В чём корень зла? (Педагогические раздумья) [Анна Никитична Протопопова] (fb2) читать онлайн

371

П83

СЛОВО ОТ АВТОРА

В 1932 году в статье «О старом и новом человеке» А. М. Горький писал: «В Союзе Советов один хозяин — вот основное его достижение и отличие от буржуазных государств. Этот хозяин — рабоче-крестьянское государство, руководимое организацией учеников Ленина. Цель, которую они поставили перед собой, совершенно ясна: эта цель — создать для каждой единицы… разноплеменного населения условия свободного роста ее талантов и способностей. Иными словами, перевести всю массу потенциальной и пассивной нервно-мозговой энергии в активное состояние». Вся система советского воспитания подчинена, в конечном счете, разрешению именно этой задачи. Методы и формы коммунистического воспитания во всем их многообразии направлены на возбуждение активного отношения к миру, страстного стремления к творческому воздействию на мир. И в школе, и в семье, и в обществе подрастающее поколение не только слышит в качестве наставлений, но и видит своими глазами такое сознательное, активное, творческое отношение к жизни. Сила положительного примера в коммунистическом воспитании играет исключительную роль.

Однако и в наши дни, в период развернутой борьбы за коммунизм, рядом с массовым трудовым героизмом, самоотверженностью, неподкупной честностью и душевной чистотой мы встречаем еще проявления эгоизма, корыстолюбия, трусости, вялости и худосочия общественных чувств, отсутствие чуткости и внимания во взаимоотношениях между людьми, остатки предрассудков, обывательщины и т. д. Совершенно очевидно, что в нашей практической воспитательной работе, в методах и формах ее есть еще много недодуманного и недоделанного, что не может не беспокоить каждого, кто имеет непосредственное отношение к воспитанию подрастающего поколения.

Очерки сборника обращены главным образом к родителям и педагогам-воспитателям.

Семейные неурядицы, неразумная любовь к детям, педагогическое невежество родителей, отсутствие связи со школой — вот главные факторы, которые не только мешают правильному воспитанию детей в семье, но, бывает, и разрушают в сознании ребенка то, что с большим трудом создает школа.

Погоня за формальными знаниями, без достаточных упражнений в правилах нравственного поведения, отсутствие должного индивидуального подхода к учащимся, слабая связь с семьей, а отсюда разнобой в требованиях к воспитаннику — вот на мой взгляд, причины, по которым и школа другой раз неудовлетворительно справляется с задачами коммунистического воспитания.

Но иногда в семье и в школе у отдельных воспитателей встречается один общий недостаток: отсутствие ясной целеустремленности в воспитании детей. Воспитанник неплохо учится, не нарушает дисциплины, и поэтому в школе и в семье считают, что ученик этот благополучен. А потом оказывается, что человек-то вырастает эгоистом, что учится он не из любви к знаниям, а ради отметок, что слова у него расходятся с делом, что у него нет характера, необходимого для вступления в общественную жизнь. Тогда спохватывается школа, спохватываются родители, но поправить дело уже бывает трудно.

Объединяя в сборник очерки о воспитании в семье и в школе, я ставила своей задачей, с одной стороны, привлечь внимание родителей не только к вопросам домашнего воспитания, но и к тому, как это воспитание отражается на учебно-воспитательном процессе в школе; с другой стороны, мне хотелось еще и еще раз на живых примерах показать, как сторицей оплачивается труд педагога, когда он не пожалеет ни сил, ни времени на то, чтобы помочь родителям овладеть основами педагогики и тем самым установить тесный, деловой контакт между семьей и школой.

В ЧЕМ КОРЕНЬ ЗЛА?

1. НЕСЧАСТЬЕ

— Товарищ начальник! Я прошу арестовать моего сына на пятнадцать суток и дать ему на это время трудную физическую работу.

Спешно дописывая для меня справку, начальник милиции, мой давнишний знакомый, Николай Елизарович Коромыслов, едва заметно усмехнулся. А когда поднял глаза на посетителя, на его лице нетрудно было прочесть: «Вот видите, с какими чудаками приходится иметь дело нашему брату!»

Но тут же выражение лица Николая Елизаровича изменилось. Опытный глаз начальника милиции моментально отметил, что перед ним стоит человек, вовсе не похожий на чудака. В наружности посетителя не было ничего примечательного, но в его глубоко запавших глазах было столько затаенного страдания, что у видавшего виды Николая Елизаровича вдруг запершило в горле. Кашлянув в кулак, он пригласил:

— Садитесь, пожалуйста. Расскажите.

— По профессии я конструктор. Вот мои документы, — Посетитель протянул начальнику паспорт и служебное удостоверение.

Взглянув на первую страничку паспорта, а затем на штамп о прописке, Николай Елизарович вернул документы.

— Я слушаю вас, Григорий Афанасьевич.

…Когда они «упустили» сына — они не знали. Ни отец, ни мать. Нельзя сказать, что мальчику не уделялось внимание. До восьмого класса Владимир учился неплохо, был послушен и поведение его не вызывало беспокойства. В восьмом классе он стал учиться похуже, что родители объяснили себе «переходным возрастом». Мать стала помогать ему в домашних занятиях, и в девятый класс Владимир перешел относительно благополучно.

А вот теперь, в девятом классе, поведение юноши круто изменилось. Он перестал учиться совсем. Родителей пригласили в школу. Оказывается, его уже «обсуждали» на классном собрании, с ним беседовали в комитете комсомола, говорила классная руководительница и даже директор школы. Что случилось? «Ничего особенного, — небрежно ответил Владимир, — А какой смысл учиться? Чтобы все равно на завод учеником?» «Зачем же учеником? — возразил отец. — Теперь ты уже в школе можешь получить профессию и стать потом квалифицированным рабочим». «Все это неинтересно», — последовал ответ.

Родители растерялись. Ни слезы матери, ни уговоры и угрозы отца — ничто не действовало. Владимир ходил в школу, но продолжал получать двойки. Начал вдруг грубить учителям и родителям. А когда из школы поступил запрос, почему Владимир три дня не появлялся на занятиях, родителей охватил страх. Сын каждое утро уходил с учебниками, в свое время приходил обедать, а затем шел, по его словам, «к товарищам заниматься». Все это, значит, была ложь. Владимир проводил время неизвестно где.

На расспросы он не отвечал, но заявил, что учиться больше не будет. «Тогда иди работать», — предложил отец. И вдруг: «Ишачить, как вы с мамой?» Отец остолбенел, мать схватилась за сердце. «Что же ты собираешься делать?» — овладев собой, спросил отец. «Вот паспорт получу, тогда посмотрю». На другой день он явился к вечеру пьяный. В кармане у него мать обнаружила деньги. «Где ты взял деньги?» — спросила она. «У вас я их не брал», — ответил Владимир.

Я кратко изложила эту историю. Отец говорил больше часа. Говорил о долгих увещеваниях сына, о своих мучительных раздумьях, о нервном потрясении жены, о том, что у него самого дело валится из рук… Николай Елизарович не перебивал его. Бывает, что человеку в горе надо выговориться, и тогда на какое-то время боль как будто становится меньше.

— Вот я и… пришел к вам, — закончил отец свой печальный рассказ. — Ясно, что мальчик попал в дурную компанию. Проследить за ним мы не можем. Это не в деревне. Изолировать же его от дурной компании надо немедленно. Если это не вызовет перелома, тогда… в трудовую колонию. Обязательно. Он здоровый, сильный… Только труд может спасти его…

— М-мда-а… — раздумчиво произнес Николай Елизарович, привычно побарабанив пальцами по столу.

— Понимаю, — предупредительно подхватил отец. — Вы хотите сказать, что нужен суд, свидетели, приговор… Но зачем все это в данном случае? Я — отец. Я и свидетель, и судья. Кому же он более дорог? Конечно, я виноват. Что-то проглядел. Но я и жестоко наказан. Поверьте, это великое несчастье.

— Нет, я не то хочу сказать вам, — после небольшой паузы заговорил Николай Елизарович. — Конечно, это большое несчастье. Но дело в том, что вы хотите применить сильное средство, не зная причины болезни. Давайте условимся так: мы проследим, где и с кем бывает ваш сын, что он там нашел для себя интересного. Кто знает? Может быть, придется изолировать тех, кто на него влияет? А может быть, и вам станет яснее, что вы проглядели в воспитании сына. Потом встретимся, пригласим преподавателей, посоветуемся. Будет виднее. А пока вы возьмите себя в руки. Несчастье большое, но поправимое. Согласны с моим предложением?

На том и договорились. Отец ушел.

— За пятнадцать лет работы в милиции я многое повидал, — обратился ко мне Николай Елизарович. — Но когда дело касается детей, не могу спокойно. Ну, скажем, ребенка бросает отец или мать, или они показывают дурной пример — есть еще такие! Тогда понятно, что дети иной раз растут вкривь и вкось. Но когда вот у таких, — Николай Елизарович кивнул на дверь, вслед ушедшему отцу, — я не понимаю. Этот человек мне немного известен. Мой товарищ живет с ним в одной квартире. Рассказывал. Отец — конструктор, мать — директор школы рабочей молодежи. Тоже работяга. Что же получается? Воспитывали родители — хорошие люди, воспитывали школа, пионеры, комсомол. Вдруг встречается «дурная компания» и все насмарку. Все хорошее, что ему вкладывали столько лет, — насмарку! В несколько месяцев, недель, а то и дней. Как же так? Стало быть, есть какие-то прорехи в воспитании? Вот и к нам приходят. И в печати сейчас каждый день читаешь: такой-то попал в дурную компанию и споткнулся, такого-то осудили, такого-то взяли на поруки. Общественность взялась крепко, особенно за тунеядцев. Это хорошо. Но этого мало! Надо и в корень смотреть. Дурная компания — это тоже наши, советские ребята. Стало быть, и в их воспитании были какие-то прорехи. И не у всех у них родители — плохие люди.

Над этими вопросами нельзя не задуматься. В самом деле, как же так? Почему в иных случаях дурное влияние оказывается сильней хорошего? Почему все еще появляются в нашем обществе тунеядцы, лодыри, любители легкой наживы и легкой жизни? Это в наше-то время! В годы невиданного, поражающего воображение, трудового подъема! В годы, когда о коммунизме говорят не как о красивой мечте, а как о всенародно утвержденном и всенародно выполняемом, реальном плане. Когда духовная красота советского человека, его целеустремленность, его беззаветная отдача сил общенародному и общечеловеческому счастью, его несокрушимая вера в торжество коммунистических идей вызывают восхищение всех честных людей на земле. И вдруг — тунеядец, спекулянт, взяточник, какой-нибудь сектант-изувер и всякая прочая гниль. Откуда она? Что ее порождает?

Общественность сейчас требует покончить с тунеядством. Покончить с существующими ныне тунеядцами, пожалуй, не так уж трудно. Даже странным кажется, что соответствующие государственные органы при огромной потребности в рабочей силе, до сих пор спустя рукава смотрели, как плодились и размножались, засоряя общество, сотни и тысячи здоровых, совершеннолетних дармоедов, живущих за счет неблаговидных, нетрудовых доходов.

Где убеждением, а где и принуждением, где силой общественного мнения, а где и силой государственной власти можно и должно заставить работать всех. Но никакими декретами, указами, резолюциями нельзя заставить человека быть трудолюбивым, честным, добрым, отзывчивым, пламенным патриотом Родины, болеющим душой за общее дело. Судьбу человека решает воспитание. И если смотреть «в корень» — воспитание с самого раннего детства.

Допустим, что всех тунеядцев так или иначе заставили работать и даже ликвидировали всякие «дурные компании», которые влияют на некоторых детей и юношей. Но будет ли гарантировано наше общество от того, что назавтра не появятся новые тунеядцы? Нет, не будет.

Это станет возможным лишь тогда, когда в воспитании вновь подрастающего поколения не станет, по выражению Николая Елизаровича Коромыслова, «прорех».

В том, что у нас есть еще тунеядство со всеми из него вытекающими последствиями, одни обвиняют семью, другие — школу, третьи — семью и школу. Конечно, решающая роль в формировании нового человека принадлежит школе, которая располагает таким могучим средством педагогического воздействия, как обучение основам наук. Но наша школа, надо сказать, все еще перенасыщенная (в городах) учащимися (40, а то и 45 человек в классе!), никогда не справилась бы со своими задачами, если бы ей активно не помогала семья. И в том, что наша молодежь в массе своей вырастает достойной сменой старших поколений, заслуга не только школы, но и семьи.

В тех же случаях, когда семья плохо помогает, не помогает совсем или даже противостоит школьному влиянию, школа одна не всегда справляется, и тогда в воспитании образуется «прореха». А общество в результате. получает нравственного урода, с которым многим потом приходится возиться, затрачивать немало времени и энергии, чтобы выправить человека.

Однако, осуждая за это родителей, нельзя думать, что во всех таких случаях родителями руководит злая воля. Есть, конечно, в отдельных семьях и безответственность, и преступная небрежность в выполнении родительского долга. Но таких родителей мало! В большинстве же случаев неправильное, а подчас и уродливое воспитание в семье объясняется тем, что родители — хорошие люди, но плохие воспитатели. Они не умеют воспитывать детей.

Привычно говорят: «Дети — всегда и везде — дети». И еще: «Вот, когда мы росли…» и т. д. Да, дети всех времен и народов имеют то общее, что все они от рождения беспомощны и нуждаются в нормальном уходе. А затем, с первыми проблесками сознания, влияние окружающей среды, методы воспитания, дух исторического времени делают детей разными. И подходить к современному советскому ребенку во всех случаях с меркой того времени, «когда мы росли», даже если это было пятнадцать и десять лет назад, значит совершать грубую педагогическую ошибку.

Молодой отец в дни своего детства, еще лет двадцать тому назад, на одном дыхании прочитывал фантастические романы Жюля Верна и Герберта Уэллса, а его шестилетний сын, не умеющий читать, деловито спрашивает: «Пап, а ты возьмешь меня с собой на Луну?» — «Возьму, Миша, когда туда будут летать так же, как из одного города в другой». А сын отвечает: «У-у, тогда будет неинтересно». В это бы вдуматься надо! Поговорить бы с ребенком, умом и сердцем прикоснуться к его интересам, его глазами взглянуть на мир. А отец: «Ну, иди-иди! Занимайся своим делом». Миша наподдает рукой «кабину», которую он перед этим смастерил из картона для полета на Луну, а вместе с «кабиной» со стола летят на пол пузырек с чернилами и еще какие-то вещи. Отец возмущен: «Миша, иди в угол!» Миша становится в угол с ощущением разочарования, несправедливости, горькой обиды. А отцу и в голову не приходит, что многовековой давности педагогический прием — «иди в угол» — ничего, кроме вреда, на этот раз не принес его сыну и ни на йоту не приблизил отца к духовному миру ребенка.

Есть некоторые педагогические принципы, выработанные лучшими людьми человечества, которые живут века. Но каждый век, а в наше бурное, стремительное время, может быть, каждый десяток лет требует от воспитателя новых и новых форм воплощения и этих старых, извечных принципов. Кто этого не понимает, кто не учитывает психологии современного ребенка и действует методами того времени, «когда мы росли», у того всегда будут «прорехи» в воспитании, тот не гарантирован от несчастья увидеть свое дитя сбившимся с правильного пути.

2. О НЕКОТОРЫХ «ПРОРЕХАХ»

Когда говорят, что родители потеряли авторитет потому, что их сын или дочь попали в «дурную компанию», можно с уверенностью сказать, что его, настоящего авторитета, никогда и не было.

Отец и мать ученика Владимира, о котором шла речь выше, считают, что до девятого класса они пользовались авторитетом у сына. На каком основании? На том, что Владимир неплохо учился, был «послушен», никаких из ряда вон выходящих поступков не совершал. Но задумывались ли родители над вопросом о том, какими мотивами вызывалось послушание мальчика? Бывает, что послушание вызывается страхом перед наказанием, в других случаях — надеждой что-то получить за послушание, в третьих — желанием поскорее избавиться от поручения, чтобы «не приставали», и т. п.

Такое послушание неизбежно порождает лживость, лицемерие, корыстолюбие, а в конечном счете — тунеядство. Ребенок, вырастая, привыкает выполнять указания старших, как говорят, «из-под палки» или «за конфетку». И если в какой-то момент подвертывается «дурная компания» и протягивает ему, условно говоря, вместо конфетки плитку шоколада или бутылку коньяка, юноша плюет на послушание в семье, тем более, что на руках у него уже паспорт, и вступает на легкую дорожку. Родители ему уже «не указ». А кругом, и прежде всего сами родители, удивляются: «Был пай-мальчик и вдруг…»

Послушание только тогда формирует положительный характер, когда оно бескорыстно, добровольно, вызвано искренним желанием помочь старшим, обрадовать их, когда оно и самому ребенку, подростку, юноше доставляет удовольствие, сообщает ему бодрое, жизнерадостное расположение духа. Такое послушание и является высшим свидетельством авторитетности родителей, можно сказать, настоящим триумфом воспитания.

«Вдруг» в формировании растущего человека ничего не бывает. «Вдруг» прорывается то, что накапливалось годами, постепенно. Вот, например, еще одна линия такого накопления, пожалуй, наиболее характерная для «прорех» в воспитании.

Каждый день, буквально каждый день, печать, радио, телевидение, кино приносят нам все новые и новые вести о грандиозных и величественных событиях в стране, о захватывающих открытиях и достижениях в науке, в технике, в искусстве, сообщают о трудовых подвигах и героических поступках людей на стройках коммунизма. Взрослый человек не только не устает удивляться и поражаться, но и чувствует, как в его душе поднимаются новые силы, пробуждается желание сделать что-то лучшее и большее в той области, в которой он трудится.

