О Василисе Премудрой, бродячем гусляре и трех богатырях [Анна Дмитриевна Пляка] (fb2) читать онлайн

Анна Пляка О Василисе Премудрой, бродячем гусляре и трех богатырях

Рассказывают гусляры заезжие, рассказывают калики перехожие, рассказывают богатыри могучие: за лесами темными, за горами высокими, за морями широкими лежит тридевятое царство. Стерегут то царство змеи многоглавые, да волки серые, да птицы сильные, а на самой на кромочке его стоит дом. Дом как дом, не больно-то богат да не больно широк, только живет в том доме дева Василиса, прекрасней и умней которой не видывали на свете. Много людей приходили в тот дом, да многих она провожала в царство тридевятое, но никто не смел свататься к ней.

Прослышал о девице этой один молодец, малец совсем. Долго он на свете жил, разные дела деял, разными умениями славен был, и девицы не раз любовались им, да только не было ни одной, чтобы ему по сердцу пришлась — запала в душу ему ни разу не виденная дева Василиса. Жил да жил молодец, а когда достиг мастерства во всем, за что брался, приоделся, с друзьями попрощался, взял гусли, да пошел через темный лес, через горы высокие, через моря широкие.

Идет-идет нога за ногу, будто прогуливается, на гуслях играет, да так, что звери лесные заслушиваются, птицы горные задерживаются, и рыбы морские страшные спокойненько в воде лежат, пузыри пускают раздумчиво. Долго ли коротко ли, дошел молодец до забора белого, стучит в ворота запертые, а те пред ними сами раскрываются. Смотрит — двор большой, да пустой, не обихоженный, а во дворе дом стоит, за окном занавесочки полощутся, а за ними дева-краса в сорочке одной волосы расчесывает. Увидел ее и обмер. Стоит, вздохнуть не может, аж руки ослабели и гусли выронили.

Услыхала дева-краса стук да треньканье, обернулась. Пальцем гостю погрозила насмешливо, занавески задернула. Вздохнул тогда гусляр, головой покачал. Дева-то дивная, спору нет, лебедушка белая и та рядом с ней уткой покажется. Да только говорили ему, не Прекрасной кличут деву, а Премудрой. За то и полюбил ее всем сердцем по байкам одним, по загадкам хитрым, по речам умным.

Вышла Василиса на порог, стан точно у березки тонкой, коса золотом горит, а очи черные, в самую душу глядят.

— Здравствуй, гость незваный. Какое имя ты носишь да какого рода-племени будешь?

Молодец гусли подобрал, по струнам ударил.

— Имя я в дороге потерял, роду-племени никогда не знал! Зови меня гусляром попросту, дева Василиса.

Смотрит да примечает, как она улыбается, а понять не может — то ли смешно ей, то ли нравится его удаль, то ли все равно.

— Вот как, гусляр, — говорит Василиса. — И куда же ты путь держишь?

— А к тебе и держу, Василисушка. С детства слышал я о красе твоей да мудрости, вот и пришел тебе свататься.

Рассмеялась дева, словно колокольцы рассыпала.

— Экий ты скорый, гусляр! Да только не ищу я мужа ни в вашей стороне, ни в иной, и не найдется сватов тех и даров тех, чтобы я передумать могла.

Улыбнулся молодец, не кручинясь, попросил:

— А ты испытай меня, Василисушка. В многих я ремеслах смекалист, многим наукам учен. Авось да придусь тебе по вкусу.

— В ремеслах я и сама умела, — отвечает Василиса. — Не нужно мне ни в них, ни в науках подспорье. Ежели желаешь служить мне, так оставайся во дворе. Но смотри, ни за ворота, ни на порог шагу не делай.

— А когда ж выйдет срок этой службе?

Василиса только улыбнулась хитро да плечами повела, мол, когда выйдет, тогда узнаешь.

Присел гусляр на завалинку, струны задумчиво перебирает. Ноги-то с дороги гудят, спина ноет старухой вредной, будто вся усталость на него разом навалилась. Сейчас бы в кровать мягкую на перину пушистую, а коли нет перины, так хоть на ветки еловые улечься. Глянул по сторонам — пустой двор, только конура собачья стоит.

Усмехнулся гусляр, да и лег почивать.

День идет да ночь идет, Василиса дома по хозяйству оборачивается, гусляр во дворе то забор починит, то крышу переложит, чтоб не капала. Утром он деву заместо птиц игрой будит, вечером колыбельные поет. Долго ли коротко ли, завидел гусляр на дороге путника. Идет-вышагивает, усы подкручивает, по сторонам с интересом оглядывается.

— Богатырь к тебе идет, Василисушка, — говорит гусляр под окошком. — Свататься, видать, хочет.

— Какой богатырь?

— Друг мой знал его. Парень это удалой, сильный да веселый. Такому скажи не ходить куда, так он мигом там очутится, спор любой не умом, так упрямством выиграет.

— В упрямстве ему с тобой не тягаться, — улыбнулась Василиса. — Знаю я Добрыню, и в доме его приму.

