Иван Iv и бабочка (СИ) [Андрей Загородний] (fb2) читать постранично

  Иван IV и бабочка

  - Быть иль не быть, вот в чём вопрос! - завывал со сцены Вадим.

  Можно ли произнести эту фразу слишком пафосно? Именно не просто пафосно, а слишком? Вадим мог, точнее всё, что он произносил со сцены, звучало слишком пафосно. Понимал это, видел, как на балконе второго яруса досадливо морщится режиссёр, поднимается из красного бархатного кресла и демонстративно уходит в буфет. А поделать ничего с собой не мог. Конечно, разглядеть лицо в глубине зала со сцены невозможно. Да и с чего бы руководителю коллектива забрести на спектакль, дающийся не первый сезон, к тому же, играющийся непонятно каким составом? Но рисовало воображение брезгливую режиссёрскую гримасу.

  Вообще-то, в Гамлета Вадим занят не был, да и репетировать его ставили только пару раз, на всякий случай. Именно на такой случай - зашёл в театр, в надежде встретить Ниночку, тут и отловили. Очередной зимний вирус, половина актёров на больничном, а он во все дырки затычка - все роли знает, так уж с детства устроен, никакой суфлёр не нужен. Вот только пафос...

  Театр, хоть и не маленький, остался один - обслуживал редких ценителей этого устаревшего искусства. Ну и, конечно, снобов, любящих бросить в своём кругу "вчера давали Шекспира". Иногда казалось, что желающих играть в городе даже больше, чем желающих смотреть. Театр хватался за всё - ставили и классиков, и "Трёх поросят", лишь бы публику собрать. Вот и Вадима держали не из-за редких выходов на замену, а ради детских спектаклей. Кащей Бессмертный был его коронной ролью, а классическая фраза "я злой и страшный серый волк, я в поросятах знаю толк" могла сподвигнуть дошкольников на массовое бегство из зала.

  Гамлета не каждому актёру в жизни сыграть доведётся, но, прорычав финальное "Скажи ему, как всё произошло. И что к чему. Дальнейшее - молчанье", отлежав на сцене положенные покойному принцу минуты, Вадим чувствовал себя совсем никчемным актёришкой. Хотелось побыстрее смыть грим, переодеться, и убраться подальше, пока друзья не начали доставать подколками. Ниночка, Нина Леонидовна. Нет, бесполезно, не выйдет ничего, на этот раз определённо.

  Днем он мечтал подождать предмет нежных чувств после спектакля, однако, её, и без того постоянно поджатые, губы сегодня выражали особую брезгливость. Именно ту, которая виделась на лице воображаемого режиссёра. Но, в её случае, гримасу Вадим разглядел - когда выходили на поклон под жидкие аплодисменты. Нина тоже была занята в спектакле, играла одного из заезжих артистов, третьего, без слов, если совсем точно.

  Мысленно самокопаясь и самоуничижаясь, избавился от грима и переоделся. Уже собирался нарядиться в пальто, когда в гримёрке появился младший администратор с огромным букетом красных роз. "Зачем он с собой розы таскает?" подумалось Вадиму. Администратор же, мальчишка ещё не разобравшийся кто в театре есть кто, непривычно обратился по имени отчеству:

  - Вадим Сергеевич, это вам из ложи первого яруса прислали. И вот, открытка ещё.

  Вадим покрутил головой - мужская гримёрка общая, и, сначала, пришла мысль, что мальчишка с кем-то его перепутал. Однако, на двойной открытке, склеенной кусочком скотча, виднелось именно его имя, и именно с отчеством. Значит ребята издеваются. Поэтому, из-за любопытных взглядов этих самых ребят, сидевших перед соседними зеркалами, Вадим сунул послание в карман, а букет... с букетом всё-таки отправился к женской гримёрке.

  Нина цветы приняла, но с таким видом, будто это она играла Гамлета, или, как минимум, Офелию, а третьим артистом стоял около задника он. Паршивое настроение тут же вернулось, мысли не-жизнеутверждающие вспомнились, и Вадим побрёл домой.

  Вот почему его постоянно тянет к злым женщинам? И понимает, что глупо, а тянет именно к ним. Когда-то, ещё в театральном училище, очутился в постели с главной мегерой курса. А на утро, на утро увидел её глаза, лицо. Совсем другое - доброе, свободное от напряжённости и недовольства окружающим миром. Казалось, она останется такой навсегда - мягкой и ласковой. Не осталась, конечно, так не бывает, и отношения их вскоре прекратились. Только запал тогда, запал на это выражение, на контраст между вечерним льдом и утренним теплом, на Галатею, которую сам оживил. И не верил, что нельзя оживить статую навсегда. Вот только в реальности, не в мечтах, особых достижений на поприще растапливания льда не наблюдалось, и возникшая тяга к невозможному серьезно сказалась на успехах в любви - высокомерные девицы по жизни куда как требовательнее, чем простушки.

  Открытку распечатал только дома, уже после ста грамм коньяка для успокоения. Никаких насмешек внутри