Надо ли говорить, какое сильное впечатление производит наша кипучая общественная жизнь на восприимчивую юную натуру, особенно натуру незаурядную, обладающую какими-то природными дарованиями? Ведь дети наши растут не под стеклянным колпаком, а среди нас, живут той же напряженной, творчески беспокойной жизнью. И это не может не отражаться на их психологии.

Вот девочка приседает перед телевизором и с увлечением копирует балерину, танцующую на экране И девочке уже кажется, что лучше этой профессии нет на свете. А назавтра она широко открытыми глазами, затаив дыхание, смотрит, как артистически лавирует ткачиха между рядами блестящих станков, и это новое для девочки открытие уже несет ее в мечтах в сверкающий цех, и она уже воображает себя хозяйкой чудесных машин.

Мальчик сегодня больше всего на свете хочет быть полярным исследователем. А через некоторое время ему грезится новый самолет, который он сам изобрел (еще лучше, чем «ТУ-114»), или новый корабль (еще лучше, чем атомный ледокол). А потом под новым впечатлением он видит себя в непроходимой тайге, преодолевающим невероятные трудности в поисках новых месторождений каких-то неведомых металлов. И все это бескорыстно: порывы чистые, благородные.

Родителей приглашают в школу: «Ваш сын — способный мальчик, но очень рассеянный, разбросанный. Не умеет сосредоточиваться на одном деле, ничего не доводит до конца. Полагается работать в одном или двух кружках, а он записался сразу в пять. Внушите ему, что так нельзя». Родители внушают: «Слышишь? Так нельзя. Надо делать так, как говорят в школе. Надо слушаться».

Те и другие правы. Нет ничего вреднее для воспитания характера, как разбросанность, дробление душевных сил. В пяти кружках сразу действительно заниматься нельзя. Ну, а как же быть с бурным натиском благородной юношеской фантазии, с неудержимым стремлением как-то выявить себя, дать выход клокочущей энергии, с горячим желанием все сразу познать, все охватить, во всем попробовать свои силы? Ведь, в сущности, поэтому мальчик и записался в пять кружков сразу! А ведь это признак незаурядной натуры, страстно рвущейся навстречу новому, неизведанному! Это же предвестники рождения человека-творца! Вспоминается знаменитая гётевская ремарка во второй части Фауста: «Чрезвычайный шум возвещает восход солнца».

Можно привести тысячи примеров, показывающих, как семья и школа согласованными усилиями, проявляя при этом большой педагогический такт, глубоко проникают в душу такого «разбрасывающегося» ребенка и исподволь, а не безапелляционным «нельзя» вводят в русло бурлящие юные силы, стремления и игру фантазии; как, не гася порывов, а разжигая их, приобщают мятежную натуру к радостям упорного труда, воспитывающего волю, мужество, уменье доводить начатое дело до конца. И тогда приходит «солнце»: в общество вступает человек, способный во имя счастья Родины покорять целину, возводить домны сверхсрочно, давать выработку продукции в счет планов предстоящих двух-трех лет. В общество вступает человек-коммунист.

А иногда бывает иначе. Не берусь сказать как часто, но бывает. И тогда образуется уже не «прореха» в воспитании, а провал. «Чрезвычайный шум», говоря словами Гёте, то есть бурное кипение душевных сил юного человека, не находящего без помощи извне правильного применения им, принимается педагогическими невеждами за буйную и злонамеренную неподатливость хорошим влияниям. А в арсенале педагогических средств таких горе-воспитателей нет ничего, кроме: «Нельзя!», «Не позволяю!» Живому, любознательному мальчику, не разбираясь, не вникая в мотивы проступков, безответственно, бездумно, попирая человеческое достоинство, приклеивают ярлыки: «озорник», «сорви-голова», «бунтарь», а потом — «хулиган».

И он действительно становится хулиганом. Гаснут постепенно мечты о благородных подвигах, а бьющая через край энергия ищет выхода. Природная, здоровая любознательность переходит незаметно для него самого в нездоровое любопытство к тому, что «не позволено». Бывает, что такой не только идет в дурную компанию, но и сам ее создает. Он делает это сначала не из корыстных побуждений, не потому, что ищет легкой жизни, а из жгучего интереса к необычному. Ну, а потом — входит «во вкус» и уже катится по наклонной.

Проследить этот психологический процесс распада здоровой, нормальной, с богатыми природными данными юной личности, выросшей среди хороших людей, но плохих воспитателей, на типичном для этой категории натур примере — дело романиста, а не публициста. Но что это так, подтверждается хотя бы и такими фактами, когда бывший сорви-голова, хулиган, вор, пройдя своевременно через очистительный огонь общественного воздействия или через школу трудовой колонии, обнаруживает затем блестящие способности и даже талант в общественном труде.

Дело в том, что у некоторых родителей — неплохих людей (я все время беру именно эту категорию родителей) — нет целеустремленности в воспитании детей. В общей форме родители, конечно, представляют себе, каким бы они хотели видеть своего ребенка, когда он вырастет: умным, честным, трудолюбивым, мужественным, добрым и т. д. Но ведь все это само собой не приходит! К достижению этой цели — сложный и трудный путь.

Вот перед нами родители — добрые, сердечные люди. Они видят, что и сын их растет таким же добрым, чутким, отзывчивым. И насчет этих качеств своего ребенка они успокаиваются: «Такой добрый — последнее отдает другому». Но ведь и в доброту ребенка надо всматриваться! Есть разная доброта. Не ведет ли она в том или ином случае к формированию характера дряблого, хлюпкого, неспособного к сопротивлению злу? Знаем же мы в жизни примеры, когда человек по доброте душевной, из жалости к другому скрывает в известных обстоятельствах его дурной поступок и вместо добра приносит, таким образом, и человеку, и обществу зло. Если же такая наклонность будет развиваться с раннего детства и родителям не удастся ее рассмотреть, доброта может выродиться в беспринципность, в бесхребетность, в моральную неустойчивость. А такая доброта ничего общего не имеет с социалистическим гуманизмом. Из таких людей не всегда выходят негодяи, но и пользы от них для общества мало.

Я не пишу методическое пособие и не собираюсь давать родителям какие-либо рецепты, ибо нигде, может быть, так недопустимы и нетерпимы шаблоны, как в деле воспитания. Мне только хочется еще и еще раз подчеркнуть, какого глубокого внимания, какой неуклонной последовательности требует целеустремленное воспитание, при котором ни одно душевное движение воспитанника не должно выпадать из поля зрения воспитателя. Мне хочется показать, какая почва является наиболее благоприятной для произрастания сорняков в нашем социалистическом обществе.

Вот небольшая зарисовка «с натуры»:

— Мамочка, я наелась дыни, а остальное отдала Люсе. Ее мама не покупала дыни.

— Ах ты моя умница! Ты у меня хорошая, добрая. Всегда так делай, доченька! Надо делиться с другими.

Муж расхохотался.

— Ты чего смеешься? — недоуменно спрашивает жена.

— Сама сообрази. — И серьезно к дочери: — Ниночка, а почему же ты сразу не разделила свою порцию пополам — себе и Люсе?

Девочка смотрит на подружку, переводит взгляд на мать, а затем поворачивается к отцу. Чувствуя что-то неладное, она растерянно отвечает:

— Я… я не знаю.

В данном случае пока ничего опасного нет. Девочка, может быть, еще не испорчена, мать похвалила дочку не подумав, отец поправил ошибку матери. Но представим себе, что отец пропустил мимо ушей реплику матери. И не раз, и не два, и не три… Или же он, так же как и мать, не догадывается, какой вред заложен в подобных наставлениях. А мать из самых, как ей кажется, хороших побуждений продолжает и продолжает по всякому поводу, походя поучать и хвалить дочку, когда она отдает подружке или кому-то другому только лишь «остальное», то есть то, что ей самой уже не нужно. С какими же убеждениями вырастает дочка? Сначала — себе, а потом — другим. Если мало, то все себе, а до других — дела нет. А затем, при известных обстоятельствах — себе за счет других.

Школе, детским и юношеским организациям трудно бывает в таких случаях очищать товарища от себялюбия, заложенного в семье, а иногда это вовсе не удается, и человек уходит в большую жизнь эгоистом. А эгоист — самый что ни на есть разнесчастный человек в нашем обществе. Сам несчастный, и родителям он несет только горе. Что лежит в основе характера всех этих молодых лодырей, тунеядцев, спекулянтов заграничными тряпками и прочей гнилью, с которыми сейчас наша общественность повела решительную борьбу? Эгоизм. Черта, которую родители просмотрели в детстве или развитию которой даже способствовали, не ведая, что творят. «Да в кого же он такой уродился? Да разве мы учили его плохому?» — сокрушаются родители, когда дети их предстают перед судом общественности. Сознательно, конечно, не учили плохому. И все же учили.

Кто не наблюдал в жизни такой сценки? Малыш, сидя на руках матери, заливисто смеется, шлепая ее по щеке пухлой ладошкой. Матери больно, но она тоже счастливо смеется, подставляя то одну щеку, то другую. Подходит улыбающийся отец; мать протягивает ему ребенка с напутствием: «Теперь пошлепай папку». Ребенок шлепает папку. Бабушка издали приговаривает: «Вот так его, внучек, вот так!» Все довольны, даже в восторге: «Нет, вы посмотрите, какой смышленый!»

Услышав замечание, что допускать такое не следует, родители, особенно молодые, неопытные, широко открывают глаза: «Да он же еще ничего не понимает!» Только что он казался им необыкновенно смышленым, а сейчас — «ничего не понимает». Нет, уже понимает. А вот родители действительно не понимают, что процесс формирования характера их ребенка идет давно. И если мать будет продолжать подставлять ему для игры свои щеки, то через полгода — год он уже не для развлечения потянется к щекам матери. А если она не захочет тогда подставить их, он хлопнется об пол, будет дрыгать ногами и вопить, требуя того, чего ему не позволяют. Если же кто-нибудь «пожалеет» его в такие минуты, родители в скором времени сами «завопят» от необузданного произвола своего дитяти.

«Знаете, ужасно нервный ребенок растет! Вот как брякнется на пол», — жалуются в таких случаях родители. Нет, не нервный растет ребенок в данном случае, а растет эгоист, не желающий воспринимать такое понятие, как «нельзя». «Ему — вынь да положь!» — как выражаются иные бабушки. И некоторые из великой, но неразумной любви к ребенку и «вынимают», и «кладут» все, чего бы он ни запросил. А когда подрастет и ему покажется мало того, что для него «вынимают» дома, он начинает брать сам или идет туда, где без труда можно взять больше. В обществе появляется таким образом еще один «сорняк». И сколько же приходится иной раз сделать ему всевозможных «прививок», пока он не превратится в культурное и плодоносное растение!

Воспитать характер — значит зарядить растущего человека неиссякаемой внутренней силой, зажечь в нем неугасимый огонь для его трудовой, творческой деятельности, для преодоления трудностей на его жизненном пути.

Воспитание характера — сложнейшая психологическая и педагогическая проблема. Между тем родители и даже некоторые педагоги считают, что она может решаться как-то так, сама собой, в процессе жизни. Но ведь жизненный опыт подрастающего человека требует самой четкой организации — это элементарная педагогическая истина. А для того, чтобы четко организовать этот опыт, воспитатель должен видеть перед собой цель воспитания, нести в своей душе идеал нового человека, иметь перед собой, как говорил А. С. Макаренко, «программу личности». А выполнение всякой программы требует усвоения определенных методов и приемов.

3. «ДВАДЦАТЬ МИНУТ»

Некоторые говорят, и даже с известным оттенком иронии: «Не кончать же всем родителям педагогические учебные заведения. Вон у нас соседи! Сами едва грамотные, никакой педагогики не нюхали, а детей вырастили — дай бог каждому!» Мнение о том, что едва грамотные родители воспитывают хороших детей без всякой педагогики, — это глубокое заблуждение. У них есть педагогика. Она основана на лучших традициях в семье, на врожденном чувстве педагогического такта, на осмысливании современных требований эпохи, на сознании своей ответственности перед Родиной за судьбу детей.

Такие родители тесно связаны со школой, постоянно консультируются с учителями, проверяют, таким образом, свою педагогическую практику теорией, раздумывают над поступками детей, вырабатывают свою систему взглядов, свою житейскую философию.

Пожилой рабочий из Орла, Василий Иванович Земнухин, пишет мне: «…А меньшой-то наш в прошлое воскресенье отчубучил. Сидим, обедаем. Он с ленцой полощет ложку в супе, а сам все поглядывает на мать. А потом спрашивает: «Мам, а что у нас сегодня на третье?» Мать отвечает: «Твой любимый компот из слив». Гриша посидел-посидел, а потом ляпнул: «Когда я буду большой и женатый, я велю, чтобы обед всегда начинали с компота». Уж мы смеялись-смеялись. А после я подумал: «А может, он не только сладенькое любит, а и легонькое?» Последил — и правда: как что потрудней велят ему сделать, так он старается увильнуть, на других свалить: «А Петька?», «А Сережка?», «А почему я?» А сам любит делать, что ему приятно, вроде игры. Ну, мы тут с матерью, грешным делом, посчитались немножко. Последний он у нас, ну, она ему нет-нет да и спустит с рук. Я против этого. «Испортишь, говорю, мальчонку». Заспорили мы, вот я и порешил написать вам. По-моему, особо приневоливать нельзя, а то привыкнет чужим умом жить, ходить по указке, но и особо распускать нельзя — начнет своевольничать, от дела отлынивать. А так, чтобы середка — на половине…»

Разве это не педагогика? Какая тонкая наблюдательность! («А может, он не только сладенькое любит, а и легонькое?») И это у человека, который когда-то окончил лишь четыре класса. Его нельзя обвинить в том, что он не знает трудов Коменского, Ушинского и даже своего современника Макаренко. А молодое поколение отцов? Они ведь все хорошо грамотные люди и даже образованные! Согласна, что ни к чему всем родителям оканчивать педагогические учебные заведения, но читать педагогическую литературу, слушать педагогические лекции, постоянно общаться со школой обязаны все. И думать в этом направлении, осмысливать процесс формирования характера у своих детей, ясно представлять себе идеал, к которому надо стремиться, и никогда не забывать, что детей ожидает счастье, как говорил Н. С. Хрущев на Всероссийском съезде учителей, продолжить и завершить революционное дело старших поколений. Современным родителям все это доступно, было бы желание.

Часто приходится слышать, что на домашнее воспитание работающим родителям не хватает времени, что они мало видят своих детей. Но все же видят! «Для воспитания, — говорил А. С. Макаренко, — нужно не большое время, а разумное использование малого времени». В этой связи мне хочется рассказать об одной хорошо мне известной семье, в которой родители оказались в особо стесненном, даже тяжелом положении в смысле загруженности своего рабочего дня.

Это было осенью 1957 года. Константин Сергеевич Воронцов работал на заводе и учился на четвертом курсе вечернего института. Жена его, Ольга Тихоновна, тоже работала на заводе и кончала вечерний машиностроительный техникум. Кроме того, Константину Сергеевичу только что поручили руководство бригадой коммунистического труда, которая была создана по его же призыву. Сил на все это хватало, но время было рассчитано буквально по минутам. Домашнее хозяйство вела мать Константина Сергеевича; дети же — пятиклассник-сын и третьеклассница-дочь — в смысле воспитания были, по сути дела, безнадзорны.

Но вот неожиданно умерла старушка. На супругов свалились еще и все дела по хозяйству. Как быть? Посоветовались. Ольге Тихоновне остался еще один курс до окончания техникума? Неужели бросать? Подумали: а может быть, как-нибудь протянем зиму? Сами они питались в заводской столовой, а детям можно готовить пищу с вечера. Они не маленькие, сами разогреют. Учатся ребята как будто неплохо, жалоб из школы нет. Трудно, конечно, но решили все-таки тянуть. На следующий год станет значительно легче: у Ольги Тихоновны вечера будут свободные.

Как-то, примерно через месяц, вернувшись из института уже в первом часу ночи, Константин Сергеевич заметил, что глаза у жены — она в это время разглаживала дочке форменное платье — заплаканы, а лицо в красных пятнах.

— Что с тобой, Оля? — встревоженно спросил он. — Что-нибудь случилось?

— Случилось… Срочно вызывали в школу. Я только пришла с завода — смотрю, нарочный с запиской. Бросила все и побежала, — И Ольга Тихоновна рассказала мужу, что произошло в школе.

Пятиклассники работали в школьной столярной мастерской. Их Юра во время работы должен был передать мальчику не то молоток, не то еще какой-то инструмент — Ольга Тихоновна не запомнила. Вместо того чтобы передать инструмент из рук в руки, Юра бросил его товарищу с криком: «Лови!» Тот побоялся, что не поймает, быстро пригнулся и ударился виском об угол верстака. Мальчика без сознания увезли в больницу.

— Но дело не только в этом случае, — рассказывала Ольга Тихоновна. — В связи с этим только срочно вызвали. Дело в том, что классная руководительница два раза посылала с Юрой записки, чтобы мы пришли к ней, а он, как ты знаешь, ни разу не показал нам записки. 14 она как раз сегодня собиралась сама к нам прийти. Юра ведет себя все хуже и хуже. Сам не слушает на уроках и другим мешает. Домашние задания выполняет кое-как. А то и совсем не выполняет. Тетради грязные… И потом — ей рассказали ученики, что он хвастается — чем бы ты думал? — «Папа мой купил мотоцикл и на нем на завод ездит», «Мама купила себе шубу за пять тысяч». Ты понимаешь? Нет, Костя, я брошу пока техникум! Иначе мы изуродуем детей, — закончила Ольга Тихоновна свой рассказ.

