Башни человеческих душ (СИ) [Валерий Александрович Сук northcarolina] (fb2) читать онлайн

БАШНИ

ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ

ДУШ

АВТОР: ВАЛЕРИЙ ПАСТУХОВ

Глава 1.

1

Шторм бушевал уже порядка двух часов, несмотря на то, что с утра погода была абсолютно спокойной – по небу лишь медленно проносились обрывки облаков, подгоняемые легким бризом. Воздух был наполнен теплом и умиротворением; ничто не предвещало грозы. Буря разразилась слишком неожиданно – в один момент со стороны моря набежали тяжелые тучи, принесшие с собой ураганный ветер, который рвал и метал, точно загнанный в угол зверь. Косые капли дождя устало плыли по стеклу, а ставни трещали так, словно кто-то колотил по ним тростью.

Профессор Карл Фитцрой украдкой поглядел на часы в своем кабинете. «Ну, где же они?» – пронеслось у него в голове. Надо сказать, что в его клинику уже давно не привозили пациентов. Последней тяжелобольной Эйб Кёнинг скончался два месяца назад от инфаркта, с тех пор лечебница пустовала. Он постучал ручкой по скопившейся груде папок на столе, а затем еще раз решил перечитать отчет из окружного госпиталя, набранный на печатной машинке:

«Трое неопознанных солдат были найдены недалеко от дороги на город Пельт близ Людерфонского леса 13 февраля 1925 года. Указанных лиц случайно обнаружил и подобрал военный патруль. В ходе проведенного обследования выяснилось, что у всех наблюдается тяжелое посттравматическое стрессовое расстройство с высокой степенью замкнутости, тревожности и неконтролируемых приступов агрессии, которые, несомненно, вызваны участием в военных действиях. Установить их личности не удалось, равно как и номер части, имя командира и т.д. Предполагается, что они являются немногими из выживших солдат в битве при Фриментауне. На простые вопросы, связанные с установлением личности, никто не смог дать внятного ответа. Спустя некоторое время пациенты стали вести себя агрессивно по отношению к персоналу, в связи с чем, пришлось применить к ним силу и транквилизаторы.

Поскольку все другие психиатрические учреждения заняты приемом солдат, которые недавно вернулись с фронта и нуждаются в необходимой психологической помощи, вышеупомянутых пациентов рекомендовано отправить в клинику «Две башни» на попечительство профессора и главного врача Карла Фитцроя и его помощника, младшего врача Августа Майера. Указанные пациенты прибудут 10 мая 1925 года. Просим вас подготовиться к их приезду. Истории болезней и другие бумаги прибудут вместе с сопровождающим врачом.

Подпись: доктор Ф. Блант, заведующий окружной психиатрической больницей города Фэллод».

Профессор устало отложил листок бумаги и потер переносицу, которую ему уже изрядно надавили круглые очки. Он окинул отсутствующим взглядом свой кабинет, который в тусклом свете настольной лампы казался ему кладбищем старых папок и забытых дел. Справа от входной двери пустовал стол его помощника Августа, где сиротливо стояла печатная машина, в которой торчал один из недописанных листов его диссертации.

Карл Фитцрой снова встал на ноги и начал мерить шагами комнату, поглядывая на настенные часы, которые монотонно постукивали. «Надо будет сказать Августу, чтобы навел здесь порядок», – подумалось ему как раз в тот момент, когда за окном раздались несколько автомобильных гудков, и силуэт грузовика, освящаемый несколькими наружными лампами, вкатился во внутренний дворик лечебницы, обогнув по кругу фонтан, и подъехал к навесному крыльцу с черепичной крышей.

Профессор быстро выскочил из своего кабинета и кивнул двум дюжим санитарам, которые сидели на кушетке неподалеку. Они медленно встали и отправились вслед за доктором. Профессор Фитцрой волновался, снедаемый мучительным чувством ожидания. Ну, наконец-то! Рутинная жизнь закончена, и можно заняться настоящим делом, а не прозябать в бумажной волоките день ото дня!

Подойдя к массивной дубовой двери, обитой железными полосами, профессор отворил дверцу и вышел на крыльцо. Слабый свет подвешенной на черном проводе электрической лампы бросал блики на лица двух крупных солдат с винтовками наперевес. Порывы ветра доносили холодные капли дождя так, что спустя несколько минут доктор стоял мокрый с головы до ног. Откуда-то из темноты вынырнула щуплая фигура человека в очках, одетая в форму военного врача с петличками в форме геральдического креста. Превозмогая разразившуюся бурю, он обратился к профессору:

– Доктор Карл Фитцрой? – почти прокричал он.

– Да, это я.

– Доктор Уиллис. Очень приятно, сэр. – Они пожали друг другу руки.

– Что у нас? – поинтересовался Фитцрой.

– Трое пациентов, доктор. Честно признаться, они в достаточно тяжелом состоянии.

– Иначе их бы не отправили сюда, – заметил профессор.

– Что верно, то верно. Я принес вам пакет документов с личными делами, хоть и выжать нам удалось немного. Может вам повезет с этим больше.

Уиллис передал доктору забрызганный водой бумажный пакет.

– Посмотрим, что можно сделать. Ну, а где же пациенты?

– Сейчас выгрузим, ваши санитары готовы? – Фитцрой кивнул.

– Отлично.

Уиллис сделал знак своим солдатам открыть кузов грузовика. В этот момент доктор подозвал санитаров. Выгружали пациентов очень осторожно. Все были одеты в смирительные рубахи, на головах черные шелковые мешки. Санитары доктора осторожно приняли первого постояльца и завели его внутрь.

В этот момент профессор снова обратился к Уиллису:

– А зачем мешки?

Вопрос, похоже, изрядно удивил молодого врача.

– Так спокойней, доктор. Видели бы вы, что они вытворяли, пока их грузили на перевозку. Ух! Моим ребятам пришлось здорово попотеть, пока какой-то врач не посоветовал одеть им мешки на голову, и знаете – сработало! Они тут же угомонились, как будто непослушный ребенок наконец-то получил свою погремушку.

Профессор лишь пожал плечами, после чего крикнул, стараясь перекричать бурю:

– Я думал, что делами солдат занимается Ассоциация военных психиатров. Почему они здесь?

Уиллис, похоже, и сам был немало удивлен этим фактом, но лишь развел руками:

– Почем мне знать. Я всего лишь занимаюсь делами транспортировки, – не больше, не меньше. Раз сверху решили, что их можно поместить сюда, значит так нужно, – вот и все, что я знаю.

В этот момент за спиной Уиллиса вспыхнула молния, озарив небо яркой белой вспышкой, после чего дал артиллерийский залп гром.

Как только последнего пациента благополучно переправили в лечебницу, Уиллис с профессором зашли внутри, где подписали бумаги об успешной транспортировке и передаче больных, после чего они пожалили друг другу руки, а молодой врач поспешил откланяться. Профессор стоял на крыльце в одиночестве, глядя в след двум исчезающим красным фарам грузовика. Только когда его костяшки пальцев начали болеть от нарастающего холода, он осознал, что пора бы, наконец-то, зайти внутрь.

Осторожно закрыв входную дверь на ключ, он поднялся по винтовой лестнице на второй этаж, где располагался его кабинет, снял промокший плащ и бросил на стол три папки с личными делами пациентов. Вытерев лицо сухим полотенцем, он проследовал по полутемному коридору к комнатам, куда поместили больных. Быстро заглянув в каждую из палат, он с облегчением обнаружил, что все пациенты мирно лежат на своих кроватях без черных мешков на головах.

Подойдя к двум санитарам, которые располагались в небольшой каморке у входа в коридор, профессор дал им указания в случае непредвиденных ситуаций срочно разбудить его, так как он заночует в своем кабинете и не поедет сегодня домой.

Переступив порог кабинета, Карл Фитцрой почувствовал всю силу навалившейся на него старости. Было всего десять часов вечера, а его глаза уже слипались, словно кто-то насильно давил на них сверху. Наспех расчистив небольшую кушетку у окна, которую он всегда использовал для тех особых случаев, когда ему было необходимо остаться на работе, он положил на неё подушку и постелил одеяло.

Аккуратно повесив свой костюм в шкафчик, доктор вытащил бутылку уже начатого бренди и залпом осушил две рюмки подряд. По телу начало раздаваться приятное тепло, а его само быстро клонило ко сну. Профессор выключил свет и улегся на кушетку, укрывшись почти до самой головы одеялом. Даже еще не преступив к делу, он внутренне почувствовал, что все будет не так просто, как кажется на первый взгляд.

2

Тихий стук в дверь пробудил профессора ото сна. Лениво потянувшись на кушетке, он обнаружил, что стрелки часов медленно ползут к отметке в восемь часов. Последствия ночной бури, похоже, ушли вместе с наступившим рассветом: в окно пробивались яркие солнечные лучи, сверкая сквозь небольшие капельки на стекле. По небу быстро плыли черные тучи и белые облака, периодически закрывая кристальную синеву майского неба.

– Август, это ты? – крикнул Фитцрой.

– Он самый, – раздалось из-за двери, – можно войти?

– Подожди минутку, я сейчас оденусь.

Профессор сладко зевнул и подошел к шкафу, вытащив оттуда свой костюм, который носил уже лет десять: потертый пиджак, цвета кофе с молоком, с заплатками на локтях, коричневые брюки и черные помятые туфли. Застегнув рукава белой рубашки, Фитцрой надел свой маленький неизменный атрибут – красный гластук-бабочку в белый горошек. Сверху костюма он набросил белый врачебный халат.

– Ну, вот теперь можешь войти. – Крикнул он, все еще поправляя бабочку перед небольшим зеркалом.

В комнату юркнул Август, который сиял лучезарной улыбкой. Его постоянный ассистент выглядел сегодня счастливым и довольным жизнью: пронзительные черные глаза блестели, короткие русые волосы были аккуратно зачесаны назад, а на щеках играл розовый румянец. На нем был коричневый твидовый пиджак в мелкую клетку, белая рубаха с хрустящим воротничком, просторные коричневые брюки и слегка запачканные грязью туфли.

– С добрым утром, профессор! Решили заночевать здесь? – все также улыбаясь, произнес он.

– И тебе того же, Август. Да, как видишь. Пациентов привезли к десяти часам, а на улице был такой ливень, что плохую собаку из дома не выгонишь. Да и мало ли, что могло приключиться ночью с новыми постояльцами – всегда лучше подстарохваться.

Август одобрительно кивнул и уселся за свой письменный стол. Положив пакетик с завтраком в нижний ящик, и поставив черный зонтик в угол, он произнес:

– И не говорите, профессор. Всю дорогу от деревни я наблюдал последствия вчерашнего урагана: поваленные деревья, побитый урожай, размытые дороги. Надо сказать, что мой старенький велосипед изрядно искупался во всей этой грязи – придется тщательно постараться, чтобы привести его в божеский вид.

– Нас перестали бомбить враги, зато теперь атакует дождь. Воистину мать природа считает, что мы и так недостаточно пострадали! – философски изрек доктор.

Ассистент ничего не ответил и уткнулся носом в лист недописанной диссертации, который был заполнен символами только наполовину.

– Ну что, продолжим? – Август указал на пишущую машинку.

– Подожди немного друг мой, сперва давай выпьем по чашечке кофе, который мне переслал один знакомый с Бликвудских островов. Воистину – это настоящий напиток богов!

Достав из-под стола белый эмалированный чайник, профессор налил в него воду из бутылки и поставил на небольшую электрическую плиту, которая размещалась на тумбочке в правом углу кабинета. После этого он извлек жестяную баночку с кофе, прессованные кубики сахара в коробке, поставил две белые фарфоровые чашки, которые потемнели от долго использования, положив в них по серебряной ложке.

Август принялся разбирать на столе какие-то бумаги, а профессор просто уставился в окно. В едва различимом отражении, Карл Фитцрой не узнал свое лицо. Сначала его поразил ступор, как будто оттуда, по другую сторону окна на него взирал незнакомец, похожий на старого дедушку. Но мимолетный шок прошел быстро, когда доктор узнал знакомые черты лица: два больших глаза, которые когда-то были цвета изумрудов, сейчас приобрели серый оттенок, лицо, испещренное старческими морщинами, щеки, подбородок и шея обвисли, едва заметный шрам над правой бровей, полученный от пролетающей пули, теперь стал выделяться, приобретя черный цвет. От былых аккуратно зачесанных черных волос, осталась лишь седая окантовка наподобие той, которую носят монахи. Единственное, что не претерпело никаких изменений – ровный прямой нос, который со временем лишь стал шире, но не потерял своего изначального вида.

Профессор устало вздохнул, растирая рукой глаза. В голове за одно мгновенье пронеслась вся его жизнь, наполненная успехами и неудачами, словно все это было когда-то давно и случилось не с ним, а с кем-то другим. Оглядываясь назад даже трудно представить, что человек может вынести все испытания, павшие на его долю, и при этом сохранить здоровье и трезвую голову. А ведь как иначе? Видно мать природа все это предусмотрела, в противном случае большая часть человечества, включая его самого, отсиживалась бы в заведениях, подобных «Двум башням».

– Профессор, чайник. – Вывел из раздумий доктора голос Августа.

Карл Фитцрой подошел к электрической плитке и снял пыхтящую жестянку. Разложив кофе и сахар по чашкам, он протянул одну Августу.

– Большое спасибо.

– На здоровье.

Они сидели и молча, наслаждались вкусом и ароматом кофе. Единственным звуком, который нарушал царившую тишину, было поскрипывание электрической плитки, которая начала медленно остывать.

– Профессор, вы уже успели осмотреть пациентов? – решил начать разговор Август.

– Нет, не довелось. Я успел лишь мельком взглянуть на них вечером, на том и закончилось. Раз от санитаров не поступало никаких сигналов, значит все в порядке. Обход начнем как обычно в девять часов.

– Что известно об этих людях?

– К несчастью, почти ничего. Ни имен, ни фамилий, ни места жительства. Единственное, что нам известно точно – это солдаты. Их подобрал военный патруль по дороге на Пельт, все были полураздеты, но по остаткам одежды удалось определить, что это военная форма. Их не без труда удалось доставить в клинику, где по предварительной версии, им поставили диагноз «Посттравматическое расстройство вызванное военными действиями». Любые попытки расспросить их были обречены на провал. Все как один отказывались промолвить хотя бы слово. У них начались вспышки неконтролируемой агрессии, что еще раз подтверждает установленный диагноз. Ну и их скрутили, обкололи какими-нибудь транквилизаторами и долго думали, куда же пристроить таких пациентов.

– Я почему-то не удивлен, что их направили к нам.

– Сказать вернее, дорогой мой Август, сослали. Городским врачам приятней работать с теми, кто хотя бы может говорить, а таких вот «не нужных» засовывают, куда подальше от остального мира, чтобы они никому не мозолили глаза. Вылечат ли их или нет, – кому какое дело. Общество избавилось от них, сбросив на наши плечи, и делай, что хочешь. Уверен, если бы мы здесь с тобой ставили на них нечеловеческие эксперименты, никто бы и пальцем не пошевелил, чтобы что-то сделать. Тем более что это наши солдаты, проигравшая сторона – если их не станет, оккупационное правительство только спокойно вздохнет. Чужие люди никому не нужны.

– Ваша правда, профессор. – Подтвердил Август.

– Так-с, мне кажется, что уже пора.

Профессор Фитцрой положил пустую чашечку на стол, и взял в руки тоненькие папки с личными делами пациентов. Август быстро надевал на себя халат.

– Ну что, в путь!

Они вышли из кабинета и двигались по узкому коридору, свернув направо, и почти сразу уткнулись в небольшое помещение, где сидели санитары.

– Ночь прошла спокойно? – поинтересовался доктор.

– Все спокойно, – ответил Готтфрид, протягивая ему связку ключей.

– Их уже кормили?

– Да, доктор. Мисс Долорес была оповещена о прибытии новых ртов.

– Великолепно. Посуду еще не забрали?

– Нет, мы смотрели в окошки. Похоже, не один из них не притронулся к еде.

– Понятно, благодарю Готтфрид. Вильгельм. – Второй санитар приветливо кивнул.

Профессор нашел ключ от палаты двести один и направился к первому пациенту. В личном деле каждого графа «Имя. Фамилия. Отчество» пустовала. Вместо этого карандашом было вписано «Пациент №1, 2, 3».

Доктор подошел к камере первого и со скрипом отварил тяжелую железную дверь. Это было узкое помещение, в котором располагалась одноместная койка, тумбочка и стул. Маленькая лампочка одиноко висела почти под самым потолком, так, что без лестницы дотянуться до неё было просто невозможно, если только в тебе не было почти два с половиной метра росту. Единственное окно находилось у противоположной двери стены, с решетками в кулак толщиной. Если кому-то из пациентов приходило в голову сбежать из лечебницы, то им бы пришлось немало попотеть, не говоря уже о том, что выбраться со второго этажа без веревки было делом безнадежным, – даже сумасшедшие это понимали, они же не дураки. В дальнем правом углу располагался жестяной унитаз и умывальник, где вместо крана свисал небольшой кусок резинового шланга.

На кровати с левой стороны лежал мужчина, приблизительный возраст которого, как было указано в досье, составлял двадцать три-двадцать семь лет. Это был хорошо сложенный мужчина, блондин, с редкими для его типа волос, карими глазами. Прямой нос, аккуратный подбородок и маленькие уши. Это человек выглядел настоящим красавцем, пока призрак безумия не поселился в его голове. У такого парня явно никогда не было проблем с девушками. На нем была надета стандартная белая больничная форма, – подобные выдают в каждой лечебнице. Вопреки всем законам игнорирования, он не лежал к профессору и его помощнику спиной, но характерная поза эмбриона, желающего защититься от внешнего мира, присутствовала. Пациент №1 был спокоен, никак не реагируя на присутствие людей в комнате. Руками он прижимал к себе согнутые ноги.

– Чудное утро, вы не находите? – Начал профессор радостно. – День после дождя всегда прекрасен, а воздух так свеж, особенно здесь, вдали от города и его демонических труб, которые засоряют наши легкие черной гарью.

Ответа не последовало.

Профессор открыл папку с личным делом Пациента №1, глядя на сделанную черно-белую карточку. Доктор боялся этого взгляда. На фото молодой человек смотрел в камеру пустыми глазами. Отрешенный взгляд – верный признак посттравматического синдрома. Он пробежал мельком другие данные, где были сделаны общие медицинские анализы. Все показатели были в норме, за исключением высокого уровня адреналина в крови. Не исключено, что это могло быть вызвано усугублением стресса со сменой обстановки. Организм выделял гормонов больше, чем того требовалось.

– Кстати, меня зовут Карл Фитцрой. Чаще всего меня именуют «профессором» или «доктором», поэтому я не обижусь на любое ваше обращение. А вот этот молодой человек сзади меня, – профессор указал на своего помощника, – зовут Август, он мой ассистент и аспирант, пишет диссертацию по психологии.

– Здравствуйте. – Бодро кивнул Август.

– А как ваше имя?

Снова молчание, никакой реакции.

– Он смышленый парень, – продолжал доктор, – правда немного ленив, отчего иногда делает все наспех, и зачастую неправильно. Скорость в его случае не означает качество.

– Да, но второй раз я всегда все делаю как нужно.

– Иногда это бывает весьма утомительно. – Съязвил доктор.

Август ничего не ответил, равно как и пациент. Он продолжал неподвижно лежать, даже не сменив позу, его взгляд по-прежнему оставался отрешенным.

– Ну что ж. Вижу, вы не притронулись к завтраку. А зря. Наша кухарка Долорес не только весьма аппетитная женщина, но и сама хорошо готовит. Уверен, что такой молодой человек, как вы, смог оценить её по достоинству. – Профессор подмигнул. – Ведь наверняка на фронте кормили абы как. Я хоть и побывал там последний раз много лет назад, но вкус свиной тушенки стоит у меня в горле до сих пор, а галетами хорошо было бы колоть орехи, а не наши зубы.

Пациент №1 слегка пошевелил ногами, но в остальном его реакция осталась нулевой.

– Ну что ж. Не буду вас долго утомлять, переезд наверняка был тяжелым, мне и самому нужно как минимум два дня отдыха после переброски с одного места на другое. Годы уже не те.

Профессор поднялся, поправляя полы халаты.

– Ну, что ж. Рад, что наше знакомство состоялось, я буду заглядывать к вам два раза: утром и вечером. Надеюсь, мы с вами станем хорошими друзьями.

Так как ответа не последовало, Карл Фитцрой и его ассистент спокойно удалились из палаты, закрыв за собой дверь.

– Да, дорогой Август, – произнес профессор, как только они оказались в коридоре, – похоже, этот моток мы будем разматывать очень долго.

– Главное, чтобы в конце не оказалось Минотавра. – Заметил ассистент.

В палате 202 находился второй пациент. Это был достаточно плотный мужчина, хоть и сильно истощенный. В личном деле указывался рост один метр девяноста один сантиметр. Коротко подстриженные каштановые волосы и карие глаза никак не выделялись на угрюмом, жестком лице, словно вырезанном из камня. Возраст колебался от 30 до 35 лет. Профессор уселся на стул и быстро пробежал глазами личное дело. Как и в предыдущем, он наткнулся на все тот же отрешенный взгляд на фото и повышенный адреналин. В остальном все анализы были в норме.

Пациент сидел на кровати, сложив руки на груди, слегка наклонившись вперед, уперев свой взгляд в пол.

– Доброе утро! Чудесная погода, не правда ли? Как вам у нас, нравится? Немного тесновато здесь, не находите?

Как и с предыдущим пациентом, профессор вел диалог с самим собой. Август спокойно стоял возле стены, внимательно следя за действиями наставника. Доктор снова представился и начал задавать обычные вопросы, которые не несли в себе никакого смысла. Спустя некоторое время он посмотрел на поднос с едой и обнаружил, что на нем осталось не тронуто картофельное пюре, в то время как вся остальная еда была съедена.

– Вижу, вы не притронулись к пюре. Не любите картошку? А я вот наоборот. Помнится, когда я был помоложе, и сидел в блиндаже под непрекращающейся бомбежкой, мне пюре из картофеля показалось верхом кулинарного искусства. Вы же наверняка знаете, что добыть хороший продукт, а тем более овощи, на передовой не так-то просто.

Пациент №2 слегка потер ладонью локоть и уже готов был поднять глаза на доктора, но в последний момент замешкался и снова уткнулся в пол.

– Ладно, не буду мешать отдыхать. Обед принесут в два часа, я оповещу нашего повара, чтобы больше не давала вам картошку. А я загляну к вам еще вечером. Всего доброго.

В третьей и последней палате обитал пациент, который заметно отличался от двух предыдущих. В отличие от них, он встретил доктора и Августа возле окна, крепко схватившись руками за решетку и глядя на простирающиеся вдалеке зеленые поля и лес. Профессор попытался привлечь его внимание, но попытка провалились, а потому он просто уселся на стул, развернувшись к пациенту. Это был парнишка, которому можно было дать лет 18-20. Его фигура больше походила на вешалку, с которой свисала одежда. Каштановые волосы на висках были тронуты сединой. Прозрачные карие глаза неприятно выделялись на изнеможенном лице. Профессор мигом пробежал глазами по личному делу, которое отличалось только другой фотографией и физиологическими данными.

После привычного приветствия и череды одних и тех же вопросов, которые Август уже выучил наизусть, доктор осмотрел поднос с едой, и, как и у первого пациента, он оказался не тронутым. Профессор нахмурился, потерев указательным пальцем подбородок, после чего изрек:

– Вам надо хорошо питаться молодой человек. Вы в крайней степени истощены! Такое впечатление, что вас на фронте морили голодом. Воистину, вы выглядите так, как будто кто-то все время питался вместо вас. Я уверен, что у нас дела пойдут лучше, и вы все же оцените по достоинству кулинарные способности…

В этот момент пациент резко оторвался от окна и буквально прыгнул на доктора. Август вскрикнул, и уже хотел было ринуться к двери и позвать санитаров, но профессор указанием руки остановил его. Обезумевший пациент держал Карла Фитцроя за грудки, уставившись на него, как волк на кролика:

– Ву, ву, – издавал молодой человек, не в силах побороть свой разум и полностью произнести слово, – ву, ву.

Пациент резко отпустил доктора и бросился на кровать, закрыв лицо руками. Его сотрясали рыдание.

– Ну, ну, все хорошо, – попытался успокоить его доктор, положив руку на вздрагивающую спину, – не переживайте, вы в безопасности. Я позабочусь, чтобы вас никто не беспокоил до вечера, когда снова загляну к вам вновь, чтобы убедить, что все в порядке.

Перепуганный в пух и прах Август и совершенно спокойный профессор поспешили выйти из комнаты, быстро заперев за собой дверь.

– Фух! – Выдохнул доктор.

Двое санитаров стояли возле третей палаты. Первым заговорил Готфрид:

– Мы слышали какой-то шум. Подумали, что на вас бросился пациент.

– Честно признаться, так и было. Но все обошлось, спасибо за беспокойство, друзья.

– Зовите, если что, док.

– Непременно. И кстати, Готфрид, будь добр, передай Долорес, чтобы в один поднос она больше не клала картошку, а нашла чем бы её заменить, – похоже, что второго пациента не сильно прельщает это блюдо.

– Считайте, что уже сделано.

– Ну, вот и отлично.

3

Сидя в своем кабинете, профессор Карл Фитцрой скрупулезно делал какие-то пометки в журнале. Август тем временем приводил в порядок третий раздел свой диссертации, перепечатывая черновик на машинке.

– Готово! – изрек профессор и откинулся на стуле.

– Нашли что-нибудь интересное? – Полюбопытствовал Август, бросив бить по клавишам машинки.

– А сам как думаешь? Вот ты, как начинающий психиатр, что можешь сказать о наших пациентах?

– Честно сказать, я не увидел ничего интересного. Кроме того, что каждый из них среагировал на ваши россказни, непосредственно связанные с фронтом. Я заметил их небольшие движение.

– Верно, молодец. По крайней мере, мы теперь знаем, что все они действительно солдаты, а не просто ряженные местные жители или чего доброго наркоманы какие-нибудь, результаты анализов меня весьма порадовали.

– Ну и конечно весьма интересен последний пациент, который бросился на вас. Интересно, что он хотел вам сказать?

– А, его загадочное «Ву». Кто знает, что это может быть?

– Может это какой-нибудь город или место, где они находились, – начал предполагать Август, – или первые буквы фамилии их командира, название подразделения, а может имя подружки?

– Да, к сожалению это может быть все, что угодно. И нам будет необходимо проверить все версии, чтобы докопаться до истины.

– Какое назначим лечение?

– Пока что ограничимся обычными успокоительным средствами, они все еще слишком встревожены, чтобы приступать к капитальному лечению. Последнему пациенту я буду давать сильное снотворное, его дела явно обстоят хуже, чем у других. Пока нам нужно подождать, чтобы они привыкли к новому месту, к нашим визитам, к еде, к Готфриду и Вильгельму. Пусть сначала адаптируются, прежде чем мы начнем потихоньку рушить этот самый незримый барьер молчания, который нам нужно преодолеть первым. В отличие от этих городских толстосумов, которые до сих пор пользуется средневековыми методами лечения, и считают, что будто бы лоботомия или холодный душ приводят больного к выздоровлению, мы, мой дорогой Август, противопоставим их невежеству, наше знание человеческого сознания и человеческой психики. Да, этот путь будет дольше и труднее, чем просто обколоть их транквилизаторами и сделать из людей овощи, но за то мы узнаем причины, по которым они впали в такое безумное состояние, и даже будет теплиться маленький шанс, что они придут в норму и смогут адаптироваться в обществе. К счастью, времени у нас предостаточно. Кому нужны эти заблудшие души?

– Аминь, профессор!

– Аминь, мой юный друг. Если все пойдет по плану, то уже на следующий неделе можно выводить их на прогулку, – свежий воздух всегда пойдет только на пользу. Ну а теперь, давай продолжим работу над твоей диссертацией. Ты уже набрал чистовик первого подпункта третьего раздела?

– Так точно. – Август протянул профессору шесть листков, набранных на машинке. Тот пробежал его глазами и одобрительно покачал головой.

– Отлично. Мы уверенно движемся вперед. Теперь давай посмотрим твои черновики по следующим подпунктам.

Несколько часов профессор и Август упорно трудились над диссертацией, пока их работу не прервал легкий стук в дверь. Доктор Фицрой отвлекся, все еще сжимая в руке карандаш, и крикнул: «Войдите!».

Дверь отварила женщина лет тридцати, среднего роста с густыми каштановыми волосами, которые завивались локонами на кончиках. На голове у нее был чепчик, талию опоясывал белый халат. Пара карих глаз уткнулась в профессора и его ассистента.

– Долорес, милая, чем мы обязаны такой честью?

Кухарка обвела быстрым взглядом кабинет, который видела не один раз, но всегда искала в нем что-то новое. После чего приятный мягкий голос сообщил:

– Мой дорогой профессор, вы не заходили за завтраком, и, судя по всему, вы двое настолько поглощены работой, что готовы забыть и об обеде, вот я и решила напомнить вам, что нужно находить время и на еду.

– Спасибо, дорогая моя, мы действительно увлеклись с Августом, да еще и эти новые пациенты, когда уж тут вспомнить о своих желудках? Мы непременно спустимся в столовую через пятнадцать минут и с удовольствием отведаем твои блюда. Что сегодня в меню?

– Гороховый суп, макароны с мясом и зеленым горошком, компот и яблоко.

– У меня уже текут слюнки, мы обязательно будем!

– Смотрите мне, – шутливо отозвалась Долорес, – а то устрою вам забастовку, и не буду готовить в течение недели, пока вы не начнете питаться три раза в день!

– Не переживай, я тебе обещаю стопроцентную явку.

– И прихватите своих санитаров с собой. Бедные ребята сидят друг у друга на головах в своей коморке, теснота, да и только, хоть поедят нормально!

Профессор одобрительно закивал, и Долорес, увидев, что добилась своего, поспешила удалиться из кабинета, прикрыв за собой дверь.

– Женщины всегда следят за нашими желудками, даже когда мы их об этом не просим. – Изрек доктор. – Этот инстинкт сохранился с древних времен, когда еще мужчины охотились на мамонтов, а женщины жарили мясо и варили похлебки. Мой тебе совет Август: хочешь заполучить женщину – ешь из её рук, какую бы гадость она не приготовила.

Профессор и ассистент негромко рассмеялись.

4

Больничная столовая располагалась на первом этаже, слева от главного входа. Это было достаточно просторное помещение с высокими потолками и белыми длинными окнами с правой стороны, выходившими на лужайку; перед ними располагался небольшой стальной бортик серого цвета, проходивший на уровне человеческого живота. Все стены были выкрашены в больничный белый цвет, от чего даже вечером здесь было относительно светло. Группами одиноко стояли столики на четырех человек с деревянными стульями. Сразу за ними располагалась стойка, где пациентам накладывали еду; за ней шла кухня, состоящая из нескольких печей, склада продуктов, рабочих столов и посудомоечной. Слева располагалась специальная комната для врачей и медицинского персонала, которую отделяла от основного зала плотная оцинкованная дверь песочного цвета. В данной столовой за раз могло уместиться до 100 пациентов и 50 человек персонала, но сейчас она пустовала.

Профессор быстро окинул взглядом просторный зал, который когда-то был заполнен почти до отказа. В его голове эхом проносились разные звуки, присущие столовым, но он быстро отогнал их прочь. Карл Фитцрой, Август и двое санитаров уверенно отправились к столику, который располагался рядом с раздаточной стойкой, где их уже ожидал горячий суп. Кое-как уместившись на своих местах, каждый взял по ломтю свежего хлеба и принялся за еду. Профессор с удивлением обнаружил, что сильно проголодался, а потому, когда Долорес вынесла второе, набросился на него с еще большим аппетитом.

Готфрид и Вильгельм расправились с едой весьма быстро, а потому поспешили покинуть столовую. Долорес передала им подносы с едой для пациентов, и коротко поблагодарив её за чудный обед, они удалились. Профессор и Август все еще сидели на своих местах, лениво попивая яблочный компот, который оказался немного сладковатым. К ним подсела кухарка, принеся еще по стакану компота, после чего произнесла с грустью в голосе:

– Кто бы мог подумать, что когда-то здесь будет так тихо, словно само время остановилось на какое-то мгновенье, оставив лишь пустоту.

– Дорогая Долорес, я больше чем уверен, что скоро наступит то время, когда на кухне будет снова толпиться уйма народу, а какой-нибудь безумный пациент начнет забрасывать едой своих товарищей. – Подбодрил её профессор.

– Вы так думаете? Честно признаться, мне не хватает здесь живого общения и, порой, я скучаю по тем небольшими инцидентам, которые были раньше. Уже никто не забрасывает стены картошкой и не бросается горошком в санитаров. У вас хотя бы есть Август, у Вильгельма – Готфрид, а у меня лишь кастрюли да поварешки.

– Мне кажется, что скоро нам скучать, совсем не придется. Война только закончилась, еще не всех солдат выпустили из казарм. Многие возвращаются домой уже не теми людьми, которыми были когда-то. Им всем рано или поздно понадобиться помощь доктора. Ну а тем, кому не смогли помочь городские поликлиники, бросят сюда на произвол судьбы. Возможно, областной госпиталь перешлет немного врачей, медсестер и санитаров, и глядишь, жизнь потихоньку наладится. Такое большое здание не будет проставить слишком долго.

Долрес уверено кивнула, словно слова доктора подарили ей небольшую надежду, и принялась рассказывать о планах на ужин. Профессор и Август заверили, что придут в таком же составе, и, поблагодарив за обед, отправились в кабинет, где продолжили работать до самого вечера. Они долго просидели над разделом, который был посвящен психопатологии, но так и не смогли составить четкую структуру из-за небольшого количества работ ученых по этой теме. Большую часть текста доктору Фитцрою пришлось писать самому, используя опыт и личные наблюдения.

К семи вечера, когда солнце уже значительно склонилось к горизонту и стало отбрасывать кроваво-красные лучи, какие бывают только после дождя, профессор сделал второй за день обход пациентов, положительно отметив, что все подносы с едой были пустыми. На этот раз он взял с собой стетоскоп и сфигмоманометр. Ему пришлось потратить немало времени, чтобы убедить Пациента №1 хотя бы сесть на кровати, дабы послушать его легкие и измерить давление. Спустя почти полчаса уговоров, доктор просто обижено отвернулся и уставился в решетчатое окно, наслаждаясь закатом. Эффект произвел свое действие; пациент, словно ребенок, который чем-то обидел родителя, покорно сел на кровать, свесив ноги. Сделав свое дело, профессор успешно осмотрел оставшихся двух пациентов, подольше задержавшись у последнего. Бедняга был до сих пор дико напуган и даже то успокоительное, которое ему подмешивал в питье, не давало положенный эффект. Профессор отметил его учащенный пульс и слегка повышенное давление, что быстро занес в журнал. Он пытался поговорить с ним, чтобы разрядить обстановку и как-то подбодрить парня, но тот лишь смотрел в пустоту, периодически сотрясаясь всем телом.

Уже собравшись уходить, доктор Фитцрой обнаружил маленький кусочек железа, который валялся на полу. Взяв его в руки, он огляделся по сторонам и обнаружил, что тот был отломан от ножки кровати, которую медленно съедала ржавчина. Профессор механически сунул его в карман, но потом его взгляд упал на железный каркас кровати, где неуклюже было нацарапано слово «помощь». Доктор знал, что все кровати были покрашены еще в марте, с тех пор в этих палатах никто не жил, а значит, надпись мог оставить только пациент.

Карл Фитцрой серьезно посмотрел на парня, и произнес совершенно спокойным голосом, указывая на надпись:

– Это ты сделал? Не бойся, тебе не причинят за это вреда.

Пациент №3 легонько кивнул, глядя на профессора.

– Может быть, ты хочешь, чтобы я принес тебе бумагу и карандаш, тогда ты бы мог написать, чем бы я мог тебе помочь?

Снова легкий кивок.

– Отлично, тогда постарайся успокоиться и поспать эту ночь. Завтра я принесу необходимые материалы.

Пациент не проявил больше никаких эмоций, а потому доктор просто вышел из комнаты, заперев за собой дверь. Он пожелал спокойной ночи санитарам, и отправился в свой кабинет, чтобы забрать вещи.

Август уже собирался уходить, но профессор прикрыл поплотнее дверь, и чуть не прыгая от радости, быстро произнес:

– Удалось наладить небольшой контакт с третьим пациентом!

– Не может быть, – Август не скрывал удивления, – что он вам сказал?

– Пока что ничего. Он лишь смог нацарапать на кровати одно единственное слово «помощь», а когда я спросил у него, не принести ли ему бумагу и карандаш для выражения своих мыслей, он согласился.

– Великолепно! Первый контакт установлен!

– Да, для меня неожиданно, что это случилось так быстро, и мы практически ничего для этого не сделали! Обычно период акклиматизации длиться намного дольше, но, возможно, что этот молодой парень просто пострадал чуть меньше, чем остальные. Его мозг оказался устойчивее!

Профессор быстро сделал записи в медицинском журнале, и вместе с Августом покинул кабинет, заперев его на ключ.

– Тебя подвести? – поинтересовался профессор, когда они спускались по лестнице.

– Нет, большое спасибо, вы же знаете, что я люблю разминать ноги после долгого сиденья.

– Я очень рад, что ты начал заниматься активным образом жизни.

– Да, и велосипед заодно приобрел. Отсюда до деревни добрых шесть километров. Думаю, что такая разминка два раза в день пойдет только на пользу моему организму.

Они вышли на просторную площадку перед клиникой, которая была посыпана мелким гравием, обогнули фонтан с тремя херувимами, сделанными из белого мрамора. У каждого из них в руках была труба, которая была развернута по трем направлениям – запад, восток и юг. К несчастью композиция пришла в запустение, а мраморные скульптуры покрылись мхом и черными пятнами. Когда-то за ними ухаживали садовники, но теперь композиция пришла в ужасающие запустение. Профессор еще раз выразил про себя восхищения столько ярким памятником архитектурного искусства и, в который раз пообещал самому себе отреставрировать фонтан и снова запустить в него чистую воду.

