Женька Жменька - Эдисон [Микола Васильович Білкун] (fb2) читать онлайн

Николай Васильевич Билкун Женька Жменька – Эдисон

Глава первая, из которой ничего пока не ясно

Было темно, потому что была ночь. Собственно, было не так уж темно: с неба светила луна, а на пляжном столбе раскачивался фонарь. Фотопленку в такой темноте не взялся бы проявлять даже начинающий фотолюбитель, но договоримся сразу: было довольно темно, потому что ни одно тайное событие не происходит в полдень или после завтрака.

Все тайное специально откладывают до ночи и ночью совершают независимо от того, темная она или нет.

Но на этот раз действительно была ночь, и все спали, а где еще не спали, то собирались спать. Уснуло и море, потому что город стоял на Черном море.

Не спали в городе только врачи скорой помощи, дежурный милиции, один сторож, страдавший с детства от ревматизма, Женька Жменька и Котя Ворох. Как потом выяснилось, не спал этой ночью еще один гражданин, но о нем позже.

Женька Жменька и Котя Ворох должны были спать. Это не правда, что если бы они спали, мне нечего было бы о них рассказать... Если бы они спали, как все дети, я просто бы начал свой рассказ со второй главы. Они бы от этого только выиграли… Но не об этом…

Вы, конечно, знаете, что все действующие лица литературного произведения называются героями, независимо от того, совершают они что-то героическое или нет. Так вот, с литературной точки зрения Женька и Котя бесспорно — герои, но в жизни их героями никто бы не назвал. И не потому, что вид у них был не очень героический: Женька — худой, высокий, с длинными руками и ногами, с длинным носом и мечтательными глазами, которые он подолгу задерживал на чем-нибудь, когда задумывался; Котя, наоборот, круглый, как яблоко, любящий поесть, он и сейчас, глубокой ночью, что-то сосредоточенно жевал, — а потому, что эти такие обычные и даже симпатичные ребята шли совершать преступление. Организатором преступления был Женька, Котя — соучастником.

Котя нехотя плелся позади Женьки (он только жевал с охотой), но Женька не ​​обращал на него никакого внимания. Они шли, прижимаясь к стенам, но иногда свет фонаря падал на Женьку, и тогда его тень была похожа на Буратино. Котина тень напоминали блин.

— Как же мы ее резать будем? — хриплым от волнения голосом спросил Котя.

— Как, как... Кусачками, конечно. Зачем же я их брал, по-твоему?

Несколько шагов прошли молча, но Котя снова не выдержал:

— Ту, что у кинотеатра или ту, что у аптеки?

Женька немного подумал. Он и сам толком не знал, но подумав, ответил степенно, как и подобает организатору преступления:

— Иди молча, там видно будет.

Но Котя не унимался. Вообще-то ему давно уже расхотелось идти, и он шел просто по инерции, не скрывая этого от Женьки и сетуя вслух:

— Иди, иди… А я физику не выучил. Опять двойка будет...

Женька внезапно остановился, да так, что Котя ткнулся носом в его спину. Женька обернулся и сложил руки на груди.

— Как ты думаешь, Котька, Эдисон был великий физик?

— Он был это... ну, изобретатель.

— Правильно. Однако быть великим изобретателем — еще не значит все знать и иметь по всем предметам пятерки.

— Ну-у-у ... — попытался что-то возразить Котя, но где ему было спорить, когда Женька уже завелся и продолжал развивать свою мысль.

— Человек только тогда может что-то изобрести, когда он знает не все и делает что-то вначале неправильно. Вот хотя бы этот Эдисон. В школе он учился на одни двойки.

— Ну-у? — недоверчиво протянул Котя.

— Чтоб я пропал! В одной книге я даже фотографию его дневника видел, и там ни одной тройки, только двойки.

— И по физике?

— И по физике.

Женька, честно говоря, приврал — никакого дневника он, конечно, не видел, но Котя на некоторое время успокоился, и дальше они шли молча.

Но недолго. Какая-то тревога все же одолевала Котю.

— Слушай, Жень, а если поймают? А если милиция?

Женька, не оборачиваясь, пожал острыми плечами:

— Не знал, что ты такой трус. Все может быть, но для этого мы ночью и идем, чтобы не попасться.

Однако Котя уже не мог остановиться.

— А она тебе очень нужна? Может, обойдемся?

Женька не ответил.

...Они свернули за угол. Здесь, можно сказать, уже начинался плацдарм предстоящей операции.

Женька счел нужным подбодрить Котю.

— Я знаю, что если нас поймают, то по головке не погладят. Даже судить могут. И папа по головке не погладит, когда узнает. Но другого выхода нет. Мы сейчас с тобой знаешь, на кого похожи?

— На кого? — без особого интереса спросил Котя.

Ему хотелось, чтобы все это поскорей закончилось, чтобы можно было вернуться домой и лечь спать.

— Мы с тобой сейчас похожи, Котька, на средневековых ученых ...

— Алхимиков?

— Причем тут алхимики? Мы похожи на тех ученых, которые изучали строение человеческого тела и тайком на кладбищах выкапывали трупы. Это нужно было для науки…

— Причем тут трупы? — шепотом спросил Котя и поежился.

— Э-э! Ничего ты не понимаешь. Трупы, конечно, не причем. Я только говорю, что ради науки люди порой нарушали законы. А после им все «спасибо» говорили.

— Нам не скажут.

— Откуда ты знаешь?

— Оттуда. Вот придет кто-нибудь позвонить из этой будки, а трубки нет. Вот тогда и увидишь, как тебе «спасибо» скажут.

Котя, сам того не ведая, очень точно предсказал развитие событий. Едва только Женька стал примериваться, как лучше перекусить телефонный провод, как случился какой-то непонятный и неожиданный физический эффект. Женькина рука отдернулась. Что-то треснуло, раздался шлепок, словно кто-то, выбирая арбуз, подбросил его на ладони. Такой звук еще бывает, когда сильно бьешь по волейбольному мячу. «Это что, электрические разряды?» — подумал Женька. Треск и шлепок раздались вновь. Женька почувствовал боль в затылке. «Нет, это не электричество!» — успел подумать он и тут же убедился, что не ошибся.

— Вы что здесь делаете, шкеты? — раздался чей-то очень знакомый голос. — Трубки срезаете? Под суд захотели?

В воздухе еще дважды что-то шлепнуло, и последователи средневековых ученых оказались за углом. Они были настолько ошеломлены, что даже не убегали.

— Как он узнал? — беззвучно спросил Котя.

— Следил, наверное, — беззвучно ответил Женька.

Но Анатолий не следил, он зашел в будку телефона-автомата случайно. Свершив, таким образом, правосудие, Анатолий принялся искать в карманах две копейки.

Женька наблюдал за ним, и ему очень хотелось, чтобы тот двух копеек не нашел. Но две копейки все-таки нашлись, и Анатолий начал набирать номер.

— В милицию? — задрожал Котя.

— Олух! В милицию бесплатно звонят. А он Лидке набирает: она сегодня дежурит... Жени-их!.. — и столько презрения было в этом слове, что Котя наконец успокоился.

Глава вторая, в которой кое-что проясняется

Описав Женьку в прошлой главе, я забыл сказать, что на голове у него торчал вихор, как у полководца Суворова.

И Женькина мама объясняла его происхождение так:

— Голова у него горячая, вот и стоит волос дыбом. Я его даже к врачу водила — боялась за него. Ну где это видано, чтобы мальчик был таким несерьезным и непоседливым. Берется за что-нибудь и тут же бросает, не доделывая до конца. Я сначала думала, что это наш жаркий климат так на него действует: солнце голову напекает, вот и кипит его мозг. Но врач сказал, что солнце тут ни при чем, и что все это со временем пройдет. А голова горячая сама по себе, и, если бы даже он родился на Северном полюсе, то и тогда бы у него такая же голова была. Вот так! У всех дети, как дети. Вот взять хотя бы Котю.

Тут я должен вмешаться и справедливости ради, сказать, что Котиной маме тоже не раз приходилось ставить Женьку в пример. В общем, Женька родился изобретателем, и ничего с этим поделать было уже нельзя…

У Ломоносова отец был рыбак, и Женькин отец рыбак.

Возможно, вы думаете, что Женькин отец носит полосатую тельняшку и тяжелые сапоги с голенищами выше колен? Возможно, воображаете, что он курит трубку и подергивает себя за рыжую бороду? Или, что он широкоплечий здоровяк, разговаривающий громким басом? Нет, нет и нет! Внешне Женькин отец самый обычный: невысокий, худощавый, гладковыбритый. Он никогда не курил не то, что трубки, но даже самых простых сигарет. И разговаривал не басом, а вместо тяжелых сапог с голенищами носил легкие парусиновые туфли. Посмотришь на Виктора Антоновича и не поверишь, что он знаком и с крутыми волнами, и с бешеными ветрами.

А вот если взглянуть на Анатолия, то сразу можно сказать, что он видел не только рейд Сингапура, но и знает, какие ветра дуют в Бискайском заливе. Анатолий высокий, статный, с кучерявым чубом цвета пляжного песка; в новенькой капитанской фуражке с золотым «крабом»; в черных клёшах^[1] с острыми, как форштевни^[2], стрелками и блестящих, как собачьи носы, поскрипывающих ботинках. Анатолий весь морской: глаза у него, как черноморская волна в шторм, а зубы белые, как пена на той же волне.

Почему я упомянул Анатолия? Да потому что, во-первых, вы уже имели возможность познакомиться с ним, а во-вторых, он в ближайшее время может стать Женькиным родственником. Когда об этом намекают Лиде, Женькиной старшей сестре, она только всплескивает руками и всячески протестует: «Еще чего!»

Лида работает медсестрой в больнице, хочет стать врачом и обязательно им станет. Лида серьезная и умная девушка. И красивая. Анатолий, например, считает, что лучше ее во всем мире нет. Стройная, смуглая, темноволосая с темной родинкой на верхней губе.

Правда, если бы мы попросили Женьку дать характеристику Анатолию с Лидой, то услышали бы примерно следующее:

— Тоже мне Лаперуз^[3]! Думает, если носит капитанскую фуражку и водит своего зачуханого «Лабрадора» от шестнадцатого пирса до нового пляжа, то уже капитан. Видели мы таких капитанов! И чего эта дура Лидка дружит с ним? Делает в своей больнице уколы, ставит компрессы, вот и пусть себе ставит. Нет, видите ли, нравится ей, что «капитан» этот берет ее под руку и ведет в кино. Я бы на месте папы с мамой на порог бы его не пустил, а он им, кажется, тоже нравится. Папа с ним охотно беседует о разных портовых делах, а мама всегда с осторожностью берет его капитанскую фуражку и вешает на крючок. И все «Толик» да «Толик». Чего доброго, станет он моим родственником и нам придется жить под одной крышей. Этого еще не хватало! Ну, хорошо, Лидка мне сестра. А кем он будет мне, когда Лидка выйдет за него замуж? Не очень мне этого хочется. Правда, он не сказал никому о… Но не будем об этом…

...Женька, как и каждый изобретатель, вел дневники: «Лабораторный», куда он записывал результаты своих многочисленных экспериментов, и «Личный», где он сам себе жаловался на собственную жизнь.

После неудачного похода за телефонной трубкой в «Лабораторный» записывать было нечего, и он плакался в «Личном»:

"Я очень не вовремя родился.

Пятнадцатилетний Гайдар командовал полком. Ну, пусть мне еще нет пятнадцати, мне двенадцать. Но получается, если не полком, то хотя бы батальоном или ротой я бы уже мог командовать? Только кто же мне доверит! А Лермонтов? А Пушкин? Они уже писали стихи, когда им было по двенадцать лет, и такие стихи, что мы их до сих пор учим! А мне ведь тоже двенадцать.

Кем я буду, и чего мне хочется? Кем я буду, еще не знаю, а хочется мне сделать что-то такое из ряда вон выходящее, чтобы все только ахнули. Только не так, как мама ахнула, когда я разбил ее любимое блюдце, а восторженно, чтобы о моем изобретении стало известно во всем мире.

Наша пионервожатая Люда любит говорить, что в жизни всегда есть место подвигу. Но где же его совершишь, этот подвиг? На пожаре спасти кого-нибудь? Да я за все двенадцать лет своей жизни не помню в городе ни одного пожара. О море и говорить нечего. Курортников дальше, чем на сто метров от берега, не пускают, а если они все равно заплывают, спасатели на лодках возвращают их и штрафуют.

О местных жителях вообще промолчу. Все они плавают так, что нет никакой надежды на то, что кто-нибудь когда-нибудь из них начнет вдруг тонуть. Шпиона разве что поймать? Только что делать в нашем городе шпиону? Фотографировать чебуречную, где моя мама чебуреки жарит?

Папа говорит, что я нестарательный, неаккуратный и неорганизованный. А еще рассеянный, но ведь почти все изобретатели были рассеянными, и это не мешало им придумывать такое, что люди до сих пор ахают.

Папе что? Он рыбак и выходит на сейнере в море, а там лишь бы кефаль да ставрида были... Мама всю жизнь, сколько я помню, жарит чебуреки. И делает это с таким видом, словно важнее работы на свете не существует. Словно она не чебуреки жарит, а какие-то метеориты исследует.

У мамы с папой все по плану. И у Лидки по плану. Она окончила школу медсестер, работает в больнице и готовится к поступлению в мединститут. Врачом хочет стать. И обязательно станет им, если, конечно, не будет по вечерам стоять с Анатолием у калитки. Но как бы там ни было, она знает, чего хочет. И Анатолий знает. Закончил мореходку и водит свой катер. Даже Котька знает: закончу, говорит, школу и пойду на сейнер к твоему отцу. А я…»

Котя принадлежал к тем людям, о которых говорят: «Говорили про волка, а волк у порога», потому что не успел Женька сделать последнюю запись, как Котя просунул голову в окно и, даже не поздоровавшись, сказал:

— Пойдем!

— Куда? — не понял его Женька.

— Как это куда? Сегодня воскресник по сбору металлолома, и в десять мы должны быть у школы. А то опять Людка ругаться будет.

Женька неохотно отложил дневник.

По дороге в школу Котя шел за Женькой как всегда чуть сзади и чуть сбоку, как адъютант за генералом.

У Коти чесался язык. Ему очень хотелось расспросить Женьку, и когда они поравнялись с будкой телефона-автомата, Котя не выдержал:

— Скажи, а зачем тебе нужна была телефонная трубка?

К большому удивлению Коти, Женька не рассердился. Он сам спросил:

— А ты знаешь, что такое телевизор?

— Конечно, знаю. Кто ж не знает?

— Допустим. А ты никогда не задумывался над тем, что телевизор очень несовершенный аппарат?

Котька почесал сначала одну бровь, потом другую. Честно говоря, он действительно никогда не задумывался об этом и просто смотрел телевизор, когда выпадала такая возможность: когда не показывали программы «детям до шестнадцати» или когда о нем забывали или не гнали спать.

А Женька уже остановился. Он не мог развивать свою мысль на ходу. Женька умел и любил рассказывать, а еще любил, чтобы его слушали внимательно. Поэтому Женька остановился и тем самым заставил остановиться Котю, хоть тот и переступал с ноги на ногу: они могли опоздать, а Котя, хоть и был упитан и неповоротлив, никогда не опаздывал. Но что поделать: его разбирало любопытство.

— Так ты, говоришь, не задумывался?

— Почему же, иногда задумывался, — скромно потупив взгляд, ответил Котя, — вот иногда бывает полосы идут по экрану или там кадры плывут сверху вниз. А еще бывает так, что в глазах рябит от того, что все прыгает.

— Это ерунда, — махнул рукой Женька, — можно отрегулировать. А вот изображение у телевизоров не объемное — плоское, как блин…

— И ты с помощью телефонной трубки хотел его сделать выпуклым? — бесхитростно спросил Котя.

Но Женьке послышалась в его словах насмешка. Он даже подпрыгнул.

— А ты не смейся! Что ты вообще в этом понимаешь! Разве ты знаешь, что все изобретения делаются случайно?! Вот, если бы Уатт^[4] кипятил воду не в чайнике, а в горшке без крышки, то мы бы имели паровую машину лет на сто позже.

— А если бы у Ньютона в саду росли пуговицы, а не яблоки, то мы бы вообще не знали, что такое земное притяжение, — подначил его Котя.

Он умел иногда поддеть, этот толстощекий Котя. Но Женьку было трудно обидеть.

— Не важно. Вот мы…

— Кто «мы»? — Котя становился неумолимым.

— Ну, изобретатели. Так вот. Изобретатели редко проводят интересные опыты. Что, например, будет, если через молоко пропустить электрический ток?

— Как что? Масло.

— Сам ты масло!

— А что?

— Не знаю. И никто не знает.

— Так-таки и никто?

— Ну, может кто-то когда-то и пропускал через молоко электрический ток, но у него с первого раза наверняка ничего не вышло, и он это дело бросил.

— А если бы не бросил?

— А если бы не бросил и пропускал токи разной силы, да еще чтобы напряжение разное было и частота каждый раз другая, то кто его знает, что бы из этого вышло.

— Ладно, пойдем, — заторопился Котя, — а то обязательно опоздаем!

— Не опоздаем! А если и опоздаем к Людке на отповедь — не велика беда.

И они снова пошли.

Двигались, как и раньше: Женька чуть впереди, Котя чуть сзади и сбоку.

Может, так бы и дошли они до самой школы и все-таки успели бы, если бы им по дороге опять не попалась будка телефона-автомата.

