрела на меня, потом сказала: «да куда ж мне теперь от хозяина» и потихоньку пошла к юрте, к скоплению народа.

Все ждали начала церемонии. Покосились на меня, завидев приближение. Я кивнул в ответ и по привычке прошел к юрте той, что меня всегда принимала, только у самого полога вспомнив, что срок уже вышел. Обернулся, не зная, куда податься, и чем себя занять на эту долгую ночь.

Снова прикосновение — я обернулся, даже вздрогнул. Но слова сказать не дали, потянули за собой внутрь, полог неслышно хлопнул по кошме, я оказался на ложе, она, прильнув всем телом, целовала и одновременно пыталась избавить нас от одежды: неловко и в то же время настойчиво; мучительное желание поднялось во мне и опрокинуло ее на простыни.

Я очнулся только от постукивания в полую деревяшку, висевшую у полога — что-то вроде звонка. Девушка спросила, кто там, ей ответил голос ее товарки, она, не одевшись, подошла к пологу, пригласив ее внутрь, долго шепталась, потом окликнула меня.

— Ты должен присутствовать во время ухода. И сказать свои слова прощания. Ведь мой отец так хорошо относился к тебе, — все это время я спешно искал трусы, после начал торопливо одеваться, едва я застегнул рубашку, девушка выпихнула меня из юрты: товарки жрицы богини плодородия мне на голову повязали пепельную ленту, такие же на руки, над нами гремела гроза, где-то в далеком верху лил дождь, но в серой мути нижнего яруса джунглей стояли вечные душные сумерки, смазавшие времена года и не отличающие погожий день от дождливой ночи.

Сын старейшины подошел ко мне, лицо его непривычно белело в сумерках, он отвел меня подальше от любопытных глаз и произнес:

— Ты был прав, проводник. Я не могу найти свой силок.

Я хотел спросить, понимает ли он, что говорит в эти минуты, но нас немедля отвлекла сестра, откинувшая полог и жадно впившаяся в юношу недобрым взглядом. Тот смутился, попросил прощения, сказал, что обязан исполнить свой долг и скрылся.

Наверху начинался привычный ночной дождь. Сын, и еще несколько охотников, кажется, только его товарищей по охоте, вынесли погребальное ложе на сложенные ветви, старейшину переодели во все белоснежное, только иссеченное временем лицо темнело; вверху гроза разыгралась не на шутку, грохот стоял оглушительный, женщины затянули прощальную песнь, но слышно ее не было. Баньян начал медленно пульсировать, наливаясь светом, в этот раз как-то особенно ярко, многие смотрели вверх, ожидая, может, хоть сегодня на них прольется дождь, столько ночей шедший, но так и не добравшийся до палаток, лишь стекавший по стволам весело щебечущими ручейками. Без толку, ни единой капли не пролилось на лица, разве что стало еще душнее, еще невыносимей.

Грозы скоротечны, вот и эта, едва плакальщицы окончили свой скорбный напев, завершилась, последнее ворчание пронеслось над пологом, где-то совсем далеко, когда уже юноша взял факел, зажженный от кремня старшей плакальщицей, и поднес к ложу. Нежданно его прервали, в тот самый момент, когда рука вытянулась по направлению к старейшине.

— Так значит, ты?

Он дернулся, факел упал, попав все же на промасленный хворост. Тот нехотя начал разгораться.

— Ты решил сделаться старейшиной племени?

Минутная пауза, молодой человек оглядел собравшихся, однако, не услышал даже шепота.

Гроза ушла окончательно, наступила мертвая тишина, только треск разгорающегося погребального костра пытался прорвать ее.

— Так положено по закону, — выдавил он не слишком уверенно. — Ты сама знаешь, мы не можем отступать от закона наших предков, тем более сейчас. И тебе не удастся….

— Ты говорил с отцом? — молчание. — Я тебя спрашиваю, ты говорил с отцом, повтори всем, что он сказал тебе.

— Я не обязан давать ответ женщине, пусть это будет даже моя сестра.

— Зато я обязана. Слушайте, люди, он лжет, — костер разгорелся в полную силу, пламя облизало ложе, еще минута, и оно сокрыло старейшину от посторонних глаз навсегда. — Не знаю, кто надоумил, возможно, его дражайшая супруга, — девушка исковеркала эти слова нарочно, на манер своего брата, чтоб больнее ударить. И в самом деле, юноша дернулся, не выдержав, его еще и опалял жар занявшегося костра. Молчание толпы не прерывалось.

— Слушайте все, — продолжила она. — Я говорила со своим отцом незадолго до гибели. Он обещал мне, слышите, мне, после своей смерти право вести вас за собою, да это отступление от правил, он соглашался, но сегодня хотел вынести на суд племени это отступление. И чтобы помешать ему, моего отца убили. Тот, кто более всех был заинтересован во власти, именно тот, кто.

— Ты сама лжешь, стерва! — не выдержал молодой человек. — Не смей оскорблять моего отца, он никогда бы не посмел сказать ничего подобного. Я столько раз говорил с ним, но в его речах не сквозило и тени сомнения. Пусть я и слаб духом, как многие решили для себя, я постараюсь доказать обратное. Ведь я сын человека, который привел вас сюда и с бескрайних просторов наших равнин, который защищал вас в самые тяжкие минуты.

— А теперь нас будет защищать твоя жена? — сделала неожиданный ход девушка. — Раз ты не в состоянии. Верно, будешь обучаться у нее.

По толпе прошел ропот. Многие стали переглядываться. Меж тем пламя погребального костра достигло ветвей, опалив их, свечение баньяна разом погасло, джунгли погрузились в непроглядную тьму, только языки огня светили жарко, потрескивая; окрест разнесся прогорклый запах горелого мяса.

— А что предлагаешь ты? — ударом на удар ответил он. — Залезть на деревья, подобно тем полузверям, что жили до нас — и ждать милости от их духов. Видишь, сила огня способна прогнать морок дерев, наша сила, земная. Ты же предлагаешь.

— Я обучила воинов тем умениям, что позволят нам не только выживать, но и воспрянуть духом в этом мире. А ты, что будет с тобой, когда ручей пересохнет — ты придешь плакаться своей дражайшей супруге, ждать от нее наставлений, как быть?

— Я не допущу чтобы мой народ постигла судьба этих дикарей.

— Ах, все равно твой?

На охоту так никто и не вышел в ту ночь, слушали своего старшего охотника и жрицу верховной богини. А они еще долго спорили и ругались над погребальным костром, покуда голоса не осипли, покуда сам костер, прогорев, не стал угасать. Я не смог внимать им долее того места, когда они заговорили о дикарях, повернулся и пошел прочь, но голоса в этом лесу распространяются удивительно далеко, я заблудился, и блуждал бы долго, все слушая и слушая хриплую перебранку девушки со своим братом, пока ноги сами не вынесли меня к ручью. Там было немного спокойней, и главное, почти ничего не слышно. Лес, хотя и вымер, но здесь полнился звуками лопочущего о чем-то своем, бесконечно далеком от мирских забот, ручейка. Тут водилась рыба, я поискал на поясе плазменный резак, чтобы срезать острогу, но не нашел его. Неприятный холодок пробежал по коже, я поспешил вернуться.

Уже светало. Баньян так и не осветил дорогу, сегодняшняя его боль была так похожа на мою, я блуждал в почти полной темноте, спотыкался и падал, едва не наощупь ища тропу к обратно поселку — и только шум голосов, резких, настойчивых, крики и брань, привели меня обратно.

Когда я дошел до места, все стихло. Она подошла ко мне первой, отряхнула жирную землю с лица и одежды, подала бадейку, дабы я умылся. И не дав мне вымолвить слова, произнесла:

— Он затеял побоище у погребального костра. Ему это не простят. Главы родов сегодня будут держать совет.

На ее лице я разглядел глубокую царапину. Осторожно коснулся ее, девушка поморщилась.

— Зачем тебе это все? — тихо спросил я.

— Разве может такой человек, как он, возглавить племя? Убийца! — хрипло изрекла она и тут же, потемнев лицом, отвернулась.

— Ты так уверена…

— Ты сам сказал мне об этом.

— Но то лишь подозрения.

— Пока тебя не было, духи твоих догадок обрели плоть, — больше она ничего не сказала, затащила к себе в юрту и плотно закрыла полог. И предала меня себе. И я отдал ей свои тревожные мысли, погрузившись в беспамятство. А когда очнулся, сызнова не нашел ее подле себя.

Собрался совет племени, представители всех родов пытались устроиться в юрте старейшины, но сколь ни была она широка и просторна, места для пятидесяти человек не хватило, пришлось снять войлочные стены и устраиваться под открытым, вернее, под вечно закрытым листвой небом. Подойти к ним никто не смел, но говоры все равно эхом разносились, отражаясь от стволов и воздушных корней, лес никак не хотел глушить разговоры, превращая интимную беседу в ярмарочный гомон. Странно, но совет разговаривал на русском, дань ли то уважения единственному его носителю или, я слышал, диалекты некоторых родов весьма запутаны для понимания иных собравшихся. Дочь и сын так же присутствовали на совете, но голоса не имели, больше того, через некоторое время их вынудили оставить юрту.

День подходил к концу, пропитание так же — часть женщин вынуждена была отправиться сама добывать пропитание, покуда старшие родов все проводили диспуты, пытаясь найти общий язык; мне и до того рассказывали, разногласия в племени случались весьма часто, ведь столь крупного объединение до сей поры у степняков не случалось, но их гасил авторитет старейшины, теперь с его уходом, тем паче насильственным, хуже того, совершенным одним из членов общины, мучительно затянувшийся спор никак не мог прерваться и длился и длился, свиваясь, подобно силку, вокруг спорящих. Я уже привык к их гортанной беседе, больше того, стал разбирать отдельные слова, чаще всего звучали «необоснованная мягкость» и «изгнание», значит, дело стало намертво.

В этот момент снова легкое прикосновение, я обернулся и погас лицом, да когда же научусь отличать одно от всех остальных, наконец! Меня решился обеспокоить сын старейшины. В эти минут он не походил сам на себя: бледное осунувшееся лицо, нечесаные волосы, изгвазданная одежда, ощущение было, будто он бродил по лесу, крепко вцепившись в голову, и постоянно терял равновесие. Вроде бы степняки не пили.

— Наверное, я упреждаю события, — проговорил юноша неразборчиво, мне пришлось переспросить. — Совет все заседает, исхода нет, я думаю, будет лучше, если несогласные отделятся от вас, ведь ты с ними, с ней, а я…. Мне надо уходить из этого леса. Несколько семей пойдут с нами, если ты дашь слово, что ни северяне, ни полузвери не обеспокоят нас.

— Да нет здесь ни тех, ни других. Я одного не пойму, почему ты решил уйти. Ведь неизвестно…

— Мне известно. Ты плохо знаешь мою сестру, хотя и возлегаешь с ней каждую ночь. Или она уже опоила тебя своими чарами, она умеет опаивать людей, это у нее от духов. Но только умение… нет, — оборвал он себя, — я действительно скверный старейшина, раз уже сейчас иду на поводу и согласился на собственный исход из совета до разрешения вопросов. И еще не могу найти свой силок… Я же помнил, что он… но ты все равно не поверишь мне.

Я неохотно кивнул. Молодой человек хотел было повернуться и уйти прочь, но затем передумал — и столь же резко приблизился.

— Я боюсь худшего и потому хочу уйти сейчас. Скажи, проводник, куда мне и другим родам со мной можно уйти, чтобы удалиться от сестры как можно дальше и выйти из леса?

— Никуда. Мы находимся на острове, и весь этот остров занимает вот этот баньян. Не знаю, сколько он здесь растет, сотни тысяч лет, наверное.

— И эти полузвери столько лет… Но раз это остров, значит, можно уплыть.

— Ты не сможешь даже добраться до его края. Площадь острова, третьего по величине на планете, составляет около двух миллионов квадратных километров, а мы в самой сердцевине его. Вокруг так же есть острова куда меньше, но все они заняты тем же баньяном. Он всюду на этой планете, от полюса до полюса, на каждом острове, если это не атолл и не скала, — он молчал, не зная, что сказать, на человека, у коего выбили почву из-под ног смотреть было тяжко, я продолжил: — Терраформирование 1273 прошло неудачно, уровень моря поднялся на двенадцать метров, из всей растительности сумел приспособиться к новым условиям только баньян. Если здесь он рос изначально, то на полюсах… там когда-то были другие джунгли. Но степей в этом мире не было никогда.

— Так нам век по деревам лазить да солнца не видеть теперь! — он не выкрикнул эту фразу, прохрипел, хотя вложил в нее последок сил. И на ватных ногах отошел, не ведая дороги, брел, точно пьяный, от одного одресневевшего воздушного корня до другого, цепляясь за них, покуда я мог видеть его.

А совет все заседал, до самого вечера. И лишь тогда был разогнан — одной лишь фразой девушки, пришедшей к юрте и крикнувшей: «Вы и теперь намерены сидеть, покуда ваши женщины добывают вам еду?». Мужчины встали, некоторое время стояла тишина, а затем площадная брань разорвала ее, точно гнилую тряпку. Кричали в несколько голосов, спорили друг с другом отчаянно, готовые вцепиться в глотки — разговор шел на их языке, больше того, на каком-то арго, мне совершенно неясным, я не разбирал ни слова, понимал лишь, что еще минута.

Она наступила — кто-то из представителей рода ударил другого по щеке в знак полнейшего к тому презрения. Их успели, сумели разнять, еще одной схватки удалось избежать только одним словом — «расхождение», произнесенным, словно в презрении, на русском. Члены совета разошлись от юрты подальше, не оборачиваясь, четко разделившись на два лагеря — одни подошли к жрице богини плодородия, стоявшей подле помоста с каменной бабой, увитой цветами с вершин дерев и поклонились ей, другие, числом меньшим, отправились искать сына старейшины. Восторженные крики означили его находку, видимо, сил у молодого человека совсем не осталось после разговора со мной, его попытались торжественно внести в юрту старейшины, — а вот и наступила схватка, отсроченная на краткое время. Первенствовали в ней сторонники девушки, числом своим превосходя противника, да и настроены оказались куда как решительнее, когда кулаков оказалось мало, в ход пошли ножи и веревки. Та сторона не стала возражать против подобного решения вопроса, кажется, за сутки проведенные в юрте, нервы всех представителей родов дошли до последнего предела. И он случился — битва внезапно остановилась, на земле лежал труп одного из защитников девушки. Противники стояли в немом изумлении, не понимая, как такое вышло, и затем, подавленные отошли подальше от юрты, ставшей корнем злосчастий, девушка выбежала навстречу несущим бездыханное тело, заплакала в голос, забилась, упав на землю. А затем, не прошло и пяти минут, пошла к противникам своим. Тут только я очнулся, прежде стоявший в стороне и предпочитавший почему-то не вмешиваться в ход баталии, хотя это вменялось мне в обязанности контрактом, я ожил, бросился за девушкой; кто-то из «своих», так он представился, странно было слышать такое слово, непривычно — в этом-то мире, — задержал меня, крепко вцепившись в руки. А девушка, тем временем, подошла к брату своему и коротко приказала: «Уходи!». Но тот, сам обессиленный, опустошенный всем свалившимся на него за истекший день, лишь покачал головой. «Уходи!», — повторила она, но брат не слушал ее, больше того, пытался возражать.

— Ты убиваешь племя! — воскликнула она.

— Ты не права, — тихо ответствовал он. — Это ты убиваешь его, взяв власть силой. Женщины…

— Твоя дражайшая супруга — это она надоумила… — в этот момент жена сына старейшины появилась перед девушкой, какое-то время обе сверлили друг друга взглядами, наконец, девушка не выдержала и ушла к себе; проходя мимо юрты, с силой ударила по кошме кулаком, так что подпорка треснула и накренилась. Не обратив внимания, она ворвалась в стан своих и долго искала взглядом кого-то. Только выделив из толпы меня, решительно пошла навстречу.

— Ты нужен мне.

— Только за этим?

— Не смей так говорить. Он хочет развалить племя, развалить, забрать мужчин и уйти, я не позволю этому свершиться, — она говорила, не переводя дыхания, слегка оглушенный, я смотрел на ее раскрасневшееся от негодования, но невыразимо прекрасное и в истовом гневе лицо. — Ты должен, ты обязан помешать ему. Неважно как, поговори с ним. Убеди его, ведь он тебя слушал.

— Он сам хотел уйти.

— Так пускай катится куда подальше.

— Он изначально хотел уйти не один. Чтобы предотвратить трагедию.

Она не ответила мне, скрипнула зубами и круто развернувшись, ушла к себе. Я не посмел тревожить ее; подступала ночь, и баньян снова заиграл переливами воздушных корней. Решив переночевать где-то в другом месте, сам не зная, почему, оказался подле юрты сына старейшины. Услышал голоса, радостный детский смех, от которого потеплело на сердце, шепоты, затем, через несколько минут, протяжную колыбельную песнь.

Горло сдавило, я побрел по поселку, сам не понимая, куда несут меня ноги. Нежданно встретился с товарками девушки, они немедля отправили к ней; нерешительно я переступил порог ее юрты, девушка молча уложила меня подле себя и долго всматривалась в мои глаза при свете лучины. А затем загасила ее. И теперь я видел только блеск ее темных, словно сама ночь, нездешняя, степная ночь, глаз. Нерешительно потянулся, секунду мне показалось, что кроме глаз от нее ничего не осталось на ложе, она растворилась во мраке юрты и только этот неяркий блеск, словно я вглядываюсь в зрачки дикой кошки, разделившей со мной постель и тьму. И почему я никак не мог оторваться от нее?

Девушка молчала, моя рука, дотянувшись, скользнула по ее бедру. Она осторожно накрыла ее своей, и когда мои пальцы скользнули ниже, отвела их, так, наверное, делают с заигравшимися детьми. Минута или две прошли в полном молчании; затем она произнесла:

— Пожалуйста, убеди его, — и тонкие пальцы коснулись моей груди, заставив меня вздрогнуть. И согласиться. Что я мог ей ответить, что противопоставить, да, молодой человек был прав, когда говорил, о ее чарах, но сейчас не хотелось ни вспоминать, ни рассуждать; я вышел из палатки и медленно побрел в сторону зарослей. Пока не поговорю, не докажу, мне ничего не стоило ожидать, а так хотелось, странно, прошло всего несколько дней, уже несколько дней, а мне по-прежнему хочется погрузиться в ее глаза, прижать к себе стройный стан, наконец, извергнуться в нее. Банальные мужские желания, ну насколько прежде мне хватало одной? — как максимум на неделю, если она не туземка, если я не отдыхаю на чужой планете. У меня только однажды был шанс, слишком молодым я оказался для него, и для шанса, и для выбора, что давался вкупе с ним. Оказался неспособен сделать — и позорно бежал. Всякий раз бежал, оставляя после себя — что? Быть может, хоть что-то? Хоть какую-то крупицу…

Вот только сейчас не смог убежать. Некуда, врата не откроются, контракт не позволит бросить народ на произвол судьбы иначе, как перед лицом физической угрозы, форс-мажорных обстоятельств. Да, для меня они таковыми и являлись, вот только бежать к техническим вратам и включать коммуникатор я не спешил. Несмотря на то, что посеял плазменный резак, и теперь он может быть невесть где и у кого, несмотря на еще одно убийство, и возможность его повторения, несмотря на многое, о чем кричал я своим духам, а те молчали, лишь изредка горделиво снисходя до меня. Сейчас они не нужны мне были, нужна лишь она, ее глаза, ее тело, ее смех, волосы.

Я снова оказался подле юрты сына старейшины. Тихо стукнул в дощечку, служившую заместо звонка, меня будто ждали — мгновения не прошло, как жена молодого человека отогнула полог и встала предо мной. Белая рубашка светилась в неярком сиянии баньяновых корней.

— Я надеюсь, не потревожил тебя. — Она покачала головой. — Всего несколько вопросов… Когда твой муж заговорил о возможности уйти из племени?

Молчание. Она насторожилась, но совсем по иной причине, ей показалось, там, в юрте, зашевелился ее первенец. И тут же вернулась ко мне.

— После первой же стычки. Он пытался договориться с другими родами, но те не хотят раскола в племени, вернее, не хотели. Теперь…

— Ты советовала ему что-то?

— Дражайшая супруга обязана что-то советовать своему мужу, — голос дрогнул. — И помогать ему. А мне не удалось, — неожиданно произнесла она. — В тот раз, когда я увидела его силок в юрте, на шее, служанка как раз выбежала, у меня было несколько мгновений… Я не посмела, посчитав, что ты разберешься во всем, несмотря на то, что чужой, — в это слово она вложила столько смыслов, что я вздрогнул и часто закивал.

— Где он сейчас? Твой муж?

Она не знала. Я повернулся и побрел прочь, в нескольких шагах остановился, обернулся. Она все так же стояла, провожая меня взглядом. Ожидая последних слов.

— Наверное, — медленно выдавил я, — вам все же следует отправиться в изгнание.

В ответ она вздохнула тяжело и потянула полог, скрываясь в юрте. Еще секунда, и колыхание замерло, снова тихие шепоты, и убаюкивание. Я покусал большой палец, хотел вернуться, что-то сказать, что-то вертевшееся на языке еще миг назад, но промолчал.

Молодого человека я обнаружил нежданно скоро, он бродил в одиночестве подле ручья, того самого, возникшего подле поселения во время освящения статуи богини плодородия. Присаживался на корточки и снова поднимался; оглянувшись по сторонам сызнова, увидел меня и резко выпрямился.

— Странный ручей, — сказал он. — Ночью, когда влага сочится с дерев, он почти пересыхает, днем же, напротив, усиливается.

— Так и должно быть, — ответил я. — Почвы не сразу пропитываются водой. Нужно какое-то время, чтобы…

— Ты от нее? Прости, я слушаю тебя.

— Да. Она хочет, чтобы ты ушел. Один. Я говорил с ней, но иного выхода она не видит, — мне вроде как послышался шорох за спиной, только по насторожившемуся лицу молодого человека и придал ему внимание, впрочем, он ведь охотник. — Она тоже не хочет разваливать племя.

— У нас никогда не было племени. До северян каждый жил своим родом. И сейчас она жила бы своим родом, ясвоим, и мы никогда бы не пересеклись более. Тем паче, в таких обстоятельствах. Возможно, вообще бы не оказались в этом мире, где самая мысль о сокрытом навеки солнце непереносима. Знаешь, проводник, мне больше всего хочется, чтобы ты вывел нас отсюда, далеко-далеко, к морю, может быть там, на самом краю мира дерев и волн, я смог бы примириться с ней. Но никак не ближе. Сколько, ты говоришь, лет этому великому дереву?

— По прикидкам около трехсот пятидесяти тысяч.

Молодой человек вздохнул, цифра действительно невообразима.

— Вот видишь. Один род ушел, другой пришел, а он даже этого не заметил. Приспособился и теперь ловит мошек… Скажи, те, что были до нас, они как… воевали меж собой?

— Да, а жертвы отдавали ему. Или пленных. У них был договор.

— От нас он этого не получит, — он усмехнулся недобро. — Слишком малая жертва выйдет. Пусть ловит и дальше. Если только она. — он замолчал на полуслове, обернулся, и вздохнув добавил: — Жаль, что ты так подпал под ее влияние, что теперь она стала твоим духом и ведет тебя кривой дорогой. Жаль, что она так решила, не из-за себя жаль, из-за жены и дочери., впрочем, тебе не понять. Твой мир, — он вздохнул тяжело, — он видимо таков, что может позволить себе всякую подлость. Даже такую.

Молодой человек еще раз вздохнул глубоко. Раскинул руки — и в этот миг его грудь оказалась поражена полудюжиной стрел. Он всхрипнул, дернулся всем телом и плашмя рухнул в ручей. Черные воды потекли вниз.

Я стремительно обернулся, но единственное, что успел заметить, так это волнение листьев на ветвях дерев и тени, исчезающие среди пульсации баньяна. Или они лишь показались моему разгоряченному воображению, разом прилившей к глазам крови, в чьей пульсации потонули убийцы сына старейшины? Я бросился в поселок, ворвался в юрту.

— Так это ты?

Она кивнула. Я заметил, что на ней не повседневная одежда, но наряд жрицы.

— Ты убила отца? — уточнил я.

Снова кивок.

— Не переживай, через час о новой смерти станет известно всем. А пока ты можешь…

— Зачем ты убила его?

Она увлекла меня, но я пока еще сопротивлялся, потому переспросил.

— Он хотел развалить племя. Все дело моего отца.

— А его?

— Он отдал право безоговорочного наследования… этому. Не могущему ничего создать, ничего сохранить.

— А ты?

— Я сохраню все. Я преумножу. Я… ведь я впитала все твое через тебя.

Невольно я вздрогнул.

— Скажи, какого его было душить?

Она помолчала мгновение, будто вспоминая, или скорее, подбирая слова.

— Он не сопротивлялся, — все же, голос дрогнул, — как будто… Как будто в этом была необходимость. И он не противился. Совсем. Я даже. — и замолчала разом и истово, сдавленно всхлипнув, поцеловала меня. Запах крови на губах… чей? — он заволок мне рассудок. Срывая одежды, я погрузился в блаженное неистовство следующего часа.

А по его прошествии началась гражданская война. Думаю, именно в те минуты, когда я выплывал из мучительной истомы блаженства обладания ее телом, все началось и закончилось разом. Девушка поднялась стремительно, недовольная, что ее обеспокоили, прервали ход удовольствий, мыслей и чувств, еще больше, что принесли дурную весть. Она приказала созвать охотников, тех, кто пришел за ее братом, и поинтересовалась телом — как и обещано, труп отдали баньяну. Я спешно поднялся, однако единственным жестом она велела мне отправляться обратно на ложе. Не смея противоречить, униженный перед теми, кто стоял тогда перед ней, я вернулся, бессильно ожидая ее действий. Ее приказов. Кажется, только в этот момент я окончательно понял, насколько подчинил себя ей. И… даже не содрогнулся. Только холодок пробежал легким порывом мартовского ветра — и исчез. Будто так и должно было быть. Так и должно. Все происшедшее, происходившее и долженствующее произойти, все это уже где-то когда-то и кем-то предопределено и реализуется с неспешной настойчивостью, от которой не уйти, не бежать, не укрыться. Бессмысленная, беспощадная греческая трагедия — она охватила нас, чтобы уже не отпустить.

Я тем не менее, вышел; отдернув полог, долго стоял, всматриваясь в ритуал передачи знаний жрицей богини плодородия воинам. Девушка спешила, ее защитники тоже, когда я подошел, никто не прервал действа. Я выбрался и пошел, затем побежал к юрте сына старейшины, полагая самое худшее, на входе стояли несколько воинов, тех самых, с черными повязками сынов земли, они окружали юрту со всех сторон, и первому, кому не позволено было войти внутрь, или хотя бы вызвать молодую вдову, так это мне.

— Ты чужой, — коротко объяснил мне один из оцепления. — Ты стал чужим для нас с той поры…

Дальше я не слушал, все разом поняв. Племени не существовало больше, только разрозненные кое-как связанные кровными, кровавыми узами роды. Мир оказался разрушен, наверное, еще можно было предотвратить неизбежное, но разве можно помыслить о таком, противопоставить себя поступательному движению рока, все подминавшему под себя с величавой медлительностью и только-только обретшему ход и несуразную сноровку. Подмявшему и меня заодно, раз уж я оказался столь податлив и сговорчив — столь мягок, что проникся этой мягкостью, пусть всего одной из племени, но самой важной, самой дорогой, самой… можно было измыслить множество слов, и все они подходили той, которая нежностью своей задушила меня, превратив в тень, в правую руку, в предмет необходимости, в нечто, без чего можно прожить, но стоит ли — ах, я еще надеюсь на свою избранность, загораживаюсь званием, контрактом, особым положением. Все это зря, совершенно напрасно, зависимость полная и рассуждению не подлежит. Особенно после всего, что я сделал для нее и против себя, против всех остальных… вот только меня это уже не волновало и не тревожило. Исключительно она одна; жажда и томление, мои двадцать лет пришли мне не тогда, когда я остался наедине со светом одинокой звезды, но сейчас, сегодня, когда я стал орудием для устранения неугодного отца и брата. Когда она, напитавшись мной, убила сперва сама, а потом подослала убийц, шедших за мной по следу, выманивая на меня, как на манок, ни о чем не подозревавшего охотника, с безразличием взиравшего на свою участь.

Стоит ли говорить, что случилось с манком далее? В двух словах разве что: он внове был введен в лоно, получил жаждаемое, и угождал по мере. Он несколько раз выступал перед теми, кто еще сохранял верность или теми, кто ее терял, он давил авторитетом, а готов был — камнями, если бы потребовалось, да тяжелыми, двухпудовыми камнями для пыток, о, и они понадобились вскоре. Ей всего было мало. Воистину она впитала не просто меня, но меня как проводника всего народа моего от пещерного человека, грызущего горло близкому своему, с коим не поделил скудную добычу на промерзшей земле предков, до охранника купола технических врат, с бедра крушившего кочевников, устроивших бойню, а потом за стопкой, шутившего на ту же тему. Или уборщика, с присущим только ему безразличием убиравшего еще подающие жизни тела в печь и промывавшего кафельный пол, с которого так легко и бесследно сходят кровавые пятна. Через меня она познала всех их — до последнего. И познала она с чувством, с расстановкой, неторопливо принимая каждого за каждым. И столько ей было разом дано, воистину никто бы не сдержался, не нашлось человека, смогшего постичь и не воспользоваться, ни один святой ни одного мира не искушаем был столь изощренно и расчетливо.

А я помнил ее, Гораций, совсем другой. Еще робкой, неумелой, пусть и многое повидавшей на своем веку, но умеющей терпеть, покоряться и покорствуя, ждать, сколько потребуется и чуть больше. Воистину она была женщиной. Она женщиной и осталась, но сбросив одежды, восстала настолько в ином качестве, что сжимая ее в объятьях, я порой искал ту, потерянную, и мнилось мне, что потерял ее так давно, лет сорок назад, совсем на другой планете и под другим именем, и когда подобные мысли били меня в лоб, обжигая холодом, я в порыве страсти выкрикивал имя ее так и не состоявшейся соперницы, исторгая в лоно свое семя, насыщавшее разум и душу совсем другой совсем другим, а в ответ она исходила смехом, удовлетворенная. И испытывая меня, и подпитываясь мной, она менялась, столь же быстро, как менялась жизнь вокруг — или она менялась быстрее, подгоняя ту под себя всякий раз? Я сомневался в столь поразительной способности, но не сомневался в иных ее возможностях. Тех, что даровали ей и власть, и силу — и не только надо мной. Над многими, почти надо всеми.

Она собрала новый совет — и он, подобно мне, покорствовал жрице богини плодородия; никому уже не казалось странным, что через сколько недель… месяц? — каменной бабе стали приносить человеческие жертвы. Совет, состоявший из глав родов поддержавших ее, единогласно одобрил разделение племени, имущества племени, отторжения от богини не прошедших обряд, наконец, смерти дражайшей жены и дочери — все, кто осмелились не уйти в добровольное изгнание, погибли в тот же день. А остальные примерно через неделю, ибо в этом лесу им идти было некуда. Воины жрицы, а теперь и старейшины оставшейся части племени, обрушивали копья и камни на головы беглецов, принося жертвы баньяну, когда стало понятно, что баньян не приемлет жертв, отвык или изменился, вспомнили про каменную бабу. Тела сжигали тут же, головы закапывали у ручья. Этот конвейер работал очень быстро, всего несколько дней и противник исчез навеки. Вот только конвейер не мог работать на холостом ходу, ему непременно требовалась нагрузка, тем большая, чем меньше оставалось явных врагов старейшины, и чем больше тайных.

И тогда головы полетели уже со своих, тех, кто поддержал неявно или неясно, и надо было разобраться, что он прятал под одеждами, когда приносил присягу. А этому способствовала только пытка — публичная, чтобы другим неповадно, вот только других становилось все больше и больше. И когда жизнь в кольце незримых врагов вознесла ее авторитет, казалось, на недосягаемую высоту, главы родов подняли мятеж. Не все сразу, а потому у нас — ее и меня — оказалось примерно десять часов на бегство. Вот только.

— Алабама, — холодно произнесла девушка, услышав известие. Теперь она жила в юрте своего отца, вернее, это уже был шатер, состоявший из трех или четырех юрт, с двумя входами, у каждого из которых стояло по два охранника из разных родов — она не доверяла никому. Только мне, но лишь потому, что я всегда оставался мягкой игрушкой в ее руках.

Я не поверил своим ушам, я переспросил, она промолчала; только тогда осознав все, немедля начал уговаривать, лишь к концу этих уговоров заметив, что стою на коленях в жидкой грязи и обнимаю ее бедра, старательно к ним прижимаясь, и их пытаясь вразумить. Мы находились у ручейка, располагавшегося чуть ниже статуи богини плодородия: решением последнего совета, каменную бабу решили свергнуть с насеста, и теперь она валялась неподалеку, наполовину забросанная землей. Девушка прошла мимо, даже не обернувшись, поспешила вниз вдоль ручья, заметив перед этим на все мои расспросы о дальнейших поступках, что поток начал пересыхать, богиня гневается, недовольная решением совета не поклоняться более истукану, а поминать только духов рода, безвидных, но проникающих всюду, все знающих и все могущих. На них в этом мире только и оставалась последняя надежда.

Уже не на нее больше. У нас оставалось совсем ничего времени перед тем, как случится неизбежное. Но девушка медлила. Резко отстранившись, так что я едва не упал в грязь, впрочем, куда уж падать, я и так весь в ней, но девушка покачала головой, изрекая:

— Мой народ не понимает опасностей нового мира, он ждет милостей от природы, но никогда не дождется ее. Он считает себя способным на многое, но не видит ни предателей, ни трусов, а, если и видит, то не хочет расправиться с ними немедля. Нас столько лет гнали… вся моя жизнь прошла в изгнании, я не помню тех мест, где родилась, мой брат не знал их вовсе. А ведь там осталась моя мать, кто теперь попирает ее прах тяжелыми сапогами? — Я хотел напомнить, что 4089 уже не существует, но не решился. Девушка продолжала: — Мать моего брата… да она погибла, готовая уйти в этот мир, кажется… совсем недавно. А кажется, это было века назад, — она перевела дыхание: — Тут все измеряется веками, как можно человеку прожить в мире, где годы даже не идут в счет?

Я что-то заговорил в ответ, напомнил о своей планете, об ее бесконечной истории, о катастрофах и трагедиях. Она не дала мне закончить. Да и не слушала.

— Вы сами творите свои катастрофы. Мы — свои. Этому научились от вас. Но я не виню тебя. Ты был нужен племени. Ты и сейчас нужен племени… нет, — она скривилась от внезапно пришедшей боли, — не племени… Мне. Неважно. Ты не слышал этого.

— Я слышал, и я не забуду. Нам надо уходить, тебя, верно уже ищут. Ведь отдан приказ.

— Ты мешаешь мне говорить. Все могло быть иначе. Мать моего брата, мягкая простая женщина, никогда не знавшая ни кнута, ни доброго слова, она стала бальзамом сердцу отца. Она могла уговорить его на наш брак. Мы бы стали супругами, и тогда я… родила бы снова, наверное… Я стала бы достойной и… не так, как сейчас. Не так, как пришлось.

— Ты любила его?

— Это неважно. Теперь все неважно. Он никогда не любил меня.

— Я говорил о брате.

— Я говорила о них обоих. Он дразнил меня возможностью занять его место старейшины, и тут же обрывал, указывая на место женщины в законах племени. Он никогда не просил прощения. Он просто играл, все оставляя недостойному. А он… даже женился лишь потому, что на ту указал мой отец. Дражайшая супруга так походила на меня, но мной не была. Сильная, но знающая место. Идеальная жена. Не то, что я.

— Ты удивительная, ты неподражаемая, ты та…

— Ты хотел бы стать моим мужем? — неожиданно спросила она. Я смешался, прежде чем ответить, подобного разговора никогда меж нами не случалось. И не дав мне слово сказать, добавила: — Ну вот, и ты медлишь. Ты весь предо мной, ты хочешь забрать меня отсюда, но все равно медлишь. Скажи, зачем я тебе?

— Я жить не могу без тебя. Ты для меня все.

Она пристально посмотрела мне в глаза. Помолчала.

— Это пройдет, — наконец, произнесла девушка.

В этот момент она словно стала меньше, сжалась и ссохлась как-то. Я подумал, что мое молчание так сильно подействовало на нее… может и так, но спустя миг ее спину пронзило копье.

— Пройдет, — прохрипела она, медленно валясь мне на грудь. Я пытался ее удержать, но не смог. Еще одно копье, пущенное откуда-то сверху меткой рукой, пронзило ключицу, острие остановилось в сантиметре от моей груди. Я поднял голову: шевеление листьев, ничего больше, только тени, едва видные в свете разгорающегося сумеречными переливами баньяна.

— Уходи. Я отпускаю. Ты… больше не нужен, — с величайшим трудом выговорила она, прежде чем окончательно остаться здесь. Я уложил девушку в грязь, но прежде сорвал рубашку и подстелил под исходящее последними судорогами тело. Через несколько минут она затихла, я опустился на колени, ожидая… чего? — ее самых последних слов, о нас, о ней, обо мне… но она и так сказала много больше, чем требовалось нам обоим. Я поднял бездвижное тело, огляделся. Наверняка, за мной следили десятки глаз. Я медленно пошел к техническим вратам. Вынуть копья так и не посмел, как не посмел и остановиться. Ожидал ли удара в те минуты, когда, задыхаясь тащил на себе мертвую владыку в холм? — вряд ли думал об этом. Осознание пришло много позже, когда я через коммуникатор назвал код безопасности, врата, помедлив немного, отворились, высыпав из недр своих десяток охранников, вооруженных до зубов. Ночь пульсировала истошной люминесценцией баньяна, я зажмурился, готовый ко всему, вот только в этот миг осознав, кто и что находится за моей спиной. Баньяновый лес трепетал огнями, полыхал, мне казалось, сами дерева вибрируют в смертном хороводе, созывая на последний праздник великую гекатомбу. Мимо меня промелькнули сотни и сотни мотыльков, влекомые на жертвенный огнь, только теперь я обернулся, и не в силах больше держать в руках бездвижное тело, передал его старшему. Тот осторожно положил девушку, по-прежнему лицом вниз, у самых технических врат, отдал команду к отступлению, и через мой коммуникатор сообщил об успешно проведенной операции. Когда врата захлопнулись, мир так же захлопнулся передо мной.

Наутро, кажется, не на следующее, меня вызвали к шефу, я получил выговор, понижение в должности, и штраф за сорванный контракт, который мне предстоит выплачивать лет эдак пять-шесть. Через месяц после моего возвращения на 1273 прибыла комиссия по расследованию причин происшествия. Дело закрыли за неимением свидетелей и потерпевших. 1273 снова оказалась пустой, как и семьдесят лет назад. Кажется, и обстоятельства схожи, говорили мне немногим позже. Но я уже не слушал. Работа поглотила мой мир, и лишь однажды, когда мне приснился сон, я выкрикнул среди ночи имя, мучившее меня так сильно и столь долго… но через минуту, стряхнув с себя остатки сна, понял, что это было имя другой девушки. И снова повалился на кровать.

Впрочем, ни заплакать, ни заснуть снова мне так и не удалось.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1974 году. Окончил МИРЭА.

Литературой начал заниматься достаточно давно, до настоящего времени написал большое число коротких и длинных произведений, больше коротких, чем длинных. Написаны они в совершенно разных стилях: от аллегорических и лирико-сентиментальных до фантастических и мистических. Также пишет стихи, пробует свои силы в переводах чужих стихов на русский с английского и латыни. Но предпочтение отдает прозе, а так же критическим и обзорным статьям.

Публиковаться начал с 1998 года в украинском журнале «Порог». До настоящего времени печатался в журналах: «Континент», «Слово», «Московский вестник», «Наука и жизнь», «Химия и жизнь», «Искатель», «Бурда-Мини», «Мир фантастики», «Человек и закон», «Машины и механизмы», «Север». «Альфа-книга» выпустило рассказы, а сборник «Галилеи-2007» с участием Берендеева вышел в украинском издательстве Либуркина. В декабре 2009 года в издательском доме «Флюид» вышла книга автора, содержащая фантастический роман «Осколки». В № 1 за 2013 г. «Знание-сила: Фантастика» напечатан рассказ «Наказание».

⠀⠀ ⠀⠀

Анна Михалевская Программа максимум

Была авария, взрыв. Яркая вспышка ослепила Джея, он утонул в языках пламени. Огонь ворвался в тело, что-то непомерное вывернуло Джея наизнанку. Вспышка прошла насквозь. Судорога. Теперь Джей знал — это называется боль…

Только не отключаться. Он должен помнить, кто он. Какие-то люди положили его на носилки, втиснули в вертолет. Джей очнулся в тихом белом помещении. Пахло болезнью и слабостью. Он рванулся, но тут же без сил упал на подушку. Он не знал, что дальше делать. Снова пришла боль. Джей должен был встать, но не мог двигаться. Мысли спутались. Он в ловушке. Блеклый луч солнца просочился сквозь больничные жалюзи, медленно полз по голой стенке.

Теряя сознание, он видел другую жизнь. Шумный город с блестящими домами и узкими, усеянными мертвецами улицами. Его рук дело? В той, другой жизни он знал, но, вернувшись, забывал ответ. После таких прогулок он медленно приходил в себя, смахивал капли пота с горячего лба, смотрел в пустой потолок. Он не хотел возвращаться. И не хотел оставаться здесь.

В одну из ночей Джей решился. Сжал зубы, рывком встал — сам, впервые за долгое время. Ноги сделали шаг, другой — пошатываясь. Джей вышел в коридор.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Начальнику отдела внедрения, корпорация «Новая жизнь», Анастэ.

⠀⠀ ⠀⠀

Программа «максимум» успешно стартовала. Объект J-3 был задействован в военном конфликте с другими объектами, согласно сценарию программы его самолет потерпел крушение. J-3 получил серьезные, впрочем, излечимые для его уровня травмы. Сейчас он находится при ведомственном госпитале…

Блокировка эмоционального фона J-3 полностью снята, контур чувств восстанавливается — J-3 испытал боль, страх. Психика относительно уравновешена. Объект ведет себя естественно, реакции неотличимы от человеческих.

⠀⠀ ⠀⠀

Куратор экспериментальной программы, Земля.

* * *

Под кроссовками хрустел гравий, камешки отлетали, катились, падали в воду. Порыв ветра ударил в спину — Джей ускорился, принимая игру. Утренние пробежки у озера стали правилом. Тело требовало движения, он привык к жесткой дисциплине, к большим нагрузкам. Там это было важно. Где именно — Джей не помнил. От прошлой жизни остался только тусклый металлический браслет на запястье. Сны не в счет. Город мертвецов был так же нем, как и его память… Джея не отпустили из госпиталя — поселили в гостевом флигеле, оставили под наблюдением.

Он заметил художницу еще в первый раз. Глаз привычно выхватил детали. Яркое свободное платье. Ловкие пальцы в разноцветных кляксах. Взъерошенная соломенная челка. Серьезные серые глаза. Пожалуй, слишком серьезные. Девушка сидела, упершись спиной в камни грота, и сосредоточенно работала. Она отвлекалась лишь на миг — бросить внимательный взгляд на Джея, и снова возвращалась к мольберту. Девушка не нравилась Джею, она была лишней, неправильной. Хотелось выхватить из ее рук карандаш, порвать лист. Внимательные взгляды, недоговорки — ему катастрофически не хватало информации. Он подавил вспышку раздражения. Девушка не виновата. Пусть рисует.

Постепенно раздражение сходило на нет. Через неделю Джей уже не представлял себе озеро без девушки в ярком платье. Пришло новое ощущение. Ощущение было приятным — силы прибавилось, он отвлекся от тревожных мыслей, перестал тяготиться пристальным вниманием врачей. Утром та девушка смотрела на Джея, и он невольно задерживал взгляд, рисуя портрет художницы в своем воображении. Каждый день добавлял новый штрих — родинка у брови, выгоревшая прядь волос, заложенная за маленькое ухо, мягкий детский профиль, нитка голубых бус… Когда она не пришла, Джей понял свою ошибку, но было поздно. Он слишком часто думал о ней, привык заполнять ею всего себя, жадно впитывать новые ощущения. Теперь она исчезла, и он почувствовал себя сломанным, неполноценным.

Он стоял возле озера, неизвестно на что надеясь. Ее не было неделю. Джей осел на землю, облокотился на стенку грота. Букет красных маков валялся у ног бесполезным веником, цветы стремительно вяли. Глупо было рвать маки. Так же глупо, как думать о ней. Это было неправильно. Он ввязался не в свое дело. Авария его изменила. Он никогда не будет прежним…

Высоко в небе глухо зарычал военный самолет. Джей вздрогнул — надо уходить. Он не стал подбирать цветы, нехотя встал, свернул на тропинку вглубь парка.

Джей услышал крик и тут же сорвался с места. Перемахнул через заграждение, скатился по склону. На дороге, раскинув руки, лежала девушка, беспомощно крутилось колесо перевернутого велосипеда, белые листы веером рассыпались по земле. Воспоминание вспышкой запульсировало в голове. Площадь смертников. Распростертые, неподвижные тела. Джей стряхнул наваждение. Он подошел к девушке, наклонился, убрал со лба непослушную челку. Кажется, дышит! Он наклонился еще ниже.

— Целоваться собрался? — Ее глаза пристально смотрели на него.

Джей отпрянул. Девушка пошевелила рукой, попыталась приподняться. Ойкнула, снова повалилась на землю. Джей подхватил ее, помог встать. Осмотрел руки, ноги — кажется, цела. Пару раз глубоко вдохнул, выдохнул, кое-как унял нервную дрожь. Ей повезло. И ему — тоже. Он вдруг понял: его место здесь. Не надо будет больше рисовать портреты в мыслях. Гораздо приятнее быть рядом.

— Я тебе цветы нес… — невпопад сказал он.

— Правда? — в серых глазах зажглись и погасли звездочки.

Джей растерялся, почувствовал, что краснеет, засуетился, собирая выпавшие рисунки. Подобрал один из них, застыл с листом в руках. Сердце сжалось — глухой удар. Джей задохнулся от вспышки новой боли. Эта боль не угрожала телу — хуже. Она уничтожала все, что он о себе знал. Джей не хотел быть таким. Он не хотел убивать. Но его желания ничего не решали. Рисунок жил. Снова был город мертвецов — его город, его мертвецы. Джей идет по телам двойников. Они лежат, скрючившись, тянутся к нему дрожащими пальцами. Он с наслаждением пинает тех, что еще живы, втаптывает их сапогами в грязь.

— Отдай! — девушка попыталась вырвать рисунок из рук, но он спрятал лист за спину.

— Где ты видела это? — Джей скомкал рисунок, швырнул в сторону.

Город мертвецов — его личный кошмар, запертый на десять замков от всех. Даже от пытливых врачей.

— Не рассказывай никому… Я не должна была.

Она сжала его руку, пальцы коснулись браслета. Джей вздрогнул. Его бросило в пот, стало страшно, как сразу после аварии.

— Что ты знаешь обо мне?

Девушка молчала. Он ведь знал, что с ней что-то не так. Она — враг. Ярость накатила волной. Джей медленно двинулся на девушку. Она в панике оглянулась, отступила. Боится? Пусть. Джей схватил ее за плечи, с силой тряхнул… На виске пульсировала жилка, голубые бусы рассыпались, застучали по гравию… Джей знал, что будет дальше. Тысячи таких лиц мелькали перед ним. Он больше не хотел.

— Извини, — Джей разжал пальцы, опустил глаза.

— Ничего. Я понимаю. — девушка попыталась улыбнуться дрожащими губами.

Джей огляделся, подобрал скомканный рисунок, старательно расправил, положил в карман. Чтобы помнить. Он не должен повторить.

— И даже не спросишь, как меня звать?

— Я прочитал на рисунке внизу. Грета?

Она кивнула и неожиданно легко рассмеялась.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Начальнику отдела внедрения, корпорация «Новая жизнь», Анастэ:

⠀⠀ ⠀⠀

…Состояние объекта J-3 в пределах нормы. Хотя контур долгосрочной памяти отключен на 90 %, объект успешно адаптировался к окружающей среде. По нашим расчетам это должно освободить достаточно ресурсов для переживания всего эмоционального спектра. Эмоциональный фон несколько повышен, но легко поддается контролю… Негативный рефлекс на событие «самоликвидация» закреплен.

Браслет личности протестирован. Система немедленного обнаружения, контроль поведения и база информации в норме. Реакция на приближение к браслету других объектов ожидаемая — страх, агрессия.

⠀⠀ ⠀⠀

Куратор экспериментальной программы, Земля

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Джей, завтра вылетаете на Анастэ! — ни один мускул не дрогнул на жестком лице посетителя.

Джей едва поборол первый импульс безропотно подчиниться приказу.

— Это невозможно! Уходите!

Он сжал кулаки — вряд ли у него получится одолеть гостя, но если его решат забрать силой, будет сопротивляться.

— Нет, возможно. Просто поверьте на слово, — отчеканил гость.

— С какой стати?

Мелко завибрировал браслет, Джей сделал еще шаг, и тут же взвыл от головной боли, повалился на кушетку. Дверь с резким стуком захлопнулась — гость ушел.

Он видел этого человека первый раз. И он был готов к его словам. Сознание хотело подчиняться и слушать приказы. «Просто поверьте на слово», — посетитель знал, о чем говорит. Так надо… Кому надо? Вопрос эхом разнесся в дребезжащей болью голове. «Мне!» — отвечал металлический голос со знакомыми интонациями недавнего гостя.

Анастэ… Анастэ. Джей переключил браслет, ввел запрос. Он вспомнил, как обращаться с этой штукой, еще когда лежал с травмой. Браслет много чего знал, но не все рассказывал. Скупые строчки бежали по голографическому экрану: Анастэ — вторая планета системы альфы Кентавра, атмосфера идентична земной, в прошлом веке открыт экспериментальный проект. Браслет пискнул. «Доступ к информации ограничен» — экран мигнул и погас. Такое сообщение он читал не первый раз. Очередной эксперимент? Он пойдет против приказа, и не полетит туда.

Они встречались с Гретой каждый день. Она вскользь спросила о прошлом, но что Джей мог сказать? Он лишь показал браслет — он весь там, в этой железке. Наверное, только благодаря браслету его сумели отыскать после аварии. Эпизоды, неизвестные имена, чужие лица обрывками всплывали в памяти. Удивленный взгляд, женщина медленно оседает по стенке. Красивая женщина в дорогом костюме, глава совета директоров. Цель уничтожена. Площадь смертников, и он в самой гуще толпы. Рядом смеется ребенок, обнимается парочка. Механизм бомбы уже запущен. Джей уходит не оглядываясь. Грета увидела его изнанку. Но пусть тот Джей навсегда останется на бумаге. А потом он испугался. А вдруг изнанка и есть он сам? Что Джей знает о себе? В любую минуту он может сорваться. Кто его остановит? Он же знал, что влез не в свое дело. Его дело — смерть. Джей не пойдет больше к Грете. Ради нее же самой.

Джей сунул в карман рисунок и вышел в ночь. Он брел, не разбирая дороги, с единственной целью — уйти, скрыться. Мокрый после дождя асфальт блестел серебром, редкие прохожие шарахались от Джея. Он видел страх на лицах и молча отступал в тень.

Его ничто здесь не держит. Ничто и никто. Джей резко остановился. Ему нужен вокзал. Браслет выдал кратчайший маршрут и Джей уверенно зашагал по улицам. Он уже видел серые башенки вокзала, огромный циферблат часов, считающих минуты его беспамятства. Джей толкнул стеклянную дверь, подошел к автомату. Сверился с картой, нашел маленькую точку на севере, подтвердил выбор. Автомат тренькнул, требуя оплатить билет. Джей растерянно моргнул. У него ведь не было денег. Проклятье! Джей стукнул кулаком по мигающему табло. Проходящий мимо человек в военной форме резко оглянулся, неодобрительно глянул на Джея. Снова западня!

Он выбежал на перрон. Перед носом пронеслись составы уходящего поезда. Джей набрал полные легкие воздуха и помчался следом. Он знал, сил не хватит, но он должен сделать хоть что-то… Поезд уже давно затих вдали, когда Джей наконец остановился, упал без сил на землю.

На скамейке рядом с автоматом сидел его старый знакомый.

— Не делайте так больше… — глаза смотрели тускло, неприятно, — Ее зовут Грета? — и он развернул сложенный вчетверо листок.

Джей хлопнул себя по карманам. Неужели выронил, когда бежал за поездом? Она просила никому не рассказывать! Сердце заныло, пропустило удар. Он должен защитить.

— Оставьте ее в покое! — Руки сами сжались в кулаки.

— И что вы сделаете? Ударите меня? — Улыбка не коснулась пустых глаз.

Кулаки разжались. Человек с жестким лицом все правильно рассчитал.

Джей не сможет причинить боль. Рисунок не должен ожить.

— Джей, соберитесь, Вам завтра лететь!

Листок упал к ногам, Джей подобрал его, спрятал в нагрудный карман.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Начальнику отдела внедрения, корпорация «Новая жизнь», Анастэ:

⠀⠀ ⠀⠀

…Произошел первый сбой программы. Объект J-3 попытался самовольно поменять поле эксперимента. Попытка неудачная, но, по нашему опыту, за ней последуют другие сбои. Агент на Земле получит дополнительный инструктаж.

Тем не менее, настаиваю на полной активации контура чувств. У объекта J-3 осталось еще несколько не пройденных диапазонов эмоций. Вы же знаете, чем заканчиваются недоработки в этом плане. Объекты должны быть устойчивы к сильным эмоциональным воздействиям, включая так называемые «высокие чувства». Самоликвидация J-1 и J-2 прямо на задании отнюдь не способствовала росту нашей популярности среди местных клиентов.

⠀⠀ ⠀⠀

Куратор экспериментальной программы, Земля.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Грета! — Джей облизал пересохшие губы.

Она обернулась, серые глаза округлились, мольберт полетел на землю.

— Что случилось, Джей?

Он спешил защитить Грету, сберечь от безликого человека, который теперь «знает». Но увидев ее, забылся. Стоял перед ней в перепачканной землей рубашке, не в силах сдержать неуместную улыбку. Ведь это их последняя встреча. Джей осторожно взял ее за руку, почувствовал, что краснеет — как некстати. Голос звучал издалека, Джей не сразу понял, что говорит он сам:

— Они видели рисунок, спрашивали о тебе. Грета, уходи.

Порыв ветра принялся неистово трепать легкий сарафан. Ткань доверчиво прижалась к тоненькой фигуре. Грета, не мигая, смотрела на Джея.

— Так скоро?

Она отвернулась, пошла вглубь парка. Джей подхватил мольберт, направился следом. Погода портилась: в парке носились клубы пыли, ласточки черкали небо острыми крыльями, воздух стал плотным, влажным. Свинцовая туча клубилась на горизонте, и они с Гретой шли прямо в ее пасть.

Он заговорил первым.

— Я улетаю. Скоро. Завтра…

Девушка вздрогнула, резко обернулась.

— Джей! — ее лицо вытянулось, упали капли с ресниц-стрелочек, — Ты можешь отказаться. Мы сбежим, они не найдут.

— Не могу, я должен. — Он не верил, что говорит эти слова.

— Джей, прости.

Внезапно Грета оказалась совсем близко, вжалась в него вся — цветочным ароматом, соломенными волосами, глухо бьющимся сердцем. Джей боялся пошевелиться. Растерянно замолчал металлический голос, его вечный советчик. Город мертвецов исчез — пробивая асфальт тонкими стеблями, потянулись к небу красные маки.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Земля давно перестала быть точкой отсчета — даже глазам. В иллюминатор смотрели тусклые звезды. Джей не знал, что будет так трудно. Грета звала его остаться. Она доверяла Джею. А он не верил даже себе. Металлический голос в голове набирал силу, скоро он сольется с его собственным. Рисунок жег нагрудный карман. Джей помнил — нельзя повторить, ни в коем случае. Надолго ли хватит сил? Надо вернуться. У него ничего больше нет. У него нет даже себя. Только Грета — настоящая.

Что это? Джей схватился за голову, скорчился в кресле. Боль стучала тяжелыми молотками, глушила слетевшую с катушек память.

В иллюминаторе плавно рос серый диск планеты. Металлический голос вырвался на свободу и теперь громыхал на весь командный отсек. Он не хотел слушать! Джей разнес пульт, сбил костяшки пальцев — но сообщение автоматом включилось снова. Он опустился в кресло, закрыл лицо руками.

⠀⠀ ⠀⠀

Добро пожаловать на Анастэ! Вас приветствует корпорация «Новая жизнь»! Не совершайте резких движений, успокойтесь, выпейте оздоровительный коктейль! Память скоро полностью восстановится, и Вы почувствуете облегчение…

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Джей поправил воротник униформы — резкие края врезались в шею, до чего же неудобно. А раньше не замечал… Бесконечный ряд серебристых мобилей — Джей поискал глазами свой номер, побрел к машине. Скоро он будет в ячейке.

Над небоскребами бушевал ураганный ветер, вот-вот разразится мощный дождь. Как похоже на их с Гретой последнюю встречу. Рука снова дернулась к воротнику — Джею стало нечем дышать. Что с ней теперь? Он показал Грете браслет — таких свидетелей корпорация не оставляет в живых. Почему он не вспомнил тогда? Так было надо. Впереди блестящей свечкой высилось здание корпорации. «Новая жизнь» — переливались красным огромные буквы. Джей отвернулся, сел в мобиль.

Он летел на Землю сдавать экзамен — его обучение в корпорации закончилось. Джей был готов к любому заданию. Брать штурмом стены небоскребов, пилотировать корабли, рассеять толпу, лишить город коммуникаций — все выполнимо. Тогда казалось, что выполнимо. Сейчас Джей уже не был так уверен в себе. Серая масса одинаковых униформ — безликая армия корпорации. И он среди них. Он такой же. Джей вспомнил рисунок. Нет, он другой, он лучше… Джей схватился за холодный металл, с силой рванул браслет. Грета. Родинка у брови, выгоревшая прядь волос, нитка голубых бус. Грета верила в него, а он подставил под удар самое дорогое. Он должен защитить, спасти. Джей потянул рычаг на себя.

Серебристый мобиль, копия тысяч других, каплей отделился от общего потока, набрал высоту. Огненным цветком взорвалась серая точка, здание корпорации дрогнуло, но устояло — лишь стекло верхних этажей дождем посыпалось вниз.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Куратору экспериментальной программы, Земля:

⠀⠀ ⠀⠀

…Нам только что сообщили, что J-3 снова избавился от браслета личности и сбежал из закрытой лечебницы, куда он был помещен после инцидента с атакой здания корпорации. Одновременно пропал наш рейсовый корабль. Ожидайте — J-3 прибудет на Землю в ближайшее время.

⠀⠀

Начальник отдела внедрения, корпорация «Новая жизнь», Анастэ.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Ветер рвал тучи в клочья, выл диким зверем. Глава корпорации устало откинулся в кресле, взгляд упал на бушующую за окном непогоду. Он потянулся за кофе, взял в руки теплую чашку, с удовольствием сделал большой глоток. Войны всегда были и будут. Их никто не отменит. Люди придумали, что они стали лучше, мудрее, правильнее. Нет, они просто выиграли свою маленькую войну с природой. И предусмотрительно забыли о цене этой победы. Трусливо прячутся по благоустроенным норам. Он хмыкнул, поставил чашку на стол.

Чего стоит цивилизованный человек, столкнись он нос к носу с первобытной неуправляемой агрессией? Человек разучился драться. А клоны — нет! Этим парням все равно, назовут их хорошими или плохими. Чувства клонов атрофированы — солдату они ни к чему. На счету у его армии не одна миротворческая миссия. Он покатал на языке слова, поморщился. Чего уж там. Клиенты корпорации любят красивые слова. Но они и не скупятся — за это можно потерпеть немного фальши. На носу очередной вооруженный конфликт — счета уже оплачены. Он пролистнул отчеты. Военный отряд укомплектован — новые солдаты готовы, «бывалые бойцы» прошли профилактику, все отделы дают отмашку. Отличненько!

Когда-нибудь и программа «максимум» принесет свои плоды. Он вздохнул. С новым поколением клонов не все так гладко — вчера сбежал J-3. Его, конечно, за пару дней поймают — Грета не даром считается лучшим агентом корпорации. J-3 сотрут память, отправят на карантин. Пока не поймут, где закралась ошибка. Новым клонам не гасят чувства — только воспитывают. Они неотличимы от людей, пригодны для заданий высокого уровня сложности. Отряд из десяти таких объектов сможет нейтрализовать целую страну. Примитивная сила первых клонов не откроет всех дверей. Врага надо знать в лицо, чувствовать кожей, иначе — как уничтожить?

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в 1975 году в г. Одессе. В 2004 году окончила Одесский государственный университет им. Мечникова, специальность психолог. После окончания занялась частной психологической практикой, направление сказкотерапия. Начала писать авторские сказки. В этом же году были напечатаны отдельные очерки на тему сказкотера-пии в журнале «Эниология». Больше нигде не печаталась. Как писатель чувствует себя органично в жанрах фэнтези, магический реализм, притча, сказка.

В настоящее время работает техническим писателем в ИТ компании «Комодо».

Лонг-лист конкурса «Активация слова», повесть «Марсиане» и цикл рассказов «По ту сторону от этой». Шорт-лист конкурса «Детское время», номинация «сказка», сказки «Колпак историй», «Сказка про Ганса», «Храбрый воин Сулиман». Финалист конкурса мистического рассказа Луганского клуба фантастики «Лугоземье», рассказ «Мартин и Марта».

⠀⠀ ⠀⠀

Алексей Карелин Профи

Спуститься в канализацию, пройти по смердящим каналам несколько километров, выбраться наверх на территории Корпорации Сетевого Контроля, проскочить незаметным мимо камер, амбалов с автоматами и холеными догами на поводке, систем идентификации личности, лазерных растяжек, подземных пружин и прочих устройств защиты и контроля, по пожарной лестнице забраться на крышу административного здания — всего лишь двадцать этажей, — влезть в вентиляционную трубу, по памяти проползти сей лабиринт на четвереньках, увидеть мощнейший на планете компьютер через вентиляционную сетку, оказаться в кабинете богатейшего на Земле человека, разобрать его ноутбук и одолжить винчестер, после чего повторить пройденный путь с точностью наоборот — все это пришлось совершить не мне. К сожалению. Или к счастью. Да, скорее последнее. Если побороть брезгливость и тошноту в канализации я бы, пожалуй, смог, то остальные препятствия заставили бы повернуть обратно. Или погостить неопределенный срок в тюрьме строгого режима. Моя стихия — компьютеры. Серебряный свет мониторов мне милее дневного..

Вот и сейчас передо мной три компьютера, и каждый грызет защиту украденного у КаСКи винчестера. Хоть я и не видел логово наноимперии даже издалека, ее прихвостни ищут именно меня. Возможно, прозвучит пафосно, но в моих руках судьба мира. Конечно, КаСКа сделает все возможное, чтобы не дать мне изменить историю. Мне в свою очередь надо сделать все возможное, чтобы опередить ищеек КаСКи.

Вырос я в простой законопослушной семье. С детства увлекся компьютером, подавал надежды стать отличным программистом. Родители уже видели меня работающим на КаСКу, но у меня были свои планы на будущее. Работа на корпорацию — это жизнь в золотой клетке. Платят много, но держат на коротком поводке: ни уехать из страны, ни даже из города. Заявление об увольнении рассматривается как покупка билета на тот свет или в сумасшедший дом. Пенсия высокая, но опять-таки под строгим присмотром и с подпиской о невыезде. Да и дожить до нее сложно: пенсионный возраст — семьдесят, продолжительности жизни — шестьдесят два.

Не по годам во мне развилось чувство справедливости. Я отказывался принимать прослушивание телефонов, аресты за критику власти, контроль переписки. СМС, общение в чате, на форумах, в социальных сетях сканируют машины, реагируют на определенный набор слов. При обнаружении слова повышенного риска, делается более тщательный анализ переписки. Если и он не развеет подозрения, то текстом занимается сотрудник Корпорации Сетевого Контроля. Разжигание национальной или политической розни, призыв к мятежу или иной запрещенный смысл влечет за собой удаление сообщения с портала, а СМС, ММС просто не доходят до адресата. Автор сообщения получает предупреждение, после рецидива банится или лишается мобильной связи, третий же проступок грозит тюрьмой. А зона нынче не та, что раньше — настоящий Ад. Весь срок заключенный пребывает в анабиозе, а его разум — в цифровом Аде. Степень тяжести преступления определяет степень мук, через которые придется пройти. Наивысшая мера наказания — семькругов Ада. Если человек не умрет, то уж точно свихнется.

Таким образом, Интернет стал рафинированным. Побороли сетевое пиратство, троллизм, свободу слова и печати. Блоги и другие постоянно обновляющиеся информационные порталы приравняли к СМИ. Отсюда: плати налог и неси полную ответственность за размещаемый текст или прекращай деятельность. Теперь врать властям никто не мешает.

В старших классах я познакомился с анархистом, он открыл мне мир подпольщиков. Они вообще не люди. Никто. Пустое место. Несмотря на это, я проникся их идеями и сбежал из дома.

Как и все подпольщики, я не проклеймен, не прошел чипизацию. В четырнадцать лет каждый становится гражданином — человеком, который может участвовать в развитии страны, влиять на него. Устаревшая формулировка. Сейчас настоящие гражданине — это подпольщики. Те же, кто надел ярмо, просто марионетки.

В наш век развлечений полно. Большинство из них разжижают мозг, отчего «гражданин» превращается в тупое быдло. Зачем это государству? Все просто: управлять образованными умными людьми проблем не оберешься. Все решено и продумано за нас. Мы только поддерживаем мираж выборов, мираж демократии. Хотя многим уже параллельна политика, ничто их не оторвет от телевизора и банки пива, даже выборы президента. Ну, а кто-то просто понял бессмысленность бить ноги до избирательного участка.

Конечно, не все так плохо. Наука прогрессирует, в развитии на уровне двенадцати классов остановились не все. Но система образования построена так, что гений в одной области знаний в остальных окажется совершенным простофилей. Нас легко обмануть, ввести в заблуждение там, где мы плохо ориентируемся. Мы же не знаем своих прав. Разве что юристы.

Сейчас гражданин — это человек, который официально зарегистрирован в стране, имеет полный пакет документов, то есть чип. Если вы не являетесь гражданином ни одной из стран, не находитесь на попечительстве граждан, то вы и за человека не можете считаться. Вас просто нет.

Чип вживляется под кожу на запястье. Он содержит все необходимые данные: паспортные, свидетельства о рождении, страховки, пенсионной карточки, визы, реквизиты счета в банке. С помощью чипизации человечество избавилось от вороха бумаг. Все всегда при вас и не теряется, не забывается. Нужно подредактировать, обновить информацию? И это возможно. Только не подхватите вирус, иначе запросто можно превратиться в пустое место. Тогда никто ничем не поможет. Даже побираться теперь невозможно: мы просто не видим наличных. В такси и то соответствующее устройство обращается к вашему чипу.

Я не считаю чип благом. Человек стал слишком уязвим.

Как я уже сказал, есть злоумышленники: мошенники, жаждущие получить доступ к вашему расчетному счету, или хакеры, которым в кайф ломать человеческие судьбы. С ними борются, но они есть.

Соль и в том, что чип выдает ваше местонахождение. Да, полезно, если вы потерялись. Звоните в службу навигации, и порядок. Может спасти жизнь в экстремальной ситуации. Подаете сигнал SOS, авось, спасатели успеют.

С другой стороны, чувствуете, чем пахнет? Мы под колпаком. Любого гражданина легко найти. Преступников и нелегалов стало гораздо меньше. Все бы ничего, но у правительства свои взгляды на то, кто является правонарушителем. Набедокурил в Сети — физический адрес персонального компьютера не так-то сложно вычислить. Остается только считать данные с чипа оператора, находящегося в данный момент по этому же адресу. Конечно, результатом поиска может быть целая семья, но что эта мелочь по сравнению с земным шаром?

Вот так вот навели порядок в Интернете. Да здравствует жесткая цензура! Был как-то случай: местный писатель занялся изучением самодельных взрывчатых веществ и их применением. Поисковик все запросы фиксирует. Информация дошла до КаСКи. Писателя обвинили в подготовке теракта. И смех, и грех.

Кстати, подозрение в терроризме может возникнуть на любом основании, фантазия безгранична. Оно же дает право на обыск вашего жилья без ордера, на арест на продолжительный срок, пока не докажешь свою невиновность. Именно: пока не докажете вы. Государству достаточно желания упрятать вас за решетку или припугнуть. Акт о терроризме значительно расширил возможности полиции.

Наконец, неугодных людей могут просто исключить из информационной базы, вырубить чип. Все! Вы — никто, и звать вас никак. Беспомощны, что мышь. Без бумажек — документов и денег — человек не жилец. Хотя есть исключения, как и у всякого правила. Без чипа вы либо труп, либо готовящийся стать трупом бомж, либо подпольщик.

Я — подпольщик. Нас ищут, нас изводят, как тараканов, но и мы не только прячемся. Успешный поход в КаСКа тому доказательство. Осталось взломать защиту, и у нас будет информация на вес золота. Мы сможем разрушить электронное рабство, отключить все чипы разом и научить жить по законам, законам народа. Рискуем ввергнуть страну в анархию? Да, но из беспорядка всегда возрождается порядок, более прекрасный и организованный, чем до разрушения. Утопию нам не создать, но вернуть демократию в наших силах.

Только бы успеть до того, как меня найдут. Если я и заходил раньше в Сеть, то не засветился ни разу: IP-адреса постоянно меняются, после каждого ответа с сервера. Сейчас я и вовсе в оффлайне. Даже если подпольщик, укравший винчестер, попал в видеокамеру, его лицо ничего не даст, а система идентификации личности покажет, что такого человека не существует. Найти меня можно только через него. Если его схватят, язык развяжут. Ищейки КаСКи пыток не чураются.

Правда, мы встретились на моей старой квартире, настоящих имен друг друга не знаем, так что… ищейкам придется сильно попотеть, чтобы отрыть меня. Разве что винчестер снабжен маяком. Нет, проверил, кажется, нет.

— Васька, отстань. — Вот любопытный кот. Все лезет к дисплею. Интересно же, что за циферки мельтешат да стрелочка какая-то бегает. Брысь! Вот настырный. Как сгоню, посидит рядом и снова на стол. Разбойник. Сбежал из дому, нашел непонятно как. Уже четыре года со мной по подпольям путешествует. Если б не он, свихнулся бы от одиночества. Бывают тяжелые периоды. Как сейчас.

Стоп! Дом. Я же звонил родителям! Значит, установление моей личности — дело времени. Будем надеяться, что я сильно изменился и пацан в семейном фотоальбоме не даст меня выследить. Камеры-то сейчас повсюду, в каждом заведении. А подпольщики не все с грядки воруют.

Да и пусть знают героя в лицо. Найти будет сложней. А родителям не позвонить не мог. В последний раз ведь видел. Да и то из телефонной будки напротив дома.

— Васька, пшел вон!

В последний раз — тут и сомнений быть не может. Когда пароль будет подобран, установленная на винчестере системная оболочка затребует соединения с «Атлантом» — главным компьютером корпорации. Через него я должен буду деактировать чипы и запустить программу самоуничтожения — устроить бабах в административном здании КаСКи. Естественно, соединение не окажется незамеченным. У меня будет где-то полчаса, может, чуть больше. Возможно, этого хватит, чтобы отыскать в файловой системе необходимую информацию, отослать ее по зашифрованному каналу лидеру подпольщиков и положить начало хаосу. А для последнего надо освоить приложения, интерфейс которых не рассчитан на рядовых пользователей. Нда, попыхтим.

— Васька, итить колотить! Любопытной Варваре на базаре нос оторвали, знаешь?

Эх, кто о тебе позаботится без меня? Хватит ли у тебя мозгов вернуться домой? Мышей поди здесь всех выловил.

Страшно ли мне? Страшно, но, как я уже говорил, во мне слишком остро развито чувство справедливости.

Так, одна ломалка сдалась. Зеленая линия прогресса достигла ста процентов, а толку ноль. Мигающий курсор в строке ввода, точно пожимание плечами. Кого ты спрашиваешь, меня?

Хорошо в фильмах показывают: минута — и готово. На деле простенькую почту так не взломаешь.

Пойду, попью чайку. Подпитаю сахаром мозги. Они еще понадобятся. Им предстоит марш-бросок. Да и ты, Васька, небось проголодался? Извини, но у нас только позавчерашний борщ. Ты ведь не привередливый?

Есть у подпольщиков умельцы, провели незаметно от общей линии в подвал и газ, и воду, и свет. Напор слаб да свет мерцает, но не жалуюсь. Блага цивилизации за бесплатно.

У нас в подпольщиках только умные. Дураков не держим. Таким просто в голову не придет взбунтоваться, понять свое истинное положение в стране.

— Васька! Где ты пропал? Борщ уже ждет тебя, едрить колотить! Куда взгромоздился? Брысь с клавиатуры. Что, азбуку осваиваешь, хакер полосатый? Ну-ка, говорят, рыжие коты приносят счастье? Посмотрим, что наколдовал. Энтер.

— ?!..

— Н-ну, ты профи… Ну да, пей чай, мне теперь некогда. Время пошло.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1990 году в с. Митьковка Брянской области. Закончил Брянский политехнический колледж по специальности «Программное обеспечение ВТ и АС», учится заочно в Брянском государственном техническом университете. Служил в РВиА (Ракетные войска и артиллерия) во Владимирской области.

В 2011 году — лауреат премии им. П. Л. Проскурина. География публикаций: США, Австралия, Казахстан, Дагестан, Финляндия, Новая Зеландия, Германия, Украина, Беллоруссия, Россия. Публиковался в литературных журналах «Простор» (Алма-Ата), «Нива» (Астана), «Воин России» (Москва), а также журналах «Вселенная. Пространство. Время» (Киев, Москва), «Искатель» (Чикаго), газете «Красная звезда» (Москва), «Наш Техас» (Хьюстон) и др. В № 1 за 2013 г. «Знание-сила: Фантастика» напечатан рассказ «Дикари».

⠀⠀ ⠀⠀

Алекс Гор Семь кругов ада

_{^{«Здесь пахло дорогим табаком, парижскими духами, сверкающей натуральной кожей туго набитых бумажников, массивными золотыми портсигарами — всей этой дешевой, всей этой гнусной плесенью, которая наросла на Зоне, пила от Зоны, жрала, хапала, жирела от Зоны, и на все ей было наплевать, и в особенности ей было наплевать на то, что будет после, когда она нажрется, напьется, нахапает всласть, а все, что было в Зоне, окажется снаружи и осядет в мире».}}

_{^{А. Стругацкий, Б. Стругацкий «Пикник на обочине»}}

1. Фирма гарантирует!

— Я еще раз предупреждаю вас, мистер Шарп, что прогулка, — если вообще уместно это слово, — будет далеко не веселой. У многих нервы не выдерживают уже на полпути, а помощи ждать неоткуда. Так что, вкусив плод, придется отведать его до конца. Готовы вы к этому? — спросил Рой Ньюпорт, управляющий Зоной «Пэгэтори», обращаясь к собеседнику.

Бартоломей Шарп, высокий, спортивного склада мужчина, лет тридцати, вопросительно посмотрел на жену.

— Мы же все решили, Барт. Ну, Барт, пожалуйста! — нетерпеливо воскликнула стройная молодая женщина, умоляюще глядя на мужа.

— Конечно, конечно, Джозефин, — широко улыбаясь, ответил Барт.

Он повернулся к Рою Ньюпорту, седовласому пожилому человеку с черными проницательными глазами, и твердо произнес: «Наше решение окончательное, господин Ньюпорт. Мы намерены не только пройти Зону, а пройти ее до конца».

— Похвальные намерения, господин Шарп, — улыбаясь, ответил управляющий. — Значит, рассчитываете на наш главный приз в один миллион долларов?

— Я не привык проигрывать, господин Ньюпорт.

— Замечательно, господин Шарп! Ответ достоин настоящего мужчины. Но должен вам сказать, что за все время существования Зоны только троим смельчакам удалось добраться до «Зед шесть». Только троим. Большинство заканчивало свой путь в «Зед три» или «Зед четыре». Тем не менее, я от души желаю вам удачи.

— Благодарим вас, господин Ньюпорт! — улыбаясь белозубой улыбкой, воскликнула молодая женщина.

«Ох уж эти чичако, — подумал Рой Ньюпорт, с первого взгляда разглядев в этой хрупкой, восторженной женщине новичка в подобного рода делах. — Сколько их здесь побывало любителей острых ощущений за эти семь лет», размышлял он, доставая из папки два заполненных бланка. «Ну что ж, Зона одарит их острыми ощущениями на всю оставшуюся жизнь. Уж это фирма гарантирует!»

Держа в руках фирменные бланки, управляющий пристально посмотрел на очаровательную супругу Бартоламея Шарпа. Он проникся симпатией к молодой женщине, которая, — и это ему было совершенно ясно, — не имела полного представления о том, что ее ждет в Зоне.

— Госпожа Шарп, могу я задать вам один вопрос? — спросил управляющий.

— Да, господин Ньюпорт. Прошу вас.

— Могу ли я узнать, госпожа Шарп, располагаете ли вы каким-либо опытом в подобного рода испытаний?

Молодой женщине не удалось скрыть смущения под проницательным взглядом управляющего. Несколько взволновано, она ответила: «Видите ли, господин Ньюпорт… Ну как вам сказать… Конечно, я не имею такого опыта, как Барт, мой муж, я хотела сказать… но я…»

— Господин Ньюпорт, — мягко остановил жену Барт. — Я принимал участие в операции «Буря в пустыни». Вы знаете, что это такое.

Пристально глядя в глаза Барту, управляющий сухо произнес: «Разумеется, знаю, господин Шарп. Это о многом говорит. Но вы никогда не были в нашей Зоне, а это испытание, пожалуй, будет покруче, чем «Буря в пустыне».

— Но ведь мы готовы подписаться, что ваша фирма не будет нести никакой ответственности за наше пребывание в Зоне, — поспешно сказал Барт.

— Да, это так, господин Шарп. И ваше согласие на это должно быть подтверждено вашими подписями на этих бланках, — ответил управляющий, держа в руках бланки соглашения.

— Мы готовы это сделать, — решительно ответил Барт.

«А парень с характером», — подумал управляющий, и сказал: «Я все это говорю вам только потому, что игра должна вестись по строгим правилам. Мы не хотим подвергать людей, не подготовленных к таким серьезным испытаниям, чрезмерному риску. А риск, действительно, очень велик. Но я вижу, господин Шарп, что вы можете постоять за себя и за свою очаровательную супругу».

Управляющий положил бланки на стол и протянул Барту авторучку. Барт быстро поставил подпись на двух бланках и передвинул их к жене. Джозефин взяла ручку, но ее рука на несколько мгновений замерла над бумагой.

Острый взгляд Ньюпорта сразу заметил замешательство молодой женщины, и его ладонь мягко легла на бланк.

— Простите, госпожа Шарп. Но я хотел бы сказать вам еще кое-что, прежде чем вы поставите подпись под этими документами, — доброжелательно произнес управляющий.

Джозефин посмотрела на управляющего настороженным взглядом.

— Да, господин Ньюпорт. Я слушаю…

— Знаете, госпожа Шарп. Я ведь сам дважды ходил в Зону. И должен признаться, что в первый раз я добрался только до «Зет три», а во второй — с трудом дошел до четвертого квадрата. А вот на третью попытку меня уже не хватило. «Зачем я все это говорю ей, — подумал он. — Ведь я не имею право говорить подобных вещей».

Джозефин уже овладела собой и, улыбнувшись, непринужденно сказала: «Вот как? В таком случае у меня есть шанс обставить вас, господин Ньюпорт! Хотите пари?»

— Ну, дай-то бог, — проговорил управляющий и убрал ладонь с бланка.

Джозефин решительно подписалась под бланками и улыбнулась мужу.

Он ответил ей ободряющей улыбкой.

— Отлично! Теперь осталось только оплатить ваше пребывание в Зоне, и я оформлю контракт, — сказал управляющий.

Барт достал из кармана деньги.

— Вот десять тысяч долларов, господин Ньюпорт, — сказал он, протягивая деньги управляющему.

Управляющий взял деньги, оба бланка, поставил на них свою подпись и печать, затем один экземпляр вернул Барту, а второй запер в сейф.

— Договор заключен, господин Шарп, — сказал управляющий. — Вам выдадут экипировку, необходимое снаряжение и карту Зоны. Наш инструктор проведет с вами подготовительную работу. И я хочу верить, что вы добьетесь своей цели. Я искренне желаю вам успеха. Выход в Зону назначен на шесть часов утра завтрашнего дня. А пока, господа, желаю вам приятного отдыха в нашей гостинице. За счет фирмы, разумеется.

2. Инструктаж

В 5:45 утра Барт и Джо вышли из гостиницы. На Барте был оранжевый комбинезон, на ногах — легкие, прочные краги, руки закрывали тонкие, эластичные перчатки, а на поясе висели тяжелый армейский кольт и тесак. На Джозефин был комбинезон голубого цвета.

Их уже ждал микроавтобус, за рулем которого сидел Стив Глэн, инструктор Зоны. Накануне Стив несколько часов провел в гостиничном номере Шарпов, разбирая с ними варианты прохождения Зоны.

— Привет, Стив!

— Привет, Джозефин! Привет, Барт! Как настроение?

— Все в порядке, Стив. Мы готовы! — ответил Барт.

— Окей. Тогда поехали, — сказал Стив, и включил зажигание машины. Мотор мягко заворчал, и машина, набирая скорость, устремилась к Зоне.

Стив не закрывал рта. Он мог говорить о Зоне в любое время дня и ночи.

— Зона полна неожиданностей и непредсказуемых явлений. Она нашпигована ими, как рябчик мелкой дробью, после удачного выстрела. Надо помнить об этом постоянно. Ни на секунду нельзя расслабляться. Чуть потерял бдительность, и готово! Зона только и ждет этого. Тут же подкинет какую-нибудь пакость, вроде «Красного перца». Но это цветочки! А ягодки… Кстати, о цветочках. В Зоне сказочно красивые цветы. Но их красота коварна. Могут ждать сюрпризы. «Черные брызги», например. Так что, держитесь от цветов подальше. Впрочем, для Зоны понятие «держитесь подальше» звучит просто нелепо. Я бы сказал так: лучший способ избежать ловушек Зоны, это вообще не входить в нее. Вот так-то! Постичь тайну Зоны невозможно. Она неповторима, как мир. Все земные понятия и законы в Зоне теряют всякий смысл. И все же, у Зоны есть одна особенность. Чем дальше проникаешь в Зону, тем больше опасность. Как сказал русский ученый Кирилл Панов, когда побывал в Зоне: чем дальше в лес, тем больше дров!

Стив замолчал, думая о чем-то своем. Потом тихо произнес: «Хороший был парень, Кирилл. Умер от разрыва сердца после выхода из Зоны в Мермонте. Может, слыхали?»

Стив говорил не столько для Бпрта и Джо, сколько для самого себя. Он говорил о Зоне так, как профессор о своем любимом предмете, как родитель о своем ненаглядном дитя.

— Да, восемь километров Зоны далеко неравноценны. Если первую половину проходят за час-два, то вторая половина занимает раза в три больше времени. Впрочем, дальше «Зет четыре» мало кто проходил. Большинство ломается уже после третьего квадрата. Зона выворачивает всех буквально на изнанку. До тошноты. До кровавой блевотины. До истерии, до…

Стив вдруг осекся, осознав, что наговорил лишнего, и замолчал. Он искоса посмотрел в зеркальце заднего обзора. Лицо Джозефин было искажено болезненной гримасой. «Идиот! — мысленно отругал себя Стив. — Какого черта разболтался!»

Машина, плавно вписавшись в поворот, вышла на последний отрезок пути к Зоне.

— Подъезжаем, — сказал Стив, и, помолчав, добавил. — Вот что я вам хочу сказать, ребята. Зону одолеть можно, если очень захотеть. Надо только превозмочь себя. Тысячу раз превозмочь. И не поддаваться панике. Из любого положения, даже критического, можно найти выход. И главное — думайте друг о друге, и ваша верность, ваша любовь помогут вам в тяжелую минуту.

Заскрипели тормоза, и машина остановилась у высокого, глухого железобетонного забора.

— Ну, вот и приехали! — сказал Стив, и взглянул на часы.

Оставалось еще минут пять свободного времени.

Все вылезли из машины. Стив держал в руках два компактных рюкзака красного цвета. Он помог Барту и Джо укрепить рюкзаки на спине, проверил замки крепления и коротко обронил: «Порядок!» Затем Стив вернулся к машине и вытащил из нее два серебристых шлема и два мотка нейлоновой веревки. Он молча протянул шлемы Барту и Джо и, пока они облачались в них, пристегнул кольца веревок к карабинам их поясных ремней.

— Ну, вот и все, ребята, — сказал Стив. — Теперь пора. Помните. После прохождения каждого квадрата, вы обязаны дать контрольный сигнал. Либо зеленая, либо красная кнопка. Красная — выход из Зоны. Надеюсь, вы будете пользоваться только зеленой кнопкой. Контрольное время выхода из Зоны — 12 часов пополудни. Желаю успеха!

Стив пожал руки Джо и Барту, затем подошел к стальной двери в железобетонном заборе и нажал комбинацию кода. Дверь плавно открылась, освободив проход в Зону.

Барт и Джо бросили последний взгляд на реальный мир, который они покидали. Они уходили из хмурого, серого утра, под неприветливым, мрачным небом которого, замазанным грязными плотными облаками, нехотя, как бы с оглядкой, зарождался новый день. Взявшись за руки, Барт и Джо шагнули в неизвестное.

3. Зона встречает гостей

Тяжелая стальная дверь у них за спиной вновь ожила. С легким скрипом, она поползла к противоположной стене, как бы разделяя мир на две части. Там, за тающим светлым квадратом дверного проема, оставался живой мир человеческих радостей, тревог и надежд, а здесь, по их сторону, — суровые испытания, страх и неизвестность. Дверь, глухо охнув, закрылась и замерла. Все. Они в Зоне.

И сразу же их окружила непроницаемая тьма и жуткая, леденящая кровь, тишина. Джозефин крепко прижалась к Барту. Он слышал ее прерывистое дыхание и чувствовал учащенное биение своего сердца. Барт вдруг остро ощутил, что теплое, тревожное дыхание жены и стук ее сердца остались единственной тонкой нитью, связывающей его с реальным миром. Одной рукой он обнял жену за плечи, а другой достал из набедренного кармана фонарь.

Острый луч света, разорвав темноту и мгновенно промчавшись до первой преграды, желтым пятном распластался на черной стене. Барт повел фонарем по сторонам, и они увидели, что находятся в глухом, узком туннеле примерно двух метров в диаметре. Весь свод и стены туннеля были густо покрыты черными гибкими трубочками размером с карандаш, на концах которых тут и там сверкали ртутным блеском капельки жидкости. В движущимся луче света фонаря черные стены туннеля вспыхивали всплесками холодного серебряного огня.

Барт и Джо медленно двинулись вперед. Барт считал про себя шаги. Через каждые четыре шага в плотное, пружинящее как резина покрытие пола, была встроена стальная решетка с мелкими ячейками, сквозь которые невозможно было ничего разглядеть. Через сорок шагов туннель закончился стальной дверью, точно такой же, через которую они вошли в него. Луч фонаря, скользнув по периметру двери, выхватил табличку под самым сводом туннеля. На табличке была надпись: «Конец санитарной зоны».

— Так мы еще не в Зоне? — почему-то шепотом спросила Джо.

— Выходит, что нет, — так же тихо ответил Барт. — Зона за этой дверью.

Барт надавил на дверь рукой. Это было похоже на попытку сдвинуть с места слона.

— Барт! Наверное, где-то должна быть автоматика? — сказала Джо.

Первое волнение улеглось, и в Джо проснулся охотник. Она тоже достала фонарь, и пока Барт тщательно обследовал дверь, стала осматривать стены туннеля.

— Нашла, Барт! Я нашла!

Примерно в метре от двери, в стене была небольшая ниша. Под лучом фонаря высветились две кнопки: красная и зеленая.

— Молодчина, Джо! С тобой не пропадешь! Давай нажимай!

Джо, без колебаний, нажала на зеленую кнопку. Тут же в ниже засветилась надпись: 6-07 утра. Еще через мгновение стальная дверь мягко сдвинулась с места и открылась. Волна света вошла в дверной проем, и чернота туннеля отступила куда-то вглубь.

Барт и Джо вышли из туннеля и вновь очутились в раннем августовском утре. Когда их глаза адаптировались к свету, они с интересом стали осматривать местность. Перед ними лежало поле похожее на сказочный ковер, сотканный из изумрудной травы и ярких, всех красок и оттенков, цветов. Воздух был наполнен сладким, пьянящим ароматом цветов и свежескошенной травы. Низкое небо, — казалось, оно висело над самой головой, — было удивительно сочного голубого цвета. На небе было не видно солнца, но солнечный свет, каким-то удивительным образом, наполнял все вокруг. И эта сказочная красота покоилась в глубокой тишине. Тишина была бы абсолютной, если бы ее не трогал тонкий, чуть слышный звук, напоминавший жужжание пчелы: зы-зы-зы-зы…

— Барт! Какая красота! — воскликнула Джозефина.

Ее голос прозвучал резко и сухо, и ему тут же ответило раскатистое эхо: барт-барт-арт-арт-кая-кая-сота-ота.

— Да-да-да…, ответили Барт и эхо, — мы-мы-зоне-оне-оне…

Барт не слышал сам себя и прервал фразу на полуслове. Наклонившись к уху Джо, он негромко сказал: «Чертово эхо. Невозможно говорить. Вот тебе и первый сюрприз Зоны. Будь внимательнее, Джо, и помни, дорогая, ты должна выполнять все мои команды. Не задумываясь. Автоматически. Уж потерпи, дорогая. Дома будешь командовать ты», — закончил Барт и улыбнулся жене.

— Да, милый. Я буду послушной девочкой, — улыбнувшись в ответ, также тихо ответила Джо.

Барт достал карту и выверил по компасу направление движения. До «Зед-2» им надо было идти на северо-запад по диагонали квадрата «Зед-1» примерно 1400 метров. Барт убрал карту в планшет и стал рассматривать местность по направлению движения. Почти сразу же он нашел нужный ориентир: одинокий желтый холм метрах в 500–600 от них. Указав рукой на холм, Барт наклонился к жене и сказал: «Ориентир — желтый холм. Иди за мной след в след, и ни шагу в сторону!» Он поцеловал жену и шепнул: «Мы дойдем, дорогая. Обязательно!»

Барт взглянул на часы. Было 6:15 утра. Пошли! — скомандовал он и вступил на изумрудный газон. Трава была сухая, жесткая и пружинила под ногами, не оставляя следов. Каждый шаг сопровождался хрустящим звуком, будто крахмал перетирали: крак-крак-крак… Джозефина шла за Бартом, напряженно следя за каждым его шагом. Это оказалось трудным занятием, и, незаметно для себя, она стала отставать от мужа. Шагов через 70 их уже разделяло метров пять. Барт обернулся и, призывно махнув рукой, крикнул:

— Не отставай, Джо!

— Отставай-вай-джо-жо… — подхватило эхо.

Джозефина ускорила шаг, уже не смотря под ноги, а ориентируясь на мужа.

Так они прошли еще метров сорок, под звук собственных шагов и неведомое жужжание: крак-крак-зы-зы-крак-крак-зы-зы… Джозефина стала поглядывать по сторонам. Яркая красота невиданных прежде цветов радовала глаз, а их сильный аромат дурманил голову. Она была очарована буйством красок Зоны, и страх перед Зоной растворился в ее сердце бесследно. Она взглянула в сторону мужа и невольно залюбовалась его походкой. Высокий, широкоплечий, узкобедрый, он шел легко и свободно, и в каждом его движении чувствовались уверенность и сила. «Я люблю тебя, Барт! Барт, ты слышишь? Я тебя люблю!» — мысленно повторяла она. Почти в то же мгновение Барт обернулся, улыбнулся и, ободряюще кивнув головой, вновь твердо зашагал вперед.

Для Джозефины это стало таким радостным мгновением, что ее охватило желание что-то сделать для мужа, тут же, сию секунду. Она огляделась. Примерно в трех шагах от себя она увидела редкой красоты цветок: высокий, стройный стебель венчала ярко-фиолетовая шапка-шар с вкраплениями голубого, желтого и красного цветов. Когда Барт прошел мимо этого цветка, цветок всколыхнулся от легкого движения воздуха и тут же вспыхнул разноцветными огоньками-радугами. Он был так красив, что невозможно было оторвать взгляда от него. Поравнявшись с цветком, Дзжозефина присела на корточки и протянула руку к стеблю. Но как только она дотронулась до него, из фиолетовой шапки цветка во все стороны брызнули струйки темной жидкости. Несколько капель попало ей на лицо, и она сразу почувствовала жгучую резь в глазах.

— Барт! Барт! — вскричала она, закрывая лицо ладонями.

— Барт-барт-арт, — заголосило эхо.

Тут же последовал другой звук: крак-крак-крак-крак, и сильные руки мужа подняли ее на ноги.

— Джо! Что с тобой?

— Джо-джо-жо-то-то-ой…, — откликнулось эхо.

— Глаза. Что-то с глазами, — прошептала Джозефина.

Барт отвел ладони жены от лица и увидел, что оно покрыто черными, маслянистыми пятнами. Дернув молнию на нагрудном кармане комбинезона, он выхватил из него пакет, быстрым движением разорвал его и тщательно протер глаза и лицо жены влажным марлевым тампоном, пропитанным специальным раствором.

— Успокойся, дорогая. Сейчас все будет в порядке, — мягким голосом произнес он.

Минут через пять, когда резь в глазах окончательно прошла, Джозефина спросила: «Что это было, Барт?».

— Черные брызги. Ты не пыталась сорвать какой-нибудь цветок, Джо?

Джозефина посмотрела на мужа виноватым взглядом и тихо сказала:

«Но он был удивительно красив… Я хотела подарить его тебе…»

Барт, положил ладони рук на плечи жены и мягко сказал: «Джо, дорогая. Прошу тебя, будь осторожней. Мы ведь только в самом начале пути.»

Они вновь двинулись вперед. Теперь Джозефина не только не любовалась цветами, но и обходила их стороной.

Крак-крак, — мерно раздавалось после каждого шага Барта. Крак-крак, — отзывались шаги Джозефины. Зы-зы-зы, — тихо жужжал неведомый звук. Через каждые десять шагов Барт останавливался и обеспокоено оглядывался на жену. Обернувшись в очередной раз, он не остановился, а продолжал движение. Крак-крак-пфьюю…

Резкий, свистящий звук разорвал тишину Зоны. Тут же пронзительно засвистело эхо: пфью-пфью-пфью…, и из под ног Барта взметнулось вверх красное облачко. Оно обволокло Барта, и он почти растворился в нем, в своем оранжевом комбинезоне.

— Барт! — воскликнула Джозефина.

— Барт-барт-барт… — охнуло эхо.

— Стой, Джо! Не двигайся! — раздался из облака приказ Барта.

— Стой-ой-джо-жо-айся-айся-ся-ся. — предостерегала Зона голосом эхо.

Джозефин, уже было готовая броситься к мужу, послушно замерла на месте. Из густого облака вынырнула спина Барта. Он сделал два или три шага, пятясь спиной назад, и остановился.

— Джо! Я вышел из облака? Негромко спросил он.

— Да, Барт. Ты в метре него, также тихо ответила она.

Джозефина подошла мужу и взглянула ему в лицо. Из глаз Барта обильно текли слезы.

— Что произошло, Барт? — встревожено спросила она.

— Слезоточивый газ, — прохрипел он. — Синий пакет, Джо.

Джозефина быстро вынула из кармана синий пакет, разорвала его и наложила на лицо мужа влажную марлевую повязку. Минут через пять Барту стало лучше, и он был в состоянии двигаться дальше. Но прежде, он показал жене источник слезоточивого газа. В изумрудной траве краснело несколько стручков перца, на один из которых и наступил Барт.

— Видишь, Джо, как эти маленькие ядовитые бомбочки напоминают перец. Помнишь, Стив говорил нам о «Красном перце»? Надо быть осторожнее. Не повторяй моей ошибки, дорогая. Никогда не делай ни шагу, если тебя что-нибудь отвлекло.

Они продолжили путь, и уже без приключений добрались до желтого холма. Барт взглянул на часы: 6-35. «Полкилометра за 25 минут. Ужасно!» — подумал он, доставая карту.

4. Горячие пески

Холм был насыпной, из мелкого золотистого песка. «Песочек, похоже, прямо с калифорнийского побережья», — подумал Барт. Он прикинул размеры холма. Вершина песочной горы достигала метров десяти, а ее основание растянулось метров на тридцать. В лучах солнечного света желтый холм переливался золотыми бликами, словно золотая гора.

— Золотой холм! Барт, мы нашли клад! — смеясь, воскликнула Джозефина.

— Холм-олм-клад-ад… — откликнулось эхо.

— Красиво, — согласился Барт.

Барт взглянул на карту. Слева и справа от холма, ядовитым зеленым цветом с черными штрихами было обозначено болото, а по середине — тянулась желтая полоска, шириной метров в двадцать.

— Джо. За холмом с обеих сторон болото, разделенное полоской песка. Честно говоря, я даже не знаю, какой путь менее опасен, и какое из двух зол меньше: «Ржавая хлябь» или «Желтый штопор», — задумчиво произнес Барт.

— Желтый штопор звучит немного приятнее, — неуверенно проговорила Джозефина.

Барт кивнул головой, в знак согласия. Он наклонился и поднял несколько мелких камешков.

— Смотри, Джо, — сказал он, и бросил камень на песчаный холм.

Камень упал на холм, выбил фонтанчик песка, сполз нехотя по склону и замер. Барт бросил второй камень, уже в другом направлении. Та же картина. Но когда третий камень коснулся песка, он не выбил фонтанчика, а штопором ввинтился в песок, оставив за собой воронку.

— Вот это и есть «Желтый штопор», — сказал Барт, — в миниатюре.

— Что будем делать, Барт? — тихо спросила Джо.

— Подготовимся к сюрпризам, Джо. Стой на месте. Я сейчас.

Барт стал собирать камни, разбросанные около холма, и складывать их широкий набедренный карман. Наконец, набив полный карман, он крикнул: «Все, Джо! Пошли!»

— Все-се-се-жо-жо-шли-ли… — откликнулось эхо.

Они обогнули холм с правой стороны, прошли несколько метров по узкой полоске твердой земли и остановились. По правую руку от них тянулось болото, поросшее густой осокой и камышом. Со стороны болота тянуло сыростью и плесенью. Болото чавкало, сипело и хлюпало…

Джозефина с отвращением передернула плечами и повернулась в сторону песчаной полосы. Безупречно золотистый песок ласкал и радовал взор.

— Джо, — сказал Барт. — Полоса песка тянется метров на двести. Это четыре сотни шагов, а у нас только тридцать камней. От этих камней зависит все. Они наши лоцманы. Придется тебе потрудиться, дорогая.

— Понимаю. Я буду аккуратной, Барт.

Барт вынул из кармана несколько камней и бросил один на песок, в полуметре от себя. Выбив фонтанчик песка, камень замер. Второй камень… третий. Барт и Джо медленно продвигались вперед, аккуратно ступая на место, куда упали камни. После каждого шага Джо вынимала из песка очередной камень, придавленный ногой Барта. Раза три Барт восклицал: «Штопор!» Они обходили опасное место и вновь шли вперед. После первых тридцати шагов пески поглотили четыре камня, еще несколько камней исчезли в «Желтом штопоре» после очередной серии шагов. Когда они сделали 250 шагов, у них осталось только два камня. Теперь Барт был вынужден действовать рациональнее. Он стал бросать камни на расстояние метра, удлинив, таким образом, шаг вдвое. Он знал, что Джо тяжело шагать такими «семимильными» шагами, да и еще подбирать камни, но выбора не было. Им удалось пройти еще метров пятьдесят, прежде чем пески поглотили последний камень. До конца песчаной полосы оставалось всего каких-то метров двадцать.

Барт посмотрел на жену. Она тяжело дышала. Капли пота катились по ее лицу. «Надо что-то придумать», — лихорадочно соображал Барт. Он стал ощупывать карманы. Вдруг его осенило. Он снял с пояса моток веревки, вынул из ножен тесак и к его рукоятке прикрепил конец веревки. Получился отличный метательный снаряд. Барт бросил нож на расстояние вытянутой руки. Нож вонзился в песок по самую рукоятку. Барт повернулся к жене и улыбнулся: «Порядок, Джо. Лоцман, что надо!»

Они снова двинулись вперед. Раза два нож штопором уходил в песок, но Барт легко выдергивал его веревкой. Джозефин еле передвигала ноги. Ей хотелось только одного: лечь и расслабиться. Шаг за шагом они приближались к твердой земле, приветливой лужайке, покрытой изумрудной травой. До нее оставалось три метра. Джозефин не выдержала. Забыв обо всем, она побежала к лужайке. Шаг, два…

— Ой! Ой-ой-ой… — крик Джо слился с криком эха.

На глазах Барта, в метре от него, Джо провалилась в страшную воронку «Желтого штопора». Барт оцепенел. Над поверхностью песка осталась только голова Джо. На него смотрели широко раскрытые глаза жены, наполненные ужасом. «Так наказывают неверных жен в Саудовской Аравии», — вдруг пришла ему на ум нелепая мысль.

Барт бросился на колени и стал разгребать песок вокруг Джо. Через несколько минут он вытащил жену из песчаного плена и, совершенно обессиленную, положил на изумрудную траву полянки. Барт вынул карманную аптечку, достал из нее нашатырь и растер виски Джозефин. Затем он достал из рюкзака термос с горячим кофе, налил несколько глотков в крышку термоса и протянул жене.

— Джо, дорогая. Выпей кофе. Тебе станет лучше.

Он помог жене сесть и поднес к ее губам стаканчик с горячим напитком. Нашатырь и кофе помогли. Джозефин стало лучше.

— Ты можешь идти дальше? — спросил Барт.

— Да, дорогой. Сейчас, — виновато улыбаясь, — ответила Джо.

— Да, да. Отдохни минут пять.

Барт взглянул на часы: 7-15. «Уже час в пути, — подумал он, — а еще не дошли до «Зед-2». Хватит ли сил у Джо?

5. Пари

Рой Ньюпорт вошел в главный операционный зал и направился к терминалу, за которым сидел Стив Глэн.

— Привет, Стив! Работаешь?

— Привет, Рой. Контролирую маршрут.

— Какой?

— Зед один.

— Это… это супруги Шарп, не так ли?

— Да. Бартоламей и Джозефина Шарп.

— Ну и как у них дела?

— Десять минут назад дали сигнал прохождения первого квадрата.

— С каким временем?

— Семьдесят пять минут.

— Слабовато.

— Да. Пожалуй.

— Я сразу понял, что они чичако, — авторитетно произнес Ньюпорт. — А как на других маршрутах?

— В разных квадратах Зоны восемь джестеров. Худший из них опережает Шарпов на 30 минут.

— Да. Чичако. К третьему квадрату испекутся, как пить дать, — сказал Ньюпорт.

Стив Глэн неопределенно пожал плечами и неожиданно заявил.

— Рой! А хочешь пари? Ставлю сотню против пятидесяти, что ребята дойдут до пятого квадрата. Идет?

Рой Ньюпорт снисходительно посмотрел на Стива.

— Оставь лучше сотню себе, Стив. Я не привык заключать заведомо выигранное пари, да еще и не на равных условиях.

— Хорошо, Рой. Давай на равных. Сто против ста. Идет?

— Но только не говори потом, что я заставил тебя заключить это пари, — засмеялся Рой, протягивая руку Стиву.

— Окей, Рой.

6. Кисель кикиморы

Зеленая лужайка оборвалась также неожиданно, как и пески. Окаймлявшая лужайку с двух сторон заболоченная пойма, сомкнулась, образовав большое, мрачное болото. Низкое небо Зоны стало еще ниже и тяжело зависало ярко-лиловым покрывалом над сизо-лиловой болотной хлябью, так что невозможно было различить границу между небом и водой. От болота тянуло промозглой сыростью и смрадом. Зона резко сменила свое обличье, оставив позади безупречную чистоту и гармонию красок.

Всего 15 минут назад Барт нажал зеленую кнопку на контрольном столбе, разделявшим «Зед-1» и «Зед-2», и, сверил маршрут, повернул на север.

Они тащились по нескончаемому, вонючему болоту, казалось уже целую вечность. Джозефина угодила в «Ржавую хлябь». Пока Барт вытаскивал жену из зловонной ямы, он сам весь перемазался в этом дерьме, и теперь от них смердело, как от тысячи тухлых яиц. Когда они, наконец, выбрались на небольшой островок сухой земли, Барт сделал ватные тампоны, пропитанные дезодорантом, и заткнул ими ноздри Джо и себе.

И снова вперед по сизо-лиловой, липкой, вонючей, гнусной жиже. Наплыл густой, маслянистый, ядовито-желтый туман, и когда Барт и Джо погрузились в него, им стало трудно дышать. Они хватали воздух ртом, и вместе с воздухом заглатывали отвратительную желтую слизь. Когда они, наконец, выбрались из тумана, на них вдруг напало беспричинное и безудержное веселье. Задыхаясь от смеха, они брели по болоту, как два веселых призрака.

Болото кончилось, и они выбрались на твердую сухую почву. И тут их охватила ужасная слабость и непреодолимо потянуло в сон. Джо как подкошенная рухнула на зеленый ковер травы. В сознании Барта слабо пульсировала мысль: «Спать нельзя… нельзя спать…» Превозмогая себя, он вытащил из кармана аптечку, достал нашатырь и сделал несколько глубоких вдохов. Сознание сразу прояснилось. Барт поднес нашатырь к ноздрям жены, и ей то же стало лучше. Затем Барт проглотил две таблетки транквилизатора, нейтрализующего действия веселящего газа, или «Киселя кикиморы», как говорил им Стив Глэн. Барт заставил жену проглотить таблетки, и через десять минут они оба окончательно пришли в себя. И тут они обнаружили в четырех метрах от себя черно-белый контрольный столб, на южной стороне которого был знак «Зед-2», а на восточной — «Зед-3». Они оказались с восточной стороны столба.

Супруги посмотрели друг на друга и улыбнулись.

— Это судьба, Дорогой, — сказала Джо.

Она встала, подошла к столбу и нажала зеленую кнопку. Барт благодарно смотрел на жену. Затем, по привычке, взглянул на часы. Часы показывали 8-30.

7. Невидимый убийца

Квадрат «Зед-3» им предстояло пересечь в северо-восточном направлении. Пройдя сквозь чахлый, безжизненный кустарник, они вышли на открытую местность. Грязно-серого цвета земля кое-где была прикрыта скудной растительностью. Клочками ржавой травы, островками чертополоха и репейника, редкими кустиками пожухлой бузины и волчьей ягоды, проступавшими там и тут из густого смога. Видимость была не более десяти метров. Время от времени, из непроницаемого тумана раздавались странные звуки. Жалобные стоны, похожие на крик, попавшего в капкан зайца, чередовались с глухими ухающими криками. И еще явственно было слышно уже знакомое жужжание: зы-зы-зы-зы…

Они шли на расстояние двух шагов друг от друга. Впереди Джо, а за ней Барт. Слева из тумана выплыли надолбы железнодорожного тупика. На скрюченных рельсах, взметнувшихся вверх огромными проржавевшими крючьями, висели полусгнившие шпалы, маслянистые бока которых, поблескивали капельками росы. Шагов через двадцать показался прогнивший остов пассажирского вагона с пустыми черными глазницами окон. Джо показалось, что в черном проеме одного из окон появилась и тут же исчезла, словно приведение, фигура человека в мерцающем фиолетовым светом саване. Джо замерла, охваченная страхом.

— Барт… там кто-то есть… — прошептала она, кивая головой в сторону вагона.

Рука Барта оказалась на рукоятке кольта. Закрыв Джо спиной, он напряженно вглядывался в окна мертвого вагона.

— Спокойно, Джо. Спокойно. Иди вперед, — сказал Барт. Пятясь спиной, Барт прикрывал жену до тех пор, пока вагон не растворился в тумане. Только тогда, он развернулся на 180 градусов и ускорил шаг. За его спиной вдруг пронзительно ухнуло: «Угу-гу-гу…» От неожиданности Барт вздрогнул, и тут же ему на грудь бросилась, дрожащая от страха, Джо.

— Мне страшно, Барт, — прошептала она.

Барт крепко обхватил жену за плечи и молча зашагал вперед, погружаясь в густой смог. В ноздриударил резкий запах прокисшей капусты. Шагов через тридцать, смог стал таким плотным, что нельзя уже было разглядеть собственных пальцев на вытянутой руке. Барт достал фонарь. Луч света, с трудом протиснувшись метра на два сквозь грязно-желтый студень смога, безнадежно увяз в тумане. Барт остановился и повел фонарем по сторонам. Луч света обречено метался в замкнутом пространстве смога, не в силах пробить его. Барт напряженно думал. Необходимо было принять какое-то решение. Либо двигаться вперед, либо переждать туман. Но рассеется ли это чертов смог? Кто знает? Надо двигаться. Нельзя превращаться в беззащитную мишень. Барт снял с пояса веревку и, отрезав от нее кусок метра в три, прикрепил один конец к ремню Джо, а другой зафиксировал на своем ремне.

— Надо двигаться, дорогая. Пойдем в связке, — сказал он.

— Барт, мне страшно, — дрожащим голосом проговорила Джо.

— Не бойся, любимая. Я с тобой, — ответил Барт, прижимая ее к груди. — Нам необходимо выбраться из этого тумана. Он делает нас беззащитными. Доверься мне, дорогая. Идем.

С трудом оторвавшись от мужа, Джо тихо ответила: «Да, милый. Надо идти».

Не успели они сделать и четырех шагов, как слева от них, где-то совсем рядом, раздался пронзительный крик агонизирующей жертвы, и тут же прозвучало жуткое клокотанье невидимого убийцы.

Барт бросился к жене. Она стояла парализованная страхом, не в силах даже взглянуть на него. В слабом свете беспомощного фонаря она была похожа на голубое приведенье, парящее в тумане. Барт молча обнял жену и крепко прижал ее к себе. Так они простояли несколько минут. Наконец, Барт тихо спросил: «Джо, ты слышишь меня?» Джо дважды кивнула головой, вдавливаясь лбом ему в грудь. «Джо, нам надо двигаться». Она снова кивнула.

Медленно, почти вслепую, они снова двинулись вперед, связанные одной веревкой и одной судьбой. Барт считал в уме шаги: 29,30,31. За его спиной раздался хруст сломанной ветки, затем глухой шум, упавшего на землю тела.

— Ба-а-арт!

В один прыжок он очутился рядом с женой и помог ей подняться на ноги.

— Мне показалось, что меня кто-то схватил за ногу… или я споткнулась? — неуверенно произнесла Джо.

Барт опустился на колени и направил луч фонаря на ступни Джо. Вокруг ее правой лодыжки обвивался репейник. Барт помнил наставления Стива. Это был «колючий браслет». Барт достал нож, перерубил толстую ветку репейника и, продев нож между лодыжкой и «браслетом», одним быстрым движением освободил ногу жены от ужасной колючки. Барт встал и, вкладывая нож в ножны, сказал: «Все в порядке, дорогая. Ты просто зацепилась за ветку бузины. Пустяки. Можно идти дальше».

Минут через пять Барт почувствовал, что дорога начинает подниматься в гору. Туман быстро стал таять и уже шагов через десять вовсе исчез. Они вышли на вершину небольшого голого холма. Низина за их спиной была скрыта сплошным плотным смогом, как будто кто-то опрокинул туда огромную лохань со сметаной, подкрасив ее желтой охрой. Из тумана тянулась, заросшая бурьяном, железнодорожная колея, на которой стояла черная цистерна, наполовину закрытая туманом. Барту даже показалось, что туман желто-белой струйкой вытекает из открытого люка цистерны. Тут и там виднелись небольшие холмики, покрытые жухлым лозняком. Справа, шагах в пятидесяти, виднелся остов разбитого грузовика, рядом с которым валялся велосипед со скрученными колесами. На северо-востоке, менее чем в километре от них, можно было разглядеть группу домов. В этом безжизненном и безрадостном пейзаже не было заметно никакого движения, никаких признаков жизни. Во всем чувствовалась какая-то безысходность, которая усиливалась непривычным для глаза цветовыми контрастами неба: ярко-лиловое на юго-западе, оно безо всякого перехода превращалось в ядовито-желтое на северо-востоке.

Стуча зубами от холода и не в силах унять дрожь, Джо прижалась к мужу. Он помог ей стянуть с плеч рюкзак и, сняв свой, достал из него теплое шерстяное одеяло, которым тщательно укутал жену. Усадив ее на второе одеяло, Барт вынул термос с кофе и налил густую, горячую, сладкую жидкость в стаканчик. Кофе пахло домашним теплом и уютом. Барт то же налил себе кофе и, медленно, с наслаждением, стал пить душистый напиток, чувствуя, как с каждым глотком силы возвращаются к нему.

— Ну, как, Джо, тебе лучше?

— Спасибо, милый, — слабо улыбнувшись, ответила Джо и, немного помолчав, добавила, — похоже, впереди нет больше болот и смога.

Барт посмотрел на жену поверх стаканчика, одним глотком допил кофе и потянулся к рюкзаку. Он достал флягу и плеснул виски себе и Джо. Несколько глотков виски окончательно согрели Джо. Она почувствовала, как тепло волнами разливается по телу, заглушая боль пережитых страхов.

Четверть часа отдыха восстановили их силы, и они снова были готовы сразиться с Зоной. Барт достал карту и разложил ее на коленях. Их постоянным ориентиром до «Зед-4» была железнодорожная колея. По самой колее идти нельзя. Необходимо держаться метрах в шести правее. Барт наметил ближайший ориентир: небольшой, красновато-рыжий холм примерно в 200 метрах от них. Холм предстояло обойти справой стороны, по лощинке между ним и небольшой грядой, юго-восточный склон которой обрывался глубоким оврагом.

Упаковав рюкзаки, они двинулись дальше. Согретая выпитым кофе и слегка опьяненная от виски, Джозефина погрузилась в полузабытье. Она послушно шла за мужем с полным безразличием ко всему происходящему вокруг нее. Мыслями она была дома. «Как ты там, моя дочурка, моя маленькая Катрин? Спишь, наверное, крошка? А может, уже проснулась? Проснулась, наверное… И, конечно же, хнычешь, мой маленький пупсик… Зовешь маму и папу… А Патрик успокаивает тебя. Он это умеет делать. Не плачь, Кэтти. Мама с Папой ушли на работу. Знаешь, какая у них тяжелая работа? Им приходится каждый день вставать чуть свет, пока ты еще спишь, и идти искать работу. А это очень тяжело, Кэтти, искать работу. Так что, не плачь, пожалйста. Ты уже большая девочка. Тебе ведь почти шесть лет, и ты должна все понимать. Да. Патрик молодчина. Настоящий мужчина. На него можно положиться. Через месяц ему исполнится уже восемь.

Они достигли красно-рыжего холма, склон которого был усыпан бурой осыпью битого кирпича, и повернули вправо, к оврагу. За спиной Барта из оврага взметнулся ввысь, мерцающий фиолетовым светом, саван. Раздался пронзительный, тонкий крик, и фиолетовое мерцанье кануло в овраг. «Не плачь, моя девочка, — шептала Джо. — Я скоро вернусь домой и прижму тебя к себе. Крепко-крепко.»

Пронзительный крик заставил Барта обернуться. Он посмотрел на жену. Она спокойно шла за ним. «Все в порядке, подумал он. Кажется, Джо начинает привыкать к Зоне».

Когда они, обогнув холм, шли вдоль его восточного склона, Барту вдруг показалось, что привычное уже для уха жужжание «зы-зы-зы-зы» изменило свою тональность и звучало как-то по-другому. За его спиной и где-то слева явственно звучало непрерывное зззззззз. Барт резко повернулся. Он увидел, что к Джо со стороны холма приближается гигантская стрекоза. Ее фиолетовые крылья распластались на метр в каждую сторону, с лиловомалинового полосатого туловища длиной больше метра свешивались мохнатые черные лапы-крючки, два огромных, величиной с блюдце, сферических глаза мерцали фиолетовым огнем, голова стрекозы заканчивалась длинной иглой, вокруг которой мелькали блики, как от вращающегося пропеллера. Джо все еще не замечала опасности, хотя стрекоза была уже в полутора метрах от нее. Двадцатисантиметровая игла стрекозы откинулась вниз, как нос у «Конкорда», нацелившись в плечо Джозефины. Барта разделяло от Джо три метра.

8. Ты проиграл, Рой!

Приглушенный сигнал внутренней связи прозвучал как раз в тот момент, когда электронные часы на столе Роя Ньюпорта, моргнув зеленым светом, сменили набор шестизначных цифр на девятку с нулями и начали отсчет секунд десятого часа утра пятого дня месяца августа 2010 года.

— Привет, Рой! Это Стив.

— Привет, Стив. Какие новости?

— Боюсь, что не очень приятные. Для тебя, Рой.

— Что ты имеешь в виду, Стив?

— Твой бумажник, Рой, который скоро станет легче на сотню.

— Ты о пари, Стив?

— Именно. И должен тебя огорчить, Рой. Пари ты проиграл. Ребята уже в «Зед-3».

— В «Зед-3»? — удивленно переспросил Рой. — Значит, все-таки преодолели «Ржавую хлябь»… Не ожидал. Ну, Барт, вроде, крепкий парень, но девчонка… совсем хлипкая. Стопроцентная чичако, — это же видно невооруженным глазом.

— Возможно. И все же в этой девочке есть какая-то внутренняя сила, какая-то скрытая пружина и отчаянная решимость. Я это понял, когда инструктировал Шарпов перед выходом в Зону.

— Может быть, Стив. Может быть. Но «Студень ведьмы» и «Долина призраков» ломали пружины и посильнее.

— «Студень ведьмы», Рой? Да они уже выбрались из этого смога. Да и призраки, похоже, их не очень смущают.

— Вот как? Ну, дай-то бог. Однако не спеши радоваться, Стив. Ты еще не выиграл пари. Даже если Шарпы пройдут «Долину призраков», им еще предстоит преодолеть «Мертвый город». А там, как известно, сходят с маршрута 99,5 процентов джестеров. Так что твой шанс выиграть пари, дорогой Стив, мне представляется призрачным.

— А вот я так не думаю, Рой.

— Ну что ж. Посмотрим.

9. Долина призраков

Резкий звук выстрела вернул Джозефину к реальности. Она с удивлением смотрела на Бпрта, в руке которого еще дымился кольт. Барт напряженно смотрел в сторону оврага готовый отразить любую угрозу. Джо оглянулась и увидела ее — огромную лилово-малиново-фиолетовую стрекозу. С надрывным жужжанием, припадая на одно крыло, она долетела до оврага, на секунду зависла над ним и рухнула вниз.

— Что случилось, Барт? Ты стрелял? — растеряно спросила она.

Барт подошел к ней и, обеспокоено глядя ей в глаза, сказал: «На тебя напало это летучее чудище, Джо. Разве ты не заметила?»

Джо молча покачала головой.

— Послушай, дорогая, — нежно произнес Барт, положив руки ей на плечи. — Что с тобой? О чем ты думаешь?

— О наших детях. — тихо ответила она.

Барт помолчал, смотря невидящим взглядом поверх головы жены. Затем тихо сказал: «Мы в любую минуту можем отказаться от всего.»

— Нет, Барт! — решительно возразила Джо. — Мы пройдем Зону. Ради наших детей.

Барт притянул жену к себе, и они молча стояли, прижавшись друг к другу, под тревожным лиловым небом Зоны, где среди бурых холмов унылой долины. Наконец, Джо тихо, но твердо произнесла: «Вперед, дорогой. Не беспокойся за меня. Я выдержу».

Они медленно двинулись дальше. Впереди шла Джо. Вновь выйдя к железнодорожной колее, они повернули направо и пошли вдоль заросшей чертополохом линии, держась метрах в шести от нее. Время от времени, с противоположной стороны насыпи выползал густой желто-серый туман, тяжелыми струями накатываясь на шпалы и оседая в чертополохе. Пахло ржавчиной и кислой капустой. Их новым ориентиром был состав из трех вагонов, рядом с которым, по правой стороне колеи, валялся остов разбитого вертолета. От этой груды проржавевшего металла их отделяло метров триста.

— Стой, Джо! — неожиданно скомандовал Барт.

Джо остановилась. Барт подошел и встал рядом с ней. В нескольких шагах впереди тяжелый туман совсем закрыл железнодорожную колею, поднявшись над ней плотной двухметровой стеной. И там, в тумане, что-то было. Барт чувствовал это.

— Пошли, Джо. Будь внимательна, — сказал Барт и двинулся следом за ней.

Предчувствие не обмануло Барта. Как только они поравнялись со стеной тумана, смердящего кислятиной, в нем замелькали фиолетовые тени. Фиолетовые приведения метались в тумане, оглашая воздух скрипящим криком, визгом и тяжелым уханьем. Джо в ужасе бросилась к мужу.

— Ба-арт!

Прижав к себе жену одной рукой, Барт выхватил кольт и трижды выстрелил в туман. Приведения не исчезли. Напротив, их фантастическая пляска стала еще более необузданной, а визг и уханье заполнили все пространство вокруг. Возня и крики теней оборвались также неожиданно, как и начались, и буквально на глазах, туман рассеялся.

— Все в порядке, Джо. Все в порядке, — проговорил Барт, стараясь придать голосу уверенность. — Мы можем продолжать путь.

Они вновь двинулись вдоль насыпи, шагая по сухим рыжим кочкам, которые пружинили как резина и скрипели под ногами, словно крахмал. На них медленно наплывали остовы разбитых вагонов и вертолета, и чем ближе они подходили к этим полусгнившим останкам, тем острее ощущали опасность, затаившуюся где-то в груде ржавого железа.

Не доходя метров десяти до зловещего места, Джо невольно сбавила шаг и остановилась. Барт встал рядом, до боли в глазах вглядываясь в дышащие мертвым холодом останки, прощупывая взглядом каждый метр пространства, которое им предстояло преодолеть. Наконец, они очень медленно и настороженно двинулись вперед. Стояла гнетущая тишина, нарушаемая только нудным зы-зы-зы-зы — загадочной песней Зоны.

Со стороны вагонов неожиданно раздался тягучий скрип. Барт и Джо замерли, как вкопанные. Скрип оборвался и послышался шум скатывающейся с насыпи гальки. Все стихло. Вновь Зона притаилась, напоминая о себе лишь бесконечным зы-зы-зы….

Выждав пару минут, они продолжили путь. Джо не слышала ни звука шагов, ни жужжания Зоны — только гулкий стук сердца в ушах и висках. Когда они миновали остов разбитого вертолета, Барт каким-то шестым чувством уловил движение за своей спиной. Он резко обернулся, сжимая рукоятку тяжелого кольта, и успел увидеть, как обломанные на половину лопасти вертолета, слегка качнувшись, уныло повисли над ржавой травой. Нервы Барта были напряжены до предела, сердце учащенно билось в груди. Смахнув тыльной стороной перчатки холодный пот со лба, он сделал несколько глубоких вдохов. Это помогло. Напряжение несколько спало. Барт повернулся и стал догонять Джо, которая, словно робот, продолжала идти вперед.

Они отошли от кладбища ржавого железа метров на тридцать и разом остановились, не в силах больше сделать ни шага. Огромным усилием воли Барт взял себя в руки. Он достал термос и буквально заставил Джо сделать несколько глотков кофе. Затем он сам выпил стаканчик кофе, и силы вернулись к нему. Барт вынул карту и наметил новый ориентир.

— До «Зед-4» осталось метров семьсот. Это десять минут хода по хорошей дороге, — сказал Барт и, ободряюще, улыбнулся жене.

— Обещай мне, дорогой, что это будет не более десяти минут, — слабым голосом сказала Джо.

— Хочу надеяться на это, — уверено ответил Барт.

Через четверть часа они стояли у контрольного столба на границе квадратов «Зед-3» и «Зед-4». Перед ними, под ядовито-лимонным небом Зоны, лежал Мертвый город.

10. Условия диктует Зона

Барт и Джо позволили себе десятиминутный отдых. Барт сидел на жесткой чахлой траве, откинувшись спиной на пограничный столб, и внимательно изучал ближайшие подступы к городу. Джо сидела рядом, положив голову ему на плечо.

Им предстояло преодолеть 1500 метров квадрата «Зед-4» в юго-восточном направлении. «Средний горожанин проходит такое расстояние за 20 минут, — подумал Барт. — Сколько же потребуется нам?»

Ровно в 10:00, нажав зеленую кнопку на контрольном столбе, они двинулись по направлению к городу. Благополучно преодолев полосу «Красного перца», они выбрались на асфальтовую дорогу, густо присыпанную серовато-бурой пылью. Теперь, каждый их шаг оставлял глубокий отпечаток, и две вереницы следов потянулись по направлению первых домов, смотревшими на них черными, пустыми глазницами окон. «Шагаем, как астронавты по Луне, — подумал Барт. — Но астронавтов не поджидало столько сюрпризов, как нас».

Первый городской квартал состоял из четырехэтажных домов грязнобурого цвета. Ни в одном из окон не было стекол. Вдоль дороги тянулись груды битого кирпича и стекла. Повсюду валялись обрывки проводов, разбитая мебель и посуда. И никаких признаков жизни. Над городом висела зловещая тишина.

Но эта напряженная тишина оказалась обманчивой. Как только они ступили на пыльную мостовую улицы, город ожил. Каждый их шаг отзывался многоголосым эхо, прыгающим из окна в окно, с этажа на этаж, из дома в дом. Казалось, что невидимые жильцы этого загадочного города вдруг разом очнулись ото сна и все сразу с шумом забегали по комнатам и этажам своих мертвых жилищ. Там и тут хлопали пустые ставни окон, то ли от неосязаемого порыва ветра, то ли, подчиняясь воли невидимых рук. Улица наполнилась скрипом, топотом, скрежетом, лязгом. Эта ужасающая какофония звуков повергла Джо в панику. Она замерла на месте, крепко вцепившись в мужа. Он тоже остановился. И тут же все затихло. Как будто ничего и не было. Над ними вновь повисла мертвая тишина. Но стоило им сделать один шаг, как все повторилось с еще большее силой.

Через несколько шагов Барт остановился. Какофония звуков была невыносима. Он понял, что дальше им не пройти. Мертвый город выставил на их пути непреодолимый звуковой барьер. Необходимо было менять тактику и найти другое решение. Барт лихорадочно думал, но мысли путались и метались в голове. Его взгляд остановился на черном проеме в стене дома шагах в четырех от них. Движимый одним лишь инстинктом и еще, не осознавая того, что он будет делать в следующую минуту, Барт крепко взял Джо за руку и в два прыжка очутился перед черной дырой. Это была сквозная арка, выходящая в какое-то пространство, мерцающее тусклым светом. «Куда ведет это проход? — подумал Барт. — Что это — ловушка или выход?» Он все еще не мог принять никакого решения, и кто знает, нашел бы он его, если бы не Зона. Здесь условия диктовала Зона. Неожиданно, из разбитых окон первых этажей зданий стал выползать густой желтый туман. Тяжелыми, тягучими струями он сползал на мостовую, выплескивая вместе с собой пронзительный кисло-сладкий запах. В считанные секунды ядовитый туман заполнил улицу и пополз к тому месту, где стояли Барт и Джо. Они уже знали, какую опасность таит в себе такой туман. Улица была заблокирована ядовитым смогом, и единственным спасением была арка, у которой они стояли. Вернее, — единственной надеждой на спасение.

Барт принял решение. Крепко держа Джо за руку, он вошел в арку. Он осторожно сделал первый шаг, второй, третий… Зона молчала. Арка вывела их в небольшой внутренний дворик, со всех сторон окруженный домами. Это была ловушка, сразу догадался Барт. Он лихорадочно искал выход из глухого двора, но выхода не было. Из черного проема арки во двор стали заползать первые клочья тумана. Липкие клубни смога стремительно заглатывали маленькое пространство дворика, заставляя Барта и Джо отступать в его дальний конец. Зона безжалостно загнала их в угол. Они стояли у стены дома, и от волны тумана их отделяло уже всего два метра. Барт увидел в пяти шагах от себя распахнутую дверь. Выбора не было.

— Бежим! — крикнул он, и они бросились к распахнутой двери.

На одном дыхании они преодолели несколько пролетов грязной, затхлой лестницы и остановились только тогда, когда лестница кончилась. Они очутились на четвертом этаже заброшенного дома. На лестничную площадку выходила единственная облезлая дверь. Барт потянул за ручку двери, и она нехотя открылась, скрипя ржавыми петлями. Перед ними был темный коридор, из которого тянуло пылью и плесенью. Два ярких луча их фонарей отодвинули темноту коридора далеко вглубь. Коридор был длинным. По-видимому, он тянулся вдоль всего здания. По обеим его сторонам зияли черные проломы выломанных дверей. Проломы вели в комнаты, пустые и заброшенные, с остатками жалкой мебели. И никаких признаков жизни. В этом доме не было даже крыс.

Два пятна света фонарей ползли по облезлым стенам коридора. Джо осматривала левую сторону коридора, а Барт — правую. Луч фонаря Джо вплыл в очередной проем двери. Джо вскрикнула, фонарь выпал из ее рук, и, глухо стукнувшись о пол, откатился в сторону. Джо почувствовала, как теплые волны подхватили ее и унесли из реального мира. Она потеряла сознание.

11. Звонок дежурного оператора

В кабинете Роя Ньюпорта зазвучал звонок телефона дежурного оператора Зоны.

— Ален Хьюз. Информация по Зоне, сэр.

— Да, Ал. Говорите.

— Закрыты два маршрута. «Альфа» и «Омега». Соответственно на третьем и четвертых квадратах.

— Как прошел выход из Зоны, Ал?

— Нормально, шеф. Режим Зоны был снижен до ноль трех. «Альфа» вышла самостоятельно. «Омегу» пришлось эвакуировать по служебной полосе.

— Есть что-то серьезное?

— Пустяки. Вывих ноги.

— Понятно. Профилактика Зоны требуется?

— Нет, шеф. Только обычная проверка на максимальном режиме. Не больше часа.

— Хорошо. Как остальные маршруты?

— В зоне остались «Бетта» и «Зед» в четвертом квадрате.

— «Зед» в четвертом? Любопытно…

— Что вы сказали, шеф?

— Все в порядке, Ален. Я прошу вас информировать меня по маршруту «Зед» каждые 20 минут.

— О’кей, шеф.

Рой Ньюпорт опустил трубку телефона и посмотрел на часы: было 10:30.

12. Хоровод многоликих теней

Барт вынес Джо на руках из этого мрачного дома. Метрах в двадцати от того места, где она потеряла сознание, коридор поворачивал на 90 градусов направо, и еще, шагов через сорок, заканчивался замызганной площадкой узкой лестницы черного хода. Спустившись по проржавевшим ступеням лестницы, Барт вышел на боковую улочку. Он огляделся. Не было и полуметра чистого пространства. Кучи мусора, битого стекла и разного хлама. Барт, держа Джо на руках, осторожно опустился на груду битого кирпича, прислонившись спиной к стене дома. Одной рукой он достал из нагрудного кармана аптечку, открыл ее, расстегнув молнию пакета зубами, вынул нашатырь, также зубами вынул пробку, и поднес пузырек к ноздрям Джо. Ее веки слегка дрогнули, и она открыла глаза.

— Джо, ты слышишь меня?

Интонации родного голоса, проникнув в ее сознание, вернули Джо к жизни. Ее сознание прояснилось, мутная пелена перед глазами исчезла. Она посмотрела на мужа и слабо улыбнулась.

— Джо, дорогая, как ты?

— Уже лучше, — тихо ответила Джо.

— Тебя что-то напугало? Что ты там видела?

— Ничего, ничего, дорогой, — слабо покачав головой, ответила Джо. — Я дойду до конца. Обещаю тебе. Но только не будем больше заходить в этот дом… и в другие дома… Я прошу тебя об этом… Пожалуйста…

— Успокойся, родная. Успокойся. Я горжусь тобой. Ты такая сильная! — сказал Барт и нежно поцеловал жену.

Через несколько минут, когда к Джо вернулись силы, они вновь побрели по мертвому городу. На углу этой узкой, грязной улочки, покрытой не асфальтом, а каким-то толстым матовым стеклом, они увидели одинокий, покосившейся столб светофора, уныло смотревшего на них своим единственным стеклянным глазом циклопа. Когда они приблизились к нему шагов на пять, одноглазый светофор неожиданно ожил и замигал, озаряя улицу вспышками яркого разноцветного света; красного, оранжевого, желтого, зеленого, синего, фиолетового. Вокруг Барта и Джо заплясал хоровод их собственных многоликих теней, не черных, а цветных, разных гамм и оттенков.

— Что это? — прошептала Джо.

— Не знаю. Наверное, беззвучная светомузыка Зоны, — неуверенно ответил Барт.

— Что будем делать, Барт? — растерянно спросила Джо.

— Пока не знаю. Думаю, надо переждать, — нерешительно ответил Барт.

Помигав разноцветными сигналами, светофор потух, но разноцветные тени не исчезли, и еще некоторое время кружились вокруг них, постепенно тускнея, пока не растворились в матовом покрытии дороги. Джо и Барт продолжали стоять на одном месте, не решаясь сделать и шага. Джо вдруг как-то съежилась, покрутила головой и, крепко прижавшись к мужу, зашептала: «Мне страшно, Барт. У меня такое ощущение, что за нами кто-то постоянно наблюдает… кто-то невидимый.»

Взгляд Барта скользнул по фасадам облезлых домов. И ему вдруг показалось, что в одном из черных, пустых окон блеснул свет, как бы отражаясь от зеркала. «Померещилось, подумал он, — мертвецы не пользуются оптикой».

— Ну что ты, Джо. Кто здесь может следить за нами? Город мертв.

— За нами следят, Барт. Я не могу объяснить тебе, но я это знаю наверняка, — твердо произнесла Джо.

Помолчав, Барт задумчиво произнес: «Это Зона, Джо… она следит за каждым нашим шагом… и ждет, когда мы ошибемся». Барт ощутил, как тело жены нервно задрожало. «Бедняжка. Это выше ее сил, — подумал он. Хватит! Я не могу больше рисковать ее здоровьем. Надо выходить из Зоны. Только бы дотянуть до контрольного столба.» Барт принял решение, и к нему сразу вернулось самообладание.

— Пошли, Джо. Нам осталось совсем немного, — нежно произнес он.

Они уже почти пересекли перекресток улиц, когда Барт почувствовал запах бензина. Запах исходил откуда-то из-за завала, перекрывавшего улицу по правую руку от них.

— Стой, Джо! Я должен проверить кое-что! — напряженно произнес Барт.

Барт быстро забрался на самый верх груды битого кирпича и замер, пораженный увиденным. Метрах в пяти от него стоял, сверкая никелем и свежей краской, новенький форд-пикап. От него-то и исходил запах бензина и теплого мотора. Это был очень живой запах. Запах дома. «Откуда он здесь? — подумал Барт. — Совсем новенький?»

Он повернулся к жене и крикнул: «Джо! Иди сюда! Скорее!»

Барт помог Джо забраться на вершину завала. Увидев новенький автомобиль, Джо удивилась не меньше мужа Они быстро спустились со стены и подошли к машине. Барт положил руку на капот форда — он очень теплый. Барт заглянул в боковое окно и увидел, что ключ зажигания был на положенном ему месте, в замке. Барт открыл дверцу машины, сел за руль и повернул ключ зажигания. Мотор тихо и радостно заворчал. Барт радостно воскликнул: «Джо! Дальше мы с тобой поедем с комфортом! Хватит, находились!»

— А что, если, это ловушка Зоны? — неуверенно произнесла Джо.

— В таком случае, это самая прекрасная из всех ловушек, в которые мы попадали! — ответил Барт. — Садись, дорогая. Поехали!

Форд плавно тронулся, развернулся и выехал на единственную дорогу. На дороге отчетливо виднелись следы протектор форда. Похоже было, что кто-то совсем недавно проехал здесь. Барт нажал на газ. Он придерживался свежих следов на дороге и вскоре выехал на довольно чистую улицу, прямой линией уходившей вглубь городских кварталов. Форд стремительно рванулся вперед. Через несколько минут они остановились у чернобелого столба, на котором был знак: «Зед-5».

— Приехали, Джо! — весело произнес Барт, и выключил двигатель.

13. Чрезвычайное происшествие

Красный телефон на столе Роя Ньпорта резко зазвучал тревожным голосом. Управляющий быстро снял трубку.

— Ньюпорт.

— Алан Хьюз. Срочная информация, шеф.

— Что случилось?

— Они угнали автомобиль, шеф.

— Кто угнал? Какой автомобиль? Говорите яснее, Алан.

— Маршрут «зед». В четвертом квадрате джестеры угнали форд-пикап оператора.

— Что?! — воскликнул управляющий. — Джестеры угнали служебный автомобиль? Что вы такое говорите? Этого не может быть! Это просто исключено! Такого не было за всю историю «Пэгэтори»!

— Это случилось, шеф. Они захватили машину и уехали по служебной трассе «зед-эс».

— Но как им это удалось? — недоумевал Ньюпорт.

— Вышли из строя блок наблюдения и блок защиты у «Красной стены», и туда срочно выехал оператор, — сказал Алан Хьюз.

— У «Красной стены», — машинально переспросил управляющий.

— Абсолютно непреодолимая преграда. При нормальной работе защиты, конечно, — сказал Алан.

— А где был автомобиль?

— На служебной территории, рядом с «Красной стеной».

— Неужели этот болван-оператор не мог поставить ее в укрытие? — не скрывая раздражения, произнес управляющий, скорее, не спрашивая об этом Хьюза, а выражая свое недовольство.

— Очевидно, действовал по привычке, шеф, — откликнулся Хьюз.

— По привычке! По привычке! — раздраженно воскликнул управляющий. — Совсем разучились думать! А эти ребята оказались умнее всех вас вместе взятых! Вместе с вашими электронными мозгами! — кипел Ньюпорт.

Хьюз хранил напряженное молчание.

— Где они сейчас? — уже спокойнее спросил Ньюпорт.

— На границе «Зед-четыре» и «Зед-пять», сэр.

— Ну ладно, Хьюз. Я должен все обдумать. А пока продолжайте работу, — сказал Ньюпорт и положил трубку телефона.

Рой Ньюпорт задумался. Произошло чрезвычайное событие. Единственное, в своем роде, за все время существования Зоны. Что делать с Шарпами? Какое принять решение? В инструкции ничего не сказано на этот счет. Действия джестеров в Зоне ничем не ограничивались. Ведь для того, чтобы преодолеть Зону, кроме железных нервов и выдержки, требовались еще смекалка и изобретательность. Единственным требованием, выполнение которого было обязательным для тех, кто претендовал на главный приз, было прохождение Зоны по указанному в карте маршруту и в пределах контрольного времени. Выход за пределы своих квадратов, так же как и просрочка времени, лишали джестеров права на приз. «Ну что ж. Игра должна идти по правилам», — решил Ньюпорт. Он нажал кнопку селектора, вызывая на связь оператора «Зед».

— Стив Глэн слушает.

— Стив. У меня к тебе один вопрос. Шарпы… Они не нарушали правил прохождения Зоны?

— Ты имеешь в виду угнанный форд, Рой?

— Да, Стив. Ребята оказались не промах. Но я хочу знать, не выходили ли они за пределы своего маршрута?

— Никаких нарушений, Рой. Даже в случае с машиной. Они воспользовались трассой «зед-эс» в пределах своего квадрата.

— Стив, ты уверен в том, что все идет по правилам?

— Абсолютно, Рой. Я сижу на терминале с 6-30 утра и веду постоянную видеозапись.

— Хорошо. Продолжай запись. И вот что, Стив. При малейшем нарушении закрывай Зону.

Стив промолчал.

— Ты понял меня, Стив?

— Да, сэр. Закрыть Зону при нарушении маршрута.

— Кстати. Что они сейчас делают, Стив?

— Завтракают. На границе «Зед-4» и «Зед-5».

— Они уже дали контрольный сигнал?

— Нет, — коротко ответил Стив.

Немного помолчав, Ньюпорт сказал: «Ну что ж. Формально они еще не прошли «Зед-4». Но я не формалист, Стив. Сотня твоя». Рой Ньюпорт отключил связь.

14. Оборотная сторона медали

Барт и Джо закончили свой скудный завтрак и стояли около машины, прислонившись к капоту. Некоторое время они хранили молчание. Наконец, Барт сказал: «Я думаю, что настало время принять решение, Джо. Продолжать маршрут или выходить из игры? Я настаиваю на втором».

— О чем ты говоришь, дорогой, — слабо запротестовала Джо.

— Прежде всего, о тебе, дорогая. Я не могу и не хочу больше рисковать твоим здоровьем. Я вижу, что это выше твоих сил.

— Нет, нет, милый. Я еще могу..

Барт покачал головой и обнял жену за плечи.

— Хватит, дорогая. Оставим эту затею. У нас машина. Через пять минут мы выберемся из этой проклятой Зоны.

Джозефина вдруг резко выпрямилась, повернулась к мужу лицом и взволновано заговорила.

— А ты подумал, как мы будем жить дальше? Как ты будешь погашать кредиты? Как сохранить заложенный дом? А ты подумал о наших детях? Мы почти потеряли дом. Неужели ты хочешь, чтобы твои дети оказались в приюте? А может ты рассчитываешь, что завтра тебе свалится на голову постоянная, высокооплачиваемая работа? Три года без работы, Барт! Три года! Это пострашнее любой вонючей Зоны!

Джозефина разрыдалась и, всхлипывая, продолжала: «А что будет с нашей малюткой, Барт? Ты подумал об этом? Если ей не сделать операцию, через два месяца мы можем потерять ее… Скажи мне, что ты готов немедленно достать сто тысяч долларов, необходимых на операцию, и я тот час соглашусь покинуть Зону…»

Рыдая и дрожа всем телом, Джо уткнулась лицом в грудь мужа. По лицу Барта текли слезы. Слезы жалости, горя, отчаяния. Так они стояли, двое молодых, красивых людей, опустошенные и беспомощные, в бессильной ярости на Зону и на судьбу.

Стив Глэн был поражен. То, что он увидел и услышал, тронуло его до глубины души. Теперь он понял, что привело эту молодую пару в Зону. Не жажда экстрима, — это для толстосумов, — а их личная драма, полное отчаяние, последняя возможность спасти жизнь своей маленькой дочки.

Стив посмотрел на экран: молодая женщина билась в истерике в объятьях мужа. Стив закусил губу. Ему вдруг открылась оборотная сторона Зоны, этой огромной, экстравагантной игрушке для взрослых, этого электронного чуда, которое он до сих пор боготворил. В Зоне удовлетворялись не только низменные инстинкты людей, но и шла жестокая борьба за священное право человека на жизнь. Для Барта и Джо это обернулось не только борьбой за жизнь своего ребенка, но и семью кругами сущего ада.

Стив почувствовал себя как-то неуютно, а беспрерывное жужжание электроники «зы-зы-зы-зы», на которое он раньше просто не обращал внимания, вдруг стало раздражать его. Он вновь повернулся к экрану.

Джозефина немного успокоилась и, тихо всхлипывая, говорила: «Барт, дорогой. Раз мы это начали, то отступать нельзя. Это наш последний шанс. И мы дойдем до конца. Обязательно дойдем. Правда?»

Барт молча кивнул головой и тихо ответил: «Да, дорогая. Да».

Стив Глэн взглянул на часы. До истечения контрольного времени оставался ровно один час. «Не успеют, — подумал он. — Чтобы пройти 2500 метров квадратов «Зед-5» и «Зед-6» потребуется не менее полутора часа».

Очевидно, эта же мысль волновала и Барта. Он взглянул на часы и погрузился в размышления над картой, разложенной на капоте форда. Время от времени он делал на карте пометки фломастером. Наконец, он закончил работу и позвал Джо, которая отдыхала в машине.

— Послушай, Джо. У нас остался единственный шанс пройти Зону в контрольное время. Машина. И я очень рассчитываю на тебя дорогая. Один я не справлюсь. Ты будешь штурманом. Тебе придется одновременно следить за местностью и сверяться по карте. Это очень трудно. Очень. Нельзя допускать ни малейшей ошибки. Вот, смотри.

Барт склонился над картой и стал объяснять Джо маршрут движения. Убедившись, что Джо поняла свою роль, Барт подошел к контрольному столбу и нажал зеленую кнопку.

На терминале Стива Глэна высветилось время: 11–15. До конца контрольного времени оставалось 45 минут.

15. Шесть кругов ада

Барт вел машину очень осторожно, со скоростью не более 12,5 миль в час, так, чтобы Джо успевала разглядеть ориентиры на местности и сличить их обозначениями на карте. Они ехали по слабо пересеченной местности. Дорога то петляла между небольшими холмами, то продиралась сквозь заросли колючего кустарника. Фордик надежно защищал их от мелких пакостей Зоны: от «Летучих колючек», как горох барабанивших по машине, и «Красного перца», оранжевые облака которого время от времени вылетали из под колес машины. Хуже было с «Волчьей жвачкой», грязно-зеленые клубни которой, вылетавшие в метре от передних колес, намертво впивались в машину своими присосками. Очень скоро лобовое стекло форда было почти сплошь залеплено этой отвратительной массой, против которой стеклоочистители были бессильны. Тем не менее, они добрались до столба «Зед-6».

Они вылезли из машины и, пока очищали лобовое стекло форда, Барт готовил себя к последнему броску: 1400 метров на юго-запад по ровной, как стол, саване, покрытой рыжей травой, словно большим ковром. Но этот приятный для глаза ковер был полон ловушек, «пустышек», как их называли. Попросту говоря, это были двухметровой глубины ямы, прикрытые той же рыжей травой, только с чуть заметным красным оттенком. Теперь все зависело от остроты зрения. Барт решил ехать со скоростью 7 миль в час, или примерно три метра в секунду, что при самых благоприятных обстоятельствах, позволило бы им преодолеть савану за 8-10 минут и сохранить резерв в 20 минут. Джо, нажав зеленую кнопку на столбе, села в машину на свое место штурмана. Форд плавно тронулся с места.

Стив Глэн взглянул на часы: 11–30. Он почему-то занервничал, сорвал галстук и расстегнул ворот рубашки. Стив неотрывно смотрел на экран.

— «Пустышка» — десять метров. — Стив не заметил, что говорит сам с собой.

И тут же в наушниках Стива прозвучал голос Джо: «Пустышка, семь метров!» Машина вильнула влево и объехала западню. Еще раза три-четыре они благополучно избегали ловушек. Глядя на экран, Стив заметил, что машина приближается к очень опасному участку. Треугольнику. На пути машины было сразу три ловушки, расположенные в форме треугольника: одна впереди, и две чуть сзади — справа и слева.

— Пустышка, пять метров, — прозвучал голос Джозефины.

Фордик вильнул влево, и тут же возглас: «Пустышка! Два метра!» Барт ударил по тормозам и форд замер в полуметре от ямы. Мотор форда почему-то заглох и категорически не хотел запускаться. Барт вылез из машины и открыл капот. Минут через пять ему удалось завести двигатель. Нервничая из-за потерянного времени, Барт сказал: «Придется наверстывать упущенное время, Джо. Я чуть прибавлю».

Теперь он вел машину со скоростью 14 миль в час. Они миновали еще три пустышки, а потом, почти пару минут, ехали спокойно. До конца Зоны оставалось уже меньше 200 метров.

— Ну вот и приехали! — произнес Барт, оборачиваясь к Джо.

Джо посмотрела на него и улыбнулась в ответ.

Стив Глэн сжал зубы и отвел глаза от экрана. Машина, попав левым колесом в пустышку, встала на дыбы. Мотор работал, и задние колеса продолжали крутиться. Стив взглянул на экран.

Джо выбралась из машины и несколько секунд стояла на одном месте, оглушенная ударом. Струйки крови текли у нее из носа. Джо бросилась к двери водителя, с трудом открыла ее, и помогла Барту выбраться из машины. Похоже, он был ранен. Его лицо было залито кровью и он сильно припадал на правую ногу. Всхлипывая и размазывая по лицу кровь, грязь и слезы, Джо перебинтовала голову мужа.

— Нам надо идти, Джо, — прохрипел Барт. — Время на исходе…

— Но ты же ранен! — всхлипывала Джо.

— Пустяки! — прохрипел Барт. — Дойду.

Барт решительно шагнул вперед, но тут же, со стоном, осел на землю, схватившись рукой за правую ногу.

— Что с тобой?! — воскликнула Джо и бросилась к мужу.

— Нога. — скрипя от боли зубами, прохрипел Барт. — Помоги мне.

Кусая губы, Стив Глэн наблюдал за тем, как хрупкая молодая женщина, сама оглушенная ударом, пытается поднять на ноги стокилограммового мужчину. Наконец, ей это удалось.

— Пошли, Джо. Вперед. — прохрипел Барт и, навалившись на жену почти всей тяжестью тела, запрыгал на левой ноге. Прыжок, еще прыжок — остановка; прыжок, прыжок и вновь короткая передышка.

Стив Глэн взглянул на часы: 11–50. До конца Зоны оставалось 150 метров и… 10 минут.

Барт и Джо медленно продвигались вперед. Дважды они падали, Джо из последних сил помогала мужу подняться и они вновь, шаг за шагом, метр за метром, приближались к заветной цели.

Стив нервно взглянул на часы: 11–58. До контрольного столба оставалась 10 метров и всего два метра… до последней «пустышки».

Барт и Джо медленно ковыляли прямо на «пустышку», не замечая притаившейся опасности.

Стив Глэн лихорадочно размышлял. Ребята почти дошли до цели. Они вели честную и очень мужественную игру, и по праву заслужили главный приз. Но еще два шага и все их надежды погибнут. Рука Стива Глэна, подчиняясь его воли, легла на красную кнопку блокировки Зоны. Все. Компьютер отключен. Для Барта и Джо Зона перестала существовать.

Барт и Джо доковыляли до контрольного столба и, нажав контрольную кнопку, в изнеможении рухнули на синтетическую траву. Терминал зафиксировал их время: 11:59:35.

— Здесь Стив Глэн. Маршрут «зед» пройден в контрольное время и без нарушений. Джестеры нуждаются в немедленной медицинской помощи. Амбулаторную машину к выходу из «Зед-6».

Стив Глэн откинулся на спинку кресла, запрокинул голову и закрыл глаза. «Ну, вот и все, — подумал он. — Они прошли свои шесть кругов ада.

Сегодня они победили. Заслуженно победили. Что их ждет впереди в этом сумасшедшем мире? Не будет ли для них завтрашний день началом нового круга, седьмого?..»

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Алексей Леонидович Горшков родился в 1942 году в Улан-Баторе (Монголия) в семье офицера Красной Армии. С 1945 года постоянно проживает в Москве. Имеет два высших образования: Московский Энергетический Институт (инженер-энергетик) и Всесоюзная Академия Внешней Торговли (экономист-международник). Окончил аспирантуру и защитил диссертацию (кандидат экономических наук). Работал во внешней торговле, занимался научной деятельностью, занимал руководящие посты в коммерческих банках, активно занимался журналисткой деятельностью (был главным редактором международной газеты «Financial @ Business News”), работал в Верховном Совете РФ и в Администрации президента РФ (Б. Ельцина).

Постоянно публиковался с 1975 года. В настоящее время является профессиональным поэтом, писателем и композитором. Опубликовал свыше 300 литературных работ — в основном в Интернете, в том числе 16 книг (сайты: «Неизвестный гений» (AlexGor42-), «Ваша книга» (Ал Гор), «Стихи. ру» (Алексей Горшков 4), «Проза. ру» (Алексей Горшков). Пишет в разных жанрах: стихи и сказки для детей; современные сказки для взрослых, любовная лирика, пародия, новеллы, рассказы, повести, переводы поэтические и в прозе, фантастика, фэнтези, мистика, философия, политика, триллер, детектив, роман.

⠀⠀ ⠀⠀

Александр Уразов Интеллект 3000

_{^{«Знаешь, чем гуще навоз, тем красивей цветы вырастают. Я, вот, и думаю, может все это дерьмо, которое творится вокруг, — оно нужно для того, чтобы, в конце концов, получилось что-то действительно хорошее?..»}}

_{^{(Подслушанный разговор)}}

_{^{«…Обыкновенные люди… квартирный вопрос только испортил их…»}}

_{^{(Булгаков, «Мастер и Маргарита»)}}

За те пятнадцать минут, что я сижу в своей машине, дождь начинался и заканчивался уже два раза. Обычный осенний дождь, который сам не знает, пойдет он или просто покапает несколько минут и перестанет. Перед глазами один из стандартных дворов спального района, поэтому смотреть особо не на что. Я курю сигарету за сигаретой и смотрю на капли воды на лобовом стекле. Полупустая пачка лежит на «торпеде» неновой «Хонды». Обычно я так не делаю — не люблю, когда что-нибудь тамваляется. Но сейчас не до того. Не тот случай. Пусть лежат.

В это время уже темно. В сумраке я вижу, как время от времени проходят мимо немногочисленные прохожие. Идут к себе домой, чтобы там, в тепле и сухости съесть ужин, посмотреть телевизор, а потом лечь спать. Ну, может быть, что-нибудь другое поделать — попить пива, там, или еще чего. Банальные, обыденные вещи. Ничего интересного. Но с каким удовольствием я сейчас бы поменялся с ними местами! Как же я не хочу делать то, что должен…

Ну, да ладно. Каждому, как говорится, свое. Кто-то будет сейчас пить пиво и думать о том, как хорошо, что кончилась рабочая неделя. Ну, а мне нужно сделать кое-что очень важное. Решить кое-какую проблему. Вообще, если посмотреть беспристрастно, то хорошо, что еще есть такая возможность. Ее могло и не быть.

В бардачке лежит нож и пара силиконовых перчаток. Остается чуть меньше часа, чтобы окончательно все взвесить и принять решение. Очень непростое решение. Я должен быть уверен, что поступаю правильно.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Время уже шло, наверное, к обеду, когда в коридоре раздался звук торопливых шагов. Затем моя дверь распахнулась, и на пороге возник высокий молодой человек в белом халате — наш лаборант.

— Дмитрий Иванович! Дмитрий Иванович! Посмотрите на результаты тестов!

— Саш, а что, стучаться перед тем, как зайти к заведующему, уже не надо? — спросил я, подняв голову от ноутбука. Однако выражение Сашиного лица заставило меня подняться с места и, не задавая больше вопросов, проследовать за ним в лабораторию.

— Я вколол крысам номер 233, 234 и 235 образец В14. Вот, результаты, глядите!

— Не вижу ничего феноменального…

— Да вы не туда смотрите! Смотрите на этот показатель.

Показатель впечатлял.

— Это что, они лабиринт № 7 теперь за 5 секунд в среднем проходят?

— И не только седьмой. Я дал им десять различных лабиринтов, и они их все прошли и запомнили. Но это, вы сами понимаете, — ерунда! Суть не в этом, а в том, что, пройдя какой-то лабиринт единожды, во второй раз они бегут не задумываясь. Запоминание улучшилось в несколько раз. Кроме того, на тесте Вайнсона способности к анализу просто шокирующие!

Мы с Сашей работаем в лаборатории одной фармакологической компании. Занимаемся разработкой нового препарата, стимулирующего умственную деятельность. Такие препараты, конечно же, существуют, но нашей задачей стоит создание более сильного и безопасного средства.

Мне тридцать восемь лет, я женат и имею двух детей — мальчика и девочку, хотя называть их так уже язык не поворачивается — ему скоро тринадцать, а ей одиннадцать. Большие уже. Для меня очень важно добиться успеха в разработке. В случае положительного результата, возможно, я, наконец-то, смогу позволить себе собственное жилье. Пока что приходится ютиться в съемном. Чертов квартирный вопрос! В нашем городе он практически нерешаем. А я уже немолод — скоро стукнет сорок, зарплата заведующего лабораторией не так уж велика, а мне нужно кормить семью, нужно думать о будущем своих детей. Эти мысли постоянно навязчиво крутятся в голове и, наверное, из-за них я, в отличие от большинства людей моего возраста, не обзавелся животиком — признаком спокойной жизни.

Что касается Саши, то он тоже женат, только детей не имеет; так же, как и я, живет с супругой в съемной квартире. Но он-то, я думаю, не так сильно переживает по этому поводу. Еще достаточно молод и наверняка полон надежд. Ему двадцать два или двадцать три — не помню точно. Работает у нас и учится на заочном отделении местного института. По городу передвигается на отечественном автомобиле марки ВАЗ две тысячи лохматого года выпуска. Саша, на мой взгляд, очень неплохой парень. Чуть молчаливый, простой и довольно умный — самые подходящие черты для того, чтобы хорошо сработаться. Работает недавно, но уже полностью во всем разобрался. В общем, очень хороший помощник. Мы с ним даже внешне, кстати, похожи, но не лицом, а комплекцией, только он еще более худой. Килограммов шестьдесят пять — семьдесят, наверное, весит при росте чуть ли не под метр девяносто.

Обычно я большую часть времени работаю у себя в кабинете, а Саша почти постоянно находится в лаборатории. Так было и в этот раз, когда он прибежал ко мне.

Сейчас мы стояли в лаборатории, где у нас находился «полигон» для подопытных животных — для крыс, то есть. Мы кололи им опытные образцы, а затем заставляли проходить различные тесты и фиксировали результаты.

Я слушал лаборанта, смотрел результаты опытов, и сердце мое билось все чаще и чаще.

— Слушай, Саш, а ты никому, кроме меня, не говорил об этом?

— Нет, пока только вам.

— Хорошо. Ты пока что не распространяйся на эту тему, договорились?

— Но почему же? Ведь…

— Дело в том, что мы с тобой натолкнулись на что-то совершенно новое, интересное и, судя по всему, полезное. Стой, не перебивай! Но мы же с тобой хотим не просто так принести человечеству счастье? Хотя, конечно, это в любом случае хорошо и здорово, но, я полагаю, было бы неплохо заработать на этом денег, верно? А при нынешнем уровне промышленного шпионажа наша информация — словно вода, которую мы пытаемся удержать в ладонях. Стоит только хотя бы обмолвиться словом не тому, кому надо, и потеряем все. Сейчас, когда опыты не доведены до конца, мы не можем получить патент, который дал бы необходимые гарантии.

— Да, Дмитрий Иванович, да, конечно, вы правы. Я сразу не подумал…

— Я даже скажу тебе больше. Как ты знаешь, я представляю руководству еженедельный отчет о результатах исследований. Так вот, даже их я не предполагаю пока что вводить в курс дела. Понимаешь всю серьезность нашего с тобой открытия?

— Я даже не представлял, насколько это все.

— Да, именно на столько!

Сашины глаза округлились. Я мысленно улыбнулся — все-таки простой он парень.

— Поэтому еще раз говорю — никому и ни при каких обстоятельствах!

— Все понял, Дмитрий Иванович! Даже жене ни слова!

Мы продолжили работу и в течение последующего месяца добились следующих результатов. Во-первых, нам удалось, путем добавления некоторых веществ дополнительно, сделать полученное соединение более устойчивым. Во-вторых, анализ показал, что вещество выводится из организма подопытных животных полностью в течение 20 часов после употребления. НО! Эффект, оказанный им, остается и впоследствии не ослабевает! В-третьих, выяснилось, что передозировку препаратом получить очень трудно. По крайней мере, вводя крысам максимально возможную дозу, ограниченную, можно сказать, лишь тем условием, чтобы их не «разорвало» от объема вводимого раствора, мы не получили ни одного летального исхода среди подопытных. Каких-либо патологических изменений в поведении или физиологии также замечено не было.

И еще один интересный момент. Мне показалось, что животные настолько увлеклись решением предлагаемых нами задач, что иногда между едой и решением новой задачи они выбирали последнее. Хотя, скорей всего, это — ерунда, наверное, просто крысы не бывали в тот момент голодны…

Затем настал черед более высокоорганизованных животных. Это, вообще-то, запрещено в нашей стране с 2012 года, но, тем не менее, после моей просьбы нам привезли нескольких собак. То, что я увидел во время последующих опытов. В общем, какое-то время после того, я был уверен, что разучился удивляться.

Примерно три месяца назад мы увидели первые ошеломляющие результаты. С тех пор произошло еще много удивительных вещей, которые заставили меня поверить в то, что разрабатываемый нами препарат будет настоящим прорывом в науке. Судя по результатам исследований, он должен был сделать человека в несколько раз более восприимчивым к новой информации. Препарат значительно улучшал память и логическое мышление. Все это лишь сухие слова, которые не в состоянии передать всю грандиозность нашего открытия. Достаточно было взглянуть в глаза собакам, которые принимали участие в экспериментах и у вас бы не повернулся язык назвать их животными.

Я весь жил этой разработкой. Я перестал спокойно спать, так как чувствовал небывалый прилив сил и энергии, которые мешали мне засыпать по вечерам. Мой труд должен был привести меня к славе, признанию (может быть, даже в мире) и, самое главное, к нормальному уровню жизни — со своей квартирой, хорошей машиной и обеспеченным будущим.

Так я жил до сегодняшнего вечера.

Сегодня, заходя в лабораторию, я услышал, как лаборант говорит кому-то по сотовому:

— …Да, я думаю, нужно встретиться на этих выходных и все обсудить. До свиданья!

И он отнял телефон от уха. Его слова совершенно неожиданно заставили меня замереть на пороге. Какой-то непонятный холодок пробежал у меня по коже. Саша сидел спиной к двери, и я остался для него незамеченным. Я вернулся к себе в кабинет, немного выждал, затем набрал внутренний номер лаборатории.

— Да, Дмитрий Иванович, слушаю вас! — раздался в трубке жизнерадостный голос лаборанта.

— Саша, зайди, пожалуйста, ко мне, — прохрипел я внезапно севшим голосом.

— Да, конечно, одну секунду.

Через полминуты он стоял в дверях. Я сказал:

— Сходи, пожалуйста, к Семену Леонидовичу и попроси его, чтобы он немедленно зашел ко мне.

— А почему вы не позвоните?

— Не нужно, чтобы кто-то знал, что я с ним разговаривал, а телефоны у нас прослушиваются, — соврал я. — Только иди прямо сейчас. Это очень срочно!

— Хорошо, Дмитрий Иванович. Сейчас схожу.

И он вышел из кабинета.

Я подождал несколько секунд, затем схватил со стола лист бумаги и карандаш и выскочил из кабинета. Затем подошел к двери, ведущей во двор, и тихонько приоткрыл ее. Сашина спина бодро удалялась по направлению к главному корпусу. Я закрыл дверь и бегом побежал в лабораторию.

Насколько я заметил, у лаборанта была привычка оставлять телефон в верхнем ящике стола. И этот раз не был исключением.

— Так, — от волнения я заговорил с собой вслух, — список последних звонков. Ага, значит, что у нас… Вот он!

Звонок на городской. Я взял карандаш и быстро записал номер. Затем вышел из меню, положил телефон на место, закрыл ящик и побежал к себе в кабинет. Через несколько минут ко мне вошел лаборант.

— Дмитрий Иванович, Семен Леонидович в командировке — мне сказали. Что делать будем?

— Что делать. — конечно, я знал, что «безопасник» в командировке, — без него тогда решим. Плохо это, но ничего, справимся.

— Может, помощь, какая нужна?

— Нет, Саш, спасибо. Все нормально, — ответил я, не решаясь взглянуть ему в глаза, чтобы не выдать себя.

— Ну, ладно. Раз все нормально, то и хорошо, — пожал он плечами и ушел.

А я кинулся в интернет, где забил в поисковике номер, который записал на бумагу.

«…-фарм» — увидел я ссылку на экране ноутбука. Такая же фармацевтическая компания, как и мы. Наш конкурент.

Я все понял.

На сердце как будто разом навалили десять мешков с цементом. Я ослабил галстук, расстегнул верхнюю пуговицу у рубашки, откинулся в кресле и попытался дышать медленно и глубоко. Тяжесть нехотя отступила.

— Ублюдок! — прошептал я.

Саша хотел продать нашу разработку конкурентам. Это было более чем понятно. И я был просто полным дураком, когда упустил это из вида. Слишком увлекся работой. Ну, да ладно, похоже, есть немного времени, чтобы что-то придумать. Но все же — как он мог так долго изображать из себя простака? И зачем? Хотя, зачем — это, пожалуй, понятно. Если бы я в нем сомневался, то отстранил бы от участия в работе. А так — мне даже в голову не пришла подобная мысль.

Почему я обратил внимание на слова лаборанта, сказанные им по сотовому — это для меня самого было загадкой. Одно можно сказать точно — это была счастливая случайность, может быть, даже знак судьбы. «Ну, что ж… Раз судьба на моей стороне, значит надо действовать смело и решительно», — подумал я.

Конечно, самый простой вариант был обратиться к руководству — думаю, оно бы нашло способ решить эту проблему, но тогда пришлось бы показать реальные результаты работы, а не то, что я приносил все это время. Это, безусловно, привело бы к тому, что все заслуги за открытие получили бы наши учредители — это ясно как божий день. А мне, наверное, дали бы тринадцатую зарплату. А, может быть, уволили бы к чертовой матери, так как я водил их за нос все это время. И этот вариант, кстати, более вероятен. Поэтому у меня был только один выход — дождаться конца всех опытов, скрывая реальные факты от руководства. И когда все результаты были бы у меня на руках — вот тогда я бы мог что-то с этим делать. Правда, какие дальше нужно было бы предпринимать шаги, я не знал точно. Но, в конце концов, можно было просто продать информацию конкурентам. Бог с ней — с этой славой и прочей ерундой. Мне хватит и просто денег. Больше ничего не надо. Заехали бы с женой в новую хорошую «двушку» полноправными хозяевами…

Самое время помечтать. Я невесело усмехнулся. Того и гляди останусь ни с чем. У меня могут отнять мою единственную надежду на достойную жизнь. Этого нельзя было допустить. Никак нельзя.

Я достал из кармана сотовый и набрал Сергея.

— Привет!

— Привет, Дим.

— Серег, есть одна просьба.

— Ну, давай, выкладывай.

Мы с Серегой вместе служили. Вместе воевали в одной из горячих точек. И однажды так получилось, что я спас его — вытащил раненого из-под огня. Я не считал, что поступил как-то там геройски, все могло быть наоборот, и тогда он вытащил бы меня. Так я ему потом и сказал, но Серега вбил себе в голову, что теперь в долгу передо мной.

Мы родом из одного города. И поэтому после «дембеля», оказавшись в родных краях, не потеряли связь друг с другом. До сих пор часто с ним видимся — обычно берем жен, иногда детей, и идем все вместе в кино. Иногда в забегаловки какие-нибудь. Короче, дружим.

Если вам спасли жизнь, то сколько времени вы будете помнить об этом? Точнее, важен другой вопрос. Сколько времени вы будете чувствовать себя обязанным спасителю? Похоже, настало время получить ответ для частного случая.

— Серег, я хочу, чтобы ты купил два билета сегодня на девять вечера в «киношку».

— Почему сегодня, почему только два? Кто пойдет?

— Подожди, сейчас все объясню. Возьми два билета на этот новый фильм — «экшен» какой-то, мочилово, короче. А потом… В общем, мне надо, чтобы ты сходил на этот фильм без меня, но взял бы два билета и потом любому, кто тебя спросит, сказал бы, что я ходил с тобой. Если что — мы встретились с тобой уже в кинозале. Ты пришел первым, я — чуть позже. Понимаешь?

— Дим, ты что задумал?

— Не могу тебе сказать. Но мне очень нужна твоя помощь. Поможешь? — несколько секунд трубка молчала, а потом Серега ответил:

— Я не знаю, что ты там придумал, но я сделаю, что ты просишь. И если даже меня будут спрашивать под присягой, скажу, что будет нужно. Можешь на меня рассчитывать… — снова пауза, — Будь осторожен!

— Спасибо, Серег! Ты мне очень поможешь этим.

Я положил трубку. Затем открыл несколько файлов, просмотрел их и скинул на компьютер в лаборатории. Набрал лаборанта.

— Саша, зайди, пожалуйста, в папку «Срочное».

— Зашел, Дмитрий Иванович.

— Видишь три новых файла?

— Да.

— Мне нужно, чтобы ты… — я дал инструкцию, что нужно сделать с информацией. Вообще-то, эта работа была никому не нужна. Но этого, конечно, лаборант знать не мог.

— Дмитрий Иванович! — взвыл Саша. — Здесь же работы до завтрашнего утра! А сегодня пятница.

— Понимаю тебя, но мне очень нужно, чтобы ты это сделал. Я сейчас должен уехать по делам. К девяти часам сбрось мне хотя бы то, что успеешь, на электронную почту и отзвонись. Это очень важно, Саш. Очень важно!

— То есть, по крайней мере, в девять я могу уйти? — голос выдал его злость и обиду на начальника, который заставляет работать допоздна в вечер пятницы.

— Я надеюсь, ты успеешь раньше.

— Хорошо, постараюсь, Дмитрий Иванович.

Я положил трубку. Постарается он! Там, на самом деле, до завтра не разгрести. Он, конечно, обнадеженный продажей разработки, может просто проигнорировать мое указание, но не думаю, что Саша пойдет на такое, пока все еще не до конца ясно.

Так, ну, вроде, все звонки, которые нужно было — сделал. А, стоп! Еще один. Я набрал номер.

— Алло. Привет, дорогой!

— Привет, Солнц! Я сегодня вечером с Серегой в кино иду на девятичасовой сеанс.

— А почему без меня и, вообще, так неожиданно?

— Не знаю, Серега попросил меня одного прийти. У него, похоже, проблемы какие-то в семье — не знаю. Другой бы на его месте меня пиво позвал пить, а Серега же киноман. Он, похоже, даже в таких случаях предпочитает сначала кино хорошее посмотреть. Может, потом пойдем чего-нибудь выпьем. Короче, чувствую, ему нужна мужская компания. И я ему хочу ее составить. Ты не обидишься?

— Да нет, конечно! Давай, там как-нибудь помоги ему разобраться. Ты же знаешь, я за него тоже переживаю.

— Ну, думаю, вдвоем-то мы все разрулим.

— Ну, ладно, давай, Дим, тогда, до вечера!

— Пока, Солнц!

Я люблю свою жену. Она у меня просто золото. Наверное, нет на свете больше таких женщин. Мне очень повезло с ней. И она не должна жить так, как мы сейчас живем.

— Скоро, Лен, у нас все будет хорошо, — тихо сказал я.

В базе данных сотрудников хранилась информация, где живет лаборант. Я нашел на карте города его дом, посмотрел, как к нему проехать. Саша однажды говорил, что добирается домой после работы примерно минут за двадцать, если пробок нет. Пока он тут закончит, пока лабораторию закроет, туда-сюда… Значит, сегодня он должен быть там что-то около половины десятого. Понятно.

Я подъехал на место в восемь двадцать шесть. Впереди было около часа свободного времени. Стояла поздняя осень, и в это время было уже темно. Снег еще не выпал, а во дворе работал лишь один фонарь, так что освещение, можно сказать, просто отсутствовало. Все складывалось самым благоприятным образом. Я вышел из машины, прошелся, осмотрелся. Прикинул, как вероятней всего будет подъезжать Саша (однажды он упоминал, что оставляет свое авто на ночь под окнами, так как оно слишком старое, чтобы кого-то заинтересовать). Затем вернулся в машину и переставил ее в соседний двор. Это было нужно для того, чтобы случайные свидетели не видели ее и, соответственно, не могли потом опознать. Я оставался в автомобиле, выкуривая сигарету за сигаретой, до тех пор, пока не раздался звонок мобильного:

— Дмитрий Иванович, я не успел все сделать. То, что успел, отправил вам на «мыло».

— Хорошо, Саш. Молодец! Домой сейчас?

— Конечно, домой, сейчас уж никуда сил идти нету! — лаборант плохо скрывал раздражение.

— Ладно. Спасибо! Ты мне сильно помог.

— Пожалуйста. До свиданья!

— До свиданья, Саш!

Я достал из «бардачка» пару силиконовых перчаток и носовой платок. Платок положил на «торпеду» а перчатки натянул на руки, затем достал опять же из «бардачка» только что купленный в магазине нож. Нож был с упором для кисти, с лезвием толщиной миллиметра три и длиной сантиметров пятнадцать. Единственное, что давало ему право не быть холодным оружием, была его твердость — так мне объяснил продавец. Я решил, что твердости мне должно хватить. По дороге сюда я еще заехал в маленький киоск, где мне этот самый нож хорошо наточили за весьма скромные деньги.

Я закрыл «бардачок», взял носовой платок и тщательно вытер нож, уничтожая все отпечатки пальцев. То же самое проделал и с прилагавшимися ножнами, хотя это было, пожалуй, не обязательно. Затем «надел» одно на другое и положил получившуюся конструкцию в карман пальто. Потом вышел из автомобиля, закрыл его и пошел к Сашиному подъезду, засунув руки в белых силиконовых перчатках в карманы.

Меня трясло. Я был на войне, но там все было по-другому. Одно дело стрелять в боевика в условиях идущих боевых действий и совсем другое — здесь, в мирной жизни, когда прошло уже почти двадцать лет. Убить. Ножом. Человека, с которым я проработал бок обок несколько месяцев. Это — совсем другое. А я же не убийца какой-нибудь или маньяк. Просто — человек, попавший в трудную ситуацию и решивший, что лучше пойти на такой шаг, чем оставить все как есть. Самое, наверное, страшное, что у меня до сих пор не было уверенности в готовности к такому шагу.

Я подошел к подъезду и встал в тень, благо — ее здесь было много. Тень была настолько густой, что даже если бы меня кто-то и увидел, то лица разглядеть он бы точно не смог. Пришла мысль, что «уработавшийся» лаборант — это очень хорошо. Он устал, у него замедленны рефлексы, он туго соображает. Я еще раз отметил, как удачно все складывается. Где-то в глубине меня сейчас кричала совесть. Все человеческое, что было в моей душе, протестовало против моего намерения. Пришлось собрать все силы, чтобы поставить барьер на пути этих мыслей так, чтобы до сознания докатывалось лишь малая их толика.

Я не думал о том, как буду действовать, я уже все знал. Мне хватило времени придумать план, пока я курил в машине. Поэтому сейчас я, чтобы не нагружать психику и не «перегореть», думал о всякой ерунде — что было бы неплохо купить новую стиральную машину, что надо бы заменить батарейку в будильнике (а то он, похоже, дохнет), что надо будет сразу же после «дела» ехать в кино, к Сереге. Говорить ему, что случилось, конечно же, не стоит. Узнает — так узнает, а не узнает, так ему легче жить будет. В любом случае, он меня не сдаст. Это уж стопроцентно.

За такими мыслями прошло какое-то время, а потом… Потом я увидел машину лаборанта.

Я стоял в тени возле подъезда и смотрел, как он подъезжает, как паркуется и выходит из машины, как всегда одетый в свою дурацкую белую куртку. И в этот момент вся нервозность ушла. Я вспомнил, как это бывало иногда раньше — наступало простое осознание: ты делаешь то, что надо и ничего больше. Никаких эмоций. Тело перестало трястись, посторонние мысли исчезли.

Я понимал, что, когда внезапно окажусь перед Сашей, он испугается и может что-нибудь «выкинуть». Подкрасться сзади тоже был не вариант — скорей всего просто не удалось бы. Поэтому оставался единственный выход.

Саша закрыл машину и направился к подъезду. Когда до подъезда оставалось несколько шагов, я вышел из тени и сказал:

— Саша! Наконец-то! Сколько можно ждать?!

Лаборант опешил на пару секунд, и этого времени как раз хватило, чтобы я подошел вплотную и воткнул ему в живот, заблаговременно извлеченный из своего «убежища», нож. Мне показалось, что лезвие натолкнулось на что-то твердое и не проникло достаточно глубоко. Саша охнул, согнулся и схватился двумя руками за мою кисть. Я попытался вытащить нож и ударить лаборанта еще раз, но он крепко держал меня. Я уперся свободной рукой ему в плечо и потянул захваченную руку к себе. В итоге мне удалось освободить ее, но нож остался в теле. Лаборант рухнул на колени, а затем повалился вперед и на бок.

— Э! Что там у вас такое?!

Я обернулся на крик. Освещение было более чем скудным, но его хватило, чтобы разглядеть силуэты трех приближающихся полицейских. Каковы были шансы, что наряду станет скучно ходить по освещенным улицам, и они решат зайти во дворы? Рано я обрадовался, когда думал, что все удачно складывается — полицейские спешили ко мне со стороны двора, где я оставил автомобиль. Я крикнул: «Человеку плохо! Я за лекарством!» и метнулся к выходу со двора. Судя по раздавшимся крикам и топоту, полицейские не «купились». Хорошо, что я еще не так стар и иногда занимаюсь в зале. Я добежал до угла и свернул. Это было не очень хорошим решением, так как я оказался недалеко от перекрестка двух довольно оживленных улиц. Но был в этом и свой плюс — зеленый сигнал на моих глазах начал мигать. «Успею проскочить, а поток машин задержит преследователей», — решил я и кинулся через дорогу, обегая стоящие автомобили…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀* * * ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Лаборант заворочался и сел. Перед ним стоял полицейский.

— Э, ты что, пьяный, что ли?

— Если бы пьяный, — Саша поднялся, — я хочу сделать заявление о покушении на мою жизнь.

— Тебя этот мужик ранил, что ли?

— Нет, не ранил, но доказательства есть — вот нож, а вот порез на куртке.

— Повезло тебе, — сказал сержант, разглядывая дыру на куртке, — точно не ранен?

Саша не ответил, а только улыбнулся. Он улыбался потому, что дело приняло самый благоприятный оборот. Его прогнозы оказались верными. Заведующий повел себя именно так, как лаборант и ожидал. Дмитрий Иванович ничего не знал, только подозревал, но подозревал совершенно правильно. На самом деле, Саше уже заплатили часть денег за информацию о разработке. И заплатили более чем хорошо. Он же в свою очередь специально затягивал тестирование средства всевозможными способами. Это позволило конкурентам подготовить все необходимое для получения патента. Оставалось лишь несколько дней до момента, когда лаборант заявил бы о своем уходе. Но он знал, что заведующий, несмотря на все его вежливое, мягкое общение — решительный человек, в свое время повоевавший, и догадывался, что от него можно ждать чего угодно. Вся его вежливость и деликатность не усыпили бдительности молодого, но очень амбициозного лаборанта, который, придя в первый раз в лабораторию, сразу же каким-то внутренним чутьем почувствовал, что именно здесь должно произойти нечто такое, что в один момент поднимет его до уровня, о котором он мечтал.

Получив аванс, Саша сразу же купил нетяжелый и незаметный под свитером (а потому очень дорогой) бронежилет и повсюду ходил в нем, чем вначале немало перепугал жену. Пришлось ему что-то там выдумать. Сейчас он даже не помнил, что именно. Но сегодня покупка себя оправдала в полной мере. Теперь Саша мог позволить себе расслабиться и улыбнуться. «Интересно, где я дал промах? — думал он, — Наверняка, это было в тот момент, когда завлаб послал меня за «безопасником». Как я мог так ошибиться? Оставил сотовый в столе — дурацкая привычка… Чуть не убила меня. Но, как бы то ни было, я сделал тебя, Иваныч. Наверное, не стоит старперам играть в такие игры».

А в этот самый момент, через ближайший перекресток, автомобиль черного цвета неустановленной марки, с молодым любителем «стрит-рейсинга» за рулем, проехал со скоростью близкой к 90 км/ч на едва успевший загореться желтый сигнал светофора. И в этот же самый момент заведующий лабораторией по разработке новых лекарственных средств Гошко Дмитрий Иванович, перебегавший дорогу в неположенном месте — в 15 метрах от пешеходной «зебры», выскочил из-за дожидавшейся зеленого сигнала грузовой «ГАЗели» прямо перед водителем, грубо нарушающим ПДД. Водитель, вполне закономерно для данной ситуации, не успел ни затормозить, ни отвернуть в сторону. Удар подкинул, чуть закрутив, Дмитрия Ивановича вверх на высоту около полутора метров, после чего заведующий лабораторией упал на асфальт и остался лежать неподвижно. Машина нарушителя, не снижая скорости, скрылась с места ДТП. На проезжую часть начала вытекать темно-красная густая кровь из пробитой головы заведующего лабораторией. Это была быстрая, а потому безболезненная смерть.

Лаборант Саша стоял и улыбался. Он не мог знать, что через несколько дней, когда покинет старое место работы и придет на новое, владелец предприятия — человек, тесно связанный с криминальными структурами, — скажет ему примерно следующее:

— Александр, мы очень неплохо заплатили вам за ваше чудо-средство, но поскольку у нас нет времени на поиски добровольцев, то опробовано оно будет в первую очередь на вас. Уж не обессудьте. Да и что там говорить — если у него вдруг окажутся серьезные побочные действия, и его нельзя будет продавать, то (не буду скрывать) для вас все кончится очень печально. Вы заварили все это, Саша, так расхлебывайте до конца, договорились?

Так что, Александру, ставшему заместителем исполнительного директора, придется опробовать препарат, который к тому времени будет носить пошлое и безвкусное, зато звучное название «Интеллект 3000», на себе. И в этом не будет ничего страшного. Средство действительно не будет иметь никаких побочных эффектов. Кроме одного.

Хотя точно не известно, будет ли это побочный эффект «Интеллекта» или же усилившаяся работа мозга и тяга к новой информации сами по себе вызывают сильное повышение уровня нравственности у человека. Так или иначе, через шесть месяцев после смерти Дмитрия Ивановича, Саша, не выдержав угрызений совести, покончит с собой.

За это время произойдет несколько важных событий.

Во-первых, «Интеллект» будет запатентован и сертифицирован. Во-вторых, он поступит в аптеки. Конечно, протестированный в кратчайшее время на небольшой группе людей препарат не может быть ни сертифицирован, ни, разумеется, запущен в продажу, но если вы знаете, где подмазать и у вас есть чем подмазать, то вы обязательно поедете.

В общем, препарат окажется в аптеках. Цена будет не просто высокой — она будет грабительской. Но рекламная кампания сделает свое дело и «Интеллект» начнет расходиться.

Ну и, наконец, в-третьих. В-третьих, лаборант Саша пятничным вечером самой обыкновенной рабочей недели, дождавшись, когда уйдут все сотрудники, напишет записку о том, что собирается сделать в ближайшие несколько часов и оставит ее в своем кабинете на видном месте. Он вынесет с территории предприятия два десятка килограммов неразбавленного концентрата в виде сухого порошка. Сделать это будет несложно — к тому времени весь проект по «Интеллекту» будет находиться под его контролем и, поставив подпись в соответствующих документах, он мог бы вынести практически что угодно. Саша поедет к реке, питающей городское водохранилище, вода в котором, в отличие от большинства других водохранилищ нашей страны, пригодна для питья даже в некипяченом виде. Там, не найдя нормального подхода, он не смутится этим обстоятельством и пройдет прямо по грязи, продираясь сквозь заросли неизвестной ему травы и едва не утопив свои лакированные туфли, к воде. Достанет из сумки пакеты с «Интеллектом» и высыплет его в реку. Постоит несколько минут, глядя, как течение уносит растворяющийся порошок, потом развернется и пойдет обратно к машине. Усевшись на водительское сиденье, он достанет из «бардачка» несколько коробок сильнодействующего снотворного. Какое-то время будет потрачено на то, чтобы все таблетки выщелкнуть из блистеров и собрать в один пакетик. Затем молодой, но уже успевший зарекомендовать себя заместитель директора возьмет бутылку минеральной воды и начнет горстями кидать в рот таблетки, запивая минералкой. Через несколько часов бывшего лаборанта Саши не станет.

Последними мыслями в его засыпающем мозгу станут: «Пожалуйста… Хотя бы одно хорошее дело в моей жизни. Пусть раствор беспрепятственно пройдет через все системы очистки. Хотя бы одно. Дело. Пожалуйста. Хотя бы одно.»

⠀⠀ ⠀⠀

Эпилог

⠀⠀ ⠀⠀

Андрей Владимирович Хворостов, токарь четвертого разряда предприятия «Гидромаш», проснулся по случаю выходного дня на час позже обычного. Жена уже ушла на работу, так как у нее был посменный график. «Вот и хорошо, — подумал Андрей Владимирович, — не будет с утра никто пилить. Дети — в деревне, у бабушки. Можно спокойно отдохнуть в свое удовольствие, купить бутылочку пивка (не одну, конечно, это так, выражение такое — «бутылочку пивка») и не спеша с расстановкой выпить ее — для начала одну, можно даже без закуски. Хотя, пожалуй, соленая рыбка тоже была бы хороша. Кстати, после вчерашнего-то, ох, как ровно все это ляжет! Андрей Владимирович потянулся и улыбнулся во весь рот от удовольствия.

«Но для начала было бы неплохо хотя бы воды попить, а то во рту уж больно гадостно», — подумал он. Встал, протопал босыми ногами на кухню, набрал из-под крана воды в большую пивную кружку и жадно, большими глотками выпил. Опустил кружку, с наслаждением выдохнул и внезапно почувствовал некоторый дискомфорт. Такое иногда бывает, когда чересчур перестараешься с выпивкой вечером предыдущего дня. Кажется, что внезапно просыпается совесть, которая начинает тебя мотать и трепать, и потом уж и не знаешь, куда от нее деться. Только через несколько часов «отпускает».

«Надо еще воды выпить, чтоб скорей прошло», — подумал Хворостов. Набрал еще раз полную кружку и вновь выпил. Дискомфорт усилился. Откуда-то появилось желание разобраться в своей жизни и все расставить на свои места. Он внезапно чуть ли не физически ощутил, как живо работает его мозг. Пива уже не хотелось…

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1982 году в Миассе Челябинской области. Инженер-конструктор, закончил Аэро-космический факультет ЮУрГУ (2006), позднее получил диплом специалиста по традиционным системам оздоровления в «Национальном институте здоровья» (Москва, 2011). Имеет аккредитацию от РАМН по комплексным системам оздоровления. Также закончил Курсы по переговорам. Работал тренером-инструктором, менеджером по снабжению, руководителем отдела, руководителем направления, в настоящее время менеджер по продажам и коуч.

Опубликован рассказ «Старатель», в издательстве «Центрполиграф» готовится в изданию книга «Картина мира господина Хо».

⠀⠀ ⠀⠀

Елена Зарецкая Телепортация с сюрпризом

повесть

От Автора

Не открою большого секрета, если скажу, что в Институте, где я работаю старшим научным сотрудником, недавно было сделано открытие мирового значения. Впервые в истории удалось технически осуществить ТЕЛЕПОРТАЦИЮ.

Впрочем, об этом достаточно писали в газетах. Вы наверняка читали.

Однако, далеко не всем известно, что во время натурных испытаний телепортала возникла нештатная ситуация, которая привела к совершенно фантастическим последствиям.

В центре событий оказались те, кто прямо или косвенно был причастен к грандиозному открытию.

Удивительная история, приключившаяся с героями этой повести, наделала немало шума, как в Институте, так и за его пределами. Честно говоря, мне несказанно жаль, что не довелось принять в ней непосредственного участия.

Разговоры о происшествии долго не утихали. Подробности же мне посчастливилось услышать от самих участников событий.

Поэтому смело можете считать, что и вы узнали обо всем почти из первых уст.

Автор выражает глубокую признательность товарищам по работе, которые при прочтении рукописи заметили некоторые неточности в повествовании и помогли восстановить подлинную хронологию событий.

^{_{Чудеса там, где в них верят, и чем больше верят, тем чаще они случаются.}}

^_Дидро

Утро после второмая^[1]

Случилась эта удивительная и почти неправдоподобная история в мае. В понедельник 10-го, как раз после праздников, Мария Кузьминична пришла на работу расстроенная.

— Как провели время? — дружелюбно поинтересовался Денис, не отводя глаз от монитора и поэтому, не замечая ни настроения коллеги, ни предупреждающего покашливания Даши.

В ответ Мария Кузьминична вдруг расплакалась, хотя обычно она всегда держала себя в руках. Даша побежала и принесла ей воды. Денис оторвался, наконец, от экрана и в растерянности посмотрел на Марию Кузьминичну, а та, судорожно отпив несколько глотков, рассказала, как нескладно начался у нее дачный сезон.

Племянник собрался с друзьями на пикник и предложил по пути подбросить ее на дачу. Она обрадовалась, с вечера упаковала саженцы авокадо. Утром за ней заехали. И вот они двинулись в путь и простояли в пробке 12(!) часов.

Наглецы, как обычно, пытались прошмыгнуть по обочине, по встречной, чтобы потом вклиниться в поток. В конце концов, у них создалась своя собственная пробка внутри общей, что усугубило ситуацию. Нежные заморские саженцы поникли. Шашлык в багажнике пропадал. Хорошо еще, что поехали по нижнему ярусу шоссе. Хоть выйти, поразмяться можно было. Не то, что наверху.

Вылезли они из машины, если можно так сказать, на природу, постояли немного, подышали свежим воздухом. Потом, почувствовав голод, решили вытащить мангал и разжечь угли. Стали жарить мясо, а когда вся кавалькада чуть-чуть трогалась с места, перетаскивали мангал по ходу движения. Перекусили, наконец. Шашлык оказался местами сыроватым, местами подгоревшим, с запахом выхлопных газов. Но что делать? Съели… Пикничок, называется.

С верхних ярусов неслась музыка какая-то ужасная, бьющая по барабанным перепонкам кувалдой. А в небесной синеве, над всем этим безобразием и пакостью пролетали аэротакси, уносившие вырвавшихся на свободу счастливчиков, которым не ведомо, что такое автомобильные пробки. Но это дорогое удовольствие, не для каждого.

— Да, веселенькое приключение, — посочувствовал Денис.

Мария Кузьминична печально вздохнула.

— А далеко дача-то? — участливо спросила Даша.

— По Ново-Егорьевскому шоссе, 40 километров от шестого метро-кольца.

— Всего-то!? — удивился Денис, — Мария Кузьминична! Да Вы бы пешком быстрей дошли.

— Не трави мне душу, — устало сказала Мария Кузьминична и стала приводить себя в порядок.

Нет, положительно никто не принимает ее проблем и бед всерьез. Никому нет дела ни до нее, ни до ее пострадавших авокадо. А, между прочим, всегда ели ее экзотические фрукты и нахваливали. А теперь подтрунивают. Все дело, конечно, в возрасте. Бригада молодежная, а ей уже за сорок. Что она для них? При мысли об этом она снова вздохнула. Да еще и незамужняя.

Ну да, личная жизнь не очень сложилась… Зато работу свою она делает на совесть. И начальство ею довольно. И она потихоньку успокоилась.

Однако тема, затронутая Марией Кузьминичной, вызвала целую дискуссию. Начал ее Денис:

— Не понимаю — сказал он, — почему мы до сих пор томимся в пробках, когда воздушное пространство практически свободно. Давно пора бы наладить массовое производство дешевых малогабаритных вертолетов. О чем думает Дума? А пока что надо всем пересесть на флайки^[2].

— Не каждый сможет оторваться от земли, — возразила Мария Кузьминична.

— Из-за излишнего веса? — бестактно спросил Денис.

— Почему из-за веса? — обиделась она. — Я, например, высоты боюсь.

— Всеми забытый мотоцикл — вот что нужно Марии Кузьминичне, — меланхолично пробурчал из своего угла слесарь Антон, шлифуя какое-то зеркальце. — Если, конечно, Вы скорости не боитесь.

— Тоже верно! — подхватил Денис и, оттолкнувшись ногой, одним ловким движением развернул свое компьютерное кресло и подъехал к Марии Кузьминичне. — В самом деле, Вы будете обгонять ползущие машины и радоваться жизни! Верно? А хотите, мы подарим Вам на день рождения мотоциклетный шлем?

— Добрый ты наш, — отозвалась Мария Кузьминична. — Уж лучше мотоцикл.

— Мотоцикл не потянем, — вздохнул Денис и добавил: — И все-таки я за летательные аппараты.

— Да что в них хорошего? — пожал плечами Антон, любовно разглядывая свою работу. — Ну, полетишь ты в собственном вертолете, а тебя как начнут подрезать то справа, то слева, то сверху, то снизу, а то и вовсе вмажется в тебя какая-нибудь дамочка, болтающая за штурвалом по видеосоту.

— Только, пожалуйста, Антон, не надо конструировать гендер, — нахмурила красивые брови Даша.

— Не надо, так не надо, — благодушно согласился Антон, но не удержался и добавил:

— Только когда посыплются нам на голову вертолеты, то уж тогда точно всем будет хендер.

— Для вертолетов надо специальные коридоры делать. Например, над линиями электропередач, — предложил Денис, снова крутанувшись на своем кресле.

— Ага, — скучно зевнул Антон, разогревая паяльник. — Пускай вертолеты падают на провода, а то, что у Марии Кузьминичны телевизор будет при этом отключаться, и холодильник тоже, так это тебя не колышет.

Мария Кузьминична углубилась в работу. Она отлаживала чью-то программу и делала вид, что не слышит реплик в свой адрес. Но, видимо, параллельно предавалась своим мыслям. Наконец, когда все уже забыли про утренний разговор, она вдруг сказала:

— Нужна телепортация.

— Тело что? — переспросил Антон.

— Те-ле-пор-та-ци-я, — повторила Мария Кузьминична.

— Перенос собственного тела через портал силой мысли, — усмехнулся Денис. — Тема, заезженная фантастами аж до противности.

Скептик Антон, подышав на отшлифованное зеркальце, принялся размышлять вслух:

— А кто сказал, что при этой самой вашей тело-портации аварий не будет? Вот, к примеру, перенесся кто-нибудь через портал и — исчез. И — ку-ку, ищи-свищи.

— А вот на то вы и ученые, чтобы придумать надежный и безопасный способ. Кто за вас изобретать должен, Александр Сергеевич? — укоризненно спросила Мария Кузьминична.

Но тут ее куда-то вызвали. Она вышла, и разговор иссяк. Только Даша задумчиво произнесла, ни к кому не обращаясь:

— А у Марии Кузьминичны в пятницу день рождения.

Близнецы Сеня и Гриша, сидящие за своими столами лицом друг к другу, что-то вполголоса начали обсуждать, синхронно ероша свои кудрявые головы с намечающимися залысинами.

Вечером на стол начальника отдела, Николая Николаевича, легли два одинаковых заявления от братьев. Они просили недельный отпуск за свой счет для работы над неким изобретением.

Николай Николаевич нахмурился. В отделе работы невпроворот, в сентябре действующий образец дегравитатора сдавать, а они опять за свое. Но, в конце концов, он махнул рукой и заявление подписал.

— Все равно вам сейчас какое дело ни поручи, вместо него ваше изобретение получится, — рассудил он. — Посмотрим, что вы там напридумываете; может, и отделу какая польза выйдет.

Договорились, что братья проведут отпуск на работе, но их без надобности не будут дергать, чтобы они спокойно трудились над воплощением своей идеи.

Назавтра отпускники явились на работу чуть свет и расположились в лабораторной комнате.

Офорики

Здесь надо сделать небольшое пояснение. Описываемые события происходили в Отделе феноменальных футурологических опытов Российского Института Комплексных Изысканий, подчиняющегося Академии нестандартных специальных разработок (сокращенно ОФФО РИКИ АНССР). Сотрудников этого отдела в научной среде ласково называли «офорики».

Надо сказать, что среди офориков особенно выделялись двое: уже упомянутые здесь близнецы Сеня и Гриша, суперпрограммисты экстра-класса.

Тридцатипятилетние братья были старшими вмолодежном братстве отдела. Они являли абсолютную копию друг друга. Различали их только по прическам: у Гриши была пышная лохматая шевелюра, а Сеня свои волнистые волосы отращивал и завязывал в хвост по моде начала века. Было у братьев и кардинальное различие: мировоззренческое. Гриша был убежденным материалистом. Сеня, напротив, твердо верил в первичность Духа, а материю считал производной первого порядка от Духа. Из-за этого между братьями постоянно шли бурные дискуссии. Кроме того, Гриша был суров и решителен, а Сеня мягок и немного рассеян.

В свободное от основной работы время Сеня и Гриша баловались электроникой и изобретали разные занятные штучки.

Мало кто сейчас помнит, что именно их усилиями был положен конец той вакханалии сквернословия, которая охватила наши города в начале века, когда каждое второе слово, влетавшее в уши прохожих, было непечатным. «Крутые», как называли тогда неотесанных наглецов, возомнивших себя хозяевами жизни, имели привычку во всеуслышание материться в микрофоны своих мобильников, не обращая внимания на присутствие женщин и детей вокруг.

Сеня и Гриша разработали одну хитроумную микросхему. А Николай Николаевич, в то время их научный руководитель, используя свой огромный авторитет ученого, добился утверждения законопроекта об обязательном применении этой разработки во всех средствах мобильной связи.

Сама идея была проста. Как только в мобильник влетало бранное слово, связь отключалась на пять минут. При повторном ругательстве со счета матершинника снималась некоторая сумма в качестве штрафа; эти деньги перечислялась в фонд развития культуры. И, наконец, предусматривалась дополнительная мера для особенно непонятливых. Начиная с третьей попытки употребления нецензурного выражения, любитель крепкого словца получал от мобильника в ухо легонький и абсолютно безвредный для здоровья ударчик, но аккумулятор после этого оказывался полностью разряженным.

И произошла удивительная вещь. В первые три дня после внедрения микросхемы сквернословие все еще продолжалось, зато культурный фонд получил огромные деньги. Огромные! Их хватило на полное восстановление архитектурных памятников, приспособленных «крутыми» в эпоху их буйного процветания под казино, пивные бары и банки.

Затем денежный поток, подпитывающий культурный фонд, вдруг иссяк: любители ненормативной лексики с удивлением обнаружили прореху в своем бюджете. Однако, все шло по плану Гриши и Сени. Поскольку люди общались преимущественно через мобильники, «крутым», чтобы не раскошеливаться, пришлось, морщась и страдая, подыскивать для выражения своих убогих мыслишек нормативные слова из двухсоттысячного запаса нашего великого и могучего. Кое-кому пришлось даже на некоторое время поступить на платные курсы русского литературного языка. Все выгоднее, чем платить штрафы. Так возродился нормальный стиль общения людей.

⠀⠀ ⠀⠀

Еще одним достижением Гриши и Сени стала убедительная победа в борьбе с курением. Долгое время ни законы, ни призывы, ни пропаганда здорового образа жизни, ни международные дни отказа от курения, не решали проблему. А наши изобретатели, в то время еще студенты второго курса, создали миниатюрный портативный приборчик: «Г@Силка». В его названии они решили увековечить свои славные имена. Размером «гасил-ка» получилась не больше зажигалки, и любой мог запросто купить ее за небольшие деньги в киоске. Прицепляли гасилку к лацкану пиджака, вороту рубашки или к дамской сумочке.

Принцип действия приборчика был таков: встроенный детектор улавливал в воздухе частицы табачного дыма и мгновенно включал самонаводящуюся головку, которая направлялась точно на огонек ближайшей зажженной сигареты. Прицельный выстрел микроскопической дозой специального вещества гасил сигарету и делал ее непригодной для дальнейшего использования из-за появления в ней отвратительного привкуса.

Надо сказать, что люди некурящие так истосковались по чистому воздуху, что товар стал пользоваться широким спросом.

И что же? Заядлые курильщики, которые годами плевать хотели на окружающих, отравляли воздух на работе, дымили на детских площадках, курили в тамбурах электричек и на автобусных остановках, вдруг столкнулись с проблемой порчи собственного имущества, приобретенного за свои, кровные! И курильщики мгновенно приучились находить укромный уголок, где можно было предаться своей вредной привычке в стороне от прохожих и маленьких вредных приборчиков, которые в курящей среде немедленно из «гасилок» переименовали в «гадилки».

Для удобства курильщиков, правда, установили на улицах специальные платные кабинки. Но ими никто не пользовался. Из принципа.

Что касается молодых девушек, то они просто-напросто потеряли интерес к курению. Одно дело, красуясь, пройтись с сигаретой по улице, пуская в лицо прохожим дым, совсем другое — сделать несколько затяжек где-нибудь в подворотне или (еще того хуже) в тесной душной кабинке. Курение пошло на убыль. Здоровье нации укрепилось. Дети некурящих мам рождались более жизнеспособными, с хорошим иммунитетом.

Короче говоря, старались братья изменить жизнь к лучшему.

Но вернемся в лабораторию. Кроме близнецов-суперпрограммистов, в отделе трудились еще пятеро не менее достойных личностей. В дальнем углу комнаты за столом, заваленном всякой всячиной, хозяйничал слесарь Антон. Сказать, что у него были золотые руки — это значит, ничего не сказать. Антон был способен воплотить в жизнь любую, самую невероятную выдумку своих ученых коллег, мимоходом обязательно указав им на какую-нибудь мелкую неточность в теории и исправив ее. Носил он кремовые брюки и белую рубашку. По природе своей ворчливый и занудливый, он всегда пытался казаться милым и остроумным при общении с Дашей, которая благосклонно принимала его знаки внимания, чем вызывала уколы ревности в сердце Сени.

Даша по образованию была дизайнером-конструктором. И дизайнером она была одаренным, впрочем, бездарных в отдел вообще не брали. Ее конструкции были так красивы, что вызывали восхищение даже у непрофессионалов, не говоря уж о специалистах. К тому же она была молоденькая и прехорошенькая и одним своим видом повышала жизненный тонус товарищей по работе и как следствие производительность их труда, что немаловажно.

Денис, высокий, тонкий, улыбчивый был самым юным. Он еще проходил испытательный срок, но уже было ясно, что он останется в отделе. Денис был выпускником Рязанского Космогонического Университета, его дипломная работа «Некоторые проблемы прикладной марсологии» была всеми признана как кандидатская, и он в свои 24 года уже начал работать над докторской. Одновременно он служил в армии. Это означало, что ему регулярно высылались по почте задания по стратегии, тактике и оперативному искусству, которые нужно было выполнять точно в срок и безошибочно. Раз в месяц он на неделю выезжал на сборы, где в среде таких же, как он аспирантов и докторантов на практике изучал науку побеждать, участвуя в военных учениях. Такая служба без отрыва от производства была ему по душе. Физические нагрузки на свежем воздухе благотворно влияли на его творческий потенциал, и после возвращения со сборов он с удвоенной энергией брался за свою диссертацию. Денис шутил, что для марсолога служба в армии само собой разумеющееся занятие.

Что касается Марии Кузьминичны, то она, не обладая гениальностью коллег, легко схватывала новые идеи и доводила их до логического завершения. Кроме того, она с потрясающей аккуратностью вела электронный архив. Весь мусор, который кидали ей в компьютер ее ученые коллеги, был у нее разложен по полочкам. Любой, обратившийся к ней, мгновенно получал нужную информацию. И была у нее еще одна удивительная черта: она никогда не ошибалась.

Однажды в Институт кто-то принес каверзный тест, специально провоцирующий испытуемого на совершение ошибки. И вот, представьте, все попались на эту удочку, даже кандидаты и доктора, даже один весьма известный академик. Словом, все, но только не Мария Кузьминична. Она легко обошла прячущиеся под гладкой поверхностью рифы, и была за это вознаграждена: ее интеллект получил оценку по высшему баллу.

Впрочем, одну ошибку в жизни она все-таки совершила, но об этом немного позже.

А пока скажем только, что была в ее жизни какая-то тайна. Случалось, что посреди разговора или во время работы она внезапно отключалась и мысленно уносилась в какой-то другой мир. В эти минуты ее взор вдруг затуманивался. Черты лица при этом становились тоньше и моложе, а выражение его делалось мягким и мечтательным.

И все знали, что в эти мгновения ее лучше не трогать и не обращаться к ней. Она все равно не услышит и не отзовется. Лучше чуть-чуть подождать, пока она не вернется в действительность и снова не превратится в прежнюю Марию Кузьминичну, деловитую, доброжелательную, немного уставшую женщину за сорок.

И, наконец, начальник отдела Николай Николаевич, собравший этот замечательный творческий коллектив. Он обладал потрясающей интуицией ученого и так организовал работу, что каждый, незаметно для себя, выкладывался по максимуму. Мог он в случае необходимости и разнос подчиненным устроить, но за его показной суровостью скрывалось доброе и отзывчивое сердце.

Вот об этой-то удивительной семерке и пойдет здесь речь.

Дегравитатор

В темной испытательной комнате уже два месяца громоздился лабораторный макет дегравитатора.

С ним развлекались кто как мог. Денис, например, когда у него не клеилась работа, садился возле него и рассыпал на столе горсть канцелярских скрепок, сохранившихся в ящике стола чуть ли не с конца прошлого века. Затем он задумчиво наблюдал, как они плавно поднимаются вверх и парят в воздухе, соединяясь в причудливые узоры, похожие на фигуры Лиссажу. Денис был убежден, что это помогает ему расслабиться, а потом сосредоточиться.

Антон пользовался дегравитатором при сборке механизмов, обезвешивая некоторые особо важные миниатюрные детали.

Мария Кузьминична сушила под ним зонтик после дождя. Она уверяла, что там он быстрее просыхает. В доказательство даже построила графики нормальной и ускоренной просушки зонтика. Возможно, она просто разыгрывала всех. Она вообще любила мистификации.

Даша вдумчиво трудилась над улучшением дизайна дегравитатора, чтобы во всем блеске представить действующий образец на международной выставке.

Итак. Во вторник, ранним утром на двери в лабораторную комнату была вывешена предостерегающая табличка: «Не входить. Идет эксперимент».

Из-за притворенных дверей доносились обрывки разговора братьев. Понятия-то все были знакомые: кватернионы… конечномерное подпространство полного пространства, вектор квантуется, электроны играют. Но что там за идеи роятся в лохматых головах суперпрограммистов, пока никто не догадывался. Несколько раз упомянули М-теорию.

— Что такое М-теория? — прислушиваясь, шепотом спросила Мария Кузьминична.

— Мембранная теория, — ответил Денис. — Впрочем, ее автор не расшифровал, что означает М, и до сих пор физики состязаются в остроумии, придумывая разные расшифровки. Я бы назвал ее по-другому: «Теория мироздания».

— Магическая теория, — донесся из темной комнаты завывающий потусторонний голос Сени, услышавшего их шепот.

— Старо! — сказал Денис.

— Мистическая теория, — округлив глаза, переиначила Мария Кузьминична.

— Было.

— Модная теория, — предложила свой вариант Даша.

— Принимается, но с очень большой натяжкой.

— Муторная теория, — пренебрежительно бросил Антон.

— Многообещающая теория, — бодро возразил, включаясь в игру, вошедший в комнату Николай Николаевич. Он походил по комнате, заложив руки за спину и, как бы, между прочим, заметил, что если мощность дегравитатора не удастся увеличить, то ни о какой сдаче действующего образца в сентябре и речи быть не может. Придется все лето, вместо отпусков, работать в авральном режиме. А в конкурирующей организации тоже, между прочим, не дремлют. Им уже удалось сделать дегравитатор чуть мощнее нашего. И они уже радостно почесывают брюшко.

Денис в глубокой задумчивости принялся чертить какие-то каракули, похожие на браны-мембраны^[3]. Часа через два он заглянул в лабораторную комнату.

— Дайте-ка мои скрепки, — попросил он.

Сеня и Гриша в это время, споря друг с другом, корректировали схему дегравитатора. Не оборачиваясь, Сеня нажал на красную кнопку, раздался тихий металлический звон, и откуда-то из воздуха прямо в руки Денису ссыпались блестящей струйкой скрепки. Денис возвратился на свое рабочее место и принялся соединять их в цепочку.

Когда конец цепочки коснулся пола, он вдруг быстро-быстро начал писать какие-то формулы, зачеркивать, исправлять написанное. Потом он вскочил и почти побежал в кабинет Николая Николаевича. Вместе они принялись что-то горячо обсуждать, потом стремительно вышли из кабинета. Оба раскраснелись. Размахивая руками и на ходу продолжая обсуждение, они буквально ворвались в лабораторную комнату к Сене и Грише. Там завязался какой-то научный спор.

Так… похоже, что грядет новое открытие.

В воображении Даши уже начал складываться совершенный образ какого-то гигантского устройства с обтекаемыми контурами, плавно переходящими друг в друга.

Мария Кузьминична и Антон независимо друг от друга подумали, что рутинной работенки подвалит. Но это ничего, даже хорошо. Марии Кузьминичне работа в какой-то мере успешно заменяла не сложившуюся личную жизнь. А для Антона лишние часы, проведенные в одной комнате с Дашей, давали дополнительный шанс.

Наконец, из соседней комнаты раздался ликующий возглас: «Это же гениально! И мощность, кстати, увеличится на три порядка. Надо только микрочипы переделать».

Из-за притворенных дверей высунулась Гришина взлохмаченная голова:

— Антош, нужно блоху подковать, а? Сделаешь?

— Конечно, — сварливо буркнул Антон. — Запросто. Это ведь пара пустяков. Как изобретать, так все у нас корифеи: Эдисоны доморощенные. А как дело делать, так сразу: «Ау, Антон?»

Нарочито шаркая ногами, мастер подошел к близнецам:

— Ну, и чего там у вас?

Он взял вынутые из макета микрочипы своими слишком хорошо ухоженными для слесаря руками и стал рассматривать их в электронный микроскоп.

— Антош, надо бы подправить их немного. Вот такие нужны, — и он быстренько нацарапал схемку на клочке бумаги. К утру бы. А?

— А ко вчерашнему вечеру не хотите? — поинтересовался Антон, искоса поглядывая на Дашу. — Короче, приходите послезавтра. Но не обещаю. Работы много. Не до ваших игрушек.

— Антоша, очень надо.

— Раньше надо было говорить, а то тянут резину… Конечно, чего уж там церемониться, если все можно свалить Антону. У него вся ночь впереди. Работай, не хочу, — с этими словами он небрежно сунул микрочипы в нагрудный антистатический карман и, по-прежнему шаркая ногами, вернулся в свой захламленный угол.

К концу дня, однако, на столе братьев появились два новеньких микрочипа.

— Тренируйтесь, — хмуро проговорил Антон, повернувшись к братьям спиной.

Сеня и Гриша жадно схватили его творение, как всегда, забыв поблагодарить мастера. Вскоре зажужжал в лабораторной комнате громче, чем обычно, дегравитатор.

Потом раздался шум, по которому можно было догадаться, что к дегра-витатору подтащили пудовую гирю. Она валялась в лаборатории с доисторических времен, и об нее вечно все спотыкались, но и выбросить не решались, потому что часто использовали ее в научных опытах в качестве противовеса.

Прошелся по комнате Николай Николаевич, прислушался к жужжанию из-за дверей и, одобрительно кивнув, вернулся в свой кабинет.

В этот день долго не расходились по домам.

Временами один из братьев выглядывал в общую комнату и спрашивал какую-нибудь несусветную глупость, например:

— Мария Кузьминична, а вы сколько весите?

— Молодой человек, ваш вопрос нескромен, — сухо отвечала Мария Кузьминична.

— Извините, но это нужно для науки.

— Ну, если для науки, то 63 килограмма. Не зря же я целый месяц худела по системе Пита Брэкфеста.

— 63 — это значит по минимуму, а максимум? Нам диапазон нужен.

— Шестьдесят семь, — неохотно призналась Мария Кузьминична, утаив, однако, килограмм.

Лохматая голова, кивнув, исчезла. И опять тишина. Потом новый вопрос:

— Мария Кузьминична, а ваша дача хорошо видна на интерактивной карте?

— Лучше некуда, — ответила Мария Кузьминична и высветила на экране свой участок, но тут же забеспокоилась, — ой-е-ей, авокадо-то совсем поникли. — И она включила дистанционный полив.

Денис ходил по комнате радостный и гордый. Остановился возле Даши, посмотрел на новый дизайн дегравитатора, который высвечивался на экране ее компьютера, и похвалил:

— Неплохо, очень неплохо.

— И только? — уловив оттенок снисходительности, нахмурилась Даша. Она взглянула на Дениса красивыми серыми глазами, сердито закрыла файл со своим проектом и принялась рассылать почту:

«Ребята, скидываемся на подарок, как обычно. Переведите взнос на виртуальный счет в ячейку МК1405. Будем заказывать шезлонг».

Взлёт и мягкая посадка

Уже поздно вечером близнецы, наконец, вышли. Гриша объявил:

— Нужен доброволец для испытания дегравитатора, — и при этом оба брата посмотрели на Марию Кузьминичну.

— Ну почему? Почему, как доброволец, так сразу я? — с нарочитым возмущением проговорила Мария Кузьминична, но по блеску, появившемуся в ее глазах, было видно, что ей не терпится принять участие в общем деле. Тем не менее, она продолжала притворно сопротивляться: — Помоложе у нас в отделе что, никого не нашлось? И вообще, я домой ухожу.

— Мария Кузьминична, — наперебой уговаривали близнецы. — Вспомните о женщинах, которые в числе первых осваивали Космос.

— Женщины… все-то вы на женщинах пытаетесь выехать. Взяли бы лучше для своих опытов кота, — посоветовала она. — Фунтик! — позвала коварная Мария Кузьминична серого пушистого котяру, подкинутого кем-то к ним в отдел еще котенком и весившим тогда ровно 456 г, за что и получил он свою кличку.

