My reasons for love (СИ) [anna tymanova] (fb2) читать онлайн

========== voice ==========

Я люблю твой голос, потому что с него все началось. Да, Мик, впервые я не увидел тебя, а услышал — я это точно помню. Я помню, как стоял в очереди в супермаркете и ждал свою сестру, Фиону, которая забыла взять молоко. По-моему, мне было семь.

— У него чо, волосы крашенные? — услышал я у себя за спиной. По голосу я понял, что говорит девочка. И она не пыталась быть хоть немного тише, чтобы я не услышал её.

— Ты идиотка? Мальчики не красят волосы, а если и делают это, то только педики. Этот просто рыжий, — снова услышал я, и это был ты. Еще совсем мелкий, но уже позволяющий себе говорить такие слова, как «идиотка» и «педик». Но тогда я не обратил на это никакого внимания. Твой голос был таким милым, несмотря на то, что ты только что сказал. Тогда я лишь повернулся к вам двоим и пялился, как придурок. Думаю, тогда я был немного зол на тебя и на Мэнди, но сказать ничего так и не смог. Но и отвернуться тоже.

— Эй, рыжий, чё с тобой? — ты пощелкал пальцами прямо перед моим носом, и я схватил твою руку, отбросив её.

— Я не рыжий, я Йен! — на это ты лишь улыбнулся.

— Уверен? Как по мне, так точно рыжий, — ты кивнул на мою голову.

Я тем временем начал разглядывать вас обоих, пытаясь найти хоть какой-нибудь изъян, чтобы оскорбить в ответ. Но ничего. Единственное, что я заметил — вы были чертовски похожи: темные, как смола, волосы, светло-голубые глаза, болезненно-бледная кожа и исхудавшие детские тела. Невозможно было отвернуться.

— Ну ты и придурок, — вновь сказал ты, но не так озлобленно. Мне кажется, тогда я навсегда запомнил твой голос. Запомнил лишь потому, что мне говорили такое в лицо впервые. Ну, или из-за того, что у тебя такой красивый голос.

Когда я пошел в школу, оказалось, что я в одном классе вместе с твоей сестрой. Но она сразу дала понять, что не нуждается в друзьях. Её единственным другом был ты. Ты приходил к ней каждую перемену, и вы шли на школьный двор. Ты всегда разговаривал с ней, и я видел, как она смеялась. И мне было паршиво от того, что я не могу быть на её месте. Тоже слышать тебя.

Но у меня даже шанса не было. Вы говорили только друг с другом. Такие отстраненные, одинокие. Но вы были такими вместе. И я бы смирился, просто бы забил на это. Если бы в итоге ты не остался один.

Мэнди — девочка, и очевидно, что вскоре она захочет иметь подруг. Похоже, ей стало скучно с тобой. Мне бы никогда не было с тобой скучно. Но ты не подпускал к себе никого. И становился грубым, жестоким. Но я видел тебя, Микки. Настоящего. Я видел в твоих глазах сожаление ко всем, кому ты причинял боль. Ты делал это, чтобы не чувствовать свою собственную. Плохо быть одному. И я не хотел, чтобы тебе было плохо. Я не знаю отчего, хотел быть рядом. Хотел быть тебе другом.

И мне понадобилось несколько лет лишь для того, чтобы заговорить с тобой. Наверное, мне было двенадцать. Ты сидел на заднем дворе, как и всегда, только на этот раз один. Ты смотрел на каких-то ребят, играющих в баскетбол на спортивной площадке, находящейся по близости. Хотя ты даже не смотрел на них. Я бы даже сказал, что ты смотрел сквозь них: ты никак не следил за игрой; твои глаза оставались неподвижны до того момента, пока я не подошел к тебе, и ты не взглянул на меня. Ладно, я нервничал, когда шел к тебе, но в этот момент у меня сердце в пятки ушло.

— Э, — да, это единственное, что я смог произнести, и ты посмотрел на меня, как на еблана. — Привет, — выдохнул я, когда не смог больше смотреть на это твое выражение лица. «Ну, блядь, скажи хоть что-нибудь», — думал я, пока ты всё так же нахмурившись, пялился на меня. — Я — Йен, — переминаясь с ноги на ногу, сказал я тогда. — А ты Микки, да? — как будто я, блядь, не знал, боже. — Я учусь с твоей сестрой в одном классе, — сука, лучше просто заткнись. — Ну, ладно, пока, — улыбнулся я, махнув тебе рукой.

Тогда я действительно ненавидел тебя. Потому что… черт, ты мог бы сказать хотя бы что-нибудь. Но в этом-то и проблема — ты не сказал ни слова. И тогда я навсегда забыл твой голос… ну, по крайней мере, попытался забыть.

И кажется, тогда ты окончательно потерялся. Больше не было этих жалостливых взглядов на подростков, которых ты заставлял страдать, да и на меня ты больше не смотрел, хоть и раньше тебе не было до меня дела. А тогда, могу сказать точно, тебе стало плевать на всех и вся, и ты не знал, когда нужно остановиться.

Ты был в десятом классе, когда это произошло, а я, кажется, в восьмом. Ты избил парня, он был младше тебя на год. Ты избил его так сильно, что его пришлось увозить на скорой. Меня не волновало. Не должно было. Особенно тогда, когда я начал встречаться с Кэшем — не ты, не твои проблемы, меня больше не волновали. Не должны, сука, волновать. Но я все равно подслушал ваш разговор с Мэнди, когда ты вышел из кабинета директора. И я не знаю как, но ты отделался наказанием, а именно — отстранением на три недели. Что и за наказание считать не стоит.

И Мэнди тоже этого не понимала и, кажется, была даже расстроена, что ты отделался лишь этим. Я шел по коридору, когда увидел вас. Вы разговаривали о чем-то и не замечали меня. И тогда раздался шлепок, она ударила тебя.

— Ты мог убить его, Микки! — закричала она, и я видел, как ты поморщился от её слов.

— Зачем я это сделал? — тихо спросил ты, и Мэнди отрицательно покачала головой. — Зачем я это сделал? Зачем я это сделал?! — твой голос дрожал, чего раньше я никогда не слышал, и я бы предпочел и дальше не слышать тебя такого. Звук твоего голоса разбивал мне сердце.

Но… твой голос — чуть охрипший от того, как сильно ты кричишь, и дрожащий от эмоций. И вот он — ты. Лишь слышать твой голос, и это все, что мне было когда-либо нужно.

А затем произошла та херня с пистолетом. И я чертовски рад, что это произошло. Даже в той потасовке было что-то, знаешь, возбуждающее. То, из-за чего у меня встал, когда ты оседлал меня. Мой стояк упирался тебе в бедро, и тогда-то я подумал, что… да, что мне пиздец, в общем-то. Но ты начал срывать с себя одежду, и я не знаю, что чувствовал тогда. Ну, если по правде, первое, что я почувствовал — это желание выебать тебя, а остальное уже ушло на второй план. И всё, что я мог во время всего этого — это лишь слушать твои стоны, которые ты так отчаянно пытался сдерживать. Тогда я начинал вбиваться в тебя еще сильнее.

Я хотел слышать тебя. Всегда, за все то время, что мы вместе.

Блядь, да у меня мурашки по коже от твоего голоса. От того, как ты мягко стонешь, зарываясь носом в подушку или в местечко между моей шеей и плечом. От того, как ты кричишь на меня, выделяя каждое ебучее слово. Обожаю, когда ты сонный, и ты словно даже не говоришь, а мурлыкаешь. Твой голос такой нежный и наполненный этой заботой, что я готов умереть ради этого. Люблю, когда ты шепчешь мне на ухо — не важно что — я возбуждаюсь от этого на раз-два. Люблю и одновременно ненавижу доводить тебя до такого состояния, что тебе тяжело говорить, и твой голос вечно срывается. Люблю просто болтать с тобой и слушать твой смех. Я люблю твой голос. Я, блядь, люблю твой голос.

И сейчас, когда ты мирно спишь на моей груди, а я перебираю твои черные волосы, я думаю о том, что никогда бы не поверил в то, что буду так сильно зависим от чужого голоса. От голоса мальчика, который что-то пробурчал мне в спину в очереди сумермаркета.

========== lips ==========

Да, именно, губы.

Губы, к которым ты так долго не позволял мне прикасаться. Губы, которых я так отчаянно хотел коснуться. Но должен сказать, в этом было что-то… интригующее. Каждый раз, когда ты был так чертовски близко, я чувствовал, как у меня, блядь, вены пульсируют, а сердце билось так бешено, что мне становилось тяжело дышать. И каждый раз, каждый гребаный раз, ты даже и не думал о том, чтобы поцеловать меня. И каждый гребаный раз я всё равно надеялся на это.

И ждал — чертовски долго ждал — когда это все же произойдет и никогда не целовал тебя первым. Больше не целовал. Потому что знал, что тогда произойдет. Для начала ты ударишь меня, назовешь педиком, а затем исчезнешь на неделю или на две, как это обычно бывало. И я не хотел этого снова. Не хотел, чтобы ты вновь уходил. Поэтому просто пялился, ведь знал, что за это ты ничего мне не сделаешь. Это выглядело просто пиздец как странно. Я как безумный таращился на твои полные губы, такие вкусные на вид, и которые ты, блядь, вечно кусал и облизывал. Но я мог бы, знаешь, делать это за тебя. Думаю, так бы мы оба получили больше удовольствия.

Но ты мне не разрешал, и тогда мне надоело ждать.

Первый раз, когда я рискнул поцеловать тебя, произошел во время секса. Да у нас всё, кажется, происходит во время секса, но не суть. Тогда мы трахались лицом к лицу. Впервые. Мы были у тебя в комнате, а в доме и вовсе никого не было. Мы могли быть такими громкими, насколько хотели. И мы были. Я таскал тебя по кровати, как какую-то тряпичную куклу, и ты выглядел более, чем просто горячо в этот момент. Твои губы были распахнуты, и они покраснели от того, как сильно ты кусал их, пытаясь хоть как-то сдерживать себя. Я никогда еще не хотел поцеловать кого-то так сильно, как тебя в тот момент. Но я все повторял себе, что еще, сука, не время. И тут ты закричал так громко, и вцепился в меня так сильно, что я понял — мне похуй, я хочу этого сейчас.

Ты стонал в подушку, отвернувшись от меня, когда я чуть ли не упал на тебя, придавливая своим телом. И тогда, грубо взяв тебя за подбородок, я развернул тебя к себе, не переставая двигаться все также быстро и жестко. Убрав одну руку с твоего бедра, я зарылся ею в эти черные волосы, делая тебе даже немного больно. Но меня не волновало, когда я прижался к твоим влажным губам своими. Никогда не забуду, как ты рыпался и пытался оттолкнуть меня, при этом стеная мне прямо в рот. Когда ты больно впился ногтями в мою спину, я схватил твои руки, прижимая их к матрасу, чтобы даже не думал отталкивать. Не знаю что на меня нашло тогда. Но блядь, твои губы были влажными и мягкими, и другим людям, наверное, сложно бы было поверить, что такие губы принадлежат именно тебе. Я целовал тебя грубо, даже с каким-то остервенением. И я не переставал делать этого, пока меня не накрыл оргазм. Тогда я вообще перестал соображать. Меня передернуло, и я громко застонал, кончая в презерватив долго и вязко. Ты грубо скинул меня с себя, в результате чего я упал рядом. Ты натянул на себя одеяло и с каким-то непонятным выражением лица смотрел в потолок. Затем ты робко, лишь кончиками пальцев, дотронулся до своих губ.

— Теперь уходи, — тихо сказал ты, что я еле услышал, кидая использованный презерватив куда-то под кровать.

— А? — но я все-таки надеялся, что мне послышалось.

— Вали! — повторил ты, кидая мне мои же боксеры.

— Мик, остынь, — я протянул к тебе руку, но ты откинул её.

— Проваливай! Вали из моей комнаты! — толкнув меня в грудь, прокричал ты.

— Ладно, хорошо, — спокойно произнес я, подняв руки. Ты нахмурившись, опустил голову, пока я одевался. И когда я уже был полностью одет, ты поднял на меня глаза, и я обеспокоенно спросил: — Ну, увидимся завтра, да? — ты нерешительно кивнул.

С того вечера я не видел тебя ровно девять дней.

Во второй раз мы были совсем убитые — спасибо Липу за травку. Тогда мы были на стадионе, где обычно занимались совершенно другим. Но тогда мы просто были не в состоянии. Ты опирался о решетку, немного склонив голову набок. Ты рассказывал мне о том, как твой брат, Игги, облажался, когда вы грабили чей-то дом. Сказать честно, я тебя не слушал. Я был под кайфом и мне просто хотелось кого-нибудь поцеловать… тебя. Я хотел тебя поцеловать.

Встав с места, и чуть не упав при этом, я подошел ближе к тебе, тупо посмеиваясь над самим собой. Ты тоже рассмеялся, но почти тут же перестал, как только я оказался слишком близко. Я вновь улыбнулся, пытаясь разрядить обстановку, но все равно чувствовал, как ты напрягся. Наверное, меня выдало то, что я то и дело переводил взгляд на твои губы. Ты хотел продолжить свой рассказ, но я вдруг подался вперед, чмокнув тебя в губы, и сразу же отстранился. Ты открыл глаза и нахмурился.

— Это из-за травки, да? — тихо спросил ты, и я тут же закивал головой.

И тогда уже ты поцеловал меня, положив одну руку мне на плечо, едва касаясь меня. Я мог точно сказать, что ты боялся целовать меня. И тогда я прижал тебя к решетке, засасывая твою нижнюю губу и слегка прикусывая её. И сразу после я почувствовал, как холодные пальцы твоей второй руки так же оказались у меня на плече, а затем и на шее. Я немного отстранился, облизнув губы, а затем снова вернулся обратно.

— Мне пора, — говорил ты между поцелуями и подался назад, давая понять мне, чтобы я остановился.

— Сейчас? — тяжело дыша, удивленно спросил я, не в силах отпустить тебя. Только не сейчас. Но кто меня спрашивал? Ты лишь слабо улыбнулся мне и ушел со стадиона.

Я вцепился в решетку пальцами и уперся о нее лбом, когда ты уже был вне поля моего зрения.

— Чертов Милкович.

Мне пришлось узнавать у Мэнди, куда ты пропал следующим вечером. Оказалось, ты ушел на какую-то вечеринку, которую устроил твой знакомый. Я пошел за тобой.

Я нашел тебя на кухне, сидящим на барной стойке. Я бы спросил, почему ты здесь, а не со всеми, но ответ был очевиден. Не вечеринка, а дерьмо. Я подошел к тебе сзади, и ты тут же обернулся на шаги.

— Вечеринку устраивал пятиклассник? — улыбнулся я, но ты лишь отвернулся. Тогда я встал напротив тебя.

— Какого черта ты здесь? — закатив глаза, спросил ты, на что я лишь пожал плечами. Тогда ты спрыгнул со стола и хотел уйти, когда я, сам того не ожидая, сказал:

— Тогда дело было не в травке. Я просто хотел тебя поцеловать, — ты замер на месте и развернулся, сведя брови на переносице. — Хочу поцеловать и сейчас, — не подумав, ляпнул я, тут же жалея об этом.

— Да пошел ты, — просто ответил ты, кивнув головой и, снова развернувшись, выходя из кухни.

Тогда я еще долго искал тебя в этом доме, пока не смирился с тем, что ты ушел. С тех пор я больше не пытался тебя целовать.

Но потом ты сам сделал это в том фургоне. И я больше не боялся. А со временем и ты перестал.

И теперь ты постоянно целуешь меня, как я всегда и хотел. Целуешь меня по утрам, говоря этим самым «доброе утро». Целуешь меня на ночь, желая доброй ночи, перед тем, как крепко обнять меня и заснуть у меня под боком. Ты целуешь меня, когда я прихожу домой, по-настоящему радуясь тому, что я пришел. Ты целуешь меня, когда я ухожу куда-нибудь поздно вечером, даже не пытаясь скрыть свое беспокойство за меня. Ты целуешь меня, когда я занят чем-то, и этим отвлекая меня. И нет, мы не будем брать во внимание то, что я очень даже не против этого. Ты целуешь меня, когда я веду себя глупо, без слов сообщая мне о том, что я идиот. Ты целуешь меня, когда хочешь заткнуть. Ты целуешь меня, когда я злюсь на тебя и тут же перестаю. Ты целуешь меня, когда мы идем вечером по улице, пытаясь доказать мне что-то, но мне плевать что, просто продолжай делать это. Просто продолжай целовать меня. Просто продолжай касаться меня своими губами. Просто продолжай, ведь я так люблю твои чёртовы губы.

========== skin ==========

Твоя кожа, она… теплая, очень теплая. Почти всегда. Мне нравится греть свои ладони, засунув их под твою футболку. Люблю касаться тебя холодными руками, когда возвращаюсь домой. Ты сразу вскрикиваешь и шлепаешь меня по рукам, угрожая убить меня, если я сделаю это еще раз, а я лишь смеюсь и делаю это снова. Люблю после душа прижиматься к тебе всем телом, а носом зарываться в твои мягкие волосы, которые так вкусно пахнут. Обожаю просто трогать тебя везде. Обнимать тебя всего и сразу, облепив со всех сторон. Люблю касаться твоей кожи губами, чувствуя каждый твой вздох, каждый удар сердца.

Но у тебя чертовски холодные пальцы, как на руках, так и на ногах, а еще кончик носа. И тогда уже моя очередь тебя согревать. И мне это нравится даже больше. Нравится, что ты сам тянешься ко мне, мягко обнимая. Люблю когда ты обхватываешь мои ноги своими, изредка трешься ими об меня, прижимаясь еще сильнее. Люблю целовать кончик твоего носика — я прижимаюсь своими горячими губами к нему, желая отогреть, а ты лишь бормочешь о том, как это по-гейски, и что тебя это бесит, но все равно не отталкиваешь. Не хочешь.

И я не хочу.

В такие моменты тепло разливается и внутри меня.

Твоя кожа, она… мягкая. Как подушка или пуховое одеяло, но лучше. Тебя приятно обнимать. Хотя нет, не так… Это, буквально, самая охуенная вещь в мире — обнимать тебя. Ты долго не позволял мне этого, и я возвращаю себе все обнимашки, которые ты мне задолжал. Я всегда обнимаю тебя, как свою любимую плюшевую игрушку. Обнимаю тебя в постели, когда мы спим. Обнимаю, когда мы смотрим телик в гостиной. Обнимаю, когда ты готовишь нам что-нибудь на кухне. Обнимаю тебя, когда на тебя кто-то пялится, просто чтобы знали, что ты, блядь, занят.

Твоя кожа, она… гладкая. Я не имею ввиду, что-то типа: «Господи, Микки, каким кремом ты…?»… Блядь, нет, несмотря на то, что она и в правду нереально гладкая, сейчас я не об этом. Я имею ввиду… У тебя, возможно, что-то с генетикой или, может, ты бреешься. Хотя ладно, на счет второго, я бы точно когда-то поймал бы тебя за этим делом, но этого никогда не происходило. Тем более мы почти всегда принимаем ванную вместе, так что… В общем, ты говоришь, что ненавидишь это в себе — якобы, мужики должны быть волосатыми и прочий бред. Но мне это пиздец как нравится, чтобы ты знал. Тебя ахуеть как приятно трогать из-за этого. Особенно во время секса, когда твоя кожа влажная, скользкая от смазки. Во время этого я люблю поднимать тебя за бедра, трогая тебя везде, скользить по телу, по твоей коже, вжиматься в тебя, чтобы чувствовать её. Я просто тащусь от этого.

Так что ты можешь ненавидеть это в себе, мне плевать. Потому что я это люблю.

Твоя кожа, она… сладкая. И ты вечно кричишь на меня: «Галлагер, я тебе не ебаный леденец!», «Галлагер, займи свой язык чем-нибудь другим!», «Галлагер, я тебе язык сейчас оторву!», «Галлагер…» и так далее, и тому подобное. Но я ничего не могу с собой поделать, твоя чертова кожа… она слишком вкусная, вот и все, и точно не я сделал её такой. Так что я ничего не могу с собой поделать, мне просто хочется кусать тебя. И я знаю, что тебе нравится это не меньше моего.

Твоя кожа, она… бледная. И это я люблю, пожалуй, больше всего. Мне нравится эта бледность. И возможно, я бы должен волноваться за тебя — вдруг с тобой что-то не так? Но я знаю тебя, и ты нихера ничем не заболеваешь. Ты просто мудак, не выходящий на улицу. Хотя ладно, ты выходишь — чаще всего по вечерам или в херовую погоду. Ну, а если ты даже и выходишь, и на улице, блядь, прекрасный солнечный день, то ты обычно проводишь день где-нибудь в тени. Ты просто ненавидишь, мать твою, солнечный свет. Вот хотя бы вчера: я хотел раздвинуть шторы, и ты накричал на меня. «Блядь, я ебучий вампир по утрам — такой ответ тебя устроит?» — ответил ты мне, когда я спросил, какого хера ты не даешь мне открыть их. Ты взбесил меня тогда. И я все равно раздвинул эти чёртовы шторы, потому что… Я не могу видеть тебя и твою блядскую бледную кожу в этой темноте.

Я понимаю, что это дохера странно звучит, но мне просто нравится это. Нравится, как она контрастирует с твоими темными, как смоль, волосами. Нравится, потому что и твои голубые глаза на её фоне выглядят в тысячи раз прекраснее. Нравится, потому что твои губы такие розовенькие и милые кажутся ярче, сочнее, и это просто невыносимо. Нравится, потому что засосы на твоем теле так сильно выделяются на ней. Нравится, потому что это сексуально. Нравится, как полосы синих вен проступают на твоем теле. Нравится, что в некоторых местах у тебя все-таки имеется цвет — розовый: коленки, локти, костяшки пальцев… и еще в некоторых местах, доступ к которым открыт лишь мне. И это чертовски мило выглядит. И мне это нравится. Нравится, потому что ты выглядишь, блядь, потрясающее, понятно?

Я люблю это. Ты не похож ни на кого, и я чертовски люблю это. Я чувствую, что обладаю чем-то таким, чего никогда не будет у остальных. Чем-то таким особенным, предназначенным лишь для меня. Думаю, что обладаю тобой. Хочу так думать. Даже сейчас.

Сейчас утро. Ты спишь, обняв подушку, лежа на животе. Я осторожно касаюсь тебя, но ты все равно вздрагиваешь. Я мягко этому улыбаюсь и, лишь кончиками пальцев, начинаю скользить по коже. От родинки к родинке. Я перебираю пальцами, изображая бегущего человечка, ты мямлишь что-то неразборчивое и переворачиваешься на спину. Твои глаза все еще закрыты. Я снова улыбаюсь, — не могу сдержаться. Теперь свет из окна падает на твое лицо, и ты жмуришься, на этот раз поворачиваясь ко мне лицом.

— Ты чего? — твой голос мягкий, тихий и немного хриплый ото сна. Ты поправляешь волосы, убирая их за ухо, а на лице появляется легкая улыбка. Я всматриваюсь в твое лицо, кожа на нем кажется бледнее, чем обычно. Не знаю почему, но у тебя так всегда, когда ты просыпаешься. И ты выглядишь особенно мило по утрам.

— Ничего, — также тихо отвечаю я, мягко касаясь твоего оголенного плеча, — просто нравится… — твоя кожа.

========== pain ==========

Я однажды пообещал, что никогда-никогда больше не сделаю тебе больно. Я сказал это, когда ты пришел ко мне и лег рядом, извинившись за то, что немного опоздал. Тогда я был на все сто процентов уверен, что сдержу свое обещание. Все те измены и прочее дерьмо, — я не повторял этого и думал, что таким образом смогу сдержать данное мною слово.

А затем… затем мне пришлось сделать тебе так больно, что иногда мне кажется, что ты до сих пор не оправился. Но ты простил меня. Простил меня за то, что я не сдержал слово. Я уже сбился, какое по счету это обещание. И ни одного из них я не сумел сдержать. Но как бы там ни было, я обещал, что дождусь тебя. И… ты и так знаешь, что было дальше. А ты смог простить меня даже за это, но моя проблема в том, что я сам не могу простить себя.

И когда ты вышел, я чувствовал стыд, наверное.

Я не знаю зачем говорил все те вещи о тебе моим бывшим парням, вроде Калеба и Тревора. Но лучше бы я и вовсе молчал. Я рассказал им абсолютно обо всем, даже о том, как тебя изнасиловала проститутка, которую заставил твой собственный отец, державший нас всех на мушке в тот момент. И знаешь, они смеялись над всем этим, и мне самому становилось смешно. Хотя тогда, сидя на том диване, мне было не до смеха. Я говорил о тебе ужасные вещи, и я даже не знаю, зачем я это делал.

Калеб, Тревор и остальные… Понимаешь, они другие. В смысле вообще другие. У них другой цвет кожи — она не бледная, как у тебя… по крайней мере, недостаточно. Другой цвет глаз — они не такие голубые, как твои. Они не напоминают мне чертово небо и океаны, как твои. У них дурацкие привычки, не такие как твои. Они слишком высокие или недостаточно, и ты знаешь, что мне не нравится это. У них другие голоса, они касаются меня по-другому и, Микки, они водили меня на чертово свидание. На то, что мы так с тобой и не сходили.

Может, тогда я просто искал кого-то, кто помог бы мне тебя забыть раз и навсегда. Полную противоположность тебя. Это помогало, наверное. Первое время. Я даже говорил, что люблю. Это, блядь, смешно, я даже и не знал их, но говорил это. А ты… я любил тебя на протяжении всех тех лет и до сих пор, и никогда не говорил тебе этого. И мне становится страшно, что я, возможно, никогда не решусь напрямую рассказать тебе об этом. Просто после всего, что произошло, я не думаю, что имею право…

Я не имею право говорить тебе это, потому что до сих пор думаю, что ты, возможно, ненавидишь меня. И каждый раз об этом мне напоминает тату на твоей груди. Напоминает мне о том дне, когда…

— Да что с тобой не так?

— Слишком много! Слишком много чего не так! В этом и беда, да? Много чего не так, и тебе этого не изменить.Никак! Тебе не исправить меня, потому что я не сломан! Меня не надо исправлять! Я — это я!

— Это оно? Ты меня бросаешь?

— Да.

И я иногда сам ненавижу себя. Я оттолкнул тебя, как будто это ты был виноват, но на самом деле мне было очень больно. Но кажется, я забыл об этом, когда продолжал тебя отталкивать, когда ты даже не мог знать об этом. Я говорил всем, чуть ли не кричал о том, какой ты плохой. Переиграл, наверное.

Но я очнулся, когда увидел тебя снова. С того дня я думал лишь о тебе, знаешь. А другие… они так, блядь, бесили меня, даже ничего толком не делая. Меня раздражало все в них, и я уходил. Снова и снова. Потому что всегда в них было что-то не так. Или это я искал в них что-то, что было лишь в одном тебе. Но тогда у меня не осталось никого. Потому что теперь ты отталкивал меня.

Ты выглядел так, будто бы… Ты будто бы боялся меня, что ли. Посылал меня, но я все равно приходил, и ты сдался. Я был нужен тебе также сильно, как и ты мне.

Я думал, что все будет как прежде, но мы ведь не в стране чудес. Ты все так же говорил со мной, своими словами причиняя мне боль. Ты делал вид, что тебе плевать, но я знаю, что ты чувствовал тогда. Я знаю тебя, Микки, хоть ты всегда и утверждаешь обратное. Я знаю, что тебе было больнее в, блядь, миллионы раз.

Видеть меня, слушать меня, через силу говорить со мной и так же через силу целовать. Это было невыносимо для тебя. Ты каждый чертов раз ждал, что же я такое сделаю на этот раз. Какой способ причинить тебе боль выберу на этот раз. Я чувствовал себя просто ужасно.

Но со временем становилось лучше. И я вновь сказал это, думая, что ты спишь.

— Я больше никогда не сделаю тебе больно, обещаю, — шептал я тебе в спину, когда ты вдруг повернулся ко мне, и я замер.

— Хватит уже обещать мне это, — ты говорил это так, будто бы больше не доверяешь мне.

Но я обещаю, Мик, честно, на этот раз я сдержу слово. Я устал от того, что тебе плохо. Я устал причинять тебе боль. Её было слишком много. И я никогда, Мик, никогда не сделаю тебе этого снова.

И теперь, когда ты остался, я благодарен тебе за то, что ты перетерпел её и сделал свою боль еще одной причиной любить тебя.

========== eyes ==========

Я был бы полным идиотом, если бы не сказал о них.

Твои чертовы глаза.

