Подводное царство [Артур Мельник] (fb2) читать онлайн

Артур Мельник Подводное царство

Мой отец ушёл на рыбалку жарким августом, а уже наступил февраль. За окном идёт снег, который иногда перерастает в настоящую метель, а то и буран. С декабря на улице стоит сильный мороз, а озера и реки уже покрылись толстым слоем льда. Раньше в это время года мы с отцом ловили рыбу и катались на коньках на озере, что расположено в десяти минутах от нашего старого домика. Но эта зима отличается от всех предыдущих.

Отец всегда говорил, что если лёд белый, по нему можно ходить. Мать говорила, что если лёд тёмный, по нему ходить нельзя. Они говорили одинаковые, но такие разные вещи.

Мой старый пёс который день скулит в конуре. Холод собачий, но даже собаки его не выдерживают. Не помогает Шарику даже моя старая тёплая куртка, которую я постелил в его деревянной будке. Я бы и рад запустить Шарика в дом, но мать не разрешает. Отец никогда не запрещал, раньше и мать не запрещала, а вот теперь она вечно ругается по любому поводу или даже без него.

– На кой нам далась эта псина? – злобно отвечает мать, когда я попросил забрать Шарика в дом хотя бы на ночь. Она сидит в старом кресле-качалке, закутанная в теплый шерстяной платок, и даже не смотрит на меня, когда говорит, словно разговаривает вовсе не со мной. Мать смотрит в окно, будто ждëт кого-то, и курит в свете одиноко висящей лампочки, не обращая никакого внимания на мои просьбы.

– Пожалуйста, совсем ненадолго. Пока вьюга не утихнет, – говорю я, но она не слышит моих слов.

– Ты тут на моей шее сидишь, грязь мне разводишь, ещё и пёс твой будет гадить. Мне и без вонючей псины хватает проблем, – она делает паузу, словно задумавшись, – твой отец вечно собак домой таскал, и ты туда же. Вот же уродился весь в этого дурака, – она хмурится, её нос морщится, верхняя губа непроизвольно приподнимается. Это происходит каждый раз, когда она упоминает отца. Она оборачивается на меня и, смерив недовольным взглядом само моё существование, снова отворачивается к окну и затягивается сигаретой через мундштук. За эти полгода она постарела на несколько лет.

Её вечно уставшее недовольное лицо, сухие костлявые руки, неестественно жёлтые зубы.

Я никогда не думал, что люди стареют так быстро, особенно те, которых ты видишь каждый день. Не мог себе даже представить, что моя молодая добрая прекрасная мама в какой-то момент станет недовольной старухой, целыми днями сидящей у окна с мундштуком во рту и игнорирующей собственного маленького сына.

Неестественно жёлтые зубы. Их уродливый вид впивается мне в голову. Раньше мать часто улыбалась. Улыбалась белоснежной улыбкой.

Я вымыл посуду и подмёл полы. Вычистил крыльцо от навалившего за ночь снега, если старые гнилые деревянные ступеньки можно считать крыльцом. Покормил Шарика свежесваренной перловой кашей, в которую я добавляю немного костей, чтобы получить какой-никакой бульон. Сегодня добавил больше косточек, чем обычно, чтобы хоть как-то приподнять настроение Шарику в этот мороз.

Я помыл полы, а мать даже не замечает этого. Иногда она ходит по нашему маленькому дому и говорит, что я развёл кругом грязь.

Стены покрыла плесень, а деревянный пол совсем уже износился, поэтому как бы сильно я не намывал его, чище он, как и стены, не становился.

Мать целыми днями сидит в кресле, курит, иногда что-то говорит мне, даже не взглянув на меня. Чаще всего это указания по домашним делам, нравоучения и рассказы о том, каким плохим был мой отец. Она курит, жалуется мне на меня же самого. Иногда она выпивает и засыпает прямо в кресле-качалке.