Но ушлое животное благоразумно затаилось.

— Нужны только вы, — настаивал Гриша, что-то, видимо замышляя.

Мария Кузьминична притворно вздохнула, встала и словно нехотя прошла в лабораторию.

— А током не ударит? — осторожничала она, продолжая играть роль, и недоверчиво прикоснулась к никелированной поверхности дегравитатора. — Смотрите у меня, а то знаю я ваши модернизации, — все еще делала вид, что сомневается, Мария Кузьминична.

Она как бы с опаской присела на испытательный стул, и в то же мгновение уже непритворно взвизгнула, потому что, едва откинувшись на спинку, внезапно утратила вес, оторвалась от сидения, поднялась на пол-метра вверх и зависла в воздухе. Такого подвоха от молодежи она все-таки не ожидала.

Она нервно засмеялась, как от щекотки, и потребовала немедленно выключить дурацкий агрегат. При этом она смешно раскидывала руки в стороны, пытаясь сохранить ориентацию в пространстве.

— Потерпите совсем чуть-чуть, надо сначала отладить генератор обе-звешивания, — неумолимо возразил Гриша. — Видите, вас притягивает к полюсу?

Действительно, Мария Кузьминична поднималась все выше, ее тянуло к похожему на разинутый клюв большой птицы верхнему полюсу деграви-татора.

— Ой! — вскрикнула она, слегка ударившись головой о хищный «клюв» модернизированной установки. Сеня быстро подкрутил рукоятки: сначала грубой, потом точной настройки, и подопытная плавно опустилась на мягкое сиденье.

— Ну вас к лешему, — сказала, отдуваясь, Мария Кузьминична, поднялась, поправила прическу, и направилась к дверям. — И вообще завтра у меня много работы, ни в каких экспериментах участвовать не буду. На меня можете не рассчитывать.

Загадочная энцефаллограмма

В среду Сеня полдня сидел с головой, опутанной проводами. В дальний конец комнаты поставили стул. Сеня должен был представлять себя сидящим на этом стуле. Программа, разработанная близнецами, вычисляла вектор направления его мысли и отображала его на экране.

Сеня сосредоточился. Напротив него, устроившись возле монитора, сидел Гриша. Вектор появился, но вскоре Гриша обнаружил, что он начал вести себя странно: вектор потихоньку изменял свое направление. Гриша поделился своим наблюдением с братом, тот, не отсоединяясь от проводов, стал вместе с ним размышлять над природой этого странного явления. Сначала отклонение было почти незаметным. Но когда повторили опыт несколько раз, то заметили, что с каждым разом вектор отклоняется все сильнее. Ближе к середине дня, он повернулся градусов на двадцать и неподвижно замер в этом положении. В 12:30, так ничего и не поняв, близнецы отправились перекусить.

В 13:30, однако, когда они вернулись из столовой и продолжили эксперимент, обнаружилось, что вектор поля снова принял ожидаемое направление.

Пришлось все же звать на помощь коллег. Шумно обсуждали проблему, выдвигали самые невероятные предположения, пока за спинами спорящих не раздался вдруг голос Николая Николаевича:

— Я полагаю, что это явление обусловлено мыслями о еде. В начале дня, пока Сеня был сыт, ему не думалось ни о чем, кроме эксперимента. Затем на уровне подсознания начали возникать побочные мысли, но они пока не оказывали существенного влияния на вектор его энцефалополя.

Однако по мере усиления чувства голода мысли о еде все сильнее захватывали его существо. Таким образом, к наступлению обеденного перерыва желание поесть вытеснило из мозга Сени все остальное и изменило направление вектора.

Стали проверять догадку Николая Николаевича. И ведь действительно подтвердилось: злополучный вектор отклонился как раз на угол между направлением на стул и направлением на дверь в коридор, который вел прямиком в столовую.

Николай Николаевич, тихонько усмехнувшись, покинул своих озадаченных подчиненных. Братья-программисты остались ночевать в лаборатории. Им было над чем поработать.

Подопытный Фунтик

В четверг утром в испытательной комнате разгорелся спор.

— Ничего у нас не выйдет, — мрачно произнес Гриша. — Ерунда получается.

— Почему ерунда?

— Потому что. Смотри: у тебя, к примеру, возникает желание перенестись в другую точку пространства. Так?

— Так.

— Мозг думает над этим, трудится, и создается энцефалополе.

— Ну?

— У поля есть вектор направленности.

— Разумеется.

— Теперь мы обезвешиваем твою материальную оболочку, и она переносится в пространстве в направлении этого вектора. Вот и выходит, что источник поля сам попадает под действие созданного им поля. Вроде, как Мюнхгаузен, вытаскивает самого себя за волосы, — закончил Гриша.

— А давай посмотрим с другой стороны, — живо возразил Сеня. — Душа и тело теснейшим образом связаны между собой. Это даже такому упертому материалисту, как ты, должно быль понятно.

— Допустим.

— Значит, наше тело просто-напросто перемещается вслед за зовом Души.

— Ну, это вообще не научное объяснение! Это… это… Мне даже странно слышать от тебя такое. Ты же не школяр-двоечник, а кандидат наук.

— А вот мы и проверим на опыте, кто прав.

Последовала небольшая пауза, после которой Гриша задал брату каверзный вопрос:

— А вот как ты думаешь, у котов тоже Дух первичен?

— У котов нет Духа.

— Как же, как же, — встряла в разговор из соседней комнаты Мария Кузьминична. — Когда в понедельник приходишь на работу, такой дух от этих котов стоит в коридоре, сразу форточку открывать приходится. Слушайте, изобретатели, вы хоть ели что-нибудь сегодня?

— Не помню, — честно признался Сеня, а Гриша, кажется, даже не расслышал вопроса. Почувствовали, правда, что перед ними на столе появился пакетик с домашними котлетками…

Мария Кузьминична на цыпочках вышла из темной лаборатории.

Но вообще, этот день для наших программистов был самым тяжелым. Они трудились над телепорталом. А времени до завтра осталось всего ничего.

Но братьев уже охватил знакомый волнующий холодок — предчувствие открытия.

— Фунтик! — позвал Гриша тихо, чтобы не было слышно в соседней комнате. — Котлетку хочешь?

Серый котяра мгновенно появился и требовательно мяукнул. Гриша почесал его за ушком и угостил котлеткой. Наевшись, кот улегся на пол, растопырил коготки и принялся вылизывать мягкие подушечки своих лапок.

— Ну что, тунеядец, а отрабатывать кто будет? — прервал его приятное занятие Гриша, и, взяв Фунтика поперек живота, водрузил животное на испытательное кресло телепортала. Фунтик лениво подчинился, устроился в кресле поудобнее, зевнул, но тут Гриша набрал на клавиатуре код, и в то же мгновение в соседней комнате громко вскрикнула Даша. Вторя ей, оттуда же дурным голосом заорал Фунтик. Девушка испуганно вскочила, Фунтик, бедолага, спрыгнув с ее колен, в страхе пулей вылетел из комнаты в коридор и начал там громко жаловаться на свою тяжелую жизнь в научной среде.

Сеня и Гриша переглянулись.

— Удивительно. Выходит, что мы оба были неправы, а опыт получился.

А Даша тем временем взволнованно рассказывала:

— Понимаете, я сижу, и вдруг мне на колени — плюх! — Фунтик. Шерсть дыбом. Откуда он взялся, ума не приложу. Не было его в комнате.

Даша, лизнув палец, потерла поцарапанную коленку. Она умолчала о том, что померещилось ей в глазах кота нечто, более чем странное: на мгновение в них засветился человеческий интеллект.

Мария Кузьминична стояла в дверях и собиралась уходить. Николай Николаевич отпустил ее пораньше по случаю завтрашнего дня рождения, к которому она обещала испечь свой фирменный «Торт деда Митяя». Было ли это изобретение ее собственного дедушки, или рецепт был получен от кого-то, она не говорила, но торт этот был сущим объедением, и все предвкушали завтрашнее пиршество. Уходя, Мария Кузьминична с напускной строгостью взглянула на дверь в испытательную комнату. Там появились счастливо улыбающиеся физиономии близнецов.

— Не обижайте братьев наших меньших, — сказала она и распрощалась.

После ее ухода Сеня и Гриша уселись посредине комнаты и объявили, что телепортационная установка получилась.

— Но Фунтик-то! — радовался Сеня. — Он же обожает Дашу! И пожалуйста, наелся, расслабился и стал представлять себя лежащим у нее на коленях. И те-ле-пор-тировался!!! И жив-здоров! Только струхнул слегка. И Дашу перепугал.

— Ладно, хорошо, что на Фунтике испытали, а не на тебе, Сенька. А то Даша еще больше бы перепугалась, — пошутил Гриша, за что получил от брата тумака.

Даша покраснела.

Но если бы хоть кто-нибудь мог знать, что творилось в душе бедного Фунтика! Он, выросший среди ученых, на какой-то миг вдруг почувствовал себя не приблудным четвероногим, а человеком, равным среди равных: не то физиком-теоретиком, не то программистом, но лишь на миг. С воплем вылетая в коридор, он уже снова ощущал себя котом…

— Все, — продолжал Гриша. — Завтра делаем Марии Кузьминичне подарок-сюрприз! Суперподарок! Суперсюрприз! Телепортируем ее на дачу.

— А она согласится? — усомнилась Даша, все еще потирая свою пострадавшую коленку.

— Да она будет просто счастлива! Помнишь, как она расстраивалась в понедельник?

— Главное, не забудьте вернуть ее назад, — скучным голосом посоветовал Антон, ковыряясь в каком-то механизме маленькой часовой отверточкой.

— Вернуть ее назад мы не сможем: нет телепортала на другом конце, — напомнил Сеня. — Но ведь молниеносное перемещение даже в один конец — уже огромная радость для человека. Обратно можно пока и обычным транспортом.

— Настоящие ученые всегда сначала испытывают свои открытия на себе, — как бы между прочим заметила Даша и посмотрела на Сеню так, что тот уже готов был немедленно телепортироваться хоть на край света, но Гриша опередил его.

— Даша, как всегда, права, — сказал он. — Хорошо. Попробую выступить в роли подопытного кролика. Я всегда знаю, чего хочу, и вектор моего энцефалополя будет направлен точно к намеченной цели.

— Вектор твоего поля прям, как твоя единственная извилина, материалист ты наш несчастный, — съязвил Сеня.

— Твои шутки плоски и примитивны, как твое представление о мире, идеалист ты наш упертый, — парировал Гриша, усаживаясь под телепорталом и становясь серьезным.

Сеня расположился в другом конце комнаты, установил перед собой пульт. Офорики кучкой встали в стороне в немом ожидании. Зажужжал телепортал. Сначала ничего не изменилось, только лицо Гриши напряглось и сосредоточилось, но вдруг он исчез. И в то же мгновение всем показалось, что Сеня вдруг раздвоился. Это Гриша оказался сидящим рядом с братом. На миг почудилось вдруг, что изменились черты его лица, стал он еще более лохматым и даже вроде поседевшим. Чудно!

— Еще раз, — потребовал Антон, откладывая в сторону отвертку.

— Легко! — сказал Гриша. Он радостно вернулся к дегравитатору, чувствуя себя в душе Эйнштейном. И снова мгновенно перенесся в пространстве.

Собравшиеся взволнованно загудели.

— А еще раз можно? — восторженно попросила Даша.

Тогда Гриша рассмеялся:

— Вы, наверное, ожидаете увидеть меня, летящим по воздуху. Но я же объяснил, что перемещение по дегравитационному каналу невидимо для человеческого глаза.

Эксперимент для надежности повторили еще два раза. Продемонстрировали свой успех Николаю Николаевичу. Тот, увидев происходящее, покачал головой, вроде как одобрительно, и хмыкнул: «Кио да и только!»

— Что такое кио? — спросила Даша.

— Не «что», а «кто». Фокусник такой был в прошлом веке.

Николай Николаевич был скуп на похвалы, но по всему было видно, что он очень доволен тем, как идет дело.

Ура! Телепортация состоялась… только куда?

В пятницу Даша пришла на работу рано, чтобы подготовиться к встрече именинницы. На компьютерном столике, как всегда обнаружилась шоколадка — подарок тайного поклонника. Даша улыбнулась.

Потом она заглянула в Кибернет. Легким прикосновением пальчика к панельке сбросила себе приготовленную специально для нее информацию по новым разработкам в области дизайна и конструирования и в очередной раз подумала, до чего же все-таки удобно, что всю эту муторную работу выполняет надежный и безотказный помощник. Как только люди раньше по полдня, а то и по полночи сидели в Интернете в поисках нужной информации?

Вскоре подтянулись и остальные.

В 8:45 в лабораторию прибыл киберкурьер. Своими голубыми сапфировыми глазками он быстро оглядел присутствующих, остановился на Даше, зарделся и подкатил к ней, толкая перед собой заказанный подарок: яркий мягкий шезлонг — мечту дачника. Робот назвал номер заказа, стараясь немного смягчить и очеловечить металлические нотки своего голоса. Даша вставила в нагрудный карман курьера пластиковую карточку, и из кармана мгновенно выполз чек. Кибер взмахнул ресницами, вздохнул, развернулся и, помедлив, оглянулся на Дашу, но та уже занялась чем-то, повернувшись к нему спиной. Робот выкатился из комнаты. Даша спрятала подарок в укромное место, чтобы потом всем коллективом вручить его имениннице в торжественной обстановке.

Ровно в 9:00 появилась и сама Мария Кузьминична, нарядная, со своим огромным фирменным тортом. Она была встречена троекратным «Ура»!

На столе стоял виртуальный букет невиданных цветов, дело рук Даши, которая, как никто, умела создавать красоту во всем: и в быту, и в делах.

Мария Кузьминична поблагодарила коллег, расцеловала Дашу, затем, как обычно, стерла пыль со своего компьютерного столика и погрузилась в работу.

В обеденный перерыв накрыли стол. Было весело и радостно. Марии Кузьминичне сказали много добрых теплых слов. Все-таки любили ее коллеги и ценили, хоть и подтрунивали над ней иногда. Потом вручили подарок. Шезлонг имениннице очень понравился. Потом за чаем быстро уплели торт деда Митяя. После чаепития Гриша громко объявил, что у них с Сеней есть еще один подарок-сюрприз. Мария Кузьминична заинтересовалась и с ожиданием посмотрела на близнецов.

— Сегодня мы телепортируем Вас на дачу. Вы доберетесь легко и без проблем, — и Гриша выдержал эффектную паузу, ожидая бурной радости.

Мария Кузьминична в ответ только рассмеялась, словно услышала хорошую шутку.

— Я серьезно, — повторил Гриша. — Нам удалось создать телепортал. В считанные секунды Вы перенесетесь туда, куда захотите.

— Мальчики, я к вашей игрушке больше на пушечный выстрел не подойду.

— Но зачем же отказываться от своего счастья? — пытался уговорить ее Сеня.

— Нет, нет, и нет! — сказала она твердо. — Я поеду поездом.

— Поездом?! Но Вы же сами хотели! Кто в понедельник сказал: «нужна телепортация»? — спорил Гриша.

— Это была минутная слабость.

Николай Николаевич неожиданно поддержал Марию Кузьминичну:

— Рано, ребята, рано! Установка еще не испытана на дальние расстояния. Работайте.

Обескураженные изобретатели расстроились. Все встали из-за стола. Николай Николаевич уединился в своем кабинете. Мария Кузьминична направилась в лабораторную комнату и просила не входить, так как она будет переодеваться в дачную одежду. Она пребывала в хорошем настроении и напевала какую-то глупую и страшно популярную в последнее время песенку об ушедшей и снова вернувшейся любви «Любовь ушла, любовь вернулась, волшебной сказкой обернулась, тра-та та-та та-та та-та-та, та-ри-ра ра-ру, пам-пам-пам». Словом, чепуха полнейшая.

Даша тем временем поливала цветы перед выходными, а Сеня и Гриша понуро отправились мыть чашки. Даша плавно перемещалась с лейкой вдоль подоконника. У нее были красивые ножки, на них искоса поглядывал из своего угла Антон, разводя клей, а Даша, держа лейку, непроизвольно принимала различные позы, и в любом ракурсе было видно: да — хороши ножки, ничего не скажешь. Сеня, поставил на обеденный стол вымытые чашки и тоже загляделся. Он шагнул к своему рабочему месту, споткнулся о болтающийся на полу кабель (сколько раз было говорено, чтобы его отсюда убрали!) и, чтобы не упасть, оперся рукой о компьютерный столик.

Господи! Да как только могло случиться такое невероятное совпадение?! (Это все Даша, конечно, виновата!) Заглядевшийся Сеня, удерживая равновесие, задел рукой клавиатуру своего компьютера, причем умудрился так ткнуть в нее растопыренными пальцами, что набрал код последовательного включения дегравитатора, энцефалоконтроллера и тоннельного телепортала. Раздался щелчок. Песенка в соседней комнате оборвалась на полуслове, послышалось нарастающее жужжание. Потом все смолкло. Даша неподвижно замерла с лейкой у окна. Гриша метнулся в лабораторию. Офорики бросилась за ним следом и столпилась в дверях. Лабораторная комната была пуста.

На спинке стула аккуратно висел сарафанчик Марии Кузьминичны, приготовленный для поездки на дачу. Рядом, на новеньком шезлонге, лежало опавшим парашютом рабочее платье именинницы, в котором она час назад разливала чай и угощала своих молодых коллег своим дивным тортом. На полу валялась выпавшая из кармана связка ключей с аккуратно подписанными разноцветными бирочками: «ворота», «входная дверь», «сарай», «колодец»… Даша тихо охнула, прикрыв ладошкой рот.

Да. Марию Кузьминичну нечаянно телепортировали в момент переодевания. На даче-то у нее, конечно, найдется одежка. Но как она попадет в дом без ключей, если вдруг после телепортации окажется на улице перед своим участком? Каково ей будет? И что подумают соседи? Да ладно соседи… А если она сейчас вообще невесть где? Вынырнет из телепортационого тоннеля и очутится в неглиже в каком-нибудь другом подпространстве нашей многомерной Вселенной. А оттуда электрички не ходят.

Нафантазировав эти страсти, Даша схватилась за голову и прошептала:

— Какой ужас! Вдруг Мария Кузьминична уже никогда не сможет вернуться обратно? Как же мы будем без нее? Она такая добрая, хорошая, отзывчивая.

— Торты вкусные пекла, — вставил совершенно некстати Денис.

— Что же делать? Немало людей погибло ради науки, — подлил масла в огонь Антон, не отрываясь, однако, от работы.

Гриша даже рассердился:

— Да что вы ее хороните? Никуда она не денется. Сидит сейчас у себя на даче, чай пьет. А запасные ключи многие прячут от воров под ковриком у двери.

Тут же не преминул снова появиться и начальник отдела.

— А где Мария Кузьминична? Она что, уже ушла? — спросил Николай Николаевич.

— Ушли мы ее, — тихо отозвался Сеня.

— Не понял.

— Телепортировали мы ее в направлении вектора энцефалополя, — хмуро отрапортовал Гриша.

Суперпрограммисты стояли, понурились. Даша вздохнула. Антон невозмутимо шлифовал какую-то детальку.

Николай Николаевич снял очки, достал носовой платок и вытер с лысины пот.

— Найдите мне ее немедленно. Я же вам русским языком сказал: ра-но!

Даша набрала номер видеофона. На столе Марии Кузьминичны хитро подмигнул голубоватым глазом ее мобильник и заиграл «Вальс-фантазию».

— Она всегда забывает видеосот, — напомнил Антон.

— Ну что, иллюзионисты, доигрались? — устало проговорил Николай Николаевич. — Доставайте мне ее теперь хоть из-под земли. Мне она нужнее десятка таких, как вы, гениев недоделанных. Кто, кроме нее, за вами хвосты подчищать будет? Вы все несетесь куда-то, опережая прогресс, а работать кто будет? А? Я вас спрашиваю!

Слушать такое, конечно, было обидно, потому что не вполне справедливо, но и возразить нечего.

Уходя, Николай Николаевич сурово нахмурил косматые брови:

— В общем, наломали вы дров. Делайте теперь, что хотите, но чтобы в понедельник утром Мария Кузьминична была здесь целая и невредимая, не то всех уволю, — и начальник направился к дверям.

Творческий коллектив безмолвствовал. Уже в дверях Николай Николаевич повернулся к Даше. Ее большие глаза были наполнены слезами.

— Никогда не надо переживать заранее из-за того, что еще не произошло. Во-первых, может ничего не случиться, и тогда Ваши переживания, Даша, окажутся напрасными, а если все же что-либо произойдет, неразумно дважды страдать по одному и тому же поводу. Действуйте. — С этими словами Николай Николаевич покинул своих подчиненных.

После короткого совещания было решено провести мозговой штурм и найти правильный выход из сложившейся ситуации. Мозговой штурм требовал дополнительного питания, поэтому Даша побежала в магазин, накупила разной еды в пакетиках, не удержалась и бросила в корзинку дорогущий тюбик со вкусом и запахом натуральной земляники.

Когда она вернулась, штурм был уже в самом разгаре. Офорики шумели, перебивая друг друга.

— Прежде всего, — кричал Гриша, — мы должны посмотреть историю событий. Вот она тут у нас в этом файле. Здесь все с момента начала до момента конца телепортации. — Он быстро пробежал пальцами по клавишам. На экране замелькали бесконечные столбцы цифр.

— Видите! — воскликнул он. — Прямое попадание. Глядите: с первой же наносекунды телепортации направление вектора перемещения точно совпало с расчетным! До шестого знака! — Гриша победно сжал кулаки и потряс ими над головой.

Но вдруг выражение его лица изменилось, и кулаки замерли в воздухе, а потом со стуком опустились на стол. Почти в самом конце телепортации вектор внезапно изменил направление на 90°.

Радостное оживление сменилось глубокой тишиной. Кто теперь сможет сказать, куда по оплошности Сени была отправлена их коллега по работе?

— Бедная Мария Кузьминична, — прошептала Даша.

Остальные потерянно молчали.

Подкидыш

Мария Кузьминична была погружена в дремоту. Внезапно она ощутила нечто, похожее на то, когда отсидишь ногу: сначала полное онемение, потом легкое приятное покалывание и, наконец, радостная возможность пошевелить ногой. Только онемение и покалывание охватило все ее тело. Когда оно прошло, язык попытался проговорить что-то невнятное вроде «та-ри-ра ра-ру, пам-пам-пам», но остался неподвижен. Мария Кузьминична открыла глаза и обнаружила себя полулежащей на заднем сидении машины, которая стремительно неслась по шоссе. Кроме нее, в автомобиле был только водитель. Он сидел, слегка откинувшись, небрежно положив руки на баранку, и насвистывал марш «Парад планет». Это был высокий блондин. Марии Кузьминичне был виден только его затылок. Отражение лица в зеркале заднего вида закрывала спинка сидения.

Мария Кузьминична зажмурилась и замерла, опасаясь пошевельнуться и издать какой-нибудь шорох. Совершенно непонятно было, что же с ней случилось. Кто, куда и с какой целью увозит ее, собиравшуюся спокойно и безмятежно провести на даче свои заслуженные выходные дни? Похоже, что ее похитили. Но как? Чего ради? Может быть ради выкупа? Сплошные загадки.

Дальше — хуже. Ее внезапно зазнобило, и ей захотелось поплотнее закутаться в кофточку и прикрыть замерзшие ноги подолом платья. Но тут оказалось, что на ее голые локти и коленки нечего натянуть: ни кофточки, ни даже платья на ней не было и в помине. Не было и обуви. Мария Кузьминична еще больше похолодела. Она пошарила вокруг себя рукой, нащупала какой-то плед и прикрылась.

«Мама моя дорогая, — мысленно простонала она. — Кажется, я попала в какую-то жуткую и безобразную историю». Она напрягала память, пытаясь восстановить события. Вспомнила, как она переодевалась в лаборатории, как выпали из кармана дачные ключи, и как она наклонилась, чтобы поднять их. Дальше был провал. Вернее, раздался звук, похожий на щелчок, потом какое-то жужжание, и она на миг потеряла сознание.

И совсем уже непонятно было, как она оказалась в этой проклятой машине. Оставалась еще надежда, что все происходящее с ней окажется просто кошмарным сном. Так, кстати, иногда бывает: спишь и осознаешь, что тебе все только снится. И Мария Кузьминична ущипнула себя. Щипок оказался чувствительным, но она не проснулась. Перед собой она по-прежнему видела затылок незнакомого мужчины. Симпатичный затылок, однако. Она даже почувствовала к нему какой-то странный прилив нежности. Но решительно отогнав нелепые мысли, Мария Кузьминична снова сосредоточилась на тревожной ситуации, в которой она очутилась.

Каким-то слабым инесуразным утешением мелькнула мысль: хорошо, что на ней сегодня надето потрясающее, просто фантастически роскошное белье: подруга, вернувшаяся из Парижа, подарила ко дню рождения. А то, говорит, совсем в синий чулок превратишься в вашей научной конторе. Утром, одеваясь и разглядывая себя в зеркале, она еще вздохнула и подумала: жаль, никто не увидит такую красотищу. Но, как ни странно, весь день в этой невидимой миру красоте она чувствовала себя уверенней, чем обычно.

Впрочем, мы чуточку отвлеклись.

Машина внезапно притормозила, попав в автомобильную пробку. Но водитель лихо вырулил вправо, с цирковой ловкостью проехал по обочине, маневрируя, обогнал своих менее расторопных собратьев, и снова помчал дальше, оставив позади медленно ползущий поток машин.

«Ловок!» — подумала Мария Кузьминична, но без тени осуждения. Одно дело, когда беспардонно обгоняют тебя, совсем другое, когда ты сам оставляешь конкурентов с носом.

Вскоре обнаружилось, что за ними неотступно следует еще одна машина.

«Бандиты!» ужаснулась бедная Мария Кузьминична.

Однако за все время водитель ни разу не оглянулся на нее. Похоже, он даже не подозревает о присутствии пассажирки в своей машине. Вот это уже совсем странно. Подкинул ее кто-нибудь что ли? И тут, наконец, осенило: ее телепортировали! Не спросив согласия! Втихаря! И промахнулись! Ах, авантюристы! Ах, гении-недоучки! Легкомысленные юнцы! Так про себя ругала она своих молодых коллег.

Тут как раз подъехали к заправке. Водитель вышел. Марии Кузьминичне была видна его удаляющаяся спина.

«Сейчас выскочу и крикну: спасите!» — решила она, но вспомнив про свой вид, поежилась, на всякий случай сползла вместе с пледом на пол, и затаилась.

Бандит вскоре вернулся и снова, даже не взглянув на заднее сидение, уселся за руль. Лица его она опять не разглядела. Тронулись с места и сразу набрали скорость. Не отставала и вторая машина. Начали сгущаться сумерки.

И все дальше и дальше в неизвестность увозил автомобиль несчастную Марию Кузьминичну.

Биохифимистики

Надо сказать, что офорики не умели долго предаваться отчаянию. Молодость ли сказывалась или уверенность в своих безграничных возможностях. А может быть, то и другое.

Итак, подвели предварительные итоги. Известно было, куда стремилась попасть Мария Кузьминична. Известно было, что вектор ее поля в конце телепортации внезапно отклонился. Это могло быть вызвано какой-то случайной посторонней мыслью, пришедшей ей в голову. Но как далеко утащила эта мысль за собой бренное тело именинницы? Вот загадка, которую предстояло решить.

На всякий случай, обратились за помощью в Кибернет, но тот мучительно подумал пару минут, покрутил на экране песочные часики, ругнулся и сообщил, что задачи подобного рода не имеют однозначного решения, и отключился.

В это время дверь из коридора приоткрылась, и чья-то физиономия в очках заглянула в отдел. Это был Богдан из лаборатории биофихимистики.

Отдел биофихимистики занимался биологией, физикой и химией еще неизученных явлений, которые простодушные сограждане считали мистическими. Всевозможные околонаучные шарлатаны в корыстных интересах всячески подогревали эту средневековую тягу ко всему таинственному. Биофихимистики же подходили к этим явлениям с материалистических позиций.

— Слушайте, офорики, вы что тут творите? — сердито сказал заглянувший. — Я готовлю прибор на конкурс молодых ученых «Золотая рыба», а меня за вечер уже второй раз из сети выбрасывает. Ваших рук дело?

Офорики, конечно же, не признались.

— Ну, смотрите, если еще раз… Я и так горю, — пожаловался очкарик и скрылся.

После его ухода Гриша продолжил свои размышления вслух:

— Я думаю, что центром притяжения являлась все-таки дача, — продолжил Гриша, — и искать Марию Кузьминичну надо где-то в радиусе ну максимум полкилометра от ее садового участка. Когда она придет в себя, то, скорее всего, двинется к своему поселку.

— Только бы направление не перепутала, — сказал Сеня. — После телепортации всякое может быть. Опять же, установка была испытана только в лабораторных условиях. А тут все-таки чуть ли ни сто километров.

Эх, не зря! Не зря Николай Николаевич высказывал опасения!

Гриша тут же выразил готовность телепортироваться вслед за пропавшей Марией Кузьминичной и самостоятельно отыскать ее.

— А ты уверен, что она захочет с тобой сейчас встретиться, в том виде, в котором она по нашей милости находится? — усомнилась Даша. — Лучше отправлюсь я, хоть одежку ей передам. Замерзла, наверное.

Но тут уж не согласились Сеня и Антон.

— А потом пропадет и Даша. Всех женщин, что ли, загубить ради этого вашего дурацкого эксперимента? — мрачно произнес Антон и стал с ожесточением помешивать в баночке клей. Сеня задумался:

— Вот если бы оказаться в тех местах с прибором, который способен определить местонахождение человека в радиусе хотя бы одного километра.

И тут практически одновременно одна и та же мысль пришла в голову сразу всем.

«Богдан! Надо его вернуть. Он наверняка остался на ночь на работе, трудится над своим изобретением. По слухам очкарик как раз подобными вещами и занимается».

Заглянули к нему. Точно! Сидит, корпит над чем-то, кофе себе варит. Он в Институте вообще днюет и ночует. Вкратце изложили ему проблему.

— Словом, нужно найти нашу Марию Кузьминичну, — закончил Гриша.

В глазах Богдана вспыхнул алчный огонек азартного охотника.

— Есть такой приборчик, Биосканиметр называется, — прищурившись, сказал он. — Я его как раз на конкурс и готовлю. Только он натурные испытания еще не прошел.

Офорики затихли в ожидании.

— Рассказывай, — нетерпеливо потребовал Гриша.

— Всем давно известно, — начал Богдан, поправляя очки, — что каждый человек создает вокруг себя так называемое биополе. С ним связано огромное количество предрассудков и спекуляций. Но это к делу не относится. Биополе создается микротоками, возникающими в мозгу человека в ответ на внешние раздражители. Таким образом, реагируя на явления окружающего его мира, мы невольно выдаем себя. К примеру, мы слышим музыку или речь, или ощущаем запах, или получаем какое-либо зрительное восприятие — и в нашем мозгу мгновенно возникает разность потенциалов, и как результат создается электромагнитное поле, которое можно обнаружить и замерить. Зафиксировали — и, пожалуйста: вот он человек, весь, как на ладони.

— Но это же всего-навсего картина сиюминутного состояния, — возразила Даша.

— Умница, — похвалил Богдан, с уважением взглянув на Дашу. — Но дело в том, что люди по-разному реагируют на внешние раздражители. К примеру, у человека с абсолютным слухом звуки, различающиеся по высоте на четверть тона, вызывают в мозгу разность потенциалов, а у того, кому медведь на ухо наступил, — нет.

— И что нам дает это знание? — нетерпеливо допытывалась Даша.

— Погоди. Мы уже почти подобрались к тому, что назовем электромагнитным портретом. «Я мыслю, значит, я существую», — напомнил Богдан и поднял вверх указательный палец. — Человек реагирует не только на внешние раздражители, но и на внутренние.

— Это как? — поинтересовался Антон, вклеивая в оправку какое-то стеклышко.

— А так: у каждого из нас в зависимости от наших психофизических свойств, воспитания, образования, обстоятельств судьбы, врезаются в память разные события, которые мы снова и снова переживаем и пережевываем. И о чем бы мы не думали в настоящий момент, эти переживания записаны в подкорке и существуют как фон. Значит, что? Правильно. Имеется разность потенциалов. Создается биополе, у каждого из нас свое. Ну, как, теплее?

— Теплее-то теплее, — усмехнулся Гриша, — если бы только можно было отделить этот фон от шумов, которые в сотни, если не в тысячи, раз его превышают.

— Над этой проблемкой я как раз и работал и нашел ее решение, — просто ответил Богдан.

— Так это же на нобелевку тянет, — воскликнул Сеня.

Богдан скромно промолчал. А Денис задумался и сказал:

— В нашем случае прибор имел бы ценность, будь у нас эталонная картина биополя Марии Кузьминичны. Ну, допустим, получим мы какое-то изображение. Как мы узнаем, чье оно?

— А-а… Так ты еще не работал тогда в Институте. Есть и эталон. Однажды к 8-му марта мы сделали каждой женщине в подарок ее электромагнитный портрет. Да вот они у меня здесь, — и он высветил на мониторе фотографии сотрудниц Института. — Правда, женщинам их портреты не понравились, — признался Богдан, — у кого сходство с пилой обнаружилось, у кого — с крокодилом. Некоторые даже всерьез обиделись. Один только Дашин портрет симпатичным оказался. Он был похож на развертку звезды. Зато теперь ясно, что не напрасно мы старались.

Богдан щелкнул по фотографии круглолицей Марии Кузьминичны, и все увидели на экране изображение ее биополя. Оно выглядело чрезвычайно ровным и правильным и походило на забор, сделанный из штакетника.

Теперь как-то сразу составился план поиска. Решили, что Гриша и Сеня остаются в штабе и осуществляют координацию действий поисковой группы. Штаб расположится возле телепортала для быстрого перемещения в пространстве в случае острой необходимости.

Остальные четверо летят на аэротакси к даче Марии Кузьминичны. Денис назначается командором. Богдан быстро пакует свой бесценный прибор. Антон прихватывает с собой флайки (летающие велосипеды) для большей мобильности в зоне поиска. Даша складывает в дорожную сумку одежду Марии Кузьминичны, и запас еды для всей компании.

Распределив обязанности, Гриша похлопал Богдана по плечу:

— Вот заодно твой Биосканиметр и пройдет натурные испытания. Ключи не забудьте, — напомнил он Денису и сунул ему в руки связку ключей от дачи.

Сказано — сделано. Денис вызвал аэротакси, и уже через несколько минут четверка спасателей понеслась по пустому гулкому коридору к лестнице, ведущей на плоскую крышу Института, к которому уже направлялся вертолет.

Молодой быстроногий докторант легко опередил остальных. Богдан бежал осторожно, прижимая к груди свое драгоценное детище. За ним следовала Даша с небольшим рюкзачком за спиной. За всей этой компанией едва поспевал Антон с четырьмя флайками через плечо. Он бежал, смешно выбрасывая согнутые в коленях длинные нескладные ноги в отутюженных кремовых брюках. Сеня с завистью смотрел ему вслед. На шум выглянул кто-то из любителей ночных бдений в стенах родного Института.

— Глядите, как Антон за женщиной приударил, — присвистнул этот кто-то.

В ответ слесарь-интеллектуал бросил на ходу с некоторой долей лицемерия:

— Если б приударил, если б за женщиной…

Но, честно говоря, разве пустился бы он в подобную авантюру, когда б не Даша? Сидел бы себе спокойно в Институте и мастерил что-нибудь. Благо, работы у него всегда навалом.

Денис плечом приоткрыл люк, ведущий на крышу. Да, не коснулся прогресс этого люка, навешенного еще в начале века. Хоть бы смазал его кто-нибудь. Створка открылась со скрежетом. Денис подал руку Даше. Ему-то, длинноногому, легко было выбраться наружу, не то, что миниатюрной Даше с рюкзачком за спиной. Денис, наконец, догадался принять у Даши рюкзак.

Через несколько минут вся компания оказалась на крыше, над которой уже завис вертолет. Во тьме слепили глаза огни летательного аппарата. Из его чрева выдвинулся манипулятор с четырьмя креслами на конце, искатели приключений расселись, пристегнулись, взмыли вверх и исчезли в брюхе аэротакси.

Пропавшие сыщики

Проводив товарищей, Сеня и Гриша заскучали. Но долго предаваться скуке им не пришлось, потому что, возвращаясь, они услышали, как из их комнаты доносится знакомая мелодия «Вальса-фантазии». На столе Марии Кузьминичны вовсю музицировал ее мобильник.

— Это, наверно, она! Хочет дать о себе знать, — воскликнул Гриша, врываясь в комнату и хватая мобильник. — Алле! Мария Кузьминична?

Но это была не она. Звонил ее племянник, хотел поздравить с днем рождения. Сеня взглянул на часы. Было около одиннадцати вечера. «Тоже мне племянничек, — подумал он. — Вспомнил, наконец, про родную тетушку».

Но оказалось, что тот не может дозвониться ей ни домой, ни на дачный номер и решил, что она задержалась на работе — празднует. А он хотел подбросить Марию Кузьминичну на дачу, так как снова едет мимо, на этот раз ночью, когда на дорогах чуточку свободнее.

Гриша, слегка замявшись, сказал, что в отделе ее нет, что она, может быть, уже на подходе к даче. Но большой уверенности в его голосе не было. Молодой человек на другом конце спросил, давно ли Мария Кузьминична ушла с работы. Получив несколько туманный ответ, он заподозрил неладное и сказал, что необходимо заявить об ее исчезновении куда следует. Поспешность, с которой Гриша начал убеждать его повременить с этим, еще больше насторожила его. Они распрощались. Сеня и Гриша поняли, что надо готовиться к худшему.

И действительно, не прошло и получаса, как позвонил дежурный по Институту и сообщил, что только что прибыла группа из уголовного розыска, и направляется она прямиком к ним в отдел футурологических опытов.

Через несколько минут в комнату вошли двое в форме блюстителей порядка, один довольно молодой, другой постарше с овчаркой внушительных размеров на поводке.

— Капитан Седых, — представился старший, — кинолог.

— Капитан Пилипенко, — поднял руку к фуражке, отдавая честь, молодой.

«Два капитана», — неприязненно подумал Гриша.

— Джильда, сидеть! — приказал капитан Седых, и собака послушно села возле двери.

После проверки документов оперативники сразу же начали снимать показания. Они поинтересовались, знакомы ли присутствующие с потерпевшей. Как давно. В каких отношениях с ней они находились. Где сейчас остальные сотрудники отдела. Их фамилии, имена, место жительства.

Внутренне закипая, Гриша дал лаконичные ответы на глупые, как ему показалось, вопросы. Капитан Пилипенко аккуратно занес их в протокол.

Пока они занимались этим делом, Сеня взял со стола кусок колбасы и бросил его собаке. Джильда даже ухом не повела, преданно глядя на хозяина.

— Напрасно вы это сделали, — строго сказал Седых. — Собака служебная, хорошо воспитанная. Умрет, а не возьмет еду из чужих рук.

Затем оперативники захотели осмотреть рабочее место потерпевшей и найти какую-нибудь принадлежащую ей вещь. Им подали со стола Марии Кузьминичны видеосот.

— Джильда! — позвал Седых, и собака мгновенно оказалась рядом. Она обнюхала телефончик и на приказ «ищи!» сначала подозрительно покосилась на близнецов и два раза угрожающе гавкнула, но потом, словно поразмыслив о чем-то, вернулась и еще раз обстоятельно обнюхала мобильник. Затем она опрометью бросилась в лабораторную комнату, где стала захлебываясь лаять на дегравитатор, держась от него, однако, на расстоянии.

— Джильда, место! — приказал Седых, и собака беспрекословно выполнила команду, вернувшись на исходную позицию к двери.

Капитан Седых вынул из кармана лупу и стал внимательно разглядывать агрегат, попутно задавая весьма неприятные для братьев вопросы:

— Кто, когда и при каких обстоятельствах видел потерпевшую в последний раз?

Гриша и Сеня, помогая друг другу, сбивчиво рассказали, что все видели Марию Кузьминичну в последний раз, когда она уходила переодеваться в лабораторную комнату, а потом она исчезла. Седых усмехнулся:

— Что значит — исчезла? Вот так прямо взяла и исчезла? На глазах у всех?

— Не на глазах. Мы все находились в этой комнате. Слышно было, как она пела, а потом перестала петь и исчезла.

— Кто-нибудь заходил к ней?

— Нет, разумеется.

— Как вы поняли, что она исчезла?

— Песенка оборвалась.

— Песенка, песенка… Что-то не нравится мне эта ваша песенка… Так… Давайте, выкладывайте все без утайки. Что это у вас за агрегат? — спросил Седых, кивнув на лабораторную установку.

— Дегравитатор, — ответили близнецы.

— Сам вижу, что дегравитатор. Какая марка?

— ДГ-299, — сходу сочинил Гриша и посмотрел на оперативника честными серьезными глазами.

Пилипенко внес показания в протокол. Седых снова углубился в изучение телепортала.

Сеня, пряча улыбку, вышел из лабораторной комнаты и расположился на своем рабочем месте. Пилипенко, напротив, оставив на столе свои бумаги, пошел в лабораторию и присоединился к старшему товарищу.

Оставшись в комнате один, Сеня стал участником забавной сцены. Джильда, воспользовавшись тем, что оба следователя вышли, быстро сожрала валяющийся на полу кусок колбасы. Сеня с озорным видом бросил ей еще один. Собака ловко схватила его на лету, но тут в комнату внезапно вернулся Седых. Джильда замерла на месте, из ее полураскрытой пасти капали слюни, и предательски свешивалась колбаса. Сложная гамма эмоций отразилась в собачьих глазах: чувство вины за содеянное, неудержимое желание проглотить лакомый кусочек и отчаяние от того, что ее застали за таким постыдным делом.

— Фу! — прикрикнул на собаку рассерженный и несколько обескураженный кинолог.

Джильда выронила колбасу на пол, с виноватым видом глядя на хозяина, а тот взял со стола рулетку и снова удалился в лабораторию, где они вместе с Пилипенко стали обмерять дегравитатор.

Впоследствии Гриша сам не мог толком объяснить ни другим, ни самому себе, зачем он это сделал. Когда оба полиционера^[4] оказались непосредственно под телепорталом, он вдруг, повинуясь какой-то шальной мысли, набрал код последовательного включения установки.

Раздалось нарастающее жужжание, и сотрудники правоохранительных органов, сначала Седых, а вслед за ним и Пилипенко, даже не поняв, что с ними, собственно, приключилось, исчезли, словно растаяли в воздухе. На пол со стуком упала рулетка, и ее свободный конец заскользил по кафельному полу, убегая в свой маленький желтый корпусочек.

— Похоже, у нас теперь могут быть крупные неприятности, — озабоченно сказал Сеня.

Словно в подтверждение его слов раздался звонок из уголовного розыска. Звонил шеф исчезнувших капитанов. Голос его был сердит и отрывист. Он хотел переговорить с Седых. Сеня промямлил, что тот не может подойти, так как его в настоящее время нет в лаборатории. Пилипенко? Нет, его тоже нет. Где они? Точно сказать трудно. Чтобы срочно связались? Да, он передаст. Как только появятся, перезвонят.

Сеня положил трубку и вопросительно посмотрел на Гришу.

Впрочем, Гриша и сам осознавал всю серьезность положения, в которое они попали из-за его легкомысленного поступка, но что сделано, то сделано.

— Похоже, что наш телепортал выводит из строя мобильники. Теперь сыщиков самих придется искать с собаками.

Самоотверженная Джильда, оставшись без хозяина, ощетинилась и грозно зарычала на виновника происшествия, но потом, решив, что ее долг продолжать нести службу, улеглась поперек двери. Умница все-таки собачка была.

Сеня и Гриша скоро поняли, что они оказались под домашним арестом. Едва кто-нибудь из них приближался к двери, верхняя губа Джильды начинала подрагивать, и раздавалось глухое предостерегающее рычание.

На восток! На восток!

Российский Институт Комплексных Изысканий располагался за пределами городской черты. Не успели офорики разместиться в салоне аэротакси, как внизу поплыли перелески, речушки. Полеты над городом запрещались, и чтобы вырулить с юго-запада на восток, пришлось делать большой крюк.

Аэротаксист, которого звали, конечно же, Володя, оказался парнем веселым и общительным.

— На weekend собрались? — спросил он, взяв курс на восток.

— Что-то вроде, — уклончиво ответил Денис.

— Правильно, хорошее выбрали место. Там озера такие! Закачаешься! А я всегда прошусь на восточное направление, — сообщил вертолетчик. — У меня там девушка знакомая живет. В Овражках. Люсей зовут. И еще одна как раз рядом с вами. Я, когда мимо пролетаю, всегда по два круга делаю для приветствия.

— Мы очень торопимся, — предупредил вертолетчика Денис.

— Не бойтесь, это и десяти минут не займет, — понимающе подмигнул Володя. — Наверстаем в случае чего.

Денис нахмурился, но промолчал.

Даша, не привыкшая даром терять время, порылась в сумочке в поисках электронной книжицы, но с досадой обнаружила, что в суматохе забыла ее на столе. В памяти телефона завалялся только кем-то присланный детективчик модной писательницы Елизаветы Утопильской.

«Смерть в автомобиле», — поморщившись, прочитала Даша.

Пробежав глазами пару абзацев, она подняла голову и задумалась.

Странный все-таки это жанр, детектив. Трагедия насильственной смерти не вызывает ни у читателя, ни у автора сострадания. Это всего-навсего захватывающая завязка развлекательного чтива. Как бездуховно!

Даша вздохнула и снова нехотя вернулась к книжке. Но чтение что-то не заладилось. Тревога за судьбу Марии Кузьминичны отвлекала от перипетий незамысловатого сюжета.

Кстати, по странному стечению обстоятельств, совсем недавно автора бестселлеров постигла участь одного из ее персонажей, с которыми она так легко и бесстрастно расправлялась. Но Даша об этом не знала.

Мысли Даши переключились и устремились к более высоким материям.

Чудно все-таки устроена жизнь. Всего сто с небольшим лет назад человечество только-только вырвалось в Космос. И пошел бурный прогресс во всех областях науки и техники. И был всеобщий подъем и радостное ожидание грядущих свершений.

А потом вдруг всем разом наскучило жить мечтой о будущем. Каждому захотелось получить от жизни все и сейчас и желательно побольше. Вера в торжество прогресса незаметно иссякла. Да и сам прогресс престал расцениваться как несомненное благо. Наступила Эпоха Великого потребления.

И все могло бы закончиться очень печально, потому что безмерное потребление чуть было не привело к такой же безмерной деградации человечества.

Но, по счастью, оставались на свете чудаки, которые не утратили жажды познания. Им удалось заразить своей энергией пресытившихся индивидуумов. И вот — новый виток развития. Началась Эпоха Космического возрождения.

Какое интересное время ждет нас впереди! Может быть, человечество, наконец, переболеет всеми своими детскими болезнями, и перед ним откроется долгожданная широкая дорога к светлому будущему. Хорошо бы!

Пока Даша размышляла о глобальных проблемах всеобщего благоденствия, Антон, сидящий сзади наискосок, предавался более приземленным, но не менее волнующим мыслям: он разглядывал Дашины ножки. Больше всего ему хотелось бы сейчас прикоснуться к ним. Но если уж говорить по большому счету, он мечтал, чтобы обладательница ножек всегда и везде была рядом с ним. Без этого не будет ему в жизни счастья.

Аэротаксист неожиданно сделал резкий крен влево. Пассажиры схватились за подлокотники.

Вертолет снизился над зеленой крышей какого-то домика и пронесся, чуть не задевая длинную антенну. Дверь домика распахнулась, и полоска света легла на темную землю. На этой желтой полоске появилась девушка. Она смотрела вверх и махала рукой.

Довольный вертолетчик описал в темном небе круги и вырулил на трассу.

— Через полчасика долетим, — весело сообщил он.

Богдан, приоткрыл крышку упаковочного ящика и любовно погладил металлический корпус своего детища. Не вынимая прибора, включил систему поиска. Замелькали на экране всевозможные помехи. Потом проявились знакомые биополя самих офориков. Возник и электромагнитный портрет аэротаксиста Володи, у него была смешная форма: сильный наклон влево. Богдан перестроил дальность, поплыли изображения чьих-то совершенно чужих биополей.

— Все, считай, что мы уже на месте, — сказал Володя и неожиданно снова сделал резкий крен и начал описывать круг над каким-то поселком.

— Что такое опять? — возмутился Денис.

— Я же говорил, что у меня тут девушка знакомая в ваших краях, Любаша ее зовут, — беспечно отозвался Володя. — Спокойно, ребята, скоро пойдем на посадку. Я вам пока анекдот расскажу. Слушайте: Хорошо быть вертолетчиком — в каждой деревне его ждет…

Он не успел договорить.

Синхронная телепортация в пивную

Как раз в то время, когда аэротакси уносило офориков по ночному небу навстречу приключениям, за столиком в уютной круглосуточной пивной «У трех Толстяков», что располагалась напротив Российского Института Комплексных Изысканий, сидели двое. Один выглядел довольно молодым, другой был постарше. Оба в синей форменной одежде. Как они вошли в заведение, никто не видел. Да, честно говоря, и видеть-то было особенно некому. В этот час в зале бывает немноголюдно, поэтому их внезапное появление за столиком и осталось незамеченным. А что в форме они были, да мало ли какие дела могут быть у работников спецслужб где угодно и в какое угодно время. Полусонный официант принес гостям по большой кружке Пльзеньского Праздроя, и блюстители порядка жадно припали губами к горьковатому пенистому напитку.

Осушив кружки, они заказали себе еще по одной и закуску. Когда официант удалился, тот, что был помоложе, с удивлением озираясь по сторонам, прошептал своему коллеге:

— Со мной случилось что-то странное. Какой-то провал в памяти. Наверное, от переутомления. Недосып, видимо, сказывается. Я совершенно не помню, как мы здесь очутились.

Старший только крякнул в ответ и икнул. Он испытывал точно такое же чувство. Кроме того, у него кружилась голова, и сильно подташнивало, но на всякий случай Седых (а это был, как вы догадались, он) не стал делиться своими ощущениями с младшим товарищем.

— Ничего, — проговорил бывалый полиционер, медленно потягивая пиво, — проработаешь в органах с мое, ко всему привыкнешь.

Честно говоря, такая история за все время службы Седых в органах приключилась с ним впервые. И он размышлял на эту тему. Он вспомнил, что во время осмотра этого злополучного дегравитатора послышалось какое-то подозрительное жужжание, он прислушался, а что было потом, уже никак не мог вспомнить. Уж не облучились ли мы, не дай бог? Придется врачу показаться. Определенные опасения выразил и Пилипенко, начавший размышлять вслух:

— Может, надышались мы в этой чертовой лаборатории какой-нибудь дрянью. У этих ученых никогда не знаешь, что на уме. Напридумывают хрен знаешь чего, а нам отдувайся. Надо как следует разобраться с этим агрегатом.

И они заказали еще по кружке Будвайзера. Жажда, начавшая мучить их еще в лаборатории, когда они обмеряли установку, немного утолилась.

Однако душная выдалась ночь. Парило. Наверно, гроза будет. Издалека донеслись раскаты грома, но ни одна капля так и не упала на город.

Посидели еще, заказав по четвертой. Budweiser сделал-таки свое дело. Полиционеры расслабились и прониклись друг к другу чувством искренней симпатии. После пятой кружки оба сошлись на том, что нельзя работать так много, как они. Дежурства, дежурства, будь они неладны… И вообще отпуск пора.

Слегка покачиваясь, они встали из-за столика.

— Джильда! К ноге! — скомандовал кинолог, и оперативники вышли на улицу.

В ловушке или во сне?

Но мы совсем забыли про Марию Кузьминичну, которая совершенно неожиданно для самой себя очнулась в чужом автомобиле. Что с ней теперь? Куда забросила её насмешница-судьба?

Обе машины, между тем, неожиданно свернули с шоссе в лес. В сумерках за окошками мелькали тёмные стволы деревьев. Вскоре въехали в какой-то дачный посёлок и, подпрыгнув несколько раз на колдобинах, остановились. Водитель вышел, направился к воротам и начал ковыряться в замке. В сгущавшихся сумерках Мария Кузьминична немного понаблюдала за ним издали, вытянув шею, и снова затаилась и зажмурилась. Открыв ворота, блондин вернулся, уселся за руль, въехал на участок и сразу загнал машину в гараж, пристроенный к дому. Очевидно, это был хозяин дачи. Другая машина въехала следом. Мария Кузьминична, которая для конспирации и для согрева была завернута в плед, снова осталась незамеченной.

Мужчины вытащили из багажников вещи (награбленное, наверно!) и понесли их в дом. Тот, который шёл сзади и был, видимо, гостем, спросил:

— Серый, а где лопату взять?

«Серый! Ну, конечно же, бандитская кличка»! Лопата им нужна. Краденое прятать. А может быть даже…о-о-о… — тоскливо заныло сердце пленницы, — может быть, это злодеи… душегубы».

Мария Кузьминична сама удивилась, какие дурацкие мысли лезут ей в голову. Но будучи человеком здравомыслящим, она заключила, что весь этот бред ей, конечно же, снится, а значит, и тревожиться не из-за чего.

Мужчины, между тем, направились за лопатой к сараю, светя себе фонариком, а Мария Кузьминична воспользовалась случаем и выскользнула из машины. Сон это, не сон, но по законам жанра надо бежать, пока они не вернулись. Во сне нам тоже неприятности не нужны. Она прихватила какую-то курточку, висевшую на гвоздике, и ринулась к воротам гаража, но выскочить не успела. Совсем близко раздались шаги. Мария Кузьминична прижалась к стене и услышала, как лязгнули, закрываясь, ворота гаража. Она оказалась взаперти.

Когда глаза привыкли к полумраку, стала видна узкая маленькая лесенка, ведущая наверх. Хорошо. Пока бандиты с помощью лопаты уничтожают следы своего преступления, она успеет через дом выскочить и убежать подальше от этого страшного места. Она взбежала по ступенькам, больно ударившись наверху головой о какую-то поперечную балку. «Ошибка в планировке» — отметила про себя Мария Кузьминична, привыкшая досконально разбираться в чужих просчётах. Лесенка привела её на террасу, но выбраться из дома не удалось, снова почти рядом, около крыльца, раздались шаги. Мария Кузьминична оглянулась в поисках убежища и заметила ещё винтовую лестницу, которая вела в мансарду. Взлетела она по ней стремительно с давно не свойственной ей лёгкостью и ловкостью; уронила по дороге курточку, но не стала поднимать. На верху отдышавшись, она оглядела комнату, в которой оказалась.

Аккуратно отделанная тоненькими дощечками, тонированная в тёмнокоричневый цвет, отлакированная, она чем-то напоминала каюту корабля. На стенах — ряд встроенных шкафчиков.

На Марию Кузьминичну вдруг снова накатил леденящий ужас, как это бывает во сне.

«Бог ты мой, куда же деться?» — она подёргала дверцы: бар, книжные полки, платяной шкаф. Быстро оглядела содержимое шкафа, по вещам определила, что комната принадлежит холостому мужчине. На плечиках висели свитера, рубашки, аккуратно свешивались брюки. Среди всего этого добра очень кстати озябшая Мария Кузьминична обнаружила единственную женскую вещь: совсем новый, ещё с бирочкой, белый махровый халатик, да ещё под ним мягкие розовые тапочки, тоже новые, ненадёванные, сшитые между собой суровой ниткой. Мария Кузьминична решительно оборвала нитку, обулась и закуталась в халатик.

Согревшись, она немного пришла в себя и стала соображать, что делать дальше. «Господи, хоть бы вернуться отсюда целой и невредимой. Но если я только спасусь (и если это не сон), я не знаю, что сделаю с этими телепо-ртальщиками, с этими изобретателями несчастными!»

А внизу шаги мужчин сотрясали половицы террасы. Они о чём-то заговорили, но тут затарахтел прямо над крышей дачи рейсовый вертолёт и заглушил слова. А разговор шёл вот о чём:

— Ты знаешь, Пашка, — признался хозяин, — я ведь эти выходные собирался с барышней провести. У меня новая пассия появилась. Познакомился тут с одной музыкантшей. В ансамбле выступает. Скрипачка. Ну, мы с ней пока всего один раз вместе были.

— И как?

— Да вот, решил сегодня на дачу пригласить, продолжить знакомство в более тесном общении. А у неё концерт. Но знаешь, оно, пожалуй, и к лучшему. Сколько лет уже мы с тобой собирались на рыбалку съездить, а? И всё дела, дела… — весело закончил Серый, ткнув приятеля в бок.

Тот, которого звали Пашкой, поставил на стол бутылки, и друзья завозились внизу, пихая друг друга от избытка чувств.

— Рыбалка — дело святое, — говорил Пашка, — а музыкантши — это преходящее. Вчера — скрипачка, сегодня — циркачка, завтра дама с собачкой… У актёрок вечно то концерты, то гастроли, поклонники там разные…

— Да нет, она баба нормальная. Под сорок, правда.

— Дети есть?

— Нет.

— Что так?

— Да я не спрашивал.

— У тебя нет, у неё нет. Кто на старости лет стакан воды подаст? — хохотнул Пашка.

Когда шум вертолёта затих вдали, до Марии Кузьминичны долетел конец разговора:

— Да ну тебя с твоим стаканом. Кстати, стаканы у меня наверху. Сейчас принесу, — и, насвистывая свой любимый марш «Парад планет», хозяин стал подниматься по скрипучей лестнице в мансарду. Тут Мария Кузьминична, наконец, увидела его лицо. О Боже! Сердце её вдруг бешено заколотилось, и оборвалось; у неё закружилась голова и потемнело в глазах. Казалось, что она сейчас потеряет сознание. Вот она, телепортация-то!

И снова задержка

А пока Мария Кузьминична в полном смятении от увиденного стояла на верхней ступеньке лестницы, ожидая очередного поворота судьбы, общительный и весёлый аэротаксист Володя, как мы помним, пытался развлечь заскучавших офориков анекдотом.

— Хорошо быть вертолётчиком, в каждой деревне его ждёт…

— Эврика! — вдруг воскликнул будущий нобелевский лауреат, и всеобщее внимание переключилось на него.

Володя, так и не успевший закончить, обиженно замолчал.

Офорики вытянули шеи, пытаясь со своих кресел разглядеть происходящее на экране прибора. Там появился знакомый штакетник Марии Кузьминичны!

Только с ним творилось что-то неладное. Словно расшатывал его кто-то. Будто ураган налетел на него. Чье-то чужое сильное биополе накладывалось на весёленькие зубчики биополя Марии Кузьминичны и искажало знакомую картину. Ровненький график вдруг растянулся, всплески амплитуды достигали сумасшедшей величины, острия штакетника выросли в горные пики, а мелкие впадинки превратились в бездонные провалы.

— Наверное, на неё напали, — испуганно прошептала Даша, — может быть, с гнусными намерениями.

— Вряд ли, — неуверенно попытался успокоить её Денис. — Она, как никак, женщина в возрасте. Однако спешить надо. Володя, ну-ка поддай газку.

Володя прибавил скорость, на изображение наслоились помехи, оно исчезло и больше не появлялось. Богдан к величайшей своей досаде не успел даже определить место, где находился источник биополя.

Сделав несколько крутых виражей, Володя сообщил своим пассажирам:

— Минуты через три будем на месте.

Офорики засуетились, готовясь к посадке. Володя, снова оказавшись в центре внимания, повеселел.

— Слушайте, я вам пока другой анекдот расскажу, как раз в тему. Летят, значит, на вертолете русский, немец и француз и у каждого с собой прибор…

Но тут неожиданно раздался тревожный звуковой сигнал, и на табло замигала красная надпись: «Штормовое предупреждение! Всем аэротакси немедленно приземлиться! Пристегнуть ремни. С востока надвигается грозовой фронт».

— Блямс! — выругался вертолётчик, резко развернулся на 180 градусов и пошёл на снижение. Он искал место для посадки, но над каждой подходящей площадкой, как жужжащие пчёлы, уже роились аэротакси, спасавшиеся от грозы. Вертолёт с офориками быстро уходил всё дальше и дальше от своей цели.

— Подожди, куда же ты? — попытался остановить аэротаксиста Денис. — Нам осталось-то всего ничего. Может, дотянем, прорвёмся? А?

— Ты что? Гроза — это серьёзно, тебе жить надоело? И вообще, приказ есть приказ, у нас с этим строго. Я без работы остаться не хочу.

— А делать личные дела в рабочее время ваше строгое начальство разрешает? — поинтересовался Антон скрипучим голосом, глядя куда-то в сторону.

— Как раз нескольких минут нам и не хватило, — сказал Денис, с досадой сжав кулаки. — У тебя шуры-муры, а у нас дело срочное. Человек пропадает!

— Ну и сказали бы сразу, а то weekend, weekend. Кстати, — повернулся он к Богдану, — ты приборчик-то свой выключи, а то как шарахнет в него молнией, никому мало не покажется.

Наконец, Володя отыскал полянку в перелеске между двумя посёлками и совершил посадку. Денис сверил координаты. Они оказались в 15-ти километрах от дачи Марии Кузьминичны.

— Доставай флайки, — сказал Денис Антону, сердито поглядывая на аэротаксиста. — Будем добираться своим ходом, — и он сообщил о происшествии в штаб.

— Почему отклонились в сторону, — сурово спросил Гриша, который следил за курсом следования.

Денис объяснил. Гриша выговорил командору за мягкотелость и хотел добавить что-то ещё, но тут небо прорезала ослепительная молния, и раздался удар грома такой силы, как будто Вселенная раскололась надвое, и сразу хлынул ливень. Связь оборвалась. За стёклами не было видно ничего, кроме нескончаемых потоков воды. Спасательная операция снова откладывалась.

Офорики сидели в обтекаемом водой вертолёте и ждали. Всем хотелось спать. Антон клевал носом. Даша временами роняла голову на подголовник. Денис в полудрёме поглядывал то на часы, то на залитые дождём стёкла. Богдан засыпал, обнявшись со своим драгоценным прибором, но удары грома заставляли всех вскидываться и открывать слипающиеся глаза, да и не очень приспособлены были кресла аэротакси для сна.

Вертолётчик Володя, чувствуя некоторую свою вину, сказал, что, несмотря на то, что у него впереди выходные, он останется с группой до самого конца, чтобы в случае чего помочь с транспортом, и тут же отключился и громко захрапел.

Неожиданная встреча

А тем временем хозяин дачи, насвистывая свой любимый марш, поднимался по скрипучей лестнице вверх, и каждый его шаг отдавался в висках Марии Кузьминичны, и сердце её, казалось, стучит уже не в груди, а в горле.

Сначала Серый нагнулся поднять оброненную Марией Кузьминичной курточку и заметил на верхней ступеньке розовые тапочки, потом белый махровый халатик, и, наконец, руку, нервно теребящую воротничок, и тревожные глаза. Насвистывание оборвалось, закончившись удивлённым присвистом, и на лице Серого появилось выражение недоумения. Мария Кузьминична хотела что-то сказать, но горло вдруг перехватило. Оба замерли на некоторое время. Потом он сказал полувопросительно:

— Маша! Ты что ли? Или мне пригрезилось?

Обращённое к ней снизу вверх лицо незнакомца, лицо не слишком молодое, со складочками около губ и на переносице и немного набрякшими веками вызвало хранящийся в глубинах памяти образ симпатичного и весёлого юноши. Оба эти лица совместились друг с другом и слились воедино.

— Здравствуй, Серёжа, — выдохнула она.

Сергей поморгал и потряс головой, словно пытаясь стряхнуть наваждение.

— Маш! Ты как здесь? Откуда?

— Спроси что-нибудь полегче. Долго рассказывать… Похоже, коллеги постарались…

— Какие коллеги? При чём тут коллеги? Ничего не понимаю.

Они опять постояли молча, внимательно разглядывая друг друга. Теперь Маше уже казалось, что он совсем не переменился. И фигура осталась спортивной. — «Хорошо, что я немного сбросила вес», — подумала она и улыбнулась:

— Столько лет не виделись. И ты меня сразу узнал?

— Я тебя узнал по выражению лица, такое, знаешь, по-детски испуганное. У тебя такое часто бывало.

— Я сильно изменилась? — встревожилась Маша.

— Совсем не изменилась, — почти не соврал Сергей.

И она внезапно почувствовала, что не было никаких прожитых лет. Не было! Раскололась, рассыпалась нелепая и чуждая оболочка, сковывающая её все эти годы, и осталась Маша, юная, как в тот далёкий год окончания школы. И впереди у неё была целая жизнь.

Сергей смотрел на неё со всё возрастающим удивлением. Перехватив его взгляд, она наткнулась на своё отражение в темном окне и поразилась. На какой-то миг ей показалось, что из оконного стекла на неё смотрит семнадцатилетняя девочка. Нет, показалось, конечно… Но во всяком случае душевный подъём так преобразил её, что она сама не узнала себя в этой счастливой и красивой женщине с сияющими глазами.

Внизу хлопнула дверь.

— Серый, ты с кем там разговариваешь? — донеслось с террасы.

Сергей не ответил. Он вдруг начал смеяться. И Маша засмеялась. От смеха у неё на глазах выступили слёзы. Сергей схватил её за руку и потянул за собой вниз по лестнице. Паша поднял голову и увидел приятеля за руку с незнакомой женщиной, невесть откуда взявшейся в запертой даче. Да, с Серым не соскучишься. Паша закашлялся и растерянно произнёс:

— Барышня? А! Понял. Она всё-таки решила отменить свои планы и приехать к тебе?

— Да. Пашка. Она решилась. Она решилась! Не прошло и… — Сергей задумался, разглядывая Машу и что-то вычисляя в уме.

— Не прошло и двадцати пяти лет, — пришла она ему на помощь.

— Вот и чудненько, — кивнул Павел в ответ на их странную шутку. — Тогда давайте знакомиться.

— Павел, мой лучший друг, — представил его Сергей, а это… это — Маша.

Павел церемонно поклонился, а Сергей снова оживился:

— Слушайте, ребята: я просто чертовски рад, что вы оба сегодня у меня, здесь. Нет, это же просто фантастика какая-то! Надо срочно выпить за встречу! — заторопился он.

— Ты вообще-то как раз и шёл за стаканами.

— Действительно? — рассмеялся Сергей. — Но погодите. Маш, ты так легко одета, а в мае вечера ещё сырые. Замёрзнешь. — И слегка прикоснувшись мягкими пальцами к Машиной шее, он незаметно снял с халатика бирочку.

— Знаешь, у меня просто ничего другого нет, — смущённо призналась Маша.

— Так. Пошли. Возьмёшь в шкафу тёплый свитер, брюки, носки шерстяные, оденешься.

Они снова поднялись наверх. Скоро Сергей спустился, позвякивая стаканами. Через некоторое время появилась и Маша в брюках и толстом мужском свитере до колен.

— Ну, теперь можно и за встречу, — обрадовался Сергей.

— У нас, правда, напиток завезён только для мужчин, согревающий, — предупредил Павел. — Мы же рыбаки. Не ожидали барышню. Такой сюрприз. Маша, вы пьёте водку? — галантно закончил он свою тираду.

— Какая водка? Что ты несёшь? Маша никогда не пила водку. Да, Маша? А у меня наверху в баре есть всё. Ты какие напитки предпочитаешь? — И не дождавшись ответа, он снова взмыл по винтовой лестнице вверх и вернулся с хрустальным бокалом и бутылкой марочного вина. Перед Машей поставили бокал, себе налили в стаканы.

— Давайте,давайте, наконец, за встречу.

Чокнулись. Выпили. Ещё больше повеселели.

— Теперь, Маша, признавайся, каким образом ты здесь? На метле что ли прилетела?

— Не совсем угадал. Ты сам меня привёз. В машине, — и на Машу снова напал безудержный смех. Она вытирала слёзы и никак не могла остановиться. Сергей и Паша смотрели на неё с недоумением. Паша даже подумал, не пьяна ли она. Наконец, Маша с трудом успокоилась.

— Знаете, — сказала она, — поверить в это трудно, но дело было так. Сегодня на работе мы отмечали мой день рождения…

Сергей хлопнул себя по лбу.

— День рождения! Ну конечно! Почему же трудно поверить? Ведь сегодня 14-е мая!

Потом вдруг, осенённый какой-то мыслью, вскочил и метнулся к двери.

— Пашка, займи нашу гостью приятным разговором, — сказал он другу. — Он это умеет, — добавил Сергей, повернувшись к Маше, и выбежал в сад.

После небольшой неловкой паузы Павел начал старательно выполнять просьбу друга. Наполнив себе стакан, а гостье бокал, он сказал несколько витиевато:

— Маша. Я, конечно, не могу похвастаться большой любовью к скрипичной музыке. Да и не разбираюсь в ней так же глубоко, как Сергей, но я сразу заметил, что у Вас, Маша, красивые музыкальные пальцы.

— Впервые слышу, — отозвалась она, с интересом взглянув на свои руки.

— Полагаю, что Вы скромничаете, — сказал Павел. — Хотя в вашей среде такие пальцы, наверно, у всех.

— Ну, конечно, в нашей среде все стучат по клавишам.

— Вы и на фортепьяно играете?

— На фортепиано? Играла когда-то, ещё в школе. Сейчас нет.

— Понятно. А в вашем ансамбле Вы, видимо, первая скрипка?

— Скажете тоже, даже не вторая. Так, скорее, на подтанцовке.

— Опять скромничаете. Но это уже чересчур. Сергей говорил, что Вы…

— Сергей говорил с Вами обо мне?! — изумилась Маша.

— Да, немного.

— И что же он говорил?

Павел замешкался, оценивая границы откровенности, которые он может позволить себе в разговоре. Маша подосадовала на себя, что перебила собеседника и не узнала, что говорил про неё Сергей. Но тут и он сам появился, распахнул дверь веранды и протиснулся в неё с огромным влажным от вечерней росы букетом тюльпанов.

Похоже, — сказал Павел, — что Серж обчистил все близлежащие сады.

— Обижаешь, — сказал Сергей, — такие тюльпаны растут только у меня. — И сорт я вывел сам. Кто-нибудь из вас видел хотя бы раз тюльпаны такой величины и такого насыщенного цвета? Только что я придумал этому сорту название: Мария. Маш, это тебе. С днём рождения! — он взглянул на часы. — Успел. Двенадцати ещё нет. Ребята, нальём скорее. У нас есть время, чтобы произнести тост за именинницу. Маша! — сказал он, и голос его слегка дрогнул. — Маша, я мог бы сказать, что страшно рад нашей такой неожиданной встрече, но этого мало. Я просто бесконечно благодарен судьбе за этот подарок. За тебя, Маша!

От этих слов тепло разлилось в душе Маши. Раскрасневшись, она всё ещё прижимала к себе букет. Из сада доносилась соловьиная симфония.

— Знаете, такого чУдного (или чуднОго) дня рождения, как сегодня, у меня не было никогда! — призналась она.

— И всё-таки, ты обязана рассказать, каким образом ты очутилась в запертой даче, — напомнил Сергей. — Знаешь, сначала я даже принял тебя за привидение.

— Ой! — засмеялась Маша. — А я вас за бандитов приняла. Когда вы за лопатой пошли…

— И всё же, как ты сюда попала? — снова напомнил он.

— В это просто невозможно поверить, но, похоже, что меня телепортировали.

— Как! — воскликнул Павел. — Уже изобрели телепортацию?

— Да. И кажется, мне выпало быть её первым испытателем, — поведала Маша, с опаской подумав, не выдаёт ли она важную государственную тайну.

— Потрясающе! Серж, вот за это просто необходимо выпить! Ребята! Вы просто не понимаете, что произошло! Ведь это — начало новой эры! Мы ещё будем гордиться, что сидели за одним столом с такой женщиной! В общем, за женщин-первопроходцев!

Выпили ещё по одной. И Павел, хрустя солёным огурцом и закусывая зелёным луком очередную порцию спиртного, спросил:

— А почему, собственно, телепортация оказалась изобретённой в музыкальной среде?

Маша и Сергей вопросительно взглянули на него.

— Если я правильно понял, Маша скрипачка.

— Сам ты скрипач, — укоризненно посмотрел на друга Сергей, — и понял ты всё неправильно.

Павел осознал свою жуткую оплошность, но на Машу снова напал смех:

— У нас сегодня просто какой-то вечер водевилей: все друг друга перепутали: привидение, бандиты, скрипачка.

— Вообще-то, не вечер, а уже скоро утро, — поправил её Паша, — и вообще мне пора.

— Как пора? — воскликнул Сергей и повернулся к Маше:

— Маша, я забыл тебе сказать, мы собирались с Пашкой на рыбалку. У нас тут озеро недалеко. Составишь нам компанию?

— Женщина на рыбалке? Ну, нет! — Павел повернулся к Маше и прижал руку к сердцу. — Маша, Вы меня, конечно, извините, но при всём моём уважении к Вам как к первопроходцу я категорически не согласен.

— В таком случае, мне, видимо, следует телепортироваться обратно, — сказала Маша, чуть-чуть кокетничая.

— Вовсе нет, — ответил Павел, пряча улыбку. — Похоже, что на этот раз телепортироваться должен я. Нравится мне, знаете ли, посидеть на берегу в одиночестве, чтобы никто не мешал, подумать о своём, пофилософствовать. А вы уж оставайтесь на даче.

С этими словами он, поморщившись, выпил полстакана отрезвина, попрощался и, несмотря на неуверенные возражения Сергея, отъехал на своём автомобиле.

Сергей виновато посмотрел ему вслед. А Павел катил по ночной дороге и размышлял о превратностях судьбы. Если б скрипачка не отклонила приглашение его друга, в интересной ситуации оказался бы он сейчас. Видимо, действительно, что ни делается, всё к лучшему.

После отъезда Паши разговор на террасе смолк, и возникло какое-то напряжение.

— Хороший у тебя друг, очень деликатный, — первая нарушила молчание Маша.

Сергей с радостью схватился за эту тему и начал вовсю расхваливать Пашку. Когда были перечислены все его многочисленные достоинства, и тема была исчерпана, снова замолчали.

— Как ты жил все эти годы? — как бы невзначай спросила Маша.

— По-разному, — уклонился от ответа Сергей. — А ты?

— По большей части одинаково, — подумав, ответила она. — Замужем побывала. Недолго. А ты как? Женился?

— Нет. В постоянном поиске находился. Иногда казалось, что нашёл, а потом присмотрюсь — нет, опять не то.

Снова помолчали. Каждый о своём.

— Ты часто обо мне вспоминал? — решилась, наконец, спросить Маша.

— Никогда, — честно ответил Сергей и неожиданно добавил:

— Потому что никогда не забывал.

От этих слов душа Маши вдруг воспарила.

— Я тоже не забывала, — тихо сказала она.

Разговор перешёл на воспоминания. Стали всплывать в памяти какие-то смешные случаи из их школьной жизни. Причём, оказалось, что эпизоды, ярко запомнившиеся одному, совершенно стерлись в памяти другого и наоборот. И только одно событие они обходили стороной — своё расставание. Ту свою глупую роковую ошибку, которую они совершили по молодости, не зная ещё, как надолго судьба разведёт их. Но пусть эта история останется их тайной. Не будем лезть не в своё дело. Да и рассказ наш, вообще-то, совершенно о другом.

— А помнишь, как ты вдруг увлеклась астрономией? — вспоминал Сергей, с улыбкой разглядывая Машу. — Какие-то атласы звёздного неба покупала, в Галактарий ходила после уроков. А что, Машка, сумеешь теперь найти на небе, ну, хотя бы, Большую Медведицу или, скажем, Кассиопею?

— Конечно. Запросто.

— Тогда пошли. Из моей мансарды хорошо видны звёзды.

Они поднялись наверх. Сергей отдёрнул занавески. Эркер, которым заканчивалась комната в мансарде, делал её похожей на капитанский мостик и действительно давал хороший обзор. На бледнеющем небосводе ещё различались созвездия.

— Ну, Медведицу-то каждый дошкольник покажет, — рассудила Маша, — смотри лучше туда. Видишь там, над горизонтом ещё видено созвездие, похожее на дубль V. Это и есть Кассиопея, — закончила она гордо.

— Точно, — подтвердил Сергей. — А вот это что за яркая звезда такая?

— Где?

Сергей обхватил сзади руками голову Маши и, прижимая её к груди, повернулся вместе с ней туда, где на южной стороне неба яркая светящаяся точка над самым горизонтом затмевала все остальные звёзды.

— Так это же не звезда, а планета. Это Венера, — замирая, прошептала Маша, и сердце её снова забилось.

— Венера? Не может быть! Впрочем, я так и предполагал.

И Сергей зарылся лицом в её волосы…

Мне кажется, что теперь-то мы здесь тоже лишние. Оставим, в конце концов, их наедине и вернёмся к нашим офорикам.

Визит-эффект

Всё когда-нибудь кончается. Закончилась и гроза. Спасатели выбрались из аэротакси. Лопасти вертолёта повисли, словно набрякшие от дождя. Было раннее утро субботнего дня. То там, то здесь начали подниматься в воздух пережидавшие грозу вертолёты.

Вышел на связь Николай Николаевич. Он поинтересовался, как идут дела, предупредил, что в районе поиска бывают частые ураганные ветра и просил быть осторожными, не рисковать напрасно. Кроме того, он сообщил, что, просмотрев специальную научную литературу, выяснил, что, по предположениям учёных, последствия телепортации могут быть непредсказуемы для человека, обладающего не очень крепкой нервной системой. У переместившегося по телепортационному каналу могут возникнуть странные галлюцинации, сны наяву, частичная амнезия, иногда так называемое «дежавю» и другие временные расстройства психики. С очень, правда, малой степенью вероятности возможен даже летаргический сон.

— Имейте это в виду и отнеситесь к Марии Кузьминичне, когда её найдёте, бережно и с пониманием, — закончил он и пожелал успеха.

— Хватит болтаться, по коням! — скомандовал вертолётчик Володя и деловито принялся заводить свой транспорт.

Офорики расселись по местам. Несколько минут полёта — и они приземлились прямо в поле, неподалёку от дачного посёлка «Протон». Прошли, шлёпая по лужам, к участку Марии Кузьминичны. Как и ожидали, ворота были заперты, никаких признаков жизни. Расспросили соседа из дома напротив, который, не смотря на ранний час, одетый в тренировочный костюм и вязаную лыжную шапочку, уже копался в своём огороде. Нет, вчера никто Марию Кузьминичну не видел.

Между тем, стоило подкрепиться. Офорики расположились на лужайке на краю посёлка. Пока Богдан распаковывал Биосканиметр, Даша скоренько расстелила на траве непромокаемую скатерть и собрала импровизированный стол, который сумела сервировать с такой изысканностью, что у всех потекли слюнки. По-другому она просто не умела.

— Ух ты! Земляникой пахнет, — удивлённо повёл носом Денис.

Даша загадочно промолчала.

Перекусив, офорики стали наблюдать за действиями Богдана, который занялся монтажом прибора. Биосканиметр размещался на двухстепенной поворотной платформе, вращающейся по азимуту и по высоте. Приёмное устройство его было оснащено лазерным дальномером.

— Сейчас мы просканируем пространство вокруг на разной дальности, — объяснял Богдан, снимая защитную крышку с приёмного устройства. — Если получим искомое изображение максимальной чёткости, определим точное направление и расстояние. И — всё, ваша Мария Кузьминична у нас в руках. Вот так. Всё очень просто. Включаем, — и экспериментатор повернул тумблер.

Все взгляды устремились на экран, но он оставался тёмным и безжизненным. Богдан нахмурился.

— Визит-эффект, — объяснил он свою неудачу и повторил действия с прибором.

Результат был тот же.

— Может ключ разводной дать? — предложил аэротаксист Володя, чтобы что-нибудь сказать.

Антон только хмыкнул и принялся полировать ногти. Богдан открыл технологический лючок на боковой стенке прибора и подсоединил тестер. Лицо будущего нобелевского лауреата вдруг покрылось красными пятнами.

— Богдан, не волнуйся, — попытался подбодрить его командор Денис. — Соберись. Всё должно получиться. Ведь работал он только что.

— Аккумулятор сел из-за грозы, — в отчаянии признался Богдан.

— Так подзаряди его.

Богдан поднял на Дениса печальные виноватые глаза:

— Я зарядное устройство оставил в Институте, в своей комнате, на кофейном столике. Я как раз кофе пил, когда вы ввалились. Думал, оно не пригодится…

— Финита ля комедиа, — скучно прокомментировал ситуацию слесарь-интеллектуал, пряча в карман пилочку.

— Володя, у тебя есть зарядка? — спросил Денис. — Сейчас от бортовой сети подзарядимся.

— Конечно, — радостно отозвался вертолётчик, и вытащил откуда-то из-под скамейки зарядку с болтающимся на кабеле разъёмом такой величины, что им можно было запросто убить мамонта.

— Я для своего прибора нестандартное зарядное устройство сделал, — огорчённо сказал Богдан. — Разъёмчик миниатюрный, с секретом. На всякий случай, для защиты.

— А чего, давай сгоняем за ним обратно в Институт, — снова обрадовался Володя, почувствовав, наконец, свою значимость в общем деле. Часа за полтора обернёмся. Мне только заправиться надо по дороге, в Люберцах-3. Там очередей почти никогда не бывает.

— Сразу три часа клади, — мрачно поправил вертолётчика Антон. — Над Люберцами поди тоже виражи над крышами делать будешь. Для приветствия, — добавил он с ехидцей.

— Не, у меня в Люберцах никого нет, — простодушно отозвался аэротаксист. — Вот девушка со мной может полететь для компании, — и он с надеждой посмотрел на Дашу.

Вообще любвеобильный Володя всё время беспардонно пытался привлечь к себе внимание Даши. Она держалась с ним ровно и вежливо, но было видно, что эти ухаживания не доставляют ей удовольствия. Наконец, Антон не выдержал. Он отозвал Володю в сторонку и настоятельно посоветовал ему держаться от Даши подальше.

Золотые руки Антона в случае необходимости складывались в кулаки довольно внушительных размеров. Оценив это обстоятельство, Володя сразу легко согласился с предложением Антона и незамедлительно принялся поочерёдно названивать по видеосоту то Люсе в Овражки, то какой-то Насте в Кривандино и рассказывать о своём участии в одной секретной спецоперации.

Фунтик вызывает огонь на себя

Денису пришлось выходить на связь со штабом.

— Срочно нужно зарядное устройство. Оно в комнате Богдана на кофейном столике. Пусть кто-нибудь из вас возьмёт его и телепортируется к нам.

Гриша хотел послать Сеню за зарядкой в комнату Богдана, но сделать это оказалось невозможно. Они сделали несколько попыток выйти в коридор, но каждый раз Джильда принимала угрожающую стойку и рычала на братьев.

Помощь пришла, откуда её совсем не ждали. Из коридора по-хозяйски заглянул в комнату любимец отдела Фунтик. Для кота оказалось полной неожиданностью, что на собственной территории он будет встречен грозным рычанием неизвестно откуда взявшейся огромной псины. Шерсть у него мгновенно встала дыбом. Он метнулся обратно в коридор, истошно мяукая, преследуемый Джильдой, которая пришла в такое сильное возбуждение, что решилась даже оставить свой пост. Сеня воспользовался суматохой и выскользнул из комнаты.

Гриша принялся подстраивать телепортал. Когда всё было готово, и Сеня вернулся с зарядным устройством, ситуация стабилизировалась. Фунтик укрылся в безопасном месте, а отважная Джильда заняла прежнее место у дверей. Она беспрепятственно пропустила в комнату Сеню, но сразу дала понять, что обратно он не выйдет.

«Хорошо ещё, что собаки пока не научились бегать по телепортационным тоннелям», — подумал Сеня.

Гриша тем временем напутствовал брата:

— Запомни хорошенько широту и долготу и не перепутай их, а то очутишься чёрте где. Потом самого придётся объявлять в розыск.

Сеня уселся перед телепорталом, что-то беззвучно прошептал, видимо, прося поддержки Высших сил, и сосредоточился на координатах. Но дело почему-то не пошло. Высшие силы, похоже, в этот момент были заняты созданием другого, более совершенного мира. Им было не до бесед с Сеней. Телепортал приглашающе щёлкал, жужжал, но ничего не происходило. Сеня оставался сидеть на месте.

— Боюсь, что твой организм не пригоден для телепортации, — озабоченно предположил Гриша. — Слезай, приехали.

Братья поменялись местами, но установка по-прежнему не работала. Позвонили Николаю Николаевичу, рассказали о проблеме. Он расспросил о подробностях, немного подумал и сказал:

— Ваш телепортал не срабатывает, потому, что вы пытаетесь переместиться, держа в голове координаты. А установка ваша, судя по всему, реагирует на образное мышление, так как оно создаёт более сильное биополе. Ребята, вы ведь любите путешествовать. Посмотрите на карту и вспомните, не бывал ли кто-то из вас в тех местах. Если да, то сосредоточьтесь на той картине, которая осталась у вас в памяти, и телепортируйтесь.

Схватились за карту. И сразу же неслыханно повезло: буквально в двух шагах от дачного посёлка «Протон» находилась деревня Смолево. Они же здесь в детские годы однажды летом жили. Для них пол-избы сняли в деревне, чтобы свежим воздухом дышали и козье молоко пили. Вот ведь удача! Правда, Грише деревня почти не запомнилась, он все каникулы за компьютером просидел, а Сеня с мальчишками в футбол гонял. Значит, Сене и отправляться в путь.

Он сел под телепортал, прижал к груди зарядку и сосредоточился на детских воспоминаниях, которые неожиданно яркой вспышкой пронзили его сознание. Гриша включил тумблер, и Сеня почувствовал лёгкую пустоту под ложечкой, уходящий из-под ног пол, всё вокруг завертелось и потемнело.

Двое в эпицентре грозы

Под утро Маша и Сергей проснулись и обнаружили себя лежащими в объятиях друг друга. Это их удивило и растрогало. Но не успели они погрузиться в свою радость, как сверкнула молния в полнеба, страшный удар грома обрушился на их убежище, яростный ветер распахнул окна капитанской каюты и начал рвать занавески. Вскочили, бросились закрывать окна, но тут сплошной стеной хлынул косой дождь, причём, изо всех окон, и справа, и слева, он лил внутрь комнаты: на дощатый пол, на их босые ноги. Створки оконных рам вырывались из рук и хлопали, мокрые занавески хлестали по лицу. Казалось, что дача попала прямо в эпицентр разбушевавшейся стихии. Наконец, справившись с щеколдами и укрывшись от ураганного ветра, который продолжал рваться в их пристанище, Маша и Сергей, довольные, со смехом снова повалились на кровать.

Дождь вовсю лупил по стёклам, и им представлялось, что они и в самом деле плывут на корабле посреди бушующего океана в девятибалльный шторм.

— Почему твоя комната похожа на каюту корабля? — спросила Маша.

— Говорят, что кто-то из моих предков был моряком, а может быть, и не был, но мой прадед захотел сделать себе такую каюту на даче. С тех пор дача не раз перестраивалась, но эту комнату никто не трогал. Теперь, когда дом достался мне, я назвал её капитанским мостиком и тоже решил сохранить всё в первозданном виде. Мне здесь хорошо.

— Мне тоже здесь хорошо, — призналась Маша.

Они то засыпали, то снова просыпались. Гроза понемногу стихала.

Сергей спал чутко, сразу открывая глаза от каждого движения Маши. А ей хотелось смотреть и смотреть на него. Когда-то в юности у неё сложились две стихотворные строчки:

Так эта тайна и осталась для неё неразгаданной. Маша не раз пыталась сочинить дальше, чтобы получилось полноценное стихотворение, но ничего не выходило. Всё, что она прибавляла к этим строчкам, было фальшиво. Видимо, ими и было всё сказано. И добавить больше нечего.

Вот и теперь, разглядывая лицо Сергея, она чувствовала то же самое. Какая же она всё-таки счастливая! За то, что у неё есть сейчас, можно заплатить любую цену. Любую! Ей вдруг стало безумно жалко всех, кому не выпало в жизни такого счастья. И себя, прежнюю, стало жалко. А ведь не случись бы с ней такого удивительного происшествия, так и прожила бы всю оставшуюся жизнь в чёрно-белом цвете, как жила все эти годы.

Милые офорики! Какой подарок они сделали ей ко дню рождения! Нет, пожалуй, это просто подарок судьбы. Но она его заслужила. Она слишком долго ждала. Вернусь, приглашу всех к себе в гости, и Серёжу, конечно, в первую очередь. Угощу всех своим тортом, шампанским… Пусть всем-всем будет хорошо. Пусть все будут счастливы.

С такими обрывками светлых мыслей Маша, улыбаясь, уплыла в сон.

Проснувшись поутру, она, не открывая глаз, принялась снова переживать произошедшее. И вдруг испугалась: а не приснилось ли ей это? — «Но какой хороший сон! Хоть бы он продлился ещё немного», — подумала Маша.

Она зажмурилась и изо всех сил старалась удержать тонкую ускользающую ниточку своего сновидения, приказывая себе: не просыпаться, не просыпаться.

Она и раньше часто видела Сергея во сне, но события минувшей ночи казались настолько яркими и реальными, что она продолжала находиться под впечатлением пережитого, хотя в душе уже поднималась горечь разочарования от того, что всё случившееся может оказаться неким фантомом, последствием перемещения в пространстве?

И тут снизу послышались шаги. Кто-то поднимался по скрипучей лестнице в мансарду. Сердце её снова тревожно и учащённо забилось.

Опасна и трудна служба блюстителей порядка

После отбытия Сени в телепортационное путешествие, Гриша решил вскипятить себе чайку, но попить ему не удалось.

Как раз в это время внизу, у входа в Институт, снова возникли фигуры полиционеров. Вахтёр с удивлением узнал в них тех двоих, что уже вошли несколько часов назад, только теперь они были без собаки.

Вахтёр готов был поклясться, что они не выходили. Поискал глазами корешки пропусков. Не нашёл. Значит, задремал и не заметил. Надо же, старею! Как неприятно. Расстроенный этой мыслью, он беспрепятственно пропустил блюстителей правопорядка, даже не спросив у них документы.

Когда сыщики снова вошли в лабораторию, Джильда вскочила на лапы и коротко гавкнула, словно сдавая пост. Гриша заметил, что оба капитана были немного под градусом. Вид у них был чуточку смущённый. Они только что получили нагоняй от шефа, который не мог им дозвониться, так как средства мобильной связи внезапно вышли из строя, но каким-то образом всё же вычислил дислокацию своих подчинённых и самолично встретил их на выходе из «Трех Толстяков».

Оперативники пытались, конечно, оправдаться тем, что покинули место происшествия под влиянием какого-то внешнего воздействия, но факт оставался фактом: ушли в пивную, не закончив осмотр помещения, не подписав протокол, оставив без присмотра собаку.

Возвратившись в лабораторию, незадачливые полиционеры чувствовали себя немного не в своей тарелке, но, тем не менее, закончили необходимые формальности. Пока Пилипенко нетвёрдой рукой дописывал протокол, а Гриша ставил под ним свою размашистую подпись, Седых потихоньку вынул из кармана дозиметр и осторожно приблизился к лабораторной комнате. Фон был в пределах нормы. Сунул прибор под дегравитатор — то же самое. Затем он по телефону доложил шефу о результатах следственных действий.

Тут же они получили и следующее задание: лететь к чёрту на рога на дачу потерпевшей и продолжить расследование на месте.

Служебный вертолёт приземлился в уже знакомом нам дачном кооперативе «Протон». Утро давно перетекло в день. Возле ворот участка Марии Кузьминичны было натоптано, но сами ворота оказались запертыми на замок, и около дома никого.

Сыщики сняли отпечатки пальцев с замка и сфотографировали следы на мокром после дождя песке.

За их действиями внимательно наблюдал сквозь просветы живой изгороди пожилой седобородый сосед в лыжной шапочке из дачи напротив. Через некоторое время скрипнула калитка, садовод вышел на улицу и сделал заявление, что хочет дать показания.

Из его рассказа следовало, что Мария Кузьминична ни вчера, ни сегодня на дачу не приезжала. Зато сегодня рано утром появилась компания из четырёх человек, тоже очень интересовавшихся ею.

Старикан полез в карман тренировочных штанов и достал вчетверо сложенную бумажку, с какими-то своими заметками. Послюнив пальцы, он развернул её и, многозначительно кашлянув, дал подробнейшее описание внешности утренних гостей:

«Один, высокого роста, молодой. Второй — в очках. Третий, одет не по дачному: белая рубашка, начищенная обувь. Наконец, четвёртой в команде была стройная миловидная девушка небольшого росточка с огромными серыми глазами, длиннющими ресницами, вьющимися каштановыми волосами, красивыми ножками и приятным нежным голоском».

Сыщики поблагодарили наблюдательного садовода за бдительность, взяли его записи и приобщили к «Делу». Затем Седых дал собаке обнюхать землю около ворот участка, и скомандовал «след». Неутомимая Джильда потащила за собой спотыкающегося кинолога к краю посёлка. Пилипенко последовал за ними.

Всё пошло наперекосяк

Телепортировавшись, Сеня очнулся на асфальтированной дороге перед впечатляющим взор коттеджем, выстроенным в немного уже устаревшем тяжеловесном и монументальном стиле «новорюс». Немного кружилась голова, и чувствовалось слабое покалывание в конечностях. Сеня с трудом поднялся на ноги и осмотрелся.

За четверть века места изменяются до неузнаваемости. Справа от коттеджа стоял покосившейся дом, на заднем дворе которого росла малина. Сеня вспомнил, как мальчишками они тайком паслись в чужом малиннике. Слева зеленела нежными майскими листочками молодая берёзовая роща. Видимо, здесь прежде и было их футбольное поле. Только на месте избы, в которой они тогда провели лето, как раз и стоял чей-то коттедж. Исчезновение футбольного поля огорчило Сеню. У него внезапно возникло острое желание погонять мяч.

— Это деревня Смолево? — обратился Сеня, подняв голову, к очень пожилой женщине лет пятидесяти пяти, осторожно передвигающейся на стареньком обшарпанном флайке в метре от земли. Голос его вдруг неожиданно для него самого прозвучал звонко, по-мальчишески.

— Смолево, — подтвердила она, притормаживая, и опускаясь на землю. — А кто нужен-то, мальчик?

— Мальчик? — удивлённо переспросил Сеня ломким юношеским баском.

Женщина посмотрела на него, близоруко прищурившись, и поправилась:

— Извините, молодой человек.

— Тут рядом дачный посёлок должен быть. «Протон» называется, — уточнил Сеня уже нормальным собственным голосом.

— Нету такого, — озабоченно покачала головой женщина. — Коровино тут есть, Язвищи, Давыдово, а «Протона» нет, не слыхала даже.

Сеня сверил координаты. Что за чёрт! Выходило, что он очутился в сорока километрах от того места, куда намеревался попасть. Да та ли это деревня? Видно, с их установкой что-то неладно. Эх!

Сеня растерялся. Он позвонил по видеосоту Грише, сообщил о незадаче. Гриша снова пробежал глазами по карте и схватился за голову. Так и есть. Деревень с названием Смолево оказалось в этом районе две. В одной провели наши изобретатели летние каникулы однажды в счастливую пору детства. Там сейчас и бродит его брат Сеня. А в сорока километрах в стороне, возле другого Смолево терпит бедствие Мария Кузьминична, и напрасно ждут подкрепления офорики, вылетевшие ей на помощь.

И тут Гриша, борец за красоту и чистоту родного языка, замысловато и непристойно выругался. Благо, что в комнате, кроме него, никого не было. Потом он позвонил Денису и распорядился отправить вертолётчика за Сеней.

Володя с энтузиазмом принялся заводить своё аэротакси.

— Так, с вами, господа учёные, всё ясно, — проворчал Антон своим занудным голосом.

Слесарь-интеллектуал заглянул в лючок биосканиметра, потом вскинул на плечо сумку и отправился в сторону большой свалки, видневшейся вдалеке на склоне оврага.

Свалки, свалки… Десятилетия пролетают над планетой, меняется климат, меняется общественный строй, меняются этносы, а свалки как существовали, так и существуют. Но зато человек творческий и любознательный может отыскать там уникальные вещи.

Через некоторое время Антон вернулся с добычей. Из кармана кремовых брюк, ничуть не пострадавших от посещения столь неприглядного места, он достал какую-то штукенцию. С полчаса приблизительно, отвернувшись от всех, мастер молчаливо колдовал над своей находкой, пока она в его руках не превратилась в миниатюрный разъёмчик. Затем Антон подобно факиру извлёк из другого кармана что-то, похожее на крошечную электронную книжицу. Он ловко развернул её, и все увидели, что это — солнечная батарея.

Антон разложил её на траве, подсоединил через самодельный разъём к Биосканиметру. После ночной грозы весеннее солнце сияло ярко. Под его лучами батарея быстренько стала накапливать энергию и делиться ею с прибором. Всё сразу срослось. Биосканиметр заработал.

Счастливые офорики огласили лес победным боевым кличем и исполнили что-то вроде ритуальной пляски первобытных людей. Затем они уселись полукругом возле прибора и затихли.

Богдан молча крутил ручки поворота по азимуту и настраивал дальномер. На экране Биосканиметра возникали, сменяя друг друга, различные изображения. Это были биополя случайных, ничего не подозревавших прохожих, попавших в поле зрения прибора. Не было только знакомого штакетника Марии Кузьминичны.

Офорики всё с меньшей надеждой поглядывали на экран.

— А может быть, Марии Кузьминичны уже нет. — вдруг сказала Даша, и её губы задрожали.

— Есть! — воскликнул Богдан.

Действительно! Вот оно! Появилось-таки то самое пикообразное изображение! Пики и впадины, так напугавшие Дашу при включении прибора по дороге, правда, немного сгладились, смягчились, но это уже не был прежний, мартовский, унылый и скучный забор из штакетника. Что-то неуловимо новое появилось в нём. Значит, жива пропавшая и ожидает помощи.

Поисковая бригада не спала уже больше полутора суток. Но офорики не привыкли бросать товарищей в беде. Мгновенно слетела с них сонливость. Быстро собрались. Денис предложил мужчинам отправиться на поиски, а Даше остаться в аэротакси и подремать там во время полёта за Сеней. Антону эта идея крайне не понравилась, а Даша вообще расценила предложение Дениса как дискриминацию по половому признаку, первой надела на голову защитный шлем и оседлала свой изящный никелированный флайк.

Володя помахал рукой из кабины аэротакси, лопасти начали вращаться, и вскоре тарахтящий вертолёт скрылся за ближайшим леском.

На траве под кустиком осталась спрятанной непромокаемая сумка с остатками еды.

Спасатели взлетели и устремились в направлении, определённом прибором. Благодаря блестящим на солнце шлемам четвёрку флайкеров, летящих над землёй, можно было принять за неопознанные космические объекты.

Через пару минут офорики приземлились в небольшом дачном посёлке перед красивой дачей очень старой постройки. Для проверки включили прибор. Что за напасть? Биополе Марии Кузьминичны исчезло. Начали вращать по азимуту и снова нашли, но только изображение быстро перемещалось куда-то к краю экрана, бледнело, а вскоре и вовсе пропало. Источник поля скрылся в восточном направлении. Именно оттуда и донёсся звук удаляющегося автомобиля.

— Увезли! — ахнула Даша.

К вопросу о пользе телепортации

Но вернёмся к первому в истории человечества испытателю телепортации на дальние расстояния.

И так, чьи-то шаги послышались на лестнице.

Заскрипели верхние ступеньки, и кто-то взялся за ручку двери. Дверь бесшумно отворилась, пахнуло свежезаваренным кофе, и вошёл Сергей с овальным подносом, на котором стояли две маленькие старинные кофейные чашечки, совершенно удивительные, Ленинградского ещё фарфора, розовая и зелёная, и вовсе уже антикварный молочник с надписью «Крепи колхоз» и изображением женщины в красной косынке.

— Доброе утро, — улыбнулся Сергей и поставил поднос на тумбочку перед кроватью, а сам сел рядом на пол, устланный ковром, и снизу вверх заглянул ей в глаза. — Почему опять такое испуганное лицо? Что-нибудь приснилось?

Над чашечками вился нежный белый дымок испаряющегося кофе.

Сердце Маши снова наполнилось ликованием. Нет, конечно же, это не сон, не фантом, не другая реальность! Всё происходит в действительности!

Не спеша, выпили по чашечке, наслаждаясь чудесным его вкусом и ароматом, и снова потянулись друг к другу, словно навёрстывая упущенные годы. Только к середине дня Сергей вдруг вспомнил, что он ещё не показал Маше свой сад.

Они спустились вниз и распахнули дверь террасы. Солнце стояло уже высоко. Потеплело. От ночной грозы не осталось и следа. На крылечке стояло ведро, в котором плавали полдюжины плотвичек и несколько окуней. Ведро прижимало к земле записку.

«Ребята, к сожалению, я вынужден срочно вернуться в город по неотложным делам. Это мой улов. Распорядитесь им по своему усмотрению. Павел».

— Всё же у тебя необыкновенный друг, — снова восхитилась Маша.

— У меня всё необыкновенное, — подтвердил Сергей, обняв её сзади и поцеловав в макушку. — А сейчас мы будем готовить необыкновенную уху.

— Я не умею, — призналась Маша. — Тебе ничего и не надо уметь, — успокоил её Сергей. — Сегодня я всё сделаю сам. А ты гуляй по саду и наслаждайся жизнью. А потом мы сядем за стол под соснами, и я угощу тебя ухой. — И он начал растапливать маленькую чугунную печку.

Маша с интересом рассматривала дом. Он был настоящий, деревянный, рубленный, увитый ещё не распустившейся виноградной лозой, которая тянулась по стене до самой красной крыши.

— Скажи, а где мы находимся? — спросила она вдруг. — Вчера я так быстро перемещалась в пространстве, что не успела запомнить дорогу.

— Сороковой километр Ново-Егорьевского шоссе. Рядом платформа «Светлая».

— Так не бывает, — покачала головой Маша. — А знаешь, где у меня дача? Ни за что не догадаешься. Совсем рядом: в «Протоне».

— Что я слышу?! Ты живёшь в притоне?! — притворно ужаснулся Сергей. — Я так и думал! Машка! Я же всегда говорил тебе, что надо быть осмотрительнее.

— Нет, ты всё же неисправим, — засмеялась Маша. — Подумай лучше, сколько лет мы жили по соседству, нас разделяла только железная дорога. И мы с тобой ни разу, ну вот совсем ни разу не встретились. И, может быть, никогда бы и не встретились, если бы не телепортация.

— Но встретились же. А я… да, я неисправим. И с этим ничего не поделаешь. Ты даже не пытайся меня исправить. Машка, а почему тебя раньше не телепортировали?

Маша не ответила, погрузившись в свои мысли.

— Мне очень нравится твой дом под красной крышей. Осенью, наверное, тоже красиво, когда краснеют виноградные листья.

— Так в чём дело? Оставайся здесь навсегда, — тихо и просто сказал Сергей.

— Я подумаю, — ответила Маша.

— Подумай, только, пожалуйста, не очень долго.

А потом они ели уху, которая действительно получилась гениально: золотистая и ароматная. И сосны золотились в солнечных лучах. И весь мир вокруг был прозрачным и прекрасным, как в юности. Пахло просыпающейся землей. От искусственного водоёма доносился громкий весенний лягушачий хор. Он казался Маше чарующей музыкой.

После обеда Сергей сказал, что им надо срочно поехать и купить Маше новую одежду, раз у неё всё пропало при телепортации. И они покатили по извилистой живописной дороге в загородный Дом Моды, где Сергей выбрал для Маши умопомрачительные вещи.

Симпатичные продавщицы все, как одна, пристально разглядывали странную парочку: высокого интересного блондина под руку с немного смущённой женщиной, одетой в мужские спортивные брюки и толстый свитер до колен.

Снимая для неё по требованию мужчины с вешалок всё самое лучшее и дорогое, они улыбались и, заворачивая покупки, желали счастья.

Сначала Маша думала, что добрые пожелания произносятся ими по долгу службы. Но вдруг поняла, что улыбки были искренними. Просто они с Сергеем олицетворяли возможность исполнения несбывшихся желаний.

Вернувшись, Маша и Сергей почувствовали, что ужасно соскучились друг по другу, снова поднялись в капитанскую каюту и пробыли там, пока за окнами не начало смеркаться. Потом, в сумерках они сидели на крылечке, прислонясь друг к друг, и смотрели, как бегут вдали жёлтые огоньки электричек.

Офорики, кажется, доигрались

А пока наши влюблённые, отражаясь в бесчисленных зеркалах, опустошали Дом Моды, бригада спасателей, облетела с приборчиком все окрестности «Протона» и вернулась ни с чем.

Опечаленные сидели они около Биосканиметра и уже не питали никаких надежд на благополучный исход поисков. Только Богдан продолжал упорно крутить ручки своего прибора. Но детище его что-то снова закапризничало, забарахлило.

И вдруг на экране начало твориться нечто невообразимое. Богдан впился взглядом в изображение более чем странного биополя. Тревожное чувство охватило и офориков. Они теснее сплотились вокруг Богдана, ожидая, что он скажет. Наконец, будущий нобелевский лауреат оторвал взгляд от экрана, посмотрел на друзей и глухо произнёс:

— Это не человеческое биополе.

— Пришельцы? — ахнула Даша.

— Может быть, может быть… У Homo sapiens совершенно другая форма сигнала.

Денис тоже внимательно разглядывал изображение. Потом он задумался вслух:

— Нельзя полностью исключить версию похищения Марии Кузьминичны инопланетянами. О таких случаях в последнее время опять стали много писать. Чёрт его знает, что там творится в этих телепортационных каналах.

— А вдруг это реинкарнация Марии Кузьминичны в какое-нибудь другое существо? — предположила фантазёрка Даша.

Между тем, изображение становилось всё чётче и ярче. На его фоне стали заметны и ещё два биополя. Но эти, похоже, всё-таки принадлежали одному из подвидов Homo sapiens. Интересное кино.

Раздался нарастающий шум. Впрочем, донёсся он не из прибора, а со стороны садоводческого товарищества, и ещё через минуту из-за угла крайней дачки стремительно выскочила огромная овчарка. Она увлекала за собой пожилого капитана в синем форменном кителе, крепко держащего поводок. Капитан раскраснелся, по лицу струился пот. Свободной рукой он придерживал на голове фуражку. Следом за ними бежал второй полиционер, помоложе, с папкой документов подмышкой. Мчались они прямиком в сторону компании спасателей. Прибор зашкалило.

Подбежав, оперативники остановились и отдышались. Затем Пилипенко вытащил из папки бумажку с описанием внешности утренних визитёров и протянул её товарищу. Седых внимательно сличил словесные портреты с личностями, расположившимися вокруг костра, особенно долго задержавшись взглядом на Даше, и радостно воскликнул:

— Вот те на! Вся компания в сборе! Приятная неожиданность. Попрошу предъявить документы. Так-так-так. И чем же мы тут занимаемся?

— Пикничок, — лениво отозвался Антон.

Но капитан Седых был не из тех, кого легко провести.

— А с вами, молодой человек, мы отдельно побеседуем, — сказал он с тихой угрозой.

Джильда отрывисто гавкнула.

Пожилого капитана почему-то раздражала белоснежная рубашка и начищенная обувь наглеца. Сам он изрядно изгваздался, пробежав по мокрой траве и дороге, раскисшей после дождя.

Даша, чтобы разрядить начавшую, было, накаляться обстановку, пригласила блюстителей порядка к столу. Немного помявшись, они приняли приглашение. Когда первый голод был утолён, проницательный Седых сказал, прищурившись:

— Однако на вашем пикничке кое-кого не хватает, — он вынул из кармана фотографию Марии Кузьминичны и с усмешкой показал её офорикам.

Спасателей охватило смятение. Им нечего было сказать дотошному сыщику. Не рассказывать же, в самом деле, про злополучный день рождения, про телепортал и про нечаянное исчезновение именинницы. Всё равно никто не поверит. Попытались ограничиться полуправдой.

— Мы как раз и прилетели сюда, чтобы разыскать Марию Кузьминичну. Это наша сотрудница, — сказал Денис.

— Сотрудница, которая, как я понимаю, уже почти целые сутки едет с работы на дачу, — снова прищурился оперативник.

— На дорогах пробки. Плохо работает автоинспекция, — заметил Антон.

Ему почему-то хотелось позлить оперативника.

Седых пропустил замечание Антона мимо ушей и продолжил:

— Итак, она всё едет и едет на дачу, а вы её тут всё ищете и ищете. Пикничок заодно организовали. Молодцы! Ничего не скажешь. Так что, будем продолжать сочинять сказки? Или честно всё расскажем?

Денис старался держаться ровно и миролюбиво:

— Да, она не доехала, и мы беспокоимся. С ней могло что-то случиться.

— А не случилось ли с ней что-нибудь там, на работе? — вкрадчиво поинтересовался капитан Седых, подняв бровь. — А сюда вы приехали, чтобы, значит, концы в воду? — И он забарабанил пальцами по папке с документами.

Пилипенко восхитился проницательностью своего коллеги.

— Может быть, осмотрим кусты, — шепнул он.

Седых сделал ему жест рукой, мол, погоди, всему своё время. Он выдержал паузу, наблюдая за реакцией молодёжи.

— Вы нас подозреваете? — спросила Даша дрогнувшим голосом.

Седых не ответил. Он переводил взгляд с одного на другого и выжидающе молчал.

— Ну, это просто чушь какая-то, — воскликнул Денис.

— Чушь не чушь, а алиби-то у вас нет, — усмехнулся капитан.

Офорики растерялись. Один только Богдан, не участвовал в общем разговоре, а продолжал увлечённо крутить ручки Биосканиметра. Полиционеры тихо посовещались, и Пилипенко отправился осматривать кусты.

— Труп ищет, — громко прокомментировал его уход Антон, шлифуя пилочкой ногти.

«Дешёвый пижон, — мысленно обозвал его Седых. — Ладно, поговори, поговори у меня ещё».

— Кстати, что это у вас за свёрточек? — неожиданно повернулся он к Даше.

— Это одежда Марии Кузьминичны, — ответила прямодушная Даша.

— Вот как? Она что же, извиняюсь, нагишом на дачу уехала? — ехидно спроси сыщик. — Что-то у вас, девушка, концы с концами не сходятся.

Даша растерялась и покраснела.

— Дайте-ка сюда, — потребовал Седых. Он взял из её рук свёрток и обнаружил в нём летний сарафанчик. — Пилипенко! — окликнул он младшеготоварища. — Иди сюда. У нас тут вещдок нарисовался.

Кинолог сунул под нос собаке сарафанчик и скомандовал: «след». Умница Джильда рванулась, но не к кустам, а в сторону железной дороги.

— Возьми у подозреваемых подписку о невыезде из страны, — успел крикнуть сыщик своему товарищу.

Увлекаемый Джильдой, он, спотыкаясь и поскальзываясь, помчался по мокрому полю. Пилипенко, выполнив поручение, бросился вдогонку.

Уже к вечеру вертолётчик, наконец, доставил Сеню. Нахохлившиеся офорики грелись у костерка, разведённого Денисом, подъедали приготовленное Дашей угощение и время от времени уже почти равнодушно поглядывали на экран. Сеня с жадностью посмотрел на остатки еды, и Даша поспешила сделать ему несколько больших аппетитных бутербродов.

— Что так долго? — строго спросил Денис.

Сеня ответил, только прожевав и проглотив последний кусок:

— Вертолёта ждал.

Аэротаксист немного смутился. Он выглядел сытым и умиротворённым:

— Да там до Кривандино рукой подать было. Я ненадолго заглянул. Девушка у меня там знакомая. Настя…

Ну что ты с ним будешь делать?

Но тут случилось такое, что про Володины похождения сразу забыли. Словно возникнув из воздуха, вдруг появился Гриша. Ему удалось переналадить установку и самотелепортироваться. Конечно же он горел желанием скорей подключиться к поискам.

— А нас тут уже в преступники записали, — наперебой начали рассказывать офорики и поведали трагикомическую историю их встречи с блюстителями законности.

Гриша в свою очередь рассказал, как он хулиганским образом телепортировал полиционеров, и показал всё это в лицах, чем чрезвычайно развеселил всю приунывшую, было, компанию. Представляя себе эту картину, Даша хохотала до слёз. Денис, тот вообще умел смеяться громко и заразительно. Взрывы смеха снова и снова доносились от угасающего костерка, возле которого коротали время офорики.

Даже вечно брюзжащий Антон и тот криво ухмыльнулся и пошутил:

— То-то я заметил, что у сыщиков с головкой не всё в порядке. Наверно, при телепортации ударились.

После этих слов все вдруг вспомнили про Марию Кузьминичну. Что-то сейчас творится в её голове? Ведь и у неё могли возникнуть серьёзные проблемы, связанные с телепортацией. Веселье быстро сошло на нет.

Между тем, Николай Николаевич снова вышел на связь со своей командой.

— Поставьте Биосканиметр в автоматический режим, и пусть кто-нибудь один дежурит. Всем остальным спать, — распорядился начальник. — А то от вас толку не будет. Первым дежурить взялся вновь прибывший Гриша. Сеня, конечно же, составил ему компанию.

Эксперимет закончился неудачей

На следующее утро Маша вдруг заспешила домой.

— Я хочу завтра вечером пригласить тебя в гости. Придёшь? Я испеку твой любимый торт. Ты помнишь торт деда Митяя?

Сергей кивнул и улыбнулся одними глазами.

— И ещё я познакомлю тебя с офориками, — пообещала Маша.

— Кто такие? — строго спросил Сергей.

— О! Это замечательные люди. Сам увидишь.

Час спустя машина Сергея уже увозила Машу в город.

А может быть, всё это ей только снилось.

Капитан Седых и капитан Пилипенко снова опоздали. Всю ночь бегали они зигзагами между двумя дачными посёлками. Собака то теряла след и начинала кружиться на месте, то снова находила его и опять теряла.

Запыхавшиеся, оказались они утром следующего дня возле дачи старинной постройки. Видно было, что её только что покинули люди. Джильда обнюхала совсем свежие отпечатки шин, крутым изгибом врезавшиеся в песок. Бросилась, было, догонять уехавших, но уже в конце переулка окончательно потеряла след, и остановилась, виновато и растерянно гавкнув.

В это же самое время, потягиваясь, вышел из аэротакси Богдан. Он увидел, как возле включённого прибора дремлют Сеня и Гриша, прислонившись друг к другу головами. Богдан привычно взглянул на своё детище. На экране Биосканиметра чётко, как никогда, красовалось знакомое пикообразное биополе. Богдан кинулся к прибору, на ходу будя спящих, и принялся крутить рукоятки. Изображение медленно поползло по экрану, бледнея и исчезая, как и в прошлый раз. На этот раз источник биополя перемещался в сторону города, на запад.

В спешке бросились к вертолёту. Володя завёл двигатель. Загрузились. Начали преследование, но на борту прибор работал нестабильно. Изображение сначала появилось несколько раз, но на него наслоилось столько помех, что даже будущий нобелевский лауреат ничего не смог поделать. И вскоре долгожданный электромагнитный портрет окончательно пропал.

Николай Николаевич, постоянно находящийся на связи, распорядился прекратить эксперимент и всецело положиться на спецслужбы, которые уже вторые сутки занимаются розыском Марии Кузьминичны.

Последствия телепортации

Прошла ровно неделя с тех пор, как начались все эти события. В понедельник утром 17-го мая офорики собрались на работе. Не было только Марии Кузьминичны. Все находились в подавленном настроении. Снова прибыл сотрудник уголовного розыска для очередного снятия показаний. На этот раз им оказался сам шеф, рослый широкоплечий майор с проницательным взглядом и располагающим к себе лицом.

Пока майор располагался за столом со своими бумагами, Николай Николаевич, протирая очки, беседовал со своим маленьким коллективом.

— Вот такие дела, ребята, — сокрушённо говорил он сидящим перед ним подчинённым. — Мы совершаем поступки, желая сделать доброе дело, но никогда не знаем, какими последствиям обернутся наши с вами действия. А ведь мы — футурологи-практики. В отличие от футурологов-теоретиков не прогнозируем, а моделируем будущее. Казалось бы, обязаны досконально просчитать и учесть все привходящие факторы. А не просчитали. А не додумали. И прокололись. Впрочем, жизнь показывает, что и невозможно всё просчитать.

— Что же, по-вашему лучше вообще ничего не делать? — задиристо спросил Гриша.

— Отнюдь. Ничего не делать — это тоже поступок. Совестливый человек будет мучиться и оттого, что он мог что-то сделать, но не сделал.

— Так как же тогда быть? — спросил Денис.

— И вообще быть или не быть, — тихо пробурчал себе под нос слесарь-интеллектуал.

— Ой! — вскрикнула вдруг Даша, которая сидела лицом к двери.

Все подумали, что её вдруг начали мучить какие-то одной ей ведомые угрызения совести, но потом обернулись и посмотрели по направлению её взгляда.

В дверях стояла женщина. Глаза её сияли молодым блеском. Она улыбалась чему-то своему. Она была красива. На ней был новый изящный плащ, который её очень стройнил, и туфли на высоких каблуках. Причёска её удивительно шла ей. Женщина выглядела абсолютно счастливой. Ошеломлённые офорики разглядывали её с немым восхищением.

Маше было приятно восторженное внимание коллег. От улыбки вокруг её глаз разбежались приветливые лучики небольших морщинок. Она с непринуждённой грацией скинула плащик и повесила его в шкаф, а потом лёгкой походкой прошла к своему рабочему месту.

— Всем привет, — сказала она. — С меня причитается.

Офорики повскакивали со своих мест и радостно окружили вошедшую.

— Я вижу, что вы чем-то удивлены, — лукаво заметила Маша. — У нас что-то случилось? Да, кстати, сегодня после работы приглашаю всех в гости. Будет, конечно же, торт деда Митяя и шампанское.

— А повод? — спросил кто-то.

— Есть и повод, — загадочно улыбнулась Маша. — Но об этом вы узнаете вечером, а пока что займёмся своими делами.

Майор уголовного розыска за свою жизнь раскрыл немало преступлений и ещё больше предотвратил. Он сразу понял, что криминала здесь нет, однако разработки, ведущиеся в отделе футурологических опытов, представляют несомненный интерес для ведомства, в котором он служил. Выполнив обязательные формальности, он проверил у вновь прибывшей документы, подписал у Николая Николаевича какой-то протокол и покинул помещение.

Офорикам не терпелось узнать, что же всё-таки произошло с их коллегой после её исчезновения из лабораторной комнаты, но Маша отмалчивалась и на расспросы только отвечала: потом, потом, вечером… Николай Николаевич поручил всем участникам событий сообща написать отчёт об объективных и субъективных аспектах телепортации. Этим все и занялись.

Создатели научной и технической базы эксперимента дали описание устройства и алгоритм программы. Все, кто, так или иначе, подвергся телепортации, поделились своими ощущениями. В конце дня Маша отправилась к начальнику с кратким отчётом, плодом совместного труда их коллектива.

Но дверь из комнаты в коридор почему-то не открывалась. Маша повертела ручку и налегла на дверь: кто-то сильно напирал снаружи. Из коридора доносились взволнованные голоса.

Маша снова налегла на дверь плечом и, сумев, наконец, преодолеть сопротивление, пробилась в коридор, где толпились взбудораженные женщины. В суете на неё не обратили внимания. Она удивилась немного, протиснулась сквозь толпу и прошла к кабинету Николая Николаевича. Начальник с нетерпением ждал отчёта и тут же с головой углубился в него, вникая в хронологию событий. Время от времени он задавал вопросы. Просидели они больше часа. Николай Николаевич попросил уточнить в отчёте кое-какие моменты и вернул его на доработку.

Маша двинулась обратно и с удивлением обнаружила, что толпа женщин около дверей значительно увеличилась. Попыталась снова протиснуться между разгорячёнными телами, но не тут-то было. Кто-то преградил ей дорогу и, раскинув в стороны руки, потребовал назвать свой номер.

«Мы с утра стоим, у нас список, а она видите, только подошла и уже хочет вперёд пролезть! Не пускайте её!».

— Да что же здесь происходит, в конце концов? — громко спросила Маша, пытаясь перекричать взволнованные голоса. — Пропустите, я тут работаю!

Женщины обернулись, на мгновение притихли, отступили даже на полшага и стали пристально разглядывать Машу с головы до ног. По толпе прошёл тихий вздох, похожий на стон. Потом все заговорили разом:

— Мы на омоложение, — раздался чей-то хриплый прокуренный голос.

— Кто у вас там занимается телепортацией в молодость? — скороговоркой поинтересовался совсем юный звонкий голосок.

— Вот здесь у нас список, очерёдность, — деловито изрекла солидная дама из профкома.

— Два списка, — протянулась над головами чья-то рука со смятой бумажкой.

Тогда Маша, наконец, всё поняла, дружелюбно улыбнулась собравшимся и сказала:

— Дорогие мои! Оставьте себе ваши списки. К сожалению, никакая машина времени, никакая телепортация не способны вернуть нам наши ушедшие годы. А то, что произошло со мной, скорее всего можно назвать чудом. Конечно же, мы с вами все занимаемся наукой и в чудеса не верим. Но если такое случилось со мной, то в принципе может случиться и с любым. И вообще жизнь показывает, что самые невозможные, казалось бы, вещи происходят чаще, чем их можно было бы ожидать. Это какой-то удивительный, ещё не открытый закон природы. Поэтому не надо падать духом.

И, наконец, я просто уверена, что того, кто любит всем сердцем, чудо не обойдёт стороной.

Вечером все офорики собрались в квартире Маши.

— Знакомьтесь, Сергей, — представила она коллегам высокого блондина с худощавым лицом мягкой бородкой. Он оказался приветливым и дружелюбным. Помог Маше рассадить гостей, быстро со всеми сошёлся и сразу запомнил Машиных друзей по именам, что всегда бывает приятно.

С энтузиазмом принялись за «торт деда Митяя». Потом Сергей играл на гитаре и спел несколько песен собственного сочинения. К концу вечера всем уже казалось, что они знают друг друга всю жизнь.

Маша разливала чай, снова и снова рассказывая друзьям о своих приключениях.

— А вообще-то, милые мои товарищи, — пошутила она, закончив рассказ, — недоработочка у вас опять получилась. Телепортал-то меня только до половины пути подбросил, а дальше снова пришлось на попутке добираться. Никак не получается у нас решить транспортную проблему.

— Друзья, — сказал Сергей, вдруг сделавшись серьёзным, — и у меня к вам тоже есть претензии.

— Какие? — удивились офорики.

— Где же вы раньше-то были? Почему так затянули с изобретением телепортации?

Гриша усмехнулся:

— Я бы сказал, что это вы, мягко говоря, несколько затянули с выяснением своих отношений. А что касается телепортала, то он полностью оправдал наши ожидания, программа работает точно и безошибочно. Однако, обнаружилось, что в процессе телепортации возможно некоторое искривление траектории под воздействием посторонних мыслей в мозгу испытуемого.

Гриша повернулся к «испытуемой».

— Ведь что интересно: в Вашем мозгу видимо постоянно присутствовала мысль о своей первой любви. В момент телепортации она-то и отклонила вектор энцефалополя. Короче говоря, всё наслоилось одно на другое: Ваше желание попасть на дачу, и Ваша мечта всегда быть рядом с Сергеем. Вот и получилось, что его машина, которая как раз в момент телепортации оказалась на Вашем пути, увлекла Вас за собой. Кстати, произойди всё это минутой раньше или минутой позже, вы могли бы снова разминуться во времени и пространстве и, может быть, уже навсегда.

— Ты забыл ещё сказать об одной метаморфозе, которая происходит во время перемещения в пространстве, — добавил Сеня. — На какое-то время внешность испытуемого приобретает черты того, кем он себя представляет в момент телепортации. Строго говоря, испытуемый, временно становится тем, кем он себя ощущает. И чем ярче его фантазия, тем дольше сохраняется перевоплощение. В принципе оно может сохраниться навсегда.

— Это всё — лирика, — пряча улыбку, нравоучительно сказал Николай Николаевич. — Самое главное — то, что дегравитатор заработал, как надо. Придаст ему теперь Дашенька надлежащий вид, и хоть сразу на выставку. И тогда мы будем гладить себя по брюшку, а конкуренты — посыпать голову пеплом.

— Самое главное, что всё хорошо закончилось, — мягко подвела итог Даша.

А Сеня задумался:

— Вот Гриша сейчас всё разложил по полочкам. И вроде бы правильно, логично. Только скучно. А может быть, это просто судьба взяла и вмешалась. Ведь мы никогда не знаем, что она нам преподнесёт. На этот раз она просто взяла и восстановила справедливость.

И с ним все согласились.

И стреляли бутылки с пенистым шампанским; и офорики поздравляли Машу и Сергея, желали им счастья, и уплетали восхитительный торт деда Митяя, и никто даже не подозревал, что совсем скоро их неразлучному коллективу предстояло распасться.

Эпилог

Спустя всего три месяца Даша вышла замуж, но не за Сеню, и не за Антона и даже не за Богдана из отдела биофихимистики, а за Дениса, который, как оказалось, во время своей работы над диссертацией тоже тайно вздыхал по ней.

Вскоре после свадьбы молодые получили предложение, от которого невозможно было отказаться: формировалась новая команда для отправки на Марс. Денис и Даша были приняты в состав экспедиции и на три года покинули Землю.

Транскосмический корабль «Арес-24» доставил их на исследовательскую станцию как раз к началу марсианской весны, когда на поверхности красной планеты «расцветают» гейзеры. Денис и Даша сразу же были мобилизованы вместе со всеми сотрудниками станции на сбор биологического материала гидротермальной системы Марса.

Огромный интерес представляли для биохимиков микроорганизмы группы Archaea, способные существовать в экстремальных условиях. На эти метаногены возлагались большие надежды по синтезу лекарственных препаратов нового поколения в условиях Марсианской гравитации.

Однако при сборе проб в собранном материале обнаружился ещё неизвестный науке вирус, и на Марсианской станции началась эпидемия. Переболел весь состав экспедиции, особенно тяжело перенесли заболевание вновь прибывшие «новички». Жизнь Даши целую неделю висела на волоске. Денис, сам больной, неотлучно сидел у её постели и держал её за руку.

Но что удивительно, переболевшие в особо тяжёлой форме после выздоровления приобрели мощный иммунитет к огромному количеству болезней.

За время работы на Марсе дважды получали Денис и Даша короткий отпуск, и им удалось побывать на Фобосе и Деймосе. После посещения спутников Марса Даша написала ряд научных статей, которые проиллюстрировала собственными уникальными фотографиями кратеров Фобоса и поразительными по красоте картинами восхода и заката на Деймосе. Желающие могут ознакомиться с этими статьями. Они опубликованы в журнале «Вестник Марсианской космотории».

Но часто Марсианскими вечерами, когда всходила над горизонтом голубая звезда, внезапная печаль и тревога охватывала бесстрашных исследователей. Через миллионы и миллионы километров сквозь чёрную пустоту тянулась живая нить, неразрывно связывающая их с этим небесным светилом.

Пока молодожёны ради блага человечества осваивали красную планету и её окрестности, на Земле у них появилась дочь. Зачали они ребёнка перед своей длительной командировкой, а произвела её на свет и вскормила суррогатная кибермама. В духовном же развитии девочки активно участвовали её родные бабушки и дедушки. С родителями малютка общалась через экран монитора. Даша и Денис впервые обняли свою дочку только, когда ей уже шёл третий годик.

Антон после замужества Даши замкнулся в себе. Но золотые его руки не потеряли мастерства, и он всегда был востребован на работе. Только никогда больше не пытался он казаться милым и остроумным. А потом он и вовсе исчез из поля зрения. Говорят, что он всё бросил и неожиданно отбыл в Америку. По слухам его и там очень высоко ценят.

Гриша получил отдел, а вскоре отдел предложили и Сене. Братья впервые в жизни разъехались по разным комнатам и даже этажам, но сложные вопросы продолжали решать вместе.

Маша тоже вышла замуж, и у них с Сергеем родился сын. Маша также воспользовалась услугами кибермамы, как это стало принято в последнее время. Рожать детей естественным способом уже считалось немного неприличным. На некоторое время ей даже пришлось оставить работу, потому что очень хотелось проводить как можно больше времени со своим единственным и поздним ребёнком. Но она была вполне счастлива.

Николай Николаевич, хотя и перевалило ему уже далеко за восемьдесят, на заслуженный отдых не ушёл, так как относился к тому типу людей, которые на пенсию не уходят никогда. Он набрал себе новых сотрудников, молодых, энергичных, увлечённых, поставил перед ними новые задачи, и вместе они принялись за их решение.

А телепортация со временем стала заурядным явлением, сильно облегчающим жизнь, но уже никого не удивляющим. Правда, никому она не вернула ушедшей молодости.

Но и без этого двадцать первый век принёс множество удивительных научных открытий.

И сейчас в преддверии двадцать второго века учёные уже стоят на пороге открытия теории Чуда. Пока это ещё гипотеза, но она уже имеет многочисленные подтверждения на практике. Основной постулат её гласит: «В жизни каждого человека события, вероятность которых ничтожна, происходят на несколько порядков чаще, чем это следует из теории вероятностей, закона больших чисел и математической статистики».

Группа исследователей, изучающих этот феномен, дала ему название «гипотеза МК» без расшифровки аббревиатуры. Чаще всего её называют «гипотеза многофакторной казуальности».

Но у нашего первопроходца телепортационных туннелей Марии Кузьминичны, конечно, есть собственное мнение на этот счёт и собственное, более правильное толкование букв МК, ведь это именно ОНА впервые сформулировала: «Того, кто любит всем сердцем, чудо не обойдёт стороной».

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Окончила Московский авиационно-технологический институт. Работает в Москве в космической отрасли — в Институте космических исследований РАН, ведущий конструктор. В 2006 году вышла в свет книга «Сказка о названых братьях…».

⠀⠀ ⠀⠀

Виктор Ларин Феномен

— Дорогой, мне больно это тебе говорить…

— Ни слова больше, дорогая! Все уже сказал за тебя частный детектив. Кстати, этот парень превосходный фотограф. Вот, прислал мне счет, хочешь, посмотреть?

— О.

— Ничего страшного. А, снимки? Полагаю, в рамках благопристойности. Если это послужит некоторым утешением, сознаюсь, что мне ужасно жаль. Ведь и я тебе тогда солгал: не было никакой поездки к деловому партнеру… Ты понимаешь, что я хочу сказать!

— О да! Правда рвется из нас наружу вопреки разуму… Боже мой! Что с нами!

Так началось у многих странное психическое расстройство, длившееся целые полгода. Это было хуже всякого умопомешательства. Люди были в совершенной растерянности. Никто не знал, куда спрятать затаенные мысли. Язык так и рвался на свободу, что, разумеется, к хорошему не приводило. У дверей адвокатских контор выстраивались очереди: эпидемия разводов захлестнула цивилизованные страны. (В странах, менее цивилизованных, вопрос решался побитием камнями, либо кастрацией — зависело от пола изменщика и сложившихся традиций.)

Интернет подхватил новость первым; лишь спустя некоторое время телезрители и читатели газет на обоих полушариях были официально оповещены о действительном значении этого необычного Феномена. «Будьте осторожны со словами!» — такие заставки появились на экранах, полностью вытеснив сюжеты о стиральных порошках и радикальных средствах от недугов. Пешеходы на тротуарах теперь старались обходить стороной высотные здания рекламных агентств, чтобы не быть покалеченными падающими из окон телами. Когда вслед за заходом солнца в городах наступала ночь, на улицах появлялись какие-то люди, старательно прячущие лицо. Оглядевшись вокруг — не видит ли кто? — они карабкались по стенам домов с ножом в зубах. Бедняги подвергали себя опасности сорваться вниз, когда в безумном неистовстве полосовали красочные полотнища. Это внезапное пробуждение совести не вызывало восторга у уборщиков улиц. Не Бог весть какое счастье, очищать по утрам тротуары от обломков рекламных щитов.

— Всем на пол! Это налет! — кричали дюжие парни в масках, врываясь в торговые залы магазинов. Товары — банки, косметика, подгузники — все летело в большие брезентовые мешки. Мешки тотчас вытаскивали наружу и бросали в кузов мусоровоза. «Фуфло! Красивые этикетки, рассчитанные на дураков! — внушали насмерть перепуганным покупателям парни, размахивая дубинками. — Вы тут все болваны, глупые пескари, клюнувшие на приманку! Хозяин так и велел передать!»

Владелец антикварного салона сидел в своем кабинете, отодвинув в сторону калькулятор: его убытки были уже подсчитаны. В бутылке еще оставалось немного виски, — последнего средства, которое помогало ему сохранять некоторое присутствие духа. Весь день он диктовал своему белому от ужаса секретарю письма, начинавшиеся стандартной фразой «Милостивый государь, я мошенник», и затем тотчас же подписывал очередной чек. Ему казалось, что его рукой водит неподвластная ему сила. «Неизвестный Сезанн! «Ранний» Ван-Гог — это придумать же… — бормотал он, засовывая чек в конверт. — Боже мой, это конец! Я разорен! Что бы сделать? Мой эксперт по картинам постимпрессионистов, подписывавший бумаги, подтверждающие их «подлинность», кажется, выход нашел! Но это так неэстетично — висеть на подтяжках с вывалившимся языком. Спущусь-ка в гараж… На автострадах осталось еще немало столбов от рекламных щитов. Да, пожалуй, это стоящая мысль!»

В большинстве мировых столиц ночи напролет не гас свет в окнах правительственных зданий. «Все заседают!» — восклицали толпившиеся на площадях люди. Какой-то подвыпивший гражданин, поглядев на огни, бормотал в виде самоутешения: «Не мешало бы им высидеть Закон, запрещающий болтать правду, — ведь тоже, наверное, люди женатые. Впрочем, все равно: язык себе не отрежешь. А домой идти, однако, надо».

Хонист Бой, кандидат от оппозиции, встав рано, чтобы подготовиться к предвыборному выступлению, ухмыльнулся, когда через окно своей штаб-квартиры увидел все еще желтевшие огни за стеклами Большого Дома. «Сидите? Ну, ну! Недолго вам осталось сидеть, — говорил он, массируя руками лицо. — Скоро я стану Президентом Державы. И тогда почищу вашу авгиеву конюшню. Уж будьте покойны!»

Он повернулся к большому зеркалу на стене и ободрительно улыбнулся своему отражению.

— Дамы и господа! — заговорил он своим приятным баритоном. — Вы знаете мое имя^[5]. Это имя… имя… Что за черт? Ведь еще вечером зубрил, как тупой школяр.

В голове у него что-то щелкнуло.

Иначе он не мог это описать. Именно щелкнуло. Как будто кто-то нажал клавишу «мышки» и открыл требуемый документ. После мгновенной паузы Хонист Бой расхохотался.

— О! Ну и шутник мой родитель! Вы же знаете, как они сентиментальны, эти старые мафиози, для которых семья…

Настойчивый стук в дверь прервал экскурс в золотое детство Хониста Боя.

— Ну что еще? — неохотно откликнулся он.

— Открывай, Хони. Нам пора ехать. Пресса уже ждет.

Хонист Бой неохотно отпер дверь.

— Арчи, у меня нет желания куда-либо ехать! И вообще, я болен.

Пресс-секретарь жестко улыбнулся и, шагнув через порог, положил руку на плечо Хониста Боя.

— Ничего, Хони, я помогу тебе выздороветь.

Хонист Бой отступил, пропуская пресс-секретаря в комнату.

— Ты не поверишь, Арчи, но я говорю тебе правду, — уныло сказал он.

— В это действительно трудно поверить. Ты часом не напился? А то у меня есть таблетки…

— А от правды у тебя нет таблетки? — с надеждой спросил Хонист Бой.

Часом позже, лежа на кушетке в кабинете своего психоаналитика, он безуспешно пытался вспомнить, где и как подхватил заразу. (К слову сказать, именно Хонист Бой первым заговорил об инфекционной природе Феномена.) Когда пострадавший от правды политик очнулся от столбняка, в который был ввергнут неожиданностью и необычайностью случившегося, то первой его мыслью было: террористическая атака. Но тут он вспомнил карту из телевизионных новостей, дававшую вполне наглядное представление о масштабах предполагаемой «атаки», и его немного смутило, что такое вообще могло прийти ему, человеку здравомыслящему, в голову. «Вздор! Это сколько зараженных фанатиков надо было пораскидать по странам, чтобы провернуть такое! Наверняка дело рук вояк в белых халатах. Раззявы!..»

А в городах, где эпидемия правдолюбия свирепствовала особенно, воцарилась паника, словно перед концом света. Многие священники той или другой церкви закрывали свои храмы, осаждаемые многотысячными толпами ополоумевших людей; все рвались исповедаться, даже те, кто никогда не верил в Бога. В конце концов, пришлось вмешаться стражам порядка. Камеры в полицейских участках были переполнены. Вперемешку там сидели и те, кого взяли за попытку таранить трамвайным рельсом двери церкви, и те, кто явился в полицию добровольно: неразоблаченные преступники, изнемогавшие от распиравших их признаний. Усталые охранники успокаивали их, как могли, дубинками.

Судопроизводство пришлось поставить на поток. Слишком много открылось дел. И служители Фемиды, верные своему долгу, работали не покладая рук, то есть судейского молотка. Странные это были сцены суда — всегда странно смотреть, как обвиняемый помогает обвинителю. Обычно бывает как раз наоборот. У законников в отношении этих необычных подсудимых, так охотно и так по детски непосредственно рассказывающих присяжным, каким образом престарелая тетушка сверзилась со ступенек, была не совсем чиста совесть. С одной стороны: явка с повинной. Обстоятельство, смягчающее наказание. Но вот вопрос: насколько добровольно явились с повинной эти типы? И были ли они вполне вменяемыми, когда свидетельствовали против себя? У судей потели головы под париками. Когда в одной из европейских стран Коллегия юристов обратилась с запросом в Департамент юстиции, оттуда пришел ответ: «Сошлитесь на прецеденты». Как видно, невменяемыми могут быть не только преступники!

Между тем экономика многих стран шла под откос. Упал во всем мире спрос на товары, и виновником этого были сами производители со своей антирекламой. Конкуренты в непринужденной беседе по телефону запросто выбалтовали друг другу финансовые и промышленные тайны, что никак не прибавляло им ума и не шло на пользу делу. Вдобавок, банки стали отказывать в кредитах предпринимателям, слишком нелестно отзывавшимся о собственном бизнесе. Воочию подтверждалась древняя истина: «Язык мой — враг мой»! Правительства стран были в растерянности. Газеты и телевидение непрестанно вещали о падении кабинета министров в том или другом государстве и развлекали публику кадрами драки в парламенте: депутаты, отчаянно лягаясь, лезли на трибуну, чтобы заявить на весь свет, каких недостойных мерзавецев избрал народ.

Впрочем, утверждать, что свихнулся весь мир — от Японии до Аляски, — было бы преувеличением. На Земле оставалось немало мест, которых Феномен не коснулся. Райские уголки под тропиком Козерога. Там жили счастливые люди, не знавшие лжи просто от природы. Если бы кто-нибудь спросил кучерявоголового эдемца, как часто он лжет, тот ни за что не ответил бы «никогда», потому что это действительно было бы ложью. А ложь — это нехорошо, можно и бамбуковой палкой по голове схлопотать. Бесхитростное лицемерие эдемцев сродни инстинкту самосохранения. Не потому ли Феномен их пощадил?

Пока вконец растерявшиеся ученые анатомировали и томографировали тела несчастных самоубийц, мир готовился к катастрофе. Как раз вышла в свет книга Хониста Боя под названием «Надпиливание опор на случай будущего демонтажа». (По совету своего доктора, Хонист Бой сменил трибуну оратора на письменный стол; его оружием теперь стало перо, более послушное, чем предательский язык.) «Черт побери! — восклицали люди, прочитавшие книжку. — Нас что, теперь колонизуют марсиане с щупальцами? Этого только не хватало!»

Забегая вперед, нужно сказать, что Хонист Бой буквально попал пальцем в небо. Но об этом он никогда не узнает.

Видимо, ученые не зря кромсали замороженные трупы. ВИРУС все-таки обнаружился! Собственно, даже не вирус, а некое субмолекулярное создание неизвестной природы, предположительно занесенное на Землю метеоритом. Чип. Во всяком случае, эта штука воздействовала на работу левого полушария головного мозга — полушария, отвечающего за речь. Так вот почему люди-левши, у которых в голове все перевернуто, не утрачивали счастливой способности лгать, в отличие от невезучих правшей.

Когда результаты изысканий были опубликованы, мир вздохнул с облегчением. Повсеместно создавались фонды. Задача облегчалась тем, что в силу сложившихся обстоятельств, спонсоры теперь уже могли доверить свои деньги на благое дело, не опасаясь мошенничества. На какое-то время измученный правдой мир затих в ожидании.

И вот — Благая Весть! Вакцина получена! Это произошло в одной из медицинских лабораторий какого-то заштатного городка в центре Европы. Надо сказать, что в ней работали отнюдь не нобелевские лауреаты, тем не менее, результат их поисков произвел потрясающий эффект. Первого человека, испытавшего на себе действие вакцины, потом еще не раз показывали по телевидению. С экранов он исчез лишь после того, как был посажен в тюрьму за подделку векселя.

Поначалу стоимость вакцины была баснословной, пока в дело не вмешались власти. Воистину драконовские антимонопольные законы возымели свое действие. Народ не должен страдать из-за алчности сметливых фармацевтов! Во многих странах в срочном порядке создавались специальные Службы Спасения (ССС), которые и занимались проведением тотальной вакцинации населения. Из-за загруженности полиции (в городах вновь вспыхнули бунты), дело передали в ведение армии, этой извечной «палочки-выручалочки». Солдаты в белых халатах, натянутых поверх хаки, особенно не церемонились, хватали на улицах прохожих и приказывали оголить плечо; если на плече гражданина отсутствовал чернильный оттиск «вакцинирован», доставали из ранца армейский шприц-тюбик. Во многих аэропортах можно было увидеть молодых людей с огромными рюкзаками, набитыми упаковками ампул и шприцов, — волонтеры, они отправлялись оказывать помощь жителям менее благополучных стран. (Позднее туда же направились вертолеты с вооруженными десантниками: вожди некоторых племен посчитали подобную благотворительность излишней, и даже оскорбительной.)

В мегаполисах, с их многомиллионным населением, вирус оставил особенно ядовитые посевы в виде правдоборческих сект, члены которых противились восстановлению статус-кво. Улицы, по которым проезжали пятнистые грузовики ССС, нередко перекрывались пикетами людей с плакатами «НЕ ОТДАДИМ ПРАВДУ!»; в знак протеста многие натягивали на себя белые халаты с тремя буквами «с», одна из которых была символически зачеркнута; на людных площадях фанатики приковывали себя к фонарным столбам цепями. Тут и там пылали автомобильные покрышки. Кое-где — увы! — власти вынуждены были пустить в ход водометы, резиновые пули и слезогонку. Неблагодарное дело — спасать Цивилизацию! Солдаты со шприцами носились по задымленным кварталам за разбегавшимися бунтарями и приходили в ярость. Те, кто приковался к оградам и столбам, получили, по-видимому, не по одному уколу. (Можно было только догадываться: политиками они стали впоследствии или изворотливыми мошенниками? Сыворотка действовала безотказно.)

Ничего не известно о судьбе сектантов, которым удалось уйти от погони. Но, скорее всего, они все-таки сдались позже властям. Во всяком случае, в столицах новых вспышек инфекции как будто бы не отмечалось после тех памятных дней.

…Где-то в горах два крепких парня в шипастых ботинках и с рюкзаками за спиной вытаскивали из пещеры чумазого отшельника. Старик упирался.

— Не брыкайся, папаша. Это, как укус комарика.

Парни знали толк в своем деле. Один держал отшельника за ворот рясы, пока другой закатывал ему рукав и вонзал в плечо иглу шприца.

— Ну вот, а ты боялся, папаша. Все тип-топ. Мюнхгаузен теперь может отдыхать.

Спускаясь в долину, волонтеры молчали. И только, когда приблизились к лагерю, один вдруг сказал другому:

— Нильс, а у старика очень странная кожа, будто чешуя у ящерицы.

— Не моется. Цыпки.

— Гм. Может быть, и цыпки. — Парень гадливо вытер руки о штаны.

Поздно вечером двое пастухов, пасших в горной долине овец, стали свидетелями необычного небесного явления. Что-то взлетело к небу из туманного мрака над горами и быстро поднялось кверху; что-то плоское и круглое: вроде перевернутой тарелки.

— Гляди-ка, отец! Опять эта штука!

— Да… летает…

— Больно уж часто она летает.

— И то верно. Подбрось-ка кизяка в костер, что-то мне зябко.

А между тем инопланетный диверсант, проваливший свою цивилизаторскую миссию на планете с таким труднопроизносимым именем — Земля, направлялся со сверхсветовой скоростью к далекому созвездию. Он очень остро переживал свою неудачу. Надо сказать, что это существо с чешуйчатой кожей было не менее эмоционально, чем земной человек. «Как они меня подвели, неблагодарные! — огорченно думал он. — Ведь я хотел сделать их мир чистым и счастливым.»

Что ждет его на родине? Разжалование? Ссылка на примитивные миры?

Шершавой ладонью он погладил правое плечо — все еще ноет. Где-то на краю его сознания шевельнулась диковинная мысль: действительно ли надо всегда говорить правду?

Оказалось, что вакцина, впрыснутая против его воли безжалостными волонтерами, вовсе не бесполезна в иных ситуациях.

Он это смог осознать, когда по прибытии на родную планету был представлен за успешно проведенную операцию к Ордену Правдоносца I степени — высшей награде космического миссионера.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1946 году в Одесской области. Окончил Московский гидрометеорологический техникум. 1971–2002 гг. работал на полярных станциях, где и начал писать фантастику. Работает инженером-метеорологом в Верхне-Волжском Управлении по гидрометеорологии, г. Нижний Новгород.

Публикации. Журнал «Юный техник», рассказы: «Особые рекомендации» (2001 г.), «Казнить нельзя помиловать (2002 г.), «Пожирающий время» (2003 г.), «Памятник» (2005 г.). Журнал «Искатель»: рассказ «Воспоминание о будущем» (2006 г.), повесть «Звезда» (2007 г.) Есть пара публикаций в местных журналах «Нижний Новгород» и «Черный Пруд» (2000 г. и 2007 г.). В приложении «Знание-сила: Фантастика» № 5 за 2007 г. и № 7 за 2008 г. публиковались рассказы «Воскресный пикник» и «Эстафета».

2014

№ 1

Кирилл Берендеев, Анна Райнова Я был человек

повесть

Он очнулся и сразу зажмурился, — в лицо ударил ослепительный свет. Руки схватили пустоту: штурвал… где он? Пульта дополненной реальности тоже нет. Что происходит?

Его передёрнуло, тоскливо заныло за грудиной. Он подался вперед и сложился вдвое, механически шлепнув себя по груди там, где должен быть замок ремней безопасности. Тело налилось свинцом, так всегда после невесомости.

— Приглушите свет! — хриплый, чужой голос. Сияние померкло, есть реакция на голосовые приказы. Немного погодя он смог оглядеться. Вокруг белым бело: белый пол, потолок, стены. На корабле подобных помещений нет. Значит, он на станции?

Когда в обзорном экране челнока появилась эта нескладная громадина, пилот долго вглядывался в цилиндры, кубы, конусы, гиперболоиды, слепленные между собой без всякой логики и на манер подарочной коробки, опоясанные широкими лентами, металлически отблескивавшими в лучах красного карлика. Словно ребенок наугад собирал из деталей конструктора нечто невообразимое, да забросил поделку на середине. Неудивительно, что станции не было в каталогах, верно, сооружалась давно и без поддержки правительства. На заре освоения дальнего космоса конструкторы любили учудить и не такое, правда, подобного монстра он видел впервые.

Станция не откликнулась на позывные, но обшарив корабль лучом сканирования, втянула гостя внутрь, замигав посадочными огнями. И рисковать не хотелось, но деваться некуда было. Навигационная система, ошибочно избрав неиспользуемую червоточину, выбросила челнок к чёрту на кулички. Определить координаты местоположения не удалось, в окошке информационного поля тревожно дрожали нули. После тестирования выяснилось — навигационный блок поврежден всплеском тахионного поля, пилот ввёл в работу дублирующие чипы, но те так же оказались пустыми. А без навигации, куда улетишь? Он осторожно, по верхней глиссаде подвел челнок к орбитальной станции. Когда до массивного зева оставалось полсотни метров, пульсирующая волна посадочных огней вдруг взорвалась ослепительной вспышкой, а дальше — пустота, память не отзывалась.

Первый шок прошел, сердце перестало испуганно колотиться в висках. Он зашарил руками, медленно поднимаясь, увидел, что полностью обнажен. Беззащитен. Дыхание пресеклось, будто кожу содрали.

— Верните комбинезон, — голос дрогнул. Он смущённо прикрыл пах рукой и, ожидая реакции, надолго застыл на месте. Ничего не произошло. Только голова гудела, и больно покалывало в затылке. Но хоть цел.

Он почесал щеку, раздумывая, что делать дальше, подошел к ближайшей стене и осторожно коснулся мягкой, мгновенно твердеющей от нажима поверхности, затем прошагал вдоль стенки, вот здесь, где сияние становилось почти незаметным, с ней соединялась другая, такая же гладкая. Пилот поднялся на цыпочки, подпрыгнул, потолок нависал над головой белёсым сияющим пологом, но оценить высоту помещения возможности не было.

Обошел комнату по периметру — примерно три метра каждая грань, пустые гладкие стены, — ни дать ни взять камера для буйных сумасшедших. Догадка ударила в ноги, он потёр всё ещё слезившиеся глаза, затем опустился на корточки, где стены сходились с полом. Это не углы, пальцы нащупали лишь привычную мягкость непостижимого материала без швов образовывавшего весь куб, словно он был выдут из цельного куска материи. Если помещение герметично… он замер, проверяя внутренние ощущения, сделал несколько глубоких вдохов: признаков нехватки кислорода нет, значит, вентиляция налажена, но как, осмосом, капиллярной сетью? — через какие незримые отверстия в стенах, потолка или пола? Да и температура комфортная ни жарко, ни холодно. Значит, оборудование исправно работает. Уже хорошо.

Если древняя электроника станции приняла его челнок последней модели за чужака не удивительно, что пилота поместили в карантин. Он хлопнул себя по лбу. Так вот почему его раздели! Надо представиться. Он поднял лицо вверх и заговорил:

— Меня зовут Нил Кушаков, пилот первого класса службы спасения, в данный момент состою на службе планетарного флота колонии Мегана, идентификационный номер по ОПП 201454, — он говорил быстро и четко, голос не подводил. — Причина аварийной посадки — отказ навигационного оборудования, кораблю необходим срочный ремонт, — последнее слово он выделил.

Сейчас откроется дверь, незамеченная при первом осмотре. Секунды растягивались, превращаясь в минуты, но стены узилища оставались незыблемыми. Тишина сковывала сильнее смирительной рубашки.

— Я должен как можно скорее попасть на Землю, задание высшего приоритета, — добавил он, вовремя сообразив не болтать о грузе — небольшом герметичном контейнере с образцами крови и тканей заражённых колонистов. И снова стал вслушиваться в давящую вату безмолвия.

Когда его отправляли, обстановка на Мегане была из рук вон. Странная болезнь расползалась, ежедневно поражая новые жертвы. Предвещая недуг, на радужной оболочке глаз человека появлялись яркие сиреневые пятнышки.

— Красота неземная, ты бы видел, — осмотрев первого пациента с этой аномалией, ровно за два месяца до отлета челнока, восторженно комментировал Док, — нет, в остальном со стариной Клугером порядок, видимо, под влиянием местных условий что-то произошло с меланоцитами. Не разобрался ещё, что именно, а пока успокоил деда и отправил домой.

На следующий день начальника порта нашли без чувств на полу своего кабинета. Клугер, обычновъедливый и раздражительный, пришел в себя спустя сутки, совершенно иным человеком — перестав отвечать на вопросы врачей и реагировать на любые эмоциональные раздражители. Можно было кричать ему на ухо что угодно и даже хлестать по щекам: пациент безучастно взирал на мир широко распахнутыми фиолетовыми глазами, в которых не обнаруживалось и тени понимания.

Может, электронные мозги заброшенной станции успели «проржаветь» — зациклиться на самообслуживании или перейти в автономный режим? Если так, станция не в состоянии воспринимать сложные речевые обороты. Нил коротко произнёс:

— Открой дверь! — Свет дважды мигнул, или это всего лишь иллюзия, сотворённая напряжённым сознанием пилота? — Выпусти меня отсюда!

Он повторил приказ несколько раз с различной интонацией: освещение реагировало, но больше ничего не происходило. Он в сердцах шарахнул кулаком по стене, позабыв об обманчивой мягкости препятствия. Руку пронзила острая боль. Растирая ушибленную ладонь, Нил шагнул в сторону, под ступней прокрутилось что-то холодное. Он опустил взгляд и разглядел на полу тонкий серебристый цилиндр, не больше сантиметра в диаметре и приблизительно десять длиной, заострённый с одного конца. Задумчиво повертев его в руках, пилот методично обшарил весь пол. Ничего. Гладкий, похожий на указку предмет остался единственной находкой.

Замер, застигнутый мыслью, неприятно царапнувшей сознание: в кубе нет ни мебели, ни санузла, если ему не удастся выйти, без воды он протянет недолго, а смрад от собственных экскрементов добавит напоследок незабываемых ощущений. Страшная, мучительная смерть. Он судорожно сглотнул и усилием воли прогнал возникшую в воображении картинку.

Вновь осмотрелся, нервно поигрывая цилиндром, пропуская его меж пальцев. Надо же что-то делать! Он перешел к противоположной стене и начал прощупывать каждый миллиметр кубика, особенно на гранях. Различия есть, пол чуть более мягок, легче продавливается и сопротивление возникает не сразу. Жаль, с потолком нельзя разобраться подобным образом.

Закончив обследование, пилот прилег в центре помещения. В туалет пока не хотелось и то хорошо, хотя и необычно после подобного стресса. Нил заставил себя не думать о том, что его ждёт, переключившись, как учили психологи в лётной школе, на моментальное восприятие действительности. Жить настоящим мгновением. Эта практика позволяла в критические моменты не поддаваться панике и не терять ясности мысли.

Он придумает, обязательно придумает что-нибудь, что заставит станцию откликнуться. Тем более, у него в руках кусок металла. Инструмент, точно палка-копалка у первых людей, нехитрый предмет, а послужил толчком к развитию цивилизации.

По этому поводу они совсем недавно беседовали с Яном Шелковским, или просто Доком. Любовь к истории быстро сблизила их, хотя по первому впечатлению Док показался циником или убежденным последователем кинизма. Этаким созерцателем, с толикой презрения взирающим на людишек, снующих вокруг в пустой никчёмной суете. Его едкие шуточки частенько вызывали негодование пациентов:

— А злятся потому, что попадаю не в бровь, а в глаз, — холодно посмеивался Док.

Неудивительно, что в колонии его недолюбливали. Зато уважали, как первостатейного специалиста. Нил и сам поначалу сторонился грубоватого эскулапа, пока на одном из медосмотров не увидел у Яна на столе настоящую бумажную книгу. Сборник шумерских мифов с пожелтевшими от времени страницами. Заметив интерес, с которым Нил разглядывал старинный том, Ян предложил почитать, добавив, что у него дома собрана библиотека.

Разговор завязался сам собой. В колонии Нил слыл молчуном, даже пилоты на свои посиделки приглашать перестали. Но с Яном вдруг стало легко и интересно. А за напускной холодностью доктора обнаружились блестящий ум и широкая душа последнего романтика. Оказалось, что Док прибыл на Мегану вовсе не из крайней необходимости, как Нил, а по собственному желанию. Ян выбрал этот отдалённый уголок космоса, несмотря на прежнюю должность ведущего специалиста престижного исследовательского центра на Земле, несмотря на библиотеку, только малую толику, которой смог привезти с собой. Как сам сказал: надоело протирать штаны в лаборатории, оборудованной по последнему слову техники, и каждый день встречать рафинированные отсутствием тревог, лица землян:

— Там всё слишком гладко для меня, — ухмылялся он, — не вписываюсь я в эту напомаженную систему. То ли дело здесь, и люди проще, и воздух другой.

— Уж в том, что воздух другой, можешь не сомневаться, — с улыбкой подхватывал Нил.

Свободными вечерами друзья встречались в баре, опрокинуть по кружечке безалкогольного пива, и неизменно засиживались за разговорами заполночь. Когда Док впервые упомянул о странном заболевании, Нил пропустил мимо ушей: времена неизлечимых болезней давно канули в лету, да и Клугер целую неделю был единственным пациентом медблока. Док тоже не тревожился: все анализы в норме, а начпорта в преклонном возрасте, мало что могло стать причиной отклонения.

Испугался, когда ему привезли разом шестерых в отключке с такими же глазами, и первым делом заподозрил инфекцию, ведь вирусология — его конек. Он тщетно пытался обнаружить микроскопического преступника в крови больных, искал мутации в посевах пшеницы, риса, овса, во всем, что колонисты привезли с собой, насадить на планете, где до их появления жила лишь вендская фауна.

Когда Мегану обнаружили, планета казалась подарком судьбы: сходная с земной гравитация, соотношение воды и суши, даже спутник имелся. А состав почвы, что называется, палку воткни — расти будет. И вот в этом райском уголке через двадцать лет колонизации началась эпидемия, самая жуткая из всех, с какими до сих пор сталкивалось человечество во внеземелье. Недаром, получив экстренное сообщение, Земля объявила на Мегане строжайший карантин, запретив поселенцам покидать планету, тем самым перекрыв колонистам единственный путь к спасению. Док дневал и ночевал в лаборатории, искал причину и ничего не находил, кроме аномально сильной электромагнитной активности мозга заболевших.

Тем временем, меченые фиолетовым взглядом пациенты, несмотря на удерживающие устройства, уже через сутки после комы самовольно покидали клинику. Их находили на открытой лужайке рядом с корпусом больницы за одним единственным занятием, они сидели на земле и рисовали на ней не поддающиеся пониманию квантовых анализаторов знаки. Вернуть их в палаты не получалось, — будто врастали в землю, стоило попробовать сдвинуть их с места. Толпа рисовальщиков медленно росла. Когда светило закатывалось за горизонт, они поднимались на ноги и до самого рассвета синхронно раскачивались на месте, в такт им одним известному ритму. Пищу они не принимали, ограничиваясь водой. Сначала пили из искусственного фонтана на той же лужайке, потом начали строем ходить к небольшому ручью за чертой посёлка. Когда они впервые покинули территорию госпиталя, Док вызвал спасателей, те попытались перегородить дорогу слаженно вышагивающим больным. Уткнувшись в пеностену, немой строй разделился и тихо обошел препятствие. Вечером Док показал запись.

— Все признаки социального поведения, двигаются четко, точно муравьи, — заметил Нил. — Может быть, они уже не люди?

— Биологически всё же люди. Пока еще. — И развел руками, сбив со стола полную кружку. Оба смотрели, как на полу растекается темное пятно, уподобившееся растущей туманности.

Пятно! Нил отнял от стены ладонь, всё ещё сжимавшую металлический стержень. На стене серело пятно. Сердце екнуло. Несколько раз, оставляя тёмные точки, он потыкал стену острым концом подаренного кубом предмета, провёл черту. Получилась отчётливая линия. Потрогал пальцами — материал остался гладким, ни следов царапины. Нил начертил на стене квадрат. Стоило замкнуть линии: рядом со стеной воспарил, намеченный штрихами прозрачный кубик. Пальцы схватили воздух — оптическая иллюзия. Пилот присвистнул и спешно заработал стилом. Кружок превратился в шарик, треугольник — в конус, а замкнутая волнистая линия — в тучку, какой её изображают маленькие дети.

Поэкспериментировав с изображениями ещё немного, Нил выяснил, что объём обретают только замкнутые формы, стоило оставить маленький зазор, фигура оставалась плоской, плоскими были и буквы, словно куб мог отличить рисунок от сообщения. Отрывок из поэмы Отто Людига «Сынам человеческим» занял своё место на стенке. Нил написал под ним слово «помогите» на русском и призыв «КОСПАС» универсальным кодом.

Когда-то он проходил мимо подобных надписей на опустевшем по неизвестным причинам пароме «Одиссей». Людей, ни живых, ни мёртвых, они там не нашли, только онемевшую от ужаса десятилетнюю девочку, забившуюся в обломки эвакуационной капсулы и ни за что не желавшую ее покинуть. Нил с трудом вытащил изо всех сил отбивавшегося ребёнка, успокоил, погладил растрёпанные волосы. До сих пор не проронившая звука девчушка мёртвой хваткой вцепилась в шею, пришлось нести её на руках по отсекам мертвого парома. Когда ее увозили санитары, Нил не мог оторвать глаз от малышки. Да и она безотрывно смотрела на своего спасителя, пока их не разделила дверь выходного отсека.

Опомнившись, он занялся делами насущными. Поиски причин катастрофы результатов не дали, память бортового компьютера оказалась стёртой; и никаких следов, только вот эти надписи. Команда и пассажиры парома до сих пор числятся в списках, пропавших без вести. Космос, став доступным, без конца преподносил человечеству новые сюрпризы.

Нил смахнул витавшие в воздухе фигуры на пол. Удивительное дело, едва коснувшись его, те начали растворяться: как натрий на солнце.

А что, если так? Рука замелькала: модель челнока, наполняясь деталями, медленно вылуплялась из стены. Это мало походило на предыдущие пустые формы, это был его корабль, с блестящими дюзами и синей надписью «Межпланетный экспресс» по правому борту. Так, а откуда взялся цвет?

Он тронул сопла, челнок поплыл, кружась по комнате. Нил присел, разглядывая его беззвучное, точно в вакууме, скольжение по эклиптике, вокруг неведомых центров сил. Сколько продолжалось любование? — он потерял счет времени.

Это не психушка. Нил напрямую общался с медиками все годы спасательской работы и отлично знал, что подобной технологии на Земле нет и в помине. По долгу службы посещал и психиатрическую лечебницу. Там он однажды видел похожую белую комнату, лишенную окон, мебели, всего. Больной лежал неподвижно, уткнувшись лицом в угол. Доктор успокоил Нила, нет, мы не запираем клиентов в камерах. Вернее, запираем, но они не знают этого, выбирают мир, какой им хочется видеть, наиболее комфортный и безопасный для разладившейся психики, биоэлектроника воспроизводит его перед внутренним взором, и изо дня в день постепенно изменяет картинку, приближая больного к реальности.

Реальность, тогда Нила это покоробило. Будто речь шла о путешествии туда и обратно на ладье Харона.

Вдруг он не на станции, а на планете, единственной в системе красной звезды, а станция, нелепо сложенная и нигде не указанная, всего лишь портал, открывающий врата в другой мир? Нил осторожно опустил корабль.

В отличие от прежних фигурок, тот не растворился, а лежал на полу, словно ожидая окончательного решения человека. Расставаться с челноком было больно, неужели надсмотрщики поняли это? А если поняли, как восприняли его другое послание — о помощи?

Быть может, надо действительно начать с азов? Нил прислонился к стене и набросал яблоко, желтопузое, с зеленым листочком на черенке. Когда оно оказалось в руке, сделал вид, что хочет съесть. И выжидающе посмотрел по сторонам.

На Мегане, еще задолго до его приезда, шли отчаянные споры о пирамидах, шарах и конусах на квадратных постаментах, которым отмерили не меньше двухсот тысяч лет первооткрыватели планеты, первоначально предположившие, что они искусственного происхождения. Долгие исследования подвели черту — природный феномен. Шутка пустынных ветров, выдувших эти странные образования в пористой породе песчаника. Фигуры образовались как раз после того, как спутник Меганы, прежде находившийся на расстоянии двухсот пятидесяти тысяч километров, потерпел страшное потрясение. В бок сателлита впечатался громадный астероид, отбросивший Мегану-2 на втрое большее прежнего расстояние. Словно давая шанс вендской фауне воспрянуть после бесконечных потрясений, связанных с близким присутствием массивного собрата, треплющего планету бешеной сейсмической активностью.

Многим колонистам хотелось верить, что все эти события рукотворны. Доку в особенности, ведь именно он заметил, что первые заражённые сиренью, — так он прозвал болячку, — прибыли на планету раньше остальных. Последующие случаи лишь подтверждали догадку. К тому времени кожа первой группы больных приобрела зеленоватый оттенок. Фотосинтез, выяснил Док, организм перерождается. Они и сами отдалились: покинули посёлок, обустроившись на такыре, поблизости от скопления странных фигур, и продолжили рисовать, теперь уже все вместе, усевшись в круг, старательно покрывали землю затейливой вязью знаков.

Число зараженных уже превысило пятьдесят. И это на четыре с половиной тысячи населения! Получив данные, Земля долго молчала, а потом затребовала борт со всеми возможными данными и образцами.

Тем временем среди колонистов пошли нездоровые шепотки о проклятии древней расы инопланетян, порождая самые странные и нелепые суеверия, связанные с рисовальщиками. Ничего удивительного, что одни, обнаружив в своем зеркальном отражении первые пятнышки, с кулаками бросались на врачей, громко требуя избавления, иные приходили молча, тяжёлой походкой обречённых, двое повесились. Страх охватил поселения, люди боялись встреч, любых контактов, старались отсиживаться по домам, носили респираторы. Но и это не спасало от разгулявшейся заразы. Один из пилотов устроил перестрелку, пытался захватить корабль и покинуть проклятую планету. Люди дичали на глазах. Друзья и родственники несчастных испарились из коридоров клиники, ведь они — другие, только кажутся близкими, впрочем, как и его корабль, достижение человечества, бессильно лежащее на брюхе среди окружающей безответной белизны. Может и он — другой для этой заброшенной станции? От этой внезапной мысли он больно куснул губу и нарисовал набедренную повязку. Белая полоска ткани неощутимо обвилась вокруг бёдер.

Другие. Как быстро привязываются прозвища. Уже через месяц иначе как другими, поражённых сиренью никто не называл. Другие пили воду из бочки… другие прошли по улице…. Другие с лужайки у клиники, едва позеленев, безошибочно находили собратьев.

— Созрели яблочки, — горько шутил Ян, систематизируя данные перед тем, как отправить Нила в дорогу. Странно, он не помнит, как улетал, возможно, от полученной организмом встряски память стала эпизодической, рвалась лоскутами, но это сейчас не главное, главное — выбраться.

Нил вдруг почувствовал себя эдаким псоглавцем, которого добрые христиане заперли в клеть, дабы постичь, что за существо: зверь это или создание, наделенное разумом, и возможно ли его обратить в истинную веру. И теперь он старательно доказывал, удостоверял свою сущность. Плохо понимая, как именно можно доказать это существам, которых не видел и не слышал, но которые, как ему казалось, прятались за волшебной стеной, покуда не кончится испытание.

За этими раздумьями в кубе появился стул, он не провалился под тяжестью человека. Немного посидев на мягком сидении, пилот продолжил трудиться: изобразил стол, на нем чашу с фруктами, всё выглядело настоящим, он с детства хорошо рисовал. Второй стул, напротив, будто ожидая собеседника к чаю. Кольнуло, Лидия любила фруктовый чай.

И очень не любила, когда он уходил в очередной рейс, всякий раз говоря с Нилом о космосе на повышенных тонах, точно ревновала. Ведь космосу он посвящал куда больше времени, нежели той, что оставалась на Земле. И всякий раз прерывала его рассказы о полётах. Заставляла молчать самым простым, самым женским из всех способов — и он замолкал.

Кажется, она боялась, что однажды космос отнимет Нила. Он сколько мог, отшучивался: да, работа опасная, но он обязательно вернётся, ведь на Земле его ожидает самая прекрасная из женщин — Лидию было не переубедить. Позже он часто ловил себя на мысли: если бы не ее настойчивость, быть может, всё сложилось иначе. Хотя нет, ведь не в ней причина распада, она и так продержалась слишком долго…

Взгляд упёрся в стул, словно в утренние часы поджидавший ее. Лидия любила понежиться в постели, он же вставал, не различая выходных и будней, строго в семь, готовил завтрак и ждал ее пробуждения. Войдя, она улыбалась и целовала в щеку. Это прикосновение губ, едва различимое, всегда действовало одинаково, он вспыхивал и привлекал ее к себе.

Кроме тех дней, когда дожидаться бывшую возлюбленную приходилось в кафе. Тогда он, проснувшись, долго сидел перед пустым стулом. И только потом спохватывался, всегда опаздывая на их последние встречи.

Казалось, в далеком мире Меганы станет легче.

К чаше с фруктами прибавилась ваза с цветами. Сиреневые и белые полевые колокольчики. Нил попытался изобразить на стене нечто феерическое Чюрлёниса. Пока не понял, что среди ярких сполохов трепещущего мироздания старательно рисует Ивана, Ваньку-балагура с хитрыми искринками в прищуре чуть раскосых глаз, широкими скулами, открытой улыбкой и ямочкой на подбородке.

Стоило им познакомиться на подготовительных курсах к лётному училищу, так и срослись всей кожей: вместе учились, вместе служили сначала на одном корабле, после каждый получил свой, стал капитаном. Ванькиного присутствия не хватало, хоть и перекидывались задиристыми сообщениями при каждом удобном случае, делились всем при встречах, но уже тогда что-то сломалось внутри, будто предвещая беду. Или это сам Нил, пережив уготованное обоим будущее, пытается связывать не имеющие отношения друг к другу факты, ищет смыслы и знаки там, где их не может быть, пытаясь заглушить мерзкое чувство вины, изнутри разъедающее душу. Он знает, на его месте Ванька поступил бы так же, знает, что не мог помочь, а если бы попытался, погубил себя и своих людей. Всё знает, а боль не уходит. Никуда не уходит.

После трагедии его хватило ещё на два рейса. Потом он чуть не спился. Точнее спился, чего уж врать самому себе, потому и утратил еще одну зацепку в этой жизни — Лидию, не ожидавшую, что придется делить дом с запойным алкоголиком. Он пытался ей всё объяснить, но разговор по душам подшофе всякий раз не удавался. Лидии надоело выслушивать его нытье, она требовала прекратить жалеть себя. Нил давал сотни обещаний лечь на лечение. И не мог. Записался, лишь, когда Лидия ушла, оставив его одного в пустом доме.

Полугодичное пребывание на больничной койке навсегда избавило от порочной зависимости. В службе спасения его не восстановили, хорошо квалификацию не заблокировали, вот и пришлось двигать на Мегану — единственное место, где приняли к рассмотрению его подпорченное резюме.

А таков ли он псоглавец, чтобы показать свой мир и быть готовым причаститься? Да хоть удостоиться выхода из куба? Ему доводилось встречать разных существ, столь отличных от тварей земных, что постичь их природу немыслимо без сложной техники.

А если куб единственное место, поддерживающее его существование в ином мире, столь непохожем на тот, что он оставил на подлете к станции, что дверь для него не может открыться. Да и существует ли на самом деле, эта дверь? Возможно, выбравшись из куба, он погибнет, так и не постигнув смысла своего заточения. Тогда что же, как дать понять, что он разумен? Если сами тюремщики разумны, если их разум хоть в какой-то мере можно соотнести с земной логикой. Быть может, все, что он делает, напоминает им хаотичные передвижения потерявшегося муравья. Как для него те, другие, вечно рисующие абстрактные картинки.

Док пытался, сканируя их знаки, вычленить хоть какой-то код. Но многочисленных вариаций анализатора не хватило, так что файлы с рисунками, процессом их изготовления и предварительными выкладками заняли свое место на кристалле памяти вместе с результатами тестов и анализов.

А вдруг посадившие его в клетку инопланетяне не собираются знакомиться с ним, а подготавливают для иного. Если они вообще существуют, конечно. Если не являются вымыслом замкнутого в кубе пилота. Человеку легче предположить, что рядом кто-то есть, пусть даже чуждый, чем принять полное одиночество.

Он вздрогнул. За столом с широкой улыбкой на неподвижном лице сидел Иван. Мёртвой объёмной куклой, только что отлепившейся от стены. Смотреть на бездвижного друга было тяжко, но и глаз отвести нельзя. Ведь он хотел, пусть тщетно, спасти друга. Спасать — его ежедневная работа, то, чему учился много лет, для чего тренировался до исступления, а судьба всё равно обманула, в один миг, разрушив веру в собственные силы.

Исследовательский корабль подвергся нападению космических призраков, тогда ещё не известных науке тварей, пожиравших энергию, в том числе живых существ. Иван первым поймал сигнал и бросился на помощь. Кто мог знать, что защитные комбинезоны — ничто для всепроникающего кошмара? Когда Нил подоспел на зов товарища, на спасательном корабле остался в живых только друг, ровным голосом сообщивший о гибели экипажа исследователей и своего отряда. Он успел передать видеозаписи с нашлемных камер, когда связь прервалась отчаянным призывом использовать плазменную пушку и убираться прочь.

— Стреляй, дурак, своих погубишь! — Резкий возглас перешел в дикий вскрик. Нил нацелил пушку, уничтожая сцепившиеся в прощальной агонии корабли… тогда он ничего не почувствовал, автоматически исполнив необходимый порядок действий. Боль догнала потом, на Земле, едва начал сознавать, что больше никогда не увидит Ваньку.

Это сейчас даже дети знают, что с космическими призраками легко справиться с помощью асинхронных электромагнитов. А прежде.

Он поставил на стол бокалы и бутылку коньяка. Вдруг захотелось вновь ощутить приятное расслабляющее тепло, успокаивающе расходящееся по жилам. Ничего не получится, после лечения организм не примет и капли спиртного. Вот если бы кто-то мог так же исправить душу? Он поднял свой бокал, кивнул безучастному Ваньке. Кукла улыбалась. Его передернуло. Для кого он разыгрывает комедию?

Лида права, лучше бы Ваньке не видеть его таким. Да разве это Ванька? — бесчувственный оттиск мёртвого друга, вызванного из мрака небытия никак не успокоившимся товарищем. Нил встал, одним движением смахнув Ивана со стула, тот послушно завалился в угол, не изменив сидячего положения.

— Уходи! Растворись, пожалуйста, — взмолился Нил. Друг безмолвствовал.

Вот и доигрался в живописца. Нил бережно поднял лишённую массы куклу на руки, вздрогнул, столкнувшись с Ванькиной улыбкой, его застылыми глазами, поднял друга над головой и что было мочи, бросил вниз.

Манекен, будто в насмешку утонул в полу не весь. Взирать на торчащую из белизны половину лица и застывшую в мимолётном жесте руку было ещё ужаснее. Сам не понимая, что делает, Нил подполз к Ваньке и принялся топить его в полу, но тот всплывал, точно поплавок. Тогда он прыгнул сверху и давил, пока под его весом не исчез последний палец.

Облокотился о стену, усмиряя срывающееся дыхание, давясь и утирая слёзы, вдруг хлынувшие из глаз, горячим потоком. Пусть смотрят, если есть за стенами кто-то, пусть анализируют и оценивают. Ему всё равно.

Когда взгляд прояснился, на душе стало пусто и непривычно легко. Нил застыл в оцепенении, однако дышать стало легче, будто исчезли невидимые тиски, сжимавшие горло с момента гибели друга. Ужели отпустило? И Ваня ушел, ушел совсем, теперь, а не тогда.

А тогда, после долгих мытарств, тестов, проверок и обивания порогов, наконец-то нашлась работа: колония на Мегане росла с каждым днем, людей не хватало. Что техника, поначалу всегда нужны человеческие руки и упорство. Это потом, когда все устаканится, войдет в колею, как у соседей в пяти парсеках, где он познакомился с Анной, которая. Да нет, это фантазия. Оба изо всех сил старались быть милыми, и оба не могли отпустить призраков прошлого, ради невозможного счастья вдвоём, оборвать волочившееся через полгалактики корни. Кажется, и не пытались. Отношений хватило только на то, чтобы поделиться друг с другом своей болью, понять и пожалеть.

Был у него на эту тему серьёзный разговор с Доком. Разве что спинами склеить, вынес вердикт Ян, все равно головы назад повернуты:

— Аня хорошая девушка, симпатичная, только какая-то замерзшая, её бы отогреть, а ты… сам-то ведь не любишь. Иначе б не сомневался.

Нил присмотрелся к своей версии Чюрлениса: что-то в ней, незаконченной, казалось чуждым, вроде как не он рисовал. Словно за проведённое в кубе время угол зрения изменился.

А ведь, правда. Сколько он здесь, не меньше десяти, а то и двенадцати часов, а будто полчаса. Ни усталости, ни голода, ничего. Сейчас бы Дока сюда, вот где умелец сооружать невероятные теории. Примчался же к нему рано утром, в день отлёта возбуждённый до крайности с раскрасневшимися щеками. Над полем, где другие рисовали картину, появились яркие сполохи, напоминающие северное сияние, хотелось поскорей поделиться догадками и предположениями. Но едва вставив кристалл записи в приемник, Док замер, тревожно всматриваясь ему в глаза.

Не было этого! Что за фокусы иногда выкидывает память. Надо нарисовать Лидию, её присутствие всегда успокаивало, пусть даже безразличной куклой, ведь, сколько лет не виделись. По дурости, из-за того, что не пришла прощаться, он стёр все её снимки. Думал, так избавится от боли? Не тут-то было! Лидия словно впечаталась в него намертво. Нил пробовал изжить её Анной. Смешно.

— Привет, Нил, — послышался бархатный с чуть заметной хрипотцой голос Анны. Поначалу ему так нравилось вслушиваться в его мягкое вкрадчивое звучание.

Он поднял взгляд, за столом в уютном банном халате, разбросав по плечам ещё мокрые после душа бронзовые завитки волос, сидела Лидия, встретившая его взгляд озорной улыбкой. Да что это с ним? Ведь он только собирался нарисовать её.

— Ты меня не узнаёшь? — удивилась Лидия, или Анна, если закрыть глаза.

— Узнал, конечно, что за вопрос. Как ты… поживаешь? — ком застрял в горле, он с трудом подбирал слова. Она зевнула, прикрыв губы рукой, и продолжила говорить сквозь пальцы:

— Я, хорошо. А вот ты какой-то взъерошенный. Опять началось?

Нил вздрогнул, подвижное лицо Лидии показалось одновременно знакомым и чужим, совсем чужим, впрочем, чужим был и голос.

— Ничего не началось, я вылечился, ты же знаешь, — утверждение вышло грубым.

— Да, конечно, конечно, — мелко закивала Анна, или всё же Лидия, кто тут разберёт, — но ты какой-то странный.

— Ты оглядись вокруг и поймёшь, в чём странность.

Лидия послушно осмотрелась, пожала плечами:

— В комнате нет дверей?

— Точно! — пальцы нервно забарабанили по столу, — и это не комната, а куб, пустой, совсем пустой, а всё что ты здесь видишь, нарисовал я.

— Всё нарисовал, а дверь забыл? — Лидия улыбнулась, затем рассмеялась, волосы упали на лицо, она убрала их со лба одним движением и откинулась на стуле, продолжив наблюдать за ним из-под пушистых ресниц.

Она права, нужно изобразить дверь, пусть даже с иллюзией выхода. Нил вскочил на ноги, бросился к стене и замер на полувдохе…

Док сверлил его глазами, в лице друга произошла мгновенная перемена, между бровей залегла горестная морщинка. Нил застыл, не в силах двинуться:

— Что? — вырвалось у него.

Ян опустил голову, снова поднял взгляд, будто хотел проверить, не привиделось ли, затем медленно покачал головой и произнес:

— Нил, ты только не волнуйся, у тебя тоже… сирень.

Сирень? Док правда сказал это? Оглохнув от ужаса, он бросился в ванную, отражение в зеркале предательски поплыло перед глазами.

— Не-е-ет!

Дверь светлого дерева с круглой ручкой, его детской. Возбуждённые голоса родителей за стеной, чем старше он становился, тем чаще они ругались.

Он обернулся, заметил в глазах Лидии сиреневые пятнышки, или глаза были его, отраженные в зеркале и слова, тихие и беспомощные слова друга:

— Сам понимаешь, дружище, пилота придётся заменить.

Комната качнулась, очертания окружающих предметов задрожали и искривились, отдалились, словно он смотрел на всё сквозь плотный туман. Он понял, что падает. На миг сверху, точно сорвавшаяся с орбиты планета, нависло искаженное страхом лицо друга. Док что-то кричал. Нил не мог ни шелохнуться, ни ответить. А после картинка взорвалась изнутри и пролилась в широко распахнутые глаза столбом ослепительного света.

Не было никакой станции!

Дверь медленно отворилась, Нил попытался отпрыгнуть — кто знает, что там за белой стеной, но в то же мновение куб за его спиной распался и схлынул, открыв показавшееся необозримым пространство. Точно пелена спала. Перед глазами, прежде чем он разглядел, что сидит на земле в плотном кругу других, долго мелькали цветные пятна. Круг был огромен, гораздо больше того, что он помнил, перед тем, как… как, что? И само поле изменилось разительно, в его центре высился лес каменных стволов с разнообразными навершиями: конусами, кубами, шарами — мерцавшими изнутри. Между стволами обрывками молний мелькали сполохи. Он мотнул головой. Наваждение не уходило, напротив, невероятный пейзаж проявился чётче.

Он поднялся, бросив неоконченный знак, чем-то напоминающий ромб воздушного змея, шагнул в сторону. Круг работавших без устали и передышки бывших людей мгновенно сомкнулся. Никто из рисовальщиков не повернул головы. Нил замер, растерянно озираясь по сторонам. Что он тут делает? Почему? Ах да, Док, сирень. но ведь он… что он? Излечился?

— Эй, Кушаков! Беги сюда. Быстро, сейчас рванет, — окликнул чей-то голос.

Нил оглянулся, заметил за спиной крупный валун, из-за которого на миг выглянула чья-то жилистая ладонь, и одним прыжком добрался до камня. Миг, и его сбили с ног, уткнув носом в рыхлую землю. Когда дыхание немного утишилось, он смог разглядеть рядом улыбающуюся во весь рот физиономию Клугера:

— Лежи не высовывайся, сейчас будет весело, — добавил старик, подмигивая лиловым глазом. Нил сверлил его взглядом. Клугер же первый, кто ушел в рисовальщики, и теперь он…

Додумать не успел. Услышал резкий, въедливый писк, быстро перешедший в громкое гудение, так, будто рядом заработала огромная установка силового поля. Гудение усиливалось, переходя в неистовый рев проснувшегося левиафана. Нил инстинктивно зажал уши ладонями, когда всё вокруг взорвалось, поднялось в воздух, полыхнуло разноцветьем огней. Земля содрогнулась, его перевернуло на спину, швырнуло вниз, — множество огненных стрел с оглушительным треском вспороли потемневшее небо. Над полем зыбилась туча чёрной пыли. Огни, стремительно уносящиеся ввысь, какое-то время еще полосовали темноту, а после всё исчезло, будто и не было.

— С приземлением, пилот! — откашливаясь в зеленоватый кулак, пробурчал Клугер. — Добро пожаловать в дивный новый мир.

— А-и-бо, — просипел Нил, сам заходясь надсадным кашлем, земля набилась в ноздри, засыпала глаза. — А что…, что это было?

— Грибки созрели, — усмехнулся старик. — А тут ты очухиваться начал. Я уж думал, каюк тебе, не успею предупредить. Мы так полгода назад Гибсона потеряли, он из своего куба вышел, аккурат под извержение. — Нил вздрогнул, откуда Клугеру известно про кубик? И почему он, другой, говорит?

— Не понимаешь ничего, а? — скороговоркой продолжил старик. — Мы тоже поначалу не понимали, зато теперь кой-чего уразуметь смогли.

Он встал и принялся отряхивать свой комбинезон. Нил тупо последовал его примеру, и тут только увидел свои руки, отдававшие молодой зеленью чужие ладони, несуразно торчавшие из рукавов лётного комбинезона. Голова загудела, мысли метались, что недавно виденные сполохи, они ударялись о стенки черепа, сбивались в кучу. Ветер сдул дым к речке, открыв выжженную землю и бездвижные тела других, лежащие на спинах в идеально ровном кругу, пилот во все глаза разглядывал жуткую картину разрушения.

— Нечего на них таращиться, поднимутся, часа не пройдёт. Дрожь пробивает, как подумаю, что сам сидел в этом кругу, — панибратски хлопнул по плечу Клугер, его манера говорить немного раздражала. Откуда взялись эти ужимки придворного шута? В бытность начальником меганского порта, Клугер помнился иным, мрачным и нелюдимым, слова лишнего не скажет. Ужели цвет кожи так сильно его изменил?

— Не стой столбом, двигать надо, — размахивая перед носом осоловевшего пилота неизвестно откуда взявшейся пустой канистрой, перебил его мысли Клугер и двинулся к развороченному кругу. Нил поплелся следом, земля в кругу была взрытой, точно по ней, стерев столь старательно нанесённые другими знаки, прошелся огромный плуг. Под ногами одни воронки и чернеющие осколки песчаника, разбросанные окрест, словно семена будущих всходов.

— Грибочки в небо полетят, амброзией нас напоят, к нам Нил пилот вернулся, и старый Клугер рад, — мощным басом оглашая окрестности, вдруг заголосил старик, заставив пилота вздрогнуть. Бывший начпорта бродил с канистрой по пашне, поочерёдно заглядывая в ямы, будто что-то искал. Нил устал удивляться, шел за стариком, вдыхая лёгкий, приятный ветерок, обдувавший щеки ароматом плодородной земли. Говорили, он полезен для здоровья, из-за высокого содержания масляных кислот в приземных слоях, выделяющихся как побочный продукт жизнедеятельности микроорганизмов на такырах. Из-за этого особенного воздуха, пьянящего, успокаивающего, немного кружащего голову, меганцы обожали свою планету, до эпидемии здесь собирались строить курорт, лечить тревоги жителей окрестных колоний.

Местное солнце тянулось к закату, позолотив прозрачный горизонт. Пройдя метров триста, старик с изборожденного временем лица, которого не сходила идиотская ухмылка, остановился, внимательно осмотрелся и тронул мочку уха:

— Шелковский, а ну проверь место? Три шага говоришь? Тут? Ага, до связи, — и, обернувшись к Нилу, добавил, — я ему не скажу, что ты здесь. Сюрприз будет.

— Значит, Ян тоже? — осторожно поинтересовался Нил. В том, что старик тронулся умом, сомнений почти не осталось.

— Ага, зелёный, как мы с тобой, — Нил смущенно пожал плечами. — Да ты не дергайся, все мы здесь увечные, — вдруг посерьёзнев, добавил старик, выуживая из-за спины складную лопату, и начал копать, распевая на все лады частушки о живительной амброзии, попеременно называя её, то пищей богов, то грибным навозом. Нил, молча, сидел на земле. Кажется куб и всё, что там происходило, всего лишь преддверие, а настоящая психушка вот она. Немного погодя на поверхности появилась вторая канистра, полная да краёв, он понял это по усилию, с которым старик, вытаскивал её наружу:

— Чего смотришь, помогай, — буркнул Клугер.

Вместе они поставили тяжёлую канистру, полную приятно пахнущей жидкости, рядом с пустой. Клугер завинтил крышку, а пустой сосуд утопил в яме, засунув в горлышко торчавший из земли шланг, и забросал землей:

— Теперь руки в ноги, если они замкнут круг раньше, чем мы выйдем, нам крышка, — с этими словами старик поднял канистру и, перескакивая с кочки на кочку, помчался по полю. Нил тоже сорвался с места, приблизившись к усеянной телами границе, заметил, что другие зашевелились. Они дёргались в конвульсиях и открывали рты, точно выброшенная на берег рыба, но старик предостерегающим окликом не дал остановиться и заговорил вновь, только когда они оказались вне круга:

— Обед готов, возвращаюсь, — коротко отрапортовал Клугер, закрепляя канистру верёвками на гравитационной тележке. Нил многое бы отдал за то, чтобы услышать ответ Яна.

— Твой Шелковский шельма гениальная, до всего докопался, — стоило им выйти на дорогу, продолжил разговор старикан. — Помнишь, изваяния, о которых все наперебой ещё до эпидемии спорили? Хм, изваяния, это грибница, она людей в зелёных зомби превращает и заставляет себя возделывать. Использует, точно насекомых. Привыкли думать, что мы — венец творения, не тут то было, — из его горла вырвался гортанный смешок, — как миленькие рисуем знаки, грибы растут и выстреливают споры, это ты видел, то ещё зрелище, правда? А взамен нам, убогим, грибница дает сок. Мы прозвали его амброзией, потому как без этого сока болеем и умираем. Зомби его в ночь перед извержением пьют, а мы, возвращенцы, воруем, пока они еще в отключке, иначе в круг не проникнуть: сполохи облепят, один головёшки останутся. Так что приходится на старости лет кроссы давать.

— А долго я пробыл… там? — тревожно поинтересовался Нил. Старик посмотрел на него пристально. Ответил:

— Год, чуть поменьше. Точнее Док скажет. Он вторым вернулся, сразу после меня, — и усмехнулся непонятно чему.

— Год… — новость буквально оглоушила. Он хотел спросить еще что-то, но передумав, задал другой вопрос: — Сколько всего вернулось?

— Кроме тебя: я, Док и Ванька.

— Кто? — по сердцу будто рашпилем прошлись.

— Ивонна. Девочка одна, санитарка, она дикая немного, да чего толковать, познакомишься.

— А остальные люди?

— Люди? — он сделал выразительную паузу, — все там уже. Грибницу культивируют. Она, зараза, какой-то газ вырабатывает, после которого к ней магнитом тянет.

— Основания масляных кислот, — начал объяснять Ян, после того, как Нил немного пришел в себя. — Вроде бы обычные, ноотропные, но когда ими дышишь долгое время, происходит перераспределение синоптических связей, а следом и электромагнитная активность нейронов. Грибница посылает сигнал чуть не на полпланеты, упаковывая в длинные волны микроволновую метку. Она-то нам крышу и сносит, замыкает полушария, оставляя в работе лишь те зоны головного мозга, которые позволяют нам дойти до грибницы и трудиться ей во благо.

Отстранившись, он еще долго рассказывал о том, как нашел причину появления сирени и выяснил, каким образом грибница воздействует на сознание, и почему человек оказывается заключённым в белом кубе. Нил слушал, заметив, как сильно переменился Ян за прошедшие месяцы. Погрустнел и осунулся. Куда подевалось прежнее самодовольство.

Встреча вышла комканой. Пилот, не помня себя от радости, помчался навстречу, едва увидев за воротами бывшей клиники знакомую фигуру, закружился в объятиях друга. Док хлопал по спине, кричал, поднимал его в воздух. А затем вдруг разъял руки, начпорта напомнил о его исследованиях, Ян немедля переключился на них, словно в этот момент не оказалось ничего более важного. С ним была хрупкая девушка, совсем ещё юная. Она стояла в сторонке и смущённо поглядывала на вновь прибывшего пилота огромными, на пол-лица сиреневыми глазами. Нил не помнил, чтобы раньше видел её, хоть и было в тонком, немного вытянутом лице нечто смутно знакомое.

— Это Ивонна, или наша Ваня, — просто представил Клугер, они с Доком за время отсутствия Нила, будто местами поменялись.

Нил приветливо кивнул девушке. Та вдруг втянула голову в плечи, отвернулась и побрела прочь. Пилот замер в недоумении.

— Не обращай внимания, ей нужно время, да и непросто всё с ней. Ну что, амброзию вы добыли, так что закатим пир горой, — произнес Ян и как-то сразу сник. Будто у него кончился запас энергии.

Оставшиеся метры до бывшего госпиталя, где временно обосновались возвращенцы, все трое преодолевали молча. Солнце стремительно уходило на покой, тонуло в фиолетовой дымке далёкого горизонта. Воздух посвежел. Выраставший впереди посёлок накрыли сумерки. В ослепших окнах — ни огонька, ни звука. Их встретила ватная тишь и покалеченные строения, кое-где затянутые сеткой ремонтных работ.

Странно чувствовать себя человеком, заметил Клугер, прервав молчание, дни и ночи маешься в безделье, вот и начнешь не своим делом заниматься. Восстанавливать то, что было разбито и уничтожено, не зная, понадобится ли кому. В меня стреляли, когда вернулся. Люди стреляли! Вторая поправка, чтоб ее, — сказал он, тяжело выдыхая. — Вон там последние, оставшиеся засели, отгородились колючкой и отстреливались не пойми от кого.

Его тогда спас Док, спрятал в медблоке, ведь по поселку уже рыскали жаждущие суда Линча над Клугером люди. В нем видели главный источник заразы, Док пытался откупиться, чем можно, от озверевшей толпы, куда там, пришлось уносить ноги через подвал. Конец цивилизации был страшен, Клугер, проводив и оплакав Яна, вернулся в поселок, где занялся похоронами. Тридцать восемь могил, целое кладбище.

— Райский уголок, место, где успокаиваются сердца, — нараспев произнес Клугер. Он посмотрел на свои ладони, словно и сейчас мог найти на них следы мозолей от лопаты.

— Всё будет хорошо, не пугай его раньше времени, — вдруг вставила свое слово Ивонна.

Нил всмотрелся в странно знакомое лицо, но спросить, так и не решился. А ведь их всего лишь четверо, маленькая горстка преодолевших заточение в пустой белизне куба. Будут ли ещё?

Этот вопрос Нил задал Яну уже за столом, наскоро накрытым в пустой операционной: пластиковый кувшин с бурой жидкостью и четырьмя прозрачными стаканами. Отныне и, возможно, до конца дней, эта вязкая, сладковатая на вкус амброзия единственное, что им нужно для поддержания жизни в изменившихся телах.

— Надеемся, — уклончиво ответил друг, после бурной встречи погрузившийся в тягостные раздумья. Канистра быстро пустела, от напитка невозможно было оторваться. Сок согревал и заставлял блаженно улыбаться, сродни алкогольному дурману. Клугер без устали складывал частушки, оказавшаяся за столом напротив Нила юная Ивонна усердно прятала взгляд.

— Кто знает, сколько это может продолжаться, ведь грибница ждала тысячи лет. Спала или копила силы. Год, слишком малый срок, для того, чтобы понять, что будет дальше.

В окне полыхнуло, там, откуда вернулся Нил, небо озарилось багровым мерцанием: рисовальщики вернулись к своей кропотливой работе.

— Вот так мы теперь и живём, — продолжил Ян, выведя товарища на улицу, подальше от раскатисто храпевшего, уснувшего прямо за столом Клугера, — другие другие. Скажи мне кто-то, еще год назад, что гриб, нечто пусть и немыслимо древнее, но на столько порядков более примитивное, вдруг окажется повелителем человеков, не поверил бы. Я все искал инопланетян, великих покорителей пространства. А когда понял, кто они такие… истерика была та еще.

— Ты изменился, — тихо сказал Нил.

— Знаю, друже. Поживешь тут, и не таким станешь. Самое смешное во всем этом, что миазмы,испускаемые грибницей, тем скорее отключают мозги, чем выше в них электрохимическая активность. То есть, крысы разные, да хоть кошки-собаки, они просто не успеют за свою жизнь получить нужной дозы, а вот человеку хватит и десяти лет. Сейчас, когда грибница активна, гораздо меньше, — и, не останавливаясь, продолжил: — Земля, а я всё время на связи оставался, выслала военный беспилотник, в случае чего разнести тут всё. До сих пор на орбите болтается.

Нил поежился. И все же спросил:

— А как же метаморфозы? Ведь не могли же.

— Нет, не могли. Это бактериофаги, они тут повсюду, даже в воздухе. Тоже продукт жизнедеятельности грибницы, неотличимы от наших под микроскопом, организмом как чужаки не воспринимаются, посему понять механизм воздействия до крайности сложно. Вот и живем теперь, аки ангелы: амброзия, солнечный свет, свежий воздух, — последние слова казались неотличимыми от тех, что говорил всего час или меньше назад Клугер. Нил посмотрел на друга, Док отвёл глаза, вглядываясь в сполохи у холмов.

— Мы от грибницы в полной зависимости, — продолжил он. — Я пытался синтезировать амброзию, но лабораторию разгромили, из того, что осталось, сварить даже что-то похожее не получается. Клугер как вернулся, через неделю заболел, все тело в коричневых пятнах было, точно побитое яблоко, хорошо я сообразил дать ему сок. Канистры нам хватает от извержения до извержения. Но сколько их ещё будет, а ну как грибница выдохнется? А если завтра все вернутся… Сам понимаешь.

— Все настолько плохо?

— Пока трудно сказать. А знаешь, что с нами делает амброзия. Это не просто зависимость… она заставляет клетки делиться, — Нил все же нашел его взгляд. Глаза Дока вспыхнули прежним огнем, будто искорка пробежала. — Сок снимает ограничение, заложенное в нас геномом, на конечное число делений клеток. Так что, — он усмехнулся, но как-то недобро, — пока грибница активна, мы бессмертны. Побочный продукт подчинения, так сказать. Земля, едва узнала, выслала на планету тучу зондов, может, видел по дороге, нет, так насмотришься еще. Пообещала в ближайшее время наладить выпуск амброзии. Как же, ведь это научный прорыв. Надеюсь, они не собираются всех превращать в зеленых человечков…

И оборвал разговор на полуслове, наскоро извинившись за то, что сваливает на голову друга все свои треволнения, и ушел. В дверях едва разминувшись с Ивонной.

Нил намеревался пойти за Доком, но как на стену наткнулся, увидев девушку. И та на пороге замерла. Пауза продлилась несколько мгновений; Ваня очнулась первой.

— Вы меня не помните? — робко поинтересовалась она. Нил мотнул головой, — Ивонна Марченко, — и поскольку завеса памяти не шелохнулась, добавила всего два слова: — Паром «Одиссей».

Теперь он вспомнил. Кивнул. Перед глазами, вынырнув из тьмы забытья, возникло испуганное девичье личико, единственной выжившей на том пароме. Нил отыскал ее на нижней палубе, у самого входа в трюм, спрятавшейся от безвестного противника под разбитой эвакуационной капсулой.

— Немоту мою вылечили, но то, что происходило на пароме, несмотря на все старания врачей, я так и не вспомнила, даже под гипнозом, чёрная дыра в памяти, — прервала нахлынувшие воспоминания девушка. — После реабилитации меня определили в интернат, и… все, что осталось в голове после той катастрофы, ваше лицо, ваш голос, просивший меня не бояться и довериться вам, — голос дрожал от волнения. Он молчал, неотрывно глядя на ее руки, нервно мнущие пальцы; совсем как тогда.

— Моя семья: мама, папа и старший брат — остались на пароме. Я искала вас. Как узнала, что вы на Мегане, устроилась в сестринскую школу: в колониях, всегда требуются медицинские работники. Три года назад прилетела сюда, работала у Яна на подхвате, — теперь он вспомнил, что мельком видел её в госпитале. Глаза, украдкой следившие за ним, когда он приходил к Доку, прятавшиеся, стоило только ему проявить малейшую заинтересованность и только теперь решившиеся открыть потайную шкатулку с секретом. Если бы не грибница, может статься, он так и не узнал.

— Я помню, — тихо произнес он, отвечая на единственный вопрос, который от него и ждали эти глаза, и задал свой, неуклюжий и примитивный, — как ты… теперь?

— Рада, что вы вернулись, теперь рядом будете, — открыто улыбнулась она. И вдруг испугалась, — вы не подумайте, я. мне от вас ничего не нужно. Только видеть вас, хоть иногда.

— Девочка, милая, ты хоть понимаешь, во что превратилась из-за меня? Ведь… — взгляд не дал ему продолжить. Как она не поймёт, там, на пароме, её мог обнаружить любой из его отряда. Любой! Он ведь даже навестить её в клинику ни разу не пришел, поначалу собирался, а потом…

— Не надо, — тихо, почти шепотом сказала она, — я всё понимаю. Но вы тоже поймите, мне без вас никуда. И потом, разве мы перестали быть людьми? Разве не чувствуем, как все остальные, только потому, что позеленели и перестали есть? Простите меня, Нил, я признаваться вам не хотела, обрадовалась, что вы пришли, вот и…

— Не надо.

Оба замолчали, долго, будто впервые разглядывая друг друга:

— Я надеюсь, другие тоже вернутся, — вдруг сказала она.

— Если все вернутся, некому будет выращивать грибы, а тогда и амброзии не останется. Все погибнут, — повторил он умозаключения Дока.

— Мы что-нибудь придумаем, — твердо ответила она.

Вспышка осветила ее лицо. Сполохи учащались, становились ярче, входили в силу. Так удивительно, подумалось Нилу. Так просто и удивительно. Он остался в прошлом, доверив кубу свои надежды и чаяния, боли и радости, все свое. А она, она… пережившая две катастрофы, верит грядущему, неизвестному, темному, неясному, всю жизнь прожила им, и теперь продолжает смотреть вперед, не сомневаясь и не оглядываясь. Будто каждый прожитый день уходит в черную бездну, поглотившую паром «Одиссей». И надо только дождаться следующего, и верить, что он придет. Просто верить в наступление неизбежного завтра.

Оба смотрели на запад, где над угольно чёрным горизонтом ширилось и росло багровое зарево пробудившейся грибницы.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторах

⠀⠀ ⠀⠀

Кирилл Николаевич Берендеев родился 17 августа 1974 года. Окончив среднюю школу, поступил в МИРЭА.

Литературой увлекся давно, до настоящего времени написал большое число коротких и длинных произведений, больше коротких, чем длинных. Написаны они в разных стилях: от аллегорических и лирико-сентиментальных до фантастических и мистических. Публиковаться начал с 1998 года в украинском журнале «Порог». До настоящего времени печатался в журналах: «Континент», «Слово», «Московский вестник», «Наука и жизнь», «Химия и жизнь», «Искатель», «Бурда-Мини», «Мир фантастики», «Человек и закон», «Машины и механизмы», «Север». «Альфа-книга» выпустило рассказы, а сборник «Галилеи-2007» с участием Берендеева вышел в украинском издательстве Либуркина. В декабре 2009 года в издательском доме «Флюид» вышла книга автора, содержащая фантастический роман «Осколки». В № 1 и № 2 за 2013 г. «Знание-сила: Фантастика» напечатаны рассказы «Наказание» и «Мы остаемся здесь».

Анна Райнова родилась в 1976 г. в Барнауле. Далее проживала на Украине в городе Николаеве. После средней школы поступила в НГУК, режиссер культурно-массовых мероприятий. С 1994 года артистка балета Николаевского академического театра драмы и музыкальной комедии.

Писать начала сравнительно недавно, первая фантастическая повесть «Неправильный танец снежинок» появилась на свет в 2002 году, к тому времени Анна уже переехала на постоянное место жительства в Израиль.

Первая бумажная публикация была в 2009 году в сборнике «Десятка» Харьковского издательства «Умная книга». Рассказ «Глазунья» опубликован в № 10/2011 журнала «Люблю читать», мистический рассказ «Лиза» в № 5/2012 журнала «Искатель Украины». В сетевом журнале Павла Амнуэля «Млечный путь» опубликованы НФ-рассказы: «Садовник», «Перст указующий» и «Бессмертие отменить», а так же фантастическая повесть «Корабль в море Спокойствия», написанная в соавторстве с Кириллом Берендеевым.

⠀⠀ ⠀⠀

Андрей Анисимов Абориген

— Здесь, — сказал Николаев.

Бучнев выполз из бетонной трубы, по которой они ползли последние десять минут, и огляделся. Помещение, где он очутился, оказалось значительно просторней перехода, но это отнюдь не означало, что здесь было просторно. Нечто вроде распределительного узла — широкая, цилиндрической формы, камера, достаточно большая, однако настолько плотно заполненная соединительными муфтами кабельных трасс, коммутационными щитами и вентилями, что среди этого многообразия различных коммуникаций с трудом можно было найти пятачок свободного пространства, где могли свободно встать два человека, не касаясь при этом ничего вокруг и друг друга. Тусклый дежурный свет единственной крошечной панели освещал богатый набор свисающих с кабелей и трубопроводов разноцветных пластиковых бирок с непонятными Бучневу обозначениями, покрытый ржавым налётом металлический потолок с наглухо закрытым люком и спускающейся от него лестницей, и такой же пол, сплошь состоящий из массы меньших по размеру лючков.

— Здесь, — повторил Николаев, указывая на один из них.

Он достал из сумки гаечный ключ и принялся раскручивать тронутые ржой болты, держащие крышку. Из полустёртой надписи на ней явствовало, что под крышкой находится нечто именуемое ВВ-36.

— Что это?

— Заглушка вентиляционной системы… Той самой, что ведёт в нужное место. Единственная неопломбированная.

— Странно, что её пропустили.

— Ничего странного. В первоначальном проекте было полно разных недоработок, так что при строительстве приходилось вносить уйму изменений и дополнений, мелких, как правило, и не фиксируемых документально. Поэтому упоминания об этой заглушке ты не найдёшь нигде, и поэтому-то её пропустили. Из обслуги о ней знаю я, да ещё два-три сторожила. «Крысам» она, скорее всего, тоже известна, но те помалкивают. Им и так достаётся от координатора.

— Мне они тоже ничего не сказали, — заметил Бучнев.

Николаев хмыкнул.

— А ты думал, они будут изливать душу первому встречному. Тем более новичку. Эти парни себе на уме.

— А сюда они лазали? — поинтересовался Бучнев. — Как думаешь.

Николаев с сомнением покачал головой.

— Если и лазали, то давно. Эту заглушку не трогали месяцев шесть или семь, точно.

Николаев открутил последний болт, поддел отвёрткой крышку и отложил её в сторону. Под ней открылась короткая труба колодца, с приваренными ёлочкой прутьями, соединяющаяся с Г-образной железной глоткой воздуховода. Один конец его уходил куда-то в сторону, другой — вертикально вниз, теряясь в беспросветном чернильном мраке, дохнувшем на людей спёртым воздухом изолированных от остального Лабиринта тоннелей. Николаев посветил вниз фонариком и удовлетворённо хмыкнул.

— Тебе вниз. Спустишься до вентиляционных коробов, а там смотри по меткам. Красные идут к резервному контуру, белые — как раз в сторону штолен. Заслонка будет метров через десять. Снимешь решётку — и ты на месте.

— Я помню.

— Тогда порядок. — Николаев собрал инструменты в сумку и забросил её за плечо. — В общем, как договорились. Я возвращаюсь ровно через два часа. Ни минутой позже. Если тебя тут не будет, я вызываю спасателей. Что им сказать, я, надеюсь, тоже помнишь.

Бучнев кивнул.

— И учти, это может начаться везде. Не только во второй. Был случай, когда двоих накрыло в радиальном коридоре. Так что, как спустишься, будь начеку.

— Понял.

— И не забывай про метки. Первую оставь прямо здесь.

— Здесь? — удивился Бучнев. — Зачем?

— Мало ли что случиться… Панель погаснет, фонарь откажет, я задержусь… Тут надо быть готовым ко всему. Так что меть каждый поворот, спуск или подьём, и каждый десятый шаг.

— Всё так серьёзно?

— Вот поплутаешь в этом лабиринте, да ещё впотьмах, тогда поймешь насколько это серьёзно.

— А «крысы» не метят. — заметил Бучнев.

— На то они и «крысы» — лаконично ответил Николаев.

— Кстати, ты ведь тоже не метил. Кажется.

Николаев снова хмыкнул.

— Я знаю этот район не хуже «крыс». И всё равно мечу. И пока шёл, тоже метил, просто ты не заметил этого, — сказав это, Николаев провёл ладонью по ближайшей трубе. Казалось, он только прикоснулся к ней, но когда убрал руку, на трубе, к удивлению Бучнева оказался замысловатый трёхцветный крючок — его личная метка. Даже не просто метка, а целое шифрованное послание для того, кто знал, как её прочесть. Бучнев пока не очень хорошо разбирался во всех тонкостях такого письма, но ловкость, с которой смотрители ставили эти метки, не переставала поражать его.

Сконфуженно крякнув, Бучнев «выбил» из напульсного пенала маркер и, стараясь подражать ловким движениям профессиональных смотрителей, быстро обвёл горловину колодца прерывистой красно-жёлтой линией по всей окружности, завершив её «поросячьим хвостиком» указывающим в ту сторону, с которой они вошли в камеру. Получилось не очень чётко и ровно, но Бучнев остался доволен. Первые метки, которые он ставил три месяца назад, вызывали у него только чувство неловкости.

— Порядок, — констатировал Николаев, протягивая Бучневу руку. — Удачи тебе. И помни — два часа.

Бучнев пожал протянутую руку, подхватил рюкзак и начал спускаться, пробуя прочность ступеней, прежде чем перенести на них весь свой вес. Он насчитал их одиннадцать, когда импровизированная лестница сменилась скобами приваренными к стенам воздуховода, и ещё сорок две, когда кончились и они. Уцепившись за самые нижние ступени, Бучнев спустил в темноту ноги и почти сразу коснулся ими глухо громыхнувшего под ним дна: вентиляционный короб оказался не таким уж и высоким. Встав в него, Бучнев зажёг фонарь и первым делом поставил вторую метку, точно такую же, как и первая — так называемую «полную» метку, а не те скупые короткие штришки, которыми метят спуски, подъёмы и повороты профессиональные лабиринтоходцы. Ярко фосфоресцирующее кольцо отныне можно будет безошибочно найти даже в глубокой мгле, покуда состав маркера не утратит активность и не потускнеет. После этого краска ещё какое-то время будет видна как просто рубиново-жёлтая полоса, затем пропадёт и она. Делалось это специально для того, чтобы не путать старые метки с новыми, и не загромождать подземные переходы ненужными уже знаками. Даже в эпоху точных электронных карт и планов, здесь, зачастую, это был единственный способ сориентироваться. Подземелье диктовало свои законы, что создавало особый ореол романтичности вокруг него, и что в конечном итоге неудержимо влекло сюда разного рода искателей приключений.

Убрав маркер, Бучнев взглянул вверх, в колодец по которому только что спустился.

Николаева там уже не было; тускло горела панель и хорошо заметная даже с такого расстояния верхняя метка. Теперь каждому было видно, что в колодец спустился человек, но спускаться без метки действительно было бы грубейшим нарушением элементарных правил безопасности. «Крысы», правда, постоянно игнорировали их, за что справедливо преследовались администрацией. Коммуникации города имели огромную протяжённость, и блуждать в них, ориентируясь исключительно по памяти, было крайне рискованным делом. «Крысы» находили в этом риске особое наслаждение, а сеть шахт, туннелей и переходов каждый год взимала свою дань: кто-нибудь да пропадал.

Иных так и не находили. И их бренные останки по-прежнему лежали где-то здесь, в этом невероятном лабиринте штолен, шахт и переходов. А может, и не только останки.

Бучневу вдруг стало не по себе. Он невольно замер, прислушиваясь к мёртвой тишине подземелий, чувствуя, как по коже бежит неприятный холодок. Странно, он не слышал ни одной истории или байки о призраках, обитающих в старых выработках и брошенных транспортных магистралях. Любое подземелье просто обязано быть пристанищем разного рода потустороннего. Чем хуже подземелье лунного города? А вообще, кто-нибудь видел на Луне хоть одно приведение?

Привидений не видели, но полтергейст был. Именно поэтому он и здесь. И это место совсем рядом.

Пригнувшись, Бучнев обвёл вокруг себя фонариком. Первая метка, которую он обнаружил, оказалась белой — просто галочка, нарисованная обычной масляной краской. Повернувшись к ней спиной, он пошарил фонариком по рыжим стенкам короба, покуда не наткнулся на красную. Его путь лежал в эту сторону.

Расстояние до заслонки он отметил двумя своими метками. Добравшись до неё, Бучнев обернулся, с удовлетворением отметив, что метки видны прекрасно и складываются в чёткую цепочку. За ним оставался своеобразный световой след, по которому можно было уверенно двигаться даже в кромешной тьме, и даже такому неопытному человеку, как он. С другой стороны, по нему же мог пойти и кто-нибудь другой, в том числе и спасатели, которые постоянно проверяли Лабиринт, отыскивая в нём заплутавших туристов и «крыс», и тогда дело могло кончиться скандалом, и опечатыванием последнего доступа на столь вожделенный уровень. Этого Бучневу никак не хотелось. В то же время, наверняка существовали и другие не опечатанные, бесконтрольные лазейки, по которым можно было добраться сюда. Николаев явно кое-что утаил.

Заслонка представляла собой обычную стальную плиту, двигающуюся в пазах, и регулирующая количество втягиваемого вентсистемой воздуха. Механизм заслонки давно был сломан, и её пришлось толкать руками, сдвигая скрежещущее от ржи железо сильными, резкими рывками. Сдвинув-таки её, Бучнев обнаружил под заслонкой решётку.

Следуя инструкциям Николаева, Бучнев нашёл фиксирующие защёлки, освободил решётку, после чего та просто откинулась вниз на жутко скрипучих петлях. Посветив в открывшееся отверстие, Бучнев увидел метрах в трёх под собой бетонный пол 16-го вспомогательного уровня. Если верить схеме, отсюда до штольни № 2 было рукой подать.

Покопавшись в рюкзаке, Бучнев достал верёвочную лестницу. Закрепив её специальными фиксаторами за край кожуха, он сбросил лестницу вниз, надел рюкзак, включил анализатор, пометил маркёром прямоугольный проём решётки и только после этого начал спускаться. Через несколько секунд он уже стоял внизу.