Потемнел лицом гусляр, но кивнул только, в сторону подвинулся, чтобы глаза не мозолить.

Вошел Добрыня, Никитин сын, во двор, поднялся на крыльцо высокое, стукнул в дверь трижды. Пустила его дева в горницу, чаем потчует да ватрушками, о подвигах его слушает. Да только стоит Добрыне попробовать о делах сердешных заговорить, тут же на другое поворачивает, словно птичка ловкая из рук выскальзывает. Раз о Змее Горыныче вспомнила, другой о дани татарской, третий о невесте княжеской, а Добрыня все рассказывает, да снова на сватовство намекает. Сидит он у печи, а Василиса у окошка, и слышит она голос негромкий, что другие богатырские деяния подсказывает, да не те, что Добрыня совершил уже, а только те, что задумывал. Склонил богатырь голову русую, а Василиса улыбается.

— Рано тебе жениться на мне, богатырь русский, не все дела на родной земле ты передеял. А кто говорить станет, что с полпути ты свернул, так тех прямо ко мне посылай.

— Умна ты, Василиса, — отвечает богатырь, со двора выходя. — Да и пес твой тебе под стать.

Нахмурилась Василиса, но ничего не сказала, только посмотрела внимательно на конуру пустую. А как ушел богатырь далеко, спросила, оборачиваясь:

— Здесь ли ты еще, гусляр? Ничего ли не хочешь попросить у меня?

— Здесь, Василисушка. Не о чем просить мне, ибо слышать тебя да видеть тебя, царица моя, величайшая из радостей.

Сощурила глаза дева, ровно две стрелы в грудь гусляру пустила, да и ушла со двора прямо во чисто поле.

День идет да ночь идет, нет Василисы в доме, гусляр один по двору ходит неприкаянным. Посадил семян всяких, что с ветрами налетали, взошли те семена, плоды уж собирать пора. Загадывает гусляр — вернется ли до снега Василисушка?

Вернулась, однако, еще деревья облететь не успели. Руками всплеснула, огород углядев и гусляра подле него.

— Здесь ты еще, гусляр!

— Здесь, Василисушка.

Голову-то гусляр низко опустил, кланяясь, да улыбка такая и сквозь макушку светит.

— Что же ты не ушел? Тридевять дней ты меня не видел, тридевять дней не слышал.

— Не велела ты мне уходить, Василисушка, и не говорила, что срок службы моей вышел. Я и остался.

Улыбнулась Василиса, коснулась головы его склоненной, да в дом пошла.

Присел гусляр на завалинку, струны задумчиво перебирает. Пересохло горло его, язык к небу прилипает, еле ворочается. Сейчас бы меда сытного напиться из ковша резного, милыми руками поднесенного, или хоть воды ключевой из родника лесного начерпать. Глянул по сторонам — пустой двор, только гнездо птичье под стрехой прилепилось.

Усмехнулся гусляр, да и лег почивать. А поутру, едва проснувшись, видит на дороге путника. Идет тот вышагивает, на посох опирается, смотрит вперед смело.

— Богатырь к тебе идет, Василисушка, — говорит гусляр, к стенке прислонясь. — Свататься, видать, хочет.

— Какой богатырь?

— Друг мой знал его. Мужик это, деревенщина, да только мудр он на диво, а где сам силушкой не возьмет, там друзья помогут. Всем он брат верный.

— В верности ему с тобой не тягаться, — улыбнулась Василиса. — Знаю я Илью, и в доме его приму.

Потемнел лицом гусляр, но кивнул только, подальше в огород ушел, чтобы на проходе не стоять.

Вошел Илюша, крестьянский сын, во двор, поднялся на крыльцо высокое, стукнул в дверь трижды. Пустила его дева в горницу, медом потчует да хлебами, о подвигах его слушает. Богатырь рассказывает не хвастаясь, друзей-товарищей помянуть не забывает, прежде себя других восхваляет. Да только стоит Илюше попробовать о делах сердешных заговорить, тут же на другое Василиса поворачивает, словно кошка верткая от рук уворачивается. Раз о Соловье Разбойнике вспомнила, другой об Идолище заморском, третий о камне путеводном, все Илья рассказывает, головой кивает, да снова на сватовство намекает. Сидит он у печи, а Василиса у окошка, и слышит Василиса голос негромкий, что другие богатырские деяния подсказывает, да не те, что Илья сам совершил, а те, что други его содеяли, да все больше о том, как в бою с девицами сталкивались и женились на них. Склонил богатырь голову русую, а Василиса улыбается.

— Хочешь ты жениться, потому что други твои переженились все. Да только они невест своих в бою распознали, а ты ко мне пришел. Возвращайся на землю людскую, Илья, встретишь и ты еще богатырку свою. А кто говорить станет, что с полпути ты свернул, так тех прямо ко мне посылай.

— Добра ты, Василиса, — отвечал богатырь, со двора выходя. — Да и птица твоя тебе под стать.

Призадумалась Василиса, но ничего не сказала, только посмотрела внимательно на гнездо пустое. А как ушел богатырь далеко, спросила, оборачиваясь:

— Здесь ли ты еще, гусляр? Ничего ли не хочешь попросить у меня?