— Ты подожди, не торопись, — возразил взволнованный Константин Сергеевич. — Надо все обдумать. Тебе же осталось всего несколько месяцев! Может быть, лучше мне пропустить год, перейти на заочный.

— Да, вот когда вспомнишь нашу старушку! — Ольга Тихоновна тяжело вздохнула. — В доме были порядок, чистота. Дети вовремя садились за стол. Вовремя ложились спать. Они не могли войти в квартиру с грязными ногами, не бросали вещи куда попало… А теперь? Вот они и развинтились… А ты? Что ты можешь тут сделать? Бросать учебу надо мне.

Они поспорили, но так ничего пока и не решили: оба вставали рано, надо было хоть немного поспать. Измученная волнениями дня, Ольга Тихоновна забылась беспокойным сном. А Константин Сергеевич так и не сомкнул глаз до утра. Он думал. Черт знает, как трудно! Но ведь никто не виноват. Когда поженились, мечтали о детях. Что это за семейная жизнь без детей? Мечтали учиться. Оба пришли на завод из ремесленного с пятиклассным общим образованием. И учились. Не из-за корысти. Зарабатывали они и без того всегда много. Учились не для того, чтобы больше брать, а для того, чтобы больше давать государству. А бригада коммунистического труда, которая отнимает столько времени? Разве кто-нибудь заставлял его создавать ее? Но он не мог… Он привык идти в первых рядах. Он так воспитан. А вот дети… Как же это он тут споткнулся? Сколько хороших, высоких обязательств взяли они на себя в бригаде! И ни разу у них не было разговора о воспитании детей. А не это ли одна из священных обязанностей перед Родиной? В бригаде не один он — отец. Правда, другие помоложе, дети у них маленькие, но тем более… предупредить надо…

Так что же делать? Нет, он не может допустить, чтобы Оля бросила учебу. Он сам перейдет на заочный, а то и сделает перерыв в учебе на один год. Ничего страшного. Это решено. А за Юрку он возьмется. Порядок в доме? Оля и тут неправа. Дети не маленькие, надо их приучить, чтобы они сами поддерживали порядок… Да, но как взяться? Он умеет разобрать и собрать машину, отремонтировать ее, когда что-нибудь испортится. Он немало внес рационализаторских предложений: его мысль постоянно работает в этом направлении. Но воспитание детей? Ведь и тут нужны какие-то знания, какая-то система. Он никогда не задумывался над этими вопросами. Походя делал детям замечания. Походя отвечал на их вопросы. Ему всегда было некогда. Даже с женой они разговаривали мало. Они работали и учились. Работали и учились. А дети росли как-то так, около. Что же это выходит? Есть в семье отец, мать, дети, а семейного коллектива, где все жили бы душа в душу, взаимными интересами, еще нет! А они женаты тринадцать лет. Ему уже самому стукнуло тридцать пять…

Светало. Константин Сергеевич тихонько, чтобы не разбудить жену, поднялся, прошел в кухню, закурил. Как взяться? Надо посоветоваться с классной руководительницей. Он не пойдет сегодня в институт, а пойдет к ней домой. Днем надо созвониться. Попросить рассказать поподробнее о поведении сына. Как думает в дальнейшем действовать на него она и вообще — школа. С чего надо начать ему, отцу, чтобы как-то вместе…

Когда встала Ольга Тихоновна и тоже пришла в кухню, Константин Сергеевич рассказал ей о своих намерениях. Она отнеслась к ним не очень доверчиво, но спорить больше не стала.

— …Это хорошо, что вы пришли. И что всполошились — тоже хорошо. Некоторых родителей, извините меня, с места не сдвинешь. Но, как говорят, «размеры бедствия» вы преувеличиваете. Дело в том, что дети, перейдя из четвертого класса, из рук одного педагога, в пятый, в руки нескольких учителей, всегда немного развинчиваются. Проходит месяц, а то и больше, пока то новое, что вошло в их школьную жизнь, становится для них нормой. Но если ученик к этому времени еще и безнадзорен дома, этот процесс перехода к новым условиям школьной жизни затягивается. С такими нам трудней. Ну, а иногда, при известных обстоятельствах, ребенок может и свихнуться. Так что вы спохватились вовремя…

Так говорила классная руководительница, Любовь Тимофеевна Назарова, еще не старая, но совершенно седая женщина, с изрезанным преждевременными морщинами лицом, прожившая, видно, нелегкую жизнь. Участливый взгляд ее умных и добрых глаз, по-учительски ясная, спокойная речь, трезвая оценка происходящего как-то сразу восстановили душевное равновесие Константина Сергеевича.

— Бросать институт я бы вам не посоветовала, — продолжала Любовь Тимофеевна. — Вы в какие часы бываете дома? — неожиданно спросила она.

— С половины седьмого до половины восьмого, — ответил Константин Сергеевич.

— Что вы делаете в это время?

— Занимаюсь. Читаю учебники, просматриваю записи лекций.

— Могли бы вы из этого времени выделять двадцать минут для Юры?

— Мог бы, но… — Константин Сергеевич смутился. — Что же можно сделать за двадцать минут?

— Многое. — Любовь Тимофеевна улыбнулась, — Вы, небось, думаете, что теперь Юру надо все время водить за руку, бесконечно пичкать его наставлениями, всячески занимать его, чтобы отвлечь от шалостей? Нет. Этим вы принесете ему только вред. Давайте подумаем, что можно сделать за двадцать минут. Первое: вы раскрываете дневник и смотрите, что задано на дом. Спрашиваете, выполнил ли он задания, смотрите в тетрадях. Проверять, как он выполнил, не надо. Это дело учителей. Ваша же обязанность — следить, чтобы все домашние задания он выполнял. Это займет у вас не больше пяти минут. Второе: в следующие десять минут вы затеваете с мальчиком беседу о том, как у него прошел день. Что было особенно интересно для него в классе, в пионеротряде, в школе, по каким предметам его спрашивали на уроках, кто отвечал отлично, кто мешал заниматься, с кем он гулял на улице, в какие игры играл и так далее. Все это я говорю примерно, для начала, потом вы сами будете определять содержание бесед. Постепенно надо в беседы вводить какие-то яркие эпизоды из жизни вашего завода, вашей бригады или института. Причем не навязчиво, не с целью поучения, а так, как будто вам по аналогии с рассказом сына нечаянно вспомнилось и захотелось поделиться с мальчиком. И третье: в последние минуты вы даете твердое задание по хозяйству на завтра — вместе с сестренкой подмести комнату, вытереть везде пыль, вымыть грязные тарелки, сходить по указанию матери в магазин. Выполнения таких заданий требуйте неукоснительно. Вот такпопробуйте распределить ваши двадцать минут. Не смущайтесь — мы ведь тоже планируем сорок пять минут урока: столько-то на беседу, столько-то на опрос и так далее. Мы выполняем программу, и у вас должна быть программа. Уясните себе, чего вы конкретно хотите добиться от сына, и добивайтесь этого постепенно, день за днем.

Внимательно слушая, Константин Сергеевич чутьем угадывал, что «двадцать минут» для этого опытного воспитателя — педагогика дальнего прицела. Он еще не мог осмыслить глубины ее замысла, но все, что говорила Любовь Тимофеевна, было ясно и просто, и на душе у него стало легче. Как бы подслушав его мысли, она продолжала:

— Не думайте, что сразу все пойдет у вас, как по маслу. Будут срывы, будет желание схватиться за ремень. Последнего допускать нельзя, наши дети горды. Можете непоправимо испортить отношения с сыном. Запаситесь терпением. Главное, что требуется от вас, — проводите ваши двадцатиминутные встречи с сыном ежедневно. Другой помощи от вас нам пока не нужно. Двадцать минут ежедневно! Е-же-дне-вно. Повторяю — это главное. Я возьму Юру, так сказать, под особый контроль. И не только Юру, но и вас, — пошутила Любовь Тимофеевна. — Через две недели мы опять встретимся.

4. «ДАЛЬНИЙ ПРИЦЕЛ»

Совет, который дала Любовь Тимофеевна, не замедлил оказать свое благотворное воздействие. Когда через несколько дней она сдержанно похвалила Юру Воронцова за то, что он аккуратнее стал готовить домашние задания, и сказала, что учителя им довольны, мальчик деловито и с откровенной гордостью сообщил:

— А мы с папой теперь каждый день проводим двадцатиминутки. На заводе у них — десятиминутки, а у нас дома — двадцатиминутки.

Вот это «мы с папой» и было важнейшим звеном в дальнем прицеле умудренной житейским и педагогическим опытом учительницы Любови Тимофеевны Назаровой: сблизить духовно отца с сыном. И немного прошло времени, когда отец и сын стали встречаться уже не по обязанности, а по душевной потребности, двадцать минут для них пролетали, как одно мгновение, и они с сожалением расставались друг с другом.

Встречи обогащали не только сына, но и отца. Жизнь обернулась к Константину Сергеевичу еще одной исключительно интересной гранью, открыв перед ним целый новый мир восприятия действительности глазами подрастающего человека. Были, конечно, и огорчения. Как-то еще в первые дни «двадцатиминуток» Юра вдруг спросил отца: «Пап, а когда ты поступил в коммунистическую бригаду, ты стал больше получать?» Кровь бросилась в лицо Константину Сергеевичу. «Да ты что? Кто тебе сказал?.. Да ты!..» Огромным усилием воли он сдержал себя. Юра же смотрел на отца широко открытыми глазами, недоумевая, почему папа так рассердился. «Нет, Юра, не больше. Тебе надо знать, что такое коммунистический труд. Сейчас у нас нет времени, а в выходной мы поговорим об этом. Напомни мне».

Но этот интерес к материальным благам не был органически присущ мальчику, это не было жадностью, а желанием при удобном случае прихвастнуть тем, что «папа купил мотоцикл» или что «мама купила шубу за пять тысяч». Конечно, подобное невинное хвастовство, если на него не обращать внимания, принимает иногда уродливые формы чванства, но своевременная «прививка» предупреждает появление этой скверной черты характера.

Отцу было радостно видеть, как на его глазах, при его участии мальчик освобождается от дурных привычек и приобретает хорошие, как в борьбе с дурными привычками крепнет и закаляется его характер, как формируется его отношение к обязанностям члена школьного и семейного коллективов, как день за днем растут его духовные запросы и все шире и шире открываются глаза на мир. Все чаще и чаще беседы, начатые на «двадцатиминутке» переносились «на выходной». И эти беседы, к которым впоследствии присоединялись и мать, и дочь, были лучшим отдыхом семьи после трудовой недели.

Сейчас Юра в седьмом классе. Ольга Тихоновна давно окончила техникум. Константин Сергеевич окончил институт год назад. У всех стало больше времени. «Двадцатиминутка» отпала, так как Юра не нуждался теперь в повседневном контроле за выполнением домашних заданий; отец просматривает его дневник раз в неделю — мальчик учится отлично. Теперь хватает времени на все: на беседы, на театр, на лыжные вылазки всей семьей. Когда Юра не бывал занят в школьном коллективе, он проводил свободное время в семье. Здесь у него самый задушевный, самый в его глазах умный и чуткий друг, к которому он нёс свои радости и огорчения, свои недоуменные вопросы и сокровенные думы.

Этот лучший друг — его отец, авторитет которого в глазах сына непререкаем.

Почему классная руководительница так настойчиво и значительно подчеркивала требование к отцу — встречаться с сыном, хотя бы и на двадцать минут, но непременно ежедневно? Это тоже важнейшее звено дальнего педагогического прицела. Представим себе такое довольно распространенное явление…

— С Алешей сладу нет, — жалуется мать отцу. — За уроки не засадишь без крика. Никуда не дошлешься. Соседи жалуются. Ты бы хоть пробрал его.

— А ну-ка, иди сюда! — сердито нахмурив брови, зовет отец Алешу. — Ты почему это скверно ведешь себя? А ну, давай дневник! — Отец смотрит дневник, брови его хмурятся все грозней и грозней.

И тогда начинается «воспитание». Тут и нотации: «Отец с матерью работают, одевают, обувают тебя, доставляют всякие удовольствия, а ты…» Тут и увещевания: «Как тебе не стыдно?.. Ты позоришь нас с матерью… Ты уже не маленький…» Тут и угрозы: «Не получишь того-то», «Не пущу туда-то», «Раздену на весь выходной и запру». Иногда такое «воспитание» продолжается час, а то и два. Алеша давно не слушает отца, на лице его скука. Он завистливо косит глаза за окно, где весело гомонят его товарищи, и, переминаясь с ноги на ногу, ждет-не дождется, когда отец кончит. Он знает, что ни одна угроза отца не будет выполнена, что завтра отец, занятый своими делами, забудет о том, что сына надо воспитывать, и что вернется он к своим нотациям, увещеваниям и угрозам, может быть, через месяц, когда, выведенная из терпения мать снова пожалуется ему или пока не поступит сигнал из школы.

— Понял? — вопрошает, наконец, отец, сам измученный непривычным для него занятием.

— Понял, — светлея лицом, живо отвечает Алеша и стремглав несется на улицу.

Какой же толк в таком «воспитании»? На поведение мальчика подобные встречи не оказывают положительного влияния. На формирование же характера влияют вредно: сын, так же как и отец, привыкает безответственно болтать, давать обещания и не выполнять их. Об авторитете отца в таком случае не может быть и речи, так как общение его с сыном основано не на взаимных духовных интересах, а на голом морализировании.

Решающее значение в воспитании характера имеет систематическое воздействие на воспитанника. Систематическое — вот в чем залог успеха! Мы каждый день заставляем ребенка чистить зубы до тех пор, пока это не становится его органической потребностью. Точно так же прививаются и привычки нравственного порядка — ежедневно, пока они не станут его натурой. В правдивых, честных, гуманных, смелых и всяких других хороших поступках надо так же упражнять, как в решении задач на определенные правила.

Мальчику разъяснили, например, что, когда к нему обращается старший (не только учитель), надо встать. Или: когда в комнату входит посторонний старший, надо встать. Он это знает. Но он опять и опять продолжает в таких случаях сидеть! И вовсе не потому, что он не уважает старших, — у него нет такой привычки. Сколько раз ему надо напомнить об этом? Может быть, пятьдесят, может быть, сто. И если ему напоминают об этом ежедневно, а не в месяц раз, приходит время, когда он уже не может сидеть при входе старшего. И эта привычка переносится и в общественную жизнь: такой молодой человек не может не уступить место старшему в трамвае, не может не помочь старику перейти улицу, не подать ему пальто в гардеробе и так далее. Но некоторые, очевидно, возразят: это муштра. На первых годах жизни — да, если угодно, муштра. Не читаем же мы трехлетнему ребенку лекций по гигиене, когда заставляем его чистить зубы, мы просто требуем. И уже потом, подрастая, он начинает понимать, как это необходимо для здоровья. Так и со многими другими привычками. Для ребенка в известном возрасте куда интереснее побегать на улице с товарищами, с подругами, чем выполнить такое, например, поручение родителей, как уборка комнаты. И сколько вы ни толкуйте ему о пользе этого дела, он, если даже и поймет вас, все же предпочтет игру на улице. Надо требовать. Неуклонно требовать. И постепенно, ежедневно вместе с требованием вводить в действие такие педагогические средства, как разъяснение, убеждение, живой пример. И тогда, с возрастом, механическая привычка осветится сознанием долга, а выполнение долга станет доставлять воспитаннику не меньшую радость, чем все другие удовольствия.

Муштра страшна, когда она требует подчинения во имя подчинения, когда она глушит в человеке все его природные данные, оглупляет его, превращает в автомат. Но муштра бывает полезна, когда она вызывает к активной жизни лучшие человеческие инстинкты и силою хороших привычек помогает бороться с инстинктами дурными. В человеке от природы заложено много хорошего. Ни в какую другую пору жизни человек не бывает так добр, ласков, нежен, непосредствен, податлив к положительным влияниям, как в раннем детстве. И как же обидно становится, когда из прекрасного дара природы мы иной раз выращиваем какого-нибудь балбеса, грубияна, тунеядца!

Конечно, каждый родитель хочет добра своим детям и стремится поставить их на дорогу жизни вооруженными всем необходимым для борьбы за счастье. Но дело в том, что и добро, и счастье некоторые еще видят не в том, что отвечает самой природе советского человека, его душевному строю, его идеалам. И, рассчитывая сделать своих детей счастливыми, иные родители делают их несчастными.

Встречается еще в нашем обществе такая, например, категория людей, как стяжатели, — люди с чуждой нам идеологией. Наше общественное воспитание не может породить таких людей, их формирует семья и только семья. Хорошие, истинно советские люди в силу своего педагогического невежества могут иногда вырастить плохих детей, не приспособленных к жизни в социалистических условиях, но плохие люди не могут воспитать хороших детей.

Стяжатели — плохие люди. Это не всегда прямые казнокрады, взяточники, спекулянты — о таких я сейчас не говорю, — есть более распространенный вид стяжателя, которого нельзя привлечь к судебной ответственности, ибо трудно, пожалуй невозможно, установить «состав преступления», но который творит тем не менее величайшие преступления перед обществом, перед государством, и прежде всего перед собственными детьми.

Шесть лет тому назад я знала одну семью. Отец — директор лесхоза в одной из центральных областей Союза. Мать — преподавательница в средней школе. У них — три сына, учились они тогда в шестом, восьмом и десятом классах. В ведении директора — большие лесные массивы, но они так были завалены буреломом, что не только человеку, но и зверю, кажется, трудно было продраться сквозь них. Окружающему населению официально продавался на отопление только валежник (отводились делянки), но за взятку, иногда «за пол-литра» лесники разрешали рубить деревья, какие угодно, где угодно и сколько угодно. И у кого не было совести — рубили.