16-й вспомогательный уровень планировался как погрузо-разгрузочный терминал на одной из многочисленных транспортных магистралей, связывающих в единое целое Селенобург, Электрическую Долину, Ильменитовые Копи и Плавильни. По проекту здесь должны были располагаться складские помещения, ремонтные мастерские, отстойники для транспортных модулей, погрузо-разгрузочные системы и многое другое, необходимое для нормального функционирования данной транспортной артерии. Уровень должен был быть одним из бесчисленных узлов в постоянно расширяющейся сети, охватывающей собой едва ли не четверть всей Луны, но ему так и суждено было остаться лишь в проекте. Строители успели построить только основной ствол, и крошечную часть того, что проектировалось вокруг, когда при проходческих работах в штольне № 2 долженствующей соединить два радиальных коридора, начала происходить разная чертовщина.

Сначала появился звук — дикий высокочастотный пульсирующий визг, который точно бурав вонзался в мозг работающий в штольне людей, доводя за считанные минуты самых стойких из них до полуобморочного состояния. Вне штольни всё исчезало, и ретировавшиеся поначалу строители, попытались было вернуться обратно, тут же снова попав под пресс звуковых пульсаций. Впрочем, как выяснилось, данное явление к звукам не имело вообще никакого отношения. Установленные в штольне системы контроля окружающей среды не зафиксировали никаких посторонних шумов, кроме тех, что издавали сами люди и работающие механизмы. Микрофоны остались глухи к загадочным пульсациям, из чего можно было сделать некоторые выводы, ничего, правда, конкретно не объясняющие.

Собранная наспех группа специалистов разных направлений ещё спорила относительно природы данного явления, когда в штольне начали самопроизвольно перемещаться предметы. Утихшие ненадолго пульсации дали возможность учёным беспрепятственно проникнуть в штольню, но вместо звуков их встретили там плавающие в воздухе части крепежа, со страшным скрежетом ползающие по полу контейнеры с оборудованием и преследующие их по пятам совершенно спятившие роботы. Затем снова вернулась пульсация.

Во избежание непредвиденных осложнений, работы на всём уровне прекратили, а специально созданная комиссия принялась за изучение феномена. К каким результатам она пришла, так и осталось тайной за семью печатями, но работы на 16-м уровне больше не возобновлялись. «Нехорошее» место изолировали, стройку перенесли, решив, что проще построить терминал где-нибудь в другой части магистрали, чем дожидаться объяснения загадки здесь. Официально закрытие строительства мотивировали обнаружением опасных пустот в породе, но, как известно, шила в мешке не утаишь. По всей Луне и за её пределами поползли самые разнообразные слухи, будоражащие воображение даже самых неверующих и скептичных. К заброшенному уровню потянулись охотники за аномалиями и просто любопытные, что вынудило администрацию Центрального Промышленного Района опечатать все входы-выходы с уровня, снабдив их к тому же датчиками доступа. Однако особо настойчивые всё же находили путь…

Как-то так получилось, что о 16-м уровне начали забывать, и к тому времени, когда в Селенобурге появился Бучнев, от него не осталось даже упоминания ни на одной из схем. Вся информация о 16-м вспомогательном уровне района 36–12 была тщательнейшим образом вымарана, только Бучнев точно знал, что уровень есть и где примерно — тоже. Оставалось только найти дорогу к нему. Знакомство с Николаевым решило и эту проблему.

И вот он здесь.

Стоя возле лестницы, Бучнев увеличил силу светового потока фонаря и не спеша огляделся. Яркое голубое пятно скользнуло по глухой бетонной стене, выхватив их мрака змеящиеся по ней кабели, переползло на пол, пробежало по сложенным в штабеля стальным балкам и зловещего вида механизмам и бесследно утонуло в глубине изгибающегося огромной дугой прохода. Проход уходил влево и вправо, окружая собой центральную площадку, где средь хаоса ферм и арматурных прутьев угадывались очертания подъёмников центрального ствола.

Последнее обстоятельство немало удивило Бучнева. Он ожидал, что в давным-давно покинутом уровне царит беспросветный мрак, а тут, оказывается, ещё остались работающие панели, дающие хоть и очень слабый, но всё же свет. Видимо, кое-какие питающие фидеры просто забыли обесточить, либо же кто-то специально подал питание на панели, уже позже, после закрытия уровня, в обход основных энергосетей. В любом случае свет был, причём радиальные коридоры оказались освещёнными значительно лучше, нежели центральная площадка, — вполне достаточно для того, чтобы можно было что-то рассмотреть там без помощи фонаря. Миновав два из них — № 4 и № 5 — Бучнев очутился перед входом в тот, от которого ответвлялась штольня № 2.

Здесь тоже было полно разного добра и механики: лежали приготовленные к сборке части тюбингов, громоздились штабеля узких прямоугольных ящиков, поставленные как попало грузовые платформы, а всю центральную часть коридора занимал похожий на огромную многоножку, самонаращивающийся звенчатый транспортёр. По всему было видно, что строители бросили своё дело в самый разгар работ: часть платформ так и остались неразгруженными, а транспортёр и вовсе был брошен в активном режиме, с заполненными выбранной проходческими щитами породой ковшами, и впускными вентилями гидрораспределителей, оставленными в верхнем, открытом положении. Под транспортёром широкой полосой тянулись лужицы масла, натёкшие там, где оно сумело просочиться сквозь потерявшие за долгие годы эластичность уплотнители. Среди них валялись брошенная сумка с инструментами, каска и даже чей-то ботинок. Шагах в двадцати от входа Бучнев нашёл электронный планшет старой конструкции, оброненный не то кем-то из инженеров-строителей, не то теми, кто побывал здесь позже. Батареи его давно разрядились, однако кристаллы памяти могли избежать разрушительного воздействия времени и содержать в себе немало интересного.

Подсвечивая фонариком, Бучнев медленно, и как можно бесшумней прошёл среди этих груд безмолвного железа, совершенно позабыв и о метках, которые нужно ставить, и обо всё остальном на свете. Крепления свода и стен делали и сам коридор похожим на часть какой-то машины, или гофрированную глотку чудовища поистине невероятных размеров. Коридор казался бесконечным; его дальний край терялся где-то в голубовато-сером сумраке, но в пятидесяти метрах от входа влево вело ответвление. Это и было штольней № 2.

Внезапно у Бучнева возникло странное чувство, будто за ним кто-то наблюдает. Возможно, это было просто игрой воображения, вызванной этим мрачноватым местом и теми загадочными обстоятельствами, которые привели его сюда, но как бы то ни было, ощущение, что он попал под наблюдение, не проходило. Наоборот — оно усиливалось с каждым пройденным шагом, и к тому времени, когда он, наконец, достиг входа в штольню, из чисто подсознательного чувства оно превратилось в почти физически осязаемое. В этом районе уровня явно было что-то не так, и это что-то по-прежнему находилось здесь, прячась где-то в самых тёмных закоулках тоннеля и напряженно наблюдая за человеком. Бучнев каждой частицей своего тела чувствовал этот взгляд, и тот, кто наблюдал за ним, был совсем рядом. Можно сказать, дышал на него.

— Кто здесь? — громко произнёс Бучнев, сознавая всю бессмысленность этой попытки. Гулкое туннельное эхо подхватило брошенные в пустоту слова и рокоча понесло их вглубь огромных лунных нор, оставляя человеку только стихающее уханье реверберации. А впрочем…

Бучнев чуть повернул голову и, нахмурив брови, замер, прислушиваясь. В рокочущих вздохах умирающего эха появился какой-то новый звук. Он был настолько тихим, что скорее угадывался, нежели слышался. Что-то вроде далёкого-предалёкого звона серебряного колокольчика или позвякивания сыплющихся на стальную плиту тонких, почти невесомых иголочек. Несколько секунд звук балансировал на самой грани слышимости, а потом неожиданно начал усиливаться, нарастая с такой быстротой, словно то, что его излучало, вдруг сорвалось с места и понеслось к человеку с громадной скоростью, издавая при этом уже не звон серебряного колокольчика, а высокочастотный пульсирующий визг, от которого сразу заныли зубы. Бучнев инстинктивно попятился, вертя головой, пытаясь определить, где находится источник этого дикого визга. Он шёл отовсюду и ниоткуда, и при этом звучал как-то очень странно. В чём именно заключалась эта странность, понять Бучнев не успел. Осознавая, что в нём что-то не так, он взглянул на дисплей своего карманного анализатора, но в тот же миг его накрыла пульсирующая лавина звука.

Страшная боль пронзила его мозг, точно на гребне звуковой волны неслось огромное количество металлических колючек, которые тут же вонзились ему под череп. Бучнев выронил анализатор и, согнувшись под напором этой неистовой лавины, сжал голову руками, стараясь как можно плотнее закрыть уши. Однако это не помогло. Пульсирующий визг проникал прямо в его мыслящую плоть, минуя барабанные перепонки, и с каждым мгновением удары пульсаций становились всё сильнее и болезненней, разрывая на части отчаянно сопротивляющийся мозг. Ничего уже не видя и не соображая от слепящей боли, Бучнев попытался бежать, но ударился обо что-то плечом и повалился на пол. Он попробовал подняться и тут же снова упал, придавленный прессом всё усиливающейся бешеной пульсации.

Внезапно характер звука изменился. Терзающий мозг визг ослаб, в нём появилась целая гамма других звуков: смесь шипения, шелеста и какого-то нечленораздельного бормотания. «С-с-зан, — явственно послышалось в этой какофонии. — Сж-ж-ж-ш-ш-шв-в-вы слышите меня?» — раздался вдруг чей-то вкрадчивый шёпот.

Слова прозвучали очень отчётливо — прямо в голове. Даже не слова, а какое-то сложное сочетание звенящих и шипящих звуков, образующих в совокупности нечто весьма отдалённо напоминающее человеческую речь. Тем не менее, смысл сказанного, как ни странно, Бучнев понял прекрасно.

Он отнял руки от головы, с трудом, сопя и кряхтя, как столетний старик, встал на четвереньки и растерянно обвёл взглядом серые трубы штольни и радиального коридора. Ни там, ни там по-прежнему никого не было.

— Я правильно передаю? — снова послышался чей-то звенящий шёпот. — Очень трудно найти правильный ритм…

— Кто это говорит? — пробормотал Бучнев.

— Я, — тихо ответил его невидимый собеседник.

— Кто это — я? — Бучнев завертел головой, но увидел не больше, чем до этого.

— Я, Концентратика.

— Концентратика? — переспросил Бучнев и скрипнул зубами; боль, оставшаяся от дикого пульсирующего визга, всё ещё давала о себе знать. — Какая ещё концентратика?

— Концентратика — это я, — ответил бесплотный голос. — Я есть сообщество индивидуумов, выступающих как единое целое, объединённых единым эго-полем, и единым направлением существования. Степень сосредоточённости составляющих меня членов очень велика, поэтому я — Концентратика. Такова моя сущность.

— С ума сойти. — испуганно выдохнул Бучнев.

Он медленно поднялся на ноги и, держась за железное ребро тюбинга, в который уже раз оглядел погружённые в вечные сумерки тоннели. Серые бетонные стены, кабели, трубы, разная механика. Нигде никаких Концентратик. Вообще никого нет — только он и мёртвая материя. Откуда этот голос?

Это всё влияние данного места, догадался Бучнев. Лунная геопатогенная зона — вот на что наткнулись здесь проходчики. И воздействие её на мозг вызывает галлюцинации. Сначала это подобно удару, оно оглушает, дезорганизует, превращая твоё сознание в кисель, а тебя самого — в сжавшийся от животного страха комок биомассы, инстинктивно пытающийся убежать. Такова первая стадия воздействия. А потом что-то перестраивается в голове, адаптируется, а может наоборот — разрушается, и тогда наступает вторая стадия: появляются голоса. Не исключено, что за ней наступит и третья — разные видения: левитирующие предметы и прочее. Опасное место! Неудивительно, что доступ на уровень закрыли.

— Я не… — свистящие и шипящие звуки образовали архисложную комбинацию, которую Бучнев расшифровал как «кажусь». — Я на самом деле, я реальна. Я большая и достаточно сильно излучаю, меня невозможно не заметить. Это очень странно, что вы не видите меня.

— А что я должен видеть? — автоматически спросил Бучнев. — Здесь никого нет.

— Здесь есть я.

Бучнев потёр виски и тряхнул головой. Боль почти утихла, и теперь ему слышалось пение десятков голосов, сливающихся в тихую, успокаивающую мелодию. Сотканная из самых разнообразных по характеру и тону звуков, она, как и предшествующий ей визг, тоже пульсировала, то утихая, то усиливаясь.

— Мне всегда казалось, что люди галлюцинируют как-то иначе, — проговорил он, прислушиваясь к этим звукам. — Никогда не думал, что можно вести диалог с собственной больной головой.

— Я не иллюзия, — мягко повторил голос. — Вы не видите меня — это очень странно. Я не могу понять, почему… Члены Концентратики — они повсюду. Я вокруг вас, вы внутри меня.

— Наверное, потому, что я ещё не «дозрел», — предположил Бучнев. — Но скоро должен увидеть.

— Как странно устроено ваше восприятие, — удивлённо заметила Концентратика.

— Ага, — уронил Бучнев, нагибаясь за анализатором. Воспроизведя запись рекордера, он, как и предполагалось, услышал только собственные слова, и ничего кроме них. Никаких пульсаций и голоса загадочной Концентратики. Стало быть, всё это — галлюцинация и есть.

— Поскольку вы продолжаете настаивать на мнимости моего существования, я могу проявить себя иным способом, — заявила между тем Концентратика. — Например, активировать силовую составляющую своей жизненной энергии.

— Это что такое?

— То, чем можно воздействовать на предметы.

— Ага, третья стадия, — кивнул Бучнев. — Ну, понятно. Так и должно быть.

— Вы сомневаетесь в её действенности? Напрасно. Это очень значительная сила, и она чрезвычайно яркая и так пахнет!

— Пахнет? — Сложное переплетение шипящих и трескучих звуков, почему-то, ассоциировалось у него именно с этим словом. — Я правильно понял — пахнет?

— Да, она очень ощутима.

Бучнев на всякий случай потянул носом воздух, но учуял только привычные запахи подземелья: запах пыли, масла и заброшенности.

— Ничего не чувствую. Пахнет как обычно.

— Не ощущать силу! А её воздействие — вот! — с этими словами увесистая железная балка, лежащая в штабеле вместе с остальными у стены, вдруг подпрыгнула в воздух, и зависла в двух метрах от пола, медленно поворачиваясь вокруг поперечной оси.

— Вот она — сила!

Да, третья стадия, подумал Бучнев, инстинктивно пятясь назад. Те, кто работал здесь в тот день, уже видели такое. Всё идёт как по писанному, правда строители ни с кем не разговаривали. А что его ждёт дальше? Сам начнёт порхать, как бабочка? Не пора ли делать отсюда ноги, пока его мозги окончательно не слетели с катушек?

Конец балки проплыл совсем недалеко от его головы, и Бучнев ощутил кожей лица слабое дуновение воздуха, возмущённого этим движением. Он поднял фонарь, чтобы лучше разглядеть висящий в воздухе предмет, с немалым удивлением обнаружив, что луч действительно высветил висящую и вращающуюся балку, которая, к тому же, дала вполне чёткую тень. Странно. Может ли бред быть столь реалистичным? Может, а почему бы и нет. И всё же. Кто может подтвердить или опровергнуть, что виденное им — галлюцинация. Нужен свидетель, беспристрастный, на который не распространяется то воздействие, что рождает сейчас грёзы в его воспалённом сознании. Где его такого найти… Стоп! Камера анализатора!

Бучнев выбрал нужную опцию и, стараясь на глядеть на маленький экранчик, навёл чёрный глазок объектива на балку. Затем, внезапно задрожавшими руками включил воспроизведение.

Электроника не подвержена галлюцинациям. А если и подвержена в какой-то мере, то они никак не могут быть схожими с человеческими. Если перед объективом что-то есть, он непременно отобразит это на матрице, та так же исправно превратит изображение в сигналы разного потенциала, которые обработает процессор, трансформируя их в последовательность нулей и единиц, и которые затем «осядут» где-то в глубинах электронной памяти. Если из этой памяти на экран выводится изображение висящей в воздухе балки, значит.

— Значит… — пробормотал Бучнев и вытер рукавом покрывшийся обильной испариной лоб. — Уф!

Значит, эта чёртова балка существует на самом деле. И голос — тоже. Значит, всё это не галлюцинация, и здесь действительно КТО-ТО есть, и это также означает, что он — первый, кто вступил с этим кто-то в контакт. А это значит, что… Господи, ну и попал он в историю!

— Уф! — снова выдохнул Бучнев.

— Как резко изменился характер вашего излучения, — заметила Концентратика, опуская балку на прежнее место. — Удивительно, насколько сильно повлияла на вас демонстрация силы.

— Ну, ещё бы! — с чувством произнёс Бучнев, постепенно приходя в себя.

— Очень сложная форма, — добавила Концентратика с интонацией человека, пробующего на вкус незнакомый напиток. — Сколько составляющих и как причудливо переплетено!

— О чём это ты? — настороженно поинтересовался Бучнев, начиная пятиться и готовясь при первых же признаках агрессивности дать стрекоча.

— О испускаемых вами волнах, разумеется. Какими они стали… жёсткими.

— Жёсткими? — Бучнев остановился и огляделся. До выхода из коридора — считанные десятки метров. В случае чего, он успеет выскользнуть отсюда. Или нет?

— Именно так, — подтвердила Концентратика. — Словно сила, направленная на защиту и удержание. Вы, кажется, собираетесь уходить?

— Я? — быстро отозвался Бучнев, буквально пригвожденный к полу этим вопросом. — Я — нет. Что ты. Я просто хотел спросить.

— Да?

— Слушай, как тебя, э…э…э… Концентрация.

— Концентратика.

— Ну да. Твой голос. Он звучит прямо внутри меня. Это что — телепатия?

— Мне не знакомо это понятие. Такая форма общения — совершенно обычная для существ, испускающих коммуникативные сигналы. Только у вас иной ритм. Мне стоило немало труда, чтобы найти его.

— Значит, я и впрямь первый…

— Да, — подтвердила Концентратика. — Вы первый из тех, кто приходил сюда, с кем я смогла общаться.

— Ну и дела!

Бучнев озадаченно крякнул и задумчиво потёр шею. Эта Концентратика, стало быть, без всякого труда улавливает его мысли, эмоции, и чтобы он ни задумал, всё сразу становится ей известным. В весёлое он попал положение! Попробуй-ка тут улизнуть незаметно, если ты весь — как открытая книга.

— Почему вы всё время порываетесь уйти?

— Потому что я не знаю, кто ты, и чего от тебя ждать, — ответил Бучнев, решив играть в открытую. — А то, что незнакомо, может выкинуть любой фортель. Вдруг ты захочешь изучить мою анатомию, и начнёшь меня потрошить. Так что то, что я тебя б… гм… опасаюсь, вполне естественно.

— Я — Концентратика, — произнёс голос, и в нём послышались нотки обиды. — Я ассоциация разумных членов, и не понимаю, как могу вызывать подобные чувства. Разве разум, встретив среди пустоты и бесконечности иной разум, не должен испытывать только радость от такой встречи?

— Не всегда. Не знаю, как у тебя, а у нас бывает по-всякому.

— Удивительно! — прозвенела Концентратика. — И непонятно.

— Что верно, то верно, — подхватил Бучнев. — Я тоже много чего не понимаю. То есть, откровенно говоря, я вообще ничего не понимаю. Ты — Концентратика, сообщество индивидуумов, ладно. А какие они, эти индивидуумы, что они из себя представляют, и почему ни одного из них я не вижу? Откуда они взялись, сколько их, ну и всё такое. Потом это эгополе. А жизненная энергия? А сила? Ты можешь рассказать о себе э…э…э… поподробней?

Концентратика ничего не ответила. Бучнев какое-то время прислушивался к тихим мелодичным звукам — остаткам прежнего убийственного визга, потом негромко позвал:

— Эй, Концентратика! Почему ты молчишь?

«С-с-с-зан» — прозвенело в голове, и Бучнев озадаченно заморгал: на мгновение всё, что было в коридоре, дрогнуло, потеряв чёткость, и расплылось радужными пятнами, которые, впрочем, тут же появились снова. Бучнев зажмурился, тряхнул головой, затем снова открыл глаза. Пятна пропали, однако предметы по-прежнему выглядели как-то странно, нечётко.

— Что происходит. — пробормотал он, протирая глаза, и замер, настолько поражённый новизной внезапно нахлынувших на него чувств, что даже не заметил, как пропал, растворившись в не имеющей названия субстанции и мрачный, серый мир лунных тоннелей и даже он сам. Переход был краток и совершенно неощутим. Неуловимый миг — и его словно вытолкнули на край обрывистого берега, под которым медленно вздымал свои волны бездонный океан чьих-то мыслей, ощущений и неясных образов. Ещё миг — и этот океан поглотил его. Только очутившись в нём, он понял, что оказался в сознании какого-то совершенно невероятного существа. В самой глубине его памяти.

Любая память имеет начало. Момент, с которого начинается осознание самого себя, своего существования в этом мире. Так начинают все живущие в этой вселенной, или, в любом случае, должны начинать, и так же начиналось и здесь. Только здесь было не одно начало, а великое множество начал. И каждое было началом его. Он появился сразу в сотнях разных мест, и память его была подобна собранному мозаичному рисунку, где каждая часть, каждая составляющая была самостоятельной главой этой объёмистой книги прошлого, которые начинались все одинаково — пустотой и одиночеством. Что было до этого, не помнил никто. Просто однажды они все, кто раньше, кто позже, начали быть. И с момента самого раннего начала существования и брало начало его самого, как общего.

Крошечные частицы чего-то полуразумного, брошенные щедрой рукой Создателя в беспредельность окружающего их мира, медленно пробивающие себе дорогу в гудящем и дрожащем мире — вот кем они были изначально. Пищей им служил беспрерывный ток энергии, пронизывающий всё и вся вокруг, а о возможности существования себе подобных никто из них и не помышлял. Каждый был центром своей крошечной вселенной, сферы туманного света, за которым начинался мрак и небытие. Всё, что было необходимо для жизни было в них самих, и не испытывая ни в чем надобности, они какое-то время просто находились в состоянии бессмысленного, бесцельного блуждания, ничего не ища, ничего не желая, и ничего не понимая в окружающем их мире.

Итак, они начали существовать и двигаться, кто позже, кто раньше. Медленно, чудовищно медленно, продвигались они вперёд. Они не двигались в привычном понимании этого слова, а переносили себя, своё сознание, на выбранный участок, в нужном направлении, трансформируя определённым образом структуру материи, которая должна была стать на время носителем их разума, и оставляя за собой длинный след видоизменённой, но «пустой», мёртвой уже породы. Не ощущая времени и не зная, как его измерять, они мерили свою жизнь отрезками от одного события до другого, разделяя ими бесконечную однообразность бытия на неопределённой продолжительности промежутки. Сотни, тысячи таких промежутков спустя кто-то уходил так далеко, что едва мог двигаться из-за слишком «возбуждённого» состояния материи, кто-то выходил на самый край её, туда, где нет совершенно ничего, кроме бушующей энергии, и в смятении поворачивал обратно. Кто-то, однажды, наткнулся на себе подобного…

Уловив трепетное биение мыслительной энергии, они устремились навстречу друг другу, влекомые не то инстинктом, не то любопытством, положив конец извечному одиночеству и начало новой фазе своей жизни. Отныне не порознь, но и не слившись в единое целое, вместе, рядом, соединившись своими слабыми, зачаточными полями сознания, эго-полями, они продолжили движение, уже как единый организм, притягивающий к себе всё новые и новые частицы. Чем больше их становилось, тем осмысленнее и полнее каждый из них воспринимал и то, что их окружало, и самих себя. Они начали путь познания и не только познания. У них появилась конкретная цель. Разум оказался самым удивительным, что каждый из них встречал на своём бесконечном пути, поэтомуотныне Поиск и Объединение стали основными задачами их существования.

Поиск и Объединение. Их становилось всё больше, и как ни мала вероятность таких встреч, мыслящий рой продолжал расти, вбирая в себя всё новых и новых членов. Я — часть всех, и каждый — часть меня, — руководствуясь этим организующим принципом, они выступали уже как единое целое, нераздельное. Как сообщество, обращающееся ко всем новым членам не «мы», а «я». Я, Концентратика.

Более сплочённая, чем любая армия, более организованная, чем любое иное сообщество, она продолжала странствовать, просачиваясь сквозь голубые, серые, чёрно-жёлтые и зелёные слои дрожащей материи, устремляясь то к очагам непонятных возмущений этой материи, то навстречу редким приливам радужных волн, впитывая их ласковое излучение, ища и собирая в этом гудящем, трескучем и трепещущем мире рассеянные крупицы разума, когда в один из моментов её бесконечно длинной жизни, повстречала нечто удивительное и ни на что не похожее.

Первым появилось ощущение близости разума, особый запах мысли, который невозможно спутать ни с каким другим. Только на сей раз он нёс в себе какое-то неуловимое отличие, придававшее ему особый, своеобразный оттенок. Обрадованная и заинтригованная такой находкой, она повернула на далёкий зов, и постепенно впереди, из серой мглы, начали проступать очертания чего-то…

Ровные прямые линии, дуги, строгие геометрические формы. Движущиеся диковинные образования внутри. Резкий аромат электричества. И носители разума. Десятки носителей! Всё это невероятное место просто кишело ими. Они тоже двигались, беспорядочно перемещаясь туда-сюда среди цветной мешанины пятен и линий, совершенно не обращая внимания на приближающуюся Концентратику. Немало удивлённая такой реакцией, или, вернее, отсутствием оной, она направила к ним всю мощь своего эго-поля, и тогда произошло нечто странное. Вместо того, чтобы ответить, носители разом ретировались. Совершенно сбитая с толку, Концентратика успела ещё немного продвинуться вперёд, когда они появились снова.

Она не единожды пыталась вступить с ними в разговор, и всегда неудачно. Их ответные сигналы были путанны, ритм передачи сбивчивым, и они всегда уходили, стоило ей только начать. Она попыталась изменить характер сигналов, но каждый раз безрезультатно. Так продолжалось какое-то время, потом визиты стали всё реже, покуда не прекратились совсем. Раздосадованная, она потянулась следом, туда, куда исчезали загадочные существа, обтекая собой их прежнее вместилище. Она достигла самого большого его места, когда внутри её появился ещё один носитель.

Так вот, как она попала сюда, догадался Бучнев, с удивлением уловив собственные мысли, идущие к нему откуда-то извне. Пошарив взглядом, он заметил среди пёстрой мешанины, наполняющей коридор, себя!

В этот миг узнавания, его буквально ошарашило новое чувство — чувство двойственности. Задавленное, оттеснённое куда-то на задворки сознания не принадлежащими ему воспоминаниями, оно вдруг проявилось с небывалой силой, захватив его всего, полностью. Это был шок; шок от нахлынувших на него широчайшей и невероятнейшей гаммы ощущений и от осознания самого этого факта. Он, оказывается, был сразу в двух местах и двух телах одновременно! С него, с его мозга, со всем его содержимым, словно сняли копию, оставив один экземпляр в его привычном человеческом теле, а второй поместив в тело какого-то экзотического существа, вроде каракатицы. Человек и каракатица одновременно. Каким-то образом эти две части, два носителя его «я» были неразрывно связаны друг с другом, рождая немыслимую мешанину мировосприятия, с которой его, обескураженное, загнанное в тупик, неподготовленное к таким сюрпризам сознание, сумело-таки как-то справиться. Правда, весьма своеобразно: усеча, усреднив всё это до уровня полувосприятия, полузрения, полупонимания… Но и эта половинчатость поражала и завораживала.

Он снова взглянул на себя. Одна его половина не увидела ничего, другая — бесформенный сгусток, источающий слабый ток мыслительной энергии. Неужели это действительно я? — удивился Бучнев, и нелепый сгусток затрепетал, испустив такой же трепетный поток мыслей-импульсов. «Неужели это действительно я», — прозвучало в них. Сомнений не было: там действительно стоял он, собственной персоной. А коли так, то его вторая, невидимая половина, должна находиться где-то совсем рядом. Как раз, за этой вот трубой. Во-он там.

Бучнев вытянул руку, проверяя правильность определённого направления, и одновременно с этим его второе тело также вытянуло «руку». Но какую! Он почувствовал исходящую из себя энергию — слабое золотистое свечение, которое на некотором удалении сливалось с излучениями других членов Концентратики, собираясь там в лимонного цвета пятно, источающее запах, которому у Бучнева не нашлось никакого сравнения. В самом центре пятна горела яркая точка, — своеобразный фокус, вытянутый и чуть подрагивающий, как язычок пламени. Он почти касался, решетчатой оболочки коридора, но стоило Бучневу чуть потянуться вперёд, как золотистое остриё излучения тут же проткнула эту оболочку, пройдя сквозь неё совершенно свободно, точно та состояла из тумана, и замерла рядом с его человеческим телом. Теперь его руки — «рука» из золотистого света и рука из плоти — почти касались друг друга. Ещё немного, считанные сантиметры, и они соприкоснулись.

Слабый импульс, пробежавший от нервных окончаний, сигнализирующий о том, что пальцы коснулись чего-то, слился с нахлынувшей из энергетического фокуса волной тепла. Обе его руки, такие разные, почувствовали это.

Как завороженный стоял Бучнев, вытянув руку, наслаждаясь необыкновенным чувством прикосновения к неведомому, пускай это неведомое было его второй половиной. По сути, он просто коснулся самого себя, но сколько чудесного было в этом прикосновении! Он водил рукой по воздуху и всюду чувствовал касание протянутого к нему пучка живой энергии; он был гладким и податливо упругим, однако стоило чуть поднапрячься, и становился совсем иным — твёрдым, как камень и неукротимо сильным. Такой «рукой» можно было делать что угодно: и аккуратно поставить хрустальную вазу, и согнуть в дугу рельс. Сила. Воистину Сила.

«Надеюсь, вы получили ответы на ваши вопросы?» — беззвучно спросил кто-то.

«Да, — так же беззвучно ответил Бучнев. — Теперь да».

Внезапно всё исчезло; диковинный пёстрый мир погас так же внезапно, как и появился. Пару минут Бучнев непонимающе озирался по сторонам, пока не сообразил, что смотрит вокруг обычными человеческими глазами, воспринимая окружающее как человек, и только как человек. Он снова стал самим собой: с одним телом и разумом в единственном экземпляре.

Такая резкая перемена снова привела Бучнева в замешательство. На короткое мгновение у него даже возникло чувство неполноценности, словно от него отсекли некую важную часть. Словно он стал инвалидом: подслеповатым, глуховатым и одноруким придачу. Даже тоннели показались ему ещё более мрачными, нежели прежде.

В тихом многоголосом пении, по-прежнему звучащем у него в голове, снова послышался голос Концентратики:

— Вы удовлетворены?

— Да, — ответил Бучнев. — Это было самое удивительное, что я когда-либо видел.

— О вас я могу сказать то же самое.

— Почему?

— Вы самое удивительное и необычное, что я когда-либо встречала. Но в вас хранятся вещи не менее удивительные.

— Это ты про что? — снова насторожился Бучнев.

— Про всё. Всю вашу жизнь. И весь ваш мир.

— Ах, вон оно что! — протянул Бучнев. — Ты права, наш родной мир действительно удивительное место. И, кстати, он значительно больше, чем тот, в котором обитаешь ты.

— Теперь расскажите вы, — попросила Концентратика.

— Хм. — Бучнев озадаченно нахмурил брови и дёрнул плечом. — Даже не знаю… Боюсь, из этой затеи ничего не выйдет. Слишком всё сложно.

Даже не сложно, а просто невозможно, добавил он про себя. Как рассказать, как объяснить этой куче мыслящей породы, живущей в глубинах безвоздушной, мёртвой Луны, что такое, например, голубое небо, ветер, играющий молодой листвой зелень лугов, искрящийся под ярким зимним солнцем снег, или тёплый летний дождь. Как рассказать ей о полном жизни, бесконечно разнообразном мире, в котором нет ничего похожего на то, что видел он здесь. Каким образом ей, существу, отличному от человека настолько, насколько это только возможно представить, объяснить, что такое благоухание цветущих садов, или музыка, или радость близости с любимым человеком, или счастливый детский смех, или тысячи и тысячи других вещей, явлений, ощущений, чувств и эмоций, словом всё то, что мы, люди, считаем обыденным и привычным, и на что порой даже не обращаем внимания. И каждая такая составляющая нашего мировосприятия, обыденная для нас, для Концентратики — нечто совершенно непонятное, чуждое и далёкое, как сама Земля. Нет, невыполнимая задача.

— Но почему? — В голосе Концентратики послышалось явное недоумение. — Я не понимаю.

— Я не смогу объяснить тебе всё так, чтобы ты поняла, хотя бы приблизительно, суть вещей. Я не умею как ты.

— Тогда я буду познавать ваш мир сама. Так, как смогу. Или через ваше восприятие.

— Но для этого тебе нужно быть на Земле! — воскликнул Бучнев. — А уж это абсолютно невозможно. Ты огромная, да ещё сидишь в лунной породе…

— Я Концентратика, — тихо, но твёрдо прозвенело в ответ. — «Я» большое — это множество «я» маленьких. Каждая часть составляющая меня — самостоятельное существо. Я могу отделить любого из них.

— Вот как. — задумчиво проговорил Бучнев. — Даже и не знаю, что сказать.

Конечно, вернуться с таким трофеем было бы здорово, только стоит об этом узнать кому-нибудь — всё, пиши пропало. Первыми, понятное дело, в него вцепятся карантийщики, ну а следом — военные. Дальнейшая судьба его будет крайне неопределённой, судьба Концентратики — ещё неопределённее. И всё же рискнуть можно. Потихоньку вынести, потихоньку протащить через контроль. У тебя будет настоящий, «живой» инопланетянин. Неужто упустишь такой шанс?

Резкая трель таймера оборвала его размышления. Два часа, отведённые на разведку, почти закончились. Времени осталось только на возвращение.

— А большой она будет, эта часть? — спросил Бучнев, всё ещё колеблясь. — Желательно бы поменьше.

— Очень небольшой. Значительно меньше вас.

— Ну, ладно, — решился Бучнев. — Если обещаешь не выставлять себя напоказ, тогда согласен. Давай, отделяй.

Концентратика ответила слабым всплеском мелодичного звона и страшным ударом в стену. Метрах в трёх от Бучнева стена лопнула, и тут же что-то начало расширять трещину, протискиваясь наружу, кроша бетон и выворачивая стальные жилы арматуры. За считанные секунды трещина превратилась в ровную круглую дыру около полуметра в поперечнике, из которой лавиной хлынул грунт. Сыплющаяся порода как-то странно пылила, но то оказалось не обычной пылью. В отличие от породы, пыль была очень тёмной, почти чёрной; выскакивая из пролома, она, медленно кружась, поднималась вверх, и вскоре рядом с дырой уже висело плотное чернильное облако. Оно вращалось всё быстрее и быстрее, потом вдруг резко бесшумно сжалось, и в воздухе повисла идеально ровная сфера, величиной с футбольный мяч. Приобретя такую форму, пылевой ком медленно поплыл к человеку.

— Вы можете взять её.

Бучнев нерешительно кашлянул, осторожно потрогал шар пальцем, и только после этого обхватил ладонями отторгнутую часть Концентратики. Сила, поддерживающая её в воздухе, немедленно исчезла, и он почувствовал её тяжесть, совсем незначительную, здесь, на Луне.

Таймер снова напомнил о себе режущим слух сигналом. Времени отведённого на обратный путь стало ещё на пять минут меньше.

— Придётся поспешить, — заметил Бучнев. — Не знаю, сколько времени пройдёт, но я постараюсь вернуться сюда побыстрее. Так что мы расстаёмся ненадолго.

— А разве мы расстаёмся? — удивилась Концентратика. — Я с вами.

— Ах да, — Бучнев улыбнулся и слегка качнул свою ношу. — Упустил из виду… Ну, тогда пошли. Первая остановка — Селенобург.

С этими словами он сунул сферу в рюкзак, настроил свет фонаря и, бросив прощальный взгляд на коридор, заспешил к вентиляционной шахте. Так, со своей необычной ношей в одной руке и фонарём в другой он и покинул вспомогательный уровень № 16.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1972 году в городе Тамбове, где проживает по сей день. Закончил Тамбовский техникум железнодорожного транспорта по специальности «Проводная связь на транспорте». Работает на заводе в метрологическом отделе, ремонтником измерительной аппаратуры. Пишет с 1997 года, хотя публикаций пока всего шесть: в «Юном технике», «Технике-молодёжи», «Мире фантастики» (на диске), и «Шалтай-болтае».

⠀⠀ ⠀⠀

Юлия Аметова Что написано пером

Пора! Ник выключил свет в каюте и приоткрыл дверь в коридор пассажирского отсека. Мерцающее облачко нанопыли не спеша плыло под потолком в сторону его каюты. Опять наблюдение, все коридоры просматриваются! Все из-за этих экспонатов! Тратят огромные деньги, возят музейный хлам с Земли на Регдонд и обратно и называют это культурным обменом! Впрочем, если бы не хлам и не обмен, на этом гравилете Нику было бы нечего делать.

Нанопыль уплыла за поворот. Отлично! Теперь скорее за дело, пока не проснулись музейные девицы. Ник выскользнул в коридор и остановился перед соседней дверью, на которой красовалась надпись светящейся краской: «Экспонаты». Ник приложил руку к сенсору, рядом с дверью облачком всплыл маленький голубой мираж с надписью: «Богаткин Николай, охрана, вход 5.00 бортового времени». Дверь бесшумно отошла в сторону, Ник скользнул внутрь и вытащил из кармана черную коробочку служебного компьютера. Так, вот аварийная программа-ключ для контейнера, Смарагдов сам вписал ее в компьютер Ника перед полетом на Регдонд. А где сам контейнер? А, вот он — плоская пластиковая коробка с ручкой, зажатая между допотопной ручной прялкой и потрескавшимся деревянным сундуком. Скорее, скорее, пока музейные девицы досматривают последние сны!

Подхватив контейнер, Ник уселся на сундук. Так. Соединиться, активировать программу, нажать кнопку. Готово! Контейнер открылся, и между коричневых стенок показалась лохматая стопка бумажных листков. Неровные ярко-синие строчки ползли по страницам вкривь и вкось. Ну и ну! За этот мусор — двести тысяч? Грязные листки, исписанные невесть сколько лет назад — что здесь хорошего, за что такие деньги? Какой-то дурак, еще в те времена, когда писали от руки чернилами, измарал кучу бумаги, забросил подальше, чтоб не мешали, а теперь другие дураки нашли и начали крик. Ах, двести лет! Ох, написано во времена полета Гагарина! Талантливо, бессмертно, настоящая рукопись, написанная чернилами! И берут этот хлам в музей, и кладут в кондиционированную витрину — как бы не выцвела, как бы не усохла, как бы не отсырела! А денег на это сколько уходит — Ник столько не видел даже в те времена, когда его еще не выперли из военного космофлота.

И ладно бы ахали над бумажками восторженные девицы вроде Татьяны Аргасовой, которая нашла эту рукопись в каком-то архиве в Светлогорске!

Но ведь и Смарагдов — серьезный, денежный мужик, председатель спонсорского совета музея — тоже трясется над этим мусором! Зачем ему понадобилась рукопись, да еще за такие деньги? Дома ее держать, смотреть на нее каждый день что ли? Он ее даже показать никому не сможет, а если не показывать, то зачем вообще хорошие вещи иметь? Ну, Смарагдов, конечно, известный коллекционер, председатель спонсорского совета музея, ему виднее.

Ник расстегнул комбинезон, достал из кармана, пришитого с изнанки на груди, плоский сверток в темном пластиковом пакете и вынул еще одну растрепанную пачку исписанной бумаги. Ну-ка, посмотрим, как там сработали художники, которых нанял Смарагдов. Ого! Да их не отличить! Те же поднимающиеся к правому краю кривые синие строчки, те же круглые буковки, на первой странице даже размазанная клякса в углу точь-в-точь такая же. Ник зашуршал страницами — и дальше все один к одному! Да, Смарагдов недаром платил художнику за эту подделку!

Но разглядывать некогда! Надо быстрее шевелиться! Ник положил рукопись из контейнера в пакет и, расстегнув комбинезон, положил пакет в большой карман, пришитый с изнанки на груди. От рукописи пахло старьем и кислыми женскими духами. С двадцатого века сохранились, что ли? Ну да, девчонки в те времена были такие же, как теперь — поливают духами что попало. Ник застегнул карман на липучку и положил в контейнер поддельную рукопись. Ну вот и все. Двести тысяч, можно сказать, в кармане. Через неделю, когда гравилет сядет на Земле, а рукопись окажется у Смарагдова, Нику больше не понадобится ни работать в охране, ни служить в космофлоте.

А теперь — скорее к себе! Ник выскочил в коридор, захлопнув за собой дверь. Голубой мираж выскользнул из замка. «Богаткин Николай, выход, 5.05 бортового времени». Ах, черт, как он не сообразил! Замок же записал время входа и выхода! Как теперь объяснить, зачем он ни с того ни с сего явился в каюту с экспонатами? Сказать, что сигнализация на его компьютере сработала? А где запись о срабатывании? Или притвориться, что почудился запах дыма? А кто в это поверит? Стоп! Дым можно устроить прямо сейчас. А когда сработает пожарная сигнализация, и музейные девчонки бросятся спасать свой любимый хлам, никто не обратит внимания на то, что Ник Богаткин открывал дверь на пять минут раньше. Вот это мысль!

Отбежав от двери с надписью «Экспонаты», Ник оглянулся. Нанопыли поблизости не было. Выдернув из поясного кармана лучевик, он приставил дуло к бледно светящейся обшивке стены. Кнопка спуска ушла в рукоять пистолета, дымок завился вокруг почерневшего, пузырящегося пластика. Эх, слабоват лучевик! Когда он служил в космофлоте, пистолет у него был вдвое мощнее, но разве музейному охраннику приличное оружие дадут?

Черная дырка увеличилась, расплылась по стене, как клякса, в глубине блеснул пучок световодов и кабелей. Отлично, еще немного! Световоды замигали, в коридоре стало темно и запахло горелой изоляцией. Готово! Ник помахал включенным лучевиком, и луч заплясал, делая края отверстия рваными. Пусть думают, что само загорелось, изнутри! Темный вонючий дым пополз по коридору, зазвенела пожарная сигнализация, и Ник взлетел под потолок, едва не ударившись об него головой.

— Внимание, внимание! Экипажу и пассажирам спецрейса «Культура-101», Регдонд — Земля! — загремел синтетический голос пожарного извещателя. — Просьба соблюдать спокойствие! Пассажирам правого борта немедленно начать эвакуацию согласно схеме, находящейся на стене коридора! Работает автоматическое пожаротушение, искусственная гравитация отключена!

Скорее к себе! Черный едкий дым заклубился возле стены, струи остро пахнущей желтой пены ударили вдоль коридора. Ник едва успел нырнуть в каюту и запереть за собой дверь, как в нее заколотили чьи-то руки и ноги.

— Николай! Ник! Просыпайтесь! Пожар! — закричал пронзительный голос в коридоре.

Протирая глаза и зевая, Ник открыл дверь, и увидел, как взъерошенная тощая девица, размахивая в невесомости длинными руками и ногами, подлетает к каюте с экспонатами. Она с размаху хлопнула ладонью по сенсору и нырнула в открывшуюся дверь. «Аргасова Татьяна, сотрудник музея. Вход 5.11 бортового времени», — сообщил мираж. С другой стороны коридора, кашляя и отмахиваясь от дыма, появились еще две девчонки, влетели следом и закричали так, что даже мираж замигал.

— Куда нести? Где схема эвакуации?

— Да вот она, но это же для людей!

— А экспонаты куда? У меня восемнадцатый век!

Отлично! Через минуту здесь будет такая неразбериха, что можно будет угнать гравилет вместе с командиром. Татьяна высунулась в коридор, держа в руках коричневый контейнер и пытаясь увернуться от очередной желтой пенистой струи.

— Николай! Вы охрана, вы все знаете, скажите, куда при пожаре эвакуировать экспонаты? Они же горючие, особенно рукопись! Придумайте что-нибудь, Ник!

Ну, уж нет! Как раз придумывать он ничего не будет!

— Спокойно, девушки, спокойно… — проговорил Ник. — Я, конечно, за охрану отвечаю, но здесь не музей, а гравилет. Тут командир главный, спросите у него.

— Сейчас! — Татьяна рванулась вперед, прижимая к себе контейнер, но тут же врезалась в стену. Дым закрутился вихрем у нее над головой. — Девочки, оставайтесь здесь, а я к командиру!

Торопливо подгребая одной рукой, она улетела за поворот. Остальные повисли перед дверью, держа в руках свои бесценные экспонаты.

Минуты шли одна за другой, Татьяна не возвращалась. Дым рассеялся, пенные струи пропали. Два робота-ремонтника выползли на присосках из технического отсека и двинулись по стене, ища повреждения. Где же Татьяна с контейнером? Поддельную рукопись нельзя упускать из виду, мало ли что может случиться!

Ник оттолкнулся от стены, чтобы лететь в пультовую, и всей тяжестью обрушился на пол. Рядом завопили девицы и загрохотали экспонаты. Что такое? Почему без предупреждения включили гравитацию? Ник попытался вскочить на ноги, но к ним будто привязали гири. Откуда такая гравитация? Не нормативные восемьдесят процентов земной, а все двести процентов! Он с трудом поднялся, держась за стену. Должно быть, это от гравидвигателя, на военных кораблях такое бывает. Но на пассажирском должен быть гравикомпенсатор, почему его не включили? Ник двинулся по коридору. Дверь в пультовую была открыта, и оттуда слышался пронзительный голос Татьяны.

— Господин командир! А нам обязательно садиться на Вивант? Экспонатам это не повредит?

Ник заглянул внутрь. Над пультом висел зеленоватый мираж грависвязи, в котором виднелись какие-то заросли, а Татьяна вертелась в свободном кресле рядом с командиром и двумя пилотами, держа на коленях коричневый контейнер.

— На Вивант в любом случае будем садиться для ремонта, — мрачно объявил командир. — Повреждена проводка автоматики гравикомпенсатора, а по технике безопасности везти вас с неисправным компенсатором я не имею права!

Вот это да! Ну кто же мог знать, что эта проводка именно там! И что за планета — Вивант? Ник слышал, что закрытая, посадок гражданских кораблей на ней не бывает. Кто его знает, что там происходит? Впрочем, может быть, остановка пойдет Нику на пользу. Если возникнут вопросы насчет подделки, всегда можно будет сказать, что настоящую рукопись украл кто-то на этом паршивом Виванте.

В мираже появилось загорелое до черноты усатое и бородатое лицо. А это кто такой? Татьяна воодушевленно подпрыгнула в кресле.

— Ой, господин Ларионов! Скажите пожалуйста, как быть с нашими экспонатами? — зачастила она. — Они же все из растительной органики, а некоторые даже из животной! Тканевые платья девятнадцатого века, да еще с вышивкой! Парча восемнадцатого века, кожаная сбруя — тоже восемнадцатого! Все это когда-то было живыми организмами, а вы говорите — в биополе вивантов все оживает и растет! Так что же, из платьев лен вырастет, а из ремней — корова?

Биополе вивантов? Но Вивант — это же планета! Какая корова? Что за глупости? Вот и толстый тип в мираже хрипло смеется, топорща выгоревшие усы.

— Ну не так уж все страшно, Татьяна! Целая корова вряд ли вырастет, разве что шерсть на ремне прорастет или он форму поменяет, новые клетки нарастут. Со льном хуже, конечно, тут могут целые волокна вырасти, стебли, цветы — расцветет платье, как поле. Эти виванты даром, что невидимы — они и сами растут, и любую жизнь заставляют расцвести, и на любое биополе действуют. Да на самом деле они и сами — биополе. Потому так и зовутся — виванты, живые!

— Живые? Заставляют расцвести? Но это же недопустимо, это музейные экспонаты, подлинники! Им по триста, а некоторым по четыреста лет! — не унималась Татьяна.

Тип в мираже снова заулыбался. Вот тоже смешливый нашелся!

— Но если они такие старые, то они совсем не вырастут! — сказал он. — Мы когда только начинали терраформирование Виванта, проделывали разные опыты с биополем вивантов. Виванты могут оживить только ту органику, которая моложе пятидесяти земных лет, вот та будет расти, и очень быстро. За полчаса хлопок не только вырастает из нитки, но и зацветает, и лен тоже. Но старые нитки — ни под каким видом! И синтезированная органика, из которой современные комбинезоны делают, тоже будет в порядке. Это я вам говорю как научный руководитель терраформирования Виванта.

— Ой! — взвизгнула Татьяна, вцепившись в контейнер обеими руками. — Ой, господин Ларионов, а бумага? Бумага на Виванте не прорастает?

Ее голос задребезжал от слез, как будто она готова была закатить истерику. Бумага? А если рукопись действительно прорастет на этом их паршивом Виванте? Смарагдов ничего не заплатит, и прощайте тогда двести тысяч!

— Это вы о Светлогорской рукописи беспокоитесь? — воодушевился научный руководитель в мираже. — Знаю, знаю, вы только что возили ее на Регдонд! Но волноваться не надо! Целлюлоза ожить в принципе не может, а древесная масса, которую в двадцатом веке добавляли в бумагу, могла бы прорасти, только если бы ее сделали недавно. Светлогорской рукописи двести лет, с ней все будет в порядке. Как говорится, что написано пером, не вырубить топором! И может быть, вы ее нам покажете, пока будет идти ремонт? Расскажете что-нибудь, как на Регдонде, в порядке культурного обмена!

Ага, значит, настоящая рукопись, которой двести лет, не прорастет, но тогда надо срочно вернуть ее в контейнер! Если во время этих показов и рассказов кто-нибудь увидит проросшую подделку, начнется такой скандал, что из музея попрут не только Ника, но и Смарагдова. Ни двухсот тысяч, ни приличной работы, хоть на завод иди! Но как бы забрать у Татьяны контейнер, чтобы никто не обратил внимания? Она вон и так шмыгает носом, вот-вот разревется или устроит крик! Что это ее так проняло? Ведь не за рукопись же эту дурацкую переживает? Вроде этот толстый в мираже ничего особенного не говорит…

— Я большой поклонник «Высоких звезд», с тех самых пор, как вы нашли в прошлом году ее рукопись на старом комбинате в Светлогорске! — заливался научный руководитель. — Как хорошо, что ее успели опубликовать к двухсотлетнему юбилею полета Гагарина! Прекрасная книга — умная, романтичная, веселая! Талантливые люди были наши предки россияне! А какие отличные миражные фильмы сделали по «Высоким звездам» в этом году, я их все пять видел! Особенно последний — мюзикл в духе двадцать первого века, прекрасная стилизация!

— Прошу прощения, господин Ларионов, — прервал его восторги командир. — Разговор вы закончите на Виванте, а сейчас я прошу всех разойтись по местам. Начинается торможение!

Ага, сейчас Татьяна пойдет к себе, и Ник перехватит ее и контейнер с подделкой в коридоре!

— А вы, Татьяна, можете не уходить. Положите ваш контейнер в ящик, и закрепите фиксатор, — сказал командир, включая внутреннюю связь. — Внимание, внимание! Начинается торможение! Всем по местам! Кто там еще стоит у дверей! Быстро в каюту! — крикнул он, обернувшись к Нику.

Паршиво, но придется уйти, чтобы не вызывать подозрений. В конце концов, за время торможения ни Татьяна, ни подделка никуда не денутся, а после посадки Ник перехватит девчонку в коридоре или в шлюзе. Главное, чтобы она не успела вытащить подделку из гравилета. А настоящая рукопись пусть пока остается в кармане. Не хватает, чтобы кто-нибудь во время ремонта на нее случайно наткнулся.

— Внимание, всем приготовиться! — загремел голос командира по внутренней связи. — Начинается переход из скоростного коридора десять световых в пространство неподвижных объектов. Всем пассажирам и членам экипажа в течение двадцати пяти минут оставаться на местах и активизировать фиксаторы. Просьба не вставать с мест до следующего сообщения.

Ник проверил обе широкие лапы фиксатора и расслабился в кресле. В иллюминаторе не было видно ничего, кроме глухой черноты засветового коридора. Теперь главное — дождаться посадки, и скорее в шлюз. А до тех пор отдохнуть. Подумаешь — с десяти световых до неподвижности за двадцать пять минут! В военном космофлоте он еще и не такое видал! Голова слегка закружилась, как всегда при переходах из коридора в коридор, в глазах побежали желтоватые вспышки, но у Ника даже не участилось дыхание — хоть сейчас в драку.

В иллюминаторе мелькнуло мутное пятно света, сгустилось, налилось яркостью и рассыпалось остро блестящими звездами. Готово! Вышли из засвета! Скорее в шлюз, чтобы быть там первым! Ник отключил фиксатор и вскочил. Кресло возмущенно зазвенело.

— Покидать места запрещено до окончания торможения! Ждите сигнала! Ждите сигнала! Просьба соблюдать правила поведения во время полета!

Что за глупости? Не обращая внимания на звон и ворчание синтетического голоса, Ник рванул дверь. Что такое? Дверь не отодвигалась. Черт бы взял эту их технику безопасности для чайников! Возят всяких уродов, из-за них нормальный человек выйти вовремя из каюты не может! Высадить эту дверь, что ли? Ник с размаху пнул дверь, на ней загорелся красный огонек.

— Внимание, внимание! Автоматический центр ремонта сообщает о неисправности замка двери! Просьба пассажиров каюты сохранять спокойствие! Ремонт будет проведен после окончания торможения!

Безобразие! Что тут чинить, когда он только пнул? Надо отключить эту сумасшедшую автоматику! Где программа взлома? Ник потянул из кармана компьютер, но в этот же момент лапы фиксатора обхватили его поперек туловища и решительно потащили в кресло. Это еще что такое? Ник рванулся, но фиксаторы держали его так крепко, что даже рукопись на груди зашуршала. Неужели разорвалась? Нет, вроде цела. А Татьяна с подделкой уходит! Может, конечно, подделка не сразу прорастет? Древесина-то в бумаге наверняка химически обработана! Но выхода нет, придется ждать.

В иллюминаторе мелькнуло что-то золотистое с ярко-синим, а потом сгустилась яркая зелень, как будто Ник смотрел не сквозь стекло, а через зеленый древесный лист. Движение закончилось. За дверью зашуршали колеса ремонтного робота и заскреблись какие-то инструменты. По коридору, возбужденно хихикая, пробежали музейные девчонки, но голоса Татьяны слышно не было. Ну, когда этот идиотский робот закончит? Татьяна, должно быть, уже снаружи! Но может быть, там ее перехватить будет легче? Судя по зелени, здесь есть какой-то лес, значит, можно будет завести ее за деревья и отобрать контейнер с подделкой, будто для того, чтобы помочь нести. Ник же охранник и должен охранять контейнер!

Наконец, дверь открылась, и Ник пулей вылетел в коридор. В дверях пультовой уже толкались какие-то люди. Толстые, грузные молодцы с лохматыми бородами громыхали жуткими басами, загораживая собой вход. Один из них держал в руке анализатор, рядом с другим поскрипывал колесами грязноватый, обшарпанный ремонтный робот. Это еще кто такие, здешние ремонтники, что ли? Стоят согнувшись, будто пройти в двери не могут! Ник подбежал ближе. Да они же действительно не могут! Ник всегда считал свой рост завидным, но самый низкорослый из ремонтников был на целую голову выше него. Решительно растолкав неповоротливых толстяков, Ник заглянул в пультовую. Ни Татьяны, ни контейнера там не было.

Скорее наружу! Ник промчался через шлюз, спрыгнул на ровную площадку и остолбенел. Зеленые листья размером с него самого потянулись к нему, словно огромные ладони и зашевелились, будто пытались схватить. Приторно пахнущий теплый ветер ударил в лицо, ярко-зеленая лиана толщиной в руку медленно свернулась петлей у самых его ног. Что за чертовщина?

Ник перепрыгнул через лиану — притяжение на Виванте оказалось явно меньше земного — и тут же наткнулся на пару резных листьев. В каждый из них можно было завернуть не только Ника, но и гиганта Ларионова, а глубоко вырезанные края шевелились будто огромные пальцы. Другие листья, все в буграх и складках, как слоновья кожа, изгибались и сворачивались трубками метрах в трех от земли. На ползущих по земле гибких стволах спиралью завивались тонкие зеленые усы. Красные бутоны длиной в руку шевелили раскрывающимися лепестками. В нескольких шагах виднелись непроходимые заросли, перевитые лианами и осыпанные цветами величиной с голову Ника. Листья переливались всеми оттенками зеленого цвета, из чащи остро пахло сырой землей и гнилью. Заходить в этот лес даже ради контейнера с подделкой не хотелось.

Но где же Татьяна? Ник огляделся. Посреди площадки стоял странный прозрачный купол, приподнятый на металлических ногах метра на три от земли. Под куполом уже бродила одна из музейных девчонок, развешивая вышитые рубахи, а другая вынимала из ящика прялку. Татьяна стояла рядом с куполом, плаксиво кривя губы и заглядывая в открытый контейнер с подделкой. Опять с ней истерика! Неужели подделка проросла?

— Татьяна, вы не грустите так, не волнуйтесь! С вашей рукописью ничего не случится! — из зарослей появился толстяк Ларионов. — Сейчас мы вами отнесем ее под навес, это у нас вроде клуба на свежем воздухе. Вот там вы нам и расскажете о Светлогорской рукописи, когда все соберутся. Только надо всех дождаться — когда еще наши ребята попадут в настоящий музей на Земле? А когда попадут, так там другие посетители спокойно посмотреть не дадут, больше на них самих глазеть будут!

А на что они еще годятся, уроды здоровенные? Вот и сейчас этот мешок сала только мешает Нику. Схватился за контейнер, будто за свою собственность и разглядывает во все глаза! Как теперь заменить подделку на настоящую рукопись? Ну ладно, она вроде бы еще не растет, может, попозже удастся что-то сделать?

— Простите меня, пожалуйста, господин Ларионов! Можно я спрошу, вы не обидитесь? — нерешительно проговорила Татьяна. — Скажите пожалуйста, а вы и ваши сотрудники — это вы здесь на Виванте так выросли? Только если вы обиделись, не говорите ничего, ладно?

Ник замер, боясь спугнуть ответ — надо же знать, от чего такое уродство получается! А вдруг и он сам тут превратится в такую же гору, как научный руководитель Ларионов и его бородатые работяги?

— Нет, я не обиделся! — проговорил научный руководитель, по-прежнему держа контейнер в руках. — Да и на что обижаться, дело-то и в самом деле необычное — чтобы человек был два тридцать ростом! И выросли мы все, конечно, здесь. Взрослые люди были, а начали расти, как дошколята, по пять сантиметров в месяц. А бриться так вообще невозможно было — через полчаса чуть не до пояса борода! Пока разобрались во всем, пока ингибиторы нам на Земле разработали, мы уже вон какие вымахали, да и растолстели.

— Ой, и я тоже вырасту? Или мне тоже надо ингибиторы пить? Понимаете, во мне же и так метр восемьдесят, а если я еще вырасту? — зачастила Татьяна. Куда она смотрит? То психовала из-за рукописи чуть не до слез, а теперь позволяет постороннему уроду брать ее в руки!

Но о чем они оба говорят? Здесь можно растолстеть? И он, Ник, тоже может? Ник почувствовал, как его кожа начала растягиваться под комбинезоном. Кажется, он уже толстеет! Как он теперь будет жить? Надо скорее попросить у Ларионова эти самые ингибиторы! А заодно и попытаться забрать контейнер — Ник же должен его охранять!

Ник сделал несколько шагов к навесу. Огромные кожистые листья зашуршали рядом с ним, гигантские лианы поползли следом. Цветок в метр диаметром свесился над его головой, шевеля лепестками и тычинками.

— Ну, ингибиторы мы для всех ваших устроим, у нас специальный синтезатор их прямо на месте делает, — пообещал Ларионов, по-прежнему разглядывая поддельную рукопись. — А вообще-то вы не особенно пугайтесь. Сложных организмов здесь до нас не было, поэтому вивантам на наши биополя действовать трудно. Зато мох на Виванте всегда был, виванты привыкли к растениям, да и растения на них быстро реагируют. И вот, пожалуйста!

— Но почему это так получилось? Ведь это же земные растения, а они выросли в сто раз больше, чем бывают на Земле! — не унималась Татьяна. — Я, конечно, мало разбираюсь в биологии, но расскажите, как это могло получиться? И где сами виванты?

— Да везде! Вот они, вокруг вас, — взмахнул контейнером Ларионов. Рукопись в контейнере зашевелилась, но ничего растительного между листками Ник не увидел. — Их невозможно увидеть глазом, это биополевые скопления, которые питаются биополями живых растений. Когда здесь были только местные мхи ростом в сантиметр, корм для вивантов был скудный, они были мелкие и только немного помогали мхам расти.

— А почему же теперь все так разрослось? — вставила Татьяна. Ларионов как будто ждал очередного вопроса.

— Когда мы прилетели сюда, здесь и кислорода было маловато, и парникового эффекта никакого. Десять земных лет назад мы здесь ходили в скафандрах с электроподогревом да под куполами ночевали — вот этот навес сделан из последнего купола. Зато когда взялись за терраформирование, создали атмосферу, высадили тропические растения, чтобы почва скорее образовывалась, вот тогда все и началось! У тропических растений биополе хорошее, виванты налетели на них, как на горячие пироги. И сразу сами начали расти — мы замеряли, теперешние виванты раза в три крупнее и сильнее прежних. Вон, глядите, до того уже дошли — даже листья и лианы двигают! Правда, терраформирование пришлось ограничить, теперь мы тут только вивантов изучаем.

Какая гадость! Ник передернулся. Эти самые виванты летают тут со всех сторон, все двигают, ко всему прикасаются, и к нему, Нику, тоже? Вот уже и под комбинезоном что-то чешется. Это они по нему ползают, гады невидимые! Наверное, он уже толстеет! Вот уже и молния на комбинезоне как-то странно изогнулась, будто на нее изнутри что-то давит. И воротник тесноват, и руки какие-то пухлые стали за полчаса! Надо просить ингибиторы!

Попросить Ник ничего не успел. Десятка полтора огромных мужиков, которым ингибиторы уже ничем не могли помочь, расставили скамейки под навесом напротив платьев и прялки, расселись и дружно захлопали. Музейные девицы разместились в первом ряду. Белые цветы, похожие на наглые физиономии, просунулись под навес, как будто тоже хотели послушать и посмотреть. Только бы подделка не проросла! Если эта дрянь прорастет до конца лекции, двухсот тысяч Нику не видать, как своих ушей!

Ларионов и Татьяна вошли под навес. Один из бородачей поставил рядом с ними скамейку, Ларионов положил контейнер на нее. Ник сел в дальнем ряду.

— Здравствуйте, друзья! — начала Татьяна, улыбаясь. Что это она так развеселилась? Немногочисленная публика зашумела, лианы рядом с Ником зашевелили усиками, листья приподнялись.

— Ваш научный руководитель, господин Ларионов, попросил меня рассказать о Светлогорской рукописи, хранителем которой я работаю сейчас в музее. Я долго думала, как мне об этом рассказать, и решила сегодня рассказать все так, как оно на самом деле было. А было вот что. Год назад я училась в Институте прикладной химии и попала на практику на комбинат органического синтеза в Светлогорске. В двадцатом веке это был целлюлозно-бумажный комбинат. И вот однажды меня попросили помочь разобрать архив. Архив был такой старый, что в нем были даже бумажные документы — двадцать первого и двадцатого века. А в одной папке я нашла перьевую ручку с высохшими синими чернилами, кто-то ее забыл среди бумаг.

Что она столько болтает, время тянет? Ведь подделка сейчас прорастет! И почему так чешется на животе? Ник потрогал живот через ткань комбинезона. Может, уже брюхо растет, как у здешних? Щетина на щеках уже определенно колется.

— Я очень люблю книги, — продолжала Татьяна, улыбаясь все шире. — Когда я училась в институте, я даже сочинила повесть о космонавтах, на современном компьютере, со звуками, ощущениями и запахами, но ни один агент не хотел ее брать. И вот я решила им всем доказать, что я умею сочинять повести! На комбинате очень хороший преобразователь органики, почти как медицинский — любые живые клетки может синтезировать, — и мне разрешили на нем поработать. Сосновая древесина на комбинате была, из нее на преобразователе я сделала древесную массу, целлюлозу и бумагу, а потом синтезировала чернила по образцу тех, которые были в старинной ручке. А после всего я переписала от руки одни только слова своей повести и назвала ее «Высокие звезды».

Что она несет? Ник подскочил на своей скамейке. Как может быть, чтобы это она сочинила? Это же гениальное произведение, так все говорят! И если эта рукопись — тоже подделка, то как же быть со Смарагдовым? Нет, все это чушь, никто не поверит! Вот и Ларионов не верит!

— А как же экспертиза? Неужели никто не заметил? — проговорил наконец научный руководитель. Татьяна не задумалась ни на секунду.

— Внешне я состарила рукопись, это можно сделать на том же преобразователе. А кроме того, ее никто особенно и не проверял. Все готовились к двухсотлетнему юбилею полета Гагарина, хотелось чего-нибудь интересного из двадцатого века, а тут повесть того времени, написанная от руки — всем сразу понравилось! И фильмы сняли, и мюзикл написали, и меня на работу в музей взяли — как специалиста по хранению, я же химик.

Ник вскочил на ноги. Все пропало! Двести тысяч пропали из-за этой дуры! Вот еще тоже, правдивая нашлась!

— Понимаете, я больше не могу врать, совсем не могу! Меня теперь уволят, господин Смарагдов в суд на меня подаст за подделку, но это лучше, чем каждый день ждать и бояться! Я давно собиралась рассказать правду, вот и рассказала сейчас.

— А ну-ка дайте мне еще посмотреть!

Ларионов снова взял контейнер в руки. Заглянув внутрь, он пошевелил толстым пальцем листки и поднял контейнер над головой, показывая всем. Публика сдавленно охнула. Между коричневыми створками мелькнули растрепанные белые листы, раздвинутые тонкими желто-коричневыми сосновыми ветками с пучками зеленых иголок на концах. Проросла, проклятая! Теперь на него, Ника, Смарагдов тоже подаст в суд, хоть и подделку, а все же украл! Будет теперь суд, будет! Хорошо только, что не над ним одним, Татьяне тоже достанется, будет знать, как строить из себя честную!

— Ну да, когда приперли к стенке, тогда и рассказала про свою подделку! Да еще выставляет напоказ! — крикнул Ник так громко, что даже листья хлопнули у него за плечом, а желтый бутон размером с его голову упал на скамейку. Татьяна быстро повернулась к нему.

— Нет, напоказ сейчас выставлена вовсе не моя подделка, а другая! На мою я случайно опрокинула духи, и она ими до сих пор пахнет. А эта непахнет ничем! Но моя тоже прорастет обязательно, и тогда… Да вот же она, уже проросла!

И Татьяна вытянула руку в сторону Ника. Что она там увидела? Ник посмотрел вниз. На животе комбинезона между липучками открылась щель, а из нее лезли пучками сосновые иглы. С треском рванув липучки, он выдернул пакет из кармана и вытряхнул на землю проросшие тонкими веточками листы с синими корявыми строчками. Полупрозрачные иголки на белых, не видевших света, ветках, разгибались и тянулись к зеленым листьям гигантских растений Виванта. Прозрачные корни врастали в почву, иголки отбрасывали в сторону обрывки исписанных листков, а те, сворачиваясь трубкой, превращались в новые ветки. Рыжая кора нарастала на ветках, иголки становились все гуще и зеленее, сосновый лесок рос на глазах. Девчонки из музея хихикали, бородатые вивантские работяги ухмылялись. Командир гравилета и пилоты, закончившие ремонт, хохотали, входя под навес.

— Что вы смеетесь? — крикнул Ник. — Она же всех вас обманула! Вместо хорошей книги подсунула свою самодельную! Люди старались, мюзикл писали, фильмы делали, а оказалось — это ерунда!

Девчонки и работяги загалдели еще громче, листья захлопали, будто от ветра, а голос Ларионова перекрыл весь шум.

— Ну, это вы не правы! «Высокие звезды» — вовсе не ерунда! — громыхнул научный руководитель. — В музее ей, конечно, не место, но если книгу читают и любят, то она всегда настоящая! Сами знаете — что написано пером…

И он торжественно поцеловал Татьяне руку.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в 1956 году в Москве. По профессии инженер, в 1978 году окончила МИСИ, живет в Москве, работает главным специалистом в проектной организации. Пишет давно, с ранней юности — стихи, пьесы, повести и рассказы, но все это не опубликовано. Сейчас пишет только фантастику — написаны шесть романов и около сорока рассказов, в основном мистика и космические приключения. Двадцать пять рассказов напечатаны в разных изданиях: «Космический век» (с 1996 по 2000 годы), «Чудеса и приключения» (1994 г.), «Тайная сила» (1998–2000 г), «Ступени оракула» (с 1999 по 2014 годы), «Тайны и загадки» (2013 г).

В № 2 (11) «Знание-сила: Фантастика» за 2010 года напечатан рассказ «Наследство Кокорюкиных».

⠀⠀ ⠀⠀

Майк Гелприн Когда взлетают рыбы

Корабль с Земли прибыл ранним утром, затемно. Лейтенант Дювалье хмуро козырнул троим выбравшимся из него штатским.

— Нам необходимо переговорить с полковником Каллаханом, — сказал, шагнув к Дювалье, один из прибывших. — Дело не терпит отлагательств.

— Полковник на позициях, — лейтенант с трудом подавил раздражение. Не терпит отлагательств, видите ли. — С восходом ожидается атака, — добавил Дювалье. — Не думаю, что вам удастся увидеть полковника, пока она не закончится.

— Хорошо, мы подождём. Куда прикажете?

— Пойдёмте в штаб.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Рыбы взлетели утром, едва рассвело. Оторвались от мутно-зелёной, тронутой рябью поверхности залива, набрали высоту, выстроились в клин и потянули к берегу.

Задрав голову, полковник Каллахан мрачно смотрел, как стая пересекла береговую линию и прошла над позициями. Раньше, в первые дни после высадки, летучих рыб стреляли. Переводили на них боеприпас, а подраненных тащили в лабораторию. Потом перестали. Устройство этих тварей было примитивно, как разовый фотоаппарат. Даже если перебить весь косяк, сделать моментальный снимок и передать его на глубину рыбы успевали.

Полковник двинулся в тыл. От бессильной ярости у него дёргался кадык, судорожно сжимались в кулаки пальцы. Появление рыб означало неминуемую атаку. Как только на дне обработают поступившую от летучей разведки информацию, она и начнётся.

Началось, едва Каллахан добрался до штаба. Залив вскипел, набух опухолями лопающихся водяных пузырей, вздыбился и вышвырнул на берег первый эшелон атакующих. Ощерившись уродливыми клешнястыми жвалами, сцепившись членистыми суставчатыми конечностями, заплетя в узлы страшные полуметровые щупальца, крабо-спруты образовали вал. На секунду он замер, затем дрогнул и покатился на позиции, а из воды уже лез, карабкался, пёр на берег второй эшелон.

Каллахан поднёс к глазам бинокль. Из окон угнездившегося на вершине холма штаба атака смотрелась, словно брутальный перформанс с театральной галерки. Вот первая линия обороны огрызнулась лучами врытых в грунт станковых лазеров. Вал атакующих надломился, окутался розовым маревом и, разрезанный по периметру, рухнул. Распался на пульсирующие клубки хитиновых тел, а на его месте уже набухал, дыбился, щерился клешнями и щупальцами второй.

Через полчаса первую линию обороны смяли. Волны атакующих, вбирая в себя уцелевших особей, покатились вверх по пологому прибрежному склону.

— Гады, сволочи, — вслух бранился полковник, до крови прокусывая губы. Там, в полумиле ниже по склону, похороненные под хитиновым покрывалом, гибли боевые роботы и умирала обслуга — его ребята, космический десант, бригада Каллахана, лучшие из лучших.

Бригадой полковник командовал не первый год. Ему давно уже полагались генеральские звёзды, однако в штабе Верховной Ассамблеи не спешили. И старались держать грубоватого, скорого на гнев вояку на периферии, подальше от земной политики и штабных интриг.

До третьей, последней линии обороны дело не дошло. Вторая линия, пополненная спасшимися из первой, рявкнула огневым залпом и, затопив склон пламенем, выстояла. Атака захлебнулась. Уцелевшие крабо-спруты, на ходу группируясь в клубки и стаи, откатились в море.

— Визитёры с Земли, господин полковник, — отчеканил за спиной лейтенант Дювалье. — Трое, прибыли перед самой атакой. Просят аудиенции. Прикажете впустить?

— Их только здесь не хватало, — пробормотал Каллахан в сердцах. — Инспектора, мать их. Ладно, пускай заходят.

Инспекторов и прочую тыловую перхоть полковник не жаловал. Будь он на месте умников, затеявших экспансию на эту проклятую планету, ни одного рекрута на ней бы давно не осталось. И плевать он хотел на то, что здесь идеальные условия для поселения человеческой расы. Какие они, к чертям, идеальные, когда океан забит этой дрянью, и с каждым днём её только прибывает.

— Здравствуйте, полковник. Я — старший инспектор Родригес. Это доктор Блюм, а это — Иван, специалист, фамилии у него нет.

Каллахан оглянулся. Штатские стояли в дверях. Прилизанный сухопарый пижон, очкастый крючконосый толстяк и насупленный мрачный верзила с массивной челюстью и буйной порослью на угрюмой разбойничьей роже.

— Иван посидит пока снаружи, — властно распорядился Родригес. — Ему присутствовать при разговоре ни к чему, — объяснил он полковнику. — Вы позволите?

Каллахан кивнул на кресла. Сейчас начнётся, раздражённо подумал он. Лекции и агитки за храбрость и героизм. Вас бы, красавчиков, туда, на склон, а я бы поглядел, как вы геройствуете.

— Мы кое-что вам покажем, — Родригес протянул полковнику плоский матовый кругляш размером с ноготь. — А потом поговорим. На этом чипе кадры киносъёмки. Будьте любезны, скормите его какой-нибудь электронике.

— Новая инициатива с Земли? — Каллахан, не скрывая сарказма, хмыкнул.

Наверняка очередная блажь, демонстрация работы затейливого подводного шпиона или робота-контактёра. А членистоногие класть хотели на любые контакты. И вообще, какие могут контакты со стадом. Или, скорее, с роем, в котором ценность жизни отдельного индивида равна нулю. Да, конечно, на глубине окопались более развитые особи, которые дистанционно командуют этим пушечным мясом. С батискафов их видели, та же членистоногая сволочь, только размером с танк. Кто, однако, сказал, что они разумные. Скорее, аналоги муравьиных или пчелиных маток.

Полковник погрузил матовый кругляш в гнездо на торце персоналки, бросил небрежный взгляд на экран. В следующий момент он подобрался, тряхнул головой и вгляделся пристальнее. Ошеломлённо посмотрел на Родригеса. Затем впился в экран взглядом.

— Кадры что, подлинные? — сарказма в голосе Каллахана больше не было.

— Разумеется.

Полковник завороженно смотрел на сменяющиеся на экране фрагменты киносъёмки. На всех был заснят верзила Иван. Стелющийся в намёте во главе волчьей стаи. Нёсущийся, сминая ковыль и чертополох, в конском табуне. С ног до головы облепленный гадюками. Терзающий узкую и длинную серебристую рыбину на пару с трехметровым крокодилом. Пасущийся на скальном склоне в стаде горных козлов.

— Что это значит? — Каллахан пришёл в себя.

— Вы читали древнюю сказку про Маугли? — вопросом на вопрос ответил очкастый доктор Блюм.

— Да. В детстве.

— Иван — современный Маугли. Вскормлен медведицей в тайге, до двадцатилетнего возраста в ней и жил. Он умеет ладить со зверьём. С любым. Хотите посмотреть кадры с акулами? Есть также с гепардами, с тиграми, со стервятниками.

— Не надо. Верю, — полковник поднялся. — Позовите его, я хотел бы задать пару вопросов.

— Иван не поймёт вас. Он не говорит ни на одном из человеческих языков, — Блюм сверкнул очками. — А вы не поймёте его. Я единственный человек, который умеет с ним общаться. Для этого мне пришлось выучить… Знаете, это даже языком назвать трудно. Впрочем, сейчас вы услышите.

Блюм внезапно скривился, оскалился и издал серию резких отрывистых звуков. Каллахан вздрогнул, на человеческую речь звуки походили мало, в них было больше от рычания зверя.

Иван появился на пороге.

— Как именно он ладит с животными? — повернулся полковник к доктору.

Тот произвёл новую череду лающих, взрёвывающих и рыкающих звуков.

Иван немедленно разразился ответной акустической серией.

— Он не может объяснить, — Блюм перешёл на английский. — И я не могу. Он просто, — доктор щёлкнул пальцами, — становится зверем. Хочет — медведем. Тигром, кабаном, росомахой, дельфином. Хочет — щенком, мальком, птенцом, подсвинком. Хочет — первоярком или зрелой особью. Или секачом, вожаком стаи.

— И он сумеет договориться с этими?..

— Тоже не знаем. Ни он, ни я. Будь это земная фауна, я однозначно сказал бы «да». С местной шансы невелики. Но он попытается.

— Как он попытается? — полковник выругался. — Они его растерзают. Полчища этой дряни топят корабли. Подавляют подводные лодки, крушат батискафы. Его сожрут живьём. К тому же, он что, может дышать под водой?

— Дышать не может, — ответил доктор устало. — Но находиться под водой способен довольно долго. Раз в пять-шесть минут ему необходимо вынырнуть на поверхность, чтобы глотнуть воздуха. Давайте не будем терять времени, полковник. Прикажите пропустить Ивана на берег. Дальше он всё сделает сам.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

На берегу Иван сбросил одежду, нагишом шагнул в воду. Вперёд головой нырнул, на поверхности разошлись концентрические круги.

— Знаете, — задумчиво проговорил доктор, — я верю, что у него получится. Я очень не хотел рисковать им, это уникальный человек, второго такого на Земле нет.

— А что, собственно, получится? — полковник скрестил на груди руки. — Допустим, он найдёт с крабо-спрутами общий язык. И что дальше? Попросит их оставить нас в покое? А вот с чего бы им соглашаться на это?

— Он… — доктор, не закончив фразы, замер, оцепенело глядя в сторону берега. — О, господи!

Из воды, вминая в грунт страшные уродливые конечности и поводя клешнями над опутанной щупальцами головогрудью, вылезало жуткое исполинское чудовище.

На позициях бросились к лучемётам десантники. Полковник выдернул из кобуры импульсный разрядник, обхватил обеими ладонями рукоятку, навёл ствол.

— Вы что творите? — метнулся к нему Родригес. — Не стрелять! — надрываясь, заорал он, обернувшись к позициям. — Вы что же, не видите, что происходит?

— Что происходит? — эхом откликнулся Каллахан.

— Иван сейчас у них. Они в ответ, в знак доброй воли, прислали заложника.

Полковник крякнул. Сказанное походило на правду.

— И что теперь будем делать? — Каллахан упрятал разрядник в кобуру.

— Ждать.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Ждать пришлось больше суток. Всё это время гигантский крабо-спрут провёл на берегу, изредка охлаждая конечности и щупальца в воде и не обращая внимания на перемещающиеся вдоль туловища красные точки лазерных прицелов.

Иван появился под вечер. Вымахнул на поверхность залива в полусотне ярдов от берега и, грудью раздвигая воду, двинулся на сушу. Заложник встрепенулся, уродливое тело оторвалось от грунта, перебирая конечностями, покатилось навстречу.

В десяти ярдах от берега они разминулись. Крабо-спрут, на прощание окатив человека фонтаном брызг, ушёл под воду.

— Пойдёмте в штаб, — быстро проговорил доктор, обменявшись с Иваном чередой лающе-рыкающих звуков. — То, что они предлагают — это, это…

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Утром мы с доктором улетим, — Родригес возбуждённо мерил шагами помещение штаба. — Иван останется. Аборигены гарантируют, что атак не будет, пока он здесь. Доктор, вы с ним закончили?

— Закончил, — Блюм потёр руки. — То, что он сделал, потрясающе, грандиозно. Это.

— Ну и прекрасно, — прервал Родригес. — Иван может отправляться к нашим новым друзьям. Переведите ему, доктор. А мы пока займёмся делами.

Каллахан проводил Ивана взглядом исподлобья. «К нашим новым друзьям», каково, а?! Друзьям, мать их в перекрестье прицела.

— То, что предложили аборигены, — по-прежнему меряя помещение шагами, продолжил Родригес, — небывалая, редкостная удача. Если Верховная Ассамблея пойдёт на это, мы с вами станем миллионерами, господа. Да что там — миллиардерами! Как вам нравится такая перспектива, а, доктор? А вам, полковник?

Каллахан наградил инспектора брезгливым взглядом. Что взять со штатского пижона. Миллиардер, мать его.

Деньги полковника не интересовали. А этот при одном смутном их запахе забыл, что он — должностное лицо. А о том, что «наши новые друзья» уничтожили здесь десяток тысяч человек, наверное, и не помнил.

— Ну, и что они предложили? — не скрывая презрения в голосе, спросил Каллахан.

— Обмен. Они позволят землянам беспрепятственно владеть сушей этой планеты. Материками, континентами, архипелагами, островами — всем. Они готовы помогать и сотрудничать. Взамен.

— Что взамен? — полковник почувствовал, как нечто липкое, вкрадчивое пробралось под грудину и нехорошей мутной волной омыло сердце.

— Взамен они хотят поселиться на Земле. Чтобы мы отдали им море.

Полковник опешил. Липкая мутная волна отхлынула от сердца и плеснула в голову.

— Вы в своём уме? — выпалил он. — Вы, тыловая крыса, вы хоть отдаёте себе отчёт в.

— Вы забываетесь, полковник, — Родригес остановился. — У них перенаселение, так же, как у нас. Эта планета человечеству идеально подходит. Атмосфера, климат, полезные ископаемые. А им прекрасно подойдут земные океаны, мы ведь их практически не используем. Их раса так же разумна, как и наша, они…

— Вы спятили, Родригес, или как вас там! — полковник вскочил на ноги. — Эта разумная раса без всякой причины истребила половину моих людей.

— Без причины, говорите? А представьте, что не мы без спроса высадились здесь, а они на Земле. И стали бы строить на дне океанов свои города. Как бы мы обошлись с ними?

— Плевать я хотел на ваши доводы. Вы что же, из тщеславия и корысти готовы подставить миллиарды землян? Отдать их на откуп этим тварям? После досужих слов какого-то дикаря.

— Иван не дикарь, он такой же человек, как и мы с вами, ничуть не глупее любого из нас. За сутки он… Вы даже не способны оценить и понять, что удалось ему сделать. Ладно, полковник, сожалею, что пришлось разочароваться в вас. Я рассчитывал иметь вас союзником. Что ж. В любом случае, решать будет Ассамблея. Распорядитесь проводить нас к кораблю. Пойдёмте, доктор.

— Послушайте, инспектор, — чеканя слова, проговорил Каллахан. — Мне страшно даже подумать, что какие-нибудь ловчилы в Ассамблее купятся на предложение этой сволочи. Вы хоть чуть-чуть, хоть на йоту понимаете, что вы затеяли? Степень опасности хотя бы немного доходит до ваших забитых жадностью и амбициями мозгов?

— Доходит, доходит. Счастливо оставаться, полковник.

Каллахан рванул из кобуры разрядник. В следующий момент вспышка поглотила инспектора. Пронзительно, истошно завизжал очкастый Блюм. Ещё одна вспышка, и визг прекратился.

— Лейтенант Дювалье! — рявкнул полковник.

— Да, сэр! — адъютант, глядя на Каллахана округлившимися от недоумения и страха глазами, застыл на пороге.

— Наших гостей постигло несчастье, лейтенант. Они погибли во время атаки. Моя вина, не углядел. Вы что-то хотите сказать?

— Никак нет, сэр.

— Вот и прекрасно. Распорядитесь убрать отсюда эту падаль, — полковник кивнул на трупы. — По войскам зачитайте приказ. Тот молодчик, который был с ними, он сейчас милуется с этой подводной дрянью. Ему, однако, необходимо дышать, так что раз в пять-шесть минут его голова, возможно, будет появляться на поверхности. Парню, который её снесёт, повышение в звании, трехмесячный оклад и внеочередной отпуск. Всё поняли? Выполняйте!

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

День спустя награда нашла героя. Досталась она пожилому капралу, ветерану десанта, снайперу. Каллахан приказал выставить горькую и лично присутствовал на обмывании нашивок новоиспечённого сержанта. Под вечер полковник был изрядно пьян, хотя на ногах держался уверенно.

А на следующее утро с поверхности залива взлетели рыбы. Как обычно — едва рассвело.

На этот раз вторая линия обороны не выдержала, но третья подавила атаку. Наблюдая из окон штаба, как гибнет членистоногая сволочь, полковник Каллахан улыбался.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в СССР. Живет в Нью-Йорке. За две сотни публикаций в периодике России, Украины, США, Германии и др. Рассказы публиковались в журналах («Полдень XXIвек», «Реальность фантастики» и др.). В№ 2 (7) приложения «Знание-сила: Фантастика» за 2008 год напечатан рассказ «Дождаться своих», а в № 2 (17) за 2013 год — рассказ «Камикадзе».

⠀⠀ ⠀⠀

Ильти Сколот

Женское платье, которое я носил уже пять лет, сегодня впилось в моё тело, словно кожаные путы. Мне хотелось содрать его с себя, надеть штаны и латы, взять в руки акинак^[6] и врезаться в гущу персов снося их головы, пронзая сердца. Я не смог усидеть на вершине холма, побежал. Ноги запутались в подоле, я упал, скатываясь к подножью. Никто бы не удивился, если бы увидел меня плачущим, ведь я энарей, немужчина — жрец, оракул и предсказатель судеб. И такие как я могут лить слёзы, пугаться и дрожать, должны носить женскую одежду, делать женскую работу, думать как женщина. Но не сегодня, не сейчас. После долгих лет во мне проснулся мужчина…

В тот день, когда отец объявил меня энареем^[7], я точно знал, что не желаю женщин, их обвисших грудей, огромного живота, жира, трясущегося под кожей. Если меня и можно было чем испугать, так это видом женщины, снимающей одежды. Только перед последней полной луной я понял, что отец ошибся. И не просто ошибся, а изломал всю мою жизнь, согласившись женить меня на дочери вождя соседнего клана. Родители закрепляли союз детей свадьбой.

К тому времени я уже стал воином, носил остроконечную шапку, стриг волосы и имел свой табун с десятком лошадей. Золото, добытое в последнем набеге, я обменял на кибитку с дорогими коврами — свой личный дом. Женщин я познал. За отцовскими стадами присматривало много рабынь. Но искать радость под их платьем, как мои братья, не хотел.

Весь день, пока наша семья ждала гостей и невесту, я не находил себе места, уносился мечтами к горизонту, а потом туда же галопом летел по ковыльной степи на своём жеребце. Я пережил двадцатую зиму и знал, что завидный жених, так говорили родные и женщины соседних кланов. Они восхищались моими голубыми глазами и светлой кожей — мою мать отец выкрал у далёкого северного племени. Я не спешил обзаводиться семьёй, но уступил родителю, как вождю клана. Невесту я видел в мечтах то раскосой хохотушкой, то рыжеволосой скромницей и представлял своих сыновей…

Когда багровое солнце окрасило все в алый цвет и, прячась за мрачные тучи, скрылось в ночи, когда запылали огромные костры и начался свадебный пир, я, наконец, увидел свою жену — и растерялся. Родные подбадривали меня окриками и шутками, а я стоял настолько потрясённый, что не мог ни шага сделать, ни слова сказать. Женщина, предназначенная мне в спутницы, показалась огромной, необъятной, с двумя свисающими подбородками. Отец говорил, что невеста немного старше, но я не догадывался насколько. Моя жена решительно схватила меня за руку и потащила к украшенной кибитке. Стремительность, с которой меня сдернули с места, ошеломила, и я не оказал сопротивления.

Отгородившись от гостей ковром, жена повела себя и вовсе напористо — впилась в мои губы и стала стаскивать с меня одежду. Когда её липкие, толстые пальцы добрались до штанов и сдёрнули их, я запаниковал. Но кошмар ждал меня впереди — она сняла свои одежды. Передо мной заколыхалась липко-белёсая иппака^[8], которая стала наваливаться на меня тяжестью, одновременно слюнявя рот и хватая за все, что ранее прикрывали штаны. С диким воплем я отпихнул жирное тело и выскочил прочь из кибитки, взлетел на жеребца и под улюлюканье гостей поспешил скрыться в бескрайней степи.

Меня охватывало отвращение и в последующие ночи, хотя жена лежала смирно, не касаясь моего тела. Не смогли во мне пробудить мужское желание и танцы голых, уставших от тяжёлого дня рабынь, которые плясали вокруг костров. Весь мир для меня слился в сплошную массу обнажённых частей женского тела и мелькал перед глазами, пока всё моё нутро не вывернуло дикими судорогами. Разъярённый отец объявил меня энареем и утром решил отправить навсегда к жрецам.

Полночи я раздумывал над своим позором, жалея себя, и всё больше ненавидя женщину, из-за которой буду изгнан из клана. Образ жизни, одежда, отношение к энареям вызывали во мне такие же чувства, как и у других воинов — ужас и неприязнь. Ещё мальчишками мы ездили в поселение энареев, те не делали тайн из своего повседневного существования, и потрясённые возвращались назад. Почувствовать на себе гнев богини Аргимпасе^[9], стать женщиной, когда был рождён мужчиной — для меня значило умереть. Поэтому стараясь двигаться бесшумно, я решил уехать подальше, возможно даже, к осёдлым сколотам^[10]. Но мои старшие братья стерегли меня. Зная мои бурный норов, накинулись все вместе, свалили, скрутили, избили до полусмерти, как только я подошёл к жеребцу. Чуть живого закинули в повозку и, не обращая внимания на мои стоны и просьбы, увезли в поселение предсказателей. Там, бросив меня под ноги старшему энарею, прокляли меня как опозорившего древний род. Мужчины в женских одеждах, с выбритыми лицами развязали меня, пытались напоить каким-то отваром, уверяя, что мне станет легче. Я отбивался от их рук, отталкивал прочь, пытался бежать в степь, но нога не слушалась меня, неестественно выворачивалась и я, сражённый болью, падал, грыз траву, куски земли от досады. Впервые с тех пор, как в пять лет сел на лошадь, я разрыдался. Меня никто не жалел и не тревожил. Я пролежал недалеко от становища энареев до вечера и, наконец, успокоился. Ко мне подошёл старец и заговорил. Я слушал его слова, они стали утешением для меня. Возможно, отец ошибся, и Великая Аргимпасе не пошлёт мне дар предвиденья. Тогда я не смогу быть оракулом, лекарем, провидцем, и мне помогут добраться до поселений у западных рек.

Насильно меня никто не учил, но наука предсказаний далась мне легко. Однажды я осознал, что понимаю смысл необычно сложенных ивовых прутьев, полосок липовой коры и бегущих облаков. Мои сбывшиеся предсказания удивляли только меня. В конце концов, я вынужден был смириться со своим положением, вызывающим страх и отвращение остальных степных людей — дар подтвердил моё предназначение. Через две зимы моя известность как мудрого оракула облетела все племена сколотов. А я притерпелся к женскому платью, выбритому лицу и служению богине Аргимпасе. Но оскопиться и преподнести мужскую часть тела водным богам для рождения новых духов, я всё ещё не решался. Часто, особенно ночами, я вспоминал набеги, сражения. В такие минуты в груди разгоралась тоска и щемила боль…

Весной дикие степи и редкие города заполнили вооружённые до зубов воины персидского царя Дария^[11]. Подойдя к Дунавию^[12], великий Перс предложил нашему царю Иданфирсу^[13] в жены свою дочь. Повелитель же степных народов в те дни горевал по рано ушедшей в иной мир любимой жене, посчитал такое предложение оскорблением и грубо отказал персидскому царю. Возмущённый Дарий потребовал у всех племен сколотов немедленно склонить головы перед ним. Но Иданфирс послал в ответ золотой поднос, на котором лежали птица, лягушка, мышь и пять стрел. Гобрий, советник и великий предсказатель Дария, призвал прорицателей, чтобы разгадать, а вернее подтвердить своё разъяснение такому странному подарку. Оракул Великого Перса считал, что сами сколоты должны подтвердить послание царя степных людей. Поэтому от клана энареев прибыл в стан Дария я. Потупив взор, усмехаясь в душе, я слушал глупые утверждения, что «скифы сдаются с землёй (мышью) и водой (лягушкой) на которой живут. И приедут на лошадях (птица по воздуху и лошадь по земле движутся одинаково) сложить оружие (стрелы) к ногам великого Перса».

Раньше я был воином и выпил кровь первого убитого в бою врага, в моей кибитке лежал сверток блестящей человеческой кожи — знак моего бесстрашия. Я знал — сколоты скорей все исчезнут с простора степей, но не сдадутся! И правильно расшифровал послание: «Если персы не ускачут в болото, как лягушка, не зароются в землю, как мышь, не улетят в небо, как птица, то будут поражены стрелами и не вернутся назад». Но меня не захотели услышать. Дарий приказал ставить шатры и ожидать Иданфирса. Царь сколотов медлил. Перс скучал, его и гостей развлекала танцами любимая наложница Лессия.

Я встретил её раньше, утром. Она шла с другими женщинами и была единственной из гарема Дария, которая не прятала своё лицо под накидкой. Лессия была родом из северных земель, где снег лежит по полгода, где женщины вольные, как птицы. Танцовщица, смеясь, задала мне вопрос о своём будущем и я, разложив ивовые прутья, содрогнулся от того, что привиделось мне — наши жизненные дороги пересекались. Но на повторный вопрос я ответил привычными словами: «Ты встретишь человека, который ради тебя умрёт и воскреснет, который изменит твою судьбу». Она вновь рассмеялась, хотя глаза её грустили и, сняв с головы прикрепленный цветок чертополоха, протянула мне: «Ты подарил мне надежду, энарей. Я не умру от тоски теперь».

И вот на пиру я сидел позади всех, как вызвавший недовольство Великого Перса. Танцуя, Лессия двигалась в темпе моих мыслей, а я рассуждал о том, как же изгнать многотысячное войско Дария из вольных земель сколотов. Царя Иданфирса поддерживали не все племена. Только те, что живут севернее, в редких лесах. Те же кланы, что имеют пастбища ближе к морю, выжидают, как обернётся дело у Иданфирса и Дария. Надо заставить эти племена ввязаться в войну. И сделать это можно, только если вынудить Дария наступать по их землям. Значит, степной царь должен отходить через пастбища предателей, выжигая пастбища и засыпая колодцы. Лишённые привычной жизни кланы будут вынуждены примкнуть к Иданфирсу.

Задумавшись, я не сразу понял, что смотрю на грудь Лессии. Два её холмика вздрагивали, подпрыгивали, играли друг с другом, как молодые байбаки на закате. Золотые монеты звенели, касались выпирающих из-под ткани сосков, и я рассердился на себя — энарей не может замечать подобного. Я перевел взгляд на соседа, который запихивал угощение огромными кусками в рот, давился, отрыгивал и вновь хватал мясо. Зрелище оказалось настолько отталкивающим, что связно мыслить я не смог, и вновь взглянул на танцовщицу, стараясь не смотреть на её грудь. Живот Лессии напомнил мне лепестки водяной лилии на рассвете, когда капельки росы, как капельки пота сейчас, скатываются вниз, оставляя тонкие, извилистые следы. Блестящие дорожки на животе терялись в тёмных волосках. Юбка слегка сползала во время танца то с одного бедра, то с другого, но мой взгляд выхватил почему-то именно курчавые волоски. Я поёрзал на месте, не находя привычного удобного положения, и стал смотреть ещё ниже, на щиколотки, перехваченные поясками с золотыми монетками. Ступни и украшения двигались в такт музыке, и я какое-то время смог опять думать о плане отступления и набегах на войско Перса наших небольших юрких отрядов. Иданфирс не сможет победить в открытом бою, его воинов намного меньше, они хуже вооружены, имеют меньший опыт в сражениях. Значит, надо отделять отряды персов от основной части и вырезать не жалея. Надо изматывать противника постоянными наскоками и не давать спокойствия ни днём, ни ночью. А главное — нельзя позволить Дарию пополнить запасы воды и еды. Последнего у Великого Перса предостаточно, и он может далеко углубиться в наши земли. Плохо, что его поддерживают эллины. Греков надо отсечь по Дунавию, заставить разобрать мост и не поставлять продовольствие…

Музыка прервалась, а потом зазвенела в новом, быстром темпе, ноги танцовщицы замелькали перед глазами и мысли спутались. Я посмотрел перед собой и увидел огромные синие глаза Лессии. Они призывали, молили о чём-то. Я вновь поёрзал — до чего же неудобные подушки у Дария.

Лессия кружилась в танце, изгибалась, наклонялась, поднимала руки вверх, двигала бедрами. Я не должен был, но не мог не смотреть на её шею, грудь, изгибы талии и рук, мягкую округлость живота, мелькающую в разрезах юбки белизну ног, на скользящий по бёдрам пояс. Я все больше прикипал взглядом к телу Лессии, словно срастался слоями в клинке из дамасской стали под ударами кузнеца. Мне стало душно, под моим женским платьем вспыхнул огонь, разгорающийся всё сильней с убыстряющимся ритмом музыки. Мужская, неоскопленная часть моего тела напряглась, увеличилась, поднялась и болезненно заныла в давно забытых ощущениях. Я встал и вышел из шатра, опасаясь, что кто-нибудь заметит у энарея неестественно вздёрнутое платье. Моего терпения едва хватило, чтобы отойти в степь, куда не доставали отблески костров и обхватить руками, через ткань платья пульсирующую оудь^[14]. Всего несколько скользящих движений и шквал эмоций свалил меня на колени.

Всё утро я просидел на берегу, в скромном одеянии, наблюдая, как над водой летают стрекозы, а у камышей плавает утиное семейство. В реке я увидел свое отражение: бледное, обыкновенное, не отличающееся красотой лицо, грустные серо-голубые, словно выцветшие глаза. Где же тот задор, огонь, радость, играющие в моём облике раньше? Я никак не мог покинуть лагерь Дария, чтобы вернуться к царю Иданфирсу с разработанным военным планом, как не решался выстирать запачканное ночью платье. Я всё ещё держал его смятым в руках. Всполошившиеся лягушки, громко шлёпая животами, сообщили мне, что за спиной у меня человек, бесшумно подошедший только что. Это оказалась служанка Дария. Её послали за мной сам Перс. Лессия умирала, укушенная степной гадюкой. Ползучая тварь ужалила наложницу ещё вчера вечером, когда женщина, вспотевшая от танцев, решила освежить себя в реке.

Я поспешил в шатёр, где проживали жёны и наложницы Дария. В гарем энареев пропускали без опаски, как евнухов. Великий Перс сидел возле стонущей, пылающей жаром Лессии. Нога в месте укуса распухла. Я понял, что лекарь здесь бессилен.

— Ты поможешь ей? — спросил Дарий, заметив меня. И я, наученный тем, что Великому Персу нельзя говорить правду, утвердительно кивнул.

— Да. Но позволь забрать её к себе в кибитку, там легче вымолить помощь у Великой Аргимпасе.

Дарий, конечно же, не позволил поместить свою наложницу в жилище призираемого энарея, но приказал поставить небольшой шатёр рядом с кибиткой, куда перенесли Лессию. Выпроводив слуг, я присел рядом с женщиной, не зная, что предпринять. Её ноги местами напрягались и бугрились, это подстегнуло меня к действию. Я достал запас кислого, переигравшего виноградного вина, добытого мною у торговцев с западного берега реки Днестра, развёл его в холодной воде, намочил куски ткани этой жидкостью и обмотал тело Лессии. Я вливал в рот почти бесчувственной женщины отвар трав, ослабляющих боли, расслабляющих тело, принуждая глотать. Я вываривал кору ивы, растущую по берегам реки, и поил горьким напитком Лессию.

Луна сменила солнце, и вновь осветила степи, когда я понял, что Великая Аргимпасе сжалилась надо мной — продлила жизнь самой сказочной из женщин на свете. Лессия больше не пылала жаром, не металась в бреду, а впервые спокойно спала. Я тоже прилёг рядом и тут же провалился в сон.

Весь следующий день я готовил напитки из молока кобыл, постепенно добавляя измельчённое мясо и сок степной земляники. К вечеру щёки Лессии порозовели, бледность прошла. Женщина смогла сесть, а потом и вовсе попросила проводить её к реке, искупаться — высохшее перекисшее вино пощипывало тело. Я согласился, отнёс её к реке на руках. Сил у Лессии хватило лишь уйти за камыши и слегка омыть свое тело. Потом она пошатнулась, упала, и я, подхватив, вынес ее на берег.

Солнце в последний раз послало мне свой алеющий луч, когда я вносил Лессию в шатёр. Её кожа покрылась мурашками, и я поспешил промокнуть тело тканью. Я ощущал себя как во сне, касаясь кожи женщины — теплота, зарождаясь внизу живота, охватывала всё тело. Возбуждение пульсировало, как перед боем. Я вспомнил то нетерпение, которое жгло меня, когда я ждал клич вождя. Затаив дыхание коснулся груди Лессии и провел по ней тканью, а потом ещё раз. На другом соске поблёскивала чудом задержавшаяся капля, и я выпил её губами. Женщина вздрогнула, но не отстранилась, не воспротивилась, только удивлённо посмотрела на меня. Я поцеловал другой бугорок, а потом повёл рукой вниз по животу, иссушивая влагу своей горячей рукой. Лессия затихла, слегка подаваясь навстречу ласке. А я касался её тела с трепетной нежностью, на которую был способен в те минуты. Когда рука дотронулась до колен, они раздвинулись, словно приглашая продолжить игру. И я решился на безумный поступок — скинул платье, Лессия увидела моё желание. Мы замерли на короткий миг: я — в ожидании, она — в удивлении, а потом потянулись друг к другу в едином порыве. Когда я познал её влажное цепкое лоно, я поклялся, что никогда не надену больше мерзкое платье энарея. И повторял это снова и снова, когда соединялся с Лесией после жарких объятий…

На рассвете Лессия мирно спала, а я думал над тем, как заставить Иданфирса принять мой способ ведения войны с Дарием. А задуматься было о чём — царь сколотов не прислушается к словам неизвестного воина, но поверит знаменитому энарею. И чем больше я размышлял, тем сильнее меня охватывала печаль — выбор давался всё труднее. Чтобы освободить наши земли от полчищ персов, я должен вновь влезть в женское платье. Но моя сущность протестовала против такого решения. Больше всего я хотел подхватить Лессию, усадить перед собой в седло и увезти подальше на север, к её родным, куда не отважился бы пойти Великий Перс и испугался бы проникнуть опасливый Иданфирс.

Мне хотелось увидеть суровый край и холодное море, но оказалось, что свободный сколот, любящий бескрайние жаркие степи, всё ещё живёт во мне. Он был готов сражаться с недругом, желающим подчинить вольных людей, отомстить за ранее проигранные битвы. И я решился идти к Иданфирсу, чтобы убедить его принять разработанный мною план изгнания Дария из земель кочевых народов. Царь сколотов примет меня и мои предложения, как принял однажды помощь в замерзшей от лютого холода степи. Тогда Иданфирс простудился, и даже наши лекари не могли ему принести облегчение. Я поступил вопреки здравому смыслу — выбора не оставалось. И мой способ принёс выздоровление царю сколотов. Теперь он доверял мне…

Чем ярче становились щели в просветах шатра, тем больше звуков раздавалось в округе. Я надел проклятое женское платье, мужской одежды у меня не было, и вышел из шатра. Костёр догорал, редкие красные всполохи пробегали по углям. Я собрался подкинуть сухой полыни и сделать свежий отвар для Лессии, когда увидел Дария. Он прошёл к своей наложнице, едва кивнув мне. Вскоре я услышал звуки не вызывающие сомнения — хозяин удовлетворял свою похоть с рабыней. Ярость и ревность вскипели во мне, я вскочил, готовый ворваться в шатёр. Но последние отблески разума сдержали порыв, я присел, и в отчаянье положил ладонь на угли. Боль обожгла руку, но, как ни странно, позволила связно мыслить — выдав своим поведением нашу тайную связь с Лессией, я бы уготовил своей единственной женщине страшную смерть. Я знал, что персы искусные мастера «вырезания». Они могли срезать с человека кожу узкими ремешками, кружочками, лоскутами, пластинами. И окровавленные куски падали к ногам кричащего, умирающего осужденного. А непослушным или провинившимся женщинам гарема и вовсе надрезали тело в самых нежных местах и в открытые раны по капле вливали расплавленный свинец.

Минуты показались вечностью, я возненавидел Дария каждой частицей своего разума и тела — Великий Перс не только проиграет теперь сражения, но и будет опозорен. Энарей и воин сплелись воедино. Я готов был к холодной, рассудительной мести.

Наконец довольный Дарий вышел из шатра:

— Ты действительно великий маг, энарей! Она не только выжила, но и впервые с радостью открылась мне навстречу для утех!

Я молчал, не встал и не поклонился Великому Персу. Ненависть всё больше захватывала меня, я хорошо понимал, для кого приготовила свои ласки Лессия. Она ждала меня, не Дария. А Великий Перс не замечал моего состояния — разве у энареев могут быть чувства?! Помолчав, он сказал:

— Я убедился в твоей силе как чародея, значит и твои предсказания верны — я больше не буду ждать Иданфирса, он не покорится, а будет сражаться. Завтра же выступаю в поход. — И добавил: — О Лессии позаботится мой лекарь. Ты можешь уехать сегодня.

Я вновь промолчал, смотря, как слуги уносили желанную женщину, как сворачивали шатёр. Моя убедительная речь к царю сколотов сложилась в голове, путь к победе над самовлюблённым Персом был найден…

До лагеря Иданфирса осталось немного, я видел костры. Женское платье, которое я носил уже пять лет, сегодня впилось в моё тело, словно кожаные путы. Мне вновь захотелось содрать его с себя, надеть штаны и латы, взять в руки акинак, вернуться к лагерю Великого Дария, врезаться в гущу его воинов снося их головы и пронзая сердца. Я не мог спорить с собой — я желал самую лучшую наложницу Перса, но вновь подавлял свое желание под платьем энарея: немужчины — жреца, оракула и предсказателя судеб. Я тот человек, который может лить слёзы, пугаться и дрожать, должен носить женскую одежду, делать женскую работу, думать как женщина. Но сегодня я уверен, что богиня Аргимпасе не зря заставила меня примерить платье и подарила дар предвиденья. Мне была уготовлена судьба советника царя Иданфирса и победителя Великого Дария.

А потом я принесу самые дорогие подарки Папаю, Апи^[15] и Страшному Акинаку^[16]. Я подарю им головы чужеземцев, добытые мною в бою. Я полью кровью боевой меч, вымолю его помощь и заберу Лессию! После долгих лет во мне проснулся мужчина, воин и господин.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Ильти (Смирнова Марина), проживает на юге России. Замужем, двое детей. Образование высшее техническое. Последние пятнадцать лет работает в сфере дошкольного образования. Преимущественно пишет о реальных событиях. Пробует себя в историческом и фантастическом жанрах. Публикация «Сколота» — дебют в бумажном печатном издании. Раньше рассказы размещались только в сетевых журналах.

⠀⠀ ⠀⠀

Ефим Гамаюнов Поймать молнию

Легкий, но ощутимый толчок в плечо вырвал из уютного сна. Валад открыл глаза, несколько секунд моргал, вырываясь из туманной дымки сновидений, а затем узнал — косматая борода, грива волос: Лев Дмитриевич Иванофский.

— Чего смотришь? — чуть грубовато спросил Лев Дмитриевич. — Вставай.

— Зачем? — спросил Валад.

— На рыбалку, — усмехнулся в бороду разбудивший. — Ты домой вообще-то хочешь?

— Так сказали же до обеда ничего, — начал оправдываться Валад.

— Вставай, давай… до обеда. Тут тебе, товарисч, не аптека, тут тебе реальная действительность. Всего не намеряешь.

Лев Дмитриевич повернулся и отошел, разом освободив место для тусклого света, заставившего, тем не менее, зажмуриться на мгновенье. Здоровый он какой, словно медведь а не… лев, еще раз удивился Валад и сел на топчане.

Рожа кололась отросшей щетиной. Сколько он уже тут, два с половиной дня? Надо было вчера спросить бритву, наверняка хоть у кого-то была. Как всегда — думал, с утра успеет. Странно: почему планы так внезапно поменялись?

— Перекусывай и выходи. Только пошустрей, — прервал размышления гулкий голос Льва Дмитриевича. — Ждать не будем, ехать надо, все уже готовы.

Спорить, а тем более опаздывать, не хотелось никак. Поэтому пришлось «по-быстрому» вставать, умываться ледяной водой из-под блестевшего тусклой латунью крана. Странно, они везде, наверное, такие одинаковые.

На столе стояла кастрюля с теплой еще кашей, но адреналин уже так гонял в крови, что действовал чуть не до тошноты. Валад плеснул кипятку из чайника в найденную на полках шкафа пластиковую кружку, бросил пару кусочков сахара, добавил травяной заварки. Отломил булки и, обжигаясь и втихую ругаясь, принялся пить чай.

Стол, стулья, лавочки — все в доме было простым: главное крепко и надежно. К бревенчатым стенам гвоздиками прикреплены непонятные карты и схемы, точками и кружками на них обведены неизвестные области этого чужого мира. Два шкафа, где можно отыскать, кажется, все чтоугодно, электроплита, сломанный ноутбук, хрень какая-то со стрелками и шкалами… В шкафах, кстати, таких малопонятных штук половина полок битком, да еще большая. Пара дверей — в спальню с топчанами и на улицу — все, ничего в комнате другого и не было.

Эй, размечтался! Время не ждет. Дожевывая на ходу, накинув дареную Львом Дмитриевичем синюю непромокаемую, «сосмехом» куртку, Валад выскочил на крыльцо. Порыв холодного, сырого воздуха плеснул в лицо волной, даже дыханье перехватило. Дом ловцов кругом обступали высокие деревья, похожие на сосны, разве что иголки чуть длиннее и цвет странный. А так — один в один. Меж стволами висел серый, плотный туман. У стоящего чуть поодаль грузовика странной конструкции — вроде и знакомой, но непривычной — стояло несколько человек: кого-то Валад знал, кого-то — нет. Среди всех выделялся странно одетый косматый дед. За спиной у деда висел бубен, стоял он, опираясь на высокую клюку, повершьем которой служил белесый череп неведомого зверя. Одет, как ни странно, дед был в линялые джинсы и зеленную вытертую «милитари»-куртку с карманами-клапанами.

— Эй, Вальд! — окликнул Козтян, высокий худой парень; вчера они вместе пили пиво и играли в нирды, которые тот упорно называл по-своему — нерды. — Давай сюда!

Валад спустился, подошел к грузовику.

— Ага, вот и молодой, — обернулся Лев Дмитриевич. — Знакомься, Валад, это Роман Станиславович, можно просто Станиславывывыч. Я тебе говорил.

Кругом рассмеялись. Валад пожал протянутую неширокую, шершавую и удивительно жесткую ладонь. Роман Станиславович, разведчик и лучший ловец, как вчера говорил Козтян. Невысокий, неширокий, лысоватый. Обычный, правда жилистый, чувствуется — крепкий. И улыбается по-настоящему, с морщинками у глаз.

— Надеюсь хорошее хоть? Когда, говоришь, перенесло? — голос у ловца оказался тоже не богатырский.

— Два дня назад, — ответил за него Лев Дмитриевич.

— С Зимли, через и?

Валад кивнул.

— Понятно. А год там у вас какой?

— Две тысячи десятый.

— Даже так? — удивился отчего-то Роман Станиславович. — Ну, хорошо. Нечего тянуть, по местам, давай. Слушай, Валад? Правильно? Если что непонятно, спрашивай. Тут такое дело, сам понимаешь, может, сегодня твоей не будет. А будет моя или вон Митрича. Ты должен знать, чего дальше делать, если нас не будет. Так что спрашивай о чем угодно, лезь везде. Такое дело, тут почти каждый сам за себя. Лады, понял?

— Понял, не дурак, — хотя… какой твоей? Чего твоей?

— Ага, дурак бы не понял. Вот присказка, везде одинаковая. Полезли, что ли и мы, чего стоять-то. Айла, Лукья, дийст.

Странный косматый дед чуть склонил голову и взмахнул перед собой своей странной клюкой.

— Айла, Роман. Дийст и тур.

В небольшой кузов под тентом, с прикрепленными вдоль бортов лавками, набилось шесть человек. Валад оказался зажатым между громадным «Митричем» и молчаливым усатым дядькой, которого все звали дядей Колей. Места в самом деле оказалось мало: кроме людей в кузове стояли фанерные коробки, лежали зачехленные продолговатые свертки, а на них громоздились набросанные кое-как рюкзаки. Роман Станиславович заглянул через задний борт, осмотрел всех и все, кивнул и скрылся, словно нырнув. Хлопнула дверца кабины, грузовик вздрогнул, взревнул, затарахтел: мелкая дрожь отозвалась по всему кузову. Хрипнула коробка, все дружно наклонились набок — поехали.

Под тентом висело молчание, разговаривать не хотелось: шумел грузовичок изрядно. Да и дорога — сплошь колдобины и ямы. Валад вместе со всеми послушно наклонялся, подпрыгивал и дергался, подчиняясь необъяснимой воле железного чародея, везущего его на встречу с… А чем, собственно? Так никто ничего толком и не объяснил: в первый день он вообще только обвыкал, осматривался и прислушивался. Весь второй отходил от свалившихся сведений.

Понял он немного: только, что, скорее всего, умер. Для своего, тамошнего мира, здесь-то чувствовал себя паршиво, конечно, но очень даже живым. Вот так. Да и вправду умер, как получается, не совсем.

«Параллельных миров дофига. Я даже не представляю, сколько», — рассказывал ему в первый вечер Лев Дмитриевич, как понял Валад, старший в Доме ловцов, — «Ты вот с Зимли, я с Семли. Вообще почти одинаково, рядышком, значит, где-то бывают, я читал, и странные искажения. Денбе, к примеру. Хе! А почему все на этом мире сходится, это я не знаю. И никто тебе не скажет, потому как никто и не знает тоже. Особенность какая-то есть, так вот. Тут тоже не все совсем как в наших. Э-э-э, как тебе объяснить. Тут, к примеру есть места, где звук обгоняет свет. Не везде, заметь, но места есть. Круто? Но непонятно, как в учебниках по кеометрии? Так-то мирок ничего, нормально, жить можно. Попадает народу сюда, в целом, много. Кто-то обживается, привыкает, а кто-то хочет вернуться обратно. Вот ты хочешь? Во, и я, и остальные, кто живет в этом доме. Ловцы. Кто-то давно, до меня, а я тут почти самый старый, придумал, прижилось. Для местных мы вроде как секта, отверженные. Раньше они получше к параллелонавтам относились: находили, изучали, записывали, помогали. Без тех записей мы фиг чего сами смогли бы. Знания — страшная сила, тут конкретно вообще понимаешь.»

Грузовик чихнул, оборвав мысли, и замер. Все последний раз дружно качнулись.

— Приехали, — бодро прокомментировал Козтян, — Вылазьте, господа! Нумера!

Спрыгнув наземь, Валад потянулся, разгоняя кровь по застывшим жилам, и осмотрелся. Чудо-механизм привез ловцов на каменистое поле — до самого горизонта, насколько хватало взора. Лишь одинокий клык скалы, прорвав землю, угрожающе целился в светло-голубое, без единого облачка, небо. Слева, на стыке земли и небесного купола, разливалась желтизна.

Солнце вскоре должно появиться над миром. Картинка попахивала сюром, только тут все так… ненормально малость.

Ловцы споро вытаскивали из кузова коробки, свертки, распаковывали странные приспособления, собирали чудные конструкции. Настоящий муравейник: суета, а приглядишься — каждый делает свое, все знают, что, где и когда. Еще Валад заметил, все, прежде чем начать работать, успели одеть поверх курток нечто, типа кольчуг: жилеты из тонких железных тросов, хитро переплетенных в сложный узор.

— А мне бы такую? — спросил он Козтяна. — Для чего она?

Козтян распутывал клубок тонких проводов и откликнулся не сразу. Он поднял глаза, несколько секунд пустым взглядом смотрел на Валада, опомнился и хитрым движением кивнул, указывая куда-то за машину.

— Это ты с Львом или со Станиславовичем поговори. Они тебе не сказали, что ли, ничего?

О чем не сказали? Искорка беспокойства зажгла внутри костер тревоги. Почему не сказали? Он обогнул машину-грузовик, попутно отметив «скачущего лося» на капоте, и увидел Романа Станиславовича, Льва Дмитриевича и дядю Колю. Совет старейшин, значит. Вроде подслушивать нехорошо. Но никто ведь не запрещал подходить?

— Надо поставить сетки вот там и вот там, — говорил дядя Коля, указывая направления. — Если оттуда придет, то по любому хоть одну, но зацепим. Она мимо не пройдет, негде ей будет.

— Можно еще приманить перед сетками. Вывесим оба змея, пустим напряги посильней, — добавил Лев Дмитриевич, скребя в бороде, — Хватит на сегодня?

— Да заряжали позавчера. А сами вон оттуда закидывать будем, — дядя Коля указал на утес.

— Нет, там лучше одного змея поставить. А то, если там зацепит, не успеем спуститься, сорвется. Или впустую уйдет. А в следующий раз, когда снова гроза соберется. Два месяца опять ждать? Тут-то, если чего, к змею добежим, а второго, правильно говоришь, Лева, у сеток поставим. И туда сразу полуторный прикорм, кстати, и провод будет на вычислитель. А сами вот оттуда. И, считай, все перекрыли. Если будет, должны поймать, — Роман Станиславович провел рукой по редким волосам на маковке и поглядел на небо.

— Придет, уверен? — спросил дядя Коля.

— Придет. И местный, Лукья-шаман сказал, что сюда. Сегодня даже навестил, напомнил. Хоть один нормальный среди местных остался. И торгаш Дарим, но тот бабки на нас делает, сам хитро сделанный. Эх! Чую, мужики, сегодня моя будет, — ловец вздохнул. — И сдерну, наконец.

— Ага, и в прошлый раз говорил, и чего? Отдал свой улов, поменял, так сказать, мечту на реальность, и снова невыгодно, — Лев Дмитриевич хмыкнул в бороду. — Валад, что-то хотел?

Ага, наконец-то заметили.

— Да вот все кольчуги понацепали, а мне не дали, — выразил Валад свою мысль. — Я спросил, сказали, если чего, к тебе подойти. Объяснить чего-то забыли, вроде.

Трое ловцов на миг переглянулись, а затем Роман Станиславович хлопнул по плечам дядю Колю и Дмитрича.

— Так, мужики, давайте-ка, займитесь делами. Надо успеть как можно раньше сетки поставить. И змеев, как договорились. А то подоспеет, а мы еще ушами хлопаем.

Ловцы дружно, словно по команде, мотнули головами и заспешили за грузовик к ругающемуся на провода Козтяну.

— Слушай, Володь, — начал ловец, и Валад даже не обратил внимания, что он неправильно произнес его имя: в голосе Романа Станиславовича появилось нечто… пугающее. — Ты, без обид, сегодня на особом положении. Ты вообще знаешь о том, как попал сюда?

— Ну… — А что он знал? — Я вроде как умер.

— Не просто вроде как умер, тебя вроде как убила молния. Начисто, даже кроссовок не осталось.

Валад пораженно замер. В голове шарики сталкивались с роликами, шумели, вращались. Ведь точно! Он смутно припомнил, будто давний сон: шел дождь, а до машины надо…через поле. И он пошел, побежал, не боясь промокнуть, потому что все одно — уже насквозь… а потом.

— Это для твоего мира, и для того, кто там остался. Но на самом деле ты, э-э-э, как бы, провалился сюда, в этот вот мир. Такое бывает, редко конечно. В моем мире от гроз пропадает человек двадцать-тридцать в год. Остальных просто… насовсем. Ну, это в моем — тридцать, в твоем не знаю, может больше, может меньше. Ты как, нормально себя ощущаешь?

Валад кивнул. Какое уж тут нормально! Голова реально кружилась. У него, у здорового мужика! Вот как оно получается, а то Лев Митрич нафилософствовал, запутал.

— Вернуться обратно можно. В моем мире раньше древние типа, боги, могли перемещаться так свободно. Ну, там Египет, Майя, не знаю, у вас такое было-нет. Хотя было, так?

Валад кивнул — было. Египет и Мая, точно так. Роман Станиславович продолжил:

— Я об этом сам только тут узнал, после того, как меня закинуло в эту… страну 03. Странные тут места, если еще не заметил. Некоторые вещи — вообще не как везде. Тут даже ток от плюса к минусу идет, а иногда наоборот. Почему, я не разбирался, не до того. Самое главное, здесь вообще много про параллельные миры известно. Я не все читал, тут этим целые институты занимались. Информации — тьма: выкладки, вычисления. Не поверишь, расчеты, когда и кто может провалиться: мужчина, женщина, приблизительно из какого мира! Я сначала даже не верил, а они на самом деле как-то умели. Только потом чего-то заглохло, а теперь совсем плохо стало. Местные все свои знания похерили, объявили лженаукой, хотя про нас, про попаданцев, в смысле, знают. Радуйся еще, что мы тебя раньше местных нашли, а то сидел бы уже где-нибудь в резервации, учил местный язык, готовился принимать гражданство.

— А чего, можно? И зачем мы им вообще?

— Можно, можно. Поэтому тебя и спросили — домой хочешь. Так бы оставили, тут не плохо, просто если к ним попал — все, без права выбора: или гражданство и живешь, или… А для чего мы им… Местный тут, шаман, Лукья, ты его видел утром, обмолвился как-то: генофонд у населения плохой, дети почти не рождаются. Мы типа подпитка, хм. Ладно, не важно. Ну, так вот, о важном на сегодня: тут скоро будет местная гроза, наша задача легче-легкого: поймать молнию, а лучше две или три.

— То есть, как?

— Вот, теперь правильный вопрос. Но не главный. Как — увидишь, поближе ко мне будь, все расскажу и покажу, заодно учиться будешь. Главный вопрос — зачем? Молния, в общем, несет не только электрический заряд, но и психофизический. Проще говоря — информацию о пространственно-временной точке разрыва. А точка — это малюсенькая дверь в другой мир, понимаешь?

— В этот?

— И в твой, и в мой, смотря, где порвалось. И, отчего опять не знаю, этот мир, словно перекресток, все на нем сходится. Попадают сюда отовсюду, а есть такой второй или нет, даже местные не узнали. И вот еще: в моем мире, ну, шарахнула молния, ну, гром и все, ни двери в зазеркалье, ничего, закрылась, а может и не было. Дерево сгорит или дыра в песке. Электрическая составляющая чересчур сильная. А тут, получается, наоборот — психофизическая: каждая молния открывает дверь, обязательно. И через три минуты восемь секунд идет обратка. Ну, молния наоборот, которая закрывает дверь. То есть не сразу, а вот именно три минуты восемь секунд задержки. Это еще здешние яйцегоовые вычислили, мы только подсмотрели. И вот за это время у таких как мы с тобой, ловцов то бишь, есть возможность — узнать: откуда молния и отправить кого-то домой.

Валад обдумал полученную информацию. Оставаться он тут не хотел, раз. Вернуться домой можно, поймав нужную молнию — два. А три.

— А я… как связан? Почему особое положение?

— Ага, мозгуешь немного? Ты — это вообще просто. Ты провалился недавно, молнии таких любят. Где-то, может в облаках, может еще где, о тебе информация бродит, ищет тебя. Так что ты вроде живца будешь на сегодняшней рыбалке. А кольча тебя от молний заэкранирует, не даст увидеть.

Офигеть! Валад изумленно посмотрел на Романа Станиславовича. Тот выглядел нормальным мужиком, но вот так… подстава… е… живец для молнии! Он чего, совсем того? Человека как живца. На молнию!

— Да ты не бойся, не так все страшно. Я сам два месяца бегал с «блесной», — хмыкнул ловец, разглядев возмущение и обиду в глазах Валада. — Тоже ведь учился. Ну и свежий был. Почти безопасно.

— Почти? — выдавил Валад.

— Может, конечно, пробить, если электроразряд чересчур высокий, только тут не убивает. Да и редко бывает, я не припомню. И подумай, ну, закинет тебя еще куда-нибудь, здесь или в другой мир. Все равно чужой, какая разница? Так что, не боись, побегаешь, может даже понравиться. Хотя, если не хочешь, неволить не буду. Только с тобой поймать лишнюю молнию вероятности намного больше, а каждая молния — чья-то дверца. Вот и думай.

Мысли, мысли, как много их в голове и все про одно. Да не про то. Толпятся, мешаются. Он посмотрел на нависшие тучи. Те возникли практически мгновенно — десять минут назад чистое небо, яркое, чуть фиолетовое тутошнее Соннце.

Ррраззз!

Бурлят, перекатываются темные валы, надвигаясь несокрушимой стеной на каменное пустынное море. Слева и впереди висят на надутых сребристых шарах тонкие сетки, отгораживая место ловли. От сеток тянутся невидимые (тонкие-тонкие, но они есть!), ювелирные провода. Такие же бегут и от двух огромных воздушных змеев, повисших так высоко, что едва видны. У грузовика, прямо на земле, стоит загадочное устройство: вычислитель, все проводки собираются и уходят в его недра. За аппаратом присматривает Козтян, так сегодня выпало. Выглядит он несчастливо: хмурится, сплевывает, ругается. По всему видно — хотел сегодня половить. А вот Валад и не хотел, да придется…

— Попробуем, — бормочет Роман Станиславович, — Гляди, Володь. Это вроде как удочка. Ничего необычного. Берешь заряд и вот сюда. Теперь «крючок»: цепляем провод, рычажок вниз. Все, готово. Как крючки мастерить инструкция, если чего, в шкафу. Там несложно, детали простые, справишься, если внимательно прочитаешь. Так.

Роман Станиславович поднял штуковину, больше напоминающую гра-надомет, положил на плечо, прицелился в нависшие тучи и нажал на кнопку сбоку. Громко фыркнуло, зашипело, позади «удочки» вырвался язык пламени. Зажужжала закрепленная наверху катушка, отматывая тончайший провод.

— Высоту ты сам регулируешь, вот тут, — показал ловец. — Есть и выше молнии стукают, есть и совсем низко. А! Не понимаешь? Ну, тут не всегда пробой в землю идет, иногда теряется где-то в тучах, не могу объяснить, у нас не так, и у вас тоже, думаю. И сам понимаешь, чем выше, тем дольше можно водить «крючок». Только не переводи смотри, тут грозы быстро заканчиваются. Доводишься за одной, а уже все. Так что пробовать надо на разных. Триста хватит, для испытания.

Наверху блеснуло, и Валад увидел, как на темном фоне туч раскрылся малюсенький белый кружок.

— Поплавок, — пояснил Роман. — Если рядом готовый разряд, он светиться начинает, тогда будь готов.

«Поплавок» медленно дрейфовал по небу. Роман Станиславович изредка отпускал или подтягивал провод, стараясь удержать крючок в зоне между сетками и воздушным шаром («Закидушка», — вспомнил Валад, так называют такие удочки — закинул наживку и ждешь, когда колокомьчик зазвенит) на утесе. Неожиданно их со Станиславовичем «поплавок» ярко сверкнул, в тот же миг вокруг него образовалось белесое облако. Оно задрожало и съежилось. Ослепительно вспыхнуло, оставив на сетчатке глаз синее пятно.

— Мать, — выругался Роман Станиславович. — Сильный заряд! Ушла, пакость! Петро, Коль, давайте на двести попробуйте, похож там!

Сам он торопливо выбрал провода, достал из рюкзака новый «крючок», зарядил удочку.

— Что? Роман Станиславо…

— Роман, проще давай! Вот так, Володь, оборвало… Ничего, видно сильная гроза идет, может, несколько поймаем сегодня!

Валад неотрывно, до рези в глазах, смотрел на небо. Там «плавало» уже два поплавка — Льва и Петра — один выше, другой чуть ниже. Видно их было плоховато, но если так светится, когда цепляет, то пропустить невозможно. Время шло, быстро ли — медленно ли, белые кружки спокойно висели — ни поклевки. Тянулись минуты, волны туч плавно перекатывались в набрякшем дождем небе. В какой-то миг все заметили — ветер стих. А затем грохнуло так, что Валад от неожиданности подпрыгнул. Тяжелые капли, дождавшись команды, ринулись на землю. Вмиг стало стопроцентно мокро и настолько же ничего не видно. «Непромокаемая» куртка, фигня полная», — подумал Валад, передернув плечами: по спине тек ледяной ручеек.

— Проходит, — в сердцах бросил Роман Станиславович, — Уйдет, е-мое! Ну что, ловец, твоя очередь, особая пришла, готов?

Валад готов не был. Очень не был, до противной дрожи по всему телу и слабости в коленях. После объяснений, конечно, не так страшно — не умрешь вроде как. Но это пока не пришло время, а теперь до ужаса хотелось остаться возле опытного ловца, дождаться окончания бури, обдумать, решиться.

— Готов, — проскрипел он, сам поразившись этим звукам.

В доказательство поднял «блесну» — вытянутую железную фигню, с прикрепленными снизу обрезиненными ручками и маленькой коробочкой с круглой шкалой.

— Чего делать? — из стены дождя буквально вынырнул Лев Дмитриевич. — Ни хрена не видно! Ща закончится, и все, пишите письма мелким подчерком!

— Скажи всем, чтобы на пятьдесят во все стороны! Я к Косте, прибавим на сетках и шарах, если чего, поверху выловят. Вовка, по-прямой туда-обратно, должна быть хоть одна! — Роман спешно цеплял к «блесне» провода от удочки.

— Так, смотри! Сейчас включи тумблер, берись за ручки, жми на торец правой, там кнопка, и следи за шкалой. Тут типа заряд твой информативный будет, самая приманка, как к семидесяти подойдет, можно начинать. Бежишь прямо, но аккуратно смотри! Слышишь? Провода крепкие, сам не зацепись. И ни в коем случае не отпускай ручки, а то так шарахнуть может! Маму-папу вспомнить не успеешь!

— Ты же говорил, не убьет! — сердце у Валада стучало, отдаваясь в ушах, заглушая шум ветра и дождя.

— Считай пошутил! Давай, Вовк, уходит, чтоб ее!

Мгновение — хуже не бывает, собраться с духом и то некогда. Валад на миг прикрыл глаза. Не надышишься, все равно. Погода бушевала, грохот раскатывался от неба до самых атских закоулков. Яркие вспышки в вихрях туч, хлещущие холодные струи дождя, порывы ветра. С боков и позади, везде одинаково скверно. А впереди.

Вот… ё…, а он раньше думал, что людей в грозу похищают пришельцы, сколько в газетах такого читал, по телеку тоже. Вранье… Знать бы раньше. И чего, типа, тогда?

Иди все лесом! Валад открыл глаза: зеленоватая подсвечивающаяся шкала — семьдесят три. Он поднял «блесну» над головой:

— Ё-мое! А-а-а-а-а-а-а!

И побежал. Шатаясь, поскальзываясь, оступаясь. Страх ушел, вместо него Валад чувствовал безбашеную лихость: будь что будет! Перед глазами стоял дом, его совака Тжек… Лина… и чего они снова поссорились? Глупые. Нужно вернуться. Я хочу домой! Дооомооооой!

— А-а-а-а-а-а-а!

Он бежал сквозь грозу не своего мира, не зная точно для чего, но уверенно понимая — надо домой! И если так можно, то надо бежать! Навстречу неизвестности, ветру, дождю… всему.

Сверху ярко вспыхнуло и по рукам ударило, словно на «блесну» упало бревно. Валад напрягся, но все же не удержался и упал на колено. Над головой щелкало, стрекотало. Волосы встали дыбом и, похоже, шевелились. Он поднял глаза, страшась увидеть — что? Блесна трескуче искрилась и светилась синеватым светом.

Попалась? Попалась! По-па-лась!

— Есть! — заорал он, ошеломленный, радостный или испуганный, не поймешь, чего больше. Чего дальше делать-то? Сердце выскакивало из груди.

Рядом, словно призрак, из воды материализовался Лев Дмитриевич. Борода намокла и слиплась в мочалку, ливень стекал по плечам, словно ручьи с горы.

— Уфффхх! Наконец-то! Хоть одна. Где уловитель?!

Валад недоуменно смотрел на него.

К ним подбежали дядя Коля и Роман. В руках у Станиславовича Валад заметил «удочку» и небольшой приборчик с светящимся окошком.

— Есть! Сто восемнадцать с четвертью. С Зимли, через и!

— Я оттуда, — отозвался Валад.

— Везунчик, мать твою! — Станиславович широко развел руками. — А ты боялся! Ничего страшного, я ж говорил. Две минуты двадцать секунд. Давай пояс скорее, времени мало. Е! А кольча-то!

— Так… особое.

— Да-Е! — Роман на миг замер, сунул Митричу «удочку», а затем стал торопливо стаскивать свою жилетку. — Надевай скорее, мать-перемать, не успеем!

Через минуту «кольчуга» оказалась на Валаде; Лев Дмитриевич уже вытащил из нутра «удочки», переданной ему Романом, стержень, с палец толщиной, и втыкал теперь его в коробку на поясе жилета Валада.

— Все вроде. Блин, ну ты удачливый, Володь. С первого раза! Свою! Пальцем в небо и прямиком в свою звезду! Очевидное-невероятное! Бывай, если вспомнишь нас, выпей за рыбалку.

— Вонки? — Валад мало чего понимал, все происходило слишком стремительно. Только что он бежал, трясясь от страха или дури. Хорошо хоть знал: теперь точно трясло от страха.

— Водки, водки, чего же еще. Стой прямо! Удачи, парень! — ответил Роман Станиславович.

Он сжал плечо, повернулся и пропал в дожде, вслед за Львом Дмитриевичем и дядей Колей. Отчего-то резануло внутри, странно и удивительно, словно сердце чего-то знало, и не хотело, чтобы так…

Впереди и слева с неба упала почти прямая, всего пару раз изломанная молния. Затрещало, и Валад увидел как осветилась сетка, вспыхнув ровными квадратами. Значит. Еще одна!

— Попалась, — успел выдохнуть он и улыбнулся: страха не было. Еще одна!

А затем все засветилось.

…Он почувствовал щекой шершавую, неприятную траву. Все тело ломило, во рту сухость, как с похмелья, хотя не пил… вроде. Открыл глаза и увидел… а ничего не увидел: трава, трава и трава. Соннце садилось? Всходило? Свет лился откуда-то из-за спины, и он решил, что, все-таки, садилось: красным светит, по-вечернему. Чего это он разлегся-то?

Валад сел и тут же схватился за голову: виски прострелило острой болью. Е-е-е.

Когда стало полегче, медленно встал и осмотрелся. Ужас! Поля и луга — как он сюда попал?! Вот дела. И чего думать? А — сумасшедший, Б — все же напился, С — отравил кто-то и вывез… для чего? Ни-че-го не пом-ню. Где люди, дома, самолеты? Цивилизация вскоре обнаружилась в виде дороги с пылящей одинокой машиной. И совсем рядом. Валад поднял руки, замахал и побежал, насколько это можно назвать бегом, к обнаруженным признакам культуры. А то и вправду недолго себя за дурака принять.

Машина остановилась и терпеливо дождалась, пока Валад не доберется до нее. За рулем сидел молодой парень с рыжими волосами и испаньолкой.

— Где я? — не самый лучший вопрос, но вырвался у Валада первым.

— А где бы хотел быть? — отозвался парень.

— На Зимле в Нижнем, — честно ответил Валад.

— Эк тебя, — удивился парень. — Четыреста км.

— Фига се, — теперь удивился Валад.

— Садись, маленько подкину, — решила «испаньолка», — А чего это на тебе за железяка?

Влад посмотрел на себя. Незнакомая синяя куртка, сетка какая-то. Роман Станиславович отдал же. Кто? Словно сон вставал перед глазами — нечто эфемерное, было-не было, неуловимо ускользающее ненастоящее. Настоящее: откуда тогда… «кольча»?..

— Слушай, ты не нариг? — запоздало спросил парень за рулем. На лице промелькнуло беспокойство.

— Мне домой надо, — невпопад ответил Валад и сел в машину. — Подкинь, если не трудно.

Парень пожал плечами и тронул рычаг передачи. Машина медленно тронулась и понеслась вперед, все ускоряясь и ускоряясь. Валад прикрыл глаза.

Он вспомнит, обязательно вспомнит… когда доедет… И выпьет вонки… обещал… кому-то.

Роман Станиславович увидел, как «обратка» трескуче ушла в тучи. Давай, Володь, удачи тебе. А что это там так шарахнуло за секундочку до? Сетка слева искрилась синеватыми линиями. Есть, поймалась, родимая, прямиком в сеточку влетела! Вот удача, есть справедливость — то ни одной, то сразу две! Он помчался к грузовику, заряд от сетки на вычислитель придет. Не успел добежать, как налетел на Козтяна. Тот от неожиданности отлетел, грохнувшись на землю.

— Земля. Через ё… Двести семь и семь! — выдохнул Козтян.

Гром разодрал небосвод на тысячу маленьких кусочков, тряхнув внутренности. Роман в ступоре осмысливал сказанное. Двести семь и семь, Земля. Вот оно: это его молния, его раскрытая дверь. Мурашки пробежали по спине, в животе похолодело — домой. Волга широкой лентой несет пропасть воды. Вспышка. Все что он помнил за мгновение как.

А возвращатель-то. Е!

Принять правильное решение, ой, как непросто порой это дается. Вовремя — еще реже. Искать кольчугу, снимать с Кости? Некогда? Или. Не так! Роман схватил палочку уловителя из руки Козтяна и помчался вновь по дождю. Отыскать человека за две минуты в кромешном аду… Можно ли? Тут где-то… тут.

— Дядя Коля, давай, скорее!

Правильно бежал, вовремя увидел, нутром почуял — угадал. Подбежал, нашарил на поясе коробку, вставил уловитель. Получилось быстро и четко. Успел, в общем. Ничего не объясняя, вроде все понятно.

— Ты это чего? — дядя Коля смотрел на Романа. — Ты это брось, твоя же очередь!

— Так вышло, сам же видел. Вовке отдал. Некогда, не успею. А ты, дядя Коля, успеешь, поэтому все вот так. И не спорь, времени нет. Будешь в Саратове, зайди, куда говорил, ладно?

— А ты? — стоящий перед Романом никак не мог выйти из ступора. Ошарашил он человека, да. Радостная, ожидаемая штука, а все равно — не готов, как так, почему. Тысячи вопросов.

— Моя следующая будет. Точно тебе говорю — следующая, по-любому, моя! Поймаю самую здоровую! Вот такую, — он развел руки в стороны.

Жилет на дяде Коле белесо засветился. Роман повернулся и побежал.

Следующая будет.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1976 году. Вырос и живет в городе Петровске Саратовской области. Работает в администрации города. Писать начал в 2002 году, публиковаться «рискнул» в 2006-м. С тех пор рассказы выходили в журналах «Порог», «Полдень 21 век», «Уральский следопыт», альманахах «Словесность» и «Фанданго», в сборниках «Настоящая Фантастика»(2008 г.), «Аэлита»(2008–2013 гг), «Антология Мифа» (2012–2013). В № 2 за 2008 год «Знание-сила: Фантастика» был напечатан рассказ «Похититель снов», а в № 1 (14) за 2012 год — рассказ «Тот самый день».

⠀⠀ ⠀⠀

Геннадий Воробьев Камень Архимеда

повесть

К вечеру лёгкий северо-западный ветерок, принесший приятную прохладу, стих совсем. Высокий каменный берег, где-то внизу, ласкает полный штиль тёплого Ионического моря. По берегу, не торопясь, прогуливаются двое. Высокий крепкий мужчина средних лет, и юноша.

— Скажи, отец, зачем ты каждую ночь смотришь в небо, что-то записываешь, чего-то подсчитываешь?

— Наш мир и наша жизнь — всего лишь песчинки в безбрежном пространстве небесных сплетений звёзд. Наш разум — всего лишь крохотная искра безбрежного океана вселенского огня знаний. Этот огонь поддерживается опытом разума умерших тварей великого скопища жизней необъятного космоса. Наблюдая за ним, люди ищут пути общения с Великим Знанием.

— Ты, отец, эти пути находил? О чём сообщал тебе космос?

— Ах, как просто ты думаешь! Возможно ли, муравью понять мысль человека? Так вот — наш разум ещё боле далёк от Вселенского огня, чем разум муравья от человеческого. Пока мы можем только по движению звёзд, лишь приблизительно угадать их влияние на события и судьбы людей. Вот тебе, мой сын, звёзды предопределили возможность общения с Великим космическим разумом. Через тебя людям будут даны великие знания. Но для этого тебе предстоит подняться на самую вершину человеческих понятий о мире. Лишь с её высоты ты обретёшь способность слышать звёзды.

— И к этой вершине поведёшь меня ты, отец?

— Нет. Ты будешь обучаться в самом центре человеческой мудрости, в самом сердце земного разума.

— Ты говоришь об Александрийской библиотеке?

— Да.

— Но простому юноше из маленького городка в Сицилии, разве возможно попасть туда?

— Ты не простой юноша. И наш город ныне, по положению, является серьёзным соперником для Афин. Мы в родстве с правителем Сиракуз — Гиероном Вторым. Он поможет тебе.

Всё. На этом сон оборвался. Больше память ничего не высвечивала. Они начались уже давно — эти сны. Прямо сразу, на второй день после того, как молоденькая симпатичная докторша как-то просто и равнодушно сказала, что я действительно их больной, что лекарство от этой болезни крови радикально не лечит. Но временно загнать этот недуг в глухой угол организма ему иногда удаётся.

— То есть, вполне возможно, что это ещё никакой не конец…

— Но, возможно, и другое?

— Все мы смертны. Стоит ли из-за таких пустяков расстраиваться.

Я подумал, что и в самом деле, наверное, не стоит. Особенно тогда, когда эти пустяки вас не касаются. Нисколько не волнуясь, всю первую ночь после этого разговора, глаза сомкнуть не удалось. К рассвету уже появилась привычка к своему новому статусу. К концу привычно бурлящей сутолоки следующего дня начал подумывать, что, не смотря ни на какие статусы, хорошо бы преклонить свою буйную головушку на какую-нибудь подушонку. Наконец, сделать это удалось. Жена всегда была умницей. И сейчас посматривала на меня совершенно безмятежно, как будто и не привозил я никаких ужастей от гематологов. Только она ещё не знала, что прямо посреди её аккуратного лба за одну ночь пролегла тоненькая, как ниточка, но глубокая морщинка, а на висках появилось несколько седых волосков. Сказав, что пошла к соседке по подъезду — Людмиле по вязальным делам, она оставила меня один на один со столь желанной подушкой. Вот тогда всё и началось. Под утро я проснулся от того, что прямо на меня бойкой рысью мчалось чудовище громадных размеров. Нет. Не нужно было быть палеонтологом, чтобы понять, что это самый настоящий мамонт. Через мгновение я снова погрузился в тот же сон. Да. Это были древние люди. Оказывается, они никогда не охотились на этих огромных и умных животных. Кругом было полно всяческой доступной дичи. А вот отбиваться от их агрессии приходилось часто. Они, похоже, к людям были настроены не очень дружелюбно.

К полудню наступившего дня яркость и острота увиденного во сне стала стираться, а к вечеру исчезла почти совсем. Да, в принципе, было и не до осмысливания ночных кошмаров. Оформление на пенсию по возрасту, плюс хождение по врачебным кабинетам поликлиники и сбор бумаг на комиссию, удостоверяющую инвалидность — оказалось жуткой круговертью.

Несколько ночей мне не снилось вообще никаких снов. Потом я во главе эллинского отряда оборонялся от каких-то варваров, а за нашей битвой наблюдали с высоты птичьего полёта красивые люди на открытых летающих аппаратах. Мы называли их богами. И так каждую ночь. За полугодие я побывал в разных исторических эпохах, но всегда где-то в районе Средиземноморья. И вот снова знакомый по первому сну высокий скалистый берег. На скамейке рядом со мной ослепительная русоволосая красавица лет тридцати в нежно вишнёвом платье. И, кажется, что мы говорим с ней здесь уже давно.

— Хочу надеяться, что мы договорились, — ласково улыбаясь, смотрела она на меня. — Запишите то, о чём я вас попросила, и сложите в рассказ. Или повесть. Как вам будет угодно.

— Но я не писатель. Может, не получится. И моя рукопись затеряется в каком-нибудь издательстве среди других материалов таких же неудачников.

— Вы забыли? — она засмеялась весёлым колокольчиком. Рукописи не теряются. Они даже не горят.

— Так ведь могу, попросту говоря, и не успеть. Медики, вон, припугнуть решили.

— Ах, оставьте эти глупости. Медики предполагают, а Господь располагает.

В дверной глазок было видно, что звонит Алик Аракелян — сосед из квартиры на нашей площадке.

— Слушай, Артур! — его манера говорить с энергичным кавказским акцентом и ударениями, под выразительную жестикуляцию, меня всегда забавляла. — Ты умный человек — начальником работал, — он поудобней уселся на диване и торжественно показал рукой куда-то вверх, как будто я работал в администрации Создателя, — ты мне помоги.

— Да, не вопрос. Если смогу.

— Сможешь, дорогой, а я отблагодарю. В долгу не останусь.

— Какие благодарности между соседями! Говори уже, что у тебя случилось?

— Ты, Артур, только не смейся надо мной, хотя и сам понимаю, что всё это вроде, как чушь собачья. Понимаешь, шайтан ко мне повадился.

— Чёрт?

— А-а… Чёрт, Дьявол, Сатана, Бес… Какая разница. Шайтан — он и есть шайтан. Открываю гараж, захожу, а там — всё кувырком. Как будто ураган по гаражу бегал. А замок-то на воротах не сломан. Я к машине. А там — ужас. Чехлы с сидений сорваны, бардачок выгребен на пол, а инструмент — весь разбросан по багажнику. Кто меня так не любит, за что? Я никогда ни с кем не ругаюсь. А главное — как сумел проникнуть в гараж и выйти оттуда, а замок целый и закрытый!

— Судя по всему, в гараже у тебя искали какие-то ценности.

— О чём ты говоришь? Какие могут быть ценности у бедного таксиста? Жена, детей трое! Всех надо одеть, обуть, и накормить.

— Может, кто-то из твоих клиентов забыл какую-то ценную вещь в машине?

— Так зачем тайком в гараж? Зачем всё раскидывать? Сказал бы, и нашли. Только ведь эта сволочь уже два раза устроила такой же разгром в квартире. И ничего не украл! Обидно даже! Как будто у меня в квартире и украсть нечего! А перстень жены с настоящим брюликом! А браслет дочери! Покупал на шестнадцатилетние, из золота. Ноутбук — новый. Полгода назад сыну купил. Ничего не взял! Побрезговал! А зачем всё громил? Обидеть хотел? За что?

— Конечно, всё это, Алик, печально и странно. Сочувствую. Но чем помочь-то тебе?

— Вах! У тебя голова умная. Подскажи, как можно, не открывая замок, попасть в гараж или квартиру?

— Как — это не самый сложный вопрос. Сколько у вас в семье ключей от гаража и от квартиры?

— От квартиры есть у всех и ещё один запасной ключ есть. У жены в кухне хранится. А от гаража только у меня и у сына. Он там свою трещалку ставит.

— А не терял ли, кто из вас ключи?

— Да. Сын терял. На стадионе в раздевалке вытряхнул. Он у меня в футбол играет.

— Ключи-то потом не нашлись?

— Почему не нашлись? Куда им из шкафчика деться? Нашлись на второй день.

— Ну, вот и весь фокус. Кто-то снял отпечатки ключей и сделал копии.

— Зачем? И зачем закрывал, когда уходил? Такой заботливый? Как бы чего у меня не украли другие!

— У тебя, Алик, определённо что-то ищут. Какую-то совсем небольшую вещь. А вот стремление закрыть за собой замок — это элементы характеристики твоего шайтана. У тебя гараж — в самой середине порядка. Постоянно мимо него люди ходят. Незакрытый пустой гараж сразу вызовет подозрение. Люди оглядываться начнут. Возможно, твой недруг медленно ходит? Боясь не успеть отойти от открытых ворот, закрывает. Ты в полицию-то обращался?

— А как же! Конечно, обращался. Говорят, раз ничего не украли — не наше дело. С беспорядками разбирайся со своими домашними — сам. Хочу тебя попросить — ты на пенсии. Всё время дома. Пригляни за моей дверью. Может опять придёт…

— Без сигнализации не получится.

— Сигнализация — очень дорого. Где деньги.

— Да, нет. Поставим в притвор твоей двери кнопочный выключатель. А лампочку проведём через наши балконы ко мне. И звуковой сигнальчик параллельно подключим. Ну, сразу и поймаем, если появится. Только надо сделать это втихаря от твоих домашних и от соседей.

— Зачем втихаря от домашних? У меня в доме крота нет.

— Бережённого — Бог бережёт. Вот завтра днём, жена — на работу, дети — на пляж, соседей тоже никого не будет дома. Вот и сладим всё путём.

Этим летом июльский зной свирепствовал с особой жестокостью. Три соседки скооперировались, подсуетились, достали городскую администрацию и добились, чтобы у дома спилили тополя. И хотя они были молоды и крепки, новая пластика в окнах боевых дам, оказалась важнее тенёчка от деревьев. Мол, если сломит ветром нам в окна — по судам затаскаем.

Шла вторая неделя моей караульной службы. Измаявшись от жары на своём посту, я решил устроить сквознячок. Открыл балконную и входную двери, и о чудо! Благодатный ветерок стал потихоньку отклонять стрелку термометра на моём столе в сторону уменьшения температуры. Порадовавшись успеху, я прилёг на диван и задремал. Вскоре, сквозь дрёму я услышал звонок нашей сигнализации. Она почему-то срабатывала с некой нервозностью — то включится, то выключится. Соскочив с дивана, я не сразу нашёл тапки. Юная кошечка Василиска затолкала их под моё сторожевое место. И всё-таки я его на площадке застал. Он был высокого роста, худым, в маске и очень проворным. Едва моя нога ступила на площадку, как молодец попытался звездануть мне в челюсть. Но голова моя вовремя откинулась назад, ударившись затылком о стену. Наверное, потому и удар левой, нацеленный в солнечное сплетение, пришёлся в ему в плечо. Злодей закувыркался по ступенькам бетонной лестницы до следующей площадки, там подскочил, как мячик, и унёсся вниз к подъездной двери. Удивлению моему предела не было. Вот если бы я сосчитал ступеньки лестничного марша своим боком — меня бы собирали в хирургии, а может и в морге, по фрагментам. А этот…

Но, почему он оказался не в квартире, а на площадке? Ах, да. Сквознячок. Из моей открытой двери звонок от моей кнопочной сигнализации был вполне слышимым. Качнув дверь несколько раз, и поняв, что сигнал связан с открыванием двери, мерзавец повернул ключ в замке и уже собрался смыться, а тут я.

Вечером, пришлось доложить Алику, что не оправдал его доверия, что зря меня учили три года в Армии караульной службе.

Сосед весело посмеялся моему рассказу и нисколько не расстроился.

— Всё хорошо! Было бы лучше поймать эту сволочь, но всё равно, поняв, что квартира под охраной, он больше не сунется. С меня коньяк, Артур, и прямо сейчас.

Огромный диск Солнца медленно тонул в синеве Великого Моря Заката. С высоты Астрономической башни, дворцовые сооружения вдоль гавани, зоологический и ботанический сады, аллея — казалось, становятся просто тенями. Ласковая нежность вечера опустилась на Мусейон и всю Александрию желанной прохладой.

— Да, Эратосфен. Именно ради достижения вершин знаний, и отправил меня сюда мой отец Фидий. Но к чему этот разговор? Разве здесь, в храме науки, кому-то непонятно предназначение каждого?

— Ах, Архимед! Эта понятность очень зыбка. Кроме астрономии, математики, механики — существует знание, постижение которого человечеству пока недоступно. Но обратиться к нему боги иногда позволяют. Ты достиг той вершины, с которой божественным Глаголом можно приблизить свой разум к Великому началу — Огню. С просьбой. Чтобы ты был услышан, чтобы ответ тебе достиг цели твоего обращения, я — астроном и библиотекарь — здесь, на высотах этой башни, вручаю тебе Небесный Камень. Он прислан богами из глубин Космоса. Твои знания и твоя интуиция — подскажут тебе путь воссоединения с ним твоих мыслей, твоих вопросов, твоих просьб.

Он открыл шкатулку, умещавшуюся на ладони, и на дне её, выстеленном алой тканью, в специальном гнёздышке, сверкнул разноцветными огнями граней, камень — величиной с голубиное яйцо.

Вдруг, всё стало исчезать, в ушах клокотало негодование будильника, и я понял, что он разбудил меня, как всегда, в самый неподходящий момент.

Перед глазами всё ещё мелькала бирюза Средиземного моря. С трудом оторвав голову от подушки, я выключил ненавистное устройство, придуманное каким-то извергом, специально для того, чтобы пытать меня каждое утро. Навязчивая мысль о том, что неплохо бы собственноручно отрубить этому негодяю руки, а заодно и голову, окончательно освободила меня из объятий славного божества, называемого древними — Морфеем. Голова побаливала. Видимо благодарность Алика была вполне убедительной.

— Ты, Артур, решил подёргать судьбу за усы? — не глядя на меня, тихонько промолвила супруга, стоя у окна спальни. — Или полагаешь, что коньяк в лошадиных дозах добавит тебе здоровья?

— О чём ты, Машенька? Лошади коньяк не пьют… Наверное, потому, что никто им не предлагает. Абсолютно честно заработанный магарыч. Злодей бежал с поля боя, чуть не свернув себе башку.

— Профессор московского института — злодей? — она протянула мне визитку. — Нашла вчера на нашем лестничном марше. У вас с Аликом крыши посдвигались от частых возлияний.

Если бы супруга протянула мне, в благодарность за мои подвиги, пятитысячную купюру, я удивился бы меньше. На твёрдой лощёной визиточке, сверху значилось: «Филиал Московской академии права». На следующей строчке — мелко: «Кафедра истории». А внизу — крупно: «Профессор Яков Моисеевич Бессеребренникович». Далее следовала жирная чёрная черта, а под ней телефон и адрес.

«Оставить на месте злодеяния визитку? — вихрем неслось в похмельном мозгу. — Ну, это ещё можно списать на чудовищную наглость. Но чтобы ПРОФЕССОР вскрывал квартиры!..»

Жена пыталась чем-товразумить меня ещё, но взглянув на мою совершенно обалдевшую физиономию с выпученными глазищами, махнула рукой и ушла в кухню. Там у ней был собственный Ю.А.В.

Сразу после обеда я поджидал Алика на скамейке у подъезда. Внимание моё привлёк парень, маячивший на дорожке в конце дома. Было в его фигуре что-то явно знакомое. Но своеобразная странная походочка увериться в этой мысли мне не давала, так как я твёрдо придерживался традиционной ориентации, и, более того, к гомикам относился с презрением и брезгливостью. А значит, знать это существо я просто не мог.

Вышедший из подъезда Алик, прервал мои наблюдения. На моё обещание удивить его он предложил пройти в его тачку, стоявшую на парковке. Находку Маши на лестничном марше он разглядывал, снизу вверх и сверху вниз, глухо рыча. Слева направо, и справа налево. Тщательно нюхал и пробовал на зуб.

— Это наш человек, — наконец изрёк исследователь, — в чистом виде наш. Надо брать.

— Но.

— Никаких НО! Визитка просто выпала из кармана, когда он кувыркался по лестнице. Надо брать его за горло, и пусть колется, чего ему надо. Как его только в машину заманить?

— Ну, это не трудно. Скажем, что копали на даче яму под мусор, и нашли чугунок со старинными монетами. Оставили, мол, всё, как есть, чтобы не смазать историческую картину.

— Да, — важно кивнул головой сосед, — на такую приманку поведётся хоть кто. Даже я.

Вахтёрша, мельком взглянув на визитку, ткнулась очками в истрёпанный журнал, и, снова взяв в руки вязание, не глядя на нас, пробормотала: «Принимает экзамен в триста четвёртой».

У двери найденной нами аудитории, стояло три стула, видимо ещё со времён Остапа Ибрагимовича. На одном из них девушка в джинсах, порванных чуть выше колена, листала журнал мод.

— Заочники, что ли? — оглядев нас мельком, и снова уткнувшись в журнал, равнодушно пропищала красавица. — Без очереди не пущу. И ваще… Деньги девать некуда что ли? Купили бы диплом в переходе. Дешевле в пять раз. Вас-то родаки, поди, уже не пасут?

В это время из аудитории вышел молодой человек, и наша доброжелательница юркнула во входную щель, не закрыв за собой дверь.

— Ну, чем порадуете, сударыня? Сдавать будете или как?

— Или как, конечно. Моя благодарность вам, профессор, в зачётке. С учётом инфляции.

— Послушайте, Рябинина! Ну, почему вы не хотите получать знания?

— И зачем они мне? Вот у вас знаний полная голова, а сколько вы получаете?

— Около двадцати тысяч рубликов в месяц.

— Хи-хи. Мне этих денег на один завис в ночнике не хватит.

— Узко, очень узко мыслите, девушка. У вас в группе двадцать пять человек. За мою подпись в зачётке, каждый из вас заплатит по сотенке зелёненьких. В итоге — две тысячи пятьсот. И ведь это только с одной группы. На эти денюшки уже через годик я спокойненько махану за бугорок и буду там безбедно жить-поживать.

— Зачем же уезжать от такой халявы?

— Так ведь опасно жить среди таких умников, как вы, Рябинина. Дипломированный специалист без знаний — поопасней обезьяны с гранатой будет.

Едва мы вошли вслед выпорхнувшей студентки, как я сразу понял, что пришли мы зря. За преподавательским столом сидел мужичок ростом с Юлия Цезаря (около полутора метров) и, судя по всему, его ровесник. Ничего общего с нашим высоким бойким молодцом. Понял это и Алик, мгновенно исчезнув.

— С хвостом? — профессор уставился на меня, как вампир на жертву. Я, на всякий случай, потрогал себя сзади.

— Нет. — Уверенно отчеканил я. — Хвоста не имею.

— Так чем, в таком случае обязан, господин заочник? И вообще. Не поздновато ли взялись за науку? Или деньги ляжку жгут?

— Ляшку мне жгут не деньги, а вот это, — я положил на стол визитку, — ну, прямо припекает. Не припомните, кому вы её давали? Потерялась она. Вернуть бы надобно.

Яков Моисеевич попытался встать, но снова рухнул на стул. Глаза его округлились ещё больше и стали напоминать две жёлтые ранетки, попользованные червяками.

— Э-э. Это перебор даже для заочников, — судорожно глотнув несколько порций воздуха, вымолвил, наконец, историк, — да я этих визиток за неделю раздаю десятка по два.

— Но…

— Никаких «но»! Идите с Богом. Идите. Не тратьте попусту своё и моё время. Время — деньги!

Мария сидела у подъезда на той же лавочке, где я поджидал после обеда Алика.

— Ну, куда тебя опять унесло? — укоризненно глянула на меня жена. — Девица тут какая-то подъездом нашим интересовалась. Сижу здесь, тебя поджидаю, а она зашла, поднялась до последнего этажа (я по звуку шагов слышала), а потом вернулась. Спрашивает меня, мол, из этого ли я подъезда и не находил ли кто из жильцов, визитку.

— А как она одета была?

— Да обычно. Джинсы. Рубашка мужская. Светлоголубенькая.

«Так это же тот тип, который крутился у нашего дома и которого я принял за представителя секс меньшинств. И вчера в подъезде. Это же был он. Или она?»

— А ты уверена, что это был не парень?

— Да, что ж я бабу от мужика не отличу?

⠀⠀ ⠀⠀

С высокого каменистого берега было видно, что корабли Марка Клавдия Марцела отступили и выстроились в прямую линию на расстоянии, недоступном для подъёмных машин Архимеда. Теперь он был лишён возможности, вздёргивать суда за нос и топить их кормой вниз. Однако, это ничего не означало. Очевидно, что с рассветом подойдёт подкрепление, и штурм возобновится. И вот, с восходом солнца, кораблей в море было уже вдвое больше. Стало понятно, что подъёмные машины осаждённых просто не успеют справиться с таким количеством неприятеля. Римляне начали выстраивать сдвоенные квинкверемы, снаряжённые осадными башнями, в линейный строй. При одновременном подходе к береговым укреплениям, вероятность успеха увеличивалась.

Архимед снял с шеи цепочку, на которой висела маленькая шкатулочка. И вот в его руке сверкнуло на солнце маленькое чудо. Продолговатый камень с шестью вогнутыми гранями, разной глубины вогнутости. На каждой из них — по десятку совсем маленьких вогнутых зеркалец. Он повернулся лицом к восходящему солнцу и прижал камень ко лбу. После минуты неподвижности учёный вдруг резко упал на спину, словно от сильного толчка. Тут же вскочив, он аккуратно вставил шестигранничек в центр большого вогнутого зеркала. Там находилось продолговатое отверстие, сделанное точно по камню. Лучи солнца, коснувшись этой конструкции, вдруг стали воспламенять воздух позади строя судов. Архимед слегка наклонил зеркало, и точка воспламенения скользнула по сооружению из сдвоенных кораблей. В ту же минуту обе квинкверемы вспыхнули единым пламенем. Старец повёл своим страшным оружием вдоль морского строя и корабли, парно и поодиночке начал охватывать пожар. Через несколько минут на рейде полыхало уже три десятка римских судов. На оставшихся вёсла взметнули пенную волну, и с небывалой скоростью осколки гордости римской империи помчались к горизонту. Их сопровождал ликующий рёв воинов, обороняющих берег. Во славу Архимеда и Карфагена.

⠀⠀ ⠀⠀

Этот рёв и разбудил меня. Он оказался рёвом старого «жигулёнка» с прогоревшим глушителем. Его хозяин остановился на пару слов с одним из жильцов дома, как раз под моим окном.

Лёгкий утренний ветерок, и густые облака на небе — всё сулило отдохновение от зноя. Я возвращался из магазина с двумя булками хлеба, в хорошем настроении, смакуя подробности очередного сна. Подходя к дому через парковочную площадку, вдруг сообразил, что почему-то не двигаюсь, а стою за припаркованной «газелькой» и осторожно посматриваю в сторону собственного подъезда. Уразумев, наконец, что меня напрягла голубенькая рубашечка — в домике на детской площадке я похвалил себя за наблюдательность на автопилоте. Скрывшись за машиной, позвонил Маше, попросил осторожно меня встретить.

— Молодец, — одобрила жена, — я в окно вижу, как она наблюдает за нашим подъездом уже минут двадцать. Будешь за ней смотреть?

— Полагаю, что с минуты на минуту, эта дамочка уйдёт. Твоё мелькание её насторожит. А вот куда она подастся — посмотрим.

Сразу после отбытия Маши я позвонил Алику. Он только что, доставил пассажира в соседний двор.

Ждать нам с Аликом пришлось недолго. Синяя рубашка, вышла из домика и, пройдя вдоль подъездов, скрылась в переулке. Вскоре мы поняли, что девица двигается по знакомому нам маршруту, в сторону филиала Московского института.

Я не спускал глаз со знакомой фигуры и удивился, что сразу за перекрёстком, мы зачем-то остановились. Оказалось, что мы нарвались на промысловую бригаду из двух гайцев. Один из них, радостно помахивая своей палочкой, приблизился к опущенному стеклу водительской дверки.

— Лейтенант Корыто, — чётко представился мент. — Предъявите документы. Почему нарушаем? Едете как на гужевой повозке, создаёте неудобства, аварийную обстановку.

— Виноват, командир, — покорно промямлил Алик, — там, в правах — мои извинения…

— Ты пенсионер, что ли? — удивился страж дорожного порядка.

— Да, ещё нет, — растерянно завертел головой мой сосед.

— А чё извинения-то такие невнятные? — нагло улыбнулась физиономия под форменной фуражкой.

— Так я ведь.

— Чиво, чиво! — возмутился представитель органа госвласти. — А ну, вышел из машины, гастроб засушенный.

В эту минуту на красный сигнал светофора проскочил голубенький кабриолет с ослепительной блондинкой за рулём. Каким чудом, каким чутьём просёк эту ситуацию наш лейтенант — останется вечной загадкой. Вероятней всего, профессиональная интуиция мгновенно уловила разницу между финансовым потенциалом таксиста и хозяйки этой шикарной игрушки. Он мгновенно, кинув на колени малоценки документы, кинулся, чуть ли не под колёса, модного авто. Алик торопливо включил скорость, а я. А меня охватило оцепенение. «Где? — лихорадочно вертелось в мозгу. Где я видел эту красавицу — блондинку? Боже правый! Да ведь она как две капли воды похожа на… Да, да! На ту — с берега Средиземного моря! Из сна.»

— Ты чего, Артур? Лейтенантской звездой ослепило? Где эта наша девичка?

— Успокойся, Алик. Мы её потеряли.

В это время нас медленно обогнал голубой кабриолет, и дама за рулём, повернувшись к нам, приветливо помахала ручкой, как старым знакомым.

— Слушай, Артур! Это твоя такая знакомая? — брови моего соседа удивлённо поползли к верхней части лба.

— Да. Это моя любовница, — небрежно буркнул я.

У моего собеседника перехватило дыхание. Он, выпучив глаза, завертел головой и остановил машину.

— Если эту кабриолетку подарил ей ты, то почему ты живёшь со мной на одной площадке, а не в коттедже «бедняцкого» посёлка? Если ты не дарил ей этой машинки, то, как она стала твоей любовницей?

— Это длинная история, Алик. В ней действительно много странного и нереального. Я расскажу тебе её, как-нибудь под коньячок. А сейчас видишь — вон из кафешки-мороженки выходит наша девочка. Ты уж постарайся больше не потерять её из виду.

В знакомом коридорчике ничего не изменилось. Только стулья были переставлены к другой аудитории. Дверь в ней не закрывалась, кажется, вообще, и мы отчётливо услышали, как профессор отчитывает кого-то в диапазоне гневных интонаций:

— Скажите мне, сударыня, где вы воевали? В Чечне, а может в Цхинвале геройствовали?

— Да, о чём вы, профессор? Какая война? Откуда?

— Вот и я о том же думаю. Только вот, где вас так безнадёжно контузило? Ведь даже, если при рождении Господь вырешил вам пару миллиграмм мозга, то отшиблен он у вас напрочь. Оставить визитку на месте оперативных действий! Видимо, эти ребята — тоже не из гениев. Пришли на разборки ко мне, а не в ментуру обратились. Я не удивлюсь, если вы, сударыня, притащите их за собой сюда. А может уже притащили? Может, у меня уже должна возникнуть головная боль на тему их ликвидации? Так учтите, милая! Это будет ваша забота!

Мы с Аликом переглянулись и, не сговариваясь, решили не становиться ничьей головной болью.

— Похоже, что этот дедушка зарабатывает себе на жизнь не только студенческими зачётками, — задумчиво обмолвился мой сосед, когда мы отъехали от альма-матер нашей знакомой пару кварталов.

— Серьёзные люди, — согласился я. Только вот совершенно непонятно, как и почему ты стал объектом их внимания?

— А уж мне-то, как совсем ничего не понятно…

⠀⠀ ⠀⠀

Полуденный зной середины июня чуть смягчался лёгкой свежестью, веявшей от залива Золотой Рог. Каким-то непостижимым образом я понял, что это дворец византийских императоров. Судя по всему, это был тронный зал. В него с трёх сторон вели двери из слоновой кости, задрапированные пурпурными шёлковыми занавесями. Стены украшены драгоценными металлами, полы застелены коврами. В глубине зала на трёхступенчатом возвышении, между двумя статуями Виктории располагался трон, покрытый золотом и драгоценными камнями. Над троном — золотой купол, покоящийся на четырёх колоннах. Позади трона виднелось три бронзовых двери, ведущие, видимо, во внутренние покои.

Михаил восседал на троне, как всегда, величественно, но выглядел он утомлённо. Чувствовалась усталость похода, который пришлось прервать из-за страшной вести. Склонив голову к плечу, прикрытому пурпурной мантией, император слушал, стоящего каменной статуей у подножия трона, адмирала ромейского флота патрикия Никиту Орифа.

— Нет, василевс, сдавать город я не собирался. Но и оборонить его от варваров был не в состоянии. Армия ушла с тобой, греческий флот отправился к Криту, на борьбу с пиратами. Оставшаяся часть стражи численностью в тысячу воинов, явно не смогла бы противостоять восьми тысячам хорошо вооружённых руссов.

— Почему они не пошли на приступ?

— С моря город неприступен. А высаживать полновесный десант и выстраивать его на осаду злодеи не решились. Видимо из опасения, что попадут в западню к нашему сорокатысячному войску. Им неизвестно, что его в городе нет. Однако, вылазки варваров становятся всё более смелыми и всё более жестокими. С часу на час они поймут, что Константинополь беззащитен. Потому и воспользовались сигнальными башнями, чтобы оповестить тебя.

Император задумался, затем движением руки дал знать адмиралу, что он свободен. Непривычная для весёлого нрава Михаила, задумчивость охватила монарха. Затем, видимо вспомнив о неумолимости времени и бедствия, он вздрогнул, стремительно поднялся и, столь же стремительно вышел из тронного зала. Через широкую аллею, окаймлённую колоннами, через обширные портики для дворцовой стражи и просителей, он подошёл к двухстворчатой бронзовой двери. Когда её закрыли за ним слуги, неожиданно наступила тьма. Всё исчезло. Но через мгновение тусклый свет свечи освещал уже небольшое скромно убранное помещение. Снаружи было видно, что это часовенка возле Валхренской церкви, вблизи залива Золотой Рог. У небольшого алтаря тихим голосом беседовали двое мужчин. Один из них, в одеянии верховного патриарха Византии, другой — высокий, крепкий, с волевым лицом — вельможа. Его властный взгляд мог посоперничать со значимостью взгляда самого императора.

— Увы, Великий Патриарх Фотий! Возвращение императора ничего не изменило. Через час-другой варвары пойдут на штурм беззащитного города. Дальше будет то, что сейчас за стенами. Жесточайшая резня и полный разгром главного города империи.

— Что предлагаешь ты, кесарь Варда?

— Необходимо чудо.

— Но я не чудотворец.

— Ты хранитель омофора Божьей Матери. И ещё…. В этом храме хранится камень Архимеда.

— Где твоя последовательность, кесарь? — усмехнулся священник. — Божья Матерь — символ и оплот новой веры, Архимед же был язычником.

Воин, убивший Архимеда при штурме Сиракуз, снял этот камень с шеи старого идолопоклонника. Он поклонялся ему как иконе…

— Смени гордыню своей веры на благоразумие фактов. С помощью этого камня старец сжёг римский флот. И если бы не его случайная смерть, финал Второй Пунической войны, мог бы быть другим.

— История не терпит предположений. А воспользоваться святыней из ковчега возможно лишь с ведома императора. О посланнике с небес, который ты называешь Камнем Архимеда, в империи знают лишь три человека. Ты, я и василевс. О месте его хранения знаю лишь я. Ну, и вряд ли будет польза от обращения одной рукой к нашему Богу, а другой — к греческим богам, истинность которых отвергает наша вера.

— Скорей всего этот пьяница снимает усталость от похода добрым вином из своего погреба, в компании циркачей на ипподроме. А время не терпит. Надо вскрывать ковчег со святынями и просить защиты у Спасителя. Это сделаешь ты. А я обращусь к богам Архимеда.

— По моим сведениям, император будет в храме с минуты на минуту. Мы помолимся Богу и попросим помощи, а ты попробуй обратиться к камню. Он спрятан.

Дальше расслышать ничего было нельзя. Фотий наклонился к уху кесаря и что-то долго говорил неслышным шёпотом.

У алтаря Влахеренского храма Божьей Матери, патриарх и император беседовали уже второй час.

— Откуда пришла к нам эта великая беда? Где, в каком тёмном углу обитает столь великая жестокость? Какой верой поощряется убийство грудных детей, матерей, стариков? Чего хотят эти нелюди?

— Эти люди, василевс, пришли к нам из-за моря. Двести кораблей — не флот, а восемь тысяч копий — не армия. Пойти такой силой на империю, которой подвластно полмира, по меньшей мере, безрассудно. Окажись наша армия на месте — исход сражения решился бы в минуты. Всё это говорит о невысоком уровне рассудка их вождей. Слабость рассудка указывает на крепость, почти необратимость веры, которая столь непримирима к иноверцам. Желание у них одно — разграбить город. А оставшихся в живых взять в полон и продать в рабство.

— Как можно спасти город и империю?

— Ты, василевс, спрашиваешь о защите нас Богом?

— Увы. Как не пытаюсь, других средств не вижу.

— Что же. Святое писание и предупреждение апостола Фомы не поощряют обращение к святыням, по делам ничтожным. Сегодня же, решается судьба народа и страны. Пора нам совместно открыть ковчег. Обратимся к Божьей Матери за защитой и помощью Божьей.

Вечерело. Фотий и Михаил, под охраной воинов, подошли к заливу. Патриарх в молитве обратился к Божьей Матери с просьбой о защите от варваров. Затем они зашли по колено в воды залива и опустили на гребешки волн омофор Богородицы. Ещё час священник и император молились у моря. Оно оставалось спокойным.

Спустя ещё час дядя императора (брат его матери) Варда в полной темноте спустился к морю. В его правой руке крепко зажат небольшой камешек с множеством маленьких вогнутых зеркалец. Обратив свой взгляд к небу, к бесчисленным звёздам и созвездиям, он вдруг почувствовал, что помимо воли произносит слова, до ныне неведомые ему: «О, Великий Космический Разум! О Великий Пламень Вселенной и Времени! Помоги! Не дай погибнуть моей стране, моему народу!»

Не понимая, почему, его рука опустилась в воду, так, чтобы Камень едва касался солёной влаги, а другая поверхность была направлена на какую-то маленькую яркую звезду. Вдруг из этой звезды мелькнул яркий луч и исчез в глубинах космоса. И тут же подул ветер. Он становился всё сильней и сильней. Вот уже от его порывов устоять на ногах невозможно. Море вспенилось, огромные волны уносили в море корабли варваров, опрокидывали их, и они тонули в пучине без следа. Сколько из них остались целыми и вернулись к родным берегам — никто не знает. Утром у берегов города не было ни одного корабля руссов.

И снова тронный зал. В счастливом удивлении император и патриарх. Чуть в стороне, за ними насмешливо наблюдает кесарь.

— Просто необходимо, василевс, обратить этих наших заморских соседей в нашу веру.

— Но они очень верны своим богам, — нахмурил брови монарх.

— Подготовим из лучших людей империи миссионеров, сделаем доступными для варваров святые книги — и решим нужную нам задачу, — задумчиво произнёс Фотий. — Из наших врагов в нашу подчинённость.

— Есть и другие способы поменять веру руссов, — усмехнулся кесарь.

— Какие же? — спросил Михаил.

В ответ неожиданно зазвенел ненавистный будильник.

⠀⠀ ⠀⠀

День за днём Мария всё больше стала участвовать в нашем деле, свалившимся нам на голову непонятно откуда. Пока я пару дней отдыхивался от очередного сеанса химиотерапии, супруга наводила справки о нашем странном профессоре. Среди её сокурсников по институту культуры нашлось несколько человек, так или иначе, связанных с антиквариатом.

— Знаешь, Артур, он известный человек. Его знают многие из тех, с кем я встречалась. Одни считают, что он связан с чёрными копателями, другие видели его на аукционе старинных картин, а кое-кто уверен, что его страсть — нумизматика.

— С таким наличием поисковых факторов скорей узнаешь всю подноготную президента, чем хоть что-то об этом старичке.

— Есть одна зацепочка, — задумчиво произнесла Мария. — В инете я вычитала, что этот профессор в соавторстве с неким Соломиным опубликовал статью о крушении Византийской империи.

— Ну, и что? К нам-то это как касается?

— Я тоже изначально не обратила внимание на этот факт. Но фамилия что-то напоминала. И я вспомнила. Директор школы, в которой учился наш Сергей, тоже был Соломин. Аркадий Викторович. А соавтор нашего Якова Моисеевича — Соломин Василий Аркадьевич. Похоже, сын. А ведь вы с Аркадием были дружны. Даже на рыбалку вместе хаживали. Поговори с ним. Может, познакомит с сыночком. Глядишь, в разговоре и получим какую-нибудь информацию о загадочном соавторе — профессоре.

⠀⠀ ⠀⠀

Что-то знакомое было в фигуре дворника, подметавшего пешеходную дорожку. Однако, торопясь к своему старому знакомому, я прошёл мимо.

— Артур, чего не здороваешься? Или забогател?

Я оглянулся и в форме коммунального дворника разглядел Аркадия. С минуту я пытался осмыслить увиденное, но в голову ничего не приходило.

— Да, не удивляйся ты так. В наш век и не такое можно увидеть.

Мы присели на ближайшую скамейку, и мой старый знакомый поведал мне свою историю:

— Год назад я стал получать некие странные намёки от своих коллег о том, что в школе действует какая-то мафиозная структура. Напрямую никто ничего говорить не хотел. Наконец, учительница физики сообщила мне на тайном свидании вне школы, в магазине хлебных изделий, нечто странное. Мол, если завтра в течение первого урока я посижу тихонько в лаборантской физкабинета, то после урока смогу услышать нечто интересующее меня. Урок был интересным, пролетел незаметно. И когда из кабинета вышли все, услышанный мной диалог поразил меня, как громом. Говорили двое. Учительница физики и Максим Хорошев, учившийся второй год в восьмом классе. Я сразу узнал его по хриплому голосу и манере употреблять словечко — паразит. «Вот этим пацанам всем завтра поставишь пятёрки, блин, ну или четвёрки». «Но они все двоечники! Какие пятёрки!» — возмутилась учительница через несколько секунд, видимо, после прочтения списка. «Ты чё, корова! Не поняла? Тебе твою дочку не жалко, блин? Да ты и сама ещё ничего, блин…» Ну, я выскочил из своего укрытия, сгрёб молодца за шиворот и вытряхнул из него все тайны. Оказывается, оценки он со своими тремя дружками продавал за деньги. Хочешь иметь пятёрку по математике или другому предмету — плати пятьдесят рублей. Четвёрка стоила тридцатку, тройка — двадцатку. Учителя, кто запуган, кто под шантажом. В школе около шести сот учеников. Минимальная прибыль от их бизнеса составляла не менее трёх тысяч рублей в день. Я вызвал родителей поборщиков и сообщил им, за что их дети будут исключены из школы. Всё кончилось судом. На нём детишки были признаны невинно оговорёнными. А признания свои они написали под побоями директора. В итоге условный срок и запрет на занятие учительством на три года».

⠀⠀ ⠀⠀

Всё! Всё отставилось, отодвинулось, приостановилось. Прищучила болезнь. Чего-то там накрутила с почками, и они стали плохо вырабатывать какой-то гормон. И хотя в принципе это не проблема (искусственный заменитель ему получен и успешно применяется) на практике получить это лекарство в нашем городке, впрочем, и во всей России, не просто. Оказывается, в нашем горздраве никто точно не знает, какими путями, по каким каналам и по чьим распоряжениям препараты по федеральным льготам поступают в аптеки. Да особо-то никого и не интересует, поступают они или не поступают совсем. Ну, кроме больных, разумеется. Этим давно уже никто не возмущается и не удивляется, так как у нас ныне страна людей, тщательно оберегающих своё спокойствие и стабильность. После безуспешных попыток пробить что-либо в городе, позвонил в облздрав.

— А в областной центр вы можете приехать за этим лекарством? — бойко прозвучало в ответ.

— Когда и куда ехать? — растерянно осведомился я.

— Так вы можете приехать или не можете?

— Могу, — твёрдо отчеканил я, вспомнив, что мой друг и сосед рулит по городу и не только по нему на своей «тачке», и наверняка не оставит меня в беде.

— Ну, так приезжайте к нам в сто сорок пятую аптеку и получите там свой «Рекормон». Он у вас бета и две тысячи единиц?

— Да.

— Ну, вот и ладушки.

— Ты знаешь, Артур, лучше бы они послали тебя за этим лекарством в преисподнюю. Я бывал в районе этой аптеки. Дороги нет совсем. Одни ямы. Глубиной в полметра и более.

— Хм… А где они есть — эти дороги? Оно, конечно, все ямы России давно уже можно было бы полностью засыпать денежками, щедро выделяемыми нашими правителями из того, что собирают налогами с населения, да с распродажи запасов наших недр. Но дураков у нас нет. Кто же живые деньги, да в яму? В карман-то оно сподручней. А досмотреть некому. Вот только жёны министров да депутатов почему-то всё богатеют и богатеют.

— Ты вот что, Артур. Ты не митингуй. Раз надо — прорвёмся.

И ведь, в самом деле — прорвались. Но, оказывается, зря. Потому, как аптекарша, просмотрев рецепт, брезгливо отодвинула его нам обратно.

— Крайздрав договаривался со мной про бета рекормон, а у вас в рецепте — альфа и дозировка другая. Ну, в общем, до свидания и, как говорится, счастливого пути!

— Слушай. Чем они думали, когда писали этот тугамент? — возмущался мой друг, свирепо вертя баранку между дорожными ямищами.

— Ах! Алик! Где, кто и каким местом у нас ныне думает? Ответов и виноватых — как у змеи ног — не найдёшь.

Потом был другой рецепт, и другие поездки по областной нашей столице и, в конце-концов — победа. Вот только всё настойчивей, почему-то, стало вспоминаться высказывание Якова Моисеевича про дипломированных специалистов и обезьяну с гранатой.

А жизнь катилась по своим рельсам, проложенным то ли самими людьми, то ли какими-то высшими силами. Кстати сказать, никто более на гараж и квартиру моего соседа не покушался, а история с визиткой и её НОМИНАЛОМ стала казаться нам с Аликом забавным анекдотом. Только вдруг.

— Ты, однако, в аварию угодил? — удивился я, глядя на опухшие нос, губы, на фиолетовые фингалы под глазами, на согнутую болью фигуру моего соседа.

— Это, пожалуй, покруче будет, чем авария, — невесело скривил разбитые губы Алик, — сильно покруче. На пустыре между Черёмушками и городом, подрезает меня четырнадцатый жигуль. С иголочки. Не иначе, как только вчера с завода. Прямо огнём краска сверкает. Понятно, испугался. И обрадовался. Что успел остановиться, не вмазался в эту красоту своим старым корытом. А из этой машинки вывалило пятеро джигитов под два метра ростом, выдернули меня из моей старушки — «Тойоты» и начали, молча со мной забавляться, как волейбольным мячиком. Потом один из них, взяв меня за шиворот, как пацана или щенка, прогудел мне в ухо, что мол, камень отдашь завтра, когда за ним придут. А не отдашь или про ментов вспомнишь — с детьми своими простишься навсегда. Я не успел, да и не смог спросить, какой им камень понадобился. Заскочили они в свою красотку и умчались, как ветер.

— Ну, камешек им нужен, скорей всего, не щебёночный. Ты повспоминал бы, дружок, как следует. А не было ли каких странностей в твоём ближайшем прошлом? Может, встречался с кем, может, отдавал тебе кто-нибудь, что-либо? Может ещё, какие приключения случались?

— Да, был нынче весной один случай, — после некоторого раздумья промолвил сосед. — Подливаю я незамерзайки в бачок омывателя в своём гараже. Вдруг заскакивает мужик. Такой приупакованный весь и тяжело дышащий. Вроде как бежал, не то быстро, не то долго. Говорит: «Нет ли у тебя, дяденька, попить чего-нибудь?» Ну, понятно, что в гараже у меня и попить, и выпить — всегда, пожалуйста. Достал я из старого своего гаражного холодильничка поллитровочку пивка. Так он её всю опорожнил, оставил на крыше машины сотенную и смылся. А через полчаса ментовская машина, а потом скорая, провыли невдалеке от гаража. Ну, любопытства ради, подошёл. А там тот мужик с дыркой во лбу прямо на дороге валяется. Никому я тогда не сказал, что был он у меня прямо перед своей кончиной. Чтобы не таскали менты. Да и повесить смерть этого несчастного могли на меня. У них это запросто…

— Где сейчас твоя машина?

— Так в гараже. Поставил. Не работник я сегодня.

— Пойдём в гараж.

— Да, мне прилечь надо бы.

— Пойдём, соседушка, пойдём. Успеешь ещё, належишься.

Я попросил Алика привести всё в тот вид, какой был в тот момент, когда к нему пожаловал незнакомец, в последствии убитый. И вот капот открыт, пробка бачка омывателя отвёрнута.

— Снимай бачёк и выливай всё из него, — ткнул я пальцем в ёмкость для обрызгивания стёкол.

— Ты с ума сошёл, Артур. Зачем? Я только вчера долил туда незамерзай-ки. Она, между прочем, денег стоит.

Наконец жидкость из бачка вылита в полтарашку из-под пива. И тут глаза моего соседа начали округляться. На дне забрякала какая-то штучка. Её вытряхнули мне на ладонь, и в свете электрической лампочки сверкнули серебром маленькие, чуть ли не точечные зеркальца на вогнутых поверхностях камешка, величиной с голубиное яйцо. Я сразу понял, что уже видел его. Во сне. В руках Архимеда.

— Да, Вы правы, Артур, — раздался у меня за спиной знакомый голос. — Это тот самый — Небесный Камень.

Я оглянулся. Рядом с нами стояла она. Та самая. Из сна и из кабриолета. У Алика явно подкосились ноги, и он рухнул на гаражную табуретку, счастливо оказавшуюся сзади него. Отвисшая нижняя челюсть и выпученные глазищи говорили о предшоковом состоянии. Видимо, и у меня вид был не лучше, так как я, попытавшись, не смог сказать ни слова.

— Да, успокойтесь, мужики, — весело рассмеялась гостья, — через пару минут я исчезну. Отдайте мне вашу находку. Её стало опасно оставлять у людей. Слишком велика у них жажда наживы. Ради её утоления они стали способны переступить через свою совесть.

Она протянула руку, и я покорно опустил на её ладонь космический подарок.

— А я? Что будет со мной? С моими детьми? — пробормотал Алик. — Всех поубивают, если я не отдам эту штуку.

— А вы отдайте, — снова засмеялась пришелица, и в другой руке у неё появился точно такой же камень. — Вскоре после отдачи он просто исчезнет, как исчезла стодолларовая купюра из кошелька того гайца, что останавливал вас, когда вы следили за помощницей профессора.

— Скажите, кто вы? Инопланетянка? — с трудом выговорил я.

— Да, нет. Я просто частичка энергии внеземного разума и, по совместительству, ваш Ангел — хранитель. Однако, мне пора.

— Постойте! — Взмолился Алик. — Профессор не отстанет от меня.

— Отстанет, — усмехнулась красавица. — Он завтра вылетает в Чили. Там его поджидают с Небесным Камнем наследники и хранители тайн аненербе. Увы, всем придётся разочароваться друг в друге. Прощайте! Заканчивайте рассказ и отдавайте в печать, — улыбнулась она мне. — Пусть люди оценят себя. В прошлом и нынешних.

И она исчезла, словно её и не было. Вместе с камнем Архимеда, оставив в руке Алика то, что должно было исчезнуть после отдачи.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1946 году. Живет в Алтайском крае, село Павловск Павловского района. Как многие его сверстники, с пятнадцати лет пошел на производство. Среднее образование получил в вечерней школе, а высшее — заочно. Служил в армии в войсках ПВО в Каракумах. Более двадцати лет проработал в системе образования. Занимался журналистикой. На пенсии начал увлекаться литературным творчеством. Публикации на сайте альманаха «Мой Алтай», проект «Русское поле» и в журнале «UNZENSIERT» № 2.

⠀⠀ ⠀⠀

Татьяна Левченко Домик у заставы

I

Рядом с площадью Городской Заставы, где над древним кварталом нависли высотки из красного кирпича, затеяли очередную стройку. Огородили пустырь, согнали технику, поставили охрану. И словно не заметили, что внутри — дом. Одноэтажный, в пять окон с каменной вязью наличников, над ними слуховик в ажурных завитках. Настоящий восемнадцатый век. Яблоня с ороговевшей от старости «слоновьей» кожей укрывает крыльцо, выветренный столбик коновязи наполовину врос в асфальт.

Домик отселён, но снос не намечался. Начальник участка Иван Данилыч Синицын присмотрел его под строительный штаб. Электричество подключили, а на отоплении Синицын решил экономить. Хоть и октябрь, но дни тёплые, парные. Годных на дрова поддонов от кирпича в избытке, в домике же настоящая печка-голландка с чудом уцелевшей медной вьюшкой и стёртым кафелем голубоватых изразцов — замыкает угол бывшей гостиной.

Печка нарядная, однако, дымит. Синицын упросил бригадира каменщиков Сазонова, по халтурам часто клавшего камины, посмотреть её. Тот сразу шагнул в комнату за печкой:

— Вишь, какое дело… Надо стену простукать. Обороты дымоходов заложены либо засорены. Чтоб красоту не портить, Данилыч, давай мы зеркало печи немного подразберём да посмотрим, отчего нет тяги.

Синицын согласился. Каменщик фомкой своротил фанерные панели. Дальше, за обоями, оказались лохмотья старинной тканевой обивки. Содрали — и в кирпичной стене явились на свет кованые створки до пола с маленькими скобками ручек, в заклёпках по краям, без малейших следов ржавчины. Сазонов растерялся:

— Да не может этого быть! Так печи не кладут.

Иван Данилыч коснулся ручек. Словно электричеством кольнуло — что за штука, может, клад.

Сазонов, жалеючи, тронул кирпичную кладку:

— Хороши камешки. На дачку, в баньку.

Синицын погрозил пальцем:

— Вот что, братья-строители… — закашлялся, перевел дух и, взяв себя в руки, чересчур бодро закруглил: — День рабочий на исходе, а возни немеряно. Оставляем, как есть, до утра, — и, глядя на растерянного каменщика, тихо и вкрадчиво велел: — По домам!

Спорить с Синицыным не стали, ибо чревато, только фомку Сазонов досадливо бросил на пол.

Спровадив любопытных, Синицын выжидал. Перекладывал бумаги, долго невидяще пялился в принесённый на подпись план землеотвода. В угловом штампе нашел: «инженер-геодезист Е.И.Тучкова». Его, что ли, Катька? Вольнонаёмная в инженерных войсках, где служил Синицын. Вряд ли, сколько лет прошло. Эх, если б всё вернуть… Чтоб не думать, не глядя, широко подмахнул лист и захлопнул папку, бросив на стол.

Еще раз осмотрел кованые пластины. Хотел втиснуть фомку — бесполезно. И ни следов замка. Видно, изнутри закрыто. Иван Данилыч усмехнулся — глупость, это ж печь. Ненароком глянул в дворовое окно, а там, на выезде с территории, моет колеса «ГАЗ-66». За бампером «шишиги» лебёдка. Синицын пулей выскочил наружу…

Шофёр подогнал грузовик. Синицын изнутри распахнул окошко, скомандовал:

— Подавай трос, я закреплю. Когда скажу, стопори лебёдку, резко трогайся и тут же тормози. Понял?

Иван Данилыч аккуратно зацепил крюком кованую скобу и, подойдя к окну, дал отмашку. Взревел мотор, трос натянутся и провис, обе створки разом распахнулись. Синицын смотрел и не видел — не было отверстия печной вьюшки. Был коридор. И с двух его сторон мерцали повёрнутые под сорок пять градусов зеркала, делая темноту серебристо-бесконечной.

— Дальше-то что, Данилыч? — крикнул водила.

Синицын отцепил трос, поспешно выкинул в окно:

— Всё, спасибо! Бывай!

Чтоб проверить себя, заглянул в большую комнату. Печь в изразцах цела, вьюшка открыта. Вернулся. И замер от неожиданности да, чего скрывать, от знобкого страха.

Из глубины мутно-зеркального провала медленно надвигалась, семеня ногами, как по льду, странная мужская фигура, разряженная в бархатный тёмно-синий кафтан, зелёный атласный камзол с желтыми павлинами и тёмно-красные панталоны. На ногах у чудика были остроносые башмаки с пряжками, в переливчатых зеркальных осколках. И он всё время кивал Синицыну — бледный, невзрачный, страшноватый такой. Поравнявшись с распахнутыми створками, сделал неглубокий поклон, глянул в глаза:

— Честь имею представиться — Матвей Артамонов Перевощиков, мещанин. А также, волею судьбы, привратник зеркального коридора.

Ивану Данилычу стало бы дурно, не выдержи взгляд. Но он устоял, удержался, и даже, вроде, кивнул в ответ. А тот, кто назвался Перевощиковым, приглядевшись, вдруг нелепо бухнулся на колени, глухо стукнув в деревянный пол:

— Иван Данилыч! Отец родной!

Хорошая злость и нелепый вид распростёртого у ног его человека окончательно вернули мужество.

— Это что за клоунада! Встаньте немедленно! — Перевощиков не отвечал. — Да я… я охрану, милицию позову! Как не стыдно, взрослый человек! Откуда вам известно, как меня зовут?

Перевощиков поднялся с колен весьма довольный, хотя в глазах стояли слезы:

— Премного благодарен, что вскрыли коридор. Вы, верно, не тот Иван Данилыч. Но похожи безмерно. И, раз получилось, значит — право имеете. Так будьте же спасителем моим.

Синицын, не отвечая на мольбу и не вступая в коридор, все же перегнулся за порог, глянул внутрь, спросил хмуро:

— Что тут за зеркала?

— Отражатель времени. Проклятие моё. Вычислил я путь, а сам испытать побоялся, только вошел в зеркала. Тогда приятель, капитан-поручик Синицын, вызвался пройтись коридором. Ему-то что — с турецкой ледащим вернулся, нога увечная сохла. И сгинул. А меня как бог наказал — оставил запертым навеки. Домик-то был мой, а две светёлки в найме у вдовы, штаб-майорши Анны Захаровны Тучковой с дочкой Катериной.

Синицын от неожиданности вздрогнул:

— Где они?

— Да там же, в своём времени живут, при матушке императрице… Вот увидал вас, и подумалось — верну Синицына домой, и мне послабление выйдет. Я ведь знаю, что давно покойник. То место, откуда ушел, вижу как сквозь стекло, не вернуться мне. В несусветном виде тащуся в будущее, а зачем.

— И видели всех прошлых жильцов?

— А как же! Бывало, и они меня пугались. Но коридор вскрывали только раз, тому лет пятьдесят. Налог ввели на животину, и жилец, сообразив всю тайну, удумал перейти туда с коровой. Она-то минула коридор, а хозяина на пороге удар хватил. От жадности, видать, что не всё с собой взял… Иван Данилыч, полуштоф мне поставишь? Пристрастился за долгое ожидание. При жизни трезвенником был, а нынче — такая, бывает, тоска накатит, что приходится заливать.

— И где ты это дело берёшь?

— Известно где, у постояльцев. А нынче с весны никто не живет, так что, сам понимаешь.

Синицын вынул из сейфа початый коньяк, щедро плеснул полстакана. Перевощиков с благодарностью принял.

Иван Данилыч подождал, подумал, налил себе и выдул одним махом.

— Год-то у вас какой?

— Одна тыща семьсот семьдесят шестой от Рождества Христова.

— Ёшкин-матрёшкин, древний мир. — пробормотал Синицын, быстро хмелея. — Эх, куда деваться. — рубанул по воздуху рукой: — Пошли! — и, следом за Перевощиковым, зашагал по тёмному скользкому коридору. Пространство расступалось перед ними.

II

Вроде та же комната. Но обстановка другая — столики на гнутых ножках, зеркальный шкап, канапе вдоль стен. В простенках зеркала, на подзеркальниках цветы. На полу по углам фарфоровые вазы в золоченой оправе. Не видно электропроводки, нет и батарей. Синицын колупнул краску — настоящая масляная, на олифе. В центре круглого стола лампа со множеством свечей — не восковых, каких-то еще. На стенах бра по две свечи. Очень тихо — снаружи и внутри. Вынул из кармана мобильник — нет сигнала сети.

А тут из соседней комнаты… позабытый и знакомый Катин голос:

— Матушка, не осердитесь, коли глупость скажу? Мне в сумерках вчера помстилось, что господин Перевощиков из-за печки глянул. Боязно одной оставаться!

Ей ответил другой женский голос, постарше:

— Замуж тебе, Катенька, пора — и мститься перестанет, и тени разбегутся, не до страхов пустых будет.

— Опять вы о прежнем.

— И что же? Платон Ильич не дворянин, так и наш род захудалый. Зато чин не из последних — частный пристав. Стало быть, прибыток надёжный, на бобах не останетесь. Знаешь ведь — деньги, что за тобой были, прожиты, деревенек нет, и скоро окажемся мы в том положении, что за квартеру нечем заплатить.

— Неприятен он мне. Глаза бегают, сам старьёвщиком пахнет.

— Надо же, чего удумала — глаза бегают. Это ты, милая, по насердке судишь, не от доброй души. Да разве я не понимаю! Коли был бы жив капитан Синицын, с легким сердцем отдала б за него, хоть и не богат.

Синицын осторожно глянул в дверь, завешенную тяжелыми портьерами на шелковой подкладке. Начинались сумерки, и первым делом Иван Данилыч обратил внимание на светлое еще окно. Вернее, на то, что было за ним. Вместо многоэтажек — засеянное поле. От городской заставы, двух невысоких столбиков-обелисков под имперскими орлами, по полю шла грунтовая дорога с узкими глубоко наезженными колеями и мелкими ямками от лошадиных копыт. Возле полосатой будки, прислонив ружьё, простоватого вида мужичок в допотопной неопрятной форме щелкал семечки, роняя лузгу. Деревянный шлагбаум с верёвочным коромыслом загораживал путь.

Что ж, Перевощиков не обманул.

В комнате, где недавно Иван Данилыч в одиночестве подписывал чертежи, был теперь, кроме печки, мраморный камин, на комодах фигурки из бронзы, на стенах гобелены. И тут же — потёртые стулья, разбитое стекло, в углу подклеенное бумажкой. Деревянный пол неказист и некрашен. Синицын представил, как в щелях между печными изразцами шевелятся тараканьи усы. Приличная бедность.

Боком к нему за круглым столиком сидели две женщины — пожилая в тёплой душегрейке, худощавая, с твёрдой осанкой и суховатым лицом, и девушка в длинном сиреневом платье с узкой талией, c высокой затейливой прической. В зеркало простенка Иван Данилыч увидал ее лицо. Да, она, его Катя. Такая же, как двадцать летназад.

Пожилая женщина прихлёбывала из чашки. Стол уставлен розетками со сластями — вареньем, мёдом, колотым сахаром, печеньем. Пахло тёплым молоком. Синицын вспомнил, что с утра без маковой росинки.

— Ты посуди — ведь я немолода и, по всему, приближаюсь к вечности. Смерти не страшусь, горько тебя оставить в таких летах. Одно твоё согласие продлит мне жизнь. — Катя молчала. Тогда тоном другим, не терпящим возражений, матушка произнесла: — Ну, так знай — я помолвила тебя за Платона Ильича. Ты скоро станешь его женой.

Катя упала матери на грудь, схватила руку, целовала и обмывала слезами:

— Что ж, я всегда ставила законом повиноваться. Я буду счастлива, молитесь за меня!

Мать дала ей успокоиться и тихо сказала:

— Знаю, мой друг. Люби мужа чистой, горячей любовью. Ежели и дурён будет против тебя, сноси терпеливо. Добрый муж даётся для счастия твоего, дурной — чтоб испытать терпение. Но на всякого злодея кротость действует больше строптивости. И не желай другого, хотя б в короне был. Обещаешь?

Катя бросилась пред ней на колени:

— Всё исполню, хотя бы он врагом и мучителем мне сделался!

На этих словах Синицын не выдержал и резко шагнул в комнату:

— Катя!

Обе вскочили, уставившись на нежданного гостя. Анна Захаровна первой пришла в себя:

— Иван Данилыч? Извольте объясниться, почему без приглашения, без стука, и что за лохмотья на вас!

Синицын оглядел себя — рубашка, джинсы и прочее в полном порядке.

— Объяснюсь, — и, удивляясь собственной наглости, спросил: — Чаю нальёте?

Анна Захаровна несколько раз потянула длинную шелковую кисть у двери. Вдали затренькал колокольчик. В дверях показалась ряженая, на взгляд Ивана Данилыча, девушка в сарафане почти до пят, в лаптях и грубом домотканом платке.

— Анфиска, свечи. Ужин, как было говорено, да для гостя всё, что лучшего есть. И наливок из погреба подай.

Анфиска молча растворилась в темноте, но скоро вернулась с коптящей лучиной, поднося её к свечам на столе и на стенах. Синицын оценил — свет непривычный, но уютный. Явились закуски — жирная до прозрачности сельдь, копченый сиг, лососина, сёмга, ревельские кильки.

— Чем богаты… У самих-то нас по-простому, а с гостями — как полагается. Анфиска! Уснула? Вторую перемену неси, — и снова к Синицыну обернулась: — Черепаховый суп тортю.

— Из телячьей головы, — рассмеялась Катя.

Синицын грустно озирал похожие на химические колбы склянки с наливками — брусничной, рябиновой, вишнёвой, мятной, грушевой, кардамонной — всё не выпить. А Катя украдкой смотрела на него самого.

— Эх, женщины, мне бы картошечки жареной, с помидорками. Темнота, право слово, ваш восемнадцатый век, — и решительно отставил приборы: — К делу! Я Синицын Иван Данилович, так? Если в этом вы мне верите, позже скажу — где был, как попал сюда. Объясню и это, — показал на одежду. — Не умышленно, но подслушал вас, Анна Захаровна. Что с лёгким сердцем отдали б за меня Катю. Ваше слово в силе? Что касается меня, я согласен.

— На что вы согласны, милостивый государь? — потерянно спросила Анна Захаровна.

— Как на что? Жениться на Кате! Не пойдёт же она за пристава, воняющего, как старьёвщик… Извините, минутку обождёте? — Синицын оглядел стол, выбрал наливку позабористей, наложил на тарелку снеди и чуть не бегом выскочил из комнаты. Женщины молча переглянулись.

— Матвей, ты тут? — поскрёбся в кованые створки. Они бесшумно распахнулись, явился Перевощиков. — На, пей. Закусывай, а то развезёт. Быстро расскажи, кто я.

— Иван Данилович Синицын. Дворянин. Отставной капитан-поручик пионерной роты.

— Какой роты?

— Той, что фортеции строит, мосты.

— Военный инженер? Правильно, кто ж еще! Дом свой есть?.. Ты пей, не стесняйся, еще принесу.

— Дом есть, небольшой, правда. А людишек ты продал, как после замирения с турками вернулся. На лечение, сказал.

— Что ж я не лечился?

— Страсть это одна. Ногу, доктор сказал, по живому будет резать. Ты и струхнул.

— Дела.

Синицын вернулся за стол:

— Вы про меня тут, небось, обсудили?

— Матушка не велела говорить, но теперь всё одно. Знайте, Иван Данилыч, я пойти за вас согласна. Хотя чувствую, что вы не тот, кого прежде знала. Но пусть и по чужому виду живёте, а для меня нет ближе вашего лица.

— Что ж, принимайте в свои родные, — вздохнул Иван Данилыч.

Праздничный теперь ужин продолжался. Синицын точно помнил, сколько перепробовал наливок, как вместо картошки наворачивал репу, нажимал на копченого сига, и с каким удовольствием хлебал черепаховый суп из телячьей головы. Когда часы на камине принялись отбивать полночь, Иван Данилыч понял, что при ясной голове ногами пользоваться не сможет. Наливки, вишь! Анна Захаровна снова подёргала шелковую кисть. Явился страшный бородатый мужик, закинул руку Синицына себе на плечо, крепко обнял начальника участка и повёл в спальню.

— Ты кто? — спросил Синицын по дороге.

— Прохор я, дворовый человек.

— Крепостной? — Синицын возмущенно фыркнул. — Завтра же утром всех крепостных — на волю!

— Помилуй, барин, за что! — не на шутку испугался Прохор. — Нешто я их милостям не угодил?

В комнате Синицын не позволил себя раздеть, чем искренне огорчил Прохора. И от длинного балахона, похожего на женскую ночнушку, а также от клоунского колпака категорически отказался.

Утро Синицын встретил счастливым, каким давно не бывал. В остывшей комнате пахло студёным октябрём конца восемнадцатого века. В окошко лилось прозрачное солнце. Иван Данилыч сделал для сугрева разминку, прошлёпал к окну. Над крыльцом нависала почти та же древняя яблоня.

Прохор растопил печь, принёс горячей воды, полотенце. Синицын с удовольствием умылся, одел поданный шлафрок. «Ну, точно барин…»

— Пожалуйте завтракать, — поклонился Прохор. «Санаторий!»

Ели молча, как свои. Подали слабенький чай. Анна Захаровна спросила:

— Когда же помолвка, Иван Данилыч? Или ославите нас пред людьми?

— Я от слова не откажусь. Такое, как сейчас, раз в жизни даётся. А ты, Катя, согласна навсегда уйти в мой мир, в совсем другую жизнь? Как матери вчера обещалась?

— Право слово, будто в загробный мир зовёте, — Анна Захаровна мелко перекрестилась. — Неужто возврата нет?

— Если честно — нет. Не увидит Катя ни родных, ни заставу за окном. Вы обе к этому готовы?

— А вы, Иван Данилыч, готовы ли здесь остаться? — спросила вдруг Катя. — Это ведь судьба занесла вас в наш дом. И не зря вы так похожи… на самого себя.

Синицын усмехнулся, представив начальника строительства разряженным как Перевощиков. Но — удивительное дело! Он почти решился. Ведь там, за зеркальным коридором, ни близких, ни родных, кочевая жизнь из вагончика в бытовку. А если что со здоровьем? Наркоза тут нет. Что ж, придётся потерпеть. Жалко вот картошку с помидорками — лет двадцать их ждать.

Катя вышла из-за стола, открыла буфет красного дерева, вынула из ящика ключ, большой, ручной ковки:

— От вашего дома. Помните, в последний раз приходили к господину Перевощикову, отдали на хранение. Помните?

— Теперь помню. Скажите, Катерина Ивановна, зачем я вам? Ведь я незнамо кто, а ваш частный пристав — вот он, рядом. Синица в руке.

— Синица, — Катя посмотрела Ивану Данилычу прямо в глаза, отчего у того мурашки пошли: — Синица. А я хочу журавля. Только он в небе.

— Я возьму ключ. Но сначала ненадолго уйду — туда, в прежнюю жизнь. Там живое существо, без меня оно погибнет. Вы согласны подождать?

Катя кивнула.

Синицын пошептался с Матвеем. Тот колебался. Данилыч закипел:

— Не спорь со мной! Ибо… ибо чревато. Вот!

В конце концов, Перевощиков согласился проследить, чтоб коридор оставался открытым до прихода «капитан-поручика».

Прохладным утром Иван Данилыч вернулся в свой век. Заканчивалась сладкая осень. На вчерашних лужах настыл ажурный хрусткий лёд. Жил Синицын далеко, на окраине, у новой городской «заставы» с видом на гречишное поле. Когда добрался до квартиры, переложил пару фотографий из альбома в нагрудный карман. Сунул руку за батарею, пошарил и вытащил то, ради чего, собственно, и возвращался. Крошечную степную черепаху, память детства. В этом году, из-за позднего бабьего лета, она еще не впала в спячку. Оставить её — высохнет, погибнет. Покормил капустой, спрятал за пазуху. «Уж если корова прошла, черепаха подавно проскочит». В прихожей огляделся, присел «на дорожку». Подумал, вывернул карманы — телефон, ключи от дома, машины… Всё аккуратно сложил на тумбочку. Захлопнул дверь.

На шоссе, по дороге к стройплощадке, обогнал и остановился грузовик. За рулём сидел знакомый мастер.

— Данилыч, ты где пропал? Думали, запил. Да ладно, не обижайся, мы ж знаем, что непьющий. Садись! Дела-то как завертелись, а? Везу арматуру четыреста на «стену в грунте».

— Что за спешка, документы ведь не оформлены.

— Ты даёшь, Данилыч! Не по твоей, разве, милости суета? Акт землеотвода визировал?

— Ну…

Въехали на площадку, окруженную забором из профнастила. Иван Данилыч нетерпеливо рванул дверцу кабины… И растерялся, не узнавая место. Там, где был старинный домик, урчал экскаватор, ковшом аккуратно сгребая оставшийся мусор.

— Стройка будущего! — усмехнулся мастер. — Как границы участка определили, заказчик дал команду сносить халупу, задним числом согласует. Въезд тут будет в подземный гараж.

Синицын поёжился от холода. Утром не заметил, как легко одет. Придерживая согревшуюся за пазухой черепаху, Иван Данилыч сел на шершавый комель поваленной яблони. Рядом на земле, среди кирпичной крошки, лежала закипевшая от времени железка. Поднял. Это был старинный кованый ключ. С неба срывались звездочки снежинок. Синицын сквозь рубашку погладил черепаху и сжал ключ так сильно, что костяшки пальцев побелели.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в 1966 году. Живет в Московской области. Инженер по первому образованию, затем окончила Литературный институт. Работает в проектном институте. Публикации — в альманахах «АвторЪ», «Город», в журнале «Сибирские Афины», а также статьи в технических журналах.

⠀⠀ ⠀⠀

Кристина Выборнова Идеальный мир

А реальность-то полная будет? — недовольно поинтересовалась тощая молодая женщина с острым носом, выщипанными и нарисованными заново бровями и густо мелированной прической, похожей по форме на репейник, ворочаясь в мягком гасящем движения кресле.

— Полная, полная, — так же недовольно отозвался субтильный лысоватый консультант в ярко-синем форменном костюме. — Что вы беспокоитесь? — Я не беспокоюсь, но я за это деньги заплатила, так что учтите, что я, как потребитель, имею право предъявить вашей организации претензию…

— Имеете, но только к реалистичности мира, — зевнул консультант, пройдя мимо клиентки по тесной кабинке, из-за чего синяя скользкая поверхность кресла, наполненного амортизационной жидкостью, начала колыхаться. — Сам образ вашего идеального мира строится на основе ваших же представлений о нем. Вас предупреждали, вы документик подписывали, помните?

— Помню, но учтите, что если вы собираетесь выдать какие-то ваши недоработки за мои представления об идеале, то я свои права знаю.

— У нас все клиенты довольны, — дежурно отмахнулся консультант, почесывая лысину согнутым указательным пальцем. — Но можете для большей четкости изображения на всякий случай описать свой идеальный мир вслух. Все равно я пока настройкой занимаюсь.

Женщина помялась в кресле, пытаясь сменить позу, что ей, конечно, не удалось, откинула голову назад и с видом, будто выполняет тяжелую, но необходимую работу, начала говорить твердым тоном:

— Значит, так. Место — как можно безлюднее, чтобы никакого там быдла с бутылками, с дурацкой музыкой, шашлыками… И вообще чтобы не было никого. Даже родственников. Впрочем, родственников чтобы не было в первую очередь. Мой нынешний партнер по жизни…

— Что-что, пожизненное?! — удивленно повернулся к ней консультант, слушавший вполуха.

— Вы своим делом занимайтесь! Я говорю, что моего партнера в идеальный мир включать не надо. Я хочу отдохнуть. Я устала. Так, дальше. Что мне обязательно будет нужно?.. Я же там проведу неделю?

— Да, неделю субъективного времени, по прейскуранту, или два часа по нашему времени, — подтвердил консультант, водя рукой по сенсорной панели, уже основательно залапанной чьими-то жирными пальцами.

— Неделю… хорошо. Тогда жилье. Апартаменты, гостиница не ниже пяти звезд, чтобы обслуживание было на высшем уровне, а не как на прошлом отдыхе. За что мы только деньги заплатили! Должен быть доступен весь спектр услуг и развлечений: массаж, корт, боулинг, рестораны, сауна, хороший бассейн. Ну, это кроме моря. Естественно, море тоже должно быть: температура около двадцати шести градусов, вода прозрачная чистая, легкие волны к обеду, чтобы можно было совершать поездки на яхтах. Территория вокруг апартаментов должна быть чистая, аккуратная, чтобы была тень, но безо всяких зарослей, потому что в зарослях неудобно ходить, и…

Голос ее затух, она уютно погрузилась в кресло и закрыла глаза. Разбудил ее резкий голос консультанта:

— Вы раньше времени не засыпайте, пожалуйста. Настройки сбиваются.

— Безобразие! Что у вас за сервис! Кошмар какой-то, с вами тут отдохнешь. У меня и так нервы на пределе, вы еще кричите на ухо. За мои деньги!

— Вы не договорили про свой идеальный мир, — непрошибаемо отозвался консультант. — Остановились, кажется, на том, чтобы в нем была убранная территория без зарослей.

— Да, правильно. Так, что у нас дальше: погода. Средняя, не выше двадцати пяти градусов тепла, терпеть не могу жарищу и холод. Ночью можно чуть прохладнее. И чтобы никаких людей.

— Это вы уже говорили.