Вечно грустные, с опущенными вниз ресницами. Голубые, с темными крапинками. Большие и будто бы светящиеся. Красивые.

Они, правда, невероятные. Не зря о них поется почти что в каждой глупой песне о любви. Не зря о них рассказывается в каждом чертовом стихотворении. С чем все там обычно сравнивают голубые глаза? Небо — первое что приходит в голову. И, может, для этого есть причина. Не только то, что у неба и твоих глаз один цвет. Нет. Они просто такие же чистые. Любящие.

Океан… Я всегда боялся глубины и чего-то, знаешь, огромного, в сотни тысяч раз больше меня. И, видимо, не зря. Я просто утонул в этой бездне, как бы сопливо и глупо это сейчас не звучало.

Иногда они такие же холодные, словно лед. Непробиваемые. Обычно у тебя такие глаза, когда ты зол на меня или я расстраиваю тебя чем-то — неважно. Это я люблю меньше всего, хотя и должен признать — глаза у тебя в такие моменты необыкновенные. Как и всегда, впрочем. И я не устаю любоваться ими.

Как-то я спросил у Мэнди, как понять, что нравишься парню. Она ответила, что это можно понять по его взгляду. Глупость.

Но я все равно проверил это на следующий же день. И вспоминать смешно. Таращился на тебя так, как будто хотел посмотреть на себя в отражении твоих глаз — вот, как близко это было. И тупо.

Я смотрел не тогда, да и не так.

Ты должен был сам начать глазеть на меня, а я лишь должен был этого дождаться. Но ты делал это незаметно. Косился на меня, пока я не мог этого видеть. Смотрел мне в спину, когда я был повернут к тебе спиной. Или таращился на меня, пока я разговаривал с кем-то другим, не замечая тебя.

Мы оба так делаем. И оба знаем об этом. И оба делаем вид, что нет.

Это так странно, черт возьми. Не знаю, мне нравится, что ты смотришь на меня, и это глупо. Действительно глупо.

Многие люди смотрят на меня: в автобусе, когда я еду домой, в магазине, пока я покупаю нам что-то к ужину, на улице, когда иду встречать тебя с работы.

Но это все не то.

Ты смотришь на меня так, будто бы ничего вокруг больше не видишь. И ты смотришь так пристально, что аж дыхание перехватывает. И если я спокойно переживаю это перед тобой, как что-то само собой разумеющиеся, то когда ты отходишь, больше не испепеляешь меня взглядом, я улыбаюсь как долбанутый, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце. Вот, что ты делаешь со мной.

Было тяжело справляться с этим. Первое время.

Но затем я привык и начал понимать то, что творится у тебя внутри по одному лишь взгляду.

Один из них я выучил раньше всех, в самом начале. Взгляд, по котрому ясно — ты хочешь, чтобы я взял тебя. Ты чуть прищуриваешься, немного вздергивая бровь. Обводишь меня им, окутывая с ног до головы, словно оценивая. А затем снова — глаза в глаза. Игривый, самодовольный взгляд, говорящий: «Ну, и? Чего ты ждешь?». А потом я просто кидаю тебя на кровать, и кроме черных, как ночное небо, глаз, ничего не замечаю. Да и не хочу.

Еще есть тот самый, когда ты зол на меня. И тут есть несколько стадий этого взгляда.

Первая — это когда я лишь немного разозлил тебя. Совсем чуть-чуть. Неудачно пошутил, скажем. И ты выглядишь мило, когда такое происходит, и я надеюсь, ты никогда не узнаешь, что я иногда специально тебя злю из-за этого.

Ты сжимаешь губы, хмуришься, глядя на меня снизу вверх своими огромными и донельзя красивыми голубыми глазами. И ты выглядишь так чертовски мило — как ребенок, у которого отняли конфетку. Что я просто улыбаюсь уголком губ и целую тебя в лоб, а ты только несильно ударяешь меня в плечо, бормоча напоследок краткое «мудак». Я лишь смеюсь, потирая ушибленное плечо, и иду за тобой, чтобы извиниться. Это у меня получается куда лучше.

На второй стадии ты злишься куда больше, но не так, чтобы пиздец как сильно. И смотришь на меня так, будто хочешь запульнуть в меня чем-то, сломать мне руку, сбить меня на машине — там уж как пойдет. Это обычно бывает, когда мы виноваты оба. Со стороны это выглядит смешно, скажу честно. Но для нас это все серьезно, а особенно для тебя. Посылаешь меня, обзываешь, толкаешь… ну, все как обычно, только тогда ты все это всерьез. И поэтому я злюсь на тебя в ответ. В итоге драка, заканчивающаяся в постели. Ох, ради этого я готов злить тебя по сотни раз в неделю, ведь секс у нас после такого действительно горячий.

И последняя стадия — это самый ненавистный мною взгляд. Тут ты злишься по-настоящему. Смотришь так, будто перед тобой самое мерзкое, что ты когда-либо видел. Смотришь так, будто хочешь бросить меня. Смотришь так, будто бы предпочел бы никогда этого не делать — не видеть меня. Со временем ты и правда переставал на меня смотреть. Это происходило в самую худшую часть моей жизни, которую я только могу вспомнить. Это было, когда я вернулся к тебе. То есть, когда ты разрешил мне вернуться к тебе. Когда ты смотрел на меня, я мог запросто понять, что ты ненавидишь все, что связано со мной. Это было впервые, когда ты так смотрел на меня, и это было ужасно. Но без этого взгляда на меня сейчас не было бы и нас. Я лишь запомню его. Оно сейчас не больше, чем просто воспоминание. Оно будет мне как напоминание о чем-то важном. О том, что я никогда не отпущу тебя снова. Я не хочу больше проходить через это. И даю слово, я не дам тебе ни единого повода посмотреть на меня так снова. Я этого не позволю.

Теперь я хочу видеть лишь то, как твои глаза светятся от счастья, когда ты на меня смотришь. И смотришь ты мне прямо в глаза, когда это происходит. И это твое счастье в таких мелочах, например, когда мы смотрим телевизор, обнявшись на диване или когда мы готовим вместе. И это, похоже, заразно.

Еще этот твой насмешливый взгляд. Ты такой мудоеб, когда смотришь на меня так. Обычно, мы спорим, и я явно проигрываю, но все равно пытаюсь доказать что-то. И ты просто смеешься надо мной. Или когда я ревную тебя, что последнее время происходить слишком часто. И ты просто улыбаешься. Улыбаешься, мать твою! Я пытаюсь кричать на тебя, еблан, а ты смеешься. И когда я говорю тебе это, ты подходишь ко мне, мягко целуя в губы. И я уже не против этого твоего взгляда.

Ну, и когда ты обижаешься на меня. Действительно обижаешься, даже не злишься. Глаза какие-то пустые, будто бы я предал тебя или еще что хуже. Может, ты и правда воспринимаешь это так, но я всегда пытаюсь исправить это.

По-началу до извинения не доходит, я просто пытаюсь развеселить тебя, ну, или соблазнить на крайний случай. Но как правило, это не действует. Ты просто обходишь меня, и тогда я просто начинаю тебя обнимать. Обнимать и обнимать, шепча «прости» тебе на ухо. Ты сдаешься и говоришь, что все хорошо, но все равно дуешься на меня еще до конца дня, а на следующий день все снова хорошо.

Я люблю, когда у нас все хорошо.

Люблю, когда ты смотришь на меня так, как никто никогда не будет на меня смотреть. Уверен, я смотрю на тебя ровно также, как и ты на меня.

Уверен, причина этих взглядов в другом, но пока я могу сказать, что у тебя просто очень красивые глаза, которые я так сильно люблю.

========== care ==========

Сейчас это, наверное, даже смешно, ведь однажды я бросил тебя именно из-за этой самой заботы. Но сейчас все изменилось.

Ты заботишься. Всегда, сколько я нас помню.

И мне нравится то, что кому-то на меня не плевать. Действительно не плевать. Ведь тебя ничего не обязывает делать это, как, например, Фиону. Ты делаешь это лишь потому, что ты этого хочешь. Лишь потому, что ты, похоже, любишь меня. И иногда я задумываюсь, как сильно должен любить человек, чтобы жить с кем-то, у кого едет крыша.

Боже, да ты любишь меня настолько сильно, что готов убить за меня. Буквально. Мы в этом уже убедились. А я что?.. А я не мог принять свои чертовы таблетки.

Без тебя я принимал их лишь для того, чтобы никому не навредить. Ну, и чтобы Фи не заебывала, как она это обычно делает. Сейчас, когда ты рядом, я делаю это прежде всего для себя. И ты помогаешь мне в этом. Так что сейчас мне намного лучше, и все это благодаря тебе, Мик.

А еще ты ухаживаешь за мной, когда мне паршиво. Я не только о том, когда у меня простуда или еще что, а даже когда у меня плохое настроение. Ты разговариваешь со мной, подбадриваешь. Обнимаешь меня и целуешь, потому что в такие моменты мне это особенно нужно.

Ты так сильно заботишься обо мне все время. Помнишь тот клуб? Я вот помню. Помню, как ты забрал меня оттуда, обдолбанного в хлам. Как ты только, такой мелкий, дотащил меня тогда? Неважно, ведь ты все равно сделал это для меня.

А еще, например, когда я далеко, ты звонишь мне каждый час, чтобы узнать в порядке ли я. Или когда я ухожу на работу поздно вечером, ты все время боишься, что что-то случится, ведь не стоит забывать, где мы живем. Еще ты пытаешься помочь, когда у меня температура или болит голова, хотя это не так… знаешь, не так уж и важно.

И конечно же, самые трудные моменты, которые мне трудно вспоминать… Это то время, когда у меня была депрессия. Ты не отходил от меня. Боялся, что я что-то сделаю с собой. Сидел рядом на полу, водя ладонью по моим грязным волосам. Говорил, что все хорошо, что ты рядом и все в порядке. Не знаю, что было бы, если тебя не было рядом. Но ты был. Прижимался ко мне ночью, обнимая и целуя в лоб, висок, куда угодно, просто чтобы я чувствовал себя нормально.

Мик, как только ты мог подумать, что я смогу сделать это себе? Как ты только мог подумать, что я смогу убить себя? Как только можно сделать это себе и своим самым близким людям? Я не Моника, Микки. Я не эгоист, и я не трус.

Ну как, скажи мне, я мог оставить тебя? Кто бы, в таком случае, позаботился о тебе? А я ведь так люблю заботится о тебе, даже больше, чем ты можешь представить.

Особенно мне нравится ухаживать за тобой во время болезни, но это не значит, что мне нравится, когда тебе плохо. Просто ты болеешь чаще меня. Боже, да ты болеешь чаще кого бы то ни было.

Вот, буквально, неделю назад, у тебя была температура. Хотя, по-началу, я даже этого и не понял.

— Твою же мать, — простонал ты, сползая вниз по дивану прямо на пол, головой вниз.

— Бля, Микки, ну ты че? — я пытался не улыбаться, что плохо у меня получалось. Я схватил тебя за бедра, что еще оставались на диване и потянул на себя. Как только мы оказались лицом к лицу, я попытался тебя обнять, а ты завизжал — да, блядь, именно, завизжал — и сказал: — Не трогай, ты пиздецки горячий! — ты оттолкнул меня и вскочил с дивана.

— Спасибо, — я засмеялся, а ты лишь закатил глаза и ушел в ванную, чтобы принять прохладный душ, пока я оставался сидеть на диване и смотреть какое-то телешоу, за которым я даже не следил.

После, выйдя оттуда лишь через минут тридцать, ты начал жаловаться, что тебе пиздец как холодно, в это время на улице уже стемнело, и мы собирались пойти спать. Когда мы уже были в постели, ты начал ворочаться и забирать все одеяло себе, а мне оставалось лишь пинать тебя и тянуть ткань на себя. Ты назвал меня мудаком и вышел в гостиную. Вскоре ты вернулся с еще одним одеяло и пледом. Ты выглядел до безумия мило и смешно, когда тащил все это на себе, еле перебирая ногами и матерясь себе под нос.

Ты укутался во все эти тонны одеял, но, пролежав так минут десять, повернулся ко мне, тяжело вздохнув. Ты глядел на меня некоторое время, пока не скинул с нас обоих одеяла, и не улегся на мне, прижавшись всем телом, чтобы в следующую минуту накрыть уже нас вдвоем всем этим. Ты запутался ногами в моих собственных, изредка трясь ими об меня, чуть дрожа. А сам ты зарылся лицом в мою шею, несколько раз проведя по коже кончиком носа, будто бы пытаясь таким образом согреть его. И я честно старался не улыбаться так сильно, но у меня мало, что получалось. Хорошо, что ты этого не видел.

По-началу было приятно, даже очень, но вскоре мне стало так жарко, что от этого разболелась голова, а по вискам будто молотком долбили. Дело было даже не в одеялах, что ты навалил на нас, а в тебе. Ты, блядь, весь горел, и не в том смысле, каком мне хотелось бы. Ну, и только тогда я понял, что у тебя температура, поэтому решил дать тебе поспать и просто выбрался из-под одеяла, укутав тебя, чтобы сбить температуру (так делала Фиона, а она, должно быть, знает, как правильно)

На утро ты вообще отказывался вставать с кровати, но и я не был против этого, ведь тебе, похоже, и правда было паршиво. Но знаешь, это не повод вести себя, как капризная сучка все время.

— Тебе, бля, нужно есть, — уже не скрывая того, что я пиздецки взбешен, повторил я уже в двухсотый раз, протянув тебе ебучий куриный суп, что приготовил специально для тебя.

— Меня от одного запаха воротит, — донеслось из-под одеяла, в которое ты спрятался.

— Не так уж и плохо получилось. Ты хотя бы попробуй, — я присел на кровать.

— Я не о том, что ты плохо готовишь, еблан, — ты перевернулся на другую сторону. — Просто… просто оставь меня в покое, — ты напоминал мне меня, когда я… когда я также прятался ото всех и всего под чертовым одеялом.

— Ну, нет уж, блядь, либо ты сам это съешь, либо я сам тебе в глотку залью! — я знаю, не очень-то заботливо я с тобой говорил тогда, но я знаю, что только так оно с тобой и работает. Поэтому уже в следующую секунду ты вылез оттуда, весь растрепанный, бледный и злой на весь мир, особенно на меня.

— Как же ты меня бесишь, — ты взял тарелку из моих рук, а твои собственные так сильно дрожали, что ты чуть ее на выронил.

— Может я?.. — ты посмотрел на меня так, будто готов был ударить. — Ладно, понял, ты не инвалид, — я усмехнулся, но все равно до последнего следил за тем, чтобы ты не выронил ложку или тарелку.

— Так, я пойду куплю тебе антибиотики и прочую херь, а ты не вылезай из постели, хорошо? — ты даже ничего не ответил, лишь закатил глаза, и я уверен, не будь твои руки заняты, ты бы послал меня, показав неприличный жест, ну, а если бы твой рот не был занят другим делом, ты бы послал меня словами так красноречиво, как умеешь лишь ты.

Я простоял невъебенно длинную очередь в аптеке, но все же купил все, что было нужно. Когда я вернулся, ты спал. Я поставил чайник, а затем заварил чай, даже нашел баночку сливового варенья, так что к этому времени ты уже проснулся. И ты все-таки вышел ко мне на кухню и сел за стол. Мы, наверное, впервые пили чай вместе. И это выглядело смешно, так что мы улыбались почти что все то время, пока делали это, а еще это было… не знаю, мне было тогда так уютно с тобой. Никогда это не забуду.

После я дал тебе пару таблеток, которые ты должен был принимать два раза в день по одной, и я следил за этим. И это помогало. Хотя, температура у тебя держалась больше недели, что я уже начал паниковать, но потом все стало лучше. Намного лучше.

Ухаживать за тобой, когда ты простужен, не так тяжело, даже приятно.

Но однажды тебе было плохо совершенно по другой причине — Игги и его наркота. Сука, как же я ненавидел тебя тогда. Ты, блядь, так сильно напугал меня.

Мне пора было на работу, а ты попросил меня не уходить, сказал, что тебе плохо, и я нужен тебе здесь. Ты почти что умолял меня не уходить. Я, конечно же, остался. Как я мог поступить иначе?

По-началу все было более-менее нормально, а потом тебя начало знобить. Очень сильно. Сначала было слишком холодно, а затем так жарко, будто у тебя вместо крови лава по венам течет — и это, кстати, сказал мне ты сам. Я сразу же пошел в ванную, чтобы намочить какую-нибудь тряпочку — компресс, блядь. Извини, Мик, забочусь, как умею. Как только я пришел обратно, ты был таким, сука, бледным, как будто уже при смерти. Как только я приложил холодную, мокрую ткань к твоему лбу тебя всего затрясло, что я тут же убрал её, громкопроматерившись.

Потом, минут через пять, ты начал болтать о всяком, и, блядь, о том, что твой знакомый умер от этой хуйни. Тогда я сразу понял, к чему ты ведешь и поборол в себе желание треснуть по твоей глупой башке.

— Так, блядь, слушай, это был последний раз, когда ты говоришь мне о таком, понял? — почти что прорычал я тебе в лицо, и только тогда заметил, что глаза у тебя красные и влажные.

— Мне страшно, — вдруг прошептал ты, будто бы надеясь, что я не услышу. Ты никогда мне не говорил, что боишься чего-то, поэтому, думаю, именно эти слова смогли выбить из меня весь воздух.

— Я рядом, так что с тобой все будет в порядке, — я схватил тебя за шею, не больно, но чтобы ты посмотрел на меня и понял, что все что я говорю — правда, и что ты, блядь, можешь мне довериться!

— Хорошо.

Через час ты смог заснуть, и я сидел рядом, боясь оставить тебя хотя бы на минуту. Но когда ты проснулся, все было хорошо. С тобой все было хорошо. Ты был в порядке, как я и сказал.

— Приготовишь что-нибудь? — ты слабо улыбнулся мне, и я тут же закивал. — Что-нибудь сладкое.

— Блинчики с сиропом? — теперь ты кивнул мне.

Как только я принялся готовить, я ловил себя на том, что почти что каждые пять минут все равно захожу к тебе, пока блины жарились на сковородке. Я приготовил штук восемь — тебе и мне, но ты осилил лишь два, а затем я принес тебе чай. К этому времени уже стемнело. Я и не думал, что мы просидели так долго. Но тебе определенно стало лучше. Намного лучше.

Вечером мы уже сидели перед телевизором, ели мороженое.

— Ты больше никогда не примешь эту дрянь, ясно? — ты медленно повернул ко мне голову, когда еле заметно кивнул.

— Да, — быстро произнес ты, будто бы не хотел говорить об этом, а я и не настаивал. Мне было этого достаточно, ведь я доверяю тебе.

Как ты сказал тогда? «Это значит, что мы заботимся друг о друге»?

Знаешь, теперь я полностью с этим согласен. Ведь для чего мы заботимся друг о друге? Мы делаем это для того, чтобы не потерять друг друга. И, похоже, я ошибался насчет себя. Я эгоист… как и ты. Мы заботимся друг о друге, потому что нужны друг другу. Мы заботимся, чтобы не потерять. Мы делаем это прежде всего для себя. Хотя, может это и не эгоизм вовсе. Может, это называют как-то иначе. Как-то на букву Л?

Может быть.

Но пока я просто знаю, точно знаю, что заботится о тебе — это еще одна причина для этого слова на букву Л.

========== morning ==========

«Утро добрым не бывает». Знаешь, с тобой я убедился в обратном. Теперь единственная причина, почему я хочу вставать по утрам — это ты. Особенно, когда ты сам еще не проснулся.

Люблю наблюдать за тобой в такое время. Ты такой, блядь, милый, когда спишь. То, как ты тихо сопишь в подушку, зарываясь в нее лицом. То, как дрожат твои ресницы, и как ты изредка, едва заметно, хмуришься. Нравится то, в каком беспорядке твои волосы, которые падают тебе на лицо.

Еще ты всегда собираешь пододеяльник ногами, что немного раздражает по утрам, но я тут же забываю об этом и начинаю улыбаться, как придурок, лишь посмотрев на тебя.

И ты всегда спишь на правом боку, отвернувшись от меня, и это бесит меня еще больше. Ну, потому что я люблю, когда ты прижимаешься ко мне, положив голову на мою грудь, и обняв меня за талию. И я так люблю это, что теперь сплю на другой стороне кровати, лишь для того, чтобы ты обнимал меня, а не эту дурацкую подушку.

Еще когда ты просыпаешься, ты потягиваешься и издаешь такие пиздецки умилительные звуки, что-то похожее на то, какие обычно издают котята, и я просто не знаю, что ты, блядь, этим делаешь со мной.

А дальше самая лучшая часть, когда ты уже окончательно просыпаешься, но все же еще лежишь с закрытыми глазами, водя пальцами по моему плечу или груди.Иногда я вспоминаю то, что нечто похожее было с другим, но… твои прикосновения ощущаются иначе. Правильно. И еще куда приятнее. Не могу поверить, что когда-то был готов отказаться от всего этого. Отказаться от тебя. Отказаться от этого утра.

И вообще от любого другого утра, которое я встречаю с тобой.

Люблю просыпаться и слышать, как ты копошишься на кухне, готовя нам завтрак. Тогда я лениво потягиваюсь, иду в ванную, чтобы умыться и принять свои пилюли, и наконец направляюсь на кухню.

Обнимать тебя со спины, тем самым мешать тебе, за что сразу же получать локтем в бок — уже вошло в привычку обоим. И то, что я смеюсь после этого, а ты бубнишь себе под нос что-то о том, какой я идиот, также стало привычным. Как и то, что я все равно после этого подхожу к тебе и снова обнимаю.

Люблю, что ты такой маленький, и тебя так приятно сжимать в руках. Особенно люблю обхватывать тебя рукой вокруг талии, насильно прижимать к себе, немного приподнимая, что неимоверно тебя бесит. Да-да, я знаю, как тебя бесит, что я выше и больше тебя, ведь ты никак не пытаешься скрыть этого.

Обожаю завтракать вместе с тобой и смотреть, как ты лениво пьешь свой кофе, находясь на грани того, чтобы снова заснуть. Я же в это время ем приготовленный тобою завтрак на двоих, что ты все равно никогда не съедаешь, потому что не любишь кушать по утрам, сколько бы я не пытался тебя заставить.

Особенно, когда ты куда-нибудь опаздываешь. Тогда тебя лучше вообще не трогать, ради собственного же здоровья. Но ты остаешься все таким же очаровательным, несмотря ни на что. Да, ты бегаешь по дому, крича на всех и вся. Да, ты материшься на всех так, что становится страшно. Да, ты посылаешь всех нахуй, обзывая их «рыжими мудилами». И, да, эти «все» — я. Но если это означает, что я каждый такой раз смогу видеть твою недовольную заспанную мордашку — это того, сука, стоит.

Но самое любимое утро — это утро в выходной. Я так сильно люблю такое утро.

Мы валяемся в постели чуть ли не до обеда, просто обнимая друг друга и разговаривая о ерунде.

И если такое утро — не очередная причина любить тебя, Милкович… Боже, тогда я окончательно сошел с ума.

========== drunk ==========

Да, я люблю, когда ты напиваешься. Хотя, нет… то есть, не всегда. Были моменты, на самом деле — много таких моментов — когда это просто было, ну… да, невыносимо.

Впервые это произошло в один из тех дней с тех пор, как мы начали сначала. Попробовали, по крайней мере, начать сначала.

Я был идеальным парнем для тебя все то время, но это бесило тебя еще больше. Похоже, жить вместе сразу же после того, как мы сошлись, было не лучшей идеей. Но я был счастлив, и остальное не имело значения для меня. В то время, как ты еле сдерживал себя от того, чтобы не выгнать меня.

И кажется, ты решил, что алкоголь поможет в том, чтобы я не раздражал тебя так сильно.

В тот вечер я всеми силами пытался не заснуть. Кофе был таким крепким, что я морщился от горечи, но все равно пил. Я хотел дождаться тебя и убедиться, что с тобой все в порядке — это был единственный вариант, ведь на звонки ты не отвечал, а на сообщения и подавно. Я даже звонил твоим знакомым по работе — ничего.

И когда на часах уже было три с лишним часа ночи, ты, наконец, пришел.Я даже не знал, что сказать. Блядь, кричать на тебя или что? Затем я подумал, что не в моем положении стоит кричать на парня, который с трудом принял меня назад.

Я подошел ближе, когда ты посмотрел на меня так, будто увидел что-то противное, но тут же отвернулся. Ты поморщился, а затем хотел пойти к себе, но ты еле держался на ногах, и я в секунду подлетел к тебе, придержав за талию, чтобы ты ненароком не упал.

— Не трогай меня, — твой голос был тихим, и ты аккуратно убрал от себя мои руки. Ты не был зол тогда, и это почему-то пугало меня еще больше.

Ты ушел в комнату, и когда я пошел за тобой, ты даже не обернулся. Ты пытался снять с себя свою кофту, но запутался в рукавах, и я все же помог тебе. Тогда ты повернулся и просто смотрел, пока я сжимал в руках мягкую ткань, вспоминая, как я трогал ее же, только надетую на тебя. Я пиздец как скучал по этому.

— Прости, — я поднял на тебя глаза, когда ты произнес это, но ты тут же отвернулся, неуклюже начиная снимать с себя футболку.

— За что? — я, конечно же, начал смотреть на тебя. То есть, на твое тело. У меня давно не было такой возможности. Но именно тогда я пожалел об этом. На коже — особенно на талии и твоих бедрах — были едва заметны красные пятна, которые в некоторых местах уже начинали синеть. Ты так ничего и не ответил. Лишь взялся за свои джинсы, которые вскоре полетели на пол, как и остальная твоя одежда.

Я помню, как в ушах буквально зазвенело тогда, и как тяжело стало дышать. А еще я, блядь, злился. На тебя. На какого-то гандона, с которым ты был этим вечером. На себя, что позволил тебе быть там с ним!

И что я сделал? Я просто, сука, лег рядом. Все что я мог тогда — молчать и нихуя не делать. Блядь, мне даже вспоминать это сейчас тошно — мой парень трахался с кем-то, и я даже нихера не сказал ему… Ах, да, я сказал.

— Теперь я знаю, что ты чувствовал.

— Когда?

— Ты и сам знаешь.

Ты промолчал, и это ужаснее того, если бы ты начал отнекиваться, говорить, что ни с кем ты не спал. Это означало, что это правда, и это,блядь… Это, блядь, заставляет меня заглушать ебаные всхлипы, как какой-нибудь девчонке.

Просто иди нахуй. Иди нахуй, Микки!

Да, я люблю, когда ты напиваешься, но не когда ты напиваешься так, что тебя может трахнуть любой парень, который только этого захочет, потому что ты просто не в состоянии сказать «нет»!

А хотя знаешь что? Похер. Это было, и сейчас неважно. Вспоминать это сейчас — глупое и совсем ненужное занятие. Я злился, да. Блядь, конечно же, я злился! Но я знаю, что заслужил это тогда. Я знаю, что ты чувствовал тогда. Я никогда бы больше не хотел сделать этого тебе. И не сделаю.

Так, всё. Хватит с меня этого дерьма. Хочу вспомнить, почему я люблю, когда ты пьешь.

Это будет довольно легко.

Ты бываешь разным, когда напиваешься, так что я никогда не знаю, чего ожидать.

Часто ты превращаешься в истеричку. И тогда ты ревнуешь меня к каждому столбу, ни то что к человеку. Я имею ввиду даже к девушкам, Мик. Это ненормально. Эти скандалы — пиздец. Но это смешно, ладно. Особенно то, что ты даже не помнишь этого на утро.

Правда, я никогда не позволяю этому зайти слишком далеко и почти сразу же увожу тебя домой. И пока мы едем в машине, ты бубнишь себе под нос о том, что я мог бы там трахнуть кого-то — я даже имени их не знаю — прямо у тебя на глазах. Обзываешь меня мудаком, и до смешного надуваешь губки, как-то по-детски укутавшись в мою кожанку. Затем ты засыпаешь на середине пути. Один раз мне пришлось тебя до кровати тащить, и мне повезло с тобой — ты тот еще мелкий пиздюк.

Еще ты бываешь той хуйней, что вечно хочет снять с себя побольше одежды и потереться о каждого мужика в баре, что, конечно же, будут этим пользоваться — происходит это крайне редко, но от этого не лучше. Оттаскивать тебя оттуда не очень-то круто, но… А, ладно, мне это нравится. Нравится, что ты сразу лезешь ко мне. Мне пиздец как нравится, когда ты сразу начинаешь целовать меня: также горячо, но мокро и развязно, как мы оба иногда любим. В этом есть свое великолепие, ведь уезжаешь ты в итоге со мной.

