Полудённое море [Ольга Викторовна Онойко] (fb2) читать онлайн

Ольга Онойко Полудённое море

Древний трамвай мчался с грохотом. На поворотах его слегка заносило. Сосед Леты нервно хватался за поручень — наверное, был не местный.

Лета убрала мобильник в сумку и откинулась на спинку сиденья.

С одной стороны от путей бледное солнце поднималось над бледным лиманом. С другой мелькнуло здание санатория, ветхое и вросшее в землю. Свистел ветер. Донёсся и растаял детский смех. Наконец трамвай влетел в камыши, и всё скрылось за их зелёной стеной. Стебли хлестали по бокам вагона, переплёты и стёкла открытых окон срезали ближние листья. Один лист упал на пол.

Лета достала мобильник и посмотрела на часы.

Она не опаздывала, но всё равно волновалась. Первый в жизни рабочий день… Лета хотела искать работу ещё год назад, но мама была против. Лета тогда только поступила в институт, мама считала, что она должна «войти в ритм». И мама была против того, чтобы она работала официанткой или курьером. Со второго семестра Лета пыталась репетиторствовать, писала рефераты на заказ, но дела не клеились. Тогда мама поспрашивала знакомых и устроила её на работу сама — временно, на два летних месяца.

На конечной остановке тётушка в фартуке продавщицы кормила стайку вислоухих щенков. Улыбнувшись щенкам, Лета побежала по улице. Перекрёсток, переулок… Задыхаясь, она не сразу смогла открыть тяжёлые двери.

Бронзой мелькнула табличка: «Институт биологии полудённых морей».

В фойе оказалось неожиданно темно. Пышная зелень не пускала свет к панорамным окнам. Дальние углы тонули в сумерках. Озираясь, Лета прошла вперёд. Было слишком рано, и так тихо и пусто, что шаги её отдавались едва слышным эхом. Возле стойки администратора на широком столе лежали журналы и книги. Лета остановилась над ними. Дотронулась до роскошного фотоальманаха — на его обложке сверкало Полудённое Море под куполом чёрных грозовых туч.

Неспешно вышла дама-администратор.

— Вы к кому?

Лета отдёрнула руку.

— Я в службу каталога, — выговорила она, вмиг оробев. — Я… на работу. Временно… секретарь.

Дама улыбнулась с неожиданной теплотой.

— Помню, помню. Дочка Марины. Сейчас позову Павла Григорьича.

Дама сняла трубку рабочего телефона, а Лета замерла над фотоальбомом, не решаясь раскрыть его. Альбом выглядел слишком дорогим. «Неужели институтское издательство?» — думала она.

Послышалось шарканье.

— Паша, это Маринина дочка, — сказала дама как-то совсем по-родственному, и робость Леты прошла. — Будет оформлять нам каталог.

— Да-да…

Павел Григорьевич щурился и улыбался. Он снял очки, посмотрел на Лету, с усилием моргая, снова нацепил очки на нос. Лета улыбнулась в ответ. Дедушка был забавный — одновременно домашний и нездешний, в костюме с галстуком и стоптанных тапочках. Седая бородка делала его похожим на учёного из какого-то старого фильма.

— Тут сейчас и нет никого, — сказал он, — все в отпуска разъехались, только я и Лида, — он кивнул на даму-администратора и спохватился: — Простите. Я Павел Григорьевич, а вы?..

— Лета.

— Это что же за имя?

— Виолетта, — объяснила Лета и почему-то смутилась.

— Да-да… Леточка, а вы компьютером владеете? — с надеждой спросил он.

Лета сдержала хихиканье.

— Конечно.

— А… английский знаете?

— Говорить не могу, — привычно отчиталась Лета, — а так — да.

— Замечательно, — Павел Григорьевич покивал. — Оформите нам обзор статей для сайта. Вы не бойтесь, сами статьи переводить не надо, только аннотации. А, да что я! Вы только пришли, а я сразу быка за рога… Хотите, я вам музей покажу? Он наш внутренний, маленький, не очень интересный. Но я побуду экскурсоводом. Идёмте!

Лета моргнула. Она уже успела внутренне подготовиться ко дню за словарём. Невежливо было отказываться, но…

— А как же… обзор?

Павел Григорьевич засмеялся и махнул рукой.

— Обзор не убежит.

Он взял ключи у дамы-администратора и поманил Лету за собой. Даму звали Лидия Григорьевна. Лету одолевало любопытство — не сестра ли она ему? Может, и нет: лет двадцать разницы в возрасте… Спрашивать было неловко. Следом за Павлом Григорьевичем Лета прошла по узкому коридору и спустилась по лестнице. Тут даже свет не горел, и по пути дедушка, насвистывая, щёлкал выключателями.

Музей помещался в двух маленьких, как чуланы, комнатах без окон. Заморгали и загудели под потолком лампы. Смущённая Лета переступила порог. На первый взгляд тут и правда не было ничего интересного. Какие-то грамоты, памятные значки и медали в коробках под стеклом. Незнакомые люди на чёрно-белых поблёкших фото. Рядом на стенах висели рисунки рыб и моллюсков, выполненные в манере старых натуралистов, с хитроумной штриховкой. Лета осторожно заглянула во вторую комнатку. Там на паре сдвинутых тумб стояла большущая модель корабля, который она не могла не узнать. Его знали все горожане. А Лета, к тому же, была знакома с его капитаном…

— Океанографическое исследовательское судно «Адмирал Зубарев», — торжественно сказал Павел Григорьевич ей в спину. — Вы, Леточка, знаете, чем славен Зубарев, Алексей Петрович?

Лета неопределённо повела рукой в воздухе.

— Ну, он первый… Ещё училище основал.

— Отнюдь не он первым осуществил успешный вход в сферу Полудённого Моря, — с прежней торжественностью объявил Павел Григорьевич, — зато он первым осуществил успешный последующий выход. А спустя пять лет ввёл в штурманском училище курс соответствующей направленности…

Лета сдержала вздох. Как бы поскорей закончить с экскурсией? Скоро добрый дедушка станет рассказывать, что лошади кушают овёс и сено… Она подошла к стенду — под стеклом лежали пустые коробки от лекарств и образцы сырья, из которого эти лекарства производились: блок прессованных водорослей размером с мизинец и такого же размера сушёная рыбка. Рядом с ними были пришпилены несколько листков из дорогого глянца — с рекламой чудодейственных средств. Оздоровление, омоложение…

— Продавцы обещают порошок жемчуга, — вставил Павел Григорьевич, — но, конечно, никакого жемчуга там нет. Да и смысла бы в этом не было никакого. Искомыми свойствами обладает любой биологический материал полудённых морей.

…Дедушка говорил чуть странно — слишком длинными словами, слишком сложными фразами, не запинаясь и не экая. Разве что изредка вставлял своё «да-да». Самое удивительное, что он и дыхание менял точно на границе фраз. Ни разу не вдохнул на середине. «Может, он диктором раньше работал? — предположила Лета. — Нормальные люди так не разговаривают». Чудилось, что именно эта манера речи была для него естественной. Он как будто то и дело на неё срывался. А потом вспоминал, как говорят люди, и старался сделать речь не такой гладкой…

— Вы успели альбом в фойе посмотреть, Леточка? Он недавно из печати вышел. Это не просто альбом, для него фотографии делали в плавании, которое вела ваша мама.

— Да? Нет, — Лета неловко улыбнулась. — То есть я не знала, что это из маминого плавания. А альбом я не посмотрела. Он, наверно, страшных денег стоит…

— Тогда смотрите, — Павел Григорьевич указал на дальнюю стену. — Тут несколько фотографий из него.

Лета подняла глаза.

Яркая сфера Полудённого Моря в разные периоды восхождения, при разной погоде, с разного расстояния… Взгляд Леты остановился на фотографии, сделанной с носа корабля. До входа в сферу оставалось, наверное, метров десять, и стали чётко различимы отдельные потоки света в её оболочке — призрачные ячеи, эфемерные речные системы… Снимок напоминал фото поверхности Солнца.