Сам директор лесхоза взяток не брал, но на то, как брали его подчиненные, смотрел сквозь пальцы, чтобы не портить отношения. А главное, директору некогда было думать о лесном хозяйстве. У него дом, собственная машина, две коровы, свиньи, гуси, утки, куры, плодовый сад, большой огород на вырубленной лесной поляне, пчельник. Наемным трудом директор не пользовался, если не считать уборщицы из конторы лесхоза, которая по совместительству служила у директора домработницей; в хозяйстве работала вся семья.

Как только кончались занятия в школе, мать-учительница и сыновья спешили домой, спешил и отец, отбыв положенное время на службе. Круглый год семья ухаживала за скотом и птицей, с ранней весны и до глубокой осени работала в огороде, в саду и… продавала плоды своих трудов: мясо, молоко, яйца, мед, яблоки, груши, сливы, вишни, огурцы, капусту и даже картошку. Деньги наживались не малые.

Дети учились в школе неплохо, но, как и их мать, никакого участия в школьной общественной жизни не принимали. А сказать против них что-либо нельзя: тогда не только валежника не купишь, но и палки из лесу не возьмешь. Что представляли из себя дети в нравственном отношении? Вспоминается такой эпизод. Школа впервые сняла яблоки в своем молодом саду и решила для своих нужд продать яблоки по дешевой цене ученикам по два килограмма каждому. Стали в очередь и сыновья директора лесхоза. «А вы чего? У вас свой сад!» — крикнул им кто-то из ребят. «Ну и что? — откликнулся старший сын. — Почему это мы должны терять свою долю?» Братья забрали «свою долю» яблок и тут же потихоньку перепродали их по более высокой цене.

Года через два старший сын, приехав из института домой на каникулы, вместе с младшим братом, который знал, где мать прячет деньги (средний брат учился в техникуме и был в это время где-то на практике), украли у родителей восемнадцать тысяч рублей. Старший дал младшему три тысячи (тот в консервной банке зарыл их в землю), а остальные взял себе. Родители тут же обнаружили пропажу и вынудили младшего сына признаться.

— Негодяи! — кричал взбешенный отец. — Под суд отдам!

— Мы с детства гнули спину, а ты боишься теперь лишнюю сотню дать на приличный костюм, — ответил старший сын. — Мы взяли заработанное.

— Под суд отдам! — не помня себя от ярости, продолжал кричать отец.

— Не отдашь, — усмехнулся сын. — Самому хуже будет.

Отец не отдал под суд. Но слух о краже в семье директора лесхоза каким-то образом распространился: скорее всего через домашнюю работницу. Отец распродал свое хозяйство и попросил перевода в другое место.

Мне неизвестна дальнейшая судьба членов этой семьи. Но можно ли говорить о счастье в этой семье? Я взяла исключительный случай, хотя кое-где такое встречается еще и в наши дни. Но если и не докатываются дети подобных стяжателей до воровства, то все равно из них не могут выйти полноценные члены социалистического общества. Можно вылечить человека от чванства, от пьянства, даже от воровства, если эта привычка не глубоко укоренилась, но нельзя до конца излечить взрослого человека, зараженного с самого детства духом стяжательства.

Такие люди всю жизнь вертятся вокруг собственного «я», возятся со своей маленькой особой и не могут найти своего места в обществе, ибо в нашей общественной жизни таким места нет. Они не способны к творческому, вдохновенному труду, не понимают величия подвига во имя высоких общественных идеалов, не могут ощутить всей полноты жизни, неисчислимого разнообразия жизненных явлений, всех красок и переливов, которыми так богата наша жизнь. От их труда, где бы они ни работали, веет безразличием, бездушием, старческой хилостью. Счастье таких людей ограничивается их собственным хлевом, проходя мимо которого настоящий советский человек затыкает нос.

Разве не совершают величайшее преступление родители, готовя своим детям подобную участь? Замечательный советский педагог А. С. Макаренко говорил, обращаясь к родителям:

«Наши дети цветут на живом стволе нашей жизни, это не букет, это прекрасный яблоневый сад. И этот сад — наш, здесь право собственности звучит, честное слово, очаровательно! Трудно, конечно, не любоваться таким садом, трудно ему не радоваться, но еще труднее не работать в таком саду. Будьте добры, займитесь этим делом: вскапывайте, поливайте, снимайте гусеницу, обрезайте сухие веточки… Разумно и точно провести ребенка по богатым дорогам жизни, среди ее цветов и сквозь вихри ее бурь, может каждый человек, если он действительно хочет это сделать».

«Ах, улица испортила нашего мальчика!» — любят восклицать некоторые мамаши и даже папаши. «Улица испортила», «Улица засосала». А не пора ли нам сдать в архив подобные мотивы? Право, как-то уж и совестно становится, когда их слышишь. И «улица», и разные там «дурные компании» — ведь все же это наше, советское! И за «улицу», и за разные там «дурные компании» мы несем ответственность как перед своей совестью, так и перед Родиной. Кто там плохо ведет себя на нашей улице? Кто портит вашего ребенка? Да это же дети Ивана Петровича, станок которого стоит рядом с вашим станком на заводе. Это же дети Марии Ивановны, с которой вы каждое утро, отправляясь на работу, встречаетесь во дворе и затем идете по улице.

Помогите же им, если они не справляются с воспитанием своих детей! Соберитесь вместе, посоветуйтесь, поделитесь опытом. Впустите «улицу» в ваши квартиры, если есть для этого условия, организуйте разумный досуг детям, не бойтесь, что они запачкают вам пол грязными ногами, — зато вы поможете сохранить в чистоте детские души. Разве мало уже примеров, когда общественность дома, квартиры — неработающие матери, бабушки, дедушки — облагораживает «улицу», поднимая детей на полезные дела и воспитывающие развлечения?

Не секрет, что многим еще живется трудно: тесновато жилье, не везде есть удобства; низковата и заработная плата у некоторых родителей — семья на каком-то отрезке времени немало затрачивает усилий, чтобы связать концы с концами, чтобы прилично одеть детей, доставить им хотя бы немудреные удовольствия. Трудно — нет слов. Но нет у нас такой семьи, где материальная недостаточность была бы беспросветной, без надежды на улучшение. Подросток в пятнадцать лет в случае нужды уже может быть работником, обеспечивающим себе прожиточный минимум, а в ремесленные училища берут даже раньше. И если дети воспитаны правильно, приучены к труду, к преодолению трудностей, семья начинает жить лучше, как только дети один за другим вступают на трудовой путь. Вот почему, говоря о воспитании, невозможно ждать, когда условия улучшатся. Дети-то ведь растут при любых условиях! И в зависимости от того, какими они растут, находится и будущее благополучие семьи.

Нет безнадежности у нас и в вопросе о жилье. Размах жилищного строительства в стране поистине грандиозен. И мы знаем твердо, что в ближайшие годы все трудовые советские люди будут жить в нормальных жилищных условиях. Хочется тут сказать кстати в адрес соответствующих организаций: в детских яслях и садах, в школьных группах продленного дня, в летних пионерских лагерях надо бы в первую очередь предоставлять места детям, живущим в тесных квартирах, что, к сожалению, не всегда пока учитывается. А это смягчало бы остроту ожидания лучшего жилья и облегчало бы родителям труд по воспитанию детей.

…Дети! Простое, привычное слово. Но какое это широкое, многообъемлющее понятие! Труд, любовь, борьба, страдания, торжество побед… Не есть ли все это, в конечном счете, дети — во имя детей? Иногда говорят: «Дети — да, но и для себя надо пожить». А попробуйте, поживите «для себя», если вы знаете, что дети ваши несчастливы. Попробуйте насладиться беззаботно радостью, когда видите, что ребенок ваш — будь он десяти или двадцати лет — зашагал по жизни неверной дорогой. Сможете или не сможете? Конечно, нет, если вы сами благородный и честный человек, если вы не погрязли в болоте эгоизма, корыстолюбия и прочего свинства. Не сможете! Благополучны дети — и все другие ваши радости сверкают многоцветьем в этом солнечном луче; неблагополучны дети — и ни трудовые успехи, ни слава, ни прекрасные квартиры — ничто не может заглушить неизбывной тоски и боли в сердце.

Жить для детей — это и значит жить для себя.

НЕОПЛАЧЕННЫЙ СЧЕТ

— Как вам не стыдно? Отстаньте! — Я обернулась. Трое, взявшись за руки, теснили к стене Центрального телеграфа, со стороны улицы Огарева, двух молоденьких девушек.

— Немедленно пропустите девушек! — повысила я голос и оглянулась в сторону милиционера, маячившего на другой стороне улицы.

— Леди! Уступаем силе, — Пьяные разомкнули цепь и, паясничая, свернули за угол.

— Одного из этих трех мы знаем.

— Он с нашего факультета, со второго курса.

— Как? Студент?

— Да! Он сын… — и девушки назвали довольно известную фамилию.

На другой день я сидела в домашнем кабинете напротив моложавого, гладко выбритого человека с мягкой обаятельной улыбкой.

Я рассказала ему о поведении сына.

— Ну что же… молодость! — он улыбнулся. — Говорят, надо перебеситься! А? Как вы думаете?

— Мы с вами несколько иначе «бесились» в свое время, — все же попыталась я возразить.

— Ну, так это мы-ы! — снова обаятельная улыбка. — Иные времена — иные песни. Не придумывать же искусственные трудности для наших детей, если их нет у них? А? Как вы думаете?

Я думала, конечно, совсем иначе, но мне было совершенно ясно, что визит мой бесполезен, и я не захотела продолжать разговор.

Примерно через месяц девушки, с которыми я после знакомства на улице Огарева поддерживала связь, сообщили мне, что Валерия, так звали студента, исключили из института. С помощью его тетки по отцу, очень скромной, симпатичной женщины, корректора одного издательства, мне удалось встретиться с Валерием. Вот что я записала из его двухчасовой взволнованной, сумбурной речи:

— Да, исключили из института. Вчера. Ну и черт с ними!.. Впрочем… с кем это — «с ними»? Не правда ли, мысль интересная? Отвернулись семьсот факультетских товарищей. Проголосовали — осудить. Отвернулась и она, Лена. Но она не сейчас отвернулась…

Я прекрасно помню тот вечер. Перед этим я выиграл в карты двести рублей. Пригласил ее в ресторан. Она сначала смутилась, вспыхнула, а потом тряхнула головой и вошла.

Я заказал ужин. К нам подсели мои знакомые. Пили много. Лена сидела тихонькая, незаметная… и только смотрела на нас не то с удивлением, не то с испугом, а вернее, как теперь я понимаю, изучающе… Я был пьян, но видел, что творится в ее душе, и, когда мы остались одни, я сказал ей: «Ты любишь меня — так принимай таким, каков я есть… Добро без зла, что щи без соли… Я — свободный человек. Всеобщая сытость — не моя забота. Я и сейчас живу «по потребности». Я хочу жить так, как подсказывает мне мой инстинкт, когда я просыпаюсь утром…»

Лена слушала меня, склонив голову. А когда я смолк, подняла ее и сказала тихо, раздельно, делая ударение на каждом слоге: «Ты мне от-вра-ти-те-лен».

Она встала и пошла. Я разразился ей вслед, как мне казалось, «демоническим» хохотом. Но в те именно минуты впервые за двадцать лет своей жизни я почувствовал какой-то укол в сердце. Может быть, это и называется душевной болью? Я не знал ее до тех пор.

Дома посмотрел на себя в зеркало и засмеялся уже поспокойнее: передо мной стоял стройный, элегантный молодой человек. «Врешь, думаю, девчонка! Ты сама ко мне придешь!»

Я перестал ходить в институт. Отцу и матери заявил, что «хочу отдохнуть». Я ждал. И вот, недели через две приходит ко мне группа однокурсников и среди них Лена. О, как я торжествовал! Как я злорадствовал!

«Очень рад вас видеть, — я преувеличенно раскланялся. — Прошу! Я велю подать бутылочку грузинского». — Лена выступила вперед и, подойдя ко мне, по своей манере тихо, но отчетливо сказала: «Нам известно, что ты ежедневно бываешь в ресторанах и напиваешься пьяным. Мы пришли сказать тебе, что ты — подлец».

Ну, а потом, как полагается, разбирали «дело» в комсомольской организации.

Повторяю: ну и черт с ними! Наплевать. Мамахен, кажется, права: все, что ни делается, к лучшему. Теперь я совершенно свободен! А Ленка… Подумаешь! Ходячая пропись. Жила бы как сыр в масле купалась. Духовные наслаждения? Пожалуйста. Хоть каждый день ходи в оперу, в балет, в концерты, — меня от них уже тошнит.

Библиотека? У нас шкафы книгами набиты: читай!. Я перечитал их сотни. Слышите? Сотни! Может быть, оттого и… перекосило разум. К черту! Все к черту!

Простите. Это уже истерика. Простите. Я на минутку. Только схожу выпить воды.

…Кризис, говорите? Не улыбайтесь. Мне не до шуток. Может быть, и кризис. Пожалуй. Так вот. Не верьте мне. Не верьте ни одному моему слову, когда я говорю, что мне наплевать. Я лгу. Себе лгу, вам, всему свету лгу.

Когда мне объявили о моем исключении из института, мне стало страшно — ощущение, тоже никогда мной не испытанное. Откуда оно? Чем вызвано? Все знают, что мой отец — обеспеченный человек. Труды его издаются и переиздаются. А я — его единственный сын. Значит, вам понятно, что меня не пугает «загубленная» карьера, о которой, собственно, я никогда не помышлял. Нет!

Недавно был такой случай: я заснул на опере «Кармен». Я привел в театр новую знакомую девушку. Сначала мне было любопытно смотреть, как она слушает: и ушами, и глазами, и ртом. Я посмеялся, а потом… заснул. «Как ты можешь?» — лепечет возмущенная девушка. Но ведь она не знает, что эту оперу я слушал не один раз! Я видел и слышал все оперы. И все-таки… заснул я в театре первый раз. На этой мысли я почему-то споткнулся.

И вот, когда мне объявили, что я исключен из института, я сразу вспомнил это случай. Мне вдруг стало страшно. Я почувствовал себя — ну, подойдет ли это слово? — отверженным. Впервые думал о себе по-иному, не как всегда. Что же я такое? У меня нет ни к чему интереса. Я ничего не умею делать. Я никого не люблю, кроме Лены. Но любовь к ней я душу раздраженным самолюбием. Я ничем не дорожу, у меня нет ничего заветного. Я — урод.

Кто же виноват в моем уродстве? Надо ли вам говорить, что эти «проклятые» вопросы начали ко мне подбираться с того памятного вечера, когда Лена ушла от меня. Несколько месяцев я отмахивался от них, пока… пока эти вопросы не одолели меня окончательно.

Кто же виноват? Я отлично понимаю, что двадцатилетний молодой человек сам несет за себя ответственность. Но не сразу же я стал двадцатилетним — я и ребенком был… Так вот: я хочу предъявить счет. Счет моим дражайшим родителям. Да, родителям.

С четырех лет, как я помню себя, и до восьми, когда я пошел в школу, я щеголял с завитыми локонами, в черной бархатной курточке с белым атласным воротничком. Ко мне ходила учительница музыки, хотя я совсем не учился и до сих пор могу играть только «чижика» одним пальцем. В двенадцать лет мне подарили мотоцикл. Но, как только я к нему притрагивался, мама падала в обморок, так я и не научился как следует им управлять. Меня не только никогда не заставляли что-нибудь сделать, мне ничего не давали делать, даже пуговицы застегнуть. Слышите? Даже пуговицы застегнуть! Когда у нас бывали гости, я лепетал какие-то стишки и слышал со всех сторон восхищенный шепот.

Мне внушали беспрестанно, что я «одарен», что я «предназначен», что всех «великих» не сразу признавали. Мама декламировала: «Глухие пусть остаются у порога» — и всякую другую декадентскую дребедень. Поводом к этим бредням служили все те же стишки, которые я кропал, подражая всем поэтам на свете.

«Что ты делаешь?!» — слышу я отчаянный вопль матери. Что я делаю? Отказываюсь от вас и вытряхиваю гниль, которую вы накопили в моей душе.

* * *

Месяца через три тетушка Валерия показала мне его письмо к ней. Привожу выдержки из этого письма.

«…Не сожалейте о том, что я не окончил вуза, и не беспокойтесь обо мне. Труд для меня сейчас важнее всех институтов».

«…Над моей неспособностью к труду сначала добродушно подшучивали. А я не обижался — ну, просто не мог обижаться и смеялся вместе со всеми. А сейчас надо мной уже не подшучивают…»

«…Пусть сейчас мне трудно, но я уже испытал радость преодоления трудностей. Не помню, кто это сказал: «Воевать с самим собой — труднейшая из войн; победить самого себя — прекраснейшая из побед». Я согласен с ним…»

Вскоре мне довелось случайно, на одном из собраний, встретиться с отцом Валерия. Расплата угрызениями совести? Горечь потери сыновней любви и уважения? Ничуть не бывало! Та же обаятельная улыбка, то же довольство — прежде всего самим собой.

— А вы зря тогда горячились насчет моего сына, — сказал он мне тоном добродушно-снисходительного поучения. — Вот и стало все на свое место. Побесился и взялся за ум. Разве это не закономерно? А? Как вы думаете?

А думала я опять не так, как он.

Советская интеллигенция! Новая, невиданная порода людей! Страстная влюбленность в социалистический уклад жизни, духовное богатство и душевная щедрость, поражающие мир бескорыстие и скромность, деятельная, беззаветная устремленность к всенародному и общечеловеческому благу, горячая, неутомимая проповедь самых высоких идеалов и святой гнев против всего, что мешает идти к этим идеалам, — вот такой знает советский народ свою интеллигенцию.

