Там, где нет места злу [Кэролайн Грэм] (fb2) читать онлайн

Очень увлекательный детектив, пронизанный остроумием, словно солнечными лучами… не пропустите эту книгу.

Family Circle

Такое стоит отведать.

Вэл Макдермид, шотландская писательница, автор детективных романов

Детектив, которым гордилась бы Агата Кристи… Прекрасно написанный криминальный роман.

The Times

Кэролайн Грэм обладает талантом изображать своих самобытных героев как живых и вместе с тем нагнетать страх и перемежать его юмором, и все это кружится в умопомрачительной пляске смерти.

The Sunday Times

Множество превосходных зарисовок человеческих типов… диалоги живые и убедительные.

Independent

Прочтите эту книгу, и будете приятно удивлены… очень волнующе, очень стильно и очень занимательно.

Scotsman

Давным-давно уже не читала такого детектива.

Сьюзан Грин, Good Housekeeping

Образцовый криминальный роман.

Literary Review

Каждый найдет в этом первоклассном детективном романе что-нибудь для себя.

Sunday Telegraph

Прекрасный детективный сюжет, мастерски разработанный.

Manchester Evening News

Книги Кэролайн Грэм не только отличные детективы, но и просто отличная литература.

Джули Бёрчилл, британская писательница

Постоянно возрастающее напряжение… множество живых сцен, колоритных персонажей и увлекательных сюжетных поворотов.

Mail on Sunday

Вам предстоит до самого конца теряться в догадках.

Woman

Чтение, от которого получаешь удовольствие: написано достойно и умело, со вспышками настоящего юмора.

Evening Standard

ДЕТЕКТИВЫ КЭРОЛАЙН ГРЭМ

Расследования старшего инспектора Барнаби

Убийства в Бэджерс-Дрифте

Смерть лицедея

Смерть под маской

Написано кровью

Пока смерть не разлучит нас

Там, где нет места злу

Призрак из машины

Другие романы

Убийство в Мэдингли-Грэндж

Зависть незнакомца

КЭРОЛАЙН ГРЭМ ТАМ, ГДЕ НЕТ МЕСТА ЗЛУ

Моему другу Патриции Хулихан,

без которой ничего этого не случилось бы

ГЛАВА ПЕРВАЯ

Каждый вечер в одно и то же время и в любую погоду Чарли Лезерс шел гулять с собакой. Миссис Лезерс, услышав, как закрылась калитка сада, окружающего их муниципальный блочный домик, смотрела сквозь тюлевые занавески, убеждалась, что муж действительно вышел, и тут же включала телевизор.

Мистер Лезерс обычно отсутствовал около получаса, но его жена ставила кухонный таймер на двадцать минут и после сигнала выключала телевизор, от греха подальше. Однажды муж вернулся раньше, подозрительно посмотрел на только что потухший экран и приложил к нему тыльную сторону руки. Экран был еще теплый. Хетти пришлось выслушать занудную лекцию: всякий дурак знает, что после десяти ничего путного не показывают, а лампы изнашиваются особенно сильно в темное время суток. Однажды она имела неосторожность спросить его, кто платит за телевидение^[1], — после этого он не разговаривал с ней три дня.

Однако в ту ночь — или в интересующую нас ночь, как назовут это полицейские, когда выяснится вся ее значимость, — его не было гораздо дольше обычного. Хетти могла бы досмотреть очередную серию «Еще по одной»^[2] до самого конца. Всего лишь повтор, конечно, но она так любила этот сериал, бесконечно далекий от ее каждодневной рутины.

Яркий лунный свет лился на лужайку, озаряя знак «Деревня образцового содержания» и любительски исполненный герб Ферн-Бассет. Это была несколько притянутая за уши, основанная на местном фольклоре комбинация: восставший на задние лапы герольдический барсук, пара снопов пшеницы, скрещенные крикетные биты и ядовито-зеленая, оттенка лайма хризантема.

Чарли Лезерс перешел по стриженой траве через деревенскую лужайку на тротуар. Метнул суровый взгляд в темную массу недостроенных новых домов, строительную технику возле паба и попутно пнул груду кирпичей. Миновал несколько викторианских коттеджей и замечательное в своем роде современное строение, почти целиком стеклянное, которое лунный свет омывал серебряным дождем. Еще несколько ярдов — и Чарли оказался на кладбище, за которым начинался лес, Картерс-Вуд. Лезерс шел быстро, с сердитой, неистовой энергией, которая руководила всеми его движениями. Чарли вообще никогда не расслаблялся, даже во сне вздрагивал и подергивался, а иногда размахивал судорожно сжатыми кулаками.

Джек-рассел-терьер старательно трусил за хозяином, то и дело задирая морду и опасливо пытаясь заглянуть ему в глаза. Отставать не разрешалось, ни усталость, ни мучительная жесткость камней под лапами не считались оправданием. Суровый рывок поводка или болезненный щелчок по нежному собачьему носу заставляли поторапливаться. Остановка была дозволена только одна — ради дела, для которого и вывели. Прыгая на трех лапах, собаке удалось пописать. Между тем восхитительно богатые и разнообразные запахи, сгущенные вечерней прохладой, так и остались непознанными.

Не успела Кэнди, которую протащили сквозь густые колючие заросли ежевики и другой подлесок, обрадоваться мягкой листовой подстилке под лапами, как ее тут же дернули вбок и неуклюже развернули, чтобы вести домой.

Они должны были подойти к переулку Толл-Триз-лейн, где жил Чарли, с другой стороны. Путь их лежал мимо полуразрушенных одноэтажных домишек, нескольких богаделен, деревенского магазинчика и церкви Святого Мученика Фомы. Дальше текла река, и только за ней снова заявляли о себе деньги.

Мисбурн — река глубокая и быстрая. Встречая на своем пути небольшую плотину в нескольких сотнях ярдов ниже по течению, она словно бы недовольно шипела, издавала негромкий свист, который мешался с шелестом листьев в неподвижном ночном воздухе. Через реку был перекинут каменный мост с невысокими, фута в три, резными перилами.

Чарли как раз переходил его, когда вдруг услышал крики. Он замер и прислушался. Ночью трудно определить источник звука, и сначала он решил, будто взвинченные, злые голоса доносятся из муниципальных домов, жителям которых решительно наплевать, слышит ли кто их ругань. Но через минуту голоса зазвучали громче — должно быть, в доме открыли дверь, — и Чарли понял, что звуки долетают от ближайшей к церкви постройки — старого дома викария.

Метнувшись на кладбище, Чарли спрятался за живую изгородь из тиса и встал на цыпочки, чтобы лучше видеть. Он все наматывал и наматывал на руку поводок Кэнди, пока бедная собака не захрипела, задыхаясь. Хозяин шикнул на нее, приказывая вести себя тихо.

Свет из открытой двери хлынул на крыльцо. Из дома выскочила девушка и выкрикнула что-то через плечо. Что-то неразборчивое из-за громких всхлипываний. Вслед ей неслось страдальческое:

— Карлотта, Карлотта! Подожди!

Девушка промчалась по подъездной аллее, и Чарли отпрянул за угол изгороди. Напрасная предосторожность: хотя беглянка и промелькнула в нескольких футах от него, она ослепла от слез, заливших лицо.

— Вернись!

Еще одна бежит. Гравий зашуршал под стремительными шагами, и мимо пролетела вторая женщина, постарше, но не менее расстроенная.

— Оставьте меня!

Добежав до моста, девушка замерла и обернулась. Вздумай она бежать дальше, путь был бы свободен, но у Чарли создалось полное впечатление, будто перед ним дикий зверь, загнанный в угол.

— Я не хотела ничего плохого!

— Я знаю, Карлотта. — Женщина осторожно приблизилась к ней. — Все хорошо. Не надо…

— Приехать к вам — это был мой последний шанс!

— Ну, полно, полно, — уговаривала женщина, — успокойся.

Девушка села на перила.

— Ради бога…

— Меня отправят в тюрьму.

— Не надо…

— Я думала, здесь я в безопасности!

— Ты и была… ты и есть в безопасности! Я же сказала…

— Куда мне еще идти? — Обессилевшая от рыданий девушка уронила голову на грудь, качнулась назад, коротко вскрикнув, но удержалась. — Что со мной теперь будет?!

— Ну, что за глупости, — женщина подалась вперед, в лунном свете ее лицо и волосы казались призрачными, — ничего с тобой не случится.

— Лучше бы мне умереть! — Девушка взвинчивала себя все сильнее, снова закрыла лицо руками, зарыдала и начала опасно раскачиваться взад-вперед на перилах.

На мгновение скрывшись из виду, женщина возникла вновь. Как-то незаметно. Пропала и вдруг появилась уже рядом с девушкой. Обхватила руками стройные икры.

— Слезай, Карлотта, слезай! Я подам тебе руку…

— Не трогайте меня!

Пока все это происходило, Чарли Лезерс подался вперед, затаив дыхание. Втянутый в чужую драму, он уже не заботился о том, чтобы остаться незамеченным. Слишком велико оказалось возбуждение.

Луна скользнула за облачко. Деталей было уже не разобрать, но и оставшегося света хватало, чтобы очертить темный колеблющийся силуэт, гротескно длинный, как будто одна женщина балансировала на плечах у второй. Несколько секунд они боролись, тяжело дыша, отклоняясь то назад, то вперед.

Девушка снова закричала:

— Не трогайте меня… не толкайтесь!

За этим последовал истошный вопль и всплеск, как будто что-то тяжелое ударилось о воду. Потом тишина.

Чарли отступил назад под защиту живой изгороди. Он весь дрожал, нервы расходились. Прошло какое-то время, прежде чем он собрался с силами и пустился в обратный путь. И когда это наконец произошло, не один человек наблюдал за его возвращением, потому что английская деревня, каким бы тихим местом она ни казалась, никогда не спит.

Например, Валентин Фейнлайт и его сестра Луиза в своем красивом стеклянном доме доигрывали драматическую партию в шахматы. Валентин играл со свирепым воодушевлением и решимостью победить во что бы то ни стало. В предвкушении того, как схватит с доски несколько фигур и станет победно ими потрясать. Луиза, более сдержанная, но не менее жаждущая взять верх, сохраняла спокойствие. Она холодновато, одними уголками рта улыбалась своему удачному ходу, но не выказывала ни разочарования, ни недовольства перед лицом неудачи.

— Шах и мат! — Он перевернул доску, и фигуры из темно-синей эпоксидной смолы, стилизованные под мифических тварей и воинов, со стуком попадали.

Луиза сразу встала и отошла от стола.

— Не дуйся, Лу. Все честно. Верно ведь?

— Честно… Насколько с тобой вообще может быть честно.

— Я бы не отказался от стаканчика чего-нибудь.

Пока — и этого нельзя было отрицать — его вполне устраивало общество Луизы. Валентин колебался, когда она спросила, может ли к нему перебраться. Конечно, ему было жаль сестру. Крушение брака стало для Луизы серьезной травмой. Впервые в жизни ей нанесли рану глубже тех, которые наносила она сама. Но все обошлось. В общем и целом.

Чтобы не волновать брата и подчеркнуть временный характер своего пребывания в его доме, Луиза приехала с двумя маленькими чемоданчиками. Через месяц она перевезла и остальную свою одежду. Потом книги и окованный железом сундук со всякой всячиной, дорогой лишь в силу воспоминаний и не имеющей никакой ценности для других людей. Ей так больно было их упаковывать (и почему люди отказывают им в ценности?), что ящик до сих пор так и стоял в гараже нераспакованным.

— Капля «каза порта» не повредила бы.

Луиза стала задергивать шторы. Очень длинные и пышные, они почти ничего не весили, поскольку ткань их, усеянная бледными звездами, была тонкой, как паутина. Между промежуточным ярусом, подвешенным к огромному верхнему этажу на стальных тросах, и внешней стеной имелся зазор, и шторы проходили через него, ниспадая с самого верха до самого низа, добрых сто футов в длину. Задергивая занавес, Луиза всегда чувствовала себя рабочим сцены в театре перед началом спектакля. Где-то на середине комнаты она остановилась.

— А вот и Чарли Лезерс со своей бедной собачкой.

— Ну, надо же…

— Почему нужно над всем издеваться?

— Ну не над всем.

«Да, не над всем, — подумала Луиза. — Если бы над всем!»

— Ты становишься деревенской кумушкой, дорогая моя. Подглядываешь из-за занавесок. Еще немного — и вступишь в «женский институт»^[3].

Луиза с минуту смотрела в темноту, различая лишь очертания деревьев и сплошные черные пятна домов. Она представила себе спящих людей. Или неспящих, тех, кого одолевают ночные страхи, мысли о болезнях, о старости и увядании. Когда она уже собралась идти дальше, увлекая за собой нежный муслин, послышался голос брата:

— Погоди-ка!

Луиза замерла. Она прекрасно знала, что за этим последует, и постаралась намеренно притушить свои мысли, сделать их бесцветными и монотонными. Тут больше нечего было обсуждать. Они уже давно исчерпали все доводы. В каком-то смысле она тоже все это проходила, так что могла даже сочувствовать ему.

— Синяя дверь открыта?

— Слишком темно, не видно.

— А свет горит?

Старый дом викария заслоняли деревья, но гараж, над которым надстроили квартиру, слегка выдавался и был хорошо виден.

— Нет.

— Ну-ка посмотрим.

— Вэл, ну что там смотреть!

— Считай это моим капризом, дорогая.

Они стояли и вглядывались в ночную темноту. Луиза старалась не смотреть на лицо брата, исполненное чувственного голода и страстной нежности. Они ждали несколько минут, потом Луиза взяла руку Вэла и сочувственно потерлась об нее щекой. В этот момент мощный свет фар ослепил деревенскую улочку, и на подъездную аллею, ведущую к дому викария, свернул автомобиль.

__________

Энн Лоуренс не спала. Но, услышав хлопок входной двери и шаги мужа, поднимающегося по лестнице, она юркнула в постель, закрыла глаза и затихла, мысленно благодаря Бога за то, что спит с супругом в разных комнатах. Лайонел открыл дверь ее спальни, ничуть не понижая голоса, произнес имя жены, подождал немного, досадливо вздохнул и резко закрыл дверь.

Энн снова встала и принялась бесшумно расхаживать по выцветшему бледно-желтому ковру обюссон. Остановиться она не могла. Ни на секунду. Места себе не находила с того самого жуткого мгновения на мосту, когда Карлотта выскользнула из ее рук и утонула. Теперь уж наверняка утонула.

Энн бежала вдоль берега и звала ее, кричала, вглядываясь в темную, бурлящую воду. Бежала, пока не обессилела. В конце концов она добралась до плотины, до узкой полоски белеющей в лунном свете, кипящей пены. Ничего. Ни малейших признаков жизни.

Подавленная, она побрела обратно в деревню. Ее мутило от страха. Что она могла сделать? По ее часам выходило, что после несчастного случая прошло около получаса. Что толку теперь кому-то о нем сообщать? С другой стороны, как можно не сообщить? Предположим, Карлотта чудом не утонула, ее вытащили из воды где-то за плотиной. А вдруг она сумела ухватиться за нависающую над водой ветку? Упрямо держится, промокшая и замерзшая, и ждет помощи.

Теперь Энн поняла, что совершила ужасную ошибку, бросившись бежать по берегу и звать Карлотту. Она сделала это инстинктивно, повинуясь естественному порыву. Ей следовало сразу кинуться к ближайшему телефону и набрать номер службы спасения. Спасатели бы точно приехали раньше чем через полчаса. И у них есть необходимое оборудование, фонари, веревки, а еще ныряльщики.

Телефонная будка была около паба «Красный лев», мирного и спокойного сейчас, когда гуляки разошлись и хозяин опустил рольставни. Сжимая трубку в потной ладони, Энн трижды ткнула в цифру «девять». Когда спросили, какая именно служба ей нужна, она замялась, но потом сказала, что полиция. Они сами вызовут скорую, если понадобится.

Она объяснила ситуацию довольно сбивчиво, но все же там поняли, что человек упал в реку, что его быстро унесло течением и поиски, предпринятые сразу после того, как это случилось, ничего не дали. Точное место она назвала, а услышав вопрос о времени, тупо уставилась на свои часы, не в силах разобрать цифры на циферблате. Сказала, что точно не знает. Может, полчаса назад. Может, раньше. А потом оператору на том конце провода понадобилось ее имя.

Энн уронила трубку, провод спружинил, трубка клацнула о стеклянную стену будки. У женщины внезапно перехватило дыхание, как будто кто-то схватил ее за горло. Энн застыла от захлестнувшего ее ужаса. Имя. Как она может назвать им свое имя? Воображение сделало рывок в будущее, и она увидела свое имя напечатанным крупными буквами на первой странице местной газеты, а может, и центральных газет. Она представила себе последствия. Как будет огорчен муж, и как все это отразится на его репутации. Как горько он будет разочарован: жена не только не смогла внушить Карлотте чувство покоя и безопасности, в котором та остро нуждалась, — она по сути дела выгнала девушку из дома. Вот как это будет выглядеть.

Энн затянул водоворот горестных мыслей. Вынырнув через несколько минут, разбитая, готовая разрыдаться, она обнаружила, что положила трубку на рычаг.

К счастью, никто не видел, как она возвращалась домой. Взглянув на себя в зеркало возле входной двери, Энн пришла в ужас. Брызги грязи на лице. Насквозь промокшие носки и туфли. Она вспотела, пока бегала по берегу, теперь пот испарялся, и ее трясло от холода.

Даже не сняв пальто, она включила воду, чтобы набрать ванну. Гель «Радокс», которым пользовался муж («успокаивает любую боль, снимает напряжение и усталость»), она оставила без внимания и потянулась за «пеной с чувственным ароматом» от «Молтон Браун». Это был подарок на Рождество от Луизы Фейнлайт. Восхитительный запах, прекрасно пенится, и уж точно лучше «Радокса» снимет напряжение и облегчит боль. Что до усталости, то ее не было. Никогда она не чувствовала себя менее сонной. Похоже, больше вообще никогда не уснет. Отвинтив колпачок, Энн без всякого удивления увидела, что бутылочка почти пуста, хотя она пользовалась пеной только однажды.

Она скинула одежду на пол, надела халат и спустилась вниз налить себе чего-нибудь выпить. Выбор был небольшой: херес «харвис бристоль крим» и остатки дюбонне — муж капал немного в содовую и храбро отпивал глоток. Еще сироп «розис лайм джус».

Энн вздохнула. У нее было сильнейшее искушение слить все это в высокий стакан и надраться до бесчувствия. Она открыла огромный резной буфет и обнаружила в глубине, у самой задней стенки, бутылку кларета из супермаркета «Сейнсберис». Пять минут спустя, лежа в ароматной воде и глотая напиток с фруктовым вкусом, она кадр за кадром восстанавливала ужасные события последних двух часов. Даже не верилось, как грубо у нее выбили почву из-под ног. Как молниеносно ситуация вышла из-под контроля. Наверняка есть какая-то точка невозврата, какой-то поворотный пункт. Поведи она себя в тот момент иначе, ее, возможно, и не затянуло бы в воронку.

Все началось с пропажи сережек ее матери. Хрупкая изысканная вещь, розовые бриллианты и изумруды на аметистовой клипсе. Их подарили Энн на восемнадцатилетие вместе с карманными часиками на муаровой шелковой ленточке, ожерельем из гранатов и бирюзы и несколькими красивыми колечками, такими маленькими, что ей они налезали только на мизинец.

Энн искала носовой платок и вдруг заметила, что шелковый шарф черепаховой расцветки, под которым она хранила резную шкатулку с драгоценностями, сдвинут. Она открыла шкатулку. Серег там не было.

Энн редко надевала что-нибудь из драгоценностей. Жизнь, которую она вела, почти не давала ей возможностей носить такие прелестные вещи — чваниться ими, как выразился бы ее муж. Мы не должны выставлять напоказ наше богатство, часто повторял он пресным, нарочито невыразительным тоном. И Энн всегда соглашалась, ни разу не заметила ему, что богатство-то на самом деле ее.

Дрожащими пальцами она перебрала остальное содержимое шкатулки. Пересчитала кольца, на мгновение прижала к груди ожерелье, потом сложила все обратно. Больше ничего не пропало. Она смотрела в зеркало на свое бледное лицо, на белесые ресницы, часто-часто моргающие от испуга. Нет, она не должна это так оставлять, и она этого так не оставит!

Она знала, кто взял серьги, но от этого становилось только хуже. Значит, предстоит открытое столкновение, то, от чего она, человек робкий и довольно закрытый, вся сжималась. Но разве был иной выход, кроме как рассказать о случившемся Лайонелу? Увы, это сулило крайне неприятные разбирательства с участием всех троих. Энн будет изо всех сил делать вид, будто никого ни в чем не обвиняет. Лайонел из кожи вон вылезет, пытаясь понять, оправдать и извинить Карлотту. Та станет отрицать, что взяла серьги. (И что, спрашивается, тогда с ней поделаешь?) Либо разыграет свою обычную карту трудного детства. Начнет хныкать, что ничего плохого не имела в виду. Просто хотела примерить. Ведь никогда в ее несчастной, обделенной любовью молодой жизни не было ничего такого же ценного или красивого.

Энн почти наверняка знала, что Карлотта иногда надевает ее одежду. Чувствовала чужой, кисловатый запах, исходящий от пары кофточек и платьев. Вещи и прежде пропадали. Довольно дорогие колготки в ромбик. Пара перчаток на меховой подкладке, оставленная в кармане пальто в прихожей. Исчезали и небольшие суммы денег из ее кошелька. Всего этого следовало ожидать от очередной «несчастненькой» Лайонела.

Подняв голову, Энн посмотрела в направлении комнаты Карлотты, откуда вечно доносился грохот тяжелого рока. Он рвал перепонки с момента пробуждения девушки до одиннадцати вечера: комендантский час ввел Лайонел, когда истощилось даже его терпение.

Обращаться с ней надо было осторожно. Прежняя жизнь Карлотты явно не отличалась стабильностью. Когда девица переехала к ним, Лайонел настоятельно посоветовал Энн вести себя осмотрительно. Он убеждал жену, что любое, самое незначительное давление, самое мелкое буржуазное ограничение способны вывести Карлотту из равновесия. Правда, Энн пока не замечала за девушкой особой чувствительности. На самом деле, полагала она, это большой вопрос, кто кого выведет из себя.

Энн замутило, как ее мутило всякий раз, когда обстоятельства вынуждали к открытой конфронтации. Разозлиться она могла. Но демонстрировать это? Нет, лучше как-нибудь потом. Но, возможно, — Энн уже готова была идти на попятную — этого и не потребуется? Разве не следует, например, сначала удостовериться, что драгоценность действительно пропала?

Испытав облегчение оттого, что все откладывается, Энн вынула верхний ящик, выложила его содержимое на кровать и стала тщательно перебирать нижнее белье и колготки. Сережек не обнаружила. Проверила другие два ящика. Результат тот же.

Она вспомнила, когда последний раз надевала их. Это была годовщина маминой смерти. Она отнесла на могилу свежие цветы. Пока взрослая Энн наливала воду в каменную вазу и тщательно расставляла в ней желтые розы с бутонами, похожими на язычки пламени, шестилетняя Энн снова испытала боль утраты и безумное желание, чтобы мама появилась хотя бы на миг. Успела увидеть, что на Энн ее серьги. Что Энн не забыла. Что она никогда не забудет.

Музыка вдруг стала невыносимо громкой. И то ли само это грубое и отвратительное вторжение в ее печальные мысли, то ли укрепленная им уверенность, что девушка действительно украла одну из самых дорогих ей вещей, подвигли Энн к решительным действиям. Она почти бегом, спотыкаясь, поднялась по лестнице на чердак и стала колотить в дверь.

Музыку между тем включили на полную громкость. Бас-гитара ударила по барабанным перепонкам, ворвалась и заполнила голову Энн. Деревянные дверные панели тряслись, дощатый пол дрожал под ногами. Охваченная гневом — это мой дом, мой! — Энн замолотила в дверь кулаками, до ссадин на костяшках пальцев.

Музыка смолкла. Мгновением позже в раскрытой двери появилась Карлотта, стояла, вписавшись в дверной проем, в своих пыльных черных джинсах и в майке. На ногах раздолбанные кроссовки. Длинные спутанные темные волосы подхвачены мятой лиловой лептой. Выражение лица как обычно, когда они оставались дома вдвоем, — издевательское. Она пригнулась под прикрепленным к притолоке листком с надписью «Береги голову», вышла за порог и встала перед Энн, загородив ей проход в комнату.

— Проблема, миссис Лоуренс?

— Боюсь, что да.

Энн храбро шагнула вперед, и Карлотта, удивленная ее внезапным движением, посторонилась. Она не вошла вслед за Энн. В комнате был жуткий беспорядок, воняло сигаретным дымом.

— И что за проблема?

— Кажется, я не могу найти мамины серьги.

— И?..

Энн набрала в грудь побольше воздуха:

— Я хотела спросить, не…

— Не украла ли я их?

— Может… взяла поносить?

— Я не ношу старушечье барахло. Но спасибо за предложение.

— Они еще несколько дней назад были в моей шкатулке с драгоценностями…

— Вы считаете, что я вру? — Вместе с этими словами, искривившими тонкие ярко-красные губы, в Энн полетели брызги слюны.

— Конечно, нет, Карлотта.

— Ну, обыщите комнату. Давайте!

«Она знает, что я этого не сделаю, — подумала Энн. — Особенно когда она стоит здесь и смотрит». Было бы неплохо наказать Карлотту за наглый блеф, но Энн боялась, что не перенесет унижения, если не найдет серьги. И ужасной сцены, которая разразится, если найдет, боялась тоже.

Интересно, драгоценности уже заложены или проданы? От одной мысли об этом Энн замутило. Она представила дорогие ей вещи в опытных, грязных руках перекупщиков. И как деньги — малая толика того, что они в действительности стоят, — переходят из рук в руки. Именно это гадливое чувство подсказало ей следующие, опрометчивые слова:

— Если ты все-таки знаешь что-то о них, я бы хотела, чтобы завтра они были на месте. Иначе мне придется рассказать об этом моему…

Девушка ворвалась в комнату, едва не сбив Энн с ног. Карлотта металась, выдергивая выдвижные ящики и вываливая на кровать содержимое: косметика, колготки, нижнее белье, лак для волос. Пудра просыпалась, и в воздухе повисла бежевая пыльца. Она сдирала постеры со стен, вытаскивала старую одежду из шкафа, сбрасывала подушки с кресел, трясла журналами, в ярости рвала страницы.

— Кажется, тут нет, верно? И тут, черт возьми, тоже! И тут нету!

— Нет! Карлотта, пожалуйста! — в ужасе воскликнула Энн. Она увидела, что девица всхлипывает. — Послушай, все это неважно. Должно быть, я просто ошиблась.

— Вы все равно ему скажете, я вас знаю! Любой повод хорош, чтобы от меня избавиться!

— Это неправда! — слишком уж горячо возразила Энн.

— Вы не знаете, каково там, верно ведь? Зажравшаяся сучка! Ни хрена не понимаешь!

Энн опустила глаза. Что она могла ответить? Это правда. Она не знала, каково там. Она ни хрена не понимает. Дикий рык продолжался:

— Вы хоть немного соображаете, что для меня значит возможность быть здесь? Там, откуда я, люди хотят друг другу зла, понятно? — Она утерла рукавом распухшее от слез лицо. — Они хотят навредить тебе, физически. И теперь он отправит меня обратно!

Тогда она и выбежала. Вот только что выкрикивала Энн в лицо обвинения и разбрасывала по комнате книги — а через минуту нет ее. Скатилась по лестнице, метнулась в прихожую, а потом выскочила в ночь.

На этом месте Энн, лежавшая в остывшей воде, попыталась остановиться, перекрыть доступ страшным воспоминаниям. Она вылезла из ванны, закуталась в банный халат, взяла бокал с кларетом и перешла в спальню. Отпила немного вина, но от него ее только затошнило, так что она просто легла в постель и стала молиться о забытьи. Но уснула Энн лишь на рассвете.

ГЛАВА ВТОРАЯ

На следующий день в деревне и во всей округе пошли разговоры о том, что кто-то вроде упал в реку неподалеку от Свон-Миррен. Доставщик молока из фирмы «Рен Дэвис», чей двоюродный брат жил поблизости от места трагедии, рассказал, что в полночь приезжала полиция. И скорая. Брат молочника, его жена и соседи вышли посмотреть, что происходит, но полицейские вели себя довольно неприветливо. Задали несколько вопросов, однако ответы ничего им не прояснили. После чего полицейские двинулись вниз по реке, и больше брат молочника их не видел.

Ажиотаж улегся, не набрав полной силы, и тем не менее жители Ферн-Бассет успели сделать из этой истории конфетку. Драмы были в дефиците, с тех пор как во время церковного праздника свинья, о весе которой оставалось теперь лишь гадать, вырвалась из хлева и понеслась по улицам, словно ею овладел амок, опрокинув несколько прилавков и разметав киоск с прохладительными напитками.

Утром в понедельник очередь за пенсией на почте единогласно постановила, что дыма без огня не бывает. Полиция просто так приезжать не станет, и полицейские, конечно же, скрывают истинное положение вещей, имея на то веские причины. Но рано или поздно обо всем расскажут в программе «Свидетель преступления»^[4]. Участникам дискуссии удалось скрыть друг от друга разочарование в том, что никто из их деревни не пропал.

Разговор в «Эмпориуме Брайана», единственном крошечном магазинчике самообслуживания, носил более острый характер. Это всё шутники проклятые — таково было мнение хозяина. Им больше заняться нечем, кроме как отвлекать полицию от дел дурацкими звонками. Доберись он до них, уж он бы… Кто-то наобум предположил, будто утонула пожилая леди, что живет рядом с Пенфолд-Милл. Видели, как она бродит по берегу и декламирует стихи. Стихи решили всё! Люди разошлись и стали ждать новостей о том, как ее нашли плывущей вниз по течению, влекомой стихией стиха и удерживаемой на поверхности рифмованными строфами.

В «Красном льве» ко времени ланча нашли более грубое, можно даже сказать, бездушное объяснение. Многие посетители стали называть имена известных личностей, которыми можно пожертвовать, поскольку по ним давно уже плачет речное дно. Среди кандидатов на упокоение в водяной могиле были политики, спортсмены, телеведущие. Разговор постепенно приобретал все более личный характер, и очень скоро под раздачу попала родня собеседников, соседи, супруга-другая и, разумеется, чья-то теща.

Луиза Фейнлайт узнала об этих слухах от почтальона. Она зашла в большой металлический гараж, где Вэл на тренажере наматывал свои обязательные двадцать миль в день. Сегодня это был ослепительный «чэз батлер». Велосипед был установлен на роликах, которые издавали басовитое жужжание, как будто неподалеку обосновался целый рой пчел. Скорость превращала колеса в расплывчатые, посверкивающие пятна.

Луиза любила смотреть, как брат тренируется, хотя знала, что ему это не очень нравится. Вэл гнал как одержимый, на его лице застыла гримаса сосредоточенного усилия: глаз не видно, они почти зажмурены, губы сжаты, зубы стиснуты. Пот стекает блестящими струями. Время от времени, когда ноги не хотели, вернее, не могли двигаться быстрее, он выкрикивал ругательства, весьма изощренные и очень грубые.

Он в очередной раз выругался, и Луиза рассмеялась. Ее забавлял контраст между этими демоническими всплесками и той иронично отстраненной личиной, которую Вэл носил в остальное время.

Она услышала, как компьютер, прикрепленный к раме, выключился. Жужжание постепенно стихало, уже можно было различить очертания колес. Потом стали видны спицы. Затем втулки. Тонкая, но очень прочная цепь. И наконец велосипед остановился. Вэл слез, мощные мышцы ног и плеч еще слегка подрагивали. Луиза подала ему полотенце.

— Ты еще вернешься на «Тур де Франс».

— Я слишком стар, — проворчал Валентин, промокая потное лицо.

Он вынул «батлер» из велостанка и аккуратно перенес его в гаражные глубины, где стояла дюжина других велосипедов.

— Кофе сварила?

— Разумеется.

— Хорошо.

Они пошли в дом по крытой аллее, ведущей к веранде.

— Почта?

— Всякий мусор. И сплетня от почтальона Пата.

— Мне обещали выслать корректуру «Барли Роско в „Хопскотч кидс“^[5]».

— Так тебя это не интересует?

— Что не интересует?

— Сплетня.

— О боже, дорогая!

— Кто-то прыгнул в реку почти у самой плотины.

— Это ведь «лавацца», да? Кофе, я имею в виду.

— Да.

— Хорошо. Мне не понравился тот, с шоколадным привкусом, который мы пили на прошлой неделе.

__________

Нет ничего ужаснее, чем проснуться и вновь испытать муки раскаяния. Энн сжалась, судорожно обхватила себя руками и сквозь щелку между веками разглядывала чудесный узор из плавающих лиственных теней на потолке. В окно ей был виден прямоугольник голубого неба. Комнату вызолотило осеннее солнце.

Пытка уже началась. Все страшные события вчерашнего вечера, вновь вызванные к жизни, ярко высвеченные, будто на экране кинотеатра, вновь и вновь проходили у нее перед глазами. Как она с опаской поднималась на чердак. Как орала Карлотта, разбрасывая одежду по комнате, как потом выскочила в темноту. Как быстро бежала вода.

Сегодня придется все рассказать Лайонелу. Она должна ему рассказать. Он же спросит, где Карлотта. Но Энн знала, что не сможет открыть ему всю правду, а почему — она и сама не догадывалась.

Казалось бы, он самый разумный и понимающий человек на свете. А все понять, говорил он не раз, значит все простить. Он делал бесконечные и, как ей часто казалось, неразумные поблажки всем молодым людям, которых брал под крыло. Всем, к кому общество относилось с жестоким безразличием. Всем удрученным и покинутым, балансирующим на грани преступления и преступникам. Она всегда, за одним лишь исключением, старалась, чтобы им было хорошо в ее доме.

Энн колебалась, потому что знала: Лайонел будет горько разочарован. Ему станет стыдно за нее. И правильно. Что может послужить оправданием женщине под сорок, из хорошей семьи, вполне благополучной, живущей в большом красивом доме, которая вдруг набрасывается на несчастное создание, нашедшее у нее приют, и выгоняет его в ночь? Только потому, что у нее, видите ли, пропали серьги, которые взяла, а может быть, и не брала бедная девушка! Ничего себе оправдание…

Энн встала с кровати, насилу распрямив затекшие и покрытые ссадинами ноги, влезла в розовые парчовые домашние туфли, потянулась руками к потолку, потом, поморщившись, нагнулась и дотронулась пальцами до носков туфель.

Лайонел проспит еще некоторое время. Он вчера очень поздно вернулся. Энн решила сделать себе чаю, выпить его в библиотеке и подумать, что скажет мужу.

Она надевала халат, когда услышала, как открылась входная дверь и домработница окрикнула ее:

— Миссис Лоуренс? Привет! Прекрасный день.

Энн поспешно вышла на лестничную площадку. Силясь улыбнуться и сообщить голосу хоть немного тепла, она перегнулась через перила и ответила:

— Доброе утро, Хетти.

Эвадна Плит из коттеджа «Тутовник» возле деревенского луга только что закончила самое важное дело дня, а именно любовное отлаживание своих шести пекинесов и уход за ними. Чистка, купание, стрижка, кормление, выгул. И за каждым нужно проследить, чтобы принял средство от глистов, каждому измерить температуру, проверить исправность и чистоту каждого ошейника и, конечно, убедиться, что посторонние организмы не осмелились забраться в красивую кремовую шерстку.

Покончив с этой сложной процедурой, Эвадна позавтракала (как обычно, овсянкой и копченой пикшей), потом поставила горшок с белой кашмирской геранью на подоконник в кухне. Это служило сигналом, что хозяйка готова к приему гостей, и с сего момента ее день переполнялся событиями до такой степени, что она едва успевала перевести дух. Популярность ее объяснялась просто: Эвадна была чудесным слушателем.

Редко встретишь человека, интересующегося ближними больше, чем собой, и обитатели Ферн-Бассет быстро оценили талант Эвадны. У нее всегда находилось время внимательно выслушать гостя. Она не поглядывала украдкой на циферблат красивых напольных часов, а их нежный перезвон не отвлекал ее от чужого рассказа. О чем бы ни шла речь, она всегда была полна сочувствия и в высшей степени тактична.

Естественно, люди искали ее общества. Самый удобный стул в заставленной гостиной Эвадны был постоянно занят кем-нибудь расстроенным или обеспокоенным, кто облегчал исстрадавшуюся душу разговором и подкреплялся песочным печеньем и чаем «эрл грей». Или — после шести вечера — вермутом «нойли прат» и сырными шариками «эпикур».

Эвадна никогда не давала советов, чему собеседники, задумайся они хоть ненадолго, удивились бы, потому что все уходили от нее утешенными, а некоторые даже уверяли, будто теперь видят ситуацию очень ясно. Иногда люди, на которых они приходили пожаловаться, представали перед ними в совершенно другом свете.

В тот день, разумеется, говорили только о происшествии у реки. Отсутствие каких бы то ни было свидетельств не мешало изливаться потоку готически мрачных версий. Мы тут, конечно, ничего сказать не можем, как вы понимаете. Очень туманная история, моя дорогая. Своими ушами никто ничего не слышал. Но даже если так, нет дыма без огня. Ближе к ланчу Эвадна даже пожалела, что обделена писательским даром, потому что мелодраматических рассказов хватило бы на сериал длиною в десять лет.

Перед ланчем она убрала герань с подоконника и позвала Пирса, самого старшего и разумного из пекинесов. Хозяйка дала ему корзинку с запиской, деньгами в конверте и отправила в «Эмпориум Брайана» за своей «Таймс», собачьими галетами и разными замороженными вкусностями. Тоник у нее тоже кончился, но она посчитала неправильным заставлять собаку таскать тяжелые бутылки.

Когда Пирс вернулся (опять его обсчитали!), Эвадна затворила дверь на замок и стала готовить ланч. Мелко нарезав лук-шалот и сельдерей, она припустила их в сливочном масле, залила свежим куриным бульоном, бросила в кастрюльку лавровый лист и дала ей постоять некоторое время на медленном огне. Потом налила в маленький стакан домашнего вина из бузины и накрыла на стол. Красивое столовое серебро (подарок к выходу на пенсию от сотрудников библиотеки в Швейцарском коттедже), букетик оранжерейной мимозы, теплые цельнозерновые булочки.

Помешивая супчик и прихлебывая свой домашний бодрящий напиток, Эвадна не могла не думать о событии, так волновавшем всех ее утренних посетителей. Интересно, кто-то действительно упал в воду? И если да, то где сейчас утопленник? Всплыл за много миль отсюда? Или запутался в речных водорослях? А может, погрузился в илистое дно?

В общем, когда Эвадна сняла с полки ступку, пестик и вязала пакетик кардамона, руки у нее дрожали, а сердце сжималось от сострадания к этому, возможно, несуществующему бедолаге. Утонуть Эвадна всегда боялась. Когда-то в школе их заставляли читать из «Ричарда III», и ей досталась сцена смерти Кларенса, так она чуть не задохнулась от ужаса. Чувствуя, что сегодня не готова к экспериментам, и решив, что суп хорош и так, она убрала кардамон на полку.

Эвадна уже села за стол, даже поднесла ложку к губам, как вдруг ей припомнилось кое-что из вчерашнего вечера. Она была в своей спальне, у кровати под балдахином, и готовилась ко сну. Облачившись во фланелевую ночную рубашку и вымыв лицо дождевой водой с глицериновым мылом «пирс», как делала с детства, Эвадна прочитала молитвы. По обыкновению, она обратила внимание Господа на нескольких человек и даже предложила не совсем обычные способы устройства их судеб, разумеется оставив выбор за Ним. И забралась в постель.

Эвадна всегда спала на спине, со скрещенными на груди руками, напоминая скульптурное надгробие в старой деревенской церкви. Ей нравилось думать, что, если душа ее покинет свое пристанище во сне, обнаруженные останки будут выглядеть аккуратно и достойно. Обычно Эвадна сразу погружалась в спокойный сон без сновидений, но прошлой ночью ее, уже готовую отплыть из реальности, внезапно разбудил странный крик, громкий и страшный, можно сказать вопль. Тогда она подумала, что это, должно быть, лисица или какой-нибудь маленький зверек, попавший в лапы хищнику. Но сейчас, сидя на залитой солнцем кухне над быстро остывающим супом, Эвадна уже не была в этом уверена.

Она встряхнулась и твердо сказала себе, что даже если ночью ошиблась и кричал человек, то вовсе не обязательно, что это был угодивший в воду бедолага. Все говорят, что упавший в Мисбурн, кто бы он ни был, свалился в реку неподалеку от Свон-Миррен. А кричали ближе. И тем не менее…

Эвадна быстро доела суп, поставила посуду в раковину, а герань — обратно на подоконник. В дверь почти сразу же постучали, и она бросилась открывать. Ибо это был тот редкий случай, кода она нуждалась в людях не меньше, чем они в ней.

Около четырех того же дня Луиза Фейнлайт зашла навестить Энн Лоуренс. Они подружились неожиданно, можно сказать, нечаянно, потому что, кроме любви к садоводству, у них было очень мало общего. Разумеется, Луиза понимала, что, если бы по-прежнему жила и работала в Лондоне, они бы разминулись, разошлись, что называется, как в море корабли, не то что не осознав, но даже не заметив существования друг друга.

Но в деревне выбор весьма ограничен. Чтобы найти человека хоть сколько-нибудь пригодного для общения, надо сильно постараться. И по правде сказать, обе они находили друг друга интересными и в чем-то даже непостижимыми. Каждая из них не могла понять, как это другая способна мириться с той жизнью, которой живет.

Энн восхищалась обаянием Луизы и немного побаивалась ее жесткого, ироничного взгляда на жизнь в целом, а также той шутливой отстраненности, которой та придерживалась в отношениях с братом. Можно было только позавидовать решимости этой молодой женщины отстаивать свое мнение. В коммерческом банке, где она раньше работала, ей, как аналитику по недвижимости и ценным бумагам, случалось разрешать проблемы, которые Энн заставили бы от ужаса ретироваться в ближайший туалет.

Луиза со своей стороны отказывалась поверить, что Энн, способная при желании стать очень привлекательной и еще довольно молодая, согласна день за днем, месяц за месяцем, год за годом проводить в полном безделье. По крайней мере, Луиза считала это бездельем. Какое безрадостное занятие — копаться в оранжерее, председательствовать на заседаниях «женского института», редактировать и набирать материалы в «Приходский вестник», решать, кто из прихожан и когда достоин украшать цветами и убирать церковь. Непостижимо.

Она недолго мучилась любопытством насчет того, как приятельницу угораздило выйти замуж за сухую жердь. Эту историю знали все в деревне. Энн жила в старом домевикария с отцом, священником здешнего прихода, со дня рождения (ее отцу тогда уже перевалило за пятьдесят). Так было до самой его смерти, которая последовала через двадцать два года. По мере того как преподобный Байфорд старел и слабел, его обязанности постепенно брал на себя второй священник Лайонел Лоуренс, робкий, приятный человек сорока с лишним лет. Он же помогал Энн заботиться о старом больном отце.

И когда Лайонел предложил несчастной осиротевшей девушке и дальше опекать друг друга, Энн, не знавшая иной жизни и болезненно застенчивая, согласилась. Через пару лет Лайонел, хотя он был рукоположен и сохранил свой сан, отказался от должности викария. Для того, как он объяснил, чтобы вершить угодные Богу дела там, где в них особенно остро нуждаются. К счастью, это не грозило супругам потерей дома, который принадлежал матери Энн, а не епископату. Службы теперь отправлял каждое третье воскресенье викарий, служивший также в двух соседних деревнях. Один-единственный раз, когда Луиза в разговоре коснулась замужества Энн, та сказала: «Просто так было легче всего» — и быстро сменила тему.

Луиза находила подобное положение вещей печальным. Она не сомневалась в том, что Энн глубоко несчастна — а кто был бы счастлив замужем за старым занудой? И эти бездельники с криминальными наклонностями, которых он постоянно приводил в дом! Однажды, в самом начале их дружбы, Луиза совершила ошибку, посоветовав Энн положить этому конец. И как же она удивилась, обнаружив, что Энн не только не возмущена досадным вторжением, но стыдится своей неспособности заботиться о «несчастных молодых людях» так беззаветно, как следовало бы. Ведь она подводит мужа.

Оправившись от изумления, Луиза завела с подругой серьезный и довольно жесткий разговор, пытаясь убедить, что та уж очень перегибает палку. Многие одно то, что Энн мирится с присутствием в доме подобных людей, сочли бы проявлением большой терпимости. А если еще и вкладывать в заботу о них всю душу, то можно и умом тронуться.

Все было напрасно. Энн слушала, но очень скоро стало ясно, что разговор ей неприятен и она хочет поскорее его закончить. Луиза сдалась, но кое в чем, кажется, все-таки преуспела. Вскоре после того разговора Лайонел привел молодого человека. Как только Энн увидела парня, у нее мурашки побежали по спине, ее до костей пробрал леденящий холод. Хотя незнакомец смиренно стоял у порога, говорил тихо и вежливо, Энн почувствовала невероятную враждебность, исходящую от него. Молодой человек взглянул на нее только раз, но этот взгляд сверкнул, словно лезвие ножа, который ищет, куда бы ударить.

Она так испугалась, что пошла к мужу и заявила: этот человек к ним в дом не войдет. Лайонел сначала был раздосадован, тем более что жена не смогла дать никакого разумного объяснения своей неприязни, но, встревоженный горячностью, с которой она говорила, в конце концов сдался.

Луиза потом похвалила подругу за твердость, но Энн сказала, что гордиться тут нечем. Что она просто поддалась наитию, бог знает что на нее нашло. Тогда Луиза подумала, что во всем этом многовато пафоса. Теперь-то она все поняла. Теперь, когда было уже поздно.

Нового жильца поселили в квартирке над гаражом. Между ней и домом была телефонная связь. Он вызвался обихаживать и водить древний «хамбер хоук», унаследованный Энн от отца. Расходы на содержание дряхлого авто сильно подтачивали семейный бюджет. Лайонел не умел водить и с радостью ухватился за предложение постояльца, усмотрев в нем первый шаг по пути исправления.

Теперь, когда Луиза подошла к дому, автомобиль стоял на подъездной дорожке. Слава богу, шофера поблизости не было. Проходя мимо высоких окон столовой, она увидела Лайонела Лоуренса, который говорил по телефону. Он был явно взволнован, седые, вернее, сивые волосы стояли дыбом, как у Неряхи Петера из назидательной детской книжки. Он яростно размахивал свободной от телефонной трубки рукой.

Луиза уже собиралась подняться на крыльцо, когда увидела Энн. Совершенно неподвижная, словно впавшая в ступор, та сидела в шезлонге у большого кедра посередине лужайки. Луиза подошла к ней.

— Привет. Я принесла тебе сеянцы фиалок. Белых. — Луиза поставила подмокший пакет на траву и села. — Энн?

Тут Луиза поняла, что обманута застывшей позой приятельницы, что та вся трясется. Губы Энн то расходились, то снова сжимались и при этом дрожали. Она щурилась и часто моргала.

— Да что случилось?

— Ах, Луиза… Я сделала… нечто ужасное… я даже не могу сказать тебе.

Она разрыдалась. Луиза обняла подругу за худенькие плечи, а Энн все плакала и плакала, наконец-то почувствовав, как сильно в этом нуждалась.

— Расскажи мне.

— Это слишком ужасно.

Тут Луиза подумала, что их представления об ужасном наверняка сильно расходятся.

— Ты ведь снова не лишила мамашу Крейвен привилегии расставлять цветы в церкви?

— Я… поссорилась. С Карлоттой.

— Молодец!

— Она убежала.

— Ничего удивительного. — Насчет Карлотты у Луизы были свои соображения.

— Лайонел не может найти ее. Он искал везде.

— И это все?

Выдержав долгую паузу, Энн прошептала:

— Да.

Она перестала дрожать, но сильно побледнела. Взгляд ее скользнул в сторону, она уставилась на что-то поверх плеча Луизы, затем потупилась.

Луиза подумала, что более неумелой лгуньи в жизни не встречала. Первые реплики звучали вполне убедительно. Стычка с Карлоттой представлялась возможной. Девушка и правда могла сбежать. Но это не все. Далеко не все.

— Когда это случилось?

— Вчера вечером.

— Ты сообщила в полицию?

— Нет! — Это был приглушенный, но вопль.

— Ну, ничего, дорогая, — Луиза погладила Энн по голове медленными, успокаивающими движениями, — ничего…

— Прости, — Энн достала из кармана юбки скомканную бумажную салфетку и высморкалась. — Лайонел сказал, что Карлотте не понравилось бы… чтобы в это дело совались… легавые.

Легавые! Луиза с трудом удержалась от смеха. Если Лайонел обезьянничает, рассчитывая стать своим среди молодняка, он не та ту лошадь поставил. В следующий раз пусть напялит майку с группой «Рейдиохед» и бейсболку козырьком назад.

— Я тебя здесь не оставлю. — Она встала и, взяв Энн за локоть, заставила подругу подняться. — Пойдем-ка выпьем чаю.

— Я не могу.

— Очень даже можешь. — Продев руку Энн под свою, Луиза увлекла ее по дорожке прочь от дома. — У меня великолепный кофейный торт из закусочной при «Маркс энд Спенсер».

— Я должна сказать Лайонелу…

— Чепуха! Он и не заметит, что тебя нет.

— Да, — печально согласилась Энн, — думаю, не заметит.

Кэнди всегда считала себя собакой миссис Лезерс и знала, что миссис Лезерс считает так же. Ни та, ни другая этого не афишировали, особенно если Чарли был рядом. Тем вечером он устроился в гостиной, где супруги обычно ели и смотрели телевизор, и сидел там так долго и так тихо, что миссис Лезерс задумалась, уж не уснул ли он. И даже, осмелев, похлопала себя по ноге. Кэнди немного помедлила, опасливо покосившись на дверь в смежную комнату, а потом запрыгнула на колени.

Миссис Лезерс потрепала золотисто-коричневые уши, похожие на маленькие треугольные тосты. Почесала Кэнди живот, и та блаженно заурчала. А все-таки миссис Лезерс было интересно, что там делает ее муж. Почти час назад он удалился в гостиную со вчерашним выпуском журнала «Пипл», ножницами и тюбиком «суперклея».

— Но мы не в обиде, правда? — сказала миссис Лезерс Кэнди, и они улыбнулись друг другу, уютно устроившись в старом, обшарпанном кресле-качалке возле кухонной плиты.

Однако прошло еще двадцать минут, а из комнаты не донеслось ни звука. Миссис Лезерс скрепя сердце посадила собаку в дешевую пластиковую корзину и пошла посмотреть, все ли в порядке с Чарли.

Между тем Лезерс, натянувший перчатки, в которых жена его мыла посуду, что-то вырезал из журнала на шатком складном столике. Старые купоны футбольного тотализатора, ничего не выигравшие лотерейные билеты — все это он аккуратно откладывал в сторону, чтобы не лезли под руку и не мешали.

Чарли вырезал кое-что помельче. Совсем мелкое. Выбирал абзац, предложение, последнее слово в статье, букву… Наконец он шумно и удовлетворенно выдохнул. Оказывается, это не так уж и трудно! Нужны всего-то шесть слов, совершенно обычные, те, что не составляет труда отыскать.

Он снял перчатки и взял из пачки листок папиросной бумаги, чтобы сделать самокрутку. Небрежно высыпал на тонкий листок щепоть бурого волокнистого табака «самсон», завернул, провел по кромке кончиком сероватого языка и поднес зажигалку.

Щелчок — и на пороге появилась жена. Чарли вскочил, багровый от гнева:

— Убирайся!

— Я просто забеспокоилась…

— Что, мужчине нельзя спокойно почитать журнал?

— Извини.

Она попятилась. Чарли Лезерс гневно смотрел на жену. На ее тощую, жалкую фигуру, жидкие седые волосы, горестно ссутуленные плечи. Господи, вот же заноза, зудит и зудит. В обычный вечер он бы последовал за ней на кухню и выдал бы ей по первое число.

Но не сегодня. Потому что сегодня вечер для Чарли выдался далеко не обычным. Сегодня, можно сказать, на стене зажглась огненными буквами пророческая надпись. Сегодня он понесет в своем бумажнике шесть волшебных иероглифов, которые означают «свобода». Он оглядел крошечную комнатку, напоследок похихикал над мягкой мебелью, обитой потертым, рябым от старости кожезаменителем, над дешевым фанерным буфетом и старомодным телевизором в нише. Скоро он распрощается со всем этим. Он уже видел себя в уютном раскладном кресле, покрытом мохнатой шкурой, с бутылкой скотча в руке, крепкой сигаретой «плейерс» в зубах и юной хорошенькой блондинкой на коленях.

Потому что, если есть деньги, можно купить все. А деньги у него будут. О да! Впервые в жизни у него будут деньги. Сначала скромная сумма. Надо действовать разумно. Зачем зря пугать людей? Но там, где он собирался взять эту скромную сумму, есть много больше денег. Ему хватит, чтобы спокойно и безбедно дожить до конца своих дней.

В девятичасовых местных новостях ничего нового о драме у плотины на реке Мисбурн не сказали, а потому клиенты «Красного льва» приписали все телефонному розыгрышу и переключились на более интересные происшествия. На шестерых фазанов, обнаруженных во флигеле старого особняка Гордона Черри. На скандальную историю с чайным сервизом бабушки Ады Лукас, оцененным каким-то бродячим торговцем в пятьдесят фунтов, когда и дураку понятно, что это настоящий «рокингем» с клеймом и стоит он все сто.

К закрытию «Красного льва» случай на реке был уже практически забыт. Разбредаясь и разъезжаясь по домам в свете луны, местные жители думали о другом. Так что хозяин заведения сказал жене, цедившей остатки пролитого вина из поддона обратно в бутыль: «Кажется, свою порцию шумихи в этом году мы уже исчерпали».

И это говорит о том, сколь космически ошибается иногда человек.

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

Энн Лоуренс еще раз оглядела поднос с завтраком для мужа. Слабый китайский чай. Яйцо, которое варилось ровно четыре минуты. Свежий тост. Яблоко. Оксфордский джем «Флора и Купер». В маленькую цветочную вазочку она поставила веточку манжетки.

— Вы не отнесете это наверх, Хетти?

Энн с детства называла миссис Лезерс Хетти, а миссис Лезерс когда-то звала ее Энни, или Огуречик, или еще каким-нибудь ласковым прозвищем. Но с того дня, как Энн вышла замуж, она таинственным образом сделалась миссис Лоуренс, и никакие уговоры, серьезные или шутливые, не могли заставить Хетти обращаться к ней иначе. Это было бы просто неправильно.

— Конечно, отнесу, — ответила миссис Лезерс и тут же заволновалась. А вдруг викарий (она по-прежнему думала о нем как о викарии) откроет дверь в ночной рубашке? Что тогда делать? Или еще хуже…

— Просто постучите и оставьте поднос около двери.

Энн налила себе третью чашку кофе и пошла с ней в библиотеку. Было почти десять, но она решила позволить Лайонелу поспать. Вчера он допоздна обзванивал приюты, хостелы, центры реабилитации для освободившихся из мест заключения, донимая знакомых из службы надзора за условно-досрочно освобожденными. Наконец беспокойство за жизнь и здоровье Карлотты перевесило боязнь оскорбить ее, и он позвонил в Каустонское отделение полиции и заявил о пропаже девушки. Дома он долго с отвращением распинался насчет «бездушного и бесчеловечного безразличия» стражей порядка.

Слушая мужа, Энн мучилась чувством вины и отвращением к себе. Ах, если бы можно было повернуть время вспять и вновь обрести свободу духа и безмятежность, прежде сопровождавшие ее по жизни. Какой скучной порой казалась ей такая жизнь. И чего бы она только не отдала теперь, чтобы вернуть ее!

Почтовый фургончик разворачивался, готовясь уехать. Энн вышла в прихожую за содержимым большой проволочной клети, закрепленной на задней стороне двери возле щели для писем. Почты всегда бывало много. Лайонел считал своим долгом поддерживать контакты практически с каждым, кто повстречался ему на жизненном пути. К счастью, очень многие не разделяли этого его стремления. Обычно за завтраком он жаловался, что такой-то не отвечает уже на второе, а то и третье его письмо.

Епархиальные дела давно сошли на нет, но Лайонел был активно вовлечен в благотворительность. Он получал журналы (сегодня, например, пришел «Нью стейтсмен») и письма просителей. Нашлись и два конверта для Энн. Один, как она сразу поняла, пришел из Нортумберленда от престарелой двоюродной бабушки; старушка всегда писала ей в августе, чтобы напомнить о скором дне рождения мамы и необходимости помолиться за нее. На втором конверте адреса не было. Только имя и фамилия Энн. Похоже, кто-то просунул его в почтовую щель. Люди часто так делают, особенно когда не хотят беспокоить хозяев поздно вечером. Энн взяла загадочное послание и села в кресло у окна гостиной.

Эту минуту ей суждено было запомнить на всю оставшуюся жизнь. И яркость малиновых цветков штокрозы, прильнувших к стеклу извне. И грубую шероховатость буклированной обивки кресла, которой касались икры. И ободок пыли на полу вокруг тапка. И ее самое, разворачивающую тонкий, грязноватый листок бумаги, вынутый из конверта.

Еще один блаженный миг она в недоумении разглядывала странные буквы, явно вырезанные из газеты или журнала и, казалось, наугад наклеенные на бумагу. Что за ерунда? Какая-нибудь новая мусорная реклама, распространяемая по почте? Потом она прочитала слова по порядку, чтобы понять, имеют ли они хоть какой-то смысл.

И тут в голове у нее сильно зашумело. Потом сердце упало, как будто по нему ударил мощный кулак. Она судорожно вдохнула. И снова прочитала слова:

Я ВИДЕЛ, КАК ВЫ ЕЕ СТОЛКНУЛИ

Энн похолодела. Рот наполнился кислой обильной слюной. Чтобы избежать рвоты и обморока, она согнулась и уперлась лбом в колени. Так и сидела, сжавшись и дрожа, пока не увидела краем глаза тень на ковре.

— С вами все в порядке, миссис Лоуренс?

— Что?! — Энн вскинула голову. И тут же вскочила. Письмо упало на ковер. Текстом вверх, как назло. — Что вы здесь делаете?

В дверях стоял молодой мужчина. Руку он небрежно положил на косяк. Очень приятной наружности парень, синеглазый, с упругими завитками светлых, почти белых коротких волос. На предплечье у него виднелась татуировка, на удивление изящная. Бирюзово-зеленая стрекоза с черным восклицательным знаком туловища. Он наконец снял потертую джинсовую бейсболку, умудрившись и вежливость превратить в грубость.

— Лайонел просил подать машину к одиннадцати, но она не заводится. Думаю, дело в карбюраторе.

— Вам следовало позвонить. — Голос у нее сорвался. Он прежде никогда себе такого не позволял. Не заходил в дом. Нечего сказать, подходящий момент выбрал.

— Трубка ё…нулась. — Парень насмешливо улыбнулся при виде стыдливого румянца, окрасившего щеки Энн. — Я пошел на кухню предупредить миссис Эль, но ее там нет.

Объяснившись, молодой человек не выказал ни малейшего желания удалиться. Засунул большие пальцы за пояс джинсов и уставился на Энн с издевкой, маскирующейся под уважительность. Ей показалось, что комната вдруг стала меньше от напряжения, природу которого она не желала осознавать.

— Я передам мужу.

— Ага. Ладушки. — И по-прежнему ни с места.

Выйти Энн не могла. Ладное мускулистое тело, ловко оккупировавшее дверной проем, не оставляло ей места для достойного отступления. Она заставила себя взглянуть на него и, встретив дерзкий вызов, даже ненависть в блестящих глазах, постаралась все списать на плачевное состояние своих мыслей.

— Письмо уронили, — заметил он.

Она нагнулась, схватила листок и смяла в руке. Успел ли он разглядеть, что там написано? Нет, на таком расстоянии это попросту невозможно. Она сунула измятую бумагу в карман домашнего халата и с усилием выговорила:

— Вы можете идти… э-э… Жакс.

— Я знаю, миссис Лоуренс. Нет нужды указывать мне.

Энн попятилась, нащупывая кресло за спиной, затем медленно опустилась в него. Что ей теперь делать? Она так и сидела, парализованная нерешительностью, пока ее не спасло появление Хетти Лезерс.

— Па-апрашу! — Миссис Лезерс, вооруженная пластиковым мешком, бутылкой полироли и тряпками, бесцеремонно отодвинула шофера и вошла. — Кому-то надо и работать.

Не успела Энн даже глазом моргнуть, как он исчез. Одно плавное движение — и нет его. Что твой хорек. От миссис Лезерс не укрылась напряженность Энн.

— Не стоит расстраиваться из-за этого отребья. — Для миссис Лезерс всегда было загадкой, зачем преподобный заставляет жену якшаться со всякими подонками. Стягивая со стола и аккуратно складывая кружевную скатерть, она добавила: — Чем скорее он снимется с якоря, тем будет лучше.

— Это не только из-за него. — Энн обхватила себя руками. — Карлотта пропала.

— Не пропадет! Такие не пропадают. — Обычно миссис Лезерс не высказывалась с подобной прямотой. Ей нравилось думать, что она предана преподобному не меньше, чем его жене, но сегодня ей требовалось выговориться. Энн выглядела по-настоящему больной. — На кухне я закончила. Почему бы вам не приготовить себе чашечку чая?

Энн едва ли не выбежала из комнаты. На кухню она не пошла, а заметалась по дому, ничего перед собой не видя и не имея ни малейшего представления, чего хочет и куда направляется. В конце концов она оказалась в бельевой — стояла и тупо смотрела на полки со стопками простыней, благоухающих лимонной вербеной.

Достав письмо из кармана, она разгладила его. Пальцы дрожали так сильно, что вырезанные буквы подпрыгивали, точно в безумной пляске. Она понимала, что держит в руках нечто мерзкое и скверное. Что в ее жизнь заползло что-то липкое и скользкое.

Энн ринулась в ванную, разорвала на мелкие кусочки письмо, потом конверт, выбросила обрывки в унитаз, а после дергала и дергала ручку сливного бачка, пока вода не смыла последний клочок бумаги.

Затем Энн разделась, встала под душ, долго и яростно терла себя рукавицей. Тщательно вымыла уши, ноздри, вычистила под ногтями. Намылила голову и старательно смывала пену. Закончив, засунула халат и все остальное, что на ней было, когда она дотронулась до письма, в мешок для мусора и выбросила его.

Позже, оглядываясь назад, Энн удивлялась, что не предугадала следующего шага анонима. Она видела немало триллеров, прочитала достаточно детективов. И все-таки телефонный звонок стал для нее шоком. Почти таким же сильным, как письмо.

Ей показалось, что рот звонившего полон ваты. Монотонное, полузадушенное бормотание. Он хотел денег. Тысяча фунтов, а не то он пойдет в полицию. Затем неизвестный назвал ей место и время, куда принести деньги. Энн запротестовала. Попыталась сказать, что он дал ей слишком мало времени, но на другом конце бросили трубку.

Возможность отказа она не рассматривала ни секунды, и не только из страха разоблачения. Терзаемая чувством вины, Энн внутренне согласилась с тем, что она, и только она одна, виновна в трагическом происшествии. Она выгнала Карлотту из дома, она последовала за девушкой к реке и не смогла, хотя и пыталась, помешать ей прыгнуть.

На самом деле Энн уже сомневалась в искренности своих попыток удержать девицу. Она вспомнила, как Карлотта крикнула: «Вы всегда хотели, чтобы меня тут не было. Вы были бы рады избавиться от меня!» Энн знала, что это правда. Отчаяние и решимость прыгнуть придали девушке сил, но, разумеется, если бы Энн старалась чуть больше… И еще этот крик: «Не трогайте меня… Не толкайтесь!» Она ведь не толкнула Карлотту? Точно не толкнула?

Толкнула или нет, в любом случае случившееся — ее вина. И будет справедливо, если она за это заплатит. Так хоть немного облегчит свою совесть. Она обратится в банк, и ей выдадут нужную сумму. Ее там знают, в банке, и денег на ее текущем счете больше, чем требует шантажист. А если шантаж будет продолжаться, она продаст оставшиеся мамины драгоценности. Может, тогда весы хоть немного качнутся в ее сторону? Какая печальная симметрия… У нее слезы навернулись на глаза.

В ту ночь Энн взяла фонарик, чтобы освещать себе дорогу в лесу. В Картерс-Вуд была оборудована площадка для пикников с деревянными скамейками и двумя длинными столами. Ей велели положить конверт с деньгами в полиэтиленовый пакет и оставить в мусорном бачке.

Больше всего Энн боялась ошибиться, сделать что-нибудь не так, как велели, поэтому без особой опаски пробиралась среди темных, зловеще шелестящих деревьев. За свою безопасность она не страшилась. Шантажист вряд ли причинит вред курочке, несущей золотые яйца, и уж точно постарается не попасться ей на глаза.

На площадке стояли два мусорных бачка. Один бы пуст, туда Энн и опустила пакет. Он тихо шмякнулся на дно. «Интересно, — подумала она, — услышал ли это шантажист, далеко ли он затаился?» И вдруг во мраке взвизгнул какой-то зверек, и она бросилась бежать без оглядки.

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

Когда муж не вернулся после вечерней прогулки с собакой в обычное время, миссис Лезерс легла спать. Чарли и раньше случалось задерживаться. Зашел в «Красный лев» поиграть в дартс, пропустить стаканчик, покурить, а время закрытия там, мягко сказать, растяжимое. Ей иногда казалось, что супруг бы там всю ночь просидел, если бы разрешили. Так что она спокойно отошла ко сну и, засыпая, с удовольствием чувствовала, что может не тесниться на краю кровати.

Комната была полна света при ее пробуждении. Миссис Лезерс села в постели, подслеповато моргая и озираясь. Схватила с тумбочки будильник. Половина девятого!

Она ахнула и вскочила. Чарли никогда не забывал завести будильник. Всегда ровно на шесть тридцать. И еще он никогда не вставал, пока не выпьет чаю.

Больше озадаченная, чем напуганная, миссис Лезерс накинула потрепанный махровый халат. Прежде чем выйти из комнаты, она огляделась, как будто муж мог спрятаться в какой-нибудь щели. Кровать показалась ей огромной. Раньше она не замечала, как много места супружеское ложе занимает в комнате.

По узкой извилистой лестнице женщина спустилась в кухню. Резкий и мерзкий запах папирос Чарли заглушал аромат опары, поставленной на ночь подходить на плите. Миссис Лезерс автоматически набрала в чайник воды и бросила два пакетика в заварочный чайник.

Она никогда не считала себя впечатлительной, но тут воображение у нее разыгралось. «Это все твои дурацкие сериалы, — как пить дать сказал бы Чарли. — Ты от них совсем умом тронулась». Чистая правда, ее действительно волновали их невероятные сюжетные повороты. И если б это был сериал, отсутствие мужа означало бы, что он ушел к другой женщине. От подобной мысли сердце миссис Лезерс подпрыгнуло в плоской груди, но тут же шлепнулось на место, в суровую реальность. Приходится признать, сказала себе миссис Лезерс с тяжелым вздохом, что никто в здравом уме и трезвой памяти не польстится на ее мужа Чарли.

Возможно, он замешан в темных делишках и ему пришлось бежать? Это вполне вероятно, хотя он так глуп… Пожалуй, не догадался бы, что пора сматываться, пока не стало бы слишком поздно. И с кем он мог связаться? С какими-нибудь выпивохами в пабе? У него и друзей-то нет.

Чайник между тем кипел. Миссис Лезерс залила кипятком пакетики и позвала:

— Кэнди, пора пить чай.

Но собачья корзинка пустовала. Миссис Лезерс, кряхтя, наклонилась и заглянула под стол. Там Кэнди тоже не было. Значит, оба не ночевали дома!

Встревоженная пропажей собачки гораздо сильнее, чем исчезновением мужа, миссис Лезерс схватила большой железный ключ, висевший за дверью, и выбежала в палисадник.

Она стояла у ворот, около чудесного куста гибискуса (двадцатилетней давности подарок на День матери от дочери Полин), но ни красота цветов, ни прелесть утра ее сейчас не трогали. Только одна мысль занимала Хетти: где Кэнди?

В конце переулка маячил красный почтовый фургончик. Лезерсам мало что приходило по почте, разве что адресованные всем и каждому приглашения записаться на бухгалтерские курсы или предложения возвести остеленную пристройку. Нынешний день не стал исключением. Почтальон не подъехал к их дому.

Миссис Лезерс выбежала расспросить его, пока не уехал. Он удивленно уставился на женщину, уж очень дикий у нее был вид: седые космы торчат во все стороны, подол халата ободран о кусты ежевики, на ногах — промокшие насквозь домашние тапки.

— Доброе утро, миссис Лезерс. У вас все в порядке?

— Вы не видели мою собаку, джек-рассел-терьера?

Почтальон замешкался с ответом, и она добавила:

— Коричневую такую, с черными подпалинами и белыми лапками?

— Буду смотреть в оба, — пообещал почтальон, высунувшись из окна автомобиля. — Не падайте духом. Собаки часто убегают.

Только не моя Кэнди!

Миссис Лезерс влезла в первую попавшуюся одежду, кое-как застегнулась, сунула ноги в туфли без задника, которые надевала для работы в саду, и выбежала из дома, на всякий случай оставив ворота открытыми настежь.

Встревоженная Хетти бежала к деревенскому лугу. Сначала она вглядывалась вдаль, потом, наоборот, стала смотреть себе под ноги, словно боялась наступить на собаку. Несколько человек, в том числе Эвадна Плит, как раз выгуливали на лужайке своих питомцев. Все они посочувствовали миссис Лезерс, спросили, не приходит ли ей в голову какое-то особенное место, где обязательно стоило бы поискать, и обещали расспросить соседей, как только вернутся домой. Эвадна предложила написать яркими фломастерами объявления о пропаже собаки и расклеить на деревьях и на доске, где вывешивались деревенские новости.

Миссис Лезерс могла только гадать, какой маршрут вчера вечером выбрал муж. Но куда бы он ни повернул от Толл-Триз-лейн, направо или налево, все равно кружным путем вернулся бы к своему дому.

Добравшись до церкви, Хетти решила пройти по Пинглз. Эта узенькая улочка петляла по задворкам десятка домов, излюбленному пристанищу бесприютных любовников, а также подростков, нюхающих, глотающих или колющих разную противозаконную дрянь.

Миссис Лезерс шла и звала собаку. Местами возле дороги попадался сарай, и тогда, постучав по стене, она выкрикивала: «Кэнди!» Конечно, она знала, что обычно в сараях прячутся кошки, но на всякий случай следовало проверить.

Пинглз вывела ее прямо к низкорослому лесочку, окаймляющему поля пшеницы и ячменя. Собранный урожай был уже скатан в огромные спрессованные золотистые рулоны. Их скоро уберут в хранилище.

Она вошла в лесок и негромко поцокала языком. Ее собака узнает этот звук. Миссис Лезерс остановилась и внимательно прислушалась. Река журчала, перекатываясь по камням. Какой-то испуганный ее появлением зверек шмыгнул в траву. Веточка хрустнула, листья зашелестели. Внезапно внизу кто-то зашебуршился, и стайка лесных голубей разлетелась веером. Потом птицы выстроились в воздухе, как самолеты на параде, и улетели.

Идти ли дальше, углубляться ли в лес? Миссис Лезерс знала, что муж вряд ли пришел бы сюда в темное время суток, но мысль, что хоть какой-то уголок останется необследованным, была ей невыносима. Она сделала еще несколько неслышных шагов вперед по ковру из листьев, снова позвала Кэнди. И замерла в ожидании.

Звук! Очень слабый, тонкий, как ниточка. Почти неслышный. Даже не всхлип. Первым побуждением миссис Лезерс было броситься туда, позвать, увидеть… Потом, сообразив, что может, не разглядев, наступить на собаку, она заставила себя постоять еще минуту и успокоиться.

На цыпочках, бормоча что-то нежное и утешительное, миссис Лезерс ходила по лесу, осторожно раздвигая заросли крапивы и пожухлого купыря, убирая с дороги валежник и время от времени попадавшиеся банки из-под пива и газировки. Кэнди лежала за упавшей веткой дуба. Ветка была огромная и очень тяжелая, но, не оттащив ее, миссис Лезерс не могла добраться до собаки. Разумно было бы пойти и позвать на помощь, но ей показалась нестерпимой сама мысль хоть на минуту оставить Кэнди. Поэтому она попыталась поднять или сдвинуть ветку. Ободрав ладони о кору, загнав под ногти занозы, она заплакала от боли и отчаяния.

Наконец ей удалось сдвинуть массивный сук ровно настолько, чтобы протиснуться и как следует разглядеть Кэнди. Она смогла нагнуться над собакой, взять ее на руки. И вот тут по-настоящему разрыдалась.

Утро выдалось сухое, ясное и солнечное. Так что Валентин Фейнлайт намотал на велике свои обязательные двадцать миль по свежему воздуху. Он уже возвращался в Ферн-Бассет и сбавлял скорость, прежде чем въехать в деревню, как вдруг откуда ни возьмись из-за домов на дорогу выскочила женщина. Он завилял, резко затормозил и уже собирался накричать на полоумную тетку, но узнал в ней домработницу Лоуренсов. Она прижимала что-то к груди, и на блузке у нее расплывались ярко-красные пятна.

— Миссис Лезерс? Что случилось… — Он подъехал ближе. — О господи…

— Это моя… мне нужно… ветеринар… нужно… нужно…

— Ждите меня тут. Я сейчас вернусь на машине. Через две минуты. Хорошо?