— Всё-таки нельзя передать это на плёнке, — глубокомысленно сказал Павел Григорьевич. — Даже на современных аппаратах. Такой поразительный свет… Он очень яркий, но совершенно не режет глаза и не слепит. Этого ощущения съёмка не может передать.

— Я знаю, — сказала Лета. — Я видела.

— О! — он вскинулся. — Как же… а! да-да, я вспомнил! Десять лет назад, когда оно взошло у самого берега.

— Уже одиннадцать, — с улыбкой поправила Лета.

Ей исполнилось восемь.

Стоял жаркий южный сентябрь.

Мама ушла в плавание, а бабушка не ругалась, если Лета подолгу гуляла с подругами. «У ребёнка должно быть детство», — говорила она. В тот день — была суббота — Лета уехала в город с одноклассницами. Они собрались целой толпой, хохотали и визжали на весь трамвай, менялись вкладышами от жвачки и обсуждали глупость мальчишек. Решили искупаться, и две девочки впопыхах побежали по домам за купальниками. Остальные расселись на скамейках над пляжем. Думали спуститься на песок, но курортников собрались просто тучи, не хотелось среди них толкаться.

День был погожий. Солнце светило ярко-ярко. Ослепительно сверкала морская гладь.

И море начало меняться.

С каждой минутой оно становилось всё ярче и стало, наконец, ярче неба… Подружки Леты умолкли. Стихли вопли лоточников. Даже в кафе выключили музыку. Из всех звуков остался только шелест прибоя. Люди больше не смотрели друг на друга. Все обернулись в одну сторону и следили за тем, как медленно поднимался над водой гигантский, невесомый, светлый, пылающий яростным золотом шар.

Из глубин восходило Полудённое Море.

Перехватывало дыхание. Лета старалась моргать пореже.

Шар казался живым. Он был солнечнее, чем само солнце в небе. Он менял оттенки — от чистейшей белизны до янтаря, до алого пляшущего огня, до розового тёплого жемчуга — и к белизне снова.

Настал астрономический полдень. Полудённое Море вышло навстречу полудённому солнцу. Очень, очень редко оно появлялось так близко от берега. По расчётам в тот раз оно должно было взойти на много километров южней.

Траулеры и сейнеры, ждавшие сферу, дали полный вперёд.

Тогда Лета была слишком маленькой, чтобы сравнить сферу и корабли с яйцеклеткой и сперматозоидами. Став старше, она уже не могла отделаться от этой мысли. Но тогда она видела только бесстрашных моряков, идущих в самое сердце чуда. Светлые корабли стали чёрными на фоне невозможного блеска. Они шли долго, и всё это время люди на пляже молчали и наблюдали за ними. Само Полудённое Море — уже зрелище невероятное, но увидеть, как корабли идут к нему и исчезают в нём, пропадают неведомо куда — прямо на глазах…

Сфера померкла, рассыпавшись бликами по водной глади, но ещё долго на пляже было очень тихо. Только когда в кафешке снова включили радио, люди начали приходить в себя.

Когда задыхающаяся Лета вбежала домой с криком «Ты видела? Ты видела?», бабушка решила, что она всё выдумала.

Их дом стоял высоко на холме. Из окон не было по-настоящему видно моря, но оно угадывалось — как неизменная полоса голубого тумана на горизонте. А Полудённое Море восходило так высоко и сияло так ярко! Бабушка могла увидеть его свет…

— Некогда мне было в окна смотреть, — проворчала бабушка. — Я уборку делала.

Лета осеклась. Стало как-то холодно. Она ощутила, как опускаются руки. Так часто говорят — «руки опустились», а в ту минуту Лета почувствовала это на самом деле…

Когда бабушку хоронили, Лета всё время думала о том дне. Бабушка так и не увидела Полудённое Море. Лете казалось, что это самая большая несправедливость, случившаяся с бабушкой за её долгую жизнь.

— Посмотрите на рыбок, Леточка.

— Что?

Павел Григорьевич огладил бороду.

— Мы давно хотим купить большой экран, чтобы на нём рыбок показывать. Но никак этот экран в бюджет не укладывается. Вот пойдём на «Зубареве» этим летом, выловим нашу квоту, продадим — может, и на экран останется.

«Рыбками» оказались фотографии. Слева были знакомые по школьным учебникам изображения глубоководных рыб — с жуткими пастями, уродливыми черепами, нелепыми наростами на телах. Те, что справа, выглядели столь же причудливыми, но куда красивей. Изящные ряды костяных щитков, лучевидные плавники, шипастые веера…

— Это рыбы с тех же глубин, но полудённые. Там ведь совершенно другая флора и фауна…

Лета не подавала виду, но её уже начало понемногу грызть нетерпение. Она работать пришла, а не рыбок разглядывать.

— Павел Григорьевич, а что за обзор надо перевести?

— Ах, да-да!.. Простите, — он заулыбался. — Пойдёмте, я вам машину включу и всё покажу.

Лета не сразу догадалась, что «машина» — это просто компьютер.

Они заторопились обратно и скоро вернулись в фойе. Дама-администратор коротко подняла и опустила голову: она была занята — что-то сосредоточенно вписывала в журнал.

— А вы всё-таки посмотрите фотоальманах, Леточка! — вспомнил Павел Григорьевич и чуть ли не за рукав потянул Лету к столу. Лете стало уже окончательно не по себе. Сдерживая раздражение, она покусала губу.

— Не надо, — постаралась она сказать как могла убедительно и вежливо. — Не надо, не сейчас, Павел Григорьевич, я посмотрю вечером, после работы…

— Не в работе смысл жизни.

— Павел Григорьевич! — Лета топнула ногой, не зная, смеяться или разозлиться. — Это мой первый в жизни рабочий день! Я хочу немножко поработать. Это для меня новое и необычное занятие.

Дама-администратор расхохоталась, и Павел Григорьевич засмеялся вслед за ней.

— Хорошо-хорошо, — покивал он. — Раз так, то конечно.

Он направился в сторону, Лета обернулась за ним — и вздрогнула.

— Вадим!

Он остановился на полушаге, удивлённый не меньше, чем Лета. Он только что вышел из тёмного закоулка. Лете подумалось, что в здании института до странности много тёмных закоулков и тесных коридоров, ведущих неведомо куда… Как всегда, Вадим был в снежно-белой рубашке, с золотой булавкой на галстуке, и страз на этой булавке отбросил яркий лиловый блик. У Леты пересохло во рту. Они давно не виделись, почти поссорились, и теперь ей снова бросилось в глаза, какой же Вадим красивый. Очень взрослый и очень красивый. Как большой седой зверь. Красивей всего была выправка — прямая спина, высоко поднятая голова…

— Лета?

Он приблизился быстрым шагом.

— Извините… — Павел Григорьевич стушевался и попятился куда-то за стойку администратора.

— Как ты тут оказалась?

— Я тут работаю, — Лета просияла. — А ты?

Вадим обернулся, указал подбородком в неосвещённый коридор.

— А там проход в ведомственную поликлинику. На осмотре был.

Лета моргнула.

— Что сказали?

— Как обычно — нервы, сердце, переводитесь на берег, выходите в отставку, — Вадим дёрнул плечом. — Как обычно. Я им не верю.

— Может, всё-таки… — заботливо начала Лета.

Он усмехнулся.

— Если я переведусь на берег — вот тогда у меня будут нервы. У тебя есть минутка?

Лета беспокойно оглянулась. Она была рада видеть Вадима, но стеснялась болтать с ним посреди рабочего дня. Столько времени прошло, а она так и не принялась за дело. Чуть ли не скандалить начала, что хочет работать… Получалось как-то совсем нехорошо и неловко.

Она понадеялась, что Павел Григорьевич её уведёт, но дедушка куда-то исчез.

— Наверное, есть, — растерянно ответила Лета.

Вадим легко коснулся её плеча. По её коже побежали мурашки.