Передо мной сейчас тоже был интеллигент. Кончал советский вуз и даже, если хотите, работает в конце концов для народа. Но все-таки нельзя считать настоящим советским интеллигентом этого «известного человека». Он плохой отец и поэтому плохой гражданин!

ЗАКОН ЖИЗНИ

Человек, совершивший подвиг, обычно с удивлением слушает, когда его прославляют. «Что я сделал особенного? — говорит он. — Каждый на моем месте поступил бы так же». По его внутреннему ощущению он вовсе не совершал подвига, он только утвердил данным поступком свою природу — природу советского человека. Поступи такой человек иначе — жизнь потеряла бы для него и смысл, и красоту, и цену.

И вот, думая о подвигах, оглядываешься вокруг себя в будничной трудовой обстановке, присматриваешься к своим товарищам, к людям, с которыми постоянно общаешься. «Ты что не собираешься домой? Время!» — «Понимаешь, не могу. Неотложное дело. Надо кончить». Рабочий стучит в окно товарищу: «Пора! Придем как раз за двадцать минут до смены — только успей приготовиться». Колхозница, которой сказали, что у нее остановились стенные часы, смеясь, отвечает: «На лето часы хоть в сундук прячь — некогда на них смотреть…»

Что стоит за всем этим? Гражданская зрелость? Не только! Это и зрелость души, и высокая культура. Нигде и никогда до эпохи социализма не было в людях такого изумительного качества, как самозабвение во имя интересов коллектива, общества, государства. Это не самопожертвование, не самоотречение, а самоутверждение: чем больше и щедрее отдает себя человек другим людям, тем богаче духовно становится сам, тем радостней ему живется на свете.

Но еще не все среди нас знают, какую душевную ясность и жизнерадостность приносит самозабвенное служение людям. Вот работает человек. Он пунктуально делает все, что ему положено, принимает участие в воскреснике, выполняет общественные поручения, вносит деньги на подарок заболевшему товарищу… Но какой вялостью и равнодушием веет от его постного лица! Никакого горения, никакого подъема. Может, темперамент у него такой?

Однако посмотрите на этого же человека, когда речь заходит, скажем, о распределении новых квартир или бесплатных путевок. Как будто его спрыснули живой водой! Как оживилось лицо, как звучен и выразителен стал голос, как убедительны доказательства в пользу того, что одни могут подождать, другие сами купят себе путевки, а вот он-то и есть самый подходящий кандидат… Нет, не в темпераменте тут дело, а в том, что в человеке нет главного — любовного отношения к людям, душевного богатства.

Главное в нашей жизни — это внимание и любовь к человеку. Но зиждется наша любовь не на слезливой жалости к ближнему. Неизбывная нежность сочетается в ней с неуклонной требовательностью, глубокое сердечное участие — с непримиримостью к недостаткам, бескорыстная привязанность — с неподкупной принципиальностью. Это и есть наш советский гуманизм!

Воспитать в человеке такое отношение к людям — значит решить весь комплекс воспитательных задач. Тот, кто любит людей, не способен лгать, притворяться, лицемерить, ущемлять интересы другого. Движимый любовью к людям, человек добивается разносторонних знаний, собственных взглядов и убеждений, уменья творчески работать, мужественно переносить трудности. Он чувствует себя и Хозяином страны и Слугой народа.

Радостно смотреть на таких людей, радостно общаться с ними. Как они свободно и непосредственно держатся! Смеются, когда им весело, сердятся, когда бывают недовольны, нравится — откровенно высказывают удовольствие, не нравится — отвергают, спорят, не заглядывая в рот другим. Их непосредственность и свобода обусловлены тем, что совесть у них спокойна, на душе у них светло, в мыслях порядок, а потому при любых обстоятельствах они не испытывают ни растерянности, ни страха, ни паники. У них седеют волосы, а чувства и устремления вечно остаются молодыми, дерзновенными.

Когда же начинается воспитание любви к людям? С самого раннего возраста.

«Главные основы воспитания, — говорил А. С. Макаренко, — закладываются до пяти лет, и то, что вы сделали до пяти лет, — это 90 % всего воспитательного процесса, а затем воспитание человека продолжается, обработка человека продолжается, но в общем вы начинаете вкушать ягодки, а цветы, за которыми вы ухаживали, были до пяти лет».

Особенно ясно это видит учитель, когда ребенок переступает порог школы. Некоторые в своем педагогическом неведении считают, что ребенок, пришедший в школу, — это чистая доска, и только от учителя зависит зарисовать ее всякими человеческими добродетелями. На самом деле семилетний ребенок — это уже характер: добрый, злой, ласковый, самолюбивый, сосредоточенный, рассеянный, апатичный, любознательный — у каждого свой. И педагогу еще нередко приходится возиться с такими «цветами», немало положить труда, чтобы эгоиста сделать коллективистом, развить в нем то главное, без чего ему не будет доступа в коммунизм: любовь к людям, действенную заботу об общем благе.

Мне довелось услышать, как директор школы разбирал первый урок молодой учительницы в первом классе.

— Беседу вы начали с обязанностей по отношению к товарищам. Все, что вы говорили, правильно, — сказал директор, — Надо дружить, надо помогать друг другу, не обижать слабого и так далее. Говорили вы хорошо, ясным, доступным детям языком. Вы привели интересные примеры. И, конечно, кое-что из ваших наставлений отложится в детских умах и сердцах. Но, во-первых, никогда нельзя забывать, что «надо» не очень убедительно звучит для ребенка, и злоупотреблять им не следует. Во-вторых, если дети что-то и получили от вашей беседы, то вы не получили ничего. Для вас и после урока ваш класс — безликая масса, где дети отличаются друг от друга только цветом глаз и волос. Ведь ученики-то молчали!

Прозвенел звонок. Директор предложил учительнице:

— Разрешите, Клавдия Михайловна, я продолжу беседу в вашем классе. А вас попрошу понаблюдать за детьми. Не будем жалеть на это времени — оно окупится сторицей.

Мы вошли в класс. Директор начал урок:

— Дети, на прошлом уроке Клавдия Михайловна беседовала с вами о дружбе. Интересно: а до школы у каждого из вас были друзья?

Ученики. Были! Были!

Директор. Поднимите руку, у кого были друзья. Так. У всех были друзья. Вы и сейчас с ними дружите? Или кто-нибудь уже раздружился?

Ученики. Раздружились! Раздружились!

Директор. Поднимите руку, кто раздружился. Ого! Почти половина класса. Интересно, почему же раздружились? Вот ты, мальчик, почему ты раздружился?

Ученик. А он отнял у меня шар и не отдает. Я побежал за ним и как дал ему! Он заплакал. Папа говорил, надо давать сдачи.

Директор. А ты, девочка, почему раздружилась?

Ученица. Она прозвала меня «плаксой». А мама сказала: «Ты с ней не дружи».

Директор. А ты, мальчик?

Ученик. Потому что Колька жадный. Я ему все даю, а он — ничего. Он даже без спросу берет.

Нет возможности привести здесь все ребячьи ответы. Но все они были так же непосредственны, искренни и, словно прожектором, освещали те пунктирные линии, по которым молодая учительница будет добираться до детских душ. Директор перешел к следующему этапу беседы:

— Выходит так, дети, что не вы виноваты в том. что раздружились, а ваши друзья. Но, может быть, кто-то и из вас виноват? Подумайте-ка!

После небольшой паузы руки подняли трое. Директор обращается к мальчику, который «дал» товарищу за то, что тот отнял шар.

Ученик. Папа сказал: «Когда бьют, тогда сдачи дают». А он не бил, а только отнял шар. А я ударил. Так неправильно.

Ученица. Я сказала, что она украла, а коробочка нашлась. А она не хочет больше дружить. Мама сказала: «Ты сама виновата».

Ученик. Сережка больной, а я его обругал «слабосилой».

Директор заключает беседу:

— Так как же, по-вашему, сделать, чтобы никогда-никогда не раздружаться?

Возгласы учеников: «Надо, чтобы все правильно!», «Чтоб не наговаривать!», «Не жадничать!», «Ничего не отнимать!», «Не обзывать!», «Не драться!»…

Так педагог-мастер без назиданий, ни разу не употребив слово «надо», подвел к нему самих малышей: «Надо, чтобы все было правильно», то есть справедливо. Без этого нет ни дружбы, ни любви, ни товарищества.

Меня поразило здесь не только замечательное умение педагога вызвать активность класса, но главным образом удивительно тонкое, глубокое воплощение, основного в наши дни педагогического принципа — связи учения с жизнью. Посмотрите, как просто, непринужденно вошла жизнь в школу, а школа в жизнь. Жизнь подсказала содержание урока, а школа связала его с великой целью коммунистического воспитания, определив смысл человеческой жизни — поступать так, чтобы всем было хорошо.

Как часто еще, кстати сказать, этот принцип — связь школы с жизнью — понимается поверхностно. Работают школьники на производстве или в колхозе, и педагоги считают, что осуществлена связь школы с жизнью. Но это не все и, пожалуй, не самое главное. Ведь воспитывает не труд, а люди. Сущность же воспитания заключается не в том, что ученик трудится, а в том, что труд становится для него душевной потребностью приносить пользу людям, в том, что он понимает, во имя чего трудится, и не только на заводе или на колхозном поле, но и изучая в школе физику, химию, историю, родной язык. Во имя чего он собирает металлический лом и бумажную макулатуру, сажает деревья в школьном саду, моет окна в своем классе… Что движет им, наконец, при выборе жизненного пути по окончании школы?

«Любовь к труду для общего блага, — говорил Н. С. Хрущев на Всероссийском съезде учителей, — беззаветная преданность коммунизму — это святое святых, закон жизни для тех, кому выпало счастье продолжить и завершить революционное дело старших поколений».

Тысячи учителей помогают детям и юношеству познавать и осмысливать этот главный закон жизни. И это познание, освещенное светом наук, изучаемых в школе, общественной практикой строительства коммунизма, целенаправленно формирует миллионы тех самых героев, что ежедневно, ежечасно, самозабвенно работают во имя общего счастья, обретая в труде и свое собственное счастье. Не у всех еще и даже не у большинства этих героев горит на груди Золотая Звезда, но у всех у них в сердце неугасимым огнем горит бескорыстная, светлая любовь к людям.

ЗНАНИЯ И УБЕЖДЕНИЯ

Что значит выработать в себе твердые убеждения?

Все мы с юности помним замечательные слова Ф. Э. Дзержинского. Закованный в кандалы, он писал: «Здесь, в тюрьме, часто бывает тяжело, по временам даже страшно… И, тем не менее, если бы мне предстояло начать жизнь сызнова, я начал бы так, как начал. И не по долгу, не по обязанности. Это для меня — органическая необходимость».

Органическая необходимость! Это перевертывает понятие о долге, об обязанности как о чем-то навязанном извне. Долг — это не пуританское благочестие, не воздыхающее самоотречение, а яркое проявление богатой и сильной натуры, знающей красоту и величие истины. Долг — это проявление несокрушимой воли, направленной на борьбу за торжество истины. Долг — это гармоническое единство знаний и убеждений…

Так должно быть. Но в жизни еще нередко бывает и по-иному.

Простой пример. Человек знает, что преимущество общественного над личным — непреложный закон коммунистической нравственности. Знает. Это внушали ему в школе, в пионерском отряде, в комсомоле. И все-таки он заботится только о своих собственных интересах, пожалуй, еще «порадеет родному человечку», а до других людей, до интересов общества ему нет дела.

Встречаются и такие люди, у которых знания лежат в голове, как в кованом сундуке. Знания есть, а пустить их в оборот человек не умеет. Для того чтобы пустить их в оборот, надо осветить их собственной мыслью, а он мыслить не приучен. У него нет своих взглядов и убеждений. Такой человек подписывается под тем, что ему преподносят. Он говорит себе: «Люди так, и я так». Но это не солидарность, а бездумье. Если другие люди о том же самом преподнесут ему иное мнение, он может подписаться и под ним: «Другие так, и я так». Такие люди иногда бывают аккуратными исполнителями, но они всегда действуют «от сих и до сих», у них отсутствует живое, творческое начало.

Можно указать еще и на такую разновидность людей со знаниями, но без убеждений — в народе их зовут «краснобаями». Это обычно люди шустрые, разбитные, «набившие руку» в речах. Человек нахватался «вершков», наслушался, начитался, а переварить, сделать знания своими убеждениями не сумел. Иногда из таких людей, умеющих пустить пыль в глаза, получаются «ловкачи», которым часто удается подавить слушателя своим апломбом, показной эрудицией. Но наше время счастливо тем, что такие «краснобаи» быстро разоблачают себя, ибо жизнь наша вслед за словом неуклонно требует дела.

Откуда же все-таки берутся у нас такие люди? Ведь каждое наше поколение учится в советской школе, где основным принципом воспитания является возбуждение в человеке активности, самодеятельности, идейной направленности и целеустремленности. Почему же обширные знания у некоторой части нашей молодежи не становятся убеждениями? Такими убеждениями, за которые лучшие люди нашего прошлого и настоящего, лучшие люди всего человечества стояли и стоят насмерть? Вопрос этот тревожит и не думать о нем нельзя.

Было это сравнительно давно. Мне пришлось услышать разговор двух учителей-биологов. Один говорил, что не следует посвящать девятиклассников в научные споры о наследственности и ее изменчивости, которые велись тогда между академиком Лысенко и его последователями и группой его оппонентов. Другой учитель доказывал, что следует: его ученики прочитали о дискуссии в газете и сами заговорили об этом на уроке.

Вопрос о том, надо или не надо вмешивать учащихся в незавершенные научные споры, — это вопросчастный, программы этого не требуют, и каждый учитель вправе решать его по-своему. Если ученики проявляют интерес к научным спорам — честь и хвала их учителю! Это — свидетельство высокого уровня его преподавания и всестороннего развития учеников. Но мне не случайно вспомнился разговор двух биологов. Эти две различные точки зрения, по сути дела, выражают две тенденции в вопросе о том, как организовать обучение, чтобы научить учащихся самостоятельно мыслить и действовать, как в процессе обучения воспитывать у них собственные взгляды и убеждения.

Одни педагоги утверждают: в процессе обучения нельзя сознательно допускать, чтобы ученик ошибался. Нельзя туманить ему голову, засорять ошибочными представлениями и понятиями. Надо подавать ему знания в чистом виде, ясными, отчетливыми, без всяких «загадок». Надо немедленно выправить ошибку, чтобы она не углубилась, не пустила корни, — ум ребенка восприимчив, душа впечатлительна, иная ошибка так застрянет, что ее нельзя будет исправить. Пусть ученики ступают твердо по ступенькам познания, уверенные в том, что не встретят подвоха, пусть знания лягут в памяти и сознании как нечто стройное, законченное. А убеждения? Учебные программы у нас марксистские, и убеждения учащихся не могут быть иными.

Но другие учителя рассуждают по-иному: нет, надо, чтобы ученик и сам искал истину. Пусть ошибается, пыхтит, потеет, волнуется, отыскивая ошибку, и снова ищет. Пусть идет не по гладкой дорожке к познанию истины, а по тернистому пути исследования. Что же касается ясности, определенности — это, конечно, справедливо. Но ведь я, учитель, всегда рядом, всегда начеку! Я вижу процесс исканий, с интересом слежу за ним. И я приду на помощь, когда затянувшиеся искания грозят ученику разочарованием в своих силах или моральным переутомлением. Если же все время вести ученика за ручку, постоянно предупреждать его от ошибок, то взрослым он непременно наделает в жизни непоправимых ошибок или же останется человеком без собственных убеждений и без характера.

Тоже резонно. Кто же прав?

В принципе я склонна поддержать вторую точку зрения, не вдаваясь в детали всего воспитательного процесса — это уже дело мастерства и такта учителя. Именно потому, что иной педагог ведет ученика по ступенькам познания «без запинки», укладывает в его голове знания в готовом виде, не давая пищи для самостоятельной работы мысли, общество и получает из рук такого учителя людей со знаниями, но без убеждений.

Ученица только что сдала сочинение: образ Татьяны в романе Пушкина «Евгений Онегин». Едва преподаватель скрылся за дверью класса, девушка воскликнула, обращаясь к подругам:

— Эх, девочки, а все-таки жалко, что она со стариком осталась! Ни счастья, ни радости. Я бы ушла за любовью!

Кто-то шутливо заметил:

— Ты бы так и написала в сочинении!

Девушка рассмеялась:

— Да, мне бы Алексей-то Петрович двойку всыпал!

Вот вам наглядная разница между усвоенными знаниями и личными убеждениями.

А если бы ученица смело, откровенно высказала в сочинении свои мысли? Во-первых, она значительно глубже задумалась бы над проблемой чувства долга и любви; в ней самой эта борьба значительно бы обострилась, так как ей пришлось бы оглянуться и вокруг себя сопоставить, припомнить новые и новые примеры из окружающей жизни. Во-вторых, эти мысли привели бы ее к мыслям более широкого плана — о счастье о смысле жизни, о своем месте в ней. И, в-третьих, — и это самое главное — она писала бы не только потому, что так сказал учитель, а была бы искренна в своих суждениях, высказала бы свое личное отношение к вопросу.