Тут Котя вспомнил, что они, собственно, до сих пор говорили о чем угодно, только не о телефонной трубке, из-за которой пришлось так сильно рисковать, но история которой все еще оставалась для Коти загадкой. Предыдущий разговор только растравил его аппетит, но отнюдь не утолил любопытства.

— Жень, а Жень, ну скажи зачем тебе нужна была телефонная трубка?

— Трубка? — Женька уже успел забыть о ней. Другие мысли уже роились в его вихрастой голове. — Ну, видишь ли, в трубке есть микрофон... Ты слышал что-нибудь о стереофоничности?

— Слышал ... — в Котином голосе не было уверенности, и потому, Женька засомневался.

— Ничего ты не слышал!

— Почему же? Читал в журнале «Знание-сила».

— Ну вот. Я и хотел с этим поэкспериментировать. Это же интересно: видишь что-то только перед собой, а слышишь везде: и сзади, и сбоку.

— Интересно…

До самой школы Котя шел молча и лишь на школьном дворе спросил:

— А кто бы тебе позволил экспериментировать с телевизором?

Но на этот вопрос он ответа и не получил.

Глава третья, в которой речь пойдет только о металлоломе

Старшая пионервожатая Люда страшно любила цифры. Она наизусть знала, сколько вчера двоек получили в пятом «г», в шестом «б», сколько, к примеру, из них приходится на мальчиков, девочек и какой процент они составляют от общешкольного процента двоек. Не хуже Люда знала о тройках, не говоря уже о пятерках. Процент троек она называла «угрожающим процентом», ибо всем известно, что от тройки до двойки гораздо ближе, чем от тройки до пятерки.

Даже в своих бесконечных «отповедях» она оперировала исключительно цифрами, отчего они походили на математическую викторину.

Женька и Котя подошли к своим одноклассникам именно тогда, когда Люда рассказывала, сколько тракторов можно будет сделать из собранного металлолома, и уже собиралась подсчитать, сколько гектаров ими можно будет вспахать, а потом — сколько центнеров пшеницы собрать и сколько раз опоясать земной шар батонами, выпеченными из этой пшеницы, если уложить их в ряд.

Но тут она заметила Женьку и Котю, пытавшихся незаметно скрыться в толпе.

Люда сначала многозначительно глянула на часы, потом на них и набрала полные легкие воздуха.

— Ну вот, полюбуйтесь! И здесь они умудрились опоздать. Жменька и Ворох, почему вы опоздали?

Котя вздохнул и приготовился оправдываться, но Женька придержал его за рукав. Он хорошо знал, что Люде вовсе не нужны их оправдания, она сейчас не остановится и не будет слушать их, что бы они ни говорили. Она будет слушать себя.

— Жменька и Ворох, вы украли у коллектива целых семь минут. Знаете ли вы, что такое семь минут?

Тут бы им промолчать, но Котя, не выдержав, сказал:

— Знаем.

— Нет, вы не знаете, что такое семь минут, украденных у коллектива, — продолжала по инерции Люда.

— А вот знаем, — упрямо стоял на своем Котя.

— Что такое семь минут? Семь минут — это…

— … четыреста двадцать секунд, — перебил ее Котя.

Люда опешила, кто-то хихикнул.

— О вашем поведении, Жменька и Ворох, мы поговорим на заседании совета отряда. А сейчас идите и своими показателями постарайтесь опередить 3-ю школу.

Никто не стал ждать, пока Люда вновь наберет в легкие воздуха и скажет, какой именно цифрой следует добить 3-ю школу. Все разбежались кто куда, но, уже разбегаясь, группировались в небольшие команды по два-три человека.

Пожалуй, не стоит говорить, что Женя и Котя оказались в одной команде, и что команда эта состояла всего из двух человек.

...Сбор металлолома — целое искусство, и искатели его чем-то напоминают старателей на приисках. Кому как повезет. Один ходит целый день, и ему попадается только мелочь: ржавые гвозди или канцелярские скрепки. Попробуй тут набери хоть килограмм. Другой через пять минут находит старый, списанный двигатель, — и, вот на тебе, — имеет сразу полтонны.

Женька и Котя уныло шли по улице, все еще не решив, куда свернуть — направо или налево.

— Пойдем к морю? — лениво предложил Котя.

— А что там найдешь? Пуговицы от прошлогодних пляжников? Так там и этого поди нет — пляжи уже почистили.

— Тогда куда?

— А я знаю?

Они нерешительно остановились, но тут из переулка вышли двое малышей, видимо, третьеклассников, которые кряхтя, тащили ржавую спинку кровати.

«Пожалуй, килограммов двадцать будет», — прикинул на глаз Женька, а Котя уже выступил вперед и перегородил им дорогу.

— Стойте, не спешите так. Отдохните.

Очень удивленные такой учтивостью и такой трогательной заботой, малыши остановились. Гораздо увереннее они бы чувствовали себя, если бы Котя с Женькой надавали им щелбанов или отвесили «леща»

— Ничего, мы не устали, — шмыгнул носом более смелый из них, намереваясь тащить свою находку дальше.

В Котином голосе была сама нежность:

— Все равно отдохните. Мы вам поможем, а то вспотеете, простудитесь…

И, не говоря больше ни слова, он с легкостью взвалил на плечи их добычу. Женька поддержал ее с другой стороны, и они двинулись в направлении школы. Только тут малыши поняли, что их обманули. Громко плача, они стали цепляться за спинку и получили, наконец, то, чего ожидали с самого начала: по щелбану и подзатыльнику.

— А ну, кыш отсюда! Гуляйте! А то надорветесь, отвечай потом за вас! — рявкнул на них Женька.

... На школьном дворе с блокнотиком в руках стояла Люда.

— О-о-о, Жменька и Ворох! Молодцы! Сколько же в ней металла? — тронула она спинку.

— Килограммов сорок, — отдуваясь, сказал Женька.

— Сорок пять, — уточнил Котя таким тоном, словно он только что снял эту спинку с самых точных весов.

— Молодцы! — похвалила их Люда и записала в блокнотике: «Жмень. Вор. — 50 кг»

А ребята отправились в новую пиратскую экспедицию.

На сей раз им даже не пришлось долго ходить. В конце улицы они увидели необычную процессию из трех или четырех девочек, кативших старую детскую коляску на трех колесах, груженую всяким металлическим хламом, среди которого не последнее место занимал медный самовар. Женька и Котя переглянулись и, без слов поняв друг друга, двинулись навстречу процессии.

— Девочки, вам не тяжело? — начал Женька.

Но девочки, видимо, почувствовав неладное, решили не вступать в разговор и покатили коляску дальше.

— Женя, — изумленно сказал Котя, — а ведь это самовар твоей тети Лары. Кто вам позволил его взять?

— Действительно! Да что ж это такое?!

Трехколесный экипаж был немедленно остановлен и конфискован вместе со всей поклажей, хотя девочки решительно протестовали и уверяли, что самовар и все остальное они нашли.

— Хм, нашли. Топор под лавкой^[5], — хмыкнул Котя, толкая коляску за угол.

— Молодцы, ну просто молодцы! — млела от восторга Люда, когда ребята торжественно вкатили коляску на школьный двор.

— И это только начало, — скромно пообещал Женька, хотя чувствовал, что вся эта история может кончиться для них плохо.

— Сколько же здесь килограммов? — спросила Люда.

— Тут и цветные металлы есть, — сказал Котя, потупив взор.

— Вижу, вижу. Самовар, например. Так сколько же мы запишем?

— Килограммов шестьдесят, — пожал плечами Женька.

— Шестьдесят восемь, — уточнил Котя.

— Отлично! — сказала Люда и записала в блокнот: «Ворох и Жм. — 75 кг»

Еще дважды Жене с Котей удались разбойничьи налеты. Еще дважды они выслушивали благодарности и занимались очковтирательством. Еще дважды…

Но лучше об этом не вспоминать. Лучше совсем забыть, как раскрылся их обман, и что потом им наговорила Люда.

— Да какая, собственно, разница, кто притащил этот металлолом? — оправдывался Женя. — Разве тракторы от этого будут хуже? Мы же только хотели, чтоб малышам легче было!

Котя только махнул рукой.

— Поду-у-маешь, не видали мы вашего металла, что ли? Мы если захотим, то притащим столько, что вы не будете знать, куда его девать. Правда, Котя?

— Правда, — неуверенно согласился тот, и они пошли прочь со школьного двора.

Куда же? Конечно, к морю. И не потому, что имели какой-то определенный план, а потому, что в их городе, куда ни пойди, все равно выйдешь к морю.

— Вот если бы найти фашистский танк подбитый, — горячился Женька. — Сразу бы план за всю школу выполнили? Правда, ведь?

— Правда, — снова согласился Котя.

— Или в бухте вражескую подводную лодку? Вот было бы здорово!

— А как ты ее со дна достанешь? — деловито спросил Котя, словно лодка была уже найдена, и теперь оставалось только ее поднять.

— Как? По закону Архимеда! Чтоб я пропал.

Они подошли к шестнадцатому пирсу. Летом здесь один за другим причаливали катера, возившие на прогулку курортников. Сейчас же, ранней весной, здесь скучали только чугунные кнехты^[6]. Море равнодушно лизало зеленоватыми волнами песок, как лизало его тысячи лет назад, когда на этом берегу стояли не Женька и Котя, а тавры, сарматы или скифы^[7].

Котя пнул ногой кнехт.

— Вот он металл! Нам бы парочку таких, а? Законно бы было. Только как ты их выкопаешь?

— Выкопать можно, — машинально ответил Женька, хотя Котя видел, что он уже думает о чем-то другом. — Котька, ты не знаешь, сколько воды в Черном море?

Глава четвертая, в которой Котя отвечает на вопросы

— Много, — ответил Котя. Потом подумал и добавил: — Даже очень.

— А сколько золота в морской воде?

— Не знаю, — честно признался Котя.

— Вот и я не знаю. То есть знаю, конечно, что оно есть, но, сколько не знаю. Его мало, но вообще-то его очень много!

— То мало, то много. Ты что-то путаешь.

Котя еще пытался расшатать ногой кнехт, лелея, видимо, надежду притащить его на школьный двор.

— Ничего я не путаю. Если взять, к примеру, всю воду из Черного моря, то там его тонны и тонны…

— Неужели тонны? — недоверчиво переспросил Котя. Если он и думал сейчас о каких-нибудь тоннах, то это были тонны чугуна или железа — Котя все еще переживал неприятную историю, произошедшую на школьном дворе.

— Может, даже тысячи тонн…

— А-а, — разочарованно протянул Котя, почесывая нос, — на дне морском много золота. Я читал о «Черном принце»^[8], как он затонул у Севастополя, а там…

— Да за кого ты меня принимаешь? — обиженно передернул плечами Женька. — Что я, кладоискатель, что ли? Я не о том золоте, что под водой. А о том, что в воде.

— В воде, под водой... Говорят: упал в воду, а не под воду. Золото упало в воду, но ведь лежит оно под водой... Знаешь, Женя, пойдем лучше на свалку, может найдем чего-нибудь. Пойдем, пока ребята из третьей школы туда не пришли.

Но Женька его не слушал. Он смотрел сейчас на море так, как смотрел когда-то в звездное небо Галилей.

— Котька, у тебя, кажется, керогаз был?

— Не керогаз, а примус, и не был, а есть. Мама мне его насовсем отдала — я на нем паяльник грею. А ты что, решил его в металлолом сдать? Зря. Всего-то полкило. Да и жалко, головка у него еще исправная. Знаешь, как он горит?

— Это хорошо, что горит. Он нам еще понадобится — я тут такое задумал…

...Далее мы позволим себе краешком глаза заглянуть в дневник Женьки Жменьки. Только не в школьный. В школьный не стоит. Ничего хорошего мы там не найдем: за последние дни в школьном дневнике Женьки появились две двойки. Мы заглянем в тот, который Женька называет «Лабораторным».

3 апреля. Котька зря говорил, что примус у него исправный. Как минимум, одной ножки у него не было. Чтобы не распылять свое внимание, поручил Коте припаять ножку.

3 апреля (вечером). Котя припаял... Ох и помощничек у меня. Ножка вышла длиннее, и примус ровно стоять не хочет. Котя предложил под той, длинной ножкой выкапывать ямку, и тогда, мол, примус будет стоять ровно. Но для опытов нужны точные приборы, а не какое-то кривоногое чудище.

4 апреля.Котя ножку перепаял. Теперь она хоть и не длиннее, зато кривее. Надо прочистить головку, чтобы она давала хорошее пламя. Это я сам сделаю, а то Коте только дай, он такого наворотит — не обрадуешься.

5 апреля. А этот Анатолий хоть и пижон, но парень не плохой. Вчера вечером приходит вдруг и ни с того, ни с сего дает мне рубль. Бери, говорит, на кино и мороженное. Я, конечно, рубль взял и вышел из комнаты. Я понял, что им хочется остаться с Лидкой наедине. Небось, целовались... А мне какое дело? Я к тому, что и старшая сестра может полезной быть. Ведь если бы я у мамы тот рубль выклянчил... А тут — на тебе, пожалуйста! На все деньги купим керосин. А где достать емкость для морской воды? Тут опять выручил Котя. Он стащил у мамы медный таз, в котором та варила варенье. Здорово!

Завтра же назначу Котю младшим лаборантом. Он должен будет:

а) ходить за керосином;

б) чистить примус;

в) по моим указаниям доливать в таз воды из моря.

...Котя, кряхтя, принес банку с керосином и заглянул в таз. Там булькало и клокотало. Белый пар стелилась над «диким» пляжем.

— Ну, как? — спросил Котя.

— Сейчас начнут выпадать кристаллы.

— И что?

— Ничего.

— Опять всю воду выпарим?

— Конечно.

— А потом?

Что было потом, мы узнаем, если снова заглянем в «Лабораторный» дневник Женьки Жменьки.

12 апреля. Котя ужасно нетерпеливый. Он еще не созрел для научной работы. Он, видимо, надеялся, что как только мы разожжем примус, так на дно таза сразу начнет выпадать золото. Единственное, в чем он прав, так это в том, что таз и золото одинакового цвета, и рассмотреть золото на дне таза будет очень тяжело. А разве в науке легко?..

15 апреля. Может, и вправду золото оседает на дне таза, а мы его не замечаем среди соли?

...Здесь мы снова вернемся к нашим друзьям, тем более что между ними назревает конфликт, и не мешало бы, чтобы кто-то вмешался в него.

Именно в этот момент Котя, посапывая, пересыпал соль в мешочек № 14. Работа эта давно надоела ему, и он делал ее с явной неохотой.

— Осторожно, не рассыпь! — заметил Женька, исподлобья следя за ним.

— Боишься, что я золото по ветру пущу? — огрызнулся Котя, который, вопреки своему дружелюбию, с самого утра стремился поссориться.

Котя был зол и вот почему. Мамин таз, которому завидовали соседки со всей улицы, блестящий медный таз, привыкший к сладким сиропам, но отнюдь не к горячей морской воде, позеленел, и гладкое его дно пошло темными пятнами.

Женька этого не замечал, а если и замечал, то не обращал внимания.

Но Котя замечал и подозревал, что предстоящий разговор с мамой кончится для него печально. Просто так схватить таз с примуса и бежать было не по-мужски, поэтому следовало разозлить Женьку, чтобы услышать от него:

— Забирай свою бадью и вали отсюда!

Но Женька был сейчас далек от таких мелочей, поэтому спокойно ответил:

— Не боюсь, но что-то мы с тобой, Котя, неправильно делаем. Золото, конечно, испариться не может, но где же оно тогда?

Котя решил схитрить:

— А что, если может?

Женька быстро, но внимательно взглянул на пар, поднимавшийся над тазом, и отрицательно покачал головой:

— Нет, не может…

Котя перевел разговор на другое.

— Вот мы добываем золото. А зачем оно нам? Мы что, капиталисты, или пираты какие-нибудь, или эти, как их… О них еще в «Комсомольской правде» писали, ну…

— Валютчики?

— О, валютчики.

— Глупости ты говоришь. Знаешь, как оно в технике нужно. Но добывать его тяжело. Вот я и подумал: надо бы изобрести, как его добывать дешевле…

И тут Женька вдруг замер и уставился на таз. Котя насторожился и стал приглядываться: может там и в самом деле появилось золото. Но на дне таза в остатках рапы^[9] он увидел только огрызок обычного карандаша. Того самого, которым Женька записывал в тетрадь результаты опытов.

Собственно, это был уже не карандаш. Видимо, он давно уже попал в таз с кипящей рапой, потому что уже «уварился» и распался на две половинки. Котя заметил, что Женькин взгляд прикован к той, где сохранился графит. И Котя не ошибся: Женька хлопнул его по плечу и воскликнул:

— Эврика!

— Значит, золото побоку? — оживился Котя. Он неплохо знал своего друга и уже почувствовал, что Женька увлекся чем-то другим.

— Почему побоку? — Женька пожал плечами. — Видишь ли, если бы у нас было два примуса, то мы бы могли ставить опыты параллельно. Ты бы на одном примусе добывал золото, а я на другом…

— Что «на другом»? — не утерпел Котя.

Глава пятая, короткая, но трагичная

— Я на другом добывал бы алмазы, — сказал Женька и победно взглянул на Котю.

...Дорогой читатель! Ты учишься в школе, изучаешь физику, химию и уже, видимо, забыл (потому что давно проходил), что мягкий графит, тот самый, из которого делают карандаши, и твердый алмаз, самое твердое вещество в мире, — очень близкие родственники.

А когда, дорогой читатель, ты вспомнишь об этом, то вспомни, пожалуйста, и о том, что при определенных условиях графит может превратиться в алмаз.