…У Леты хватало ума понимать, что к чему. Она не знала своего отца. Мать почти не рассказывала о нём. Если у матери и были мужчины, она ни разу о них не упоминала, и отчима у Леты так и не появилось. А Вадим был старше неё на двадцать лет… Всё, что она думала по этому поводу, укладывалось в слова «ну и что?» К тому же отцов она представляла себе совсем по-другому. Отцы должны быть снисходительные, лысые и с брюшком, а Вадим резкий и красивый, как тигр…

— Я должен извиниться, — сказал он. — Я наговорил тебе… всякого, чего ты совсем не заслуживала.

— Я…

— Прости меня, Лета, — он виновато улыбнулся. — Я больше не буду.

Лета тихо засмеялась.

— Я тоже прошу прощения. Я была… в какой-то совсем глупой истерике. Помиримся?

— День начался не очень хорошо, — заключил Вадим, — но продолжился просто замечательно. Я вижу, ты торопишься?..

Лета нахмурилась, подыскивая слова.

И чуть сдвинулся в фойе института воздух: открылась дверь.

Лета оглянулась — и вздрогнула снова.

Мать была в форме. В белом кителе полудённого штурмана, таком же чистом и сверкающем, как рубашка Вадима. Жутковато было видеть их рядом… Вадим помрачнел и отступил на шаг. Лете стало зябко. Мать посмотрела на неё, и её жёсткое, как из камня высеченное лицо стало тяжёлым.

— Не буду тебя отвлекать, — вполголоса сказал Вадим, — увидимся.

Ссорились они из-за матери Леты. Мать считала Вадима недостойным человеком. Лета тогда жаловалась Вадиму по телефону и чуть не плакала, а Вадим рассердился и стал требовать, чтобы Лета приняла наконец решение и переехала к нему. Обозвал её мягкотелой…

— Марина! — поторопилась Лидия Григорьевна. — Ты в поликлинику?

— Добрый день, Лида, — сухо ответила она. — Да, туда.

Вадим прошёл мимо неё, и она посмотрела на него как на пустое место. Лета с трудом сдержала желание отшатнуться, когда мать подошла к ней.

— Я что тебе говорила? — сквозь зубы процедила она, наклонившись к Лете. — Что это такое?

— Это случайно… — струсила Лета.

— Случайно? Дура.

— Ну что тебе за дело? — шёпотом крикнула Лета. Сердце у неё колотилось всё сильнее, в глазах поплыло. Было до жути стыдно впадать в истерику на работе, но она не могла совладать с собой.

— Я тебе запретила с ним общаться.

— Ты мне всё запрещаешь! Жить запрещаешь!..

Мать пожала плечами.

— Я о тебе забочусь, — сказала она сухо. — Алкаш твой капитан, разведён и платит алименты на двоих детей.

— Ты мне пробоваться в училище запретила! — выговорила Лета неожиданно для себя самой.

Мать вдруг усмехнулась.

— И это тоже. Если ты не можешь сопротивляться мне, значит, ты не выведешь и корабль с полудня. Погибнешь сама и погубишь сотни человек. Я этого не допущу.

Лета беззвучно открыла рот. Её трясло. Что-то дёргалось в животе. Из последних сил она старалась не разрыдаться.

Из тени выступил Павел Григорьевич.

— Здравствуйте, Марина, — сказал он мягко, не то что бы официально, но как-то по-джентльменски.

Лицо матери стало непроницаемо-вежливым.

— Здравствуйте.

— Вы не возражаете, если я заберу Виолетту? — деликатно спросил дедушка. — Я ей дал поручение, надеюсь, сегодня всё будет готово.

— Иди, — коротко сказала Лете мать, развернулась и ушла в поликлинику.

Дрожь всё не утихала. Руки тряслись, колени подкашивались. Больше всего на свете Лета хотела немедленно забыть то, что случилось, сесть и начать что-нибудь делать. Павел Григорьевич довёл её до кабинета и включил древний компьютер. Завыли кулеры. Пластик от старости стал пергаментного цвета. На мониторе был — Лета не сразу поняла, что это такое — фильтр. Зеленоватое стекло в рамке.

Павел Григорьевич усадил Лету в кресло и пододвинул стул, но сам не сел.

— Извините, — сказала Лета, уставившись в пол. — Такая безобразная сцена. Мне очень стыдно. Извините.

— Что за история с училищем? — негромко спросил он.

Лета прерывисто вздохнула.

— Я хотела быть полуденицей. Как мама… А она мне запретила пробовать. Я ведь могла просто не пройти тестирование. Но она даже пробовать запретила! И курьером работать запретила. Теперь вот… С Вадимом встречаться запретила… Что она мне ещё запретит?! — Лета шмыгнула носом. Всё-таки пришлось вытирать слёзы…

Озабоченный, насупленный, дедушка перед ней переминался с ноги на ногу — и вскинулся:

— Лета! А пойдёмте чаю попьём. Тут комнатка через дверь, у нас там чайник стоит… Вы не расстраивайтесь, Леточка… Я вам сейчас совсем ненаучные вещи рассказывать буду. Может, вас развеселит… немножко.

Лета послушно встала и побрела в «комнатку с чайником» — крохотную, с парой обшарпанных школьных столов и полудюжиной жёстких стульев. Чайник казался братом древнего компьютера — тоже пластиковый, когда-то белый и ставший от возраста пергаментно-жёлтым. Павел Григорьевич открыл окно: дохнуло свежестью. Где-то рядом, кашляя, проехал автомобиль. В ветвях защёлкала птичка. Павел Григорьевич поставил чайник и положил чайный пакетик в гранёный стакан со сколотым краем.

От этой бедности и простоты, от яркой летней зелени за окном, от игры солнца в ветвях Лете стало легче. Дрожь прошла. Лета ссутулилась и глубоко вздохнула.

Павел Григорьевич уселся напротив.

— Мы все знаем простые вещи, — рассудительно сказал он, — научные факты. Гидробионты полудённых морей обладают уникальными свойствами. Из них делают лекарства и косметику. Тут я должен заметить, что делают из них не лекарства, а биологически активные добавки, потому что на самом деле они ничего не лечат. Они только придают сил, улучшают иммунитет, побуждают организм к самоисцелению — а возможности человеческого организма огромны, это факт, ничего антинаучного здесь нет. Кроме того, существует эффект плацебо, и в отношении полудённых гидробионтов он тоже проявляется с исключительной силой. Думаю, не надо объяснять, почему.

Лета подумала, что речь его снова звучит как-то неестественно. Гладкие, сложно выстроенные фразы, длинные слова. Так произносят отрепетированное…

Павел Григорьевич перевёл дыхание и потёр пальцами уголки губ. Он как будто угадал её мысли и неуклюже прибавил:

— Да-да… где-то так. Вот, значит… Достаточно увидеть полудённую сферу на фотографии или в видеозаписи, чтобы ассоциации со всевозможной магией и чудесами расцвели пышным цветом. А что же те, кто побывал внутри?.. Очень многие люди склонны к мистике. Честно говоря, мне неинтересно, что придумывают с потолка. Я сам человек рациональный, у меня есть знакомые — очень приземлённые, даже циничные люди. Мы с ними все сходимся в одном: в полудённых морях очень много… жизни. Такой ненаучной вещи, как жизненная сила. И именно эту силу несут с собой тамошние флора и фауна.

Лета подняла глаза.

— Вот, я вижу, что вам стало интересней, — он дружелюбно прищурился. — Очень романтично, да… Так вот: те, кто находится в полудённых морях, напитываются их силой. Даже самые рациональные люди, сугубые материалисты это чувствуют. А теперь, Леточка, следите за руками — я окончательно перехожу в области лженауки.

Лета невольно улыбнулась, и Павел Григорьевич радостно заулыбался в ответ.

— Сила полудённых морей, — сказал он, — действует не только на тело, но и на психику. Само по себе это неудивительно, ведь психика тоже порождена физиологическими процессами. Итак, психика укрепляется, как укрепляется тело. Но за счёт чего? Наше мышление устроено очень сложно, подчас причудливо, и очень… нестройно. Несовершенно. В нём много защитных механизмов, компенсаторных механизмов, которые не только не защищают нас, но причиняют нам боль и вред… Леточка, извините, что-то я ушёл в дебри. Попробую проще. В наших головах много такого, что мешает нам жить счастливо.