Но особенно мне нравится, когда ты вечно хочешь со мной поговорить о всяком, но в основном ты просто лепечешь о том, какой я хороший. Буквально на этой неделе, я пытался уложить твою маленькую неугомонную задницу в постель, помню все дословно. Черт, конечно же я запомнил, не каждый день тебе Милкович такое говорит.

— Нет, нет, Йен, я… — ты снова откинул одеяло и начал карабкаться ко мне, хотя мы были в метре друг от друга. Ты сел рядом со мной на коленки, пока я лежал на спине, глядя на тебя, как на ребенка. Ты вообще-то так и выглядишь, когда напьешься.

— Я просто хочу сказать, что… — я помню, как ты усмехнулся тогда и, наконец, лег рядом со мной, разглядывая, — …ты красивый, — шепотом, почти что не слышно, но у меня сердце от этого дрогнуло, клянусь. Ты говорил это так, будто бы это секрет. — Даже с этими дурацкими веснушками, — ты дотронулся до кончика моего носа, коротко хихикнув.

— Спи уже, — с улыбкой попросил я снова, и ты лег мне на грудь.

А затем вдруг задрал голову и сказал: — Мне тоже нравится, как ты пахнешь.

И плевать, что есть и плохое в том, что ты пьешь. Именно такие моменты — повод мне любить тебя. И я не упущу ни один из них.

========== sex ==========

Нет, ну, а что? У нас, по сути, с этого всё и началось, так что логично, что это одна из причин… Ведь секс с тобой — одна из самых лучших вещей, что случались со мной.

И иногда я понимаю, что ни один я делал это с тобой и мне, блядь, паршиво лишь от одной мысли об этом. Только я один должен видеть тебя таким. Только я один должен доводить тебя до такого состояния.

И мне хочется делать это с тобой. Постоянно.

Поэтому у нас каждый раз разный секс… и от того такой горячий. Некоторые разы я запомнил особенно хорошо.

В особенности это наш первый раз.

Меня ужасно возбудило то, что происходило перед этим. То, как мы бросали друг друга по комнате, тяжело дыша. То, как ты повалил меня на кровать, сев на меня верхом и глядя сверху вниз безумными глазами. И, наконец то, как твои глаза расширились от удивления и то, как ты уставился на меня, когда почувствовал, как мой член упирается в твое бедро.

Тогда я думал, что ты изобьешь меня до смерти… но ты вдруг начал снимать с себя футболку, и я выдохнул. Лишь на секунду. Дышать затем оказалось сложнее, на самом деле. Я выглядел совсем запыхавшимся, пока ты помогал мне снять с себя одежду.

Я точно не продержался тогда больше, чем пятнадцать минут. Но тогда это был наисильнейший оргазм, который я испытывал.

Секс с тобой не сравнить с сексом, который был у меня с Кэшем, Нэдом или с кем бы то ни было. Ты всегда выигрывал.

Я не хотел больше прикасаться к чужой коже, мне было противно, какой бы она ни была: темной, смуглой или с морщинами (иногда и то, и другое). Мне хотелось касаться теплой, белой, мягкой… твоей. И мне хотелось слышать твои стоны, хоть ты всегда и пытаешься их сдерживать. Мне хотелось чувствовать твои холодные ладони на своем теле. Мне хотелось целовать тебя.

Ты просто засел в моей голове.

А каждый секс с другим парнем — это очередное напоминание о том, что может быть лучше. Намного лучше. Но только с тобой.

И даже дрочка от тебя была лучше всех тех быстрых перепихонов. Иногда мне кажется, что твои руки только для этого и созданы. Я помню, как убедился в этом.

Кажется, тогда тебе надоело, что я вечно веду себя так, будто бы я главный в постели. Тебя реально это бесит, и я это знаю. Но мне плевать. Мне нравится подчинять тебя.

Но я все равно согласился привязать меня к ебучему стулу. Хотя, по правде, не думал, что ты так крепко привяжешь меня к нему, так что уже меньше, чем через 10 минут я пожалел о своем решении.

Ты даже не разделся, что немного ввело меня в тупик, ведь я сам был полностью раздет, что было немного смущающе. Впервые.

— Знаешь, ты мог хотя бы привязать меня к кровати. Там бы явно было удобнее.

— Заткнись. Я не собираюсь трахаться с тобой.

— Чо? А смысл тогда…

— Увидишь, а теперь заткнись.

И потом ты завязал мне, блядь, глаза. Что-то похожее на шелковый черный шарфик. Не знаю, где ты его взял, но… Но я был и не против. Хотя, ладно, в мыслях я надеялся на то, что это последняя вещь, которая будет на мне сегодня. И к сожалению, это было не так.

Ты перевязал мой ебаный член, чтобы я не кончил. Твою мать, Микки! Я, конечно, делал что-то подобное, но никогда не издевался над тобой в постели так сильно.

Не спорю, по-началу было очень хорошо. Ты вылил на мой твердый член почти что всю смазку, что оставалась в тюбике. Ты мягко гладил его, отчего он краснел все больше, и пока ты делал это, то предупредил меня: — Говори мне, когда не сможешь больше терпеть. Иначе, хер ты нормально кончишь сегодня.

Ладно, а вот это уже было херово. Ты дрочил мне добрых минут десять, во время которых я думал о всякой противной херне. Но все полетело к чертям, когда ты начал другой рукой лапать меня везде. Еще и эти блядские мокрые звуки, будто бы я трахаю тебя, а не твою руку. Я дергался на этом стуле, выгибаясь и дрожа. Хотелось больше. Куда больше. Я хотел трахнуть тебя прямо там. Хотел, чтобы ты сел на меня и вобрал в себя мой член полностью. Хотел, чтобы ты тогда двигался так быстро, что на всю комнату раздавались бы эти шлепки.

— Микки! — я даже не мог сказать тебе, что хочу кончить. У меня изо рта вообще тогда не могло вылететь ничего, кроме стонов и твоего имени. Но ты понял меня и убрал руку.

Затем это повторилось снова. Только вот то, что ты убрал от меня руки не помогло. Я пытался сдерживаться. Пытался, клянусь. Но уже через пару секунд мой член дернулся вперед, и я начал кончать прямо себе на живот, запрокинув голову. И не мог сказать ничего, кроме бесконечного «Микки, Микки, Микки».

И когда голова перестала так сильно кружиться, и я пришел в себя, то на секунду реально поверил, что на этом всё. А затем ты снова коснулся меня. Я был слишком чувствителен тогда, и от этого дернулся на стуле. А ты добавил еще смазки, что было просто пиздец невыносимо.

Тогда ты часто останавливался, потому что каждую гребаную минуту я предупреждал тебя. Только теперь я даже твое имя сказать толком не мог. Только звериные рыки и слишком громкие стоны, которые становились еще громче с каждым движением твоей чертовой руки по моему скользкому от смазки члену.

А затем я сам начал подаваться бедрами вперед, толкаясь в подставленный кулак. И пришлось остановится. Только вот твои скользкие пальцы все также гладили мягкую, набухшую головку, из-за чего было немного больно, но при этом доставляло удовольствие. Пальцы другой руки сжимали соски, проводили по напряженному прессу, а иногда поглаживали бедра, успокаивая. И я просто не мог. Хотя ты и остановился во время; так, чтобы я смог сдержать это.

Только уже через секунду мой член выдавил из себя еще немного спермы, которая измазала весь мой живот. Я чуть ли не хныкал. И ты решил, что хватит мучить меня.

Движения стали увереннее, а ладонь задвигалась на моем изученном члене куда быстрее.

— Мик… — сдавленно произнес я, чтобы повторить это еще и еще, сквозь тяжелое дыхание, пока не понял, что ты не собираешься останавливаться. Тогда я приподнялся на стуле, ближе к тебе, когда начал пачкать твою руку, а ты все не прекращал дрочить мне. Думаю, я сорвал горло тогда. Но я думаю, это стоит одного из самых сильных оргазмов в моей жизни.

Но есть еще один лучший наш секс, после которого я всю неделю ходил с самодовольной ухмылкой лишь при взгляде на тебя. И тогда самый сильный оргазм был не у меня.

Мы не виделись очень долгое время. Это было, когда я вернулся из армии. Ну ладно, когда ты забрал меня из того блядюшника для педиков. Но кому какая разница? Ладно, для нас обоих есть разница, но сейчас не об этом.

Мы были одни в тот день в моей комнате, пока все остальные были внизу. Хорошо, что я запер дверь.

Не знаю, что было со мной тогда. Может, это потому что я еще тогда был нездоров, но… ты был таким отзывчивым, податливым или, возможно, я просто пиздец как скучал по тебе, Милкович? Не знаю. Знаю только то, что мне нравилось вбиваться в тебя со всей силы и закрывать твой рот ладонью, чтобы никто не слышал. Правда, казалось, что шлепки (весьма болезненные, на слух) можно было слышать даже с улицы.

И когда я почти что лег на тебя, то почувствовал кожей, как ты кончаешь, ведь ты забрызгал меня всего. А еще я почувствовал, как сразу после этого твое тело обмякло в моих руках.

Сначала я пиздец как испугался, и у меня даже член, блядь, опал от испуга.

Ты потерял сознание.

Но я ведь не понял этого сразу же. Поэтому я чуть не побежал вниз за Липом, после того, как тряс тебя минуту за плечи, пытаясь привести в чувство.

Прошло минут пять, прежде чем ты раскрыл глаза, выглядя, блядь, слишком невинно в такой, сука, ситуации. Но я просто выдохнул и упал обратно на кровать, проводя ладонью по лицу.

Да, сначала я испугался… но затем стало интересно.

В интернете пишут, что объясняется это тем, что во время секса дыхание убыстряется, кровеносные сосуды мозга сужаются, и человек может отключиться.

А я все равно объяснял это тем, что мой член и я слишком хороши, что ты даже теряешь от этого сознание.

Ты до сих пор так смущаешься, когда я говорю об этом. И злишься, выглядя совершенно очаровательно.

Но да, черт возьми, я хочу секса с тобой. Я люблю секс с тобой. Мне нравятся твои розовые губы, твердые соски, попка, твои мягкие бедра! Мне нравится, как ты стонешь подо мной. И мне просто хочется, чтобы ты трогал меня где-нибудь. Везде.

Поэтому я точно уверен, что это желание — это ни что иное, как еще одна причина моей любви к тебе, Микки.

========== jealousy ==========

Да уж, это самая странная херня, что происходила со мной.

Ревность.

Я одновременно ненавижу и обожаю это чувство. Жаль, что мы ощущаем это по-разному.

Ты вообще не переносишь этого. То, как другие касаются меня, глазеют на меня или даже разговаривают со мной. И так было и есть всегда. Только вот реагировал ты на это каждый раз по-разному.

В самом начале наших отношений, если их так можно назвать, ты просто выбивал все дерьмо из того, кто посмел сделать это. Даже если я сам был инициатором.

И мне это нравилось. Нравилось, что ты ревнуешь меня и хочешь, чтобы я был только твоим. Только с тобой.

Нет, ты не говорил мне этого напрямую, но я все додумывал сам.

Со временем все изменилось. Ты начал доверять мне. И, Мик, ты ведь даже перестал приходить в клуб, чтобы следить за мной.

Как оказалось, зря.

Я никогда не смогу простить себя за то, что был с другими, когда у меня был ты. Теперь я знаю, что это за чувство… когда тебя предают. И еще ужаснее, когда это даже не пытаются скрыть. Например, как я с тем порно-роликом… блядь, и не только.

Но ты прощал мне всё.

И я бросил тебя. Мне уже было плевать — доверяешь ли ты мне или нет. Мне, честное слово, было плевать.

А ты вернулся, как только я убедил себя в этом. Всё полетело к чертям.

И ты уже не доверял мне больше. А мне перестало нравится. Мне больше не нравится… нет, я ненавижу, когда ты ревнуешь.

Ты больше не бьешь тех, кто пытается подкатить ко мне. Ты не делаешь, ровным счетом, ничего. Просто смотришь так, будто точно знаешь, что я сделаю это. Снова трахну кого-то другого, даже не подумав о том, что будет с тобой.

Ты будто бы… привык к этому. И это, блядь, ненормально. Так не должно быть.

Но ты думал иначе и отвечал мне тем же. Пытался наказать меня за всё, что я наделал.

Я знаю лишь о двух парнях, но иногда я задумываюсь, всё ли ты мне рассказал. Ведь и я не рассказывал тебе.

А ты смог.

Я уже говорил об этом. Ты тогда напился. И я знаю, какой ты, когда напьешься — тебя можно заставить сделать все, что угодно.

И я ненавижу думать об этом. Ненавижу думать о тебе с кем-то другим. Ненавижу думать о том, как кто-то трогает тебя, шепча на ухо какие-то пошлости или лести. Ненавижу представлять то, как ты стонешь, отдавшись в чужие руки. Ненавижу губы, которые касаются твоих губ… и шеи, и бедер, и… блядь.

Я ненавижу всё это.

Я ненавижу то, что чувствую при этом.

Ненавижу, что ты так просто рассказал мне об этом на следующий же день. А ты мало разговаривал со мной в то время. Худшее время для меня. Да и для тебя, я знаю это.

Ты говорил, лишь когда хотел причинить мне боль. У тебя отлично получалось.

Но еще хуже было, когда ты вовсе молчал.

И это так, блядь, тяжело, когда… Это тяжело, когда кто-то особенный игнорирует тебя. Но еще тяжелее притворяться, что тебе все равно.

Я никогда не забуду это. И не позволю случится этому снова.

Но это не помогло, когда ты на одной из вечеринок Липа перепутал меня с другим парнем. Рыжий и высокий. Всё. Вот и вся схожесть, блядь!

Но я успел до того, как что-то случилось. Вы просто целовались на кровати, а этот урод — именно урод, потому что я, блядь, просто красавчик по сравнению с ним — просто воспользовался тем, что ты пьян. Ему было похер, что ты зовешь его чужим именем. Моим именем.

Единственный плюс — это страстный секс после. По-блядски горячий, Мик, без шуток. Не думаю, что такое могло бы быть с кем-то, кроме тебя.

И ты единственный, кого я хочу. Я нашел своё и на другое мне даже смотреть не хочется. Как и тебе. В этом вся прелесть.

Теперь ревность для нас — лишь чувство, которое осталось где-то в прошлом. В темном и жестоком. Там, куда мы не вернемся.

Не вернемся, потому что теперь мне противно даже думать о ком-то другом. Противны чужие прикосновения и поцелуи. Словно, касаются не меня, а тебя. И лишь только вспомнив тебя такого, Мик — отстраненного, холодного… этого хватает мне, чтобы никогда не думать об этом. Даже не хотеть думать об этом.

Я просто хочу, чтобы мы были только вдвоем. Вместе. Долго и счастливо, блядь.

Ты хочешь того же самого, я знаю. Так что никакая ревность не помешает мне любить тебя, Микки Милкович. Просто… не забывай об этом, хорошо?

========== ass ==========

Говори что хочешь, Микки, но я должен сказать о ней, ясно? Я знаю и без тебя, что это глупо. Но знаешь что? Мне плевать. Ведь это чертова правда.

Я думаю, мы сразу же поладили с твоей попкой, Мик. Это была типа… любовь с первого взгляда… или с первого стояка — не важно.

Важно то, за что именно я так сильно её полюбил.

Я полюбил её хотя бы потому, что считаю её самой красивой. Сколько я жоп не перевидел, Милкович, но твоя всегда занимала первое местечко в моём сердце.

Я люблю её за идеальную форму. Она кругленькая и аккуратная, а еще она идеально подходит под размер моих огромных ладоней.

Мне нравится, что она бледная — действительно белая, на самом деле — и что она краснеет даже при слабейшем шлепке. И мне ничуть не стыдно, что я так часто делаю это. Но особенно мне нравится цвет твоей задницы после долгого и жесткого секса.

Я люблю родинку в форме сердечка прямо на твоей правой ягодице — ближе к боку. Это выглядит ужасно мило, чтобы ты знал. Так что я не знаю, почему это так тебя раздражает.

Думаю, ты бы никогда и не узнал о ней, не расскажи я тебе об этом — господи, лучше бы я молчал. Помню, что ты даже не поверил мне и мне пришлось фотографировать её. Это была целая фотосессия. Ты верил, что этой родинки не видно под таким углом, и тогда я просил встать на коленки и хорошенько так прогнуться, выставив зад. Так у меня больше десятков фотографий твоей голой попки на телефоне. Для неё даже есть отдельная папка. «Моя детка». Когда-нибудь ты все же увидишь её… и тогда ты убьешь меня. Но пока что, позволь рассказать тебе и об остальном.

Мне нравятся три — почти незаметных — шрама от пуль на той же левой ягодице. Они бледно-розового цвета. Выглядят, как родимые пятна или вроде этого, но и это кажется мне очаровательным.

Еще я люблю мягкую, гладкую кожу на этой заднице. Люблю дергать тебя на себя, делая тебе немного больно, хватаясь за неё и насаживая сильнее на свой член. И я обожаю специально пачкать твою задницу в смазке, из-за чего она блестит и становится такой приятно влажной.

Я обожаю покусывать её и облизывать, как бы смущающе это не было для тебя. Я просто люблю играться с ней. Люблю доводить тебя до такого состояния, что ты можешь кончить только с моими длинными пальцами глубоко в тебе. Или же лишь от моего языка.

Я вообще люблю проделывать с твоей задницей всякие извращенные вещи. Анальные шарики, пробки, вибраторы… мы всё это проходили, но лучше всего находиться в тебе — в этой, блядь, идеальной заднице.

Я помню до сих пор то чувство, когда впервые почувствовал каково это — быть внутри тебя. По-началу пальцы; внутри было горячо и туго, а сам ты тяжело дышал, пока я трахал тебя ими, время от времени постанывая.

А я застонал куда громче, когда начал входить в тебя. Это было нереально хорошо. И поэтому всего через минут пятнадцать я кончал, как ебаный Везувий. При этом я был с резинкой.

И тогда я задумался: «Что сделает со мной твоя мелкая жопка, если я буду без него?». И эта мысль не покидала меня целый месяц — каждый чертов день, как мы виделись.

Но однажды ты разрешил мне, и я бы ни за что не смог сравнить это с чем-то другим. Всё, что было до этого просто казалось жалким. Все ощущения меркли, по сравнению с этими.

И кажется, тогда тебя бесило, что я всё время останавливался, лишь бы не кончить. Но также я точно помню, как в итоге сдался и обкончал всю твою попку — как внутри, так и снаружи. И я, вроде как, вскрикнул. И это даже был не короткий, громкий стон. Нет, я просто, блядь, кричал, когда делал это. Мои глаза были сильно зажмурены, и я без сил рухнул на тебя, содрогаясь.

Ты матерился и ругался на меня, но… твою же мать, это того стоило! Тем более, ты не злился по-настоящему.

Но я знаю, что выводит тебя из себя, ведь это весьма неловко… не для меня, конечно же, а для тебя. Ты просто ненавидишь, когда я лапаю тебя при ком-то. Хорошо лишь одно — ты начинаешь кричать на меня лишь дома, когда мы одни.

Самый первый раз это произошло в гостиной моего старого дома. Ты и Лип болтали о чем-то — ты стоял напротив него, когда он сам сидел на диване, уставившись на тебя снизу вверх. Рядом с ним сидел Карл, который время от времени тебе поддакивал. Малой явно любит тебя больше, чем всех нас вместе взятых.

И именно этот момент я выбираю — будучи подвыпившим — чтобы схватить тебя за булки и хорошенько так сжать их, что твои глаза мгновенно округляются. Ты называл меня придурком и отпихивал от себя весь вечер, но… черт возьми. Мне нравилось.

Подобное еще я помню, когда мы возвращались домой с дня рождения Вероники. Не знаю, мы просто шли, когда я приобнял тебя за талию, а потом опустился ниже. Я даже не придал этому значения.

— Йен? — ты посмотрел на меня снизу вверх, что заставило меня улыбнуться.

— А? — я притянул тебя за задницу еще ближе.

— Руку с жопы убрал.

— Ой, да ладно тебе!

Вот именно, Микки! Да ладно тебе! Я ведь люблю лапать тебя. В супермаркете, пока ты выбираешь сыр. В ванной комнате, когда ты чистишь зубы. На кухне, за приготовлением нам вкусного завтрака. В кровати — утром и перед сном… да и во сне руки сами тянутся к тебе. Я всегда хочу трогать тебя, зажимать и лапать.

Я люблю это.

Люблю, люблю, люблю.

И все это из-за твоей тупой задницы, Милкович.

Из-за твоей милой и совершенно прекрасной задницы.

========== hands ==========

Я люблю твои руки. Хотя бы за то, какие они.

Мягкие, но холодные. Бледные, с покрасневшими костяшками пальцев и выпирающими ярко-синими венами. Да даже эти глупые татуировки на них — мне кажется это забавным… и даже милым, хоть это и должно выглядеть устрашающе. Но нет, Микки, не выглядит.

Я люблю касаться их. И люблю, когда ты касаешься ими меня. С самого нашего начала и до сих пор.

Обожаю сильно-сильно сжимать их во время секса. Первое время, ты — конечно же, блядь — кричал на меня за это, но потом начал игнорировать. Я даже помню тот день, когда это случилось.

Была ночь, когда я прокрался к тебе. Терри был в гостиной, кажется, вырубился перед теликом. Мэнди давно спала у себя в комнате, а твои братья… кто вообще знает, где твои братья в любое время?

Ты же ждал меня на кровати. Всё происходило без слов — как и обычно. Я как всегда снял с тебя всю одежду первым, потому что люблю, блядь, делать это и… просто видеть тебя таким.

Но ты вел себя странно тогда. Касался меня чаще, чем обычно и смотрел так… открыто. Будто бы… нуждался во мне. И еще ты не боялся — хотя бы этой ночью.

Я терся своим твердым членом о твой и специально задевал им твои влажные бедра, ведь… блядь, твои ножки — особенно когда ты раздвигаешь их для меня — выглядят действительно ахуенно.

Так ладно… ты опять отвлекаешь меня, Милкович!

Я терся о тебя, ты тихонько стонал мне в ухо, ухватившись за мои плечи, и я чувствовал, как твои ногти впиваются в кожу всё сильнее… Так что я не знаю, как так вышло, что уже в следующую секунду я был в тебе.

Мы не делали это лицом к лицу так часто, чтобы мне можно было делать это без твоего согласия. Но ты не оттолкнул меня, а лишь покрутил бедрами, чтобы я начал двигаться наконец.

Тогда-то это и произошло. Я почти что задыхался, пока толкался в тебя снова и снова. Я чувствовал, как, блядь, дрожу всем телом, когда, не выдержав, повалился на тебя. Твои руки были раскинуты по обе стороны от твоей головы, и я сделал то, о чем даже не подумал.

Сначала я провел по твоим запястьям, а уже через секунду переплел наши пальцы. Ты только открыл рот, чтобы накричать на меня, и я начал трахать тебя сильнее и быстрее, что выбил из твоих легких весь воздух. Тогда нас обоих хватило ненадолго.

Ты всё ещё приходил в себя, когда я потянулся поцеловать твою ладонь, улыбаясь при этом как идиот. Я сделал это, и ты выгнал меня. Ладно, это… это было очевидно.

Потом была ночевка. Именно ночевка, а не секс-марафон, как задумывалось изначально. Мы даже и не трахались… оставив это на утро. Но смотреть фильмы, пить пиво и накуриваться с тобой было почти так же хорошо для меня.

И когда уже было почти 3 часа ночи, мы пошли к тебе в комнату. Не думал, что ты разрешишь мне спать вместе с тобой, но так и было.

— Нет, Галлагер. Сдвинься обратно, — проворчал ты тогда, когда я начал подползать к тебе по кровати.

— Да бля, — я снова лег обратно и услышал милый смешок, что вырвался у тебя.

Мы были так измотаны, что даже, например, не поболтали в кровати, как я думал… и хотел. Но спать в твоей комнате, в твоей кровати и рядом с тобой — это… это даже больше, чем я мог мечтать тогда.

Но как оказалось на утро, ты отдал мне ещё больше.

Ты придвинулся ко мне во сне ближе — так, что мой нос был зарыт в твоих темных волосах. И как только я перестал улыбаться и хотеть придвинуть тебя к себя еще ближе — желательно на себя — то я посмотрел вниз. И кажется тогда, когда я увидел твою руку на моей собственной, то лишь тогда я и смог ощутить это — то, как ты касаешься меня.

И я мудак. Тупой мудак. Потому что когда хотел придвинуться к тебе поближе, то разбудил тебя. Но притвориться спящим — чем это плохо?

Я слышал, как ты проматерился, а затем быстро убрал руку и отодвинулся.

— Поднимай задницу, рыжий лобок!

И после этого утра я еще долго не касался твоих рук. Почти год, на самом деле. Но знал бы ты, как я обходился без них. Как я пытался подделать их. Как я каждый раз вырисовывал эти твои глупые татуировки на своих пальцах, так сильно желая — хотя бы на секунду — поверить, что руки не мои собственные.

И вернуться, чтобы чувствовать… чтобы действительно чувствовать хоть что-то… кажется, это было правильно. Все эти ощущения от твоих пальцев, ладоней — правильные и… кажутся почти что нереальными. Ты знаешь где и как меня касаться, знаешь все чувствительные места.

Но ты также можешь одним лишь прикосновением напомнить мне, что я нужен кому-то; что я дорог; что я любим. И всё, что мне хочется, когда ты приходишь ко мне… возвращаешься ко мне и успокаиваешь меня, осторожно прикасаясь ладонью к моему лицу — это доказать тебе, что я чувствую тоже самое.

Ты можешь почувствовать это, когда я целую твои руки. Ты можешь почувствовать это, когда я сжимаю твои дрожащие ладошки, в попытке успокоить. Когда я мягко провожу кончиками пальцев по твоим запястьям, и когда я играюсь с ними, лежа в постели. Когда я хватаю тебя за руку, когда какой-то парень — или даже девушка — пялится на тебя, и когда я переплетаю наши пальцы во время секса. Ты можешь почувствовать это… когда я просто касаюсь тебя и твоих рук, что я так люблю.

Я люблю их, потому что они могут сделать мне больно. Я люблю их, потому что они также могут заставить меня стонать от удовольствия. Я люблю их, потому что чувствую себя… в безопасности. Я люблю их, потому что лишь одно их прикосновение заставляет меня прийти в себя и почувствовать что я… что я нужен тебе, и мне по правде-то больше нихера и не нужно. Я люблю их…

Я люблю их, потому что это твои руки, Микки.

========== smoke ==========

Да, я знаю, что это херово — то, что мне это нравится. Курение убивает, вся херня, но… но ты бы видел себя, когда куришь.

Я обожаю то, как ты обхватываешь фильтр своими полными губами; как на долю секунды яркий огонек освещает твое бледное лицо; как медленно ты выдыхаешь густой дым, прикрывая глаза.

И есть моменты, которые особенно важны для меня. Например, каждый раз, когда мы приходим на наше поле, даже не делая ничего большего, чем поцелуи. Тогда мы каждый раз выкуриваем почти что пол пачки, но иногда хватает и одной на двоих.

И как раз об одной сигарете на двоих — теперь я отказываюсь курить иначе. Ведь с самого начала я безумно, блядь, любил это. Конечно, ты отказывался от этого, но вскоре начал делать вид, что не замечаешь ничего такого. К примеру то, как я пялюсь на тебя и на твои губы, когда ты куришь. Хотя, выхватывать сигарету прямо из твоих рук я не мог еще долгое время, но мы как-то прошли и через это тоже.

И теперь я могу делать всё, что захочу, потому что знаю — ты разрешишь мне.

Так что я пялюсь на тебя как безумный каждый раз, как только между твоих губ появляется зажженная сигарета. Я знаю, что это глупо. Но я не перестану делать этого.

Я люблю в выходные сидеть с тобой на нашей кровати в спутанных простынях. Обычно, мы закрываем шторы в такие дни, чтобы даже солнечный свет не мешал нам как следует отдохнуть таким утром.

Ты, по обыкновению, откидываешься на спинку кровати, некоторое время просто глубоко дыша, чтобы прийти в себя (ленивый утренний секс всегда выходит не таким, как планируется, так что да… я также выжат как лимон, после каждого такого раза). Потом ты тянешься за пачкой сигарет, что лежит на тумбочке около меня и… ладно, мне нравится, как ты «нечаянно» задеваешь меня, когда делаешь это. Но больше я люблю подавать тебе их. То, как ты захватываешь губами протянутую мною сигарету… это выглядит горячо.