Когда мать уходит на работу, Шарик весь день спит в моей комнате, наслаждаясь теплом. Иногда я читаю ему одну и ту же книгу про путешествия пиратов и сказки про русалок. Две другие ему не сильно нравятся и он начинает громко лаять, если я читаю ему их. Каждый раз когда мать приходит с работы, она жалуется на вонь в доме и на ужасный, по её мнению, бардак. Она достает из ветхого шкафа ремень и бьёт меня каждый раз, когда сильно злится. Это происходит не часто, но с каждой новой поркой удары ощущаются всё сильнее и сильнее. Мать кричит, что я только и делаю, что сижу у неё на шее и никогда не помогаю ей. Каждый удар ремнём она сопровождает криками и оскорблениями. Я вычистил печь, убрал снег во дворе, а она бьёт меня потому что я сделал что-то не так.

– Да чтоб ты сдох, – каждый раз рычит она, пока свист ремня звучит в моих ушах. Её лицо краснеет, а из открытого рта вылетают оскорбления.

Эти неестественно жёлтые, такие уродливые зубы. Каждый раз когда она кричит, я задумываюсь только о том, что я, на самом деле, так редко видел зубы других людей. Например, моего отца.

У него не хватало одного зуба в верхней челюсти с правой стороны. Пираты выбили его, когда брали на абордаж корабль отца. Он постоянно выходил в море на полгода или год, а когда возвращался, привозил с собой кучу подарков и ещё больше увлекательных историй про путешествия, корабли и другие страны. Он привозил мне книги, в которых рассказывали истории про обитателей морских глубин, про пиратов и капитанов кораблей, про русалок и великолепные богатые подводные города, в которых жили точно такие же как мы, люди. И когда я спрашивал, видел ли отец эти царства, общался ли он с теми людьми, он улыбался и кивал.

– Конечно, сынок, я их видел. Я тебе больше скажу, когда ты подрастёшь я возьму тебя с собой в настоящее кругосветное путешествие, и ты всё увидишь собственными глазами.

Каждый раз, когда он уходил в море, я спрашивал его, возьмёт ли он меня с собой, а он обнимал меня крепко-крепко, как будто бы в последний раз, и шептал мне на ухо:

– Не сегодня, сынок, но это произойдёт довольно скоро. Не живи ожиданиями, иначе время будет тянуться бесконечно долго, живи настоящим, сынок, чтобы потом не жалеть об упущенных возможностях.

С отцом всё было совсем по-другому. Он много шутил и заразительно смеялся, рассказывал увлекательные истории, брал с собой по грибы. Мы рыбачили, плавали с ним на лодке в озере, ходили всей семьёй на пикники в лес. Помню, мы брали с собой Шарика, он бегал вокруг нас и звонко лаял. Чаще всего отец приезжал на месяц, проводил это время с нами, а потом уплывал на пол года или год. Обычно мы вместе проводили месяц летом и месяц зимой. Некое подобие каникул в моей жизни, которые являются обыденностью у других детей. Раньше всё было по-другому. Весь мир вокруг расцветал, а еда на столах была, как на праздниках. Даже в те дни, когда отца не было год, мать улыбалась, и мы весело проводили время вместе в ожидании возвращения отца. Она пекла пироги, пела песни, танцевала. Мы с ней часто ходили на ярмарки, сажали цветы, собирали яблоки. И зубы у неё были белые-белые, как снег за окном.

Так бывает, что происходят вещи, которые тебе неподвластны и способны изменить всё одним днём. Жизнь, казавшаяся тебе счастьем вчера – сегодня становится мучением. Вроде бы отца, как обычно, нет дома вот уже пол года, но всё изменилось. Мать без него раньше и мать без него сейчас – две совершенно разные матери. Насколько сильна вера человека, настолько же сильно и безверие его.

Мой отец утонул, по словам людей, в нашем озере во время рыбалки. Тело не нашли, только пустую лодку, рыболовные снасти и ведро с водой и свежей рыбой. Всех волновал вопрос, как именно это произошло, но никто не мог дать точного ответа, лишь догадки и предположения. Вскоре появились слухи, которым мать поначалу не верила. Люди начали говорить, что мой отец просто бросил нас одних. Ушёл, как это часто бывает, и не вернулся.

Иногда эта тема всплывала во время разговора взрослых, а я сидел, улыбался, слушал их споры и понимал, насколько же взрослые бывают глупее детей. Они ругались, перебивали друг друга, рассказывали собственные похожие истории и делились догадками. А я слушал и улыбался, потому что знал правду.

