Пир королей [Ваня Кирпичиков] (fb2) читать онлайн

Еще в школе Иосиф Нежный ясно понял для себя смысл бытия. Это произошло на уроке биологии, на котором он всегда спал, созерцая в себе теплые кочегарки и сытные столовые. В некоторый момент Иося очнулся то ли от того, что в кочегарке стало холодно, то ли от того, что в столовке кончились пирожки. И от этого ему стало зловеще неуютно. Противная учительница рассказывала о человекорождении. Монотонно и не забавно. Но Иося ловил ее каждое слово. Анализировал (если про Нежного так можно сказать). И в результате мучительных мыслительных процессов родил протоидею из протовселенной, которая впоследствии его полностью поработила и съела заживо – человек предназначен только для поглощения еды и для сна. “Как же все просто-то устроено!” – улыбался Иося. Обоснование сего откровения было простенькое – ребенок, едва родившись, хочет только есть и спать. И более ничего. Это есть вселенский смысл. Чистый. Естественный. Изначально правильный. Не обгаженный никем. И лишь потом биопродукт растет, попадает в общество, в государство, где его к чему-то принуждают.

Сформировавшись на этой безупречной истине, зрелый Иосиф твердил, как молитву: “Все оковы – государство, школа, институты, семья! Тюрьма! Везде узники! Человека лишили свободы! Сама природа, рождая человека, недвусмысленно говорит о том, что только есть и спать ему нужно. Опять обман! Всех обманули! Поймали черной сетью под названием “прогресс”! Везде колючая проволока. Заборы. Капканы! Препятствия. Как жить? Кто виноват? Спасение только в еде и во сне!” После такой блистательной речи Нежный опускал в рот нежный бутерброд с нежной колбасой и нежно смотрел в сторону нежного дивана. Дивана, где он любил лелеять свои нежные и жирненькие формы. В теплых и нежных одеялах. Услужливых ему, Нежному. Растворяясь в снотворных нежных подушках. Благословенное чудо!

А уж работать Иосифу было весьма противно! Не вписывались эти чудачества в идею Иоськину. Ну ни как! Считал глумлением. Издевательством над высшими сущностями. Посему еще с малолетства Иосиф привык красть да мошенничать, обманывать да аферы разные крутить. Так и жил. К тридцати годкам сколотил состояньице, которое позволяло ему вкусно есть да сладко спать. Беззаботно.

В мире Иосифу Нежному ничего не нравилось, кроме вышеуказанных прелестей бытия. “Все неидеально! Все безутешно похабно! Все неутешительно некрасиво! Ох, как дурно-то повсюду! Тошно!!!”– верещал он, обозревая окружающие его предметы-помойные ведра. К вещам Иосенька относил и людей. По его мнению, он были еще хуже. “Прока от них нет. Слишком мудрены и пафосны. И желчи много из них и воздух тухл – от этого хочется куда-то убежать или глубоко уснуть. Бесполезности!” – гнусавил он. По сей причине Иося стремился избегать любой встречи с бестолковостями. “Уж лучше самогона выпить! Да огурца в себя положить!” – зло восклицал Иосиф, ухмыляясь всем богам мира и самому себе, Нежному Иосифу. Нравилось ему только есть и спать. Уж здесь он был мастак. “Что же еще прекрасного существует на этом проклятом свете? Ничего!!! Только еда!” – смеялся Иоська, пережевывая гусиную жареную требуху и отхлебывая смердящую сивуху. Все остальное считал тупым и не жизнестойким. “Сколько кругом ошибок! Везде нелепости! Зачем науки? Зачем развитие? Как же это пошло! Зачем искусство? Еда и сон – вот смысл бытия!” – не утихал Иоська, лаская на диване кусок колбасы словно любовника.

Но, несмотря на неприязнь к искусству, на кухне у Нежного висели художественные полотна, изображающие всякую снедь и кухонную утварь. Уплетая очередной кусок какого-нибудь животного, он, щуря воровские глазки, с восторгом смотрел на нарисованную еду и наслаждался собственным существованием на кухне, восхищался своей постидеей в поствселенной.