Лета молча кивнула.

— Сила Полудённого Моря, — продолжил Павел Григорьевич, — укрепляет наиболее здоровые части психики. А то, что в ней есть болезненного или нестойкого — ослабляется и исчезает. Есть некоторые исследования по этому поводу за рубежом, но ничего толком не доказано…БАДы и косметика в этом смысле совершенно безопасны, потому что в них этой волшебной силы остаётся совсем немного. Но те люди, которые часто бывают на полудне… У них меняется характер.

— В каком смысле? — разлепила губы Лета.

— Сильные черты становятся сильнее, слабые — слабее, — Павел Григорьевич встал и разлил чай по стаканам. — Если человек от природы был жёстким и волевым, он станет настолько волевым и жёстким, что от него будут просто шарахаться. Был от природы спокойным — станет похож на робота. Был общительным и весёлым — станет вести себя как клоун. И посмотрите, Леточка, на меня, — он поставил стакан на стол и развёл руками. — Видите?

— Что?

Смутно Лета уже догадывалась, о чём он.

— Я был там больше тридцати раз, — сказал Павел Григорьевич. — Следующее плавание — тридцать второе. Я в юности, знаете ли, был увлечён наукой, а теперь… Думаете, я сам этого не вижу? Отлично вижу. Я похож на карикатурного учёного. Как из книжки, только живой. Я даже разговариваю не как нормальный человек. Вы же заметили.

Лета смущённо потупилась. Павел Григорьевич отмахнулся, посмеиваясь.

— Я сделал несколько важных открытий и собираюсь сделать по крайней мере ещё одно, — сказал он. — Я счастливый… учёный. Но если бы мне в юности кто-то рассказал обо всём этом и предложил выбор… Индекс Хирша вместо человеческой жизни. Не уверен, что я стал бы заниматься полудённой биологией. Совсем не уверен. Извините, Леточка, я не жаловаться вам собирался. Будем считать, что мы друг другу пожаловались и теперь в расчёте.

Они улыбнулись одновременно.

— Я про Марину Витальевну, маму вашу, — сказал Павел Григорьевич. — У неё полудённый стаж побольше моего будет, хотя она меня гораздо моложе. Вы не обижайтесь на маму. И… нехорошо так говорить, но не надо принимать её… совершенно всерьёз. Тут, строго говоря, неясно, говорит ваша мама… или за неё говорит Полудённое Море.

У Леты мороз подрал по коже. Вернулась дрожь. Но этого Павел Григорьевич не заметил.

— А вам совсем туда не надо, — говорил он добродушно. — Вы такая воздушная, нежная барышня, вас же ветром сносить начнёт.

Лета набрала воздуху в грудь.

— Павел Григорьевич. Возьмите меня на корабль. На «Зубарева». Секретаршей.

Он открыл и закрыл рот, как рыба.

— Если меня начнёт сдувать ветром, значит, я больше никогда туда не попаду, — поторопилась Лета. — А если наоборот… я смогу жить счастливо!

— Помилуйте…

Лету охватило странное вдохновение. Сердце подскочило к горлу, сжались и заледенели пальцы. Что-то важное происходило. Целая жизнь сворачивала на иную дорогу, да так, что заносило на повороте…

— Представьте, что вам в молодости дали выбор, — горячо сказала она. — Но не просто дали, а ещё и объяснили, что к чему. Как вы мне сейчас. Разве вам не захотелось бы проверить? Испытать себя?

Павел Григорьевич посмотрел на неё долгим взглядом. Улыбка пропала с его лица, ушла из глаз. Лета напряжённо выпрямила спину.

— Вы, Леточка… — он умолк, собрал в горсть бородку, пожевал губы. — Я, знаете ли… Я не ваша мама. Я не буду вас отговаривать.

— Вы мне поможете?

Он вздохнул.

— Заявление о переводе сможете сами написать?

Павел Григорьевич вёл Лету по набережной.

Это была очень короткая набережная, выстроенная дорогим отелем. С одной стороны она граничила с территориями порта, с другой — переходила в пляж, не очень ухоженный и не очень чистый. Бетонные плиты разгораживали его на участки. Отдыхающих, впрочем, там собралось много. Бродячие торговцы прочёсывали пляж на глазах, будто тралили его.

На голове у Павла Григорьевича косо сидела смешная кепка с якорьком на тулье.

— Видите, Леточка? — всё объяснял и объяснял он. — Это судно физических полей. Проверяет нашего «Зубарева». Замеряет электрическое поле, магнитное поле, уровень подводного шума… Всё это раньше было нужно только для военных судов, потому что на физические поля реагировали подводные мины. Большой корабль сильно фонит. Но, как мы знаем, если фон становится выше определённых показателей, Полудённое Море может и не впустить нас… Я наблюдал этот феномен, можно сказать, на расстоянии вытянутой руки. Мне тогда было лет тридцать, что ли. Второе или третье моё плавание.

Интересные и скучные вещи перемежались в речи Павла Григорьевича так, будто Лета принимала контрастный душ. Вот, кажется, от уныния у неё уже зубы сводило, тянуло чем-нибудь отговориться и поскорее сбежать, — а в следующую минуту она вся загоралась от любопытства.

— Как оно может не впустить? — удивилась она. — Там же нет никакой преграды. Мне мама рассказывала: оболочка сферы при входе не чувствуется вообще никак. Одна видимость.

Павел Григорьевич засмеялся.

— И тем не менее, до неё можно не добраться. Если корабль сильно фонит и шумит, он будет проскальзывать по краю сферы. Упереться в оболочку, как в стенку, действительно нельзя. Но можно просто не доплыть до неё. Я слышал одну историю. Не поручусь, что правда, сам не видел и не знаю лично никого, кто был на том судне, но я склонен поверить. Это было коммерческое судно. Они тщательно проверились, все показатели были ниже нормы — но кто-то на борту слушал музыку. Слушал, как это называется… попсу в телефоне. Честно говоря, сомневаюсь, что Полудённое Море разбирается в музыке, но пусть будет попса в телефоне… Так вот: капитан в последний момент догадался, в чём проблема, отобрал этот телефон, и судно всё-таки прошло внутрь сферы.

Лета рассеянно кивнула.

— А знаете, кто идёт нам навстречу? — Павел Григорьевич тронул Лету за локоть. — Это Лёшенька, наш полудённый штурман…

Лета страшно боялась, что кто-нибудь из отдела кадров всё расскажет матери, но Павел Григорьевич её успокоил. Он обещал всем объяснить и всех уговорить. Лета не очень-то ему верила. Со своими тридцатью плаваниями он был чистый учёный, а не чистый уговорщик… Но он не подвёл, и никто действительно не обмолвился Марине Витальевне о том, что Виолетта перевелась. А потом мама сама на пять месяцев ушла в море, и Лете стало не о чем волноваться — разве что о том, кто будет поливать цветы в их отсутствие.

Возвращался «Зубарев» в середине сентября. Лета уже знала, что к этим числам в институте только-только установится расписание. Ничего важного она не пропускала. Сказать по чести, она не слишком-то ценила институт. Туда добираться от дома было недалеко, вот и все его достоинства.

Как только её перевели по документам, мечта о штурманском училище ожила. Порой Лета открывала его сайт, ту страницу, где рассказывалось о тестировании полудённых, и заново, в тысячный раз читала об испытании. Или даже не читала — просто оставляла страницу свёрнутой. Ей самой это напоминало какое-то суеверие, вроде пятака в туфле во время экзамена — глупое, смешное, но неотвязное.

В рассуждениях Леты логики было немногим больше, но она чувствовала странную уверенность в своей правоте. «Я пойму, — говорила она себе. — Я пойму, когда попаду в Полудённое Море. Я почувствую, смогу ли я водить корабли…»

Лета задумчиво поковыряла ногтем наплыв краски. Вокруг было море, только море, спокойное, искрящееся, солнечное, и солнце над ним. «Зубарев» шёл к заранее рассчитанному гидрологами сегменту. Менялись морские течения — становились быстрее и холодней. Точно указать место, где взойдёт Полудённое Море, никто не мог, но квадрат указывали почти безошибочно.