Также горячо ты выглядишь, когда закуриваешь, чуть хмурясь — кажется, уже по привычке. Обожаю то, как густой дым плавно вытекает сквозь твои губы. Ты особенно красив, когда куришь — не в смысле, что больше, чем обычно, а просто… по-другому. И всё, что я хочу сделать — это прикоснуться к тебе. Но делаю я это не так, как можно представить. Я делаю это так, чтобы прочувствовать… всё это.

Я вырываю сигарету из твоих пальцев и сам глубоко затягиваясь, тут же притягивая тебя ближе к себе. Ты слабо хмыкаешь, но тут же затыкаешься, когда я осторожно выдыхаю дым в приоткрытый ротик, а уже через секунду вжимаюсь в твои губы своими. Да, это действительно лучшее утро.

Но тем не менее…

Ладно, я люблю то, как ты куришь, но иногда я не люблю то, из-за чего ты куришь. Ты курил, чтобы взять себя в руки и успокоиться, когда я делал что-то такое, из-за чего ты чувствовал себя паршиво. И хоть я больше никогда не сделаю подобного, я все равно… я волнуюсь за тебя.

Так что мне сложно видеть тебя таким… видеть то, как ты весь дрожишь, пытаясь сдерживать свои чувства. Но… знаешь, Мик, ты можешь не сдерживаться рядом со мной. Ты можешь доверять мне.

Я обещаю быть рядом. Всегда, какое бы дерьмо не случалось. И я обещаю выслушать тебя и… разделить с тобой последнюю сигарету.

========== hugs ==========

Я знаю, что ты это не любишь… ну, то есть ты врешь, что не любишь, но я все равно делаю это. Обнимаю тебя.

И знаешь, только с тобой мне нравится это настолько сильно, что я буквально не могу оторваться. Ты такой маленький и хорошенький, и тебя так приятно обнимать, обхватывать так сильно, что тебе нечем дышать.

Я люблю даже то, как ты вечно ворчишь, но Мик, ты никак не выглядишь устрашающе, тем более в такие моменты: твои огромные голубые глаза, что недовольно смотрят на меня, нахмуренные брови и пухленькие губы, что ты поджимаешь после того, как скажешь убрать мне свои клешни. Это выглядит милым для меня, так что можешь даже не пытаться.

Самое приятное — обнимать тебя перед сном… и во время сна тоже. Боже, я помню, как в начале наших отношений я мечтал обнимать тебя в любое время, как только мне этого захочется. Помню даже первый раз, как только попытался сделать это.

Я был в жопу пьян и первое, что пришло мне в голову — позвонить тебе. Ты взял трубку не сразу. Я звонил и звонил и только с раза… кажется, шестого, ты ответил.

— Ну и хули тебе надо, Галлагер? — по голосу было слышно, что ты пиздецки зол. Кажется, я разбудил тебя.

— Ми-и-ик, — я пьяно рассмеялся и облокотился о стену какого-то херового клуба, название которого сейчас мне даже и не вспомнить. — Я соскучился, — мой голос звучал по-детски смешно… кажется, я даже надул губы тогда, будто я и правда какой-то обиженный ребенок. — А ты-ы? Нет?

— Ты чё, бухой что ли?! — с тяжелым вздохом, спросил ты тогда.

— Возможно, — мне казалось, что ты можешь видеть мою улыбку, потому что я слышал, как ты проматерился в трубку на счет этого, а после назвал меня мудаком — тогда уже я заранее знал, что ты закатил глаза. — Возможно и тебе придется забрать меня, детка.

— Дет… ты чё, ахуел?!

— Ну Ми-и-ик! Приезжай.

— Иди в пизду, Галлагер! Вызови себе блядское такси, — ты сбросил вызов, но я просто на сто процентов уверен, что ты так и не заснул, потому что все это время волновался за меня.

До того момента, пока я не приехал к тебе сам.

И как только ты открыл мне, я расплылся в наиглупейшей улыбке, когда тут же навалился на тебя, пытаясь обнять.

— Мик, — кажется, за тот вечер я произнес твое имя около ста раз, успев даже растрепать о тебе таксисту с северной стороны. — Ты вкусно пахнешь, знаешь? Прям пиздец как вкусно, — блядь, а я ведь и не такое говорю тебе по пьяни… как ты вообще выносишь меня?

— Ты какого хрена здесь?! — ты шептал, чтобы не разбудить никого в доме, а еще при этом ты пытался убрать с себя мои ручонки, что крепко обхватили тебя за талию, притягивая все ближе и ближе.

— Я же говорил тебе, голубоглазик, я соску-у-учился.

— Господи, блядь, да ты в дерьмо, — проворчал ты, наконец выпутываясь из моих рук. — Блядь… Тебя до дома надо довести?

— Пф-ф, — фыркнул я, а руки сами потянулись к тебе снова. — Я не уйду от тебя. Хочу остаться здесь. Спать с тобой, — вздох, — в одной кровати.

— Дохуя хочешь, придурок, — ты снова оттолкнул меня, так что я чуть больно ударился спиной о стену… после чего пошловато улыбнулся тебе.

— Острожнее с этим, крошка, — засмеялся я, — меня заводит твоя грубость, — выдохнул я тебе в лицо, но ты отошел на шаг назад.

Тогда я надулся и поплелся к тебе в комнату, так что ты сразу начал злиться еще больше, чем до этого: — Блядь, Галлагер! — ты попытался схватить меня за руку, но я увернулся и с разбега рухнул на твою кровать — так не задумывалось, я просто упал.

— Вали. Сейчас же! — шептал ты, дергая меня за футболку.

— М-м, — я обнял подушку, вдыхая её запах. — Могу я забрать её себе?

— Ты не уйдешь, да? — вздохнув, спросил ты, и я рассмеялся.

— Не-а! — бодро ответил я, поглядывая на тебя сквозь полу прикрытые ресницы.

— … Надеюсь, ты не храпишь, идиот, — снова вздохнул ты и подошел к двери, чтобы закрыть её на щеколду. Затем ты повернулся и, приподняв брови, предупредил: — Полезешь на мою половину кровати или на меня — врежу, понятно?! — я кое-как смог кивнуть тебе.

Только вот уже через минуту я полез к тебе.

— Галлагер, я тебе что сказал? — прошептал ты, а после схватил мою руку, что лежала на твоем бедре, и скинул её, попытавшись оттолкнуть меня подальше.

— Мик, ты такой… такой… — влюблённо бормотал я, но слова подобрать так и не смог, так что я снова придвинулся ближе… настолько ближе, что почти что лег на тебя, крепко обнимая, а пальцами забираясь под твою футболку.

— Боже, — промямлил ты и глубоко вздохнул. Я чувствовал, как ты смотришь на меня в течении почти что целой минуты. Но после ты расслабился. Наверное, подумал, что я заснул. И обнял меня в ответ.

Тогда я и понял, как сильно нуждаюсь в твоих объятьях.

Я люблю обнимать тебя и теперь, когда мне это можно делать даже при этом не напиваясь, то я делаю это гораздо чаще… всегда, в основном.

Когда мы в постели, я люблю прижимать тебя к своей груди, обнимая вокруг талии или захватив твою задницу в объятья, а иногда обхватывая тебя за плечи… также я люблю обнимать тебя, лежа на тебе, но это происходит реже — так мне неудобно, потому что… блядь, да потому что так я не могу сжимать тебя как следует. А мне нужно обнимать тебя так, чтобы все твое тело было просто припечатано ко мне. Мне так нравится!

Еще мне нравится обнимать тебя, когда ты готовишь нам что-нибудь. Люблю подходить сзади и обхватывать за талию, прижав к себе и — ты будешь отрицать это, но это так — чуть приподняв, что ты остаешься стоять лишь на носочках. Что безумно мило, кстати говоря.

Еще я обнимаю тебя при своей семье — ты ненавидишь это, но у меня это, честно говоря, получается на автомате, как только я вижу тебя. Мне буквально каждый раз хочется затискать тебя, так что ты бы лучше сказал мне «спасибо» за то, что я лишь обнимаю.

Но что бесит тебя еще больше — всё говорят, что мы мило смотримся вместе, как только ты оказываешься в моих руках. Даже Лип это говорит, так что это должно быть правдой… будто я сомневался в этом хоть когда-то.

Боже, но было кое-что и похуже для тебя… и получше для меня. Я тогда напился, как и все — Рождество, как-никак. Ты намешивал Мэнди коктейль и когда ты уже обернулся, чтобы отнести его, я подлетел к тебe, как какой-нибудь Супермэн и, подхватив за задницу, поднял, кружа и смеясь.

Стакан, естественно, разбился, а его содержимое расплескалось по полу, когда ты вскрикнул от неожиданности. Блядь, я знаю, как ты не любишь это — когда я пользуюсь тем, что я больше тебя, но как этим не воспользоваться, Мик? Не тогда, когда я натыкаюсь взглядом на твою задницу, что маячит на кухне, а сам ты выглядишь так чертовски мило и горячо — как, блядь, можно спросить?

— Осторожно. Опусти. Меня. На пол, — прошипел ты, смотря мне в глаза так, будто боялся посмотреть ниже. Иногда мне кажется, что ты боишься высоты, но ты наверное боишься меня пьяного — думаешь, я не удержу тебя? Мик, ты меньше и легче любого мужика, которого я когда-либо видел, так что даже по-пьяни это легче простого, можешь не волноваться.

И я обожаю тебя за то, что несмотря на собственную злость, ты все равно обнимал меня в постели той ночью… как и на самой вечеринке.

Но есть моменты, когда я даже не собираюсь тебя обнимать, но приходится. И — клянусь, блядь, богом, Микки! — мы никогда больше не пойдем в хоть одно радужное заведение… клуб, кафе, ресторан, да что, нахуй, угодно — нет! И мне плевать, что я долбанный инициатор этого, но ведь ты соглашаешься — так что ты виноват, на этом и закончим.

Но как мы только ходим ту… ходили туда, там оказывался хотя бы один еблан, что пялился на тебя или пытался купить тебе выпивку, как только я отойду, или пытался склеить тебя прямо при мне — и я ненавижу это.

Так что, чтобы не устраивать драк, как когда-то, я притягиваю тебя к себя за талию поближе, чтобы всякие ебланы не лезли. Но что мне нравится в этом, так это то, что ты сразу начинаешься посмеиваться и улыбаться мне. Ты просто мелкий гаденыш, Милкович.

Но я не перестану обнимать тебя: в магазине, на парковке, в душе и ванной, во время прогулки или когда ты успокаиваешь Ева и когда ты разговариваешь по телефону. Когда ты роешься в ноутбуке и когда ты еще не проснулся.

Я буду обнимать тебя — всегда, когда мне только этого захочется, а ты ничего не сможешь с этим поделать. Может, просто потому что ты любишь это также сильно, как и я. Ведь обнимашки с тобой — это одна из самых прекрасных вещей на свете.

И эти обнимашки достойны быть причиной того, чтобы любить тебя.

========== beauty ==========

Я люблю тебя еще по одной причине — и, может, она покажется в какой-то мере… не знаю, обычной или скучной, но для меня это не так.

Люди ведь не могут влюбиться просто так? Вроде как, есть что-то, что цепляет в самом начале. То, что ты вспоминаешь и улыбаешься так сильно, что щеки болят. Что-то, за что ты цепляешься.

Так и с тобой.

Думаю, я влюблялся больше… в тебя, твою внешность, а не то, что там у тебя внутри — это было лишь потом.

Но в начале я… я просто увидел тебя и подумал: «Черт… он красивый». И после я уже не мог остановить это: я пялился на тебя ежесекундно, из-за чего ты так сильно раздражался. Но, знаешь, ты бы просто видел это… видел бы ты себя так, как вижу тебя я. Ты бы всё понял, Мик.

Каждая минута, проведенная с тобой, заставляла меня любить тебя заново и так из раза в раз, всё сильнее и безнадежнее. И… и когда я потерял тебя… господи, я вспоминал эти минуты каждый чертов день, не в силах прекратить. Это была пытка для меня. И что весьма забавно, так это то, что я сам себе её устроил — отказался от тебя.

И когда ты уже перестал быть просто воспоминанием; когда ты вернулся ко мне, я начал действительно ценить время. Каждая секунда была посвящена лишь тебе, потому что я многое упустил, пока тебя не было. Блядь, да я упускал многое даже тогда, когда ты был рядом.

Но теперь я каждый день говорю тебе, как ты прекрасен, ведь так и есть.

К примеру, ты бесконечно красив по утрам. Пока ты спишь, я люблю смотреть на тебя: на то, как свет падает на пряди темных волос; на то, как твои веки дрожат во сне; на твои полные бледно-розовые губы, что чуть приоткрыты; на то, как опускается и поднимается твоя грудь. Ты безумно милый, когда спишь, Микки.

Я люблю, как ты медленно открываешь глаза — свои чертовски безупречные голубые глаза — и смотришь на меня так… так, как я сам смотрю на тебя. А затем мягкая улыбка появляется на твоем лице и ты тянешься ко мне, чтобы обнять. Рассматривать родинки, разбросанные по твоему бледному телу — привычное дело с утра… и одно из самых любимых.

Вторая обожаемая часть этого утра — это та, где ты вылезаешь из постели почти что голяком и топаешь в ванную, зовя к себе…

Ленивый утренний секс в душе и твое мокрое, покрытое мелкими каплями воды и мурашками тело — я обожаю это. Ты выглядишь просто пиздец как горячо, когда хмуришься, чуть выпячиваешь губы и мягко стонешь, положив голову на мое плечо во время всего этого.

Мелкие капли попадали прямо на твое лицо, как и маленькие пряди твоих черных волос. Твое тело выгибалось в моих руках, пока ты выстанывал мое имя. А мои пальцы все сильнее сжимали твою тонкую талию, пока я окончательно не потерял контроль. Но все же, самое сладкое для меня остается на десерт — смотреть на то, как ты теряешь контроль гораздо приятнее: ты необыкновенный в такие секунды. То есть, как и всегда.

И я ненавижу то, что ты не думаешь также. Микки ты… ты просто чертовски прекрасен… всегда был. И я буду говорить тебе это снова и снова, каждый ебаный день, ясно? До тех пор, пока ты сам этого не поймешь… Пусть, возможно, я причина тому, что ты не веришь в это. Я ведь никогда не говорил этого. Черт, я не говорил тебе, что чувствую. Я не говорил, что люблю тебя и… и я виноват.

Но теперь все по-другому. Не идеально, но оно будет. Просто… просто стоит начать.

Ты работал в ночь тогда, из-за чего наша кровать казалась пустой и огромной. Настолько, что тогда я спал на диване, накрытый твоим любимым одеялом… и я взял твою подушку.

Я долго не мог уснуть тогда — было то холодно, то жарко, то неудобно, то у меня что-то чесалось и все это меня пиздецки злило. Душ в час ночи — чем плохо? Ничем, это даже помогает уснуть.

И когда я уже был на пороге сна, я потянулся за мобильником. Ты не знаешь, но я часто пролистываю наши… в основном твои снимки, которые я делал тайком. Ты ненавидишь это так же сильно, как я люблю это.

Но ты выглядишь так просто на них и от этого ты так красив. Фото на кухне, где ты поедаешь свой ужин или фотография, где ты сонный уткнулся в мою подмышку при просмотре фильма, фото на кровати — дохера фоток на кровати — и на улице, пока ты не видишь и куришь. Мне хочется рассказать тебе о каждой этой фотографии… нет, к черту фотографии — я хочу каждую секунду рассказывать тебе об этом, но боюсь испортить все это словами. Так что я просто наслаждаюсь… моментом.

Правда, в ту ночь я не удержался и отправил тебе одну из твоих же фотографий с подписью: «Боже, ты слишком милый ;)». Ты ничего не ответил и это было ожидаемо… ну, в какой-то мере точно.

Просто… Микки, ты… ты так чертовски красив, но даже не догадываешься об этом.

И впервые я говорю тебе это, когда мы уже лежим на кровати, готовые заснуть.

— Ты, блядь, чертовски красив, — слова вылетели из меня жалким шепотом неосознанно, но ты замер, как и твои пальцы, что еще секунду назад вырисовывали какие-то узоры на моей груди.

Я успокаивающе провел рукой по твоим волосам, все также продолжая пялится. Ты расслабился, но все также молчал. Ты, вроде как, был зол тогда на меня, а я понял это лишь утром.

Но утром я сказал тебе это снова, а ты попросил меня заткнуться. Я не затыкался. День за днем я говорил это, и от грубого «замолчи» мы дошли до робкого «спасибо». Но это не значит, что я прекращу это. Я буду говорить это… просто потому что хочу.

Ведь ты… ты всё для меня, Микки. Я люблю тебя так сильно, что просто не смогу прекратить.

Да уж, Милкович… ты так красив, что я попросту не мог не полюбить тебя еще и за это.

========== quarrel ==========

Да, знаю, ссоры это плохо и совсем не круто, но я готов сделать из этого причину. Очередную причину любви.

Каждая ссора — буквально каждая, Мик… я запомнил их все. И я ненавижу то, что я чувствую во время очередных твоих — ладно, хорошо, не только твоих — истерик. А я чувствую слишком много.

Так же сильно я ненавижу сами ссоры с тобой, Микки. И тем более ненавижу расставаться — на день, на месяц, год — без разницы, ведь это чувствуется одинаково болезненно.

Конечно, я могу пережить маленькие перепалки… да, определенно могу, они в какой-то мере доставляют мне удовольствие. Особенно те, что и руганью-то назвать нельзя.

Например, ты прекрасно знаешь, что я люблю доставать тебя. И не в смысле, что специально выводить из себя, как ты и думаешь. Я лишь хочу болтать с тобой все время.

Итак, ты прекрасно знаешь это, но все равно выводишь меня тем, что я, якобы, вывожу тебя. Это так чертовски раздражает. Я ведь даже не специально несу всякую чушь… Это уже как привычка — мне просто хочется сказать тебе что-нибудь. И это даже не из-за того, что нам, типа, не о чём говорить… блядь, нет! Это вырывается само по себе.

Но не суть, ведь это произошло в очередной раз — буквально, недели две назад. Ты был занят какой-то, наверное, важной хренью по работе, пока печатал на ноутбуке. И черт, ты так не любишь, когда я отвлекаю тебя этим дерьмом… но я все равно пристал к тебе снова.

— Как делишки? — я присел поближе, глядя в монитор.

— Нормально, — медленно ответил ты, сосредоточенно пялясь в экран, закусив губу.

— Что это ты тут делаешь? — мое лицо оказалось у самого монитора, за что я получил оплеуху.

— Йен! — ты посмотрел на меня так, как и всегда — как на ребенка.

— Окей-окей, понял, — я замолчал и уронил голову на спинку дивана.

Молчание… Ненавижу это. Поэтому и включил телевизор, где шел очередной ужастик. Ты раздраженно вздохнул, но ничего не сказал и вновь уставился в свой ноутбук, печатая что-то.

Прошло, думаю, минут пятнадцать от начала фильма, как я снова открыл рот: — Ебать… как можно быть такой тупой? Нахуя идти одной в блядский сарай?! Я бы просто остался в комнате, да?.. Мик. Микки! — я все говорил и говорил, ужепочему-то заранее ожидая какой-то нехеровой реакции.

— Блядь, да что?! — да именно так, ебучий взрыв.

— Ну она же тупая! Все в этом фильме такие тупые, разве нет?!

— Я не знаю. Я, сука, даже не смотрю это!

— … Чё ты такой злой всё время?! Задолбал сидеть в своем тупорылом ноуте!

— Да ты можешь просто молча смотреть?!

И на этом всё.

Мы не разговариваем, но и не разбегаемся по разным углам. Тебе, кажется, вообще было плевать на то, что мы устроили минуту назад — просто сидел и все также занимался своей грёбаной работой… В то время, как я злился и пытался не долбануть тебя чем-нибудь, потому что такой ты меня бесишь просто пиздец как.

Но вот, что действительно странно: после того, как ты откладываешь свой ноутбук и идешь на кухню, спрашивая меня, хочу ли я еще кофе, то я отвечаю «да», глядя на тебя так, будто ты сейчас попросил ебучее прощения за свою грубость. А после этого ты смотришь на меня точно также, будто я попросил у тебя прощения в ответ.

И этот вечер становится по-своему идеальным: мы досматриваем этот ужастик вместе, все время ругая героев фильма; пьем кофе, который только у тебя и получается настолько вкусным, а когда в конце идут титры, то мы уже целуемся, лапая друг друга на диване — там, где в итоге и засыпаем.

Или вот еще случай, все также связанный с этим диваном… в какой-то степени, ведь в итоге нам пришлось спать там опять. Почему? Потому что — цитирую — я криворукое, озабоченное, рыжее чудовище… но, Мик, я не специально разлил вино на кровати. Черт, мне тоже хотелось этого. В твоем исполнении это было горячо… то, как ты, знаешь, слизывал его с меня. Короче, я вообще не виноват, что я такой неуклюжий — такое происходит лишь когда я с тобой, а мы всегда вместе.

Зато я прекрасно помню, как ты злился… то есть, притворялся, что злишься, конечно же. Потому что, черт, как можно злиться на меня? Хотя ладно, может, немножко я тогда и взбесил, но бля, мы меняли простыни и одеяла в два часа ночи — кого бы не разозлило такое? Вот именно. Кто бы угодно начал угрожать милашке, вроде меня, что вырвет ему руки.

Но это не помешало тебе рассмеяться, когда я выдал что-то вроде: «Вино пиздец жалко», а потом обнять меня и назвать придурком. Тогда я улыбнулся и обнял тебя в ответ. Мы пошли спать на диван, а эта глупая улыбка все никак не слезала с моего лица и единственное, о чем я мог думать тогда, это то… это то, что я не хочу, чтобы это когда-либо заканчивалось.

Но это когда-то заканчивалось — давно, но мы оба слишком хорошо помним все это. Тогда мы расстались на полтора года и только тогда, когда я вновь увидел тебя… блядь, я только тогда и понял, как сильно ты был нужен мне.

И именно такие ссоры я ненавижу. Я ненавижу их так сильно, а все потому что иногда мне казалось, что это не просто ссора… мне казалось — в какой-то миг мне действительно казалось, что это прощание. И в этом был виноват только я.

И эти ссоры, размолвки, прощания — называй, как хочешь — становятся сложнее, когда я не контролирую это; не контролирую то, что будет дальше. У меня нет права вернуть то, что между нами и нет права разрушить это, потому что это и не мне решать. Да, это моя вина, но не мне решать…

Черт, скажу честно: я думал, что это проще… ну, знаешь, когда тебе делают больно, ведь тогда все решаешь ты. Решаешь то, что будет дальше, отчего тебе, возможно, не будет так больно, ведь это твой выбор. Как оказалось, это нихуя не так. Я сделал так однажды — принял решение за двоих и что из этого вышло? Нихуя хорошего, вот что. Я пострадал, как и ты.

Тогда я и понял, что особой разницы нет. Тебя предали — тебе больно; ты предал — тебя сжирает чувство вины и, да, блядь, тебе всё ещё пиздецки больно.

Предал… Блядь, ненавижу это слово. Слишком напоминает мне меня. Боже, сколько ссор у нас было из-за этого? Сколько раз ты уходил, а я боялся, что этот раз будет последним? Сколько раз я просил прощения? Сколько раз умолял тебя? Я сам не знаю, детка, я сбился со счета.

Зато я очень хорошо запомнил последний раз. Последний, который и останется последним… твою же, блядь, Мик, я обещаю тебе это. Знал бы ты, как сильно я ненавижу это все… то есть, измены. Я ненавижу это дерьмо больше, чем ты сам, Микки. И я также сильно ненавижу вспоминать тот вечер.

Ты только пришел с работы, когда я решил сходить за сигаретами, оставив свой мобильник валяться на диване.

У нас тогда всё только-только пришло в равновесие. И именно тогда какому-то уебку — господи, мне даже его имя сейчас не вспомнить — пришло в голову написать мне и спросить о том, не хочу ли я развлечься с ним снова… Да, да, хорошо, там были написаны еще некоторые детали о моем члене и… и я не хочу вспоминать это сейчас.

Суть в том, что ты увидел это тупое сообщение. И когда я вернулся, ты был в спальне, уже собирал вещи. Я помню твое лицо, когда я только вошел в комнату: оно было таким же, как в тот день и, мать твою, я пиздецки испугался того, что это повторится опять.

— Ты чего делаешь? — телефон, который полетел в меня, стал подсказкой, что ответ на этот вопрос там же. — Вот блядь, — тихо прошептал я… это был как очередной кошмар и мне так хотелось прекратить его.

— Да уж, — ты фыркнул и продолжил швырять свои вещи в сумку.

— Эй, ну подожди! Просто посмотри на меня, ладно? — никакой реакции. — Хорошо, тогда просто выслушай!

Ты повернулся ко мне, раскрыв рот, явно желая сказать, какое я мудло, — Какой же ты… Хотя, нет, знаешь… иди нахуй, Галлагер! Не собираюсь я слушать очередную хуйню.

— Микки! Бля-ять, — паника — не мой лучший друг, поэтому я с бешеными глазами начал разбирать твою сумку, складывая все твои вещи обратно в шкаф. — Твою же, Микки, я даже не знаю этого… как там его?!

— Ну записан он у тебя, как какой-то Энди… Йен! — ты вырвал из моих рук очередную футболку, которую я вновь взял и спрятал в ящик.

— Мик, я честно бы не сделал того, что он там понаписал, — я хватал тебя за руки и прижимал к себе, так сильно боясь отпустить тебя.

— Очевидно потому что уже это сделал, раз парнишка хочет повтора. А теперь свали с дороги.

— Микки, блядь! Давай мы…

— Нет!.. Просто нет, ладно? Я сейчас на тебя смотреть даже не могу, мне просто хочется ебнуть тебя чем-нибудь.

— Мик…

— Я сказал отойди.

И ты ушел тогда, не поверив ни единому слову. И я не виню, я заслужил того, что ты мне больше не доверял.

Я предал тебя. И ни один раз. Я позволил себе говорить другим то, что предназначалось лишь для тебя. Я позволял любить себя и уверял этих других в том, что я тоже люблю.

И мне жаль. Мне так чертовски жаль за все это, Микки! Ты ведь знаешь это? Черт, конечно ты знаешь.

Поэтому я и люблю тебя.

Я люблю тебя, потому что только ты готов прощать меня и принимать таким, какой я есть. Боже, я просто так чертовски сильно люблю тебя за это, Микки.

========== smile ==========

Я всегда любил твою улыбку, Мик. И больше всего в ней я любил то, что я её причина.

Когда мы только начали… до сих пор не знаю, как это назвать… встречаться? Ладно, пусть. Так вот, когда мы только начали встречаться, то кроме твоей любви ко мне я еще и добивался твоей улыбки, которая, казалось, вообще не появлялась на твоем лице.

Я рассказывал тебе самую смешную чепуху, что только мог вспомнить, пока мы работали в Kash&Grab… да-да, гребаные анекдоты.

— Ладно, а как тебе это: в офисе врача раздается телефонный звонок, — я сам фыркнул от смеха, когда посмотрел на тебя, но ты все также с каменным лицом глядел в ответ и слушал. — Мужчина заявляет, что его маленький сын только что проглотил авторучку. «Я немедленно выезжаю» — сказал доктор, — «но что вы делаете тем временем?»… «Пользуюсь карандашом!», — я с таким выражением лица уставился на тебя, помнишь? Боже, столько надежды было в моих глазах, Милкович! А ты просто поднял одну бровь и посмотрел — опять! — как на придурка.

— Ну? Ничего? Ты вообще человек, а? Кто угодно бы засмеялся, но конечно же, не ты, — я все ворчал, пока шел к полке с томатным соусом, когда вдруг запнулся и упал, уронив все апельсины, что лежали позади меня, взвизгнув, как настоящая телка.

И тогда я и услышал, как ты засмеялся.

— Ты серьезно?! — я просто провизжал это. — Это для тебя смешно?! Ну ты и уебок. Хватит ржать! — и я сам засмеялся вместе с тобой.

И клянусь, видеть тебя такого тогда было просто что-то нереальное. Я любил каждую секунду этого, ведь… у тебя, правда, очень красивая улыбка, Микки.

Но со временем ты стал улыбаться все реже и реже, и вот когда-то настало то время, когда я совсем её забыл. И с каждым днем я всё отчаяннее пытался вернуть её.

Черт, я помню, как мы напились и я начал вытворять всякую неведомую хуйню, чтобы ты хотя бы еще раз улыбнулся мне, потому что… Мик, ты правда слишком мало улыбаешься. Особенно мне.

— Эй, — я начал пьяно хихикать, когда ты начал снимать с себя футболку — попытался снять её, — чего такой недовольный? — я снова рассмеялся, смотря на твою нахмуренную мордашку, когда ты так и не смог избавиться от одежды.