Женька Жменька, которого Котя Ворох в последнее время называл Эдисоном, тоже знал о родстве графита с алмазом и понимал, что под воздействием высокой температуры графит может превратиться в алмаз. Слышал Женька и о том, что украинские ученые научились выращивать искусственные алмазы, столь необходимые в технике. И хотя здравомыслящий Котя предупреждал Женьку, что его изобретение будет похоже на изобретение давно уже изобретенного велосипеда, упрямый Женька, забыв о золоте, увлекся созданием собственных искусственных алмазов.

Эта глава написана с единственной целью: если тебе, дорогой читатель, захочется когда-нибудь проделать то же самое, то не придерживайся, пожалуйста, технологии, которой придерживался Женька Жменька. А если ты все же выберешь ее, то, пожалуйста, будь внимателен.

Анатолий, сам того не ведая, вновь профинансировал начало новых опытов, купив за рубль возможность остаться с Лидой наедине. Поскольку графит в натуральном, так сказать, естественном виде, в их городе не продавался, Женька решил на рубль затариться карандашами и уже из них добыть сырье. Так и было сделано. После этого Женька велел Коте запаять весь имеющийся графит в банку из-под консервов и поставить ее на огонь. Теперь свое слово должен был сказать примус. Нужно было раскочегарить его до самой высокой температуры, выжать из него все, что можно и тогда, будьте уверены, через какое-то время в банке обязательно загремят настоящие алмазы!

Примус работал исправно, он показал, на что способен, он сказал-таки свое слово, но слово это было совсем не тем, которое надеялся услышать Женька.

Вечером 19 апреля, в 18 часов 45 минут по местному времени (дата взята из «Лабораторного» дневника, остальное рассказал очевидец Котя) произошла катастрофа. Произошла по вине младшего лаборанта.

Вы уже знаете, что Котя любил поесть. На оставшиеся от керосина деньги он купил банку бычков в томате. Этикетка от консервов отклеилась, и внешне банка с будущими алмазами мало чем отличалась от такой же с бычками. Но если бы Котя был внимательным лаборантом, он бы заметил, что банка с бычками была чистой и не покрыта копотью.

Котя же был невнимателен, и в 18 часов 45 минут по местному времени над примусом поднялся томатный гейзер, а сорванная с банки крышка, описав дугу, стукнула Женьку по лбу.

К счастью, кипящий томат и каша из бычков, не залили экспериментаторам глаза. Но бабахнуло так, словно взорвалась граната.

Если бы мы и дальше придерживались точной хронологии и документальности, нам пришлось бы познакомиться с записью милиционера в дежурной части, а также историей болезни в хирургическом отделении городской больницы. Но мы не будем этого делать. Мы потихоньку, чтобы не тревожить разбитую Женькину голову, поставим здесь точку.

Глава шестая, где речь пойдет о бионике

— Ты куда это, разбойник? — крикнула мама Коте, видя, что ее сын собирается покинуть отчий дом. — Опять с этим гицелем^[10] снаряды взрывать будете? Он уже лежит и тебе того же хочется?

Начало разговора не сулило ничего хорошего, Котя знал, что в таких случаях лучше промолчать, но не смог этого сделать.

— Да какие снаряды? Если бы это снаряд был, нас бы давно на куски разнесло.

— Значит, патроны, — сказала бабушка.

— Да какие?..

— Ладно… Ты мне скажи лучше, куда это ты собрался?

— Хочу Женьку в больнице навестить…

Мать только руками всплеснула и призвала в свидетели бабушку:

— Нет, ты видела этого оболдуя? У всех дети, как дети, а здесь растет что-то, как из леса. Где это видано, чтобы кто-нибудь когда-нибудь навещал больного товарища с пустыми руками? Ну? Так бы и пошел, если б ему не сказали. Мама, заверните ему варенья и пирожков.

Как видите, малоприятный поначалу разговор обернулся приятным, и все сложилось как нельзя лучше.

...Котя шел степенно, не торопясь. Что плохого можно сказать о мальчике, который спокойно несет в руках передачу для больного товарища? Котя даже залюбовался собой, взглянув на себя со стороны.

В больнице его солидный вид тоже произвел впечатление на дежурную медсестру. Тем более, что ею оказалась Лида — Женькина сестра. Котя не рассчитывал встретиться именно с ней, поэтому, честно говоря, немного побаивался. Как-никак Женька попал в больницу по его вине. Котя чувствовал себя неловко. А как еще может чувствовать себя совершенно здоровый мальчик среди белых халатов и человеческих мук?

— А-а, это ты? — не очень удивилась Лида. — Пришел проведать? Что это у тебя? — кивнула она на узелок в Котиных руках.

— Это? Пирожки, банка…

— Что-о? Опять какой-нибудь взрыв хотите устроить? Не пущу!

— Да нет, — покраснел Котя, — банка с вареньем. Она не взрывается.

— В ваших руках что угодно взорвется.

— А как себя чувствует Женя?

Посмотрели бы вы на этого мальчика! Вежливость, забота и воспитанность читались на его лице. Хоть печатай его портрет в газете «Звезда» на первой полосе или показывай по телевизору.

— Жив твой Женька, в саду гуляет. Завтра, наверно, выпишут.

Котя был и обрадован, и немного разочарован. Обрадован тем, что Женька так легко отделался, а разочарован, потому что надеялся, что ему сейчас накинут на плечи белый халат и поведут куда-нибудь, чуть ли не в операционную. Если же Женька в саду, то о халате и операционной не могло быть и речи. Но белый халат Лида ему все-таки дала, потому что хоть Женька и гулял в саду, сад этот был не простой, а больничный.

— Пойдешь прямо по аллее, потом свернешь налево и увидишь беседку. Там где-то и гуляет Женька, — сказала ему Лида. Котя, путаясь в длинных полах халата, пошел в сад искать друга.

Беседку Котя отыскал быстро, но в беседке Женьки не было, и если бы Котя не услышал Женькин голос, он бы не скоро его нашел.

— А теперь ходи «b2 — с3», — говорил кому-то Женька.

«В шахматы играет, — подумал Котя, — но почему тогда он подсказывает ходы своему противнику? Странно».

Котя раздвинул кусты и застыл на месте. Женька действительно играл, только не в шахматы, а в шашки. Но не это удивило Котю, а то, что Женькиным противником был большой рыжий кот. Шахматная доска была разложена прямо посреди дорожки на песке, а на ней вместо шашек лежали аккуратно нарезанные кружки колбасы. «Краковская», — машинально определил Котя, все еще сомневаясь, не спит ли он. Это было нечто. Такого не увидишь даже в цирке, а надо сказать, что за всю свою жизнь Котя был в цирке целых три раза.

— Привет, — не поднимая своей забинтованной головы, сказал Женька, — встань сбоку и не мешай. Идет эксперимент. Бионика, брат, сложная наука, чтоб я пропал.

— Привет, — сдавленным голосом ответил Котя и, присев рядом, шепотом добавил, — А я тебе пирожков принес и варенья. Голова не болит?

— Нет. Ты бы лучше вместо пирожков колбасы принес. Этот кот — страшный обжора. Он может съесть колбасы вдвое больше, чем весит.

— Откуда же я знал, — начал оправдываться Котя, — завтра обязательно принесу.

— Завтра будет поздно. Та-ак. Ходи «b2 — с3»! — И Женька прутиком подвинул к коту кружок колбасы.

Но кот схватил другой кружок, не тот, что лежал ближе к нему. Проглотить колбасу, правда, ему не удалось, потому что Женька шлепнул его прутиком по морде. Кот выпустил колбасу и сердито съежился.

— Он должен взять тот кружок, который я ему предлагаю, и передвинуть его лапой на определенное место, — пояснил Женька и шмыгнул носом.

— А если не возьмет? — поинтересовался Котя, развязывая тем временем узелок и доставая пирожки.

— Получит по морде.

— Так он сбежит!

— Не сбежит, я же тебе говорю, что он обжора. Вот смотри, — и Женька снова пододвинул к коту кружок колбасы.

На этот раз кот понял, чего от него хотят, но понял только наполовину. Он подцепил когтем именно тот кружок, о котором говорил Женька, но вместо того, чтобы двинуть его по диагонали, потащил в рот. И тут же прутик шлепнул его по лапе.

— Может, он на это клюнет? — спросил Котя, протягивая Женьке пирожок.

— Отстань ты со своими пирожками. У него условный рефлекс на колбасу выработан. Ты можешь все испортить.

Котя обиженно откусил половину пирожка.Эксперимент тем временем продолжался. Котя все больше и больше удивлялся. Во-первых, тому, откуда у Женьки столько терпения, во-вторых — почему кот не убегает? Ведь на голодного он явно не походил… «Должно быть, просто ленивый», — подумал Котя и механически взял второй пирожок.

— Слушай, Женя, — спросил он, — а чего ты от него добиваешься?

— Как это чего? — поднял свои удивленные глаза Женька. — Если он пойдет так, как я ему говорю, то через два хода съест мою «дамку». Я ему позволю ее съесть — условный рефлекс надо подкреплять.

И Женька показал на «дамку» — кружок колбасы, только вдвое толще.

— Ему же выгоднее съесть «дамку».

— Я думаю, — беря третий пирожок, сказал Котя, — выгоднее все же съесть те три шашки, что лежат ближе к нему.

— А это зачем? — поднял Женька прутик.

— Так ты его в цирк готовишь? — спросил Котя, нащупывая четвертый пирожок.

— Не-е, — сморщил нос Женька, — в цирк ему поздно. Его надо было с детства учить, а это уже старый кот.

— Тогда зачем ты с ним возишься?

Женька не ответил, он снова сосредоточился. Котя вынужден был жевать молча. Кот никак не мог понять, чего от него хочет Женька, и Котя, немного заскучав, начал мечтать вслух:

— А показывать в цирке кота, умеющего играть в шашки, тоже здорово. Представляешь, просыпается однажды наш город, а кругом афиши, афиши, а на тех афишах твой портрет и надпись: «Весь вечер на манеже Эжен Жменьо с группой дрессированных котов!»

— Что ты мелешь! И почему Эжен Жменьо?

— В цирке так принято. По паспорту ты можешь быть Евгений Жменька, а на афише непременно Эжен Жменьо. Чтоб интереснее было.

— Никто так не пишет: «Весь вечер на манеже!»

— Еще как пишут! Сам читал!

— Это ты про клоунов читал, а про дрессировщиков так никто не пишет. Как я могу быть с ним весь вечер на манеже? Да он же пуд колбасы сожрет. И не для цирка я его готовлю.

— А для чего же?

— Для науки. Понимаешь, Котька, я где-то читал, что обычный, со средними умственными способностями кот…

— У кота есть ум?

— Побольше, чем у тебя. Не перебивай. Обычный, со средними умственными способностями кот может запомнить и различать до ста пятидесяти слов.

— Человеческих?

— Нет, кошачьих. Конечно, человеческих. Ну, вот ... Ты меня слушаешь или жуешь? Что ты жуешь?

— Я? — закашлялся и чуть не подавился Котя. — Видишь, я тебе пирожки принес, а ты сказал... — Котиные щеки густо покраснели, — ты сказал, чтобы я условный рефлекс не отбивал. Ну, я и...

— Что «и»? Условный рефлекс у меня или у кота? Я про кота говорил. Осталось там что-нибудь?

— Пирожков больше нет, но вот тут варенье…

И, чтобы как-то оправдаться перед Женькой, Котя заискивающе сказал:

— Ты обещал о бионике рассказать…

— Бионике? Есть такая наука. Вот если взять мозг…

— Кошачий?

— Почему кошачий? Вообще мозг... А варенье у тебя вкусное...

На том разговор о бионике и закончился, а кот, не забыв про «дамку», спешно подобрал всю колбасу.

Глава седьмая, где Анатолий чинит пылесос, а Женька собирается охотиться на медведей

— Вы не волнуйтесь, Ольга Яковлевна, — говорил Анатолий, снимая свой белоснежный китель и оставаясь в полосатой тельняшке, — сейчас все будет в ажуре. Техника не сложная.

— Я знаю, Толик, что вы все умеете, но зачем вам эти проблемы? — подхваливала Женькина мама Анатолия.

Лида в белом платье стояла рядом и бросала на Женьку уничтожающие взгляды. Они с Анатолием только что собирались пойти погулять по набережной, и вот, на тебе, такая неприятность.

Ольга Яковлевна старалась вообще на Женьку не смотреть и говорила о нем так, словно его не было в комнате.

— Ну, вот скажите, Толик, как такое могло уродиться и что из него вырастет?

— Ничего страшного, — степенно ответил Анатолий, — возраст у него такой, переломный, вот и ломает всё. Перерастет, все мы были детьми.

Женьку аж передернуло. Если бы он мог, то выбросил бы Анатолия в окно. Подумаешь, взрослый! Женька помнит еще, как Анатолий ходил в школу. Правда, тогда Женька ходил в детский сад, но ведь все равно Анатолий ведет себя не по-мужски. И у Женьки от обиды даже слезы на глаза навернулись.

— Подумаешь, я и сам могу починить. Незачем вам руки марать, — буркнул он.

— Помолчи лучше, — вскипела Лида.

— Ты уже «починил», — добавила мама.

Анатолий ничего не сказал. Насвистывая «Черное море мое»^[11], он орудовал ключом. И это больше всего задело Женьку: он что, действительно считает его ребенком, с которым не стоит даже разговаривать?

И тут в комнату вошел папа. В руках он держал какое-то письмо. Папа поздоровался и спросил:

— Что это у вас тут за разбор бытовой техники?

— Да вот текущий ремонт делаю, — ответил Анатолий. — Только вы, Виктор Антонович, ошибаетесь, если думаете, что это бытовая техника. Евгений Викторович пытался доказать, что это техника сельскохозяйственная.

— Опять Женька, — покачал головой папа, — за ним вечно золотые вербы растут^[12].

Женька вздохнул и покраснел. На душе у него было совсем скверно — он не рассчитывал, что папа так рано придет. Женька не столько боялся, сколько стеснялся папы, который за всю Женькину жизнь ни разу его пальцем не тронул (чего нельзя было сказать о маме), и даже не обругал! Но, когда надо, он умел так подобрать слова, что Женька потом сгорал от стыда. Лучше бы бранилась Лида, ругалась мама (даже полотенцем огрела по спине), но только бы папа не узнал о Женькиных «художествах». Мама могла ему и не сказать, могла забыть. За день столько разных грехов набиралось у Женьки, что мама неспособна была все запомнить. Правда, этот грех был особенным, и мама вряд ли бы о нем забыла. Но лучше бы папа пришел с работы чуть позже, а не сейчас, в разгаре Женькиного позора.

— Понимаешь, Виктор, — начала рассказывать мама, — Лидочка (в присутствии Анатолия мама всегда называла Лиду Лидочкой) взяла в пункте проката пылесос, хотела в квартире убраться, а этот... этот…

Мама не нашла нужного слова и только махнула рукой.

— Он что, хотел выкачать пылесосом море, чтобы собрать на дне рыбу? — вполне серьезно спросил папа, а Женька еще ниже опустил голову.

— Нет, — засмеялся Анатолий, — море он выкачает в следующий раз, с помощью велосипедного насоса. На этот раз Евгений Викторович решил помочь сельскому хозяйству. Очередной эксперимент проходил под флагом истребления сэ-хэ вредителей.

«Почему сэ-хэ? — подумал Женька и тут же понял: — Сэ-хэ, значит сельскохозяйственных…»

— Вот именно, — подхватила мама, — не успела Лидочка отвернуться, как этот... этот... (нужное слово опять не нашлось) размотал шнур, вытащил пылесос в сад и начал засасывать им все, что под руку попадется.

В этот момент Анатолий развинтил-таки пылесос, и из его корпуса стал вытряхивать все, что попалось Женьке под руку: ржавые гвозди, камушки, стеклышки, черепки, пуговицы, сухие листья, сучья, но больше всего было земли, которая уже превратилась в пыль. Среди этого хлама ползало и несколько садовых гусениц.

— Кто скажет, что эксперимент не удался, пусть первым бросит в меня камень! — торжественно провозгласил Анатолий, отряхивая штаны.

Но папа, видимо, еще не все понял.

— Я думаю, — сказал он, — что лучше всего мне об этом расскажет сам автор.

— Он тебе расскажет, — вмешалась мама, — он тебе такое расскажет, что только держись. У него что руки, что язык — одинаково чешутся.

Но Женька сразу почувствовал себя лучше. Папе можно все рассказать, все объяснить, он поймет, и не будет сердиться. Собственно, Женька и не собирался оправдываться. Напротив, Женька собирался воинственно защищать свой новый проект. Теперь он обращался только к папе, давая этим понять, что остальных считает недостаточно подкованными для такого разговора.

— Понимаешь, папа, до сих пор разных насекомых и гусениц просто травили. Даже с самолетов. Вот я и подумал, а почему бы их не истреблять еще и механическим путем.

— Он подумал! Ты, оказывается, иногда думаешь? — подпустила шпильку Лида. Но Женька не обратил на нее никакого внимания.

— Конечно, пылесос — не очень совершенная машина для отлова вредителей…

— Та-ак, — сказал папа, — а какую же совершенную машину собирался предложить ты?

Спросил вполне серьезно. Женька видел, что папе действительно интересно, и совсем успокоился.

— О-о, целый агрегат. Его надо будет цеплять к трактору и таскать по полям.

— Так-так, — продолжал папа, — значит, твой агрегат должен отлавливать насекомых?

— Только вредных, — гордо ответил Женька.