В стороне полудённый штурман Лёша флиртовал с двумя девушками одновременно. Одна из девушек была скорей тётушкой, но Лёшу это не смущало. Он шутил и сам смеялся, размахивал руками и раздаривал комплименты.

— Вадим, — спросила Лета, — а Лёша сколько раз ходил на полдень?

Она успела выучить, как это правильно называется по-морскому: обязательно «на полдень», а не «в полдень» и тем более не «в Полудённое Море».

Вадим вздохнул.

— Это плавание — четырнадцатое.

Лёша ловко прошёлся колесом. Девушки завизжали.

— Дай угадаю, — сказал Вадим. Улыбка его показалась Лете печальной. — Ты про эту… фольклорную историю, да?

— Какую историю?

— О том, что Полудённое Море срезает с человека все слабости и оставляет только то, что сильно и жизнеспособно.

Лета нахмурилась. Не сразу она поняла: Вадим говорит о том же, о чём говорил Павел Григорьевич.

— Это сказка, — продолжил Вадим, не дожидаясь её ответа. — Посмотри на меня. Положим, я не в четырнадцатый раз иду на полдень, а только в одиннадцатый, но всё равно. Никаких слабостей, к счастью или к несчастью, полдень с меня не срезал. Каким я был, таким остался.

Он похлопал Лету по плечу. Лета улыбнулась.

— Может, у тебя нет слабостей?

Вадим фыркнул.

— Есть. Одна.

— Да?..

— Прямо передо мной стоит, — лукаво сощурившись, сказал он, и Лета вынужденно засмеялась.

В глазах Вадима она по-прежнему угадывала печаль.

— Сегодня идём, — сказал Лёша.

Он выглядел полупьяным. Рассеянно улыбался, таращил глаза по сторонам и, пока шёл, всё время цеплялся за поручни, хотя стоял штиль.

— Сегодня? — невольно переспросила Лета.

Было без четверти десять утра. Три часа назад «Зубарев» встал на якорь. Вокруг не было ни единого ориентира — только неподвижное море и чистое небо, сколько хватало взгляда. Но Лета успела сбегать к учёным, и Павел Григорьевич показал ей на электронной карте схему здешних течений и тот квадрат, который рассчитали гидрологи.

— Люблю я это дело, — вдохновенно сказал Лёша.

Ему не нравилось прозвище «полуденец» — говорил, похоже то ли на «полдник», то ли на «птенец»… Лета не могла отвязаться от мысли, что он — прямо живая иллюстрация к тем памятным словам Павла Григорьевича. От природы Лёша был разговорчивым и весёлым, и, выходит, с каждым плаванием становился всё жизнерадостней, всё болтливей. Душа компании, рубаха-парень. Но глаза у Лёши были счастливые, и его причуды не отталкивали. Он всем нравился и почти никому не надоедал.

— Лёша, а правда, что вывести корабль с полудня сложнее, чем завести?

— Э-э… — штурман озадаченно поскрёб в затылке. — Ну и вопросы у тебя.

— Страшно же, — сказала Лета, хотя ей совершенно не было страшно. — Многие на полдень уходили и не возвращались.

Лёша задумался, наморщив лоб.

— Знал я одного парня… — вдруг сказал он. — У него пока деньги были, он на полдень не ходил. Говорил, боится остаться. У него главное желание было — вернуться с полудня с кучей бабла, больше он ни за что зацепиться не мог.

— Значит, важно за что-то зацепиться?

— Я так думаю, — кивнул Лёша. — Помню, одна тётка сейнер не вывела. У неё на берегу муж к любовнице ушёл и квартиру у неё оттяпал. Если чисто теоретически, то тётка бы за шесть-семь таких сейнеров новую квартиру бы себе купила, ну, она и рванула работать, а выходит, ей совсем уже ничего нужно не было, вот она и того…

— Расскажи ещё, — попросила Лета.

— А я из местных больше не знаю таких историй. Только слухи с других морей. Пару лет назад в Индии корабль пропал. Там, говорят, штурман был старик с огромной семьёй, чуть ли не пятьдесят человек внуков. Он всю жизнь к ним возвращался, а потом, как это называется, сгорел.

— Выгорел?

— Ага. Устал.

— Лёша, а за что зацепляешься ты? — и Лета поторопилась прибавить: — Если не хочешь, не отвечай.

— А что тут скрывать-то? — Лёша засмеялся. — Я просто люблю мотаться туда-сюда. Если я не вернусь с полудня, значит, я не смогу снова туда рвануть. Вот и весь секрет.

Лета больше не задавала вопросов, но умолкнуть Лёша, конечно, не мог и нашёл тему сам — стал рассказывать про квоты вылова. Где на самом деле находится Полудённое Море, до сих пор никто не ответил, но подтвердились гипотезы, что сферы, восходящие рядом, ведут суда в близко расположенные места на полудне. Сделали карты донного рельефа — обрывочные, но точные. Скоро стало ясно, что отчаянная хищническая добыча истощает даже Полудённое Море. Тогда за нею начали следить… Потом Лёша рассказал легенду про город. Иногда из Полудённого Моря, сказал он, можно увидеть берег и город на берегу. Но приблизиться к нему нельзя — город ускользает так же, как ускользает сфера от слишком шумного корабля. Это не тот город, из порта которого вышел корабль, в нём вообще нельзя узнать никакой земной город. И там есть маяк.

— Маяк?

— Он далеко, этот город, — сказал Лёша. — Его никак нельзя рассмотреть. Но по ночам маяк хорошо видно.

— А его разве не пытались фотографировать?

— Пытались, конечно. Но на полудне с фотками всё сложно, — Лёша кивнул собственным словам. — Не угадаешь, какая получится, а на какой будет только свет…

Почему-то Лета была уверена, что сферу нельзя заметить, пока она не покажется над поверхностью.

Она добрых полчаса проторчала на носу корабля, рядом с Лёшей, который то пел песни, то раскачивался взад-вперёд так, будто собирался сигануть через поручни. Лета щурилась на солнце, гадая, наступил ли уже астрономический полдень, и если нет, то когда?.. Щурилась на сверкающую скатерть морской глади, прикидывая, пробьётся ли свечение полудённой сферы сквозь этот блеск… Когда по ушам резанул корабельный ревун, Лета не сразу поняла, что случилось.

Датчики засекли Полудённое Море.

Ревун завопил снова. Лёша принялся прыгать на месте и что-то орать, но слышно его, конечно, не было. «Зубарев» двинулся с места, и Лета почувствовала ветер.

Ещё долгих, долгих восемь минут прошло, прежде чем она увидела, наконец.

Блеск морской глади под солнцем слепил глаза. Он становился всё ярче, всё ярче, ярче…

«Какая же она огромная», — больше не приходило в голову никаких слов. Глазомер подвёл. Лета думала, что в самой высокой точке сфера будет… ну, скажем, вдвое выше самой высокой антенны корабля. Но она оказалась…

— Она же круглая, — вдруг услышала Лета голос Лёши. — Идеальный шар. Эта ещё маленькая, метров восемьсот в диаметре, а бывают и километровые. Вот и думай…

Лете казалось, что вслух она ничего не говорила.

На полном ходу корабль шёл к поднимающейся сфере, и она становилась всё больше. Корабль как будто готовился погрузиться в звезду. Лёша засмеялся и раскинул руки, словно хотел обнять Полудённое Море. Лета закричала без слов, не понимая сама — от тревоги или от восторга. Сердце колотилось всё чаще.

— Лёша, мне уйти? — выдохнула она.

Штурман снова рассмеялся.

— Тут сейчас давка будет, — сказал он, — на носу. Если боишься за борт улететь, уходи, конечно. Вообще… куча народу хочет выкупаться в оболочке. Хотя смысла в этом нет. Одна видимость. Но считается хорошей приметой. Вправду полезно в самом полудне купаться, ну да это все успеют…

Люди и правда собирались. Даже матросы пришли, хотя и глядели так, будто им всё было безразлично. Лета отступила в сторонку.