— Хотя я передумала. Одного человека можно. Естественно, мужчину. Идеальных людей ваш компьютер делает?

— Чего он только не делает. Только вы побыстрее представляйте, через три минуты начнем.

— Господи, и это называется клиентоориентированый подход! Мужчина, кто из нас тут заинтересован в том, чтобы продать свою услугу?!

— Не знаю, — пожал консультант плечами. — Вы пока говорите, время идет.

Женщина судорожно дернулась в кресле, зажмурилась и сердито забормотала:

— Так, ну что: рост не выше метра восьмидесяти, не люблю высоких, и не ниже метра шестидесяти, не люблю мелких. Глаза карие, волосы темные, одежда мужская классическая, безо всяких дырявых джинсов. Должен быть аккуратным, опрятным, не растрепанным. Так, черты характера: активность, оптимистичность. Не люблю нытиков. Интеллигентность. Быдло тоже не люблю. Характер твердый, не мямля, но мне чтобы не возражал, я возражений наслушалась на работе. Устала, как собака.

— Устали, так и спите, голову только в это углубление подвиньте, там контакты. Вот так… — донесся до нее как будто издали затихающий мужской голос. Женщина провалилась в сон. Консультант, поддернув сползающие форменные брюки, в последний раз стукнул по сенсорному экрану, согнувшись, вышел из маленькой белой каморки, где лежала клиентка, и с усилием закрыл за собой толстую дверь с круглым мутноватым стеклом, в толще которого замигали, отсчитываясь назад, секунды и минуты.

…Женщина приоткрыла глаза и увидела над собой небо густо-синего цвета, постепенно переходящего в бледно-оранжевый: горел закат. Кроме неба об этом событии возвестил и комар, приземлившийся ей на руку и впившийся в нее. Машинально смахнув комара, женщина пощупала вокруг себя и обнаружила сухую крошащуюся землю, покрытую островками жесткой травы. Спугнув еще несколько десятков комаров, она, наконец, села и принялась оглядываться в попытке понять, куда это ее занесла компьютерная программа «идеальный мир».

Оказывается, она сидела на невысоком берегу маленькой реки с темной непрозрачной водой. Река состояла большей частью из поворотов и пробиралась между круглыми серебристыми ивовыми кустами. Кое-где из воды торчали черные склизкие коряги, сильное течение создавало вокруг них небольшие водоворотики. Берега реки поросли деревьями — в основном, ветлами, но была и парочка сосен и даже кучка маленьких темных елочек. Вдали, в просветы между стволами, можно было разглядеть одноэтажные домики с оранжевыми, блестящими от отраженного закатного света окнами — то ли деревню, то ли дачный поселок.

Пока женщина, равномерно уничтожая комаров, изумленно оглядывалась, набрали громкость и звуки идеального мира. Где-то заунывно замычала корова, среди черных елок притаилась кукушка, кукующая без остановки с маниакальным упорством, а в ивовых кустах позади неожиданно громко, будто включившись, забулькал соловей. Впрочем, звучала не только дикая природа. Выше по течению, на том же берегу, где сидела женщина, за поворотом реки слабо мигало у воды красноватое пламя костра, слышалось сухое бренчание, как будто кто-то рассерженно бил кулаком по плохо натянутой бельевой веревке, и несколько недружных и немелодичных, зато очень громких голосов пели «Нас извлекут из-под обломков». Иногда в такт этому пению лаяла сиплая и визгливая собака. Женщина медленно встала, ошарашенно почесала голову и тут же обнаружила, что вместо модной прически у нее теперь средней длины волосы, забранные в хвостик. А одежда, как она увидела, глянув вниз, состояла из желтого платья-халата на пару размеров больше, чем надо, и пыльных фиолетовых вьетнамок.

Идеальный мир продолжал разворачиваться: посмотрев вниз по течению, она обнаружила меланхоличного рыбака в кирзовых сапогах, недвижимо застывшего над удочкой на том берегу, и купающуюся в реке почти напротив него компанию молодежи, которая с дикими воплями бросалась в воду. Вода, судя по контексту воплей, была весьма прохладной. Женщина поежилась и обняла себя за покрывшиеся мурашками плечи. Солнце ушло за деревья. Откуда-то потянуло густым шашлычным дымом.

Тут сзади раздался громкий треск, и из зарослей сухой жесткой травы и прошлогодней крапивы, хрустя упавшими ивовыми ветками, выбрался загорелый и здоровенный бритый налысо парень с расплющенным боксерским носом, в исподней майке, длинных синих шортах и таких же пыльных фиолетовых вьетнамках, как и те, что были на самой женщине.

— Люба, так твою растак, — обратился он к ней на народном матерном языке. — Ты куда, блин, девалась? Я тебя, туда-растуда, тут че, искать буду? Пошли давай быстро, стол накрывать мужикам кто, так-растак, будет? Ну, давай резче, Люб, твой брательник с бабой уже приехали, мамашка твоя все огурцы нарезала. Еще тачки надо вымыть, палатки разложить… Пошли, короче.

— Да-да, иду, — пробормотала она. Парень удовлетворенно кивнул квадратной головой.

— Давай за мной, пока пойду музон врублю, чтоб тебе не скучно было и чтобы этих козлов заглушить, орут тут со своей разэдакой гитарой…

Не дожидаясь ответа, парень развернулся и сгинул в зарослях. Минуту спустя откуда-то сверху донеслось глухое ритмичное буханье, и что-то запел хриплый голос. Смысл песни уловить на таком расстоянии было трудно, но вниз к реке долетали отдельные слова: «зона», «откинулся», «кореш», «жизнь воровская» и прочее в таком же духе. Женщина некоторое время стояла молча, прислушиваясь и водя глазами по сторонам. Потом по ее лицу медленно расползлась широченная улыбка.

— Ой, как же хорошо-то!!! — вдруг взвизгнула она, зажмурившись, и, подпрыгивая от избытка чувств, побежала через ивовые заросли своего идеального мира к своему идеальному мужчине.

Об авторе

Родилась в 1984 году в Москве, где до сих пор и живет. Окончила Литературный институт имени А. М. Горького, семинар детской прозы. Первая книга «Кристинины сказки» вышла в 1996 г. в известной серии «Семейная библиотека». С тех пор, помимо публикаций в периодике, вышли еще три книги: «Претенденты на Землю» (2000) и «Мечтать вредно» (2004) в жанре детской прозы, а также научно-фантастический роман «Нейронная сеть «Колин»» (2011).

Вторая область деятельности — литературоведение. Аспирант Литературного института, автор ряда статей, исследующих создание образа ребенка в прозе.

Третья профессиональная область — композитор, поэт-песенник. Песни на русском и английском языках передаются на интернет — и «живых» радиостанциях Европы, США, Канады и Австралии. Автор песен к музыкальному фильму «Светло тому, кто любит» (2013).

№ 2

Елена Щетинина Дьявол в деталях

повесть

Я всегда говорил Морту, что его фамилия несколько претенциозна — особенно учитывая то, чем он сейчас занимается, и тем более учитывая то, чем он занимался раньше — и предлагал сменить ее на что-то более простое, пусть даже и столь же звучное, но менее тематическое. Он задумывался, а потом вяло отвечал, что привык к ней. Или что это не мое дело. Или что если я придумаю хороший вариант — он его рассмотрит.

В результате я приходил к выводу, что Рюген Морт просто не хочет ее менять — только не знает, почему.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Дворецкий смерил нас взглядом, в котором смешивалось презрение, удивление, любопытство и испуг.

Я легко классифицировал эти чувства — презрение было элементом профдеформации дворецкого, удивление — тому, что прислали именно нас, а не кого-то более… классического, любопытство — по той же причине, что мы были весьма колоритной парочкой, а испуг — ну а кто не испытывает испуг при виде сыщика, расследующего убийство, по которому ты вполне можешь проходить подозреваемым?

— Мне предложили вести это дело, — сухо сказал Рюген.

— Я звонил полковнику Лоуренсу, — так же сухо ответил дворецкий, заблокировав своим телом проход.

— Я старый друг полковника Лоуренса, точнее, он мой старый друг — и поэтому он предложил вести это дело мне, — пока Рюген объяснялся, я аккуратно фиксировал нашего собеседника (рост выше среднего, возраст ближе к критическому, внешность около стандартной), а также снимал информацию с помещения (шестиуровневый интер-особняк на тридцать пятом этаже Верхнего Города, стоимость выше люксовой, вкус интерьермастера ниже субпрофи).

— Но мы думали, что полиция… — замялся дворецкий.

— Я имею некоторое отношение к полиции, — спокойно сказал Рюген, постукивая пальцами механической руки по дверному косяку.

— Некоторое?

— Ключевое слово — «отношение». Я могу войти?

— О, да… конечно, — сдался тот.

Дверь была классического типа, рассчитанная на обычных людей, которые не имели привычки таскать у себя на плече что-то — поэтому, переступая порог, Рюген наклонился, а я втянул голову. Дворецкий с любопытством наблюдал за нами. Желая закрепить полученный эффект, я выбил клювом нецензурную морзянку и трижды повернул голову вокруг своей оси.

— Ошо, — укоризненно шепнул мне Морт. — Не трать энергию. Где труп? — спросил у дворецкого.

— Наверху, — отрапортовал тот.

— Вы его, надеюсь, не трогали?

— Разумеется.

— Разумеется, «да» или разумеется, «нет»? — в нашем тандеме было условлено, что на людях вопросы задает только Рюген. Я же брал на себя фиксацию человеческих реакций. Вот и сейчас я моргнул и сделал еще один снимок дворецкого — лицо того выражало абсолютно спокойствие.

— Разумеется, нет. А также, чтобы вы дальше не спрашивали — никто не выходил из этого дома. И не входил тоже. Исключая вас только что.

— Хорошо. Перечислите тех, кто в доме.

— Дети покойного — Эрик Вайс и Эрика Вайс, гость и старый друг покойного — мистер Джулиан Сэрп. И я, — у дворецкого обнаруживались явно военные замашки. Я мог бы поспорить, если бы у филина из металла, полимеров и крохи органики было на что спорить — что наш собеседник служил во времена Войны Городов, возможно даже прапорщиком.

— Кто обнаружил труп?

— Эру. Эр-У. Робот-уборщик.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Дворецкий провел нас наверх, на шестой уровень особняка. До искомой комнаты мы добирались с трудом — коридор был заставлен и завален столами, стульями, креслами, а около самой комнаты возвышался огромный шкаф.

— Хозяин хотел устроить перепланировку уровня, — сказал слуга, наблюдая за тем, как Морт изучает пустой шкаф и рассеянно проверяет — на этот раз пальцем здоровой руки — ближайший стол на наличие пыли. — Все комнаты освобождены от мебели, окна залиты цепраксом, а стены и пол отгрунтованы.

— Поэтому у вас уборщик и заглянул в комнату?

— Не совсем, сэр. Тот запрограммирован в определенное время собирать пыль в помещениях.

— И обнаруживать тела на полу?

— У уборщика в память заложен план расположения основных объектов. Как только то, что он видит при входе, не совпадает с этим планом, робот автоматически фиксирует новый вид, меняет программу, запирает дверь — и направляется ко мне. А я уже прихожу и разбираюсь, в чем отклонение от нормы. Обычно это упавший стул или еще что-то подобное. Старая модель, плохо учится.

Уборщик напоминал небольшой металлический боб на колесиках, с отверстием для манипуляторов и крупной оптической линзой на торце. Покрытие на боках кое-где облупилась, а одно из колес было треснуто.

— Какая поразительная рухлядь, — шепнул я Рюгену.

— Вот кто бы говорил, — пробормотал он мне в ответ.

— Что? — спросил дворецкий.

— Нет-нет, ничего — ответил Морт. — А почему робот такая рух… Почему он такой древний? Разве финансы покойного не позволяли приобрести более продвинутую модель?

— Хозяин считал, что роботы должны быть чем проще — тем лучше. И упаси Бог — не похожи на человека. Он говорил, что его оторопь берет, когда он видит железяку, похожую на человека.

— Феномен «зловещей долины» — пробормотал Рюген.

— Что?

— Да просто полагаю, что в таком случае — чрезвычайно жестокая шутка провидения, что его убийство предложили расследовать именно мне?

— Что? — дворецкий сделал вид, что не понимает.

— Ну, от меня его бы отвращение взяло, разве не так? Меха-протез руки, глаза, на лице сетку плохо положили, не так?

Дворецкий замялся.

— Значит, так, — кивнул Рюген. — Но да ладно, это не имеет отношения к делу. Итак, как было обнаружено тело? Только в деталях.

— Эру прибыл на уборку, открыл дверь, обнаружил лежащее тело, закрыл дверь, отправился ко мне, я пришел, Эру открыл дверь, я увидел лежащее тело, подошел, убедился, что хозяин мертв, вышел, Эру закрыл дверь, я сообщил всем в доме, что хозяин мертв, мы пришли, Эру открыл дверь, они увидели труп, убедились, что хозяин мертв, вышли, Эру закрыл дверь, я позвонил в полицию.

— Прекрасно, — с наслаждением сказал Рюген.

— Что, простите?

— Ваш рассказ — он прекрасен. Вы четко и ясно описали весь процесс, без лишних деталей.

— Спасибо.

— То есть получается, что комната была закрыта изнутри, когда произошло убийство?

— Именно так. Если дверь заперта снаружи, то ее можно закрыть как изнутри, так и снаружи. Если же она заперта изнутри, то ее можно открыть только изнури — снаружи же это может сделать только Эру.

— Какая сложная схема. А подобрать ключ?

— Невозможно.

— А как-то… механическим путем?

— Это абсолютно невозможно.

— Выломать из Эру манипулятор?

— Нет.

— Но зачем такая сложность?

— Понимаете ли… — дворецкий замялся. — Когда-то хозяин занимался разными делами в общем, он хотел, чтобы… ну ему могло понадобиться время, чтобы что-нибудь убрать, чтобы вошедшие не увидели.

— Открывайте, — вздохнул Рюген. — Посмотрим, что там.

Тело лежало посреди абсолютно пустой и голой комнаты, на боку, подтянув ноги к животу — нечто, напоминающее «позу эмбриона», с той лишь разницей, что руки были расположены так, что полностью скрывали лицо, уткнувшееся в локтевые сгибы.

— Ошо, зафиксируй с пяти точек, — сказал Рюген.

— Я возьму еще шестую, на два часа в зените, — предложил я.

— Хорошо, — кивнул он.

Я видел, как вытягивается обрамленное седыми бакенбардами лицо дворецкого — разумеется, тот не понимал нашего разговора. Мы давно выработали этот язык — еще когда Рюген работал охотником за головами в Среднем Городе и у нас подчас не было времени на долгие распоряжения-рассуждения. Слово — снимок — можно работать дальше. Ну или бежать, пока не поймали.

Конечно, сейчас нас никто не торопил — переход на более спокойную и размеренную работу сыщика сказывается на ритме жизни — но отказываться от своих привычек никто из нас не собирался. Да и кто знает, вдруг когда нас снова потянет обратно, на нижние городские уровни.

— Вот тут еще, Ошо, — попросил Морт, показывая на пол.

Я, аккуратно выставляя на крыльях угол планирования, спустился ниже.

— Разве тут до меня уже был кто-то из полиции? — спросил Рюген у дворецкого.

— Нет, сэр, — ответил он. — Я же вам рассказал, кто, как и когда тут появлялся.

— А как вы тогда объясните это? — Рюген отодвинулся, чтобы тому было лучше видно.

Я зафиксировал удивленное лицо слуги, а потом едва заметные полузатертые черточки мелом на полу у головы покойного.

— И вот еще, — Морт осторожно приподнял колени трупа. — И вон там, у стоп.

— Не знаю, сэр, — кажется, дворецкий был искренен. — Дверь была заперта.

— А в тот момент, когда здесь были люди? Они могли сделать что-то подобное?

— Нет, сэр. Я не заметил ничего такого.

— А разве там можно было что-то заметить? Скорбящие родные и близкие разве не обступили тело?

— Как вам сказать, — замялся дворецкий. — Надо сказать, что родные-то особо и не приглядывались.

— А близкие?

— Мистер Сэрп пощупал пульс и очень огорчился.

— А как выразилось его «очень огорчился»?

— «Боже мой! Какой ужас».

— Мда, — сказал Рюген и задумался.

Я еще раз зафиксировал лицо дворецкого. Тот не выглядел опечаленным.

— Сюда, Ошо, — позвал Морт.

Я повернул голову к нему. Он уже перевернул труп на спину.

— Ошо, вот эту борозду на шее. И вот еще это.

«Вот это» было раной на животе, кровь из которой весьма скупо перепачкала рубашку и лежащий, как оказалось, под телом нож.

— И как ты это объяснишь, Ошо? Его задушили, а потом еще и зарезали? А потом — чпок! — и испарились из комнаты?

Я пожал крыльями.

— Я знаю, это риторические вопросы. А где остальные? — спросил он у дворецкого.

— Где-то в доме, — пожал плечами тот.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Подобных Эрику мы с Рюгеном часто встречали в Среднем Городе. И даже иногда в Нижнем. Правда, там такие люди выглядели совсем уж жалко. Здесь же, в Верхнем, благодаря прекрасному питанию, хорошему уходу, великолепной медицине, качественным наркотикам и непаленой выпивке — они имели все шансы дожить до старости. Насколько я знал, Рюген презирал такой тип людей — слабых, безвольных, склонных к алкоголизму, галлюциногенам, девочкам, иногда даже мальчикам, целенаправленно и методично губящим свою репутацию, здоровье, жизнь просто так, потому что они больше ничего не умеют делать.

Я видел, как Рюген старался не кривить губы — все-таки, Эрик был не из отбросов Нижнего Города, хотя по сути не так уж и далеко ушел от них. Я же методично фиксировал облик худосочного, когда-то явного красивого, а сейчас лишь бледной тени себя прежнего, юноши — высокий лоб со старательно припудренной угревой сыпью, водянистые глаза, на крыльях носа следы недавнего кровотечения, тонкие губы, длинная шея с острым кадыком, впалая грудь, нервные пальцы теребят пуговицу…

— А м-можно она н-не будет н-на меня смотреть?

— Это не она, это он, — пожал плечами Морт.

— Я имел в в-виду, п-птица.

— Это не птица, это биоробот.

— Да к-какая р-разница! П-пусть это н-на меня н-не смотрит!

— К сожалению, это невозможно. Ошо фиксирует наш разговор. И вас.

— В к-каком с-смысле?

— Ну, вдруг мне захочется переслушать наш разговор. И еще раз посмотреть на вас. Тогда Ошо как раз и предоставит запись и снимки.

Эрик поник, как воздушный шарик, из которого приспустили воздух.

— Прежде всего, я хотел бы принести вам свои соболезнования по поводу смерти вашего отца, — официально заявил Морт.

— С-спасибо, — вяло ответил Эрик.

— Итак, где вы были в момент убийства?

— В с-своей к-комнате.

— То есть, вы знаете, когда именно произошло убийство?

— Н-нет.

— А как тогда?

— Я п-просто в-весь день п-после общего обеда был в с-своей к-комнате! — занервничал парень.

— И чем вы там занимались? — ехидно спросил Рюген. Я понял, что он тоже увидел засохшую кровь.

— Не ваше дело! — истерично выкрикнул Эрик, от волнения даже перестав заикаться.

— Хорошо-хорошо! — миролюбиво поднял руки Рюген. — Расскажите, как вы узнали о смерти отца.

— Я б-был в с-своей к-комнате. П-пришел Г-гастон. С-сказал, что отец м-мертв. Я открыл д-дверь.

— То есть вы открыли ее только тогда, когда узнали, что отец мертв.

— Н-нет. К-когда узнал, зачем п-пришел Г-гастон.

— А вы всегда так делаете?

— К-как — так?

— Сначала узнаете, зачем пришел человек?

— Н-ну разумеется! Это же В-верхний Г-город! Тут н-надо быть н-начеку!

— Даже в своем доме?

— Т-тем более в с-своем доме!

— Боже, как у вас страшно жить, — вздохнул Рюген. — И что дальше было?

— С Г-гастоном уже б-была с-сестра. Я в-вышел и п-пошел с ними. М-мы зашли за м-мистером С-сэрпом. П-потом втроем п-поднялись, и…

Лицо парня начало подергиваться. Я моргнул и сделал еще один снимок.

Эрик разрыдался.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Я никогда не встречал близнецов, столь похожих — и одновременно столь же и различных. Хотя, справедливости ради, надо сказать, что мы с Рюгеном вообще редко встречали близнецов. Это не самая популярная мутация в Нижнем и Среднем, да и не самая живучая. Видимо, в Верхнем Городе с этим все обстояло иначе.

Я стал фиксировать в том же порядке — белокурая челка падает на высокий лоб, голубые глаза зло прищурены, нос презрительно наморщен, так же презрительно кривятся губы, тонкие пальцы небрежно держат длинную — кажется, с настоящим табаком, который на вес золота даже в Среднем Городе, — сигарету. Ей мы явно не нравимся. И даже неизвестно, кто больше — Рюген, который старается сидеть так, чтобы не было видно изуродованную дурно вживленной мышечно-нервной металлосеткой щеку, или же я, моргающий с тихим щелчком на каждый дюйм ее элегантной комнаты.

— Вам обязательно таскать с собой эту ужасную сову? — да, видимо, я выигрываю в этом конкурсе на самый отвратительный гибрид механики и биологии.

— Ошо филин. Во всяком случае, маркирован он именно так.

— О, и зачем же он вам?

— Он записывает наш разговор. И фиксирует ваше поведение.

Бровь взлетела вверх.

— О, вот оно как! Если бы я знала, что останусь в веках, я бы приоделась по-праздничному.

Она явно языкастее своего брата. И, что хорошо, без дефектов речи. Будет легче расшифровывать запись.

— Прежде всего, я хотел бы принести вам свои соболезнования по поводу смерти вашего отца, — снова официальные нотки.

— Ой, да ладно вам, — махнула она рукой. — Вы его знать не знали — может лишь только как персонажа газетной хроники. Да и, кроме того, разве соболезнование — не чужеродное слово в вашей профессии?

— Я всего лишь хотел отдать дань этикету, — пожал плечами Рюген.

— Этикет вам благодарен.

— Итак, где вы были в момент убийства?

— Я не могу этого сказать. Потому что я не знаю, когда был этот самый момент убийства.

— Два часа назад.

— В своей комнате. Я весь день — после обеда, где мы присутствовали все вчетвером, то есть втроем, а Гастон прислуживал — была в своей комнате.

— А зачем вы тогда спрашивали меня про то, когда произошло убийство?

— Мне было просто интересно.

— Вообще-то это был ваш отец — и вам всего лишь интересно?

— Мне это интересно лишь постольку, поскольку это был мой отец.

— Какие сердечные отношения, — язвительно пробормотал Морт.

— Привыкайте, если вам придется и дальше работать в высшем свете.

— Как вы узнал о том, что он мертв?

— Пришел Гастон, сказал, что отец мертв, мы пошли — ой, и правда мертв.

— А можете поподробнее?

Она вздохнула.

— Я была в своей комнате — читала книгу, если вас это интересует! — раздался стук в дверь…

— А дверь была заперта?

— Разумеется.

— Почему разумеется то, что в своем доме вы запираете дверь?

— Ну потому что мало ли что кому надо будет от меня, когда я не буду желать того?

— Хорошо, пусть, — кивнул Морт. — Продолжайте.

— В дверь постучали. Я спросила — кто? «Это я, Гастон» — был ответ мне. Я подошла, отперла дверь. Гастон был бледным — надо сказать, что он никогда не отличался цветущим видом — и выглядел взволнованным. Он пробормотал что-то вроде: «Хозяин мертв, надо, чтобы вы поднялись наверх». Я переспросила — что? Он повторил — «Ваш отец мертв, нужно, чтобы вы поднялись наверх». Я вышла, заперла дверь.

— А вы не слишком часто открываете-закрываете двери?

Она холодно посмотрела на него:

— Видимо, вы никогда не жили в больших домах.

— Да, это верно. Продолжайте.

— Мы прошли к Эрику. Судя по всему, он в тот момент… ммм… отдыхал.

— Как минимум семью миллиграммами, — ухмыльнулся Рюген, отворачивая от нее лицо.

— Не разбираюсь, поверю вам на слово. Потом — уже втроем прошли к мистеру Сэрпу, поднялись наверх, Эру открыл дверь — да, папаша мертв. Ужас просто.

— Мне показалось, что ваш брат очень переживал по этому поводу.

— Он по любому поводу очень переживает. Кстати, — проследила она, какую часть ее комнаты фиксировал я в этот момент. — это импрессионисты — если, конечно, это вам о чем-то говорит.

— Я не люблю такие картины, — небрежно сказал Морт.

— Почему? — без интереса спросила она.

— Они напоминают мне. — он пощелкал пальцами, подбирая слово. — Мусор. Хаос. Неразбериху. Намешанные в одну кучу детали, обрывки, мазки.

— Вы примитивны, — небрежно пожала плечами она. — Вы сейчас можете в отместку за эти слова поднять меня повыше в вашем списке подозреваемых, но я повторю — вы примитивны.

— Почему же?

— Ну, прежде всего, потому что путаете «не люблю» и «не понимаю».

— Да?

— Это свойственно всем примитивным людям. Они не могут что-то понять — не хватает либо их скудного образования, либо столько же скудного мозга, либо как раз в избытке банальная лень — но так или иначе они что-то не могут понять, и вместо того, чтобы повышать уровень образования, развивать мозг или же бороться с ленью, предпочитают убедить себя — и убеждать в этом другим — что им это «не нравится». Они это, видите ли, «не любят». А это уже совсем иной коленкор, да.

— Хорошо, — кивнул Рюген. — А еще?

Она внимательно посмотрела на него:

— Вы так пытаетесь избавиться от возможных подозрений в скудости вашего мозга?

— Слово «возможные» предполагает, что вы так не думаете? — сухо спросил он.

Она вздохнула и стряхнула пепел с сигареты.

— Я сомневаюсь, что у вас он вообще есть.

— Вот оно как.

— Ну а как иначе? — она обвела его контур сигаретой. — Как иначе? В вас столько… не своего… снаружи, то возникает закономерные вопросы, сколько не своего у вас внутри.

— Не своего, — просмаковал он. — Интересный эвфемизм.

Она пожала плечами.

— Но мы уклонились от темы, — сказал он. — Что еще?

— Ах, да. Вы просто не умеете правильно смотреть такие картины.

— Так научите?

— Надо просто отойти подальше, — внезапно устало ответила она. — Не вглядываться в детали — они лишь сбивают. А увидеть всю картину.

Рюген встал и отошел к двери.

— Надо же. — медленно произнес он. — Забавно. Никогда не думал.

— А вы можете думать? — печально оскорбила она.

— А у вас у вас есть что-то не свое?

— Ну, во-первых, не ваше дело. А во-вторых — да, легкие, последствие юношеской попытки добраться до цеппелинов. Плюс — могу курить сколько угодно. Еще вопросы есть?

— Да.

— И?

— Добрались?

Она потушила сигарету — жестоко, практически размазав ее по пепельнице.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Мистер Сэрп. Короткий ежик седых волос, серый классический — очень дорогой — костюм, серые глаза, серая кожа, серый — практически без интонаций — голос.

— Вас смущает мой Ошо? — спросил Рюген, заметив, как Сэрп смотрит на меня.

— Не то, чтобы смущает — скорее он мне любопытен.

— Это технико-бионическое существо, — пояснил Морт.

— Как вы?

— В этих терминах я бы сказал, что я био-техническое существо. Я же все-таки человек. А Ошо — робот.

— Не обижайтесь. Я не хотел оскорбить вас.

— Констатация факта не является оскорблением. Я всего лишь поправил вашу ошибку.

— Я просто знаю эти модели. Они были одними из первых. И я, надо признаться, весьма удивлен. Я думал, что эта линейка уже давно пришла в негодность.

— Как видите, Ошо весьма хорошо функционирует.

— Я поражен, да.

— Вы хорошо разбираетесь в старых моделях роботов?

— Только зная старое, можно разрабатывать новое, — развел руками Сэрп. — Моя же фирма как раз и занимается техническими разработками в области роботостроения. Робот, максимально приближенный к человеку, но при этом без биовнедрений…

— Прежде всего, я хотел бы принести вам свои соболезнования по поводу смерти вашего друга, — сменил тему Рюген.

— Спасибо. Это действительно сильный удар для меня. И тем более сейчас, практически при мне.

— То есть вы хотите сказать, что меньше бы расстраивались, если бы это произошло, если бы вы были не здесь?

— Знаете, человек, очень сложное психологическое существо. Я бы тогда мог вытеснить из своего сознания мысль о смерти моего друга и думать, что он жив — просто не в состоянии со мной связаться.

Рюген задал ему те же вопросы — а Сэрп дал ему те же ответы, с поправкой на себя. Да, он встретился со своим другом и его семьей за обедом, а потом весь день находился у себя в комнате. Он любит интимность пространства, поэтому запер дверь и открыл ее только когда постучал дворецкий — как там его зовут? С дворецким уже были молодые Вайсы, и все вместе поднялись наверх, робот открыл дверь, его друг был мертв, это ужасно. Вот, впрочем, и все.

— Я бы еще очень бы хотел, чтобы убийца был найден сегодня довечера, — попросил Сэрп, когда Рюген собрался уходить.

— Вот как?

— Да. Просто понимаете, я тут проездом. Челнок заберет меня вечером из Новой Гедонии обратно в Эринию. Я же живу и работаю там — а тут был в гостях.

— Ах, да «из города выдачи нет»?

— Вот именно, — кивнул Сэрп. — Вот именно. Мне бы не хотелось, чтобы несправедливое подозрение пало на меня.

— Несправедливое?

— Разумеется, я же невиновен. Разве у вас другое мнение?

Рюген пожал плечами.

— Так вот, я и говорю, что мне не хотелось бы, чтобы несправедливое подозрение пало на меня, но все бы говорили, что в связи с «из города выдачи нет» я ушел от наказания, — развел руками Сэрп.

— Вас так волнует этот моральный аспект?

— Меня волнует то, что в таком случае настоящий убийца останется безнаказанным.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Запиши, Ошо, — сказал Морт через полчаса, просматривая снимки, сделанные мною и взятые у уборщика. — Запиши, что это самое глупое дело, с которым я… кхм. имел дело. Оно до невероятности скучное и унылое — при всей своей… кхм. невероятности.

— Давай, я сам буду литературно оформлять твои выкладки, — предложил я.

Рюген вздохнул.

— В любой из тех книг, что я читал, это было бы завязкой невероятной, увлекательнейшей детективной интриги! «Убийство в запертой комнате»! Всего четверо подозреваемых! И у каждого нет алиби!

— Не так громко, — попросил я. — Мои уши слишком чувствительны. Меня все-таки делали по проекту настоящих филинов.

— Извини, Ошо. Итак, удивительное убийство. Четыре человека, у каждого из которых мог быть свой мотив. И при этом — поразительная, невозможная скука. Всем просто наплевать на то, что Вайс умер. И тем более наплевать, что его убили. И знаешь, что Ошо… мне кажется, что мне тоже становится на это наплевать.

— Это плохо, — сказал я. — Это мешает делу.

— Это уже помешало, Ошо. Мне даже не хотелось вести с ними беседу. Да, я задал какие-то вопросы по делу… но потом разговаривал уже просто так. Ну да, крупный магнат убит. Ну да, его труп все еще тихо коченеет в пустой запертой комнате наверху. Но — ну и что? Король умер — да здравствует король. Минус один магнат — плюс новый магнат.

— Это непрофессионально, — заметил я.

— Я знаю, Ошо, знаю. Когда я работал охотником за головами — там все было просто. Были преступники, которых нужно поймать, был город, из которого их нельзя выпустить. Были правила, по которым эти люди были преступниками — я понимал и принимал эти правила.

— Или не принимал, — уточнил я.

— Ну да, — кивнул он. — Иногда. Совсем редко. В совсем частном случаях. Но как бы то ни было, Ошо — я знал, на что работаю. А тут. Мне все равно. Это неправильно. Сыщик должен быть заинтересован в деле.

— А у тебя никак не получается?

— Нет, — помотал он головой. — Никак. Ведь поводов для заинтересованности в деле не так уж и много. Деньги? О них речь не шла. Справедливость? Прости Господи, какая справедливость в Верхнем Городе. Профессиональная гордость? Ну только если она. Загадка? Скука окружающего убивает ее. Знаешь… я все чаще и чаще задаю себе вопрос — может быть, в том, что во мне остается все меньше и меньше… живого, может быть, в этом есть свой резон? Безжизненный, бездушный механоид расследует преступления равнодушных и скучных людей. Скажи, Ошо, когда я могу уже не думать о себе в контексте человеческого? Когда от меня останется десять, пять процентов себя? Или только имя будет моим? Что делает человека человеком?

— Это дело на тебя дурно влияет, — пожал я крыльями. — Развяжись с ним побыстрее. Вот тебе и заинтересованность — избавься от него в кратчайшие сроки. Правда, разумеется, не в ущерб качеству. Не ткни пальцем в первого попавшегося.

— Обижаешь, Ошо.

— Ну вот тебе и интерес. Слабо управиться до вечера?

— А если окажется, что слабо?

— Ты сменишь фамилию.

Морт посмотрел в окно.

В небе парили огромные неповоротливые туши цеппелинов, заброшенные со времен Войны Городов.

— Как ты считаешь, — спросил он меня. — Если попытаться куда-то добраться вдвоем, а не в одиночку, это получится?

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Через час после этого нашего разговора все подозреваемые было собраны в гостиной. Рюген старался не улыбаться — но я видел, что он безумно рад. Кажется, и в этот раз со сменой фамилии у меня ничего не получилось.

— Возможно, это несколько старомодно, господа… — начал он. — Но мне захотелось, чтобы это дело было завершено именно так.

— О, уже даже завершено? — ехидно спросила Эрика, закуривая.

— Не знаю, обрадует вас это или огорчит — но да, оно уже завершено.

Морт помолчал.

— Скажу сразу — мне почему-то было неинтересно это дело. Я даже обсуждал это с коллегой.

— С вашим диктофоном? — снова подала голос близнец.

— Для меня он коллега, — терпеливо сказал Рюген. — И прошу вас относиться к нему именно как к моему коллеге. То есть, если вы уважаете меня, то уважайте и его. А если вы не уважаете меня, — он посмотрел на Эрику, — то хотя бы уважайте его.

Девушка пожала плечами.

— Я не мог понять — зачем, — начал Морт. — Зачем такая сложность — убийство человека в запертой комнате, или же создание впечатления, что убийство произошло в запертой комнате? Как это произошло — второй вопрос. Точнее, вопрос, который должен быть вторым, но неизменно выходит на первый план.

Он похрустел пальцами механической руки.

— Но зачем? Мистера Вайса можно было убить где угодно — а потом так же где угодно спрятать, хотя бы в том же шкафу, что стоит в коридоре около пресловутой комнаты. До ужина никто бы не хватился хозяина дома, потом бы его нашли роботы-слуги. Это было бы гораздо проще. Потом бы появилась полиция, навела справки, осмотрела рану, и поняла бы, кто убийца.

— Думаете? — спросил Сэрп.

— Уверен, — кивнул Рюген. — По большому счету, это было бы дело часа, не более. Даже если бы у вас всех отсутствовало алиби — как, впрочем, и сейчас — это было бы дело часа.

Он все-таки не удержался и усмехнулся. Да, это выглядело жутковато.

— И я понял. Убийство в запертой комнате совершилось ради того, чтобы это была именно запертая комната. Это и было самоцелью.

Он сделал паузу.

— Но я еще попутно понял, как это убийство было совершено.

— Попутно? — удивился Сэрп.

— Да. Потому что в тот момент было уже неважно, как это именно произошло. Ведь я уже нашел убийцу.

— Погодите… вы выяснили, кто убийца, до того, как поняли, как было совершено убийство?

— Да.

— Но… по какому признаку?

— По тому, как оно нам было подано.

Рюген встал.

— Мой Ошо не просто диктофон, фотоаппарат и мой коллега, его память еще набита всеми книгами-детективами, которые когда-либо видели свет. Вам уже ничего не скажут эти имена — да и мне, честно говоря, тоже они ничего не говорили когда-то. Это уже сейчас только по стилю и интонациям, до того, как будет названо имя главного героя, я смогу отличить историю Агаты Кристи от рассказа Конан-Дойля… В этих детективах уже есть все возможные варианты преступлений, типы убийц, мотивации их поступков.

— То есть, вы просто быстро прочитали книжки и нашли нечто похожее? — усмехнулась Эрика.

Рюген покачал головой.

— Нет, ни в коем случае. Я еще не прочитал все книги, что в Ошо — но даже если бы это было так, то я бы не смог запомнить их. Один весьма знаменитый в свое время герой детективов — некий Шерлок Холмс — говорил, что человеческий мозг обладает конкретной вместимостью. И нечего забивать его тем, что потом не понадобится — в ущерб действительно важным для работы вещам. И Холмс знал лишь только то, что ему было нужно — будучи весьма необразован во многом другом. Вполне вероятно, что это всего лишь художественный прием — но кое в чем автор прав. А именно в том, что человеческая память действительно весьма избирательна. Так что я даже и не стал копаться в ней. Я пошел по другому пути.

Он сделал паузу. Я хотел сказать ему, что он перебарщивает с театральностью, но передумал. Мне тоже было интересно.

— Был такой автор — Честертон, который, кроме всего прочего, писал и детективные романы. И в этих романах главным героем — собственно, сыщиком — был некий патер Браун, милый кругленький человечек, который, будучи священником, при этом гениально раскрывал преступления. И когда его спросили, как он это делал — скромно ответил, что он и был преступником.

— С-силен с-священник! — выпалил Эрик.

— Вы тоже ничего не поняли, — улыбнулся Морт. — Тот герой, кто спросил об этом Брауна, тоже не понял его реплику. На самом деле патер имел в виду, что он начинал мыслить как преступник.

— Т-то есть в-вы хотите с-сказать, что.

— Да, именно так. Я попытался понять, зачем убийца провернул такую сложную схему — и в тот момент понял, кто он.

Рюген сделал паузу.

— И? — напряженно спросил дворецкий.

— Я сейчас понимаю Эркюля Пуаро, — мечтательно протянул Морт.

— Кого?

— Да, еще одного героя детективных романов. Он очень любил собирать всех подозреваемых в одной комнате и выступать перед ними с долгой речью о том, как он раскрыл преступление — и только потом, в самом конце, сообщать, кто же убийца. Да, в книге это выглядело занимательно и напряженно — только я не мог понять, зачем это ему нужно было на практике. Неужели нельзя было просто сказать — «убийца ты, потому что так и так»? Зачем было все это «это было так, но я думал, что эдак, оказалось, что я ошибся, потом я понял все правильно, это было вот так, не правда ли, господин Смит»? А вот сейчас я понимаю. О да! Сейчас я понимаю, зачем это!

Он хлопнул в ладоши.

— Я судил тогда по своему опыту охотника за головами. Там же совсем другой ритм жизни — погони, засады, маскировки, вынюхивание. А здесь все иначе. Копание в людских интригах, взаимной ненависти, изощренного ума и отчаянной глупости. Ты вымазываешься грязью тут куда больше, чем на самых нижних этажах нижнего города.

— Это очень пафосно, — стряхнула пепел Эрика, — Но нельзя ли ближе к делу.

Рюген усмехнулся. Эрик поежился.

— Это маленькое наслаждение — игра с властью. Не с властью сильного — а с властью знающего. Вот вы — два наследника, один магнат и даже вы, дворецкий, получающий за месяц больше, чем я напахивал за год — вы все обладаете в той или иной степени властью над людьми. Денег ли, статуса ли — Гастон, я видел, каким взглядом вы смерили меня при встрече, это тоже последствия какой-никакой да власти. А сейчас вся власть тут у меня. Я могу ткнуть на любого из вас пальцем сказать — «убийца — ты!». И все, никто ничего не сможет поделать.

— Если вы ткнете на невиновного, то он сможет доказать вашу неправоту, — пожал плечами Сэрп.

— Если сможет. Я несколько знаю ваш мир. В нем можно доказать свою невиновность, только если в ней будут заинтересованы окружающие. Если же им выгоднее, чтобы виноватым назначили вас — то так оно и будет. Здесь же один человек — сам убийца — заинтересован в том, чтобы виновным назначили кого-то другого, а всем остальным на это наплевать.

Рюген вздернул подбородок вверх.

— Так что это моя плата за сегодняшнюю работу — подержать вас в руках и посмаковать свою власть.

— Это мелко, — сказала Эрика.

— Наверное, — согласился Рюген. — Но мне это пока нравится. И я опять отклонился от темы. А ведь… Ошо, который час?

— Пять, — сказал я.

— Пять, — повторил он. — Господин Сэрп, когда у вас челнок на Эринию?

— Через три часа. Надеюсь, что вы успеете рассказать свою захватывающую историю к этому времени.

— О, не беспокойтесь. По сути, осталось совсем немного. — Итак, как бы построить свой рассказ… — побарабанил он пальцами по подбородку. — Думаю, что я все-таки пойду по наиболее извилистому пути.

Он откашлялся.

— Вы видели позу, в которой лежало тело? Разумеется, для вас она могла ничего не говорить, но для меня она была… по меньшей мере странной. Человек не падает так. Это больше похоже на судороги после принятия какого-нибудь яда, но как правило, после подобных ядов окоченение наступает слишком быстро — раньше, чем обычно. Окоченение же тела мистера Вайса шло по обычной схеме. Затем — удушение и удар ножом. Удушение явно привело к смерти — об этом говорит ножевая рана, которая была нанесена посмертно. Нож, который лежал под животом. Все эти детали выглядят так… странно. Даже слишком странно.

Рюген помолчал.

— Убийца сначала задушил. А потом спрятал тело в шкаф, что стоит в коридоре. Затем запер дверь изнутри и лег в позе, в которой его невозможно было признать. Он знал, что с минуты на минуту придет робот-уборщик, увидит нечто непонятное во вверенном ему помещении, зафиксирует все — и уйдет. Заперев дверь снаружи — что можно будет спокойно открыть. Затем убийца встал, вынул тело из шкафа, перенес его в комнату — уложил его на пол — точь-в-точь такой же позе, какой лежал и сам. Вот отчего и зачем были те меловые метки на полу! Да, забыл сказать. Нанес покойному удар в живот — просто так, чтобы запутать следствие — и только потом уложил на пол. А потом спокойно вышел, заперев дверь снаружи — и поднялся в свою комнату. И стал ждать паники — точнее сдержанного любопытства — и прибытия полиции.

— Но почему он так сделал? — развел руками Сэрп.

— Зачем, — уточнил Морт. — Здесь нужно говорить «зачем». Все преступления — особенно связанные с убийствами — делятся на те, что «почему?» и те, что «зачем?». Убийства «почему», как правило, спонтанны. Они совершаются или в состоянии аффекта, или полными идиотами. Убийства «зачем» иные. Они имеют расчет и смысл. Лишь иногда в них вкрадывается «почему» — если по какой-либо причине предмет или объект «зачем» не сработали. Например, от первого же удара по голове молоток разлетелся на части, пришлось добивать жертву подвернувшимся под руку телефонным справочником.

Эрика звонко рассмеялась.

— Спасибо, — сказал Рюген. — Любое действие человека вообще можно рассматривать с позиции «почему» и «зачем».

— Вот как, — хмыкнула Эрика.

— Вот, например, ваши реплики, которые перебивают мою речь, — спокойно продолжил Рюген. — Я прекрасно понимаю, что это пафосное и театральное выступление — но я заранее предупредил, что так это и будет выглядеть. Можно задать вопросы «почему» вы это делаете, и «зачем».

— Попробуйте, — усмехнулась Эрика.

— «Почему» вы это делаете? Потому что вам скучно. Почему вам скучно? Сейчас будет известен убийца, это же кульминационный момент! Так часто делает сам преступник, да. Чтобы ввести сыщика в растерянность.

Или выставить его идиотом, чтобы никто не поверил ему. Это хорошо действует особенно в тех случаях, если сыщик сам по себе является несколько эксцентричным. Может, даже просто странным. Ничего общего не находите?

— То есть, вы только что сказали, что я — убийца? — подняла бровь Эрика.

— Что? Ах да… то есть нет, я всего лишь привел вам пример.

Эрика усмехнулась.

— Вы перебиваете меня «затем», чтобы быть чуть выше всех здесь.

Девушка побледнела.

— Только человек, желающий быть выше всех, будет пытаться забраться на цеппелины. И только потерпевший в этом неудачу, будет упорно биться дальше.

Эрика молчала.

— Думаю, что из данного диалога вы сделали вывод, что я не считаю мисс Вайс убийцей, — обратился Рюген ко всем. — Она можете покинуть эту комнату, если хочет.

— Думаю, я задержусь. — дрогнувшим голосом сказала она.

— Любопытство! — возвестил Рюген. — Любопытство, которое, как известно из старой пословицы, сгубило кошку. И чуть было не сгубило все это дело. А спасло его — как ни странно — все то же тщеславное желание мисс Вайс быть выше, покрасоваться перед случайным собеседником. Никогда ничего нельзя делать в одиночку, только вдвоем, только вместе с кем-то ты докопаешься до истины, ты достигнешь высот, ты будешь там, где хочешь быть. И этот «кто-то» может появиться совершенно внезапно — сам не ожидая, да подчас и не желая этого.

— Вот как? — спросил Сэрп.

— Есть такая фраза «за деревьями не видно леса», — пояснил Морт. — В старых книгах сыщики так упорно лопатили каждую долю дюйма в поисках улик. Так собирали каждую крупинку пепла, по которой они могли бы восстановить всю картину преступления. Что я, признаюсь, оказался в такой растерянности перед этой тайной пустой и закрытой комнаты, что мне стало скучно и захотелось бросить все это дело. Я просто не знал к чему подступиться. И если бы я начал действовать, как старые мастера, то просто бы запутался во всех деталях. Да и не только я. Любой бы полицейский не смог бы — во всяком случае, быстро — разобраться в этом деле. И если бы не краткая и экспрессивная лекция мисс Вайс по поводу импрессионистов. Я всего лишь отошел подальше и перестал смотреть на детали. И увидел всю картину! В которой совершенно были неважны никакие детали!

Рюген перевел дух.

— Зачем все эти сложности? Чтобы запутать полицию. Чтобы вместо того, чтобы искать убийцу, они задались бы вопросом — как произошло убийство. И потратили бы на это часы. А может даже дни. Или — о ужас! — неделю!

— Но все равно бы нашли? — улыбнулся дворецкий.

— Я не склонен переоценивать нашу полицию, — уклончиво ответил Рюген. — Но думаю, что нашли бы. Но только даже завтра это было бы уже бесполезно.

— Почему?

— Потому что с города выдачи нет. Не так ли, мистер Сэрп? Старое правило, оставшееся еще с Городских войн? Города не имеют общей юрисдикции. Преступление, совершенное в одном, не имеет никакого веса в другом. Приехать сюда, убить старого друга — друга ли? — и обставить все так, чтобы уехать, совершенно официально уехать до его раскрытия. Всем наплевать на покойного мистера Вайса. Верхний Город — всем наплевать на всех, а большинству еще и на себя. Только несчастная полиция уныло отдувается за наличие старых законов — есть труп, значит нужно расследовать и найти убийцу. И они находят — прекрасно находят! И вы знали, что они найдут — просто вам нужно было их чуть придержать. Заманить мистера Вайса в пустую комнату… это было легко, тут все параноики, сидящие под замками, знать, что именно эта модель робота — а вы же работаете со старыми моделями! и думаю, что причина убийства могла быть именно в расхождении взглядов на антропоморфность роботов, которая вылилась в проблемы с финансированием ваших проектов — делает снимки именно с такого ракурса. продумать позу. Дьявол в деталях — и вы выпускаете этого дьявола. А потом разыгрываете небольшой спектакль — вам даже не нужно напрягаться, тут никому неинтересна скорбь. И все. Потом лишь дождаться, пока полиция провозится до момента Х, развести руками — вас, как гражданина другого города, не могут задерживать по причине всего лишь подозрения — и улететь. Все.

Наступила тишина.

— Вы не докажете, — ответил тот.

— Если б вы знали, как часто эта фраза звучала в старых книгах, — улыбнулся Рюген.

— И как на нее отвечали?

— По-разному.

— И как ответите вы?

— Лишь то, что никто из здесь присутствующих не заинтересован, чтобы доказывать вашу невиновность.

Молчание.

— Всем наплевать на всех, да. В том числе и на вас. Ошо, ты все записал?

— Конечно.

— Замечательно. Пошли скриптограмму полковнику Лоуренсу, что мне в течение часа нужен человек, обладающий полномочиями ареста в Верхнем Городе. Скорее всего, это будет он сам.

— Хорошо, — ответил я.

Наступила тишина.

— И что там в ваших старых книгах происходит потом, когда преступник найден? — вдруг спросила Эрика.

— Я не знаю, — беспомощно признался Рюген. — Кажется, это авторам было уже неинтересно.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Вчера я снова сказал Морту, что его фамилия несколько претенциозна — особенно учитывая то, чем он сейчас занимается, и тем более учитывая то, чем он занимался раньше — и предложил сменить ее на что-то более простое, пусть даже и столь же звучное, но менее тематическое. Он задумался, а потом ответил, что, учитывая то, чем он сейчас занимается — а тем более, чем он занимался раньше — весьма вероятно, что скоро она будет единственным, что у него останется своего. И чтобы я катился со своим предложением ко всем чертям — или что там у старых занудных филинов.

И я понял, что он ответил на свой самый главный вопрос.

А еще мы на днях будем пытаться добраться до цеппелинов.

Втроем.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в 1981 году в Омске, где до сих пор и обитает. Закончила Омский Государственный университет по специальности «культурология» и магистратуру «история». Преподаватель вуза, журналист, театральный критик, музейный работник и много кто еще.

Имеет ряд научных публикаций; ряд журналистских публикаций; художественные публикации: проза (фантастическиерассказы) в альманахе «Полдень KKIвек», журнале «Уральский следопыт», сборнике «Полночь дизельпанка», областных литературных сборниках «Складчина», «Когда-нибудь мы встретимся», «Можно коснуться неба», «Годовые кольца», поэзия в журнале «Переводчик», областном сборнике «Когда сильна уверенность в тебе»; литературная критика в областном сборнике «ПарОм». Лауреат областной молодежной литературной премии Ф.М. Достоевского, лауреат международного конкурса поэзии «Стихи о переводе и переводчиках». Участник и ведущая областных литературных семинаров.

⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Венгловский Кто малиновку убил?

— Роби! Роб! Открывай скорее!

Громкий стук в дверь отвлек Робина от его обычного вечернего занятия.

— Не заперто! Входи, давай, — недовольно проворчал Робин, продолжив считать вполголоса: — Двадцать четыре, двадцать пять…

Эхо от грохота металлической обшивки затихло в глубинах жилых отсеков, слившись с общим привычным шумом. Где-то гудели грузовые лифты, шелестели гусеницы тележек; в ответ на работу горнодобывающих машин вздрагивали стены. Дверь отъехала в сторону, в комнату влетел Хосе-Вискача.

— Роб! — заверещал он, на мгновение запнулся, но быстро опустил взгляд вниз, обращаясь к голове Робина, а не к э-э-э… противоположной его части.

Робин висел вниз головой, зацепившись ногами за перекладину под потолком, и поднимал туловище, качая пресс. Рядом на полу лежали тяжелые гири со стертыми ручками.

— Двадцать шесть, двадцать семь. Ну, говори, зачем пришел.

— Понимаешь. Это насчет Вольфа.

— Что?!

Робин спрыгнул на пол и выпрямился. Рядом с Вискачей он выглядел настоящим гигантом.

— Что с Вольфом?!

— Возвращается после сторожевого вылета, — затараторил Хосе. — Все прошло спокойно. Он дал свои позывные Маяку. Но. — Взгляд Вискачи забегал по комнате, проскочил по фотографиям на стене и остановился на большой картине с зеленой травой. — Вольф задержался во время посадки, отстал от Крыла. Понимаешь, он не отвечает на запросы. Может, испортилась связь, а может. Ну, ты же его Смерть, Роби, и я подумал. Я сам вспомнил про тебя, Роби. Правда-правда. Там пушку разворачивают, только ведь он все равно сесть успеет.

Вискача выпалил последние слова уже в спину Робину, который, как был голый по пояс, так и рванул по коридору к выходу. Лишь схватил меч с подставки в углу комнаты. Бластер, как всегда, висел в кобуре на поясе, колотился о бедро во время бега — привычная и неизменная часть снаряжения.

Потому что поселенцы на Марсе рождаются и живут с оружием в руках.

Потому что никто не знает, когда друга настигнет изменение, и потребуется удар Обещанной Смерти.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

В семь лет свободного времени хоть отбавляй.

Рослые, крепкие, с покрасневшей обветренной кожей мальчишки выглядели, словно неразлучные братья. Куда Роби — туда и Вольф. Где замечен Вольф — там ищи и Робина. Правда, Роби на три месяца старше, и Вольф всегда признавал его лидерство во всем, что касалось Хитрых Идей. Но нынешняя Идея родилась в голове именно Вольфа, под копной светлых непослушных волос, торчащих, словно иголки рассерженного ежа.

— Найдем и убьем! — гордо сообщил Вольф, сжимая рукоять тяжелого бластера, оттягивающего пояс — того и гляди свалится вместе с кобурой и штанами.

Эх, хороша мысль, нельзя не согласиться. Жаль только, что не Роби первым додумался отправиться на охоту за степным волком-убийцей. Вот уже неделю хищник терроризировал поселение. То козу задерет, то собаку. Но точку поставила сегодняшняя ночь, когда волк утащил младенца толстушки Лили, что живет на восточной окраине.

— Ладно, идем, — согласился Роби. — Давненько я ни по кому не стрелял.

Вольф хотел сказать, что «давно» — это не позже вчерашнего дня. Хотя…

Вчера было не по «кому», а по «чему» — не повезло старому ветряку на Развалинах.

Вчера друзья выслеживали Измененного среди старых мертвых домов, и тишина Развалин наблюдала за мальчишками черными провалами окон. Тихо шелестел по камням колючий ржавый песок. «Скрип-скрип», — поскрипывал одинокий ветряк, неизвестно как уцелевший после всех пылевых бурь.

— А ты откуда знаешь, что здесь есть Измененный? — проговорил Вольф. Почему-то шепотом. Он, конечно, хотел сказать громким уверенным голосом, но, наверное, повлияли длинные тени, оживающие под заходящим багровым солнцем. Да! Точно! Это вечернее колдовство Марса, не иначе.

— Чувствую! — важно ответил Роби. — Он где-то спрятался.

И шумно втянул воздух, словно Измененного можно найти по запаху.

«Скрип-скрип».

— А. — хотел было спросить Вольф, глядя на друга, заложившего большие пальцы за пояс — ну прямо первопроходец-исследователь. Пионер космический. Хоть картину пиши, одну из тех, что в музее висят. Но вопрос «.где ты научился?» остался непроизнесенным, потому что.

«Ба-бах!», — раздалось позади.

Вольф и Роби подскочили на месте, повернулись и одновременно выстрелили.

«Все равно — напуган ты или нет, стрелять должен не задумываясь, не поддаваясь страху, а выпуская его в виде ярости».

Так говорил учитель.

Энергетические разряды прошелестели выше головы смуглого мальчишки и врезались в башню ветряка. Хорошо, что он такой невысокий был. В смысле не ветряк, а незнакомый мальчишка. Он стоял прямо перед друзьями, и его руки, из которых только что выпал кусок ржавой трубы, заметно дрожали. Дрожь постепенно поднялась вверх, задергалось левое плечо, и из дрогнувших губ вместе с каплей скатившейся на подбородок слюны вырвался стон:

— Э-э-э…

— Ну, извини-извини, — сказал Роби. — Мы не хотели. А ты кто? Что-то я тебя не припомню.

— Х-хосе, — пролепетал мальчика и наклонился за упавшей трубой, взмахнув черной челкой.

— Я его знаю, — вдруг сказал Вольф. — Слышал. Это чокнутый беспризорник.

С грохотом рухнул ветряк, проломив крышу старого дома.

— А ты где живешь? — спросил Робин у Хосе.

— Т-там, — беспризорник ткнул грязным пальцем в сторону сгущающихся среди Развалин теней.

— Здорово! — воскликнул Вольфи.

Потом друзья дадут Хосе прижившуюся кличку «Вискача». Но это будет гораздо позже. А сейчас…

Сейчас Роби повел себя так, словно Идея поохотиться на волка принадлежала ему.

«Ну, ладно», — подумал Вольфи и поплелся вслед за другом.

Взрослые охотники отправились на восток. Туда вели следы волка-убийцы. Но друзья знали, что волк — он ведь очень хитрый. Почти как Роби и Вольф. Правда, в своей долгой семилетней жизни мальчишки живого волка еще не видели. Только чучело. Ничего — подстрелят, тогда и посмотрят. Зато они точно знали: раз охотники пошли на восток, волк отправится в противоположную сторону. Там-то друзья его обязательно дождутся.

— А мы скоро волка найдем? — поинтересовался Вольф, наблюдая за большим скорпионом, пытавшимся забраться в пещеру под грудой валунов.

— Скоро, — убежденно ответил Робин.

Он ведь был Лидером. А Лидер в таких ситуациях должен с чувством собственного достоинства оглядывать горизонт, показывая всем любопытствующим, что знает он гораздо больше, чем сообщает.

Скорпион давно бы уже забрался под землю, но мешала колючая ветка, которую ставил на его пути Вольфи. Развернуться и убежать тоже не получалось. Скорпион злился, крутился на месте, цапал клешнями и лупил хвостом, оставляя на ветке ядовитые капли. Наконец он не выдержал и отчаянно зашипел-заверещал. Словно в ответ на скорпионий писк отчаянья в темноте пещеры холодно блеснули глаза.

— Роби! — закричал Вольф, позабыв про бластер и падая на спину.

Это потом друзья узнали, что увидели всего лишь щенка-волчонка.

После того как взрослые приволокли тушу убитого острозубого гиганта. А сейчас перепуганное не меньше мальчишек создание серой тенью промелькнуло над Вольфом, оставив у того на лбу глубокие царапины от когтей, и бросилось в степь. Робин выстрелил первым. Вольф — вторым, но в зверя попал именно он. Друзья подбежали к добыче. Задние лапы волчонка были сожжены, и зверек полз на передних, оставляя после себя мокрый красный след. Хищник обернулся и посмотрел на ребят затравленным полным боли взглядом.

— Давай, стреляй. Это твоя добыча, — сказал Робин.

Вольфи двумя руками поднял бластер. Короткое толстое дуло смотрело волку между глаз. Через несколько секунд Вольфи опустил оружие.

— Он… Он живой.

— Да, — сказал Робин и нажал на спусковой крючок. — А теперь уже нет.

— Уже нет. — повторил Вольфи.

Словно оправдываясь за секундную слабость, Вольф начал стрелять и остановился лишь, когда на оплавленном песке остался выгоревший след. В воздухе противно пахло паленой шерстью.

Своего первого Измененного Роби убьет десять лет спустя. Это будет его молодая жена Джуди на втором месяце беременности.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Сжимая холодную рукоять меча, Робин вышел из здания. Ветер растрепал волосы и уколол грудь сотнями острых песчинок. Робин поежился. Истребитель класса «Виверна» уже стоял посреди площади. Клубилась, оседая, багровая пыль. Сгрудившиеся возле лазерной пушки люди тревожно галдели. Если выстрелит пушка, то взрывом истребителя раскурочит все вокруг. А если первым выстрелит истребитель.

Робин шагнул вперед.

Если выстрелит истребитель, Марс не досчитается нескольких десятков поселенцев. Вот ведь идиоты — бежать надо было. Бежать. А сейчас уже поздно — любое движение может спровоцировать стрельбу.

Еще шаг к ощетинившейся лазерными турелями машине.

Дымчатое стекло кабины надежно скрывало пилота от взглядов со стороны.

— Роби! Хорошо, что ты пришел! — это подбежал взмокший Дэниел. — Он! Ты! Сделай что-нибудь, Роби!

Дэниел одет в парадную форму командира Крыла. Для кого это он так вырядился? Вот ведь пижон! Дэниел словно споткнулся о взгляд Робина и отступил.

— Вольфи! — закричал Робин. — Это я! Я пришел, как и обещал, Вольфи!

В висках стучала кровь. Разболелся разъем на затылке. Но ведь металл не может болеть! В груди медленно зарождалась ярость.

— Смотри, Вольфи, я оставил бластер!

Оружие грузно шлепнулось в песок.

— Сделаем это как раньше, Вольфи. Как в старые добрые времена. Ты же помнишь?

По крайней мере, Робин очень на это рассчитывал.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Им уже по пятнадцать лет. Время в летной школе прошло незаметно. Друзья выросли, возмужали. На выбритых затылках давно блестели контакты информационных разъемов.

«Огнестрельное оружие не дарит того ощущения победы, как контактное, ближнего действия. Например, меч, — говорил учитель, взмахивая зажатым в руке клинком. Десятки глаз заворожено следили за его движениями. — Только пронзая врага оружием предков, вы выпускаете на свободу чистую ярость, позволяя ей вести вас к победе».

Робин и Вольф стояли друг против друга в пустом спортзале и сжимали мечи до побелевших костяшек. Длинные тренировочные клинки если и считались затупленными, то это означало лишь то, что упавшая на лезвие волосинка не будет перерезана надвое под собственным весом.

— Защищайся, Измененный!

Роб шагнул вперед и первым нанес удар.

«Дзынь!» — клинки скользнули друг по другу.

Вольф отвел меч Робина в сторону, остановив его движение широкой гардой. Взмах! Новый удар, отдающийся болью в пальцах. Эхо металось по спортзалу пойманным зверем. Робин сделал опасный выпад с левого бока, заставив Вольфа отступить в сторону и занять невыгодную позицию.

— Х-ха!

Выпад, вспарывающий рукав Вольфа. На пол со звоном упал меч. Робин шагнул вперед и толкнул друга корпусом…

— Нет, Роби! Нет!

Этот крик остановил Робина. Он вдруг понял, что стоит над лежащим Вольфом и обеими руками держит высоко поднятый меч. С направленного в грудь Вольфа клинка падали капли крови. Вольф держался за раненую руку и смотрел на Робина затравленным взглядом пойманного волчонка.

— Не надо, — повторил он.

Ярость схлынула. Робин отшвырнул оружие и протянул руку, помогая другу подняться.

— Прости, — прошептал он. — Тебе срочно нужно в медпункт.

Вольф стремительно бледнел.

— Сейчас-сейчас. Сейчас. Подожди, Роби.

— Что?

— Роби, — сказал Вольф, — когда придет время, и я изменюсь. Ты сделаешь это по-настоящему? Так, как победил сейчас.

— Да, — коротко ответил Робин.

Так он стал для Вольфа Обещанной Смертью.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀* * *⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ⠀⠀

Кабина истребителя приподнялась, и на землю выпало красное, кольчатое, словно дождевой червь, огромное щупальце. Когти на его конце скребли по песку, оставляя борозды. В толпе испуганно вскрикнула женщина. Кто-то, чертыхаясь, схватился за оружие. Робин предостерегающе поднял левую руку и уверенно направился к истребителю.

Выстрелов не будет. Мясорубка на площади отменяется. Остались лишь Робин и Вольф, неразлучные, как всегда.

Робин шел, а из кабины выползали все новые и новые щупальца. Противно пахло мускусом. Но Робин все равно слышал запах кипящего супа. Нос щипал нарезанный лук, и преследовал аромат накрошенного на кухонной доске сваренного мяса. Робин ненавидел суп.

Джуди, когда стала Измененной, совсем не походила на эту тварь, перевалившуюся через борт кабины. Хотя когтей было не меньше…

«Шмяк!» — шлепнулась на песок бесформенная туша.

Робин ударил мечом метнувшееся живой резиной щупальце. За мгновение до того, как склизкий обрубок покатился по песку, Роби увидел, что между когтей есть еще и рот, усеянный мелкими зубами. Второе щупальце хрупнуло под острым клинком, разбрызгивая кровь. Третье. Четвертое. Робин резал и рубил. Уклонялся от острых когтей и зубов. Его тошнило от запаха супа.

Щупальца кончились. Робин очутился возле большого красного пузыря, покрытого шевелящимися обрубками. К пузырю все еще тянулись провода нейроконтактов. На гладкой маслянистой коже проступали черты знакомого лица. Под высоким лбом с едва заметными тонкими шрамами-полосами на Роби смотрели взглядом затравленного зверька глаза Вольфа. Робин на секунду замер. Но лицо уплыло вглубь пузыря, сменившись огромной зубастой пастью. Робин вонзил меч в глубину розовой плоти, налегая на рукоять всем своим весом, проталкивая клинок все глубже и глубже. Из пасти Измененного вырвался хрип вместе с брызгами крови и осколками зубов. Пузырь лопнул, растекшись по земле розовой вздрагивающей лужей.

Робин вытер меч. Надо помыться и сменить выпачканные кровью брюки. К черту все. К дьяволу. В глубины проклятого космоса.

Подскочил Дэниел, что-то активно говорил, пытался пожать руку. Но Робин прошел мимо. Хотелось напиться. До беспамятства и поросячьего визга.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Это я закричала, когда появился Измененный, простите.

Высокая стройная девушка с бледной, не знакомой с марсианским ветром кожей, подошла к Робину.

— Я впервые увидела монстра.

В баре было достаточно шумно. Шахтеры, пилоты, все о чем-то болтали, шутили, ссорились. Но за этим столом сидел лишь один Робин.

— Можно с вами поговорить?

Робин молча выдвинул свободный стул. Девушка села, положив руки с тонкими пальцами на стол. Руки были красивыми. Это Робин отметил машинально, не задумываясь.

— Когда прилетели? — наконец хрипло спросил он.

— Сегодня утром вместе с «Веной». Я журналистка из «Спэйс ньюс». Светлана Вишневская… Можно просто Света, — добавила девушка после минутной паузы. — Я…

— На несколько месяцев?

— Что?

— Я спрашиваю, на несколько месяцев прилетели?

— Ну… Да. Да, конечно.

Больше вопросов от Робина не последовало. Он сидел и, не отрывая взгляда, смотрел на закупоренную бутылку «Марсианской особой». В руке Робин сжимал пустой стакан.

— Робин, — нерешительно произнесла Света. — Вас ведь Робином зовут, да?

Роби кивнул.

— Измененный. Он был вашим другом? Это правда?

— Да, — разлепил пересохшие губы Робин.

— И вы так просто его… убили… Извините. Я ведь не из любопытства. Мне надо написать статью. Я должна понять Марс.

— Вы его никогда не поймете. — Робин опустил стакан и посмотрел на Светлану. — Вы придете и уйдете, не оставив после себя следа. Как и сотни других. Чтобы понять эту проклятую планету, здесь надо прожить жизнь. Почувствовать собственной шкурой колючий ветер. Навсегда стать ее пленником. Отрастить хвосты, зубы, щупальца и черт-знает-что-еще и сдохнуть в красных песках. Либо уйти в бездну космоса к таким же чудовищам. Да! Я убил Вольфа. Но он умер перед этим сам, когда стал Измененным. Я лишь выполнил то, что обещал. И я ненавижу Марс за это. За подобные обещания. Вам этого не понять.

Робин вскрыл бутылку и наполнил стакан прозрачной жидкостью. Светлана мягко опустила ладонь на руку Робина, дно стакана стукнуло о поверхность стола.

— Так помогите мне, — сказала она и слегка улыбнулась.

Проходящий мимо Дэниел с бутылкой пива в руках хохотнул:

— Наш мистер Недотрога любезничает с новенькой? Так-так. Что-то явно случилось в марсианских песках. Ну, ничего, госпожа Светлана, если Нелюдимка не удовлетворит ваши запросы, помните, что рядом всегда есть я.

Робин зло посмотрел в сторону командира, затем обратился к Свете:

— Скажите, сколько времени может жить на Марсе человек до Изменения?

— Это зависит от интенсивности излучения поля Трансформации, — словно по учебнику процитировала Светлана. — Так как основное поле начинается на границе между Марсом и поясом астероидов, где сейчас база Измененных, то Марс не попадает в зону пика. Поэтому, люди могут годами жить на его поверхности, сохраняя гуманоидный облик. Однако любой человек, находящийся на Марсе более полугода, накапливает в себе механизм трансформации, со временем вызывающий скачок мутации. И человек превращается в Измененного. Средняя продолжительность жизни на Марсе — двадцать пять лет.

Затем Света немного подумала, шевеля губами, и добавила:

— Плюс-минус три года. По последним статистическим данным.

— Значит, если судить по вашей статистике, — вдруг улыбнулся Робин, — мне уже плюс пять лет. Хорошо, Света, я покажу вам Марс. Мне ничуть не жалко потратить часть времени, которого я уже отвоевал у этой планеты. Только мне нужна правдивая причина, по которой вы прилетели сюда. Не желание написать статью. Ведь на Марс летят только добровольцы. Почему вы согласились на эту работу?

Света сжала губы, достала из сумки фотографию и молча положила ее на стол.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Робина мучили сны. Страшные, наполненные запахом лука и рубленого мяса. Вновь и вновь он переживал один и тот же день.

«Я ненавижу эту жизнь, Роби! Я устала жить в постоянном страхе».

И — «бам, бам, бам» гремели на кухне тарелки, бряцали крышки кастрюль. В такие моменты Робин пытался куда-то спрятаться, словно маленький ребенок. Говорят, во время беременности женщины хандрят, и у них портится характер. Оставалось только терпеть и ждать. Дождался… Каждый раз во снах с кухоньки раздавались рев и шипение. Робин вбегал, уже понимая, что случилось непоправимое.

В такие моменты Робин просыпался, задыхаясь от волнения, и ощущал, как колотится сердце. Руки все еще чувствовали холод бластера.

Но он ведь не мог тогда поступить по-другому?

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Походная форма сидела на Светлане весьма… обольстительно. Робин неожиданно для себя отметил этот факт. С самого утра он встретил журналистку возле ее комнаты, и сейчас они вместе направлялись к Развалинам. К старому Городу, где когда-то жили первые колонисты Марса. Благо сегодня Робин не на дежурстве.

— А здесь красиво, — сказала Света, остановившись на вершине невысокого холма.

Всходило солнце, прогоняя с равнины ночную мглу. Блеклый Фобос исчезал, растворяясь в красноватом мареве. Даже Развалины в утренних лучах выглядели не страшно, а торжественно, олицетворяя собой памятник старине. Остатки купола устремлялись в небеса, словно все еще бросали планете вызов.

— Вы мне расскажете о старом Городе, да? — спросила Светлана.

— Я? Нет. Но есть кое-кто, впитавший Развалины в свои поры. Он до сих пор не хочет жить с людьми. Это Хосе по прозвищу Вискача. Здесь его логово.

— Вискача? — удивилась Света.

— Да. Знаете, есть такой пустынный зверек. Тащит к своей норе всевозможные безделушки со всей округи. Складывает у входа целую коллекцию без всякой на то причины. Просто так. Вот и наш Хосе тоже…

Света рассмеялась.

— Да, — улыбнулся Робин. — Он в детстве был совершенно чокнутым. А сейчас такой, нормальный, только немного со странностями.

— Точно, вискача, — указала Света на землю возле одного из домиков. У темного дверного провала валялись куски ржавого металла, мотки проволоки, обломки старой аппаратуры.

— Вот паразит, — сказал Робин, поднимая с земли часы. — А я их искал. Когда он их спереть ухитрился?

Робин поднес часы к уху.

— Ты смотри, идут еще.

— Гости! — донеслось из дома, и оттуда выскочил Вискача, на удивление в чистом белом переднике. — Ура! Заходите-заходите.

Хосе принялся трясти Светлане руку.

— Рад, очень рад! Я ждал. Мне о вас Робин вчера вечером рассказывал. Все. Все вам поведаю о Развалинах. Попробуйте, какие булочки я испек. А какой здесь воздух!

Вискача вдохнул полной грудью и зажмурился от удовольствия.

— Разрешите вам, Светлана, представить нашего Вискачу, — усмехнулся Робин, застегивая часы на левой руке. — Плюс три года.

— Что? — не сразу поняла Света. — А! Ясно.

И онаповнимательнее присмотрелась к Вискаче.

— Ну что ж, давайте пройдем в ваше жилище, — улыбнулась Света и достала диктофон.

Сияющий Вискача церемонно поклонился и прошел следом. Робин задержался снаружи. Он увидел упавший ветряк и тяжело вздохнул.

Здесь они играли с Вольфом. Вот тут выслеживали Измененного и едва не подстрелили бедного Хосе. Под этим камнем они поймали редкую бронзовку, из чьих крыльев сделали украшение для мамы Вольфа. А вон в тех развалинах дома из серого камня когда-то свила гнездо малиновка. Помнится, он долго пытался сделать лук, чтобы подстрелить маленькую юркую птичку. Хотел быть похожим на храброго воробья из песенки, которую пела ему в детстве мама.

Эта песенка — единственное воспоминание о маме. Больше ничего Робин не помнил. Мама Изменилась, когда он был еще очень маленьким. И отец вскоре ушел следом за ней.

Все здесь — память. Каждый уснувший камень и каждый мертвый дом. Даже клубящаяся в воздухе ржавая пыль пронизана воспоминаниями.

Люди жили здесь, в Городе-под-куполом. Когда-то давно. Во время колонизации красной планеты. После отвоевания у Марса плацдарма началась терраформация. Новые технологии, обогащение атмосферы кислородом. Марс должен был превратиться в цветущий рай. Тогда еще никто не знал о поле Трансформации. Тревога началась, когда первые корабли, улетевшие дальше в черноту космоса, не вернулись назад. Многие исчезали без следа. А те, которые возвращались… У них на борту находили чудовищ — истерзанных, мертвых. И живых. Тех, что выжили в кровавом пиршестве.

Потом произошел всплеск Изменения на Марсе. Город-под-куполом погиб, захлебнулся в волне монстров. Лопнул, как мыльный пузырь. Это случилось задолго до рождения Робина. Животные из биолабораторий не подвержены полю. Только человек. Звери выжили, вырвавшись на просторы планеты. Разум превратил людей в монстров.

Робин поднял с земли камешек и бросил в старый ветряк. Попал. Камень отскочил от лопасти и упал вниз, подняв кучку ржавой пыли.

«На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы», — вполголоса пропел Робин строки из старинной песни — пересказ с какого-то славянского языка и грустно улыбнулся.

Космос навсегда закрыт для человечества. Люди заперты в пределах собственной планеты. Дальше простирается проклятое поле Трансформации, уходящее в глубины космоса. Его нельзя почувствовать. Его нельзя понять. Оно просто есть. Черная материя, окружающая родную планету. Космическая тюрьма. Загон для скота.

Людям больше не о чем мечтать.

Проклятый космос! Проклятый Марс! Планета нафарширована полезными ископаемыми, как праздничный гусь яблоками. Потомки колонистов живут на чертовой планете, подыхая здесь чудовищами.

Из дома раздался крик. И рев, переходящий в сипение, давящее на уши, перехватывающее дыхание, раскалывающее голову ультразвуком. А затем Робин почувствовал запах готовящегося супа.

Из двери выбежала, не переставая кричать, Светлана. Споткнулась, упала на песок. Ее ногу сжимала когтистая лапа. Там, в сумраке дома, угадывались очертания зубастого бесформенного монстра.

Робин выхватил бластер и выстрелил. Перебитая лапа вползла в дом, брызгая кровью. Снова выстрел! Еще и еще. Робин стрелял, пока у бластера не закончился заряд.

Наконец все затихло. В доме клубилась расплавленная пыль. Робин подошел к Свете, смотрящей на него расширенными от ужаса глазами.

— Он. Вискача… Там.

— Все уже закончилось. Все прошло.

Робин поднял Светлану на руки и прижал к себе. Вытер чужую кровь с ее лица. Почувствовал, как бешено колотится сердце.

— Все уже хорошо.

Робин опустил Светину голову себе на плечо. Мягкие волосы приятно щекотали кожу.

Так они и вернулись к поселению — Робин всю дорогу нес Свету на руках. Девушка иногда вздрагивала, и Робин чувствовал, как промокает от слез рубашка. А мужчины никогда не плачут. Просто не имеют права.

Сегодня он убил Вискачу, и у него больше не осталось друзей.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ * * *⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Светлана проснулась, зажгла светильник и некоторое время лежала с открытыми глазами, изучая трещины на потолке. Пробежала взглядом по фотографиям, полюбовалась картиной, на которой летели белые голуби над зеленой травой. Потом наклонилась к спящему Робину и поцеловала в щеку. Робин что-то недовольно проворчал сквозь сон. Света улыбнулась и распушила ладонью его жесткие волосы. Слегка нахмурилась, когда пальцы прикоснулись к информационному разъему на затылке. Опустила руку ниже, дотронувшись к бьющемуся на шее пульсу, погладила грудь, покрытую буграми мышц и шрамами. Дотронулась до маленького медальона на шее.

Интересно, чей портрет спрятан в медальоне? Наверное, там та же женщина, что и на фотографии под картиной?

Робин резко схватил Свету за руку. Девушка вскрикнула. Только что она видела человека, и вот уже на кровати лежит сгусток ярости со злыми глазами. Извиваются щупальца, готовые впиться и разорвать на части. Нет! Это все тот же Робин. Он не Изменился.

Просто показалось.

Света обхватила колени руками, спрятала лицо и заплакала. На руке остался покрасневший след от пальцев. Робин долго гладил Светлану по худой спине.

— Ну что ты, перестань. Я не хотел тебя напугать. Просто… Так получилось.

Света посмотрела на Робина покрасневшими глазами.

— Ты камень, Робин. Бесчувственный булыжник. Что снаружи, что внутри. Я не удивлюсь, если у тебя под кожей вместо крови течет ржавый марсианский песок.

Робин помолчал, продолжая механично гладить ее спину.

— У всех вас. Вы все здесь срослись с планетой, словно камни. Привыкли к своему оружию. Смирились с происходящим. Смерть друга больше не кажется трагедией, а лишь привычной рутиной. Да, ты прав — я никогда не пойму Марс. И не пойму вас самих. Но, спасибо, что ты пустил меня в свой мир, Нелюдимка. И я не оставлю тебя одного.

Робин удивленно посмотрел на Свету.

— Тот мальчишка на фотографии, — кивнула Света на стену, — он кто?

— Это мой сын.

— Врешь!

Рука Робина дернулась, пальца сжались в кулак.

— У тебя никогда не было сына, — жестко сказала Света. — Эта фотография создана с помощью графического редактора. Вводишь изображения отца и матери и получаешь возможный портрет ребенка. Он растет и старится от заданного в программе времени. Воображаемый. Никогда не существовавший. А, может, это не твой сын, Роби? Может это ты сам? Таким, каким бы ты хотел быть, если бы тебя не лишили детства? Вон тот мальчишка, что бежит по зеленой траве с воздушным змеем в руках?

Робин обнял Свету за плечи и прижал к себе.

— У меня тоже не было детства, — едва слышно сказала Светлана. — Родители погибли во время Энергокризиса. Я жила в детдоме. Ничего своего. Кровать, тумбочка, воспитатели-надсмотрщики. Но я выстояла, не сдалась! Я теперь сама себе хозяйка! Когда было плохо, меня выручала одна вещь, которую я всегда ношу с собой. Я читаю книгу, подаренную папой. Маленькую книгу с историей про мальчика, играющего со своим медвежонком. И тогда я попадаю в детство, которого у меня не было. Смотри.

Света достала из сумки потрепанную бумажную книгу. Робин с интересом открыл тонкую обложку. С первой же страницы смотрел большой неуклюжий плюшевый медведь с добрыми глазами и глупым выражением на смешной мордочке.

У Робина никогда не было книг.

— Я всегда мечтала встретиться с таким медвежонком и побывать в сказке. Только это невозможно, — сказала Света.

Робин не ответил. Он протянул Свете медальон и раскрыл его с тихим щелчком. Внутри — фотография черноволосой женщины с веснушками и вздернутым носиком. По мнению Светы, совсем некрасивым.

— Ты ее еще любишь? — тихо спросила она.

— А ты своего? — вместо ответа задал вопрос Робин.

— Да. Нет. Не знаю.

И Света вновь спрятала лицо в коленях.

Тогда, во время их знакомства, она показала Робину фотографию молодого человека. Робин вспомнил его. Это был Станислав Полак, тоже пилот. Он прилетел на Марс лет пять назад. Но быстро сгорел, став Измененным.

— Он дважды просил меня выйти за него замуж, — медленно сказала Света. — Я дважды отказала. Дура. Он записался добровольцем на Марс. Кому и что хотел доказать? Мне? Себе? Я… Я не думаю, что он погиб.

Робин защелкнул медальон.

— Я не верю, что Стас погиб, — повторила Света.

— Почему?

— Понимаешь. Только не смейся, но мне кажется, что поле Трансформации — это не зло, не ограда и не дьявол. Это тест, понимаешь? Рубеж, граница. Не поле делает людей монстрами. Поле лишь раскрывает, подталкивает к чему-то. У каждой цивилизации должна быть своя цель. Преобразившись, люди могут выйти куда-то во вне, стать, кем захотят. Лучше. Ты понимаешь меня? Стас мог просто улететь. Кто знает, сколько кораблей просто не вернулось? Что с ними случилось? Может быть, они перешли свой рубеж?

Света говорила быстро, захлебываясь и глотая слова. Робин чувствовал, что слишком многое и долго она держала в себе.

Робин не перебивал. Он вспоминал, как истребитель Полака вдруг развернулся и открыл огонь по своим. Как Дэниел, тогда еще не капитан, а простой пилот, метким выстрелом превратил кабину взбесившейся «Виверны» в огненный ад. Она вспучилась изнутри и лопнула кровавыми осколками. Шансов выжить у Полака, вернее, у Измененного, не было. Космос не отпускает свою добычу.

Робин поцеловал Свету в губы, и она удивилась, насколько нежным получился этот поцелуй.

— Теперь ты от меня не избавишься, — прошептала Светлана, — даже не надейся, Робин-малиновка. Ты знаешь, твое имя на английском языке — такая маленькая быстрая птичка.

— Да, я знаю, — ответил Роби.

Когда Света проснулась в следующий раз, Робин сидел и, не отрываясь, читал книгу. Света не стала ему мешать.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Это не рейд! Не обычный вылет.

Руки Красавчика Дэниела слегка дрожали.

— Маяк зафиксировал активность Измененных. Приближаются несколько истребителей. Уже близко. По машинам, Крыло! Быстрее, парни, пошевеливайтесь!

Проходя мимо Дэниела, Робин вдруг улыбнулся:

— Ты знаешь, кто такой Винни-Пух? — спросил он.

— Что? — удивился Дэниел и затем некоторое время смотрел в спину удаляющегося Робина. Пожал плечами, хмыкнул и поспешил к своему истребителю.

Нейровыводы привычным холодком присоединились к затылку. Дрожь пробежала по телу. Робин не любил такие моменты. И любил одновременно. Когда ты становишься кем-то другим, чувствуешь истребитель, как свое тело. И рвешься в полет металлическим драконом. В момент старта словно взлетает твоя душа. А потом ее остужает чернота космоса.

Свобода полета и приближающийся враг. Драконы должны столкнуться в смертельном поединке. Не имеет значения, сколько их и сколько тебя. Есть только жажда боя и ярость, которую ты выпускаешь наружу. Потому что владение истребителем — все равно, что владение мечом. Клинок становится продолжением твоих рук. Истребитель — тобою самим. Ты убиваешь врага собственной яростью, разрываешь на куски лазерным огнем из своих глоток. Вырываешь противнику горло, вцепившись в него стальными зубами.

И ты будешь драться, чтобы не погибнуть.

Робин активировал пушки. Залп! Летящая навстречу «Виверна» с Измененным в кабине пошатнулась. На ее правом борту вспух красный нарыв. Обшивка прогнулась и лопнула, оставляя в пространстве капли остывающего металла. Раненой птицей враг попытался уйти с линии огня. Врешь, не выйдет! Робин доберется до тебя, Измененный!

Линию огня перекрыл истребитель Дэниела. Что он делает? Это ведь добыча Робина! Как он посмел?! Настигнуть мерзавца, вцепиться щупальцами, испепелить огнем. Дэниел в последнюю секунду почувствовал опасность и вывел истребитель из-под лазерных лучей.

«Робин спекся! У нас новая цель! Не дайте ему уйти!»

Как интересно звучат слова по системе связи. Робин… Маленькая птичка…

Но, Робин это же он сам! Он что — мертв? Как смешно. Он же не умер, он вот здесь, в глубинах нового тела. Спрятался и наблюдает со стороны. Это же так забавно и интересно. Или вдруг он все-таки умер? Отчего? Его кто-то убил?

Но ведь храбрый воробей — это же тоже он. Робин помнит, как делал лук и стрелы. Выходит, что он убил сам себя? Нет, это совсем смешно. Так не бывает.

«Бывает, — ответил кто-то, — ты мертв. Тебя поглотила собственная ярость, Измененный. Вот эта груда щупалец и зубов. Зря ты убил юркую птичку».

Плохая привычка разговаривать самому с собой. Скверная. Так и с ума сойти можно.

Нет, он не мертв! Надо выплыть на поверхность, вскарабкаться сквозь сеть щупалец, раздвинуть частокол зубов. Ведь Робин помнит чьи-то слова. Это же все несерьезно. Это всего лишь тест. Рубеж, который надо пройти. Так говорила Света.

Он вспомнил! Вспомнил ее лицо! Черт возьми, Света же расстроится, если он не вернется! Но ведь Робин вернется, правда? Ведь он может быть кем угодно. Он же должен подарить счастье тому, кто в него верит.

Робин возвращался. Щупальца втягивались. Зубы пропадали сами собой. Он Изменялся вновь. Руки обросли бурый мягкой шерстью. На стекле кабины отразился большой плюшевый зверь.

Робин летел к своей цели, уклоняясь от лазерного огня суетящихся вокруг истребителей. Человеком он стать еще успеет. Потом, когда расскажет правду, что поле Трансформации можно преодолеть.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Дэниел успел посадить истребитель первым из преследователей. Он подбежал к истребителю Робина, стараясь не отвлекаться на крики Светланы, которую держали и не позволяли приближаться к месту посадки. Задыхаясь от ржавой пыли, Дэниел заглянул в приподнявшуюся кабину. Потом сделал шаг назад. Еще и еще. Бластер выпал у него из рук. На губах появилась робкая недоверчивая улыбка.

Света вырвалась, разбив кому-то губы в кровь, и побежала к истребителю, плача и смеясь одновременно.

И в каких бы космических далях Светлана не была, какие бы прекрасные миры не посещала, она навсегда запомнила день, когда впервые встретила свою мечту.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●● ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился 1973 году в городе Житомире (Украина), где и проживает по сей день. Женат. Воспитывает дочку. Работает ведущим инженером-программистом. Литературную деятельность начал в 2010 году. Пишет на русском и украинском языках в жанре фантастики, фэнтези, сказки и криптоистории. Рассказы публиковались в сборниках ЭКСМО, Астели, Фантаверсума, в периодических изданиях «Полдень XXI век», «Химия и жизнь», «Уральский следопыт», «Меридиан» и др. (более 40 публикаций) Неоднократный призер многих литературных конкурсов и фестивалей. Считает, что современная литература должна дарить людям надежду, мечту и желание жить.

Ефим Гамаюнов В поисках свободы

Трава за краем дороги, высушенная равнодушным солнцем, бесцветная и пыльная. Если не останавливаться, она сливается в сероватожелтую ленту, даже не ленту, а целое полотно, тянущееся до самой границы видимости. Слева и справа, до самого горизонта, перебиваемое лишь редкими безлиственными деревьями, мумифицированными останками торчащие посреди холмистых пустых степей.

Жаркий ветер врывается в открытые «наполную» окна, далеко впереди над ровной стрелой серой бетонной дороги дрожит призрачное марево.

— Гляди, — Стик разрушает навеянную дорогой иллюзию полнейшего одиночества… и неуловимой свободы: когда только ты, машина и дорога. Нет ни скорости, ни времени, пространство словно застыло, почти не меняя ландшафт, а ветер… даже его почти не замечаешь.

Слева, еще далеко, перегораживая часть дороги, показался темный квадрат блокпоста — последнего прибежища, так сказать. Темный БМВ XX, почти неузнаваемый за наращенной броней, скользил, глотая километры похожей на раззявленную пасть решеткой радиатора, приближаясь к нему. За рулем покрытой пылью машины сидел Андрей, в соседнем сиденье — Стик.

Стик залез в бардачок, достал пару пистолетов, тяжелых русских ТТ-М, передернул затвор, дослал патрон и протянул Андрею. Вообще-то на постах не трогают, не должны, но лучше подстраховаться. Оружие лишний гарант независимости, проверено и доказано.

Под одноглазым взглядом крупнокалиберного пулемета БМВ осторожно подъехал к коробке поста. Метров за пять до гранитной стены высился столбик с прицепленным плакатом, написанным краской по листу фанеры: «Анализатор». Андрей вырулил, притормозил, сунул руку в круглое отверстие прикрепленного к столбику аппарата. В палец кольнуло. Считыватели мгновенно сняли информацию с вживленного в ладонь адаптера подключения: имя, возраст, ДНК, подключение, бонусы на счете… Анализатор сравнил каплю крови из пальца с полученными данными. Зеленый огонек.

— Теперь второй, — проревел громкоговоритель.

Андрей аккуратно и неторопливо развернул машину, стараясь не давать патрулю поводов пострелять. Стик проделал необходимые процедуры… прибор на миг замер. Когда зеленый свет мигнул, он выругался.

— Нормалек, — к машине подошел, вынырнув из-за гранитного угла, высокий мужчина, одетый в камуфляжные штаны и кепку, на шее «Калашников-2200», русая бородка, прищуренные глаза. — Сталкеры?

— Хреналкеры, — пробурчал Стик.

— Шутишь, — утвердительно хмыкнул бородатый. — Смелый, типа?

Пулемет, приглядывающий за машиной, несколько человек в форме, вывалившихся кто откуда… Смелый, ага… и самому дерзкому давит на нервы.

— Ехать можно? — Андрей посмотрел на охранника. Чипы отмечены, в принципе они уже как бы проехали пост. Теперь ничего не удерживает, если кому есть охота поживиться.

— Да ладно, парни, расслабьтесь. Ян меня зовут, — представился он. — Может, заправить надо? Патроны, еда? Есть курево.

Патронов бы не мешало, и бензина.

— Нет, нормально. Сами. Денег нет.

— Ребят, сказать по-честному, я вообще не понимаю, зачем туда лезут, — он указал за блокпост, — но с вашими русскими подключениями, вообще труба полная. Есть легальные натовские на месяц, на полгода, возьмете? Переподключитесь, меньше проблем.

— Точно легальные? — Стик почесал нос, вроде как в раздумьях.

Бородатый обернулся и махнул кому-то рукой. Подбежал молодой, бритый налысо парень, протянул пару коробок. Ян сунул одну Стику. Инглиш, фирменная голограмма. В коробке — блестящий браслет с пустым индикатором на одной из крупных граней. Новый, неиспользованный.

— Всего день носишь и можешь снимать, перепрошивает, регистрирует, все сам.

— Знаю, — отозвался Андрей. — Денег только нет.

Ян наклонился к окну:

— Дело такое, тут один чел хочет добраться до Праги, возьмете — два на месяц ваши. Нормально, сами знаете, русские ящики падают. Вчера еще один рухнул, скоро с таким подключением капец полный будет. Может, в Москве и нормально работает, они над собой поддерживают, а тут… С этими все будет ОК.

— Месяц? — Андрей глянул на Стика, — месяц мало.

— Потом кинешь денег и переведешь на полный, я не фонд помощи, — развел руками Ян. — Ну, один на полгода, ладно. Идет?

— А что за чел? — поинтересовался Стик. — Не из этих?

— Да нет, — Ян сплюнул, про «этих» поминать плохая примета, — Он тут часто проезжал. В этот раз с машиной у него чего-то, тут бросит; вернется, будет заниматься. Ласс, может слышали?

Андрей неопределенно пожал плечами, Стик повторил жест — может и слышал, разве упомнишь?

— Ну, так подбросите?

— А, если не секрет, чего так о нем печешься-то? — спросил вновь Стик.

— Не парень, ты точно шутник, — ответил бородатый. — Он сталкерит, выносит сюда всякое. Подключения тоже его. Я ему помогу, он мне. Бартер.

Стик вопросительно посмотрел на Андрея, тот и сам понимал: подключение в запас неплохо бы иметь. Кусок свободы. Легально фиг получишь, если только перепрошиваться полностью: и национальность и страну-родину… Ну и зона покрытия лучше, фишек у натовских побольше. С другой стороны — если все получиться, а если нет?

— Да, давай возьмем, — Стик кивнул патрульному, — Зови своего… чела.

— Он мой как и твой, — Ян обернулся и свистнул, — Ласс! Давай подгребай.

Доброй дороги им желать не стали — еще одна примета «не из добрых». Ласс оказался невысоким средних лет мужиком, одетый, как и большинство, в «военку». Худое небритое лицо, стальные глаза: острые, быстрые, цепкие. Поздоровался, закинул в багажник рюкзак, сел на заднее сиденье. Стик небрежно кинул коробки с иностранными буквами в бардачок, захлопнул. БМВ рыкнул, выпустив клуб синеватого дыма, и неспеша поехал вперед, объезжая блокпост. По другую сторону, кроме пулемета из дота торчал ствол покрупней — автоматическая пушка, навроде «Бури»: из Дикой Пустоши ждали всякого.

Андрей сверился с базами, порыскав в Сетке: подключение здесь не сбоило. Вот дальше. По этой дороге им еще километров семьдесят-восемьдесят, карты в Хранилище староваты, не обновлялись несколько десятков лет. Может уже и дороги нужной нет, заросла или… да мало ли чего.

— Тебе до Праги? — переспросил молчавшего Ласса Стик.

— Вообще-то нет, — хмыкнул тот.

— Не хотел этим говорить? — спросил Стик. Сталкер кивнул, Стик продолжил, — А куда?

Ласс наклонился и ткнул на дорогу:

— Туда.

Стик обернулся к нему и поднял брови:

— То есть? Давай конкретней, кореш.

— Довезете куда-нибудь, чем дальше, тем лучше. Скажу где высадить.

— А обратно как?

— Как повезет, — ответил сталкер.

Вечером наткнулись на одинокий домишко — сторожку у ржавой железной дороги. Лучшего места для ночевки не найти: кругом степь, близко не подберешься, и защита все-таки. За день не произошло ничего интересного — ехать старались старыми дорогами, вдоль основных, еще обновляемых на картах со спутников, встречались банды всяких уродов: Пустошь калечила большинство живущих на ее покрытой язвами плеши, кого физически, кого морально. Да и водились тут в основном сбежавшие из центров, не цвет наций. Хотя по данным Сетки, жили в основном с натовскими и юсовскими подключениями, так что отследить, или хотя бы пересчитать, при небольшом желании, можно легко, но дальше-то кто полезет в Пустошь? Сами натовцы? Ха! Ресурсов тутошние гады немного тратят, на центры не лезут, ну и не до них. А русским подавно чихать.

Развели костер, прикрывшись стеной домика с одной стороны, и натянув маскировочное полотно с другой. Нормальное, с тепловой защитой. Ласс сказал, чтобы консервы не тратили, ушел в наступающие сумерки и через полчаса появился с парой крупных то ли крыс, то ли кроликов.

— На воле можно есть вольную пищу, — сказал он, — Здесь есть выбор.

— Философ, — пробурчал Стик, пока Ласс снимал шкуры и потрошил добычу.

— Да ладно, нормальный чел, — сказал Андрей, — Может пригодиться, сам знаешь, а ну как силики… позовем с собой?

— Странный он какой-то, как бы сам не из. Хрен его знает.

— Намекнем, предложим. Нет, так не скажем всего. Сами-то не знаем, чего уж.

— Смотри, Эндрю. Как бы, как бы. Я чего-то его в Сетке не вижу совсем, даже по буржуйским подключениям прошелся, до которых могу дотянуться.

— Блокируют, гады, вот и не видно. Я тоже пробовал, только тут я и тебя теряю иногда. Хуже-то не будет. А может… он же типа сталкер, опытный.

Стик проворчал под нос ругательство. Он — против, подумал Андрей. А сам он, скорее — за.

Крысо-кролики, прожаренные на огне костра заставили подумать, что выбор вольной еды — то что надо. Во время ужина Андрей осторожно, намеками, пытался выяснить у Ласса насчет его, ну и своих, получается, планов. Ласс слушал внимательно, переспрашивал, хмыкал.

— Ребят, а вы не в запасной блок Сетки намылись? — спросил он, едва Андрей на время прервался.

— С чего ты взял? — деланно удивился Стик, тут же по Сетке перебрасывая Андрею — «Класс! Всего не скажем?».

— Врете плохо, — ответил Ласс, — Да и так ясно. В той стороне, куда едете, нет ничего. А историю про вторичный блок я слышал тоже. Не думаете же, что только вы знаете?

— Ну. А ты что про это думаешь?

— Я заходил далеко, ничего похожего не встречал. А зачем вам?

Андрей посмотрел на Стика, тот кивнул: чего уж!

— Если найдем, я могу влезть на чужие спутники, будем на русские подключения больше фишек кидать, денег заработаем — не снилось никому! Можно зону увеличить, надежность. Дополнительно управление наладим, ящики реже падать будут. Или вообще натовские на наши перекинем по базам: что у них, то и у нас. И не отрубишь тогда, завяжем на их спутники, а? Если кто тронет, вообще всем кранты! Мечта, свобода!

— Свобода? Разве? — Ласс смотрел на Андрея. — Глянь туда.

Он ткнул рукой вверх. Небо почернело, рассыпались по темному покрывалу яркие искры звезд. Невообразимая даль, неизведанная глубина. Если глядеть долго, начинаешь себя чувствовать до ужасного одиноким и… ничтожным, что ли?

— Там летают привязанные к Земле спутники, дарящие радости иллюзорной жизни, но разве они свободны? Нет. Смотри выше, дальше. Там, понимаешь?

Андрей кивнул, он понимал, как ему казалось: там, далеко-далеко там, живет безмолвный и необъятный дух абсолютной оторванности, независимости, свободы.

— Хрень! — Стик вырвал из грез. — Ласс, вопрос только в том, пойдешь ты с нами или нет? Вот так все просто.

Ласс помолчал некоторое время, шевеля угли палочкой, а затем сказал.

— Почему нет? Я бывал в той стороне, доходил до Старого Парижа, — он замолчал, Андрей мгновенно вызвал из Хранилища карту, отметил границы и переслал Стику, — Могу помочь. Я так понимаю, русские подключения не случайны?

Андрей закрыл плоскость с картой: за секунды связался со Стиком, обговорив маршрут, который сталкеру пока знать не следует. Узнает, может быть.

— Что?

Ласс повторил вопрос.

— Вообще-то да, — ответил Стик, — У тебя не такое? Тогда все равно тебе бесполезно, если идешь, то за нами.

Сталкер пожал плечами — пусть так.

Еще два дня БМВ XX гнал по пыльным, заросшим дорогам. Связь с Сеткой начала прерываться к вечеру второго. Без обновлений данных об окружающем, без сведений о состоянии организма, без звучащих в ушах музыки и новостей Андрею сразу стало не по себе. Он привык всегда, даже когда вроде бы оставался один, быть в «активе»: пропускать в поисках свежих фишек инфу, перенаправлять запросы, на которые знал ответ (лишний бонус-плюс на подключение, он… нелишний), быть на связи… Адаптер, подпитываемый теплом крови, словно сам подпитывал кровь. А тут — раз, и будто руки нет: пошевелить хочешь, но не можешь. Жуткое ощущение.

Во время коротких сеансов стабильного подключения он нашел и заучил орбиты и зоны покрытия оставшихся «своих» спутников, заодно отыскал сигналы с пары иностранных, поддерживающих (на самом низком уровне: только связь с центрами) русские подключения. Стику тоже было неуютно, ругался он по любому пустяку. Ломка, почти наркомановкая: пугающая пустота внутри.

Ласс ничего, казалось, не чуял: по пути указал на пару старых заправок с остатками топлива, его подключение («интересно, все же — какое?») давало значительно больше информации.

Все же связи пока хватало, чтобы не наткнутся на несколько столбов огромных торнадо, возникших прямо на дороге впереди: всего в паре километров, обойдя их по долгой дуге. Вихри медленно проплыли у самого края горизонта.

— Месят городишко, — Стик глянул через спутник: подключение работало.

— В прошлый раз тут таких не было, — мрачно сказал Ласс.

— Что, совсем? — Андрей тоже глянул через Сетку: вихри словно играли в догонялки, бегая друг за дружкой, соединяясь и разлепляясь вновь. Завораживающее зрелище.

— Один, редко два. Больше двух зараз я никогда не видел. И не тут, дальше.

— Думаешь, Пустошь движется?

— Она живет по своим законам, может и движется, — уклонился от ответа Ласс, — Я не знаю.

Стик уверенно вел маленький отряд по остаткам улиц разрушенного поселения без затерявшегося давным-давно названия. Андрей знал — в этом и есть фокус: с трудом разысканная на просторах Сетки карта, забытая и почти никому не интересная: старье! И еще несколько десятков фактов, описаний, схем, погрязших в миллиардах терабайт Хранилища, почти уничтоженных и стертых бушующими инфопотоками новомодных фишек. Мгновенный доступ к любой информации и совершенствование поисковых механизмов все же не могут охватить необъятное. А вот сбить с толку, увести с прямого пути… Биллионы профилей и ящиков в Хранилище, бывших и настоящих, вымышленных и двойных. Прыгающие по подключениям, изменяющие данные, нелегалы и «контрики», живущие по фальшивым подключениям. Вообще чудо, что Стик натолкнулся на такое. Ну и сам он немало покопался, в конце концов не самый слабый аналитик в «РусСети». Бывший, да и ладно, посмотрим, кто скоро будет держать Сетку…

Жалко его XX пришлось бросить, улицы тут условны: груды камней, гнилых деревьев, поросшие жесткой и колючей растительностью. И полуразрушенные дома по сторонам.

Они добрались до заросшей высокой сухой травой и густым кустарником площади, впереди высился серый невысокий дом. На него Стик и указал автоматом.

— Почему так думаешь? — спросил Ласс. Он тоже сжимал автомат — Андрей отдал свой, хоть Стик и был против. Странно. У Андрея осталась пара небольших скорострельных пистолетов — должно хватить. Действовать надо быстро, если кто засечет, тут не отбиться.

— Есть сведения, что от блока идет сигнал, но не на спутник, а рядом, всего на несколько километров. Если искать через Сетку, то кругом глушат излучения, так что не получится, — сказал Андрей, — В общем, вроде это вот тут.

Нужное здание сохранилось на зависть лучше остальным, лишний повод думать, что они не ошиблись. Запасной блок, как и остальные, «основные», строили военные. Делали на совесть, прочно. Взрывы и погода выветрили кирпич обычных домов, превратив большинство в груды обломков или застывшие скелеты с проломами пустых окон. У этого окон на фасаде было всего несколько, зато стекла в них отсвечивали тускло, но вполне живо.

— Силики могут быть? — спросил Ласс.

Андрей и Стик думали над этим вопросом задолго до похода, поэтому ответил Андрей сразу:

— По идее, нет. Тут если и были, то старые модели, а у них с кожей проблемы. И радиация, — он сверился с Сеткой, пока можно… ничего скоро будет можно всегда, — на пятьсот процентов выше.

Стик присвистнул. Он заметно нервничал, даже щека подергивалась.

— В пять раз, многовато. Надо быстрей в бункер, там должна защита стоять.

Трудно не согласиться. Они осторожно двинулись вперед, огибая площадь по краю, прижимаясь к полуразрушенным домам, приглядывая и туда: мало-ли какие мутанты могут завестись в эдаком месте. А ну как что-то большое и нехорошее? Да еще и голодное? Последний отрезок пути обошелся без происшествий: нечто шевелилось в черных глазницах слепых строений, нечто шуршало в траве и кустах, но на движущихся людей не лезло. Опасалось ли, жрать не хотело — не говорило, а Андрею не очень и хотелось узнавать. Он, внимательно вслушивался и всматривался, а заодно, пока была связь, распароливал архивированные коды, перекидывал их на внутреннюю память в адаптер подключения (скачать или проверить его тут уже не могли — рядом ни одного анализатора, ни одного сканера подключений). А вот если связи не будет, а все данные в Сетке. Ждать? Ну да, буддийской Пасхи.

Двери в здании, железные, массивные, внушали даже не доверие, а легкий страх перед несокрушимой мощью. Должно быть, так давным-давно смотрели пехотинцы на первые бронемашины-танки. Стик уверенно подошел первым, стукнул по ничем на первый взгляд неприметному квадрату с левой стороны массивной плиты, подцепил пальцем образовавшуюся щель и откинул небольшую дверку. Так теперь счет на минуты, сигнализация должна остаться: сигнал, что блок расконсервируют уже пошел на спутник, и сколько времени пройдет, прежде чем на это обратят внимание? Военные власти, ну и прочие… падальщики и сталкеры-мародеры.

Андрей подбежал, автоматические пистолеты болтались на ремешках, хлопая по бокам, рюкзак с запасом сухпайков оттягивал плечи, руки шарили по застежкам карманов — быстрее! Тонкая пластиковая карточка (раритет инициализации, умерший с появлением адаптеров подключений) неудобно легла в руку. Эдакая большая, эдакая бестолковая. Раньше, Андрей это знал, такие использовали для хранения денег и разных бонусных очков — для каждого бонуса свой. Потрясающее неудобство, к счастью стертое цивилизацией как устаревшее. Но, опять таки, к счастью — сохранившееся здесь. Сколько они намучались, пока не смастерили действующую карту, вроде действующую.

Все работало: стоило вставить каточку в узкий рот приемника, как замерцал датчик отпечатков пальцев (еще один архираритет — подключение заменило и его, и еще кучу всяких «паспортов» и… э-э-э, «удостоверений»). Сенсорный экран расцвел белым, предложив ввести код. Два самых сложных момента: Андрей приложил палец к датчику, тот подумал и засветился зеленым. Стик позади шумно выдохнул. Есть! Еще один домысел оказался фактом — спутники обновляли базы данных работников «РусСети» и в закрытых блоках! И обновляли нечасто, перестраховываясь от возможных сбоев и взломов: увольнение еще не успели отметить.

Отлично! Андрей заметил, что руки у него подрагивают.

Первый код он ввел неправильно, экран мигнул красным и высветил — резервная попытка. Теперь не ошибиться: вперед или назад? Как они поменялись? Последние недели он рассчитывал механизм смены паролей. Раскрылся тот нелегко, да и неизвестно, раскрылся или нет… А если нет? Андрей ощутил холодную испарину… Тогда… можно попробовать через двенадцать часов, только вот продержаться тут это время… совсем не факт.

Назад или вперед?

— Вперед, — подсказал Стик.

Андрей хотел удивиться — откуда он знает, но пальцы уже начали вводить цифры. Хорошо, вперед, так вперед, Андрей добил остальные и свернул мешающиеся перед глазами плоскости с расчетами.

Зажжужали невидимые моторы, глухо взвыло, дверь тяжело дернулась и открылась, выпустив облако тончайшей пыли.

— Осторожно! — закричал Ласс.

Андрей мгновенно присел (инстинкт, не выбитый никакой цивилизованностью), в уши ударили выстрелы.

Нарвались! Изнутри? Нет! Он подхватил пистолеты и как можно скорее развернулся, выставляя их перед собой. Глаза наткнулись на лежащего Ласса, на груди того расплывались алые пятна. Андрея пробрал мороз — неужели уроды какие-то выследили? Он перевел глаза и увидел рухнувшего с другой стороны от себя Стика. Дернулся к нему и тут же застыл в недоумении.

Стика тоже пробило несколько пуль, но вытекающая из него жидкость белесого цвета означала только.

Силик!

— Что за..? — вырвалось у Андрея.

Стик… черт, киборг!.. зашевелился, Андрей рванулся, выбивая из поднимающейся руки оружие. Глаза Стика распахнулись.

— Ты…, — Андрей что-то хотел сказать, но горечь заполнила рот, — Зачем?

— Он использовал тебя, — еле слышно прошептал Ласс, — У них ограничение на подключение к информации. Ты добывал ее.

Жизнь уходила из сталкера, лицо стремительно приобретало сероватый оттенок. Черт! Голова у Андрея шла кругом. Вот Стик находит его, вот выкладывает свой план, все карты на стол, так сказать. Предлагает, дает начальные данные. Подсказывает очень нужное и вовремя. Даже минуту назад — вперед, он сказал, вперед! И, едва Андрей открыл путь, как.

— Не думай зачем, — проскрипел силик, — Прости, Эндрю, ты знаешь. Люди должны быть равными и свободными.

— Ты не человек! — Андрея трясло. — Ты чертов киборг, силик, из-за таких как ты.

Стик закашлялся: пули Ласса пробили жизненно важные органы, выдрав из синтетического тела жизнь. Он умирал, как и сталкер.

— Для тебя я не человек, для таких как я… если бы мне удалось… и другим. Эндрю, мы стали бы одинаковыми, конец войне. Ты не знаешь как это здорово: распоряжаться собой, ты не понимаешь? Идти ку-у-уда хочешь, делать ччччч хочешь. Без нелегальны-и-ых перепрошивок, без контроля… беееезззззззз.

Какой-то контур в электронном мозгу киборга замкнуло, и он отключился.

— Странно, что ты не увидел раньше, — сквозь шум в ушах услышал Андрей голос Ласса. — Поздно. Иди, делай с установкой, что считаешь нужным. Быстрее. Скоро тут будут другие.

— Вычислят по твоему подключению? — Русское тут не работало, — Какое ловит?

Мысли лихорадочно скакали в голове. Нужно срочно переподключиться, теперь уже неважно, но так будет быстрей. Что будет? Вызвать надо! Кого? Налаживать блок! Но без Стика. Что же он хотел уничтожить? Да! Другим? А если они доберутся до основных установок? Уничтожить подключения они хотят. Свобода? А если уже.

— Силик переподключился. Он… вычислят его… не меня… я… свободен. Андрей посмотрел — на запястье Стика серовато темнел браслет. Когда успел? Теперь точно выследят, он же… таким не положено, они не могут менять! «Они умнеют», — подсказала мысль, — «Стик обманул, тебя, сканеры, анализаторы. И… кому он мог указать координаты?».

Вдруг еще одно понимание толкнулось в голову:

— У тебя нет?..

Такого не бывает! Разве может человек существовать без подключения?

— Загляни выше. Там. Ты поймешь.

Ласс замолчал. Андрей увидел как легкая дымка затуманила глаза сталкера. Спасшего ему жизнь, Свободного человека.

Он взглянул на застывшее тело силика, которого считал своим другом. Киборга, ищущего для многих подобных себе.

Все, они все искали Свободу. И у всех она была разная.

А вот где настоящая?

Тяжелая дверь захлопнулась за Андреем.

Разве спутники, привязанные к земле, свободны?..

Как подняться выше?..

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1976 году. Вырос и живет в городе Петровске Саратовской области. Работает в администрации города. Хобби и увлечения: по роду деятельности — компьютеры, по жизни — книги, главным образом фантастические.

Писать начал в 2002 году, публиковаться «рискнул» в 2006-м. С тех пор рассказы выходили в журналах «Порог», «Полдень 21 век», «Уральский следопыт», «Меридиан», «Шалтай-Болтай», альманахах «Словесность» и «Фанданго», в сборниках «Настоящая Фантастика» (2008, 2014), «Аэлита» (2008–2013 гг.), «Антология Мифа» (2012–2013). Участник мастер-классов Д. Казакова, А. Первушина и Д. Скирюка. В № 2 за 2008 год «Знание-сила: Фантастика» был напечатан рассказ «Похититель снов», в № 1 (14) за 2012 год — рассказ «Тот самый день», а в № 1 (18) за 2014 год — рассказ «Поймать молнию».

⠀⠀ ⠀⠀

Александра Давыдова Море Хикки

Миллионы чужих жизней за стеклом, и ни одну из них больше не придется понимать, принимать, трогать. Окно, как средневековая гильотина, отрубило меня от них, собрав достойную плату за свою работу. По-моему, справедливо. Ни одна из этих жизней теперь не зависит от меня, а главное — не завишу я от них. Не нужно их чувствовать. Прикасаться. Вникать. Для меня города больше не существует. И его жителей — тоже. Наконец одна. Наконец свобода?

Я прижимаюсь щекой к теплому камню. Сквозь мокрые ресницы смотрю, как заходящее солнце укладывается на плитку ровными квадратиками. На губах соленый вкус моря. Если глубоко вдохнуть, в носоглотке становится щекотно от брызг. Как будто сделала слишком большой глоток шипучки. Я слышу, как волны тяжело бьются о берег. Шум прибоя раз за разом накатывает и накрывает с головой. Хочется раствориться в пене. Я улыбаюсь. Слышится мелодичный звон, как будто разбился бокал. Я тянусь к коммуникатору. Он дважды выскальзывает из влажных пальцев, на третий раз я лениво подтаскиваю его к глазам. На экране цветет и подмигивает фиолетовый ирис. «Как ты?» — интересуется Дрэ. Только вот незадача. Здесь нет никакого «ты». Есть только «я»…

Когда начинала затекать спина, я поднималась и, размахивая руками, как во время утренней зарядки, подходила к окну. Во всю стену. В свое время я выбрала эту комнату из-за ее нелепой треугольной формы. Похоже на рисунки по оптике в школьном учебнике. В основании треугольника — стекло, и сквозь него в жильца летят свет, и звук, и тьма, и преломляются, отражаясь от стен, смешиваются в многослойный коктейль.

— Ни мебели толком, конечно, не поставишь, — извинялась хозяйка, — ни развернешься. Зато совсем недорого за центр города, и вид, ты только посмотри, какой вид!

Я молча кивала и мечтала, когда же наконец эта женщина перестанет болтать, подпишет бумаги, развернется и уйдет. Когда можно будет захлопнуть за ней дверь, с удовольствием прислушаться к тяжелому «клац», закрыть все замки и осмотреть свою крепость.

Вид из окна и вправду был хорош. Все небо в сетке проводов, несколько уровней рельсов, подвесная дорога, окна многоэтажки напротив. По-моему, прекрасная экономия на картинах, фильмах и заставках. Захотелось разнообразия — смотри в окно. Движущиеся картинки в онлайн-режиме, круглосуточно.

Я смотрела на небо и считала провода. Чаще всего верхние ярусы города затягивал туман, поэтому подсчеты удавались весьма приблизительно. Но зачем мне точные цифры, если важен сам процесс? Провода дрожали в такт проносящимся составам монорельса и тихонько пели. Я прижимала ладонь к стеклу и чувствовала, что оно тоже трясется. Ночью же, когда поезда ходили реже, оно было совсем неподвижным и холодным. И липким, если подышать на окно. За ним в холодце темноты виднелись огоньки города. Правильной гирляндой, вмерзшими в лед светлячками.

Когда спину отпускало, я возвращалась к монитору и рисовала очередного монстра. Или прекрасную воительницу, это как повезет. Везло, правда, больше на монстров. Особенно хорошо они у меня получались, когда на город опускался туман. Мягкий, тягучий, бесформенный. Лепи, что хочешь. Вытаскивай из влажного небытия за хвост самые уродливые тени. Плоди сущности.

Когда я переехала от родителей в отдельную квартиру, у нас в городе было около десятка миллионов жителей. За следующие три года их количество выросло вдвое. Весь горизонт заняли острые силуэты новостроек. Ленты новостей твердили о новейших развлекательных и бизнес-центрах, о кинотеатрах и стадионах, о больницах и университетах. Под окном протянулись свежеуложенные дороги. Провайдер набрал новых клиентов, и сетьначала подвисать. Лично меня волновало лишь последнее. Зачем дороги, если ты никуда не выходишь не то что из дома — даже из комнаты? И какое дело до людей тому, кто сам заперся от них в треугольной крепости?

Та сторона треугольника, в которой находилась дверь, была самой ненадежной стеной обороны. Как ни крути, ее приходилось открывать хотя бы два раза в месяц, получить заказанные из магазина продукты. Когда работы было особенно много или выходила новая онлайн-игра, я забывала есть сутками, и срок обороны увеличивался. Правда, отчаянно болел желудок, но я его задабривала обещаниями «больше никогда не голодать». Глупо, конечно, но он до поры до времени верил.

В третью стену были встроены крошечный санузел и холодильник. Сколько раз приходилось выбрасывать испортившиеся продукты, случайно положенные на душевой поддон вместо морозилки, и как болят отмороженные пальцы на ноге, если на автомате шагнул в холодильник и на минуту задумался, почему пол такой холодный… Брр. Зато потом получались великолепные гнилостно-тухлые монстры и ледяные воительницы. Везде свои плюсы. А то любимый вопрос притворно-интеллигентных троллей — «где вы берете свои идеи?» Получается, из холодильника. Оригинально, правда?

Иногда, когда было настроение, я выбиралась в верхнюю десятку блогов. Лазила по лесенкам комментариев, бродила по троллячьим выселкам и распутывала клубки чужих веселий и скорбей. Хотелось посмеяться — осваивала перлы сетевого жаргона, который менялся со скоростью широкого выделенного канала. А если надо было разозлиться или прийти в ярость для изображения батальной сцены — выкапывала какой-нибудь пост о любви и милосердии. С длинной линеечкой одинаковых слов ниже, ни одной собственной мысли, однообразное — «копипаст», «копипаст», «копипаст». Если много раз подряд произнести «копипаст», зажмурившись, это похоже на голодные жалобы противных, крикливых, взъерошенных птиц. «Копипас-с-с-ст!» Черт, даже у сетевых троллей голоса поприятнее будут. Всякие там «ололо» и «риальне блевотэ псто» читаются гораздо веселее.

На фэнтези-форуме, куда я периодически захаживала в поисках вдохновения, у меня даже было «прикормлено» несколько зеленокожих. Для того, чтобы собирать у них интересненькие ссылки и выслушивать новости о последних холиворах. Заподозрить бы мне неладное сразу, но процесс шел слишком медленно и ненавязчиво — за пару лет один из троллей, глядишь, уже перебрался ко мне в закрытый уютный блог, каждое утро стал говорить «привет» в мессенджере рядом с сообщениями от заказчиков и присылать смайлики по праздникам. И самое ужасное — я поймала себя на том, что знаю, как его зовут. Не в сети, а в жизни. Ну, ладно там, кто-то его зовет. Родители или друзья, такие же любители виртуальной реальности, раз в год приходящие к нему попить пиво и коллективно пострелять монстров. Моих родненьких монстров, кстати, прошу заметить. Но мне-то зачем его имя, спрашивается?

Зачем мне слово «Дрэ» из трех букв, если я не собираюсь его писать на заборе или использовать вслух?

Затем, чтобы проснуться однажды ночью в холодном поту от того, что у тебя во сне шевелятся губы? И перекатываются звуки почти разучившимся говорить языком? Ты сидишь на полу, обхватив плечи руками, и вспоминаешь свой сон. И дрожишь в ужасе, потому что хуже всех тварей-из-тумана воспоминание о том, как ты разбиваешь свое любимое огромное окно и кричишь, кричишь, кричишь чужое имя в холодною темноту города. Она в ответ заглатывает твой крик, плотоядно почавки-вая, и вываливает на тебя все свои звуки, стоны, огни и звон разбитого стекла. Она победно ухмыляется тебе в лицо, потому что если тебе кто-то нужен, твоя крепость гроша ломаного не стоит. Если только не запереться заново — уже вдвоем.

Мы одинаково ненавидели людей. Глумились на страницах чьих-то свадебных фотоальбомов, доводили до истерик участников серьезных онлайн-конференций, перекидывали друг другу «лолы», слепленные из плевков в чужую душу. Мне все больше казалось, что он похож на меня. Что стекло не пойдет трещинами и мир не рухнет, если назвать его по имени. Что одиночество вдвоем — в два раза более забавная штука, чем одиночество в одно лицо.

Мы сплясали танцы вокруг друг друга на всех уровнях игр, на всех лестничных площадках комментов и в мессенджерах трех типов. Мы принюхивались друг к другу, как сторожевые поисковые машины, как домены к серверам и как роботы к ключевым словам. У меня начали дрожать пальцы, когда он появлялся в сети, и я стала вдвое меньше работать. Он кричал капслоком, что в его окне нет никого, кроме меня, и ставил приват-режим тройной инвизибл.

Необходимость встретиться была налицо. Я уже звала его по имени каждый день и даже написала эти три буквы на заборе в социальной сети. Осталось только произнести вслух. Каждый раз, когда я шептала стеклу и городу его имя, сердце с противной щекоткой подбиралось к горлу и во рту пересыхало. Я стала бояться своего голоса.

Шестнадцатого сентября в восемнадцать сорок я открыла дверь и вышла в коридор. Медленно опустила карточку электронного ключа в карман и, прикусив губу, услышала за собой прощальный «клац». Сделала шаг, другой. Ноги подгибались. Пришлось прислониться к стене, чтобы успокоиться, и двигаться медленно, уговаривая себя на каждый метр. Вру. Не метр — десяток сантиметров.

За чужими дверями шорохи. Там люди. Море, чертово море людей, живой биомассы, многорукой, шевелящейся, дергающейся. Они жуют, чавкают, глотают, хлопают губами, сморкаются, плачут, живут. Они шепчут, говорят, кричат, дышат, хрипят, подыхают.

Я побежала.

Долетела по коридору до поворота, чуть не упала на скользком полу, дернулась налево — по-моему, там должен был быть лифт. И вправду, широкие зеркальные створки отозвались на кнопку, которую я дрожащим пальцем нажала десяток раз подряд. Кабина оказалась достаточно большой, чтобы забиться в угол, закрыть глаза и не видеть других пассажиров. Считать этажи и удары сердца и надеяться, что первые закончатся раньше.

Я вышла из дома и поняла, что разучилась дышать. Разучилась смотреть по сторонам, не впадать в панику, когда мимо проносится мобиль, ориентироваться в толпе. Разучилась не обращать внимания на чужие лица. Не смайлики, нет — оплывающие, меняющиеся каждую секунду, с подергивающимися веками и уголками рта, с каплями слюны и размазанной помадой на подбородках, с дряблой и бугристой кожей. Я шла, как паладин шестидесятого уровня через песчаную бурю, вместо меча сжимая в кармане ключ от своей крепости и шепча с каждым шагом его имя. Хотя, это был сомнительный акт героизма. Если бы Дрэ жил дальше, чем в соседнем доме, крестовый поход мог бы сорваться из-за позорного бегства войска домой.

Лучше бы он сорвался.

У тролля оказалось человеческое лицо. И голос, не похожий на интонации в мессенджере. Пропахшие табаком пальцы и неловкие угловатые движения. Если я раньше и умела скрывать чувства, то за последние годы совсем разучилась это делать. И он все прочитал в моих глазах, которые не получилось спрятать за монитором. Удивление, недоверие, отвращение, ужас. Как мне было объяснить, что я испугалась не его, а себя? Поняв в секунду, что он мне все равно дорог, хотя и живой? Что я готова привести его в свой город или навсегда остаться — в его?

— Дрэ…

— Хикки.

Вот и все, никакой лесенки разговора не получилось. Сцепились пальцами и замолчали, как выброшенные на берег рыбы. Как немые, внезапно получившие дар разговора и не знающие, что с ним делать. Чувствуя, как этот дар истаивает под лучами жадного солнца, просыпается сквозь пальцы, и надо ловить его, ловить, пока не поздно, вцепляться намертво и держать до смерти. Иначе вместе с ним потеряешь и прошлое, и будущее, останешься с обмылком настоящего, всего с одним ударом сердца и одним дыханием.

На прощание он подарил мне угловатую флешку из серебристого металла с острыми гранями. Сам надел на шею, застегнул неудобную, слишком тесную цепочку. Пряча глаза сказал, что в следующий раз придет сам.

Только мы оба знали, что не будет никакого следующего раза. Потому что нет смысла называть друг друга по имени, если вы оба разучились это делать. Если вы оба — хикки.

Время остановилось и поймало прохожих в желе. Сквозь слезы их было почти не видно, и обратный путь мне дался гораздо проще, чем дорога к Дрэ. Вру. Не обратный путь. Отступление.

Я не спала трое суток. Рисовала, как проклятая, перекидывалась со всеми виртуальными собеседниками ничего не значащими фразами, бросила всех своих персонажей в бессмысленные неравные битвы. Дрэ не появлялся. Я выключила компьютер из сети впервые за три года, разбила окно и легла спать.

Мне снился кошмар. Из тумана пришли люди и сели вокруг меня на корточки. Стали хором разговаривать гортанными голосами, трогать теплыми пальцами и тыкать факелами в шею.

Я проснулась и поняла, что не могу дышать. Солнце перепрыгивало с осколка на осколок по кафельному полу и щекотало мне нос. Из-под щеки расплывалась бордовая соленая лужа. Горло саднило. Я подтащила непослушную руку к шее и нащупала подарок от Дрэ, воткнувшийся в ямку между челюстью и трахеей. В ушах шумело. Хотелось закрыть глаза и раствориться в гуле, похожем на голос моря. Моря прозрачного и безбрежного спокойствия.

И я наконец поняла, что такое настоящее одиночество. Это не когда тебе на кого-то наплевать. Или ты кого-то боишься. Это когда ты не зависишь от них, а они — не зависят от тебя. Весь город, в котором ты живешь. Вся страна. Весь мир. Настоящая свобода — это смерть. Когда ничего не существует. И главное — никого, даже тебя самого.

«Как ты?» — написал Дрэ в мессенджере. Потом помолчал и добавил:

— Знаешь, я тут подумал… Можно сделать вид, что ничего не было. Тогда у нас останется только память, но с ней легко справиться. Стереть, как ненужный файл. По-моему, неплохой выход. Ну, чего ты не отвечаешь?..

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в Ростове-на-Дону, закончила факультет филологии Южного федерального университета. Сейчас живет в Москве, работает сценаристом компьютерных игр, разработчиком «живых» интерактивных форматов в образовании и асессором в службе поиска Яндекса. Фантастику пишет с 2009 года. Из жанров предпочитает гуманитарную (социальную) НФ и магический реализм. Первая бумажная публикация, рассказ Puzzle, вышел в сборнике издательства «Снежный ком» в 2009 году. Первая авторская книга «Вечер у Вайетов» — в 2012 году в издательстве «Шико». Печаталась в журналах «Уральский следопыт» и «РБЖ-Азимут», в сборниках издательств «АСТ» и «Эксмо». Лауреат премии Еврокон-2013 как лучший начинающий автор от России. Совместно с Виктором Колюжняком печатается под соавторским псевдонимом Алексей Верт (романы выходили в издательствах «АСТ» и «Шико»). Также пишет рецензии для журнала «Мир фантастики» и занимается составлением сборников.

⠀⠀ ⠀⠀

Влад Копернин Сталь, порох и бумага

Бревенчатые стены закопчены. Литография с портретом государя почти не видна, только глаза хитро поблескивают из-под кивера. Сизый дым вьется под потолком, в нем видны воздушные замки, драконы, корабли… В нем, если очень хорошо присмотреться, видны великолепные шпили столичных дворцов и башен, видны бескрайние, занесенные снегом поля и степи, видны ели и сосны, бесконечные колеи дорог.

Видно прошлое — но совершенно не видно будущего.

Как ни всматривайся. Как ни напрягай зрение, как ни затягивайся ароматным дымом из глиняной трубки.

— Значит, ты говоришь — надо уходить, тегин?

— Я говорю, друг, решай сам. Я говорю — большая сила на вас идет. Я говорю — вас ждет смерть, если останетесь.

— Да кому мы тут нужны, большой силой на нас идти? — комендант крепости грустно усмехается в густые усы, затягивается, передает трубку другу.

Тот не спеша откладывает баранью ногу, вытирает руки о халат. Берет глиняную трубку — раскосые глаза жмурятся.

— Видно, нужны кому. Много кому нужны. — Загибает пальцы: — Халифату нужны, раз. Людям-ящерам нужны, два. Людям птицезмеи нужны, три.

— Ха! Халифат дряхл и немощен, рыболюды не сунутся со своего острова в эти степи, а рубберы еще помнят урок, который им преподали наши отцы. Да и на что им наша крепость? Угнать гарнизонное стадо коз? Нет, тегин. Вряд ли нам здесь угрожает что-то страшнее, чем умереть от скуки, — и комендант, ослабив форменный галстух, изобразил тяжелый вздох.

— Молодежь смеется над словами стариков, но ты немолод. Глупцы смеются над словами стариков, но ты неглуп. Ты, видно, знаешь что-то, чего не знаю я. Но я, друг мой, точно знаю то, чего не знаешь ты. Вижу то, чего не видишь ты — и даже твой государь не видит, — старик быстро глянул на литографию и сделал охранный знак рукой. — Говорят, он знает и видит все. Я сомневаюсь, — еще один суеверный охранный знак. — Если бы он видел все, что вижу я, он прислал бы сюда нойонов. Три-сто нойонов. Десять-сто нойонов. Тридцать-сто нойонов.

Комендант устало берет трубку из темных, в старческих пятнах, рук друга. Глубоко затягивается:

— Что же ты видишь? Расскажи мне об этом, старик.

Тегин хрипло смеется, как ворон каркает:

— То-то же! Интересны, значит, стариковские байки? Старики многое видят — а старики из звездного рода — почти все. Я вижу, как волнуются болота. Как дрожат от страха водоросли, как разбегается степное зверье. Как воронье летит сюда. Летит пировать.

— И все? — поднимает бровь комендант. Задумчиво щиплет длинный ус.

— Все? — зябко кутается в халат его собеседник. — Нет, не все. Ты говоришь, зачем они пойдут сюда? Ты говоришь, Юг дряхл и немощен? Ты говоришь, Запад далек и разобщен? Ты говоришь, твой Север могуч и грозен. Ты говоришь так?

— Говорю.

— А я говорю — пойдут. Пойдут, потому что ты забыл еще один край, Восток. Ты забыл про Сомбрию — ради нее твой Север пришел сюда, ради нее дряхлый Юг сядет на боевого верблюда, а Запад забудет свои распри и поможет дряхлому соседу.

— Значит, ты утверждаешь, что они придут сюда? — комендант отбросил напускную манерность и небрежный тон. Он подался навстречу тегину, ястребиный профиль напряжен, длинные пальцы сцеплены на рукояти серебряной сабли. — Ты поможешь нам?

— Я утверждаю. И я не помогу.

Комендант с силой стучит саблей о стол:

— Не поможешь? Ты называешь меня своим другом — и не поможешь мне? А ты помнишь, как твой дядя объявил себя ханом под протекторатом халифа и хотел удавить тебя? Кто с тремя солдатами вошел в его лагерь и освободил тебя? Помнишь ли ты, друг мой, об этом? — вскакивает, мечется по комнате. — Помнишь ли ты, как твой брат на свадьбе пустил стрелу тебе в спину? Помнишь ли ты, кто закрыл тебя? Или ты забыл, как твой племянник подмешал какую-то дрянь тебе в чай, и я в метель, напрямую по степи, рискуя пропасть, замерзнуть к шутам, летел за лекарем в губернский центр? Помнишь ли…

Старый тегин медленно встает, опираясь на посох. Он не повышает голоса, но в его словах чудятся раскаты отдаленного грома:

— Не смей попрекать меня моей памятью, друг мой. Я твой друг. Но я тегин своего народа. Когда мы с тобой были молоды, и вместе охотились, тебя помял шатун. Ты лежал здесь, на этом столе — а я камлал, я прошел из конца в конец по Великому Пути, чтобы тебе не пришлось пройти по нему раньше времени. Помнишь ли ты это? Когда твою жену ужалила гадюка, я ушел далеко в горы, чтобы найти целебные травы — и даже орлы изумленно смотрели на меня. Помнишь ли ты это? Когда твоего сына украли кочевые тарчахи — я поднял на ноги всех нойонов, я пять суток не слезал с седла — и вернул тебе первенца. Между нами нет неоплаченного счета. Кроме дружбы. Сядь — и слушай меня.

Комендант трет виски, садится. Нервно щиплет черный с проседью ус.

— Я твой друг, но я тегин своего народа. Слушай. Когда-то наш народ был силен и многочислен. Наши табуны паслись от островов Сердца Тумана на востоке до островов Заходящего Солнца. Наших нойонов уважали от ваших Яра и Ладограда до самых песков у подножия пирамид. Мои предки из звездного рода были, как звезды на небе. Теперь нас осталось мало. Мой сын — последний из звездного рода. Мой народ покорился твоему государю. Я не хан, я всего лишь тегин, и не ищу большего. Но я помню о прошлом, и я смотрю в будущее.

— Так помоги нам! Помоги, и твой народ с нашей помощью… — в голосе коменданта вспыхивает надежда.

— Нет. Мой народ — без вашей помощи. Без помощи Запада. Без помощи Севера. Без помощи Юга. Сомбрия — наша земля, и она останется нашей, кто бы ни пытался здесь проломить хребет своему врагу. Я твой друг, но я тегин своего народа.

— Значит, ты ничего не сделаешь для меня? Для нас.

— Я тегин своего народа. Но я твой друг. И как друг говорю я тебе — уходи. Скажи своему государю, что это Сомбрия, это наша земля. Скажи своему государю, что Запад уйдет отсюда так же, как ушел Юг и уходит Север.

Комендант качает головой:

— Он не станет слушать меня, простого майора. У меня есть приказ, у меня есть крепость — и мне надо ее защищать или погибнуть. Вот так вот, друг мой.

Тегин снова мельком встречает глазами хитрый прищур человека с литографии. Снова быстрый охранный знак.

— Я не понимаю, почему твой государь хочет смерти своих нойонов. И мне не понять. Но если тебе нужен будет путь среди болот — я покажу. Это все, что я могу сделать.

Комендант тяжело опирается на саблю, встает:

— Ну что ж, если так, друг мой — до свиданья.

Тегин поднимается, прислоняет посох к стене:

— Нет, друг мой. Если так — прощай!

Он крепко — до костного хруста — обнимает майора и, не забрав глиняную трубку, выходит из избы.

Майор поправляет галстух, подходит к столу. В ворохе бумаг, пришедших с последней эстафетой по зимнику, находит казенное сообщение: «Сообщаю своим подданным, что вековечные враги наши, император страны Великого Пернатого Змея Эхекатлем-Валуа Девятым, королева Островов Заходящего Солнца Р’льеха Третья и Халиф Аль-Мельфол, объединившись, решили Отечество наше разорить.»

Сообщение получено месяц назад, отправлено — три. Следующая почта будет месяца через два, когда встанут дороги в болотном краю. С той же эстафетой получено известие, что объединенный десант высадился в древней Тавриде, на Ливадане. А значит вот сейчас, скорее всего, хриплые барабаны гонят вражеских солдат на штурм белокаменных стен Соколополиса. Высокие башни дрожат под ударами ядер, с набережной батареи бьют прямой наводкой по китам и кальмарам противника; и может быть, его сын — в полный рост под обстрелом — командует одной из них.

Это там. А здесь. Странно было даже представить себе, что кому-то придет в голову воевать за этот затерянный и забытый кусок болотного края. Майор вышел из избы на улицу, часовой у входа лениво вытянулся во фрунт, отсалютовал старой фузеей. Оружие в крепости помнило, видимо, еще маршала Фатумовского и его переход через Карпахи.

Двести человек. Неполная рота пехотинцев и неполная сотня кавалерии. Сотня немертвых животин под седлом. Семь заржавленных пушек. Женщины. Старики. Дети. Если старик тегин прав, и объединенные силы Запада и Юга идут сюда — что им можно противопоставить? Одной легендарной богатырской удали будет явно мало.

Комендант делал утренний обход крепости, щедро раздавал замечания, отвечал на приветствия — и не переставал думать. Распорядился на всякий случай укрепить стену там, где она внушала опасения. Приказал загнать гарнизонных коз в их сарай.

Планировать заранее что-то было бессмысленно, он не знал, с какой стороны ожидать нападения, не знал, какой силе ему придется противостоять.

Он просто ходил — и думал. Думал о том, что ему сказал старик. «Неужели государь хочет смерти своих нойонов?» Да, штандарт, раз поднятый, не должен быть спущен — на том стоит и стоять будет держава от Ляксандра Навского до сей поры.

Но дальний форпост, отделенный не только от столицы, но даже от губернского центра непроходимыми болотами — стоит ли он того, чтобы умирать за него? Когда-то давно, когда еще свежи в его памяти были Пажеский корпус, гвардия, столица — двухтысячелетний Яр-Инфернополис с его дворцами и башнями, серебряными шпилями и ажурными мостами — он не задумываясь ответил бы: «ДА!»

Теперь же — он думал. Он вспоминал жену, которая ждет его по ту сторону Великого Пути. Он вспоминал сына, который сейчас там, в Тавриде — и которого он, скорее всего, уже не увидит. Он вспоминал свою жизнь — и не знал, на что решиться.

Он мечтал — он давно уже мечтал покинуть эти болота, вернуться в столицу, если не в гвардию. Мечтал поездить по свету…

Мечтал.

И замечтавшись, не сразу понял, что слышит странное: как будто в болотах, из самых темных глубин, поднимаются огромные пузыри — и дойдя до поверхности, лопаются. «Земля пускает так же пузыри, как и вода… Болота, бывает, по ночам издают странные звуки, — подумал он. — Но чтобы посреди бела дня?» И во весь голос, зычно, как когда-то, в прошлой жизни, в лихой рубке на Шпрее, закричал:

— Боевая тревога! Орудия к бою, всем по местам стоять, командиры подразделений на третий бастион!

И сам, не обращая внимания на унесенную порывом ветра треуголку, бросился на стену в направлении звуков.

Поднявшись, майор понял, что старик тегин был прав. Вдали, там, где болотистая почва тонула в русле старой реки, один за другим поднимались из глубин и лопались огромные пузыри. Из них на готовые уже мостки сыпались, как горошины, солдаты в разноцветных мундирах. Красные колеты королевской морской пехоты, зеленые в грязных пятнах камзолы рубберов — подданных Великого Змея, захвативших половину Старой Европы. Белые бурнусы воинов халифа.

Рев верблюдов и ишаков, стоны глубоководных тварей, стук молотков.

— Господин майор, может, ударить по ним, пока в себя не пришли? — предлагает ротмистр фон Клейст, командир кавалерии.

— Нет, — складывает трубу комендант. — В болоте твоя кавалерия ноги переломает. Причем, не противнику. А пехота увязнет сразу.

— Грамотные, сволочи, — сплевывает сержант Михайло, покрытый густым мехом богатырь-славояр. — Ничего, и не таких отдирали.

Парламентер, надушенный рыболюд в красном суконном колете, говорил почти чисто. С небольшим прибулькиванием — но чисто. Протянул перепончатопалой рукой требование о сдаче крепости.

— Я не даю вам времени на размышление, жду немедленной и безусловной капитуляции, — цедил он. — Моя королева уполномочила меня…

Майор не дал ему закончить. Он вспомнил старика-тегина и улыбнулся:

— Скажи своей королеве, что мы не сдаемся. Государев штандарт, раз поднятый, не может быть спущен. Так ей и передай, слово в слово.

Чешуя на шее парламентера зашевелилась, лицо приблизилось по цвету к мундиру. Раздвоенный язык быстро-быстро заходил между острыми рыбьими зубами:

— Вы пожалеете об этом, майор! Мы цивилизованные люди, и не хотим кровопролития — но если вы оскорбляете самое Ее Величество, у нас не останется другого выхода.

Не договорив, он резко повернулся на каблуках и махнул белым надушенным платком в сторону своих. В ответ ему хрипло забили барабаны, заныли волынки, звонко заголосили горны и флейты.

— Иди-иди, — в спину ему прошептал комендант. — Цивилизованный людь, тоже мне.

И обернувшись к фон Клейсту, бросил:

— Ну, сейчас начнется.

— Может, надо было сдаться? — спросил Клейст. Михайло угрожающе зарычал.

Майор одернул его:

— Спокойно, спокойно. Может, и надо было. Но сейчас-то уж что. Помирать раз только придется, рано или поздно. По мне, так по весне самое время.

Клейст дернул плечами:

— Разрешите итти?

— Идите. Будьте готовы по первому сигналу на вылазку. Михайло, пехота на тебе. Первая полурота защищает пушки. Что бы ни случилось, батарею отдавать нельзя, это наша надежда. Ясно?

— Так точно, господин майор.

Первый приступ прошел словно в чаду. Стремясь устрашить защитников крепости, враги шли, как на парад. С развернутыми знаменами, печатая, по возможности, шаг. Они, видимо, знали, что в крепости нет картечи — и что доисторические фузеи рассчитаны на дальность полторы сотни сажени, не больше.

Они не знали, что вместо картечи прекрасно можно использовать гвозди и старый ржавый лом. Первый пушечный залп оглушил их. Но не напугал: рано, далеко. Скорее, раззадорил. Они шли, они — хозяева жизни, объединенный десант трех империй, повелители двух третей земного шара.

Они шли, падали, поднимались, снова шли. Это было красиво. Это было страшно. Казалось, им нет числа, казалось, это железные люди, которые не знают страха, жалости, ничего человеческого — кроме исполнения приказа.

Шли. Пока после страшного залпа почти в упор комендант вполголоса не бросил:

— Штыки примкнуть. Вперед.

Первая штыковая атака смяла стройные цепи, прорвала, обратила вспять. Враг дрогнул и побежал. Кавалеристы фон Клейста преследовали их до самых болот — и с радостным «Ура!» торжественно вернулись в крепость.

Но все только начиналось. Вновь хрипло подали голос барабаны, вновь заунывно затянули свой плач волынки. Вперед бросили летучую халифскую кавалерию, и вот уже «Алла! Алла!» раздается у самой батареи.

Фон Клейст трижды водил своих в контратаку — но полусотни всадников слишком мало. Славояры Михалыча стояли насмерть — и умирали. Одна за другой замолкали пушки.

Майор послал на подмогу батарее из крепости еще людей — но они не могли противостоять напору. Три раза батарея переходила из рук в руки, комендант, размахивая саблей, сам водил в бой гренадеров. Тщетно.

Красные мундиры лились следом за белыми всадниками на верблюдах, как море.

Комендант вынужден был отдать приказ отходить.

— Михалыч, приступай! — крикнул он.

Могучий славояр повел плечами, сбросил с себя троих смуглых гвардейцев, чиркнул огнивом. Еще. Еще. Стал на одно колено, наклонился к земле, чиркнул снова.

Взрыв.

Батареи больше не существовало — как не существовало доброй части захватившей ее армии.

Пасмурное низкое небо, острова нерастаявшего бурого снега, развороченные пушки, тела — и не определить уже, где свои, где чужие.

Поднимался ветер. Он гнал тучи с севера. Быстро темнело.

Майор смотрел на месяц, тускло блестящий сквозь тучи. Ему не давали покоя слова друга-тегина. «Я не понимаю, почему твой государь хочет смерти своих нойонов. И мне не понять. Но если тебе нужен будет путь среди болот — я покажу».

— Друг мой, мне нужна твоя помощь! — обратился он к месяцу. И услышал за спиной:

— Ты хочешь уйти к своим, через болота? Увести своих нойонов? Женщин? Я могу помочь тебе.

— Нет, друг мой. Я хочу, чтобы ты показал мне путь в сердце болот. Я хочу, чтобы ты провел меня — и полсотни солдат, и кавалерию с немертвыми животинами в тыл десанту. Это наша единственная надежда.

— Ты надеешься победить? Ты не понимаешь, что надежды для тебя нет?

— Я ни на что не надеюсь, тегин. Я прошу тебя, как друга, об услуге. О последней услуге. Прошу, как перед смертью. Ты ведь не откажешь мне?

— Нет. Другу не отказывают в просьбе перед смертью. Я проведу тебя — и уйду. Дальше не зови меня. Даже на Великой тропе, даже за ней — мы не увидимся больше.

— Добро, тегин. Веди.

Животинам обернули копыта тряпками, людям дали команду не зажигать огней и молчать так, будто идут той самой Великой тропой. Месяц окончательно завернулся в верблюжье одеяло туч. Шли наощупь. Когда кто-то сходил с тропы и трясина, урча от восторга, поглощала его — закусывали губы, чтобы не кричать. Все равно бесполезно. Никто не спасет. И никого не спасти.

Шли два часа, где по мягкому мху, где по колено в ледяной воде, а где и по горло.

Когда вышли на землю, упали почти замертво. Вдали виделись походные костры десанта.

Майор прислушался. Приложил ладонь рупором к уху. Ошибки быть не могло. Этот жесткий акцент, этот хриплый бас он узнал бы из тысячи. Такой шанс выпадает на войне один раз, и то только самым упорным. Тем, кто может совершить невозможное.

Например, пройти в сердце непроходимых болот в конце зимы.

Майор подозвал фон Клейста:

— Если я не вернусь ровно через час, принимайте команду и действуйте по плану.

— Собираетесь сдаться, Каупенманн? — зло прошипел кавалерист. — Я с вами.

— Отставить, — шикнул комендант. — Собираюсь уговорить сдаться врага.

И не давая возможности возразить, запахнулся в плащ. Растворился во тьме.

— А дисциплина у вас всегда была так себе, милорд. Можно быть бессмертным — но нельзя быть таким безалаберным.

Высокий рыжий детина в алом колете и странной зеленой юбке повернулся — и схватился за палаш.

— Спокойно, милорд! У меня пистолет, и пока вы будете выдавливать из сердца пулю, я легко успею отчикать вам голову саблей. Так что рекомендую не дергаться и поговорить.

— Кто вы такой, к Великому Спруту? — мужчина внешне успокоился, только серые глаза буравили ночного гостя.

Майор снял треуголку, распахнул плащ:

— Ну вспомните ж, полковник. Шпрее, двадцать лет назад. Тогда мы были не врагами, а союзниками. Вспомните лазарет. Вспомните вашу нелепую дуэль с полковником Тартарским. Бессмертный против немертвого, — майор хохотнул. — Я был секундантом, вспомните же.

— Хм, припоминаю… Вы корнет… Как же вас, прошу прощения…

— Не важно, как меня. Важно, что сейчас я майор, комендант крепости, которую вы пытаетесь взять. Важно то, что вашу горную страну силой держат в подчинении королеве Р‘льехе. Важно, что — я точно знаю — ваш брат, юный виконт Мак Айвор полгода назад обезглавлен за мятеж.

— И почему же это так важно? — оскалился лорд Мак Айвор. — Говорите толком, что вы хотите, да побыстрее — а то я не выдержу да и подниму тревогу, несмотря на все мое к вам расположение и даже восхищение вашим мужеством. Вы-то еще не прошли мортификацию, как я вижу.

— Не прошел и не собираюсь. Но это к делу не относится. Я хочу предложить вам, полковник, отомстить за брата. Я хочу вам предложить союз. Хочу предложить.

— Ясно, майор. Я отвергаю ваше предложение — и даже согласен дать вам уйти. Я могу бунтовать против королевы. Я могу бороться за независимость своей страны. Но я не могу изменить присяге в военное время. Как офицер офицера, как гвардеец гвардейца вы меня поймете.

— Я больше не гвардеец, милорд — и я вас не понимаю. Пока я пробирался к вашей палатке, я посчитал. Вас тут всего восемь. Вас поставили на такую позицию, чтобы вы не участвовали во взятии крепости и не получили славы, но попали под удар, если вдруг мы решим совершить невозможное и ударить с тыла.

— Я не обсуждаю приказы командования, майор. И мое глубокое убеждение — что гвардейцы бывшими не бывают. У вас все?

— Вы отказываетесь от союза?

— Я отказываюсь от измены, майор. И вынужден просить вас удалиться — мое терпение небезгранично.

— Вы пожалеете, милорд. Сколько сейчас времени?

— Четыре часа утра. Вы уйдете, или мне поднять тревогу?

— Поздно, полковник. Прислушайтесь. Вы думаете, я безумец — притти в одиночку? Три сотни егерей и эскадрон кавалерии сейчас ударит по вам. Вас восемь человек. Восемь бессмертных — но восемь человек, и мои ребята знают, что надо рубить головы. Подмога из лагеря не придет — не успеет. Ну, решайтесь. Союз?

Мак Айвор смеется. Резким движением выдергивает палаш, уворачивается от выстрела. Кричит:

— Тревога! К оружию, дети гор! К оружию!

Слышен топот немертвых животин, крики, звон сабель.

Майор бросает разряженный пистолет, выдергивает из ножен серебряную саблю:

— Как глупо, милорд. Умирать за своих врагов.

— Не за врагов, а за свою честь. Если вы переживете меня — вы увидите, как умеют умирать бессмертные.

Горец бросается к выходу, тушей своей отбрасывает майора:

— Ребята! Строиться в линию. Держать удар. Держать сколько можно!

Когда все было кончено, и последние королевские десантники, сгибаясь под тяжестью раненных товарищей, грузились в свои странные пузыри, чтобы твари глубин доставили их неведомыми подземными путями туда, откуда прибыли…

Когда все было кончено, и комендант, тяжело опираясь на саблю, опустился на одно колено — помянуть тех, кто навсегда остался в этих болотах.

Когда все было кончено, и старик-тегин издалека смотрел на своего коленопреклоненного друга, и вытирал, не стесняясь, слезы.

Когда все было кончено — и солнце, вышедшее по случаю окончания битвы из-за туч, ласково согревало свежую весеннюю траву — тогда тень накрыла землю. С севера двигалось нечто огромное, мощное. Стальные винты рвали воздух, парусиновый корпус закрывал солнечный свет.

Государь вспомнил, что здесь — на самом краю его владений, есть люди. Вспомнил, и послал к ним первый корабль из только что созданного Воздушного Флота.

По сходням, церемонно опираясь на трость, сошел гвардейский подполковник в парадном мундире, разукрашенном лентами и орденами.

Комендант, одернув разодранный камзол, радостно печатал шаг ему навстречу.

Козырнул:

— Господин гвардии подполковник, разрешите доложить.

— К чему эти фо‘мальности, майо‘. Будемте без чинов, — приветливо остановил его подполковник. Я вижу, вы оде‘жали победу?

— Так точно, — устало согласился майор. — Одержали.

— Отлично, отлично. Вот, получите п‘иказ от самого Госуда‘я. Получите, ‘аспишитесь — и немедленно п‘иступайте к исполнению.

Майор взял запечатанный конверт. Вскрыл. Прочитал — и кровь сначала бросилась ему в голову; потом отхлынула от лица.

— Господин подполковник, я. Государь приказывает разрушить крепость, обеспечить эвакуацию гарнизона. Это, должно быть, какая-то ошибка?

— Никакой ошибки, майо‘! — строго одергивает его подполковник. От былого радушия нет и следа. — П‘иступайте к исполнению. Госуда‘ позаботится и о своих землях, и о своих поданных. Вы же видели, вам п‘ичитается наг‘ада.

— Так точно. Полный отпуск с пенсией. Замечательная награда, господин гвардии подполковник.

И не обращая внимания на недоумение подполковника, на гвардейцев, сбегающих со сходней и строящихся в каре, на своих и чужих раненных — не обращая внимания ни на кого и ни на что больше — бывший комендант крепости, бывший победитель, бывший гвардии корнет, бывший майор — бывший подданный государя — шатающейся походкой уходил в степь.

Ему кричали вслед, он не слышал. Он вспоминал слова старого друга, и холодная казенная бумага белела в его руке. Ему нечего было больше защищать. Государь — литография-портрет, бесплотный образ, разряженный и бездушный механизм на троне — конечно, не хочет смерти своих нойонов. Просто, ему все равно. Что ж, пускай теперь он сам заботится о своих (своих ли?) землях.

А по ту сторону Великой Тропы его ждала любимая. Больше ничего не мешало их встрече.

Солнце заливало округу золотым светом.

В степи начиналась весна.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Коренной москвич. Вырос в районе, приравненном к Крайнему Северу, среди доски, трески и тоски. Живет в городе ветров и шпилей, дворцов и болот, островов и туманов. Победитель и призер литературных конкурсов. Публиковался в журнале «Фантастика и детективы», альманахе «Астра Нова», различных сборниках.

⠀⠀ ⠀⠀

Жаклин де Гё Однажды в Сибири

Волостной урядник Трофим Иванович Глотов любил после бани чайку попить.

Человек он был обстоятельный и чаевничал медленно, с удовольствием, стакан за стаканом возвращая телу потерянную в парилке жидкость. Усатое, красное от жара лицо отражалось в начищенном до блеска самоваре. Свет керосиновой лампы растекался по скатерти ровным круглым озерцом. Отсветы плясавшего за мутным стеклом огонька играли на розеточках с домашним вареньем и графине с наливкой.

— Эх, хорошо! — отдувался Трофим Иванович, блаженно прикрывая глаза. — Славно!

Залаяла на дворе собака — часто, громко, как на чужого.

— Кого еще на ночь глядя черти принесли? — удивленно спросил у самоварного отражения урядник. — Никитишна, — позвал он свою единственную прислугу, — выгляни на двор, если кто по делу, угомони Шалого.

Никитишна, ворча, накинула тяжелый овчинный тулуп, ушла на крыльцо. Вскоре до Глотова донеслись звуки голосов — старуха начала перекликаться с кем-то там, снаружи, — однако слов было не разобрать.

Потом в сенях послышался шум. Скрипнули дверные петли, повеяло холодом и, как ни странно, тонким цветочным ароматом. Вслед за приземистой, тучной Никитишной показалась другая женская фигура. Серая шаль, намотанная поверх «городского», не греющего в морозы пальто, не скрывала стройности и изящества нежданой гостьи, хоть и укутывала лицо так основательно, что видны были только большие серые глаза да схваченная инеем прядь белокурых волос.

— Мария Павловна Вельтурская, — представилась визитерша.

Урядник слегка сконфузился, что с ним случалось редко, пожалел, что не накинул поверх исподней рубахи китель или хотя бы пиджак. Про девицу эту он по долгу службы знал все или почти все — двадцати двух лет от роду, незамужняя, из мещан Смоленской губернии. Окончила в Москве курсы, приехала сюда, в Зауралье, учительствовать, попросилась в небольшое село в сорока верстах от уездного центра. «Учителку» сразу взяли под наблюдение — хотя сама она ни в чем крамольном замешана не была, однако в местной жандармерии вскрывали, согласно правилам надзора, все письма политических ссыльных, и потому знали, что приехала она к Ефиму Резнику.

Резника, тоже московского студента, за участие в сходках и хранение нелегальной литературы власти признали лицом, вредным для общественного спокойствия, и определили на пять лет поселения. Переписка его с Марией не содержала ничего незаконного — обычные шуры-муры, — однако это могло быть и маскировкой. Охранка по опыту знала, что ссыльные часто используют видимость романтических отношений как прикрытие для связных. Потому-то прошение девушки перебросили уряднику и велели решить, что с ним делать, да приглядывать за барышней. Трофим Иванович, подумав, прошение утвердил — работать в школах и библиотеках запрещалось по закону только самим ссыльным, а эта девица вольная, учителя в селах нужны, как тут откажешь? Однако определил он ее не туда, где поселили Резника, а в другую деревню, в семнадцати верстах, — если у молодых людей и правда любовь, то поженятся да съедутся, а если политика, то чем реже видятся, тем лучше. Да и следить за ними проще.

Глотов в ту деревню с проверками не ездил, переложил инспекции на сотского, хотя рапорты читал исправно — случись что, отвечать и ему придется.

Зачем Вельтурская вдруг приехала сама, да еще в такой поздний час, Трофим Иванович даже предположить не мог.

— Проходите, барышня, присаживайтесь, — радушно пригласил он.

«Не иначе, надоело на отшибе жить. К милому под бочок проситься заявилась, — думал он, наблюдая, как Мария разматывает шаль, отдает прислуге пальто, оправляет строгую темную блузу. — Ишь, декабристка. А хороша. Ох, хороша. Хоть картину пиши. И семья, судя по документам, приличная, старинный род. Что ж ей дома, в Смоленске-то, не сиделось? Такая краля любого чина могла бы себе подцепить, — статского советника, а может, даже и тайного. Вышла бы замуж, мужа ублажала, детей рожала. А ее, вишь ты, сначала в Москву понесло, потом в наш медвежий угол. Добро бы еще этот Резник мужик был справный, а то видел я его. Хлюпик — соплей перешибешь… Или правда ради политики приехала, а любовь приплела, чтоб глаза отвести? Так ведь опять же — зачем такой ундине в политику лезть, против царя бунтовать? Эх, бабы, кто вас поймет.»

Урядник вздохнул. Мария, успевшая уже усесться и принять из рук Никитишны стакан с горячим чаем, удивленно вскинула голову, взглянула в упор. И Глотов, сорокалетний, резкий, властный, уверенный в себе человек, вдруг замялся и растерялся под ее взглядом. Пусть обладательница этих завораживающих, холодно-искристых глаз была всего лишь глупой девчонкой, наслушавшейся бредней краснобая-студента, — что с того? Пульс Трофима Ивановича зачастил, а мысли заскакали как стадо коз при первых раскатах летней грозы.

— Я вас слушаю, Мария Павловна, — сказал он хрипло, и, чтобы скрыть замешательство, поспешно подлил из самовара кипяточку. — Зачем пожаловать изволили?

Девушка, словно только и ждавшая этого вопроса, тут же с готовностью выпалила:

— За помощью! Пожалуйста, господин Глотов, начните розыск как можно скорее! У нас школьную библиотеку обокрали!

— Кого?! — поразился урядник. Он ожидал чего угодно, только не этого. — Как это — обокрали?

Чем дольше Трофим Иванович слушал взволнованную, сбивчиво повествовавшую о происшествии Вельтурскую, тем больше недоумевал. Начать с того, что крошечная библиотека не содержала решительно ничего не только ценного, но даже просто интересного — школа была маленькая, церковно-приходская, на четыре начальных класса. Средств на нее волость отпускала в обрез, книги закупались редко, исключительно с разрешения и одобрения батюшки, — человека хоть и мягкого, но не либерального, хорошо понимавшего, что можно, а чего нельзя. Так что, судя по привезенному Марией списку, на библиотечных полках находилось только самое необходимое — азбуки, учебники, хрестоматии, жития святых и псалтирь. Да еще несколько нравоучительных книжек, одобренных к прочтению высочайшей цензурою.

На такое добро вряд ли кто бы позарился, к тому же и книги пропали не целиком, — похититель выдрал и унес только страницы с текстом, оставив тканые корешки валяться на полу в библиотеке. И, по словам учительницы, двери и окна в помещении остались запертыми. Хотя этому урядник уже совершенно отказывался верить — проще допустить, что девица начиталась историй про сыщика Дюпена. Однако в пропаже книг сомневаться не приходилось.

— Мария Павловна, голубушка, а вы или отец Варсонофий, случайно, детей розгами не слишком часто порете? — осторожно осведомился он. — Сдается мне, это больше на детскую месть похоже, чем на кражу. Не могу себе представить, чтобы взрослый в здравом уме такую штуку отколол.

— Что вы, господин Глотов! — негодующе выпрямилась на стуле Вельтурская. — Мы учащихся пальцем не трогаем! У нас прогрессивные методы воспитания, без рукоприкладства! И потом, дети точно так же не могут пройти через запертую дверь, как и взрослые!

— Хм, — урядник в сомнениях покачал головой, пропуская мимо ушей последний аргумент. — Может, чем другимобидели? Или просто шалость, без мести? Дети на то и дети, чтоб озоровать, особенно ни разу не поротые. Вы бы все-таки опросили мамаш своих прогрессивных воспитанников, пусть по избам поглядят. Может, все ваши книжки у кого-нибудь в чулане или на чердаке найдутся?

Он вопросительно взглянул на Марию и поразился выражению недоуменной обиды и разочарования, отчетливо проступившему на ее нежном, словно писаном акварелью, лице.

Глотов представил, как девушка ехала к нему за помощью — около трех часов на крестьянской телеге, по морозу, в легком пальтишке. Крякнул от неловкости, хлопнул по столу ладонью.

— Ладно. Уговорили. Завтра рано с утра поеду с вами, поищу пропажу.

Вельтурская просияла, радостно заулыбалась:

— Спасибо, спасибо вам, Трофим Иванович!

— Да подождите вы благодарить, я же еще ничего не сделал, — отмахнулся урядник, страшно довольный, что она назвала его не «господин Глотов», а по-свойски, по имени-отчеству, и что благодарность прозвучала так душевно и ласково.

«Эх, бабы, — опять подумал он размягченно. — Веревки вьют из нашего брата, а мы, дураки, и рады стараться».

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Глотов планировал выехать на поиски книг рано с утра, чтобы, если его догадка о детской шалости подтвердится, успеть в тот же день засветло вернуться домой. Однако человек предполагает, а бог располагает — не успела еще Никитишна сходить за остановившейся на ночлег у соседки-бобылки Вельтурской, как в сенях загромыхало, затопало, и знакомый бас десятского Ерофеева смачно объяснил, что он думает о падающих ему на башку цинковых корытах и к какой маме полагается идти тем, кто их вешает где ни попадя.

Урядник усмехнулся, распахнул дверь.

— Отставить войну с лоханками, — скомандовал он. — Заходи, докладывай.

Ерофеев набрал поглубже в легкие воздуха и заговорил.

Первые же слова его доклада стерли ухмылку с лица Глотова. Он поспешно натянул шинель, торопливо, не попадая от волнения в петли и матерясь не хуже десятника, застегнулся и выскочил из дому, на ходу прилаживая поверх фуражки с кокардой сдернутый с вешалки башлык.

Ерофеев спешил вслед за начальством.

В воротах столкнулись с подошедшими Никитишной и Вельтурской.

— Мария Павловна, миль пардон, не сейчас — у нас тут тоже происшествие! — крикнул на бегу урядник. — Подождите у меня, если хотите, а нет — возвращайтесь домой, я позже приеду.

И услышал вслед:

— Я подожду!

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Что за чертовщина, — Трофим Иванович вытер вспотевший лоб, с размаху уселся на казенный стул с высокой спинкой. Белесый зимний свет лился сквозь пыльные, забранные решетками окна. В его тусклых лучах разгром, учиненный неведомым злоумышленником в архивах канцелярии уездного суда, выглядел особенно удручающе — вывернутые из столов ящики, пустые полки стеллажей, выпотрошенная картотека. Вор забрал все документы, не оставил после себя ни клочка бумаги, только лужу разлитых чернил на полу.

Глотов не знал, что и думать. Сторож божился, что вечером все двери проверял, как положено, все было заперто. Утром письмоводитель пришел, отворил двери — все замки целы, запоры на месте. Человек он был серьезный, семейный, в пристрастиях к картам или мотовству не замеченный. Сторож тоже служил не первый год, пил в меру, да и то по праздникам.

Причин подозревать кого-либо из них в сговоре с неизвестным вроде не было, но тогда как же он проник в помещение? И как выбрался потом наружу, да еще с бумагами?

Урядник расстроенно оглядел безрадостное, пропахшее характерным запахом жженого сургуча и лежалых страниц присутствие — нет, ни малейшей зацепки, никаких улик… Государь император глядел с висевшего на стене портрета укоризненно, словно спрашивал: «Как же ты, Трофим, допустил?»

От этого взгляда Глотов совсем помрачнел. Резко поднялся, махнул сторожу:

— Запирай! — и велел Ерофееву закладывать лошадей.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Едва вернувшись домой, Трофим Иванович тут же велел Марии садиться в сани. До ограбленной школы доехали быстро. Там, на месте, мужчины осмотрели небольшую комнатку, изучили дверные замки и защелки на рамах. Глотов водил кончиками пальцев по заскорузлой оконной замазке, и мрачнел все больше. В самом конце осмотра к ним присоединился еще один полицейский чин — Верхотуров, сотский той деревни, где жил Ефим Резник. По его словам, с утра был в дороге. Сначала отправился в уезд, затем, узнав, куда уехал урядник, помчался догонять начальство.

Новости, привезенные сотским, привели Глотова в состояние тихого бешенства.

— Значит, и у тебя тоже. Ну и как думаешь, кто? Следы смотрел?

— Смотрел, — немолодой, приземистый, похожий хитроватым лицом на старую куницу Верхотуров пожал плечами. — Какие там следы. Ко мне каждый день по десять человек приходит, да еще, бывает, во дворе подолгу ждут. Весь снег вокруг дома ровно стадом истоптан. Замки не тронуты, окна заперты. Чисто сработано, — нашим, деревенским, в жизни так не суметь. Удивительный вор. Артист! Я потому и поскакал к вам в уезд — узнать, не сбежал ли из острога умелец какой-нибудь из присланных. Думал, если что, людей попросить, лес прочесать.

— Нет, — процедил сквозь зубы урядник. — Не бегал никто. Да и зачем беглым бумаги? Им одежда нужна, харчи, деньги. Если бы не библиотека эта, я бы подумал — политика. А так — сомневаюсь. Книжки-то детские зачем портить?

— Для отвода глаз, — встрял молчавший до сих пор Ерофеев. — Девка же зазноба его?

— Чья? — не понял урядник.

— Да у Верхотурова в деревне один политический, других нету. А краля эта сохнет по нему, сама все и подстроила. Потому и двери заперты.

— Ох и любишь ты байки сказывать, — Глотов отвернулся к окну, долго смотрел на игравших на улице мальчишек, размышлял. — Ладно, давайте съездим, проверим, в самом деле, Резника. Все равно место осматривать. И учительницу с собой прихватим. Давно пора разобраться, зазноба она или такая же бунтовщица. Посмотрим, как встретятся, припугнем, если надо. А дальше видно будет…

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Сани резво скользили по накатанной лесной дороге. Ерофеев, сидя на облучке, браво правил парой полицейских гнедых, время от времени покрикивая и щелкая для острастки кнутом.

Урядник рассеянно провожал взглядом убегающие назад сосны и ели. Рядом сидел Верхотуров, напротив, заботливо укрытая меховой полостью, — Вельтурская, настороженно смотревшая на хмурых и недовольных спутников. Глотов понимал, что у нее есть резоны недоумевать и тревожиться. Вчера он вел себя вполне доброжелательно, а сегодня девушке должно казаться, что полицейского подменили.

Учительница, видевшая, что урядник не в настроении для разговоров, долго не задавала вопросов. Однако когда у очередной развилки сани, вместо того, чтобы продолжать путь к уездному центру, резко свернули направо, обеспокоенно воскликнула:

— Куда мы едем?

— Туда, куда надо, — сквозь зубы ответил Глотов, по-прежнему избегая смотреть на девицу.

Мария испуганно притихла.

До места добрались, когда солнце уже давно село. Ночь, однако, выдалась безоблачная, лунная, и с пригорка хорошо различалась деревня на противоположном берегу замерзшей реки — черные низкие избы на белом снегу, торчащие из сугробов колышки изгородей, редкие огоньки в подслеповатых окошках. Белый дым тянулся ровными струйками из труб к горящим над крышами звездам.

— Узнаете место? — отрывисто спросил урядник.

Вельтурская кивнула. Ей явно было очень не по себе.

— Зачем вы привезли меня сюда? — спросила она, стараясь говорить как можно спокойнее.

— С женихом повидаться, — с неожиданной для самого себя язвительностью ответил Глотов, внимательно вглядываясь в лицо Марии. Tа вздрогнула, бросила на урядника быстрый взгляд, но ничего не ответила.

Глотов почувствовал укол жалости. «А может, она и не при чем, — подумал он. — Может, и правда влюбилась. И ко мне приехала не спектакль разыграть, а потому что за ребятишек переживала… Ладно, сейчас узнаем. Проверим, красавица, невеста ты или сообщница. Посмотрим, как женишок тебя встретит, любовь у вас или комедия одна.”

Сани быстро катились по накатанной колее, деревня с каждой минутой приближалась. Верхотуров крикнул Ерофееву:

— Влево забирай! Видишь двор на отшибе? Я его туда определил, к Агашке-вдове на постой!

Через несколько минут кони остановились чуть поодаль от почти рухнувшего на снег забора. К указанному сотским дому не было широкого подъезда — лошадей на этом подворье не водилось. Пришлось вылезать из саней и идти гуськом по узкой, протоптанной между сугробами тропинке. Миновали колодезный сруб, подошли к покосившемуся крыльцу. Ерофеев одним широким шагом перемахнул две шаткие ступеньки, загрохотал кулаком в хлипкую дверь:

— Открывай, полиция!

Верхотуров тем временем затеплил прихваченный из саней фонарь. В соседских окнах замелькали за ставнями огни. Ерофеев наддал сильнее:

— Открывай, говорю, а то высажу к такой-то матери!

И, не дожидаясь ответа, привел угрозу в исполнение. Глотов, пропустив вперед подчиненных, обернулся к Марии:

— Побудьте здесь, пока не позову!

Tа ожгла разгневанным взглядом ярко блестевших в лунном свете глаз, ничего не ответила.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Внутри было темно. Жарко горела печь. Пахло вениками, кислыми щами, несвежим бельем. В дальнем углу слышалась возня, шуршание, панический шепот.

Сотский поднял фонарь повыше, осветил помещение:

— А ну вылезай!

Куча пестрого тряпья на стоявшей в углу лежанке зашевелилась, из-под лоскутных одеял показалась взъерошенная копна черных кудрей:

— Вы не могли бы отвернуться? Сами понимаете, надо одеться, то-се…

— Чего? — поразился наглости ссыльного Ерофеев. — Я т-те дам «то-се»! И так оденешься, не развалишься. Чай, не баба, мужиков стесняться.

— Да я-то нет, но вот она. — кудлатый вдруг ойкнул и снова нырнул под одеяло.

Глотов обернулся. В дверях стояла Мария. Ни на кого не глядя, она властным движением забрала у сотского фонарь, подошла к самой постели.

— Что здесь происходит? — чеканя слова, произнесла Вельтурская. — Ефим, кто эта женщина?!

В наступившей тишине Ерофеев вдруг начал хохотать. Смеялся он от души, смачно хлопая себя ладонями по ляжкам. Хохот его был таким громким и заразительным, что Верхотуров, сообразив, что к чему, тоже заухмылялся во весь рот.

— Ай да политический! На рябую Агашку позарился! Что ж ты так, парень? Не мог найти покрасивее, так уж нашел бы хоть помоложе!

Вельтурская, с побелевшим от негодования лицом, резко поставила фонарь на пол и направилась к двери.

— Маша! — отчаянно закричал ей вслед чернявый, приподнимаясь на постели. Одеяло упало, открыв почти до пояса тщедушное, узкоплечее, густо поросшее черными волосами тело. — Маша, не уходи! Я сейчас все объясню!

Мария повернулась на каблуках так резко, что чуть не потеряла равновесие.

— Не сметь называть меня Машей! — срывающимся от подступающих слез голосом выкрикнула она, наставив указательный палец прямо в лицо незадачливому казанове. — Не сметь…

Рыдание помешало ей закончить фразу. Вельтурская закрыла лицо руками и стремительно выбежала из избы.

— Одевайтесь, — приказал не разделивший общего веселья Глотов Резнику. — Вы арестованы.

— За что?! — выражение страха и растерянности на лице бывшего студента было таким неподдельным, что урядник ему почти поверил. Однако если не этот мозгляк, то кто же?

— За совершенные прошлой ночью преступления: кражу документов из кабинета Верхотурова и хищение бумаг государственной важности из уездной канцелярии. А также за ограбление школьной библиотеки, которое вы совершили за ночь до этого — видимо, чтобы потренироваться.

— Да вы что, с ума посходили? — разозлился вдруг Резник. — Какие документы? Какой уезд? Я по ночам дома сплю, вот с ней, — он раздраженно ткнул пальцем в лежавшую рядом с ним рябую толстую бабу лет пятидесяти, без всякого смущения улыбавшуюся щербатым ртом. — Агаша, подтверди!

Та с готовностью кивнула.

— Здесь они по ночам, всегда при мне. Чем хочешь тебе, Иваныч, поклянусь. И никаких бумаг не брали. У них у самих, чтоб вы знали, все их запрещенные газеты кто-то намеднись спер.

— Молчи, дура! — взвыл политический, развернувшись к болтливой любовнице так резко, что одеяло съехало набок. Баба взвизгнула, огрела Ефима широкой ладонью.

— Запрещенные газеты, говоришь? — задумчиво повторил урядник. — Все слышали? Одевайся, Резник. Посидишь в холодной у Верхотурова, там разберемся. Да прикройся ты, Агафья! — И подумал: «Было б что напоказ выставлять! Вот уж действительно — при такой невесте и на что позарился.»

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

На обратном пути Трофим Иванович и Мария сидели в санях вдвоем — Верхотуров остался в своей деревне. Девушка молчала, плотно сжимая губы.

Глотов спросил, отчасти желая отвлечь ее от невеселых мыслей, отчасти потому, что вопрос этот действительно занимал его больше всего:

— Если не… хм. знакомый ваш, то кто? Как думаете? Что за вор такой феноменальный?

Мария посмотрела сосредоточенно, словно с трудом понимая смысл обращенных к ней слов:

— Почему вы меня об этом спрашиваете? Я тут посторонняя, никого не знаю, и, естественно, подозревать никого не могу.

— Ну, вы образованный человек, — пожал плечами урядник. — Книжки читали, в столицах живали.

Вельтурская промолчала.

— Как он успел-то везде, вот я чего не пойму, — заговорил опять после паузы Глотов. — Даже на лошадях путь неблизкий, а если пешим ходом, то и вовсе за ночь не обернуться.

— Карта у вас есть? — неожиданно спросила Мария. — Впрочем, не надо, я так, по памяти, план нарисую. Дайте планшет. И фонарь поставьте вот здесь, пожалуйста.

Вскоре она уже размечала кружочками грифельную доску:

— У меня карта уезда на стене классной комнаты в таком же масштабе. Каждый день на нее смотрю. Вот видите — здесь уезд, здесь моя библиотека, здесь деревня Ефима. Видите, и отсюда, — она ткнула в один из кружков, — и отсюда, — указала на другой, — ехать долго. И из любой точки между этими пунктами — тоже. Да вы садитесь рядом, Трофим Иванович, вам же не видно ничего!

Урядник, чуть помедлив, перебрался на сиденье к Вельтурской. Еле уловимый тонкий аромат ее духов мешался с морозной свежестью лесного воздуха, будоражил чувства, дразнил и дурманил.

— Сами видите, на этом плане есть только один участок, из которого можно сравнительно быстро попасть в оба пункта, — продолжала объяснять слегка оживившаяся учительница. Видимо, мысли о классной комнате и географические экзерсисы придавали ей уверенности в себе. — Вот, смотрите!

Глотов с некоторым усилием сосредоточился на рисунке. Некоторое время молчал, вглядываясь в корявые подписи под кружками и жирный крестик с пририсованным сбоку знаком вопроса, потом вдруг зычно заорал:

— Ерофеев! Разворачивайся! Езжай к заимке Михеича! Ох ты… — он вовремя удержался от крепкого словца. — Ай да Мария Павловна!

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Оживления Вельтурской хватило ненадолго — вскоре девушка опять приуныла. До Глотова, так и оставшегося сидеть рядом, донесся тяжелый вздох. Урядник взглянул искоса на печальное лицо, сказал виновато:

— Простите, Мария Павловна. Знал бы, что так обернется, нипочем бы вас с собой не взял.

— Наоборот, — чуть помолчав, ответила Мария. — Хорошо, что взяли. Сразу все стало ясно. Какая же я была дура. Поехала в Сибирь за таким мерзавцем. Животное.

— Ну, зачем вы уж так-то, — примирительно возразил урядник, не чуждый извечной мужской солидарности. — Дело молодое, мужчина в соку, сами понимаете.

— Нет, — помотала головой Вельтурская. — Я не хочу это понимать. Вы что, хотите сказать, все мужчины на такое способны? Вы что, тоже такой?

— Нет, — решительно отказался Глотов. — Я не такой. Я, хоть и вдовею пятый год, себя соблюдаю. С Агашкой в жизни не связался бы. Вот жениться на хорошей девушке — это с удовольствием. Только не идет за меня никто.

— Почему? — тихо спросила явно заинтересовавшаяся Мария.

— Жена у меня родами умерла, — урядник помолчал, потом нехотя добавил: — Сорвался я тогда, не в себе был. На повитуху вызверился, даже в острог сажал. Потом уже выпустил, когда и доктор сказал, что не ее там вина, ничего нельзя сделать было. А повитуха, известное дело, женщина старая, злопамятная. В отместку пошла по домам языком трепать, что, дескать, порченый я, что глаз на мне дурной, и через это все мои жены родами помирать будут. С тех пор как ни зашлю сваху, везде отказ получаю. Главное, все знают, от кого сплетня идет, а доказать никак нельзя. Хуже нет мести, чем бабий наговор.

Девушка смотрела на Глотова во все глаза. Он снова залюбовался ее лицом. Не удержался, развернулся к ней всем телом, сказал значительно, глядя в упор:

— Нашлась бы такая, что глупых сказок не испугалась, — ей-богу, всю жизнь на руках бы носил…

Учительница не успела ничего ответить. Захрапели, заметались в постромках лошади. Сани резко вильнули, вылетели из колеи, чудом не вывернув седоков.

— Ерофеев, какого. — начал было урядник, поворачиваясь к вознице и осекся, не в силах поверить собственным глазам.

Истошно завизжала Мария. Ерофеев изо всех сил натягивал вожжи, пытаясь удержать на месте упряжку, и зычно орал:

— Ой, чур меня, чур! Иваныч, перекрести!

Прямо над дорогой, преграждая путь, парил огромный, ростом почти с человека… таракан. Тело твари было словно облито толстой прозрачной шкурой, по которой бегали, вспыхивая, разноцветные огоньки, Долю секунды он висел неподвижно над блестевшей в лунных лучах колеей, потом резко развернулся и помчался в сторону, еле касаясь сугробов тонкими лапами.

— За ним! — заорал Глотов, выскакивая из саней. Он успел разглядеть под брюхом жуткого насекомого здоровенную стопу густо исписанных бумаг. — За ним!

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Глубокий снег мешал бежать быстро, и таракана скоро потеряли из виду — однако по всему было видно, что он и впрямь бежит к заимке Михеича, стоявшей у небольшого, никогда не замерзавшего лесного озерца. Еще не добравшись до жилья старого отшельника, полицейские увидели между деревьями странный, слишком яркий и какой-то неживой свет.

Круглое сооружение, размерами не меньше крестьянской избы, сияя огнями, медленно поднималось с озера в ночное небо. В воздухе стоял низкий равномерный гул. Верхушки елей пригибались, словно от сильного ветра.

Михеич с порога наблюдал за подъемом.

— Где он? — спросил, задыхаясь, Глотов.

— Там, — не удивившись вопросу, ответил Михеич, кивая на сооружение. — Натворил, что ли чего?

— Натворил! Зачем он бумагу таскал, не знаешь?!

— Жрал он ее, — спокойно объяснил старик. — И запасы делал. Оголодал, видать, летаючи. Он и у меня все, что было, перетаскал, махорку заворачивать не во что. И опилки жрал.

— Откуда он взялся?!

— Кто ж его знает? Просыпаюсь — на озере эта штуковина плавает, по двору чудище вo образе прусака шастает. Ну, я двери-то на засов, ружжо схватил и к окну. A ему, басурману, двери что есть, что нет… только что снаружи был, и вдруг хлоп! — уже в горнице!

— Как?!

— А вот так. Видать, наскрозь через стены ходит. Я стрелять — а его пули не берут. Броня на ем хоть и прозрачная, да крепкая. Ну, тут я, признаться, со страху штаны обмочил. А потом ничего, привык. Он мне дрова пилить помогал — за опилки. А натворил-то чего?

— Все бумаги унес из уездной канцелярии! Списки неблагонадежных, судебный архив, долговые расписки в казну — все, что там было! — урядник смотрел вслед исчезающему в небесах светлому кругу с тем же выражением, какое бывает на морде охотничьей собаки, провожающей взглядом упорхнувшую дичь.

Повисло молчание. Рокот становился все отдаленнее, таял среди звезд.

— Иваныч, нам его там не достать, — заметил наконец Ерофеев. — Пошли обратно к саням, пока девку волки не съели. Потом придумаем, чего в губернию отписать.

И, не дожидаясь начальства, направился к лесу.

Глотов минуту стоял, словно все еще надеясь найти какой-то способ перехватить злоумышленника, затем махнул рукой, резко повернулся, и, даже не попрощавшись, размашисто зашагал следом.

— Вон оно как, — задумчиво протянул старик, опять поднимая взгляд к небесам. — Списки да расписки, значит. Хороший, выходит, был человек.

Помолчал и добавил:

— Хоть и таракан.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в 1963 году и росла в Ленинграде, школьные годы провела на Крайнем Севере, там же поступила в технический университет. Однако инженером-механиком так и не стала — после четвертого курса решила вернуться в город детства и уехала обратно в Питер. Совмещала учебу в Полиграфическом с работой переводчиком (английский, французский). Впоследствии специализировалась на истории французской литературы, проходила стажировку во Франции, потом уехала из России. Жила в разных странах, получила высшее экономическое образование в Fairleigh Dickinson University, Нью-Джерси. В настоящее время живет в США, работает экономистом. В 2011 рассказ «Йо-хо-хо и бутылка рома» был опубликован в журнале «Полдень, XXI век». С этого все и началось и (с переменным успехом) продолжается до сегодняшнего дня.

⠀⠀ ⠀⠀

Ирина Соколова Зачем и почему

Инопланетянин плюхнулся рядом со мной на скамеечку, слегка просачиваясь между досок. Ни тебе «здрасьте», ни тебе «приятнейшая погодка», сразу с места в карьер:

— Зачем люди пишут и рисуют на заборах?

Я опасливо покосился на существо, состоящее из слизи, ресничек и отростков. Они противные, беспардонные и назойливые, эти пришельцы. А еще все время вопросы задают, ну совсем как дети.

— Ну-у-у… Тут может быть много причин. Скажем, выражение чувств, выплеск наболевшего. Например, «Вася чмо» или «Люся, я тебя люблю!»

Инопланетянин задумчиво шевелил ресничками и молча капал на асфальт, так что я решил, что можно продолжить:

— Бывает еще, что это попытка убедить окружающих принять твою точку зрения посредством ее повторения. Известно же, что многократно повторенное утверждение закрепляется в сознании людей, а потом постепенно принимается на веру. К таким надписям относятся, например, «Рэп — отстой», «Спартак — чемпион», «Беркут — лох, Кипелов — бог».

А интересная ведь тема! И ведь сам бы я никогда не задался этим вопросом, — таким, казалось бы простым и в то же время глубоким! Надо будет, когда домой приду, записать мои выводы, сделать табличку.

— Кроме того, человек может рисовать на стенах из потребности показать свою принадлежность к какому-то течению. Поэтому в городском пейзаже часто мелькают такие символы, как свастика, пентаграмма, пацифика. А еще, возможно, в порыве к наскальной живописи проявляется желание просто утвердить свое существование, оставить след на лице мира или хотя бы на заборе. Некоторые пишут «Здесь был Лева», другие изображают рожи или половые органы, что кому ближе. А вообще, здесь вопрос скорее не «зачем?», а «почему?».

Я прервал свою лекцию и посмотрел на пришельца. Тот не перебивал. Редкий случай. Ну что же, надо пользоваться!

— И на вопрос «почему?» может быть целый ряд ответов. Почему? Да потому, что вокруг ребята, и надо показать, какой я смелый и крутой. Почему? Потому что первобытный инстинкт зовет пометить территорию. Почему? Потому что смотри, какой замечательный, совершенно новенький забор, а у меня тут как раз баллончик с краской припасен!

Я замолчал. Все-таки преподаватель — это диагноз. Инопланетянин побултыхал своей тушей а-ля холодец и спросил:

— Ты закончил?

— Д-да, — не очень уверенно ответил я. И тут же разлетелся на сотню маленьких частичек. Это было ужасно больно.

Через какое-то время (короткое, потому что мы сидели на той же скамейке, и гора слизи еще не успела прожечь ее насквозь) пришелец собрал меня назад. И это тоже было невероятно мучительно. Задыхаясь, я по привычке спросил:

— Зачем ты это сделал?

— О, моему поступку можно найти несколько объяснений. Возможно, чтобы показать раздражение. Или несогласие с твоими словами. Или просто чтобы утвердить свое существование за счет распыления оппонента.

Он немного сплющился и спросил вторым, неслышимым голосом:

— Тебя не бесит, когда с тобой так разговаривают?

Потом снова переключился на звук:

— А вообще, тут скорее вопрос не «зачем?», а «почему?». Вот почему вы, люди, на один простой вопрос не можете дать один простой ответ? Или даже «когда?». Когда вы, наконец, поддадитесь нашему благотворному культурному влиянию? Вот тебя, например, я вижу, на этой неделе шесть раз уже распыляли.

Я неуютно поежился. Что поделать, язык мой — враг мой. Но они же сами спрашивают! Что ж теперь, молча разворачиваться и убегать от вопроса? Это как-то некультурно и даже не по-мужски.

— Подумаешь, распыляли. Восстанавливали же.

— Ну да. Грех терять такого собеседника. Ты хорошо объясняешь, только неправильно. Учишь вас, учишь. Образовываешь, муштруешь, дрессируешь, а толку…

Я знал, что мне за это будет, но не смог удержаться:

— Во-первых, мы дикие и своевольные, так что дрессировать бесполезно. А во вторых, простейшим не понять многоклеточных!

— Ну вот, опять! — всплеснулся инопланетянин и развеял меня. Чтобы тут же собрать воедино.

— Нет, вы все-таки безнадежны, — констатировал внеземной инквизитор.

— Это вы безнадежны, — сквозь боль выдохнул я. — Все сложнее, чем кажется. Не может быть одного ответа. И надо уметь учитывать мнение других. Видишь, вот ты, например, уже немного научился. Хотя бы слушать.

Мой собеседник возмутился и взволновался, как может мутиться и волноваться только существо желатиновой консистенции. Но больше не стал меня распылять.

— И ты большой молодец. И все вы молодцы. Интересуетесь, спрашиваете. Это правильно. Раз уж мы оказались в одной лодке, надо уживаться, учиться понимать друг друга.

Пришелец пошел мелкой рябью и часто-часто задергал ресничками. Я понял, что не надо больше испытывать его терпение, и поднялся. Чуть руку не протянул для прощания, но вовремя себя одернул.

— Ну что ж, спасибо за беседу. Я пойду. Бывай.

— Можем завтра тут встретиться. В это же время, — предложил любознательный студень.

— Почему бы и нет? Погодка приятнейшая.

Я засунул руки в карманы и, посвистывая, направился домой. На автобусной остановке купил в киоске со всякими бесполезностями толстый нестираемый маркер. Нашел во дворах сравнительно неисписанный (в обоих смыслах) гараж. Под размашистым лозунгом «Homo sapiens — лучшие! ET go home!» я крупно нарисовал человечка, как его рисуют на дорожных знаках. Низачем и нипочему. И это было особенно приятно.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в Курске, с золотой медалью окончила гимназию с углубленным изучением английского языка. Поступила в Институт журналистики и литературного творчества (г. Москва), специальность «Художественный перевод», окончила с красным дипломом. В школе писала стихи, в институте посещала мастер-класс фантастики, принялась за прозу. В тот же период стала переводить с английского для издательства «Эксмо», на данный момент опубликовано 7 переведенных ею книг. После института устроилась в бюро переводов (владеет четырьмя иностранными языками), сейчас работает редактором отдела нефтегазовой тематики по направлению «бизнес, маркетинг». Публикации: подборка стихотворений, журнал «Девичник» № 22/23, 2007 г., рассказ «Записки о демоне» в альманахе Института журналистики и литературного творчества «Этажерка» № 4, 2010 г., Москва, August Borg, рассказ «Джунгли, стрельба и немного безумия», иллюстрации к рассказам других авторов — журнал РБЖ «Азимут», 2013 г., рассказ «Перемен», альманах «Антология Мифа 2013», Феодосия.

⠀⠀ ⠀⠀

Елена Сафронова Спаситель отечества

повесть

Грандиозное изобретение Мити Полозова, молодого специалиста научного института с непроизносимым названием, на машину времени никак не походило.

Впрочем, это была первая машина времени, которую Алик Сергачев видел «вживую» — а не в кино и не на иллюстрации к фантастическому роману.

Черт знает, как должны выглядеть машины времени…

Но все же несолидное зрелище смущало Алика.

Походило это устройство больше всего… на будку уличного телефона-автомата, попавшегося под горячую руку вандалам.

Пластиково-алюминиевая кабинка светилась со всех сторон щелями, лязгала дверцей и вид имела донельзя жалкий. Верный признак, что она была собрана неумелым Митей собственноручно — из чего придется. «Подручные материалы» заполоняли сарай, превращенный Митей в мастерскую, так, что передвигаться можно было только бочком. Но для машины времени Митя освободил от хлама целую площадку метра в три диаметром. И все равно, не впечатляла она, сиротливо стоящая среди гнутых железок, ржавых посудин, листов оргалита и трубочек, трубок, труб и колец непонятно из чего.

Или это непритязательный фон вредил агрегату?

В довершение сравнения с телефоном-автоматом, на внутренней стенке кабины висела панель с кнопками. На кнопках красовались цифры от 0 до 9, рядом тускло отливало отраженным светом гладкое окошко — на взгляд Алика, вовсе «ниочемное».

Так Алик и спросил, обойдя косо стоящий гроб три раза:

— Мить… а это что за фиговина?

И указал пальцем на окошечко.

Дальше молчать было бы невежливо. Друг суетливо бегал следом, заглядывал в глаза, просительно, как собака, жаждущая кусочка с хозяйского стола.

— Т-т-ты что! Эт-тт-то же дд-дисплей! Н-на н-нем т-ссифры з-загораются! — обрадовавшись вопросу, затараторил Митя. И Алик досадливо сморщился в сторону. Он как-то упустил из виду, что каждодневное заикание Мити становилось вовсе невыносимым от возбуждения, испуга или радости. Сейчас, полный законной гордости изобретателя, Митя, разумеется, барахтался в омуте положительных эмоций. То есть ускоренную речь его не смог бы расшифровать с первой попытки и профессиональный логопед. Алик не был логопедом. Он был тренером по единоборствам.

Алик попытался дружески успокоить Митю. Сказал: «Ну вот, у тебя получилось! Молодец!» — и начал задавать ему такие вопросы, чтобы изобретатель мог отвечать намеками и жестами. Столь эклектичным образом Алику удалось понять, что на панели набирается год, куда пилот направляет машину времени, для проверки в окошечке высвечивается та же дата, а потом перекидыванием крупного, точно монтировка, рубильника (впрочем, кажется, он и был переделан из монтировки) пилот «катапультируется» вместе с аппаратом сквозь толщу лет.

Все это Алика совсем не вдохновило, хотя он и делал восторженную физиономию. В глубине души он привык считать своего школьного приятеля Митю стопроцентным и бесполезным «ботаном». Как и все, кто соприкасался с Митей — начиная с его родителей. Щуплый сутулый Митя знал, какое впечатление производит на окружающих. И с безумством храбрых боролся за изменение своего «имиджа». Так было все годы, что Алик его знал и защищал от тумаков, какими физически развитые школяры традиционно награждают оскорбительно умных «ботанов».

Алику очень нравилось, что Митя разбирается во взрывчатых веществах. Из невинных бытовых предметов Митя умел собирать классные бомбочки и петарды — лучше покупных!.. Одна из них однажды красиво взорвалась чуть не перед носом старшеклассника, вздумавшего показать Мите в действии превосходство практики над теорией. Но вышло, что Митя ему продемонстрировал первенство теории… Ребята «шизика» с тех пор не трогали.

Но одна бомбочка бахнула у Мити на столе в ходе сборки. Тогда он и начал заикаться.

К счастью, социально опасные идеи для Мити были редкостью. Совершенствование отношений с миром начинал Митя — благородно — с себя. Выдвигал проекты, которые требовали от него проявления «мужского характера» вкупе с применением обширного интеллекта. В третьем классе школы, например, пытался вылететь из окна школы на складных крыльях. И не расшибся насмерть только потому, что Алик сдернул его с подоконника и сломал крылья — пенопластово-алюминиевые, они не выдержали и двух прицельных ударов кроссовки. В шестом классе носился, как с писаной торбой, с идеей вживить себе в мозг сотовый телефон посредством операции. Тут уж родители прописали ему такую лобото-мию… Митя несколько дней не ходил в школу — болело от воспитания все тело. По телефону он сказал Алику, что отец поставил условие: станешь совершеннолетним — ломай хоть голову, хоть спину, а пока я за тебя отвечаю, чтобы об этой дури не слышал!

К моменту совершеннолетия Митя разочаровался в «электронном мозге». К тому времени у него сменилось несколько дел всей жизни. На первом курсе института Митя моржевал, зарабатывая жестокие бронхиты и подводя под это дело теорию — что биохимия человеческого организма рассчитана на проживание в условиях мороза, и что все болезни — от изнеженности и теплолюбия. Он рассчитывал стать провозвестником учения «Отец Мороз» и не слушал приземленных возражений Алика, учившегося на факультете физкультуры. «В-вас-с т-там утшат по ш-шаб-блонам, п-п-природ-да г-гораз-зд-до с-ссложнее!».

Ваял из себя «Отца Мороза» Митя ровно до тех пор, как узнал, что в России уже был один Победитель Природы, Учитель народа, Бог Земли Порфирий Иванов, чей культ до сих пор не забыт. Митя же хотел выделиться, заявить о себе. Потому вернулся к изучению эксплозивных веществ.

Только за это упорство (не в любви ко взрывчатке, а в достижении цели) и дружил который год после школы атлетически сложенный и презирающий «дохляков» Алик с начитанным, очкастым и смешным Митей.

Только из уважения… нет, не к Мите, а к своей давней с ним дружбе — терпел Алик осмотр «машины времени», которая, как и новая безумная идея Мити управлять временем, а с ним и историей, представлялась ему ахинеей. Точнее, даже далекий от науки Алик знал, что идея не новая, не такая уж безумная, и вовсе не Митина — но для Мити она была беспрецедентна. Алик побаивался, что воспаленное многолетними насмешками сознание Мити не выдержало — стало потихоньку таять, сдвигая крышу.

— Слушай, а можно ли ее испытать? — спросил Алик, сочтя, что все про «машину времени» понял. — Я готов!

Митя выпрямился и стал очень серьезным:

— Я ей-ей-е исп-пытаю с-сейчас. Но — од-дин! Без-з т-т-тебя! Я н-не имею п-права т-тобой рисковать!

— Да ладно, — легкомысленно отозвался Алик, — подумаешь, риск. Полетели минут на пятнадцать назад… не, в утро сегодняшнее! Чтобы ты меня не обманул! Утром дождь шел, а сейчас солнце. Я сразу пойму: если мы под дождем, значит, перелетели на полдня. И всех делов!

— М-м-маш-шину г-гонять из-з-зза т-таких п-пустяков! — обиделся Митя. — У м-меня н-на н-ней-е д-другие п-планы! — так гордо сказал чудак, что Алик просто вынужден был спросить: «Какие?».

Услышав подробно об этих планах, Алик долго бил себя ладонями по ушам: послышалось, что ли?..

Нет, не послышалось. «Ботаник» Митя, мозгляк и заика, решил податься на своей машине времени ни много ни мало — в декабрь 1237 года! Управление временем и историей, оказывается, надо было понимать буквально. Митей овладела идея-фикс, что отечественная история нуждается в корректировке многих ее не лучших страниц. Первой «провальной» эпохой, затормозившей развитие государства на много веков, Митя считал татарское иго. Считал не от балды — специально прочитал книги всех дореволюционных историков и тех советских, что писали о древней и средневековой Руси (книги валялись на стеллаже вдоль стены, Митя порывался зачитать Алику выдержки, тот замахал руками: не надо, верю!). Чтобы избавить многострадальную родину от этакой беды, исторический процесс завоевания Руси татаро-монгольскими полчищами надо было остановить в самом начале похода хана Батыя. Вот Митя и собрался помогать русичам, жителям стольного града Рязани, встретившего татарское войско первым, себе на погибель. Алик задал резонный вопрос, чем друг собирается помогать средневековым богатырям, которые могут его невзначай чохом убить, неужели своими комариными кулачонками? Митя, лучась счастьем, ответил, что у него кое-что есть — и выволок из секретного угла мастерской, из-за баррикады техногенного хлама, жестяную банку. Внутри лежал серозеленый матовый порошок.

— Это что? — удивился Алик.

— П-п-порох! Б-ба-лл-листитный! С-собственного из-зг-г-готов-вления! — восторженно выдохнул Митя. — Б-б-буд-ду русищ-щей утшить п-пушки делать!.. Если н-не в-в-выйд-дет, п-п-просто с-снаряд в-в-з-ззорв-ву п-перед наступающей армией!..

— На хрена? — умно спросил Алик.

— Он-ни не ж-ж-дд-дут т-такого! Он-ни опешат! М-мног-гие п-погиб-бнут! Испугаются! Т-технологическое п-п-рев-восход-дство! Откатятся назад! П-преимуществ-во в-во в-в-времени! Б-будет за русищ-щам-ми! А з-значит — и в-в силе! — брызгал слюной Митя. — Я из-зменю х-ход-д истории!..

— Ну, взорвешь ты один снаряд! — начал уговаривать Алик. — Ну, может, два! Сколько народу перебьешь? Человек пятьдесят! А их тысячи шли! Это не метод, Митюн! Зря только собой пожертвуешь… — Алик, всегда имевший влияние на друга, теперь не знал, как его отговорить от эскапады, которая представлялась более дурацкой, чем героической.

Митя орал, что хочет быть героем, что ему надоело быть ничтожеством! Он, мол, всегда знал свои слабые стороны! Пришла пора доказать, что он тоже кое на что способен! При этом Митя оглядывался за левое плечо, будто разговаривал с кем-то в мастерской, кого не видел Алик. Не сразу догадался гость, что хозяин адресуется к запыленному фотографическому портрету, висящему на стене чуть выше залежей утиля. Митя взглядывал на фотокарточку в строгой рамке благоговейно, будто на икону.

Алик подошел полюбопытствовать. Изображен на карточке был военный в фуражке, упрямый подбородок его подпирал воротник с какими-то нашивками.

— Эт-то м-мой д-дед, д-дедушка Жора! В-вет-теран В-великой Отечественной! — с достоинством отрекомендовал Митя Алику человека на портрете. — В-вот, он б-был г-герой! П-поб-бед-ду к-ков-вал! А я — ег-го в-в-внук! И х-хотшу б-быть д-достойным д-дедушки!

Как понял Алик, дедушка Жора (живший отдельно от семьи Мити) умер от почетных ран три года назад. И Митя свихнулся на жажде почтить память деда собственным подвигом. Резонов о том, что можно в честь деда жить, работать, совершать научные открытия, но не предпринимать идиотских вылазок, Митя слышать не желал. Зажмуривал глаза и начинал отчаянно мотать нечесаной дурной головой: «Т-так н-нечестно! Д-дедушка н-на в-войн-не от оп-пасности не п-прятался! И я н-не б-буд-ду!..».

— Ну, вот что, — сказал, наконец, Алик решительно и шагнул к Мите, надеясь применить тот же метод, что сработал в третьем классе, — короче, дай сюда банку!..

Митя отпрыгнул от Алика с перекошенным лицом. Как удалось ему одним движением преодолеть все свободное пространство сарая?.. Из кармана он выхватил зажигалку и высек длинный язык пламени — утвердил зажигалку в слегка прыгающей руке прямо над порохом.

— Н-не п-подх-ходи! Или — з-зажгу!..

— Ты что?! — перетрусил Алик. — Взорвемся же, бляха!..

— В-в-вз-зорв-вемся, — подтвердил Митя. — Ес-сл-ли с-станешь м-мешать.

Так и вышло, что Алик простился с Митей на пороге «машины времени». Он, конечно, высматривал малейший шанс скрутить и обезоружить своего друга-чудака. Но и Митя был начеку. Потребовал, чтобы Алик отошел к самой стенке с портретом дедушки и там, вклинившись между предметами старой-престарой мебели и громоздким мусором, стоял все время, пока он будет совершать перелет. Зажигалкой все время угрожающе чиркал возле взрывчатки. Алику ничего не оставалось…

Он выпросил себе одну поблажку — ждать Митю в мастерской, втайне уверенный, что что-то в полете сквозь века не заладится. Митя великодушно позволил. Но предупредил, что не знает, насколько путешествие затянется. По расчетам Мити, время в прошлом движется так же, как и в режиме онлайн — а вот при возвращении можно выставлять тот же день и час, когда стартовал, но мало ли, какие возможны погрешности. «Эт-то м-мож-жно в-выяснить т-только эмп-пиритшески!» — важно заявил хренов экспериментатор. Алик саркастически покивал из своего закутка.

Митя сунул под пальто банку с порохом и занял пост перед панелью управления. И точно, Алик угадал: сразу же оказалось, что расшатанные кнопки (где он только достал такую раздолбанную клавиатуру?) не нажимаются, или, напротив, нажимаются вместо одного раза — четыре подряд. Алик невольно хихикнул. Митя сделал успокаивающий жест рукой:

— Н — на эт-тот слутшай есть в-верб-бальное уп-прав-вление! — и, склонившись к окошку в стене кабины, проговорил возможно четко: «Од-дна тыс-сяча д-ддветь т-тридцать с-седьмой г-год, п-пятнадцатое д-декабря, С-старая Ряз-зань!».

На глазах Алика, не ожидавшего, признаться, такого эффекта, машина времени с Митей внутри словно бы растворилась в воздухе.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Митя не думал, что древняя Русь была настолько развита, что один из ее стольных градов выглядел примерно как современный изобретателю поселок. Сквозь мутный пластик кабины он видел кривую улицу, застроенную двухэтажными домами, разбитый булыжник мостовой, ведущей к широкой, очень грязной, заваленной ошметками сена площади. Рванув дверцу, придерживая под пальто будущую бомбу, Митя вышагнул на улицу и тут же наступил в лужу. Еле удержался на ногах, извернулся, как угорь, чтобы не уронить банку с порохом. Огляделся.

Улица, плавно изгибаясь, как ленивая змея, одним концом — по-видимому, головным — утекала к скоплению домов о двух-трех этажах. Прежде эти дома были нарядными, теперь, как разглядел даже Митя сквозь свои бифокальные очки, пастельные их цвета были грязными, а белые завитушки под крышами и кое-где по стенам — облупленными. Завитушки не ассоциировались у Мити с древнерусским зодчеством. Обернувшись в другую сторону, Митя увидел, что край улицы растушевывается подступающими заснеженными полями, а городские строения сменяются вовсе деревенскими избенками. Там, где бревенчатые домишки лепились друг к другу погуще, над их скоплением возвышался какой-то краснокирпичныйогрызок. Он напомнил Мите разрушенный болезнью зуб. Рассмотрев над крышей обломки пяти каменных якобы столпов, путешественник во времени догадался, что это церковь — но со снесенными куполами. Что за фигня? Неужели татары уже прокатились по стольному граду Рязани и разрушили христианские храмы? Но ведь все историки, опираясь на известные источники, сходятся, что осада Старой Рязани войском Батыя началась 15 декабря 1237 года!.. Кстати, об осаде! Где вал, откуда, по прикидкам Мити, было бы так удобно шарахнуть снарядом? Где ров, по берегу которого сплошной линией бесновались нукеры, посылая вперед и вверх, на защитников Рязани, тучи стрел? Где крепостная стена, с которой на кожаные шапки осаждающих лили кипящую смолу и нечистоты? Где два величественных собора, один из них — двадцатистенный?..

Митя заподозрил неладное. Но натура исследователя не позволила ему укрыться в машине времени и «повернуть назад» — в свою безопасную эпоху, в уютное свое убежище — сарай-мастерскую, где Алик встретил бы приятеля гомерическим хохотом. Он поудобнее перехватил оружие и торопливо зашагал в сторону площади, обставленной большими домами. Так как Мите приходилось сосредоточиться, ступая по скользким редким булыжникам улицы, он не заметил, как на другую сторону непролазно-слякотной дороги от его «телефонной будки» брызнула фигура в кепчонке, низко надвинутой на глаза. Фигура обогнала изобретателя, пересекла нехитрый каменный мостик над оврагом, перечеркивающим улицу, и вбежала в красивый некогда дом бывшего зеленого колера.

Не дойдя до площади, Митя укрепился в мысли, забрезжившей у него после первого знакомства с пейзажем, что попал не в древнюю Рязань. Взгляд его уперся в портрет, украшающий трехэтажное каменное здание, самое роскошное на убогой улице. Прищуренные глаза, усы, ершик волос над невысоким лбом, полувоенный френч, алое знамя позади — фоном. Лицо кого-то напомнило Мите… но явно не воеводу Евпатия…

«Слава великому Сталину!».

Прочитав плакат близорукими глазами, несчастный изобретатель застонал от обиды и чуть не повалился на тротуар — догадался со всей очевидностью, что его невнятное мычание — при отправлении — машина времени расценила не так. Закинула пилота, бедолагу, не в 1237 год, а на семь столетий позже. Ах, черт, почему же он ей кнопки не отладил?!..

Повалиться ему не дала твердая рука, подхватившая повыше локтя.

— Тихо, не дергайся, — негромко и зло сказали Мите. — А ну-ка, что под польтом прячешь?

Чья-то лапа умело залезла под пальто, выхватила банку с порохом.

— Отрава! — подхватил второй голос. — Заграничная, небось, Степан, гляди!

— Дура, не лапай! Вдруг на деле отрава! — покровительственно сказал тот, что держал Митю.

— Эт-то не от-т-т… — рванулся Митя. И заткнулся, сообразив, что сказать честно «порох» — еще хуже. Обмяк, повиснув в железной хватке Степана.

— А что с его драндулетом-то делать, Степан? — заговорил тот, что был пониже и повертлявее, лез любопытным носом в банку с порохом и густо дышал луком. — Надо ж того… разбираться надо ж, че это за транспорта такая, из ничего выезжает! В жисть такого не видывал!

— Товарищ сержант разберется! — весомо сказал Степан.

— Степан, а Степан! Это ж, наверное, шпиенская транспорта — а? У нас такого не. — говоривший метнул взгляд на портрет и живо исправился: — Да, эта штука заграничная, сразу видно, а против пролетарского оружия — фуфло! Каких бы диверсантов к нам враги ни засылали!

— Не мели зря языком! Ты видел, как он на ней приехал?

— Не видел, но этот же сказал.

— Да мало, че он сказал!.. Может, тому помстилось с испугу! Ты его держи крепче, штоб не сбег — вот твоя задача в борьбе с врагом мирового пролетариата!

— Я н-не в-в-в. — от ужаса Митя не мог говорить, и его чрезмерное заикание борцы с врагами мирового пролетариата расценили по-своему.

— Ишь, по-своему забалакал, по-заграничному! Недаром, видно, круг обкома с банкой яда шлялся!

— Степан, — вертелся на месте суетливый, — дак че с транспортой-то? Оставить здеся — не сопрут ли? Народишко дрянь у нас.

— Не сопрут! — авторитетно заявил Степан. — Видал, как этот, ну, што сообчил, перепугался? И другие перепугаются. А мы караул поставим. Только сначала диверсанта надо доставить товарищу сержанту.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Сержант госбезопасности Георгий Полозов мучился с задержанным. Во-первых, он страшно заикался — хоть переводчика ему нанимай! Да где найдешь такого переводчика.

Чуть не на пальцах задержанный объяснил, что зовут его Дмитрий Михайлович Полозов. Сержант, записывая собственную фамилию, хмыкнул: не родня ли? Да не припомнит он в своем многочисленном деревенском семействе юнцов — 23 года — и Дмитриев! Аристарх есть, двоюродный брат, Серафим есть… был, кочерыжка поповская, вместе с папашей в Сибирь отправлен, как бы в органах не узнали о такой родне, хоть и седьмая вода на киселе. Даже Мордальон — и тот есть, в Москву на метро-строй подался! А вот Дмитрия — нет! Но о каком родстве может идти речь, когда перед тобой явный контрреволюционный элемент, завербованный иностранной разведкой с диверсионной целью!.. Цель сейчас предстояло определить в красках. Над реализацией задачи и бился сержант Полозов, как рыба об лед.

Во-вторых, поняв, что его диверсионная миссия провалена, пойманный преступник стал косить под дурачка и на предъявленные обвинения отвечал что-то непотребное. Впервые за два года своей серьезной службы товарищ сержант не знал, как составлять протокол.

— Назови сообщников! — устало говорил сержант стоящему перед ним, покачивающемуся дохляку — видно, совсем плохи дела у иностранных разведок, если таких пацанов нанимают и засылают в Советскую Россию!..

— Н-н-нет-т с-ссоб-б…

— Это я уже слышал. Не надо врать. Сообщники твои задержаны, дают показания. Скоро очную ставку тебе с ними устроим. Но чистосердечное признание смягчает вину. Говори, кто тебя завербовал, кто в СССР направил?

— Н-н-ник-к…

— Отвечай правду, гад!..

— Н-нет с-сооб-б-щов! — дохляк плевал на пол, где уже валялись его растоптанные очки, кровью. — Я н-н-не в-в-в… Н-н-ник-к. н-не м-мог-г с-с-сд-д-делать, ч-что я! Я од-д-дин ее с-собрал!

— Что собрал, гнида?!

— М-маш-шин-ну в-времени!

Приехали. Начинай сначала. Не запишешь такого в протокол, иначе собственной башкой поплатишься. Впрочем, что это он сказал, что сам собрал машину? Может, это не засланный диверсант, а местный вредитель, проникнутый троцкистским духом и обуреваемый местью рабоче-крестьянской власти?.. Но как же тогда заграничное вещество, предположительно взрывчатое, обнаруженное при задержанном в количестве килограмм триста граммов?

— Значит, ты самолично собрал… стой прямо, сволочь! На меня смотри! Собрал аппарат, имеющий диверсионное значение, и неустановленным… пока неустановленным… сейчас расскажешь, как миленький… способом прибыл на нем в Рязань, затем установил его около областного комитета партии большевиков. Какое вредительство ты хотел совершить, устанавливая в этом месте свое диверсионное оборудование? Взрыв устроить? Поджог?

— Он-на н-не в-вз-зры. и н-не г-г-горит-т! Я н-не з-з-знал-л п-про об-блас-с. к-комит-тет! Я в-в С-старую Р-ряз-з… л-летел!

— Нет никакой старой Рязани, недоумок! Есть областной центр в Советском государстве, куда тебя забросили твои хозяева! Итак: ты оставил машину у здания обкома ВКП (б) с целью вредительства, в котором не сознаешься, и которое было пресечено бдительными советскими гражданами. А сам отправился на разведку с банкой вещества серо-зеленого цвета, в котором наши специалисты опознали взрывчатку — но такую взрывчатку в Советском Союзе не выпускают! И ты мне втираешь, будто тебя к нам не заслали?!

— Я с-сам-м.

— Сам решил вредить Советской власти и взрывать народно-хозяйственные объекты?!

— Р-реш-шил отп-п-прав-виться в-в-в д-древнюю Р-русь и з-защищать Р-рязань от полчищ Б-батыя!

Сержант Георгий Полозов облокотился на стол, уныло склонил на ладонь лоб. Посидел так секунд несколько и, резко вскинув голову, провел по лбу рукой назад, решительно отбрасывая волосы. На этот его жест допрашиваемый, шкура, уставился расширенными глазами:

— Я в-вас… з-знаю?! Д-деда Жора?!

— Какой я тебе дед, песье семя?! — вконец озлился сержант. Но ведь имя-то сучонок назвал правильно. Эх, не к добру вспоминалась обширная сельская семья.

— Ну, все, паскуда, не хочешь по-хорошему сознаваться — придется по-плохому!..

Вырубив шпионского наймита в ходе ведения допроса (счастье не слышать больше его запинающегося и булькающего голоса, сказок, какие даже буржуазные писатели братья Гриммы не сочинили бы, и намеков на родство), сержант госбезопасности переписал протокол.

«15 декабря 1937 года в Рязани на улице Ленина задержан подозрительный элемент по сигналу сознательных граждан. Он прибыл в город на автомобиле иносранного произвоства. При задержанном обнаружено предположительно взрывчатое вещесво в количесве килограмм триста граммов. По данным спецыалистов такое вещесво не выпускается в Советском Союзе. В ходе допроса обвиняемый называвший себя Дмитрием Михайловым отчесво сокрыл (фамилию, совпадающую со своей, сержант благоразумно опустил — этому семь бед, один ответ, а сержанту еще жить и жить, родине служить!) свою вину не признал упорно запираясь и семулируя сумашествие. Но оперативные действия показали что Дмитрий Михайлов является шпионом и диверсантом членом контрреволюционной троцкистской группы. Остальные члены этой группы также задержаны и дают показания. Вина Дмитрия Михайлова в подготовке вредительской акцыи в городе Рязани в канун дня рождения великого вождя и учителя товарища Сталина с целью диморализацыи советских граждан и подорва-ния авторетета Советской Власти полностью доказана. Действия Дмитрия Михайлова подпадают под признаки ст. 58 пп. 2, 6, 7, 8, 9 УК СССР. В виду особой опасности Дмитрия Михайлова для советского социалистического строя дело его передается Особому Совещанию при НКВД СССР по Рязанской области для ускореного расмотрения. Сержант госбезопасности Георгий Полозов».