И тем не менее, возвращаясь на винтажном «элвисе», Валентин увидел, что женщина шагает к его дому, не желая, должно быть, потерять ни одной драгоценной секунды. Он предусмотрительно захватил с собой дорожный плед, потому что она вся дрожала от холода и потрясения, и, когда бедняжка села в машину, укутал ей колени.

— Моя сестра звонит сейчас туда. Попросит, чтобы приняли без очереди.

Он нажал на газ, и машина рванула вперед, пулей вылетев из деревни. Двенадцать миль, отделявшие деревню от Каустона, они покрыли меньше чем за десять минут.

Миссис Лезерс не пошевелилась. Не проронила ни слова. Только что-то еле слышно шептала бедному изувеченному существу, которое прижимала к груди.

Да жива ли собака, усомнился Валентин. Известно ведь, что потерявшие близкое существо склонны разговаривать с ним, даже когда их уже не слышат. Скорее всего, псина попала под колеса. Но тогда почему хозяйка выскочила с ней откуда-то сбоку, со стороны леса?

Узнав о случившемся, владелица кошечки черепахового окраса с готовностью уступила свою очередь. Сидела рядом с миссис Лезерс и молча сочувствовала, даже на минуту соболезнующе взяла ее за руку. Вэлу, у которого никогда не водилось домашних животных, стало как-то неловко.

Минут через десять ветеринар, сам очень похожий на забавное животное со своим длинным носом, мохнатыми руками и темно-карими умными глазками, вышел из смотровой. Хетти, вскочив, метнулась к нему.

— Ну что ж, миссис Лезерс, — сказал ветеринар, — она все еще с нами.

— О-о! Спасибо, мистер Бейли. Спасибо!

— Не благодарите. Я еще ничего не сделал.

— Я просто подумала… она вся в крови…

— Где вы ее нашли?

— В лесу, неподалеку от нашего дома.

— Там поблизости есть вода?

— Да, река. Что случилось с Кэнди, мистер Бейли?

Кэнди сильно ударили по голове, несколько раз жестоко пнули в бок, переломав ребра и задние лапы, а потом бросили в реку. Вот что с ней случилось.

— Я осмотрю ее тщательнее, когда отдохнет. Сейчас она, по крайней мере, не страдает от боли. Не волнуйтесь, мы позаботимся о ней.

— А когда…

— Позвоните утром. Так будет лучше всего.

Перед тем как сесть в машину, Хетти спросила:

— Какой сегодня день, мистер Фейнлайт?

— Среда.

— Я же должна быть на работе! Надо сообщить миссис Лоуренс о том, что случилось. — Помолчав немного, она сказала: — Он ведь оптимистично настроен, правда? Ветеринар?

— Да, очень оптимистично, — соврал Валентин, садясь за руль. — Должно быть, это большое облегчение для вас. И для вашего мужа тоже.

Энн не надеялась уснуть, после того как отнесла деньги шантажисту. Она опрометью выбежала из леса, обогнула дом и, войдя через застекленную пристройку-оранжерею, быстро поднялась в свою комнату.

Сбросив пальто и туфли, она прыгнула в постель одетой. Натянула на голову покрывало и, уткнувшись лицом в подушку, затихла, измученная страхом и ощущением, будто лишь чудом избежала неведомых ужасов. Сон, глубокий, без сновидений, поглотил ее немедленно, чему она потом очень удивлялась.

Было почти восемь, когда Энн пришла в себя и, сев на постели, изумленно уставилась на свои руки в шерстяных рукавах зеленого джемпера и помятую твидовую юбку. Она мгновенно все вспомнила. Каждое переживание, каждое движение, каждый свой испуганный вздох.

Энн поторопилась встать, поспешно умылась, надела чистую льняную рубашку, джинсы и несколько свалявшийся кардиган с шотландскими узорами, а затем спустилась на кухню. От зажженной плиты здесь было тепло и уютно. На столе стояли в глиняном кувшинчике солнечные цветы ослинника, а в кухонном буфете мирно соседствовали чашки, тарелки и блюдца с сине-белыми пейзажными рисунками в китайском стиле, уцелевшие остатки родительского сервиза. Почти все здесь — вплоть до старомодных настенных часов с римскими цифрами, купленных отцом, когда закрылась деревенская школа, — дышало умиротворением издавна устоявшегося порядка.

Прежде она любила это время. Еще не спустился Лайонел, не явилась Хетти. День уже перешел в наступление, отогнав ночные, мучительно беспокойные мысли, но еще не переполнился делами настолько, чтобы она утратила всякое ощущение себя самой, отдельной, независимой от других личности со своими интересами и мечтами, собственной волей. Иногда это бесценное самоощущение настолько крошилось и рассыпалось под напором чужих желаний и потребностей, что она боялась однажды не собрать крохи воедино.

Но сегодняшнее утро было иным. Сегодня нет мира в этой кухне. И возможно, больше не будет никогда. Она подошла к окну и посмотрела на кедр. Утренний свет пролился на лиловые венчики безвременников, дружно вылезших из земли вокруг его мощного подножия. Клочки серебристого тумана все еще занавешивали верхние полки широко раскинувшихся ветвей. Маленькой девочкой она думала, что огромное дерево никогда не останавливается в росте, тянется и тянется вверх, пока верхушка его не скрывается в небесах.

Ей вдруг страстно захотелось вернуть те времена. Годы, когда мама была жива, виделись теперь полными чудесной, золотой простоты. Слезы по умершему домашнему любимцу нежно утирали, убеждая, что животное обретет вечный покой в лучшем мире. Ссоры с другими детьми улаживали мягко, без ругани и наказаний.

Кто теперь ей поможет? Кто еще способен так очистить от скверны одним поцелуем? Никто из смертных. И зло, если она правильно помнит проповеди отца, будет процветать пышным лавром. Никогда она не чувствовала себя столь одинокой.

— Доброе утро, дорогая.

— Ах! — Энн повернулась. — Я не слышала, как ты вошел.

— Где мой чай?

— Прости. — Она посмотрела на часы. Было около девяти. — Боже милостивый! Где Хетти, хотела бы я знать?

Поскольку Лайонел понятия не имел, где Хетти, он промолчал. Просто стоял в дверях в своем клетчатом халате и шлепанцах и ждал.

— Да, чай… — Энн налила воды в электрический чайник. — Ты будешь пить здесь?

Она надеялась на отрицательный ответ. Было что-то невозможно удручающее в его небритости, сизой щетине, беспощадно высвеченной утренним солнцем, нечесаных седых прядях. Надо сказать, халат всегда его старил.

— Нет. У меня нет времени сидеть здесь и предаваться пустой болтовне. — Лайонел воздел руку величественно-суровым жестом ватиканского прелата, сдерживающего толпы возбужденных паломников. — Принеси его наверх, я выпью, пока одеваюсь. Очень много дел. Мы должны возобновить поиски сразу после завтрака.

Энн пристально посмотрела на него. Поиски?

— Я съем только яйцо с беконом и кусочек поджаренного хлеба с помидором. — Он уже повернулся и пошел к двери, но, выходя, бросил через плечо: — И грибами с кладбища, если, конечно, их еще не украли.

У Энн с языка чуть не сорвалось, что, распрощавшись с церковью и ее окрестностями, муж и на грибы больше не имеет никакого права. Но, как и многое другое, что опасно вертелось на кончике языке, это замечание она проглотила. Или же оно повисло в воздухе, невысказанное, неизреченное?

Возвращаясь от холодильника к столу с упаковкой бекона и двумя яйцами, она краем глаза увидела в окно красный почтовый фургончик. Тотчас ей представились письма, падающие в проволочный короб, и с ней случился приступ непреодолимой дурноты. Это глупо, сказала она себе, соберись. Мерзкое послание, которое ты получила, принес не почтальон. И ты сделала все, что от тебя требовали. С чего бы писать тебе снова?

Она смотрела, как почтальон выходит из автомобиля. В это самое время у калитки появился Жакс, видно, вернулся с пробежки. Притормозил, забрал у почтальона письма, потом подбежал к дому, поднял козырек над почтовой щелью, просунул конверты внутрь и потрусил к гаражу.

Энн заставила себя заняться приготовлением завтрака. Для нее не будет ничего. Да и почти никогда не бывало. Лайонел забирал почту, с важным видом просматривал ее, пока ел свой тост, посыпая все вокруг промасленными крошками, потом уносил корреспонденцию к себе и еще некоторое время изучал письма за письменным столом, нацепив на лицо значительную мину.

Ну, вот и хорошо. Энн опустила яйца в кипящую воду, поставила таймер на четыре минуты, положила бекон на гриль. К тому времени, как Лайонел сойдет вниз, все будет в полном порядке.

Она представила себе, как он удивленно кричит из прихожей: «Сегодня есть кое-что для тебя, Энн». Если так и случится, если это «кое-что» окажется сродни вчерашнему, как она выкрутится? Выдаст себя, обязательно выдаст… Куда разумнее избежать объяснений, проверив почту первой.

Теперь Энн уже и не рассматривала другого варианта. Поспешно, пока не спустился муж, она бросилась в прихожую.

Она сразу увидела, что нет ничего тревожного. На всех конвертах имелись логотипы или названия фирм, на всех стояли штемпели. И все же она несколько раз просмотрела почту, перебирая конверты дрожащими руками. Даже обратную сторону проверила. Не вскрыт ли конверт и не заменено ли его изначальное содержимое чем-то иным?

Но все было хорошо. Сама не заметив, как затаила дыхание, Энн теперь отпустила его на волю, медленно, с силой выдохнув. Ослабевшая от облегчения, она привалилась к двери. Но эта мирная передышка была прервана сердитым окриком из кухни. И еще она почувствовала вонь, запах горелого бекона. На ходу придумывая оправдания, Энн поспешила в кухню.

— Столько беспокойства вам из-за нас.

— Вовсе нет. У меня ничего особенного не было намечено на сегодняшнее утро.

По правде говоря, Валентин наслаждался. «Мало что, — думал он, — приносит больше удовольствия, чем вовлеченность в чужие несчастья. Тебе это ничего не стоит, а сколько интересных хлопот, эмоционально насыщенных, животрепещущих разговоров, которых в обычных обстоятельствах стараешься избегать».

Жаль только, фотоаппарата не нашлось под рукой. Запечатлеть лицо миссис Лезерс после его реплики о муже, когда ее наконец осенило. При всей незаурядной способности передразнивать ближнего своего Вэл не смог бы, и сам это знал, изобразить ту непередаваемую мину виноватого припоминания. А сказала она только: «Я ведь помнила… было еще что-то…» Ему стоило большого труда сохранить невозмутимое лицо.

Решили, в общем, что, раз уж оказались в Каустоне, будет разумно зайти в полицейский участок и заявить о пропаже Чарли. Правда, на всякий случай они сначала позвонили домой к миссис Лезерс — проверить, не вернулся ли супруг в ее отсутствие.

Вэл думал, что их проведут в какое-то специальное помещение, но дежурный констебль просто положил на стойку желтый бланк и велел миссис Лезерс его заполнить, предупредив, что, если возникнут затруднения, он к ее услугам.

— Здесь много странных вопросов, — заметила миссис Лезерс, добросовестно заполняя бланк. — Шрамы, заикание и всякое такое. Этническая принадлежность. Чарли это не понравилось бы.

Вэл изучал плакаты на стенах. Ни один из них не радовал. Лицо молодой девушки, все в кровоподтеках и шрамах: «НЕ САДИСЬ ЗА РУЛЬ ПЬЯНЫМ!» За стеклом запертого автомобиля задыхается золотистый лабрадор: «КОГДА ВЫ ВЕРНЕТЕСЬ, ОН МОЖЕТ БЫТЬ УЖЕ МЕРТВ!» Шприц со сломанной иглой, перечеркивающий номер телефона горячей линии. Он уже узнал больше, чем хотелось бы, о колорадском жуке, когда вдруг сообразил, что миссис Лезерс о чем-то его спрашивает.

— А что значит «странности»?

— Ну-у, это, знаете, когда к вечерне являются в одной лишь татуировке или норковых стрингах. Что-то в этом роде.

Опс! Прокол. Миссис Лезерс отодвинулась подальше и старательно избегала встречаться с ним глазами. Бланк она заполняла еще минут десять, потом передала его констеблю.

— Пункт четвертый, мадам. — Констебль вернул ей бланк. — Заявитель.

— Ах да, извините. — Миссис Лезерс вписала свое имя, адрес и номер телефона. — Сообщить вам, если он объявится?

— Да, будьте добры.

— Он ведь мог просто выйти погулять.

Констебль улыбнулся. Если бы ему платили пять фунтов всякий раз, как он слышит эти слова, плавал бы с маской в Карибском море, не успев даже выговорить «пинаколада». Жаль, конечно, старую клушу. Она явно вдоволь нарыдалась, прежде чем решила все-таки пойти заявить.

Он принял от миссис Лезерс форму четыре-два-восемь, передал гражданской служащей, сидящей на круглосуточном телефоне, и уже хотел идти по своим делам, как вдруг подал голос чувак, сопровождавший старушку:

— Простите.

— Да, сэр?

Но Вэл обращался не к полицейскому. Он решительно взял миссис Лезерс под локоть, снова подвел к барьеру и велел:

— Расскажите им о собаке!

И сразу все изменилось, как доставленная копами домой миссис Лезерс рассказала Эвадне. Не зная, что Кэнди нашлась, та заглянула уточнить номер телефона Хетти для объявления.

Было время ланча, и миссис Лезерс предложила гостье чашку супас тостом. Эвадне так хотелось дослушать историю до конца, что она согласилась. Суп был консервированный, из жестянки, что Эвадну порядком смутило, но она успокоила себя тем, что от одной-то чашки вреда точно не будет. Оранжево-красная жижа, бархатно-густая и довольно сладкая, не имела ничего общего со вкусом овощей, которые когда-либо случалось пробовать Эвадне.

Но гостья утратила всякий интерес к ингредиентам супа, едва миссис Лезерс повела рассказ о несчастьях бедной Кэнди. Эвадна слушала, с ужасом представляя себе, что было бы, случись нечто подобное с одним из ее обожаемых пекинесов. Она бы этого не перенесла.

— Она поправится, Хетти! Это храброе маленькое сердечко!

— Да, — всхлипнула миссис Лезерс и разрыдалась.

Эвадна отставила экзотическое кушанье, обошла стол и обняла за плечи миссис Лезерс. Покачивала ее и шептала: «Полно, полно». Так она утешала Пирса, когда тот впадал в меланхолию.

— Обязательно сообщите мне, когда нужно будет забирать ее из Каустона. Я вас отвезу.

— Спасибо.

— А как у вас… Простите, что спрашиваю, но все это… Ну, я имею в виду, реабилитация, лекарства. Я надеюсь… Если возникнут проблемы… гм.

— Вы очень добры, Эвадна, но я ее застраховала. — Ах, как они тогда поругались с Чарли из-за этой страховки!

— Весьма разумно.

Миссис Лезерс глубоко вздохнула и вытерла мокрые щеки:

— Боже мой, ваш суп совсем остыл!

— Не беда. Из чего он, кстати?

— Томатный.

— Кто бы мог подумать! — с фальшивым воодушевлением воскликнула Эвадна. — А вам не станет плохо от переживаний? Может, мне остаться ненадолго? Или я могу зайти, когда погуляю с мальчиками.

— Вообще-то, дочь должна скоро приехать. Из Грейт-Миссендена. — Миссис Лезерс уже привыкла к тому, что Эвадна называет своих собак мальчиками, хотя среди них затесалась одна девочка. Эвадна объяснила ей, что Мазепа очень чуткая и ей не понравится, если ее будут как-то выделять среди остальных. — Полин просто подыскивает, на кого оставить детей. — В дверь постучали, и миссис Лезерс сказала: — Это либо Полин, либо полиция.

— Дорогая, — Эвадна была заинтригована, даже ошеломлена, — а что от вас нужно полиции?

— Они хотят, чтобы я показала им, где именно нашла Кэнди.

— Ну что ж, должна сказать, это обнадеживает — такая забота о маленькой собачке.

— Чарли ведь тоже пропал, — заметила миссис Лезерс, взглянула в зеркало на свое заплаканное лицо и пошла открывать.

— В самом деле? — Эвадна частенько видела, как мистер Лезерс злобно таскал бедную Кэнди по лужайке, и сейчас от души пожелала, чтобы он так и остался в числе пропавших.

На пороге стояли сержант и молодая женщина-полицейский. Миссис Лезерс попросила их войти и подождать, пока она наденет пальто. Эвадна развлекла их беседой, чтобы сгладить неловкость. Когда миссис Лезерс вернулась, на женщину из полиции напало что-то вроде приступа кашля.

— Я пойду с вами, — твердо заявила Эвадна и добавила, когда миссис Лезерс заколебалась: — Полин пошла бы, будь она здесь.

Миссис Лезерс пришлось признать, что это чистая правда и что будет лучше, если кто-то ее сопроводит.

Полицейские оставили машину в конце переулка, и две кумушки с детскими колясками уже обосновались неподалеку и с любопытством ее разглядывали.

Миссис Лезерс запнулась о пучок травы, когда их четверых увидели, и сержанту пришлось ее поддержать под локоть. Она залилась краской, уверенная, что все подумают, будто ее арестовали. Эвадна с достоинством вышагивала рядом, любезно кивая и помахивая рукой знакомым. В машине именно она указывала сержанту дорогу к Картерс-Вуд.

Миссис Лезерс взяла себя в руки. Но чем ближе они подходили к месту, где отыскалась Кэнди, тем менее твердой становилась ее походка. В конце пути она вынуждена была схватиться за руку Эвадны. К удивлению Хетти, как только она показала место, женщина-полицейский сообщила, что заявительница может идти домой.

Эвадна была разочарована тем, что приключение кончилось, не начавшись. Около стройки рядом с пабом собралась небольшая толпа. Охваченные счастливым любопытством посторонних, люди ждали развития событий. Пока миссис Лезерс пробивалась сквозь толпу, несколько человек успели пристать к ней с вопросами.

Увидев около лужайки машину дочери, миссис Лезерс заторопилась домой. Эвадна — тоже. Возвратясь, она первым делом заварила чаю, «лапсанг сушонга», торопясь избавиться от неприятного привкуса во рту, мучившего ее после ланча. Затем вывела пекинесов на долгую прогулку. Не в силах забыть о Кэнди, Эвадна через каждые несколько ярдов брала кого-нибудь из них на руки и с облегчением прижимала к груди. Собачки были несколько удивлены, но, вежливые как всегда, не сопротивлялись.

Возвращаясь с прогулки, Эвадна увидела еще несколько полицейских машин и пару обычных. Толпа сильно раздалась, но зевакам теперь приходилось стоять поодаль, за ограждением, точнее, за трепетавшей на ветру сине-белой лентой.

Чарли Лезерс лежал в низине, засыпанной листьями, приблизительно в пятидесяти ярдах от места, где была найдена Кэнди. Команда, снимающая видео, и фотограф уже уехали. Джордж Буллард, судмедэксперт, тоже почти закончил свою работу. Два санитара из морга сидели на ближайшем поваленном стволе, курили, перешучивались и прикидывали, как будет удобнее погрузить «счастливчика».

Старший инспектор Том Барнаби, быстро взглянув на труп, больше на него смотреть не хотел.

— Просто не понимаю, Джордж, как тебе удается не выблевать все съеденное.

— Дело привычки.

— Что у него с лицом? — спросил сержант Трой, верный оруженосец старшего инспектора и по совместительству неотвязно-безжалостный критик. — От него ничего не осталось.

— Ночное пиршество в лесной столовой, — ответил доктор Буллард. — Какой-то зверь постарался, я думаю.

— Боже мой, надеюсь, что зверь, а не кровожадная скотина. — Чувствовалось, что Барнаби готов сорваться. — Только каннибализма нам тут не хватало.

— Ладно, ребята, — доктор Буллард стянул одноразовые перчатки и бросил в пакет с мусором, — можете увозить его.

— Долго он тут пролежал, как думаешь? — спросил Барнаби.

— Ну-у… возможно, с прошлой ночи. Определенно не дольше двадцати четырех часов. В этом вся прелесть удушения удавкой. Немедленная асфиксия — можно точно определить время смерти. — Он распрямился, стряхнув с брючин прилипшие листья. — Все, я ушел. Привет Джойс. Как наследница?

— Процветает, спасибо.

— У меня что-нибудь будет для тебя к утру.

Барнаби посмотрел вслед доктору. Тот шагал, запрокинув голову, глядя в небо и жадно вдыхая торфянистые запахи осеннего леса. Видно было, что док очень доволен работой и жизнью.

— Неплохой заголовок для мемуаров, которые, я уверен, он тайно пописывает.

— Какой именно? — Сержант Трой стоял несколько в стороне, чтобы не мешать выносу тела.

— Прелесть удушения. Ладно, поехали в участок.

— Мы пропустили ланч, шеф. Как насчет зайти в паб? Я бы взял колбасок, жареной картошки и яичницу.

— Луженый у тебя желудок.

Новости распространились по Ферн-Бассет с быстротой молнии. Тело вывезли из леса. На место преступления прибыли криминалисты, достали из своего микроавтобуса разные интересные инструменты, надели спецодежду, перчатки и бахилы и затерялись между деревьями.

Сержант и молодая женщина, которые приходили к миссис Лезерс, наведались снова. На этот раз дверь им открыла крупная темноволосая девушка, которая выглядела лет на шестнадцать, но оказалась двадцатитрехлетней дочерью вдовы.

— Ну и что? — спросила она, подбоченившись.

— Можно нам поговорить с вашей матерью? — спросила женщина-полицейский. Ее тотчас выдал голос, интонация вестника несчастья. Добрая, мягкая, даже немного торжественная.

«Сразу спалилась, — подумал сержант, — ну что ж, надо делать скидку на молодость. Перерастет».

— По-моему, ее уже и так расстроили. Может, на сегодня хватит?

— Все нормально, Полин, — подала голос из кухни миссис Лезерс.

Они прошли в гостиную, сержант отказался от предложенного чая. «Оно и к лучшему, — подумала Полин, — все равно никакого чая я бы ему готовить не стала».

— Вы вчера заявили о пропаже мужа, миссис Лезерс. Нет ли у вас его фотографии?

— Боюсь, что недавних нет. — Она встревоженно посмотрела на сержанта, потом подошла к тумбочке и достала альбом. — А почему вы спрашиваете?

— Просто снимок поможет нам в расследовании, миссис Лезерс.

— Это имеет какое-нибудь отношение к машинам у лужайки? — спросила Полин.

— Вот самая поздняя. — Миссис Лезерс передала полицейским фотографию тщедушного холерика, гневно глядящего в камеру. В руках он держал ружье, у ног лежало несколько убитых птиц. — Снята лет восемь назад.

— Спасибо. — Сержант убрал фотографию в бумажник.

— Я задала вам вопрос, — напомнила Полин.

— Да, имеет. — Нет никакого смысла отрицать. Половина деревни видела, как несли тело. Следующие слова сержант подбирал очень тщательно: — Мы нашли тело мужчины в лесу. Кто он и как погиб, нам пока неизвестно.

Миссис Лезерс хотела что-то сказать, но губы ее онемели. И слов ей было не подобрать. Она только смотрела на Полин, а та взяла руку матери и крепко ее сжала:

— Я провожу их, мама. Сейчас вернусь. — Уже в дверях она спросила полицейских: — Это он, да?

— Мы точно не…

— Было бы из-за чего париться. Наоборот, перекреститься надо.

— Простите? — пришла в замешательство женщина-полицейский.

— Да этот придурок ей всю жизнь испортил! Честно говоря, сама бы его давно порешила, если б знала, что с рук сойдет.

Валентин и Луиза обедали на верхнем этаже своего хрустального дворца. Дом был хорошо приспособлен к тому, чтобы есть или спать где угодно. Во всех комнатах имелись спальные места — диваны, застеленные яркими шелками или мехом. Кухня располагалась в цокольном этаже, на одном уровне с гаражом.

Иногда они ели на кухне. Но чаще пользовались «немым официантом» — лифтом для подачи блюд, элегантным подогреваемым кубом из нержавеющей стали, подвешенным на черных резиновых шнурах. Он плавно скользил вверх и вниз в прозрачной шахте, которая мощным обелиском пронзала сердце дома.

Готовили обычно вместе, но сегодня Валентин потратил столько времени на миссис Лезерс, что Луиза взяла на себя покупку провизии и стряпню. Цесарка в белом вине, картофель фондан (нарезать бочонками, обжарить, припустить с бульоном, а после запечь) и салат из кресса. Персики гриль с «амаретто» и домашнее печенье сабле, сухое, рассыпчатое. Вино — рислинг «кессельштадт».

Обычно разговор вольно вился прихотливым потоком, касаясь книг, музыки или театра. Иногда слегка злословили об отсутствующих друзьях. В прежние времена, пока сердца этих двоих не были смягчены собственными несчастьями, друзьям досталось бы гораздо больше.

Порой Вэл говорил о своей работе, но нечасто. Сорванцу Барли Роско, который принес ему целое состояние, было всего семь, и жизнь мальчугана, хотя и полная волшебных приключений, особенно в сравнении с жизнью сверстников, не могла долго служить темой для разговора взрослых.

Сегодня вечером, как все в деревне, кроме Лоуренсов, Вэл и Луиза обсуждали труп в лесу. Подобно всем прочим, они были убеждены, что мертвец не кто иной, как Чарли Лезерс.

— Он пропал — это раз, — Валентин загибал пальцы. — Его собаку нашли поблизости сильно избитую — это два. Его не любили — это три.

— Что не любили — это не довод…

— Вот досада! Теперь придется искать кого-нибудь, чтобы ухаживал за садом.

— Он и работал-то всего лишь пару часов в неделю. Я справлюсь сама. Вот для сада при доме викария это будет чувствительно. Да, кстати… — Она рассказала Валентину, что видела Энн Лоуренс вчера днем и что они говорили об исчезновении Карлотты. — Ни за что не поверю, будто простая ссора могла привести Энн в такое состояние. Она вся трясется и еле говорит.

— А может, она и порешила старину Чарли?

— Не смешно, Вэл.

— Убийство и не должно быть смешным.

— Гораздо более вероятно… — Луиза осеклась, но тут же поняла, что опоздала с этим. Следовало прикусить язык, прежде чем с него слетели опрометчивые слова. А ведь она была так осторожна! Всегда думала о последствиях. С того самого вечера, несколько месяцев тому назад, когда впервые высказала свое мнение, а Вэл высказал свое и стало ясно, что мнения их решительно не совпадают, не совпадут никогда. Раньше ей не случалось ни разу видеть брата таким. Он был как одержимый. Он и есть одержимый.

— Итак, что «гораздо более вероятно»?.. — Его слова обрушились на нее ударами кнута.

— Извини, Вэл.

— Одна ошибка — и расплачиваешься всю жизнь. Это ты хотела сказать?

Он встал, сдернул кожаный пиджак со спинки стула, накинул на плечи, потом сунул руку в рукав.

— Не надо! — Она вскочила, уже не заботясь о том, что говорит. Но было поздно, она задела его. — Не ходи туда! Пожалуйста!

— Я пойду, куда захочу. — Он бегом спустился по лестнице с перилами из гнутого стекла. У подножия он притормозил и пристально посмотрел на сестру снизу вверх. Лицо бесстрастное, а глаза пылают. — Если тебе нечем больше заняться, кроме как ругать единственного человека, который дарит мне радость жизни, поищи для этого другое место.

Разумеется, какой-то доброхот позвонил в старый дом викария. Почему-то вбил себе в голову, будто Лайонел Лоуренс, которого деревенские жители упорно именовали «ваше преподобие», захочет навестить миссис Лезерс. Будучи, так сказать, успокоительными «жезлом и посохом» нашего Бога живого^[6].

К большому раздражению Лайонела, все в деревне придерживались мнения, что «бывших клириков не бывает». Его по-прежнему часто величали викарием и время от времени пытались вовлечь в сомнительные истории, которые вовсе его не касались. Он всегда отказывался, но люди иногда бывают так настойчивы, если не сказать назойливы!

И в данном случае, задав несколько разумных вопросов, Лайонел счел своим долгом отказаться. Похоже, тело еще не опознали. Лайонела непросто было смутить, но и он понимал всю нелепость положения — утешать вдову, чей муж может в любую минуту войти в комнату.

Сейчас его больше беспокоила собственная жена. Когда он рассказал Энн о том, что в лесу нашли труп, ее реакция откровенно встревожила Лайонела. Она вскочила, вцепилась в его руку, снова и снова выспрашивала, где и когда обнаружили тело. Энн впала в прямо-таки лихорадочное состояние, смотрела безумными глазами и вся горела, так что обеспокоенный Лайонел даже предложил вызвать врача. Лишь тогда она успокоилась. Или сделала вид? Она старается выглядеть спокойной, видел супруг, но глаза ее тревожно блестят и бегают.

В конце концов он уговорил жену лечь в постель. Потом пошел в свой кабинет, осторожно подбросил пару яблоневых полешек в огонь и погрузился в чтение Евангелия от Павла. Но мысли его очень скоро легли на прежний курс: в миллионный раз он гадал, где сейчас Карлотта и что делает. Добралась до Лондона и прибилась к воровской шайке? Голосовала на дороге и была подобрана сутенером? А вдруг она сейчас лежит без чувств на каком-нибудь грязном пустыре, одежда ее изорвана, юбка задрана…

Лайонел задохнулся от жуткой картины, нарисованной воображением, и отвернул горящее лицо от огня. Безопаснее было вернуться к тому времени, когда девушка жила под его кровом. Вспомнить о доверительных беседах в саду или буйном беспорядке ее комнаты. Об отцовской заботе, которую он сострадательно изливал на нее и которую изголодавшаяся по человеческому теплу бедняжка впитывала как губка. «Единственное, что тебе нужно, это любовь»^[7]. Наивный гимн его отрочества — святая правда. А он, Лайонел, так много мог дать Карлотте!

Все эти волнения прискорбно подействовали на его желудок. Лайонел вышел согреть себе молока. Потом, усевшись в кресло с подлокотниками и грустно отметив, что жена еще мечется по комнате у него над головой, он вернулся к целомудренной аскезе святого Павла.

Любовь долготерпит, милосердствует…

Любовь никогда не перестает…

<…>

А теперь пребывают сии три: вера, надежда, любовь; но любовь из них больше^[8].

Как хорошо убедиться, что ты на верном пути…

Эвадна Плит укладывалась спать. Она погуляла с собаками, дав им порезвиться на сон грядущий, обменялась печальными приветствиями с редкими соседями, которые еще не разошлись по домам, и теперь устраивала пекинесов на ночь. Они спали каждый в собственной корзинке на кухне. Она как-то попробовала уложить их в своей комнате, но от этого пришлось отказаться. Слишком много было ссор на почве ревности. Все сразу захотели под одеяло. Потом началась возня в борьбе за лучшее место. И даже после того, как было заключено хмурое перемирие, кто-то вдруг начинал умываться, другой вставал попить воды. В общем, это было все равно что спать на собачьей выставке «Крафтс».

Прочитав молитвы, в которых Эвадна не забыла упомянуть Хетти и ее питомицу, она взбила подушки и улеглась под свое красивое лоскутное одеяло ручной работы. (Она ни за что не купила бы пуховое, полагая, что это просто перина, на которую приходится надевать лишний мешок-пододеяльник.)

Сон все не шел. Ее мучили мысли о трупе, найденном в лесу, и, что еще ужаснее, едва живой Кэнди, обнаруженной неподалеку. К тому же пришлось по-новому взглянуть на мистера Фейнлайта, которого она всегда считала неприятным насмешником. И теперь ее мучила совесть. Ведь он был так добр к бедной Хетти, когда та попала в беду.

Комнату залил лунный свет. Холодный и суровый, он вычленил из мрака все украшения и картины на стенах, и это тоже слегка отвлекало от сна. Эвадна встала, чтобы задернуть занавески.

Свет затопил и сад у дома викария через дорогу. Должно быть, какой-нибудь прошмыгнувший зверек, охотясь, привел в действие галогеновую лампу с датчиком движения. Такое часто случалось. Эвадна помнила, как Энн говорила, что это, конечно, настоящая головная боль, но что поделаешь, такова плата за безопасность.

Эвадна сощурила глаза, приглядываясь. В последние несколько недель к старому дому викария ночью повадился приходить мужчина. Придет и стоит под кедром. Вот и сегодня пришел. Даже издалека ей было заметно, до чего он напряжен. Весь как натянутая тетива. Интересно, сколько он будет ждать на этот раз?

Внезапно открылось окно, но не в комнате Карлотты, как ожидала Эвадна, а над гаражом. Выглянул молодой человек, который там жил. Эвадна услышала смех, и через секунду-другую синяя деревянная дверь открылась. К ее изумлению, мужчина, что стоял под деревом, бросился бежать через аллею и влетел внутрь. Когда он оглянулся, чтобы затворить за собой дверь, свет упал на его лицо, и она узнала Валентина Фейнлайта.

Эвадна закрыла окно, медленно отошла к обитому бархатом низкому креслу возле кровати и села. Ей вдруг стало неуютно, хотя она затруднилась бы объяснить почему. Она и двух слов не сказала с молодчиком, который возил Лайонела Лоуренса, но знала, что в дом ему заходить не разрешается, и не верила, что Энн Лоуренс наложила бы подобный запрет без веских на то причин. Да и Хетти Лезерс, добрее которой нет, как-то говорила, что ненавидит наглеца.

Наконец Эвадна снова легла, но все не могла найти удобное положение. Ей казалось, что на ее мысли пала зловещая тень. Лучше бы она не видела этого внезапного спринта по траве.

«Красный лев» был набит до отказа, но атмосферу никто не назвал бы оживленной. События прошедшего дня вылились не в азартные сплетни и шумные пересуды, а, наоборот, в некоторую подавленность; посетители переговаривались приглушенными голосами.

Валентин Фейнлайт был совершенно прав, когда сказал, что никто особенно не любил Чарли Лезерса. При всем при том кончина этого последнего, казалось, заставила каждого почувствовать собственную уязвимость. Всякий знает, что внезапная смерть — это то, что случается с другими. Но тут снаряд упал слишком близко. И поскольку никто пока не понимал, как же это так вышло, всей компании было сильно не по себе.

Хозяин предложить собрать деньги для вдовы, и все его поддержали, потому что люди любили Хетти и сочувствовали ей. Поставленная на прилавок бутыль для пожертвований к концу вечера наполнилась до половины. «Во всяком случае, — кисло подумал хозяин, — там осело больше денег, чем в кассе». Расходились трезвыми. Причем небольшими группками, а не поодиночке.

ГЛАВА ПЯТАЯ

В кои-то веки Джордж Буллард сдержал слово. Когда Барнаби на следующее утро добрался до своего стола, на нем уже лежало заключение о вскрытии. Сержант Трой тоже был на месте и увлеченно читал отчет патологоанатома.

— Что стряслось?

— Сэр?

— Ты никогда не приходишь первым.

— Знаю. И вы всегда отчитываете меня за это. Вот я и решил сделать над собой усилие.

— Я ценю в подчиненных постоянство, Трой. Ты меня не путай, ладно?

— Да, шеф.

— Ладно. Каковы же их выводы?

— Удавлен, но это мы уже и так знаем. «Очень тонкой проволокой» — так тут написано. Думаю, криминалисты подкинут новые подробности. Заядлый курильщик. Когда его нашли вчера днем в шестнадцать тридцать, он был мертв около шестнадцати часов.

— Значит, если грубо, получается с полуночи вторника на среду.

— Вечером плотно поел. Мясо, овощи, возможно, рисовый пудинг. Позже пиво со свиными шкварками…

— Довольно. Если не возражаешь, я все еще пытаюсь переварить свой завтрак. — Барнаби дотянулся до заключения и быстро перевернул страницу. Прочитал еще несколько пунктов, потом отложил листки и открыл большой конверт, прислоненный к фотографии его жены и дочери в серебряной рамке. Вынул несколько больших черно-белых снимков и разложил по столу.

— Мне это не нравится, Трой.

«А кому бы понравилось?» — подумал Трой, глядя на выпученные, полные ужаса глаза, на превращенные в гуляш щеки, на вывалившийся, почерневший язык, тоже порядком объеденный. Похоже на зловещих горгулий, которые бывают на старых церквях. Точно, то ли на горгулий, то ли на дорогую тещу, мамашу Морин.

— Кровоподтеков, по всей видимости, нет. — Барнаби похлопал ладонью по заключению о вскрытии. — А также частиц кожи, волос, волокон ткани под ногтями.

— То есть он не сопротивлялся?

— Все сопротивляются, если есть малейшая возможность. Но когда на шею накидывают проволоку и сильно затягивают, тут уже без шансов.

— Черт возьми, сильный, гад.

— Да. Лезерсу было чуть за шестьдесят. Не молод, но и не дряхлый старик. Чтобы задушить человека таким образом, нужна большая мышечная сила. Плюс, я бы сказал, некоторый навык.

— Думаете, ему случалось делать такое раньше, шеф?

— Я бы не стал спешить с далеко идущими выводами. Но, конечно, подобной сноровки не приобретешь, работая по дому или в саду.

— А может, он тренировался на дыне.

— Что?

— Как тот киллер из «Дня шакала».

Барнаби на секунду прикрыл глаза, приложил безымянный и средний пальцы левой руки ко лбу и сделал глубокий вдох. Потом собрал фотографии.

— Развесь их в дежурке. В четыреста девятнадцатой на первом этаже. Первая летучка в два тридцать, к тому времени у нас уже будет что-то от криминалистов.

— Да, сэр.

— И захвати мне шоколадный батончик. «Марс».

К тому времени, как отдел по расследованию убийств под руководством Барнаби собрался на летучку, доктор Джим Махони, лечащий врач Чарли Лезерса, успел побывать в морге больницы Сток-Мэндевилл и опознал бывшего пациента. Криминалисты тоже поделились предварительными выводами.

Под началом Барнаби состояло восемь офицеров управления уголовного розыска, среди них — очаровательная сержант Брирли, которую Трой безнадежно вожделел с той самой секунды, когда она впервые попалась ему на глаза семь лет назад. И двенадцать полицейских в форме. Вдвое меньше, чем требовалось, но это дело известное.

— Заключение о вскрытии, — Барнаби помахал листком. — Копии доступны. Ознакомьтесь. Удавлен проволокой. Возможно, убийца заранее заготовил петлю, накинул ее сзади и сильно затянул. Из-за густого лиственного покрова не удалось установить, наведывались ли к телу дикие животные. Фонарик найден в нескольких футах от него, на нем отпечатки пальцев Лезерса.

— У нас есть хоть что-нибудь на него, сэр? — спросил мрачный инспектор Карсон по прозвищу Весельчак. Его недавно повысили в чине, и он жаждал блеснуть.

— На данном этапе немного. Кажется, он был довольно неприятный тип. Тиранил жену. Дочь сказала, что сама бы его прикончила, подвернись удобный случай.

— С его собакой ведь тоже что-то случилось? — уточнила сержант Брирли. — Я слышала, как об этом говорили в столовой.

— Да, верно. Ее избили ногами и бросили в реку.

— Ублюдок, — процедил сержант Трой, который любил собак. По комнате пронесся согласный ропот. — Это убийца хозяина ее отделал?

— Предположительно.

— Не значит ли это, что, сели преступник по-прежнему где-то рядом, собака может ею узнать? — предположил Карсон. — Отреагирует на него?

— Дело говорите, — старший инспектор Барнаби любил поощрить смекалистых. В отличие от многих старших офицеров, он не считал, что младшие чины заведомо глупее него.

— Почему собака просто не убежала? — подал голос молодой констебль в форме.

К нему повернулись сразу несколько изумленных лиц.

— Вы, вероятно, мало знаете о собаках, Филлипс, — холодно заметил сержант Трой.

Констебль Филлипс густо покраснел.

— Результаты вскрытия позволяют предположить, что тем вечером он провел некоторое время в пабе. Хорошо, что в местном. Меньше нам беготни. Двое из вас могут начать обход домов поблизости. Деревня небольшая, что тоже к лучшему. Любые сплетни, какие удастся выловить. Все, что люди знают — или думают, будто знают, — о Чарли Лезерсе. Работа, жизнь, хобби, семья. С самого давнего времени, насколько это возможно. Кто видел его вечером или в ночь убийства. Не было ли в его поведении чего-то необычного. Ничто, повторяю, ничто не должно показаться вам не заслуживающим внимания. С вдовой я поговорю сам. Следующая летучка завтра в девять утра, я имею в виду — ровно в девять, а не в девять ноль пять. Ну что ж, это все.

Масс-медиа уже знали (от полицейской пресс-службы), что близ деревни Ферн-Бассет в лесу нашли труп. На следующий день стало известно имя убитого и способ убийства, и журналисты воодушевились.

Газетные репортеры и фотографы пустились наперегонки с репортерами и операторами местного телевидения. Задавали одни и те же вопросы, получали одни и те же ответы и только путались друг у друга под ногами.

Телевидение предпочитало брать интервью возле удивительного особняка Фейнлайтов. Не то чтобы стеклянный дом имел какое-то отношение к убийству. Просто уж очень он был хорош, обидно упускать такой эффектный фон.

Вторым местом притяжения репортеров стала площадка перед «Красным львом», где покойный припадал к источнику живительной влаги. Хозяин и несколько завсегдатаев околачивались у вазонов с поникшими анютиными глазками в надежде, что их попросят высказаться. Удостоенные внимания были, впрочем, сильно разочарованы, не обнаружив своих откровений в вечерних новостях или увидев урезанными до нескольких секунд, притом заснятыми в самых невыгодных ракурсах. К несчастью, действительно важные интервью — у ближайших родственников жертвы — взять было невозможно.

Не успел этот цирк покинуть город, как приехала полиция для обхода домов, и снова начались опросы. Возражали немногие. Те, кто ранее игнорировал репортеров и ощущал свое превосходство, сокрушаясь о том, что находятся личности, готовые буквально на все, лишь бы обратить на себя внимание.

Старший инспектор Барнаби и сержант Трой прибыли чуть раньше группы поддержки. Благодаря гражданской одежде и обычной машине, личному автомобилю шефа «воксхолл астра», они спокойно проехали по деревне и припарковались в конце переулка Толл-Триз-лейн. Лишь на секунду замешкавшись перед восхитительным розовато-лиловым гибискусом, Барнаби быстро прошел по дорожке к одноэтажному домику Лезерсов и постучал в дверь. Ее немедленно распахнули.

— Слушайте вы, уроды! Я уже сказала, она не будет ни с кем разговаривать. Отцепитесь, пока я полицию не вызвала!

— Вы, должно быть, дочь миссис Лезерс? — Барнаби предъявил служебное удостоверение. — Старший инспектор Барнаби. А это сержант Трой.

Тот сверкнул доверительной улыбкой и своим документом.

— Извините. Все утро отгоняла репортеров от двери. — Она посторонилась, уступая дорогу полицейским. — Разве дадут ей отдохнуть?!

— Боюсь, нам придется побеспокоить вашу мать, мисс Лезерс.

— Миссис Грэнтем. Полин. Она не будет возражать. В конце концов, вам надо делать свою работу.

Полин провела их в уютную кухоньку. Миссис Лезерс сидела в качалке у плиты и пила чай. Нижняя часть раскладного кресла была поднята кверху, чтобы дать отдых поднятым кверху ногам. Плечи обнимала теплая шаль.

— Это из полиции, мама.

— А-а…

— Прошу вас, не вставайте, миссис Лезерс. Можно? — Барнаби указал на потертое каминное кресло с высокой спинкой и подлокотниками и пододвинул его поближе к теплу.

— Да, конечно, садитесь, где вам удобнее.

Сержант Трой пододвинул деревянный стул с гнутой наборной спинкой к столу, чуть поодаль от двоих, сидящих возле огня. Достал потихоньку блокнот, шариковую ручку и положил их на бумажную скатерть в бело-зеленую клетку.

— Боюсь, у меня плохие новости, миссис Лезерс, — начал Барнаби. — Доктор Махони опознал убитого вчера в лесу человека. Это ваш муж.

— Мы вроде так и думали, да, мама? — Полин пододвинула плетеный табурет поближе к креслу матери и взяла ее за руку.

— Да. Мы уже немного свыклись с тем, что случилось. — Миссис Лезерс подалась вперед. — Может быть, чаю?

— Спасибо, не сейчас.

— Как именно он умер, мой папа?

— Боюсь, это было преднамеренное убийство, миссис Грэнтем. Мы расследуем убийство.

— Да, так сегодня и говорили на лугу, — сказала Полин матери. — Я просто поверить не могла.

— У вас нет никаких подозрений, кто это может быть? — Барнаби адресовал свой вопрос обеим женщинам и переводил взгляд с одной на другую, тем самым вовлекая их в некий доверительный круг. Голос его был тих и спокоен. Тон сочувственный и очень заинтересованный.

Этой способности находить верный тон, не изменявшей его начальнику никогда и нигде, Трой завидовал больше всего. Сержант иногда пытался подражать Барнаби, но люди смотрели сквозь него и не откликались. Трой видел, что ему не доверяют.

— Никто из знакомых Чарли не мог, — убежденно ответила миссис Лезерс.

Трой решил, что это вряд ли стоит записывать. Если верить тому, что он слышал о жалком поганце, весьма вероятно, что убил его как раз кто-то знакомый. Да любой из знакомых мог бы. Но вряд ли следовало говорить об этом сейчас, шеф и не сказал.

— Но с чего бы незнакомый стал нападать на него? — спросила Полин свою родительницу. — У него ведь не было с собой кучи денег. И вообще, что он делал в лесу?

— Гулял с Кэнди, — предположила миссис Лезерс.

— Во тьме кромешной? В такой час?

— Ваш муж не упоминал, почему выходит с собакой гораздо позже обычного?

— Да не сказать что гораздо позже. Всего-то в десять вместо половины десятого. Когда Чарли не вернулся, я решила, что он сидит в «Красном льве».

— Здорово! — с горечью произнесла Полин. — Пропивает деньги, которых никогда не давал тебе на хозяйство.

— Не говорил ли он, что намерен встретиться с кем-нибудь?

Миссис Лезерс покачала головой.

— Или, может быть, он вел себя как-нибудь необычно в последние дни перед смертью? Делал что-нибудь ему несвойственное?

— Нет, — она помедлила несколько секунд, — просто ходил на работу, как обычно.

— А где он работал?

— В основном в старом доме викария, как и я. И час-другой в неделю у Фейнлайтов — это через дорогу.

Больше она ничего не смогла добавить, и полицейские, уточнив, где живут Фейнлайты, собрались уходить. Барнаби еще раз повторил, как ему неприятно было доставить печальную весть. А сержант Трой задержался у дверей, чтобы спросить:

— Как ваша собака, миссис Лезерс?

— Держится. — На лице Хетти проступило неподдельное горе, которого и близко не было, когда речь шла о муже. — Мистер Бейли считает, что пока рано говорить.

Трой понимал, что это значит. То же самое говорил ветеринар, когда его немецкая овчарка съела кусок мяса, предназначенного для травли крыс.

— Очень вам сочувствую, — произнес он.

Когда полицейские ушли, Полин спросила мать, о чем та умолчала.

— Что ты имеешь в виду? — возмутилась миссис Лезерс.

— Ты хотела что-то сказать, когда они спросили, не делал ли папаша чего-то необычного в последние дни. Но так и не сказала.

— Уж больно ты востра — смотри не уколись!

— Ну, мам!

— Да ничего особенного… — Миссис Лезерс представила себе, как рассказывает про разнос, устроенный ей Чарли, когда она заглянула в гостиную. — Они бы просто посмеялись, и всё.

— Расскажи мне!

— Он делал что-то вроде… альбома. Клеил вырезки.

— Вырезки? Папа?

При виде старого дома викария Барнаби на секунду застыл как завороженный, потому что это было по-настоящему гармоничное и красивое строение. Узкие высокие окна (голландские жалюзи закрывали их до середины), изысканное веерное окно и изящная лепнина над парадной дверью. Правда, состояние их хорошим не назовешь. Золотисто-розовая, нежного оттенка кирпичная кладка, увитая ползучим девичьим виноградом, истертая и пористая, явно требовала вычинки, реставрации. Краска на двери потемнела и облупилась. Водосточные желобы в некоторых местах были сломаны, а красивые кованые ворота заржавели.

Трою дом напомнил декорации костюмных телесериалов, которые так любила его мама. Он прямо-таки видел пони, запряженного в двуколку, и кучера в высокой шляпе, начищенных башмаках и панталонах. Из дома выбегает слуга, чтобы помочь маленькому кучеру слезть. Потом появляется хорошенькая молодая особа, вся в лентах и кудряшках, в платье, закрывающем щиколотки, но зато открывающем много чего другого…

— Мы тут весь день торчать будем?

— Простите, сэр.

Трой потянул за кончик сонетки, украшенный головой грифона, старинного образца, подвешенной на шнурке. И, отпустив его, опасливо представил, что случилось бы, если бы он этого не сделал. Шнурок вытягивался бы все дальше и дальше, вынуждая пятиться и наматывать его на локоть? А потом дом упал бы набок? Роскошная картина… Он тихонько хихикнул.

— Сотри эту свою усмешку с физиономии.

— Да, сэр.

— Никого нет дома, — заключил старший инспектор, не отличавшийся особым терпением.

— Дома они, — уверенно возразил Трой. — Ждут, пока мы постучимся с заднего хода.

— Что?

— Уличные торговцы и доставщики — с заднего хода… — Верхняя губа Троя сердито искривилась, как всякий раз, когда он предчувствовал, что придется иметь дело с буржуазией. — Да, сэр, нет, сэр. Три полных пакета…

— Чепуха. Здесь живет местный викарий. Точнее, бывший викарий. Лайонел Лоуренс.

— Так вы его знаете?

— Я знаю кое-что о нем. Он венчал главного констебля графства двадцать с чем-то лет назад.

— Опс! А ведь они скрывали. Таинственные — прям масонская ложа! — Трой уже собрался как следует стукнуть в дверь, но Барнаби перехватил его руку.

— Кто-то идет.

Дверь открыла Энн Лоуренс. Барнаби отметил про себя блеклую одежду, седые волосы, неуклюже подобранные и выбивающиеся из прически. Кожа у нее была почти прозрачная, а глаза такие бледные, что цвет и не определишь. Старший инспектор подумал, что никогда прежде не видел такой стертой внешности. Может, она больна? Наверняка у нее анемия.

— Миссис Лоуренс?

— Да. — Она словно бы ждала удара. Даже дыхание задержала. Взгляд ее метался между мужчинами. — Кто вы?

— Старший инспектор Барнаби, уголовный розыск. А это сержант Трой.

Когда Барнаби показал свое удостоверение, Энн Лоуренс тихо охнула и прикрыла рот рукой. И те краски, что были, исчезли с ее лица.

— Можно поговорить с вами? И с вашим мужем, если он дома?

— О чем? Что вы хотите? — С большим трудом она взяла себя в руки, вероятно сообразив, каким странным может показаться ее поведение. — Простите. Проходите, пожалуйста. — Она отступила, широко распахнув тяжелую дверь. — Лайонел у себя в кабинете. Я отведу вас.

Они миновали прихожую, выложенную черной и белой плиткой. Над лестницей на тяжелой цепи висел большой фонарь в виде звезды. На овальном столике возле стопки ожидающих отправки писем стоял медный кувшин, набитый пахучим сухим березовым листом, пряным тысячелистником и пижмой.

Кабинет, тихая, мирная комната, окнами выходил на задний двор. Поблекшие, а когда-то янтарные шелковые портьеры от ветхости местами почти протерлись. Горшки с гиацинтами, книги, газеты. В камине потрескивал огонь, распространяя сладковатый запах яблоневой древесины.

При их появлении Лайонел Лоуренс с готовностью вскочил и поспешно выбрался из-за стола, чтобы пожать Барнаби руку.

— Дорогой старший инспектор! Мы ведь с вами встречались, кажется?

— Раз или два, сэр, — кивнул Барнаби, — в магистратском суде, насколько мне помнится.

— Вы пришли по поводу Карлотты?

— Карлотты?..

— Это наша молодая приятельница, заботу о которой мы приняли на себя. Произошло недоразумение, они с моей женой поссорились, и Карлотта убежала. Мы оба очень волнуемся.

— Боюсь, что нет.

«Интересно, — подумал Барнаби, — не потому ли миссис Лоуренс так всполошил наш приход? Пожалуй, чересчур всполошил. Молодые люди, даже вполне благополучные, склонны время от времени исчезать. Ночевать у подруги после ссоры дома. Чего лучше… Пока обезумевшие родители обзванивают знакомых и бегают по улицам, выкрикивая твое имя». Кстати, Барнаби заметил, что миссис Лоуренс успокоилась.

— Садитесь, будьте любезны. — Энн Лоуренс указала на оливковый диванчик в стиле ноул^[9], сама села напротив.

Теперь, когда на нее упал целый сноп солнечных лучей, Барнаби разглядел, что волосы у хозяйки дома вовсе не седые, как ему сначала подумалось, а нежного пепельного оттенка. На ней была плохо скроенная зеленая твидовая юбка и ручной вязки джемпер. Старший инспектор был приятно удивлен, заметив, что у миссис Лоуренс прелестные ножки и даже грубые шерстяные колготки табачного цвета не могут их испортить. Теперь, когда она перестала нервничать, кожа ее разгладилась и морщины почти не проступали. Возможно, ей не было еще и сорока.

— Думаю, вы уже знаете, что Чарли Лезерса нашли мертвым.

— Да, — Энн Лоуренс поежилась, — это ужасно.

— Ты виделась с Хетти? — спросил Лайонел.

— Конечно, — довольно резко ответила Энн. — Приехала ее дочь. Они дадут мне знать, если понадобится моя помощь.

— Того, кто это сделал, надо обязательно найти, — изрек Лайонел. Свою жесткую инструкцию он адресовал непосредственно Барнаби. — Этот человек остро нуждается в помощи.

Сержант Трой так и застыл с открытым ртом, таращась на высокого пожилого субъекта. Тот нервно ходил по комнате, заставляя развеваться длинные, до плеч, пряди цвета соли с перцем. Костлявые лодыжки, выглянув из коротковатых помятых твидовых брюк, прятались в штиблеты с резиновыми вставками по бокам. Длинные журавлиные ноги складывались и раздвигались, как ножницы. Он то потирал руки, то стискивал их в мучительной нерешительности.

— Что я могу поделать? — воскликнул он, резко остановившись около украшенного инкрустациями секретера. — Должно же быть что-то…

— Все, что пока от вас требуется, это ответить на наши вопросы, — сухо заметил Барнаби. Он вовсе не собирался поощрять подобное поведение. — Я так понимаю, что мистер Лезерс работал у вас?

— Да. Помогал содержать сад в порядке. И делал еще кое-что по мелочи.

— Давно?

— Вероятно, больше тридцати лет.

— Что он был за человек?

— Боже праведный! Откуда мне знать? Я совсем с ним не сталкивался. Может, Энн… — Он вопросительно посмотрел на жену.

— Мы нечасто разговаривали. Только о работе.

— Так вы ничего не знали о его личной жизни?

— Боюсь, нет. — Энн вовсе не собиралась злоупотребить доверием Хетти, пересказывая ее жалобы.

— Но ведь вы бы знали, если бы он оказался в беде, правда, сэр? — Сержант Трой и сам слышал в своих словах агрессивные нотки, но не мог остановиться. На шефа он предпочел не смотреть. — Я хочу сказать, вы бы это почувствовали. И он бы сам захотел побеседовать с вами. Ведь все знают, что вы помогаете людям.

— Думаю, да. — Лайонел не заметил иронии, даже такой железобетонной. Он кивнул, сложив тонкие губы в довольную улыбку.

— А не было ли у него денежных затруднений? — спросил Барнаби. — Не просил ли он когда-нибудь о прибавке? Не брал ли взаймы?

— Он получал прибавку каждый год, — сообщила Энн. — И Хетти тоже. Нет, он никогда не говорил о денежных затруднениях.

— Никто не заходил к вам, не справлялся о нем? Или, может быть, звонили?

— Нет, не заходили и не звонили. — Лайонел Лоуренс начинал раздражаться. — Послушайте, все эти вопросы совершенно бесполезны и только время отнимают. На Лезерса явно напал какой-то несчастный, отчаявшаяся душа. Он может и еще набезобразничать, если вы не найдете его.

После этих слов, возможно почувствовав, как в полицейских закипает гнев, миссис Лоуренс поднялась и неловко, боком стала продвигаться к двери, легким движением тонкой руки призывая незваных гостей следовать за ней. Через минуту Барнаби и Трой оказались на крыльце, увитом девичьим виноградом.

— «Набезобразничать»! — передразнил Трой. — Боже! Он еще будет говорить… A-а! Больно же!

Его предплечье будто попало в стальной капкан.

— Послушайте, сержант! Больше никогда так не делайте.

— Благодетели чертовы! Меня чуть не стошнило.

— Наши чувства, когда мы опрашиваем людей, не имеют значения. Настроишь человека против себя — и вся информация засохнет на корню, помни это.

— Следовало бы показать ему фотографии трупа, — Трой с трудом высвободил руку, — или пару раз сводить в морг.

Он мог представить себе, как точку зрения экс-преподобного воспримут в участке. Очень многие там выступали за смертную казнь, и эта тема частенько обсуждалась в столовой. В предвкушении возврата старой доброй практики парни развлекались, составляя список убойной пятерки. На прошлой неделе один шутник включил в число смертников лорда Лонгфорда^[10], и они вычеркнули эту кандидатуру только после долгих и серьезных споров.

Барнаби уже почти вышел заворота, предоставив хмурому Трою следовать в арьергарде, когда заметил движение около гаража. Какой-то малый мыл старый «хамбер». Старшему инспектору не пришло в голову поинтересоваться у Лоуренсов, держат ли они еще прислугу. И, что интересно, они тоже не подумали сообщить ему об этом.

— Шофер, — скривился Трой. — Ух ты! А я-то думал, что духовенство ведет скромную, простую жизнь.

— Я уже говорил, что Лоуренс больше не является духовным лицом. Давно отказался от сана.

— Ловко, — пробормотал Трой. — Думаете, у миссис Эль много денег?

— Если судить по состоянию дома, навряд ли.

Машина представляла собой настоящий музейный экспонат. «Хамбер-хоук» с номером из четырех цифр и трех букв. Лет сорока от роду, не меньше, старая, громоздкая, траурно-черная. Сиденья из потертой каштановой кожи обшиты коричневым кантом. Именно на такой машине пожилой деревенский священник должен трястись по проселкам, и, подумав об этом, Барнаби не смог сдержать улыбки. Тут были даже две серебристые вазочки для цветов, в форме рожков от мороженого.

Хотя парень не мог не заметить приближения полицейских, головы он не поднимал. Продолжал ровными круговыми движениями полировать тряпкой капот, время от времени брызгая из баллончика аэрозолем. Одетый в обтягивающую белую майку и еще плотнее облегающие джинсы, похоже блеклые изначально, а не вываренные по моде, он демонстрировал отличную физическую форму и был очень хорош собой. Сержант, и без того злой, обжег его ненавидящим взглядом.

— Добрый день, — поприветствовал Барнаби и представился.

Парень посмотрел Барнаби прямо в глаза с деланым дружелюбием, расплылся в широкой, откровенной улыбке и протянул руку для пожатия.

Барнаби в ответ показал удостоверение, сделав вид, что не заметил руки. Его ноздри уловили тонкий запах притворства. У этого типа он не рискнул бы купить даже пакетик жареной картошки, не говоря уже о рыбе.

— Добрый денек, джентльмены. — По мере того как улыбка делалась шире, теплота исчезала из глаз. Актерского таланта не хватало на то, чтобы поддерживать нужный градус эмоций и там, и тут. — Чем могу помочь?

— Фамилия? — осведомился сержант Трой.

— Жакс.

Трой аккуратно записал:

— Джекс.

— Имя?

— У меня нет имени. Кстати, не Джекс, а Жакс.

— Правда? — усомнился Трой.

— Мы расследуем убийство Чарли Лезерса, — сообщил Барнаби. — Вы ведь его знали?

— А, да. Бедный старик. Я отлично ладил с Чарли.

— Значит, вы были единственным, кто с ним ладил, — заметил сержант Трой.

— Он был откровенен с вами? — продолжал старший инспектор.

— Более или менее. Он был такой беспокойный, скажу я вам.

— О чем же он беспокоился?

— Азартные игры, знаете ли. Малейшее волнение — и теряешь над собой контроль.

— Какие именно азартные игры? Лошади?

— Он не говорил. Но крыша у него точно поехала.

— Как это? — спросил Трой.

— Ночью на прошлой неделе он мне божился, что вон там стоит какой-то тип, — Жакс кивнул на темное скопление деревьев. — Я пошел глянуть. Никого там не было.

— То есть вы думаете, что ему это привиделось?

— Думал. Но теперь не так уверен.

— Он говорил с вами о чем-нибудь еще? — спросил Барнаби. — Может, делился планами? Рассказывал о семье? О друзьях?

— Не было у Чарли никаких друзей.

— Но ведь с вами-то он отлично ладил! — не поверил Трой.

— Уж такой я человек. — Жакс в последний раз придирчиво осмотрел капот и стал собирать инвентарь — кусок замши, аэрозоль, тряпки — в прозрачный контейнер на молнии.

— Где вы были позавчера между десятью и двенадцатью часами вечера, Жакс?

— Вы это у всех спрашиваете? — Парень пристально посмотрел Барнаби в глаза. — Или ко мне особое отношение?

— Просто ответьте на вопрос, — отрезал Трой.

— У себя в квартире. — Он указал большим пальцем на крышу гаража. — Я тут живу.

— Возможно, вы нам еще понадобитесь, — поставил в известность Барнаби. — Не уезжайте никуда, не предупредив нас.

Мускулистый красавчик забрал контейнер и пошел было, но потом передумал и повернул обратно.

— Послушайте, вы все равно узнаете… У меня были неприятности, верно, но Лайонел, он дал мне второй шанс. Я решил начать с чистого листа. И ни в коем случае не намерен профукать этот второй шанс.

— Что ж, приятно слышать, — оценил старший инспектор.

Теперь оставалось побеседовать с Фейнлайтами. Барнаби не питал особых надежд на их счет. Хетти Лезерс говорила, что муж работал у них всего пару часов в неделю, и вряд ли этот бирюк только и делал, что изливал душу хозяевам.

— Ничего себе! — протянул сержант Трой, когда они подошли к внушительному сооружению из стекла. — Интересно, как им удалось проскочить мимо департамента градостроительства?

Барнаби тоже этому удивился. Потрясающе красивое здание. Уже сгустились сумерки, и почти повсюду горел свет. Не все бледные, слегка зеленоватые стеклянные блоки, из которых возвели дом, были прозрачными. Встречались и матовые. Просачиваясь сквозь них, сияние множества ламп и подвесных светильников расходилось снопом и рассеивалось в воздухе, будто лучи тающих в пространстве звезд.

Парадная дверь на первый взгляд казалась стеклянной, но, рассмотрев широкий ребристый прямоугольник поближе, Барнаби решил, что перед ним какой-то особо прочный синтетический материал. Дверной молоточек представлял собой мерцающий, с молочным отливом шар. Щели для писем не было. Звонка, кажется, тоже. Как и названия особняка. Хотя потом старший инспектор узнал, что дом называли по фамилии владельца — «Фейнлайтс».

— Придется постучать, шеф. — Трою не терпелось посмотреть, что там внутри.

— Погоди. — Рассмотрев архитравную балку, Барнаби нашел встроенную в нее узкую полоску сверкающей стали. Нажал и стал ждать. Отклика изнутри не последовало.

— Это не дверной звонок, — осклабился сержант. — Это кнопка, спускающая с цепи добермана.

Расстроенная Луиза вспоминала вчерашний вечер и не обратила внимания на звонок. Уставилась на страницы «Гардиан» с книжными и театральными обзорами, но не видела ее. Рядом на столике стояла чашка холодного несладкого кофе и голубое глазурованное блюдо со спелыми абрикосами.

Когда Вэл ушел вчера, так окончательно и бесповоротно, ноги сами понесли ее следом. Она знала, куда он идет, и догадывалась, что не увидит ничего нового. Что не сможет его остановить. Хуже того, заметив, что она увязалась за ним, брат еще сильнее разозлится. И все-таки Луиза не могла удержаться.

Она видела, как Вэл вошел в сад у старого дома викария, затаилась и стала ждать. Луиза не представляла себе, что скажет, если Вэл ее засечет. Когда дверь квартиры над гаражом отворили, она повернулась и с тяжелым сердцем побрела домой.

Вэл вернулся через час. Луиза видела его в просвет между ковров на полу своей комнаты. Некоторое время он сидел неподвижно, подперев руками опущенную голову, потом спокойно встал и пошел к себе наверх.

Она почти не спала, затем все-таки задремала, а проснувшись утром, поняла, что очень боится. Впервые в жизни она страшилась встретиться лицом к лицу с братом. Но, едва услыхав, что он встал и ходит по комнате, заварила «оранж пеко ассам», который Валентин любил пить по пробуждении, и понесла чай в комнату брата.

Не дождавшись ответа на свой деликатный стук, Луиза осторожно повернула ручку. Валентин был в ванной. Он только что принял душ и теперь, обмотав бедра полотенцем, брился перед зеркалом. Дверь в ванную была приоткрыта. Луиза хотела было окликнуть брата, но тут он нагнулся над раковиной, чтобы умыть лицо, и она увидела ужасную отметину у него на загривке, сине-багровую, с почти черными краями.

Луиза неуклюже попятилась и отступила обратно на лестничную площадку. Поднос у нее в руках ходил ходуном. Крышка чайника, хрупкая чашка на блюдце, молоко в молочнике — все дрожало. Она осторожно поставила поднос на пол и выпрямилась. Потом вытянула дрожащие руки вдоль тела, сделала глубокий вдох, стараясь вновь обрести душевное равновесие.

Она знала, кем оставлена уродливая метка, и твердила себе, что, возможно, все не так ужасно, как кажется, хотя прекрасно сознавала, что на самом деле все еще ужаснее. Ей пришло на ум выражение «любовные укусы». Она вспомнила, как в школьном автобусе кто-нибудь из девчонок демонстрировал свои засосы, а другие завидовали счастливице.

Но это было нечто совсем другое! Не любовный укус, а, скорее, укус ненависти. Рана. Интересно, шла ли у Валентина кровь, когда рана была свежей? Пришлось ли ему неловко выгибать шею, тянуться рукой через плечо, чтобы обмыть ее, когда он вернулся домой? Больно ли ему было, когда он лег в постель?

Через полчаса брат пришел в кухню с подносом в руке, и она едва заставила себя взглянуть на него. Не из-за вчерашней ссоры, которая теперь казалась ей чем-то совершенно обычным, а из-за того, что она боялась прочесть на его лице.

Медленно, как будто во сне, он поставил чашку и блюдце в посудомоечную машину и принялся чистить апельсин. Потом сел за стол, разделил апельсин на дольки, разложил их на тарелке, но есть и не подумал.

Луиза отошла и встала так, чтобы смотреть на Валентина исподтишка. Напрасная предосторожность, поняла она потом. Он даже не сознавал ее присутствия. Смотрел в окно ясным, трезвым, спокойным взглядом. Все в нем говорило о смирении. Руки, печально сложенные на коленях, спина, согнутая под невидимой ношей.

Еще одно воспоминание, из раннего детства. Они с дедушкой сидели и рассматривали фотографии в альбоме. Там были и открытки тоже, некоторые — времен Первой мировой войны. Ангел Монса^[11] печально взирает на солдата, преклонившего колени у креста. Солдат, оглянувшись, храбро смотрит на ангела, зная о своей судьбе и мужественно готовясь принять смерть. Именно таким был сейчас взгляд Валентина.

Вновь раздавшийся звонок наконец заставил ее пробудиться от размышлений к реальной жизни. Луиза вздохнула, заставила себя выпрямиться, отложила газету. За ребристым стеклом смутно проступала грузная фигура. А рядом другая, поджарая.

— Миссис Фейнлайт?

— Миссис Форбс. Валентин Фейнлайт — мой брат. Кто вы?

Показывая удостоверение, Барнаби с восхищением разглядывал стоящую перед ним женщину. Трудно было представить себе кого-то менее похожего на Энн Лоуренс. Рот крупный, с тонкими, умело накрашенными алой помадой губами. Высокие скулы. Немного раскосые ореховые глаза с очень длинными ресницами. Кремовая кожа цветом и гладкостью напоминает жирные сливки. Ни дать ни взять Лорен Бэколл времен, когда Боги еще мог отплясывать буги-вуги^[12].

— Можно войти?

— Зачем? — Грубоватость реплики не лишила ее голос гортанной прелести.

— Задать несколько вопросов о Чарли Лезерсе. Как я понимаю, он у вас работал.

— Очень немного.

Тем не менее она посторонилась, пропуская их внутрь. Барнаби вошел и остановился. Казалось, он везде чувствует себя как дома. Трой изумленно таращился. Глазел на величественно ниспадающий занавес, на люстру в центре, на подвесные светильники, стилизованные под арабские масляные лампы, на узорчатые шелковые ковры по стенам. На все это прихотливое сказочное убранство.

Луиза провела их за изогнутую полотняную ширму, позади которой скрывались два огромных дивана коричневой кожи и низенький черный стеклянный столик с весьма экзотическими шахматами. Странного вида лампа на манер змеи выкидывала вперед плоскую ромбовидную голову.

— Итак, — сказала Луиза, закинув ногу на ногу и воинственно оглядывая полицейских, — что именно вы хотели узнать?

— Как давно у вас работал мистер Лезерс?

Раньше, чем она успела ответить, послышались шаги. Кто-то стремительно прошел у них над головой, а потом сбежал вниз по лестнице.

— Луиза! Там кто-то был за дверью? — В этом вопросе слышалось нечто посильнее простого любопытства. Барнаби уловил жгучую заинтересованность, если не сказать волнение.

Валентин Фейнлайт зашел за ширму и замер при виде полицейских.

«Никогда не скажешь, — подумал старший инспектор, — что они брат и сестра». У Валентина волосы были прямые, соломенного цвета, квадратное лицо, бледно-зеленые глаза и крупный нос. Ростом он уступал Луизе и отличался довольно плотным телосложением.

— Их интересует Чарли Лезерс.

— Вот как? — Он сел рядом с сестрой, достал пачку очень дорогих сигарет «Джордж карелиас» и закурил. — Даже не знаю, чем мы можем быть полезны.

Ноздри Троя дрогнули. В этом году он завязал с куревом. Ради своей девочки, ради четырехлетней Талисы-Линн. А до того несколько месяцев курил в туалете, выпуская дым в окно. Его жена Морин считала, что, если бы курить можно было только в душе, это помогло бы бросить. Она такая. Едкая.

— Что вы можете сказать о мистере Лезерсе? — спросил старший инспектор.

— Почти ничего, — ответил Валентин. — Мы говорили ему, что надо сделать, он шел и делал. Раз в месяц мы ему платили. Конец истории.

— Он работал и в доме тоже?

— Нет. Только в саду.

Барнаби успел оценить сад за домом. Нечто безмятежное и в высшей степени регулярное. Золотистый гравий рассыпан спиралями, напоминающими о раковине моллюска наутилуса. Несколько огромных глиняных амфор, тщательно расставленных. Прямоугольный бассейн, выложенный черной плиткой, белые лилии на поверхности воды. Сад обнесен стеной со множеством ниш для статуй, застывших в позах, чересчур формальных даже для изваяний.

Старший инспектор, помешанный на садоводстве, вообще не захотел бы работать в таком саду. Бездушное, даже несколько зловещее место, решил он и почему-то вспомнил фильм, который видел в шестидесятых, когда ухаживал за своей Джойс. «В прошлом году», что ли, он назывался^[13]? Увидев, что начальник на минуту отвлекся, и чувствуя себя неуютно, оттого что страницы его записной книжки до сих пор пусты, Трой ринулся в атаку:

— И никакой уютной утренней болтовни за чашечкой чая?

Эти двое дико воззрились на него, потом переглянулись и прыснули со смеху. Трой стал какого-то тускло-розового цвета. Хотел было прикинуться, будто пошутил (естественно, они не стали бы распивать чаи с прислугой), но знал, что не прокатит, потому что притворяться он не умеет. Щеки краснели все гуще. Он решил, что мерзких умников ненавидит не меньше, чем благодетелей.

— Значит, у вас нет никаких идей насчет того, кто мог его убить?

— Именно так. — Луиза почувствовала, что ведет себя слишком уж жестко, и дружелюбно улыбнулась Трою. — Не думаю, что это как-то вам поможет, но я видела его в тот вечер.

— Вдруг поможет? — предположил Барнаби. — В котором часу это было?

— Около половины одиннадцатого. Вероятно, он шел в «Красный лев» и волок за собой свою несчастную собачку.

— Ах да… Кажется, вы очень помогли миссис Лезерс, когда она нашла собаку, мистер Фейнлайт?

Валентин пожал плечами:

— Просто отвез их к ветеринару, вот и все.

Тут бы и закончиться разговору. Представлялось совершенно очевидным, что Лезерсы не имели никакого касательства к жизни этих двоих. И эти двое, в свою очередь, ничего не знают о Лезерсе. Но Барнаби не спешил удалиться. И не только из-за экстравагантных интерьеров. И не только потому, что ему нравилось общество Луизы Фейнлайт, хотя это тоже сыграло свою роль. Но главным образом оттого, что ему чудилась здесь, как выразились бы склонные к профессиональному жаргону работники социальной службы, «скрытая повестка дня». Возможно, эта самая «скрытая повестка» и не имела никакого отношения к расследованию. Скорее всего, не имела. Но мало ли…

Барнаби обдумывал следующий ход. Хорошо бы нащупать хоть какую-то связь с нашим другом Чарли, хоть что-нибудь способное пролить свет на дело.