Пусть бы ее суждения были неправильными, но учителю легче было бы раскрыть перед ней ее заблуждения и доказать ошибочность ее взглядов. Можно не сомневаться, что эта полемика оставила бы глубокий след в сознании и в сердце девушки. А сейчас — с чем она пойдет в жизнь? С каким убеждением? Что выше — чувство долга или чувство любви? Учитель преподнес ей истину, но сама она не дошла до нее. Может быть, разум и подсказывает ей, что учитель прав, а сердце говорит другое. Учитель об этом разладе между разумом и сердцем девушки не знает…

Нет, конечно, какой-то обособленной системы для воспитания в человеке способности мыслить, устанавливать свой собственный взгляд, формировать свои убеждения. Способность эта вырабатывается в общем учебно-воспитательном процессе — в школе, в семье, в обществе. И чем больше ученик узнает, тем энергичней должна работать его мысль, тем тесней должны сплетаться между собой каналы, по которым идут к ученику знания, образуя стройное, монолитное мировоззрение, ясные и твердые убеждения.

Но и убеждения лишь в том случае определяют поведение человека, становятся его натурой, когда они проверяются и закрепляются общественной практикой. Учителя иногда жалуются: «Как-то медленно зреют духовно наши ученики. Вот раньше в семнадцать лет…» и т. д. Для какой-то части нашей молодежи это, пожалуй, верно: зреют медленно. Материальное благосостояние трудящихся в нашей стране с каждым годом улучшается. Детство и юность проходят беззаботно. И немало еще школьников, которые учатся только на отметку в классном журнале и вплоть до выхода из школы не связывают своего учебного труда с государственными целями, со своими гражданскими обязанностями и общественным поведением.

…Мой сосед по квартире, мастер Василий Степанович Говорков, рассказывает:

— Пришли и к нам на завод ребята из десятилетки. Один из них попал ко мне в цех. Ну, ничего не скажешь: знания есть, и профессией овладеть хочет, думаю, толк будет. Правда, высокомерен немного, словно он одолжение кому-то сделал своим приходом. Но в рабочем коллективе это недолго удержится. Как-то, будучи в скверном настроении, — что-то не ладилось в тот день — я сделал ему замечание в несколько повышенном тоне. Алексей мой вспыхнул: «А кто это вам дал право кричать, Василий Степанович? Разве я глухой?» Мне стало неловко. Дело не только в праве — такого права в нашей стране никому не дано, — а дело в том, что кричать на человека стыдно, сам перестаешь быть человеком. Ну, я извинился перед ним.

— В тот же день, — продолжал Василий Степанович, — мы сидели с ним в столовой за одним столом. Парень проголодался. Пять минут ожидания показались ему часом. Он повернулся к подавальщице — а она была от нас стола за три — и кричит: «Эй, деваха! Пошевеливайся живей! Ходит, как сонная муха!» Сразу я ему ничего не сказал. А заговорил, когда поели борщ и он немного поостыл. Заговорил я сначала о том, о сем, а потом, к слову, спрашиваю: «А как, по-твоему, Алеша, если человек хочет, чтобы его уважали другие, как он сам должен относиться к людям?» Вы думаете, он догадался, почему я задал этот вопрос? Нет! Он мне отвечает этак твердо, без запинки: «С уважением, конечно, Василий Степанович!» Вот. А вы говорите — «убеждения», — заключил мастер.

Итак, молодой человек знает и убежден. Но как знает? Номенклатурно. Как убежден? Неорганично. Его знания и убеждения не закреплены общественной практикой. В школе он, может быть, и отличником был, а, выбегая на перемене из класса в коридор, кричал однокласснице: «Эй, Ленка, балда, зачем спрятала мою тетрадку?» Такое еще приходится, к сожалению, слышать.

Законы точных наук, основы которых ученики изучают в школе, проверяются и закрепляются лабораторной, а теперь и производственной практикой. А вот как закрепляются в сознании и в сердце юношества законы коммунистической этики? Известно, что в юношеском возрасте педагогика отвлеченной морали не встречает почти никакого отклика, нужен, во-первых, постоянный живой пример органического единства знаний, убеждений и поступков, и, во-вторых, нужны, как в таблице умножения, буквально повседневные упражнения в стойкости и принципиальности — в верности убеждениям. Надо сказать, что педагогика этого вопроса у нас еще как следует не разработана, тут все предоставлено умению, опыту и добросовестности каждого воспитателя.

Человек достигает полного счастья, когда истинное, желательное и должное сливаются в нем в целостное мироощущение, в стройную гармонию полнозвучной триады. Миллионы людей в нашей стране обладают этим счастьем, не испытывая в душе своей и в мыслях своих гнетущего, разрушающего личность разлада. Но как хочется приблизить время, когда это счастье, доступное в условиях нашей жизни для всех, станет в действительности достоянием каждого. А зависит это теперь только от воспитания.

ТОЛЬКО ОБУЧАТЬ — МАЛО!

В повести Г. Медынского «Честь» рассказывается о том, как советский школьник Антон Шелестов стал уголовным преступником. Оговорюсь сразу: я не собираюсь рецензировать это произведение, а лишь использую, несомненно, правдивые факты, собранные в нем, для постановки некоторых, на мой взгляд, очень важных вопросов воспитания.

Лейтмотивом произведения Г. Медынского являются вопросы: «Отчего?», «Почему?», «В чем тут дело?». Спрашивают родители, спрашивают учителя, ученики, наконец, спрашивает сам себя и автор, чрезвычайно удрученный картиной, которую он обнаружил в нашей действительности. «Почему? У нас все другое — жизнь другая, люди другие, дух другой, у нас «улица» даже другая, и Генка Лызлов был и сыт, и одет, и обут, и не за куском хлеба он поехал в Абрамцево (место преступления. — А. П.). Так в чем же дело?»

Г. Медынский в поисках этих причин обратился лишь к одной области — области семейного воспитания. И, к сожалению, немного у нас писателей, которые отваживаются своими специфическими художественными средствами показать процесс становления растущего человека в сложном переплетении всех воспитательных факторов так, чтобы каждый воочию увидел, какими неразрывными нитями связано воспитание со всей деятельностью советского общества.

Дело ведь не только в том, что дети — наше будущее, как мы привыкли говорить. Дети — и наше настоящее. С чем можно сравнить наслаждение, которое испытываешь, когда видишь, как ребенок твой день ото дня, год от года все шире и шире раскрывает глаза на мир, как он поднимается все выше и выше к твоему плечу, а вместе с тем растут его душевные богатства, множатся запросы, рождается энергия, устремленная на продолжение дела отцов.

Ну, а если сын твой или дочь твоя свернут на неверную дорогу? Сможет ли родитель наслаждаться при этом другими радостями жизни? Конечно не сможет, если только сам он не погряз в болоте эгоизма, корыстолюбия и другого свинства. Конечно, поблекнут для него краски бытия, дело будет валиться из рук. И ничто не сможет заглушить его тоски и боли.

Мать одного из малолетних преступников в повести «Честь» (а их в ней много) обронила такую фразу: «Нужно воспитать его так, чтобы он сам не мог делать того-то и того-то. Нужны какие-то внутренние тормозы». Совершенно верно. Нужны тормозы. Что же является такими внутренними тормозами? Прежде всего твердые коммунистические убеждения и характер, способный действовать в соответствии с этими убеждениями.

Общеизвестно, что семейная обстановка накладывает определенный отпечаток на личность подрастающего человека. Но также бесспорно, что решающая роль в воспитании молодого поколения принадлежит школе. Здесь, в школе, в классных комнатах, в кабинетах, лабораториях, а теперь и в мастерских, на практике в заводских цехах, на школьных земельных участках, в колхозных ученических бригадах, прежде всего формируется мировоззрение юных граждан, вырабатываются убеждения и определяется линия общественного поведения.

И вот все идет как будто хорошо. В школе никаких «ЧП», успеваемость под сто процентов, нет недостатка и во внеклассных «мероприятиях». И вдруг однажды во дворе жилого дома появляется некто, вроде Витьки Бузунова, по прозвищу Крыса, изображенного в повести Г. Медынского, — великовозрастного преступника, отпущенного по амнистии. «Цыкнул» Витька-Крыса слюной через зубы, угостил подростков «Казбеком», насмешливо затронув при этом чувствительнейшую струнку юношеского самолюбия: «Что, мама не велела?» — и вокруг него уже целая группа ребят. Без особого труда, в поразительно короткий срок Крыса вышибает из юных голов и сердец то, что годами воздвигалось десятками школьных воспитателей, и ведет их за собой.

Вывод ясен: если школьник легко переметнулся на сторону зла, значит, у него (не помню, кто сказал по другому поводу) «вместо позвоночного столба гибкая тростинка», значит, непрочно в нем заложены основы коммунистической морали, не работают внутренние тормозы.

Научить ребенка читать и писать, складывать и вычитать числа может в конце концов любой грамотный человек. Научить управлять станком, трактором, сеять репу и сажать лук может квалифицированный рабочий, тракторист, овощевод. Но вот возбудить в подрастающем человеке при сложении чисел, при посеве репы неугасимую страсть к улучшению жизни окружающих, всегда неожиданную радость «открытия» законов природы, законов техники, благородную гордость своей причастностью к трудовой жизни народа и многие другие чувства, неотъемлемые от духовного облика советского человека, — это может сделать только учитель. Ибо каждый, даже самый малейший трудовой акт, совершаемый ребенком, должен быть организован педагогически, на основе законов развития духовной и физической природы ребенка.

Но и знания педагогики для правильного воспитания недостаточно. Учитель должен прежде всего нести в душе своей высокий идеал, немеркнущим светом, освещающий его подвижническую деятельность. Да, подвижническую! Тысячи и тысячи советских учителей, скромных, незаметных, ежедневно, ежечасно, забывая об отдыхе, развлечениях, собственных удобствах, с удивительным терпением, а главное, с чувством радости и глубокого творческого волнения совершают великий подвиг: создают самую дорогую ценность на земле — нового, коммунистического человека.

Пусть он, этот великий подвиг нашего учителя, не воспет еще по-настоящему ни художниками слова, ни художниками кисти и ваяния (примите это как упрек, товарищи художники!). Но когда поют славу Герою Социалистического Труда Валентине Гагановой и ее многочисленным последователям, когда посвящают стихи бригадам коммунистического труда, когда воспевают юных целинников, бесстрашно выпорхнувших из родных, теплых гнезд навстречу ветрам и бурям, — все это одновременно слава и учителю!

Но все дело в том, что в большой семье советских учителей встречаются люди, которые не только не учат самостоятельно мыслить, но и глушат живую мысль детей. Спросите такого педагога: трудолюбивы ли его ученики, добрые они или злые, коллективисты или индивидуалисты, трусы, безвольные или смелые и волевые?.. Он откроет классный журнал, зачитает отметки по четвертям и за год, может быть, прибавит, что на его уроках нарушений дисциплины не бывает…

Однако попробуй предъяви такому педагогу какие-либо претензии! Обязательные учебные программы? Пройдены. Методика? Он строго соблюдает «четыреединство» в ведении урока (опрос, объяснение нового, закрепление, задание на дом), по его предмету двоек к концу учебного года не будет. А воспитание? И тут у него «все в порядке»: проведено положенное количество классных собраний, культпоходов в кино, экскурсий… Он выпускает свой класс в жизнь и тут же о нем забывает. Ему безразлично, куда его ученики понесут свои знания — на общее ли благо или на удовлетворение личных, эгоистических потребностей, будут ли они стойки или не устоят перед первыми же соблазнами.

Не в этом ли кроется главная, основная причина того, что всяческие Крысы-уголовники или такие «ловцы человеческих душ», как всевозможные религиозные секты, вовлекают в свои тенета какую-то часть молодежи, доставляя тем самым нам немало хлопот по ее перевоспитанию?

В чем же проявляется оно, формальное отношение к воспитанию?

Вот урок истории в десятом классе. Тема: «Военная интервенция и гражданская война в СССР». Какое раздолье в этой теме для эмоционального воздействия на учащихся, для воспитания ненависти к врагам, гордости за свой народ, стремления быть похожими на героев революции, готовности отдать свою жизнь служению народу! А на уроке невыносимая тоска! Ученики знают материал, и все же учитель буквально клещами вытягивает ответы. В конце урока преподаватель настойчиво предлагает выделить главную причину нападения интервентов на молодую Советскую республику, бьется над этим несколько минут. Но ученики не приучены самостоятельно делать выводы — они привыкли заучивать. И преподаватель вынужден сам дать окончательную формулировку: «Боязнь коммунистического влияния, ибо волна революций в те годы, волна создания коммунистических партий прокатилась по многим странам Европы».

Ну как тут, думается, упустить такой благодарный момент и не протянуть нить к современности, когда боязнь коммунистического влияния у империалистов перерастает в панический страх? Как были бы тут у места и хлесткая строка Маяковского, и эпизод из политического памфлета, и афоризм, и убийственная пословица! Как бы запечатлелся тогда материал урока не только в памяти учащихся, но и в сердце! А ведь знания становятся убеждениями только тогда, когда они воспринимаются и разумом и чувством. Но учитель озабочен лишь тем, чтобы ученики знали его предмет, вернее, номенклатурный перечень исторических событий.

А вот пример результатов такого номенклатурного обучения: десятиклассники только что написали классное сочинение на тему: «Образ Олега Кошевого в романе «Молодая гвардия»». После звонка они сгрудились в зале у окна, проверяя себя и друг друга: «А ты написал?..», «А у тебя как?..». К белобрысому юноше с залихватским чубом подбегает товарищ:

— Андрей, погоди-ка… Колобок говорил (Колобок — это прозвище преподавателя), что основных черт пять… А ну, повтори — я проверю!

Андрей говорит скороговоркой, без запинки, как таблицу умножения:

— Честность, правдивость, трудолюбие, смелость, скромность… да ну их! Надоело. Тоска зеленая… — И немного понизив голос: — Ты знаешь, а я все-таки уломал своего старика на золотые часы к дню рождения. Отвалил восемьсот. Я ему говорю: «Да ведь ты какую премию-то получил! А за пятьсот у нас семиклашки носят». Оба юноши рассмеялись и, обнявшись, зашагали по залу, далекие в этот момент и от образа Олега Кошевого, и от скромности, о которой только что написали, может быть, и на пятерку.

Этот Андрей оканчивает школу. Он знает «Как закалялась сталь», «Молодую гвардию», «Зою», он знает произведения Пушкина, Лермонтова, Белинского, Герцена, Добролюбова, Чернышевского, знает биографии великих ученых-первооткрывателей во всех областях науки, чья жизнь — подвиг во славу Родины. Наконец, он знает о делах несгибаемых борцов за свободу и счастье простых людей на нашей земле и во всем мире, бессмертная слава которых не умолкает в веках… Знает это Андрей. Должен знать! Все это предусмотрено учебными программами. Каким же сухарем, каким ограниченным человеком должен быть учитель, чтобы при изучении всего этого богатства не суметь укрепить в молодой душе возвышенные идеалы, правильные убеждения, которые противостояли бы и семейным неурядицам, и чуждому влиянию извне!

В одной из своих статей Мариэтта Шагинян писала: «В тысячах неуловимых оттенков передается… культурный резерв учителя, обширность его знаний… молодому, свежему восприятию учеников. В истечении этого резерва, в десятках примеров, аналогий из других наук, в неожиданных отступлениях и рассказах из личного опыта, в привлечении многих прочитанных книг, случаев из биографий больших ученых, в самой культуре хорошего русского языка, в умении строить рассказ, в повышенном, многообразном словаре педагога, не боящегося говорить изящно и тонко, во всем его оружии хорошей благовоспитанности, хорошего образования, хорошего вкуса, когда сам учитель одним своим бытием прибавляет аромата и увлекательности уроку, — в этих как будто побочных факторах и заключается истинный фон для подлинной передачи знаний».

Как верно подмечено и замечательно сказано! Вот именно: «когда сам учитель одним своим бытием прибавляет аромата и увлекательности уроку», когда от учителя струится в юные души свет и тепло, когда в процессе обучения любому предмету — будь то математика, литература или машиноведение — интеллект и инстинкт сливаются в стройной гармонии. Не это ли есть идеал коммунистического воспитания?

ДЛЯ ЖИЗНИ НУЖЕН ХАРАКТЕР

Иван Сажин приехал в Москву на совещание работников сельского хозяйства. Николай Козлов проводил отпуск у родителей. Услышав по радио приглашение на традиционный вечер встречи, оба явились в школу. Из их выпуска на вечере оказались только они двое. Неожиданная встреча обрадовала одноклассников. Но еще более радостным было свидание с классной руководительницей Еленой Михайловной, — при взгляде на нее, как живая, встала перед глазами всегда светлая в памяти ранняя юность.

— Ну, а ты-то как, Ваня? — откровенно любуясь им, спрашивала Елена Михайловна Сажина. — Кое-что слышали мы о тебе. Читала твое выступление на совещании.

Иван Сажин, широкоплечий здоровяк, похохатывая гулким баском, щуря веселые карие глаза, с увлечением рассказывал о своей жизни в Сибири, где он, посланец московского завода, работает директором МТС. О борьбе с трудностями, о планах и мечтах он говорил горячо, взволнованно. Видно, даже черновые будни были для него светлым праздником творческого труда.

— А ты, Коля? Как ты живешь? Чем радуешь людей? — расспрашивала Елена Михайловна и Козлова.

Тот тоже охотно говорил о себе. Он хорошо окончил институт, работает в конструкторском бюро большого завода, они с женой хорошо зарабатывают.

— Очень рада. Коля! А как с работой? С работой как? — допытывалась учительница. — Над чем сейчас трудишься, если не секрет?

— Как над чем? — рассмеялся Козлов. — Делаю, что полагается, Елена Михайловна! Службой доволен, начальство мной тоже…

— Подожди, Коля, я не о том, — Елена Михайловна вдруг сникла, — Добросовестное отношение к служебным обязанностям — это, конечно, не мало. Но у тебя же прекрасные способности. Ты у нас окончил с золотой медалью. Мы надеялись…

— Ну-у, Елена Михайловна, не всем же быть героями! — не обижаясь, возразил Козлов. — Характеры-то у людей разные.