Иоська специально заказывал у хитрого еврея-художника картины, на которых располагались любимые лакомства Нежного – колбаса, окорока, голубцы и другие вкусности. “Ты рисуй с любовью да старанием, заполняй все пространство едой! И чтоб не было там людишек!”– поучал Иосиф еврейчика. На что последний сетовал: “Иося, я столько тебе нарисовал! Все кушанья там!” “Много еды не бывает! Рукотворствуй и чародействуй!” – подытожил Нежный, наливая себе в стакан протоводку-мироносицу.

Ему надо было напиться, ведь его пригласили сегодня на вечеринку, а там были хоть знакомые, но уж больно ненавистные Иосе люди. “Трезвым быть нельзя. Пропаду. Захлебнусь в тине болотной. А под водочными парами лжемир красивее, даже в присутствии людишек!” – рассуждал он, разглядывая на картине кусок вяленой колбасы. Через минуту вспыхнул, как протоогонь: ”Не такая она в натуре, не такая. Ох, уж этот художник… импрессионист! Разыгралось у него воображение. Бестолочь! Нет понятий. Нет!” – выругался Иося, не отводя глаз от колбасы. Затем выпил еще стаканчик и прилег ненадолго вздремнуть перед началом вечернего карнавала. На свой нежный диван. Закрывая глаза, подумал: ” Интересно, а чем будут угощать на этом сборище неудачников?”

Попав в эту людскую пропасть, Иося стал шарить глазами в поисках закуски и какой-нибудь выпивки – не нашел! Разозлившись и отчаявшись, он решил ударить кому-нибудь в морду. Просто так. Для куража, так сказать, и для поднятия боевого духа. Тем более что рядом оказался мерзопакостный Философов, который был весьма противен Иосе за его мракобесные разглагольствования про пользу наук да развитие общества. Его блевотные речи жутко раздражали Нежного, его длинные жирные волосы-пакли нервировали величавого Иосю, его плебейские недоусики бесили архиважного Иосифа, его… “Как же пало это псевдонаучное животное-богомол! Квазидеятель! Ученый-политзаключенный!” – зло прошипел Нежный и, не обращая на окружающую публику, с размаху врезал кулаком в лицо-карикатуру Философова. От удовлетворения Иося выпустил газы…

Кто-то перестал играть на пианино сонет. Якобы шедевральный. Кто-то закончил читать стихи. Якобы божественные. Кто-то закончил беседу. Якобы мудрую. Кто-то… А Иосиф Нежный неистово заорал: “Где жратва, чудики? Где самогон, кенотафы? Зачем меня сюда пригласили, истуканы? Написать для вас эпитафии? Мне не нужны ваши мысли-некрологи!” Философов сначала хотел как-то ответить обидчику, но вспомнил известную божественную заповедь о том, что, получив удар по одной щеке, надо подставить другую, успокоился и загробно ушел в себя. Вся остальная публика обмякла, замерла, и наступила сумбурная тишина.

И тут Иоська услышал чей-то плач. Детский. “Еще детей тут не хватало. Сброд. Пора отсюда уходить!” – прошептал Нежный куда-то вдаль. Уходя спросил у Философова: “Ты слышал?” Побитое лжетело очнулось и проинтегрировало: “Ничего…не…слышал…”

Вернувшись в свою берлогу, Иося жадно накинулся на пирог с капустой. Трясущимися руками проталкивал внутрь телохранилища куски, заливая все это пивом. “Деятели! Умники! Про тело надо думать, а не про мерзкие и выдуманные души. Жрать у них нечего!” – ругался Нежный, вспоминая жалких существ на вечеринке. Наполнив свои клетки-клещи чудодейственной материей, услышал стук в дверь.

Пришел Онуфрий. Иося его не любил, как и всех представителей породы, но данный тип был все же вхож в жилье Нежного. Ему нравилось общение с этим фантасмагорическим героем общества. Несколько лет назад Иося обманул его – украл деньги. Онуфрий об этом не знал, подозревал других. Нежный блаженствовал, злорадствовал, беседуя с Онуфрием. “Какой же ты идиот! Запомоенный уродец! Сидишь тут, блеешь и не ведаешь, как я тебя в канаву с говном опустил, денежки у тебя выудил!” – ехидненько про себя смеялся Иосиф, нагло смотря в физиономию Онуфрия. Нежному доставляло удовольствие лицезреть дурачка, посему он частенько приглашал его в гости в качестве исключения.