— А миссис Лезерс тоже здесь работала?

— Нет, — Луиза ответила даже раньше, чем он успел договорить. — Мы пользуемся услугами агентства в Эйлсбери.

— Достойное агентство. — Барнаби отметил молниеносность ее ответа. От чего она хотела увести его? От разговора о Хетти Лезерс? Точно нет. От места службы почтенной матроны? Возможно. — Думаю, миссис Лезерс хватает работы в старом доме викария.

И тут что-то вошло в комнату. Чье-то темное, дышащее присутствие сразу превратило все происходившее здесь до сих пор в химеры. Барнаби, удобно откинувшись на коричневую кожаную спинку дивана, чувствовал: что бы это ни было, вот оно!

— Да ей просто удержу нет, этой женщине… — рассудил Трой, когда они, возвращаясь к машине, опять миновали деревенский герб с пшеничными снопами, крикетными битами и задиристым барсуком. — Если уж начнет языком молотить.

— Да. Жаль только, что она не сказала ничего полезного для нашего расследования.

— Этого мы пока не знаем, сэр. Лучше не торопиться с далекоидущими выводами. — Хотя Трой постарался убрать из голоса всякий намек на самодовольство, он спиной почувствовал острый взгляд шефа, кольнувший его между лопатками. Ничего, это того стоило. Последние десять лет он выслушивал подобные поучения по десять раз на дню, и впервые за всю историю мироздания ему удалось первым вставить его в разговор. Хо-хо-хо!

Луиза поведала им о своей работе в банке. О проблемах покупки и продажи недвижимости в Лондоне. Изложила историю строительства стеклянного дворца. Описала, как первоначальное сопротивление косного каустонского департамента градостроительства сменилось снобистской гордостью, когда до местных чинуш дошло, что дом строит маститый архитектор, удостоенный многих наград. Рассказала про их с братом детство в Гонконге и слегка коснулась причины нынешнего совместного проживания. Не забыла про Барли Роско, его растущую славу и ожидаемый выход телеверсии.

Писатели! Сержант Трой хмыкнул и зачислил новый подвид в свое чистилище. Он мимолетно восхитился терпением шефа, который сидел и слушал всю эту галиматью, и только потом понял, что Барнаби вовсе не приперт к стенке, а слушает, потому что хочет слушать. Когда же шеф решил, что с него хватит — где-то посреди саги о том, как Луиза добивалась от «Братьев Госхоук» «золотого рукопожатия», выходного пособия, соразмерного ее заслугам финансового аналитика, который отдал фирме двенадцать лет жизни, — когда он так решил, то попросту откланялся.

— Ловко она заморочила нам головы, эта Фейнлайтиха, — подытожил Трой возле машины.

— Да уж.

— А зачем это все было, как думаете?

Барнаби опустился на пассажирское сиденье, откинулся и прикрыл глаза. Хороший вопрос, только ответить на него пока нечего. Но Валентин Фейнлайт, как только сестра завела свою песню, вышел ответить на телефонный звонок, которого Барнаби не слышал. Старший инспектор подозревал, что звонка не слышал и сам Фейнлайт. А Луиза все говорила, и говорила, и говорила. Заговаривала зубы? Отвлекала? Нет, нарочно заваливала посторонней, пустопорожней информацией. Она его, можно сказать, заблокировала, да, именно заблокировала. Даже если бы он знал, о чем ее следует спрашивать, она заранее поставила блок всем его серьезным и значимым вопросам.

На данном этапе это неважно. Если потребуется, он наверстает упущенное, поговорив с ней — или с ними обоими — еще раз. Но с какой целью она так настойчиво и так искусно отвлекала его внимание? Не затем же, в этом старший инспектор был уверен, чтобы избежать разговоров о Чарли Лезерсе. И для чего понадобилась вся эта ерунда про финансовую аналитику? Ему показалось, что вообще-то Луиза — человек сдержанный. А может, все это выбалтывалось, чтобы не дать ему заговорить о брате? Уж у братца-то хватило бы физических сил затянуть петлю, если бы понадобилось. Возможно, даже одной правой, вон какие у него мускулистые руки и плечи. Как бы то ни было, Барнаби чувствовал себя заинтригованным.

Трой снял машину с ручника, включил первую и неуклюже выполз с парковки у «Красного льва».

— Пожалуйста, постарайся не снести тот жилой вагончик.

Трой обиженно поджал губы от такой несправедливости. Он прекрасный водитель, первоклассный. Все дело в том, что он с шефом. Когда его критикуют, он нервничает. То же самое, когда в машине Морин. А еще мама. И папа, если уж на то пошло. Получалось, что он водит хорошо, только когда ездит один. Рассказать кому — не поверят.

Дом номер семнадцать по Арбёри-Кресент встретил старшего инспектора восхитительным запахом. Это значило, что готовит сегодня не его обожаемая Джойс. Так кто же? Может, господа Маркс и Спенсер? Или, если повезет…

— Калли!

— Привет, папа! — Дочь широко раскрыла ему объятия, потом отвернулась обратно к кастрюле. — А ты похудел.

— Правда? — сказал он небрежно, но втайне очень обрадовался. На последней диспансеризации Джордж Буллард велел ему сбросить около тридцати фунтов. Дома есть меньше не составляло труда, но после домашней аскезы он склонен был добирать в столовой. — Сидел на капустном супе.

— Фу! — Калли театрально содрогнулась. — Как тебе новое дело?

— Так себе. Сегодня разговаривал со знаменитостью.

— Это с кем же?

— С Валентином Фейнлайтом. Он пишет…

— Знаю. Я с ним знакома.

— Правда?

— Познакомились на вечеринке по случаю премьеры, года четыре назад. Он был с Бруно Магелланом.

— С кем?

— Это потрясающий театральный художник. Кажется, они довольно долго жили вместе.

— Сейчас Фейнлайт живет с сестрой.

— Да, Бруно умер от СПИДа. Очень печально.

Барнаби вышел в прихожую принести вина. Он вернулся с бутылкой «монзингера диндарелло» урожая девяносто шестого года, открыл ее и налил себе немного.

— Что насчет предложений сняться в рекламе?

— Никаких. Все еще жду. Не решаюсь остричь волосы. Зато у Нико в субботу прослушивание в Национальном театре^[14].

— Молодец Николас. — Они чокнулись бокалами. — А кстати, где он?

— Поехал с мамой покупать «подар-р-рок». — Реплика рассыпалась насмешливой барабанной дробью. А иронические кавычки она просто выхватила из воздуха. Меньше чем через месяц у ее родителей серебряная свадьба.

— Я думал, подарки должны быть сюрпризом.

— Конечно. Этот и будет сюрприз тебе от мамы. А ты покупаешь подарок для нее…

— Знаю, знаю. Кстати, спасибо тебе за помощь.

Калли познакомила отца с другом студенческих времен, Доди Макинтошем, ныне успешным ювелиром, и Барнаби заказал ему ручное овальное зеркальце в серебряной оправе для жены. Оно выглядело прелестно. Переплетенные инициалы Джойс заключены внутри сердца, а уже его окаймляет узор из ее любимых ландышей. Каждый крошечный венчик изысканно прописан, стебелек убегает вниз, продолжая гирлянду, которая описывает витки вокруг ручки зеркала.

— А мы с Николасом приготовили подарок вам обоим.

— Ну и ну.

— Идея пойти в тот же ресторанчик, — Калли понюхала, помешала, попробовала, — кажется мне просто блестящей. Это как бы замыкает круг.

Несколько дней назад они говорили о помолвке. Николас находил этот обычай крайне старомодным. Калли язвила, что бедный жених должен почему-то тратиться на «худосочный крохотный бриллиантик», когда за те же деньги можно недели две плескаться в карибском прибое «со своей малышкой».

Джойс все еще носила «худосочный бриллиантик» — все, что Барнаби мог тогда себе позволить на жалованье констебля. Он вручил ей дешевую кожаную коробочку с кольцом за обедом в маленьком французском бистро в Лондоне. Они ели boeuf bourguignon^[15] и tarte framboise^[16] и запивали их домашним красным вином. Оценив значимость события, хозяин разрешил им забрать с собой меню.

Когда их финансовые дела поправились, Барнаби предложил заменить крошечный солитер на камень побольше, но Джойс и слышать об этом не хотела. Носила его с простым обручальным кольцом и украшенным дорожкой изумрудов «кольцом вечности», подаренным ей на рождение Калли, и настаивала, что этих украшений ей хватит по гроб жизни.

Это Николас заметил, что то самое бистро, «Монплезир», до сих пор существует на Монмут-стрит. Тогда Калли сказала, что они просто обязаны пойти и отпраздновать там серебряную свадьбу. Барнаби сразу согласился, оценив изящество плана. И только Джойс колебалась. Она была не уверена, что стоит возвращаться на место, которое помнишь волшебным.

— Что это тут такое? — Барнаби взял у Калли деревянную ложку и помешал содержимое кастрюли.

— Баранина, молодой картофель, лук и репка. А горошек положу в последний момент.

— Не могла бы ты наготовить побольше всякой еды и оставить ее в морозилке?

— Нет. Как, по-твоему, будет себя чувствовать мама?

— Я знаю, как себя буду чувствовать сам.

Оба рассмеялись. Барнаби услышал, как подъехала машина, прошел в гостиную и выглянул в окно. На подъездной дорожке появился фургон из садового центра. За ним на небольшом расстоянии следовал «пунто» Джойс. Они с Николасом вышли из машины и о чем-то переговорили с водителем фургона. Потом двое грузчиков вынули из фургона огромную коробку и понесли в гараж. Понаблюдав в изумлении за этой сценой, Барнаби вернулся на кухню.

— Ты видел? — Джойс вошла, поцеловала мужа и нашла себе бокал.

— Разумеется, видел. — Барнаби налил ей вина. — Это же целый дом.

— Он не имеет к тебе ни малейшего отношения, так что не волнуйся.

Джойс пригубила вина, объявила, что оно чудесно, подошла к дочери и обняла ее за талию.

— Это рецепт Элизабет Дэвид^[17]?

— Э-э, не совсем. «Navarin printanier»^[18].

— Я так и думала. — Она попробовала соус. — Чудесно. Ты делаешь успехи, дорогая.

— Спасибо, мама.

Барнаби вернулся к своему наблюдательному пункту в гостиной. Нико поднял дверь, и огромную коробку поставили в гараж. Старший инспектор, уверенный, что там лежит его подарок, напряг мозги. Он по-настоящему нуждался только в одной вещи, но даже в наши сибаритские времена никто не стал бы изготавливать серебряную газонокосилку.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Во вторник до девятичасовой летучки Барнаби успел бегло просмотреть первые протоколы опросов. Они разочаровывали. Кроме показаний владельца «Красного льва», сообщившего, что Чарли проторчал в баре для курящих аж до одиннадцати, не было ничего существенного. Из нескольких источников поступило подтверждение, что Чарли был ничтожной старой сволочью, драчливой к тому же, кулаками махал направо и налево.

Кроме всего прочего, в тот вечер Лезерс хвастал, что ему светят большие деньги, и распространялся о том, как намерен их потратить. Но поскольку он не единожды рассказывал, как потратит выигрыш в лотерею или на тотализаторе, никто не обратил внимания на его похвальбу. Ни один из опрошенных не припоминал, чтобы Чарли увлекался другими азартными играми.

Барнаби раздраженно отпихнул от себя бумаги и наскоро помолился богам причины и следствия, чтобы дело не свелось к «случайному убийству». Кошмар каждого копа: незнакомец убивает незнакомца. Хотя ни одному человеку в здравом уме не принять за оправдание мотивы убийцы, пойманный преступник обычно приводит вполне объяснимые причины, которые довели его до края. Разумеется, когда следствию не удается ухватить ни единой причинно-следственной ниточки, убийца часто остается непойманным, а куча времени и денег бывают потрачены зря.

Отогнав эти черные мысли, старший инспектор быстро встал, шумно отодвинул стул и потребовал кофе. Ответа не последовало, и он вспомнил, что Трой ищет в компьютерных базах типа, называющего себя «просто Жакс». Интересно знать, какие именно «неприятности» были у этого молодчика.

Барнаби побрел в дежурку, нацедил себе чашку крепкого колумбийского кофе и огляделся в поисках помощника. Он обнаружил Троя в дальнем конце комнаты. Сержант одним глазом смотрел в монитор, а другим оглаживал хорошенькую девушку, дежурившую на телефоне. Тихо подкравшись сзади, старший инспектор хлопнул Троя по спине.

— Черт!

— Как продвигаются поиски?

— Пожалуйста, сэр, не делайте так больше! — Трой передернул подкладными плечами своего пиджака от Черрути. — Не скажешь, что это приятно…

— Что ты уже смотрел?

— На всякий пожарный искал Жаксов. Потом Джексов. А также Джеклинов. Сейчас просматриваю Джекманов. Похоже, эту фамилию носит половина сидельцев.

Барнаби из-за плеча сержанта изучал мелькающие на экране лица. Откровенно порочные и с виду тихие, добрые, взял бы такого за ручку и отвел домой к мамочке. Черные, белые, коричневые всех оттенков. С татуировками, серьгой в ухе и младенчески розовые, гладкие, с широко распахнутыми невинными глазками. Отвратительные, щетинисто-шишковатые «кумполы» и аккуратно стриженные макушки-ежики.

— Черт возьми, вы только гляньте на этого! — Сержант Трой задержал изображение, и оба уставились на фото арестованного в профиль и анфас. Ничего порочнее и не представишь. Пушечное ядро башки росло, казалось, прямо из бычьих плеч. Широкий пористый нос, тонкие губы, оскаленные редкие зубы, свалявшиеся волосы. Прибавьте злобный и жадный косой взгляд.

— Чем отличился?

— Лишен адвокатского статуса за темные делишки.

Джекманы таки кончились.

— Возможно, — предположил сержант Трой, — настоящее имя нашего приятеля совсем и не похоже на Жакс. Может, он какой-нибудь Сондерс или вовсе Гринфилд?

— Сомневаюсь. К счастью для нас, когда дело доходит до кличек, фантазия у них небогатая. Попробуй поискать среди Джексонов.

Джексонов в базе тоже хватало, но в конце концов они наткнулись на искомого субъекта. Оба узнали этот бесподобный профиль, несмотря на темные волосы и довольно густые усы. Да, это был тот самый тип.

— Попался! — воскликнул Барнаби. — Итак, что же у нас были за «неприятности»?

Трой отмотал немного вниз. Полицейские прочитали, переглянулись, и лица у обоих сделались изумленно-встревоженные.

— Даже не верится, — покачал головой сержант.

— А мне так верится. — Барнаби вспомнил, как напрягся при встрече с шофером. Отвращение, помешавшее тогда пожать протянутую ему руку, теперь, после знакомства с перечнем «подвигов», только усилилось. — И старый осел Лоуренс разрешает этому злобному ублюдку жить у себя под боком? Вот во что трудно поверить.

— Может быть, он не знает…

— Конечно знает! Он же состоит в совете по расселению.

Поездка в Ферн-Бассет была приятной. Осеннее солнце щедро залило живые изгороди, расплескалось по асфальту, все еще влажному после недавнего дождя. Уже начинали распахивать поля. Борона отворачивала лоснящиеся пласты жирной коричневой земли, и тут же налетали стаи крикливых чаек.

Деревня, свободная от полицейских и представителей «четвертой власти», выглядела совсем как раньше, будто ничего и не случилось. На окраине Картерс-Вуд, недалеко от места преступления, подростки валяли дурака: забегали в лес, прятались за деревьями, хрипели, притворяясь, будто их душат, потом выходили, делано неуклюжие, деревянные, на негнущихся ногах, как монстр Виктора Франкенштейна.

Был почти час дня, когда стражи порядка подъехали к старому дому викария. Помня о давнем знакомстве Лайонела Лоуренса с главным констеблем графства, Трой ожидал, что сначала они нанесут визит вежливости хозяину дома и объяснят, зачем явились. Но Барнаби велел припарковать машину в самом начале подъездной аллеи, поближе к гаражу и квартире шофера. Едва они вышли из машины, Трой заметил в открытом гараже приземистый «хамбер».

— Похоже, он дома, сэр.

Барнаби громко постучал в синюю дверь. Вокруг благоухали плети ползущей вверх поздней жимолости, а перед крыльцом стояли вазоны с кремовыми петуниями и шалфеем. Над головами незваных гостей открылось окно.

— Что вам нужно?

— На пару слов, мистер Джексон, — крикнул Трой.

Это был удар — то, что копам известна его фамилия, — почувствовал сержант. Что ж, малый должен был предвидеть, что его будут проверять.

— Уже разнюхали.

— Поговорим здесь или в участке — это вам решать, — сказал Барнаби. — И поторапливайтесь. Я не люблю ждать на крыльце.

Окно закрылось, но дверь отворили далеко не сразу, лишь через несколько минут. Трой принял это за демонстрацию: вот вам, дескать, подождете. Барнаби больше волновало другое: молодчик успеет спрятать то, что, возможно, лежало на виду. Лучше было бы, конечно, прийти с ордером на обыск, но пока нет никаких оснований просить о нем судью. Пока связи Джексона со смертью Чарли Лезерса не обнаружено. Против него сейчас только его прошлое, свидетельствующее об убийственной неспособности держать себя в руках.

По лестнице, покрытой ковром, они поднялись в гостиную, которая одновременно служила спальней. Комната была уютная и, как отметил Барнаби, обставленная мебелью гораздо более новой, чем та, что он видел в доме викария. Палас на полу, приятные обои в цветочек, кремовые занавески с красными маками. У плинтуса лежало несколько пар гантелей разного веса. В комнате было две двери, видимо на кухню и в ванную.

Сержант Трой посмотрел на все это, и в лицо ему плеснуло краской гнева. Он подумал о бездомных, которые ночуют на мостовой, где на них в любую минуту может напасть какая-нибудь шваль. О беспризорниках, ютящихся в сырых картонных коробках. О собственных бабке с дедом, которые живут на государственную пенсию, считают каждый пенни и гордятся тем, что не имеют долгов. А этот липкий ублюдок…

— Сержант!

— Сэр! — Трой взял себя в руки, достал блокнот и уселся в удобное каминное кресло с оранжевыми подушками.

Барнаби сел в такое же напротив. Джексон остался стоять, прислонившись к двери.

— Да, располагайтесь, будьте как дома.

— Похоже, вы сумели выйти сухим из воды, а, Терри?

— Для вас — мистер Джексон.

— Итак, ночь, когда убили Чарли Лезерса.

— Это мы уже проходили.

— Что ж, пройдем еще раз, — процедил сквозь стиснутые зубы сержант Трой.

— Я был здесь с семи. Смотрел сериал, — он кивнул на портативный телевизор, — выпил пару бутылок пива, заварил себе пару порций лапши. Послушал Джона Пила^[19] по радио. Лег спать.

Барнаби кивнул. С этого Джексона не собьешь. Он достаточно смышленый парень, чтобы понимать: у полиции нет оснований обвинить его в преступлении, иначе он давно сидел бы в каустонской тюрьме. Старший инспектор перешел к вещам не столь бесспорным:

— Эти азартные игры, о которых Чарли вам рассказывал. Как он делал ставки?

— Телефон.

— А кто букмекер? — спросил сержант Трой.

— Без понятия.

— Но его преследовали и он боялся?

— Точно.

— Забавно, что больше никто об этом не знал, — вставил Трой, — даже его жена.

— Эта унылая старая сука? — Джексон хохотнул. — Бедный старина Чарли. Только и мечтал что о сдобной бабенке. Понимаете, о чем я?

— И даже собутыльники в «Красном льве».

Джексон пожал плечами.

— Я думаю, вы все это сочинили.

— Думать не запрещено.

— А к вашей среде он имел какое-то отношение, Терри? — спросил старший инспектор.

— Я решил начать с чистого листа. Говорил же вам.

— Это очень мило. Просто взять и стереть все прошлое.

— Ага. — Джексон смотрел подозрительно, что-то ему не очень нравилось, как развивается разговор. Он изобразил на лице заискивающую ухмылку. Резцы, острые, как будто их точили напильником, поблескивали во рту.

— Не очень-то аппетитное прошлое, верно? — продолжал Барнаби.

— Я свое отсидел.

— Вы только этим и занимались. Сначала, будучи несовершеннолетним, воровали, были на посылках у взрослых парней, подручным у наркодилеров. Дальше тяжкие телесные повреждения — избили старика до полусмерти. Потом поножовщина…

— Меня подстрекали. И потом, нас была целая толпа.

— Нож был в руках у вас.

— И что из этого? Каждый заслуживает второго шанса.

Это была не попытка оправдаться, просто констатация факта. «Интересно, — подумал Барнаби, — может, старик тоже не отказался бы от второго шанса. Или парень, который остался лежать в канаве с проткнутым легким».

— Если бы вы получили, чего заслуживали, Джексон, в мире стало бы легче дышать.

Внизу открылась и хлопнула дверь. Барнаби не сводил глаз с Терри Джексона, и то, что случилось дальше, поразило его. Сильный, циничный мужчина на его глазах превратился в мягкую, бескостную куклу, в забитое, загнанное создание, жестокой судьбой низвергнутое в глубины отчаяния. Мускулистое тело обмякло, ноги подогнулись. Он съежился на полу, обхватив руками колени, нагнул голову и спрятал лицо.

— Что здесь происходит, Жакс?

Мальчик (да, именно мальчик, потому что он вдруг стал мальчуганом) медленно поднял голову и устремил встревоженный взгляд к преподобному Лоуренсу. Оба полицейских недоверчиво смотрели на бледную испуганную физиономию. Глаза юноши наполнились слезами, губы его дрожали.

— Они ворвались и набросились на меня, Лайонел. Я ничего не делал.

— Я знаю это, Жакс. Все хорошо.

— Я обещал, что не подведу вас.

Лайонел Лоуренс оглянулся и встретился глазами с Барнаби. Всем своим видом он давал понять, как разочарован и возмущен, как сильно подвел его инспектор полиции Ее Величества.

— Почему вы преследуете этого молодого человека?

— Речь не идет о преследовании, сэр. Мы просто расследуем обстоятельства смерти мистера Лезерса.

— Я думаю, — произнес сержант Трой, — вы тоже заинтересованы в тщательном расследовании. Поскольку этот человек является, так сказать, вашим наемным работником.

— Этот дом — мое частное владение. Если вам еще раз понадобится поговорить с Жаксом, сначала зайдите ко мне. И я приду сюда вместе с вами. Я больше не позволю травить его. Вы не имеете права…

— Вообще говоря, имеем.

Барнаби сердито кивнул сержанту, тот взял свой блокнот, встал и вышел. Старший инспектор последовал за ним и оглянулся всего один раз. Чтобы увидеть, как Лайонел Лоуренс, наклонившись, помогает Джексону встать, а тот опирается на руку старикана и его заплаканное лицо светится благочестивой благодарностью, как будто он только что получил благословение.

Барнаби едва не стошнило. Он хлопнул дверью и поспешил вниз по лестнице.

— Пидорас он, этот старикашка. — Сержант Трой шагал к машине и, давая волю гневу, яростно пинал гравий.

— Не думаю.

— Тогда что это такое? Почему он это делает?

Почему Лайонел Лоуренс делает это? Только Барнаби задумался на сей счет, как Трой рванул с места и резво вырулил на дорогу.

В отличие от большинства коллег, старший инспектор не валил в одну кучу всех благотворителей и не презирал их, что называется, чохом. За долгую работу полицейским филантропы встречались ему во множестве, как профессионалы, так и любители, и он выделял несколько типов, в зависимости от того, какой интерес они преследовали. Мало кто из них совсем отрицал, что имеет какой-то свой интерес. Гораздо больше было тех, кто сам не понимал природы этого интереса.

Некоторые жаждали власти и отношений, позволяющих доминировать. При обычных обстоятельствах у них вряд ли хватило бы обаяния и таланта, чтобы влиять хоть на кого-нибудь, кроме разве что собственного кота. В этом случае сострадание маскирует под собой потребность хоть с кем-то обращаться снисходительно.

Те же резоны у социально неуспешных. Как правило, ни с кем не выстроив прочных и счастливых отношений, эти в чем-то ущербные люди таким образом получают эмоциональную подпитку. Впервые в жизни кто-то начинает в них нуждаться.

Затем идут романтики, подпавшие под темное обаяние насилия. Ни разу не побывав в роли жертвы, такие рискуют пристраститься к посещению тюрем. При условии, что охранник всегда рядом, они проводят незабываемые минуты в обществе самых свирепых и опасных представителей рода человеческого. Барнаби когда-то знал квакера и пацифиста, который водил дружбу только с убийцами. И даже когда ему указали на этот парадокс, он не нашел в своих предпочтениях ничего странного.

Можно добавить еще рано ушедших на покой, не знающих, на кого направить свои смутно альтруистические чувства, и небольшое количество состоятельных людей, у которых осталась совесть. И наконец, крайне редко попадаются поистине замечательные личности, которые без всякой задней мысли, без всякого расчета просто любят ближнего своего. За тридцать лет Барнаби встретил лишь двоих таких.

Итак, куда же отнести Лайонела Лоуренса? Старший инспектор решил сначала разузнать о нем побольше. Например, есть ли у Лоуренсов дети? Если нет, возможно, именно поэтому Лайонел так часто предоставлял убежище молодым. (Кажется, говорили о какой-то сбежавшей девушке?) Всегда ли он был воцерковлен? Первый ли это у него брак? Если да, как он жил до женитьбы? И случалось ли хоть единой капле тепленьких сантиментов, в которых он прямо-таки утопает, пролиться на некрасивого страдальца средних лет или престарелого, любого пола? И если нет, то почему?

Сержант Трой грубо вернул старшего инспектора в реальность, бешено сигналя и яростно мотая головой мужчине с рыжим сеттером. Эти двое долго и терпеливо ждали возможности перейти дорогу и теперь переходили ее не спеша, а Трой, все еще озлобленный тошнотворно фальшивой сценой, которую ему недавно довелось наблюдать, срывал зло на автомобиле и пешеходе.

Выезжая из деревни, они обогнали «моррис-майнор» Эвадны Плит, как раз готовившийся свернуть в Толл-Триз-лейн. Машина еле тащилась по узкой тропинке, давя чертополох и крапиву. На колеса налипали куски земли и грибы. Эвадна и думать боялась, как будет задом о отсюда выезжать.

Многие сочли бы верхом глупости саму идею ехать этим путем, но Эвадна везла драгоценный груз, который только так можно было доставить в целости и сохранности. На заднем сиденье устроилась Хетти Лезерс с Кэнди на руках. После всего, что бедной собаке пришлось пережить, хозяйка и мысли не допускала, чтобы везти ее в коробке или корзине. И на руках по улице не понесешь — а ну как споткнешься и упадешь с такой хрупкой ношей?

Эвадна припарковалась у самого дома, и Хетти передала ей ключи. Когда дверь была отперта, она с превеликой осторожностью вылезла из машины.

Вскоре обе женщины стояли на кухне и улыбались друг другу. Хетти все никак не могла отпустить от себя собачку и наконец села возле плиты, устроив Кэнди у себя на коленях, а Эвадна стала готовить чай.

— Как думаете, она сможет забираться в корзину и вылезать из нее без моей помощи?

— Вряд ли, — усомнилась Эвадна. — По-моему, лучше будет просто положить подушку на пол.

Обе смотрели на собаку, неловко лежавшую на спине и не сводившую глаз с Хетти. Загипсованная задняя лапа ее торчала, как палка. На голову и порванное ухо наложили швы, на шею надели глухой жесткий воротник, чтобы не расчесывала рану, сломанные ребра плотно перетянулиэластичным бинтом. Хозяйке казалось, что вид у Кэнди очень комичный, что она похожа на пса Тоби^[20]. Теперь, когда миссис Лезерс знала, что Кэнди выживет, она могла позволить себе такое легкомысленное замечание.

— Это… э-э… — Эвадна поднесла к носу жестяную коробку, выпущенную по случаю серебряной свадьбы королевы и принца Филиппа. В жестянке находилась мелкая, как пыль, черная субстанция с пронзительным запахом. Эвадна деликатно втянула носом воздух и поморщилась. — Это?..

— Да-да, это самое, — жизнерадостно подтвердила Хетти. — По ложке каждому и ложку чайнику.

— Порядок! — Эвадна добавила кипятка в заварной чайник, сняла с штырьков соснового держателя для кружек две веселенькие емкости с лондонским Тауэром и поискала глазами ситечко.

— Надо, чтобы он заварился, Эвадна. По крайней мере пять минут.

— Мне и так будет хорошо.

Эвадна налила себе полкружки, подождала, пока Хетти кивнет, что уже можно, и налила ей тоже. Черный-черный чай с большим количеством молока и двумя кусками сахара.

— Вы уверены, это именно то, что вам сейчас нужно? — с опаской спросила Эвадна.

— Ах, как хорошо! — Хетти сделала большой глоток. — Такой крепкий, что мышь выдержит, как говаривал мой отец.

Эвадна с удовольствием представила себе, как мышь, аккуратно заложив лапки за спину, бегает на коньках по поверхности чая, потом села и попробовала погладить Кэнди. Но поскольку собачка почти вся была в бинтах, ей пришлось просто легонько постучать пальцем по носу.

— Ну, теперь все у вас будет хорошо? — Эвадна имела в виду обеих, и Хетти это сразу поняла.

— Мы постараемся. Вы были так добры к нам.

— Ерунда. — Эвадна грубовато отметала разговоры о своей доброте, как это водится у добрых от природы людей. — Ну ладно, пора мне к своим.

Хетти хотела проводить Эвадну до ворот. Но стоило Кэнди потерять хозяйку из виду, как она тихонько заскулила. Этот жалобный плач поразил обеих женщин в самое сердце. Хетти вернулась.

— Она боится, — сказала Эвадна. — Вы некоторое время не сможете оставлять ее одну. Справитесь?

— Да. Полин может ходить за продуктами.

— Я зайду завтра.

Но дверь уже закрылась. Эвадна неуверенно посмотрела на свой «моррис». Машина была зажата между двумя живыми изгородями, сидела там плотно, как пробка в бутылке. Эвадна не представляла себе, как умудрилась заехать сюда. Перспективу выезжать задом она даже не рассматривала. Требовалась помощь.

С трудом протиснувшись между автомобилем и изгородью, она побрела к деревенской улице, на ходу обирая семена цепкого подмаренника с бледно-зеленого льна оксфордских брюк. Она решила зайти в «Красный лев» и обратиться за помощью к кому-нибудь из завсегдатаев. Там собиралась теплая компания. Они всегда добродушно подшучивали над ее пекинесами, когда она вела собак на прогулку мимо паба.

С другой стороны, в пабе начнутся препирательства: кто еще не настолько пьян, чтобы сесть за руль, а кому уже не стоит. У кого есть время, у кого нет. А кто отлично бы подошел, да только он как раз поехал в Эйлсбери навестить свою матушку. В общем, все это затянется надолго.

Эвадне очень хотелось поскорее уладить дело и пойти домой готовить пекинесам ланч. Мазепе до полудня нужно непременно дать теплое желе из мозговой косточки на ломтике свежего тоста, иначе ее пищеварение, и так очень нежное, станет откровенно слабым.

И тогда Эвадна вспомнила о Валентине Фейнлайте. Он был так добр к Хетти, когда бедняжка выбежала на дорогу с раненой собакой. Он поможет. Возможно, он даже обрадуется возможности зайти к Хетти и посмотреть, как дела у Кэнди.

Валентин только притворялся, что работает. Он все утро возился — мыл кисти, делал наброски к сценам, которые еще не написаны и, по всей видимости, написаны не будут. Когда стеклянный дом наполнился хрустальным звоном, он ничего не услышал, поглощенный своими сексуальными фантазиями. Его мозг заполонили образы, звуки, запахи вчерашней ночи.

Вчерашние события перемежались волнующими воспоминаниями о том, как Жакс впервые впустил его к себе домой. Это случилось почти четыре месяца назад. До того вечера они были едва знакомы, разве что говорили друг другу банальные любезности при встрече. Но все же эти двое успели обменяться особенными взглядами. Валентин был очарован красотой парня и лихорадочно прикидывал, где, когда и как все у них может произойти.

И вот синяя дверь наконец открылась, и он, истомившийся за недели ожидания, поставил ногу на самую нижнюю лестничную ступеньку, веря и не веря, что это вот-вот случится, боясь, что внутренняя дверь все равно окажется заперта.

Она была не заперта. Он растерянно остановился на пороге, дрожа от волнения. Тихо произнеся «привет», он почувствовал какое-то шевеление у себя за спиной. Сильная гладкая рука обхватила грудную клетку и повлекла его назад. Горячие губы обожгли ухо, язык облизал ушную раковину, а потом, как змея, забрался внутрь. Очень медленно его рубашку вытащили из брюк и расстегнули.

Валентин, ослепительно счастливый, попытался повернуться. Обнять эту упругую потную плоть, заговорить, но обнаженная рука сжимала его так сильно, что он и шевельнуться не мог. Ему уже и не хотелось.

Жакс вылил в его жаждущее ухо целый поток непристойностей, а потом внезапно и грубо вошел. Валентин, задыхаясь, судорожно хватая ртом воздух, утонул в кошмаре боли и желания.

Почему раньше ему казалось, что в этом есть место и нежности? Глядя, как Жакс уходит в ванную, слыша плеск воды, медленно одеваясь, Валентин все думал об этом и все сильнее презирал себя за слабость. А чего он ожидал? Это волнующее приключение, в котором поровну радости и тревоги, всем бы так везло, кто ищет случайного секса.

Жакс вернулся в халате с улыбкой победителя на лице. Он устал и сейчас хочет отдохнуть, Вэл должен его понять. Валентин был разочарован тем, что даже сигарета после любви не входит в меню, но постарался это скрыть. И все же он медлил. Он взял с собой деньги, хотя и надеялся, что они не потребуются. Не потому, что он был жадный, просто ему хотелось не того, что покупается за деньги. Но он желал удостовериться, что его примут снова.

— А где же у меня… — Он расстегнул пиджак. Очертания полного бумажника во внутреннем кармане четко обозначились. — А, вот…

— Очень хорошо, Вэл.

— Я бы не хотел тебя…

— Честно говоря, с деньгами слишком сложно, чтобы обсуждать это сейчас.

— Может быть, я мог бы…

— Банковский перевод еще никто не отменял.

Вэл просто вынул все банкноты из бумажника и аккуратно положил на кофейный столик. Жакс, спокойный и расслабленный, даже не взглянул на деньги. «Спокойной ночи» сказал, а «спасибо» — нет.

Через двадцать четыре часа Вэлу уже отчаянно хотелось вернуться в квартирку над гаражом. Так с тех пор и продолжалось.

Валентин никогда не считал себя мазохистом. Не искал боли, не получал от нее удовольствия. Но вскоре с жутковатым трепетом вынужден был себе признаться, что этот парень может делать с ним что угодно, он не станет сопротивляться. Примет любые отношения, какие бы ни сложились между ними.

Наконец звонку удалось пробиться сквозь густой туман воспоминаний. Луиза не стала бы звонить. У нее есть ключ. Наверно, это он! Валентин вскочил из-за стола, скатился по винтовой лестнице, напоминающей витой леденец из ячменного сахара, и распахнул входную дверь.

Дама из коттеджа «Тутовник», та, со сворой собак. Как странно она одета, сколько в ее всклокоченных волосах пыльцы, листьев, семян, кажется, даже две ягоды ежевики застряли.

Несколько секунд Валентину потребовалось, чтобы опомниться и разобрать, что она говорит. Это был какой-то сбивчивый рассказ о машине, которая не может ехать задом, опять о раненой собаке, о ком-то по имени Пирс — его непременно надо выпустить не позже двенадцати, чтобы поддержать имидж лидера.

Валентин пошел за курткой. Что бы там ни стряслось, это поможет ему скоротать время до вечера, когда сгустятся сумерки и он снова окажется перед синей крашеной дверью.

Приглашения на чашку кофе в дом викария она получала не редко, но и не слишком часто. Когда Энн позвонила вчера вечером и пригласила ее, Луиза с ходу согласилась, хотя и планировала утром съездить в каустонскую библиотеку. Можно поехать и попозже, не считая это способом «убить день». Необходимость как-то убивать время была неприятным новшеством в ее жизни. Когда она работала, мечтала о том, чтобы в сутках было сорок восемь часов.

Перед выходом из дому Луиза попыталась разобраться в своих отношениях с Энн Лоуренс и честно их оценить. Для дружбы они с Энн, пожалуй, недостаточно давно знакомы. То, что они поверяли друг другу, многие женщины не сочли бы интимным. Но Луиза при этом испытывала неподдельную теплоту к Энн и чувствовала, что всегда может рассчитывать по крайней мере на ее сдержанность.

Луиза жаждала поделиться своими волнениями за Валентина с кем-то, кто способен ей посочувствовать. Все прочие, с кем был возможен подобный разговор, остались далеко, и никто из них не встречался ежедневно с главным героем драмы. Она знала, что Энн ненавидит Жакса, хотя та никогда открыто не выказывала своей неприязни, и еще подозревала, что приятельница его боится.

Лежа ночью без сна, Луиза раздумывала, не позвонить ли ей на телефон доверия «Добрым самаритянам». Они оказывали свои услуги конфиденциально, и, возможно, ей было бы легче говорить с доброжелательным незнакомцем, особенно по телефону.

Но она передумала, едва начав набирать номер. Что она скажет? Мой брат — гомосексуалист, и у него связь с человеком, который кажется мне опасным и склонным к насилию. И что ей ответят? А вы уверены в этом? Нет. Насколько хорошо вы знаете этого человека? Совсем не знаю. Сколько лет вашему брату? Сорок три. Вы пытались поговорить с ним об этом? Однажды пыталась. После этого между нами пролегла такая трещина, что я поклялась себе больше никогда с ним об этом не заговаривать. Как думаете, сумеете ли вы убедить его побеседовать с нами? Ни за что.

Тут и сказке конец.

Она посмотрела на часы. Почти одиннадцать. Луиза вяло собиралась. Она не стала краситься, только забрала волосы наверх и небрежно заколола их на затылке. Надела свободное абрикосового цвета льняное платье с длинными рукавами и темные очки. День был не настолько солнечный, чтобы прятаться за стеклами очков, но бессонница оставила под глазами черные круги.

На звонок Луизы никто не вышел. Обойдя дом, она увидела, что дверь гаража заперта и машины, слава богу, нет.

Пройти к черному ходу можно было через застекленную пристройку, очень большую и старую оранжерею. Там хранилась всякая садовая утварь, кое-какая одежда и обувь: высокие резиновые сапоги, старые куртки, пара соломенных шляп.

А еще там было множество цветущих растений. Прочно обосновалась тут виноградная лоза, гамбургский мускат, толщиной с крепкую мужскую руку. Его посадили прямо в землю, и теперь он, перекрученный, бледный, сухой, полз по крыше. В оранжерее стоял сильный и приятный запах земли.

Луиза помедлила, наслаждаясь густой, почти давящей тишиной, нарушаемой только шипением садового шланга и журчанием тонкой струйки воды, толкнула заднюю дверь и крикнула:

— Привет!

Ответа не последовало. А вдруг Энн просто забыла о своем приглашении и ушла, оставив дверь незапертой? Она часто так делала, удивляя этим по-городски недоверчивую Луизу.

Энн отыскалась на кухне, но было совершенно очевидно, что она действительно запамятовала о приглашении. Когда Луиза заглянула в кухню, хозяйка дома уставилась на нее в полном недоумении, как на совершенную незнакомку. Обоюдное замешательство длилось всего лишь долю секунды, но этой доли Луизе хватило, чтобы понять: она не сможет поделиться с Энн своей бедой. Вероятно, сильно нуждаясь в дружбе, она придумала ее себе и приписала ей присущую дружбе близость, а теперь увидела, что это всего лишь приятное знакомство, не более. Луиза сама удивилась тому, как сильно разочарована. Она понимала, что несправедлива к Энн, которая вовсе не обязана оправдывать ее ожидания.

— Луиза! О, прости. Я совершенно… О господи…

— Да ничего страшного.

— Как же «ничего страшного»! Садись, садись, пожалуйста.

Энн, явно расстроенная сильнее, чем того заслуживала ситуация, заметалась по кухне в поисках кофейника. Потом вылила осадок, не сразу нашла желтые чашки, не вымытые после завтрака. И все это с какой-то жалкой, несчастной решимостью, только подчеркивающей, до чего некстати явилась гостья.

— Послушай, — Луиза так и не села, — мы можем перенести это на другой день.

— Нет-нет! Останься, пожалуйста.

— Тогда, может, нам просто попить чаю? — Она придвинула себе стул с прямой спинкой. — Пакетик в кружку — и все дела.

Энн немедленно бросила все кофейные приготовления и включила электрический чайник, а он тут же взял и отключился. Приятельница растерянно смотрела на Луизу:

— Прямо не знаю. Сегодня утром все как-то… — договорить она не смогла.

— Позволь мне.

Луиза встала и налила в чайник воды. В раковине было полно грязной посуды. Она искала чайные пакетики и, пока заваривала чай, то и дело посматривала на Энн. Та сидела за столом, очень бледная, и дрожала мелкой дрожью.

Поставив перед Энн чашку, Луиза села и взяла приятельницу за руку. Рука была сухая и холодная. Они довольно долго сидели молча. Сначала это было даже уютно, но постепенно стало тяготить Луизу.

— Что с тобой, Энн? Ты больна?

— Нет.

— Ты вся дрожишь.

— А, да, — противореча себе, пробормотала Энн. — Наверно, это грипп. Простуда. Да, похоже.

«Что бы то ни было, — подумала Луиза, — это ни на что не похоже. Возможно, Энн получила дурную весть. Или кто-то из родственников умер». Но потом Луиза вспомнила, что у Энн нет близких родственников. И друзей вне этой деревни тоже нет. Что тогда? Запоздалая реакция на убийство Чарли Лезерса? Вряд ли. Энн не любила его, как и все остальные.

— Хочешь, поговорим об этом? — Луиза отпустила руку Энн.

Та подняла голову и посмотрела на Луизу. Потом обвела отсутствующим взглядом чашки с чаем, засохшие хлебные крошки, веточки пурпурного барбариса в кувшине. Хочет ли она поговорить об этом? Господи, конечно! Иногда ей хотелось этого так сильно, что она боялась не совладать с собой. Боялась, что по примеру бедолаг, которых заждались в лечебнице, возьмет за пуговицу первого попавшегося прохожего и выдаст ему свою ужасную тайну.

Но может ли она доверять Луизе? Достаточно ли хорошо ее знает? Энн подумала, что, возможно, открыться первому встречному безопаснее. Просто решили бы, что она сумасшедшая, и дело с концом.

А случилось вот что. Утром, если быть точной, то в половине одиннадцатого, Энн обнаружила вторую анонимку в проволочной корзине на входной двери. Странно, что она, еще не оправившаяся от шока после первого письма, сразу не догадалась: второе — из той же серии. Почту доставили на полчаса раньше обычного, и все конверты выглядели одинаково скучными и безопасными. Большую часть она отправила в мусорную корзину. Оставшиеся Лайонел, когда собирал в кучку мысли и бумаги перед деловым ланчем с членами благотворительного комитета, сунул в портфель.

После завтрака Энн подала Лайонелу пальто, разыскала шарф с индийским орнаментом, чтобы закутать ему горло, и оставила его трепетать над бумагами, а сама пошла проведать миссис Лезерс и Кэнди. На обратном пути она купила свежего хлеба и апельсинов в «Эмпориуме» и марок на почте. В общей сложности ее не было дома около получаса.

За это время кто угодно в деревне мог увидеть ее, и, вероятно, многие видели. От одной мысли о том, что кто-то из этих многих следил за ней и, выждав, когда она свернет в переулок к Хетти или встанет в очередь на почте, опустил в корзину смертоносное послание, у нее, мягко выражаясь, шел мороз по коже.

На конверте были напечатаны ее полное имя и фамилия. Слова, как и в первый раз наклеенные на лист бумаги, выглядели иначе. На этот раз их выбрали из газетных заголовков. Энн завороженно смотрела на черные угрожающие заглавные буквы:

УБИЙЦА ТЕПЕРЬ ПЯТЬ ТЫСЯЧ ЗАВТРА В ТОМ ЖЕ МЕСТЕ В ТО ЖЕ ВРЕМЯ

Ничего перед собой не видя, она пошла на кухню, бросила письмо и конверт в плиту, потом села, очень прямо, за стол. Где ей взять пять тысяч фунтов в ближайшие двадцать четыре часа? Даже если продать все мамины украшения, такие ей дорогие, столько не наберется.

Конечно, ей принадлежит этот дом. В сравнении с его стоимостью, даже в нынешнем, неухоженном виде, несколько тысяч — это капля в море. Она не сомневалась, что банк выдаст ей деньги под залог недвижимости. И что дальше? Тут же начнут набегать проценты. Ей придется выплачивать их, и погасить кредит она сможет, только обналичив некоторые из ценных бумаг и сократив таким образом свой единственный доход. Им и так едва хватало на двоих. А если последуют новые требования?

Она как раз дошла в своих рассуждениях до этих страшных выводов, когда появилась Луиза. Добрая она, беспокоится за Энн. Заварила чай. И теперь спрашивает, не хочет ли Энн поговорить.

Искушение было очень велико. Энн уже чувствовала, что наружу рвутся слова. Объяснения, оправдания. Как эта жуткая история с Карлоттой перевернула ее жизнь, как все понеслось кувырком, как она не смогла совладать с собой. Первая фраза: «Я не виновата» — была уже у нее на устах, и тут раздался телефонный звонок.

Просили что-то передать Лайонелу, только и всего, но впоследствии Энн поняла, насколько своевременным оказался звонок. Какая же она дура… Как могла даже думать о том, чтобы довериться Луизе… А достаточно ли она знает эту женщину? Особняк Фейнлайтов стоял напротив старого дома викария, так сказать, смотрел на него свысока. Прекрасная точка обзора: Луизе хорошо видно, когда Энн выходит из дома, и, значит, путь свободен. Чего проще прибежать, бросить письмо, дождаться, когда жертва вернется, а потом прийти позлорадствовать. А как незаметно, крадучись, Луиза вошла, даже не позвонила в дверь!

Энн подозрительно смотрела на гостью, совсем забыв, что сама ее пригласила. Луиза отстранилась и сразу собралась уходить. Тем лучше. С этого момента Энн держит рот на замке. И никому не доверяет.

Вечерняя летучка, подтвердив свое название, пронеслась быстро и произвела на Барнаби самое что ни на есть удручающее впечатление. Это было именно то, чего он боялся: ни одной ниточки. Опросили соседей, но опрос не дал ничего нового. Страшных тайн в прошлом Чарли Лезерса не обнаружилось. Он родился и вырос в деревне, где о нем все и всё знали. Его жизнь представляла собой пусть и скучную, но уж точно открытую книгу.

Старший инспектор вышел из увешенной жуткими снимками дежурки, сменив ее обстановку на гораздо более приятную — офис пресс-службы, где в десять тридцать, по окончании местного выпуска теленовостей, ему предстояло обратиться к населению с просьбой о содействии.

Лицо ему припудрили, чтобы не бликовало, и он стоически выдержал ненавистную процедуру, размышляя, как только Николас еженедельно терпит липкую гадость у себя на лице шесть вечеров и еще дважды днем. Сказав, что следовало, Барнаби сразу пошел умыться и уже собирался уходить, когда сержант Трой просунул голову в дверь и сообщил, что кое-кто его дожидается.

— Простите, что я так поздно. — Это была дочь Хетти Лезерс. — По правде говоря, я уж думала, вы ушли.

— Все в порядке, миссис Грэнтем. — Барнаби провел посетительницу к паре потертых кожаных кресел в дальнем конце вестибюля.

— Это займет от силы минуту.

Вообще-то Полин сейчас была настроена несколько иначе, чем когда впервые узнала от матери о «вырезках», которые делал отец. Когда разгадка преступления близка, любой новый факт кажется в высшей степени важным. Потом постепенно его важность как-то блекнет, и теперь, сидя здесь с набитым журнальными листами полиэтиленовым пакетом, Полин чувствовала себя совершенно по-дурацки. Было, было у нее искушение запихнуть листы обратно в мусорное ведро и забыть про них.

Она поспешно объяснила все это Барнаби, несколько раз нервно извинившись, что только зря отнимает у него время. Но, кажется, старший инспектор был ей искренне признателен за то, что пришла. Он не ограничился беглым «спасибо», приняв от нее пакет, а подробно расспросил посетительницу, что привело ее к открытию.

— Ну, вы тогда спросили, не делал ли папа чего-нибудь необычного в последние пару дней…

— Да, я помню.

— В общем, оказалось, что в вечер перед тем, как… он ушел в гостиную с бумагой и ножницами. И долго там сидел. Когда мама пошла узнать, не хочет ли он чаю, папа накричал на нее.

— Что заставило вашу маму подумать, будто он наклеивает вырезки?

— Он что-то вырезал. А на столе стоял клей. И вот еще странность… — поспешно добавила Полин, почувствовав, что Барнаби хочет ее перебить, — он убрал за собой. А это… впервые… это вообще чудо!

— И вот это как раз то, что осталось после того, как он делал вырезки?

— Да, обрезки всякие. Он их бросил в мусорное ведро. Хорошо, что был вторник, а не понедельник, а иначе мусорщики бы все забрали.

У себя в кабинете Барнаби вынул изрезанные листы «Пипл» из пластикового пакета. Передовица «Избиение младенцев» была датирована шестнадцатым августа. Трой, который все еще ошивался на работе, радуясь грядущим сверхурочным, в недоумении перебирал журнальные листы.

— Неужели человека могут пришить за наклеивание вырезок? Не понимаю…

— Он не просто наклеивал вырезки.

— А что тогда?

— Пошевели мозгами.

Трой притворился, что так и сделал, нарочито сдвинул брови, наморщил лоб и напустил на себя сосредоточенный вид. Он готов был уже отказаться от попытки, как вдруг кое-что пришло ему в голову.

— Что бы там Лезерс ни вырезал, для чего-то он это использовал. Так что вырезанных кусков мы не найдем.

— Мы их найдем в целом номере. Отнеси это в дежурку, а потом вели кому-нибудь из ночной смены достать нужный нам выпуск. Тогда и сравним.

— Хорошая мысль, шеф.

Все кажется таким очевидным, когда тебя ткнут в это носом. Почему же ему, Трою, никогда не придет в голову что-нибудь эдакое, поразительное по своей проницательности, что-нибудь оригинальное? Ухватить конец ниточки, которую не заметили другие. Повернуть свидетельские показания так, чтобы они пролили свет на все дело, и довести его до успешного завершения. Вот все, о чем он просит. Шанс заткнуть начальника за пояс, пока тот не ушел на пенсию. Мечтай, солнышко! Мечтай.

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

Следующим утром Барнаби на лифте спустился в дежурку, молясь о переменах к лучшему. Мало что угнетает сильнее застопорившегося расследования, глухого дела без единой бреши, которую можно углубить, чтобы пробиться к разгадке. Вдруг «вырезки» Чарли окажутся той самой брешью? Коли так, это могло бы изменить настроение Барнаби к лучшему. А после резкого разговора с Джой за завтраком оно явно оставляло желать лучшего.

— Ты не поедешь в участок, Том.

Он встал из-за стола, надел куртку и кружным путем начал пробираться к двери.

— Том!

— А?

— У тебя выходной.

— Кое-что важное обнаружилось вчера. Перед самым моим уходом.

— И?..

— Я подумал, ты предпочтешь, чтобы я занялся этим сегодня, а не возился половину вчерашней ночи.

— А не может кто-нибудь другой «заняться этим», а потом позвонить и сообщить тебе?

— Я бы предпочел сделать это сам…

— Стоит тебе во что-нибудь вцепиться, и ты просто как собака с костью. До смерти боишься, что кто-нибудь отнимет.

— Чепуха. — Барнаби рылся в кармане, нашаривая ключи от машины, и думал: «А что, если Джойс права?» — Во всяком случае, завтра я целый день дома.

— Ты помнишь, что Гэвестоны придут на ужин?

Он совсем забыл.

— Да.

— Самое позднее — в половине седьмого.

— Да! — рявкнул Барнаби, тут же пожалел об этом и подошел к жене с примирительным поцелуем.

Джойс от поцелуя уклонилась, вышла и хлопнула кухонной дверью, а Барнаби в ответ хлопнул входной. Потом он хлопнул дверцей своей «астры» и резко рванул с места, что было на него совсем не похоже. В участке он поднялся в лифте до своего этажа и, поскольку Бог любит троицу, бабахнул еще и дверью своего кабинета.

Он искренне надеялся, что после этой стычки жена и дочь не будут приставать к нему, как они делали время от времени, с разговорами о досрочном выходе на пенсию. Не то чтобы он сам иногда не мечтал о спокойной жизни. Несмотря на командный дух и пьянящее чувство товарищества, на тесные, почти родственные связи, на привычку прикрывать и защищать друг друга, никак не поспоришь с тем, что правоохранительные органы — по крайней мере, верхние их эшелоны — настоящий бассейн с акулами. Вокруг сновали крупные хищные рыбины, щелкая челюстями и шлепая по воде хвостами. Эгоистичные, амбициозные, рвущиеся к цели. Разделять и властвовать.

Берегитесь, пожилые акулы! Неудивительно, что так много этих жалких, выдохшихся созданий вышли в тираж раньше времени и спрятались от борьбы за письменными столами в управлении. Но только не эта старая акула! Старший инспектор Барнаби столько лет провел на переднем крае, что не годится для непыльной, спокойной и беззубой работенки.

Выйдя из лифта, Барнаби столкнулся со своим сержантом, вывалившимся из мужской уборной и благоухающим никотином с высоким содержанием смол.

— Все проверяшь, бросил или нет, Трой?

— Вам хорошо говорить, сэр. От зависимости иногда очень сильно…

— Зависишь?

— Ага. И даже не похвалит никто.

— В смысле?

— Люди, которые никогда не курили. Например, Морин. Они же не знают, что это такое.

Барнаби не был настроен выслушивать чужое брюзжание. Он вошел в дежурку, хлопнул ладонью по полупустой папке на столе и оглядел свою унылую команду. Не просто унылую, а какую-то пришибленную. Барнаби обвел комнату гневным взглядом.

— Где констебль Митчел?

— Едет, — сообщил инспектор Картер. — Она работала в…

— Она не ехать должна, черт побери! Она должна быть здесь. Вы! — Он ткнул пальцем в констебля, примостившегося на письменном столе, как на насесте. — Идите и…

В этот самый момент в комнату ворвалась Кэти Митчел. Улыбающаяся и взволнованная.

— Сэр! Я…

— Вы опоздали.

— Курьер принес журнал только в половине пятого. И было так много клочков и кусочков, что я думала, до скончания века придется собирать.

— Ага, — буркнул Барнаби, — понятно.

— Представляете, столько работы — и все из-за каких-то шести слов.

Барнаби протянул руку. Кэти подошла и вложила в нее листок формата А4.

— Я приклеила их в том единственном порядке, который имеет смысл.

— Ну разумеется, — пробурчал Барнаби, изучая этот «единственный порядок». И душа его запела.

Я ВИДЕЛ КАК ВЫ ЕЕ СТОЛКНУЛИ

В полной тишине Барнаби прочитал эти слова вслух. И тут же ощутил, как оживились все присутствующие, как вернулись к ним силы, как мгновенно исчезли вялость и разочарование.

Итак, анонимный телефонный звонок не был розыгрышем. Похоже, кто-то действительно прыгнул в Мисбурн (или его столкнули?) незадолго до двадцати двух часов тридцати двух минут в воскресенье шестнадцатого августа.

— Есть у кого-нибудь идеи? — спросил Барнаби. — Что мы имеем после этого прорыва?

Сержант Трой не стал мешкать. Его идеи и мнения редко обсуждались, однако он старался сохранять форму. И сейчас не мог допустить, чтобы его сочли недалеким.

— Лезерс видел, как кого-то столкнули в реку, и попробовал выкрутить руки тому, кто столкнул, — отбарабанил Трой. — Вместо того чтобы принести деньги, этот кто-то принес хорошенький проволочный воротничок. И поскольку одна из бедняжек Лайонела Лоуренса пропала примерно в то самое время, я бы предположил, что эти два события связаны. — Трой сделал паузу, вдруг почувствовав, что слишком уж выставился на всеобщее обозрение, и тут же уткнул взгляд в экран ближайшего компьютера, будто искал у него поддержки. По мнению Троя, его вывод был вполне здравым, но сержант хорошо знал старика. Барнаби умел разобрать твои рассуждения по косточкам, найти слабое место и одной фразой, будто выстрелом из рогатки, отбросить тебя на исходные позиции.

— Разумно.

— Сэр? — Трой принял похвалу настороженно. Сначала шеф выдаст что-нибудь приятное, а потом ужалит, как скорпион. Например: «Неплохо… для мозгов дохлой амебы».

— Хотя…

Ну вот, пожалуйста!

— Очень вероятно, что это, — Барнаби помахал листком бумаги, — первый шаг к шантажу, но пока мы не можем ничего утверждать — только предполагать. — Воспрянув от уныния, старший инспектор ободряюще улыбнулся подчиненным: — Еще кто-нибудь? Да, инспектор Картер?

— Тот звонок на номер девятьсот девяносто девять, сэр. Может быть, звонил именно столкнувший жертву. Вдруг он запаниковал? Осознал, что натворил.

— Вряд ли это было в его интересах — чтобы упавшую в реку спасли, — возразила сержант Брирли. — Его обвинили бы в попытке нападения или еще того хуже.

— Человек мог упасть случайно, — предположил Трой. — Например, они боролись.

— Тогда не было бы повода для шантажа.

— Ну да. Верно. — «Все, больше ни слова не скажу сегодня, — решил Трой. — Ни единого слова».

— Итак, — подытожил Барнаби, — мне срочно нужна запись того анонимного звонка, так что кто-нибудь поедет за ней в Кидлингтон, в управление. И еще мне нужна копия отчета следственной группы, выезжавшей по звонку. Потом снова начнем опрашивать жителей Ферн-Бассет и двух ближайших деревень, Свон-Миррен и Мартир-Бантинг. В старый дом викария наведаюсь сам. Надо узнать, не слышал ли кто необычных звуков, скажем с девяти до полуночи. И помните: слышно могло быть где угодно — необязательно у реки. Когда ссорятся, звук разносится далеко.

И утопленников тоже иногда находят далеко от места утопления. Так что придется послать факсы не только в наши участки, но и в другие графства, через которые течет река, — в Оксфордшир, Уилтшир. И оповестить водную инспекцию. Если повезет, они могут даже организовать поиски. И еще нужно тщательно обследовать берег, от деревни до плотины. Именно там Лезерс выгуливал собаку, так что, по всей видимости, там он и видел, как столкнули человека. Плюс проверка всех окрестных больниц и моргов. Не привозили ли в последние шесть дней утопленницу. Не забудьте про амбулаторных больных. Она могла выбраться сама или ее кто-нибудь вытащил, ей оказали медицинскую помощь и отправили домой.

— Будем спрашивать о молодой женщине, сэр? — поинтересовался констебль Филлипс.

— Нет. Рано сужать поиск. У нас пока одни догадки. С этого, — Барнаби снова помахал листком с шестью приклеенными словами и положил его на стол, — сделать копии и повесить на доску. Будьте добры, кто-нибудь снимите отпечатки пальцев у миссис Полин Грэнтем, чтобы исключить ее из числа подозреваемых, и у Лезерса для подтверждения. Еще мне нужны отпечатки пальцев с трубки в телефонной будке Ферн-Бассет, хотя, подозреваю, спустя шесть дней это пустая трата времени.

Сотрудники стали расходиться. Барнаби откинулся на спинку стула и на несколько секунд прикрыл глаза, чтобы еще раз прокрутить все в голове. Надо получить ордер на обыск. Необходимо осмотреть комнату девушки, а можно себе представить, как отреагирует Лоуренс, если все формальности не будут соблюдены. А пока…

— Трой!

— Да, сэр. — Сержант вскочил со стула.

— Батончик «марс».

Хетти Лезерс не терпелось выйти на работу. Даже удивительно, как ей стало одиноко, когда Полин вернулась к мужу и детям. Уж кто-кто, а Хетти ни за что бы не согласилась, что несчастливый брак лучше одиночества, и тем не менее она привыкла, что в доме есть еще одна живая душа. Полин звонила каждый вечер, вся семья собиралась вместе на уикэнд, но это было не одно и то же.

Вторая причина — деньги. Хетти очутилась в крайне затруднительном положении, не могла даже оплатить похороны мужа. Вдова с ужасом обнаружила, что стоят они немало. Все ее сбережения составляли чуть больше двухсот фунтов, и даже эту сумму она собрала, экономя каждый пенни на хозяйстве. Иногда оставался фунт-другой в конце недели. А чаще не оставалось ничего.

Кэнди все еще сильно беспокоилась, даже когда Хетти просто выходила из комнаты. Миссис Лоуренс предложила ей брать собаку на работу. Энн подъезжала к концу переулка, Хетти с собакой, завернутой в одеяло, садилась в машину, и Кэнди лежала в старом кресле у плиты, пока Хетти убирала.

Собака крепко спала в кресле, когда пришли Барнаби и Трой. Старший инспектор заметил, что гараж пуст, и его это нимало не расстроило. Видимо, Джексон повез преподобного по делам, а значит, миссис Лоуренс дома одна.

Он вспомнил свой первый визит в этот дом. Как хозяйка отшатнулась, узнав, кто они такие. Как опасливо с ними разговаривала, как поспешила выпроводить их. Сегодня придется надавить на нее. И он надавит. Причем сильно.

Но дверь им открыла Хетти Лезерс и, словно извиняясь, сказала, что мистера и миссис Лоуренс нет дома.

— Мы и с вами хотели бы переговорить, миссис Лезерс, — улыбнулся Барнаби. Хетти и глазом моргнуть не успела, как он внедрился в прихожую. — Если, конечно, вы не против.

— Вообще-то, — она с тревогой смотрела на сержанта Троя, закрывающего за собой тяжелую дверь, — я работаю.

— На кухне, верно?

И они вдруг оказались на кухне. Трой искренне обрадовался, увидев собачку.

— Поправляется?

— Да. Ветеринар говорит, что…

Барнаби дал им немного поболтать. Пусть миссис Лезерс успокоится, разговорится. Это пойдет на пользу делу, когда настанет очередь вопросов. Его-то самого животные интересовали разве что хорошо нафаршированными, желательно с шалфеем и луком, с хрустящей корочкой.

— Не хотите ли чаю?

Оба согласились и сели к длинному видавшему виды столу. На нем стояла тарелка с печеньем. Хетти, слегка озадаченная, но заинтригованная, передала им сахарницу. Трой положил в чай несколько ложек сахара, размешал, потом аккуратно вынул из кармана пиджака записную книжку и пристроил на коленке.

— Что вы хотели бы спросить, инспектор? Опять про Чарли?

— Не совсем, миссис Лезерс. Я хотел бы, чтобы вы рассказали о девушке, которая еще недавно жила здесь.

— О Карлотте?

— Я так понимаю, она сбежала?

— И скатертью дорога, — изрекла Хетти. — Такую и приводить сюда не надо было.

— Она прожила здесь долго? — спросил сержант Трой.

— Даже слишком, — буркнула Хетти, а на выжидательную улыбку Барнаби ответила: — Пару месяцев.

— Что она была за человек?

— Двуличная. К людям относилась как к грязи, так и разговаривала с ними, если преподобного рядом не было. А уж как он появится, чисто мед!

Знакомая картина. Барнаби поймал подачу и устремился дальше:

— А как они с Жаксом? Двое молодых людей… В смысле, они ладили?

— Нет, — неохотно ответила Хетти. — Только и было в ней хорошего, что этого субчика терпеть не могла.

— Вы тоже, кажется, от него не в восторге? — уточнил сержант Трой.

— У меня от него мурашки по коже. Миссис Лоуренс настояла, чтобы в доме духу его не было. И правильно сделала.

— Это всегда так было?

— Простите?

— Я имею в виду, что-то случилось и после этого ему запретили входить в дом?

— Нет. Она с самого начала на этом настаивала. Кстати, он тут вломился-таки на днях. В среду утром, кажется. Захожу с утра в гостиную прибраться, а он тут как тут, привалился к двери, по-хозяйски так. А бедная миссис Лоуренс дрожит как лист. Но я его живо выдворила.

Трой, поймав взгляд шефа, записал число и день недели. Глаза Барнаби светились любопытством.

— Он сказал, зачем пришел?

— Какую-то чепуху молол про то, что, мол, телефон не работает.

Барнаби выждал несколько секунд, но, кажется, тема была исчерпана, поэтому он вернулся к разговору о Карлотте:

— А вы не знаете, откуда взялась эта девушка? Где она раньше жила, например?

— Взялась оттуда же, откуда все они берутся. Из этого благотворительного фонда, с которым связан викарий. — Хетти отпила глоток чая и пододвинула сержанту печенье с фундуком. — По мне, так они деньги на ветер бросают. Почему не потратить их на нормальных ребят, которые свою дорогу в жизни ищут?

— Правда ваша, миссис Лезерс. — Сержант Трой положил в рот сразу три печенья.

— Я так понял, Карлотта пропала после ссоры, — продолжал Барнаби. — Вы не знаете, из-за чего она разгорелась?

— Нет, не знаю, а если б и знала, не сказала бы вам. Я не судачу о миссис Лоуренс у нее за спиной.

— Я совсем не это имел в виду…

— Да она просто святая, миссис Лоуренс. С чем только ей не приходится мириться!

Как, однако, распетушилась вдова! Повисла небольшая пауза. В ответ на последнюю фразу Барнаби сочувственно кивнул. Трой улыбнулся и подмигнул проснувшейся Кэнди. Та в ответ широко зевнула. Старший инспектор осторожно задал следующий вопрос:

— Никто не заходил повидаться с Карлоттой? Друзья или родственники?

— Я не слыхала, чтобы заходили. Она как-то письмо получила — авиапочтой, из-за границы. Но я не скажу вам, что она с ним сделала.

Это была пустая угроза. Оба полицейских терпеливо ждали.

— В огонь бросила, вот что!

— Боже мой! — подыграл Барнаби.

— Даже не вскрыла. Я ей сказала, что там ведь могло быть что-то важное. А вдруг умер кто?

— А она? — включился Трой.

— Велела мне заниматься своими дурацкими делами. — Хетти быстро встала и собрала чашки. — Мне работать пора.

Остатки печенья, провожаемые задумчивым взглядом Троя, вернулись обратно в жестяную коробку, заварной чайник отправился в раковину. Барнаби догадался, что, сказав, в сущности, очень мало, миссис Лезерс волнуется, не выдала ли слишком многого. Может быть, думает, что подставила хозяйку. И старший инспектор решил, что на сегодня хватит. В следующий раз (если следующий раз понадобится) он поговорит с вдовой у нее дома, где ей не о чем будет волноваться. Трой убрал записную книжку, встал и застегнул пиджак.

— Вы не знаете, когда вернется миссис Лоуренс?

— Она ненадолго ушла, — известила Хетти и открыла оба крана едва ли не на полную мощность, поэтому Барнаби не услышал продолжения: — Ей пришлось отправиться в банк.

Он дождался, пока домработница закроет краны, потом спросил, нельзя ли взглянуть на комнату Карлотты.

Повисло неловкое молчание. Наконец Хетти, не глядя ему в глаза, промямлила:

— Не хочу показаться грубой, инспектор, но разве у вас не должно быть никакого… э-э…

— У меня сегодня будет ордер на обыск, только чуть позже, миссис Лезерс, но мы сэкономили бы время, если бы…

— Просто, сдается мне, преподобному это не понравилось бы…

«Значит, придется ему это проглотить», — подумал Трой и мысленно нарисовал себе приятную картину: как Лайонел это проглатывает. И сейчас он от души надеялся, что миссис Лезерс проявит твердость. Но его ждало разочарование.

— У него не будет выбора, — предупредил Барнаби, — когда мы вернемся после обеда.

— Что ж… тогда я хотела бы присутствовать, — объявила Хетти и поспешно добавила: — Вы уж не обижайтесь.

— Мы ничего не имеем против вашего присутствия, — заверил ее сержант Трой.

— Проведите нас туда, пожалуйста, — попросил Барнаби.

Они долго взбирались по лестнице на чердак. Широкие пологие ступени первых двух лестничных маршей были устланы красно-синим аксминитерским ковром в турецком стиле, местами таким потертым, что просвечивала основа. Перила из прочного темного дуба оканчивались похожими на фонари восьмигранниками с навершиями в виде резных желудей.

— Миссис Лоуренс любила съезжать по перилам, — заметила Хетти.

— Миссис Лоуренс? — Трой удивленно воззрился на отполированное дерево.

— Когда была маленькая.

— А-а! — Он почувствовал себя глупо и постарался замять дело: — Я не знал, что вы здесь так давно работаете.

— Внизу она клала подушку. Однажды ее отец подушку убрал, и Энни сильно расшиблась.

— Как убрал?! Нарочно?

Хетти даже не удостоила его ответом.

Барнаби остановился передохнуть и отдышаться на лестничной площадке.

— Вы, наверно, начали тут работать сразу после школы? — предположил он.

— Верно, — кивнула Хетти. — Мне было пятнадцать. Все мои друзья считали, что я полная дура, раз тут работаю. Когда можно устроиться в обувной, или в магазин одежды, или в какую-нибудь контору.

— И почему же вы туда не устроились?

— Я не люблю, когда много народу толчется, иностранцы всякие ходят. И все эти сплетни не люблю, злословие. Я хотела спокойную, приличную работу у достойных людей.

Барнаби продолжил подъем. За ним следовала Хетти, замыкал шествие Трой, глазевший по сторонам. Только подумать, сколько тут всякого старья! Жутковатые темные картины маслом, прямо как в музее. Маленькие резные латунные столики. Большой гонг на подставке и колотушка с головкой, завернутой в тряпочку. Плюс вполне взрослый на вид крокодил в стеклянном ящике. Его кожа цвета жженого сахара изрезана на квадратики. Чудовище улыбалось, сверкая сотнями мерцающих в темноте зубов.

— Не отставайте, сержант.

— Извините.

Трой торопливо миновал вторую лестничную площадку. Шеф и Хетти Лезерс уже готовились начать подъем по более крутой и узкой лестнице, устланной палевого цвета ковровой дорожкой. До белой крашеной двери оставалась какая-нибудь дюжина ступенек. Самый дешевый вариант, доступный в любом магазине компании «Би энд Кью». Фанерная, внутри полая. Ручка выкрашена серебрянкой. Дверь была закрыта.

Хетти хотела открыть, но Барнаби предостерегающе дотронулся до ее руки:

— Вы заходили сюда после того, как Карлотта пропала?

— Нет. Она, миссис Лоуренс, мне не разрешила. Сказала, что сама все уберет.

— Обычно она так не поступает?

— Конечно, нет! — Хетти тихонько крякнула. — Я была просто потрясена, не скрою.

— И она убрала?

— Нет, насколько я понимаю. Но с другой стороны, я же тут не живу, так что не могу знать всего, что она делает.

Домработница повернула ручку и открыла дверь. Все трое замерли на пороге, оглядывая комнату.

Наконец Хетти сказала:

— Случалось мне видеть беспорядок, но такого я никогда не видала. — У нее вырвался вздох негодования: — Ну и неряха эта девица!

Трой, который не давал себе труда придумывать новое сравнение, когда можно воспользоваться подержанным, пробормотал:

— Как будто тут бомба разорвалась.

Барнаби ничего не сказал. Он вспомнил, что говорили Лоуренсы в первую встречу. Лайонел обвинил в исчезновении Карлотты свою жену. Что-то там произошло между ними. Размолвка. Какая-то размолвка.

Он снова придержал Хетти, которая уже собиралась войти:

— Думаю, чем меньше людей будет ходить по комнате, тем лучше, миссис Лезерс.

— Какскажете, инспектор. — Хетти твердо встала в дверном проеме. Она следила глазами за обоими полицейскими, пока те держались вместе, а когда разошлись по разным углам комнаты, сосредоточилась на Трое. Он гадал, считать себя польщенным или оскорбиться.

Если бы Барнаби не знал подробностей, он бы подумал, что комнату пытались ограбить. Здесь что-то искали, страстно, зло срывая одежду с вешалок, швыряя ее на пол, разрывая в клочки журналы для тинейджеров («Минкс», «Шугар», «19»), сдирая постеры со стен. Барнаби подобрал несколько обрывков. Эти имена и названия — «Олл сейнтс», Кавана, Пафф Дэдди — ничего ему не говорили. С тех пор как восемь лет назад Калли уехала из дома, он совершенно оторвался от современной реальности.

Из небольшого шкафа были выворочены все ящики, и содержимое их лежало там, где его бросили. Косметика, нижнее белье, клубок колготок, розовый пластмассовый фен. Щетки, расчески, бигуди. В комнате пронзительно пахло дешевым лаком для волос, перебивающим более приятный персиковый аромат.

Трой отогнул угол хорошенького пухового одеяла в цветочек. В воздухе повисло облачко коричневато-желтой пыли. Потом он заметил еще несколько кучек на кровати и на полу. Если наркота, то что-то новенькое, ему незнакомое. Сержант нагнулся и понюхал.

— Она пудру везде разбрасывает, шеф.

— По-моему, нет ничего, что она бы не разбрасывала, — заметил Барнаби.

— Эта девица вечно ходила наштукатуренная, — поджала губы Хетти. — Вон коробочка, смотрите!