Они медленно подошли к крытому шифером навесу, где когда-то спасались от дождя конные экипажи, а теперь он превратился в стоянку для машин. Август аккуратно вывез свой небольшой велосипед на дорожку и, махнув профессору на прощание, поехал по дороге в сторону деревни. Тем времен Карл Фитцрой подошел к своему старому черному автомобилю марки «Вагенгруппэ» и снял с него светло-коричневое покрывало, которое было еще влажным после вчерашнего дождя. Этот автомобиль служил ему почти десять лет, и он ласково называл его «Старый друг», словно он был его настоящим конем. Издав пару кряхтящих звуков, двигатель успешно завелся, и машина плавно покатила по гравию, который тихо шуршал под резиновыми шинами.

У черных кованых ворот он притормозил и кивнул сторожу Хоппу. Это был невысокий мужчина, пятидесяти пяти лет, который всегда носил одну и ту же серую кепку, потертую клетчатую рубашку и застиранные светлые брюки, из-под которых выглядывали, словно два пса, пара черных ботинок, натертые свежим гуталином. В его небольшой коморке располагалась одноместная кровать, печка, стол, пара стульев и ружье, заряженное солью. Единственное окно выходило прямо на крыльцо лечебницы. Хопп неохотно вскочил с места, кивнул профессору и открыл ворота, в которые тут же промчался Август.

– До завтра, доктор! – Крикнул ему хриплым голосом Хопп, после чего подождал пока проедет машина профессора, а затем закрыл за ним ворота.

Он быстро обогнал Августа, посигналив ему гудком. В ответ велосипедист радостно помахал ему рукой. Дорога была влажной и чистой. Слева тянулась бесконечная россыпь вспаханных полей, на которых росли кукуруза, подсолнух, пшеница и рожь. Иногда попадались мелкие фермы, где на пастбищах паслись козы и коровы, а на полях всходил первый урожай. Миновав фермерские угодья, профессор выехал на мягкую лесистую дорогу, где земля была перемешена с песком. Иногда среди череды деревьев можно было мимолетом разглядеть зайца, белку или лисицу. Лесные птицы плавно порхали с одной вековой сосны на другую, разнося свою песню. Доктор открыл окошко надверце, чтобы в салон зашел холодный запах иголок и древесной смолы, сдобренный свежестью прошедшего дождя.

Миновав короткий бетонный мост через реку Эрл, он смог выехать на каменную дорогу, которая вела в деревню Бюркель.

5

Деревня Брюкель была основана более ста лет назад преуспевающим бизнесменом Эрнестом Брюкелем, который сколотил свое состояние на промышленной революции, занимаясь добычей угля и обработке железа. Ему принадлежало тридцать пять процентов от всей добычи угля в стране и почти шестьдесят процентов от добычи железной руды, не говоря уже о сотнях перерабатывающих заводов, две теплоэлектростанции, три железнодорожные компании, два пароходства и несколько виноградников, где производили вино для столов монархов и богатых капиталистов.

Единственной проблемой в его жизни были поиски все новых месторождений полезных ископаемых, а потому, когда его геологи принесли отчет о богатых залежах угля и руды на северо-западе страны, он немедленно принял решение о строительстве новых заводов и шахт. Получив разрешение от правительства, Эрнест Брюкель, собрав группу своих компаньонов, решил собственноручно произвести разведку местности. Увиденное его разочаровало: густой лес скрывал от него своей густотой место к золотой жиле; дорог было мало, и все были узкими и плохо проходимыми; ландшафт был холмистым, местами переходя в равнину; местного населения здесь практически не было, а крупнейшим населенными пунктом на сотни километров вокруг был промышленный город Фэллод. Единственное, что обрадовало успешного капиталиста – достаточно широкая и глубокая река Эрл, по которой запросто могли ходить грузовые судна.

Брюкель остановился посреди поля, поросшего дикими полевыми цветами и травой, снял свой черный котелок, вытащил из кармана шелковый носовой платок, протерев широкий лоб и бакенбарды. Постояв так десять минут, уперев взгляд свои черных глаз куда-то за горизонт, где за бесконечной чередой леса и полей находились воды Изумрудного моря, он произнес резко и четко, так что все его компаньоны вздрогнули: «Ну что! Приступим!».

На строительство всей сферы логистики и инфраструктуры у него ушло почти три года. За это время были проложены широкие дороги, прорублены пути сквозь лестную чащу, на реке построили порты, по которым пароходы доставляли грузы, началось рытье шахт и формирование складов. Отдельно была проложена железнодорожная линия и построена станция. Изначально у Брюкеля не было мыслей по строительству поселения для рабочих и их семей, так как он надеялся, что они смогут жить в городе, до которого было почти сто километров. Однако регулярное пассажирское сообщение было наладить очень сложно; машин тогда не было, а поезда и пароходы ходили слишком медленно, чтобы вовремя доставлять рабочих к шахтам и обратно. В результате ему пришлось просить правительство выделить ему место под строительство жилого сектора. Получив все необходимые документы, он выбрал пологий склон зеленого холма, который уходил прямо к берегу реки. Место было относительно недалеко от главной железной дороги, а потому люди могли спокойно перебраться туда, не испытывая никаких трудностей.

Первые дома здесь были общего типа: одноэтажные бараки с койками, общей кухней и туалетом, однако они просуществовали недолго. Усталые люди были не в состоянии сами готовить себе еду, уходя на рассвете, а возвращаясь поздним вечером. У многих были семьи, с которыми они могли видеться только по выходным, что их совсем не устраивало. Рабочие стали постепенно перетаскивать к себе свои семьи, строя новые и простые деревянные дома недалеко от бараков. Поселение начало стремительно разрастаться: из-за участившихся травм и болезней Брюкель профинансировал строительство больницы, открылась почта, появился детский сад и школа. Тут же прибыли торговцы, открывающие разнообразные продуктовые лавочки и универсальные магазины.

Не успел Брюкель получить первую прибыль от нового дела, как поселение начало представлять собой серьезную деревню, где жило порядка двух тысяч человек. Правительство официально нанесло его на карту, и послала туда своего бургомистра и отряды полиции для обеспечения власти и правопорядка. Однако возникла одна проблема при регистрации нового населенного пункта: как его назвать? Сперва его записали в документах как «деревня Шахтерская», потом «Эрл» по названию реки, но после долгих споров между жителями было решено дать окончательное название «деревня Брюкель» в честь человека, который принес в эти глухие края цивилизацию. Самому Брюкелю было некомфортно от того, что целый населенный пункт носит его имя (он был человеком довольно скромным, несмотря на свое богатство), но возражать не стал и во всех документах официально утвердили окончательное название. Для притока новых людей правительство стало выдавать «рабочие гранты» на землю, позволяя людям приобрести участки за символическую плату при условии, что они стануть работать на предприятиях Брюкеля, либо начнут обрабатывать землю и выращивать урожай.

Но, как это часто бывает, успешного предпринимателя постигло неприятное разочарование: после усиленной добычи он обнаружил, что залежей железа и угля хватит не на сто пятьдесят лет, как говорилось в отчете геологов, а в лучшем случае лет на шестьдесят-семьдесят. Конечно разочарование Брюкеля не было столь большим, как того хотелось бы – он уже заработал достаточно денег, чтобы обеспечить будущие себе и своим детям на несколько поколений вперед, но неприятный осадок от того, что столько его трудов ушло на такое маленькое предприятие, все же остался. Поэтому находясь уже в почтенном возрасте, он продал все шахты и предприятия в регионе своему конкуренту Вальтеру Мюллеру, который только начинал сколачивать собственный капитал.

Когда залежи полезных ископаемых иссякли, рабочие покинули свои дома, уехав искать работу в других частях страны. Однако они пустовали не долго; не особо дальновидный Брюкель, которого интересовало только то, что лежит глубоко под землей, не заметил, что в этом регионе есть и другие вполне полезные ресурсы: глина и чернозем. Более молодой и предприимчивый Мюллер, как-то выйдя на прогулку в лес, обнаружил пологую равнину, которая, как ему показалось на первый взгляд, была усеяна комьями вязкой грязи. Вызвав на это место своих геологов, они, после проведенных исследований, выяснили, что это залежи особой глины, которая годиться для производства кирпича. На его вопрос, много ли можно произвести кирпича из этих запасов, они ответили, что их хватит как минимум лет на триста, учитывая то, что такой участок был здесь не один.

Геологи Мюллера оказались более добросовестными, а потому после закрытия последних шахт, он сосредоточил все свои силы на добычи глины и создания заводов по производству кирпича. Прибывшие работники скупили недвижимость у предыдущих владельцев почти за бесценок, и таким образом в деревню вернулся прежний ритм активной жизни. Произведенные кирпичи отправлялись не только на экспорт в другие регионы страны, но и послужили основной для строительства новых домов. Так, все реже стали встречаться на улицах старые одноэтажные деревянные здания, которые уступали место новым строениям из красного кирпича с небольшими палисадниками и фруктовыми деревьями. В деревне очертились три главные улицы: Шахтеров, Сталелитейщиков и Фермеров, последняя из которых появилась совсем недавно.

Помимо того, что область была богата полезными ископаемыми, местные фермеры также оценили превосходный чернозем, которого здесь было в избытке. Сначала появлялись небольшие фермерские хозяйства, которые выращивали овощи и разводили скот. Обширные пастбища с зеленой травой способствовали разведению коров, коз, овец, кур и свиней. Это не укрылось от внимания Мюллера, однако он не стал заниматься этим делом, так как ничего не смыслил в сельском хозяйстве, да и еду предпочитал видеть только в готовом состоянии у себя на тарелке. Его инициативу перехватило правительство, которое щедро субсидировало крестьян, готовых заняться серьезным фермерством. Так, еще некогда дикие поля, на одном из которых стоял когда-то Эрнест Брюкель, были расчищены и вспаханы; здесь уже больше не росли дикие кустарники и полевые цветы: они уступили место пшенице, подсолнуху и кукурузе.

Поселение постепенно разрослось, захватывая все новые территории, население выросло до десяти тысяч человек. Кругом царила чистота и порядок. На улочках часто встречались цветочные клумбы и небольшие фонтаны. На площади перед городской ратушей воздвигли памятник Эрнесту Брюкелю из черного гранита на цилиндрическом постаменте; на нем основатель деревни гордо взирал в сторону уже заброшенных шахт, держа в руке на груди свой любимый котелок. От первых бараков практически ничего не осталось. И только одно единственное строение, прямо у железнодорожной станции, сохранило практически первозданный и ухоженный виде. По легенде в нем один раз довелось переночевать самому Брюкелю (ныне здесь располагается местный исторический музей).

6

Подъезжая к деревне, профессору ударили в глаза, заходящие солнечные лучи, которые отсвечивали от красных черепиц. Он инстинктивно прикрыл лицо левой рукой, продолжая следить за дорогой, пока не въехал под тени домов. На улицах было достаточно оживленно: все-таки был конец рабочего дня, и толпы усталых рабочих сновали туда-сюда, возвращаясь под крышу домашнего очага. Но большая часть народа просто прогуливалась без какой-либо цели, чтобы подышать свежим воздухом. Вдоль дороги стояли продавцы разнообразных сладостей, пирожков и горячих булочек. Сквозь приоткрытое окно машины, к профессору долетел запах свежей выпечки, от чего у него потекли слюнки, и он не удержавшись, остановился возле лавки пекаря, купив булочку с вишневым вареньем.

Как ни странно, ничто не говорило, что в стране недавно закончилась война и они находятся под оккупацией коалиции Трех государств: военных комендантов здесь не было, как и не хватки необходимых продуктов. Когда война только начиналась, правительство постановило увеличить посевные площади для нужд армии – вот и все, чем коснулась война Брюкеля. Здесь мало кого призывали на фронт: фермеры и рабочие также нужны были стране и в тылу, а потому можно было пересчитать по пальцам семьи, мужья и сыновья которых, отправились воевать.

Профессор не спеша подъехал к своему двухэтажному дому из красного кирпича на улице Шахтеров, который ему выделило правительство из государственного фонда недвижимости. Дом, конечно, был в весьма заброшенном состоянии, и потребовалось много времени, чтобы привести его в божеский вид. Тогда Карл Фитцрой был моложе на двадцать лет, и сил у него было в два раза больше. И конечно с ним была Грета, которая приложила сюда свою женскую руку. При мысли о ней у профессора сжалось сердце. Вот уже год, как её нет с ним рядом. Было тяжело видеть, как она умирала от пневмонии после того, как попала осенью под холодный дождь. Что он только тогда ни делал, чтобы спасти её! Сколько больниц объездил, сколько докторов приводил! Но болезнь оказалась быстрее, и через месяц она умерла. Ей было семьдесят лет. Она не дожила до своего дня рождения в декабре каких-то пару месяцев.

Профессору каждый раз было тяжело возвращаться в этот большой пустой дом, где когда-то они жили вместе, нянчили внуков их дочери и двоих сыновей, которые теперь живут в городах, далеко отсюда. После ее смерти, они старались навещать его раз в месяц, но и это удавалось не всегда. А теперь, из-за войны, визиты и вовсе прекратились. Их дочь Бриджит работала медсестрой в госпитале, день и ночь ухаживая за раненными солдатами. А двое сыновей, Артур и Гофман, были заняты налаживанием торговли строительными материалами с регионами, которые пострадали в ходе боевых действий. Вдобавок ко всему у всех были свои семьи и дети, которым был нужен уход и забота. Профессор это прекрасно понимал и не осуждал их выбора, вспоминая, что и сам не часто навещал родителей, когда обзавелся семьей. Видно сейчас судьба просто отплатила ему той же монетой.

Карл Фитцрой поискал ключи в кармане пиджака и отворил простую белую дверь с продолговатым стеклом в центре. Он вошел в небольшой темный коридор и поискал выключатель справой стороны. Круглый светильник под самым потолком осветил стены его жилища: справа располагалась кухня с холодильником, электрической плитой, мойкой, простым прямоугольным столиком, стульями, несколькими ящиками для посуды и всевозможными мелкими поварскими атрибутами; слева был вход в гостиную, где одиноко стояла пара кресел, диван, журнальный столик цвета ореховой скорлупы, камин из красного кирпича, несколько цветов в горшках и небольшой шкаф с граммофоном и пластиками для него; из гостиной можно было попасть в личный кабинет профессора, отделанный дубовыми панелями. В нем находился письменный стол темно-красного цвета с несколькими ящичками, небольшая статуэтка бегущего человека, глобус на трех ножках в правом углу, высокий шкаф у стены слева, заставленный различными художественными и научными книгами; позади стола располагалось широкое окно, которое давало достаточно света, сверху которого был прикреплен карниз со светлыми портьерами. На втором этаже дома располагались три спальни, ванная комната, туалет, несколько кладовых и выход на чердак, где громоздилось кладбище ненужных и забытых вещей.

Профессор неохотно стащил свои туфли и сразу отправился на кухню, где поставил кофейник и положил пакет с булочкой. Дом постепенно приходил в запустение: из-за плотного графика работы Карл Фитцрой не мог самостоятельно следить за комнатами, где уже успел осесть значительный слой пыли и грязи. К нему раз в неделю заглядывал только садовник, который подстригал траву на лужайке и кусты роз, высаженные еще Гретой, а также ухаживал за парой вишневых деревьев, которые росли на заднем дворе. Глядя на возникший в доме беспорядок, профессор в который раз подумал, что пора бы нанять еще и уборщицу, которая наводила бы чистоту несколько раз в месяц.

Выпив кофе с булочкой, профессор направился прямиком в кабинет, включил настольную лампу, и засел за свои лекции, которые он читал в понедельник и вторник в государственном медицинском университете Фэллода. В основном это был общий курс психологии для студентов, которые учились на других специальностях. Еще реже его приглашали выступать на научных конференциях, где он читал свои собственные статьи о универсально новых методах лечения душевнобольных, которые исключали какие-либо насильственные действия над ними. Многие коллеги профессора поднимали его на смех, будучи убежденными сторонниками средневековых методов лечения, которые просто не могли существовать без того, чтобы сделать больному больно. Некоторые личности были ярыми сторонниками такого нового явления как электросудорожная терапия, или проще говоря «электрошок», путем проведения в мозг больного электрического импульса. Её обычно применяли при лечении тяжелых депрессий и маниакального синдрома. Побочным эффектом такого лечения была частичная потеря памяти, не говоря уже о том, что он мало помогал в лечении самого заболевания.

Профессор, будучи твердым сторонником психотерапии, высказывался против таких методов, на что ему справедливо возражали, что не со всеми пациентами можно установить личностный контакт, а порой большая часть из них бывает весьма агрессивна и не поддается обычным методам лечения. Один из сторонников «старых» методов, как-то заявил Карлу Фитцрою:

– Право, профессор, что вы, в самом деле, уверены, что можно излечить всех не причиняя при этом пациенту никакого вреда?

По залу прокатился легкий смешок.

– Да, абсолютно. Только путем установления непосредственного личностного контакта с больным можно определить причину, по которой помутилось его душевное здоровье, и уже потом можно выработать индивидуальную программу лечения!

– А как же быть с той большей частью агрессивных шизофреников, которые либо сразу же бросаются на врачей с кулаками, либо просто зациклено повторяют одну и ту же фразу по сто раз? Как быть с ними?

– Для этого существуют разного рода успокоительные средства и транквилизаторы. Не обязательно тащить силком человека под холодный душ каждый раз, когда он чем-то недоволен и агрессивен! Этим вы не только не поможете несчастному, но и вызовите к себе не доверие и лишь усугубите болезнь, так и не поняв её природы!

– И что вы предлагаете? Бегать как нянька за каждым сумасшедшим и ждать от него историю болезни? Они по большей части либо повторяют одно и то же, либо рассказывают истории, что они зажиточные богачи, известные поэты или сам его величество Император. Неужели вы думаете, что кто-то будет с этим носиться?

– Да, я уверен, что методы психотерапии гораздо более эффективно применимы к любым видам психических расстройств, нежели физические методы воздействия.

– Дорогой профессор, ваш метод хорош только в том случае, если у вас один пациент, а не полная больница сумасшедших. По вашему методу каждый врач должен буквально проникать в душу больного и извлекать на свет его проблемы, которые они должны вместе решить. Но посмотрите фактам в глаза: кто будет этим заниматься? У нас не так много психоаналитиков и психологов, у которых нашлось бы столько времени. Будьте, в конце концов, реалистом! Если у человека серьезно поехала крыша, то её уже на место никто не поставит. Даже при максимально полезном эффекте от лечения, некоторые проявления болезни будут время от времени проявляться, и никто не сможет дать гарантий, что проблема не вернется, вызвав более глубокую форму патологии. Мне кажется, что ваш метод лечения более подходит для школьников, которые переволновались перед экзаменом или для супружеской пары, у которых на носу развод.

В зале раздался громкий смех.

Профессор ничего на это не ответил, потому что понимал, что его оппонент в чем-то прав. Никто не будет возиться с каждым больным, никто не будет заглядывать ему в душу и искать способы лечения его болезни. Тех, кому не смог помочь обычный психиатр, просто отправляют на свалку человеческих судеб в какой-нибудь местный дурдом, где уже никто не будет надеяться на выздоровления пациента. В лучшем случае он сохранит остатки своего разума и даже проживет относительно долгую жизнь в застенках клиники, но в худшем – его ожидает череда холодных душей, избиения санитаров, электрошок и лоботомия, после которой он уже вряд ли сможет называться личностью.

Весь вечер профессор провел в своем кабинете, вычитывая текст лекций, который для него перебрал один из студентов на печатной машинке, кое-где внося свои правки. Было уже далеко за полночь, когда доктор отложил исправленные записи и протер уставшие глаза. Ему бы следовало подняться в спальню и хорошенько выспаться, но вместо этого он решил еще немного почитать исторический роман «На границе», повествующий о событиях вымышленной войны и приключениях двух пограничников. За чтением, профессор и сам не заметил, как медленно погрузился в сон.

Он стоял посреди поля, поросшего сухой желтой травой, доходившей ему почти до колен. Странная небесная синева наваливалась на линию горизонта, где вырисовывалась фигура человека, которая медленно приближалась, приобретая все более четкие очертания. В лицо профессору начали дуть порывы холодного ветра, проходившие рябью по ломким стеблям. Он не мог сдвинуться с места, словно ноги приросли к земле, и так и было: взглянув вниз, доктор обнаружил, что находится почти наполовину в вязкой земле, но, тем не менее, вопреки всем законам логики, он не стал ниже. Фигура медленно приблизилась, и остановилась напротив вросшего в землю профессора. Пустые глазницы маски, которая напоминала вещевой мешок, медленно изучали его, словно в нем было что-то необычное, а после раздался голос, четкий и ясный, словно рту ничего не мешало:

– Честно признаться, доктор, я не хотел навещать вас так рано, но что поделать, – игра началась, карты брошены, фигуры расставлены на доске, а кости стучат в баночке. Теперь черед делать ход, но сразу предупреждаю, что надо действовать осторожно, ведь одно неверное движение, и бац! – Странный человек ударил кулаком по своей ладони. – Вас раздавит вся горечь поражения, а ведь играем мы не на что-нибудь, а на человеческие жизни. Хочу сразу предупредить, что вам пока ничего не угрожает, но это лишь только до той поры, пока на доске не останутся ключевые фигуры, а карты не будут открыты. Именно тогда вам придется применить все свои силы и умения, чтобы сделать решающий ход, и именно от него будет зависеть: жить вам или умереть.

– Кто вы такой? – только и сумел промолвить профессор, и сам поразился тому каким тихим и дребезжащим был его голос.

– О, я думаю, вы меня знаете, как никто другой. Самое время сбросить одну маску. – Вещевой мешок полетел вниз, а профессора едва не хватил удар от увиденного. Перед ним собственной персоной стоял полковник Отто Винзель с зашитым лицом.

– О, Боже мой! Этого не может быть!

– Все даже очень может, доктор. Я же говорил, что вы меня узнаете, но не буду вас больше мучить, мы еще обязательно встретимся. А сейчас мне и вам уже пора. – Отто Винзель громко хлопнул в ладоши и сон отступил.

Профессор неохотно поднялся со стула, растирая затекшие мышцы, после чего отложил книгу, выключил свет и отправился к себе в спальню. Аккуратно сложив свой костюм, он улегся под теплое одеяло и невольно погладил рукой то место, где когда-то лежала его жена. В его голове крутилось множество мыслей, но самая страшная из них касалась полковника Отто Винзеля, который до сих пор внушал доктору неописуемый ужас и страх. «Не может быть, не может быть, – размышлял он в своей голове, – ведь прошло уже столько лет, я думал, что избавился от него навсегда. Как он мог возникнуть в моей голове? Нет, это просто немыслимо, немыслимо»…

7

Профессор проснулся примерно в восемь утра, почувствовав в душе невыразимую печаль. Оставшаяся часть ночи прошла для него без сновидений. Он быстро умылся, сбрил щетину и отправился на кухню за завтраком. Содержимое его холодильника можно было описать словом – «мышь повесилась», кроме бутылки молока, нескольких яиц, куска ветчины и сыра там больше ничего не было. Он наспех сколотил себе из этого омлет и запил его кофе. Ему необходимо было успеть на скорый поезд в девять сорок пять, следовавший в Фэллод. Его пара начиналась в два часа двадцать минут дня, а до города было как минимум три часа езды.

Не теряя времени даром, он собрал в портфель свои лекции и облачился в костюм. Выходя из дома, его взгляд снова уткнулся в ужасное чучело его соседа Крауса, который жил в доме напротив. Краус был достаточно крепким мужчиной с лысой головой, которому было чуть за шестьдесят. Несмотря на почтенный возраст, он обладал недюжинной силой и прошел как минимум три войны, уйдя в отставку в звании капитана. У него не было жены или детей, по крайне мерее он никому никогда о них не рассказывал, жил один, получал ветеранскую пенсию, всегда тщательно ухаживал за своим огородом и клумбами, проверяя их каждый день. Но сам был крайне необщителен, всегда избегал людей и соседей. В магазин ходил не чаще чем раз в неделю. Редко отвечал на приветствие, чаще всего просто махал кому-нибудь рукой или делал короткий кивок головой.

Его странное чучело появилось примерно несколько месяцев назад: это была скульптура, сделанная из терна и сухих виноградных лоз. В деревне её сразу стали называть «Плетеный человек». Правая рука чучела была согнута в локте, куда Краус поместил позолоченную трубу, а на лицо плетеной головы надел желтую маску с выемками у глаз и рта.

Многие жители на улице много раз просили убрать странную скульптуру с лужайки у дома или хотя бы перенести её на задний двор, так как она изрядно пугала детей, да и взрослых тоже, особенно по ночам, но Краус не желал их слушать. Группа протестующих даже написала петицию бургомистру, но так как хозяин «плетеного человека» не нарушил никаких законов, он ничего не мог сделать. С ним проводил беседу и профессор, стараясь использовать свои познания в психологии, чтобы воздействовать на этого человека, но вскоре понял, что у Крауса не все в порядке с головой, что могло служить следствием продолжительного участия в военных конфликтах. Он был потенциальным клиентом для больницы профессора, но пока не причинил никому вреда, и с ним ничего не могли поделать.

Стараясь не смотреть на страшное чучело, профессор быстро закрыл дверь и поспешил к железнодорожному вокзалу, который находился примерно в пятнадцати минутах езды от его дома. Ему удалось заскочить в отъезжающий трамвай и спокойно добраться до места. В кассе он купил билеты в два конца, после чего уселся в купе уже прибывшего поезда. Отправление началось без задержки, и Карл Фитцрой смог ненадолго расслабиться и спокойно подумать. К счастью, поезд шел полупустым и в купе он сидел один.

Мимо начали мелькать засеянные поля, крестьянские хижины и зеленые луга, простиравшиеся до самого горизонта. Кое-где виднелись поросшие лесом холмы и изгибы реки Эрл. Пару раз они переправились через навесные мосты, и скоро, убаюканный мерным покачиванием вагона и стуком колес, профессор задремал, все еще сжимая в руках листы с предстоящей лекцией. Его разбудил проводник, когда поезд уже подъезжал к Фэллоду.

Профессор благополучно покинул вагон, взял такси у вокзала и назвал адрес корпуса, где должен был читать лекцию. Автомобиль плавно катился по асфальтированным улицам, а Карл Фитцрой разглядывал все еще сонными глазами вырастающие дома и строения.

Фэллод изначально задумывался как крупный промышленный город, поэтому был хорошо спланирован. При начале строительства здесь насчитывалось около десяти крупных промышленных заводов и фабрик, число которых возросло до ста пяти на сегодняшний день. В совокупности все городские предприятия давали работу почти двухсот пятидесяти тысячам человек, включая женщин. Население города всегда колебалось на уровне в четыреста тысяч человек. Здесь были широкие улицы, где было развито двухсторонние движения; дома были многоэтажными, маленьких особняков или домиков практически не наблюдалось. Впервые попав сюда, человеку могло показаться, что перед ним выросли каменные блоки из труб и заводов. Это впечатление создавалось потому, что здесь практически не было деревьев и зеленых газонов, а оставшуюся флору вмещали в себя лишь несколько парков. Развитие производства способствовало строительству трех крупных университетов по подготовке кадров с хорошей научно-исследовательской базой, а после участившихся случаев травматизма здесь появился и медицинский университет, который считался одним из лучших в стране.

Лично профессору не нравился этот город, он считал его невероятно грязным и не приветливым, по улицам всегда сновали грубые и недовольные лица рабочих. Особенно сильно разрывалось его сердце при виде загрязненных вод реки Эрл, по которой день и ночь ходили грузовые пароходы, и куда недобросовестные предприниматели сливали отходы производства. Проезжая мимо воды, можно было заметить её черный цвет, словно туда вылили мазута, а сидевшие на набережной рыбаки вызывали беспокойные мысли об их благоразумии, ибо не один уважающий себе человек не стал бы ловить здесь рыбу. Профессору, в который раз, захотелось взять огромный шланг и плотной струей чистой воды отмыть этот город, где воздух пропах копотью, а вместо облаков по небу проплывали тучи смога.

Он доехал до многоэтажного здания корпуса и, расплатившись с таксистом, поспешил на лекцию. Пара не вызвала у студентов большого энтузиазма и они просто скребли ручками по бумаге знания, которые были им не нужны. Лекция закончилась почти в четыре часа. Профессор успел заскочить за кафедру и смог поздороваться лишь с ассистентом – молодым парнем двадцати пяти лет, – который сообщил ему расписание зачетной недели и сессии. Дкотор Фитцрой тяжело вздохнул и покинул кафедру. Он, было, хотел зайти перекусить в буфет, который располагался на первом этаже, но тот уже был закрыт.

Выйдя из корпуса, профессор решил заглянуть в студенческое кафе «Кампус», которое располагалось неподалеку. Это было что-то вроде столовой, где продавали простую и недорогую еду, а самое главное можно было занять столик в углу зала, где никто не будет мешать. Ему повезло: в кафе почти никогда не было, лишь кое-где сидели небольшие группы студентов, которые оживленно общались. Профессор взял себе суп с лапшой, жареный картофель, отбивную, овощной салат, ватрушку и два стакана компота. Уже направляясь с подносом к выбранному столику, его кто-то окликнул. Он долго стоял, оглядываясь по сторонам, пока не заметил высокую фигуру мужчины, который махал ему рукой. Подойдя поближе, он увидел, что это его коллега, профессор Людвиг Шварц. Он осторожно поставил поднос на его стол и уселся напротив.

– Рад вас видеть доктор! – Приветствовал Шварц, – вы к нам по делу или просто в гости заехали?

– Просто ездить по гостям уже не для меня, дорогой Людвиг. Я ведь все еще читаю лекции в университете.

– В самом деле? Я думал, что вы рассчитались после…

– Как умерла моя жена. – Хмуро подсказал профессор.

– Да. После этого.

– Ты, безусловно, прав, но после того, как я взял себя в руки, то подумал, что у меня кроме работы и так ничего практически не осталось. Поэтому еще в январе я восстановился, правда, теперь мне урезали часы лекций, выделив только два дня – понедельник и вторник. К слову, я не особо их виню, ведь на мне еще висит работа в «Двух башнях».

– Неужели у вас появились пациенты? Последний раз, дай бог мне памяти, когда мы с вами разговаривали, вы сказали мне, что клиника пришла в запустение.

– Верно, но все течет, все меняется. Вот позавчера ко мне доставили троицу пациентов. Все бывшие солдаты с ярко выраженным посттравматическим синдромом.

– Да, в последние время к нам возвращаются с новой войны не только физические, но и душевые калеки. Если бы эти глупцы знали, на какую участь они себя обрекают, то вряд ли бы так просто отправились на фронт.

– И не говори, ведь помимо рук и ног они теряют там свою душу, а наша задача – найти её и вернуть на место, да так, чтобы после этого не было никаких последствий для самого пациента.

Шварц кивнул и сделал пару глотков кофе.

– Я рад слышать, что вам, наконец, не придется скучать. Слишком тяжело видеть, как такие хорошие лечебницы как «Две башни» простаивают и разрушаются из-за недостатка финансирования.

– Я думаю, что правительство в скором времени восстановит все закрытые психбольницы, когда поток неуравновешенных солдат хлынет на их улицы. Подумай только: ни работы, ни жизни. Многие из них умеют только одно – убивать. Они привыкли все брать без спросу и разрешения, дабы выжить. Кто научить их жить по правилам?

– Вы, безусловно, правы, профессор. А что ваши новые пациенты?

Профессор Фитцрой проживал кусок отбивной и сделал глоток компота.

– Все весьма туманно, дорогой Людвиг. Имена их не известны, номер части, роты или название подразделения тоже. Их нашел в безумном состоянии военный патруль недалеко от дороги на Пельт. И да, все были полуголыми. Вот и все, что мы знаем.

– Я бы сказал, что это очень странно.

– Вот и я так думаю. Что-то здесь не чисто. Вдобавок двое из них вообще не говорят, а третий издает какие-то непонятные звуки. Скорее всего, у него нарушились речевые функции…. Проклятье!

– Что такое?

– Да ведь я пообещал ему принести сегодня листы бумаги и карандаш. Он нацарапал мне слово «помощь» на кровати, вот я и решил обеспечить его письменными принадлежностями. Пусть хоть напишет то, что не может сказать.

– Скажите профессор, вы где-то остановились?

– Мне выделили комнату в общежитии, я всегда останавливаюсь там.

– А как на счет того, чтобы переночевать у меня? Не отказывайтесь, моя жена и дети уехали в деревню к её родителям на летние каникулы, поэтому квартира полностью в нашем распоряжении. Это лучше, чем проводить ночь в компании шумных студентов, которые предпочитают ночью не спать, а заниматься всякими сомнительными делами.

– Охотно принимаю ваше предложение!

8

Людвиг Шварц жил в просторной трехкомнатной квартире почти в центре города, окна которой выходили на круглую площадь с фонтаном. Комнаты были обставлены просто, но с большим вкусом, исполненные в светлых тонах. В вестибюле располагался телефонный аппарат, откуда профессор сделал звонок в «Две башни» и после долго соединения, наконец-то, услышал голос Готфрида.

– Лечебница для душевнобольных «Две башни». – Донеслось по другую сторону провода.

– Готфрид, это профессор Фитцрой, добрый вечер.

– Добрый, доктор.

– Не мог ли ты быть так любезен и позвать к аппарату Августа? Он ведь еще не отправился домой?

– Да, конечно, он сейчас как раз проводит дневной осмотр. Сейчас его позову.

Последовала долгая пауза, во время которой Людвиг чем-то занимался на кухне.

– Да, профессор. – Раздался бодрый голос Августа. – Я вас слушаю?

– Дорогой Август, я совсем забыл об одном очень важном деле, которое никак нельзя отложить назавтра. Не мог ли ты передать бумагу и карандаш нашему пациенту из третей палаты? А то ведь я обещал сам ему занести утром, только вот забыл, что мне следует отправиться на лекции в университет.

– Не переживайте, профессор. Я все сделал еще утром, помня про наш разговор накануне.

– В самом деле? – В голосе Карла Фитцроя звучало неподдельное удивление. – Ну что ж, я очень тебе благодарен, что ты так серьезно относишься к нашему делу. И, конечно же, я должен спросить: есть ли успехи?

– Да, кое-что есть. – Сердце профессор забилось в радостном предвкушении. – Правда не знаю, обрадует ли это вас или огорчит.

– Что там? – Профессор испытывал дикое любопытство.

– Сказать по правде, какие-то каракули. Нечто вроде рисунка.

– Рисунка? А больше никаких слов, букв или чего-то похоже на это?

– К сожалению, нет. Весьма непонятные фрагменты, которые похоже на какую-то эмблему. – Август немного помедлил. – Да, скорее всего символ или эмблема, может быть знак. Я вот сейчас смотрю на него и ничего понять не могу. Возможно, когда вы вернетесь, то поможете с этим разобраться.

– Да, конечно! А что другие пациенты? Никаких изменений?

– Нет, все по-старому. Радует только то, что все они хорошо справляются с поданной едой. Не приходиться делать эти принудительные кормления, как раньше бывало.

– Ну, хоть что-то хорошее. Благодарю тебя, Август. До встречи в среду.

– Приятного вечера, профессор. Жду с нетерпением.

Карл Фитцрой повесил трубку и проследовал в гостиную, где его уже ждал Людвиг. Шварц предложил доктору сеть в мягкое кресло, после чего вытащил из бара бутылку бренди, и протянул ему стакан. На небольшом полированном столике темно-коричневого цвета стояла тарелка с нарезанным лимоном и коробка шоколадных конфет. Профессор уселся поудобней, отпил немного обжигающей жидкости и внимательно рассмотрел Людвига. С момента их последний встречи этот человек стал намного взрослее, и уже выглядел солидным мужчиной, хотя ему было всего тридцать пять. Каштановые волосы все также были аккуратно подстрижены и уложены на бок с левой стороны. Выражение карих глаз показалось ему несколько суровым, чем раньше, ну а в остальном: правильный нос, слегка расширявшийся у ноздрей, аккуратно выбритое лицо и бакенбарды остались на своем месте. Он был одет в серый пиджак в черную клетку, черно-белый шелковый галстук под которым виднелась светлая рубашка, черные брюки и слегка изношенные лакированные туфли.

Профессор знал Людвига Шварца уже десять лет. Он был самым молодым человеком, который удостоился почетного звания «профессор» в двадцать пять лет. Шварц был талантливым учеником доктора Зофа – основоположника теории психотерапии. Он значительно развил идеи своего учителя, разработав на её основе комплекс методов по лечению психических расстройств без физического вмешательства. К несчастью, сам профессор Зоф подвергался жесткой критики со стороны ученых, докторов и некоторых политических деятелей, так как его идеи были слишком новыми и слишком революционными для тех дней. Это, в конечном итоге, свело его в могилу раньше срока; он умер, когда ему было всего шестьдесят три. Профессор Фитцрой познакомился с Зофом в медицинском университете на одной из конференций; он был одним из немногих, кто разделял его взгляды. Почти тогда же Зоф представил ему своего талантливого ученика Шварца, с которым они обсуждали многие новаторские идеи в психологии, медицине и социологии. После смерти Зофа, связь между ними стала еще более тесной.

– Итак, профессор, мы, кажется, говорили с вами по поводу ваших новых пациентов, обсуждали программу лечения?

– Совершенно верно. Что вы можете посоветовать?

– Первое, что предстоит сделать – это заставить их заговорить. Ваш метод адаптации к новому месту может в значительной степени этому поспособствовать. Также вам необходимо задавать им вопросы, которые просто рефлекторно заставят человека дать на них ответ. Это должно быть нечто такое, чего они не смогут выразить жестами или кивком головы. К сожалению, насильно к ним в рот не влезешь, а потому вам придется запастись терпением и подождать, пока их к вам степень доверия достигнет необходимого уровня, тогда они сами захотят начать разговор. Если же вам удастся их разговорить, то постарайтесь найти отправную точку, от которой следует отталкиваться, чтобы узнать причины, которые ввели их в это состояние. Конечно, придется вытащить наружу много неприятных деталей, воспоминания о которых может снова замкнуть человека, поэтому вы попытайтесь заменить их негативные эмоции на более позитивные. К слову, скажите, что война уже закончена, им больше не придется воевать, убивать и так далее. Расскажите им, как прекрасно жить под мирным небом, где не рвутся снаряды и не слышно пулеметной стрельбы. Постепенно они начнут избавлять свое сознание от образов, которые их держат. Помогите им понять, что призраки их подсознания остаются только в их голове. Скорейшему выздоровлению также могут способствовать прогулки на свежем воздухе в хорошую погоду. Дайте им пройтись по живописным ландшафтам, покажите других людей, занятых повседневными обязанностями. Если в этом будет наблюдаться прогресс, то после можете попробовать «сублимацию» – перенаправьте их внутренние напряжение на какую-нибудь работу. Пусть подстригут газон, вымоют посуду на кухне или подметут пол, – любое дело пойдет им на пользу. Самое главное – поборите их внутреннюю регрессию, пусть их поведение адаптируется к обычной жизни, где не нужно каждый день думать о том, что тебя могут убить, где стуки и хлопки не означают разрыв или выстрел. Конечно, не стоит забывать и о медикаментах, любые успокоительные только помогут их скорейшему выздоровлению. К сожалению, я не знаком с пациентами лично и не знаю специфики каждого, потому мои предложения – общие, я не могу гарантировать, что все это сработает с конкретным человеком.