По оболочке сферы сходили водопады белых лучей, и тотчас клубами вверх поднималось сияние… Все тени исчезли. Свет должен был слепить, но он не слепил. Когда до сферы осталось несколько десятков метров, она заслонила всё впереди, и стало очень тихо.

Лёша на носу корабля вытянул руки к сфере и вдруг запел. Без слов, снова и снова он повторял диковатое, первобытное:

— Ха-а-ай!.. Ха-а-ай!..

И Лета увидела, как с поверхности сферы навстречу ему вытянулся протуберанец.

Потом она моргнула, и всё закончилось.

Лета боялась, что будет на судне бесполезной, а вместо этого оказалась нарасхват. Старенькие учёные, друзья и знакомые Павла Григорьевича все умели печатать только одним пальцем и с трудом управлялись с мышью. Лета печатала и печатала, под диктовку и с бумаги, расшифровывала диктофонные записи и всерьёз уставала. Но она была довольна. Нравилось помогать людям и делать что-то нужное. Времени, чтобы полюбоваться Полудённым Морем, всё равно оставалось достаточно.

Как-то после обеда Павел Григорьевич подошёл к ней. Лета стояла у борта и смотрела в воду. Вода здесь была невероятно прозрачной, всё время было видно дно, и порой страшно становилось, не сядет ли огромный «Зубарев» на мель. Над светлым песком, точно птицы, порхали косяки ярких рыб.

— Знаете, какие здесь глубины, Леточка? — Павел Григорьевич улыбался. — Полторы тысячи метров.

Лета открыла рот.

Сколько?!

Сначала она решила, что Павел Григорьевич шутит и подначивает её. Она ведь не морячка и многого может не знать. Но настолько очевидная, нелепая неправда…

— Это невозможно! — воскликнула она. — Дно видно! — и зачем-то показала пальцем за борт.

Дедушка расцвёл.

— Мы в Полудённом Море, Лета, — ответил он с нежностью. — Кому как, а для меня это самое чудесное чудо. У воды принципиально другие свойства: свет достигает дна всегда, на любых изученных глубинах. Объяснить это невозможно — никак, ничем. Многие пытались, но так и не объяснили. И — да, милая моя Леточка, в Чёрном море таких глубин просто нет.

— Где же мы? — прошептала Лета.

— На полудне, — Павел Григорьевич облокотился о поручень рядом с ней. — Хотя это, конечно, ничего не объясняет. Вот что любопытно: у воды другие характеристики, и это меняет флору и фауну. Здесь нет привычных нам глубоководных форм. Есть другие — адаптированные к давлению, но не к тьме… Хотите ещё одну историю, романтичную и ненаучную?

Лета кивнула.

— Далеко не все рыбы красивы, — сказал Павел Григорьевич. — Глубоководные рыбы обычно выглядят жутко. Но не полудённые. Понятно, отчего они яркие — от изобилия света. Но отчего у них такие изящные формы? Вот загадка.

Он ушёл по делам, а Лета вдруг подумала о Лёше. Лёша — странный парень, иногда кажется почти сумасшедшим, но ему должно быть кристально ясно, что он уводит корабль из земного моря в какое-то совершенно другое место. В параллельный мир? На другую планету? Никто этого не знает. Но он, полудённый штурман, твёрдо уверен, что приведёт корабль обратно. На огромном судне сотни людей, и штурман несёт ответственность за все эти жизни… «Смогу ли я?» — у Леты перехватило дыхание. Протянется ли золотой протуберанец к её рукам? Есть много историй о чудесах, и не так уж сильно удивляют новые истории. Но никакая история не сравнится с чудом, которого можно коснуться…

Потом, в изумлении, почти со стыдом Лета поняла, что совсем не думает о маме.

Её мать — полуденица. Несколько десятков раз она уводила на полдень огромные корабли, порой даже больше «Зубарева». И всякий раз мама твёрдо знала, что вернётся домой, к Лете и бабушке. Наверно, это они были её якорем, зацепкой на берегу…

Поразмыслив немного, Лета поняла. Она никогда не предполагала, что однажды станет такой, как мама, поэтому ей и в голову не приходило сравнивать себя с нею. А вот стать такой, как Лёша, она, наверно, могла.

…Нет. Она станет другой.

Это вдруг открылось ей с потрясающей ясностью. Она будет штурманом и станет другой. Полудённое Море отсечёт её слабости, всю её неуверенность, податливость, стыдливость и робкое послушание — всё это оно уничтожит и оставит её истинную. Настоящую. На миг она вдруг увидела себя в будущем: подлинную Лету — романтичную, но сильную, тихую, но волевую, абсолютно уверенную в себе.

И это было восхитительно. Настолько прекрасно, что Лета глубоко вдохнула и выдохнула со стоном, почти так же, как в объятиях Вадима…

Об этом стоило мечтать. К этому стоило стремиться. Ради этого можно было выдержать многое.

И как легко стало принимать решения, когда цель прояснилась, а язык неслепящего пламени потянулся навстречу…

Неловко становилось оттого, как люди вокруг старались… употребить Море внутрь. Лета не могла назвать это по-другому. То и дело в столовой во время обеда кто-нибудь выходил и просил хотя бы не пить морскую воду,потому что от этого пользы совершенно никакой нет, нет пользы, проверено, доказано… Готовить рыбу даже не пытались, все ели её сырой — кто с рисом на японский манер, кто просто так. Слухи слухами, но у метеоролога был диабет, и на полудне метеоролог переставал колоть инсулин. Говорил, что просто не нужно. И говорил, что по возвращению эффект сохраняется — ещё на пару недель…

Вода Полудённого Моря и правда была другой. После купаний никто не принимал пресный душ. Соль не жгла и не стягивала кожу — наоборот, действовала словно самый лучший крем. «Фотошоп», — сказал как-то Вадим, усмехаясь.

На себе Лета эффекта не слишком замечала, но все пожилые женщины на корабле сбросили, кажется, лет десять или даже двадцать. Некоторых она просто не узнавала при встрече.

Сама вода, как рассказывал Павел Григорьевич, теряет эти свойства, если вывезти её с полудня. Но гидробионты сохраняют эффективность надолго, и чем более высокоорганизован живой организм, тем сильнее эффект. Моллюски ценнее водорослей, рыба ценнее моллюсков.

— Коммерсы постоянно ищут здесь дельфинов, — сказал он как-то. — По расчётам, дельфинье мясо с полудня должно быть… Вы, Леточка, знаете японские легенды про мясо русалки?

Лета не знала.

— Оно дарит съевшему настолько долгую жизнь, что такая жизнь мало отличается от бессмертия, — поучительно сказал дедушка.

Лета зябко повела плечами. Она собралась ответить, но Павел Григорьевич заговорил снова:

— Кто-то считает, что сами эти легенды появились из-за того, что Полдень восходил в Японском море веке эдак в десятом. Не знаю, не знаю. Я склонен верить гипотезе, которая связывает появление Морей с переходом… как это сказать… Моря начали восходить после того, как население Земли перевалило за миллиард человек. Чем больше становится людей, тем чаще восходят Моря.

Лета вздохнула.

— Есть русалку, — вслух подумала она, — это каннибализм.

— О, — сказал Павел Григорьевич и надолго умолк. Потом посмотрел на Лету долгим взглядом и совсем другим голосом закончил:

— Поэтому я рад, что никто до сих пор не нашёл здесь дельфинов.

Вадим опять был при галстуке с той булавкой, с лиловым стразом. Когда-то Лета сказала, что булавка ей очень нравится, и Вадим заявил, что теперь это будет его талисман.

— Ты стала такой красивой, — сказал он. — Как же это описать… Ты сияешь внутри. Не снаружи. Внутри. Но это видно.

Лета улыбнулась.

Она понимала, что именно заметил и теперь пытается описать Вадим, но рассказывать ему об этом казалось нескромным.

— Глупо звучит, да? — Вадим понял её неправильно. Вздохнув, он опёрся о поручень. — Ни говорить не умею, ни рисовать не умею… Веришь, впервые пожалел, что не художник. Это ведь нельзя сфотографировать. Я даже пытаться не буду. Я знаю, что не выйдет.