За окном завывает ветер и идёт снег, а я сижу, сгорбившись, над мусорным ведром и чищу картофель. Мать кричит из комнаты, что я дурак, потому что срезаю слишком большие куски. Вечно ей всё не так. Я ставлю воду на газовую горелку, а она подходит, смотрит на кастрюлю и кричит, что я полнейший идиот.

– Зачем ты налил столько воды? Тебе её что, девать больше некуда? Или ты так много натаскал, что можешь позволить себе расплёскиваться ею направо и налево?

Я молчу, опустив голову вниз, потому что я не могу ничего ей ответить. В любом случае, я окажусь виноват. Налью меньше – окажется, что налил недостаточно, и картофель не сварится полностью.

– Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю.

Я поднимаю на неё взгляд, пока она что-то кричит.

Её рот открывается и закрывается.

Жёлтые, слегка подгнившие зубы появляются и исчезают за смыкающимися губами.

Еë жëлтые зубы появляются и исчезают.

Отца, как и раньше, нет дома вот уже пол года. Мы, как и прежде, большую часть времени проводим вдвоём, но как же сильно убеждения в нашей голове влияют на нашу жизнь. Насколько вера в то, что отец уже не вернётся, убивает мать.

Еë рот открывается и закрывается.

Пока она кричит, я думаю о том, что стоит мне на секунду признать, что отец исчез навсегда, как я стану точно таким же озлобленным на весь мир, как моя мать, человеком. Но я не признаю, потому что я знаю правду, и пока она кричит, я смотрю на эти жёлтые зубы и понимаю, что довольно редко удаётся увидеть зубы людей. Только когда они громко кричат или широко улыбаются и смеются.

Мой отец всегда улыбался и люди вокруг него улыбались, но я мало обращал на это внимания, потому что считал, что так и должно быть, теперь же понимаю, что не всё происходит так, как должно. Всё больше криков вокруг и всё меньше улыбок.

Её желтые зубы появляются и исчезают.

Даже когда люди общаются друг с другом по поводу исчезновения моего отца, они кричат, пока я улыбаюсь, потому что знаю, что он не утонул.

Есть несколько секретов приготовления картофельного пюре, которым научила меня мать, пока отец был в плавании.

Первый и, возможно, самый важный – картофельные клубни должны быть одного размера, а чтобы картофель быстрее сварился, можно нарезать его одинаковыми кусочками. Второй секрет заключается в том, что нужно добавить прямо в кастрюлю пару зубчиков чеснока. Это придаст интересный аромат пюре. Третий же секрет – это сливочное масло и молоко. Очень важно именно сливочное, а не растительное или топлёное, чтобы не получить посторонних запахов в пюре. Молоко же, в свою очередь, обязательно должно быть горячим.

Если с первыми двумя я справился, в кладовке ещё оставалась пара головок чеснока, то вот с третьим пунктом ничего не вышло. Ни молока, ни масла у нас не оказалось. Поэтому на выходе получилась жидкая картофельная слегка солёная кашица с легким чесночным ароматом.

Мы с матерью сидим за столом, перед нами стоят тарелки с этим пюре, к которому она даже не прикоснулась. Мать лишь сидит, молча затягивается сигаретой и смотрит на меня.

Я поднимаю ложкой эту кашицу, и водяная жижа хлюпается в тарелку.

– Снова эта картошка с водой, – чуть слышно вздыхаю я, но мать всё прекрасно слышит.

– Жуй молча! – шипит она на меня, – Скажи спасибо, что жрать есть чего, скотина неблагодарная.

Я провожу ложкой небольшую траншею в пюре, и оно медленно смыкается вслед за ней. Пюре такое жидкое, потому что мать просит добавлять в него больше воды, чтобы и самого пюре стало больше.

– Мы можем хоть раз что-то ещё приготовить? Тошно уже от картошки, мам.

– Я тебе что сказала? Заткнись и ешь. Тошно ему. Мне тошно от жизни этой, но я же терплю, – говорит она, стряхивая пепел на пол.

– Но необязательно же терпеть всю жизнь. Ведь мы раньше так хорошо жили…

– Когда это раньше? – спрашивает мать, вопросительно взглянув на меня, а её рука с сигаретой неподвижно зависает в воздухе.