– В любом случае, спасибо за консультацию. Я и сам подумывал о чем-то подобном, но не помешает выслушать мнение и другого специалиста в этой отрасли, ведь мне никогда не приходилась лечить такие запущенные случаи посттравматического расстройства, предыдущие мои пациенты хотя бы могли говорить.

– Как говорится «все когда-то бывает впервые», но вы должны расценивать этот случай, как подарок судьбы – ведь редко приходится работать со стоящим материалом. Это лечение может послужить хорошей базой для новой научной статьи по этой теме. Уверен, что её хорошо примут более революционные психиатры. – Шварц немного помедлил, а потом все же решился спросить: – а вы сами профессор? Как вы себя чувствуете после пережитого?

Профессор Фитцрой был не удивлен вопросом, учитывая то, что говорил с таким же врачом, но решил, что лучше облегчить душу знающему человеку, чем доверять её бармену из дешевого паба где-нибудь в городе.

– Ты знаешь, меня на протяжении многих лет беспокоит один и тот же сон: призрак полковника Отто Винзеля, которого мне пришлось, буквально говоря, приводить в божеский вид. Все бы ничего, если бы это был не вражеский командир, и если бы он был не мертв, и если бы в случае моей ошибки мне не прострели бы голову. Я уже отчаялся побороть эти плохие воспоминания. Парадокс, не правда ли? Врач-психиатр не может помочь сам себе. Эти кошмары начали мне сниться сразу после первой войны за золотые шахты, потом на какой-то период отступили, и вот опять после смерти жены, призрак полковника снова напомнил о себе.

– Разве вы сами участвовали в боевых действиях?

– А я разве не рассказывал, что на заре своей карьеры работал полевым хирургом и вытаскивал солдат с поля боя?

– По крайне мере вы никогда не говорили об этом мне.

– Я уже плохо помню, кому что рассказывал и почему-то думал, что ты знаешь мою историю. Ты уверен, что хочешь услышать её с самого начала?

– Ну, вечер только начался, у нас есть бутылка бренди, жена не вернется в ближайшие две недели… Я весь во внимании.

– Хорошо. – Профессор прочистил горло и отхлебнул бренди. – Все началось в далеком тысяча восемьсот пятьдесят пятом году, когда все неожиданно узнали, что у четы Фитцроев родился мальчик…

Глава 2.

1

Прежде всего, начнусвой рассказ с того, почему рождение мальчика оказалось таким неожиданным для моих родителей. Дело было в том, что по всем внешним признакам должна была родиться девочка; об этом говорили врачи, знакомые и даже местный священник. Но вот, в теплый майский день, на свет появился человек, который уж никак по основному половому признаку не мог быть девочкой. Конечно, радость от рождения ребенка была ничуть не меньшей, – ведь я был первенцем у своих родителей, и единственной их проблемой стала забота о том, что делать с кучей одежды красного и розового цвета, которую они купили и которую им дарили друзья и родственники. Моя мать, конечно, слегка разочаровалась еще и потому, что хотела себе помощницу, которую научила бы готовить и ухаживать за садом, а вот отец, напротив, еще больше обрадовался, подумав о тех вещах, которые он смог бы делать вместе с сыном. Но как бы там ни было, сразу после выписки моей матери из роддома в городе Бург и переезду в родную деревню Ларн, которая располагалась от города в добрых пятидесяти километрах, в доме закатили пир по случаю рождения ребенка. Соседи и друзья тоже были удивлены, но позже все свыклись с тем, что у четы Фитцроев родился мальчик. К моему большому счастью, я не помню того времени, когда меня рядили в женские платья, так как у моих родителей не было лишних средств, чтобы приобрести другую одежду. Что уж и говорить, жили мы поистине бедно.

Для начала стоит упомянуть, что представляла собой деревушка Ларн: это было маленькое селение почти у самого берега Изумрудного моря, где жили одни рыбаки, сельский учитель и врач. У нас не было нормальной школы, приличной больницы или здания почты; что уж говорить, если даже полицейский участок располагался в строении, больше похожем на сарай, а староста жил в доме чуть больше обычного барака. В общем, если бы здесь не ловили рыбу, и не продавали её в крупные города, то деревушка не просуществовала бы столь долго. У нас было всего две улицы, население никогда не превышало тысячи человек, а обойти деревню, можно было за добрых сорок минут. В целом, дыра была еще та.

Мой отец, как ни странно, был не рыбаком, а кузнецом. В моей голове навсегда запечатлелась его черная густая борода, липкие от пота волосы, нос с горбинкой и натруженные огромные руки, которые, казалось, могли удержать на себе небосвод. Он работал в поте лица от рассвета до позднего вечера, но за его тяжкий труд здесь платили немного; иногда он создавал собственные кованые изделия и продавал торговцам, которые заглядывали в нашу глушь. Мать я запомнил хрупкой женщиной с усталым лицом и светлым голубыми глазами, локонами пшеничных волос, выбившимися из-под чепца, гладкой кожей на руках и запахом травы и душистого мыла, который исходил от её тела; так может пахнуть только мама. День и ночь она заботилась о доме, ухаживала за садом и огородом, взвалив на себя даже сложную мужскую работу. Мое ранее детство я помню очень плохо, но, в основном, в нем везде сквозила нищета: от дыр в крыше до поношенной одежды с десятком заплат. Иногда мы выходили с отцом в море на арендованной лодке и подолгу сидели над молочной гладью, слушая лишь тишину и слабое подрагивание поплавка. В удачные дни мы приносили домой несколько рыбин, которые шли на уху или жарились на открытом огне, но чаще наша лодка оказывалась пуста.

Как и большая часть местных детей, я ходил в сельскую школу – длинное одноэтажное здание из досок, выкрашенное в песочный цвет. Местный сельский учитель был сварливым старикашкой лет под семьдесят с маленькими крысиными глазками и острой бородкой. Помню, он всегда больше кричал, чем объяснял, при этом обильно брызгая слюной на ближайших учеников. Но не будем на этом подробно останавливаться, в общем, когда я окончил положенный школьный курс и получил аттестат зрелости, серьезно стал вопрос о моей дальнейшей карьере. Признаюсь, что тогда мне хотелось стать художником, и я даже делал кое-какие наброски в своем альбоме, но мой отец и слушать об этом ничего не хотел.

«Кого может прокормить ремесло художника?! – восклицал он. – Правильно – никого! Оно также бесполезно, как писательство или тому подобная чепуха, которой забивают себе голову молодые люди! Ну, уж нет! Мой сын получит достойную профессию и прославит своего отца».

Конечно, поначалу я пытался ему возражать, но потом и сам подумал, что на этом поприще у меня будет мало надежды на успех. Да и к тому же мой отец никак не хотел, чтобы его сын влачил нищенское существование и постоянно нуждался в деньгах. Ситуация особенно обострилась, когда моя мать родила второго ребенка, – мою сестру Бриджит. Мне тогда было восемь лет. Времена, скажу я, настали уж совсем безрадостные, и все чаще мне приходилось засыпать на голодный желудок. Отец и мать работали как могли, из-за чего старость на них навалилась гораздо раньше, чем того хотелось бы. А потому, после окончания моего среднего образования, отец решил пристроить меня к местному врачу, доктору Шульцу. Это был приземистый человек с внушительным брюшком, который мало что вообще знал о медицине. В основном вся его работа заключалась в измерении температуры и прописывании особенного травяного лекарства собственного приготовления, которое по его словам, излечивало от всех болезней.

Он с большим удовольствием принял меня в свои ученики и взвалил всю сложную работу: я часто навещал больных пациентов, пускал кровь, делал примочки, вскрывал гнойники и тому подобное. В особенно тяжелых случаях, когда универсальное лекарство не помогало и знания доктора Шульца себя исчерпывали, мы укладывали пациента на повозку и везли его за десять километров в более крупную деревню Энти, где находилась приличная сельская больница и небольшой штат докторов. В один из таких случаев, меня заприметил там главный врач Шмидт, у которого молодой юноша, живо интересовавшийся медициной, вызвал неподдельный интерес. Он предложил мне пару дней поработать у него, чтобы почувствовать, как это находиться в настоящей больнице. Я быстро согласился и попросил Шульца передать родителям, что задержусь на несколько дней в этой деревне.

Шмидт был высокими мужчиной с лысиной на макушке и черными бакенбардами; его темные, точно смола, глаза выражали серьезность и решительность – такой человек всегда щепетильно относился к своей работе и не терпел разгильдяйства. Проведя эти несколько дней на попечении доктора Шмидта, я почувствовал, что медицина – это действительно то, чем я бы предпочел заниматься всю жизнь. В отличие от Шульца, он знал историю болезни каждого своего пациента, прописывал им специальные лекарства и назначал режим лечения; он также был неплохим хирургом и показывал мне, как правильно ампутировать пальцы и конечности, вырезать аппендицит и накладывать аккуратные швы. К тому же, в его частной библиотеке было множество научных книг, которые он разрешал мне читать в свободное время. Стоит сказать, что тогда я узнал много нового о врачевании и мой кругозор на эту область знаний значительно расширился. А потому, вскоре я сообщил родителям, что уезжаю работать в Энти по предложению доктора Шмидта и смогу приезжать к ним только на выходных. Мать расплакалась и долго не выпускала меня из объятий, и даже у отца, сурового кузнеца, бога огня и стали, выступили слезы, которые он мимоходом стряхнул. Его взгляд я запомнил на всю жизнь; взгляд отца, который гордиться своим сыном.

Я упаковал свои пожитки и несколько комплектов одежды, и вот так – с одним чемоданом, отправился навстречу своей судьбе.

Шмидт поселил меня в помещении для сотрудников, недалеко от больницы. Это было серое здание с несколькими комнатами, где располагалась кровать, тумбочка, стул и комод для белья. Возможно, кто-то скажет, что это не густо, но тогда это жилье мне показалось очень даже приличным, учитывая то, что своей комнаты у меня не было. Меня официально зачислили в штат больницы, и я получал небольшое жалование, которого вполне хватало на жизнь, а потому не было нужды просить деньги у родителей. Каждую неделю я писал письма домой, но ответы приходили не так часто. В основном, это объяснялось занятостью отца и матери, а не их желанием забыть про «птенца, который выпорхнул из гнезда».

За год, проведенный в больнице Шмидта, я почерпнул бесценный запас знаний и приобрел хорошую практику. Уже через три месяца я начал самостоятельно вправлять вывихнутые руки и ноги, а через шесть – провел первую операцию по ампутации конечности у плотника, на руку которого упало несколько тяжелых досок. Видя мой большой потенциал и желания работать, доктор Шмидт начал говорить со мной о перспективе получить достойное медицинское образование и отправится в университет. Я и мечтать не мог о высшем образовании, учитывая то, что мои родители умели только читать и писать. Я, конечно, осторожно согласился на его предложение, но подобная роскошь была мне не по карману. На что доктор лишь отмахнулся и сказал, что с его рекомендательным письмом меня возьмут в медицинский университет Бурга на государственный бюджет. У него был там знакомый декан на хирургическом факультете, а он сам поможет мне подготовиться к вступительным экзаменам.

– Ну, что скажешь? – громко произнес он. – Будешь готов грызть гранит науки?

– Я думаю, сэр, вы знаете мой ответ.

2

Профессор остановился на секунду, допив остатки бренди в стакане, после чего отправил в рот одну из шоколадных конфет с кремовой начинкой. Доктор Шварц съел кусочек лимона и поморщился от появившейся во рту кислинки. Он принял стакан от профессора, плеснув туда новую порцию бренди. Немного прочистив горло, Карл Фитцрой слегка смущенно заметил:

– Я, наверное, слегка отклонился от темы.

– Нисколько! – парировал Шварц. – Люблю, когда истории рассказывают с самого начала, причем ваша, профессор – весьма достойна внимания. Иногда, чтобы решить проблему, надо изучить её досконально.

– Совершенно с вами согласен, правда, все эти воспоминания о моей молодости, наводят на меня некоторую грусть, если учесть то, что лучшие мои годы остались далеко позади.

– Я склонен считать, что лучшие годы ожидают человека в старости, когда можно отдохнуть от дел насущных и заняться чем-то действительно полезным, не думаю при этом о том, сколько еще предстоит сделать в жизни. – Шварц отхлебнул бренди. – К тому же с годами приходит мудрость и способность взглянуть на все свои ошибки с более высокой колокольни опыта, чтобы не совершать их в дальнейшем.

– Так может говорить только человек, который не познал все недостатки старости: отсутствие былого прилива сил, потеря радости от простых мелочей, одиночество и болячки, которые хотят свести тебя в могилу. Но в чем-то я с вами согласен. Как мне кажется, у каждого периода жизни есть свои преимущества и недостатки, и наша задача состоит в том, чтобы извлечь максимальную пользу от текущих возможностей, чтобы потом не пришлось жалеть за прожитые годы.

– Думаю, что на эти темы можно спорить бесконечно, а потому давайте лучше вернемся к вашей истории, чтобы наиболее полно понять причину вашего душевного беспокойства. Итак, мы, кажется, остановились на вашем поступлении в университет?

– Да, как я уже говорил, доктор Шмидт предложил мне получить высшее образование…

3

Мне пришлось провести недюжинное количество времени, чтобы как следует подготовиться к экзаменам. Практики мне было не занимать, я мог дать фору любому студенту на старших курсах, но вот моя теория изрядно хромала. Я знал, как делать то или иное действие, но не мог четко сформулировать свою мысль, чтобы её мог понять кто-нибудь еще. Поэтому, я зарылся с головой в учебники и тщательно изучал предполагаемые вопросы, которые могли быть на экзамене. Для меня это была трудная осень, усердная зима и волнительная весна – когда доктор Шмидт прибыл из Бурга, он сообщил, что вступительные экзамены ожидаются в первых числах мая, а потому нам следовало выдвинуться в путь в последнюю неделю апреля, чтобы успеть поселиться в общежитии и подготовить себя морально.

Я хорошо помню ту последнюю весну моей юности. В начале апреля доктор решил дать мне отдых и отпустил назад в родную деревню. Стоит сказать, что я не сообщал родителям о том, что поеду учиться в университет, решив сделать для них сюрприз.

Когда я, спустя почти год, въехал в родные пенаты, меня объял такой душевный подъем, что я готов был завоевать весь мир. Обняв свою подросшую сестру, мать и отца, я сообщил за ужином свою торжественную новость, отчего у моих родителей полились слезы радости почти одновременно; даже моя маленькая сестричка заплакала, поддавшись общему волнению. Я очень хорошо помню те дни в деревни, когда я гулял по узким улицам, вдыхал запах пыли, полевых трав и соленого моря. Помню последнюю рыбалку вместе с отцом, полную лодку окуней и форелей. Помню роскошный ужин, который подала моя мама, позвав всех близких соседей и друзей, чтобы отметить мой отъезд и вступление во взрослую жизнь. В тот же вечер, когда гости разошлись по домам, отец, стоя вместе со мной на крыльце нашего старого дома, подарил мне кованую черепашку, которая умещалась в ладонь; это было поистине произведение искусства, выполненное очень аккуратно и с точностью до мельчайших деталей. Его слова я помню как сейчас: «Пусть эта черепашка придаст тебе сил и мудрости во всех твоих начинаниях, а её панцирь защитит тебя от злых людей и невзгод, ибо в нем заключена сила пламени и стали». Я тогда сам разрыдался, как только может восемнадцатилетний мальчишка, которого тронули до глубины души. Эта неделя перед моим отъездом особенно хорошо въелась в мою память, хоть некоторые образы со временем становились все более расплывчатыми и ускользали в тумане других. Но оставим их и перейдем непосредственно к моему поступлению в медицинский университет.

До Бурга мы с доктором добирались почти два дня на повозке, запряженной двумя худенькими лошадками, отчего наше путешествие заняло гораздо больше времени, чем того хотелось бы. В общем, худо-бедно наша телега добралась до города, и тогда я впервые испытал глубочайший шок от того, что увидел: мощенные камнем улицы, высокие дома, газовые фонари, парки и площади с фонтами, церкви и соборы – лишь малая доля того, что готов был подарить мне Бург. Проезжая по заполненным улицам, где кишели людские потоки, я сперва испытал какой-то дискомфорт, после спокойной и размеренной деревенской жизни, но вскоре это буйство завлекло меня с головой, и я то и дело оглядывался по сторонам, открывая для себя другой, непознанный мир.

Когда мы подъехали к зданию университета, – а это было массивное строение с колоннами и барельефами известных докторов наук на фасаде, который был выкрашен в песочный цвет, – у меня захватило дух, а коленки подкосились, как только мы переступили порог этого святилища знаний, где сам воздух был пропитан книгами и наукой. Доктор Шмидт провел меня на второй этаж по мраморной лестнице с перилами в кабинет, где располагалась приемная комиссия. Там я подал необходимые документы и мне выдали билет, в котором значилось расписание трех вступительных экзаменов с номерами аудиторий и именами профессоров, которые их будут принимать.

После этого, мы поехали в общежитие, которое поразило меня менее чем университет, – это было простое трехэтажное здание из серого кирпича, где пахло хлоркой и тушеной капустой из буфета на первом этаже. Я поселился в комнате Шмидта, которая представляла собой узкое помещение с двумя кроватями, тумбочкой, шкафом и небольшим двухстворчатым окном.

Так как до моего первого экзамена оставалась почти неделя, доктор любезно согласился показать мне город. Мы побывали в университетской библиотеке, в парке с озером, на площади у городской ратуши, где стоял величественный фонтан из белого мрамора, а вечером зашли в уютное кафе с видом на ряды стройных кипарисов, обрамленные белым бордюром. Словом, времени зря не теряли.

Доктор Шмидт не особо беспокоился по поводу экзаменов, так как был уверен в моих знаниях, и действительно, когда пришло время, я все сдал на «отлично». После официального зачисления меня в ряды студентов Бургского императорского медицинского университета, мне выдали собственную комнату в общежитии, которую я делил с тремя другими студентами, которые, к слову, оказались хорошими ребятами. С ними я прекрасно проводил свой досуг на выходных. К сожалению, сразу после экзаменов доктор Шмидт уехал к себе в больницу, пожелав мне удачи в обретении новых знаний.

Не буду подробно останавливаться на своем обучении, скажу только, что все сессии я сдавал без особых проблем. К тому же, очень пригодилось мое мастерство художника, когда я делал рисунки костей скелета и внутренних органов. Так как я все же решился обучаться на хирурга, мне много времени приходилось проводить в морге, изучая внутренние строение трупов, а также органы, которые поражали болезни, еще неизвестные медицинской науке. Моей стипендии вполне хватало для проживания, хоть и позволить я себе мог немного; иногда я подрабатывал на ночном дежурстве в городской больнице, где мы проходили практику. Кое-какие скопленные деньги я отправлял родителям, вместе с письмами о своих успехах и своей тоске по родному дому.

Но моя вполне успешная полоса должна была когда-нибудь закончиться, и почти сразу после получения заветного диплома об окончании университета, ударила война!

Да, мне было страшно, как и всем, но поначалу никто не воспринимал новости с фронта слишком серьезно. Помню, тогда газеты озаглавили её «Войной за золотые шахты». А все началось с того, что в Северных горах нашли золото. Это страшное слово возымело свою ужасающую силу на умы простых граждан, которые вооружились кирками и лопатами, и отправлялись в опасное приключение, которое стоило им жизни. Многие из таких вот «искателей приключений» часто выходили за границы своей территории и, не стесняясь, выкапывали шахты на территории соседнего государства Пайп. То же самое делали жители Пайпа и на нашей территории. Вскоре обычные пересуды между жадными золотоискателями переросли в настоящую войну, где человеческая жизнь не стоила и грамма золота. Позже на границу начали стягивать войска «исключительно для поддержания мира и порядка», но по факту, лишь подливали масло в огонь. Первоначально правительство двух государств пыталось договориться поделить участки Северных гор, чтобы спокойно добывать вожделенные самородки, но тут встряли мелкие склоки по поводу того, кто первый обнаружил месторождения, и кто первый нарушил государственные границы.

В общем, так ни до чего и не договорившись, правительство обеих стран решило силой отхватить те куски пирога, которые по праву считали своими. Тогда белый снег гор впервые окрасился кровью. Но война, в своей разрушительности, пошла дальше и стала вестись по всей границе. Армия Пайпа была на тот момент намного больше и лучше оснащенной, чем наша, а потому, когда враг начал напирать уже вглубь нашей территории, император Густав I объявил всеобщую мобилизацию, для защиты страны и «золотых горшков тех, чья жадность вызвала эту войну».

Так как я был молодым человеком достаточно здоровым, благодаря отцу-кузнецу, а тем более призывного возраста, отсрочки от мобилизации я получить не мог. Но поскольку я имел медицинское образование, меня решили прикомандировать в качестве хирурга к сто первому пехотному полку Его Императорского величества.

Сменив белый халат на военное обмундирование, я, собрав свои пожитки и написав письмо домой, сел в поезд и отправился в самое долгое путешествие, которое только мог представить. Во внутреннем кармане моей серой шинели, у самого сердца, лежала папина черепашка…

4

Профессор перевел дух и полностью осушил стакан, закусив кислым лимоном. По телу уже разлилось приятное тепло, мысли начали понемногу путаться и ускользать от него. Он все еще думал про то, что сказал ему Август на счет этого весьма странного рисунка. Что же это могло быть? Карл Фитцрой понимал, что до среды его просто съест любопытство, но надо было запастись терпением и продолжить рассказ. Людвиг предложил налить еще, но профессор учтиво отказался, сказав, что лучше выпьет чашечку черного кофе с молоком. Шварц тут же поспешил на кухню ставить кофейник. Как отметил профессор, его уже самого изрядно пошатывало во все стороны: за время истории он успел опрокинуть четыре порции бренди. Часы, расположенные на стене слева, показывали, что уже скоро пробьет девять часов.

Людвиг вернулся с белой фарфоровой чашкой на блюдце, от которой исходил бодрящий аромат и любезно протянул её профессору. Сделав несколько глотков, доктор Фитцрой немного пришел в себя и снова сосредоточил поток своих мыслей, стараясь вспомнить наиболее опасный период своей юной жизни…

5

Надо сказать, что поезд для меня был тоже непривычным видом транспорта и ехал я на нем первый раз в жизни. Помню этот стук колес, который стихал только тогда, когда мы останавливались на какой-нибудь станции, где к нам присоединялись все новые солдаты. Мое купе недолго оставалось свободным, и вскоре ко мне прибыла троица молодых парней в форме и с винтовками наперевес. У одного из них был шрам в форме креста на правой щеке, и он тем самым буквально врезался в мою память. К несчастью, нам не довелось толком познакомиться и поболтать, так как на следующую ночь мы прибыли на место назначения нашего полка, а поезд покатил до конечной станции, откуда было совсем недалеко до линии фронта.

Не помню, как впотьмах я добрался до нашего расположения, зато утро встретило меня в деревянном бараке на жесткой койке с панцирной сеткой, которая скрипела от каждого поворота.

После подъема, нас построили на квадратной площади, где командир нашего полка, капитан Зауэр, проводил утренний осмотр. Это был молодой человек достаточно высокого роста, которому невероятно шел синего цвета мундир с аксельбантами, эполетами и золотыми пуговицами. У него был цепкий взгляд, тоненькие коричневые усики и гладковыбритое лицо. Спину он держал настолько прямо, что казалось, будто проглотил швабру.

Он сообщил нам, что полк выступает завтра на рассвете на северо-западный участок фронта, где оборона была наиболее слаба. Мне довелось смириться с этой новостью, хоть такое быстрое развитие событий значительно отразилось на моем сердце, которое неслось как табун лошадей по пустой дороге. Именно тогда я сам того не понимая попытался защитить свое сознание от предстоящих ужасов. Быстро вспомнив все то, что когда-то читал или слышал о войне и военных действиях, я сконструировал в своей голове череду событий, которые могут со мной произойти и мысленно с ними смирился. Конечно, мысли о смерти я попытался засунуть в самый дальний уголок своего сознания и запереть на крупный замок.

На нашей базе, которая оказалось достаточно большим лагерем из смеси палаток и бараков, окружал забор из бревен и часовые по периметру; там же я познакомился с первой прелестью солдатской жизни – отвратительной едой. Это была непонятная смесь из каши и кусков жира, которые указывались как «мясо». Я долго копался в своей тарелке, чем заслужил неодобрительные смешки тех, кто находился на таком довольствии значительно дольше. Но это были пустяки по сравнению с тем, что мне довелось пережить дальше.

Кое-как переспав бессонную ночь, мы выдвинулись в сторону фронта. Это были ровные колонны солдат, шедшие по двое и перемежавшиеся тележками с припасами и полевой артиллерией. Еще в лагере, тамошний хирург по фамилии Лар, выдал мне медицинскую сумку с инструментами, где красовался на черной коже белый крест, и в придачу десять коробок со шприцами, лекарствами, марлей, бинтами и тому подобным. Для всего этого мне пришлось просить у капитана отдельную телегу, на которой я и преодолел весь путь до линии фронта, пожалев свои ноги. Во время небольших привалов ко мне обращались солдаты с натоптышами и водянками на ногах; было также несколько человек, которых мучила жуткая диарея. Таким образом, моя работа началась еще до того, как мы прибыли до места назначения.

Хорошо помню тот момент, когда мы достигли наших позиций, – ни дать ни взять выжженная земля. Дым, стоны и смерть доносились за несколько километров от этого места, и тогда я впервые почувствовал этот странный запах горелого пепла, – так пахала война. На много миль вокруг голое поле, ни одного кустика или деревца, земля покрыта ранами воронок, со всех сторон разносилась жуткая канонада оружейного огня и артиллерийских залпов. Только от одной этой сцены человек мог лишиться рассудка.

На наши позиции мы смогли проникнуть только ночью, когда стихло взаимное противоборство. Меня буквально бросили в какой-то блиндаж, где пахло кровью и гнилой плотью. Оказалось, что это было что-то вроде лазарета для раненных солдат. Помещение было маленьким, не больше полутора метров в высоту и двух в ширину. По центру стоял сбитый деревянный стол, где призрак человека в белом халате и с пилкой в руке, ампутировал солдату зараженную гангреной ногу. Над столом висела керосиновая лампа, кое-где по углам стояли свечки в жестяных банках. В этом нависшем полумраке, буквально везде, насколько хватало взгляда, лежали люди, изнемогая от боли и приторного запаха крови.

Я застыл как в копаный на своем месте, покуда призрак в белом халате ловким движением руки не отбросил безжизненную ногу в кучу других ампутированных частей тела. Человек подошел ко мне и опустил марлевую повязку: на меня взирало безжизненное лицо с черными синяками под глазами, дошедшее до крайней степени изнеможения. Я четко мог различить каждую морщинку на этой уже немолодой коже, небритую щетину, грязные черные волосы, тронутые сединой, и крючковатый нос.

– Вы, наверное, новый полевой хирург? – промолвил человек, протягивая мне слабую руку, которую я быстро пожал. – Я доктор Маутнер. Добро пожаловать, хотя не знаю, уместны ли здесь эти слова.

Так состоялось мое знакомство с доктором Гербертом Маутнером, который находился на фронте почти целый год. Он быстро ввел меня в курс дела и рассказал, как здесь все устроено. Из его речи я уловил основную мысль – здесь на всем нужно экономить. Воду приносят редко и в небольших количествах, повязки и бинты стирают по нескольку раз, дозы лекарств сводят до минимума, так как в любой момент могут оборваться поставки. Рацион также был скуден, а про такие слова, как «сон» и «отдых» можно было забыть и больше не вспоминать. Доктор Маутнер также поведал мне, что для того, чтобы всему быстро научиться, мне понадобиться неделя, так как вскоре он уже должен был отправиться в тыл на заслуженный отдых.

Перспектива превратиться в нечто похожее на доктора Маутнера меня не радовала, но все же лучше было сидеть под землей и ампутировать конечности, чем стать тем, кому делают эти ампутации. Первые дни я перенес достаточно стойко, хотя по вечерам приходилось выбегать в траншею и извергать те скудные порции еды, которые нам выдавали. Доктор сам признался мне, что его поначалу тошнило почти каждый день утром и вечером, так что я еще хорошо перенес первое знакомство с войной. После того, как мне только удалось войти в ритм и привыкнуть к бесконечной канонаде над головой, Маутнер покинул меня, оставив возиться со всеми раненными в одиночку. И вот тогда я действительно почувствовал, что такое настоящий ад.

Я носился как проклятый от лежака к лежаку, мерил температуру, делал перевязки, давал лекарства, менял судна для естественных нужд. Единственным моим помощником был парень лет двадцати, которого звали Ульрих. Он носил мне чистую воду, свежие повязки и еду. В этом подземелье день слился с ночью, а запах смерти накрепко впитался в мою кожу и одежду. Многие не справлялись с осложнениями после операций, и порой мне приходилось выслушивать исповеди умирающих бойцов, которые в своем бреду принимали меня за священника.

Ко мне часто заглядывали и другие солдаты, чтобы попросить лекарство от дизентерии, цинги или лихорадки. Они же рассказывали мне новости о том, что творилось на поверхности: наши войска то развивали наступление, то отбивались от атак врага, но дальше этого дело не шло. Похоже, что у обеих сторон на этом участке не было достаточно сил, чтобы захватить вражеские позиции. Да и к тому же война, которую они вели, была новой для армий всего мира – развитие вооружения отбросило назад те времена, когда солдаты воевали строем на чистом поле, где все решала смелость в штыковой атаке или удачный заход кавалерии с флангов. Теперь же все предпочитали убивать друг друга из дальнобойной артиллерии, либо из винтовок, которые производили больше одного выстрела в минуту. Потому они и застряли, не зная как действовать в новых условиях боя, на которые подвиг их военный прогресс. А умирать просто так никому не хотелось, поэтому все старались ограничивать артиллерийскими дуэлями, которые только добавляли мне работы.

В короткие минуты отдыха, которые наступали глубокой ночью, я выходил на улицу, закуривал сигарету и смотрел на звездное небо, вдыхая воздух, который еще не успел испортить пороховой дым. Тогда я отдыхал не только телом, но и душой, пару раз придаваясь истерики и задыхаясь от потока чувств и слез, которые переполняли меня через край. Как врач, я понимал, что мне была необходима эмоциональная разрядка, иначе я бы просто сошел с ума.

Это можно было назвать чудом, но я действительно сумел адаптироваться к этому бешеному ритму жизни и смерти, водовороту какой-то ужасной стихии, которая истребляя на своем пути человеческие жизни. Больше меня не одолевала такая бешеная усталость, как было раньше. Я научился спать по четыре часа и при этом полностью восстанавливать затраченные силы. Как и предупреждал меня доктор Маутнер, в один прекрасный день прекратились поставки из-за нескольких взрывов на железной дороге, которые устроили вражеские диверсанты. Все самое необходимое спешно грузили в фургоны и повозки, но дело уже шло к осени, дороги были размыты от дождей и долгожданные караваны поставок все чаще задерживались в пути.

Но, как оказалось впоследствии, они нам уже и не понадобились, так как в один из последних теплых октябрьских дней, армия Пайпа решила нанести решающий удар, которому суждено было сокрушить нашу оборону…

6

Профессор остановился, на его лице появилась необычная гримаса боли.

– Не слишком приятные воспоминания? – спокойно спросил Людвиг.

– Каждый раз, когда дохожу до этого момента в своей истории, то становится не по себе. Должен отметить, что после этих событий меня начал преследовать этот кошмар.

– Понимаю, что вам будет не просто, но постарайтесь вспомнить все досконально. Чем больше мы говорим о проблеме, тем менее значительной она нам кажется.

– Метод, проверенный временем.

Профессор глубоко вздохнул, отправил в рот пару конфет, чтобы подсластить горечь воспоминаний, после чего продолжил повествование.

7

В общем, как я уже отмечал, мне доводилось работать день и ночь напролет, и дни слились для меня в один сплошной отрезок времени, где не было ничего кроме пота и крови. Как-то раз, в один погожих деньков в конце октября, когда небо больше напоминало чистый океан, в котором хочется раствориться, я, как обычно, занимался осмотром своих пациентов, проводя стандартный утренний обход. Ближе к полудню начались артобстрелы, правда их интенсивность, как мне показалось, значительно увеличилась. Сквозь толстый слой земли, я слышал крики и возгласы, разрывы снарядов и пулеметные очереди. Спустя десять минут ко мне хлынул поток раненных, и я оперативно взялся за работу. Активно работая скальпелем, перевязывая и обрабатывая раны, я и не заметил, как в один момент все стихло, лишь где-то наверху раздавался мерный топот сапог и эхо голосов. Мельком взглянув на свои ручные часы, я обнаружил, что уже почти пять часов вечера, и, решив, что очередное сражение, как всегда, закончилось безрезультатно, вышел из блиндажа вылить из тазика «красную» воду.

Покончив с этим делом, я заметил, что в окопах никого нет, лишь кое-где в проходах лежали трупы солдат, которые почему-то никто не убрал. Немного удивившись такой странной тишине, я начал пробираться через проходы к складу, где содержались бочки с питьевой водой. Не пройдя и десяти метров, на меня выскочила странная, озлобленная фигура солдата, который резко толкнул меня прикладом винтовки. Начальная растерянность сменилась глубоким шоком, когда я обнаружил, что это вовсе не солдат регулярной армии Ринийской империи; передо мной, ощетинившись, стоял боец из армии Пайпа. Я хорошо запомнил его жесткое круглое лицо, густые усы, пышущие ненавистью глаза и маленькие комочки грязи на щеках. Он быстро передернул затвор винтовки, и я уже был готов попрощаться с жизнью, если бы еще несколько солдат не подошли вовремя и не остановили его. Один из них что-то буркнул на своем языке и круглолицый убрал винтовку за плечо. После чего он поднял меня на ноги и с жутким акцентом произнес:

– Медик?

Слова покинули меня, а потому я лишь глупо кивнул.

– Хороший. Нам нужен твой помощь. Идти за мной.

Все на том же ступоре, я последовал за своим спасителем, слегка успокоившись от того, что меня уже не убьют. Мы долго пробирались сквозь лабиринты траншей, пока не очутились почти на другом конце наших позиций. Кругом царил полный разгром, – по-другому это назвать было нельзя. Всюду были разбросаны трупы солдат обеих армий, брошенные винтовки, уничтоженные пулеметы и пушки. Наконец, мы достигли одного из укрепленных блиндажей на третьей линии обороны, вокруг которого стояла толпа солдат. Я буквально почувствовал на себе их ненавидящие взгляды, после чего меня нагло впихнули в распахнувшуюся дверь. Помещение было полностью пустым, не считая деревянного стола прямо в центре, над которым свисала керосиновая лампа. В полумраке я не сразу различил, что в помещении находиться еще одни человек, в дальнем левом углу, куда не попадал свет. Подойдя поближе, меня пробила дрожь, а затем полностью захватило чувство удивления – это было хрупкая девушка в белом фартуке и косынкой на голове, вся перемазанная грязью. Большие голубые глаза были полны слез, локоны темных волос обрамляли мягкое, нежное лицо. Тонкие дрожащие пальцы были прижаты к губам; было видно, что она еле сдерживает рыдания.

Приведший меня солдат приказал встать рядом с ней, после чего что-то крикнул на своем языке на улицу и, спустя несколько минут, четыре человека внесли внутрь тело и положили его на стол, а потом поспешно вышли. Солдат снова обратился ко мне:

– Вы должны сделать так, чтобы мы могли провести прощальный церемония. Это наш командир, полковник Отто Винзель. Он повести войска в атаку, но его сразить вражеский снаряд. Вы должны помочь привести его тело в порядок, чтобы мы могли провезти его тело по улицам нашей столицы перед погребением.

Сперва я совершенно не понял, про что он говорит, а тем временем девушка громко вскрикнула и чуть не упала в обморок. Переместив свой взгляд на тело, я понял, что так её напугало: перед нами лежал человек без лица.

Мне удалось с трудом побороть подступившую к горлу тошноту и тут же не выбежать из блиндажа. Конечно, я много чего повидал за это время, но, в основном, ко мне приносили пациентов с увечьями, которые были еще живы, ну или на крайней случай находились на грани между жизнью и смертью. У моей «сестры по несчастью» снова начали подкашиваться ноги, и я почти машинально вытащил из кармана пузырек с нашатырным спиртом, который всегда носил с собой. Она быстро пришла в сознание и, казалось, немного успокоилась. Поддерживая ее за плечо, я все же рискнул задать солдату вопрос:

– А почему вы не можете провести полковника в закрытом гробу?

– Это наш традиция, – на удивление спокойно ответил он, – каждый человек должен увидеть своего героя, даже если он умереть.

Я лишь кивнул, и быстро прикинув, что можно сделать, попросил принести мне необходимые инструменты, тазик и несколько ведер с чистой водой. Солдат спокойно выслушал мои просьбы и вышел из блиндажа, оставив нас наедине.

Воспользовавшись моментом, я взял девушку за руку и, посмотрев прямо в глаза, решительно произнес:

– Успокойтесь, все будет в порядке. Основную работу сделаю я, а вы будете мне ассистировать. Запаситесь стойкостью и терпением, они нас просто так теперь не отпустят, но по крайне мерее не убьют, – уже хорошо. Пока что нам не нужно им перечить и выполнять все, что они говорят. Думаю, что нас вскоре освободят, ну или на худой конец – обменяют на кого-нибудь.