Помимо этого, Иосе импонировали идеи жизнеустройства Онуфрия. Они совпадали с видением Нежного. Иосиф любил вести с ним диалоги, не забывая бодрить свое нутро всяческими съестными усладами. Онуфрий радовался встречам с Иосей – здесь можно было набить свое брюхо, поговорить обо всем и ни о чем, обласкать свое животное я. Опустив свое пухленькое тело-амбар на нежный диван, Онуфрий начал чревовещать, предварительно испив чудесную рябиновую настойку:

– Иосиф, ты мне скажи…ты доволен-то жизнью своей? Все ли тебе нравится в ней? Вот ты все время один да один. Совсем людей ненавидишь?..

Иося резко прервал собеседника:

– Ты сейчас ничего не слышал? Как будто кто-то ходит в соседней комнате…Слышал? Мне кажется, кто-то еще есть с нами…

– Нет. Тихо…Подожди…Нет. Все тихо, Иося.

– Там кто-то есть…Что-то со мной происходит в последнее время – то я детский плач слышу, то шаги. Что со мной, Онуша?

Они оба встали, не допив напиток, и проследовали в соседнюю комнату. Иосиф помрачнел и вымолвил:

– Никого…Но я четко слышал движение! Онуфрий, ты же врешь! Ты тоже должен слышать это. Сознайся.

– Иося…Иося…все тихо было… – слегка испуганно пролепетал Онуфрий.

– Ладно…пойдем махнем рябины, она спасет!

Они вернулись к столу и принялись угнетать себя едой, радуясь своему брюшку. Но все же Нежный нервничал. Он поймал себя на мысли, что хочет врезать по морде слащавому Онуфрию, как и Философову, но рябиновая настойка его расслабила и не позволила разбить лоснящееся рыльце Онуши.

Поняв, что дальнейшая беседа невозможна, Онуфрий удалился, напоследок всунув в свой ротик кусок кровяной колбасы. Оставшись наедине с собой, Нежный стал себя бичевать вопросами: “Почему мне слышатся эти странные звуки? Что со мной?” Не решив эти мудрости, Иося внедрил в себя лошадиную дозу настойки и погрузился в сон. Ему снились жареные гуси, фаршированные поросята, селедка и…что-то еще…а может кто-то…тот, который ходил и плакал. Издавал звуки плача. Детского. Нежный во сне пытался вычислить хозяина плача, но удалось увидеть только тени. Неясные и блуждающие.

Наутро протрезвев, Иосиф вновь стал прислушиваться к окружающему пространству. Оно молчало. “Может прошло?” – подумал он и двинулся на кухню. Разогревая бараний бок с гречневой кашей, Иосиф вздрогнул – он услышал голос и плач одновременно. Звуки шли из…него. Нежный стал панически ощупывать себя и трогать живот, как будто там кто-то был. Пытался узнать голос. Чтобы никто ему не мешал, Иося закрыл все окна и создал у себя в жилье максимальную тишину, дабы уловить и понять голос, исходящий из него. Из недр собственного я, так знакомого, но теперь уже загадочного. Доносившиеся неразборчивые фразы, детский плач по-прежнему транслировались из Иоси. Кому-то и зачем-то.

“Несомненно! Это голос биологички. Той. Которая много лет назад рассказывала про деторождение на уроке. Это она. Явно! А плач?…Это плач новорожденного!” – ошарашенно выстрелил мыслью в себя и в окружение Иосиф. Застыл в пространстве. Когда выбрался оттуда, то увидел в коридоре незнакомого человека, стоящего возле стены и смотрящего в прекрасное свое. Чуть поодаль находился другой человек. Его взгляд назывался мутью. Той, которая понятна избранным. Но Иося не входил в эту касту. Он был просто Нежный. Третьего человека Иосиф обнаружил у себя в опочивальне. Глаза пришельца были тускло зажжены огнем неизвестности. Эти фигуры молчаливо располагались в дворце Нежного и своим существованием как будто насмехались над окружающими идеями.