Вадим на полудне держался спокойно, как будто ничего особенного не происходило. Но он тоже ел сырую рыбу и тоже купался, хотя и редко.

— А ты стал гораздо моложе, — раздумчиво ответила Лета. — Теперь ты старше меня всего на десять лет, а не на двадцать.

Вадим рассмеялся, и Лета удивилась: она не ожидала, что эти простые слова настолько его смутят.

— Жаль, — сказал он, — что на полудне седина не исчезает, — и ожесточённо поскрёб ногтями виски.

Потом он принялся пересказывать ей историю, о которой, верно, даже не слышал из десятых уст, а только прочитал её где-то — о том, как один китайский художник делал двойные портреты одних и тех же людей, один портрет писал как обычно, а второй — на полудне. А другой китайский художник сказал про его полудённые картины, что это образы умерших людей в раю. А первый художник обиделся на него и устроил какую-то каверзу… На этом Вадим запутался и признался, что не помнит продолжения.

Лета улыбнулась ему. Поразмыслила.

— А если подумать, — спросила она, — то что бы сказал ты? Тут и правда словно райское море. Волшебные гидробионты. С чем бы это сравнил ты?

Вадим замолчал надолго. Лета успела забеспокоиться, не обиделся ли он на дурацкий вопрос. Или, может, говорить здесь о смерти — плохая примета?

Лицо Вадима стало неподвижным, взгляд устремлялся в блистающий горизонт.

— Нет, — ответил он наконец. — Не с тем, что после смерти. Я бы сравнил это с местом, где ожидают рождения.

У Леты мурашки побежали по коже.

…что, если сфера Полудённого Моря — это яйцеклетка?

Она уже открыла рот, чтобы рассказать Вадиму о своих догадках, но Вадим вдруг схватил её в объятия и расцеловал — так долго и крепко, что Лета начала пищать и вырываться.

— Я люблю тебя, — сказал он, глядя ей в глаза цепким взглядом. — Знаешь, за что я тебя люблю? Мои друзья думают — за то, что ты молодая и красивая. Нет. За то, что тебе можно рассказывать про китайских художников, рай и смерть. И ты поймёшь.

Лета сомкнула веки.

— Мне сейчас очень хорошо, — сказал Вадим. — Здесь, с тобой. Вот бы так было всегда…

За спиной Леты вздохнуло Полудённое Море.

Последний день на полудне встретил её грозой. Лету разбудил гром. Удар был настолько близким и жутким, что она подскочила как ошпаренная. Несколько минут, пока она не проснулась окончательно, в голове метались всякие ужасы — что это? Мина? Торпеда? Корабль повреждён? Что за глупость, какие могут быть мины в Полудённом Море… Потом гром прогремел снова, чуть дальше, и теперь уже ясно было, что это всего лишь гром. Лета с глубоким вздохом опустилась обратно на подушку. Посмотрела на часы: несусветная рань.

Снова заснуть ей, конечно, не удалось. Работы на сегодня уже не было. Лета бестолково бродила туда-сюда, не зная, чем себя занять. Столкнулась с Вадимом — тот, бодрый и подтянутый, спешил куда-то. Поглядев на неё, он засмеялся: «Испугалась?» — но утешать не стал, только чмокнул в щёку и заторопился дальше.

Штурман Лёша стоял на палубе и мок под дождём. Услышав шаги, он обернулся. На лице его сияла улыбка.

— А ничего, что гроза? — робко спросила его Лета.

— Что?.. А! — Лёша запрокинул голову, уставившись в чёрное от туч небо. Дождь стекал по его лицу и шее, прямо под плащ. Лете даже смотреть на него было холодно. — Да брось!

На горизонте засверкали молнии. Звук пришёл через несколько секунд — глухой, ворочающийся.

— Она кончится раньше, чем мы пойдём на выход, — сказал Лёша. — Дождь уже редеет. Час назад знаешь, что тут было? Я боялся, меня смоет.

— Зачем ты стоишь под дождём? — Лета фыркнула. — Вырасти хочешь?

Лёша вдруг задумался — так, словно она спросила о чём-то серьёзном.

— Не знаю, — наконец ответил он с рассеянным недоумением. — Чего я тут стою? Просто нравится…

Лета поспешила заговорить:

— А как выглядит выход с полудня?

Лёша умылся пятернёй, стряхнул капли воды с плаща.

— Никак не выглядит. Капитан команду даст, «полный вперёд», и мы пойдём, пойдём, пойдём… а потом увидим берег, — он сощурился. — И если очень повезёт, это будет наш берег.

Лета охнула.

— Лёша, не пугай меня!

Лёша рассмеялся.

— Не бойся, — сказал он. — Всё будет нормально.

— Придётся поверить.

Лета оглядела горизонт. Тучи ещё не расходились, но стало заметно светлее.

Мимо протопал матрос, сказал Лете: «Пожалуйста, вернитесь в каюту». У него были оловянные глаза, грубый сорванный голос и странное лицо — как будто он то ли боялся говорить с людьми, то ли пытался изобразить робота. Лета вопросительно посмотрела на Лёшу.

— Да ты-то что, — сказал Лёша с прежним добродушием. — Если хочешь, оставайся. Ты же сама собираешься штурманом стать.

И снова улыбнулся.

Между лопатками у Леты проскользнула пара мурашек. Был в словах Лёши какой-то смысл, значение, которого Лета не понимала — пока не понимала. Но вместо любопытства она почувствовала страх.

Лета поспешила убедить себя, что Лёша просто пытается флиртовать с ней, немедленно рассердилась, засмущалась, сказала себе мысленно, что Вадим будет ревновать, и даже, может быть, Лёшу побьёт, натянуто улыбнулась Лёше и ответила, что лучше пойдёт в каюту.

Штурман пожал плечами и уставился в горизонт.

Весь этот спектакль в голове у Леты, причудливый и нелепый, был настолько фальшивым, что Лете стало не по себе. «Зачем я всё это придумала? — спросила она и сама ответила: — Потому что я испугалась. Испугалась того, что Лёша имел в виду. И испугалась спросить у него. Почему?» Но на это ответа не было.

Она вернулась в каюту и села на койку. Мысли ушли, голова стала пустой и звенящей. Лета не знала, сколько времени просидела так. Казалось, что очень долго.

Загремел ревун, утих. И в тишине прозвучал тихий, неуместно мажорный и домашний электронный сигнал: телефон Леты поймал сеть.

…В коленях она чувствовала странную слабость.

На небе не было ни облачка. Гроза осталась в Полудённом Море. Берег ещё не показался вдали, но «Зубарев» вернулся в привычные воды. Люди бродили по палубе, вглядывались в даль. Никто не улыбался. Несколько раз Лета пыталась спросить, что случилось, но голос не повиновался ей, и её не замечали.

Потом подошёл Лёша, насупленный и подавленный.

— Лета, — сказал он и сочувственно потрогал её за рукав.

— Что?..

Лёша вздохнул.

— Ну это, короче… Как это? А, чёрт…

— Лёша?

— Никто не виноват, — сказал он вдруг. — Так бывает.

— Что бывает? Что случилось? Мы…

Она хотела спросить «Мы не вышли с полудня?», но ведь её телефон поймал сеть… Сомневаться уже не приходилось.

— Капитан, — сказал Лёша.

— Лёша, ну хватит! — рассердилась она. — Скажи наконец по-человечески.

Лёша вздохнул.

— Вадим остался.

— Что?

— Вадим остался на полудне. Он больше не с нами.

Несколько минут Лета молчала, оцепенев. Лёша помялся рядом с ней, попытался сказать что-то ещё, осёкся, потом бочком-бочком начал отступать, отвернулся — и тогда Лета очнулась и бегом кинулась за ним. Лёша айкнул, когда она схватила его за плечи.

— Что значит — остался? Как — остался? Без корабля?!

Штурман открывал и закрывал рот, глядя на неё умоляюще.