Она ничего не говорила, её лицо стало совсем бледным, а глаза потускнели. На секунду она отвела взгляд, а после едва слышно шепнула мне на ухо:

– Я сделаю все, чтобы помочь вам.

Когда все необходимое было готово, я принялся за работу. Все клетки моего организма были настолько напряжены, что казалось, будто бы это все сон, и вот сейчас меня кто-нибудь дернет за плечо, и я проснусь. К несчастью, все это происходило на самом деле, но благодаря какой-то неведомой силе, я смог сохранить рассудок и спокойно работать. Сначала я полностью раздел полковника, обнажив подтянутый торс и длинные ноги, которые были просто усеяны разного рода осколками – мелкими и большими. После чего принялся аккуратно извлекать пинцетом каждый из них, кое-где помогая себе скальпелем. Затем я очень ровно и аккуратно наложил на каждый глубокий разрез шов, протерев все тело спиртом и водой. Спустя пять часов напряженной работы, я дошел до самой важной части тела, – лица, совершенно не зная, что с ним делать. Собственно говоря, это было уже не лицо, а просто месиво из мяса, кожи и раздробленных костей черепа. Создавалось впечатление, что голову полковника кто-то на мгновение засунул в мясорубку, после чего её проволокли добрых сто километров по земле. Единственным верным вариантом мне тогда казалось сшить лоскуты кожи по бокам одним швом по центру. Я спросил об этом солдата, и он недолго думая, одобрил мою идею. На лицо у меня ушло почти три часа времени: я осторожно извлек раздробленные кости черепа, мясо и осколки, осторожно выбрав почти все содержимое, после чего начала натягивать кусочки кожи, но здесь меня постигла неудача. При натягивании, кожа просто разорвалась у меня в руках, и я никак не мог благополучно её зашить. Снова посоветовавшись с солдатом, мы решили, что будет лучше просто закрыть лицо куском белой материи, которое бы полностью скрывало увечье.

По окончании работы, мне принесли парадную форму и ботинки для покойного, которого также пришлось облачать в последний путь мне, после чего четверо солдат внесли грубо сбитый деревянный гроб, положили туда тело и удалились.

Напряжение в один момент схлынуло, подобно волне, и мой желудок решил наконец-то извергнуть из себя все, что там было. Я с трудом выбежал из блиндажа, держась за живот, чем сильно напугал стороживших меня солдат, на которых я чуть не выплеснул поток рвоты. За мной выбежала моя ассистентка, которая также стоически перенесла весь этот ужас, и также извергла содержимое своего желудка. Окружившие нас солдаты начали громко смеяться, отпуская какие-то шутки и неприличные жесты в отношении девушки, а потому я быстро завел её обратно в блиндаж.

Сидя на земле возле стола с лампой, мы оба долго молчали, пока мою ассистентку не стали сотрясать рыдания. Я осторожно попытался обнять её, но она резко бросилась в мои объятия и зарылась лицом в плечо, которое постепенно становилось мокрым от слез. Так мы просидели примерно час, пока не вернулся солдат, который меня спас, и не принес нам по тарелке супа и несколько кусочков хлеба.

– Вы хорошо поработать. – Произнес он с явным чувством облегчения. – Командование понравилось, как вы подготовить полковника в его последний путь, а потому оно сохранить ваши жизни. Девушку также никто не трогать. Я за этим лично проследить. Но есть одно условие. – Он остановился, закатив глаза вверх, явно переводя слова на наш язык, после чего продолжил: – Вы будете работать с нашими ранеными и оказывать им помощь. Это наше условия. Если откажетесь, то вас ждать смерть или лагерь для пленных. Лучше согласиться, так вы сможете сохранить ваш жизни.

– Конечно, мы принимаем ваши условия. – Промолвил я, тщательно выговаривая слова, чтобы их смысл дошел до солдата.

– Хорошо, правильно решение. Вы будете ночевать здесь, вам принести одеяла и ведро для нужд. Сегодня вы можете отдыхать.

Через полчаса нам принесли обещанные вещи, после чего мы стали устраиваться на ночлег. У меня были вопросы по поводу того, что произошло, да и вообще, как такая девушка могла оказаться в подобном месте, но она явно была не настроена на разговор, а я не стал её допытывать. Я погасил лампу и улегся на жестких досках, которые устилали пол и укрылся одеялом. Среди ночи меня разбудило непонятное движение, и я уже было испугался худшего, но оказалось, что это лишь девушка пододвинулась поближе ко мне, прислонившись плечом к моей спине. Я развернулся к ней и погладил её по плечу, после чего она отодвинула мою руку и прижалась к моей груди. В этот момент я почувствовал себя самым счастливым человеком на свете.

8

– Вот это история, профессор! – искренне восхитился Людвиг, опустошив уже пятый стан. – Такое даже представить сложно, не то, что пережить!

– Да, многие сначала мне не верили, думали, что я это выдумал, чтобы объяснить причину появления своих снов.

– Ах, да! Я совершенно забыл, в чем состоит суть нашего разговора. Итак, кошмары начались после этого?

– Да, к сожалению, самый счастливый день моей жизни породил в моей голове призрака с зашитым лицом, который неустанно следует за мной все эти годы, и от которого мне, кажется, уже не избиваться.

– Вы упомянули, что это был самыйсчастливый день вашей жизни, но честно признаться, я так и не понял почему. Не уже ли все дело было в девушке? – Людвиг слегка хмыкнул, когда произнес последние слова.

– Должен признаться вам, что да. И хоть это звучит весьма странно, но девушки меня тогда мало интересовали, я считал их слишком высокомерными и напыщенными. Да к тому же насмотрелся я на моих несчастных друзей, которых сводили с ума создания с помадой на губах и длинных юбках. Словом, я старался держаться подальше от всего, что могло бы отвлекать меня от учебы и практики. К тому же у меня оставалась мало времени даже для того, чтобы поспать. – Профессор умолк. Он прикрыл глаза, погружая в свои воспоминания, на лице отобразился покой и умиротворение. После этой короткой паузы, он продолжил: – По случаю парадокса, место, где правит хаос и смерть, подарило мне нечто новое, по крайне мере я никогда не испытывал таких возвышенных и приподнятых чувств. Надеюсь, вы догадались, что это оказалась моя будущая жена, Грета?

– Честно признаться, я начал подозревать, когда на вашем лице начали расплываться буквально мальчишеские улыбки, но все же не думал, что карты иногда могут упасть так четко.

– Жизнь часто любит сыграть с нами шутку, и порой либо дает нам великое благо, либо страшное проклятье, но она никогда ничего не делает наполовину – в любом случае чаша всегда остается полной.

Шварц немного помедлил, съев пару конфет и ломтик лимона, после чего откинулся в кресле и уже более расслаблено произнес:

– Мы снова отклонились от нашей темы, но я даже этому рад. Признаться, я немного перебрал и вряд ли смогу сейчас полностью вникнуть в суть вашей проблемы, а потому мне бы очень хотелось выслушать продолжение вашей истории, а уже завтра, я думаю, мы сможем окунуться в вопросы психологии сновидений.

– Охотно вас поддержу, так как и сам уже изрядно устал. Но историю так и быть докончу, к счастью не так-то много и осталась. Итак, я остановился на ночи после операции…

9

Помню, что проснулся тогда в весьма приподнятом настроении, и, несмотря на свое незавидное положение, чувствовал себя лучше, чем обычно. Солдата, с которым мы постоянно общались, звали Артур, и он решил взять нашу безопасность на себя. Конечно, это было весьма не просто в тех условиях, но он неплохо справлялся. Нас поселили в просторной палатке, где мы занимались солдатами из армии Пайпа – в основном я делал то же самое, что и всегда. Хочу сказать, что не испытывал каких-то неприятных чувств от того, что лечил солдат противника, – в этом я не делал никаких различий. К тому же вечером мы были совершенно свободны, и я смог расспросить Грету о её жизни.

Оказалось, что она родилась в городе Миклен, почти на самом западе страны. Её отец был лесорубом, а мать кухаркой в небольшой больнице. Жили они не богато, но денег вполне хватало. Мать помогла ей после школы устроиться в медицинское училище, где она выучилась на оториноларинголога. Она работала в больнице, пока не началась война. Грета решила присоединиться к Сестрам милосердия, небольшому религиозному ордену женщин-медсестер, которые помогали раненным солдатам на поле боя и в военных госпиталях, несмотря на ярые протесты её родителей, которые считали, что их дочери нечего делать среди опасного хаоса войны. Но её добрые помыслы и стремления все же взяли вверх и, пройдя дополнительное трехмесячное обучение, она отправилась в военный лагерь, где ухаживала за больными солдатами. Но после того как боевые действия приняли угрожающий размах, она не смогла больше сидеть на месте, а потому записалась в передовой отряд сестер, который вытаскивал на носилках раненных прямо с поля боя. Иногда она жалела о своем решении, так как благодушный порыв её души столкнулся со страшными ужасами войны, которые тяжким грузом легки на её молодое сердце. После нескольких месяц ожесточенного самопожертвования, полевой хирург их полка решил забрать Грету к себе в помощницы, правильно полагая, что такая работа слишком тяжела для столь юной девушки. Грета с удовольствием согласилась и, вместе с еще одной ассистенткой, помогала работе хирурга. После их полк переправили на позиции, где волею судьбы оказался и я. Как оказалось, мы работали в каких-то пятнадцати метрах друг от друга! Но, как я уже и говорил, выходить из блиндажа мне доводилось редко, а хирург Греты считался очень ценным и потому лечил только сержантов или офицеров.

Во время отступления, которое я прозевал, они пыталась эвакуировать как можно больше раненых из всех медицинских блиндажей, но тут их накрыл очередной артобстрел. Она мне рассказывала, что помнила только то, как хирург толкнул её на землю, а после этого весь мир полетел в пропасть. Она очнулась, когда уже в окопах вовсю орудовали солдаты Пайпа и её, также как и меня, спас от неминуемой насильственной смерти Артур, который разглядел на ней медицинскую униформу. Он отвел её в блиндаж, предупредив, чтобы к ней никто не прикасался. Ну а потом, он наткнулся и на меня.

Я спросил у неё, что могло случиться с хирургом, и она высказала предположение, что, он, скорее всего, принял удар на себя, когда закрыл ее. Но его тела обнаружить так и не удалось.

К счастью, трудиться на благо вражеской армии нам пришлось недолго – император начал переговоры, согласившись отказаться от большей части золотых шахт и оставить под контролем Пайпа некоторые из захваченных территорий. Многие называли это предательством, но я скажу, что в то время армия Пайпа могла наголову разбить наши плохо подготовленные и плохо оснащенные войска, и спокойно пройтись до самой столицы, встретив лишь незначительное сопротивление. Конечно, тогда еще никто не мог знать, что наша страна возьмет реванш и вернет себе гораздо больше во время Второй войны за золотые шахты, но тогда все были рады, что все закончилось.

Вскоре произошел обмен военнопленными, и мы вернулись домой. Потом наши пути разошлись: Грета отправилась к себе домой в Миклен, а я с радостью поехал в родную деревню. Там я рассказал обо всем родителям, которые и так плакали от счастья, что я вернулся живым и здоровым, ну а после совсем уж ошарашил новостью о своей скорой свадьбе. Конечно, у меня оставался открытым вопрос о работе, так как своих средств почти не было, но тут меня выручил доктор Шмидт, который предложил мне место хирурга с хорошим жалованьем в своей больнице. Это был для меня идеальный вариант, но мне пришлось долго упрашивать Грету на переезд, так как она не хотела расставаться со своим родным городом и местом в клинике. Пришлось истратить немало сил и терпения, прежде чем она согласилась на эти условия.

Мы переехали в маленький домик в Энти, который удалось приобрести на совместные средства двух семей, после чего погрузились в радости семейной жизни. Я с удовольствием работал у Шмидта, а потом удалось добыть место и для Греты, когда больницу начали расширять. Первой у меня родилась дочь Бригитта, а затем двое сыновей: Артур и Гофман.

10

– Артур, случайно не в честь того солдата, который спас жизнь вам и вашей жене? – поинтересовался Людвиг.

– Вообще-то сначала мы даже и не подумали об этом, и лишь после рождения, Грета припомнила, что так звали спасшего нас солдата. Все в этом мире имеет свой смысл.

– Да, профессор. Ваша история весьма интереса, но я все же ума не приложу, как такой хороший хирург, как вы, подались в психиатры?

– О, это отдельная история, хоть и не такая занимательная, как эта, но отложим её до завтра. – Профессор поглядел на часы. Стрелки уже перевалили за полночь. – Я слишком устал, эти воспоминания с каждым годом даются все труднее.

– Конечно, конечно. – Людвиг на удивление бодро вскочил с кресла. – В вашей комнате уже постелено. Прошу, доктор, не стесняйтесь, будьте как дома.

Профессор с трудом поднялся, почувствовав, как скрипят старые кости.

– Давайте я помогу вам прибраться. – Предложил он.

– Нет¸ что вы! Какой из меня тогда будет хозяин?! Отдыхайте, набирайтесь сил, а завтра я подброшу вас на лекцию, после чего дослушаю рассказ, и мы займемся вашими снами.

– Ну что ж. Тогда доброй ночи, Людвиг.

– Доброй ночи, профессор.

Профессор осторожно отварил двери подготовленной комнаты. Включив настольную лампу под голубым абажуром, доктор огляделся: кровать, платяной шкаф с резными ручками, тумбочка и цветы в горшочках на подоконнике, – составляли все убранство. Он улегся на одноместную кровать, которая располагалась возле широкого окна задернутого темно-золотыми занавесками, и погрузился в царство блаженного сна с надеждой, что призраки подсознания минуют его стороной.

Но спокойно поспать профессору Фитцрою так и не удалось: ночью его посетил очередной кошмар. Он стоял среди окопов и блиндажей, которые в контрасте с неестественно синим небом, выглядели очень странно. Он видел каждый кусочек земли, камня, каждую деталь в деревянных настилах, но самое главное, что он снова стал молодым. Ни морщин, ни лысеющей головы, ни слабости в ногах и руках. Тело по-прежнему крепкое и сильное, а пальцы впиваются в густую шевелюру волос цвета кофейных зерен. В траншеях ни единого человека, все замерло, все стихло, лишь чей-то непонятный силуэт маячит на горизонте в черной дымке. Профессор быстрым шагом направился в сторону силуэта, ощущая подошвами все неровности ландшафта. Внезапно, отдаленная фигура материализовалось прямо перед ним. Он немного опешил и чуть не упал. Перед ним стояла Грета, такая же молодая, как и он сам. На ней было надето её любимое бирюзовое атласное платье с белым ремешком, которое отлично подчеркивало ее стройную фигуру и ровные гладкие ноги. Пара голубых глаз буквально пронзала его насквозь, распущенные волосы легко ниспадали на плечи.

– Грета, любовь моя! – сумел промолвить он. – Как я скучал! Но где же ты была?

– Не сейчас, Карл, – ее голос звучал мягко, но в то же время в нем присутствовала некая отстраненность, словно он её чем-то обидел, – тебе угрожает опасность. Она будет атаковать тебя с двух сторон: во сне и наяву.

– О чем ты говоришь, дорогая? Что это?

– Я не могу тебе объяснить, Карл. Они дали мне слишком мало времени, чтобы предупредить тебя. Берегись человека, что носит серую форму, он не тот за кого себя выдает.

Профессор стоял в недоумении и уже был готов задать еще один вопрос, но тут Грета показала рукой куда-то за его спину. Обернувшись, он увидел человека с зашитым лицом, полковника Отто Винзеля, в своем прекрасном парадном мундире, который он сам на него надел. Полковник стоял на аккуратно уложенных мешках с землей, высоко вскинув шпагу с золотой рукоятью, после чего зашелся таким оглушительным смехом, от которого профессор повалился на землю, лихорадочно пытаясь зажать уши руками.

В таком положении он и проснулся, обнаружив, что упирается в спинку кровати обеими ногами. На лбу выступил холодный пот, руки неприятно дрожали. Профессор сел на кровать, потирая макушку, где уже не было таких пышных волос, которыми он обладал во сне.

«Что за черт? – пронеслось в его голове. – Еще никогда мне не снилась Грета со времени похорон. Что она хотела сказать? Остерегайся двух врагов: во сне и наяву. Берегись человека, который носит серую форму. Что это значит? Конечно, мозг иногда выдает весьма странные вещи, и порой сны бывают спровоцированными нашими неприятными воспоминаниями или же сильными психологическими травмами. Но почему же тогда у меня такое чувство, что эта угроза вполне реальна? И кто такие эти «они», которые отпустили её передать послание? Нет, нет какая-то чепуха, просто плохой сон».

Профессор обтер лицо носовым платком, не желая идти умываться в ванную, чтобы не разбудить Людвига, после чего немного повертевшись, снова заснул.

Глава 3.

1

Утром его разбудили солнечные лучи, которые пробивались сквозь затемненное занавесками окно. С улицы доносился цокот копыт редких экипажей, шум проезжающих машин, слегка приглушенное пение птиц и ветерок, который склонял опахала каштановых листьев прямо к стеклу.

Карл Фитцрой с удивлением для себя ощутил небывалую легкость и бодрость, несмотря на ночной кошмар. Судя по доносившимся звукам, Людвиг уже проснулся, хотя на часах было почти полвосьмого. Профессор надел на себя костюм, после чего умылся и встретился с Людвигом на кухне, которая представляла собой небольшую комнату с бежевыми обоями, паркетным полом и одним окном, выходившим на улицу. Возле окна располагался вытянутый стол с клеенчатой скатертью, на которой были изображены разнообразные цветы, желтого, розового и фиолетового цветов. Людвиг колдовал над кухонной плитой и, как показалось профессору, готовил яичницу и тосты.

– А, вы уже проснулись? – любезно отозвался он, вбивая яйцо на сковородку. – Как спалось?

– Спасибо, неплохо, сказать по правде, я чувствую себя лучше, чем обычно.

– Рад слышать. – Людвиг разбил второе яйцо, после чего перевернул хлебцы на второй сковородке. – Завтрак скоро будет готов, а пока не хотите выпить чашечку кофе?

– С превеликим удовольствием.

Людвиг усадил профессора за стол, после чего принес ему ароматного кофе, сахарницу и маленький кувшинчик с молоком. После подоспел и завтрак из яичницы с колбасой и сыром, тостами с маслом и домашним вареньем. Еда была превосходной и, запив её еще одной чашкой кофе, профессор почувствовал, как наливаются жизнью все его мышцы, а ночные кошмары уносятся далеко, возможно туда, откуда они и пришли.

Сегодня у него было три лекции, а потому ему понадобятся все силы, чтобы терпеть невежество студентов, которых в последние время все меньше интересует учеба и все больше праздные различения, которые подобно чуме, охватывают весь современный мир. Да, в свое время они тоже развлекались с друзьями в пабах и на танцах, но также прикладывали все усилия, чтобы стать отличными специалистами, которые помогут спасти тысячи жизней, а что сейчас? Большая часть из этих студентов вообще не думают о своем будущем, бездумно просаживая деньги родителей, после чего либо вылетают из университета, либо получают заветную бумажку с пустой головой на плечах. Кого сможет вылечить такой человек, кому оказать первую помощь, и, что самое страшное, сделать операцию или провести процедуру?

Эти мысли часто посещали Карла Фитцроя, которому больно было смотреть на растущие поколение, годное только для того, чтобы драить полы в каком-нибудь захудалом кафе или рыть траншею для прокладки нового телефонного кабеля. А может это он все преувеличивает и просто судит с позиции своего возраста, а его учителя точно также думали и о нем?

Первая лекция начиналась ровно в девять часов, и Людвиг любезно предложил подбросить его до университетского корпуса на своей машине марки «Вандерер» с откидным верхом. Профессор на это также любезно согласился.

На кафедре он столкнулся с заведующим, профессором Александром Кофманом. Это был крупный, сорокатрехлетний мужчина, который всегда надменно общался со своими подчиненными, несмотря на их возраст и заслуги. Вот и сейчас он так крепко сжал руку Карла Фитцроя, что у того захрустели кости. Грубое лицо, по форме напоминающее квадрат, чуть расширялось к низу. Серые глаза всегда сновали туда-сюда, ища какой-то подвох или любое посторонние движение. Его грозный вид удачно дополняла редкая черная борода и темные, коротко стриженые волосы с залысинами по обе стороны массивного черепа.

– Профессор Фитцрой! – хрипло воскликнул он своим баритоном. – Наконец-то на вас наткнулся! Вы уже в курсе расписания сессии?

– Да, ваш ассистент уже меня проинформировал. – Отозвался Фитцрой и почувствовал, что поскорее хочет избавиться от этого человека.

– Отлично, отлично! На недели перед сессией у нас будет заседание кафедры, желательно, чтобы вы присутствовали.

«О, Боже мой, ну зачем оно мне нужно? Я и так работаю всего два дня в неделю, мне главное знать расписание лекций и экзаменов», – подумал профессор, а вслух сказал:

– Постараюсь быть, но тут у меня появились пациенты, поэтому могу по понятным причинам и не прийти.

– Что, не уж то в вашу богадельню наконец-то пожаловала свежая кровь? – Кофман не скрывал саркастической усмешки. – Когда там двинул кони ваш последний постоялец, как его там звали?

– Эйб Кёнинг, – напомнил с грустью профессор, – скончался от обширного инфаркта, а ведь мы только начали делать с ним успехи к его выздоровлению!

– И что же с ним такое приключилось, если это конечно не врачебная тайна?

– Тайны здесь никакой нет, но я бы не обсуждал с вами личное дело пациента, если бы он был жив, а так вполне могу поведать, что с ним произошло. Если быть кратким, судно, на котором он с семьей следовал из Бликвудских островов в город Эльм, потерпело крушение во время сильного шторма. Волею судьбы, он стал единственным выжившим, сумев взобраться на кусок палубы и выловить несколько ящиков с едой и бочку с питьевой водой. Он провел в открытом море почти десять дней, пока его не обнаружила поисковая команда, направившаяся по следу пропавшего корабля. Когда его подняли на борт, у него были ярко выпученные глаза, он все лепетал про каких-то морских дьяволов и призраков, что загубили корабль и хотели добраться до него самого, но маленькая фея дала ему волшебный оберег, который защищал его от злых духов. Этим оберегом оказался маленький огарок свечи, который он сжимал в правом кулаке, а все попытки отобрать его заканчивались небывалой агрессией со стороны Эйба, который считал спасшую его команду прислужниками темных сил. В общем, никто не хотел с ним возиться, а так как его жена, двое детей, мать и отец ушли на дно вместе с кораблем, родственников у него не осталось, и вскоре его поместили в «Две башни». Мне пришлось немало повозиться, чтобы вывести его из состояния глубокой депрессии и почти полного безумства. Чего только стоило отобрать этот проклятый огарок свечи! Но, видно судьбе было угодно, чтобы вся моя работа пошла прахом и он скоропостижно скончался.

– Вот это история! Можно целую книгу написать, как думаете?

– Вполне возможно, но самое интересное было другое.

– И что же?

– Что-то напугало его перед смертью, да так, что он разбил плафон с лампой и зажал ее в правой руке. Самое странное, что горячий патрон оставил след от ожога, но он не выпустил его из руки, и вот в чем загвоздка: что же он видел такого, из-за чего готов был терпеть жгучую боль?

– Черт знает этих психов, профессор. Если они теряют свои шарики, то собрать и положить их на место больше невозможно, хоть ты старайся еще тысячу лет! Проще закрыть их от людей подальше, где они никому не будут мешать!

Карл Фитцрой ничего на это не ответил и обнаружил, что уже опаздывает на пару, но тут Кофман вспомнил, зачем собственно остановил профессора:

– Я вот что хотел вам сказать: как там продвигается работа над диссертацией вашего аспиранта? Его, кажется, зовут Август?

– Да, правильно. Не переживайте, работа идет полным ходом, мы скоро закончим последний раздел, останется лишь сделать выводы и оформить список литературы.

– Рад слышать, но за две недели до защиты, которая к слову, должна состояться в первых числах июля, конечный вариант должен быть у меня на столе, чтобы я мог сделать свои замечания, если таковые появятся и подписать титульные листы. Надеюсь, что к намеченному сроку все будет готово.

– Не переживайте, все будет сделано во время и как надо.

Кофман одобрительно кивнул, после чего удалился к себе в кабинет, а профессор отправился на лекцию, куда уже сильно опаздывал.

2

Лекции проходили мучительно долго. Пыльные и грязные аудитории, где длинные зеленые парты, на которых оставили свои наскальные рисунки не одна сотня человек, были воплощение гнетущего разрушения. Старые окна в черных рамах давно требовали помывки и капитальной покраски, дыры в полу просили себе новые плиты и смену покрытия, а по облупившейся краске на стене можно было составлять карту нового мира. Профессору пришлось восседать на весьма потрепанном стуле в деревянной оправе, которая когда-то была золотистого цвета. Избитый временем стол опасно покачивался со стороны в сторону и грозил развалиться на кусочки, если бы на него положили что-нибудь посерьезней листов бумаги, папок и письменных принадлежностей.

Студенты были подавлены, несколько царившей вокруг обстановкой, сколько жарой, которая была столь нехарактерна для середины мая. Теплой ветерок, залетавший из открытого окна, поднимал в воздух частички серой пыли, спутывал длинные волосы девушек и лениво переворачивал исписанные страницы.

Профессор с трудом вычитал положенный курс практической психологии, напомнив всем собравшимся о том, что по его дисциплине у них стоит зачет, а потому всем необходимо сдать реферат по выбранной теме и ответить на один теоретический вопрос, чтобы получить заветную оценку.

Отпустив последнюю группу на десять минут раньше, профессор ощутил бурчание в желудке, которое быстро напомнило ему, что он завтракал уже очень давно. Быстро засунув конспект лекций в портфель, он весьма энергично спустился по ступенькам с третьего этажа и направился прямиком в «Кампус», где заказал суп с лапшой, рисовую кашу с котлетой, пирожок со сливовым повидлом и два стакана компота из сухофруктов. Покончив с едой, доктор Фитцрой поглядел на часы и обнаружил, что через пятнадцать минут, ровно в три часа, его будет ожидать Людвиг у входа в корпус. Спокойно допив последний стакан компота, профессор поднялся и вышел из кафе. Солнце беспощадно припекало спину, Карл Фитцрой почувствовал, как на него накатывают волны пота, а потому поспешил укрыться в тени корпуса, куда доносился насыщенный аромат цветущего неподалеку абрикоса.

Людвиг прибыл на шесть минут раньше срока, и вот они уже снова колесят по улицам Фэллода, который, как показалось профессору, готов превратиться в груды расплавленного бетона и асфальта, не выдержав такого натиска солнечных лучей. Людвиг сообщил ему, что на выездных дорогах асфальт расплавился до такой степени, что налипает кусками на колеса телег и автомобилей. Путешествие до квартиры Людвига слегка затянулось из-за аварии, в которой современное транспортное средство протаранило совсем не совсем современную телегу, в виду чего весь её груз, который представлял собой живых поросят, разбежался кто куда, почувствовав манящий запах свободы. Мужчина в соломенной шляпе, поношенном сером пиджаке и ужасных коричневых штанах, судя по всему, был водителем телеги, потому что отчаянно ругался с молодым франтом в безупречном бежевом костюме с красным галстуком и светлых брюках со стрелками. Их крики разносились по всему перекрестку и близлежащим улицам, а создавшиеся препятствие не давало проехать каретам и машинам, вынуждая всех жариться под палящим солнцем дольше, чем того хотелось.

Наконец, на место происшествия прибыл отряд полиции, спор удалось урегулировать, разбежавшуюся живность – поймать, а дорогу – расчистить, и вот движение стало снова свободным!

Проведя в дороге на час дольше, профессор и Людвиг, наконец, достигли места назначения. В любой другой день, Карл Фитцрой уже ехал бы на поезде обратно в Брюкель, но Людвиг Шварц внес приятное изменение в его повседневное расписание, дав возможно немного отойти от ежедневной рутины. Оказавшись в относительной прохладе квартиры, благодаря закрытым окнам и теневой стороне, профессор с радостью расположился в том же кресле, а Людвиг уже принес ему стакан воды с лимоном и льдом, что значительно понизило градус его тела и дало приятное расслабление. Немного отдохнув и поговорив на отвлеченные темы, профессор почувствовал, что готов рассказать продолжение своей истории и обсудить его ночные кошмары.

– Итак, – произнес Людвиг, немного откашлявшись от холодной воды, которая на секунду сцепила горло, – на чем мы остановились?

– Мне помниться, что я закончил рассказ на том, как переехал в Энти и получил работу у доктора Шмидта.

– Ах, да. Вы, кажется, хотели рассказать о том, как стали из хирурга психологом?

Профессор одобрительно кивнул и сказал:

– Как и все в моей жизни, это событие решил простой случай…

3

Я тогда работал в расширенной больнице доктора Шмидта, но Грета уже ушла в декрет и вскоре полностью посвятила себя заботам о нашей маленькой дочке. Каждый день мое мастерство становилось все совершенней, а операции – более сложными. В один из таких дней я благополучно ампутировал молодому человеку правую руку, которую раздробил упавший железный плуг. К сожалению, его тело шло на поправку, а вот дух – увы, совсем в противоположную сторону. Юноша замкнулся в себе, часто плакал, почти лишился сна и вскоре стал отказываться от еды. Видя, что парень сам себя загоняет в страшную депрессию, которая может довести его до потери рассудка, я посчитал своим долгом постараться помочь ему зашить душевные раны. Помню, что тогда даже ничего толком не знал о психологии, смутно припоминая какие-то отдельные кусочки знаний, которые получил еще в университете. Стоит сказать, что тогда «изучение человеческой души» сводилось к средневековым пыткам в сумасшедших домах, где мало кого заботило, что будет с человеком дальше. Просто от таких нежелательных элементов старались как можно скорее избавиться, чтобы они не мешали своей семье и обществу. Если бы болезнь этого паренька зашла гораздо глубже, и я не смог бы её остановить, то наверняка он бы стал пациентом подобных заведений. Но я пошел по более сложному пути, начав с ним простые разговоры на отвлеченные темы, стараясь не упоминать о его ампутированной руке. Во многом мне помог опыт общения с солдатами на фронте, которые изливали мне свои истории, сбрасывая с души каменный груз.

Постепенно, в течение недели, он начал приходить в себе, а позже стал снова нормально питаться и даже улыбаться, а когда я рассказал ему, что существует множество профессий, которыми могут заниматься инвалиды, в том числе даже спортом, и вести вполне нормальный образ жизни, он окончательно пошел на поправку. Я обещал сделать ему хороший протез, который скрывал бы его недостаток, ну а в один из вечеров мы пошли с ним на танцы в деревенский клуб. Честно говоря, это был дикий эксперимент, и я сам жутко боялся, что общество может посмеяться над ним или повести себя просто пренебрежительно, но все пошло как нельзя лучше: вокруг него сразу собралась толпа сердобольных барышень, которые перекрикивая друг друга, звали его на танцы. Конечно, танцем это было назвать сложно, но пара оборотов и вот мой дорогой пациент уже совсем забыл о своей проблеме. К моменту выписки, он уже полностью пришел в себя и покинул нашу больницу с улыбкой на лице, несмотря на то, что руки ему уже было не вернуть.

Через несколько дней в больнице появились родители парня, которые сердечно благодарили меня за предоставленную помощь, преподнеся мне вишневый пирог и бутылку домашнего вина. Свидетелем этой сцены случайно оказался доктор Шмидт, и мне пришлось рассказать ему эту маленькую историю. Он пригласил мне в свой кабинет, где сделал весьма странное предложение.

– Стать психотерапевтом? – воскликнул я. – Но ведь это совершено неизвестная для меня область, а лечить душевнобольных в камерах пыток явно не для меня.

– Послушай меня, Карл, никто не будет заставлять тебя становится инквизитором, я говорю ведь совсем о другом.

– И о чем же?

– В медицинском университете Бурга формируется новая кафедра психологии, где будут подготавливаться специалисты для лечения психиатрических расстройств. Это будет совершенно новый виток в медицине, который уже получил развитие в более развитых странах, и вот наконец-то добрался и до нас. Скоро начнется подготовка людей, которые смогут профессионально лечить депрессию, неврозы, бессонницы, стрессы и многое другое. В последние время прогресс не стоит на месте, все развивается пугающими темпами, от чего у людей начинают сдавать нервы быстрее, чем каких-нибудь пятьдесят лет назад. Я не говорю сейчас о лечении шизофреников или острой социофобии, нет, я говорю о людях, которые просто запутались в жизни, столкнулись с множеством неразрешенных проблем или получили сильный стресс в результате детской травмы или трагического события.

– То есть, вы хотите сказать, что мне доведется лечить студентов, которые переволновались на экзамене или решать супружеские конфликты?

– Не стоит так утрировать, психологическая помощь после операций тоже важна, хоть сейчас её никто и не проводит, от чего почти сорок процентов новых инвалидов просто кончают жизнь самоубийством или сваливаются на дно социального общества.

– Мне нужно хорошо над этим подумать, доктор, ведь это совершенно новая для меня сфера деятельности. Одно дело накладывать швы на человеческой коже и совсем другое – на душе.

– Что верно, то верно. – Шмидт подался вперед, глядя мне прямо в глаза. – Но у тебя есть талант лечить душу, которого нет у других. Я это понял сразу после твоих рассказов о фронте, где ты старался помочь солдатам не только физически, но еще и морально.

– Я обещаю подумать, мне нужно все взвесить.

– Конечно, конечно. Но прошу дать ответ мне не ранее чем через два дня, потому что в начале недели мне будет необходимо съездить в город и поговорить с коллегами, а заодно и замолвить за тебя словечко.

Помню, что всю прошлую ночь я не сомкнул глаз и старательно думал о представившейся возможности. У Греты было бессмысленно спрашивать совета, она сказала, что поддержит любое мое решение, но добавила, что лучше не лезть в область, о которой мне почти ничего не известно. Но я принял решение еще в кабинете доктора Шмидта, просто побоялся сказать его вслух сразу. Здесь, конечно, проявился мой небольшой эгоизм, так как я хотел навсегда покончить с практикой хирурга, значительно устав от вида человеческих органов, крови и запаха антисептических средств.

На следующие утро я принял предложение доктора Шмидта, и уже осенью снова отправился на учебу, правда предоставленного материала было ничтожно мало, и многие аспекты пришлось восполнять в процессе практики. Научных книг и статей практически не было, а то немногое с чем доводилось работать, было весьма несовершенно и объясняло все в общих чертах, совсем не учитывая индивидуальность каждого человека. Ведь органы у всех одинаковые, а вот души – разные, потому общая система лечения, основанные на все тех же драконовых методах средневековья, мало что давала. Но, тем не менее, даже такие небольшие островки знаний много чем помогли и дали мне общие представление о том, что же такое психотерапия и для чего она нужна. Как оказалось, лечить душевные расстройства у меня получалось на порядок лучше, чем у моих коллег, и порой мне приходилось давать советы ученым профессорам, которые были ограничены своим невежеством, конспектами и учебниками. После я защитил диссертацию на тему «Методы реабилитации людей, пострадавших в ходе боевых действий и общая практика лечения посттравматического расстройства».

Ну а по окончании университета, мне предложили работу в одной из больниц Бурга, где было недавно открыто психиатрическое отделение. Доктор Шмидт, конечно, был расстроен тем, что я собирался перебраться в город, но по его собственным словам, он же меня на это и подвиг. В общем, так началась моя карьера в области психиатрии, которой я отдал почти пятьдесят лет.

4

– Интересная история. – Произнес Людвиг, обтирая себе лоб и шею белым платком. – Но как же вы оказались в такой дыре, как «Две башни»? Откровенно говоря, не самое перспективное место для такого профессионала, как вы.

– К сожалению, сейчас про это заведение ходит не слишком хорошая слава, но когда-то это было совсем не так. – Профессор тоже достал платок и протер пот со лба и щек, после чего допил прохладную воду из стакана, закусив лимоном. – Перед тем, как перебраться в «Две башни», я работал в хорошей современной клинике в городе Гойтц, под моим руководством было целое психиатрическое отделение с опытными специалистами, где мы могли предоставлять людям реальную помощь и поддержку, благодаря чему слухи о нашей работе распространялись очень быстро. Мне наконец-то удалось собрать вокруг себя людей, которые стремились восстановить расстроенные струны человеческой души, вместо того, чтобы ломать их полностью. К несчастью, моя слава меня же и погубила. В один прекрасный день на пороге моего кабинета оказался богатый кондитер, мистер Бром, который владел сетью фирменных магазинов по всей стране, где продавали разнообразные виды шоколада, тортов, конфет, пирожных и так далее. Дело было в том, что он стал подозревать, будто у его ненаглядной дочери, и что не маловажно, единственной наследницы, не все в порядке с головой, а потому ему бы очень хотелось, чтобы я лично осмотрел её и провел необходимый курс лечения. Было несколько странно, когда он попросил меня подержать её в больнице где-то с полгода, чтобы она смогла полностью прейти в себя. Я тогда не обратил на это внимание, хоть просьба показалось мне необычной, но хороший гонорар, который обещал мне Бром и благотворительный взнос в фонд больницы, сделали свое дело. На свою голову, я согласился, и тот день стал роковым в моей жизни.

– Не все было так просто, верно доктор? – Людвиг на минуту отлучился на кухню, где снова наполнил два стакана ледяной водой с лимоном. Профессор выпил почти половину, после чего продолжил:

– Верно, но тогда я этого не знал, да и не мог знать. Девушку звали Герольда, ей было двадцать четыре года, и она была весьма привлекательной молодой особой с волосами цвета спелой пшеницы и голубыми глазами, подобными двум чистым кристаллам. Группа молодых врачей уже выстроилась в очередь, но я решил провести курс лечения самостоятельно, так как клиентка была сильно знатной особой, и не должно было возникнуть никаких проблем. Конечно, поначалу я не мог понять, что с ней не так: она плакала ночи напролет, грызла ногти и настоятельно отказывалась от еды. Один раз даже запустила в меня стаканом с горячим чаем, немного ошпарив мне шею. Я видел, что с ней происходит что-то не то, но по крайне мере это была не шизофрения или другое опасное расстройство, а потому я решил запастись терпением и увеличить дозу успокоительных средств, которые приходилось подмешивать ей в воду. Так прошел почти месяц, но все же был небольшой результат: у неё появился аппетит, она стала более приветливой и уже самостоятельно принимала нужные лекарства. Видно все это время она присматривалась ко мне, стараясь понять, работаю я по указаниям её отца или нет. И вот в один из вечерних осмотров, она решилась со мной на откровенный разговор. Услышанное не столько поразило меня, сколько оскорбило до глубины души. Оказалось, что мистер Бром запер её в клинике только по тому, что не разделял любви Герольды к молодому почтальону, который ежедневно приносил в их дом письма и газеты. Конечно, я мог подумать, что она бредит или у неё не все дома, как и говорил её отец, но почему-то все говорило в пользу того, что молодую девушку просто заперли против её воли, а меня – надули! Я решил лично провести расследование, отправился на почту и принялся разыскивать парня по имени Фриц Маутнер. Это оказался худощавый юноша с черными волосами, которому на вид было лет двадцать. И как ты думаешь, что он мне рассказал?