Иося не мог в себе удержать увиденное и услышанное. Ему хотелось выплеснуть все наружу. Он мечтал замереть, чтобы оцепенение его сковало и превратило в безжизненный истукан. Он думал спрятаться в каком-нибудь подвале, запереться и слиться с окружающей материей. Иося замышлял превратиться в ничто, дабы о нем все забыли и никогда не вспоминали. Все эти желания обуревали Иосей. Стремились им завладеть, чтобы избавить Нежного от загадок в себе, от небылиц в его зачарованном жилье, пропитанном жратвой. “Это сумасшествие! Это ад!” – верещал Иосиф, бегая по квартире. Ему казалось, что три фигуры небытия за ним проницательно наблюдают, а биологичка постоянно ржет, неся на руках новорожденного ублюдка.

Иося хоть и бился в истерике, но при этом не забывал опрокидывать в себя чудные алкогольные мгновения. Ему это нравилось. Это наполняло свежестью. Придавало мудрости. Вот и теперь, несмотря на окружающие голографические тела и синтезированные из ниоткуда звуки, Иосиф плюхнулся на свой нежный диван и фатально произнес: “Мир так тесен и неуютен! Мир беспомощен и горек, а тут еще эти твари да вездесущая полуидиотская биологичка со своим выкидышем. Уйдите прочь к своим демонам, томите их, а не мое разумение да медовое тельце! Неситесь в свои ады и райские трущобы! Я в своем кабаке безмерно счастлив! Да здравствует чревоугодие и вечное пьянство!” С этими ура-выкриками Нежный уплыл на корабле под названием “Сон”. Ему явились пиры и винные бары, разные вкусности и мягкие диваны. Там не было фигур с проклятой биологичкой. То ли им трудно было дышать в том мире, то ли рожей не вышли.

Очнувшись, Иося прогнал мысли о дурашливой беспощадной биологичке, о мертвоподобных людях-нелюдях в его доме. Старался рассуждать о прекрасном и вечном – о еде. Он погрузился в свои фантазии глубоко и основательно. Там ему было комфортно.

Прервал его путешествия Онуфрий. Он снова пришел в гости. Вкусить еду и выпить, ведь у Иосифа всегда был полна съестная кладовка. Увидев Онуфрия, Нежный стал делиться произошедшими событиями накануне. Делал он это нервно, пуская слюни и запивая их каким-то ликером собственного производства. Вытаращенные глаза Иосифа напоминали линзы, а весь вид Иоськи говорил о его крайнем потустороннем возбуждении. Онуфрий шепотом произнес:

– Ты хочешь сказать, что сейчас в тебе неумолкаемая биологичка и в доме находятся трое неизвестных?

– Сейчас…ну сейчас…наверно…нет…Но вчера же было! Онуфрий! Было! – прогремел истошно Иося и залпом выпил полбутылки ликера.

– Иосиф, то ли ты объелся, то ли недоел, но явно у тебя какие-то видения образовались из другого мира…Может стоит слегка повременить с алкоголем? Видать от него подобное беспутство твориться с тобой. Угомонись малость, авось и растворятся шизоидные картины, рассказанные тобой.

– Онуфрий, что они хотят? Почему они явились мне, а не тебе?..

Тут Иосиф внезапно застыл. Молча, встал и направился в угол комнаты. Он его влек. Сев на корточках и повернувшись лицом к стене, а спиной к Онуше, Иося резко переключился на это пространство, смотря вниз угла, как в Истину. Он стал рассуждать, почему в углу нет никаких предметов, каково предназначение этого объема и что в нем происходит. Не увидев понятного ему смысла, Иося встал, походил кругами. Издали вновь посмотрел на угол. Ему это место казалось таинственным.

– Иося, что с тобой? – удивленно спросил Онуфрий.

– Что?…А ты понимаешь смысл того угла? Зачем он? Почему там пустота? Для чего он нужен?

– Ну…угол…я не понимаю…о чем ты, Иося? Тебе надо отдохнуть!

Тут Онуфрий замер, изобразил испуганного манекена, пристально взглянул на Иосю и прошептал:

– Я слышу…звуки…они идут откуда-то…кажется…из тебя…ты был прав…и…кто-то еще есть…там…

– Началось… а ты не верил…– мрачно промолвил Иося.

Онуфрий и Нежный увидели их. Те стояли в комнатах и казалось не издавали никаких звуков. Три тела. Три человека мужского рода. Три биологических сгустка. Три очертания чего-то в чем-то. Три отображения кого-то где-то. Неизвестно откуда взявшихся. Они не исчезали. Существовали для Онуфрия и Иосифа. То ли объекты, то ли субъекты. Даже Истина была заинтригована их наличием или явлением. Ведала ли о них вездесущая биологичка? Знали ли они, что E=mc²? Что для них что-то? И есть ли кто-то?