— Так бывает, — выговорил он надтреснутым голосом. — Никто не виноват.

— Как — бывает?! — в ожесточении Лета тряхнула его так, что он пошатнулся.

Подошёл офицер, осторожно оттеснил её от штурмана. Лета знала этого офицера, Вадим их представил друг другу, но сейчас она почему-то не могла вспомнить, как его зовут. Офицер отвёл её в сторону и повторил:

— Так бывает.

…Она напрочь забыла его имя. Забыла и то, какими словами он описал ей произошедшее. В голове осталась только картинка — картинка, которой она не видела. Вадим был на мостике, выглядел спокойным и весёлым. Как и все остальные, он следил за приборами и часто поглядывал на телефон — не поймана ли ещё сеть. Известен такой феномен: иногда на выходе с полудня обыкновенная мобильная сеть ловится прежде, чем откликаются сверхчувствительные датчики… Никто не замечал ничего подозрительного — до самой последней минуты, когда мостик захлестнуло свечение.

Офицер сказал, что в норме во время выхода оболочка сферы остаётся невидимой. Но она есть. Судно проходит сквозь неё ещё раз. И если кто-то остаётся внутри, в Полудённом Море, то фрагмент оболочки проявляется на несколько мгновений рядом с ним. Этот клубящийся свет ни с чем нельзя спутать, а когда он рассеивается, то вместе с ним рассеивается человеческая фигура — словно выцветает изображение на плёнке.

Всё это офицер произносил спокойно и чётко, будто рапортовал, а потом вдруг разволновался. Стал убеждать Лету, что никто не ожидал такого, в страшном сне команда не могла представить, что останется без капитана, все растеряны и не понимают, почему, отчего…

Она высвободила руку, шёпотом извинилась и пошла в каюту.

Лета включила компьютер.

Дома она была одна. До возвращения матери оставался целый месяц. Лета не сомневалась, что она вернётся. Мама — не из тех, кто остаётся там… Лета не хотела с ней спорить и ругаться. Это было бы очень тяжело и при том совершенно бессмысленно. Она знала, что пройдёт испытание. Знала, что поступит. Ей дадут койку в общежитии. Начнётся новая жизнь, её собственная жизнь. И мама… может, она даже не станет скандалить. Останется довольна тем, что дочь наконец-то начала всё делать по-своему.

«А ведь Лёша что-то понимал, — подумала Лета, глядя мимо монитора. — Заранее знал что-то. Но никому не сказал. Почему? И я у него ничего не спросила… Если бы я осталась на берегу, Вадим бы вернулся? Ко мне? Может, это я виновата?» Нет, она не чувствовала за собой вины. Вадим мог вернуться вместе с ней, ради жизни с ней — и выбрал не возвращаться.

Но всё сильней становилось желание вновь прийти к Морю. Лету тянуло на полдень, как на поводке. Она должна была сравнить, осознать, что изменилось в Море с тех пор, как пропал Вадим. Откуда-то она знала, что поймёт это. Это было самым важным.

…Вадима похоронили — верней, похоронили пустой гроб. Лета не хотела об этом думать. Она не чувствовала горя. Она не сомневалась, что Вадим жив. Полудённое Море — таинственное, но тёплое и уютное место. Там так много жизни, что совсем нет смерти.

Она даже не чувствовала боли разлуки.

Лета перешла на сайт штурманского училища. Свернула браузер, открыла текстовый файл. Мысли хотелось записать, чтобы перечитать потом. Записанные, они становились проще и реальней.

«Что, если сферы Полудённого Моря — действительно яйцеклетки», — написала Лета и нарочно не поставила знака вопроса.

«Что, если одна из них, забрав Вадима, оказалась оплодотворённой.

Но в них пропадали сотни, тысячи людей.

Мы знаем, что сферы Моря восходят всё чаще. Может, это зависит вовсе не от числа людей на Земле, а от того, сколько людей каждый год уходит на полдень? Может, японская легенда про мясо русалки — правда? Тысячу лет назад сферы восходили очень редко, и ещё реже кто-то мог в них попасть.

А русалка — это кто?»

Перечитывая написанное, Лета опустила руки на колени, скомкала подол. «Не буду фантазировать, — сказала она себе, — напишу только то, что похоже на правду. Про русалку придумал Павел Григорьевич. Это совсем ничего не значит. Совсем». Проще простого было бы выдумать хищных русалок, завлекающих людей в чудесные золотые шары. На приманку, снадобье, дарящее здоровье и молодость. Лета нервно улыбнулась.

«На полдень ходят тысячи кораблей по всему миру, — напомнила она себе. — И никто не видел там млекопитающих. Даже слухов об этом нет… Только о городе на берегу».

— Я всё узнаю сама, — сказала она вслух. Стёрла написанное, удалила пустой файлик и вернулась на сайт училища. — Я всё узнаю, когда поведу корабль на полдень.

Она открыла одну страницу, другую. Побродила по фотогалерее, наткнулась на снимок со встречи выпускников; померещилось, что она узнала на нём Лёшу, но это был другой парень… Что-то не давало Лете покоя. Словно на экзамене — решение задачи, которое брезжило совсем близко и вот-вот должно было стать ясным. «А где моё свидетельство об окончании школы?» — пришло ей в голову. Она не могла вспомнить, сдавала в институт копию или оригинал.

Лета встала и подошла к шкафчику, где мама хранила все документы. Изнутри дохнуло запахом старой бумаги. Лета отодвинула пакет с квитанциями, осторожно переложила офицерский планшет прадеда. В планшете хранились старые фотоснимки. Людей на некоторых из них не узнавала даже бабушка… Большая яркая фотография выпала из планшета и спланировала на пол, проскользнув мимо Летиных пальцев.

Лета медленно наклонилась за ней.

«На полудне с фотками сложно, — вспомнила она. — Не угадаешь, какая получится, а на какой будет только свет». На снимке был свет: в сумраке, в предутренних тенях вдалеке сиял огонь маяка. И был виден город за морем. Очень плохо виден, только неровная линия на горизонте и, кажется, какой-то пирс… или просто ещё одна тень. С удивлением Лета почувствовала, что улыбается.

На обороте фото маминым почерком было написано: «Виолетте» и дата. Дата, когда ей должен был исполниться двадцать один год.

Лета рассмеялась.

— Так бывает, — сказала она вслух. — Всё случается слишком рано.

У задачи по-прежнему не было решения. Зато она стала ещё интересней. Когда сделали фото? Кто? Зачем? Лета предположила, что снимали для того роскошного фотоальманаха, который она видела в фойе института. Но если так, значит, снимок в него не вошёл, иначе о нём трубили бы во всех новостях… Почему? Как это всё получилось? Штурман Лёша знал какие-то тайны, но мать Леты тоже была штурманом. Опыта у неё было куда больше, и тайны она, наверно, хранила куда серьёзнее…

«Но я всё узнаю сама», — подумала Лета.

Впервые она чувствовала себя дочерью своей матери. Не ребёнком, о котором нужно заботиться, не бестолковым подростком, которому всё запрещают, а наследницей. Последовательницей.

Её охватило вдохновение. Её метания и капризы, сомнения и печали вдруг обрели смысл, стали ступеньками к чему-то большему, чему-то по-настоящему важному. Сознание этого словно восходило в душе, озаряя её, — подобно тому, как из глубин восходило Полудённое Море…

«Уважаемые абитуриенты! Пожалуйста, обратите внимание: перед тем, как подавать документы на поступление по специальности «Штурман полудённых морей», необходимо пройти тестирование на профессиональную пригодность! Тестирование проводится по мере набора группы, но не реже двух раз в год (при наличии кандидатов). Тестирование проводится на борту судов гражданского флота…»

Лета промотала страницу ниже.

«Подать заявку на прохождение тестирования вы можете на нашем сайте. Вам потребуется заполнить анкету и приложенный к ней психологический опросник, указать паспортные данные и контактный телефон. Ближайшее тестирование состоится второго августа».

Дальше шли плашка с обратным отсчётом (оставалось двадцать пять дней) и большая кнопка с надписью «Подать заявку».

Лета нажала кнопку.