– Когда папа был с нами.

– А как часто он был с нами? Раз в год? Два? – она смеëтся и мотает головой. – Посмотрите! Отца он вспомнил, – она смеëтся ещё громче, полностью обнажив жёлтые от сигарет зубы, а затем меняется в лице и смотрит на меня. – Бросил тебя твой папаша, – сердито говорит она, – и меня бросил, царствие ему. А ты весь в него, ну ей богу. В этого пьяницу и раздолбая, – она стряхивает пепел на пол и вновь затягивается.

– Он ведь не был пьяницей, – отвечаю я.

– Много ты знаешь?

– Достаточно, – шепчу я.

– Жуй молча, – злобно шипит она.

– Можно я не буду? – чуть слышно спрашиваю я, – Я не хочу есть.

– Сдохнуть хочешь с голоду? Оставить меня одну с этой тупой псиной?

– Шарик не тупой…

– Скулит вечно, сил нет. Какая разумная животина будет столько скулить?

– Ему же холодно, а ты не разрешила его в дом впустить.

– То есть это я виновата? – возмущается она, повышая голос. – На кой черт твой папаша вообще его притащил? Нам самим жрать нечего, а тут ещё и он на шее. Скулит без остановки, лучше бы сдох уже, – она говорит, и капельки её слюн летят во все стороны, а жёлтые зубы кажутся ещё более жёлтыми.

– Почему ты вечно так сильно злишься? На меня, на Шарика, на папу! Мы ведь ничего тебе плохого не сделали! – мой голос похож на голос мальчика, который вот-вот расплачется, и я чувствую, как глаза становятся мокрыми и краснеют с каждой секундой.

Она злобно глядит на меня, глубоко вдыхает, словно успокаивая себя, а затем выдыхает и теперь уже говорит тихо, выговаривая каждое слово очень медленно:

– Твоя бесполезная шавка.

Пауза.

– От которой нет ни малейшего толка.

Пауза.

–Только и делает.

Пауза.

– Что объедает меня и гадит.

Она затягивается, затем выпускает изо рта едкий дым и продолжает:

– Ты самый ужасный и бестолковый сын из всех. Наказание Господне мне за грехи, которых я не совершала.

Она стряхивает пепел на пол, затягивается, выдыхает дым и продолжает:

– И твой отец. Алкаш, лжец и трус. Сначала я потратила на него молодость, дожидаясь его каждый год, как верная собака у двери. А теперь он бросил меня подыхать в нищете с тупой псиной и таким же тупым ребёнком, который не может до сих пор понять простых вещей и считает меня чудовищем.

– Я не…

– Я оплакивала твоего отца, молилась за его спасение, умоляла Бога на коленях, чтобы он оказался жив и здоров, – её голос немного затрясся, но она и не собирается плакать, – мы всей округой искали его тело, осматривали дно озера и окрестности, опрашивали людей. Но мы ничего не нашли, слышишь? Абсолютно ничего, кроме свидетелей, которые припоминали человека, похожего на твоего отца. Тебе это о чём-нибудь говорит?

Я молча вожу ложкой по пюре в тарелке, опустив голову, пока мать тушит в блюдце окурок. Она берëт вторую сигарету, кладëт её в рот и поджигает.

– Я не знаю, сбежал твой папаша или нет. Мне уже всё равно, я слишком устала. Все слёзы я выплакала, все молитвы я прочитала. Всё, что могла, я сделала. Умер он или сбежал, я не знаю. Мне уже всё равно, жив он или нет. Мы для него стали ничем, он для нас тоже.

– Он не сбежал, – шепчу я, вытирая мокрые глаза.

Мать засмеялась.

– Ну зачем ему сбегать по-твоему? – я поднимаю на неё глаза. – Он же любит нас. Он всегда нас любил, и всё у нас было замечательно.

– Я не знаю, потому что он мне не ответил, – улыбается она с сигаретой во рту, – а ты знаешь, вот что сделай. Ты пойди вот прямо сейчас на озеро и спроси у него. Давай, чего сидишь, – она хватает меня за руку, – вставай.

– Я не хочу.