— А как же быть с полезными? — спросил папа.

Такого вопроса Женька не ожидал. Он несколько раз моргнул и широко раскрыл рот.

— А про пчел ты подумал? — продолжал папа. — Ведь и их твой агрегат будет засасывать.

— Почему же, — вмешался Анатолий, — изобретатель будет сидеть в своем агрегате, как старый Ной в ковчеге, и сортировать насекомых на чистых и нечистых. Чистых, то есть пчел, отпускать, а нечистых — уничтожать.

Женька только глазами сверкнул. А Лида покатилась со смеху! Ей-то что? Она пойдет сейчас гулять с Анатолием, есть мороженое и пить лимонад, а Женька останется один на один со своим позором.

Однако судьба смилостивилась над Женькой. Папа вдруг вспомнил о письме, которое до сих пор держал в руках. Словно и не было никакого разговора о пылесосе и будущем агрегате «Смерть насекомым», папа вполне серьезно сказал:

— Что ж, сынок, у тебя еще будет возможность познакомиться с сельским хозяйством.

А маме добавил:

— Я письмо от Захара получил. Они опять с Оксаной Женьку к себе зовут.

— Куда-а, — замахала руками мама, — куда я его пущу, позорище такое! Он там такого натворит, что хоть стой, хоть падай. Ты что его не знаешь?

— Знаю, — сказал папа, — но и Захара знаю. Знаю, что у него пылесосом он насекомых ловить не будет.

Так начался этот разговор. Анатолий с Лидой как-то незаметно исчезли из комнаты, а Женька остался стоять, ожидая своей участи.

Он знал, что дядя Захар, старший брат отца, живет где-то на севере Украины в селе, спрятавшемся в живописных волынских лесах. Для Женьки, мальчика, родившегося в маленьком городке на берегу Черного моря, среди причерноморских степей, эти далекие леса казались настоящей загадочной тайгой. Дядя Захар работал сельским фельдшером. Жили они с тетей Оксаной одни. Их единственный сын Степан, партизанский связной, погиб зимой 1943 года.

Женьке и хотелось и не хотелось ехать к дяде Захару. Когда в прошлом году он приглашал Женьку к себе, папа с мамой Женьку не отпустили, потому что считали, что он еще мал.

И вот теперь... Теперь эта поездка могла состояться, но все складывалось так, что она больше походила на ссылку.

Папа с мамой долго совещались, причем так, словно Женьки в эту минуту вообще в комнате не было. Наконец, они пришли к какому-то мнению.

— Ну что, поедешь? — спросил папа. — Ты уже подрос. Мир посмотришь, увидишь, как хлеб растет, козла от теленка отличать научишься.

— А если его корова забодает? — забеспокоилась мама.

— Будет мамалыгой^[13], так его и курица затопчет, — сказал папа, — а геройскому парню и медведи не страшны, если они еще водятся в волынских лесах.

Женька усмехнулся и промолчал. Ему вдруг стало грустно от мысли, что вот наступило лето, все стараются поехать к морю, а ему, Женьке, приходится ехать в противоположном направлении. Котя будет купаться по двенадцать раз в день, плавать на старом ялике, ловить бычков, валяться на песке, а он, Женька, в это время будет жить так далеко, в суровых, почти северных лесах, где, возможно, еще водятся медведи. Женьке почему-то стало жалко себя, и он, нахмурившись, сказал:

— Без Коти я никуда не поеду.

— Ну вот, начинается, — вздохнула мама. — А если Котю мама не отпустит?

— Почему не отпустит? — поддержал Женьку папа. — Я сам с ней поговорю. А вдвоем им действительно будет веселее.

— И в дороге безопаснее, — вставил Женька, — один спит, другой вещи сторожит.

— Можете оба спать спокойно, — засмеялся папа, — поездные воры уже давно ликвидированы.

— Значит, поедешь? — вздохнула мама. Ее злость на Женьку испарилась, как облако в летний день. Женькина мама, Ольга Яковлевна, не умела долго сердиться, ведь она родилась в городе, который двести пятьдесят дней в году был залит солнцем.

— Пойду скажу Коте, чтобы собирался, — воскликнул Женька, выбегая из комнаты.

Он так и сказал, когда пришел к Коте:

— Давай, собирайся! Едем!

— Куда? — без особого энтузиазма спросил Котя, который не очень был склонен к перемене мест.

— К моему родному дяде Захару. Изучать природу и охотиться на медведей.

Глаза у Коти стали круглые, как спасательные круги. Это было что-то новое, не похожее на «эдисоновские» выходки Женьки. И хотя сколько раз Котю разочаровывали Женькины проекты, до конца разочароваться в них он так и не смог. Очень уж много азарта было в его беспокойном друге.

— На каких медведей? — только и смог спросить Котя, видя, что Женька не шутит.

— На бурых, конечно, белые в волынских лесах не водятся. Мой дядя Захар живет в лесу. Он медик и, кроме того, изучает природу. А на досуге отстреливает медведей.

— Как отстреливает?

— Ну какой ты непонятливый, это термин такой охотничий.

— А он что, не справляется, если нас зовет? — вполне серьезно спросил Котя.

— Может и не справляется. Думаешь, там мало работы? Одну только шкуру снять сколько мороки! У дяди три ружья: тулка, винчестер и берданка. Я думаю взять себе винчестер, а ты как думаешь?

Котя подергал себя за ухо, посопел, покачал головой:

— Меня мама не отпустит.

Женька даже плечами передернул:

— Конечно, если ты скажешь ей, что мы едем на опасную охоту, может и не отпустить. А если объяснишь, что мы едем собирать ягоды и пить парное молоко, то она, думаю, возражать не будет. Мой папа поговорит с ней.

...Котю мама отпустила.

Глава восьмая, которая начинается Котиным письмом маме, папе и бабушке

«Дорогие мои мама, папа и бабушка!

Доехали мы с Женей хорошо. Я из окна не высовывался, потому что окна в цельнометаллических вагонах не открываются. Встретили нас дядя Захар с тетей Оксаной, мы поехали к ним и сразу же сели обедать. А медведей здесь никаких нет. Дядя Захар говорит, что здесь только ежей много. Я вам, наверно, привезу одного. Он будет у нас жить и пить молоко. Дядя Захар говорит, что ежи очень любят молоко. Тетя Оксана накормила нас очень вкусным борщом и варениками с печенью. А трех ружей у дяди Захара нет, это все Женька напутал. Грибов здесь очень много, а еще очень много леса. Лес тут большой. Еще нас тетя Оксана угощала киселем из ежевики. Ежевики здесь очень много, потому что здесь лес. Женька говорил, что мы едем на север, но здесь никакой не север: так же тепло, как и у нас. Только у нас вокруг города степь, а здесь вокруг села все лес да лес. А еще тетя Оксана испекла к нашему приезду пирожки с повидлом. Повидло у нее очень вкусное, оно с орехами. У дяди Захара только один дробовик, и то тетя Оксана говорит, что уже не помнит, когда дядя Захар стрелял из него. А дядя Захар говорит, что и без ружья, что захочет, то и добудет. Он говорит, что возьмет нас с Женькой на охоту. Только без ружья. Что это за охота, я не знаю. Наверное, пойдем с капканами. Но вы за меня не беспокойтесь, потому что медведей здесь нет и волков тоже. Передайте привет тете Клаве.

Целую вас всех

ваш Константин».

Котя, как и обещал, написал письмо в первый же день, как приехал. Но надписать адрес на конверте, вложить туда письмо и отнести его на почту — на это у него силы воли не хватило.

Потому что, еще сочиняя письмо, Котя через открытое окно наблюдал, как его товарищ уже изучает окружающую природу.

А Женькино внимание привлек простенький механизм, размещенный у тети Оксаны на огороде. Женька стоял среди цветущего картофеля, хлопал себя по шее, пытаясь убить хотя бы одну из мух, истребителями пикировавших на него, и в то же время ломал голову над тем, зачем этот механизм нужен.

Не то пропеллер, не то мельница. Подует ветер, а он вертится себе на палке — дребезжит.

Если бы у дяди Захара и тети Оксаны были дети, Женька бы решил, что это их игрушка, но детей поблизости не было, значит... В этот миг Женька понял, что стоит на пороге открытия, но открытия чужого. Мельница-пропеллер, бесспорно, имела какое-то сельскохозяйственное назначение, но Женька, вспомнив свою малую осведомленность в «сэ-хэ» вопросах, решил расспросить об этом тетю Оксану:

— Тетя Оксана, скажите, а что это у вас за мельница?

— Какая мельница? — не поняла тетя Оксана. — А, это? Это, Женя, от кротов.

— От кого? — Женька даже охрип от неожиданности.

— Да люди посоветовали, говорят, от кротов помогает. А то роют и роют, проклятые, спасу от них нет. И вот надо им обязательно не на моркови, так на луке свою горку сделать.

— А мельница? — Женька все еще ничего не понимал.

— Мельница крутится, гудит и землю слегка потряхивает. Старики говорят, кроты эту тряску не переносят…

«Вибрация! — подумал Женька. — Кроты не переносят вибрации, вот оно что!» И знакомая волна захлестнула Женькину грудь, потом подхватила и понесла его.

— Котька, Котька-а, иди сюда! — закричал великий изобретатель.

Младший лаборант не привык, чтобы его звали дважды.

— Что случилось? — появился он на пороге.

— Ты знаешь, ЧТО ЭТО? — Женька кивнул в сторону механизма.

— Какая-то себе мельница.

— Не какая-то, а вибратор, и не себе, а кротам!

— Почему кротам? — удивился Котя также, как минуту назад удивлялся Женька.

— Да как ты не понимаешь? Пропеллер крутится, вибрирует, передает эту вибрацию в грунт, та беспокоит крота и крот убегает туда, где ничего не вибрирует и ничего его не тревожит.

— Здорово! — засмеялся Котя.

Женька презрительно глянул на младшего лаборанта:

— Только это техника позапрошлого века. Вибрация слабовата, а когда ветра нет, то вообще нет вибрации.

— Почему же, — вступился за мельницу Котя, — видишь, ветра почти нет, а она все равно крутится.

Котя уже смутно предчувствовал, что Женька сейчас снова втянет его в какую-нибудь историю, а Коте этого очень не хотелось.

— Крутится-то она крутится, — вынужден был согласиться Женька, — только мощность у нее маловата.

— Для кротов хватит.

За это младший лаборант удостоился еще одного презрительного взгляда.

Между тем Женька лихорадочно думал.

— Слушай, Котька, а ведь здесь можно распугать всех кротов в радиусе десяти километров! Вместе с ветряной мельницей мы можем запустить водяную! Вот где будет вибрация так вибрация!

— А воду ты где возьмешь? — флегматично спросил Котя.

Но оказывается, Женька уже все продумал и предусмотрел.

— Дождь! В дождь ветряная мельница никакой вибрации не дает, зато на нашей, водяной, хоть турбину ставь. А еще водяную мельницу можно поставить у кротовой норы, чтобы вода стекала вниз и чтобы крот к тому же ревматизм получил.

— А кто тебе позволит канавки на огороде рыть? — не сдавался Котя.

— Зачем канавки? — пожал острыми плечами Женька. — А вот это ты видел? — И он показал пальцем на желоб.

— Ладно, а как же... — начал было Котя, но, видимо, поняв, что Женьку уже не остановить, смолк.

...К великому Женькиному счастью, дяди Захара дома не было — уехал на хутор к больному. А тетя Оксана готова была «детям» небо наклонить, лишь бы они не скучали. А, судя по всему, «детишки» все-таки заскучали и им срочно понадобилась забава.

— Инструмент, сынок, спрашиваешь? Есть, а как же. Вот тут в сарайчике. А то вон там, на чердаке, есть еще хлам разный, можете взять себе, что нужно...

Каких только сокровищ не было на чердаке сарайчика! Старые подковы, гвозди, ржавое колесо от телеги, кавалерийская пика, каркас настоящего седла, сломанная коса, крышка от чайника, ящик шурупов и винтов, рама от картины, куча старых журналов, позеленевший самовар, точильный камень, черенок лопаты, велосипедная педаль, еще несколько колес неизвестно от чего, солдатский котелок, дырявая кастрюля без ручек…

Даже если бы я до конца повести перечислял сокровища, найденные Женькой на чердаке, то и тогда бы я бы не был уверен, что чего-нибудь не пропустил.

У Женьки сразу же заблестели глаза, но он взял себя в руки и принялся среди этих сокровищ отыскивать только необходимое.

Таким необходимым оказалось старое голенище, гофрированная противогазная трубка, кусок пожарной кишки и куски медной проволоки.

Можно было начинать.

Старое голенище прекрасно оделось на желоб и было туго притянуто к нему проволокой. Дальше пошло как по маслу. Голенище соединялось с пожарной кишкой, а кишка — с противогазной трубкой. Трубопровод был, правда, коротковат и еле доставал до земли, но Женька питал надежду найти завтра еще что-нибудь и удлинить его. Сегодня было уже поздно — смеркалось, и тетя Оксана позвала их ужинать. А чтобы трубопровод не качался туда-сюда, как хобот у слона, Женька воткнул его конец в открытую форточку. Потом побежал ужинать, потому что услышал, что Котя уже садится за стол.

... Спали они вдвоем на широченной кровати в низенькой прохладной комнатке. Очень уютная была эта комнатка и навевала сладкие сны, потому что во всех углах ее, на подоконнике, на стенах и даже под потолком висели сухие пучки душистых трав, каких-то корешков, листьев, цветов.

— Это для красоты или для запаха? — уже лежа в постели, спросил Котя.

— Чудак, — ответил Женька, натягивая одеяло, — это лекарство. Дядя же фельдшер.

...Котя стоял на капитанском мостике, а волна была такая, что брызги долетали даже сюда и разбивались о его лоб. «Надо бы спуститься в машинное отделение, посмотреть, как там, — подумал он и начал сходить по трапу. Холодная струя воды ударила ему в лицо. — Пробоина! Судно может утонуть. Надо объявить общий аврал!»

— Полундра! — заорал Котя и проснулся от собственного крика. Что случилось, догадаться было не трудно. После ужина Женька забыл о своем трубопроводе, конец которого так и свисал из форточки, как раз над Котиной головой. Остается напомнить, что дожди на Волыни идут довольно-таки часто.

Рассвело... Мокрый, злой Котя сопел и выталкивал конец трубопровода обратно за окно. Женьку, конечно, тоже промочило, но он делал вид, что сладко спит. Глядя на него, у Коти окончательно лопнуло терпение:

— Эй ты, изобретатель! Эдисон несчастный! Не прикидывайся дурачком, я же знаю, что ты не спишь. Не думал я, что ты такой мстительный! Это ты мне за то, что я банку с бычками тогда на примус поставил? Так я же не хотел, ты же знаешь. Я случайно, а ты мне нарочно сделал! Так нечестно!

Этого Женька стерпеть не мог. Он сел на кровати так быстро, словно в нем разжалась пружина.

— Ты что, серьезно считаешь, что я нарочно?

— А что, нет? Ищи себе другого помощника, поглупее. А с меня хватит!

— Глупее тебя я вряд ли найду.

— Что-о?

И кто знает, чем бы все это закончилось, если бы не зашел дядя Захар.

— Доброе утро, — сказал он, — осваивали душ новой конструкции?

— Это все Женька хотел... — начал было Котя, но так и не закончил.

— Ясно. Значит, квиты? Ты его горячей банкой по голове, а он тебя холодной водой.

Женька насуплено молчал. Он понял, что папа, видимо, кое-что написал о нем дяде.

— Эх вы, изобретатели! — продолжал дядя Захар, — гвоздь толком забить не можете, а беретесь проектировать кибернетическую машину.

— Гвозди забивать я умею! — упрямо сказал Женька.

— Это я к примеру. А вообще у таких умельцев, как вы, гвозди пляшут под молотком и все пальцы в синяках. Ладно, идите умываться по-настоящему. Поспать вам больше не удастся — постель мокрая.

Глава девятая, где ребята знакомятся с лесом

Вечером того же дня дядя Захар зашел к ребятам и спросил:

— А вы видели когда-нибудь восход солнца?

— Видели, — не очень уверенно ответили ребята, которые, по правде сказать, не очень помнили было ли это на самом деле или им это только приснилось.

— Ясно, — засмеялся дядя Захар. — Завтра увидите. Только учтите, разбужу очень рано. Так что ложитесь спать, а то долго будить мне некогда — пойду один.

— Не надо нас будить, мы что, дети? — нахмурился Женька. — Скажете в шесть встать — пожалуйста, встанем!

— И ты хочешь летом, в шесть утра восход солнца увидеть? Ну и ну! Нет, голубчик, придется пораньше подняться. А сейчас спите!

И дядя Захар выключил свет.

Женька зевнул так смачно, что Коте тоже захотелось зевнуть. Он широко раскрыл рот, а закрыть его уже не сумел — так и заснул с открытым ртом, но тут же (во всяком случае, так показалось Коте) его разбудили. Надо было идти на охоту, надо было встречать рассвет.

...Небо было каким-то непривычно серым, совсем не таким, как над Черноморьем. Ребятам сперва даже показалось, что собирается дождь, и это тучи заволокли его, но, приглядевшись, они увидели в вышине несколько бледных мерцающих звезд. Нет, это было именно предрассветное волынское небо. Где-то очень далеко на горизонте синел лес. Ребят это удивило, поскольку днем они видели, что лес был гораздо ближе. А прямо перед ними расстилалось какое-то белое покрывало, которое раскинулось до самого леса.