– История девушки оказалась правдой. – Довольно кивнул Людвиг.

– Именно! Я был поражен до глубины души! Оказывается, этот проходимец Бром просто использовал меня, чтобы я помог решить его семейную проблему. Скажу сразу, что заключать человека в сумасшедший дом по такой нелепой причине – преступление против здравого смысла. Вечером я с чистой совестью выпустил миссис Бром из больницы. Она мне сказала, что сбежит со своим почтальоном в другую страну, где они будут жить вместе долго и счастливо, и где её отец не сможет им помешать. Я благословил её затею и с чистой совестью лег ночью в постель. Однако утро выдалось весьма жарким.

– Её отец?

– Именно. Мистер Бром узнал, что молодой почтальон исчез с его дочерью этой ночью. Об этом ему рассказали родители парня. И естественно он потребовал от меня ответа, на каких это основаниях и по какому праву я её выпустил? Ну, я и ответил ему весьма грубо, что пусть делает дурака из кого-нибудь другого, а в моей клинике будут только настоящие больные, которым нужна реальная помощь, а не всякие дочки богатых торговцев, которых просто надо засунуть подальше из-за их неудержимой юношеской страсти!

– Думаю, что мистер Бром просто так этого не оставил.

– И будешь прав, дорогой Людвиг. Если говорить в общем, он подергал за нужные ниточки в своих кругах и областной союз психотерапевтов выслал мне бумагу, где говорилось, что меня снимают с должности заведующего отделением и переводят в какую-то захолустную больницу для душевнобольных «Две башни» на должность главврача. Конечно, я и понятия не имел, что она находиться на другом конце страны, но принял это решение стоически, собрал свои вещи, взял с собой Грету и переехал в Брюкель, так как это был ближайший населенный пункт от моего нового места работы.

– И вам там понравилось?

– Сначала не очень, так как пришлось все начинать буквально с нуля, учитывая то, что мой предшественник практически не вел необходимые бумаги, а дисциплина санитаров и докторов изрядно хромала. Но я принял и это, и начал понемногу приводить это заведение в божеский вид. Конечно, здесь присутствовали еще старые «комнаты пыток», а методы некоторых врачей доходили до того, что они просто били пациентов палками, когда они не хотели им подчиняться, но я быстро прекратил эту практику, заручившись поддержкой персонала. В целом, мне удалось навести относительный порядок и даже увеличить число излечившихся пациентов, но потом началось тотальное сокращение психиатрических больниц, которые считались неперспективными и малоэффективными, и естественно «Две башни», стараниями моего предшественника, оказалась на вершине «расстрельного списка». Сначала нам просто урезали финансирование, из-за чего половина врачей и санитаров уволилась, а потом начало сокращаться количество пациентов. Но в последний момент кому-то не захотелось просто так закрывать нашу клинику (а она действительно была хорошей, ничем не уступая большинству современных больниц), и потому было решено оставить здесь двух докторов, четырех санитаров, двух сторожей, кухарку и уборщика, чтобы они поддерживали видимость работы заведения. Иногда к ним можно забрасывать по паре пациентов, чтобы они там совсем не проедали казенные деньги, и вот так можно убить сразу пару зайцев: сохранить клинику и даже получить какую-то с неё пользу при минимальных затратах.

– Насколько я понял, вас оставили «лишь бы было».

– Проще говоря: да. Мы находились в некой степени заморозки и в случае резкого увеличения сумасшедших в стране, их можно было снова сослать сюда, открыв должное финансирование.

– Вот почему вы думаете, что те трое солдат станут, как это говорится, «первыми ласточками» к возрождению «Двух башен»?

– Не уверен, но мне кажется, что после войны ситуация обостриться, учитывая то, сколько неуравновешенных солдат вернется с фронта, а для таких людей – самое место в «Двух башнях».

– Подальше ото всех, чтобы никому они не могли помешать. – Подытожил Людвиг.

Профессор кивнул и допил свою воду, чувствуя, как от этого диалога и жары пересохло в горле. Часы показывали почти шесть часов вечера. Скоро должно стать прохладней. Немного передохнув и выпив еще по стакану воды, Людвиг решил вернуться к тому, что они так долго откладывали.

– Итак, профессор. – Он напустил на себя серьезный вид, сразу очертились морщины на лбу, губы слились в тонкую полоску, руки уверенно сжимали блокнот и карандаш. – Давайте поговорим о ваших призраках.

– Хочешь подвергнуть меня психоанализу? – Хохотнул профессор. Людвиг тоже заулыбался, понимая всю комичность ситуации:

– И все же, вы давно обещали мне поговорить об этой проблеме. И, к сожалению, каким бы ты не был профессионалом в области психиатрии, а излечить грызущих тебя демонов самостоятельно бывает очень не просто, если не сказать невозможно.

– Я думаю, что этот разговор все равно должен был состояться и больше откладывать его бессмысленно, поэтому, – профессор глубоко вздохнул и выдохнул, – я готов.

– Хорошо, начнем с простых вопросов: вас беспокоят ночные кошмары?

– Да, но не просто кошмары, а один и тот же сон на протяжении почти всей жизни.

– Опишите мне его. Что в нем происходит?

– Трудно сказать, место действия почти всегда разное, лишь только один персонаж остается неизменным.

– Кто он?

– Человек с зашитым лицом, полковник Отто Винзель.

Карандаш застыл в руке Людвига, он внимательно посмотрел на профессора.

– Неужели тот самый?

– Да, ты все правильно понял, иначе я бы тебе не рассказал всю историю целиком.

– И что он делает?

– В основном, преследует меня. Весь сон я только и делаю, что убегаю от него. Иногда у него в руке зажат какой-то предмет: щипцы, скальпель или зажим. Чаще всего все заканчивается тем, что я спотыкаюсь об какой-то невидимый ухаб или препятствие, и фигура с зашитым лицом нависает надо мною, громко смеясь. На этом сон и заканчивается.

– И вы никогда не смогли оторваться от него? Спрятаться где-нибудь или дать отпор?

–Нет. Пойми, что меня сковывает такой страх, что просто поджилки трясутся, все, что я могу – это бежать или в оцепенении стоять на месте.

– Ага.

Людвиг задумался на несколько минут, лицо его стало напряженно, было видно, что он упорно обрабатывается полученную информацию. После затянувшийся паузы, он, наконец, изрек:

– Я думаю, что это страх.

– Страх?

– Да. Не поймите меня не правильно, но ваш полковник Отто Винзель – это отображение вашего страха, всего того, что вы боитесь и с чем не хотите бороться.

– Но почему именно он?

– Видно вы сами того не понимая, получили тяжелую психологическую травму во время той операции в блиндаже, и даже возможно, забрали страх вашей будущей жены Греты, как бы невероятно это не звучало. Вы постарались запереть его где-то глубоко в каморке вашего сознания, но постепенно, по мере того, как вы сталкивались со стрессами, большими или маленькими, вы подбрасывали ему хлебные крошки, питая внутреннего монстра.

– Звучит как-то невероятно.

– Можете в это не верить, но вам ли не знать, насколько неизведанны границы нашего сознания и сколько тайн они хранят. А психическое здоровье? Кто может точно сказать от чего человек сходит с ума или впадает в дичайшую депрессию? Конечно, значительную долю в этом играют сложившиеся обстоятельства, но ручку сумасшествия мы спускаем сами, добровольно. Таким образом, стараясь защититься от свалившихся на нас проблем.

– И что же мне делать? Как я могу от него избавиться? Я перепробовал столько методов и приемов, что уже сбился со счета. Но эффекта – ноль.

– А вы пробовали с ним сражаться?

– Что ты имеешь в виду?

– Не убегать от него во сне, а посмотреть ему прямо в лицо, показать, что вы не боитесь своего страха и можете с ним справиться.

– Я как-то не думал об этом, да и как я смогу это сделать? Ты же знаешь, что во сне все идет по какому-то безумному сценарию, который мы не можем контролировать. Как я смогу что-то сделать, если все мои действия заранее расписаны?

– Я могу вам в этом помочь. Для этого достаточно провести сеанс гипноза, и мы вместе постараемся победить вашего монстра.

– Гипноз? Но ведь это инновационная область еще до конца неизведанна. Нередко были случаи, когда человек после сеанса просто сходил с ума или терял часть памяти! А что если нахлынувший поток воспоминаний окажется слишком сильным и я не смогу с ним справиться? Учитывая мой возраст, я не могу ручаться, что буду способен выдержать подобное испытание.

– Тогда постарайтесь сами управлять сном. Напишите в своей голове сценарий перед тем, как ложитесь спать, и прокручивайте его в голове, пока не заснете. Может быть, из этого что-то и получиться.

– Не знаю, я не специалист в области снов и не могу там развивать свое сражение, но обещаю, что постараюсь попробовать, другого выбора у меня все равно нет.

– И еще профессор, – Людвиг напрягся и произнес серьезным тоном, – боюсь, ваш призрак не столь безопасен как вам кажется. Если человек с зашитым лицом одолеет вас во сне, вы можете сойти с ума.

Последние слова прозвучали как гром. Профессору действительно стало страшно, ни сколько из-за слов Людвига, сколько из-за того, что он знал, что это правда. Последние кошмары действительно вызывали у него слишком сильный страх, который овладевал им до спазмов тошноты и позывов в мочевом пузыре. И вот теперь кто-то другой подтвердил терзавшие его догадки. Что если и вправду один раз он не сдержится и даст демону из кошмаров овладеть им полностью? Тогда он сможет проникать не только в его сны, а станет частью обычной жизни, будет выскакивать как черт из табакерки на каждом углу и в итоге доведет его до сумасшествия. Вот будет забавно: «врач-психиатр оказался на месте своих пациентов». Правда, забавно для других, но не для него.

Видя смятение профессора, Людвиг поспешил сменить тему, словно этого разговора и не было вовсе. Оставшийся вечер они говорили о разных подходах к лечению депрессии, неврозов и гипотонии. Потом зашел разговор о профессоре Зофе, текущем положении дел в стране, недавней войне и причинах поражения нашей армии в ней. Поужинав в восемь часов, они еще немного посидели в гостиной, потягивая бренди и слушая новости по радио, после чего профессор решил отклониться ко сну. Уже заходя в свою комнату, он услышал позади голос Людвига:

– Доктор Фитцрой, знайте: я всегда готов вам помочь.

Профессор немного опешил, но все же сумел повернуться и поблагодарить своего коллегу. Улегшись в постель, он все думал о состоявшемся сеансе психоанализа. А что если он тоже сойдет с ума? Как там говорила во сне Грета? «Опасность будет атаковать тебя с двух сторон: во сне и наяву».

Глава 4.

1

Как ни странно, ночь для профессора прошла спокойно: он задремал почти сразу и после погрузился в глубокий сон. Призрак полковника Отто Винзеля тоже куда-то исчез, не пожелав сегодня терзать сознание доктора. Карлу Фитцрою пришлось проснуться в полшестого утра, чтобы успеть на утренний поезд в семь часов. Людвиг был предупрежден о раннем отъезде, а потому встал почти одновременно с профессором и уже поставил чайник для кофе. Выпив по чашке бодрящего напитка, они, не теряя времени, отправились на железнодорожный вокзал.

Для профессора всегда было немного странно видеть город в первые часы после рассвета. Все кругом оттенялось гаммой темных, серых и оранжевых оттенков. Здание и улицы спали, воздух был насыщен умиротворением и покоем. Кое-где на дороге можно было увидеть редкого прохожего или дворника, приступившего к своим обязанностям до того, как на тротуары хлынут потоки вечно куда-то спешащих людей. Во всем этом была своя красота, чувствовалось что-то необычное, нереальное, словно само время переместило тебя на несколько тысяч лет назад, сохранив при этом грубые здания и постройки, но убрав из них дух человека, предоставив их лишь магии рассвета.

Карл Фитцрой вдохнул поглубже прохладный воздух и растер руками занемевшее лицо. Людвиг выкатил машину со стоянки и ловко вывернул на улицу, подъехав прямо к профессору. Они двинулись по пустынным улицам, вздымая вверх мелкий мусор и дорожную пыль.

До вокзала добрались за двадцать минут. Это было широкое здание с залом ожидания и несколькими кассами с билетами, где стояли малочисленные посетители. Отсюда можно было попасть почти в любой крупный город страны, а также в города ближнего зарубежья, но сейчас, когда война только закончилась и отношения между народами были натянуты, как гитарные струны, мало кто хотел уезжать к соседу, если только вперед его не гнали срочные дела.

Профессор спокойно купил себе билет на семь часов и поудобней устроился на деревянном стуле в зале ожидания. Он сразу предложил Людвигу уехать, но тот упорно отказывался покидать доктора, пока не посадит его на поезд. Однако уже спустя пять минут случилась неприятность – профессор забыл свой портфель дома у Людвига. Молодой доктор не растерялся и быстро рванул обратно, пока еще улицы не запрудили другие машины. Карл Фитцрой перенимался с ноги на ногу, ходил по залу, где в глухой тишине ярко отдавался стук его каблуков по светлым мраморным плитам. Он то и дело поглядывал на огромные часы над выходом на пирон, мысленно молясь, чтобы его друг успел вовремя.

«Как я мог забыть свой портфель! Я же всегда проверяю его перед выходом, а тут такая беда. Эх, голова!» – мысленно ругал он себя, нервно теребя лацканы пиджака.

Поезд прибыл чуть раньше, а отправление было назначено на пять минут восьмого. Людвиг успел: приехав за полчаса до отправки, он вскочил в зал ожидания, держа в руках коричневый портфель. Профессор тут же разразился благодарственной тирадой. Такой порыв несколько смутил Людвига, а потому, пожелав ему хорошей дороги, он удалился, не забыв напомнить, что в случае чего, профессор всегда сможет у него остановиться во время пребывания в Фэллоде.

Поезд тронулся, испустив железный рев, и медленно набирая скорость, отправился обратно в Брюкель. Профессор решил вздремнуть до прибытия, но шум колес и сильная качка не давали, как следует сосредоточиться, а потому он принялся рассматривать пейзаж за окном. Благо в этом деле ему никто не мешал; в купе с ним больше никого не было. Выехав за городскую черту, он наслаждался зелеными пастбищами, маленькими домиками с внутренними садами, излучинами реки Эрл и призраками холмов, которые маячили на горизонте. Но больше всего его внимания привлекли столбы. Удивительно, как это он не замечал раньше этих неизменных спутников любых путешественников. Некоторые обычные вещи открываешь для себя совершенно внезапно, когда начинаешь всматриваться в них более осознанно, чем делал до этого. Вот и сейчас, профессор рассматривал разные оттенки дерева телеграфных столбов. Они шли параллельно друг другу на расстоянии примерно в два метра. Хотя телефон активно входил в жизнь, от телеграфа до конца еще не отказывались, считая эту связь более надежной, чем аппарат, по которому иногда была сложно разобрать, что говорит собеседник на другом конце провода. Столбы выплывали стройными рядами, одни стояли чуть выше, другие чуть ниже, некоторые стояли прямо, другие немного накренились вправо или влево. Кое-где виднелись более современные, железные электрически опоры, которые поддерживали линии высоковольтных проводов, приносящие электричество в самые отдаленные села и города. Вот так странно, казалось бы, что может быть интересного в столбах, которые окружают нас повсюду? Мы их не замечаем, проходим мимо, иногда рассматриваем какое-нибудь объявление, которое предлагает нам что-нибудь купить или продать, но никогда не задумываемся, что если завалится хотя бы один из таких столбов, кто-то лишится связи, а кто-то электричества. Такая вот простая и в то же время ответственная служба эти молчаливых гигантов, воткнутых в землю, о которых никто никогда не думает.

Профессор так и просидел всю дорогу до деревни, созерцая проносящиеся пейзажи, но мысли его летали далеко от мирских проблем, ведь у него наконец-то появились пациенты, а кто такой врач, если у него нет больных? Просто человек в белом халате со знаниями, которые даже нигде нельзя применить.

Поезд противно заскрипел, приближаясь к перрону, и вскоре испустил облегченный вздох, словно машина тоже могла уставать. Карл Фитцрой весьма уверенным шагом миновал здание станции и сел на трамвай. Выйдя на улице Сталелитейщиков, он миновал несколько переулков, выйдя на проспект, а оттуда перешел на улицу Шахтеров, где до его дома было рукой подать. Уже поравнявшись со своим гаражом, он снова бросил взгляд на плетеного человека на противоположной стороне улицы, который словно за ним наблюдал. Неожиданно из-за него выплыла фигура Крауса с лейкой и граблями в руках. Он с секунду посмотрел на профессора, потом поднял руку с граблями, стараясь махнуть ему, но в последний момент передумал и резко опустил её вниз, после чего развернулся и направился в сторону своего крыльца.

Мысленно поморщившись от этой сцены, профессор переступил порог дома, где в нос ему ударил неприятный запах затхлости и пыли. Профессор решительно отдернул шторы и открыл окна, после чего твердо решил отправиться к миссис Эмили Кунц, весьма привлекательной сорокадвухлетней женщине, проживавшей в конце улице. Она славилась тем, что выполняла превосходную уборку на дому, несмотря на то, что её муж зарабатывал достаточно денег на кирпичном заводе и упорно настаивал, чтобы его жена занималась воспитанием детей. Но Эмили просто не могла сидеть на шее у своего супруга – характер был не тот. А ее пожилая мать и так взяла на себя все домашние обязанности, просто не давая своей дочери заниматься чем бы то ни было, кроме воспитания внуков. Но дети быстро росли, двое старших мальчиков уже нашли свое место в жизни и занимались своими семьями, третьему пареньку было четырнадцать, и он вполне мог справляться самостоятельно, и лишь маленькая дочка Дорети, которой было только восемь лет, уделяла достаточно внимания и любви матери. А потому, Эмили нашла себя в уборке, стремясь не только довести до абсолютной чистоты свой дом, но и помочь в этом соседям, которые восхищались её усердием. Из этого получился и хороший бизнес, учитывая то, что предоставляемые услуги были высоки, а плата – умеренная. Профессор хорошо знал Эмили, так как помог вылечить перелом руки её мужу, когда тот упал с яблони, а до больницы еще надо было добраться. С тех пор между их семьями завязалась крепкая дружба, и они часто навешали друг друга, но после смерти Греты эта связь несколько ослабла, если не разорвалась окончательно.

Скрепя сердцем Карл Фитцрой все же постучался в знакомую дверь, покрытую свежим лаком. Видит Бог, он не хотел признаваться в том, что уже сам не может справиться с простыми домашними обязанностями, прося помощи у соседей. А если новость еще разойдется по округе, то возле его дома соберется толпа мягкосердечных пожилых дам, которые захотят помочь ему скрасить одинокие зимние вечера. Бррр.… Даже от самой мысли по душе пробежал мороз. Ну, уж нет! Если дальше все пойдет лучше, то он и сам сможет управиться со всеми делами, но сейчас ему была нужна помощь.

Дверь отварила девочка в розовом платьице и белых башмачках. Пшеничные кудри выбивались из-под маленькой шляпки в тон платью, два ярко синих глаза внимательно изучали морщины доктора.

– Привет, деточка! – Профессор старался, чтобы его голос звучал как можно мягче и дружелюбней. – Скажи, а твоя мама дома?

Девочка все также пристально смотрел на доктора, после чего застенчиво произнесла:

– Мама наверху, отдыхает. Мне позвать её?

– Дорети, кто там? – раздался голос из-за спины, и на лестнице появилась, судя по всему, её бабушка. Она бросила на профессора недобрый взгляд, словно этот человек был последним проходимцем или преступником, который втирается в доверие к маленьким девочкам, а потом убивает их где-нибудь в лесу.

– Что вам нужно? – воскликнула она строго, но в то же время спокойно, стараясь не навлечь на себя беду, если профессор окажется не тем, кого она уже нарисовала в своей голове.

– Прошу прощения, я пришел к миссис Эмили Кунц. Мне необходимо с ней переговорить.

– Что-нибудь случилось?

– О, вовсе нет. Я ваш сосед, доктор Карл Фитцрой, живу ниже по улице. Я планировал переговорить с миссис Кунц на счет уборки в моем доме, вот и зашел.

Бабушка немного успокоилась и на секунду задумалась, словно перебирая что-то в своей памяти. Неожиданно она воскликнула:

– Боже мой! Вы – муж Греты!

– Верно.

– Примите мои самые искрение соболезнования, она ведь умерла совсем недавно, а я так и не смогла присутствовать на её похоронах, поскольку меня свалил недуг.

– Благодарю вас за добрые слова, но как мне увидеться с миссис Эмили?

– Она сейчас отдыхает. Убиралась у соседей напротив. У них там жила старая карга-кошатница. Уже год как померла, а только сейчас объявились какие-то далекие родственники за наследством. Они сами живут в каком-то крупном городе, название не запомнила, а этот дом хотят продать и выручить деньги, но ведь туда без маски и зайти было невозможно! Вонь стояла такая, что хоть топор вешай! Не говоря уже о мебели, полах и стенах, которые были готовы рассыпаться при первом прикосновении! Вот они и подрядили Эмили выбросить весь этот хлам, и навести порядок перед ремонтом, иначе его и за горстку монет не продашь. К счастью, сегодня она как раз закончила последние комнаты и ушла на заслуженный отдых…

– Понятно! – Резко прервал триаду местных сплетен профессор. – Тогда, я зайду как-нибудь в другой раз.

– Конечно, конечно! Я передам Эмили, что вы заходили, и завтра она сама к вам заглянет, тогда вы все с ней и обсудите. Негоже в таком почтенном возрасте наматывать лишние километры.

«Спасибо, напомнили».

– Ну, что ж. Рад был вас повидать. Тогда позвольте откланяться, у меня сегодня еще много дел.

– Конечно, конечно. Но вы заходите к нам, если будет время. Для вас у нас всегда найдется мягкое кресло и чашка чая. Как ни как, вы спасли моему неудачнику зятю руку, иначе этот бездельник больше не смог бы работать и пустил всю семью по миру! Сколько раз я ему говорила, что надо плотно устанавливать лестницу, прежде чем лезть на дерево, но разве он слушал?! Вот и поплатился, а если бы…

– Спасибо, спасибо. – Профессор понял, что пора уносить ноги, иначе эта речь растянется на несколько часов. – Приму к сведенью. Всего доброго.

– До свиданья, приятного дня.

Дверь захлопнулось, а доктор Фитцрой облегченно вздохнул. Профессор направился в сторону своего дома, стараясь оказаться от жилища миссис Кунц как можно дальше. Он, конечно, не был параноиком, но что-то ему подсказывало, что если он не удалиться на достаточное расстояние, то старая кошелка броситься следом, забыв рассказать еще одну сплетню. От подобного количества информации за каких-нибудь двадцать минут можно сойти с ума. Бедный муж Эмили! Эта фурия, наверняка, высасывает из него последние силы своей пустой болтовней. Воистину, женский язык и убить может. Но теперь он свободен, а главное вечером его ждут тишина и покой в своем доме, хоть и сейчас там нет Греты. Но лучше одному, чем с подобным созданием в юбке. А теперь, надо бы быстро перекусить и отправиться в «Две башни». Интересно, что там за рисунок, о котором говорил Август?

2

Нырнув в глубину гаража, где пахло инструментами и машинным маслом, доктор Фитцрой благополучно завел мотор своего «Вагенгруппэ», и взял курс на «Две башни». Погода стояла чудесная: здесь, в провинции, не чувствовалась удушающая жара, которая неизменно царила в городе. Легкий бриз, летевший со стороны моря, приносил свежесть и прохладу. Профессор опустил окно и подставил лицо потоку чистого ветра. Вот он уже проехал старую водонапорную башню, которая отмечала границу деревни с лесом. Стоит сказать, что это было излюбленным местом для тех, кто назначал свидание, ибо отсюда можно было спокойно отправиться на прогулку в лес, не попадаясь на глаза ненужным свидетелям.

Успешно миновав мост через реку Эрл, автомобиль выехал на мощеную дорогу вдоль фермерских угодий, а вдалеке уже вырисовывался силуэт «Двух башен». Каждый раз, проезжая по этой дороге, профессор вспоминал свой первый день в клинике, когда он был еще на двадцать лет моложе и не знал, какие испытания выпадут на его не только профессиональном, но и жизненном пути. Он также любил прокручивать в голове весьма необычную историю этой больницы, на которую случайно наткнулся в архиве лечебницы, когда пытался отыскать личное дело одного из пациентов. Тогда маленькая потрепанная книжица, больше похожая на брошюру, не привлекла его внимание, и если бы он не захватил её с собой случайно, то она бы так и покоилась среди папок тысячи забытых душ.

Если верить предисловию, данная история была написана неким А. Зеннхайзером, который заведовал лечебницей в начале 1890 года. По его сведеньям, изначально «Две башни» были поместьем богатого плантатора, барона Эрика Уорвика, который хотел построить себе что-то вроде загородного домика, куда бы он мог приезжать на лето вместе со своей семьей. Дом задумывался как массивное двухэтажное здание из серого камня с большой гостиной, столовой, кухней, каминным залом, спальнями и несколькими ванными комнатами. Деревья, в радиусе двадцати метров, были вырублены, а на освободившейся территории был разбит сад с дорожками из гравия, маленьким искусственным прудом, беседками, клумбами и разнообразными деревьями, от стройных кипарисов до могучих кедров и цветущих багряников. Фасад дома украшало каменное крыльцо с навесом, который покрывала красная черепица. Всюду были расставленные глиняные горшки с миртом и можжевельником.

Но ключом всей композиции стали четыре круглые зубчатые башни у переднего и заднего фасадов, которые несли в себе не столько практическую, сколько декоративную принадлежность.

Каждое лето Уорвик приезжал сюда на отдых с семьей: у него была жена и три чудные дочки. Отсюда можно было быстро добраться до Изумрудного моря. Однако в то лето, которое стало роковым для Эрика Уорвика, почти каждый день шел дождь, словно предвещая грядущую беду. И вот, в один из теплых и солнечных дней, девочки выбежали погулять в сад. Если верить записям, им всем было не больше десяти лет. Вечером они не вернулись к ужину. Уорвик попросил слуг позвать заигравшихся дочерей, но пришедшая служанка заявила, что в саду их нет. Не зная, что и думать, барон бросился на поиски, решив, что они убежали в лес. Но поиски не дали никаких результатов. Уставший и обессиливший, утром он отправился в Фэллод, ругая прислугу за то, что они не следили должным образом за его детьми. Поездка заняла у него почти два дня, ибо железная дорога в Брюкеле только начинала строиться, а паром работал строго по графику, перевозя груз и рабочих.

Объяснив ситуацию в полицейском управлении, ему выделили шестьдесят человек и десять специально обученных овчарок на поиски пропавших наследниц. Ключевую роль сыграли собаки, которые почему-то все время крутились возле границ поместья, даже не желая углубляться в лес. Одна из овчарок увлекла молодого полицейского в березовую рощу, которая резко обрывалась в небольшое болото. Он тут же достал свисток и позвал к себе остальных. Всех как одного осенила ужасная догадка, но еще оставалась надежа, что в болоте ничего не найдут. Но прибежавшей на место Уорвик сразу все понял, а вернее почувствовал всеми фибрами своей души.

Тела его трех дочерей достали в тот же день. Обрыв был очень крутой и не мудрено, что дети просто свалились в болото, тут и взрослый выкарабкаться не смог, не то, что ребенок.

Некоторые записи указывали на то, что после похорон Уорвик вырубил березовую рощу и засыпал болото, но после того, как территорию начали активно заселять новые фермеры, эту информацию никто достоверно не смог проверить. Одно было известно точно: фонтан с херувимами, который появился возле поместья, был данью памяти его погибшим дочерям.

Последующие записи о судьбе Уорвика разнились: в одних источниках было указано, что после случившегося он покинул поместье и увез жену далеко на север, по другим, от барона ушла жена, после чего он начал пить и, в конце концов, свихнулся. Последнюю версию особенно живо пересказывали местные жители. Поговаривали, что Уорвик бегал по дому, видя в своих слугах, то умерших дочерей, то жену, которая винила его в случившемся. В итоге, он лишился почти всей прислуги, которая, несмотря на приличное жалованье, больше не хотела терпеть безумного хозяина. И лишь его дворецкий Анвар, которого он привез из далекой восточной страны, решил остаться с бароном до конца. Но Уорвик совсем потерял над собой контроль, отдавшись власти своего безумия. Теперь он не просто видел своих погибших дочерей, а и разговаривал с ними, когда смотрел на пустые стулья, гулял с ними по пустому саду, который зарос сорняками или укладывал их вечером спать. Анвар долго терпел сумасшествие хозяина, старясь самостоятельно управиться с хозяйством, пока ситуация совсем не вышла из-под контроля.

В один из вечеров барон выскочил из дома с кухонным ножом и со всех ног помчался в сторону деревни, крича что-то о жертвах, которые нужны ему для воскрешения дочерей. И хотя дворецкий не разобрал не единого слова, нож в руке Уорвика красноречиво говорил все за себя. Не теряя времени даром, Анвар бросился в погоню и, будучи бегуном, гораздо лучшим, чем его хозяин, скрутил Уорвика на лесной дороге, после чего буквально дотащил до поместья, где поместил его в узкую кладовую без окон, чтобы хозяину вдруг не вздумалось бежать через окно. Переведя дух, Анвар сделал то, что должен был сделать еще в самом начале этой истории – отправился за доктором. Однако прибывший из Брюкеля врач не был психиатром и смог лишь с трудом влить в горло барону двойную дозу успокоительного лекарства. После этого, дворецкий поместил спящего Уорвика в карету и отправился в город. По крайне мере, так говорят очевидцы, которые утверждали, что их экипаж укатил в сторону Фэллода.

Что стало с Эриком Уорвиком дальше неизвестно, но вот судьба его брошенного поместья решилась довольно быстро. Здание пустовало порядка месяца, после чего туда прибыла делегация правительственных чиновников, которая постановила, что барон Эрик Альбрехт Уорвик признан банкротом, а потому все его имущество подлежит конфискации и продажи на аукционе, а вырученные средства пойдут на уплату многочисленных долгов, которые накопились у него за последние полгода. И если мелкое имущество, такое как столы, стулья, трюмо и комоды быстро пошли с молотка, то вот само поместье никто не хотел покупать, из-за страха повторить судьбу безумного барона.

Здание так и осталось в собственности государства, а после кто-то предложил использовать его для создания сумасшедшего дома, что было весьма символично. Так как других предложений не поступало, правительственный комитет постановил переоборудовать поместье под лечебницу для душевнобольных. Процесс переоборудования длился почти год и стоил немалых денег, но заведение полностью оправдало вложенные средства. Лечебница оказалась весьма полезна для тех, кто хотел запихнуть своих свихнувшихся родственников куда подальше, чтобы они не мозолили глаза. Известие о новом дурдоме на краю земли быстро разлетелось по всей стране и уже через семь месяцев работы пришлось достраивать еще один корпус – для женщин. Однако для этого пришлось снести две башни, выходившие в сад. После еще одной масштабной реконструкции, в лечебнице могло уместиться до ста пятидесяти пациентов, здесь работали пятьдесят медсестер и столько же санитаров, сорок врачей разной квалификации, не считая поваров, уборщиков, охранников и садовников. Официально заведение носило название «Психиатрическая клиника для душевнобольных при деревне Брюкель, округа города Фэллод». Но врачи и пациенты называли её просто «Две башни».

На этом А. Зеннхайзер заканчивал свой небольшой рассказ. Профессор помнил каждую строчку, потому что перечитывал эту историю не одну сотню раз. Он часто думал о том, какими были «Две башни» тогда, в самом начале своего функционирования, как лечебницы, каких пациентов там лечили и какими заболеваниями, они болели. Большую часть дел в архиве было невозможно прочитать: первые чернила были недолговечны и исчезали буквально через два-три года. Конечно, о некоторых вещах было можно, и догадаться, как например, о комнате пыток. Это было длинное широкое помещение на первом этаже, где располагались разного рода приспособления для лечения психозов: смирительные стулья и кровати, вращательная машина, «мешок», который одевали не только на голову, но и на ноги, полое колесо и ванные с холодным душем. Конечно сейчас, стараниями профессора, это помещение переоборудовали в комнату отдыха, где пациенты могли заниматься различной творческой работой, или просто общаться друг с другом.

Профессор настолько погрузился в свои мысли, что и не заметил, как уже почти подъехал к кованым черным воротам «Двух башен». На его гудок из каморки выскочил Финке – молодой парень, двадцати пяти лет, в светлой рубашке и черных брюках. Это был второй сторож, который менял Хоппа через неделю.

Финке быстро открыл ворота, его голубые глаза улыбались, а светлые волосы, как всегда, были аккуратно зачесанные на правый бок.

– Как дела, профессор? Все хорошо? – дружелюбно крикнул он ему в приоткрытое окно.

– Твоими молитвами, дорогой друг, все в порядке.

– Рад слышать! Приятного дня!

Доктор Фитцрой вкатил автомобиль на гравий «Двух башен» и припарковал его под крытым навесом слева от фонтана. Размяв затекшие мышцы, профессор уверенным шагом преодолел пять ступенек крыльца и оказался у дубовой двери. Пора приниматься за работу!

Войдя внутрь, он ощутил слабый запах хлорки и увидел немного правее от себя их постоянного уборщика, мистера Бормана. Дойдя до железной лестницы, на которую бросали свет длинные электрические лампы под самым потолком, он решил окликнуть уборщика:

– Доброе утро, мистер Борман!

Борман встрепенулся, оторвавшись от мучавших его раздумий, и обернулся на приветствие доктора:

– Доброе, сэр. Как ваше здоровье?

– Не жалуюсь, хотя старые кости все чаще дают о себе знать. А что у вас?

– Жена совсем замучила, не знаю, что с ней делать!

– А что случилось, можно поинтересоваться?

– Конечно, доктор. Видите ли, она еще с прошлой зимы мечтает о новой соболиной шубе, которую приметила для себя в одном магазине Фэллода. Но тогда она стоила просто непомерные деньги, и я ей так и сказал: «Либо деньги будут тратиться на еду, либо нам придется есть твою шубу!». – Борман разволновался, вытерев лицо носовым платком. Его уже поблекшие карие глаза выражали бурю негодования. – Так вот, она вроде бы успокоилась, но с наступлением весны, снова принялась за свое! А ведь мне надо еще вовремя вносить плату за обучение в университете старшего сына! Она все упирает на то, что летом цены в два-три раза ниже, чем зимой. Но помилуйте, сумма все равно непомерная. С зарплатой уборщика и её грошовой пенсией далеко не уедешь!

Профессор внимательно выслушал проблему Бормана, хотя уже пожалел, что окликнул его, так как хотел скорее подняться к себе и заняться делом. Внезапно, его осенила блестящая мысль, которая могла бы спасти озадаченного полотера:

– Дорогой мистер Борман, кажется, я знаю, как вам помочь!

– В самом деле? – глаза уборщика так и засеяли, все тело его поддалось вперед.

– Проездом, я видел в одном из магазинов Фэллода распродажу теплых шерстяных пальто, которая продлится до конца июня. Насколько я смог разглядеть, они сбрасывают на некоторые вещи до пятидесяти процентов цены! Думаю, если вы поспешите, то сможете подобрать своей жене что-нибудь приличное и по умеренной цене.

Теперь Борман просто сиял от счастья. Не иначе сам Господь Бог послал ему профессора.

– Какая отличная мысль! – воскликнул он и принялся трясти руку профессора. – Огромное спасибо за информацию, теперь наконец-то она перестанет каждый день пилить меня на счет этой треклятой шубы, будь она не ладна! – Немного отдышавшись, он произнес более спокойным голосом: – А вы случайно не запомнили, где расположен этот самый замечательный магазин?

Доктор Фитцрой покачал головой:

– К сожалению, нет. Но он был недалеко от центрального парка на Университетской улице. Думаю, что по этому ориентиру вы сможете его найти.

– Да, конечно, конечно! Еще раз огромное спасибо, доктор! Храни вас Бог!

Профессор дружески похлопал Бормана по плечу и поспешил подняться по лестнице, после чего направился в свой кабинет. Переступив железную решетку, он с каким-то сожалением подумал, что когда-то железную дверь в коридор, где находятся кабинеты врачей, запирали, при сопровождении пациентов на процедуры, а теперь она безучастно висела, периодически поскрипывая, словно скорбя по былым временам.

Пройдя в свой кабинет, он с удивлением обнаружил, что Август был занят работой, что-то усердно печатая на машинке. Оторвав взгляд от почти набранного листа бумаги, он с радостью воскликнул:

– Профессор, наконец-то вы вернулись!

– Да, дорогой Август. Я здесь и до следующего понедельника полностью в твоем распоряжении. Первое, что я должен спросить: как наши пациенты?

– Их состояние стабильно, доктор.

– Рад слышать. А что там на счет рисунка, который сделал третий пациент?

– Он здесь. – Август наклонился под стол и извлек оттуда листок бумаги, который сразу передал профессору. Доктор Фитцрой долго рассматривал непонятный узор, стараясь понять, на что это похоже.

– Белиберда какая-то, – сухо проговорил Август, – два дня ломал голову, что это может быть, но так ничего путного в голову и не пришло.

«И не мудрено, – думал профессор, все также молча рассматривая рисунок, – исполнен он был очень плохо, к тому же рука пациента изрядно дрожала, но, тем не менее, здесь было изображено, что-то наподобие щита, который пересекало нечто похожее на палку. Через секунду в мозгу пронесся какой-то проблеск узнаваемости, будто он уже видел это когда-то. Но вот только где?».