Она крепче сжимает мне руку и улыбается:

– Вставай! Давай, чего же ты ждёшь? Иди и спроси сам у своего любимого папаши. Тут недалеко же, мигом добежишь. Пойди и спроси у него, почему он нас оставил, и псину эту тупую с собой захвати.

С улицы раздались негромкие завывания Шарика, а мать поднимает глаза к потолку и кричит:

– Господи, ну сколько ещё эта тупая собака будет скулить? Когда она уже наконец сдохнет?

Я вырываю руку из её костлявой сухой руки, и мать опускает на меня злобный взгляд. Её глаза стали вдруг чёрными, а брови нахмурились. Она выглядит ещё злее, чем обычно.

– Вставай из-за стола и не садись за него больше, если тебе не по душе есть то, что дают, – с этими словами она хватает тарелку с пюре и бросает её на пол. Тарелка разбивается, и ошмётки пюре разлетаются по всему полу. Затем мать вновь хватает меня за руку и притягивает к себе. Я падаю со стула на пол, сижу на коленях, а мать смотрит на меня и злобно рычит:

– Собирай свои вещи, забирай эту шавку и проваливай из моего дома к любимому папаше, если тебе плевать на человека, который делает для тебя всё, что может. Кормит, одевает, обувает. Вставай и иди, – кричит она, – спроси его, зачем он нас оставил. А когда он тебе ответит, вернись ко мне и всё расскажи.

Мои мокрые и красные глаза смотрят в пол на куски тарелки и ошмётки пюре, а руки нервно трясутся. Мать затягивается сигаретой свободной рукой, пока второй держит мою руку, а затем спрашивает, хочу ли я что-то ещё сказать.

– Папа любил нас.

Она вновь смеётся, обнажив жëлтые уродливые зубы.

– Так иди тогда и спроси у него, почему он нас бросил, – она сильно держит меня за руку, смотрит прямо мне в глаза, а её губа непроизвольно приподнимается, – только забери свою тупую псину.

Я смотрю на неё, мой голос дрожит, и слёзы стекают по щекам

– Шарик не тупая псина, – шепчу я.

– Что? Что ты там бормочешь? Встань, прибери здесь и вали к своему папаше, – рычит она и вновь затягивается сигаретой.

– Ты ничего не знаешь и не понимаешь. Папа любит нас.

Она дергает меня за руку и, немного приподняв меня, шипит:

– Закрой свой поганый рот, щенок, и не смей больше упоминать этого подлеца в моём доме.

– Ты ничего не знаешь и не имеешь права его осуждать.

– Заткнись, – кричит мать, и её лицо наливается кровью.

– Ты же не была такой злой. Почему? Почему ты нас всех так ненавидишь?

– Я тебе ещё раз повторяю, закрой рот, сосунок.

– За что? За что ты так со мной? – слёзы стекают по моим красным щекам, и я практически уже рыдаю, пока она трясëт меня за руку, требуя заткнуться. – А может и правильно? Правильно, что он исчез, узнал, какая ты злая на самом деле и исчез. Я бы тоже исчез, если бы мог.

– Что? – заорала мать, – Что ты сказал?

– Я бы тоже хотел…

Она размахивается свободной рукой и со всей силой ударяет меня по левой щеке. Так сильно, что весь мир в моей голове превращается в взрыв. На мгновение он стал ярко красным облаком, каким оно бывает в закате перед дождливым днём, а затем мир стал абсолютной темнотой, словно все лампочки в мире и все звезды, и даже солнце погасли. Я падаю на пол, на секунду отключившись, а когда открываю глаза, я вижу красное от злости лицо матери. Она всё так же сидит на табурете возле стола с сигаретой в руке, смотрит на меня и медленно выговаривает слова.

– Не смей больше.

Пауза

– Никогда.

Пауза.

– Упоминать этого человека в моём доме.

Пауза

– Слышишь?

Я не отвечаю.

– Ты меня слышишь? – громче повторяет она.

Я киваю.

– Вот и договорились, – она встаëт из-за стола, стряхивает пепел с сигареты, – не забудь тут прибраться.

На улице еле слышно завывает Шарик, и мать, скорчив гримасу боли, шагает в сторону комнаты.

– Господи, скорее бы он уже сдох, – шипит она и, выйдя из кухни, закрывает за собой дверь.