– Видишь, Онуфрий, они здесь… Они очутились здесь… Послушай… я все понял. Я в том незамысловатом углу кого-то искал. Признаюсь, я там постоянно кого-то ждал, задавал себе нетривиальные вопросы бытия. Вчера, позавчера, месяц назад, год назад. Это длилось долго. Я в углу постоянно сидел и чего-то ощущал, философствовал, думал. Не понимал назначения угла у себя дома. Я уверен, Онуша…я ждал в углу этих троих. Но они появились не совсем тут, не в углу. Хотя рядом…Онуфрий, они из ниоткуда. Из того ниоткуда, про которое никому неизвестно. Томящий и мучавший меня угол – предвестник их появления. Они посылали мне сигналы о прибытии в мое пространство через угол, в котором я сидел и чего ждал, рассуждал. Это малый объем оказался потусторонним. Они…они анонсировали свой приход через угол…и теперь…здесь…зачем они пришли? Что им нужно от меня? А может они и не ко мне пришли, а к…биологичке? Или она их сюда позвала? Для чего? А плач новорожденного? Что сие значит?

– Иося…может…может это и так…тела…загадочный угол.., но что внутри у тебя происходит? Внутри! В тебе! Или не в тебе? – замороженно, почти замогильно спросил Онуфрий.

В следующий момент товарищи сели за стол и стали яростно жевать красную колбасу. Вкусную. Жирную. Делали это синхронно, заталкивая внутрь своих оболочек ломти еды. Их чувства и мозг были затуманены. Они просто жрали колбасу, как собаки кости. Для них все исчезло – три манекена, крикливая биологичка, бесовский угол. Они превратились в биороботов. Их цель проста – есть еду. Казалось, что они не видят и не слышат ничего. Более того – они не ощущали друг друга. Изредка Иося поднимал голову и как-то с издевкой смотрел на картину, где была изображена колбаса. Злорадно кивая головой кому-то на полотне, он пускал слюньки торжества. Онуфрий ушел в глубокое себя. Механически жуя, он мрачнел с каждой минутой…

Их уход в потустороннее прервал смех. Ритуал поглощения еды немедленно остановился. Онуфрий и Иося переглянулись. Им стало неловко от того, что кто-то нарушил их священный обряд. Глубоко личный. Казалось, что даже колбаса сильно расстроилась. Как будто ее оскорбили, осквернили и готовы выкинуть на помойку.

Смеялись люди из ниоткуда. Слегка надменно. Немного поучительно. Им вторил смех-бульканье биологички. Чуть-чуть надрывный. Почти истерический. Он рвался наружу. Из Иосифа Нежного.

Онуфрий и Иося от неожиданности происходящих событий сделали дипломатическую паузу, а потом…тоже засмеялись. То ли неосознанно, то ли под давлением неких непознанных сил. Причем истерии в их смешках было не менее, чем у паранормальной биологички. Но веселья в этом спонтанно образовавшемся хоре не было. Оно отдыхало на просторах вселенной. А здесь царствовал пародийный, агонизирующий смех. Казалось, что все смеются в последний раз…и скоро перейдут в благоговейное небытие.

Однако нежитие занималось другими архиважными делами и ему неинтересны были какие-то Онуфрии, Иоси и полуэфемерные манекены-люди. Посему хохот занял все пустоты в скромном общежитии имени Иосифа Нежного. Неизвестно, как долго это продолжалось. Может вечность, а может несколько вечностей. Все персонажи данного спектакля находились в пространстве, в свойства которого не входило время. Рядом расположенные миры жили по своим законам, им неведомо было окружение. Кто знал про жилье Иосифа? Кто для них писал законы бытия? Все там размещалось случайным образом. И ничего странного ни для кого там не было. Такого понятия там не существовало.

Все присутствующие смеялись. С разными оттенками бытия-небытия. Кто-то незримый зашел в их мирочек. Прошел мимо всех, не задев никого и никак не проявив себя. Посмотрел на их убогие лица с укором властителя всех миров. Не увидев ничего для себя интересного, убыл инспектировать другие новообразования в других измерениях. Его никто не почувствовал, но осталось мрачное послевкусие от его пребывания. Как будто им указали место на обочине бытия и объяснили, что там они останутся навсегда.