«Так, наверное, цветет эта... как ее ... » — пытался вспомнить Женька название растения, которое они видели из окна вагона. Им тогда соседка по купе, старенькая бабушка, сказала, но сейчас Женька никак не мог припомнить это название.

«А здесь, пожалуй, можно заблудиться», — успел подумать Женька, когда они вошли в лес.

Деревья внезапно обступили их со всех сторон, и только теперь Женька понял, что белое покрывало, расстилавшееся перед ними, была вовсе не цветущая гречиха (неожиданно Женька вспомнил название растения), а густой туман. Этот туман разрезал лес, а теперь и их: дядю Захара, Котю, его — Женьку пополам.

Это был необычный туман — не холодный, не сырой, а какой-то неуловимый. Все вокруг проявилось, как на фотобумаге. К небу кто-то подмешал капельку синевы, и звезды от этого стали бледнее, а лес превратился из серо-синего в серо-зеленый. Черными оставались только ели.

Собственно, ель была единственным деревом, которое узнавал и отличал от других деревьев Женька. Не узнать ель было невозможно, но остальные деревья и кустарники, как для Женьки, так и для Коти оставались просто деревьями и просто кустарниками. Вряд ли даже в солнечный день они смогли бы отличить дуб от граба или осину от ясеня, а о кустарниках, травах, цветах и говорить нечего. Лес для них был «темным лесом» и ночью, и днем, и утром, и вечером. Лес для них был просто скопищем деревьев! Хотя нет, не просто. Потому что Котя вдруг толкнул Женьку в бок и радостно зашептал:

— Смотри, березка!

Да, это действительно была березка, и Котя, гордый тем, что узнал ее, остановился.

— Березка, березка, — повторял он шепотом.

Вы заметили, что в лесу вечером или на рассвете почему-то всегда хочется говорить шепотом. Видимо, эту привычку мы получили в наследство от наших пра-пра-пра и еще много раз прадедов, для которых лес был и другом, и врагом. Ведь тогда в лесу за каждым кустом, за каждым деревом их подстерегала опасность, а может даже и смерть. Как тут не заговорить шепотом!

Вдруг в лесу что-то произошло. Это заметили все, даже дядя Захар остановился. Туман перестал клубиться и послушно лег к ногам исполинских деревьев, листья которых дружно затрепетали, стряхивая на путешественников росу, а верхушки словно бы окунулись в красную краску. В мгновение зеленый цвет превратился в красный, а голубой — в лимонно-желтый, потом красный стал желтым, и еще через мгновение в лесу царили только два цвета — зеленый и голубой. И, словно ожидая этой минуты, вокруг зазвучал разноголосый хор птиц. Только теперь ребята поняли, что произошло, — взошло солнце.

Дядя Захар постоял немного, склонив голову и приложив ладонь к уху, словно прислушиваясь к чему-то, а потом внезапно двинул прямиком через лес. Он шел впереди, маленький, сухонький, в сером пиджаке и порыжевших сапогах, такой обыкновенный и будничный где угодно, только не в лесу, где он казался ребятам богатырем. А сами они казались себе беспомощными малышами.

Раньше все было просто. Слева и справа был лес, а они шли себе по тропинке. Теперь же они продирались сквозь бурелом — все вперед и вперед, все дальше и дальше. И хотя они знали, что последнего волка в этом лесу убили задолго до того, как они родились, и что медведи здесь уже лет сто, как не водятся, а значит, опасности никакой нет, им было все-таки страшновато, и чем дальше они углублялись в лес, тем страшнее им становилось.

Вжикнув, как пуля, Коте в нос попала муха. От неожиданности у него даже в глазах потемнело. Но не успел он вычихнуть проклятую муху, как другая, хоть и поменьше, зато более воинственная, влетела ему в глаз, и глаз запылал огнем. Навернулись слезы. «Прямо как в джунглях!» — думал Котя, пытаясь углом носового платка вытащить муху из глаза.

Тем временем Женька воевал с паутиной. Дуясь на дядю Захара, Женька упрямо шел не по его следу, а чуть в стороне. Ему казалось, что до той паутины еще добрых три метра, но она оказалась гораздо ближе, и, шагнув, Женька напрочь запутался в ней. Сказалось неумение ориентироваться в лесу. Глазомер, приобретенный на улицах города, здесь не действовал — далекое чудилось близким и наоборот… А все лес подшучивал и подшучивал над ребятами. Он то сыпал за ворот хвою, то царапал острыми сучьями щеки и лбы, то слал навстречу каких-то неведомых жучков-комариков, то спускал прямо на голову пауков. А тут еще выяснилось, что ребята совсем не умеют ходить! Им казалось, что у них под ногами не земля, а лед — ноги скользили по хвое и мху, загребали прошлогодние листья, путались в каких-то невидимых корнях.

Ребята устали и уже не поспевали за дядей Захаром. А тому хоть бы что! Он шел так легко, разгонисто, словно было ему не шестьдесят с лишним, а втрое меньше. И Котя и Женька заметили, что лес совсем по-другому относится к дяде Захару, чем к ним. Лес ему не чинит никаких препятствий, и даже мухи почему-то облетают его стороной.

— Ну, как? Забиваются гвозди в лесу? — спросил через плечо дядя Захар.

Ребята молчали. Они даже начали злиться на старика, им уже стала надоедать вся эта прогулка. И тут вдруг дядя Захар, остановившись, что-то поднял с земли. Ребята облегченно вздохнули и глянули ему через плечо. На ладони у старика лежал какой-то серо-желтый комочек, и, только присмотревшись внимательнее, они поняли, что это мертвый птенец.

— Птенчик пеночки или малиновки, — сказал дядя Захар.

— А как он сюда попал? Он же летать не умеет? И кто его задушил? — наперебой стали расспрашивать ребята.

— Летать он действительно не умел, — ответил дядя Захар, — но никто его не душил. Сам погиб. Просто выпал из гнезда.

— Кто же его вытолкнул? — спросил Котя таким голосом, словно собрался сейчас же найти обидчика и наказать его.

— Поищем сначала гнездо, — предложил дядя Захар.

Ребята переглянулись и только вздохнули. Как же его найдешь в такой чаще? И где? А оно было совсем близко и невысоко. Дядя Захар уверенно раздвинул кусты, и Женька с Котей увидели маленькое гнездышко, в котором сидел другой птенец, тоже маленький, почти голый, но гораздо больше того, что нашел дядя Захар. Птенцу было тесно внутри.

— Я так и думал, — сказал дядя Захар, — кукушонок. Это он вытолкнул из гнезда птенчика.

— Откуда вы знаете? — насторожился Женька.

— Знаю. А еще знаю, что кукушонок этот вытолкнул вчера или позавчера его братиков и сестричек! Сколько их было — трое или четверо, этого, правда, не знаю. Скажу только, что самому кукушонку не больше двенадцати дней.

— Вы что, его метрику видели? — едко спросил Женька, думая, что пошутил очень метко. Он и Котю пригласил повеселиться, подмигивая и подталкивая локтем.

Но Котя не обратил на Женьку внимания, а дядя Захар совсем не обиделся и вполне серьезно ответил:

— Конечно. И вам могу показать. Видите на спине у птенца углубление. Это у него специально для того, чтобы удобнее было выталкивать конкурентов. Где-то на 13-14 день оно за ненадобностью исчезает, потому что к тому времени кукушонок остается один, как сейчас, и «мачеха» — пеночка, малиновка или какая-нибудь другая птичка — окончательно становится его родной матерью. Отойдем, она сейчас прилетит…

И дядя Захар отвел ребят. Почти в тот же миг послышался шорох маленьких крылышек, и на край гнезд села птичка. Было видно, что ее тревожит присутствие людей, что ей страшно, но она не улетела, пока не покормила кукушонка, а затем вновь вспорхнула и исчезла из вида.

— Через пару минут она вернется, — сказал дядя Захар.

— А если не вернется? Совсем? — вздохнул Котя. — Увидела, что мы стоим, и не прилетит.

— Прилети-ит. Она кормит птенца, хоть и не своего, и в этом ее ничто не остановит: ни страх, ни опасность.

— Летит, летит! — шепотом сказал Котя и замахал руками, словно сам собирался взлететь.

— Надо же, какой обжора! — засмеялся дядя Захар. — И нам тоже не мешает перекусить. Небось, проголодались уже?

— Не так, чтобы очень... — сглотнул слюну Женька.

— …но кусок хлеба с салом не помешает, — закончил за него дядя Захар.

...Они сели под раскидистым деревом, и дядя Захар развернул заготовленные тетей Оксаной припасы.

Давайте не будем им мешать! Каждый из нас, кто завтракал, обедал или ужинал в лесу, знает, что это такое, а кто не завтракал, не обедал и не ужинал, тот все равно не поймет, до тех пор, пока сам не позавтракает, не пообедает или не поужинает.

— Кем ты хочешь стать, Котя? — спросил дядя Захар, складывая в сумку остатки продуктов. — Женю я не спрашиваю: знаю, что он хочет стать Эдисоном.

— Я? Рыбаком.

— А море ты знаешь? Умеешь ты в море «гвозди забивать»? — хитро подмигнул ему дядя Захар.

— Как это?

— Ну, море ты изучал?

— Мы его в школе проходили. Море — это…

— Я не о том. Ты мне скажи, что ты знаешь о море, кроме того, что вы в школе проходили? Ведь ты видишь его каждый день.

Котя молчал. И Женька молчал. А что они могли ответить? Лучики-морщинки разгладились вокруг голубых глаз дяди Захара, он подергал себя за жиденькую бороденку:

— Эх, ребята, ребята… И глаза вам даны, и уши, но не умете вы ни смотреть, ни слушать. Вот что значит век техники! Век атома, космоса, кибернетических машин… Вряд ли найдется из вас хоть кто-нибудь, кто не знает, что такое транзистор, не разбирается в моделях машин, самолетов, в классах военных и пассажирских кораблей. И даже те, кто имеет тройку по физике…

— У меня пятерка! — поспешил заверить Котя.

Женька счел за лучшее промолчать. Неудобно, когда у младшего лаборанта — пятерка, а у его начальника — четверка.

— …и даже те, кто имеет тройку по физике, сумеют исправить электропредохранитель или заменить перегоревшую спираль в утюге. Более того, даже десятилетний мальчишка, увидев в небе самолет, не скажет просто: «Самолет полетел!», а обязательно добавит: ТУ-104, АН-10 или ИЛ-18. Заметив на дороге автомобиль, обязательно уточнит ЛАЗ это, МАЗ или ГАЗ. Но вот спроси любого, что это растет, — в девяти случаях из десяти услышишь: «Дерево». А какое это дерево? Кто ж его знает! Дерево и все. Я не виню вас, что вы не знаете леса, но вот скажи, Женя, зачем ты сейчас эту ветку сломал?

— Так просто... — покраснел Женька.

— Вот видишь. Я понимаю, что ты сделал это механически, но вот, скажем, в городе, если бы ты срезал где-нибудь телефонную трубку…

«Откуда он знает? — похолодел Женька. — Неужели Анатолий написал?»

Но Женька зря беспокоился — Анатолий и не думал никуда писать, а дядя Захар даже не подозревал, что, выбирая сравнение, он выберет его так метко.

— ... то совершил бы преступление, — продолжал дядя Захар, — но в таком случае это преступление было бы чем-то мотивировано: просто так ты трубку не срежешь, а вот ветку сломать — пожалуйста. В природе, ребята, все гармонично, все на своем месте. Кстати, известно ли вам, друзья мои, что о ядре атома мы сейчас знаем гораздо больше, чем о клетке первой попавшейся ветки, которую ты, Женя, только что сломал. И если мой век был веком техники, то ваш должен стать веком биологии. Над этим стоило бы задуматься людям, собирающимся делать изобретения… Ладно, пойдемте дальше. Вот эту травку я возьму и эту тоже, а что это за травки, я расскажу в другой раз. Сегодня с вас леса хватит.

— Скажите, а можно здесь ежа поймать? Живого? — спросил Женька.

— Нет. Ни живого, ни мертвого.

— Почему? Разве в вашем лесу не водятся ежи?

— Водятся. Только и в нашем, и в любом другом лесу ежи селятся ближе к опушке, а здесь чаща. Здесь он жить не будет.

Глава десятая, очень похожая на третью

Дядя Захар складывал в свой медицинский чемоданчик стерилизатор со шприцами и иглами, коробочку с ампулами, маленькую спиртовку, таблетки сухого спирта.

Женька с Котей, вытянув, словно гуси, шеи, наблюдали, как дядя Захар собирался. А он вроде бы и не замечал их, но когда собрался, вдруг сказал:

— Помойте хорошенько руки и подстригите ногти.

— Мы сегодня умывались, — не без гордости заявил Женька.

— Не может быть? — притворно удивился дядя. — Но если вы хотите пойти со мной и помочь мне, пожалуйста, помойте руки еще раз.

Услышав, что от них ждут помощи, ребята наперегонки бросились к умывальнику. Коте повезло больше: как раз утром он подстригал ногти. Женька же вздохнул и принялся искать ножницы.

Но вот все санитарно-гигиенические процедуры позади, и они вместе с дядей Захаром идут по сельской улице. Идут и ведут деловую беседу, как и подобает занятым людям.

— Работа, друзья, нас ждет большая, хлопот будет много, — говорит дядя Захар, — нас ждет встреча с очень независимым народом, который детский сад уже закончил, а в школу еще не ходит. И главное — никаких авторитетов не признает, тем более медицинских. Этим гражданам мы будем делать профилактические прививки.

Вот, оказывается, в чем дело! Женька и Котя станут ассистентами дяди Захара!

— Для начала зайдем сюда, — показал дядя Захар на симпатичный домик под белым шифером, потонувший по самую крышу в зелени сада, — здесь проживает гражданин Марущак Никита Павлович.

Гражданин Марущак Никита Павлович был застигнут врасплох на пороге собственного дома как раз в тот момент, когда возвращался после налета на собственную кухню, держа в одной руке кусок хлеба с маслом, а в другой — пузатый огурец.

— Приятного аппетита! — сказал Котя, симпатизировавший людям с хорошим аппетитом.

Никита Павлович не ответил Коте: кажется, он вообще не заметил ни Коти, ни Женьки, а только дядю Захара, который услышал:

— А я укол делать не буду!

— Ну? Что я вам говорил? — вроде даже обрадовался дядя Захар.

— И не надо, — ошарашил Никиту Павловича Женька. — Только знай, что завтра, самое позднее послезавтра ты заболеешь, и будешь болеть может целый год, а твои товарищи тем временем перейдут во второй класс. Пойдем, дядя Захар, нам некогда, он все равно не захочет.

И Котька и дядя Захар только удивленно взглянули на Женьку.

А вот на Никиту Павловича Женькино заявление произвело самое глубокое впечатление.

— Больно будет? — то ли спросил, то ли подтвердил он.

— Тебе — нет, — вступил в игру дядя Захар, — потому что укол мы тебе делать не будем. Ты трус.

И дядя Захар повернулся, чтобы уйти. Такого кощунства Никита Павлович Марущак стерпеть не мог.

— Ладно, заходите, — решительно сказал он, — я не трус. Я дома один. Мама и папа на работе, а бабушка в огороде огурцы собирает.

С этими словами Никита Павлович пропустил гостей в дом. Мужество и впредь не покидало его. Дядя Захар, разложив на столе медицинский инструмент, объяснил ребятам, что кому нужно делать. Женька тоненькой пилкой спилил шейку ампулы, а Котя ваткой, смоченной в спирте, потянулся к руке Никиты Павловича. Тот молча закатал рукав и доказал-таки, что он не трус. Он даже не поморщился. Тут, правда, надо сказать, что и дядя Захар умел «забивать гвозди».

Теперь Никита Павлович считал себя не связанным никакими обязательствами и выскользнул из дома раньше, чем дядя Захар успел закрыть свой чемоданчик. Было слышно, как сначала во дворе, а потом и на улице застучали босые пятки.

— Ну все, — вздохнул дядя Захар, — теперь он предупредит всех своих коллег, и нам вряд ли удастся кого-нибудь застать дома: разбегутся по укромным местам.

И словно в подтверждение его слов послышался голос Никиты Павловича:

— Митька-а-а! Беги-и-и, уколы делают!

Женька выскочил из дома и побежал вслед за Никитой Павловичем. Когда дядя Захар и Котя вышли за ворота, то увидели, что Женька догнал-таки Марущака в конце улицы. И еще увидели, что Женька и Никита Павлович о чем-то мирно беседуют, как старые друзья, давно не видевшие друг друга. Скоро Никита Павлович куда-то побежал, а Женька вернулся запыхавшийся и слишком скромный.

— Пойдемте, — небрежно сказал он.

— Куда? — не понял дядя Захар.

— К вам в амбулаторию. Никита Павлович дал мне слово джентльмена, что соберет своих однокашников и приведет туда. Мне кажется, слово свое он сдержит.

Дядя Захар только плечами пожал, но Женьку послушал, и они втроем пошли в амбулаторию. Действительно, через полчаса Никита Павлович Марущак доказал, что джентльменские слова на ветер не бросает.

Через полчаса в амбулатории стали собираться граждане — те, что детский сад закончили, а в школу еще не ходят.

На пороге их гостеприимно встречал Никита Павлович.

— Идите, не бойтесь, это совсем не больно. Как комарик укусит — и все. Мне вот сделали, и даже следа не осталось. Смотрите!

И Никита Павлович Марущак небрежно закатал рукав, дабы каждый мог убедиться, что никаких следов укола не осталось. Тем временем дядя Захар стерилизовал иглы на спиртовке (спиртовка понравилась всем), Котя дергал вату, Женька озабоченно раскладывал ампулы и внимательно осматривал пилочки.