– Профессор, вы в порядке? – снова произнес Август, выхватив доктора из его мыслей.

– Да, все хорошо. – Заворожено произнес Карл Фитцрой. – Август, будь добр, сними, пожалуйста, с верхней полки черную книжку с надписью «Униформа и знаки различия Ринийской империи».

Август поднялся со своего места и протянулся за указанной книгой, после чего отдал её профессору. Доктор Фитцрой уселся за свой стол, положив рядом рисунок, и развернул книгу. Подобная энциклопедия была подарком капитана Генриха Охмана, которому профессор спас жизнь еще на фронте, вытащив из его тела порядка десяти пуль, которые по чистому везению, не задели ни одного жизненно важного органа. Карл Фитцрой очень удивился, когда увидел этого человека на пороге своего дома спустя несколько лет после окончания войны, с подарком в руках, так как даже не помнил, что для него сделал. Зато капитан Охман не страдал забывчивостью и всегда благодарил тех, кто помог ему в трудную минуту. С тех пор они стали закадычными фронтовыми друзьями, иногда выезжая вместе на охоту или рыбалку, но это было давно. Если верить последнему письму, теперь Охман, уже в чине полковника, возглавлял военную администрацию графства Уокк, предпочтя бегству, сотрудничество с оккупационными властями.

Профессор вдохнул запах старых воспоминаний, которые перенесли его на несколько десятилетий назад, после чего открыл страницу сто тридцать два, где приводился перечень знаков различия императорской армии. Взяв в правую руку листок, он начал тщательного сверять рисунок с эмблемами на каждой странице, а тем временем Август, сгорая от любопытства, выглядывал из-за своего стола, чуть не опрокинув фарфоровую чашку. После пяти минут напряженной тишины, профессор одобрительно воскликнул и подозвал к себе своего ассистента.

– Как ты думаешь, эти два изображения похожи? – интригующе спросил он.

Август уставился на цветную эмблему в энциклопедии, где был изображен щит с красной полоской наверху, который пересекала винтовка со свисающим ремешком. Потом снова посмотрел на рисунок пациента, почесал затылок, и наконец-то, заключил:

– Клянусь Богом, да ведь они похожи!

– Верно, – совершенно спокойно отозвался Карл Фитцрой, – это эмблема Первой гвардии, – достаточно престижного военного формирования, которое восходит своими корнями к первым вооруженным солдатам, согласившимся поддержать императора Ульриха, когда против него первое началось Первое крестьянское восстание, подержанное баронами. Наряду с личной гвардией императора и телохранителями его Величества, Первая гвардия считается одной из старейших в стране и основной опорой, поддерживающей безграничную власть монарха.

– То есть, вы хотите сказать, что нам достались не просто обычные пехотинцы, которых бросают на убой в первом же сражении, а бойцы элитной гвардии страны?

– Именно, дорогой мой, если мы все правильно с тобой поняли.

– Но что же с ними такое произошло? Не думаю, что они несли службу на передовой, такие войска обычно осуществляют диверсионную деятельность в тылу врага или выполняет специализированные военные операции.

– Ты совершенно прав! Такой элитой не разбрасываются просто так. Еще я помню, что части Первой гвардии всегда стояли позади основных войск, защищая особо важные города или транспортные узлы. Неужели бы их засунули к нам? Что-то здесь не сходиться.

– Но подождите, все легко объясняется! Их же нашли без верхней одежды, документов, да вдобавок ко всему невменяемыми! Потому и засунули к нам, как обычных солдат. Ведь до сих пор никто так и не знает, кто они такие и откуда взялись.

Профессор согласился с доводами Августа, но его все еще терзали сомнения. «Необходимо окончательно убедиться». Доктор вскочил со стула вместе с раскрытой книгой и быстрым шагом направился к двери.

– Нам нужно навестить третьего пациента немедленно! – бросил он, выходя из кабинета.

С нетерпением подождав, пока санитары передадут ему ключи, и откроется дверь, профессор влетел в узкое помещение палаты, немного ошарашив даже самого пациента, который, чуть не отпрыгнул от решетчатого окна.

– Простите за вторжение. Не волнуйтесь, я доктор Карл Фитцрой. Мы с вами познакомились в воскресенье, надеюсь, вы помните меня. Мой ассистент передал мне рисунок, который вы сделали в понедельник и он смутно напомнил мне одну эмблему. Я хочу убедиться, что не ошибся в своих выводах.

Пациент все также молчал, уставившись на профессора, но уже немного успокоился, словно в его голове мелькнуло смутное воспоминание об этом человеке. Он мельком посмотрел в книгу на эмблему, на которую тыкал пальцем доктор, после чего лишь слегка кивнул головой.

– Что я говорил! – радостно воскликнул профессор, обращаясь к Августу.

Пациент принялся жестикулировать руками, силясь привлечь внимание обоих врачей, после чего протянул доктору листок, где были выведены цифры: «1-3-5-8-13». Профессор недоуменно на них уставился и снова обратился к пациенту:

– Что это? Что значат эти цифры?

Больной силился высказать какое-то слово, но что-то ему мешало, и получилось лишь несвязное мычание. Еще никогда доктор не видел такого сильного нарушения речи у пациента, и казалось, что какая-то невидимая преграда мешает ему правильно выговаривать слова. «Не мешало бы вызвать ему логопеда, – подумал он». Видя, что высказать свою речь членораздельно он все еще не может, пациент выхватил листок у доктора и подписал внизу: «Эти цифры крутятся у меня в голове. Больше ничего не могу вспомнить. Помогите».

Профессор и Август быстро пробежали глазами строки, после чего доктор усадил больного на кровать и присел на стул рядом с ним. Глядя ему прямо в глаза, он произнес:

– Хорошо, успокойтесь, не переживайте. Вы сегодня сделали слишком много, отдохните. Вам принести воды? – пациент отрицательно покачал головой. – Я понимаю, что это трудно, но пожалуйста, постарайтесь вспомнить, что с вами произошло. Это очень важно для последующего лечения. Хорошо? Договорились?

Пациент угрюмо кивнул, после чего лег на кровать, дав понять, что сегодня от него они больше ничего не добьются.

Тяжело вздохнув, профессор забрал листок с цифрами, и они с Августом вышли из палаты, заперев её на ключ.

– Что вы об этом думаете? – оживился Август, когда они шли по коридору к кабинету доктора.

– Все это весьма странно, хочу я тебе доложить. До сих пор не могу понять, что творится в его голове. Он не может вспомнить то, что с ним случилось, зато отлично помнит какой-то набор цифр, которые нам ничего не говорят.

– По крайне мере, он первый, кто пошел с нами на контакт. Другие, пока что, остаются в глубокой замкнутости. Радует только то, что едят они хорошо.

– Они все-таки солдаты, или когда-то ими были. Инстинкт самосохранения у них превыше любого психического расстройства, вот потому они и оставляют тарелки пустыми, потому что знают, что завтра еды уже может не быть.

– Вы думаете, они не понимают, где находятся, считая, что все еще остаются на фронте?

– Одному Богу известно, что творится в голове сумасшедшего, – устало вздохнул профессор, – нам же, приходиться распутывать этот клубок с самого начала.

Забрав в кабинете необходимые приспособления, профессор отправился проверить двух других пациентов. Переступив порог палаты блондина, доктор Фитцрой увидел, что пациент сидит на кровати и внимательно разглядывает свои пальцы, снова силясь что-то рассмотреть под ногтями. Он никак не отреагировал на приход посетителей, даже не оторвал глаз от своих рук.

– Добрый день, как вы сегодня поживаете? – начал старую песню профессор. – Чудесная погода! Правда, немного жарковато, как для меня. А что поделать? Ведь уже середина мая и скоро в свои права вступит лето, от этого никуда не уйдешь. – Пациент никак не реагировал на слова доктора, лишь мельком бросил равнодушный взгляд на него и Августа. – Я вот, допустим, не слишком люблю лето. Знаете, вся эта жара, которая буквально готова взять тебя за горло, пока ты не начнешь покрывать крупинками пота и тяжело дышать. Но с другой стороны, подобная погода весьма благоприятна для отдыха, скажем, где-нибудь на берегу Изумрудного моря или в лесу у озера. Не находите?

Вопрос повис в воздухе, и профессор обречено вздохнул и готов был уже попросить его руку для сфигмоманометра, но тут неожиданно пациент номер №1 оторвался от своих рук и посмотрел Карлу Фитцрою прямо в глаза. Его глаза были мутными, так что в них почти невозможно было рассмотреть зрачки, но вместе с тем во взгляде мелькнуло что-то осознанное, словно из глубины памяти вырвалась маленькая искра. Блондин раскрыл рот и четким голосом произнес несколько слов:

– С моими руками что-то не так. – Голос был слегка грубоватым, что никак не вязалось с его достаточно миловидной внешностью.

– Что вы имеете в виду? – профессор был изумлен уже второй раз за день и неосознанно пытался сунуть сфигмоманометр Августу, который находился от него слишком далеко, а потому руки поначалу просто тыкали в пустоту.

– Разве вы не замечаете,что с ними произошло нечто ужасное?

«О, Боже мой, только не шизофрения, – быстро подумал профессор».

– Я нахожу ваши руки абсолютно нормальными. – Доктор Фитцрой старался говорить, как можно более уверено и пытался ни чем не выдавать мелькнувшее чувство страха. – А что вы видите?

Пациент №1 снова уставился на профессора, смотря на него таким взглядом, словно это он сошел с ума и не замечает очевидного.

– Но как же? Ведь они все в грязи. Вот видите, здесь даже есть кусочки травы. – Он сунул абсолютно чистую руку прямо профессору под нос, указывая на ладонь. – И запах, разве вы не слышите эту вонь?

Пациент поднес руки к носу и резко отдернул их от себя.

– Да, слышу, – решил подыграть профессор, – просто ужасный запах, но я никак не могу понять, на что это похоже, а вы как думаете?

– Вы разве никогда не слышали запах тины?

– Тины?

– Да, болота или мха. Так еще пахнет гнилая кора.

Доктор Фитцрой подозрительно посмотрел на пациента, но тот уже отвел взгляд и снова уставился на свои руки, что-то бормоча себе под нос. Профессор аккуратно записал все услышанное в журнал, после чего измерил давление, проверил зрачки, сердцебиение и температуру. Убедившись, что все физиологические показатели в норме, он попрощался с блондином и вышел из палаты.

– Фух! – выдохнул Август, когда они вдвоем оказались в коридоре.

– Да, все это весьма странно. – Грустно изрек профессор.

– Как вы думаете, у него признаки шизофрении?

– Возможно, но не все. Скорее всего у него эффект раздвоения.

– В смысле? Вы имеете в виду личности?

– Не совсем. В моей практике был один такой случай, который я поначалу тоже характеризовал, как шизофрению, но на самом деле у эффекта раздвоения еще не все так плохо. Дело в том, что воспоминания человека, приобретенные им в прошлом в результате сильного стресса или психологической травмы, мозг отделяет из памяти и накладывает на реальность, словно одна картинка на другую, заставляя человека видеть на самом деле то, чего нет на данный момент, но что реально существует в его памяти.

– То есть, вы хотите сказать, что мозг просто показывает ему картинку, словно глаза – это проектор, а реальность – большое бело полотно в кинотеатре?

– Вроде того. Но главное отличие от шизофрении заключается в том, что эти образы со временем проходят, и человек начинает адекватно разделять свои воспоминания от реальности. К сожалению, такой случай возникает один на миллион, если не больше, и если мозг не сможет самостоятельно справиться с кризисом, то заболевание перерастет в полноценную шизофрению.

– И что же нам делать, чтобы этого не произошло?

– К несчастью, точной методики лечения подобного заболевания нет, так как оно довольно редкое. Часто его лечат как шизофрению или не лечат вовсе. Единственный пациент с подобным заболеванием, которого я знал, смог справится с этим самостоятельно, просто в один прекрасный день я заглянул к нему и на меня смотрели глаза абсолютно здорового человека. На все мои расспросы, что ему помогло, он лишь сказал, что в какой-то момент ночью в его голове словно щелкнул переключатель, и его обдало холодным потом, как после затяжного ночного кошмара. О чем он думал в тот момент, он тоже сказать не мог, просто наваждение спало и все.

– Счастливчик. – Угрюмо усмехнулся Август и провел рукой по волосам. – Если бы все всегда было так просто.

– Да, но я тоже могу ошибаться. С психическими расстройствами всегда сложно поставить точный диагноз. – Профессор протер вспотевший лоб рукавом, хотя в коридоре было прохладно. – Нам нужно больше времени и наблюдений, тогда можно будет сказать точно.

Закончив короткий разговор, доктор Фитцрой и Август направились проведать пациента №2. Переступив порог, их встретило угрюмое лицо поистине здорового детины, который лежал на кровати, запрокинув правую руку за голову. Он бросил холодный взгляд на доктора и Августа, после чего уставил взгляд в потолок.

– Доброго здоровья! Как вы сегодня? – начал приветственную речь профессор. – Отличный день, чтобы порыбачить, как вы думаете? Вот помню в детстве, мы с отцом поутру отправлялись на нашей маленькой лодке за форелью или окунем. И иногда возвращались домой с полными ведрами рыбы. Одну часть пускали на уху или тушили с овощами, а излишек – продавали на рынке. Эх, какие были времена! А вы любите рыбалку? Были когда-нибудь на море?

Уже готовый услышать в ответ тишину, профессор заметно дернулся от размашистого баса, который раздался со стороны кровати. Лицо Августа резко побледнело, и он чуть было не выскочил из палаты.

– Был пару раз. Может больше. Трудно сказать, док. В голове страшный коктейль из обрывков воспоминаний, словно корабль после боя – кажется целым, но то и дело не достает пары досок и куска паруса.

Профессор более чем опешил от такой связанной, а самое главное – адекватной речи! Боже мой, неужели наконец-то кто-то сможет пролить свет на эту странную историю. Взяв себя в руки, доктор Фитцрой глубоко вдохнул и расплылся в подкупающей улыбке.

– Рад, что смог пробудить в вас хоть какие-нибудь воспоминания. – Он сделал паузу, после чего продолжил: – Для нашего дальнейшего приятного общения, скажите, пожалуйста, как вас зовут? – Пациент №2 покачал головой:

– Если бы я смог сам это вспомнить, то сказал бы еще при первой нашей встречи. – Угрюмый пациент сел на кровати и теперь его лицо было напротив профессора. Доктор отметил, что кое-где виднеются синяки и ссадины, а нос немного искривлен, поскольку когда-то был сломан. – Простите, что не заговорил раньше, но мне хотелось вести разговор именно с вами, док, но вы куда-то пропали, а этому рядовому я не сильно доверяю.

– Уверяю вас, что вы можете доверять Августу также как и мне. Он мой ассистент и аспирант, скоро защитит диссертацию, и получить степень приват-доцента, после чего он сможет перевестись на полный рабочий день в клинике и стать полноправным врачом.

– Все равно, мне нужно было поговорить с кем-нибудь более опытным, чем молодой и перспективный ассистент.

Последние замечание явно задело Августа, и он демонстративно уставился в окно, не обращая никакого внимания на пациента.

– Понимаю, – сухо заметил профессор, – но почему вы не заговорили со мной в наш первый визит?

– По той же причине: я должен был понять, что на вас можно положиться, и вы не станете водить меня в комнату пыток, как в предыдущей больнице, когда я пытался вразумить местных эскулапов, что врач нужен им, а не мне.

– И как же я смог завоевать ваше доверие?

– Очень просто. Вы правильно заметили про пюре картошку – я её терпеть не могу, она вызывает у меня рвотный рефлекс, особенно та, что подают в столовых. И когда из моего рациона полностью исчез картофель, я понял, что без вашего слова здесь точно не обошлось. Отсюда вывод: стал бы кто другой возиться с таким пустяком как еда пациента, если бы он не был заинтересован создать все возможные благоприятные условия для его выздоровления?

Ясность речи и характер умозаключений говорили профессору, что перед ним – абсолютно здоровый человек, такой же, как и он сам, но все же что-то было с ним не так, то, что не может укрыться от взора опытного психиатра. Вот оно что: чуть заметный нервный тик правого глаза, небольшие запинки перед каждым словом, слишком резкие движения, не говоря уже о провалах в памяти.

– Я всегда знал, что простая забота о пациентах способна творить чудеса, и вы – яркое тому подтверждение. – Профессор радостно похлопал пациента по плечу. – Но давайте перейдем к делу. Все-таки у вас есть проблема – провалы в памяти и вы, конечно же, не сможете вспомнить, что с вами произошло. – Пациент отрицательно покачал головой. – Хорошо, тогда пойдем по другому методу, я называю его «цепь воспоминаний» и суть его проста: вы цепляетесь за какой-то образ в своей голове и начинаете, как можно полно его анализировать, вспоминая буквально каждую деталь, чтобы оживить вашу память после стресса. После одного образа, постарайтесь вспомнить другие, проделывая то же самое. Так постепенно, вы сможете, переходя от одного воспоминания к другому, добраться до наиболее нужных нам образов, и мы наконец-то сможем понять, что с вами произошло.

– Все хорошо звучит, док. Только понимаете, при всех моих попытках откопать какое-либо воспоминание в глубинах памяти, я наталкиваюсь на какой-то непонятный и странный звук, словно безумный оркестр играет все ноты не так, как нужно. Совершено ужасная какофония может просто довести до головной боли и крови из носа, и проходит, как только ты перестаешь вызывать воспоминания.

– Весьма странно. Эти звуки возникают у вас постоянно при попытках что-нибудь вспомнить?

– В том то и дело, что нет. Я, например, могу спокойно вспомнить вчерашний день, буквально во всех подробностях. Немного размыто помню пребывание в предыдущей больнице и совсем отрывочно, как нас подобрал отряд на дороге возле леса.

– А что-нибудь до этого? Как вы оказались на этой дороге? Вы знаете тех двоих солдат, которые были вместе с вами?

Пациент №2 немного подумал, после чего произнес:

– Я точно уверен, что знаю их, но вот кто они, как их зовут, служил ли я с ними или нет, – вот этого не могу вспомнить из-за этой проклятой музыки в голове! Точно сам дьявол решил дать там концерт!

– Что вы можете сказать об этом рисунке? – профессор протянул ему листок третьего пациента. Пациент № 2 долго вертел его в руках, смотря под разными углами, после чего вернул доктору.

– Понятия не имею, если честно. Такое впечатление, что это рисовал трехлетний ребенок.

Профессор поджал губы и выдохнул:

– Не совсем. Это набросок пациента из третьей палаты. Мне удалось установить, что это эмблема элитного подразделения Первой гвардии. – Он замолчал, ожидая пока слова, дойдут до пациента. – Вы случайно там не служили?

Второй пациент уставился в пол и напряг память. По его виску скатилась маленькая капелька пота, которую он тут же утер рукавом больничной рубашки.

– Простите, – тихо проговорил он, – все это кажется мне до боли знакомым, ваши слова словно пытаются пробудить какой-то механизм внутри моей головы, но что-то мешает этим шестеренкам вращаться. Первая гвардия, говорите? Может и служил, кто его знает.

– Хорошо, это лучше, чем ничего. По крайне мере ваша краткосрочная память работает хорошо, раз вы помните события прошедших дней, – это добрый знак. Есть ли у вас что-нибудь еще, что вы могли бы сообщить мне?

– Пожалуй, это все, док. Правда меня мучает один и тот же кошмарный сон: я бегу будто бы через лес, там очень темно, ничего не разглядеть, спотыкаюсь об камни и бьюсь о стволы деревьев. Потом останавливаюсь на поляне, передо мной возникают смутные очертание людей, маленькие и высокие фигурки светятся неестественным белым светом, после чего под ногами возникает что-то мокрое и меня затягивает трясина, и вот когда вязкая жижа доходит уже почти до головы, я просыпаюсь.

Профессор задумчиво слушал его рассказ, неустанно делая записи в журнале. Оторвав взгляд от исписанных листов, он посмотрел на пациента.

– Хорошо. Думаю, что на сегодня достаточно, не буду вас больше утомлять. – Он поднялся, разгладив складки на брюках и пиджаке. – Я вам оставлю здесь несколько листов и карандаш, – вдруг вы вспомните что-нибудь еще. Вечером я сделаю еще один обход, и если у вас появится еще какая-то информация, то очень прошу вас записать её или устно пересказать мне. Каждая крупица воспоминаний – это шаг к разгадке вашей болезни. И чем быстрее мы вместе сможем преодолеть её, тем лучше.

– Конечно, я все понимаю, док. Постараюсь сделать все, что смогу, в переделах своих сил.

– Спасибо. А теперь, давайте я измерю вам давление и послушаю сердце, чтобы убедиться, что в физическом плане вы в полном порядке.

– Куда же без этого, док.

– Вот это да! – Промолвил Август, когда они оказались в прохладном коридоре. Тишину вокруг нарушали только звуки их дыхания и тихие переговоры санитаров у выхода.

– Да, на такой прогресс я просто не рассчитывал, тем более в такие краткие сроки!

– Как вы думаете, с чем это связано?

– Бог его знает. Некоторые пациенты начинают говорить о проблеме почти сразу, другие ждут неделю или месяц, в самых тяжелых случаях они могут открыть рот через год или вообще никогда. Кто-то сказал, что человеческий мозг – потемки. Никогда не знаешь, какой демон захочет попроситься наружу, а какой останется сидеть глубоко, где-то на задворках сознания.

Август помолчал, протерев со лба пот, после чего сказал:

– Не будем заходить к третьему пациенты? Мы ведь так внезапно ворвались к нему, что даже не успели его обследовать.

– Думаю, что с ним все будет в порядке, мы и так его весьма взволновали, не будем лишний раз ему докучать. А осмотр можно провести и вечером. Кстати, надо сказать Готтфриду и Вильгельму, чтобы они выводили обедать нашего второго пациента в общую столовую, а не носили ему еду. Он вполне адекватен и сможет принимать пищу в общем зале, никому не навредив. Так он быстрее обретет состояние реальности и сможет восстановить свою память. Кто знает, какие предметы, звуки или запахи заставят его мозг шевелиться? Если с остальными дело пойдет лучше, они смогут обедать все вместе, а после будем давать им выполнять какую-нибудь работу в саду или выводить на прогулки по вечерам. Чем скорее мы распутаем этот узел, тем быстрее там наверху увидят, что мы не просто дармоеды, а тоже кое-чего стоим. – Профессор прочистил горло и протер рукавом лоб. – И может быть тогда, к нам снова потекут реки пациентов и врачей, готовые разбираться в хитросплетения человеческих душ!

– Дай то Бог, профессор. – Спокойно изрек Август.

Дав новые указания Готфриду и Вильгельму, профессор и Август поспешили к себе в кабинет. Два санитара были отставными военными, которые не смогли найти себе работу в мирной жизни, и после того, как они познакомились в одном охранном агентстве, стали работать вместе, словно были знакомы всегда. Было в них конечно и что-то общее: квадратная короткая стрижка, кривой нос, как следствие полученной в драках травмы, глубокие борозды морщин по щекам и мелкие пучки у глаз. У Готфрида были светлые волосы, тронутые сединой, у Вильгельма, напротив, в темной копне почти не было видно серых волосков. Ростом оба были под метр девяносто, из-под белых рубашек с короткими рукавами, выглядывали упругие мышцы. У Готфрида был высокий и грубый бас, который разносился на несколько метров вокруг, у Вильгельма же был тихий и спокойный голос и поставленная речь, несмотря на проскакивающие нотки армейского просторечия. Оба были женаты, у Готфрида было две девочки, у Вильгельма три мальчика. На работу в клинику попали совершено случайно, после того, как обанкротилось охранное агентство. И хоть они совсем ничего не смыслили в медицинской науке, но могли в два счета скрутить любого сумасшедшего, независимо от его комплекции, за что высоко ценились. После того, как клиника начала приходить в упадок, согласились остаться работать на прежнее жалованье, работая круглосуточно в течение двух недель, пока их не сменяли менее увесистые санитары Йоханн и Фридрих из больницы Брюкеля.

3

Закрывшись в кабинете, профессор и Август принялись живо обсуждать произошедшие изменения.

– Спокойно, дорогой друг, – сказал профессор, распахивая створку окна; сразу же с улицы в комнату ворвался поток свежего воздуха, обдав его с ног до головы, – сейчас необходимо все тщательно задокументировать, чтобы не упустить не одну из важных деталей.

Он уселся на стул и достал личные дела пациентов, куда переписал по памяти слова каждого и их жалобы, после чего принялся заносить научно сформулированные наблюдения в отдельные медицинские листки, которые шли к каждому личному делу. Покончив с этой работой, он обнаружил, что его желудок уже подает сигналы голодного урчания. А ведь он не ел ничего с самого утра, не считая одной чашки кофе! Профессор бросил взгляд на часы и обнаружил, что время завтрака уже прозевал. До обеда оставалось еще три часа, и наверняка у Долорес можно обнаружить что-нибудь съестное, но спускаться ради пары бутербродов и чашки кофе на первый этаж как-то не хотелось, а старый стул с сиденьем, набитым ватином, сегодня как назло был мягче и уютней, чем в любой другой день. Сложив бумаги, профессор достал чайник и поставил его на плиту, после чего начал накладывать себе в чашку кофе и сахар, дабы утолить этим чувство голода. Август тоже решил не отказываться от бодрящего напитка.

Расположившись поудобней с чашками кофе наперевес, они наконец-то смогли поговорить в спокойной обстановке.

– И что вы обо всем этом думаете, профессор? – поинтересовался Август, пригубив горячую жидкость и ощутив на языке горьковатый вкус из-за того, что положил мало сахара.

– Безусловно, мы имеем дело с чем-то более серьезным, чем с просто посттравматический синдром. Здесь кроется какая-то загадка, – это точно.

– Вы думаете?

– Я не думаю, я в этом уверен! За свою практику я лечил множество человек с этой болезнью, преимущественно мужчин, но там все сразу было понятно и мы незамедлительно применяли установленный курс лечения. – Он сделок большой глоток кофе. – А здесь совершенно другое. Во-первых, человек, переживший боевые действия, шарахается на каждый громкий звук или резкое движение. Во время боя все рефлексы крайне обострены. А что мы видим тут? Они даже не реагируют на подобные вещи. Я специально пару раз резко хлопнул дверью и сделал непроизвольные движения, на которые они должны были среагировать хотя бы одним мускулом, но тут ничего не произошло! Я бы даже утверждал, что они вообще не участвовали в боевых действиях. Конечно, здесь присутствуют признаки посттравматического синдрома, но я бы утверждал, что они вызваны не боевыми действиями, а чем-то другим. Ты должен знать, что посттравматическое стрессовое расстройство вызывается сильной психологической травмой, это может быть все, что вызывает гораздо более сильный стресс, чем обычные переживания.

– И что же могло с ними произойти?

– В этом-то и загадка, – профессор ухмыльнулся, – взять хотя бы эту странную музыку, которая мешает пациенту вспомнить. Никогда не встречал ничего подобного. К тому же прослеживается некоторая связь, если ты помнишь, первый пациент говорил про то, что слышит запах болота и видит на руках траву и грязь…

– А второй рассказывал про сон, в котором он будто бы проваливается в болото! – буквально выпалил Август, закончив мысль профессора. Доктор Фитцрой одобрительно кивнул.

– Да, именно так. Вот здесь мы смогли проследить тонкую связь. Конечно, это может быть просто совпадение, но в данном случае это кажется маловероятным.

– А как быть с шифром, который нам выдал третий пациент? С ним пока не прослеживается никакой связи?

– Верно, но, тем не менее, он дал нам больше информации, чем двое других. Благодаря ему, мы узнали про Первую гвардию и это. – Профессор вытащил листок с шифром и положил его перед собой, глядя на стройный ряд цифр. – Мне кажется, что все это связано с военными, а потому я планирую наведаться к одному моему старому знакомому, который поможет нам пролить на это дело немного света.

– Думаете, он сможет помочь?

– Будем на это очень надеяться. Других близких знакомых у меня нет, почти всех, кого я знал по фронту, либо умерли, либо перебрались слишком далеко, чтобы до них добраться.

– Понятно, профессор. Буду держать за вас кулаки, чтобы все получилось. А чем займемся теперь? Может, вы посмотрите третий подпункт? Мне кажется, его надо немного дополнить.

– Конечно, давай сюда. Я, кстати, встретил нашего заведующего кафедрой, он просит предоставить ему готовый черновой вариант диссертации за две недели до защиты, так что будем использовать все свободное время, чтобы хорошо подготовиться и утереть всей аттестационной комиссии нос!

Глава 5.

1

Последние лучи заходящего солнца окрасили в ярко красный цвет кабинет в лечебнице «Две башни», осветив уставшие лица доктора Фитцроя и его помощника Августа. Закончив вечерний осмотр, они готовились отправиться домой. Еще один трудовой день подошел к концу.

Профессор подошел к окну и плотно закрыл створки, оставив слегка приоткрытой форточку, чтобы в комнате не застоялся запах пыльных папок и старой мебели. Август ушел раньше, аккуратно сложив набранный на печатной машинке последний раздел диссертации. В общей сложности должно получиться страниц сто восемьдесят, учитывая то, что предстоит еще написать выводы и оформить список использованной литературы. Ну да ладно, то мелочи. Если все пойдет гладко, то в понедельник можно будет предоставить черновой вариант заведующему, учесть все его рекомендации и пожелания, а потом впереди будет еще целый месяц, чтобы исправить упущения.

Доктор Фитцрой мельком окинул свой кабинет и, убедившись, что все находится в состоянии «гармоничного хаоса» покрытого толстым слоем пыли, закрыл дверь и спустился по железной лестнице на первый этаж. Его шаги глухим эхом разносились по пустым комнатам. Выйдя на улицу и бросив мимолетный взгляд на заброшенный фонтан с мутной водой, он в который раз пообещал себе привести его в порядок. Да и садом заняться не мешало бы. Дикий виноград и ветки плюща плотно поднимались на самую крышу, цепляясь за кованые решетки на окнах. Садовник, приходивший только по субботам, утруждал себя лишь тем, что подметал дорожки гравия да срезал острой косой траву. Но винить его тоже нельзя; за скудное жалованье, которое ему платили, и этого было много. Профессор с грустью посмотрел на некогда ухоженные клумбы, где были заботливо высажены кусты роз всех оттенков красного и розового, а между ними змейкой росли стебли фиолетового шалфея. Но это было давно. Тогда за небольшим садом ухаживало целых пять садовников, которые почти каждый день следили за цветами. Пациенты очень любили гулять вдоль таких клумб, получая благотворительный эффект от самой матери-природы, который лишь ускорял процесс их выздоровления.

Профессор, Август и Долорес пытались поддерживать цветы своими силами, но после холодной зимы, которая обрушилась на империю три года назад, кусты замерзли, превратившись в худые коричневые ветки с сухими шипами, которые медленно умирали под властью беспощадного холода.

Тяжело вздохнув, доктор Фитцрой отворил дверцу машины и завел мотор. Он плавно выехал по дорожке из-под навеса, подъехал к будке, откуда выскочил Финке и без лишних слов открыл ворота.

– Ну как, профессор, сегодня все прошло хорошо? – ве также доброжелательно произнес он, опустившись к открытому окну.

– Да, Финке, все в порядке. День сегодня был насыщенным и я немного устал. Думаю, как следует выспаться и завтра с новыми силами приступить к работе.

– Рад, слышать! Ну, с Богом профессор. Удачной дороги!

– Спасибо, Финке.

Машина выехала на асфальтную дорогу и направилась в сторону Брюкеля. В стекло заднего вида профессор увидел, как Финке закрывает черные ворота на цепь и вешает амбарный замок. Доктору нравился этот молодой человек, который никогда не терял оптимизма и присутствия духа. Только однажды он встретил профессора без привычной радости, лишь коротко поприветствовав его, после чего удалился в сторожку. Причина такого поведения выяснилась только к вечеру: Финке рассказал Долорес, которая принесла ему обед, что у него умерла мать, и теперь он остался совсем один. Недолго думая, их маленький коллектив собрал немного денег и выразил ему самые глубокие соболезнования. Будучи человеком гордым и слишком самостоятельным, Финке упорно отказывался от предложенных средств, и Долорес пришлось незаметно сунуть их ему в сумку, пока его отвлекали профессор и Август.

Выехав на лесную дорогу, доктор Фитцрой еще раз прокрутил в голове события сегодняшнего дня. К сожалению, вечерний осмотр не дал никаких новых результатов, а профессор уже раскатал губу. Первый пациент снова надел на себя маску безразличия, не проронив за время осмотра ни слова. Второй пациент мучился от головной боли и на обрушившийся шквал новых вопросов профессора, стал агрессивно сжимать кулаки, что было первым сигналом оставить его в покое. Третий пациент, казалось, стал еще более нервным: к добавившейся дрожи в руках, у него стал противно дергаться левый глаз и левое плечо, а после того, как доктор Фитцрой постучал ему молоточком по коленке, чтобы проверить рефлексы, нога чуть было не заехала ему по подбородку. Пациент протянул ему новый листок с двумя буквами «Ву», которые до этого он старался произнести вслух. На все расспросы профессора, он лишь дрожащей рукой написал, что они «крутятся в его голове, а что они значат, он и сам не знает».

Профессор пытался проанализировать все имеющиеся факты и составить в голове хотя бы приблизительную историю болезни. Да, у всех пациентов наблюдается острый посттравматический синдром, об этом говорят большая часть признаков их поведения. Вызван ли он боевыми действиями? Вряд ли. Их не мучают сцены взрывов и выстрелов, на резкие звуки и движения они реагируют адекватно, да и сны с разорванными на части товарищами тоже ни к кому не приходят. Но если не война стала причиной их состояния, тогда что? Они военные, этот факт нельзя отрицать. Удалось установить, что все они бойцы одного из элитных подразделений, такими людьми не разбрасываются. Как они оказались на этой дороге? Где дислоцировалось их подразделение? Кто был их командиром и почему до сих пор никто не сделал запрос на их розыск? Они наверняка служили в роте или входили в состав какого-нибудь специального отряда. Почему никто кроме них не был больше обнаружен? Все остальные погибли, выполняя специальное задание? Но хоть кто-нибудь должен же был об этом знать! Что-то здесь явно не так…

Оторвавшись от своих мыслей, профессор заметил, что уже проехал водонапорную башню и движется по улицам деревни. Небольшими группами по тротуару двигались рабочие, возвращаясь со смены на заводе, кое-где виднелись дамы с детьми, вышедшие на вечернюю прогулку. Торговцы закрывали продуктовые лавки, уступая место огням маленьких кафе и баров, куда не гнушался заглянуть простой люд, чтобы пропустить по стаканчику чего-нибудь горячительного и поболтать после тяжелого трудового дня.

Добравшись, наконец, до своего дома, профессор поставил машину в гараж и поднялся на крыльцо, бросив недовольный взгляд на плетеного человека, который по-прежнему оставался на своем месте. С каждым разом у доктора Фитцроя вспыхивала маленькая надежда, что Краус послушает советов жителей и уберет страшное чучело со двора, но каждый день она становилась все меньше и меньше, став чем-то вроде райского острова в голове, где мыслями можно было отдохнуть, но никогда не окажешься там на самом деле.

Замешкав у двери, профессор услышал чей-то голос из-за спины:

– Добрый вечер, мистер Фитцрой.

Профессор подпрыгнул и выронил ключи, которые звякнули об деревянный настил крыльца. Повернув голову, он с большим удивлением и еще большим ужасом обнаружил, что позади него возникла фигура хозяина плетеного человека Крауса, который скрестил могучие руки на груди и вперил взгляд серых глаз в доктора.

– Добрый вечер. – Стараясь не выдавать волнения, проронил профессор, поднимая связку ключей.

– Простите, что беспокою так поздно, но не найдется ли у вас садовых ножниц? Мне нужно подрезать сухие ветки на фруктовых деревьях, а мои как назло, развалились на две части.

Немного успокоившись, профессор ответил:

– Конечно, по-моему, я видел их недавно в гараже. Приходите, завтра с утра, они будут вас ожидать.

– Большое спасибо, доктор. Еще раз извините за беспокойство.

– Не за что. Всего доброго.

Массивная фигура Крауса круто развернулась и отправилась в сторону своего дома. Профессор подождал, пока он скроется за дверью, после чего глубоко выдохнул и протер ладонью вспотевший лоб. «Да что же за день сегодня такой!» – мысленно крикнул профессор, отпер дверь и вдохнул знакомый запах заброшенного дома.

Найти садовые ножницы оказалось и не таким уж простым делом! Профессору пришлось переполошить весь гараж, вспугнуть с десяток пауков и пару мышей, которые притаились по углам, прежде чем он обнаружил необходимый инструмент в цветочном горшке, завернутый в пожелтевшую от времени ткань. Ножницы, к слову, выглядели совсем как новые, лишь немного поржавели в крестовине. Отнеся находку в дом и, положив на тумбочку в коридоре, профессор отправился к себе в кабинет, достал уже почти опустевшую бутылку бренди и залпом осушил рюмку, неприятно поморщившись. Из буфета напротив он извлек начатую коробку конфет, которую ему подарили еще на день рождения в начале мая, и бросил в рот несколько штук, смягчив послевкусие алкоголя. По телу уже начало разливаться приятное тепло и профессор по обыкновению уселся в свое мягкое кресло у стола, взял бесконечно недочитанный роман «На границе» и углубился в чтение. Однако на тексте он был сосредоточен лишь первые двадцать страниц. Мысли в голове постоянно возвращались к странным постояльцам и кусочкам их информации, которые больное сознание выдавало лишь по крупицам. И правда, за все время своей практики он не мог припомнить подобной таинственной неразберихи, которая окутывала бы его пациентов. Он повидал всякое за свою работу и характер болезни почти его не удивлял – с подобными симптомами к нему обращались сотни больных. Но там все было более чем понятно, по крайне мере он хотя бы знал их имена, место жительства, общался с родственниками и друзьями. Здесь же было все настолько туманно, что кораблик его лечения запросто мог разбиться о скалы причины, которые ввергли пациентов в такое состояние. Если не боевые действия, то что? Что могло настолько сильно повлиять на этих людей, что они почти полностью лишились своего рассудка? Конечно, второй пациент дает небольшую надежду разобраться во всем этом, но что за странная музыка мешает пробиться его воспоминаниям? Третий пациент, когда профессор спросил его про музыку или какие-либо звуки, лишь отрицательно покачал головой, написав на листке бумаги, что иногда слышит отдаленный шум то ли барабанов, то ли глухие звуки тубы, но они никак не мешают ему свободно мыслить. А на все расспросы, что мешает ему вспомнить, что же произошло, он лишь написал несколько слов: «Не знаю. Такое впечатление, что кто-то стер воспоминания из моей головы». Про первого пациента и говорить нечего. Помимо того, что он вообще ничего не помнил, так у него обострились приступы галлюцинаций, причем не только зрительных, но также слуховых и обонятельных. Не часто встретишь такое количество сразу, этот случай по праву может считаться уникальным, но вряд ли удастся когда-нибудь добиться от него хотя бы какой-нибудь внятной информации.