— Здесь, Василисушка. Не о чем просить мне, ибо помнить лицо твое и руки твои, царица моя, величайшая из радостей.

Тряхнула головой дева, словно сабелькой кривой по сердцу рубанула, ставни захлопнула и в дом ушла.

День идет да ночь идет, не выходит Василиса из дома, ставень не раскрывает. Работает гусляр, ворота новые из досок старых вырезает, на солнце тусклое щурится. Знает еще, что за двор вокруг, и что за службу несет он, но ни лица хозяйки, ни рук ее никак вспомнить не может. Загадывает гусляр — выйдет ли до весны Василисушка?

Вышла, однако, еще и деревья инеем обрасти не успели. Руками всплеснула, ворота углядев и гусляра подле них.

— Здесь ты еще, гусляр!

— Здесь, Василисушка.

Голову-то гусляр еще ниже прежнего опустил, да улыбка такая и сквозь макушку светит.

— Что же ты не ушел? Тридевять дней ты меня не помнил, тридевять дней не знал.

— Не велела ты мне уходить, Василисушка, и не говорила, что срок службы моей вышел. Я и остался.

Улыбнулась Василиса тогда, коснулась головы его склоненной, да в дом пошла.

Присел гусляр на завалинку, струны задумчиво перебирает. Бурчит брюхо голодное, живот к хребту прилипает. Сейчас бы хлеба горячего краюху съесть, что только из печи вынули, или хоть ягод лесных собрать, что руки и рот будто в крови пачкают. Глянул по сторонам — пустой двор, только под крыльцом лаз кошачий виднеется.

Усмехнулся гусляр, да и лег почивать. А поутру, едва проснувшись, видит на дороге путника. Идет тот вышагивает, суму на плече поправляет, за дорогой зорко следит.

— Богатырь к тебе идет, Василисушка, — говорит гусляр, на крыльце сидючи. — Свататься, видать, хочет.

— Какой богатырь?

— Друг мой знал его, парень это молодой да хитрый. Слова в простоте не скажет, все у него решено-перерешено и на дюжину лет вперед задумано.

— В хитрости ему с тобой не тягаться, — улыбнулась Василиса. — Знаю я Алешу, и в доме его приму.

Потемнел лицом гусляр, но кивнул только, соскочил со ступенек, чтобы дверь не загораживать.

Вошел Алеша, поповий сын, во двор, поднялся на крыльцо высокое, стукнул в дверь трижды. Пустила его дева в горницу, вином зеленым да куропатками потчует, о подвигах его слушает. Богатырь смеется, рассказывая, все в шутку оборачивая, да к выгоде своей поворачивая. Сложненько Василисе выкручиваться, змейкой тонкой и той едва удается, все Алеша про дары свои да про хозяюшку в доме говорит, намекаючи. Сел он подле Василисы у окошка, локоть во двор выставил, не подступиться, не отступить.

— Иди, — говорит, — замуж за меня, Василисушка. Я хитер да ты умна, вместе мы хоть княжить сможем, коль захочешь, хоть мирно жить, сами себе хозяева.

Встала Василиса из-за стола, отошла к печи, да смотрит за окошко.

— Хочешь ты жениться из выгоды, думая, что я радости мирские тебе принесу. Да только не туда зашел ты, богатырь. Хочешь терем волшебный да невесту-чудесницу, так я тебя дальше пропущу, иди себе по тридевятому царству, подвиги совершай. Хочешь княжить на земле людской, так назад поворачивай, хитростью своей изворачивайся. А обо мне не говори никому, а не то узнаю я о твоей лжи и сама за тобой приду.

— Хитра ты, Василиса, — отвечал богатырь, со двора выходя. — Да и кот твой тебе под стать.

Улыбнулась Василиса, но ничего не сказала. А как ушел богатырь далеко, спросила, оборачиваясь:

— Здесь ли ты еще, гусляр? Ничего ли не хочешь попросить у меня?

— Здесь, Василисушка. Не о чем просить мне, ибо служить тебе, царица моя, величайшая из радостей.

Вздохнула Василиса, головой покачала.

— Три жениха вперед тебя прошли и всех троих ты помог мне отвадить. Ни вина зеленого, ни хлеба мягкого, ни плаща старого не просил у меня. Без указа работал на совесть, двор мой пустой оживил собой. Долго я в этом тереме жила, да не пора ли на землю возвращаться. Назови имя свое, гусляр. Хочу знать, чьей женой буду.

Улыбнулся он радостно, за руки взял деву-красу — словно ледышек коснулся.

— Вольгой меня зовут, Василисушка.

Так и пошли они через моря широкие, через горы высокие, через леса темные. Играл Вольга на гуслях своих, а Василиса пела, и руки ее отогревались, и щеки белые раскраснелись. Как пришли они к дому богатырскому, так и свадебку сыграли.

И Добрыня, Никитин сын, там был, и Илюша, крестьянский сын, был, и Алеша, поповий сын, медом свадебным не побрезговал.