— Ну, кто первый? — спросил дядя, Захар, набрав в шприц вакцину.

— Я! Я! Я! — послышались голоса.

Дядя Захар ожидал чего угодно, только не такого единодушия, и его очки сами полезли на лоб. Чтобы никого не обидеть он решил так:

— Давайте тогда по алфавиту. Андрийчук Марина Яковлевна, есть?

Наступила тишина, а потом послышался басок Никиты Павловича:

— Испугалась... Ну, я ей дам.

— Ладно, пойдем дальше. Боровик Дмитрий Афанасьевич?

— Здесь, — и, закатаврукав, вперед вышел Дмитрий Афанасьевич Боровик.

После этого все пошло как по маслу. Ребята даже не морщились, девочки, правда, тихонько ойкали, но не заплакал никто. Когда очередь дошла до Щербань Олексы Трофимовича, произошла непредвиденная заминка.

— Вы только гляньте на его руки! И так до самых плеч! — возмутился Котя, смачивая ватку спиртом. — Да для них бидон спирта надо! Ты что, сроду не мылся?

Олекса Трофимович покраснел так, что красная краска стыда стала просвечиваться сквозь чернильно-темные пятна на его лице.

— Я всегда умываюсь... А это не грязь, это так… Черешня…

— Черешня у них с саду очень черная. И сладкая, — вмешался Никита Павлович Марущак.

— Ну и что? — ворчал Котя. — Мне что теперь, черешневую наливку делать? У того вишня, у этого черешня…

— Вишня кислая, и ее много не съешь, — пискнула из угла какая-то девочка, но сразу же спряталась за спины подруг.

Олекса Трофимович был вынужден умыться, и дальше все опять пошло как по маслу.

...Когда против фамилии Якимчук Алены Ивановны появилась красная птичка и медицинский персонал попрощался с пациентами, дядя Захар спросил Женьку:

— Слушай, а как ты организовал всю эту компанию? Ты же просто молодец!

Женька решил быть скромным до конца:

— Это не я организовал, а Никита Павлович.

— Ну хорошо, пусть Никита Павлович, но как ты склонил его на свою сторону?

— А-а, очень просто. Я сказал ему: «Видишь, как я бегаю? А мой товарищ (это я про тебя, Котька) бегает вдвое быстрее. И нам с ним раз плюнуть переловить вас всех за полчаса. Поэтому пусть лучше приходят сами. И потом, иголка, мол, у нас одна, и она обязательно затупится под конец — последнему будет больнее всего. А кто сделает укол первым, у того и болеть совсем почти не будет. Никита Павлович очень быстро разнес этот слух… Когда же они увидели, что игла у вас не одна, отступать было поздно…

— Та-ак, — усмехнулся в усы дядя Захар, — стало быть, ложь во спасение?

— А хоть бы и так, — не обиделся Женька. — Все же на пользу дела. Просто малышей стало жалко…

Котя промолчал. Ему почему-то вспомнилось, как они с Женькой собирали металлолом.

Глава одиннадцатая, из которой видно, что лес хоть и не страшный, но испугаться в нем можно до смерти

Дядя Захар закончил делать профилактические прививки и теперь почти каждый день ходил с ребятами в лес.

Тетя Оксана говорила:

— И о чем ты только думаешь? Ладно тебе все равно: тебя когда-то пуля, а теперь не снег, не дождь, ни солнце не берет. Ты уже задубел, как та кора, что ты сушишь на лекарства. Но детей хоть пожалей. Они отдыхать приехали, а ты их каждый день по лесам таскаешь. Что нам их родители скажут, смотри, на кого они похожи? Ну, Котя у меня золотой ребенок, он хоть ест исправно, а Женя стал на скелет похож. Исцарапаны оба так, словно с дикими котами дрались. Одичали совсем, прости господи. Им что, заняться больше нечем? Почитали бы лучше. У нас какие-никакие книги есть, да и в библиотеку записаться можно. Чай, не в лесу живем.

— А где же? — смеялся дядя Захар. — Конечно, в лесу. А в том, что они сейчас мало читают, я большой беды не вижу. Зимою наверстают.

И ребята с утра и до вечера бродили по лесу, чаще с дядей Захаром, а когда того вызывали к больному, — одни. Правда, одни они далеко не заходили, гуляли по опушке, но от этого интерес их меньше не становился.

Женька брал с собой толстенный каталог, который много лет назад кто-то из товарищей подарил дяде Захару, и, сверяя каждое найденное растение с рисунком в книге, ужасно радовался, когда они совпадали. В книге под рисунками кроме украинских были подписи на латинском языке. Это выглядело совсем по-научному. Одну такую подпись Женька даже выучил наизусть: «Тузилаго фарфара». Почему-то ему все время вспоминалась фарфоровая собачка, стоявшая на столике у Лиды. И хоть трава мать-и-мачеха ничего общего с собачкой не имела, латинское ее название запомнилось Женьке именно так. Теперь, имея на руках каталог, Женька мог, заглядывая в него, удивлять Котю, а то и саму тетю Оксану своей осведомленностью. Однажды он спросил у нее:

— Тетя, а зачем у вас перед окнами растут алтеа розеа и календула оффициналис? Для красоты?

— Где ты их увидел, сыночек? — спросила тетя Оксана, высунувшись из окна. — А-а… Это, сыночек, мальвы. Они не только для красоты. Их корешки используют для лечения — заваривают и глаза ими промывают, горло полощут. Ну, а это календула, или как ты ее назвал? По-нашему, по-простому она ноготком зовется. И она не только для красоты. Ею и порезы, и язвы разные лечат, и даже когда глаза болят, она тоже помогает.

В свои странствия по лесу Женька тоже брал каталог.

— Та-ак, — говорил он, заглядывая в книгу, — ты, Котька, азарум европеум нашел?

— А как он по-нашему называется? — спросил Котя.

— Какая тебе разница? Ты же все равно его толком не знаешь. Посмотри на рисунок и ищи.

Котя посмотрел и, прочитав украинское название, обрадовался:

— О-о! Да это же просто копытень. И впрямь на копыто похож. Сейчас я его быстро найду!

И действительно нашел. Котя был терпеливым, настойчивым, а Женька всегда забегал вперед, из-за чего многое оставалось без его внимания.

Но вчера Котя не выполнил задание Женьки. Тот поручил ему искать гиперикум перфоратум, то есть зверобой обыкновенный, а Котя куда-то исчез. Женька стал уже, было, беспокоиться, но оказалось, что Котя бродит себе по поляне, собирая фрагарию веска, и кладет одну за другой в рот.

— Разве я тебя за земляникой посылал? — взревел Женька, но тут же, забыв про зверобой, добавил:

— Ну и жук ты, Котька, мог бы и меня позвать!

Котя сначала промолчал, а потом язвительно сказал:

— Так я не знал, что это земляника! У нее ведь тоже должно быть латинское название. А потом, когда я догадался, что это все-таки земляника, то не мог тебя позвать, потому что не знал, поймешь ли ты меня. Ты же теперь даже с тетей Оксаной на латыни разговариваешь.

Как-то Женька решил сделать дяде Захару сюрприз: собрать лекарственные растения. В лесу он то и дело покрикивал на Котю:

— Ищи эритреа центрариум перс!

И Котя искал золототысячник.

— Тащи пульмонарию!

И Котя тащил медуницу.

Домой они доставили невероятных размеров сноп, где корешки, стебли, листья, цветы были в жутком беспорядке, да еще изрядно пересыпаны землей. Котя, судя по всему, рвал каждую траву с корнем, надеясь, что дядя Захар сам дома разберется со всей этой охапкой.

Дядя Захар только головой покачал:

— Ну и ну! Это вы, значит, лекарственные растения собирали. Друзья мои, я конечно рад, что у вас столько энтузиазма, но не надо больше так делать. Я вам в следующий раз объясню, что делать и как. Вы у меня травяными профессорами станете. А пока ... Между прочим, с липы достаточно собрать цвет. А с корнями ее заготавливает разве что медведь.

Если бы Котя был суеверным, он бы подумал, что дядя Захар своим упоминанием о медведе навлек на него беду, поскольку на следующий день на Котю в лесу действительно напал медведь. Вот как это было.

Дядя Захар дал ребятам очень важное поручение. Он сказал им:

— У меня сейчас нет времени — еду на хутор к больному и пойти с вами не могу. А вы пойдите, погуляйте. Заодно поищите на опушке леса, где растет валериана…

Женька кинулся листать каталог.

— Валериана официналис? — как коллега коллегу переспросил Женька.

— Она самая, — пряча улыбку, ответил дядя Захар.

— Так мы ее вам целый сноп принесем! — пообещал Котя, который тоже ни в чем не хотел уступать Женьке.

— Вот этого я больше всего и боюсь, — замахал руками дядя Захар. — Этого-то как раз и не надо. У валерианы используют только корешки, которые выкапывают осенью. Так что вы только найдите такие места и как-нибудь пометьте — засечки на деревьях сделайте, что ли! Завтра или в другой раз покажете мне их, а уж осенью я корни выкопаю. Ну, идите!

И они пошли. На опушке Женька показал Коте в книге как выглядит валериана.

Договорились они так:

— Ты иди налево, — сказал Женька, — а я пойду направо. Около старого дуба, что на поляне растет, мы встретимся. Будем искать по новой системе, чтобы побольше пространство захватить.

Женька пошел в одну сторону, Котя — в другую. Вот тут и постигло Котю несчастье. Он еще не очень далеко отошел, раздвинул кусты ежевики и едва перепрыгнул ручей, как заметил за кустом что-то большое, рыжее, мохнатое. «Медведь», — успел подумать Котя.

И еще он успел вспомнить, что в таких случаях следует упасть на землю и притвориться мертвым. Медведь мертвых не ест — постоит, понюхает и пойдет, откуда пришел…

Вы, дорогие читатели, конечно, тоже знаете эту медвежью повадку и, лежа где-нибудь на диване с приключенческой книгой, тоже наверно поступили бы так, как советуют опытные охотники. Но не знаю, были бы вы столь благоразумны, если бы встретились один на один с медведем в лесу. Вот и Котя сразу же забыл об этом совете и повернулся, чтобы броситься наутек, но поскользнулся на берегу ручья и упал, закрыв от страха глаза.

Медведь стоял над ним, переступая с ноги на ногу, и дышал в затылок. Сказать, что в этот миг Котина душа была в пятках, значит — ничего не сказать. Он испугался, но когда медведь шершавым языком задрал Коте рубашку на спине, мальчик открыл глаза и увидел над собой... теленка.

А еще неподалеку он увидел пару загорелых, исцарапанных ног.

— Ой, не могу, ой, умру! Он же тебя сейчас съест! — раздался девчачий голос, и веселый смех эхом покатился по лесу.

Перед Котей стояла босоногая девчонка, класса, видимо, третьего-четвертого. Губы — темные от ежевики, а глаза черные, как терн — уже от природы. Носик, усеянный мелкими веснушками, словно бабочка, пролетев, стряхнула на него немного пыльцы со своих крылышек. Синяя юбка, желтая кофта, а еще на шее нанизанные на нитку какие-то ягоды вместо ожерелья… Вот и вся девчонка.

— Ты что тут делаешь? — сердито спросил Котя, поднимаясь и чувствуя, как краска стыда заливает ему уши, щеки и даже шею.

— Бычка пасу. А ты?

— Что делаю? — притворно равнодушным тоном переспросил Котя. — А ты не видишь? Лежу, загораю.

— А почему в рубашке?

— Ну и что? Думаешь ультрафиолет сквозь нее не проходит? Еще как проходит!

— Тогда почему ты бычка не прогнал? Он же тебе всю рубашку сзади измял.

— Почему, почему… Задремал, вот и не слышал, как твой бычок подошел. Ты если пасешь — паси, а не давай ему воли.

— Я и не даю. А вот ты быстро…

— Что быстро?

— Быстро, говорю, задремал. Я же видела, как ты шел. Потом вдруг упал и…

— Захотел — пошел, захотел — задремал. Тебе какая разница?

— А куда ты шел? — девчонка хитро прищурила глаза, и Котя почувствовал себя неуютно.

— Ну, по делам…

— Каким?

— Тьфу ты! Прицепилась!

— Я не прицепилась. Просто я все хочу знать, вот и спрашиваю.

— Есть у меня один товарищ, он тоже хочет все знать.

— А как его зовут?

— Тебе-то зачем?

— А-а, знаю! Вы приехали в гости к Захару Антоновичу — ты и еще один, длинный такой, как жердь.

— Сама ты жердь!

Девчонка засмеялась:

— Какая же я жердь? Меня Нина зовут, и ты на меня не сердись. Я просто хотела узнать, куда ты шел.

— Валериану я искал. Дядя Захар попросил, — мрачно ответил Котя.

— А зачем?

— Это корень такой. Из него лекарство делают, чтобы нервы успокаивать.

Тут Нина вновь звонко засмеялась и запрыгала на одной ноге:

— А я знаю, а я знаю! Ты испугался моего бычка и бросился искать эту валерьяну, чтобы успокоить свои нервы!

Что должен был делать Котя? Побить эту девчонку, чтобы она не насмехалась?

Но даже в своей родной школе Котя никогда не бил таких маленьких, разве что в самых крайних случаях дергал за косы. Котя встал, пожал плечами и пошел. Нина направилась за ним. Котя нашел под кустом большой гриб с коричневой шляпкой.

— Зачем тебе мухомор? — поинтересовалась Нина.

— Мухоморы красные, — авторитетно заявил Котя.

— И такие бывают, — уточнила Нина.

— Без тебя знаю, — сказал Котя и зафутболил гриб в кусты.

Глава двенадцатая, в которой дядя Захар рассказывает о лесе

Теперь Женька и Котя считали себя старожилами, настоящими сельскими жителями и решили одни пойти в лес. Причем в такие дебри, где еще ни разу не бывали.

Красивые полянки, по которым они привыкли гулять с дядей Захаром, остались где-то в стороне.

Сначала было весело. Сами себя они представляли бесстрашными путешественниками, идущими по диким джунглям навстречу приключениям…

Но страшно стало потом. Вернее не страшно, а боязно. Не страшно потому, что им пока ничего не угрожало, а боязно, потому что они не знали, где они.

...Пройдя еще немного по инерции, они постепенно стали задумываться, а куда они собственно идут? И вот когда они задумались, им стало не только боязно, но и голодно. Так, словно они и не завтракали сегодня утром. Да что там утром! Им уже стало казаться, что они не ужинали вчера вечером, а когда прошел еще час, Котя подверг сомнению и вчерашний обед. Неприятно было то, что оба теперь не знали, как выбраться из леса.

— Что же теперь делать? — спросил Котя.

— Давай сядем и подумаем, — предложил Женька, потому что это было проще всего.

Так они и сделали — сели на замшелом пне. Пень был широкий, места хватило обоим.

— Есть хочется, — начал скулить Котя.

— А ты знаешь, — ответил ему Женька, — что человек может прожить без еды сорок дней?

— Совсем без еды? — ужаснулся Котя.

— Совсем. А без воды и трех дней не проживет. Но ты не бойся, я слышал, что тут недалеко ручей журчит.

— Я не хочу пить, — вздохнул Котя, — я есть хочу.

...В растерянности они снова стали кружить по небольшой поляне — боялись заблудиться во второй раз. А чего было бояться? Все равно заблудились.

Вдруг Котя нашел кустик, усыпанный черными ягодами. Не дожидаясь Женькиной консультации, он принялся обеими руками обирать их и запихивать в рот.

— Стой! — воскликнул Женька. — Это же яд! Волчьи ягоды!

— Ну и что, что волчьи! — ответил Котя, шевеля черными губами. — Если их волки едят и живы остаются, то нам тоже ничего не будет.

Женька подумал, вздохнул и бросил в рот горсть ягод. Они оказались приятными на вкус. Теперь он собирал ягоды уже обеими руками и ревниво поглядывал на Котю, потому что тягаться с Котей в этом деле было нелегко.

Объев куст, они тут же легли под ним отдохнуть. Вдруг Женька заметил, что Котиные уши стали меняться — они стали острыми и волосатыми. Потом изменился Котин нос — он стал длинным и черным на кончике…

Женьке стало страшно. На Котиные зубы он старался не смотреть: такими зубами хорошо кости грызть…

— Женька, Женька, — засмеялся вдруг Котя, — ты чего хвостом машешь? У тебя хвост вырос! Серый!

Женька похолодел от страха. Он все понял: они с Котей наелись волчьих ягод и превратились в волков! Что же теперь делать?

— Котя, мы стали волками! — чуть не плача, сказал Женька.

Как ни странно, это не очень взволновало Котю. Он пожал мохнатыми плечами и предложил:

— Ну коли так, пойдем тогда поймаем какого-нибудь зайца, а то я этими ягодами не наелся.

Но пойти на охоту им не удалось, потому что их... разбудил дядя Захар.

— Вставайте, вставайте, на сырой земле и простудиться не долго. Ишь, куда забрались…

— Дядя Захар, — всхлипнул сонный Женька, — мы наелись волчьих ягод и теперь…

— …теперь у вас черные губы и языки, потому что ели вы не волчьи ягоды, а ежевику. Вообще, в лесу трудно умереть с голоду, — заговорил дядя, когда ребята поднялись и побрели за ним. — В конце лета 1942 года, когда фашисты рвались к Волге, у себя в тылу они решили произвести «генеральную чистку» — то есть истребить все партизанские отряды.

