Речь Гелиогабала к блудницам [Леонардо Бруни] (fb2) читать постранично

В жизнеописании Гелиогабала, входящем в состав знаменитого сборника Historia Augusta, биограф этого скандального императора среди прочего рассказывает, как он держал речь к продажным женщинам и мужчинам Рима:

«Всех блудниц с ристалища, с феатра, из бань и изо всех городских мест, в которых они торгуют своим товаром, собрал в публичный дом и перед ними, как бы перед воинами, говорил речь, называя их военными товарищами («commilitiones): потом рассуждал с ними о различных нарядах и увеселениях всякого роду. Пригласил после к такому собранию торгующих блудницами, также для любострастия своего употребляемых мальчиков и юношей, собрав их со всего города. К блудницам выходил в женском уборе, обнажив срамные части, и по окончании собрания обещал им, как бы воинам, по три золотых. Просил их, чтоб оне молили богов о даровании им себе других подобных» (Элий Лампридий. Гелиогабал. 26. 3-5){1}.

Istoria Augusta была хорошо известна гуманистам XIV-XV веков (до нас дошла, например, рукопись этого сборника, принадлежавшая Петрарке). В январе 1408 года один из ярких деятелей флорентийского гуманизма, Леонардо Бруни (именуемый также по его родному городу Леонардо Аретинцем), посылает из Сиены во Флоренцию своему другу Никколо Никколи, известному собирателю рукописей, сочинённую им «Речь Гелиогабала к римским блудницам», иронический пастиш, основанный на свидетельстве Historia Augusta, притязающий на эпикурейский пафос («почерпнутое из самого лона Эпикурова»), имеющий мишенью, помимо прочего, неутомимую законотворческую активность флорентийцев и попутно задевающий своей насмешкой платоновскую утопию (см. §22 нашего перевода).

«Речь Гелиогабала» пользовалась широкой известностью и отразилась в ряде текстов — например, в трактате Лоренцо Валлы «Об удовольствии» (1431). Поджо Браччолини в знаменитом письме о баденских банях, отправленном в 1416 году тому же Никколо Никколи, о происходящих там любезных бесстыдствах говорит, что «хоть они и не читали речи Гелиогабала, однако сама природа достаточно их научила».

Хотя имя автора сохранялось в рукописной традиции «Речи» (в ряде рукописей есть финальная приписка: «Леонардо Аретинец сочинил эту речь для развлечения, тешась и смеясь. Посему он просит чрезмерно строгих не читать ее, а чрезмерно легкомысленных — не распространять»), еще в начале XVI века авторство Бруни не считалось бесспорным. В 1516 году в Венеции вышел объемистый том, подготовленный Джованни Баттистой Чипелли, более известным как Баттиста Эньяцио. В состав тома входили «О Цезарях» самого Чипелли, его же комментарий к Historia Augusta, эпитома LXVII книги «Римской истории» Диона Кассия в латинском переводе Джорджо Мерулы, полный текст Historia Augusta и напоследок «Изящнейшая речь государя Гелиогабала к блудницам, прежде не издававшаяся». Внутренний заголовок прибавляет, что эта речь, «как многие думают, сочинена Леонардо Аретинцем», однако сам Баттиста Эньяцио этой уверенности не разделяет: в комментарии к Historia Augusta он замечает, что латынь этой речи, по его мнению, слишком изящна и изысканна, чтобы можно было приписать ее перу мессера Леонардо. Возможно, Бруни расценил бы это как похвалу.

Наш перевод выполнен по изданию: Leon Bruni. Orazione di Eliogabalo alle meretrici. A cura di G. Marcellino.. Torino, 2020.

Леонардо приветствует своего Никколо.

[1] Ты считаешь меня философом и тем не менее требуешь от меня Гелиогабала. Смотри, как бы твои требования не разошлись с твоими увещеваниями, разве что ты, чего доброго, думаешь, что в этом и состоит моя философия! Если так, ты получишь сочинение, несомненно, философское, но не из Зеноновой науки почерпнутое, а из самого лона Эпикурова. [2] Посмеешься, я полагаю, этой речи, бесстыднейшей и позорнейшей, хотя я уклонился от многих вещей, в изобилии доставляемых мне сим предметом, и вел себя как трезвенник в винном погребке. По этой причине я сильно страшусь, что с двух сторон начнут осуждать меня не без основания: люди строгие — за то, что обратился к предмету, недостаточно серьезному, легкомысленные — за то, что в такой тучной и богатой теме остался постником. [3] Мне могут возразить: «или отовсюду гони благочестие, или везде сохраняй»{2}. Насчет легкомысленных, конечно, я не слишком беспокоюсь, сочтут ли они меня слишком воздержанным. Со строгими же и угрюмыми, думаю, мне будет больше заботы. Но как Луцилий объявил, что писал не для римлян, людей весьма искушенных и в суждении о стихах чрезмерно придирчивых, но для тарентинцев и регийцев{3}, так и я говорю, что писал не для угрюмых и чрезмерно строгих, и не хочу, чтоб они меня читали. [4] Есть, однако, и другой род людей, которые в игре серьезны, а в серьезности игривы, которые не держатся ни непреклонности Катона, ни непринужденности Сципиона, то есть ни Куриев не изображают, ни живут на манер вакхантов{4}. Эти-то, я надеюсь, мою умеренность и прочтут