Тогда я сделал, наверное, самую тупую и странную вещь: я медленно поднес два указательных пальца к твоему лицу и дернул уголки твоих губ вверх, пробормотав что-то на подобии: — Так то лучше, — и ты, конечно же, шлепнул меня по рукам. — Ауч! — я плюхнулся на кровать рядом с тобой. — Ты чё творишь? — уже спокойнее сказал я, когда лег у тебя под боком.

— Это ты чё творишь, рыжая башка? — ты пробормотал это заплетающимся языком, пока смотрел на меня сверху вниз.

— Мне нравится… мне нравится смотреть на тебя, когда ты улыбаешься, — пьяно шептал я, прикрыв глаза на секунду, — у тебя самая-самая-са-а-амая красивая улыбка на свете, — и перед тем, как отрубиться, я снова увидел её. Да, твою самую-самую-самую красивую улыбку на свете, Микки.

На утро, правда, было немного стыдно, но я не жалел об этом. Да, я вел себя, как пьяный и влюбленный идиот, но когда было иначе?

Под вечер, когда мы оба были в состоянии… жить после вчерашнего, то я только вышел из душа, находя тебя в нашей же комнате.

— Лучше? — ты взволнованно посмотрел на меня.

— Намного, — я чуть улыбнулся, а ты лишь кивнул мне. — Прости за вчера, кстати. Знаю, ты не любишь всю эту чувственную дребедень, — усмехнувшись, сказал я.

— Хорошо, что лишь пьяный Йен и несет всю эту чувственную дребедень.

— Да, но трезвый Йен согласен с пьяным Йеном. Пьяный Йен не врет никогда, — я нервно засмеялся.

— О, как мило, прямо до тошноты, — ха. Нет, Мик, правда, это пиздец смешно.

— Да ладно, тебе это нравится. Ты так покраснел вчера, видел бы.

— Пошел ты, — ты слабо фыркнул, отворачиваясь.

— Нет, ну правда. То, что я сказал тогда, я… в смысле… я правда люблю, когда ты улыбаешься, — повисла неловкая пауза, от которой стало неловко (надеюсь, не только мне).

— Вау, ну ты и придурок, — и ты вдруг рассмеялся.

— … Да, — соглашаясь, я коснулся твоего лица, также улыбаясь в ответ, как… да, как настоящий дурак.

Мне просто правда-правда нравится твоя улыбка. Она нравится мне, когда ты смеешься над комедией; когда ты издеваешься над Мэнди, ухмыляясь, как последний мудак; когда ты улыбаешься Евгению, но…

Но еще безумнее я люблю ту улыбку, Мик, которая предназначена лишь для меня. Люблю, когда ты смеешься надо мной. Люблю, когда ты понимающе улыбаешься мне, когда я делаю что-то глупое. Люблю то, как ты улыбаешься мне при очередной сопливой, розовой хрени, что вылетает из моего рта. Я люблю даже ту твою улыбку, которая так и говорит, что всё хорошо, даже когда это совсем не так.

Я люблю все твои улыбки. И помни, что я хочу чаще видеть эту улыбку на твоем лице, ведь ты… ты такой красивый, когда улыбаешься.

========== courage ==========

Я люблю тебя за то, каким смелым ты можешь быть.

И я говорю сейчас не только о том, что ты можешь набить морду любому, кто скажет хоть одно плохое слово обо мне. Нет, я имею ввиду то, что ты всегда так смел, когда мне нужно это… или когда я хочу этого.

Но ты всегда боялся своего отца — да, я знаю, нам не обязательно говорить об этом, но я считаю иначе. И ради меня ты смог побороть этот страх и просто… признаться. Во всем и даже больше.

За это я и полюбил тебя, Микки. Ты всегда был храбрее меня, пусть ты и считаешь, что это совсем не так.

— Я не сильный, Галлагер, — сказал ты мне, когда я был в самом разгаре того, чтобы разнести весь дом от восторга, — я не смелый, — ты тогда так посмотрел на меня, что мне, честно, стало не по себе.

— Да о чём ты вообще? Ты признался всем — включая своего отца — в том, что ты гей, а потом мы разъебали половину бара!.. Ты чертовски смелый, Мик, — я глупо рассмеялся, но ты так ничего и не ответил.

Кажется, снова ты заговорил лишь тогда, когда мы уже лежали в кровати, готовые в любую секунду заснуть.

— Я бы никогда не сделал этого, если бы не ты, — я думаю, ты надеялся, что я не услышу, поэтому и промолчал.

Тогда я и понял чего на самом деле ты боялся больше всего.

То есть, я хочу сказать, что ты, возможно, и не боялся Терри так же сильно, как ты боялся меня. Знаю, звучит странно, но это ведь так, правда? Ты делал всё для меня, стоило мне лишь заикнуться о расставании и, блядь, сейчас мне больно лишь от одной мысли об этом, потому что теперь я точно знаю, какого это — когда кто-то в одну секунду может разрушить твою жизнь.

Но после того расставания ты перестал бояться всего, что было связано со мной. Теперь ты достаточно смел, чтобы вытолкнуть меня из своей жизни. Поэтому теперь боюсь я. Боюсь того, что теперь ты достаточно силен, чтобы сделать это, как только что-то пойдет не так.

И мне больно думать, что я не могу быть таким же смелым для тебя. Но ты не трус, Микки. Никогда им не был.

Я убеждаюсь в этом каждый раз, когда ты лежишь со мной рядом на постели, из которой я не вылезал уже неделю, а мои таблетки снова и снова дают сбой. Я понимаю это, когда ты терпишь все мои выходки в маниакальную фазу. Я уверяюсь в этом, когда ты выдерживаешь меня под ударной дозой лития. Я точно знаю это, когда ты в итоге остаешься рядом. Со мной.

А я знаю, что для того, чтобы быть с таким, как я — нужна смелость. И я так сильно люблю тебя за то, что только ты был достаточно смел.

========== kisses ==========

Я просто обожаю целовать тебя. Я обожаю то, что это непохоже ни на что другое. Только с тобой так.

Любой поцелуй доставался мне с большим трудом, ты и так это знаешь. Именно поэтому целовать тебя — это что-то особенное, такое… неповторимое для меня, понимаешь? Я ни с кем не чувствовал такого.

Каждый твой поцелуй значит слишком много для меня. И я помню все поцелуи, которые были началом чего-то важного… или завершением этого.

Я навсегда запомнил тот поцелуй в фургоне: он был началом… нас. Я тогда начал думать, что теперь-то мы что-то вроде пары. Это было будто бы соглашением принадлежать лишь друг другу и никому больше. Этот поцелуй был таким для нас обоих, Микки. Не мы виноваты, что у нас забрали это право так скоро.

Но ночь, перед тем утром, когда все разрушилось… черт, прекраснее той ночи не было для меня тогда: поцелуи и поцелуи часы напролет, твои руки, что так непривычно нежно касались меня, и медленный секс, который с каждой секундой делал меня все безумнее.

Но и это у меня тоже забрали.

Тот поцелуй на свадьбе дал мне понять это в полной мере. Это было так… отчаянно. Ты не хотел женится на ней, а я не хотел отпускать тебя… я никогда не хотел отпускать тебя.

И тот поцелуй в клубе… ты доказал мне, что тоже не хочешь, чтобы я ушел… снова. Конечно, я первый потянулся к тебе, но это просто… я не знаю, ты так много говорил, а я просто взял и сделал это, потому что хотел. А потом ты поцеловал меня и это было… страшно, я думаю… но так захватывающе. Это и было, как глоток свежего воздуха. Так чувствовалась свобода.

И я не знаю, как мы потеряли всё это.

Тот поцелуй на нашем поле… черт возьми, скажи мне хоть кто-то, что это наш последний поцелуй, я просто врезал бы ему или рассмеялся прямо в лицо. Но это было так. Знаешь, если бы я знал… если бы я только знал это, то всё было бы по-другому!

Но я не сделал ничего. Я просто позволил этому случиться… А потом прошло полтора года. Полтора года, что я не видел тебя, кроме как на экране своего телефона… и я уж точно никак не мог прикоснуться к тебе снова за все это время.

Но как только ты вышел… черт, ты и тогда не позволял мне касаться себя. Ты вообще-то даже не смотрел на меня, не разговаривал, будто я… никто. Возможно, так тогда и было.

За этим прошло еще пол года, прежде, чем я смог стать тебе другом. Мы часто тусили у меня, и тебе этого, как будто, хватало. Но не мне. Ведь друзей обычно не хочется зажать у стены и поцеловать так сильно, как только можешь.

Так что я лишь терпел. Терпел и со всей силы кусал губы, лишь бы они вдруг не потянулись к твоим. Зато я представлял — да, Мик, как какая-то четырнадцатилетняя девчонка, я мечтал о том, как бы это было — вновь поцеловать тебя. Ты никогда не сможешь понять, как сильно я хотел этого.

Хотя, возможно, ты тоже чувствовал это, раз уж сам поцеловал меня. И я бы сделал это первым, но!.. Но я боялся, что ты оттолкнешь меня.

А ты просто поцеловал меня, спустя почти два года…

Ты целовал меня, так сильно прижимаясь к моим губам своими, что причинял мне боль — ничего страшного — я заслужил это. Но я до последнего считал, что не заслужил тебя, Микки. Ты целовал меня, а я готов был разреветься от того, что ты снова… мой. Что мы снова вместе, и ты целуешь меня у моего дома, вцепившись пальцами в мои волосы, как когда-то.

Это было таким родным, будто я… будто я вернулся домой после долгой поездки. Мне не хватало этого.

Мне не хватало поцелуев в щеку с самого утра, когда мы еще даже не проснулись. Не хватало того, как я чмокал тебя в щечку, когда говорил тебе о том, как ты красив. Скучал по тем шутливым воздушным поцелуям, которые были адресованы лишь друг другу. Я скучал даже по этим глупым сообщениям с поцелуйчиками и сердечками от меня и твоего привычного «НИКАКИХ СМАЙЛИКОВ!!!». Мне так сильно не хватало жарких поцелуев во время секса с тобой (которого мне не хватало еще больше). Я так скучал по пьяным поцелуям и признаниям в любви (снова и снова). Я так скучал по… по тебе, Микки… и по твоим поцелуям ни чуть не меньше.

Так что сейчас, вспоминая это, мне жутко хочется поцеловать тебя. Я надеюсь, ты не испугаешься, как обычно, если я подойду к тебе слишком тихо.

— Блядь! — а, нет, все же испугался. — Галлагер, ты можешь хоть раз… — заткнись… пожалуйста.

И — победа — ты перестаешь бормотать проклятия мне в рот. Я чувствую, как ты, буквально, слабеешь в моих руках, пока я все вжимаюсь своими губами в твои… не хочу отрываться ни на секунду. Я просто так сильно хочу этого…

Пока дышать не становится слишком тяжело и я все же отпускаю тебя… Господи, ты такой милый с этими своими голубыми распахнутыми глазками, что так и смотрят на меня… и твои губы, что так заманчиво приоткрыты.

— Да иди ты, придурок, — вырывается у тебя, как только я победно ухмыляюсь и провожу пальцем по твоей нижней губе… грёбаное совершенство.

Но ради такого вот и стоит любить тебя, Милкович.

========== habits ==========

Ты и представить себе не можешь, как я люблю все эти твои мелкие привычки! Они кажутся мне такими милыми… не знаю, невинными, возможно.

Больше всего я люблю твою привычку переползать на мою подушку посередине ночи… или переползать на меня — без разницы, ты просто липнешь ко мне. И не важно, что ты заснул на другой стороне кровати — в итоге ты все равно проснешься рядом со мной.

Также сильно я люблю твою привычку облизывать губы… Боже, это сводило меня с ума первое время. Ты будто бы издевался, когда делал это, глядя на меня так, типа: «Да-да, смотри, Галлагер! Ты никогда не сможешь сделать с этими губами тоже самое!» Да, в моих мыслях ты иногда та еще сучка.

Конечно, когда я был младше, то хотел думать, что это из-за меня… ну, знаешь, ты сгораешь от желания, когда видишь меня — конечно же — и твои губы пересыхают и… это оказалось не так, думаю. Но все же, вдруг, да?.. Нет, Микки! Я не думаю так до сих пор. И да, пошел ты, засранец.

Ох, и еще привычка связанная с губами: ты вечно проводишь по ним пальцем, когда волнуешься и нервничаешь. Я догадался об этом не сразу, но все же догадался, как видишь. И теперь это мне даже на руку.

Еще я люблю твою привычку всегда пробовать мой кофе, что ты готовишь мне… это просто очаровательно, будто ты волнуешься, что он мне не понравится и уже на автомате делаешь это.

И то, как ты обычно начинаешь гладить меня по волосам, когда задумываешься о чем-то своем. Чертовски милый жест для меня… и приятный… да, это определенно приятно.

Я даже люблю эту твою дурацкую привычку, воровать еду из моей тарелки. Да, это бесит. Да, мне хочется накричать на тебя. Да, я действительно хочу сделать все это, потому что это, блядь, моя еда! Ладно, которую приготовил ты, но ведь готовил ты для меня… Но я не злюсь, Мик… не тогда, когда ты смотришь на меня, как тот пизданутый кот из «Шрека». Ненавижу поддаваться тебе, особенно в таком пустяке!

Так, что же еще… О, боже. То, как ты обычно стягиваешь с меня мою половину одеяла! Это тоже бесит, но видел бы ты себя, когда ты кутаешься в это самое одеяло, а торчит лишь одна макушка! А когда я пытаюсь хоть немного укрыться, то ты ворчишь и возишься, прижимаясь ко мне ближе и ближе. Ты иногда прямо как ребенок, Мик, честное слово. Но то, как ты в итоге укрываешь нас обоих — много стоит.

И твоя милая привычка во время секса: то, как ты всегда вцепляешься в меня ногтями перед тем, как… да. У меня из-за тебя уже дохера маленьких шрамов на плечах и запястьях, но я не против вообще-то. Это горячо.

Да, для меня все твои привычки — это смесь чего-то турбо-милого, мега-горячего и супер-раздражающего.

Но это часть твоего очарования, Микки, и я чертовски в тебе это люблю.

========== anger ==========

Я люблю тебя, даже когда ты злишься. А ты будто бы всю свою жизнь такой озлобленный на весь мир, и я понимаю это, Мик. Честно, я понимаю.

Твоя жизнь была кошмаром: разрушенное детство, о подробностях которого я не могу даже и думать спокойно; ебнутый на голову отец, который и был причиной этого кошмара; чокнутая мать, которая… которая была единственным человеком, который мог спасти ебя от этого ужаса… чокнутая мать, которая бросила вас — бросила тебя — когда она была нужна больше всего. Сложно оставаться чистым, когда тебя окружают такие люди… Сложно оставаться хорошим человеком, когда тебя окружает такая жизнь.

Поэтому, я думаю, ты начал играть жестоко, как и сама жизнь играла с тобой. Ты становился все злее, пытаясь скрыть за этим то, как тебе паршиво от всего этого. Это несправедливо, ты даже не хотел этого. И это единственное, что я никогда не смогу понять, ведь у меня была поддержка, семья и ты, в конце концов. У тебя же не было никого. Но теперь у тебя есть я.

Так что я легко переношу все твои… срывы? Я не знаю, как называть это, но в одну минуту всё может быть хорошо, а в другую ты уже можешь кричать на меня, срывая голос. Но я никогда не отвечу тебе тем же, потому что я должен справляться с этим… я могу справиться с этим для тебя, как и ты сделал бы это для меня.

Но выяснять наши отношения для меня все равно… знаешь, немного сложно. Это сложно, когда ты кричишь на меня за те вещи, о которых я жалею. Это будто тебя ругает кто-то из старших, а тебе даже не хочется огрызнуться, потому что ты понимаешь, что ты сделал и ты чувствуешь вину.

Последний раз такое дерьмо произошло, кажется, где-то месяц назад, и я даже не помню, с чего все началось. Помню, что я просто встал изо стола, швырнув тарелку на пол и пошел к входной двери, чтобы перекурить снаружи.

— Отлично, Галлагер, — твой насмешливый голос заставил меня остановится на месте. — Что на этот раз? Побежишь к своей мамочке или, может, Калеб сможет успокоить тебя?! Может, кто-то другой? Нет? — ты подошел ближе, становясь прямо передо мной. Ты молчал некоторое время, заставляя меня сжимать кулаки все сильнее.

— Я ведь не могу вечно быть рядом, да, Йен? — ты поморщился, а затем вдруг усмехнулся, когда я промолчал. Ты обошел меня, явно желая уйти в комнату, когда продолжил кричать: — Я, блядь, никогда не держал тебя и сейчас не собираюсь! Тебе плевать, так какого хера мне должно быть не похуй?! — и ты так и сделал — ушел в комнату, а я был более чем уверен, что ты ушел не спать… потому что точно знал, как такая херь может влиять на нас обоих.

Но утром ты все равно просишь у меня прощения: — … Я повел себя, как мудак. Не должен был говорить такое тебе… Прости, — твои глаза опухшие и красные, и полные этого сожаления, так что я никогда не могу… Я никогда, черт возьми, не могу злиться на тебя.

— Иди сюда, — и я сам притягиваю тебя к себе, прижимая к груди сильно-сильно, а ты лишь неловко кладешь руки мне на плечи.

И я молчу о том, как ты, бывает, не сдерживаешься, ломая нос какому-нибудь уебку, который вдруг захочет сказать что-то о тебе… о нас. И о ссорах с Мэнди, ваших криках и сжатых от злости кулаках тоже думать не хочется.

Но думаю, тебе самому не нравится это: срываться, когда ты даже не хочешь этого. Это происходит будто само по себе, как по щелчку пальца. Но я хочу любить тебя даже за это, потому что я единственный, кто может справится с этим. Я единственный… я хочу думать, что я единственный, кто действительно сможет помочь тебе, Мик. И я смогу. Почему?.. Ты ведь и сам это знаешь.

========== sadness ==========

У каждого ведь бывает такое, и ты — не исключение. Можешь же ты хоть раз расстроится? Можешь ведь ты хоть иногда быть не таким как всегда?

И это не проблема для меня, если ты теряешь контроль над самим собой… я понимаю тебя, как никто другой. Так что это никогда не будет проблемой для нас. Все потому что я и имел это ввиду — я люблю тебя любого, так что это совсем не проблема, правда? Это не должно быть проблемой… если даже, по большей части, я— причина такого состояния.

И в то время, как я влюбляюсьв тебя еще сильнее из-за того, что ты всегда, блядь, остаешься рядом… в это самое же время я ненавижу себя за каждое слово, которым я смог сделать тебе больно. В какой-то момент я даже пытался снова покончить с нами, но я знал, что этим сделаю хуже нам обоим. Мы ведь проходили через это, правда же? И чем всё обернулось? Ничем хорошим.

Просто мне больно думать о том, что я делаю с тобой, Микки. Мне больно думать, что я… что я уродую тебя, а ты лишь молча соглашаешься с этим, будто ты просто… не знаю, обречен быть со мной и терпеть всё моё дерьмо. Как там было: «если любишь — отпусти», да? Ну в том то и дело, что я не могу. Я, блядь, пытался, уж поверь. Но лишь одна мысль о том, что рядом с тобой будет кто-то другой убивает меня. Поэтому следующая моя мысль: так поступают лишь слабаки. Ну, а разве это не так? Если это твое, то ты и не должен отпускать даже на ебучее мгновение.

Тогда почему я так много думал об этом? Почему вообще даже думал о том, чтобы отпустить тебя?! Может, я слабак или просто идиот, но в какие-то моменты мне казалось, что так будет лучше для тебя. Ты больше не услышишь ни одного плохого слова о себе и к тебе бы обращались так, как ты заслуживаешь.

Я думаю об этом, потому что мне так жаль тебя… да, тебе не показалось: мне жаль тебя. Видеть тебя таким невыносимо. Невыносимо видеть, как твои губы дрожат, а руки обвивают собственное тело, будто пытаясь отгородится от чего-то… от меня. Я ненавижу тот взгляд, каким ты смотришь на меня… не знаю, возможно, так же очередные влюбленные смотрят на тех, кто сделал их слабыми, и эти люди, пользуясь этим, буквально… уничтожают тех, кто готов на все, ради них.

Но я люблю тебя, и это другого рода пытка для нас обоих. Я никогда не хотел, чтобы тебе было больно, но иногда мой поврежденный разум дает о себе знать, и единственный, кто страдает от всего этого — ты.

— Йен, впусти меня, — ты тогда стучался в дверь нашей спальни целый час, боясь, что я… знаешь, могу сделать себе что-нибудь.

Блядские таблетки. Мне иногда кажется, что я никогда не подберу правильную дозировку, а если и так, то они все равно дадут сбой. И больше всего я боюсь не этого, а того, как ты будешь страдать из-за всей этой хуйни.

Но разница была в том, что тогда я уже начал приходить в себя, и я понимал, блядь, что говорю.

— Уходи! — тогда я не выдержал и, вскочив с кровати, ударил кулаком по двери.

— … Йен, ну же. Я лишь хочу…

— Помочь?! — лучше бы я просто молча слушал, сидя у двери на другой стороне, но я сделал, как сделал: открыл дверь и начал говорить то, о чем мне даже и думать не стоило бы.

— Ты не можешь помочь мне, ясно?! Ты никогда не мог помочь мне! И ты не помогаешь и не сможешь, ты поймешь это?! Ты всегда все перекручиваешь, мне вообще не нужна помощь, ладно?! Лучше бы себе помог, — я видел, как ты вздрогнул тогда, а еще ты как обычно нахмурился и стал неотрывно глядеть на меня, распахнув рот… да уж, не каждый день твой биполярный парень говорит тебе такое.

— Да господи, о чем ты вообще? — ты нахмурился еще больше, когда я тупо рассмеялся.

— Ты ведешь себя так, лишь потому что расстроен, потому что твоя чокнутая мамаша «возомнила себя птицей»… Снова! Тебе херово и ты переводишь стрелки на меня, будто я единственный здесь, кто башкой тронулся!.. Просто, блядь, посмотри на себя — это просто смешно. Твоя мама умерла, а ты думаешь о том, как бы помочь мне, когда ты — единственный, кому сейчас здесь не помешала бы эта ебучая помощь. Так что можешь пойти с ней нахуй, мне это не нужно, — ты опустил голову, чтобы я не смотрел на тебя… ты ненавидишь, когда кто-то видит тебя таким слабым.

— Очнись уже, Микки! Ты не лучше меня. Это всё — ты. Всегда, блядь, ты, но даже…

— Вы че расшумелись? — голос Мэнди будто разбудил меня и когда я перевел глаза на тебя, то ты неотрывно глядел на меня, будто… не веря, что я — Йен — смог использовать твои слабости против тебя же самого.

— Ничего, — но я бы не смог тогда извиниться. Ты бы и не слушал.

— Эй, что с тобой? — приглушенный голос Мэнди донесся из-за двери, и я продолжил слушать. — Ты что, расстроен чем-то? — её насмешливый голос был здесь просто неуместен, так что я злился и на нее тоже.

— Да пошла ты, — дальше был хлопок дверью.

— Микки! — тогда уже настала очередь просить тебя открыть дверь, но ты так и пробыл в спальне своей мамы… ну и Терри, до самого вечера.

И только тем же вечером я смог сказать тебе…

— Прости меня. Я наговорил хуйни, Мик, — ты встал, как вкопанный посреди кухни со стаканом воды в руке, но собрался в ту же самую секунду.

— … Тебе не за что извиняться, все в порядке, — эти слова стали так привычны… ты всегда говоришь это, когда я лажаю. Но это не значит, что это правильно. Я реально облажался, и это неправильно, что ты так легко относишься к этому, лишь потому что у меня есть вечное оправдание всему — моя болезнь.

— Я… Нет, Микки. Я наговорил тебе всякой…

— Успокойся, ладно? Забудем и всё, сказал же.

Ты сделал большой глоток из своего стакана, когда я начал подходить к тебе. Ты тут же начал прятать лицо, смотря себе под ноги — как я и говорил — ты ненавидишь, когда кто-то видит тебя вот таким. А я уверен, что если бы заставил тебя посмотреть на меня, то увидел бы красные глаза и опухшие веки, влажное лицо и красные, искусанные губы.

Но я не стал делать этого. Лишь обнял тебя, надеясь, что ты не оттолкнешь меня. Ты не оттолкнул, но и в ответ меня ты обнимать не стал. Я не знаю, сколько прошло времени, но точно помню, как целовал тебя в макушку и шепотом просил прощения.

И если ты даже простил меня за тот случай, то я себя — нет. Я не должен был говорить об этом вот так… ты потерял близкого человека — это не то, о чем можно пиздануть, чтобы намеренно сделать больно. Тем более я не должен был говорить тебе такого. Я ужасно поступил.

Ведь я помню тебя, когда это случилось. Ты был сломлен, потому что она бросила тебя, как и всегда, когда боялась, а я… а я не был рядом, когда ты узнал об этом. Я был в баре, на подработке и вернулся лишь поздно вечером.

И когда я вернулся, то весь дом был погружен в темноту, я даже подумал, что нам отключили свет. Но проверив, я убедился в обратном. Более того, я даже нашел тебя на диване, где ты сидел почти что неподвижно.

— Мик? — я улыбнулся и подошел к тебе, присаживаясь рядом. Только тогда у меня не было и намека на улыбку. — Эй, ты чего? — я повернул к себе твое лицо и увиденное мало понравилось мне. Я тоже не люблю видеть тебя таким, детка.

— Не трогай меня, — ты отбросил мою руку и отпустил глаза. — Где ты, блядь, был вообще? Я звонил тебе!

— Я… Мобильник сдох. Господи, да что случилось-то?

— Что случилось? Ты был нужен мне! Моя мама… — ты поморщился и посмотрел на меня. — Она возомнила себя ебаной птицей, — ты усмехнулся, но тут же закрыл лицо руками. — Ты был нужен мне, а тебя просто не было и…

— Я здесь, ладно? С тобой все хорошо, — я прижал тебя к себе и тут же почувствовал, как ты вцепился в мои плечи и чуть слышно шмыгнул носом. Я впервые тогда видел тебя таким, но запомнил навсегда.

Я буду стараться делать всё, чтобы тебе больше не было грустно: будь то какой драматический фильм или Мэнди с её длиннющим языком — я смогу сделать это лучше. И, честно, попытаюсь не быть тем, кто сделает тебе больно в очередной раз.

Я сделаю это, потому что люблю тебя сильнее всего. Я сделаю для этого всё, лишь бы не видеть тебя больше таким грустным, Мик.

========== rude ==========

Многие вряд ли бы поняли это, но мне всегда нравилась в тебе эта грубость. Это так сильно раздражает, но так возбуждает… теперь понятно, почему наши ссоры, в которых ты сучишься, заканчиваются одним и тем же. Может, поэтому мне и нравится в тебе это.

Мне нравится, что ты запросто, даже не задумываясь, можешь послать незнакомца нахуй и обозвать его конченным выблядком только за то, что тот лишь задел тебя плечом. Хотя, признаюсь, мне частенько не по себе, если ты говоришь такое кому-то кто больше и сильнее меня, потому что если что-то пойдет не так, то он, вероятно, вырубит нас обоих.

Зато я люблю, когда ты груб со мной. Я люблю то, к чему все это приводит, ты и сам это знаешь. Ты всегда пытаешься разозлить меня, а я всегда — абсолютно всегда — ведусь на это. Я помню, как ты один раз назвал меня ебучим ссыклом, и в итоге мы разнесли всю кухню и не только из-за того, что мы подрались там… Да уж, было эпично.

Но я ненавижу, когда ты делаешь это специально. Специально называешь меня безмозглым куском дерьма или тупым хуем, чтобы в итоге мы немного потрепали друг друга, а после я жестко выебал тебя там, где только придется. Ты похоже, Микки, страдаешь мазохизмом, иначе я не знаю, что это за хуйня. Но считай, что все в порядке и я не жалуюсь, пока мне это не надоест… Мне не надоест.

Еще бывают моменты, когда я вынуждаю тебя быть грубым со мной. Конечно, я не специально веду себя, как последний гандон, но такое случается. И я готов поклясться, что такое дерьмо случается лишь тогда, когда кто-то из нас ревнует. Только вот разницы особой в этих ссорах нет — в конце я всегда либо ублюдок, которому насрать на всех, кроме себя, либо мудак, который нихуя не видит вокруг. Я говорил как ненавижу это, но я также старался, чтобы больше в наших отношениях не было этой тупой ревности… но это происходит, как бы я ни пытался.