Я лежу на полу, щека сильно горит, а руки щиплет от ссадин. Вокруг осколки от тарелки, ошмётки пюре и пепел от сигарет. Я лежу и понимаю, что я не смогу дождаться отца. Я не могу сделать вид, что мне всё равно. Я не готов жить настоящим и наслаждаться жизнью. Жить каждый день вот так – невозможно.

Когда люди обсуждают что-либо, вот что угодно, они рано или поздно начинают обсуждать моего отца, а я слушаю. Я слушаю и улыбаюсь, потому что знаю правду.

Ведь он сам мне всё рассказал.

В тот вечер мы сидели с ним в лодке прямо в центре нашего огромного озера. Поплавки неподвижно стояли на водной глади, вокруг плескалась рыба, а над головами летали птицы в поисках еды. Отец только недавно вернулся из ещё одного путешествия. Я жевал кукурузную лепёшку, смотрел на поплавки, пока отец рассказывал новые истории и описывал страны, в которых он побывал. Каждая новая история была ярче и богаче на события, чем предыдущая. Когда он закончил рассказ последней, он замолчал, выпил воды из фляги и задумчиво посмотрел на поплавки. Затем он пристально посмотрел на меня и, сменив тон на более серьёзный, заговорил со мной:

– Сынок, ты должен знать, что однажды меня не станет.

Я вопросительно посмотрел на него, а он продолжил:

– Жизнь настолько сложна и неподвластна обычным смертным. Может произойти всё, что угодно, и изменить это нам с тобой не по силам.

Он замолчал, посмотрел на поплавки и продолжил:

– Я часто сталкиваюсь с опасностями, будь то шторм, или нападение морских разбойников, и ты должен быть готов к тому, что я могу исчезнуть на долгое, возможно, даже слишком долгое время. Люди будут говорить всякое, но ты не верь им, никогда не верь людям.

– Никому?

– Никому, кроме самых близких людей, слышишь?

Я кивнул.

– Однажды может произойти так, что я уйду, и тебе покажется, что я не вернусь. Никогда так не думай, и не жди меня. Не живи в ожидании будущего, живи настоящим, иначе потом будешь жалеть об упущенных возможностях, а время, проведённое в ожидании, покажется тебе бесконечностью. Если наступит тот день, когда я должен был вернуться, но не вернулся… Когда люди вокруг начнут рассказывать тебе различные истории о моём исчезновении… – он наклонился поближе, – не слушай и не верь им. Даже если мама им поверит, ты не верь. Делай вид, что слушаешь, улыбайся, но никогда не верь.

Я отвёл взгляд на слегка подрагивающие поплавки и спросил:

– Но ведь ты вернёшься?

Он замолчал, почесал бритую голову и сказал:

– Я буду всегда рядом и вернусь, когда ты меньше всего будешь этого ждать. А затем мы отправимся с тобой и мамой в самое большое увлекательное кругосветное путешествие.

– Как же ты будешь рядом, если тебя не будет?

Он улыбнулся.

– Я буду прямо под твоими ногами.

Я посмотрел на дно лодки, а затем вопросительно поднял глаза на отца.

– Озёра, моря, океаны. Они все связаны, как огромное подводное царство, наполненное невиданными созданиями, прекрасными городами и великолепными растениями. Я буду всё время рядом с тобой, ближе, чем ты можешь себе предположить, и когда я пойму, что ты живёшь настоящей удивительной жизнью, я приду за тобой. Мы все вместе отправимся в великолепное путешествие по бескрайним подводным мирам.

– Но зачем тебе следить за мной? Как ты будешь там дышать и как долго тебя не будет?

– Я тебе ещё обязательно всё расскажу, но позже. Просто не слушай людей и знай, что я вернусь и заберу вас с мамой в самое волшебное и увлекательное путешествие, которые ты мог когда-либо себе представить. Только живи, сынок, настоящим и не рассказывай никому о подводном царстве, особенно взрослым. Они лишь рассмеются и никогда не поверят тебе.

Я вновь посмотрел на поплавки, которые перестали дёргаться и стояли прямо и неподвижно.

– А зачем тебе вообще исчезать?

– Есть вещи, на которые мы не можем повлиять, но если произойдёт что-то подобное, ты будешь знать, что нужно делать. Договорились?