Барнаби поднял пудру «риммель ханибан» и аккуратно положил на прикроватную тумбочку. Заметив это, Трой ушел в дальний угол комнаты, подобрал подушку, нашел кресло, к которому она подходила (а оно было только одно), так же аккуратно положил на место и тут же услышал:

— Не трогайте ничего, сержант!

Опять пришлось прикусить язык! Скоро его можно будет использовать как сито. Шеф застыл около похожего на иллюминатор окна и погрузился в какие-то свои мысли.

Трой знал, о чем думает старший инспектор. Были времена, несколько лет назад, когда сержант и сам задумался бы об этом. Постараться до мельчайших подробностей восстановить события, которые привели к таким трагическим последствиям. Нарастить плоть на имеющийся скелет.

Да, Трой все это пробовал, но победы его оказались редкими, а поражения — поистине сокрушительными. (Однажды он арестовал мутного торговца антиквариатом по подозрению в краже ценной церковной утвари, а потом выяснилось, что украл викарий.) И сержант оставил всякие попытки. Зачем самому ловить рыбу, объяснил он Морин, если у тебя под носом первоклассная рыбная лавка?

Барнаби же думал о том, не совершил ли ошибки, попросив миссис Лезерс показать ему комнату Карлотты. Чем больше он размышлял о предстоящем разговоре с Энн Лоуренс, тем сильнее в нем крепла уверенность, что лучше было бы явиться с ордером на обыск и войти в эту комнату вместе с хозяйкой. Он понаблюдал бы за реакцией миссис Лоуренс. Последил бы, как меняется ее лицо, когда он ходит по комнате. Холодно, теплее, тепло… Прохладно, нет, холодно, очень холодно, бр-р!

Старший инспектор раздраженно прогнал эту мысль. Чистая фантазия. Если бы миссис Лоуренс было что скрывать, могла бы навести тут порядок и спрятать концы, времени имелось предостаточно. А вдруг ей даже в голову не пришло, что полиция может заинтересоваться комнатой Карлотты? Возможно, после их бурной ссоры миссис Лоуренс не хотела — а может, и не могла — входить в эту комнату. Да, это больше похоже на правду.

Глубокий вздох и нарочитое покашливание с порога вернули старшего инспектора в реальность.

— Миссис Лезерс, — произнес он, — спасибо за ваше терпение, — и взглядом дал Трою понять, что они уходят.

Оба направились к двери.

— Да не за что, инспектор. Просто мне надо идти.

Когда они вышли из дома, Трой, отец единственной дочери четырех лет трех месяцев и девяти дней от роду, проворчал:

— Вот у вас дочь, сэр. Ее комната когда-нибудь выглядела так?

— Очень похоже, — ошарашил Барнаби. — Там однажды кошка окотилась, так мы нашли котят только через три недели.

— Ничего себе… — Трой искоса посмотрел на начальника. Вроде улыбается, но поди разбери его. — Вы ведь преувеличиваете, правда?

— Разве что самую малость.

Отделение банка «Ллойд» в Каустоне не только располагало управляющим, живущим в непосредственной близости от места работы, но и было открыто в течение трех часов по утрам в первую и третью субботу месяца. У Ричарда Эйнсли имелся собственный кабинет с табличкой на двери и полированным деревянным трехгранником на письменном столе, где его имя начертали золотыми буквами.

Эйнсли давно знал Энн Лоуренс, он еще ее отца знал. Встречался он и с ее мужем, и тот не очень ему нравился. Как Энн и предполагала, он был готов выдать необходимую ей сумму под залог дома. Но она очень удивилась, что Эйнсли запросил такие большие проценты.

— Составление договора много времени не займет. Если вы заглянете, скажем, в следующий вторник, миссис Лоуренс…

— Они нужны мне сейчас! — Энн вдруг поняла, что почти кричит, привстав и упершись руками в край стола. — Простите, мистер Эйнсли. — Она села, лицо ее пылало. — Не знаю, что это на меня… Простите.

К вспышкам эмоций мистеру Эйнсли было не привыкать. Деньги — ось, вокруг которой вращается жизнь большинства людей. И если эта ось начинает шататься, они впадают в панику. Это так понятно. Но он вел финансовые дела Энн Лоуренс с тех пор, как умер ее отец, и был удивлен и слегка расстроен, видя ее в таком затруднении.

Естественно, он подумал о том, для чего ей деньги. Вряд ли на оранжерею или на новую кухню — два соблазна, из-за которых люди чаще всего просят о займе. Может, отдых на Багамах? Хотя, Господь свидетель, это не ее жанр, по крайней мере на первый взгляд. В любом случае ничто из перечисленного не способно ввергнуть в подобное отчаяние.

— Это довольно большая сумма, Энн. — Он решил не упоминать о тысяче, которую клиентка сняла с текущего счета всего несколько дней назад. — Как скоро вы намерены ее вернуть?

— О, очень быстро! — Энн посмотрела через стол на кругленького маленького человечка, с этой его аккуратной прической, оправленными в золото аккуратными очочками и аккуратными усиками. Как он раздут от важности… Напыщенный, докучный, глупый и велеречивый коротышка. Надо же, а в прежней жизни он ей даже нравился. Она даже бывала признательна ему за доброту. — Вообще-то кое-кто умер. Расходы на похороны. Но я… э-э… помянута в завещании. Упомянута то есть. Так что… проблем… не будет.

Как ни беспокоился Ричард Эйнсли за свою клиентку, ему очень хотелось поскорее покончить с этим жалким представлением. Не мог он больше слушать ее вранье. Он справился, готова ли она погасить кредит за шесть месяцев, и, заручившись ее согласием, достал бланк, быстро его заполнил и попросил подписать. Потом позвонил старшему кассиру, чтобы тот провел платеж.

— Мне нужна эта сумма наличными, мистер Эйнсли.

— Наличными?

Энн спешила покинуть банк, ничего перед собой не видя, ничего не понимая, кроме того, что на дне ее сумочки лежит заветный конверт, и неожиданно наткнулась на Луизу Фейнлайт, которая только что отошла от банкомата.

Обменявшись машинальными извинениями и неловкими приветствиями, женщины замялись. Слова не шли с языка. Обе слишком хорошо помнили предыдущую встречу, когда приглашенной в гости Луизе ясно дали понять, что не хотят видеть ее в своем доме, а Энн пришла в голову мысль, что шантажисткой вполне может быть Луиза.

И сейчас Энн подумала то же самое. Да, именно так она и подумала, прижимая к себе деньги, которые жгли ее сквозь мягкую бежевую кожу сумочки. Случайна ли их встреча? Или Луиза проверяет, выполнила или нет жертва шантажа ее требования? Энн охватила ярость. Безумное стремление противостоять шантажистке. Швырнуть банкноты ей в лицо и крикнуть: «Вот! Тебе ведь это нужно, верно?»

Она с отвращением отвернулась, пробормотав что-то неразборчивое. Сделала вид, что хочет тоже воспользоваться банкоматом. Так и стояла перед ним, ожидая, когда Луиза уйдет. Потом, обнаружив, что за ней выстроилась небольшая очередь и люди странно смотрят на нее, отошла в сторону. Вся красная, готовая заплакать, она притворилась, будто ищет что-то в сумочке.

Энн чувствовала, что сходит с ума. Вдруг снова нахлынули воспоминания о событиях последних нескольких дней, замелькали, как в калейдоскопе, страшные картинки, забормотали какие-то злобные голоса. Она подозрительно косилась на встречных. А встречные холодно отворачивались, притворяясь, будто не они нашептывают ей все эти гадости, но она-то знала, что все они потешаются над ней.

Вскоре после встречи в банке Луиза, выезжавшая из Каустона, увидела, как Энн, пошатываясь, переходит дорогу. Первым ее поползновением было предложить подвезти приятельницу. Она даже убрала ногу с акселератора и притормозила. Но что-то в облике Энн показалось ей очень странным. Плотно запахнувшись в пальто, хотя погода стояла мягкая, Энн одной рукой придерживала полу, а другая рука, как птичка, порхала у рта. Это не помешало Луизе разглядеть, что губы Энн шевелятся. Та поминутно хмурилась и качала головой.

Луиза поехала дальше. В конце концов, у нее своих проблем хватает, и проблемы эти становятся все серьезнее и серьезнее. Некогда возиться с особой, которая, слов нет, расстроена, но (теперь Луиза не сомневалась в этом) терпеть ее не может.

Еще вчера Луиза и не думала, что на выходные окажется в Каустоне и без наличных. Поселившись у брата, она с самого начала настояла на том, что будет оплачивать часть расходов на дом и в очередь с Вэлом, по неделе каждый, нести хозяйственные расходы. Это была ее неделя. У нее кончились кое-какие продукты, и поскольку между ней и Взлом восстановились довольно дружественные отношения, вчера вечером она попросила у брата немного денег, чтобы заткнуть дыры в хозяйстве. Он ответил, что денег у него нет. Искренне удивившись и не подумав о последствиях, Луиза сказала:

— Но ты ведь ездил в банк на днях.

Она вспомнила, как на кухне подобрала с полу чек и бросила в мусорное ведро. Судя по чеку, Вэл снял со счета четыреста фунтов.

За какие-то секунды атмосфера в доме накалилась, переполнилась злобой и негодованием.

— Меня уже тошнит от всего этого! — буквально выплюнул Валентин.

— От чего?

— От тебя! И от твоих постоянных замечаний, черт подери!

— Я не хотела тебя…

— Сейчас твоя очередь платить за еду, верно?

— Ладно, всё. Завтра съезжу в город за деньгами.

— Если ты не хочешь платить…

— Это подло — так говорить! — теперь и она повысила голос. — Я плачу свою долю с тех пор, как приехала, ты прекрасно это знаешь.

— Правда?

— А куда, как ты думаешь, уходят мои сбережения? — Говоря это, Луиза сообразила, куда пошли четыреста фунтов Валентина. И знала, что выдала себя с головой.

Повисла грозная тишина, потом Валентин отрубил:

— Я не могу больше выносить всех этих дрязг. Мне работать надо. — Уже повернувшись к ней спиной и направляясь к лестнице, он проговорил: — Я серьезно, Лу. Мое терпение кончилось.

Луиза, дрожавшая от обиды и возмущения, просто не могла больше оставаться в доме. Она вышла в сад и села у бассейна. Что ей теперь делать?

Обида на несправедливость брата быстро улетучилась. Нахлынули воспоминания детства. Валентин всегда был любимцем родителей, но крайне редко пользовался своим преимуществом. Понимая всю несправедливость подобного предпочтения уже в юности, он постоянно пытался восстановить равновесие. Расхваливал рисунки, которые она приносила из школы и на которые мать даже не удосужилась взглянуть. Помогал сестре с домашней работой. Уговаривал отца взять ее с собой, когда они отправлялись на рыбалку. На пятый день рождения Луизы он подарил ей маленькую деревянную коробочку, разрисованную морскими звездами и тюленятами, и она до сих пор хранила подарок. И, что самое милое, он всегда умел ее рассмешить.

Вспомнив об этом, Луиза заплакала. Плакала горько, как плачут дети, не закрывая глаз и не утирая слез. У ее ног, посверкивая в темной воде, плескался золотистый карп.

Плавное скольжение рыб завораживало. Мало-помалу строгий формализм сада успокоил ее. Плач перешел в редкие всхлипы, а потом в шмыганье носом. Сердце забилось ровнее. Она просидела у бассейна еще около получаса, постепенно приходя в себя.

Но что теперь делать? Ясно, что Валентин очень несчастлив, а значит, несчастлива и Луиза. Но если он не хочет, чтобы сестра была рядом, как она может остаться? Несомненно, его страсть — это временное, хоть и неодолимое помрачение. Она не выдержала бы даже мысли о том, что это навсегда. И когда помрачение пройдет, он окажется совсем один. Не переехать ли ей куда-нибудь недалеко, в одну из соседних деревень? Она может себе позволить снять небольшой домик или квартиру.

Гнев охватил ее при мысли о человеке, виновном в срыве брата, в его подавленности. До появления Жакса они были всем довольны. Жизнь их протекала размеренно и приятно. Потом гнев прошел, сменившись страхом. Ей показалось, что над всем ее будущим нависла угроза.

Старший инспектор Барнаби и сержант Трой приятно проводили время за ланчем в «Красном льве»: запеканка с говядиной и почками, пышное картофельное пюре и молодой горошек на гарнир. А еще комбинация из консервированных фруктов, бисквита и малинового джема, гордо именуемая абрикосово-малиновым десертом «Павлова».

— Знаете что-нибудь о Павловой, сержант? — спросил старший инспектор, убирая грязную пепельницу со столика у окна.

— Я знаю только, что за фунт порция могла бы быть побольше.

— Она была одной из величайших балерин в мировой истории.

— В самом деле? — Трой схватил вилку и нож и приступил к запеканке.

— Прославилась, танцуя умирающего лебедя.

— Недурно, — вежливо отозвался Трой.

— Говорят, кто это видел, становится другим человеком. — Барнаби отхлебнул крепкого темного пива, которое оказалось великолепным. — Она танцевала умирающего лебедя до самой смерти.

— Вот интересно, — сказал Трой, деликатно уводя беседу в сторону, — почему почки всегда пищат, когда их режешь?

Хоть Барнаби, одетый в темно-синий деловой костюм, простой галстук и черные начищенные полуботинки, не представился хозяину, он знал, что все и каждый узнают в нем полицейского. И не только потому, что в деревне уже видели, как он опрашивает людей.

Иногда старшему инспектору казалось, что на нем стоит клеймо, что-то вроде Каиновой печати. Ему самому невидимой, но кричащей всему свету: «Этот человек — коп!» Он не преувеличивал. Однажды они с Джойс зашли пообедать в ресторан, где прежде ни разу не бывали. Когда супруги наслаждались омаром по-американски, подошел посоветоваться метрдотель: у них тут один пьяный не хочет платить по счету, что Барнаби порекомендует в этом случае?

Здесь, в «Красном льве», полицейских намеренно не замечали, как иногда нарочито не замечают попавшую в поле зрения знаменитость. А мы, дескать, не поражены и даже не интересуемся. У нас своих дел хватает.

— А быстро, однако, наши остолопы управились с опросом. — Сержант Трой принялся было за бисквит с малиновым джемом и абрикосами, но отвлекся, поглядев на дверь, и ухмыльнулся.

Вошли два констебля в форме и заговорили с хозяином и парой местных у стойки. Хозяин, к неудовольствию Троя, предложил бедолагам выпить, но те отказались. То-то же.

— Ты тоже когда-то был таким «остолопом».

Трой скреб свою тарелку и молчал. Он предпочитал не вспоминать этот бесславный период своей блестящей карьеры. Потом, услышав: «Ну, допивай», осушил кружку скучного безалкогольного пива и расправил плечи, обтянутые элегантной легкой курткой.

Направляясь к выходу, сержант заметил у барной стойки двух недурных цыпочек. Полицейские в форме смеялись и перешучивались с ними. Один случайно встретился глазами с Троем. Сержант едва заметно качнул головой, давая понять, кто замыкает колонну. Хватило одного скептического взгляда, чтобы констебли вскочили, рассыпались в благодарностях хозяину и были таковы.

— Чего это ты порскаешь?

«Порскаешь»! Где он слова-то такие находит… Трой решил посмотреть в словаре Талисы-Линн, когда придет домой. Порскать. Чем чаще повторяешь, тем страннее звучит.

— Собираетесь заняться миссис Лоуренс, сэр?

Барнаби пробормотал что-то нечленораздельное. Он был в плохом настроении и срывал его на себе самом. Еще в комнате Карлотты он почувствовал, что дал маху, а во время ланча укрепился в мысли, что следовало все-таки дождаться возвращения миссис Лоуренс и осмотреть комнату в ее присутствии.

Нужно было дождаться, даже если бы ждать пришлось весь день. Нужно было поговорить с ней раньше, чем она узнает от Хетти Лезерс, зачем приходила полиция. Теперь он лишен самого важного оружия в арсенале следователя — неожиданности.

Но он ошибся. Это иногда случается. За Хетти и Кэнди еще до полудня заехала Эвадна Плит и повезла их к ветеринару. Энн вернулась только через час после их отъезда и ничего не узнала о приходе полицейских. Но все равно удача в тот день не сопутствовала старшему инспектору, хотя и по совсем другой причине.

«Хамбер-хоук» стоял на въездной аллее, в квартире над гаражом горел свет. Но Барнаби решил начать с Лоуренсов, чувствуя, что скорее информация, полученная от них, пригодится в разговоре с Джексоном, чем наоборот.

И снова Трой позвонил в старомодный звонок. А входная дверь выглядела еще более облупленной, чем в прошлый раз. Внизу чешуйка краски просто-напросто отошла от дерева и свернулась в трубочку.

Дверь открыл сам Лайонел Лоуренс. Он озадаченно посмотрел на них: где-то видел, но вот где, не вспомнить. На этот раз его длинные седые волосы выглядели аккуратнее, но зато на нем был длиннющий цветной самовязанный шарф, махрящийся не только на концах, но и по всей длине.

— Старший инспектор Барнаби.

— Сержант Трой.

— Гм-м, — промычал Лайонел, повернулся и пошел в дом. Его зеленовато-серое, до пола пальто сзади имело длинную шлицу, начинающуюся от талии, так что фалды энергично хлопали по бедрам, сверкая подкладкой в темную шотландскую клетку.

Поскольку дверь он за собой не закрыл, полицейские беспрепятственно вошли и добрались до кабинета Лайонела. Энн Лоуренс сидела у окна в глубоком кресле с бледно-голубой обивкой. Неподвижная и спокойная. Неестественно спокойная, решил Барнаби. Он увидел, как женщина хмурится, силясь вспомнить, кто они такие. На секунду старший инспектор даже предположил, будто она пьяна.

— Вы что-нибудь выяснили? — спросил Лайонел Лоуренс. — Есть какие-нибудь новости о Карлотте?

Этот своего не упустит. Сержант Трой вытащил записную книжку и сурово уставился на взъерошенного пастыря. У нас тут убийство на повестке дня, между прочим. Потом он вспомнил, что на повестке дня, может статься, целых два убийства, если девушка утонула, и его неприязнь к хозяину дома немного утихла.

— Возможно, — уронил Барнаби.

— О! Слышишь, дорогая? — Лайнел лучезарно улыбнулся жене, которая медленно и осторожно повернула к ним голову. — Есть новости о Карлотте.

— О Карлотте… Чудесно… — Говорить ей было тяжело, слова выходили медленные и неестественно отделенные друг от друга. Последовала длинная пауза. — Чудесно.

Энн с трудом удавалось удерживать все три фигуры в фокусе. Нет, сами-то они не были расплывчатыми, но перемещались каким-то невероятным способом: то наплывали, то отступали, как будто во сне. Голоса у них были гулкие.

Она слышала, как доктор предупредил Лайонела о возможной дезориентации. Он сделал ей укол и еще оставил таблетки — велел принимать три раза в день. Это было успокоительное, и оно, безусловно, подействовало. Никогда в жизни она не чувствовала себя такой спокойной. До того спокойной, что была бы счастлива впасть в беспамятство и не возвращаться.

Это Жакс заметил жену своего Лайонела, когда вез благодетеля домой. Энн ходила кругами возле стоянки такси перед каустонской библиотекой, качая головой, как сломанная кукла. Лайонел выскочил из машины и кинулся к ней. Энн бросилась ему на шею, сцепила руки в замок и завопила. Жакс помог посадить ее в машину, и они сразу поехали к врачу.

— Ваша жена плохо себя чувствует, мистер Лоуренс? — осведомился Барнаби.

— Энн? — переспросил Лайонел, как будто у него было много жен. — Просто немного устала. Расскажите мне…

— Я хотел бы поговорить с ней о том дне, когда пропала Карлотта.

Карлотта… Что-то всплыло в сознании Энн. Какой-то стройный белый силуэт. Чья-то рука… Она поднимается, выхваченная из темноты лунным светом, и тут же исчезает без следа.

— Миссис Лоуренс, вы помните, что произошло перед тем, как ушла Карлотта? Вы, вероятно, поссорились?

Безнадежно. Видно, сильное снадобье ей дали. Все сделано для того, чтобы он не смог с ней поговорить, решил Барнаби, но тут же запретил себе впадать в мелодраматизм. Никто в старом доме викария не мог знать о том, что в полиции восстановили письмо шантажиста и что дело приняло новый оборот.

— Не могли бы вы рассказать мне какие-нибудь подробности, сэр? — обратился старший инспектор к Лайонелу Лоуренсу.

— Боюсь, что нет. В тот вечер я допоздна задержался на собрании фонда. Когда вернулся, Энн уже спала. И как только она могла лечь спать, когда бедное дитя… — Лайонел печально покачал головой, потрясенный прискорбным равнодушием жены, которая пренебрегла своим долгом. — «Лисицы имеют норы и птицы небесные — гнезда»^[21].

— Но ведь вы, наверное, говорили об этом на следующий день?

Физиономия Лайонела сложилась в капризно-упрямую гримасу. Старший инспектор вопросительно приподнял бровь и приготовился ждать. Трой, устроившись с блокнотом за карточным столом отполированного до блеска атласного дерева, с удовольствием вдыхал мягкий, расслабляющий аромат мебельного воска. И наблюдал.

Что-что, а ждать его старик умел. Однажды вытянул почти десятиминутную паузу. Трой, у которого терпения было не больше, чем у двухлетнего ребенка, потом спросил, как ему это удалось. Барнаби объяснил, что попросту отключился. Конечно, нужно поддерживать зрительный контакт и сохранять напряженную, даже слегка угрожающую позу, но ничто не мешает тебе думать при этом о другом. Можно, например, с пользой провести время, намечая себе, что предстоит сделать в саду за выходные.

Бедный старикан Лоуренс был просто не готов к таким испытаниям. Он и десяти секунд не протянул, какие уж там десять минут.

— Кажется, Энн подумала, будто Карлотта взяла ее серьги. Она спросила об этом девушку. Очевидно, получилось у нее очень неуклюже. Естественно, Карлотта испугалась…

— С чего бы, — заметил сержант Трой, — если она не брала…

— Вы не понимаете! — вскричал преподобный Лоуренс. — Для человека с ее прошлым быть несправедливо обвиненным очень травматично…

— А вы думаете, это было несправедливое обвинение, мистер Лоуренс? — спросил Барнаби.

— Я не думаю, я знаю! — Его заявление прозвучало не по-христиански горделиво и самодовольно. — Всем известно, как Энн беспечна и невнимательна. Обычная вещь для человека, никогда не знавшего нужды.

— Однако всякое бывает, — проговорил Трой, испытывая жалость к заторможенной, давно выключенной из разговора миссис Лоуренс. В награду он получил недоверчивый взгляд, дающий ему десять из десяти очков за чуткость и бонусные очки за заботу.

— Не могли бы вы нам рассказать о прошлом Карлотты, мистер Лоуренс? — попросил старший инспектор.

— Все данные есть в агентстве «Каритас».

— Да, и мы, разумеется, свяжемся с ними. Но сейчас я разговариваю с вами.

Видно было, что преподобный опешил, уловив ледяные нотки в голосе собеседника.

— Не вижу, как это копание в прошлом девушки поможет ее найти. — Он неуверенно заморгал. — Здесь все начинают с чистого листа.

— Я так понимаю, что она часто получала письма авиапочтой.

— О, я, знаете ли, сомневаюсь. — Лоуренс снисходительно улыбнулся.

— Кажется, она выбрасывала их нераспечатанными, — добавил сержант Трой.

— Кто, скажите на милость, наговорил вам такого? — Впрочем, Лайонел довольно быстро перебрал в уме возможных подозреваемых. — Я удивлен, что вы слушаете сплетни прислуги, инспектор.

И тут последовала реакция из глубин голубого кресла. Энн Лоуренс сдавленно вскрикнула и попыталась выпрямиться. Она силилась что-то сказать, но язык, огромный неуклюжий комок, еле ворочался у нее во рту.

— Херри… нет… не… прислуга…

— Посмотрите, что вы натворили! — Лайонел подошел к жене, движимый, как показалось Барнаби, больше раздражением, чем заботой о ее здоровье. — Я отведу тебя наверх, Энн. — Он сверкнул глазами на полицейских, но те спокойно выдержали его взгляд. — Если захотите поговорить со мной или моей женой еще раз, договаривайтесь, как это принято, заранее.

— Боюсь, что так не пойдет, сэр, — возразил старший инспектор. — И должен предупредить вас: если вы будете и впредь уклоняться от сотрудничества со следствием, вам придется встречаться с нами в полицейском участке.

— Нам с вами не мешало бы соблюдать осторожность, шеф, — усмехнулся Трой, когда они вышли. — Эти их «тайные рукопожатия»!

Барнаби кратко, содержательно и очень образно выразил свое мнение о масонских связях преподобного Лоуренса. Из-за этой-то самой образности и трепетали подчиненные, когда старший инспектор вызывал их к себе на ковер.

Трой от души посмеялся и несколько раз повторил услышанное, чтобы запомнить и рассказать потом в столовой. Он успел заучить все наизусть к тому времени, как они оказались у двери квартиры над гаражом.

На этот раз он их видел. Видел, как подъехали, как вошли в дом. Он был готов к их приходу. Помня, как Лоуренс помешал им в прошлый раз, Барнаби рассчитывал, что следующие минут двадцать преподобный потратит на увещевания жены.

Мысли сержанта Троя катились по тем же рельсам. Еще один тошнотворный спектакль в исполнении шофера — и абрикосово-малиновая «Павлова» из «Красного льва» образует на стильном кремовом ковре изысканную мозаику. И чистить ковер будет уж точно не сержант.

Дверь была открыта. Джексон стоял за ней в серебристом твидовом пиджаке и черной хлопковой водолазке. Лицо его излучало искренность и прямоту.

— Надо же, инспектор, когда вы сказали, что еще вернетесь, я подумал, что вы меня разводите.

— Здравствуйте, мистер Джексон.

— Для вас Терри. — Он вежливо посторонился.

Они вошли и поднялись наверх.

Квартира выглядела почти так же, как в прошлый раз, разве что на кухне у стены стояла новая гладильная доска. Двери на кухню и в ванную были широко распахнуты, как будто Джексон давал понять, что скрывать ему нечего. На кофейном столике желтел вчерашний номер «Дейли стар».

Джексон сел на диванчик, весь мягкость и уступчивость. Но взгляд у него был сосредоточенный. Сидел он подавшись вперед, руки лежали свободно, вот только костяшки пальцев упирались в колени, как у спринтера перед стартом.

— Вы всегда возите мистера Лоуренса, Терри?

Джексон сначала удивился вопросу, а потом напрягся. Он ожидал чего угодно, только не этого.

— Да, мистера и миссис Эль. Он не удосужился научиться водить.

— Расскажите мне, что случилось сегодня.

— Что вы имеете в виду?

— То, что закончилось визитом к врачу.

Джексон замялся:

— Не знаю, понравится ли это мистеру Лоуренсу.

— Я услышу об этом здесь или в следственном изоляторе, — невозмутимо осведомил старший инспектор Барнаби. — Выбирайте.

Терри Джексон рассказал им, как вез Лайонела с совещания в Каустонском городском совете, где обсуждались меры по усовершенствованию подготовки магистратских судей. Проезжая по Хай-стрит, они увидели жену преподобного, которая бродила по улице в невменяемом состоянии. Лайонел хотел посадить ее в машину, но она стала кричать и размахивать руками.

— Что кричать?

— Ничего, всякую бессмыслицу.

— Да полно! Что-то, наверно, имело смысл.

— Нет, честно! Что-то совершенно неразборчивое. Тогда я вышел, чтобы помочь ему, но от этого, похоже, ей стало еще хуже.

— Надо же, удивительно, — пробормотал сержант Трой.

— Нам все-таки удалось усадить ее в машину. Сначала Лайонел велел мне ехать домой, но потом передумал. Их врач, Паттерсон, он в Свон-Миррен, и мы поехали прямо к нему. Он сразу принял ее. Наверно, вколол ей что-то убойное. Она была как зомби, когда вышла от врача.

— Что потом?

— Я остановил машину около аптеки, купить лекарство, которое он прописал, а потом поехали домой.

— Вы знаете, зачем она ездила в Каустон?

— Нет.

Малюсенькое, не толще волоска, колебание. Знает и не хочет им говорить. Хорошо. Микроскопическая, но подвижка. Барнаби сделал паузу, прикидывая, продолжить сейчас или отложить на будущее. Он решил подождать, с удовлетворением отметив, что на лбу у Джексона выступили бисеринки пота.

Надумав сменить тактику, Барнаби сказал:

— Несколько дней назад здесь еще жила девушка.

— Да, верно.

— Что вы можете сказать о ней?

— О Карлотте? Высокомерная сучка.

— Значит, вы с ней не ладили? — уточнил сержант Трой.

— Нос передо мной задирала. Считала, что лучше меня. А на самом деле она никто, ясно? Прошла через то же самое, что и я.

— Отказала вам, да? — предположил Барнаби.

— Да я не дал ей шанса мне отказать!

— А теперь злитесь?

Сначала, не задумываясь, он отреагировал на колкость Барнаби, а теперь опомнился и притих. И наконец очень осторожно ответил:

— Говорю же, я к ней не подкатывал. Она вообще не в моем вкусе.

— Вы знаете, почему она сбежала?

— Нет.

— Лоуренс никогда с вами об этом не говорил?

— Не моего ума дело.

— А миссис Лоуренс?

— Я вас умоляю!

— А, да, конечно! — Трой прищелкнул пальцами, притворяясь, будто только что вспомнил. — Она же вас в дом не пускала, верно?

— Да идите вы… — Джексон угрюмо отвернулся от них и начал жевать свою правую щеку.

— Есть вероятность, что девушка вообще никуда не убегала, — произнес Барнаби.

— Да что вы?

— Примерно в то же время, когда она якобы ушла, — пояснил сержант Трой, — мы получили сообщение, что кто-то упал в реку.

— Это вряд ли могла быть Карлотта. — Джексон впервые за весь разговор засмеялся. — Она ушлая. Умеет о себе позаботиться.

«Кто бы говорил», — подумал Трой.

— Упал, — повторил он, — или его столкнули.

— Ну, это не я. В тот вечер, про который вы говорите, я был в Каустоне. Дожидался Лайонела с собрания.

— Это точно?

— Я чист как первый снег.

Барнаби вспомнил, что его мать часто использовала это выражение, когда он был маленький. Правда, она говорила «чист как талый снег». Его не очень расстроил ответ Джексона. Тот вполне мог обернуться, пока якобы околачивался там и ждал хозяина, тем более что Ферн-Бассет всего в двадцати минутах езды. Если твердо решиться… Что касается убийства, которое точно произошло, убийства Чарли Лезерса, тут у Жакса алиби не было.

Барнаби встал, разочарованный Трой последовал его примеру. Почти в дверях старший инспектор проделал фирменный трюк, с этим своим коронным «ах да, чуть не забыл». За сим следовало «кстати», обычно весьма неприятное для собеседника. Трой всегда ловил кайф от этого номера. Казалось бы, полная фигня, но все покупались как дети.

— Ах да, кстати…

— Как, вы еще не уходите? — притворно удивился Джексон. — А я уже хотел чайник ставить. — Он зло засмеялся.

— Кое-какие новости о мистере Лезерсе, — невозмутимо продолжал Барнаби.

— О Чарли? — рассеянно произнес Джексон. Казалось, он сейчас за много миль отсюда. — Присмотрели кого-нибудь на роль убийцы, инспектор?

«Выдайте этому ублюдку, — подумал сержант Трой. — А то понтов — как у стадиона, Уэмбли“».

— Я решил примерить эту роль на вас, Теренс.

— Меня?

— Он вас шантажировал, да?

Как только прозвучало это слово, атмосфера сразу изменилась. Они видели, что Джексон изо всей мочи силится собраться с мыслями. Стиснутые зубы и обозначивашаяся на виске жилка свидетельствовали о напряженной внутренней борьбе.

— Это ложь.

— А у нас есть основания считать, что это правда.

— О, разумеется! Потому что я здесь один судимый. Только я для этого подхожу. Только меня легко засадить в каталажку и дожать, ведь я уязвим. — Джексон воспрял на удивление быстро. И уязвим был примерно как африканская гадюка. Он двинулся на кухню и, уходя, бросил через плечо: — Возвращайтесь, когда, черт вас возьми, будете хоть что-то знать точно.

Барнаби быстро схватил Троя за руку и непринужденно вывел, а на самом деле выволок из квартиры. Когда они пересекали подъездную аллею, старший инспектор увидел в окне столовой испуганную физиономию преподобного Лоуренса и ускорил шаг.

— Могу я уже сказать что-нибудь, сэр?

— Разумеется, ты можешь сказать «что-нибудь», Трой. Или ты думаешь, мы в Штази работаем?

— Это не в плане критики…

— Ладно, даже если «в плане критики», я переживу.

— Просто я подумал, а стоило ли говорить Джексону, что мы знаем о шантаже. Ну, то есть он теперь будет осторожничать, а вменить ему нам пока нечего.

— Я хотел, чтобы это выстрелило раньше, чем он сам все узнает как-нибудь еще. Посмотреть на его реакцию.

— Которая была вполне удовлетворительной.

— Да уж. Я не знаю точно, что тут происходит, но что бы это ни было, он в этом увяз по самую свою немытую шею.

Уже почти сгустились сумерки, когда они подошли к стоянке у «Красного льва». Посреди деревенской лужайки происходило что-то необычное. Старший инспектор остановился, вглядываясь в жемчужный вечерний туман.

— Что там такое? — спросил Барнаби.

— Не вижу… — Трой прищурился и наморщил лоб. — Господи!

По направлению к ним двигалось нечто: то нахлынет, то отхлынет, то вильнет в сторону, то откатится назад. Все это очень напоминало пенные барашки волн. К тому же оно издавало слабые повизгивания и еще какие-то пронзительные звуки. Наконец загадочное явление приблизилось.

— Будь мы в пустыне, — изрек старший инспектор Барнаби, — это оказался бы Омар Шариф^[22].

К ним подошла полная дама средних лет, в мешковатых зеленых брюках, малиновом бархатном пончо и шляпке трильби с павлиньим перышком. Барашки превратились в кремовых пекинесов, которые продолжали кипеть и пениться. Дама представилась:

— Эвадна Плит. Добрый вечер. А вы тот самый старший инспектор, о котором рассказывала Хетти?

— Добрый вечер, — поздоровался Барнаби и назвал свое имя и должность.

— А я сержант Трой, — представился этот последний, уже очарованный собаками, на взгляд его шефа совершенно слабоумными.

— Я слышала, что вы сегодня здесь. И просто хотела сказать, что, если вам понадобится моя помощь, звоните! — Круглое розовое лицо излучало искреннее желание быть полезной. У нее была приятная улыбка. Не та заученная ежедневная гримаса, когда улыбаются только губы, а глаза ни при чем. Она улыбалась естественно, как ребенок, без всякого расчета и в полной уверенности, что ему улыбнутся в ответ. — Я живу в коттедже «Тутовник». Это вон там, неподалеку от старого дома викария.

— Понятно. — Барнаби взглянул на маленький хорошенький домик. — К вам еще наши не заходили?

— А, да. Очень грамотный молодой человек, только вот немного озабоченный… своей одеждой. — Она довольно долго наблюдала, как констебль Филлипс, прежде чем войти, стоял у ее ворот и, сердито хмурясь, обирал катышки с форменных брюк. — Я изложила ему свои соображения, но не уверена, что он оценил широту моих познаний и мой огромный опыт.

— Это познания в какой-то определенной области? — вежливо осведомился сержант Трой.

— Межличностные отношения, — просияла Эвадна. — Приливы и отливы чувств. И разве не к этому в конце концов сводятся все ваши расследования?

В продолжение беседы пекинесы тянули в разные стороны, и Эвадну кидало то туда, то сюда, вынуждая то и дело придерживать рукой шляпку.

— Я, безусловно, подумаю над этим, мисс Плит, — пробормотал Барнаби. — Итак, если вы больше ничего не хотели мне сказать…

— В данный момент нет. Но если вам потребуется помощь, стоит только попросить о ней. Скажите «до свиданья» этим милым полицейским, — велела Эвадна подопечным.

Хотя собаки и так тявкали не переставая, сейчас они удвоили свои старания. Прыгали, взвизгивали, толкались и в конце концов перепутали поводки.

— Как их зовут? — Сержант Трой чуть замешкался и услышал сдавленное рычание у своего левого уха.

— Пирс, Дидо, Блоссом… Мазепа, не делай так, дорогая! Это Неро, а сзади — Кеннет. — Она указала на крошечную белую хризантему, пищащую и подпрыгивающую, как резиновый мячик.

Трою пришлось отмахать половину лужайки бегом, чтобы догнать шефа.

— А вы быстро ходите, сэр!

— Да, если мне нужно поскорее от кого-нибудь убраться. — Увидев машину, Барнаби испытал большое облегчение. — «Свои соображения»! Как она соображать-то может в таком гвалте?

— Они всего лишь проявили дружелюбие.

Барнаби бросил на сержанта взгляд, от которого скисло бы молоко. Они сели в машину. Трой включил зажигание и примирительно заметил:

— Необычное имя — Эвадна Плит.

— Думаешь? — Барнаби в данном случае мог себе позволить выказать некоторое превосходство. Он вспомнил, как несколько лет назад они с Джойс ездили к ее брату в Америку. Колин работал в Калифорнии в рамках обмена учителями, а жилье снимал у женщины по имени Зоррест Милчмейн. Такое не переплюнешь.

Джойс накрывала на стол. Хорошенькая, голубая с желтым скатерть в стиле «прованс», жимолость в высокой хрустальной вазе, элегантные узкие бокалы для вина.

Все, кроме супа с морковью и кориандром, сегодня было холодное. По дороге на вокзал Мэрилебон она заскочила в «Фортнум»^[23] и купила копченого лосося, пирог с говядиной и каштанами, артишоки и греческий салат.

Она ездила в Лондон. Прослушивание Нико в Королевском Национальном театре было назначено на одиннадцать тридцать. Джойс и Калли встретили его в фойе театра Литтлтона^[24]. Некоторое время они сидели и слушали инструментальное трио (флейта, виолончель и фортепиано), исполнявшее романс Форе, потом перебрались в ресторан театра Оливье, где Джойс заранее забронировала столик.

Выпили по бокалу шампанского. Хотя результаты прослушивания Николасу предстояло узнать не раньше следующей недели, все равно это был удивительный, волнующий день. Он прослушивался у Тревора Нанна для «Мисс Джин Броди в расцвете лет»^[25] и был на седьмом небе уже оттого, что ходил по одной сцене с людьми, носящими самые громкие театральные имена столетия: Скофилдом и Маккелланом, Гилгудом, Джуди Денч и Мэгги Смит. Здесь Йен Хольм играл короля Лира. Джойс видела «Лира»? Такое мастерство… просто дух захватывает… поверить невозможно…

Джойс улыбалась, охотно позволяя ему витийствовать. Чем и хороши актеры. С ними так легко. Никогда не приходится искать тему для разговора.

Счастливая, взволнованная Калли поцеловала мужа в щеку и подняла свой бокал. Джойс никогда не забывала о превратностях актерской судьбы, ведь и у дочери та же профессия. Сегодня взлет, завтра падение. И Николаса она знала достаточно, чтобы понимать: к вечеру сомнения постепенно погасят это игристое кипение. Уже сейчас, рассказывая, что Тревор Нанн вроде бы смотрел на него благосклонно, он добавил: «Разумеется, это только кажется…»

Джойс поглядела в окно на залитую солнцем реку, на лондонские великие стальные мосты и блаженно вздохнула. У нее был дар отдавать должное счастливому мгновению, пока оно еще не отлетело, а не только задним числом, чем грешит большинство людей. До чего же весело будет рассказывать про все это Тому! Когда он вошел в кухню, Джойс по-прежнему пребывала в мечтательном настроении.

— Вы только посмотрите! — Он уставился на стол. — Выглядит совсем неплохо! А это что такое? — Он указал на весьма внушительный пудинг.

— Шарлотка с грушами. Тебе можно только груши.

— Где ты все это взяла?

— «Фортнум», — ответила она и, не давая мужу оправиться от удивления, известила: — Я ездила в Лондон.

— Зачем?

— Послушай, Том! — укоризненно воскликнула она.

— Подожди, только не напоминай мне!

— И не собираюсь.

— Там есть шардоне в прихожей, оно вполне подойдет ко всему этому. Ты не возражаешь, дорогая?

Когда Джойс вернулась от винного стеллажа с бутылкой «глен карлоу» в руке, Барнаби был уже во всеоружии:

— Прослушивание Нико!

— Ты посмотрел на календарь.

— Его взяли?

— Я тебе все расскажу за ужином. — Она открыла вино. — Гэвестоны отменились, кстати.

— Тем лучше. Но… — он указал на хрустальную вазу, бокалы, цветы, — тогда для кого это все?

— Для нас. — Джойс передала мужу бокал с вином и чмокнула его в щеку.

— М-м-м. — Барнаби сделал большой глоток. — Очень хорошо. Дерзкая штучка с теплым послевкусием и стальным стержнем. Что-то оно мне напоминает, не слишком далекое. — Он стал тихонько, почти беззвучно, напевать «Воздух, которым я дышу…». Это была их песня, ее играли на их свадьбе: — «Если бы я мог загадать желанье…»

Джойс передала ему салфетку.

— Помнишь это, дорогая?

— Что? — Она уже взялась за еду.

— «Холлиз»^[26].

— Гм. Смутно.

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

Было уже почти десять утра следующего дня, когда Энн Лоуренс очнулась. Не пробудилась ото сна, а именно очнулась. В соседней комнате слабо, не громче пчелы, жужжал пылесос. Но громкость постепенно нарастала. Потом, по-видимому, пылесос задел плинтус, и раздался стук.

Энн как будто медленно поднималась на поверхность из глубин океана. Все плыла и плыла сквозь темные слои мысленной тины, пока не смогла с трудом разлепить тяжелые веки. Оказалось, что она лежит на кровати, в комнате полутьма. С минуту она разглядывала неясные очертания громоздкой мебели. Все казалось ей совершенно незнакомым. Потом она совершила ошибку, попытавшись приподнять голову от подушки.

— А-а-а! — Задыхаясь от полыхнувшей в голове жгучей боли, Энн закрыла глаза и переждала ее. Потом, стараясь не двигать головой и осторожно перемещая тело, постепенно переползла повыше и, привалившись к изголовью, некоторое время лежала неподвижно.

Пылесос выключили. В дверь очень деликатно постучали. Хетти Лезерс приоткрыла дверь, просунула голову в щель и осторожно вошла.

— Слава тебе господи. А то уж я думала, вы никогда не проснетесь.

Она подошла к окну и раздвинула шторы.В комнате стало серо и пасмурно.

— Не включайте свет!

— Ни в коем разе. — Хетти присела на край кровати и взяла Энн за руку. — Боже мой, миссис Лоуренс, что такое с вами случилось?

— Я… я не знаю.

— Говорила я ему, что нельзя давать вам сразу две таблетки. Предупреждала.

— Что?

— Ну, вчера вечером. Когда вас уложили в постель.

— Но… вы же не бываете… здесь… — Энн глубоко вздохнула, еще раз попыталась закончить фразу, но не смогла.

— Вечером? Да, правильно, меня по вечерам не бывает. Но он позвонил вчера в десять часов и спросил, как быть с ужином. — В голосе Хетти до сих пор вибрировало эхо вчерашнего раздражения. Как будто нельзя открыть банку консервированного супа и сделать себе сэндвич! — Вот я и подумала, что лучше мне прийти сегодня утром, не то вас и не накормят ни разу за целый день.

— Кто он? Кто позвонил?

— Кто? — Хетти изумленно смотрела на Энн. — Да мистер Лоуренс, кто же еще.

— А-а.

— Пришлось попросить соседку посидеть с Кэнди. Я бы не пошла, но он сказал, что вы больны.

— Да.

Энн вспыхнула, когда живописные сцены, казалось совершенно не связанные друг с другом, бешено замелькали у нее перед глазами. Вот обезумевшую женщину хватают и запихивают в машину. Вот та же самая женщина, рыдая, отталкивает от себя мужчину, который пытается ее успокоить. Вот она яростно сопротивляется медсестре — отнимает у нее руку А потом все становится безразличным и очень далеким, как будто смотришь в трубу телескопа с другой стороны. Наконец женщину усаживают в кресло посреди смутно знакомой комнаты, похожей на ее собственную, только увиденную во сне. Комната набита громоздкой и совершенно ненужной мебелью. Она подносит к губам чай и расплескивает его.

— Я не могу здесь оставаться! — Стоило Энн пошевелиться, как ее сразу же затошнило, и она зажала рот ладонью.

— О чем вы, миссис Лоуренс? Куда вы пойдете?

— Я… я не знаю.

— Постарайтесь отдохнуть. Вам не о чем беспокоиться. — Хетти поднялась. — В доме все идет как надо. Не приготовить ли вам чего-нибудь горяченького попить?

— Тошно.

— Послушайте… — Хетти замялась. — Может, это не мое дело, но эти, как их, транквализаторы, они не всем подходят. Я бы на вашем месте их в окно выкинула.

Энн сползла пониже и положила голову на подушку. Некоторое время она лежала пластом на спине, уставившись в одну точку посреди потолка, и тошнота мало-помалу отступила. Энн почувствовала себя немного лучше. Сил прибавилось. Но только физических сил.

Ее сознание по-прежнему представляло собой дырявый мешок с мешаниной звуков и бессмысленных образов. Потом весь этот хлам вдруг пронзило лучом света, и Энн поняла, что женщина из похожей на сон вереницы странных сценок — она сама.

Это открытие, с одной стороны, тревожило. Она устроила целое представление на людях, ее силой затащили в машину мужа и подвергли принудительному лечению. С другой стороны, оно утешало. Память вернулась, значит, с рассудком ее не приключилось ничего серьезного.

Но почему она вообще впала в подобное состояние? Энн попробовала сосредоточиться. Перед тем как ее обнаружили и затолкали в машину, она кого-то встретила. Луизу Фейнлайт! И Луиза вела себя невежливо… Да нет же! Это она сама вела себя невежливо. А Луиза — совершенно нормально, дружелюбно. И все-таки Энн тогда показалось, что от Луизы исходит опасность. Почему?

Она слегка качнула головой, точно набитой колючей проволокой. Ударила себя по лбу тыльной стороной кисти и страдальчески замычала. Каустон. Рынок. Луиза у банкомата. Она сама выходит из банка. Банк. Что она делала в…

О боже! Все вернулось, хлынуло в сознание потоком отравленной воды. Она быстро села на кровати, голова сразу поплыла, но Энн почти не обратила на это внимания. Она часто задышала от волнения и страха, спустила ноги на пол, потянулась за своей сумочкой. Коричневый конверт был все еще там. Энн вынула из конверта перетянутые резинками пачки банкнот и уставилась на них.

УБИЙЦА ТЕПЕРЬ ПЯТЬ ТЫСЯЧ

ЗАВТРА В ТОМ ЖЕ МЕСТЕ В ТО ЖЕ ВРЕМЯ

«В то же время», то есть в полночь, она лежала без чувств, забылась наркотическим сном. Но он-то этого не знал. Он должен был подумать, что Энн не послушалась его. Что он предпримет? Пришлет еще одно письмо? Позвонит и станет угрожать? Может, ей следует отнести деньги в лес сегодня вечером и оставить их в бачке для мусора?

А если он не вернется за деньгами? Их может найти кто угодно. Или мусор вывезут, и тогда деньги пропали. Энн вспомнила унизительный разговор с управляющим банка. Она не сможет пройти через это еще раз.

Напротив, на старом ореховом комоде, стояла большая фотография отца в серебряной рамке. Как бы она хотела, чтобы папа был жив! Он бы не запятнал себя попыткой умилостивить шантажиста. Энн так и видела, как отец, охваченный праведным гневом, выходит, чтобы встретиться с негодяями лицом к лицу, кто бы они ни были, размахивает своей ясеневой тростью и проклинает их.

Увы, Энн пришлось признать, что действовать так было бы по меньшей мере глупо. Ведь она имеет дело не с бродягой бездельником, которого легко приструнить, если говоришь с ним властным тоном. Тот, кто ей противостоит, сам ведет себя властно, и против него она бессильна.

И когда сознание собственной беззащитности овладело Энн, она вдруг ощутила в себе искру негодования, которая быстро разгорелась в согревающее пламя гнева.

Стало быть, таков ее жребий? Кротко сидеть, трепеща и ожидая приказа, подобно викторианской прислуге. Чтобы со всех ног кинуться выполнять распоряжение, как только прикажут. Отдавать раз за разом все, что имеешь, лишь бы удовлетворить неистовую алчность неизвестного преследователя. Нет, она не сможет это терпеть. И не станет.

Но что же делать? Впервые Энн сидела и думала, не решала в спешке и в панике, а серьезно и спокойно размышляла, что может случиться, если она не заплатит.

Он сообщит в полицию. Как-нибудь анонимно, чтобы не засветиться самому. Полицейские приедут и будут задавать вопросы. Она не сможет лгать или держаться вызывающе. Это против ее природы и всего, чему ее учили в детстве. Так что она расскажет правду.

Каковы будут последствия? Ее арестуют? Возможно. Будут допрашивать? Конечно. Лайонел будет морально уничтожен, местные от души посплетничают. Но это пройдет, и Энн с удивлением обнаружила, что возможное унижение Лайонела ее не так уж беспокоит. В конце концов, он годами опекает замаранных людей, переживет как-нибудь и пятно на собственной репутации.

И, словно уже готовясь к допросу, Энн припомнила последовательность событий: пропажа серег, дикая реакция Карлотты, бегство, схватка на мосту. Тот страшный момент, когда девушка упала в воду. Безумные метания по берегу в поисках Карлотты. Звонок в службу спасения.

Разумеется, в полиции поймут, что Энн не из тех людей, которые причиняют зло другим намеренно. А Карлотта… Энн мысленно уклонилась от страшного глагола. Ее же не нашли. Возможно, она выбралась на берег и, когда Энн в отчаянии звала ее, была уже в безопасности. Да, луна в ту ночь светила ярко, но все же оставались и темные места, так что Энн могла ее попросту не увидеть.

Это был несчастный случай. Такова правда, и ей должны поверить. Деньги она вернет в банк, а ее неизвестный преследователь пусть делает что угодно.

__________

Луиза, отупевшая от бессонницы и переживаний, вяло одевалась. Она не видела брата с той самой их ссоры в пятницу вечером. На следующий день он ушел раньше, чем она встала, оставив записку, в которой кратко сообщал, что уезжает в Лондон. Лежа без сна, в три часа ночи она услышала, как он вернулся. Обычно она дожидалась Вэла, чтобы расспросить, как прошел день, но на этот раз решила, что расспросы только разозлят его.

Завязывая пояс первого попавшегося платья, Луиза вдруг застыла, потрясенная новизной своих ощущений. Она никогда в жизни не боялась Валентина! Недоумение медленно переросло в тихую ярость. Она приблизилась к окну, выходящему на деревенскую улицу. Стояла, прижав к стеклу ладони, и смотрела на сад у дома викария, на огромный кедр, на квартиру над гаражом, и ее гнев спрессовывался в ненависть.

Почему Жакса не убили вместо Чарли Лезерса? Жалкий, не слишком приятный старик остался бы жить, а порочный подонок в расцвете сил больше никому не причинил бы вреда. «Да я бы сама его убила, — подумала Луиза, в эту секунду совершенно уверенная, что способна на убийство. — Не в рукопашной схватке, разумеется». Нет, она бы и дотронуться до него побрезговала. А вот если бы могла действовать издали, скажем просто нажать кнопку… Тогда другое дело.

Она отняла руки от стекла, посмотрела на расплывающиеся отпечатки своих ладоней и растопыренных пальцев и быстро стерла их. Если бы с ним можно было покончить вот так же, не задумываясь, как тлю раздавить на розовом кусте…

— О чем ты думаешь?

— Ой! — Луиза отскочила от окна, потом снова шагнула к нему. Загородила собой только что вытертое место на стекле, как будто закрывая запись, грозящую выдать ее преступные намерения. — Ты меня напугал… Я не слышала, как ты вошел.

— Я в душ. — Вэл вернулся с тренировки, он был в велосипедных трусах до колен и желтой майке. Одежда взмокла от пота и плотно облегала его мощные плечи и мускулистые бедра. Он посмотрел на Луизу без всякого выражения. — Поставь кофе, Лу.

Ожидая в кухне, пока он спустится, Луиза старалась дышать глубоко и ровно. Она твердо решила, что не позволит втянуть себя в ссору, постарается воздержаться от критики и сохранять спокойствие. В конце концов, это его жизнь. Только, пожалуйста, Господи, не дай Вэлу изгнать меня из нее!

На столе ждали кофе, бриоши со сливочным маслом и швейцарский черешневый джем. Валентин вошел, сел за стол и, не глядя на сестру, сразу наполнил свою чашку. Луиза уже знала, что за этим последует.

— Извини меня за вчерашнее.

— Все нормально. У всех бывают…

— Я был очень несправедлив. Ты всегда аккуратнейшим образом за себя платила.

— Да все в порядке, Вэл. Мы оба были расстроены.

— Но, — Валентин поставил чашку на стол, — нам все равно нужно поговорить.

— Да, — Луизе показалось, что пол под ее стулом покачнулся, — вижу.

— Я тогда предложил тебе уехать со зла. Но потом я обдумал все спокойно и, знаешь, решил, что это неплохая идея.

— Да, — процедила Луиза сквозь плотно сжатые губы. — Вообще-то… я тоже много думала об этом. В конце концов, я приехала сюда на время, зализать раны, как говорится. А теперь мне намного лучше. Пора мне нырнуть — или, наоборот, вынырнуть? — обратно в реальную жизнь, пока я совсем не закоснела. Я могла бы снять себе временное жилье между Каустоном и Лондоном, пока не найду что-то постоянное. Мне только нужно несколько дней, чтобы собрать вещи. Тебя это устроит?

— О, Лу… — Валентин опять поставил чашку и взял сестру за руку. — Не плачь, пожалуйста!

— Я помню, когда ты стал называть меня Лу… — Ей было двенадцать, и она по уши влюбилась в гостившего у них красавчика. По наивности своей она считала его просто приятелем брата. — Когда Кэри Фостер…

— Пожалуйста, не начинай игру в «а помнишь…».

— Прости. Считаешь, это удар ниже пояса?

— Есть немного.

— Смогу я хотя бы приезжать и видеться с тобой? — Луиза и сама чувствовала, что говорит детским, взвинченным голосом. — Звонить?

— Конечно, сможешь, идиотка ты этакая! Мы будем встречаться в городе, как всегда встречались. Обедать вместе, ходить в театр.

— В городе… — Итак, она изгнана. Луиза отпила почти холодного горького кофе. Она уже мучилась болью разлуки. Болела каждая ее клеточка. — Да. Это будет чудесно.

Барнаби провел спокойное воскресенье в саду, деля и пересаживая многолетники и обрезая цветущие летом кусты. Потом подготовился к завтрашней утренней летучке, назначенной на восемь тридцать. Старший инспектор чувствовал приятную физическую усталость и пребывал в добром расположении духа. Еще он пометил у себя в ежедневнике, что на десять утра у него назначена встреча в благотворительном фонде «Каритас».

Трой, невозмутимый и готовый ко всему, ждал у двери, жуя «твикс». Сержант пытался заменить сладкими палочками сигареты, и они работали очень неплохо, если не считать того, что он до сих пор курил.

Барнаби аккуратно выровнял бумаги, положил их в папку с клапаном и нахмурился при виде жующего сержанта.

— Ты когда-нибудь перестаешь есть? — Это был источник постоянной досады. Что бы и в каком бы количестве ни поглощал Трой, это не добавляло ему ни унции.

— Конечно, — Трой обиделся. Вот всегда так: не одно, так другое. И это с утра! А что же будет со старым брюзгой часам к шести?

— Не могу себе представить когда.

— Когда сплю. А также когда…

— Избавьте меня от неаппетитных подробностей вашей сексуальной жизни, сержант.

Трой оскорбленно замолчал. Он-то хотел сказать: «Когда читаю Талисе-Линн»! Скатав обертку в шарик, Трой метнул его в мусорную корзину.

С дочери мысли Троя перескочили на слово «порскать». Он вчера порылся в словаре Талисы-Линн и обнаружил, что это нечто среднее между «прыскать» и «фыркать». Глупо как-то, решил Трой. Почему не соединить части слов еще каким-нибудь способом? Пусть будет «фурскать», например.

В комнате 419 все сидели подтянутые и сосредоточенные, с блокнотами наготове, на столах лежали распечатки опросов. И только инспектор Картер выглядел помятым, как будто спать не ложился, и вид имел подавленный. С него Барнаби и решил начать, что было совершенно противоестественно.

— Да гори оно все огнем, сэр, честно говоря! — ответил Картер на вопрос, что с ним такое. — Мы очень тщательно опросили жителей всех трех деревень. Во второй раз пришли вечером, чтобы застать тех, кто днем был на работе.

— А посетителей паба опросили?

— О да. Похоже, никто не слышал никаких подозрительных звуков в прошлое воскресенье вечером. Все были дома, окна зашторены, смотрели телик. Один мужчина… мистер… э-э… Джерри Ловат… выгуливал свою борзую Констанцу всего в нескольких ярдах от плотины без четверти одиннадцать, и он тоже ничего не слышал.

— Удивительно, — не поверил Барнаби.

— Там эта дама…

— Да, Филлипс, дойдем и до вас. Большое спасибо.

— Извините, инспектор.

— Ну, продолжайте!

Кадык у констебля Филлипса нервно подпрыгнул. Он густо покраснел, и сержант Брирли одарила его доброй, ободряющей улыбкой. Трой просто шалел, когда оказывался в одной комнате с этой девушкой, от которой все еще рассчитывал кое-чего добиться. Он улыбнулся Брирли, и эта улыбка теперь бабочкой порхала над столами. Сержант даже дочкиного котенка назвал Одри — просто потому, что с удовольствием повторял это имя. Но на это никто не обратил внимания. Может, лучше переименовать кошку в Констанцу?

— Некая мисс Плит… — начал констебль Филлипс.

— Я уже имел удовольствие встречаться с мисс Плит, — перебил Барнаби. — Только не говорите, что мне придется увидеться с ней еще раз!

— Не обязательно, сэр.

— Слава богу!

В комнате нервно захихикали, и констебль Филлипс вяло подхватил этот смех.

— Только я думаю, у нее что-то может быть. Не факты, боюсь, но… соображения.

— О «приливах и отливах чувств»?

— Что-то вроде того, сэр. В общем, кажется, она думает, будто Валентин Фейнлайт, тот, что живет в этом удивительном…

— Мне известно, кто такой Фейнлайт.

— Простите. Что он влюблен в девушку, которая сбежала, в Карлотту.

— Валентин Фейнлайт — гомосексуалист, констебль Филлипс.

— Ой. Я не знал. Простите…

— И на чем мисс Плит основывает столь замечательное допущение?

— Он ходит к дому викария каждую ночь и стоит под ее окнами.

Все присутствующие обменялись насмешливыми, хоть и несколько настороженными взглядами, удержавшись, впрочем, от громких изъявлений веселья. Все смотрели на шефа и ждали, куда подует ветер.

На несколько секунд Барнаби глубоко задумался, потом спросил:

— Это все?

— Да, сэр, — отрапортовал констебль Филлипс, моля Бога, чтобы это было действительно все.

— Хорошо. Дальше?

Прокомментировали распечатки. Барнаби сообщили, что за последние семь дней в больницы и морги не поступало ни одной женщины, сколько-нибудь подходившей под описание Карлотты Райан. Она не обнаружена ни в воде, ни на суше, ни в ходе целенаправленных поисков, ни случайно.

Осмотр речного берега практически ничего не дал. Разве что в кустах нашли пакеты от чипсов, банки из-под колы, старую автомобильную шину, когда-то служившую тарзанкой, и остов детской сидячей коляски. Явился отставной бригадный генерал, председатель местного природоохранного общества, и стал объяснять, что «помойка» образовалась по вине жильцов муниципального дома, которые выбрасывают сюда свой мусор. Раз в неделю территорию убирают волонтеры из общества, но ее снова загаживают всякие там несознательные личности. Вежливые просьбы не свинячить попросту игнорируют. Он настоял, чтобы его докладную присовокупили к полицейскому отчету. Речь идет о добром имени деревни.

Население отозвалось на призыв о помощи, переданный по местному телевидению. Жаждущих просто обратить на себя внимание отбраковывали, но и то, что оставалось, не внушало оптимизма.

Сержант Джимми Эгнью и констебль Малдон, изучив биографию Лайонела Лоуренса, представили самое скучное из всех возможных жизнеописаний. Родился в сорок первом году в Аттоксетере. Гимназия, средний уровень знаний при экзаменовке по пяти предметам, в том числе и по религиозному воспитанию. Далее — пробел. Изучал теологию в Открытом университете. Даже подозрительного увлечения скаутским движением не замечено.

Сержант Харрис, которому было поручено достать запись анонимного звонка, прозвучавшего в ночь исчезновения Карлотты, поведал, что в Кидлингтоне зашиваются, у них по воскресеньям мало сотрудников, но сегодня днем запись будет.

Как и опасался старший инспектор, труды криминалистов, снимавших отпечатки пальцев в деревенской телефонной будке, свелись к пустой трате драгоценного времени.

Барнаби нетерпеливо ждал встречи с мисс Вивьен Кэлтроп из фонда «Каритас», занимающегося расселением юных правонарушителей. Он надеялся поговорить с человеком, который не просто знал Карлотту, но и мог описать ее непредвзято.

Лайонел Лоуренс, который щурился и моргал по-совиному за своими розовыми очками, был хуже чем бесполезен. Отшитый Карлоттой Жакс исходил злобой. Миссис Лезерс считала, что от присутствия девушки страдает ее обожаемая хозяйка, а сама миссис Лоуренс пока была недоступна.

Они приехали на десять минут раньше условленного времени, и Трой незамедлительно этим воспользовался, чиркнув спичкой. Он злился. И на себя, и на эти чертовы сигареты. Пока Морин еще не узнала, что он снова развязал. С грехом пополам ему удавалось удерживаться от курения дома. Короткая, в три затяжки, прогулка перед сном — и он уже мог терпеть до утреннего отбытия на службу. Благодаря полосканию рта, яростной чистке зубов и жеванию петрушки (чуть ли не целую упаковку изводил каждый день) ему пока удавалось скрывать свое преступное пристрастие. Исходящую от одежды табачную вонь он легко объяснял насыщенной атмосферой служебного туалета.

— Пошли!

Трой погасил сигарету и поспешил за начальником.

— У них тут все законно? — спросил он.

Полицейские поднялись по очень грязным бетонным ступеням, потом протиснулись в металлическую двустворчатую дверь цвета хаки. Краска сильно облупилась, а на правой створке внизу имелась внушительная вмятина, как будто кто-то от души ее пнул.

— Да, мы проверили. В их уставных документах фигурируют окружной судья, известный своим интересом к программе реабилитации, два члена Лиги за реформу уголовного правосудия и наш голубчик Лайонел. Финансирование поступает из нескольких благотворительных источников с безупречной репутацией и отчасти от государства.

В конце мрачного коридора висела большая белая табличка: ПРИЕМНАЯ. Буквы были очень старательно выписаны, украшены завитушками и окаймлены гирляндой ярко раскрашенных цветочков. Прикнопленная табличка была помещена в прозрачный пакетик.

В комнате сидела крошечная девушка. Казалось, такую малышку и гулять-то одну не отпустишь, а не то что посадишь принимать посетителей. Волосы ее цветом напоминали перья канарейки, брови украшал пирсинг — серебряные колечки, а говорила она на кокни тонким щебечущим голоском:

— Рсти.

— Здравствуйте, — сказал Барнаби. И почему это секретарши в приемных становятся всё моложе и моложе? — Мы…

— К мисс Кэлтроп на десять, да?

— Точно, — кивнул сержант Трой. Ему было интересно, малютка ли повесила карточку на дверь. — А вы?..

— Шерил. Я вас отведу.

Она проигнорировала зазвонивший телефон, вывела их из здания и провела через гудронированную парковку к шаткому старенькому вагончику на фундаменте из шлакоблоков.

— А вы не очень-то похожи на копа, — сказала Шерил, легко семеня в своих нелепых ботиночках с леопардовыми отворотами и четырехдюймовыми каблуками. Она легонько, по-приятельски ткнула Троя в бок.

— Как же мы тогда должны выглядеть?

— Как он, — она мотнула лимонными кудряшками в сторону старшего инспектора, который плелся сзади.

— Поглядите на меня лет через двадцать, — посоветовал Трой.

— Не-а, — возразила Шерил. — Вы никада стока весить не будете. Вы не из таковских.

Они поднялись по трем шатким деревянным ступенькам. Шерил постучала в перекошенную дверь. Немедленно послышался удивительный, гулкий звук, похожий на густую виолончельную вибрацию. Он проник под дверь, вырвался наружу и теперь дрожал у них над головами.

— Что это было? — оторопел Барнаби.

— Она просто сказала «войдите». — И Шерил улизнула, бросив на прощанье: — Глубокий вдох — и не дышать!

Полицейские вошли.

«Святый боже», — подумал Трой, затянувшись стопроцентной, самой высшей пробы, застарелой духотой. О этот чудный, мерзкий, несвежий запах, сразу сообщающий курильщику, что тот пришел домой! Вот только у него дома так волшебно не пахнет. У себя за спиной Трой услышал сдавленный стон протеста.

Барнаби пожалел, что не внял совету и не вдохнул поглубже заранее. Он осмотрелся. Здесь никто не делал попыток замаскировать плачевное состояние стен или как-нибудь их украсить. Панели из серого материала, подозрительно напоминавшего асбест, скреплены железными винтами. Старомодные металлические файловые шкафы. За стопками папок на чудовищно загроможденном столе просматривался запыленный компьютер. Вентилятор, воткнутый в розетку на одной из панелей, икал и кашлял. Над письменным столом в противовес обычному «Не курить» висело нечто самопальное — с зажженной сигаретой, уютно устроившейся в большой черной галочке.

Кто-то попытался «освежить» воздух в кабинете, распылив тошнотворно сладкий дезодорант. Этот последний вступил в реакцию с глутаматом натрия из остатков еды навынос в мусорной корзине и смелыми, знойными духами женщины, сидящей за столом.

Вивьен Кэлтроп не сделала попытки встать, когда полицейские предъявили свои удостоверения, просто глянула и махнула рукой. В любом случае подняться ей было бы непросто из-за солидного веса. Это была одна из самых крупных женщин, каких когда-либо встречал Барнаби.

— Если хотите кофе, всякие причиндалы вон там, — она показала большим пальцем на довольно-таки грязный столик с белой пластиковой столешницей, потом — на пару потрепанных кресел.

— Нет… э-э… спасибо…

Барнаби был потрясен, но не внешностью женщины, а ее голосом. Очень хриплый, в высшей степени мелодичный, роскошный, теплый, он просто искрился жизнелюбием. «Боже мой, — подумал старший инспектор, погружаясь в одно из кресел, — моя дочь что угодно отдала бы за такой голос».

— Курите, не стесняйтесь, — предложила мисс Кэлтроп, вытянув сигарету из пачки «житан», и щелкнула зажигалкой.

— Спасибо, — оживился сержант Трой, потянувшись к внутреннему карману куртки, но тут же одумался, перехватив взгляд шефа.

— Итак, что там насчет Карлотты?

— Я не знаю, что вам уже рассказали, мисс Кэлтроп…

— Почти ничего. Только то, что полиции нужна информация о ее прошлом. Что она еще натворила?

— Сбежала, — поставил в известность сержант Трой.

— Ой, да ладно вам! Она всего лишь сбежала — и весь убойный отдел стоит на ушах!

— Очевидно, тут все немного сложнее.

— Да уж, к бабке не ходи, — кивнула мисс Кэлтроп.

— Там, где она жила, произошла ссора…

— Дом викария, Ферн-Бассет, — она постучала по лежащей перед ней папке пухлым белым пальцем-сарделькой, унизанным сразу несколькими красивыми кольцами. — Одна из «крестниц» нашего дорогого Лайонела.

— Ее обвинили в краже бриллиантовых сережек, — продолжал Барнаби. — Явно находясь в состоянии стресса, она сбежала. Вскоре после этого мы получили анонимное сообщение, что кто-то упал в реку.

— Или прыгнул, — уточнил Трой.

— Она бы никогда не прыгнула, — поджала губы мисс Кэлтроп, — слишком себя любит.

Это было так похоже на сказанное Джексоном, что Барнаби удивился. Он-то полагал, что шофер подсунул ему придуманный, подогнанный под удобную для него версию событий портрет Карлотты.

— Расскажите мне о ней, — попросил старший инспектор, расслабившись в кресле. Следующие несколько минут обещали быть приятными, если, конечно, удастся и дальше дышать поверхностно. Он всегда любил забросить сеть и ждать улова.

Трой выкопал блокнот, тоже стараясь устроиться поудобнее. Это было не так-то просто, поскольку в зад его впилась пружина. Он все еще злился, что ему не позволили курить, и, достав шариковую ручку, принялся щелкать кнопкой, чем ужасно раздражал Барнаби.

— Некоторые молодые люди, сидевшие там, где сейчас сидите вы, инспектор… — начала мисс Кэлтроп, — удивительно не то, что они выросли преступниками, а то, что они вообще выросли. Если поднять их дела, представить себе бедность, жестокость, недостаток любви, которые были их уделом с самого рождения, можно прийти в отчаяние от человеческой природы.

Барнаби ни на секунду не усомнился в словах мисс Кэлтроп. Ему доводилось слышать ужасающие истории о детстве обвиняемых, их часто зачитывали адвокаты в суде. Не то чтобы он не испытывал сочувствия, просто старался эмоционально дистанцироваться. Собирать заново разрушенные судьбой личности, залечивать их раны — не его работа. Это занятие социальных служб, службы пробации, тюремных психиатров. И старший инспектор им не завидовал.

— Но у Карлотты Райан, — продолжала Вивьен Кэлтроп, — такого оправдания нет. Она из среднего класса, и, как я понимаю, детство ее было вполне благополучным. До тех самых пор, пока родители не решили расстаться, а ей тогда стукнуло тринадцать. Мать снова вышла замуж, и Карлотта жила с ней некоторое время, но была очень несчастлива и не единожды сбегала. Естественно возникает вопрос, не насиловал ли ее отчим…

«Естественно? — поразился Барнаби. — Боже мой, в каком мире мы живем!»

Трою полегчало: он безмятежно записывал, был при деле. К тому же он заметил на файловом шкафчике жестяную банку, в каких продают миндальное печенье «аморетти», и прикидывал, не удастся ли к ней подобраться.

— Но Карлотта уверяла меня, что ничего подобного не было. Ее родной отец работал в Бейруте — не самое безопасное место для ребенка, — но она решила, что хочет жить с ним. Мать дала согласие, и девчонка уехала. Карлотта была очень своевольной, а в Ливане — полагаю, для вас это не секрет, — женщины, даже иностранки, не могут вести себя так, как здесь. — Она поправила рубиновую прядь мелко вьющихся, похожих на морские водоросли волос. — Отец очень беспокоился, как бы она не попала в беду, поэтому родители решили отправить ее в пансион.

— Сколько ей было на тот момент?

— Около четырнадцати. Карлотта просила определить ее куда-нибудь, где есть театральная студия, но родители боялись, что это повредит академической успеваемости, и поместили дочь в пансион неподалеку от Амблсайда. — Мисс Кэлтроп сделала паузу и затянулась так глубоко и мощно, что даже скосила глаза от натуги. А вот толстые щеки ее при этом нисколько не втянулись.

— А почему театральная студия? — спросил Трой, глубоко дыша и сопереживая затяжке. — Она хотела стать актрисой или кем-то в этом роде?

— Да, очень была увлечена. У меня такое впечатление, что, если бы ее просьбу исполнили, она бы так не сорвалась.

Всегда найдется оправдание. Сержант Трой быстро записывал подробности. Ему было любопытно, о чем думает шеф. Вероятно, представляет себе эту девушку, строптивую, грубящую взрослым, твердо намеренную поступить по-своему. Как сказала бы его бабушка, «юная леди с претензиями».

Однако он ошибался. Сколько Барнаби ни принуждал себя, ему с трудом удавалось сосредоточиться на том, что говорила Вивьен Кэлтроп. Околдованный красотой ее голоса и экзотическим великолепием внешности, он с интересом размышлял о том, какими кружными путями она добралась до этого убогого сарая.

Старший инспектор смотрел, как она гасит сигарету в пепельнице, уже переполненную окурками с алой полоской помады, как поправляет свое одеяние, да что там, целый шатер розового с бирюзовым шелка, задрапированный вокруг огромного туловища. От сотрясения заплясали ее серьги. Очень длинные, почти до плеч, этакие изящные люстры из блестящих дисков, покрытых эмалью цветов и крошечных лунных камней. Все это трепетало, подвешенное к веерам из золотой проволоки.

Барнаби вдруг почувствовал на себе ее суровый взгляд.

— Простите?

— Хотелось бы верить, что я не зря все это рассказываю, старший инспектор.

— Конечно, нет, мисс Кэлтроп! Я просто задумался над тем, что вы только что сказали. Это поднимает интересную…

Вивьен Кэлтроп фыркнула:

— Надеюсь, вы сейчас с нами?

— Разумеется.

— И когда она сбежала в третий раз, ее уже не смогли вернуть.

У Троя заболела рука от писанины. Ему ужасно хотелось чаю и кондитерских изделий с таким заманчивым названием. Хорошо некоторым, делать ничего не надо, сиди себе в кресле, целеньком, заметьте, без вылезшей наружу пружины, и глазей в окно. Ну, ничего, по крайней мере, приятно было посмотреть, как старикану в кои веки раз от кого-то влетело.