Долго в эту ночь не могла уснуть Елена Михайловна. Еще там, на вечере, она поняла, почему так глубоко взволновали ее слова Николая Козлова. Дело не только в нем. Козлов действительно учился на пятерки. Но своими успехами он был обязан больше незаурядной памяти и дару речи, чем упорному труду и пытливой мысли. А с делами, которые требовали инициативы, упорства, организаторских способностей, он не справлялся. У Елены Михайловны всплывало в памяти: в восьмом классе у него ничего не вышло с работой в пионеротряде; в девятом классе его избрали комсомольским групоргом, но он был так неповоротлив, что ей приходилось многое делать за него самой; в десятом классе ему поручили руководство стенгазетой, но газета была плохая.

И все-таки она сама и все преподаватели считали Козлова образцовым учеником, ставили в пример другим, из года в год награждали похвальными грамотами. А вот характером его не интересовались. Что же получилось в результате? «Делаю, что полагается…»

А вот Сажин иной. Был Сажин для нее рядовым середняком, не больше. Она знала, что поступить в институт сразу по окончании школы он не мог, пошел на завод и лишь через год продолжил образование в вечернем вузе. Как-то раз, будучи студентом, Сажин зашел в школу вот на такой же вечер встречи, рассказывал, как нелегко ему совмещать работу с учением. «Путь мой к знаниям булыжником выложен, Елена Михайловна! — шутил он тогда. — Но ничего, пробьюсь!»

Елена Михайловна невольно перебрала в памяти многих других своих питомцев. Они выходили из школы одной шеренгой, с равными правами и возможностями двигаться вперед. Но как изменялась эта шеренга через несколько лет! Как ломала жизнь ее прямую линию! Одни уходили далеко вперед, другие продвигались медленнее, а бывали такие, которые безнадежно застревали в глубоком тылу. И далеко не всегда это размещение бывших воспитанников школы в жизненном пространстве соответствовало их аттестатам. Почему же оценка жизни так резко порой расходилась с оценкой школы?

Раздумий Елены Михайловны нельзя не разделить. Конечно, характеры людей различны, как различны и их природные способности. Никому у нас не придет в голову осудить человека за то, что он не изобрел новую машину или не совершил подвига, но не может не опечалиться воспитатель, видя, что нет у его питомца страсти борца и вдохновения строителя, что вырос из него человек, не мечтающий ни о каком дерзании, а просто служащий.

Свое первое сорокалетие мы закончили запуском в Космос первого в мире искусственного спутника Земли. Как же велики будут дальнейшие свершения советских людей! И творцами новых чудес будут и те, кто сейчас сидит за школьными партами, постигая тайны склонения числительных, составления уравнений и т. п. Завидна участь, которая ждет юных патриотов, и велика ответственность тех, кто готовит их к жизни!

Мы можем желать и требовать — и чем дальше, тем настойчивее, — чтобы каждый, кто учился в нашей школе, выходил в жизнь бойцом, хозяином своей страны, всегда готовым, по выражению А. М. Горького, «вмешаться в самую гущу жизни… месить ее и так и этак: тому — помешать, этому — помочь…»

У нас часто и совершенно справедливо говорят, что обучение и воспитание в средней школе все еще недостаточно связываются с жизнью. Но обычно под этим разумеют лишь неподготовленность оканчивающих школу к практической деятельности и забывают о тех чертах характера, которые делают патриотизм советского человека самоотверженным, боевым, животворным и во много раз увеличивают жизненную ценность знаний и умений.

А. С. Макаренко неоднократно повторял, что одна из основных обязанностей педагогов по-большевистски заниматься становлением характеров миллионов школьников. Формирование характера — сложное дело. Оно требует от учителя не только умения, но и соответствующей настроенности. Да, и настроенности! Но в том-то и беда, что о работе учителя судят главным образом по успеваемости, и поневоле он настраивается на эту волну. Никто не спросит учителя, как, в каком направлении развивается характер ученика, но непременно спросят, ликвидировал ли он к концу учебной четверти двойки. А если у мальчика двоек нет и дисциплины он не нарушал, то о нем и вообще никакого разговора не возникает.

Всем известно, как меняются под благотворным влиянием труда характер и весь облик человека. Главное внимание органов народного образования, школьных работников и всей советской общественности сосредоточено сейчас на трудовом воспитании. Но опять-таки при организации общественно полезной работы школьников у нас еще много формализма. Об этом можно судить по следующему случаю.

В субботу председатель колхоза звонит директору школы:

— Петр Ильич, я к вам насчет ребяток. Там у нас за деревней свекла не убрана. Свекла-то, правда, не удалась — руки до нее не дошли. Сейчас наш народ, сами знаете, картошкой занят, не хотелось бы отрывать людей от дела. А ребята пусть выберут, сколько могут. Сгодится для скотины…

В воскресенье утром ученики старших классов и учителя дружно собрались к назначенному часу и с песней двинулись в путь.

— Вот здесь как будто, — сказал кто-то из учителей, указывая на большое поле, заросшее разномастным сорняком. Школьники построились в шеренгу и принялись за работу.

— Да какая же это свекла? Кому нужны эти крысиные хвостики? — послышались вскоре негодующие голоса.

В буйных зарослях бурьяна ребята отыскивали еле заметные, чахлые Кустики свеклы и с трудом вывертывали жалкие подобия корнеплодов из залубенелой земли, иронически подтрунивая над колхозом и над самими собой. Особенно усердствовал весельчак и зубоскал восьмиклассник Стеклов.

— А ну, взяли! Дедка за репку, бабка за дедку! — звонко командовал он товарищам. А те, уцепившись друг за друга, пыхтели и отдувались, делая вид, что тянут из земли что-то большое и грузное. — Раз-два, дружно! — и вся цепочка с хохотом валилась на землю, а Стеклов, потрясая в воздухе свеклой величиной с морковку, вопил:

— Чудо-свекла новой марки!

Беглым шагом сконфуженные учителя прошли с ребятами до конца поля и обратно. Домой педагоги шли одни и всю дорогу возмущались, осуждали — не себя, конечно, а… всех прочих.

Но и это еще не все. Проходя ежедневно в школу и обратно, ученики видели, как кучки собранной ими свеклы сначала заносило пылью, потом осенней грязью и, наконец, запорошило пушистым снежком, под которым они и остались зимовать.

— Неприкосновенный запас! — острил тот же неугомонный Стеклов.

Как видим, в данном случае из сферы внимания воспитателей выпала педагогическая сторона дела, поэтому вопреки их намерениям произошло по существу глумление над идеей трудового воспитания, ибо ребята не почувствовали главного в труде — его результатов. Их работа оказалась бессмысленной.

Правильно организовать труд школьников — это значит подчинить его во всех частях и деталях основной цели: воспитанию у человека любви, уважения и привычки к труду.

…Мы ставили перед собой скромную задачу: напомнить о том, что характер растущего человека не может быть побочным продуктом изучения фактов, правил, законов, усвоения навыков и умения, то есть чем-то неизбежно, само собой вытекающим из процесса обучения, он возникает как результат целенаправленной педагогической работы. И эта работа не менее нужна и важна, чем борьба за академическую успеваемость и трудовую подготовку учащихся, так как для жизни характер не менее нужен и важен, чем знания и умение. Мы коснулись лишь очень немногих сторон этой жизненно важной проблемы; глубокое и полное ее освещение и разрешение — дело педагогов-теоретиков и воспитателей-практиков. Но много дельных соображений, метких наблюдений и ценных практических советов могут дать все, кто так или иначе связан с воспитанием подрастающего поколения. Много интересного на затронутую нами тему мог бы рассказать и каждый молодой человек, у которого еще свежи в памяти первые годы его самостоятельной жизни; рассказать, что дала или чего недодала ему школа в смысле воспитания характера и как сказалось это на его дальнейшей жизни.

ПРАВДИВОСТЬ

Мать Героя Советского Союза Олега Кошевого Елена Николаевна Кошевая в своем рассказе о сыне очень тонко и психологически оправданно указывает на правдивость Олега как на одно из главнейших качеств его характера. «Олег никогда не лгал в мелочах, — говорит Елена Николаевна, — он не солгал и в большом».

Правдивость есть проявление мужества, лживость же — наиболее яркое проявление трусости, эгоизма, тщеславия и других отрицательных качеств.

Когда лживый человек заявляет о своем бесстрашии — это очередная его ложь. Лживый человек — бесчестный человек, а потому он не может быть бесстрашным, ибо бесчестный человек постоянно дрожит за свою шкуру.

Только правдивый человек способен к творческой, созидательной деятельности, так как в основе всякого подлинного творчества лежит правда. Ни наука, ни искусство, ни литература не терпят фальши, обмана, лицемерия. Правдивость и принципиальность во всех случаях жизни — важнейшая черта характера работника ленинского типа.

Есть люди, которые думают о себе: «Я человек честный, а если и солгу иногда, обману, так ведь это же не для себя, а в интересах дела». В самой этой философии заключена чудовищная ложь. В основе советского строя, в самой его природе лежит величайшая правда. Наши советские законы в большом и малом преследуют одну цель: благо народа и процветание Родины. И никому не дано права использовать нечестные средства для достижения какого бы то ни было успеха в нашем общем деле.

«Ничего не поделаешь, — философствует директор одного детского дома тов. В., — не обманешь — не поедешь. Нельзя отрываться от действительности. Если бы вот я на днях не урвал 700 килограммов бензина не совсем праведным путем, сидел бы без дров, ребята бы мерзли…»

А не лучше ли все-таки от такой «действительности» оторваться? Может быть, гораздо правильнее будет объявить ей беспощадную борьбу, и не только в большом, но и в малом привести наши действия в соответствие с советскими законами и принципами советской морали? Может быть, гораздо выгоднее будет и для детей детского дома, если покрепче ударить по рукам всякого рода рвачей и обманщиков, оправдывающих часто «пользой дела» свою личную неповоротливость, трусость, разгильдяйство? Дух торгашества по принципу «не обманешь — не продашь» чужд нашей стране. И чем энергичнее мы будем изживать этот дух, тем лучше и легче будет расти каждому последующему молодому поколению.

Вряд ли стоит говорить, что таких людей у нас немного, что они не играют решающей роли в жизни и т. п. Такие оговорки только убаюкивают и снижают остроту постановки вопроса. Понятно, что «не они решают», но их, во всяком случае, достаточно для того, чтобы мешать воспитанию молодого поколения в духе правдивости. А мешают они не только путем непосредственного воздействия на молодежь, но иногда очень причудливым и затейливым образом.

Муж, придя со службы домой, восторженно рассказывает жене: «Ах, молодчага этот Алексеев! Любого обманет и сухим из воды выйдет. Вот бы нам такого хозяйственника! Зажили бы…» Увлеченный своим рассказом муж и сочувственно слушающая его жена не замечают, что их десятилетний сынок, оторвавшись от учебника, с широко раскрытым ртом слушает, как его отец расхваливает и превозносит до небес явного плута и обманщика. А ведь отец, поди, считает, что он правильно воспитывает своего сына.

Правдивость, как и многие другие качества, надо воспитывать буквально с младенческих лет и прежде всего силою личного примера воспитателя. Эта истина стара, как мир, но иногда мы бываем настолько далеки от нее, как будто она родилась только вчера.

Пятилетняя девочка солгала матери. За столом во время обеда (очень некстати, между прочим) отец читает дочери нотацию. Он старается убедительно растолковать ребенку, почему лгать стыдно, нехорошо. В это время в комнате раздается телефонный звонок. «Нина, — обращается отец к девочке, — подойди к телефону и скажи, что папы нет дома». Девочка со всех ног бросается к телефону. На лице у нее плутовская улыбка. «Папы нет дома, — говорит она в трубку, лукаво поблескивая глазами на папу, сидящего у стола. — Когда будет?» Девочка на мгновение смущается, но тут же соображает: «Папа будет поздно вечером». Все довольны: и папа, и мама, и дочка… Ну, а что сказал бы папа, если бы Нина спросила у него: «Почему же мне стыдно лгать маме, а дяде, звонившему по телефону, можно?» Пятилетняя девочка, понятно, не спросит, но придет время, когда этот вопрос она решит для себя сама.

Не всегда ложь детей говорит об их испорченности; очень часто она вытекает из сложного душевного состояния ребенка, и относиться к ней надо с большой осмотрительностью. Иногда, начитавшись или наслушавшись приключенческих рассказов, сказок, былин, ребенок и сам начинает сочинять рассказы, путая быль с небылицей, представляя себя героем событий, вожаком, предводителем и т. д. Лгут, чтобы не подвести товарища, чтобы похвастаться, избежать насмешки, из жалости и т. д.

Но откуда бы ложь ни начиналась, нельзя допускать, чтобы она превратилась в привычку и сгубила характер.

В правдивости надо упражнять, как в чистописании. Какой бы мелкой и незначительной ложь ни казалась, ее надо немедленно разоблачить и добиться, чтобы воспитанник не только сказал правду, но и сам осудил себя, — в этом главное. Нельзя считать пустяком никакой случай, который помогает воспитанию упражнять и укреплять в воспитаннике привычку говорить и поступать правдиво. Стоит только воспитателю один раз не придать значения обману, хотя бы и мелкому, как в следующий раз воспитанник прибегает ко лжи уже с более легкой совестью.

Правдивость нельзя внушить проповедью. Сколько ни твердите воспитаннику, что лгать стыдно, нехорошо, что надо всегда говорить правду, — толку большого не будет. Назидание подобного рода, если ему не сопутствует постоянное упражнение в правдивости и личный пример воспитателя, повиснет в воздухе. Необходимо и в процессе обучения и в процессе всякого другого общения с воспитанником обращаться к чувству самоуважения и личного достоинства, возбуждать в нем чувство чести, истинного благородства, стремление подражать мужественной правдивости. Удачно подобранная книжка, умно проведенная беседа, где, может быть, ни разу не употребляется слово «правда», зато ярко и красочно рисуются правдивые дела и поступки людей, производят впечатление несравненно большее, чем десятки сухих, голых назиданий.

В школьном возрасте, когда дети и подростки бывают особенно чувствительны к обвинению их в трусости, проблему правдивости уже можно ставить перед ними и разрешать с точки зрения упражнения воли, укрепления внутренней силы и храбрости. Не только среди детей, но и среди юношества мужество нередко понимается как чисто физическое качество. Между тем прийти к учителю, родителю, пионервожатому и честно, открыто сказать: «Я совершил проступок», не менее трудно; не менее для этого требуется мужества, воли, нравственного напряжения сил, чем совершить смелый прыжок вниз головой в школе плавания или перескочить верхом на скаковой лошади через высокий барьер.

Измученные, истерзанные подлым врагом, еле держащиеся на ногах от пыток и голода, такие юные герои, как Зоя Космодемьянская, Шура Чекалин, Олег Кошевой, ни в словах, ни в поступках не нарушили своей верности Родине. Откуда взялась такая сила у этих неопытных, не закаленных жизнью людей? Она, эта сила, заложена в них самих, ибо они с молоком матери усваивали привычку ни в чем и никогда не лгать перед своей совестью, перед Родиной, перед святым делом правды. Они могли поступить только так, как поступили, — они так именно воспитаны. Это — богатыри духа, олицетворение всесокрушающей воли советского человека. Они — сама правда.

Образы таких героев неотразимо действуют на детей и юношество. Известно, например, какое огромное влияние оказывает на молодежь книга А. Фадеева «Молодая гвардия». К сожалению, не всегда воспитатели умеют связать беседы о жизни и подвигах героев с жизнью, делами и поступками самих воспитанников, что имеет огромное значение для воспитания любого морального качества, в том числе и правдивости. Надо сказать, что и в школе, и в пионерской организации, и в комсомоле мы все больше учим наше молодое поколение, стараемся вложить в головы как можно больше всевозможных готовых знаний. Это хорошо. Но плохо то, что иногда мы мало заботимся о том, чтобы заставить воспитанника самого вглядываться в жизнь, наблюдать и размышлять о жизни, вникать в сущность жизненных явлений и уметь определять свое отношение к ним. В результате иногда растут люди, которые легкомысленно относятся к жизни, не умеют отличить хорошее от плохого, добро от зла. Такой человек, как мы уже говорили выше, может много знать, но не иметь своих собственных убеждений, тогда как конечная цель нашего воспитания в том именно и заключается, чтобы человек имел свои собственные твердые, коммунистические убеждения, за которые он готов, если понадобится, отдать и жизнь.

Правдивость надо впитать в плоть и в кровь, сделать ее своей натурой. Достаточно ли для этого только одних книжных и устных поучений, хотя бы и очень хороших? Безусловно, нет. Надо учить человека с малых лет, с учетом возраста, самому видеть и понимать — и на своем опыте и на опыте окружающих, — что правдивость вносит порядок и в личную жизнь и в общественную, что она несет с собою жизнерадостное, светлое настроение, что она создает здоровые взаимоотношения между людьми, теплую, дружескую атмосферу, что правдивость сообщает человеку неотразимую внутреннюю красоту… И только тогда, когда книжные знания сольются, совпадут с личными наблюдениями воспитанника над жизнью, тогда только знания являются глубокими и прочными, только тогда они становятся убеждением.

Кстати сказать, в школе сейчас не часто можно встретить ученические сочинения «на рассуждения», которые всегда практиковались передовыми учителями даже с детьми начальной школы. Лучшими темами для таких сочинений считались русские пословицы, афоризмы, изречения философов. Для раскрытия таких тем требуется какой-то запас жизненных наблюдений, напряженная работа мысли, высказывание своих собственных взглядов.