Нас окружили в этих лесах, отрезав от всех партизанских баз, деревень, хуторов, но мы заняли круговую оборону и решили дорого продать свою жизнь. От одного предателя немцы узнали, что у нас почти нет медикаментов, а продовольствия осталось на два-три дня. Тогда немецкий полковник сказал: «Мы не будем рисковать жизнью наших солдат, не будем тратить на бандитов патроны и снаряды. Через пару дней они либо начнут дохнуть от болезней и голода, либо выйдут и сдадутся в плен».

Но он сильно ошибся, этот бравый вояка. Мы не подохли…

У меня — а я был единственный медик в отряде — на руках было несколько десятков раненых. Про медикаменты не говорю — не было даже обычного перевязочного материала. Бинты еще можно было кое-как стирать, сушить на солнце, но вату…

Между тем они подошли к небольшому болотцу на опушке леса. Дядя Захар нагнулся и поднял что-то с земли.

— Вот, — сказал он, показывая ребятам клочок мха. Снизу тот был серым, а сверху зеленоватым. Когда дядя Захар раздвинул его, внутри показалось что-то белое.

— Вата, — изумился Котя.

— Да, вата, — подтвердил дядя Захар, — только лесная. На болотах ее можно насобирать сотни килограммов. Называется она — сфагнум.

— Сфагнум, сфагнум, сфагнум, — забормотал Женька, чтобы лучше запомнить новое слово.

— Этот мох спас жизнь не одному раненому партизану. Ведь это не только вата. В сфагнуме есть вещество сфагнол, и этот сфагнол…

— Сфагнол, сфагнол, сфагнол, — забормотал Женька.

— …словно йод, дезинфицирует раны, не давая им загнивать. Кроме мха в моем распоряжении также были десятки целебных трав — лесная аптека работала бесперебойно. Но вот продуктов у нас почти не было...

— И вы, наверное, охотились на зверей и птиц, — предположил Женька.

— Очень редко. Во-первых, мы не могли тратить боеприпасы, а во-вторых, выстрелы могли выдать нас. Мы ставили силки и ловушки, порой нам удавалось поймать какую-нибудь дичь, но эта скудная добыча шла на обед только тяжело раненным... Мы поступали иначе. Вот, — дядя Захар снова нагнулся и сорвал рыжий гриб.

— Знаете, сколько в нем белка? Никак не меньше, чем в говядине или рыбе. По приказу командира все, кроме часовых и дозорных, каждый день собирали грибы.

— Но ведь вам нужны были и жиры, — снова встрял Женька.

— Лес нам дал и их. Пойдем дальше.

На этот раз они остановились у раскидистого куста орешника. Весь куст был усеян бледно-зелеными орехами в зеленых мундирах.

— Вот вам жирокомбинат. Сейчас орехи еще зеленые, рвать их не стоит, разве что на ореховое молоко. Но когда они поспеют, собирайте, сушите и добывайте из них чудесное ореховое масло.

— И вы добывали? — спросил Котя.

— Нет, — улыбнулся дядя Захар, — некогда было. Орехи мы просто ели. В том году их много уродилось… Теперь остались…

— ...углеводороды! — подскочил Котя. Он и в школе любил подсказывать, правда, не всегда удачно.

— Вот именно. Ну про разные ягоды я вам говорить не буду: их мы собирали где только могли и в огромных количествах. Но этого было мало. У нас не было хлеба, а вы, наверное, знаете, что все основные углеводороды человек получает из хлеба.

— Хлеб растет на поле, — уточнил Женька. Он думал, что дядя Захар уже исчерпал в своем рассказе все богатства леса, ведь хлеб в лесу найти невозможно.

— Конечно, хлеб в лесу не растет. По крайней мере, в нашем, потому что в тропических лесах хлебные деревья есть. Но давайте попробуем сделать химический анализ хлеба, недаром же Тимирязев называл его чудесным произведением человеческого гения. Хлеб — вот одно из величайших изобретений человечества.

— Хлеб — изобретение? — пожал плечами Женька. Для него пекарь в белом колпаке был отнюдь не похож на Эдисона или какого-нибудь другого изобретателя.

— Конечно. Были же времена, когда люди не знали о хлебе и ели пресные, невкусные лепешки, которые плохо переваривал желудок. Так было до тех пор, пока из дрожжей, воды и муки не научились делать чудесный, пористый продукт, необыкновенно питательный и легко усваиваемый. В хлебе есть все, даже витамины, но основа хлеба — крахмал. Конечно, найти в лесу настоящий пшеничный крахмал невозможно, однако... Вот, — на этот раз дядя Захар поднял с земли желудь.

— Муку делали из желудей? — удивился Котя. Потом поднял желудь и раскусил его. — Они же горькие!

— Конечно, горькие. Но можно сделать так, что они не будут такими. Кстати, в нашу партизанскую муку мы добавляли еще сосновую кору и растолченное корневище белой лилии — оно содержит до пятидесяти процентов крахмала.

— И хорошая мука получалась? — недоверчиво спросил Женька.

— Хорошая, — просто ответил дядя Захар, — только, чтобы она не была горькой, мелко нарезанные корневища надо некоторое время вымачивать в воде... А мука из желудей готовится так.

Смотрите, мы очищаем шелуху, потом разрезаем желудь на четыре части. Сейчас он горький, в нем много дубильных веществ, и его сутки надо вымачивать в воде. Затем его следует просушить, прожарить и растереть в муку. Готово! Мы смешивали понемногу несколько ингредиентов и пекли хлеб. А как печь хлеб в лесу, я вам в другой раз расскажу.

— Вкусный был хлеб? — поинтересовался Котя, который, как вы знаете, всегда был неравнодушен ко всему съестному.

— Не такой, конечно, как ржаной или пшеничный, — честно признался дядя Захар, — но, во всяком случае, он не дал нам умереть с голоду. С боями мы вышли из окружения, и много чего еще было потом. Были бои и потери, случалось, что было туго, но лес никогда не предавал нас. Так и не сбылось пророчество полковника...

Ребята примолкли. Сейчас они совсем другими глазами смотрели на лес. Теперь он казался им еще загадочнее, чем несколько недель назад, когда они впервые вступили в него. Что же это, на самом деле? Гигантская природная лаборатория, научно-исследовательский институт? А может, это школа, где люди должны учиться жить с природой в согласии и дружбе?

— Скажите, а уже все известно про лес? — задумчиво спросил Женька.

— Это ты насчет изобретений? — усмехнулся дядя Захар. — Можешь не переживать. Лес, пожалуй, изучен не намного лучше, чем океанские и морские глубины.

Глава тринадцатая, тоже в начале трагичная

Девчонка в синей юбке и желтой кофте вбежала во двор и закричала испуганным голосом:

— Дядя Захар, дядя Захар!

Котя высунулся из окна и сразу же узнал Нину, ту самую девчонку, с которой он встречался в лесу. Коте стало нехорошо: а что, если она расскажет Женьке и дяде Захару о том, как он испугался бычка? Но тут Котя понял, что случилось какое-то несчастье, и Нине совсем не до того.

— Дядя Захар, дядя Захар! — на глазах ее блестели слезы.

— Что случилось? — Котя выпрыгнул прямо из окна. Из-за дома в это время показался Женька.

— Где дядя Захар? — плача допытывалась Нина.

— В амбулатории. А что произошло?

— Ой, бежим скорей туда! Брата гадюка укусила!!

Да, это было серьезно. Женька схватил Нину за одну руку, Котя — за другую, и их словно ветром сдуло со двора.

Пока они несли, не чуя ног, Женька успел расспросить о самом главном, хотя ни один из ответов его не удовлетворил.

— Какая гадюка-то?

— Ой, не знаю.

— А куда укусила?

— В ногу.

— Яд из ранки высосали?

— Да не знаю я!

— А где укусила?

— Кажется, на лугу. Там сено косили...

Наконец они добежали до амбулатории, и дядя Захар, схватив свой медицинский чемоданчик, помчался вместе с ними. Нина, увидев дядю Захара, сразу же успокоилась и рассказала все более-менее внятно:

— Приходит с утра бригадир и говорит: «Тимка, пойдешь сегодня косить в Белоконеву балку». А тот ему отвечает: «Не могу, у меня нога болит». Бригадир: «Коли так, то иди тогда к Захару Антоновичу», к вам, значит, «Пусть он тебе ногу полечит и справку даст». Тимка в ответ ничего не сказал, поворчал только, взял косу и пошел. А через час прибежал без косы, на кровать упал, дрыгает ногами и кричит. Вот я и побежала за вами…

— Правильно сделала, что побежала, только откуда ты знаешь, что его укусила именно гадюка?

— Он сам сказал!

Между тем они поравнялись с Нининым домом и, пробежав через двор, зашли…

На кровати лежал парень лет восемнадцати-девятнадцати, толстый, краснощекий, чем-то похожий на Нину. Но если у Нины веснушки были словно золотистая пыльца, то у парня каждая веснушка была размером с конопляное зерно. Левую ногу он положил на спинку кровати и, подвывая, стонал:

— Ой, не могу! Ой, умираю!..

Но даже Женьке с Котей, не очень опытным «медикам», показалось, что умирают немного не так. Они пытливо взглянули на дядю Захара, а тот сказал:

— Ну-ну, погоди умирать. Можешь немного подождать?

— Могу-у, — густым басом протянул Тимка.

— Вот и хорошо. Приятно иметь дело с умным человеком. А ну, покажи, куда она тебя укусила?

— Вот тут, около пятки… Ой, ой, ой…

Женька, Котя и Нина впились глазами в том место, на которое указал Тимка. Они рассчитывали увидеть страшные следы змеиных зубов, ужасную опухоль, но ничего этого не было. Место, на которое указывал Тимка, лишь слегка покраснело и припухло. Все. Дядя Захар ощупывал Тимкину ногу.

— Та-ак. Значит, она укусила тебя именно сюда?

— Ой, да.

— И большая она была? — очень серьезно и озабоченно спросил дядя Захар.

Тимка вдруг оживился и свое намерение умирать отложил на потом:

— Большая, метра полтора! Ей-богу!

— Ты что же, наступил на нее?

— Нет... То есть, может и наступил... На хвост.

— Вот и видно, что на хвост, потому что если бы ты такой ножищей ей на голову наступил, то она бы и не пикнула. Ну, хорошо. Вставай, пройдись немного.

Тимка, недоверчиво глядя на дядю Захара, встал и прошелся. Пол под ним прогнулся и заскрипел.

— Ну что?

— Жжет немного и чешется.

— Можешь почесать.

Тимка захлопал глазами, открывая и закрывая рот. Он видел, что дядя Захар собирается уходить и вовсе не собирается открывать свой медицинский чемоданчик.

— А как же?.. — начал Тимка, когда дядя Захар был уже у двери.

— Что «как же»?

— Как же... лекарства? Вы что, мне ничего не выпишите?

— Почему же не выпишу? Знаешь, что такое физиотерапия?

Тимка замялся:

— Немного знаю.

— В том то и беда, что немного. Надо больше знать. А ну бери косу и марш на луг!

— Он ее там оставил! — сказала Нина.

Ее маленькие глаза сердито смотрели на брата: было видно, что Нине стыдно за Тимку. Она поняла, что брат обманул ее, но обмануть дядю Захара ему не удалось. Уже на пороге дядя Захар спросил:

— А может, тебе справку для бригадира дать?

Тимка облегченно вздохнул и весь словно расцвел:

— Конечно, дайте.

— Тогда я напишу так: «Справка. Дана Тимке Свинарчуку тире Лентярусу Магнусу в том, что 14 августа сего года его действительно укусила оса за нижнюю треть левой голени».

— Так это была оса? — Нина даже руками всплеснула. В ее глазах авторитет старшего брата облетал, как пух с одуванчика.

— А ты думала кобра? — удовлетворенно подпустил шпильку Котя, потому что теперь они с Ниной были квиты.

...Когда дядя Захар, Женька и Котя вышли за ворота, Женька удивился:

— Вот так симулянт!

— Тимка лодырь, это правда, но люди очень часто ошибаются и пусть лучше ошибаются именно так. Меня не раз звали к ужаленному гадюкой, а я заставал ужаленного осой.

— Так он что, никакой гадюки не видел? — спросил Котя.

— Конечно, не видел. Но у лентяев хорошо развита фантазия, лентяи бывают способны даже на изобретения…

Женька покосился на дядю Захара, но увидев, что дядя Захар имеет в виду не его, успокоился.

— Ну чем не изобретение — сделать из осы гадюку? Не менее почетно, чем из мухи слона.

— А что такое маг... маг?.. — начал Женька переводить разговор на другое, подальше от изобретений.

Дядя Захар его даже сперва не понял, а когда понял, рассмеялся:

— Лентярус Магнус? Большой лентяй! Понятно?

Глава четырнадцатая, где Женька добывает змеиный яд

Впервые, с тех пор как они гостили у дяди Захара, Женька заглянул в свой дневник:

«Не надо забывать, что все наши современные овощные растения были в свое время дикими и что в диких растениях мы должны видеть бесчисленные новые овощи будущего».

Это слова Лютера Бёрбанка^[14]. Дядя Захар говорит, что это выдающийся селекционер и называет его американским Мичуриным. Бёрбанк правильно писал. Ведь и картофель когда-то был диким. И помидоры. И чай. И кофейное дерево. Оно же росло себе и росло, мимо него проходили сотни, тысячи людей и не обращали внимания. Дерево и дерево. Может, даже какой-то дурак обламывал его ветви, чтобы сделать себе дубинку! А вот пришел умный человек и сделал открытие: кофейное дерево растет не для дров, а для того, чтобы люди пили ароматный кофе. Вот и мы какую-нибудь березу или граб рубим на дрова, а может в их корнях или листьях содержится какое-нибудь неизвестное вещество? И может это вещество поможет преодолеть земное притяжение! Вот здорово! Намазал им подошвы, подпрыгнул и висишь в воздухе! А какие грузы можно переносить с места на место! В портах и кранов не нужно будет. Намазал контейнер или даже вагон веществом и поднял одним пальцем. А никто ведь этого пока не знает. Пока…

Или такой сорт винограда или яблок вывести, чтобы они созревали каждые двадцать четыре часа! Вот здорово! Только успевай собирать и складывать! Или даже можно изобрести (слово «изобрести» было спешно зачеркнуто и сверху написано слово «вывести») такой сорт, который сам из себя сок выжимает. Только успевай банки на конвейер подавать... Или помидоры. Их же надо собирать, везти на какие-то базы, они там лежат, потом их перегружают, везут на фабрики и только там делают из них томатный сок. А если изобрести («изобрести» снова зачеркнуто и написано «вывести») такой сорт, чтобы он самовыжимался, тогда можно было бы к плантации, где растут помидоры, провести специальные томатопроводы (трубы керамические — над этим стоит подумать!). Можно эти томатопроводы протащить из деревни в город и подвести прямо к автоматам. Кинул копейку, или сколько там, и, пожалуйста, пей свежий витаминизированный томатный сок, а в это время на кустах вырастают все новые и новые помидоры, и из них выжимаются все новые и новые порции сока... Или огурцы. С ними тоже морока: их сперва собирай, вези, ищи бочки, засаливай на зиму. А что, если рассол сразу подавать на поля по специальным рассолопроводам и так специально подводить к каждому огурцу, чтобы он уже вырастал соленым? И с капустой так же можно. Я еще с дядей Захаром посоветуюсь, какие-нибудь книги у него попрошу... А дядю Захара я отблагодарю: подарю ему кое-что. Есть у меня одна идейка…»

На этом записи в Женькином дневнике обрывались, потому что Котя и дядя Захар уже звали его с собой в лес. Тетя Оксана отговаривала:

— Ну куда вы пойдете? Отдохните лучше. Я сейчас тыквенных семечек нажарю — щелкайте на здоровье. Этот старый непоседа сам дома не сидит и вам не дает. Смотрите, тучи собираются, дождь будет!

— Дождя не будет, тетя Оксана, — с серьезным видом возразил Женька. — Я утром выходил, роса была на траве, и солнце вчера садилось ясное.

Тетя Оксана засмеялась:

— О-о, вижу дядина наука идет вам впрок.

Пока она смеялась, Женька успел стащить со стола блюдце и спрятать его под рубашку. Зачем оно ему понадобилось, узнаем чуть позже.

В лесу как-то так случилось, что Женька потихоньку отстал от дяди Захара и Коти. Они сперва не заметили, как он отстал, а потом заговорились и вообще забыли про Женьку.

Они шли по лесу, беседовали, иногда останавливаясь, чтобы сорвать нужные дяде Захару листочки или выкопать корешки. Вдруг дядя Захар придержал Котю за руку, указав глазами на высокую сосну. Котя задрал голову и, конечно, ничего не увидел. Это его удивило, потому что теперь он не считал себя новичком в лесу. А дядя Захар улыбался и указывал рукой уже на другую сосну. Котя присмотрелся и заметил, как с высоты глянул на него маленький хитрый глаз. Как пуговица. Глянул и исчез. Потом снова глянул. «Птица или зверек?» — подумал Котя и решил, чтобы выяснить это, обойти сосну с другой стороны. Но с другой стороны ничего не было. А пуговка-глаз хитро поглядывал на Котю уже с той стороны, где он только что был. «Ах, вот ты как? — подумал Котя. — Я же тебя все равно перехитрю». И он быстро побежал вокруг сосны. Глаз на мгновение исчез, а потом снова выглянул. Правда, теперь Котя успел заметить еще и ухо, похожее на детскую кисточку.

— Белка! — сказал Котя вслух. — А ее можно поймать?

— Попробуй! — засмеялся дядя Захар.