— Мы, — она вытащила папку из шаткой стопки бумаг на столе, — располагаем информацией о ней начиная с того времени, когда она впервые привлекла к себе внимание социальных служб, и кончая ее пребыванием у Лоуренсов. Здесь достоверные факты, а также заявления Карлотты, которые могут быть и правдой, и фантазиями, и смесью того и другого.

— Каково ваше мнение о ней, мисс Кэлтроп? — поинтересовался Барнаби.

— Трудно сказать. Она любила… как это называется… подать себя. Не могла просто войти в комнату, сесть и заговорить. Каждый раз это была новая Карлотта. Обиженная, несчастная дочь. Талантливая девочка, которую лишили шанса прославиться. Однажды наплела, будто ее остановил на Бонд-стрит человек из модельного агентства. Вручил визитку, попросил посмотреть ее портфолио. Все чепуха. Начнем с того, что она слишком мала ростом для них.

— А задерживали ее за что?

— Многократные кражи в магазинах. Не знаю, сколько времени она этим занималась, когда ее поймали. Она клялась, что это в первый раз. Ну, они все клянутся. Через несколько недель ее поймали с пакетом трусиков и маек от Армани. Вскоре после этого в «Либерти» камера зафиксировала, как она пытается украсть вечернее платье от «Гоуст». А днем раньше в бутик заходила женщина, примеряла платье, добивалась скидки. Поэтому решили, что Карлотта могла красть по ее заказу. А это гораздо серьезнее, чем просто стащить что-нибудь, повинуясь внезапному порыву. Когда полиция нагрянула к ней домой, там нашли кучу шмоток, притом первоклассных. «Молтон Браун», «Донна Каран», драгоценности от «Батлера и Уилсона».

Трой решил передохнуть. Он не видел никакого смысла записывать все эти названия, для него это была китайская грамота. Неудивительно, что миссис Лоуренс заподозрила девушку, когда пропали серьги. Ей еще повезло, что девица хоть коврик у дверей оставила.

— Не подскажете тот ее последний адрес?

— Это недалеко от Степни-Грин. — Она уже записывала. — Надеюсь, вы найдете ее. Живой, я имею в виду.

— Я тоже надеюсь, — вздохнул Барнаби.

Мисс Кэлтроп передала старшему инспектору листок с адресом, и в нос ему ударила мощная струя аромата, название которого могло быть только неприличным. Хороший пиарщик назвал бы это как-нибудь вроде «Ночи в борделе», решил Барнаби. Придя в себя после газовой атаки, он спросил, нельзя ли им взять досье на Карлотту, которое поможет в поисках.

— Конечно, нет, — отрезала мисс Кэлтроп. — Я рассказала вам все, что имеет отношение к вашим поискам. Да, наши клиенты принадлежат к низшим слоям общества, старший инспектор, но и они имеют право на частную жизнь.

Барнаби не стал настаивать. Он всегда мог отправить специальный запрос, если бы счел это необходимым. Старший инспектор дружелюбно улыбнулся мисс Кэлтроп, как бы полностью признавая ее правоту, и сменил тему:

— Вы ведь многих ваших… клиентов направляли в дом викария, мисс Кэлтроп?

— За последние лет десять да. К сожалению, не все смогли извлечь из этого пользу. Некоторые даже обманули доверие Лоуренсов.

— Да что вы! — выдохнул сержант Трой. Он хотел было и дальше разыгрывать изумление, но потом вспомнил нудные нравоучения шефа насчет фальши, нарушающей доверительный контакт с собеседником.

— Знаю, это трудно понять, — кивнула Вивьен Кэлтроп. — Казалось бы, они должны быть признательны за любой шанс изменить жизнь к лучшему. Но, боюсь, это редко срабатывает.

— Печально, — посетовал Барнаби, нисколько не кривя душой.

— Знаете, они как животные, которые не видели в жизни ничего, кроме жестокости или пренебрежения. Доброе отношение часто вызывает в них недоверие. Даже презрение. Конечно, — она улыбнулась, — у нас бывают и успехи.

— Юная Шерил, например? — предположил Барнаби. Когда повисла неловкая пауза, он извинился. — Простите. Это конфиденциальная информация?

— Именно так, старший инспектор.

— А что вы скажете о Терри Джексоне?

— Этот не из наших.

У Барнаби сделался удивленный вид.

— Лайонел имеет дело по меньшей мере с двумя реабилитационными центрами. Молодой человек может быть оттуда.

— Они все молодые, да? — встрял сержант Трой. — Эти люди, которых берет к себе мистер Эль.

Мисс Кэлтроп уставилась на сержанта:

— На что вы намекаете?

— Просто интересуюсь. — Он вспомнил, как тот же вопрос задал шеф, правда самому себе, пару дней назад. — Не хотел никого обидеть.

— Лайонел Лоуренс — святой. — Огромное туловище мисс Кэлтроп заволновалось, вздымаясь и дрожа, как вулкан перед извержением. Ее великолепный голос перешел в зловещее вулканическое урчание. — Его жена не может иметь детей, и это для него трагедия. Что удивительного в его желании испытать отеческие чувства?

— Ну что ж, думаю… — начал Барнаби, встав со стула, но ему не дали договорить:

— И вот теперь, когда они оба стары…

— Стары? — удивился сержант Трой. — Миссис Лоуренс вовсе не стара. Ей тридцать пять, самое большее.

— Тридцать…

— И она очень даже симпатичная. — По пути к двери Трой задержался у липкого белого столика и заглянул в жестяную коробку с надписью «Аморетти». Она была полна резинок для волос. — Стройная, светловолосая. Она просто прелестна…

— Откройте дверь, сержант.

Мисс Кэлтроп все еще вибрировала, когда старший инспектор быстро поблагодарил ее и полицейские вышли.

— Да, ничего не скажешь, крупная дама, — заметил Трой. — Держу пари, одна ее нога весит больше, чем наш садовый сарай. — Не получив ответа, он добавил: — Ну и кадры нам сегодня попадаются!

— Они каждый день нам попадаются, сержант. Вся беда в том, что вы не цените эксцентричность.

— Вам виднее, сэр.

Не ценит, ха! Что там ценить? Для сержанта Троя «эксцентричный» было всего лишь манерным определением фрика. Ему нравились те, кто выбирает прямой и предсказуемый путь. Остальные, считал он, только мешаются под ногами и портят жизнь нормальным людям. Он вставил ключ в зажигание и рванул с никому не нужной лихостью, успев, впрочем, поинтересоваться, едут ли они прямо сейчас по адресу, который дала мисс Кэлтроп.

— Да, можно.

— Здорово! Люблю водить в Лондоне. Это настоящее испытание.

Барнаби поежился. Когда они выбрались на дорогу, его мысли вернулись к Вивьен Кэлтроп. Такое хорошенькое личико, идеальный маленький носик, мягкие розовые губы, затерянные в целом море трясущегося жира с волнами двойных подбородков. Великолепные, выкрашенные хной волосы, рассыпанные по плечам, того же оттенка крашеные брови. Именно брови почему-то особенно впечатлили Барнаби. Было что-то очень трогательное в том, сколько приложено стараний.

— Вот бы послушать, как она поет.

— Ага, точно, — рассеянно отозвался Трой. Он смотрел в зеркало заднего вида, сигналил, тормозил. — Кто?

— Кто? Ты что, не слышал, какой у этой женщины голос? Прямо оперный.

— Где опера и где я, шеф… — Трой вздохнул и покачал головой, притворяясь, что очень расстроен их с оперой взаимной холодностью.

— Трой, ты ведь не знаешь, что такое филистер?

— Как это я не знаю! — быстро отозвался сержант Трой, наконец-то почувствовав себя уверенно. — Моя тетя Долли принимает его от давления.

Ломакс-роуд поворачивала налево на полпути вниз к Уайтчепелу и шла мимо Лондонской больницы. Высокое узкое здание, внутри, похоже, не менее безобразное, чем снаружи. Окно нижнего этажа было завешено одеялом, окна второго украшали грязные сетки.

— Вот будет смешно, если она там, правда? Валяется, задрав ноги, смотрит ящик, попивает пиво.

— Ничто не обрадует меня сильнее.

Барнаби изучал звонки. Деревянная доска, к которой они крепились, держалась на честном слове, провода заржавели. Бенсон. Дюкейн (Чаз). Уокер. Райан. Он нажал на все сразу. Через несколько минут поехала вверх рама небольшого подъемного окна, и выглянула молодая особа.

— Вам кого?

— Полиция, — ответил сержант Трой.

— Тут нет никакой полиции, так что простите.

— Мы ищем Карлотту Райан.

— Она уехала.

— Не могли бы вы уделить нам минутку? — спросил старший инспектор Барнаби.

— Подождите.

— Ну и помойка, — пробормотал Трой, — только посмотрите на это.

Палисадник был полон пластиковых пакетов с гниющим мусором и собачьими фекалиями.

— Небось, крысы в очередь встают, чтобы пообедать в этой столовой.

Они услышали, как девица спускается по лестнице: цок-цок, цок-цок, что твой пони. Значит, ступени каменные или покрыты старым линолеумом. Чего-то такого и следовало ожидать от здешней помойки.

Перед ними стояла высокая худышка в кожаных штанах с низкой талией и открывающем живот джемпере, некогда белом. Короткие волосы, абрикосовые с бронзовыми кончиками, подстрижены под «пуделя». Блестящая пыль цвела у нее на щеках и трепетала на ресницах. Пупок был проколот, в него вставили кольцо с очень крупным сияющим камнем. Руки неухоженные, с обкусанными ногтями. Барнаби подумал, что она выглядит как неряшливый ангел.

Он представился сам и представил Троя, потом спросил разрешения зайти на минутку. Девчонка посмотрела по сторонам, как провинциальная домохозяйка, растерявшаяся оттого, что у нее на пороге полиция. Сходство рассеялось при первых же ее словах:

— Тут надо держать ухо востро. — Она закрыла за ними дверь. — Если увидят, что ты помогаешь старине Биллу…^[27]

Ступени были каменные, а стены оклеены грязными тиснеными обоями. Их так часто красили, что изначальный рельеф в виде кружащихся птичьих перьев почти не проступал, в настоящий момент — под глянцевым слоем унылой коричневато-желтой краски.

Дом был небольшой (всего две двери на первом этаже и две на втором), но высокий, и ступени вздымались круто. Барнаби поднимался, держась за перила, пыхтя и отдуваясь. Трой наслаждался видом кожаных штанов сзади. Где-то на полпути они миновали отвратительные на вид ванную и туалет. Окно, в которое девушка выглянула, когда они позвонили, было все еще открыто.

— Которая… которая квартира мисс Райан? — прохрипел старший инспектор.

— Вы в порядке?

— Уф-ф… Уф-ф…

— Лучше бы вам присесть, а то упадете.

— Все нормально. Спасибо. — Барнаби терпеть не мог обнаруживать физическую слабость и нарочно потоптался еще несколько секунд, прежде чем подойти к полосатому, как зебра, дралоновому диванчику, честно демонстрирующему законный износ.

— Карлотта жила напротив.

— Будьте добры, представьтесь! — Сержант Трой аккуратно опустился на мягкий розовый пуфик, отделанный фиолетовым кожзаменителем и бахромой с блестками. Он чувствовал себя как в ночном клубе, среди грубоватых подколов и реплик типа: «Снимай форму, моряк» или «О, смотрите-ка, ну и сарделька!».

— Таня.

— Какая экзотика. — Он улыбнулся ей. — Так вы русская?

— Ага. Если бы моя мать не балдела от русской водки, меня бы тут не было.

Барнаби рассмеялся, Трой посмотрел на него удивленно и обиженно. Сержант уже счет потерял шуткам, которые тщательно отшлифовывал и подавал шефу на блюдечке, чтобы скрасить скуку серых будней. И, получив хотя бы полуулыбку, он считал, что ему достался главный приз. А теперь Трой даже не мог утешать себя тем, что у старшего инспектора просто нет чувства юмора.

— Фамилия?

— Уокер. — Девица пристально посмотрела на них. — Так что она натворила на этот раз, наша Карлотта?

— Насколько хорошо вы ее знаете? — спросил Барнаби, подавшись чуть вперед, чтобы продемонстрировать дружелюбие.

— Мы вполне ладили, невзирая…

— Невзирая на что?

— На разное происхождение и все такое. Я училась в обычной школе в Бетнал-Грин, а она — в какой-то шикарной, в Озерном крае^[28]. Но она так об этом рассказывала, что казалось — лучше быть проституткой и стоять где-нибудь на Пентовилль-роуд, чем там учиться.

— А вам никогда не приходило в голову, что она это все выдумывала?

— Ну да. Она была ужасная вруша. Правда, называла это воображением. Говорила: «Ты можешь вообразить себя кем угодно, Таня». А я ей: «Держись реальности, Лотти. Сколько ни воображай, все равно придется столкнуться с реальностью». Так ведь?

— Так, — подтвердил сержант Трой и снова улыбнулся. Он ничего не мог с собой поделать. Несмотря на всякую липкую дрянь, которой она вымазала лицо, и отчаянно сексуальную одежду, в ней было что-то прямо-таки невинное. Уложенные с помощью геля и торчащие в разные стороны прядки на голове напоминали мягкие пока еще иглыдетеныша дикобраза.

— Мы кое-что узнали о ней в центре «Каритас».

— В каком-каком центре?

— Это организация, которая помогает юным правонарушителям. — Барнаби зачитал ей основные пункты записей. — Можете что-нибудь к этому добавить?

— Да в общем, нет. Я знаю, что, когда ее в первый раз застукали, она уже давно воровала. И потом она всегда к этому возвращалась. Иногда казалось, что она и правда считает себя невидимкой. Ну, я ж говорю, живет в своих мечтах.

— Карлотта много говорила о театре? — Барнаби жестом показал, что имеет в виду, о театре в самом широком смысле. — Об актерской профессии и всяком таком.

— Она была просто сдвинута на этом. Газету читала, ну, где про работу в…

— «Сцена»?

— Ну, вы прям телепат!

— У меня дочь имеет к этому отношение.

— Она постоянно следила за объявлениями, но никогда никуда не попадала. Говорила, это потому, что у нее нет специальной карты.

— «Эквити»^[29]. — Барнаби помнил, в каком восторге была Калли, когда получила такую.

— Все деньги тратила на занятия. Танец, сценическая речь. Слушайте, ну кому это нужно в наше время? Вся эта компашка в «Жителях Ист-Энда» говорит так, будто выросла в Лаймхаусе^[30].

— А вы не знаете, где она занималась?

— Где-то на западе. Слушайте, вы мне до сих пор не сказали, из-за чего весь сыр-бор. С Лотти все в порядке?

— Мы не знаем, — ответил Трой. — Она исчезла.

— Чего тут удивляться. Такая скучища была в этом Ферн-Хрен-Знает-Чём. Ей там вообще нефиг было делать. Старикан доставал поучениями, а жена его, та вообще об нее ноги вытирала.

Барнаби подумал, что вытирать об кого-нибудь ноги не в стиле Энн Лоуренс. Как-то это на нее совсем не похоже.

— Так вы поддерживали связь с Карлоттой, пока она жила там?

— Ну, она позванивала иногда.

Барнаби оглядел захламленную комнату в поисках телефона.

— В холле есть платный, — объяснила Таня.

— А сюда она не наведывалась?

Девушка отрицательно помотала головой:

— Я бы услышала, как она ходит.

— А может, вы были на работе?

— Я работаю только по ночам. Танцую стриптиз в клубе на Уордор-стрит. — Таня заметила, как изменилось выражение лица Троя, и добавила с достоинством: — Ничего такого. Им даже не разрешается до нас дотрагиваться.

— А к Карлотте кто-нибудь приходил?

— Вы про то, ходили ли к ней мужчины?

— Необязательно мужчины. Мы ищем всех, кто ее знал.

— А вот нет, не приходили к ней. Она часто уходила, это да, но в квартиру к ней никто не приходил.

— Кто живет в квартире сейчас?

— Никто. Она внесла плату за три месяца вперед, а они еще не закончились.

— У вас нет запасного ключа?

Она опять покачала головой:

— Могу дать вам телефон хозяина, если хотите.

Пока Трой записывал номер, Барнаби прогулялся по комнате и подошел к окну. За домом пейзаж был не намного веселее, чем перед ним. Маленькие заасфальтированные дворики или замусоренные скверики с плотно утрамбованной землей. Пожарная лестница, на которую Барнаби особенно не надеялся бы в случае опасности. Он отвернулся от окна и спросил Таню о соседях снизу.

— Бенсон — растаман^[31], бо́льшую часть времени проводит в Пекэме со своей девушкой и ребенком. Чарли — носильщик на железнодорожной станции Севен-Дайлз. Но они оба заселились, когда Карлотта уже съехала, так что ничего о ней знать не могут.

— Кажется, она получила несколько писем авиапочтой, когда жила в доме викария.

— Наверно, от отца. Из Бахрейна.

— Мы слышали, она их выбрасывала, не читая, — заметил сержант Трой.

— Ос-споди… — У Тани сделалось одновременно уязвленное и задумчивое лицо. — Ни за что не стала бы выкидывать письма от отца. Да я только и думаю, как бы узнать, кто он такой.

— Если вдруг подумаете о чем-нибудь еще, Таня, позвоните. — Барнаби вручил ей визитку. — И, конечно, если появится Карлотта. Все равно, днем или ночью, у нас стоит автоответчик.

На обратном пути Трой записал номер телефона в холле. Барнаби открыл дверь подъезда, и они снова оказались под слабым осенним солнцем.

Сержант Трой думал о своей семье, о родителях, бабушках и дедушках, тетях и дядях. И хотя как минимум половина этих разнообразных родственников в любой момент способна была взбесить его, он не представляет себе жизни без них.

— Бедная девчонка. С самого начала не повезло. Даже не знает, кто ее отец.

— Надеюсь, вы не пытаетесь меня разжалобить, а, сержант?

Таня стояла у окна и смотрела им вслед. Потом она отпустила занавеску, которую придерживала рукой, и услышала мягкий щелчок — открылась дверца шкафа в спальне. Послышался шорох.

— Все в порядке, — бросила Таня через плечо, — можешь выходить. Они ушли.

Пока Барнаби и Трой ехали по Сити-роуд в Кэмден-таун, Энн Лоуренс на кухне дома викария натирала ножку ягненка розмарином, замоченным в оливковом масле. Рядом с ней сидела Хетти Лезерс и лущила горох. Кэнди, извернувшись, скатилась со своей подушки и теперь ковыляла к ним.

— Почуяла запах мяса. — Энн улыбнулась, взглянув на собачку.

— Мы нынче хроменькие, — сказала Хетти и достала печенье из кармана цветастого фартука.

Кэнди жадно схватила его. Миссис Лезерс с беспокойством посмотрела на Энн:

— Вы уверены, что уже можете готовить, миссис Лоуренс? Вы так раскраснелись.

— Все нормально, — успокоила Энн. — Честное слово, я чувствую себя гораздо лучше.

Она действительно воспряла, и не только физически. Во-первых, ее порыв сказать правду и посрамить дьявола не ослабел за вчерашний день, и сегодня утром она проснулась решительной, как никогда. Во-вторых, хотя она ни за что не призналась бы в этом Хетти, ее румянец объяснялся возбуждением после спора с мужем.

— Как добр преподобный! Согласился проводить Чарли в последний путь, — произнесла Хетти. Непонятно, почему это вдруг пришло ей на ум именно сейчас. — Он ведь сложил с себя сан и вообще.

— Лайонел был рад помочь.

Энн покривила душой. Когда она попросила об этом мужа, Лайонел вышел из себя. Сказал, что вот уже десять лет в деревне его считают мирянином и ему будет неудобно вдруг показаться в облачении священника. Энн ответила, что он говорит глупости, и между ними произошел свободный обмен мнениями, еще сильнее встревоживший Лайонела и еще больше воодушевивший его жену.

— Чарли работал в доме викария долгие годы.

— Я знаю, дорогая.

— Это очень много значит для Хетти. Для бедняжки день будет и без того очень трудный, а тут еще придется слушать, как совершенно незнакомый человек разглагольствует о ее муже. А ты ведь и так не слишком перетрудился на пасторской ниве.

— Что ты имеешь в виду, Энн?

— Я имею в виду помощь, Лайонел. Заботу, готовность выслушать, постоянную поддержку. Я думала, это и есть твоя работа.

— Боюсь, нет никакого толку продолжать этот разговор.

— Не сомневаюсь, что, будь Хетти смазливой мордашкой лет восемнадцати, обвиняемой в торговле наркотиками, она получила бы от тебя и карманные деньги, и миленькую маленькую квартирку, и новую гладильную доску.

— Ты кричишь!

— Если тебе кажется, что я уже кричу, просто продолжай отходить к двери.

— Не понимаю, что это на тебя нашло.

Энн стояла не двигаясь. Она вдруг почувствовала, что стоит поостеречься. Ничего на нее не «нашло», это давно было в ней, а теперь рвется наружу. Но хочет ли она этого? Однако через несколько секунд мысли ее, еще недавно смутные и путаные, прояснились. Четко обозначились обиды и желания, о которых она даже не подозревала.

Какой серой и пресной вдруг показалась Энн собственная, размеренная и тихая жизнь. Какой бесхребетной она себе представлялась. Годами она силилась приспособиться к образу жизни мужа, в котором видела если не лучшего человека на свете, то, по крайней мере, гораздо лучшего, чем она сама.

Лайонел остановился, присел на краешек ближайшего кресла и успокаивающе похлопывал по подлокотнику, как будто опасаясь, что даже мебель вот-вот восстанет против него.

Энн саму обеспокоило безразличие, с которым она теперь смотрела на мужа. Лайонел так давно поступал по-своему, не интересуясь ее мнением и не встречая отпора, что она успела забыть, как он выглядит, когда ему противоречат. Нижняя губа, пухлая и мокрая, обидчиво оттопырилась, он надулся, как маленький ребенок. У мужчины пятидесяти восьми лет это выглядело довольно жалко.

— Мы не можем и дальше так жить, Лайонел.

— Как «так»? — Он был неподдельно удивлен и вылупил на нее глаза. — Что с тобой, Энн?

— Я тебя не обвиняю…

— Да уж надеюсь, — возмутился Лайонел. — Я ничего такого не сделал.

— Если кто и виноват, так только я. Предоставила всему идти, как идет. Отчасти из-за лени, отчасти потому, что хотела, чтобы мы были счастливы…

— Мы счастливы!

— Я уже и не помню, когда была счастлива, — вздохнула Энн.

Лайонел сглотнул:

— Что ж, дорогая, может быть, тебе пора возблагодарить Бога за то, что имеешь. — Он встал и отчаянно скосил глаза на дверь. — И, кстати, принять транквилизаторы.

— Я смыла их в унитаз.

— Ты считаешь, это разумно?

Его жена не ответила, и Лайонел попробовал осторожно ретироваться:

— А теперь мне действительно пора. В десять тридцать я должен быть в суде по делам несовершеннолетних.

— Почему для тебя проблемы других людей всегда важнее наших собственных?

— Это особый случай.

— Я — особый случай.

— Я вернусь не поздно.

— Позвони им. Скажи, что твоя семья переживает кризис.

— Я не могу этого сделать.

— Тогда это сделаю я.

— Нет!

Лайонел так поспешно выпалил это «нет» и так быстро снова сел, что Энн поняла: насчет суда он соврал. В ней зародилась искра жалости к нему, но она не позволила искре разгореться. Слишком многое было на кону. Энн сделала глубокий вдох, чтобы успокоиться. Ее переполняли чувства, но сумеет ли она найти слова, чтобы их выразить? Самое важное было помнить, что пути назад нет. И вперед — тоже, если это «вперед» значит ступить на прежнюю, утоптанную, убивающую в ней живую душу дорогу.

— Лайонел, я приняла решение. Мне кое-что надо тебе сказать, и надеюсь, ты меня выслушаешь.

Лайонел решил брать пример с Иова. Долготерпеливый Лайонел со стеклянными, не видящими собеседника глазами и неуклюже барабанящими по костлявым коленям пальцами.

— Во-первых, я больше не хочу, чтобы здесь жили чужие.

— Ну, это не новость. — Тон был снисходительный, с напускной веселостью. Видимо, он надеялся урезонить ее. — Ты так с ними обращаешься…

— Как бы то ни было, содержать дом из девяти комнат и такой большой сад мне не по средствам.

— Помощь ничего не стоит…

— Этот дом разваливается на куски. Я не могу себе позволить содержать его.

Королевское «мы» она твердо решила не употреблять. Лайонел не приносил в семью денег с тех пор, как добровольно отказался от сана, а с ним — и от жалованья, и она не станет притворяться, что это не так.

— Но у нас есть положение в деревне…

— Что ты знаешь об этой деревне? — Энн посмотрела в окно на кедр, который был частью ее существования с самого рождения, и решимость пошатнулась. Но на свете есть другие деревья, сказала она себе, и за свободу всегда надо платить. — Дом викария придется продать.

— Ты не можешь так поступить!

— Почему? Он принадлежит мне. — «Слава богу! И слава богу, что я никогда не подпускала Лайонела близко к своему трастовому фонду. Какой ужас… — промелькнуло в голове у Энн. — Вся моя жизнь разваливается на части, а я думаю только о том, будут ли у меня деньги. Но, в конце концов, — осознала она вдруг, — о любви тут никогда речь не шла».

— А где мы будем жить? Или ты не подумала о таком пустяке?

— Я надеюсь найти работу. Может быть, выучиться на кого-то.

— В твоем-то возрасте?

— Мне всего тридцать восемь.

— В наше время люди в сорок выходят на пенсию. — Он саркастически усмехнулся. — Сразу видно, что тебе никогда не приходилось сталкиваться с реальной жизнью.

Энн почувствовала в его словах неподдельную злобу. Оно и понятно. Не только ее мир трясет. И все же это шок — понять, что человек, которому ты отдала почти половину жизни, не испытывает к тебе никаких добрых чувств.

— Однако, — продолжал Лайонел, надувшись, — ты не ответила на мой вопрос. А я тебе могу сказать, не раздумывая, что далеко отсюда мы переезжать не можем. Моя работа должна и будет продолжаться, даже если я больше не смогу давать убежище тем, кто в нем нуждается.

— Не понимаю почему, — ответила Энн, подвигнутая к прямоте его беспечной уверенностью, что они и дальше будут весело бежать в одной упряжке. — Тебе просто придется подыскать себе достаточно просторное жилье.

— Подыскать… жилье…

— С лишней комнатой.

— Что? — недоумение Лайонела рассеялось, наступило тревожное понимание. — Ты же не хочешь сказать…

— Ты меня не слушаешь, не так ли, Лайонел? Всего две минуты назад я сказала тебе, что давно несчастлива.

Долгая пауза.

— Ну что ж, наверно, мы должны как-то это исправить? — промямлил Лайонел, прибавив неуклюжее пробное «дорогая».

Энн раздраженно поморщилась от этой натужной попытки подлизаться.

— Слишком поздно.

— Понятно. — И тут Лайонел стал постепенно раздуваться от возмущения. Казалось, еще немного, и он взлетит к потолку. — Так вот, значит, какова награда за мою преданность, за то, что я всю жизнь служил тебе?

К несчастью, в этот момент взгляд Энн зацепился за часы из черного дерева и золоченой бронзы на каминной полке. И она уже видела, как пересекает комнату, берет часы и вручает их Лайонелу с наилучшими пожеланиями к выходу в отставку. Рот ее покривился, ей пришлось закусить нижнюю губу. Она закрыла лицо рукой и отвернулась.

— Я рад, что в тебе осталось хоть что-то доброе, Энн. — Вновь обретя твердую почву под ногами, Лайонел с видом оскорбленного достоинства двинулся к двери.

— Еще кое-что, — сказала Энн, услышав, как поворачивается дверная ручка. — Я хочу, чтобы этот человек съехал из квартиры над гаражом.

— Без Жакса я не могу никуда добраться, — твердо ответил Лайонел. И тут же радостно нанес удар: — Тебе придется водить машину.

— Не будет никакой машины, Лайонел.

__________

Кемаль Махуд, которому Барнаби позвонил на мобильный, назвал ему адрес своего офиса: Келли-стрит, 14а, недалеко от Кентиш-таун-роуд.

Он оказался жилистым человечком с гладкой оливковой кожей, почти лысым, зато с пиратскими усами — двумя шелковистыми прядями, напомаженные концы которых загибались изящными запятыми. Домовладелец из кожи вон лез, стараясь быть полезным, чем всерьез насторожил Троя.

— Арендатор первый класс — мисс Райан. Первый класс. Никаких проблем. Рента оплачена. Точно в срок.

— Она была воровка, мистер Махуд, — сказал Трой. — Когда полиция вошла к ней в дом, там обнаружили краденое.

— Ах! — Похоже, он действительно чуть не задохнулся. — Просто не верится. Такая милая девушка.

— Вы ее знали?

— Боже мой, нет. Видел один раз. Она мне залог, аренду за три месяца, я ей ключи. Две минуты — и готово.

— А теперь я хотел бы, чтобы вы дали ключи мне, — объявил Барнаби. — Нам нужно войти в квартиру.

— Разве она вас не впустит?

— Мисс Райан исчезла, — проинформировал сержант Трой.

— Но за квартиру заплачено. Еще за две недели.

— Это нас не касается. Мы вернем ключи, не волнуйтесь.

— Не проблема. — Три четверти стены занимала огромная доска с гвоздиками, на которых висели ключи, снабженные аккуратными бирками. — Всегда рад помочь.

— Скользкий проходимец, — определил сержант Трой, залезая в «астру» и проталкивая ключ в замок зажигания. — Эти иностранцы! Практически всем тут заправляют.

— Смотри не задень цветочный фургон.

Пока они медленно ползли по Уайтчепелу мимо лотков, с которых торговцы из Бангладеш продавали экзотические овощи, спелые манго, сверкающие сари и кастрюли, Барнаби стал выискивать, где бы остановиться на ланч.

— Ой, глядите, шеф! Может, здесь?

— Смотрите на дорогу.

— Это же «Слепой нищий»^[32]! Тут-то все и произошло.

— Почти тридцать лет назад.

— Ну, можно здесь? Ну пожалуйста!

Трой так жаждал попасть в легендарный паб, что теперь был просто сокрушительно разочарован. Уютное, светлое, чистое заведение. Красивый ковер, приличная обстановка. Есть даже садик с белой летней мебелью под темно-зеленым навесом, сдвинутым на одну сторону. Погода была хорошая, так что сюда, под навес, им и принесли здоровенные сэндвичи с говядиной и по кружке пива «раддлс».

— Ну у тебя и физиономия! — рассмеялся Барнаби.

— А что?

— Как у ребенка, который утром на Рождество нашел свой носок пустым. А чего ты ожидал? Крови на полу?

— Ну, может, хотя бы опилок.

— Слушай, один из братьев Крей дал дуба, другой сидит пожизненно, Фрэнки Фрейзер стал звездой и тусуется со знаменитостями^[33]. Мир изменился.

Трой положил хрена в свой сэндвич и стал смотреть на запруженные людьми тротуары и несущиеся мимо автомобили. Вот она где, настоящая жизнь. Он наконец успокоился.

— Вообще-то, шеф, я стал подумывать, не перевестись ли в столицу.

— Куда-куда?

— А почему нет?

— А потому, что тебя здесь в два счета сожрут, только шкурку и косточки выплюнут, вот почему.

— Ну не может быть все так плохо…

— Думаешь, не может? — засмеялся Барнаби. — Для начала: кто вложил тебе в голову эту безумную идею?

— Они тут патрулируют улицы на спортивных поршах!

— Чепуха.

— Чистая правда. Инспектор Картер говорил в столовой.

— Возьми кредит в банке и купи собственный порш.

— Морин убьет меня.

— Все равно это более безопасный вариант.

Когда в три часа они вернулись на Ломакс-роуд, 17, дом выглядел покинутым. Прежде чем открыть дверь в квартиру Карлотты, Барнаби постучался к Бенсону и Дюкейну (Чазу), но безуспешно. Трой попробовал побеспокоить Таню Уокер, с тем же результатом.

Старший инспектор помедлил несколько секунд, прежде чем войти в комнату Карлотты. За годы он научился смаковать такие моменты, ценить эту непредсказуемость. Поворачиваешь ключ в замочной скважине или снимаешь крышку с коробки и… что, что ты там увидишь? Вдруг откроется лазейка туда, где все казалось непроницаемо глухим? Или станет ясно, что время и силы были потрачены зря? Или — ни того, ни другого.

— Господи боже мой! — выдохнул Трой, войдя первым. — Как после налета саранчи.

— Это точно, — согласился Барнаби.

В комнатах не было ничего, кроме мебели. Деревянный стол с двумя выдвижными досками и два стула с жесткими спинками, потрепанное кресло и поцарапанный комод с двумя отломанными ручками, а в углу раковина, плита и малюсенький холодильник. На сушилке несколько чашек и блюдец с побитыми краями. На плите — видавшая виды сковородка. За занавеской из грязноватых бусинок скрывалась вторая комната, поменьше, с кроватью, устаревшим еще в свингующие шестидесятые прикроватным столиком и узким платяным шкафом.

— Хотел бы я знать, сколько скользкий типчик содрал с нее за эту конюшню.

Барнаби пожал плечами:

— Сотню. Ну, сто двадцать.

— Грабеж среди бела дня. — Трой подошел к комоду и попытался открыть ящик.

— Платок!

— Да, шеф. — Трой обмотал пальцы носовым платком, взялся за ручку и потянул. — Думаете, что-то здесь не так?

— Не знаю я, что думаю. — Барнаби повернулся, осмотрел стены. Тут и там попадались следы пластилина, но постеров не было.

— Ящики пустые, — сообщил Трой из маленькой комнаты, — и шкаф тоже.

— Зачем все выносить, если не съезжаешь и за квартиру уплачено вперед?

— Почем я знаю.

— Даже постельного белья нет.

— Может, его Таня позаимствовала.

— У нее нет ключа, не забыли?

Трой сел в кресло. Не то, что с пружиной, у Вивьен Кэлтроп. В этом он чувствовал себя на седьмом небе.

— Может, она решила съезжать постепенно, — предположил Трой.

— Да, — признал Барнаби. — Может быть. И вот еще что… — Он понюхал воздух, потом подошел к окну и снова сделал глубокий вдох носом. — Сколько, Лоуренс говорил, Карлотта провела в доме викария?

— Пару месяцев.

— Эта квартира точно не пустовала два месяца. Воздух тут свежий. Окно открывали буквально вчера.

— Вот это да, — изумился сержант Трой.

— Поедем в участок Бетнал-Грин. Может, они окажут нам любезность и снимут здесь отпечатки пальцев? А дверь опечатаем.

— Да, сбежала лошадка, прямо из стойла — вздохнул Трой.

Столичные криминалисты не спешили помочь с берлогой Карлотты.

— Я спросил их, не смогут ли они «припудрить» ее квартиру, — известил Барнаби собравшихся на вечернюю летучку, — а они ответили, что и так не успевают обрабатывать отпечатки. Придется нам довольствоваться их «как только, так сразу». И, кстати, узнаем, что у них есть на домовладельца и вообще кого бы то ни было имеющего доступ к ключам. Плюс, разумеется, на троих других жильцов этого дома.

— У нас есть отпечатки пальцев самой девушки, сэр? — спросила сержант Брирли.

— Должны быть к этому времени завтра.

Барнаби не терпелось сообщить Лайонелу Лоуренсу, что в дом викария в течение двадцати четырех часов наведаются двое криминалистов и с его согласия — или без оного — посыплют все доступные поверхности комнатки на чердаке алюминиевой пудрой.

Как только летучка закончилась, он пошел к себе в кабинет и сделал это. Раздалось взволнованное бульканье о полицейском произволе и преследованиях невинных граждан, но Барнаби довольно резко прервал Лайонела:

— Я весьма удивлен тем, что вы так относитесь к этому, мистер Лоуренс. Я думал, вы всецело поддержите любые меры, которые помогли бы узнать местонахождение мисс Райан и выяснить, все ли с ней благополучно.

Последовала длиннющая пауза, во время которой Барнаби тихо улыбался. Сбить с кого-то спесь — невеликое удовольствие, но бывают дни, когда человек рад и такой малости.

Лайонел теперь издавал какие-то странные звуки, как будто полоскал горло чем-то очень противным.

— Да, безусловно…

— Ну тогда все в порядке! — жизнерадостно заключил Барнаби.

— А они приведут все в порядок, перед тем как уйти?

— Нет.

— Вот как…

— Еще мне нужно поговорить с вашей женой. Надеюсь, она уже вполне оправилась?

— Безусловно.

Барнаби отметил этот быстрый, полный затаенной обиды ответ и задумался, откуда взялась обида. Возможно, он узнает это завтра. А вдруг у них случился конфликт из-за Джексона? Хороший был бы рычаг, чтобы подцепить крышку и открыть наконец эту банку с пауками.

— Тогда, возможно, мы могли бы договориться на конкретный час завтра, когда миссис Лоуренс точно будет дома?

— Собрание Общества матерей^[34] назначено на пять тридцать. Она будет дома по крайней мере в пять, чтобы подготовить угощение. Никогда не опаздывает. Остальное время она проводит в Каустоне, там у нее дела.

«Что-то многовато „она“ и „у нее“, — подумал старший инспектор. — Как будто у бедной женщины и имени-то собственного нет».

— Будьте добры, передайте ей…

— Скажите ей сами. Вот она идет.

Через секунду Энн Лоуренс ответила по телефону. Говорила спокойно. Согласилась, что пять часов — вполне удобное время, и добавила, что сама очень хочет поговорить со старшим инспектором.

Барнаби положил трубку, влез в пальто, выглянул в промежуток между ребрами кремовых пыльных жалюзи и увидел мельчайшую дождевую взвесь. Но это не вызвало в нем подавленности. Через полчаса он будет дома, сядет в любимое кресло перед камином с бокалом вина и газетой, пока его обожаемая жена устраивает целую бурю на кухне. Что ж, тогда, может быть, лучше пусть это будут два бокала вина?

В целом день выдался неплохой. Он довольно много узнал о Карлотте. Потолковал с двумя людьми, которые с ней общались, видел, где она жила. А завтра поговорит с человеком, который совершенно точно знает, что случилось в ночь ее исчезновения.

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

Энн собиралась в Каустон. Прошло сорок восемь часов с того момента, когда она приняла окончательное и бесповоротное решение. Лайонел сидел у себя в кабинете и дулся. Когда она постучала в дверь и сказала, что ланч готов, не ответил. Раньше она принесла бы ему поднос с едой, теперь же спокойно поела сама, а его порцию оставила на столе.

До прихода полиции оставалось четыре часа. Хотя решимость рассказать им все не поколебалась, Энн вовсе не хотела тратить последние часы перед признанием на тягостные раздумья о том, как пройдет разговор. Или что будет после этого разговора.

У нее было много дел. Сначала она положит обратно в банк пять тысяч фунтов. (Она уже предупредила мистера Эйнсли о своем визите по телефону и попросила аннулировать кредитный договор.) Потом ей предстоит наведаться к агентам по недвижимости. В Каустоне таких агентств несколько, и она надеялась обойти все. Или, по крайней мере, сколько успеет, чтобы не опоздать домой к половине пятого.

Энн надела платье в цветочек, жакет и подошла к окну спальни полюбоваться чудесным днем. Она заметила, что сквозь гравий дорожки, по которой всего неделю назад Чарли Лезерс прошелся граблями, уже пробиваются сорняки. И вот что удивительно: ей не нужно идти выпалывать их! Никому не нужно. Не успела Энн насладиться этим приятным наблюдением, как солнце скрылось за тучей. Надо сказать, выбрало подходящий момент, потому что тут-то и появился Жакс. Вернее, Энн увидела нижнюю часть его тела. Все остальное было скрыто капотом «хамбера», наполовину выведенного из гаража. Между тем ей требовалась машина, чтобы ехать в Каустон.

При мысли о том, чтобы подойти к этому типу, взглянуть в холодные, наглые глаза, услышать насмешливый голос, храбрости у нее поубавилось, а ведь только что она чувствовала себя сильной и стойкой. Вдруг Лайонел уже сказал ему, что жена намерена выставить подопечного из дома? Как тогда Жакс будет с ней разговаривать?

Какая жалость, что миссис Лезерс уже ушла. Хетти бы просто вышла, сказала ему, что хозяйке нужна машина, немедленно. «А что, если, — малодушно подумала Энн, — просто открыть окно и крикнуть?»

Она совсем было разволновалась и расстроилась, но вдруг вспомнила о телефоне. Между домом и квартирой протянут телефонный кабель. Если отрепетировать слова, которые ей предстоит сказать, можно вообще избежать разговора. «Главное, покороче», — велела себе Энн, снимая трубку и нажимая на кнопку вызова. Она увидела в окно, как Жакс оставил машину, вытер руки тряпкой и скрылся за синей дверью. Ее план сработал. После всех тошнотворных переживаний разговор оказался простым донельзя.

Энн сказала:

— Это миссис Лоуренс. Мне понадобится машина через пять минут. Она будет готова?

— Без проблем, миссис Лоуренс, — ответил он.

У Энн отлегло от сердца. Смешно даже… Ну что он может ей сделать, если разобраться? Она умылась, причесалась, перевязала волосы черной шелковой лентой, потом собрала сумочку, проверила, на месте ли деньги. Заколебалась, надевать ли пальто (снова вышло солнце), и решила, что не стоит.

Энн вышла из дома и направилась к гаражу наиболее безопасной, как ей казалось, дорогой. Жакса нигде не было. В салоне автомобиля сильно пахло полиролью, коричневая кожа сидений сияла. Упрекнув себя, что насмотрелась триллеров, Энн все-таки не удержалась и внимательно оглядела заднее сиденье. Даже приподняла коврик на полу, желая удостовериться, что салон пуст.

Она выехала за ворота и свернула налево, к дороге на Каустон. Все вокруг внезапно изменилось. Мир сделался легким, просторным, свободным от забот. Да, именно так — свободным.

— Я свободна! — громко произнесла Энн. И запела. Запела «Пенни-лейн», песню, которую любила ее мать и которую сама она с детства знала наизусть. — «Пенни-лейн я вижу, слышу Пенни-лейн… под деревенским небом…»

По мере того как она удалялась от старого дома викария, ею овладевала пьянящая веселость. Она сорвалась с поводка. Она уплывала прочь от эгоистичного брюзги, вокруг которого столько лет вертелась ее жизнь. Она освобождалась от дома, тяжелого и ветхого бремени. Сколько Энн помнила, этот дом всегда заставлял беспокоиться о деньгах. Если перефразировать заголовок одной из нравоучительных книжиц с полки Лайонела, наступил первый день остальной ее жизни.

Преодолевая последние несколько миль до окраин Каустона, она думала о встрече с риелторами. Как скоро они смогут приехать и оценить дом. Энн не сомневалась, что агенты ухватятся за подобную возможность. На прошлой неделе дом такого же размера, правда в лучшем состоянии, в Мартир-Бантинг продали за триста тысяч фунтов.

Приближалась транспортная развязка. Энн стала внимательнее следить за дорогой. Она объехала военный мемориал на главной рыночной площади, миновала магазины «Бутс» и «Вулворт», а также «Закусочную Минни» на Хайстрит. На обратном пути, около четырех, она зайдет сюда выпить чаю, тогда ничего не надо будет устраивать дома. Она может так подгадать, что поспеет домой буквально за несколько минут до приезда полиции. Энн надеялась, что приедет тот крупный, плотный детектив, который приходил, когда убили Чарли. Он ей понравился, и не только потому, что пресек пафосные разглагольствования Лайонела. Энн угадала в нем человека, который не лишен доброты, не замутненной сентиментальностью.

Она свернула налево, к зданию мэрии, за которым высился трехэтажный автомобильный паркинг. Его построили после двухлетнего яростного сопротивления горожан. Каустон, с его населением в двадцать семь тысяч восемьдесят три человека (согласно последнему списку избирателей), не желал никакого общественного паркинга и не нуждался в нем.

Когда этот вопрос вынесли на обсуждение, средний класс вышел на улицы с транспарантами и буквально завалил местный рупор общественного мнения, газету «Эхо Каустона», оскорбительными и саркастическими письмами с гневным: «Зачем?!» В муниципальных учреждениях начались сидячие забастовки, а когда городской департамент планирования храбро устроил публичную дискуссию, сходка закончилась беспорядками. При появлении экскаваторов несколько человек просто легли на землю.

Паркинг тем не менее построили, и как только он был открыт, городской совет провел двойные желтые линии по всем центральным и даже отдаленным улицам, так что у горожан просто не осталось выбора.

В рабочий день в три часа пополудни стоянка была почти полна. Энн медленно объехала ее и увидела, что на первом и втором ярусах нет ни одного свободного места. На третьем она углядела одно, между «лендровером» и «релайент-робином», очень далеко от выезда.

Энн не любила пользоваться этой стоянкой, разве только нижним этажом, где благодаря естественному освещению видно было проходящих в нескольких футах от тебя людей. Остальная часть паркинга освещалась электричеством, которое часто подводило. Иногда из-за плохого обслуживания, но чаще из-за вандализма.

Как любое общественное пространство свободного доступа, где нет должного надзора, зато легко спрятаться, паркинг привлекал тех, кому есть что скрывать. Всего неделю назад здесь задержали нескольких человек, устроивших бойкую распродажу из багажника автомобиля. Маленькие пакетики с новеньким «порошком мечты» они меняли на большие мешки подержанных денежных знаков. Торговцы дурью и не заметили, что в нескольких футах от них, в салоне соседней машины, парочка занималась любовью. Влюбленные, утолив свою страсть, благоразумно не обнаруживали себя еще некоторое время и к тому же запомнили номер соседей по стоянке.

Энн читала об этом случае в газете. И теперь, выйдя из машины и тщательно заперев все четыре дверцы, она вдруг вспомнила о наркодилерах. Это слегка поколебало ее уверенность в себе, как часто бывает с теми, кто отправляется в путешествие сразу после крупной катастрофы. Конечно, все понимают, что вероятность второго крушения ничтожно мала, но никто из пассажиров не может расслабиться ни на секунду.

Длинный проход между машиной Энн и лифтом был забит автомобилями, но, похоже, совершенно безлюден. Озираясь и оглядываясь, она пошла к лифту. Как отвратителен этот бетон! На холодных серых стенах уже проступали темные трещины, похожие на потеки черных слез.

Она поймала себя на том, что считает автомобили. Два, три, четыре… На седьмом — счастливое число семь — она услышала какой-то звук сзади. Скрип, будто кто-то открыл дверь. Энн резко обернулась. Ничего. Может, кто-то вышел из пустой вроде бы машины? Может, этот кто-то сейчас крадется за ней, стараясь идти в ногу? Держится на расстоянии или догоняет?

Рассердясь на себя за малодушие, она тряхнула головой. Куда подевалась храбрость, переполнявшая ее каких-то полчаса тому назад, когда она пела в машине? Энн сделала глубокий вдох, вздернула подбородок и зашагала шире. Одиннадцать, двенадцать, тринадцать — почти половина пути.

Наверно, он был в мягких туфлях или вообще босиком. Она ничего не услышала, только боковым зрением засекла, что кто-то выскочил сбоку. Он бросился на нее. Она ощутила его вес, почувствовала мерзкое хриплое дыхание. Его рука так крепко сжала ее горло, что она даже крикнуть от ужаса не могла.

Ее потащили к ближайшей машине. Потом, раньше, чем она успела понять, что происходит, он схватил ее за волосы, крепко намотал их на кулак, рывком запрокинул ей голову и с невероятной силой рванул вперед, ударив о край капота.

Валентин Фейнлайт работал. Вернее, делал вид, что работает. Наконец пришла корректура к «Барли Роско в „Хопскотч кидс“», и Вэл рассеянно переворачивал страницы. Ему казалось, что все тут нормально. Прежде, в какой-то другой жизни, он бы заметил, что поля на многих страницах не совсем ровные, что волшебный колпак Барли слишком темный в той сцене, где нарисованные мелом квадраты для игры в классики^[35], превращаются в медовые помадки. (Колдовской колпак, окрашенный в нежные, бледно-голубые тона, когда Барли просто выходил по обычным делам, имел свойство темнеть, и тем сильнее, чем катастрофичнее оказывались превращения.)

Сейчас Валентин ничего этого не видел. А видел он только лицо Жакса, жестокое, красивое, загадочное. Вчера Фейнлайт вдруг на секунду задумался, как это не слишком умному малому удается выглядеть таким загадочным, но тут же устыдился. У Вэла и раньше возникали подобные мысли, но он сразу себя одергивал, ругал за несправедливость и снобизм. В любом случае соображения такого рода были абсолютно бесполезны. Кто излечивался от лихорадки при помощи бесстрастного анализа?

С Луизой получилось очень нехорошо. Вэл любил сестру и знал, что она сильно страдает из-за своего «изгнания». Если он и мог что-то сказать в свою защиту, так только одно: рядом с ним ей придется страдать гораздо сильнее.

Иногда в такие моменты Вэл признавался себе, что никакие слова не имеют значения, что он просто заразился смертельной болезнью, и вспоминал Бруно. Валу посчастливилось прожить семь лет со сложным, одаренным, забавным, добрым и очень верным человеком. Секс был великолепен, и даже в их ссоры никогда не примешивалось ничего порочного. После смерти Бруно Валентин впал в бездонное отчаяние.

Родители партнера, несколько очень близких друзей, работа, но более всего Луиза вытащили его, вернули к жизни. И вот теперь, когда сестра пробует оправиться от собственного жизненного краха, он ее выгоняет. Еще месяц назад он не поверил бы, что способен на такое. Сегодня утром, когда она плакала на кухне, Вэл почувствовал себя настолько ужасно, что чуть было не переменил решения.

Однако потом ему пришла в голову простая и удивительная мысль. Неделю назад, когда Луиза уехала на весь день в Лондон, он пригласил Жакса посмотреть дом. Было тепло, они пили вино и ели сэндвичи в саду. Жакс любил Фейнлайта, просто не мог от него оторваться. Если Луиза уедет, Жакс сможет не просто приходить сюда, а прийти и остаться.

Зазвонил телефон. Вэл схватил трубку и воскликнул:

— Да, да?

— Привет, Вэл.

— Жакс! Что ты… — Он замолчал, судорожно хватая ртом воздух. — То есть я хотел сказать, как дела? Как ты?

— Вообще-то я собираюсь принять душ.

«О боже, если он меня просто дразнит, я убью его».

— А ты не из зеленых?

— Что?

— Ну, знаешь, типа, экономь воду, принимай душ с другом.

— Хочешь сказать, что ты…

— Только если ты хочешь.

Луиза видела, как он ушел. Звонок слышала всего один — так быстро Вэл схватил трубку. И теперь наблюдала, как ее любимый, ее умный брат, чуть ли не подпрыгивая от волнения, распахивает калитку и мчится через дорогу. Как он пляшет под дудку этого ужасного человека, пляшет, словно большой грустный медведь.

Уже закрыв за собой синюю дверь, поднимаясь по лестнице, Валентин понял, что не прихватил денег. Ну, ничего, он это уладит. Он объяснит.

Дверь в квартиру была приоткрыта. Он слышал, как в ванной льется вода. Жакс уже в душе? Или беззвучно крадется следом по кремовому ковру и готовится напасть, схватить за горло, как сделал однажды? Уже возбужденный, Вэл нарочно не оборачивался.

Но Жакс показался из спальни, одетый в махровый халат. Он подошел к Вэлу и дал ему в руку конец небрежно завязанного пояса. Потом рванул на Вэле рубашку, и пуговицы разлетелись.

Хетти Лезерс, подтвердив день и час похорон мужа, позвала Эвадну и в церковь, и домой, на небольшой ланч после похорон.

Эвадна разложила всю свою одежду черного цвета. Она не жаловала черное, поэтому выбирать было особенно не из чего. Однако, будучи верной традициям, Эвадна не могла прийти на похороны в одежде другого цвета.

Очень многое зависело от погоды. В конце августа мог случиться и очень теплый день, и неожиданно холодный.

Эвадна достала из платяного шкафа жакет и юбку тонкой шерсти, хорошенько встряхнула их. От жакета пахло нафталиновыми шариками и одновременно ее любимыми духами «Шанель».

Потом она извлекла на свет божий антрацитового цвета бархатную тунику с длинными рукавами и подходящие брюки и долго, задумчиво их рассматривала. Они, конечно, были достаточно темные, чтобы соблюсти приличия, и очень элегантные, но ее мать упала бы в обморок от ужаса: чтобы леди пришла на церковную службу в брюках! Зная, что родительница строго следит за ней сверху и может обрушить свой гнев на неразумное чадо в любую минуту, без предупреждения, она повесила брючный ансамбль обратно в шкаф.

Шляпка не проблема. То есть, с одной стороны, не проблема, а с другой — еще какая. У нее есть черная шляпка, но траурным этот головной убор назвать трудно. Эвадна купила творение из органзы на свадьбу любимой племянницы год назад. Высокая тулья, широкие, загибающиеся книзу поля и темные, свисающие вниз пионы из блестящего атласа. Однако войти в церковь с непокрытой головой для истинной леди так же невозможно, как войти туда в мужской одежде, а потому придется ее надеть.

Эвадна отнесла одежду вниз и повесила в кухне перед открытым окном, чтобы проветрилась. Потом приготовила себе чашку чая с лимонной вербеной, которую всегда с удовольствием выпивала за чтением утренней газеты.

Вскоре в парадную дверь поскреблись. Эвадна впустила Мазепу с корзинкой, в которой лежала свежая «Таймс». Мазепа сегодня заменяла забастовавшего Пирса.

Мазепа была хорошая девочка, даже знаменитая: одного из ее щенков признали чемпионом породы на выставке «Крафтс». Но у малышки не было навыка носить газету. И она остро чувствовала свою неумелость, стыдилась, когда ее посылали куда-нибудь с корзинкой.

Эвадна не удосужилась объяснить питомице, что даже Пирс способен удержать в зубах только не слишком объемистую местную газету. Даже ему требовалась небольшая помощь, когда речь шла о чем-то потяжелее.

И вот теперь оставленная в неведении Мазепа, решив произвести впечатление, повалила корзинку на бок, вытащила за уголок газету, обслюнявив листок, приволокла «Таймс» на кухню и аккуратно положила на пол у ног хозяйки.

— Разве так я тебя учила? — Эвадна подняла газету, ткнула пальцем в страницу с мокрым пятном и помахала ею перед носом собаки. — И как мне теперь это читать?

Мазепа лупила пышным, похожим на геральдическую лилию хвостом по ножке стола и глубоко вздыхала от удовольствия, что ей оказывают такое внимание.

— Теперь, я полагаю, ты ждешь в награду печеньку?

Стук хвоста по ножке стола замедлился и стал не таким уверенным. Мордочка Мазепы, и без того смятая природой в сложный складчатый рельеф, еще больше смялась от волнения. Эвадна погладила собачку, сунула ей «шоколадный бурбон» и ушла с чаем и газетой в гостиную. Там она открыла то, что осталось от «Таймс», на разделе новостей искусства.

В Музее Виктории и Альберта открылась выставка ранней английской гравюры меццо-тинто и акварели. Эвадна любила акварель. Интересно, прикинула она, удастся ли в музее пристроить куда-нибудь собак, пока смотришь картины? Миссис Крейвен недавно брала своего пуделя, маленького капризного воображалу, посмотреть садоводческую выставку на площади Святого Винсента. А ведь пекинесы по сравнению с ним просто золото, а не собаки. Может, разрешат на короткое время оставить их с гардеробщиком? Она решила завтра позвонить туда, узнать.

Уже погрузившись в сладостное предвкушение, Эвадна пропустила театральные рецензии — зачем, скажите на милость, нужен театр, когда и так на каждом шагу драма? — и перешла к книжным новинкам.

У нее имелся маленький блокнот с карандашиком, чтобы записывать заголовки новых изданий. Не то чтобы она могла себе позволить покупать много книг, но каустонской библиотеке, даже при теперешней скудности финансирования, обычно удавалось найти или заказать для мисс Плит экземпляр.

Сегодня всю страницу посвятили детской литературе. Тут имелось несколько разделов, по возрастам маленьких читателей, и много иллюстраций. Некоторые были очаровательны, иные забавны, а попадались и такие страшные, что Эвадна дивилась родителям, которые позволяют себе даже приносить подобные книги в дом. Ей хотелось бы иметь маленькую приятельницу или родственницу, которая бы забиралась к ней на колени и слушала «Сказку о кролике Питере и слоне Бабаре». Может быть, недавно сочетавшаяся браком племянница сделает ей такой подарок?

В разделе для тех, кому от семи до девяти, она увидела новый заголовок из серии о Барли Роско. О Барли Эвадна знала все. Валентин Фейнлайт пожертвовал подписанный экземпляр книжки о приключениях маленького героя для церковного праздника, и Эвадна выиграла его в лотерею «томбола». Барли был очаровательный ребенок. Затевая что-то с самыми лучшими намерениями, он частенько попадал в трудное положение. Он напоминал ей Уильяма Брауна^{name=r36>[36]}, только без той потрясающей безмятежности, которую демонстрирует Билли, стоя среди развалин после очередной попытки быть полезным.

Эвадна отложила газету, пожалев, что вообще ее развернула. Ей хотелось выбросить имя Фейнлайта из головы. Не задумываться о прискорбном исчезновении Карлотты. Но у нее болело сердце за Валентина. Когда тот милый молодой констебль спросил, знает ли она что-нибудь о девушке и ее исчезновении, Эвадна упомянула о покинутом воздыхателе. Потом, испугавшись, что это может быть истолковано превратно, как некоторая причастность Валентина к исчезновению, поспешно добавила, что видеть-то она его видела, а знать ничего не знает.

А его бедная сестра! О боже! Эвадна громко вздохнула. В пятницу она слышала, как Луиза плачет в саду. Движимая христианским порывом, мисс Плит несколько минут переминалась с ноги на ногу, ее прямо-таки разрывали надвое естественное желание утешить и беспокойство, что подобное вторжение в частную жизнь лишь смутит, а то и вызовет досаду. Луиза всегда казалась ей очень закрытым человеком. В конце концов невольная свидетельница тихо удалилась. Какое несчастье… Эвадна вновь раскрыла «Таймс» в надежде вернуть приятное расположение духа, в котором пребывала всего несколько минут назад. Она обратилась к музыкальной странице, но увы… Почти всю полосу занимали похвалы творчеству молодого одаренного джазового музыканта, недавно покончившего с собой.

Эвадна снова вздохнула, и даже громче, чем в первый раз. Мазепа вскочила к ней на колени, пристально посмотрела в глаза и сочувственно заскулила.

Ровно в пять пятнадцать, когда убитая горем Луиза Фейнлайт тихо сидела дома, а ее брат, близкий к экстазу, стоял на коленях в ванной; когда Хетти Лезерс с дочерью собирались разбить бутыль из-под пива и порадоваться, что удалось наскрести половину суммы на похороны Чарли (спасибо посетителям «Красного льва»), а члены Общества матерей приготовляли свои сердца и умы к благородным филантропическим свершениям, старший инспектор Том Барнаби и сержант Гевин Трой поднимались по осыпающимся ступеням дома викария.

Лайонел Лоуренс вряд ли слышал звонок. Так или иначе внутреннее беспокойство начисто стерло у него из памяти состоявшийся ранее телефонный разговор с полицией. Лайонел чувствовал себя человеком, который изо дня в день заботился о котенке, относился к нему по-доброму, хотя и чуть-чуть небрежно, и вдруг обнаружил, что котенок, выросший в пантеру, отхватил у него изрядный кусок руки.

Энн определенно успокоится. Слов нет, ему придется быть терпеливым, разговаривать с ней, может быть, даже иногда слушать. Ей явно кажется, что она имеет право на обиду, хотя Лайонел представить себе не мог, на что она может обижаться. Он пообещает все, что она захочет, и даже постарается выполнить обещания. Что будет в противном случае, боязно хотя бы вообразить.

В его-то возрасте оказаться выброшенным на улицу, без гроша в кармане. Что он будет делать? Куда пойдет? После стольких лет сострадания отверженным Лайонел осознал, что сейчас, когда сострадание потребовалось ему самому, и обратиться-то не к кому.

Злясь на жену, поставившую его в такое положение, но прекрасно зная, что не волен выказать свою злость, Лайонел решил по-христиански простить заблудшую и сделать все возможное для примирения.

Снова позвонили в дверь, и на сей раз звонок был услышан. Лайонел, все еще в мыслях о страшном будущем, проплыл по прихожей, выложенной черной и белой плиткой, и открыл дверь.

К его досаде, это оказались все те же полицейские, которые несколько дней назад проявили возмутительную навязчивость. Он не нашел в себе смелости сделать замечание старшему офицеру, а тот, что помоложе, с любопытством выглядывал из-за плеча патрона, поэтому Лайонел ограничился тем, что сурово уставился в пустой промежуток между их головами.

— Извините за беспокойство, — сказал Барнаби, и вид у него был при этом какой угодно, только не извиняющийся, — но вы, вероятно, ждали нас.

— Я совершенно точно не ждал, — огрызнулся Лайонел. — А вот чего я действительно жду, — он достал из жилетного кармана часы и несколько секунд смотрел на них как завороженный, — минут этак через двадцать, так это собрания Общества матерей Ферн-Бассет.

— Мы говорили с вами по телефону вчера. — Барнаби вдруг шагнул вперед, и Лайонел, не ожидавший от него такого натиска, поспешно отодвинулся, правда с видом человека, подвергающегося недопустимым преследованиям.

— У нас назначена встреча с миссис Лоуренс, — объяснил сержант Трой, уже находясь в прихожей, — около пяти.

— А-а!.. — Лайонел не торопился закрывать за ними дверь. — Но ее нет.

— Однако она, вероятно, скоро придет? — предположил старший инспектор. — Вы сказали, что она не пропускает этих собраний.

— Да, действительно. Одно из самых важных ее дел в этом месяце.

«Ну и ну, — подумал сержант. — Ну и жизнь». Он попытался представить себе, что было бы, если бы родительница Талисы-Линн вступила в общество. Эти бедные букашки и не заметят, как их прихлопнут. Морин переупрямит осла, убедит любого, что черное — это белое. Вы поневоле поверите, что люди умеют летать, и если у вас хоть что-то есть в голове, то при одном виде ее вы именно это и сделаете — улетите.

Лайонел удалился, оставив полицейских стоять в прихожей. Хотя их не попросили подождать и не предложили им располагаться, Барнаби и Трой сели на стулья из кованого железа по сторонам большой медной вазы. Стулья были крайне неудобные.

Трой, откровенно скучая, посмотрел на шефа поверх вазы, набитой для запаха сухими листьями березы вперемешку с пижмой, и понял, что тот находится в одном из состояний, когда его лучше «не беспокоить».

Но мысли Барнаби приняли далеко не то спокойное течение, на которое обманчиво намекал его невозмутимый вид. Он думал о встрече с Энн Лоуренс. Пока ехали сюда, он сказал себе, что, слава богу, на третий раз повезло. В первый, очень короткий визит сюда он даже не знал, что пропавшая девушка имеет какое-то отношение к убийству Лезерса. В субботу миссис Лоуренс накачали лекарствами, лишив его всякой возможности с ней поговорить. У нее были воскресенье и понедельник, чтобы прийти в себя. Вчера она говорила с ним по телефону спокойно и без всякой опаски. Он вспомнил ее последние слова. «Да, инспектор, — сказала она. — Я тоже хочу поговорить с вами. Я с нетерпением жду этого разговора».

Последнюю фразу он тихо пробормотал себе под нос, и Трой сразу насторожился:

— Сэр?

— Она сказала: «Я с нетерпением жду этого разговора». Что думаешь об этом?

— Что-то у нее есть на уме. И она хочет об этом поговорить. — Трой взглянул на часы. — Но долгожданного разговора не выйдет, если она не поторопится. Через несколько минут здесь уже будут роиться матери.

— Мне это не нравится.

— А уж мне-то как не нравится! — заметил Трой. — Без некоторых сторон жизни я предпочел бы обойтись.

— Спокойно, — произнес Барнаби, но ему и самому было не по себе. Как будто чья-то холодная рука сдавила желудок. Вот он, момент страшного осознания. Это как обнаружить, что цепочка от сливного бачка качается, а ты думал, будто один в доме. — Тебе не видно, уже идет кто-нибудь?

Трой встал, потоптался немного, чтобы размять ноги, и подошел к высокому окну рядом с входной дверью. Несколько женщин быстро и решительно двигались к дому викария. Это были вовсе не грузные, неумело накрашенные матроны в твидовых юбках, которых ожидал увидеть Трой. Некоторые явились на собрание в брюках и куртках ярких цветов, а одна — в зеленой мужской фетровой шляпе, длинном фиолетовом мохеровом джемпере и вязаных гетрах с шотландским орнаментом. Не видно ли? Да их бы и Рей Чарльз увидел^[37]!

Трой открыл дверь и впустил весь разноцветный рой в дом. Они не задержались в прихожей, а сразу устремились внутрь, откуда вскоре донесся их громкий разговор с Лайонелом. На фоне отдаленного гама слышалось позвякивание чайных ложечек о фарфоровые чашки.

— Приведите Лоуренса, сержант.

Трой попытался. Лайонел был на кухне. Делал вид, будто пытается помочь дамам, а те добродушно посмеивались над его притворными стараниями. Когда выяснилось, что Энн дома нет, дама в мужской шляпе предложила приготовить мистеру Лоуренсу яичницу с беконом. Они заполонили всю кухню. Кто-то сказал: «A-а, вот кто нам поможет!», и сержанта Троя попросили отнести поднос с чайной посудой в гостиную.

— Мистер Лоуренс, будьте так добры… — Трой увернулся от нарезанного вишневого пирога. — Старший инспектор просит вас на два слова.

— Что?! — возмущенно воскликнул Лайонел, который только что освободил от обертки сэндвичи с огурцом и откусил сразу от двух.

— На два слова в прихожую, сэр, будьте добры!

Трой обогнул стол и, сложив ладонь чашечкой, осторожно, но твердо взял Лайонела за локоть. Это была ошибка.

— Вам знакомы слова «гражданские свободы», сержант?

— Да, мистер Лоуренс.

— Если не хотите, чтобы я привлек вас к суду за угрозу применения насилия, предлагаю вам убрать руку.

Трой убрал.

— А вам известно, сэр, что, отказываясь помогать полиции в расследовании убийства, вы совершаете уголовно наказуемое деяние?

— Речь не идет об отказе, — все еще жующий Лайонел тем не менее скоренько направился к выходу. — Просто каждый должен уметь защитить себя.

Они вышли в прихожую и тут же столкнулись со старшим инспектором, который их разыскивал.

— Где, черт возьми, ты был?

— Простите, сэр. Все сегодня такие нервные…

— Сюда! — Барнаби толкнул первую попавшуюся дверь.

За ней скрывалась восьмиугольная музыкальная комнатка: старый «бехштейн», стулья с жесткими спинками, стопки нот и проигрыватели. Трой подошел к роялю, достал на всякий случай свой блокнот и положил на ореховую крышку.

Неподалеку стояла фотография в серебряной рамке. Свирепого вида старик в высоких крахмальных воротничках, почти лысый, но с обильной порослью, торчащей из ушей, и роскошными бакенбардами, гневно взирал в камеру. Его собака, бультерьер со свиными маленькими глазками, приподняла кожистую верхнюю губу, скорее всего, для того, чтобы половчее кого-нибудь цапнуть. Они были просто созданы друг для друга.

— Итак, мистер Лоуренс, когда вы в последний раз видели свою жену?

— Да как вы…

— Отвечайте на вопрос, черт возьми!

— Утром, — Лайонел, забеспокоившись, едва не подавился этим словом, — около одиннадцати.

— Она не делилась своими планами?

— Собиралась в Каустон. Думаю, по магазинам. Она не сказала.

— Вы поссорились?

— Откуда вы… Уверяю вас, наш вчерашний спор… не имеет отношения к вашему расследованию.

— Дело в том, сэр, — вкрадчиво заметил сержант Трой, уже начавший записывать, — что это помогло бы нам понять, в каком расположении духа она пребывала.

— Как? — Лайонел был озадачен. — Как это может вам помочь?

— Я так понял, что миссис Лоуренс никогда не пропускала собраний Общества матерей.

— Да, сегодня первый раз.

— И вы не волнуетесь?

Теперь Лайонел был не только озадачен, но и несколько встревожен. А Барнаби, понимая, что уже и так повысил голос, одернул себя. Еще пара децибелов — и он сорвется на крик.

Искреннее недоумение Лайонела заставило старшего инспектора притормозить. Барнаби понимал, как может выглядеть его поведение. Ведь, по правде говоря, у него нет разумных оснований считать, будто с Энн Лоуренс что-то случилось. Она могла встретить в Каустоне подругу, задержаться, выбирая книгу в библиотеке, примеряя одежду… Разумных причин беспокоиться нет, это верно. Просто такое чувство, что в животе у него сосулька.

Он постарался говорить спокойнее:

— Не могли бы вы сказать нам, когда она уехала?

— Боюсь, что нет. Я был у себя в кабинете. Ланч мы ели порознь.

«Боже правый, — подумал Трой, — похоже, спор у них был прямо-таки судьбоносный». Он задал еще один вопрос, заранее зная ответ, но надеясь расшевелить Лайонела:

— Миссис Лоуренс предпочла ехать в город одна? Ведь ваш мистер Джексон мог бы отвезти ее?

— Нет. — К сожалению, Лоуренс не заглотил наживку. — Она сама любила водить машину. Хотя… — Наконец-то можно было не оказывать им помощи в расследовании. Было видно, что Лайонел спит и видит, как бы от них избавиться. — Жакс мог бы сказать вам, когда она уехала. По-моему, он как раз занимался машиной перед ланчем.

— Они говорили с тобой? — спросил Жакс. — Полицейские?

— Да. То есть они заходили. — Валентин сидел на краешке дивана. Теперь, когда борьба в очередной раз кончилась его порабощением, напряженные мышцы расслабились, выкрученные руки отдохнули, остались только боль и смущение. Но отсвет счастья, его темное волшебство, тоже присутствовали.

— Насчет Чарли заходили?

— Да.

— И что они хотели узнать?

— Луиза говорила с ними. Я увильнул.

— Они тебя достанут.

— Мы почти не знали его.

— Это им без разницы. — Жакс неспешно прошелся по комнате и бросился в оранжевое кресло у камина. Он широко расставил ноги, откинулся назад, ухмыльнулся. — Наверно, стоит мне накинуть что-нибудь.

— Нет! — поспешно воскликнул Вэл. — Не надо, пожалуйста.

— Так ты хочешь еще?

— Это не то. Мне просто нравится смотреть на тебя. — Фейнлайт встал с дивана и потянулся, поморщившись, за своими трусами.

— Я знаю этот магазин.

— Что?

— «Салка». В Вест-Энде, верно?

— Да. На Бонд-стрит.

— Я встречался с одним парнем, он покупал там халаты.

— Да? — Валентин почувствовал боль при упоминании о другом мужчине. — Если хочешь, я отвезу тебя туда. В твой следующий выходной.

— Нет, спасибо. Дрянь трусы. Мне нравятся стильные вещи. Как та куртка, которую ты мне подарил.

— Жакс… — Он помедлил, подыскивая слова, изо всех сил стараясь не обидеть. — На каких условиях ты здесь живешь? То есть я хотел спросить, это что-то вроде…

— Общественных работ? — Жакс вложил в свои слова все возможное презрение.

— Страшно подумать, что однажды я приду, а тебя здесь нет.

— Я тебя не оставлю, Вэл, мой мальчик.

— Не говори так, если ты так не думаешь. — Вэл ждал, но уверений, которых он жаждал, не последовало. А если бы и последовало, они бы ничего не стоили. — Дело в том, что моя сестра…

— Она меня не любит.

— Луиза уезжает. Она скоро снова начнет работать и хочет жить поближе к городу. Так что если тебе нужно будет где-то перекантоваться…

— Может сгодиться.

— Я был бы счастлив, если бы ты жил у меня. — Он влез в шорты цвета хаки. Валентин очень старался, чтобы его предложение прозвучало небрежно, в то время как перед глазами так и мелькали картины их невообразимого счастья. Он готовит деликатесы для них с Жаксом. Играет ему Моцарта. И Палестрину. Читает вслух, Остин или Бальзака. Ночью они лежат в объятиях друг друга, а желтые звезды, сияя над стеклянной крышей, слепят им глаза.

— В крайнем случае.

— Конечно. — Валентин негнущимися, онемевшими пальцами застегнул рубашку. — Я именно это и имел в виду.

Он старался не смотреть на Жакса, который кончиком указательного пальца водил по нежной загорелой коже внутренней поверхности бедер, легонько морща ее. Вверх-вниз, вверх-вниз.

— Здорово, что ты позвонил. — Вэл был немного удивлен и очень доволен, что не выдал себя. Он боялся, что голос сорвется. — Вот так вдруг, ни с того ни с сего.

— Мне иногда очень хочется, Вэл. В особых случаях. И тогда мне обязательно надо это получить — понимаешь, о чем я?

— Господи, конечно!

— Вот сегодня был как раз такой день.

— Тебя что-то особенное заводит?

— Да. Всегда одно и то же.

— А ты не хочешь… Может, если бы я знал, что это, я бы…

— Когда-нибудь, Вэл, мой мальчик. — Жакс встал, подошел к окну и выглянул. Потом вдруг расхохотался.

— Смотрите! — Сержант мотнул головой, привлекая внимание шефа.

Барнаби только что закрыл за собой дверь дома викария.