Старая учительница Мария Власьевна Любомудрова из Вологодской области рассказывала такой интересный в педагогической практике случай. Однажды она дала в девятом классе домашнее сочинение на тему: «Ложь — мать всех пороков». При проверке сочинений оказалось, что один из лучших, способных учеников, Вениамин К., не выполнил работы, объяснив это невразумительными причинами. Мария Власьевна дала ему новый срок, он снова не выполнил задания, сочинив какие-то небылицы в свое оправдание. Ученика вызвали к директору. Краснея до слез, ученик заявил: «Я сейчас не могу такого сочинения написать». Больше он ничего не сказал.

По инициативе классного руководителя был созван педагогический совет, на котором этот факт встал как большая педагогическая проблема. Оказывается, этот ученик, блестяще одаренный и начитанный юноша, был в то же время отчаянным лгуном. Он обманывал родителей, выманивая у них деньги на различные «сборы», которые якобы устраивались в школе, обманывал учителей, сочиняя истории по поводу «вынужденных» прогулов, врал товарищам.

Педагогическому совету стало ясно, что тема сочинения как-то по-особому глубоко взволновала ученика, заставила его задуматься над своим поведением и другими глазами посмотреть вокруг себя. Ведь для того, чтобы раскрыть заданную тему, надо было брать примеры из жизни; умный юноша понял и почувствовал, что прежде всего в этом сочинении он должен осудить самого себя. А для этого он не нашел еще в себе достаточно сил. Педагогический совет подсказал учителю, как ему следует помочь ученику укрепиться в новом направлении мыслей и чувств.

Можно ли и надо ли при воспитании правдивости прибегать к наказаниям за ложь? Безусловно, надо. Но, думается, делать это необходимо с большой осмотрительностью, с большим тактом, особенно по отношению к детяммладшего возраста. Страх перед наказанием может оттолкнуть ребенка от воспитателя, заставить его замкнуться в себе; чтобы избежать неприятности, он будет выдумывать все новые и новые варианты лжи. Необходимо расположить к себе воспитанника, приучить его к полной откровенности; надо, чтобы он видел в воспитателе судью строгого, но справедливого. Без этого немыслимо воспитание правдивости.

ЧУВСТВО РОДИНЫ

Было это вскоре после войны. Мы сидели с директором школы, старой учительницей Екатериной Матвеевной, под цветущими липами, тесным кольцом окружавшими школу. По небу плыли темные облака. Сумерки спускались не по-летнему быстро. В воздухе пахло густым липовым настоем.

— Вы спрашиваете, что нового внесла война в наш воспитательский труд? — заговорила Екатерина Матвеевна, кутаясь в шерстяную шаль и усаживаясь поудобнее в плетеное кресло. — Учителю яснее стало, как следует воспитывать патриота. И это главное.

Она помолчала, задумалась на минуту, а затем продолжала:

— Мне вот вспоминается сейчас один эпизод из моей практики. Было это, пожалуй, лет пятнадцать назад. Ранней весной в школу приехал к нам из области инспектор наробраза. Я тогда работала в младших классах.

В то время нас, учителей, изрядно сбивали с толку различные прожектеры — и «комплексами» и всякими другими несуразностями. Многие из нас понимали вред этих прожектов и учили, как подсказывала совесть.

Так вот, приехал к нам инспектор. Как нарочно, зашел прямо ко мне, во второй класс. Ну, думаю, будь что будет, а кривить душою не стану. И вот этакий карапуз, как сейчас помню, Ваня Кульков, взбудораженный присутствием постороннего человека, с увлечением декларирует перед инспектором:

Инспектор был совсем еще молодой человек, с умным и симпатичным лицом.

В урок он не вмешивался. Но все же ощущение у меня было не из приятных. Тут же сидели директор и завуч школы, делали мне «страшные глаза» и усиленно между собой шептались.

После уроков собрались в учительской. Завуч Школы вьюном вьется перед инспектором: «Дети у Екатерины Матвеевны замечательные…», «Они знают много революционных стихотворений….», «У того же Вани Кулькова прекрасно получается вот это: «Я — рабочий, ты — мужик». Помните, Екатерина Матвеевна?» Ну, и так далее. Я молчу и жду. Приготовилась защищаться. И вдруг слышу: «Да что вы так стараетесь, Анна Львовна, словно я собираюсь казнить Екатерину Матвеевну за что-то. Ее урок доставил мне истинное наслаждение».

Кругом сидели пожилые учителя, и инспектор, видимо, почувствовал себя не совсем ладно от своего назидательного тона. Поборов минутную застенчивость, он продолжал: «Конечно, детям надо рассказывать о советском строе, о партии, о союзе рабочих и крестьян, но в девять лет нужно вместе с тем учить их любить травку на родной земле, ласточку, что летит в их родные сени, и солнышко, что сияет над родной страной… Поверьте, что это поможет нам воспитать людей сознательных, готовых отдать, если понадобится, за Родину жизнь… А ведь это и есть цель нашего воспитания».

— Ну, что было потом, не расскажешь, — махнула рукой Екатерина Матвеевна, — Тут надо книги писать. А эпизод этот я вспомнила вот к чему. Сейчас некоторые малоопытные учителя искренне полагают, что, чем чаще на уроках они будут произносить такие слова, как «родина», «героизм», «подвиг», тем, дескать, лучше они будут воспитывать в детях патриотические чувства. Надо знать психологию ребят и делать все с толком.

В «Правде» был как-то напечатан рассказ Шолохова «Наука ненависти». Я собрала тогда своих девятиклассников после уроков и прочитала его вслух. Помните, есть там в предисловии к рассказу несколькими штрихами набросанная картинка: от сожженного, загубленного врагами леса уцелела каким-то образом одна березка. Красноармеец ласково погладил ее по стволу: «Да как же ты уцелела, милая?» И вот представьте себе: вокруг этой-то березки и разгорелась у ребят волнующая беседа! Они даже стихи ей потом посвятили. Не могу привести вам дословно, но смысл запомнила: не грусти, мол, кудрявая, не кручинься, скоро услышишь ты снова шум родной дубравы… Вот тут и понимай движения юной души… Очень я порадовалась тогда.

Надо с малых лет учить детей любить все родное. И березовую рощу, и берега родной реки, и луга наши цветущие, и поля безбрежные, и сады пахучие, и песни раздольные… И города, и заводы, и искусство родное, и литературу, и историю народа своего, и наши славные традиции… Любить так, чтобы мысли о Родине вызывали слезы восторга, чтобы дети поняли, почему люди наши проливали свою кровь и самоотверженно отдавали жизнь за Родину — вот, мне думается, благороднейшая цель нашего воспитания!

А чтобы дети наши так любили Родину, надо, чтобы они ее прекрасно знали. И не только знали умом, но и чувствовали сердцем. Тут и должно проявиться наше педагогическое мастерство.

Однажды зимой в самые тяжелые дни войны возвращалась я вечером из школы домой. Время было позднее. На улице тихо-тихо. Деревья в инее. Луна. Снег серебром искрится. Светло, как днем. Иду я мимо богатых колхозных конюшен, сараев, ферм, мимо нашего клуба. Гляжу на всю эту красоту, и так что-то заныло у меня сердце… Вспомнила я эту деревню лет тридцать назад. И горе и нищету крестьянскую, и тьму кромешную. Вспомнила и борьбу за новую жизнь. Все мне тут родное, до каждого кустика. Сдавило мне горло… И хоть трудилась я целый день, но в данную минуту бездействие казалось невыносимым. Захотелось мне к моим ребятам. Завернула я в хату к ученику своему Андрею Званцеву и говорю ему: «Ну-ка, Андрюша, созови товарищей по цепочке в школу. Даю тебе на это двадцать минут». Через двадцать минут ребята были в сборе. «Тащите-ка, — говорю, — из сарая лыжи, давайте устроим кросс. Я пойду по дороге, а вы шагайте до Марфиной вершины. Кто быстрее вернется мне навстречу, тот будет победителем». Ребята рады стараться. Я тихонько побрела по дороге, а молодежь зашагала целиной впереди…

Дело не в спорте, как вы понимаете, этим у нас без меня занимаются. Мне захотелось приобщить ребят к моим чувствам. Как это сделать? Созвать и побеседовать? Не выйдет ничего. И я решила вывести их на сверкающее в лунном сиянии безбрежное, чистое поле. Пусть в необычной обстановке почувствуют они суровую прелесть родного края. А тогда… мы легче поймем друг друга. Так и случилось. Навстречу мне примчались почти все восемь человек сразу. Молча обступили меня. Молчу и я. Жду.

«Красота-то какая, Екатерина Матвеевна, ширь какая!» — почти шепотом начал кто-то. «Как в сказке», — подхватил другой. Тогда заговорила и я. Обо всем рассказала ребятам, отчего заныло у меня тогда сердце, отчего стало так горько, хоть и было кругом прекрасно, как в сказке.

Конечно, не вечер этот был главной причиной. Но он был непосредственным толчком к тому, что произошло потом. На другой день после уроков пришли ко мне все восемь участников вчерашней прогулки. Краснея и смущаясь, но все же твердо они объявили о своем решении идти добровольцами на фронт. «Не можем мы сидеть тут за партами, когда там…» Я посмотрела им в глаза — ясные, честные — и… благословила их.

Я рассказала вам случай, а речь должна идти о системе. О системе эмоционального воздействия на детей и юношество, когда мы говорим о воспитании таких чувств, как любовь к Родине.

Я преподаю литературу. Поэтому и хочу сказать о роли книги в воспитании. Мы еще плохо подчас используем художественную литературу для воспитания в детях патриотических чувств. Надо, чтобы дети читали побольше. Я даже не очень настаиваю на так называемой системе в чтении. Рано взял книжку — он ее бросит, не станет читать. А попытается одолеть, пусть одолевает, пусть мыслит, думает.

…Рылеев, Пушкин, Гоголь, Герцен, Белинский, Добролюбов, Чернышевский, Некрасов, Толстой, Горький, Маяковский, Шолохов, Фурманов, Фадеев… Каждая страница их произведений дышит великой любовью к отчизне, к своему народу, беспредельной тоской по Родине в разлуке с нею. Ни тюрьмы, ни ссылки, ни притеснения — ничто не могло заглушить голоса великих русских писателей-просветителей, которые будили народ… До сих пор не могу вспомнить без волнения рылеевские строки:

В тяжелые дни, когда фашисты рвались к Москве, все мы жили мыслью о ней. В газетах печатались хорошие статьи, стихи, зовущие Красную Армию вперед, на запад. Мы читали их, волновались, рвались душой к защитникам Москвы… Дети глубоко переживали в эти дни чувства, общие всему народу. Известно, что в такие минуты очень полезно обращаться к наиболее светлым страницам истории своего народа. И я предложила ребятам по вечерам читать вслух «Войну и мир». Читали вдумчиво, с чувством, прерывая чтение горячими беседами. И вот, помню, дошли мы до строк, где Толстой пишет (дословно не помню) приблизительно следующее:

«Народ покидал столицу потому, что для русских людей не могло быть вопроса: хорошо или дурно будет под управлением французов. Под управлением французов нельзя было быть: это было хуже всего…»

Какой же горячий отклик нашли эти замечательные строчки у моих слушателей! Словно легче на душе стало у ребят: нет, не отдадут Москву! Под гнетом фашистов нельзя быть! «Скорее солнце взойдет с запада!» — крикнул кто-то из ребят.

Так действует сила художественного слова. А мы плохо им пользуемся. Даже и мы, старые учителя, которые сами-то только и воспитывались на литературе.

Екатерина Матвеевна замолчала и посмотрела на небо. На востоке чуть-чуть посерело. Подул свежий предутренний ветерок.

— Никак зорька! — воскликнула она.

Мы поднялись. В это время где-то на другом конце села неожиданно для раннего утра послышались звуки гармоники, а вслед за ними разнеслась звонкая деревенская частушка.

Екатерина Матвеевна весело, по-молодому рассмеялась.

— Это наши девчата придумали: каждый день этак вот будят народ…

Спать не хотелось. В душе звучал тихий, задушевный голос старой учительницы, скромной труженицы и страстной патриотки; любившей Родину всем своим простым и глубоким сердцем.

Чувство Родины — это весь человек, с его душой и телом, с его мозгом и кровью. Этому чувству нельзя научить — его надо воспитать, то есть сделать естественной потребностью, как потребность дышать воздухом. И этого нельзя сделать только голым умением. Педагогическое мастерство — это не только от ума, от знаний, от опыта, а прежде всего — от сердца. Воспитатель — это ваятель, созидающий человека по образу, который он несет в сердце своем, а не по рецептам, вычитанным из книг. Воспитатель — это человек, который не только умом ясно видит цель воспитания, но и всем своим существом ощущает эту цель, живет и дышит идеалом, к которому он ведет своих воспитанников. Творческое вдохновение приносит каждый раз все новые и новые приемы в подходе к воспитанию растущего человека. Недаром у настоящего учителя на протяжении десятков лет трудно найти два урока, в точности повторяющих друг друга.

Воспитывать чувство любви к Родине — это значит формировать человека в целом: его характер, волю, отношение к людям, вещам и явлениям, его устремления, мечты, жизненные идеалы.

Все это достигается, понятно, не только в специальных беседах о Родине, а тогда, когда воспитатель каждый шаг своего общения с подрастающим поколением подчиняет воспитанию, когда его собственные душевные порывы, подобно старой учительнице Екатерине Матвеевне, влекут к нему сердца детей и юношества.

ДОРОГОЙ ДРУГ, ЧИТАТЕЛЬ!

Очерки, которые ты только что прочитал, писались в разное время, по различным конкретным поводам. Но их, как ты заметил, роднит одно — они результат моих долголетних раздумий над большими и сложными проблемами воспитания.

Автор, разумеется, далек от мысли, что ему удалось сколько-нибудь исчерпывающе осветить поставленные в очерках вопросы.

Воспитание юного поколения — дело очень сложное и тонкое. Воспитатель должен быть не только мастером своего дела, но и художником, творцом, глубоким знатоком человеческой души и в высшей степени человечным, обладающим неиссякаемой любовью к людям.

Ответственность воспитателя и перед Родиной, и перед своей совестью исключительно велика. Взмахом кисти в минуту вдохновения художник исправляет свою ошибку на полотне до полного преображения рисунка; скульптор изменяет линии на предмете своего творчества иногда едва заметным для постороннего движением пальца; поэт, перечеркнувший исписанный лист бумаги, лишь в самом себе несет горечь неудачи. Воспитатель же, допустивший ошибку, иногда поправляет ее годами, заставляя страдать десятки живых человеческих существ…

Но никакими советами, никакими указаниями нельзя помочь воспитателю, если он сам в то же время не будет гореть постоянным огнем творческих исканий, не будет повседневно, неустанно изучать психологию детства и юношества. Воспитание требует, чтобы с детьми возились. И возились кропотливо, упорно, терпеливо, помня, что в воспитании нет мелочей. Все, что имеет то или иное отношение к обогащению воспитанника новыми привычками, новыми моральными качествами, что помогает в той или иной степени разрешать одну воспитательную задачу за другой, все это есть неразрывная часть — единой, большой педагогической проблемы воспитания человека-коммуниста.

Мне хотелось поделиться с тобой, читатель, этими и некоторыми другими своими мыслями, раздумьями и наблюдениями. Может быть, ты захочешь высказать свои соображения, поделиться своим мнением. Автор и издательство будут тебе признательны за это.

Проблема воспитания, может быть как никакая другая, требует коллективной мысли, общих усилий.

ГОСПОЛИТИЗДАТ выпускает серию брошюр о коммунистической морали под названием «ВРЕМЯ И ЛЮДИ».

Вышли из печати следующие брошюры этой серии:

С. Большакова, Л. Иванова, «Дома, в семье».

Н. Халемский, «Самая красивая на земле».

В. Карбовская, «Загляните в свое сердце».

Ю. Константинов, «Товарищи; которыми гордишься».

И. Волк, «Они живут среди нас».

Брошюры можно приобрести в магазинах книготоргов и потребительской кооперации, а также в киосках «Союзпечати».

Протопопова Анна Никитична

В ЧЕМ КОРЕНЬ ЗЛА? (Педагогические раздумья), М., Госполитвьдат, 1961. 88 с. с илл. (Время и люди) 371

Редактор Ю, Чернышева

Корректор Ф Л. Орлове Сляяо я янЛьр 7. д«|»р «л* 1961 г. 11'>л" нсля(> и печать 6 апреля 1961- р. Форме/ М / Физ iitt, л. 2’Л. Услооп пет л. 4,Я. Учетяо-изл. д., 3.84. Тире* 75 тыс, Р1Ц. А 0'1072. Заказ № 275. Цена 9 кон.

Госполитпадат. Меем/. А*47, Миусская пл… 7.

Типо>/>афия «Краспий пролетарий» Госполптнвдата Министерств яультуры СССР. Москиа₍ Красяопролетарски, 16.

Оглавление

СЛОВО ОТ АВТОРА

В ЧЕМ КОРЕНЬ ЗЛА?

НЕОПЛАЧЕННЫЙ СЧЕТ

ЗАКОН ЖИЗНИ

ЗНАНИЯ И УБЕЖДЕНИЯ

ТОЛЬКО ОБУЧАТЬ — МАЛО!

ДЛЯ ЖИЗНИ НУЖЕН ХАРАКТЕР

ПРАВДИВОСТЬ

ЧУВСТВО РОДИНЫ

ДОРОГОЙ ДРУГ, ЧИТАТЕЛЬ!