Засмеялся и Котя. Теперь он и сам понял, что это непросто. Но поймать, не поймать, а побегать можно. Коте хотелось получше рассмотреть лесную красавицу, и закрутилась карусель вокруг сосны. Котя напоминал щенка, который сам себя ловит за хвост, но какие бы движения он не делал, как бы ни старался быстрее обежать вокруг дерева, — белка всегда оказывалась с другой стороны. Наконец она бросила в Котю шишкой и красивым прыжком перелетела на другое дерево. Только тут Котя смог увидеть ее. И хотя она в тот же миг исчезла, он еще долго смотрел ей вслед. Наконец он спросил:

— Дядя Захар, а почему она так?

— Как?

— Ну, крутится…

— Видишь ли, — засмеялся дядя Захар, — сейчас она просто резвилась, дразнила тебя, но не всегда такая карусель для нее игра. На земле она врагов почти не имеет, зато ее часто атакуют воздушные пираты — ястребы-тетеревятники и другие хищные птицы. Вот и приходится белке крутиться. Ни один пернатый хищник не в силах быстро облететь дерево и схватить ее. Он может только внезапно напасть, но это ему удается не часто.

— А я и не думал, что она такая хитрая, — восхищенно сказал Котя.

Дядя Захар только плечами пожал:

— Что поделаешь, в лесу свои законы. Он не любит растяп. Постой, а где же наш Женя?

Только тут они заметили, что Женьки нет, и бросились искать его.

А Женька в это время добывал змеиный яд прямо из живой гадюки. Он стоял на поляне и старался изо всех сил.

Котя первым увидел его и молча указал рукой дяде Захару. Котя сперва не понял, зачем Женька прилаживает резиновый шланг к блюдцу. А Женька был так увлечен работой, что даже не заметил, как дядя Захар и Котя подошли и стали у него за спиной.

Женька приговаривал:

— Ну, кусай, кусай же. Будь умницей! Ну, почему ты такая упрямая?

Только тут Котя заметил, что Женька сжимает в руках вовсе не шланг, а змею. Котины глаза от страха стали большие и круглые. Никто никогда не мог бы назвать Котю трусом, но на такое он бы никогда не решился. Гадюка извивалась в Женькиной руке, а он сжимал ее за шею и тыкал головой в блюдце.

— Женя, а зачем ты мучаешь ужа? — спросил дядя Захар.

От неожиданности Женька вздрогнул, но змею из рук не выпустил.

— Зачем?... Добываю змеиный яд. Для вас. Я читал, что змеиным ядом лечат... И еще... Если бы Тимку в тот раз действительно укусила гадюка, вам бы наверно понадобилась вакцина... — забормотал Женька.

И Котя увидел, как уши у его товарища становятся малиновыми.

— Правильно, лечат, — подтвердил дядя Захар, — только при чем тут уж? С таким же успехом ты мог бы доить козла. Разве ты не знаешь, что уж не ядовит?

Женька потупился, но нужно было что-то говорить, и он сказал:

— Я знаю, что уж не ядовит, но я не знал, что это уж…

Дядя Захар взял из рук у Женьки ужа и показал ребятам его голову:

— Видите, вот тут два желтых пятнышка, словно ушки. У гадюки таких пятнышек нет. И голова у нее не такая. Она как будто имеет шейку, немного приплюснута и ромбовидна по форме. Котя, а ну глянь, какие у ужа глаза? Не бойся, он тебя не загипнотизирует.

Котя наклонился, долго смотрел, пыхтел, сопел и наконец сказал:

— Круглые.

— Правильно, — сказал дядя Захар, — но дело не в этом. Ты присмотрись к зрачкам. У гадюки зрачки всегда вертикальные, и ее глаза кажутся страшными. Недаром говорят — змеиные очи... Ну что ж, давайте отпустим эту «гадюку».

Дядя Захар выпустил ужа и, он мгновенно исчез, прошуршав прошлогодней листвой.

Женька все еще стоял, разглядывая узоры на блюдце — он никак не мог поверить, что на нем не осталось даже капельки яда.

— Женя, ты лучше понюхай свои руки, — посоветовал дядя Захар, — уж яда тебе не дал, но кое-что на память оставил.

Женька понюхал и убедился, что они пахли не фиалками, а чем-то очень и очень малоприятным, чему и название трудно подобрать.

...Позже, когда они возвращались домой, дядя Захар спросил:

— Скажи Женя, а как ты решился схватить змею? Она же могла тебя укусить.

— Я просто подумал, что если взять ее у самой головы, то она никуда не денется и не укусит.

— Правильно подумал. А как ты хотел добыть у нее яд?

— Ну, она бы кусала край блюдца, и там бы оставались ядовитые капельки. Я бы их выпарил…

— И сколько бы у тебя вышло сухого яда?

— А столько же, сколько золота в медном тазе, если Черное море на примусе испарять, — съязвил Котя, но тут же получил пинка и прикусил язык.

Дядя Захар сделал вид, что ничего не заметил.

— Знаете, ребятки, чтобы получить сто граммов кристаллического, сухого яда, надо выпарить пол-литра жидкого…

— Так мало, — приуныл Женька.

— Конечно, — иронично заметил дядя. — И надо еще, чтобы змея сделала несколько тысяч укусов. Вы представляете, что это за работа? Если даже отбросить риск и оставить только технологию, то и тогда это очень хлопотно. Учтите еще, что в серпентологических лабораториях (это там добывают змеиный яд) дело имеют не с нашей лесной мелкой гадюкой, а с коброй и гюрзой. Это большие змеи, и яда у них гораздо больше.

— Значит наши гадюки ни на что не годны? — грустно спросил Женька.

— Почему же? Просто с ними проблем больше, и ловить их нужно в бОльшем количестве. Если хочешь знать, то в народной медицине даже ужа используют. Мазью, изготовленной из ужиного жира, лечат раны, а сам жир используют при туберкулезе...

— А как его добывают? — поинтересовался Женька.

— Очень просто. Ловят ужей, убивают, а потом на обычном металлическом противне жир вытапливают.

— Жаль, что Женька этого раньше не знал, — снова съязвил Котя, — он бы тут всех ужей на жир пустил.

Глава пятнадцатая, где говорится о вкусе хлеба

— Мне очень не нравится, — сказал Женька Коте вечером, когда они ложились спать, — что ты выставляешь меня перед дядей Захаром дурачком.

— Не знаю, дурачок ты или нет, но знаю, что болтун.

— Я болтун? — вскочил с кровати Женька.

— А кто же еще? — сел на кровати и Котя. — Сам посуди: за что бы ты ни брался, ничего до ума не доводил.

— Это ты опять на золото намекаешь? — уже не на шутку обиделся Котя. — А ты вспомни, как ты мне помогал. Только каркал под руку, мол, ничего не выйдет. А вдруг бы вышло?

— Ты же сам бросил его выпаривать и взялся за алмазы.

— А что алмазы? Алма-азы... Лучше помолчи про них...

— Ты всегда берешься за то, чего делать не умеешь или не знаешь.

— Надо же кому-то начинать. Я не знаю, ты не знаешь, никто не знает, что получится.

— А может кто-то и не начинает потому, что знает, что ничего не получится. А ты каждый раз изобретаешь велосипед, который давно изобретен.

— А ты?

— Что я?

— Ты вон гербарий лекарственных растений собрал. Разве до тебя никто гербариев не собирал?

— Не знаю, — пожал плечами Котя, хотя понимал, что Женька в темноте этого не увидит, — но в нашей школе это будет первый такой гербарий. И я при этом многое узнал, многому научился.

— А я, значит, не научился?

— Не знаю. Но я, зато ежа поймал.

— Подумаешь, ежа! Люди вон всю жизнь тигров ловят и не задаются!

— Я и не задаюсь. А только хотел поймать и поймал.

Тут Котя был прав. Свое обещание, данное маме и бабушке в письме, Котя выполнил. Я, правда, не знаю, обрадуется ли Котина мама, увидев ежа, или не очень, но факт остается фактом — еж пойман и живет в сенях, в пустой бочке, которую тетя Оксана специально отвела ему под жилье. Через пару дней в небольшом ящичке с дырочками еж вместе с ребятами отправится на юг догонять лето. Лето можно еще догнать на юге: на берегу Черного моря оно будет до октября, а вот каникул уже не догонишь. Мысли об этом вдруг как-то примирили ребят, и они, словно по команде, вздохнули.

— Скажи, ты, правда, думаешь, что я ничему не научился? — уже совсем спокойным голосом спросил Женька.

Но Котя ничего не ответил, потому что спал глубоким сном, как умел спать только Котя.

...На следующий день (это был предпоследний день их пребывания в гостях у дяди Захара и тети Оксаны) Женька повел Котю на полянку, зеленевшую на берегу маленького озерца. Здесь они и раньше любили гулять. Женька что-то нес в корзине, лицо его при этом было таинственным и загадочным. Надо признаться, что это был едва ли не единственный случай, когда Котя не проявил никакого интереса к новой Женькиной затее. Видимо, он просто привык к ним. Правда, на берегу озерца интерес немного проснулся, потому что там Котя увидел выкопанную ямку. Дно и стенки ямки были аккуратно выложены камнями.

— Что это? — притворно равнодушно спросил Котя.

— Печь, — просто ответил Женька, словно удивляясь, что Котя не понимает таких простых вещей.

— Как это «печь»? — заинтересованнее переспросил Котя.

— Очень просто, партизанская печь. Ты забыл, что нам дядя Захар рассказывал?

— Нет, не забыл, но я думал, что она немного... не такая.

— А какая? — В Женькином голосе послышалось беспокойство: может, он и в самом деле, что-то не так делает?

— Я не знаю какая, — честно признался Котя, — я просто подумал, что она может быть... другая.

— Ты всегда что-то думаешь, — успокоено буркнул Женька и официально добавил: — Вы, товарищ Ворох, должны знать, что каждая печь становится печью только после того, как получит топливо. Так что марш за хворостом!

Котя в последнее время слегка отвык от того, что Женька им командует, но этот приказ бросился выполнять с усердием.

И это понятно: разве есть на свете мальчишка, который остался бы равнодушным к разведению костра? Дважды команду повторять не пришлось: хворост был собран за несколько минут. Только после этого Женька начал распаковывать корзину. Котя и заинтересовался, и насторожился. Что же такого вкусненького принес собой Женька? Что там завернула им тетя Оксана?

Правда, они совсем недавно позавтракали, но еще раз перекусить на свежем воздухе никогда не помешает. Может, там сало? Дядя Захар как-то учил их жарить сало в лесу, и Котя, вспомнив об этом, сразу почувствовал, как приятно защекотало в носу.

Между тем Женька достал из корзины котелок, обернутый какими-то тряпками. «Каша?» — подумал Котя и сглотнул слюну.

Но это была не каша. Женька торжественно развернул тряпки и кивком указал:

— Смотри!

Котя заглянул в котелоки слегка разочаровался. Ничего вкусного в нем не было, кроме...

— Это что, тесто? — огорченно спросил Котя.

— Тесто, — ответил Женька. — Но какое! Ты думаешь, это обычное тесто?

— Обычное, необычное... — пожал плечами Котя. — Оно какое-то серое.

— Сам ты серый. Сейчас мы будем печь партизанский хлеб. Помнишь, как нам дядя Захар рассказывал?

— Помню. А что здесь, только кора и желуди?

— Нет, это смесь. Здесь больше всего крахмала из корневищ белой лилии. Я их, знаешь, сколько насобирал? Мороки было! А потом сушил, вымачивал, снова сушил и толок в ступке. Желуди, кстати, тоже. Сушил, резал на четыре части, вымачивал, снова сушил, потом толок их, и вот получилась мука.

— А ты дрожжи клал? — оживился Котя.

— Зачем? Я просто размял туда кусок обычного черного хлеба. Дядя Захар говорил, что это лучше любых дрожжей, они так в партизанском отряде делали... Ну что, разведем костер?

Они сложили в ямку хворост и подожгли его, а когда он прогорел, Женька разгреб золу и дал новую команду:

— Скорее ищи лопухи!

Котя выполнял приказ быстро и четко. Он видел, что сейчас они занимаются настоящим, живым делом! Это вам не алмазы из карандашей добывать и не золото из моря!

Женька тем временем делал лепешки и, заворачивая в лопухи, клал их в ямку на горячие камни. Потом велел нарвать еще и рогоза^[15].

— Присыплем сверху!

Дальше началось что-то совсем непонятное: Женька засыпал ямку землей, а сверху снова стал разводить костер.

— Ты что? Сгорит же, — попытался возразить Котя.

Но Женька, не обратив на него ни малейшего внимания, продолжал подкладывать в огонь сухие ветки. Пламя гудело... А хлеб не сгорел!

Когда Женька, разметав костер, откопал ямку, оттуда запахло хлебом. И это больше всего удивило Котю: «Пожалуй, что-то Женька все-таки умеет!»

Между тем Женька доставал с пылу, с жару лепешки, одну из которых, протянул Коте, другую взял себе, а третью, самую пышную, отложил в сторону.

— Это я маме отвезу, — пояснил он.

Котя, не стал его ждать, и дал работу зубам...

Да, это был хлеб. Конечно, он был не такой, как пекла тетя Оксана, как приносила из магазина мама. Он горчил и имел какой-то непонятный привкус, но все-таки это был хлеб!

Глава шестнадцатая, самая короткая

«Мы уже едем. Мы в вагоне, и завтра будем дома. Но сейчас станция, поезд стоит, и я распечатал конверт, который мне сунул в руки дядя Захар. Перед отъездом я попросил его составить мне список книг, которые мне следует прочитать, чтобы начать ставить разные биологические опыты. И что, вы думаете, написал дядя Захар? Он составил список всех школьных учебников и еще приписал такие слова: «Женя, прежде всего, читай внимательно эти книги. И еще: прежде чем делать открытия и изобретения, попробуй вырастить собственными руками обычное деревце или куст картошки. Вкус хлеба ты уже познал. Желаю удачи!»

Неужели и в самом деле так начинаются все изобретения?

На этом записи в дневнике Женьки Жменьки заканчиваются, а с ними и повесть.

Примечания

1

Брюки клёш — длинные, расширяющиеся книзу от колена штаны (прим. перев.)

(обратно)

2

Форштевень — деревянная или стальная балка в носу корабля, на которой закреплена наружная обшивка носовой оконечности корпуса и которая в нижней части переходит в киль (прим. перев.)

(обратно)

3

Жан-Франсуа де Гало де Лаперуз — французский мореплаватель (прим. перев.)

(обратно)

4

Джеймс Уатт — шотландский инженер, изобретатель-механик (прим. перев)

(обратно)

5

Найти топор под лавкой — обнаружить очевидный факт, сделать «открытие», которое всем давно известно (прим. перев.)

(обратно)

6

Кнехты — парная с общим основанием тумба на пирсе или судне, служащая для крепления тросов (прим. перев.)

(обратно)

7

Тавры — народ, населявший в древности южное побережье (преимущественно горную часть) Крыма, известное в то время как Таврика или Таврида. Сарматы — древний народ, состоявший из кочевых ираноязычных племён, с IV века до н. э. по первые века н. э. населявших степную полосу Евразии от Дуная до Аральского моря (территория современных Украины, России и Казахстана). Скифы — древний кочевой ираноязычный народ, существовавший в VIII в. до н. э. — IV в. н. э. (прим. перев.)

(обратно)

8

HMS Prince (Корабль Ее Величества «Принц» или «Черный принц») — британский парусно-винтовой фрегат, разбившийся о скалы во время шторма 14 ноября 1854 года у берегов Балаклавы. По легенде имел на борту груз золота для выплаты жалованья английским войскам, воевавшим с Российской империей в рамках Крымской войны (прим. перев.)

(обратно)

9

Рапа — насыщенный раствор солей (прим. перев.)

(обратно)

10

Гицель — живодер (прим. перев.)

(обратно)

11

«Черное море мое» — песня из кинофильма «Матрос с "Кометы"» (1958 год). Музыка Оскара Фельцмана, слова Михаила Матусовского (прим. перев.)

(обратно)

12

Идиоматическое выражение, обозначающее: «Ничего хорошего от него не жди» (прим. перев)

(обратно)

13

Мамалыга — круто заваренная каша из кукурузной муки или крупы. Молдавское, румынское и западноукраинское национальное блюдо (прим. перев)

(обратно)

14

Лютер Бёрбанк (1849 — 1926) — американский ботаник, садовод, пионер сельскохозяйственных наук (прим. перев.)

(обратно)

15

Рогоз – болотная трава, содержащая большое количество полезных веществ (прим. перев.)

(обратно)

Оглавление

Глава первая, из которой ничего пока не ясно

Глава вторая, в которой кое-что проясняется

Глава третья, в которой речь пойдет только о металлоломе

Глава четвертая, в которой Котя отвечает на вопросы

Глава пятая, короткая, но трагичная

Глава шестая, где речь пойдет о бионике

Глава седьмая, где Анатолий чинит пылесос, а Женька собирается охотиться на медведей

Глава восьмая, которая начинается Котиным письмом маме, папе и бабушке

Глава девятая, где ребята знакомятся с лесом

Глава десятая, очень похожая на третью

Глава одиннадцатая, из которой видно, что лес хоть и не страшный, но испугаться в нем можно до смерти

Глава двенадцатая, в которой дядя Захар рассказывает о лесе

Глава тринадцатая, тоже в начале трагичная

Глава четырнадцатая, где Женька добывает змеиный яд

Глава пятнадцатая, где говорится о вкусе хлеба

Глава шестнадцатая, самая короткая

*** Примечания ***