— Да, гараж. Я видел его и раньше.

— Нет, выше.

Барнаби поднял голову. Терри Джексон стоял в окне своей квартиры. Либо он был совершенно голый, либо носил джинсы с такой низкой талией, какой мир не видел со времен, когда Рэндольф Скотт^[38] повесил на гвоздик свои ковбойские сапоги.

— Жаль, — мечтательно вздохнул Трой. — Еще пара дюймов — и мы имели бы право задержать его за непристойное поведение.

— Ухмыляется, ублюдок, — процедил Барнаби.

Шофер действительно смеялся над ними.

Старший инспектор замедлил шаг, чтобы потянуть время и дать ему возможность прикрыть свои причиндалы:

— А ведь с него станется открыть дверь и продемонстрировать нам яички.

— Надеюсь, он этого не сделает, — ответил сержант Трой, — а то у нас сегодня на ужин «жаба в норке»^[39].

Жакс открыл окно у них над головами и крикнул:

— Не заперто!

Вот уже в третий раз Барнаби поднимался по устланной ковром лестнице. Он вспомнил свой первый визит, закончившийся приходом Лоуренса, тошнотворным нытьем и соплями Джексона. И второй, три дня назад, когда они спросили о Карлотте Райан и когда у мерзавца душа ушла в пятки при слове «шантаж», которое произнес Барнаби.

Итак, что ждет их теперь? Барнаби, ярому стороннику сохранения профессиональной непредвзятости, сейчас довольно трудно было ее сохранять. По правде говоря, в случае с Терри Джексоном он оставил всякие старания. При полном отсутствии каких-либо доказательств он был уверен, что именно этот человек убил Чарли Лезерса и причастен — еще как причастен! — к исчезновению Карлотты Райан.

Не постучав, Барнаби открыл дверь и вошел с квартиру. Джексон по-прежнему стоял у окна, только уже спиной к нему. Он был очень собой доволен. Словно гладкое, лоснящееся, ухоженное и сытое животное. На нем была водолазка джерси и обтягивающие белые джинсы «левайс». Он был бос, влажные волосы вились мелкими спиральными кудряшками. Обесцвечивание и химия, решил Барнаби, вспомнив жирные темные космы на ранней фотографии Джексона. Эта мысль доставила ему пусть короткое и мелкое, но удовольствие. Потом Джексон послал старшему инспектору улыбку, по силе равную апперкоту Тайсона, и удовольствие полиняло, а потом исчезло совсем.

— Вы ведь за мной, инспектор? — скалился Джексон. — Я знаю, что за мной. Признайте же!

— Это не трудно признать, Терри. — В комнате был еще один человек, и Барнаби постарался, чтобы его ответ прозвучал насмешливо. — Добрый день, мистер Фейнлайт.

Валентин пробормотал что-то неразборчивое. Он был смущен, хотя и старался держаться вызывающе, а также отчасти раздосадован. Излишне спрашивать, чему помешали полицейские. Здесь даже стены пахли сексом.

— Ну, Жакс, я пойду…

— Не уходите, сэр, — попросил Барнаби. — Нам так и не удалось поговорить с вами об исчезновении Карлотты Райан. Один из наших офицеров заходил к вам в субботу. Да, кажется, в субботу.

— Я был весь день в Лондоне.

— Но сейчас вы здесь, — заметил сержант Трой. Он сел в оранжевое кресло и достал свой блокнот. Ни под каким видом он не мог выжать из себя вежливое приветствие, не говоря уже об улыбке. Никто на свете не вызывал у него такого презрения, как эти задницы.

— Двух зайцев убить, соображаешь, Вэл? — ухмыльнулся Терри Джексон.

— Я действительно не понимаю, почему вы меня о ней спрашиваете. Я и десяти слов не сказал с этой девушкой.

— Мы всех спрашиваем, сэр, — отозвался Трой. — Это называется «опросить соседей».

— Она пропала, — продолжил Барнаби, — за две ночи до того, как убили Чарли Лезерса. Сбежала из дома викария, а теперь мы считаем, что она свалилась — вернее, ее столкнули — в реку.

— Боже мой… — Валентин изумленно посмотрел на приятеля: — Ты знал об этом, Жакс?

— Ага! — Джексон подмигнул Барнаби. — Они меня хорошо информируют.

— Поэтому мы хотели бы знать, — гнул свою линию Трой, — не видели ли вы и не слышали ли чего-нибудь необычного поздно вечером.

— Это было…

— В воскресенье шестнадцатого августа.

— Мы с сестрой были дома, но честное слово, не… о, подождите-ка! В тот вечер мы видели Чарли и его собаку. Я запомнил, потому что по ящику как раз в это время показывали «Тридцать семь и два по утрам»^[40]. Но я не вижу, как это могло бы вам помочь с Карлоттой.

— Да не в этом дело, — влез Джексон. — Просто тебя надо вычеркнуть из их маленького списочка, понимаешь? Чтобы все было миленько и аккуратненько.

— И к вам у нас есть несколько вопросов, — сержант повернулся к Джексону.

— Ой, что-то я не заметил обращения «сэр».

— Например, вдруг вы знаете, в котором часу миссис Лоуренс уехала в Каустон сегодня утром?

— Что-нибудь случилось?

— Так знаете или не знаете? — огрызнулся Барнаби.

— Она позвонила сюда после ланча — где-то около двух. Сказала, что ей нужна машина. Уехала… э-э… ну, через десять — пятнадцать минут.

— Не заметили, во что она была одета?

— Что-то такое в цветочек, — недоуменно ответил Джексон.

— Она сказала, зачем едет в город?

— Мы не в таких отношениях.

Барнаби знал это и понимал, что, задав подобный вопрос, попусту потратил время. Но иногда робкие натуры, вроде Энн Лоуренс, при неуютном для них общении с более сильными людьми выдают информацию, о которой их не спрашивали, тщетно пытаясь обезоружить этим противника.

— Ну, так что? — усмехнулся Джексон. — Получается, вы напрасно прокатились?

— Где вы были сегодня днем?

— Здесь. Занимался садом. В основном позади дома. Теперь, когда Чарли нас покинул, садик стал напоминать джунгли.

— А когда вы пришли, сэр?

— О, я не знаю точно… — Валентин внезапно покраснел. — Может быть, где-то около половины третьего.

— Ближе к трем, — уточнил Джексон. Он послал откровенную, лучезарную улыбку Фейнлайту, бесстыдно демонстрируя свою власть над ним. Потом повернулся к Барнаби: — А собственно, ваше-то какое дело?

Барнаби от всей души надеялся, что это действительно не его дело, в чем он вскоре и убедится. Он давно уже не хотел чего-либо так сильно. Трой включил зажигание. Старший инспектор тыкал пальцем в мобильник.

— Куда мы, шеф?

— Погоди минуту. — Барнаби ждал ответа на вызов.

Его беспокойство передалось и сержанту:

— Думаете, с ней что-то случилось?

— Алло! Диспетчерская? Старший инспектор Барнаби. Есть сообщения о происшествиях? Да, сегодня, после обеда. — Пауза. — Да, женщина. От тридцати пяти до сорока. Платье в цветочек.

Еще более длительная пауза. Сержант Трой смотрел на профиль Барнаби и заметил, как лицо шефа заострилось, глубже залегли складки, нависшие брови так сдвинулись, что составили одну толстую сплошную линию, черную с сединой.

— Боюсь, что подходит, Энди. Не могли бы вы меня сориентировать, как и что? — Он слушал несколько минут, потом дал отбой. — Поехали в больницу Сток-Мэндевилл.

— Что случилось?

— Скорей!

Трой надавил на газ. Сирены не было, но полицейская машина есть полицейская машина. Он снова спросил, что случилось.

— В трехэтажном паркинге в Каустоне нашли женщину. Как раз около трех. Без сознания после сильнейшего удара по голове. Поскольку ее ограбили, установить личность по документам пока нет возможности.

— Если это Энн Лоуренс…

— Это точно она. Ее нашли через какие-то секунды после нападения, иначе этот подонок прикончил бы жертву.

— Офигеть!

— Явно кто-то въезжал на верхний ярус в тот момент, когда ее ударили. Напавший услышал шум и сбежал.

— По лестнице?

— Да нет, он вызвал лифт и еще некоторое время там околачивался, ожидая, пока приедет кабина, полировал ногти и насвистывал. Разумеется, черт побери, по лестнице!

— Виноват.

— Водитель увидел ее и позвонил в скорую. Сейчас она в интенсивной терапии.

— Это несчастное совпадение.

— Ты так думаешь?

— Ограбить могут всякого, разве нет?

— Те, кто срезает сумочки, хватают добычу и смываются. Они не задерживаются, чтобы убить.

— Думаете, все это связано с делом Чарли Лезерса?

— К бабке не ходи, — отрубил Барнаби, без зазрения совести украв выражение грозной мисс Кэлтроп.

«Даже не верится, — думал старший инспектор, глядя на неподвижное тело Энн Лоуренс, на ее мертвенно-бледное лицо, — что она еще жива».

Барнаби не отрывал глаз от женщины на больничной койке, а сержант не отводил свой взгляд от него. Какая-то неясная для Троя эмоция пробежала по лицу Барнаби и тут же исчезла, оставив его совершенно бесстрастным. Внезапно старший инспектор повернулся и заговорил с сестрой, которая провела их сюда:

— С кем я могу побеседовать?

— С доктором Миллером. Пойду поищу его.

Они ждали молча, Барнаби смотрел в окно. Трой тоже отвел взгляд от белой металлической кровати.

Он ненавидел больницы почти так же сильно, как кладбища. Не то чтобы он лично имел что-то против смерти или умирания. Просто не находил ничего общего с ними. Правда, в этом году ему исполнилось тридцать, и пару месяцев назад умерла его бабушка. Эти два события с таким коротким интервалом между ними заставили его задуматься.

Конечно, у него впереди еще полно времени, и родителям его всего лишь по пятьдесят, и тем не менее… Каких-то пять лет назад он был уверен, что билет в бессмертие у него в кармане, а теперь ему уже казалось, что все не так просто.

Только он подумал, что подождать ведь можно и в коридоре, как сестра привела задерганного человека в очках со стальной оправой. У врача были очень светлые, мелко вьющиеся волосы и мятый белый халат.

Доктор Миллер выдворил полицейских из палаты, сказав, что лично он ставит под сомнение неспособность пациента что-либо слышать и понимать в бессознательном состоянии. Эта теория далеко не доказана.

— Какие у нее шансы? — спросил Барнаби.

— Слишком рано судить. — Врач, занятой человек, готовый бежать по своим делам, переминался с ноги на ногу. — У нее на голове глубокий порез и массивный ушиб, который мог привести к черепно-мозговой травме. Мы узнаем больше, когда сделаем сканирование. Пока мы стабилизировали ее состояние, это первый шаг.

— Понятно.

— Велика опасность субдуральной гематомы. — Доктор Миллер теребил свой стетоскоп. — Если говорить проще, кровь излилась под внешней оболочкой, что очень опасно.

— Да, — отозвался Барнаби и судорожно сглотнул. Ему казалось, что кто-то облюбовал его желудок для игры в городки. — Спасибо, доктор Миллер. Кстати, мы знаем, кто она такая.

— Прекрасно, — бросил доктор уже на бегу. — Сообщите администратору, когда будете уходить.

Вокруг паркинга толпилось множество сердитых автомобилистов, ожидая, когда полицейские в форме про всех всё запишут и разрешат им забрать машины.

На верхнем ярусе тоже работали копы, команда под началом Колина Уиллоби. Барнаби не любил инспектора Уиллоби. Тот был, что называется, по уши деревянный. А еще подхалим и сноб без воображения, чутья и хоть крупицы понимания. По мнению старшего инспектора, Уиллоби ни под каким видом не стоило идти в полицейские.

— Боже праведный! — воскликнул Уиллоби, когда они появились. Изумился так, будто увидел инопланетян. — Что вы тут делаете? Сэр.

— Женщина, на которую напали, имеет отношение к делу, которое я сейчас расследую. К убийству Чарли Лезерса.

— Уже установлена личность? — Он явно был обижен, что у него отнимают хлеб.

— Энн Лоуренс, — проинформировал сержант Трой. — Старый дом викария. Ферн-Бассет.

— Гм.

— Я только что из больницы Сток-Мэндевилл, — добавил Барнаби.

— Отбросила коньки?

Старший инспектор поморщился.

— Вы установили точное время нападения?

— Ее нашли без пяти три.

— Понятно. — Барнаби огляделся. — Итак, на каком вы этапе?

— Мы строго следуем обычной процедуре. Можете не волноваться, сэр.

— Я не волнуюсь. Я задаю прямой и простой вопрос.

— Все номера машин переписаны. И мы…

— Кто разрешил этим людям сюда подняться? — Барнаби сердито кивнул на мужчину и женщину, выходящих из лифта. — Вы что, не знаете, как очистить от зевак место, где было совершено тяжкое преступление?

— Спускайтесь! — истошно заорал инспектор Уиллоби и бешено замахал на парочку руками. — Уходите! Немедленно!

Они быстро вскочили в лифт.

— Вход и вообще весь этот уровень должны быть огорожены. Лестницы перекрыты, именно по лестнице преступник и убежал. Вы что тут, в игрушки играете, черт подери!

— Все делается, сэр.

— Все делается недостаточно быстро.

— Кстати, ее машина — «хамбер-хоук», — подсказал сержант Трой. — Очень старая.

Уиллоби бросил на него злобный взгляд. Ему не нравилось, когда его перебивали, даже если это был человек одного с ним звания. А уж этот выскочка в штатском…

— Вон там, внизу, — кивнул Трой, усугубив свою наглость.

— У меня есть глаза, сержант. Спасибо.

— Огородить машину, — велел Барнаби. — И пусть криминалисты ее осмотрят. Каждый дюйм.

— Что?

«Может, глаза у него и есть, — подумал сержант Трой, — но вот с ушами плоховато».

— Я не привык повторять, Уиллоби. Проследите, чтобы это было сделано.

— Сэр.

— Где ее нашли?

— Вот здесь, — Уиллоби подвел их к ярко-красному «рено-мегану». — Она лежала перед машиной. Я бы сказал, в паре футов от решетки радиатора.

Барнаби внимательно осмотрел машину. И не зря: взгляд его остановило небольшое, но все-таки заметное углубление на краю капота. Он живо представил себе, как голова Энн Лоуренс с огромной силой ударяется о капот, и его снова замутило. Старший инспектор приказал себе не допускать столь ярких образов. Ее могли треснуть по голове чем угодно. Зачем было волочь жертву к автомобилю? И рана высоко: не только на лбу, но и ближе к темени. В любом случае часто ли преступник не прячется от жертвы? Они обычно подкрадываются, заходят сбоку. Они неслышно подбираются сзади, и уж тогда… Барнаби огляделся.

— Она дошла вот досюда, — он стоял в проходе между машинами чуть поодаль, — скорее всего, направлялась к лифту. Он следовал за ней, потом прыгнул сзади, подтащил ее к «рено». Полосы от каблуков поверх следа шины. И около автомобиля тоже.

— Я, вообще говоря, это уже зафиксировал, сэр.

— Хорошо, Уиллоби, — сказал старший инспектор, но к каждому слову, словно ириска, прилипло недоверие. — Значит, теперь надо вплотную заняться «рено», осмотреть его как следует.

— Несомненно, сэр.

Дальше Барнаби взял злорадную паузу и с наслаждением длил и длил ее. Было ясно, что Уиллоби не знает, почему нужно проверить красную машину. А боязнь показаться глупым не дает ему спросить об этом. Но если он сейчас не спросит, то не сможет ничего объяснить криминалистам, когда те поинтересуются, что именно должны искать. Как раз такие занятные моменты, удовлетворенно вздохнув, сказал себе Барнаби, часто делают рутинную работу вполне сносной.

— Посмотрите сюда, — подсказал сержант.

— Что? — инспектор Уиллоби быстро бросился к машине, оттолкнув Троя.

— Откуда в таком месте вмятина? — Трой кивнул на капот, а потом повернул голову через плечо к старшему инспектору: — Не след столкновения, точно.

— Вот именно, — улыбнулся Барнаби. — Верно подмечено, сержант.

Уиллоби, сгорая от зависти и досады, жег машину горящими глазами. Барнаби даже побоялся, что инспектор проделает в ней дырку или краска облупится.

— Проследите, чтобы вся одежда жертвы попала к криминалистам.

— Естественно, старший инспектор.

— И мне нужна запись разговора с человеком, который нашел ее. — Он отвернулся. — Ну вот, кажется, все. Пока все.

— Проверю-ка я, пожалуй, талон оплаты за стоянку, сэр. Так мы узнаем точное время прибытия миссис Лоуренс, — сказал Трой.

— Вы сегодня в хорошей форме, сержант. Все верно.

И Трой с важностью, вразвалочку направился к «хамберу». Кончики ушей у него зарделись от удовольствия.

Когда они уже выходили, телефон Барнаби зазвонил. Сержант Брирли сообщила из дежурки, что наконец пришла запись анонимного звонка, который служба спасения приняла в ночь исчезновения Карлотты Райан.

Когда она закончила говорить, Барнаби проинструктировал ее насчет дальнейшего.

Трой слушал в некотором недоумении. Он не обратился за разъяснениями к Барнаби, слишком горд был для этого. Могло ведь быть и так: «Разберитесь-ка с этим, сержант». А ну как не разобрался бы? Чувствовал бы себя вдвое хуже, чем теперь, когда к нему даже не обратились. Но… велосипеды?

Через полчаса после отъезда Барнаби и Троя из больницы новости о нападении на Энн Лоуренс распространились по деревне. Еще чуть позже все узнали ужасные подробности через Конни Дейл, начальницу почтового отделения, у которой дочь работала медсестрой в гериатрическом отделении.

Реакция жителей Ферн-Бассет на это событие сильно отличалась от их же отклика на убийство Чарли Лезерса. Не было нездорового смакования — одно неподдельное горе. Очень многие знали Энн еще маленькой девочкой и любили за кроткий нрав и ненавязчивую доброту. «Хорошо, что отец не дожил» — вздохнули многие и еще высказались в том смысле, что «бедная мать, небось, в гробу перевернулась». И как теперь, качали головой люди, будет справляться преподобный?

Трудно сказать точно, когда по деревне поползли слухи о странной обстановке в доме викария. Возможно, кто-то позвонил с соболезнованиями и получил резкий отпор. Или на чьи-то встревоженные расспросы по телефону ответили совершенно неприемлемым образом. Некоторые звонили, а в доме викария просто вешали трубку. Другим отвечал незнакомый голос, обещал позвать мистера Лоуренса, клал трубку рядом с телефоном, и никто не приходил взять ее, хотя звонивший явственно слышал мужские голоса и громкий смех. Позже стало известно, что преподобный даже не приехал в больницу, где лежала при смерти его жена.

Услышав об этом, Хетти Лезерс сильно расстроилась. Ей очень хотелось навестить Энн, хотя бы только для того, чтобы та знала: по крайней мере одному человеку есть до нее дело. Муж Полин Алан вызвался отвезти тещу в Сток-Мэндевилл, но сестра в интенсивной терапии, узнав, что Хетти не является близкой родственницей, сказала: навещать пострадавшую в ее нынешнем состоянии просто бессмысленно. Тогда Хетти составила большой букет цветов и ветвей с осенними листьями, которые миссис Лоуренс так любила, и Алан отвез его и оставил на посту у сестры с карточкой от них от всех.

В тот вечер Эвадна накормила пекинесов, дала им попить, почитала сказку на ночь («Лака — серый волк») и, когда они угомонились, сгорая от беспокойства, побежала к домику Хетти.

Вечер выдался прохладный, плита была зажжена, и кухня казалась уютной маленькой пещеркой. Кэнди, уже без воротника и эластичного бинта, но все еще кое-где заклеенная пластырем, прихрамывая, радостно отиралась около Эвадны, тявкая и норовя лизнуть ей руку.

— Ну как наше маленькое чудо? — спросила Эвадна, устроившись в кресле-качалке и приняв от Хетти стакан тонизирующего напитка «люкозейд».

— Гораздо лучше, — ответила Хетти, усаживаясь на старенький стул напротив приятельницы. — Так прекрасно наблюдать, как постепенно она набирается смелости. Хотя мы с ней пока еще не решились на нормальную прогулку.

— Да, без сомнения, это будет серьезное испытание.

Они просидели несколько секунд в уютном дружеском молчании. И чем больше оно длилось, тем невероятнее выглядело, что одна из них посмеет его нарушить. Потому что тема для разговора могла быть только одна, а кто же захочет говорить о таком? Но невозможно сдерживаться до бесконечности.

И Хетти прорвало:

— Это Чарли! С тех пор, как он… тогда все и началось. Что будет дальше, Эвадна? Что за всем этим стоит?

— Ах, если бы я знала, дорогая.

— Сначала он, потом бедная миссис Лоуренс. Она в жизни ни о ком дурного слова не сказала. А теперь вот она…

— Ну-ну, Хетти… — Эвадна подалась вперед и взяла приятельницу за руку. — Мы должны молиться о еще одном чуде.

— Но это так страшно! Что будет дальше? У меня такое чувство, что нас постепенно подталкивают к краю большой черной ямы.

Даже Эвадна не смогла бы выразиться удачнее — или ужаснее, если учесть устрашающую окраску метафоры? Она очень хорошо понимала, что Хетти имеет в виду.

Как большинство жителей Ферн-Бассет, мисс Плит была убеждена, что убийство мужа Хетти — дело рук какого-нибудь умалишенного, слишком рано отпущенного из лечебницы. Результат внезапной вспышки ярости. Вероятно, безумец заснул в лесу. Чарли набрел на него в темноте, тот проснулся, вскочил в ярости или в ужасе, прикончил Лезерса и убежал. Все понятно, насколько вообще можно понять сумасшествие. Такова была основная версия, воспринятая всеми с готовностью и явным облегчением.

А теперь вот это. Но, может быть, нападение на Энн Лоуренс тоже случайность? Кто-то предположил, что у нее просто хотели украсть сумочку. И потом, это случилось за много миль от Ферн-Бассет. Получалось, что деревня опять вне подозрений.

Эвадна думала о месте, где долго была счастлива. Прямо как героиня какой-нибудь книги. Тихая гавань, залитая солнцем, прекрасная в любое время года, уютная и безопасная в начале романа, а потом, по мере того, как повествование становится все непонятнее, все запутаннее и тревожнее, дикая глушь, полная неизведанных опасностей. Как будто они, пробудившись от мирных грез, вдруг «очутились в сумрачном лесу, утратив правый путь во тьме долины»^[41].

— Что это, Эвадна?

— А-а… — Она, оказывается, пробормотала последние слова вслух. — Это строчка из поэмы, которая очень точно описывает наше нынешнее положение.

Хетти глубоко вздохнула, а потом решилась:

— Есть кое-что, о чем я вам не говорила.

— Что же это, Хетти?

— Полин-то в курсе, но полиция, кажется, это не обнародовала, так что…

— Вы же знаете, я никогда ничего никому не передаю.

— Чарли явно пытался кого-то шантажировать.

— О-о! — Эвадна сильно побледнела. — И что, они думают, поэтому его и…

— Да.

— Так это был кто-то, кого он знал?

— Не только он, Эвадна… — Хетти вся тряслась от макушки до стоптанных тапочек, Кэнди тоже дрожала, сопереживая хозяйке. — Разве вы не понимаете? Это должен быть тот, кого мы все знаем!

Фейнлайты с великими предосторожностями обходили друг друга, чтобы избежать ссоры, и тут грянула весть о несчастье с Энн Лоуренс.

За час до этого Валентин вернулся от Джексона и ушел к себе в комнату работать. Луиза нервничала, ждала, когда выйдет брат. Она поклялась себе поддерживать Вэла во всем, быть с ним доброй и любящей и ни в коем случае не критиковать. Она будет вести себя именно так до самого своего отъезда. И после тоже. Никому не удастся поссорить их. Этому точно не удастся.

И, в конце концов, все проходит. Луиза то терзала, то успокаивала себя, пользуясь универсальным утешением о мимолетности всего сущего, представляя себе, как именно когда-нибудь да распадется злосчастный союз.

Может быть, Жаксу просто наскучит Вэл. Хотя нет, она была совершенно уверена, что такие понятия, как интерес или скука, просто неприменимы к подобным отношениям. Жаксу может быть сколь угодно скучно, но пока эта связь ему выгодна, она будет длиться. Валентин, конечно, надеется, что он для Жакса особенный, но Луиза была уверена, что у наглого молодчика вместо сердца холодная, бесплодная пустыня. Единственный особенный человек в жизни Жакса — это он сам.

Мысли, что заскучает Валентин, она тоже не допускала. Человек не устает от одержимости, пока та не выгорит дотла сама собой или не сожжет его. По той же причине она не могла себе представить, что Вэл влюбится в кого-то другого.

Пронеслись мимолетные воспоминания о том, как счастлив был ее брат, когда жил с Бруно Магелланом. После его смерти Вэл едва не потерял рассудок, бесконечно вспоминая их совместные радости и скатываясь все глубже в депрессию. Она уже не надеялась, что у него когда-нибудь хватит сил и смелости вступить в новые отношения. И вот после месяцев борьбы с мраком, медленного возвращения к свету — дать себя захватить безрассудной и бесплодной страсти, водовороту, который теперь увлекает его обратно в пучину отчаяния.

Кажется, Вэл спускается? Луиза, сидевшая у окна, резко повернулась к лестнице. Она вдруг подумала, что неделями не делала ничего другого: либо следила за передвижениями брата, либо прислушивалась к нему.

Прислушивалась, не идет ли Вэл, когда он отсутствовал, и не собирается ли он уходить, когда был дома. Прислушивалась, когда он говорил по телефону, и силилась угадать, кто звонит. Вслушивалась в его голос, когда он беседовал с ней, пытаясь предугадать перепады настроения, прежде чем они обнаружат себя и обернутся против нее. К стыду своему, она даже просматривала его почту — так и обнаружила чек из магазина Симпсона на Пиккадилли, чек за кожаную куртку стоимостью восемьсот пятьдесят фунтов.

Сейчас Луиза впервые задумалась о том, каким ее поведение должно было показаться Вэлу. Она-то думала, что, ослепленный своей горячечной страстью, он просто не замечал неотступной слежки. А если замечал? Что должен был чувствовать? Что его обложили со всех сторон, что за ним шпионят? Что ему никуда не спрятаться, как заключенному в камере с глазком в двери? Тюремщик может наблюдать за ним, когда пожелает. Луизу ослепила догадка: неудивительно, что он в нетерпении ждет ее отъезда.

А она не могла сделать над собой усилие и больше не следить за ним, потому что ее не оставляла тревога за брата. Потому что это значило бы разлюбить. Я перестану его любить, поклялась она себе, когда лягу в гроб.

Она заметила какое-то движение на дороге. Синий автомобиль свернул на подъездную дорожку к старому дому викария и остановился у главного входа. Она узнала двух мужчин, которые вышли из машины. Это были те самые полицейские, что приходили побеседовать с ней и Вэлом. «Интересно, что им нужно?» — подумала Луиза. Она заметила, что копы не стали звонить в дверь дома, а сразу направились к гаражу.

Луиза придала лицу нужное выражение, быстренько отрепетировала несколько вступительных реплик и мысленно настроила свой голос на тональность повседневного дружелюбия. Она услышала шаги Вэла, брат медленно спускался по лестнице. Еще недавно он шагал через ступеньку.

Когда показалась его склоненная голова, Луиза произнесла:

— Привет.

— На посту?

Она проигнорировала насмешку.

— Я как раз собиралась заварить чай. Хочешь?

— Я бы предпочел чего-нибудь покрепче.

— Ладно.

— «Ладно»?! — Вэл заметил ее осторожность и ответил точным выпадом: — Это что, повеяло чем-то вроде «солнце еще не поднялось над нок-реей»?

— Нет. Отчего же… Можешь плеснуть виски в кукурузные хлопья, чтобы тебя вывернуло прямо на Ричарда и Джуди^{name=r42>[42]}, мне все равно.

— Вот это уже ближе к истине. А то я подумал, куда это отлучилась настоящая Луиза.

— Итак, — она подошла к столику с напитками, — что ты будешь?

— Мне все равно. Чего-нибудь покрепче.

— «Джеймсон»?

— Самое то.

Он наблюдал, как сестра берет кусочки льда из ведерка. Рассматривал опущенное лицо, небольшую припухлость под подбородком, впалые щеки, складки усталости, круги под глазами, которых прежде не замечал. Бедная Лу. Ей-то за что все это?

— Итак, раз мы играем в домашний очаг, расскажите мне, как вы провели сегодняшний день, миссис Форбс.

— Ну-у, — Луиза глубоко вдохнула, как послушный ребенок, который готовится прочитать стишок по просьбе взрослых, — я возилась в саду. Потом сделала несколько телефонных звонков — прощупывала почву для работы. Днем ездила в Каустон, мне подровняли концы.

— Что-то мне не нравится, как звучит эта фраза.

— Зато после этого меня угостили кофе.

— А мне бы анестезия потребовалась до этого.

— Ну а ты?

— Я не возился в саду. Не звонил по телефону. И концы мои в ужасном состоянии.

— Да ладно, Вэл. Что-то же ты делал.

— Просмотрел корректуру «Хопскотч кидс». Запутался в ней. Около трех позвонил Жакс, и я пошел к нему.

— Угу. — Луиза сделала глубокий вдох. — Ну и как он, Жакс?

— В отличной форме.

— То есть вы хорошо провели время?

— Прекрасно.

— Ясно. Кстати, когда я была в Каустоне…

— Хорошо проводили время, пока не явились эти чертовы полицейские.

— Ого! А что им понадобилось?

— А что им всегда надо? Травить его, задавать разные вопросы. В этой стране, если однажды поскользнулся, Лу, ты пропал. Не стоит даже пытаться встать на ноги. Я раньше в это не верил. Думал, это все сопли. А так оно и есть.

— Какое безобразие! В наше-то время… — Луиза чуть не подавилась словами, но все же как-то сумела выговорить их. — Именно здесь, вдали от тех, кто довел их до беды, они могут начать по-настоящему новую жизнь.

— Вот именно! — Валентин осушил полстакана ирландского виски одним глотком. — Меня мало интересует Лайонел, как тебе известно, но его идея убежища для попавших в беду детей прекрасна.

«Детей»?! Этот человек никогда не был ребенком. Его коварство старо как мир.

— Пожалуй, я тоже выпью. — Луиза повернулась налить себе виски. Она понимала, что было бы ошибкой показать брату, как она довольна подобным ходом беседы. И еще большей — постараться использовать это в своих целях. — У меня куропатка на вечер.

— Чудесно. — Вэл осушил стакан и прошелся по комнате. — Можешь освежить мой коктейль.

— Не было у тебя никакого коктейля, — засмеялась Луиза, чувствуя облегчение оттого, что первое препятствие преодолено.

— Ну, тогда кубики льда.

Она вновь наполнила его стакан, и Валентин с ногами улегся на огромный светлый диван. Он выглядел уже не таким усталым. Лицо разгладилось. Он вытянул ноги, согнул и разогнул пальцы, и Луиза почувствовала, что брат ожил. Неужели несколько ее насквозь лживых реплик произвели такой эффект? Настолько лживых, что он должен был это немедленно заметить, при его-то остром уме…

Похоже, что так. Ах, почему она несколько месяцев назад не догадалась, как трудно брату выносить ее страх и неприязнь к Жаксу? Даже у одержимых бывают просветления, и в один из таких моментов Вэл, вероятно, понял, что она лишила его своей любви и поддержки, именно сейчас, когда он так в них нуждался. Если бы только она вовремя сделала поправку на его состояние. Если бы слушала с бо́льшим сочувствием. Если бы умела выждать. Но поскольку между ними никогда раньше не было притворства, ей это просто не пришло в голову. А пришло только сейчас, когда уже слишком поздно.

— Прости, Вэл, что? — Она слышала, как брат что-то сказал, но слова пропустила мимо ушей.

— Я тебя перебил. Ты что-то говорила о том, что случилось в Каустоне?

— А, да! Ни за что не догадаешься, кого…

И тут зазвонил телефон. А после звонка было уже невозможно продолжать разговор. Ни этот, ни любой другой. От ужасной новости про Энн Лоуренс не только слова застыли на губах у Луизы, ей показалось, что застыло сердце.

— Как вы, Лайонел?

— Что?

— Как вы себя чувствуете? Только по-честному.

— Не знаю.

Хороший вопрос. Вопрос проницательного человека. А действительно, как он себя чувствует? Он знал, как должен себя чувствовать. И возможно, чувствовал бы, не обойдись с ним бы Энн так жестоко. Ужасно волновался бы, молил Господа об исцелении, боялся бы, что сердце его разобьется, если он потеряет любимую супругу.

А он ведь любил ее. Все эти годы он был хорошим, верным мужем. Беда в том, что, как показала вчерашняя безобразная сцена, она его не любила. Так что вряд ли его можно упрекнуть в несколько смазанной реакции на ужасную новость.

— Мне надо было туда поехать, да?

— Дело в том, Лайонел, что она даже не узнает, приехали вы или нет.

— Это правда.

— Вот если придет в себя, ну, тогда…

— Да, тогда конечно.

— Разумеется. И если вы не сочтете это неуместным, я бы хотел сказать, что глубоко сочувствую вам.

— Я знаю, Жакс. Для меня очень важно, что ты здесь.

— По какой-то неизвестной причине я никогда не нравился миссис Лоуренс.

— Она была… то есть она нервная.

— Но я не из обидчивых. Я только молюсь о том, чтобы Господь сейчас был на нашей стороне.

— Спасибо.

Час с небольшим тому назад, услышав от человека на другом конце провода, что случилось, Лайонел застыл как громом пораженный с телефонной трубкой, приклеившейся к уху, и долго в тупом недоумении смотрел на поблекшие обои.

Потом, когда прошел первый шок, он почувствовал себя совершенно опустошенным. Сел и стал ждать, что будет дальше. А дальше Лайонел понял, что должен с кем-то поделиться новостью. Любой намек, будто в этом есть что-то помимо нормального человеческого желания разделить с кем-то бремя горя, привел бы его в ярость. Лайонел точно знал, что остро нуждается в утешении и поддержке. Но кто его утешит и поддержит?

Единственная, о ком он подумал, была Вивьен из фонда «Каритас». Всегда simpatico^[43], когда ему требовалось облегчить душу, а такое случалось все чаще и чаще.

Лайонел набрал номер вполне твердой, что радовало, рукой. Но стоило ему заговорить, как Вивьен его оборвала. Она сейчас занята по работе и будет занята потом. Когда Лайонел промямлил, что, может, тогда перезвонит попозже, ответила, что позвонит ему сама. Может быть.

Весьма озадаченный, он повесил трубку. И так, кто еще у нас есть? Только через мину ту-другую он вспомнил о Жаксе, в основном потому, что в роли утешителя всегда выступал сам. Но попытка не пытка. Возможно, Жаксу как раз будет приятно отплатить за все добро, которое он видел от Лайонела.

Так и оказалось. Жакс вбежал через несколько минут, с бутылкой в руке. Лайонел был до того признателен, что не стал возражать, когда Жакс откупорил красное вино и настоял, чтобы благодетель выпил немного. И, «поскольку тут такой необычный повод», даже согласился составить Лайонелу компанию. Теперь бутылка была почти пуста.

— Просто чудесное. — Лайонел выпил третий бокал, не замечая, что Жакс и не притронулся к своему. — Оно, безусловно, притупляет боль.

— Мне его дал мистер Фейнлайт, — сказал Жакс, — я кое-что сделал для него…

Лайонел посмотрел на часы:

— Как ты думаешь…

— Нет, это не старое вино, ничего такого особенного…

— Наверно, мне нужно позвонить.

— Они же сказали, что свяжутся с вами, если что-нибудь изменится.

Лайонел этого не помнил. Он сидел и хмуро озирался. Жакс взял бокал и сел на диван рядом со своим благодетелем.

— Вижу, мне придется присмотреть за вами, Лайонел.

— О, Жакс.

— Пока миссис Лоуренс не станет лучше. — Джексон помедлил и добавил: — Возможно, мне стоит сегодня ночевать здесь.

— Ой, правда? Мне иногда бывает так одиноко.

— Я замечал это, Лайонел. И, поверьте, мне неоднократно хотелось предложить вам дружбу. Просто я боялся переступить границы.

— Даже не знаю, как благодарить тебя.

Джексон гордился своим умением правильно выбрать время. Наступит такой момент, когда он подскажет Лайонелу, как именно тот может выразить свою благодарность. Но момент еще не наступил. Слишком мало времени прошло после печального события, к тому же преподобный порядочно наклюкался. А Джексону нужны были не пьяные обещания. Такие часто не живут дольше похмельного утра. Благодарность, оформленная в трезвом и спокойном состоянии, — вот конечная цель Жакса.

Поскольку бокал Лайонела снова опустел, Джексон предложил ему поменяться бокалами, зашел так далеко, что сам вложил свой бокал в руку Лайонела. Сомкнул потные пальцы благодетеля на ножке, и глаза его одобрительно, даже вдохновляюще засветились.

В дверь позвонили. Лайонел так и подскочил, вино расплескалось. Джексон попятился, на лице его отразилась с трудом скрываемая ярость. Он пошел открывать.

Даже в нынешнем своем состоянии Лайонел узнал двоих мужчин, которых впустил Джексон. Он попытался с достоинством встать, издавая при этом непонятные, булькающие звуки. Некоторое время преподобный качался, пока одной рукой не нашел опору.

— Мистер Лоуренс? — Барнаби изумленно смотрел на Лоуренса.

— Да, он здесь живет, — съязвил Джексон.

Барнаби позвонил в дверь дома только после того, как в квартире над гаражом никто не ответил на стук.

— Почему вы не в больнице, сэр?

— Что… что?

— Вам не звонили из больницы Сток-Мэндевилл?

— Да… это вот… — Лайонел повернулся к Джексону.

— Они сказали, что миссис Эль без сознания. — Джексон обращался прямо к Барнаби. — Они позвонят, если что-то изменится. И если изменится, естественно, он сразу отправится туда.

Презрительно-покровительственный тон Жакса очень обеспокоил старшего инспектора. Как и состояние Лайонела. Встрепанная, беспорядочно дергающаяся тряпичная кукла, вся в пятнах, неприятно похожих на кровь, блаженно улыбающаяся Джексону, истово кивающая на каждое его слово.

— Как бы то ни было, — Барнаби не старался скрыть презрение, — я здесь для того, чтобы повидаться с вами, Джексон.

— Сколько угодно, инспектор. Вам стоит только попросить.

— Умеете ездить на велосипеде?

— Никогда не пробовал. Я сразу перешел от скейтборда к угону автомобилей. Еще что-нибудь?

— Да, — подключился сержант Трой, — нам нужна ваша одежда. Верхняя одежда, нижнее белье, носки, туфли. Содержимое карманов. Все.

— Ну, это уже фетишизм.

— Просто смиритесь с этим. — Терпение Барнаби не знает границ, считал Трой.

— Вы имеете в виду… — Джексон потрогал свою красивую кожаную куртку, — эту одежду?

— Если именно в этой одежде вы были сегодня в три часа, то да, — сказал Барнаби.

— Я вам уже говорил, что сегодня днем работал в саду. Вы же не думаете, что я буду заниматься грязной работой в таких шмотках?

— Значит, мы возьмем шмотки, в которых вы занимались грязной работой, — произнес сержант Трой. Подражая шефу, он говорил тихо и спокойно. Чего ему действительно хотелось, так это подойти к мерзавцу, взять его за горло и сдавить так, чтобы слезы дождем полились из детских голубеньких глазенок.

— Одежда в моей квартире, инспектор.

— Так принесите ее, — велел Барнаби. — И перестаньте называть меня инспектором.

— Без проблем, — ухмыльнулся Джексон и поплыл к двери. — Должно быть, цикл уже закончился.

— Что закончилось?

— Цикл стирки. Закончив работу, я бросил все в машину. Я же сказал, работа была грязная.

Барнаби на двадцать минут опоздал на семичасовую летучку, весь красный и раздраженный после пререканий с начальством, ведающим финансами. Дежурка бурлила, всеобщее оживление имело две причины. Во-первых, в почти глухом деле вдруг наметился неожиданный и драматичный поворот. Во-вторых, доставили пленку с записью телефонного разговора. Все ее уже слышали, кроме шефа и его верного оруженосца. Инспектор Картер подождал, когда они усядутся, и нажал клавишу.

Стоило женщине заговорить, как Барнаби понял, кто это такая. «Помогите… вы должны помочь… мне… Человек упал… Нет-нет, в воду… в реку… Она так быстро пропала из виду… Ее сразу унесло… Я бегала по берегу… Пробежала туда и обратно… до плотины… Что? A-а, Ферн-Бассет… Я не знаю, полчаса назад, может, меньше… Ради бога! Разве это важно — когда? Просто приезжайте, вы должны сейчас приехать…»

Когда спросили ее имя, у женщины перехватило дыхание. Некоторое время сохранялась полная тишина, потом трубка упала. Она — все это слышали — стукнулась о стену будки и повисла. Потом послышался плач. Через минуту трубку осторожно положили на рычаг.

Барнаби прикрыл глаза и сидел очень тихо. Не было ни малейшего смысла стенать о трагических случайностях, которые все время уводили Энн Лоуренс от старшего инспектора, пока не стало слишком поздно. Слов «если бы только» не водилось в его лексиконе. И все-таки ему было очень тяжело сейчас.

В комнате стояла тишина. Кто-то выключил магнитофон. Трою стало не по себе, и, превозмогая это чувство, он покосился на задумчивый профиль шефа, освещенный настольной лампой. Барнаби скорее осел, чем расслабился, на запястьях набухли вены (почему Трой никогда не замечал этого раньше?), под глазами набрякли тяжелые мешки.

Конечно, шеф частенько выглядел измотанным, в этом ничего нового нет. Сержанту Трою не однажды случалось видеть его и усталым, и разочарованным, и обманутым. Даже преданным. Но никогда разбитым. И старым.

Барнаби поднял голову, тяжело, будто она была из камня. Потом движения его стали легче и свободнее. Крепкие плечи, словно освободившись от тяжести, снова расправились.

— Ну что же, — сказал он и улыбнулся, возрождаясь к жизни прямо у них на глазах, — вот и поворот сюжета.

Комната сразу ожила, как фильм, который сняли со стоп-кадра. Люди снова начали двигаться, жестикулировать, переговариваться. Некоторые даже смеялись. Вообще-то это был сержант Трой. Отчасти на нервной почве, отчасти, черт возьми, от облегчения.

— То есть она определенно причастна к делу, так, сэр? — уточнила Одри Брирли. — Миссис Лоуренс?

Сотрудники согласно загалдели. Теперь это было ясно как день. Пропавшая девушка жила в доме этой женщины, как и главный подозреваемый. Почти что главный подозреваемый. Убитый мужчина тоже работал у нее. Все так удачно переплелось.

— Конечно, — подтвердил Барнаби, — мы теперь знаем, что она видела, как девушка оказалась в реке. Но это все, что мы знаем пока, договорились?

Послышался ропот не очень охотного согласия.

— Давайте не будем забегать вперед, — призвал старший инспектор. — Она могла быть только свидетелем.

— Скорее всего, тайным свидетелем, — предположил инспектор Картер, — в противном случае ей бы давно уже заткнули рот.

— Но если это не так, — ровным голосом продолжал Барнаби, — и если миссис Лоуренс была главным действующим лицом, значит, Лезерс шантажировал ее.

Это предположение, которое опрокидывало все теории и версии, было сделано с удивительной невозмутимостью. Сотрудники, стараясь равняться на вышестоящих, столь же невозмутимо согласились.

— Итак, завтра утром первым делом мы проверяем ее банковский счет. И коль скоро она в последнее время снимала большие суммы… — Барнаби пожал плечами, красноречиво опустив остальную часть фразы.

Трою понравилась эта идея открытых концовок, особенно при условии, что кто-то выставит себя дураком, решив все-таки закончить фразу.

— Итак, наше предположение, что жертва шантажа убила Лезерса… — и он пожал плечами, красноречиво опуская оставшуюся часть фразы.

— Да? — повернулся к нему Барнаби.

— Гм… — Пауза.

— Ну, говорите! Мы не можем сидеть тут весь день.

— Я думаю, Гевин имел в виду, — подключилась сержант Брирли, — что очень трудно представить себе миссис Лоуренс, которая кого бы то ни было душит.

— Действительно, очень трудно, — согласился старший инспектор. — Но не сказать, чтобы невозможно.

— Но она сама подверглась нападению, сэр, — напомнил констебль Филлипс. — Ведь не двое же убийц в этом деле?

Барнаби не ответил. Он просто оглядел собравшихся. Уже десять минут идет летучка, а сочувствия к Энн Лоуренс что-то не заметно. Старший инспектор не удивлялся. Насколько ему было известно, никто, кроме Троя, не встречался с ней. И они не видели, как Энн лежит без сознания на больничной койке, из последних сил неосознанно цепляясь за жизнь, за каждый вдох.

— Так как сюда вписывается Джексон, шеф? — спросил Трой. — Думаете, он причастен к нападению на миссис Лоуренс?

— Я не думаю, я знаю.

— Но почему?

— Главным образом потому, что мы собирались побеседовать с ней в тот день.

— А откуда он об этом узнал, — спросил инспектор Картер, — если они друг с другом вообще не общались?

— Мог подслушать — есть телефонная связь между его квартирой и домом хозяев. Или узнал от Лайонела. Тот прямо как пластилин у Джексона в руках.

Трой фыркнул от отвращения. Нет, слово «пластилин» в данном случае не подходит. Что-то мягкое, да. Да, эластичное. Если наступить на это, испачкаешь подметку. Но только не пластилин. Он фыркнул еще раз, подчеркивая свое полное презрение.

— Как бы то ни было, — продолжал Барнаби, — я уверен, что эти два преступления идут встык одно другому. Раскрыв одно, раскроем оба.

— При всем уважении, сэр…

— Оставьте эти церемонии, Филлипс. Я всегда это только приветствую — когда кто-то хочет высказаться.

«И помоги Господи этому кому-то, — подумал каждый из присутствующих, — если старший инспектор не в настроении».

— Я только хотел сказать, — продолжал Филлипс с некоторой дрожью в голосе, — раз тело девушки не нашли, почему мы так уверены, что совершено серьезное преступление?

— Да потому, что увиденное дало Лезерсу основания для шантажа. И эта попытка шантажа стоила ему жизни.

— Да, сэр. — Констебль Филлипс никогда не был высоким, но сейчас так вжался в свой стул, что практически пропал из виду, — спасибо.

— Обращайтесь, — ответил Барнаби.

— А не могла она просто доплыть до противоположного берега, выкарабкаться на сушу и сбежать? — спросил сержант Григгс.

— Вряд ли, — усомнился инспектор Картер. — Вы же читали «послужной список» Джексона. Думаете, он настолько некомпетентен?

— Судя по нападению на миссис Лоуренс, такого про него не скажешь, — согласился сержант Эгнью. Он повернулся к Барнаби: — Как думаете, сэр, каким макаром он это все обстряпал?

— Да, — поддержала Одри. — Например, откуда он мог заранее знать, где она припаркуется?

— Он просто ехал с ней, — ответил Барнаби. — Естественно, она об этом не знала.

— Это уж точно, — согласился Трой. — Она бы с ним в битком набитый двухэтажный автобус и то не села бы, не то что в машину.

— Он бы не стал рисковать и прятаться между передним и задним сиденьями.

— Нет-нет, он залез в багажник, — объяснил Барнаби. — Залез в последний момент, опустил крышку, задвинул защелку. И вот, пожалуйста, — она выходит, а он тут как тут.

— Не повезло миссис Лоуренс, никого рядом не оказалось, — заметил инспектор Картер.

— Это только отсрочило бы нападение, — покачал головой старший инспектор. — Он бы добрался до нее позже — например, она стояла бы у перехода и ждала зеленого света. Один сильный толчок сзади под ближайший автобус — и все.

— Плюс у него могло быть оружие, — добавил Трой. — Его судили как раз за поножовщину.

— Просто прелестно, — пробормотала Одри Брирли.

— И все потому, что она точно знала, как той ночью исчезла Карлотта?

— Уверен в этом, — произнес Барнаби.

— Он, должно быть, отчаянный.

— Да, — кивнул Барнаби, — и потому опасен вдвойне.

— На этот раз нам нужны неопровержимые доказательства, сэр. Среди бела дня… Кто-то должен был видеть его.

— Возможно, — пожал плечами Барнаби. — Но думаю, его прищучат криминалисты.

— Они осматривают «хамбер», — добавил сержант Трой. — И у них есть его одежда. Хотя он уже успел постирать ее.

— И этим себя выдал, кстати, — вставила констебль Пегги Марлин, полная уютная женщина под сорок, мать нескольких сыновей. — Никогда не встречала парня его возраста, который бы стирал свою одежду, не говоря уже о том, чтобы постирать ее сразу, как только снял. Она потом у них валяется на полу еще недели три.

— Может быть, нам больше повезет с обувью, — рассудил Барнаби. — Мы забрали всю, какая была у него, плюс кроссовки, которые были на нем.

— У него ноги замерзнут, — засмеялась Марлин.

— Замерзшими ногами он не отделается, когда я доберусь до него, — пообещал Барнаби.

— Миссис Лоуренс проволокли по какому-то жирному пятну на полу, — сказал сержант Трой. — Одна капелька этого жира на его обуви — и он наш.

— А вы видели след, сэр? — оживилась сержант Брирли.

— Невооруженным глазом нет, — признал Барнаби. — Но это не значит, что в лаборатории его не найдут.

Повисла долгая пауза. Оглядев подчиненных, старший инспектор почувствовал, как улетучивается их радостное волнение. Он ясно прочел на лицах: если бы парень вступил в это пятно, сразу видно было бы. Да, его слова поубавили энтузиазма, разочаровали. Что ж, он не виноват. Что есть, то есть.

— Ясное дело, мерзавец обеспечил себе алиби? — предположил Григгс.

— Говорит, что все это время дергал сорняки в саду за домом.

— Кто-нибудь видел его за этим занятием?

— К счастью, нет.

Небольшая, но удача. Барнаби рассказал, как они с Троем убили полчаса, вливая в Лайонела черный кофе, пока наконец не добились от него нужной информации.

— Кажется, Лайонел в своем кабинете трудился над речью для похорон Чарли Лезерса. Преподобный давно не практиковался, так что это отняло у него добрых полтора часа. Окно кабинета выходит на задний двор.

Кто-то присвистнул, кто-то поднял брови, кто-то ограничился недоверчивым взглядом.

— Этот Джексон просто фокусник! А что, если бы старик стал искать его?

— О, состряпал бы какую-нибудь сказочку насчет того, что крепко уснул или ходил за покупками в деревню. Лоуренс каждому слову его верит.

— Придурковатый?

— Это мягко сказано.

— И когда же Джексон вернулся?

— Он точно был уже дома где-то в половине третьего. И зазвал к себе Валентина Фейнлайта.

Улыбки, издевательские «ух ты!», грубые и совсем не смешные жесты, а также простое пожелание, чтобы эта парочка прыщей отправлялась в задницу друг к другу.

— Я не знал, что Джексон — гей, — сказал констебль Филлипс.

— Он не гей, — ответил Трой, таким глухим от ненависти голосом, как будто его душили. — Просто сдает кое-что в аренду тому, кто больше предложит.

— Это переводит романтические видения Эвадны Плит в совсем другую плоскость, — заметил Барнаби. — Помните, она видела, как Фейнлайт околачивался ночью в саду у Лоуренсов?

— И она подумала, будто он сохнет по Карлотте, — напомнила Одри Брирли. — Он, вероятно, просто без ума от Джексона.

— Да, — согласился Барнаби. — Но, будем надеяться, не настолько, что готов лгать ради него.

— Вы имеете в виду — прикрывать Джексона?

— Насчет времени уже есть некоторые разногласия. Фейнлайт думал, что пришел в квартиру над гаражом около половины четвертого. Джексон сказал, что это было ближе к трем.

— Ну, естественно, он будет так говорить, — констебль Филлипс выглянул из своей скорлупы и стал вполне различим на фоне стула.

— А он вообще понимает, что на кону, этот Фейнлайт? — спросил Григгс.

Барнаби покачал головой.

— А это важно, — заметила Марлин. — Вот погодите, когда он узнает, в каком деле обеспечивает дружку алиби…

— Итак, мы подходим к самому животрепещущему вопросу, — заключил Барнаби, — от которого все, буквально все, будет зависеть.

— Как он добрался обратно? — сказал сержант Трой. И вдруг увидел, что на мобильный пришла эсэмэска с паркинга.

— Именно.

В дежурке заговорили. Все обменивались идеями и предположениями, скрипели стульями, поворачиваясь к оппоненту или соратнику.

— Такси он не стал бы брать, это точно.

— Ну, это тупым надо быть…

— Автостопом не рискнул бы?

Возгласы «я тебя умоляю!» и «ну ведь договорились, кажется, что он не тупой», «хозяин машины его бы запомнил».

— А угнать?

— Ему бы пришлось бросить ее на краю деревни.

— Ну, как-то же он добрался. За полчаса не пройдешь двадцать миль.

— Доехал на велосипеде, разумеется, — сержант Трой, победоносно улыбаясь, перекрыл своей репликой общий гомон. — Мы ведь уже получили сводку по кражам, верно, сэр?

Барнаби достал из папки на столе лист формата А4 и помахал им с тем же самодовольством, с каким повар по телевизору достает из духовки блюдо, которое приготовил заранее.

— Сегодня в Каустоне украдены три велосипеда. Детский горный, туристский, на котором какой-то старикан добирался до своего участка, и, наконец, «пежо лидер спринт», оставленный около кафе «Мягкая туфелька». Это легкий велосипед. Ехать на нем можно быстро. И я думаю, это как раз то, что мы ищем.

Несколько офицеров были раздосадованы таким фокусом. Если шеф уже раскопал это и все проверил, почему было не сказать сразу? Барнаби улыбался, не обращая никакого внимания на их недовольство. Если время позволяло, он никогда не отказывал себе в удовольствии дать команде поработать мозгами.

— Вообще-то, рискованно, сэр, — усомнилась сержант Брирли. — А если бы он не нашел велосипеда?

— Не мог не найти. Начнем с того, что у центра «Хэлфордс»^[44] всегда стоят несколько штук для рекламы. Возможно, он туда и шел, когда ему попался «пежо спринт».

— Идеально, — оценил Григгс. — Быстрый, легко избавиться, если нужно, легко спрыгнуть и спрятаться.

— Вот именно, — согласился Барнаби. — Велосипед должен быть где-то поблизости. С утра отправим людей искать его.

— А вдруг к этому времени Джексон придет за ним, чтобы избавиться от улики?

— Надеюсь, что попытается. В доме мой человек. Отныне куда Джексон, туда и мы.

Не было никакого смысла рассказывать подробно о проблемах, с которыми он столкнулся, чтобы организовать слежку, хотя бы временно. Людям, в чьих руках находились бразды правления и кошелек, его уверенность казалась всего лишь подозрением, не подкрепленным никакими фактами. Службу наружного наблюдения подключили с большой неохотой, предупредив, что будут контролировать ситуацию каждые двадцать четыре часа. В это же время завтра Джексон опять будет свободен как птичка. Если это случится, решил Барнаби, поставлю там своего человека и буду спокоен.

— То есть мы хотим подстегнуть его, сэр? — спросил Чарли Эгнью.

— Нет. Пусть пока погуляет. Пока нам нечего ему предъявить. — Поверх голов подчиненных Барнаби мрачно обозрел противоположную стену с обширной панорамой снимков, демонстрирующих искалеченные останки Чарли Лезерса. — Когда я возьму этого мерзавца, он уже не выскользнет.

Луиза собиралась ложиться. Она уже с час собиралась и могла собираться еще час, потому что все эти сборы были совершенно бесполезны. Она не уснет. Вполне можно было бы и не ложиться, не снимать бархатного кремового халата, а по-прежнему сидеть, свернувшись, в глубоком кожаном кресле. Кресло было безупречной овальной формы, без подлокотников и ножек, оно свисало на шелковых шнурах со стеклянной балки под крышей дома.

Легкие покачивания взад-вперед иногда расслабляли ее, погружали в приятную дремоту. Но не сегодня вечером. Сегодня понадобился бы гений фармацевтики или еще не созданный опиат, чтобы дать отдых ее измученному сознанию.

Ей хватило бы и жутких новостей про Энн. Услышав, что произошло, Луиза живо представила себе боль и ужас Энн, поняла, насколько та сейчас близка к смерти. Да, уже этого Луизе хватило бы. Но было кое-что еще…

Вэла новости потрясли поначалу. Он искренне расстроился. Но позже, вечером, после звонка из дома викария, над всеми чувствами его возобладало негодование, даже ярость.

— Боже всемогущий! Да когда же они оставят в покое беднягу?

— О чем ты?

— Об этих чертовых полицейских. Они будут травить и травить его, пока у него не кончится терпение.

— Кого? — Конечно, она прекрасно понимала кого.

— И тогда от отчаяния он сорвется и бросится на них. Возможно, тоже оскорбит их в ответ. Прямо вижу, как они потирают свои мерзкие ручонки, как отправляют его обратно в тюрьму! — Валентин в упор смотрел на сестру, и по его лицу было видно, что он-то уже в отчаянии.

— Бедный Жакс, — быстро проговорила Луиза. Она чуть не забыла свою роль, ту, что совсем недавно начала играть. — Что на этот раз?

— Все как обычно. Стараются повесить на него то, чего он попросту не мог совершить.

— Это ведь не… — Луизе пришлось лихорадочно искать себе опору, и она почти упала в кресло.

— Да, конечно, нападение на Энн Лоуренс. Они даже забрали одежду, в которой он был в то время, когда на нее напали.

— О нет! — Луизе стало по-настоящему дурно. — Вэл, но этого не может быть.

— Разумеется, не может! Он был в доме викария весь день. Но попробуй убеди их в этом! — Он наконец заметил, как ужасно побледнела сестра. — Прости, Лу. Я эгоистичный идиот. Она же была твоей подругой, да?

— Да. — Теперь Луиза в этом уже не сомневалась. Энн была ее подругой. Как она могла когда-либо думать иначе?

— Принесу тебе бренди.

Луиза вспомнила, что уже пила бренди. Влила его в себя как воду, и с тем же эффектом. Едва оправившись от потрясения и найдя в себе силы встать, она извинилась и пошла наверх. Приняла ванну, завернулась, все еще дрожа, в кремовый халат и вот теперь бесконечно раскачивала кресло в ритме своего отчаяния.

Она уговаривала себя, что ошиблась. Он проехал так быстро. Велосипедист, весь в черном. Леггинсы, джемпер с длинными руками, вязаная шапка надвинута на лоб и полностью скрывает волосы. Она остановилась всего лишь на минуту у банка. Собиралась выйти, даже дверь уже слегка приоткрыла, сзади на дороге никого не было. И вот он появился в боковом зеркале. Сначала далеко, потом прямо перед ней, потом пропал. Всего лишь секунда. Но она видела лицо в зеркале. И узнала его.

Во всяком случае, она так подумала. Но вот теперь Вэл говорит, что Жакс был дома весь день. Вэл говорит, что был с ним, когда случился этот ужас. Значит, она ошиблась. В отчаянии Луиза, разуверившаяся в Боге еще раньше, чем в Санта-Клаусе, стала молиться. Неумело, неловко, но с жаром, с истинной страстью, не зная толком, что говорить.

— Пожалуйста, Боже, — бормотала она, — пусть это будет не он! — Потом, поскольку такая формулировка показалась ей слишком туманной, она заставила себя уточнить. Назвала даже его имя, ощутив, как оно жабой уселось на кончике языка: — Я хотела сказать, сделай так, чтобы тот велосипедист… сегодня в Каустоне… был не Жакс.

У нее во рту было холодно и пусто. И она знала, что мольбы эти бесплодны. Так какой тогда смысл? Луиза выбралась из кресла и стояла, глядя сквозь стеклянную крышу на почти черное небо, усеянное холодно светящимися точками. Да как там вообще может кто-то существовать? Не то что хоть сколько-нибудь интересоваться мольбами измученной женщины…

Но, даже сознавая абсолютную тщету всего, что делает, Луиза не смогла удержаться от последней просьбы:

— И прошу тебя, Господи, пожалуйста, присмотри за Вэлом!

Возвращаясь на Арбёри-Кресент, Барнаби чувствовал себя Сизифом, который плюнул наконец на проклятый камень. Стоя в сторонке, посмотрел, как тот катится, подпрыгивая, вниз, а потом с легким сердцем пошел к вершине.

В тот момент, когда в дежурке включили запись телефонного звонка Энн Лоуренс, когда стало ясно, что он все время шел по ложному следу, его накрыло. Сильно накрыло. Он сумел сделать вид, будто быстро справился с собой. Он это умел, и это было важное умение. Уныние — зараза, которая распространяется молниеносно. Но общее впечатление было ошибочно. Он действительно впал в уныние.

Кроме того, возникла серьезная угроза «личной вовлеченности». Подобное не рекомендуется, но все-таки иногда бывает. Когда речь идет, например, о жестоком обращении с ребенком или убийстве детей, редкий полицейский сможет остаться совершенно бесстрастным. Но тут не то. Тут смерть крайне неприятного старика, который к тому же пытался шантажировать женщину.

Так откуда такая ненависть? Барнаби был потрясен, когда осознал, что слово то самое, правильное. Он ненавидел Терри Джексона. Его веселую улыбочку и бесстыдство, его манеру разговаривать, когда разговор как бы пританцовывает, перышком порхает туда-сюда: злобный выпад, потом финт — и ложное нападение, которое в конце концов выставляет собеседника дураком. И, наконец, настоящая атака. Удар, быстрый и сильный, прямо в солнечное сплетение.

Ненависть бурлила в нем и когда он думал о внешности этого субчика. О поджарой смуглой плоти, крепких мускулах, сияющих темно-синих глазах со странно золотистыми зрачками. Единственным физическим изъяном во всем этом Аполлоновом совершенстве, насколько успел заметить Барнаби, были зубы, за которыми никогда толком не ухаживали. Но Фейнлайт, несомненно, оплатит услуги дантиста-косметолога, и упущение быстро исправят.

Барнаби прогнал досадную мысль: этого никогда не случится. В тюрьме Уормвуд-Скрабс не отбеливают зубы, не ставят коронки и брекеты. И в Олбани или Стрейнджвейз тоже. А именно там окажется Джексон.

«И ты уж поверь, что так будет, слизняк вонючий». Осознав, что сказал это вслух, а руль сжимает мертвой хваткой, как будто от этого зависит его жизнь, Барнаби резко замедлился, почти что до полной остановки. Это нехорошо. Испытывать подобные чувства. Ненависть способна ослепить, сузить обзор, скрыть от взгляда факты, которые у тебя под носом. Не говоря уже о том, что давление подскакивает.

Он вспомнил недавние слова Джойс: когда он расследует дело, то становится похож на собаку с костью — держит ее в зубах, боится, вдруг кто-нибудь отнимет. Он тогда разозлился. А теперь спросил себя, правда ли это, и решил, что да, так и есть. Ну, по крайней мере, отчасти. У Барнаби было чувство собственного достоинства, иначе бы он не дослужился до своей должности, но ему казалось, что он способен и слушать других. В этом старший инспектор если и не был уникален, то, по крайней мере, состоял в меньшинстве. Через секунду он свернул на дорожку к дому номер семнадцать.

А потом ему сделалось легче, как легчало всегда. В какой бы грязи он ни выпачкивался на работе, здесь она тут же начинала засыхать и отваливаться коркой. Это была странная вещь, скорее не забвение, а психологическое избывание скверны. Он никогда до конца не понимал, как именно это происходит.

Возможно, его исцеляла зеленая свежесть сада (даже зимой здесь было чем полюбоваться) или знакомое тепло крепкого дома из красного кирпича, где он счастливо жил уже более двадцати лет. Но, главное, конечно, это присутствие Джойс. Рядом с ней он был счастлив.

Барнаби никогда не воспринимал такое свое везение как должное. Только не он, с его-то работой. Благодушие магнитом притягивает несчастья. Ему столько раз случалось слышать «я и подумать не мог, что со мной такое может случиться». Чаще всех других слов. Сам он никогда бы не сказал ничего подобного. И никогда не поверил бы, что, если ты никому не делаешь зла, это хранит тебя от несчастий почище всякого талисмана. Прежде чем выйти из машины, Барнаби на всякий случай постучал по дереву приборного щитка.

У куста ракитника стояла «дайан» Калли, желто-зеленая, с огромным подсолнухом на багажнике. Шаги Барнаби, и без того быстрые, еще ускорились. Не успел он вставить ключ в замочную скважину, как дверь распахнулась.

— Папа! Потрясающие новости! — Она схватила его за руку. — Пошли!

— Дай я только…

— Нет! Пошли немедленно!

Дверь на кухню была открыта. Он увидел улыбающуюся Джой, ужасно гордого Николаса, бутылки с горлышками в золотистой фольге, бокалы для шампанского. Всенародное ликование. Он посмотрел на сияющее лицо дочери и понял, что она собирается ему сказать. Он обнял Калли и вдохнул нежный запах ее волос. Его маленькая девочка.

— Калли, дорогая, ну что мне сказать? — Барнаби почувствовал, что глаза щиплет. Ну и что? Не каждый день тебе говорят, что ты станешь дедушкой. — Поздравляю!

— Папа, глупый, не меня надо поздравлять, а Нико.

— Нико? — Барнаби сумел быстро изменить выражение лица, но разочарование больно полоснуло по сердцу.

Они вместе вошли в кухню.

— Меня приняли в Национальный, Том! — Николас засмеялся и поднял свой бокал, судя по всему уже не в первый раз. — Правда, потрясающе?

— Потрясающе, — процедил Барнаби сквозь плотно сжатые губы. И снова повторил: — Поздравляю.

Калли налила ему бокал «вдовы Клико» и улыбнулась матери:

— Папа, небось, подумал, что мне предложили очередную рекламу шампуня.

— Да? — делано удивилась Джойс и поймала взгляд мужа. Впрочем, ей даже этого не требовалось, она и без того все поняла.

— Плевать мы хотели на рекламу шампуня! — воскликнул Нико и снова захохотал, выпив вино и подбросив бокал в воздух.

— Ты знаешь, что будешь играть? — спросил Барнаби, давно усвоивший, как подобает откликаться на театральные новости.

— Все, что есть в репертуаре. А это значит, все, что угодно, все, что угодно! Они ставят Пинтера, «Антония и Клеопатру», «Питера Пэна»! — сказал Нико.

— И новую комедию Терри Джонсона о Сиде Джеймсе^[45], — добавила Калли.

— «„Продолжая Кемпинг“ в Коттесло»^[46].

— Она точно не так называется, — заметила Джойс.

— Ты мог бы сыграть Барбару Уиндзор, дорогой. — Калли послала любимому воздушный поцелуй.

— Да! Я выглядел бы ослепительно в женском платье.

— Один из способов сделать так, чтобы тебя заметили, — сухо вставила Джойс. Она знала, что нескромность всего лишь фасад. Но все равно Нико иногда несколько утомляет. — Выпей еще вина, дорогой, — она потянулась за бокалом мужа, а он взял ее за руку:

— Я бы, признаться, предпочел сэндвич.

— Сэндвич? — Тут Николас угостил их своей леди Брэкнелл, похожей больше на комика Тима Брука-Тейлора, чем на Эдит Эванс^[47], а выглядел при этом лучше, чем они оба. Но это как раз нетрудно. — Плюем мы на сэндвичи! Мы отправляемся праздновать!

— Куда?

— В «Ривер-кафе».

— Что?!

— Папа, остынь.

— Если вы думаете… — Тут Барнаби вовремя остановился. Если бы Калли была беременна, тогда пожалуйста, он бы отправился в «Ривер-кафе» с вещами, чтобы завтракать, обедать и ужинать там хоть целый месяц. — Я слышал про это место. Туда просто так не…

— У Нико есть деньги.

— Мы угощаем, — заявил Нико, что прозвучало несколько грубовато. — Вчера я продал свою развалюху.

— Мы решили, что глупо иметь две машины. Особенно в Лондоне.

— И что, не нашлось способа получше, чтобы просадить три тысячи фунтов?

— Ну, Том, — Джойс пугала реакция мужа, — успокойся.

— И речи быть не может. И вообще, я на диете и ничего не ем, кроме капустного супа.

— Он не знает! — Николас подмигнул жене.

— Чего не знаю? — не понял Барнаби.

— Они тем и знамениты! — И Калли подмигнула матери.

— Это правда, Том, — поддержала Джойс. — Я как раз на днях читала. В «Ривер-кафе» готовят лучший капустный суп на свете^[48].

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

На следующее утро Барнаби сидел за письменным столом и пытался распланировать свой день, набросать кое-что к утренней летучке в восемь тридцать. Ему было очень трудно сосредоточиться. Если бы в это время вчера кто-нибудь сказал старшему инспектору, что вечером он часа на два почти начисто забудет о расследовании, он бы решил, что человек этот сошел с ума. Тем не менее все именно так и было.

Их посадили за столик у окна, которое выходило на ровный газон, обложенный плиткой и обнесенный низкой стеной, прямо над Темзой. Поверхность воды вспыхивала под вечерним солнцем, вдоль асфальтированной дорожки горели фонари.

Осенним вечером в «Ривер-кафе» было невероятно светло, свежо и полно веселых посетителей. Люди болтали, смеялись, ели, пили. В какой-то момент одна женщина запела арию Тоски, и никто не понял этого неправильно.

Обслуживание было выше всяких похвал. Официанты держались дружелюбно, но без подобострастия, возникали, когда были нужны, исчезали, когда нужда в них отпадала. Тактично предлагали кушанья и не обижались, если их предложения игнорировали. Никто не подливал вам то и дело, будто вы малыш на высоком стульчике. Невозможно было представить, что здесь чего-то нет, а то, что было, имело божественный вкус.

Еду готовили за длинным стальным прилавком. Стройные люди в длинных белых фартуках создавали блюда, приводящие в отчаяние толстых.

Барнаби ел тальятелле со спаржей, зеленью и пармезаном. За ним последовала рыба тюрбо, и куски ее прямо таяли во рту. Зеленый салат с капелькой рукколы. Аппетитная картошка. И никакой капусты! Все пробовали еду друг у друга, и, когда это было замечено, практически ниоткуда на столе появились дополнительные вилки. На десерт Барнаби отведал «Шоколадной Немезиды», еще немного — и она свершила бы над ним правый суд. Пили сицилийское «торре дель фалько». Нико приобрел для Калли поваренную книгу^[49] с пышной дарственной надписью, еще одна досталась Джойс. Барнаби всерьез забеспокоился.

— Не волнуйся, — сказала Калли отцу, когда они, немного отстав от остальных, шли к такси, — мама справится. Никому еще не удалось сжечь макароны.

Барнаби промолчал. Он полагал, что женщина, способная сжечь салат, может сжечь что угодно.

— Сегодня вид у вас более жизнерадостный, шеф, — прервал сладостную задумчивость Барнаби сержант Трой. У него самого вид был далеко не жизнерадостный, а бледный и болезненный.

— Праздновали вчера вечером, — объяснил Барнаби. — Зять пригласил нас отобедать в Лондоне. В «Ривер-кафе».

— Слышал о нем. Это у реки?

— Точно.

— Морин видела его по телевизору.

— Вообще-то, Нико взяли в Национальный.

— Великолепно! — Трой пришел в восторг. Национальный? Национальный что?

Барнаби скрепил пухлую пачку бумаг канцелярским зажимом и только теперь по-настоящему разглядел своего сержанта:

— С тобой все в порядке, Гевин?

— Сэр?

— Ты как-то осунулся.

А дело было в том, что сержант Трой видел странный, очень тревожный сон. Во сне он пробудился, попробовал встать, но понял, что может лишь ворочать головой из стороны в сторону. Руки и ноги сделались какими-то странными — полыми и плоскими, как у тряпичной куклы, которую забыли набить. Потом он увидел возлекровати груду костей и догадался, что это его кости. Разве не отвратительно? Трой винил в ночном кошмаре посещение больницы. Да и приходское кладбище неподалеку от старого дома викария подсуропило.

— Все в порядке, шеф. — Дурацкими фантазиями, пусть даже ты им не хозяин, лучше не делиться. Полиция не место для невротиков. Сержант Трой повесил плащ на старомодную вешалку, насладившись игрой пружинистых мускулов на прочных костях. — Вы связывались с больницей?

— Да. Они просканировали мозг и нашли тромб. Сегодня утром оперируют.

— А какие новости от наружников?

— Никаких, — покачал головой Барнаби. — Никто не входил, никто не выходил. Даже почтальона не было. Скорее всего, Джексон все еще торчит в хозяйском доме. «Присматривает» за Лайонелом.

— Жалкое зрелище. Что значит декаданс. — Трой был рад возможности вставить затейливое словечко. Этот самый «декаданс» он выудил из аннотации на диске с фильмом «Кабаре» сто лет назад. Удивительно все-таки, что так трудно невзначай обронить словцо в разговоре, хотя вокруг полным-полно того, что оно означает.

— Если все осторожно сформулировать, можно обратиться к населению, — поделился мыслью Барнаби. — Просто описать украденный велосипед, назвать время, когда его увели, и предположительное направление, которое мог выбрать вор. Вдруг кто-то видел его.

— Может, описать одежду угонщика?

— Ради бога! Во-первых, мы не знаем, в чем он был. Во-вторых, ни в коем случае нельзя даже намекать, хотя бы и косвенно, на связь кражи велосипеда с Джексоном. Меньше всего я хочу, чтобы нас обвинили в предвзятости, когда мы сумеем припереть его к стенке. Или чтобы помешанные на гражданских свободах дышали нам в затылок.

