Только море [Геннадий Александрович Савичев] (fb2) читать постранично

Савичев Геннадий Только море

САПУН — ГОРА ВЫСОКАЯ

С вечера стало известно, что утром седьмого мая начнется решающее наступление на Севастополь.

Василий Денежкин, этот вездесущий Денежкин, быстрее всех узнававший любую новость, кубарем скатился в окоп и, размазывая мутные капли пота по конопатому облупленному носу, закричал:

— Даешь Севастополь, братва!

— Эх и заливаешь, — возразил Кругл невский своим медлительным сочным басом. Он знал, что Денежкина медом не корми, а дай рассказать новость. Вот он и возразил, чтобы тот высказался до конца.

— Не сойти с места! Комбат офицеров собирает: задачи ставит. Завтра дадим прикурить фрицам!

По правде говоря, новость эта ни для кого из бойцов штурмовой группы не была неожиданной. Уже почти сутки справа, со стороны Мекензиевых гор, доносился тяжелый и надсадный грохот орудий. Соседи наступали. Стало быть, и им, окопавшимся в Золотой балке напротив крутой и горбатой Сапун-горы, по логике ведения боевых действий оставалось ждать недолго. О том, что наступление начнется со дня на день, можно было догадаться и по другим признакам. Конечно, человеку, впервые попавшему на фронт, тот факт, что саперы жикали оселками по ножницам с длинными рукоятками и прощупывали провода миноискателей, ничего сказать не мог. Но морякам, протопавшим с боями от мыса Дооб, от Новороссийска, череа Тамань и сухой и пыльный Керченский полуостров по извилистым крымским дорогам к самому Севастополю, этот факт говорил, что саперы готовятся расчищать минные поля и резать проволочные заграждения. Верный признак наступления! Ну а сообщение Денежкина только укрепило их догадки. Вот почему свежим ветерком прошелестело в окопах оживление. И даже отделенный командир, старшина 2-й статьи Федор Рукавишников улыбался. А улыбался он редко. Был он человек сдержанный, молчаливый. Говорил мало, слова цедил, как капли микстуры. Ровно столько, сколько надо для того, чтобы его поняли. Ни больше ни меньше. И говорунов не любил. Вот и сейчас попридержал он не в меру разошедшегося Денежкина:

— Ну, будет, пошумели. Готовсь, стало быть, к бою. Нас, полагаю, тоже без внимания не оставят и задачу укажут.

— Верно, — поддакнул Денежкин. — Командир взвода сказал, что в восемнадцать ноль-ноль всю штурмовую группу собирает.

Рукавишников скинул с плеча автомат, давая этим понять, что незачем терять время, и, расстелив газету, собрался чистить оружие. А Денежкин придвинулся к отделенному и, розовея от радости, что первым может сообщить старшине новость, сказал шепотом:

— А еще майора Середу видел.

Рукавишников вскинул голову и в упор посмотрел на Денежкина:

— Ну и что?

— Майор сказал, что сегодня к вечеру, попозднее, на парткомиссию тебя приглашают.

Рукавишников сдвинул широкие брови:

— К вечеру, говоришь?

— Ага. Заявления, говорит, о приеме в партию многие подают. Парткомиссия, говорит, часто заседает.

Федор вздохнул и ничего не сказал. А все поняли, что отделенный рад. Еще когда оставлял Севастополь, когда в последний раз посмотрел на исхлестанный свинцом, перепаханный снарядами и минами Херсонес, Федор поклялся возвратиться коммунистом. Но все как-то не получалось у него со вступлением в партию. То ранило, и провалялся он в тыловом госпитале, то перебросили в другую часть, то попал в окружение и едва пробился к своим. И вот только сегодня партийная комиссия будет рассматривать его заявление. Сдерживая радость, Рукавишников посерьезнел и крикнул подчиненным:

— А ну, готовь оружие! Проверка будет.

Бойцы принялись за подготовку к предстоящему бою. Готовились деловито, как готовятся к трудной работе.

В окоп спрыгнула санинструктор Цастя Лихач. Первым, конечно, ее заметил Денежкин. Толкнул локтем в бок Васюту:

— «Сибирская красавица» по пеленгу двести двадцать. Дистанция четверть кабельтова.

«Сибирской красавицей» Денежкин прозвал ее не случайно. Как-то заехал к ним в часть оператор из кинохроники. Надо было снять боевые будни приморцев. Пробыл он с ними долго, но большей частью почему-то целился объективом на Настю. Видимо заметив, что на это обратили внимание, оператор объяснил бойцам:

— Эта ваша медсестра ну точно сибирская красавица с картины великого русского художника Сурикова. Просто поразительно.

С тех пор и прозвали Настю «сибирской красавицей», хотя она никогда в Сибири не была, а родилась и жила под Воронежем. Ну а что касается ее внешности, то она действительно была заметной. Когда Настя шла с перекинутой через плечо зеленой санитарной сумкой, не и>дин военный задерживал на ней взгляд. Но — напрасно? Все- знали, что Настя питала душевную слабость к Федору Рукавишникову. А ведь могла она полюбить и кого-нибудь другого. Вон в бригаде сколько орлов! Один другого лучше! А Рукавишников и ростом не вышел и с лица ничего особенного. Подбородок, правда, у него примечательный. С глубокой ямкой. В бригаде его прозвали