— Иди в пизду! Я не слепой, ладно? В отличии от тебя, ты, ебучий мудила! — ты тогда нервно ходил по комнате, смотря на меня так, словно хочешь отгрызть мне голову.

— Я его даже не трогал, Микки! Ты можешь просто успокоиться, и мы поговорим? Пожалуйста?

— Наговорился, спасибо, блядь! Хватит пиздеть, у тебя это нихуя не получается, и это бесит просто ахуеть как… Если ты заебался со мной, то я могу свалить отсюда нахер, ясно?! Только не нужно сейчас врать и вести себя, как конченный гандон!..

— Я не… Я не вру тебе, господи! Почему ты не слушаешь?

— Этот мелкий ушлепок пытался…

— Да плевать мне на него!.. Ясно?! Мне поебать на него, я видел его впервые, и я был пьян, так что ты не имеешь права…

— Я не имею?! — ты с круглыми глазами смотрел на меня, пока не заговорил снова: — Знаешь, лучше бы мне пока пойти к себе, ладно? Это ничем хорошим точно не…

— Блядь, Микки!.. Мне плевать, что ты зол на меня, но никуда ты не уйдешь, — поэтому я спрятал тогда ключи, а ты матерился на весь дом, сообщая всем соседям, какая я тупоголовая блядь.

Мне было плевать. Мне всегда будет плевать, как ты назовешь меня, куда пошлешь или зачем пошлешь… мне все равно, Микки. Ведь в итоге — всегда — ты остаешься, и поэтому ты совсем не думаешь так, как говоришь. Так что я без труда пойму, что «опять твоя тупая рожа» означает, что тебе нравится мое лицо, а «какой же ты отмороженный» — это твой странный способ сказать мне, что я милый.

Также я точно знаю, что твое «как же я ненавижу тебя иногда» — это своеобразное «я люблю тебя». Но ничего, Мик. Я все пойму… потому что я тоже люблю тебя, идиот.

========== embarrassment ==========

Ты не представляешь, как я обожаю тебя смущающегося из-за всякой ерунды. Буквально из-за всякой — будь то глупый комплимент или моя рука, что лежит на твоей коленке.

Мне нравится, как ты краснеешь и тупо смотришь перед собой, когда происходит что-то подобное. Мне нравится даже то, как ты можешь вскочить с места и, обозвав меня идиотом, спрятаться в комнате, чтобы я не видел твою пылающую мордашку… Ладно, прости, но ты правда мило реагируешь на все это, Мик.

К примеру, я помню самый первый раз, когда это произошло. И боже, это не была какая-то романтическая херня, нет. Я просто сказал, что у тебя клевая задница, вот и все. Тогда мы только начали встречаться (я пытаюсь избегать такого звания, как «дружок по траху», так что… да, встречались).

— Я… — именно, я так тяжело дышал тогда, что еле мог выговорить предложение с первого раза, — я должен сказать, что… — да, все было настолько плохо, но знаешь, сложно говорить и делать с тобою всякое — это отвлекает, — … у тебя действительно ахуенная задница, Мик, — я до сих пор помню, что рассмеялся как ненормальный, чтобы скрыть свое волнение.

— … П-пошел ты, — ты так тихо сказал это, что я еле расслышал, но я видел, как ты спрятал собственное лицо в подушке. Тогда то я и понял, что не все твое «иди нахуй» означает одно и тоже… иногда ты просто слишком смущен, чтобы ответить мне, при этом не оскорбляя.

Хотя, иногда ты можешь просто промолчать, и это выглядит не менее очаровательно, я клянусь.

Одним вечером у нас отключили весь свет, потому что мы не заплатили за электричество — просто-напросто не успели, так что отложили это на завтра. Тогда нам пришлось зажечь те херовые свечи, которые пролежали в шкафчике, наверное, лет сто. Но было романтично, если уж по-честному… Нет, даже не так, было просто… уютно, спокойно. И правда… такая тишина тогда стояла во всем доме, это было действительно успокаивающе.

Еще я помню, что нам было нечем заняться и мы провели почти весь вечер, разговаривая о моей семье. Ты с интересом слушал меня, пока лежал рядом, положив свои ноги мне на колени, а голову на ручку дивана. Но на середине рассказа ты уже начал засыпать, что я, конечно же, заметил и улыбнулся. Ты так чудесно выглядишь при свечах, ты бы только видел себя.

Я мягко убрал твои ноги с меня, вставая с дивана, а после, встав на колени, склонился к твоему лицу, разглядывая. И ты проснулся, как только я чуть коснулся тебя. Тогда ты пододвинулся, приглашая лечь рядом, что я и сделал, а потом снова закрыл глаза, пытаясь уснуть, пока я продолжал таращиться.

— Мик, ты… ты очень красивый, знаешь? — я чуть усмехнулся, глядя, как ты резко открыл глаза и глянул на меня… мне кажется, ты никогда не привыкнешь к подобному. — Это просто пиздец, — я чуть рассмеялся и кивнул тебе, когда ты нахмурился, будто не веря, что я говорю это тебе.

А потом ты хотел что-то сказать, но в итоге промолчал и, прикрыв глаза, уткнулся лицом мне в грудь. И я точно чувствовал твою улыбку кожей, честное слово.

Или вот еще: тогда мы собрались со всеми остальными Галлагерами на очередном вечере кино, «чтобы сблизится», как говорит Фиона (по ее мнению мы все проводим мало времени вместе). Помнишь тот вечер? Я прекрасно помню его.

Мы смотрели комедию «Евротур», когда я, не задумываясь, положил руку тебе на плечо. Я практически мог почувствовать, как ты моментально напрягся, но ничего не сказал. Повернувшись к тебе, я даже в темноте комнаты увидел, как твои щеки порозовели. Это было так, блядь, мило, что я, почти мечтательно вздохнув, уставился на тебя с идиотской улыбкой. Ты же мельком взглянул на меня и тут же опустил голову, покраснев еще больше, но так ничего и не сказав.

О, еще помню, как я сказал о том, что у тебя маленькие ладошки. Не знаю почему, но ты так смутился, когда я прижал её к своей, чтобы сравнить их.

— Нет, ну серьезно, просто крошечные, — я схватил тогда твою руку и прижал их к своим губам, отчего твои глаза распахнулись и ты тут же выдернул её.

— … Иди ты. Это просто у тебя лапы, как у великана, придурок, — и спрятался у себя в комнате. Прячься сколько хочешь, я все равно буду считать это чертовски милым, как и твои крошки-ладошки.

Но пожалуй, одна их самых милых вещей в тебе — твоя улыбка. Я просто обожаю её, обожаю видеть тебя таким, Мик. И когда ты в очередной раз улыбаешься, то я, не думая, шепчу: — Такой милый, — и сейчас ты смотришь на меня с этим непонимающим выражением лица, которое я обожаю не меньше.

— Что ты сказал? — тихо спрашиваешь ты, и я, улыбаясь, обхватываю твое лицо.

— Я сказал, что ты милый, — почти по слогам повторяю я тебе и, не давая ничего сказать или отвернуться — не давая сделать ничего — целую в губы, сильно прижимая тебя к себе… и когда я отрываюсь от тебя, то снова мягко улыбаюсь, смотря на розовые от смущения щечки.

— Чертовски милый.

И как бы тебе было не по себе от этого, Микки, просто знай — я люблю, когда ты краснеешь из-за меня. Я люблю, когда ты пытаешься просто спрятаться от меня, когда я говорю тебе о том, что мне нравится твой голос или что с тобой у меня самый лучший секс. Я люблю твои невинные глаза, что смотрят на меня с чистым непониманием, когда говорю тебе о том, какой ты умный или смешной, или какой ты на самом деле чудесный. Я всегда буду обожать то, как ты пытаешься не обращать внимания на мои прикосновения — что иногда и правда бывают такими смущающими — но на самом деле ты всегда чуть ли не дрожишь из-за них. Я люблю даже то, как ты скрываешь свое истинное смущение под грубостью и сарказмом, когда я говорю тебе о том, какой ты сексуальный или как мне нравятся твои бедра — знаю, что странно, но так и есть.

Я безумно люблю тебя за это, Микки — за всё это — так что я просто не могу не назвать это очередной причиной.

========== legs ==========

У меня будто выработалась привычка, когда мы начали всё это с тобой — я каждый раз касался твоих ног, гладил их и, блядь, я знаю, как это было странно для тебя. Я прижимался к тебе сильнее, чем это требовалось; я сжимал твои бедра гораздо чаще, чем мне вообще позволялось. Один раз ты даже не стал молчать об этом… ты вообще тогда не стеснялся говорить о том, что тебе не нравится.

— Да ты заебал, Галлагер! — ты оттолкнул меня прямо во время того, как я пытался войти в тебя.

— Что? — тяжело дыша, спросил я, нетерпеливо трогая тебя за бедра снова.

— Хватит делать так! — ты сбросил мои ладони со своих бедер и повернулся ко мне лицом, буквально вынуждая меня начать пялиться. — Эй! — ты защелкал пальцами у моих глаз, отчего я вновь очнулся.

— Да как? Что я делаю?! — я неловко коснулся твоей талии, спускаясь ниже, и ты снова шлепнул меня по руке.

— Это!.. — ты кивнул на мою ладонь. — Еще раз сделаешь вот так, — ты больно провел рукой по моему плечу, — получишь, ясно? Я тебе не ебучая кошка, чтобы меня наглаживать, бля, — ты толкнул меня к стене, из-за чего я плюхнулся задницей на свои же пятки, а после ты сам сел на мои бедра, рукой нащупывая мой до боли твердый член и самостоятельно насаживаясь на него, выбивая из меня жалкий стон.

И все это время, пока ты бесстыже скакал на мне, я старался не касаться твоих коленей и бедер, что там приятно терлись и шлепались о мою собственную кожу.

И так происходило каждый раз — я боялся коснуться тебя, но ведь не зря я прокачивал наши отношения? Так что со временем ты разрешал мне делать с тобой практически всё.

Помню, как ты жил у меня, как только я вернулся из армии. То есть, как только я ушел в самоволку, но да пусть.

В один вечер мы были совершенно одни в гостиной, пока все остальные спали наверху. Ты пошел за пивом и когда ты вернулся, то поставил две бутылки на стол. Когда же ты развернулся ко мне, то тут же чуть усмехнулся, заметив, что я пялюсь на твою самую лучшую часть тела — глаза сами туда падают, когда ты поворачиваешься ко мне спиной.

— Извращенец, — бросил ты, убирая волосы со своего лица и уже почти садясь рядом, пока я не схватил тебя за бедра и не посадил на себя, ухмыляясь.

— Тебе же нравится это, — я сладко поцеловал тебя в губы, начиная водить руками по твоим ногам.

— Может быть… немного, — ты улыбнулся и попытался встать, чего я, конечно же, не дал тебе сделать, вместо этого снова целуя тебя, но грубее, чем моментом раньше. Все зашло так далеко, что я повалил тебя на спину, заставив коленями упереться в мои бока.

— И вам доброй ночи, ребят, — мы так увлеклись, что не услышали Липа, что спустился на кухню и теперь стоял и тупо пялился на нас — на то, как мы резко отлетели друг от друга, а ты начал неловко садится, подтягиваясь наверх по этому самому дивану.

— Уйди, Лип, — этот козел лишь усмехнулся, поглядел на тебя и снова ушел наверх со стаканом воды.

— … Так, на чём мы остановились? — через некоторое время пробормотал я, кладя руку тебе на коленку. В этот раз нас никто не побеспокоил.

Тогда было хорошо, и я никогда не забуду одну вещь, что произошла в то время.

— … Это не значит, что я буду носить платьица или что-то типа того.

— Никто и не просит, епт… Хотя ножки у тебя действительно ничего.

— … Вот же хуйло.

Но сейчас не хуже… я бы сказал, что сейчас лучшее время, потому что я могу говорить тебе о том, что и как я люблю в тебе в любой момент, когда только захочу.

Ты крутился на кухне сегодня вечером, наливая себе сока, стоя при этом в одном нижнем белье (тебе бы почаще так по дому ходить, кстати). Я же застыл позади тебя, сложив руки на груди.

Потом ты пошел к холодильнику и склонился, убирая упаковку сока обратно, и тогда я, не обдумывая, выпалил: — У тебя просто ахуенные ноги, Микки, — я, не стесняясь, начал разглядывать их. — Я серьезно, очень красивые, — я улыбнулся тебе, когда увидел легкий румянец на твоих щеках.

— … Вот же хуйло, — приподняв брови, выдал ты и, схватив стакан, ушел в спальню. Да уж, со временем ничего не меняется.

Ни изменится и то, что я буду тащится от твоих ног, что ты раздвигаешь для меня и то, что я вечно буду хватать тебя за эти самые бедра во время секса и скользить по ним руками. Я всегда буду обожать видеть тебя в одних боксерах, чтобы оценить их и признать, что твои ножки как всегда великолепны. Я буду любить то, как ты каждый раз смущаешься, когда я буду делать хоть что-то из этого.

И я знаю, что все это звучит глупо, но какая разница, если это правда? Микки, я лишь хочу сказать, что у тебя правда-правда красивые ноги, и чем это — не причина?.. Да, черт возьми, я люблю тебя за твои, сука, совершенные ножки, и ты не смеешь, блядь, осудить меня за это, Милкович!

========== walking ==========

Еще я безумно люблю гулять с тобой. Да, мы изначально не та парочка, которая прогуливается за ручку по аллеям в парке, но я не против и того, что есть у нас… Нет, не так.

То, что есть у нас — лучше, чем вся эта избитая херня.

И плевать, что мы редко делаем это, ведь каждая такая прогулка незабываема. Буквально каждая. Например, когда мы просто ходим по округе в тишине или когда мы маемся херней в какой-нибудь заброшке… Да это и неважно, куда мы пойдем, ведь суть совершенно в другом.

Суть в пустых разговорах, пока мы идем и курим одну сигарету на двоих. Я обожаю то, что с тобой можно говорить о чем-то таком, что у нас вряд ли когда-то будет… помечтать. Знаю, что звучит гейски, но так и есть. И ты единственный, кто не станет смеяться, когда я скажу, что было бы круто жить в огромном, блядь, доме с ахуенной террасой и даже бассейном. Ты лишь продолжишь идти со мной рядом, с легкой улыбкой глядя на дорогу и вдыхая свежий, прохладный воздух.

Я люблю даже молчаливые прогулки, когда мы просто… идем и все, просто переставляем ноги, вот так. И я, знаешь, каждый раз ловлю себя на том, что во время таких прогулок я смотрю лишь на тебя и думаю лишь о тебе… Опять сопливо? Ладно, но… тут ведь я могу быть предельно честным с тобою, да?.. Именно поэтому я и не собираюсь молчать — я обожаю смотреть на тебя и думать о том, как ты ахуенно красив этим вечером, пока мы одни на этой дороге в свете уличного фонаря и идем, не зная куда. Ты всегда красив, Микки, но каждый раз ты красив… не знаю, по-особенному. Как и сейчас, пока мы гуляем по этому городу.

А сам этот город… он кажется мне таким огромным иногда, но когда я с тобой… не знаю, все вокруг будто сжимается до таких маленьких размеров, что мне становится трудно даже вздохнуть… И не смейся надо мной! Я просто не знаю… не знаю, как объяснить такое. С тобою будто время останавливается, с тобою будто все вокруг перестает существовать — и так, блядь постоянно.

Все настолько плохо, что иногда я реально не замечаю ничего вокруг. Даже сейчас, пока ты рассказываешь мне всякую чепуху о том, как вы с Мэнди праздновали Рождество — а что? Повсюду снег, развешанные гирлянды и пьяные, счастливые люди. Рождественское настроение появляется само собой, иначе хрен бы ты заговорил об этом.

— … мы тогда построили что-то вроде… шалаша из одеял, подушек и простыней, даже чертовых плюшевых игрушек, что были у нас — они были даже не нашими, скорее нашей мамы, — ты улыбаешься и, смотря вперед, начинаешь рассказывать дальше. Я же беспрерывно пялюсь на тебя, слушая все это.

— Мама тогда… ушла от нас, так что мы не знали где она, а отец вырубился на диване еще в часов восемь вечера. Он так нажрался тогда, пиздец, — ты сухо рассмеялся, мельком глянув на меня. — Тогда мы с Мэнди сперли у него все деньги, что были в его куртке, он даже не шелохнулся. Купили дохера газировки, одну сырную пиццу и напиздили в карманы шоколадных батончиков. А когда мы вернулись домой, Терри еще спал. Так что мы с Мэндс просто сидели там, укутанные в одеяла и подушки, ели всякую дрянь и слушали, как кто-то на улице пускает салют. Это было лучшее… — и тут я, заслушавшись, не замечаю тротуара под ногами и, спотыкаясь, падаю, при этом крича как чокнутая сучка.

И сейчас ты просто смотришь на меня, качая головой. О, конечно же, еще и подаешь мне руку, пока я тупо смеюсь над своей неуклюжестью. Но почему ты не смеешься?! Мне было бы легче, посмейся ты надо мной, так менее неловко.

— Похоже, хватит на сегодня с тебя гулянок, Галлагер, — ты улыбнулся мне. — А то ты уже с ног валишься.

О, Микки, прошу тебя. Обычные тихие прогулки вместо с тобой слишком сильно нравятся мне, чтобы уставать от них… да, пусть это и на грани черты под названием «чересчур гейски», но я ведь знаю, что тебе нравится это не меньше моего.

И идти с тобой вместе домой, в абсолютной тишине — лучшее, что может случиться со мной этим вечером, потому что я правда люблю каждую секунду этого.

========== cute ==========

Я могу припомнить тебе тысячу таких случаев, когда я говорил о том, какой ты на самом деле милый, а ты лишь посылал меня нахуй, краснея до кончиков ушей. Да, я мог бы припомнить тебе это. Но я не буду. Лучше я вспомню другое. Вспомню то, что ты так сильно ненавидишь. Вспомню то, что я так сильно люблю.

Ладно, например то, как ты возишься с Евом — Микки, это одна из милейший вещей, что я мог когда-либо видеть. Хотя… ладно, это немного странно, что я считаю это — милым.

— Ну же, мелкий засранец, — мальчик сидел у тебя на коленях, пока ты пытался накормить его морковным пюре. — Открой свой чертов рот, ты, мартышка, — и Евгений просто засмеялся, глядя на твое недовольное лицо. — О, ты еще и смеешься надо мной? Хорошо, гаденыш, — ты посадил его на стул и кое-как вложил ложечку в его крошечную ладонь. — Ешь. Посмотрим, как ты справишься без меня, — Ев тогда начал копаться ложкой в этом пюре, а через секунду произошло то, из-за чего ты буквально завизжал — парнишка заляпал твою белую рубашку, кинув в тебя ложку с её содержимым, и рассмеялся так, что в ушах зазвенело.

— Ах ты!.. Йен! — твой крик оказался пронзительнее. — Проследи за этим маленьким монстром. В кого он, блядь, такой упрямый, — ворчал ты, пока шел к ванной комнате.

— Ну даже не знаю, Мик, — я улыбнулся, глядя на тебя, а ты на секунду ответил мне той же улыбкой, которая после сменилась средним пальцем.

— Твой папа просто прелесть, правда? — думаю, Ев тогда согласился со мной, когда поддержал меня своим задорным смехом.

И если даже такое я могу посчитать милым, то подумай, что ты делаешь со мной, когда я пытаюсь будить тебя ранним утром.

Например вчера ты заснул на мне, так что первым делом я улыбнулся, когда увидел перед собой твою мордашку, которой ты уткнулся мне в грудь.

— Мик, — ты лишь нахмурился и уткнулся лицом в мою шею. — Эй, — я мягко рассмеялся, дотрагиваясь до твоих темных волос, а ты начал сползать вниз по кровати, лишь бы уйти от прикосновений.

— Отстань, — пробормотал ты, еще даже не проснувшись.

— Давай, Микки, нужно вставать, — я начал стягивать с тебя одеяло, и ты простонал от отчаяния. В итоге я все равно забрал это чертово одеяло и ушел в ванную, чтобы умыться.

Когда я вернулся, то увидел, как ты замотался в простыню, вдобавок еще и использовал мою подушку для своих объятий, что принадлежали мне. Но выдирать подушку из твоих цепких пальцев не лучшее, что мне приходилось делать. Видеть тебя таким до умиления беспомощным — слишком для меня… иногда.

— Ну же, засоня, вставай! — и я сделал то, что ты ненавидишь всем своим сердцем — я начал щекотать тебя… Но это помогло.

— Ладно, ладно, ладно! Хватит! Йен, бля! — ты начал брыкаться, постепенно сползая с кровати и выпутываясь из простыней.

Итак, мы добились того, что уже через минут десять ты стоял и лениво чистил свои зубы, прикрыв глаза, а я вовсю готовил завтрак на кухне, куда ты вскоре и заявился.

— Ну как, проснулся? — со смешком спросил я, глядя на твое сонное личико (самая, черт возьми милая вещь на свете). Ты мне вообще-то сильно таким нравишься, потому что не можешь даже ответить мне, а тем более не можешь послать меня.

Правда, сейчас же ты просто надул губы и посмотрел на меня, выглядя слишком несчастным для семи утра.

— Всё настолько плохо? — со вздохом я подошел ближе, чтобы крепко-крепко обнять тебя — как же сильно я обожаю это. Промолчав, ты даже не стал сопротивляться, а просто глубоко вздохнул, облокачиваясь на меня.

Простояли мы так минут пять, пока я не понял, что что-то не так.

— Микки? — я чуть ослабил хватку, тут же чувствуя, как ты начинаешь сползать с меня. — Микки! — я только хотел сказать тебе что-то о том, что ты готов заснуть где и когда угодно, но тут зазвонил мой телефон. Это был Лип.

— Эй, чувак, — Лип звучал чуть нервно. — Звоню сказать, что встретиться не получиться — Фиона не успевает на поезд, до Дебби хер дозвонишься, а ведь мы предупреждали их. Разве так, сука, сложно выбраться на час к своей семье? — Липа уже заносило, я точно мог понять это — он любит выпустить пар, рассказывая о том, как его всё и все заебали.

— Так, значит, в следующие выходные, так? — спросил я, прерывая его на середине предложения.

— Ага. Пиздец, да? Какую неделю мы уже планируем это, а Фиона…

— Да, это точно, — я просто должен был заткнуть его, иначе это кончилось бы нескоро. — Хорошо, позвоню еще вечером. Надеюсь, в следующий раз все получится.

— Да, и Фиона не будет…

— Пока, Лип, — и я повесил трубку.

Ну, а когда обернулся, то увидел тебя — ты сидел на тумбочке, прислонившись к стене, и тихо посапывал.

— Господи, боже, — я подошел ближе и дотронулся до твоего лица, из-за чего ты тут же начал невинно хлопать глазками. — Пойдем, спящая красавица, тебе везет сегодня, — тихо сказал я, помогая слезть с тумбы.

Завтрак так и остался остывать на плите, а мы, в свою очередь, вернулись в постель — ты по привычке завалился на меня, а я же обнял тебя или же «обернул своими ручищами», — как ты говоришь.

Правда, я еще долго пялился на тебя в темноте комнаты, понимая, насколько же ты можешь быть очаровательным.

О, или вот еще один случай. Мы уже поднимались по ступенькам в дом, когда услышали, как кто-то пищит. Тогда было просто пиздец как холодно, и единственное чего я хотел — попасть домой. Но у тебя были другие планы.

— Это котенок, Йен, — тихо сказал ты, глядя вниз. Прямо под деревом сидел какой-то серый комок с большими зелеными глазами.

Ты подошел ближе и взял его на руки, пока я тупо смотрел на все это. Но это не самое страшное. Самое страшное то, что ты оглянулся на меня и начал глядеть на меня своими голубыми глазами ровно так же, как и твой маленький друг у тебя на руках.

— Не, не, не, даже и не думай, и не смотри так на меня! — я начал качать головой, когда ты начал подходить ко мне вместе с ним.

Я знаю, как ты с детства мечтал о домашнем зверьке — да, боже, сам Микки Милкович мечтает о мохнатом друге — но чем я-то хуже? Ты сам говорил, что я как огромный, рыжий щенок — ласкучий и приставучий, еще и строю тебе эти щенячьи глазки, когда натворю что-то.

— Пожалуйста, Йен, — тихо попросил ты, не отрывая от меня взгляда. — Ему ведь тут так холодно, и он голодный, и…

— Господи, ладно, — я вздохнул и провел рукой по лицу. Ты мог бы болтать о этом несчастном котенке еще целый час, если бы я не согласился, так что в таком случае лучше поддаться.

Зато ты счастливый вошел в дом и тут же начал искать что-то поесть для него. Теплое молоко оказалось в самый раз. Пока котенок пил и урчал при этом, ты не отходил от него, все время улыбаясь и разглядывая его. Да уж, вот он — результат несчастного детства, даже без какой-либо зверушки в доме.

— Я думаю, нам нужно вымыть его, он весь измазался, — с энтузиазмом предложил ты и, даже не ожидая ответа, ушел в ванную комнату.

И это было ужасно! Этот чертёнок в пушистой шкурке вечно вопил и царапался, пытаясь вырваться из моих рук, пока ты, улыбаясь, намыливал его. К счастью, я уговорил тебя сбагрить котенка Мэнди, как только подставится случай.

— Не думал, что он окажется таким… белым, — ты рассмеялся, глядя на котенка, что трясся от холода на нашей кровати. И ты сделал ему что-то вроде туннеля из одеяла, чтобы он согрелся… Никогда — никогда в своей жизни — я бы не подумал, что Микки Милкович способен на такое. Но я бы соврал, если бы сказал, что, вспоминая это, я не улыбаюсь, как последний идиот.

И так всегда. Сделай ты любую милую вещь — да просто усни на моем, бля, плече, и я буду пялится на тебя влюбленными глазами, думая о том, какой же ты милый. Запнись на любом сложном слове и неловко посмотри на меня, поджав губы — мое лицо расплывется в дебильнейшей улыбке. Просто, нахер, задумайся о чем-то и уставься в одну точку с по-детски распахнутыми глазами — я буду наслаждаться каждой секундой этого.

И если это не очередная причина мне любить тебя, Мик… то я, блядь, просто не знаю, чем же еще это может быть.

========== new year and christmas ==========

Комментарий к new year and christmas

Всех с наступающими праздниками! Желаю вам счастливый галлавич (хотя бы в фанфиках), а что нам еще нужно? Здоровья — много-много-много — потому что я не по наслышке знаю, что с таким ОТП его легко растерять. Вдохновения и времени всем тем, кто лечит наши больные сердечки новыми историями о них, а тем, кто ими лечится — побольше разных читабельных фанфиков, мы ведь все это любим, да? :з

Приятного прочтения ♡

Все праздники, что я отмечаю вместе с тобой — заранее лучшие дни. Но новогодние и рождественские праздники — это что-то иное: уютное, согревающее… волшебное. Я люблю всю эту праздничную суету, особенно если тебе тоже приходится вливаться в это всё.

Например, наряжать ёлку вместе со мной. Хотя… вообще-то всё заканчивается на том, что я лишь вешаю гирлянду и пару елочных игрушек. Остальное же делаешь ты, в процессе обзывая меня ленивой, рыжей задницей, пока я бесстыдно пялюсь на твою задницу, сидя в кресле напротив. И это правда делает меня счастливым до глупого — просто наблюдать за тем, как мой парень в одном нижнем белье развешивает ёлочные игрушки.

И в этом году всё происходит совершенно так же, чему я так рад. Это заставляет меня убеждаться, что-то, что у нас есть — это навсегда… что мы — это навсегда.

— Галлагер, хватит, блядь, уже пялиться, и помоги мне, — ты пытаешься дотянутся до самой верхней ветки, чтобы поставить на место звезду, и за этим забавно наблюдать. Но не подумай, это выглядит мило — то, как ты встаешь на носочки, чтобы дотянутся дотуда. — Йен!

— Ладно-ладно, хорошо, — посмеиваясь, я подхожу к тебе, но не беру протянутую игрушку в руки. А лишь…

— Иди нахуй, придурок! Отпусти, пока я тебе руки не вырвал нахер! — брыкаясь, ты пытаешься отцепить меня от своих же ног, колотя руками по моей рыжей голове (которая за столько времени с тобою уже натерпелась не мало такого).

— Эй. Эй-эй-эй! Ладно, бля! Хватит бить меня, коротышка! — и за это я получаю очередной толчок и только тогда отпускаю. — Я думал, тебе нужна помощь! — я говорю это с тупой улыбкой, что так и лезет наружу.