— Пресса так и так сделает стойку. Все равно никто не поверит, будто мы обращаемся за помощью к гражданам из-за какой-то там кражи велика.

— Значит, в ответ мы будем глухо молчать. Не впервой.

Барнаби сунул бумаги в папку, снял пиджак со спинки стула и надел. Трой открыл перед ним дверь, и старший инспектор вышел из кабинета. Рабочий день начался.

Тем утром Хетти Лезерс пришла в дом викария, как обычно, к девяти часам, но без Кэнди. Собака уже гораздо лучше переносила одиночество, и теперь, в отсутствие миссис Лоуренс, Хетти сочла своим долгом попросить у преподобного разрешения брать Кэнди с собой на работу.

Она вошла через парадную дверь и сразу направилась в кухню. Там она застала Джексона, в грязных джинсах и жилетке без рукавов, который намазывал коричневую пасту из пивных дрожжей на горелый тост. Босые ноги шофер закинул на стол. Лайонела видно не было.

Хетти развернулась и вышла прочь — из кухни, из дома. Проходя по дорожке, она заметила какое-то движение в окне библиотеки. Хетти подошла поближе и, ухватившись за подоконник, заглянула внутрь. Пересказывая все Полин, она настаивала на том, что вовсе не хотела подглядывать. Возможно, так и было. Одно не вызывает сомнений: впоследствии она очень сожалела, что не прошла тогда мимо.

Преподобный скрючился над письменным столом миссис Лоуренс. Везде были разбросаны письма. Хетти смотрела, как он отрывает край конверта, уже и без того распечатанного, так ему не терпится узнать, что там внутри. Секунду он злобно таращился на листок бумаги, а потом отправил его на пол ко многим таким же. Затем Лайонел остановился, некоторое время просто стоял и пыхтел, а после стал яростно дергать маленький ящичек стола, который ну никак не хотел выдвигаться.

Хетти наблюдала за ним с изумлением. Лицо преподобного, искаженное жадностью пополам со страхом, багровое от усилий, было едва узнаваемо. Он уперся коленом в ножку стола и уже двумя руками дернул ящик на себя изо всех сил. Хетти убежала.

Тут-то в библиотеку и вошел Джексон. Оперся о дверной косяк, наблюдая. Синие глаза лучились радостью, счастливая улыбка тронула губы.

— Очень уж неприглядный вид у вас, Лайонел.

Лоуренс уже ревел от ярости, казалось, он вот-вот лопнет.

— Подождите. — Джексон подошел к Лайонелу и, пытаясь успокоить, положил ему руку на плечо. — За покушение на чужую собственность…

— Ты не понимаешь! — рявкнул Лайонел.

Джексон отвернулся, почувствовав запах перегара и вонь немытого тела. Он был брезглив по природе.

— И перестаньте кричать. Сейчас вся деревня сбежится.

— Тебе-то хорошо… — Лайонел пытался говорить потише, но у него плохо получилось. — А со мной что будет? Куда я пойду?

— Вы даже не знаете, оставила ли миссис Эль завещание. — При этих словах Джексон чуть сильнее сжал плечо Лайонела. — Если нет, как ее законная и лучшая половина, вы будете в шоколаде.

Лайонел пронзительно взвизгнул:

— Я думал, я здесь в безопасности.

— Отпустите, — велел Джексон. Терпеливо, не зло, просто устало, как родитель, которого утомили истерики любимого чада. — Я сам все сделаю.

Лайонел убрал от ящика руки, безвольно повисшие вдоль тела, и замолчал. Джексон вынул из кармана джинсов ножик. Щелк — и наружу вылетело, сверкнув, короткое узкое лезвие. Джексон вставил его в щель за замочной скважиной, резко повернул, и ящик выскочил из стола. Он был полон бумаг.

Лайонел схватил их и стал читать. Джексон разглядел название «Френдс провидент», принадлежащее известной страховой фирме, и ее логотип, голубую розу, между словами. Через несколько минут, просмотрев все листки, Лайонел побросал их на пол.

— Все это касается ее трастового фонда. — Он готов был заплакать, дышал с трудом. — Она была ужасно упряма, Жакс. Я хотел, чтобы она купила небольшую квартирку, пристанище для молодых людей, готовых начать новую жизнь. Таких, как ты. Но она была непреклонна. Так много себялюбия в мире, так много подлости, ты не находишь?

— Мне неприятно слышать, как плохо вы о ней отзываетесь, Лайонел. Я всегда считал миссис Эль очень искренним человеком. — «Ага, возможно, со своим адвокатом. Или в банке, где хранятся ее сбережения». — Мне кажется, вам нужно позавтракать. Это вас немного подбодрит.

— Я не голоден.

— А еще помыться и причесаться. Утром я звонил в больницу. Мне ответили, что пока перемен в состоянии нет, но ведь к обеду все может измениться. Вдруг вам разрешат навестить ее сегодня? Вы ведь не можете прийти в таком виде. Ну, давайте, пойдемте! — Он ухватил влажную и вялую руку Лайонела. — Жакс приготовит вам тост.

— Ты так добр ко мне.

— По-моему, это самое меньшее, что вы заслужили, Лайонел.

— Ты не покинешь меня?

— Попробуйте-ка меня выгнать.

Встреча Барнаби с Ричардом Эйнсли была назначена на десять часов. Полицейских провели в кабинет и предложили чаю, от которого Барнаби отказался. У банковского служащего было скорбное лицо, приличествующее обстоятельствам.

— Ужасно… Мне до сих пор трудно поверить. — Его потрясение явно было искренним. И причина стала ясна из следующей фразы: — Я знаю эту семью тридцать лет. Энн, то есть миссис Лоуренс, было семь, когда я стал вести дела ее отца.

Барнаби не знал этого раньше и обрадовался, узнав. Возможно, это подольет воды на мельницу расследования.

— Тогда я не сомневаюсь, что вы будете вдвойне рады помочь нам, сэр.

— Конечно, я готов. Но чем я могу быть полезен? Случайная жертва, зверское нападение…

— Мы не уверены, что это была случайность.

— О! — Выражение лица Эйнсли сразу изменилось. Стало очень настороженным и даже тревожным. Он потянул носом, как будто принюхиваясь, и пристально посмотрел на полицейских, словно ожидал обнаружить флюиды преступления, все еще витающие вокруг них.

Что ж, не такая уж редкая реакция. Барнаби ободряюще улыбнулся:

— Заверяю вас, что все вами сказанное останется строго конфиденциальным.

— А-а… — Ричард Эйнсли с опаской посмотрел на Троя, который сидел у двери, скромно пристроив блокнот на колене. — Ну что ж…

Барнаби, что называется, бросился головой в омут:

— У нас есть основания полагать, что миссис Лоуренс шантажировали.

— Так вот почему…

— Что «так вот почему»?

Но Эйнсли уже спрятался в раковину, как улитка:

— Вы должны понимать, старший инспектор, финансовые дела моей клиентки…

— Прямо сейчас, когда мы с вами разговариваем, миссис Лоуренс делают операцию по важным жизненным показаниям. И нет никакой уверенности, что исход будет удачным. Конечно, я могу обратиться за ордером в магистратский суд и лишь потом вернуться за информацией, которую вы не хотите мне предоставить. Но время в данном случае не просто дорого — оно бесценно. Я очень прошу вас оказать нам содействие.

— Да, я понимаю. Ах, все это так ужасно… — Он в отчаянии стиснул руки, потом открыл свой ежедневник и нашел нужную дату. — Энн приходила ко мне в субботу двадцать второго августа, утром. Она хотела взять под залог дома пять тысяч фунтов. Это, конечно, возможно. Дом викария стоит немало. Но доход у нее скромный, и я обеспокоился, сможет ли она регулярно погашать долг. Когда я заикнулся об этом, она впала в истерику, что, естественно, обеспокоило меня еще больше. Она уже сняла тысячу фунтов с текущего счета.

— Когда это было, сэр?

Ричард Эйнсли почти забыл о сержанте Трое, а тот спокойно делал свои записи. Эйнсли снова сверился с ежедневником:

— В среду девятнадцатого. — Потом он вновь повернулся к Барнаби: — Я записал дату на всякий случай, если надо будет напомнить о займе в следующую встречу с ней.

— Итого шесть тысяч?

— Да. И оба раза она настаивала, чтобы сумму выдали наличными. К тому же была очень взволнована. Я испытал такое облегчение, когда узнал вчера, что она намеревается привезти деньги обратно.

— Что?!

— Она позвонила утром, около половины одиннадцатого. — Эйнели улыбнулся, довольный произведенным эффектом. Даже в таких странных обстоятельствах человеку это нравится, ничего не поделаешь. — Энн попросила аннулировать кредитный договор и обещала вернуть деньги в тот же день. Ах!..

«Вот именно, что „ах“», подумал Барнаби, наблюдая, как бумеранг вернулся к банкиру.

— Человек, который напал на нее?..

— Боюсь, что так, — кивнул старший инспектор. — Когда она сказала «все деньги», то имела в виду все, что вообще получила, или только пять тысяч?

— Боже милостивый! Ну и положение. Мы же никогда не сможем их вернуть. Что скажут в головном офисе!

— Мистер Эйнсли!

— А?..

— Пять или шесть?

— Я не знаю. О, это ужасно! Ужасно.

Экономия на правде стала неотъемлемой частью жизни Луизы так давно, что уже годы прошли с тех пор, как она это заметила. Значительная часть ее рабочего дня состояла из вранья. Конечно, мысленно она этого так не называла. В конце концов, кто ведет себя иначе в мире финансов? Брокеры, биржевые аналитики, финансовые консультанты — все готовы скрыть или исказить то, что представляется им истинным положением вещей, чтобы проникнуть в вероломные замыслы других. Поэтому ей ничего не стоило солгать по телефону регистратору больницы Сток-Мэндевилл. Сейчас она подошла к стойке и назвала свое имя.

— Миссис Форбс?

— Да, это я. Я звонила вам.

— Ах да! Ваша сестра на третьем этаже. Поднимайтесь на лифте, а я предупрежу их, что вы пришли. — Регистратор, хорошенькая азиатка, добавила: — Я вам так сочувствую. Все это просто ужасно.

— Вы очень добры.

Луизу встроила медсестра, повторила практически те же самые слова и провела посетительницу по длинному тихому коридору. Слышно было, как скрипят на линолеуме туфли сестры. Она открыла дверь палаты в самом конце коридора, и они вошли.

Луиза сбилась с шага. Сердце прыгнуло и вдруг бешено забилось. Непонятно почему, на нее напал ужас. Энн совершенно неподвижно лежала на узкой металлической кровати. Строго по центру, заметила Луиза. Одинаковое расстояние отделяло ее худые плечи от краев кровати с обеих сторон. Так можно уложить только бесчувственное тело. Удовлетворить присущее людям стремление к упорядоченности и симметрии.

Палата была полна голубым светом. Приборы гудели, и довольно громко. Луиза увидела два компьютерных экрана, один — с мерцающей зеленой кривой, то щетинящейся острыми пиками, то сглаживающейся, привычная для любителей больничных сериалов картина.

Около кровати стоял единственный стул офисного типа, с обитым твидом сиденьем и трубчатыми хромированными подлокотниками, но Луиза не села. Она стояла в ногах кровати и смотрела. И не высмотрела ничего, что можно было бы назвать признаками жизни. Луиза никогда не видела мертвых, но, надо думать, именно так они и выглядят. В лице у Энн, насколько его удавалось разглядеть из-за бинтов, не было ни кровинки. Ее грудь не поднималась и не опадала. Туго натянутая простыня с больничной печатью в углу не шевелилась. От катетера в вене тянулась трубка к бутылке на капельнице. Еще одна трубка была вставлена в рот, и третья, раздвоенная, — в ноздри.

Встревоженная Луиза повернулась к сестре:

— Но она не дышит.

— Она на искусственной вентиляции. Вы уже говорили с доктором Миллером?

— Нет. — Луиза почувствовала, как сердце перевернулось в груди. — А надо?

— Сканирование мозга выявило тромб. Сегодня ее будут оперировать.

— Какие у нее шансы?

— Очень хорошие. Миссис Лоуренс в прекрасных руках.

Луиза встревоженно оглядела пустую палату:

— Разве тут не должен все время кто-то дежурить?

— Кто-то — это почти все. Не волнуйтесь, за ней наблюдают. Малейшее изменение в дыхании, сердцебиении, пульсе, давлении — и мы бьем тревогу.

Луиза принесла цветы из сада у дома викария. Не стала спрашивать разрешения, а просто пришла с секатором и нарезала цветов, которые Энн особенно любила: штокрозы, абрикосовые и кремовые наперстянки, несколько последних роз с поникающими побегами и бледными венчиками, испускающими сильный мускусный аромат. Она даже не взглянула на дом, и никто не вышел, чтобы ей помешать.

Когда она сначала позвонила справиться о самочувствии Энн, ей сказали, что в больницу пускают только близких родственников. А Лайонелу, живущему в своем эгоцентричном мирке, и в голову не придет принести жене хоть какой-нибудь цветок, не говоря уже о том, чтобы выбрать ее любимые.

Теперь, глядя на подругу, Луиза поняла, как абсурден ее порыв. Она просто до конца не представляла себе, насколько Энн плоха. Ей казалось, вот Энн, отлучившаяся из палаты, войдет (может, даже во время визита приятельницы), войдет на своих ногах и вдруг увидит цветы. Или, даже будучи без сознания, вдруг ощутит пьянящий аромат роз, за которыми с такой любовью ухаживала.

«Дура, какая же я дура», — ругала себя Луиза, присев у кровати. Она взяла руку Энн и чуть не уронила ее от испуга. Рука была холодная, безжизненная. И все же Энн была еще тут. Что бы это ни было, то, что исчезает после смерти человека, его суть, суть Энн, — она была еще здесь.

Луиза почувствовала, что должна что-то сказать. Кто осмелится утверждать наверняка, что Энн ее не услышит? Она перебирала в уме разные фразы, но все они казались ей излишне мелодраматичными. Все, что приходило на ум, было банально, достойно мыльной онеры: «Я здесь, Энн. Это Луиза. Ты меня слышишь? Мы все думаем о тебе. Все за тебя волнуются. Передают тебе привез. Ты поправишься» (последнее — вершина дикого, абсолютно идиотского оптимизма).

Луиза так ничего и не сказала. Просто поцеловала Энн в щеку, слегка пожала безжизненную ладонь и постаралась не думать о том, что скрывает тугая повязка.

Это сделал Жакс. Факт. И она, Луиза, видела, как он убегал. Только так драпал. Но Вэл говорит, что это невозможно. Что он был с Жаксом, когда совершалось преступление. Этого не могло быть. Но ведь не станет же ее брат покрывать этого человека, когда речь идет о таком жутком злодеянии?

Неужели она ошиблась? Луиза прикрыла глаза, снова представила себе тот момент, когда уже собиралась открыть дверцу машины и вдруг в зеркале возникла и тотчас пропала темная фигура. Это произошло очень быстро, как молния сверкнула. И все-таки она была уверена.

Может быть, она думала о Жаксе тогда. Это весьма возможно. В последнее время она редко думает о ком-то другом. А не могла ли физиономия Жакса наложиться на лицо промелькнувшего велосипедиста? Сознание иногда способно выкидывать и не такие шутки, может обмануть, запутать. Мы все верим в то, во что хотим верить.

Дверь открылась с тихим шорохом. Сестра, виновато улыбаясь, объяснила, что персоналу нужно подойти к миссис Лоуренс.

Луиза встала и, перед тем как выйти, указала на цветы:

— Пожалуйста, не мог бы кто-нибудь…

— Их поставят в воду, не волнуйтесь. — Потом, явно испытывая неловкость, сестра сказала: — Мы сообщали мистеру Лоуренсу о состоянии его жены. Я подумала, может быть, он… так расстроен…

— Простите? — На лице Луизы отразилось полное недоумение.

— Почему-то он не приходит навестить ее. И даже не звонит.

Проезжая через Каустон, Луиза поняла, что не хочет домой. Она просто не могла видеть Вэла после того, как только что видела Энн. Не могла делать фальшивое лицо и притворяться, будто беспокоится о будущем чудовища, разрушающего их жизни. И еще она сомневалась, что сможет скрыть свою злость на мужа Энн, который проявляет подобную черствость.

Был уже час дня, и она решила поесть в городе. Инстинктивно избегая паркинга, Луиза приткнула свой ярко-желтый «сейченто» на узенькой улочке, хотя и рисковала вляпаться в штраф.

В Каустоне было всего два кафе. Одно — «Закусочная Минни» — невозможно манерное. В «Мягкой туфельке» попадались жирные ложки. Луиза остановилась на «Орле с распростертыми крыльями», он входил в «Путеводитель по хорошим пабам», и там вполне прилично кормили. Обеденный зал был наполовину пуст, что естественно в будний день.

Здесь были газеты, и она попыталась почитать раздел искусств в «Гардиан», потягивая «Гиннесс» и ожидая, когда ей принесут порционный пудинг с говядиной и почками, тушеную капусту и картофельные крокеты. Трудно было сосредоточиться на музыке и театре. Этот мир, который еще совсем недавно составлял существенную часть ее жизни, теперь казался далеким, как планета Марс.

В противоположном конце бара на стенке висел портативный телевизор, тихо играла музыка. Потом начались местные новости, Луиза отложила газету и, прихватив свой стакан, подошла к телевизору, чтобы лучше расслышать. Женщина в штатском от имени полиции обращалась за помощью к жителям в связи с вчерашним происшествием в Каустоне. В три часа дня на Дентон-стрит был похищен велосипед марки «пежо». Предполагается, что человек, похитивший его, поехал по направлению к Грейт-Миссендену. Возможно, эта кража связана с более серьезным происшествием. Она продиктовала телефон. Луиза записала.

__________

На телеобращение откликнулись очень быстро. К двум тридцати, когда Барнаби и сержант Трой вернулись из столовой в дежурку, поступило уже несколько звонков. Все еще погруженный в приятные воспоминания о гастрономических изысках прошлого вечера, старший инспектор съел очень легкий ланч и потому сохранил ясную голову и был полон энергии.

Барнаби уселся за стол в прекрасном настроении, частично оттого, что подтвердилось его предположение: Энн Лоуренс действительно шантажировали. (По крайней мере, так он думал.) Она явно готовилась заплатить. По крайней мере, однажды, а возможно, и дважды. Для чего иначе брать в банке столь крупные суммы? Скорее всего, шантажист снова потребовал денег.

Старший инспектор еще раз вспомнил свой краткий разговор по телефону с ней в понедельник. Она казалась спокойной, даже бодрой. Сказала, что очень хочет с ним поговорить. Эти слова и ее намерение вернуть в банк деньги свидетельствуют о том, что она решила не платить шантажисту, а также собиралась рассказать полиции обо всем, что случилось.

Барнаби ворчал себе под нос что-то о превратностях судьбы, когда в дежурку вошел сержант Трой с огромной пачкой бумаг.

— Какие новости вы хотите услышать сначала, сэр, плохие или хорошие?

— Вот чего я точно не хочу, — огрызнулся Барнаби, — так это дурацких игр. Или избитых фразочек, которые я слышал тысячу раз и которые не понравились мне с самого первого раза.

— Ясно. Так вот, хорошие… — Сержанта прервал еле сдерживаемый рык. — Простите. Итак, у нас девять звонков. Все, думаю, вполне правдивы, потому что описания велосипедиста не сильно разнятся. У нас даже есть его видео…

— Видео? — Взволнованный Барнаби хватил кулаком по крышке стола. — Тогда он попался!

— В магазине мужской одежды «Топ гир», рядом с «Мягкой туфелькой», есть пара мобильных камер. Одна контролирует магазин изнутри, другая — дверь и небольшой участок тротуара за ней. Наш велосипедист попал в ее поле зрения, когда съезжал с тротуара на дорогу. — Трой перевернул последнюю страницу и положил бумаги на стол шефу. — Видео нам привезут.

— Когда есть такая хорошая новость, какие же могут быть плохие? — спросил Барнаби.

— У мужчины небольшой рюкзак на спине, а одет он в черное с ног до головы. Перчатки, вязаная шапка, леггинсы. — Трой наблюдал, как шеф примет это известие. Ага, откинулся на спинку кресла и отдувается. Еще бы, тут кто угодно начнет отдуваться. — Значит, все шмотки, которые Джексон достал из стиральной машины…

— …и на которые криминалисты, — Барнаби потянулся к телефону и стал яростно тыкать пальцем в кнопки, — уже убили большую часть суток…

— …ничего нам не дадут. — Трой смотрел на шефа с сочувствием. — Как думаете, почему он выбрал классическую одежду террориста? Почему просто не взял что-нибудь из платяного шкафа?

— Он так развлекается. Надеялся, что мы подумаем: ага, этот малый поторопился со стиркой, значит, это те самые джинсы. И та самая майка.

«Мы так и подумали», — вспомнил сержант Трой, но промолчал, только заметил:

— Умный, гад!

— Да не умный он! — Это был почти крик. В их сторону повернулось несколько голов, клавиши на несколько секунд перестали клацать, смолкли телефонные разговоры. Это непрошеное внимание Барнаби раздраженно пресек яростным взмахом руки. — Он хитрый, — проговорил старший инспектор уже гораздо спокойнее. — А еще порочный и жестокий. Но не умный.

— Да, сэр.

— Человек, который провел двенадцать из своих двадцати трех лет в судах, следственных изоляторах, исправительных учреждениях для несовершеннолетних преступников, в тюрьме, наконец, не может быть умным. Запомни это!

— Да, — снова повторил Трой, на этот раз с большей убежденностью в голосе.

— Привет, Джим! — произнес Барнаби в телефонную трубку, когда она возмущенно заверещала. — Послушай, мне очень жаль, но весь этот материал по делу Лезерса, который мы прислали вчера…

К середине дня, который последовал за нападением на Энн Лоуренс, Ферн-Бассет пришел в сильное волнение. И для этого имелись причины. Накануне вечером в деревню приехал незнакомец на синем «эскорте», припарковался у края лужайки и сидел в машине, читая газету. Очень подозрительно, если не сказать больше. Когда стемнело, он был все еще здесь.

Утром деревенские жители с облегчением и, приходится признать, некоторым разочарованием обнаружили, что он исчез. Потом его видели уже в другом месте, ближе к церкви. На этот раз чужак пил из фляги-термоса и курил. Позже он вылез из машины и прошелся, не отвечая на вежливые приветствия жителей ничем, кроме краткого кивка.

«Соседский присмотр»^[50] — это про Ферн-Бассет. Но присматривать пришлось недолго, в «Эмпориуме» было решено, что залетный жулик изучает обстановку. Кражи, несмотря на бесконечно изобретательные и дорогостоящие предосторожности, дело обычное, так что решили позвонить местному полисмену.

Участок констебля Колина Перро включал в себя четыре деревни. Но именно с этой мороки у него было больше, чем со всеми остальными, вместе взятыми. И больше всех донимали констебля представители «верхов». Эта братия не желала мириться с малейшим отступлением от того, что считала приемлемыми социальными нормами. Однажды поздно ночью к нему поступила жалоба, что кто-то устроил в деревне рок-концерт. Он отмахал на мотоцикле девять миль под проливным дождем, и для чего? Чтобы обнаружить, что в одном из муниципальных домов играет музыка, притом вдвое тише, чем каждую ночь у него за стенкой.

— Делать им нечего, вот и бесятся с жиру, — ворчал Колин себе под нос, слезая со своего БМВ и заводя его в стойку.

Он вошел в «Эмпореум», послушал народ, вышел и направился к пресловутому автомобилю. Все покупатели и персонал высыпали во двор и наблюдали, как констебль Перро стучит в стекло машины и оно тут же опускается.

— Ну, какова обстановка? — осведомился отставной бригадный генерал Дампьер-Джинс, уважаемый в деревне человек, глава приходского совета, когда полицейский вернулся.

— Государственная топографическая служба, — отрапортовал Перро, — что-то связанное с топографической съемкой.

— Вполне правдоподобно, — оценил генерал. — Вы проверили его документы?

— Разумеется, — с некоторым раздражением отозвался констебль. Он не любил, когда его учили работать. — У него есть полномочия.

— Тогда почему этот тип не выходит из машины и не занимается топографической съемкой, вместо того чтобы торчать в машине, как чучело бизона?

— Их должно быть двое, — пояснил Перро. — Второй задерживается. — Произнося эти слова, он уже заносил ногу, чтобы оседлать мотоцикл. Потом нажал на педаль газа и умчался прежде, чем деревенская общественность успела снова вцепиться в него.

Удирая от толпы, Перро гадал, повезет ли копу в «эскорте», свалит ли по-быстрому тот скользкий гад из большого дома. А еще поблагодарил свой счастливый талисман, кроличью лапку, за то, что это не ему предписано торчать на лугу, пока коров домой не погонят.

В тот же день, позднее, Хетти ненадолго заглянула в коттедж «Тутовник». Она оставила Кэнди крепко спящей в корзинке. Прихлебывая странный чай цвета соломы (надо признать, довольно приятный на вкус), она не отказалась и от второго куска глазированного имбирного кекса.

— Я слышала, он как-то связан с сельским хозяйством.

— Не думаю, дорогая. По моим сведениям, он кто-то вроде картографа. Рельеф местности или что-то в этом роде.

На сем тема человека в машине была исчерпана. И они вернулись к тому, с чего начали. Это было куда интереснее, чем род занятий незнакомца, и, разумеется, волновало их гораздо сильнее. Что происходит в старом доме викария?

— Я глазам своим не поверила, — говорила Хетти. Она повторяла это уже не в первый раз, но сцена была слишком уж невероятна. И ей все не верилось, что Эвадна хоть на секунду не усомнилась в правдивости ее рассказа. — Ноги на кухонном столе! А бедная миссис Лоуренс, которая и в дом-то ему не позволяла входить, лежит на смертном одре.

— Невероятно, — кивнула искренне расстроенная Эвадна. — О чем только думает Лайонел?

— Какая-то кошка между ними пробежала, — понизив голос, сообщила Хетти. — Она не отнесла ему ланч в кабинет, перед тем как ехать в Каустон. Такого раньше никогда не случалось. Он заперся у себя, а она уехала и оставила все как есть.

— Наверно, они поссорились.

— Надеюсь.

— Хетти!

— Пора уже миссис Лоуренс постоять за себя. Он годами тут всем заправляет. И вот еще что — но это сугубо между нами, — все дело в ее деньгах. Он присосался к ней как пиявка.

Эвадна кивнула. Вся деревня знала, что Лоуренсы живут на деньги Энн.

— А когда я уходила, он как безумный рылся в ее столе! Перевернул все бумаги, разбросал их по полу. Физиономия красная, как гребень у индюка! Помяните мое слово, кончится тем, что у него случится удар.

Эти слова напомнили Эвадне спросить Хетти, звонила ли та в больницу.

— Сегодня утром. Они сказали: «Без изменений», но там не всегда всё тебе выкладывают, если ты не близкий родственник. Я им объясняла, что ближе ей, чем кто-либо другой, но их это не проняло. — У Хетти задрожали губы. — Когда она была маленькая, любила приходить ко мне на кухню. Я ее учила печь. Она не признавала готовые вырубки для печенья. Всегда сама придумывала форму. Лепила цветочки, кошек, даже маленькие домики. Я думала, она станет художницей, когда вырастет.

Эвадна подошла к приятельнице и обняла вздрагивающие плечи.

— Как можно быть таким жестоким! — всхлипнула Хетти.

Эвадна покачивала ее, прижав к себе.

— А не помолиться ли нам за нее, Хетти?

— Что?

— Это может помочь.

Хетти была как-то не уверена. «И неудивительно, подумала Эвадна. Бедняжка прожила нелегкую жизнь. Не сразу и вспомнит, за что ей благодарить высшие силы».

— Ну что ж, если вы так считаете. — Хетти начала неуклюже подниматься со стула, но Эвадна мягко удержала ее:

— Нет-нет, не обязательно вставать на колени. Господу важно не это, а наша искренность.

— Но я не знаю, что говорить.

— Не надо ничего говорить. Просто представьте себе Энн, осиянную Божественным светом. И сосредоточьтесь на нем.

Эвадна начала молиться. Хетти усердно представляла себе Энн в лучах Божественного света. У нее получался нимб, как на иллюстрациях к Библии, которые она видела давным-давно, когда ходила в воскресную школу. Что до света, самый яркий источник его, который она могла себе представить, был галогеновый фонарь в саду викария, и он показался ей вполне уместным в данном случае.

Шесть маленьких шерстяных холмиков хранили молчание. Никто из них не осмеливался даже поскрести пол или зевнуть. Пекинесы Эвадны привыкли к таким моментам и прекрасно знали, как надо себя вести.

__________

К шести тридцати вечера Барнаби уже почти два часа сидел, запершись в своем кабинете. Дежурка казалась ему чересчур шумной и беспокойной, даже когда ничего особенного не происходило, а ему сейчас требовалась тишина. Ему нужно было остаться одному и подумать. Изредка заходил сержант Трой с информацией или чашкой крепкого колумбийского кофе.

Полчаса назад он принес очень даже удовлетворительный отчет криминалистов по «хамберу» Лоуренсов. Черная блестящая ацетатная нить прицепилась к потертому коврику, выстилающему багажник. Обнаружились и фрагменты гравия с налетом белого вещества, оказавшегося садовой известью. В этом не было ничего особенного. Несомненно, Энн Лоуренс не раз и не два возила мешки с известью из садового центра, но если гравий окажется идентичен тому, что остался на обуви велосипедиста, это будет уже кое-что.

Вся беда в том, что нет у них обуви велосипедиста. Ни обуви, ни одежды, ни велосипеда. Поиски пока не дали результатов. Но, учитывая стесненность во времени, все это он должен был оставить где-то неподалеку от деревни.

Как только стали поступать звонки о человеке в черном, два офицера были отправлены на квартиру Джексона для поисков одежды и сумочки Энн Лоуренс. Ни того, ни другого они не нашли. Следовательно, Джексон держал сменную одежду либо в рюкзаке, либо там, где планировал оставить велосипед. Сумочка не могла просто исчезнуть. Вскоре после того, как копы покинули квартиру, в участок позвонил Лайонел Лоуренс с бессвязными жалобами на полицейский произвол.

Старший инспектор в своих размышлениях продвигался осторожно, шаг вперед — два шага назад, и был рад прерваться, когда в дверях возник его подручный, на этот раз с дымящейся кружкой крепкого чая и пачкой печенья. К счастью, это оказалось печенье «К чаю», совершенно безвкусное, насколько он помнил. Не подходящее ни к чаю, ни к чему другому.

— Вы же знаете, сержант, что я считаю калории.

— Да, шеф. Просто на ланч вы взяли только салат. Вот я и подумал…

Барнаби царственным взмахом руки отверг яркую пачку и спросил, что нового.

— Наш человек в Ферн-Бассет сообщает, что Джексон пока носа не высовывает из дома. Сейчас на дежурство заступил сержант Беннет. Как долго нам разрешат наблюдать за домом, сэр?

— Результаты должны быть через тридцать шесть часов после начала наблюдения, самое позднее.

— Как думаете, он их засек?

— Через стенку дома?

— С этим ублюдком… я ничему не удивлюсь. А, да, привезли то видео.

— Почему же ты мне не сказал?

— Вот, говорю.

Сержант Трой едва успел прижаться к распахнутой двери — Барнаби с кружкой в руке тут же рванул из кабинета. «И стоило так заводиться», — подумал Трой, умолчав об этом из человеколюбия. Ребята уже посмотрели видео, так что никто не ляпнет при начальнике, что оно совершенно бесполезно. Моргнуть не успеешь, а этого гада уже и след простыл.

— Давайте включайте! — Барнаби сел, нетерпеливо наклонился вперед, упершись руками в колени, и уставился на дисплей.

Пошло изображение. Серо-голубые фигуры людей, нагруженных сумками или толкающих тележки, апатично шаркали по тротуару. Две девочки прошли мимо, держась за руки и хихикая. Отец вынес на плечах малыша. Никто, судя по всему, не понимал, что их снимает камера. Потом на экране появилась черная вспышка — и тут же пропала.

— Что это было? — растерялся Барнаби.

— Наш велосипедист, — сказал Трой.

— А, ч-черт! — Плечи старшего инспектора опали. — Ладно, отмотайте назад и нажмите на «стоп».

Они изучали поджарого субъекта, сжимающего руль краденого велосипеда. Велосипед был наполовину на тротуаре, наполовину на дороге, когда тот изготовился запрыгнуть в седло. Даже на стоп-кадре и даже со спины было видно, что это атлетического склада человек с развитой мускулатурой.

— Рост и сложение как у Джексона, — заметил инспектор Картер.

— Да уж, конечно, как у него! — зло ответил Барнаби и с шумом отодвинул стул. — Потому что, черт возьми, это он и есть!

— Увеличим изображение, сэр? — спросила сержант Брирли.

— Можно, хотя не вижу, чем это нам поможет.

— Если бы он только смотрел в другую сторону, — вздохнул сержант Григгс. И добавил: — Дьявольски везет этому мерзавцу.

— Рано или поздно везение кончается, — проворчал Барнаби, — любое. Даже дьявольское.

Луиза не сказала брату о том, что была в больнице. Не то чтобы она решила это скрывать, просто помнила, что разговоры о нападении на Энн неизменно вызывали вспышку гнева, которая плавно переходила в обличительную речь против полиции, постоянно преследующей Жакса. А момент, когда она могла просто и естественно упомянуть об этом, давно прошел. Она приехала домой восемь часов назад.

Тем не менее Луиза отозвалась на обращение, которое слышала по телевизору во время ланча. Позвонила из автомата на рыночной площади около почты и описала велосипедиста, не сказав, что узнала его. Она не могла заставить себя сделать это, даже оставаясь анонимной. А так как она не готова была идти дальше и лично опознавать его — отчасти из страха, но главным образом из опасения причинить боль Вэлу, — ее признание оказалось бы совершенно бесполезно. Ей было стыдно, воспоминания о блоке интенсивной терапии жгли и саднили. И Луиза знала, что расскажет все, если Энн умрет, чего бы это ни стоило. Но, конечно, больше всего ей хотелось бы, чтобы Энн выздоровела и сама рассказала полиции, кто на нее напал.

Было несколько тревожных минут, когда Луиза вдруг подумала, а не проберется ли Жакс в больницу, чтобы Энн уже наверняка не поправилась. Этого человека ничто не остановит. Ни охрана у входа, ни персонал внутри. Это все, конечно, очень хорошо, что она под присмотром, как скачала сестра. Но ведь достаточно секунды, когда никого не будет рядом, чтобы выдернуть жизненно важные провода, — и жизнь просто вытечет из Энн. А так как полиция, скорее всего, полагает, что она случайная жертва, то охранять ее не считают нужным. Луиза тут же отругала себя за склонность к мелодраматизму. Насмотрелась фильмов — вот и мерещится что-то такое из «Крестного отца». Но картина у нее перед глазами никак не желала бледнеть.

Она позвонила в больницу. Так и так собиралась узнать об исходе операции. Новости были не очень утешительные. Миссис Лоуренс еще не пришла в себя после относительно несложного вмешательства. Нет, ее никто не навещал.

Скорее по легкому движению прохладного воздуха, чем по звуку Луиза поняла, что входная дверь открылась и снова закрылась. В комнату медленно вошел ее брат. Молча кивнул ей и почти упал в алую раковину бархатного кресла.

Луиза уже привыкла к его возвращениям из квартиры над гаражом, к этому выражению радости и одновременно боли у него на лице, к шаткой походке, как будто ему ноги перебили. Так что для нее было в некотором роде облегчением видеть его почти нормальным. Хотя бы настолько, насколько он вообще бывал нормален в последние дни.

— Ну как там дела?

— Жакс перебрался в дом pro tempore^[51]. — Разочарование Вэла было очень заметно. Еще бы, теперь он не мог даже дотронуться до любимого. — Ухаживает за Лайонелом.

Луизой вдруг овладело болезненное предчувствие. Она понимала, что здесь надо бы остановиться. Сказать что-нибудь вроде: «Как это мило с его стороны» — и не пытаться копать глубже. Но ее прямо-таки раздирало любопытство. Ужасно хотелось знать, почему Лайонел не навещает жену и даже не звонит в больницу.

— Он, наверно, очень расстроен… Лайонел, я имею в виду.

— Совсем тронулся умом, бедняга. Места себе не находит.

— Он навещал ее?

— А, да. Они ездили сегодня утром.

— Они?

— А в чем дело?

— Извини. Я просто подумала… Энн очень слаба… обычно пускают только одного посетителя… — Язык, еле ворочаясь, выговаривал эти пустые слова, а сердце забилось чаще.

Задав вопрос, ответ на который она уже знала, Луиза пыталась сделать хитрый ход. Теперь она в испуге смотрела на брата. Они никогда раньше не играли в такие игры. Вэл тоже смотрел на нее, сначала просто размышляя, потом все больше укрепляясь в своих подозрениях.

— Кто-то должен был отвезти Лайонела. Это все, что я имел в виду, сказав «они».

— Да, конечно, извини, я просто не подумала.

— И что за всем этим стоит?

— Да ничего. Просто так спросила.

— Да нет. — Он уже начал злиться.

Луиза лихорадочно соображала, как ей выпутаться. Может, если сказать, что она устала и пойдет спать, он просто пожмет плечами и отпустит ее. С прежним Вэлом это точно сработало бы. Но этот новый, ушибленный Жаксом Вэл был так вспыльчив, что в любую минуту мог наброситься на человека в ответ на укол, настоящий или мнимый.

А на этот раз укол оказался настоящим. Она не была честна с братом и заслужила подозрения. Не лучше ли просто выложить ему всю правду?

— Я ездила к Энн сегодня.

— Что?!

— Перед обедом.

— Почему ты не сказала мне?

— Не смогла. Это так ужасно, Вэл! Трубки, капельницы, все эти аппараты… и бедная Энн, которой почти уже и нет.

— О, боже мой, Лу!

— Она умирает, я знаю, она умирает. — Луиза разрыдалась.

Вэл выбрался из кресла, подошел и обнял ее, как обнимал, когда она была маленькой девочкой. На секунду Луиза позволила себе утешительный самообман: ну вот, все наладилось, все как прежде. Но потом ею овладела жажда правды, стремление все до конца выяснить.

— Мне сказали… — она так сильно плакала, что едва могла говорить, — они сказали, что он ни разу не навестил ее…

— Кто?

— Лайонел.

— Да ну, глупость какая.

— И даже не звонил.

— Ты просто говорила не с тем человеком. Регистраторы в таких больших больницах часто сменяют друг друга.

— Я говорила с сестрой из интенсивной терапии.

Вэл отстранился. Сначала физически. Луиза почувствовала, что ее теперь обнимают не теплые мускулистые руки, а две искривленные палки. Затем он отстранился эмоционально.

— Я думал, ты прекратила все это, — холодно процедил Валентин, встал и отошел.

— Вэл, не уходи!

— Я думал, ты изменилась. Начала понимать.

— Я понимаю! — воскликнула Луиза.

— Сейчас ты, по сути дела, назвала его лжецом. — Он посмотрел на нее сверху вниз, отчужденно и без всякого сочувствия. — Я позвал Жакса к себе жить, Луиза. Независимо от того, уедешь ты или нет. Тебе придется смириться с этим.

— Как я могу смириться с тем, что делает тебя таким несчастным?

— Речь идет не о счастье, а о том, имеет ли смысл жить.

Луиза легла и плакала, пока не уснула, а Вэл долго сидел у окна в своей комнате и смотрел на большое дерево возле дома напротив. Его сестра плакала так отчаянно и так долго, что он стал опасаться, как бы она не заболела. Однако он не пошел к ней, потому что не мог сказать того, что она хотела услышать, и знал, что его присутствие только усугубит страдания.

Насчет смысла жить он сказал правду. Правдой было и то, что уже черт знает сколько времени его терзали страх и боль. Однако точка невозврата давно пройдена. Речь уже не идет о том, чтобы взвешивать все на весах страдания и радости и решать, стоит ли игра свеч.

Данте хорошо понимал это. И фон Ашенбах^[52]. Ищи, желай, люби, обожествляй молодость и красоту. Только не трогай. Но как же «раздоры под тазовой костью», столь памятно кем-то названное половое влечение^[53]? Валу казалось, что чем чаще он удовлетворял свою плотскую тягу к Жаксу, тем сильнее она становилась.

Сегодня вечером, придя в дом викария под тем предлогом, что хочет узнать о состоянии жены Лоуренса, и сидя в неопрятной гостиной, Вэл просто поджаривался на медленном огне. Жакс и Лайонел сидели напротив, на диване, который почему-то был весь усажен красными пятнами. Жакс пил кока-колу. Вернее сказать, язык его то окунался на миг в стакан, то рыбкой выскальзывал обратно. Всякий раз, как он протягивал руку за стаканом, татуированная стрекоза попадала под свет торшера и оживала, переливаясь. Лайонел будто спал с открытыми глазами, сидел тихий, улыбался и смотрел куда-то в пространство.

Вэл не задержался в доме викария. Не мог вынести, что Жакс тут рядом, на расстоянии вытянутой руки, а дотронуться до него нельзя. Синие глаза призывно блестели. И этими движениями языка он намеренно заводил Вэла, да что там, уже почти свел его с ума. Фейнлайт мечтал, чтобы Жакс хотя бы вышел проводить гостя и несколько секунд постоял с ним в темной прихожей. Но тот и не двинулся. Попрощался, иронически подняв свой стакан.

Вэл не строил иллюзий насчет того, какой станет его жизнь, когда юноша переедет к нему. Его любовь к Жаксу была столь же сильной, сколь и обессиливающей. Он будет отдавать и отдавать, пока не станет совсем больно. Пока не иссякнут не только деньги на банковском счете, но и кровь сердца. Жакс будет брать — физически, эмоционально, материально — столько, сколько ему понадобится и пока это будет удобно. А потом он исчезнет. Нет, он не научится любить Моцарта и Палестрину. И никогда не прочтет даже газету, не то что Остин или Бальзака. Вэл теперь прекрасно понимал всю глупость пигмалионовских настроений. И все-таки он не стыдился их, не мог смеяться над ними, как легко посмеялся бы, овладей они кем-то другим.

Это холодное ясновидение, не сулящее ни света, ни утешения, не слишком удручало Вэла. Ему нравилосьдумать, что он готов ко всему, и он верил, что справится, когда всему придет конец, хотя сама мысль об этом приводила его в отчаяние.

Ему не с кем было поговорить об этом. У него водилось несколько хороших друзей, гетеросексуалов и геев, но ни одного, который понял бы его теперь. Бруно? Да, возможно, но он теперь всего лишь облачко пыли, летающее над Кванток-Хиллс, где они так любили гулять. И вот Вэл, который, развеяв его прах, воображал, будто может умереть в любую минуту, будто его раздавит одиночество, проводит каждое мгновение своей жизни в мечтах о другом.

Он встал — Луиза наконец затихла — и потер затекшие голени. Сегодня он проснулся с дикой головной болью и впервые за несколько месяцев не проехал положенного расстояния ни по дороге, ни в гараже на тренажере, и вот теперь ноги напоминали ему об этом.

В саду у дома викария зажегся галогеновый светильник. Черепаховая кошка из «Красного льва» медленно прокралась по траве, потом вдруг остановилась и припала к земле. Вэл уже хотел отвернуться, но вдруг понял, что синяя дверь видна только наполовину. Клин тени закрывал часть ее. Дверь была открыта.

Его сердце загорелось. Какая неожиданная радость! Вэл выбежал из дома, пересек залитую лунным светом дорожку и ринулся вверх по застланным ковром ступеням. Ринулся к самым ужасным минутам своей жизни.

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

Старший инспектор Барнаби перемешал кусочки банана и мюсли. Грустно вздохнул. Положил ложку.

— Есть еще кофе?

— Похоже, что нет, — сказала Джойс, взглянув на пустой френч-пресс. — И новый заваривать не буду. Ты и так пьешь слишком много этой дряни. Ты уменьшил количество чашек на работе?

— Да.

— Ты обещал.

— Да. — Барнаби отодвинул миску с мюсли. — Ради бога!

— Что такое случилось ночью?

— Я не мог спать.

Ему помнились какие-то клочки снов, яркие лоскутки и обрывки. Все они касались того, что занимало его ум, но составляли самые запутанные комбинации, не имевшие ни малейшего смысла. Валентин Фейнлайт изо всех сил гонит на велосипеде по лугу Ферн-Бассет, но… не двигается с места. Чуть позади в воздухе усыпанным блестками аэростатом висит Вивьен Кэлтроп. Луиза Фейнлайт в гидрокостюме из крокодиловой кожи садовыми ножницами подстригает водоросли на дне стремительной реки и складывает их в остов старой детской коляски. Энн Лоуренс, молодая и красивая, в цветастом платье, садится в открытый красный автомобиль. Сразу же прозрачный верх, украшенный какими-то трубками и банками, падает на нее, и машина превращается в больничную койку. Лайонел Лоуренс в помещении, одновременно похожем и непохожем на комнату Карлотты, разбрасывает утварь и книги по полу, рвет на куски постеры, а Таня, реальный ангел с огромными крыльями из настоящих перьев, сидит на книжной полке и, усмехаясь, делает ему козу.

И наконец из глубин подсознания Барнаби выплывает Джексон — монструозная кукла в матросском костюмчике. Кукла заводная, она хихикает, и чем сильнее ее толкаешь, тем больше она хохочет и тем дальше отпрыгивает назад. Механический смех избитой и затурканной куклы становится все громче и громче, пока не превращается в один сплошной вопль. Вот тут-то Барнаби и проснулся. И понял, что кричит он сам.

Джойс потянулась через стол и взяла его за руку.

— Тебе надо отпустить это, Том.

— Не могу.

— Ты сам всегда говоришь…

— Я знаю, что всегда говорю. Это совсем другое.

— Ты как тот человек с китом^[54].

— Это точно, — Барнаби горько улыбнулся. — Отныне зови меня Ахав.

— Все разрешится рано или поздно.

— Да.

— Просто постарайся…

— Джойси, прости, я опаздываю.

Вообще-то он вышел на двадцать минут раньше обычного. Джойс проводила мужа до прихожей, помогла ему надеть пальто и подала шарф.

— Он мне не нужен.

— Просто возьми его с собой. Правда холодно. Вон в саду какой туман.

В окно она видела, как он садится в машину. Слышала, как мотор агрессивно зарычал, набирая скорость, слишком легко и быстро. Машина отъехала, а у нее зазвонил телефон.

С Вэлом что-то случилось. Луиза так привыкла к ранним отлучкам брата, что, пройдясь утром по пустому дому, решила, будто он уже отправился на свой двадцатимильный марафон.

Она надела теплые брюки, свитер, заварила чай и вышла с ним в сад. Барнаби счел сад Фейнлайтов сурово-аскетическим. Но именно эта сдержанность форм нравилась Луизе. Прямоугольные клумбы, низкие изгороди из тиса, умело подстриженные, элегантно строгие кусты, темное зеркало воды в бассейне. Даже сейчас, когда к особняку с ревом и грохотом приближался мусоровоз, объезжающий Каустон и окрестные деревни, пейзаж выглядел умиротворяющим.

Луиза походила по саду, выпила свой чай, полюбовалась чудесной фигуркой зайца и погладила его ушки, растерла между пальцев душистый листок. Подойдя к торцевой стене, она заметила, что нет ключа от садовой калитки. Этот большой железный ключ никогда не вынимали из запертого замка, чтобы никто не мог войти. Вэл руководствовался теорией, что так ключ будет всегда под рукой, а если Луиза станет хранить его в каком-нибудь надежном месте, наверняка вскоре потеряется.

Луиза повернула ручку и шагнула на узкий газон, за которым шла канава. Позади канавы простиралось длинное поле стерни с живой изгородью, тянущейся до самой дороги. Ключа не было и снаружи. Она поищет его после завтрака, а если не найдет, купит в Каустоне задвижку и навесной замок.

Выйдя из сада, Луиза добрела до гаража. Велосипеды были на месте, а вот «элвис» отсутствовал. Потом, к своему удивлению, Луиза увидела автомобиль на дороге, аккуратно поставленный у обочины. Мусоровоз затормозил. Шофер взял их бак на колесиках и подцепил к подъемнику. С громким стуком мусор отправился в кузов грузовка, а бак вернулся на место, брякнув о тротуар. Луиза втолкнула его обратно в гараж.

Вернувшись в дом, она окликнула брата и, не получив ответа, пошла в его комнату. Вэл сидел на низком стуле очень близко к окну и неотрывно смотрел на деревенскую улицу, на подъездную дорожку к дому викария. У него на коленях лежал полевой бинокль, оставшийся с тех времен, когда он любил наблюдать за птицами. Пальцы сжимали кожаный ремешок бинокля так крепко, что, казалось, побелевшие костяшки вот-вот прорвут кожу. Ключи от машины валялись на полу у него под ногами.

— Вэл? — Его полная неподвижность напугала Луизу. — Что это? Что случилось?

Казалось, он не услышал. Даже головы не повернул. Только слегка качнулся, как будто задремав, а потом резко выпрямился. На нем была та же одежда, что и вчера.

— Ты что, сидел здесь всю ночь?

— Ничего.

Луиза, озадаченная, уставилась на него, потом сообразила, что это он ответил на ее первый вопрос.

— Ты захворал? Вэл! — Она дотронулась до него и тут же отдернула пальцы. Его рука была холодная и твердая как камень. — Ты совсем замерз. Я принесу тебе чего-нибудь горячего.

— Со мной все в порядке.

— Ты давно тут сидишь?

— Ступай, Лу. Нет, погоди! Мне нужно отлучиться в туалет. — Он передал ей бинокль и, уходя, бросил: — Не спускай глаз с дома.

Луиза дождалась, пока он вернется. На дом она не смотрела, ни в бинокль, ни без бинокля. Он пришел, отвернулся от нее, приблизил окуляры к глазам, прищурился и продолжал всматриваться в дом викария с какой-то лихорадочной сосредоточенностью.

Подождав несколько секунд, Луиза поняла, что Вэл просто забыл о ней. Она не знала, что делать дальше. Чашка чая, английская панацея от всех бед, начиная с головной боли и кончая пожаром, наводнением или эпидемией чумы, показалась ей совершенно бесполезной. Но он ведь так замерз. Уж лучше приготовить чашку чая, чем вовсе ничего не делать. И она уже собиралась пойти и заняться этим, когда Вэл заговорил:

— Я могу справиться… то есть пока я… Я могу справиться… Я смогу… Мне только надо… потом… спросить его… спросить его… Какая мука… Я не вынесу… Нет… Нет… — Горячечное бормотание чередовалось с болезненными, хриплыми всхлипами. Он говорил так, как будто у него начался приступ астмы.

Оцепенев, Луиза слушала поток этой дичи, который, понимала она, предназначался не ей, но это было слабое утешение. Перед тем как ей выйти из комнаты, он вдруг резко вскрикнул и быстро поднес бинокль к глазам, потом так же быстро опустил его и разочарованно сник.

Луиза отступила в кухню. Заваривая чай, она задумалась над тем, кого может в это посвятить, и ее пронзила мысль, что теперь, когда нет Энн, совершенно некого. Они с Вэлом всегда были самодостаточны, им хватало друг друга здесь, в Ферн-Бассет. Держать все в себе — это очень хорошо, пока один из вас не становится беспомощным. Она подумала, не позвонить ли врачу, но немедленно отказалась от этой идеи. Какой смысл? Врач вряд ли к вам поедет только потому, что вы несчастны и что-то такое бессвязное бормочете себе под нос. А если врач приедет, как отреагирует на это Вэл? В нынешнем своем, крайне неустойчивом состоянии он вполне способен спустить врача с лестницы и скатиться следом.

Что такого могло произойти с тех пор, как они расстались вчера вечером, чтобы он впал в столь жалкое состояние? Что всему виной Жакс, она не сомневалась ни секунды. Может, спросить у Вэла? Нет, лучше не стоит. Не то чтобы она боялась его реакции; скорее, страшилась услышать правду.

Она принесла ему чай, Вэл повернулся и посмотрел на нее мутными, ужасными глазами, и она вдруг вспомнила, что сегодня хоронят Чарли Лезерса.

В «Красном льве» накануне тянули спички, чтобы решить, кто будет представлять на похоронах заведение, в котором Чарли провел немало малоприятных часов, отвлекая веселых бражников от их пива.

По логике вещей, напрашивалась кандидатура хозяина, однако он оказался не готов покинуть паб, и все решили, что его можно понять. Оставалось пятеро завсегдатаев, которые по разным причинам не разбежались после того, как поступило такое предложение. Один был в туалете, двое играли на билльярде и не слышали, о чем разговор. Еще один, актер на пенсии, болтал с барменшей Коллин, а у последнего, Гарри «Рыжика» Наттингса, с войны была железная нога, так что он просто не успел доковылять на ней до двери. Короткую спичку вытянул Гарри.

Он клятвенно обещал явиться в церковь Святого Мученика Фомы шатра в одиннадцать часов, минута в минуту, но не явился. За ланчем, взяв себе двойное виски и расплатившись деньгами, собранными на посещение похорон, он рассказал честной компании, что отстегнул ногу, как делал всегда, когда собирался немного вздремнуть после завтрака, а проснувшись, обнаружил, что она закатилась под кровать. К тому времени, как ему удалось выудить оттуда протез, катафалк уже добрался до церковных ворот, и он не захотел нарушать торжественность церемонии опозданием. «Да, аншлага точно не было», — заметил бывший актер.

То же самое подумала Луиза, стоя на почтительном расстоянии от семьи покойного и как можно дальше от границы жизни и смерти, то есть от края могилы. Она была не в черном, хотя в ее гардеробе черного хватало. Просто она решила, что траур выглядел бы неуместно, учитывая ее более чем далекие отношения с покойным.

Луиза пожалела, что пришла. Сейчас она чувствовала, что Хетти Лезерс позвала ее только из вежливости и, увидев миссис Форбс, удивилась не меньше, чем та, когда оказалась тут. К тому же Луиза волновалась за брата, которого оставила одного в неутешительном состоянии. В воротах кладбища она оглянулась и увидела, что Вэл по-прежнему торчит у окна, одинокий и покинутый, как узник, заточенный в высокую башню.

Близкие Лезерса держались стойко. Дочь поддерживала мать под локоть слева. Муж Полин, крепкий мужчина с коротко остриженными рыжими волосами, держал оборону с другой стороны. Не похоже было, что Хетти так уж нуждается в том, чтобы ее вели под руки. Все трое успешно скрывали свое горе.

Эвадна Плит стояла рядом. Лица ее было почти не видно из-за обширной, похожей на большую меренгу шляпы. Опустив глаза, как бы из уважения к покойному, она покосилась в сторону Луизы, и это вызвало у нее некоторое беспокойство. Ей виден был лишь профиль, но она отметила опущенный, как у трагической маски, угол рта. Еще, по мнению Эвадны, Луиза была чересчур накрашена. Она все время странно щурила глаза и часто моргала. Как будто чувствуя, что за ней наблюдают, Луиза перебросила шелковистую волну волос на грудь, таким образом почти закрыв лицо.

Теперь, когда жена Лайонела Лоуренса не могла ничего от него потребовать, он не нашел в себе сил исполнить долг служителя церкви по отношению к бывшему наемному работнику и с готовностью отказался от этой идеи. Преподобный Тео Лайтдаун, потрясенный, как и все остальные, случившимся с миссис Лоуренс, сразу понял, что муж не отойдет от одра болезни, и, так сказать, закрыл образовавшуюся брешь собственным телом.

К сожалению, ничего не зная о Чарли, он вынужден был довольствоваться скупыми замечаниями Лайонела, надо сказать довольно путаными. (Что сейчас возьмешь с бедняги?) Поэтому речь, обращенная к собравшимся, не только отличалась краткостью, но также изобиловала неточностями. Видимо, преподобный Лайтдаун, как и все пятеро скорбящих, был не слишком расстроен, хотя и несколько смущен. В своей речи он упомянул Адама-садовника, по чьим стопам Чарли честно прошел свой земной путь. Все, к чему прикасались его руки, росло и цвело. А его дружелюбие! Любящий отец и дедушка обрел вечный покой и терпеливо ждет, когда дорогая супруга и многолетняя помощница воссоединится с ним. При этих словах на лице вдовы Лезерс появилось выражение такого панического ужаса, что преподобный Лайтдаун решил поскорее закончить панегирик покойному.

Теперь, у могилы, он закрыл молитвенник и скорбно прижал к груди. Хетти смотрела, как медленно и ровно опускается гроб. Если слезы и подступили к ее глазам, то только при виде красивого венка, тщательно выбранного Энн, и ее милой, такой детской надписи на карточке с траурной рамкой. Был еще гораздо более скромный, довольно обыкновенный венок от Хетти и всей семьи и букет желтых хризантем от Фейнлайтов.

Веревки натянулись и заскрипели о полированное дерево, но гроб ни на йоту не накренился в ту или иную сторону. «Как будто вся эта тщательность имеет какое-то значение, — подумала Хетти. — Как будто Чарли было бы какое-то дело до этого. Или до цветов и подобных приношений». Полин отпустила локоть матери и что-то прошептала ей на ухо.

Хетти нагнулась и набрала в руку земли. Ее удивило, какая здесь темная и рассыпчатая почва. Прямо как рождественский кекс. Хетти бросила пригоршню в могилу. Земля упала на медную табличку, почти закрыв имя и фамилию ее мужа. Осталось только «Ч рл Ле».

Церемонию похорон Хетти не раз видела в телесериалах и сейчас чувствовала себя немного актрисой. Разумеется, она не ощущала настоящего горя. Ей хотелось поскорее оказаться дома и убедиться, что с внуками и Кэнди все в порядке. Подавать нарезанную ветчину и салат с консервированным лососем, сэндвичи с огурцами и баттенбергский торт^[55], которые приготовили Полин и малышка Дженни.

Маленькая похоронная процессия стала расходиться. Был один неловкий момент, когда Луиза подала Хетти руку и выразила свои соболезнования, а Хетти толком не знала, что ответить. Однако тут вмешалась Полин, просто пригласив Луизу зайти к ним на чашку чая. Луиза поблагодарила, но сказала, что у нее назначена встреча, и поспешила уйти.

Зато Эвадне очень хотелось пойти в гости. Ей так нравилось наблюдать приятельницу в лоне семьи, и внуки у Хетти такие чудесные! Как только они вышли за ворота кладбища, она взяла вдову под руку, и они зашагали, освещаемые ярким осенним солнцем, к Толл-Триз-лейн. Полин и Алан следовали за ними.

Хетти пожаловалась Эвадне, что ничего не чувствует. Эвадна посоветовала ей поговорить с врачом. Позже на той же неделе Хетти сходила к доктору Махони, и тот поставил ей диагноз «отсроченный шок». Он предупредил Хетти, что горе нельзя отрицать бесконечно и что ей обязательно следует обратиться за медицинской помощью, если потребуется. Чувство утраты, предостерег он, может нахлынуть неожиданно, в любой момент.

Но ничего такого не случилось.

Барнаби много чего не любил в своей работе, хотя, к счастью, любимого в ней было больше. Но чего он особенно не выносил, что иногда просто сводило его с ума, так это ожидание. Ждать ответов на запрос и отчетов. Заключений криминалистов и патологоанатома. Встречи с людьми, которые знают или не знают что-то по делу, но свободны будут, видите ли, после дождичка в четверг. Факсов в ответ на собственные факсы. Снимков из проявки и печати. Выползающей из принтера бумаги. Ждать, когда какой-нибудь жалкий проходимец по ту сторону пластиковой столешницы в допросной откроет наконец свой рот, хотя бы для того, чтобы сказать: «Отвали».

Сейчас Барнаби ждал, пока отпечатки пальцев из квартиры Карлотты в Степни сличат с «пальчиками», добытыми на чердаке в доме викария. Вероятнее всего, они будут идентичными, но надо знать точно. Имелись еще два образца отпечатков, предположительно Энн и Лайонела, поскольку Хетти Лезерс клялась, что ноги ее не было наверху, с тех пор как приехала Карлотта. Лоуренс, ворча, согласился как-нибудь зайти в участок и оставить свои отпечатки, дабы его исключили из числа подозреваемых. (Опять ожидание!) Уже имеющиеся отпечатки Джексона не совпадали с теми, что сняли на чердаке.

Увеличенные кадры видео лежали на столе у Барнаби и словно издевались над ним. Мужчина в черном садится на велосипед, который потом пропал без следа. Так где же он спрятан? Книгу легче всего спрятать в библиотеке. А велосипед? В Ферн-Бассет нет филиала «Хэлфордса», чтобы спрятать велик среди десятков других. И что еще важнее, одежда. Если бы только найти те шорты из лайкры, удостовериться, что ниточка в багажнике «хамбера» — от них, доказать, что они принадлежат Джексону. Но если не получится, а похоже (и чем дальше, тем больше), что нет, придется искать другой путь.

Пока Барнаби пытался этот другой путь нащупать, его преследовало ощущение, что достаточно просто сформулировать некий ключевой вопрос. Стоит задать его нужному человеку и получить правдивый ответ, как удастся ухватить конец ниточки и распутать обширную паутину, в которой они увязли. Он, Барнаби, потянет за кончик и постепенно распустит сеть. Может быть, он уже задал судьбоносный вопрос, только не тому человеку. Но, скорее всего, пока не понял, что это за вопрос такой.

Насколько все было бы яснее, если бы он знал, что можно выбросить за борт. Опыт подсказывал, что существенна лишь часть хлынувшей на него информации. Однако только малую ее толику можно было спокойно отбросить. В конце концов, с божьей помощью, он узнает правду и поймет, что всего-то и нужен был вот этот скромный факт, обнаруженный криминалистами, вот эта оговорка при опросе или намеренно уводящий в сторону (и наконец понятно, от чего уводящий) разговор.

Но пока он мог только ждать. Активно ждать, конечно, потому что бездействие было бы непереносимо. Он решил заново изучить всю информацию по делу, перечитать досье. До сих пор на это не находилось времени, и пока поступают все новые и новые сведения, невозможно составить целостное впечатление. Он будет читать медленно, тщательно, все подмечая. Он посмотрел на календарь: четверг, двадцать седьмое августа. Больше десяти дней прошло с исчезновения Карлотты. Восемь дней назад убили Чарли Лезерса. Может быть, сегодня ему повезет?

__________

Сержанту Алеку Беннету было скучно. Вернее, он совсем заскучал. Просто скучно ему сделалось, едва он заступил на пост, потому что нет ничего скучнее, чем сидеть в машине час за часом и таращиться на дом в тщетной надежде, что подозреваемый вдруг выскочит и рванет в какое-нибудь гламурное местечко, где начнет совершать множество увлекательных противозаконных действий.

В девяноста девяти случаях из ста объект либо вообще не выходил, а если выходил, то в магазин за углом — купить пачку сигарет, упаковку пива и пригоршню пакетиков чего-нибудь растворимого, после чего возвращался обратно.

Беннету не нравилось, что дом викария так неудобно расположен. Сержант мог видеть двор паба «Красный лев» в левое боковое зеркало и дорого бы дал, если бы мог наблюдать за домом, устроившись у окна питейного заведения с «завтраком пахаря»^[56] и легким пивом. Но не получалось.

Желудок между тем напомнил ему, что уже час дня. Он развернул домашний сэндвич с солониной и маринованными огурчиками, отложил завернутый отдельно в кусок вощеной бумаги турновер с джемом, а на колени постелил хорошенькую бумажную салфетку с цветочками. Джули весьма изысканно выполняла все обязанности жены, ну, почти все.

Отвинчивая крышку термоса, но не переставая при этом наблюдать за домом, полицейский вдруг испытал неприятное чувство, что за ним самим наблюдают. Странно покалывало кожу лица и рук. Ладони вспотели. Он не стал поднимать голову или осматриваться. Просто пил чай и ел сэндвич.

Потом он заметил на стене, окружающей дом викария, два пляшущих солнечных зайчика. Бинокль! Он вышел из машины, специально для наблюдателя проделал несколько упражнений, разминая руки и ноги, и стал удаляться, как будто собирался обогнуть деревенскую лужайку.

Наблюдатель обосновался на верхнем этаже странного здания, в котором не людям бы жить, а тропическим растениям. Наблюдатель не двигался, его взгляд был приклеен к дому викария. «Итак, — подумал Беннет, неспешно возвращаясь назад и садясь в машину, — нас двое». Он прикинул, следует ли поставить в известность начальство, но так как тот, второй, парень был далеко и, следовательно, Беннету не угрожала смертельная опасность, он решил не заморачиваться.

Вот что он сделает: отъедет к дальнему концу лужайки. Оттуда ему будут видны ворота дома викария и великолепный серебристый автомобиль перед стеклянным домом, а вот парень из стеклянного дома уже не сможет в четыре глаза следить за ним. Однако только он надел на клетчатый термос пластмассовый стаканчик, большая черная очень старая машина быстро выехала из ворот, повернула налево и поехала по дороге на Каустон.

Сержант Беннет одной рукой смахнул салфетку, турновер и термос на пол, а другой включил зажигание. Его проинструктировали, что, если появится машина, это наверняка будет тот самый человек, поскольку больше в доме никто водить не умеет. Следя за дорогой, сержант сначала не заметил, что буквально через секунду после того, как он тронулся с места, в хвост ему пристроился сияющий «элвис».

Барнаби просидел уже больше часа, закопавшись в материалы дела, перечитывая протоколы опросов и глядя в стену, когда дверь приоткрылась и Трой просунул голову в образовавшуюся щель.

— Господи, неужели уже время ланча?

— Джексон по такому случаю решил сбежать.

— Блестяще! — Барнаби вознес Всевышнему безмолвную благодарность и потянулся за своим пальто. Еще часа четыре — и он бы потерял бдительность. — Будем надеяться, что этот тип не просто смотался в Каустон купить бутылочку чего-нибудь, что подкрепит его силы.

— Беннет говорит, что объект едет по Биконшилд-роуд.

— Многообещающе. — Они быстро шли к лифту. — Беннета заметили?

— Он думает, что нет. Он сейчас держится через три-четыре машины от Джексона. А «элвис» Фейнлайта тоже увязался за ними.

— Вот как?

— Ага. Очень быстро Фейнлайт сориентировался. Видно, наблюдал за ними в окно. Его машина еще дальше от Джексона. У Беннета такое чувство, что Фейнлайт очень не хочет, чтобы Джексон его заметил.

— Если ехать далеко, понадобится бензин. Лучше остановиться на заправке в Фолл-Энд.

Через полчаса стало совершенно очевидно, что «хамбер» направляется в Лондон. Джексон объехал Каустон, двигаясь прямо по Биконшилд-роуд, откуда потом можно будет свернуть на магистраль М40. Держать его в поле зрения было «плевым делом», по выражению сержанта Беннета:

— Этот катафалк не смог бы обогнать даже пятилетнего пацана на роликах, сэр. Мы все время едем на скорости шестьдесят. И это, похоже, предел для него.

— Где Фейнлайт?

— Простите?

— Где «элвис»?

— По-прежнему позади меня. Старается держаться незаметно. Насколько это вообще возможно, если едешь в авто из киношки про Бонда.

Беннет завел «Живи и дай умереть»^[57], и Барнаби быстро нажал отбой. Но раздражение длилось всего несколько секунд. На смену ему пришла счастливая мысль: судьба для разнообразия решила расщедриться. Потому что, преследуя автомобиль, вы вряд ли найдете более разумный и безопасный способ держать его в поле зрения, чем тащиться по внутренней стороне автомагистрали.

— У нас ведь нет лондонского адреса Джексона, сэр?

— Нет. Он прибыл к Лоуренсам прямо из тюрьмы. Неделю-другую перекантовался в хостеле, чтобы разобраться со своими шмотками. Раньше-то он просто плыл по течению. Без определенного места жительства, как говорится.

— Ну, не думал я, что он до такой степени…

— Как я уже говорил, он не умен.

— Значит, поехать он мог бы куда угодно?

— Мог бы. Но не думаю, что поедет.

Где-то между Паддингтоном и Риджентс-парком серебристый «элвис» обогнал «эскорт» Беннета. Тот сначала этого даже не заметил. Сказать по правде, последние полчаса «элвис» так умело держался сзади, почти невидимый, что Беннет едва ли не забыл о нем. Он упустил из виду тот момент, когда «элвис» перестроился в другой ряд.

Сержант не стал волноваться. Пока он не теряет из поля зрения «гроб на колесиках», как Беннет мысленно окрестил «хамбер», особого значения не имеет, кто еще к ним присоединился. Ему даже не потребовалось приотстать, потому что, как сказал шеф, когда они в последний раз перезванивались, для Фейнлайта синий «эскорт» Беннета вряд ли представляет интерес. Даже если Фейнлайт заметит его, ну что ж, еще одна машина на дороге, только и всего.

Когда все три автомобиля проехали мост Блэкфрайерс, Трой обогнул Гайд-парк.

— Уверены, что не ошиблись с топографией, сержант? Только не говорите, что наш маршрут необыкновенно живописен. У меня есть глаза.

— Да, сэр.

Трой вспомнил, как несколько дней назад мечтал колесить по Лондону. Считал это своего рода вызовом, и не заблуждался, как теперь выяснилось. Он справится, без вопросов, просто если в ближайшее время не перестроится в крайний левый ряд, так и будет ездить вокруг Мраморной арки, пока голова не закружится; и когда они наконец остановятся, помогай ему Бог! Трой посигналил, вывернул влево, выскочил из своего ряда и тут же услышал сзади рев клаксона, от которого у него сразу схватило живот.

— Срежем, шеф. Объедем Блэкфрайерс. Там не безопасно в это время.

Трой предпочел бы выговор такому молчанию.

— Вот так, переехать мост Ватерлоо, и бинго — мы в Шордиче.

— А по-моему, это Оксфорд-стрит.

И это действительно была Оксфорд-стрит. Они теперь ползли на черепашьей скорости, объезжая огромные красные двухэтажные автобусы. У некоторых сзади были написаны слова благодарности за то, что им дали проехать. Трой мгновенно нарисовал себе яркую картину того, что могло бы случиться, если бы проехать им не позволили, и решил, взвесив все за и против, лучше не зарываться.

Он не мог не заметить оголтелой враждебности водителей черных кэбов^[58], которых было очень много. Они гудели, не давали себя обогнать, подрезали его. Один постучал согнутым пальцем себе по лбу и проорал: «Придурок!»

— Слыхал я про лондонские такси, — вздохнул Трой, — но не знал, что дела обстоят настолько плохо.

— Просто тебя здесь быть не должно.

— Что?

— Только автобусы и такси.

— Так почему не предупредить?

— Мы как раз проехали знак.

Они ползли вокруг площади Пиккадилли. Ступеней вокруг статуи Эрота было не видать из-за обилия людей — там околачивалась, ела и пила молодежь. А двое, слившись в поцелуе, со всем старанием пробовали на вкус первую заповедь этого бога.

Миновали Хэймаркет, обогнули Трафальгарскую площадь, битком набитую туристами, большинство из которых старательно кормило голубей. Голуби тоже не скупились, и когда полицейские все же добрались до Шордича, Барнаби с горечью увидел, как загажен капот его машины. Позвонил на мобильный Беннет и сообщил о своем местонахождении: он рядом с метро Уайтчепел.

— Возможно, этот тип очень скоро свернет налево, Беннет. Он, по всей видимости, направляется на Ломакс-роуд, семнадцать. Если войдет в дом, прекрасно. Просто ждите. Попытается скрыться — задержите его. Мы будем там минут через пять после вас.

— Понятно, сэр.

Сержант Беннет отключился, и как раз в этот момент «хамбер» проскочил перед светофором, а с ним — еще несколько машин, в том числе «элвис». «Эскорт» остановился на красный, но вскоре легко их нагнал. Движение было довольно ровное и спокойное, так что Беннет видел далеко вперед. Он заметил, как «хамбер» свернул налево, а через несколько секунд — и «элвис».

Последовав за ними, Беннет действительно обнаружил их в конце Ломакс-роуд. Но дальше что-то пошло не так. Движение все замедлялось и замедлялось, пока не встало. Машины загудели. Водители высовывали головы и ругались… Бог знает на что и на кого. Сержант Беннет вылез из машины, прошел немного вперед, пытаясь понять, в чем причина остановки. Понял… и побежал.

«Элвис» перегородил дорогу. Водитель просто остановил машину, вышел и куда-то ушел. Немного дальше Беннет увидел «хамбер», неловко приткнутый на стоянке. Он еле втиснулся между двумя машинами, задняя часть торчала.

Сержант Беннет бежал по тротуару. Старший инспектор говорил, что объект направляется к номеру семнадцать. Сержант был за несколько домов до того, из которого доносились крики. У них в деревне вокруг уже собралась бы кучка соседей. Здесь прохожие безразлично шли мимо.

Дверь была открыта настежь. Беннет заколебался. Ему велели просто ждать, но там явно творилось что-то противозаконное. А поскольку брошенный как попало «элвис» перегородил движение, один бог знает, когда сюда доберется старший инспектор. Между тем голоса, оба мужские, звучали все громче. В одном звенела ярость, другой словно задыхался от боли и возмущения.

Когда брань сменилась звуками ударов, Беннет решил действовать. Мелькнула у него мысль, не позвонить ли старшему инспектору, но нет, решил он, не надо. Эти-то полсекунды промедления и оказались роковыми. Он открыл дверь в парадное, поднял голову и увидел на лестничной площадке двух схватившихся мужчин. Один упал спиной на деревянные перила. Они хрустнули под его тяжестью и совсем отломались. Мужчина перекувырнулся в воздухе и с силой ударился о каменный пол прямо у ног Беннета.