С чувством выполненного долга сержант вызвал дежурного и велел оттащить задержанного, не подающего явных признаков жизни, но, вроде, дышащего, в камеру. Знал — если и очухается задержанный Дмитрий Михайлов, то ненадолго! Ко дню рождения любимого вождя и учителя полагалось выполнить разнарядку обезвреживания контрреволюционных элементов, и как раз десятка недоставало. Но такой крупный диверсант сойдет и за двоих, восьмерых сообщников ему приписать не проблема, и уж сержант госбезопасности знал, кого. А девятым, в крайнем случае, можно притянуть за недоносительство того, кто не побежал, куда надо, когда посреди улицы Ленина возникла аппаратура троцкистского засланца.

Видели двое, а пригнал с донесением один. Непорядок. Кстати, что там с этой аппаратурой?..

Сержант Полозов спустился на машинный двор, где вольнонаемный технический специалист, учившийся, но не закончивший политехнический институт в столице, по совместительству шофер, колдовал над странной машиной. Он разобрал ее по деталям. Отдельно лежали стенки из мутно-прозрачного материала, железные рейки, панель с кнопками… На поддоне — бывшем дне аппарата — сидел технический специалист, скорчившись, будто кот, вылизывающий себя под хвостом, и ковырялся в нутре поддона, где путались какие-то проводки. Все это так и дышало вражескими хитроумными технологиями! Нет, ни в чем не погрешил против истины, совести и долга перед Родиной сержант госбезопасности Георгий Полозов!

— Ну, что, Федор Поликарпович? — обратился к специалисту сержант покровительственным тоном. — Разобрались, в чем вредительский потенциал этого сооружения? Дело задержанного я в ОСО отправляю. По ряду статей, в том числе — «терроризм». Завтра, край послезавтра нас спросят про террористическую аппаратуру — как работает, да в чем вредительство, да можно ли на службу Красной Армии ее поставить! И что мне отвечать?

— Да х… его знает!

Фразу, которую целиком произнес Федор Поликарпович, передать ОСО не осмелился бы никто.

— Не забывайся, товарищ Птушкин! — повысил голос сержант. — Я тебе задание дал, а ты задания не выполнил, да матерными словами на должностное лицо при исполнении!.. Мне отчитываться по предотвращенному преступлению надо!

— Надо, так лезь и сам разбирайся! — огрызнулся Федор Поликарпович. — Ни шиша я не пойму про эту штуку! Я шофер тебе, а не анженер! Хочете с заграничными вещами работать — не надо было анженеров в расход пускать! Оне, хоть и старорежимные, а, небось, больше меня понимали!

— Ты мне контрреволюционную агитацию не разводи! И решения особого совещания про работников технических предприятий, оказавшихся шпионами и вредителями, не оговаривай! — строго сказал сержант. — Не хочешь мое задание выполнять — я к товарищу лейтенанту пойду с докладом, посмотрю, как ты ему матом вякнешь.

Федор Поликаропович что-то угрюмо пробубнил себе под нос, и сержант понял — бунт усмирен.

— А взрывчатка? — спросил сержант.

— Тоже заграничная. На наш дымный порох похожа, только луч.

— Что?!

— Заграничная, похожая на порох, говорю, — спрятал глаза технический специалист, мастер на все руки.

— Короче, сроку тебе с машиной даю до утра! До утра! — веско повторил сержант, видя, как вскинулся шофер, как лихорадочно забормотал про вторые сутки работы. Глаза у шофера, правда, были красные. Но раз Родина велела, тут не до личного отдыха.

Уходил Полозов со двора победителем. Но что-то его все-таки грызло. Наверное, грубость «техника». Надо бы ему язык-то укоротить.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Особое совещание НКВД СССР по Рязанской области приговорило всех задержанных, ввиду особой тяжести содеянного ими, к высшей мере наказания. Вся группа во главе с Дмитрием Михайловым осуждена была за террористические акты, направленные против представителей советской власти, причинение ущерба системе транспорта, водоснабжения, связи и иных сооружений в контрреволюционных целях, шпионаж и вооруженное вторжение с целью захватить власть. Приговор надлежало привести в исполнение, не откладывая. Что и было сделано на рассвете 17 декабря 1937 года.

Затрещали выстрелы во внутреннем дворе здания управления, и пуля вошла в вихрастый затылок Дмитрия Михайлова.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Сержант госбезопасности, куривший за столом у себя в кабинете, ощутил, будто все вокруг дрогнуло от огромного мягкого удара, а свет одинокой лампочки на миг померк. Это в будущее направилась волна, стирающая из материального мира все, что было сделано или изменено Митей Полозовым. Однако сержант не знал, что такое «временная петля». Он, ярый материалист, твердо стоящий на марксистско-ленинской платформе и знавший географию, даже в то не поверил, что до его городка докатился отголосок землетрясения. И потому скучно решил, что переутомился. Шутка ли — четвертые сутки на ногах, десять допросов, отправка пороха в военкомат — подарок доблестной Красной армии, да еще машина проклятущая, в которой, хоть расшибись, не могли обнаружить вредоносных свойств. Несмотря на то, что с машиной занимался уже не один Федор Поликарпович, а еще два местных инженера и специально вызванный из Москвы, из наркомата, товарищ с очень белыми холеными руками и грамотной речью. Сразу видно — шишка!..

Но сержант, сознававший ценность своей персоны для Советской власти, решил, что, разобравшись с машиной, непременно покажется врачу ведомственной поликлиники. Специалисты там хорошие: один даже болтал раньше, что врачебное образование получил в Швейцарии! Теперь, правда, уверяет, будто самоучка, фельдшером работал в деревне и научился кое-чему от земского врача… только вся его болтовня давно уже в специальной папочке и под замком. На случай, коли начнет выкомаривать. Врачи, ежели разобраться, страшные люди — заболеет человек, расслабится, обратится к лекарю за облегчением, а ты поди пойми, он тебя лечит или калечит!.. Врачу убить-то — проще простого: таблетку не ту дал, и прощайте, товарищи, вы жертвою пали в борьбе роковой!.. Так что с ним, швейцаром этим, настороже надо. Может даже, сразу после того, как про слабость эту внезапную посоветуемся.

Схлынула слабость. Потолок, стены дрожать перестали. Лампа засветила в полную силу. Морок, не иначе, был. Может, и без швейцара обойдется сержант госбезопасности Полозов. Нехай поживет еще лекаришко.

А вот что с машиной? — пора проверить!

Агрегат с машинного двора вчера весь день — по частям — перетаскивали в подвал здания НКВД области. С ним занимались инженеры и столичная шишка. Федор был на подхвате. Туда и направился сержант Полозов.

В подвале он застал картину маслом: все четверо экспертов стояли кольцом, разинув рты, вокруг стола, на котором вчера вечером — Полозов своими глазами видел! — лежали куски загадочной штуки. А сегодня на нем ничего не было. Даже пыли.

— Вы что?.. — в ужасе спросил сержант. — Где машина-то?!

— Пропала… — протянул Федор Поликарпович таким тоном, будто сам не верил себе. — Только что. Пяти минут не прошло. Была — и нету. Чертовщина!

Один из привлеченных к работам инженеров, отвернувшись к стене, быстро перекрестился. Сержант заметил это, но не до отрыжки поповского дурмана ему было. Начальство с него спросит, где вещественное доказательство по делу, которое надлежало изучить, описать принцип действия и взять на вооружение.

— Как — пропала? — не вполне сознавая, что делает, сержант наклонился и посмотрел на пол. Увидел под столом окурок папиросы, плевок и четыре пары обуви — трое штиблет и одни сапоги — на Федоре. И больше ничегошеньки.

— Так, товарищ Полозов, я доложу наверх, что вы не уберегли вещественное доказательство, вверенное вашему попечению! — поспешно заговорил делегированный из наркомата, крупными шагами продвигаясь к двери.

— Стоять! Тьфу, дьявол! Стойте, товарищ!.. — выскочил из-под стола сержант. Но столичная шишка развила такую скорость, да и не станешь же его за грудки хватать, старшего по званию.

Выбегая из подвала и несясь вверх по лестнице, представитель наркомата — Полозов глазам своим не поверил! — тоже истово перекрестился.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Алик проснулся в полутьме, видимо, рассветной. Не то от холода, не то от внезапно налетевшего чувства неуюта, если не угрозы. Открыл глаза — протер их, потряс головой, ничего не понимая. Он вчера задремал в старом кресле, которое раскопал из кучи утиля, когда понял, что ожидание Мити затягивается. Прислонился к стеллажу с книгами и заснул крепким здоровым сном.

Сейчас же Алик сидел, полувися. Еще секунда — он бы грохнулся! Тренированное тело сгруппировалось прежде, чем мозг осознал опасность соприкоснуться черепушкой с полом — невеликую, но неприятную. Алик пружинисто вскочил и оглянулся. Стеллаж за его правым плечом отсутствовал. А под его пятой точкой не было драного, но удобного кресла. Они словно растворились в пространстве. Рассыпались на атомы, не оставив по себе ни винтика, ни щепочки, ни кусочка обивки, ни обрывка книжной страницы. То, с чего взвился «укушенный» Алик, оказалось деревянной бочкой. Плотно закрытой крышкой и — Алик потрогал бочку и с омерзением отдернул руку — заросшей толстой мягкой пылью, словно плесенью. В сарае стало не в пример просторнее. Груды железа, вечером еще наступавшие на человека, расположившегося ночевать, как сугробы, сейчас, подобно сугробам же… таяли на глазах. Испарялись, не производя ни стука, ни звука. Так, бесшумно и таинственно, истаял, к примеру, здоровенный шифоньер — родной брат того, который: «У вас продается славянский шкаф?». Митя хранил в нем химические реактивы, хотя имевшийся у него ключ и слегка покореженная скважина в двери шкафа отказывались знать друг друга, и приходилось дверцы не запирать, а тяпочкой припирать. В буквальном смысле слова! У Мити водилась великолепная картофельная тяпочка. Она сошла на нет в мгновение ока. Шифоньеру понадобилось минуты две.

По мере того, как мистически пропадала мебель, по спине Алика волнами катался холодок. Впервые в жизни он был ошарашен… огорошен. шокирован… бедноватый лексикон спортсмена не мог извлечь из своего мелководья подходящего слова. Потому Алик не пытался комментировать то, что наблюдал расширенными от ужаса глазами.

Рассвело совсем. Точно молоком залило пустой сарай. «Молоко» делалось все прозрачнее. Отжившая свое мебель, кучи металлических болванок, нагромождения всякой ерунды, имевшей ценность лишь для Мити, исчезли, открыв нагие дощатые стены. К изумлению Алика, на одной из них, ранее казавшейся недосягаемой, а теперь доступной, как перекресток, сохранилась фотография, на которую всего-то несколько часов назад чуть не молился Митя. Ничто уже не мешало Алику подойти чуть не вплотную к портрету. Военный — деда Жора, как называл его Митя — все так же сурово смотрел куда-то сквозь нижний угол рамки. Алик разглядел по два квадрата на уголках воротника военной формы и красную звезду с перекрещенными серпом и молотом на околыше надвинутой на лоб фуражки. Околыш был заметно темнее фуражки даже в черно-белом мире «деда Жоры». Алик — должно быть, цепляясь за это мелкое выдуманное дело, дабы не тронуться умом, — дотошно изучил лицо молодого военного, ища в нем черты сходства с Митей — и не нашел ни одной! Все, что в лице офицера выглядело значительным, решительным и мужественным, у Мити смотрелось пародийно. Не выпяченный подбородок был у чудаковатого друга Алика, а срезанный, будто лезвием; не крупный рот с выдающейся вперед нижней губой, а маленькая «щелка»; а поскольку без того небольшие глаза Мити вечно прятались под очками, то казалось кощунственным сравнивать их с круглыми широко поставленными глазами человека на фотокарточке. Одним словом, на фотографии был настоящий красавец — а Митю, при всей симпатии к нему, Алик таковым не смог бы назвать.

«Знакомство», хоть и заочное, с дедом Жорой, успокоило Алика. К тому же вещи перестали исчезать. Алик, дыша ровнее, задумался, что же с ним произошло.

Единственное, о чем смог подумать Алик — в качестве версии — что, может, машина времени сработала дистанционно, и он тоже отправился в какой-нибудь девятнадцатый век… когда сарай уже был, а Митя еще нет, и некому было загадить постройку. Но это же не значит, что тут Алику и помереть, в этом чертовом сарае!.. Алик встал с бочки, направился к двери сарая — его характер не признавал долгих умозрительных рассуждений, он должен был все посмотреть, пощупать, проверить. Но дверь была заперта снаружи. Для тренера по единоборствам замок, даже засов на щелястой двери не стал бы преградой. Но его удаль молодецкую сдержало опасение — что там, снаружи?! Хорошо, если просто дореволюционные времена! Как говорил на уроках в старших классах школы молодой учитель, рабочие и крестьяне жили вовсе не так плохо, как пишут в учебниках, и были людьми цивилизованными и мирными, их только революция, гражданская война, разруха и квартирный вопрос потом испортили, кстати, этого учителя в середине учебного года «попросили» из школы. Интересно, за что? А если там, за сараем, этот гребаный 1237 год, куда так стремился Митя? И Алик выпадет вместе с выломанной дверью прямо под копыта монголо-татарской конницы?..

Только Алик начал примериваться, можно ли вылезти из узкой щели между потолком и стенкой, как.

Сарай содрогнулся. Мягко, точно желе. Стены и потолок поплыли в сторону, и Алик, даром, что никогда не жаловался на сосудистые спазмы, головокружение и нарушения координации, покачнулся на месте, будто оказавшись в эпицентре мощного смерча. Однако смерч не причинил ни ему вреда, ни деревянной темнице разрушений. Это просто. Хм? Просто ли? Но Алик уже прекратил удивляться! — посреди сарая возникли громоздкие железные куски. На одном из них что-то мигало.

Алика прошибло холодным потом — но потом он сообразил, что это всего лишь вернулась на свое место машина времени. После этого он снова заледенел: машина материализовалась по кускам, а Мити — ни целого, ни, прости Господи. — среди них не наблюдалось.

«П-пролож-ж-жен в-в-временной к-канал к-к м-моменту п-перв-вой и п-последней к-командиров-в-к-ки машины», — сказал в голове Алика Митин задыхающийся голос. Алик только башкой покрутил. Ну, канал, так канал.

— Эй! — тихо позвал он, склонившись к машине. — Мить! Ты здесь?

Ему никто не ответил. Но на самой большой детали машины — вчера она была задней стенкой, припомнил Алик — пульсировало в окошечке рубиновое изображение: «1937 error», «1937 error».

— Митя! — взвыл Алик, забыв про пугающее неизвестностью «снаружи».

Мити не было. Ни видно, ни слышно. Он пропал и из сознания Алика — больше ни одного словечка характерным заикающимся голосом не «долетело» до товарища. Лишь машина талдычила свое, гася и пробуждая цифры и слово «ошибка» — уж настолько-то Алик знал английский!..

— Ты, железяка гребаная! Куда Митьку дела?! — от досады Алик шарахнул по бывшей задней стенке ногой. Это, конечно, было глупо — ногу отшиб, а говорить железяка не умеет, и вообще, шизик, что ль, с предметами разговаривать.

Но, как выяснилось, не так и глупо.

«1937 error» неожиданно пропало с экрана, а сам экран, с полминуты подождав, засветился почти таким же ровным молочным светом, как тот, что окружал Алика. И в нем появился человек, которого Алик сразу узнал — точная копия лица с портрета.

Когда изображение отъехало от границы экрана, стало видно, что «деда Жора», молодой и ладный, гордо сидит на стуле в комнате с пустыми стенами, а перед ним раскорячилась тренога с фотоаппаратом — возле нее, в свою очередь, раскорячился человек, накрытый черным полотнищем по самую поясницу. До Алика даже долетел, странным образом, отрывок диалога между фотографом и объектом фотосъемки: «Внимание, товарищ сержант, сейчас вылетит птичка!» — «Вы это прекращайте, товарищ Соловейчик! Птички при старом режиме вылетали! Делайте свое дело, да без прибауток!» — «Ну так я же что? Я же вовсе ничего! Пожалуйте завтра забирать карточку, товарищ сержант!»

Машина показала Алику небольшое кино про человека с фотографии. Ход кадров постепенно ускорялся. Алик увидел товарища сержанта за столом под фотографическим портретом какого-то черта усатого; на деревянной трибуне в центре какого-то городишки, вытянувшегося по швам перед человеком в сине-красной фуражке, на фоне застывшей колонны пехотинцев — то ли принимающего парад, то ли отчитывающегося за эту пехоту; на стрельбище, ловко садящего из пистолета пули в «яблочко» картонной мишени и довольно-усталым жестом картинно стирающего пот со лба под фуражкой…

«Во дает!» — восхитился в этом пункте Алик, не очень умело обращающийся с травматикой.

Наконец, Алику было даровано видение той же площади, где стояла трибуна — но уже без нее. Она была запружена народом, все, как один, смотрели на черный репродуктор на столбе, а из него вылетали хриплые трубные слова: «… в 4 часа утра, без объявления войны… германские вооруженные силы атаковали границы Советского Союза. Наше дело правое! Враг будет… бит.». Потом появился деда Жора: в числе других военных он стоял в каком-то зале и слушал, как со сцены орет, потрясая кулаком, некий товарищ с двумя большими ромбами на воротнике. В речи оратора повторялись слова из репродуктора: и что враг будет разбит, и что победа будет за нами — только с междометиями и вставками, на которые Алик уважительно хмыкнул, — и еще что-то про особую и важную задачу по предотвращению диверсий на объектах промышленности и транспорта, и если кто недоглядит, то сами рядом с диверсантами ляжете, так-растак вас, вашу мать, вашу бабку и всех родственников до седьмого колена!.. Потом на экране — маленьком, собака! — мелькало что-то невнятное, вроде вспышек огня в полной черноте и валящихся, как деревья в бурю, направо-налево человеческих фигур. А потом Алик увидел низкое полутемное помещение и каким-то шестым чувством догадался, что это землянка. В ней прямо на земляном валике сидели двое — усталый, изможденный человек в военной форме без знаков различия, а подле — положивший планшет на колени «деда Жора», тоже в пехотной защитной форме, но с прямоугольником в петлицах и на рукаве. Он как раз что-то чертил карандашом по замусоленной карте, поэтому руку с нашивкой в виде «кирпичика» Алик видел хорошо. Хуже, чем видел картинку, он слышал разговор тех двоих — но по мимике и жестам все было понятно без слов. Скупыми, но резкими движениями человек без нашивок показывал «деду Жоре», что ему «зарез», что у него погибло две роты — рогатинкой из двух корявых дрожащих пальцев тот, видимо, командир — тыкал в лицо «деду Жоре», который, не слушая, рисовал на карте стрелки и кружки. И только когда немытый палец чуть не заехал ему в глаз, перехватил руку: «Саботировать?! Директиву Центра?! Под трибунал захотел? Или дезертиром тебя объявить?! Выбирай, товарищ Вакин! Или ты нам уж не товарищ?!». Погасший Вакин — по всей вероятности, командир какой-то части, так и оставшейся для Алика нераспознанной — сник, сбледнул с лица, но повторял, будто по инерции, что наступления он не выиграет — с одними новобранцами-то… Но «деда Жора» все пререкания отмел взмахом широкой ладони: «Партийное задание! Не выполнишь — пеняй на себя! В штрафбат захотел?..»

По мокрому изувеченному полю, где с комьями взорванной земли и недотаявшим снегом мешались голые ветви вырванной с корнем и разметанной чуть не в щепки березы, тащилась колонна бойцов — все, как на подбор, молодые, безусые, неумело держащие тяжелые винтовки. Впереди, подавая команды так безнадежно, что они звучали бранчливо и горько, шлепал, сильно хромая, тот самый человек из землянки. Все они стремились к зарослям сырой, видимо, весенней чащи на горизонте. Но им не суждено было подойти. Лес внезапно раскрылся, точно смертоносная раковина. Из чащи полыхнуло огнем и мощью. Словно под тяжелым ветром, колонна попадала в жижу. Командир приподнялся, крикнул «В атаку!» — будто простонал — и больше не поднимался. А на головы лежащих сыпались крупные и злые черные звезды. И в местах их падения вспыхивали вопли необоримой боли и ужаса.

Белобрысый парень, на вид никак не старше семнадцати лет, упавший в самом арьергарде обреченного войска, внезапно подхватился с земли и на четвереньках побежал по полю назад, подвывая что-то неразличимое, жуткое в своей безысходности. Падение очередного снаряда, казалось, придало ему силы. Когда развеялась муть над местом взрыва, Алик заметил, что спина бегущего уже на двух ногах парня мелькает у самой кромки леса — оказывается, лес полукольцом огибал поле, которое было до войны, скорее, опушкой. Алик даже подался всем телом вслед за бегущим. Он «болел» за солдатика, как никогда не болел на футболе — чтобы тот добежал до спасительных деревьев, под которыми его, может быть, не будет видно. И тот уже почти исчез из поля зрения Алика.

Картинка резко приблизилась к глазам наблюдателя. Парнишка ворвался в лес, снеся на ходу щуплую, ему под стать, березку — но это не было смешно. Он бежал напролом, причитая: «Ой, мамочки!» — и, казалось, спасение близко.

Но ему навстречу поднялся с лежанки из веток и шинели и отбросил бинокль «деда Жора». И заорал так, что Алика отшатнуло от экрана: «Дезертировать, сучонок?! А ну, назад!». Парень повалился ему в ноги, обнял грязные сапоги: «Ой, мамочки!.. Страшно… Стреляют… Трищ полит… не могу… боюсь!». «К мамке под юбку захотел?!» — пыхтел дед Жора, встаскивая мальца на себя, точно в любовном объятии. «Я те устрою мамку! В штрафбат пойдешь, сука! Нет — расстреляем показательно, перед строем! А ну, назад!». Сильный удар в грудь метнул безвольное, трепещущее тело в сторону поля, покрытого недвижно лежащими людьми. Парень, не понимая, чего от него хотят, рвался в другую сторону — в глубь леса. Но путь ему преграждал «дед Жора». И «дед Жора», видя, что горе-солдат все равно стремится прочь от поля боя, выхватил из кобуры небольшой квадратный пистолет и выстрелил почти в голову парня.

Оказалось, стрелок, кладущий десять пуль в яблочко, целил не в лоб, а в правое ухо беглецу. Ухо отлетело уродливым комочком плоти. Ошалело поглядев на политработника, парень развернулся и затрусил на поле. Когда он повернулся, из уха вырвалась струя крови. Она плеснула на экран и застила Алику глаза. И больше видимости не было.

А через несколько секунд не только экран погас, но и машина дематериализовалась. Как будто и не собирал ее никогда «спаситель отечества» Митя Полозов.

Алик обнаружил, что у него волосы стоят дыбом. На фоне того, что он увидел, сущим пустяком, не заслуживающим внимания, стало медленное, вальяжное растворение в воздухе фотографии заслуженного чекиста. Даже следа от нее не осталось на стенке, словно и не провисела она тут несколько лет. А может, и правда не провисела? — с сомнением подумал Алик, отирая пот со лба. Его вдруг как молнией пронзило: не похож ли он в этот момент на «деда Жору», демонстративно стирающего пот и водружающего на голову фуражку?.. И он быстрее опустил руку, незаметно потирая пальцы — якобы он вовсе не делал ничего такого, что бы его «породнило» с сержантом.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Алик выполз из сарая, как и собирался — через прогал между стеной и кровлей. Пришлось немного поакробатничать, зато хозяйственная постройка осталась цела. Поднявшись с рук на ноги, он узрел то, что наполнило его сердце радостью: Митин дом!.. Совершенно такой же, как вчера вечером: розовая трехэтажная «сталинка» с высокими полукруглыми окнами в первом этаже, где испокон Аликова века размещалась детская поликлиника — вход с улицы, а не из двора.

Митин средний подъезд сиял закрытой кодовой дверью. Алик превосходно знал номер Митиной квартиры и код, отпирающий электронный замок. Не было, казалось, ничего проще — подняться на третий этаж, позвонить в знакомую дверь и убедиться, что все события безумной ночи оказались страшным сном. Но Алика удержало на месте, возле сарая, эфемерное чувство: что, если не все было бредом? Что, если Мити дома нет?..

Пока Алик переминался с ноги на ногу, понимая, что ни за какие коврижки не пойдет к другу, и понимая также, что не в силах отправиться к себе домой, во двор въехал небольшой открытый грузовичок с эмблемой «Земля пухом!» на борту. Так называлось — вчера, до Аликова сна — самое раскрученное похоронное бюро города, бравшее на себя задачу не только достойного погребения, но и полного оформления могилы. Любимым «контингентом» бюро были инвалиды, ветераны, участники Второй мировой и кадровые военные — категории населения, на чьи надгробия готовно раскошеливалось государство. Видимо, сегодня контора с таким же названием выполняла те же функции.

В кузове грузовика красовался высокий памятник черного мрамора, замотанный в полиэтилен. За рулем шофер в форменном комбинезоне, управляя машиной одной рукой, пальцами другой тыкал в кнопки мобильника. Рядом с ним позевывал другой парень в униформе с тем же оптимистичным слоганом на груди.

Острым молодым зрением Алик различил на памятнике хорошо знакомую физиономию. Без сомнения, на обелиске был изображен «дед Жора», причем в лучшую свою пору — бравым воякой, с уже известными прямоугольниками в петлицах мундира и портупеей через плечо. Он даже прочитал выведенную строгими прямыми буквами фамилию «Полозов» и кусок имени «Ге… Сви…» — на фоне струящейся полосатой ленты. Алик догадался, что все это ему показывается не напрасно — и остался зрителем.

Через несколько минут из подъезда вышел Митин отец, Михаил Георгиевич. Алик аж напрягся: вот сейчас мужчина увидит его, узнает, и начнутся расспросы, что да как, где Митя. Но Михаил Георгиевич смерил Алика равнодушным взглядом — и обернулся к водителю грузовика, чтобы начать с ним перепалку. Он пенял сотрудникам «Земли пухом!», что они все перепутали, привезли памятник вместо кладбища во двор к заказчику — что это за издевательство, и кем надо быть, чтобы не понять такого простого распоряжения клиента?.. Шофер и его подручный, скорчив мины школяров, подвергаемых томительной нотации, уверяли, что ничего страшного не произошло. Однако Митин отец — раньше, Алик уверен, он не был таким занудой! — продолжал бухтеть: как это ничего страшного, вы не просто безответственные, вы еще и недалекие — у вас всего два места в кабине, а сейчас спустится моя дочка, что же, нам с ней в кузове трястись до кладбища, рядом с памятником, а если он опрокинется, а если нас придавит.

Дверь подъезда снова хлопнула. На крыльце появилась очень симпатичная девушка. Она прошествовала к грузовичку и решительно взяла Михаила Георгиевича за локоть:

— Доброе утро! Чем ты недоволен, пап?

— Да вот, полюбуйся: памятник привезли сюда, вместо кладбища, теперь не знаю, как добираться.

— Вы как хотели до кладбища добираться? — неосторожно буркнул водитель, — видимо, его «достал» нудеж Михаила Георгиевича. — На троллейбусе? Или на такси? Как хотели, так и езжайте! И мы доедем! Там встретимся! Чего придираетесь-то?..

— Вот что, молодой человек! — аж раздулся от гнева Михаил Георгиевич. — Мы, конечно, до кладбища доедем и памятник сегодня установим! Потому что отцу сегодня три года, и для меня это дело чести!

Но потом я на вас жалобу напишу вашему начальству! Потому что вы учинили форменное безобразие! Безответственность, проволочка и сплошное расстройство для клиента! И натуральное издевательство над памятью ветерана Великой Отечественной, спасителя Отечества, можно сказать!

— Пишите, — вякнул шофер, отворачиваясь.

— Ну, не надо так, Степ! — вмешался второй работник похоронной конторы. — Вы, это, извините нас! Ну, ошиблись! Да мы вмиг памятник отвезем! И вы подъезжайте на кладбище! Чего, в самом деле, нервы друг другу трепать?.. Мы это… не подумали!

— А вот надо думать, молодые люди! — без прежнего запала изрек Михаил Георгиевич. — В вашей работе накладки недопустимы! Память о победителях в той войне должна быть священна для каждого из нас!

— Мы понимаем, понимаем, — бормотал сопровождающий, в то время, как Степа заводил грузовик. Машина рванула со двора со скоростью победителя ралли «Париж-Дакар». Михаил Георгиевич перехватил дочь под руку и гордо направился следом.

— Посуди сама, Дина — что за остолопы! Не понимают человеческого языка!..

— Папочка, не волнуйся, тебе вредно! — умиротворяюще сказала дочь. — Поехали лучше! Мы просто потом обратимся к директору и потребуем неустойку за эту путаницу! Они признались, что перепутали — а я разговор записала на диктофон в сотовом! Это послужит нам доказательством! Вот увидишь, скостят до половины стоимости установки обелиска и облагораживания могилы!

— Какая ты у меня умница! Всегда найдешь, чем отца утешить! — заворковал Михаил Георгиевич, смягчаясь на глазах. — У тебя абсолютно правильный мужской подход к делу! Ты у меня единственный ребенок — но такой, который семерых стоит!..

Таким нехитрым образом Алик узнал, что Георгий Полозов в этой реальности действительно существовал и помер три года назад день в день, что произвел на свет сына Михаила, а тот, в свою очередь — дочь Дину. И что в данной реальности не нашлось места чудику и мечтателю Мите Полозову. Более того — в ней не нашлось места и прежнему Михаилу Георгиевичу, которого Алик помнил человеком интеллигентным, мягким, порядочным до наивности. Может, все-таки Алика «выбросило» в какой-то параллельный мир?.. Но если и так, этот мир был похож на вчерашний до мельчайшей подробности — до трещинки в асфальте, до складочки на растяжке, рекламирующей турагентство, до последнего перышка в головном уборе индейца, приветствующего народ у входа в это самое турагентство. То, что в нем изменилось, не поддавалось никакой физической фиксации. Стало быть, и доказать, что этот мир — иной, не было никакой возможности. По крайней мере, у научно беспомощного Алика. Может быть, Митя бы что-нибудь придумал… но какой Митя? Существовал ли он когда-нибудь?.. Или он был развесистой и многолетней галлюцинацией Алика?..

Алик пешком дошел до дома и, недораздевшись, рухнул на диван. Заснул, чуть его голова коснулась валика.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Когда Алик проснулся, солнце стояло в зените. Небо было восхитительно пустым и светлым. Ему под стать была Аликова голова. Он встал с дивана бодрым и здоровым. В подсознании истаивал «хвостик» долгого и странного сна, но, разок постаравшись, Алик не смог поймать его и вспомнить, что же снилось. И бросил недостойное занятие, ибо не привык подолгу застревать на одной и той же мысли.

Проснувшийся Алик понятия не имел, что у него был когда-то друг Митя, живший в доме, где малышовая поликлиника, и умудрившийся изобрести машину времени.

Только иногда, без видимой системы и внешних поводов, Алика мучили какие-то чудные, похожие на фантастические фильмы сны. В них фигурировал какой-то дохляк в очочках, вида самого постозного, смешной уже тем, что возился в неимоверно грязной и захламленной лаборатории и пытался синтезировать порох. Сны были складные, но кончались всегда плохо — то дохляк взрывался на собственном порохе, то проваливался в бездонный колодец, то выходил на секундочку и не возвращался больше никогда… После третьего такого сна Алик обратился к врачу в своем тренировочном зале, тот присоветовал ему чудака, не хуже того, что снился Алику, — худощавого, нервозного, нечесаного и знающего уйму заковыристых слов. Например, сны он называл исключительно «сновидениями» и просил Алика рассказывать их как можно детальнее. Но дело свое психотерапевт знал, несмотря на непритязательную внешность. После пары сеансов гипноза и курса таблеток внутрь Алик думать забыл о тревожащих снах… нет, сновидениях.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

В августе мать заставила Алика ехать на дачу — помогать убирать картошку, чтоб ее! Будто нельзя на рынке закупить на всю зиму!.. Но мать расшумелась так, что пришлось Алику отложить все приятные воскресные дела и тащиться на «деревяшке» — пригородной электричке — в дачный поселок. Единственную поблажку дала ему суровая родительница — разрешила поспать до девяти. Сами они с отцом вскочили в семь.

Алик занял место у окна, что в переполненной электричке было уже везухой, и настроился подремать под перестук колес. Поначалу его немудреный план вполне удался. Алик сквозь дрему пропустил мимо ушей скороговорку продавщицы газет, бабки с пирожками, мужика с пивом и воблой и почти впал в приятный транс… когда его разбудили.

Грубый, хриплый, но при этом завораживающий своим уродством мужской голос без предупреждения заорал, заполняя собой, казалось, всю Вселенную Алика:

Песню сопровождали редкие и веские удары по гитарным струнам. Алик встряхнулся, сел прямо и увидел нарушителя спокойствия.

Это был нетипичный для электрички музыкант. Он был стар, но в глубоко надвинутой бейсболке — из-под нее выбивались пряди совершенно седых, но густых волос. Он держался с достоинством. Он не был ни пьян, ни выпивши, ни подшофе. И при нем не было мешка для денег — зато была потертая, но солидно выглядящая гитара. На ней он и наигрывал очень простой аккомпанемент для жутких слов, которые выговаривал с четкой мелодекламацией:

Напротив Алика, через сиденье, расположился старичок, Божий одуванчик, в порыжевшем пиджаке, на котором ярким пятном выделялись орденские планки. Старик, вероятно, был глуховат: приставил ладонь «рупором» к уху, вслушался в слова песни, в мощный голос гитариста — и вдруг сорвался со своего места, будто суматошный петух с насеста:

— Да ты!.. Да как ты смеешь!..

В проходе вагона маленький, сухопарый старик налетел на высокого и мосластого. И впрямь — словно петухи сшиблись. Это было забавно… но никто вокруг не засмеялся. Старик с орденскими планками вцепился в гитару и тянул ее на себя, выкрикивая надтреснуто и оскорбленно:

— Ты что поешь, вредитель?! Ты на что замахиваешься!.. Я до Берлина дошел!.. Я четырежды ранен был!.. Я за нашу Победу тебе глотку перерву!..

Гитара жалобно тенькнула — порвалась струна.

— Пусти гитару, дурак! — бухнул музыкант. — Она ни в чем не виновата!..

— Ты! Ты виноват! Такую клевету!.. — брызгал слюнями дед. — Я ж тя, тварь, насквозь вижу! Крыса тыловая! Сам не воевал, а нашу Победу оскорбляет!.. Поешь тут мерзость!

Певец оттолкнул от себя распаленного противника. Высоко поднял гитару, спасая ее от наскоков старика с орденскими планками. Передал, не глядя, куда-то назад, и — Алик поразился — какая-то молодая женщина приняла музыкальный инструмент бережно, точно младенца.

Освободив руки, певец сорвал с себя кепку.

— Как воевал, так и пою! — провозгласил он.

У него не было правого уха. Путаница седых до серебряного блеска, слегка вьющихся волос прикрывала чудовищный шрам на месте правой ушной раковины. Понятно, почему немолодой уже человек вынужден был носить хиппарскую прическу и молодежную кепку.

— Вот что со мной политработник сделал! На Западном! А ты — мерзость, мерзость!.. Клевета!.. Нашел клевету!..

— Я бы тя на месте, гнида!.. — хрипел и плевался низенький. И все лез сухонькими кулачками к лицу высокого.

Старики дрались в проходе. Пассажиры сидели, замерев, точно примерзшие к скамейкам. Никто не пытался вмешаться, разнять «драчунов». Алик не мог сказать, кто из спорщиков прав, — ему было жаль обоих.

Он отвернулся, прижался лбом к стеклу, невидяще уставился на перелесок, бегущий рядом с поездом. Алик ощущал всем существом: он что-то знает, что-то помнит, несмотря на успешную работу психотерапевта, что-то важное и горькое, связанное с пулевым ранением правого уха и пулей, вошедшей в затылок… Но не мог «ухватить» и конкретизировать это знание, и понимал, что ему теперь всю жизнь маяться.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Окончила Историко-Архивный Институт Российского Государственного Гуманитарного Университета в Москве (1990–1995 год). Прозаик, литературный критик-публицист. В настоящее время — заведующая рубрикой «Проза, публицистика» журнала Союза писателей Москвы «Кольцо А».

Как литературный критик, публицист и прозаик, печатается в литературных журналах «Знамя», «Октябрь», «Вестник Европы», «Родомысл», «Урал», «День и Ночь», «Литературная учеба», «Дети Ра», «Кольцо «А» (журнал Союза писателей Москвы). «Новый Ренессанс», «Бельские просторы», «Юность», «Утро» (Рязань), «Первоцвет» (Иркутск).

Прозаические произведения выходили в сборниках: «’’Пролог” (молодая литература России) — 2007»; «Новые писатели» за 2006 год; «Первовестник» Астафьевского фонда 2007 года; сборнике фантастики «Аэлита — 2008», антологии «Русская фантастика — 2013», альманахе Союза писателей Москвы «Литеры».

⠀⠀ ⠀⠀

Татьяна Томах Шанс для перпендикулярной нереальности

На этот раз Ваня-Ян завис над бутербродом с икрой. Сначала рассмотрел со всех сторон, осторожно поворачивая белое, с золотой каемочкой блюдце. Потом вдумчиво понюхал, как охотничий пес, трепеща ноздрями длинного носа. Потом тронул икринку дрожащим узловатым, с распухшими суставами, пальцем.

— Оу, — выдохнул он и благоговейно посмотрел на Костю, — это правда есть красные рыбьи… как это…

Филин сдавленно фыркнул, качнув из-за мониторов взлохмаченной головой.

— Лососевая икра, — торопливо сказал Костик, покосившись на Филина.

— Оу… Синтетическая?

— Почему синтетическая? Настоящая.

— Оу… — Ваня-Ян замер с блюдцем на кончиках пальцев, как коллекционер, неожиданно обнаруживший бесценную вазу эпохи Мин.

— Трескай… того… питайся, — предложил Костик, утомившись созерцанием живой статуи Вани-Яна.

— Это есть мне? — изумился тот.

— Тебе-тебе. Есть. Ты на пищепроводе кнопку жал? Вот он твое состояние организма прочитал и выдал тебе оптимальный завтрак. Овсянка, сок, фрукты, икра. Понял?

— Никак не понял.

— Ну и ладно. Ешь, в общем. Ты вон какой бледный и тощий. Хватит на эту икру уже любоваться.

— Хватит, — послушно согласился Ваня-Ян. Вздохнул. Поставил блюдце, осторожно отодвинул его в сторону.

— Ты чего? Не хочешь?

— Не можешь, — в печальных темно-вишневых глазах Вани светилась благодарность и тоска. — Очень дорогой дар, Костя-сан. Никогда не смогу расплатиться. Но благодарю покорственно.

Ваня склонился, сложив ладони перед грудью лодочкой.

Филин опять фыркнул, высунулся из-за монитора, поинтересовался:

— Вы там пожрали уже? Работать пора. Или опять полчаса будем поклоны бить?

— Сейчас, — недовольно ответил Костя. Повернулся к гостю. Сказал внушительно:

— Ваня, во-первых, прекрати называть меня сан.

— Попросите простить, господин Костя, — смущенно забормотал, кланяясь, Ваня.

— И господином — не надо.

— Господа в Париже, — проинформировал Филин. — Улицы подметают.

— Зачем подметают? — удивился Ваня.

— Кризис там опять. Безработица. И голод. Звериный оскал капитализма. Понял? — Филин выглянул из-за монитора, скорчил свирепое лицо, иллюстрируя капитализм, и стащил из тарелки на столе овсяное печенье.

— Политинформацию отложим, — поморщился Костик. — В общем, кланяться тоже не надо, Ваня. Во-вторых, за еду платить не нужно. Домовой дает тебе ту еду, которую ты хочешь и которая полезна тебе для здоровья в данный момент. Вся еда — бесплатно, понял? И одежда, и свет, и жилье… Бери все, что тебе надо.

— Оу, — Ваня-Ян озабоченно наморщил лоб: — Большой процент за кредит?

— Ты ему про деньги вообще объяснял? — спросил Филин.

— Много раз. Не верит.

— Плохо объяснял, — Филин ухватил еще одно печенье, захрустел. Повернулся к управляющей стене, велел: — Домовой, включи теленовости. Первый марсианский.

— Оу! — испуганно воскликнул Ваня-Ян, отпрыгивая в сторону от черной глубокой, сияющей звездами, бездны, вдруг рухнувшей сверху.

Гладкий пол взбугрился каменистой красной пустыней. Ваня споткнулся, чуть не упал, закачался на одной ноге испуганной цаплей — и только тогда заметил, что ноги проходят сквозь песок и камни. Мимо, едва не задев Ваню локтем, прошел высокий человек в светлом блестящем скафандре, обернулся на ходу, пристально посмотрел на Ваню через окошко шлема и улыбнулся. Ваня растеряно помахал ему в ответ. Тут пустыня под ногами покачнулась, поплыла в сторону, мимо проехала высоченная конструкция из огромных металлических ребер, вокруг которой возилось несколько фигурок. Гулкий голос из звездной бездны известил:

— На этой неделе начался монтаж пятого купола. Прораб Василий Теркин считает, что работы будут завершены с опережением, еще до конца этой пятилетки.

Тут красный песок под ногами исчез, будто в один миг все сгинуло в черной бездне — и пустыня, и стальные ребра, и говорящий невидимка. Ваня-Ян испуганно вскрикнул, падая следом в звездную глубокую черноту.

— Ты чего? — Костя поддержал его за локоть. — Домовой, прибавь прозрачности!

В следующий миг Костя и Ваня-Ян оказались в офисе, где в окружении мониторов сидело несколько человек. Один обернулся, блеснул улыбкой, и в щеголевато одетом красавчике Ваня узнал недавнего прохожего в скафандре.

— Прораб Васили Теркин, — сообщил голос сверху.

— Привет с Марса! — прораб махнул рукой. — И спасибо за новых «Геркулесов». Я хочу передать огромное спасибо ребятам, которые их сделали так быстро и хорошо. А теперь мы с такой замечательной бригадой смонтируем пятый купол быстрее в несколько раз.

Тут один из мониторов приблизился, показывая, как по краю ребра нового купола ползет механический краб, ловко перебирая шестью суставчатыми ногами.

— Домовой, фоновый режим! — велел Филин.

Изображение стало полупрозрачным, голос диктора забубнил еле слышно:

— «Геркулес-пять» — новая модель монтажника-высотника, разработанного специально для постройки марсианских куполов, с учетом…

— Видал? — спросил Филин Ваню-Яна. Тот закивал, смущенно покосился на собеседников и все-таки потрогал подошву сандалии — показалось, что там должен был остаться красный марсианский песок.

— Это кстати, Филин программировал, — заметил Костя. — «Геркулесов-пять».

— Я не о том, — махнул рукой Филин. Но было видно, что ему приятно. — И я не один все делал. Но я не про это. Ты понимаешь, что видел, Ваня? Новый мир. Новая планета. Там уже живут люди. Рождаются дети. Недавно открылась первая школа. Это наш, новый мир. Мы его сделали, понимаешь? А подумай сам, могли бы мы сделать что-то такое космически масштабное, если бы наши граждане мечтали не о новом мире, космических полетах, открытиях, подвигах — а о том, хватит ли у них денег, чтобы прокормить семью, заплатить за жилье и не умереть от голода в старости, когда они уже не смогут работать?

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Ваня-Ян свалился на Костю буквально с неба.

Костя как раз настраивал новую четыре-д-камеру для снимков Казанского собора — Филину, видите ли, не подходили те, что нашлись в сети. И тут тип в грязном балахоне упал сначала в кадр, а потом повалился на Костю. Морда у типа была перекошенная и черная, а глаза блестящие и фасеточные, как у гигантской стрекозы.

"Инопланетянин", — подумал Костя, одной рукой осторожно стряхивая с себя типа, второй — бережно прижимая к груди камеру.

Тут пришелец чихнул, стащил с лица маску с круглыми очками и открыл вполне человеческое, очень бледное изможденное лицо и вытаращился на Костю удивленными глазами.

— Оу, попрошу быть здоровым! — восторженно сказал он.

— И тебе не болеть, — растеряно ответил Костя.

— Попрошу извинения, это какой есть город?

— Санкт-Петербург. А вам какой надо?

— Оу! — восхитился пришелец, озираясь. — А почему нет… нет…

— Чего нет?

— Автомобильные машины. Почему нет? Воздух не пахнет, да? Дышать можно без маски, да? Дышать без маски и не умирать?

Пришелец потряс черной маской с очками.

— Автомобильные машины? Ну, ты, приятель опоздал. Здесь уже лет пятьдесят весь транспорт на нижнем уровне. Наверху только скоростные ленты для пешеходов. Поэтому воздух чистый. Раньше, говорят, в городе выхлопными газами сильно пахло, особенно в центре. Народ даже окна на проспекты наглухо закрывал, комнатную очистку воздуха ставил, прикинь?

— Оу, — задумался пришелец. — Попрошу извинения, а здесь сейчас какой год?

— Две тысячи шестидесятый. А вам. — Костя запнулся, — … какой надо?

— Мне? — пришелец вдруг засиял: — мне совершенно такой нужно!

Он сложил ладони лодочкой возле груди и поклонился.

— Попрошу представиться, Иван-Ян, ваш посол из перпендикулярной нереальности!

— Приятно, — растерялся Костя. — Очень.

И на всякий случай отступил от пришельца на пару шагов.

Перпендикулярный посол этот, конечно же, был просто психом. Скорее всего, из нелегальных эмигрантов. Дедушка рассказывал, что когда в конце прошлого века рухнул, наконец, железный занавес, сюда хлынули толпы любопытствующих туристов, а потом и эмигрантов из Европы и Америки. Почти все они сперва впадали в ступор, обнаруживая, что в стране победившего социализма все совсем не так, как преподносила капиталистическая пропаганда. Вот, поди, с такими же обалдевшими лицами они озирались вокруг и задавали дурацкие вопросы. А почему медведи по проспектам не ходят? А где заборы с колючей проволокой и концлагеря для идеологических отступников? А почему у вас на улицах люди улыбаются? Должны ходить строем в одинаковых серых шинелях с пионерскими галстуками и петь речевки. И еще беречь свои сумочки и деньги, чтобы их не ограбила милиция. Что, не грабят? И преступности почти нет? Еще и медицина бесплатная? Не только бесплатная, но еще и лечат хорошо? Оу, так не бывает. Медведей нет, преступности нет, концлагерей нет. Может, у вас и водки нет? Есть? Ну, хоть что-то есть, слава богу и компетентным американским СМИ.

Некоторые так и спивались от потрясения. Некоторые немедленно просили политического и экономического убежища. Остальные в слезах уезжали обратно с намерением скоро вернуться и желательно навсегда. Правительства Европы и Америки запаниковали — уезжали их самые лучшие, самые умные, активные, талантливые граждане. Железный занавес обратно было уже, конечно, не вернуть, но выездные процедуры постарались максимально ужесточить. Но люди все равно бежали за лучшей жизнью. И нелегальных эмигрантов тоже хватало.

По-хорошему, нужно было этого чокнутого посла отвести в Центр адаптации. Если это эмигрант с документами — там ему помогут освоиться на новом месте, прикрепят куратора для поддержки. Если нелегал — отправят обратно.

Но посол смотрел на Костю с таким неподдельным восторгом и воодушевлением, что Костя решил в Центр его не сдавать. Жалко. Он там у себя в Америках, поди, голодал и бедствовал — вон какой тощий, бледный, да в драных обносках.

— Ладно, посол, — вздохнул Костя, — поехали в гости. Накормим тебя, переоденем. Только уговор — о своей посольской миссии никому кроме меня больше не говори. Лады?

— Конфиденциально, — посол заговорщически понизил голос, забормотал еле слышно: — поведаю подробности исключительно конфиденциально и лично.

— Договорились, — вздохнул Костя. — Поведаешь. После обеда.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Обед затянулся. Посол, восхищенный знакомством с автоматическим кухонным блоком, несколько раз бегал к окошку заказов, заглядывал внутрь, восторженно ахал при появлении следующего блюда, поглаживал блестящий бок пищепровода, как крестьянин любимую корову и бормотал что-то ласковое и одобрительное. Возвращался к столу с очередной тарелкой, жадно ел, жмурясь от удовольствия, как бродячий кот, дорвавшийся, наконец, до домашней еды.

— В вашей перпендикулярности не кормят, что ли? — спросил Костя.

— Кормят, почему да. Но экономично. Синтетичными суррогатами. Невкусно, — объяснил посол, облизывая ложку. Покосился на стопку опустевших тарелок и смутился: — Попрошу извинения, что я так много…

— Трескай, трескай, — подбодрил его Костя. — Ты еще перепелок в ананасовом соусе не пробовал. У нашего домового — коронное блюдо. Но это лучше на ужин, с вином. Алкоголь у нас, видишь ли, только с девятнадцати до двадцати одного выдают. Раньше хоть до двадцати трех было. Эти законотворцы в городской администрации уже не знают чего придумать, чтоб деятельность изобразить. У нас тут инициативная группа борется, чтобы оставшихся чиновников роботами, наконец, заменили. Тех хоть можно выключить, чтоб никому не мешали. В основном всех уже заменили, конечно. Но эти пока остались. Хитрые. Какую-то инструкцию откопали, видишь ли, что, мол, создание законов — творческая, а значит, человеческая работа. Вот и творят теперь, гады, простым людям жить мешают. Так что видишь, у нас тоже не так все безоблачно, свои проблемы есть.

Посол слушал заинтересованно и задумчиво. Потом отложил ложку и сказал торжественно:

— Костя-сан, попрошу благодарить за успешную ненулевую вероятность решения моей вашей миссии!

И поклонился, прижав к груди сложенные лодочкой ладони.

Тут задумался Костя. Посмотрел настороженно на чокнутого собеседника, на всякий случай немного отодвинулся в сторону. Сказал вежливо:

— Пожалуйста-пожалуйста. Для вашей нашей миссии ничего не жалко. Э… угощайся, пожалуйста.

Эх, надо было все-таки не ввязываться в авантюры, а сдавать пришельца в Центр адаптации.

Ваня-Ян, восторженно блестя глазами, с воодушевлением взмахнул ложкой:

— Костя-сан! Если бы в строго неопределенный ключевой момент мы заменили своих чиновников на роботов, есть космически масштабная вероятность, что мы могли успешно вступить в светлое, а не сегодняшнее настоящее будущее! Выразители нашего научно-революционного кружка думают, что как раз космически масштабное воровство и коррупция привело нашу страну к вымирательному краю!

— Ух ты, — впечатлился Костя. — Вымирательный край… того, паршиво.

И на всякий случай отодвинулся от посла еще чуть подальше.

— Очень, — вздохнул Ваня-Ян. — Если можно, я выпью еще один сосуд этого вкусно пахучего отвара из немороженных ягод, а потом расскажу детали вашей нашей миссии?

— Пожалуйста-пожалуйста, — Костя придвинул к нему поближе стакан клубничного компота.

Поздно вечером, когда посол, подкрепившись и выговорившись, задремал на диване в гостевой комнате, Костя вызвонил Филина.

Филина новая идея воодушевила, как и следовало ожидать. Ему всегда нравились сумасшедшие затеи.

— Зашибись, — задумчиво сказал он, заглядывая в окошко своего И-Блокнота, самой последней трехмерной модели «Яблока». — Так, тезисы я набросал. Пенсионный возраст у них сто двадцать лет, чтоб ясен пень до него точно никто не дожил. Рабочий день — двенадцать часов, чтобы времени и сил не было думать, как это все паршиво. Уже из этих посылок можно такой мир сделать, что мрак, — Филин мечтательно улыбнулся, прикрыл глаза. — А ты говоришь, еще повышения цен, инфляция, квартплаты, платная медицина.

— Я же говорю — полный псих. Даже в Америке такого нет. Это хуже рабства. Так не может быть. Не, Филин, надо этот бред немного смягчить для достоверности. Никто не поверит.

— Костик, — Филин перестал жмуриться, как сытый кот, взглянул прямо в глаза серьезно и даже строго. И сказал почему-то без обычных при-бауточек: — В некоторых случаях не нужно ничего смягчать. Нужно, чтобы все, даже у кого туго с воображением, понимали. Понимали, к чему в принципе мы могли бы прийти. Это как с испытанием атомной бомбы. Нужно знать возможные последствия. Нужно всегда помнить, что может случиться, чтобы ни у кого даже мысли не возникло ее когда-нибудь взорвать.

— Филин.

— А?

— Ну, ведь это же вообще невозможно?

Костик почему-то затаил дыхание, испугавшись того, что Филин может сказать. И облегченно вздохнул только, когда друг улыбнулся и ответил уверенно:

— Ясен пень, конечно, нет.

И только уже отключив ультра-фон подумал, что Филин не уточнил, про что говорил — про невозможность взрыва атомной бомбы или про рассказ Вани-Яна.

Когда-то давно семилетний Костик под впечатлением о жутких историях, которые рассказывала про его страну западная пропаганда, спросил у дедушки:

— Деда, ну ведь это все невозможно?

— Что, малыш?

— Ну, чтобы в нашей стране вот так было. Чтобы старые дедушки и бабушки умирали от голода и плохих врачей. Чтобы у людей не было где жить. Чтобы начальники говорили — построим дороги, а сами крали деньги для своей дачи?

Дедушка рассмеялся:

— Конечно, невозможно, малыш. Ну, вот сам смотри. Какая у нас огромная и богатая страна — и земля хорошая, и уголь есть, и нефть, и алмазы, и нефть. А люди? Умные, талантливые, душевные, работящие. Все важные изобретения — наши. Лампочка, радио, телефон, компьютер, марсовые купола. Даже колесо!

— Велосипед? — оживился внук.

— Ну насчет колеса — доказательств нет, — смутился дедушка, — но я более чем уверен… Так вот, сам подумай, разве возможно, чтобы в такой замечательной стране с такими прекрасными людьми происходили те ужасы, про которые ты говоришь? Разве здесь, у нас, возможно что-то другое, кроме самой счастливой и справедливой жизни, которая только может быть на Земле?

Дедушкины глаза светились такой гордостью и воодушевлением, что Костик даже застыдился своего вопроса и своего сомнения.

И с тех пор больше не сомневался.

Теперь, много лет спустя, глядя на потемневший экран после беседы с Филином, Костя не мог понять, к чему вдруг ему вспомнился тот давний разговор.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Слышь, посол, — спросил Филин, — а ты чего так русский язык то коверкаешь? Ты же вроде сам как бы наш… вроде местный?

— Оу, — обиделся Ваня-Ян. — Я самый лучший говоритель русского языка. Учил сам себя по электронному переводчику классической литературы.

— А, тогда понятно, — усмехнулся Костя.

— Я читал русскую древнюю литературу! Достоевский, Толстой… как это еще. Гарри Поттер.

— Ну, это богатый список.

Ваня-Ян почему-то смутился. Помялся немного и добавил:

— Я читал немножко не оригинал. Перевод с китайского. Сокращенный. С картинками.

— Комиксы что ли? — уточнил Филин.

— Почему да? Еще стихи. Пушкин, — Ваня-Ян зажмурился, продекламировал напевно: — «Время перед зимой, глаза видят нереально, смотрю на Фудзияму, как красиво».

— Это что было? — растеряно спросил Костя.

— Пушкин — наше все, — гордо сказал Ваня-Ян.

Филин и Костя молча переглянулись.

— Э, давайте литературу в другой раз обсудим, — предложил Костя.

— Если без частностей, с литературой у нас не очень, — немного смущенно признался Ваня.

— Это мы уже поняли.

— Трудное понимание. Книги найти сложно. В прошлом веке сделали реформа, чтобы библиотеки сами работали деньги. Поэтому сейчас уже нет библиотек. В школе тоже сделали реформа чтобы все образовались.

— Что образовалось?

— Реформа всеобщего образования, ясен пень, — пояснил Филин.

— Так, да. Сначала сделали один экзамен на все уроки.

— А потом один урок вместо всех?

— Нет, не один. Всего два. Урок трудовых умений и урок правила почтения китайскому начальнику. Читать не учить, писать не учить, считать не учить. Вместо читать нужно смотреть телереальные шоу. «Раздевалка» — для футбольных больных, «раздевалка-два» — для больных про закулисный театр, «баня» — для.

— Ладно, хватит, направление мы уже поняли, — перебил Костя, поморщившись.

— Еще «баня-два».

— Ну, это понятно. Одной, ясен пень, мало будет. Все для больных, — усмехнулся Филин, — зашибись у вас реформы. А для здоровых-то что-нибудь есть?

— Про здоровье тоже сделали реформа. Как его здорово хоронить.

— Хорошая реформа, — хмыкнул Филин. — У вас там точно все больные. А в первую очередь эти ваши реформаторы.

— Больные, — вздохнул Ваня. — Работа много, воздух грязно, еда плохо. И дальше все хуже.

— Куда уж хуже.

— Некуда. — В глазах Вани-Яна светились грусть и отчаяние. — Поэтому я и пришел отсюда сюда за помощь.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Дорогие несограждане, сам я местный, поэтому попрошу помочь. Я живу в северо-западной провинции Китая, в нашем вашем городе Бей-Джинг, у вас другое имя — Санкт-Петербург. Я живу в тот же год, что и сейчас, в две тысячи шестьдесят первый. Я очень счастливый, что могу видеть вашу нашу страну совсем другую, чем наша ваша страна. Мой друг Саша-Чжао, изобретатель перемещателя, тоже хотел бы видеть, но он не может ходить, поэтому в перемещатель пошел я. Сашу-Чжао почти умертвить, потому что экономически не нужен инвалид. Но мы спрятать Сашу, и он уметь строить перемещатель. У вас не убивать человек, потому что он инвалид, так?

Ваня-Ян смущенно покосился на Филина. Тот улыбнулся, махнул рукой, оплетенной полосками псевдо-мышц, приращенных к титановому каркасу внешнего скелета. Филин управлял сотнями этих мышц и суставов движением одного пальца левой руки. Единственной непарализованной части своего тела. Программы для процессора титанового скелета он писал сам, потом опробовал на себе, а потом уже делился ими с Центром поддержки людей с ограниченными двигательными способностями. Еще он любил придумывать стратегические игры с элементами развития воображения и социальных навыков. Министерство образования уже включило некоторые из них в школьную программу. Костя считал, что эта, новая игра, тоже вполне может туда войти. Ну и еще Филина часто приглашали в большие командные проекты, вроде программирования «Геркулеса-пять». Костя был очень горд, что ему удалось попасть на дипломную практику именно к Филину. Он вдруг подумал — а если и правда есть миры, в которых убивают таких, как Филин? Или оставляют умирать в нищете и боли. Бесчеловечные, отвратительные миры. И еще — очень глупые. Потому что они уничтожают не только отдельных людей, умных и талантливых, а вместе с ними — то нужное и полезное, что они могли бы сделать для общества; но еще уничтожают самые лучшие человеческие качества — доброту и сострадание. Уничтожают саму возможность всеобщего счастья, оставляя взамен всеобщий страх…

— Ваша наша страна совсем другая и очень-очень хорошая, — продолжал Ваня-Ян. — Саша-Чжао говорить, что наша ваша страна совсем неправильная, совсем такая не должна быть. Он говорить, мы делать что-то не так, или наши бабушки-дедушки делать что-то не так. Но есть ненулевая вероятность других перпендикулярных нереальностей, где все сделано так. Я счастлив, что нашел вашу нашу нереальность. Теперь у меня есть новый друг Костя-сан и еще хороший умный человек с именем как птица.

— Надо было, может, ему текст написать? — Костя подрегулировал стерео-звук и покосился на друга. — Слишком коряво. Хотя все равно часто заставки пропускают, да?

— Пусть говорит, — ответил Филин, — так и надо.

— …Они сделать эта нереальная игра, чтобы она помочь мне знать, что не так. Тут две модель вашей нашей страны и много разновысоких вероятностей строить другие модель. Вы играть игра и находить, что делать нашей вашей стране, чтобы быть как ваша. Саша-Чжао говорить, последний шанс это понять. Хотя он думать, что уже поздно. Что если только чудо. Например, если бы мы уметь говорить через время нашим бабушкам-дедушкам, чтобы они не делать не так. Но перемещатель через время невозможно делать. Можно только сейчас думать и делать.

Филин чуть развернул камеры. Теперь взволнованные глаза Вани-Яна смотрели со всех трех экранов. С отчаяньем и надеждой.

«Он не псих, — вдруг понял Костя, — и не лжец». Эта мысль была такой страшной и невозможной, что холодные мурашки покатились по позвоночнику.

Костя натянуто улыбнулся, повернулся к Филину и сказал нарочито небрежно:

— И правда, хорошо говорит. Можно поверить.

Филин посмотрел спокойно и серьезно, без тени обычной насмешки, и ответил:

— А я и верю.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась и живет в Санкт-Петербурге. Образование высшее техническое (Санкт-Петербургский Государственный технический Университет). Работает ведущим инженером в компании по разработке программного обеспечения для морской навигации.

Более 70 публикаций рассказов, пьес, повестей в сборниках и периодике. Публикации подборок стихов в сборниках и периодике. Единственный на сегодняшний момент роман «Имя твоего волка» опубликован в 2009 году. В 2006-м в №№ 5 и 6 журнала «Знаниесила» был опубликован рассказ «Оплата воздухом».

Финалист, победитель ряда литературных конкурсов. По результатам конференции молодых писателей Северо-Запада 2007 г. принята в Союз писателей России. В 2013-м — в Союз писателей Санкт-Петербурга.

⠀⠀ ⠀⠀

Анна Федорец Чеканщики слов

Если пройтись по Старому городу, забрести в самое его сердце, поплутать по лабиринтам кривых улочек и переулков, площадей и скверов, можно найти Старочеканную улицу. Именно здесь издавна селились искуснейшие чеканщики царства. Чеканили они не звонкую монету, не кубки тонкой работы и не резные украшения для горожанок, нет. Они чеканили слова, и по мастерству не было им равных во всем христианском мире.

Им заказывали оды могущественные цари и воители, они складывали песни для влюбленных юношей, и целые города прославились благодаря историям, которые сложили о них местные чеканщики слов. Писали ли они стихи или прозу — одинаково стойко отпечатывались слова в сердцах людей, с ними на устах поднимались на плаху и шли в атаку. Случалось, сама смерть отступала, завороженная красотой и дивной силою искусно отчеканенных слов.

Много веков подряд процветали чеканщики слов, и вместе с ними процветал старинный город. Слава его звонкой песней летела к небесам, и к ней приплеталась другая песня — ода родной стране: могучей, изобильной, богатой искусными людьми. Но даже в самом могущественном царстве наступают смутные времена. Времена, когда брат идет на брата, когда горят церкви и подвергаются поруганию монастыри, когда искуснейшие из искусных вступают в бой наравне с простолюдинами и гибнут в едином строю…

Вот и в это царство запустили когти Смутные времена. Многие годы терзали они лик страны, а потом волей Божией подошли к концу. Радовались измученные беспрерывными войнами крестьяне, радовались вернувшиеся домой горожане, радовались правители — тут бы и сложить торжественную песнь! Вот только… не осталось в стране ни одного чеканщика слов. Вернее, один остался, но то был старый человек, покореженный то ли временем, то ли войной. Он не брал заказов на новые оды, любовные песни и истории городов. Он — и это было в тысячу раз хуже — наотрез отказался передать свое умение кому бы то ни было! Сам царь со свитой ходил к нему на поклон, но получил решительный отказ. Денег старик не брал — на что они тому, чей жизненный путь подходит к концу? Угроз не страшился: двум смертям не бывать. Так и ушел правитель ни с чем.

Ушел из дома чеканщика царь, ушла его пестрая, шумная свита. Остался старый чеканщик слов наедине со своими мыслями. Мысли невеселые, грустные мысли. Семья рассеялась по свету, погибли родители, сошли в могилу старые друзья. Все, что осталось у него — крепкий дом да умение, которое некому передать. Неужели захотел Господь, чтобы на всем свете не появилось больше ни одной песни, ни одного трактата, трогающего человека за сердце, исправляющего грешную его душу, наставляющего на праведный путь? Пал старик перед образами на колени и начал молиться. Кончился день, наступило утро. Лишь в полдень позволил он одолеть себя тяжкому сну.

Долго ли, коротко ли спал старик, но проснулся он от тихого стука в дверь. Почудилось? Нет. Вот опять стучат. Чеканщик слов поднялся с нехитрого своего ложа, добрел до порога, осторожно приоткрыл дверь. За нею стояла девушка, молодая, с косой до пояса и чистыми золотистыми глазами. Одета была опрятно, хоть и бедно. В руках держала небольшой узелок.

Долго смотрел старик на девушку, глаза его заслезились от яркого дневного света. Наконец вспомнил. Елена, возлюбленная его, выданная замуж за Трифона, другого чеканщика слов, более богатого и знаменитого. Не может быть… слишком молода… Ну конечно. Не Елена, дочь ее кровная Ольга. Ныне — сирота.

— Дядюшка Яков, не прогонишь со двора? — Ольга поклонилась в пояс. — Кроме тебя, не осталось ни родни, ни знакомых.

— Да что ж я, враг какой? Проходи, вместе жить веселее, — старик широко распахнул дверь.

Ольга не тронулась с места, лишь принялась тонкими пальцами теребить узелок.

— Не робей, заходи, — Яков почесал в бороде. — Может, тут и не прибрано, зато никто тебя не обидит.

— Дядюшка, я… еще попросить тебя хочу, — девушка, смутившись, посмотрела в глаза старому мастеру. — Научишь меня чеканить слова?

Яков помедлил с ответом. Научить… женщину? Он не мог припомнить среди самых искусных чеканщиков слов, о которых говорилось в старинных легендах, ни одной мастерицы. Искусство это испокон веков передавалось от отца к сыну, дочерей ему учили неохотно и то тогда лишь, когда сыновьями Бог не наградил. Впрочем… может, в этом-то и дело? Почему бы, в самом деле, не попробовать? Если уж сам Господь услышал его молитву.

— Заходи, — решительно сказал Яков. — Буду тебя учить, как родную дочь.

Уныние отлетело от Якова, словно и не стало оно привычным, как дуновение ветра или как тень, следующая за людьми в погожий день. На смену ему, рука об руку с работой, пришла радость. Радость оттого, что не утратил еще ум прежних навыков, от нового наполнения позабытой силой — и радость учителя, нашедшего, кому эту силу передать. Ольга оказалась способной ученицей. Яков учил ее словам восторга и печали, словам созидания и словам разрушения — мало ли какие невзгоды могут встретиться на пути юной девушки!

Прошел месяц, другой, третий, минуло полгода. Яков сам не заметил, как помолодел. Исчезла седина из бороды и с висков, ушли усталость и болезни, появилась бодрость — и угасший было блеск в глазах. Даже дом Якова как-то посветлел, к нему стали приходить люди. Правда, все больше бедняки, но это не имело значения — теперь Яков работал не за деньги, а за совесть. Славно работал.

Впервые с тех пор, как окончилась война, Яков задался вопросом: сколько же ему лет? Сорок пять? Сорок два? А может, тридцать восемь?.. Отец его в этом возрасте не был стариком, нет. Он был в самом расцвете сил, именно тогда, перед войной, создал он лучшие свои вещи. А Яков? Скис, собрался помирать, так и не сотворив ничего стоящего? Позор. Столько времени зря утекло в песок!.. И Яков с удвоенной энергией брался за перо. А рядом с ним чеканила слова Ольга, так похожая на его возлюбленную… Да она и была его возлюбленной, только Яков не признался бы в этом даже самому себе.

Старый город жил своей причудливой, ни на что не похожей жизнью. Город манил молодого и старого, богатого и бедного. Днем и ночью Яков и Ольга работали в доме или в саду, а вечера проводили в неспешных прогулках. Чуть солнце опускалось к линии горизонта, чуть удлинялись тени, обещая теплые летние сумерки, выходили они из дому — пройтись по улицам и площадям, еще того больше — по руинам, не так давно бывшим Великой столицей, красой и гордостью царства.

Яков показывал Ольге древние церкви и причудливые дома, устремленное ввысь здание университета и добротные приземистые палаты городского управления. Рассказывал, что и как было прежде устроено, чего недостает в мозаике города. Ольга внимательно слушала, предлагала, как можно сделать лучше, красивее, радостнее. А потом они возвращались домой и чеканили все новые и новые слова.

Однажды вечером, когда они привычно брели мимо разрушенных зданий, Ольга сказала:

— Как бы я хотела видеть наш город воскресшим! Чтобы дома его вновь отстроились, и в каждом из них жили люди, а в церквах шли бы службы — и колокольный звон носился бы над городом, как прежде.

— Даст Бог, твои внуки увидят такой город, — ответил Яков.

— Неужели нельзя ничего сделать прямо сейчас? Ведь ты научил меня Силе слова. Мы могли бы.

Яков покачал головой:

— Сила наша велика, но не безгранична, мы всего лишь люди. Мы можем сложить песню, которая заставила бы горожан отстроить собор, дом, ратушу. Но чтобы город возобновился сам собой — это еще ни одному чеканщику слов не удавалось.

Ольга ничего не ответила, о чем-то глубоко задумавшись.

Они пришли домой и работали допоздна. Сон сморил Якова прямо за столом. Проснулся он от звенящего звука, будто рядом кто-то пытался взять высокую ноту — и никак не мог с нею совладать. Ольга? Ольга! И как он сразу не сообразил, что она будет пробовать… упрямица. Яков бросился к недвижно сидящей девушке, тронул ее за плечо. Бесполезно, звук не прекращался. Тогда он попытался исправить ее работу. Не получалось. Ольга стала так же сильна, как он сам. Слова дребезжали и бились о своды домика, раскалывали черепную коробку, окунали мир в черные, красные и серые краски.

Где же Ольга ошиблась? О чем она думала, когда пыталась это создать? О болезни? О войне? О разрушении? Яков взял самую низкую ноту, на какую был способен, и начал песнь о мире. Поначалу тихая, песнь звучала все громче и громче. Яков пел о стадах, что пасутся на зеленых пастбищах. О водах реки, неторопливо текущих к морю. О родном городе, чьи дома крепки и добротны, а купола церквей блестят на солнце не хуже маяков. О мирном труде горожанина и о верных друзьях. Об аромате ржаного хлеба и о вечере, проведенном в кругу семьи. О преданности и о любви.

Только допев до конца, Яков понял, что одновременно с его голосом звучал второй — нежный, сильный. И это был голос Ольги, очнувшейся от песни разрушения.

— Что это было? — спросил Яков. — Зачем… почему ты..?

— Посмотри в окно, — просто сказала Ольга.

Яков выглянул наружу и не поверил своим глазам. Улица не походила больше на челюсти старика, лишившегося к концу жизни половины зубов. Она выглядела такой, какой Яков помнил ее с детства. Дома, крытые красной черепицей, нежно прижимались один к другому, и не было между ними пустот. Фонари важно вышагивали по целехонькой булыжной мостовой. Золотые купола Космодемьянской церкви весело сияли под лучами утреннего солнца. Разве что людей было заметно меньше, но — был бы жив город.

Яков с удивлением оглянулся на девушку. Та помедлила, опустила было взгляд. Потом посмотрела Якову прямо в глаза:

— Я нашла это в одной из твоих книг. Один человек не может восстановить город, это правда. Двое — могут. Мы — смогли.

— Но почему было просто не рассказать мне об этом? Зачем устраивать рискованные эксперименты?

— Ну… — Ольга смущенно улыбнулась. — Просто я знаю, что ты такой же упрямец, как и я. И ни за что не стал бы пытаться делать то, что удавалось лишь героям легенд. Кроме того, ты до сих пор не сказал мне.

— Но я же намного старше тебя. Зачем я тебе нужен? Вокруг много молодых, здоровых.

— Посмотри на себя, Яков. Ты давно и молод, и здоров. Я думала, что…

— Твоя правда, — Яков взял Ольгу за руку. — Я так люблю тебя. Выйдешь за меня замуж?

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Анна Федорец — историк, писатель, лауреат всероссийской премии «Золотой Дельвиг» в номинации «Молодой Дельвиг» (2013). Окончила исторический факультет МГУ имени М.В. Ломоносова.

Интересы: научная фантастика, городская сказка, керамика; научные интересы: жизнь и деятельность московского купечества второй половины XIX — начала XXстолетия, история православного населения Москвы XVIII века.

⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Семенякин Разговор

Старик проснулся от металлического лязга за окном.

Издавая оглушительный шум, по дороге, проходившей через степь мимо его дома, шли танки. Бесконечной вереницей, с мрачным достоинством перебирая траками, они появлялись из-за горизонта на западе, проходили мимо и исчезали на востоке. На каждой боевой машине сидел солдат, в серой форме похожий на часть танковой башни.

Через время старик заметил, что движение по дороге идет не только с запада на восток, но и с востока на запад. Только обратно шли не танки, а грузовые машины с плоскими прицепами. Прицепы были нагружены цинковыми ящиками с номерами. Их было много, этих ящиков, и старику подумалось в начале, что это кирпичи для какой-то монументальной постройки.

Осознав истинное назначение машин, старик потерял всякий интерес к движению за окном.

— Война, — констатировал он, и отпустил занавеску.

Весь день за окном грохотало и ухало, но старик старался не обращаться внимания. Он продолжал разгадывать кроссворды. Не зря же он работал всю жизнь. Не для того ведь работал он, чтобы не иметь возможности заняться к старости любимым делом — решать кроссворды — из-за какой-то очередной войны.

Но гусеницы грохотали без остановки. Ночью мешали спать яркие вспышки на горизонте. Старик ворочался, раздраженно бормоча, и засыпал только под утро.

В конце концов, терпенье лопнуло. Старик бросил карандаш и, бормоча ругательства, вышел на улицу. Он остановился возле дороги, пропустил очередной танк, и шагнул, преграждая путь следующему.

Старик раскинул руки и крикнул резким голосом, громогласно раздавшимся в степи: «Хватит!».

Танк замер. Пулеметчик на башне опустил голову и сказал что-то в рацию. Остановился танк, идущий за этим танком. Конвейер войны стал глохнуть — в один из подшипников попала песчинка из другого мира, которую он был не в состоянии перемолоть.

Продолжали двигаться только грузовики.

— Все, — сказал старик, — сказочке конец! Пока не покумекаем — дела не будет!

«Нет, не уйдет» — сказал пулеметчик в рацию. «Дело дрянь!» — ответил ему гневный голос, искаженный наушником. «Убрать?» — спросил пулеметчик. Гневный голос ответил, что если убрать старика, и об этом узнают в штабе, могут быть неприятности. Дурак, сказал голос, нельзя уничтожать стариков без соответствующих санкций командования. Голос заявил, что лично переговорит с этим сумасшедшим.

Старик хмыкнул, глядя на солдата.

Скоро в небе раздался стрекот и рядом с домом сел вертолет. Из кабины вылез человек с квадратным подбородком и красным шрамом через щеку. Он быстро направился к старику.

— Здравствуйте, — вытянулся по стойке«смирно» и улыбнулся доброжелательной улыбкой людоеда. — Я не привык говорить длинно. Как генерал армии, командующий западным наступлением на восточного врага, прошу освободить движение. Я взываю к вашему чувству патриотизма…

— Нет-нет! — воскликнул старик. — Это я, ешки-матрешки, взываю к чувству патриотизма. И прошу освободить меня от назойливого шума. Я семь потов извел, работая на государство, и сейчас желаю дожить спокойно! Это мое… как его… конституционное право, не так ли? Законно? Если вам угодно тратить время между рождением и смертью на такую занимательную вещь, как война — пожалуйста. Исключительно ваше право. Но делайте это тихо, не мешая решать кроссворды!

Генерал, командующий западным наступлением, насупился. Его взгляд помрачнел.

— Я не могу перенести наступление. Эта дорога является оптимальным направлением атаки.

Старик покачал головой:

— Это ваши проблемы. Со вспышками на горизонте я свыкнусь, так и быть. Но шум. Уберите хоть этот ужасный шум!

— Какой шум? — спросил генерал.

— Шум этих ваших машин! Невозможно сконцентрироваться! Как вы только можете воевать так громко? Как ваши солдаты собираются с мыслями перед атакой?

Генерал задумчиво посмотрел в ответ. Было видно, что слова старика задели какие-то струны его души.

— С мыслями солдатам собираться не положено. Но про шум вы правы.

Он огляделся по сторонам. Прислушался к птичьему пению, на котором был настоян степной воздух.

— Как же вреден этот шум, — протянул генерал задумчиво.

— Именно, — проворчал старик.

Они смотрели друг на друга. Было видно, что генерал не на шутку разволновался, и в его голове шла напряженная мыслительная деятельность. Генерал сгорбился и нахмурил лоб.

Наконец он сказал:

— Мы сделаем все возможное, чтобы обеспечить вам спокойную старость. Я обещаю. А теперь прошу — освободите дорогу. Мы должны вернуться.

Старик пожал плечами:

— Ладно. Однако вы понимаете — если завтра все будет так же… Генерал помотал головой, задумчиво глядя на старика:

— Вы открыли для меня одну истину. Спасибо. Завтра наконец станет тихо.

Он пожал руку старику и направился к вертолету, задумчивый и молчаливый.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Старик проснулся. Было тихо.

Старик в то утро дольше обычного лежал в кровати, расплывшись в улыбе. Щебет птиц и стрекотание кузнечиков бесшумной музыкой звучали над травами, напоминая, что старик еще жив, что сердце не ленится гонять кровь по жилами, и мозг не обратился в холодный мертвый кисель.

Старик улыбался, ворочая головой из стороны в сторону.

И все шли, шли бесконечно за окном, грузно приседая — танки. Шли бесшумно и крадучись. Теперь у них были резиновые гусеницы.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1990 году в городе Запорожье. Из-за работы отца семья много переезжала — Кривой Рог, Киев, Москва, Днепропетровск и снова Киев. В 2013 году окончил Киевский Политехнический Институт. Работает программистом в компании 4 А, разрабатывающей серию игр по мирам Дмитрия Глуховского.

Писать начал в 2005 году. Первая публикация в периодике — альманах «Полдень XXI век», рассказ «Вкус спелой ежевики». Публиковался в журналах «Знание-сила», «Радуга», «Реальность фантастики», «Если» (в соавторстве с Дмитрием Витером), интернетжурнале «Магия ПК». В 2012 году кинопьеса «Диковинное диво» по мотивам рассказа Рэя Бредбери вошла в шорт-лист международного конкурса «ЛитДрама». В 2014 году занял первое место в конкурсе короткого рассказа «Роскон. Рассказ за час».

⠀⠀ ⠀⠀

Александр Юдин Космическое наследство

Фобетор, астероид класса М, формой своей напоминающий гигантский, 253,16 км. в диаметре, кукиш, мчался сквозь пространство и время по свободной, никому неведомой траектории. Точнее сказать, она была известна лишь одному существу в Обитаемой Вселенной — его владельцу, Дохлому Роджеру. Именно он определял направление движения астероида. Впрочем, пролагая маршрут, Дохлый Роджер руководствовался единственным критерием — строго держаться Нейтрального Космоса и — самое главное! — ни в коем случае не пересекать границ околопланетного пространства какой-нибудь легитимной цивилизации. «Пока Кукиш вне ваших гребаных юрисдикций, я для Закона, что дохлый кролик для удава», — любил повторять хозяин Фобетора. И у него имелись веские причины так осторожничать.

За шесть столетий до описываемых событий, когда Фобетор еще вращался по положенной орбите, им заинтересовалась известная трансгалактическая корпорация «Osmium Ltd» и вскоре десантировала туда дюжину самореплицирующихся агрегатов. За какие-то семь-восемь лет размножившиеся саморепликанты, точно жуки-древоточцы, выели астероид изнутри, переработав более половины всей его массы. Но вот промышленные запасы металлов платиновой группы были исчерпаны, и корпорация утратила к Фобетору интерес. Тогда-то Роджер ибн Хаттаб бен Соломон (в те времена еще никто не назвал его «Дохлым») и купил выпотрошенный астероид у «Osmium Ltd» по дешевке, чуть ли не на вес пустой породы. А купив, исполнил, наконец, мечту своей жизни — открыл самый отвратительный притон в Обитаемой Вселенной. И назвал его, соответственно, «Грязный кукиш».

В «Кукиш» стекались подонки, отморозки и отщепенцы со всех миров Местной группы галактик. В заведении Дохлого Роджера вечно толклись многосерийные убийцы и беглые диктаторы, межпланетные аферисты, клинические маньяки и даже несостоятельные заемщики. Впрочем, «Грязный кукиш» посещали и вполне ординарные злодеи, темные личности с сомнительной репутацией, индепенденты разных мастей или просто любители запретных ощущений. Короче говоря, старина Роджер привечал любого, кто был не в ладах с законом.

По периметру центрального зала «Кукиша» зияли стрельчатые арки тринадцати УПС-порталов. Периодически они с легким чавканьем поглощали клиентов и со звуком рвущейся материи исторгали новых. Бармен за стойкой — сегодня это был папаша Спок — не обращал внимания на эту своеобычную круговерть. Как и на все остальное вокруг. Привык за полтораста условных юлианских лет работы на Роджера. Да и смотреть-то было особенно не на что: две ленивые потасовки в правом углу, одна драка с поножовщиной — в левом, да звуки перестрелки из смежного зала, вот и все. Старик зевнул и продолжил протирать мутный стакан. Аккурат за его спиной штандартом непобедимой бутылочной армады красовался плакат в тусклой осмиевой рамке. На нем был изображен пузатый джентльмен с толстой сигарой во рту; одной рукой он обнимал обнаженную девицу, а во второй держал початую бутылку виски; надпись под плакатом гласила: «У великих людей — великие пороки. Р. Х.С.».

Вдруг из четвертого портала, расположенного в непосредственной близости от барной стойки, буквально вывалился гуманоид в потертом костюме из кожи керберского мандриана и принялся ошалело озираться. Оглядел зал, споткнулся взглядом о пышную едва одетую гусеницу с планеты Чин-Чин, призывно извивающуюся у шеста, глубоко втянул густой, чадный воздух и шагнул к стойке. Папаша Спок сдвинул защитные очки на лоб и подмигнул новому клиенту.

— Это и есть «Грязный кукиш», я правильно упс-портировался? — спросил посетитель на межгалактическом, приглаживая длинные, стянутые в конский хвост волосы.

— В яблочко, — кивнул бармен, дыхнул в стакан и протер концом грязного полотенца, перекинутого через плечо.

— А вы наверное Дохлый Роджер, так?

— Мимо цели. Сами-то кто будете, мистер?

— Меня зовут Артур Мартынофф. Я… писатель.

— Писатель? — поднял кустистые брови Спок. — Люблю на досуге полистать какую-нибудь книженцию. Как вы сказали ваше имя?

— Артур Мартынофф. Два «ф» на конце.

— Не слыхал, — задумчиво протянул папаша Спок. — Хотя, не запоминаю я вас, авторов-то. Вы про что пишете?

— Я научный фантаст, — после легкой заминки пояснил Мартынофф.

Папаша Спок присвистнул. Этот писательский союз в большинстве миров считался откровенно маргинальным, кое-где и вовсе был запрещен как тоталитарная секта, а на планетах эльфийско-гномьей конфедерации изобличенного фантаста запросто могли подвергнуть творческой кастрации.

— Значит вы упс-портировались в десятку, — усмехнулся бармен и протянул руку. — Для своих я папаша Спок.

— Очень приятно, — ответил фантаст, пожимая заскорузлую, покрытую химическими ожогами ладонь старика.

— Бывали у нас раньше?

— Нет, первый раз.

— Решили пересидеть неприятности?

— Не то что бы. Понимаете, папаша Спок, у меня творческий кризис.

— Вона как, — понимающе кивнул тот. — Что будете пить?

— Коктейль, пожалуйста. Какой ваш фирменный?

— Сегодня «Красный карлик».

— Пойдет, — не вполне уверенно согласился Мартынофф.

Бармен бросил в шейкер прозрачный кристалл с резким запахом аммиака, отправил следом пригоршню разноцветных горошин и оросил все это содержимым из трех-четырех бутылок. Как следует встряхнул шейкер, поставил на стойку, потом быстро сделал шаг назад и надвинул на глаза защитные очки. Артур тоже с опаской отступил в сторону. Смесь заклокотала, раздался хлопок, и крышка шейкера улетела куда-то в зал.

— Ваш «Красный карлик», — сказал папаша, подтолкнув стакан к Артуру.

Мартынофф застыл в нерешительности, уставившись на маслянистую жижу, что пузырилась в стакане.

— Может, чего-нибудь полегче желаете? — прищурился Спок.

Артур нахмурил брови, схватил стакан и залпом опрокинул в рот. В тот же миг кожа на его лице приобрела охристо-желтоватый оттенок и покрылась какими-то буграми и наростами, точно старая дубовая кора. Артур хотел утереть выступившие слезы, но дотронувшись до лица, ахнул:

— Что со мной?!

— Ничего, ничего, пройдет, — успокоил его папаша Спок, и уважительно добавил: — А ты отчаянный малый.

Безобразные складки и впрямь скоро разгладились, а кожа последовательно сменила цвет с охристо-желтого на ярко-голубой, а потом на молочно-белый.

— Ну как? — поинтересовался Спок. — Кризис миновал? Или повторить?

— Выпивка не поможет, папаша Спок. Мне позарез нужен сюжет, какая-нибудь необычная история.

— Необычная история? Этого добра у нас навалом, — бармен сделал широкий жест. — Ступай к любому, он тебе такого порасскажет — глаза полопаются!

— Но мне не всякая история подойдет, я ведь научный фантаст, — вздохнул писатель.

— Вона как. Что же тебя интересует? Ограбление года? Афера века? Или хочешь послушать про безответную любовь виртуальной каракатицы к эльфийской принцессе?

— Мне бы про что-нибудь связанное с космическими технологиями, с наукой.

— С наукой у нас напряженка, — развел руками папаша Спок.

— И не только у вас.

— А на кой шут, скажи, сдались тебе космические технологии? У тебя что, дома УПС-портала нет?

— Одна из целей нашего литературного союза — возрождение интереса к древнейшей истории человеческой цивилизации, — заметил Артур.

— Вона как, — протянул Спок. — Постой, дай-ка подумать… Что б мне засохнуть! — воскликнул он после минутной паузы. — Бедолага Джим, вот кто тебе нужен!

— Кто, кто?

— Бедолага Джим, Джим-тоник. Откликается еще на Наследника Джимми. Познакомить?

— Ну, если его история и впрямь связана с космическими технологиями…

— Еще как связана, — заверил бармен. — Мы-то ее тут наслушались — из ушей лезет. А тебе наверняка понравится. Ну-ка, пойдем.

Папаша Спок вышел из-за стойки, решительно взял Артура за локоть и увлек в погибельные глубины «Грязного кукиша». Сопровождаемые разноязыкими окликами и интергалактической матерщиной, они двинулись между столиками. Со сцены им вслед гремел хит популярной в этом цикле группы «Черви-козыри»:

Они по диагонали пересекли шумный центральный зал и нырнули в треугольную арку. Взорам Артура открылось смежное помещение с низкими закопченными сводами; стены его терялись во тьме. Тут и там из косматого сумрака выглядывали какие-то безобразные хари, одна гаже другой. Впрочем, на вошедших никто не обратил внимания. Лишь два-три завсегдатая скользнули по Артуру осоловелыми взглядами и снова утопили их в глубинах своих стаканов.

Спок подвел Артура к столу, за которым расположилась весьма причудливая компания: нетрезвая девица с растрепанными белокурыми космами, пузатый крепыш-маломерок с лицом, заросшим бородой до самых бровей, и бледный до прозелени брюнет, по всей видимости, мертвый. Во всяком случае, он был весь какой-то… окоченелый что ли; впечатление усугубляли широко разинутый рот и пустые, точно пуговицы, глаза. Еще один стул занимал цветочный горшок, из которого торчал развесистый клюквенный куст.

— Вся шайка в сборе, — удовлетворенно заметил папаша Спок. — И славно, сейчас я вас перезнакомлю. Это Артур, — представил он Мартыноффа, — писатель. Специально к нам упс-портировался, чтобы послушать историю Бедолаги Джима, вона как. Это, — бармен указал на растрепанную девицу, — магичка Шварцлох, она же Белокурая Бестия с Младшей Эдды. Депортирована оттуда по причине злонамеренной невменяемости, а также за бл… пардон, за бесстыдство.

Магичка хихикнула и подмигнула Артуру.

— С ней рядом — Альбрих, цверг со Старшей Эдды. Между прочим, тамошний министр культуры. Правда, с тех пор, как Старшую Эдду оккупировали етуны, цвергское правительство пребывает в изгнании.

При виде цверга Мартынофф невольно поморщился: цвергов он недолюбливал; понимал, конечно, что это неправильно, ксенофобский пережиток, но ничего не мог с собой поделать. Вроде и гуманоиды, а вот не лежит к ним душа, да и все! Впрочем, цверг тоже бросил на Артура взгляд далеко не любезный, почти злобный, а вместо приветствия презрительно высморкался в бороду.

— А это, — продолжил Спок, уважительно кивая в сторону клюквенного куста, — сэр Генри Питтон де Турнефор младший, известный революционер и при этом щедрый меценат; финансирует сепаратистов по всему Млечному Пути, и даже в Андромеде и Треугольнике. Мое почтение, сэр Генри!

В ответ сэр Генри-младший меланхолично шевельнул ветвями. Или что там у него было.

— Ну а вот и сам знаменитый Наследник Джимми, наш славный старина Джим-тоник, — с этими словами папаша Спок от души хлопнул бледного брюнета по спине. Но тот лишь качнулся вперед и вновь застыл с бессмысленным достоинством трупа, даже рта не закрыл.

— Алкогольная кома, — констатировала Белокурая Бестия, — еще с обеда в отключке.

— Вона как. Ничего, двойная порция «Взрыва Сверхновой» живо прочистит ему мозги, — заверил папаша Спок, и приставил к столу еще один стул. — Ну, Артур, ты пока располагайся, а я принесу выпивку. Кто чего будет?

— Угостишь нас, парниша? — спросила магичка, придвигаясь к писателю.

— Само собой, — кивнул Мартынофф.

— Тогда мне порцию «Темной материи».

— Пинту эля, — буркнул Альбрих. — И смотри, поменьше пены.

— Я, пожалуй, тоже выпью эля, — определился писатель.

— А вам, сэр Генри, как всегда? — уточнил бармен.

Клюквенный куст согласно качнул ветвями, усыпанными красными горошинами ягод.

— Хочешь, я расскажу тебе свою историю? — предложила между тем магичка Шварцлох. — Гарантирую, уснуть под нее ты не сможешь.

— Конечно! Всем до смерти интересно знать, с кем ты трахалась, — ворчливо заметил цверг.

— Заткнись, старый импотент! — взвизнула магичка.

— Шлюха, — не остался тот в долгу.

Обмен любезностями прервался с возвращением папаши Спока; он поставил на стол заказанные напитки: две кружки пива, коктейль и рюмку некоего ядовито-зеленого зелья для сэра Генри. После чего одной рукой зажал Наследнику Джимми нос, а второй залил стакан чего-то шипучего и переливчатого прямо ему в рот, благо тот был открыт. Мертвенно-бледное лицо Джимми покраснело, как помидор, он захрипел, затрясся, схватился обеими руками за горло и гулко рыгнул. Магичка щелкнула пальцами, и изо рта Наследника вырвался огненный выхлоп, едва не подпаливший Альбриху бороду. Пахнуло паленым волосом.

— Стерва долбанутая, — констатировал министр культуры, хлопая себя по закурчавившейся бороде.

— Так с дамами не рав… рагозва… раз-го-вар-ривают, — выговорил воскресший брюнет и с любопытством новорожденного огляделся вокруг. — Эге, знакомые все лица. А вы кто будете? — спросил он Артура. — Вроде, я вас раньше здесь не видел.

— Это Артур, Артур Мартынофф, на конце двойное «ф», он писатель, — ответил за того бармен. — Артур очень хочет послушать твою историю, Джимми. Ты уж меня не подведи, я ему пообещал, вона как.

— Да? — Брюнет остановил на Артуре вполне уже осмысленный, даже заинтересованный взгляд. — Ну что ж, пусть так… Ничего не имею против. Вот только в горле пересохло, точно в пекле.

— Это поправимо, — понял нехитрый намек Мартынофф. — Папаша Спок, принеси-ка мистеру Джиму пинту эля.

— Раз такое дело, — ухмыльнулся брюнет, — можно просто Джим. И к етунам эль! Пускай несет тройной джин с тоником. Тоника поменьше, а джина побольше.

— И закусить чего-нибудь, — с долей беспокойства крикнул вслед бармену писатель.

— Что ж, мистер как вас там. — начал Джимми, потирая руки и бросая хищный взгляд на рюмку сэра Генри. Тот поспешно зацепил ее одной из ветвей-псевдоподий и опрокинул в свой горшок.

— Артур. И тоже без мистера.

— Хорошо, пусть так, — вздохнул Бедолага Джим. — И с какого же перепугу тебя заинтересовала трагическая история моей непутевой жизни, Артур?

— Папаша Спок сказал, что она как-то связана с космическими технологиями.

— А ты часом не коллекционер? — резко повернувшись к писателю, спросил Джимми.

— Нет, — удивленно пожал плечами Мартынофф.

— Ненавижу коллекционеров! Проклятые старьевщики. Собирают всякий хлам, а честным людям от того одни неудобства.

— Я писатель, забыл?

— Проверить никогда не помешает.

— Просто расскажи ему Джимми, — произнес цверг Альбрих, — и пускай он уже отвяжется, со своими технологиями.

Папаша Спок поставил перед Джимом высокий бокал и блюдо с жареными личинками брандашмыга, подрумяненными до хрустящей корочки, красными от жгучего тартарского перца. Тот сделал порядочный глоток, закусил личинкой и удовлетворенно поморщился:

— Пусть так, приступим. Родился я триста пятьдесят юлианских лет назад на Мегере; это самая окраина галактики Треугольника, шаровое скопление Эриний, система Гекаты, если кто не в курсе. Ну, не в этом суть. Семья, в которой мне повезло появиться на свет, была весьма обеспеченной. Папаша мой сделал капитал на торговле фарисейскими гекапами, и фирма его достигла немалого процветания. При всем том человеком он был ограниченным, даже невежественным. Среди коммерсантов такое не редкость, вы, верно, знаете.

— Джим! Джим! — прервала рассказчика Белокурая Бестия. — Только про папу не надо. Давай, ближе к телу.

— Ну, пусть так, — согласился Джим-тоник. — В общем, я рос избалованным ребенком, с малолетства ни в чем не знал отказа. И хотя, когда пришло время, определили меня, понятное дело, в самый престижный мегерский университет и все такое, учеба меня не интересовала. И с чего бы? Я ж не собирался работать. Денег у меня и без того хватало. Впрочем, одно дело я все ж таки освоил неплохо — игру. Играл я во что угодно и где угодно. В рулетку и в покер, в кости и в лотерею, и, разумеется, в крестики-нолики; делал ставки на сильванских бегах и на лингамских скачках… Но, опять же, интересовал меня скорее сам процесс, нежели результат. Все по той же причине. Так оно и шло, пока папаша исправно снабжал меня наличностью. Однако никто не вечен. Кроме Дохлого Роджера, понятное дело. Короче говоря, после смерти родителя я спустил семейные денежки, а следом и весь отцовский бизнес в каких-нибудь три-четыре года. И остался на мели. Но и это меня не отрезвило — я продолжал играть. Только уже не из чистой любви к искусству. Я вышел на профессиональный уровень. А что было делать? Других-то средств к существованию у меня не осталось. М-да… Порой мне выпадал жирный джекпот, иной раз удавалось сорвать приличный банчок. То бишь, я не особенно бедствовал. Но со временем про меня пошла дурная слава. Дескать, Джим не чист на руку, и все такое. В конце концов — увы — двери приличных игорных заведений Треугольника передо мною захлопнулись. Как говорит наш гостеприимный хозяин: все козлы, а мир несовершенен! Я уже стал подумывать перебраться куда-нибудь в Туманность Андромеды, где меня никто не знал, а порой — в минуты полного безденежья и особенного отчаяния — даже строил планы устройства на какую-нибудь работенку. Видите, господа, я тогда натурально стоял на пороге безумия!

— Лучше не скажешь, — проворчал Альбрих и шумно высморкался в бороду.

Джим смочил горло, отправил в рот очередную жгуче-красную личинку и продолжил:

— Тут-то в моей жизни и появился дядюшка Пол. О том, что мультимиллиардер Пол Крестовский доводится мне родственником — троюродным дядей со стороны матери, я знал и раньше. Новостью для меня стало то, что никаких других наследников, кроме меня, у дяди Пола нет, и не предвидится. Прознав об этом весьма отрадном факте, я немедленно нанес дяде визит вежливости. Надо же было выяснить, как здоровье моего единственного родственника.

— И потенциального наследодателя, — вставил министр в изгнании.

— Пусть так, — легко согласился Бедолага Джим. — Принимая во внимание бедственное положение, в котором я тогда находился, думаю, никто не поставит мне этого в вину. Да, меня до желудочных колик интересовало, сколько еще старикан протянет. Но тут меня ожидало первое разочарование: для своих лет Пол Крестовский чувствовал себя превосходно. Он вел скучный, размеренный образ жизни, не имел вредных привычек или каких-нибудь нездоровых страстишек. Короче, на близкое открытие наследства рассчитывать не приходилось. Впрочем, принял он меня весьма любезно. Даже расцеловал. Только на черта мне сдались его поцелуи! Мне было нужно его состояние.

Рассказчик прервался, чтобы сделать очередной глоток и, обнаружив, что тарелка пуста, сорвал с клюквенного куста ягоду и отправил в рот.

— O tempora, o mores, — неожиданно для всех прошелестел сэр Генри.

— Каковы времена, таковы и нравы, — парировал Джим. — На чем, бишь, я остановился? Ах, да! Я упомянул, что дядя не имел дурных наклонностей. Кроме, пожалуй, одной: он был заядлым коллекционером всякого космического мусора. И главной страстью дяди Пола являлись орбитальные корабли эпохи первобытного — посредством летательных аппаратов — освоения космоса. Всю обширную территорию его загородного поместья загромождали гигантские кучи металлического лома — то, что сохранилось от этих самых кораблей. И хлам этот он приобретал за немалые деньги. У меня просто душа кровью обливалась, когда дядя с достойной маньяка гордостью демонстрировал мне свои «сокровища». Боги Метагалактики! сколько профуканных миллионов, сколько несделанных ставок! Но я решил не отчаиваться. Наоборот, постарался во что бы то ни стало произвести на Пола Крестовского самое благоприятное впечатление. Я включил все свое обаяние: пытался как-то развлечь старика, выказывал интерес к его историческим разысканиям, и все такое. Даже восхищался ржавыми дядиными железяками… И вот, когда между нами установились по-настоящему родственные, доверительные отношения, Пол показал мне «жемчужину» своей долбанной коллекции. На заднем дворе его поместья в специальном ангаре хранился настоящий космический челнок в рабочем состоянии. Надо было видеть, с каким торжественно-глупым выражением лица дядя Пол сорвал со своего детища укрывавшее его полотнище! Как любовно оглядывал эту белоснежную, восьмидесятитонную махину, напоминавшую со стороны разжиревшую пулярку. Он даже придумал кораблю имя… э-э… вот, черт! На языке вертится. Не то «Варан», не то «Братан».

— «Буран», — подсказал Артур Мартынофф.

— Верно, «Буран», — согласился Джим-тоник и подозрительно прищурился: — Ты точно не коллекционер?

— Точнее не бывает. Но историей интересуюсь.

— Пусть так, верю.

— Ну, ну! — подстегнул его Артур. — Рассказывай дальше.

— Дальше, — зевнул Наследник. — Уж не знаю, вспомню ли — мозги совсем засохли.

— Папаша Спок! — крикнул писатель. — Принеси Джиму еще порцию джина и закусить. Остальным тоже повтори.

— Челнок этот, — продолжил Джим, размочив мозги, — в отличие от прочих дядиных экспонатов, не был раритетом. Его построили по специальному заказу Пола. Но с использованием подлинных чертежей тех времен, когда на подобных штуковинах и впрямь летали. Правда, только до орбиты и обратно. Дядя же велел своим конструкторам сделать так, чтобы его челнок смог выдержать и межпланетный перелет. Для дядиного удовольствия мне пришлось наизусть зазубрить всю эту машинерию, так что слушайте и удивляйтесь, — Джим прикрыл глаза. — «Буран» был оснащен твердофазными ядерными двигателями. Сколько их было всего, не помню. Зато хорошо помню, что до практического применения этих двигателей человечество так и не дошло — с появлением УПС-порталов в них отпала всякая необходимость. Но стендовые испытания проводились. Это все мне Пол рассказал. Еще на челнок установили пару плазменных двигателей — резервных. Но эти могли пригодиться только в космосе.

— Поразительно! — воскликнул Мартынофф.

— Сам удивляюсь, — согласился Наследник Джимми. — Название корабля едва вспомнил, а казуистика эта до сих пор от зубов отлетает.

Сюрпризы памяти! Только и это еще не все. Дядиной идеей фикс стал реальный межпланетный полет на «Буране», можете себе представить? Причем он жаждал осуществить полет самолично! Оказалось, он давно замыслил это дело и все хорошенько обмозговал. Пол решил слетать с Мегеры на Горгону, ближайшую к Мегере планету в системе. Полет, по его расчетам, должен был занять восемь с половиной мегерских месяцев. То есть шесть юлианских. И эта бредовая мысль совершенно овладела его сознанием.

— Восемь с половиной, — уточнил писатель, — это туда и обратно?

— Только туда. Горгона достаточно обжитая планета, и обратно дядя Пол намеревался упс-портироваться вместе с «Бураном» через грузовой портал. Пола Крестовского можно конечно считать одержимым, и все такое, но безумцем он не был. Полет даже в один конец — предприятие весьма и весьма рисковое. Ведь человеческая цивилизация до Пола никогда не осуществляла пилотируемых межпланетных перелетов. Да и, насколько мне известно, никакая другая — тоже.

— Нет, — не согласился Артур Мартынофф, — девильские кракены успели неплохо освоить межпланетное пространство. К тому времени, как ман-драгваздеры проложили к ним первый УПС-портал, они уже вовсю бороздили свою планетную систему.

— Пусть так, — отмахнулся рассказчик, — но кракены не гуманоиды. Я же имел ввиду гуманоидные цивилизации. Ладно, продолжаю. Можете мне не верить, но поначалу я честно отговаривал дядю от этой опасной затеи. Дядюшка, говорил ему я, что ты творишь? У тебя дома УПС-портал, на Горгоне тоже — зайди и выйди! А он: «Джим, родной мой, в этом вся соль. С тех пор, как у разумных существ в Обитаемой Вселенной отпала необходимость решать задачи космического масштаба, наука стагнирует, наши цивилизации деградируют, а носители разума превращаются в пассивных гедонистов».

— Это точно, — вздохнула магичка Шварцлох, — нормальных мужиков почти не осталось.

— Пусть так, урезонивал его я, но что изменит твоя авантюра? «Буран» построен на основе первобытных космотехнологий десятивековой давности. Это ж огромный риск лететь на таком антиквариате! Но Пол, знай, гнул свое: «Как ты не понимаешь, племянник? Я должен совершить полет на Горгону именно на таком, как ты его называешь, антиквариате. Это, можно сказать, сюжетообразующий элемент! Я совершу то, что мы, люди, обязаны были сделать еще тысячу лет назад. Кроме того, своим полетом я подам пример, зажгу сердца…». Ну и прочее «бла-бла-бла» в том же духе. Короче, отговорить его я не сумел. И вот тогда — только тогда, подчеркиваю! — у меня зародилась мысль. Поначалу это была крохотная такая, считай, шутейная мыслишка. Но она росла, росла.

— И выросла в козла, — закончил за него цверг Альбрих.

— И превратилась в огромную всепоглощающую МЫСЛЬ, — не обращая внимания на реплику, продолжал Бедолага Джим. — Вот он, твой шанс, крутилось у меня в голове, не упусти его. Сама судьба дает его тебе в руки. Что за шанс, спросите вы, наверное?

— Разделаться с дядей и завладеть наследством, — мстительно разрушил интригу сэр Генри Питтон.

— Ну… пусть так, — вынужден был признать Джим. — А кто меня осудит, учитывая все обстоятельства?

— В Кукише точно никто, — заявил цвергский министр, насмешливо сморкаясь в бороду.

— Послушайте, — неожиданно обратился к нему Мартынофф, — не могли бы вы прекратить постоянно сморкаться?

— Это еще почему? — вытаращил глаза Альбрих.

— Меня ваше сморкание отвлекает… и вообще.

— Да-а, — покачал головой цверг, — с культуркой у тебя слабовато. Только заявился, а уже хамишь. А туда же — писатель.

— Хор-рош собачиться! — прикрикнула Белокурая Бестия чуть заплетающимся языком. — Вечно так — перепьются и давай. Пусть Джим-тоник рассказывает, дальше самое смешное.

— Кому смех, а кому грех, — вздохнул Джим и стукнул пустым бокалом. — Рассказывать что ли?

Точно из-под земли вынырнул папаша Спок и вопросительно взглянул на Артура. Тот кивнул.

— На орбиту «Буран» должен был вывести двухступенчатый ракетный носитель, — подавляя икоту, продолжил Наследник Джим. — И снова сюрприз из прошлого: я до сих пор помню, что первая ступень имела кислород-керосиновые двигатели, а вторая — кислород-водо-родные. За каким чертом, спросите, я это запомнил? Сам не знаю. Но суть не в этом. Перед самым стартом один знающий человек (по чьему заданию, объяснять, полагаю, не надо?) как следует покопался в бортовой навигации. Короче, долететь до Горгоны у дяди Пола шансов не имелось. Он был обречен сгинуть в глубинах Вселенной. И шансов на спасение у него тоже не было. Ведь к тому времени во всем Обозримом Космосе не осталось ни единого управляемого космического аппарата. Кроме дядиного, разумеется. Орбитальные спутники, и все такое, можно не считать. Покончив с делами и дождавшись старта, я лег в анабиозную камеру, запрограммировав пробуждение через сто тридцать один год. Чтобы, значит, проснуться по-прежнему молодым, но уже богатым.

— Зачем же на такой долгий срок? — удивился Артур Мартынофф. — Неужто Пол Крестовский мог прожить в автономном полете сто тридцать с лишним лет?

— Сразу видно, что ты не знаком с гражданским законодательством Мегеры. Оно весьма строгое. А семейное и наследственное — в особенности. Так вот, если тело так и не обнаружено, официально умершим человека могут признать лишь по истечении ста тридцати лет. Причем не мегерских, а условных юлианских.

— Бред какой-то!

— Когда мой дедушка, будучи в отпуске, нырнул со скалы в море, да так и не вынырнул, моей бабушке пришлось ждать ровно сто тридцать лет, чтобы вторично выйти замуж. Разводить в отсутствие одной из сторон суд по закону не имел права, вот и пришлось дожидаться официального признания вдовой. Так-то! Но суть опять же не в этом.

Белокурая Бестия неожиданно зашлась смехом. Джим взглянул на нее с укором, но рассказа не прервал:

— По прошествии ста тридцати одного года, отойдя от анабиоза, я с удовлетворением узнал, что с дядей Полом вышло даже удачнее, чем задумывалось изначально. Он, как и положено, сбился с курса, но не затерялся в глубинах Космоса, нет. Вылетев за пределы нашей планетной системы, «Буран» взял курс прямиком на Старую Вельву…

— Старая Вельва? — перебил Мартынофф. — Кажется, так называют черную дыру где-то на окраине Треугольника.

— Точно. Так вот, пока я спал, дядин челнок благополучно в нее затянуло. То бишь, факт смерти налицо. Впрочем, мне все одно пришлось идти в суд с заявлением о признании Пола Крестовского официально погибшим. Но это была лишь пустая формальность! В мечтах я уже тратил дядины миллиарды. Как вдруг судьба вновь щелкнула меня по носу. Да что там — щелкнула! Показала мне задницу, вот как! В суде неожиданно выяснилось, что дядя Пол застраховал свою жизнь на кругленькую сумму. В результате причитающийся мне куш вырос почти в полтора раза.

— Что ж в том плохого? — не понял писатель.

— Вот, слушай. Когда я уже торжествовал победу, в заседание явился следователь страховой компании. Эдакая гадкая, отвратительная рожа! Протокольная душонка! Крыса кабинетная! Чтоб ему, чтоб ему зачервиветь, кровососу!

Джим разом опрокинул в себя остатки спиртного. Отдышавшись, он продолжил:

— Так вот, явился следователь и предложил суду в режиме реального времени обозреть снимки, сделанные межгалактическим телескопом «Бубль» — тот как раз по касательной пересекал эргосферу Старой Вельвы. А на этих треклятых снимках я и все прочие увидели дядин челнок. Да, да! «Буран», как ни в чем ни бывало, висел над самой Старой Вельвой! И, похоже, не собирался в нее падать. Правда, выглядел он изрядно сплюснутым. Зато, при должном увеличении, можно было различить самого дядю Пола, приникшего к иллюминатору. О, это был гром среди ясного неба! Настоящая катастрофа! Разумеется, суд категорически отказался признать умершим лицо, которое совсем даже и не пропало. И которому едва ли ни рукой можно помахать: «Привет, мистер Крестовский! Как вы там? Не скучаете?»

— Эффект гравитационного замедления времени? — догадался Артур.

— Именно! Уже потом адвокаты растолковали мне, что к чему: весь фокус, оказывается, в гравитационном поле дыры. Сила ее тяготения настолько чудовищна, что не выпускает наружу даже свет! Оттого-то с точки зрения внешнего наблюдателя все физические процессы падающего в дыру объекта идут все медленнее и медленнее. Пока вовсе не замрут. Иначе говоря, по мере приближения любого объекта к этому… как его дьявола?

— Горизонту событий, — подсказал писатель.

— Во-во, к горизонту событий черной дыры объект замедляется сильнее и сильнее. И, в конце концов, останавливается. На самом-то деле ничего подобного не происходит. Просто внешний наблюдатель никогда не сможет увидеть, как объект пересечет горизонт событий.

— Как же дело развивалось дальше? — поинтересовался Артур.

— Хреново развивалось. На родной планете я не нашел справедливости — всем известно, что в наших мегерских судах сидят одни маразматики-ортодоксы. Беда в том, что к мнению этих старых пердунов прислушиваются. И еще как! Куда бы я потом не обращался, в какие бы двери не стучал, везде и всюду получал отказ. Короче говоря, я потерпел неудачу во всех судебных инстанциях Обитаемой Вселенной! А что удивительного? Проклятый следователь всякий раз совал судьям снимки «Бурана»: вот-де Пол Крестовский, и никуда он не пропал, местонахождение его нам известно, и все такое… Так я дошел аж до Президиума Высшего Межцивилизационного суда Справедливости на Асгарте. Но и Президиум отказал в удовлетворении моей жалобы. А его решение обжаловать просто некуда. Так-то! Я уже и к специалистам ходил, к ученым всяким. Ведь когда-нибудь, спрашиваю, «Буран» свалится в Старую Вельву? Пускай, говорю, случится это нескоро, пускай очень нескоро — я готов подождать! Скажите только, сколько? Сто лет? Двести? Пятьсот?! Они в ответ: ждать придется вечность.

— Пойдем со мной, — предложила магичка Шварцлох, сочувственно потрепав Бедолагу Джима по голове, — и вечность покажется тебе мгновением.

Артуру ни с того ни сего стало бесконечно грустно. Даже тоскливо. И вовсе не от того, что его расстроили злоключения Джима. Скорее, напротив. Какая смелая, какая радужно-чистая мечта погибла, с горечью думал он. И все из-за глупой жадности ничтожного интергалактического хлюста. Ему захотелось немедленно напиться.

— Что же теперь? — спросил он.

— Что теперь? — с усмешкой переспросил Джим. — Теперь я сижу здесь, в Кукише. Коротаю вечность.

— У всего есть конец, — философски изрек министр в изгнании, — когда-нибудь и вечность кончится.

— Надежды — сны бодрствующих, — едва слышно прошелестел клюквенный куст.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в Москве в 1965 году. Закончил юридический факультет МГУ им. М. В. Ломоносова. Много лет трудился в органах прокуратуры. В настоящее время живет и работает юристом в Москве.

Печатается с 2003 года. Публиковался в журналах «Полдень XXIвек», «Наука и жизнь», «Юность», «Искатель», «Мир Искателя», «Наука и религия», «Ступени», «Тайны и загадки», «Хулиган», «Шалтай-Болтай», «Я» (США); «Edita» (ФРГ), и др., а также в сборниках: «Настоящая фантастика-2010» и «Настоящая фантастика-2011» («Эксмо»), «Самая страшная книга-2014» («АСТ»).

Автор романов «Пасынки бога» («Эксмо», 2009 г.) и «Золотой лингам» («Вече», 2012 г., в соавторстве с Сергеем Юдиным).

⠀⠀ ⠀⠀

Кристина Выборнова Кршмяга

С Физзом я познакомилась на следующий день после прибытия на планету Сюсюан. Он, как и все сюсюане, был тощим гуманоидом с синей редкой шерстью, большими круглыми глазами, малюсеньким носом-кнопкой и острыми пушистыми ушами, и в целом напоминал испуганную белку. Встретились мы, когда я решила, выйдя из отеля, прогуляться по городу. Только я присела на низенькую и мягкую скамейку под сенью дерева с красной расплющенной кроной, как он устроился рядом и со свойственной сюсюанам приветливостью, если не сказать, болтливостью, завел со мной разговор:

— Здравствуйте, вы с Земли? Меня зовут Физз, а вас? Вы где работаете? Сколько получаете? У вас семья есть?

— С Земли, Анна, программист ракетных систем, семьсот условных денег, не замужем, — привычно отрапортовала я, поскольку вчера меня успел про это же расспросить весь персонал отеля.

— А я получаю всего триста денег, семьи нет, а работаю я… — тут он выпрямился, развернув уши. — Защитником редкого вида животных!

— Да ну, — сказала я с некоторым интересом.

— Эти животные подвергаются безжалостному террору, они не могут жить, как раньше, рядом с современной цивилизацией, и мы считаем своей задачей повысить их численность. — возвышенно сообщил он и вдруг докончил грубой прозой:

— Дайте денег.

— Да у меня же мало.

— Ну хоть немного.

— Да у меня всего.

— Ну сколько есть дайте, — протянул он ко мне шерстяную лапу. Я отпрянула, хватаясь за сумочку, и сдержанно сказала:

— Извините, но мне ведь на что-то надо здесь жить.

— Вы просто не понимаете глубины проблемы. Но вы должны понять: вы ведь женского пола, а земные женщины очень любят животных. Пойдемте со мной, здесь недалеко! — сюсюанин ухватил меня за полу пиджака и, вскочив, потянул за собой. Я нехотя потащилась за ним, помня слова гида о том, что не стоит возражать местным жителям, когда они хотят тебя, по их мнению, облагодетельствовать.

К счастью, идти и правда было недалеко. Мы повернули на соседнюю улицу и вошли во внутренний двор большого кольцевого дома. Физз приложил нос ко считывающему устройству на круглой двери, на ходу разглагольствуя:

— Мы, группа энтузиастов, уже сумели спасти несколько экземпляров прекраснейшего исчезающего животного, которое раньше в изобилии жило на нашей планете, а теперь, лишь оно появится в черте города, его безжалостно истребляют! У вас такое бывает? Мне другие земляне рассказывали, что бывает. По-моему, у таких гуманоидов нет никакой печени! Проклятые! Я бы таких безжалостно убивал! Проходите.

Дверь открыла, и мы прошли по лестнице в полуподвальное помещение. Чем дальше мы продвигались, тем сильнее становился резкий специфический запах и громче слышались странные звуки типа хриплого хохота и басовитого кудахтанья. Я несколько струхнула и начала раздумывать, правильно ли я поступила, пойдя за этим сюсюанином, и почти сразу же убедилась, что действительно сделала это зря. С лестницы мы попали в узкий полутемный коридор, по обеим сторонам которого стояли плотные ряды клеток. А в клетках сидели по одной-по две громадных размеров зверюги. Шерсть у них была длинная серая с подпалинами, очень густая на спине и почти отсутствующая на брюхе, так что туловище из-за округлой формы напоминало какую-то шерстяную тарелку. Позади тарелки по земле стелился пышный, почти лошадиный, хвост. Передние лапы были намного длиннее задних и на порядок когтистее. Туловище, почти без помощи шеи, переходило в массивную пятиугольную голову со свисающим вниз бесшерстным серо-розовым носом, дырками в шерсти на месте ушей и длиннющей пастью с оранжевыми, похожими на частокол, зубами. Почти над углами рта висели круглые, как пуговицы, черно-желтые глаза с совершенно бешеным выражением. Все это великолепие мало того, что пахло, как десяток протухших яиц, так еще и при виде нас начало бросаться на решетки клеток, издавая хриплые хохочущие звуки. Клетки затряслись. Я пискнула «ой» и спряталась за сюсюанина. Тот успокоительно дернул ухом и, повернувшись ко мне, сказал умиленно:

— Видите, какое чудесное животное лишают права на жизнь?

— Как это называется? — спросила я дрожащим голосом, стараясь перекричать звериные вопли.

— Кршмяга, — нежно отозвался Физз. — Сильный и гордый ночной хищник, который много лет жил с нами на одной планете. А теперь, стоит кршмяге появиться в городе, ее сразу же уничтожают, представляете? Наша организация борется с этим своими силами: мы закупаем еду, обеспечиваем им клетки, где им хорошо и безопасно, но мы надеемся, что скоро добьемся отмены закона об уничтожении кршмяг в городе, потому что это варварство.

— Гм, — сказала я уклончиво, оглядываясь назад и с ужасом понимая, что теперь лестницу от меня отделяет еще одна опустившаяся, как заслон, дверь. — Ну, может быть, кршмяги немножечко это… Опасны?

— А сюсюане не опасны?! А гуманоиды не опасны?! — всплеснул лапами Физз. — Вы же сами знаете, какие у вас были войны, как вы, да и мы, издевались друг над другом! Животные не способны на такую подлость, как гуманоиды! А между тем, гуманоиды решили, что могут творить, что хотят, и что они имеют право убиватькршмяг просто за то, что они кршмяги! Вы меня поймете, вы же женщина. Я недавно разговаривал с землянкой, она меня поняла. У нее дома на Земле семнадцать кошек… Дайте денег.

— Ну, я.

— Ну вы посмотрите на них! — воскликнул сюсюанин, резко хватая меня за плечи и поворачивая к ближайшей клетке, из которой, прижавшись к прутьям, ела нас глазами крупная кршмяга. — Смотрите, какой чистый у них взгляд! Не то, что у гуманоидов!

— Кха-ха-ха-ха! — сказала кршмяга и ударила лапами по решетке, не сводя с меня глаз.

— По-моему, взгляд не то, чтобы чистый, а какой-то голодный. И они все, кажется, не очень довольны.

— Ну, естественно! Потому что им не хватает корма, потому что их держат в тесных клетках. Поставьте себя на их место! И дайте денег. Сколько можете.

Сдавшись не столько под напором сюсюанина, сколько под взглядом кршмяги, я порылась в кармане и сунула в подставленные лапы десять условных денег.

— Вы представляете страдания животных в таких условиях?! — с напором повторил сюсюанин, упихав монеты в карман на животе костюма, из чего я сделала вывод, что дала мало. Страдания животных мне тоже были видны: от бросков ближайшей кршмяги уже нехорошо прогибалась решетка клетки.

— Никто не дал нам право считать себя лучше других живых существ!!! — перекрикивая рев благодетельствуемых зверушек, орал Физз. — Они почти так же разумны, как мы, зато не лживы, не лицемерны! Вы знаете, как они преданны друг другу?! Как самец загрызает всех, кто пытается обидеть его самку? Как самка задерет любого, кто приблизится к ее детенышам?!

— Не знаю, но уже представила! — тоже закричала я, судорожно нао-щупь роясь в сумочке, не сводя при этом взгляда с пытающейся прогрызть решетку кршмяги. — Вот вам сто условных денег! Пойдемте отсюда!!!

— Я знал, что вы меня поймете, вы же женщина, — удовлетворенно сказал сюсюанин и приложил нос к двери, отделяющей нас от лестницы. — Моя знакомая, у которой семнадцать кошек, говорила мне, что.

Дальнейшие слова его я не расслышала, потому что бросилась наутек и не останавливалась до самого входа в отель.

Позже, уже находясь на Земле, я услышала в новостях, что движение по защите животных набирает силу. Его сторонники в конце концов добились того, что кусок города был отгорожен и предоставлен для свободных прогулок окрестным кршмягам. Туристический бизнес, правда, при этом резко завял, потому что животные оказались действительно умными и, собираясь в стаи, дружно штурмовали ограду, пока не проделывали в ней лазейку, добираясь до вожделенных ими городских рынков и помоек, а по дороге закусывали местными жителями и туристами. Конечно же, это вызывало беспорядки и многочисленные акции протеста, посмотрев на которые, я поняла, что еще лет десять не видать мне теплого сюсюнского моря.

А Физза я все-таки тоже увидела в каком-то телерепортаже. Он почти не изменился, только одно его ухо было основательно обкусано, и он возглавлял общество по защите города от кршмяг.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в 1984 году в Москве, где до сих пор и живет. Окончила Литературный институт имени А. М. Горького, семинар детской прозы. Первая книга «Кристинины сказки» вышла в 1996 г. в известной серии «Семейная библиотека». С тех пор, помимо публикаций в периодике, вышли еще три книги: «Претенденты на Землю» (2000) и «Мечтать вредно» (2004) в жанре детской прозы, а также научно-фантастический роман «Нейронная сеть «Колин»» (2011).

Вторая область деятельности — литературоведение. Аспирант Литературного института, автор ряда статей, исследующих создание образа ребенка в прозе.

Третья профессиональная область — композитор, поэт-песенник. Песни на русском и английском языках передаются на интернет — и «живых» радиостанциях Европы, США, Канады и Австралии. Автор песен к музыкальному фильму «Светло тому, кто любит» (2013).

⠀⠀ ⠀⠀

Альберт Шатров Фоторобот преступника

Жорж сидел на пыльном полу в заваленной старым хламом и пропахшей плесенью дворницкой и рвал на себе волосы, проклиная тот день и час, когда сошел с поезда в этом задрипаном провинциальном городишке. От испугу его трясло, зубы стучали так сильно, что моментами Жоржу казалось, что их дробь слышна на улице.

За дверью послышались приближающиеся шаги. «Все, кранты. Я пропал…» — запаниковал Жорж. Придерживая трясущуюся челюсть, он на цыпочках подкрался к двери и с небольшого расстояния посмотрел в маленькое дверное окошко.

К подсобке неторопливо приближался робот с метлой в руках — видимо, из местных дворников. Как раз чуть поодаль трудилась целая ватага человекоподобных автоматов, все в одинаковых спецовках и на одно лицо. Они стригли траву, собирали мусор, поливали газоны, порой отвлекаясь на просьбы и поручения прохожих.

«Ведь выдаст, гад, меня.» — перетрухнул Жорж и начал судорожно соображать, что же делать.

В этот момент возле дома остановилось гламурных оттенков авто. Хлопнула дверь. Из машины вышла расфуфыренная дамочка и, открыв багажник, обратилась к роботу:

— Эй, милок! Ну-ка, помоги мне с сумками.

— Слушаюсь, моя госпожа.

Робот оставил метлу и пошел грузиться авоськами.

«Фу, вроде пронесло.» — выдохнул полной грудью Жорж и сполз по стене на пол. Надо было думать, что же делать дальше.

Жорж Литотовский ехал поездом дальнего следования, куда глаза глядят, в поисках воровского счастья. Он чуть не свалился с верхней полки, когда поезд слишком резко затормозил на одной из проходных станций.

— Старо-Утопинск. Кому Старо-Утопинск? — заголосила в проходе проводница.

— Воздухом успеем подышать? — спросил Жорж, когда она поравнялась с его купе.

— Успеете. Все успеете. — гаркнула та в ответ и продолжила объявлять станцию.

Жорж слез с полки, сунул ноги в штиблеты и направился к выходу.

О Старо-Утопинске Жорж наслышан был от соседки по купе, сошедшей станцией раньше. Славен этот городишка был тем, что его градоначальство много лет назад инвестировало немалые средства в его роботизацию. И теперь почти всю основную работу в городе выполняли роботы, а вот деньги за их труд получали горожане. За каждым жителем от рождения закреплялось N-ое количество роботов, а в течение жизни их можно было еще и унаследовать, получить в дар или просто купить. Большую часть времени люди в Старо-Утопинске были заняты досугом и развлечениями, а если и желали потрудиться, то к их услугам были занятия творчеством и общественные работы — такие, как, например, служба в полиции.

Жорж сошел с поезда и огляделся по сторонам. По платформе взад-вперед сновали роботы, услужливо подсобляя пассажирам с багажом либо ища, кому помочь. Взгляд Жоржа вдруг зацепился за красивый портсигар, который кто-то забыл на лавочке напротив. Жорж быстро смекнул, как быть.

— Дружище, — обратился он к не занятому ничем роботу, — не мог бы ты принести мне вон тот портсигар. Я позабочусь, чтобы он вернулся к хозяину.

— С удовольствием помогу хорошему господину, — отозвался робот и метнулся к лавочке за портсигаром.

Лицо Жоржа расплылось в улыбке.

— А мне здесь нравится, — сказал он, крутя в руках находку. — Пожалуй, я тут задержусь.

В его голове вызрел коварный план.

Сообразив, как и чем можно поживиться в этом доверчивом провинциальном городке, Жорж приступил к реализации своих намерений.

Придуманная Жоржем схема выглядела примерно так. Он выслеживал богатых одиноких дамочек с собачками, узнавал, где они живут, и ждал момента, когда они пойдут выгуливать своих любимцев. Тогда Жорж подзывал первого попавшегося робота и, показывая на стоящую в удалении особу, представлялся ее другом. Потом рассказывал слезную историю о том, что его подружка забыла дома ключи и теперь не знает, как туда попасть, а ей срочно нужны ее украшения, так у нее запланировано важное свидание, и она хочет выглядеть красиво. От лица дамочки Жорж просил робота вскрыть дверь и принести ему все драгоценности, какие найдет, а он, мол, незамедлительно передаст их законной владелице.

Роботы беспрекословно выполняли указания Жоржа и, передав ему драгоценности, возвращались к своей работе. А сам он, понятное дело, исчезал в известном только ему направлении.

Два раза у Жоржа все прошло гладко и без зазоринок. Но на третий раз хитрая схема дала сбой. То ли вскрылись преступления Жоржа, и роботов оповестили о нем по внутренней сети, то ли робот, к которому он обратился, оказался слишком занудным. Но вместо того, чтобы выполнять указание Жоржа, он отправился что-то уточнить у дамочки.

Жорж сразу сообразил, что это провал, и бросился наутек, по дороге выбросив наворованное, чтобы не попасться с поличным. Уже когда он совсем выбился из сил, то увидел незапертую дверь дворницкой, где и укрылся, чтобы перевести дух.

За дверью снова послышалось шарканье. Жорж прильнул к окошку. Напротив дворницкой остановились две пожилые дамы и о чем-то заговорили, возбужденно размахивая руками. Жорж прислушался.

— Ты слышала? Нет, ты слышала? — возмущалась первая. — В городе объявился преступник. Уже совершено несколько ограблений.

— Возмутительно, — отвечала ей вторая. — Преступник воспользовался доверчивостью роботов. Но теперь полиция примет меры, чтобы поймать злодея.

— Уже приняли. Ты не слышала? По телевизору сказали. Составлен фоторобот преступника. И теперь, чтобы все знали, как он выглядит, лица всех роботов в городе поменяют на его фоторобот.

— Какие молодцы. Какие у нас креативные полицейские…

Жорж вспомнил из рассказа соседки по купе, что все роботы в Старо-Утопинске — трансформеры, и их лица, чтобы не надоедали, примерно раз в месяц меняли. А то, что все роботы на одно лицо, чтоб их не путали с людьми, он заметил еще на вокзале.

— Вон смотри-смотри! Они меняются!!! — закричала одна из старушек, показывая на роботов рукой.

Жорж перевел взгляд в ту сторону и от ужаса обомлел. У него на глазах все роботы один за другим превратились в него самого. На улице теперь разгуливала целая свора Жоржев, его точных копий, разве что одетых в спецовки.

Жорж снова схватился за голову и нервно ходил из стороны в сторону по коморке. «Или поймают, или помру здесь с голоду…» — пульсировало у него в висках. «Поймают. Помру с голоду… Поймают. Помру…»

Жорж снова выглянул в окно, надеясь, что весь этот кошмар исчезнет, как страшный сон. Но ничего не изменилось. Целая шайка-лейка его клонов по-прежнему копошилась на улице.

— Пойдем-ка, поближе их рассмотрим, — сказала одна из старушек, и они, взявшись под ручки, посеменили изучать «фотороботов».

Наконец Жорж немного успокоился, решив, что прежде чем что-то предпринимать, неплохо было бы передохнуть. Он постелил на пол спецовки, которыми изобиловала дворницкая, и прилег.

Сон уже брал свое, как вдруг умнейшая мысль осенила голову Жоржа. Он даже подскочил от неожиданности.

— Как же я сразу не сообразил?! — воскликнул он. — Я еще утру нос вашим полицейским, бабульки.

Жорж натянул на себя спецовку. Нашел в углу подсобки осколок зеркала и посмотрелся в него. Весело ухмыляясь, он подмигнул отражению. Это он теперь похож на все эти «железяки» вместе взятые.

Озарившая его идея было донельзя проста: под видом робота добраться до железнодорожной станции и умыкнуть из этого злополучного городка. Схватив метлу, Жорж покинул дворницкую. И уже было собрался двинуться в нужном направлении, как неожиданно сзади него раздался знакомый женский голос:

— Эй, милок! Пойдем-ка со мной, поможешь своему другу двигать мебель.

Выдать себя никак было нельзя. Жорж повернулся и услужливо произнес:

— С удовольствием, прекрасная леди.

— Я тебе дам «с удовольствием», — ухмыльнулась дамочка и шлепнула Жоржа по заду, когда он поравнялся с ней.

Шкафы и тумбочки они двигали часа два, не меньше. Дамочка, расхаживая по дому в просвечивающемся пеньюаре, отдавала обоим «роботам» команды и поклевывала орешки и сочные кусочки фруктов. Для Жоржа смотреть на все это было настоящей пыткой.

Наконец мебель была расставлена как надо. Трудяги, стоя в прихожей, ждали, когда их отпустят.

— Ты можешь идти, — сказала дамочка роботу, потом перевела взгляд на Жоржа: — А ты вынеси напоследок пакет с мусором из кухни.

Последнее указание даже обрадовала оголодавшего Жоржа, у которого уже бурчало в животе.

Взяв пакет с отходами, Жорж вышел на лестницу. Огляделся, нет ли кого здесь. Затем раскрыл пакет и принялся изучать его содержимое. Тут было чем полакомиться. И прокляв все, что только было можно проклясть, он стал жадно поглощать объедки.

Утолив голод, Жорж вышел на улицу и, вернувшись в амплуа робота, отнес мусорный пакет на помойку. И снова он собрался было идти в сторону вокзала, как его окликнули. На этот раз это был робот и точная копия его самого в одном лице.

— Брат, я вижу, ты свободен. Нужен робот, чтобы перекопать землю. Пойдем со мной.

«Черт! Я так не скоро доберусь до станции» — возмутился про себя Жорж. Но чтобы не быть раскрытым, пошел за своим названным «братом-близнецом».

До заветной цели Жорж добирался не месяц и не два, а целых полгода. Днем, и в жару и в холод и даже в дождь, он работал не покладая сил, лишь иногда увиливая от работы, чтобы перехватить что-нибудь из ближайшей помойки. По ночам большая часть роботов отправлялась на подзарядку. Жорж выкраивал время, чтобы побриться и привести себя в порядок, так как нужно было соответствовать общему внешнему виду. Потом, заняв место у зарядного устройства, он отходил ко сну, стараясь не выдать себя храпом.

Однажды, еще в самом начале пути, Жорж попытался добраться до станции ночью, но потерпел фиаско: был перехвачен, и пришлось пахать в ночную смену. Полторы суток без сна чуть не сломили и не выдали его. Больше на такие подвиги его не тянуло.

Радовало Жоржа все это время другое. Несмотря на принятые к его розыску меры, ему удавалось скрываться, замаскировавшись, как это не парадоксально звучит, под самого себя или точнее под «фоторобот» преступника, коим он и был.

И вот, наконец, Жорж вышел на финишную прямую. Станция была в ста шагах от него. Затормаживая ход, к ней приближался пассажирский поезд.

Подъехал автобус, и из него посыпали люди с чемоданами. Роботы, до того ждавшие в сторонке, тут же ринулись помогать им с поклажей. Жорж тоже не отставал от них.

— Могу ли я помочь вам, моя госпожа? — обратился он к дамочке с чемоданами.

— Да, будь так любезен, дружок, — с облегчением сказала женщина и отдала Жоржу оба чемодана.

«Девяносто девять, девяносто восемь… пятьдесят четыре… семнадцать…» — Жорж считал шаги до перрона.

Они поравнялись с нужным вагоном. Дамочка протянула проводнице билет, и та его прокомпостировала.

— Я отнесу ваши вещи в купе, — сказал Жорж.

И уже было ступил одной ногой в тамбур, как кто-то положил руку ему на плечо.

Жорж так и окаменел на месте, но нашел в себе силы обернуться.

Сзади стояли два человека в форме полиции — мужчина и женщина.

— Жорж Литотовский? — строго спросил мужчина.

У Жоржа начали подкашиваться ноги. Рассудок помутился. Руки разжались, роняя сумки — их подхватили полицейские и передали хозяйке.

— Давайте освободим проход.

Полицейские взяли его под руки и отвели в сторону.

— Итак, господин Литотовский, вы разоблачены, — сказала женщина в форме.

— Но как вы вычислили меня? — спросил Жорж, уже все понявший и смирившийся с поражением.

— Элементарно, — ответил полицейский. — Мы с самого начала знали, где вы прячетесь. За вами следили роботы. Когда мы задумывали ход с «фотороботами», то заранее предполагали, что вы сообразите под них замаскироваться. Ведь это так просто — стать одним и тысячи клонов самого себя. Согласитесь?

— Согласен. Хотя я и думал, что мой план гениален. Но почему вы сразу не арестовали меня?

— А мы и не собирались вас арестовывать, — продолжил полицейский. — Вы сами себя арестовали.

— Как это? Я, и сам себя? — удивился Жорж.

— Очень просто, — перехватила инициативу женщина-полицейский. — Разыгрывая из себя робота, вы раньше, чем через полгода до вокзала и не добрались бы — в чем сами и убедились. А пока сюда добирались, то выполняли трудовую повинность наравне с машинами. Так что можете считать, что отбыли свой срок за преступления, что совершили в нашем городе.

— Украшения, которые вы скинули, убегая, нашли и вернули владельцам, — снова взял слово мужчина. — Так что у пострадавших особых претензий к вам нет. К тому же жители нашего городка изрядно повеселятся, когда узнают о ваших похождениях…

— Теперь мы хотим, чтобы вы покинули наш город, — женщина протянула Жоржу билет на поезд и не смогла сдержать улыбку. — Мы бы предложили вам остаться, но вы ведь вряд ли захотите быть посмешищем для всего города.

Жорж кивнул головой. Конечно, ему было обидно больно, но было и чему радоваться. И, похоже, радостные чувства в нем брали верх.

— Надеемся, что вы получили хороший урок и не попадете в подобную ситуацию где-нибудь еще, — похлопал Жоржа по плечу полицейский.

— Нет, к чертям! — отмахнулся Жорж. — Встану на путь исправления. В вашем городе я освоил столько профессий, что найду теперь, чем полезным заняться.

Это и было как раз тем самым, чему Жорж радовался со слезами на глазах.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в Москве в 1972 году. По образованию политолог. Занимался политическими технологиями, журналистикой. Публиковался в общероссийских и региональных СМИ. Работал редактором различных изданий и интернет-проектов. Член Союза журналистов РФ. В настоящее время — директор рекламно-полиграфической компании. Коуч, тренер личностного роста. Первые «бумажные» публикации рассказов были в № 1 за 2008 г. «Знание-сила: Фантастика» — рассказ «Компьютерра», № 4 за 2008 г. — рассказ «Колодец», в № 1 за 2010 г. — рассказ «Путешествуйте по созвездиям!» и в № 1 за 2012 г. — рассказ «Поселенная».

⠀⠀ ⠀⠀

Екатерина Наркевич Может же

Кирюша сказал, что если бы Яков пошел по его стезе, то он непременно бы ему помог. А пока сын не определился — помогать ему нечего, — пересказывает последние семейные новости солидная дама Ольга Ивановна мужу Сергею Ивановичу. Сергей Иванович в курсе всех дел, но в них не вникает. Зачем, у него есть Ольга Ивановна.

Они едут на троллейбусе и наблюдают за Садовым кольцом. Очень похожи друг на друга — тучные, аккуратно одетые, хмурые. За сорок лет совместной жизни Ольга Ивановна хорошо изучила супруга и знает наперед все, что он скажет. Муж болезненно воспринял отставку по службе, последнее время совершенно перестал помогать по дому. Стал игнорировать сына Кирюшу и внука Якова, расхандрился и научился на всех обижаться. Короче, расслабился.

Ольга Ивановна изо всех сил оберегала мужа от стрессов, от чего он решил, что нужно ее понукать и во всем наставлять. Хотя без нее был абсолютно беспомощным, вялым и недееспособным. Чтобы его не расстраивать больше, она всякий давала ему высказаться — так сказать, облегчиться морально. Его мнение ей было понятно заранее, потому что на все случаю жизни он говорил одни и те же прописные истины, от чего они стали не истинами, а занудством, сказанным ни к месту. Вернее, Ольга Ивановна забыла место, к которому пришлись бы прописные истины Сергея Ивановича. Сержа, как неофициально называла его она.

— Человек должен сам прокладывать себе дорогу, — многозначительно ответил Сергей Иванович, чуть наклонившись к супруге. Когда появлялась возможность толкнуть речь, лицо Сергея Ивановича багровело и потело. — Сейчас в Москве юристов — как грязи. Их столько сейчас, сколько никому не требуется. Яков должен сам найти свое место в жизни, иначе… — затянул он громким скрипучим голосом.

Когда-то у него в подчинении было много людей, а на последнем рабочем месте только двое. Хотя Сергей Иванович считал, что подчиняться ему должны трое. С ними он пытался проводить ежедневный инструктаж. Но третий — курьер Стас, долговязый невоспитанный студент — стажер, Сергея Ивановича начальником в упор не признавал. Инструктаж пропускал и дерзил.

Зайдет утром в контору, заберет корреспонденцию, быстро ее доставит и бездельничает. Ему больше делать ничего не надо, но он раздражал Сергея Ивановича свободными манерами. Если бы Стас инструктаж не прогуливал, то нареканий бы к нему не было. А так — он очень портил нервы Сергею Ивановичу. Если бы не Стас, в целом, работа была бы спокойной. Увы, и с нее сократили. Но Стас оставил в душе неприятный осадок.

Сергей Иванович затянул речь, как две капли воды похожую на другие речи. Ольгу Ивановну накрыло знакомое «дежа вю». Хорошим был человеком Сергей Иванович, но очень нудным. Вроде и правильно все говорит, но вешаться хочется. Иной раз, хоть с ним не заговаривай — как затянет свою тягомотину, можно надолго отключиться. Пристрастие к прописным истинам у него появилась с тех пор, как ему поручили проводить инструктажи по пожарной безопасности. Но там-то ладно, может быть, кому-нибудь в жизни они пригодились. Но какой аудитории можно посвятить речь о «своей стезе», Ольга Ивановна даже не представляла. Сколько речей она прослушала — можно со счета сбиться.

Чтобы оратора не прогневать, чаще кивала головой. Так бы и кивала бы себе, но сейчас в троллейбусе что-то у нее в душе перевернулось. Как-будто осенило: вот бы сейчас что-то случилось, чтобы он навсегда читать нотации перестал. Не удар апоплексический, не дай бог, и не землетрясение — чтобы невинные люди не пострадали. А так, что-нибудь нравоучительное и невредное для здоровья. А то сил больше нет никаких. Сейчас вот хотела с Сергеем Ивановичем поделиться планами сына Кирюши по трудоустройству внука Яши. Яков университет скоро закончит, но никак не определится, в какой области народного хозяйства юристом работать. На практике во многих местах побывал, но пока ничего не выбрал. Яков до последнего года был целеустремленным, а последний год как-то сдал. Но, похоже, что это беспокоит всех, кроме Сергея Ивановича. Иначе, зачем говорить формальности про «свою стезю»?! Ведь речь идет об единственном любимом внуке.

Говорит, говорит, слова с часами перетирает, как будто уши мои все стерпеть могут. Сколько же он пробубнил времени за нашу жизнь? Вот, если бы дельное что говорил… — с тоской подумала Ольга Ивановна. А сама по привычке кивнула, чтобы не огорчить супруга.

— Юристов в Москве, как грязи, — для убедительности Сергей Иванович повторился. Он часто повторялся там, где себе нравился и казался особенно убедительным. Но вдруг он будто запнулся и открыл рот. Подбородок затрясся и прилип к грузной шее.

Ольга Сергеевна посмотрела в направлении его взора и увидела следующее. За окном, вдоль дороги стояли юристы — в белых рубашках, бабочках и черных сатиновых полу рукавах до локтя. Но не сатиновые поддевки подсказали, что эти люди — юристы. Они держали плакаты «Юристов в Москве как грязи».

В нижней части плаката мелкими буквами было написано «Цитата Сергея Ивановича Наумова».

Сергей Иванович вдаль без очков не видел. Ольга Ивановна, наоборот, видела хорошо. Поэтому мелкий шрифт разобрала и убедилась, что их, правда, как грязи.

— Серж, это твоя цитата, — прошипела она. От волнения голос сел. Ситуацию получилась скверная — за слова Сергея Ивановича нужно отвечать. Но как? Сам Сергей Иванович ни за что никогда не отвечал. Вернее, только за одно — за проведение противопожарного инструктажа.

Юристы, завидев Сергея Ивановича, радостно заулыбались и замахали свободной от плакатов рукой.

Сергей Иванович нервно посмотрел на супругу. Он всегда так делал, когда что-то не понимал. Ольга Ивановна привыкла поддерживать мужа в любой ситуации, поэтому машинально ответила примерно таким выражением лица:

— Серж, ты молодец, не обращай внимания. Я сейчас все улажу.

В шоковом состоянии Сергей Иванович, обычно, молчал.

Поэтому и сейчас замолчал. По лицу стало понятно, что сознательно. Как только он прекратил речь, юристов поубавилось. Единичные не протестные пикеты — не в счет. Троллейбус подъехал, Сергей Иванович с супругой покинули транспорт.

Дальше пошли пешком. Дорога к ЖЭКу лежала сквером.

В этом месте у Сергея Ивановича обязательно срабатывал рефлекс рассуждения. Если где-то он и мог смолчать, то только не в сквере. Здесь это было практически невозможно. Убедившись, что юристов больше нет, Сергей Иванович продолжил:

— Наш Яков — бездельник. Только труд сделал из обезьяны человека, — изрек Сергей Иванович, стараясь о юристах не думать. Он привык о неприятностях не думать, потому что о них заботилась Ольга Ивановна. — А он трудиться не желает, и без труда останется человекоподобным существом. Уже не обезьяной, конечно, все-таки, кое-какое образование получил, но и не человеком.

Ольга Ивановна вздохнула. Видно, супруга не переделаешь.

Они вошли в ЖЭК. Узнали, что попали в перерыв и смиренно сели на стулья. Зато после перерыва будут первыми. На улице стоял прохладный май. В помещении было тепло, поэтому погреться не помешает.

Через несколько минут дверь диспетчерской открылась и из нее вышла шимпанзе. Она несла папку с бумагами и ни на кого не обращала внимания. Потом ей навстречу вышла еще одна шимпанзе, но эта несла большой гаечный ключ. Видимо, как Яков, эта обезьяна института не закончила. Потом шимпанзе с ключом окликнули. Из комнаты отдыха мастеров вышел курьер Стас. Ольга Ивановна тоже его узнала. Супруг показывал сотрудников на фотографии. Стас тоже, как и вторая шимпанзе был одет в рабочий комбинезон. Он негромко что-то спросил у шимпанзе, та ответила Стасу на ухо. Она поманила его пальцем наклониться, потому что был выше ее на две головы. Стас захихикал, спросил: «Правда?». Потом получил от шимпанзе задание и удалился. Но Сергею Ивановичу подморгнуть успел.

Нашел другую работу — догадался Сергей Иванович и только тут испугался. Испугался, что не во всем еще ЖЭКе труд переделал обезьян. Может оказаться, что на замену смесителя ЖЭК пришлет к ним шимпанзе. Как она поменяет смеситель — непонятно.

Хотя шимпанзе лучше, чем Стас, опять подумал Сергей Иванович и с надеждой посмотрел на Ольгу Ивановну. Она сама тоже испугалась, но увидев лицо супруга, самообладания не потеряла и сделала лицо поддержки «Серж, все под контролем».

Она о чем-то стала догадываться.

— Серж, перестань, пожалуйста, говорить свои прописные глупости, иначе чего-нибудь накликаешь.

— Но Оленька…

— Серж, молчи, умоляю, — убедительно цыкнула она в надежде на то, что Сергей Иванович заткнется.

Сергей Иванович замолчал, крепко защелкнув рот. Он понял, что именно из-за него начали происходить загадочные вещи. Если признаться самому себе, то он не очень-то верил в то, что изрекал. Сам он, особенно, в обезьяний труд не верил. И про грязь из юристов придумал сам. Просто ему казалось, что изрекающий сентенции мужчина гораздо солиднее не изрекающего. Что чужая мудрость в его устах звучит убедительно, и Ольге должно нравится, что он такой умный. Книжек он не читал, и с народом общался мало. Поэтому до народной мудрости додумался сам, что старался демонстрировать Ольге Ивановне.

Сергею Ивановичу казалось, что вместо того, чтобы что-то делать, можно что-то говорить, Например, внук Яков часто у них гостил. Но Сергей Иванович очень ленился уделять ему время. Чаще всего с внуком он смотрел телевизор и даже шахматами не занимался. Сергей Иванович был представительским дедом. У других и такого не было. Сергей Иванович понимал свою номинальную ценность. Речей внуку он не произносил, потому что Яков рос подвижным ребенком. Стоило деду открыть рот, как внук исчезал из поля зрения. А говорить без слушателей Сергей Иванович не любил. Ему нравилось, как Ольга понимающе кивала в такт его словам. Может, и делала вид, что согласна. Но, поучив ее, Сергей Иванович испытывал колоссальное моральное удовлетворение:

Надо же, как без труда удалось быть кладезем человеческой мудрости. Хоть и теоретической.

Когда Сергей Иванович немного помолчал, и мастер отобедал, Ольга Ивановна подала заявку на замену смесителя. Они покинули ЖЭК без единой обезьяны. Дорога домой лежала через сквер.

— Давление сегодня высокое, — многозначительно заметила Ольга Ивановна. Она понимала, что причина обезьянам должна быть, так почему бы животным не появиться от высокого атмосферного давления? Или низкого. Но снять подозрения с Сергея Ивановича было ее долгом. Или привычкой.

Шли домой молча. И все закончилось бы благополучно, если бы Сергей Иванович не взялся за старое. Правильно говорят, что привычка — вторая натура.

— Наш Яков крайне избалован. Он думает, что жизнь — это все равно, что перейти поле. А прожить жизнь — это совсем не одно и то же, что перейти поле… — сказал Сергей Иванович прописную истину, и тут же она сбылась. Примитивно, конкретно и дословно. То ли магией какой Сергей Иванович заразился. То ли верностью занудству пробил плешь там, где нужно. Но истины его стали вещими. Они и без него были ничего себе. Недаром собрали в себя мудрость, фольклор, предания и газетные штампы.

Не успел закончить Сергей Иванович про поле, как сквер растворился, и они оказались посреди огромного поля. Перейти которое, по его завещанию, очень трудно.

Ольга Ивановна окончательно убедилась, что произошло. Она поняла, что Сергей Иванович стал как бы «каркать». То есть, как только скажет то, что никому не нужно, сразу перед ним раскрывается буквальный простор формальных глупостей. Конечно, широкое поле — это не глупости. Пословицы с поговорками своими корнями уходят в добротную народную мудрость. Но изрекать их в таком количестве в адрес Ольги Ивановны, когда она и так женщина мудрая, наверное, лишнее. Она давно об этом думала, но теперь удивилась — как была права.

Оказавшись перед разливным бескрайним полем, Сергей Иванович резко выдохнул, пропотел и сказал:

— Ух. В поле, Оленька, за ветром не угонишься.

И тут же поле стало абсолютно безбрежным. Торчавший вдали сквер и дома исчезли, и завыл протяжный тревожный ветер.

— Серж, я хотела тебя спросить, — робко начала Ольга Ивановна, опасаясь, что Сергей Иванович материализует еще какую-нибудь стихию. — Ты зачем про поле сказал?

— Я не знаю, чтобы ты понимала.

— Серж, я в порядке. Ты надоел мне даже, немного. Прости, пожалуйста.

В другой день таким заявлением она сильно разозлила бы Сержа. Он разгневался бы и раскричался.

Если не раскричался, то обиделся бы та-а-а-ак, что лучше бы раскричался.

— Так я, Оленька, для тебя же.

— Только лишнего сейчас не говори, пожалуйста. Ты видишь, что от твоих слов получается. Лучше придумай, что делать.

К этому Сергей Иванович не привык точно. Он привык морали читать, а думать, что делать, не привык.

— Я.

— Серж, если ты сейчас что-нибудь дурацкое скажешь, то мы отсюда никогда не выберемся.

Ольга Ивановна потопталась на месте в поисках выхода.

Сначала испугалась, но потом мобилизовалась. Она всегда находила выходы, особенно, когда вытаскивать из ситуации нужно Сергея Ивановича.

— Выручить нас можешь только ты, — начала она медленно, но решительно. — Скажи что-нибудь человеческое, а не как всегда. Не спеши, подумай прежде. Если сомневаешься, лучше молчи.

Иванович подумал-подумал и промолчал. Потом еще подумал и опять промолчал. Поле на глазах рассеялось и превратилось в привычный сквер.

Ольга Ивановна быстро засеменила к дому. Сергей Иванович поспешил за ней.

Дома он молча поужинал. Плотно, но без аппетита. Сел смотреть телевизор, изучил репортаж про разведение страусов в домашних условиях и открыл рот, чтобы сообщить Ольге Ивановне, что у страусов, как у людей, вожака выбирают не за интеллект. Но потом передумал делать сообщение и сказал:

— Оленька, давай я посуду помою.

Комната страусами не наполнилась, но от предложения Ольге Ивановне стало приятно. Может же, если хочет.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в 1965 году. Живет в Москве, работает психотерапевтом. По образованию врач и журналист. Пишет рассказы, обзоры культурных событий и театральные рецензии, научно-популярные статьи по психологии о взаимоотношениях, особенностях детского и подросткового периода. В каждом рассказе содержится позитивный выход из сложной ситуации, заимствованный из жизни.

Лауреат литературных конкурсов, печаталась в сборниках «Офисный акын», «Русский stiL 2012», «Венский литератор 2011», в журнале «Худеем правильно» (федеральный журнал «Здоровье»), является ведущей колонки на сайте «псифактор».

⠀⠀ ⠀⠀

2015

№ 1

Карл Левитин Палиндром

Аркадию Стругацкому и Игорю Можейко, которые, каждый по своему и, в известном смысле, противоположным образом заставили меня задуматься о необратимости многих наших решений и поступков.

С акустико-фонетической точки зрения палиндром является нелепицей, так как словесные звуки, фонемы необратимы, они униполярны в своем движении.

А.Квятковский, «Поэтический словарь»

Путь внешний

Первый пилот

Экспедицию Разрешенных Экспериментов именовали этим громыхающим словосочетанием только в официальных документах, в просторечье, на любой дальней космической трассе ее называли не иначе как «брачной конторой», — случаи, когда пилоты ЭРЭ не женились бы друг на друге, можно было пересчитать на кнопках скафандра. Немало тому способствовало то обстоятельство, что знаменитый параграф 26, составленный безвестным бюрократом в незапамятные времена, соблюдался неукоснительно, а он требовал «гетерогенного в половом отношении состава экипажа при сохранении фертильного возраста всех его членов плоть до конца планируемого эксперимента с целью обеспечения возможности воспроизводства популяции при экстремальных условиях». Эта дикая тарабарщина означала всего-навсего, что в случае аварии, когда вернуться домой не удается, инструкция требует, чтобы звездолетчики имели возможность озаботиться обзаведением потомством, которое впоследствии разрастется и каким-то образом сумеет связаться с Землей. Ответственность за выполнение этого, как, правда, и всех других бесконечных пунктов «Наставления по осуществлению экспериментального полета», лежала на первом пилоте.

Борис Рольсен, первый пилот «Чивера-2923», меньше всего думал об этом дурацком параграфе, когда его корабль входил в сектор, где, согласно все той же инструкции, следовало взломать нелепо огромные сургучные печати на контейнере со спецкассетой и вставить ее в коммуникатор, «обеспечив невозможность приема данной информации кем-либо из членов экипажа или утечку ее вне корабля». Рольсен усмехнулся, прочитав этот очередной шедевр уставной мудрости, высветившийся на экране, как только он, проклиная опостылевшие ритуалы, запросил корабельную машину о порядке выполнения всех необходимых в таких случаях действий. На парсеки вперед, назад, а также во все иные стороны локаторы интеллекта показывали полный ноль. Большего захолустья невозможно было отыскать во всем многострадальном космосе. Если бы даже благоглупости, которыми родная ЭРЭ, загнав сюда, намерена сейчас одарить его, Рольсена, и ускользнули каким-то образом через передающие антенны «Чивера», то все равно прошли бы годы, прежде чем их смог воспринять чей-то посторонний разум. Что же касается экипажа корабля, то второй пилот Энн Моран пребывала в данный момент, в полном соответствии с программой полета, в анабиотической ванне, куда он отправил ее неделю назад, что по земным понятиям составляло… не хотелось даже думать, сколько земных месяцев промелькнуло за эти семь дней. Других членов экипажа на «Чивере», естественно не было.

Все так же криво усмехаясь, Рольсен привычно положил правую руку на считывающее устройство сейфа и набрал нужную комбинацию букв. Ее вычурное, какое-то детское и вместе с тем грозное звучание в который уже раз вызвало в нем глухое раздражение, но корабельный мозг, сличив рисунок на пальцах с эталоном, хранящимся в памяти, и прочитав короткие слова-пароли, которые всегда использовали сотрудники ЭРЭ, приступая к выполнению операций, числящихся секретными, уже распахнул дверцу сейфа. Рольсен достал контейнер, облепленный печатями, едва взглянув на другие такие же коробочки, хотя рука сама тянулась вставить в прорезь коммуникатора одну из них. Но правила есть правила. Не ожидая ничего хорошего или на худой конец забавного, он послушно отключил все каналы внутренней и внешней связи и нажал клавишу «Прием». Прошла знакомая еще по курсантским годам игривая мелодия первой секретности, далее, после паузы, совсем уж легкомысленная песенка, означающая «секретность два». Рольсен невольно насторожился. И тут прозвучал мотив, который он слышал всего раз в жизни, да и то в полной уверенности, что запоминать его не имеет смысла, поскольку до конца дней своих ему более не суждено наслаждаться этими колокольными перезвонами, откопанными неусыпными конспираторами из отдела спецритуалов где-то во глубине веков.

Значит, наступало нечто чрезвычайное — если, конечно, это не очередная выходка космопсихологов, не еще один запрограммированный ими фортель, призванный спасти его драгоценную психику от обычной скуки экспериментального полета. Рольсен не успел додумать эту мысль, когда в центре каюты материализовался Главный во всем великолепии своего парадного мундира. Лицезреть его даже в штатском почиталось за большую честь, а тут он стоял, положив руку на кобуру бластера, словно в День памяти Невернувшихся, когда все сотрудники ЭРЭ, до отказа намагнитив знаки различия, торжественным парадом проходили мимо своего величественного командира. Рольсен инстинктивно встал во фрунт, вытянув перед собой обе руки в уставном приветствии. Главный повернулся к нему, мелодично звякнули на груди бесчисленные стартовые жетоны, заскрипела портупея из чистой кожи. Не хватало разве лишь бриллиантовой булавки, вручаемой командорам при присвоении звания, но даже отпетые пижоны из военноастрономического управления не решались носить ее из-за несусветного блеска. Голограмма была так хороша, что на миг Рольсену показалось, будто и в самом деле из черного космоса в каюту корабля шагнул его начальник — мудрый, сильный и бесстрашный человек, которого все они побаивались — скорее по традиции, чем по какой-либо разумной причине.

— Садись, сынок, — сказал Главный. — Садись, мне надо много чего тебе сказать.

Рольсен обалдело опустился в кресло. «Сынок»? Стабильные квазары! Он, конечно, ослышался.

— Да, второй лейтенант Рольсен, — продолжал Главный с той же непривычной для него интонацией. — Да, и устав имеет свои границы. Сейчас, когда ты слышишь и видишь меня, я уже покоюсь где-нибудь на нашем армейском кладбище, а на стене в моем кабинете стало одним портретом больше. Но не это заставляет меня говорить с тобой без чинов и званий. Наступил момент, когда я не могу больше тебе приказывать. Мне не хватает ума, быть может, силы воли. Но главное — я боюсь.

У Рольсена сдавило горло. Как в далеком детстве захотелось уткнуться во что-нибудь теплое и мягкое, и он глубже вжался в пушистую бейненсо-нитовую обивку кресла. Главный стоял теперь перед ним, опустив руки и склонив голову. Ощущение нереальности происходящего, смешанное с предчувствием беды, охватило Рольсена.

— Ты знаешь наше первое правило, — сказал Главный, стряхнув с себя какие-то мысли. — «ЭРЭ никогда не оставляет поиск Невернувшихся». Никогда… Это значит, что и тебя, как бы ни повернулись дела, Земля будет искать сотни и тысячи лет, вопреки смыслу и логике, до тех пор, пока не станет абсолютно ясно, что именно произошло с тобой. Как ты сейчас должен дознаться, что стряслось с «Чивером».

Только теперь Рольсен понял, что на этот раз его ждет далеко не рутинный эксперимент вроде спирализации газовых скоплений, а предприятие скорее фантастическое, чем научное. «Чивер», легендарный суперкрейсер, не вернулся на Землю без малого пятьсот земных лет назад. Экипаж не послал сигнала бедствия, автоматика тоже не сработала. Ни одна гипотеза исчезновения «Чивера» не была признана достоверной. Тайна, окутывающая все обстоятельства, связанные с гибелью этого корабля, побудила в свое время ЭРЭ присвоить его имя самым шустрым, самым крохотным, но и самым современным суденышкам своего огромного флота. «Чиверы» выпускались сериями, внешне неотличимые от обычных транспортных кораблей каботажного внутригалактического плавания. В какое изумление пришел бы однако механик на станции техобслуживания, если бы заглянул в двигательный или приборный отсеки — но такого, правда, не случалось, да и случиться, конечно, не могло. Как и все другие корабли ЭРЭ, «Чивер-2923» не нуждался в услугах техцентров, а его номерной знак позволял беспрепятственно проходить мимо автоматических пунктов контроля исправности бортовой аппаратуры. Этот малый внегалактический охотник лишь внешне выглядел как заурядный глайдер — он действительно мог многое. Но отыскивать своего прославленного тезку, пропавшего полтысячи лет назад… Да, ради этого стоило отлеживать бока в анабиованне.

— Мой мальчик, — произнес Командор, еще более, чем раньше, торжественно, — я не знаю, что ждет тебя. Ты входишь в квадрат, где после «Чивера» не было ни одной живой души. Ситуация может сложиться самая непредсказуемая. Поэтому все правила и инструкции теряют для тебя силу закона. Ты волен следовать им или же поступать вопреки уставным требованиям и регламентациям. Я, твой командир, снимаю с тебя все ранее данные тобой обязательства. Совет поручил мне сообщить тебе, что он верит: в своем сознании и сердце ты найдешь ответы на вопросы, не предусмотренные никакими наставлениями. Ты свободен в своих действиях и поступках. С настоящего момента ты не связан даже присягой. И, тем не менее, Совет присваиваеттебе внеочередное звание командора, которое, надеюсь, ты будешь с честью носить, вернувшись на Землю.

Главный сделал длинную паузу, в которой утонули его последние слова.

— Теперь мы равны в званиях, командор Рольсен, — сказал он наконец, — Но по праву старшего по возрасту, по обязанности начальника и по привилегии человека, ушедшего с Земли, я советую, приказываю и завещаю тебе быть и оставаться прежде всего мыслящим существом, потом — человеком, землянином, и уж только в последнюю очередь — офи-цером-исследователем. Что бы ни случилось…

— А теперь, — тут Рольсен в первый и последний раз увидел улыбку на лице своего командира, — у тебя есть время поиграть в свои игрушки. Затем буди Энн. Она славная девушка, и ты за нее в ответе — опять-таки что бы ни случилось. Это — приказ. И последнее. Все сведения о «Чивере» и его экипаже, что удалось найти на Земле, — на этой пленке. Они не секретны. У Энн есть дубль.

Главный подтянулся, блеснув своей знаменитой выправкой, и вскинул руки в воинском салюте — прямо перед собой, открытыми ладонями к Рольсену, словно пытаясь обнять его.

— Прощай, командор. Счастливого космоса.

Голограмма кончилась. Прошли сигналы снятия грифов. Коммуникатор сообщил, что готов передавать сведения об объекте «Чивер», но Рольсен остановил кассету и перемотал ее к началу, чтобы еще раз увидеть лицо Главного, услышать его глуховатый голос. Ему впервые пришлось работать с информацией такого рода, и он просто забыл, что она уничтожается сразу же по предъявлении. Пленка впустую дошипела до начала открытого текста и автоматически остановилась. Рольсен опустошенно посмотрел вокруг. Ему необходимо было успокоиться, взять себя в руки. Раскрытая дверца сейфа задержала его взгляд. Машинально, механически он запустил руку внутрь, достал наугад одну из коробочек и поставил ее в коммуникатор вместо спецкассеты. Он едва смог дождаться, пока проскочит раккорд. Медленно, один за другим в пустом пространстве каюты стали появляться, сменяя друг друга, его «игрушки». Старинные, напоминающие обычные жестянки, выкрашенные флюоресцирующими красками. Суперсовременные, почти сплошь состоящие из микросхем и пленочных источников автономного питания. Сделанные в стиле «ретро», бывшем модным столетие назад, экзотических форм и цветов, но, конечно, начиненные техникой на всю свою стандартную двухмиллиметровую толщину. Разложенное по сериям и годам выпуска, ранжированное по степени сохранности, каталогизированное и пронумерованное, проплывало перед Рольсеном его богатство, его сокровище, предмет его постоянного внимания и беспокойства. И на этот раз рассматривание коллекции, хотя это и были всего лишь голографические копии, которые нельзя даже подержать в руках, принесли ему почти полное успокоение. «Главный и тут рассчитал верно, — подумал он. — Старик знает меня лучше, чем я сам». Эта мысль принесла надежду, что и дальше все пойдет по продуманному плану, как это всегда и бывало.

И именно в этот миг взвыла аварийная сигнализация, замигали лампы на панели вызова и стены каюты заходили в омерзительной дрожи, словно корабль попал на гигантский вибростенд, включенный на максимальные амплитуды. Однако, когда Рольсен — это заняло не более минуты — добрался до пульта управления, приборы вновь показывали норму. Он отключил ревуны и световые индикаторы опасности, провел все контрольные и зондирующие тесты и только тут вспомнил об Энн. События последних минут настолько выбили его из колеи, что он, включив с пульта программу срочного пробуждения, ворвался в ее каюту безо всякого предупреждения.

Энн мирно просыпалась, вся теплая и домашняя. Странной грушевидной формы медальон, который она не снимала даже в анабиованне, мерно поднимался и опускался на ее груди в такт дыханию, короткие золотистые волосы разлохматились, сбились набок, полные, немного капризные, как у ребенка, губы приоткрылись и, видно, что-то хотели во сне сказать смешное и доброе. Волна нежности захлестнула Рольсена. Каким бы идиотским псевдонаучным языком ни составляли свои бумаги теоретики ЭРЭ, но дело они знали. Еще не было случая, чтобы хоть один пилот с неприязнью думал о перспективе оказаться перед необходимостью выполнять требование пресловутого 26 параграфа полетной инструкции. Подбор экипажа шел не только на психологическую, но и на всякую иную совместимость, врачи, психологи, психиатры и десятки других специалистов долго и дотошно исследовали каждого из сотрудников ЭРЭ, прежде чем выдать допуск к участию во внегалактических экспедициях. Но уж зато ошибок в их рекомендациях не водилось.

Энн сладко потянулась и, просыпаясь, посмотрела на Рольсена радостно и спокойно. Он непроизвольно протянул к ней руки. Счастливо улыбаясь, Энн прижалась к нему и прошептала в самое ухо:

— Все в порядке, командор. Все в полном порядке.

⠀⠀ ⠀⠀

10.10.10/3030/VL Передано кодом «Ч»:

⠀⠀ ⠀⠀

«БЛАГОДАРЮ ГРУППУ СВЯЗИ ЗА ОПЕРАТИВНУЮ ПРОКЛАДКУ НУЛЬ-КАНАЛАВ СЛОЖИ В УСЛОВИЯХ НЕЗНАКОМОЙ ПЛАНЕТЫ. ВЫРАЖАЮ ОСОБУЮ БЛАГОДАРНОСТЬ СПЕЦКОМАНДЕ ЗА УМЕЛОЕ ЗАВЕДЕНИЕ ТРАЛА И РАСПРЯМЛЕНИЕ МАГНИТНОГО ПОЛЯ ЛОВУШКИ, ВЫПОЛНЕННОЕ ЗА ВРЕМЯ, ВДВОЕ НИЖЕ НОРМАТИВНОГО. ВСЕМУ ЛИЧНОМУ СОСТАВУ НУЛЬ-ФЛОТА ОБЪЯВЛЯЕТСЯ ПЯТИМИНУТНАЯ ГОТОВНОСТЬ ПЕРЕД ВЫСАДКОЙ ДЕСАНТА НА ПЛАНЕТУ ГРУСТКИН».

⠀⠀ ⠀⠀

10.10.35/3030/VI.

⠀⠀ ⠀⠀

Второй пилот

Говорят, что анабиотику космопилоты сдают на втором курсе, а забывают на первом. Но общие положения Энн помнила неплохо. Глубокий холод в сочетании с индивидуально подобранной конфигурацией магнитного поля, воздействующего на активные точки организма, приостанавливает протекающие в нем естественные процессы. Таким образом старения практически не происходит. Однако существует вполне реальный риск потери сведений, хранящихся в памяти. Поэтому с определенными интервалами в мозг посылаются импульсы, вызывающие мгновенный всплеск его активности. При этом актуализируются наиболее эмоционально окрашенные переживания. Отсюда необходимость включить в устройство, управляющее анабиотическим комплексом, блок, отфильтровывающий все негативные эмоции и усиливающий эмоции положительные. Ну и так далее, до тактики вывода из анабиоза больших коллективов включительно.

Блок контроля знака эмоций действовал безупречно — Энн проснулась с никогда не покидавшим ее чувством, что жизнь устроена на удивление разумно, и все, что в ней происходит, — к счастью. Уютно устраиваясь в колыбели анабиоблока, она всегда засыпала с мыслью о том, что скоро проснется и увидит Рольсена, который склонится над ней, протянув руки. До сих пор такого никогда не случалось: он терпеливо ждал, пока Энн проснется, приведет себя в полный порядок и выйдет к нему уже вторым пилотом «Чивера-2923». Но усилители упорно держали этот образ как эмоциональную доминанту — и вот, надо же, дождались…

На радостях Энн проговорилась. Ей не положено было знать о его новом звании. Она грубейшим образом нарушила правила. Хотя, в сущности, что такого произошло? Ну да, она не смогла побороть искушения и прослушала спецкассету до разрешенного срока. Честно говоря, Энн уже и раньше пыталась сделать это, но программа, введенная в корабельный мозг на стартовой базе, не позволяла ее коммуникатору пропустить информацию, предваряемую сигналами высшей секретности. И только неделю назад, отправляясь на свои очередные полгода анабиотической ссылки, она вдруг обнаружила, что запрет снят. Стало быть, расчетное время эксперимента приближается и, быть может, на сей раз ей не придется дожидаться конца ана-сеанса. Эта мысль была такой радостной, что само сообщение почти не взволновало ее. Конечно, Главный был, как всегда на высоте, да только к ней все это имело косвенное отношение: голограмма предназначалась для первого пилота и представляла собой копию имеющейся у него — на тот случай, если с ним что-то произойдет. Но, слава Эйнштейну, с командором Рольсеном ничего не случилось. Командор! Вот это она услышала от Главного с особым удовольствием. Что же касается поисков «Чивера», то после того последнего разговора с Главным накануне полета, Энн догадывалась о чем-то подобном. Уж если говорить о том, что ее действительно поразило, так это информация о «Чивере», точнее, о его экипаже: среди прочих в нем оказался и однофамилец Игоря… забавно, что имел в виду Главный? И что скажет по этому поводу Рольсен? Вот только как сообщить ему, что она прослушала спецкассету…

Порой Энн казалось, что она знает о Рольсене все, но иной раз одним словом или поступком он рушил все ее представления. Та же его мальчишеская страсть к собиранию номерных знаков звездолетов, например. Невинное увлечение, даже с оттенком ведомственного патриотизма, поскольку он собирал только «Чиверов» разных лет выпуска, тоннажа, типа и назначения. Как и ко всему, чем он занимался, Рольсен относился к своему коллекционированию предельно серьезно, хотя делал вид, что и оно для него тоже не более, чем забава. Но как-то Энн совершенно случайно наблюдала, как он менялся какими-то значками с юнцом-первокурсни-ком, и ей пришла в голову мысль, что она видит Рольсена первый раз в жизни. Его мягкая улыбка, которая, наверное и покорила ее, куда-то исчезла. Серо-голубые глаза стали стальными, жесткие складки легли вокруг губ. Лопоухий мальчишка поплелся к своей казарме, а Рольсен остался с трофеем в руках. Глаза его вновь поголубели, неизменная улыбка вернулась восвояси, но Энн долго помнилось то странное выражение на его лице. С другой стороны, он легко и просто расставался с вещами — вот и теперь, улетая, не задумываясь оставил все свои пожитки малознакомому астронавигатору, с которым и виделся-то всего раз-другой.

Боб — так она называла его про себя — не был ни злым, ни упрямым, его не в меру разросшиеся борода и усы скрывали мягкость характера. Порой он долго не находил в себе сил принять самые простые житейские решения, а в то же время ему случалось совершать иной раз неожиданные необычные поступки, которые, впрочем, всеми воспринимались с улыбкой как маленькие причуды человека одаренного и увлекающегося и вместе с тем сердечного и простого.

Но, главное, он умел быть таким разным, таким непохожим на себя самого, что, казалось, Рольсен включал в себя сразу несколько людей — каждый со своим характером и темпераментом, увлечениями и страстями, часто настолько несхожими, что оставалось лишь диву даваться, как столь полярно противоположные «Я» уживаются в одном человеке. И в то же время он был, безусловно, цельной личностью: все его бесчисленные ипостаси составляли некую плотно сложившуюся мозаику, они не жили независимо одна от другой, а управлялись каким-то центром, который и был по существу его натурой — при всей ее многогранности.

Но внешне Рольсен состоял из одних противоречий. Даже его невероятная трудоспособность и разнообразие занятий и то выглядели парадоксом: он месяцами спал не более трех часов в сутки, участвуя в десятках самых разных, непохожих одно на другое дел, которые давали ему возможность расширять круг интересов и знакомств, заводить новых друзей в самых неожиданных сферах, от космолингвистов до аудиавизуалыциков, — но при этом для старых друзей и знакомых у него не оставалось и четверти часа.

И даже с друзьями — тем главным, что есть у человека, — у Рольсена все обстояло не совсем просто. Его любили за открытость, обаяние, мужественный облик — он походил на большого доброго медведя. И он поддерживал отношения с сотнями людей и ни об одном из них никогда не сказал худого слова — даже в шутку. И только Игорь Грусткин, человек, с которым они бок о бок учились, летали, не единожды участвовали в одних и тех же программах, вызывал у него чувство, похожее на досаду. Конечно, речи не могло идти о том, что причиной тому было их положение в Списке Пилотов, где он шел сразу же за Грусткиным, — а теперь, когда Рольсен стал командором, об этом и говорить не приходилось. Тем более странно…

Видимо, именно эта противоречивость, непредсказуемость Боба так нравилась ей. Но теперь, когда впервые от его решения зависела ее собственная судьба, Энн предпочла бы, пожалуй, чтобы поведение Рольсена было более прогнозируемым. Вариантов, в сущности, было всего два. Он мог пытаться по-человечески понять ее и оставить весь этот эпизод без административных последствий, но мог предпочесть и чисто официальный путь. В этом случае, по строгой букве устава, он был обязан не только немедленно отстранить ее от управления кораблем, но и прибегнуть к крайней мере, предусмотренной инструкцией — арестовать до возвращения на Землю.

Конечно, такие требования выглядели дикими и практически почти невыполнимыми, но в них была вся ЭРЭ — единственная не только во всем космофлоте, но и вообще на планете организация, где сохранилась армейская структура с ее чинами, званиями, уставами, сейфами, секретностью, спецритуалами и прочими анахронизмами. Все эти нелепые традиции здесь свято соблюдались — считалось, что лишь таким образом можно хоть как-то гарантировать безопасность экспериментальных полетов в неизведанном Глубоком Космосе. Поэтому малейшее отступление от уставных положений, пусть даже смехотворно устаревших, считалось в ЭРЭ преступлением, что и вызывало непрестанные шуточки и остроты как вне, так и внутри Экспедиции.

Энн все это отлично знала, но, тем не менее, прижимаясь щекой волосами, всем телом к куртке Рольсена, совершенно искренне сказала ему в свое ухо:

— Все в порядке, командор. Все в полном порядке.

Она раскрыла свой медальон, осторожно вынула из него булавку, украшенную крупным, прекрасной огранки бриллиантом, и торжественно протянула ее Рольсену.

⠀⠀ ⠀⠀

10.00.00/3028/VI

⠀⠀ ⠀⠀

— Но ведь это полное безумие — вновь надевать ярмо, опять окунаться в спячку!

— Что же делать? Корабль слишком мал, анабиоблок всего один. Охотники не берут пассажиров. Даже Тит остается с нами.

— После этих нескольких дней свободы, когда мы вновь были людьми, добровольно — подумайте, добровольно! — исключать себя из разумной жизни…

— Все варианты тысячу раз обсуждены и изучены. Только так у нас есть шанс сохраниться, чтобы вернуться на Землю. Мы слишком долго ждали, чтобы упустить его.

— Более, чем пол-эры! Подумать страшно, воображения не хватает.

— Именно воображение и должно нас спасти…

⠀⠀ ⠀⠀

10.02.00/3028/VI

⠀⠀ ⠀⠀

Борис Рольсен

Он проснулся, и ночные кошмары, мучавшие его все эти десять лет, отступили в угол комнаты, нырнули в решетки климатизаторов, растеклись по серебристым стенам, которые уже начинали становиться прозрачными. Потонули в лиловой искусственной траве пола звуки недосказанных слов, взмыли к серо-голубому пока еще потолку искаженные сном земные образы и даже запахи, хранимые его памятью четче, чем все остальное, без следа растаяли в медленно свежеющем воздухе, который автоматика с тупоумным усердием насыщала каким-то суррогатом не то аромата цветущего луга, не то дуновения близкого моря. Первые минуты пробуждения были самыми трудными, и он вдруг подумал, что так же не по себе должно быть и Возвращающимся.

Он сел на край кровати. Пронзительное до тоски воспоминание о сквозняках, которые всегда гуляли по пластиковому полу их курсантской казармы, обожгло его. В этой треклятой оранжерее человека, словно редкостный фрукт, держали в оптимальном для него режиме — поэтому и мягкая, податливая синтетическая зелень под ногами отслеживала заданную температуру с точностью, способной свести с ума. Рольсен осторожно, чтобы не разбудить, повернулся к Энн. Она спала со своей всегдашней счастливой улыбкой на лице, такая же, как и вчера, и пять, и десять лет назад. Кажется, она даже помолодела немного. Эта мысль так ужаснула его, что Рольсен резко привстал и склонился над Энн, стремясь сейчас же, не дожидаясь, пока комната наполнится светом, убедиться, что страхи его напрасны.

— Не волнуйся, милый, — сказала она, не открывая глаз. — Я старюсь. Видишь — возле глаз появилась морщинка. Мне кажется, вчера я видела у себя седой волос. И вообще, сегодня у меня день рождения. Мне стукнуло тридцать!

Она раскрыла глаза, и Рольсен поцеловал ее.

— Все в порядке, Боб, — сказала она. — Все в полном порядке.

Но уверенности в ее голосе на этот раз не было.

⠀⠀ ⠀⠀

…Сколько всего случилось с ними с того момента, когда она вот так же прошептала ему эти слова на ухо… Было еще несколько недель счастливого неведения, когда он, из-за чудовищного нарушения ею одного из самых важных параграфов «Наставления», вынужден был арестовать Энн. Это решение далось ему нелегко. Но экспериментальный полет — не пикник в лунных кратерах. Мысль, что безалаберности этой девчонки надо положить конец для ее же пользы, после долгих сомнений и душевных метаний возобладала над всеми другими. Рольсен безумно злился на Энн — и не из-за ее детски легкомысленного поступка, а потому что поступок этот заставил его выбирать между тем, что диктовало ему сердце, и чего требовал разум. И он, понимая, конечно, что в самом недолгом времени снимет с Энн арест, тем не менее мстительно один за другим прикидывал в уме варианты возвращения, при которых мог бы большую часть времени довериться автопилоту, находясь в анабиозе, и лишь на наиболее сложных, требующих безусловного человеческого вмешательства отрезках пути, брать управление вновь в свои руки. Видимо, клокотавшее в нем негодование не дало Рольсену сразу заметить, что с кораблем происходят странные вещи. Раз или два, обратившись к памяти машинного мозга и не получив ответа, он посчитал это обычными сбоями и, поскольку нужная информация в общих чертах была ему известна, не придал этим эпизодам никакого значения. Он вел корабль челночным курсом, «заметая» исследуемый квадрат. Особого умения такая операция не требовала. Локаторы интеллекта по-прежнему безмолвствовали. Рольсен начинал скучать и подумывал, не снять ли ему на время арест с Энн, которая, затворенная в своей каюте, ни разу даже не попыталась воспользоваться интеркомом и, если бы не корабельная мониторинговая система, Рольсен вообще не знал бы, жива ли она. В одну из таких минут, от нечего делать, он попросил бортовую ЭВМ просчитать один из тех вариантов экстренного возвращения на Землю, что он успел продумать вчерне. Запрос ушел уже довольно давно, но из динамиков слышалось лишь сплошное шипение, а в объеме изображения вспыхивали какие-то искры — и все. Еще не веря в случившееся, Рольсен прозвонил все узлы коммуникатора по тест-таблице, — снова только потрескивание в динамиках, и ничего более.

Он не мог вспомнить, что положено делать в подобной ситуации, и запросил компьютер. На экране появился сигнал, что запрос принят. Прошло минуты две, прежде чем Рольсен осознал, что электронный мозг безмолвствует, потому что и он тоже не знает, как надлежит поступать в таком положении. Простая вежливость, правда, требовала, чтобы он так прямо об этом и сообщил, но, быть может, такие нежности программой не предусматривались. Предчувствие чего-то недоброго заставило Рольсена задать мозгу вовсе пустяковый вопрос. Ответа вновь не последовало. Тогда, чувствуя неприятную дрожь в руках, он запустил программу тотального контроля памяти компьютера. Экран несколько секунд молчал и Рольсен стал успокаиваться. Тем большим ударом явился для него результат проверки: «Базовая память пуста».

Но даже и тогда он не сумел в полной мере оценить размеры бедствия. Ведь оперативная память компьютера была в порядке и, следовательно, он мог выполнять любые вычисления. Кроме того, автономные запоминающие блоки автопилота тоже оказались поврежденными лишь частично, а именно — в них стерлось все до момента, отстоящего во времени на двадцать два дня. Рольсен взглянул в бортовой журнал. Именно в этот роковой день он услышал Главного, потом пошел будить Энн… да, в промежутке случилась какая-то странная авария.

Спокойно, говорил себе Рольсен, спокойно, нельзя впадать в панику. В конце концов не бывает совсем уж невероятных ситуаций, любая так или иначе предусмотрена, имеет некую аналогию. Надо лишь найти соответствующий случай, скорректировать предлагаемое решение, проиграть его на машине. И только тогда, пытаясь вот так привести мысли в порядок, он почувствовал себя совершенно беззащитным — голым и беспомощным, как младенец. Спасительных правил больше не существовало. «Полная самостоятельность действий, не обусловленных бюрократическими рамками полетных инструкций», — кажется так формулировал он свой идеал жизни в споре с Грусткиным? Что ж, командор Рольсен, сбываются все твои смелые и даже несмелые мечтания. «Вы хотели свободы? Ешьте ее, волки!» Энн была бы рада услышать, что он цитирует ее любимого Киплинга.

Уверенность в своих силах, чуть было не покинувшая Рольсена, возвращалась. Жили мы с инструкцией, проживем и без нее. Кстати сказать, Главный и так развязал нам руки, избавив от необходимости слепо следовать пунктам и подпунктам. Даже Энн… Действительно, какой резон в этой ситуации было арестовывать ее за нарушение отмененных правил? Что за логикой руководствовался он, Борис Рольсен, убежденный бюрократоборец и заклятый параграфоненавистник? Почему простое человеческое любопытство, тем более простительное, что речь идет фактически о девчонке, он возвел в ранг всегалактического преступления? Какова, стабильные квазары, цена всей его уставофобии, если мертвые строчки, способные исчезнуть из памяти компьютера при первом же столкновении с неизвестным покуда космическим явлением, он предпочел живой Энн, не сделавшей, в сущности, никому ничего плохого. С кем он, Рольсен, — с Разумом против Инструкции или с Инструкцией против Разума?

В таком приподнято-покаянном настроении он постучался в дверь ее каюты. Энн открыла ему в тот же миг, словно знала, что он должен вот-вот появиться.

— Что-то случилось, — только и сказала она без тени вызова или обиды. — Раз ты первый пришел, Боб.

Она впервые назвала его так, и в какие-то считанные мгновения Рольсен вдруг все увидел и все понял. И то, как она ссорилась и мирилась с ним, ничего ему об этом не сообщая. И то, с какой неохотой уходила на долгие месяцы в анабиоблок и с какой радостью возвращалась оттуда, чтобы бодрствовать вместе с ним несколько дней, дозволяемых правилами экспериментальных полетов.

С этой секунды они не разлучались. Они были рядом, когда локаторы интеллекта, вдруг словно очнувшись, застрекотали, как сумасшедшие. Они вместе увидели эту планету-ловушку. В четыре руки сажали они свой корабль на чужую лиловую землю. И весь этот не укладывающийся в нормальное сознание абсурдный, вывернутый наизнанку мир они встретили плечом к плечу. Их ничто не разделяло тогда ни днем, ни ночью, и в этом было их счастье и, возможно, спасение. Потому что иначе не смеялся бы теперь во сне за стеной Тит — единственная, в сущности, их надежда.

Сажать корабль вручную было непривычно и странно — тренировочный курс самостоятельного управления пилотажными системами всем курсантам ЭРЭ казался, разумеется, одним из множества бессмысленных предметов, лишь отягощавших их память: в космосе могло случиться, конечно, что угодно, но только не выход из строя бесконечно надежных и все-таки все равно многократно дублированных цепей и схем корабельного мозга. Но именно бортовой компьютер стал для них главной помехой. Упрямо, настойчиво, даже лихорадочно он одну за другой стал вдруг включать бесчисленные блокировки, не позволяющие экипажу совершить практически ни одного самостоятельного действия. Словно старая, потерявшая голову заботливая нянька, утратившая всякое представление о реальном мире, мозг их «Чивера» назойливо предостерегал Рольсена и Энн от любых поступков, предупреждал их ежесекундно, будто малых дитятей, о мифических опасностях, которые могли бы поджидать их разве что в чистой теории, точно всего и забот-то у него было, что спеленать по рукам и ногам двух вполне взрослых людей и именно для этого его посылали за тридевять земель. Эта утомительная, невесть откуда взявшаяся опека порой просто пугала их, не говоря уж о том, что готова была почти полностью парализовать всяческую осмысленную жизнь на борту. В конце концов им пришлось отключить корабельный мозг и взять управление в свои руки.

⠀⠀ ⠀⠀

…Он держал ее за руку, готовый защитить от всех бед и несчастий, и, хотя индикатор угрозы отнюдь не требовал этого, не убирал пальца со спуска бластера. Наивный чудак, меряющий опасность земной меркой… Она замерла, не в силах пошевелиться, когда первое же живое существо, встретившееся им, оказалось диковинно одетым, моложе самого себя лет на десять, сильно похудевшим и отчего-то синеволосым Грусткиным. На груди его на цепочке болтался металлический прямоугольник. Он шел им навстречу, размахивая, как обычно, руками, а его прыгающую походку спутать с чьей-либо было невозможно. Настолько невероятно было увидеть его здесь, среди многоэтажных ядовито-оранжевых деревьев, за которыми скрывались какие-то низкорослые постройки, что Энн, изо всех сил сжав руку Рольсена, в то же время совершенно естественным голосом, очень светски, будто все они прогуливались в Луна-парке среди безобидных аттракционов, сказала:

— Кажется, мы где-то встречались. Но простите, запамятовала ваше имя.

Незнакомец остановился и посмотрел на них без особого интереса. Он откинул со лба свои волосы-водоросли и, к огромному своему облегчению они увидели, что им просто померещилось — это был совсем еще мальчишка лет шестнадцати-семнадцати с неоформившейся фигурой и чертами лица, которые могли стать в будущем какими угодно.

— Грусткин, — сказал он. — Мое имя Грусткин. Генерация пять.

И зашагал прочь.

⠀⠀ ⠀⠀

…Они не раз вспоминали этот свой первый день на Капкане, и Рольсена всегда поражало, насколько спокойно восприняли они оба чистый, без акцента выговор Грусткина, как мало, в сущности, удивил их сам факт встречи с обычным человеком, а не с какой-нибудь космической нечистью, и лишь непонятные тогда слова о пятой генерации показались чем-то, требующим объяснения.

Энн, храбрая девочка, держалась молодцом — и тогда, и позже. Она, правда, настояла, чтобы они вернулись на корабль, когда, войдя в город, они увидели группу людей, что-то делающих у серебристого куполообразного здания, каких на Земле давно уже не строили. Но наутро она первая собралась в путь, и первой вступила в разговор с людьми на площади. Только с Главным она все никак не решалась заговорить, но и этот свой глупый страх сумела потом побороть.

⠀⠀ ⠀⠀

…Рольсен смотрел, лежа в кровати, как Энн выскользнула из-под простыни, набросила на себя халатик и исчезла в ванной, как появилась вновь, поправляя на груди свой неизменный медальон, напевая и раскладывая по местам разбросанные вещи, как, ступая легко и пружинисто, она двигалась по комнате, напоив цветы и смахнув по дороге пыль, — он смотрел на все это, такое привычное, спокойное и родное, и ощущение страшной необратимости происшедшего, чудовищной несправедливости, что оно случилось именно с ними, физически душило его, не давало распрямиться, встать, начать новый день — еще один шаг в никуда.

Но тут дверь распахнулась, ударившись о стену, и в комнату влетел Тит — долговязый, дурашливый, угловатый и все-таки чем-то неуловимо похожий на мать. Обруч, сдавивший Рольсену грудь, треснул, отлетел в сторону, и он легко, одним движением увернулся от прыгнувшего к нему на кровать сына, обхватил его руками и между ними началась обычная утренняя борьба-зарядка.

Энн несколько мгновений смотрела на них и, успокоенная, отправилась на кухню готовить праздничный завтрак.

⠀⠀ ⠀⠀

06.00.00/3030/VI

⠀⠀ ⠀⠀

— Спи, мой мальчик!

— Ну что ты, ма, не надо, все ведь хорошо, ты скоро прилетишь за нами.

— Конечно, сын. Не так, правда скоро, как хотелось бы…

— Ма, время пролетит быстро — ты его не заметишь, ведь ты будешь все время в полете.

— Тит, глупый, да я каждую секунду стану думать о тебе. Я и сейчас уже тоскую без тебя, хотя ты рядом.

— Ну вот, ты опять плачешь… Не надо, ма, надевай на меня, наконец, эту дурацкую пластинку — и скорей улетай. Ну, скорее…

— До встречи, Тит, обязательно до встречи!

— Да, ма, я буду тебя…

⠀⠀ ⠀⠀

06.05.00/3030/VI

⠀⠀ ⠀⠀

Энн Моран

…Самое трудное наступило, когда Титу стало года три — только что казалось: главное — чем накормить, как искупать, не заболел ли… впрочем, болезней тут не бывает, но это потом уже поняли, а тогда жили в постоянном страхе, ведь ни врача, ни лекарств, ни путного информатория, ни соседей, с кем посоветоваться — ничего, но вот, слава Эйнштейну, подрос, вроде здоровенький, умненький, к пище здешней привык, климат идеальный, можно, вроде бы, на какое-то время вздохнуть, заняться хоть немного Бобом, которого Энн, можно сказать, совсем забросила, и тут вдруг Тит приходит домой с улицы и спокойно так, по-деловому, говорит, что скоро ему пора в трансформаторий и пусть его любимую собаку Джули отдадут соседской девчонке, которой еще после него жить целый год; да, он так и сказал и стоял с этим своим бейненсонитовым сокровищем, которое Боб смастерил, разорив одно из корабельных кресел, и смотрел на Энн доверчиво и без всякого страха, и она тогда в первый раз за все время, что они жили на Капкане, заплакала: как объяснить ему, как растолковать, чтобы он понял, что все его друзья и подружки с каждым днем будут становиться все меньше, все беспомощнее и глупее, и только он один станет взрослеть, расти, набираться сил и опыта, как вместить в эту милую детскую головку то, что не умещается в их с Бобом сознании? Обмануть, успокоить, приласкать — глядишь, обойдется? Но ведь не обойдется же… просить совета или помощи у Боба она не могла — он и так весь почернел, издергался, с утра до полуночи пропадая в корабле, пытаясь что-то вычислить, сконструировать, найти какой-то выход, и Энн стала рассказывать сыну правду, которая звучала как недобрая сказка: в некотором царстве, в некотором государстве, говорила она, далеко отсюда на планете по имени Земля, давным-давно жили умные и смелые люди, они построили огромный корабль, во много раз больший, чем тот, где теперь работает наш папа, и полетели так далеко, что сигнал от них шел бы домой долгие годы, поэтому они и не пытались его посылать, но так случилось, что они пролетали мимо звезды, которая притягивает к себе все, что ни окажется рядом с ней, если только оно летит медленнее субсвета… ну да, поэтому ему пришлось сесть на одну из планет, которая вращалась вокруг этой звезды — они, наверное, долго выбирали, на какую, и нашли похожую на их родную землю: там был воздух и вода, растения и многое другое, без чего люди не могут жить, одно только там было плохо — оказалось, что на этой планете у людей не могут рождаться дети; Энн дошла до этого места и остановилась, потому что даже земному ребенку не так-то просто объяснить тайну человеческого появления на свет, а Титу, капканцу, единственному родившемуся здесь ребенку, и вовсе невозможно было сказать ничего разумного: как ни мал он был, а все-таки дважды уже видел, как приводили в дом Возвращающихся с нетерпением ожидавшие их капканцы, как считали они дни до того момента, как надо будет идти в трансформаторий, и с утра стояли у его желтых дверей выдачи… Тит смотрел на нее широко раскрытыми глазами, как все дети, которым рассказывают сказку, и Энн поняла вдруг, что он не станет задавать ей никаких вопросов, а будет просто слушать эту страшную правду, веря и не веря в нее, готовый принять самые невероятные условности, лишь бы все получалось интересно и понятно… так вот, сказала она, видя, что Тит нетерпеливо заглядывает ей в глаза, так вот, эти люди стали думать и гадать, что же им делать: вернуться на Землю они не могли, ждать помощи в ближайшие годы тоже не приходилось, а у них был такой закон — не они его придумали, это была мудрость всех людей на Земле, — чтобы в любых трудных случаях, если нет надежды вернуться домой самим, надо сделать так, чтобы после них остались другие дети, их потомки, которые либо дождутся землян, либо придумают, как выбраться из беды… да, и тогда они придумали вот что: если у них не может быть детей, то приходится самим молодеть и молодеть, а потом, когда станут совсем маленькими, им надо очень быстро состариться, чтобы дальше снова молодеть, и они так и сделали, и теперь на их планете живут одни и те же люди — в девяносто лет они появляются на свет, а потом все молодеют и молодеют, пока их вновь не отнесут в трансформаторий, там они полежат годик и возвращаются вновь, и так они живут уже пятьсот лет — пять поколений, пять генераций… вот такое дело, сказала Энн, думая, что теперь-то Тит хоть что-нибудь поймет, но он сидел насупившись, потому что волшебная история, так хорошо начавшись, превратилась под конец в самую что ни на есть заурядную, ведь он каждый день видел вокруг себя эту неинтересную, совсем обычную жизнь… Великий Космос, подумала Энн, в этом ненормальном мире даже сказки шиворот-навыворот, ребенку надо попросту рассказывать о Земле, все как есть, точнее, как было, и он станет слушать раскрыв рот и требовать продолжения, которое так легко вспоминать, и задавать вопросы, на которые так просто ответить, а пока она это думала, Тит все еще хмурился, не догадываясь, что перед ним готова открыться действительно сказочная страна, в которой живут те же люди, что и здесь, но совсем по-другому, намного интереснее, неправдоподобнее и, значит, лучше и веселее, но он не знал и того, что войдет вместе с этим чудесным миром в его сердце, а потом и в его жизнь, он не мог предугадать, какой горький конец у этой истории, рожденной материнской любовью — любовью землянки к маленькому капканцу, своему сыну; но ци по земным, ни по капканским меркам Энн неповинна в том, что случилось, потому что нет и не может быть событий, не предопределенных заранее — на этой аксиоме держится заведенный на Капкане порядок: в известный день и час человек является в мир и покидает его, чтобы бесконечно повторять этот цикл, долгий внешний путь его проходит под присмотром климатизаторов, а краткий внутренний — в чреве трансформатория, любые случайности, таким образом, исключены, а поскольку все обитатели планеты участвуют в этом раз и навсегда заведенном круговороте, их встречи и расставания запрограммированы самими жизненными циклами, и всякий наперед знает, что и когда с ним произойдет, и в этом смысле судьба Тита предопределена заранее с той же точностью, с какой работает аппаратура поддержания искусственного климата, давления, температуры, влажности и других жизненно важных величин, поэтому нельзя даже ставить вопрос о том, что бы случилось, если Энн не внесла в душу Тита ту смуту, что определила собой впоследствии всю его жизнь, и, стало быть, по капканским понятиям ей не в чем себя винить, и не в чем раскаиваться, и это также очевидно, как то, что трава — лиловая, а деревья — оранжевые, но удивительно другое — этот же самый вывод получается и по земной логике, хотя будущее, скрытой завесой неизвестности для землянина такой же факт бытия, как для капкан-ца — точное детальное знание своего завтра, благодаря каковому он только и может существовать, ибо свобода выбора действий основана именно на непредсказуемости их последствий — в противном случае ни о каком «выборе» не может идти и речи, а в то же время ни одна земная мать (не ведающая, естественно, что проистечет из ее слов и поступков — иначе бы она и под пыткой не раскрыла рта во веки веков) не стала бы лишать своего ребенка, заброшенного на чужую планету, сказки, которая поведает ему о его прошлом и будущем; таким образом получается, что и с земной точки зрения судьба Тита была в известном смысле предопределена, впрочем, может все это вовсе и не так, да и вообще все эти софизмы и рассуждения понадобились много позже, когда ими ничего уже нельзя было исправить, а до этого злосчастного времени Энн каждую минуту рассказывала Титу о Земле, и он рос, мечтая о зеленой траве и голубом небе, темных ночах и солнечных днях, о зиме и лете, о снеге и дожде, о гриппе и коклюше, зубной боли и несчастной любви, о тысячах волшебных, сказочных, невероятных вещей, которые влекли его сильнее, чем… да, сильнее, чем все на свете, сильнее, чем даже сама жизнь… бедный мальчик… если только… если только…

⠀⠀ ⠀⠀

12.00.00/356.947/V

⠀⠀ ⠀⠀

— Мы собрались по просьбе члена Совета командора Морева. Ему слово.

— Сегодня двенадцать лет со дня старта разведывательного корабля руководимой мною Экспедиции, направленного на поиски «Чивера-1». Как хорошо вам известно, это первая попытка поиска Невернувшихся, предпринятая через полэры после их исчезновения. Еще лучше известно вам, что объективные причины, ранее препятствовавшие организации таких поисков — недостаточная техническая подготовленность и отсутствие необходимых энергетических и людских ресурсов — более не оказывают влияния на наше решение. И оно может быть лишь одним: немедленно послать нуль-флот в квадрат, где в последний раз были приняты сигналы малого внегалактического охотника «Чивер-2923».

— Разрешите вопрос?

— Прошу вас, профессор Леонович.

— Подсчитана ли стоимость такой экспедиции и совместима ли она с ранее утвержденными Советом планами?

— Подсчитана. Ориентировочно — 15 миллионов человеколет, что составляет полпроцента наличных ресурсов Совета.

— Но это больше, чем любые две программы, вместе взятые.

— Едва ли стоит в данном случае проводить сравнения и параллели. Поиск Невернувшихся — а перед нами два экипажа землян, о судьбе которых ничего не известно — долг, не сводимый к цифрам и выкладкам.

— Однако безопасность и процветание всей Земли — тоже долг и тоже первостепенной важности.

— Можно ли говорить о процветании одних землян, купленном ценою забвения других? Кроме того, безопасности Земли никто в данный момент не угрожает, в то время как относительно экипажей посланных Землею двух кораблей нельзя даже сказать, живы ли они.

— Тем не менее, существуют планы, реальность которых не вызывает сомнений, и прожекты, осуществимость коих под большим вопросом. Куда прикажете направить ресурсы, всегда, увы, ограниченные?

— Прошу прекратить неаргументированную полемику. Время Совета слишком дорого для неподготовленных дискуссий. Согласно ранее поданной просьбе докладчика предлагаю выслушать мнение эксперта Грусткина.

— Я буду предельно краток. Исследования, проведенные в ЭРЭ за последние несколько лет, — в некоторое нарушение инструкций мы не докладывали о них до сего дня — позволяют немедленно получить экономию в 25 миллионов человеколет, что полностью покрывает стоимость такой же немедленной посылки нуль-флота на поиски Невернувшихся. Подробные расчеты прилагаются.

— Кто дал право ЭРЭ игнорировать Исследовательский Устав?

— Никто не давал вам слова, коллега. Кроме того, победителей не судят.

⠀⠀ ⠀⠀

12.00.15/356.947/V

⠀⠀ ⠀⠀

Боб

Корабль не получил никаких практически повреждений и внешне выглядел вполне исправным малым разведывательным «Чивером», прошедшим, правда, нелегкую дорогу и нуждающимся в профилактическом осмотре и мелком текущем ремонте. Рольсен не вылезал из двигательного отсека, копошился в реакторном отделении, колдовал над панелями блоков управления, прозванивая схемы, прогоняя тесты, настраивая аппаратуру порой без особой нужды заменяя кое-что, благо ремонтные контейнеры ломились от запасных деталей. Он с удовольствием занимался всем этим. Внутренняя потребность постоянно что-то делать, не слишком задумываясь о результате и тем более цели, отличала его с детства. О его работоспособности ходили легенды. Он ни разу не воспользовался послеполетным отпуском — проходил переподготовку, брался за короткие рейсы, осваивал новую технику полета и управление кораблей различных типов. Теперь накопленный столь разносторонний опыт мог ему очень пригодиться.

Однако, чем больше Рольсен приводил корабль в порядок, тем очевиднее ему становилось, что в нынешнем его виде «Чивер-2923» представлял собой по существу груду отлично функционирующих узлов и агрегатов. Информация, стертая неведомым полем, окружавшим галактику, в которую входил Капкан, была невосполнимой, если хоть на секунду всерьез думать о попытке вырваться отсюда. Не хватало тех самых инструкций и параграфов, с которыми он, непрестанно ими пользуясь, боролся. Конечно, Рольсен вполне мог поднять корабль, проложить курс к любой из близлежащих планет, даже, вероятно, найти тот тоннель во внешней сфере, сквозь который они провалились в этот мир, — оперативная память работала без сбоев, весь путь сюда записался четко, можно было, следовательно, повторить его и в обратном направлении. Но что толку? Даже если и существовала какая-то теоретически мыслимая возможность обмануть замкнутость этой проклятой вселенной, найти слабину в ее дьявольских законах, шанс — скорее всего, единственный — требовал расчетов, моделирования, осмысления ситуации в целом. Нужно было строить и проверять гипотезы, пытаясь представить себе механизм, управляющий притягивающим полем, разгадать структуру этой чертовой ловушки. Всего этого Рольсен делать не умел — во всяком случае без полностью набитого программами корабельного мозга.

Он всегда считал, что наставления и уставы, которые портят столько крови в обычных условиях, как раз для того и служат, чтобы пилот мог воспользоваться ими в условиях экстремальных. Поэтому Рольсен и не мудрствовал лукаво — он просто летал, много и охотно, выполняя любые задания, сам искал новые, не отказывался ни от какой космической работы, но никогда не забивал себе голову соображениями, не относящимися к данному конкретному делу. Игорь Грусткин в пылу споров называл его за это приземленцем, но это было, конечно, несправедливо и потому оскорбительно. Это он-то, Рольсен, приземленец? Автопилот с вами, скафандр снимите, посмотрите вокруг. Приземленцев волнует лишь одно — число посадок, которые они совершили. Им безразлично, на чем и куда летать, — точнее, они предпочитают, конечно, легкие и короткие рейсы, не требующие ни сил, ни времени, ни ума. Столько-то приземлений — пожалуйста, новое звание. Еще столько-то — право выборакорабля и маршрута. И так далее. Понятно, приземленцев на бластер-ный импульс не подпускали к ЭРЭ. Неизбежно встречая их на космических трассах, пилоты Экспедиции по возможности не вступали с ними в контакт. Грусткин и вообще не сажал своего «Чивера» на базу, где по его сведениям оказывался хоть один приземленец, пролетал мимо — часто с риском оказаться без топлива и получить от начальства грандиозную нахлобучку, что, кстати сказать, не раз и случалось. Рольсен не придерживался таких крайних взглядов, он не считал себя вправе казнить кого бы то ни было за то, что тот выбрал себе свой жизненный путь отличный от его, рольсенского. Среди приземленцев, между прочим, встречались неплохие ребята, к тому же они, как правило, стояли друг за друга горой, и это ему в них не могло не нравиться.

Но, разумеется, сам Рольсен и близко не был приземленцем. Да, он летал много и порой без разбора, но таков был его способ накапливать полетный опыт. Каждому — свое. Грусткин месяцами сидел на базе, дожидаясь своей экспедиции, каждый раз все более мудреной. Рольсен же за это время успевал вернуться из трех, а то и пяти более простых, принимая почти любое предложение — кроме, конечно, совершенно уж унизительных для пилота его ранга. Грусткин бил в какую-то одну, известную ему да двум-трем близким друзьям точку — он не просто исследовал самые запутанные космические феномены, но из них еще выбирал наиболее загадочные и, быть может, по рольсенскому разумению, не наиболее первоочередные задачи. В результате вокруг его имени стал сиять некий ореол, вроде электростатического пояса, и в Списке Пилотов — негласном, но всеми признаваемом табеле о рангах — он стоял первым. Между тем по служебной лестнице Грусткин продвинулся не слишком: они вместе начинали кадет-лейтенантами, но Рольсен через два года был уже пятым, а еще через три — вторым лейтенантом, а Грусткин, при всей своей мудрости, оставался третьим лейтенантом без особых надежд на скорое продвижение. Кажется, впрочем, его это мало трогало…

Поначалу Грусткин не упускал случая подковырнуть Рольсена, при каждой встрече издевательски просил у него разрешения взглянуть на персональный счетчик парсеков. Но потом отстал, ушел в свои сокровенные проблемы. Они не ссорились, конечно, потому что делали ведь по существу одно дело — работали вместе в ЭРЭ, а разрешенных экспериментов в Экспедиции пока еще хватало на всех. Забавно, что последним человеком на Земле, кого он видел, был именно Игорь, пришедший проводить их с Энн, а первым на Капкане — снова Грусткин, только, естественно, синеволосый.

И опять-таки — поразительно, как устроена человеческая психика! — самые простые и очевидные вещи вызывают наибольшее изумление. Сколько раз на Земле говорили они — кто с одобрением, кто с осуждением — о замкнутости космопилотской касты, о том, что в профессию эту идут люди по наследству, потому что с рождения привыкли слышать дома о звездолетах и млечных трассах, о субсветовом разгоне и парадоксе времени. Логично, казалось бы, сообразить, что и на «Чивере-1» улетели прапрадеды и такие же бабки сегодняшних курсантов-звездолетчиков. Если уж кого и суждено им было встретить, так именно кого-нибудь из таких вот знакомых персонажей — и все-таки долго не могли они привыкнуть к мысли, что в природе все всегда происходит именно так, как оно и должно происходить.

Портретное, фенотипическое сходство… Как, оказалось, этого мало! Но, конечно, если пять генераций подряд превращать человека в растение, и не того можно добиться. Чудовищная, противоестественная идея… впрочем, единственно, вероятно, возможная. И надо признать, мастерски реализованная.

Оторванные от Земли, без малейшей надежды вернуться, они пытались, конечно, прижиться на Капкане, построить дома, наладить быт, растить детей, как требует 26 параграф, который трудно забыть из-за одних хотя бы шуточек, что всегда, очевидно, были с ним связаны. Но проходит несколько лет, и новое несчастье осознается экипажем «Чивера» — у людей, проживших на этой планете всего несколько месяцев, уже не может быть радостей материнства или отцовства. Годы, между тем, идут. Наверное, им пришлось схоронить самых старых и больных, прежде чем были запущены нынешние климатизаторы — остроумным образом переделанная корабельная мониторинговая система, ставшая похожей на те, несколько, правда, более совершенные устройства, что на Земле применяются в клиниках, чтобы поддерживать жизнедеятельность больных.

Но самые светлые головы из чиверян все это время не переставали думать о том миге, когда процесс естественного старения сотрет с Капкана память о землянах. Конечно, это лишь одна из возможных реконструкций событий пятивековой давности, но, похоже, вполне закономерная. Оставался всего один лишь путь — самый невероятный, но единственный: чиверяне — кто именно, теперь уж не узнать — сумели повернуть вспять биологические процессы, происходящие в организме. За полтысячи лет до того, как на Земле научились делать это на животных, другие земляне, подгоняемые неумолимыми обстоятельствами, разработали способ изменять направление ферментативных реакций. Закон униполярности движения жизни, под который делалось столько подкопов в самые разные времена, рухнул, оказывается много раньше, чем считается на Земле.

Но чиверяне по праву заслужили и еще одну Звезду Героев Разума. Они решили прямо противоположную задачу, которая на Земле даже не ставилась — да и к чему землянам нужно тратить свои умственные усилия на явно никчемную проблему: как быстро состарить человеческий организм. Вероятно им, столь глубоко проникшим в механизм физиологической активности, проще было совсем исключить старение, но это означало бы, что вся популяция землян на Капкане застынет на одном возрасте, станет статичной, подверженной неведомым и потому еще более грозным опасностям. Ведь как ни совершенны климатизаторы, но и они вносят постоянные ошибки, суммирующиеся со временем. Вечная молодость — вещь рискованная вообще, а на чужой планете — роскошь попросту непозволительная. Поэтому трансформаторий не только старит — он подправляет все биофизические программы, не дает накапливаться климатизатор-ному грузу, отягощающему наследственность капканский популяции, — если, конечно, допустимо говорить о наследственности внутри одного и того же организма.

Круговорот людей на Капкане — нереальная реальность, что-то вроде тех «сумасбродных мыслей», о которых твердил Грусткин, постоянно горюя, что его собственные абсурдные планы и проекты недостаточно безумны. Но, с другой стороны, он, этот круговорот, — порождение Большого Космоса, результат необходимости следовать четким установлениям, приноравливаясь к самым невероятным обстоятельствам. В этом смысле он бы дал чиверянам и третью Звезду Героя — за образцовое и творческое выполнение требований параграфа 26 «Наставления по осуществлению экспериментального полета». Особенно, если бы они удосужились оставить описание устройства и принципов действия основных блоков своего трансформация или хотя бы не сделали его полностью непроницаемым, словно военно-космический объект класса ноль.

…И все-таки любопытно было бы узнать, в чью именно голову впервые пришла эта гениальная в своей абсурдности идея вывернуть жизнь наизнанку…

⠀⠀ ⠀⠀

15.15.15/3015/VI

⠀⠀ ⠀⠀

ВСЕ СИСТЕМЫ ТРАНСФОРМАТОРИЯ ФИКСИРУЮТ НАСТУПЛЕНИЕ ВРЕМЕНИ «Ч». СОГЛАСНО ПРОГРАММЕ НАЧИНАЕТСЯ РАССЫЛКА КОМАНД НА СЪЕМ ИНДИВИДУАЛЬНЫХ ЭКРАНОВ.

⠀⠀ ⠀⠀

15.15.16/3015/VI

⠀⠀ ⠀⠀

Анна

— Как ты мог, Тит, как ты мог!

— Но, ма, ты сама говорила: надо лишь

⠀⠀ ⠀⠀

— Я чуть с ума не сошла, когда ты исчез, я— очень захотеть — и все получится.

⠀⠀ ⠀⠀

— металась по всему Капкану, я всех.

— Только бояться не надо. Вот я и решил

⠀⠀ ⠀⠀

— расспрашивала о тебе, пока не встретила— сделать то, что невозможно. Как на

⠀⠀ ⠀⠀

— Грусткина-5, и он сказал мне, что видел.

— Земле! Ведь я землянин, ты сама мне сто

⠀⠀ ⠀⠀

— тебя у трансформатория и даже окликнул.

— раз говорила. Ну, вот я и поступил как

⠀⠀ ⠀⠀

— но ты не захотел разговаривать с

— землянин. Ты не плачь, мама, не надо.

⠀⠀ ⠀⠀

— трехлетним стариком, а пошел в Зону.

— И прости, что я взял твой медальон,

⠀⠀ ⠀⠀

— Запрета, но я же знала, что там только

— пока ты спала — я снял его, потому что

⠀⠀ ⠀⠀

— люк, который открыть невозможно, да

— впадинка у люка мне показалась такой

⠀⠀ ⠀⠀

— еще крохотное углубление

— же формы, как твой медальон — я все

⠀⠀ ⠀⠀

— неизвестно, для чего — и это все, что

— время об этом думал с тех пор,

⠀⠀ ⠀⠀

— есть в Зоне Запрета у трансформатория.

— как впервые эту впадинку увидел. И я

⠀⠀ ⠀⠀

— Я помчалась, как безумная туда, и

— решил вставить его туда — ну хоть

⠀⠀ ⠀⠀

— увидела лишь отцовскую булавку командора.

— попробовать, что выйдет. И еще —

⠀⠀ ⠀⠀

— ……………………………

— Как ты мог, Тит? Взять без спросу

— булавка с бриллиантом… Но, мама, ты

— Я ДОЛЖЕН БЫЛ БЫ ПРИКАЗАТЬ ТЕБЕ, АННА, НЕ

— взять единственную ведь, оставшуюся нам

— пойми, пойми — мне так надо было

— ОТКРЫВАТЬ ЭТОТ МЕДАЛЬОН ДО ТОГО МОМЕНТА,

— от Земли. И тут я вспомнила про свой

— проверить, прав ли я насчет этих граней,

⠀⠀ ⠀⠀

— КОГДА ВЫ ВОЙДЕТЕ В КВАДРАТ ПОИСКА. НО Я

— медальон. Он ведь тоже память Земли — и

— отец мне много раз показывал, как свет

⠀⠀ ⠀⠀

— ЗНАЮ ТЕБЯ СЛИШКОМ ХОРОШО, ЧТОБЫ ХОТЬ НА

— тоже пропал! И тебя, Тит, нет — все,

— отражается от них и падает на стену. Я и

⠀⠀ ⠀⠀

— СЕКУНДУ ПОВЕРИТЬ, ЧТО ТЫ ТАКОЙ ПРИКАЗ

— все исчезло. Поверишь,

— подумал: надо пустить эти зайчики на

⠀⠀ ⠀⠀

— СПОСОБНА ВЫПОЛНИТЬ. ПОЭТОМУ СМОТРИ: В

— я не сразу сообразила, что это ты взял

— стену у люка, ведь на ней процарапаны

⠀⠀ ⠀⠀

— МЕДАЛЬОНЕ, КОТОРЫЙ Я ТЕБЕ ДАРЮ, ЛЕЖИТ

— и булавку, и медальон. Но и поняв, не

— какие-то значки. Не сердись, мама,

⠀⠀ ⠀⠀

— БУЛАВКА КОМАНДОРА БЫТЬ МОЖЕТ, ОНА ЕЩЕ

— могла на тебя разозлиться, потому что

— и не плачь.