Профессор тяжело вздохнул, поправил сползшие очки, и снова попытался проникнуть в суть сюжета книги, но уже через полчаса к нему в гости постучался призрак сна.

2

Утром его разбудил легкий стук в дверь. Профессор встрепенулся, сперва не сразу осознав, где находится, но уже через секунду к нему вернулось осознание действительности. И вот опять он задремал в кресле! Уже в который раз! Во рту было неприятно кисло, горло мучил приступ изжоги. «Все-таки надо было вылить в унитаз этот паршивый бренди!» – выругал он сам себя, и быстро посмотрел на часы. Было уже почти половина восьмого, значит все хорошо. До утреннего обхода в девять часов у него еще есть предостаточно времени. Стук в дверь повторился, но уже более настойчиво. Доктор Фитцрой приободрился, расправил помятую рубашку и брюки, поправил свою неизменную красную бабочку в белый горошек, после чего положил закладку в книгу и медленным шагом направился к входной двери. Как и следовало ожидать, перед ним возникла массивная фигура Крауса. Бывший военный был как всегда хмур, но старался сохранять дружелюбный, «соседский» вид, от чего становился еще страшнее.

– Доброе утро, доктор Фитцрой, – голос его звучал подчеркнуто вежливо, – надеюсь, я пришел не слишком рано и не разбудил вас?

– Нет, все в порядке. Я не спал. – Соврал профессор и внутренне поморщился от очередного приступа изжоги.

– Рад, что я вам не помешал. Вы нашли садовые ножницы, о которых мы говорили вечером?

– Да, они у меня вот здесь. – Профессор на секунду подошел к тумбочке и забрал сверток с ножницами, после чего передал его Краусу. – Вот, возьмите. – Краус принял ножницы и благодарно кивнул.

– Большое спасибо, доктор Фитцрой. Обещаю вернуть, как можно быстрее.

– Не за что. И можете не спешить, они мне все равно пока без надобности.

– О, раз так, то я придержу их у себя до конца недели, вы не против?

– Конечно же, нет. Пользуйтесь на здоровье.

– Еще раз спасибо, доктор. До встречи.

– До свиданья.

Карл Фитцрой затворил за Краусом дверь, после чего перевел дух и протер рукой сухой лоб. «А я уже было подумал, что мне это все приснилось!» – мысленно прокричал он. Не то, чтобы профессор уж прямо таки не любил своего соседа Крауса, но его манера жизни и поведения, всегда намекали на то, что у человека не все шестеренке в голове на нужном месте. Каждый раз доктор подсознательно сжимался от страха, который совершено непроизвольно нагонял на него этот человек. И хоть профессор отлично знал, что тот ему ничего плохого точно не сделает, мысленная фобия была гораздо сильнее аргументов рассудка.

Немного прейдя в себя от встречи с Краусом, профессор принялся собираться на работу. Первым делом он поставил чайник на плиту, после чего умылся, почистил зубы и гладко выбрился. Выпив чашечку кофе с завалявшимся куском сыра и хлеба, доктор надел чистую, заранее выглаженную белую рубашку в синюю полоску и отпаренные черные брюки со стрелками. Изжога немного улеглась, во рту больше не стояла колом сухость и привкус алкоголя, и профессор, немного приободрившись, вышел из дома. Однако дойти до гаража ему просто не дали. Чей-то женский голос из-за спины звонко крикнул:

– Мистер Фитцрой!

«Ну, кто там еще!»

Профессор обернулся и увидел спешащую к его дому женщину, которая спускалась с верха улицы. Ее светлые каштановые волосы были аккуратно убраны в пучок. Поверх пышного серого платья с закатанными до локтя рукавами был надет белый фартук. По тротуару отбивали такт старые черные туфельки.

– Мистер Фитцрой, подождите, не уезжайте! – Продолжала кричать женщина.

Профессор всеми силами напряг свое зрение, чтобы узнать незнакомку, но смог различить черты её лица, когда она уже подошла почти вплотную. Да это же Эмили Кунц!

– Здравствуйте, мистер Фитцрой! Вы меня узнаете?

– Да, Эмили, конечно-конечно! – Теперь доктор ясно мог разглядеть овальное личико Эмили с уникальными сине-зелеными глазами-хамелеонами. Прямой нос, обаятельная улыбка, маленькие ушки, робко выглядывающие из-под каштановых волос, – эта дама была более привлекательна, чем большинство женщин в ее возрасте. И это несмотря на то, что она мать четырех детей! Лишь немного портили общее впечатление, залегшие вокруг глаз и в уголках губ морщины, да глубокий разрез на аккуратном подбородке, который как бы делил его надвое.

– Простите, что отвлекаю вас, вы никуда не спешите? – Её голос звучал как дуновение ветерка в жаркое утро.

– Нет, не особо. Думаю, что на работе могут и подождать, учитывая то, где мне приходиться вести практику. – Дружелюбно произнес профессор.

– Прекрасно. Я слышала, что вы приходили к нам домой и искали меня, простите, что тогда не вышла к вам, уж больно утомилась после тяжелой работы.

– Да, о ваших соседях я уже был наслышан.

– Это была просто катастрофа, не знаю где я взяла столько сил, чтобы привести тот дом в порядок. Там казалось и через год домыться будет невозможно.

– Все когда-то бывает впервые. – Мечтательно произнес профессор.

– Вы, безусловно, правы. Но давайте вернемся к делу. Насколько я поняла, вы нуждаетесь в моих услугах?

– Верно. Собственно говоря, пациент перед вами. – Профессор махнул рукой в сторону дома. – Сами понимаете, моя работа отнимает слишком много сил и времени, а потому ухаживать за хозяйством после смерти Греты стало гораздо сложней. Вы только не подумайте, что меня можно списать в утиль! Я еще смогу запросто совершить восхождение на Северные горы! – Эмили на это лишь приятно улыбнулась, прекрасно понимая, что профессор совсем не хочет казаться такой развалиной, какой он, увы, по факту, являлся. Что ни говори, а годы берут свое.

– Я все прекрасно понимаю, мистер Фитцрой! Пожалуй, я смогу заняться домом в следующий понедельник. Вас устроит этот день?

– Вполне. Я как раз уезжаю на два дня в Фэллод, поэтому дом будет абсолютно свободен. Я оставлю вам ключи! – Подозревать, что Эмили может что-либо украсть или приватизировать, даже не мелькнула в голове у доктора. Эта женщина слишком дорожила своей работой и репутацией, чтобы опускаться пускай даже и до мелкого воровства.

– Просто чудесно! Во сколько к вам зайти?

– Приходите к восьми часам. Я буду вас ожидать.

– Вот и славно. – Эмили на секунду задумалась, а потом немного смутилась. – Простите, что не заглянула к вам вчера, силы просто покинули меня в этот день. – Профессор взял её за руки и посмотрел прямо в глаза.

– Дорогая моя девочка, не забивайте себе голову подобной ерундой! Я очень ценю то, что вы оказываете мне такую услугу. И не слова больше! Жду вас в понедельник к восьми часам. – Эмили, казалось, почувствовала себя значительно легче.

– Большое спасибо, мистер Фитцрой! До скорого!

Эмили Кунц развернулась и такой же легкой походкой, какой он подходила к дому профессора, направилась вверх по улице. Доктор Фитцрой тем временем завел мотор своей машины и отправился в путь. «Две башни» уже его заждались!

3

В дороге профессор немного развеялся и пришел себя. Температура резко упала и вместо удушающей жары пришла прохлада, которая легким ветерком била через окно несущегося вдаль автомобиля. Профессор отметил про себя, что уже вторую ночь его не посещают не то что кошмары, а даже обычные сны. Неужели демон сознания, наконец-то, отступил или просто затаился, чтобы нанести следующий удар? А вообще странные вещи порой происходят с человеческой головой. Откуда не возьмись, лезет тьма не нужных мыслей, фантазий, страхов и переживаний. На каждый из них нервная система тратит уйму своей энергии, стараясь справиться с нагнетающимся стрессом. А что в итоге? Большая часть переживаний так и остается в голове, не воплотившись в жизнь, а вот затраченных нервов уже не вернуть. Многие говорят о духовных практиках, душевной гармонии и медитации, постоянном пребывании в покое и четком анализе всех сложных ситуаций. Интересно, помогло ли это кому-нибудь при действительно серьезной проблеме? Все эти напыщенные возгласы о душевном контроле разбиваются о стены суровой реальности, да и сложно сохранить нормальное расположение духа попав в экстремальную ситуацию, от которой порой зависит не только твоя жизнь, но и жизни других людей. Вспомнит ли кто-нибудь в этот момент о мире, покое и гармонии? Едва ли. Жизнь – это слишком бурная река и никогда не знаешь, на какой подводный камень можешь наткнуться, даже не смотря на свою, казалось бы, неплохую подготовку. Но, как говорил один философ: «видеть легко: трудно предвидеть». Самое главное – выдержать, устоят под градом стрел, прикрывшись щитом своего сознания, а уже после вытаскивать их оттуда. Но порой не все они так легко попадают в установленную защиту…

Профессор отвлекся от своих мыслей, а вдалеке уже вырисовывался силуэт «Двух башен». Ворота ему открыл Финке, правда, лицо его выражало крайнюю степень озабоченности, несмотря на его ежедневный оптимизм.

– К вам сегодня посетитель. – Холодно произнес он, когда доктор Фитцрой вкатил автомобиль внутрь.

– В самом деле? – профессор не скрывал удивления.

Финке кивнул:

– Какая-то шишка из города. Не знаю, чего он от вас хочет, но мне этот тип не понравился. Уж больно неприятное у него лицо!

– Ну, мой дорогой друг, не стоит судить человека по его внешности. Кустарник шипов порой скрывает прекрасную розу.

– Ага, вот только тут, дорогой доктор, одни только шипы, причем начиненные ядом.

Профессор ничего не ответил и поехал в сторону стоянки, где уже примостился велосипед Августа. «Слава Богу, что он приехал вовремя!» – подумалось профессору, когда он открывал тяжелую дубовую дверь лечебницы.

Финке оказался прав. Когда профессор переступил порог своего кабинета, то сначала увидел неприветливое лицо человека, который сидел за его собственным столом. Широкие плечи возвышались над царством вечного беспорядка доктора, готовые в любой момент принять на себя удар. Массивная фигура встала из-за стола и направилась прямиком к профессору. У Карла Фитцроя засосало под ложечкой, а по рукам пробежали мурашки. До чего же он похож на его соседа Крауса! Человек был почти двухметрового роста, на правой щеке сразу бросался в глаза шрам в форме вил самого дьявола.Лицо было словно каменный прямоугольник с обвисшей кожей на щеках, которые тронула щетина. Строгий прямо нос, маленькие уши, короткие волосы, переходившие от седины на висках до темного цвета на темечке, выстрижены под прямым углом. Три морщины копьями прорезают лоб, черные, бездонные глаза смотрят из-под прямых бровей. На человеке была белая рубашка с манжетами в голубую полоску, брюки какого-то непонятно цвета, не то серые, не то коричневые, подпоясаны черным ремнем. Черные ботинки казались несуразно большими и странными. Что он на себя надел? Над верхней губой справа профессор успел заметить маленький шрам, точно его зацепила пуля. Человек протянул ему огромную руку, произнеся зычным и грубым басом:

– Доктор, Карл Фитцрой, надо полагать? – Он сжал руку профессора настолько сильно, что тот сделал над собой стоическое усилие, чтобы не закричать. Стараясь сохранить любезный и невозмутимый тон, он ответил:

– Вы не ошиблись. Чем обязан, – он сделал небольшую паузу, – сэр?

– Отто Ланге, – великан убрал руку и теперь его глаза внимательно изучали профессора, – меня прислала к вам Ассоциация военных психиатров Ринийской республики.

Профессор был не удивлен и уже давно ждал кого-нибудь подобного, так как еще во время прибытия пациентов, поинтересовался, почему этим делом не занимаются военные психиатры. К этой встречи он было готов.

– Давно ожидал вашего представителя, – совершенно искренне признался доктор Фитцрой, – я еще поинтересовался у врача, который сопровождал пациентов, почему этими людьми не занимаются военные.

Ланге тоже был нисколько не удивлен и стал подробно излагать всю историю:

– Дело в том, что сейчас все клиники буквально забиты под завязку солдатами, вернувшимися с фронта. Откровенно говоря, у большей части из них не все в порядке с головой, а некоторые довели себя почти, что до состояния полной шизофрении. Наиболее вменяемых пациентов мы стареемся перенаправить в обычные больницы, где сможет справиться и любой недоучка-психиатр, – последние слова прозвучали слишком язвительно, – а остальных стараемся вылечить своими скромными силами. Каждый день к нам обращается почти сотня человек, и этот число будет расти. Правительство всерьез подумывает о том, чтобы открыть старые лечебницы, которые были закрыты во время кризиса. – Ланге оглядел помещение кабинета, после чего сказал: – как, например, ваше.

Профессор достойно сдержал тираду этого громилы, про себя отмечая, что это тот еще тип. Как такого вообще взяли в психиатрию, он ведь способен внушать пациентам только страх, ему бы батальоном командовать, а не в тонкостях человеческих душ разбираться. Доктор задержался на этой последней мысли, словно что-то здесь было не так, но великан вывел его из раздумий.

– Так вот, к чему это я веду. Собственно говоря, ваших психов сюда доставили чисто из-за нехватки места, а не потому, что здесь им предоставят высококлассные апартаменты, так что не обольщайтесь! – Профессор весь вскипел от такой наглости. Да кем этот человек себя возомнил? Где врачебная этика и уважение к его сединам, в конце концов?

– Послушайте, уважаемый… – начал, было, доктор, но его боевой запал наткнулся на ладонь Ланге.

– Давайте не будем ругаться, но посмотрите правде в глаза. В такую дыру могут засунуть либо особо опасного преступника, либо психов, до которых другим просто нет никакого дела. – Вот теперь профессор просто рассвирепел! Если бы он был вулканом, то потоки лавы уже бы превратили Ланге в обугленные головешки, если вообще не испарили с лица земли. Однако возникший взрыв улегся также быстро, как и появился. Доктор проглотил обиду и на секунду собрался с мыслями. Теперь ему хотелось только одного – избавиться от этого человека, как можно скорее.

– Так в чем же ваше дело? – холодно произнес профессор, но Ланге, казалось, даже не заметил изменения тона его голоса.

– Да, собственно говоря, вам нужно просто подписать вот эту бумагу. – Он сунул ему бланк с текстом. – Здесь сказано, что все отчеты о ходе лечения вам необходимо ежемесячно высылать на адрес Ассоциации военных психиатров, к тому же, в случае если эти солдаты выдадут какие-нибудь сведенья, которые подпадают под статью «военная тайна», вы обязуетесь их не разглашать своим друзьям, родственникам, знакомым и так далее. Все данные должны быть только в отчете и если мы сочтем эти данные важными и заслуживающими внимание, то изымем ваших пациентов для более детального допроса.

Профессор быстро прочитал текст бумаги, который был почти идентичен тому, что сказал Ланге, и поставил свое имя и подпись в графе «Лечащий врач».

– Отлично. – Ланге слишком быстро убрал бланк в кожаную папку, которая лежала на столе, затем вытащил еще одну бумажку. – Подпишите, пожалуйста, в двух экземплярах, один остается у вас, один мы забираем. – Профессор, молча, выполнил просьбу.

Ланге убрал бумаги и кивнул в сторону Августа.

– Он тоже врач?

– Пока еще нет, – все также холодно произнес профессор, – пока он выступает в роли моего помощника и проходит практику, необходимую для защиты диссертации. Как только он получит степень, то сможет устроиться здесь на полноправную должность лечащего врача.

Ланге хмыкнул и презрительно взглянул на Августа:

– Вот уже кому не позавидуешь! Ну, делать нечего. Ему тоже придется подписать бумаги.

Август с бесстрастным лицом принял бумаги и также молча, поставил свое имя и подпись в графе «Второй лечащий врач».

Ланге удовлетворенно кивнул. И снова повернулся к профессору:

– Кстати, доктор. Мне бы хотелось знать, есть ли уже какие-нибудь подвижки в лечении? Конечно, я понимаю, что прошло всего ничего, но все-таки мне нужно уже что-то предоставить Ассоциации.

– Вы можете скопировать данные с личных дел пациентов. Там я и веду историю болезни. – Доктор вытащил из ящика своего стола папки с делами и протянул их Ланге. – Здесь все, что удалось узнать.

Великан пододвинул к себе стул профессора и почти полчаса копировал скудные данные из личных дел. Про свой особый журнал для заметок и небольшие открытия, доктор Фитцрой ничего ему не сказал.

Закончив работу, за которой профессор стоически наблюдал стоя у стола Августа, Ланге довольно усмехнулся, и казалось, почти не прыгал от радости. Перед выходом он протянул руку профессору:

– Вроде бы все, доктор. Я бы с удовольствием задержался и поболтал с вами, но, увы, ваше заведение такое не одно, а мне стоило больших трудов добраться сюда и отыскать его. Потому, не буду забирать ваше драгоценное время. – Он повернулся к Августу и также пожал ему руку. – Провожать меня не надо, выход я найду сам. – С этими словами дверь за Отто Ланге захлопнулась, а со стены слетел небольшой кусочек белой штукатурки.

Выглянув в окно, профессор увидел, как Ланге подходит к своей машине марки «вагенгруппэ» стального света, которую он припарковал у фонтана. Массивная фигура вместилась на место водителя, громыхнул мотор и автомобиль покатил в сторону ворот. Серая точка быстро скрылась за фермерскими полями.

– Какой омерзительный тип! – Голос Августа так и сочился ненавистью. – Этот гад стоял возле входа, когда я подъехал, и прочитал мне целую лекцию о том, что опаздывать на работу очень нехорошо, а ведь я всего лишь задержался на три минуты! После этого, он спросил, на месте ли вы. Я, конечно, ответил, что еще нет, но это его нисколько не огорчило. Я провел его в кабинет, и он бесцеремонно уселся за ваш стол и принялся копаться в бумажках! Я возмутился его действиями, но он меня осадил, сказав, раз он из Ассоциации, так ему разрешено проводить ревизию документов. – Август перевел дух и говорил уже более спокойно: – Я, конечно, внутри весь кипел, но сдержался и старался заняться своими делами, а буквально через пятнадцать минут уже появились вы.

Профессор слушал Августа в пол уха, размышляя над таким странным гостем. «Он здесь что-то вынюхивал. – Мысли потоком неслись в его голове. – Слава Богу, все важные данные я ношу с собой в портфеле, так что его ждали лишь пачка старых журналов и давно устаревшие истории болезней».

– Он не высказал желания, посмотреть в каких условиях живут пациенты? – неожиданно спросил профессор.

Август лишь покачал головой.

– Похоже, его они совершенно не интересовали.

– Странно, обычно люди из Ассоциации всегда проверяют санитарное состояние комнат и кухни, желая убедиться, что пациенты содержаться в должных условиях.

Август фыркнул:

– Разве такой человек способен заботиться о пациентах? По мне так ему самое место на каком-нибудь скотном дворе свиней пасти, а не с проверками разъезжать.

Профессор уселся за свой стол и принялся собирать бумаги. Взглянув на часы, он произнес:

– Через десять минут отправимся к пациентам. Мы и так прозевали плановый обход.

Август кивнул:

– Как скажите, доктор.

4

Состояние первого пациента крайне взволновало профессора. Болезнь начала прогрессировать и теперь проявлялась в провалах краткосрочной памяти. Теперь он не мог понять, кто такие доктор и Август, и где он находится. К тому же обострились галлюцинации. Пациенту казалось, что в палате есть кто-то еще, и он всеми силами пытался забиться в угол кровати, чтобы защититься от невидимых призраков. «Уходи, пошли прочь!» – кричал он, смотря совершенно обезумевшими глазами в угол, где располагался туалет, после чего сначала запустил в него подушкой, потом принялся за одеяло и матрац. Понимая, что ситуация вышла из-под контроля, профессор срочно вызвал санитаров. Вильгельм и Готфрид не стали долго возиться, и крепко привязали его ремнями к койке. Август быстро сбегал в кабинет и принес доктору шприц с недавно синтезированным нейролептиком хлорпромазином. После инъекции пациент успокоился и начал медленно погружаться в сон.

Переведя дух, они отправились ко второму пациенту. Сегодня он был угрюм и явно не расположен к задушевной беседе, а потому профессор и Август быстро проверили его состояние, поспешив удалиться, но перед самым уходом он неожиданно что-то вспомнил и окликнул доктора.

– Совсем забыл сказать. Сегодня меня посетил еще один сон. – Профессор и Август повернулись к нему лицом. Пациент продолжил: – Конечно, все события в нем происходили в кромешной тьме, такое впечатление, что стояла глубокая ночь, но я точно расслышал шум, очень похожий на реку, а потом откуда-то из темноты раздался чей-то голос: «Сержант! Сержант! Что будем делать, сержант?». – Профессор присел на стул и быстро записал каждое слово в свой журнал.

– Что-нибудь еще можете вспомнить? – спросил он, чувствуя, как внутри нарастает какой-то детский интерес.

– Простите, док, но это все. На этом моменте я проснулся.

– А музыка? – не успокаивался профессор, – вы продолжаете её слышать при попытках что-нибудь вспомнить?

Пациент кивнул:

– Да, сейчас боль особенно обострилась. Точно кто-то у тебя под черепом пытается копьями проткнуть мозг.

Профессор ничего не ответил, лишь ободряюще похлопал пациента по плечу, после чего они с Августом перешли в последнюю палату. Третий пациент, на удивление, был сегодня самым адекватным, если такое понятие вообще применимо к душевнобольному. Он приветливо кивнул вошедшему доктору и Августу, после чего сразу же протянул лист с новым рисунком. На этот раз здесь было изображено устройство, отдаленно напоминающее пулемет. Сверху были пририсованы музыкальные знаки.

– Ты слышишь пулеметные очереди? – задал вопрос Август, опережая вопрос профессора.

Пациент одобрительно затряс головой, после чего подошел к стене и постучал «тук-тук-тук, тук-тук-тук, тук-тук-тук». Потом снова взял листочек бумаги и, сделав несколько записей, протянул профессору. «Слышу их уже вторую ночь. На дальнем фоне какой-то непонятный шорох или скрип». Профессор изумленно посмотрел на листок, потом на пациента и снова на листок.

– Скажи, а не мешает ли твоим воспоминаниям какая-нибудь музыка?

Третий пациент лишь отрицательно покачал головой и снова принялся писать на листке. «Моим воспоминаниям ничего не мешает, я просто не могу на них сфокусироваться. Когда пытаюсь вспомнить, все словно плывет в вязком тумане».

Профессор устало вздохнул и приступил к осмотру. В слегка подавленном настроении, они с Августом вернулись в кабинет.

– Я не ожидал, что состояние первого пациента настолько ухудшиться. – Расстроено заключает Август, усаживаясь за свой стол.

– Честно признаться, я тоже. Но, похоже, он скоро может покинуть нашу реальность. Шизофрения начала прогрессировать и обычными препаратами мы её не остановим, разве что превратим этого человека в овощ. Похоже, я ошибался, когда считал, что у него «эффект раздвоения».

– Да, очень бы не хотелось его потерять. Даже не смотря на последний прогресс, у нас по-прежнему очень мало информации, а эта история нравится мне все меньше. – Август устало перебирал скопившиеся на столе бумаги. Сегодня он выглядел слишком бледным и опустошенным. Наверняка сказались переживания после этого гнусного типа Ланге.

– Вообще-то у меня есть одна идея. – Решил приободрить его профессор.

– Правда? – Август, казалось, немного оживился.

– У меня есть друг среди бывших знакомых-военных. Когда-то я спас ему ногу, он тогда был еще сержантом, вытащив оттуда почти сорок мелких осколков, и с тех пор он считает меня, чуть ли не своим ангелом-хранителем. Так вот, до меня дошли слухи, что он был среди тех командиров, которые устроили заговор против императора, заключив договор с войсками Трех государств, и значительно ускорили конец войны. Сейчас он вроде бы занимает пост военного бургомистра в городе Зальт. Конечно, до него отсюда почти день пути, но думаю, что он единственный, кто может нам хоть чем-то помочь.

– Вот уже не знал, что у вас такие влиятельные друзья. Думаете, он сможет что-то узнать?

– По крайне мере попытаться стоит. Надо будет позвонить в университет и сказать, чтобы кто-нибудь вместо меня прочитал лекции. Конечно, я больше чем уверен, что заведующему это не понравится, но пошел он к черту! За те гроши, что мне платят, я и так выполняю слишком много работы, а он лишний раз не удосуживается поднять свою жирную пятую точку со стула!

Август рассмеялся, и, казалось, уже полностью пришел в себя.

– Надеюсь, что ваша поездка принесет хорошие плоды. Ну, – Август посмотрел на часы, – может, до обеда успеем сделать выводы для моей диссертации?

– Вообще-то мы и так опережаем график, но если тебе хочется закончить это дело побыстрее, то давай приступим к работе. Все равно пока нам не остается ничего другого.

Глава 6.

1

Последние три дня недели прошли в относительном спокойствии, если не считать эксперимента профессора по «адаптации» второго пациента, которого они теперь условного именовали «сержантом». Его суть заключалась в том, чтобы вывести угрюмого подопечного на улицу, дабы свежий воздух пошел на пользу его памяти. Но из этой затеи ничего не получилось; едва спустившись с последней ступеньки крыльца, сержант сперва стоял в недоумении, закрывая рукой глаза от яркого майского солнца. Рядом с ним стояли профессор и Август, чуть позади двое санитаров на случай непредвиденных действий пациента. Кто знает, что у этих сумасшедших творится в голове? После короткого знакомства с внешней средой, сержант, казалось, немного ободрился и готов был провести полноценную прогулку, но все закончилось полным провалом, стоило только профессору провести его за корпус «Двух башен», где когда-то располагался живописный парк Уорвика с искусственным озером. Озеро, в целях безопасности самих же пациентов, пришлось засыпать, и теперь на его месте виднелась грязная лужа, поросшая осокой и камышами. В плохую погоду, особенно осенью, этот участок превращался в противное коричневое пятно, которое резко контрастировало с зеленой травой или очарованием увядающего леса. Дойдя по широкой тропинке из белого гравия до этого места, сержанта охватила невероятная паника: его плечи и щеки стали нервно поддергиваться, после чего он упал на колени и обнял себя руками. Озноб поистине был ужасающим, но, как оказалось, не это было самым страшным. Второй пациент уткнулся носом в землю и принялся выкрикивать непонятные слова, которые больше походили на то, что он перед кем-то извинялся. Попутно его сотрясали рыдания, лицо раскраснелось, руки нервно перебирали гроздья земли и стебли зеленой травы. Профессор и Август пытались его успокоить, но внезапно сержант взвыл, отбросил доктора и помощника, как будто они были легкими пушинками, и что есть силы, побежал в сторону железной ограды, за которой располагался лес. К счастью, Вильгельм и Готфрид не растерялись и где-то на полпути до вожделенной свободы, скрутили сержанта по рукам и ногам. Тут же быстро подбежал профессор и вколол пациенту дозу транквилизатора. Через несколько минут он перестал сопротивляться, обмяк и погрузился в сон. Весь остальной путь до своей койки он провел на руках санитаров.

Полный провал эксперимента небывало расстроил профессора. Он уже было понадеялся, что маленькие проблески памяти стали для сержанта залогом скорейшего выздоровления, а оказалось, что это был лишь временный прогресс. Но что могло так резко усугубить кризис? Доктор ни разу не видел такой сильной реакции на внешний мир у пациентов, если только там не находился раздражитель, способный пробудить негативные эмоции и воспоминания. Но что же может быть такого страшного в мирном весеннем пейзаже для человека, который пережил войну? Может быть, засыпанное озеро напомнило ему траншеи, залитые дождевой водой, а извинялся он перед погибшими товарищами, которым просто не смог помочь в нужный момент времени? Тогда его поведение вполне можно объяснить логически. Конечно, может быть такой сильный стресс сможет пробудить его мыслительные процессы и он сможет вспомнить что-то еще. Метод «клин клином» редко работает, но все-таки. Главное, чтобы не наступил регресс, тогда ему придется долго переживать упадок, чтобы вернутся в нормальное состояние, если такое вообще когда-нибудь наступит. Остается только ждать и надеется.

Профессор устало вздохнул, но сейчас его больше всего беспокоил первый пациент. Похоже, у него начали прогрессировать все признаки шизофрении, и вряд ли от него можно будет добиться хоть какой-нибудь внятной информации. Он попросил Августа внимательно за ним наблюдать, что в этой ситуации оставалось самым приемлемым методом. Иногда даже у полных сумасшедших бывают проблески сознания, и не ко всем их словам стоит подходить, как к полному бреду.

Третий пациент продолжал находиться в состоянии «стабильного стресса», но ничего нового больше не сообщил. К большой радости, все трое находились в прекрасном физическом состоянии, даже давление к концу недели у всех было в норме.

В пятницу профессор направил в Зальт телеграмму на имя своего давнего друга Ганса Юнгера, который теперь был военным бургомистром города. В сообщении, он попросил его срочно перезвонить на номер лечебницы «Две башни» деревни Брюкель.

Уже в субботу вечером в кабинете профессора зазвонил телефон. Он быстро снял трубку и услышал знакомый голос, который значительно хрипел из-за помех на линии:

– Алло! На линии Ганс Юнгер! Скажите, я правильно попал в больницу для душевнобольных «Две башни»?

– Совершенно верно, дорогой друг!

– Карл, неужели я могу слышать твой голос за столько километров? – Голос Юнгера был полон дружеского радушия и открытого удивления. – Воистину, прогресс на голову опережает время!

– Действительно, все течет, все меняется, – также дружелюбно ответил профессор, – как поживаешь, все хорошо?

– Фух, – выдохнул Юнгер, – тут двумя словами и не ограничишься. Если быть кратким, то – да, пока все находится под относительным контролем, хотя трудности возникают на каждом шагу. Как сам?

– Тоже не плохо, – профессор придал голосу немного официальности, – я вот почему тебя беспокою, тут появилось одно дело, которое непосредственно касается моих пациентов.

– Неужели я могу тебе тут чем-то помочь? – удивленно воскликнул Юнгер. Казалось, только проблем профессора ему и не хватало.

– Понимаешь, – продолжил доктор Фитцрой, – эти ребята военные и с ними явно что-то не то. Конечно, – профессор усмехнулся, – можешь мне не верить, но тут все не так просто, а мне необходима кое-какая информация, которую я могу достать только у тебя.

– Ох, ох! Надеюсь, дело не касается военной тайны?

– Нет, ничего страшного! Все материалы находятся под контролем Ассоциации военных психиатров, и отчеты о ходе лечения будут отправляться непосредственно им.

– Карл, дорогой мой, я все еще не могу понять, что от меня требуется!

– По телефону я не могу разглашать всех деталей, а потому было бы неплохо встретиться и побеседовать лично.

– Ты хочешь приехать?

– Да, когда ты сможешь меня принять? – в трубке повисло молчание, послышался ворох страниц, после чего Юнгер наконец произнес:

– Я думаю, что смогу уделить тебе время в среду. Только прошу, не обижайся, должность военного бургомистра гораздо сложнее, чем кажется, особенно сейчас. Времени на отдых практически нет, я работаю по восемнадцать часов в сутки! – Напряженный тон Юнгера заставил профессора усомниться в правильности своего решения, он ведь должен был учесть, что его старый друг теперь большая, а самое главное, занятая личность, а еще он тут со своими пациентами. Как бы ни услышав просьбу, Юнгер не послал его куда подальше.

– Ганс, прости, что приходиться тебя беспокоить в столь непростое время, но я сердцем чую, что с моими пациентами дело не чисто, – профессор старался говорить спокойно и мягко, – думаю, что когда ты ознакомишься со всеми фактами, то и сам придешь к такому же выводу! – Юнгер устало вздохнул:

– Извини, что вспылил, Карл. В последнее время я сам не свой. Конечно, я с удовольствием приму тебя у себя, мы ведь столько всего пережили вместе, что даже страшно вспомнить. – Он немного помолчал, после чего продолжил: – На вокзале в среду тебя будет ждать мой человек, он и отвезет тебя ко мне. Ты ведь поедешь скорым поездом из Фэллода?

– Да, скорее всего.

– Отлично, тогда до скорой встречи. Я отключаюсь.

Юнгер повесил трубку, а профессор все еще раздумывал над тем, правильно ли он поступил, обратившись к своему другу с такой, можно сказать, наглой просьбой. Кто он и кто Ганс Юнгер? Но как бы там ни было, сказанного уже не вернешь, остается лишь только дождаться вторника, а там будь, что будет!

В воскресенье вечером профессор дал последние наставления Августу, какую работу необходимо выполнять в его отсутствие, попрощался с Готфридом и Вильгельмом, которые теперь заступят на следующую смену только через две недели, рассказал о скором отъезде Долорес, Финке и уборщику Борману. Все как один пожелали ему счастливого пути, и чтобы поездка не прошла впустую. Под конец он забрал из кабинета все бумаги, касающиеся дела, а также некоторые из своих записей, после чего уложил их в портфель.

Для Карла Фитцроя это был относительно сложный путь – Зальт находился на западе, в ста километрах от столицы, и путь до него был долгим – поездом добираться приходилось почти сутки. Сначала профессору предстоит съездить в Фэллод, чтобы провести пары и предупредить заведующего о том, что во вторник он не сможет выйти на работу. Рано утром во вторник он сядет на поезд, приедет только с утра в среду, потом к Юнгеру и утром в четверг снова в путь! В итоге почти неделя уйдет на все дело! Главное, чтобы его старания не пропали даром!

Профессор в приподнятых чувствах приехал домой, по всему телу царило приятное возбуждение от предстоящего путешествия. «Боже мой, ведь мне уже перевалило за семьдесят, а я все еще чувствую себя мальчишкой!» – подумал профессор и в этот момент в дверь постучали. Он совершенно спокойно отрыл дверь и увидел перед собой Крауса, который держал в руках садовые ножницы и пол-литровую банку с непонятным содержимым.

– Добрый вечер, доктор Фитцрой. Надеюсь, я вас не потревожил? – все также холодно и вежливо говорил он.

– Нет, все в порядке. – Профессор отметил про себя, что видел на этой неделе Крауса больше, чем того хотелось бы.

– Я принес вам ножницы и в знак благодарности банку яблочного повидла. – Он протянул оба предмета профессору.

– Право, не стоило... – доктор осекся и посмотрел в суровые глаза Крауса. Казалось, если он не примет его презент, то тот просто сотрет профессора в порошок. – Хорошо, спасибо за варенье.

– Людей нужно благодарить за все хорошее, что они для тебя делают. Даже за маленькие пустяки. – Совершенно спокойно произнес Краус и, попрощавшись, направился в сторону своего дома.

Профессор внимательно осмотрел банку, приоткрыл крышку, понюхал, затем зачерпнул пальцем густую массу и попробовал на вкус. А что, очень даже не плохо. Съев несколько ложек с печеньем, которое удалось случайно обнаружить в одном из шкафчиков на кухне, доктор устало зевнул и отправился спасть. Перед предстоявшей поездкой ему потребуется все силы, какие только возможно накопить.

2

Профессор проснулся, когда на часах еще не было и шести. За окном разливалось алое пятно рассвета, и первые лучи уже проникали в комнату сквозь плотно задернутые занавески. По телу доктора разливалось приятное возбуждение, какое обычно возникает у человека, когда все идет точно по его плану. Но вот пройдет ли все так гладко? Маленький червячок сомнения сосал где-то под сердцем, но прочь, прочь все тревожные мысли! Чаще всего больше мучаешься от опасностей в своей голове, которые порой не произойдут никогда, но, сколько нервов приходится тратить на эти всевозможные «а что если вдруг?». Нет, сейчас только чистые помыслы и полное спокойствие. А теперь нужно встать и подготовиться к путешествию.

Чемодан с необходимыми вещами он собрал еще вчера: в основном средства личной гигиены, книга «На границе», чтобы было, что почитать в поезде, материалы по делу, один комплект сменного белья «на всякий случай», таблетки от головной боли, сердца, тошноты и желудка. Вроде бы все.

Гладко выбрившись и приняв теплую ванну, профессор сделал себе нехитрый завтрак из яичницы с колбасой и тостами, запив все это чашкой кофе. Только закончив надевать свой специальный костюм «на выход», состоящий из темного пиджака в белую полоску, таких же брюк и старых, но еще хорошо сохранившихся туфель без шнурков, как в дверь раздался легкий стук, явно принадлежавший женщине.

«Эмили, как же я мог забыть!».

– Здравствуйте, доктор! Надеюсь, я вам не помешала? – произнесла Эмили, и с трудом подавила зевок. На ее лице были написаны все признаки недосыпа.

– Что вы, что вы! – любезно отозвался профессор, – я вас давно жду, проходите, пожалуйста, не стесняйтесь. – Фигура Эмили легко проплыла в дверной проем.

– А вы у нас сегодня прямо завидный жених! – Профессор немного смутился и стряхнул с пиджака невидимые пылинки.

– Не заставляйте краснеть мое старое сердце! Когда-то я действительно хорошо смотрелся в этом костюме.

– Мне кажется, вы к себе несправедливы, – совершенно серьезно произнесла Эмили и поправила профессору красный галстук, который он надел вместо своей привычной бабочки в горошек, – вид у вас в нем просто шикарный. Да именно такой, и не смейте мне возражать. Телом быть может мы, и стареем, но душой ведь совсем наоборот!