Прошло довольно много времени, прежде чем Барнаби удалось поговорить с тем из двоих, кто уцелел в ужасной схватке. Местная полиция приехала на место происшествия на добрых полчаса раньше, чем Барнаби, который бросил Троя в пробке напротив паба «Уайт харт» и остаток пути до Ломакс-роуд, 17, проделал пешком, а отчасти бегом. Лондонская полиция вызвала врача, отогнала «элвис» и теперь пыталась разрулить все еще гудящую пробку.

Мужчину с разбитым вследствие падения черепом должны были отвезти в морг Лондонской больницы, как только транспорт сможет проехать. А пока он лежал накрытый покрывалом, взятым из квартиры наверху, где и началась драка.

Удрученный Беннет сидел на ступеньке лестницы. Ему было очень стыдно. Когда подошел старший инспектор, он вскочил:

— Боже, сэр, простите. Не знаю, что сказать. Я слышал, как они ссорились, как входили в раж. Мне надо было вмешаться раньше. Я просто думал… Мне очень жаль.

Барнаби наклонился, приподнял угол покрывала, посмотрел, потом аккуратно вернул его на место. Уходя, он на секунду дотронулся до плеча сержанта:

— Не о чем жалеть. Беннет.

Через несколько часов, по договоренности между полицией долины Темзы и лондонской, Валентина Фейнлайта, ранее задержанного, передали на попечение двух офицеров уголовного розыска Каустона.

В участке он умылся, переоделся в чистую рубашку и джинсы, которые принесла ему сестра. (Она отказалась идти домой и уже почти два часа ждала в приемной.)

Барнаби и Трой просидели в допросной на первом этаже примерно половину этого времени, пытаясь добиться от Фейнлайта хоть какого-то членораздельного ответа, но так и не добились. Еще в Лондоне его осмотрел врач, ссадины и порезы обработали, после чего сказали, что теперь он готов к допросу. Там он тоже отмалчивался.

Физически готов. А вот во всех остальных смыслах?.. Барнаби сильно в этом сомневался. В полицейских кругах широкое хождение имеют термины «тяжкие телесные повреждения». «увечья». Но поддаются ли квалификации «душевные увечья»? А именно к этому привели Фейнлайта разрушительные отношения с Джексоном.

Он сидел согнувшись, обхватив голову руками. Ему предлагали поесть, выпить чаю или воды — он от всего отказался, молча, лишь отрицательно качая головой. Барнаби уже устал включать и выключать магнитофон. Попробовал еще раз.

— Мистер Фейнлайт… — Барнаби видел, что задержанный не отвечает не из упрямства. Старший инспектор подозревал, что Фейнлайт попросту не замечает ни его самого, ни сержанта Троя, хоть они и торчат здесь уже черт знает сколько времени. Валентина целиком поглотило глубокое, непроницаемое горе.

Барнаби встал, сделал Трою знак остаться, а сам вышел. Задержанный не из тех людей, которые отказываются говорить с полицией из принципа. Когда он оправится от шока, расскажет все как было. Но скоро ли он оправится?

Насколько пока мог судить старший инспектор, никто, кроме Фейнлайта, не мог засвидетельствовать обстоятельства падения Джексона и только Валентин способен рассказать им, что произошло. И это было в его интересах — чтобы он скорее заговорил. Не только в интересах Барнаби. Вряд ли Фейнлайт захочет находиться в камере до суда, а суд, вполне возможно, состоится лишь через несколько месяцев.

Все это Барнаби объяснил Луизе Фейнлайт в холле. Увидев его, она вскочила со стула. Сестра Валентина очень изменилась. Барнаби раньше не видел ее без макияжа. Тем сильнее его поразило это беззащитное, серое, в морщинках лицо, искаженное крайним волнением. Если бы его спросили, сколько ей может быть лет, он бы предположил, что к пятидесяти.

— Когда я смогу увидеть брата?

— Надеюсь, скоро…

— С ним кто-нибудь есть? Адвокат? Он ведь имеет право на адвоката, верно?

— Да. У вас есть семейный адвокат?

— В Лондоне. Когда я могу увидеть Вэла?

— Сядьте, прошу вас, миссис Форбс.

Он тронул ее за руку и указал на неказистую деревянную скамью с решетчатой спинкой. Луиза неохотно присела на самый краешек и нетерпеливо теребила край джемпера.

— Я уверен, вы хотите помочь брату…

— Конечно, хочу!

— Мы надеемся, что вы уговорите его побеседовать с нами.

— Что? Сейчас?

— Чем скорее он ответит на наши…

— Но вы уже несколько часов мучаете его. Ему надо отдохнуть.

— Мы не можем его освободить…

— Это правда, насчет Жакса?

— Да.

— О, бедный Вэл! — Она беззвучно заплакала.

Не могло быть и речи о том, чтобы оставить Луизу и ее брата наедине. Но Барнаби позаботился, чтобы полицейский пригляд был, насколько это вообще возможно, ненавязчивым и доброжелательным. Он поручил присмотр сержанту Брирли, посадив ее не возле стола, а у самой дальней от Фейнлайтов стены. Барнаби не сомневался, что через несколько минут Фейнлайт и его сестра просто забудут о присутствии Одри. Так и случилось. Луиза взяла со старшего инспектора обещание, что ее разговор с братом не станут записывать на магнитофон. Она очень хотела, чтобы ее допустили к Вэлу, но не желала, даже непреднамеренно, усилить позиции обвинения.

Барнаби, который устроился в соседней комнате, наблюдал за беседой сквозь маленькое оконце, затянутое проволочной сеткой. Фейнлайты сидели плечо к плечу на жестких металлических стульях. Луиза неловко обняла Валентина, он склонил голову к ней на плечо под неудобным углом, и она покачивала его взад-вперед, баюкая, как ребенка. Это продолжалось минут двадцать, и Барнаби уже готов был отказаться от своей идеи, как вдруг Фейнлайт запрокинул голову и у него вырвался ужасный даже не крик, а вой, за которым последовали хриплые всхлипывания.

— Ага, началось, — сказал Трой. Он только что вошел. — Я попросил принести нам чаю. Хотите пока «марс»?

— И когда я увидел, что дверь открыта, я решил, что это сигнал. Можешь себе представить, Лу, что я почувствовал. — По его лицу текли слезы, и он вытирал их рукавом. Стол и пол вокруг были завалены смятыми бумажными платками. Луиза взяла руку брата и прижалась к ней губами.

— Я бежал, я так быстро бежал, что споткнулся и чуть не упал на лестнице, но там никого не было. И я понял, что дверь забыли закрыть случайно. — Он сжал ее пальцы, до того сильно, что она едва не вскрикнула. — Боже мой, Лу, если бы только я ушел тогда! Почему я просто не ушел? Если бы я ушел, он был бы сейчас жив!

Луизе удалось не показать своей радости. Погасить блеск в глазах.

— Я понимаю, мой дорогой, понимаю.

— Потом я услышал щелчок, знаешь, такой бывает, когда трубку снимают. Я решил, что это он звонит. Может быть, мне. Клянусь тебе, Лу, я подумал, что он звонит мне! Я не шпионил, не подслушивал. Но когда я услышал, то сначала даже не поверил, что это его голос! Такой нежный, любящий… Он говорил слова, которые я никогда даже не надеялся услышать. Что она — единственное, что для него имеет значение, что она в его сердце сейчас и всегда. Он уговаривал ее не волноваться, уверял, что приедет к ней, как только сможет выбраться, что все будет хорошо…

Сердце Луизы разрывалось от жалости. Она достала еще салфеток и опять терпеливо вытерла ему лицо. Ей придется быть очень терпеливой долгие недели, даже месяцы. Терпеливой и неискренней. Нежной, ласковой, любящей.

— Я должен был узнать, кто это, я должен был ее увидеть. Нет, не причинить ей вред, хоть я и буквально ослеп от ревности, а просто увидеть, кто способен сотворить такое чудо. Поэтому я сел и стал следить за ним. И когда Жакс вышел из дома, я последовал за ним.

Он приехал к себе на квартиру, в Ист-Энд. Я бросил машину где попало и побежал за ним. Они были в комнате наверху. Дверь была открыта, и я видел, как они обнялись, как обрадовались друг другу. Казалось, они не виделись долгие годы. А потом он заметил меня — на лестничной площадке. И все изменилось.

Я никогда не видел, чтобы кто-нибудь был так зол. Он так орал на меня! Я пытался извиниться, но он только еще больше зверел. Как я посмел притащить… свою грязь, свою мерзость в ее дом? Я жалкий извращенец. Куча дерьма. Я недостоин того, чтобы жить. Он будто с цепи сорвался. А она все это время говорила спокойно, и его пыталась успокоить. А потом он ударил меня.

Я упал, а когда поднялся, слышал, как она крикнула: «Терри, Терри, не надо!» И я увидел его лицо. И знаешь, мне никогда не было так страшно. Я подумал, что он убьет меня. И я стал отвечать на его удары, чисто инстинктивно, и мы были на лестничной клетке, когда он…

Луиза нежно погладила его по плечу. Это был всего лишь тихий, утешающий жест, но он сжался, как будто его ударили.

— Вэл, это несчастный случай…

— Это я виноват!

— Они должны понять, что это был несчастный случай. Ты не можешь провести остаток жизни в тюрьме.

— Мне все равно, где я проведу остаток жизни. Дай бог, чтобы он оказался покороче. — Валентин замолчал на несколько секунд, потом произнес: — Шутка в том, Лу, злая шутка судьбы в том, что это я готов был умереть за него.

В соседней комнате Трой допил свой еле теплый чай, а Барнаби внимательно изучил третий сэндвич (довольно жирная ветчина, бледно-розовый помидор и сливочный майонез) и положил его обратно на тарелку. Трой как раз составлял чашки и блюдца на поднос, когда Фейнлайт снова заговорил. Барнаби схватил сержанта за руку и зашикал на него.

— Интересно, что я уже видел ее раньше, эту девушку.

— Правда? — не поверила Луиза. — Где ты мог ее видеть?

— В доме викария. Это была Карлотта.

— Но… это очень странно, Вэл! Все считают, что она утонула. Надо будет рассказать Энн… — Она осеклась, вспомнив, что ничего не может рассказать Энн.

— У нее волосы другие, такого смешного оранжевого цвета, коротко остриженные, как бы с шипами. Но это точно была она, Карлотта.

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

Ее нашли довольно быстро. Барнаби опасался, что она «ляжет на дно». снова изменит внешность, затеряется в преступном мире большого города. Если не Лондона, то Бирмингема, или Манчестера, или Эдинбурга. А поскольку у полиции не было ее фотографии, то шансы найти ее в этом случае приближались бы к нулю.

Но полиция перекрыла все ходы и выходы, ориентировку на нее (на оба ее имени) разослали по всем морским портам, аэропортам и железнодорожным вокзалам, откуда идут поезда на континент. Ее задержали на вокзале Ватерлоо перед отправлением поезда компании «Евростар». Она ехала под все тем же, уже знакомым Барнаби именем — Таня Уокер.

Увидев ее в допросной. Барнаби подумал, что редко ему встречалось более жалкое существо. В бытность свою констеблем он иногда во время дежурства выезжал в супермаркеты, если какой-нибудь малыш терял свою маму. Та же паника в глазах, те же слезы невосполнимой потери. Не странно ли, что два человека — эта девушка и Фейнлайт — оплакивают кончину порочного мерзавца Джексона чуть не на коленях?

Крутилась магнитофонная пленка. И в отличие от допроса Фейнлайта, никаких трудностей не возникало. Она откликалась на все вопросы без колебаний, не задумываясь ни на секунду, ровным, бесцветным голосом. Ей все равно. Ей нечего больше терять. «И слава богу», — подумал Барнаби. Ведь если бы Джексон остался в живых, как бы они распутали этот клубок? Как выбрались бы из пробки, которая вот уже две недели не дает старшему инспектору думать ни о чем другом?

Хотя у Барнаби было несколько часов для подготовки к допросу, он так до конца и не решил, с чего начнет. Старший инспектор мысленно выстроил вопросы в порядке возрастания их важности. Сначала наименее интересное — отношения девушки с Джексоном. Она явно была влюблена в мерзавца, он имел власть над ней, она сделала бы что угодно, лишь бы угодить ему, — старая как мир история. Затем ее версия того, что случилось на Ломакс-роуд. Третье: ее отношения с Карлоттой Райан, девушкой, которая жила по соседству. И наконец, ее роль в запутанной интриге, которая закрутилась в доме викария и привела к убийству Чарли Лезерса. Хотя этот, последний пункт был, бесспорно, намного интереснее и важнее остальных. Барнаби решил начать с третьего:

— Расскажите мне о Карлотте,Таня.

— Я уже рассказала вам о ней. Когда вы приходили тогда.

— Что с ней случилось?

Девушка безучастно смотрела на него.

— Она еще жива?

— Ясное дело, жива. А что?

— Тогда где она? — спросил сержант Трой.

— Наверно, оттягивается в полный рост. В круизе вокруг света на роскошном лайнере.

— И как же это у нее получилось?

— Объява в той театральной газетке. Она ходила на прослушивание. Дней за десять до того, как ей надо было ехать в дом викария. Ей предложили работу, танцы топлес. Контракт на год. Она и ухватилась за это. — Таня покосилась на сержанта Троя, и впервые лицо ее несколько ожило. — А вы бы не ухватились? — спросила она.

Трой не ответил. Это было бы неуместно, а главное, ему не хотелось отвечать. Он вспомнил, как впервые увидел эту девочку, как был тронут ее смешной внешностью, ее птичьим щебетом и тем прискорбным фактом, что она не знает своего отца. Тоже, небось, вранье. Он сжал губы, силясь не улыбнуться и не подозревая, до чего ханжески это выглядит.

— Так чья это была идея — отправить вас вместо нее к Лоуренсам? — осведомился Барнаби, довольный уже тем, что теперь знает, почему квартира выглядела так, будто ее обнесли. — Ее или ваша?

— Это была идея Терри. Ему нравилось, что он сможет за мной приглядывать. Вообще-то он был легкий на подъем и в город иногда выбирался. Он, кстати, был в квартире, когда вы ко мне приходили. Прятался в спальне.

Барнаби про себя выругался, но ровным и спокойным голосом спросил:

— Так вы знали его раньше?

— Я его знала всегда. Только иногда он был рядом, а иногда — нет.

— Наверно, чаще не рядом? — предположил сержант Трой. — Он столько времени провел в заключении.

— Да, в основном не рядом. — Таня посмотрела на Троя с мрачным презрением.

Трой вспыхнул: вот ведь наглая девица! Но взгляд он отвел первым.

— Однако вы притворились, что не знакомы, — продолжал Барнаби.

— Точно. Он не хотел, чтобы знали, что мы с ним как-то связаны.

— Из-за вашего грандиозного плана?

— Отчасти. Но вообще-то он всегда был скрытный. Только так чувствовал себя в безопасности.

— И как все должно было сработать?

— План был блестящий. Вернее, у нас было два плана. Один дневной, другой для темного времени суток. Смотря когда миссис Эль взбесится. Я сперла драгоценности, те старомодные цацки, от которых она тащилась.

— Эти вещи принадлежали ее матери…

— Ага. Да мне без разницы кому.

— А они, случайно, не при вас?

Девица замялась.

— Послушайте, Таня. Вы признались, что взяли их. Если вернете, это вам зачтется.

Таня открыла сумочку, достала серьги и положила на ладонь Барнаби. Они были очень маленькие. И очень красивые.

— Ну что, теперь толкнете их из-под полы?

— Обязательно, — кивнул Трой.

— Когда она пришла ко мне в комнату разбираться, я сделала вид, будто взбесилась. Стала все рвать и крушить, орать, что жизнь моя кончена. Потом я выбежала. Мы знали, что она рванет за мной, она такая.

— Неравнодушная? — предположил Барнаби.

— Сработало отлично. А если б не сработало, у Терри было полно других идей.

— Она думала, что столкнула вас, — проговорил Барнаби. — С ума сходила.

— В этом-то вся и фишка, — терпеливо объяснила Таня. — Она же не стала бы платить, если б я сама прыгнула, верно?

— Почему она вообще должна была платить? — не выдержал сержант Трой.

— Да потому, что может себе это позволить. Потому, что у нее вон какая хата, и специальные люди эту хату убирают, возятся с ее вонючим садиком. И потому еще, что она пальцем не пошевелила за всю жизнь.

— То есть, я так понимаю, она вам не нравится? — уточнил Барнаби.

— А-а… — Таня вздохнула, — да нет, она-то еще ничего. Вот святошу этого я и правда терпеть не могла. Все время норовит тебя потрогать. Как бы случайно, а на самом деле нарочно — ну вы понимаете, да? И руки — как влажное кухонное полотенце.

— И где вы выбрались из реки?

— Там же, где нырнула. Терри еще задолго до этого утопил в том месте старую шину. Привязал веревкой к крючку под мостом. Я вцепилась в нее и висела, пока миссис Эль не драпанула, а потом выбралась.

А ведь он знал про шину! Барнаби мгновенно вспомнил запись в отчете об осмотре берега. В кустах найдены пакеты из-под чипсов, остов детской коляски и старая шина. Использовалась как тарзанка, сказано в отчете, потому что к ней привязана веревка. И он не обратил внимания! Так, может, Джойс права и ему пора завязывать с работой?

— Куда вы отправились потом? — Сержант Трой невольно представил себе ее, мокрую, дрожащую от холода, в полной темноте.

— Пробралась к дому. Пряталась в саду, пока Терри не вернулся. Ночь провела у него в квартире. На следующий день автостопом добралась до Каустона, а оттуда поездом до Лондона.

Барнаби сосредоточился на дыхании, стараясь совладать с закипающим гневом. Долгие часы, да что там, целые дни размышлений — пустая трата времени (и добро бы только своего), горы бумаг, бесполезные расспросы жителей о той ночи, привлечение административных структур здравоохранения и полиции к поискам утопленницы, в общем, разбазаривание ресурсов.

— Так что же пошло не так? — поспешил с вопросом сержант Трой, заметивший горькую складку губ шефа и румянец бешенства на его щеках.

— Этот косоглазый мерзавец Чарли Лезерс! Вот что пошло не так. Терри изготовил письмо, адресованное ей, с пометкой «лично». Я отправила его с главпочтамта в Каустоне. Когда адресат так близко, письмо почти всегда доставляют в течение двадцати четырех часов. Терри дожидается, когда привезут почту, а потом находит повод зайти в дом и удостовериться, что она все правильно поняла.

— И как бы он узнал, что она все правильно поняла? — впал в недоумение Трой.

— Я вас умоляю! — усмехнулась Таня. — Получив это письмо, она бы точно не стала танцевать от радости и щебетать: «Ах, какой чудесный день! Деньги жгут мне карман», верно?

— Пожалуй, не стала бы, — отозвался Барнаби. Он подумал об Энн Лоуренс. Добрая, слабая, ни в чем не повинная. Занимается своими повседневными делами. Просматривает почту.

— В общем, она все поняла правильно. Терри застал ее полумертвой от страха, а письмо лежало на полу. Но беда-то в том, что это было не его письмо! Буквы тоже наклеены, но слов меньше. И расположены они по-другому. Можете себе представить, что он почувствовал?

— Вероятно, это был удар для него, — усмехнулся Барнаби.

— Еще бы! Но Терри не оплошает, даже если припрут к стенке. Раз речь о шантаже, значит, ей придется куда-то нести деньги. И Терри с нее глаз не спускал. Сообразил, что деньги ей придется нести ночью. Так и вышло. Он пошел за ней, думал забрать деньги себе. В конце концов, это мы их заработали. Но он не собирался никого убивать!

Барнаби так и подмывало сказать: «А, ну тогда все в порядке!», но он подавил это желание. Не стоит встревать, все и так хорошо распутывается.

— Но Чарли пришел туда первым. Он уже забирал деньги, когда Терри его увидел.

— Специальные люди… — пробормотал сержант Трой.

— А у Терри совершенно случайно завалялась проволока в кармане, — заметил Барнаби.

— Надо ж чем-то защищаться в этой обители зла, — огрызнулась Таня, теряя терпение. Уж кто-кто, а Барнаби должен же понимать, как жесток этот мир. — Ну и все так вышло, что ему пришлось…

— Что вы имеете в виду?

— Да ведь Чарли пошел на него с ножом! У них была жуткая драка.

Полицейские переглянулись. Оба они помнили, каким аккуратным и чистеньким выглядело место преступления.

— Так что это была определенно самозащита, — разозлилась Таня, заметив их переглядывание.

— А как насчет собачки? — спросил сержант Трой. — Тоже «самозащита»?

— О чем это вы? Какая собачка?

Барнаби быстро тронул сержанта за руку и остановил страстное разоблачение живодера Джексона. Они сейчас не могли себе позволить отвлекаться на эмоции.

— А что же случилось с письмом Терри, Таня?

— Оно пришло на следующий день. Он подстерег почтовый фургон, предложил почтальону передать почту хозяевам и перехватил письмо. Потом смастерил второе, на этот раз сам его бросил в ящик, как Чарли. Потребовал пять тысяч.

— А в третий раз, конечно, было бы еще больше?

— А почему нет? Терри считал, что дом стоит четверть миллиона, не меньше. Но все равно он сказал, что мы дадим ей передышку — внушим ложное чувство безопасности. На месяц примерно. Мы собирались в Париж на несколько дней. У него были пять тонн…

— А теперь они у вас, Таня?

— Нет. Он не привез их.

— Вы ждете, что мы вам поверим? — удивился Трой.

— Это правда. Он спрятал их. Думал, вы можете прийти с ордером на обыск. А потом не смог их забрать, потому что за ним следил этот пидор с биноклем.

Да, вспомнил Барнаби, Беннет рассказывал, что за домом следил человек с биноклем. А деньги, вероятно, в рюкзаке, вместе с одеждой. Найди рюкзак — и выиграешь джекпот.

— Вы знаете, как он пришел за второй порцией денег? — сержант Трой пытался быть ироничным, но, по обыкновению, не справился. Даже сам понял, что получилось довольно желчно.

— Так же, как и в первый раз. А как еще-то?

— Можно, например, следовать за жертвой, потом размозжить ей голову о капот машины и взять деньги.

Таня уставилась на Барнаби, который это сказал, потом перевела взгляд на сержанта Троя и снова на Барнаби.

— Вы, хитрые ублюдки… Вы бы не осмелились так врать, если бы он был жив и мог защитить себя. Она оставила деньги в лесу, как и в первый раз!

— Миссис Лоуренс нигде не оставляла никаких денег. Она решила не платить, вернуть деньги в банк.

— Ага, ну это, может, она так говорит…

— Она ничего не говорит, — прервал Трой. — Последние три дня она провела в палате интенсивной терапии. Еще неизвестно, выживет ли.

Барнаби смотрел на девушку. Таня выглядела жалко и неуверенно, и он не мог не испытывать к ней некоторого сочувствия.

— У него уже был срок за насильственные преступления, Таня.

— Нет! — вскинулась она и тут же добавила, противореча себе: — Там были причины.

— Были причины напасть с ножом?

— Он этого не делал! Терри был самым младшим, он взял вину на себя, чтобы его считали своим. Парень, который это сделал, получил бы пожизненное. Это закон улицы — тебя должны принять. Если тебя не приняли, тебе конец.

Трой хотел было спросить о старике, избитом до полусмерти, но ему стало как-то неловко. Дело в том, что он тоже испытывал сочувствие. Не к Джексону, разумеется, а к ней. Она явно расстроилась и очень старалась удержаться от слез. Но Барнаби повел себя не столь тактично:

— Был еще один инцидент. Старик…

— Билли Вайзман. Ему еще повезло.

— Повезло?

— Нарвался бы на кого-нибудь другого, больше не встал бы.

— Что вы имеете в виду, Таня?

— Мне было десять, когда они взяли меня на воспитание, Вайзман и его жена. Что он делал — я даже выговорить не могу. Снова и снова. Иногда посреди ночи просыпаешься, а он… Потом, когда мне было четырнадцать, мы шли с Терри по Лаймхаусу, и я ему все рассказала. Он ничего не сказал. Но у него было такое лицо… — Таня всхлипнула. Вернее, издала какой-то странный звук, похожий на крик испуганной птички.

— Извините, — произнес Барнаби.

«Боже, с меня хватит», — подумал Трой.

— Я его сто лет не видела. Он был в двух или трех тюрьмах, потом в Барнардо^[59]. Я переезжала. В общем, мы потеряли друг друга. Не знали, кто где. А это хуже всего. Как будто все накрылось сразу. — Слезы ручьем полились по ее щекам. — Он был единственный человек, который меня любил.

Трой неуклюже попытался ее утешить:

— Вы еще встретите кого-нибудь, Таня.

— Что? — она безучастно взглянула на него.

— Вы молодая. Хорошенькая…

— Ты, мудак! — Она с брезгливым презрением смотрела то на одного, то на другого. — Терри мне не любовник. Он мой брат.

Они бы в любом случае раскрыли это дело за пару дней. Отпечатки пальцев из Таниной комнаты в Степни совпали с «пальчиками», обнаруженными на чердаке в доме викария. И Барнаби вспомнил, как Вивьен Кэлтроп сказала о Карлотте — та ростом не вышла для модельной карьеры. Так почему же тогда девушке приходилось пригибаться, чтобы не расшибить голову о притолоку в комнате на чердаке дома викария?

Велосипед, на котором Джексон вернулся из Каустона, нашли прислоненным к стене в гараже Фейнлайта, заставленный десятком других велосипедов. И деньги так и лежали в подседельной сумке. Рюкзак и одежда не отыскались. Общее мнение, составленное в дежурке, было таково, что Джексон засунул их в бак Фейнлайтов и прикрыл мусором, а на следующий день приехала коммунальная машина и все забрала.

Валентин Фейнлайт признал, что как-то показывал Джексону дом и сад в отсутствие сестры. И что тот мог взять ключ от калитки, когда хозяин на что-то отвлекся. Но какое, черт возьми, теперь все это имеет значение? И, Господи, когда же, наконец, его оставят в покое…

— И как, по-вашему, все это сработало, шеф? — спросил сержант Трой, в последний раз покидая вместе со старшим инспектором потрясающее строение из стекла.

— Вероятнее всего, он подъехал со стороны поля, проник через калитку в сад, пробрался вдоль дома в гараж. Потом спрятался за «элвис», переоделся, а за деньгами собирался вернуться позже.

— Как думаете, что светит Фейнлайту?

— Как пойдет. Убийство — серьезное обвинение.

— Это был несчастный случай. Вы же слышали, что он сказал сестре.

— А еще я слышал, как он сказал, что обезумел от ревности. Он был знаком с парнем, Трой. Состоял с ним в близких отношениях. А значит, имел мотив. Лондонская полиция правильно сделала, что его задержала.

— Но его освободили под залог. — Трой начинал волноваться. — Это же что-то значит?

— Это значит, что его не сочли опасным для окружающих. А не то, что он никого не убивал.

— Стало быть, его могут признать виновным?

— Это зависит от многого.

— От чего, например?

— Насколько сильным окажется предубеждение против гомосексуалистов у присяжных. Насколько их впечатлит тот факт, что Фейнлайт — известный писатель. Насколько им станет отвратителен Джексон, когда огласят, за что он сидел. Как они отреагируют на показания Тани Уокер, которая относится к Фейнлайту, мягко скажем, враждебно.

Их разговор с Таней кончился описанием драки, которая привела к смерти ее брата. Валентин ворвался в квартиру, набросился на Терри, вытащил его на лестничную площадку и толкнул так, что тот перелетел через перила. Опасаясь за собственную жизнь, она скрылась по пожарной лестнице.

— У государства тоже есть свидетель, шеф. Сержант Беннет.

— Он видел только, как Джексон упал. А она может рассказать, что привело к этому падению.

— И солгать.

— Возможно. Сердце ее разбито, она жаждет мщения. А кто сможет доказать, что она лжесвидетельствует?

— Как-то не вяжется с его книгами, а?

— Да уж, особенно если учесть, что пишет он для детей.

Барнаби поразили перемены в Фейнлайте. Тот выглядел как зомби. У него стали мертвые глаза, в них не было надежды. И даже отчаяния не было. Теперь, придавленный нечеловеческой усталостью, он уже не казался крепким. Как будто стал на несколько дюймов ниже, на несколько фунтов легче.

Старший инспектор не завидовал его сестре. Впрочем, Барнаби не сомневался, что Луиза все выдержит, проведет брата через страшные потемки души. С ее-то любовью и терпением, а теперь и энергией. Она вся светилась. Глаза, кожа, волосы. Щеки порозовели, и не от умело наложенного макияжа, а от здоровья и счастья.

И время работало на нее. Человека, который причинил ее брату столько страданий, больше нет. По крайней мере, он не существует во плоти. А в сердце Фейнлайта? В голове, где начинаются и заканчиваются все наши проблемы? Снедаемый чувством вины и одиночеством, лишенный общества, которого так жаждала его несчастная душа, как он выживет, в тюрьме или на свободе?

— Если бы только… — пробормотал Барнаби себе под нос. — Я иногда думаю, что это самые печальные слова в английском языке.

— Я бы сказал, самые бессмысленные, — возразил сержант Трой.

— Ты бы — да, — ответил старший инспектор. Он привык к флегматичным высказываниям своего сержанта и даже находил их полезными иногда, как некие скобки здравомыслия, ограничивающие его, старшего инспектора, безбрежную фантазию.

— Что сделано, то сделано, — настаивал Трой. И добавил, чтобы между ними не осталось какого бы то ни было недопонимания: — В смысле, ни о чем жалеть не надо.

Они шли через деревенский луг. Миновали герб с его восставшим на задние лапы барсуком, снопами пшеницы, крикетными битами и лимонно-зеленой хризантемой.

Барнаби заметил светлых пушистых собачек, восторженно носящихся по траве. К счастью, достаточно далеко от полицейских, чтобы исключить даже вежливый обмен приветствиями с хозяйкой. В игру включился маленький терьер, и его сразу приняли. Хозяйки собачек шли под руку и оживленно беседовали.

— Смотрите-ка, кто там, — оживился сержант Трой.

— Я вижу, кто там, — буркнул старший инспектор и ускорил шаг. — Нет уж, увольте.

Через несколько минут они дошли до реки. Барнаби остановился на мостике посмотреть на быстро бегущую воду. Интересно, как все выглядело в ту ночь, когда сбежала Таня? Наверно, светила луна, и Чарли Лезерс мог разглядеть лица женщин, когда те боролись на мосту. Борьба закончилась мощным всплеском. И Лезерс вообразил, будто все было взаправду, как вообразил бы и любой другой. Кто не поверит собственным глазам?

— Я вот думал, сэр. Эта Таня…

— Несчастная девчонка, — вздохнул Барнаби и сам удивился своим словам.

— Точно! — истово согласился Трой. — Если кому-то нужен друг…

— Даже не думай!

— Да нет, в этом не будет ничего…

— Будет. В конце концов будет.

— Но что с ней станет?

— Не пропадет, — сказал Барнаби с уверенностью, какой в действительности не чувствовал. — Во всяком случае, нас ей удалось одурачить.

— Похоже, что да.

— И не тонула она, Трой, а махала рукою^[60].

— Простите?

— Да ничего, забудь.

Трой снова сдержался и не показал раздражения. Вот всегда так! Выдаст что-нибудь заковыристое, темное. Цитатку какую-нибудь ввернет или еще что, о чем никто из нормальных людей и не слыхал никогда. А когда Трой попросит объяснить, от него отмахивается.

Скажете, разумеется? Но тогда и не заговаривайте больше с человеком, который ничего не знает про оперу, театр, серьезную музыку, заумные книги и всякое такое.

Третьего дня, придя домой, Трой отыскал в словаре Талисы-Линн слово «филистер», и значение ему не понравилось. Ясное дело, так и останешься «человеком, которому не хватает культуры», если каждый раз, как ты задаешь вопрос, ближайший всезнайка тут же тебя затыкает.

— Как насчет ланча в «Красном льве»?

— Звучит заманчиво, шеф.

— Чего бы ты хотел? Я угощаю.

— Пирог и жареную картошку. И эту малиновую «Павлову».

— Отлично, — похвалил Барнаби. — Это будет держать тебя в тонусе.

Однако сложилось так, что Луизе не довелось выхаживать брата. Вернувшись в стеклянный особняк, он за несколько дней собрал вещи: одежду, компьютер, папки с набросками и несколько книг. Фейнлайт намеревался снять себе жилье в Лондоне и перекантоваться там до суда, который, как ему сказали, состоится через несколько месяцев.

Валентин стал искать, и ему тут же предложили квартирку на чердаке его издательства в Хэмпстеде. Постоянный арендатор, сын издателя, учился на третьем курсе в Оксфорде и редко приезжал домой. Квартира была тесная, но Валентин устроился там и отказался подбирать что-то другое, пока его будущее не прояснится. Нет, этой фразы, он, конечно, не произносил. Он теперь редко загадывал дальше сегодняшнего дня или даже настоящего момента, просто плыл по течению, тупо проживал часы.

Луиза часто звонила. В конце концов он стал отключать телефон, иногда на несколько дней. Раза два-три, уступая ее настоятельным просьбам, встречался с ней за обедом, но ничего хорошего из этого не выходило. Вэл не хотел есть, а ее уговоры только действовали ему на нервы. Когда они прощались после второй встречи, Луиза изо всех сил сдерживала слезы, а Вэл смущенно бормотал, что это он во всем виноват, потом обнял ее, очень холодно и формально, сказал: «Ну, не пропадай».

На обратном пути, в поезде до Грейт-Миссендена, к Луизе вернулось душевное равновесие. На все нужно время, утешала себя она. Просто иногда сложно сказать, сколько его нужно. В конце концов все будет хорошо. При всем том, садясь на станции в маленький желтый автомобиль, Луиза радовалась, что едет не в пустой дом.

Когда Энн вышла наконец из больницы и начался длительный, как ее предупредили, период реабилитации, она не знала, куда ей податься. Все в ней противилось возвращению в дом викария. Дом детства стал ей так отвратителен, что она не хотела больше переступать его порог. Но единственную свою родственницу из Нортумберленда Энн в последний раз видела лет двадцать тому назад, и переписка с тетей носила чисто формальный характер. Кроме того, после серьезной операции нельзя было уезжать далеко от больницы. И, когда замаячил день выписки, Луиза предложила ей пожить в «Фейнлайтсе».

Луиза навещала Энн в больнице каждый день. И та, и другая говорили мало, но в их молчании не было ничего неуютного. Обе, теперь полностью доверяя друг другу, понимали, что такой вариант подойдет обеим.

Конечно, не обошлось без некоторой неловкости, когда Энн впервые приехала в «Фейнлайтс». Им пришлось привыкать жить вместе. Энн из благодарности стремилась делать по дому больше, чем пока могла. Луиза отказывалась от всякой помощи, уверенная, что справится сама, хотя уже много лет не пробовала. (Прослышав о преступлении и аресте Валентина, агентство по найму домашней прислуги быстренько вычеркнуло Фейнлайтов из списка клиентов.)

В конце концов им стала помогать Хетти, которая часто навещала Энн. Это устраивало всех. Луизу, избавленную от ненавистных домашних дел. Энн, которая рада была видеть Хетти, единственную константу в ее жизни с самого детства. И Хетти, нуждавшуюся в деньгах на переезд. Вдове удалось найти обмен, чтобы перебраться поближе к Полин и ее семье. Конечно, Алан с приятелями перевезли бы тещу, но требовались деньги на грузовой пикап, ящик пива и рыбу с жареным картофелем для всех — Хетти очень хотелось внести свой вклад в переезд.

Когда по деревне разнеслась весть, что миссис Лоуренс уже достаточно окрепла для приема визитеров, местные стали навещать ее с небольшими подношениями: книгами, цветами, домашней выпечкой и сластями. Кто-то даже принес носовой платок с ее изящно вышитой монограммой. У Энн нередко слезы на глаза наворачивались от всеобщей доброты. Луиза, которую сперва выводил из себя нескончаемый поток доброжелателей, научилась получать удовольствие от приятной компании. Она ставила чайник, доставала торт и угощала гостей. В доме также перебывало много разных собак. И миссис Форбс, которая раньше никогда не интересовалась животными, до того полюбила Кэнди, что всерьез подумывала завести себе питомца.

Но все это было днем. С наступлением темноты становилось гораздо труднее. Для обеих женщин наставали самые тяжелые часы, и именно тогда по-настоящему сложилась их дружба, которой суждено было продлиться всю жизнь.

Луиза, перед тем как забрать к себе Энн, проконсультировалась с больничным психологом. Ей сказали, что возможны бессонные ночи; проинструктировали, как справляться с ночными кошмарами, а также с тем, что называется посттравматическим синдромом. Но, к огромному облегчению Луизы, в памяти Энн не сохранилось ни нападения, ни даже того, как она ехала в Каустон. Она говорила, что помнит лишь, как постучала в дверь кабинета и сказала Лайонелу, что ланч готов. На этом воспоминания обрывались.

Единственное, к чему Луиза не приготовилась и с чем ей трудно было справиться, это всепоглощающее чувство вины и раскаяния, которое терзало Энн. Ее не оставляло убеждение, что она могла бы предотвратить все трагические события, если бы нашла в себе силы противостоять мужу в его решении приблизить Джексона. Она с самого начала понимала, что от Терри исходит опасность. Потому и настояла, чтобы он не заходил в дом, но смелости потребовать, чтобы его и близко не было, у нее не хватило. Если бы только… Итак, Энн плакала и корила себя, а Луиза утешала ее, уверяя, что подруге не в чем виниться и каяться.

Все это повторялось изо дня в день. Сначала Луиза слушала сочувственно, хотя и находила такое пафосное раскаяние совершенно необоснованным. Потом заподозрила невроз. И, наконец, когда ей показалось, что Энн даже не слушает ее бесконечных утешений, она разозлилась. Сперва скрывала злость, потом не могла больше сдерживаться. И обнаружила свое раздражение, чем расстроила Энн еще больше. А под конец и Энн разозлилась.

Мало-помалу они омыли слезами (а также изрядным количеством вина) все свои самые глубокие, тайные страхи и желания, а потом повесили сушиться. Энн выплакала раскаяние в том, что долгие годы влачила одинокое, бесцветное и убогое существование. Луиза оплакала свой неудачный брак, который, как ей казалось, был заключен на небесах, а еще потерю брата, каким она его знала, и жалкое подобие, которое заняло его место. Для обеих — Луизы, такой строгой, самодостаточной, даже циничной иногда, и Энн, такой застенчивой, внушаемой и возбудимой, — эта эмоциональная обнаженность оказалась новым и тревожащим опытом.

После всех откровений обе вели себя друг с другом сдержанно, даже прохладно. Это продолжалось несколько дней, но воспоминания о пережитой эмоциональной близости никуда не девались, и постепенно они снова отпускали узду, и к ним возвращалась прежняя, уютная непринужденность.

Говорили они и о деньгах. Ни у одной не имелось серьезных оснований для беспокойства, хотя Луиза, безусловно, была обеспечена лучше. Она наконец-то столковалась с «Братьями Госхоук» относительно весомости «золотого рукопожатия». Несмотря на изрядные судебные издержки, сумма получалась довольно внушительная. Свою часть дома в Холланд-парке Луиза продала, выручив более двухсот тысяч фунтов. Кроме того, предполагалось, что рано или поздно (и скорее рано, чем поздно) она вернется к работе.

А вот Энн сомневалась, что когда-нибудь сможет работать. Страстные мечты о новой жизни, которые кажутся такими чудесными и вполне осуществимыми, когда солнечным днем едешь в Каустон, громко распевая «Пенни Лейн», стерли из ее сознания зверским ударом по голове. Зато уничтожающие замечания мужа запомнились. Разве она не знает, что сейчас люди вынуждены в сорок лет выходить на пенсию? Если ей никогда в жизни не приходилось иметь дело с реальной жизнью, как она смеет думать, что сможет полноценно работать?

Луиза пришла в ярость, услышав эти слова. Энн едва достигла среднего возраста, она умна, весьма привлекательна (особенно если Луиза поработает над ней), да она чем угодно сможет заняться. Так что… Энн только улыбнулась: поживем — увидим. Риелтор уверил ее, что за старый дом викария запросто дадут очень хорошую цену, особенно благодаря квартире над гаражом, где живущая в большом доме семья может поселить престарелого родственника. А дохода от трастового фонда вполне хватит ей одной, с ее скромными потребностями. Это совсем не то же, что жить вдвоем, кормить нескольких нахлебников и постоянно чинить развалину автомобиль.

И поскольку именно Лайонел навлек столько бед и на нее самое, и на Луизу, Энн довольно легко отказалась от первоначального намерения купить ему какое-нибудь жилье и помогать деньгами. Конечно, она колебалась, говорила, что не может оставить бывшего мужа ни с чем. На это Луиза резонно заметила, что, даже оставив Лайонела ни с чем, Энн даст ему в десять раз больше, чем от него получила. А когда Луиза узнала, что Энн решила назначить Хетти твердую, защищенную от инфляции пенсию, то объяснила подруге, что, обеспечивая обоих, о другом жилище для себя та может даже не мечтать.

Энн посетила дом викария всего один раз, причем в сопровождении адвоката. Отобрала несколько предметов обстановки и личных вещей, которые хотела бы сберечь, и юрист распорядился сохранить их, а остальное продать. Все дело заняло меньше часа, и то Энн дождаться не могла, как бы поскорее покинуть отеческий кров. Вкратце обсудили завещание Энн, которое хранилось у адвоката в офисе. Она намеревалась составить новое, и для этого был назначен день в начале следующего месяца.

Так сложилось, что с Лайонелом Энн больше не виделась. К тому времени, как он собрался приехать в больницу, она уже достаточно оправилась, чтобы сказать врачу, что не выдержит присутствия мистера Лоуренса ни секунды, и ему отказали в посещении. Больше он не пробовал ее навещать.

На письмо от «Люси и Брейкбин», единственной в Каустоне бесплатной адвокатской конторы, где высказывалось предположение, будто Лайонелу причитается половина стоимости дома викария, ответил Тейлор Рединг, адвокат Энн, и ответил весьма недвусмысленно. Угроза дальнейших действий со стороны Лайонела ни к чему не привела. В декабре Энн получила напыщенную открытку на Рождество и не ответила на нее. На том все и кончилось.

Несколько лет спустя их общие знакомые сказали Энн, что видели его, когда покидали Национальный театр после вечернего спектакля. Наступая на те же грабли, Лайонел помогал раздавать бесплатный суп и сэндвичи бездомным на набережной. Впрочем, видели его мельком и допускали, что легко могли обознаться.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Вообще говоря, серебряная дата Тома и Джойс Барнаби — двенадцатое сентября — приходилась на воскресенье. Но поскольку, подобно большинству семейных пар, они поженились в субботу, то решили в субботу и отпраздновать. И, как справедливо заметила Калли, настоящее веселье просто обязано длиться хотя бы пару суток.

День с утра выдался довольно холодный, и солнце было какое-то акварельное, размытое. Забавное утро и странный день. Время тянулось. После завтрака Барнаби запустил посудомоечную машину, а Джойс отправилась к парикмахеру. Когда она вернулась, супруги выпили кофе, просмотрели субботние газеты, а время ланча все еще не наступило.

— Как тебе моя прическа?

— Очень хороша.

— Я подумала, в такой особенный день пусть будет что-нибудь необычное.

— Прекрасно выглядишь.

— Мне не нравится.

— Да все отлично!

— Мне нравилось, как было раньше. — Джойс тихо застонала. Спихнув с дивана газеты, она вытянула ноги. Потом снова спустила на пол.

— Вот бы уже было восемь, — вздохнул Барнаби.

— До восьми далеко. Еще только без двадцати двенадцать.

— А когда мы получим наши подарки?

— В семь, когда приедут дети и мы откроем шампанское.

— А можно мой выдать сейчас?

— Нет.

Барнаби вздохнул, сложил разворот «Индепендент», вышел в холл, надел старую куртку, обмотал шею шарфом и отправился на воздух. Взял в сарае грабли и стал рыхлить землю вокруг многолетников. Потом полил их «зеленым удобрением», настоем окопника (ну и запах!).

Проблема в том, решил он, что сегодняшнему дню просто не вынести взваленного на него груза романтики и сентиментов. Да, бесспорно, это особенный день, но и обычный тоже. Обычный день, который надо прожить обыкновенно и по возможности уютно.

Завтрак в постели не удался. Барнаби вообще не помнил, чтобы когда-нибудь раньше ему случалось завтракать в постели. Джойс принесла поднос с чудесной розой в хрустальной вазочке, Том старался сидеть очень прямо, прижавшись спиной к подушкам, чтобы не расплескать кофе, когда окунал в него круассан.

Жена устроилась рядом со своим подносом, ела грейпфрут, загораживая ладонью, чтобы не забрызгать соком постельное белье, и повторяла: «Хорошо, правда?» Потянувшись через постель включить радио, она задела и опрокинула вазочку с розой.

Дальше — больше. Барнаби вдруг понял, как себя чувствует дочь в день премьеры. Она ему рассказывала. Стараешься поспать подольше, тянешь волынку за завтраком. Притаскиваешься в театр в полдень, хотя делать тебе там нечего, только другим мешаешь. Находишь кого-нибудь, с кем пойти на ланч. Бывает, фильм какой-нибудь посмотришь. И все равно окажется, что надо убить еще три часа. Пытаешься отдохнуть, пробежать глазами свой текст. Зато последний час проносится вихрем.

Вот и они с Джойс угодили в такое же болото. Глупость какая. Почему этот день не может быть просто обычной субботой? Джойс глядела на Барнаби из окна кухни. Он помахал ей, она ответила напряженной улыбкой и дотронулась до прически. Возвращая на место лейку, он напевал: «Какая разница, какой день…»

Куда-то делся ящик из гаража. Барнаби всерьез озаботился этим. Когда он сказал Джойс, что ящик пропал, жена ответила, что в нем был стул, принадлежащий члену их любительского театра. Дескать, тот недавно переезжал, а в новом доме не нашлось места для стула. И вот вчера пришел человек, которому отдают стул, и забрал его. Только и всего, конец истории.

Барнаби снова набил бочку окопником и залил водой, а сам взялся подрезать кизильник, который слишком уж вымахал. Остаток утра прошел приятно. Он даже не заметил, как пролетело время и Джойс позвала его на ланч.

После ланча жена сказала, что отлучится на некоторое время, а Барнаби задремал ненадолго, потом посмотрел спорт по телевизору, снова задремал, а после приготовил себе чашку чая. Джойс вернулась только в шесть. Объяснила, что была в кино, смотрела «Хвост виляет собакой», и это так здорово, что им обязательно нужно купить видео.

Барнаби не спросил, почему его не позвали в кино. Каждый из них проживал этот странный, непривычный день по-своему. Сам он занимался тем, что обычно делал по субботам, разве что вздыхая чаще обычного, а Джойс заполняла день хождением и суетой.

К шести оба были в спальне и переодевались. Барнаби надел жестко накрахмаленную белую сорочку и темно-синий костюм-тройку. Обуваясь в сияющие «оксфорды», он смотрел, как Джойс красится перед увеличивающим зеркалом, ярко освещенным угловой лампой. На ней была кофейного цвета нижняя юбка, отделанная венским кружевом, которую Калли давным-давно окрестила «маминой оговоркой по Фрейду»^[61].

Барнаби вдруг осенило, что его подарок, тщательно продуманный, красиво выполненный, изящно упакованный, всего лишь бесполезный предмет роскоши. Да, изысканно, но толку-то от него никакого. Где, кроме винтажных иллюстраций к сказкам и фильмов тридцатых годов, увидишь женщину, которая держит зеркало в одной руке, а расческу в другой? Теперь им нужны обе руки и хорошее освещение. Он вздохнул.

— Ради бога, Том! — взмолилась Джойс.

Она купила себе новый костюм ради такого случая. Цикламеновый, отделанный черной тесьмой. В духе Шанель. Цвет выглядел ярче, чем в магазине, и не сочетался с помадой. От сережек уши уже сейчас щипало, но только в этих она выглядела как надо. Помня, что макияж должен продержаться весь вечер, Джойс наложила его гораздо гуще обычного и теперь думала, не стоит ли все снять и нанести по новой. Говорят, чем старше становишься, тем меньше надо краситься. Она едва удержалась от вздоха. Еще не хватало, чтобы они оба вздыхали.

Барнаби, который в последние двадцать минут только и делал, что выглядывал в окно, возвестил:

— Приехали.

Откупорили первую бутылку «мумм кордон руж» и выпили по бокалу. Калли и Николас прокричали: «Поздравляем!» — и вручили подарки. Джойс получила серебряный медальон с выгравированной на крышке датой свадьбы и крошечным портретом четы Барнаби внутри. Они были совсем не похожи на себя нынешних. Видимо, гравер работал по старой фотографии, сделанной Калли годы и годы тому назад. Барнаби достались строгие, квадратные серебряные запонки, тоже с гравировкой, в кожаной синей коробочке.

Джойс подарила мужу кожаный органайзер с тонкой серебряной пластиной, привинченной к верхней крышке переплета. На ней каллиграфическим почерком было написано его имя и даты 1973–1998. Барнаби похвалил органайзер (очень красивый) и пообещал, что наконец-то станет более организованным. Давно пора, заметила Калли. Они выпили, вновь наполнили бокалы, и Джойс открыла свой подарок.

Она ахнула от удивления и радости, да что там, от счастья:

— Том! Это самая красивая вещь… которая… которую… я…

И жена поцеловала его. Барнаби улыбнулся и обнял жену. Полюбовался, как она смотрится в зеркальце, держа его в вытянутой руке (в полном соответствии с его задумкой). Однако при резком кухонном свете Джойс себе не понравилась. Тень пробежала по ее лицу. Слишком сильно накрасилась. Это не зеркало показывало, это она так чувствовала. Она чувствовала себя старой и какой-то осунувшейся. Даже измученной. Она повернулась к дочери:

— По-моему, эта помада мне не идет.

— Мама, при таком ужасном освещении ничего никому не идет. Я, например, выгляжу на сто лет.

— А я, — галантно подхватил Николас, — как монстр из «Черной лагуны».

— Кстати о свете! Может, нам включить свет в саду, папа? Из соображений безопасности и все такое?

— Пожалуй.

Барнаби давно установил в кустах семь светильников. Яркость их можно было регулировать. Получалось волшебно, как в театре. Смотреть и воображать, будто ты в оливковой роще где-нибудь недалеко от Афин, а рядом — Оберон и Титания. Когда Барнаби вернулся в кухню, в дверь позвонили, и Калли улучила момент, чтобы сделать телефонный звонок.

Кэб довезет их до станции метро «Аксбридж», на метро они доберутся до центра, ну а обратно поедут на такси. Ближайшая к «Монмут-стрит» станция — «Тоттенхэм-Корт-роуд», а в субботу вечером и в метро, и на улице полным-полно людей, настроенных хорошо провести время. До ресторана «Мон плезир» было всего десять минут ходьбы, но им показалось, что шли они гораздо дольше.

Их тепло встретили, усадили за столик, принесли меню. Барнаби огляделся. Конечно, он не ожидал, что заведение будет выглядеть точь-в-точь как раньше — это было бы даже глупо через двадцать-то пять лет. Том удивился тому, каким оно оказалось маленьким. Барнаби запамятовал, где именно они тогда сидели, но ему вспомнилось, что время от времени он поглядывал в окно и жалел прохожих, которые никогда-никогда, даже прожив сотню лет, не испытают его теперешнего счастья.

Он посмотрел на Джойс, но она изучала меню. Том заглянул в свой экземпляр и не увидел там ни говядины по-бургундски, ни малинового пирога. Барнаби был несколько раздосадован. И эта говядина, и пирог — классические блюда французской кухни. Во французском бистро вы вправе на них рассчитывать.

— У них нет steak au poivre^[62], Том. — Джойс улыбалась ему через стол. Она под столом сняла туфли на высоких каблуках и терла подошвами голени, чтобы согреть ноги.

— Что?

— То, что мы ели тогда, — объяснила Джойс остальным, — и абрикосовый пирог.

— Пирог у них все еще есть, — возразила Калли.

Барнаби ничего не сказал. Он понял, что вся эта идея, рожденная Николасом и с таким энтузиазмом подхваченная им самим, в корне ошибочна. Джойс была права, когда сомневалась, а он — не прав, когда уговаривал ее. Прошлое — другая страна, где все делали по-другому.

Он заказал тарт с начинкой из лука и сливочного сыра, к нему — зеленый салат, а также красную кефаль с фенхелем (ее подали с крошечными картофелинами и горошком манжту, нежными, еще не налившимися стручками) и яблоки с кальвадосом. Джойс заказала то же самое. Калли и Николас выбрали грибы по-гречески, свиные ножки с горчичным соусом, зеленой фасолью и картофелем фри, а на десерт — груши и крем шантийи. Пили белое сухое «мюскаде» и кларет «сандеман».

Они уже прикончили половину основного блюда, когда Барнаби заметил, что разговор почти иссяк, и сообразил почему. Калли и Николас не говорили о себе! Кроме похвал блюдам, заверений в том, что все очень приятно проводят время, и вежливых вопросов Калли к отцу, как там сад, они почти ничего не говорили. Барнаби решил немного подстегнуть разговор:

— Итак, Николас, что-нибудь уже известно о кастинге?

— Да! — воскликнул Николас. — Я играю Долабеллу в «Антонии и Клеопатре». Один раз кашлянуть и один раз плюнуть. Я даже не…

— Нико! — Калли сверкнула на него глазами.

— А? А да, извините.

— Что «извините»? — Барнаби перевел взгляд с зятя на дочь. — Что происходит?

— Сегодня мы о себе не говорим, — объявила Калли.

— Но почему? — Джойс изумленно посмотрела на дочь.

— Потому что это ваш вечер. Твой и папин.

— Да, верно, — подхватил Николас, но далеко не с той убежденностью.

— Да не дурите вы! — поморщилась Джойс. — Если бы мы с отцом собирались поговорить друг с другом, с тем же успехом могли бы остаться дома.

— Понял, Николас? — подмигнул Барнаби. — А теперь послушаем про Долабеллу!

— Еще он будет в очередь играть Лепида, — вдохновенно объявила Калли. — Эта роль гораздо больше, с длинными монологами.

— Моя любимая строчка, Том, и как она кстати! «Сейчас не время для сведенья счетов»^[63].

Эта довольно изобретательная острота всех развеселила. Засмеялась Калли, и Николас засмеялся. Джойс, за третьим бокалом «мюскаде», смеялась так сильно, что у нее началась икота. Барнаби, прикрыв запястье отглаженной салфеткой, посмотрел на часы.

На обратном пути, в кэбе, «надравшись», как выразился бы Жакс, Барнаби размышлял о скучном прошедшем дне. День, собственно, ни в чем не виноват. Бедный день! В конце концов, что он такое, как не заурядный отрезок времени, на который взвалили столько напрасных ожиданий? Неудивительно, что он не справился.

Барнаби вздохнул и услышал, как его дражайшая половина сдавленно «зарычала». Он засунул палец себе за воротник, чтобы ослабить его, и увидел, что Джойс сняла туфли. Ему тоже ужасно захотелось разуться. И еще раздеться. Влезть в старые брюки для работы в саду и удобный свитер. Но есть же и хорошая новость: завтра воскресенье. А по воскресеньям ему разрешается яичница с беконом на завтрак.

Остальные трое болтали. Барнаби был доволен, но и удивлен, когда Джойс объявила, что Калли и Николас переночуют у них. Этого не случалось уже года два. В последний раз дети останавливались в родительском доме, когда переезжали с квартиры на квартиру, а до того, как освободится новая квартира, оставалось шесть недель.

Было уже за полночь, когда такси затормозило на Арбёри-Кресент, 17. Ноль пятнадцать, воскресенье тринадцатого сентября. Настоящая дата. Вторая попытка превратить обычное в необычное. То ли от выпитого вина, то ли от нахлынувших воспоминаний Барнаби захотелось вернуть отлетевшее мгновенье, а может, даже изменить его. Он дотронулся до руки жены:

— Я хотел сказать…

Но Джойсразговаривала с Николасом. Тот расплачивался за такси, и ему нужна была мелочь на чаевые. Барнаби порылся в кармане:

— У меня есть.

— Уже все в порядке, дорогой.

Джойс дала пять фунтов сверху и вышла из машины. Полная тишина. Ближайшие соседи Барнаби легли спать. В пяти других домах, образующих полукруг улицы^[64], тоже было темно.

Вставив ключ в замочную скважину, Барнаби принял решение. Он предоставит этому дню идти, как идет. И никаких празднований. Ему пятьдесят восемь, он не ребенок, чтобы ожидать волшебства и фейерверков только потому, что наступили какие-то особенно важные двадцать четыре часа. И потом, разве вся его жизнь не имеет особенной важности? Вот и надо праздновать ее обычность. У него есть все, чего мог бы пожелать человек. Возделывай свой сад, строго напомнил он себе. Совершенствуйся. Думай о хорошем.

На кухонном столе стояли немытые бокалы и бутылки шампанского. Все снимали пальто в прихожей. Джойс спросила, не хочет ли кто чаю. Калли зевнула. Если она сейчас не ляжет, то просто упадет. Николас поблагодарил Тома и Джойс: он прекрасно провел время. Барнаби подошел к кухонному окну и стал смотреть на свой сад. Любовался освещенными растениями, волшебными тенями.

И вдруг сморгнул, глянул снова, вгляделся пристальнее. Что-то там было, посередине лужайки! Что-то странное, светящееся, испускающее чистое сильное сияние. Он приблизил лицо к стеклу, прищурился. Услышал, как кто-то вышел в сад через кухонную дверь.

Это была газонокосилка. Серебряная! Выкрашенная серебристой краской. Ручка, колеса, бункер для состриженной травы — всё. К ручке атласными лентами было привязано много-много серебристых воздушных шаров.

Барнаби запрокинул голову и посмотрел, как они слегка подпрыгивают, как дрожат на фоне темного неба, лучащегося звездами. В рамках-сердечках были надписи, которые из кухни он прочитать не мог.

А из открытых окон гостиной лилась музыка. Оттуда смотрели дочь, ее муж и улыбались. Группа «Холлиз», «Воздух, которым я дышу».

— Чувствую, простужусь, — пожаловался Барнаби жене, медленно идущей к нему по лужайке. Достал большой белый носовой платок и трубно высморкался.

Джойс взяла его за руку и тихо прошептала:

— «Если бы я могла загадать желание… Не могу придумать, что мне нужно… не сигареты… не сон, не…» О, Том, я забыла, как там дальше!

— «Не свет…»

— Точно! «Не сигареты, не сон, не свет, не звук, не еда, не книги…»

— «Мы занимались любовью с тобой, и мне так покойно… Чего еще можно желать?»

Он обнял ее, она прильнула к мужу, положив голову ему на плечо. Они стояли не двигаясь, звезд собиралось больше и больше, а они стояли, стойко обороняясь от неумолимого времени, которое меняет все. А потом они стали танцевать.

Кэролайн Грэм — пожалуй, единственный классик английского детектива нового времени, почти неизвестный российским читателям. Между тем именно ее называют в Англии прямой литературной наследницей Агаты Кристи и именно по ее романам снимается один из самых популярных в Великобритании и в России детективных телесериалов «Midsomer Murders» («Чисто английские убийства»), который не сходит с телеэкранов уже двадцать сезонов.

Творчество писательницы удостоено престижной литературной премии «Macavity Eward», а книга «Убийства в Бэджерс-Дрифте» вошла в список «Сто лучших детективных романов всех времен».

«Постоянно возрастающее напряжение… множество живых сцен, колоритных персонажей и увлекательных сюжетных поворотов».

газета Mail on Sunday

«ТАМ, ГДЕ НЕТ МЕСТА ЗЛУ» —

новый роман из серии детективных историй об инспекторе Барнаби. У Энн Лоуренс, женщины небедной, но робкой, завелась опасная тайна, на которой кое-кто думает крупно поживиться. И тайна эта бросает зловещую тень на все безмятежное существование деревни Ферн-Бассет, где, казалось бы, не могут поселиться вражда и ненависть. Распутать клубок странных событий берутся невозмутимый старший инспектор и его неизменный помощник сержант Трой. До самой последней страницы читателю предстоит теряться в догадках и предположениях.

«Благодаря живому и остроумному слогу повествование движется без малейшей запинки».

газета Birmingham Post

16+

ISBN 978-5-6044370-1-8

www.pushkinfond.ru

Внимание!

Текст предназначен только для предварительного ознакомительного чтения.

После ознакомления с содержанием данной книги Вам следует незамедлительно ее удалить. Сохраняя данный текст Вы несете ответственность в соответствии с законодательством. Любое коммерческое и иное использование кроме предварительного ознакомления запрещено. Публикация данных материалов не преследует за собой никакой коммерческой выгоды. Эта книга способствует профессиональному росту читателей и является рекламой бумажных изданий.

Все права на исходные материалы принадлежат соответствующим организациям и частным лицам.

Примечания

1

Телерадиокомпания Би-би-си взимает с британцев своеобразный налог за право доступа к ее программам. В 2019 г. он составлял 154,5 фунта (195 долларов) за цветное вещание и 52 (195) за черно-белое. Это основной источник ее финансирования, поскольку она не размещает коммерческую рекламу. — Здесь и далее, кроме помеченных особо, примеч. ред.

(обратно)

2

Героини этого ситкома Би-би-си (известного также под названием «Просто фантастика»), две обеспеченные зрелые дамочки. многое себе позволяют и охотно следуют всем веяниям моды. В России сериал шел в 2009 г. на канале Эм-ти-ви.

(обратно)

3

Подобные организации в сельской местности объединяют женщин, организуя их досуг.

(обратно)

4

В этой телепрограмме реконструируют нераскрытые преступления, чтобы широкая публика могла снабдить полицию недостающей информацией.

(обратно)

5

«Хопскотч кидс» — известный магазин детской одежды. — Примеч. пер.

(обратно)

6

Образ из 22-го псалма Давида: «Если я пойду и долиною смертной тени, не убоюсь зла, потому что Ты со мной; Твой жезл и Твой посох — они успокаивают меня». — Примеч. пер.

(обратно)

7

Это строчки из песни «All You Need Is Love» группы «Битлз», написанной в 1967 г. Джоном Ленноном при участии Пола Маккартни. — Примеч. пер.

(обратно)

8

1 Кор. 13:4-13.

(обратно)

9

Подобные диваны, названные в честь замка Ноул-касл в Кенте, вместо подлокотников имеют откидные боковые стенки одной высоты со спинкой, к которой они подвязываются прочной тесьмой.

(обратно)

10

Речь идет о Фрэнке Пэкенхэме, шестом графе Лонгфорде (1905–2001), британском политике-лейбористе, который выступал за реформу пенитенциарной системы и участвовал в создании программы условно-досрочного освобождения в 1960-е гг., после отмены смертной казни. — Примеч. пер.

(обратно)

11

В 1914 г. газета «Ивнинг ньюс» напечатала историю некоего Артура Мейчена, утверждавшего, будто во время битвы при Монсе (в Бельгии) 23 августа 1914 г. английские солдаты узрели хрономираж — лучников эпохи Столетней войны, разивших немцев своими стрелами. После публикации немало участников сражения писали, будто и впрямь видели призрачные фигуры. Так родилась легенда об Ангелах Монса. — Примеч. пер.

(обратно)

12

Американская актриса Лорен Бэколл (1924–2014), одна из первых красавиц Голливуда, была замужем за легендарным Хамфри Богартом (1899–1957). — Примеч. пер.

(обратно)

13

Вероятно, речь идет о фильме «В прошлом году в Мариенбаде» (или «Прошлым летом в Мариенбаде», 1961) французского режиссера Алена Рене.

(обратно)

14

Национальный театр — один из трех наиболее известных театров Великобритании, финансируемых за счет публичных средств. До недавнего времени его патронессой была королева.

(обратно)

15

Говядина по-бургундски (франц.). Тушенная в соусе из красного вина с грибами.

(обратно)

16

Малиновый пирог (франц.).

(обратно)

17

Элизабет Дэвид (1913–1992) — автор популярных кулинарных книг, вдохнувшая новую жизнь в домашнюю английскую кухню.

(обратно)

18

Весенний наварен (франц.). Рагу из баранины с овощами.

(обратно)

19

Известный радиоведущий и диск-жокей Джон Пил (1939–2004) считался одним из самых авторитетных экспертов в области современной музыки.

(обратно)

20

Речь идет о персонаже серии цветных гравюр британского художника Стивена Хансона. — Примеч. пер.

(обратно)

21

Матф. 8: 20.

(обратно)

22

Этот египетский актер нередко исполнял в кино роли экзотических иностранцев, в частности арабских шейхов.

(обратно)

23

«Фортнум» (точнее, «Фортнум и Мейсон») — знаменитый еще с викторианских времен лондонский гастроном, предлагающий самые изысканные и дорогие деликатесы.

(обратно)

24

Это одна из сцен Королевского Национального театра, как и упоминаемый далее театр Оливье, носящий имя легендарного сэра Лоренса Оливье.

(обратно)

25

«Мисс Джин Броди в расцвете лет» — драматургическая версия знаменитого романа (1961) английской писательницы Мюриэл Спарк (1918–2006).

(обратно)

26

«Холлиз» — британская рок-группа, созданная в 1962 г. и исполняющая бит. — Примеч. пер.

(обратно)

27

Так принято называть лондонскую полицию. Точное происхождение этого эвфемизма неизвестно. По одной из версий, с литер BYL начинались одно время номера машин скорой помощи, полицейских и пожарных.

(обратно)

28

Бетнал-Грин — район на востоке Лондона, в 1950-60-е гг. бывший рассадником организованной преступности (в частности, там орудовали упоминаемые далее близнецы Крей). Озерный край — гористый регион на северо-западе Англии, знаменитый своими живописными холмами и озерами. На берегу одного из них, озера Уиндермир, прославленного поэтами так называемой Озерной школы, стоит городок Амблсайд, куда родители отправили Карлотту.

(обратно)

29

Это название носит актерский профсоюз Великобритании. — Примеч. пер.

(обратно)

30

«Жители Ист-Энда» — мыльная опера о повседневной жизни обитателей вымышленного округа Уолфорд в Ист-Энде, восточной части Лондона. Лаймхаус — неблагополучный район Ист-Энда, известный своей криминогенной обстановкой. — Примеч. пер.

(обратно)

31

Растаман — здесь: представитель молодежной субкультуры, поклонник музыки регги, носящий дреды и курящий марихуану.

(обратно)

32

В 1865 г. перед гостиницей, на месте которой в 1894 г. построили этот паб, произнес историческую проповедь священник-методист Уильям Бут, положив тем самым начало Армии спасения. Но еще больше этот уголок Уайтчепела прогремел в 1966 г., когда лондонский гангстер Ронни Крей застрелил там своего конкурента Джорджа Корнелла. — Примеч. пер.

(обратно)

33

К пожизненному заключению приговорили обоих близнецов. В 1995 г. Ронни умер от сердечного приступа в Бродмурской тюрьме, а Реджи, отпущенный на свободу в 2000 г., спустя восемь недель скончался от рака. Фрэнки Фрейзер (1923–2014), состоявший в одной банде с Корнеллом, прославился благодаря участию в телешоу.

(обратно)

34

Общество матерей — международная благотворительная христианская организация, созданная в 1876 г., чтобы оказывать поддержку семьям. Помимо собственно матерей в нем состоят женщины и мужчины, выступающие за сохранение традиционных семейных ценностей.

(обратно)

35

Название магазина можно перевести как «ребята, играющие в классики».

(обратно)

36

Речь идет о персонаже серии детских книг «Просто Уильям», созданных в 1920-е гг. английской писательницей Ричмал Кромптон-Лэмберн (1890–1969), которая известна главным образом благодаря этим смешным рассказам, а не серьезным опусам для взрослых.

(обратно)

37

Этот знаменитый американский певец и пианист был слеп с детства.

(обратно)

38

Рэндольф Скотт (1898–1987) — американский актер, самые яркие роли сыгравший в вестернах. — Примеч. пер.

(обратно)

39

«Жаба в норке» — традиционное блюдо английской кухни, колбаски, запеченные в кляре для йоркширского пудинга. Своим названием оно, должно быть, обязано тому, что подрумяненные колбаски лишь отчасти выглядывают из запекшейся яично-мучной смеси.

(обратно)

40

Главный герой этого французского фильма, снятого в 1986 г. Жан-Жаком Бенексом, неудачливый писатель, подрабатывает тем, что обслуживает пляжные домики на курорте.

(обратно)

41

Образ из «Божественной комедии» Данте Алигьери в переводе М. Лозинского — Примеч. пер.

(обратно)

42

Намек на ведущих дневной телепередачи, супружескую чету Ричарда Мэдли и Джуди Финнеган. — Примеч. пер.

(обратно)

43

Милый, участливый (исп.).

(обратно)

44

Этот сетевой британский магазин торгует автомобильными запчастями, аксессуарами для автомобилей, инструментами, туристическим снаряжением и велосипедами. — Примеч. пер.

(обратно)

45

Сид Джеймс (1913–1976) — английский актер радио, кино, театра и телевидения, известный комик.

(обратно)

46

Речь идет о пьесе 1998 г. «Клео, Кемпинг, Эманнуэль и Дик», написанной и поставленной Терри Джонсоном в Национальном театре. Она рассказывает о закулисной стороне съемок комического сериала «Продолжая…» («Carry on»), многие серии которого обыгрывали сюжет нашумевших кинокартин, в частности «Клеопатры» (с Элизабет Тейлор и Ричардом Бартоном) и «Эммануэль». Сид Джеймс был звездой сериала, как и упоминаемая далее Барбара Уиндзор, с которой он состоял в отношениях.

(обратно)

47

Леди Брэкнелл, персонаж салонной комедии Оскара Уайльда «Как важно быть серьезным», питала слабость к сэндвичам с огурцом. Эта роль была коронной в репертуаре известной английского актрисы Эдит Эванс (1888–1976), с особым блеском изображавшей надменных аристократок. — Примеч. пер.

(обратно)

48

На самом деле это ресторан итальянской кухни, который славится своим ризотто с лесными грибами, рыбой, приготовленной в собственной коптильне, и десертами. Среди его звездных шефов был Джейми Оливер.

(обратно)

49

Шеф-повара ресторана Рут Роджерс и Роуз Грей выпустили шесть поваренных книг, первая из которых была признана кулинарной книгой года. Они также снялись в 12-серийной телепрограмме «Итальянская кухня».

(обратно)

50

Это название носит добровольная организация, члены которой присматривают за домом и имуществом соседей для профилактики преступлений. — Примеч. пер.

(обратно)

51

Временно (лат.).

(обратно)

52

Речь идет о герое новеллы (1912) Томаса Манна «Смерть в Венеции», влюбленном в прекрасного юношу.

(обратно)

53

Цитируется строчка из стихотворения «Назовем этот брак успешным» (в переводе Бориса Зарубинского) британского поэта, писателя и литературного критика Роберта Грейвса (1895–1985). — Примеч. пер.

(обратно)

54

Речь идет о персонаже романа Германа Мелвилла (1819–1891) «Моби Дик» (1851) капитане Ахаве, который вступает в смертельное противоборство с белым китом-убийцей. — Примеч. пер.

(обратно)

55

Этот традиционно английский торт, покрытый марципановой глазурью, приготовляют из двух бисквитных коржей, розового и желтого, разрезанных на бруски и скрепленных джемом таким образом, чтобы на поперечном разрезе получалась характерная шахматная клетка.

(обратно)

56

Это дежурное блюдо британских пабов состоит из хлеба с маслом, маринованного лука и ломтиков сыра. Иногда их дополняют ветчина, зеленый салат, сваренное вкрутую яйцо.

(обратно)

57

Речь идет о песне к восьмому фильму бондианы, написанной Полом Маккартни.

(обратно)

58

Черные кэбы — лондонские такси, в которых не меньше 5–6 посадочных мест. Их водители проходят длительное обучение (в отличие от водителей мини-кэбов) и знают город как свои пять пальцев.

(обратно)

59

Барнардо — самый крупный в Великобритании благотворительный детский фонд, названный в честь известного ирландского филантропа Томаса Джона Барнардо (1845–1905), основателя приютов для детей бедноты. В 1990-х гг. фонд был замешан в скандале с продажей детей-рабов за границу.

(обратно)

60

Парафраз строки из стихотворения британской поэтессы Стиви Смит (Флоренс Маргарет Смит, 1902–1971) «Несчастный случай» (в переводе Г. Кружкова): «Его могила не угомонила, // Лежал, чудила, и свое тянул: // Я вам кричал, а вы не понимали — // Я не махал рукою, а тонул». Эти стихи — одни из самых широкоизвестных в британской поэзии.

(обратно)

61

Здесь игра слов: английское slip может означать и «комбинация» (предмет женского белья), и «ошибка, обмолвка».

(обратно)

62

Бифштекс с перцем (франц.).

(обратно)

63

Перевод М. Донского.

(обратно)

64

Слово «кресент» в ее названии переводится как «полумесяц».

(обратно)

Оглавление

КЭРОЛАЙН ГРЭМ ТАМ, ГДЕ НЕТ МЕСТА ЗЛУ

ГЛАВА ПЕРВАЯ

ГЛАВА ВТОРАЯ

ГЛАВА ТРЕТЬЯ

ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ

ГЛАВА ПЯТАЯ

ГЛАВА ШЕСТАЯ

ГЛАВА СЕДЬМАЯ

ГЛАВА ВОСЬМАЯ

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ

ГЛАВА ДЕСЯТАЯ

ГЛАВА ОДИННАДЦАТАЯ

ГЛАВА ДВЕНАДЦАТАЯ

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

*** Примечания ***