⠀⠀ ⠀⠀

— ПРИГОДИТСЯ, АННА. И ВОТ ЕЩЕ ЧТО. НЕ

— больше всего на свете боялась пот—……………………………ерять

— ……………………………

— МОГУ ГОВОРИТЬ В ДЕТАЛЯХ, НО ОБА

— тебя, Тит, тебя, тебя…

— ……………………………

— ЭТИ ПРЕДМЕТЫ — МЕДАЛЬОН И БУЛАВКА — ПО

— ……………………………

— ……………………………

⠀⠀ ⠀⠀

— ПРЕДПОЛОЖЕНИЯМ НАШИХ МУДРЕЦОВ, В ПЕРВУЮ

— ……………………………

— ……………………………

⠀⠀ ⠀⠀

— ОЧЕРЕДЬ ГРУСТКИНА, — ТЫ СЛЫШИШЬ МЕНЯ? -

— Да, Марк, я тебя слышу, но очень уж

— ……………………………

⠀⠀ ⠀⠀

— ДОЛЖНЫ СЫГРАТЬ В НАШЕЙ ЖИЗНИ НЕКУЮ

— издалека.

— ……………………………

⠀⠀ ⠀⠀

— ВАЖНУЮ РОЛЬ.

— ……………………………

— ……………………………

⠀⠀ ⠀⠀

…Бедный храбрый мальчишка, истинный землянин, хотя и родившийся на Капкане… Он не умел смиряться с общепринятой нелепостью, с тем, что всем вокруг казалось самоочевидным, единственно возможным, а ему — абсурдом, дикостью, сумасбродством. Теперь, когда он был где-то за непроницаемыми стенами, дважды отгороженный от нее — неприступным металлом и непроходящим страхом — Энн с мучительной ясностью понимала, что совсем не знала своего сына. Ей было невдомек, как мучительно переживал он обратный капканский ход жизни, когда сам он взрослел, а те, кого он считал своими сверстниками, превращались в младенцев. Она осознала вдруг корни его почти болезненной любви к деревьям и кустарникам, к мелким и крупным зверюшкам — ко всему, что растет как и он, а не уменьшается, как синеволосые люди вокруг. Рассказы о Земле, где все так прекрасно, разумно и счастливо, будили в его бесстрашном сердце решимость сразиться со злом, победить его, выполоть этот Красный цветок нелепости, срубить все, сколько их ни на есть, головы Змею Горынычу алогизма капканского существования.

И он ринулся в атаку — один, безоружный и беззащитный, безоглядно смелый и безнадежно наивный в своей вере в счастливый исход. Том Сойер, Дон Кихот и Иванушка-дурачок в одном лице, фантастический сплав реальных земных образов, бесконечной чередой проходивших перед ним в ежедневных сказках-былях Энн.

Но даже теперь, реконструируя в своем воображении последние годы, вспоминая отдельные поступки Тита и ее с ним разговоры, Энн не могла — в этом она отдавала себе полный отчет — представить себе, насколько ненавистен был для ее сына трансформаторий, это воплощение абсолютного зла, окутанный на Капкане тайной, замешанной на страхе и непонимании. Сколько раз пытались они с Рольсеном побудить кого-либо из капканцев хотя бы задуматься о том, какую странную роль в их жизни играет это противоестественное с точки зрения землянина учреждение, но всегда наталкивались на недоумение, даже раздражение. Энн в конце концов выдвинула гипотезу, что блок контроля знака эмоций в трансформатории включен полярно противоположно по сравнению с анабиованной: все, что происходит с человеком за желтыми стенами, когда он чудовищно быстро превращается из беспомощного младенца в хилого старика, окрашено отрицательно, причем негативные эмоции эти столь сильны, что они вытесняют всякую память о происходившем, да и любую попытку критического анализа чего бы то ни было, связанного с транс-форматорием, — тоже. Ни с одним из двадцати пяти капканцев невозможно было обсуждать эту тему, как нельзя, скажем, было убедить хотя бы на миг снять с себя цепочку с металлическим прямоугольником, которые они все носили словно амулеты. А дома — дома оба они, не сговариваясь, никогда не напоминали Титу о том, что его детский ум, по их разумению, не мог осознать. Мальчик, наверное, приучился думать обо всем этом страшном и недоступном пониманию в одиночку, ни с кем не советуясь и ни перед кем не открываясь. Лишь мир земных сказок, где люди живут по-иному, где можно не только делать, но и думать как тебе заблагорассудится, поддерживал его — и постепенно Тит переселялся в этот выдуманный, нереальный мир и существовал в нем, подчиняясь теперь его законам.

Сколько раз, наверное, проникал он в Зону Запрета вокруг пугающе желтого куба, как внимательно исследовал каждый миллиметр поверхности, доступной его взгляду, как неотступно думал он о том, чтобы проникнуть в заколдованный замок, найти иголку — смерть Кащея бессмертного — и сломать ее, чтобы дать людям… да, как ни дико это звучит, чтобы дать им обычную человеческую смерть, избавительницу от монотонного капканского бессмертия.

Путь Внутренний

Анна

В сущности, именно так и обстояло дело, если отвлечься, конечно, от того, что четырнадцатилетние мальчишки не решают философские вопросы смерти и бессмертия, а просто борются за счастье и справедливость — в их понимании этих слов. Оранжерейная обстановка Капкана не могла сломить генетическую программу, а домашнее воспитание — Энн вынуждена была тратить себя лишь на то, чтобы растить Тита таким, каким ей бы хотелось, чтобы он стал, — эту программу закрепило.

Что он видел вокруг себя за эти годы, с самого момента рождения? Их жилище, напоминающее скорее кабину корабля с полным жизнеобеспечением. Отца — в те редкие часы, когда он не пропадал на «Чивере». Двадцать пять капканцев, составлявших все население планеты — притом трое всегда находились в трансформатории. Возможность общения с ними была весьма ограничена. Морев-6, завершивший на их глазах цикл старения, вернулся немощным стариком с прозрачными выцветшими глазами и разумом младенца. К восьмидесятилетнему возрасту он имел, естественно, умственное развитие десятилетнего ребенка, но был лишен его подвижности и живости. Тит, которому тоже стукнуло к тому времени десять лет, мог лишь вести с ним долгие беседы, да и то тематика их ограничивалась впитанными Моревым сведениями, которыми информаторий — весьма примитивный и, разумеется, не связанный ни с каким иным хранилищем информации во всей вселенной — питал его скупыми дозами в соответствии с программой. Наоборот, девочка, энергичная и подвижная, как и положено ровеснице Тита, в умственном отношении мало подходила ему в подружки, ибо за восемьдесят капканских лет информаторий напичкал ее мозг огромным количеством практически бесполезных сведений.

Энн как-то попробовала обсудить с Рольсеном возможность вмешаться в программу информатория — хотя бы убыстрить начальное развитие Возвращающихся. Но тот просто и честно сказал ей, что его, Рольсена, никогда особо не интересовала интеллектроника, он — пилот и готов лететь куда угодно и на чем угодно, а не заниматься электронными мозгами. Сама же Энн в присутствии Рольсена не чувствовала в себе достаточно смелости, чтобы попытаться применить свои знания многомерного программирования, хотя в тайне от него по крохам восстанавливала в памяти все, чему учили ее на Земле.

Она долго готовилась к тому, чтобы найди подход с другой стороны. Для этого ей понадобилось немало времени. День за днем перебирала она в памяти земные разговоры, споры, даже просто случайно брошенные фразы. Это была сложная исследовательская работа, которую она вела по всем правилам, усвоенным в космошколе, — тщательный сбор данных, построение предгипотезы, ее проверка, определение на основании полученной модели наиболее перспективных путей поиска новых данных — и так далее. Своеобразие ее работы состояло лишь в том, что весь поиск шел в ее собственной памяти, и потому Энн не нуждалась ни в аппаратуре, ни в сотрудниках. Она скрупулезно фиксировала даже мельчайшие обломки воспоминаний — и потому, что это было единственным ее занятием, не считая воспитания Тита, и потому, что любая мелочь могла пригодиться в их капканском бытии.

Так перед ней возник несколько иной Рольсен, чем тот, каким она привыкла его видеть. Из массы недомолвок, а порой и прямых его высказываний ей стало ясно, что и к своей профессии пилота он тоже не относится как к делу жизни, ради которого стоит бросить все остальное. Ей, например, несколько раз случалось присутствовать во время встреч космопилотов с космолингвистами — Рольсен обычно блистал на них, поражая своими профессиональными знаниями в этой далекой от вождения корабля области. Энн вспоминала, что он вел себя так, будто релятивистская лингвистика для него столь же важна, как, скажем, астронавигация, и еще трудно сказать, что для него дело, а что — всего лишь хобби. В другой раз ту же практически позицию он занял, когда в турпоходе на астероидное кольцо возник спор об аудивизуальных средствах передачи информации. Рольсен и тут показал себя большим специалистом, которому предстоящие по окончании космошколы обязанности пилота будут, возможно, мешать плодотворно мыслить над новыми идеями в области формы, цвета, объема, наглядности, информативности и прочих далеких от прокладывания космических трасс понятий. И, наконец, главное, что удалось восстановить в своей памяти Энн, это столь же полные эрудиции его выступления по поводу именно многомерного программирования! Ей самой казалось тогда, что Рольсен — один из забредших в их общежитие студентов-программистов, а вовсе не пилот-стажер космошколы ЭРЭ. И снова он говорил тогда с такой уверенностью и страстью, что ребята из математического легиона, уходя, горевали, что ему приходится тратить столько времени и сил на чуждые им предметы.

Энн очень осторожно напомнила Рольсену об этом случае, еще и еще раз призывая его что-то сделать для изменения их затянувшейся растительной жизни, если он не хочет стать настоящим капканцем — человеком-растением, и если он еще помнит, что он тут не на экскурсии, а на службе. К несчастью, разговор шел при Тите, тогда уже достаточно взрослом, чтобы понимать его смысл. Наверное, слова отца запали ему в душу и ранили ее. Да, говорил Рольсен, он помнит, что он офицер ЭРЭ, командорская булавка с этим драгоценным камешком все еще где-то у него валяется. Но теперь они — просто люди. Просто земляне. Об этом говорил Главный, именно об этом. И нет для них теперь никаких инструкций и наставлений, и никто и ничто не велит им что-то непременно изменять и переделывать на Капкане. У него нет уверенности, что такой эксперимент будет разрешенным, а иных ЭРЭ, как известно, не допускает. А кроме того, он, Рольсен не считает себя узким специалистом в какой-то одной области, и когда говорит, что он только пилот — всего лишь кокетничает и рисуется. Круг его интересов значительно шире, но именно поэтому ни в одной из конкретных областей знания он не обязан разбираться в технических подробностях — достаточно и того, что он свободно ориентируется в общих вопросах.

Силы гравитационные, стала возражать ему Энн, но ведь в бесконечных препирательствах с Грусткиным именно Игорь убеждал его, что нельзя быть только пилотом, который летает просто чтобы летать, а он, Рольсен, отстаивал свое право заниматься лишь тем, что входит в его прямые обязанности, поскольку и этого более чем достаточно.

Да плевать я хотел на Грусткина, распалялся Рольсен, не стесняясь присутствием замершего в изумлении сына, только мне теперь и не хватает его заумных рацей. Он все время талдычил о каком-то сверхподходе, о понимании общей картины, в которую все, что ни на есть — и навигация и лингвистика, и интеллектроника да и вся вообще людская деятельность — входят как малые частности. А такой сверхвзгляд — это просто верхоглядство. Можно постигать отдельные науки лишь по горизонтали — одну за другой, ну, скажем, в их взаимосвязи друг с другом. А наднаук в природе не существует, что бы там Грусткин ни сочинял.

Энн поразила эта вспышка. В сущности, весь пафос Рольсена сводился, если говорить чисто прагматически, к тому, чтобы ничего не делать и ни во что не вмешиваться. Неважно, какой аргумент выдвигался при этом — недостаток узких технических знаний или, наоборот, отсутствие всеобъемлющего генерального плана. Рольсен знал лишь свой «Чивер», на котором пропадал с утра до ночи. Но тогда… тогда, подумала Энн, нет никакого резона возиться с кораблем, в рамках новой философии Рольсена и это занятие тоже лишено смысла. Наверное, ему не хватает специальных знаний электронщика, ядерщика, двигателиста, а в то же время даже если удастся превратить малый внегалактический охотник в нечто невиданное в смысле скорости отрыва и ориентационной лабильности, то и тогда у Рольсена ведь нет никакой стратегии избавления от капканского плена. Да он вроде бы и не особенно тяготится им…

Когда Энн удалось отфильтровать все эти невеселые мысли от неизбежных эмоциональных наслоений, их жизнь на Капкане предстала перед ней в совсем уже непереносимом виде. Ну, хорошо, капканцы — законсервированная крохотная популяция, в которой каждая жизнь переливается сама в себя с единственной целью: сохраниться до некоторого счастливого мига. Инструкция требовала «воспроизводства популяции в экстремальных условиях» — и уж куда экстремальнее, в страшном сне не придумаешь. Но они-то, они-то с Рольсеном не летели же сюда только для того, чтобы прозябать в климатизаторах, словно орхидеи? Наоборот, именно с их появлением на Капкане и должен был наступить тот светлый миг, ради которого экипаж «Чивера-1» отказался от нормальной человеческой смерти и обрек себя на существование, смысл которого теперь уже не ясен ни одному капканцу: жить, чтобы просто жить — как Рольсен хотел летать, чтобы просто летать. Получалось, что трагедия нынешних капканцев находилась в тесной связи с теми спорами, что шли на Земле между Рольсеном и Грусткиным, которые тогда она склонна была считать абстрактным мудрствованием. Непонимание общей картины, одно лишь буквальное следование раз и навсегда заданным правилам без попыток осмыслить их — это и есть типичнейшее кап-канство. А с другой стороны, полное забвение всех инструкций и наставлений, кроме одного какого-то догмата, тоже ведет к нему же. Ведь и чиверяне построили свой страшный мир исходя из требований одного лишь пресловутого параграфа 26, пусть и важнейшего, и определяющего, но не единственного же! В то же время не поступи они так, сегодня на Капкане вообще не было бы никаких людей, пусть даже живущих с обратным направлением времени. И, наконец, вот они есть — а что толку?

Эта цепочка рассуждений, каждое из которых как бы опровергало предыдущее, неожиданно привело Энн к решению заглянуть, наконец, к Бобу на «Чивер». Так сложилось, что она не бывала там долгими месяцами — Тит требовал постоянного внимания, а Боб вообще не нуждался в ее помощи. Скорее наоборот — ему хотелось работать одному, в полной сосредоточенности, он даже дома перестал рассказывать о том, что ему удалось сделать за день. Но теперь, после последнего разговора с Рольсеном, Энн овладело какое-то смутное чувство, похожее на подозрение. Она взяла с собой Тита и отправилась с ним далеко за лиловый лес и дальше, через огромное поле, покрытое лиловой же травой, через лощину, неглубокую речку и еще один лес — туда, где серебрился их «Чивер-2923», частично разоренный для того, чтобы превратить их дом в подобие земного, а частично переделываемый Бобом в нечто могучее и неземное.

Выйдя за радиус действия климатизаторов, Энн надела прогулочный скафандр и натянула на Тита огромный, не по росту, комбинезон, который ей удалось немного присобрать вокруг его тоненького тельца. Дело было даже не в том, что инструкция категорически требовала этих минимальных мер защиты, — воздух на Капкане в самом деле был не совсем безвреден, он оказывал какое-то пьянящее действие, безусловно ненужное ребенку.

Когда, наконец, за последним перелеском показался их корабль, Тит ускорил шаги — ему, видимо, передалось беспокойство, овладевшее Энн. Люк был отдраен. Устройства входного контроля «Чивера» пропускали ее беспрепятственно как члена экипажа. Энн набрала для Тита код гостя и вызвала по интеркому Боба. Она видела, как одна за другой зажигались лампочки опроса помещений корабля. Вот мигнула последняя, и на табло зажглась надпись «НЕ ОБНАРУЖЕН».

…Энн и не помнила, как она с Титом бежала вдоль поля, как вглядывалась в экран поискового индикатора, взятого ею из аварийного комплекта корабля, как обрадовалась, когда сигнал стал четким и вел их в заросли капканского кустарника, о который цеплялись их одежды, и как наконец увидела она Рольсена, со счастливым лицом бредущего им навстречу безо всякого скафандра, но зато с какой-то огромной заржавевшей железкой в руке.

Но когда он подошел ближе, и Энн смогла рассмотреть то, что он бережно прижимал к себе, она сначала просто не поверила своим глазам. Однако уже в следующий миг на душе ее стало одновременно и горько, и обидно, и мерзко.

Интуитивно она ждала беды — но все-таки не такого масштаба.

⠀⠀ ⠀⠀

05.15.20/2900/VI

⠀⠀ ⠀⠀

Появление мыслящего существа в районе входного люка зафиксировано. Показание индикатора интеллекта — единица. Результат теста по таблицам узнавания членов экипажа — отрицательный. Сигнал с датчика угрозы — ноль. Схема совпадений реагирует на эти четыре заранее обусловленных сигнала, поданных одновременно, переходом к программе «КОНТАКТ».

Воспринят голосовой приказ о подъеме уровня освещенности. Приказ выполнен. Условный переход к включению световых табло, последовательно загорающихся по направлению к коммуникатору.

Схема слежения за объектом фиксирует его перемещение к первому указателю. Посылка сигнала на включение второго указателя. Далее — аналогично, вплоть до появления сигнала «ОБЪЕКТ У КОММУНИКАТОРА».

Алгоритм отработан. Прошел сигнал включения коммуникатора объектом. Прогонка тестов контроля системы жизнеобеспечения. Результат — норма.

Зафиксирован сигнал физиологического контроля о повышенном расходе энергии объектом. Подан на вход системы жизнеобеспечения. Подняты поддерживаемые постоянными уровни подачи витаминов, белков, кислорода.

Подготовлены цепи схемы оповещения объекта о возможности покинуть помещения вместе с тремя другими объектами, находящимися в изолированном отсеке.

Начат обратный отсчет времени.

Проходит сигнал: «ОТДРАИТЬ ЛЮК».

Приказ выполнен.

⠀⠀ ⠀⠀

12.00.00/3010/VI

⠀⠀ ⠀⠀

Боб

— …Все-таки лучше бы они не посылали в полеты женщин — и парадокс с ним, с этим нелепым параграфом. Ну что, в самом деле такого, если я действительно в последнее время не возился с «Чивером», а обследовал Капкан? Да, я немного обманывал Энн, но так ведь было спокойнее и ей, и мне, и Титу, который просто места себе не находит, если она нервничает. И вот — столько эмоций, столько слов… Впрочем, нет, слово она сказала всего одно…

Но, стабильные квазары, неужели трудно понять, что я просто не в силах заниматься постоянно одним и тем же делом? Надо же мне иметь отдушину, для того чтобы не спятить! Наконец, даже в научном отношении — в смысле истории космической техники, например — имело полный смысл искать номерной знак не чего-нибудь, а самого «Чивера-1». И вот теперь, когда я его нашел, когда коллекция, которую я собираю всю свою жизнь, стала на самом деле бесценной, вместо того, чтобы порадоваться за меня — да и за себя тоже, между прочим — слезы, отчаяние, душевный кризис.

«Накопитель». Это надо же так сказать! Это я-то, которому лично вообще не нужно ничего. Но коллекционерство — не накопительство, не страсть, это — жизнь. Как можно думать о реконструкции «Чивера-2923», когда где-то рядом разбросаны обломки самого первого «Чивера», и среди них его номерной знак — сокровище, которому нет равных, предмет вожделения лучших из лучших на Земле, ради которого не жалко потерять не только те несколько жалких месяцев, что я, ежесекундно казнясь своей несуществующей виной, оторвал от возни с кораблем. Да я и не оторвал ничего, потому что не было минуты, чтобы не думал о знаке, о его аверсе и его реверсе, о том, насколько он сохранен, и о том — что кривляться перед самим собой — как вытянутся физиономии у дорогих коллег, когда я достану его из макрокляссера.

Теперь мне и впрямь нечего делать на Капкане, и я готов работать как кибер, лишь бы отсюда выбраться. И пусть все упреки, что раньше я не стремился на Землю, в чем-то верны, пусть — теперь-то у меня настоящий, могучий стимул. Ну так, спрашивается, вокруг чего разговор, для чего все душевные метания?

А главное, для чего ворошить всю эту давнюю историю теперь, когда все в корне переменилось? Я довел-таки за эти годы корабль до такого состояния, что он может стартовать. Я работал как целая лаборатория и, быть может, придумал кое-что, чего на Земле еще и в помине нет. В конце-то концов Рольсен — это все-таки Рольсен! Но о каком старте может идти речь, когда Тит в трансформатории, время идет, а что делать — непонятно.

Лучше бы Энн, чем обвинять меня неизвестно в чем, вспомнила, как втягивала мальчишку в свои интеллектуальные игры, как забивала его голову неразрешимыми вопросами об иерархии целей и невыводимости общей стратегии из суммы частных тактик. Да лазер меня прожги, если я понимаю, зачем это нужно было делать — мальчишка и так помешан был на земных, заумных для него историях. Конечно, Энн растила его практически сама, я ей скорее мешал. И выучила она Тита всему, чему только можно. И парень он вырос хоть куда. Но нет, нет и нет моей вины в том, что он решил перевернуть мир! Тысячи мальчишек в его возрасте ни о чем не советуются с отцом — и вовсе не потому, что тот что-то когда-то сделал не так.

…Если же честно, то я в полной растерянности. Взламывать трансформаций? Но как? Да и что будет с Титом и тремя капканцами, которые сейчас там? Ждать? Но сколько? Думать? Но о чем? Не думать? Но это невозможно… Единственное, чем удается поддерживать душевное равновесие — хоть изредка, тайком взглянуть на «Чивера», очищенного, расправленного, тщательно реставрированного. «Номер по каталогу — один!» Так именно и будет сказано при первой его демонстрации. И непременно с восклицательным знаком.

Но довольно — надо же все-таки что-то делать. Итак, что нам известно доподлинно? Тит каким-то путем проник в трансформаторий. Медальон Энн почему-то идеально пришелся к отверстию в его люке. Какую-то роль сыграла и моя бриллиантовая булавка — правда, она найдена у входа, Тит ее с собой не взял. Далее. Принцип действия трансформатория ясен лишь в самых общих чертах. Чиверяне отчего-то не оставили его описаний — как, впрочем, и вообще никаких записок, дневников, отчетов и тому подобного. Любой разговор с капканцем о трансформаторий бесполезен.

Теперь так. Старик-младенец, то есть капканец, проживший в обратном порядке свою жизнь от девяноста лет до года, попав в трансформаторий, в течение двенадцати месяцев снова становится девяностолетним. При этом память его стирается, а все нарушения, случившиеся в его организме за истекший период жизни, исправляются. То есть, иными словами, трансформаторий каким-то образом узнает, каким должен стать попавший в него человек, когда он его через год покинет, — как приемная антенна космодрома узнает по номерному знаку принадлежность корабля. Конечно, современные знаки снабжены массой автоматических устройств, они не только обеспечивают право на приземление, но еще сообщают кибердиспетчеру номер приоритета, тап потребного горючего, время полного останова двигателей и массу иных сведений о корабле и экипаже. Но «Чивер-1» — о, он и без всей этой электронной требухи дороже тысяч самых суперсовременных знаков. По сути, у него нет даже каталожной стоимости — ну кто мог подумать, что я, командор Борис Рольсен стану его владельцем и тем самым разрушу всю их стройную систему сравнительных оценок?

Жаль лишь одного — теперь коллекция «Чиверов» становится практически полной — те пять-шесть, что не хватает, можно будет достать без труда, в крайнем случае просто выменять на копии «Номера Первого». Впрочем, есть одна потрясающая идея: можно коллекционировать прямоугольники, которые каждый капканец носит, не снимая, на цепочке. Только вот как добыть эти кусочки металла?

Поразительно, едва дело доходит до собирательства, я забываю обо всем остальном. Главный, между прочим, это подметил — недаром же он тогда, на кассете, посоветовал мне заняться моими «игрушками». Игрушки! Да это редчайшие экземпляры, каждый в своем роде уникален — хотя, разумеется, и не «Номер Один».

…Да, так о чем же я думал? О начале новой экспедиции? Нет, о чем-то еще раньше… Тьфу ты, асимметричный коллапс, о трансформатории, его устройстве — да как я могу, в самом деле, все время перепрыгивать мыслью кибер знает на что, когда Тит томится за желтыми стенами и неизвестно даже, жив ли он!

Итак, трансформаторий узнает личность старика-младенца и точно знает, что с ним надо делать. Тут две возможности. Либо в нем есть программа для каждого из оставшихся в живых чиверян, либо же каждый капканец несет эту программу в себе. В первом случае совершенно не ясно, как станет трансформаторий поступать с Титом — ведь он не член экипажа «Чивера-1». Но и во втором тоже все темно — Тит и не капканец вовсе, и биологические процессы у него, слава Эйнштейну, идут в прямом, то есть земном направлении. Но если трансформаторий станет при этом подгонять его под какую-нибудь из хранящихся в нем программ… страшно подумать, что может получиться. Хорошо, но чтобы подгонять, надо выбрать из множества наличных программ одну — а какую? Какой отдать предпочтение? Выходит, трансформаторий попросту не сумеет принять решение — он ведь никак не идентифицировал Тита. У мальчика нет ничего капканского, нет даже их неизменного металлического прямоугольника с неизменной цепочкой и — с чем еще?..

…Да, с чем же еще? А что, если с программой? С пластинки считывается информация для трансформатория, на нее же наносятся данные обо всех проделанных операциях. Она — как бы заместитель капканца, его машинный портрет. И как это раньше не пришло мне в голову? Быть может, даже больше того — капканцы потому и не снимают никогда свою цепочку, что она как-то регулирует их внешний путь, когда они живут свои долгие годы под контролем климатизаторов.

Вот это была бы действительно коллекция! Каждая пластинка — уникум, в единственном экземпляре. Подделка невозможна. Копирование — проблематично. Одним словом, она, пожалуй, затмила бы и моего «Номера Первого».

Вот только как добыть для начала хотя бы одну пластинку?

⠀⠀ ⠀⠀

08.00.00/363.562/V

⠀⠀ ⠀⠀

— Событие не предусмотрено программой…

— Факт, не упоминаемый информаторием…

— Появление людей, минуя трансформаторий…

— Необъяснимый феномен…

— Сразу двое…

— Разнополые…

— Мужнина и женщина…

— Не предусмотрено программой…

— Не упоминалось информаторием…

— Популяция резко увеличилась…

— Проблема жилья разрешима…

— Мощность климатизаторов достаточна…

— Запас пищевых ресурсов велик…

— График трансформатория? Он собьется…

— Не предусмотрено…

— Не упоминалось…

— А она красива…

— О чем это?

— Информационная ценность высказывания — ноль…

— Визуальное наблюдение…

— Оценочное суждение…

— Жилье: могут быть приспособлены оставшиеся свободными…

— Способ появления: ранее не зафиксированный…

— Не предусмотрено…

— Но время «Ч»…

— Гипотеза не проверена…

— Ситуация не требует ответных реакций…

— И голос — сильный и нежный…

— Сбой программы…

— Засорение канала лишней информацией недопустимо вследствие…

— Наступление времени «Ч» характеризуется: первое — появлением новых обитателей планеты, второе — возникновением нового эмоционального настроя по всей популяции…

— Первый необходимый признак зафиксирован…

— Есть совпадение по пункту один…

— Пункт два — ноль…

— Совпадение отсутствует…

— И волосы — необыкновенного цвета, не как у нас всех…

— Любопытное наблюдение…

— Верное замечание…

— Проблема контакта — разрешима…

— Время «Ч»…

⠀⠀ ⠀⠀

09.00.00/363.562/V

⠀⠀ ⠀⠀

Энн Моран

— Я жду тебя, Анна, — и он сразу отключился, не ожидая ответа.

Она инстинктивно расправила складки формы, но это не был вызов к командиру. Наверное, он все-таки умел читать ее мысли. Прошло более месяца со дня последней их встречи, она совершенно забыла о них — безо всякого усилия, словно кто-то размагнитил ее память, и только сегодня утром впервые подумала, что давно уже никто не называл ее этим именем. И почти тут же засветился интерком.

Ему не надо было называть ни место, ни время. «Анна» — это был как бы пароль. Энн неторопливо шла парком мимо озера, мимо светлого шарообразного здания штаба ЭРЭ, мимо тира и бассейна — мимо всего, что ей предстояло вскоре покинуть.

Знакомые здания библиотеки, технического корпуса, пункта космической связи, зоны отдыха… Из запрятанных неизвестно где динамиков, расположенных так, что звук доходил к любой точке со всех сторон почти одновременно, доносился сильный, чуть хрипловатый женский голос. «Жизнь невозможно повернуть назад», — повторял он в каждом куплете, и эти странные слова, столь очевидно противоречащие всему, чему ее учили на нескончаемых курсах биофизиологии и анабиотики, наполняя душу Энн каким-то удивительным чувством, словно в этих словах и мелодии, раскопанных любителями древней старины, завладевшими радиокомплексами чуть ли не всей планеты, заключался некий высший, недоступный пока еще ей смысл.

Но Энн не стала останавливаться, чтобы вслушаться как следует в эту необычную песню, судя по всему — многовековой давности. Почти бегом миновала она зону отдыха и вошла в лес, окружавший владения ЭРЭ. Узкая тропинка — для них она была «изумрудной дорогой» — вела к небольшой овальной поляне. Ярко-красный двухместный суперглайдер — единственная настоящая роскошь, которую он разрешал себе иметь — стоял уже у дальнего края, и закатное солнце отражалось в его больших выпуклых стеклах. Отодвинулась, пропуская ее, дверь, и он улыбнулся ей — радостно и в то же время грустно.

— Добрый вечер, Марк, — сказала она, потому что знала: сейчас рядом с ней — не Главный, не грозный начальник ЭРЭ командир Морев, а прежде всего ее друг, верный и нежный, надежный и всепонимающий. Друг, которого вот так близко она видит, скорее всего, в последний раз.

Легкая быстровзлетная машина почти мгновенно взмыла ввысь, Энн сильно и мягко вдавило в бейненсонит кресла, счастливое ощущение полета стерло все мысли и чувства. И тотчас же глайдер пошел на снижение, гигантским прыжком перебросив их к стартовому комплексу, откуда уходили в далекие экспериментальные полеты все корабли Экспедиции. Не разумом — чутьем Энн поняла, почему он выбрал для разговора именно это место: тут он чувствовал себя наиболее уверенно и привычно. Личный код Морева усмирил вспыхнувшие было предупредительные огни лазерной защиты. Лихо и вместе с тем предельно осторожно — Энн любила эту его манеру вождения — посадив глайдер, он выпрыгнул из машины, обошел ее и открыл вторую дверь снаружи. Никто из пилотов никогда не позволил бы себе такой смешной старомодной учтивости, но Главный жил по своим собственным законам — во всяком случае в том, что касалось его личной жизни.

— Я хочу проститься с тобой здесь, но сейчас, — сказал он, подводя ее к серо-стальной громаде корабля.

Последний луч солнца скользнул по обшивке, матово засветились цифры «2923» на номерном знаке. И снова Энн отчетливо увидела, что происходит в его душе: он привык расставаться у трапа звездолета, только такое прощание принимая всерьез.

— Марк, — сказала она, положив ему руки на плечи и заглядывая в глаза, — полет будет очень долгим?

Он молчакивнул.

— И очень трудным?

Он кивнул снова.

— Почему же тогда ты выбрал именно меня?

— Причин несколько. Для дальнего эксперимента согласно инструкции нужна девушка-пилот не старше двадцати биологических лет, имеющая летный балл не ниже 250.

— Таких в ЭРЭ немало.

— Совместимая с пилотом…

— О, таких еще больше, — сказала Энн с неожиданной для нее самой горечью: из ее подруг чуть ли не половина заглядывались на Рольсена, и многим из них он отвечал взаимностью.

— …отважная, добрая, умная, красивая, самоотверженная…

— Этого нет в инструкции! — Энн засмеялась.

— В ней много чего нет. Например, что я тебя люблю.

— Не надо, Марк, — сказала Энн мягко.

— Я просто называю еще одну причину, почему летишь именно ты. Дело не в факте моей личной биографии, а в том, что факт этот дает пусть призрачную, но все-таки надежду на успех вашего полета.

_?

— Я мало что могу сказать тебе, Анна… Видишь ли, истинную цель вашего эксперимента сейчас тебе знать не разрешено. Психологическая служба всегда категорически против того, чтобы экипаж, которому предстоит сверхдлительный полет, был информирован о конечной точке и поставленных задачах: это создает ненужную напряженность. В этом, поверь, есть большой резон. Мы ведь не можем предусмотреть все неожиданности, поэтому должны растить наших пилотов-исследователей готовыми ко всему, способными мыслить самостоятельно и принимать собственные решения в самых неожиданных условиях. Ограничивать их мысль рамками предстоящего эксперимента — в том виде, каким он видится здесь, на Земле, — значило бы заранее канализировать их знания, волю, воображение в не самом лучшем, быть может, направлении.

И все-таки в наиболее общем виде, я хочу сказать тебе, что вас ждет нечто совершенно необычное, поиск, к которому никто из нас не готов — да и не может быть готовым.

— Поиск, Марк?

— Да, Анна. Именно так. И может случиться, что тебе там — я имею в виду сектор поиска — встретится человек, чем-то похожий на кого-либо из тех, кого ты знаешь здесь, в ЭРЭ…

— Не пугай меня — или не шути так странно.

— Я не шучу. И тебе вовсе не надо пугаться — наоборот, я хочу, чтобы ты знала. Если вдруг так окажется, что человек этот будет хоть немного похож на меня, он обязательно будет любить тебя, Анна. Для него ты будешь самой красивой и самой умной и он не сможет сказать «нет» — о чем бы ты ни просила. Потому что любовь — это вроде опьянения: смещаются пропорции в восприятии, и человек не властен над этим — как я, например, всякий раз, когда вижу тебя.

— Марк…

— Я должен был сказать это тебе. И вот еще. Этот медальон — он на память тебе о всех нас, оставшихся на Земле.

— Ты все-таки хочешь, чтобы под конец я расплакалась, как девчонка! Между прочим, я видела точно такой же — наш Грусткин вот уже пол года с ним не расстается.

— Это он и есть, я лишь положил внутрь свою командорскую булавку. Это не просто сентиментальный жест при расставании. Видишь ли… наши мудрецы, Грусткин в первую очередь, считают, что обе эти вещи — медальон и булавка — могут иметь для вас некое важное значение.

— Марк, ты говоришь загадками.

— Да, Анна, и беда в том, что я не знаю отгадки к ним.

Прокручивая этот разговор в своей памяти раз за разом, Энн пыталась восстановить малейшие подробности. Ей все казалось, что что-то важное ускользнуло, стерлось, и тем самым потерян ключ к решению всех их капканских проблем. В тысячный раз пытаясь воссоздать в воображении тот вечер, она вспоминала и закатное солнце, и легкий запах скошенной где-то вдалеке от бетона космодрома травы, и ощущение спускающейся на землю прохлады, и тогда в ушах ее звучал незабытый, оказывается, несмотря на годы и не поддающееся представлению пространство, голос. Энн закрывала глаза и отчетливо видела Марка Морева, который почему-то вовсе не казался маленьким рядом с серебристой громадой корабля. Но он не произносил ни одного нового слова — только те, что она и без того знала наизусть.

И все-таки какой-то намек, умело скрытая подсказка таилась в этом их прощальном разговоре. Конечно, теперь-то Энн понимала, почему ни Морев, ни Игорь, больше всех других сделавшие для осуществления их полета, сами не приняли в нем участие: как хирургу не позволено оперировать своих близких, так и в группы поиска никогда не включают тех, кто может испытать недопустимый в экспериментальном полете стресс от встречи с разыскиваемыми. Это правило становится неукоснительно соблюдаемым законом, если речь идет о генетически связанных людях — родственниках по восходящей или нисходящей линии. И Марк, и Грусткин — они были потомственными космолетчиками, они принадлежали к той небольшой группе семей, где все без исключения работают только в системе Большого Космоса. Их далекие прапредки улетали на «Чивере», и если бы Энн хоть немного интересовалась историей, она непременно прочла бы эти фамилии в любом документе той эпохи.

Но гуманитарные дисциплины никогда не пользовались особой любовью среди студентов ЭРЭ.

Времени у нее было много. Энн продумала такое количество вариантов возможных рассуждений Морева, Грусткина и всех других, неизвестных ей сотрудников Экспедиции, которые готовили их полет на Капкан, что почти не сомневалась — картина сложилась у нее верная. Они с Рольсеном были одними из немногих «чужаков» в космолетческой среде — и уже по одному этому попали в список кандидатов на полет. Наверное, Грусткин не только сам предложил кандидатуру Рольсена, но и горячо настаивал на ней — они были непримиримыми противниками в спорах о теоретической космонавтике, и одно это должно было побудить болезненно щепетильного в вопросах этики Грусткина требовать для Рольсена всех прав и преимуществ в любой иной, отличной от их словесных баталий, сфере. Но была у Энн и другая гипотеза, которая нравилась ей больше. Игорь, зная, что по множеству причин именно Рольсену предстоит лететь на поиски Невернувшихся, специально вел с ним утомительные многочасовые дискуссии, постоянно провоцируя его на спор. Грусткину нужно было возбудить в Борисе способность к анализу, сбить с него самоуверенность удачливого космобродяги, развенчать и в самом деле дешевый романтизм лозунга «Летать — чтобы летать», которым Рольсен руководствовался — или делал вид, что руководствуется. Конечно, в их препирательствах многое было гротескно заострено, но главное Игорь усмотрел верно. «Всеядность» Рольсена, его стремление проникать во все мыслимые области, становясь там своим, признанным, — эту его черту Грусткин высмеивал особенно ядовито. Это — все та же страсть к коллекционированию, говорил он. Одни складывают в коробку конфетные обертки, другие — восторженные отзывы специалистов разных дисциплин о своих успехах и эрудиции. Но толка в обоих случаях — ровно никакого.

И все эти словопрения об уставофобии и параграфоненавистничестве преследовали все ту же цель — подготовить Рольсена к самым непредвиденным обстоятельствам, о которых Игорь думал, видимо, непрестанно. Поддевая Бориса, втягивая его в бесконечные беседы, Грусткин направленно, исподволь рассказывал ему о различных важных эпизодах из истории космоплавания, Рольсену неведомых. Игорь вел сложную, утомительную игру — помимо воли Бориса внедрить в его сознание массу сведений, тщательно отобранных, умело проинтерпретированных, афористично изложенных — с расчетом, чтобы они всплыли из рольсенского подсознания в нужный момент, даже если момента этого ждать придется невообразимо долго.

В свете этих соображений история с медальоном и булавкой становилась прозрачно ясной. Очевидно, Грусткин, дотошно изучивший все, что связано с «Чивером-1» и его экипажем, установил, что среди земных предметов, безусловно фиксирующих на себе внимание, у чиверян были две такие вещицы — семейная реликвия, быть может даже грусткинского древнего рода, и знак высшего воинского отличия — не исключено, что он принадлежал отдаленному предку Морева. Далее, моделируя рассуждения чиверян — так, как Энн сейчас моделировала его, Грусткина, образ мысли — он пришел к выводу, что Невернувшиеся постараются именно эти два предмета использовать как символы, понятные землянам, — поскольку они, чиверяне, тоже вне сомнения, в свою очередь моделировали психику землян.

…Эти мысли, ставшие для Энн и ежедневной гимнастикой ума и смыслом жизни одновременно, делали ее нынешнее капканское существование хоть немного терпимее.

⠀⠀ ⠀⠀

10.00.00/181.740/V

⠀⠀ ⠀⠀

Хранилище трансформатория, кассета № 5:

… Общий Совет экипажа суперкрейсера «Чивер-1», полностью отдавая себе отчет в том, что в обозримом будущем не приходится надеяться на помощь Земли, считает себя обязанным принять все меры к тому, чтобы задачи, поставленные перед кораблем и его командой, были выполнены. При этом он исходит из того незыблемого положения, что Экспедиция Разрешенных Экспериментов, членами которой они являются, никогда не оставляет поиск своих сотрудников, и как только причины, препятствующие организации такого поиска, перестанут действовать, он будет немедленно осуществлен. Поэтому Общий Совет экипажа принимает предложение командира корабля Морева, доложенное им и детально обсужденное Советом, сознавая всю его необычность и принимая на себя всю меру ответственности.

Совет надеется, что время «Ч» наступит достаточно скоро и что все члены экипажа суперкрейсера, оставшиеся к тому моменту в живых, встретят его как и подобает офицерам-исследователям ЭРЭ.

⠀⠀ ⠀⠀

11.15.00/181.740/V

⠀⠀ ⠀⠀

Борис Рольсен

Прошло всего три с половиной месяца с того проклятого дня, когда Тит исчез в трансформатории, но за это время жизнь на Капкане изменилась самым неожиданным и самым кардинальным образом. Пока Рольсен днями бродил вокруг желтых стен, пытаясь найти хоть какую-нибудь возможность проникнуть внутрь, не нарушая при этом режима трансформатория и тем самым не ставя под удар ни Тита, ни трех отлеживавшихся в нем капканцев, Энн, руководствуясь абсолютно непонятными ему соображениями, отправилась в дом к Мореву и совершила невозможное: уговорила его снять свою пластинку и отдать ее им с Рольсеном, чтобы с ее помощью попытаться отворить двери трансформатория и вызволить Тита. Энн примчалась с этим драгоценным поблескивающим прямоугольничком прямо к Борису, но сколько ни рассматривали они его, сколько ни старались просунуть в какую-либо неизвестную им, но специально предназначенную для этого щель, ничего из этого не вышло.

Однако последствия более чем странного (учитывая, что Рольсен и еловом не обмолвился с ней о своих новых коллекционерских планах и тех выводах, к которым они привели его) поступка Энн оказались в известном смысле не менее важными, чем если бы им удалось пробраться за желтые стены. На третий день после этого знаменательного события Морев вдруг появился на пороге их дома. По капканским понятиям этого просто не могло случиться: больших домоседов невозможно было представить себе даже чисто теоретически — лишь в день встречи Возвращающихся да еще несколько раз в году, когда информаторий извещал всех их о необходимости той или иной коллективной акции, капканцы виделись друг с другом.

Но первый за всю капканскую, с позволения сказать, жизнь визит поразил их не только самим своим фактом. Прежде всего — это просто бросалось в глаза с первого взгляда — шевелюра Морева претерпела решительные перемены, словно он посетил несуществующий на Капкане модный салон-парикмахерскую. Или, скорее, наоборот, — словно он был самым заурядным землянином, довольствующимся природным цветом волос, быть может, лишь со слегка синеватым оттенком. Другая перемена, однако, была несравненно более существенной. По сути дела к ним пришел совсем иной Морев, лишь внешне похожий на того, что они видели — на разных этапах его существования — все эти четырнадцать лет. Он словно проснулся — да так оно в действительности и было. Морев ничем не напоминал полных младенческих сил и ощущения раскрывающейся перед ним жизни капканских старцев. Он выглядел на свои нормальные восемьдесят лет и напомнил им обоим Главного не только возрастом и внешностью, но и чем-то неуловимым в манере вести себя. Войдя, например, он сразу уставился на Энн и несколько секунд — совсем как его земной тезка — неотрывно глядел на нее, словно замерев. А потом сказал, будто продолжая прерванный разговор:

— Ну что ж, видимо мне следует кое-что вам рассказать.

Он произнес эти слова таким деловым тоном, так четко и уверенно, что еще до того, как смысл сказанного дошел до них, Рольсен и Энн одновременно не сговариваясь бросились к экрану информатория. Но по всем каналам шла все та же капканская чушь — ликбез для новорожденных, премудрости космонавигации для младенцев, рутинные программы для всех остальных. Нет, здесь все было по-прежнему. Из этого источника Морев не мог почерпнуть никакой информации для своего чудесного превращения во взрослого, мыслящего и знающего человека.

Марк спокойно наблюдал за тем, как они щелкали переключателями программ.

— Дело в этой безделушке, Анна, — сказал он, показывая рукой на цепочку с пластинкой, которую Рольсен повесил на шею, не отдавая даже самому себе отчета в том, что он не в силах хотя бы на минуту расстаться с первым экспонатом новой коллекции, которая затмит все его предыдущие, — И еще вот в этом всем — Морев сделал рукой широкий жест, которым охватил весь их капканский дом, доставшийся им по наследству от неизвестного чиверянина, переоборудованный Рольсеном и превращенный стараниями Энн в уютное земное жилище.

Марк прошел на середину комнаты и сел в кресло — так, что ему видна была одна только Энн. «Да что с ним случилось?» — подумал Рольсен. — Будто родился заново».

— Я вновь стал человеком, — сказал Морев, словно услышав этот его невысказанный вопрос. — Из-за тебя, Анна.

Он второй раз назвал ее так, с удивлением отметил про себя Рольсен. Откуда эта архаика?

Но Энн улыбнулась Мореву открыто и радостно.

— Я так счастлива, — сказала она. — Хотя, Марк, до конца все-таки не понимаю, как все произошло.

— Ты думаешь, почему мы тут прозябаем? — сказал он, неотрывно глядя на Энн и по-прежнему как бы вовсе не замечая Рольсена. — Зачем вся эта карусель, все ненавистные циклы и генерации?

— Я думаю… — нерешительно начала Энн, — то есть предполагаю, догадываюсь — чтобы выжить, сохраниться любой ценой.

— Конечно, — кивнул головой Морев. — Но к чему круговорот людей, как ты считаешь?

— Зачем ты экзаменуешь меня, Марк? За полтысячи лет мы не разучились мыслить и делать выводы из ясных посылок. Даже самые лучшие климатизаторы совершают ошибки. Их надо как-то исправлять — отсюда и трансформаторий, и смена поколений, и все прочее.

— Значит, самого главного ты все-таки не поняла. С обычными сбоями программы, которые происходят при жизни человека, мы как-нибудь уж справились бы, и никому и никогда не надо было бы ни стареть, ни молодеть. Ты только подумай: квалифицированные, тщательно отобранные химики, медики, физики, биологи, привыкшие к напряженнейшей работе — и вдруг оказываются не у дел, а в то же время от их эрудиции, умения, научной смелости зависит жизнь и их самих, и их товарищей. Мы здесь работали ежесекундно подгоняемые смертельной опасностью и жгучей необходимостью, и потому, наверное, кой в чем сумели обогнать землян. Во всяком случае, с физиологическими отклонениями мы могли бы сладить.

— Но что же еще, Марк? Неужели мало тех бед, что есть? Что еще происходит на этом проклятом Капкане, какую его дьявольскую хитрость мы просмотрели?

— Сам механизм ловушки, Анна. Мы тоже очень долго не могли понять его — а ведь нас было много. Прошли годы, пока стало ясно: с нами что-то происходит, мы меняемся, становимся иными. Нет, не внешне — в душе. Характер, интересы, взгляд на мир, отношение к себе и другим… «Мы стали слишком сами собой», — сказал тогда Грусткин. И он был прав — тысячу раз прав.

Рольсен стряхнул наконец с себя оцепенение, в которое вверг его весь этот дикий бред. Достаточно ему многомудрых высказываний земного Грусткина, чтобы выслушивать еще и заумь капканского!

— Ты можешь объяснить что-нибудь простыми словами? — зло сказал он.

Но ни Марк, ни Энн, казалось, не услышали его.

— «Слишком сами собой…», — раздумчиво повторила она. — Не хочешь ли ты сказать, Марк, что Капкан проявляет…

— Именно, Анна, это самое точное слово. Ничего не создает вновь, но лишь усиливает то, что уже было в душе, сознании, памяти. Проявляет — но так, что становится страшно, потому что главная, доминантная черта личности обостряется, уродливо разрастаясь, подавляя в человеке все остальное.

— Странно, Марк, мне не раз приходило в голову что-то похожее, но я гнала от себя эту мысль — ведь слишком уж неправдоподобным должен быть механизм, не только нащупывающий, но еще и усиливающий в нас самое основное, о котором мы и сами порой не догадываемся.

— Вовсе нет, Анна, вовсе нет. Самое сложное чаще всего оказывается как раз самым простым. Поле галактики, в которую входит Капкан, улавливает малейшие проявления разума и воссоздает интеллектуальный портрет любой мыслящей системы, которая, на свое несчастье, в него попадает. А дальше — и вовсе несложно. Вокруг носителя разума линии поля искривляются так, что получается как бы негатив такого портрета: все характеристики личности в нем имеют знак «минус», где было черное — там столько же белого. И лишь одна-единственная черта, пиковая, выступающая на общем фоне, не может быть задавлена внешним капканским полем, просто мощности его не хватает. Вот она-то и остается от всей некогда полной жизни и красок неповторимой индивидуальности. Только то, что составляет самую суть, истинное «Я», сокровенный смысл существования…

…Поразительно, — думала Энн, слушая Марка, — насколько же он не похож на Главного — другое лицо, фигура, манера говорить, ходить, жестикулировать, не говоря уж о капканском синеволосии и безжизненности, которые даже теперь полностью не исчезли. И все-таки что-то неуловимо близкое, знакомое, узнаваемое мгновенно не умом, а сердцем, какой-то стержень, главная пружина…

— …все больше превращались в скопление людей-символов, из которых каждый представлял собой лишь одну какую-то черту характера, уродливо заостренную и развитую, — услышала она слова Марка, и неожиданное воспоминание вдруг нахлынуло на Энн.

— Так вот почему сначала стерлась память корабельного мозга, а потом он с таким упорством стремился уберечь нас от всех опасностей, реальных и мнимых, — сказала она. — Истинная суть бортового компьютера — забота об экипаже, остальное — лишь более или менее несущественные детали.

— Да пустое это все! Наносное! Все дело в номерных знаках, — вдруг вступил в разговор Рольсен, до этого молчавший, обиженный невниманием к нему. — «Капканское поле», «капканская вселенная», — передразнил он Морева-6.— Самая обычная система, ничем не хуже и не лучше стандартных автозапросчиков любого нормального космодрома. Как только в его зону входит корабль, с номерного знака считывается вся нужная информация. А поскольку номерной знак в целях надежности связан с центральной ЭВМ многими радиоканалами, то он всегда, при любых условиях и даже поломках, сам в автоматическом режиме посылает на запрос космодрома данные о типе корабля, его экипаже и текущем состоянии жизненно важных параметров всех бортовых систем. Таким образом даже самый примитивный автозапросчик получает как бы мгновенный снимок корабля.

— Верно, Рольсен, — сказал Марк. — Фокус лишь в двух вещах. Автозапросчик всего-навсего либо пропускает корабль, либо поднимает тревогу, а тут в ответ на любой сигнал разума, — естественного или, как выяснилось с вашим «Чивером-2923», даже искусственного — меняется конфигурация поля. Это раз. А два — ну зачем, спрашивается, космодрому знать истинную суть корабля, вошедшего в его зону? Да и понятия такого нет, во всяком случае — инструкциями оно не предусмотрено.

— Ну, это уж и вовсе пустяки, — сказал Рольсен и вновь выключился из беседы: не хватало ему еще и тут, на Капкане, обсуждать все те же вечные проблемы: что сказано, чего не сказано, а чего и вообще не может быть сказано в инструкциях!

Марк и Энн тоже сидели молча, и в комнате установилась странная, никого из них не удивляющая и не гнетущая тишина.

…Поразительно, думал Марк, как просто и естественно решился вопрос, столь мучавший их в свое время: как узнают они, как почувствуют, что долгожданный «час Ч» наступил, как сумеют выбраться из замкнутых кругов своих не-жизней, что за могучий импульс должен пробить броню, за которую они сами запрятали себя. «Ясновидение любви», — вспомнились ему старые слова не то из позабытого романа, не то из какого-то бесконечного сна, который, быть может, виделся ему все эти годы.

…До какой же степени точно представлял себе земной Марк все то, что может произойти в ее душе, думала Энн. Пожалуй, только теперь она по-настоящему поняла, как глубоко и сильно любил ее Главный — так, что сумел прозреть будущее, во всяком случае в том, что касалось ее, Энн, чувств и мыслей. Нет, не глаза или голос, не походка и цвет волос. Умение забывать себя до полного растворения в делах, радостях и горестях другого — вот что составляло суть Марка Морева, и земного, и капканского, именно ее сохранили гены, и она же безошибочно была нащупана «проявителем» планеты-ловушки. Наверное, Главный считал, что его восемьдесят лет не дают ему права на счастье. А может быть, жертвовал им ради успеха экспедиции? Или же он думал о своем далеком предке, носившем его фамильное имя, которого Энн могла спасти — она и никто другой?..

Пауза затягивалась, и Марк стал в подробностях рассказывать об устройстве климатизаторов — механизмов, не только поддерживающих жизнедеятельность людей, но и снижающих до приемлемых пределов воздействие капканского поля. С какой-то непривычной отстраненностью Энн вспоминала, как подолгу Рольсен находился вне климатизаторного поля, порой даже без скафандра.

Морев-6 между тем стал говорить совсем о другом — не о технических деталях, к которым Рольсен проявлял известный интерес, а о проблемах разрешенности эксперимента, всегда волновавших Энн. Но Рольсен выразил такое подчеркнутое равнодушие, даже безразличие к словам Марка, что Энн оставалось лишь предложить Мореву обсудить эту тему по дороге к его дому, куда она вызвалась проводить его — при молчаливом неодобрении Рольсена.

Ничего, кроме новой волны раздражения, посещение Морева-6 у Рольсена не вызвало. Ну да, конечно, его концепция капканского захвата не лишена интереса. Хотя, с другой стороны, не скажи им он, Рольсен, о бросающейся в глаза аналогии с номерными знаками и автозапросчиком — сами, наверное, так и не догадались бы.

Идея климатизаторного рая — недурна. Но вот существовал же он, Рольсен, месяцами вне этого технического Эдема — и ничего, слава Эйнштейну, с ним не случилось. Более того, нашел «ЧИВЕРА ПЕРВОГО»!

Ну, а уж все заумные заламывания рук, которые последовали за принятыми чиверянами вполне разумными техническими решениями, он, Рольсен, понимать попросту отказывается. Уж и климатизаторы построены и действуют, и трансформаторий в принципе придуман, а они все еще ломают голову над «главной», видите ли, задачей. Сама идея трансформа-тория должна, по их понятиям, пройти главный тест — на разрешенность эксперимента. Иными словами, чиверяне раньше всего должны сами себе ответить на вопрос: допустимо ли в данных условиях вмешиваться в биологический цикл развития людей ради того, чтобы сохранить для Земли возможность когда-нибудь обнаружить свое поселение на этой неисследованной планете и тем самым соблюсти требования 26 параграфа инструкции в обстоятельствах, казалось бы, исключающих его выполнение? Можно ли превращать индивидуальную волю к жизни в коллективное выживание? Позволительно ли экипажу суперкрейсера Экспедиции Разрешенных Экспериментов ставить для себя цель сохранить на Капкане человеческую популяцию, обратив для этого офицеров-исследователей в некое подобие круговорота веществ в природе? Разрешают ли высшие принципы, заложенные в инструкции, делать из коллектива пилотов и научных работников машину, законсервированную и самообновляющуюся, но пребывающую в бездействии до того момента, когда некая внешняя сила побудит ее функционировать?

Вот такие вопросы решали, оказывается, чиверяне — вполне в духе земных грусткинских талмудистских рассуждений. А ведь критерий разрешенности прост и ясен даже ребенку. Должна быть соблюдена иерархия ценностей. «Быть и оставаться прежде всего мыслящим существом, потом — человеком, землянином, и уж в последнюю очередь — офицером-исследователем». Это — прописная истина, которую Главный счел нужным нам все-таки напомнить при своем явлении в секторе поиска. Ну и стало быть, раз интересы высшего разума требуют, чтобы были нарушены законы не только космопилотские, но даже и земные и просто человеческие, то так и следует поступить.

И что, спрашивается, они столько страдали и маялись, и откуда такая всегалактическая тоска в рассказе Морева-6 — нам, простым людям, невдомек. Есть инструкция — вот и следуй ей, не тратя сил и времени на философские метания. Другое дело, если бы когда-нибудь осуществилась его, командора Рольсена, заветная мечта — хоть один полет без параграфов, абзацев и подпунктов, септильон парсеков не видал бы их. Но, видно, истинное счастье не для смертных…

…Да, а что все-таки случилось с Моревым-6, что он заявился к нам собственной персоной?

⠀⠀ ⠀⠀

04.22.45/363.812/V

⠀⠀ ⠀⠀

ЭКИПАЖ МАЛОГО ВНЕГАЛАКТИЧЕСКОГО ОХОТНИКА ЭКСПЕДИЦИИ РАЗРЕШЕННЫХ ЭКСПЕРИМЕНТОВ «ЧИВЕР-2923» УВЕЛИЧИЛСЯ НА ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА. РОДИТЕЛИ: БОРИС РОЛЬСЕН, КОМАНДОР, ПЕРВЫЙ ПИЛОТ, И ЭНН МОРАН, КАДЕТ-ЛЕЙТЕНАНТ, ВТОРОЙ ПИЛОТ. ИМЯ, ДАННОЕ ПРИ РОЖДЕНИИ: ТИТ.

ЗАПИСЬ В БОРТОВОМ ЖУРНАЛЕ ПРОИЗВЕЛ КОМАНДИР КОРАБЛЯ РОЛЬСЕН.

⠀⠀ ⠀⠀

04.23.15/363.812/V

⠀⠀ ⠀⠀

Второй пилот

В некотором, правда, слишком уж горьком смысле разговор с Моревым принес Энн душевное успокоение. В том, что Борис все больше становился другим, чужим ей человеком, виноват, стало быть не он сам, а атмосфера Капкана. Конечно, не слишком радостно, что доминантные черты его характера оказались именно такими, но, с другой стороны, человек — не хордовое, у которого все вытянуто вдоль одного стержня, всякая личность многогранна, она именно тем и ценна, что представляет собой уникальную, нигде более не встречающуюся комбинацию качеств и свойств души. Да, все разговоры его о гнете правил и наставлений над свободой личности на деле обернулись всего лишь бравадой, но реализовавшаяся мечта — вообще крайне опасное состояние для человеческого духа, а Борис к тому же очутился и вовсе в исключительной обстановке, когда его стремления осуществились в значительно большей мере, чем он мог рассчитывать. Естественно, он несколько растерялся, утратил присутствие духа, и потому его страсть к коллекционерству возобладала над другими мыслями и чувствами. Но и Энн повинна в этом — слишком мало сил и времени уделяла она ему в первые годы их капканского существования.

Рассуждая так, Энн не сознавала, что ее образ мысли продиктован тем же самым воздействием капканского излучения или таинственного психологического проявителя. Ей было невдомек, что свойственное ей желание видеть Рольсена умным, сильным смелым и непогрешимым, а саму себя — недостаточно опытной, слабой, вечно ошибающейся в самых элементарных вещах трусихой усилилось за годы, проведенные на планете-ловушке. Но точно так же мимо сознания ее прошла и другая происшедшая с ней метаморфоза. Готовая подчиняться, почти полностью забывая себя, пока человек, чью волю она счастлива была исполнить, был в ее глазах единственным в мире, кого она любила, Энн становилась независимой, самостоятельной и активной, как только чувство это проходило. Так было на Земле, естественно, так же должно было быть и на Капкане. Она и в самом деле была «отважной, доброй, умной, красивой, самоотверженной», как говорил начальник ЭРЭ, но лукавить она не умела. Еще не отдавая себе отчета в том, что случилось в ее душе, Энн, ничего не сказав Рольсену, отправилась в жилище Морева-6, не зная пока, каким образом она сумеет убедить помочь ей этого абсолютно инертного, как все капканцы, бывшего человека, не сохранившего по сути дела ничего человеческого, кроме облика, до удивления напоминающего Главного, ставшего почему-то синеволосым.

Но ей не пришлось ни в чем убеждать его. Видимо, какая-то пелена спала с его, а может быть, и ее глаз. Морев-6 долго и сосредоточенно смотрел на Энн, словно что-то вспоминая из того, чего не было и не могло быть в его памяти. Потом так же не отводя от нее взгляда, не мигая и не произнося ни слова, он, как во сне, протянул руки к цепочке, висевшей у него на шее, и так же неестественно медленно снял ее вместе с прямоугольной пластинкой. Какое-то время лицо его сохраняло все то же бесстрастное и безжизненное капканское выражение, но постепенно оно просветлялось, и в глазах его появилось нечто вполне осмысленное, не только безусловно земное, но вдобавок еще и крайне знакомое.

— Зови меня Анной, — сказала Энн.

Полтысячелетия, разделявшие их, пронеслись за неуловимое человеческим сознанием мгновение. «Любовь — это вроде опьянения», — говорил Марк, повторяя вековую мудрость. Но и опьянение — оно тоже вроде любви, во всяком случае то, что вызывалось капканским наркотиком: смещаются пропорции в восприятии, и человек не властен над этим. В сущности, в душе не рождается ничего нового, лишь усиливается то, что в ней было, но таилось.

— Зови меня Анной, Марк, — сказала она.

⠀⠀ ⠀⠀

ОТЧЕТ ВТОРОГО ПИЛОТА «ЧИВЕРА-2923» КАДЕТ-ЛЕЙТЕНАНТА ЭКСПЕДИЦИИ РАЗРЕШЕННЫХ ЭКСПЕРИМЕНТОВ ЭНН МОРАН

Планета Капкан.

23 час. 32 мин. 00 сек./3014 день/VI-й космоэры.

…По сведениям, полученным в архиве капканского трансформатория упомянутым выше Титом Рольсеном, суперкрейсекр «Чивер-1» совершил вынужденную посадку на планету Капкан в 17.35.04 в 170.789 день VI-ой космоэры. При посадке корабль потерпел аварию. Личный состав удалось спасти.

Энн отложила составление отчета и прислушалась к звукам в доме. За стеной мирно посапывал Тит, в углу комнаты разметался на кровати Борис, время от времени что-то бормоча во сне злым, недовольным тоном. В последние дни нервы его совсем сдали. От былого спокойствия, благорасположенности, мягкости не осталось следа. Если теперь он и напоминал медведя, то голодного, раздраженного, только что вылезшего из берлоги. Все, что происходило вокруг него, он воспринимал как угрозу своему авторитету, или свободе своей личности или еще кибер знает чему. В этом вывернутом наизнанку мире, говорил он, самое лучшее, что можно делать — это поступать не как принято в нормальных земных условиях, а как хочется, как желает душа, а не требуют бессмысленные инструкции, вообще-то всегда связывающие мыслящего человека по рукам и ногам, а тут, где все шиворот-навыворот, и вовсе никому не нужные и даже вредные.

Но разве зло перестало быть злом, а добро — добром только из-за того, что время течет вспять? Точнее, оно движется в своем обычном направлении — от прошлого к будущему через мгновения настоящего, но просто в этом настоящем люди выбрали для себя иной, чем на Земле, образ жизни. Конечно, они не живут, а скорее существуют, даже сама цель этого существования стерлась в их памяти и хранится в недоступном для них трансформатории, но ведь они люди, и цель эта — единственно возможная, единственно достойная людей цель, и осуществить ее должны помочь капканцам именно люди Земли. Так чего же тогда стоят все рольсенские рассуждения о том, что он — землянин и может жить лишь по земным законам? Из того, что капканцы волею обстоятельств все на одно лицо, вовсе не следует, что допустимо терять собственное лицо, оказавшись в их мире. Ведь вот Тит же…

Энн поставила новое время — 02.18.30/3015/VI, и продолжила составление отчета:

«Идея «интеллектуального негатива» (по сути своей — идея обращенности), на которой зиждется механизм капканской ловушки, а также, как ни странно, некоторые ассоциации, связанные с регуляциями ЭРЭ, касающимися парольных фраз, используемых при работе с закрытой информацией, натолкнули командира суперкрейсера командора Марка Морева на мысль, что в принципе возможна обращенная форма жизни. Таким образом им, задолго до профессора Леоновича, были сформулированы условия отказа от униполярности жизненных процессов. Так была построена система замкнутого цикла жизнедеятельности популяции чиверян.

Однако оставалась еще проблема социально-психологического плана: популяция чиверян под действием капканского поля превращалась в никак не объединенных людей, крайних индивидуалистов, своего рода людей-символов, олицетворяющих собой каждый лишь одну какую-то идею, страсть, стремление, образ мышления. Это, естественно, делало жизнь чиверян необычайно сложной, поскольку символы, как известно, не умеют общаться между собой, а люди, ставшие, пусть и помимо своей воли, знаменем чего-то одного, исключительного, отличного от всего остального, с неизбежностью оказываются во враждебных отношениях. По счастью, доминантными чертами личности могут оказаться и такие, как, например, стремление к всеобщему благополучию даже ценой собственного несчастья. Поэтому командор Морев, командир «Чивера-1», и второй лейтенант Грусткин, штурман корабля, не утратили взаимной привязанности в распадающемся на их глазах коллективе чиверян. И именно они, постоянно обсуждая друг с другом свои наблюдения и предположения, привлекая к работе других чиверян, специалистов в тех областях науки, где они не чувствовали себя профессионалами, установили причину происходящего, растолковали ее членам экипажа и сплотили их, таких разных и становящихся все более и более разными и отчужденными, для решения общей задачи, которая формулировалась предельно просто: выжить, несмотря на все известные и неизвестные факторы капканской среды.

Задача социально-психологическая была решена чисто техническим путем. Продолжая ранее использованную аналогию с системами космодрома, можно сказать, что каждый член экипажа суперкрейсера стал как бы автономным кораблем, снабженным собственным опознавательным устройством — цепочкой с пластиной, служащими аналогом номерного знака, поскольку она постоянно транслировала в окружающее пространство те сигналы, что составляли проявленную капканским полем потаенную сущность каждого индивида. Поле Капкана автоматически создавало вокруг носителя такого приемо-передающего устройства соответствующую конфигурацию силовых линий, «интеллектуальный негатив», при котором всякая индивидуальность подавлялась. В связи с этим возникла новая проблема: необходимость в информатории — земного типа, но крайне упрощенной конструкции, чтобы с его помощью поддерживать необходимый минимум общих и специальных знаний.

Эксперимент, разрешенность которого в экстремальных условиях Капкана не вызывает сомнений, показал: для ограниченной группы людей установка на выживание любой ценой с неизбежностью требует стандартизации индивидуальностей. Здесь вновь правомерна аналогия с системой космоплавания. Сверхдальние полеты в пространстве возможны лишь благодаря тому, что пилот вынужден большую часть времени проводить в анаби-ованне, где все жизненные физиологические процессы организма предельно замедляются. Так и коллектив людей, отправивший сам себя, фигурально выражаясь, в сверхдлительный полет во времени, оказывается перед необходимостью искусственным путем заморозить все интеллектуальные процессы. Разница, однако, состоит в том, что для одного человека всегда может быть подобрана индивидуальная конфигурация анабиотизирующего поля, в то время как для всей популяции в целом сделать это невозможно. Отсюда необходимость в организации единого интеллектуального поля, общей культуры по необходимости весьма примитивного уровня.

Вследствие этого люди-растения Капкана лишены какой-либо высшей цели существования, поскольку даже первоначально заложенная идея «выжить любой ценой» перестает быть осознанной ими. Поэтому необходим некий импульс извне популяции, чтобы «расконсервировать» ее, ибо, в строгом соответствии с обобщенной теоремой Геделя, подобная замкнутая система не способна сформулировать ни целей своего движения (в данном случае развития не по спирали, а по замкнутому кругу), ни путей ее реализации. Таким внешним импульсом могло быть лишь активное вмешательство земной цивилизации — на что и была, видимо, сделана ставка в свое время.

(02.30.00/3015/VI).

Энн услышала, как за стеной засмеялся во сне ее сын — ее повзрослевший ребенок, который и безо всякого капканского «фактора икс» сумел бы, наверное, остаться обычным земным мальчишкой, отчаянным и решительным, бескомпромиссным и не рассуждающим, когда надо сразиться со злом и неправдой. Но в то время как капканский проявитель сделал Энн еще более неуверенной в себе, а Боба, напротив, еще более самоуверенным и еще более погруженным в свои собственные дела и проблемы, Тит знал лишь одну мысль и одно желание, с каждым днем все возрастающее: пробраться в ненавистный трансформаторий, сокрушить гидру, отнимающую у него друзей и подруг.

Как наивны были Главный и Грусткин и все другие в ЭРЭ, кто полагал, будто две земные вещицы, пусть любопытные и знаменательные сами по себе, способны помочь организованной ими поисковой экспедиции. Но как мудры были они, что рассуждали именно таким образом. По сути дела, в трансформаторий мог проникнуть любой человек, у которого Капкан не сумел притупить стремление сделать это. Заметить, что единственное углубление на люке имеет форму медальона, легко могли и Энн и Рольсен, но Тит, перед мысленным взором которого постоянно была Земля, Тит, не расстававшийся с мыслями о ней, Тит, начинавший и кончавший день с того, что бережно гладил рукой отцовскую командорскую булавку и медальон матери, эти символы земного, это постоянное напоминание о планете, откуда он родом, хотя и не родился на ней, именно он, Тит, первым увидел то, что на самом деле нельзя было не увидеть, и поступил так, как только и можно было поступить.

По счастью, старая добрая ЭРЭ веками не меняет своих установлений ни в целом, ни в частностях. Парольная фраза, которую Тит не раз слышал от отца, оставалась все той же, и он набрал ее на пульте, оказавшемся под отодвинувшимся люком. Наверное, он на миг почувствовал себя Мальчиком-с-Пальчик, потому что, прежде чем шагнуть в освободившийся проем в желтой стене, положил на землю командорскую булавку — не нужный ему более материализованный призыв родной планеты. И шагнул в логово Кащея, и услышал, как захлопнулась за спиной дверь, и все-таки не оробел, хотя голос его, мальчишески ломкий, дрожал, когда он приказал автоматике поднять уровень освещенности и сообщить о степени опасности среды. Самолюбивый Тит не стал рассказывать о первых своих минутах в трансформаторий, но Энн и так поняла, чего он натерпелся, пока не обнаружил, что его, землянина, оказывается, давно тут ждали и все приготовили для жизни и работы.

Да, работы, потому что, следуя высветившимся указателям, он добрался до небольшого помещения, оборудованного допотопным коммуникатором. Кассеты стояли на полке одна за другой, на каждой порядковый номер. Тит вставил в считывающее устройство первую — и услышал спокойный мягкий голос командира «Чивера-1» командора Марка Морева. С этого мига все страхи его кончились, но зато на его бедный мозг обрушилась непосильная нагрузка — ведь информация, оставленная для земной экспедиции, направленной на поиск Невернувшихся, отнюдь не была рассчитана на пятнадцатилетнего юнца.

Удивительно ли, что чиверяне не могли предусмотреть такой вариант? Ведь полтысячелетия спустя многомудрые сотрудники ЭРЭ тоже не сумели вообразить капканскую вселенную и ее законы — иначе, конечно, не посчитались бы с мнением космопсихологов и сообщили экипажу все данные об объекте поиска еще на Земле. Вот, кстати, один из тех случаев, о которых Энн не раз говорила в спорах с Рольсеном как о теоретически возможных. Теперь, когда с ними случилось ранее никогда и ни с кем не происходившее, ЭРЭ изменит какие-то пункты в каких-то инструкциях. И это — пусть трудный, но единственный путь для разумного существа, которому параграфы и абзацы наставлений кажутся тяжелым бременем. Или же надо жить как Тит — без бравады, без разглагольствований о жажде независимости, отчетливо ощущать, что допустимо, а что нет, что совместимо с критерием разрешенности и что выходит за его рамки. Мальчик ведь не теоретизировал — он действовал, интуитивно следуя духу и даже букве законов Земли.

…Система жизнеобеспечения в избытке насыщала организм Тита витаминами, она, как ей и положено, всячески стремилась поддержать его растущий организм, и все-таки Титу пришлось, конечно, нелегко. Многое он просто не сумел понять, хотя раз за разом прослушивал одни и те же куски информации, гоняя кассету туда и обратно. Но именно он додумался до того, что не приходило в голову ни Энн, ни Рольсену, и что давало им теперь шанс на спасение.

⠀⠀ ⠀⠀

Не раньше 00.00.00/352.667/V

⠀⠀ ⠀⠀

Архив Нан. ЭРЭ ком. Морева.

⠀⠀ ⠀⠀

Фрагм. письма к неизвест. адресату, неотправл.

Датировка — косвенная.

Сохранность — ниже среди.

⠀⠀ ⠀⠀

…все равно, что послать туда часть самого себя. У меня такое ощущение, будто я постоянно вместе с тобой и все вижу твоими глазами, все чувствую и понимаю как ты — ив тот же миг, что и ты.

Ты этого не знаешь — мне как-то не пришлось сказать тебе об этом на Земле, — но вся моя жизнь, в сущности, было одним стремлением найти Невернувшихся, разгадать их тайну. Я мечтал об этом мальчишкой, курсантом ЭРЭ, пилотом ее кораблей и, особенно, став ее начальником. Но постоянные препятствия, преграды, сверхсрочные и сверхважные дела не давали… (нрзбр).

Сам я, как ты теперь поняла, лететь не мог. И с каждым годом все меньше мог я доверить этот полет кому-либо из тех, кого знал, кого учил и наставлял. И вот — ты! С первого дня, как… (нрзбр)… счастье (нрзбр) поодному лишь этому.

И я не просто знаю — я чувствую каждой клеткой своего тела, каждым нейроном мозга, что ты поступишь точно так же, как поступил бы я. А значит, мечта моя сбылась.

Сбылась… Но нельзя, видно, загадывать слишком много. Я начал тосковать о тебе давно, еще тогда, когда все мы были вместе и не было ничего проще, как позвонить тебе или даже дотронуться до тебя рукой. Но если бы я мог в те счастливые дни догадаться, что такое тосковать по-настоящему, то ни за что на свете не отпустил бы тебя. Хоть бы ты снилась мне изредка — но и этого нет (далее нрзрб).

⠀⠀ ⠀⠀

Не позже 12.00.00/356.947/V

⠀⠀ ⠀⠀

Первый пилот

— Парень, надо сказать, весь в меня: недолго думая — и в трансформаторий. И ведь, Великий Космос, разобрался, что к чему! Раз личность капканцев не стерта, а лишь подавлена удавкой с пластинкой, то и память нашего «Чивера-2923» тоже может быть восстановлена, если убрать его личный маркер — номерной знак, приемопередающий блок, связанный с корабельным мозгом десятками радиоканалов. Чиверяне об этом догадаться не могли — их крейсер потерпел аварию, посадка была вынужденной, они так и не успели узнать, что базовая память бортовой ЭВМ пуста. А Энн, несмотря на все свои моделирования всех возможных ситуаций, оказалась не такой сообразительной, как мой сын.

Тит Рольсен, слава Эйнштейну, не посрамил отца. Но, силы гравитационные, какой переполох начался в нашем тихом капканском болотце, когда он показался в дверях выдачи вместе с тремя Возвращающимися! Энн с Моревым к тому времени перебудили всех синеволосых, пошло какое-то светопреставление — каждый что-то вспоминал, вокруг появились вдруг астронавигаторы и математики, программисты, ядерщики, кого только нет! И все блондины, брюнеты, а один так и просто рыжий, — да беда лишь, что знания их лет этак на пятьсот устарели. И тут Тит со своей идеей оживить мозг нашего «Чивера»!

Стабильные квазары, такого и представить себе невозможно. Общее ликование, поле их деформируй, то есть просто радость без границ. Но чего, лазер их прожги, им-то радоваться, ведь «Чивер-2923» — не суперкрейсер, а всего лишь охотник, хоть и внегалактический, стало быть весь экипаж его — два пилота, анабиоблок-то всего один. Какие тут пассажиры? Даже для Тита места нет.

Я это понял в первый же миг, а когда сказал им, меня чуть не растерзали. Асимметричный коллапс! То соплом вперед, то соплом назад: вместо буйного ликования — могильная тоска. Конечно, кому охота снова капканствовать?

Но главное, парадокс их запутай, что ж они со мной-то делают? Этот непрошенный помощничек Марк раздал все собранные мною с таким трудом пластинки в старые руки, и те стали со слезами и проклятьями надевать на себя мою коллекцию. И что же получается? Им что, непременно надо жить вспять только для того, чтобы лишить меня единственной радости? Просто так, назло? Ведь Земля наверняка пришлет сюда нуль-флот, вывезут их, никуда не денутся, прозябали тут полтыщи лет, могли бы дождаться светлого праздничка и без пластинок. А я бы зато…

Но и этого мало! Номерной знак моего «Чивера» решено оставить на Капкане и даже Номера Первого мне с собой взять не дают — из осторожности, видите ли. И кто, спрашивается, распоряжается? Ладно, жена, куда ни шло, хоть и второй пилот и всего-навсего кадет-лейтенант. Но Морев-шестерка, этот Марк, метеорит ему в дюзу, он-то чего раскомандовался?

А в завершение всего Энн категорически отказалась вернуть командорскую булавку под тем предлогом, что она — якобы подарок Главного ей лично. За какие, хотелось бы знать, заслуги? И кто позволил старому пугалу разбрасываться знаками высшего воинского отличия? «Руководство по ношению наград» прямо запрещает передачу кому бы то ни было любых присвоенных Советом символов признания заслуг. Параграф шестой, пункт первый.

Ну да ничего, они еще, память их размагнить, узнают, кто такой командор Борис Рольсен! Никто еще не отменил «Наставления по осуществлению экспериментального полета» и тем более первого абзаца его, где сформулировано со всей четкостью и определенностью: «Дисциплинарным принципом организации полета является единоначалие, то есть полное подчинение экипажа и всех систем корабля Первому пилоту от момента получения разрешения стартовой базы на взлет до момента передачи корабля под охрану в точке завершения полета». Так что мы еще поглядим, кто кем станет помыкать и чьи команды будут в конце концов выполнены!

В таких разговорах с самим собой Рольсен проводил теперь целые дни. Он не покидал «Чивера». Электронный мозг и в самом деле восстановил практически всю информацию после того, как номерной знак сняли с корабля и поместили далеко от него, надежно заэкранировав в недрах трансформатория, чтобы исключить всякую связь с бортовой ЭВМ по радиоканалам. Рольсен готовил «Чивер» к взлету, просчитывая траекторию отрыва, намечал пункт первого контакта с Землей по нуль-связи. Но все это время злоба душила его. Неужели, действительно, нельзя было придумать, как сохранить на борту оба номерных знака? Ведь знают же они, насколько это для него важно. И среди проснувшихся капканцев пруд пруди электронщиков, радистов — могли бы что-нибудь сочинить. Можно и рискнуть, наконец. Даже если и случится какая утечка сигнала — что страшного произойдет? Ну, сотрется малость информации в ЭВМ, выкрутимся как-нибудь, не в первый раз. А с пластинками и вовсе кибер знает что такое: к чему они им, не способным понять, что такое наслаждение истинного коллекционера, восторг, счастье, сознание собственного величия, исключительности, избранности. Неужели он, командор Рольсен, не заслужил право на то, чтобы эти люди чем-то для него пожертвовали — ведь он летел к ним сюда, рискуя жизнью. Да и по критерию разрешенности выходит, что коллекционирование, то есть создание наиболее полного собрания фактов о мире, — высшая цель мыслящего существа, которой должно быть подчинено и все человеческое, и все землянское. Конечно, горючего у них — всего на одну попытку, но кто не рискует — тот не пьет шампанского, а тут есть ради чего попытать счастья.

Он растравлял сам себя этими рассуждениями и совершенно не желал принимать никакого участия в том, что происходило на Капкане. Он не видел, с какой горечью и нежеланием уходили обратно в растительное существование чиверяне, подогреваемые лишь надеждой на скорое окончательное вызволение. Его не было с Энн даже в те минуты, когда она с Марком укладывала в анабиованну Тита, прощаясь с ним, быть может, надолго — если не навсегда.

— Пожалуй, я тоже начну коллекционировать, — сказала Энн, когда слезы на глазах ее почти высохли. — И знаешь что? Командорские булавки.

— Это горькая шутка, Анна, — он держал ее руки в своих, пытаясь успокоить ее.

— Нет, Марк, это признание. Я всегда хочу встречать тебя — молодого и старого, земного и капканского. И всегда для меня ты будешь Командор — с булавкой и без нее. Ведь это по шкале внутренних оценок, по высшему счету.

— Спасибо, милая, — сказал он помолчав. — Только нам не суждено встречаться. Я несу свою пластинку в подарок Рольсену — теперь мне уже больше не по силам жить для того лишь, чтобы просто жить. Даже если ты вернешься на Капкан, то не застанешь меня.

…Они медленно подходили к «Чиверу». Все капканские дела были кончены, оставалось лишь проститься — и улетать. Корабль стоял во взлетной позиции, вверху, у обтекателя, часто мигал рубиновый предстартовый маяк. Слышно было, как монотонно произносил уставные рапорты о готовности систем и узлов информатор, как взвывали на краткий миг сирены опробываемой аварийной сигнализации и шипели где-то в чреве двигательного отсека бесчисленные трубки и каналы, продуваемые блоком контроля исправности бортового оборудования.

Они хотели расстаться у трапа, но Рольсена у входного люка не оказалось, и Марку пришлось подняться вместе с Энн в ходовую рубку, чтобы вручить свой дар и сказать несколько прощальных слов командиру. Энн шла впереди, полностью готовая к полету, в полевой форме второго пилота и с заряженным бластером, пристегнутым у пояса, как положено по инструкции. Она не рискнула нарушить даже этот явно не имеющий к ним никакого отношения пункт наставления, поскольку все последнее время Рольсен добивался неукоснительного соблюдения всех, даже самых незначительных уставных требований, и сам следовал им с пунктуальностью кибера, постоянно консультируясь с восстановившейся памятью корабельного мозга. Он ходил по палубам и отсекам «Чивера» в парадном мундире, не забыв добавить к нему командорские звездочки, до отказа намагнитив знаки отличия, как они делали только в День памяти Невернувшихся, словно в отместку Энн за бриллиантовую булавку, которую она ему так и не вернула. Малый внегалактический охотник — это прежде всего военное судно, все системы которого подчиняются строгой дисциплине. Приказы Рольсена выполнялись абсолютно точно, а его намагниченные регалии, лишний раз напоминавшие всем системам корабля о необходимости соблюдать на борту принцип единоначалия, заставляли автоматику находиться в состоянии постоянной боевой готовности, чтобы свести время исполнения команды до предельного минимума.

Но сейчас никаких указаний от командира корабля не исходило — громкоговорящая сеть дублировала лишь показания приборов, бормотание автоопросчика и ответы проверяемых блоков. Марк вслед за Энн вошел в ходовую рубку и тут только увидел Рольсена, который стоял спиной к ним, что-то разглядывая на штурманском столе. На табло над его головой в этот миг как раз сменилась очередная цифра, и высветившаяся комбинация их врезалась в память Мореву: «10.10.10/3030/VI». Держа пластинку вместе со свисающей с его рук цепочкой прямо перед собой, он, торжественно-шутливо печатая шаг, двинулся к Борису — и вдруг остановился, как вкопанный. Прямо перед Рольсеном поверх карт и кро-ков лежали два номерных знака — старый, с потускневшей единицей, и новенький, на котором сияли цифры «2923». Марк повернулся к Энн с отчаянием и страхом и увидел, что и она смотрит туда же, бледная, застывшая, полуобезумевшая, а рука ее медленно, как в ночном кошмаре, тянется к поясу.

…Сознание Рольсена растянуло неуловимо краткий миг в целую вечность. Он успел понять все — и то, что никто из них не мог рисковать последним шансом, и то, насколько невероятным был его поступок, и что вожделенное им всевластие на корабле закономерным образом обернулось для него неизбежным приговором, и, главное, что теперь все уже кончено и ничего исправить нельзя, потому что на самом деле повернуть свою жизнь вспять не дано никому и нельзя, как ни пытайся, вновь оказаться у того развилка, где ты вступил на неверную дорогу, которая и привела тебя сюда, в эту точку пространства и времени. Иного решения у Энн не было — это он понимал отчетливо и ясно, глядя на случившееся теперь уже со стороны, как посторонний наблюдатель и поражаясь лишь одному: как нашла она в себе столько мужества, как в ничтожно краткое время сумела осознать все последствия его последнего в жизни поступка, перечеркивающего эту жизнь. И весь ужас, который вскоре обрушится на нее, спасавшую многие людские жизни, но убивавшую в себе душу, добрую и любящую, обрушился на него в этот миг.

Но он успел понять и другое — найти, наконец, ответ на вопрос, который, не отдавая себе отчета в том, пытался решить все последние мучительные дни. Она осталась все той же и так же безоглядно любила в нем прежнего Рольсена, в эти мгновения вновь проснувшегося в нем, чтобы уйти — на этот раз навсегда. Он ощутил вдруг радость — давно им забытое чувство, несравненно более острое, чем сладострастие коллекционера — оттого, что другие люди, пробудившись в жизни, смогут остаться в ней отпущенные им секунды, дни, а может и годы. Слова, которые он за бесконечное капканское бытие произносил чаще других, явились ему неожиданно в новом обличьи — он увидел их как бы с иной стороны, выписанными ярким лучом в темнеющем вокруг него воздухе: АННА, ТИТ, ЭРЭ, даже собственное его имя БОБ, как она звала его когда-то…

То темное, что всплыло из глубин его души, усиленное проклятым капканским проявителем, хлопьями опало вновь на дно ее, и Рольсен, глядя прямо на синеватую вспышку, разрастающуюся у него на глазах в огненный шар, несущийся, чтобы поглотить его, выбросил перед собой обе руки — вперед, открытыми ладонями к Марку и Энн, словно пытаясь защититься от неотвратимого. «Счастливого космоса!» — хотелось сказать ему этим двум людям, вдруг ставшим для него дороже всего на свете, но вместо привычных слов прощального привета через его угасающий мозг пронеслись совсем другие, и их вычурное, какое-то детское и вместе с тем грозное звучание в последний раз вызвало в нем глухое раздражение.

«Я ИДУ С МЕЧЕМ, СУДИЯ».

Теперь этот постоянный пароль ЭРЭ был пропуском в пустоту. Он почувствовал лишь легкий привкус озона, как в лесу после грозы, — его память хранила запахи сильнее всего другого.

⠀⠀ ⠀⠀

Экспедицию Разрешенных Экспериментов именовали этим громыхающим словосочетанием только в официальных документах, в просторечье, на любой дальней космической трассе ее называли не иначе как «брачной конторой» — случаи, когда пилоты ЭРЭ не женились бы друг на друге, можно было пересчитать на кнопках скафандра. Но вот что любопытно было бы узнать. Как поступил бы старый поэт, сочинивший эту фразу-перевертыш, если б мог провидеть будущее до такой степени, чтобы узнать, что ему суждено, сходя в гроб, благословить не только величайшего поэтического гения, но и неведомых специалистов по ритуалам ЭРЭ и тем самым, быть может, в какой-то мере натолкнуть своих бесконечно отдаленных потомков на идею механизма, разрушающего униполярность жизни? Что же касается идеи самого палиндрома, то, как совершенно справедливо утверждает «Поэтический словарь» А. Квятковского, «с акустико-фонетической точки зрения палиндром является нелепицей, так как словесные звуки, фонемы необратимы, они униполярны в своем движении».

Этим же свойством обладает и человеческая жизнь: повернуть ее назад, увы, невозможно.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

Карл Ефимович Левитин (1936–2010) — советский и российский журналист, популяризатор науки, писатель-фантаст. Заслуженный работник культуры РСФСР. Автор многих научно-популярных книг. Публиковался под собственным именем, под псевдонимом Лев Карлитин и в соавторстве с Анатолием Меламедом под общим псевдонимом Лев Католин. Долгие годы работал в редакции журнала «Знание-сила». Фантастические произведения: Лев Карлитин. «Инспектор по кадрам» (рассказ), «Знание-сила», № 4, 1984 г.; то же — «Полдень. XXI век», № 5, 2008. Лев Карлитин. «С вами ничего не случится» (рассказ), «Знание-сила», № 12, 1984. Левитин К. Е. «Жизнь невозможно повернуть назад» (повесть), «Уральский следопыт», № 10,1986. Левитин К. Е. «Променянный рай» (рассказ), «Знание-сила», № 9, 1988. Повесть «Палиндром» публикуется впервые.

Майк Гелприн Дикарь

Низкий протяжный звук зародился на востоке, там, где опушка леса упиралась в ничейную землю. Сторожевой дровосек с размаху ударил обухом топора по полому стволу звук-дерева. Оно отозвалось тревожным гулом, который взметнулся к кронам лиственников, поплутал в них и понесся дальше, постепенно растворяясь в лесу. Через пару мгновений к дровосеку присоединился второй. Теперь они, чередуя длинные удары с короткими, попеременно колотили по стволу, и первоначальный звук, протяжный и низкий, сменился на резкий и отрывистый перестук — сигнал тревоги.

На расстоянии охотничьего перехода сигнал приняли. Здесь другая пара дровосеков заколотила в звук-дерево, передавая известие о надвигающейся опасности дальше. Через короткое время звук достиг окраины селения, ворвался в него, метнулся по главной улице, эхом разошелся по дворам и поднял людей на ноги.

Клаун выскочил из дома на холостяцкой окраине селения и замер, прислушиваясь. Сейчас в селении сигналу жадно внимал каждый охотник и каждый дровосек. Для людей леса тревога могла означать множество вещей — и яростный губительный пожар, и надвигающийся с южных пустынь ураган, и вторжение с востока подлого болотного племени.

Через полсотни вздохов Клаун облегченно выпрямился. Сбивчивый, прерывистый ритм звука тревоги изменился — поднявшие ее сторожевики, видимо, разобрались в обстоятельствах и теперь передавали осмысленно. Еще через сотню вздохов молодые охотники и дровосеки на холостяцкой окраине встрепенулись, выражение напряженного ожидания на лицах исчезло. Сигнал тревоги не стал звуком беды, он превратился всего лишь в предупреждение. Вскорости стало возможным разобрать и подробности — звук пришел с востока, но вызвала его не орда рыбоедов, накатывающая на ничейную землю из болот, а лишь их немногочисленная группа.

— Семь лодок, — сказал Клаун подошедшему Брейту, молодому охотнику, с которым обменялся в юности кровь-клятвой побратимов. — Видать, посланники.

Брейт кивнул. Количество людей болота исчисляли в лодках, в которых те передвигались, а зачастую и жили. Семь лодок означало тридцать пять человек — по четыре гребца и рулевому на каждую.

Посланники достигли селения к вечеру, когда солнце, стараясь удержаться на небосводе, отчаянно цеплялось за тучи, но всякий раз срывалось и обречрнно валилось дальше, к горизонту.

Провожаемые настороженными взглядами, рыбоеды молча двигались вдоль по главной улице к площади. Коротконогие, коренастые, угрюмые, вооруженные боевыми острогами, которые одинаково хороши для того, чтобы пригвоздить ко дну жирного пудового налима и к стволу — не успевшего увернуться или отразить удар человека.

Старый Эрт, верховный вождь людей леса, как и предписывала традиция, встречал гостей, стоя в одиночку в центре площади спиной к закату. Предводитель рыбоедов, отделившись от сородичей, двинулся ему навстречу и на расстоянии десяти шагов остановился.

— Приветствую тебя, — неторопливо произнес Эрт. — Пусть твоя еда всегда будет обильной, одежда — теплой, жена — верной, а рука — твердой.

Рыбоед вернул приветствие, и через десяток вздохов вожди опустились на землю по разные стороны ритуального костра. Вслед за ними, скрестив ноги и упершись руками в колени, уселись пришлые. Люди леса остались на ногах. Мужчины образовали широкий круг, оттеснив женщин за спины. Над площадью повисла тяжелая, настороженная тишина.

— Боги разделили людей на два племени, — прервал ее вождь рыбоедов. — Людям леса они велели охотиться, собирать плоды с деревьев и строить дома на прогалинах и полянах. Людям болота — рыбачить, добывать бобровые шкуры, запасать ягоды и селиться на островах. Так было всегда.

— Ты сказал правду, — кивнул старый Эрт. — Восславим же богов в мудрости их.

— Восславим, — согласился человек болота. — Боги мудры и справедливы. Но они, должно быть, отвернулись от детей своих, когда позволили нарушить порядок, существующий испокон веков. Люди неба пришли к нам незваными. Они не охотятся и не рыбачат, не запасают ягоды и не собирают плоды. Может быть, людям неба нет нужды питаться, кто знает. Возможно, они поддерживают свои силы смрадным дымом, что испускают их железные звери. А может быть, они поглощают те омерзительные предметы, которые принесли в наш мир — изрыгающие огонь уродливые палки, отвратительную ветошь, покрывающую их тела, или те прозрачные штуковины, которые они цепляют на глаза, чтобы, по их словам, лучше видеть.

— На этот раз ты ошибся, — сказал Эрт. — Люди неба питаются содержимым, извлеченным из круглых железных посудин или прозрачных склянок. Да, вид их пищи неприятен глазу, а вкус отвратителен и гнилостен, но они так же нуждаются в еде, как и мы.

— Возможно, — не стал спорить человек болота. — Вы, люди леса, живете со спустившимися с неба бок о бок, вам лучше знать. Но я пришел сюда не обсуждать их привычки. Люди неба чужие на нашей земле. Они малочисленны, но могущественны, и кто знает, не придут ли вслед за ними другие. Тогда им перестанет хватать места на том холме, где они живут. И тргда они войдут в лес и отберут дома у твоих людей, а вместе с ними и жизни. А затем переплывут на железных лодках на острова и умертвят плюющимися огнем палками наших мужчин, и заберут себе наших женщин.

— Твои слова мудры, но несправедливы, — возразил Эрт. — Люди неба дружелюбны, они не питают к нам злости. Человек неба по имени Джон — отличный лекарь, немало моих людей продолжают жить потому, что он покрыл их тела чудодейственной мазью, заживляющей раны. Или потому, что велел проглотить белый порошок, унимающий жар и изгоняющий из тела хворь. К тому же, людям неба нет нужды забирать наших женщин — у них есть свои.

— Я знал, что разумные слова не достигнут твоих ушей, — выдержав паузу, произнес предводитель посланцев болота. — Тогда я буду говорить по-другому. Людей болота в пять раз больше, чем лесовиков. Да, твои охотники — отличные воины, моим собратьям не сравниться с ними в боевых умениях. Но на каждого охотника придется по пять островитян, если мы пойдем на вас войной.

— Ты угрожаешь мне? — спокойно спросил старый Эрт.

— Нет. Пока я лишь предупреждаю. Мы не хотим войны, ты ведь знаешь, мы сурово караем тех из нас, которые, ослушавшись вождей, совершают набеги на лесные селения. Война не нужна никому, она унесет много жизней понапрасну. Нам ни к чему ваши земли — рожденные плавать не станут жить среди деревьев. И вам не нужны наши болота, озера и протоки — те, кому боги велели охотиться, не будут рыбачить.

— Это так, — подтвердил Эрт. — Но я пока не знаю, с чем ты пришел ко мне. Ты скажешь мне это?

— Скажу. Я пришел к тебе с просьбой. Позволь нам пройти через ваши земли. Мы не причиним вам вреда и не заберем вашу еду, свою пищу мы принесем с собой. Мы нападем на людей неба, убьем их мужчин, а женщин заберем себе, и они родят нам воинов. И палки, изрыгающие огонь, заберем тоже. И чудодейственные порошки и мази, о которых ты говорил. Часть мы отдадим вам, а железных зверей можете забрать всех, они ни к чему на болотах. Что скажешь?

— А если я откажусь? — после долгой паузы спросил Эрт.

— Тогда будет война, — сурово ответил вождь рыбоедов. — Мы перебьем вас, а потом все равно нападем на людей неба и сделаем, как я сказал. Ты — мудрый человек, что тебе до этих чужаков? Разве стоит твоей жизни и жизни твоих людей их притворная дружба?

Эрт опустил голову. Над площадью вновь повисла вязкая, тягучая тишина. Люди застыли, ожидая решения вождя. От которого будет зависеть, жить ли им дальше или придется идти умирать.

Молчание тянулось долго, очень долго. Наконец, старый Эрт вздохнул, поднял голову и сказал:

— Я слышал тебя. Столетие назад такие дела решались у нас на совете вождей. Мне жаль, что сейчас совет больше не собирают и мне, как вождю вождей, придется дать тебе ответ своей волей. Что ж, вот мое слово — твои речи были разумны. Я согласен.

В тот миг, когда вожди, поднявшись на ноги, в знак достижения согласия хлопнули друг друга по предплечьям, Клаун решился. Как подобает мужчине и воину, он остался невозмутим. Даже Брейт, связанный с ним кровь-клятвой побратим, не смог бы, глядя на Клауна, сказать, что тот только что велел себе умереть.

⠀⠀ ⠀⠀

Ольга закончила обработку лабораторных данных, теперь оставалось лишь наскоро набросать отчет, и можно было, наконец, основательно поразмыслить над тем, что произошло вчера. Впрочем, отчет подождет до завтра, подумала Ольга, и решительно захлопнула крышку портативного ноутбука. Случившееся гораздо важнее и, что ни говори, приятнее. Получить предложение руки и сердца, это, в конце концов, не безделка, на которую женщина не станет обращать внимания. Тем более, если эта женщина хороша собой, — Ольга показала язык своему отражению в зеркале, — неглупа, остроумна и вообще привлекательна.

Грег Уильямс. Высоченный красавец, рубаха-парень и фантастический бабник. Которому строила глазки и о котором мечтала большая половина незамужних барышень на биостанции. А возможно, и замужних тоже. С Грегом Ольга встречалась чуть больше месяца и влюбилась, чего уж там, основательно. Да и не мудрено: отчаянный, сумасбродный, щедрый до безрассудства, Грег оказался ко всему и хорош в постели. Ольга невольно покраснела, вспомнив их последнюю ночь. И в то же время… Да, она увлечена, но настолько ли, чтобы связать с Грегом свою жизнь? Сумасбродство и безрассудство в мужчинах нравятся женщинам, но отнюдь не когда эти качества присущи их мужьям. А у Грега Уильямса и того, и другого в избытке.

Грег оказался легок на помине. Первым, что увидела Ольга, перешагнув порог лаборатории, была огромная охапка сногсшибательных местных цветов. Ольга ахнула — охапка, покачиваясь, плыла на двухметровой высоте прямо на нее и, казалось, проделывала это сама по себе — лица Грега за буйством пурпурного, бордового и алого видно не было.

— Спасибо, милый, — Ольга сбежала по ступенькам. В следующую секунду Грег вырос перед ней во все свои метр девяносто, затем стремительно нагнулся, подхватил на руки, и девушка буквально утонула в цветах. Ольга радостно рассмеялась и, обхватив Грега за шею, поцеловала его в губы. — Поставь меня на землю, пожалуйста, — попросила она. — А то я чуть ли не физически чувствую порицание в глазах десятка прилипших к окнам биологинь. И потом… Ты что, опять в одиночку бегал за этой флорой в лес?

— А что такого? — Грег размашисто шагнул к притулившейся у лабораторной стены скамье и осторожно опустил на нее Ольгу. — Большое дело, побродил по опушке. Это совершенно безопасно. А учитывая некоторые подробности, — Грег водворил охапку Ольге на колени и похлопал по наплечной кобуре, — если и опасно, то отнюдь не для меня. Любого зверя эта штука свалит шутя.

— Тебе никогда не говорили, что самые опасные звери — двуногие? — улыбнулась Ольга. — Правда, к здешним аборигенам это не относится. С ними нам повезло, туземцы на этой планете просто милашки, несмотря на достаточно грозный вид.

— Хороший туземец есть туземец издохший, — поучительно возразил Грег. — Поверь уж мне на слово, малыш, я второй десяток в десанте разменял. Всякое бывало. Но ты права, здешние папуасы действительно неплохие ребята. Хотя по данным разведки за лесом живут более воинственные племена. Помнишь, однажды явилась пара обормотов, от которых воняло несвежей рыбой? Так это, по всему, и были те самые плохие папуасы.

— Не называй аборигенов папуасами, — строго сказала Ольга. — Это совершенно удивительная цивилизация, уникальная, не похожая ни на одну, известную нам доселе.

— Да ладно, — отмахнулся Грег. — Как вы, ученые, это называете? Первобытно-общинный строй, я не путаю?

— Эта цивилизация не имеет земных аналогов. И очень далеко отстоит от первобытно-общинного строя. Родовых структур у них нет или почти нет. Зато есть две касты — дровосеки и охотники, не правда ли, звучит здорово? А также есть культура, есть знания. Взять хотя бы их способ связи — куда там до него нашей азбуке Морзе. А какой поэтичный, образный язык — звук-дерево, сон-трава, огонь-птица… Не говоря уже о том, что местные жители высокоморальны. Посмотри хотя бы, с каким достоинством они себя ведут, как дают и держат слово, как выражают свои мысли.

— Неумение скрывать свои мысли — первый признак дикаря, — усмехнулся Грег.

— Первый признак дикаря — это твоя ксенофобия, милый, — парировала Ольга. — Аборигены кто угодно, только не дикари. Спроси хотя бы этнографов — у туземцев потрясающие предания, совершенно волшебный фольклор. И потом…

Закончить фразу Ольга не успела.

— Лейтенант! — раздался звучный голос. — Лейтенант Уильямс!

Грег, обнимавший Ольгу за плечи, отпустил ее и вгляделся. От окружающего станцию периметра к ним бежал охранник. Анжело Монгиови, отличный исполнительный парень и закадычный друг, когда не в строю. Под начальством Грега Анжело отслужил без малого десять лет.

— Вольно, — обронил Уильямс. — В чем дело, дружище?

Анжело перевел дух и расслабился.

— К нам визитер, — сказал он, улыбнувшись Ольге. — Синьорина его знает. Тот красавчик, который вечно тут отирается и строит ей глазки. Как его, подзабыл… Клоун, что ли?

— Не Клоун, а Клаун, — рассмеялась Ольга. — Между прочим, красивое имя, так у них называется местное животное, что-то среднее между гепардом и волком. И сам парень хорош собой, — кокетливо добавила она.

Грег внезапно с удивлением почувствовал, что ревнует.

— Ладно, Анж, веди его сюда, — бросил он. — Поглядим, чего хочет от нас этот клоун.

⠀⠀ ⠀⠀

Зажав в кулаке пучок беды-травы, знак обрекшего себя на смерть, Клаун медленно шел через покрытую гладким камнем землю людей неба. Женщина, ради которой он решил умереть, ждала его у дверей уродливого дома, в каких спустившиеся с небес по неизвестной причине предпочитали жить. Ольха… Волшебное имя, так называют дерево, листьями которого люди леса выстилают ложа для новобрачных. Ольха была не одна, рядом стоял одетый в пятнистую шкуру воин. Это не имело значения, Клаун скажет то, ради чего он здесь, и уйдет. Люди неба проникнут во чрево летучего железного таракана и вознесутся туда, откуда спустились на эту землю. А Клаун вернется в селение и признает себя предателем. Его, скорее всего, выдадут рыбоедам, и тогда войны, возможно, удастся избежать.

Клаун приблизился к людям неба и остановился в пяти шагах. Он смотрел в прекрасные глаза Ольхи, женщины с волосами цвета коры злата-дерева. Той, которая грезилась ему по ночам. Той женщины, о любви к которой он не говорил никому, даже Брейту. И той, которая никогда не станет матерью его детей.

По обычаям предков гостю следовало растолковать хозяевам, почему он пришел, и только потом — для чего. Клаун сорвал с шеи страсть-камень, тот, что мужчины дарят своим избранницам прежде, чем начать речь любви, и протянул его Ольхе. Затем расправил плечи и заговорил. Он произносил те слова, которые испокон веков дарили своим любимым его предки, а до них — предки его предков.

— Я хочу, — медленно и торжественно выговаривал эти слова Клаун, — обладать твоим лоном, полным жизнь-соков и желанным больше, чем все прочее на земле. Я хочу войти в него и излить туда семя, чтобы зародить в тебе новую жизнь, и делать так много раз. Я…

Клаун прервался. Говорить мешали слова на чужом языке, вылетающие из блестящей черной коробки, притороченной к поясу Ольхи. Клаун знал, что это его собственные слова, ему объясняли, что живущий в коробке невидимый человек неба переводит их на язык своих сородичей.

— Я хочу твою мокрую вагину, — неслось из коробки. — Я хочу ее больше всего на свете. Я хочу совокупиться с тобой и слить в тебя сперму много раз. Я хочу заделать тебе ребенка. Я…

Страшный удар кулаком в лицо швырнул Клауна в воздух и опрокинул на землю. Голову прошила шипастым побегом дикобраз-роза. Окружающий мир закачался, потускнел и покрылся трещинами. В трещины заползал застивший глаза туман. Выдернув из-за пояса нож, Клаун рванулся с земли.

Он не закончил движения. В последний момент ему удалось сдержать себя, остановиться и отбросить нож в сторону. Пронзительно кричала на своем языке Ольха, подлый человек неба, размахивая руками, орал в ответ, но для Клауна это уже не имело значения. То, что произошло, было невозможно, это было немыслимо. Хозяин, опозоривший гостя, не мог больше считаться человеком. Он и себя покрыл вечным позором и бесчестием. Он не заслуживает даже того, чтобы быть убитым, его кровью не станет марать руки ни один воин. Отныне его удел — лишь людское презрение.

Клаун закрыл руками лицо в знак того, что его глаза не хотят больше видеть опозорившего себя бывшего человека. Потом повернулся и пошел прочь. Затем побежал. За его спиной порывом ветра поволокло по земле не нужный больше пучок беды-травы.

⠀⠀ ⠀⠀

Через три дня Ольга Грега простила. Да и как не простить — на Грега в эти дни жалко было смотреть. Он извинялся, каялся, при встречах по-мальчишески краснел и уверял, что потерял голову из любви к ней.

— Откуда же я мог знать, — удрученно оправдывался Грег, — что такие вещи у них в обычае. Этот папу… прости, этот абориген вел себя с тобой, как со шлюхой. Вот я и не сдержался. Да и кто бы стерпел на моем месте?

— Интеллигентный человек бы стерпел, — расслаблено отвечала Ольга. Впрочем, она уже не сердилась, да и нелегко сердиться на мужчину, с которым лежишь в постели, тем более после пары совершенно безумных часов.

— Ты подумала над моим предложением, малыш? — дрогнув голосом, спросил Грег. Обняв Ольгу за плечи, он притянул ее к себе.

Ольга прильнула к Грегу, сейчас он казался ей самым желанным и самым лучшим мужчиной на свете. Мужественный, храбрый, красивый, в конце концов. Не устает повторять, что любит ее, вон как расстраивался после их ссоры.

— Да, подумала, — сказала Ольга. — Правда, недолго. Что тут думать, дорогой? Как там говорили в старых пленочных фильмах? Я, сэр, имею честь сообщить, что согласна стать вашей женой.

Утром Грег легко поцеловал сонную Ольгу в губы и отправился в казарму к десантникам. Она понежилась в постели еще с полчаса. Она чувствовала себя абсолютно счастливой. Не зная, что этого счастья ей осталось всего на один день.

⠀⠀ ⠀⠀

Ночная атака застала Грега врасплох. Пронзительно и яростно завыла тревога, он выскочил из казармы и в свете прожекторов увидел катящуюся вверх по склону холма толпу дикарей. В следующее мгновение все смешалось — исходящий от толпы рев, редкие выстрелы разленившихся от безалаберной жизни зазевавшихся часовых и крики ужаса, несущиеся из окон жилого корпуса.

— Грег! — услышал Уильямс отчаянный крик. — Гре-е-е-е-ег!!!

На секунду его охватила паника, он узнал Ольгин голос. Грегу даже показалось, что он видит ее в окне. Первым помыслом было рвануться туда и погибнуть вместе с Ольгой, но в следующую секунду способность трезво мыслить вернулась к нему.

Тренированные навыки десантника позволили мгновенно оценить обстановку — шанс спасти Ольгу и уцелеть самому был слишком мал. Смерть, вопя в тысячу глоток, неслась на Грега, и меньше чем через пару минут должна была его настигнуть.

— Отходим, — заорал Грег выскочившим из казармы вслед за ним десантникам. — К челноку! Анжело, Пабло, Рик — отходим, мать вашу!

Повернувшись к атакующим спиной, Грег бросился к посадочной площадке. Минута ушла на отпирание ворот в окружающей ее ограде. Когда они, наконец, отворились, Грег обернулся.

Нападающие были уже в сотне метров. Десантники дали залп, он выкосил первые ряды, но толпа дикарей, перескочив через тела сородичей, неумолимо катилась дальше. Рухнул пронзенный копьем сержант, со стрелой в горле повалился на землю рядовой.

Пластаясь в беге, Грег бросился к посадочному модулю и, достигнув его, принялся лихорадочно вводить код. Сзади верный Анжело прикрыл Грега огнем. Когда створки шлюза, наконец, разошлись, Уильямс нырнул в проход головой вперед, перекатился на руках и выглянул наружу. Оставляя за собой кровавый след, Анжело трудно полз к челноку. До него оставался всего десяток метров, и Грег метнулся было навстречу. В следующее мгновение стрела ужалила его в предплечье, вслед за ней упало на излете у ног копье. Выругавшись, Грег отшатнулся вглубь челнока и принялся задраивать шлюз. Закончив, рванул по коридору к рубке, упал в кресло пилота и начал лихорадочно готовить челнок к старту. Через обзорное стекло было хорошо видно, как трое дикарей копьями добивают Анжело Монгиови. Грег стиснул зубы и заставил себя забыть об Анжело, так же, как пять минут назад он забыл об Ольге. Через минуту челнок, оторвавшись от земли, взмыл в небо. Грег задействовал автопилот. Через полтора суток челнок достигнет базы. Там можно будет рассказать любую историю — время придумать ее у него есть.

⠀⠀ ⠀⠀

Лодка мягко ткнулась в островной берег. Брейт выскочил, прикопал нос в песок. Клаун, бросив весла, схватил за грудки связанного пленника. Четверо его сородичей потеряли жизни в тот момент, когда собирались оттолкнуть лодку от обрывающегося в болото склона на ничейной земле.

— Где? — яростным шепотом спросил Клаун. — Где этот дом?

— Вон тот, — пленник мотнул головой в сторону едва очерченной в темноте приземистой хижины. — Женщину неба с золотыми волосами взял себе большой рыболов — владелец четырех лодок. Теперь можешь забрать мою жизнь, лесовик.

— Я дарю ее тебе, — Клаун спрыгнул на берег. — Уходи.

Через сотню вздохов он, ногой вышибив дверь, ворвался в дом, где держали Ольху. Кровь-брат, отставая на полшага, бежал следом. Дочь неба Клаун увидел сразу. Обнаженная, она забилась в дальний угол, слабо освещенный мазками огня из плошки с бобровым жиром. Клаун увидел в глазах Ольхи плещущийся ужас и потерял голову. Тень метнулась наперерез — ножом под сердце. Другая — обухом топора по черепу. Срубив третьего, Клаун бросился к женщине и подхватил ее на руки. Ольха судорожно обхватила его за шею, и он, замерев на месте, прижал ее к себе.

— Бежим, — прохрипел сзади Брейт. — Быстрее, брат.

Через сотню вздохов Клаун запрыгнул в лодку, метнулся к корме и бережно положил женщину на дно. Сорвав с себя медвежью шкуру, прикрыл ее наготу.

Брейт оттолкнул лодку от берега, вскочил на нос и схватился за весла. Полсотни гребков вынесли их в протоку, и в этот миг на оставленном за спиной острове начали зажигаться огни.

⠀⠀ ⠀⠀

Со дна лодки Ольга заворожено смотрела на залитое потом, искаженное от физических усилий лицо Клауна. Туземец, безграмотный дикарь. Вытащивший, вырвавший ее из лап позора и смерти. Униженную, полуживую, изнасилованную воняющим рыбой и протухшим жиром уродом.

За ней обязательно прилетят. Не может быть так, чтобы не прилетели. На базе сотня коммандос, они рассчитаются с этими подонками, сравняют с землей их жилица, выжгут напалмом острова и перетопят лодки в речных и озерных протоках. Они найдут ее, заберут, выдернут из этого мира, из идиллии, обернувшейся первобытным кошмаром.

Кто заберет, пришла следующая мысль. Кто выдернет? Грег? Он ведь слышал, как она звала его, не мог не услышать. Ольгу передернуло, стоило ей вспомнить исчезающий на горизонте челнок с удравшим Грегом на борту. Она вновь посмотрела на Кпауна. Дикарь, человек из леса. Как теперь благодарить его? Не оставаться же с ним на этой планете нянчить его детей и жарить добытое на охоте мясо. И не брать же его с собой. В мир, опередивший его собственный на тысячи лет.

А почему, собственно, нет, внезапно подумала Ольга. Он благородный человек, по-настоящему благородный и мужественный, такому найдется место в любом мире. О боже, о чем она думает, лежа на дне убогой туземной лодки, несущейся невесть куда, возможно, прямиком на погибель. С двумя дикарями на веслах. Или все же не дикарями? Ольга, приподнявшись на локтях, посмотрела на Кпауна в упор и внезапно с удивлением осознала, что ей почти не страшно.

Кпаун почувствовал взгляд. Напряжение вдруг покинуло его лицо, судорожно сведенные челюсти разжались. Он на мгновение замер, улыбнулся и, протянув руку, коснулся Ольгиной щеки. Затем снова схватился за весла.

Кпаун не знал, сколько длилось бегство. Вздох за вздохом он, выкладываясь, рвал жилы. Рывок, выдох, взмах, рывок, выдох, взмах, рывок…

— Быстрее, брат, быстрее, — обернувшись через плечо, кричал Брейт. Первая лодка преследователей была уже различима позади, в белесой утренней хмари. — Еще немного, брат!

До ничейной земли оставалось не больше пяти сотен вздохов. Обдирая в кровь ладони, надрывая мыщцы спин и предплечий, побратимы гнали лодку к берегу.

Опушки они достигли, когда сил у Кпауна почти не осталось. Отсюда вглубь леса уходила тропа. Две лодки преследователей уже пробили носами вязкие скопления тины и водорослей у берега ничейной земли. Восемь гребцов и двое рулевых разом вымахнули из лодок на мелководье.

— Их надо задержать, втроем нам не спастись, — прохрипел Кпаун. — Забирай эту женщину, брат. Ее зовут Ольха, люди неба вернутся за ней. Забирай ее и уходи.

Брейт выпрямился и расправил плечи.

— Уйдет мой брат, — сказал он. — Я останусь здесь и встречу людей болота.

Кпаун схватил побратима за предплечье.

— Забирай женщину! — закричал он. — Отвечать за содеянное мне, а не тебе. Твои уши слышат меня!?

Брейт рванулся и высвободил руку.

— Я сказал свое слово, — сурово проговорил он. — Уходит мой брат, я остаюсь. Уходи же! — закричал он Кпауну в лицо. — На счету каждый вздох. Убирайся, если хочешь, чтобы эта женщина осталась жива и родила тебе сыновей!

Клаун посмотрел побратиму в глаза. Затем вновь подхватил Ольху на руки и грузно побежал по тропе вглубь леса. На повороте он перевел дыхание, крепче прижал к себе дочь неба и оглянулся. Привалившись плечом к стволу, его кровь-брат готовился встретить смерть. Великие боги наградили Брейта — немногим выпала честь обменять свою жизнь на жизнь брата. Клаун втянул в себя воздух, выдохнул и через мгновение, глотая скатывающиеся по щекам слезы, вновь размашисто понесся вдоль по тропе.

«Только бы за ней не вернулись, — отчаянно молил и заклинал на бегу Клаун. — Милостивые боги, сделайте так, чтобы за ней не вернулись. Не вернулись. Не вернулись. Не вернулись».

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Майк Гелприн, известный также под псевдонимом Джи Майк, родился 8 мая 1961 года в Ленинграде. Окончил Ленинградский политехнический институт в 1984 году по специальности «инженер-гидротехник». В 1994 году переехал на постоянное место жительства из Санкт-Петербурга в Нью-Йорк. Сменил множество работ и профессий. Живет в Бруклине.

Литературное творчество Гелприн начал в 2006-м году как автор рассказов об азартных играх, в которые долгое время играл профессионально. В 2007-м переключился на фантастику. За семь лет написал и опубликовал в журналах, альманахах, сборниках и антологиях 110 рассказов в периодике России, Украины, США, Германии. В 2013-м в «ЭКСМО» вышел роман «Кочевники поневоле». В 2014-м в «Астрели, Спб» — роман «Хармонт. Наши дни», прямое продолжение «Пикника на обочине» АБС. Там же готовится к изданию авторский сборник рассказов. В номере № 2 (7) за 2008 год «Знание-силы: Фантастика» напечатан рассказ «Дождаться своих», в № 2 (17) за 2013 г. — рассказ «Камикадзе», в № 1 (18) за 2014 г. — рассказ «Когда взлетает рыба».

⠀⠀ ⠀⠀

Федор Федоров Древний город

Сегодня похоронили Бориса Михельсона, геолога. Солнце уже садилось, когда они собрались в конференц-зале. Мягкий флуоресцентный свет, исходивший от стен, усиливал мертвенную бледность участников второй экспедиции.

— Это уже пятая смерть за последние три месяца, — Ив Бушер, биолог посмотрел в сторону врача, тот разливал спирт по стаканам. — И снова причина неизвестна, так ведь Док?

Док поставил пятилитровую бутыль на пол и ответил:

— Да. Просто остановилось сердце.

— Мы должны остановить колонизацию планеты. Пока не выясним, в чем дело.

— Это не вам решать! — с кресла поднялся маленький пухленький мужчина, очень напоминающий хомячка. — Я плачу вам за вашу работу, вот и занимайтесь ею.

На лице Бушера появилось выражения, какое бывает у людей, случайно раздавивших босой ногой собачью кучу. Он всегда недолюбливал Илью Матюшина, но в последнее время это чувство трансформировалось в ненависть, смешанную с отвращением. При первом знакомстве Матюшин производил на всех ложное впечатление. Мало кто догадывался, что за фасадом добряка и рохли скрывался жесткий и беспринципный бизнесмен. В двадцать три года он стал владельцем строительной компании, а уже через десять лет его имя возглавляло список богатейших людей Земли. Однако, люди часто ошибались и насчет Бушера. Он был прямой противоположностью Матюшина — слишком высокий и слишком жилистый. А его нахмуренный взгляд отпугивал многих. Но при близком знакомстве оказывалось, что доброжелательнее человека вы не найдете.

— Но Ив прав. Что-то не так с этим городом. — Чан покачал головой.

— Вы совсем рехнулись со своим городом! Когда вы в последний раз выходили за его пределы? Всю работу переложили на роботов-разведчиков. Разленились! Сидите взаперти. Не удивительно, что у вас едет крыша.

У Бушера вспотели руки.

— Вы не правы. Здесь не трусы работают. Однако никто не даст мне соврать — дальше километра мы не можем уйти — паника толкает нас назад. Так ведь, Йоханне? — он посмотрел на норвежку. Девушка отвернулась и ничего не ответила.

— На этой планете сила тяжести немного больше, чем на Земле, — сказал доктор. — Нагрузка на сердце… Возможно, некоторые из нас за полгода еще не адаптировались. Так что вот вам мой совет, старайтесь немного меньше работать и чуть больше отдыхать.

Матюшин скривился:

— По-моему, они и так немного работают. Сидят над микроскопами или лясы точат… Мне нужны результаты.

Бушер побагровел и подошел вплотную к миллиардеру. В этот момент в воцарившийся тишине послышался громкий звук, от которого все вздрогнули — как будто кто-то швырнул стакан в кафельную стенку. Все обернулись — это доктор, закончив разливать медицинский спирт, с силой поставил бутыль на пол.

— Ребята, все налито. Давайте помянем нашего друга и коллегу.

— О’кей. — Матюшин отвернулся от биолога. — Завтра устроим выходной день, а после начнем готовиться к прилету колонистов. Они будут здесь со дня на день.

Когда все молча закусывали консервированной рыбой, кто-то потянул Бушера за рукав. Это был Чан.

— Не мог бы ты завтра подъехать ко мне? Я хочу кое-что показать…

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

На следующее утро, сразу после завтрака, Бушер отправился к Чану. Он взял легкий одноместный вездеход, поскольку китаец предпочел поселиться на краю города, в полечасе езды от центра. Настоящее имя китайца было Чан Тао. После переезда в Америку он превратился в Тео Чана, но предпочитал называться фамилией.

Разворачивая вездеход, Бушер не сразу заметил Матюшина — тот склонился над образцами грунта, привезенного роботами. Бушер хотел проскочить побыстрее, но было уже поздно — миллиардер поднял голову и остановил изучающий взгляд на лице биолога, потом кивнул. Ив кивнул в ответ и вдавил педаль газа. На Земле свои миллиарды Матюшин добывал не всегда честно и не всегда справедливо, с точки зрения обычных людей. Ничего святого для него нет, так говорили про Илью Матюшина. Он не задумываясь снес бы Колизей, чтобы на его месте построить очередной торгово-развлекательный комплекс. До Колизея, конечно, дело не дошло, но многие архитектурные и исторические памятники от его бизнеса пострадали. В прессу просачивалась информация, что и у Закона были к нему вопросы. Так что открытие планеты, богатой залежами урана, стало своеобразным выходом для Матюшина. Ему повезло вдвойне. Во-первых, Земля задыхалась от очередного экономического кризиса, и никто не хотел вкладывать деньги в сомнительные предприятия. Во-вторых, на новой планете были города! И никаких аборигенов! Это избавляло его от затрат на строительство жилых комплексов. Матюшин купил себе право на разработку всех месторождений, которые будут обнаружены, финансировал вторую научную экспедицию и развернул на Земле мощную рекламную кампанию для набора добровольных переселенцев на новую планету. Таких оказалось немало — многие желали избавиться от земных проблем и начать новую жизнь.

Бушер вспомнил, как после прилета их больше всего поразили не буйная растительность, не богатый животный мир, а многочисленные города, разбросанные по всей планете. Дома в этих городах напоминали гигантскую тыкву, разрезанную пополам и поставленную куполом верх. Были двери, но не было окон. В жару в домах сохранялась прохлада, в холод — тепло. Внутри — многочисленные «отсеки». Один площадью двадцать квадратных метров имел купальню. О назначение другого отсека, размерами поменьше, догадаться тоже было несложно — посреди комнаты находилось возвышение, напоминающее небольшую тумбу, с отверстием сверху. Это наводило на мысль, что исчезнувшие местные жители очень походили на человека — по внешнему виду и по размерам. Как они выглядели, можно было предполагать по очень скупым данным — в городах от людей не осталось ничего, ни предметов повседневного пользования, ни техники, ни записей. Но аборигены имели развитую цивилизацию. Подтверждением тому служило само существование городов — чуда инженерной мысли. Когда однажды Бушер решил почистить свою «тумбу», то к своему удивлению обнаружил там такую чистоту, как будто в доме никто и не жил. Было в городе и кладбище. По крайней мере, это место подходило, чтобы им стать. Примерно через полтора месяца их пребывания в городе в домах вдруг появилось освещение — с наступлением темноты стены начинали равномерно флуоресцировать, причем, как снаружи, так и внутри. Чан, ради любопытства, отколупал кусочек стенки и обнаружил под верхним полупрозрачном слоем мириады микроорганизмов, которые светились в темноте наподобие светлячков. В месте, отведенном под помойку, вся органика разлагалась в считанные часы и впитывалась землей. Вопрос с вывозом мусора был решен автоматически.

Китайца Бушер обнаружил за домом — Чан стоял у подзорной трубы и что-то наговаривал в диктофон.

— Дружище, — Бушер протянул руку китайцу и посмотрел в сторону, куда была направлена труба — над лесом кружила стая птиц. — Ты хотел что-то мне показать?

Чан кивнул и повел биолога по тропинке мимо дома за пределы города. Они прошли полсотни метров, и Чан ткнул палкой в круглый предмет, размером с тыкву, выглядывающий из густой травы. Бушер наклонился над тыквой и постучат костяшками пальцев по ее поверхности.

— Что за фрукт?

— Я обнаружил его месяца полтора назад, и размером оно было не больше яблока. И, по-моему, продолжает расти…

— Раньше я ничего такого не видел.

— Но мы дальше километра от города и не уходили.

— Семя ветром занесло? Или птицами?

— Тогда не одно семя. — Чан вытянул руку в сторону леса — Там я нашел еще пару, размерами поменьше.

— Вижу, ты уже протоптал тропинку сюда.

Китаец хмыкнул.

— Это тоже любопытно. Но в последний раз я подходил к этому овощу недели две назад. И обрати вниманию, вокруг тыквы трава как будто хуже растет.

Они повернули назад.

— Ты уже слышал, что наш Хомяк затеял перестройку города? — спросил Чан. — Не нравится мне это… С этими неожиданными смертями я стал суеверным. Света скончалась через несколько дней после того, как наш гений-физик решил разобрать дом, чтобы посмотреть, как он устроен. А стоило нашему миллионеру неудачно развернуть вездеход и раскурочить стену, как приказал долго жить Борька.

— Чистое совпадение. А как ты объяснишь остальные три смерти? Ведь разрушений не было.

— Пока не знаю… Но интуиция меня не подводит. Ты, ведь, и сам это чувствуешь.

— Я чувствую, что мы, говоря словами классика, топчемся на прогнивших досках огромного нужника. Мы до конца не понимаем, с чем имеем дело.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Матюшин попытался открыть глаза, веки словно свинцом залили. Не поддавались приказам мозга. Черт! Что-то сегодня он разоспался! Который уже час? Илья Матюшин попытался вспомнить, как и во сколько он вчера отправился в постель. Последним событием, которое всплывало в памяти, был совместный обед. Это воспоминание заставило его вскочить на ноги. От резкого подъема закружилась голова, и в первую минуту он ничего не мог рассмотреть. Но вскоре туман перед глазами рассеялся, и от увиденного у него подкосились ноги. За большим обеденным столом в нелепых позах сидели его люди. Кто-то, положив на руки голову, полулежал на столе, другие сидели, откинувшись на спинку стула. Йоханне лежала на полу. Умерли! От этой мысли ему стало дурно. На ватных ногах он подошел к доктору — тот развалился на стуле, рот полуоткрыт, руки безвольно свисали.

Матюшин наклонился над доктором и услышал тихое посапывание. Миллиардер с облегчением выдохнул, схватил дока за плечи и энергично затряс.

— Док! Док, очнитесь же, наконец!

Док тяжело открыл глаза и медленно покачал головой.

— Голова трещит… Мы вчера напились?

— Вчера? Я полагаю, обедать сели мы сегодня.

Из-под стола послышались слабые стоны. Йоханне зашевелилась. Матюшин с доктором помогли ей подняться и с трудом усадили на стул.

— Что произошло?

В зале началось шевеление. Доктор подергал всклоченную бороду.

— Кажется, нам дали лошадиную дозу снотворного.

— Кто?

Матюшин посмотрел по сторонам.

— Где наш придурошный сухостой?

Доктор медленно развернулся и посмотрел на другой конец стола. Бушера нигде не было видно.

— Док! Бушер заходил к Вам сегодня? — лицо Йоханне уже приобрело естественный оттенок.

— Да. Вы думаете?.. Но он все время оставался у меня на глазах. Мы минут пять поболтали о пустяках и после — вместе вышли из лазарета.

Йохане быстро, но грациозно вскочила со стула и направилась к выходу.

— Я найду этого ублюдка! — бросила она через плечо.

Матюшин и доктор невольно посмотрели ей вслед и глазами пробежались по ее фигуре.

— Не позавидую я Иву, когда она его найдет, — сказал доктор. — Не зря вы ее в группу разведки взяли.

Матюшин кивнул головой в сторону выхода.

— Док, сходите к себе в лазарет, проверьте, какие препараты отсутствуют. Я останусь здесь и помогу людям.

Через пять минут вернулась Йоханне.

— Строительная техника пропала! Осталась пара вездеходов.

Матюшин бросил взгляд на часы.

— Мы спали чуть больше двух часов. Быстро же он справился! Йоханне, возьмите с собой пару человек и отправляйтесь на поиски этого придурка.

Он повернулся в сторону невысокого человека в замасленном рабочем комбинезоне.

— Тони, ты со своими механиками найди машины!

— Сейчас? Скоро начнет темнеть!

— Немедленно! Я не знаю, что я с ним сделаю, когда найду. А, Чан! Пришли в себя? — голос его стал приторно-ласковым. — Где Ваш дружок?

Чан невозмутимо ответил:

— За вашей спиной.

Матюшин с невероятной проворностью развернул свое толстое тело. Перед ним стоял Бушер и с удивлением озирался:

— Что у вас происходит?

Жирные щеки Матюшина побагровели и затряслись. Ему пришлось встать на носки, чтобы дотянуться до воротника биолога.

— Куда ты дел технику, гаденыш! — Чану показалось, что еще минуту, и воротник Бушера останется в руках Хомяка. И хотя короткие толстые пальцы крепко сжимали ткань, воротник оставался на месте.

— Я не понимаю, о чем вы толкуете? — пока Матюшин его тряс, голова Ива покачивалась как у китайского болванчика. — Я…

Но он не успел договорить, поскольку уже лежал, уткнувшись носом в пол, а в спину ему упиралось чье-то колено. Чье — он понял через секунду, когда услышал голос Йоханны, доносившийся сверху.

— Я держу его.

— Заприте его!

Двое крепких парней подхватили его под руки и потащили к выходу. Следом, пружинистой походкой, неслась норвежка.

— Парни, запрем его у него же в ванной.

— Йоханне, — Бушер еще не оправился от шока, — как же ты можешь?..

Девушка наклонилась к уху биолога:

— Ив, то, что мы пару раз на закате совершили разведывательные вылазки, еще ничего не означает. Я теперь жалею об этом. Не думала, что ты вобьешь себе в голову…

Бушер поморщился:

— Эй, парни! Полегче. Я могу двигаться и без вашей помощи.

Потом повернулся к Йоханне:

— Ты не понимаешь, что тут происходит. Я пока тоже не понимаю, но интуиция меня никогда не подводила, и сейчас она мне говорит: пора убираться отсюда.

— Я не меньше твоего хочу вернуться домой. Но я не хочу возвращаться с пустым карманом. Нищей мне там делать нечего. А Хомяк платит, и не плохо. Особенно за результат. Так что не стой у меня на пути!

Уже совсем стемнело, когда вернулась команда, отправленная на поиски техники.

Результат был ясен, стоило Матюшину взглянуть им в лицо.

Он выкатился на улицу. Дома в городе светились ровным зеленоватым светом. Илья повернул в сторону лазарета, но увидел доктора намного раньше, тот шел ему навстречу.

— Да, не хватает некоторых препаратов. Ими нас и усыпили… Но вот, что я думаю. — Доктор запустил пятерню в густую бороду. — Не успел бы Бушер отогнать технику за то время, что мы спали.

— Ты хочешь сказать…

— Да. У него был сообщник.

— Это его дружок — китаец! — Даже в зеленоватом свете, исходившем от стен домов, было заметно, как побагровело лицо миллиардера.

— Но Чан спал вместе со всеми.

— Пошли к Бушеру — я вытряхну из него душу!

Они подошли к дому биолога. Двери была только в ванной комнате и туалете. Но обе двери были открыты настежь, и в доме — никого.

— Сбежал, сука! Скорее найдем его! — Матюшин рванул к выходу. В этот момент он напомнил доктору разъяренного быка. Док схватил его за рукав уже на улице.

— Где Вы будете его искать? Темень на улице. Дождемся утра.

Светать едва начало, когда в дом Матюшина забарабанили. Илья, не открывая глаз, сел в кровати, ногами нащупал тапки и, пыхтя, как паровой котел, зашаркал к дверям. Во всем городе входная дверь была только у него. Он приказал установить ее в первый же день их прилета.

На пороге стояла Йоханне.

— У Бушера окончательно съехала крыша!

— Вы поймали его? Где?

— Тони с ребятами нашли его на кладбище — он раскапывал могилу Бориса!

— Ок! Спасибо. Буду через пять минут. Проследите за ним.

— Не волнуйтесь. На этот раз он не сбежит.

⠀⠀ ⠀⠀

Они собрались в столовой. Миллиардер — выбритый, бодрый, как будто пятнадцать минут назад он еще не был в постели. Бушер сидел на стуле посреди комнаты. За его спиной стоял Тони с одним из парней. Матюшин ходил взад-вперед. Йоханне сидела за столом. Было еще человек пять — все они также сидели за столом. Отсутствовали дежурные, занятые приготовлением завтрака — до него оставалось около часа. Не было Чана. Он жил на отшибе и за ним никто не съездил. А на связь он не выходил.

Матюшин остановился вдруг перед биологом и ткнул его пальцем-сарделькой в грудь.

— У нас к тебе будет несколько вопросов. Вопрос первый — где машины?

— Я их вам не отдам. Из-за вашей тупой упертости мы все погибнем.

— Твою песню мы уже слышали.

Послышался голос Йоханне:

— Правда, Ив. Очень опрометчиво полагаться только на твою интуицию. Доказательств у тебя нет.

— Я знаю, почему исчезли жители этой планеты. И то же будет с нами, если мы не остановимся!

Все напряглись. Напряженная тишина давила со всех сторон.

— Рассказывай, что тебе удалось узнать — сказал Матюшин.

— Мы немного ошибались, когда думали, что город этот — чудо древней технологии. Нет. Он — живой организм.

— Ха! — Матюшин звонко хлопнул по толстым ляжкам. — Разумный город! Я так и думал, что ты псих! Фантастики начитался?

— Разумный? Ни в коем случае — спокойно ответил Бушер. — Это — город-паразит. Вероятно, он появился вместе с местными людьми, когда они еще жили в пещерах. Миллион лет совместной эволюции и город подстроился под нужды людей.

— Доказательства! — потребовала Йоханне.

Бушер вскочил и стал носиться взад-вперед, размахивая руками. Никто его не остановил.

— Паразит, как вы помните, это организм, который существует, а именно, питается и размножается за счет другого организма. Город питается метаболитами его обитателей и объедками. Вспомните, мы все удивлялись, туалетам и помойкам. Их не приходилось чистить. Я решил проверить, а как же дело обстоит с кладбищем, и раскрыл могилу Бориса. — Биолог повернулся к Тони — Вы же сами видели, когда меня нашли. От Бориса почти ничего не осталось. И это всего за два дня!

Йоханне поежилась. Бушер продолжал.

— Городу-паразиту надо питаться, поэтому ему не выгодно, чтобы люди покидали его надолго. Вероятно, эволюционно был выработан механизм, удерживающий людей в пределах города. Что-то воздействует на наши мозги и вызывает панику, когда мы отдаляемся от него. Предположу, когда здесь будет больше народа, такого поводка не будет, поскольку ему будет хватать пищи.

Доктор кашлянул.

— Но, ведь, это типичный пример симбиоза — взаимная выгода двух организмов.

— Я тоже сначала так думал. Однако даже привычному для нас паразиту не выгодно убивать своего хозяина-прокормителя. Иначе он просто погибнет без него. Возьмем аскариду…

— Да-да, — сказал Матюшин. — Перед завтраком давайте поговорим об аскаридах.

— Если аскарида поселилась в здоровом хозяине, то он, хозяин, не только не будет худеть, он будет набирать вес, благодаря метаболитам, которые выделяет паразит. В некоторых странах, даже добавляли перемолотых аскарид в пищу к свиньям.

— Тьфу, тьфу. — Бушер не понял, кто из слушателей отплевывался, но, похоже, что сразу несколько человек.

— Все, что Вы говорите, — сказал Дэнни Робертс, физик, — противоречит нашему опыту. Мы все видели, что человек, собака или кошка, зараженные солитером, стремительно худели. И если их не лечить, это может привести к смерти.

— Верное замечание. Однако есть некий баланс в системе паразит-хозяин. Пока хозяин здоров в его теле будет небольшое количество паразитов, которые всячески будут поддерживать своего прокормителя. Однако стоит только его здоровью слегка ослабнуть, этот баланс нарушается. Паразит стремительно размножается и губит своего хозяина.

— Значит, городу не выгодно нас убивать. — Матюшин, казалось, был доволен.

— Но ему и не выгодно, чтобы нарушали целостность его организма. Вспомните, когда Дэнни разобрал полдома, поскольку его очень интересовали древние технологии, через пару деньков умерла Светка.

— Вот, черт! — пробормотал физик.

Бушер не обратил на него внимания:

— Ему нужно дополнительное питание для залечивания ран. Мы были потрясены смертью девушки и про дом все как-то забыли. Однако, предлагаю прогуляться и посмотреть, как обстоят дела с домом. Я посмотрел. Разлом зарастает! Похожая ситуация произошла и с Борисом. Он умер после того, как Илья, вероятно, решил на своем вездеходе сократить путь и проехать прямо через дом.

— Занесло меня немного… Но у нас умерло еще три человека. Это ты как объяснишь?

— Город десятки, может быть, сотни тысяч лет был без пищи. Находился в спячке. Когда мы в нем поселились, он постепенно стал оживать. Но, по-видимому, ему не достаточно было пищи. Когда Город проснулся, наелся, в городе появились «бонусы», например, освещение. Пробудились симбионты — флуоресцирующие микроорганизмы, спящие в стенах домов. Более того, город начал размножаться.

— Что?!

— Чан…

— Твой сообщник, — уточнил Матюшин.

— …позавчера показал мне на окраине города небольшие шары, которые появились там совсем недавно и они продолжают расти. Мы внимательней изучили их и выяснили — от города под землей в разные стороны идут отростки, на конце которых появляются шары — зародыши будущих домов.

Бушер помолчал, потом продолжил:

— Я думаю, что исчезнувший народ не успел развиться до технологической эпохи. Они были детьми Природы и жили в городах, которые им предоставила Природа. Но потом они достигли той стадии, когда человечеству пора покинуть естественную среду обитания и начать строить искусственную. Они уже создали простейшие, а может и не совсем простейшие, орудия труда. И начали перестраивать Город под свои нужды…

Йоханне выдохнула.

— Что же нам делать?

— Я бы предпочел убраться отсюда. Но, разумеется, есть альтернативы. Можно поселится в Городе, и жить в нем стараясь ничего не разрушать. Можно построить поселения в других местах, свободных от паразита. Можно…

— Можно выжечь это место к чертовой матери и построить на нем приличный поселок, — сказал Матющин. — Правда это выльется в копеечку.

— Вы уничтожите город, но не его корневую систему. Как далеко она распространяется? Города размножаются вегетативным способом — отростками…

— Перероем всю землю. Для любого паразита найдем экскаватор. Кстати, — Матюшин прервал самого себя, — где мои машины?

— Илья, — сказала Йоханне, — Ив меня убедил. Я против перестройки города.

Доктор забарабанил пальцами по столу.

— Надо проголосовать. Пусть Ив еще раз все расскажет, когда все соберутся.

— Он запугал вас своими байками! Тьфу! — Матюшин с обиженным видом сел на стул и, закинув нога за ногу, стал смотреть в дверной проем.

Доктор похлопал его по плечу.

— Илья, не все потеряно. Надо обживаться здесь, исходя их наших знаний об этой планете. Нет хуже и опасней врага, чем неизвестность. Для этого ученых мы сюда и позвали.

— Ладно, посмотрим… С перестройкой города, я вижу, ничего не получится. Большинство меня не поддержит. Так что, можете без страха вернуть машины. Далеко они?

— Мы их прятали в разных местах, — сказал Тони.

— Ты?! — Матюшин привстал.

— Я поверил Иву, когда он мне высказал свои предположения.

— Не ожидал… И так, ведь, рьяно участвовал в поисках.

— Куда Ив спрятал экскаватор, а Чан погрузчик, я не знаю.

Прозвучал гонг.

— Ок, — Матюшин громко хлопнул в ладоши, — время завтрака. За этим приятным делом обсудим, как нам жить дальше, чтобы нами не позавтракали.

— Вы можете после всего случившегося спокойно завтракать? — Ив смотрел на Матюшина спокойными, изучающими глазами.

— А что делать? — искренне удивился тот. — Жить-то надо. Пошли, пошли…

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился 1975 году в г. Краснодон, Луганской области. В 1997-ом закончил биологический факультет Петрозаводского государственного университета. Сразу же после университета поступил в аспирантуру. В 2003-ем защитил кандидатскую диссертацию. В настоящее время — старший научный сотрудник Института биологии Карельского научного центра РАН. Рассказы пишет недавно. «Древний город» — первая публикация.

⠀⠀ ⠀⠀

Юрий Молчан БНР

Гоша Смекалов не спал уже двое суток подряд. С утра до ночи он сидел перед включенным компьютером, перебирая на экране мышкой схемы и чертежи, пытаясь найти решение.

Если через полтора дня он не справится — его работе в компании «Электрон-текникс» придет конец. Директор, Петр Хлеборезкин, и одновременно его кузен, сказал ему об этом без обиняков.

— Гоша, ты же знаешь, как важно для нас держать планку. Позавчера мой человек в «Бартон-компьютерз» переслал мне схемы процессора, который они только что разработали.

Гоша кивнул. Он уже понял, откуда ветер дует.

— Такая удача выпадает раз в жизни, — продолжал Хлеборезкин, доверительно наклоняясь к нему через стол, — мы должны выпустить процессор, превосходящий тот, что создали они. — Он положил перед Гошей флэшку. — Здесь все, что переслал мне агент. За три с половиной дня ты должен выдать хотя бы примерную схему нового процессора. Но так, чтобы конкурент даже не смог догадаться о промышленном шпионаже. Что-то на их базе, но с принципиальной разницей. Смекаешь, Смекалов?

Смекалов смекал. Он вытащил из кармана пузырек с ментоловыми леденцами и положил один в рот.

— Если не справишься — не обессудь, — директор откинулся на спинку широкого офисного кресла. — На твое высокооплачиваемое место у нас полно претендентов.

Смекалов не стал его поправлять, что это место уже давно не высокооплачиваемое. Но зарплата, правда, и не самая низкая в компании. Ни один уважающий себя специалист БНР за гроши работать не станет.

Однако в ситуации, что сложилась в стране сейчас — финансовый кризис, по прогнозам, в лучшем случае на два года — потерять даже эту работу, не имея никаких сбережений, как случилось у непрактичного Смекалова, равносильно смерти. Все БНРщики сейчас держатся за свои рабочие места, и ему лучше брать с них пример, даже если фирмой, где ты работаешь, руководит твой родственник.

Черт, как он вообще в это вляпался? Работать с родственниками — хуже некуда. Но в то время Гоша кровь из носу нуждался в деньгах, а двоюродный братец — в недорогом специалисте БНР на один заказ. С тех пор и завертелось. Петр всегда был предприимчивым, начал делать деньги еще студентом. В Гоше проснулись гены деда-изобретателя. Вот братья и начали первые шаги вместе, вроде бы получалось. Однако теперь…

Смекалов вытряхнул из пузырька последние две таблетки нейроденкама и, запив остывшим кофе, бросил пузырек в мусорную корзину.

Гоша промахнулся, но стрельнувший из оборудованной электронным устройством корзины гравитационный луч направил мусор, куда следует.

Решив немного отдохнуть, он открыл мышкой папку, где хранились схемы нового изобретения. Изобретение, которого Гоше никто не заказывал.

Он работал над этим проектом около полугода, оставались последние штрихи.

Идея создать прибор, который заменит любые ноотропики, и при этом будет постоянно воздействовать на человека, вертелась в голове Смекалова уже давно. Он хотел сделать устройство, которое будет посылать импульсы в мозг, таким образом, стимулируя и улучшая его работу в десятки, если не сотни раз.

Чтобы сделать этот прибор доступным каждому, Гоша решил взять за основу устройство беспроводной связи «Bluetooth».

Создание такого стимулятора сделало бы его обеспеченным человеком и позволило бросить занятие БНРщика, посвятить жизнь изобретениям и научным открытиям в электронике. Он планировал назвать свой нейростимулятор «Блюсмек».

«Впрочем, я замечтался, — одернул себя Смекалов, — надо работать».

Следующие два часа он провел в относительно бодром состоянии в поисках решения. Нейроденкам в этом помог, благо ноотропики свободно продаются в аптеках, в отличие от веществ с более сильным стимулирующим действием, которыми Гоша перестал пользоваться около двух лет назад.

«Когда я закончу “Блюсмек”, — мелькнула у него мысль, — ноотропики больше никому не понадобятся».

Когда Гоше показалось, что он ухватил решение проблемы, его сморил сон.

Утром, позволив себе выспаться, он вновь сел за компьютер, и к вечеру примерная схема нового устройства была готова.

Процессор, созданный «Бартон-компьютерз» оказался очень сложным и — Гоша был уверен — для массового потребления не предназначался. Для чего его разработали — можно было только догадываться.

Но это в данный момент Смекалова не волновало, у него было конкретное задание и сроки. Поэтому он упростил бартоновский процессор, снизил мощность и переделал в такой, который вполне можно было запустить в массовую продажу.

Около полудня Гоша вышел из дома в прекрасном расположении духа. Стоял конец мая, солнце пекло так, что он снял пиджак и перекинул через руку.

Подземка быстро домчала его до бизнес-центра, в котором располагался офис компании.

Но едва он вышел на поверхность, как в кармане зазвонил телефон. На дисплее появилось лицо секретаря брата-директора — Церы Войнович. За долгое время совместной работы с «Электрон-текникс» у него с Церой сложились дружеские отношения.

Впрочем, у него вообще с женщинами часто и легко складывались дружеские отношения. Гоша мог запросто заговорить с девушкой на улице, познакомиться и вызвать к себе дружескую симпатию.

— Слушай меня, — заговорила Войнович негромко, время от времени оглядываясь, — в офис не приходи. Здесь ребята из БКБ. Через интерком я случайно услышала, что взяли человека Хлеборезкина в «Бартон-компьютерз».

— Вот черт, — вырвалось у Смекалова. Как же, случайно ты услышала. — Что там происходит?

— Они уже почти два часа у шефа. Не знаю, что именно эти ребята смогут доказать, но в любом случае им известно про этот новый процессор. Ты, кстати, что-нибудь успел?

— А это ты тоже случайно услышала?

— Да перестань, Гошик. Секретари всегда в курсе событий.

— Что ж, — буркнул Смекалов, подумав, что у братца отношения с Церой, видимо, больше, чем просто дружеские. — Флэшка у меня с собой.

— Тебе лучше пока залечь на дно. Да и гонорар тебе сейчас вряд ли светит. Я вообще опасаюсь, как бы он тебя не сдал. Смекаешь, Смекалов?

— Цера, — спросил Гоша, направляясь обратно к метро, — у тебя за плечами юрфак — что мне за все это светит?

— Переработка данных промышленного шпионажа с целью получения прибыли? От пяти до семи в камере с педиками. Если шеф окажется на соседних нарах, ты сможешь дать ему в морду.

— Я бы предпочел дать ему в морду, будучи на свободе. — Смекалов остановился, пропуская несущийся на зеленый свет пешеходам сиреневый «форд».

— Не сомневаюсь. Поэтому исчезни на время. Все, сюда идут. — Экран погас, и Гоша убрал мобильник.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Зажегся красный свет, он остановился вместе с другими пешеходами. Гоше хотелось поскорее оказаться в метро, вход в которое располагался через дорогу под столбом, увенчанным буквой М.

Все шесть полос заняты автомобилями. На большой скорости приближался автобус, намереваясь проскочить перекресток на зеленый свет.

— Григорий Смекалов, — услышал он за спиной и почувствовал, как на плечо легла тяжелая рука, — Бюро Корпоративной Безопасности.

Рядом с ним стояли двое в костюмах. Рослые, широкоплечие.

Гоша нервно сглотнул.

— Пройдемте с нами, — сказал здоровяк.

Народ вокруг поглядывал на них с любопытством.

Автобус подъезжал к перекрестку, даже не потрудившись сбросить скорость.

Гоша сглотнул снова. Однако как специалист по БНР он привык принимать верные решения сразу.

Резко стряхнув с плеча руку опера, Смекалов метнулся через наполненную машинами улицу. Впервые в жизни он вел себя не как добропорядочный гражданин.

Под надрывный скрип тормозов Гоша едва-едва успел проскочить перед автобусом, но тут же споткнулся и перелетел через капот затормозившего «электро-ауди». Сейчас названия большинства марок автомобилей начинались с «электро-», поскольку работали на электричестве.

Обалдевший от страха, он перебежал на противоположную сторону дороги, машина поехала дальше, невольно преградив путь агентам БКБ.

Расталкивая людей и на ходу пытаясь вытащить из кармана билет, Гоша пробился в метро, но налетел на какую-то женщину, и выскользнувшая из пальцев магнитная карточка исчезла под ногами толпы.

Он чертыхнулся. За спиной уже гремели возмущенные крики — через людей проталкивались «корпоративники».

Второй раз за сегодняшний день Смекалов совершил несвойственный себе поступок.

Оттолкнув солидного мужчину с чемоданом, для которого билетерша открыла специальный турникет у своей будки, он проскочил и, что было сил, побежал к поездам.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Сидя в вагоне метро, Гоша откинулся на спинку сиденья. Грохот сердца медленно переходил в привычный стук.

«Что теперь делать?» — думал он уныло.

Он вытащил из кармана пузырек с ментоловыми леденцами, и вытряхнул один на ладонь. Мятный шарик приятно холодил язык.

На подвешенном к потолку мониторе передавали новости.

«Сегодня утром был раскрыт случай крупного промышленного шпионажа, — говорил ведущий, — генеральный директор компании «Электрон-текникс» Петр Хлеборезкин обвиняется в коммерческом использовании данных, которые в течение двух лет получал от своего шпиона в концерне «Бартон-компьютерз». К делу также причастен работавший на «Электрон — текникс» специалист БНР Григорий Смекалов, которому удалось скрыться. Бюро Корпоративной Безопасности проводит выяснение всех обстоятельств этого дела. А теперь — к международным новостям…»

Смекалов в отчаянии опустил голову. Домой нельзя, туда уже наверняка нагрянули агенты.

Взять себя в руки Гоше помогли еще два мятных леденца. Он вышел на следующей станции. Нужно было раздобыть денег.

Банкомат обнаружился возле метро. Смекалов вставил в прорезь пластиковую карточку, набрал на сенсорном экране код доступа.

Подхватив несколько купюр, которые «выплюнул» автомат, он спешно сунул их в карман. Семьдесят тысяч, семь банкнот по «десятке». Этих денег хватит, чтобы подыскать дешевое и, скорее всего, паршивенькое жилье да продержаться какое-то время. Завтра, даже сегодня, его банковский счет заблокируют. Он удивился, что это не произошло до сих пор. Однако это не имело значения — вся имевшаяся наличность лежала в кармане.

В отличие от двоюродного братца, который использовал для получения прибыли любой шанс, Гоша был бессребреником, энтузиастом науки. В результате — сбережений кот наплакал. Повезло еще, что хоть что-то лежало на счете.

Теперь следовало подыскать комнату, где его не додумались бы искать БКБшники и полиция, которую уже наверняка подключили к поискам.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Генеральный директор «Бартон-компьютерз» Борис Телегин стоял у письменного стола у себя в кабинете. Одной рукой он вставил в рот сигариллу, второй поднес зажигалку в виде ступенчатой пирамиды Джосера (древний Египет был его страстью, дома Борис имел коллекцию подлинных артефактов, которые покупал на аукционах и у частных коллекционеров за баснословные деньги). Под повторным нажатием его пальца пламя лизнуло кончик сигариллы, и Телегин затянулся.

— Итак, господа, — обратился он к двум сидящим в креслах агентам БКБ. — Что нового вы хотели мне сообщить?

— Борис Викторович, — произнес один из них, крашеный блондин, — путем сравнения полученных данных с некоторыми старыми мы выяснили, что ваш сотрудник Рудольф Бежецки шпионил не только для «Электрон-текникс», но для двух других компаний. Он продавал ваши разработки вашим конкурентам в течение двух лет.

— Негодяй, — произнес Телегин угрюмо, снова затягиваясь. — Ущерб, наверняка, будет немалым. Его удалось разыскать?

Второй агент, шатен с орлиным носом, покачал головой.

— Мы делаем все, что в наших силах, господин Телегин. Видите ли, всплыла его причастность к еще одному громкому делу.

— Что этот мерзавец еще натворил?

— Доказано его участие в убийстве Бориса Левина в прошлом году.

— Того журналиста с G-TV?

— Его самого. Так что теперь Бежецки сядет надолго.

— Когда вы подсчитаете убытки, и их подтвердят независимые эксперты, — сказал БКБшник с орлиным носом, — компаниям «Компмариус» и «Электротрон» будет в судебном порядке вынесен штраф за заказ шпионажа и коммерческое использование ваших разработок. Но это, разумеется, при условии, что «Бэктрэк» вычленит в основе их продукции ваши идеи.

Гендиректор поднял на него глаза.

— Разве компьютерная программа в состоянии это сделать?

— Не сомневайтесь, Борис Викторович, — заверил блондин, — программисты нашего Бюро специально ее разработали и уже опробовали несколько раз. Боюсь, это единственный способ доказать факт совершения плагиата.

В глазах Телегина по-прежнему стояло недоверие.

— Представьте себе клубок ниток, — принялся разъяснять орлиный нос, — этот клубок — изобретение компании «Компариус». Наш «Бэктрэк», после того, как мы введем в компьютер материалы по продукту «Компариуса», размотает этот клубок до самого начала. Полученные результаты мы сравним с вашими разработками, и если будет соответствие, значит — их вина доказана.

— Хорошо, — сдался Телегин, — в конце концов, вы профессионалы. А что с «Электрон-текникс»?

Блондин развел руками.

— То же самое. Только с помощью «Бэктрэка».

— Но сначала нужно поймать этого БНРщика Смекалова — необходимые для анализа материалы находятся у него.

Хлеборезкин, после заявления свидетеля, был вынужден признать факт получения схем процессора у Рудольфа Бежецки и указал на Смекалова как на соучастника. После анализа переработанных им материалов, разумеется, при положительном результате, компанию приговорят к штрафу, а БНРщика — к тюремному заключению.

— Господа, — Телегин затушил окурок в пепельнице, — я не должен был об этом говорить, но теперь — вынужден, чтобы вы поняли всю серьезность ситуации. Найти этого Смекалова не просто важно, а — сверхважно. Этот процессор мы разрабатывали специально по заказу Министерства обороны. Понимаете? Для чего именно — разглашать не могу. Если эти схемы попадут не в те руки или уйдут за рубеж, для нашей страны это будет весьма неблагоприятно. Поэтому, надеюсь, что БНРщика вам поймать удастся и — очень скоро.

Он встал, давая понять, что разговор окончен, и «корпоративники» поднялись тоже.

— Благодарю за визит, господа. Держите меня в курсе.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Смекалов закрыл за собой дверь, и растянулся на кровати однокомнатной квартирки, которую снял у старушки, из тех, что не дают прохода приезжим на вокзале.

Несмотря на дешевизну, здесь оказалось довольно чисто. Кухни, правда, не было, но, помимо кровати, присутствовал стол (сверху — клеенка с желтыми пятнами), книжный шкаф и три жестких стула.

В углу белел холодильник, в ящике стола нашлись сигареты и упаковка презервативов.

Видимо, этим постояльцы пользовались наиболее часто, старушка взяла на вооружение и оставляла для каждого нового жильца, подобно тому, как где-нибудь в горном домике альпинисты оставляют для путников спички с дровами.

Смекалов обдумывал дальнейший план действий. В подобные ямы Гоша еще ни разу не попадал, хотя работал БНРщиком уже не первый год. Он решил позвонить Петру.

— Да, — на экране телефона появилось лицо директора «Электрон-текникс».

Смекалов сразу перешел в атаку.

— Что происходит, Петр? Почему ты меня сдал? Ведь мы договорились, что я на тебя работаю, а ответственность несет твоя фирма. Я был уверен, что ты человек порядочный. К тому же, мы с тобой братья, если для тебя это что-то значит.

Хлеборезкин невесело усмехнулся.

— Парни из БКБ пообещали мне только штраф, если я сдам исполнителя. Иначе — семь лет тюрьмы. Оно мне надо? Уж лучше прослыть непорядочным. Извини, братец.

— Зато теперь сяду я!

— Не кипятись, — сказал Хлеборезкин примирительно, — у меня идея. Что ты успел сделать из тех схем процессора?

— Да пошел ты!

— Гоша, не валяй дурака. У меня есть шанс тебя вытащить.

Смекалов недоверчиво помолчал.

— Ты серьезно?

— Да. Так что ты слепил из тех схем?

— У них такая мощная штука, — сообщил он неохотно, — что мне пришлось скорее упрощать, чем совершенствовать. Получилось неплохо, и станет легко продаваться.

— Здорово, — Хлеборезкин оживился. — Сбрось на флэшку и принеси мне. Тогда появится шанс тебе помочь.

— А как насчет гонорара? Я работал, как проклятый.

— Твой гонорар — не провести пять лет в камере на троих. Смекаешь, Смекалов?

— Ладно, где встретимся?

— Через два часа в «Московском Париже». Я буду за столиком на тротуаре.

— Договорились, — Гоша отключил связь.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Он уже вышел на улицу, когда на пешеходном переходе его сбил автомобиль.

К счастью, водитель успел затормозить, и удар получился слабым. Он выскочил и помог Смекалову подняться.

Люди на тротуаре с любопытством наблюдали за происходящим.

— Ради бога, извините, — бормотал водитель, — я вас не сильно зашиб?

У Смекалова ныло бедро, и это было красноречиво написано у него на лице.

— Позвольте, я отвезу вас в больницу, — продолжал неудачливый водитель, подхватывая Гошу под руку и ведя к машине. Мимо них, объезжая стоявший посреди дороги на «аварийке» фиолетовый «лексус», проезжали автомобили. — Вам нужно к врачу.

— Какой врач, у меня встреча! — Гоша скривился от боли. — Смотреть надо, а не ворон считать за рулем.

Однако водитель мягко, но настойчиво увлекал его к машине.

— Ну, так я вас до места встречи подброшу. Должен же я как-то компенсировать ущерб.

Смекалову еще оставалось пройти три квартала, а нога все еще болела. Так что он позволил усадить себя в комфортное сидение и захлопнул дверцу. Водитель тронул машину вперед.

— Мне надо к кафе «Московский Париж», — сказал Гоша.

— Знаю, — кивнул водитель. С его лица исчезло виноватое выражение, он смотрел перед собой с уверенным холодком. Только теперь Гоша смог его как следует рассмотреть: невысокий, бритый наголо, с резкими чертами лица. От него шел резкий никотиновый запах.

— Не понял, — нахмурился Смекалов.

— На твоем месте, Гоша, — человек за рулем притормозил и повернул налево, в последний момент успев проскочить на мигающий зеленый свет, — я бы туда не ходил.

— Какого черта! — возмутился Гоша. — Кто вы такой?

— Я поставлял Хлеборезкину информацию из «Бартон-компьютерз». Все ждал, пока ты не выйдешь из квартиры.

— Что вам от меня нужно?

— Для начала — убедить тебя не отдавать им схемы микропроцессора. Едва ты это сделаешь, тебя тут же схватят парни из БКБ. Хлеборезкин, — Рудольф посмотрел нанего, — та еще сволочь, заманил тебя в ловушку. И все ради того, чтобы отделаться штрафом, вместо тюрьмы. Им нужно кого-то посадить, вот и посадят тебя. А его — отпустят, как Варраву на Пасху.

— С какой стати я должен тебе верить? Вдруг это ты приготовил мне ловушку, и сейчас пытаешься запудрить мне мозги, чтобы я в нее угодил. Петька мне брат, не верю, что он пал так низко.

— Тем хуже для тебя. Он же приспособленец до мозга костей.

Бежецки свернул к тротуару и остановил машину. «Московский Париж» располагался в какой-нибудь сотне метров. За столиками на майском солнышке за столиками грелись люди, попивая охлажденные напитки.

— Раньше, — сказал Рудольф, настороженно оглянувшись по сторонам, — я сам работал в БКБ, и теперь у меня там остался друг, который желает мне добра. Ясно? Так что информация у меня из первых рук. — Он достал сигарету и закурил. Сизый дым, похожий на оживший сказочный ветер, выходил в открытое окно. — Но если ты по-прежнему сомневаешься, все можно легко проверить.

Они остановились на красном светофоре. Кафе располагалось на той стороне перекрестка. Смекалов уже видел сидевшего за столиком на улице Петра с чашкой кофе в руке.

Перед «лексусом» по дороге на зеленый свет мчались машины.

— Смотри, — сказал Рудольф, кивнув на крепкого молодого мужчину, что выгуливал собаку на газоне у «Московского Парижа». Возле газона был припаркован небольшой серый миниван. — Номер раз.

Гоша пригляделся. Мужчина старался придать своему лицу беспечное, расслабленное выражение, но все же он слишком часто, как бы невзначай, кидал взгляды по сторонам.

— Номер два. — Бежецки едва заметно указал головой на сидевшую через столик от Хлеборезкина девушку в оранжевом топике и шортах. — Я уж не говорю про вон того официанта.

Гоша проследил за его взглядом и увидел здоровенного мужика в белом фартуке, который сидел за свободным столиком с краю и поедал сэндвич. Видимо, у него перерыв.

Все они вместе составляли правильный треугольник, в центре которого за столиком сидел Хлеборезкин.

— Почему ты так уверен? — спросил Смекалов. — Девушка выглядит вполне обычной. Может, она просто пришла выпить коктейль.

— Я, по-моему, уже говорил про своего информатора. У меня есть имена этих троих и даже — послужные списки.

Сзади в унисон засигналили машины. Бежецки чертыхнулся — он совсем забыл про светофор — и «лексус» рванул с места. Перекресток остался позади.

— Что ты решил?

— Я выйду.

Рудольф разочаровано покачал головой, но все же остановился у тротуара через дорогу от кафе.

— Я ведь не успел высказать тебе мое предложение, — он повернулся к Смекалову. — Есть люди, которые готовы заплатить за нетронутые данные «Бартон-компьютерз» несколько миллионов. Подумай. Ты ведь не получил гонорара от Хлеборезкина, так же, как и я. Три миллиона просто за то, чтобы отдать им схемы. К тому же, сколько ты там над этим работал? Три дня? Четыре?

— Два, — ответил Гоша угрюмо и хлопнул дверцей.

Но едва он стал переходить дорогу, как Хлеборезкин посмотрел на него и едва заметно кивнул девушке в топике.

Здоровяк-официант оторвался от сэндвича и встал. В руке он держал небольшое переговорное устройство.

Девушка тоже поднялась.

Смекалов замер на середине дороги.

Из серого минивана вышли еще двое.

Гоша инстинктивно метнулся назад, «лексус» уже ждал с открытой дверцей. Как только он оказался в машине, Бежецки погнал ее прочь. На приборной доске мерцал экран прибора, на который Гоша до этого не обращал внимания.

— Засекли, — с некоторой долей удовлетворения, мол, я был прав, констатировал Рудольф. Он посмотрел в зеркало. — Вот черт. Нам сели на хвост!

На следующем перекрестке он погнал на красный свет и резко свернул влево, к мосту через реку. Миниван не отставал, из окна высунулась рука и прилепила на крышу мигалку на магните.

«Лексус» мчался с огромной скоростью, слева смазанными пятнами мелькали автомобили.

Они выехали на мост. Правая полоса впереди перекрыта электронными ремонтниками, машины уходили влево по противоположной полосе, так что едущим навстречу приходилось «ужиматься».

Огороженная часть моста совсем близко. Но вместо того, чтобы свернуть, Бежецки поддал газу и проломился сквозь деревянное заграждение со знаком «объезд».

Смятый металлический круг синего цвета с мигающей стрелкой, грохоча, отлетел в сторону.

Гоша вжался в сидение. Предупрежденные сенсорами безопасности, ремонтные «боксы» на воздушных подушках стремительно разлетались в стороны, автомобиль несся, как бешеный бык, сбивал доски, с треском проламывал деревянные заграждения.

Смекалову хотелось только одного — оказаться отсюда подальше. Иначе клеймо преступника останется с ним навсегда.

Пальцы потянули рычажок замка. Дверь заблокирована. Кнопка «общего» замка — у рычага переключения скоростей. Перехватив его взгляд, Бежецки покачал головой.

Приближался конец участка ремонта, за которым уже ничто не помешает ему уйти от погони.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Миниван, гудя сиреной, мчался следом. Сотрудник БКБ Алла Галанина давила на газ, стараясь не отставать от автомобиля с подозреваемыми, но управлять миниваном, когда перед тобой то и дело шарахаются в стороны электронные «боксы», разлетаются заграждения из досок, весьма непросто. Да и миниван — не лучший соперник легковушке.

Будь Алла на легковой, то на трассе давно бы уже обогнала и преградила путь этому чертовому «лексусу» — до работы в БКБ она участвовала в профессиональных гонках.

— Мост заканчивается, — прогудел сидевший рядом Сашка Кобылин — здоровяк в фартуке, остальных сейчас трясло в задней части микроавтобуса. — Там и нагоним.

— Лучше бы здесь, — отозвалась Галанина. — Здесь все огорожено, им труднее уйти.

Неожиданно «лексус» дрогнул, его пару раз мотнуло из стороны в сторону. Миниван притормозил.

Автомобиль подозреваемых все еще мчался, постепенно теряя скорость. Его снова повело в сторону носом, и он резко остановился.

Заскрипели тормоза, Аллу и Кобылина толкнуло на приборную доску. Из поцарапанного «лексуса» выскочил человек и… на глазах у раздосадованных агентов прыгнул с моста в реку.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

По телевизору и в Интернете по-прежнему шли сообщения, что Смекалов — в розыске.

Про Бежецки — ни слова, но Гоша был уверен, что его схватили.

В тот раз в машине Гоша отделался ссадиной на скуле, но сам переборщил и вырубил Рудольфа.

Хотя, как это было на самом деле, он уже не мог сказать точно — мозг старался заблокировать неприятные воспоминания, и каждый раз, когда Смекалов воскрешал их в памяти, они становились нечеткими, расплывчатыми.

Несколько раз звонил Хлеборезкин, его номер высвечивался на дисплее, но Гоша не отвечал. Зная, что его всюду разыскивают, он старался не выходить из дома.

Чтобы отвлечься, Смекалов ушел в работу. Он закончил разрабатывать свой «Блюсмек» и сделал опытный образец, установив в “Bluetooth” микроскопический генератор импульсного низкочастотного электромагнитного поля, который должен был через одинаковые промежутки времени выделять короткие импульсы.

Предварительно Смекалов перелопатил гору научной литературы, отчетов об исследованиях, экспериментах.

Из всего прочитанного напрашивался вывод, что электромагнитное поле хорошо стимулирует капиллярную систему кровообращения, снимает усталость, повышает работоспособность, внимание, жизненный тонус.

Работоспособность, внимание, тонус. Именно эти три составляющие имели особое значение, поскольку являлись прямыми результатами состояния мозга.

Смекалов опробовал прибор на себе. Голова работала превосходно, хотя поначалу с непривычки болела. Гоша загрузил себя умственной работой, какую только мог найти: читал статьи в Интернете, делал заметки о приходивших в голову изобретениях, записывал идеи. Время летело незаметно.

За десять часов он прерывался только, чтобы перекусить, ни разу не выпил ни чая, ни кофе, не принимал ноотропики и не сосал любимые мятные леденцы.

После двенадцати часов работы он ощутил легкую усталость, снял прибор с уха и выключил.

«Блюсмек» работал. Помимо поддержания тонуса мозга и стимулирования его работы, прибор можно было применять в медицине, об этом Гоша также думал при его создании. О болезни Альцгеймера, Пика, Паркинсона, старческом склерозе и слабоумии, а также — амнезии в результате аварий и других повреждений мозга теперь можно забыть.

Конечно, «Блюсмек» — аппарат общего действия, и чтобы приспособить его для лечения вышеназванных болезней потребуются дополнительные исследования, доработки, но отправная точка уже есть, — думал Смекалов. — От «Блюсмека» можно отчалить в безграничный океан умственного здоровья, новых возможностей, идей, открытий, которые откроются перед людьми, когда «Блюсмек» войдет в обиход.

Гоша был уверен, что против его изобретения не выстоит даже умственная отсталость у детей и деменция, которой подвержены люди всех возрастов.

Как назло, его нелегальное положение начисто исключало лабораторные испытания над животными. Но испытать прибор все равно было нужно.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Подходящего ребенка он приметил давно. Это был мальчик лет семи, с которым каждый день во дворе его дома гуляла довольно миловидная женщина. Черноволосый мальчишка бегал вокруг матери с вытаращенными глазами, размахивал руками, что-то возбужденно говорил, однако звуки выходили корявые, речь была невнятной.

Или же он замыкался в себе и подолгу сидел в одиночку в песочнице, пересыпая грязный песок из руки в руку, что-то строя и тут же разрушая. При этом в глазах его был взгляд умственно неразвитого человека.

Все это Смекалов наблюдал вблизи, когда проходил мимо к подъезду.

Напротив стоял новенький элитный дом в пять этажей, окруженный забором, с двумя воротами и будками охраны у них. Гоша пару раз видел из окна своей квартиры, как женщина с мальчиком заходят в единственный подъезд этого дома, и сделал вывод, что они живут там.

На то, чтобы сделать второй прибор «Блюсмек», у Смекалова ушло еще полтора дня. Теперь, благодаря висевшему на ухе стимулятору мозга, он мог работать без устали часами. Работа ограждала его от насущных проблем. Но все же иногда он вспоминал, что деньги заканчиваются, он числится в розыске, в любой момент его может выследить полиция или БКБ. Кто-то, черт возьми, может его узнать, когда он дважды в неделю выходит в супермаркет, и сообщить куда следует.

Гоша отчетливо понимал, что женщина, чьего сына он планировал использовать для эксперимента, также может его «заложить». Но все же решил пойти на риск. Это важно для его изобретения, а значит — и для него самого.

Увидев в окно, что мать с умственно отсталым ребенком сидит на лавке у песочницы, Смекалов положил в карман второй экземпляр «Блюсмека» (первый висел у него на ухе, имитируя “Bluetooth”), пригладил волосы и спустился во двор.

Женщина читала роман Гессе «Игра в бисер». Ее одежда была элегантной, но без вычурности. Изредка она поглядывала на сына, который возился в песочнице, таращил глаза и время от времени что-то громко бормотал. Издаваемые им звуки походили на кудахтанье.

Делая вид, что прогуливается, Гоша сел рядом и заговорил. Женщина продолжала читать, изредка поднимая на него равнодушные глаза в обрамлении длинных ресниц.

Смекалову пришлось пустить в ход все свое обаяние и опыт прошлых знакомств. В ход шли замечания о погоде, комплименты, шутки, остроты. Наконец, ему удалось пробить брешь в защите — на одну из его шуток женщина рассмеялась. Этот тихий и мелодичный смех произвел на Гошу впечатление. Вообще, собеседница казалась ему привлекательной.

Ее звали Марина, сына — Вадим. С возраста трех лет у него тяжелая умственная отсталость. Вадика избили какие-то мальчишки постарше, били по голове.

Марина регулярно водит его к врачам, но в прошлом году тесты Роршаха и Векслера вновь дали неутешительные результаты.

К счастью, ее муж — крупный бизнесмен, содержит их с сыном и оплачивает его лечение, поскольку они уже год живут раздельно. Он винит Марину в том, что в тот злополучный день она не уследила за Вадиком, и теперь — жизнь мальчика искалечена, возможно, навсегда.

Гоша предложил ей мятный леденец, но Марина отказалась. Тогда Смекалов положил парочку себе в рот.

— Марина, — сказал он вдруг, вспомнив о своем недавнем опасении, — вы всегда вот так заговариваете с незнакомыми мужчинами, что подсаживаются к вам в парке? Вдруг я — маньяк, и меня разыскивает полиция, а мое фото показывают по телевизору?

Марина улыбнулась и покачала головой.

— Я не смотрю телевизор, — как бы в доказательство она подняла руку с зажатой в ней книгой, — я люблю читать и еще — слушаю джаз. А вы что действительно маньяк?

Гоша улыбнулся и покачал головой.

— Да нет. Но телевизор все же иногда смотрю.

— Понятно. — Она понимающе улыбнулась и обернулась на сына. Он молча сидел в песочнице, что-то строил, лепил.

Марина вновь повернулась к Смекалову. Ее внимание привлек закрепленный на ухе «Блюсмеке».

— Странный у вас блютус. Я довольно долго работала с сотовыми телефонами и аксессуарами, но такой модели не припомню.

— Видите ли, Марина…

Он рассказал ей всё. После нескольких упорных отказов она сдалась. Умственное здоровье сына было самым главным. Но сначала Марина захотела испытать прибор на себе.

Гоша в общих чертах объяснил принцип действия и включил свое изобретение. Марина надела «Блюсмек» себе на ухо.

Они обменялись номерами телефонов, и договорились, что Марина позвонит через неделю сказать, не изменится ли состояния мальчика.

Попрощавшись, он отправился назад в квартиру, по дороге купив в магазине шестибаночную упаковку пива. Теперь, когда он справился с этой неимоверно сложной задачей, нужно было расслабиться.

Он поймал себя на мысли, что Марина ему нравится, и Гоша рассчитывал, что если эксперимент пройдет удачно, то появится шанс встретиться с ней еще раз.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Через неделю она не позвонила. Не было звонков и через десять дней, и через пятнадцать.

Гоша нервничал. Несколько раз он сам порывался позвонить, но что-то его удерживало. Если вдруг Марина решила обратиться в полицию, для него лучшее — не высовываться, хотя бы самому. Она знала дом, в котором он живет, но не номер квартиры.

Смекалов ждал и сосал мятные леденцы, иногда просто разгрызая их, как орехи, подолгу не сводя глаз с телефона. Но его сотовый лежал на столе темный и неподвижный, как покрытый ржавчиной затонувший корабль на дне.

Через два дня в дверь позвонили. Смекалов вздрогнул, но потом вспомнил, что это, должно быть, хозяйка пришла за квартплатой. В прошлый раз они договорились на это число. По крайней мере, Гоше казалось именно так.

Вытерев ладонью со лба пот, он заглянул в дверной глазок. Там стояла бабулька, что сдала ему квартиру. Варвара Михайловна.

Трясущимися пальцами Смекалов принялся отпирать замок. Однако что-то было подозрительное в разлившейся по лицу старушки бледности и то, как она вертела в пальцах пустую гравитационную авоську, изо всех сил стараясь не смотреть на дверь.

Гоша продел висевшую на косяке цепочку в паз и медленно потянул дверь на себя.

Раздался звук лопнувшей цепочки, и дверь распахнулась от сильного удара.

Влетевшие в квартиру трое парней умело заломили Смекалову руки. На глазах у бледной, как смерть, старухи его повели к ожидавшей во дворе машине.

Когда его усадили на заднее сидение, водитель в лихо сдвинутой на затылок шляпе выплюнул в окно зубочистку и повел машину прочь из лабиринта старых высотных домов.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Телегин курил, глядя на сувенирные статуэтки богов Осириса и Изиды. Глаза его сияли нетерпением, которое было видно даже сквозь табачный дым. В эту минуту он был похож на воскуряющего благовония в честь богов жреца.

Когда Смекалова ввели, он оторвался от созерцания древней божественной пары и посмотрел на БНРщика.

— Так вот вы какой, господин Смекалов, — Телегин указал на стоявшее возле стола кресло, — прошу вас.

Гоша последовал его совету.

Директор «Бартон-компьютерз» налил виски в два стакана, добавил льда и, передав один Гоше, представился. Когда Смекалов услышал, к кому его доставили, в его взгляде мелькнула безысходность. Он сделал большой глоток виски и даже не поморщился.

— Ну что вы, Григорий, — рассмеялся Телегин, — все не так плохо, как вам кажется.

— Что вам от меня нужно? Впрочем, я догадываюсь.

— Отчасти, наверное, так и есть. — Борис Телегин затушил окурок в пепельнице. — Но уверен, вы не знаете все до конца.

— Так расскажите.

— Видите ли, Григорий… Мне известно, что вы работали на руководство компании «Электрон-текникс».

Смекалов даже не потрудился кивнуть.

— Ваш босс занимался промышленным шпионажем, а вы ему в этом помогали.

— Можно подумать, на вас никогда не работал специалист БНР.

— Когда-то давно, — Телегин отпил виски. — Но мы предпочитаем работать честно.

— Рад, если вам это удается.

— Георгий, — вдруг произнес Телегин негромко, голос его радостно дрожал, — вы — чудотворец.

— Что? — Смекалов посмотрел на него, как на душевнобольного.

— Мы с женой вам обязаны.

Смекалов закрыл глаза и сжал виски руками. Он ничего не понимал и не хотел понимать. Ему казалось, что он видит кошмар, и он мечтал лишь проснуться.

— Прибор, что вы создали, вернул нам с женой надежду. — Телегин наклонился вперед. — Вы понимаете? Ваш мозговой стимулятор… Вы вернули нам нашего мальчика.

Смекалов открыл глаза, в них, наконец, отразилось понимание. Вид у него был слегка обалделый.

— Идемте со мной.

Не чувствуя под собой ног, Смекалов поднялся. Директор провел его к уставленной диванами и креслами просторной комнате отдыха с широким дверным проемом.

Марина сидела в кожаном кресле и не сводила счастливых глаз с сына — мальчик склонился над журнальным столиком с фломастером в руке и рисовал на листе бумаги.

Заметив БНРщика, она благодарно ему улыбнулась.

Мальчик тоже поднял голову и посмотрел на отца, рядом с которым стоял незнакомый человек. От «не от мира сего» выражения на лице мальчугана не осталось и следа. На него смотрели глаза ребенка, в котором если и была умственная неполноценность, то уже гораздо меньше, чем в день их встречи. На левом ухе мальчика синим огоньком мерцал «Блюсмек».

— Ма… ма, — произнес Вадим с трудом выговаривая слова и повернулся к Марине, — помоги… нарисовать., самолетик…

Телегин кивнул жене и повел Смекалова назад в кабинет.

— У меня к вам деловое предложение, Гоша, — сказал он, когда БНРщик снова опустился в кресло. — Вы позволите вас так называть? Я бы хотел выкупить патент на этот прибор за сумму, которая вас устроит. Я предлагаю вам работать на меня, и мы вместе, используя ваше изобретение, совершим переворот в медицине. Все обвинения будут с вас сняты лишь при одном условии — верните мне данные, что вам передал Хлеборезкин. Смекаете, Смекалов?

Гоша откинулся в кресле и некоторое время молчал. Затем он встал и положил на стол перед Телегиным флэшку с парой затертых царапин на корпусе.

— Я принимаю ваше предложение.

Все прекрасно, кроме одного — Марины ему не видать, как своих ушей. Выздоровление сына вновь сблизило ее с мужем, это ясно.

Но, по крайней мере, — размышлял Смекалов, — моя честь, свобода и финансовое положение — восстановлены.

Он вытащил из кармана пузырек с мятными леденцами, подумал и… бросил в корзину для мусора. Гоша промахнулся, но выстреливший из мусорницы гравитационный луч направил пузырек, куда надо.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

Родился в Воронеже в 1981 году, лингвист и преподаватель английского языка по образованию. Жил и работал в Москве, сейчас временно проживает с семьей в Киеве. Издал свыше 30 рассказов в жанре фантастики в таких журналах, как «Техника-Молодежи», «Наука и Жизнь», Upgrade Special и других.

⠀⠀ ⠀⠀

Ефим Гамаюнов Батарейка

Эй, чудила! — над развалинами взлетела «сигналка», на несколько мгновений осветив все вокруг зеленым светом. — Выкинь ее, и можешь сваливать! Тебя не тронут, слово даю!

Егор зло усмехнулся: ага, еще и до дома проводишь. Он, пригибаясь как можно ниже, обогнул кучу мусора: битый кирпич, торчащая тут и там арматура. Выглянул из-за обломка стены. Тут же рядом, почти в морду, забили пыльные фонтанчики, а секунду спустя в уши ударила автоматная очередь. «Черт!»

Все, и с этой стороны отрезали.

— Выкидывай давай, пока я добрый!

Егор сел у стены, обхватил голову руками и прикрыл глаза. Мысли лихорадочно метались в голове: выход должен быть, должен, должен… Может, бросить? Ну, уж нет, возмутилось внутри, совсем? Стоило лезть дьяволу в пасть, рискуя провести последние часы в страшных мучениях, кто знает, какая там радиация… или вирусы… или еще черт знает что… Не то! Разве это вело туда?… чтобы… Нет уж!

Подвалы! В высотках всегда были подвалы. Предположим, что не все засыпаны, найти бывший подъезд, попробовать спуститься. Пройти попробовать, на другой край там вылезти… Нужно всего ничего — немного отдышаться и сотню метров за спину. Так. Шакалье сейчас полезет. Думай, думай… Егор пошарил по карманам: три гранаты, пистолет, там еще четыре патрона и… все. Но шакалье не в курсе, стая кружит, выжидает: если силен — почему не выходит, если слаб — почему все еще жив?

— Слушай, давай поговорим, — вновь раздалось с далеких, скрытых в темноте «горизонтов». — Сам знаешь, край, некуда тебе бежать. Выкинь ее и вали. Живым, понимаешь? Для чего тебе она нужна, сам подумай, мертвому? А?

— А тебе? — в ответ крикнул Егор и тут же перебежал вокруг кучи обратно, на старое место.

— А я не себе, мне ни к чему. Я человеку хорошему обещал, а он мне консервов, смекаешь?

Не себе… это понятно. Мало у кого остались вещи, которым она нужна: выжигающие волны почти двое суток накатывали, уничтожали все, где бежало прежде электричество. Станции, компьютеры, телефоны, китайские детские машинки… Сердечные стимуляторы и электропроводку. Лишь чудом некоторые вещи сохранились — то ли лежали в глубоких подвалах, толи еще чего, кто знает?

Так, он сейчас где-то у угла дома, подъезд должен быть за той грудой. Бежать на самом виду. Но и ждать дальше нельзя. Егор решился.

Рубчатые бока «лимонки», кольцо, раз-два…

— Лови! — крикнул он и, размахнувшись, кинул гранату подальше, за обломок стены. Вперед! Видно плохо, главное не подвернуть ногу и на арматуру не напороться. Егор вскарабкался на гору обломков, каждую секунду ожидая гулкого выстрела, удара в спину. Вместо этого шарахнула граната. Заорали, гады, застрекотали «Калашами», но это наугад, со страха. Перевалился за гребень, ударился локтем, шипя, выругался и пополз вниз.

Ищи. Ищи! Где-то тут, должен быть, только бы не засыпан. Только бы.

Везет лишь в сказках: груда искореженных лестничных пролетов показывала, где раньше располагался подъезд, могильным курганом похоронив надежду. Ничего, может следующий, пробовал успокоить себя Егор. Или следующий. Дальше искать смысла не было.

Он помнил, как выглядели высотки, многоквартирные, со множеством подъездов, с подземным гаражами. Высокие, красивые. Сотни окон, дерево, пластик, занавески, цветы в горшочках. Давным-давно, много дней назад. Три, четыре года? До, как теперь говорили.

— Где он? — крикнули справа.

— У меня нету пока, — отозвался другой голос.

— Ищите, босс нам бошки поотрывает, если не найдем!

Егор прислушался, осторожно двинулся вперед, вдоль уцелевшей, обломанной поверху, щербатой стены. Остановиться — умереть. А он-то думал, что самое опасное — пробраться на территорию завода и уйти оттуда живым. Всюду говорили — там опасно, никто не знал, почему, но мнение существовало одно: сунешься — каюк. Но зато там можно было найти Ее. И Егор нашел! И не одну — четыре, в упаковке, новые, без липких подтеков. Нашел и выбрался обратно, потратив почти целиком боезапас, потеряв АК, но выбрался! Ушел от озверевших, огромных, зубастых… Не зверей — не людей. Сердце бешено стучало — жив! Он бежал, внутренне ликуя, готовясь — сейчас, сейчас!

Еще не зная, что НАСТОЯЩИЕ шакалы только поджидают впереди.

На углу бывшей Советской и бывшего 1-го Мая Егора остановили. Тупо и без фантазии: шмальнули из дробовика чуть не в упор. Спасли только обострившееся чувство опасности и драная телогрейка, принявшая дробины в свое ватное нутро. Он удачно свалился за вал мусора и, не мешкая, пополз за защиту огрызков стен. Потом он бежал, вслед стреляли, он отвечал из «трофейного» «Макара». Пара гранат заставила преследователей с ним считаться. Считаться, но не отпускать.

А потом Егора загнали в эти вот руины.

Чертовы сумерки! Днем лишь чуть светлей, чем ночью. Чуть-чуть. Егор отвернул рукав и всмотрелся в часы. Ничего не видать, пропади все! Наверное, около девяти вечера. Ха, вечера. Вечная ночь опустилась на землю. Без вечеров, дней, утр…

А раньше они были. Все было: Солнце, синее небо с белыми облаками, звезды ночью. Простые, нестрашные, он помнил, каким романтическим может быть россыпь льдисто искрящихся гвоздиков, вбитых в черный бархат нависшего над головой купола. Такого завораживающего и абсолютно безопасного.

⠀⠀ ⠀⠀

…Первая волна, самая страшная, выжгла половину Америки, Японские острова, Дальний восток, часть Китая… Уничтожив тонкий слой озона, на Землю ворвались палящие излучения: и тебе альфа, и гамма, и хрен знает еще какие. Через час — следующая, потом еще одна, еще… В панических сообщениях по еще работающим в Европе телевизорам и радио — только пугающие новости: ученые предполагают столкновение неизвестных земной науке вселенских масс с последующей их аннигиляцией и выбросом огромного количества различных волн самого широкого спектра. Пока неизвестно, сколько световых лет назад, но в ближайшее время, после проведения спектрального анализа… Ага, в ближайшее, точно… Первая волна содержала световую часть излучений, будто гигантским лазером пройдясь по половине старушки Земли. Грубо и безжалостно кремировав людей, животных, деревья…

⠀⠀ ⠀⠀

Егор тряхнул головой: ой, не вовремя он развспоминался… И тут же услышал тихий разговор, совсем рядом.

— Слушай, Серый, а правда, что у босса есть этот, ну как его, плеер этот? И под?

— Да вроде. Мы тут торчим, по ходу, только из-за этой хрени.

— И чо, работает?

— Да, блин! Я откуда знаю? Сам думай, на кой ему столько штучек? В прицел лазерный, там одной года на два хватит. А куда еще? Все равно у них скоро срок годности выйдет.

— Слышь, Серый, а братаны говорили, он там порнуху глядит.

— И чо?

— Ха, будь у меня такие запасы жратвы, все бабы и так моими были бы…

— Дурак ты, Тимоха. Может он красоты хочет?

— В смысле?

Егор прикинул: сидят в трех метрах, прямо, за куском кладки. Ждут. Но не особенно. Надеются, что он все еще где-то достаточно далеко. Граната бахнула чуть дальше полета метров, блин, дураки все-таки. Рука сжала пистолет, ладно, ребята, ждите. Он высунулся «наружу», хотя какие тут «наружу»… Хоть глаз коли. Хоть тут помогает темнота, прикрывает. Ну, с Богом.

Он вылез в пролом и пополз, стараясь шуметь поменьше, а двигаться побыстрее. Правый локоть постреливал болью, заставляя морщиться, в боку кололо. Только бы не заметили, пронеси. Егор дополз до следующего подъезда, глянул: та же фигня, гора мусора, темно еще, ничего не видать. Но мусор вот он, горища, выходит: все засыпано.

Пуля вжикнула над головой одновременно с сухим выстрелом, долетевшим до ушей. Егор сжался и пальнул в воздух. Сердце ухало и стучало тамтамами, в горле вырос комок. Внутрь! Скорее! Не понимая, что стрелять могли и оттуда, Егор вскочил и, не разбирая, скачками, почти перелетел гору обломков. Куда? Куда, мать-премать! Со стороны засевших Тимохи с Серым жахнула двустволка. Ох, е!

Левая рука выхватывает из кармана гранату, правая, с зажатым «Макаром» на ощупь цепляет кольцо. Рывок. Бросок.

Егор упал наземь и съежился, сливаясь с кучей, углами торчащей во все стороны.

Грохот, свист рикошетов.

Куда?!

Выстрелы слышались отовсюду: спереди, сзади, по бокам. Даже, казалось, сверху и снизу. Крики, ярости, боли, страха. Вот теперь началось по-настоящему. Егор почувствовал ледяной комок в животе — кажись точно край. Теперь его не выпустят по-любому. Он еще дышит, желает, ощущает, но другие решили — нет его. Совсем как…

⠀⠀ ⠀⠀

…Последующие накатили многим слабее, только и остатка хватило с лихвой. Мощные электромагнитные волны беспощадно и равнодушно жгли — уже не людей, а то, без чего человечество не мыслило себя, без чего оказалось совершенно неготовым встретить завтра: энергетические вены, артерии электростанций, компьютерные сердца и нервы проводов. Наверное, в последние мгновения жизни, отключенные от всех систем жизнеобеспечения последние космонавты МКС наблюдали точки жутких язв — взрывы: все, абсолютно все станции, заводы, производства обеспечивались электронным контролем. И, потеряв его, теряли подобие своей техногенной жизни, оставив людей со страхом доживать свои…

⠀⠀ ⠀⠀

…— Все, козел! Ты слышишь меня? — заорал, будто усиленный рупором голос. — Теперь тебе кирдык. Готовься! Смерть!

Смерть. Страшное слово. Та самая черта, стоя перед которой понимаешь — обратно уже никак. А впереди тоже — ничто. Стоишь, глядишь, думаешь — ну жил, ну дышал и чего?

— Сейчас, Жека притащит «Муху» и ты, гад, ответишь за Тимоху! — заорало вновь — И мне пох на твои штуки, слышишь? Мне пох!

Дурак Тимоха, который не понимал «красоты». Ему не нужны штуки, как боссу, ему надо пожрать, поспать, баб. Егор вдруг ясно осознал, что смерть — фигня, только нужно успеть доделать дело, ради которого он так влип. Просто — взять и доделать, а потом будет уже неважно. Надежда. Тонкий лучик, такой неосязаемый, но удивительно прочный. Тянущий и не желающий допустить шага между никак и ничто.

Егор осмотрелся и увидел — вон оно: судьба, или рок, или удача, черт, какая разница! Вовремя, вот что. Позади и левее нависал над руинами кусок стены, с чудом уцелевшей изломанной, обвалившейся вроде-бы-лестницей на второй этаж. Соваться на такую, в темноте да еще под обстрелом мог решиться только сумасшедший. Егор таким себя не чувствовал, но, тем не менее, подбежал и принялся карабкаться — выше, выше. Выстрелов не было. Он взобрался на крохотный уступ, оставшийся от плит перекрытия: полметра шириной и два в длину. Сел, съежившись как только смог. Открытый с трех сторон всем ветрам и взглядам. А, черт, какая разница? Только бы успеть.

Он расстегнул телогрейку на груди и бережно достал Самую Драгоценную Вещь. Смешно сказать… было бы лет пять назад. Дешевый китайский «Уоки-Токи», собранный из радиоконструктора «без пайки», сохранившийся, выживший, и — работающий. Вернее, действующий. Для работы не хватает только одной маленькой детальки. Той самой, без которой любая сохранившаяся Драгоценная Вещь всего лишь составляющая огромной мусорной кучи.

Во внутреннем кармане, прилепленные к куску картона (оранжево-черному, даже глядеть не нужно: он помнил такие) тонким прозрачным пластиком, лежали, вынесенные со смертельной территории Они. Бочком к бочку. Батарейки. Те самые необходимые детальки, способные оживить и воскресить.

На ощупь открыть батареечный отсек «Еу-тоу», на ощупь разорвать картон, бережно вынуть пару продолговатых цилиндриков и запихать их в нутро Вещи. Легко? Ага. При свете, не торопясь, не ожидая гулкого звука выстрела. Егор пытался вспомнить полярность и не рассыпать батарейки деревянными, непослушными, «пляшущими» пальцами. Крики утихли, пальба — тоже. Верно, и вправду ждут гранатомет, чего переводить патроны? Оружие… сколько его появилось на Земле после…

Щелчок переключателем. И…

…слабое шипение. Господи! Спасибо тебе, спасибо, Господи!

Светящийся маленький экран, не та частота. Егор крутнул колесико. А потом посмотрел на время. Поцарапанное стекло старых «Ракет» блеснуло, отсвечивая зеленоватый тусклый свет экранчика. Время.

Наверное, стоило помолиться, но больше чем «Помоги, Господи» Егор сейчас ничего не помнил. Пора. Теперь или уже никогда. Напыщенно до ужаса, и до него же правдиво. Ровно в двадцать один час. Ровно на минуту. Что дальше? Жуткий вопрос…

Он поднялся, осмотрел край стены, выбрал, где пониже, вскарабкался. Мишени лучше нету на целом свету. Или свете? Два с половиной этажа — высота, по-теперешнему. Со всех сторон открытое пространство. Руины, горы, кучи, темнота и мрак.

— Поля, Полюшка, ответь, — Егор отпустил кнопку вызова. Десять секунд, вновь нажал. — Поля, слышишь меня? Поля, ответь.

Отчего-то навернулись на глаза слезы. Ох ты, не вовремя, все всегда не вовремя.

Десять секунд.

— Поля, ответь, это Егор.

Десять секунд.

— Полюшка ответь.

Первый выстрел разорвал недолгую тишину. Заметили? Неважно.

Десять секунд.

— Поля, это Егор. Ответь, Полюшка, ответь родная.

Одна. Две…

— Егор? — прошипел дрянной динамик «Еу-тоу». — Егорушка, это ты?

— Поля! — не удержался, крикнул Егор. — Поля, родная, где ты?

Теперь точно заметили. Второй, третий выстрел. Но теперь ему все равно. Егор стоял в полный рост и не думал даже присесть. А вдруг связь исчезнет?

— Мы на старом карьере. Егор… ты?

— Я приду, жди меня, я приду, конец связи.

— Конец связи.

Щелчок переключателя. Надо беречь, то, что есть.

Везет только в сказках? Трескотня выстрелов вокруг, а сердце бьется не от страха. Егор рассмеялся.

— Я иду, — прошептал сам себе…

…Тонкий лучик надежды…

⠀⠀ ⠀⠀

Во мраке окутавшего Землю облака пыли, в пронизанном радиацией воздухе, в агониях умирающего человечества. В первые минуты гибнут лучшие, даже не теорема — аксиома. Люди за сутки лишились тех, кто мог и знал. Миг для грузной, движущейся дальше вселенной. Егор помнил, как завидовал некогда давным-давно работникам компрессорной станции «Газпрома». Но только не в тот момент, когда отключившаяся электроника дала сбой, а пожар от горевших электроприборов спровоцировал взрыв, унесший ВСЕХ, кто пытался вручную, заслонками на рычагах, заблокировать рвущийся бесконтрольно газ.

Нет, не то. Хаос первых дней, огонь пожаров и ужасающий страх. Многие гибли, другие теряли себя по-иному. Исчезло электричество и словно унесло с собой все, что накопили люди за две с лишним тысячи лет: сострадание, жалость, доброту, любовь… Энергия, созданная для жизни, убила энергию самой жизни.

Егор достал гранату — последняя. И сколько… один?..два?… патрона в «Макаре». Неважно… Доделать. Они живы, люди живы… пока жива она и он.

⠀⠀ ⠀⠀

…Невесомый и едва осязаемый, но удивительно прочный…

— Я иду! — закричал он.

Потому что не успел сказать той, единственной Самой Драгоценной Самые-Самые Главные Слова. Ту детальку, без которой этот мир умрет. А она у него есть.

⠀⠀ ⠀⠀

⠀⠀ ⠀⠀ ●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1976 году. Вырос и живет в городе Петровске Саратовской области. Работает в администрации города.

Рассказы выходили в журналах «Порог», «Полдень 21 век», «Уральский следопыт», «Меридиан», «Шалтай-Болтай», альманахах «Словесность» и «Фанданго», в сборниках «Настоящая Фантастика» (2008, 2014), «Аэлита» (2008–2013), «Антология Мифа» (2012–2013). В № 2 за 2008 год «Знание-сила: Фантастика» был напечатан рассказ «Похититель снов», в Nq 1 (14) за 2012 год — рассказ «Тот самый день», в № 1 (18) за 2014 год — рассказ «Поймать молнию», а в № 2 (19) — рассказ «В поисках свободы».

⠀⠀ ⠀⠀

Александр Смирнов Сжатый мир

Воды не было. Все, что мне удалось выжать из крана, вращая ручки, — это одна большая капля ржавого цвета.

Странности сегодняшнего утра на этом не закончились — газ в плите также отсутствовал, поэтому мне пришлось довольствоваться растворимым кофе, разведенным в повторно кипяченой воде. Электричество, по счастью, было.

Мои худшие опасения подтвердились, когда, выбрасывая обертку от сливочного масла в мусороприемник, вместо привычного Т-коридора, ведущего на свалку, внутри я увидел лишь серую цементную стенку.

Единственное возможное объяснение всему происходящему — что-то случилось с Т-сетью, и это объяснение пугало.

Еще полвека назад, задолго до моего рождения, была открыта нуль-транспортировка. Открытие породило транспортную революцию, которая, фактически, уничтожила расстояния. Отныне устаревшие средства сообщения — автомобили, самолеты, поезда, корабли — стали не нужны, ведь для перемещения из пункта А в пункт Б достаточно установить в конечных точках Т-камеры и обеспечить связь между ними, тогда любое путешествие будет практически мгновенным. Более того, отпала необходимость в коммуникациях вроде трубопроводов, поскольку передача ресурсов с помощью нуль-транспортировки экономически выгодней. Поэтому только подача электричества в современном мире осуществляется по проводам (даже Т-сети необходимо чем-то питаться), все остальное обеспечивает транспортная сеть.

Сбой в Т-сети произошел впервые на моей памяти. Лихорадочная проверка оборудования в квартире показала — кроме электричества нет ничего, и даже сотовая связь отсутствует. Осталась одна, последняя проверка.

Я распахнул входную дверь — серый бетон лестничной клетки и прямоугольник двери квартиры напротив. Лестничная клетка там, где должен был быть Париж и где я должен был встретиться с ней…

Картина мира обрушилась.

⠀⠀ ⠀⠀

Следующий час прошел в каком-то отупении — в бессмысленном нажатии клавиш на пульте Т-камеры, тщетных попытках выдавить из крана воду или позвонить по бесполезному мобильнику. Молчание телефона нервировало даже больше, чем отказ Т-сети — сотовая связь не зависит от нуль-транспортировки, а значит, кто-то заблокировал ее сознательно. Рефреном возвращалась неприятная мысль — а вдруг Т-сеть исчезла навсегда?

⠀⠀ ⠀⠀

Пустая квартира угнетала, и, придя кое-как в себя, я решился сделать вылазку на улицу. Шестнадцать гулких пролетов вниз, серые ступени, серые неотделанные стены — все это казалось каким-то чужим, нереальным. Несмотря на то, что я жил здесь уже несколько лет, я впервые спускался по этой лестнице.

Снаружи было пасмурно, с неба сочилась мелкая морось. Среди некрасивых зданий и чахлых кустиков — никому раньше не могло прийти в голову гулять здесь — бродили редкие прохожие с потерянным выражением на лицах. Каждый с помощью Т-камеры строил свой мирок, компактный и комфортный, и вот в одночасье тот разрушен, и вокруг огромный мир, непонятный и пугающий.

Так и я, распрощавшись с детством, начал с бесплатного пути «дом — работа» и постепенно добавлял к своему сжатому миру сегменты, постоянные — различные места в городе, где можно побродить или просто приятно провести время — и временные — дорогостоящие путешествия в далекие города и страны. Достаточно было набрать на пульте Т-камеры номер нужного сегмента и открыть дверь, и вот уже там, за дверью нужное место, и надо только сделать шаг. Однажды, в одном из сегментов наши сжатые миры пересеклись, и я познакомился с ней. А теперь, вместо щекочущего ощущения при переходе, когда Т-сеть сканирует тело и взаимозаменяет его атомы с атомами парижского воздуха, вместо Парижа, вместо такого желанного путешествия и вместо нее я получил лестничную клетку и дождливую улицу с угрюмыми прохожими. И как добраться до нее в этом огромном мире, если я не знаю даже адреса?

⠀⠀ ⠀⠀

Проплутав бесцельно несколько часов по хмурым улицам, плотно застроенным одинаковыми безликими домами, я вернулся к себе. Пообедав холодной едой из холодильника, я задумался, что же мне делать дальше. Не придумав ничего путного, я утешил себя мыслью, что людям, застигнутым отключением Т-сети во время перехода, пришлось гораздо хуже, и в очередной раз подошел к пульту управления Т-камерой. Совершив несколько бессистемных манипуляций, я внезапно обнаружил, что в примечаниях к имеющимся (или когда-то имевшимся) у меня сегментам указаны их реальные адреса. Значит, я все-таки могу найти ее!

Торопливо отыскав нужный адрес, я бросился на улицу.

⠀⠀ ⠀⠀

Каким же чудовищно большим должен был казаться этот город людям, жившим в двадцать первом веке, вынужденным каждый день пересекать его пешком или на своем несовершенном транспорте! До самого вечера ходил я по городу, по этим лабиринтам многоэтажек в поисках нужной улицы и нужного дома. Мне пришлось опросить, наверное, сотню прохожих, но эти люди ориентировались в городе так же плохо, как и я, зачастую направляя меня в совершенно противоположную сторону.

Но в итоге я все же нашел ее дом и, поднявшись по такой же неприветливой лестнице, вошел в квартиру.

Никого!

И ни записки, ни даже намека, куда она могла деться. Может, она успела переместиться в Париж до отключения Т-сети, а может, бродит где-то на этих бесконечных улицах…

Прождав до самой ночи, волнуясь и мучаясь, строя самые невероятные предположения и тут же их разрушая, но так и не дождавшись ее, я отправился восвояси через темный пустынный город.

⠀⠀ ⠀⠀

Сон пришел ко мне лишь под утро. Разбудил меня сигнал мобильного телефона — пришло сообщение. «Работа Т-сети восстановлена. Приносим свои извинения за доставленные неудобства», — и все, никакой подписи и номер отправителя неизвестен. Но мне это абсолютно не важно.

Вскочив с кровати и спешно одевшись, я подбежал к Т-камере, набрал заветную комбинацию и открыл дверь.

За порогом был Париж. Утреннее солнце поблескивало на свежевымытых мостовых. Но самое главное — где-то там ждала меня она. Оставалось только сделать шаг.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1986 году в Ярославле. В 2008 году окончил математический факультет Ярославского государственного университета им. П. Г. Демидова. Кандидат физико-математических наук. Доцент кафедры теоретической информатики ЯрГУ.

Более 100 публикаций в жанре фантастики вразличных изданиях России, Украины, Беларуси, Казахстана, США, Канады, Великобритании, Австралии, Новой Зеландии, Германии и Финляндии («Машины и механизмы», «Журнал Поэтов», «Очевидное и Невероятное», «Юность», «Нива», «Второй Петербург», «Вокзал», «Черновик», «Жемчужина», «Экология и жизнь» и др.). В приложении «Знание-сила: Фантастика» № 1 (12) за 2011 г. вышел рассказ «Пять шагов».

⠀⠀ ⠀⠀

Алекс Гагаринова Гений

Дышать в «Девятке» нечем. Они сидят в ней уже третий час. Окна запотели, гоняемый «печкой» воздух, перенасыщенный сигаретным дымом, режет глаза. Открывать окно — холодно, а курить хочется. Да и чем еще заниматься? Микола клюет носом, ему все осточертело. Зато Трофимыч — оживлен и бодр, рассказывает анекдоты, смеется и подпевает «шансону», звучащему по радио. Микола мечтает о борще, что ждет в холодильнике, о диване с теплым пледом и пытается понять, как его угораздило влипнуть в эту дурацкую историю.

Вчера они пили у Трофимыча и мирно беседовали. И лежал бы он сейчас на своем диване, если бы речь не зашла об этом давнем нашумевшем отказе.

— Нет, Микола, что-то тут нечисто! — Трофимыч мутными глазами посмотрел на собутыльника. Всех своих настоящих дружбанов он называет Миколами, независимо от того, как их зовут вне дружбы с Трофимычем. — Вот скажи, ты бы отказался?

Микола, к тому времени уже лишившийся дара членораздельной речи, икнул и отрицательно покачал головой. Вид при этом у него был важный и сосредоточенный. Все его силы уходили на то, чтобы не упасть с кухонной табуретки. А ведь приходилось еще поддерживать беседу и вовремя кивать.

Трофимыч, распаляясь и все больше краснея круглым лицом, продолжал:

— И я бы не отказался! И любой бы не отказался! Хоть кого спроси! А этот, б…? Ему дают, а он не берет! — он стукнул кулаком по столу. — Что-то тут нечисто, нюхом чую! Это я тебе как мент говорю!

Ментом он был бывшим, лет десять, как вышел на пенсию по выслуге лет. Верней, находился в отставке, как Трофимыч любил о себе говаривать, каждый раз напоминая, что бывших ментов не бывает.

Микола утвердительно кивнул головой, мол, согласен, что-то нечисто, раз Трофимыч это чует.

— Заливают нам разное — мол, ему это не надо, у него свои принципы… Вот скажи — за квартиру платить надо?

Микола медленно кивнул.

— Жрать надо?

Микола опять кивнул.

— Одеться-обуться надо?

Миколе с каждым разом все трудней давалось возвращение головы на исходную для утвердительного кивка позицию.

— А он отказался! В голове не укладывается! Сколько лет над этим думаю — не укладывается и все! Но теперь я до него доберу-у-усь, я его выведу на чистую воду! Давай, Микола, за это выпьем!

Выпили. Трофимыч закурил, взял гитару и, прищурив глаз от сигаретного дыма, запел из любимого Высоцкого: «Уж если я чего решил…» Микола отодвинул от себя тарелку с торчащими в ней окурками и с облегчением положил голову на освободившийся край стола.

На следующий день Микола жестоко страдал от похмелья. Он лежал на диване, тупо глядя в потолок своей квартиры и меньше всего испытывал потребность в общении. Когда ему вечером позвонил Трофимыч и в трубке раздался его энергичный голос, Микола содрогнулся от воспоминаний о выпитом вчера и отодвинул трубку подальше от уха.

— Я попросил ребят из отделения пробить по ЦАБу адрес этого деятеля! Представь, он живет недалеко от тебя! Жди, буду через час!

— Какого деятеля? — обреченно спросил Микола, едва шевеля шершавым языком.

— Как какого? — удивился голос в трубке, — Мы ж вчера о нем весь вечер говорили. Забыл, что ли?

— Забыл… Тут это… От меня Ирка ушла…

— Да ну? Надо же, как все удачно складывается! Тогда я у тебя заночую, если наше дело затянется! Все, еду! — и, не проявив ни капли ожидаемого сострадания, Трофимыч отключился.

Микола упал на подушку. «Откуда в человеке столько энергии? — недоумевал он. — И ни капли сочувствия».

Трофимыч приехал с бутылкой, зря Микола упрекал его в душевной черствости. Друзья снова сидели на кухне, выпивали. Разговор опять свернул на вчерашнюю тему.

— Я считаю, что все гении — выродки. Ну, в смысле, уроды. Вот смотри, я — нормальный человек. Нет во мне каких-то суперталантов. А суперталант — это что? Это когда у одного чего-то гораздо больше, чем у остальных. Ну, например… — Трофимыч задумался, подбирая аналогию. — Например, как высокий рост — раза в два выше остальных людей — это же отклонение от нормы, правильно? Значит — уродство. Но рост видно, это — снаружи, так сказать. А талант — он в глаза не бросается, человек выглядит обыкновенно, а может делать то, что не может никто другой. Разве ж это не отклонение? Отклонение! Значит, гении — уроды! Логично?

Уставший от рассуждений Трофимыча Микола опять сонно покачивался на стуле. Предмет беседы его совсем не интересовал. Организм, весь день мучимый похмельем, получил желанные градусы и затих, но захотел спать. А спать нельзя, долг гостеприимства не велит.

— Вот возьмем меня, нормального человека, — гнул свое Трофимыч, — почему я не могу, например, писать картины, как Шишкин? А? Или сочинять музыку, как этот… Чайковский, например? Почему? Потому что я — не урод, я — нормальный!

За свою более чем полувековую жизнь Трофимыч ни разу не усомнился в правильности измерения людей собственным аршином. Все, что в этот аршин не укладывалось, было отклонением. Точка.

— Я должен его вывести на чистую воду! Живой, признанный во всем мире гений живет в нашем городе, я не могу упустить такой шанс!

Чтобы не уснуть, Микола решил перевести разговор в более конструктивное русло:

— И что ты собираешься делать?

— Проводить следственно-розыскные действия! — в голосе собутыльника сверкнул профессиональный металл, — Выводить на чистую воду этого гения!

— Каким образом? — Микола спросил из вежливости, даже не предполагая, что он уже числится напарником.

— Поедем проводить рекогносцировку!

— А потом?

— Сориентируемся по обстановке! — в охотничьем азарте Трофимыч полностью перешел на военную терминологию.

И вот они, как два идиота, уже несколько часов сидят в машине и таращатся: Микола — на окна, а Трофимыч — на дверь парадной. Окна панельного дома уютно светятся сквозь падающий снег, тикают дворники на лобовом стекле автомобиля…

— Смотри, кто-то вышел! Кажись, это он, наш гений! — Трофимыч толкает локтем вздремнувшего Миколу. Тот трясет головой и старательно разглядывает мужчину, вышедшего из подъезда. Хоть они и изучили в сети все его немногочисленные фотографии, но при свете фонарей, да еще в зимней одежде опознать человека трудно.

— Едем за ним, — без колебаний объявляет Трофимыч и они, не спуская глаз с объекта слежки, выезжают со двора.

Объект движется в неизвестном направлении. Приятели, радуясь концу многочасового бездействия, следуют за ним, гадая, куда он держит путь. Спустя полчаса выясняется — в продовольственный магазин эконом-класса, откуда вскоре выходит с пакетом и идет в сторону дома.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Мужчина неопределенного возраста, где-то между средним и пожилым, бредет, согнувшись, навстречу холодным порывам ветра. Здесь, на Купчинских просторах, ветру есть где разогнаться. Хорошо, хоть метель стихла. Длинная борода, залепленная снегом, превращается в ледяной компресс. Вязаную шапку продувает насквозь, впрочем, как и куртку на синтепоне.

Уже три трамвая проехали в сторону его дома. Ладно, дойдет, всего километра полтора осталось. Погруженный в свои мысли, человек не видит медленно едущий за ним автомобиль.

В парадной он чувствует себя почти дома. Рассеянно кивает двум мужчинам, вошедшим с ним, морщится от алкогольно-перегарного запаха. Не замечает, как пристально попутчики всматриваются в его лицо, как утвердительно подмигивают друг другу. Выйдя на своем этаже, не видит, что они тоже покидают кабину лифта. Звонок в дверь, теперь он совсем дома.

— Замерз, сынок?

— Ничего мама, не так уж и холодно. Подержи, пожалуйста.

Мужчина раздевается, берет у матери пакет с покупками и проходит на кухню. Мать спешит за ним.

В неплотно закрытую дверь квартиры заглядывает Трофимыч, осматривается, входит и жестом призывает войти Миколу. В прихожей оба замирают, прислушиваясь. Микола, обливаясь потом, приваливается к висящим на вешалке пальто и курткам, борясь с желанием зарыться в них. Ни фига себе рекогносцировочка — с проникновением в чужое жилище!

С кухни доносятся голоса:

— Как раз чайник вскипел, будешь?

— Нет, не хочется.

Трофимыч тянет приятеля за рукав. Приходится расстаться с вешалкой. На цыпочках они подходят поближе и осторожно заглядывают в проем кухонной двери.

Пожилая женщина вынимает продукты из пакета.

— Тут только молоко и хлеб…

— Да, мам.

Объект тяжело опускается на табуретку. Мать ставит перед ним блюдце, наливает молока. Садится на диванчик напротив. Подперев голову рукой и пристально глядя на сына, спрашивает:

— А сыр?

— Сыр не купил.

— Почему, Миша?

— Не купил, в другой раз куплю.

— Миша, у нас кончились деньги?

— Да, мама.

Женщина вздыхает:

— Ох, вечная история!.. До моей пенсии еще целая неделя…

— Мам, не драматизируй. Подумаешь, сыр не купил.

— Надо было все-таки взять тот миллион, Мишенька… За доказательство гипотезы…

— Мам, не начинай опять! Прости, но иногда ты ведешь себя, прямо как человеческая самка!

Приятели многозначительно переглядываются.

Помолчав, женщина начинает вновь:

— Миша, но ты же знаешь, как важен сыр для нашего метаболизма!

— А ты знаешь, что мне лучше всего работается на молоке и хлебе!

— Но сыр…

— Мама, тебе прекрасно известно, что нам не устоять перед гастрономическими соблазнами! Возьми я эти деньги, мы бы с тобой накупили сгущенки и Камамбера, ели бы с утра до вечера, и моя стажировка затянулась бы до бесконечности! А так — я уже нашел доказательства гипотезы Бёрча — Свиннертон-Дайера и гипотезы Ходжа. Подступаюсь к гипотезе Римана.

— Мальчик мой… Значит, ты успеешь решить до своего совершеннолетия все эти, так называемые, задачи тысячелетия?

— Да, мама. И мы сможем вернуться на родину.