Я кивнул, а он обнял меня.

Через неделю рано утром, пока я ещё спал, отец отправился на рыбалку и не вернулся.

Я встаю, подметаю пол, затем мою его начисто. Настолько чисто, насколько возможно вымыть старый потёртый, местами прогнивший пол. Я перекладываю оставшееся пюре в одну миску, накидываю туда все кости, что есть у нас. Затем я начисто вымываю посуду. Вода от пюре даже не меняется в цвете, настолько пюре жидкое. Я надеваю шапку, старую куртку и дырявые, но вычищенные ботинки. Я беру с собой тёплые вещи, которые могу утащить, и миску с жидким пюре и костями. Я выхожу на улицу, где дует сильный холодный ветер и идёт снег. Подхожу к конуре Шарика, раскладываю в его конуре тёплые вещи и ставлю перед ним миску с пюре и костями. Шарик жалобно смотрит на меня, трясётся от холода, но слегка виляет хвостом. Он наклоняется к миске и начинает жадно лакать жидкое пюре, хрустя косточками.

– Я буду скучать по тебе, малыш, – слëзы наворачиваются на моих глазах, а руки трясутся, – надеюсь, теперь тебе не так холодно. – Шарик жалобно смотрит на меня, а затем возвращается к лакомству. Я ещё раз крепко к нему прижимаюсь, он облизывает мне лицо, словно желая слизать все до одной слезинки с моих щёк.

– Я люблю тебя, малыш. Прости, что так выходит, – я обнимаю его и выхожу со двора.

Дорога до озера занимает десять минут через маленький лес. Путь мне осложняют сугробы снега, которые приходятся мне по колено. Я медленно ковыляю, высоко задирая ноги, пока моя мать сидит в кресле-качалке в свете одинокой лампочки, укутанная в шерстяной платок, и курит сигарету через мундштук, глядя в окно. Возможно, она сейчас разговаривает со мной, даже не замечая, что меня нет рядом. С того момента, как исчез отец, создавалось впечатление, что для матери я тоже исчез.

На озере никого нет. Лишь белая заледеневшая пустыня, расстилающаяся на километры вперёд. Ледяной ветер дует мне в лицо, и хлопья снега разлетаются по ветру, кружась в вальсе. Мороз жжёт мои красные щёки, особенно ту, по которой ударила меня мать. Я выхожу на ледяное белоснежное озеро и иду, поддерживая равновесие, боясь поскользнуться и упасть.

Отец всегда говорил, что если лёд белый, по нему можно ходить, мать говорила, что если лёд тёмный, по нему ходить нельзя. Они говорили одинаковые, но такие разные вещи.

Я иду медленно к центру озера к тому месту, где мы обычно плавали с отцом, и лёд постепенно начинает темнеть с каждым моим новым шагом.

Мой отец сказал, что он всегда будет рядом со мной, прямо под моими ногами. Ещё он говорил, что появится именно в тот момент, когда я перестану ждать его, а начну жить настоящим, чтобы не жалеть об упущенных возможностях.

– Я больше не жду тебя, – говорю я и закрываю глаза, встав на месте, где лёд темнее обычного.

Подводное царство – это мир, который гораздо больше и прекраснее нашего мира. О котором взрослые не знают, а если рассказать им о нём, то они начнут смеяться. Многие взрослые считают, что жить без улыбки на лице – нормально. Многие считают, что увидеть зубы другого человека возможно только тогда, когда человек кричит. Мне не нравится этот мир. Мне не нравится мир, где нет моего отца, и я прекрасно понимаю, как же он ужасен без него.

Зачем мне мир, где нет ярких цветов, где нет улыбок людей, удивительных историй отца и любящей мамы.

Зачем мне жить в этом мире, дожидаясь возвращения отца, если я сам могу к нему попасть.

Зачем мне проживать каждый день в холоде, голоде и ненависти, если я могу наслаждаться беззаботной жизнью в прекрасном царстве с отцом и другими волшебными обитателями сказочных глубин.

Открываю глаза, чтобы ещë раз взглянуть на этот серый мир, а затем закрываю глаза и падаю на колени.

Я остался совсем один в этом пустом, холодном и мëртвом мире.