— Я не это имел ввиду, а… Ебать, просто повесь ебучую звезду! — сдерживая смех от вида такого злого тебя, я делаю то, что ты просишь.

— Доволен? — повернувшись к тебе, спрашиваю я.

— Ещё как, — пробурчал ты в ответ, продолжая вешать шарики на ёлку.

Должен сказать — ты очарователен, когда дуешься на всякую ерунду. Но я знаю средство от этого. Так что я тут же подхожу ближе, чтобы обнять, мягко поцеловать тебя в губы и почувствовать твою улыбку.

Но больше этого совместного украшения новогодней ёлки я люблю готовить с тобой весь день на одной кухне — все время сталкиваясь с тобой, разговаривая и касаясь друг друга. Я люблю все те маленькие привычки, что уже давно появились у нас ещё с самого первого праздника, проведённого вдвоём.

Например, я люблю, что мы всё время включаем музыку, но при этом слушаем лишь друг друга — слушаем глупые шутки, разговоры о работе и своих родных, даже о том, какую закуску в этот новый год кто-то из нас хочет видеть на столе. На самом деле, плевать о чём, ведь любой разговор в такие дни приносит нам удовольствие, о какой бы ерунде не пошла речь.

— Брокколи? Ты серьезно? — ты посмотрел на меня, выпучив глаза, когда вошел на кухню и увидел меня, в то время как я только забросил брокколи на сковороду, чтобы обжарить.

— А что такое, Мик? — усмехнулся я, прекрасно помня, что ты ненавидишь чертово брокколи, потому что как-то тебе пришлось целую неделю питаться этим у своей чокнутой тётки.

— Ты сам знаешь, мудак! Ты мог приготовить что угодно, пока меня не было, но ты, блядь, решаешь приготовить ебучее брокколи?! Что за хуйня вообще?!

— Тебе ведь не обязательно есть это, если не хочешь, Мик, — улыбнулся я тебе.

— Похер. Ты знаешь, что меня от одного вида воротит нахуй. Ты ведь сам это дерьмо недолюбливаешь!

— … Да, верно, — не сдержавшись, я рассмеялся, глядя на тебя.

— Тебе просто нравится меня злить. Да, ты, мелкий засранец? — улыбнувшись, спросил ты, подходя ко мне так близко, что в итоге прижал меня к раковине, прижимаясь к моим губам своими. Я так отвлекся, что и не заметил, как сковородка полетела в эту самую раковину, как и всё её содержимое.

— Микки, бля!

А затем мы пытались приготовить вишневый пирог, но нам вечно что-то мешало.

— Хочу отыметь тебя на этом блядском столе, — да, точно, вот почему мы не могли сосредоточиться. Но всё-таки как-то умудрились поставить пирог в духовку… совершенно забыв о нём.

Сейчас меня волновал только ты, сидевший на измазанном мукою столе — и мы оба выглядели не лучше. Мы целовались, нежно касаясь друг друга руками. Ты мягко стонал в мои губы, покрываясь мурашками с каждым моим прикосновением, пока вдруг…

— Вот чёрт! — со смешком в голосе крикнул ты, как только учуял запах горелого. Затем был лишь смех и крики, пока всё не уладилось.

А в перерывах между готовкой мы смотрели «Один дома», хоть ты и протестовал, почти умоляя меня посмотреть вместе с тобой фильм «Крампус» или хотя бы «Плохой Санта», что вообще не подходит для создания отличного новогоднего настроения, так что да, Микки, обойдешься.

Но не то чтобы тебе не понравился выбранный мною фильм, это ведь чертова классика, так ведь? Ты наслаждался фильмом, а мне так нравилось обнимать тебя, зарываясь носом в твои темные волосы. Так уютно и тепло.

Но самая лучшая часть всего этого, так это сама новогодняя ночь, когда все наши родные — в основном все Галлагеры (кроме Фрэнка, разумеется) и Мэнди, изредка Игги — приходят к нам и мы рассаживаемся за столом. Мы ужинаем, всё время смеясь и разговаривая — черт знает, кто и с кем — но всё это очень сильно влияет на меня. Я просто не хочу, чтобы это заканчивалось. И это не закончится, ведь так, Мик? Потому что мы семья и чтобы ни случилось — ты всегда будешь её частью — её неотъемлемой частью.

— Йен, твоя очередь, — я понимаю, что Дебби уже вовсю трясет меня за руку, предлагая раздать всем собравшимся подготовленные подарки.

Ты сам уже подарил мне подарок — билеты на игру Сокс, купоны на ужин в ресторане (всё это на двоих, конечно же) и кое-что, что ты не разрешил открывать мне при наших родных — то, что мы используем, скорее всего, в спальне. Так вот, все эти подарки вели к тому, что, кажется, ты хочешь устроить для нас настоящее свидание. И это будет одним из прекраснейших вечеров, я уверен в этом, потому что… да, у меня были свидания с кем-то еще — до того, как ты снова вернулся ко мне — но свидание с тобой — это совершенно иное. Это то, о чем я мечтал — романтичный вечер с тем, кого я любил еще будучи совсем ребенком — с тобою. С тобою, Микки, всегда всё по-другому. Поэтому я люблю тебя так сильно.

И поэтому мой подарок тебе — это серебряное кольцо на безымянный палец, который я дарю тебе, пока мы стоим на крыльце нашего дома, а сверху на нас падают холодные пушинки снега.

И это не предложение — хоть мне и хотелось бы когда-нибудь сделать это с тобой — но какая разница? Наши объятья и страстные поцелуи намного надежнее всех этих глупых бумажек; наши признания друг другу намного крепче дурацких подписей; и наши короткие «люблю» сильнее всяких клятв. Но однажды…

Сейчас я просто хочу, чтобы все, блядь, знали, что ты — моё, а я — твоё, а остальное может подождать, Мик. У нас ведь еще столько времени впереди. Нам предстоит встретить еще ни один Новый год вместе и ни одно Рождество. И мне ведьеще столько нужно рассказать тебе о своей любви.

— Я люблю тебя, — и сказать тебе это еще сотни, тысячи раз.

========== helplessness ==========

Я надеюсь, сейчас ты правильно меня поймешь, Мик. Потому что я не хочу, чтобы ты подумал, будто бы я люблю тебя такого беспомощного и обессиленного. Нет, конечно же нет.

Возможно, во время секса — да. Но сейчас я хочу сказать не о том, как ты умоляюще смотришь на меня, будто готовый заплакать, пока я толкаюсь все глубже и сильнее, пока ты… Да, я точно не хотел говорить об этом.

Я говорю о том, что на самом деле делает тебя слабым. Я говорю о тех вещах, которые действительно способны причинить тебе настоящую боль. Ту боль, которую могут причинить лишь самые близкие; те люди, которые знают тебя и все те вещи, из-за которых тебе будет больно. К сожалению, к таким людям отношусь и я. Нет, я чертовски счастлив, что ты поверил именно мне; доверил мне все те вещи, о которых не расскажешь первому встречному. Но мне также жаль, что я так подло использовал их против тебя.

Есть определенные темы, на которые ты никогда не захочешь говорить. К примеру, я знаю, как ты не любишь говорить о родителях и о своем детстве, еще о тюрьме, но больше всего о том времени, когда у меня была маниакальная стадия. Блядь, нет, ты просто ненавидишь это. А я ненавижу, что пользовался этим, когда мне это было нужно.

Я хорошо запомнил тот день, когда сильно напился и приперся домой с какими-то ребятами, имена которых я больше никогда и не вспомню. Это было то время, когда я все еще работал в клубе. И нет, я не трахался с ними, просто хотел устроить небольшую вечеринку.

Помню, как твой голос дрожал, пока ты пытался накричать на меня за то, что я смешал свои таблетки с алкоголем и помню, как начал кричать на тебя в ответ. Только вот мой голос не дрожал от страха и волнения, совсем нет. Так что такие фразы как: «мне не нужна ебучая нянька, блядь» и «без тебя хотя бы мне не было так скучно», а в конце концов и то, что с одним танцором из клуба «Феюшка» было даже лучше, потому что «он не бегал вокруг меня всё время».

После я не видел тебя, кажется, недели две или больше, запомнив лишь то, как ты посмотрел на меня тогда. Ненавижу этот взгляд. Ненавижу то, что заставляю тебя смотреть на меня, будто бы я предал тебя однажды… Ах, точно. В любом случае, ты бросил мне напоследок короткое «пошел нахуй, Галлагер» и выбежал из дома. Я до сих пор не знаю, где ты был всё то время.

Я лишь знаю, что после мне пришлось долго просить за это прощения. Это уже входит в привычку, не так ли?

— Я не хотел говорить этого! Я люблю тебя… Я больше не… — даже вспоминая твою слабую усмешку со слезами на глазах, мне становится противно от своих слов. Иногда мне кажется, что они потеряли свою ценность. Но я все равно не перестану говорить их тебе.

— Ты слишком часто говоришь мне это, — и это так, я сам знаю. — Хоть самому себе не ври.

— Это правда! Я не хотел, просто…

— Просто что? Это просто случилось? Да, это я тоже где-то уже слышал.

— Ты хочешь, чтобы я ушёл или что? — я помню, как сильно билось сердце под ребрами, как только я спросил это. Но ты лишь замотал головой, даже не глядя на меня. Но ты не хотел, чтобы я уходил, и это уже многое значило для меня. До сих пор значит.

Особенно я ценю то, что ты до сих пор доверяешь мне свои страхи и слабости, и даешь мне с ними бороться. Ты позволяешь мне заботится о тебе, когда это нужно, и за это я люблю тебя.

Когда мы были в самом начале, то ты не позволял мне этого. Просто закрывался от меня. Я пытался разговорить тебя, стать тебе другом, но ничего не получалось. Ты лишь слушал, но никогда не говорил, тем более о себе. Потому что ты не хотел, чтобы кто-то пользовался этим, потому что тебе еще не встречались люди, которые просто хотели бы узнать тебя, не прося ничего больше. Я ведь просто хотел узнать тебя.

И мне жаль, что я стал тем человеком, который использовал это против тебя самого. Но наказанием мне было твое дальнейшее затянувшееся молчание. А награда для меня — узнавать тебя заново. Я до сих пор пытаюсь.

— Посмотри на меня, — ты тогда устало вздохнул, потому что ты знаешь, как я всегда пытаюсь успокоить тебя этим приемом «глаза в глаза».

— Ты милый, — помню твое лицо тогда, прямо показывающее то, как ты ненавидишь, когда я говорю это слово. — Сексуальный, — твою усмешку я тоже запомнил. — И ты чертовски умный, Микки.

— Завали, — фыркнул ты, легко толкая меня в грудь.

— Эй, я серьезно. Ты замечательный, Микки.

Но некоторые люди не видят тебя так, как я. Это те люди, которые могут крикнуть что-то тебе в спину, даже не задумываясь, как это влияет на тебя. Не задумываясь, что это делает тебя слабым.

И я люблю тебя за то, что ты позволяешь мне помочь тебе в такие минуты. Быть рядом и говорить с тобой, попытаться сделать день чуточку лучше. Я просто люблю тебя за то, что ты доверяешь мне все свои слабости. Пусть одна из этих слабостей — я. Как и ты — моя.

И только моя любовь к тебе будет беспощадна, в отличии от нас самих.

========== friendship ==========

Я знаю, мы никогда не были друзьями, и я говорил это уже сотню раз. Я всегда любил тебя, но никогда не хотел быть просто другом. Да, ты пытался меня спихнуть в категорию секс-дружков, но нет, Мик, со мной такое не прокатывает.

Ладно, может и прокатывало, раз сейчас я говорю об этом. Но ты ведь тоже не считал меня просто другом, так? И мне плевать, что ты там бубнишь про: «так оно и было, Галлагер, ты был хорошим приятелем и…», бла-бла-бла, да, всем нам очень интересно это послушать, спасибо.

В общем, я хочу сказать о том, что… Ой, да к черту, что плохого в том, чтобы любить своего друга? Пусть он и не считает себя лишь приятелем. Что в этом такого?

Я не вижу в этом ничего неправильного, потому что большую часть времени ты и правда был для меня замечательным другом. Ты был им, когда это действительно было нужно мне и, готов поклясться, ты справлялся с этой задачей порой лучше, чем Лип или даже Мэнди.

Ты был рядом всегда и не просто готов был успокоить меня, давая поплакаться… Нет, ты всегда говорил что-то вроде «к черту, ты можешь справиться с этим» или «наши родители просто отстой, так что нахуй их». И это всегда успокаивало меня больше, чем-то, что мне просто давали выговорится, а сразу после осудить за мои же слова. А ты никогда не осуждал меня, чтобы я там ни сказал о моей матери или об отце — ты всегда был за меня. С самого начала.

— … она просто забыла, что есть и другие дети. Она забыла о нас, будто нас и вовсе не существовало. Есть только Лиам… Мы для неё просто испорченный товар, никто, и ей бы только…

— Эй, хватит этого, — тогда я подумал, что уже начал надоедать тебе, но повернувшись, увидел лишь то, как ты с сочувствием глядел на меня. — Это с ней что-то не так, раз она вытворяет такое дерьмо с собственными детьми, чувак. Ты лучше, чем она заставляет тебя думать о себе. Нахрен её. Не позволяй ей делать этого с собой, понятно?.. — я смотрел на тебя во все глаза, боясь лишний раз вздохнуть — это было впервые, когда ты говорил мне что-то подобное.

И потом ты добавил: — Она просто не заслуживает тебя, — пробормотал ты так тихо, как только мог. И я даже не мог ответить на это, сказать гребаное «спасибо», потому что знал, что этим только отпугну тебя.

— А почему твоя мать сбежала? — спросил я тогда, просто желая как можно дольше говорить с тобой, пусть и о чем-то таком.

— Отец плохо относился к ней, но она любила его… только вот нас она, со временем, возненавидела, — ты невесело хмыкнул, бросая окурок на дорогу. — По крайней мере, я так думал.

— … Как можно не любить тебя? — не думая, ляпнул я, тут же мысленно ударив себя по глупой голове. — Я имел ввиду…

— Какой же ты гей, Галлагер, хуже уже, блядь, быть не может, — рассмеялся ты, закатывая глаза и откидываясь на спину. Я прилег рядом, пытаясь не таращится на тебя при этом, лишь потому что просто не верил в то, что ты… ну, не убежал после такого, как обычно. Поэтому лучше этого тогда и быть не могло.

И, без сомнений, мне нужно иногда, чтобы ты поддержал меня словами, как тогда; мне нужно, чтобы ты время от времени говорил мне, что всё в итоге будет хорошо.

Но больше всего я любил те дни, когда слова нам были и не нужны. Я всегда любил и люблю то, как ты просто помогаешь мне забыть о проблемах и о прочем дерьме. Раньше я забывал лишь на некоторое время, пока ты снова не уходил, но не сейчас. Сейчас ты всё время рядом, и это всё, о чем я мог мечтать, еще будучи подростком.

Помню, как ты пригласил меня к себе, когда остался дома совершенно один. Ты знал, что у меня в то время были проблемы с чертовым Фрэнком, и я постоянно пытался избегать его, но дома это получалось плохо.

Мы сидели в гостиной и играли в приставку, в перерывах попивая газировку и рассказывая разные истории. Ладно, говорил в основном я, а ты с едва заметной улыбкой слушал всю ту ерунду, связанную со школой. И я помню до сих пор этот день, потому что это кажется таким светлым воспоминанием для меня. Даже вспоминая это сейчас, я улыбаюсь. Улыбаюсь, потому что помню, как был счастлив в тот день.

И это удивительно, потому что тогда мне было тяжело, но стоило мне увидеть тебя и провести с тобой хотя бы минуту, как дышать становилось легче. Я люблю то, что только с тобой мне, на удивление, всегда становится так спокойно. Я люблю это, потому что только в такие моменты понимаю, что ты — мой лучший друг, Микки.

И я понимаю, что пусть наши чувства друг к другу совсем не дружеские, но опять же, в этом нет ничего странного и неправильно. Правильно как раз то, что тот, кого ты любишь навсегда становится твоим самым лучшим другом. Становится всем для тебя.

========== touch ==========

Я люблю, как ты касаешься меня. Люблю то, как только ты можешь касаться меня. Я обожаю нежность твоих холодных рук, что я так напрасно каждый раз пытаюсь согреть. Люблю эти мягкие руки, которыми ты так осторожно касаешься моей кожи, которая вновь и вновь покрывается мурашками. Кажется, я никогда не привыкну к этому. Но любить меньше эти незаслуженные мною прикосновения никогда не стану.

Никогда не перестану любить ложиться спать с тобою в одну кровать и обнимать так крепко, что нередко еще сделаю тебе больно, но приятно. И то, как ты обнимешь меня в ответ. Никогда не перестану любить твои пальцы, которыми ты как обычно зароешься в мои рыжие волосы перед тем, как уснуть. Не перестану любить то, как ты неловко возьмешь меня за руку, пока мы смотрим фильм на кровати. Никогда не перестану любить.

И я никогда не забуду те руки, что успокаивали меня — почти усыпляли — в моменты глубокой депрессии. В ту самую первую ночь я наконец позволил себя коснуться. И сам тогда, кажется, удивился тому, что отказывался от такого так долго. Я просто полный идиот. Идиот, раз забываю, что только твои руки могут усмирить монстра внутри меня. Только ты можешь помочь мне, Микки.

Только ты, который ляжет со мной рядом и, обхватив заплаканное и до отвратительного опухшее лицо в руки, мягко поцелует меня сначала в щеку, потом в другую, затем в губы, а после в лоб и макушку. Потом ты обнимешь меня руками за шею, а я положу голову на твое плечо и обниму в ответ так крепко, как только смогу. Ты будешь гладить мои волосы и нежно проводить ладонью по щеке, успокаивая меня так, что я в итоге провалюсь в сон. И мне, наконец, не будет страшно засыпать, и я точно захочу вновь проснуться.

Но всё это благодаря тебе. Ты и представить не сможешь, как сильно ты нужен мне в такое время. В любое время всего этого отвратительного мира, всегда.

Мне нужны эти руки, что невзначай касаются меня во время мелких ссор, как бы говоря, что это далеко не конец, что ты будешь всегда рядом со мной. Мне нужны утренние объятья и мне нужно обниматься с тобою каждую ночь, иначе я просто не смогу нормально уснуть.

Помню, как тебе пришлось остаться у Мэнди на целые сутки (на самом деле больше, ты остался у нее на двадцать семь с половиной часов, но кто считает?), поэтому до следующей ночи я ходил вокруг тебя, надувшись, потому что нечего оставлять меня одного, чтобы я мучился от бессонницы, блядь, Микки.

Но это еще пол беды, ведь тем вечером ты хотел лечь спать на диване. На чертовом диване! Какого черта? Да, какого чёрта мне приходиться практически тащить тебя в кровать за руку, пока ты там мямлишь себе под нос что-то вроде: «ты сам, блядь, сказал не ложиться с тобой, Галлагер! Ты идиот, знаешь?» и всякую прочую чушь.

Но как же, чёрт возьми, приятно после стольких часов без сна наконец рухнуть на мягкую кровать, обнять тебя и сразу же почувствовать твои руки на моей макушке, а после сразу же крепко-крепко уснуть и проснуться только в два часа дня. Обожаю это чувство.

Обожаю тебя за то, что заставляешь меня так чувствовать. Обожаю твои руки, что касаются меня так особенно — не так, как кого-то другого. Да ты бы и не коснулся кого-то другого так или как-то иначе. Ведь ты ненавидишь это — ненавидишь обнимать, жать руку в знак приветствия или даже просто нечаянно касаться руки знакомого или незнакомого человека.

И только со мной ты другой. Может, поэтому никто не понимает, как мы вообще можем быть с тобой вместе? Может, они не понимают, потому что не знают тебя такого? Может, они не понимают, потому что мы такие другие лишь друг с другом?

Я не знаю, почему они этого не понимают. Но меня это и не волнует. Мне главное понимать и знать то, почему я люблю тебя таким. А я люблю тебя, потому что ты только для меня. Только для меня ты такой… настоящий, свободный и до сумасшествия счастливый.

Ты делаешь меня таким же, и я люблю это больше всего. Поэтому… чтобы не произошло, ты должен пообещать мне, что никогда не покончишь с нами. Потому что я готов пообещать тебе это! И я обещаю… А ты?

— Да, конечно, как угодно, придурок… Ладно, я обещаю.

========== distance ==========

Так много страха из-за одного простого слова, правда? Расстояние, чёрт возьми, кто бы мог подумать. А ведь в итоге мы боялись не его, а совсем другого — боялись обмана, предательства и сотни дней и тысячи километров напролет, что мы проведем не вместе. И почему? Да потому что мы не доверяли друг другу, но что страшнее — мы не доверяли самим себе.

Да и только при одной мысли о том, что мы хотя бы пару дней будет далеко друг от друга приводит меня в ужас. И я вспоминаю самое худшее. Именно поэтому для меня нет ничего романтичного в слове «расстояние». Это не какие-то милые сообщения, которыми мы могли бы обмениваться каждую секунду; это не секс по телефону, которым мы занимались бы по нескольку раз в день; это не разговоры по скайпу почти целые сутки напролет, нет. Это боль этого чёртового расстояния; это недосказанность и неопределенность, которая загоняет тебя в угол; это желание увидеть, сказать всё, что не успел при встрече и нужда коснуться друг друга.

Но всё, что было у меня в это самое худшее время — это больница, полная сумасшедших, нестабильных людей, большая часть которых даже не способна к жизни, не то что привести её в порядок и начать контролировать всё то, что происходит вокруг них.

А всё, что было у тебя — тюрьма, полная таких же отчаявшихся людей, лишь маленькая часть которых попала туда незаслуженно; попала туда по ошибке, как и ты. Поэтому мне и больно думать о том, как ты чувствовал себя в окружении той другой части людей из этого ужасного места.

Но я никогда больше не отпущу тебя и не позволю попасть туда снова. Потому что — пусть ты, может, и не поверишь мне — но мне было просто пиздец страшно от того, что я смогу увидеть тебя лишь через это долбаное стекло. Меня буквально убивала мысль о том, что я не смогу даже услышать твой голос, кроме как из этой чертовой трубки. Я не мог даже посмотреть на тебя.

Да, вот насколько я слабый человек. Слабый настолько, что позволил этому страшному месту забрать тебя у меня и даже не боролся за это. Даже не пытался бороться и просто дал этому случится. И я ненавижу себя за это. Потому что я мог сделать что-нибудь, мог бы прийти на суд со всей своей семейкой, придумать тебе ебучее алиби, но я не сделал даже этого, потому что тогда я думал лишь о себе. Я был эгоистом всю ту жизнь с тобой, которой не горжусь, и при этом всё то время я хорошо понимал, что ты нуждался во мне. Не говорил этого, но нуждался во всей этой чёртовой поддержке, которой я не давал тебе, в отличии от тебя самого. Но сейчас у нас новая жизнь, и я надеюсь, что ты видишь, что я меняюсь для тебя, для себя… для нас, Микки.

Блядь, да потому что я до сих пор боюсь, что ты уйдешь. Я боюсь даже вспоминать те дни, когда ты не отвечал на мои звонки, сколько бы я не пытался. Ты так сильно был нужен мне, когда я только вернулся из больницы. И мне ужасно осознавать, что это мог быть конец. Мне правда страшно представить, как бы всё сложилось тогда, не будь ты рядом.

Говорили бы мы друг другу «привет» при встрече или проходили мимо, делая вид, что не знаем друг друга? Я бы смотрел на тебя так же влюбленно? А ты бы смотрел на меня так, будто ненавидишь? Может, я бы вообще больше никогда не увидел тебя? Интересно, а я бы чувствовал себя ужасно лишь от одной мысли о тебе? О мысли о том, что дал тебе уйти? Да, так бы оно и было. Мы ведь проходили это уже. И я не хочу этого всего снова.

Но я помню то чувство, которое заставляет меня почти задыхаться — это то чувство, когда ты возвращаешься.

Даже простая твоя поездка на три дня куда угодно заставляет меня нервничать — как, например, месяц назад. Мэнди стоит уже выучить дорогу к нам, иначе ты так и будешь мотаться туда-сюда, а это уже начинает раздражать меня.

В общем, я пытался заснуть в ту ночь, но выходило паршиво. Поэтому лёг я лишь в шесть часов утра. Даже не раздевшись, я упал на кровать, поверх одеяла и обнял подушку, потому что подушки по имени Микки какого-то черта не было рядом.

И когда я уже почти уснул, то услышал тихий хлопок дверью, а через некоторое время и то, как чуть прогнулась кровать рядом со мной. Затем и руку, что легла на мою талию так осторожно, будто ты боялся меня разбудить. Я лишь глубоко вздохнул, прижимаясь спиной ближе к твоей груди и хватая тебя за руку, которой ты обнимал меня, только теперь намного крепче.

Прозвучит глупо, но это будто я возвращаюсь домой каждый раз. Это та хуйня под названием «дом там, где твое сердце» и сейчас я точно понимаю, что это значит.

И самое страшное для меня — потерять всё это. Потерять тебя. Мне бы хотелось знать, боишься ли ты этого тоже.

Я готовил нам завтрак, пока ты пил свой кофе за столом и пялился на меня, но по твоему лицу было видно, что ты всерьез задумался над чем-то.

— Ты ведь… ты ведь не собираешься снова оставить меня? — выдал ты наконец, и это удивительно, как наши мысли иногда так сходятся. Но лучше бы это было не так, потому что я правда не знаю, как выбросить эти дурацкие мысли из твоей головы.

— … Никогда больше, — я знаю, что этого обещания не достаточно, но через много-много лет ты убедишься, что я не лгал тебе, когда вдруг проснешься утром и я всё еще буду там, с тобою.

И я просто надеюсь, что все так и будет. Ты там будешь. Ведь я люблю тебя так сильно, что отпустить уже не смогу, как бы эгоистично это не звучало.

Но если это каким-то волшебным образом и приключится с нами, то ты должен знать, что я все ещё буду любить тебя. Через километры и спустя годы. Всегда.

========== name ==========

Микки. Микки. Микки. Странно, что только для меня это имя столько значит. Странно, что только для меня это имя несет столько нежности и любви. Странно, что никто другой, произнося его, не понимает всей его ценности. Да, для других это странно. Но не для меня.

Я запомнил это имя и оно всегда напоминало мне тебя. Оно не напоминало мне одного из сыновей Терри Милковича, который если что может и навалять; не гопника, который живет через пару кварталов; да даже не долбаную мышь из дурацких мультфильмов… ладно, может, какое-то время так и было, но это было до встречи с тобой. После в моих мыслях был только ты. Настоящий ты.

Ты был тем Микки с острым языком, который чаще всего держал за зубами, если только не надо было послать кого-то; ты был тем Микки, который безумно любил шоколад и не упускал ни одной возможности стырить несколько шоколадок по-быстренькому, запихав их в карманы своих штанов; ты был тем Микки, который чаще всего проводил время в полном одиночестве; ты был тем Микки, который слишком редко улыбался; ты был тем Микки, которого я полюбил и люблю до сих пор, ведь так мало поменялось с тех пор.

И если честно, я до невозможности люблю то, что только для меня это имя такое особенное. Оно так много значит для меня, что я бы никогда не позволил, чтобы оно стало таким для кого-то еще.

Я хочу, чтобы я один мог будить тебя, шепча на ухо твое собственное имя. Хочу, чтобы только я мог выкрикивать это имя во время секса. Хочу, чтобы только я мог кричать это имя, когда я зол на тебя. Хочу, чтобы это имя шептал лишь я, когда мы сидим в тишине комнаты. И я хочу, чтобы только на мой голос откликался ты, когда ты слышишь это имя. Это слишком много? Возможно, но это то, чего я хочу. Всегда хотел.

— Эй, Микки, — чуть смеясь, сказал я, глядя на то как ты безуспешно пытаешься снять с себя ботинки. — Давай я помогу, — я был пьян ничуть не меньше, но кого ебало? — Мик, — всё с такой же глупой улыбкой позвал я тебя, и ты наконец поднял на меня глаза.

Это была неделя полной свободы. Свободы от всего: от Галлагеров, от Терри и твоих тупых братьев, от Саут-Сайда, от самих себя — от всего на свете. Я сам устроил это для нас с тобой, потратил все сбереженные деньги со времен работы в «Cash&Grab», только чтоб побыть с тобой вдвоем. Целая неделя лета в хорошем (по моим меркам) мотеле вместе с тобой. Пицца, вафли, гамбургеры и другая дрянь на завтрак, обед и ужин. Бессонные ночи рядом с тобой в одной постели (думаю, теперь ты должен узнать, что там на самом деле были и другие номера, с двумя кроватями, но теперь это и не важно… тем более ты врал, тебе нравилось обжиматься со мной) и, наконец, повод напоить тебя и себя заодно на предпоследний день пребывания в этом раю.