— Мишенька, как же я рада! Но до чего хочется сыра… Все-все, молчу, только перестань фосфоресцировать! И втяни, пожалуйста, щупальца, ты уже большой!

Гений конфузится и начинает торопливо лакать молоко из блюдечка.

В коридоре что-то падает.

Очнувшись, Микола обнаруживает, что лежит на кухонном диванчике. Пахнет жареными котлетами. Привстав, напротив себя видит сидящего за столом Трофимыча со стопкой в руке. Тот что-то оживленно рассказывает гению, хлопает его по плечу и называет Миколой. Перед гением — то же блюдце, но теперь в нем налито что-то прозрачное — явно не молоко. У плиты хлопочет мать гения. «Сколько же я был в отключке?» — удивляется Микола.

Увидев пришедшего в себя приятеля, Трофимыч громко радуется:

— О, Микола, очухался? Ну, что я говорил? Гений-то — урод, инопланетянин! Но наш человек, тоже Микола!

Гений смущенно улыбается.

Уж в чем-чем, а в толерантности Трофимычу не откажешь.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в Молдавии, с 1992 года живет в Санкт-Петербурге. В 2006 году окончила экономический факультет СПбГУ по специальности «Экономика и управление на предприятии». Работает руководителем направления в коммерческой организации. Прозу пишет с 2013 года. В 2014 году закончила литературные курсы «Мастер текста» при издательстве «Астрель-СПб». В 2013 году рассказ «Янтарь Орьянсаари» вошел в лонг-лист конкурса «Сестра таланта» и опубликован на сайте интернет-журнала «Лицей».

⠀⠀ ⠀⠀

Илья Алтухов Контакт невозможен

В железной ячейке камеры хранения вместо фотонного ретранслятора лежал грязный мешок. Внутри оказались какие-то полусгнившие корнеплоды. Марсианин Заир Четвертый долго ругался с кладовщиком, но кроме невразумительного: «Что оставляли, то и получили», ничего не выяснил.

Он уже седьмой месяц жил на Земле, шестой планете от Солнца. Миссия по установлению контакта была явно провалена. После визита в академию наук Заира скрутили и увезли добрые люди в белых халатах. В санитарном пункте персонал твердо обещал Заиру непременно уведомить руководителей планеты о прилете посланника с Марса, но, как предполагал Заир, забыли это сделать. Несколько месяцев его держали привязанным к кровати в большом доме с решетками на окнах и трехметровым забором по периметру. Кололи какие-то вещества, вызывавшие сон и галлюцинации. В психиатрической больнице Заир изучал людей. Страдающие от различных припадков, видевшие его впервые в жизни соседи по палате всячески помогали ему, не давая впасть в полное уныние. Оставляли докурить сигареты в туалетной комнате, ослабляли ремни, которыми Заира привязывали на ночь к кровати санитары. Заир почти полюбил эту теплую планету с богатой кислородом атмосферой. Наконец он рассказал главврачу, как его научили сотоварищи по палате, что никакой он не марсианин, а погорелец из далекой деревни в Архангельской области, приехавший просить милостыню на улицах столицы. Тогда его отпустили. В махровой пижаме и надетом поверх нее клетчатом пиджаке с чужого плеча Заир день и ночь шатался по перрону Курского вокзала, вживаясь в придуманную для него легенду. На фоне всего произошедшего пропажа ретранслятора из камеры хранения даже не удивила.

По совету начальника вокзала в линейном отделении полиции Заир написал бестолковое заявление о краже аппаратуры. Без предъявления паспорта заявление у него не зарегистрировали, но обещали во всем разобраться.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Дежурный лейтенант долго смеялся, перечитывая очередной опус вокзального бомжа, видимо, страдающего от белой горячки:

«После столкновения с метеоритом, Марс сменил орбиту. Температура резко понизилась, атмосфера стала очень разряженной, все население ушло жить в подземные города, находящихся в нескольких десятках километров от поверхности. Я тогда проходил обучение в академии межзвездных отношений. С первого курса меня готовили к разведывательной деятельности. При этом ядро планеты начало остывать быстрее, чем прогнозировали наши передовые ученые. Теплогенераторы перестали справляться с потребностью в энергии, и в связи с этим программу по заселению ближайших планет решено было ускорить, для чего уже с третьего курса меня послали на Землю.

Ретрансляция через восемьдесят миллионов километров, и вот я в теле какого-то человека на Земле. При попытке установить контакт с руководителями планеты, был ошибочно принят за психически больного и направлен на лечение в больницу имени Кащенко. В период нахождения в данном учреждении неизвестными лицами из камеры хранения на Курском вокзале была похищена аппаратура для обратной ретрансляции, без которой мое возвращение на Марс невозможно. Прошу оказать помощь в поиске фотонного ретранслятора, индивидуальный номер М19ЖВ.

С Уважением, рептилоид Заир Четвертый из рода Прамбопухпатров».

В конце стояла замысловатая подпись и непонятный номер. «Покажу начальнику участка, пусть посмеется», — решил дежурный.

«Молодой еще совсем, а как все запущено, — думал подполковник Поломойцев. — Вот, что значит прерывать учебу и посылать с третьего курса на выполнение ответственного задания». Сам он был с планеты К600 в созвездии Тау кита. Свой ретранслятор, отобранный неизвестными в подземном переходе, он искал уже пять лет. Так как он прошел полный курс подготовки к контактам третьего рода, ему не составило труда сделать себе новые документы и устроиться начальником отдела полиции на РЖД. Так удобнее продолжать поиски. Начальник полиции, конечно, поговорил бы с инопланетным сотоварищем по душам, но это могло поставить под угрозу миссию. Заявление хотел сначала уничтожить, но вспомнив, чему учили в академии межзвездных отношений, аккуратно разгладил, написал вверху крупными буквами «Юмор нашего городка» и приколол на доску для информации в коридоре, потом быстро зашагал к ближайшему пункту приема лома цветных металлов.

«Только бы успеть, — думал подполковник, — если ретранслятор еще не ушел в переплавку, его можно перенастроить под себя». Рептилоид с К600 тоже очень хотел вернуться домой.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился 27 апреля 1980 году в Новосибирске. По специальности юрист, также освоил дополнительные специальности: журналист, сварщик, каменщик. Публиковался в белорусском журнале фантастики Космопорт № 8 (9), 2014 г., рассказ «Приговор». Российский журнал «Фантаскоп» N9 06 от 24 ноября 2014 г., рассказ «Инопланетяне в сельской местности».

⠀⠀ ⠀⠀

Елена Джеро Иерусалимский синдром

Пардон, месье, разрешите представиться, я — профессор Левин. Давид Левин, — почти прошептал странный тип и протянул Гийому руку. На вид профессор был лет сорока и ужасно похож на того актера из «Амели», как же его? Матьё! А фамилия? Ко… Косо… Кассовитц, точно! — Мне сказали, вы часто приходите сюда. Возможно, вам покажется странным мой вопрос… но вы, случайно, не слышите музыку? Сейчас, когда смотрите на эту картину?

Гийом вздрогнул от неожиданности, после чего резко покрутил головой, выискивая операторов какого-нибудь телевизионного розыгрыша, но в этом зале музея Орсе кроме них никого не было. Гийом сглотнул и поправил очки. Скорее всего, это простое совпадение, что нечаянный посетитель затронул так долго мучившую его тему. А вдруг он тоже ее слышит, эту незнакомую композицию? И те странные ощущения, может, он их тоже испытывает?

— Да… Иногда бывает и музыка. Не в этом ли сила искусства? — улыбка получилась только наполовину, и такая кривая, застыла на лице.

— Прошу вас, месье…

— Гийом Бель, рад знакомству.

— Месье Бель, это очень важно — вы слышите разную музыку, или одну и ту же?

Конечно, этот похожий на актера профессор слышит тоже! Иначе б не спрашивал! Иначе не стоял бы в этом зале именно перед этой картиной, «Портретом доктора Гаше», единственной, которая «играет». Гийом проверял — не только в этом музее, но и в Оранжери, и в Мармоттан Моне — везде, где живут его любимые постимпрессионисты. Тишина. И только доктор Гаше выдает фортепианную композицию.

Профессор от этой новости встрепенулся и заблестел глазами. И тут же пригласил нового знакомого вместе пообедать, так как им надо много всего обсудить. Тут недалеко, тихое заведение, три мишленовских звезды. Одно из тех мест, которые, даже находясь на родной станции метро, никогда не попадают в ваш жизненный маршрут. Ну, почти никогда, бывают же дни, когда в музее к вам подходит Матьё Кассовитц, правильно? И заодно развевает ваши страхи по поводу собственного душевного здоровья.

Правда, после антипасти, когда они уже были на «ты» — почти же ровесники, у Гийома закрались смутные подозрения, что сумасшедший тут не он. Хотя повествование израильского, как выяснилось, профессора физики звучало вполне естественно и отсутствием логики отнюдь не страдало.

Начал рассказчик издалека — с Иерусалимского синдрома. Которым страдают исключительно паломники, прибывшие из очень дальних стран, желательно — пешком. Добирается такой вот пилигрим до священных мест и немедленно заболевает манией величия: сообщает всем вокруг, что он какой-нибудь библейский персонаж и пытается срочно начать спасать мир в лице местных жителей. Местные жители, естественно, спасаться не желают, а сразу вызывают «скорую», которая и отвозит новоявленного пророка прямиком в Кфар Шауль^[17]. Там таких уже прилично.

Так вот, психиатры утверждают, что природа нашего Иерусалимского синдрома вовсе не уникальна, и истории подобных внезапных заболеваний известны еще хотя бы два: синдром Стендаля и Парижский синдром.

— Про синдром Стендаля я читал, — поспешил вставить Гийом. Не хотелось показаться совсем уж невежей. — Это про галерею Уффицы, вроде от обилия произведений искусства у людей едет крыша, так?

— Именно. Стендаль действительно писал про Флоренцию, но вот по поводу причин я с ним не согласен. — Профессор вздохнул и отложил вилку. — Ведь каковы симптомы? Внезапно, подчеркиваю, внезапно начинаются галлюцинации. Потерпевшие рассказывают, что видят определенную картину будто другими глазами, что вроде они ее и рисуют, или находятся в месте, изображенном на полотне. При этом сердцебиение и прочие физиологические показатели зашкаливают так, что нередко жертва синдрома теряет сознание. О чем это нам говорит?

Гийому это не говорило ни о чем. Но израильтянин и не ждал ответа.

— О том, что имеет место явление физической природы. И на что это похоже? Что это нам напоминает, если задуматься? — профессор взмахнул рукой с ножом, словно вел лекцию. — Резонанс, дорогой мой Гийом! И, как следствие, увеличение амплитуды вынужденных колебаний. Но мост ведь не обязательно рушится под строем марширующих солдат, так ведь? Надо, чтоб совпали частоты — солдатская и его, моста, собственная, как в нашем случае — зрителя и картины.

Вот тут Гийом и засомневался.

— Никогда не слышал, что у картин есть частота, — попытался он сказать ровно, без сарказма и иронии.

— Естественно. Но ты же слышал про ауру? Про энергию плохую и хорошую, про экстрасенсов, которые, потрогав вещь, находили хозяина?

— Конечно. Но, честно сказать, я в это не верю, месье… Давид.

— Я и не прошу тебя верить! Я прошу тебя — доказать.

Гийом подумал о десерте, который впереди, и о сумасшедших. Они же… не все опасные, полно таких вот мирных теоретиков. Наверное.

— Окей, дай мне пять минут. Просто слушай, — заторопился профессор, правильно проинтерпретировав паузу. — Допустим, всего лишь допустим, что гипотетическое мысленное поле, относящееся к торсионным полям, существует. И что волны, испускаемые мозгом, душой или какой-нибудь другой частью человека, теоретически могут «намагнетизировать» какой-то определенный, поддающийся мысленному излучению предмет, например, картину. Которая начинает испускать волну определенной частоты. Висит себе, испускает, и ничего не происходит, пока не приходит кто-то с очень похожей частотой, понимаешь? И, стоя перед «намагниченной» картиной, увеличивает эту частоту, пока — бум, не возникает резонанс. Хороший такой, с тахикардией и обмороками.

— Я понял. Гипотетически это возможно, — сказал Гийом, не желая расстраивать профессора, которому скоро должны были принести счет. К тому же хотелось бы получить пусть гипотетический, но ответ на свой вопрос. — Только как это связано с музыкой, которую я слышу?

Музыку профессор объяснить не мог, пока. Сказал лишь, что она — разгадка и ключ ко всему. Опрошенные жертвы синдрома Стендаля, как один, слышали — каждый свой — тихий мотив перед тем, как… Ну, резонанс, короче. То есть сначала тихий. Потом все громче и громче, пока в ушах не начинал бушевать оркестр. Вот поэтому-то израильское светило квантовой физики и считало, что приступ синдрома Стендаля можно легко индуцировать. Посредством постепенного усиления громкости конкретной музыкальной композиции. И им с Гийомом предстоит это продемонстрировать.

Здесь Гийом видел две существенные проблемы: во-первых, он понятия не имел, что это за музыку играет у него в голове доктор Гаше, а во-вторых, его совсем не прельщало падать в обморок посреди музея Орсе, и если уж на то пошло, вообще нигде не прельщало. Он про себя уже решил вообще туда больше не возвращаться, раз у него в перспективе — Стендаль, а вслух сказал:

— Очень польщен, Давид, правда. Но участвовать в научных исследованиях никогда не входило в мои планы. Ты найдешь другого «приёмника волн», я уверен!

Профессор не произнес ни слова, пока не доел свой шоколадный фон-дан. Вытер губы салфеткой и произнес задумчиво в своей обычной вопросительной манере:

— Тебе должно быть безумно интересно, мой друг, почему бедные туристы теряют сознание?

— Как почему? Резонанс!

— Да это-то понятно. Но куда девается сознание? Где душа в это время? Довольно долгое, надо сказать!

Они смотрели друг другу в глаза, не отрываясь. Две голубые французские фиалки и зеленовато-карие миндалины пустыни.

— В картине? — предположил, наконец, Гийом.

— А может, в художнике? — склонив голову набок, отозвался Давид.

Гийом подумал, что правду говорят про еврейскую привычку отвечать вопросом на вопрос. Потом — что все это невозможно. Потом — что это может быть только так, это так — точно.

Он снял очки и надел обратно — жест, который знающие его люди интерпретировали бы как высшую степень волнения. Постучал пальцами по столу, что знакомым указало бы на интенсивный мыслительный процесс. Зажмурился, несколько раз вдохнул прерывисто и выстрелил:

— Как мы определим, что это за музыка?

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Если вам случайно повезло жить во время, в котором источник информации — интернет, а средство ее получения — смартфон, то достаточно не разучиться думать, чтоб найти решение абсолютно любой проблемы. Точнее, несколько десятков таких решений. В данном случае — программ по распознаванию мелодий. Поэтому, выйдя из ресторана, они направились в ближайший сквер и принялись мучить Гийомовский айфон. Безуспешно. Айфон сдаваться не собирался и мучил их в ответ: то была слабая связь, то слишком шумно, то определялись какие-то совсем непохожие песни на английском. Дело усугублялось тем, что напеть Гийом мог только начало мелодии, остальное воспроизвести никак не удавалось, поэтому пришлось вернуться в музей. Дождались, пока «доктор» останется без посетителей, и записали вполголоса несколько эмпитришных кусков, разных.

Тут выяснилось, что телефон у профессора — из прошлого века. В прямом смысле. То есть из музыки он, кроме пугающего звонка, не воспроизводил ничего. Поэтому мечтать, что один сотовый будет петь, а второй играть в игру «Отгадай мелодию» не приходилось. Но, к счастью, держа своего динозавра в руке, Давид переключился с современного образа мыслей на классический и позвонил своему соседу по танку. Бывшему, конечно, времен армейской юности, а нынче — первой скрипке Нью-Йоркского Филармонического. Проиграл ему записанный у картины двадцатисекундный хит и немедленно получил отгадку. Не отходя от кассы, можно сказать, сиречь от бронзового носорога, что напротив входа в музей.

— Франк Сезар! — радостно повторял профессор за трубкой, — Соната для скрипки и фортепиано A-dur!

— Что такое A-dur? — поднял взгляд вбивающий название в поисковик Гийом.

— Что такое A-dur? — переправил вопрос за океан Давид, — А-а, Ля-мажор!

К концу разговора с другом юности, Гийом уже включил вожделенную сонату. Его сонату, которая столько времени пряталась, манила, обещала, сводила с ума.

— Да! Да, это оно! Ха! — он не замечал ни что кричит на весь Париж, ни что машет кулаком стражнику-носорогу, подпрыгивая через шаг. Подлетел к смеющемуся Давиду, обнял, потрепал за курчавые волосы. — Нашли! Мы нашли ее! Соната А-дур, вот оно что! Соната А-дур! Ла ла ла…

Хотелось рассказать Давиду все: и про часы наедине с картиной, про страхи, слезы и про ощущение чуда. Хотелось вернуться тотчас же к «Доктору Гаше» и приниматься за эксперимент, падать в обморок и в неизвестность.

Но профессор сказал — не сегодня. Надо еще многое подготовить и обдумать. Получить разрешение на установку аппаратуры для различных замеров и проанализировать имеющуюся информацию. Как какую? Например, где скрипка? Скрипка, для которой соната написана на тех же правах, что и для фортепиано, почему отсутствует в голове? Ну и подготовка к «полету» — отчеты очевидцев, точнее, участников уже случившихся синдромов. Конечно, тех только, кто не сошел с ума после часов или дней, проведенных десятки, сотни или тысячи лет назад, часто не понимая ни слова! Про то, как избегать потенциальных опасностей и прочий инструктаж — все завтра. Встретимся тут же, перед открытием. Обменялись номерами и мейлами и расстались, профессор — в раздумьях, Гийом — в предвкушении.

Он, правда, хотел пойти домой, но ноги сами принесли его на бульвар Клиши. Принесли и оставили в обожаемом постимпрессионистской богемой «Черном коте», предаваться мечтам и порокам. Из пороков, правда, запрет Давида на алкоголь оставлял только сигареты и проходящих мимо красоток, да и те сегодня дефилировали практически невидимыми мимо сфокусированных на веточке наперстянки глаз Гийома.

Он выпил два кофе, один апельсиновый сок и бутылку минеральной воды. За соседним столиком болтали американские, судя по акценту, туристки. — Успеваем еще в Орсе, — говорила одна другой, тыкая пальцем в карту. — Сегодня четверг, открыто до десяти!

Гийом не спеша выкурил сигарету. Заказал еще бутылку «Perrier». Расплатился, одел наушники и всю дорогу слушал свою сонату. Весь обратный путь до музея.

У доктора никого не было. Гийом встал на свое обычное место, отрегулировал громкость и стал смотреть на знакомые мазки. Он, кажется, знал их всех наизусть, каждый сантиметр, каждый полутон. Сердце забилось быстрее, и он подкрутил громкость. Темно-синий сюртук, рыжие волосы, фуражка с желтым околышем. Перед глазами поплыли радужные круги. Громче! Капли пота катились по лбу и обжигали глаза, он моргнул, а когда через миг распахнул ресницы — вместо доктора был чистый сероватый холст, ниже и ближе, прямо на коленях.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Ты опять здесь! — зарычал незнакомый голос, рука выронила баночку с краской и стукнула по виску. — Изыди! Изыди, демон! — Перепачканные пальцы промелькнули перед глазами и больно вцепились в волосы. — Оставь же меня, отпусти, проклятый!

До стола с садовыми ножницами было ровно два гигантских шага, преодоленных в один момент. Острие холодом прижало левое ухо.

— Я все одно уничтожу тебя, вырежу, непокорная нечисть, убирайся, сгинь! Взгляд, мечущийся по просторной террасе, споткнулся на холщовой сумке, висящей на гвозде рядом с закрытой дверью.

Рванул ее на себя, разрывая, грохнулся на деревянные доски пола, рядом упал револьвер.

— Что, страшишься, несчастный? Будет, побаловались! — дуло уперлось в грудь, ноги в старых башмаках скребли по половицам.

— Господи, нет! Разве не на плейере? — все тем же не своим голосом воскликнул Гийом. И сам себе ответил испуганно:

— Что это? Ты говоришь по-французски??? А раньше отчего кричал на русском, препятствуя работать «Арльских дам»?

Черт! Это еще что за новости? Русского Гийом, разумеется, не знал. Получается — кто-то приходил до него? Предыдущая жертва синдрома?

— Месье Ван Гог, пожалуйста, положите оружие, я все объясню, но сначала уберите это подальше, — сказал Гийом как можно спокойнее, пытаясь копировать переговорщиков из детективных фильмов.

И отбросил пистолет в сторону.

— Ты кто? Звуковое видение? Говорящий психоз? — встал с пола и прыгнул к висевшему в углу зеркалу.

Винсент Виллем Ван Гог, настоящий, растрепанный, с красным лицом и удивленно поднятыми бровями, пристально смотрел Гийому в глаза.

— Болен, помешан, болен…

— Месье Ван Гог, великий, непревзойденный, гениальный месье Ван Гог! В это трудно поверить, но я — не ваше безумие, я — Гийом Бель, парижский художник, из двадцать первого века.

Конечно, много информации так вот сразу, тем более про будущее, сейчас начнутся вопросы про счетные машины Жюля Верна и полеты на Луну, но надо же как-то отрезвить потенциального самоубийцу! Еще не хватало, чтоб из-за него, Гийома!..

Винсент моргнул, снова моргнул и вдруг засмеялся.

— Великий? Я? Что-что, а уж такого мне самому не выдумать нарочно!

— И самый дорогой! — Винсент в зеркале убедительно кивнул головой. — Ваш рекорд — восемьдесят два с половиной миллиона долларов!

— Что? Сколько? Как? — художник сполз на стоящую рядом тумбочку.

В дверь робко постучали. Винсент резко вскочил и, на ходу приглаживая волосы, бросился открывать. На пороге стояла молодая девушка в розовом платье до пола и высокой прической.

— Мадемуазель Марго, я опять вас напугал, простите великодушно.

И это юное созданье — Маргарита Гаше? Предмет вечных споров вангоговских биографов на тему «было или нет»?

— Мое беспокойство всегда только лишь о вашем здравии, месье Винсент, — сказал кучерявый ангел и слегка поклонился. — Я направлялась к вам узнать, не помешает ли вашему творчеству, если я немного поиграю на фортепьяно?

— Что вы, дорогая Марго, я и сам хотел просить вас позировать, — он посмотрел на чистый холст, — но, кажется, сегодня… уже поздновато… из соображений освещения, имеется в виду.

За окном щедро светило солнце.

— В таком случае разрешите откланяться. Папенька нынче к обеду не будут, просили вас развлекать и заботиться. Не желаете ли чего, прежде чем я начну эзерчиции?

— Благодарю вас, милая мадемуазель Марго, пока нету надобностей, я позже приду к вам в гостиную. — Затворил за гостьей дверь и, пока Гийом решал моральную проблему, стоит или нет выпытывать сердечную тайну, вернулся к зеркалу. Видимо, ему надо было видеть собеседника.

— Как вы явились в мою голову? — строго спросил художник у отражения. — И почему ко мне?

Пришлось рассказать. И про синдром Стендаля, и про резонанс, и про дыру темпоральную. Только дошел до своего самовольного поступка, как из гостиной донеслись первые такты Сонаты. Судя по паузам и ошибкам, девушка ее только начинала разучивать. Так, хорошо, музыка на месте, а где портрет? Портрет доктора Гаше, где он?

— Здесь, разумеется, в доме месье Гаше, я же его тут рисовал, — пожал плечами Винсент и вышел в коридор. Господи Боже! Первым в глаза бросился Писсарро. Чудь дальше на стене висели ранний Моне и Сезанн, штук пятнадцать картин, не меньше. — Вот они, великие… — грустно прокомментировал художник. — А я в библиотеке.

Библиотека оказалась скорее небольшим кабинетом: массивный секретер, шкаф с книгами, кресло у окна. Портрет лежал на ломберном столике, видно, совсем свежий. Гийом осторожно взял его и поднес к свету. И в тот же миг руки его задрожали. Книги на столе, цветок в стакане. Восемьдесят два с половиной миллиона! Нынешний владелец неизвестен. Это же первый портрет! Первый! А где же второй? Тот, который в Орсе? Тот, через который…

— Какой еще второй? — Винсент открыл лежавшую на столе табакерку и принялся набивать трубку. — Не имеется никакого второго, только этот. Хотя я, натурально, намеревался делать копию для месье Гаше, но после не случилось оказии.

Гийом лихорадочно соображал. Картины еще нет? Она датирована июнем, это точно! Как и первая версия, кстати, написанная — судя по письмам Винсента к брату — в начале месяца.

— Какое сегодня число?

— Тридцатое.

Что это значит? — Гийом не заметил, как начал думать вслух. Значит, что завтра — июль. Значит, картины нет, и возможно, никогда не будет! И я все-таки изменил эту чертову квантовую сцепленность, про которую говорил профессор! Завалил единственный пространственно-временной туннель, соединяющий вот это… с домом. Господи, что же теперь будет? Со мной, с миром, с Ван Гогом?

Ван Гог затянулся трубкой.

— Со мною? Постойте, как же это? Если картины не будет, вы останетесь со мною навсегда?

Гийом не знал. Но очень этого боялся. В основном потому, что через месяц, по идее, Винсент вернется с плейера с пулей в животе.

О, Боже… Картина должна была быть. Она должна быть написана!

— Месье Ван Гог, когда я… прибыл, вы что рисовать собирались?

— Мадемуазель Маргариту, конечно. С физгармоникой или фортепьяно, еще не решил.

— Я прошу вас, маэстро, я вас умоляю — напишите второй портрет доктора! Это наш единственный шанс! На мой своевременный уход, так сказать.

Уговоры были излишними — избавления Ван Гог желал всей душой, точнее, на данный момент, обеими своими душами. Он взял портрет доктора, которому суждено будет увидеть Геринга и «Кристис», и понес его через заваленный шедеврами искусства коридор обратно на террасу, где чистый холст ждал своего приговора.

За стеной соната закончилась и пустилась с начала. На холсте, словно волшебные, появлялись первые линии. Гийом смотрел с благоговением и восторгом, как гений набрасывает сразу красками композицию.

— Стоп. Простите, месье Ван Гог, но стакана не было. И книг, кстати, тоже.

Винсент остановился в нерешительности.

— И цвета там другие… И техника…

Боже мой, ужас! Указывать великому Ван Гогу?

Художник, опустив кисть, молча смотрел на начатую картину.

— Кажется, вы представились художником, месье, — произнес он, наконец. — Так покажите же мне!

Холст зашептал: ты не сможешь! Кто ты? Что возомнил о себе? Не выйдет!

Гийом отрицательно помотал головой. Потом потянулся к очкам, и, не найдя, постучал пальцами по колену. Зажмурился, вздохнул несколько раз прерывисто и потянулся к палитре.

Ведь он знал эту картину, знал каждый мазок, каждый полутон. Знал так, как знает заключенный кирпичи в своей камере, как прикованный к кровати больной знает трещины на потолке.

И он начал. Или они начали? Двое? Один? Который? Руки сажали цвета, пальцы лепили форму, ноты вплетались в масло, замирая на лепестках наперстянки и в прозрачных глазах Фердинанда Гаше.

Заходила Маргарита, попросили продолжать эту чудесную музыку, что это? Сезар Огюст Жан Гийом Юбер Франк, мой любимый композитор, — сообщило, очаровательно покраснев, совершенство. — Очень сложное произведение, «Соната для скрипки и фортепиано».

— А-дур, — добавил Гийом с видом знатока. — Ля мажор!

Вернулся из клиники доктор, хотел помешать разговорами, но, увидев, над чем работали, поспешно удалился за дверь. Приходил после звать на ужин, но художники лишь отмахнулись невежливо.

За окном собирался закат, когда был положен последний мазок.

Они смотрели на дышащее краской и грустью произведение, склонив голову набок и засунув кисть в рот.

— Не самое худшее из моих полотен, — резюмировал без особой радости Ван Гог. — Но вы не исчезли, месье Гийом из будущего. Может статься, вы и не существуете вовсе.

Гийому захотелось вспомнить что-нибудь из жизни Винсента этих дней, чтоб убедить его в своем абсолютном наличии, но ничего не лезло в голову.

— Профессор предполагал, что картина «магнитится» ближе к концу, но, может быть, это происходит после, когда полотно высыхает? — предположил он неуверенно.

— Ежели так, нам еще предстоит быть связанными, если можно так выразиться, около месяца? В лучшем случае.

Ван Гог принялся складывать тюбики с краской. Гийом безмолвствовал. Перспектива остаться с Винсентом на месяц его не сильно пугала, если бы была гарантия, что потом — домой. В свое, привычное, родное тело. Тело! Как же он раньше не подумал об этом! Ведь Давид говорил, все происходит в настоящем времени! То есть тело находится в отключке ровно столько, сколько душа, или мысль, или торсионное что-то там, путешествует, как мы знаем теперь, по мозгам художника. Если он заперт здесь на месяц, то что происходит с телом? Кома?

Стало вдруг невыносимо страшно. Если он будет еще здесь 27 июля… А может, именно потому, что он все еще будет здесь…

— Месье Ван Гог, послушайте! Мне нужно рассказать вам кое-что необычайно важное! Скоро, почти через месяц, — он закрыл глаза и сжал губы, не зная, имеет ли право, смеет ли… — не делайте этого, заклинаю вас, весь мир вас заклинает — не делайте этого! Иначе… Печаль будет длиться вечно!

— La tristesse durera toujours…^[18]

— Пришел в себя. Ну, наконец-то! — просторная больничная палата, капельница, пульсоксиметр. — Гийом! Гийом, это я, Давид. Ты меня слышишь? — радовался профессор, легонько похлопывая его по плечу. — Они мне сразу позвонили, из музея, я ж им говорил, что работаю над синдромом, про диагностику на ранней стадии и все такое, — торопливо рассказывал профессор. — Но на всякий случай амбуланс тоже вызвали — им лишние проблемы ни к чему. Так что я сразу сюда приехал, волновался ужасно за тебя!

— Тыыыннееесссееееррдииишшьсссяяяя? — голос был свой, но очень медленное воспроизведение.

— Не волнуйся, это нормально при возвращении: проблемы с речью могут быть, со зрением или слухом, движения бесконтрольные. Но к завтрашнему дню пройдет, щебетать станешь лучше прежнего! Какое сержусь? Да я счастлив, что ты вернулся, герой ты мой! Я так рад! Ты вот что — спи, отдыхай, приходи в себя. Утром я приду, и ты мне все-все расскажешь, подробно! Господи, дождаться не могу! Все, я пошел, — и пропал за дверью вместе со светом и звуком.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Утром, как профессор и предсказывал, о физиологических эффектах возвращения в родной организм не осталось и следа. Гийом принял душ, с аппетитом позавтракал и вышел прогуляться. Больничный садик, конечно, не бульвар Клиши, но погода только в последние дни стала наконец-то майской, по привычке жалко еще каждого луча.

Было странно и сладко вспоминать вчерашнее приключение. Он, Гийом Бель, простой художник, скоро станет — историей! Открыватель! Первопроходец! Первый, кто бесстрашно, — гордость заиграла в интонации, — прыгнул в омут, можно сказать, с головой… Ну, пусть не первый. Чего там Винсент говорил? «Арльские дамы»? Он присел на одну из свободных лавочек и достал айфон. Вот, «Арльские дамы». Они же «Воспоминание о саде в Эдене». Ну, все понятно, почему предыдущий гость говорил по-русски — картина же в Эрмитаже! Но это не в счет, они же не беседовали даже! Не говоря уж о «вместе работать»!

Он подставил лицо теплому ветерку и засмеялся счастливо. Работать — вместе с гением! Шутка ли? А какие перспективы открываются! Можно ведь не только к Ван Гогу «в гости ходить»! Представить только, заявиться к да Винчи! И научить его, что такое парашют, танк, велосипед… Хотя к Леонардо, наверное, другие путешественники отправятся. Надо ж для этого быть изобретателем! Инженером или там механиком. Ведь по рассказам профессора, пророками и апостолами представляют себя только ультрарелигиозные личности, у простых туристов иммунитет… Ой, так это что же? Это ведь означает, что и пророки, и даже, возможно, сам Иисус… существовали?!?

Ладони вспотели, сердцезашлось в безумном тиканье, на лбу выступили капли пота. Сначала в горящих ушах появился голос, собственный, и только потом он понял, что это двигаются его губы.

— Что это?!? Где я?! Неужто? Но как?!

Покрутил головой по сторонам, вдруг уставился на айфон, отшвырнул в кусты. Вскочил со скамейки и, озираясь, побежал по аллее. Споткнулся, упал, поднялся, ругаясь, схватил испуганно отшатнувшуюся медсестру.

— Мадам, вы меня не знаете? Смотрите! Я — Винсент Ван Гог, художник! — Вопил, брызгая слюной. — Великий Ван Гог, ну же? «Подсолнухи», «Звездная ночь»? Нет? Да как же, он же сказал… Где доктор? Вы не знаете доктора Гаше? Восемьдесят два миллиона! С половиной, мадам! Долларов!!! Месье! — бросился к мужчине в инвалидной коляске. — Вы должны знать доктора Гаше! Он ведь в музее! Где же музей Орсе? Хочу увидеть своими глазами! Где он?

Народ ручейками разбегался от места, где орущий человек метался между растерянными постояльцами клиники. Кто-то что-то кричал, плакал ребенок, бежали санитары, много, все — к нему. Укололи в плечо почему-то, руки перестали двигаться, ноги заплетались, как у пьяного. Бородатое лицо в очках расплылось перед глазами и скомандовало устало:

— В «Ван Гог»^[19] его давайте, родимого, диагноз — Иерусалимский синдром.

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Елена Джеро (Гершанова) родилась в г. Дзержинске Нижегородской области в 1976 году. После окончания ННГУ уехала в Израиль, где получила интереснейший опыт работы в самых разных учреждениях (от медицинского центра до администрации города) и в самых разных областях (от рекламы до частного сыска). Обилие впечатлений и образов генерировало идею о занятии литературой, но претворить ее в жизнь удалось только в 2013 году, уже в Италии. Там Елена и живет в настоящий момент, работая художником, переводчиком (иврит, итальянский и английский языки) и лайф-коучем. Литературные достижения: премия Куприна, публикации в журналах «Крым», «Артикль», «Горизонт». Предпочитаемые жанры: научная фантастика, фантастический детектив.

⠀⠀ ⠀⠀

Анастасия Титаренко Дети звезд

Джейн любила приходить в этот парк по окончании уроков и читать. После войны в Нью Йорке осталось немного парков, но Центральный чудом уцелел и теперь привлекал толпы народу Джейн это не слишком мешало — в середине рабочего дня было не так людно и ничто не отвлекало от очередной книги. Непонятная война, которая закончилась так же быстро, как и началась, унесла жизнь одной из многочисленных тетушек Джейн. Так что молодой учительнице литературы досталась богатейшая коллекция бумажных книг, которые практически полностью вытеснили модные электронные ридеры. И Джейн с удовольствием осваивала эту сокровищницу, попутно подбирая своим воспитанникам достойные темы для уроков.

Сегодня она пришла в парк позже обычного. Пришлось объяснять Бобби Джонсон, почему нельзя убегать в стеклянную яму, которая осталась от южной окраины Манхэттена. Хоть власти и заверяли, что все зоны нападения абсолютно безопасны, в развороченных районах хватало бытовых опасностей вроде возможности поскользнуться и сломать себе ногу в безлюдном месте, где еще и отказывает сотовая связь. Бобби кивала, соглашалась с учительницей, но Джейн почему-то сомневалась в том, что ее увещевания достигли цели. Вздохнув, девушка открыла книгу и погрузилась в чтение. Она любила убаюкивающий шорох страниц — он позволял отстраниться от окружающего мира и полностью погрузиться в волшебный мир книги.

Но не успела Джейн прочесть и десятка страниц, как ее покой был нарушен. На книгу упала тень. Девушка подняла глаза и увидела неопрятного мужчину, который неуверенно топтался перед скамейкой.

— Не возражаете, если я присяду? — наконец-то решился заговорить он. Джейн пожала плечами и слегка подвинулась к краю скамейки, чтобы увеличить дистанцию между собой и вынужденным соседом. Мужчина потоптался еще немного, после чего рывком сел и вытащил из кармана пачку сигарет, такую же помятую, как и он сам.

— А против этого я уже возражаю. Если вы хотите курить — выберите себе другую скамейку. Сейчас они практически все пустуют, — чопорно проговорила Джейн, пальцем заложив страницу.

— Нет-нет, простите… — мужчина поспешно спрятал сигареты и угрюмо ссутулился.

Наградив его строгим взглядом, Джейн вернулась к своей книге. Едва она сосредоточилась на перипетиях, осложняющих жизнь героям романа, как загадочный мужчина снова прервал ее чтение.

— Вообще-то… — он закашлялся, отдышался и снова заговорил. — Вообще-то, мне бы хотелось поговорить с вами. Мне очень нужно поговорить.

Голос его дрожал.

Джейн вздохнула и подняла глаза. Взгляд незнакомца был проникнут такой тоской, что девушка, подчинившись долгу педагога, достала из сумки закладку, закрыла книгу, и, развернувшись к мужчине, произнесла:

— Хорошо, я вас слушаю.

— Война… — начал он, потом запнулся. — Как вас зовут?

— Мисс Джейн Резерфорд, — вежливо ответила Джейн. Несмотря на то, что мужчина выглядел крайне неопрятно, да и вел себя весьма странно, он почему-то вызывал смутную симпатию. Учительница уважала людей, которые переступали через свои страхи, и незнакомец производил впечатление именно такого человека.

— Война, Джейн… Вы помните ее? Готов поспорить, что нет. Готов поспорить, что единственное, что отложилось в вашей памяти — это газетные заголовки да сюжеты новостей, хотя все происходило буквально у вас на заднем дворе. Это была нелепая война, Джейн. Глупая и нелепая. Но мы были слишком напуганы, чтобы придумать что-то лучшее. А теперь нас почти не осталось. Мы умираем, Джейн.

«Один из этих, — подумала Джейн. — После войны их так много появилось… Считают себя инопланетными созданиями, а сами родились где-нибудь в Бруклине, бедняги. Если бы они видели этих жутких гигантов, то нипочем не стали бы придумывать такую нелепость».

Она видела гигантов.

Джейн вежливо улыбнулась.

— Я могу вам помочь? — участливо спросила она.

Незнакомец одарил ее странным взглядом, словно проверяя, издевается ли девушка или действительно желает оказать помощь.

— Выслушайте меня. А потом решите сами, хорошо? — он опять потянулся за сигаретами, но вспомнил неодобрение своей спутницы, и положил руки на колени. — Нашим главным грехом стало создание Дитяти. Сейчас я понимаю это, но тогда… Тогда мы просто обезумели от страха и пошли на это. Космос огромен, Джейн, а вы настолько счастливы, что даже представить себе не можете, насколько он огромен. И весь этот непостижимо огромный простор кружит в величайшем вальсе вокруг Котла Вселенной, места, где рождается и погибает все сущее. Мы тоже были рождены в Котле. Совсем иная форма существования, чистая мысль, суть энергии — по вашим меркам, мы были всесильны и вездесущи. Что такое пространство для мысли? Мы пересекали просторы, на которых даже свет погибал от старости, в мгновение ока. Наблюдали, как рождаются и сгорают галактики, как появляются на свет цивилизации… Чтобы потом вернуться в Котел со всеми накопленными знаниями и отдать их ему. Мы переплавлялись, чтобы вселенная могла развиваться. И нас было много.

Каждая крохотная звезда нуждалась в наблюдении, каждый удар сердца нужно было посчитать. Но чем больше мы узнавали, чем сильнее наполнялись наши разумы, тем страшнее было возвращаться в Котел. Он питал нас, но он же и убивал нас, а к тому времени мы уже успели понять, что такое смерть. И мы испугались смерти. Поддавшихся страху было немного, и мы не могли нарушить порядок вещей. Но мы сопротивлялись предназначению и в конце концов нашли способ избежать переплавки. Мы создали Дитя. Поймали едва рожденное дитя звезд, нашего собрата, ищущего знаний и не поддавшегося страху смерти, и заключили его в ловушку из магнитных полей. Дитя билось от того, что не может выполнить свою миссию, страдало, голодая без новых знаний и тосковало от одиночества. Но его эмоции — чистейшая энергия — были настолько сильны, что мы забыли о Котле. Мы больше не нуждались в нем — его притяжение ослабло вместе с той силой, которую мы потребляли от него. Источником нашей силы стало Дитя. Как жестоки мы были…

Мужчина уставился вдаль глазами, полными слез. Медленно, словно во сне, он вытащил сигарету из пачки и взял ее в зубы. Поджечь ее удалось только тогда, когда Джейн, смилостивившись, забрала из его дрожащих рук зажигалку и поднесла ее к сигарете. Жадно затянувшись, незнакомец продолжил:

— Весь страх и всю нашу боль мы оставили Дитяте, а сами были вольны делать все, что нам заблагорассудится. Но познание ради познания вскоре наскучило нам. Ведь у нас больше не было цели, к которой мы стремились, пусть сама цель и пугала нас до потери разума. И каждый из нас сам придумал себе цель. Я и еще несколько моих соратников решили выбрать себе цивилизацию и наблюдать за ее развитием. А ваша планета была так прекрасна и необычна, что наш выбор стал очевидным. И мы прибыли сюда. По вашим меркам это было очень давно, много поколений, но для нас это произошло вчера… И мы нашли цивилизацию, дикую, жестокую, но полную огня буквально в двух шагах отсюда. Они были юны и искали себе богов, достойных поклонения. И мы узнали, что вера — энергия столь же чистая, как и притяжение Котла, как и плач Дитяти, и решили собрать ее всю. Мы обрели плоть — ведь это всего лишь вопрос морфических привычек и построения атомов в верном порядке — и взяли себе имена и воплощения. Меня звали Болон Окте — так себе имечко по современным меркам, верно?

Мужчина болезненно улыбнулся и выпустил большой клуб дыма сквозь зубы.

— Они поклонялись нам, отдавая всю свою веру без остатка. Приносили гигантские жертвы в нашу честь, а мы забавлялись, не осознавая, что все эти смерти подтачивают наше положение. Мы дали им крупицы космических знаний, кое-какие сведения о звездах и планетах, а они считали это чудесами. В конце концов, слепое поклонение наскучило нам, и мы покинули эту планетку. Обновленные необычной энергией, мы чувствовали себя такими же вечными, как и сама вселенная. Мы забавлялись, Джейн, проникая в сердца звезд и ускоряя экзотермические реакции в их ядрах, зажигая гигантские костры в свою честь, и приносили себе в жертву целые звездные системы. И это казалось нам невероятно приятным занятием. Мы кое-чему научились у людей, но так и не уловили сути. А потом погибло Дитя. Заточенное в своей ловушке, оно не выдержало ужаса одиночества и сожгло самое себя своей же болью. Тех, кто обретался недалеко от центра, сразу же утянуло в Котел. Мы же, болтающиеся на задворках вселенной, остались без сил. Мы больше не могли проникать в любую точку вселенной, и даже воссоздание материи стало непостижимо трудным занятием. Многие из нас, не сумев справиться с морфическим контролем, сгорали в очагах звезд, которые раньше сами сжигали с непозволительной легкостью. Те же, кто остался, вспомнили про вашу планетку. Вы даже не представляете, насколько она удивительна, Джейн. То, что вы называете ноосферой — весь багаж знаний, опыта и переживаний, накопленный за существование вашей цивилизации — окутывает планету, словно мистическое сияние. Если бы вы только могли это видеть! Это так прекрасно… Планета стала сильнее и богаче с тех пор, как мы забавлялись с аборигенами, и мы обрадовались, рассчитывая на то обилие энергии, которое можно получит от такого гигантского скопления людей. Но мы ошиблись. Вам больше не нужны боги.

— Гиганты? — переспросила Джейн. — Огромные существа с сияющей кожей, перьями и шерстью? Так это были вы?..

Девушка чувствовала себя очень странно.

— Да, — усмехнулся мужчина с именем бога. — Мы зажигали огни, творили материю и показывали другие чудеса, на которые мы были способны. Мы приносили себе жертвы, наивно полагая, что именно это побуждает веру. Только сейчас, приняв форму одного из вас и вместе с ней получив ваши понятия о морали и ценностях, я понимаю, что это были жестокие убийства. И вы ответили. Бомбами и ракетами, и огнем, и газом, и, небо знает, чем еще. Мы же, дети звезд, непривычные к физическому воплощению и лишенные сил, теряли свои тела, теряли концентрацию и превращались в крошечные сгустки страха… Очень немногие догадались принять антропоморфную форму. Остальные рассеялись, умерли… Но мы тоже умираем. У нас больше нет сил. Это вам, людям, не требуется постоянно концентрировать свое внимание на существовании своего тела, нам же поддержание формы дается все дороже и дороже. И здесь совершенно нет энергии…

В отчаянье смяв сигарету в ладони, незнакомец зашвырнул ее за скамейку. Потом уставился на свои ладони.

— Но один из наших… — глухо заговорил он. — Один из наших сказал, что шанс еще есть… Потому что… Потому что любовь дает энергию, даже еще более чистую, чем вера. И, Джейн…

Болон Окте с надеждой заглянул в глаза девушке.

— Джейн, вы не согласитесь поужинать со мной?

В его ладонях, сверкая миллионом граней, кристаллизовалась алмазная роза.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в 1989 году в Киеве. Окончила Национальный авиационный университет по специальности «социология». Публикуется в сети под псевдонимом Анорико Муросаки (искаж. яп. «фиолетовая Анастасия»). Писатель, лауреат премий Дебют — 2010 и Золотая Мантикора — 2012, романы «Ржавые цветы» и «Когда вскипели камни» можно найти на полках магазинов. Пишет в жанрах фантастики, фентези и магического реализма. Работает геймдизайнером: пишет технические и художественные тексты для компьютерных игр, создает диалоги, сценарии и прочее.

Книги прозы: «Ржавые цветы», роман. М., ACT, 2012. «Когда вскипели камни», М., ACT, 2014.

Публикации в сборниках: «Мой единорог» (рассказ)//Три желания. М., 2009 (избранное); «Дракон и звезды» (рассказ)//Мантикора 2. Альманах фантастики. Львов, 2013. Публикации в периодике: «Кокон» (рассказ)//«Уральский следопыт». 2013. N9 1.

⠀⠀ ⠀⠀

Альберт Шатров Дорога на Марс

Сильвестр вышел из кабинета врача раздосадованный. Опять — в который уже раз — он получил отказ. Он так надеялся, верил, честно в течение всего срока с прошлой медкомиссии придерживался предписаний, которые дали ему доктора, — а ему так просто взяли и отказали.

Неужели он так никогда и не побывает на Марсе? Сильвестр почувствовал, как внутри у него пробуждается злость. Чувство, давно ставшее для него родным и обостряющееся каждый раз после очередной неудачно пройденной медкомиссии. Он огляделся по сторонам. В коридоре клиники, кроме него, никого не было.

— Черт подери! — выругался Сильвестр и со всей дури ударил кулаком по стене.

Электронная система безопасности клиники отреагировала незамедлительно.

— Пожалуйста, успокойтесь, — потребовал металлический голос. — Вы в общественном месте и не можете себя так вести. Возможно, вам следует посетить психотерапевта. Адреса ближайших приемных пунктов вы можете получить в справочном окне регистратуры.

— Да чтоб вам всем провалиться, — рявкнул в ответ Сильвестр и ринулся на выход, сопровождаемый пристальным вниманием электронных детекторов.

Свежий весенний ветерок коснулся лица, когда Сильвестр вышел на улицу, и на душе стало легче. В конце концов, он с самого начала знал, что результат будет отрицательным. Он был таковым на протяжении ста сорока восьми лет его жизни и, скорое всего, останется таким до самой его смерти, сколько бы он не прожил — пусть даже те тысячу лет, которые гарантировала современная медицина.

Послушный флаер ждал его возле крыльца. Скомандовав автопилоту быть где-нибудь поблизости, Сильвестр побрел домой пешком: прогулка на свежем воздухе была очень кстати. Надо было развеяться, придти в себя, собраться с мыслями, да и просто размяться.

Порт убытия на Марс — один из десятков тысяч, разбросанных по всей Земле, — находился примерно на полпути от клиники до дома. Поравнявшись с ним, Сильвестр остановился неподалеку и завистливо посмотрел на тех, кто заходил в здание вокзала и выходил из него. Счастливые, подумал он… Все они бывали на Марсе, и наверняка не один раз. А может быть, и не два, и не три, и даже не сто…

Марс, освоенный и благоустроенный, давно уже стал вторым общим домом землян — и все благодаря доступным нуль-переходным технологиям. На всей Земле и в самом деле не было ни одного человека, который не побывал хотя бы один раз на Красной планете — против статистики не поспоришь. Но в любом правиле есть исключения. И этим исключением был Сильвестр.

Причины, по которым Сильвестр не был на Марсе, зависели одновременно и от него, и не от него. Еще в младенчестве родители решили взять его с собой в очередное путешествие на четвертую от Солнца планету. В кабину нуль-перехода они загрузились втроем, только вот прибыли по месту назначения лишь двое — отец и мать. Малыш почему-то остался на Земле.

Родители сразу забили тревогу: таких сбоев в работе сверхнадежной нуль-транспортной системы еще никогда не происходило. Случай невиданный. Но, как показала специальная проверка, проведенная по горячим следам, никакого сбоя не было. Проблема крылась в чем-то другом. Вот тогда-то и взялись за Сильвестра.

Младенца осматривали лучшие специалисты планеты: медики, биологи, биохимики и биофизики. Изучали каждую клеточку. Потом заглянули еще глубже. Причину нашли, лишь когда добрались до квантового уровня жизнеобеспечения. В общем, было там какое-то расхождение между витальной и информационно-энергетической составляющей чуть ли не на суперструнном уровне. Почему, как и зачем — никто так объяснить и не смог, данный феномен занесли во все справочники и энциклопедии, а вот дорога через нуль-пространственные переходы была закрыта для Сильвестра раз и, судя по всему, навсегда. И хотя врачи и давали ему каждый раз какие-то советы, все их усилия ни к чему не приводили.

И на самом деле все бы и ничего, если бы только Сильвестр не увлекся в раннем детстве марсианской романтикой, которой в то время, да и по сей день, было увлечено все человечество.

Сильвестр знал о Марсе все. Добавить «или почти все», было бы абсолютно неуместным. Он прочел все книги о Красной планете. Вел астрономические наблюдения. Ему регулярно привозили с Марса образцы пород, всевозможные сувениры, снимки и карты марсианских ландшафтов — все, что бы он ни попросил и что только можно было доставить на Землю. Сильвестр был влюблен в Марс, он им бредил. Марс заменил ему женщин и друзей. Он ложился с Марсом и с ним вставал. Но больше всего Сильвестр хотел оказаться на Марсе сам.

Теоретически Сильвестр мог бы совершить вояж на Марс на космическом корабле. Но вот незадача: космическая индустрия лет триста как не занималась кораблестроением. Нуль-переходные технологии полностью обеспечивали пассажирские и грузовые перевозки. И даже искусственные спутники планет и те выводили на орбиту, просто «пуляя» через пространственные червоточины.

В общем, шансов у Сильвестра не было никаких.

— А может и вправду посетить психотерапевта? Пусть он избавит меня от этого неизбывного желания побывать на Марсе, — свежая мысль пронеслась в голове у Сильвестра, а освежающее дуновение ветерка помогло закрепить ее в виде приятного ощущения.

Он вызвал флаер, и, сев в кабину, запросил адрес ближайшего психотерапевтического кабинета. Летательный аппарат сорвался с места и устремился ввысь.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Итак, ваше навязчивое состояние — это желание побывать на Марсе, и вы хотите от него избавиться, — резюмировал доктор, когда Сильвестр закончил свой рассказ.

— Именно так, если эта задача для вас решаема.

— Думаю, нам хватит одного сеанса, — со знанием дела произнес доктор.

— Неужели? Я столько лет вынашивал эту мечту — а вы избавите меня от нее за один раз?

— В состоянии транса с психикой человека можно творить чудеса. Поверьте моему большому опыту. Итак, если вы готовы, то приступим, — доктор встал из-за стола и, подойдя к пациенту, положил руку ему на плечо.

— Я готов, — Сильвестр сделал глубокий вздох и расслабился, отдавая себя во власть психотерапевта.

— Выполняйте мои команды. Сейчас поднимите руки перед собой, ладони напротив друг друга. Представьте, что между ними — магнитная подушка. Поиграйте с ней.

Сильвестр сделал все, как было велено. Игра с «магнитной подушечкой» увлекла его, комната словно растворилась и исчезла, остались только руки, играющие с невидимой полевой структурой, голос психотерапевта как будто звучал у него в голове.

— А сейчас соберите между своими руками все образы, связанные с вашей мечтой. Если надо, то уменьшите их до нужных размеров, чтобы они все там поместились.

Череда образов поплыла из глаз Сильвестра в сторону его рук, залипая в вязкой магнитной субстанции: Марс, книги, телескопы, всевозможные сувениры — казалось, этой веренице не будет конца…

— Если вы уже готовы, то начните стирать сложившуюся мозаику своим внутренним ластиком.

Но Сильвестр не был пока готов. Последним его сознание выплеснуло кусок марсианской породы размером где-то с кулак. Он занял положение между рук, затмив собой собранное там месиво из образов, но почему-то не захотел принять нужный размер и вообще был каким-то неуправляемым.

— Боже мой, что это? — услышал Сильвестр сильно приглушенный шепот психотерапевта, в котором угадывались испуг и удивление одновременно. — Пациент, я прошу вас на раз-два-три вернуться в реальность. Раз, два, три…

Подчиняясь просьбе доктора, Сильвестр вышел из транса. Еще несколько секунд он приходил в себя, пока сознание не прояснилось полностью. Он посмотрел на свои руки и… обомлел.

У него между руками что-то висело. И этим «чем-то» был тот самый образец породы, который только что был объектом его воображения.

От неожиданности Сильвестр отдернул руки, и камень с грохотом упал на пол. Сильвестр поднял глаза на доктора, тот стоял с открытым ртом и наблюдал за происходящим. Их взгляды сошлись, в комнате повисло минутное молчание.

— И что это было? — Они задали вопрос одновременно. И оба тут же пожали плечами.

— Похоже, что образ, возникший у вас в голове, материализовался, — первым вышел из оцепенения доктор.

— Но этого не может быть.

— Как видите, может. Кстати, это предмет вам знаком? — в докторе проснулся дух исследователя.

Сильвестр внимательно оглядел лежащий на полу камень.

— Знаком. Это точная копия образца марсианской породы из моей коллекции.

— Очень интересно, — задумчиво произнес доктор. — Мы немедленно летим к вам домой.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Как только они добрались до дома, то сразу бросились к стеллажу, где хранилась коллекция марсианских камней. И второй раз за день обомлели. Нужного образца на месте не оказалось.

— Так что же получается — это была не копия образца, а сам камень? — спросил Сильвестр, все еще с трудом веря в произошедшее.

— Получается так. Телекинез и нуль-переход в одном флаконе. Похоже, ваш феномен куда многограннее, чем думали раньше. Дайте-ка, я соберусь с мыслями, — доктор принялся растирать виски.

Полчаса Сильвестр ерзал на стуле, ожидая, когда же доктор даст хоть какое-то объяснение случившемуся. Наконец тот созрел и, приняв позу оратора, начал говорить:

— Итак, моя гипотеза такова. Человек, как мы знаем, продолжает эволюционировать на уровне сознания. Существует предположение, что этот процесс будет идти как минимум в два этапа. Сначала человек обзаведется такими способностями, как ясновидение, телепатия и сможет с помощью сознания заглядывать в самые отделенные уголки Вселенной. Зачатки этих способностей мы встречаем на всем протяжении истории, надеюсь, приводить примеры будет лишним…

— Продолжайте.

— Затем у человека разовьется способность творить с помощью мысли, причем в космических масштабах: терраформирование планет, изменение орбит астероидов и все такое прочее. К зачаткам таких способностей относится тот же телекинез. Теория на грани фантастики, но, согласитесь, она имеет право на существование.

Сильвестр несколько раз кивнул. Лучшего объяснения он предложить не мог.

— Ваш феномен из той же оперы. Вы не просто владеете способностью передвигать предметы на расстоянии, но и можете перемещать их через подпространство. Конечно, не без побочных эффектов — вы сами лишены возможности совершить нуль-переход. Но то, чем вы обладаете, мне кажется, того стоит.

— Но вы уверены, что это явление устойчиво? — спросил Сильвестр.

— А мы сейчас это проверим.

Уже через минуту в руках у Сильвестра был еще один образец породы, добытый из закрытого шкафа. И на этом эксперименты не закончились.

Волшебный магнит притянул еще кучу предметов, о которых Сильвестр знал, что они есть и где они находятся — это было важной деталью, выявленной в ходе опытов. Еще через час выяснилось, что совсем не обязательно входить в транс и концентрировать внимание на невидимой субстанции, и что предметы можно не только притягивать к себе, но и возвращать на место. Затем Сильвестру удалось силой мысли проветрить комнату — притом что окна и двери были закрыты. Потом он уловчился взобраться на удерживаемый в воздухе стол, помог залезть на него доктору — и они немного полетали по комнате. А в завершении, когда они устали и им захотелось перекусить, Сильвестр с огромным удовольствием накрыл стол снедью прямо из закрытого холодильника — конечно, теми продуктами, о которых помнил.

Когда они закончили трапезничать, Сильвестр, до этого даже немного повеселевший, вдруг снова погрустнел и спросил:

— А с Марсом-то что делать, доктор? С мечтой-то моей как мне быть?

Доктор задумчиво посмотрел на Сильвестра, почесал затылок и вдруг оживился.

— А разве вы еще не поняли, что эти необычные способности — это ваш билет на Марс?

— Что вы этим хотите сказать?

— Вы только представьте себе, как вы подвешиваете в воздух одну ступеньку, потом другую и по ним поднимаетесь в небо. Вы выходите в открытый космос…

— В открытый космос? Вы смеетесь? Там холодно и нечем дышать, а потом — невесомость, излучения… Я же погибну!

— Какие проблемы? С помощью силы мысли вы обеспечиваете себе приток воздуха, тепла, создаете точку опоры, магнитный щит против солнечного ветра. Строите перед собой участок дороги, а пройдя по нему — удаляете, чтобы не засорять космическое пространство. И вперед, на Марс!

— Пешком на Марс? Но ведь это примерно пятьдесят шесть миллионов километров.

В воображении Сильвестра творилось черт те что. Он с большим трудом переваривал услышанное. Тогда доктор попытался прийти на помощь:

— Вот смотрите. Если вы будете передвигаться более-менее быстро, например, со скоростью восемь километров в час… — доктор что-то прикидывал в уме… — Да неважно, позже сосчитаете, сколько это займет времени. Ведь вам всего сто сорок восемь, насколько я помню, а с учетом среднего возраста жизни человека в тысячу лет еще, вы и пожить там успеете, и посетить еще и другие поселения людей в Солнечной системе!

— Да, но ведь мне надо будет как-то питаться, брать где-то материалы для строительства дороги. Положим, воздух представить мне будет не сложно, его много и он везде. А все остальное?

Идея путешествия на Марс пешком все еще не укладывалась в голове Сильвестра. А вот фантазия доктора включилась на полную катушку:

— Опять же все решаемо. Вы сможете в любое время воспользоваться стереовизиром, на который будут транслироваться изображения всех заказываемых вами предметов. На Земле они будут всегда доставляться в одно и то же место, о котором вы будете помнить, и всегда сможете проконтролировать его вид по тому же стереовизору. Там же устроят склад материалов, резервуар с чистой водой…

— Но кто займется этим?

— Можете быть уверены — все! Вас поддержит все человечество! Это будет самый невиданный аттракцион. Можно будет запустить целое интерактивное шоу. Вы станете самой настоящей звездой воистину космического масштаба! — указательный палец доктора взметнулся к небу.

Доктора понесло. Сильвестр смотрел ему в рот, не отрываясь, словно загипнотизированный — и постепенно понимал, что он действительно находится в каком-нибудь миллиарде шагов от своей мечты…

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Свой путь Сильвестр начал, конечно же, не прямо с земли. С помощью воздушного шара, на котором крупными буквами было написано «Мечты сбываются», он поднялся на максимальную высоту и уже оттуда, из стратосферы, начал возведение первых ступенек своей небесной лестницы. В качестве самого первого ее пролета он «повесил» в воздухе длинный железный трап с перилами, схватился за них и, торжественно попрощавшись с родной планетой и еще более патетично произнеся «Ну, пошли!», сделал свой первый шаг в неведомое. За ним другой, третий…

…Выйдя из земной сферы притяжения, Сильвестр начал экспериментировать с «дорожным строительством». Все шло по плану. Дорога возникала перед ним прямо из вакуума, и в нем же растворялась у него за спиной. Покрытие можно было выбирать на любой вкус и цвет, будь то земля, песок, асфальт, бетон, гравий, брусчатка. Воздух он тоже менял по настроению: хочешь — морской, хочешь — лесной, хочешь — горный, прохладный, теплый, с добавлением любых ароматов. Захотел с ветерком — пожалуйста, с ветерком. Дождик? На тебе дождик.

Однако Сильвестр оказался еще предусмотрительней. На Земле он собрал целый парк из средств передвижения, правда, из тех, что попроще. И теперь устраивал тестовые заезды. Скейтборд, роликовые коньки, самокат, велосипед — во всем ему сопутствовала удача. Теперь он подумывал о зимних коньках, о лыжах, и даже о верховой езде на лошади — почему бы и нет. Почему бы не устроить на этом островке материи среди бескрайних просторов космической пустоты заплыв на байдарке? А еще лучше развалиться на надувном матрасе, заказать вкусный коктейль и позагорать под открытым солнцем. Ведь путь на Марс может быть и водным.

Раз в месяц состояние здоровья Сильвестра проверяли лучшие земные специалисты, которых он телепортировал туда и обратно вместе со всем необходимым оборудованием. А еще за жизнью «межпланетного пешехода» в его космической обители наблюдали стереокамеры. Двадцать четыре часа в сутки на всех населенных телах Солнечной системы транслировалось это необычное шоу. На досуге Сильвестр выступал с лекциями о Марсе, пропагандировал здоровый образ жизни и рекламировал всякие товары, чаще полезные, но иногда и бестолковые. Лучшие производители поставляли ему все необходимое, в лучших ресторанах Солнечной системы ему готовили еду. Самые привлекательные женщины Земли мучились теперь, что не были знакомы с ним раньше, а лучшие из обитательниц Марса мечтали пригласить его к себе в гости по прибытии.

А однажды на связь с Сильвестром вышла одна симпатичная особа. Она предпочла не раскрывать своего имени, но уж больно похожа была на титулованную «Мисс Вселенную» этого года. Она спросила:

— Не будете ли вы против, если иногда, — это слово она произнесла с какой-то особенной интонацией, — я буду скрашивать ваше одиночество в пути?

Сильвестр был мужчиной свободным, а потому противиться судьбе не стал. Стоит ли отказываться от дополнительных бонусов?

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в Москве в 1972 году. По образованию политолог. Занимался политическими технологиями, журналистикой. Публиковался в общероссийских и региональных СМИ. Работал редактором различных изданий и интернет-проектов. Член Союза журналистов РФ. В настоящее время — директор рекламно-полиграфической компании. Коуч, тренер личностного роста. Первые «бумажные» публикации рассказов были в № 1 за 2008 г. «Знание-сила: Фантастика» — рассказ «Компьютерра», № 4 за 2008 г. — рассказ «Колодец», в № 1 за 2010 г. — рассказ «Путешествуйте по созвездиям!», в № 1 за 2012 г. — рассказ «Поселенная» и в № 2 (19) за 2014 г. — рассказ «Фоторобот преступника».

⠀⠀ ⠀⠀

Александр Марков Мой первый космический корабль

Господину Г. У. посвящается

повесть

Сложное это дело — покупать космический корабль. У меня голова крутом шла от обилия моделей, представленных в интернете. Я уж и сам был не рад этой затее, но с детства я ведь мечтал стать космонавтом и теперь хотел эту мечту осуществить, благо неожиданно на меня свалилось наследство в виде скромной двухкомнатной квартиры в Московском дистрикте.

Располагалась она всего лишь в ста километрах от Кремля, и в центр города от нее на пневмоэлектричке можно было добраться минут за пятнадцать, но переезжать я туда не собирался. Не люблю я эту людскую скученность. А оставлять эту квартиру в своей собственности выходило накладно, потому что налог на жилье, в котором ты не живешь, съедал бы не только всю арендную плату, вздумай я эту квартиру кому-то внаем сдавать, так еще пришлось бы доплачивать из своего кармана. Такая головная боль мне была не нужна.

Денег, которые я смог выручить от продажи этой халупы, хватало как раз на космический корабль экономического класса, но довольно скоро я выяснил, что таких моделей в свободной продаже практически нет. За ними записывались в очередь, и свой корабль приходилось ждать от трех месяцев до года.

Удрученный таким открытием, я кликал на изображение той или иной модели, и ее голография тут же появлялась над моим столом, кружилась, показываясь мне во всех своих ракурсах, а у меня сердце биться сильнее начинало, когда я думал, что смогу купить что-то подобное и поставить во дворе своего дома.

Одновременно я изучал комментарии под фотографиями. Кто-то писал о том, что у него прохудился бак с топливом, когда он летел к Меркурию, и если бы не спасательный бот МЧС Российской Империи, то этот отпуск стал бы для него последним и закончился пикником на Солнце. Другие комментаторы начинали обсуждать уже этот рассказ, постепенно скатываясь на взаимные оскорбления и не утруждая себя даже ставить точки вместо нецензурных слов.

Постепенно я зарывался во всем этом словесном хламе, ни на шаг не продвигаясь к решению основной задачи — на какой модели остановить свой выбор и как ее заполучить.

Ждать даже три месяца я был не в состоянии, потому что к тому времени, как очередь до меня дойдет, я не был уверен, что по-прежнему буду хотеть обзавестись космическим кораблем. Да и деньги уйдут на что-то другое.

На вторичном рынке спрос тоже заметно опережал предложение, и поэтому в число не дефицитных попали только одно и двух местные европейские корабли повышенной комфортности. Они стоили столько же, сколько годовой бюджет какой-нибудь из слаборазвитых африканских стран, и позволить их себе могли разве что топ-менеджеры моей родной манчегорской нефтяной копании. К их числу я не принадлежал. Я до самой смерти не накоплю на такой корабль, даже если перестану есть, пить и дышать, и начну откладывать в кубышку все заработанные деньги. Все остальные корабли, если только продавец не ставил заведомо завышенную цену, улетали с такой же скоростью, как горячие туры на египетские курорты в сезон отпусков.

Попадались еще какие-то самодельные конструкции. Но добрые люди, оставлявшие на разных форумах свои комментарии, писали, что, купив такой корабль, ты становишься летчиком-камикадзе. Возможно, ты и взлетишь, но вот посадить свой корабль уже не сможешь. Эти корабли просто созданы для склонных к суициду людей, чтобы они наконец-то смогли осуществить свою мечту.

Положим, большая часть высказываний была лишь черной завистью тех, у кого руки растут не из того места и сами они корабль смастерить не могут, вот и вынуждены выливать ушаты грязи на тех, кто все ж сумел его сделать.

Сообщений о крушениях таких кораблей было не много и все — без летальных исходов, но все ж я не чувствовал к ним доверия.

Надо было хвататься за первое более-менее сносное предложение о продаже серийной модели. Но вот как угадать — сносное это предложение или нет? Ведь мало чего там продавец напишет о том, что в космос он лишь один раз поднимался, да и то — до Луны, так что пробег у корабля совсем маленький и даже миллиона километров нет. На поверку-то окажется, что он гонял его по всей Солнечной системе, израсходовал весть ресурс двигателя, и его надо перебирать.

«Будь что будет, иначе я съеду с катушек».

Обозначив предельную стоимость корабля, я поставил компьютер на постоянный поиск объявлений о продажах и стал ждать — когда же удача мне все ж улыбнется. Спустя два часа она явилась ко мне в виде пятилетнего корабля с труднопроизносимым китайским названием, которое я не берусь воспроизвести, потому что обязательно ошибусь. Переводилось оно как «Великий путь 2».

В нем был минимальный набор опций. Отсутствовала даже голографическая стюардесса, но вот что-что, а голографические стюардессы меня нисколько не интересовали, да и какой мне от нее прок, если она будет говорить на китайском? Дальность полета ограничивалась Луной, но мне больше было и не нужно.

Какой-то острослов, выступавший в инете под ником «Пересмешник», успел написать про этот корабль — «Китайское барахло». Прежде чем этот комментарий исчез, оппоненты успели написать; «а у тебя какой дебильный дебил?», «убить Пересмешника», и «свободу народам Тибета».

— Надо брать, — засосало у меня под ложечкой и, не очень вдаваясь в конструктивные особенности корабля, я поспешил, пока меня не обогнали конкуренты, заключить контракт на его покупку и доставку.

⠀⠀ ⠀⠀

Сдвоенную железнодорожную платформу с кораблем я пришел встречать на вокзал, предварительно арендовав большегрузный тягач. Достать его оказалось целой проблемой, потому что машина с требуемой грузоподъемностью нашлась только в армейской части ракет стратегического назначения. Первоначальный срок годности всех ракет на этой базе истек лет десять назад. Но ее командиру полковнику Арсению Прилипало все время удавалось доказать членам комиссии, приезжавшим из штаба округа на инвентаризацию, что ракеты сделаны на совесть, имеют большой запас прочности и прослужат гораздо дольше, нежели отпущенный им на заводе — производителе срок. Аргументы свои он подкреплял материальным стимулированием в виде денег, застолья и бани, да и сами члены комиссии дураками не были и понимали, что если они спишут эти ракеты, то проверять им будет нечего и их самих вскоре отправят в отставку. Так что если помимо металлических корпусов от ракет ничего и не останется, они все равно будут стоять на боевом дежурстве, охраняя небо страны, а вернее, давая полковнику Арсению Прилипало по-прежнему занимать не самое плохое место в этой жизни. Он уверял, что ракеты могут долететь даже до Луны, а уж до территории предполагаемого противника и подавно. И если кто в этом сомневается, то полковник готов привязаться к любой из них проволокой, все-таки кабины для пилота-смертника в них не предусмотрели, и совершить полет до земного спутника, прогуляться по морю Спокойствия и вернуться обратно. Такой жертвы от него не требовали и верили на слово.

Тягач полковник предоставил мне только после длительных просьб и увещеваний в виде изрядного количества наличности, превосходившей его штатный годовой оклад, и ящика элитного коньяка из армянских провинций. За более скромную сумму он выделил мне еще и кран, и уже совсем бесплатно — двух бестолковых сержантов, в обязанности которых входило следить за тягачом и краном, а то вдруг я намылюсь их угнать и помчусь сквозь непроходимые леса в сторону границы, чтобы продать это барахло тридцатилетней давности на металлолом.

Сержанты согласились подогнать тягач и кран к платформе, на которой покоился космический корабль, лишь после того, как я пошуршал у них перед носами несколькими крупными купюрами, пообещав, что отдам им деньги, сразу как они доставят корабль к моему дому.

В глазах сержантов начал разгораться алчный блеск, который явно в них не появился б, продемонстрируй я им не наличность, а банковскую карточку, и заяви, что переведу на их счет обещанную сумму. Сержанты стали еще требовать от меня и ужин в самом престижном ресторане Манчегорска «Северное сияние» со стриптизом, но по лидам их я видел, что корабль они повезут и без этих уступок с моей стороны.

— Нет! Хватит! Вы итак из меня все соки выпили!

В разговоре с такими типами надо твердо отстаивать свои позиции, иначе дашь один раз слабину — от тебя уже не отстанут и будут требовать еще и еще, пока не вгонят в долговую яму.

Для сохранения достоинства в собственных глазах, они еще немного потянули время, изображая на лице бурную мозговую деятельность, после чего сказали мне, что согласны на мои условия, и мы ударили по рукам.

Сопровождающий корабль молодой человек в сером итальянском костюме с серебряным отливом взял у меня автограф на бланке доставки товара, вручил инструкцию по пользованию, документы на корабль и поинтересовался — не имею ли я каких-либо претензий.

В конструкциях космических кораблей я ничего не понимал. Привези мне его лишь с тремя дюзами вместо четырех, я поверил бы в уверения, что так первоначально и задумывалось и корабль исправен.

— Как на нем летать-то? — все-таки спросил я.

— О, проще простого. Коробка скоростей автоматическая. Автопилот есть. Можете вообще ничего не делать. Садитесь в кресло, вводите в бортовой компьютер информацию о том, куда хотите долететь, и все.

— И все? — не поверил я.

— До Луны и четверти бака хватит. А дальше нельзя. Ограничения стоят и если вы на Венеру или на Марс задумаете лететь — на этот модели ничего не выйдет. Она ж для ближнего космоса рассчитана. Автопилот включится автоматически и повернет корабль обратно, — и он хитро улыбнулся, вероятно, намекая на то, что в России испокон веков всякие ограничения на иностранной техники мог снять любой алкаш. — У вас в Манчегорске есть заправочные станции?

За кого он нас считает? Да у нас тут собственный нефтеперерабатывающий завод есть, и нефти под ногами — залейся по уши. Качают уже лет пятьдесят и все никак не выкачают, хоть под каждым домом бури скважину и устраивай маленьких заводик по ее переработке. Он понял свою оплошность и чуть поправил свой вопрос:

— Заправки с топливом длякосмических кораблей.

— Понятия не имею, — стал размышлять я. На бензоколонках я, кажется, подобных объявлений не встречал. — Э, ну я думал, что топливо к кораблю прилагается. На один полет хоть.

— Что вы? Корабль нельзя перевозить заправленным. А топливо заказывается отдельно. В совершенно других фирмах. Вот. Рекомендую, — и он протянул мне рекламные проспекты, в которых предлагалось самое разнообразное космическое топливо, соответствующее международным стандартам. — Там вам посоветуют, что лучше приобрести. Заказывать будете, не забудьте сообщить — от кого вы про фирму эту узнали. Вам тогда скидку сделают в пять процентов. Вот на всякий случай моя визитка, — сопровождающий протянул мне пластиковую карточку.

— Спасибо, — буркнул я, повертел карточку в руках, делая вид, что читаю, оттиснутые на ней имя и фамилию, но конечно их не запомнил и запихнул карточку в карман куртки. Скидка это конечно обычный маркетинговый трюк, чтобы заманить клиента.

⠀⠀ ⠀⠀

Я сидел в кабине тягача и с удовольствием наблюдал за тем, какие взгляды бросали на мое приобретение прохожие. Прежде подобного внимания удостаивался лишь гендиректор местного филиала нефтяной компании «Манчегорск-ойл» Борис Вальштейн, когда он купил новую модель «Ламборджини». Посадка у нее была слишком низкой, и новый владелец смог проехать на ней лишь несколько сотен метров, после чего машина встала, потому что дорожные кочки и ухабы разбили ее днище так же хорошо, как если бы по нему проехались огромным напильником.

Испорченный автомобиль ремонтировать гендиректор не стал. Легче было проложить новую дорогу, но этого он тоже не сделал, опасаясь, что слухи, будто он бюджетные средства использовал в личных целях, могут дойти до головного офиса компании и за это его по головке не погладят.

Правда, его должность, как и у большинства топ-менеджеров компании, вот уже третье поколение по наследству переходила к старшему сыну в семье. Даже совет директоров не мог отправить его в отставку, но и нервы свои трепать не хотелось, ведь всегда найдется какой-нибудь блогер, проплаченный недоброжелателями, который исказит реальность. Поди докажи тогда, что заботился ты исключительно о народонаселении, о том, чтобы в районе дороги наконец-то стали хорошими, а вовсе не о том, чтобы твоя машина с низкой посадкой могла доехать до офиса компании.

На свои деньги прокладывать дорогу он категорически отказывался, и когда на пресс-конференции какой-нибудь неопытный репортер задавал Валынтейну подобный вопрос, тот в шутку говорил, что вся сила Российской империи как раз в плохих дорогах, потому что все враги, которые приходили в наши края, из-за плохих дорог здесь навсегда и оставались. В этом контексте он вспоминал, что большинство из российских высокопоставленных чиновников, вместе с потомственной должностью, получают и потомственный запрет посещать страны Евросоюза, Североамериканские штаты, Британию и ее прихлебателей.

— Ну и черт с этой Европой и Америкой! — кричал тогда Вальштейн. — Не хотят, чтобы мы туда ехали, сами приедут!

Он вовсе не намекал на то, что надо ввести свободное хождение евро и долларов на территории нашего дистрикта. Вовсе нет. Он покупал старинные европейские замки, которые привозились к нам в Манчегорск в разобранном виде, а потом собирались здесь, строил копию Статуи Свободы в натуральную величину и копии прочих мировых достопримечательностей, которые воочию увидеть не мог.

Он и пирамиды Египетские возвел бы.

— Сделайте лучше, чтоб столовая нефтеперерабатывающего завода работала по принципу все включено, — предложил кто-то из горожан на митинге, отговаривая гендиректора строить пирамиды. Все ж чуть ли не весь Манчегорск по нескольку раз уже перебывал на египетских курортах, пирамиды эти повидал и хотел от них хоть на родине отдохнуть.

— А и сделаю, — распалился Вальштейн.

И ведь сделал. После всех этих трат и забот об улучшении инфраструктуры нашего города, как-то язык не поворачивался упрекнуть его в том, что руки у него не доходят до дороги.

К слову, гендиректор нашел способ, как решить проблему, вовсе дорогу не ремонтируя. Слуги выталкивали «Ламборджини» из гаража вручную, впрягаясь в нее, как бурлаки, водружали на платформу, на которой обычно перевозили разную гусеничную технику, цепляли к тягачу, гендиректор забирался в салон, садился за руль и после наслаждался триумфом, который производила на улицах эта конструкция.

Мой триумф был не меньшим. Чтобы его закрепить, следовало зайти в какой-нибудь бар, заказать там чашечку кофе и пообщаться с тамошними посетителями. Но мне очень хотелось быстрее поставить корабль во дворе своего дома и посидеть в кабине, вот я ни на минуту и не хотел оттягивать эти счастливые мгновения.

Сержанты сгружали корабль, будто это железобетонная плита. Приходилось то и дело на них покрикивать, чтобы они не смяли дюзы.

— Не боись, — успокаивали они меня, — Скоко раз всякие ракеты сгружали и ничего. Не поломали.

Не стал я с ними спорить, доказывать, что в ракетах, с которыми они прежде встречались, давно уже нет никакой электронной начинки.

— Эй, хозяин, добавить бы надо! — сказали хором сержанты, когда я стал с ними рассчитываться.

— Как договаривались! — отрезал я, строго посмотрев на них.

— Ты если что — сообщай. Поможем.

— Непременно.

⠀⠀ ⠀⠀

Как и следовало ожидать, на манчегорских бензоколонках космические корабли не заправлялись. Топливо для моего приобретения пришлось выписывать через интернет. На оплату нового счета денег уже не хватило. Пришлось выкручиваться, распродать кое-что из бытовой электроники. Бочки с топливом обещали привезти через три дня. За это время я решил изучить инструкцию. Она была на китайском. Пару минут я смотрел на нее с таким же интересом, с каким археолог смотрит на неведомые письмена. Отсканировав текст, я натравил на него программу-переводчика и спустя всего пятнадцать минут получил русскую версию инструкции. Текст получился немного кривобоким. Попадались фразы вроде «жать лево очень сильно». Подобными по стилю надписями жители Турции или Египта снабжают фотографии девушек на сайтах знакомств.

То же самое я проделал и с надписями, которые значились под приборами и на стенах салона. Переписывать их от руки я не решился. Воспроизведешь чуть не так какую-нибудь закорючку и смысл фразы или слова — изменится и в результате во время полета, вместо кнопки «ускорение», нажмешь на кнопку «экстренная эвакуация». Так рисковать я не мог.

Корабль, вероятно, делали для внутри китайского использования. Его внутренности изобиловали абсолютно необъяснимыми с функциональной точки зрения разноцветными пластиковыми вкраплениями. Я подумал, что если включить в корабле все приборы, то в нем можно будет устраивать ретро-дискотеку.

Надписи я отсканировал, перевел, а потом распечатал их на клейкой ленте и залепил ею иероглифы, чтобы впредь они меня не смущали. В корабле стало сразу уютнее.

Изучать инструкцию мешали повадившиеся ходить в гости соседи. Они прямо хороводы вокруг корабля водили, будто это новогодняя елка. Смотрелся он не очень экзотично. Семиметровая труба диаметров в четыре метра с заостренным носом. Перед продажей его даже не удосужились заново окрасить, чтобы он выглядел попрезентабельнее, нежели сейчас. Корпус покрывал слой нагара. Изредка кто-то просил разрешения забраться внутрь, но я оставался непреклонен.

— Когда полетишь-то, Гагарин? — спрашивали соседи.

— Скоро.

— И куда?

— Далеко.

— Покупку-то обмыть надо, — не унимались соседи.

— Обязательно, — огрызался я.

— Когда?

— Сообщу.

— Ну, будем ждать.

После столь содержательного разговора соседи, еще с несколько минут поглазев на корабль, уходили удовлетворенные посещением.

Много места на корабле занимал туалет, шкаф со скафандром и запасом баллонов с дыхательной смесью. Помимо голографических стюардесс, в корабле не предусмотрели таких излишеств, как микроволновая печь и холодильник. Оказалось, что ни хранить продукты негде, ни разогревать. Чтобы с голоду не помереть, придется набирать с собой консервов и бутербродов, пакетиков с соком и термосов с кофе и чаем. Я подумывал, а не прихватить ли с собой электрический чайник, тогда можно ограничиться сублимированными продуктами и водой, но автономного работающего чайника в моем хозяйстве не было, а в корабле не было розетки, куда я смог бы воткнуть вилку от чайника. Может такой чайник был у кого-то из моих соседей, но ведь они взамен попросят в кабине корабля посидеть, а то и взять их в полет. Обойдутся. И я обойдусь.

Я слишком поздно вспомнил о том, что существует такая полезная вещь, как пища в тюбиках. В местном супермаркете такой конечно не оказалось. Ее тоже надо было заказывать и ждать доставки дня два-три. Такое ожидание выдержать я был уже не в силах. Этак потом отыщется еще одна причина отложить старт, следом появится другая, третья, и в результате я никуда не полечу, а корабль прирастет днищем к земле и превратится в нечто схожее с «Ламборджини» Вальштейна, то есть в бесполезную груду металла. Не уверен, что мне на нее будет так же приятно смотреть, как ему.

Экскурсантов день ото дня прибывало. Они мне до того надоели, что я уж подумывал ввести плату за осмотр корабля. Он, правда, все равно был виден с улицы, но если кто его поближе осмотреть захочет, я смогу немного пополнить свой истощенный банковский счет. Я буду говорить, что деньги их идут на закупку топлива, то есть они финансируют некий благотворительный фонд под названием «В помощь первому космонавту Манчегорска», но претворить эту идею в жизнь я не успел. Мне привезли бочки с топливом.

Произошло это под вечер. На время полета я взял отпуск и готов был лететь хоть ночью, сразу же, как перекачаю топливо из бочек в баки, но все равно пришлось отложить старт до утра. Я не хотел будить соседей. Им завтра на работу. Спросонья они могли принять рев работающих дюз за какое-нибудь стихийное бедствие, выбежать на улицу в чем спали, а выяснив, что на самом-то деле причиной их беспокойства стал я, пожелать мне не доброго пути, а… ну, что-нибудь похожее на то, что желают авто-лихачам: «Чтоб ты провалился!», «Чтоб ты сгорел!».

Мне будет стыдно возвращаться.

С этими мыслями я заснул.

Пока я спал и уже видел себя в космосе, какой-то хулиган, перебравшись в ночи через мой забор, подобрался к кораблю и нарисовал на нем красной аэрозольной краской приличных размеров надпись «Нефтяник-чемпион».

Обнаружив ее поутру, я разозлился, стал оглядываться по сторонам, будто хулиган все еще прятался где-то поблизости и наблюдал за моей реакцией, но он, конечно, давно испарился, а за футбольную команду «Нефтяник» болел весь город и надпись эту мог написать кто угодно.

С полминуты я обдумывал ситуацию, потом решил, что не стоит идти домой и искать там растворитель, разбрызгивать его содержимое поверх аэрозольной краски и стирать надпись. Никто ее не увидит, а когда я буду взлетать — она сама исчезнет, сгорев в плотных слоях атмосферы, и наконец — я ведь тоже болел за «Нефтяник» и, будучи чуть помоложе, несколько раз ездил следом за любимой командой на матчи в другие города.

Хулиган ведь мог написать какую-нибудь гадость про своих одноклассников или про губернатора области, или про его любовницу. Вот тогда мне точно пришлось бы стирать эту надпись.

Жаль только, что «Нефтяник», несмотря на то, что там играли очень дорогие бразильские футболисты, так и не поднимался в первенстве Российской Империи выше пятого места. Болельщики других команд всегда издевались над нами, спрашивая — а что, всех футболистов «Нефтяника» в нефти купают, прежде чем они на поле выходят? Этим они намекали на их темный цвет кожи.

Как сообщалось в инструкции — в радиусе пяти метров от корабля выхлопные газы становились абсолютно безопасными. От моего старта в худшем случае у соседей зазвенят стекла в окнах, а шума будет меньше чем при раскате грома.

Но когда я завел двигатели, подо мной будто бомба взорвалась, а в кабине стоял такой грохот, что я почувствовал себя бароном Мюнхгаузеном, как раз в тот момент, когда его отправили на пушечном ядре осматривать турецкий лагерь.

— Поехали! — крикнул я, улыбаясь, как лягушка.

Пожалуй, старт мой принес соседям больше неприятностей, нежели только дребезжащие стекла. Глядеть в иллюминатор я боялся — вдруг увижу под собой пылающие дома. Тогда пришлось бы просить политического убежища по другую сторону планеты. Избавлен я был от этого зрелища еще и потому, что перегрузка вжала меня в кресло, я с трудом мог пошевелиться, чувствуя, как стекает по лицу кожа, собираясь складками на скулах.

Через несколько минут эти неприятные ощущения закончились. Я почувствовал невообразимую легкость, выйдя на околоземную орбиту.

Сперва я хотел ограничиться несколькими витками вокруг Земли, но, увидев насколько она красива и как прекрасен вид Луны из космоса, решил отправиться к спутнику и высадиться на его поверхности — благо топлива в баках хватало, чтобы совершить без дозаправки подобную экспедицию раза три.

Увидев, как плывет неподалеку от меня термос, я захотел попить кофе и немного взбодриться. Я отстегнул страховочные ремни, оттолкнулся от кресла, но сделал это слишком сильно, врезался в термос, пролетел дальше, таща его за собой, и сильно стукнулся о стену кабины.

Не выстави я перед собой руки, амортизируя этот удар, заработал бы перелом ребра или в лучшем случае приличные синяки и ушибы. Рядышком стукнулся в стену термос, отлетел в сторону и задрейфовал к противоположной стороне кабины.

На этот раз я поймал его элегантно, бросившись к нему вперед руками, как вратарь, перехватывающий навес в его вратарскую площадку, обхватил, но когда прижал к груди, то почувствовал, что в термосе что-то гремит, поднес его к уху и взболтнул. Так и есть. Он был наполнен битыми стекляшками, в которые превратилась колба.

Отказываться от кофе не хотелось. Разбитый термос я запрятал, чтобы он не попадался мне на глаза, отыскал другой, отвинтил у него крышку, стал осторожно наливать кофе, но как ни старался, несколько капель улетели, и теперь, собравшись в коричневые дрожащие шарики, перемещались по кабине, как неведомые науке насекомые. Я решил их изловить попозже, а пока устроился возле иллюминатора, попивая вкусный кофе из герметически закрытого стаканчика.

Блаженное это состояние — перелетать от стенки к стенке. Поначалу я этим так увлекся, что забыл о времени. Путешествие к Луне заняло восемь часов, и уже к его середине я притомился, уселся в кресло и занимал свой ум тем, что слушал записи любимых групп. Можно было включить какую-нибудь голографическую постановку, но ее я мог и дома посмотреть. Лучше уж пялиться в иллюминатор. Когда еще Землю с такой высоты увидишь?

Я уж со счета сбился — сколько раз навстречу мне попадались космические корабли, возвращавшиеся с Луны. Не менее сотни. Траектории наши проходили друг от друга на расстоянии не более нескольких километров. Но вероятность столкнуться с ними была близка к нулю. За безопасностью следил авто-навигатор. Кто-то мигал мне бортовым освещением. Жест этот воспринимался как приветствие, а не по аналогии с наземными дорогами, как предупреждение о том, что за поворотом прячется сотрудник гос-авто-инспекции. Я тоже мигал в ответ.

Такая загруженность трассы навела меня на мысль, что на Луне сейчас и ступить будет негде, как на популярном пляже в купальный сезон. Вышло не совсем так. Совершив оборот вокруг Луны, я обнаружил позывные нескольких тысяч небольших кораблей на ее поверхности. Видимость была превосходной, и порой я наблюдал, как солнечный свет отражается бликами от их поверхности. Они словно мне подмигивали.

В скафандр я облачился заранее. Когда корабль прилунился, двигатели затихли, а поднятые ими клубы пыли осели, я тут же выбрался наружу.

Место посадки на Темной стороне специально я не выбирал. Сел, как говорится, куда получилось, даже место с картой не сверил и поэтому не знал, как называются местные кратеры и горы.

— Вы что слепой? Не видите, что здесь люди?

Китайский мне еще в школе не давался. Оказываясь за границей, я не сильно улучшил его знание, объясняясь по большей части знаками, но все ж фразу, которая у меня в наушниках возникла — разобрал. Голос был мужским, человек, похоже, говорил без акцента.

Я вздрогнул от неожиданности. Я-то полагал, что никого здесь не потревожу, но оказалось, что ошибся, и пока я ступал на лунную поверхность, радостно прыгал по ней, оставляя свои следы, все это время на меня взирали два землянина в запыленных скафандрах. Чтобы найти их, пришлось головой во все стороны вертеть. Хорошо, не стал вверх смотреть, принимая этот голос за Глас Небесный.

— Простите. Я вас не увидел, — сказал я вежливо.

Один землянин решительно двинулся ко мне, но из-за низкой гравитации движения были мягкими и комичными, и прыгал человек будто мячик, по которому так и хочется заехать ногой. Похоже, точно такие же мысли, но по отношению ко мне, пришли и ему на ум.

Я приготовился достойно встретить наглеца.

Теперь замурлыкал что-то женский голос. В скафандрах-то и не определить, что это разнополая парочка, габаритами они друг от дружки совсем не отличались и были существенно меня пониже, так что не заговори со мной сперва мужчина, я принял бы этих туристов за двух женщин.

Девушка обращались не ко мне, а к какому-то Чену. Что она говорила — я совсем не понял, но после ее слов направлявшийся ко мне землянин остановился, развернулся и двинулся обратно.

Превосходно. Голова на плечах у него есть, иначе он нарвался бы на неприятности. Я же с честью вышел из затруднительного положения, а искать себе какое-либо другое место, чтобы дать этой парочке вовсю насладиться одиночеством, не собирался.

Впрочем, долгое пребывание на Луне в мои планы не входило. Изрядно наследив по округе, я сходил на корабль, нашел среди инструментов молоток, отколотил от скал несколько кусочков, потом набрал в маленькую коробочку лунный грунт, но посчитав, что на этом моя миссия будет не завершена, выбил на скале собственное имя и только после этого отправился восвояси.

При старте я, кажется, вновь окатил поднятой выхлопными дюзами пылью китайскую парочку, но нисколько себя в это не винил. Взлети они пораньше, то пыль досталась бы мне. Вероятно, им очень не хотелось возвращаться домой, где плотность населения не в сравнении больше, нежели на Луне, так что они готовы были терпеть временные неудобства.

На обратном пути меня потянуло в сон, и я проспал в кресле почти до самой посадки. Встреченные путешественники, видимо, считали меня невеждой и грубияном из-за того, что я не отвечал на их приветствия, но ведь я не мог этого сделать.

Из состояния сна меня вывел голос автопилота, сообщивший, что мы готовы к посадке, и он ждет от меня соответствующего приказа. Над моим домом была уже ночь, вернее приближался рассвет. Мое возвращение так рано грозило перебудить всех соседей, но не буду же я кружиться вокруг Земли ближайшие пару-тройку часов, дожидаясь, пока они соизволят проснуться. Знакомых в тех частях планеты, где сейчас был день и где я мог бы немного погостить, а домой вернуться попозже — у меня не водилось.

— Валяй, — подбодрил я автопилота.

— Простите, не понял? — послышалось в ответ.

— Разрешаю посадку, — сказал я, придавая голосу своему строгость и уповая на то, что выхлопные дюзы будут извергать топливо не столь громогласно, как при старте.

Меня в очередной раз вдавило в кресло. Однажды корабль дернулся, изменил траекторию, как впоследствии выяснилось, чтобы не столкнуться с авиалайнером. Я пролетел рядом с ним огненным метеором, а когда пассажиры лайнера поняли, что никакой я не метеорит, они стали сопровождать мое возвращение на Землю ругательствами и проклятиями. Слышны они были лишь соседям по салону да стюардессам, а до меня донесся только рев реактивных двигателей авиалайнера. Пассажиры снимали меня через иллюминаторы на свои гаджеты.

Как же изменились времена.

Раньше космонавтов встречали совсем не так.

Приземлиться незаметно я уже не надеялся.

Хорошо, что вообще приземлился, а то, признаться, у меня душа ушла в пятки, когда я видел — с какой скоростью на меня накатывается земная поверхность и заполняет весь иллюминатор. Стало так страшно, что хотелось уткнуться лицом в подушку. Подушки у меня не было, но глаза я все ж закрыл и открыл их, только когда понял, что корпус корабля перестал конвульсивно дергаться и затих. В ушах все равно гудело, но не из-за того, что работали двигатели, а потому что я оглох.

— Где я? — спросил я, приоткрывая сперва один глаза, а затем второй.

Никого из архангелов или рогатых ребят с вилами, нависавших надо мной, я не увидел, а это значило, что я не промахнулся и угодил ни на небеса, ни под землю, а точнёхонько на ее поверхность.

Вывалившись из корабля, я опустился перед ним на колени, но не оттого что захотел помолиться, а потому, что ноги мои, отвыкнув всего за несколько часов от земного тяготения, уже не держали тело. На меня из серой предрассветной тьмы надвигалось с десяток соседей. Они проникли в мой двор через выломанную калитку. Поскольку улетела она не во двор, а на улицу, я догадался, что это не они ее выбили, а скорее всего я выхлопами из дюз. Сам забор немного покосился.

— Хватит землю целовать, Колумб хренов, — это были первые слова, которыми меня встретили на земле, но уши мои все еще не могли отойти от шума посадки, в них стоял гул, я видел, что соседи что-то говорят, но ни слова из их речи не понимал.

Все еще воображая, что они решили-таки поприветствовать меня, сейчас поднимут на руки и начнут качать, хватаясь за теплый борт корабля, я встал на ноги, чтобы не встречать их на коленях.

— Привет, земляне! — сказал я, широко улыбаясь и махая рукой.

Как приятно оказаться в кругу знакомых. Они моих чувств не разделяли.

— Какие, на хрен, земляне? Ты чего Николаевич, префигел? А, блин? Ты знаешь, что нам все стекла выбил. Блин. Мы их только вставили, — кричал буровик из соседнего дома. Он был облачен в майку с надписью на груди: «Если я суну, то так польется..», и пузырящиеся на коленях тренировочные.

— Нам чё, больше тратиться не на что, как чтобы стекла вставлять, а? — вторила ему супруга с растрепанными волосами, помятой щекой, на которой виднелись глубокие полосы, оставленные подушкой. На ней был не застегнутый халат, наброшенный на ночную рубашку. — Вон Машке новые ботинки купить надо и чё теперь?

— Ты чё молчишь то? Онемел? Все мозги повышибало? — подключилась к разговору еще одна соседская семья.

Им всем аккомпанировали две собаки. К их лаю последовательно подключились все остальные четвероногие обитатели Манчегорска, а заодно и те, кто в этот момент кроме как на четырех конечностях стоять не мог. Они подняли такой гам, что город всполошился и в тех домах, где не зажгли свет во время моего приземления, включили его сейчас.

Какие тут цветы, оркестр, да девушки в кокошниках с хлебом и солью? Не побили бы. Вообще-то, с соседями мы не ссоримся по пустякам и стараемся жить дружно.

Я подумывал, как бы мне вырваться из их окружения, сделать бросок к дому, запереться там как в крепости и переждать осаду. Не будут же они митинговать и штурмовать мою цитадель. На работу ведь скоро, пора завтрак готовить и кофе варить, а я, между прочим, сделал доброе дело — всех разбудил вместо будильника. Намекать на то, что всем уже пора по домам, я не стал, опасаясь, что еще больше разозлю соседей, и они меня точно побьют.

Я думал, что если вместо меня здесь приземлится инопланетянин, то, как только он выйдет из своего корабля, чтобы землян поприветствовать, мои соседи и слушать его не станут. Не разобрав — кто перед ними, они ударят ему скалкой по голове, повалят на землю и начнут колотить ногами, выясняя — оплатит он счет от стекольной компании или нет? Инопланетянин ведь ни слова не поймет и ответить не сможет, а такой первый контакт будет чреват серьезными осложнениями, вплоть до межгалактической войны, которая оставит от земли лишь выжженную пустыню. Я-то все проблемы улажу.

— Оплачу. Оплачу, — отмахивался я, вновь опустившись на колени.

То ли эта поза, то ли моя последняя фраза успокоили соседей. Они пошли восвояси, кто кофе себе утренний готовить, а кто прерванные сны досматривать.

Не окажи мне соседи такой теплый прием, то, увидев свой дом с выбитыми стеклами, я вообразил бы, что это сделали хулиганы. Воспользовавшись моим отсутствием, они пробрались в дом и выкрали все ценные вещи. Сердце бы мое из груди выскочило от таких мыслей, а сейчас был на удивление спокоен. Никакие это не хулиганы, ничего они не украли, да и красть то у меня особо нечего. Сам виноват.

В доме было чуть прохладно. По комнатам гулял ветер. Хорошо еще, что все случилось летом. Зимой с выбитыми стеклами дом быстро промерзнет, превратится в ледышку и, прежде чем прогонишь поселившийся в нем холод, отогревать его придется не один час.

Битые стекла я выметал целый день, вроде все убрал, но маленькие крупицы впивались в подошвы ботинок еще месяца два. Все это время приходилось ходить по дому в тапках — иначе можно было получить небольшую травму.

Волосы мои вставали дыбом от счетов, которые несли мне соседи. Оценив мою щедрость, они заказали самые дорогие стекла — полимерные, не бьющиеся, заодно сменив и оконные рамы, заявляя, что и они пострадали во время моего взлета и приземления. Хотели еще всучить мне счет за лечение престарелой тещи буровика, то есть мамы его жены. Якобы у нее из-за меня сучилось сердечное расстройство. Но в больницу она слегла за два дня до моего полета, так что я причиной ее заболевания стать никак не мог.

Трава во дворе выгорела. Пришлось сажать новый газон.

Помимо этого были — покраска закоптившихся стен, восстановление помятых крыш и упавших заборов. Соседи не утруждали себя поисками экономных предложений и транжирили мои деньги направо и налево. Я стал причиной короткого расцвета деятельности ремонтных фирм города. Впору им было даже открывать свои филиалы возле моего дома.

Попробуй я заикнуться соседям о своей неплатежеспособности. Они ведь меня тогда проклянут, затаскают по судам, все равно выиграют все процессы, благо свидетелем моего триумфального возвращения на Землю был чуть ли не весь Манчегорск, и добьются, что судебные приставы наложат арест на все мое движимое и недвижимое имущество, в том числе и на корабль. Только продав его, я и мог погасить все счета. Беспроцентную рассрочку они не предусматривали. Чтобы не накопились проценты, мне надо было погасить счета как можно быстрее.

Я связался с фирмой, которая продала мне корабль, и сообщил тамошнему менеджеру, что хочу его вернуть. Но всучить корабль за те же деньги не вышло. Мне, вернее, моим наследникам, не вернули бы их в полном объеме, даже взорвись корабль во время полета из-за каких-то неполадок и разметай мои останки по космосу. На проявление человеческих чувств у менеджера я и не надеялся, поэтому не стал ему объяснять, в какой ситуации оказался, а то узнай он об этом, обобрал бы меня до нитки. Но, похоже, он обо всем знал.

— Если хотите получить деньги уже сегодня, то мы его готовы выставить на торги…

Сумма, названная им, была на треть меньше той, которую пришлось выложить мне всего несколько дней назад. На все мои протесты менеджер спокойно объяснял мне про амортизацию корабля и про то, какой процент берет фирма за посредничество при продаже.

— Мы рискуем, мы переведем деньги на ваш счет сразу же после подписания контракта о продаже, а ведь неизвестно — сколько мы его продавать будем.

— Да за день он улетит.

— Вы можете сами заняться его продажей, — посоветовал мне менеджер. Этот аргумент меня окончательно добил.

— Я согласен.

⠀⠀ ⠀⠀

Забирать корабль приехал уже знакомый мне сопровождающий. Не буду вдаваться в подробности, как я свел его с полковником Прилипало и тот выделил для перевозки корабля от моего дома до железнодорожной станции тягач, кран и все тех же двух сержантов. Меня не интересовало — развели ли они сопровождающего, помимо заранее оговоренной оплаты своих услуг, еще и на ужин в ресторане со стриптизом. Не стал я его предупреждать его об их ненасытных желаниях. Пусть для него это станет «приятной» неожиданностью.

Для меня космическая эпопея закончилась. Чтоб меня хоть как-то утешить, соседи звали меня в гости на шашлыки и говорили, что мне повезло: голову не сломал и то хорошо. После оплаты счетов денег у меня осталось еще на покупку поддержанного китайского внедорожника, сделанного по японской лицензии. На нем я и теперь, спустя два года после покупки, разъезжаю по окрестностям и даже совершаю марш-броски в соседние населенные пункты. Он гораздо дешевле «Ламборджини» и функциональнее.

Но мой скоротечный полет имел ощутимые последствия в масштабе всей страны и даже планеты. МанчегорскТВ сделало о нем большой сюжет, используя съемки с видео-регистраторов, камер наблюдения и гаджетов пассажиров самолета. Соседи прославились, давая интервью, а вот к телевизионщикам я не вышел, как они меня не упрашивали, и во двор их не пустил. Мой дом и корабль, пока он еще находился во дворе, они снимали из-за забора или с крыш соседских домов.

Готовя сюжет, репортеры преследовали меня повсюду, и стоило мне отправиться за покупками в супермаркет, как за мной мчалась съемочная группа, будто я труднодоступная звезда эстрады.

Депутаты областной думы решили, что давно настала пора упорядочить частные космические полеты, и вышли с этой инициативой на федеральный уровень. Инициативу дружно поддержало большинство законодателей Госдумы и поставило этот вопрос уже перед своими европейскими коллегами.

В результате ввели права на право управления космическим кораблем. Чтобы получить их, надо собрать кучу справок, пройти практические занятия, сдать правила вождения, а помимо этого еще и разбираться в устройстве корабля на тот случай, если придется устранять какую-то неполадку. Поскольку этот вопрос был уже из области высоких технологий, то надо всем, кто в нем разберется, помимо прав, давать еще и на научную степень.

Я не представлял — во сколько обойдутся права, если просто их купить, а не следовать всем правилам. Даже у Валынтейна не хватило на них средств. Однако космическими кораблем он все ж обзавелся, выписав вместе с ним еще и опытного пилота, у которого были все необходимые для полетов документы. Космический корабль, как и неисправная «Ламборджини» услаждает взор Валынтейна. Он не летает на нем. Уж слишком дорого обошлось ему это украшение.

Если он только посмеет прислать ко мне кого-то из своих слуг, требуя частичного возмещения затрат, — ведь именно я стал причиной многих осложнений, — я вытолкаю его взашей, с настоятельным советом более ко мне с подобным не приходить…

Сам-то я не скоро решусь покупать космический корабль.

Во-первых, денег нет, а во-вторых, мне вполне хватает китайского внедорожника. Да. Дорого мне обошелся кусок лунной скалы и щепотка пыли. Я держу их в серванте, но давно уже не смотрю на них и подумываю выбросить…

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в Москве в 1971 году, окончил Московский инженерно-строительный университет по специальности инженер-эколог, работает на телевидении корреспондентом и ведущим информационных программ.

Первый роман вышел в 2002 году в издательстве «Вече» — «Там, где бродит смерть», под таким же названием «Вече» его переиздавала в 2012, а «Эксмо-Яуза» печатала его в 2008-м под названием «Вернуться из ада». С той поры вышло еще 9 книжек, среди них «Сотри все метки», «Пирровы победы», за роман «Гроза над Цхинвалом», написанном совместно с Виталием Пищенко, получил премию Союза писателей «Во имя Отечества». Рассказы печатались в журналах «Звездная дорога» и «Космопорт».

⠀⠀ ⠀⠀

Иосиф Письменный От прилета до улета

Писать юмористическую научную фантастику очень непростое дело, а продавать законченные произведения еще труднее.

Гарри Гаррисон, писатель-фантаст

Глава первая. Прилёт

Заранее предупреждаю: прославленный бард, поэт и писатель Булат Окуджава, так же, как и его знаменитая песня, о которой пойдет речь, здесь совершенно не причем. На их месте запросто могли бы оказаться и любой другой поэт-песенник, и любая другая песня. Но так уж случайно (или все-таки неслучайно?) получилось, что перст судьбы ткнул в них. Поэтому я заранее приношу свои извинения Булату Шалвовичу.

Есть такие конфеты — ириски. Если вы по забывчивости или по недоразумению возьмете их в рот, все, пиши — пропало. Конфеты немедленно прилипнут к вашим зубам, небу или деснам, и избавиться от ириски и дискомфорта во рту будет нелегко. Так же бывает и с песнями. Прилипнет к вам мелодия, и вы будете напевать песню дома, на работе и по дороге между ними, варьируя слова. Пока не ухитритесь незаметно даже для себя подбросить ее кому-нибудь другому.

Молодой инженер, назовем его условно Васей, рано утром ехал на работу и по привычке напевал песню. На этот раз ею оказалась песня Булата Окуджавы, подхваченная Василием у приятеля, аспиранта по прозвищу Шприц:

Не знаю, пел ли он эту песню на работе (думаю, что пел), но могу уверенно утверждать, что после работы по дороге домой он опять напевал эту же песню.

«Вот прицепилась», — подумал Вася, в который раз повторяя привязавшийся куплет.

По приезде домой, он снова принялся напевать слова приставшей к нему песни, причем вслух. У Марины, Васиной жены, после работы было скверное настроение, и она попросила Василия не орать на всю квартиру.

— Не понимаю, почему тебе не нравится такая классная песня, — миролюбиво возразил Марине ее муж.

— Не понимаешь? Ты только послушай сам себя. Разве это рифма? «Гусар» и «пред ней» не рифмуются!

Василий не стал спорить:

— Сейчас мы это поправим.

И он принялся подбирать рифму. Промучившись полчаса, Вася пропел:

— Дался тебе этот гусар! — засмеялась Марина, у которой за полчаса тишины настроение немного улучшилось. — Ведь есть еще и другие рода войск.

— Точно! — обрадовался Василий и тут же выдал экспромт:

— Вот видишь: ведь можешь, если захочешь! — Марина в меру поощрила Василия и тут же засомневалась. — Хотя, причем здесь струны?

— Струны здесь — намек на гитару в руках влюбленного, — пояснил Вася и немедленно сочинил новый экспромт:

Марина не дала мужу закончить куплет и пропела свой вариант:

Выслушав жену, Василий, тут же съязвил:

— А без туалета ты не можешь?

— Могу, — заявила жена. — Слушай!

И тут Василий с удивлением и одновременно с облегчением обнаружил, что зуд варьировать куплет у него частично уменьшился, однако переключился на Марину: Васина жена ходила по кухне и громко распевала.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Первый раз от автора. Далее, в целях экономии места и времени, я постараюсь приводить только две первые строчки каждого куплета, а две следующие, — конечно, при желании, — читатель может придумывать сам.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Итак, Марина приступала к активному песнотворчеству.

Ночью она ворочалась в постели, напевая вполголоса:

«А может быть так: “кричит на весь кишлак и с горя пьет водицу”? Именно пьет водицу, а не водку! Или еще лучше: “и с горя пьет… водицу?” Обязательно с паузой мужду “пьет” и “водицу!”» — думала она, уже засыпая.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Рано утром следующего дня Марина отправилась на работу в свою контору, по привычке напевая нечто, похожее на песню Булата Окуджавы.

Не знаю, пела ли Марина эту песню на работе (думаю, что пела), но могу уверенно утверждать, что вечером, после работы по дороге домой Алина, подруга Марины, напевала очередной вариант этого куплета.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Второй раз от автора.

1. Читатель, прости меня, но теперь спасти Алину от мук творчества можешь только ты своим варьированием полюбившегося тебе куплета.

2. В таком виде я записал эту историю и успокоился. Однако, как оказалось, напрасно, ибо события, помимо моей воли, продолжали разворачиваться дальше, причем в нескольких направлениях одновременно.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Прошло три дня с того момента, как Алина заразилась вирусом песнотворчества. С начала рабочего дня и до звонка, извещающего об его окончании, все сотрудники здания, в котором трудились Марина и Алина, сочиняли куплеты, основанные на песне Окуджавы. Большинство продолжало заниматься песнотворчеством как по дороге с работы и на работу, так и, вернувшись домой, и даже, отходя ко сну.

…Еще через четыре дня песнотворчеством занялись сотрудники нескольких учреждений, работающие в стоящих рядом зданиях.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Через несколько месяцев аспирант по прозвищу Шприц сделал доклад на заседании кафедры инфекционных болезней медицинского университета. Изложив признаки и особенности болезни, охватившей город, Шприц заявил:

— Как видим, мы имеем четко выраженное инфекционное заболевание. Мы можем выделить три периода: период инкубационный, период обострения, или собственно болезни, и период выздоровления.

— У меня, кажется, сразу же, минуя инкубационный период, начался период обострения, — заявил доцент Уколов, известный на кафедре своей мнительностью, и в качестве доказательства прочел стихи, сочиненные им во время доклада:

— Поздравляю, коллега, — сказал доценту Уколову под общий смех профессор Обмылов, — Оформляйте себе больничный.

Затем профессор подвел итог докладу Шприца:

— Срочно делайте статью и посылайте ее в журнал!

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Примерно в то же время на заседании кафедры мировой литературы местного гуманитарного университета выступил с докладом аспирант Лобов:

— Нами была проведена классификация сочиненного по первым строкам, называемым нами стартовыми. Приведу только некоторые варианты нашей классификации.

— По национальному принципу: «И лишь один француз (узбек, туркмен, таджик, еврей, цыган, грузин….)»;

⠀⠀ ⠀⠀

— По домашним животным и птицам: «И лишь один осел (козел, кабан, баран, индюк, гусак, скакун…)»;

⠀⠀ ⠀⠀

— По диким животным и насекомым: «И только крокодил (бегемот, павиан, шимпанзе, каракурт, таракан, махаон…)»;

⠀⠀ ⠀⠀

— По воинским званиям: «И только старшина (лейтенант, капитан, генерал, адмирал….)»;

⠀⠀ ⠀⠀

— По профессиям: «И только продавец (массажист, визажист, модельер, кутюрье, прокурор….)»;

⠀⠀ ⠀⠀

— По специализациям внутри профессий: «И только ортопед (психиатр, акушер, терапевт, окулист, горло-нос….)»;

⠀⠀ ⠀⠀

— По ступеням роста ученого: «И только лишь студент (аспирант, пре-под, доцент, завлаб, членкор….)»;

⠀⠀ ⠀⠀

— И даже по персонажам детских сказок: «И только Карабас (Мойдодыр, Дуремар, Серый Волк, В Сапогах, Без Сапог…)».

⠀⠀ ⠀⠀

— Отдельную группу составляют те, кто не подходит ни под какую графу нашей классификации: «И только лоботряс (разгильдяй, домосед, клопомор, дырокол, небоскреб, куроед, гусекрад…)». Но мы работаем над тем, что с ними делать дальше! — оптимистично завершил аспирант Лобов.

Как только доклад окончился, вскочил ассистент Хореев и от избытка чувств прочел:

— Нет такой птицы канарей — есть кенарь! — прервал Хореева завкафедры мировой литературы местного университета профессор Псаломов, о котором среди преподавателей и студентов ходили легенды, будто он прочел всего Гомера.

— Хорошо, — охотно согласился Хореев. — Можно исправить:

— Нет такой птицы соловейка — есть соловьиха! — снова прервал его профессор Псаломов. Но ассистент никак не мог успокоиться и начал читать третий вариант:

— Дальше можете не продолжать… — засмеялся профессор. — А вы, батенька, — одобрительно улыбнулся профессор Псаломов аспиранту Лобову, — молодец. Набрали для кандидатской достаточно материала. Оформляйте!

И неожиданно для себя и для всех присутствующих закончил:

Тем самым профессор не только подтвердил справедливость утверждений, что он прочел всего Гомера, но и козырнул перед коллегами свежей рифмой к затасканному слову Европа.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

А между тем, рядом с нашими персонажами разворачивались не менее важные события.

— Докладывайте! — приказал Командир инопланетного корабля.

— Мы получили задание свести к разумному минимуму число жителей города, которые могли бы наблюдать посадку нашего корабля на планету Земля. Воткаких результатов мы достигли. На сегодняшний день 54 % жителей города основное время по вечерам обычно посвящают телевизору, компьютеру и приготовлению еды на следующий день, т. е. работе на кухне. Все они поэтому в вечернее время не выходят на улицу. Примерно 10 % горожан занято распитием алкогольных напитков в помещениях и поэтому, даже выйдя на улицу, они на небо не смотрят.

— А если и посмотрят, кто им поверит? — вставил реплику Первый пилот.

Все понимающе рассмеялись.

— Продолжайте!

— 33 % жителей города мы вовлекли в песнотворчество, и поэтому они тоже на небо не смотрят. По сравнению со вчерашним днем, число жителей, занимающихся песнотворчеством, снизилось на один и две десятых процента. Изменений этой тенденции не предвидится. Считаю, что более благоприятной обстановки для приземления не представится, — отрапортовал агент номер 635-й.

— 635-й! Поздравляю вас с успешным выполнением задания. Благодаря блестяще проведенной вами операции под кодовым названием «Ириска», мы, как и планировалось, сможем приземлиться так, что практически никто из землян этого не заметит. Особая благодарность 396-му за удачно подобранную песню.

— Но все-таки можно ли подсчитать, сколько человек могут увидеть (я не говорю «увидят», а «могут увидеть»!) нашу посадку? — спросил Первый пилот.

— Можно, — ответил Главный Математик. — По нашим расчетам получается не более двух и семи десятых.

— Чего не более двух и семи десятых? — спросил Второй пилот.

— Как, чего — не более двух и семи десятых? Землян, конечно.

— Для круглого счета — три, — сказал Первый пилот.

— Нет, не три, а не более двух и семи десятых, — настаивал Главный Математик.

— Не вижу разницы между двумя и семью десятыми и тремя.

— Ну, как же не видите? Три — это более двух и семи десятых. Не более двух и семи десятых — это значит, что увидят нас или один, или два человека — не больше.

— Все. Посадку объявляю на завтра на 22–00,— подвел итог Командир инопланетного корабля.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

На следующий день Василий, его приятель Шприц и приятель Шприца Лобов возвращались домой из ресторана, где они втроем обмывали удачные доклады обоих аспирантов. Уже удалившись от ресторана на приличное расстояние, перед тем, как разойтись в разные стороны, они остановились, и аспиранты заспорили о том, достаточно ли вина они заказали, или надо было заказать еще бутылочку. Как и положено, мнения разошлись. Василий, чей голос был в данном случае решающим, не знал, чью сторону принять, и в раздумье задрал голову вверх, как будто там он мог прочесть ответ.

— Братцы! — неожиданно закричал Василий. — Посмотрите на небо! Там НЛО!

Но оба аспиранта отказались смотреть куда бы то ни было.

— Все, Вася, — в один голос заявили спорщики. — Ты дошел до кондиции и ответил на кардинальный вопрос современности. Вина мы заказали в самый раз!

В результате ничем не мотивированное упрямство двух аспирантов, не пожелавших взглянуть на небо, привело к тому, что посадка НЛО на Землю никем не была зафиксирована документально.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Третий раз от автора. Василий, Шприц и Лобов так никогда и не узнают, что по расчетам инопланетных математиков они втроем в тот вечер составляли не более двух и семи десятых землян. А увидел НЛО, как и предсказал Главный Математик инопланетного корабля, только один из них — герой нашего рассказа Василий. Хотя, по мнению инопланетянина, с равной вероятностью могли бы увидеть и один, и двое. Однако то, что два аспиранта согласятся задрать головы и посмотреть куда бы то ни было, Главный Математик посчитал невозможным.

Так снимем же шляпы перед высокой точностью расчетов наших гостей.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Послесловие 1. Автор рассказа не подозревал, что описанное выше инфекционное заболевание может передаваться бесконтактным способом.

Однако с удивлением обнаружил в Интернете четверостишие, в котором поэт, скромно назвавшийся Классиком, сумел зарифмовать десятичную дробь, что не каждому пишущему стихи под силу. Вот это четверостишие:

Послесловие 2. Дорогой читатель! Если ты подхватишь описанную выше инфекцию, не переживай: как авторитетно установил аспирант Шприц, данное заболевание всегда заканчивается выздоровлением.

Глава вторая. После прилёьа

Молодая симпатичная женщина по имени Алина возвращалась домой вечером после работы. Она «подцепила» у своей подруги Марины странную инфекцию, вследствие чего шла и варьировала сочиняемые ею на ходу стихи:

Восторженный поэт, / Красавицей сраженный, сраженный, сраженный…

«Нет, не так, — думала она, — попробуем по-другому… Опять не так, не так…Поэт дарил Луну, поэт дарил Луну, поэт дарил Луну, Луну, Луну…»

И тут она пропела:

— Сударыня! Если вас не устраивает маленькая Луна, то я готов подарить вам Большую Медведицу. А может быть, вы желаете Малую Медведицу? Впрочем, не стесняйтесь, пользуйтесь моей щедростью — берите сразу обе!

Произнесший эти слова мужчина возник неожиданно. Алина даже не заметила, когда и откуда он появился.

А неизвестный не терял времени даром. Он любезно подхватил Алину под локоток:

— Позвольте, я провожу вас домой. Час уже поздний, и молодой очаровательной даме рискованно ходить по улицам одной.

«Ну, да, — иронически подумала Алина. — С первым встречным незнакомым мужчиной будет безопаснее».

— Напрасно вы сомневаетесь, — словно прочел ее мысли неизвестный. — Да, я, действительно, первый встреченный вами сегодня мужчина, но что касается того, что мы не знакомы, то это не так. Я знаю о вас все: вас зовут Алина, фамилия…

И он без запинки сообщил молодой симпатичной женщине ее фамилию, вес, рост, домашний адрес и место работы.

— Возраст ваш я называть не буду. Женщины обычно не любят об этом говорить.

«Все, что он сейчас сообщил, мне и без него давно известно, — подумала Алина. — А вот о себе он почему-то ничего не рассказывает.»

И еще она подумала, что не мешало бы ей сбросить пару-тройку килограммов веса, тогда бы она выглядела моложе.

— Ни в коем разе! — запротестовал мужчина. — В вашем нынешнем весе вы мне особенно нравитесь! Я, можно сказать, из-за него без ума от вашей красоты.

«Ишь, как запел! — подумала Алина. — Ну да, есть мужчины, которым нравятся полные женщины. Только почему он ничего не говорит о себе?»

И, словно прочитав ее мысли, незнакомец заявил:

— Разрешите представиться. Меня зовут 635-й, но вы можете называть меня сокращенным именем — Пятый. Или лучше ласковым — Тый.

Алина искоса, через плечо, скептически посмотрела на него и подумала:

«А парень-то низковат».

Ее спутник начал буквально на глазах расти вверх.

«Теперь слишком худой».

Спутник стал расширяться.

«Живот надо убрать».

Живот исчез, и грудь незнакомца стала широкой, как у профессионального спортсмена.

«Как это у него получается?»

— Ну, это элементарно Я настроился на программу выполнять все ваши желания.

— Все? — вслух удивилась Алина.

— Абсолютно все! — заверил ее спутник.

— Вы так любезны, — засмущалась молодая женщина.

Дальнейший разговор опять стал вестись в непривычной для нее манере. Она что-нибудь про себя думала, а он читал ее мысли и отвечал на них словами или действиями.

«Расскажу завтра Маринке — умрет от зависти», — подумала Алина.

А 635-й продолжал рассыпаться в любезностях:

— Глядя на вашу аппетитную фигуру, я могу представить себе, как вкусно вы готовите. Я мечтаю попасть к вам на кухню, чтобы своими глазами лицезреть этот увлекательный процесс.

«Ну, да, — подумала Алина. — Сначала пригласи его на кухню, а потом он и в спальню попасть захочет».

— Верьте мне, я ограничусь созерцанием приготовления вами волшебной еды.

«Какой там процесс приготовления волшебной еды, если в холодильнике у меня нет ничего, кроме вчерашних макарон и докторской колбасы».

— Ну, и прекрасно, я как раз о них мечтал все время полета.

Вот так, за приятной куртуазной беседой они незаметно приблизились к подъезду дома, в котором проживала Алина. У входа в подъезд, как обычно, сидели три старушки-пенсионерки.

«Не хватало, чтобы они меня увидели с посторонним мужчиной, — подумала Алина. — Ведь я как-никак замужняя женщина».

— Алиночка, с кем это вы?

— Да ни с кем, — вслух ответила Алина, а про себя подумала: — «Что я теперь Петьке скажу? Да катись этот инопланетянин отсюда к чертям собачьим».

Кто такие черти собачьи, инопланетянин не знал, но, поскольку он был настроен на программу выполнения любых пожеланий Алины, то тут же улетел, вернее, укатился от нее подальше и скрылся из виду.

Старушки с удивлением отследили глазами странную траекторию, по которой катился неизвестный им спутник Алины, затем переглянулись, в который раз старательно изучая близлежащую территорию, и многозначительно замолчали.

Таким образом, хотя контакт с инопланетянами в тот день и состоялся, но из-за одного, всего одного неосторожного пожелания молодой, симпатичной, но напуганной пожилыми соседками женщины, в историю контактов с другими цивилизациями он занесен не был.

Глава третья. Отлёт

Аспирант кафедры мировой литературы местного гуманитарного университета Лобов, по прозвищу Лоб, со своим приятелем аспирантом-меди-ком по прозвищу Шприц, прихватив приятеля Шприца инженера Василия, решили выбраться на природу на старой развалюхе Лобова, имея целью наловить раков.

Лобов давно уже звал их с собой, утверждая, что знает заветное озерцо, где этих раков мерено-немерено. Тем более, что у Василия имелся бредень, припрятанный еще с тех времен, когда он, будучи неженатым, гонял на мотоцикле по окрестным местам. Шприц тоже решил не отставать от друзей и закупил в универсаме ящик свежего пива.

Друзья отмахали по асфальту от города чуть больше тридцати километров, и Лоб уже приготовился свернуть на заветную проселочную дорогу, но они увидели, что проселок таинственным образом исчез. Или лучше сказать не исчез, а превратился в прекрасно асфальтированное шоссе, но ехать по нему они не смогли, поскольку въезд на шоссе был перекрыт шлагбаумом, рядом с которым стояли будка и столб со щитом «Частное владение. Въезд запрещен».

Когда друзья поравнялись с будкой, из нее вышел мужик в камуфляжной одежде и спросил:

— Грамотные?

— Грамотные, — ответили друзья. — Может, договоримся?

— Нет, — заявил мужик в камуфляже. — Себе дороже. К тому же сегодня Хозяин должен приехать. Так что проваливайте отсюда, да поскорее.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Что делать будем? — спросил Шприц, когда друзья отъехали от шлагбаума.

— Я предлагаю проехать еще несколько километров, оставить машину в кустах, все равно на нее никто не позарится, — ответил Лобов. — А самим добираться до озера вкруговую.

Друзья так и сделали. Проехав несколько километров, они вышли из машины.

Лобов взвалил на плечи мешок, в котором находились котел и продукты, Василий поднял бредень и палки, именуемые клячами. Шприц попробовал поднять ящик с пивом и заявил:

— Я один все бутылки не унесу.

Лобов и Василий взяли у Шприца часть бутылок, и друзья бодро зашагали к заветному озеру.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Через пару часов к шлагбауму подкатила кавалькада машин. Не успели они подъехать, как шлагбаум был поднят. Машины, не сбавляя скорости, пронеслись мимо и вскоре подкатили к трехэтажному зданию. Из машин вышла охрана, а затем губернатор, областной прокурор и еще несколько важных персон губернского масштаба, приглашенных губернатором половить рыбу и отведать тройной ухи из пойманной ими рыбы. Все они тут же вошли в здание.

Охрана немедленно рассыпалась по своим местам, а часть охранников отправились к озеру, прихватив с собой несколько шашек тринитротолуола.

Губернатор пригласил гостей поплескаться в бассейне. Прокурор попытался уклониться от плаванья в бассейне, сославшись на то, что не захватил плавок.

— Не проблема, — засмеялся губернатор, — ради тебя мы все будем купаться без ничего.

После этого он снял свои плавки и бултыхнулся в воду.

Вообще-то у него были приготовлены плавки на всю компанию, но в последний момент он передумал и решил, что купаться без всего будет веселее.

Все гости, включая прокурора, последовали его примеру.

Раздался звук от взрыва, потом еще одного.

— Побежали ловить рыбу, — закричал хозяин, и гости вслед за ним подались на берег озера собирать глушенную рыбу.

Ладные парни из охраны умело собрали улов и пошли готовить уху, а хозяин с гостями снова отправились в дом, чтобы заморить червячка, пока сварится тройная уха.

Спустя еще пару часов на вахту заступила вторая смена охранников, а освободившаяся смена отправилась в беседку, прихватив воблу, копченых лещей и несколько бутылок чешского пива.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Между тем за это время Лобов, Шприц и Василий вышли к озеру, натянули бредень на клячи, и принялись ходить в воде вдоль берега. Вскоре они набрали два мешка раков, разожгли костер, зачерпнули в котел озерной воды, добавили соли и специй, бросили первую порцию раков в котел с водой и принялись ждать, когда закипит вода.

— Чем зря сидеть, пошли еще разок окунемся в воду, — предложил Шприц.

Друзья его поддержали. Через четверть часа они вернулись к костру, но котла с раками они не увидели. Более того, не было также двух бутылок водки и двух мешков с живыми раками, дожидавшимися своей очереди лезть в котел…

— Куда все подевалось? Если бы кто здесь появился, мы бы его увидели и услышали, — удивились друзья. — Прямо мистика какая-то!

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

А в это время один из охранников вышел из беседки и сказал приятелям:

— Подождите меня. Я схожу за пакетами, чтобы было, куда мусор от шелухи складывать.

— Заодно захвати бумажных салфеток для рук, — попросил его другой. Когда охранник вернулся с пакетами и салфетками, на столе ничего не было — ни рыбы, ни пива.

— Да будет вам шутить, — сказал вернувшийся коллегам.

— Уж какие тут шутки, — стали уверять его остальные. — Прямо на глазах все исчезло неизвестно куда. И лещи, и бутылки с пивком.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

А в это время повар опустил черпак в большущую кастрюлю и попробовал уху.

— Класс, — сказал он. — Можно кого угодно кормить — хоть губернатора, хоть президента.

— Дай и мне попробовать, — потянулся к кастрюле большой деревянной ложкой главный охранник. Это было одной из его обязанностей — пробовать еду прежде, чем подавать ее на стол губернатору и его гостям.

Но кастрюля с горячей ухой исчезла у него на глазах. Как будто ее здесь не бывало.

— Кто взял кастрюлю? — заорал главный охранник.

И уже тише спросил:

— Кто видел, куда девалась кастрюля?

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Оставим в покое сидящих у костра аспирантов Лобова и Шприца, заодно с их дружком Василием, так и не узнавших, куда девались раки.

Оставим сидеть в беседке рядовых охранников, так и не попробовавших ни воблы, ни копченых лещей, ни пива.

Оставим в покое повара, главного охранника и кучу поваров рангом пониже, так и не узнавших, куда девалась кастрюля с ухой.

Не будем доискиваться, как реагировали на случившееся губернатор, областной прокурор и десяток важных персон губернского масштаба.

В конце концов, это их проблемы.

А мы займемся более глобальной задачей — судьбой исчезнувшего котла, лещей, кастрюли с ухой и бутылок с пивом и водкой.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Экипаж межпланетного корабля, известного на Земле под названием НЛО, собрался за праздничным столом.

— Друзья мои! — торжественно начал командир корабля. — Позвольте мне на правах старшего по возрасту и по званию первым сказать пару слов. Наивные жители других планет считают, что целью наших экспедиций является повышение их знаний о вселенной. Это типичная ошибка примитивных созданий с эгоцентрическим мышлением. Они вбили себе в головы, что мы хотим повысить их уровень знаний. Хотим передать им какую-то важную информацию. Хотим научить их тому, чего они не знают.

Командир сделал паузу и продолжил:

— Наша цель прямо противоположная. Мы хотим позаимствовать у жителей других планет то, чего мы сами не знаем или не умеем. Многолетние полеты на Землю показали, что ее жители превосходят нас только в одном — в кулинарии.

Все присутствующие удивленно переглянулись.

— Я не имею в виду то варево, которое им подают в столовых, кафе и даже в ресторанах. Я имею в виду ту еду, которую готовят земляне, отдыхая на природе. Я имею в виду ту божественную еду, которую вы сейчас доставили сюда. Увы, довезти ее на нашу планету в первозданном виде, сохранив при этом всю ее вкусовую прелесть, мы не сможем. Поэтому я принял решение отпраздновать успешное завершение нашей миссии уже сейчас. Внесите яства!

Под свадебный марш Мендельсона в зал внесли дымящуюся уху, красных раков, воблу, копченых лещей и бутылки с охлажденной водкой и охлажденным пивом. Инопланетяне приступили к смакованию шедевров Земной кулинарии.

— А как поступим с содержимым бутылок? — спросил кто-то из присутствующих.

— А чего тут думать? — раздались дружные голоса. — Перемешаем все и разольем по фужерам!

Так и поступили, хотя делать этого ни в коем разе не следовало. Получилась смесь, именуемая ершом. Как известно, от ерша пьянеют даже привычные ко всему жители Земли. А инопланетяне к таким напиткам не приучены, они быстро пришли в возбужденное состояние, стали крутить навигационные приборы, от чего их корабль сбился с курса и улетел неизвестно куда в пространствах вселенной.

Вероятнее всего, к чертям собачьим, как того, не подумав, пожелала одному из членов экипажа мужняя жена Алина. Пожелала-то она одному, а укатить за компанию пришлось всему экипажу.

Глава четвёртая. После отлёта

Ранним утром выходного дня, когда Василий собирался выспаться за всю неделю, его поднял звонок в дверь.

Едва он успел нащупать ногой тапочки, как звонок повторился.

«Кого это несет в такую рань?» — подумал Вася и открыл дверь. У двери стоял Николай, Васин шапочный знакомый из соседнего подъезда.

— Приятель, выручай, — сказал гость, входя в квартиру. — Друзья всегда должны друг друга выручать. Ты меня, я тебя. Одолжи энную сумму до зарплаты. Мне тут опохмелиться требуется.

Василий сходил в спальню, принес брюки, полез в карман, достал деньги и протянул их гостю.

— Ты не боись. С зарплаты отдам, — пообещал гость, уходя.

— Не отдаст, — сказала Марина, жена Василия. — А ты безвольный интеллигент.

— Отдаст, — ответил Василий, — иначе потеряет возможность брать у нас деньги взаймы.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Прошло 5 дней, и Коля опять стоял перед дверью Васиной квартиры:

— Не бойся, я не денег пришел просить. Ты капни мне, пожалуйста, полстаканчика беленькой — и все. Я тут же уйду.

Когда сосед ушел, Марина снова возмутилась мягкотелостью мужа и заявила категорично:

— Ты, что, не понимаешь? Он потихоньку спивается! Хватит потакать алкогольной зависимости твоего приятеля!

(Николай не был Васиным приятелем, и Марина это знала, но сказала так, чтобы отучить мужа разбрасываться деньгами.)

— Я согласен! Что же ты предлагаешь?

— Почему я должна думать об этом? Твой друг — ты и думай!

— А что тут думать? Нужно наладить производство безалкогольной водки, — неожиданно брякнул Василий.

— Ты это серьезно?

— Вполне. Есть же кофе без кофеина, соевое молоко вместо коровьего…

— …колбаса без мяса, — подхватила Марина ехидно.

— Вот именно! Колбаса без мяса, сахарин вместо сахара, маргарин вместо масла…

— А что? Безалкогольная водка — в этом что-то есть! — согласилась жена.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

В тот же день Василий позвонил своему приятелю Антону, химику по образованию и по роду деятельности:

— Тоша, приходи ко мне. Есть о чем поговорить! Во сколько? Лады!

Он положил трубку и сказал Марине:

— Процесс пошел. Антон будет у нас сегодня вечером. Приготовишь нам чего-нибудь закусить!

Марина уже хотела сказать что-то въедливое насчет закуски, вернее насчет той жидкости, для которой закуска обычно готовится, но вспомнила, что сама велела мужу думать, и ответила:

— Ладно уж. Для благого дела можно и пострадать.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Вечером того же дня, Василий с Антоном, как обычно при встречах в домашних условиях, уселись за кухонным столиком (чтобы Марине не таскать еду из кухни в комнату и грязную посуду обратно на кухню).

В отличие от других встреч, Марина не стала уходить, а придвинула к столу третий стул и села на него.

— Значит, так, — выслушав хозяев, спросил гость. — Вы предлагаете создать безалкогольную водку?

— Да. Есть же кофе без кофеина, чай без сахара, фруктовые напитки не из фруктов, сигареты без никотина, искусственное молоко вместо коровьего и колбаса без мяса, — пояснила Марина.

— А зачем?

— Как зачем? Чтобы люди не спивались!

— И какие свойства натуральной водки вы хотите сохранить в искусственной?

— Ну, прежде всего, горечь. Водка обязательно должна быть горькой.

— И это все?

— Не все. Еще, чтобы от нее слегка кружилась голова.

— И больше ничего?

— Для начала ничего больше. А испытания покажут, что еще надо добавить.

— И кто будет проводить испытания?

— Обязательно специалист по употреблению водки!

— И где вы найдете такого специалиста?

— А мы не будем искать. Он уже есть — Николай из соседнего подъезда!

— Ну, что ж? Я подумаю, как можно сделать искусственную водку, — подвел итог Антон. — А испытания будете организовывать вы.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Вскоре Антон принес Василию коробку, в которой были уложены маленькие бумажные пакеты с каким-то белым порошком.

— Это концентрат, — пояснил он. — Один пакет высыпается в полулитровую бутылку с простой водопроводной водой. Бутылка взбалтывается, концентрат растворяется в воде. Все, можно разливать и пить.

Говоря это, Антон проделал нужные манипуляции.

— А мы не отравимся?

— Не извольте беспокоиться. Я уже проверял на себе.

Вася полез в холодильник и достал соленые огурчики.

Антон наполнил до половины два стакана искусственной водкой; первооткрыватели чокнулись за успех изобретения, выпили и заели огурцами.

— Мерзость какая, — сказал Василий.

— Действительно, мерзость, — подтвердил Антон. — Что и требовалось доказать.

Осталось ждать, какие результаты будут получены с участием специалистов.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Когда Николай в очередной раз посетил Василия, тот, молча, достал из холодильника бутылку, отлил из нее полстакана прозрачной жидкости и протянул гостю. Коля выпил, крякнул, занюхал рукавом, заел огурцом, поблагодарил и покинул гостеприимную квартиру. Впрочем, благодарить он начал еще до того, как Василий стал ему наливать.

Через пару дней Николай снова пришел к Василию и с порога потребовал:

— Ты, сосед, не скупись, наливай не полстакана, а целый. А то в прошлый раз твоя водка была разбавленной и меня не взяла.

Василий послушно налил гостю полный стакан.

Но на следующий день поутру, явившись к Василию, Николай развил свое критическое замечание:

— Дружище! Я оказался прав! Что-то с твоей водкой не того. Определенно, ее начали разбавлять, факт. Раньше, как выпью, так в пляс идти хочется. А сейчас — выпьешь, и никаких эмоций.

Антон учел замечание, добавил в водку какой-то компонент. Они с Васей попробовали новый рецепт и пустились в пляс. Компонент оправдал свое предназначение.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

При следующей встрече компаньонов было решено увеличить число участвующих в испытаниях.

— А я уже связалась с председателем районного общества трезвости, — радостно сообщила Марина. — Они нашу идею поддержали и решили опробовать на ближайшей свадьбе или поминках. Что будет раньше. Приготовьте на всякий случай десять бутылок.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Раньше отмечались поминки. Антон приготовил десяток бутылок. И тут произошел конфуз. Вместо того, чтобы оплакивать покойника, все сидящие за столом так бурно веселились, что покойнику пришлось урезонивать их. Хотя некоторые очевидцы уверяют, что урезонивал их вовсе не покойник, поскольку его к тому времени уже погребли, а вдова покойника, что, впрочем, не так уж важно. Антон учел свою недоработку и заменил в водке веселящий компонент на скорбящий.

При следующей проверке искусственная водка попала на свадебный стол. И жених, и невеста, и родители, и гости впали в такое расстройство и устроили такой невиданный плач, что пришлось вызывать неотложку, и медики не знали, кого успокаивать раньше.

— Вот что, друзья, — заявила Марина. — Надо класть в концентрат оба компонента, и веселящий, и скорбящий, а они уже самостоятельно будут действовать по необходимости.

Добавили в концентрат оба компонента и опробовали новый рецепт на чьем-то юбилее. Тут вообще произошел скандал: часть гостей пустилась в пляс, а часть начала рыдать. Естественно, что обе группы гостей не поладили друг с другом и устроили драку. Жена юбиляра стала оплакивать пострадавших, а сам юбиляр, наоборот, начал радоваться этому событию, говоря, что давно ждал этой минуты, чтобы расквитаться с теми, кто мешал его продвижению по службе. Пришлось вызывать милицию и скорую помощь.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Это все поправимо, — подвела итоги Марина. — Будем выпускать водку нескольких наименований на все случаи жизни: для праздников «Водку праздничную» и «Водку свадебную», для похорон «Водку поминальную» и «Водку горестную»…

— А также «Водку именинную», «Водку юбилейную», «Водку универсальную» и другие, какие потребуются трудящимся и не трудящимся массам, — поддержал жену Вася.

— А обычную водку можно будет продавать под названием «Водка натуральная» или «Водка обыкновенная».

Однако этим радужным мечтам не суждено было сбыться.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Вскоре раздался нерадостный звонок из общества трезвости. Оказалось, что правление общества решило активизировать свою деятельность. Оно самостоятельно изготовило и выбросило в продажу через кафе безалкогольных напитков на праздник «День города» пару ящиков «Водки праздничной». Как сказал председатель общества, в порядке эксперимента в разлив по 100 грамм. Однако добрая половина остограмившихся не испытала прилива праздничной энергии. Посыпались жалобы в администрацию губернатора со стороны тех, кто не ощутил должного подъема энергии. Губернатор велел назначить комиссию по факту отсутствия у трудящихся масс праздничного энтузиазма. Правление общества заподозрили в нелояльности к местным властям…

— А мы тут причем? Где вы взяли концентрат для производства безалкогольной водки? Мы ведь его вам не давали.

— Ну, — замялись на другом конце телефонной связи, — мы не стали дожидаться конца ваших экспериментов и наладили производство сами.

— Вот сами и расхлебывайте! Нечего нас впутывать в ваши делишки. И номер нашего телефона забудьте, — отчеканила Марина.

Таким образом, эту неприятность наши герои стойко выдержали. Но тут же случилась новая неприятность. Там, где ее никто не ожидал.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Через пару дней снова пришел Николай. Он сходу заявил Василию, что Васина водка нормальным людям не подходит, поскольку от нее по утрам не болит голова, рвать не хочется и опохмеляться огуречным рассолом не требуется. Кроме того, отсутствуют провалы в памяти и, что особенно огорчительно, не повышается сексуальная активность.

После этого он попросил денег взаймы.

— Я лучше куплю ее в магазине и получу полновесное удовольствие.

Такого удара изобретатели не ожидали.

— Если у тебя упала сексуальная активность, то наша водка здесь не причем. Пить меньше надо. Вообще не надо пить, — возмутилась Марина. — Больше к нам не приходи.

Вася позвонил Антону и передал тому смысл Колиной критики.

— Что же ты думаешь, я сам этого не знаю? Если бы мог, то давно бы осуществил в нашей водке опохмельный синдром. А так придется признать эксперимент неудачным и прекратить все работы.

— Как? Совсем прекратить?

— Пока не знаю, — смягчился химик. — Вполне возможно, что временно.

Вот так, из-за отсутствия в новой водке похмельного синдрома, — с одной стороны, и непроявления жителями одной отдельно взятой губернии после употребления этой водки должной лояльности к властям, — с другой стороны, было прекращено в масштабах целой губернии производство так нужной населению безалкогольной водки.

А, возможно, что было прекращено в масштабах не одной губернии.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Прошло 120 лет. Государственная Дума приняла в третьем чтении новый Закон о борьбе с пьянством. Согласно этому закону, с целью искоренения пьянства среди несознательной части населения и оздоровления нации, запрещалась продажа всех видов водки, содержащей этиловый спирт. Поставщики обязывались производить, а торговля заказывать исключительно безалкогольную водку. Жаль, наши герои не дожили до этого радостного дня.

Однако знающие люди утверждают, что принятие закона лоббировали производители и поставщики виски, джина, коньяка, рома, мартини и что в некоторых элитных ресторанах, да и в буфете самой Думы можно, не афишируя, заказать натуральную водку и даже традиционный самогон.

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1937 году в Украине. В I960 году окончил Московский авиационный институт. В 1960—94 годах работал в конструкторском бюро Генерального конструктора П.Д. Кузнецова, участвовал в разработках двигателей для самолетов А. Н. Туполева, С. В. Ильюшина, О. К Антонова и ракетного комплекса Н-1. Доктор технических наук. С 1995 года — старший научный сотрудник Хайфского Техниона (политехнического университета) в Израиле.

Научную фантастику пишет с 2000 года. Научно-фантастические произведения печатались в журнале «Наука и жизнь», «Кольцо А». Воспоминания о коллегах по работе, об авиаконструкторах — в журнале «Самарская Лука». Автор книг «Спасибо, бабушка/», «Палатка Гаусса», «Это аномальное время», «Вторая встреча». Повесть «Маневр на орбите» опубликована в № 7 и 8 за 2005 г. журнала «Знание-сила». В литературном приложении «Знание-сила: Фантастика» Nq 1 (14) за 2012 г. вышел рассказ «Профессор и смежники», в М 1 (16) за 2013 г. — повесть «После возвращения».

⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Благов Чего только не сделаешь для любимой

— Хочу жить долго, — сказала Она, и я улыбнулся.

— Хочу жить долго и никогда не болеть, — добавила Она. — Дорогой, придумай что-нибудь, чтобы я жила очень долго и никогда не болела.

Я перестал улыбаться и задумался.

— Как долго ты хотела бы жить, дорогая?

— Достаточно долго… Пока не надоест, — лучисто улыбнулась Она. — И я хочу, чтобы ты тоже жил долго и был все время рядом со мной.

— Хорошо, я постараюсь тебе угодить, — пообещал я и подумал: «Чего только не сделаешь ради любимой»…

Моя профессия — выдумывать то, чего не было раньше. Моя работа — облекать мысли плотью. Мое призвание — дарить обыкновенное счастье…

Я постарался угодить любимой. Я дал ей долгую жизнь и уничтожил болезни.

В любви и согласии мы прожили долгих двадцать пять лет.

Но однажды Она посмотрела на себя в зеркало, ахнула и сказала:

— Милый! Какой ужас! Я превращаюсь в старуху! Верни мне молодость! Сделай так, чтобы мы с тобой никогда не старились.

Я был готов к этому разговору. Две пробирки с эликсиром молодости вторую неделю лежали в моем портфеле. Мы выпили бессмертие на брудершафт и помолодели.

Она была почти счастлива и весело щебетала, но я чувствовал какую-то недоговоренность. Поэтому поспешил с вопросом:

— Что-нибудь еще, дорогая?

— Да, мой бессмертный, — ответила Она, немного смущаясь оттого, что требует от меня слишком многого. — Сегодня утром я резала овощи и поранилась, — она показала порезанный пальчик. — Это было так неприятно, что навело меня на грустные мысли. Согласись, бессмертному будет обидно умереть в результате банальной аварии или ранения. Можешь ли ты сделать мое тело неуязвимым?

— Легко, — с улыбкой ответил я.

Я сделал Ее тело пластичным и гибким, способным по Ее желанию занимать любой объем пространства, свободно перетекать с одного места на другое и там — на новом месте — восстанавливать исходную форму. Я покрыл наноброней Ее кожу. И сделал все для того, чтобы Ее природная красота ничуть не пострадала от такого апгрейда.

На первых порах новое тело позабавило мою драгоценную. На время Она превратилась в неугомонную шалунью и выдумщицу.

Но вскоре по выражению Ее лица я понял, что Ей скучно и как-то неуютно в новом теле. Она долго терпела, но однажды не выдержала:

— Это Бог знает, что такое! Я не хочу течь, я не хочу делаться плоской и изгибаться змеей. Милый, сделай так, чтобы у меня совсем не было тела.

Я взялся рукой за подбородок. Задача казалась сложной, но решение было где-то рядом.

— Изволь, — сказал я. — Я лишу тебя тела. Ты будешь невесома, прозрачна, но по-прежнему обворожительна…

Я отделил Ее душу, а тело заморозил. На всякий случай.

«Кто знает, — подумал я. — Вдруг Ей не понравится в образе привидения?»

Но ей понравилось. Перемещаться со скоростью мысли, все знать, все видеть и предугадывать события — было сродни настоящему волшебству. Но, видимо, этого Ей было мало.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Милый, мне бы очень хотелось находиться в нескольких местах одновременно, — заявила Она однажды. — Сделай меня богиней, иначе я умру со скуки.

— Любимая, ты требуешь невозможного, — развел я руками. — Боюсь, я никогда не смогу исполнить такого желания.

— Ах, вот как! — вспыхнула Она. — В таком случае верни мне тело. Мое старое доброе тело. Я соскучилась по нему. Мне надоело любоваться излучениями. Я хочу видеть только семь цветов радуги! Я хочу улыбаться и слышать свой смех! Я хочу вдыхать аромат роз и колоться их шипами! И, в конце концов, я хочу целовать тебя…

— Но в таком случае ты опять станешь смертной.

— Пусть!

— Ты опять будешь уязвимой.

— Пусть!

— Ты состаришься…

Она с минуту подумала и, улыбнувшись, кивнула:

— Пусть…

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Это было непросто, но я вернул все на круги своя. Чего только не сделаешь ради любимой!

Зато теперь она, кажется, довольна. Печет пироги, выращивает фиалки и возится с внуками.

Я продолжаю выдумывать то, чего не было раньше. Но теперь уже — на бумаге.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Владимир Благов (Меркушев) родился в 1962 году в Куйбышеве. Работает на производстве электромонтером. Пишет давно, но публиковаться начал с 2007 года. Пишет в основном для детей. Печатался в журналах «Мурзилка», «Миша», «Пионер», «Юный техник», «Юный натуралист», «Техника-молодежи», альманахе «Искатель». Изданные книги: «Свободу Змею Горынычу!», М. «Самовар», 2007; «Добро пожаловать в Сказку!», М. «Самовар», 2009; «Психадж» (роман) — альманах «Искатель» (Москва) № 1—2009, «Марсианские кошки» (сказка) в сборнике «Современные писатели — детям-2», М. «РОСМЭН», 2012, «Юбилей Деда Мороза» (сказка), М. «Аквилегия-М», 2013, «Синяя комета» (сказка) в сборнике «Современные писатели — детям-4», М. «РОСМЭН», 2014, «Повелитель крылатого диска» (фант, повесть 9 а.л.), М. «Аквилегия-М», 2015.

№ 2

Вадим Волобуев В клетке

Сквозь толстое стекло очертания предметов кажутся слегка размытыми. Диван похож на звездолет, стол смахивает на ворота, а кресла почти неотличимы от космических грузовиков. Если на мгновение отвлечься от реальности, то можно представить, будто находишься в огромном ангаре, полном кораблей и замысловатых конструкций. Впечатление это усиливается слабой гравитацией, которая позволяет нам, людям, подпрыгивать здесь на высоту человеческого роста. Местным такое и не снилось…

— Сегодня к Максиму подселят подружку, — говорю я жене, не оборачиваясь.

— О-ох, — стонет она, ворочаясь в постели. — Это он тебе сказал?

— Да. Слышал от хозяев.

— Трепло он. Вечно кичится своей наследственностью…

— Имеет право. Не каждый может похвастаться графской кровью.

— И это тоже он сказал? — усмехаясь, повторяет она.

— Хозяева сами трезвонят об этом на всех углах.

— Нашел тоже авторитетов. Хозяева его — такие же болтуны, как он сам.

Я оборачиваюсь к супруге, смотрю в ее большие круглые глаза. Подхожу ближе, дотрагиваюсь до вздутого живота, скрытого под теплым зеленоватожелтым одеялом.

— У тебя плохое настроение?

— Не задавай глупых вопросов! У меня нормальное настроение.

Я приседаю рядом с кроватью, глажу жену по щеке. Лицо у нее бледное, помятое, мокрые волосы налипли на лоб и виски.

— Бедная. Может, тебе не стоит ходить сегодня на прогулку?

— Именно так я и поступлю, — с сарказмом отвечает она. — Скажу, что плохо себя чувствую, и останусь здесь.

— Не злись, — говорю я, целуя ее в щеку. — Мы что-нибудь придумаем. — Что? — всхлипывает она. — Что ты вообще можешь придумать?

Назревает скандал, но супругу скручивает спазм боли, и она издает новый стон, вдавливая затылок в подушку.

— Тебе что-нибудь принести? — с испугом спрашиваю я.

— О-ох! Ничего не надо. Уйди.

Я отступаю на несколько шагов, потом все же бегу к умывальнику и возвращаюсь со стаканом воды. Жена, ни слова не говоря, приподнимается на локте и выхватывает у меня воду. Пьет, проливая капли на подбородок и ночнушку, быстро делает глоток за глотком и, обессиленная, снова падает на кровать.

— Не волнуйся, — говорю я, держа в руке пустой стакан. — Я знаю, как принимать роды. Илюха мне объяснил.

— Много он знает, твой Плюха, — ворчит жена слабым голосом.

— Кое-что знает. Как-никак, двое детей!

Я жду реакции, но жена молчит. Она тяжело дышит и смотрит в потолок.

— Милая, надо одеваться. Скоро на улицу. Тебе помочь?

Жена измученно сбрасывает с себя одеяло. Тяжело опускает голые ноги на теплый пол.

— Помочь? — повторяю я.

— Не надо, — выдавливает она.

Затем, опершись о спинку кровати, поднимается и идет в ванную. Я сочувственно гляжу ей вслед: с таким пузом лучше вообще не двигаться. Но хочешь — не хочешь, а вставать надо. Хозяева ждать не будут.

Я сажусь к столу, жду супругу. Спустя некоторое время она появляется, опускается на другой стул.

— Ну как, полегчало? — спрашиваю я.

Она молчит. С расчесанными на пробор волосами она выглядит куда привлекательнее. Короткие лакированные ногти слегка переливаются, ловя рассеянный свет из окна, выщипанные брови теряются в бледноте лица.

— Хозяева волнуются за тебя, — сообщаю я. — Вчера слышал, как они просили дочь не играть с тобой.

— Послушается она их, как же, — мрачно усмехается супруга.

Я протягиваю руку, хочу погладить ее по волосам, но она отводит голову. Затем поднимается.

— Ладно, пойду собираться.

— Давай, — отвечаю я.

Она вперевалочку ковыляет в гардеробную. Глядя ей вслед, я говорю:

— Если Максу в подруги дворянку пришлют, у них будут очень ценные дети, правда? На выставки, наверное, станут возить, показывать всем…

Жена не отвечает. Я слышу, как она стучит вешалками в шкафу, бормочет что-то под нос. Потом вытаскивает синее платье с оборками и досадливо произносит:

— В одном тряпье хожу. Одеть нечего.

— Ну, зачем ты так! — укоризненно говорю я. — Тебе же недавно подарили хороший костюм…

Она смотрит на меня как на идиота.

— Ты что, смеешься?

Я опускаю глаза. Жена идет с платьем к кровати, начинает переодеваться.

— Тебе помочь? — спрашиваю я, глядя, как она осторожно расстегивает халат.

— Не надо. Лучше собирайся сам.

Я подхожу к шкафу, начинаю рыться там, выбирая одежду поприличнее. Извлекаю из шкафа рубашку и брюки, оборачиваюсь к жене.

— Как думаешь, это подойдет?

Она бросает на меня быстрый взгляд.

— Подойдет. — И, помедлив, раздраженно добавляет: — Зачем нам вся эта архаика? Неужели не могут дать современную одежду?

— Они считают, что в этой нам удобнее.

— А нас они спросили? — тут же вскипает жена. — Может, мне как раз удобнее в цельнопластике!

Я пожимаю плечами. Что тут скажешь? Не мы устанавливаем правила.

На нас ложится тень. Я оборачиваюсь: хозяйская дочка, прижав хоботок к стеклу, наблюдает за нами, водит жвалами — радуется. Я машу ей рукой.

— Прикройся, — со злостью советует жена.

— Зачем? Что она меня, голым не видела?

— Все равно. Должны быть какие-то приличия.

Я вздыхаю, беру одежду и скрываюсь за ширмой.

Спустя пятнадцать минут появляется хозяйка. Она несет большую коробку с поднятой перегородкой. Сквозь входной проем мелькают красные войлочные стены. К хозяйке подскакивает дочка, жужжит, нетерпеливо вопрошая:

— Можно я? Можно я?

— Нельзя, — отвечает мать. — Вот вырастешь, тогда будет можно.

Дочь обидчиво складывает хрупкие крылья. Хозяйка ставит коробку вплотную к нашей клетке, поднимает заслонку. Мы покорно переходим в тесное войлочное помещение. У стен стоят два кресла, на потолке зияет окно. Через него на нас заворожено пялится хозяйская дочь. Фасеточные глаза пускаютразноцветные лучики, усеивая стену десятками отблесков.

Загородка опускается, закупоривая нас в коробке.

— Зонт забыли! — спохватывается жена. Она осуждающе смотрит на меня, я лишь беспомощно развожу руками. — Ни в чем на тебя нельзя положиться!

Мы садимся в кресла, тупо глядим друг на друга. Через мгновение коробка взмывает ввысь, пол начинает качаться из стороны в сторону. Я озираюсь вокруг, поднимаю глаза к окну. Серовато-белый потолок вскоре сменяется чередой ярких белых ламп. Коробку ставят на пол. Я слышу голоса, доносящиеся снаружи. Иногда в окне мелькают клешни и панцири хозяев.

Внезапно что-то с силой ударяет в стену, и мы едва не вылетаем из кресел.

— Осторожно, доченька! — слышу я голос хозяйки. — Не шали.

— Я не нарочно, — гундосит та.

Я с тревогой смотрю на жену, потом бросаю сквозь зубы:

— Идиоты…

Супруга держится за живот и кусает губы. Я срываюсь к ней, приседаю на корточки возле ее ног.

— Тебе плохо?

— Нормально…

В глазах у нее мука. Я не выдерживаю. Подняв голову, кричу:

— Эй вы, дебилы! Здесь женщина беременная! Совсем свихнулись?

Жена насмешливо смотрит на меня.

— Думаешь, они тебя услышат?

— Услышат, — бурчу я. — Не глухие.

Супруга ерошит мои волосы.

— Иди в кресло. Сейчас опять взлетим.

Я быстро возвращаюсь на свое место. Наверху раздаются голоса, шорохи, короткий девичий смешок. Затем меня снова вжимает в кресло, за окном начинается мельтешение красок, через несколько секунд появляется желтоватое небо, лицо мое овевает свежий ветер, врывающийся через вентиляционные щели.

Мы на улице. Я смотрю на жену. Она безучастно глядит в потолок, сложив руки на животе. Кажется, сквозняк и на нее подействовал благотворно.

Минут через пять коробка приземляется на землю. Я подхожу к жене, помогаю ей встать. Загородка едет вверх, помещение озаряется ярким солнечным светом. Внутрь врываются пряные запахи и далекие крики детворы.

Поддерживая жену под локоть, я вывожу ее наружу. Над нами, умиленно сжав лапки, возвышается хозяйская дочь. Рядом стоит мать, держа ее за гребень на голове. Под ногами шуршит мелкая крошка и сухая трава. Кругом простирается огромный зеленый луг, за которым виднеются иглообразные дома и ленты транспортных артерий. Над головами висит громадное красное солнце, а справа, едва высовываясь из-за горизонта, дрожит в жаркой дымке большая желтая звезда. На лугу кое-где стоят детские аттракционы, между ними, защищенные силовым полем от случайного вторжения, неспешно прогуливаются аборигены в сопровождении ручных людей и животных.

Трава достает нам до подбородка. Под ногами бегают зверюшки, мы не обращаем на них внимания — привыкли. Поначалу, когда нас только привезли сюда, было страшновато. На этой планете все настолько огромное, что если бы не половинная гравитация, человека убило бы первой упавшей веткой. К счастью, наша сила дает нам преимущество. Мы неспешно продвигаемся в зеленых зарослях, пиная мелкую живность.

— Может, присядешь? — спрашиваю я жену.

— Нет. Давай еще немного пройдемся. А то я все лежу и лежу…

Мы идем дальше. Вдруг в траве мелькает чья-то фигура. Слышится шорох и громкое сопение. Я замираю. Жена крепче сжимает мой локоть. Стебли раздвигаются, и перед нами предстает некое человекоподобное существо в обносках, с нечесаными лохмами. Мы изумленно созерцаем его, а существо в свою очередь разглядывает нас и при этом нахально скалится.

— Ну что, игрушки? — задорно вопрошает оно. — Не надоело еще громил ублажать?

— Кого? — спрашиваю я.

— Громил. Айда со мной.

— Куда?

— В наш поселок. Здесь недалеко.

— В ваш поселок?

— Ну да.

— Разве на этой планете есть поселки?

— Вы что, новенькие?

— Мы здесь всего два месяца.

Существо усмехается.

— А я — всю жизнь.

Мы обалдело пялимся на него, не зная, что сказать. Наконец, жена находится.

— Откуда вы знаете наш язык?

— Мы же с вами — один народ. Не видно, что ли?

Мы недоверчиво разглядываем соплеменника.

— Как вы оказались на этой планете? — спрашиваю я.

— Вот чудаки! Родили меня здесь. Разве непонятно?

— Но кто ваши хозяева?

— У меня нет хозяев, — гордо отвечает он, выпячивая грудь. — Я — свободный человек!

Свободный человек… Это звучит почти также странно, как «беспризорный ребенок».

— Тогда кто о вас заботится? Кто вас кормит, поит, одевает? — не унимаюсь я.

— Сам, кто же еще?

Я опять умолкаю, не в силах понять, шутит он или нет.

— Нас здесь целая община, — продолжает незнакомец. — Кто не хочет жить в клетке — идет к нам.

— То есть вы живете сами по себе, как дикари? — спрашивает жена с омерзением.

— Уж лучше так, чем на поводке у громил.

Оглушительное стрекотание пронзает мои уши. Незнакомец поднимает голову и, изменившись в лице, стремглав бросается прочь. В то место, где он только что стоял, с глухим хрустом ударяет нога хозяина.

— Р-расплодились, — рычит он. — Скоро в дом полезут. Пора уже взять за грудки санитарную службу. Куда они смотрят? Последняя дезинфекция была три года назад.

— Убей! Убей! — кричит дочка, возбужденно распуская крылья.

— Он больше не появится, милая, — успокаивает ее мама, гладя хоботком.

Дочь с испугом смотрит на траву. Ее лапки дрожат, гребень распался надвое.

— Он ничего не сделает моим человечкам? — спрашивает она.

— Ничего, солнышко. — Мать оборачивается к супругу. — Может, привить их на всякий случай? Мало ли что…

— Они привиты.

— А вдруг он их укусил? Кто знает, какие болезни у этих людей.

— Не волнуйся, ничего им не будет.

— Ты уверен?

— Спроси сама, — раздраженно отвечает хозяин.

Мы идем дальше и добираемся до посыпанной измельченным гравием площадки. Здесь есть скамеечки под человеческий рост, беседки, маленькие фонтанчики и даже горки для детей. Жена утомленно усаживается на скамейку, делает глубокий выдох.

— Устала? — спрашиваю я, заглядывая ей в глаза.

Она молча кивает.

Невдалеке бродят хозяева. Их лапы-колонны рассекают пространство; красное солнце то исчезает за ними, то появляется вновь. Мы стараемся не обращать на них внимания.

К нам подходит Юрий Андреевич — местный старожил. Невзирая на жару, он облачен в старинный фетровый костюм и шляпу — предмет гордости хозяев.

— Ну, здравствуйте, соседушки, — говорит он, кланяясь. — Не разродились еще?

— Как видите, — отвечает супруга с улыбкой.

— Ах, как я вам завидую! Дети, игрушки, люльки — это очаровательно. Когда у меня родился первый ребенок, я был на седьмом небе от счастья.

— А сколько их у вас было? — вежливо интересуюсь я.

Он закатывает глаза к небу.

— Дай бог памяти… Двадцать, должно быть. От трех жен.

Мы, улыбаясь, переглядываемся с супругой.

— Настоящий производитель, — усмехаюсь я.

— За то и ценят, милый мой. За то и ценят.

Я оборачиваюсь в сторону луга, смотрю на резвящихся хозяйских детей. Спрашиваю:

— Не знаете, что за дикари шастают в округе?

— Дикари? — Юрий Андреевич недоуменно поднимает брови.

— Мы встретили странного человека. Он сказал, что живет здесь без хозяев в обществе таких же бродяг.

— A-а, эти, — небрежно протягивает Юрий Андреевич. — Безмозглое отребье. Хозяева травят их, да все без толку.

— Откуда они взялись? Этот человек уверял, что родился здесь.

— Беглецы, — пожимает плечами наш собеседник. — Хозяева уже и сами не рады, что завезли людей. Эти паразиты расплодились сверх всякой меры и портят им урожаи.

— Значит, дикарей здесь много?

— Полно. Вся округа кишит ими.

— Странно. Неужели хозяева не могут справиться с вредителями?

Юрий Андреевич опять пожимает плечами.

— Кажется, дело тут не во вредителях, а в нас. Многие питают какую-то иррациональную неприязнь к хозяевам. Говорят, что они, мол, разрушили цивилизацию… Белиберда, конечно. Но есть дурачки, которые в это верят. Сумасшедшие всегда найдутся, вы же понимаете. Когда их сюда привозят, они пускаются в бега, а потом плодятся с неимоверной скоростью. Раз в несколько лет хозяева проводят очистку местности, да что толку! Людей везут и везут, так что бродяги быстро восполняют свою численность. Экологический баланс трещит по швам, а начальству до этого нет дела. — Юрий Андреевич гневно сопит, полный негодования на безалаберность властей. — Отщепенцы говорят, что Земля таким образом мстит своим поработителям. — Он саркастически усмехается.

— В этом есть доля истины, — соглашаюсь я.

— Да бросьте! Неужто вы верите в эти глупости? Даже смешно. Какие поработители! Я вас умоляю. Если говорить начистоту, это мы властвуем над ними. Да-да, не смейтесь! Поглядите: человечество достигло всего, о чем мечтало. Мы можем не заботиться о хлебе насущном, за нас все делают хозяева. Это же поистине «золотой век»! Разве могли наши предки вообразить такое? Они трудились, умирали от болезней и истощения, воевали, а потом пришли хозяева и подарили нам рай. Это ли не счастье?

— Но ведь у человека есть и другие потребности, — осторожно возражаю я.

— Какие, например?

— Искусство, наука…

— Наука нужна тем, кто не уверен в завтрашнем дне. Ради чего, по-вашему, люди познавали тайны природы? Чтобы утолить интеллектуальный голод? Как бы не так! Чтобы подчинить себе природу. Вот единственный мотив. Нам же, имеющим все в готовом виде, подобные забавы ни к чему. — Юрий Андреевич снимает шляпу, машет ею перед лицом, вытирает платком пот со лба. — А что касается искусства, необходимость в нем возникает лишь у сытых людей. Голодным некогда думать о возвышенном.

— Но мы же не страдаем от голода. Пришла пора обратиться к высокому.

— Вот и обращайтесь себе на здоровье. Кто вам мешает?

— Да как-то, знаете ли, не приходит в голову думать о возвышенном, сидя в клетке.

— Предрассудки, — решительно заявляет Юрий Андреевич. — Наши жилища, или, как вы их назвали, клетки благоустроены по высшей категории. При этом мы избавлены от многих забот, с которыми ежедневно сталкиваются местные. Нам не нужно убирать, готовить пищу, работать, в конце концов. Чего же больше? Сидите и медитируйте.

Я озадаченно чешу в затылке. Вроде все логично, но имеется в этой логике какой-то изъян. Какой — я и сам не могу сказать. Но чувствую, что мой собеседник лукавит.

Вскоре прогулка заканчивается. Хозяйская дочка сгребает нас в клешню и запихивает в коробку.

— Осторожнее! — стрекочет мать. — Не раздави их.

— Я и так осторожно, — дуется девочка.

Я поднимаюсь с пола, протягиваю руку жене.

— Больно?

— Косорукая дура, — бормочет она, держась за живот.

Мы опять усаживаемся в креслах. Коробка поднимается, начинает раскачиваться. Я смотрю на жену — она выглядит бледнее обычного; сидит, сжав зубы и уставившись в одну точку. У нее опять испортилось настроение.

Ночью она разрешается от бремени. Это событие сопровождается криками, хозяйской суматохой и моими метаниями. А с утра начинается то, о чем с таким придыханием вспоминал Юрий Андреевич. Вопли младенцев, смена белья, кормление, стирка, потом опять вопли, новое кормление, и так по кругу. В кратких перерывах, пока новорожденные спят, мы успеваем наскоро перекусить. Хорошо еще, хозяева заранее купили нам несколько гигиенических комплектов для детей и две маленькие кроватки, иначе пришлось бы совсем туго.

— Как мы их назовем? — спрашивает жена.

Я и не подумал об этом. Кусаю в смущении ноготь, нерешительно произношу:

— Аркадием и Мариной.

— Почему?

— Так звали моих родителей.

Жена удивленно моргает.

— Ты помнишь своих родителей?

— Разве я тебе не говорил?

Супруга пожимает плечами. Ей все равно.

— Хорошо, пусть будут Аркашей и Мариночкой. — Она чуть заметно улыбается, но тут же тускнеет. — Хотя все это бессмысленно. Для хозяев они будут просто самцом и самкой. Может, их даже захотят скрестить…

— Почему бы и нет? У них хорошая порода…

Супруга бросает на меня испепеляющий взгляд и отворачивается.

Время летит для нас со скоростью света. Целыми днями мы хлопочем над детьми, не замечая ничего вокруг. Декада сменяется декадой, младенцы подрастают, а хозяева то и дело приводят гостей полюбоваться на малюток. Жену это нервирует.

Но однажды свершается то, чего мы боялись больше всего. Открывается верхняя крышка, и над нами возникают огромные жадные клешни. Жена срывается с места, бросается к малышам.

— Не дам! — верещит она, пытаясь закрыть их своим телом. — Пошли прочь.

Клешни бесцеремонно отпихивают ее и поддевают обе люльки. Супруга подпрыгивает что есть силы, вцепляется зубами в хозяйскую лапу. Раздается шипение, клешни убираются прочь, стряхивая супругу на пол. Я изумленно наблюдаю за этой сценой, не двигаясь с места.

За стеклом тем временем слышится плач, мечутся гигантские фигуры, хозяин яростно машет крыльями. Потом в нашу клетку просовывается другая клешня, более крупная, и обхватывает жену. Лицо ее багровеет, глаза лезут из орбит. Сверху доносится голос:

— Бери детенышей, пока опять не цапнула.

Юркие лапки хозяйской дочери зачерпывают кроватки с нашими младенцами и уносят их прочь. Клешня разжимается, полузадохнувшаяся жена катится на пол. Потолок возвращается на свое место, и все затихает.

Я подбегаю к супруге, опускаюсь на корточки, кладу ей руку на плечо.

— Как ты?

Она не отвечает. Подтянув ноги к подбородку и закрыв лицо руками, она тихонько вздрагивает.

— Милая, как ты? — повторил я.

Молчание.

— Милая…

— Отстань от меня! — взвизгивает она, резко отмахиваясь.

Ее глаза красны от слез.

— Но послушай… — начинаю я.

— Отстань от меня! — она орет так, что мне закладывает уши.

Я опасливо взираю на нее. Она опять сворачивается калачиком, закрывает лицо ладонями. Я поднимаюсь, иду к умывальнику, наливаю воды в стакан и возвращаюсь к ней.

— Вот, выпей.

Она не двигается, и мне приходится насильно усаживать ее. Вода действительно помогает. Трясущимися губами она пьет и говорит сквозь слезы:

— Подлецы, недоноски. Все-таки отняли. Ради чего теперь жить? Что мне осталось? Полезть в петлю? Будь проклята эта чертова планета! И все ее жители! И будь проклят ты! Почему не вступился за детей?

Рот ее кривится от рыданий, конвульсии сотрясают тело. Я молча беру у нее стакан и прижимаю жену к себе. Она не сопротивляется.

— Надо быть сильными, — говорю я, гладя ее по спине. — Надо вытерпеть и жить дальше. Мы сможем. У нас впереди еще много счастливых лет. Вот увидишь. Мы еще увидим наших детей. Их наверняка отдадут в хорошие руки. Они же здоровые, без дефектов… Таких абы кому не продадут. Я разговаривал с людьми, я знаю. Поверь мне, все будет хорошо…

Она успокаивается, и я отношу ее в кровать. Она вцепляется зубами в пододеяльник, смотрит стеклянными глазами в стену. До самого вечера так ни разу и не поднимается с постели.

Ложась спать, я желаю супруге спокойной ночи и, обняв ее, почти мгновенно засыпаю. Переживания этого дня лишают меня сил.

Утром я обнаруживаю, что супруги рядом нет. Встревоженный, я опускаю ноги на пол и зову ее:

— Дорогая!

Молчание. Я потираю заспанные глаза, зеваю, быстро натягиваю штаны.

— Милая, где ты? В туалете?

Опять тишина. Нехорошее предчувствие охватывает меня. Я шлепаю в коридор, заглядываю в уборную. Никого. Тогда я открываю дверь в ванную, и ноги мои подкашиваются. Супруга лежит на дне заполненной ванны, вцепившись окостенелой рукой в эмалированный край. Я подступаю ближе, прикасаюсь к ледяной ладони, ошеломленно взираю на труп.

Веки мои начинает щипать, горло булькает в нервных спазмах. Я падаю на колени извергаю какие-то жалобы и стоны; прислонившись лбом к холодному краю ванны, заливаюсь слезами и осыпаю поцелуями восковую руку покойницы. Потом, собравшись с духом, поднимаюсь, вытаскиваю тело из воды. Труп норовит выскользнуть из рук, вода плещется на пол. Я отношу жену в комнату, кладу на кровать и долго смотрю на нее.

Смутно помню дальнейшее. Кажется, по истечении какого-то времени я теряю сознание. Не знаю, как долго я пролежал на полу. Может, час, а может, и день. В мозгу отпечатались прикосновения огромных щупалец, тщетно пытавшихся пробудить меня. Затем кто-то переносит меня на кровать, и я, открыв глаза, вижу громадную морду, склонившееся надо мной. Она щурится и озабоченно щелкает челюстями, а со стороны кто-то громогласно стрекочет:

— Что с ним, доктор?

— Ничего особенного. Обычная депрессия.

— Он переживает из-за смерти самки?

— Да. С людьми такое случается. Они — очень восприимчивые существа.

— Как же нам быть?

— Есть одно эффективное средство…

Морда исчезает, сменившись белым потолком, а стрекот продолжает звучать, все удаляясь:

— Так вы полагаете, это поможет?

— Обычно помогает. Конечно, нельзя дать гарантию. Люди, знаете ли, тонкие натуры. Они чувствуют не хуже нас с вами. Да-да, не удивляйтесь!

— Я вообще не люблю людей. Да и прочую живность, если уж на то пошло. Но дочери нравиться с ними возиться. А чего не сделаешь ради ребенка, верно?

— Понимаю вас. У самого двойня…

Наконец, разговор затихает, и я опять впадаю в забытье. Мне снится, будто жена набрасывается на меня с упреками, а я огрызаюсь в ответ и в запале спора начинаю оскорблять ее.

Просыпаюсь я от ощущения, будто кто-то смотрит на меня. Открыв глаза, замечаю в дальнем конце клетки человеческую фигуру. Я вылезаю из кровати, делаю два шага. Передо мной на стуле сидит женщина. Она смотрит на меня застенчиво и с опаской.

— Привет, — говорит она.

— Привет, — отзываюсь я.

— Меня принесли четыре часа назад. Ты спал, и я решила тебя не будить.

В голове что-то звенит, зубы сжимаются в приступе ненависти.

Мерзавцы! Хотят так дешево провести меня. Ну уж дудки!

Я подхожу к ней, глажу ее длинные светлые волосы. Она улыбается и кладет руку на тыльную сторону моей ладони. Поднявшись со стула, обнимает меня за шею, прижимается всем телом. Я целую ее — горячо и страстно, как целовал жену в первые недели совместной жизни. Печаль моя отступает, тело наполняется блаженством.

Что ни говорите, а хозяева у меня замечательные. Всем бы таких!

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1979 году в городе Александров Владимирской области. В 2000 г. закончил факультет истории, политологии и права Московского педагогического университета (ныне — Московский государственный областной университет). В 2004 г. в Институте славяноведения РАН защитил кандидатскую диссертацию по теме «Становление политической оппозиции в Польше. 1956–1976». Работает старшим научным сотрудником Института славяноведения, занимается историей Польши. Писать начал в 2003 г., в 2010 г. в журнале «Искатель» напечатан роман «Сказ о Гильгамеше». В 2014 г. вышли рассказ «Буря» в «Самой страшной книге-2014» (Астрель-Спб) и роман «Кащеево царство» (М., ФСЭИП). Имеется ряд публикаций в сетевых изданиях («Пролог», «Даркер» и др.).

Анна Михалевская, Елена Постернак Время Жэ

Недоумение намертво прилипло к лицу начальницы.

Эл забеспокоилась — Графеновая леди Зет, директор Научного центра под патронатом правительства, редко теряла самообладание. И только в том случае, если это нужно было для дела. Получить грант на новые разработки, например. Или выбить для Центра приглашения на межпланетный саммит.

Зет сделала неимоверное усилие, разлепив губы, в глазах плясали шальные искорки. Выглядела она так, будто еще не решила, сходить ли ей с ума сейчас, или подождать до обеда.

— Поступил заказ, от которого мы не можем отказаться. Им, — Зет многозначительно указала пальцем вверх, — нужен мужчина. Жизнеспособный и полноценный. Мы должны восстановить мужской геном и к концу года предоставить готовый экземпляр.

У начальницы вырвался неуместный смешок, и она откинулась на спинку кресла.

Эл брезгливо вздрогнула, поправила очки. Восстановить мужской геном?! Она слабо улыбнулась, но наткнувшись на тяжелый взгляд Зет, вжалась в кресло.

Если это действительно заказ правительственной службы, то они хотят невозможного. Мужчины, как ущербная ветвь эволюции, выродились три века назад. С тех пор женщины стали хозяйками этого мира — разгребли генетический мусор, оставленный в наследство мужчинами, научились сами зачинать детей, выстроили правильный разумный социум, наладили связи с внеземными цивилизациями… И они должны снова впустить сюда вирус по имени «мужчина»?

Эл вздохнула — проект ляжет на ее плечи. Ей только двадцать два, но начальница прекрасно знает, как Эл относится к работе. Хотя лучше торчать в лаборатории допоздна, чем выслушивать от матери, что, мол, пора планировать личность ребенка и подавать заявку в Дом зачатия, а не грызть гранит науки там, где все края уже обглоданы.

Эл сняла очки, потерла переносицу. Она до сих пор не простила матери своей близорукости. В современном мире, где можно проектировать внешность и личностные характеристики детей до рождения, мама решила, что у дочери должен быть недостаток! Так, считала она, Эл будет выделяться на фоне идеальной внешности своих сверстниц. Что ж, она действительно выделяется, хоть и не лучшими качествами. Корректировать запланированный дефект оказалось невозможно, линзы Эл не любила, вот и приходилось щеголять в очках…

— …приступишь немедленно, — Зет собралась, ее голос переливался стальными нотками. — Это очень серьезно. Обсуждается вопрос вступления Земли в Межгалактический союз. Нас обвиняют в истреблении мужской особи и отказывают в сотрудничестве, ссылаясь на негуманные и варварские подходы. Земля обязана развеять эту клевету, а значит, наш Центр должен воссоздать мужчину, чего бы это ни стоило!

Зет поднялась, показывая, что разговор окончен. Эл задержала взгляд на начальнице — красивое волевое лицо, уверенные движения, комбинезон облегает безупречную фигуру. К счастью для Зет, ее мама была лишена желания сделать своего ребенка особенным.

Эл молча кивнула, неуклюже выбралась из глубокого кресла и вышла из кабинета.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Экран дрожал в воздухе, перед глазами мелькала надпись: «Информация устарела и удалена из хранилища».

Эл нахмурилась. Выходит, они знают про мужчин не так много. В хранилище данных остались скудные сведения об эпидемии генетической болезни, выкосившей мужчин за два поколения. Навеянные болезнью апатия, отвращение к физической нагрузке, тяга к отравляющим организм стимуляторам и зависимость от виртуальной реальности вырвали мужчин сперва из социальной жизни, а потом — из биологической. Данные прошлых эпох были тщательно прорежены — из истории от мужских особей остались только имена и род занятий. Колумб, Ньютон, Леонардо да Винчи, Гагарин… Женщины опасались воссоздать в дочерях ущербный ген и попытались избавиться даже от воспоминаний.

Но сейчас эта осторожность здорово мешала. Предположим, в инкубаторе они смогут вырастить тело, а модификатор просчитает личностные параметры, но нужны исходные данные! А в хранилище не оставили даже анатомического атласа мужского тела! Будь она трижды главным конструктором Центра — задача невыполнима.

Эл порылась в кармане, выудила тонкую пластинку стимулятора, положила под язык. Вещество моментально впиталось в слизистую, и отметка на шкале настроения бодро поползла вверх. Теперь можно работать дальше.

Она нажала кнопку на служебном браслете связи, переключаясь на отдел исторических исследований. Экран мигнул, над столом повисло вечно удивленное лицо старшего археолога Ви, и так приподнятые брови еще больше подпрыгнули под челкой.

— Что-то случилось, Эл?

— Меня интересуют находки, датированные временем до женской эры — когда мужская особь еще была полноценной. Странные, нерасшифрованные, противоречивые — любые.

Ви хлопнула ресницами, выражать удивление бровями уже не получалось — они исчерпали лимит прыжков вверх.

— Му-мужская о-ос… — она качнула головой, будто отказываясь произносить нелепое словосочетание. — Хотя, погоди… Только вчера пришел отчет… Вот, нашла! Артефакт 3564! На месте древней столицы обнаружили городскую библиотеку — первый век женской эры. Вскрыли вакуумное хранилище. Обычные книги, все давно оцифрованы, кроме одной. Язык попытались адаптировать, но лингвисты не смогли расшифровать смысл книги. Предположительно, это примитивный ритуал сближения женской и мужской особи для создания потомства. И, кстати, по инструкции артефакт как малоинформативный должен быть уничтожен в течение…

Эл не дослушала, прервала разговор, торопливо принялась набирать код лаборатории аннигиляции.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Элли, хватит просиживать штаны за неблагодарной работой!

— И это говоришь ты, бывший сотрудник Центра?

Лицо мамы лучилось с экрана жизнерадостностью, на шее красовался нелепый пестрый шарф. Это в современном-то мире, когда все давно перешли на стандартные комбинезоны!

— Потому и говорю, что знаю. В Космосе полно прекрасных мест — взять хотя бы мой плавучий остров…

— Можешь не намекать, в гости не прилечу. Занята, — отрубила Эл.

Мама подалась вперед — казалось, она вот-вот вывалится с экрана. Эл попыталась спрятать бумажную книгу за спину, но безуспешно. Она застонала, только этого не хватало! Мама была страстным коллекционером старинных вещей, и если она заприметила артефакт, то не даст Эл прохода.

— О чем пишут? — глаза мамы заблестели.

Как это ей удается? Эл никогда не видела, чтобы мама принимала стимуляторы. Она — единственная из всех знакомых Эл умела обходиться без них.

Эл начинала потихоньку закипать. Если маме скучно и хочется съездить на Плеядианский курорт, неужели нельзя это сделать с подругой вместо того, чтобы доставать ее глупыми разговорами в рабочее время?

— О мужчинах, — выпалила Эл, приготовившись к шквалу встречных вопросов.

Но мама вдруг замолчала. Лицо вытянулось, стало непривычно серьезным. Она скомкано попрощалась — экран связи погас.

Эл моргнула, брови поползли к потолку. Еще немного, и она превратится в Ви! Мама отключилась сама, не напомнив ей про Дом зачатия? Невероятно! Наверное, где-то неподалеку взорвалась сверхновая, и сознание мамы зацепило волной…

Эл вернулась к чтению. Она добросовестно пыталась понять книгу, но пока преуспела не больше лингвистов. Взять хотя бы название — «Взбесившаяся плоть». Поначалу Эл думала, что речь идет о болезни, возможно — той, что привела к вырождению мужчин. Но догадку пришлось отбросить. Первые десять страниц книги, к сожалению, ничем не напоминали медицинский справочник — скорее походили на фольклорную историю-роман. Версия Ви о ритуале сближения для создания потомства также потерпела фиаско. История описывала хаотичные встречи мужчины и женщины в совершенно не подходящих для зачатия местах — офисах, лифтах, подворотнях, туалетах. Более того, эти двое не думали о детях, и, судя по всему, страдали от нервного расстройства. Вот, например:

⠀⠀ ⠀⠀

…Брюнет коснулся меня, и в животе запорхали бабочки^[21]

⠀⠀ ⠀⠀

Ощущение, что внутри тела ползают насекомые или пресмыкающиеся — явный симптом расстройства восприятия.

И дальше совсем непонятное:

⠀⠀ ⠀⠀

Между нашими телами пробежало нечто вроде электрического разряда.

Взгляд незнакомца изменился, будто с его глаз соскользнул щиток, открыв сражающую наповал силу воли… Излучаемый им магнетизм у силился до такой степени, что уже, казалось, воспринимался на физическом уровне, как некое вибрирующее силовое поле.

⠀⠀ ⠀⠀

Электричество… Щиток… Силовое поле… Может, речь идет о неисправных киборгах? Нет, даже сломанный киборг вел бы себя логичнее.

⠀⠀ ⠀⠀

Сердце мое забилось быстрее, губы непроизвольно приоткрылись. И пахло от него чем-то приятным и одновременно греховным. Не одеколоном. Может быть, мылом. Или шампунем. Чем-то потрясающе притягательным.

⠀⠀ ⠀⠀

Учащенный пульс наверняка от интоксикация организма. Запах «греховный»… Эл порылась в словаре — то есть ошибочный, неправильный, плохой. Выходит, запах плохого шампуня, но не одеколона, почему-то казался женщине притягательным, но вызывал интоксикацию?

⠀⠀ ⠀⠀

Все внешнее перестало существовать, и мое тело жадно потянулось к незнакомцу… Ну как меня могло так тянуть к мужчине, слова которого вызвали гнев и досаду?

⠀⠀ ⠀⠀

Наконец-то правильный вопрос! Первый проблеск разума за всю историю. Вероятно, у женщины наступил редкий период ремиссии.

Эл отложила книгу — больше половины прочитано, а она и на одно нейтрино не приблизилась к пониманию мужского психотипа, разве что узнала некоторые физиологические подробности. Поморщилась, вспоминая сцены спаривания. Как негигиенично!

Она поднялась, прошлась по кабинету. Взгляд привычно скользил по ровным серебристым поверхностям — уютное кресло-хамелеон, корректирующее позвоночник, за стеклом в лаборатории жужжат аппараты, из окна вид на море, семьюдесятью этажами ниже кипит жизнью мегаполис. Все предсказуемо, привычно, спокойно… Было совсем недавно.

Эл закусила губу — первый раз в жизни она не знала, как справиться с заданием.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Она просидела допоздна в лаборатории, ломая голову над дилеммой сотворения мужчины. Прогнала несколько вариантов мужской матрицы, слепленной по информации из артефакта 3564, получила нежизнеспособных монстров и бросила пустые попытки.

Возвращаясь домой, Эл умудрилась поцарапать мобиль — не вписалась в ворота собственного гаража.

Она попыталась вычеркнуть все неприятности дня, забывшись во сне, но ее настиг кошмар. Эл снилось, что за ней гнался неуклюжий робот, он бился током и источал сильный запах. Эл в ужасе убегала от робота и одновременно силилась вспомнить, как называется этот запах. Слово вертелось на языке, но ускользало от внимания.

Разбудил ее писк браслета — экран с бодрым лицом Зет завис посреди спальни.

— Греховный… — пробормотала Эл вместо приветствия.

Зет сделала вид, что ничего не услышала, и поинтересовалась успехом проекта. Эл заверила, что все под контролем и есть наработки. Вряд ли начальница поверила, но обе прекрасно понимали — лучшего конструктора Зет все равно не найдет.

Эл приняла душ — водный, а не обычный ионный, наверное, единственная устаревшая привычка, которую она переняла от мамы с радостью; заказала в комбайне завтрак, оставив выбор на совесть машины, на ходу сжевала его, даже не разобрав, что именно отправила в рот; натянула комбинезон…

Она приложила браслет к сканеру на массивной герметичной двери. Поправила съехавшие на переносицу очки. Момент был ответственный — если ее не пустят в закрытый сектор, то Зет может попрощаться с Центром. Кажется, Эл нашла решение дилеммы, но она очень сомневалась, что оно понравится Зет.

Дверь бесшумно открылась, в проеме появилась вытянутая в струнку Тета, заведующая сектором.

— Специальное распоряжение Зет. Нужен доступ к временной магистрали, — она напряженно сглотнула, выдержала взгляд буравчиков глаз.

Пришлось соврать. Если ей повезет — Тета не станет докладывать Зет сразу. У Эл не было полномочий для активизации магистрали, не говоря уже о путешествиях в прошлое до женской эры. Эту ветку блокировали на уровне правительства. Но оставался небольшой шанс, что Центр оставил лазейку в мужское прошлое на случай экспериментов. Шифр придется взламывать, и Эл к этому подготовилась.

Тета хмыкнула, и наконец отошла в сторону, пропуская внутрь.

Эл старалась не думать, что будет, если их временную магистраль вдруг проверит не только Зет, но и правительство, или службы Межгалактического союза… Она должна вернуться с результатом. Победителей не судят.

Эл стояла в отсеке точки доступа магистрали. Тета с другой стороны прозрачной стенки отсека вводила с панели ключ-код, чтобы отправить ее в сказанное наобум время женской эры. А Эл с волнением прислушивалась, как жужжит в кармане комбинезона тюнер, который она собрала за ночь — ищет свободные потоки, возится с шифром. Тюнер должен сработать раньше, чем Тета введет ключ.

Тета оторвала взгляд от панели управления, уверенно кивнула. Эл отрицательно покачала головой. Она не готова! Удивление на лице Теты начало переходить в беспокойство — еще секунда и та поднимет тревогу. Наконец тюнер в кармане щелкнул, Эл дала отмашку, подождала, пока Тета включит поток, и запустила тюнер.

Сильное давление сжало в комок, Эл скривилась, думая лишь о том, чьи координаты сработали первыми — ее или Теты.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Было темно и неуютно, в бок давило что-то острое. Эл попыталась встать — из-под локтя уехала опора, раздался грохот, и на нее посыпалась рухлядь.

Теперь она была уверена, что попала по назначению. Вряд ли во времена женской эры Эл бы где-то нашла такой хаос.

Она включила служебный браслет в режим подсветки. Луч выхватил ржавые полки, мотки пыльных шнуров, пустые коробки, в углу скучала разбитая тележка. На стене слабо мерцал индикатор точки доступа временной магистрали.

Эл фыркнула — не могли сделать выход потока в более цивилизованном месте!

Она направила луч на противоположную стену и обнаружила дверь, толкнула ее со всей силы, в полной уверенности, что та заперта, и вывалилась в ярко освещенный холл. Неловко встала с колен, проверила карманы — тюнер и анализатор на месте — и лишь тогда подняла голову.

На нее в упор смотрел мужчина. Первый в ее жизни! У Эл закружилась голова, она задержала дыхание. А вдруг он болен или опасен? Теперь она бы с удовольствием снова зарылась в хлам подсобки, но внутренний голос с интонациями Зет холодно заметил, что так она задание не выполнит. Эл судорожно выдохнула и осталась на месте. Чего только не сделаешь ради любимой работы!

— Вы новый лаборант? — мужчина поправил очки.

Эл неопределенно пожала плечами.

— Сергей, завлабораторией.

Он протянул руку, Эл удивленно на нее уставилась. Сергей сконфузился, убрал руку за спину. Он говорил с акцентом, но Эл понимала речь — восточно-славянский диалект использовался до сих пор.

— Мы не встречались раньше? Кажется, я вас знаю… — Сергей улыбнулся.

Эл на секунду замешкалась. Она никогда не видела улыбающихся мужчин, и сейчас это произвело на нее странное впечатление: сбило с толку, и, похоже, понравилось.

— Нет. Это невозможно.

Она может поддержать разговор и тайком включить анализатор личности, пусть сканирует геном. Эл пристально посмотрела на нового знакомого. Высокий — да. Брюнет — нет. Костюм не носит. На Сергее болталась исключительно неудобная одежда — штаны из грубой ткани перетянуты поясом, мятая рубашка на пуговицах. Волосы с легкой проседью. Глаза голубые? Нет, карие — блестят и с интересом ее разглядывают. Неважно. Она изучила книгу, там был совсем другой типаж. Хоть фольклорная история казалась странной, но других ориентиров Эл не нашла. Сканирование отменяется.

— Всего хорошего, — она проскользнула мимо Сергея в холл.

С разбегу наткнулась на двух девушек в обтягивающих древних платьях, едва прикрывающих ноги и грудь. Глаза и губы девушек были разрисованы и выглядели нелепо. Эл не удержалась от смешка. Но при всем этом девушки вели себя заносчиво — будто их воспитывала ее мама в убеждении, что недостатки делают женщин особенными.

«Институт стратегических исследований ключевых проблем» — прочитала Эл на карточке, прикрепленной к платью одной из девушек.

Ключевых проблем чего? Впрочем, судя по тому, что мужчины скоро вымрут как вид, проблем в обществе было невпроворот.

— Эй, погодите!

Эл оглянулась — Сергей. Этого еще не хватало! Она поспешила к выходу, миновала стойку администратора. Электронный календарь над стойкой показывал дату: 21 июля 2017 года.

Тюнер выхватил канал, который когда-то использовался Центром. Она достала приборчик — скачок произошел в их временном пространстве двадцать три года назад. Интересно, с какой целью?

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Стеклянная вертушка выпустила Эл наружу.

Она зажмурилась — привыкла к монолитным серебристым зданиям, а здесь все было выпуклым, раздражающе ярким — окна с цветами, балконы, какие-то надписи. Сейчас мамин шарфик казался верхом сдержанности.

Она разнервничалась, потянулась за пластинкой стимулятора, но пальцы нащупали только приборы. Эл глубоко вдохнула, стараясь успокоиться — ничего с ней не случится за несколько часов, бывало и по пару дней торчала в лаборатории без стимуляторов. Она отыщет нужный типаж, сделает скан генома и сразу вернется домой.

Нужный типаж… Легко сказать. Вокруг десятки типажей — не заводить же разговор с каждым!

Она огляделась. Магазин одежды «Смерть мужьям», прочитала на вывеске Эл. Интересно, имеет ли это отношение к последующей катастрофе? Она перевела взгляд. Кафе «Рыжая корова»… Кафе! Эл вспомнила, что в книге мужчина и женщина сближались именно там.

Она заняла свободный столик у окна. Стул был жестким и совершенно не желал подстраиваться под тело. Что ж, чем быстрее она вычислит геном, тем скорее вернется домой — в порядок и комфорт.

Эл насчитала в зале семнадцать мужчин — ей предстоит много работы.

Она вытерла пот со лба — термонастройка в комбинезоне сломалась, как и кондиционер в кафе, и, непривычная к крайности температур, Эл разомлела от жары. Она перевела ленивый взгляд на следующего кандидата и сразу проснулась.

Парень был копией идеального мужчины из фольклорной истории. Брюнет, голубые глаза, одет в костюм. Что там еще… Звериная грация, лицо, достойное резца скульптора, железные бицепсы. Эл не могла почувствовать, как от него пахнет, но была уверена, что запах будет… как же его… греховным. Вот! Две девушки, делившие с носителем идеального генома столик, глупо хихикали и краснели. Это вполне могло быть результатом «электрических разрядов», «магнетического притяжения» и «бабочек в животе».

Все сходится, надо действовать! Эл привстала, дождалась, когда парень повернет голову в ее направлении, махнула рукой.

— Эй! — крикнула она через зал.

Парень самодовольно улыбнулся, подмигнул ей, но остался сидеть на месте. Девушки за его столиком встрепенулись, посерьезнели и недобро уставились на Эл.

Приближаться к их троице Эл расхотелось, а иначе анализатор не запустит скан. Она лихорадочно перебирала в памяти содержание романа. Есть! Эл наконец-то вспомнила фразу.

— От твоего взгляда у меня по телу пробегает ток и встают дыбом волоски на шее! — громко выкрикнула Эл.

Посетители кафе прекратили есть и уставились на нее. Соседки парня прыснули со смеху. А парень с достоинством павлина поднялся и медленно направился к Эл. Его подружки резко оборвали смех и беспокойно заерзали на стульях.

— Мы знакомы, малыш? Если что, я Влад, — парень сел напротив.

Эл мотнула головой и незаметно нажала кнопку анализатора сквозь ткань кармана.

— Запала на меня с первого взгляда? — подмигнул Влад, — прямо как в романах!

Запала? В смысле упала? Но она же на него не падала! Какая разница, ей надо выиграть время.

— Да, точно! — согласилась Эл, — как в романах!

Она прислушалась к своему телу — к счастью, бабочки в животе вели себя тихо и пока не беспокоили. Хорошо. Может, мужчины не так опасны, как кажется. Тем временем Влад не отрываясь смотрел на нее. Эл это вполне устраивало, лишь бы он оставался в пределах досягаемости анализатора.

А вдруг ему станет скучно? Надо бы поддержать разговор.

— Я так хочу тебя, — медленно произнесла Эл заученные слова, посмотрела в потолок, выуживая из памяти очередную фразу, — мои соски затвердели…

— И я тоже думаю, зачем время терять? Сегодня в семь романтический ужин у меня дома, там и сольемся в страстном сексе! Пиши телефон!

Парень оскалился хищной улыбкой, положил руку ей на колено. Эл отпрянула, вскочила. Как омерзительно! А вдруг он действительно заразен?

— Недотрога! Такая редкость! Ты просто отпад, малыш!

Снова кто-то куда-то падает. Странный сленг. Эл отдышалась, села на место. Надо потерпеть еще хотя бы пять минут, пока анализатор не закончит скан.

— Пиши телефончик!

— Зачем? — искренне удивилась Эл, — я запомню.

— Разводишь? — Влад хмыкнул, — а сейчас проверим, — и он надиктовал десять цифр.

Эл повторила цифры сначала в прямом порядке, затем, чтобы развеять сомнения — в обратном.

— Типа, умная? — Влад вдруг погрустнел, — а работаешь кем?

— Главный конструктор научного центра.

Влад совсем сник.

— Знаешь, малыш, сегодня не получится. Звони завтра. А лучше забудь телефон.

Эл забеспокоилась — анализатор еще работает, а Влад уже поднялся из-за стола, сейчас он уйдет и скан собьется. Эх, зря она начала говорить правду, надо было напрячься и вспомнить еще что-то из книги.

Влад сухо попрощался и вернулся к своим подругам.

Анализатор затих, отключившись. Оставалось надеяться, что скан успел завершиться.

Эл поспешно встала, выскочила из кафе.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Доставать анализатор на улице она не решилась, пришлось идти в пыльный парк через дорогу от кафе. Эл немного побродила по аллеям в поисках зоны отдыха с удобными креслами и чистой травой, но, увы, нашла только жесткие скамейки с выломанными перекладинами. Пришлось довольствоваться этим.

Она с волнением нащупала кружок анализатора. Рука задрожала, и Эл с тоской подумала о стимуляторе. К счастью, мысль перебила радостная новость. Сканирование личности выполнено на сто процентов! Эл запустила расшифровку — анализатор издал глухой звук и принялся за работу. Она гипнотизировала мини-табло взглядом, уже мерещилось, что она видит как эмоциональная, интеллектуальная, физическая, творческая составляющие складываются в единый геном. Геном идеального мужчины.

Табло дрогнуло, выдало результат: данные противоречивы, полная расшифровка невозможна. Эл чуть было не выпустила анализатор из рук, но собралась, запросила предварительные результаты. Данные были многовариантны: все составляющие колебались от нуля до ста процентов, будто анализатор одновременно считывал характеристики двух диаметральноразных людей. Сломался прибор? Нет — в таком случае он бы не включился. Скорее всего, дело было в личности Влада.

Что ж, придется забыть о романе и поискать другой типаж.

Эл устало вздохнула, оглядела ближайшие скамейки. Парк заполонили мамаши с детьми, перед ней чинно прошлась пожилая пара, мужчина и женщина держались за руки. Интересно, каково это всю жизнь провести с мужчиной рядом, задумалась Эл. Наверное, очень сложно. А может, наоборот? Что она, в сущности, знает о мужчинах?

Напротив нее — через клумбу с засохшими от жары цветами — сидел серьезный молодой парень, пальцы бегали по экрану небольшого прямоугольного устройства. Парень был худым и нескладным, густые волосы мышиного цвета забраны сзади в хвост. Полная противоположность Владу. Как раз то, что надо.

— Меня зовут Эл.

Она присела рядом, незаметным движением включила анализатор. Парень вздрогнул, нехотя обернулся, окинул Эл внимательным взглядом, по-женски длинные ресницы дрогнули.

— Здорово, подруга. Я Техновикинг.

Странное имя. Из древнейшей истории Эл помнила, что викинги отличались воинственным нравом. Парень не был похож на воина, нуда ладно, она тоже была не похожа на букву «Л».

— Что делаешь?

— Набиваю фраги в танках онлайн, — не отрываясь от экрана, ответил Техновикинг, — я за наших, только прокачался до первого сержанта.

Фраги? А она думала, что неплохо знает восточно-славянский диалект. И какие танки?

— А что, война началась? — обеспокоенно спросила Эл.

— Да ты чё, с сервера упала? Не знаешь про Ворлд оф Тэнкс?

Техновикинг так удивился, что чуть не выпустил устройство из рук.

Раздалась заунывная музыка.

— Ёж твою медь! Продул сражение!

Парень зло глянул на Эл и снова уткнулся в экран. Эл расслабилась, откинулась на спинку скамейки. Она оставила попытки понять Техновикинга. Она просто дождется, когда скан закончится, и уйдет. Наверняка парень этого и не заметит…

Организм без стимуляторов бунтовал — Эл тошнило, кружилась голова, поднялась температура. Пронзительно захотелось вернуться домой и главное — чтобы ни одного мужчины рядом.

Это была безнадежная затея — анализатор не расшифровал ни одной личности, что совсем не удивило Эл. Удивляло другое — как такие нелогичные существа протянули еще сто лет.

После Техновикинга она познакомилась со Стасом — парнем, одетым во все обтягивающее и разноцветное, и очень похожим на девушку. У Стаса был томный голос и плавные движения. Он взахлеб ей рассказывал про Виктюка, Сартра и куртуазных маньеристов, но быстро охладел и замкнулся в себе, когда выяснилось, что сиё великое творчество прошло мимо Эл.

Потом был Артем — полный мужчина с хитрыми глазками и непропорционально толстыми губами. Он хвастался работой, одеждой, женой и детьми, то и дело подчеркивая, сколько стоят его часы, шуба жены и айфон сына. Артем угостил Эл мороженым, но у него не оказалось наличных и он предложил Эл заплатить за две порции самой. Она честно призналась, что у нее тоже нет денег, и мороженое пришлось вернуть продавщице. Они распрощались по-деловому быстро.

Единственный мужчина, который подошел к ней сам, вручил глянцевый листик и пригласил на групповую медитацию. Он был жилист, лыс и носил посвященное имя Несорвал. Кому именно он посвятил имя, Несорвал скромно умолчал. На вопрос, зачем нужна медитация, Несорвал недоуменно ответил: «Чтобы достичь состояния ничегонеделания». Эл устало констатировала мысль, что странно стремиться к ничегонеделанию человеку, который и так ничего не делает…

Эл вернулась в Институт, беспрепятственно прошла мимо стойки, за которой зевал скучающий администратор, побрела к подсобке.

Она провалила задание всей жизни. Мужчину воссоздать невозможно. Если и есть способ взломать код мужского генома, то он ей не по зубам.

Эл забралась на подоконник с ногами, облокотилась на откос, закрыла глаза. Если она сию минуту не доберется до стимулятора, то сойдет с ума — ей никогда не было так плохо. Спасительная магистраль совсем рядом, в любой миг она может вернуться в свое время. Стало все равно, как ее там встретят. Пусть отдадут под суд, пусть…

Эл вдруг осенило — а ведь ответ лежал на поверхности! Анализатор сбоил по той же причине, что и ее логика — поведение мужчин было противоречиво. Идеальный Влад оказался на проверку лишь красивой картинкой. Тщедушный Техновикинг мнил себя великим воином. Состоятельный Артем пожалел денег на угощение. Тонкий ценитель искусства Стас не ценил людей, которых отражало искусство.

Истинные качества личности шли вразрез с внешней демонстрацией и, похоже, представлениям мужчин о самих себе. Самообман был таким сильным, что анализатор принимал иллюзорный образ за вторую личность, накладывал параметры на физические данные, уровень интеллекта, диапазон эмоций, потенциал к развитию, получал нереалистичные результаты и прекращал расшифровку.

Техника не выдержала сопротивления личности. Но нечего валить все на технику. А она, старший конструктор, чем думала? Да, мужчины вели себя крайне эгоистично, но и она недалеко ушла от них. Разве Эл старалась по-настоящему узнать мужчин? Нет! Они были сырьем для ее опытов. Она думала только о результате.

Эл уронила голову на руки.

— Могу я чем-то помочь?

Да, хотела сказать Эл, можете — надо всего лишь сгонять в будущее и убедить Межгалактический союз, что женщины не варвары. Эл усмехнулась, просто из двух видов эгоистов одному повезло меньше.

— Это невозможно.

— Эту фразу я от вас уже слышал утром. Вы ошибаетесь. Невозможно слепить мужчину из глины. А все остальное двоим людям по силам, — Сергей подмигнул, глаза за стеклами очков насмешливо блеснули.

Она невольно улыбнулась.

— Сергей, почему вы беспокоитесь обо мне? Я вам чужой человек.

— Как сказать, — Сергей хмыкнул, уселся рядом на подоконник, — сегодня ночью мне приснилась похожая на вас девушка. А утром по дороге на работу я захотел купить вот это, — Сергей достал из кармана браслет из плоских камешков бирюзы, — и пока расплачивался, ловил себя на мысли, что это со мной уже случалось.

— Дежавю? Такое бывает, время нелинейно.

— Нелинейно? Да оно замкнуто в круг! Как пришел в Институт, ноги сами понесли к подсобке… Держите, теперь это ваше, — Сергей взял ее руку, бережно надел браслет.

В этот миг и у Эл появилось ощущение дежавю. Браслет был ей знаком. Но откуда? Сопоставлять и делать выводы не хотелось. Впервые за день Эл расслабилась, почувствовала себя уютно — и неожиданно поняла, что больше не думает о стимуляторах.

Эл сама не заметила, как разговорилась — о работе, об отношениях с мамой, упустила лишь тот факт, что она из будущего. Сергей делился своими переживаниями — оказалось, что за четыреста лет проблемы ничуть не поменялись: все те же упрямые начальники, невыполнимые задания, все то же одиночество. Сергей мечтал о семье и детях, и Эл с радостью бы дала себя удочерить — так спокойно было с ним рядом, как никогда не бывало с мамой.

Сотрудники Института разошлись по домам — рабочий день давно закончился, в коридорах одна за другой щелкали лампы — охрана выключала свет.

Эл спохватилась, замолчала на середине фразы. Она не может здесь остаться навечно. Надо возвращаться.

— Сергей, можешь угостить меня чаем? Во рту совсем пересохло.

— Конечно! Я сейчас, только закрою кабинет.

Эл кивнула, дождалась пока Сергей исчезнет из виду и шмыгнула в подсобку. Точка доступа временной магистрали горела зеленым — дорога открыта.

Эл выбрала на виртуальной панели время и нажала кнопку.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Неловко оправдываясь, она покинула закрытый сектор. Пусть Тета думает, что хочет. Эл не нарушала правил — она вернулась за секунду до своего отбытия и по факту магистралью не воспользовалась.

Однако гордиться было нечем: столько сил потрачено, а проект топчется на месте. Она до сих пор не поняла, как воссоздать мужской геном. И вряд ли поймет.

Эл опустилась в кресло, положила в рот пластинку стимулятора. Закрыла глаза, ожидая прилива сил, но почувствовала лишь, как расслабляются мышцы. Радости и воодушевления не было — только пустота. Захотелось снова оказаться рядом с Сергеем. Эл с благодарностью посмотрела на бирюзовый браслет.

Они болтали долго — час, или даже больше. За это время анализатор мог бы считать характеристики личности три-четыре раза — она была уверена, расшифровка бы прошла успешно. Но Эл не решилась его включить. Это казалось предательством. Это было неправильно.

Эл нажала кнопку вызова.

— Как дела, мам?

Она избегала смотреть матери в лицо, чувствуя неловкость.

— Элли, девочка моя, с тобой все в порядке?

Мама выглядела обеспокоенной — оно и понятно, Эл очень редко начинала беседу первой, да еще посреди рабочего дня. На шее мамы красовался очередной яркий шарф, и этот стиль вдруг показался Эл очень знакомым.

— Да, все хорошо, — соврала Эл. — Мам, а что случилось в Центре двадцать три года назад?

— Двадцать три года… В Центре всегда крутится много проектов, ты же знаешь… — мама отвела глаза.

— А над чем работала ты?

— Мы искали альтернативу стимуляторам. Но через год проект завис. Я ушла в декрет и целиком занялась тобой, — мама попыталась улыбнуться, зачем-то поправила и так безупречную прическу.

Из-под рукава показался браслет — бирюза сверкнула голубым огоньком, обожгла глаза. Эл поперхнулась слюной, закашлялась.

— И альтернативой стал высокий мужчина с карими глазами… — тихо произнесла она.

Обе замолчали.

— Элли, прости. Я не могла сказать прямо, но всегда хотела, чтобы ты знала — моя дочь особенная. И не потому, что близорука, это следствие. При естественном зачатии дефекты не корректируются…

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Как это, проект невыполним? — Зет сжала руку в кулак так, что побелели костяшки пальцев.

Эл отказалась садиться и стояла с гордо поднятой головой. Поза ей нравилась, тем более это было удобно — очки не съезжали на нос.

— Имеющихся данных о мужчине недостаточно для получения кода генома.

Зет скривила идеальное лицо и превратилась в уродливую старуху.

— Ты хочешь опозорить нашу планету перед Галактикой? Да? Ты этого хочешь?

Казалось, ещё чуть-чуть, и у Зет пойдет изо рта пена. У Графеновой леди истерика? Впрочем, она могла замотаться и забыть принять утром стимулятор.

— Насчет опозоренной планеты спросите у женщин и мужчин прошлого. Они все были слишком заняты собой, чтобы думать друг о друге. Хотели стать идеальными! А параметры идеалов несовместимы с жизнью.

Зет отпрянула назад, будто ее ударили по лицу.

— Мы считаем, нам не нужны мужчины, — продолжила Эл после паузы, — но все почему-то сидят на стимуляторах. И даже не догадываются, что потеряли, окопавшись в однополом обществе…

Сзади кто-то выругался, и Эл различила знакомый тембр голоса. Она обернулась — на пороге кабинета не спеша проступал из воздуха Сергей. Он качнул головой, увидел Эл и просиял.

— Извините, без приглашения… Вернулся, а дверь в подсобку открыта… Я не мог, не мог упустить шанс еще раз увидеть ту женщину, на которую ты так похожа…

Эл хлопнула себя по карману — со всеми передрягами она забыла выключить тюнер, и тот до сих пор поддерживал канал связи с прошлым!

— На этот раз, Эл, я прощаю тебе глупый спектакль. Надеюсь, он не повторится.

Зет вплотную подошла к Сергею, внимательно осмотрела его с головы до пят, удовлетворенно кивнула.

— Хорошо. Приоденем, поменяем прическу. На смотрины для Межгалактического союза самое то.

Браслет Зет завибрировал, она вставила наушник, переключилась на звуковое сообщение. С каждой секундой лицо начальницы приобретало новый оттенок серого. Она дала отбой, подняла на Эл пустые глаза.

— Они сказали, что мужчины недостаточно. Им нужен ребенок.

Эл улыбнулась, сняла очки. За ребенком дело не станет — двадцать три года назад мама позаботилась об этом.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Михалевская Анна Владиславовна родилась в 1975 году в Одессе. Окончила Одесский государственный экономический университет, специальность — менеджер. В 2004-м окончила Одесский государственный университет им. Мечникова, специальность — психолог. Занималась частной психологической практикой, направление сказкотерапия. В 2004 году начала писать авторские сказки. Работает техническим писателем в компании «Комодо», сфера информационных технологий.

Очерки по сказкотерапии выходили в журнале «Эниология», 2004 год. В N9 2 (17) за 2013 год «Знание-сила: Фантастика» был опубликован рассказ «Программа «максимум». В № 3 журнала «ФанСИу» за 2014 год вышел рассказ «Если ты убьёшь зверя». Рассказ «Иллюзия близости» вошел в антологию «Настоящая фантастика-2015».

Постернак Елена Владимировна родилась в 1976 году в Одессе. В 1999-м окончила Одесскую государственную академию пищевых технологий, специальность — инженер-технолог. В 2006-м — Одесскую национальную юридическую академию, специальность — специалист права. Живет в Одессе, занимается частной юридической практикой. Начала писать в 2009 году. Публикаций не имеет.

⠀⠀ ⠀⠀

Александр Филичкин Конфеты «Полет»

Как всегда, я засиделся в гостях допоздна. Компания была приятная, еда вкусная, вот я и торчал там до последнего. В десять вечера я все же нашел в себе силы распрощаться с хозяевами. Натянул сапоги, куртку, кепку и отправился домой. Не торопясь, дошел до ближайшей остановки. К этому времени уже окончательно стемнело, и над моей головой загорелись редкие электрические фонари.

Началась противная, осенняя морось. Летящие с неба мелкие капли размывали свет горящих ртутных ламп, словно искристый туман. К счастью, долго ждать автобуса мне не пришлось. Почти сразу к тротуару подъехала маршрутка с нужным номером. Я забрался в пустую машину и заплатил водителю за проезд. Сел на холодное дерматиновое сидение. Устроился поудобнее и собрался немного вздремнуть.

Вот только покемарить в транспорте мне в этот вечер не удалось. Скучающий водитель видимо устал слушать монотонный шум мотора и, чтобы отвлечься, включил радио на полную катушку. С грохотом камнепада в салон ворвалась разухабистая мелодия. Хриплая певица вмиг разогнала мои грезы о кратковременном сне. Следом за бодрой песней пошел новостной блок. Так что заодно мне пришлось прослушать и последние известия. В мире все было, как обычно. Войны, катастрофы, глады и моры, но тут мое внимание привлекло одно сообщение.

Радостным голосом диктор рассказал, что вчерашней ночью в нашем городе произошло сразу около десятка убийств. Это был очередной печальный рекорд, установленный местным криминалом. Среди разнообразной бытовухи и хулиганки, ведущий особенно отметил четыре чрезвычайно странных смерти. Все жертвы непонятных преступлений выглядели так, словно упали с самолета. Исходя из этого, эксперты сделали невероятный вывод. Подобные травмы могут возникнуть лишь при падении человека с большой высоты, а если говорить точнее, то не менее чем со ста метров. Правоохранители их так и называют — «летчики».