Все это таинство или заурядная действительность моментально превратились в прах со словами Нежного:

– Делайте, что хотите, а я хочу есть!

Это явилось сигналом для всех. Все возвратились в свои формы и стали изображать повседневную реальность. Люди-истуканы продолжали стоять и уже не смеялись, а тупо смотрели в чужие миры. Биологичка впала в спячку и лишь изредка декларировала что-то свое, ей понятное. А Иося и Онуфрий принялись поглощать непоглощаемое. Все мчались по накатанной колее. Что-то изменилось? Пожалуй, да. Все стали родными и понятными друг другу.

Иосиф на правах хозяина пригласил потусторонних людей сесть за длинный стол и принять участие в общей трапезе. Три флуктуации приняли приглашение, кивнув своими головами, и устроились на лавках. Эта замороженная небытием публика молчала и лишь изредка извергала в пространство звуки отчуждения от существующего мира. Нежный и Онуфрий пытались с ними начать беседу, однако единожды взглянув в их бескрайние очи, увидели там философскую черноту, испугались и более не обращались к странным гостям. Манекены сидели за столом и монотонно ели. Съестное боялось их, делало попытки выскользнуть из их рук, рта. Но черное притяжение было сильнее, поэтому сопротивление было бесполезно.

Смирившись с безмолвными собеседниками, Иося и Онуфрий к своему удивлению обнаружили за столом так надоевшую биологичку, которая чудесным образом переместилась из недр Иоси за общий стол. Она, не переставая, щебетала про рождение людей, держа на руках новорожденного. Он был среднего рода. То есть никто. Таким образом, компания пиршествующих пополнялась новыми персоналиями. И все были один краше другого. Но все же кого-то не хватало. Все это ощущали. Даже три известные неоднородности испытывали томление и неустроенность. Они вяло мычали и хотели явно кого-то позвать за стол, а может на помощь.

Запутавшись в своих научных сетях, приходил с разбитым лицом небезызвестный Философов с друзьями. От них сильно воняло прогрессом развития. Смердело беспомощными идеями. Эти жалкие существа, изгои были выгнаны с порога Иосифом. С позором удаляясь из богемного жилья, они представляли собой побитых собак. Ненужных и бесполезных.

Они уступили место другой собаке. Значимой здесь. Необходимой. Желанной. Востребованной. Из воинственного ниоткуда. Она легла возле стола и стала слушать бредовые рассуждения биологички. Насытившись бестолковыми идеями, свернулась калачиком и принялась мечтать обо всем понемногу – о вкусной огромной рыбе, лежащей на столе, о каких-то кубофутуристических фруктах в блюде, о трех никчемностях за столом и о себе самой, неизвестно откуда взявшейся. На нее никто не обращал внимания, но пир не был бы пиром без этой псинки. Она была центровой фигурой в этой сцене лжебытия.

Опять пришел тот незаметный. Невидимый участникам пира. Никого не тронув и осмотрев стол с яствами, остался почти удовлетворенный положением дел на подконтрольной территории. Покрутив многозначительно головой и сделав довольное лицо, покинул зал едоков. Чего-то он ждал. Какого-то логического завершения действа, известного только ему.

После его прихода все ужаснулись, разделись по пояс и скрестили перед собой руки, боясь какого-то возмездия за грехи прошлого, будущего и настоящего. Кто-то взялся в ужасе за голову. От отчаяния. От безысходности своего существования. От бессмысленности я и окружающего мира. Кто-то выгнул руки и шеи так, как было удобно пришедшему – неестественно для них, но в угоду ему, великому. Наступило всеобщее оцепенение. Погасли краски дня, мрачные цвета заполнили комнату. Наступил чужеродный кошмар. В этот момент в жилье Нежного вновь вернулся незаметный. Он был счастлив от увиденного. Ему все здесь нравилось.

Через мгновение невидимый удалился и более не возвращался в этот кукольный сюрреалистичный мир. Он написал картину “Пир королей” и звали его Павел Филонов.

В оформлении обложки использована картина Павла Филонова «Пир королей» с https://ru.m.wikipedia.org/wiki/Pavel_Filonov_KingsFeat.jpg