— Отъебись, у меня чо, своих рук нет? — еле шевеля языком, но все же договаривая, ты помахал этими руками у меня перед носом, а после снова опустился к своим ботинкам, чуть не рухнув на пол.

— Так, садись-ка, — я помог тебе сесть на кровать и опустился на пол, рядом с тобой. Ты внимательно наблюдал за мной, пока я разбирался с твоими шнурками, но через несколько минут я справился. — Вот и всё, Микки. Надо будет как-нибудь тебя научить завязывать шнурки на гребаный бантик, а не на морской узел, да, Мик? — пробурчал я, плюхаясь с тобой рядом.

— … Достал ты уже меня, блядь, Галлагер, — через некоторое время услышал я еле слышное бормотание. — Хватит уже меня так дебильно называть.

— Как? — весело отозвался я, глядя на то, как ты прикрываешь глаза, готовый в любую секунду уснуть.

— «Микки», «Мик»… Идиотское имя… Бесишь, — бессвязно продолжал ты, пока я тихо смеялся над тобой, ведь тогда так легко было распознать эту ложь.

Ты ведь так же сильно любишь, когда я произношу это. Произношу твое имя. Микки. Мик, тебе ведь нравится то, как по-особенному я произношу его. Тебе нравится то, как много оно значит для меня. Тебе нравится то, как часто я его произношу и то, как я его произношу.

Или это не совсем то, что тебе важно? Может, тебе просто важно, чтобы это было лишь твоё имя? Видимо, не такие уж мы и разные, правда, Мик? Мы просто хотим думать… хотим знать, что особенные друг для друга. Нам, блядь, важно знать, что услышав имена друг друга посреди улицы, мы точно обернемся, подумав: «Он ли это?». И так ведь оно всегда и будет.

Как и я всегда буду любить твое имя, Микки Милкович.

Комментарий к name

Прочитали новую главу и нечего больше почитать? Не беда!.. Ладно, просто зацените вот этот фанфик: https://ficbook.net/readfic/5446134 (он вам точно понравится, точность: 999 999 999.99%). Работу только начали, но уже можно заценить саму идею: тут Йен и Микки, так сказать, в наших фикбуковских шкурках — загляните и сами поймете, фанфик правда потрясающий ♡

========== music ==========

Комментарий к music

Вот все песни, которые будут в главе (лучше послушать их заранее):

https://www.youtube.com/watch?v=1UQzJfsT2eo (ed sheeran – perfect)

https://www.youtube.com/watch?v=Y4NGoS330HE (arctic monkeys – i wanna be yours)

https://www.youtube.com/watch?v=Lp1fQ51YZMM (arctic monkeys – mardy bum)

https://www.youtube.com/watch?v=bpOSxM0rNPM (arctic monkeys – do i wanna know)

https://www.youtube.com/watch?v=RpdXBjwXbMg (seafret – oceans)

https://www.youtube.com/watch?v=izXScOqVhMM (andrew belle – pieces)

Дошло до того, что вся музыка, какую я только слышал, напоминала мне о тебе. Так до сих пор, вообще-то.

И пусть это глупо, но мне кажется, что каждый, кто хоть когда-то влюблялся, замечал за собой такую нелепую вещь, как «а представлю-ка я, как целуюсь с любовью всей своей жизни под сопливую песню, пока сам буду просто лежать на кровати в долбаных наушниках и пускать слюни на подушку». Да ладно, так со всеми было. Некоторые вообще представляют, что спустя время, на школьном балу, он заметит тебя, и вы будете танцевать и целоваться у всех на виду, и… Нет, я не представлял! А если и представлял, то понимал, что это просто мои мысли. Ты же даже в школу почти не ходил, чёрт возьми.

Но помимо этого была еще одна глупая привычка, когда я в голове менял слова текстов, например, «она» на «он», особенно слушая песни Эда Ширана. О боже, с одной песней у меня были явные проблемы, ведь там совершенно точно пелось о девушке, но мне так сильно нравилась мелодия, красивый голос (надо говорить о том, как я представлял, что сам пою эту песню или это и так ясно?), да даже текст… с некоторыми помарками.

I found a love for me (Вот я и нашел свою любовь)

Darling, just dive right in and follow my lead (Дорогой, погрузись в это чувство с головой)

Well, I found a girl a boy, beautiful and sweet (Что ж, вот я и нашел парня, такого красивого и нежного)

Oh, I never knew you were the someone waiting for me (О, я и подумать не мог, что им окажешься ты)

Да, смейся, мне по барабану, потому что вслушиваясь, я так и вижу нас с тобой в моей голове.

I will not give you up this time (Уж на этот раз я не отпущу тебя)

But darling, just kiss me slow, your heart is all I own (А ты, дорогой, подари мне тот медленный поцелуй, ведь твое сердце — всё, что у меня есть)

And in your eyes you’re holding mine (А мое сердце отражается в твоих глазах)

Слушая подобные песни, только и хотелось, что мечтать о нас, в голове был лишь ты. Сутки напролет один лишь ты, я не мог нормально спать, есть, что уж говорить об учебе или о том, чтобы зависать с кем-то другим. И надо ли говорить, что когда мы были лишь вдвоем, когда я смотрел на тебя, то единственное, что крутилось в моей голове — это строчка из той же самой песни: you look perfect tonight (сегодня ты выглядишь безупречно).

Такое происходило ни один раз, когда я залипал на тебя, иногда доходило до глупого, но смысл не в этом.

Мы сидели у меня в комнате, на кровати, совсем укуренные, и тогда-то и заиграла та самая песня. Моя любимая песня, которую я даже слушать не мог во время нашего разрыва. Я вообще не могу просто так слушать её, сразу становится паршиво от того, что я когда-то смог все проебать. Проебать все хорошее, что было между нами. А ведь раньше эта песня вызывала у меня только лишь улыбку. Будто я сам писал эти строки, когда мы были лишь в самом начале, такие безумно влюбленные.

Secrets I have held in my heart (Секреты, что я хранил в своём сердце)

Are harder to hide than I thought (Спрятать тяжелее, чем я думал)

— Ты уже в хлам, Галлагер? — а я лишь продолжал сидеть там и смотреть на то, как ты легко улыбаешься мне. Самая любимая улыбка, которую я только видел. — Эй, очнись уже, придурок.

Maybe I just wanna be yours (Может, я просто хочу быть твоим)

I wanna be yours, I wanna be yours (Я хочу быть твоим, хочу быть твоим)

Я вообще-то очень люблю песни группы «Arctic monkeys», ведь почти все их песни напоминают мне о тебе. Например, одна из них вообще напоминает мне нас во время ссор. И пусть я их не люблю, но это единственное, что может заставить меня встать с кровати и пойти к тебе, чтобы попросить прощения, даже если моей вины и нет вовсе.

Oh, I’m in trouble again, aren’t I? (О, я снова в беде, не так ли?)

I thought as much, cause you turned over there (Я так и думал, ведь ты отвернулся от меня)

Pulling that silent disappointment face the one that I can’t bear (Надев ту маску тихого разочарования, ту, которую я не могу терпеть)

И в одну из таких мелких ссор я просто попытался. Подойдя сзади и сильно-сильно прижавшись к тебе, я улыбался, шепотом прося у тебя прощения. И я даже не вспомню за что, мы просто начали спорить, а затем дошло и до ругани, а ты и сам знаешь, как я это не люблю.

— Тогда хватит вести себя, как мудак, за это у нас я отвечаю, — серьезно ответил ты мне тогда, но я знал, что ты не всерьез, особенно когда еле заметно ухмыльнулся мне, обнимая в ответ.

Why can’t we just laugh and joke around (Почему мы не можем просто смеяться и шутить?)

Remember cuddles in the kitchen (Помнишь объятия на кухне?)

Yeah, to get things off the ground and it was up, up and away (Все отрывалось от земли, и это было где-то там, далеко)

Или, например, есть еще одна песня, что напоминает мне о нас, о нашей ночевке. Несмотря на то, что случилось после, ты был так честен со мной тогда, ты не боялся говорить, ты доверял мне в ту ночь.

Baby we both know (Детка, мы оба знаем)

That the nights were mainly made for saying things (Что ночи созданы в основном для того, чтобы говорить вещи)

That you can’t say tomorrow day (Которые нельзя сказать назавтра)

Мы говорили о многом в ту ночь. Говорили даже о том, о чем бы ты никогда не захотел говорить со мной, но что самое главное — ты позволил мне сказать то, что я боялся говорить на протяжении пары лет. Возможно потому что мы уже были немного пьяны, но какая разница?

— Ты же знаешь, что я чувствую к тебе, да? — видел бы ты тогда своё лицо, это что-то неповторимое. Но то чистое удивление на твоем лице, перерастающее в смущение выглядело даже мило.

— Да… нет, то есть, — и пока ты в панике пытался придумать, что бы мне ответить, я приподнялся и осторожно поцеловал тебя. И именно тогда я на самом деле мог это делать, мог целовать тебя.

И как же я жалел, когда потерял всё это. Каждая секунда, что я думал о тебе… господи, я до сих пор ума не приложу, как я смог это вытерпеть.

And nothing comes close to the way that I need you (Ничто и близко не сравнится с тем, как я в тебе нуждаюсь)

И это до сих пор убивает меня, потому что по моей вине это произошло. По моей вине я потерял тебя, это было невыносимо.

It feels like there’s oceans between me and you once again (Нас будто снова разделяют океаны)

И даже вернув тебя через столько, блядь, времени, я чувствовал, что что-то не так.

We hide our emotions under the surface and try to pretend (Мы скрываем эмоции под водой и отыгрываем свои роли)

But it feels like there’s oceans between you and me (Но кажется, что нас снова разделяют океаны)

Но тогда я и заслуживал именно такого отношения к себе, но это не значит, что мне не было больно.

I want you (Я хочу тебя)

And I always will (И так будет всегда)

I wish I was worth (Мне больно, что я недостоин)

Возможно, тебе было бы лучше с кем-то еще, но я просто не могу и не хочу даже думать о тебе с кем-то другим. Да я и свою-то жизнь не могу представить с кем-то, кроме тебя.

But I know what you deserve (Но я знаю, чего заслуживаешь ты)

You know I’d rather drown (Пойми, я лучше утону)

Than to go on without you (Чем поплыву без тебя)

И мне кажется, что ты чувствуешь ко мне тоже самое.

But you’re pulling me down (Но ты затягиваешь меня)

И единственное, чего я хочу — это чтобы ты знал, что я чувствовал всё то время, проведенное с тобой. Я знаю, таких песен, крутящихся в моей голове воспоминаниями о тебе будет ещё немало, но я смогу подарить тебе еще десятки, сотни кассет.

— Кассета с музыкой, правда? Каждую под меня подбирал? — с усмешкой говоришь ты, но меня не волнует. — Ты такой гей.

— Ага, ты тоже, — ты тихо смеешься, крутя в руках эту самую кассету. — Я хочу послушать её вместе.

— Конечно же, у меня-то нет доисторического проигрывателя для этой штуковины.

И мы лежали там, на нашей кровати, прижимаясь к друг другу так близко, пока в наушниках играла последняя песня.

I love you, I love you (Я люблю тебя, я люблю тебя)

And all of your pieces (И все твои частички)

========== feelings ==========

Чувства — штука сложная, особенно когда это касается тебя, Микки. Для меня ты до сих пор сплошь одна неебически сложная головоломка, над которой я буду думать ещё целую вечность, зная, что всё равно никогда не смогу её разгадать.

Да, я могу догадываться, что там у тебя внутри. Я могу догадываться, что внутри у тебя одни лишь обломки. Я могу догадываться, кто и как разрушил всё это внутри тебя. Но в этом-то и проблема — я могу лишь догадываться.

И мне может быть бесконечно жаль, ведь я приложил руку к этому разрушению. Я даже могу извиниться за все те раны, которые все ещё, время от времени, напоминают о себе. Я могу говорить тебе чёртово «прости» хоть каждую секунду. Я могу сотню и тысячу раз попросить за всё это прощения и столько же раз сказать тебе, что я всё понимаю, даже если это вовсе и не так. Я всё это могу и — более того — я вытворял такое уже не раз, но это всё ещё не значит, что я не искренен; это не значит, что я не хочу тебя понять.

Но я — не ты, Микки. И как бы мне не хотелось хотя бы всего на минуту оказаться тобой и прочувствовать это… я просто не могу. Никто не может.

Конечно, разговоры помогают, но недостаточно, ведь «не каждый может пиздеть о своих чувствах каждую долбаную минуту», так еще и говорить об этом не так уж и легко. Наверное, всех наших слов и признаний всегда будет мало для этого.

Нет, конечно, я могу часами рассказывать тебе о своих чертовых чувствах. Могу в красках рассказать тебе о своем расстройстве. Могу описать то, как я чувствовал себя во время мании и даже депрессии. Я могу рассказать тебе о том, как страшно ничего не чувствовать и видеть, как близкие отворачиваются от тебя, один за другим. И даже могу попытаться рассказать тебе о том, как было больно терять тебя каждый ебаный раз. Все мои мысли, все мои чувства — я бы выложил все на стол. Я мог бы это сделать.

Как и ты мог бы рассказать мне о ненависти к себе и о чувстве неправильности. Ты мог бы, глядя мне прямо в лицо, говорить об одиночестве, что мучило тебя в те дни, когда я оставлял тебя раз за разом. Ты мог бы описать мне ту злость, что испытывал из-за своей семьи и отчего потом чувствовал себя ужасно. Ты тот, кто мог бы в точности расписать мне отчаяние и безнадегу. Ты правда мог бы сделать это.

Но мы оба все равно бы не знали, каково это было на самом деле. Мы бы не знали, какого ощутить эти чувства внутри своих легких, внутри своего разума, внутри тела. Мы никогда не сможем рассказать, и тем более показать подобное друг другу, как бы не хотелось. А мне бы, наверное, этого хотелось.

Хотелось бы понять, что ты чувствовал, впервые встретившись с жестокостью, будучи ребенком. Мне бы хотелось в полной мере ощутить твою любовь ко мне и, наконец, узнать, билось ли твое сердце так же сильно, как и у меня, когда мы впервые встретились. Я бы даже хотел сполна ощутить твою боль от моего предательства. Я безумно сильно хотел бы ощутить тот трепет, что ты чувствовал в груди, когда мы впервые касались друг друга. И я бы хотел знать, какого это — быть тебе со мной рядом каждый чертов день и каждую секунду. И похоже ли это чувство на счастье? Похоже ли это на моё чувство счастья?

Я бы правда хотел узнать, какого это для тебя. Хотел бы узнать, как ты чувствуешь, но как ни крути, говорить о чувствах так же сложно, как и пытаться их понять. А я бы хотел вправду сожалеть тебе и в точности знать, почему. Я хотел бы понять всю твою злость и прочувствовать её через себя. Я бы хотел знать, какого это для тебя: любить меня, но злится и держать обиду за всю херню. Я бы хотел этого. Я бы хотел знать тебя досконально, хотел бы знать тебя наизусть.

Но тогда я бы вряд ли так сильно дорожил твоими чувствами, как сейчас. Навряд ли бы я так же сильно любил, как люблю тебя сейчас. Ты нечто, Микки, и вся эта таинственная, сложная херь с твоими чувствами — огромная, блядь, часть тебя. И несмотря на то, что я хотел бы быть рядом и знать, что на этот раз я не так сделал… думаю, одновременно с этим я и не хотел этого, ведь тогда бы потерял эту твою часть.

Так что меня вполне устраивает просто думать, что там у тебя в голове. Меня устраивает лишь догадываться о том, что ты чувствуешь. Точно как тогда, когда мы были обычными подростками. Это незабываемое чувство, оно будто, не знаю, окрыляет. Только теперь мне не приходится ломать голову, вечно думая, нравлюсь ли я тебе хоть немножко. Как и тебе больше не нужно прятать это где-то глубоко внутри. Теперь нам незачем претворяться. И лишь это чувство никогда во мне не умрет. Надеюсь, как и твои чувства тоже.

========== memories ==========

Знаешь, из всех наших расставаний (какими бы короткими или долгими они не были), я понял одно — не вспоминать тебя просто невозможно. А я пытался, уж поверь. Я, блядь, ещё как пытался, но у меня никогда ничего не выходило.

Я целую вечность пытался выкинуть тебя из головы. Я пытался полюбить кого-то ещё, но, как оказалось, это с самого начала был довольно провальный план. Хотя, признаюсь, как только я вновь начинал с кем-то встречаться, то я только и делал, что думал об этом человеке… правда, при этом я изо всех сил пытался игнорировать навязчивые мысли о тебе. Старался не сравнивать их всех с тобой, ведь это так глупо, правда? Пытаться найти хоть что-то любимое и родное в совсем чужих чертах. Но все они… все они даже капельку не были похожи на тебя, поэтому я так быстро терял всякий интерес. Да и расставался я со всеми так же быстро, как всё и начиналось, после чего чувствовал лишь вину… не из-за них, Микки, нет. Я лишь винил себя в том, что всё это время рядом со мной был не ты.

Было бы проще, если бы воспоминания о тебе давали мне хоть секунду покоя, но это было просто невозможно, ты и сам знаешь. Но это не отменяет того, что мне было больно просто думать о тебе тогда. Мне было невыносимо больно всё то время, пока тебя не было со мной. Ты был лишь в моих мыслях, это убивало — ты был везде, ты был во всём. Где бы я ни был, куда бы ни шёл — ты был повсюду. Ты, блядь, всегда в моей голове.

Как-то вечером я просто лежал на своей кровати. На своей чертовой кровати, пиздецки уставший и вымотанный, готовый уснуть в любой момент. Но почему я тогда полночи провёл в мыслях о том, почему тебя там не было? Почему я уснул с мыслями о тебе и проснулся с желанием увидеть тебя рядом со мной? Я попросту безумно хотел всего этого — я хотел обнимать кого-то во сне и просыпаться от того, как этот кто-то нежно касается меня, пытаясь не разбудить. Я хотел, чтобы кто-то смотрел на меня тем самым влюбленным взглядом, которым я вечно таращился на тебя. Я так сильно хотел любить и заботиться о ком-то, кто чувствовал бы ко мне тоже самое. Я хотел этого лишь с тобой.И только ты мог мне дать всё это. Я не мог тогда сопротивляться этим желаниям. Но тебя здесь не было, и воспоминания — единственное, что осталось у меня на тот момент. Блядь, я просто не мог позволить себе не вспоминать тебя, ты ведь должен это понимать. Но в один момент мне вообще показалось, что я крышей еду — в голове ничего не осталось, кроме назойливых, но таких нужных мыслей о тебе. Только лишь «Микки, Микки, Микки» кругом вертелось в моей больной черепушке.

Тогда-то, наверное, я и понял, почему так рьяно кидался из одних отношений в другие — так было намного проще, ведь тогда я не так сильно сходил с ума, постоянно думая только лишь об одном тебе, напрочь забывая об окружавшем меня мире. Да, так было проще… но тяжело быть с кем-то другим, когда в мыслях уже прочно засел кто-то ещё, как бы ты не пытался бороться с этим.

А бороться с этим было глупо — кто бы вообще смог забыть такого, как ты? Кто бы позволил себе забыть о том времени вместе? Да, пусть мы и часто расходились, но мы ведь всегда знали, что это не конец, правда? Мы никогда не говорили друг другу «прощай», и хотя бы этого мне было достаточно. Мне и сейчас этого достаточно. До тех пор у нашей истории не будет конца. Пусть я и не отрицаю, что в некоторые дни я был убежден в обратном — было страшно думать, что всё, что у нас было закончилось вот так непонятно и глупо. Поэтому я и злился на тебя. Или на себя, я уже и не знаю.

Но мне казалось, что очерняя память о тебе, мне станет проще забыть. Станет проще разлюбить. Только вот с каждым днем становилось только хуже, ведь в глубине души я знал, что пытаюсь попросту наебать себя. А как оказалось, врать самому себе не так уж и просто. Надо было с самого начала признать, что я не могу тебе сопротивляться — так ведь всегда было. Я всё равно никогда бы не смог выкинуть тебя из своей головы, что уж там говорить о сердце. Чёрт возьми, да было глупо даже мысль допускать о том, что я смогу просто так забить на тебя и на всё то, что у нас было. Ты — всё. Ты — каждое дорогое воспоминание.

— Погоди, погоди, послушай меня, — говоря это, я прижимал тебя к двери уборной. Кажется, я тогда до сих пор не мог поверить, что всё это реально — не мог поверить, что ты сейчас стоишь передо мной и тянешься за новыми и новыми поцелуями. — Я…

— Нет, — прервал ты меня тогда, и как же я ненавижу тебя за то, что ты суешь свои ручонки мне в штаны именно в те моменты, когда я пытаюсь сказать тебе что-то важное. — Я не хочу сейчас говорить, — я тогда, на самом-то деле, тоже не особо хотел разговаривать. Я лишь хотелсказать тебе то, что так долго сидело внутри меня.

— Нам нужно… — начал я, глядя тебе прямо в глаза — как оказалось, зря: нужно было лучше следить за тем, чтобы твои руки оставались в поле моего зрения. — Ебать, Микки, — прижавшись ещё теснее к тебе, промычал я, зажмурив веки. Это было невыносимо; ты, блядь, невыносим.

— Так-то лучше, — я буквально кожей твою улыбку почувствовал, прежде чем ты резко толкнул меня к стене и практически опустился передо мной на колени, тут потянувшись к моим боксерам. И несмотря на то, что я совсем не хотел останавливать тебя тогда, я всё равно почти что сразу же схватил тебя за руки и поднял к себе.

— Я же говорю, постой, — дышал я так, будто километровку пробежал, но всё равно потянулся к тебе и глубоко поцеловал, лишь бы ты, наконец, расслабился и успокоился в моих руках. И когда я почувствовал, что ты уже даже не пытаешься схватить меня за член, то с трудом оторвался от твоих пухлых губ, всё еще так же обхватывая ладонями твое лицо. — Я так скучал, — выдохнул я, пока наш лица были всего в паре миллиметров друг от друга — я буквально чувствовал твое шаткое дыхание на своей коже. — Я всё время думал о тебе.

— Бля, да завали, — с усмешкой сказал тогда ты, пытаясь вырваться, но я всё так же удерживал тебя на месте.

— Эй, спокойно, — почти что прошептал я, вновь прижимая тебя к себе. — Я серьезно, Микки. Я никогда о тебе не забывал, ни на секунду, — ты всё же посмотрел мне прямо в глаза, и я видел, что ты боялся, будто я вру. Но я не врал, Мик — ни тогда и, тем более, ни сейчас. — … Ты даже не представляешь, Мик. Ты…

— Йен…

— … лучшее, что у меня было. Поверь мне. Прошу, — ты даже ничего не ответил, но поцеловал так, что я и сам всё понял. Отвечать мне на такое взаимностью для тебя тогда было… не знаю, рискованно, страшно? Но тогда было главным совсем не это. Для меня главным было то, что ты снова смог мне довериться. И я могу только догадываться, каких усилий это для тебя стоило. Но ты поверил мне… ради нас с тобой.

Кажется, ты тот единственный, кто рискнул всем ради меня. Тогда — а может, и намного-намного раньше — я и понял, что больше тебя меня уже никто не сможет полюбить. Неважно, заслуженно это или нет, но… это чувство у нас одно на двоих, и ты самое важное событие в моей ебанутой жизни. Ты самое важное воспоминание в моей жизни, и я навсегда сохраню его в памяти. Сохраню в памяти все воспоминания — ужасные, полные боли и самые любимые, самые красивые воспоминания о тебе. Я никогда не позволю себе забыть ни на минуту нашу с тобой историю. Историю истинной любви. Нашей любви.

========== you ==========

Комментарий к you

Я Н Е В Е Р Ю А А А

Классно погуляли на свадьбе, девачки!! Боже, я реально не думала, что доживу до этого момента! Столько лет, и вот мы здесь..

Кстати, пользуясь случаем, хочу извиниться перед аней из 2016, которая верила в то, что этот фанфик когда-то закончится на сотой причине. И вот уже 2020 (пиздец………), и я понимаю, что не смогла этого сделать. За все 4 года, с момента публикации фанфика, произошло столько дерьма с этим фандомом, с этим сериалом, с нашими мальчиками, что уже не хочется искать никаких причин - они любят, и это главное!.. И еще эта работа тормозит меня каждый раз, когда я хочу написать или перевести что-то новое, хе))) Офигею, если эту коротенькую главу кто-то прочтет, но уже заранее люблю вас! пошла дальше плакать и пересматривать последнюю серию в миллионный раз

Поздравляю всех с таким грандиозным событием!!!!11 ыа нет, я точно сплю..

НЕТ, ЕЩЕ СКАЖУ!!!! КОГДА НА ИХ СВАДЬБЕ, ГДЕ ОНИ ТАНЦЕВАЛИ боже девачки я снова плачу ЗАИГРАЛА ПЕСНЯ ЭДА ШИРАНА - ПЕРФЕКТ, мои соседи оглохли нахрен от моего визга, пОТОМУ ЧТО Я ПИСАЛА ОБ ЭТОЙ ПЕСНЕ В ГЛАВЕ ПРО МУЗЫКУ с у к а!!! У меня сердце в пятки ушло!!

..ладно ладно ухожу..

Мне понадобилось много времени, чтобы понять это, но вот оно — ты главная причина. И так было всегда.

Потому что мне будет абсолютно все равно, если у какого-нибудь парня будут глаза, похожие на твои. Или будет ли он так же хорош в постели. Даже если у него будет твое имя — мне наплевать. Потому что все это не имеет никакого смысла, если это не ты, Микки.

Я почувствовал это, ещё когда впервые увидел тебя, будучи совсем ребенком. Почувствовал, что ты особенный — пусть не для других, но для меня. И одно я знал наверняка — ты навсегда изменишь мою жизнь. И я хотел, чтобы ты изменил её. Хотел, чтобы стал её частью. Но ты стал самой жизнью для меня.

— Я люблю тебя, Микки Милкович… больше всего на свете, — знаю, я бы и сам хотел сделать тебе предложение немного иначе — по крайней мере не тогда, когда я избиваю твоего уже бывшего парня, если его когда-то можно было так назвать, конечно же. Но это мы, и у нас всегда было именно так — неидеально для других, но идеально для нас.

И в этот момент я вновь почувствовал себя пятнадцатилетним мальчишкой, влюбленным по уши в соседского хулигана. Только мы оба уже давно не дети. Поэтому я хотел доказать, что мои намерения на тебя действительно серьезные — не только на словах. — И если ты позволишь, я бы хотел провести остаток своих дней…

— Господи боже, прибереги гребаную речь, ссыкун. Я выйду за тебя… — и только после этих слов я могу, наконец, сделать вдох. — Конечно же, блядь, выйду.

Тогда я пообещал себе, что больше не позволю тебе уйти. И пускай даже мне понадобилось время, чтобы понять, как мне это на самом деле нужно — знать, что между нами теперь всё навсегда. Знать, что ты мой навсегда.

— Я, Йен, беру тебя, Микки, в законные мужья. Чтобы всегда быть с тобой отныне и навсегда, — я никогда не забуду твой взгляд, пока я говорил это. Мне бы так хотелось, чтобы годы спустя ты продолжал вот так смотреть на меня, ведь ты единственный, в чьих глазах я вижу такую преданность и любовь ко мне. Ведь я знаю, что смотрю на тебя точно так же.

— В богатстве и бедности, в болезни и здравии. Чтобы любить и оберегать тебя, пока смерть не разлучит нас, — и господи, как же я хотел поцеловать тебя в тот момент — я не мог сосчитать секунды, когда нас объявят мужьями. А когда это случилось, и я набросился на тебя с поцелуем, мне казалось, что в этот миг я способен на сумасшедшие поступки. Ты заставляешь меня чувствовать так. И я хочу этого как можно больше.

Я хочу провести каждую секунду своей жизни с тобой, Микки Милкович. Я хочу просыпаться и засыпать с тобой в одной кровати, в нашем гребаном доме с белым заборчиком и прочей старческой хуйней. Я хочу воспитать с тобой нашего ребенка и любить его так, как у наших родителей не получилось с нами. Я хочу, чтобы со мной ты, наконец, стал счастлив — и не на какой-то миг, а на целую вечность… пока смерть не разлучит нас. Я хочу состарится с тобой, чёрт возьми, я… Я так сильно всего этого хочу. Хочу лишь с тобой. Ведь это всегда был только ты.

Я люблю тебя. И мне больше не нужно искать причин для этого.