После этой жуткой информации сон куда-то исчез, и в голову полезли разнообразные мысли. В первую очередь о том, что в нашем городе появилась банда, сбрасывающая своих врагов с вертолета. Хотя это вряд ли. Слишком дорого, да и моторы шумят так, что их обязательно кто-нибудь услышит. Поэтому отыскать геликоптер, из которого выкинули жертву, достаточно просто.

А может быть, это был воздушный шар? Вот только и монгольфьер летает не так бесшумно, как хотелось бы преступникам. Пилот должен постоянно поддерживать нужную температуру в баллоне. Так что газовая форсунка шумит не хуже иного двигателя. К тому же, шаров у нас еще меньше, чем вертолетов. Да и летит такой пузырь без руля и ветрил, куда ветер подует.

Но даже если это показательная смертная казнь для устрашения конкурентов, то самый главный вопрос состоит вот в чем: зачем это делать над городом? Нет бы, отвезти бедолагу куда-нибудь в глухомань, где никто не бывает. Снять процесс на пленку и послать запись тому, кого хотят предупредить. Для чего этот вызов правоохранительным органам? Ведь после этого полиция будет землю рыть, чтобы найти убийц. Им что, на воле жить надоело?

На мой взгляд, гораздо надежней действовать по старинке, обычным ножом или топором. Такие преступления намного больше походят на бытовуху, значит, и разбираться с этими убийствами сыщики будут спустя рукава. Кому интересны чьи-то пьяные разборки? Надоели уже хуже горькой редьки. В крайнем случае, можно пальнуть из пистолета. Сейчас на огнестрелы уже не обращают особого внимания…

Додумать криминальные мысли до конца мне, к сожалению, не удалось. Маршрутка с визгом затормозила, и послышался мощный глухой удар. Едва успев ухватиться за вертикальный поручень, я с трудом удержался на скользком сидении. Поднял голову и посмотрел вперед. Одного взгляда было достаточно, чтобы понять суть случившегося. Перед машиной резко остановился какой-то «упакованный чайник», для которого, видимо, не существует правил. Наш микроавтобус догнал понтового неумеху и врезался в задний бампер новенькой иномарки.

«Приехали», — огорчился я и посмотрел в боковое окно. Увидев хорошо знакомые места, я успокоился. До моей остановки оставалось всего около километра, так что я вышел из маршрутки и дальше отправился пешком. К этому времени мелкая морось превратилась в обычный осенний дождь. В тот вечер зонта у меня с собой почему-то не оказалось. Поэтому, чтобы не вымокнуть, я решил срезать угол и немного сократить путь. Свернул с широкой улицы и двинулся темными дворами панельных домов. Хорошо знакомая тропинка уже сильно размокла, и ноги противно скользили в жидкой грязи.

Я миновал жилую застройку, пересек неухоженный школьный двор и вышел на футбольное поле, где летом дети гоняли мяч. За обширной неогороженной площадкой виднелись светящиеся окна моего дома. Раскисшую от дождя поляну можно было обойти по узкому тротуару, но я упрямо пошел напрямик. К тому времени, мои сапоги были вымазаны грязью по самые щиколотки. Брюки обильно забрызганы почти до колен так, что терять мне уже было нечего.

Ни один из фонарей вокруг школы не горел. Все окна здания тоже были залиты глухим непроглядным мраком. Лишь далеко впереди маячили слабые разноцветные огоньки. Ни сзади, ни спереди людей видно не было, и я шел совершенно спокойно. Оказавшись на середине поля, я вспомнил бессмертные слова какого-то писателя: «Не нужно бояться темноты, нужно опасаться того, кто прячется в этой темноте».

В следующий миг все внезапно изменилось. Только что я медленно брел в почти полной тьме, и вдруг яркое сияние больно ударило по глазам. Зажмурившись от неожиданности, я резко остановился, но все же заметил некоторую странность. Бивший в лицо свет даже отдаленно не напоминал луч полицейского фонарика. Он не походил и на лазерную указку, которыми принялись баловаться хулиганы в последнее время. Замерев от испуга, я ждал сакраментального вопроса: «Закурить есть?» или не менее пугающего: «Ваши документы?» Секунды шли, а грозных окриков все не было.

Осторожно приподняв веки, я увидел, что стою в центре ярко освещенного круга, диаметром около двух метров. Сначала я решил, что на меня кто-то навел луч мощного фонаря. Я повертел головой, осмотрел окрестности и не увидел ни одного прожектора, направленного в мою сторону. Только тогда я с ужасом понял, что столб белого сияния падает на меня прямо с неба.

Придержав кепку рукой, я задрал голову вверх и тотчас зажмурился. Свет был таким сильным, что мои глаза сразу заломило от боли, из них потекли обильные слезы. Совершенно ослепший, я повел себя также, как обычно действует испуганный заяц. Ничего не видя, я постарался поскорее убраться из освещенного круга и резво рванул вперед. На втором шаге я всем телом врезался в какую-то преграду.

Воздух передо мной полыхнул небесно-голубым светом. Ощущение было такое, словно путь оказался закрыт толстым бронебойным стеклом. В эту незримую преграду я и врезался со всего маху. Сначала лбом и грудью, а затем и всеми остальными частями тела. Голова затрещала, подобно переспелому арбузу. Нос хрустнул и сплющился, как гориллы. Из глаз посыпались разноцветные искры.

Нежданно возникшая энергетическая преграда под моим весом слегка прогнулась наружу. Мелькнула шальная мысль, что сейчас мне удастся преодолеть странное препятствие и пересечь невидимую границу. Но не тут-то было. Защитное поле вдруг спружинило. Резко выровнялось и с невероятной силой отбросило меня назад, к центру освещенного круга.

Не устояв на ногах, я шлепнулся задом в жидкую грязь. Совершенно подавленный всем произошедшим, я даже не заметил, что сижу в луже. Находясь на земле, я немного пришел в себя и поднял руки. Как мне удалось их не запачкать, я понять не смог и просто ощупал лицо. Как ни странно, брови остались целыми, но на лбу вскочила огромная шишка. Из разбитого носа сочилась кровь. Губы саднило так, что я скривился от неприятных ощущений. Передние зубы слегка качались.

Стараясь не опираться на грязь руками, я с трудом встал на ноги. Медленно выпрямился и, слегка скособочившись, побрел вперед. Наученный горьким опытом, остановился возле границы света и тьмы. Снаружи все также лил осенний дождь. Притом что, в круге света на меня не упало ни одной капли. Вытянув вперед руку, я почувствовал, что пальцы наткнулись на невидимую преграду. Я попытался продавить ее силой. Но чем глубже продвигал ладонь наружу, тем мощнее становилось сопротивление.

Поняв, что грубым натиском мне эту препону не одолеть, я обречено опустил руку и задумался. Однако спокойно поразмышлять мне не дали. Режущий глаза, свет вдруг померк, и мое сознание заполнила легкая дурнота. В тот же миг я оказался в каком-то странном, совершенно пустом помещении. Ошеломлено повертев головой, я понял, что нахожусь в центре просторного круглого зала. Никаких светильников я нигде не заметил. Вместе с тем, комнату заливал ровный свет, позволивший хорошо разглядеть все вокруг.

Ближе к краям помещения пол плавно поднимался вверх и переходил в высокий куполообразный свод. Однако самое удивительное было не в этом. Пол, потолок, и закругленные стены оказались совершенно прозрачными, словно были изготовлены из толстого стекла. Сквозь них я на удивление хорошо видел темную громаду школы и редкие горящие окна в окружающих домах. Далеко внизу лежало размокшее от дождя футбольное поле с ржавыми воротами по краям.

— Где я? — непроизвольно вырвалось у меня.

— Это летательный аппарат, называемый землянами «летающая тарелка» — прозвучал чей-то механический голос в моей голове. Мне сразу вспомнился совет какого-то знаменитого уфолога, сильно пострадавшего от действий пришельцев: «Никогда не вступайте в контакт с инопланетянами. Неизвестно, чем это может закончиться». С трудом преодолев предательскую дрожь в голосе, я вежливо спросил. — Могу я покинуть ваш корабль?

— Да, — бесстрастно обнадежил меня голос.

— Когда это произойдет? — боязливо поинтересовался я. Мне совсем не улыбалось стать объектом исследований зеленых человечков. Многие контактеры были не в восторге от этих чрезвычайно неприятных и опасных процедур. «А вдруг они захотят забрать меня в свой зоопарк? — заволновался я. — Курт Воннегут как-то описывал такую ситуацию…»

— Через пять минут, — успокоил меня голос. Я облегченно перевел дух, но тут услышал ужасное продолжение. — Пол кабины перестанет вас удерживать.

— И я упаду вниз?! — взвизгнул я сорвавшимся голосом и в панике ткнул рукой в сторону пола. — Здесь же почти полкилометра будет!

— До поверхности земли ровно сто один метр, — успокоил неведомый хозяин.

В моей памяти тотчас всплыло сообщение из вечерних новостей, где диктор сообщал о людях, упавших с высоты тридцатиэтажного здания. Похоже, что это были мои неудачливые предшественники.

— Что я должен сделать, чтобы остаться в живых? — дрожащим шепотом спросил я.

— Попробуйте наши жевательные конфеты «Полет», — доброжелательным тоном предложил невидимый пришелец.

С потолка плавно опустился круглый поднос и повис передо мной на уровне пояса. Никаких нитей, на которых держался бы этот серебристый диск, я не заметил. Наклонившись к подносу, я увидел несколько блестящих упаковок, своими размерами напоминающие пластинки жевательной резинки. Только были они чуть уже и в двое короче обычных.

Опасаясь какого-нибудь подвоха, я осторожно взял одну из них и поднес к глазам. Она почти ничем не отличалась от земной продукции. Фантик украшали такие же яркие краски и залихватские шрифты. Даже наименование было хорошо знакомо. К моему неимоверному удивлению, оно оказалось написано на русском языке. К тому же, конфеты действительно назывались «Полет»! Правда, внизу я разглядел очень мелкую надпись: «Разработано для Homo sapiens». Это окончательно убедило меня в том, что это не розыгрыш и все происходит на самом деле.

Перевернув пластинку, я увидел такое, что от испуга чуть не уронил ее на поднос. На задней стороне был нарисован забавный человечек, чем-то неуловимо похожий на Незнайку. На моих глазах он весело ухмыльнулся и достал из кармана конфету. Лихо сорвал обертку, сунул ее в рот и резко сжал зубы. Раздался мелодичный звук, и паренек бесследно исчез с обертки. Пока я думал, чтобы это значило, произошло следующее: спустя пару секунд паренек выглянул из-за края конфеты и перелез на эту сторону. Встал на свое место, помахал мне рукой и замер.

Не зная, что можно сказать, я брякнул первое, что мне пришло в голову:

— Конфета предназначена для еды, или для чего-то другого?

Мой незримый визави промолчал.

«Видимо, нужно задавать односложные вопросы». — решил я и ободренный своей догадкой, спросил:

— Судя по картинке, если раскусить конфету, она позволит субъекту куда-то переместиться?

— Да, — соизволил откликнуться пришелец.

— В пространстве? — продолжал я допытываться, собираясь дальше спросить про перемещение во времени. Мне всегда казалось, что существа, преодолевшие межзвездное пространство, обладают такими знаниями, что умеют делать и то и другое.

— В пространстве.

— На какое расстояние? — задал я очередной вопрос и затаил дыхание. От его ответа зависело, смогу ли я пережить сегодняшний вечер или присоединюсь к тем несчастным, что уже попали в криминальную сводку города.

— На десять метров, — послышался удручающий ответ.

— В какую сторону? — пробормотал я, лихорадочно размышляя, как смогу использовать эту хрень с издевательским названием «Полет».

— Куда глаза глядят, — двусмысленно отозвался пришелец.

Машинально посмотрев на часы, я подумал: «Я тут нахожусь уже пару минут, значит, времени у меня осталось совсем ничего. — Испугавшись этой мысли, я принялся лихорадочно размышлять. — Если я раскушу конфету, глядя перед собой, то вылечу за пределы тарелки и упаду со стометровой высоты. Это, безусловно, приведет к моей мгновенной смерти».

— А можно раскусить сразу несколько конфет? — почти выкрикнул я.

— Можно, — милостиво разрешил собеседник.

Я пересчитал пластинки, их было ровно десять.

— А все сразу можно?

— Нет, — огорчил меня пришелец. — Не более двух штук за раз, иначе произойдет мощный взрыв.

Я стал думать дальше: «Если я лягу на пол лицом вниз и раскушу две пластинки, то исчезну из корабля и появлюсь на высоте в восемьдесят метров. Это очень много. Значит, едва я окажусь вне тарелки мне нужно раскусить еще две, и я спущусь до отметки шестьдесят. Потом сорок, двадцать, и здравствуй родная земля, — возликовал я, но тут же себя оборвал. — Едва я вылечу из корабля, начнется свободное падение, а это около десяти метров в секунду. Выходит, времени снаружи у меня почти не будет».

— Сколько времени уходит на срабатывание устройства переноса в пространстве? — поинтересовался я тактико-техническими данными игрушки.

— Срабатывание происходит мгновенно, — успокоил голос.

Лихорадочно срывая обертки с конфет, я начал складывать их парами.

На мое счастье они крепко прилипали друг к другу. Две шутки я положил на коренные зубы справа. Две слева. Еще по паре взял в руки. Последние конфеты я слеплять не стал и по отдельности зажал их пальцами в разных ладонях. Мне вдруг пришло в голову, что пока я их буду раскусывать, мое тело продолжит лететь к земле со скоростью стремительного домкрата.

— Субъект появляется в новой точке с той же скоростью, с какой ушел в подпространство? — на всякий случай уточнил я мысль, неожиданно пришедшую в голову. Хотя я говорил сквозь зубы, меня поняли.

— Да, — подтвердил мою догадку мой собеседник.

Мои мысли понеслись дальше: «Если я раскушу десять конфет, то окажусь в одном метре над землей. Не убьюсь. Первую пару я съем в корабле, поэтому ее можно не считать. Остается восемь. Даже если я успею сжать челюсти четыре раза за одну секунду, то за это время я пролечу целых десять метров.

Выходит, я окажусь в земле на глубине десять метров. Где благополучно умру от сдавливания и удушья. Что гораздо хуже, чем мгновенная смерть от удара. Единственный плюс, что меня не нужно будет хоронить. Меня и не найдут никогда, разве что археологи. Да и то вряд ли… Я торопливо вернулся к подсчетам: сто минус десять равно девяносто. Значит, — сделал я окончательный вывод: — мне можно использовать только девять штук. Так что одна пластинка останется на память.

Кое-как разобравшись с теорией, я лег ничком. Прижал руки с конфетами к лицу. Широко распахнул глаза и уставился на поверхность земли, черневшую где-то внизу. Только тут я понял, как она далеко. Мне стало так страшно, что захотелось сильно зажмурить глаза и тихо лежать, как можно дольше. Подавив секундную слабость, я принялся действовать. Не стал ждать, пока истечет назначенное время, а резко сжал правые коренные зубы. Раздался тихий хруст, конфеты исчезли, а свет в глазах померк. В лицо ударил сырой воздух, и я судорожно сдавил левые части своих челюстей. В следующий миг я вынырнул из подпространства, сунул пару конфет в рот и раскусил их. Потом еще раз. И напоследок раздавил девятую пластинку. Я вынырнул из сумрака в двух метрах над землей! Вот только тут меня молнией пронзила ужасающая мысль: — Лечу слишком быстро. Не менее десяти метров в секунду.

Не знаю, как за пару мгновений я успел это сообразить и тем более проделать все необходимое. Говорят, во время смертельной опасности у человека включаются потаенные резервы, и он делает то, на что обычно не способен. Испугавшись, что сейчас я со страшной скоростью рухну плашмя на землю, я сунул последнюю конфету в рот. Одновременно с этим, как можно дальше, откинул голову назад и закатил открытые глаза под самый лоб. Раскусил десятую пластинку и над самой землей успел войти в десятое перемещение.

Из этого последнего прыжка я вынырнул под углом к горизонту. Хорошо, что угол оказался не очень большим, и я очутился метрах в пяти над футбольным полем. К тому же теперь я летел головой вперед. К счастью, не горизонтально, а сильно наклонившись к земле, словно прыгун с трамплина. Однако этот взлет продолжался недолго. Сила тяжести вновь потащила меня вниз.

Обхватив голову руками, я прижал ноги к животу. Сжался в комок и с ужасом ждал столкновения с земной твердью. Мне чрезвычайно повезло и на этот раз. В размокшее поле я врезался подошвами ног. Как на водных лыжах скользнул сапогами по жидкой грязи и поднял огромные веера брызг. В следующий миг везуха кончилась, и я достиг твердого дна мелкой лужи. Удар оказался таким мощным, что из меня буквально вышибло дух.

Инерция движения стремительно волокла меня вперед. Я отскочил от поля, как плоский камешек от поверхности воды и меня подбросило в воздух. Я сделал кульбит, вернулся на землю и полетел дальше. Сжавшись калачиком, как свернувшийся ежик, покатился по жидкой грязи. На излете движения я врезался головой в стойку ржавых футбольных ворот.

Последняя мысль, мелькнувшая в голове, была не моя, а чужая: «Псевдоразумное существо прошло испытание», — равнодушно пробубнил инопланетянин, и сознание меня покинуло.

Очнулся я от луча фонаря, светившего в глаза. Я вздрогнул и с ужасом подумал: «Неужели еще один эксперимент?»

— Живой вроде, а я думал, опять «летчик», — послышался радостный мужской голос. — Ну что, берем поддатого вратаря?

— Да ты глянь, какой он! — возмутился другой человек. — Вывалялся в грязи как свинья. Потом замучаешься форму чистить.

— Тогда пусть валяется, — легко согласился первый полицейский. — Сейчас не зима, насмерть не замерзнет.

Служивые обошли меня с двух сторон и двинулись дальше. Пересекли футбольное поле, и пропали между многоэтажных домов.

Охая и стеная, я повернулся на бок и сел. Обхватил грязными руками стойку футбольных ворот и с трудом поднялся с земли. Чтобы избавиться от возникшего головокружения, мне пришлось прислониться к столбу и некоторое время постоять неподвижно. Все тело нестерпимо болело от многочисленных ушибов.

«Если бы не жидкая грязь, сработавшая как смазка, разбился бы на фиг, — через силу подумал я. — Надеюсь, ничего себе не сломал».

Я потрогал измазанные грязью ноги, нащупал в кармане брюк ключи от квартиры и облегченно вздохнул: «Слава богу, не потерял, а то пришлось бы еще по полю ползать, искать». Про исчезнувшую кепку я даже не вспомнил. Медленно переставляя ноги, я, словно заржавевший робот, двинулся к своему дому.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился 1955 году в Баку. В 1967 г. вместе с семьей переехал в Россию и с тех пор проживает в г. Куйбышеве, ныне г. Самара. Окончил инженерно-строительный институт. Трудился в проектных организациях города. В настоящее время работает ведущим архитектором в одном из старейших институтов г. Самары «Промзернопроект». Занимается комплексным проектированием зданий и сооружений. Уверенно владеет компьютерной графикой и трехмерным моделированием. При его непосредственном участии разработаны многочисленные объекты, построенные в населенных пунктах области и страны.

Сочинял стихи и писал прозу. Рисовал графические юморески для местных газет. В 2014 году занялся сочинительством более серьезно.

Публикации: военный роман «Разведчик, штрафник, смертник. Солдат Великой Отечественной» ЭКСМО 2015 г., рассказы «Старик» и «Кисет» 2015 г., рассказ «Эвакуация» 2014 г. (интернетжурнал), рассказы «Успокоительное средство» и «Партнер» 2014 г., рассказы о животных «Пальма», «Матильда», «Пират» 2015 г., «Ремонт», «Воспитание», «Пес Виктор» 2014 г., юмористические рассказы «Сахар» и «Мясо» 2014 г. (интернетжурнал). Сценарий детского фильма «Кладоисктели с Дирибасовской» вошел в шорт-лист «Конейчуковской премии» за 2015 г.

⠀⠀ ⠀⠀

Максим Фримен Первый представитель

Глубокая ночь. Земля покрыта густым мраком, всё спит, лишь вездесущий ветер бодрствовал и нашептывал свою грустную песню листве. По небосводу лениво плывут толстые кучерявые облака, и им нет дела до того, что происходит там, внизу. Они жили своей жизнью. Луны не видно, они ее скрыли. Лишь в некоторых местах, где слой облаков истончался и появлялись разрывы, в них воровато просачивался лунный свет, покрывая все вокруг бледно-синими пятнами.

Пахло пылью и жизнью. Особенно жизнью. Вот из норы высунулась остроносая мордочка зверька. Он принюхался и, не обнаружив опасности, вышел наружу, опираясь на все четыре конечности. Строение тела животного отдаленно напоминало тушканчика: такое же кургузое туловище, короткие передние и длинные задние ноги, удлиненный тонкий хвост. Грызун отошел от норы на несколько метров и спрятался за поросшим мхом камнем. Опять принюхался. Затем начал утирать мордочку передними лапками.

Где-то вдали ухнула птица. Тушканчик замер, плавно пригнулся к земле, практически слившись с поверхностью, и выглянул из-за камня, вглядываясь бусинками глаз в распростершуюся прямо перед ним котловину с пологими склонами. Где-то там ждала его самка, но природная осторожность, граничащая с пугливостью, заставляла его выверять каждый шаг, иначе он рисковал стать чьим-нибудь обедом. А он этого не хотел. Ему нравилось жить. Хотелось бы найти такое живое существо, кому не нравилось жить. Он повертел головой по сторонам, выискивая притаившуюся опасность и, обрадовавшись ее отсутствию, запрыгал к своей подруге, если так можно выразиться о взаимоотношениях четвероногих.

Грызун спустился вниз, гордо привстал на задние лапки, приосанился, приподнял головку, шевельнул усами, и запрыгал к одиноко стоявшему деревцу, под которым жила его подружка. Самочка, учуяв в воздухе аромат дружка, выбралась из-под дерева и приняла точно такую же позу как у приближавшегося к ней самца. По зову природы у них должны были начаться брачные игры. Но ничего такого не произошло. Им помешали. Не успел самец дойти до подружки, как над котловиной пронеслось что-то квадратное; сзади летающей коробки вырывалось синее пламя.

«Парочка» испугалась и пулей юркнула под дерево. Им стало страшно. Они впервые видели такое и не знали, что делать: бояться или нет. Вдруг задрожала земля, с потолка норы посыпалась пыль, а снаружи что-то взвизгнуло и натужно зашипело. Вскоре стихло. Стали раздаваться какие-то звуки. (Это была человеческая речь.).

Самец шлепнул хвостом самку, дескать, никуда не суйся, я сам проверю, и выглянул из норы. Не глядя на опасность, исходившую от неизвестных живых существ, ему было любопытно, кто это такие?.. Зверек, подловив момент, когда двуногие существа, целиком покрытые чем-то серебристым, стали лицом к челноку, выскочил из норы и поскакал, перепрыгивая за раз по три метра, к торчавшему неподалеку полусгнившему пню, — между корягами и землей зияла небольшая арка. Животное как раз в нее втиснулось и подползло к самому краю. Однако долго наблюдать оно не смогло: потеряв бдительность, самец полностью покинул укрытие и был за это наказан. Млекопитающее даже сообразить не успело, что произошло, как было с силой прижато к земле.

Животное пищало, шипело, извивалось, било хвостом об землю, но ничего не помогало. Силы были не равны. Пришелец, прижавший крошечного зверька к земле, вдруг поднял его в воздух и поднес к лицу. Повертел в руке.

— А вот и первый представитель местной фауны, — сказал он. — Вайнгартен, возьмите у объекта кровь на анализ ДНК и отошлите результаты на Землю, — инопланетянин передал трясущегося от страха зверька другому пришельцу. — Планета обитаема…

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1990 году в Республике Беларусь, город Сломим. Окончил Белорусский Государственный университет, факультет философии и социальных наук. Специальность — социология. Отслужил в Вооруженных силах РБ. Работает в рекламном агентстве, занимается рекламой по интернету. Пишет не так уж и давно. Первый рассказ вышел в альманахе фантастики «Фантаскоп» (№ 3, 2012 год). Следом в «Знание-сила: Фантастика» (№ 2, 2012 год) вышла новелла «Боги спустились к нам». Также заключен договор с издательством «Алътасперра» (Канада) о публикации романа (написан в соавторстве) «Интересное время, или Полумесяц встает на закате».

Ирина Соколова Хионские древности

Ну что, готов к новому представлению?

— Устал я от твоих представлений. Наживаешься на мне.

— Не на тебе, а на всяких простачках. И вообще, можно подумать, мне больше всех надо. Для тебя же стараюсь, так что бороду не таращь на меня. Иди, готовься, вымирающий вид, а то и поспособствую.

Хионец покачал головой и надел привычную уже маску. Обман, опять обман. Так ли он представлял свою старость?

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Как всегда, Зойке-Сойке не было покоя. Вечно она тянет меня куда-то, а я, дурак, иду. Вот на неделе загорелась: искала, куда бы на выходные отправиться, нашла «русский Стоунхендж», он же стоянка НЛО, он же таинственное святилище древнего и почти вымершего народа хион. Запрыгала, захлопала в ладоши, засмеялась. Поехали, поехали, ну пожалуйста, ну жалко тебе, что ли? Какая-то тысяча с человека, зато на свежем воздухе, пофоткаемся, а в программе пикник обещали! И все равно ей, Сойке моей, что у меня высшее техническое образование и скептический склад ума, и что в эту всю чухню желтопрессную не верю ничуть. Да и мне уже как-то все равно. Люблю ее, попрыгушку.

Автобус отправлялся в полдень от гостиницы «Центральной», такой же зачуханной, как и до боли милый пейзаж вокруг. Сойка принялась обкусывать заусенцы, я рассматривал спутников. Кстати, свободных мест не осталось, некая парочка с полными надежды лицами ждала, может, кто-нибудь вдруг откажется или кому-нибудь внезапно поплохеет от духоты. Не повезло им сегодня: автобус тронулся, расстроенные мины парочки проплыли за стеклом. Кондиционер заработал, когда мы почти уже начали задыхаться, а экскурсовод — когда половина салона практически заснула. Может, он того и добивался.

Мужчина средних лет с не слишком располагающей внешностью и печатью интеллекта на лысеющем лбу. Голос тихий, глухой, даже микрофон не спасает. Бубнил про какие-то загадки нашего века, окончательно усыпив тех, кто и так собирался прикорнуть, и нагнав дремот-ность на тех, кто еще держался. Я собрал зевок и волю в кулак и упрямо напомнил себе: «Пикник. Это воскресенье необязательно будет паршивым». Потом посмотрел на Сойку, сопевшую у меня на плече. Невольно улыбнулся, убрал прядку за ушко. Какие у нее мягкие кучеряшки… Все-таки заснул.

Когда приехали, Соечка все сокрушалась, что продрыхла самое интересное. Я не мог видеть ее расстроенную мордашку и принялся пересказывать и наполовину придумывать-перевирать, а голос у меня не в пример громче, чем у этого бубнилы. В итоге любители НЛО слушали меня, а экскурсовод мямлил что-то еле слышно впереди, прокладывая тропку по жидковатому лесу.

Первым делом мы набрели на ларек. За прилавком, на котором рядочками были расставлены глиняные фигурки, разложены кустарные магнитики и прочие поделки, сидел сморщенный до почти нечеловеческого облика старик с монгольскими глазами и длинной чахлой бородой.Экскурсовод поведал нам, что это один из немногих оставшихся представителей народа хион. По-русски он почти не говорит, но если бы говорил, то рассказал бы красивые и поучительные легенды, созданные хионцами в их золотой век. Этот старик хранит древние обычаи и язык, возможно, он продемонстрирует группе какой-нибудь ритуал после экскурсии. Также можно будет приобрести сувениры, сфотографироваться в национальных хионских костюмах и пожертвовать на этнографические исследования и восстановление уникальных памятников хионской архитектуры. Экскурсовод еще что-то булькал, а Сойка скакала вокруг меня, счастливо щебетала и щелкала кадр за кадром. Старик ей особенно понравился. А еще вон тот амулетик из меха, полосочек кожи и красных бусинок. А еще глиняное блюдце с грубым петляющим узором, а еще… но мы же потом сюда вернемся, правда? И я хочу поговорить с этим хионцем, а экскурсовод переведет, я спрошу про легенды, может, можно купить книжку…

Я ее расцеловал. Как ее не любить, когда она такая… живая?

Мы двинулись дальше. Сойка забежала вперед послушать Бубнилу, а я думал про старого сухаря, который остался в ларьке. Наверное, он такой же хионец, как я капитан дальнего плавания. Да и вряд ли есть такой народ. И все это надувательство и вытрясывание денег. Ну и ладно. Я догнал свою птицу счастья, она тут же велела ее сфотографировать. Потом потребовала у какой-то полной дамы, чтобы та сфотографировала нас вдвоем, но у дамы руки явно были не оттуда, и ни один кадр моей девчушке не понравился. Потом на помощь пришел суровый мужичок, пару раз щелкнул — и загляденье, вертикаль не завалена, никто глаза не закрыл, лица пристойные и влюбленные, природа яркая и манящая. Спасибо, друг, выручил. Если есть у моей Сойки изъян — так это ее любовь пощелкаться. И так, и сяк, и наперекосяк, и десять кадров на одном и том же месте, в одной позе, пока не будет, по ее мнению, идеально. А, по моему, совершенно одинаковые снимки. И композиция никуда не годится, и свет не так падает. Ну и ладно, главное, чтобы ей нравилось.

Наконец, мы вышли к «Стоунхенджу». Если честно, мошеннички меня приятно удивили. Надо было постараться раздобыть такие каменюки, повырезать на них закорючести всякие, вкопать поживописнее да полгода ждать, пока мхом обрастут. Интересно, окупилось? Экскурсанты разбрелись искать ракурс, Сойка злилась и нервничала, потому что люди совершенно не вписывались в эту древнюю красоту, весь кадр портили. Подожди пятнадцать минут, глупышка, они сами уйдут.

Бубнила что-то блеял про древний календарь, солнечные часы, обсерваторию, капище и посадочную площадку для НЛО — все в куче. Провел нас чуть подальше, показал плачущего идола. Вот идол был жутковатый: уродливый, почище истуканов на острове Пасхи, здоровый, в два роста, наверное, с синими потеками на пористых щеках. Эта синяя гадость, как нам не замедлили сообщить, в темноте светится и издает тонкий приятный запах. В сувенирной лавке можно будет приобрести пузыречек. Естественно, Сойке тут же понадобилась эта дрянь. Вся квартира у нас завалена разными побрякушками, которые ей однажды приглянулись, а потом были забыты с появлением новой безделки. Сойка и есть. И за что люблю?

Потом были фокусы. Нас отвели к каменному домику вроде часовенки, внутри была только обветшалая до полной неопределимости статуэтка в нише и под нишей — что-то вроде почти плоского каменного блюда. Предлагалось по очереди заходить, приносить малую жертву хионскому божку и загадывать желание. Сойка даже задрожала от нетерпения. И как она всему этому верит? Пихнула мне в руки фотоаппарат, нашарила горсть монет, побежала жертвовать. Успела первая. Минуту стояла в этой каменной будке, потом вышла просветленная, в сложенных ладонях несла страшненькую деревянную фигурку человечка. «Ты бы знал, что я загадала!» — таинственно прошептала она на ухо мне, бережно спрятала человечка в сумку и побежала снимать плачущего идола, пока все потянулись загадывать желание.

Последним пунктом перед долгожданным пикником была сцена НЛО-крушения. Двояковыпуклая линза, сплющенная и криво лежащая на каменном холме. Не пожалели деревьев ради такого аттракциона, посрубали, поломали, пообожгли макушки слева, будто падала тарелка и след оставила. Но я походил вокруг и нашел халтуру — свежие следы сварки. Видимо, наспех склепали экспонат в надежде, что больше народу привлечет.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Ну, сколько?

— Пожертвований на три тысячи. За сувениры — пять с копейками. Ну, и за билеты, само собой. Минус автобус, бензин и пикник. Но это мелочи.

— А я тебе что говорил? Окупается!

— Достали меня эти фокусы. Выматывает.

— А меня не выматывает? Думаешь, легко эту чушь впаривать? Зато еще немного — и починим твой тарантас. И можешь хоть на все сто четыре стороны. А то оставайся. Видишь — здесь тоже можно неплохо заработать.

— Пошел ты. Пойду слизи залью.

Старик хионец пошевелил спрятанными в жидкой бороде термовибриссами, нашел в небе родную звездочку и почти по-человечески вздохнул.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

В общем, экскурсия закончилась. Мы вернулись к ларьку. Старик из ларька успел расстелить дешевые пледы, разложить всякие бутерброды, фрукты и печенюшки. Пикник, конечно, вышел скудный, но чего жалеть: вон как Сойка радуется, завалила вопросами Бубнилу, скупила почти все блестящие сувениры (среди прочего пять пузырьков синей жижи — подружкам дарить), пожертвовала стольник на нужды вымирающего народа и, счастливая, впилась в сочную грушу. На обратном пути показывала мне бесконечные фотографии, щебетала, щебетала. Потом, задремывая, шепнула: «Знаешь, что я загадала? — Она вытащила деревянного человечка из сумки как великое сокровище. — Я загадала малыша». И улыбнулась тепло-тепло. Я взял уродика из ее рук, поцеловал Соечку в лоб. Да ты сама как ребенок, любимая. «Все, что хочешь», — ответил я. И она уснула.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родилась в Курске в 1990 году. Окончила с красным дипломом Институт журналистики и литературного творчества (г. Москва), специальность — художественный перевод. В тот же период стала переводить с английского для издательства «Эксмо», на данный момент опубликовано 7 переведенных книг. После института устроилась в бюро переводов (владеет четырьмя иностранными языками), работает редактором отдела нефтегазовой тематики по направлению «бизнес, маркетинг». В школе писала стихи и рисовала, в институте стала ходить на мастер-класс фантастики и детектива под руководством В. Т. Бабенко, принялась за прозу. Опубликовано пока совсем немного, в основном, благодаря интернет-конкурсам. Подборка стихотворений, журнал «Девичник» N9 22/23, 2007 г., рассказ «Записки о демоне», альманах «Этажерка» N9 4, 2010 г., рассказ «Джунгли, стрельба и немного безумия», журнал РБЖ «Азимут», 2013 г., рассказ «Перемен», альманах «Антология Мифа-2013», Феодосия, рассказ «Зачем и почему», «Знание-сила. Фантастика», № 2/2014.

⠀⠀ ⠀⠀

Павел Веселовский Мой друг клойдер

повесть

Помню, что шел серебристый, невероятно звонкий дождь. Жестяной козырек подоконника исполнял металлическое стаккато, из окна тянуло пыльной летней сыростью и хорошо постиранными акациями. Я с усилием резал корку уже порядком зачерствевшего хлеба, стараясь не рассыпать крошки на пол, и чуть не разбил кончиком ножа блюдце. Выругался, потом успокоился и принялся нарочито медленно размазывать кубик масла по хлебу. Масло было желтее обычного. Как обычно, впрочем. Тикали часы над холодильником, но из-за шелеста дождя их слышимый ритм попадал в раздел кардиологической патологии. Щелк-щелк-пауза-щелк-пауза-пауза-щелк-щелк-щелк… Пыхнула молния, пару секунд спустя по дому раскатило артиллерией грома. Рядом!

Бережно отлепляя от крупной, месячной давности сырной головы тонкий пластик, утешал себя, что крошечный сепаратистский очаг плесени с другого края — просто свидетельство благородного происхождения продукта. Сегодня я выходной — это большой плюс. Выспаться все же не удалось — это очевидный минус. Неожиданно, как-то ностальгически и подло захотелось коньяку. Ма-аленькую рюмочку, но чтобы настоящий «Арарат», причем «Наири» двадцатилетней выдержки. Ох и фантазер, да…

Резко зазвонил телефон, лезвие сорвалось и испортило идеальный пластик кривым диагональным обрезом. Ну разумеется… Взял трубку левой рукой, и сразу же ощутил, что рука жирная от сыра. Ноосфера неудачников пристально следит за тобой, приятель.

— Алло! — недовольно буркнул я, косясь в окно. Пунктиры капель чертили уже ровнее и спокойнее, лужи на тротуарах полнели, дохнуло свежестью.

— Мишка? Мишка, это я, Коська! Парамонов… Распознал?

Как не узнать — этот голос сложно было спутать с другими. С легкой трещинкой в тембре, всегда смешливый, но беззлобный, как будто даже старческий. И в то же время глубокий, характерный. Я не видел своего одноклассника уже несколько лет, но вспоминал частенько.

— Приве-ет… какими судьбами? Ты откуда вообще?

— Слушай, я в городе, проездом… — в трубке что-то грохнуло, тут же грохнуло и у меня, — … больше некому позвонить, чувак. Нужна твоя помощь, честно говоря.

— А что стряслось? — никогда, никогда не бывало такого, чтобы с Коськой чего-то не стряслось, — так ты заходи в гости-то, чайком тебя напою?

Призрачная надежда, что Костя согласится прийти сам, конечно же, не сбылась.

— Не, не сейчас, времени нет, — голос его стал глухим, наверное, просто отвернулся от трубки, — ты мне здесь нужен. Слушай, неудобно просить, но ты не мог бы подойти прямо сейчас к мэрии? Тебе же недалеко, ага?

Я не без тоски поглядел на остывающий чай и приветливо изогнувшийся в тарелке бутерброд с сыром. Потом оценил плотность дождевой пелены. А зонтик у меня сломан. И вот вопрос, остались ли после вчерашнего сухие или просто чистые носки?

— М-м-м, — борясь с чувствами, промычал я в трубку, и далее с напускной готовностью:

— Конечно, давай подойду… Это очень срочно, Кость?

— Миш, давай я скажу открытым текстом: здесь началась ревербация^[21] клойдов, сильнейшая причем. Я без тебя никак не обойдусь, пойми. Я в городе совершенно один, к кому мне еще обратиться? С меня пиво! Нет, с меня коньяк!

Тут он угадал, подлец. Коньяк был бы кстати. Я почесал затылок, пощипал себя за мочку уха. Мокнуть не хотелось. Опять эти клойды… С тех пор, как Константин закончил дипломатическое отделение МГИМО, а потом неожиданно увлекся геологией и несколько лет проторчал на буровых сначала в Африке, потом в Полинезии, потом еще черте где, клойды стали его основной профессией. А заодно, видимо, хобби, призванием и семьей. Правительство дало какой-то секретный, невероятно мутный грант, на который Коська три года просто мотался по миру, потом купил квартиру в Питере (и на какие шиши — ну не на грант же?) и начал пропадать совсем уже в неизвестном направлении. Мы плотно, весело и как-то обоюдоостро дружили со средней школы, не терялись и в студенчестве, но в статусе клойдера Коська быстро отдалился от меня — от всех нас — и появлялся наскоками, то с победными, но все равно непонятными, новостями, то пришибленный и молчаливый, но опять же неразгаданный. Предугадать, каким он прибудет в следующий раз и когда, было невозможно. Ташка, которая весь выпускной класс целовалась с Коськой, обиделась на него на первом курсе и чуть не женила на себе уже на третьем, окончательно бросив на защите диплома — она считала, что клойды испортили характер нашего общего друга. Я дипломатично отмалчивался, поскольку характер самой Ташки тоже вызывал во мне противоречивые чувства. Собственно, я и сам чуть не женился на ней четыре года назад, и эту историю у меня нет никакого желания рассказывать. Тем более, что Коська, скорее всего, ничего об этом не знал.

— Ага, — мрачно произнес я, обреченно цыкая зубом, — клойды, значит. Так, ну говори, где встретимся, я уже одеваюсь.

Из одежды на мне были видавшие виды семейники и черная китайская майка с масками пекинской оперы, деликатно прохудившаяся спереди — в незаметной черной прорехе одиноко торчал грудной волосок. Я тут же вспомнил, что футболку из Пекина привез мне именно Костя, и стало немного стыдно за свою такую сытую, домашнюю лень.

— Здорово! — радостно засипел Коська, — ты меня натурально спасаешь, чувак! Подбегай прямо к парадному крыльцу администрации, здесь кое-какой народ, а я с краешку прилип, аккурат под колоннами. Да, и это, Мишка, будь так добр, захвати свои стихи!

— Стихи? — тупо переспросил я, — ты сказал «стихи»?

— Да-да, тетрадку свою возьми, школьную, — нетерпеливо подтвердил Коська, — ну ты же не станешь уверять меня, что выбросил ее? Ведь сохранил, а?

Я сохранил. Но как он вообще вспомнил про нее?

— Слушай, Кость… Ладно, я пришлепаю к тебе по дождю, во имя Великого Космоса и твоей квадратной башки — но стихи-то тебе на кой ляд?!

Присказка про Великий Космос была нашим фирменным сакральным паролем, без которого не затевалась ни одна школьная афера.

— Послушай меня, чувак, просто возьми тетрадку, — умоляюще и страдальчески заскрипел Костя, — долго объяснять, ей богу. Нужно позарез! Тебе же не трудно, ну?

— Жди, — зло бросил я и повесил трубку. Понимая отчетливо, что чай ускользает от меня, я все же запихал за щеку жесткий и шершавый бутерброд, натянул джинсы и ветровку, отыскал в дальнем углу вещевого ящика пожилые, скрученные в тугой засушенный узел чистые носки. Тетрадку со стихами предусмотрительно вставил в полиэтиленовый файлик, который по совместительству должен был выполнять роль зонта. Хлопнул дверью, понял, что оставил ключи на зеркале, вернулся. Постоял секунду перед волшебной поверхностью: лицо помятое и небритое, глаза с красными прожилками и бегают, оправа на очках местами облупилась. Неумолимо приближалось тридцатипятилетие. Ну что ж, некоторые в моем возрасте уже лысеют.

Я не стал вызывать лифт и пошлепал кедами вниз по бетонным ступенькам, знакомясь по пути с шедеврами нецензурного граффити и образчиками неудачного гадания на картофельной шелухе и конфетных обертках.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

В наш последний раз я встретил Костю в автобусе. Обычном рейсовом, отчаянно забитом «Икарусе», где меня прижали к щелям «гармошки» трое дурно пахнущих гастарбайтера и крашеная тетка необъятной толщины. Я ехал в офис пить растворимый кофе и флиртовать с бухгалтершами, с возможными вариациями на поедание пиццы и обсуждение диагноза моей машины, которая не то чтобы умерла, но уважать себя уже понемногу заставляла.

Из консервной массы тел появилась жилистая рука и хлопнула меня по плечу. Затем, скользя вдоль и даже где-то поперек объемной псевдоблондинки, в мой микромир выдавился Костя. Он был завернут в немыслимой пестроты пончо, на спине болталось гротескно маленькое сомбреро, а непослушные пшеничные волосы прихвачены красной лентой «а-ля Рэмбо». Он обаятельно улыбнулся тетке, извиняясь за вторжение. Тетка немедленно растаяла — когда хотел, Костя мог быть неотразимым. Было в нем нечто такое, широкомасштабное, робингудовское, смесь благородства, разгильдяйства и неожиданного бесстрашия, чем женщины на первых порах восхищались.

Мы попытались обняться, но в сложившихся условиях скорее просто позволили толпе плотнее стиснуть нас. После стандартных «А ты где?..», «Ну, даешь!» и «Да так, помаленьку…» мы быстро поняли, что мне рассказывать совершенно нечего (а помнишь, ты все мечтал съездить на Кубу? Нет? Ага, был там в прошлом году — любопытное местечко…). И тогда начал рассказывать Костя.

Оказалось, он только что вернулся из Перувии, где, по его словам, назревало нечто кризисное. Я не слишком хорошо разбирался в политике, но Костя так смачно и интригующе живописал всю низость и продажность перувийской аристократии, идущей на коротком поводу у транснациональных компаний, что сразу же захотелось бросить работу, отрастить бороду, напялить бейсболку цвета хаки и уехать в прерии, защищать нарождающуюся демократию. Наш престарелый «Икарус» дергался и завывал, от скрипучей «гармошки» как-то вкусно пахло резиной и мазутом, Костя таращил свои и без того крупные глаза, похохатывая и излагая доктрину национал-культуризма в понимании некоего Альберто Гутиереса, вождя перувийских «революционариос». Я восхищался способностью своего одноклассника знать в совершенстве пять языков, цитировать по памяти Гомера и Кафку, писать иероглифами и в то же время виртуозно, легко и метко материться. Колыхающаяся рядом тетка благодушно улыбалась.

Из объяснений Кости стало ясно, что, несмотря на благородные начинания, у свободолюбивых коммандос Гутиереса рыльце было не только в пушку, но также и в текиле, кокаине и евродолларах. Вот как, заметил я. Да, вскричал Костя, ты же понимаешь, что именно этот сложный колорит девальвации песо, давления американских интересов, дождевого размытия русл пресноводных рек, массовой миграции перувийского истеблишмента с одной стороны, обнищания сельского населения северных районов — с другой, и создает отличные условия для резонансной активности клойдов!

Возможно, последнее слово Костя произнес чересчур громко. Крупная тетка вздрогнула, ее улыбка погасла; о чем-то бормочущие гастарбайтеры примолкли и покосились на нас; и вообще, мне показалось, что весь автобус как-то напрягся и притих. Клойдеров не то чтобы боялись или ненавидели, но старались избегать. Их репутация буревестников обычно делала их нежеланными гостями на любой вечеринке.

Костя как-то жалко улыбнулся: кажется, он уловил всеобщие флюиды тревоги. Во мне проснулась дружеская солидарность, я откашлялся и отчетливо, окидывая взглядом весь салон, пригласил Костю вечером в кафе. Дескать, посидим, тряхнем стариной, можно и Артему позвонить, а? Расскажешь про своих клойдов, а я стихи почитаю. На что Костя, уже вполне совладавший с мгновенным приступом растерянности, дипломатично ответил, что непременно перезвонит. И что ему пора сходить, прости. И что был очень рад повидаться.

И он не перезвонил, а напротив, пропал на целую пятилетку. За эти годы в мире много чего произошло: взорвалась, зацепив осколками всю Панамерику, безумная революция в Перувии; телефоны превратились из тонких в гибкие и липкие; российские академики Старков и Майер получили Нобелевскую премию по физиоэкономике за доказательство теоремы Клойда; ну а мы с Ташкой успели сойтись, родить Генку и разойтись, так и не поженившись.

Впрочем, вру: кое-какие известия о Косте в этот период ко мне все же попадали. Первое заключалось в пространной, написанной путано и сложно статье в «Ассошиэйтед пресс», которую мне пришлось переводить по долгу службы года три назад. Речь там шла о прогнозе австралийских социологов (фамилии их я, конечно же, забыл через секунду после прочтения), предсказывающих катастрофическое падение производительности труда в Китае и Японии, грозившее неминуемым обвалом юаня. Австралийцы поначалу были весьма убедительны, но под конец понесли явную чушь, пытаясь связать индексы фондовых бирж Индокитая с графическими интерпретациями муссонных циклов в Желтом море. В огороде бузина, а в Киеве дядька! И я бы сразу выкинул газету в корзину, если не маленькая приписка курсивом в конце статьи: авторы выражают искреннюю благодарность русскому геологу К. Парамонову за предоставленные статистические материалы.

Второй раз весточка от Кости пришла не абы как, а через почтовый ящик. Год спустя после первого письма, машинально вытаскивая пачку бесплатной рекламы из жестяной коробки с номером моей квартиры, я ощутил под пальцами нечто плотное. Это была тонкая, но все же бандероль! В желтой оберточной бумаге, с настоящей сургучной печатью и множеством заграничных штемпелей. Адрес отправителя — ЮАР, Кейптаун, Вуртрекер-роад, Парамонов Константин. Занесло чертяку!

В конверте оказались дополнительно завернутые в пластиковый пакет небольшая, но чертовски хорошо изданная книжка стихов Льюиса Трункпа (известнейшего негритянского поэта), и письмо, написанное Коськиным почерком круглого отличника. Его я приведу полностью, полагаясь на свою память (единственное, на что мне никогда не приходилось жаловаться), тем более что текст невелик:

⠀⠀ ⠀⠀

«Дорогой Михаил! Мишка, забодай тебя баран! Ты не представляешь, как я соскучился по тебе и нашему милому провинциальному городку! Извини, что пропадал столь часто и подолгу — такая работа, ничего не могу поделать. В оправдание скажу, что вспоминаю всех вас постоянно, и надеюсь, что однажды соберу всю шайку в лучшем ресторане города.

При встрече передавай привет Теме, Анджело и Петьке. Поцелуй от меня Ташу, если увидишь — целомудренно и без французских глупостей. Или не целуй — как хочешь.

Пишу тебе, фактически, сидя на краю Мыса Доброй надежды и болтая левой ногой в Индийском, а правой — в Атлантическом океане. Гальванические токи проходят сквозь мое бренное тело и вызывают побочное искрение мозговой коры — так что прости за сумбурный стиль. Что я делаю в Африке? Думаю, ты, как человек проницательный, уже догадался. Да-да, клойды разбушевались не на шутку, и я тут как тут. Если интересно, почитай тематическую прессу — похоже, что белое население готовит здесь настоящее восстание, все мои аэростаты и наземные зонды подтверждают это. Самому мне пришлось в целях маскировки загореть дочерна, чтобы не вызывать подозрений у местной охранки. Шучу. Нет, я просто постоянно ношу паранджу и закрытую обувь, а порой и перчатки. Не шучу ни капли. Словом, тут очень горячо, и мои фолианты растут, как на дрожжах. Надеюсь через пару лет оформить полноценную докторскую и получить массачусетский грант. Не потому, что престижно или деньги, а потому, что открывается доступ к некоторым штатовским лабораториям, подобных которым у нас просто нет. Я пока не знаю, как к этому отнесется РАН, но верю в лучшее.

Если ты спросишь меня, где я был эти два года, что делал, я смогу ответить коротко: пахал. Ей богу, никогда мне еще так не работалось, взахлеб, порою трудно, но дьявольски интересно. Пришлось, правда, поколесить по свету, бывал и в Португалии, и в Исландии, и в Гонконге, и еще много где; редко ночевал в одной гостинице дольше недели. Откуда деньги? Ха, если станут расспрашивать, скажи, что сдаю квартиру в Питере. Это почти правда. По понятным причинам, кое-каких подробностей я не могу раскрывать в письме, уж прости.

Знаешь, Мишка, я порой задумываюсь — к чему меня все это приведет. Порой мне действительно жаль отца, который искренне надеялся на мою карьеру дипломата, едва ли не прочил меня в консулы. Да, я мог бы стать консулом или даже послом. Ходить на приемы, кому-то вежливо улыбаться и врать, печатать отчеты, переправлять через границу секретные донесения в дипломатическом чемоданчике. Носить галстук. Жениться на своей переводчице. Ску-учно… И мама расстраивается, называет меня бродягой. Она вообще не понимает, что такое клойды, зачем они, какое отношение имеют к современному миру. А я не в силах объяснить. Ведь я даже тебе не в силах объяснить — хотя всегда признавал в тебе равного по интеллекту, уважал как друга и человека со светлой головой. Просто вся эта тема немного в ином измерении, мышление поперек, так сказать… Эх, Мишка, как бы мне хотелось порой взять тебя с собой, показать все свои записи, вместе посидеть на заре, когда розовый восход борется с уходящей грозой и все датчики зашкаливает! Знать все то, что знаю я, присутствовать при этом и не мочь ни с кем поделиться — это тяжело, поверь.

Я бы сказал — пиши в ответ, но ты и сам понимаешь: завтра-послезавтра мой обратный адрес уже поменяется… Телефон я не завожу, поскольку часто менять сим-карты слишком хлопотно. И потом, я нахожу необъяснимую прелесть в обычной шариковой ручке и каллиграфических вензелях: это почти терапия. Есть и другие причины. Впрочем, у меня все еще есть электронная почта, я даже проверяю ее раз в два-три месяца, когда добираюсь до хорошего отеля. Адрес ты, я уверен, помнишь: «парамоша» и так далее… Расскажи про себя и город, если не лень.

Искренне твой, ни капли не загадочный Константин.

Р. S. книжка стихов на английском, но перевод такой великолепный, что я не удержался и купил ее тебе. Оцени и сохрани! Как знать, быть может, однажды почитаем ее вместе…»

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Через пару месяцев после получения бандероли я пошел пообедать в корпоративную столовку. Выбирая между ошпаренной курицей и каменноугольными котлетами, я предпочел жирно поблескивающий усталой вермишелью лагман. Балансируя подносом между увлеченно жующих коллег, я пробрался в самый угол тесного полуподвала без окон, посадил зад и отхлебнул водянистый компот. Кажется, им так и не удалось до конца размочить эти сухофрукты. Укрепленный на стене почти цветной телевизор надсадно хрипел международными новостями. И невольно вслушиваясь, я насторожился. Бойкий, стриженный бобриком корреспондент столичного канала вещал откуда-то из штата Миссури, где разгорался скандал с нападением на ряд зарубежных ученых. Упоминалась радикальная организация с говорящим названием «Ку-клукс-клойд», которой и приписывались эти акты насилия. Показали какой-то сгоревший офис, тело, накрытое простыней, потом толпы скандирующих манифестантов и полицейские дубинки. Затем на репортаж наехал кадр вежливого, причесанного на пробор ведущего, который поставленным голосом компетентно напомнил, что на прошлой неделе лидер мусульманской группировки «Аль-Сахеджа» призвал всех правоверных верующих не оказывать поддержки странствующим ученым-клойдерам, чьи исследования противоречат основным положениям Корана и являются контрпродуктивными. Ведущий хотел сказать что-то еще, но в этот момент по зданию отрубили свет, раздался дружный вопль разочарования мирно обедающих сотрудников и чье-то испуганное ойканье. Кто-то язвительно заметил, что боится в темноте есть сосиски. Трапеза была испорчена.

И все же вечером, уже сидя в домашних тапочках и не спеша потягивая светлое чешское, я прошерстил Интернет в поисках новостей по теме «Ку-клукс-клойд». Организация, разумеется, была скандальная, построенная по анонимному сетевому принципу, подобно тем группам техногенных анархистов, которые периодически пытались взломать сервера Пентагона и портили жизнь ядерным объектам Сирии. К моему облегчению, убитым в США ученым оказался какой-то датчанин, русских фамилий не упоминалось. Тогда я впервые осознал, что странная профессия Кости — не просто баловство или разновидность хиппи от науки, но нечто вполне весомое и вызывающее серьезное сопротивление влиятельных людей. Потому что анонимные радикалы — это хорошо, но ведь кто-то им должен платить деньги…

Кажется, я даже написал на Костин электронный адрес пару писем, и кажется, они у меня даже получились. Там, конечно, не было стихов, но было много ностальгии и пространных философских размышлений о бренности провинциального бытия. Нет, пожалуй, ни черта они у меня не получились. Да и ответа я не дождался.

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Но было второе бумажное письмо. Его я получил весной, буквально два месяца назад. И передала его мне, как ни странно, Таша. Как обычно, в воскресенье я зашел к ним погулять с Генкой, как обычно, с показным безразличием поздоровался с Андреем, крикнул сына. Из комнаты вышла Ташка, слегка располневшая за последнее время, но все еще очень аппетитная, и протянула мне листок бумаги. Пояснила, что это никакой не счет за садик, а послание от Парамонова (при Андрее она всегда называла Костю по фамилии). Причем послание это было вложено в конверт с обратным адресом московской академии гуманитарных наук, никакой фамилии Парамонова там не было — но предназначалось письмо именно мне. На мой вопросительный взгляд Таша только изящно пожала плечами и наказала проследить, чтобы Генка не снимал шарф.

В письме же было следующее:

«Привет, Мишка, это я, Костя. Буду проездом в городе, но не в этом месяце. Напал на мощный конгломерат, клойдов там не десятки, а тысячи или даже десятки тысяч. Сам с тобой свяжусь, так что не удивляйся, если что. Я сейчас буквально в центре воронки, пока не понимаю, каков алгоритм выхода. Но подозрения есть… Держи стихи при себе, это важно.

Парамонов.

Р. S. Сожги письмо — на всякий случай».

Почерк был беспорядочный, создавалось впечатление, что писал Костя на весу или на коленке. Бумажка же, действительно, когда-то была квитанцией на оплату каких-то коммунальных услуг. Но вовсе не Костиных, а некоего гражданина Иберидзе М. Г.

Генка катался с горки, безбожно марая в песке новенькие штаны с подтяжками, а я мерз на скамеечке и размышлял о судьбе своего одноклассника. Письмо послушно сжег, попросив у проходящего опухшего мужика зажигалку. Бывшая квитанция весело принялась, мгновенно испаряя в атмосферу тревожные, непонятные, сложенные впопыхах слова. Со скамейки напротив две мамаши в пуховиках неодобрительно наблюдали за мной — вот еще, папа-растяпа, привел ребенка на площадку и бумагу жжет. Я попытался извинительно улыбнуться, и подкравшееся пламя немедленно обожгло мне пальцы.

⠀⠀ ⠀⠀

Теорема Герхарда Клойда, того самого ненормального немца, что до тридцати лет успел заработать три миллиарда, а в тридцать семь решил, что прибыль и налоги — зло, распродал компанию, деньги подарил медицинским фондам, переехал в Норвегию и начал жить там уединенно… так вот, эта теорема гласила, вкратце, что при определенных условиях множество отдельных гуманоидных личностей (читай — людей) выступает как описываемая математическим языком многомерная матрица; более того, некий функционал этой матрицы — опять же, при определенных условиях — способен прямо воздействовать на подобные же матрицы, но уже составленные из других элементов. Каких элементов, спросите вы? Спросите что-нибудь полегче, отвечу я. Может быть, кирпичей. Или деревьев. Или океанских волн. Или наборов шоколадных конфет в розничной сети крупного ритейлера! Поскольку Клойд неофициально считался сумасшедшим, большинство серьезных ученых не спешило вдаваться в его теории. В лучшем случае выкладки Клойда называли попыткой формализации философских рассуждений Вернадского о ноосфере. До тех пор, пока Старков и Майер не взяли и доказали теорему Клойда для ряда частных случаев — чисто математически. Да, случаи были частные, но доказательство верное! И свою Нобелевку они получили прямо под носом у некоторых ортодоксов, брызжущих пеной в сторону Клойда.

Чтобы не морочить вам голову своими дилетантскими интерпретациями скандальной теоремы, я лучше процитирую человека, чей авторитет в академических кругах непререкаем. Сэр Чарльз Брентон, профессор Оксфордского университета, доктор философии, в ответ на просьбу журналистов популярно пояснить теорию клойдов, ответил так: «Представьте себе Лувр, где на стене мирно висит полотно знаменитой «Моны Лизы» Микеланджело. Она, конечно же, слегка улыбается. Допустим, мы с вами каким-то образом пробираемся в начало шестнадцатого века и уговариваем Леонардо приопустить уголки губ Джоконде. Теперь она, бедняжка, явно грустит. Так вот, согласно Герхарду Клойду, в тот самый момент, когда Мона Лиза прекращает улыбаться, во Вселенной возникает небольшая, по меркам Солнечной системы, причинно-следственная, или, если хотите — информационная воронка, которая вращается и заставляет тысячи лиц на картинах тысячи художников, живших после Микеланджело, менять свое выражение. Портреты Ван Гога смеются и плачут, из-за зеленого яблока Магритта кто-то высовывает язык, Екатерина Первая показывает вам фигу… Более того, если они делают это сколько-нибудь слаженно, мы даже сможем с некоторой степенью точности предсказать изменения погоды в окрестностях Лувра или хотя бы Парижа. Звучит, конечно же, иррационально, но работы Старкова и Майера убедили нас в правдивости этих выкладок на примере залежей торфа в Западной Сибири и муссонных циклов в Индокитае».

Теперь вам все стало понятно? Уверен, что нет. Но похоже, что простая публика не смогла добиться большего от корифеев тензорного исчисления… Газеты и сетевые ресурсы охотно, к месту и не очень, публиковали фотографии престарелого Брентона, увлеченно иллюстрирующего свои пояснения жестами: седобородый сэр то натягивал пальцами улыбку до ушей, то печально опускал их под усами, то проделывал в воздухе магические пассы, изображая эту самую тензорную воронку. Судя по всему, дед развлекался от души.

Однако, несмотря на явный провал популяризации теории клойдов (так немедленно стали называть сами возмущения в пространственно-информационном поле событий, ведущие к взаимодействиям матриц… простите, это опять цитата!), наука, что называется, «нашла применение в народном хозяйстве». Более того, заинтересовались и военные. Поползли слухи, что при американском агентстве АНБ организован чуть ли не институт по изучению клойдов, что МОССАД забрасывает опытных клойдеров в сектор Газа, что на Тайвани создана секретная группа клойдеров-телепатов (по-моему, явная чушь), которая пытается контролировать такую же группу в Шанхае, но только без телепатических способностей.

Название «клойдер» постепенно обрастало скандальной славой, рядом со словом «клойдер» частенько можно было уловить фразы «вызвал катастрофу», «спровоцировал конфликт» или «разжег». Я представил себе милейшего, интеллигентнейшего Костю, разжигающего какой-то мировой пожар — даже костер — и понял, что все это точно не про моего друга. Никакой он не поджигатель, и не пожарник, и не факир — он, скорее, художник от науки, или, если угодно, фотограф от политики. Зная Костю, я предполагал, что его безмерно увлекает сама возможность созерцать какие-то живые, значимые события, чувствовать себя очевидцем глобальной истории. Но не просто зевакой, а скорее аналитиком, который знает и предугадывает малейшие изменения в раскладе сторон, в курсе этих роковых исторических «Титаников», которые бороздят мировой океан человечества, норовя то и дело напороться на предназначенный им айсберг…

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Дождь сделал вид, что прекращается: из суетливо-панического, беспорядочного, брызгливого душа он превратился в солидную, размеренную и тяжеловесную капель. Одна такая капля метко шлепнулась мне на правую линзу очков, разделив мир на две части — резкую-графическую и размытую-акварельную. Я перепрыгивал лужи, потяжелевшими боками явственно ощущая, что мне уже не двадцать. Но сиренью во дворе пахло именно как в двадцать, когда я простаивал под окнами Ташки по полночи, не решаясь ни позвонить, ни уйти. Вспоминать это было и сладко, и неприятно.

Как я ни старался, на подходе к центральной площади кеды уже неблагородно похлюпывали, а джинсы потемнели по щиколотку. Да, перед мэрией были какие-то люди, человек тридцать — небольшая цветастая клумба зонтиков, полукругом высаженная вокруг компактной группы любителей летних водных ванн. Перед крыльцом администрации отважно мокли пятеро… активистов? Представителей… кого? Штрейкбрехеров? Зеленых? Я, признаться, мало интересовался политической жизнью города. Пятеро мокнущих что-то негромко объясняли толпе, никаких громкоговорителей у них не было. Неподалеку невозмутимо стоял наряд полиции в дождевиках, их рации периодически хрюкали, а с дубинок капала вода. На ступенях же примостилась съемочная группа местной телекомпании — оператор и камера под прозрачным куском полиэтилена, да еще хрупкая девушка в джинсах и с микрофоном.

Потом я заметил Костю. Он и еще несколько невзрачных на вид мужчин прятались под карнизом крыльца, подпирая розоватые колонны административного гранита. Костя тоже увидел меня и помахал рукой. Я аккуратно обогнул толпу под зонтиками и быстро забежал под сень портала. Проходя мимо телеведущей, услышал, как она негромким, но хорошо поставленным и неожиданным для тонкой фигуры контральто говорит в микрофон что-то о требованиях лидеров шахтерских профсоюзов…

Мы коротко пожали руки, словно бы виделись только вчера. Но это было не так: Костя прилично изменился. Некогда угловатое, всегда готовое улыбнуться лицо его порядком оплыло, появились мешки под глазами, наметились морщины. Волосы, как и прежде, были непослушны, да только на макушке их осталось совсем немного. Неужели пьет? — подумал я и тут же решил, что это все-таки усталость: в глазах у моего одноклассника светился хорошо знакомый мне огонек упрямства и легкой сумасшедшинки.

— Ты молодец, что пришел, — спокойно сказал Костя своим надтреснутым голосом, — стихи с собой?

Я молча продемонстрировал ему обрызганный дождем файлик. Он кивнул, потом долго, прищурившись, смотрел на небо. Там, похоже, замешивался весьма неаппетитный кекс из темно-фиолетовой тучи и горстки раскиданных по краям света серых клочков тумана.

— Зондов тут у меня, конечно, нет, — проговорил Костя как ни в чем ни бывало, как будто два часа до этого подробнейшим образом объяснял мне, чем он тут занимается, — но я связался со знакомыми ребятами из метеоцентра, они мне подкинули цифр по старой дружбе… Короче, Миха, будет буря, причем не из последних…

Я отлично чувствовал холодные мокрые носки; прожеванный сухой бутерброд настойчиво просил чая; но хуже всего было дурацкое ощущение своей полной никчемности на этом гладком каменном крыльце в этот неприветливый вечер.

— Слушай, Кось, — начал я, зябко поводя плечами, — ты мне расскажи вкратце, что за срочность такая у тебя произошла, зачем тебе мои стихи, зачем тебе мэрия и эти люди. Ты же понимаешь, я ни черта не соображаю в клойдах, в клойдерах, в клойдинге, или какие еще ботанические термины ты употребляешь. А еще лучше — вот послушай меня — давай пойдем куда-нибудь в кафе, где тепло и кофе горячий, желательно с корицей, где можно посидеть на мягком диване и совершенно никуда не торопиться. Вот за все эти годы, что ты уехал из города — когда нам еще удавалось это сделать?

Костя посмотрел на меня долгим испытующим взглядом, и на лице его тенью прошла знакомая мне легкая, ироничная и как бы сожалеющая улыбка, которая всегда означала, что он придумал какую-то шкоду, до чего мы, остолопы, без него никак не могли допереть. Улыбка прошла и растворилась, оставив на помятом лице лишь внутреннее напряжение и усталость.

— Может быть, и кофе, — непонятно ответил он, — но вероятность невелика. А стихи твои мы используем как якорную константу, да… Ты ведь не переписывал их со школы?

— Да я почти забыл про них, — честно признался я, — даже не знаю, зачем их храню вообще.

— А я вот не забыл, представь себе. И между прочим, некоторые были очень даже ничего.

— Да брось, — фыркнул я, — что хорошего может написать сопливый юнец семнадцати лет? Крылья, ангелы, гитара? Кровь, свеча и декольте?

— Вот-вот, — хихикнул Костя, лишь очерчивая улыбкой морщины, — видишь, еще помнишь. Нет-нет, Миха, что-то в них было, не спорь.

— В них были сопли, — упрямо кивнул я, — но какое это имеет значение? Ты собрался декламировать мои детские стихи перед администрацией?

— Я собрался оставить тебе наследство, — сказал Костя уже совершенно без улыбки, — и за это заранее извиниться. А что касается мэрии… тут просто много свидетелей, очень удобно.

Я поморщился:

— Знаешь, у меня всегда было плохо с кроссвордами и судоку; можешь говорить по-русски, без аббревиатур и иероглифов? Какое наследство, трах тебя тибидох?

— Имени Великого Космоса, я полагаю, — серьезно ответил Костя и, придвинувшись поближе, заговорщицки прошептал: — Ты еще помнишь наш секретный код? Восьмой класс, уроки химии? Квадраты, диагонали?

Я отодвинулся и внимательно всмотрелся в глаза друга: не пьян, но может быть, что-то курит? Кто их знает, этих перувийских Гутиересов, на что они подсадили моего одноклассника в своих чертовых пампасах, или что у них там?

— Я полностью в адеквате, Михаил, — зло и с насмешкой сказал Костя, очевидно, разгадав мои мысли, — не смотри на меня так. Хотя, впрочем, наоборот — смотри именно так… да, точно: можешь, если хочешь, врезать мне по морде. Я серьезно, давай, двинь мне слегка, как будто рассердился.

— Ты сдурел, Кось? — растерянно покачал головой я, — что с тобой происходит?

— За нами наблюдают, — опять перешел на полушепот Костя, — и было бы хорошо, если бы мы прилюдно поссорились. Так ты помнишь код?

— Ну, что-то помню, — пожал плечами я, — семерной квадрат, кажется, и пары диагоналей…

— Молодцом, — кивнул Костя, — память — твое лучшее качество. Теперь вспомни-ка, книга стихов, что я присылал тебе из Кейптауна, еще сохранилась?

— Африканский поэт? Ну, должна была, я подарки не выбрасываю… — произнес я и тут же понял, что оговорка вышла неловкая.

Костя хмыкнул:

— Не красней, чувак, я лишь рад, что ты ее так и не прочел — так было нужно. Так вот, запомни: книга — это и есть кроссворд; а школьный код — это ключ. Помнишь, как переписывались на последней паре? Вот, оттуда и пляши.

— Куда плясать-то? — недоуменно спросил я, — что там, в книге?

— Мои выкладки, — серьезно прошептал Костя, — все сливки, все филе, все экстракты и эликсиры. И еще кое-что, что позволит тебе держаться в стороне. Я вот, к сожалению, не сумел… Все в сокращенном виде, но раскрутить можно. Но у тебя должно получиться, я много раз перепроверял.

— Я сейчас точно тебе врежу, — беззлобно и устало пробормотал я.

— Понимаешь, — продолжал Костя, не обращая внимания на мою реплику, — я выбрал тебя по нескольким причинам. Во-первых, я тебя хорошо знаю — и это главный комплимент; во-вторых, у тебя память; и в-третьих, ты не клойдер.

— Вот именно, — яростно прошептал я, — я не клойдер! Какого черта ты мне пудришь здесь мозги своими загадками?

— Я же сказал, — печально вздохнул Костя, — что заранее извиняюсь за все это… Но больше некому, Миша, больше просто некому.

Он редко называл меня Мишей — это должно было насторожить, но я был слишком растерян. Он опять отвернулся в небо, потом глянул на наручные часы — очень странные на вид, я успел заметить на круглом циферблате четыре расположенные крестом треугольных окошка, в которых мелькали светящиеся циферки.

— Еще пара минут, — напряженно возвестил Костя и посмотрел мне в лицо. Какое-то мгновение я принимал его взгляд, потом опустил глаза.

— Что за часы? — надо же было что-то сказать.

— Не часы —ядруканс, — нетерпеливо пояснил Костя. Ну конечно же, я должен был знать это название с детства, разучивать его на пионерских линейках и прописывать в тетрадках каллиграфическим почерком. Ядрукансы поют романсы? Черт бы побрал этих клойдеров!

— Помнишь, я писал тебе про массачусетский грант? — вдруг спросил Костя.

— Ну, что-то припоминаю…

— В общем, чувак, мне его, видимо, не получить… Дай сюда тетрадку.

Я послушно протянул Косте файлик. Он еще раз бросил взгляд на свой «ядруканс», чем бы это ни было, не спеша извлек из папки плоды моих школьных воздыханий, файлик вернул мне.

— Ты козел, Мишка, — отчетливо, громко и зло произнес Костя, разрывая мою тонкую тетрадку по корешку, — ты тупая, бездарная падла!

И прежде, чем я успел открыть рот, Костя рванул листки еще раз поперек и швырнул мне в лицо.

— Да что за… — начал было я, но Костя не дал мне договорить: он быстро шагнул ко мне и, сопровождая свои действия крепким словцом, резко толкнул в грудь. Да так, что я отлетел на метр и пребольно приложился спиной и затылком об колонну.

— Пошел вон отсюда! Я все знаю про тебя и про Ташку! — презрительно прошипел Костя, после чего сам круто развернулся и сбежал вниз по ступенькам.

И в этот момент подоспел драматический небесный аккомпанемент: сверкнула вспышка, молния прорезала площадь пополам, длинно и с расстановкой раскатился гром: дьпць-тыдыщь-рум-бурум-бурум-тыдыщь! Немедленно заорали сигналки всех припаркованных подле мэрии машин, где-то взвизгнула женщина.

От удара на глаза невольно навернулись слезы. Я смотрел в спину быстро удаляющегося Кости: серый плащ уже темнел на его плечах от усиливающегося дождя, левая штанина старых джинсов была неловко подвернута. Рядом со мной хрипло квакнула рация, и краем глаза я заметил, как поднес к уху рукав своего дождевика один из стоявших вместе с нами под карнизом мужчин.

От клумбы зонтиков перед крыльцом отделились два серых цветка, под ними прятались два комплекта одинаковых черных брюк и ботинок. Два зонтика энергичными шагами догнали Костю где-то у противоположного края площади, он приостановился. Из-за быстро мутнеющей пелены дождя я не видел лица Кости и тем более — лиц подошедших. Видимо, они о чем-то разговаривали. Потом подъехала черная «Ауди» с затемненными стеклами, один из мужчин сделал приглашающий жест. Все втроем — Костя и два серых зонта — они сели за заднее сиденье, машина отчалила и покатила в направлении улицы Весны, оставляя за собой небольшой, но уже пенный кильватерный след. Это был последний раз, когда я видел своего одноклассника.

Я подобрал обрывки тетради, кое-как запихнул их в папку и побрел домой. Было инстинктивно обидно и интуитивно тревожно. На затылке наливалась шишка. А ведь обещал коньяк, почти с ненавистью подумал я. Стараясь не думать про серые зонты, зашел в ближайший универсам и купил бутылку «Московского». Не «Наири», конечно, ну и черт с ним.

⠀⠀ ⠀⠀

На следующий день, сидя в офисе и с отвращением попивая кофейный состав «пять в одном», я лениво просматривал местные новостные сводки. Весьма типичный репертуар: налетевшая на ночной город буря посрывала часть шиферного покрытия бюджетных пятиэтажек, жертв нет, нового шифера тоже; мэр торжественно перерезал ленточку на открытии свинокомплекса «Три поросенка» (я живо представил себе упитанных Наф-Нафа, Ниф-Нифа и Нуф-Нуфа в парадных смокингах, поедающих фуршет); в стриптиз-баре «Бабка Ёжка Плюс» подрались работники кирпичного завода и таксисты, участников потасовки разнял тот же самый злокозненный ураган, вырвавших из рук дерущихся причину разногласий — банкноты. Таксисты и вольные каменщики погнались за рублями, и одного из них сбило троллейбусом. Одно сообщение было особенно экстравагантным: по свидетельству очевидцев, в районе пересечения проспекта Гагарина и улицы Тридцати трех борцов была замечена шаровая молния. Якобы светящийся шар неуточненной природы вылетел из подворотни, проследовал вдоль проспекта, громким электрическим треском распугивая поздних прохожих, после чего залетел в форточку на втором этаже здания местного отделения государственной службы безопасности. Спустя несколько секунд прохожие услышали громкий взрыв, а из окон второго этажа ГСБ повалил черный дым. Пресс-служба МВД подтверждает факт локального возгорания в здании ведомства, но ни о какой молнии там не слышали — причина возгорания была чисто бытовой и пожар быстро потушили собственными силами бдительных работников. Жертв нет, а разрушений и подавно.

Я перечитал новость еще раз. Возможно… Всплыли в моей проклятой, такой непогрешимой памяти строки Коськиного письма: «… нахожусь буквально в центре воронки, пока не понимаю алгоритм выхода». Я увидел Костю, сидящего на казенном стуле перед лысым человеком в погонах, на стене — официальные портреты и грамоты, на столе — стопки папок. Человек в погонах что-то негромко спрашивает, Костя отвечает со своей отсутствующей полуулыбкой: в этот момент в раскрытую форточку тихо и плавно вплывает светящийся шар, невесомый и трескучий, двигается в направлении сидящих. Человек в погонах что-то кричит, хватает Костю за рукав, тащит к двери, но тот упирается, завороженно глядя на сгусток энергии. Полковник (да, это непременно должен был быть полковник) распахивает дверь, кого-то яростно зовет — и в этот момент вспышка, оглушительный треск, потом — темнота… Возможно, так оно и было; возможно, все было совершенно не так: мне в любом случае не узнать.

Тот офисный день длился особенно долго. А дома меня ждал недопитый коньяк.

⠀⠀ ⠀⠀

Спустя несколько дней ко мне домой пришел вежливый молодой человек с красными служебными корочками (но вовсе не полковник, нет), и стал задавать поначалу весьма неопределенные вопросы про меня и Костю. Просил рассказать о нашей дружбе, о знакомстве с Таисией Георгиевной Безымянных, о заграничных поездках гражданина Парамонова. Когда я так же вежливо поинтересовался, чем вызваны эти расспросы и не случилось ли с Костей «чего», он лишь рассмеялся и уверил меня, что с Константином Петровичем все в порядке, но, увы, всех деталей своей тематики он, по понятным причинам, раскрывать не может. Такая работа, извините! Так вы следователь, предположил я, ничего толком, разумеется, не рассмотрев поначалу в его корочках. Нет-нет, уверил он, я лишь специалист научно-технической службы. Вы ведь не будете из-за этого отказываться от сотрудничества? Да нет, пожалуй, пожал плечами я. Замечательно, обрадовался он. А кстати, из-за чего вы поссорились с Константином Петровичем, можно поинтересоваться? Я объяснил. Он серьезно покивал головой — да, дела сердечные бороздят такой глубокий след в нашей жизни, вы абсолютно правы… А не оставлял ли Константин Петрович каких-то вещей или записей на хранение? Нет, честно отвечал я, только книжку присылал из Южной Африки, можете сами взглянуть. Службист долго и внимательно рассматривал сборник стихов незабвенного Трункпа, великого южноафриканского гуманиста, подло замученного в застенках сомалийского гестапо; цокал языком, признавался, что даже с его скромным знанием английского горячие строки пробирают до глубины души. Я дипломатично согласился. А вы сами стихи пишете, как бы невзначай поинтересовался уже на пороге. Уже нет, признался я, так, баловался по молодости, чистой воды графомания, не о чем говорить. Скромничаете, погрозил он мне пальцем и с обаятельной улыбкой распрощался. После него в квартире остался запах крепкого одеколона и почему-то сыромятной кожи. Последнее, видимо, померещилось.

⠀⠀ ⠀⠀

Ну, а потом грянули Карельские события, и всем стало как-бы не до клойдов. Европа трещала по швам, и Пакт о Третях заставил многих пассивных созерцателей живо заинтересоваться политикой. Волны эмигрантов захлестнули Прибалтику, Германию, Польшу, Беларусь и, конечно же, Подмосковье. Швейцария закрыла границы, приостановив действие шенгенской визы. И среди многочисленных репортажей с засыпанных пеплом улиц Питера, Осло и Хельсинки никто, наверное, не обратил внимания на короткий некролог, тиснутый в центральной прессе от имени РАН: сожалеем о трагической гибели доцента СПбГУ, доктора геологических наук, бла-бла-бла, Константина Петровича Парамонова, который долгие годы работал на благо бла-бла-бла, посвятив свою жизнь изучению перспективного направления физиоэкономики и теории клойдов… осуществлял работы в горячей точке под Петрозаводском в рамках государственной программы бла-бла-бла… его группа попала под одну из первых волн так называемого «Онежского цунами»… почти не оставил после себя монографий или записей, полностью отдаваясь практической деятельности…

Помню, что я отложил газету и долго сидел в тупом, сером оцепенении. Что-то ворочалось в голове, что-то тяжелое и неудобное, и я понимал, что от него не избавиться анальгином. Я вспоминал, как мы с ним писали хокку наперегонки — на уроках истории, конечно. Я мог бы вспоминать такие вещи целыми днями. Потом я прошел на кухню, где на полочке рядом с макаронами стыдливо притаилась бутылка чего-то, купленного еще вчера. Взял ее, скрутил пробку, поднес к носу: заманчивый, гадостный запах. Мне стало противно, и я аккуратно вылил содержимое бутылки в раковину. Потом помыл посуду и даже, кажется, убрался. С каждым движением в голове становилось все яснее. Что-то просилось наружу, как давным-давно зачатый, но забытый и почти рассосавшийся нежеланный ребенок. Ну же, не сопротивляйся…

А потом — щелк! — все стало на свои места. Помните это банальное — что в критические моменты перед глазами человека проносится вся его жизнь? Так вот, у меня было по-другому. Как будто я заснул крепким летаргическим сном — лет этак в тринадцать-четырнадцать, когда все мечты значили столько же, сколько и реальность — а проснулся только сегодня. Больше двадцати лет протянулись в режиме пленочного негатива, все вывернуто наизнанку, все неуместно и скомкано. И вот закончилось.

Я порылся в пыльном ящике для инструментов и выудил оттуда старую, поцарапанную, но мощную лупу. Достал с полки томик неподражаемого Льюиса Трункпа (я понятия не имел, почему же он столь неподражаем), положил рядом чистый блокнот и ручку. Семерной квадрат и две диагонали — этот нехитрый криптографический прием позволял нам безнаказанно списывать контрольные по химии и алгебре под носом у преподавателей. В сущности, и лупа-то была не нужна, просто с ней удобнее.

Я поднял книжку и отвернул против света первую страницу. Ничего — понятно, обычная мера предосторожности. На второй странице уже кое-что было — несколько светлых, едва заметных светящихся пятнышек. Наколотые тончайшей английской булавкой, они не могли броситься в глаза тому, кто не присматривался специально. Буквы прокалывались по квадрату, орнамент которого задавался первыми семью литерами текста, ну а дальше «наколки» уже соотносились с порядковыми номерами букв русского алфавита. Технология примитивная, но действенная. Я переписал символы и позиции, провел вычисления, записал результаты. Я покрывал страницу за страницей блокнота и к полуночи сумел расшифровать только треть книги. Послание от Кости вполне помещалось в этой трети, далее шли формулы, библиотечные коды, комментарии и ссылки. Вот что он мне написал (все знаки препинания и разбивку на абзацы я добавил по своему усмотрению):

⠀⠀ ⠀⠀

«Привет, дружище. Я знаю, что в английском ты не силен, и негритянские стихи — вовсе не твой конек. Книжка должна была пылиться до лучших — или худших времен. Раз ты добрался до шифра, то что-то произошло. Не исключено, что со мной. Но это не так уж важно: ты можешь или сжечь эту книженцию, или раскусить орешек до конца. Это очень простой выбор, и тебе предстоит его сделать. Видишь ли, когда я более или менее понял, с чем связался, было уже поздно: моя индивидуальная матрица навсегда сцепилась с потоком клойд-заряженных событий, и я стал меченым. Ты вполне можешь этого избежать — если внимательно прочтешь и осмыслишь все, что я тебе оставляю. Если пожелаешь, я научу тебя, как оставаться незаметным, не втягиваясь в эпицентр воронок, и относительно спокойно наблюдать происходящее — и даже где-то контролировать его. Не скажу, что это очень просто, но привыкнуть можно. Мы оба с тобой не дружили с математикой, и уж если я справился, ты тоже сможешь. Прочтешь пару учебников по алгебре и матричному анализу, память у тебя не чета моей.

Тебе совсем не нужно знать, почему со мной случилось то, что случилось. Если бы я здесь подробно рассказал тебе всю историю своих путешествий и взаимоотношений с солидными и скучными дядями в кожаных креслах, ты стал бы причастен. Сейчас твоя степень связанности с моею судьбой определяется только периодом юности, и с каждым годом будет лишь слабеть. Так что расслабься и не вздумай ворошить грязное белье.

Теперь о деле. Если ты замыслил спалить книжку в пламени забвения, дальше читать настоятельно не советую.

Сами клойды — всего лишь очередной закон природы, или, скорее — неожиданный побочный эффект от столкновения нескольких законов. Нет в них ничего загадочного или волшебного, это просто технология. Ею можно овладеть или пренебречь. Лично для меня они были глотком свободы: исследуя их, я позволял себе бессовестно пренебрегать общественными договорами, не заботиться о налогах, плевать на границы и межправительственные соглашения. Я парил над пустынями и горами, как кондор, я был полезен многим и не должен никому. По крайней мере, я так считал. Как видишь, Великий Космос посчитал по-другому. Тебе должно повезти больше — но чем клойды станут для тебя, я понятия не имею. В какой-то момент тебе может показаться, что ты настоящий маг. Я, например, более-менее уверенно научился вызывать грозу и еще кое-какие эффекты по мелочи. Волшебство? И близко нет. Всегда помни, что это иллюзия, поскольку сила противодействия материала будет равноценна приложенной: за все приходится платить. И все же вдохновляющие моменты будут, это я тебе обещаю.

Честно говоря, я завидую. Тебе и тем, кто научится клойдингу лучше, чем это удалось мне или самому старику Герхарду. Знаешь, он совсем свихнулся в своей Норвегии — или очень ловко притворяется, даже и не знаю. Точно могу сказать, что ему очень одиноко. Не будь таким, ладно?

Будь аккуратен. Много неприятных людей — как наших, так и не очень — захотят заключить с тобой контракт, а еще лучше — взять в рабство. Уверен, ты и сам об этом догадываешься. Следуя моим алгоритмам, ты не вызовешь подозрений и связи будет трудно отследить: но язык-то у тебя длинный, я это хорошо помню. Поэтому помалкивай. Тренируйся только за городом — для начинающих крайне сложно сосредотачиваться среди людей или сложной электронной техники. Избавься от телефона, а все расчёты проводи только на бумаге. Знаю, звучит религиозно, но поначалу это необходимо.

Предполагаю, что порой тебе придется сталкиваться с другими. Меня, как ни парадоксально, клойдеры всегда раздражали: все они были истеричными и самовлюбленными эгоистами. В лучшем случае — надменными занудами. Будь с ними осторожнее: они могут быть как раз из тех, кто уже заключил контракт. Я бы им не доверял.

Вот и все, дальше — только наблюдения и факты. Глупо говорить это взрослому мужчине, но вот мой главный совет: старайся трижды обдумывать последствия всех своих экспериментов. Даже не будучи в радиусе воронки, ты можешь вызвать побочную реакцию в другом слое событий и там-то оказаться в точке бифуркации. Первая заповедь клойдеров: не балуй. Это шутка, но ты понял.

P.S. я видел фотографии Генки у Таши на страничке: он классный. Я бы на твоем месте гордился.

P.P.S. забодай тебя баран».

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

Помню, что солнце было похоже на подсвеченную снизу глазунью: плавилось и манило. Апельсиновым подбородком оно утопало в уже и так изрядно нагретом море, оттуда к нашим ногам протянулся алый язык. Небо готовилось стыдливо покраснеть, но мы не делали ничего плохого. Просто держались за руки и смотрели на волны: они были мелкие, мирные, робко терлись о наши ноги и игриво крали песок между пальцев. Ее кожа была темна, и я чувствовал себя настоящим бледнолицым — несмотря на вполне приличный, укрепившийся за полгода кубинский загар.

Она была красива, эта дочь Кубы, потомок каких-то безумных революций и суровых барбудос. Нас познакомил Дэн Айронхед — пронырливый, очевидно хитрый американец откуда-то из Сиэтла. Кажется, журналист. Непременно пошлю ему бутылку, как доберусь до отеля. А лучше сразу ящик. А еще было бы неплохо подробнее расспросить его про эту затею с Фондом имени Парамонова — но аккуратно, не светясь и демонстрируя полнейшее незнание тематики. За семь прошедших с момента гибели Кости лет я отлично научился делать это. Я вообще многому научился.

Ромовый фестиваль бушевал далеко позади нас, карибские ритмы и гавайские расцветки электризовали глаза и уши — но она была серьезна. Она почти всегда была серьезна, без этой латиноамериканской легкомысленности и тропической лени: за это я и полюбил ее. За это и за то, что мы поняли друг друга с первых же минут. Мгновенно поняли, что оба — вольные стрелки, поняли, что нет за нами никаких контрактов, поняли, что одинаковые. А если я ошибаюсь? Я — могу; а вот клойды просто не умеют…

— Сегодня обещали ливень, — заметила она, искоса глядя на меня и лукаво улыбаясь, совсем чуть-чуть.

— Но его не будет, — спокойно ответил я.

— Нет…

И она прижалась к моему плечу щекой. Становилось душно. Мы, не сговариваясь, попросили ветер.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Настоящая фамилия — Алексеев. Родился 1972 г. в Красноярске, где и проживает. Окончил Красноярский Государственный университет по специальности математика (логика), в данное время работает в родном городе журналистом-редактором. Писать фантастику и прозу начал в 2003–2005 гг. Фантастические рассказы публиковались в сборниках «Медный век» (Екатеринбург, 2014), «Кото-собачий разговорник» (Санкт-Петербург, 2015), этой осенью выйдет сборник фантастических рассказов красноярских писателей «Нерассказанный сон» (Красноярск, 2015); дипломант красноярского краевого литературного конкурса им. И. Рождественского (поэзия, проза, гг. 2014 и 2015).

Владимир Лукановский Океан надежд

Позвольте представить вам выдающегося и непревзойденного писателя. Да, это Ян Искусный, автор пятнадцати (или шестнадцати? — неважно) бестселлеров, причем, вышедших подряд. А главное, всегда, я повторяю — всегда точно знающего желания читающей публики, сто процентов попаданий! Такой интуиции завидуют все маркетинговые службы всех ведущих корпораций, торгующих всякими побрякушками! — говорящий захихикал, но для этого ему пришлось прервать поток своей пьяной речи. Это привело к безвозвратной потере инициативы.

Годы успеха выработали в писателе сдержанность — он не стал реагировать на колкость пьяного выскочки, с ним он разберется позже с помощью знакомых издателей и критиков. Вместо этого Ян аккуратно приобнял спутницу хихикающего оратора, оттеснив того плечом, и завел с ней вежливый разговор, чередуя банальности с комплиментами и легким флиртом. Девушка не была красавицей, но чем-то привлекала, может быть гибкой, почти кошачьей грацией, а может прямым, внимательным взглядом удивительных глаз. Похожие глаза, тогда еще начинающий писатель, уже видел. Четырнадцать лет назад глаза цвета темных малахитовых прожилок так же внимательно рассматривали его.

— Скажите, Ян, как вам все-таки удается столько лет подряд угадывать настроения людей, писать о том, что им интересно, чего они ждут? — прервала девушка поток банальностей. — Почему никому другому это не удается с такой завидной регулярностью?

— А, вы тоже хотите стать писательницей, хотите знать секрет, — Ян подмигнул и погрозил пальцем, — у меня много знакомых, я мог бы…

— Я не хочу писать.

— Ну, раз конкуренция с вашей стороны мне не грозит, возможно, стоит вам сказать, — писатель сделал еще одну попытку перевести разговор в шутку, но наткнулся на серьезный взгляд. — Океан надежд — неисчерпаемый источник.

Говорить он этого не хотел — уж слишком пафосное высказывание для беседы с молодой девушкой. Но отреагировала она неожиданно: широко раскрыла глаза, не удивленно, а понимающе, как будто давно ждала именно этих слов, и слегка улыбнулась. Девушка хотела что-то сказать, но тут писателя отвлек очередной знакомый с пресными поздравлениями. Когда Ян отделался от дежурной вежливости, девушки рядом не было.

Вечер шел своим чередом: живая музыка, напыщенные речи, крепкие напитки и шампанское, легкие закуски; злопыхатели и почитатели — куда без них, дежурные улыбки, завистливые глаза и пустая болтовня. В общем, атмосфера, к которой Ян Искусный — виновник торжества — не только давно привык, но и считал ее лучшим способом убить время. Но сегодняшний вечер был испорчен девушкой с удивительными глазами, а точнее ее внезапным и бесследным исчезновением.

Утро следующего дня выдалось до отвращения ясным, наполненным гомоном птиц и жужжанием насекомых. Ян не мог понять, как вся эта флора и фауна за окном может так беззастенчиво и даже нагло заниматься своими делами, когда у него не просто не было хоть сколь-нибудь важного дела, но даже мысли забились в самое далекое подсознание и вытащить их оттуда невозможно. Солнце, не способное рассеять пустую серость, раздражало.

Чтобы хоть как-то поднять себе настроение, писатель стал перебирать события двух недель — времени с момента выхода его последней книги. Воспоминания о бесконечной череде встреч, автограф-сессий, интервью для экстравиденья и банкетах результата не дали. С каждой новой книгой, неизменно коммерчески успешной, эмоции его слабели. Если после выхода в свет первой книги, Ян Искусный буквально купался в лучах славы, почти год наслаждался всеми радостями жизни успешного человека, то на этот раз двумя неделями он был сыт по горло.

Валяться в постели было так же тошно, как и встречаться с поклонниками или, скажем, выбирать новый дом или машину, поэтому Ян решил не шевелиться и попытаться сосредоточиться на какой-нибудь мысли. Это оказалось сложно. На помощь пришло внезапное воспоминание — глаза цвета малахита.

— Нет, слишком рано, — писатель перевернулся на другой бок. — Когда это было? Четырнадцать лет назад? Да, я тогда собирал материал для первой книги, так и не написанной. О чем я хотел написать? Хоть убей, не помню… Что-то про знахарей.

Ян сделал еще одно усилие вернуться к реальности — попытался припомнить, как звали обладательницу удивительных глаз. Но мысли, блуждая и виляя, снова убежали на четырнадцать лет назад.

Он был знахарем или колдуном, говорил медленно и уверенно, а Ян не мог оторваться от его темно-зеленых глаз. Писатель тогда был молод, сомневался, даже пытался высмеивать, но поверить хотел. И тогда колдун показал ему другой мир.

«И почему, собственно, рано. Он тоже мог ошибаться. А мне сейчас это просто необходимо». — Ян оживился и вылез из-под одеяла. Подготовка, хоть и не требовала особых усилий, всегда была волнительной — сердце часто и глухо стучало в ушах, голова слегка кружилась, ладони потели, а подушечки пальцев покалывало. Усевшись удобней на измятой постели, писатель глубоко вдохнул, прошептал какие-то непонятные слова и…

Другая вселенная, четвертое измерение, мир идей древних философов или мир духов северных племен — Ян так и не узнал, как называется это место. Он привык приходить в себя, как после обморока, привык к переключению картинок: только что смотрел на стену своей спальни, а теперь перед взором клубятся облака и виден далеко внизу лазурный океан. Но вот к чему привыкнуть так и не смог — к невесомости и отсутствию физических ограничений в передвижении.

Для того, чтобы восстановить подзабытые навыки, Ян сделал несколько петель и отсек несколько кусков от легкого облака. «Это как на велосипеде ездить — нужно лишь раз научиться», — подумал писатель. Настроения долго забавляться с облаками не было, и он стал определять свое местоположение.

Прямо под писателем колыхался Океан надежд. В первый визит в этот мир Ян нырнул в воду с безумной храбростью, но больше никогда этого не делал. Под спокойной поверхностью неслись, перемешивались и закручивались в водовороты, потоки эмоций, желаний и надежд миллиардов людей. Ян точно знал, что это чувства, пока еще не принявшие четкой формы, не сложившиеся в слова и образы; устремления, рожденные подсознанием.

С трудом подавив в себе желание повторить безумный прыжок в воду и раствориться в столь желанных и потерянных эмоциях, Ян стал вглядываться в горизонт. Там в легкой дымке виднелись острова. Но то были не обычные острова из камня и песка, не было там растений и животных. Тем не менее, они были пропитаны жизнью. Каждый из островов состоял из бесчисленных полупрозрачных сфер разных цветов, которые обладали своим магнетизмом, своей силой притяжения — рядом уживались только сферы с одинаковыми цветами. Кому как не Яну Искусному было известно, что каждый шар — это чья-то мечта.

С высоты были видны самые большие острова. На севере — серебристозолотой Остров Богатства; рядом с ним такой же огромный, с высокими обрывами — серый Остров Власти. Заслоненный этими двумя великанами, расположился сравнительно небольшой, сияющий, как утренний луч, Остров Свободы. Именно здесь Ян Искусный первый раз проник в одну из сфер — так появился его первый роман. Тогда писатель еще читал письма, одно из них выражало благодарность и удивление, насколько точно произведение отвечало чаяниям читателя. После этого Ян перестал читать письма, а количество сфер свободы выросло, но не значительно.

На востоке располагались сразу несколько островов, цвет их менялся от голубого до фиолетового, тут были все оттенки синего. Самые большие — Остров Чуда, две трети сфер которого появились благодаря детям; и Остров Веры.

Остров Покоя, насыщенного болотного цвета, возвышался на западе и полностью закрывал от Яна изумрудный Полуостров Истины. Рядом с этими участками суши, как и в других местах океана, иногда поблескивали небольшие скопления сфер всевозможных оттенков и полутонов, но писатель никогда не изучал их внимательно — успех приходит через большинство.

На юге взгляд упирался в Континент Любви с протяженным бордовым Хребтом Страсти и обширной тёмно-розовой Равниной Семьи. Из облаков континент казался тускло красным, но Ян знал, что нет острова с большим количеством оттенков. «То, что нужно», — подумал писатель и ринулся к красной суше.

Приблизившись к континенту, Ян сбавил скорость и медленно опустился на черно-красные сферы берега. Тут писатель был многократно — хороший роман обязательно завязан на любовной истории, конечно, взятой из жизни. Береговые сферы когда-то пропускали свет, имели чистые красные оттенки, но были отравлены ревностью и многие стали почти черными. Несчастная любовь, мечты, дожидающиеся своей смерти — хороший материал для писателя.

Но сегодня Ян посетил этот мир не для того, чтобы собирать материал для нового бестселлера. Ему нужны эмоции. «Выпью яду, разочаруюсь, заболею и буду мучиться — хорошее начало. А потом найду чистый цвет и вылечусь, опять узнаю любовь». — Он подобрал подходящую сферу почти у самой воды. Но погрузиться в неё не успел — услышал какой-то шорох.

Слева по берегу на двух когтистых лапах кралась огромная тварь, вместо передних лап — два огромных серых крыла, которые, медленно двигаясь, издавали звук далекой каменной лавины. Ян Искусный называл этих местных обитателей горгульями. Они были в каком-то смысле утилизаторами — уничтожали мечты погибших людей. Звери поедали мертвые сферы, из которых выливалось содержимое и окрашивало их морды и переднюю часть туловища. Поэтому всегда можно было определить, откуда тварь — по цвету фартука.

Зверюга, с темно-красным фартуком, уставилась на писателя. Обычно горгульи долго разглядывали человека, после чего начинали беспокоиться и даже проявлять агрессию, но к этому времени Ян всегда успевал изучить три-четыре сферы и убраться подальше. Но этот зверь явно не в первый раз видел писателя: медленно приближаясь, горгулья шевелила крыльями и скалила клыкастую морду.

«Не успели забыть, вот почему рано», — в панике подумал писатель. В то же время тварь задрала голову и пронзительно завыла, а через мгновение тишины со всех сторон раздались сотни таких же визгов, вылившись в чудовищную какофонию. По спине писателя пробежали мурашки. Он почувствовал, как животный страх сковывает его.

Ян попятился. Подняв взгляд к бордовому горному массиву, писатель увидел быстро приближающуюся стаю горгулий. Полет их был зрелищем фантастическим — скорость была сравнима со сверхзвуковым истребителем, при этом крылья двигались хоть и непрерывно, но крайне медленно. Из рук человека выпала сфера и отозвалась хрустальным звоном, от которого горгулья, подкравшаяся уже на расстояние вытянутой руки, шарахнулась в сторону.

Что могут предпринять разъяренные горгульи, писатель не знал, но, судя по огромным клыкам, ничего хорошего ему это не сулило. Воспользовавшись замешательством отскочившей твари, Ян сделал два больших прыжка и взмыл в воздух. Он надеялся оторваться от стаи за счет скорости, но понял, что просчитался. Вода проносилась под ним так стремительно, что превратилась в серовато-голубую ленту, а большие острова проскакивали, как столбы мимо скоростной электрички. Стая быстро приближалась, все так же визжа и мерно взмахивая крыльями.

Впереди клубились черные облака — опасный, но все же путь к спасению. Задрав траекторию, человек ворвался в грозовой фронт как раз в тот момент, когда первые горгульи должны были настигнуть его. Влетев в плотные облака, Ян резко повернул налево и помчался вдоль границы бури. Прикрываемый плотной завесой, он с огромной скоростью уносился от стаи.

«Как я вас, глупые твари», — самодовольно подумал писатель. Но вдруг из облаков прямо на него вынырнула огромная горгулья. Единственное, что Ян успел заметить перед столкновением — удивленные глаза зверя, видимо тоже не ожидавшего встречи. Потом было легкое ощущение падения и мрак.

В голове разливались жгучие языки лавы — каждый, медленно пробивая себе путь, захлестывал нейронные цепи писателя эмоциями. Страх, жалость, гордость, радость и ненависть — общие для всего человечества и позабытые Яном Искусным чувства уверенно впитывались в его плоть. Писатель лежал на отмели крохотного островка. Открыв глаза, он медленно перевернулся на спину и всмотрелся в небо — гроза отступила к горизонту, а вместе с ней, видимо, и горгульи. Подняться на ноги оказалось делом не легким — купание в океане оказало эффект шокотерапии.

Вглядываясь в горизонт, Ян не различил ни одного острова, пейзаж был абсолютно незнаком. Под ногами, плотно теснясь друг к другу, лежали бирюзовые сферы разных размеров. Было в них что-то странное, они как будто мерцали, слегка меняли цвет. Всего сфер было около сотни, не больше, слишком мало, чтобы писатель интересовался ими раньше. Но сегодня он не искал популярности.

Поднять ближайшую сферу оказалось не просто — размером была небольшим, но весила значительно. Выглядела она весьма хрупкой, однако энергия и сила буквально пронзили Яна, когда он вгляделся в сферу: мечта маленькой женщины помочь обездоленным и спасти беспомощных.

Следующий шар был испещрен вставками из какого-то черного дерева, твердого, как камень, но все же серьезно потрескавшегося. Стремление человека и его народа освободиться еще исполнилось не до конца.

А сферу, лежавшую рядом, Ян побоялся брать в руки. Несмотря на чистый бирюзовый цвет, идеально гладкий шар буквально излучал опасность. Но все же он был защитником, благодаря ему излучение не вырвалось наружу, а силой его насыщало все человечество.

Эти сферы принадлежали уже погибшим людям, писатель определил это безошибочно, но горгульи не добрались до этого места, а значит, мечты еще могут осуществиться. Ян прошел по островку, добрался до противоположного края и тут заметил необычную сферу. Она была маленькая, словно съежилась до размера яблока, серовато-голубой, настолько тусклой, что отчаянно контрастировала с яркими красками острова.

Сфера удобно легла в руку — как будто всегда там была — и Ян почувствовал, что нашел потерянное. Да, это он сделал эту мечту серой и неприглядной. Он должен был сделать этот остров большим и ярким, видным издалека, а вместо этого старательно тушил когда-то чисто горящую мечту.

Ян Искусный оглядел небольшой островок, шар в его руках начал понемногу светлеть. «Что ж, лучше поздно, чем никогда. И начну я с книги. А назову ее «Эра Миротворца».

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1985 г. в Свердловске (ныне Екатеринбург). Там же вырос и учился в УГТУ-УПИ, позже ставший Уральским Федеральным Университетом им. Ельцина, на Химическом факультетеf специальность биотехнология. Сейчас живет и работает в г. Геленджике. Публикаций на данный момент нет.

⠀⠀ ⠀⠀

Игорь Харичев Если бы он проиграл…

Шведы не пригодны для демократии. Приходится это констатировать. Похоже, Шведская Федерация — не та страна, которая может когда-нибудь стать настоящей частью Европы — с горечью проговорил Рольф Тоштендаль, известный шведский историк. — Мы — Азия. Люди восточной культуры.

Профессор Рольф Тоштендаль работал в университете Упсалы и жил здесь же, в Упсале, в старой части города. Это был худощавый человек семидесяти лет с лысой головой и в сильных очках с озабоченным взглядом. Он прекрасно говорил по-русски. Мы сидели в кухне его двухкомнатной квартиры с бутылкой хорошего французского вина. Он принял меня, гражданина Киевской Руси, весьма приветливо, согласился поговорить. Собственно говоря, именно для разговора с профессором я и прилетел в Стокгольм, а потом приехал автобусом в Упсалу.

— Профессор, ваш диагноз неутешителен, — мягко заметил я. — Есть ли для него основания?

— Самые серьезные. Я придерживаюсь такой точки зрения, что в жизни каждого государства есть поворотные моменты или, как иной раз говорят, ключевые точки на временной шкале, определяющие развитие на столетия вперед. На мой взгляд, таким поворотным моментом было Полтавское сражение. Для Швеции оно стало знаком того, что усилия Карла Двенадцатого по обретению статуса великой державы увенчались успехом, что позднее было закреплено завоеваниями на востоке и юге, а для России Полтавское сражение означало сотрясение основ великодержавия, которое со временем и вовсе было утрачено. Уверен, что если бы Карл Двенадцатый, а вместе с ним Швеция, проиграл бы, наша история начала бы развиваться по-другому. А так мы пошли по экстенсивному пути развития.

Это было крупнейшее сражение Северной войны между русской армией под командованием Петра Первого и шведской армией во главе с Карлом Двенадцатым. Оно состоялось утром двадцать восьмого июня тысяча семьсот девятого года в шести верстах от города Полтава на Украине. Разгром русской армии привел к перелому в Северной войне и началу господства Швеции на Севере и Востоке Европе.

От Полтавы Карл пошел на Москву, без особого труда захватив ее. После этого шведские войска двинулись в направлении Казани, которая тоже пала, вслед за тем был покорен Урал. Швеция обрела свои очертания в Европе, раскинувшись на территории Норвегии, Финляндии, Дании, Польши, Белоруссии, но главное, России, вплоть до Черного моря и Уральского хребта. Петру Первому осталась только Юго-Западная часть Украины, которую назвали Киевской Русью и которая уже никогда не помышляла о расширении своих пределов. Зато Швеция, получившая к тому времени название Шведской империи, продолжила свои устремления на Восток. Вы, конечно же, все это знаете. Восемнадцатый век, присоединение больших территорий Сибири, Дальнего Востока, попытки их освоения. В тысяча семьсот восемнадцатом году умер Карл Двенадцатый, совсем недолго, один год правила Ульрика Элеонора, а заканчивали движение на Восток сначала Фредрик Первый, представитель Гессенской династии, а потом Адольф Фредрик и Густав Третий из Гольштейн-Готторпской династии. Швеция стала огромным государством, не случайно сменивший Густава Третьего Густав Четвертый Адольф сказал в тысяча восемьсот пятом году, что главная проблема Шведской империи — ее размеры.

Профессор Тоштендаль невесело улыбнулся, давая понять, что согласен с Густавом Четвертым Адольфом. Протянув руку, он взял бутылку, налил вина в широкие стаканы, поднял свой.

— Давайте выпьем за то, чтобы между нашими народами сохранялись нормальные отношения. Несмотря ни на что. По крайней мере, мне этого хотелось бы.

— Мне — тоже. — Я глотнул рубиновой жидкости: вкус был отменный. Французы не разучились делать вино. Слова «несмотря ни на что» прозвучали не случайно, в последнее время отношения между Шведской Федерацией и Европой стали весьма напряженными. Я еще выпил вина. — Значит, проблемы в размерах Швеции?

— Да, — профессор охотно кивнул, — размеры Швеции являются ее проблемой. Но далеко не единственной. На мой взгляд, огромной ошибкой Карла Двенадцатого было то, что он не отменил крепостное право на русских территориях после их вхождения в состав Швеции. Учитывая численность населения, проживавшего там, оказалось, что подавляющую часть подданных Шведской Империи составляли крепостные. К тому же, не говорившие по-шведски — его учили только дворяне. По имеющимся сведениям, Карл Тринадцатый в тысяча восемьсот одиннадцатом году, то есть на второй год своего царствования, поднимал вопрос об отмене крепостного права, но встретил яростное сопротивление со стороны помещиков и вынужден был отступить. А потом началась война с Наполеоном, о довоенных планах пришлось забыть. И только в тысяча восемьсот шестьдесят первом, после сокрушительного проигрыша в шведско-турецкой войне, когда стало ясно, что развитие страны зашло в тупик, Карл Пятнадцатый отменил крепостное право. На мой взгляд, это было сделано слишком поздно. К началу двадцатого века в обществе не успели сформироваться значительные группы, четко осознающие собственные интересы и готовые отстаивать их. Не было сколь-нибудь заметных зачатков гражданского общества.

Как известно, Карл Пятнадцатый хотел дать всем подданным конституцию, но не смог сделать это — столь высоко было сопротивление дворянства после отмены крепостного права. Пришедший после него на трон Оскар Второй также воздержался от дальнейших преобразований. А потом случились вооруженные выступления в Стокгольме, в Москве, спровоцированные большевиками, и Густав Пятый, сменивший Оскара Второго в тысяча девятьсот седьмом году, вынужден был пойти на уступки: даровать конституцию и учредить парламент. Это способствовало началу нормальной политической жизни, а вслед за тем — расцвету экономики, но в тысяча девятьсот четырнадцатом началась Первая мировая война, отрицательно сказавшаяся и на экономическом росте, и на политической стабильности. Все это подготовило драматические события, разразившиеся в тысяча девятьсот семнадцатом году, которые начались в феврале отречением от трона императора Густава Пятого, а осенью привели к захвату власти большевиками под руководством Ленина. Вальдемар Ленин был на четверть шведом, еще на четверть — евреем и на половину — мордвином. Но он отстаивал совсем не идею превосходства той или иной нации. Он был ярким представителем коммунистической идеи, причем, худшей части этих представителей — большевиков. Тех, кто всегда старался давить меньшинство, кто привык действовать насилием. Особая ирония в том, что большевики насилием гнали народ в светлое будущее.

Мне трудно было сдержать усмешку.

— Дорогой профессор, я представляю, кто такие большевики. В нашей стране они тоже были. Хотя, к счастью, власть им не удалось захватить. В отличие от вашей страны. Я в общих чертах знаю, что было дальше. Разразилась гражданская война. Против коммунистов выступили монархисты и сторонники демократии. Было пролито много крови. Но большевики победили, после они стали строить свою коммунистическую империю. Перенесли столицу из Стокгольма в Москву, закрыли границу, отменили всю частную собственность, стали преследовать бывших дворян, офицеров. Потом непосильными налогами разорили крестьян и вызвали голод. А после этого железной рукой Леона Троцкого провели индустриализацию, попутно расстреляв уйму людей.

Профессор Тоиггендаль оживился.

— Да, именно так. Вы, Андрей, хорошо знаете нашу историю. Конечно, ключевыми событиями были отмена частной собственности и попытки полного подавления государством человеческой индивидуальности. Если первое было сделать относительно легко, второе коммунистическая власть пыталась делать все семьдесят четыре года своего существования.

Дело вовсе не в Троцком и не в Ленине. Коммунистическая власть могла построить лишь тоталитарное государство с мобилизационной экономикой. Такая экономика хороша, чтобы строить танки и бомбардировщики. Но разве можно запланировать, например, сколько нужно красных женских туфель тридцать седьмого размера или серых в полоску мужских костюмов пятидесятого? Для этого нужна рыночная экономика, а она не бывает без частной собственности.

Вторая мировая война разразилась по вине нацистской Германии, мечтавшей захватить весь мир. Но она не представляла исключение. Союз Социалистических Республик Швеции тоже хотел захватить весь мир.

Поэтому я разделяю мнение, что если бы Германия не развязала войну, ее развязал бы Союз. Тоталитарное государство всегда агрессивно.

Хотя Союз готовился к войне, нападение Германии застало его врасплох, отсюда столько погибших в первое полугодие, отсюда столь долгое и масштабное отступление, входе которого были оставлены Стокгольм, Хельсинки, Петербург, Великий Новгород. Врага удалось остановить только на подступах к Москве, и то ценой огромных усилий. А потом были сражения на Юге страны, потеря Крыма. Немецкие войска дошли до Волги. И лишь невероятными усилиями нам удалось остановить врага, отбросить, переломив ход войны. Ошибкой немцев было то, что они хотели поработить Союз, превратить его население в рабов. Если бы ониосвобождали многонациональное население от коммунистического режима, они добились бы успеха. Но Гитлер и его окружение думали только о захвате чужой земли.

Победа над Германией стала возможна лишь благодаря созданию антигитлеровской коалиции, благодаря совместной борьбе с врагом. В одиночестве Союз не смог бы одолеть нацистскую Германию. После войны многие жили надеждой, что хорошие отношения между Союзом и другими странами останутся на долгие времена, может быть, навсегда. Но хорошие отношения быстро разладились, уже в сорок восьмом началась холодная война, обернувшаяся гонкой вооружений. Союз не успел восстановить разрушенную войной экономику, люди голодали, жили в нищете, а страна тратила ресурсы на танки, самолеты, бомбы. Некоторое потепление в международных отношениях наступило только после смерти Троцкого осень тысяча девятьсот пятьдесят пятого. Но гонка вооружений продолжалась, как и холодная война. Именно гонка вооружений подорвала экономику Союза.

Тут я не выдержал, прервал профессора:

— Уважаемый Рольф, разумеется, в истории нет сослагательного наклонения. Произошло то, что произошло, и иного не могло быть.

Профессор энергично помотал головой из стороны в сторону:

— Дорогой Андрей, ваша формулировка не точна. Всегда есть несколько возможностей для развития той или иной критической ситуации. Конечно, реализуется только одна из них. То есть, иное могло быть, хотя и не случилось. Поэтому правильнее сказать так: произошло то, что произошло, хотя были возможности для иного развития событий. Вот почему я говорю: если бы Карл Двенадцатый проиграл, — а это было вполне возможно, — развитие нашей истории пошло бы иначе. В этом случае Швеция на данный момент была бы небольшой страной, но весьма удобной для жизни. Скорее всего, мы, как сейчас Киевская Русь, имели бы развитую промышленность, выпускали качественные автомобили, самолеты, жили бы в добротных домах. И не знали бы никаких проблем с властью, с правами человека. Это было возможно. Только история пошла по другому пути. Реализовалась другая возможность.

Я не думал легко сдаваться:

— Но какая разница, могло это случиться или не могло? Это не случилось, и все тут.

Глаза профессора горели нетерпеливым светом, хотя голос по-прежнему оставался спокойным:

— Ну, как вы не чувствуете разницу? Невозможность и не реализованная возможность — это принципиально разные вещи. Историк обязан их различать, чтобы лучше понимать суть исследуемых событий, их подлинное значение. Чтобы находить те самые поворотные моменты, ключевые точки на временной шкале, которые определяют развитие на столетия вперед.

Если говорить о Полтавском сражении, то план шведского командования строился на внезапности атаки и на убеждении, что русская армия, также как и в битве при Головчине, будет пассивна в наступлении и в основном станет обороняться. План включал в себя два этапа. Первый — шведская пехота ранним утром под прикрытием темноты неожиданно для противника атаковала редуты и прорвалась в тыл русских в пространстве между их редутами, устроенными между Будыщанским и Яковецким лесами. Затем последовал удар шведской кавалерии по русской коннице, сосредоточенной за редутами. На втором этапе атаки шведы штурмовали русский опорный пункт, и одновременно с этим шведская кавалерия охватила его с севера, тем самым, обрезав пути отступления русским войскам, что в конце концов привело к их полному разгрому. Вполне могло быть так, что шведы не смогли бы захватить все редуты, например, третий, самый укрепленный. Или русская конница — драгуны под командованием Александра Меншикова — смогли дать отпор шведской коннице. Собственно говоря, один раз это произошло, и тогда Карл Двенадцатый приказал шведской пехоте двинуться на помощь кавалерии сквозь линию редутов, чем спас положение.

В ситуации, когда сражающиеся силы примерно равны, роль случайности становится решающей. И эта случайность может определить будущее страны. Я уверен, что если бы Карл Двенадцатый проиграл, история Швеции сложилась бы иначе. А так мы продолжаем тащить за собой непосильный груз проблем даже после того, как коммунистический режим пал. У нас по-прежнему громадная территория, на которой нет нормальных дорог, нормального жилья, у нас по-прежнему люди живут в ужасных условиях. У нас нет независимого суда. Но главное — нет нормальной экономики. Страна держится только на нефти и газе. Да, это дает многомиллиардные прибыли, но значительную их часть забирает себе узкая группа людей.

— И все эти проблемы Шведской Федерации порождены победой Карла Двенадцатого в сражении под Полтавой? — Великое сомнение наполняло мой голос.

— Нет, конечно. Корни многих проблем уходят в глубь веков. Но то, что развитие Швеции пошло по экстенсивному пути, определила именно эта победа. — Профессор на секунду замолчал, потом поднял на меня вспыхнувшие глаза. — Поворотный момент подобен железнодорожной стрелке. Она не создает поезд, она пускает его на тот или иной путь. И потом он движется по этому пути. — Рольф Тоштендаль опять протянул руку к бутылке, налил мне и себе вина. — Давайте выпьем…

Тут я прервал его:

— Профессор, простите, но я хочу сказать тост. Вы меня убедили. Поэтому предлагаю выпить за поворотные моменты в истории, за то, чтобы проходить их правильно. Я попробовал представить себе, что сейчас творилось бы в нашей стране и как бы мы жили, если бы Карл Двенадцатый проиграл. То есть, если бы Петр Первый победил. Слава Богу, что этого не произошло. За поворотные моменты в истории.

Я коснулся моим стаканом стакана профессора и неспешными глотками выпил вино. Редакционное задание было выполнено — я взял интервью у профессора Топггендаля. Мой взгляд устремился за окно — там раскинул свои улицы небольшой городок Упсала, находившийся на краю огромной страны рядом с ее давней столицей. Если бы не старый, заслуженный университет, о нем никто бы не знал. И мне подумалось: «Если бы он проиграл тогда, стал бы наш Киев столицей государства?..»

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1947 году в Куйбышеве (ныне — Самара). Окончил физфак Латвийского Госуниверситета, работал в НИИ в Москве, в Администрации президента РФ. С 2004 г. генеральный директор журнала «Знание-сила». Секретарь Союза писателей Москвы. Романы «Кремлевские призраки» (2000 г., новая редакция — 2011 г.), «Будущее в подарок» (2012), «Своя вселенная» (сокращенная версия — 2008, полная версия — 2015), сборник повестей и рассказов «Мы и Россия» (2013). Повести и рассказы публиковались в журналах «Кольцо А», «День и ночь», «Наука и жизнь», «Химия и жизнь», «Дети Ра», «Зинзивер», «Информпространство».

Фёдор Титарчук Креативное Бюро Его Святости

Привет гениям креатива и шутовства! — в помещение ввалился долговязый Алавур. Его напарник, невысокий, щуплый, но очень харизматичный Залибванг лишь махнул в ответ, катаясь в кресле на колесах и потягивая тягучий напиток смоляного оттенка.

— Загар у тебя прямо адский! Только вот нимб посинел… — заметил он. — Как отдых?

— Отдых! — упал в свое кресло Алавур. — О том остались лишь воспоминания.

— И? — утро рабочего дня в креативном отделе начиналось всегда скучно и уныло, потому Залибванг требовал подробностей.

— Пляжи преисподней — райский уголок! — процитировал он их общее с Залибвангом творение, некогда специально сочиненное для рекламы туристического бизнеса в преисподнюю.

— Неужто так же прекрасно, как в наших плакатах?

— Я бы сказал, что наши плакаты не отражают и сотой доли тех удовольствий, что способен предоставить туристу Ад.

— Ну, ты не путай туризм с иммиграцией! — рассмеялся Залибванг. — Надеюсь, грешницы еще в аду не перевелись? — подмигнул он коллеге.

— Этого добра там хоть отбавляй! — тягучая жидкость а-ля смола выползла из автомата и упала на дно чашки Алавура. — Развлечения на любой вкус! Узаконенная проституция со святошами и старыми девами, сафари на извергов или отбивные из языков словоблудов! Все десять грехов в исполнении! Не жизнь, а сладкий райский сон!

— Только вот нашей зарплаты на пару недель рая и хватает! — ухмыльнулся Залибванг.

— Не самое плохое у нас положение, — парировал Алавур. — Кризис. Поток свежих душ растет день ото дня, на Земле так вообще невесть что творится, так что не нам жаловаться…

— Это да, — согласился Залибванг. — Тут на днях, пока тебя не было, один из отдела рассмотрения жалоб прихожан — те, что жалобы по ячейкам, типа «на рассмотрение канцелярии Всевышнего», «на топку котлов», «вредоносная муть» и тому подобное, — пояснил, потягивая вторую чашку смолоподобной субстанции, Залибванг, — вдруг отцом едва не оказался.

— Ну и что тут такого? — не понял коллега.

— Да ты погодил, не перебивай! — отмахнулся Залибванг. — Приходит, значится, жалоба по их линии. Возносит мольбу некая прихожанка и говорит что-то вроде: «Вошел в мои палаты небесный ангел и овладел мною! Говорил, что сын наш станет властелином мира…» И тому подобная чушь. В иной ситуации подобные обращения отправили бы на растопку котлов в преисподней, а тут новичок, из того же отдела, раз да усмотри в том опасность возможного прецедента, некогда имевшего место и приведшего… Ну ты знаешь к чему?

— Да уж, пришлось нам тогда попотеть с раскруткой «сына божьего». Как по мне — результат вышел превосходный!

— Так вот, углядел этот млодо-демон в том вероятную опасность, да и переправил все это «куда следует»!

— Да ты что?! — удивился Алавур. — Неужто туда? — он указал куда-то вверх.

— Именно! — подтвердил Залибванг. — А там, как понимаешь, шутить не любят.

— Да уж, Ежов, Мюллер, Берия да и железный Феликс не зря их тренировали…

— А у них был выбор?

— Это уже иное, — постарался вернуть в исходное русло разговор Алавур. — Что там с этим, лже-отцом?

— Разыскали вопрошавшую, допросили с пристрастием, отчего та сразу же по возвращении ушла в монастырь, уверовав в контакт с силами Ада, но вот папашу отловили…

— И?

— Им оказался мелкий клерк из того же отдела рассмотрения жалоб. Воспользовался, так сказать, служебным положением. При рассмотрении жалоб отбирал вот таких — набожных и глупых баб из глухих селений, изучал их образ жизни… — улыбался Залибванг, ему история казалась забавной. — Вот так и получалось — днем тихий незаметный клерк на третьеразрядной должности второсортного отдела, а ночью — маньяк-обольститель.

— О как! — удивился Алавур. — Запрет на сношения с земными никто еще не отменял! — резюмировал он. — В свое время мы много хлебнули от подобных инцидентов.

— Да если бы пошел он только по «Соблазнению опекаемых», то дело бы на том и закончилось, — подмигнул Залибванг. — Но Служба Божественной Безопасности и Произвола не может позволить мараться по таким пустякам. Потому парень пошел совсем по ином делу! — жидкость в чашке закончилась, и он с пренебрежением швырнул чашку на стол. — Здесь «Посягательством на трон и имя Всевышнего» попахивает. Так что, под вышку подводят нашего маньяка.

— Да уж, вышка — это наказание, которого я бы не пожелал и врагу, — содрогнулся Алавур. — Быть выброшенным в мир людей, в эту пучину страстей, необустроенности и произвола…

— Да еще и быть обязанным исполнять все божьи заповеди!

— Ну, уж это высшая мера несправедливости! — согласился Алавур. — И зачем мы их только тогда придумали?

— Так нужно было, — со знанием дела кивнул Залибванг. — Иначе концепция не складывалась полностью.

— Тебе виднее, — согласился с ним коллега. — С парнем-то что будет? Как ты считаешь, удастся ему выкрутиться? Или… вниз?

— Это демону-то вывернуться у ангелов из СББиП? Да не смеши ты меня. Они как заполучат в свои лапы демона, так…

— Я вот порой думаю, что уж лучше бы в СББиП демоны заправляли. С ними хоть договориться можно.

— Крамольные мысли тебя посещают! — взвился оратором Залибванг. — А меж тем все наши мысли и поступки, быть может, задокументированы в Небесной канцелярии.

— А если даже и так, то ничего я крамольного не произносил, — поправился Алавур. — Для протокола, — он выкрикнул куда-то вверх, издавая попутно хихикающие звуки. — Были времена, когда службой заведовали демоны… И справлялись…

— Ну, уж ты тут вообще загнул… — отмахнулся от него Залибванг, впрочем без каких либо опасений.

— А знаешь, какие в преисподней чертовки?! — забросив за голову руки, ударился в сладкие воспоминания Алавур. — Стройные ножки, упругие открытые ягодицы, ухоженные копытца. А глаза! Глазищи полные огня!! Не в пример нашим нимбоносным бледным пеганкам с васильковыми глазами.

— Это на любителя! — не согласился Залибванг. — Кому-то и вычурную святость подавай…

— Ну, уж точно не тебе! — хлопнул по плечу Алавур. — Кто из нас был женат на бесовке?

История супружества с огненноокой Жарин для Залибванга была больной темой, невзирая на то, что прошло уже два с лишним года. Их страсть длилась не долго, но оставила животрепещущую рану на сердце Залибванга. В итоге Жарин ушла к куратору их департаментом, с которым ее на одном из вечеров и познакомил Залибванг.

— Ну да ладно, — осознав свою оплошность, выправлял ситуацию Алавур. — Пока меня не было, что тут произошло нового?

Залибванг, потеряв желание шутить и делиться сплетнями, перешел к работе:

— Согласно данных аналитического отдела, рейтинг Его Святости, он же Всевышний, упал ниже красной черты. Все без исключения религии и идеологии теряют влияние среди паствы. Пряники вроде рая или коммунизма, обещания вечной кары или отсутствие денег в их мире уже не приводит людей к богу. Мир становится безбожным и скатывается в греховность.

— О! Истину открыл! — усмехнулся Алавур. — Рейтинг Его Святости падает на протяжении уже нескольких столетий. Жизненный цикл этой цивилизации уже перешел стадию насыщения и катится по наклонной, находясь в стадии спада.

— И там, наверху, сочли, — Залибванг указал пальцем в потолок столь многозначительно, что Алавур смолк на полуслове. — Сочли, что полумерами уже здесь не обойтись.

— Это как же не обойтись? — удивился Алавур. — Может, новую религию?

— Не пойдет! — отрезал Залибванг. — Помнишь, как мы с тобой когда-то разрабатывали первые примитивные религии?!

— А то! — рассмеялся Алавур. — Все эти поклонения восходящему солнцу и танцы вокруг тотема или костра. Да, были времена. Нас просто несло тогда… Мы только приступили, после старой команды… И работы было много.

— Человечество тогда было разобщено — это факт. Под каждое племя своя религия, свои верования, свои святыни…

— Но, признай, мы тогда и филонили много. Кальки на почитание солнца и божества ночи…

— Времени и сил не хватало, — согласился Залибванг. — А исследователи там, на Земле, теперь голову ломают, как так получилось, что в разобщенных племенах, никогда не имевших контакт меж собою, столь сходны верования и предания?

— Ищут прародителей. Сами изобретают легенды… Нам бы у них учиться надо. — шутил Алавур.

— Ну так просили же стажера и помощника из вновь представившихся в свое время… Не срослось.

— А как забавно с олимпийцами у нас получилось! — рассмеялся Алавур, ударившись в воспоминания.

— Да перепили мы тогда, — эта тема Залибвангу была не очень приятна. — Перепили, а проект горел. Срочно нужно было нарождающееся культурное общество направить в нужное русло…

— Вот и создали культ почитателей вина, женских красот и…

— И жертвоприношений! — ерничал Залибванг.

— Ну, если головную боль после похмелья на несвежее мясо списывали, — напомнил ему партнер. — И чья тогда была фраза: «Да гори оно все огнем!»?

— Да, забавно вышло. И что интересно, идею с первого раза и Совет подмахнул.

— Мы же с одной вечеринки тогда вернулись. В одном русле мыслили… — вспомнил Алавур. — Мне больше битва за атеизм запомнилась. Два года шел спор, не подорвет ли это веру в Его Святость? Не уведет ли в сторону? Не перехватит ли власть Бесовское Отрепье?

— Баталия была еще та, — согласился Залибванг. — Нимбоносные с пеной у рта отстаивали святость и непогрешимость Его Святости, копытная бесота напротив — требовала перемен и свобод для земной паствы…

— И получили мы то, что получили — компромисс, который не устроил ни кого, но зато был реализован строго по инструкции и потому давший самые непредвиденные результаты.

— Ну, это как водится! — согласился с ним Залибванг. — Помнишь, как в инструкции допустили неточность сказания о количестве пальцев для крестного осенения…

— Из-за мелкой опечатки на Земле война вспыхнула. Так что, новая религия не котируется?

— He-а… — ехидничал Залибванг. — Аналитический отдел утверждает, что у населения Земли выработался устойчивый иммунитет на разного рода религиозные и идеологические учения, поклонение «золотому кошельку», естественно, не в счет, ибо не возвеличивает Его Святость.

— Тогда концепт — благосостояние связано с верой в Его Святость…

— Деньги — это прерогатива того, чье имя не произносится…

— Тогда пророка или святого им!

— Последний из пророков окончил свои дни в психушке…

— А если региональную войну во имя веры?

— Да уже с пяток таких запустили. Воюют, а результат тот же…

Как-то не заметив того, от обычной болтовни они перешли к обсуждению рабочих вопросов.

— Социальное потрясение…

— Было. Возрождение задумывалось совсем иначе…

— И что?

— Устаревшая система рухнула и дала путь тому, что привело к падению веры и, как следствие, Его позиций. Так что Социальными потрясениями больше не балуемся. Табу.

— Тогда культурная революция?

— Было. Из последнего — сексуальная…

— Да уж… — Алавур вспомнил, как радостно потирали демоны свои волосатые лапы на заслушивании результатов этой активности. Тогда, говорят, Его Святость даже своих креативщиков заподозрил в сговоре с бесами и самим… Чье имя здесь старались не упоминать.

— Кризис мировоззрения!

— Да весь мир сейчас единый кризис. Одним больше, одним меньше — никто и не заметит…

— Новую псевдо-религию?

— Со старыми не знаем что делать. Да и с нарождающимися бороться случается.

— Природный катаклизм?

— Если таковой и будет, то с катастрофическими последствиями. Здесь все дело идет к…

— Ты о зачистке?

— О ней самой! — улыбнулся Залибванг. — И если мы тут не найдем решения, то все ею и кончится.

Последняя зачистка, вошедшая во многие религии как Всемирный потоп, был реакцией на потерю управления ситуацией. Кто-то готов был поспорить с таким решением, но принятое Там, оно не обсуждалось.

— Ты это серьезно? — не верил своим ушам Алавур.

— Серьезней не бывает, — подтвердил Залибванг. — Информация по самым проверенным каналам.

Алавур прекрасно знал все эти каналы. Очередная секретарша в одном из департаментов, проболтавшаяся при пикантных обстоятельствах. Алавур порой подозревал, что по количеству похотливых похождений Залибвангу больше подошло бы место где-то в бесовских пенатах, но рожденный «в свете», он оставался нимбоносным и служил в креативном отделе Его Святости.

Зачистка проводилась не впервой и каждый раз приводила к изменению баланса сил как внутри иерархии, так и между силами нимбоносных и бесовских. Последние так и норовили перехватить внимание Его Святости, если и вообще не посягнуть на трон. Многие же специалисты, востребованные в присутствие мира, населенного достаточным количеством людей, оказывались ненужными и в лучшем случае сидели на минимальных окладах, ожидая изменения ситуации, а то и просто уволенными в один день. К таким отделам принадлежал и креативный, орудие Его Святости, мозг и источник идей, которые в иных условиях просто никому становились не нужны. В прошлый раз Алавур и его напарник как-то перебились, пересидели, изошли от скуки, даже придумали шахматы и рубились в них до потери сознания, но что будет в этот раз, — им было неведомо.

Сказать, что Алавур и Залибванг были на хорошем счету у Его Святости, стало бы преувеличением. Как существа креативные, порой балующиеся запрещенными препаратами, водящие связи с враждебным лагерем, принимающие временами от тех подарки и даже имеющие сношение с представительницами противоположного пола из бесовского отродья, они не по всем параметрам соответствовали той святости, что была записана во всех основополагающих документах канцелярии Его Святости. И пока они выбрасывали наверх нестандартные идеи, пока воплощали их в жизнь, им многое прощалось. Порой они оступались, грешили, разглашали, прелюбодействовали и срывали сроки. Ими часто были недовольны. Им ставили в вину их поведение. Их боялись за возможность очередного финта с рекомендациями на исполнение той или иной программы. Пара пророков, побывавших по их разнарядке на Земле, после этого грозились очень сильно их травмировать, и потому решением Его Святости тем было запрещено даже приближаться к Алавуру и Залибвангу.

Их не любили, как не любят неординарных выскочек, вносящих сумятицу в налаженную жизнь болота канцелярии Его Святости. Бесы на них собирали подробное досье, искали способы заполучить их, подкупить, скомпрометировать, очернить да замарать, — лишь бы те проводили вполне определенную политику. Одно время даже подымался вопрос, чтобы в группу ввести уравновешивающее количество бесов, дабы… Но Его Святость своим решением отверг эти поползновения, поставив на вид тому, чье имя здесь не произносится…

Так уж складывалось, что Его Святость, по понятным только ему причинам, относился к креативщикам покровительственно, но не все же однозначно, видимо, желая иметь под рукой хоть кого-то, кто может удивить его чем-то новым, внести разнообразие и поднять волну на том самом болоте канцелярии.

В случае же зачистки, когда будут приниматься решения о судьбах многих, скорее всего все вопросы по сотням тысяч служащих, больших и малых, будет отдано на рассмотрение отдела персонала, и те в первую очередь рассчитаются с ними. Алавур и Залибванг как-то имели неосторожность в проект создание церкви на Земле включить в исполнители и персональщиков. Те справились, положили тысячи своих адептов и люто возненавидели креативщиков. После увольнения, скорее всего, ими сразу же займется СББиП. Залибванг как-то умудрился поиметь отношения с дочерьми их бессменного руководителя, и тот бы давно задавил Залибванга своими руками, если бы… А тут такая возможность…

Залибванг вздрогнул, представив эти бесстрастные голубые глаза…

«Нет уж! — взял себя в руки он. — Зачистке не бывать! Нужно решение!»

— И когда нужен ответ? — как будто прочел его мысли Алавур.

— Сегодня! — прошептал тот.

— Как это сегодня?! — удивлению не было предела. — А год-два на сбор информации, столько же на ее обработку… Провести тесты, плотные проекты, обкатать теорию… Подготовить презентацию? Когда это все делать?

— Здесь все намного проще, — усмехнулся горько Залибванг. — Им просто нужна идея. Хоть какая-то идея, которая может спасти ситуацию. Если таковой не окажется сегодня к четырем часам — пиши пропало. Говорят, Его Святость устал от человечества. От их мелких интрижек. От непослушания, от искажения его слова, от все…

— Выпороть…

— Порки уже не действуют. Ты и сам это прекрасно знаешь… Потому…

— Потому мы должны выдать на гора идею.

— И спасти человечество! — помпезно произнес Залибванг. — Есть идеи?

⠀⠀ ⠀⠀

* * *

⠀⠀ ⠀⠀

— Классика?! Да? — перешептывались Алавур и Залибванг, стоя у стены в зале заседаний.

— Конечно! — соглашался второй.

По их опыту, креативные идеи, взрывающие атмосферу их отдела на долгие часы, как правило, не были поняты «косноязычными и нетрезвомыслящими» (цитата) субъектами в креслах из человеческой кожи. Убедить в том, что сексуальная революция будет иметь свои плоды спустя несколько столетий, а не сейчас, как того требовали, или объяснить причину ряда неудач с проектами реакционного национализма, им попросту никогда не удавалось. Потому всегда «рулила» излюбленная классика — давно проверенные и всем понятные шаблоны, с каждым разом дававшие все больше и больше осечек, но от того не перестававшие в головах ответственных лиц служить эталоном добросовестной и качественной идеи.

— Да ты сегодня просто красавчик! — ущипнула за ягодицу Залибванга Жарин. — Я уж подумываю, не вернуться ли к тебе?! — подмигнула она, прищурив свои огненные глаза. И покачивая упругими ягодицами, обтянутыми тоненькой юбкой из новомодного материала, привезенного с Земли, удалилась в сторону собравшейся группы «сильных мира сего».

Залибванг тяжело сглотнул. Его бросило в жар. Воспоминание о прошлом, о жарких ночах и днях ревностных терзаний вновь напомнили о себе. «Что не говори, а чертовки куда привлекательней нимбоносных!» — отметил он про себя, понимая, что реагирует сексуально, что ни в коей мере не подобало представителю его вида, вида нимбоносных. «Но что делать?! — успокаивал он себя. — Работая над человеческим материалом, создавая для них программы, которые должны привести к вполне определенным результатам, волей или неволей, но обязан погружаться в их мир, приобщаться к социуму и пропускать через себя все установки, руководствуясь которыми люди принимают решения». Это объяснение их уже ни раз выручало, когда подымался вопрос об асоциальном поведении, разборы пьяных загулов, общения с бесовским отродием и запросы на тестовое общение с душами только что преставившихся. Его Святость не то чтобы покрывал их, нет, он был недоволен, должно быть, даже более чем кто либо, но пока был результат и пока было на то волеизъявление Его Святости, им все сходило с рук.

— Не теряй голову! — не менее заворожено проводил взором Жарин и Алавур. Ходили слухи, что и он успел войти в списки ее почитателей, но эта тема никогда не подымалась в присутствии Залибванга, отмучавше-гося с ней что-то около года.

Отбивая неспешную дробь ухоженных копыт модельной походкой, время от времени подчеркивая свое изящество движением хвоста с пушистой кисточкой на конце, она подошла к компании общавшихся демонов и нимбоносных, незаметно провела рукой по спине одного из них и практически сразу же вступила в общение.

— Хорошо, пускай будет классика! — не отрывая от нее взора, пробубнил Залибванг, хотя ему так и горело предложить свой вариант, который обязательно был бы отвергнут. Это он знал. Прекрасно знал, но нечто внутри не давало покоя, требовало сделать нечто в знак протеста.

— Вот и прекрасно! — похлопал того по плечу Алавур. Их местоположение в стороне, вне группы сильных мира сего, вполне было объяснимо. Как младшие специалисты, они не обладали теми регалиями, что и члены Совета. Но в силу своего положения и особого отношения Его Святости к отделу креатива, они выступали на Совете в качестве советников и главных разработчиков. Двойственность своего положения они прекрасно понимали, и эта двойственность сказывалась и на отношении членов Совета, вынужденных делить одно помещение с условно-допущенными. Отчего отношение к креативщикам здесь было не то чтобы прохладным, но уж достаточно натянутым. Элита не желала видеть в своих рядах кого-то, кто… Но их вынуждали. И свое скрытое раздражение этим фактом члены Совета, естественно, выплескивали в мелких пакостях в адрес именно креативщиков.

Помещение в одном из самых высоких зданий, находящееся в стеклянном пентхаусе, откуда открывался прекрасный вид на окружающий его Рай, на горизонте закрываемый клубами дыма, источаемые лежащим дальше и ниже пресловутым Адом, заполнилось присутствием Его Святости. Никто не мог похвастаться, что когда либо воочию видел Его Святость, но присутствие того ощущалось сразу же. Мгновенно добродетельное и прощающее присутствие вызвало трепет в каждом и все присутствующие, бросив сразу же свои дела и заботы, поспешили занять места за общим овальным столом. Гневить Его Святость было себе дороже, так как критерии оценки и логики Всевышнего коренным образом отличались от любой известной и были зачастую просто непостижимы.

— Предлагаю начать, — предложил Его Святость. Естественно ни кто из присутствующих не услыхал ни единого звука, слова родились в их мозгу.

Это было одной их тех причин, за которые члены Совета недолюбливали Залибванга и Алавура — при общем присутствии Его Святость имел возможность обращаться избирательно, к тем, кого считал компетентным в том или ином вопросе, не ставя в известность остальных. Естественно, каждый сразу же начинал подозревать худшее и ощущать себя ущемленным. Злиться и упрекать Его Святость не имело смысла — так прямиком и вылететь из Совета имелись все шансы, а вот вернуть свою обиду креатив-щикам — это завсегда пожалуйста.

— Повод нашей встречи ни для кого не секрет. Но чтобы мы все понимали, о чем пойдет речь, и ни у кого не возникло сомнения в необходимости принятия радикальных мер, прошу начальника отдела аналитики зачитать краткий доклад о состоянии дел на Земле и уровне управляемости происходящими процессами, — молвил Его Святость.

— Добрый день, уважаемые коллеги! — поднялся Цифирон, худощавый святоша, погруженный в себя и в свои вычисления, которые так и грозили вырваться из-за пары старомодных стекол, местившихся у него на носу. — Проведенный анализ нашим отделом предполагал сбор информации как в полевых условиях, так и путем опроса преставившихся на небеса…

— Спасибо за описание методики, — прервал Его Святость. — Прошу зачитать выводы.

— Да, конечно, — поперхнулся Цифирон. Его нимб сразу же стал красным от волнения. Аналитики, как и еще несколько подразделений, сплошняком состояли из нимбоносным, ибо доверия к коварным бесам у Его Светлости было немного. Не то, чтобы он им не доверял, — они были спецами в своем деле, нимбоносные в своем. Всем свое место и свои задачи.

— Интегральные показатели Человеческой добродетели и Лояльности поклонения уже давно не подымаются выше красного уровня, что свидетельствует…

— У Вас некорректные методики оценки! — возразил тучный демон, уже как сотню лет курирующий направление альтернативных религий и идеологий. Будучи воином в прошлом и по призванию, стараниями того, чье имя не упоминается, стал администратором, но своей воинской хватки и присущего демонам вероломства не утратил. Креативщики, разработавшие за последние сто лет ни одну религию и с десяток идеологий, результаты, к которым привело их внедрение в человеческие массы, видели исключительно в особенностях куратора и применяемых им методах. Куратор же все нападки в свой адрес отвергал напрочь, будучи демоном авторитарным и не терпящим возражений, он все списывал на человеческий материал, на ошибки, заложенные при разработке и планировании, а так же на козни иных отделов. Он вполне уверенно заявлял каждый раз, что его ошибок здесь нет, быть не может, и все является происками его врагов.

— Методики разработаны и опробованы уже на протяжении тысячелетий, — парировал Цифирон, не отрываясь от листа бумаги. — Напряженность за последние несколько лет выросла в полтора раза, вероятность полномасштабной войны приблизилась к отметке в семьдесят пять процентов, уровень религиозности и набожности упал до двадцати пяти процентов. Подавляющее большинство верующих приходится на традиционные религии племен, пребывающих в состоянии каменного века, удаленных от очагов цивилизации. В разрезе же цивилизационных групп, уровень набожности и готовности жертвовать собой ради Его Святости снижается год от года… Коэффициент корреляции между развитием существующих цивилизаций и падением веры равен девяносто восемь процентам…

— Это все хорошо, — прервал один из бесов, ни слова не понявший из сказанного. — Что из этого следует?

— Все предельно просто! — ответил ему нимбоносный Симон. — Мир катится ко всем чертям! — шутка понравилась присутствующим, и если бы не присутствие Его Святости, как всегда безэмоционального, то смех бы залил помещение.

— Это понятно, — присутствие здесь Гидивула, куратора сразу с полсотни проектов, в которых он понимал не более, чем в человеческих душах, объяснялось квотой того, чье имя не упоминается. Полная некомпетентность Гидивула в каких бы то ни было вопросах в полной мере компенсировалась его агрессивной натурой и абсолютной лояльностью тому, чье имя не упоминается. — Кто виноват? И что делать? — высокомерно бросил он.

— Ситуация зашла в тупик, — тем временем продолжал очкарик-Цифи-рон. — Все последние наши мероприятия носили больше косметический характер и их эффективность ниже любой критики, — взоры присутствующих сразу же устремились в сторону креативщиков, вжавшихся в кресла.

— Я бы не стал так критично относиться к работе креативного бюро, — вступился за них Моргул, куратор их проектов и теперь новый муж Жарин. — Парни не раз выручали нас, выдавая на гора идеи, менявшие мир и духовность в значительной мере… Думаю, у них и сейчас припасено нечто… Это так, Залибванг? Я прав, Алавур?

— Я вынужден настаивать на том, — Гидивул встал, — что мы зашли в тупик, и все попытки решить эту проблему как-то иначе, чем полной очисткой, приведет только к продолжению агонии. — Речь была столь не похожа на то, как излагал свои мысли косноязычный Гидивул, что у большинства присутствующих стали круглыми глаза и даже отвисли рты. Залибванг всем своим нутром ощутил, что говорит сейчас не глупый и продажный демон, а Сам, чье имя… Преображение Гидивула было столь значительным, что даже Его Святость напрягся, пристально рассматривая оратора, выискивая знакомые ему черты.

— Любое промедление — смерти подобно, — меж тем продолжал демон. — Я настаиваю на перезагрузке, очистке Земли от цивилизации, ввержение человечества в первобытный хаос и уже на основе этого построение нового общества, в котором будут отсутствовать те самые пороки, о которых…

— До боли знакомые мысли! — наконец подал голос Его Святость, и все присутствующие напряглись. В помещении запахло озоном и жареным. — Я думаю, следующим предложением будет изменение структуры существующих институтов, допуск к управлению значительного числа демонов и разделение власти с сами знаете с кем?!

— Я о другом! — ссутулился Гидивул, потрясая головой. Присутствие силы, контролировавшей его до того, исчезло, и он не понимал, отчего взоры присутствующих здесь устремлены в его сторону и выражают нечто недоброе.

Сверкнула молния, зал заполнил грохот грома, и пышная шевелюра Гильдивула превратилась в оплавленный клок пакли.

— Я, я… — не понимал он. — Я же только… — опустился он на место, даже не притрагиваясь к испускающим тонкие клубящиеся струйки дыма волосам.

— Впредь подобное будет пресекаться исключением из Совета и изгнанием провинившегося на Землю! — пояснил справедливый громовержец, не объясняя, как водится, мотивацию своего поступка. Быть одержимым пред Его Очами случалось и ранее, но угроза ссылки на Землю, к людям, в их богом забытый мир, к грязи, к борьбе за существование, к копошащимся в бесполезных телодвижениях людишкам… Такое могло напугать кого угодно. И раз уж то было угрозой Его Святости, то ни обсуждению, ни обжалованию не подлежало.

— Предлагаю закончить с разбором ситуации, — поспешил сменить направление заседания Моргул. — И без того понятно, что мы в тупике. Налицо выход человечества из-под контроля Его Святости и, как следствие, упадок нравственности, гордыня, нарушение всех заповедей, норм и приличий, поэтому есть два мнения — провести очистку, как последний способ решения проблемы, либо прибегнуть к более тонкому и оперативному вмешательству, о котором нам сейчас поведают наши специалисты из креативного отдела. Как Вы помните, именно им принадлежат сотни идей, позволилившие поднять человечество до уровня, которого оно в предыдущие разы еще не достигало. Не позволим же мы трудам наших тысячелетий вот так просто кануть в преисподнюю?! Я предлагаю использовать нечто альтернативное и эффективное, что, как меня заверили Алавур и Залибванг, имеется в их арсенале. Прошу предоставить им слово.

Красноречие — конек Моргула, благодаря которому он и поднялся столь высоко. Благодаря которому он так легко привязал к себе Жарин, благодаря которому он так же легко ввел ее в Совет и благодаря которому Залибванг и Алавур не раз выходили сухими из липких и грязных переделок. Но, увы, на сей раз у них чего-то действенного в арсенале не было, поэтому взял слово Залибванг:

— Уважаемые члены Совета, поклонение Его Святости, — прокашлялся Залибванг. Жарин одарила его горящим взглядом своих огненных глаз, облизала раздвоенным языком губы и подала вперед пышную грудь, проделав все это столь естественно и незаметно для окружающих, что Залибванг покраснел. Жарин, несмотря на то, что они давно расстались, порой заскакивала к нему, как, впрочем, и к десятку-двум иных. Ничего не поделаешь — женская бесовская натура. И если дело выгорит, то планы на предстоящую ночь и утро завтрашнего дня вполне определены у Залибванга.

— Ситуация, безусловно, критическая, — боролся он с краснотой и тяжелым дыханием. — Я немного волнуюсь, потому что использование чего-то нового, креативного и доселе неопробованного может и даст необходимый результат, но, скорее всего, будет иметь непредсказуемые далеко идущие последствия. — Он потянулся к стакану воды, и стакан сам, подчиняясь воле Его Святости, прыгнул Залибвангу в руку. Присутствующие переглянулись. Это была честь, которой удостаивались немногие. Расклад сил явно менялся, и каждый расценивал о своем месте и действиях на ближайшее будущее.

Жарин, почувствовав перемены, повторила свои соблазняющие манипуляции, что было сразу же отмечено большинством присутствующим, за исключением разве что Моргула.

— Я предлагаю прибегнуть к классической, многократно проверенной многоходовой активности, — все внимание было приковано к Залибвангу, отчего тот смутился еще более. — Культурное потрясение и уход цивилизации на несколько шагов, быть может даже десятков шагов, назад. К состоянию, в котором мы могли бы изменить вектор развития! — закончил он.

— Это примерно так же, как было с Римской империей и темными веками в Европе? — поинтересовался аналитик.

— Что-то похожее, — Залибванг кивнул, ловя волну. — Примерно то же, что было с Китайским миром, с Древними цивилизациями Нила, Южной и Центральной Америк. — Насчет Америк, это он зря ляпнул, так как там как раз все и не случилось, приведя к уничтожению цивилизаций как таковых. Но на то они и креативщики, друзья пиарщиков, находящихся примерно в таком же состоянии «обожания» со стороны совета, чтобы неудачу преподнести как свой грандиозный успех. К слову, с чем многие были не согласны.

— Да ну! — возразил Гидивул. — Это уже было! — махнул он рукой, ища союзников. — Все это уже было. Только оттягиваем развязку.

— Да вам бы, бесам, стереть человечество с лица Земли и остаться едиными любимыми творениями Его Святости, — парировал на это Моргул, и сам недовольный предложением, но коли сам Его Святость подал до того стакан воды креативщику, то пойти против них он не посмел.

Сам же Его Святость оторопел. Он ожидал чего угодно, но не старой истории с падением Римской империи, миллионах жизней, расцветом нескольких из самых одиозных религий, припасенных до того на черный день, веках темноты и убийств его именем… Но все же смолчал, выжидая продолжения.

— Суть проекта состоит в том, — продолжил Залибванг, — дабы на планетарном уровне устроить социальный взрыв. И мы это сделаем, если нам позволят. Мы подымем весь негатив, вскроем все незажившие раны, объявим пороки добродетелью, вознесем на пьедестал попрание целомудрия и доброты, мотивируем убийства, похоть, чревоугодие, ненависть и прочие смертные грехи. Возвеличим человеческую гордыню и подымем волну такого масштаба, что захлестнет все устоявшиеся цивилизационные центры, сметет их, покроет налетом грязи и человеческих испражнений. И только после этого, после того, как человечество откатится на несколько столетий назад, только после этого мы запустим процессы обратные. На возникшем навозе произрастут ростки того, что приведет следующие цивилизации к благоденствию и почитанию Его Святости как того, кто позволил им стать таковыми, — бойко закончил речь креативщик.

В зале повисло молчание.

— А в чем различие между этим и тотальной зачисткой? — поинтересовался куратор силовиков, который почуял массу работенки для своих ведомств.

— Многим! — уверенно отвечал Залибванг. — Мы не уничтожаем человечество и не стираем память о предыдущей цивилизации. Мы ее просто перезапускаем. Ломаем тупиковую ветвь, крушим стены и подпорки, которыми оброс мир сегодня, расчищаем место для нового строительства, но не убиваем в людях память, не истребляем их практически до малой группы, как то часто бывало ранее. Мы сохраняем их цивилизацию, но рушим их мир…

— Или наоборот, — поправил его Алавур.

Если вдуматься, то предложение не было столь радикальным, как его преподнесли. Ничего нового, лишь эффект масштаба — теперь участвовал весь мир, а не отдельные, пускай и значительные территории, в остальном — классика. Но то, как это все преподносилось, чувствовался некий полет мысли, креативность идеи и нечто взывающее к романтизации предприятия.

Его Святость задумался, бесы воспылали, чувствуя открывающие перспективы, нимбоносные напротив, почуяли предстоящую массу работы — им бы зачистить мир и ждать, пока все разовьется вновь, креативщики же вздохнули с неким облегчением — им удалось выкрутиться. Если предложение отвергнут, то им дадут время для подготовки нового предложения, а там как сложится…

Его Святость выразил определенные сомнения. Он ничего не говорил, но что-то в плане его смущало. Что именно, он не озвучивал, но стоило лишь первым симптомам сомнения появиться, как собравшаяся братия сразу же бросилась с критикой на мероприятие, которое тут же взяли под защиту идеологи и авторы — Алавур с Залибвангом. Им ставили в вину масштабность, на что те отвечали, мол, проблема масштабная и операция должна соответствовать.

Куратор силовиков посетовал, что в прошлый раз он потерял на Земле впсихбольницах или от нервных расстройств более полусотни отборных агентов и потому… На что ему возразили, что, с одной стороны, нужно сделать соответствующие выводы о подготовке бойцов, с иной — потери на войне неизбежны.

Говорили об опасности выхода из-под контроля ситуации, что было парировано тем, что запустить чистку можно в любой момент, но попытаться спасти ситуацию — первоочередная задача.

— Меня в целом устраивает предложение, — спустя пару десятков возражений, наконец, вмешался Его Святость, и все возражения сразу же исчезли. — Как вы видите механизм реализации.

А вот с механизмом как-то вышло неудачно. Сама идея, как отметил Его Святость — неплохая, но вот реализация… Собственно, реализация всех «неплохих идей» как-то последние пару тысяч лет страдала.

— Мы тут думали, что может… — тянул время Залибванг в надежде, что решение само придет. И оно пришло, правда, не оттуда, откуда его ждали, и не то, которым хотелось бы хвастаться.

— Мы запустим святых! — взял инициативу Алавур.

— Святые — это уже пройденный этап, — вполне резонно заметил Цифирон. — Их эффективность… — он принялся сыпать цифрами, которые ни кто оспаривать и не собирался, как, впрочем, и слушать тоже. Использование святых в мире, где в них уже никто не верил — было давно признано неэффективным.

— Это нечто новое! — горел нимб Алавура. — Выслушайте, а потом решайте.

— Давайте дадим слово, — предложил Его Святость, и все сразу же не просто замолчали, а заткнулись и даже ерзать перестали.

— Мы запустим не одного Святого, или Пророка — это к обсуждению, а сразу двух! — он смолк, ожидая реакции, но так как реакция произведена не была, то пришлось продолжить. — Сразу два пророка. И оба не крайности, как мы до того делали. Никаких добрый-злой. Никаких святой-порочный. Они в себе будут включать и святость, и порок, и доброту, и жестокость, ибо люди многолики, и запрос как на доброту, так и на жестокость зачастую ютятся в одной черепной коробке. Два воина-пророка, консолидирующие людей вокруг себя, настроенные и не враждебно, и не дружественно меж собой, периодами сталкивающиеся, периодами действующие заодно — этакая мешанина человеческих низменных чувств, которые они и призваны возглавить, поднять волну и оседлать ее…

— Но как они это будут делать? — не выдержал Его Святость.

— А мы их не станем ограничивать, — пояснил Алавур. — Мы дадим им право выбирать, право грешить и не быть ограниченными заповедями и инструкциями — полная свобода. Все неудачи наших Пророков и Святых в том и кроются, что они были ограничены творить зло! — резюмировал он.

— Надо же, — пробормотал Его Святость. — Я как-то не задумывался… — он вновь смолк. — С иной стороны, я готов был бы услышать нечто подобное от демонов или одержимого проклятым Гидивула, но такой подход от креативного отдела нимбоносных!.. — он был удивлен и смущен.

— Мы даже появление проработали, — продолжил сочинять на ходу Алавур. — Большое скопление людей, скажем, некие протестные выступления, и вот, в ответственный момент столб огня с неба, и в этом столбе спускается наш Пророк, несущий весть о том, что мир прогнил. Что Бог недоволен людьми, недоволен, что небольшая часть узурпировала мирские богатства и не дает развиваться остальной части. Именно поэтому он послал своего избранного бойца… Но узнав о том же тот, чье имя не произносят, послал и своего демона. Он будет похож на первого, говорить тоже, и даже делать то же самое, но он зло… Таким образом мы расколем протестующих и создадим управляемый хаос в их среде…

— Интересно, интересно, — все не принимал решения Его Святость. — Мне нужно посоветоваться с моими консультантами… — и Его Святость перешел к общению с Советом, исключив из него приглашенных экспертов, практически выставив тех из беседы. Алавур выдохнул — такого экспромта он от себя не ждал и встретился с негодующим взглядом коллеги. Идея с двумя пророками тому очень не нравилась, ибо сулила неуправляемость ситуацией и массу головной боли с администрированием активности.

Совещание с Советом длилось до получаса. При этом ни слова, ни звука не долетело до ушей спецов, в число которых почему-то попал и аналитик. Он все это время сидел навытяжку и со стеклянными глазами взирал куда-то в сторону адского дыма, клубившегося на горизонте видимости.

— Мы закончили совещание, — наконец вернулись к ним Его Святость и Совет. Решение явно было принято, но от того, с какой радостью потирают руки и лапы здесь присутствующие, как алчно взирают на креативщиков демоны и с какой ехидинкой в уголке рта бросают косые взоры нимбоносные, Залибвангу стало как-то не по себе.

— Мы принимаем это решение как базовое, — продолжил выносить вердикт Его Святость. — Оно вступает в силу с настоящей минуты, — чеканил пункты он, которые тут же ложились в протокол как непреложная истина и указание к исполнению. — На сборы у вас десять минут. — закончил Его Святость.

— Какие сборы? — не понял Алавур.

— Что? — переспросил Залибванг.

— Я в тебя верю, дорогой! — прошептала ему Жарин. — Выкатив вперед свою шикарную грудь. — Возвращайтесь героями!

— Но мы же идеологи… — кричал Залибванг, в душе проклиная Алавура с его двумя Пророками. — Мы не солдаты! Каждый должен делать свое дело… — их уже несло по коридорам реальности, по ходу экипируя и давая инструкции к выживанию.

— Вам будет оказано всемерное содействие! — услыхали они удаляющийся голос Его Святости.

— Я так же буду вечно рядом! — прошипел тот, чье имя не произносят вслух. — Нас ждут прекрасные времена!!! — добавил он.

— Да уж, точно прекрасные! — мелькнуло в голове Зелибванга, он уже видел тот самый огненный столб, совсем недавно ударивший с небес в грешную Землю. И его несло к нему.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1977 году в Харькове, где проживает по настоящее время. Закончил местный инженерно-экономический и после скитаний по местам работы, остановился на профессии маркетолога-аналитика/аналитика рынка/бренд-менеджера (как-то все слилось воедино). Работа интересная, но, к сожалению, не самая оплачиваемая.

Печатался в электронных журналах: «Магия ПК», Газета «Ридне село», BGITAL. RU, Relga, Квадрига Апполона, Великорос, Золотая пектораль, Штабное радио, ЛитГраф.

⠀⠀ ⠀⠀

Андрей Мансуров Бум-бум! Чарли идет в поход!

(пародия на штампы в боевиках и прочих «мочиловках-стрелялках»)

— Раз-два!

— Три-четыре!

— Три-четыре!

— Раз-два!

— Кто бежит по плацу в ряд?

— Это — скаутов отряд!

— Бодрые!

— Умелые!

— Сильные!

— И смелые!

— Лучше, чем солдаты!..

— Будем мы служить!

— Доблестью и честью!..

— Родине служить!

На пикете восемьдесят три полагалось упасть прямо в грязь, и отжаться. Чериков так и сделал, со злорадством наблюдая, как новенький из пятого на третьем отжимании уронил пижонские очки прямо в густую коричневую жижу, а Митька Сидоров опять намочил в глубокой луже всю ширинку, после чего уже не отжимался, а ругался, снова поднявшись во весь рост. Инструктор указал пальцем:

— Сидоров! Отбой. В казармы.

Сам Чериков работал четко — уголком, держа пресс, и не касаясь поверхности ничем, кроме груди — иначе отжимание не засчитают! Да и успеет он. В-смысле, испачкаться. А пока — лучше не таскать на себе лишний килограмм грязи…

Инструктор громко считал вслух:

— …девятнадцать, двадцать! Взвод, закончить отжимание! Встать! Бегом марш!

Снова замелькали мимо бело-черные березы, мокрые коричнево-серые стволы сосен и елей. Слепящие лучи буквально насквозь пронизывали голый еще лес, создавая ощущение, что сейчас не весна. А лето. И бегут они не по лесу, а по плацу, где отродясь не было даже малейшей защиты от солнца.

Впрочем, на плацу было бы тяжелей — там препятствий понастроено гораздо…

Бодрящий, пропитанный почти невыносимой свежестью воздух вливался в легкие, неся восхитительные запахи пробуждающейся к новой жизни Земли. Да, весна, мать ее…

Вот только им не до ее красот и ностальгирования!

Тяжело и шумно дыша в затылок бегущему впереди правофланговому — Сереге Букину — Чериков незаметно оглянулся: точно! Из тридцати их осталось всего двенадцать.

Новенький, сидя прямо задницей в грязи, протирал очки, похоже, тоже ругаясь.

Митька достал носовой платок, и пытался оттереть переднюю часть камуфляжных штанов, а Вовка и Саня просто ушли в сторону — к деревьям. Саня, привалившись спиной к шершавой сосне, матерится так, что слышно и в двадцати шагах. Вовке, похоже, плохо: он позеленел, встал на колени, скрючившись, словно его сейчас вырвет прямо на подстилку из прошлогодней прелой хвои…

Инструктор, буркнув что-то в переговорник на предплечьи, снова затянул:

— Раз-два!

Поредевший хор хрипловатых дискантов отвечал:

— Три-четыре!

— Три-четыре!

— Раз-два!

— Кто опасен, как снаряд?

— Это — скаутов отряд!

— Крепкие!

— Здоровые!

— Умные!

— Суровые!

— Всех врагов Десанта!

— На… мы убьем!

— Доблестною службой!

— Деньги зашибем!

Дальше шло еще около пятидесяти куплетов, (куда менее пристойных) которые полагалось вызубрить как «Отче наш» (а если точнее — еще лучше. За незнание молитвы в карцер не сажали, и вообще: наряд на чистку туалета — скорее отдых, чем армейские будни), и примерно три километра лесом.

Наконец они быстрой трусцой выбрались к прогалине. Снег только стаял, и апрельская жидель превращала сто метров Большой Песочницы во все пятьсот. Однако деваться некуда: утопая почти по колено, они двинулись к дальнему концу, высоко задирая ноги в десантных полусапогах, и стараясь только двигаться побыстрей, чтоб чавкающая трясина не затянула совсем уж глубоко… Иначе — без посторонней помощи не выбраться!

Инструктор спокойно перешел зону грязи по наведенным мосткам.

Добравшись до твердой почвы, Чериков развернулся, чтоб взглянуть назад, оперевшись соскальзывающими от пота ладонями на штаны у колен.

Сердце гулко стучало в уши, и он только старался дышать больше через ноздри — застудить легкие не хотелось бы!

Поскольку сегодня он добрался первым, у него имелась возможность чуть отдышаться: грязево-песчаное болото — его стихия! Потому что размер обуви — сорок три, а весит он на пять килограмм меньше самого легкого бойца их подразделения. То есть — он среди них почти как танк. С «гусеницами». «Площадь опоры» больше.

На поле остались Лемон и Годзилла — ну, Годзилла-то завяз чуть не с первых шагов (еще бы! Меньше надо жрать!), а Лемон — не добежав каких-то шагов тридцать…

Инструктор приказал:

— Взвод! На полосу препятствий бегом марш! Раз-два!

— Три-четыре!.. — десятеро, превозмогая многочасовую усталость и оставляя на тропе ошметки полужидкой грязи, снова ломанули по просеке…

Чериков (или Чарли, как его звали во взводе), подумал, что неплохо бы перестроиться в хвост колонны — сзади, вроде, уходит меньше сил. И видно всех. Неспроста же профессиональные велогонщики так и делают.

Сделав вид, что завязывает шнурок, он приотстал. Затем легко (еще бы — отдышался же!) догнал, наблюдая теперь за затылком Вована. А что — бритый, блестящий от пота, в меру загоревший… Совсем как его.

На полосе препятствий сходу срезались Кент и Жиха. Их обеих прихлопнула выскочившая из-под искусно замаскированной «кочки» сеть. Остальные рассыпались. Наивные! Думают, что так больше шансов проскочить мимо ловушек и препятствий!

Чериков, единственный из всего взвода, уже добиравшийся сюда в этом сезоне, переместился за спину Сереге. Поскольку тот тяжелей его килограмм на восемь уж точно, хоть какая-то страховка.

Сработало! Серегу утянуло под землю щупальце «Вьюна»!

— Чарли! Первое предупреждение! Не прятаться за спину впереди бегущего! Остальных тоже касается! Бежать шеренгой! — до конца изрытого и утыканного противотанковыми ежами из швеллера, и заборами из колючей проволоки и штабелями шпал участка, осталось не больше ста шагов.

Чериков успел заметить растяжку — перепрыгнул. А вот Крот не успел…

Теперь защитную майку и камуфляжные штаны — только выбросить. Потому что обидно-позорная и неотстирывающаяся желтая краска, изображающая «поражающие элементы осколочной мины», когда высохнет, все равно сделает ткань ломкой.

Толика «расстреляли» в упор из выскочившей вдруг из-под ветки, якобы случайно упавшей с дерева, круглой башни с пулеметом. «Пули» пятидесятого калибра взрывались фонтанчиками уже голубого цвета — еще более обидного.

Чериков, повинуясь инстинкту, вдруг бросился ничком в лужу. И вовремя!

Над местом, где должно было оказаться его тело через секунду, прошла «струя огнемета»: фиолетовое облако краски! Зная, что до «перезарядки» две секунды, он успел-таки бросить «гранату» — снятую с пояса болванку с нейтрализатором механизма ловушки. К сигналу Инструктора: «Взвод! Дальше бегом марш!» он еле-еле успел. Иначе тоже отослали бы в казарму, как не уложившегося во «временной норматив».

— Раз-два!..

Теперь на выкрики Инструктора отвечало всего трое: Жабон, Курт и Чарли.

Добрались до стрельбища минут за десять — бежать все время приходилось то вверх, то вниз, так что дыхание сбивалось почти у всех. Ну и сволочи придумывали эту трассу — стрелять метко, задыхаясь, чертовски трудно!

Вот Курт и не выбил положенных девяноста из ста… И для него наступил отбой.

Инструктор, вдруг склонивший голову, и сильней прижавший явно что-то необычное вещавший наушник к уху, словно бы удивился сам:

— Взвод! Объявление! Победителя ждет Портал!

Портал! Черт возьми! В жилы Чарли словно влились новые силы! Правда, он не сомневался, что сопящий Жабон ощущает то же самое: достижима Цель Всей их Жизни!!!

Оба они, двигаясь теперь почти плечо в плечо, с неприязнью и подозрением поглядывали друг на друга: знали, что, если оба одолеют Бассейн, придется драться!..

Словно для того, чтоб они меньше отвлекались на дурацкие мысли, Инструктор взвинтил темп бега:

— Раз-два!..

Поскольку назад он больше не оглядывался (незачем!), Чарли удалось не пропустить момент, когда Жабон попытался сделать подсечку! Ответить, правда, он ничем не успел — следил лишь, чтобы не сбиться с дыхания, отдававшегося уже в висках…

Бассейн с сиропом пришлось переплывать вначале на лодках, а затем, когда пошла «жидкая» зона — кролем. Так куда быстрей, чем на тяжелом баркасе!

Инструктору легче: он перешел Бассейн по бетонному бортику. Добрались все трое одновременно. Значит — поединок!

В забранный проволочной сеткой восьмиугольник вошли с разных сторон. Теперь уже не торопились: знали, что осталось последнее испытание. Соперник. А затем — Дверь.

Жабон как всегда попытался запугать грозным видом. Содрал и отбросил майку, оскалил полный желтоватых зубов рот, поиграв большими дельтавидными: все-таки пятьдесят три кило отлично тренированных мышц! Не говоря уж о молниеносной реакции.

Чарли старался, напротив, никак эмоции на лице не проявлять. Зато отслеживал прищуренными в щелочку глазами движения зрачков противника. Знал, что в клешни качка-Жабона попадать нельзя ни в коем случае! Заломает на болевой… Ага, есть!

От первого захвата удалось уйти, нырнув влево, одновременно выбросив в хуке правую руку: Жабону здорово досталось прямо по печени!

Однако, хотя Чарли знал, что противнику чертовски больно, внешне это проявилось лишь в усиленном сопении, и непристойных ругательствах. Ну, этим-то в Лагере никого не удивить…

Следующий выпад Жабон сделал лишь через полминуты — ждал, чтобы отойти от болевого шока. В это время Чарли, всегда ведущий игру «от противника», не спешил и ничего не делал, просто кружа вокруг Жабона, и восстанавливая дыхание.

От быстрого нырка в ноги совсем уйти не удалось: левая клешня Жабона зацепила его за голень! Теперь оба растянулись на траве, но у Чарли оказалось преимущество: он упал на спину, отлично все видел, и смог тяжелым полусапогом нанести точный удар в затылок зарывшегося по инерции лицом в землю, противника.

Жабон потряс головой. Буркнул: «Ну погоди же, я…»

Что именно тот собирается с ним сделать, Чарли слушать не стал, вместо этого, оттолкнувшись от земли торсом и руками, умудрился пяткой попасть в челюсть, приоткрытую для очередного слова. Жабон инстинктивно отвернул голову, что его и погубило: в челюсть с другой стороны врезался окованный носок сапога.

Жабон всегда жаловался, что когда ему попадают в челюсть, у него искорки сверкают перед глазами. Так ли все произошло и в этот раз, Чарли выяснять не стал. Вместо этого он, словно кошка, пружинисто запрыгнул на спину повалившегося ничком и застонавшего врага, и докончил дело «удушающим» приемом. Инспектор кивнул:

— Довольно! Чистая победа!

Чарли, отдуваясь, поднялся со спины Жабона. Тот в бессильной ярости колотил кулаком по пожухлой траве, обращаясь уже к спине победителя:

— Сволочь ты, Чарли! Подловил-таки! А всегда прикидывался таким тихим, работающим «от противника!» — в голосе звучала и злость, и… уважение.

— Извини, Жабон. В следующий раз повезет. — Чарли, даже не оглянувшись, вошел.

Чернота.

Тишина. Пронзительная какая-то. Или это у него свистит в ушах?..

Странно.

Однако он продолжал идти вперед — под ногами ощущалась твердая поверхность. Вдруг что-то подалось, и он почувствовал, что летит. Летит вниз, касаясь локтями и сапогами стен чего-то вроде наклонной шахты или тоннеля…

Что за черт?! Или…

Да нет — вроде тут, дальше, ловушек и испытаний быть уже не должно!

Он влетел в светлое пространство — падение сразу замедлилось, и на белый пол он спустился уже так, как если б просто сошел со ступеньки… В одной из четырех стен абсолютно пустой белой комнаты имелась дверь. Откуда шел свет, сказать оказалось невозможно: словно бы отовсюду. А вот тело… Словно стало легче! Не в силах поверить, он сглотнул: значит, он уже на Корабле! Там, говорят, тяготение куда меньше земного!

— Внимание, прибывший! Пожалуйста, проследуйте в душевую, а затем на санитарную обработку.

Оглянувшись на потолок — голос звучал, вроде, оттуда, — Чарли прошел в дверь. А что — обычная душевая. Вот только крана под рожком… Два. Неужели?.. Точно!

Он быстро разделся, и, следуя указаниям, бросил одежду и обувь в приемник утилизатора. Огляделся еще раз — куда пристальней. Бусинок глазков видеокамер понатыкано во всех углах. Совсем как у них в казарме.

Воду он сделал погорячей — надо пользоваться, раз уж дают!

Поскольку «руководящих» распоряжений не поступало, он «нежился» добрых десять минут, пока, наконец, не решил, что хватит. В-смысле, хватит валять дурака.

Если верить слухам, теперь его ждет работенка куда посерьезней и потрудней, чем не скурвиться, и преодолев лютую и подлоковарную дедовщину, пробиться к элите Скаутов… Чего это ему стоило, лучше не вспоминать: только нервы портить.

Зато теперь!.. Вспомнив о скудном пайке матери, он невольно дернул щекой.

Остается надеяться, что все эти мучения и унижения были не зря…

Вперед!

Санитарная обработка заключалась в опрыскивании голого тела аэрозолем из тоненьких насадок на потолке, полу и стенах следующей за душевой комнаты.

Чарли хмыкнул: вспомнился документальный фильм про строительство суперкаров: так же роботы окрашивают их кузова… И уж можно быть уверенным: непрокрашенных участков не остается!

В следующей комнате его освещали голубым, ярко-красным и вообще невидимым светом: только кожу покалывало.

Далее пришлось выпить какую-то гадость из большого бокала, и сунуть руку в отверстие металлического ящика — его укололо. Прививка?..

Дальше он попал в комнату с одеждой, лежащей на стуле.

О, Боже! Мундир Космодесантника!.. A-а!!! Наконец-то!

Одевать его он начал, даже не дождавшись команды сверху.

Обалдеть! Размер — точно его! Погоны первокурсника. Литеры КВДУ из чистого золота! А как, наверное, смотрится на голове новая фирменная фуражка Кадета!!!

— Теперь сядьте на стул. Вам предоставляется возможность передать послание вашей матери. Можете сообщить, что вы зачислены в Высшее Гвардейское Десантное Училище. Рекомендуем тщательней подбирать выражения — следующий ваш сеанс связи состоится не ранее успешного окончания вами первого Курса.

Мысли распались на фейерверк восторгов и паники. Год без матери!

Ну правильно — он уже на корабле, и сейчас или чуть погодя его с другими отобранными из сотен и тысяч Лагерей кандидатами отправят… Учиться!

— Ма!.. — он постарался вложить в голос как можно больше оптимизма, — Я прошел! Представляешь?! Я сейчас уже на борту, и скоро меня отвезут в Высшее, учиться. Буду Курсантом в гвардейском десантном! — что еще сказать?! Мысли разбегались, словно тараканы от баллончика с ДЦТ. — Ма, я так рад… Я знаю, что и ты рада — хочу, как Избранный, поздравить тебя — твой сын, представляешь, Прошел Отбор! Один на тысячу!!! Ма!!! Ты не поверишь — я сам не думал, что именно сегодня… — он все же вынужден был прерваться — из глубины сердца клокотало и поднималось нечто неописуемое! Смесь и ужаса перед будущей тяжкой работой, и радости — за прошлое: он смог, он смог вытерпеть и преодолеть!..

Но матери нельзя показывать, как он жутко… боится. Этого самого Будущего.

— Словом, целую тебя, и тетю Олю, и Василия Дмитриевича, и всех наших! Правда, вот позвонить… Сказали, что следующий сеанс — только через год, когда закончу Первый Курс. Ладно, ма, спасибо, что терпела все это… — он снова вздохнул, вспомнив ее натруженные коричневые от излучателей гладильного цеха руки…

— Ну… теперь уж я постараюсь! Оправдать… Ну, все. До свиданья! Еще раз целую! — он выдавил самую ослепительную улыбку, на которую был способен, и помахал рукой. Красный огонек у объектива погас.

Паузу нарушил голос «с неба»:

— Курсант, пройдите, пожалуйста, в Диспетчерскую.

Диспетчерская оказалась крохотной комнаткой, поделенной пополам прозрачной перегородкой. За ней напротив входа на простом стуле сидел друд. Для Чарли в его половине помещения стула не было.

Рассматривая тоненькие конечности и непропорционально большие черные колодцы глаз на уродливой редьке головы, Чарли подумал, что все верно: такие не станут мараться беганьем и ползаньем по завоевываемым планетам. Пошлют космодесантников.

И уж тем более такие — не свяжутся с физическим трудом или доброй дракой, раз у них есть боевые и рабочие роботы, управляемые, хоть с орбиты, мысленными командами.

— Приветствую тебя, прошедший отбор и испытания кадет.

— 3-здравствуйте.

— Теперь, когда ты прошел санобработку, и отправил Послание, я могу сообщить тебе… — показалось Чарли, или в безликом голосе после крохотной паузы вдруг прорвалось что-то вроде ехидного торжества?! — Правду. О твоей будущей судьбе.

Чарли напрягся. Оглянулся назад — точно! Ручки в двери нет! И дверь наверняка бронированная — как и стены! Ну вот чуяла его внутренняя сущность, его помогавшие пройти через весь этот четырехлетний ад инстинкты охотника и бойца, что есть, не может не быть, какого-то подвоха во всей этой мясорубке!.. Сейчас начнется.

И точно.

— Моя задача, как это говорят на вашем языке, поглумиться над тобой перед твоей смертью. Дать тебе понять всю степень унижения, и бессилия, в котором находится твоя родная планета, и все оставшиеся на ней жители.

Поглумиться… Словечко-то какое!.. Он, изо всех сил стараясь выглядеть спокойным, спросил:

— А за каким… вам нужно надо мной глумиться?..

— Это — просто. Ведь ты — разумен. Значит, можешь понять разницу между овцой, просто забитой на бойне, и… овцой, которую до этого четыре года терзали, били, унижали и заставляли работать до седьмого пота! И знаешь, для чего только?

Он просто покачал головой — не хотел показать этому… Этой твари, что он сломлен, раздавлен и унижен как тоном, так и злым смыслом того, что сейчас, как он чуял, скажет этот… друд.

— Да-да, именно для этого. Записать то, что ты будешь ощущать сейчас. Так что не старайся напускать на себя независимый и гордый вид — приборы снимают и записывают для нас все твои показатели: и кардио, и энце-фало — и все прочие граммы! И — главное! — все твои мысли! Без ощущения паники и беспомощности поверженного врага наша… м-м… Миссия не имела бы того… Смака. Соли. Наслаждения, которое мы все испытываем, глядя на то, как вы бегаете по своим Полигонам, деретесь в казармах, и унижаете более слабых. И, разумеется, мы воспроизводим себе через Шлемы Ощущений, ваши терзания в моменты, когда, как сейчас тебе, всем вашим «избранным» беднягам открывается Истина! Это для нас… Ну, как для вас — шампанское! Или — черная икра! Слышал о таких деликатесах? Теперь — о деле. Да, ваши Лагеря позволяют воспитать и обучить самых ловких, сильных, отважных и целеустремленных Бойцов. Будущих Воинов. И мы и правда, могли бы использовать их для наших… Скажем так — планов! (Чарли представил себе другие планеты, куда ступали сапоги друдских наемников, и «прикормленных» лизоблюдов! Жуть! Хорошо, что сам он не застал эпоху покорения родной планеты…) Но! Солдат у нас хватает, и главное сейчас для нас — даже не ресурсы… А ваши Эмоции. Страх. Боль. Унижение. Чувство беспомощности мышки в лапах кошки… Поэтому Отобранных мы и уничтожаем в первую очередь. Ваши страсти — самые сильные. И мы вовсе не посылаем никого с земли на «работу» в другие Миры, как «сообщают» все эти «счастливчики». Те же кадеты, кто «не прошел», остаются там, дома. Вымещать свою злость, разочарование и комплексы на вас же, работая полицейскими…

— Но как же!.. — Чарли подумал, что поймал врага на несоответствии слов фактам.

— Огромные зарплаты, которые все «отобранные» якобы перечисляют родственникам? Это для нас все равно, что бросить кость собаке, срезав с нее мясо. Ты и понятия не имеешь, сколько мы уже выкачали из ваших недр… И еще выкачаем. А понять, узнать, что все эти десантники-пехотинцы на самом деле попросту сразу убиты, вам не удастся никогда!

— Но… Как же письма и видеообращения?!..

— Ах, это… Поверь: то обращение, что ты записал, просто будет обрабатываться компьютерными программами. Они соответствующим образом станут менять погоны, «старить» твое лицо, добавят шрамов, сделают грубей голос, и якобы злей, жестче — характер… А уж текст напишут психологи. Твоя мама, как и все остальные, еще лет сорок будет получать наши подачки, и благодарить наши Миссии за то, что могут «выпендриться», как это говорится у вас, перед соседями. И жить в относительном достатке.

Чарли сжал кулаки, чувствуя, как к горлу подкатывает. Слезы? Нет. Он уж забыл, когда плакал — Лагерь отучит и не от такого!.. Ярость! Чистая, полыхающая словно огонь адских печей, Ненависть!!! Но…

Нет, он не позволит этим тварям насладиться даже своими эмоциями — он постарался успокоиться. Но все равно… Что-то оставалось. Потому что узнать вот так, в лоб, что он… Что над ним проводят «курс глумления…»

Нет, что-то тут не так! Может, это — очередное Испытание? Проверка лояльности? Сообразительности?

— Нет, это не проверка. — А ведь точно, они считывают его мысли!!! Теперь голос снова стал равнодушен. Видать, решил дополнительно «поддать» ему еще «унижения», — Это простой и рациональный способ очистить вашу планетку от нежелательных для нас, друдов, элементов. Потенциальных главарей. Тех, кто мог бы стать Лидерами. Зачинщиками. Бунтов против нас. Нам всякие «революции» и беспорядки среди рабов не нужны. Нам нужна ваша методичная и спокойная эффективная работа. На рудниках. У топок домн. На заводах и фабриках, где вы создаете материальную основу для процветания нашей Империи. До тех пор, пока не выработаете все. А тогда, если будет на то наша особая милость, — он выделил эти слова, как бы давая лишний раз понять, что все зависит только от них — Хозяев и «погонщиков» человеческого стада, — мы, может, даже оставим вас… Прозябать. Так что насладись последними своими эмоциями — чувствами загнанной в угол и униженной крысы, которую сейчас станут топить. Зная, что все твои унижения, боль и жертвы оказались напрасны, можешь злиться… Или рыдать. Мы и смерть твою… Запишем! Прощай.

Пол под Чарли провалился, и он… действительно оказался в воде! И сразу понял — когда ему придется вдохнуть ее в раздираемые нехваткой кислорода легкие, никто не будет спасать его «в последний момент!» И еще он думал, как же мерзки и отвратительно изощренны эти друды! Вместо того, чтобы истребить под корень туземное население, оставили себе послушных и вынужденных работать за кусок хлеба обезоруженных рабов… Над которыми еще и гнусно глумятся, даря иллюзию Свободы Выбора Судьбы…

Он больше не сдерживал эмоций: ненавидел, ненавидел, НЕНАВИДЕЛ!!!

И верил он, делая последний вдох, и теряя сознание, лишь в одно: отольются кошке мышкины слезки! Не может такое остаться безнаказанным!

Рано или поздно найдется кто-то, кто отомстит! Отомстит за…

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в I960 году. Окончил Ташкентский Институт Ирригации. Живет в Ташкенте. Публикации: рассказ «Госпожа Нагайна» — журнал «Космопорт» (Белоруссия), рассказ «Другое Солнце» — журнал «Мир Фантастики», рассказ «Тоннельные» (под псевдонимом «Гидротехник») — журнал «Фантаскоп», рассказы и путевые очерки в журнале «Новозеландский вестник» (Новая Зеландия) и др. Автор сборников «Янтарные капли», «Океан». Рассказ «Занимательное почвоведение» занял первое место в номинации «Фантастический рассказ» на 3-м этапе Конкурса «Великое кольцо» в 2013 г.

Анна Райнова История одной кочерги

Солнце еще не поднялось, когда молодая жена местного фермера Марта возвращалась в поселок с утренней дойки. Разгар лета — тепло. Дорога стелется под ноги, слышится птичий гомон, суховей гнет травы к земле, игриво раздувая юбку ситцевого платья. Благодать! Женщина даже песню грустную затянула про русалок-утопленниц, исчезающих вместе с рассветом. И надо же, диво-дивное: светло вдруг стало, как днем. Впереди, играя цветными огонями, летающее блюдце нарисовалось, прям как в телевизоре недавно показывали. Марта моргнуть не успела — в днище корабля, скрипнув, открылся люк, откуда и высунулся зеленый человечек. — Ой! — взвизгнула нечаянная контактерша.

— Зюхр! — гаркнул пришелец, помахал зажатой в трехпалой руке кочергой из голубоватого металла и как швырнет ее очумевшей от неожиданности бабе прямо в лоб.

Больно, надо сказать. Марта аж чувств лишилась. Когда очнулась, тарелочки как не бывало. Привиделось, подумала женщина и тут же нашарила в дорожной пыли ту самую кочергу. Марта закусила губу, неча орать на всю округу. Народ на смех поднимет, да и муж проснулся поди. Завтракать ждет.

Женщина поднялась, отряхнула платье и, прихватив с собой кочергу — крепкая штуковина, в хозяйстве пригодится, — отправилась домой. Дорогой заметила, что видит как-то странно, картинка такая яркая, что аж глаз режет, и грудь распирает от желания повиниться перед всеми, кого успела обидеть за свою недлинную жизнь. Совсем рехнулась баба.

На пороге дома лицом к лицу столкнулась с мужем. Оглядев Марту с ног до головы, мужик изменился в лице, отшатнулся и ринулся в сени. Не поздоровался даже. Наверное, понял, с кем живет, решила женщина, бросаясь вслед с надеждой вымолить прощение. Но фермер и слушать ничего не хотел. Бегал от родной жены, как черт от ладана. Сердце женщины не выдержало, когда он пнул попавшегося под ноги домашнего любимца Ваську, с диким воем залетевшего под лавку. Что делать, пришлось кочергой успокоить раздухарившегося супруга. Тот вмиг растянулся на полу и замер без движения.

Что только Марта не делала: и трясла бездыханное тело и водицей холодной в лицо брызгала, и по щекам хлестала. Отчаявшись привести мужа в чувство, помчалась звать соседа-фельдшера, по случаю дня рождения сильно принявшего на грудь. Местный эскулап никак не мог сообразить, чего от него требует безумная баба, и откуда ему в лицо брызжет соленая вода. Ужели крыша прохудилась? Наводя резкость, фельдшер воззрился на женщину и сразу протрезвел, разглядев торчащий из ее головы тонкий отросток, увенчанный шариком изумрудно-зеленого глаза с продолговатым зрачком. «Допился до чертиков», — успел подумать мужик, прежде чем свалился без чувств.

— Эй, вставай, муж помирает! — всплеснула руками Марта и добавила. — Это я виновата.

Тут-то из лысого темени фельдшера и проклюнулся тонкий отросток. Спустя минуты инопланетные глаза разглядывали друг друга. Люди все про себя поняли, осознали и ощутили. Оставленный дома фермер тоже очнулся с дополнением, приласкал забившегося в угол Ваську и отправился искать работников, которым ежемесячно недоплачивал зарплату. А те двое, в свою очередь, стали бегать по деревне, вымаливая прощения односельчан и, конечно, обильно поливать их слезами.

С утра пораньше дел невпроворот, третий глаз на макушке у соседа разглядишь не сразу. Прозревали, куда деваться, даже слепые. Некоторым становилось так стыдно, что, очухавшись после обморока, они шли оплакивать собственные огрехи на речной бережок. Слезы из третьего глаза били струей, смешивались с проточной водой. Трудно сказать в какой пропорции. Точно известно одно: месяца не прошло, как вирус справедливости охватил всю планету.

Что тут началось! Президентов и правительства пришлось переизбрать — прежние добровольно подали в отставку. Находившиеся в состоянии войны страны братались. Корпорации отказывались от сверхприбылей в пользу бедных. Воры и коррупционеры радостно раздавали награбленное добро. Полицейские кланялись прохожим. А уж что творилось в тюрьмах…

Когда волна покаяния улеглась, даже отъявленные лодыри взялись за работу. Каждый уразумел, каким талантом одарен, и нашел свое место в жизни. Вдохновенно ведь можно и грядку полоть, так что никого перекоса в сторону мечтательных фантазеров не случилось.

И стали мы жить при зюхрокочергизме. Благодать! Прежде каких только… измов не было. А представить себе вот этот и мне сейчас трудно.

Марта во всех подробностях рассказала о встрече с зелененьким человечком, понаехавшим в ихнюю дыру ученым с разными хитрыми приспособлениями, отдала им кочергу. До сих пор изучают. Пока не ясно, нарочно ли зюхры стукнули нас по башке этим простым с виду предметом, или имела место случайность. Много и других вопросов к пришельцам возникло, только ответить на них пока некому.

Одно выяснили точно: удар кочергой по любой другой части тела добавочных изменений в человеческом организме не вызывает.

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Настоящая фамилия — Романько-Косая. Родилась в 1976-ом в Барнауле. Далее жила на Украине в городе Николаеве. После средней школы поступила в НГУК, диплом режиссера культурно-массовых мероприятий. С 1994 года артистка балета Николаевского академического театра драмы и музыкальной комедии.

Первая фантастическая повесть «Неправильный танец снежинок» написана в 2002 году, когда Анна уже переехала в Израиль. Рассылкой своих произведений не занималась, писала «для души». В 2009-м получила предложение опубликовать рассказы в сборнике «Десятка» Харьковского издательства «Умная книга». Рассказ «Глазунья» опубликован в № 10/2011 журнала «Люблю читать», мистический рассказ «Лиза» — в № 5/2012 в «Искателя Укараины» и в № 3/2014 «Смены», там же «Плюшевый мишка» — № 3/2015. В сетевом журнале Павла Амнуэля «Млечный путь» опубликованы НФ рассказы: «Садовник», «Перст указующий» и «Бессмертие отменить», а также фантастическая повесть «Корабль в море Спокойствия», написанная в соавторстве с Кириллом Берендеевым. Мистический рассказ автора «Неелыч» опубликован в № 7/2014 журнала «Эдита unzensiert». Рассказы «Длинный день» и «Дельфин» опубликованы в № 59/2015 «Эдита» Гельзенкирхен.

С 2013 года Анна является редактором альманаха фантастики «Астра Нова» и с недавнего времени — журнала «Эдита» Гельзенкирхен.

⠀⠀ ⠀⠀

Сергей Филипский Начальник Игр

Андрей Успехов шел по тропинке, вьющейся меж пыльных веточек Польши. Слева простирался пустырь, справа тянулся нескончаемый бетонный забор.

Вот тропинка юркнула в терновую рощицу и вынырнула на зеленый луг. Тихая речушка неспешно несла свои воды куда-то вдаль. Мостка через речушку не было. Как перебраться через нее, было не понятно. Да и надо ли перебираться? Андрей не знал. Поэтому он просто пошел вдоль речушки, поглядывая на стайку бегемотов, резвящихся в ней.

Он зашел в кусты, а когда кусты прервались, он увидел перед собой большой недостроенный кирпичный сарай.

— Вы Андрей Успехов? — раздался голос откуда-то сбоку.

Андрей поискал глазами и увидел: какой-то старичок с длиннющей белой бородой, в расписанной серебристыми знаками Зодиака синей мантии и с золотистого цвета посохом.

— Да, — сказал Андрей. — А вы кто?

Старичок приблизился:

— Я — великий волшебник Дверочкин.

— О! — обрадовался Андрей. — Вас-то мне и надо!

— Я к вашим услугам, — приосанился старичок.

— Меня предупредили, что вы — большой знаток окрестностей.

— Вообще-то, да. Бродя тут в поисках совершенствования моей магии, я хорошо узнал округу.

— Дверочкин! Подскажите: где тут космопорт?

— Космопорт?

— Ну да. Место, откуда стартуют космические корабли.

— А! Понял, что тебе надо. Есть неподалеку одна обшарпанная будка. Вполне сойдет за космопорт.

— Ты мне объяснишь, как до нее добраться?

— Более того. Я тебя туда провожу.

— Вот и ладненько. Ну что, пошли?

— Идем.

И они двинулись вдоль недостроенного сарая. Внезапно из-за его угла выпрыгнул кто-то шипящий. Сперва Андрею показалось, что перед ними — летающая крыса. Присмотревшись, он понял, что так оно и есть — летающая крыса. Огромная, размером с кабана, с широкими перепончатыми крыльями. Летающая крыса тут же принялась плеваться огненными сгустками.

— Поберегись! — крикнул Дверочкин. — Это крысодракон.

— А как беречься-то? — спросил Андрей.

— Не попадай под пламя, которым он стреляет.

— Постараюсь.

— Да уж постарайся… Эх, до чего же хорошо, что я с тобой!

— Это почему?

— Да потому что я — лучший в мире укротитель крысодраконов.

Дверочкин выставил перед собой свой посох, из которого вырвалась яркая молния, ударившая в крысодракона. После этого крысодракон, потеряв всякое желание выпускать огонь, умчался прочь, порхая над кочками.

— Ловко вы его! — сказал Андрей.

— У меня с ними разговор короткий, — откликнулся Дверочкин. — Ну что, идем в космопорт?

— Было бы неплохо.

И они направились дальше…

За недостроенным сараем находилась цистерна, рядом с которой стоял сиреневый домик-будка — изрядно обшарпанный.

— Вот он, космопорт, — объявил Дверочкин.

Они подошли к будке. Возле нее присутствовал человек в оранжевом комбинезоне. У человека был торчащий вверх нос, приподнятый подбородок, веселая улыбка сквозь усы и лучащиеся радостью глаза.

— Это Куропаткин, — сообщил Дверочкин. — Главный тут.

Куропаткин отсалютовал, прижав на мгновение пальцы к своей оранжевой кепочке:

— Константин Кириллович. Комендант космопорта.

— Андрей Успехов.

Комендант поморгал-поморгал и сообщил:

— Если вам нужен лайнер до Земли, то вы немного опоздали.

— Вот как? — огорчился Андрей.

— Да.

— Мне действительно надо на Землю. А когда будет следующий?

— Не скоро, ох, не скоро. Если точнее, то на следующей неделе. Лишь в четверг.

— Сегодня среда.

— Верно подмечено.

— А раньше, значит, никак?

Комендант пригладил свой торчащий из-под кепочки чубчик и поведал:

— Есть, впрочем, один вариант.

— Какой? — спросил Андрей.

— Видите, там яхты стоят?

Андрей посмотрел. В поле, покрытом ковылем, топорщились устремленные ввысь огромные серебристые сигары — космические корабли, на некотором расстоянии друг от друга, числом эдак с десяток.

— Вижу, — сказал Андрей.

— Вон та, с надписью «Созвездие», с тремя красными полосками, — уточнил комендант.

— Вижу.

— Она, кстати, отправляется на Землю.

— Когда?

— Вот-вот, или даже раньше. Они охотно возьмут пассажира. Но существует одно условие.

— Какое?

— Вы должны предоставить в мое распоряжение пять бегемотов.

— Зачем? — удивился Андрей.

Комендант снял свою кепочку и принялся теребить ее в руках:

— Видите-ли, тут такое дело… В общем, если я капитана «Созвездия» лично не попрошу, он ни за что не возьмет вас попутчиком. И будете вы куковать здесь, в космопорту планеты Симфония, под солнцем Бетельгейзе, целых восемь дней…

— А бегемоты вам для чего?

Комендант поместил кепку обратно поверх своей растрепанной прически и решительно выдохнул:

— Создам бегемотовую ферму.

— Разводить бегемотов собираетесь! — сказал Андрей.

— Ну да.

— Ради молока, надо полагать?

— Нет. Не ради молока. Я буду поставлять бегемотов в зоопарки. При условии, конечно, что они, бегемоты, будут не против там жить.

— А как вы об этом узнаете?

— Просто спрошу у бегемотов. Я знаю, как с ними разговаривать.

— Ну разве что если так.

— В общем, я согласен на то, чтобы вы дали мне пять бегемотов. И — счастливого пути! Что? А? Подходит вам такой вариант?

— А кроме бегемотов, деньгами, вы готовы принять?

— Нет. Мне бегемоты нужны.

— Бегемоты, значит?.. — задумчиво произнес Андрей.

— Бегемоты! — кивнул комендант.

— Есть тут речка неподалеку…

— Да. Карасевка называется.

— Так вот. Видел я только что, как в ней бултыхаются как раз целых пять бегемотов.

— О! Это они!

— Кто они?

— Да бегемоты, исчезнувшие с циркового космического корабля! Ну а теперь, когда они нашлись, все замечательно. Бегемоты возвращаются в цирк, и я теперь ему, цирку, ничего не должен.

— А были должны?

— Да. Ровно пять бегемотов. Потому что исчезли они как раз в мое дежурство.

— А как же бегемотовая ферма?

— Какая ферма?

— Ну, о которой вы только чтоговорили.

— Это я привирал.

— Зачем?

— Привычка такая.

— Понятно.

Андрей глянул на простирающееся поле. Сказал:

— Эх, хорошо здесь у вас. Почти так же, как на Земле. Но на Земле все-таки лучше!

— Это ты еще Степного Рыцаря не видел! — вкрадчиво произнес Дверочкин и взмахнул своим посохом.

Немедленно после этого из-за цистерны выехал двугорбый верблюд, на котором восседал закованный в сверкающие латы рыцарь. Вот верблюд остановился. И раздался голос рыцаря, гулкий, будто из бочки:

— Приветствую тебя, странник Андрей Успехов.

— Здравствуйте, — ответил Андрей.

— Перед тобой сейчас открыты две дороги. Одна — с планеты Симфония на космической яхте на Землю. И другая — ты и так уже на Земле, а окружающие тебя обитатели планеты Симфония — всего лишь голограммы со звуком. Так какую же дорогу ты изберешь?

— Но это же очевидно, — сказал Андрей. — Вон стоит яхта, на которой я сейчас отправлюсь на Землю.

— Что ж. Ты сделал выбор.

Степной Рыцарь посторонился, и Андрей с комендантом подошли к яхте «Созвездие».

— Прошу вас, — комендант сделал приглашающий жест.

Андрей взялся за поручень трапа и… его рука схватила пустоту. В тот же момент перед Андреем на расстоянии метра прямо в воздухе возникла светящаяся надпись: «Игра завершена».

— Что такое? — Андрей рывком повернулся к коменданту.

Тот рассмеялся:

— Вот видите. Вы все-таки на Земле. В пригороде города Былинска. А ваши недавние приключения на планете Симфония — не более чем компьютерная игра.

— Компьютерная игра? — озадачился Андрей.

— Ну да. Правда, впечатляет?

Андрей провел ладонью по лицу:

— Очень. Готов был держать пари, что я нахожусь на другой планете в окружении персонажей жанра фэнтези. И даже полынь меня не насторожила. Я был уверен, что это люди привезли ее на Симфонию с Земли… Стоп! А почему я все еще в окружении этих персонажей? Почему они не исчезли? Дверочкин, Степной Рыцарь…

— Ия.

— И вы. Игра-то ведь закончилась!

— Игра закончилась. Это верно. Но, видите ли, Андрей, эта игра — нового поколения. Проецирует на местности свои объекты. И в процессе вашего участия в этой игре произошло вот что: игра до того оказалась неотличимой от реальности, что… подменила собой реальность. И теперь персонажи игры живут своей жизнью, не зависящей от компьютера. Но зависящей от вашего к ним отношения.

— Это как?

— Ну, если вы не против того, чтобы эти персонажи продолжали существовать, то они продолжат свое существование. Если же против, то, увы, им предстоит уйти в никуда.

Андрей посмотрел на окружающую его действительность, на устремленные в небо носы космических кораблей, на Степного Рыцаря и Дверочкина, на коменданта, на пятерку завороженно взирающих бегемотов, на крысодракона, застенчиво выглядывающего из-за будки… И сказал:

— Не могу я отправить вас обратно в небытие. Оставайтесь.

— Ура! — завопил Дверочкин. — Я всегда знал, что Андрей Успехов — настоящий Начальник Игр!

⠀⠀ ⠀⠀

●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●●

⠀⠀ ⠀⠀

Об авторе

⠀⠀ ⠀⠀

Родился в 1960 году на Дальнем Востоке в городе Шилка Читинской области. После школы поступил в Воронежский государственный университет. Окончил физический факультет. В настоящее время работает художником-дизайнером.

Пишет юмористическую фантастику. Первая значимая его публикация — в московском журнале «Сокол» (№ 1, 1995): рассказ «Увидеть мир по иному». Публиковался в журналах «Техника-молодежи» (Москва), «Юный техник» (Москва), «Губернский стиль» (Воронеж), «Порог» (Кировоград), во многих газетах. Рассказы Сергея Филипского вышли в первом сборнике воронежских фантастов «Ликвидация последствий» (1999), а в двухтомнике «Страницы Воронежской прозы» (2004), в который вошли произведения писателей, жизнью и творчеством связанных с Воронежским краем — рассказ «Волшебный кошель». В 2010-м вышла книга фантастических приключенческих повестей для детей «Шпионы крадутся хитро» (г. Воронеж). Филипский — лауреат воронежской премии имени журналиста А. А. Пятунина. В N9 2(11) за 2010 год «Знание-сила: Фантастика» опубликован рассказ «Без проблем», а в № 2 (15) за 2012 г. — рассказ «До грядущего».

⠀⠀ ⠀⠀

1

Второмай — всенародный праздник, знаменующий начало Недели открытия дачного сезона. Учрежден взамен упраздненного Первомая.

(обратно)

2

Флайк — летающий велосипед, весом от 2 до 2,5 кг. В сложенном виде свободно помещается в рюкзак средней величины, приводится в действие вращением педалей, при небольшом разгоне взлетает на высоту до двух метров, благодаря хорошей аэродинамике и миниатюрному приводу развивает скорость до 30 км/час. Запатентован в США американцем русского происхождения Петром Сидоровым в 2059 году. Вызывает неприязнь, как у автомобилистов, так и у пешеходов, а особенно у автоинспекции.

(обратно)

3

Брана — четырехмерный лист Мультивселенной (Мультивселенная — гипотетическое множество всех возможных реально существующих параллельных вселенных, включая нашу), на котором локализованы все частицы нашего мира.

(обратно)

4

Полиционеры — официальное название работников правоохранительных органов, данное им в связи с частой сменой названия самих органов.

(обратно)

5

Честный (англ.).

(обратно)

6

Акинак — железный, короткий, меч скифов.

(обратно)

7

Энареи — (не-муж, обезмужественный), племя жрецов, преимущественно выходцев из богатых семей, не способных к продолжению рода. Скифы считали, что болезнь насылается богиней Аргим-пасе (Афродитой) за разрушение её святилища в г. Аскалоне. Однако богиня подарила энереям способность предугадывать события и судьбы, лечить людей. Скифы почитали таких жрецов, желая, чтобы болезнь миновала их самих и их род. Племя энареев одевалось в женские одежды, его члены поступали, мыслили и говорили как женщины. Вожди, простые сколоты, обращались к энареям при решении трудных вопросов.

(обратно)

8

Иппака — сыр из конского молока, рыхлой консистенции.

(обратно)

9

Аргимпасе — богиня, тождественная греческой Афродите Урании или передневосточной змееногой богини Деркето.

(обратно)

10

Сколоты — самоназвание всех скифов. Греки и другие народы сколотоми называли скифов-паха-рей, а кочующие племена именно скифами.

(обратно)

11

Дарий — Дарий I, Дараявауш, царь Персии (522–486 до н. э.) из династии Ахеменидов. В 522–521 г. подавил восстания в Вавилонии, Мидии, Маргиане, Эламе, Египте и Парфии. Около 518 г. завоевал северо-западную часть Индии. В 512 г. (по Геродоту) совершил неудачный поход против скифов Причерноморья, окончившийся отступлением персидской армии.

(обратно)

12

Дунавий (Дунай), Днестра (Днестр) — названия рек на скифских языках.

(обратно)

13

Иданфирс — верховный царь скифов, сын Савлия, внук Гнура. Возглавлял Скифское царство в конце VI в. до н. э. в период войны с персидским царём Дарием I около 512 г. до н. э. Эту войну описал Геродот в «Истории» (IV книга)

(обратно)

14

Оудь — название мужского полового члена, используемое народами древнего Причерноморья.

(обратно)

15

Папай, Апи — главные боги, почитаемые скифами.

(обратно)

16

Страшный Акинак — бог войны (аналогичный греческому Аресу), единственный, которому возводились постоянные святилища, огромные сооружения из хвороста. «Постройку» венчал «древний железный акинак» — как раз и служивший изображением и воплощением божества. Ему, в отличие от прочих богов, в жертву приносили людей, одного из сотни пленников, независимо от их численности, а затем лошадей, коз, овец.

(обратно)

17

Больница Кфар Шауль — психиатрическая клиника в Иерусалиме, является одним из наиболее известных центров изучения Иерусалимского синдрома.

(обратно)

18

Печаль будет длится вечно! (La tristesse durera toujours… Фр.) — последние слова Винсента Ван Гога перед смертью от огнестрельного ранения, произошедшего 27 июля 1890 года.

(обратно)

19

Vinsent Van Gogh Centre de sant mentale et de г adaptation de Paris (фр.) — Парижский центр психического здоровья и реабилитации «Винсент Ван Гог».

(обратно)

20

Здесь и далее использованы цитаты из книги Сильвии Дэй «Обнаженная для тебя».

(обратно)

21

Реверберация — это процесс постепенного уменьшения интенсивности звука при его многократных отражениях.

(обратно)

Оглавление

2011

  № 1

    Андрей Рожнов Чемпион

    Алексей Фурман Машина времени

    Эдуард Просецкий Испытание

    Дмитрий Тюлин Цена коммунизма

    Олег Кожин Я — бомба!

    Александр Абалихин Одуванчики

    Сергей Жданов Узревший облик мира

    Александр Давыдов Деревянный меч

      Глава 1. Мальчик

      Глава 2. Девочка Маша

      Глава 3. Микроб Виталий

      Глава 4. Папа пропал

      Глава 5. Нянина деревня

      Глава б. Тетка Тоска

      Глава 7. Земляной холм

      Глава 8. Дети становятся невидимками

      Глава 9. Старец

      Глава 10. Остров мертвых

      Глава 11. Атаман

      Глава 12. Мальчик теряет свою Розу

      Глава 13. Поэт ловит луну

      Глава 14. Мальчик падает в пропасть

      Глава 15. Наставления Учителя

      Глава 16. Злыдень уродский

      Глава 17. Бой с невидимками

      Глава 18. Мальчик теряет Учителя

      Глава 19. Старые знакомцы

      Глава 20. Мальчик находит свою Розу

      Глава 21. Битва со злыднем уродским

      Глава 22. Папина история

      Глава 23. Папина история (окончание)

      Глава 24. Остров

    Александр Смирнов Пять шагов

      1

      2

      3

      4

      5

      6

      7

      8

      9

      10

      11

      12

      13

      14

    Александр Белл О пользе самодельных табуреток

    Николай Скрицкий Пришелец

    Владимир Семенякин Интересный вывод

    Игорь Харичев Крапивное семя

  № 2

    Леонид Корниенко Последний зомби

      1

      2. (Из воспоминаний Диксона. За пять лет до рейса.)

      3

      Каузальные диалоги:

      4. (Из воспоминаний Олафа. За три года до рейса.)

      5

      6. (Из воспоминаний Влада. За год до рейса.)

      7

      8

      Эпилог

    Сергей Красносельский День первый

    Фредди Ромм, Сергей Муратов Благими намерениями

    Владимир Анин Конденсатор гнева

    Иван Ситников Разум по братьям

    Владислав Ксионжек Ничейная земля

    Сергей Абаимов Миллиард смертей понарошку

    Александр Белл Разрушитель системы

    Тамара Ветрова Заблуждение

    Иван Афанасьев, Сергей Жданов Саморез и Державность

    Сергей Бугримов Последние новости

    Игорь Харичев Открытие междисциплинарности

2012

  № 1

    Максим Жуков Разумение

    Алексей Васильев Колесо

    Иосиф Письменный Другие координаты

      1. Профессор и смежники

      2. Вторая степень защиты

      3. Рутинный «выход в открытый космос»

    Владимир Молотилов Последний из каменщиков

    Альберт Шатров Поселенная

    Петр Ртищев Чирьевск

    Иван Афанасьев, Сергей Жданов Предназначение

    Ефим Гамаюнов Тот самый день

    Владимир Деминский Белый камень

    Алексей Васильев Укрепление духа

    Станислав Иванов Боги антропоидов

    Сергей Лысков Самый богатый человек на Марсе

  № 2

    Андрей Кожухов Сто первый

    Алексей Леви Лета вечного не прекратится день…

    Леонид Пузин Надежда Град

    Виталий Мальков Лежебоки

    Анатолий Радов Идущие на смерть

    Максим Фримен Боги спустились к нам

    Олег Рудковский Куст

    Оксана Царевская Сувенир

    Вадим Ечеистов Украсть будущее

    Сергей Филипский До грядущего

    Сергей Бугримов Клетка особого назначения

    Виктор Иванов Место встречи

    Александр Абалихин Точка отсчета

2013

  № 1

    Валерий Цуркан Монумент

    Владимир Яценко Экипаж демиургов

    Вадим Ечеистов В плену грядущего

    Кирилл Берендеев Наказание

    Николай Шмигалёв Хроника обратного отсчета

    Эдуард Бобров Триста лет тому назад

    Пётр Ртищев Пакостник

      1

      2

      3

    Владимир Дёминский Искушение Гейзенберга

    Иосиф Письменный После возвращения

      Пролог

      Глава 1

      Глава 2

      Глава 3

      Глава 4

      Глава 5

      Глава 6

      Глава 7

      Глава 8

      Глава 9

      Глава 10

      Глава 11

      Глава 12

      Эпилог

    Раиса Яковлева Новая игра

    Алексей Карелин Дикари

    Олег Кожин Война войной, а телеабсорбция по расписанию

    Кристина Каримова Типичный представитель

    Анатолий Радов Нежданные гости

  № 2

    Сергей Бугримов Финишная кривая

    Майк Гелприн Камикадзе

      1. Полгода до смерти

      2. Три месяца до смерти

      3. Три дня до смерти

      4. День «Х»

      5. День «Х» плюс один

    Кирилл Берендеев Мы остаемся здесь

    Анна Михалевская Программа максимум

    Алексей Карелин Профи

    Алекс Гор Семь кругов ада

      1. Фирма гарантирует!

      2. Инструктаж

      3. Зона встречает гостей

      4. Горячие пески

      5. Пари

      6. Кисель кикиморы

      7. Невидимый убийца

      8. Ты проиграл, Рой!

      9. Долина призраков

      10. Условия диктует Зона

      11. Звонок дежурного оператора

      12. Хоровод многоликих теней

      13. Чрезвычайное происшествие

      14. Оборотная сторона медали

      15. Шесть кругов ада

    Александр Уразов Интеллект 3000

    Елена Зарецкая Телепортация с сюрпризом

      От Автора

      Утро после второмая[1]

      Офорики

      Дегравитатор

      Взлёт и мягкая посадка

      Загадочная энцефаллограмма

      Подопытный Фунтик

      Ура! Телепортация состоялась… только куда?

      Подкидыш

      Биохифимистики

      Пропавшие сыщики

      На восток! На восток!

      Синхронная телепортация в пивную

      В ловушке или во сне?

      И снова задержка

      Неожиданная встреча

      Визит-эффект

      Фунтик вызывает огонь на себя

      Двое в эпицентре грозы

      Опасна и трудна служба блюстителей порядка

      Всё пошло наперекосяк

      К вопросу о пользе телепортации

      Офорики, кажется, доигрались

      Эксперимет закончился неудачей

      Последствия телепортации

      Эпилог

    Виктор Ларин Феномен

2014

  № 1

    Кирилл Берендеев, Анна Райнова Я был человек

    Андрей Анисимов Абориген

    Юлия Аметова Что написано пером

    Майк Гелприн Когда взлетают рыбы

    Ильти Сколот

    Ефим Гамаюнов Поймать молнию

    Геннадий Воробьев Камень Архимеда

    Татьяна Левченко Домик у заставы

      I

      II

    Кристина Выборнова Идеальный мир

  № 2

    Елена Щетинина Дьявол в деталях

    Владимир Венгловский Кто малиновку убил?

    Ефим Гамаюнов В поисках свободы

    Александра Давыдова Море Хикки

    Влад Копернин Сталь, порох и бумага

    Жаклин де Гё Однажды в Сибири

    Ирина Соколова Зачем и почему

    Елена Сафронова Спаситель отечества

    Татьяна Томах Шанс для перпендикулярной нереальности

    Анна Федорец Чеканщики слов

    Владимир Семенякин Разговор

    Александр Юдин Космическое наследство

    Кристина Выборнова Кршмяга

    Альберт Шатров Фоторобот преступника

    Екатерина Наркевич Может же

2015

  № 1

    Карл Левитин Палиндром

      Путь внешний

        Первый пилот

        Второй пилот

        Борис Рольсен

        Энн Моран

        Боб

        Анна

      Путь Внутренний

        Анна

        Боб

        Энн Моран

        Борис Рольсен

        Второй пилот

        Первый пилот

    Майк Гелприн Дикарь

    Федор Федоров Древний город

    Юрий Молчан БНР

    Ефим Гамаюнов Батарейка

    Александр Смирнов Сжатый мир

    Алекс Гагаринова Гений

    Илья Алтухов Контакт невозможен

    Елена Джеро Иерусалимский синдром

    Анастасия Титаренко Дети звезд

    Альберт Шатров Дорога на Марс

    Александр Марков Мой первый космический корабль

    Иосиф Письменный От прилета до улета

      Глава первая. Прилёт

      Глава вторая. После прилёьа

      Глава третья. Отлёт

      Глава четвёртая. После отлёта

    Владимир Благов Чего только не сделаешь для любимой

  № 2

    Вадим Волобуев В клетке

    Анна Михалевская, Елена Постернак Время Жэ

    Александр Филичкин Конфеты «Полет»

    Максим Фримен Первый представитель

    Ирина Соколова Хионские древности

    Павел Веселовский Мой друг клойдер

    Владимир Лукановский Океан надежд

    Игорь Харичев Если бы он проиграл…

    Фёдор Титарчук Креативное Бюро Его Святости

    Андрей Мансуров Бум-бум! Чарли идет в поход!

    Анна Райнова История одной кочерги

    Сергей Филипский Начальник Игр

*** Примечания ***