– Тут я с вами совершено согласен! Итак, давайте перейдем к делу. Что от меня необходимо? – Эмили окинула оценивающим взглядом его скромное жилище, которое нуждалось не только в уборке, но еще и в хорошем ремонте, после чего произнесла:

– Покажите мне только, где что находится и что у вас есть, а остальное дело будет за мной.

Профессор показал ей ванную комнату и чулан рядом с ней, где Грета хранила разные щетки, тряпки, ведра, порошки, веники, метелки и прочие средства для уборки. Эмили довольно кивнула и после согласования цены за ее услуги, профессор отдал ей запасной ключ от дома, после чего они вместе вышли на улицу. Эмили сказала, что приступит к уборке сегодня днем, чтобы успеть к приезду профессора, пожелала ему счастливого пути и, поцеловав в щеку, поспешила в сторону своего дома.

Доктор Фитцрой тоже решил не терять времени даром и бодрым шагом направился в сторону остановки трамвая, думая по дороге, не забыл ли он чего важного из вещей. Благополучно доехав до железнодорожного вокзала, он успел взять билет на девятичасовой поезд и почти сразу отправился в Фэллод. Устроившись поудобней в кресле, он задремал, немного расслабившись и очнулся только после того, как проводник объявил ему, что через пять минут они прибудут на станцию.

На вокзале Фэллода профессор взял в кассе два билета до Зальта и обратно, потом поймал такси и отправился в университет.

Ему повезло: заведующий как раз находился в своем кабинете, что было для него совсем не свойственно, так как обычно он появлялся не раньше полудня. Кофман был чем-то занят, постоянно перебирая бумаги, и что-то негромко бормотал себе под нос. На просьбу профессора он, к удивлению, отреагировал совершенно спокойно, и, пробурчав «спасибо, что предупредили, можете отправляться, куда вам там нужно» попросил закрыть дверь с той стороны. Все прошло гораздо лучше, чем можно было представить!

До начала лекций у профессора оставалось еще пару часов, а потому он решил немного прогуляться по парку, который находился всего в паре кварталов от университетских корпусов. Несмотря на всю его нелюбовь к этому городу, это было одно из немногих мест, которое нравилось ему особенно сильно. В первый раз он попал сюда, когда приходил устраиваться на работу в университет. В парке были широкие аллеи, устланные серой плиткой, по бокам которых росли клены, акации или березы. Повсюду были расположены аккуратные клумбы с разнообразными декоративными растениями и цветами, над которыми кружили бабочки и пчелы. Воздух здесь был на удивление свеж, несмотря на всю загрязненность остального пространства города. В центре располагалось небольшое искусственное озеро, над которым печально склонили свои ветви ивы. Вокруг него располагались лавочки из светлого дерева, рядом с которыми находились металлические урны. Сейчас он был особенно красив, все так и было наполнено маем, – последним месяцем весны, который придает ожившей природе яркие краски.

Профессор отыскал свободную лавочку почти у самой воды, над которой склонилась ива, давая хорошую тень. Расположившись на месте, он достал завернутый в белую бумагу бутерброд с ветчиной и сыром и бутылку сладкой газировки, которые купил в кафе неподалеку. Дул легкий ветерок, обминая усталое лицо профессора, а он мерно жевал ветчину, которая была уже слишком жесткой для его зубов. И когда он успел постареть? Ведь только недавно они с Гретой нянчили их первенца, девочку Бриджит. Да, счастливые времена, наполненные радостью и силой, когда кажется, что весь мир принадлежит одному тебе. А потом бесконечная вереница дел, проблем и работы, и сам уже не успеваешь опомниться, когда понимаешь, что старость без стука вошла в твою жизнь и стала полноправной хозяйкой, принеся с собой осень и пыль. И вскоре ты сам подходишь к той самой черте, когда задумываешь, а сделал ли ты все в этой жизни правильно? Сколько ты раз прокручивал в голове моменты, когда мог поступить «как лучше», когда мог сдержать вырвавшиеся слово или когда мог не причинять человеку ненужную боль? Сейчас все это кажется чем-то далеким и забытым, как послание на песке, которое смыли волны времени, но когда-то все это наполняло твою жизнь смыслом, заставляло надеяться и переживать, плакать и радоваться. И что в итоге? Ты сидишь совершенно один на лавочке, пережевывая бутерброд, который через год станет тебе и вовсе не по зубам. Зачем нужна эта жизнь, если она в итоге забирает у тебя все то, что ты любишь, причиняя при этом неимоверную боль? И найдется ли когда-нибудь человек, который сможет ответить на этот вопрос?

От всех этих мыслей профессора отвлек маленький кусочек ветчины, который застрял где-то между коронкой и целым зубом. Ну вот, проклятье! И зубочистки с собой, как назло, нет! Не станешь же ты ковыряться во рту пальцами, да еще в парке, где полно народу! Профессор кое-как проглотил остаток бутерброда, откупорил бутылку газировки, которая была со вкусом апельсина, и осушил ее за несколько залпов. Противный кусок удалось все же вытащить языком, после чего между зубов ощущалось непривычное облегчение. «Нет, пора возвращаться в университет. – Устало вздохнул про себя профессор. – Этот парк больше не вызывает в моей душе былую радость, особенно после смерти Греты, ведь каждое место здесь напоминает мне о ней».

Доктор встал, отряхнул крошки с брюк и поправил пиджак. Выбросив мусор в урну, он повернул на аллею, которая вела к западному выходу из парка, а оттуда без труда можно будет добраться до корпуса. Слева за невысокой кирпичной оградой проглядывалась улица, где издавал шум котел жизни.

Он быстро добрался до корпуса, по дороге изрядно вспотев: майское солнце припекало нещадно, и профессор почувствовал, как к спине уже начинает липнуть рубашка. Обтираясь носовым платком, он взял ключ от аудитории и поспешил на четвертый этаж. Похоже, в парке он засиделся изрядно: ожидавшая у дверей группа бросила на него недовольные взгляды и сквозь зубы процедила: «Здравствуйте». Профессор лишь кивнул в ответ и открыл скрипучую дверь.

На тридцатой минуте пары он почувствовал, что потерял аудиторию. Студенты лениво что-то выводили в тетрадках, перешептывались, а те, что сидели на задних партах и вовсе затеяли какую-то игру или лежа на парте, смотрели в окно. Профессор не мог их винить: эта жара действительно слишком давила, не давая сил сосредоточиться на работе, не говоря уже о том, чтобы записывать под диктовку. Потому он отложил свои листочки в сторону и предложил студентам рассказать про то время, когда он служил на фронте во время Первой войны за золотые шахты. Это вызвало нешуточное оживление. «Вы что, правда, там были?» – выкрикнул кто-то с задних рядов. «И не только был, но еще и старался спасать людям жизни!» – гордо заявил бывший военный хирург, и принялся рассказывать одну за другой истории, которые были призваны не только развлечь студентов, но и дать им полезную информацию, ведь в случае новой войны им придется работать в военных госпиталях или на передовой. В частности он поведал, как правильно ампутировать конечности, удалять осколки, накладывать жгуты и останавливать кровь из порванной артерии. Конечно, он дал несколько советов и на счет того, как поддержать получившего ранения солдата, чтобы он не потерял от боли сознания, а также как облегчить душу умирающему на руках бойцу. Все это профессор старался подать на примерах из жизни реальных людей, которые были написаны на страницах истории кровью. О таком вряд ли сможет поведать хотя бы один учебник, ведь настоящий опыт – намного важнее той воды, которую пишут в книгах люди далекие от реальных критических ситуаций.

Вызвав бурное восхищение и чуть ли не аплодисменты под конец, профессор, слегка смутившись, объявил, что занятия на сегодня закончены, и что надо готовиться к зачету, который уже не за горами. Студенты согласно закивали и быстро выбежали на перерыв, оставив доктора в одиночестве.

Он не торопясь запер аудиторию и сдал ключ. Ну вот, на сегодня с делами покончено, но ведь впереди еще целый вечер и его надо бы как-то занять. Можно позвонить Людвигу Шварцу и провести остаток дня у него, но с другой стороны профессор не очень хотел напрашиваться и злоупотреблять гостеприимством своего друга, – в конце концов, он тоже занятой человек и, возможно, после долго рабочего дня ему захочется побыть одному и хорошо отдохнуть.

Тут в голову доктору Фитцрою пришла еще одна мысль, и он долго взвешивал ее, то отметая прочь, то снова рассматривая как возможность. Дело в том, что в городе, совершенно недалеко от студенческого общежития, где ему сдавалась комната на время проведения лекций в университете, находился паб «Две кружки эля», где собирались в основном люди, которым уже давно перевалило за пятьдесят. Сюда также любили захаживать и преподавателя университета, чтобы можно было спокойно посидеть и отдохнуть, не попавшись на глаза молодым студентам, которые считали это заведение, дословно «для старых пердунов». Первый раз профессора туда привел Людвиг, несмотря на его бойкие протесты. Но, уже очутившись внутри паба, доктор почувствовал, что ему там понравится. Здесь действительно находились одни старки или мужчины, которым на вид можно было дать лет сорок-пятьдесят. Обстановка была спокойной и весьма теплой: стены были отделаны панелями из светло-коричневого дерева, пол был немного темней и создавал заметный контраст с выбеленным потолком, где умещались несколько люстр в виде скученных оленьих рогов. За квадратными полированными столами на лавочках или отдельных стульях тихо о чем-то переговаривались люди; некоторые играли в карты, шахматы или домино. Справа от барной стойки находилась небольшая круглая сцена, где играло трое мужчин: один на скрипке, другой на гитаре, третий на губной гармошке. В основном они исполняли старые баллады и фольклорные песни, которые особенно нравились профессору. Хозяин заведения, круглый, как бочка, мужчина с пухлыми щеками и заметной лысиной, которого звали Альберт (друзья и завсегдатаи называли его просто «Большой Ал»), сразу радушно предложил им сесть за свободный столик, лично принес меню, и, отметив, что профессор посещает его заведение в первый раз, решил угостить его кружкой своего лучшего эля за счет заведения.

Атмосфера была очень приятной, эль – густой и горько-сладкий на вкус, а цены – умеренными, как раз по карману простому служащему. В общем, профессор оказался от этого места в полном восторге, и уже частенько захаживал сюда сам после занятий, если у него не было никаких других дел. Но вот одно обстоятельство мешало ему сейчас отправиться в это полюбившееся заведение. Дело было примерно несколько месяцев назад: тогда ему было особенно тоскливо, да еще и за окном валил снег, а Греты рядом с ним не было. Другими словами, профессор изрядно приложился сначала к элю, а потом перешел на виски, и в какой-то момент с ним за одним столом оказался другой завсегдатай паба, некто доктор Охман, профессор психологии того же самого университета, где и преподавал сейчас профессор. Доктор Фитцрой слабо помнил из-за чего начался их спор, вроде бы что-то на счет лечения душевнобольных при помощи специальной системы иглоукалывания, которая помогает воздействовать на отдельные участки головного мозга и тем самым помогает восстановить человеку прежнее психическое здоровье. Профессор пытался заверить доктора Охмана, что это полная чушь и «где он такое вычитал», на что Охман возражал ему, что подобное лечение уже имело успех в некоторых восточных странах, где этот метод широко применяется. Профессор пытался назвать хотя бы один такой удачный пример, но доктор Охман, несомненно, хранивший в своей памяти подобный случай, который он прочитал в одном научно-медицинском журнале, сейчас был настолько пьян, что вряд ли бы вспомнил имя родной матери. Ситуация накалилась до предела в тот момент, когда почтенные доктора начали не только перебрасываться взаимными оскорблениями, но и изрядно стучать кулаками и кружками по столу. Дело уже шло к драке, но в последний момент вмешался хозяин паба Альберт, который достаточно быстро успокоил разбуянившихся старикашек, отправив Охмана к себе домой, а профессора уложил спать в одной из комнат, которые сдавал наверху, так как он уже был не в состоянии самостоятельно передвигаться.

Проснувшись на утро с пустыней во рту и ужасной головной болью, доктор Фитцрой к ужасу обнаружил, что проспал почти до трех часов дня (благо сегодня ему не нужно было читать лекции, так как у студентов еще шла сессия, а оставшиеся зачеты у должников он принял в понедельник). Он долго не хотел спускаться вниз, буквально сгорая от стыда и позора, но Альберт сам зашел к нему, и, не высказав не единого упрека, «мол, с кем не бывает», протянул профессору таблетку от головы и полный бокал прохладной воды. Доктор упорно пытался возместить причинные неприятности, предлагая хозяину только назвать нужную сумму, но Альберт не взял с него ни копейки: за выпивку он сполна расплатился, а то, что произошло вчера – просто неприятный инцидент, который не стоит больше вспоминать. В пристыженных чувствах профессор покинул паб и уже почти три месяца там не появлялся.

И вот теперь, сгораемый с одной стороны от стыда за свой прошлый поступок, а с другой – желанием пропустить чего-нибудь горячительного и немного расслабиться, профессор стоял на крыльце университетского корпуса, обдумывая, что же ему делать. Солнце было еще высоко, но уже через пару часов оно начнет клониться к закату, и вот тогда можно будет наведаться в паб. В конце концов, сам хозяин просил его забыть этот неприятный случай, а больше других таких заведений в городе профессор не знал. «Решено! – радостно воскликнул он сам себе. – Сейчас пообедаю в «Кампусе», потом немного почитаю на лавочке в парке, а оттуда на автобусе за полчаса можно доехать до паба. Вечер обещает выдаться довольно интересным».

3

Переступая порог паба«Две кружки эля» профессор все еще сильно волновался, однако решающий шаг уже был сделан, и правая нога уверено вошла внутрь помещения. Над дверью звякнул колокольчик, который установили совсем недавно, оповестив о прибытии нового посетителя. Этот звук изрядно вспугнул доктора Фитцроя, поскольку теперь уже точно нельзя было дать задний ход. В зале было довольно пусто, что и не удивительно, ведь рабочая неделя только началась, а любители хорошенько выпить и отдохнуть прибудут только под вечер пятницы. Несколько человек за столиками справа лишь бросили мимолетный взгляд на невысокую фигуру профессора, после чего вернулись к негромкому обсуждению своих дел. Не укрылся он и от взгляда Большого Ала, который довольно хмыкнул и принялся с еще большим усердием протирать стаканы за барной стойкой.

Преодолев первый «порог опасности» профессор немного расслабился и подошел к стойке, усевшись на высокий стул. Большой Ал прекратил вытирать и так уже начищенные до блеска стаканы, и подошел к доктору.

– Давненько вы к нам не заглядывали, – приветствовал он профессора. Голос его звучал весело и добродушно. – Надеюсь у вас все в порядке?

– Я был просто немного занят в последнее время, – оправдание профессора звучали до боли вяло и неуверенно, что не скрылось от ушей Альберта, но он не обратил на это внимание. – Понимаете, тут еще ко мне в клинику привезли новых пациентов, необходимо было уладить целую кучу дел. А так вроде бы все идет своим чередом.

– Рад слышать. Что будете заказывать?

– Пожалуй, для начала, пинту вашего эля. Уж больно я по нему соскучился.

– Один момент!

Ал достал чистый стакан и принялся наполнять его из краника темной жидкостью. За это время профессор успел перевести дух и окончательно расслабиться. Похоже, все идет хорошо, ни к чему терзать себя ненужными страхами.

Эль, как всегда, был просто чудесным, и за недолгим потягиванием этого напитка, Альберт рассказал профессору немного о переменах, которые произошли со времени его последнего визита. Первая новость была особенно значимой для хозяина паба: у него родилась первая внучка, – маленькое чудо с розовыми щечками и большими карими глазами. Это был первый ребенок его дочери Матильды и ее мужа Патрика. Профессор поздравил хозяина с этим событием, не забыв сказать, что и сам помнил то ни с чем несравнимое чувство, когда ему впервые сказали, что он стал дедушкой. За это дело просто необходимо было выпить, и Большой Ал налил еще по одной кружке эля, – в этот раз она досталось Карлу Фитцрою за счет заведения. После их разговор ушел в сторону самого паба, где Альберт сделал ремонт месяц назад: обновил мебель, обустроил еще три комнаты для сдачи в наем, побелил потолок, повесил над дверью колокольчик (модная тенденция в барах и пабах сейчас, – как сообщил он) и все в таком духе. Профессор, в свою очередь, поведал ему о новых пациентах и весьма странной истории их болезни, не вдаваясь в подробные детали, лишь поверхностно представив информацию. Выслушав всю историю, Большой Ал серьезно заметил: «Что-то здесь явно не чисто. Но думаю, что вы совсем этим в скором времени разберетесь. В этом я точно уверен».

Доктор Фитцрой плавно перешел на небольшие порции виски со льдом, и уже почувствовал, как алкоголь приятно растекается по телу, а все проблемы кажутся такими маленькими и незначительными, что казалось, он может решить их все в одну минуту прямо сейчас. «Теперь понятно, почему столько людей просто спивается, – мелькнуло в голове профессора, – все-таки алкоголь слишком хорошая вещь, чтобы снять любой стресс, но слишком опасная, когда ты не можешь контролировать свою зависимость от него». Профессор был абсолютно не против потребления алкоголя в небольших количествах после тяжелого рабочего дня, считая это чем-то вроде «разрядки» для организма. Многие коллеги-доктора высказывали против его доводов, указывая, что как раз все начинается именно с таких вот маленьких доз, а потом перерастает в зависимость, и как следствие, приходиться лечить особо тяжелые формы алкоголизма. Но профессор аргументировано возражал, говоря, что никто и «не заставляет напиваться до потери всех чувств, а подходить к этому нужно с большой долей ответственности и сознания того, что это делается чисто для того, что помочь своего организму, а не навредить ему». «Попробовали бы вы по двенадцать часов общаться с психами, и после этого даже рюмку не пропустить, – мысленно бросил профессор, уперев взор в невидимого оппонента, – так и самому можно запросто занять место в доме для умалишенных».

Карл Фитцрой почувствовал, что на сегодня ему уже явно хватит и пора бы возвращаться домой, но, только встав со стула, чтобы сходить в уборную, он почувствовал, как его изрядно занесло, и лишь благодаря быстрой реакции, ему удалось ухватиться за стойку правой рукой, что спасло его от неминуемого падения.

«Неужели я выпил сегодня больше, чем обычно?».

Совладав кое-как со своими ногами, профессору удалось дойти до туалета, который он покинул со значительно облегченным состоянием в районе живота. Дойдя до своего места, он расплатился с Альбертом и, пожелав ему спокойной ночи, понемногу начал выбираться из паба.

Время перевалило за одиннадцать часов вечера, на небе висела полная луна, окруженная россыпью миллиона мелких огоньков. Одинокий фонарь отбрасывал желтое облако света на пустую автобусную остановку, на лавочке которой, кто-то забыл номер газеты, а может просто сидел на нем, пока не подошел транспорт.

Профессор устало плюхнулся на лавочку, протерев платком вспотевший лоб. Ему повезло: почти через пять минут, ровно по расписанию, прибыл последний вечерний автобус. Его фары ярко освещали путь впереди. Поискав в кармане мелочь, доктор крепко взял в руки свой чемоданчик, и довольно бодро вскочил в почти пустой автобус. Водитель закрыл переднюю дверцу и нажал на газ, медленно выехав на дорогу.

В этот же самый момент чья-то огромная фигура вынырнула на пятачок света остановки, а два черных глаза внимательно провожали удаляющиеся огоньки транспорта.

4

Общежитие по улице Первых строителей ничем не отличалось от других зданий Фэллода – хмурое и серое пятиэтажное строение скорее было похоже на цех какого-нибудь завода, чем на помещение, где жили студенты. От ближайшей остановки транспорта до него следовало пройти еще как минимум метров триста по широкой асфальтированной дороге, где слева располагались бетонные плиты, поросшие низкими деревьями и кустарником, а справа немногие одноэтажные домики местных жителей, которые еще не готовы были пойти под снос, уступив себя новому бездушному строению. Добраться до общежития было делом не простым и в светлое время суток, а уж дойти до него ночью и подавно, особенно если ты был немного нетрезв.

Выйдя на остановке, профессор Фитцрой почувствовал, что его дико тошнит котлетами, которые он съел до того, как отправился в «Две кружки эля». Сделав с десяток неуверенных шагов, он вывернул содержимое своего желудка на обочину. Почувствовав небывалую боль в горле и весьма неприятный привкус во рту, доктор медленно отполз от злополучного места к остановке, где при свете фонаря извлек бутылочку чистой воды и залпом осушил больше половины, после чего утер рот и лицо увлажненным платком.

Переведя дух, он несколько раз глубоко вдохнул и вдохнул, после чего с весьма прояснившейся головой устремился вниз к общежитию. Весьма уверенно он преодолел весь путь и достиг заветного здания, над крыльцом которого висел темно-синей флаг с изображенным на нем рукой со стаканом воды, – греб медицинского университета Фэллода, означавший, что самое простое, что может сделать врач – помочь утолить жажду любому больному. Профессор уверенно взялся за ручку, стараясь отворить скрипучую дверь, но она была заперта.

«Ведь охранник закрывает двери на ключ в одиннадцать часов, – мелькнуло у него в голове, – а я уже безбожно опоздал».

Не найдя ничего лучше, доктор Фитцрой принялся колотить по двери кулаком, в надежде на то, что его услышат. События не заставили себя ждать: грузный охранник с весьма злой физиономией как можно медленнее добрел двери и бросил злой взгляд сквозь стекло. Он наверняка ожидал увидеть какого-нибудь запоздавшего студента или группу студентов, – эти оболтусы вечно где-то ошиваются до часу или двух ночи, а потом сотрясают все здания с просьбой пусть их на законные койки. Однако сегодня он весьма удивился, узрев морщинистое лицо профессора, который выглядел точно провинившийся школьник. Охранник быстро вставил ключ в дверь и сразу спросил:

– Преподаватель?

Профессор тихонько ответил, показывая свой пропуск:

– Профессор Карл Фитцрой, комната 106.

– Проходите.

Профессор быстро получил заветный ключ и отправился к себе в комнату. Общежитие было устроено весьма странно и неудобно: на первом этаже располагались комнаты преподавателей, которых здесь было совсем немного (большая часть из них вполне могла позволить снимать себе квартиру в городе и быть подальше от студентов, ведь видеть их на занятиях – это одно, а жить под одной крышей – совсем другое); в конце коридора по обеим сторонам располагались лестницы, которые вели на этажи, где жили студенты; в конце каждого коридора с одной стороны располагался туалет, а с другой – душевые комнаты. На втором и третьем этаже жили девушки, на последних, – юноши. Две кухни располагались на втором и четвертом этажах, но ими почти никто не пользовался, – все старались поесть в городе, тем более что это выходило значительно дешевле, чем покупать набор продуктов, да еще и тратить время на готовку.

Профессор с облегчение вставил ключ в дверь и два раза провернул. Его комната была скудна на обстановку: в небольшом прямоугольнике комнаты находилась одна кровать, полированная тумбочка, побитый, где только можно шкаф с одной вешалкой, полуразвалившийся стул и деревянное окно без занавесок, выкрошенное в белый цвет. Доктор Фитцрой от души порадовался, что ему не приходится жить в подобной обстановке каждый день, которая кроме мысли «как повеситься на крюке, где находиться лампочка» больше ничего не вызывала. А ведь некоторые действительно живут в таком вот минимализме, даже если у них есть жена и дети. Порой приходится довольствоваться даже малым, чтобы не спасть под картонкой на улице.

Профессор включил свет, который неприятно ударил в глаза, после чего застелил кровать, снял одежду, повесив ее в шкаф, и достал из своего чемоданчика заводной будильник. Отсюда до железнодорожного вокзала порядка сорока минут езды, не считая времени, которое понадобиться на сборы. Он поставил время звонка на полшестого утра, рассчитывая, что все успеет сделать за полтора часа. Поставив будильник на тумбочку в изголовье кровати, профессор потушил свет и поудобней устроился на жесткой кровати. Сон не заставил себя ждать.

5

Профессор оказался в коридорах своей родной лечебницы «Две башни», только вот вокруг все было искривлено и выгнуто под неестественным углом, что часто свойственно порождению сна. Он бесцельно блуждал по узким коридорам, сначала открывая одну дверь и оказываясь в новом проходе, который в свою очередь имел несколько направлений, уходящих в разные стороны.

«Я здесь что-то должен найти, но вот только не помню что. Помоги мне Господь».

Профессор решил все время идти по центральному направлению, надеясь, что таким образом сможет выйти из лабиринта своего собственного сознания. Шагнув за порог очередной железной двери, он оказался в широкой комнате, слева которой располагалось деревянное окно, за которым струился необычайно яркий солнечный свет, или вернее сказать свечение, ибо оно представляло собой нечто собранное в единую колючую массу, в отличие от рассевающихся лучей. Возле него располагался такой же простой деревянный стол и пустой стул. Прямо по центру находились три комнаты с номерами 1, 2 и 3. Чуть ниже них были нарисованы знаки вопроса. Профессор недоуменно разглядывал двери комнаты, и уже было потянулся, чтобы открыть первую из них, но непонятно откуда взявший голос слегка насмешливо произнес:

– Нет, нет, и нет, профессор! Не так быстро! Все хотят получить ответы на свои вопросы, но сперва надо хорошенько пошевелить мозгами, чтобы самому найти ответы! – Доктор Фитцрой резко обернулся и увидел на недавно пустовавшем стуле фигуру человека. Благодаря лившемуся из окна свечению, он смог хорошо разглядеть черты его лица: лысая голова, с ободком волос, маленькие черные глазки под седыми бровями; гладко выбритые обвисшие щеки, небольшие уши, нос с широкими ноздрями и узкие сухие губы, – казалось, они были плотно прижаты друг к другу. Мужчина был одет в черно-коричневую форму армии Пайпа: твидовый мундир без единого ордена, черные брюки заправлены в натертые ваксой сапоги. Профессор не мог поверить в это, но в его голове сразу промелькнуло имя этого человека – Отто Винзель. И хоть он никогда в жизни не видел этого человека до его смерти, он мог поклясться, что это был именно Винзель.

– Не может быть… – только и смог произнести доктор, и почувствовал, как ноги его начинают подкашиваться.

– Предчувствия вас не обманули. – Совершенно спокойно произнес полковник. Теперь его голос не выражал ничего, кроме сухой пустоты. – Я принял этот облик, чтобы нам было проще общаться, раз уже дело зашло так далеко.

– Я не понимаю, что вы от меня хотите! Вы не более чем порождения моего сознания, вызванные давней травмой. Все, что вы говорите, не имеет абсолютно никакого смысла, – это всего лишь сон в моей голове!

– Да? Неужели? – Теперь в голосе полковника слышалась легкая ирония и насмешка. – Тогда откуда же вы могли знать, как выглядел Отто Винзель в реальности, если никогда его не видели? Почему мы сейчас ведем вполне полноценный диалог, когда в настоящем сне редко приходиться с кем-либо переброситься больше пары фраз?

– Чушь! – Резко оборвал его профессор: – Вы утверждаете, что являетесь ко мне во снах намеренно, руководствуясь какими-то сверхъестественными способностями. Но все это не больше чем порождение моего бессознательного, вызванное недавними переживаниями! А ваше лицо, скорее всего, просто я видел когда-то давно, но принадлежало оно совершенно другому человеку, а в этом причудливом сне одна вещь соединилась с другой, – обычное дело. Стоит мне сейчас всего лишь громко стукнуть вот по этой стене или резко упасть назад, как я проснусь в своей кровати, радуясь, что все закончилось. – Профессор начал резко колотить по стене, но ничего не происходило. После этого он попробовал подпрыгнуть и упасть на пол, однако это тоже не дало никакого результата. В руках и ногах появилось какое-то тяжелое и неестественное чувство боли. Но разве во сне такое возможно?

Похоже, его спектакль весьма позабавил полковника, но он не проявил на своем лице никаких эмоций. Он вытащил из кармана кителя покрытый серебром портсигар, и взял оттуда сигарету. Прикурив ее от зажигалки и выпустив струю дыма, Винзель легко покачал головой:

– Доктор, доктор. Когда же вы наконец поймете, что не все можно объяснить с точки зрения вашей медицины, которая, к слову сказать, не так уж и совершенна, как вам того хочется. Когда-нибудь вы поймете, что сны – это более сложная область для изучения, чем просто бессмысленные картинки в вашей голове. – Он постучал пальцем с сигаретой себе по виску, потом опять затянулся и продолжил: – Но переубеждать вас не имеет никакого смысла, мы только зря потратим драгоценное время. – Полковник вздохнул и затушил сигарету прямо об стол, после чего указал двумя пальцами на дверь номер 1.

Профессор проследил за его движение и обнаружил, что знак вопроса стирается под потоками непонятно откуда взявшийся крови.

– Как обидно, – нарушил молчание Винзель, – скоро ваш пациент из палаты под номером 201 сведет счеты с жизнью. Точнее, ему в этом немного помогут, но не будем забегать вперед. – Полковник устало вздохнул. – К сожалению, вы не смогли получить от него нужной информации, что еще раз доказывает неэффективность вашей медицины, а ведь он был единственным, кто мог рассказать вам все сразу. – Кровь тем временем уже образовала небольшую черную лужицу у двери. – Ну что же. Мы не ищем легких путей, верно доктор? Уже скоро вы и сами в этом убедитесь. Ну а теперь нам пора прощаться, ведь время уже не ждет. – Он указал на висевшие за профессором часы; их стрелки быстро приближались к отметке в полночь.

– Что все это значит? Что вообще происходит? Кто вы такой и как вам удаются эти фокусы? – Профессор был растерян и разъярен одновременно, его всегда спокойный голос дрожал.

– Я всего лишь картинка в вашей голове, вызванная бессознательным, – полковник Винзель направлялся в сторону окна, а его слова эхом разносились по комнате. Уже дойдя до светящегося проема, он обернулся и с саркастической усмешкой произнес: – Разве, вы забыли?

В этот момент раздался оглушительный треск, стены комнаты начали рушиться, разбиваясь на тысячи осколков. Профессор с трудом зажимал уши, чтобы не оглохнуть от оглушительного треска. Через мгновение он проснулся.

6

Сказать, что пробуждение для профессора было легким, – значит безбожно солгать. Будильник раздавался оглушительной трелью, и чуть не подпрыгивал на прикроватной тумбочке, отмечая, что время, отведенное для сна, уже кончилось.

Доктор Фитцрой онемевшей рукой опустился на рычажок и выключил его. Голова нещадно болела, во рту стоял рвотный привкус, а в костях ломило. Вдобавок ко всему он отлежал себе левую руку, и она безжизненно висела несколько минут, пока не восстановился ток горячей крови.

Профессор зевнул во весь рот, включил свет, который сразу же миллиардами иголок ударил в глаза, вяло надел брюки и рубашку, после чего отправился справить нужду в общественный туалет. Покончив с этим делом, он ополоснул холодной водой лицо и тщательно почистил зубы, чтобы заглушить неприятное ощущение во рту. Его до сих пор немного мутило, а общее состояние было хуже некуда, но, тем не менее, он смог взять себя в руки, принял таблетку от головы, быстро натянул пиджак и еще раз проверил свой багаж. Убедившись, что все находится на своих местах, он закрыл дверь комнаты и сдал ключ охраннику, который до этого сладко посапывал на своем посту.

– Удачной дороги. – Сонно пробормотал он, открывая профессору дверь и провожая его фигуру полузакрытыми глазами.

Доктор Фитцрой и сам был не прочь проспать до полудня, а то и еще больше, но дела не ждут, а поезда, – тем более. На улице было темно и прохладно, а легкие потоки ветра доносили откуда-то запах дождя. По телу рябью пробежали мурашки, и профессор непроизвольно поежился от неприятного ощущения, пожалев, что не взял с собой хотя бы одну теплую вещь.

Перейдя на другую сторону дороги, он с большим удовольствием уселся на скамейку в ожидании автобуса. Если верить расписанию, которое он взял в пабе у Альберта, ближайший рейс должен подойти ровно в шесть часов. Профессор бросил взгляд на свои ручные часы и с удовольствием обнаружил, что у него в запасе еще есть четыре минуты, а потому можно не переживать, что он опоздал.

Улица и дорога были пустыми, свет фонарей становился все более тусклым перед наступающим серым рассветом и уже где-то на западе хорошо проглядывались воздушные громады туч, которые медленно приближались в сторону города. Отчего-то профессор на секунду почувствовал себя очень одиноко, но появившееся на миг ощущение быстро исчезло, как только вдалеке показались яркие желтые фонари, освещавшие путь автобусу. Машина со скрипом остановилась, и профессор вошел в уютный и теплый салон, где кроме еще одного пассажира, больше никого и не было. Сев на кожаное коричневое сиденье у окна в середине ряда, он немного расслабился, и позволили себе закрыть глаза. Железнодорожный вокзал, все равно, конечная остановка, так что он не проспит.

Глава 7.

1

Настойчивый стук в дверь заставил молодого ассистента Августа Майера поморщиться и перевернуться на другой бок. И кто мог наведаться к нему в такую рань? На часах еще не было полшестого утра. С неохотой встав, он натянул серые хлопковые штаны, которые носил исключительно дома, и шаркающими шагами добрел до двери своего весьма скромного жилища.

– Сейчас, сейчас, – сонно отзывался он, пока не отодвинул железный засов и не повернул пару раз ключ в замке. На пороге стоял один из санитаров «Двух башен» Фридрих. На его весьма серьезном лице было написано выражение неописуемого ужаса, черные глаза лихорадочно блестели.

– Простите, что приходиться беспокоить вас в такое время, мистер Мейнар, но у нас произошла чрезвычайная ситуация. В отсутствии доктора Фитцроя я сразу направился к вам.

– Боже мой, Фридрих, – Август был не менее удивлен и ошарашен, чем санитар, – что произошло?

– Один пациент, ну тот, который из двести первой палаты…

– Что с ним? – Настаивал Август.

– Он покончил с собой. – Выпалил Фридрих.

Сонный мозг Августа еще не совсем осознал смысл услышанной фразы, а потому молодой ассистент сначала стоял, уперев взор в санитара, но всего через несколько минут его охватил просто неописуемый ужас, а руки и ноги пошли ходуном. Ему пришлось сделать неимоверное усилие над собой, после чего он постарался спокойно произнести:

– Что произошло?

– Точно сказать не могу, но похоже он повесился на оконной решетке, завязав вокруг шеи один из ремней, которыми мы его связали. – Августа пробрал еще больший шок:

– Но как он смог распутать себя? Это же просто невозможно! Мы же проверяли ремни перед уходом!

– Я о том же сказал Йоханну, но он сам не смог найти никакого здравого объяснения, а потому мне пришлось попросить побыть с ним нашего сторожа и сразу же идти к вам.

– Ты правильно поступил, – Август понемногу возвращал над собой контроль, – я сейчас оденусь, и мы срочно отправляемся в местное отделение полиции. Дело не терпит отлагательств!

2

Посапывая в своем удобном кресле, на посту сидел главный инспектор деревни Брюкель округа города Фэллод Бруно Розенберг. Скоро будет почти десять лет как он переехал в Брюкель из крупного города Касген, который находился на севере страны. Многие из его сослуживцев терли пальцем у виска и гадали, отчего бы это человеку вздумалось ехать в какую-то дыру, на задворках империи, отказавшись от места начальника крупного полицейского управления? Ответ был довольно прост: Розенберг чертовски устал от всего этого шума, бесконечных грабежей, разбоев, убийств, изнасилований и тому подобного. За свои тридцать пять лет службы в органах правопорядка он многое повидал, отчего на душе скопился огромной ком боли из человеческих судеб и загубленных жизней. По ночам его преследовали кошмары, сердце все чаще давало о себе знать уколами, которые резко отдавались под лопатку, а вдобавок ко всему у него нашли язву желудка, – пока еще не настолько запущенную, но все могло обостриться в один момент. Его лечащий врач выписал гору всевозможных лекарств, но самым главным залогом успешного лечения оставался покой и здоровый сон. Можно только подивиться, сколько болезней человеку достается только изношенной нервной системой. Не говоря уже о том, что при таком состоянии можно и с катушек слететь.

Хорошо пораскинув мозгами, Розенберг, будучи человеком предприимчивым и быстро соображающим, что к чему, написал заявление на перевод в местное отделение полиции деревни Брюкель, где как раз не хватало хороших кадров. Выбор в пользу этой деревни был сделан довольно просто, – отец Розенберга был шахтером, отдав этому делу почти сорок лет своей жизни. В благодарность за труды ему и его молодой жене был предоставлен двухэтажный дом на одной из центральных улиц, который долгое время пустовал (родители Розенберга умерли достаточно давно, и навещал он отчий дом несколько раз в месяц по выходным, чтобы проверить все ли в порядке с его наследством).

Но вскоре эта ситуация кардинально переминалась, и после того, как перевод был одобрен всеми вышестоящими инстанциями, он поселился со своей постаревшей, но не утратившей своей красоты женой Гризельдой в доме своего детства, который ему пришлось покинуть в восемнадцать лет, когда он поехал учиться в юридический университет внутренних дел города Касген. Да, в доме пришлось, конечно, сделать достаточно капитальный ремонт, но для Розенберга это была небольшая помеха перед его спокойной жизнью. Служить в провинции было легко и приятно, – мелкие кражи случались редко, а крупных ограблений не было и вовсе. На его памяти было всего шесть убийств, и те произошли по неосторожности, когда местные мужики с пьяной головой решили выяснить кто из них прав больше, да несколько самоубийств. В остальном, – мелочи, вроде драк, споров между фермерами из-за границ земельных участков и тому подобные не заслуживающие внимания случаи. Что и говорить, здесь все можно было решить быстро и достаточно мирно, а если и случался какой-то из ряда вон выходящий инцидент, то всегда можно было послать телеграмму или позвонить большим людям в Фэллод, а уж они-то пусть себе голову и ломают что к чему и зачем.

Доктор был прав, – ему всего лишь было необходимо немного успокоиться и отдохнуть, как все проблемы со здоровьем пропали. Сейчас, в свои шестьдесят шесть, Бруно Розенберг чувствовал себя на все сорок, готовый еще дать фору молодым помощникам, которые помогали ему в отделении.

Один из них, только недавно окончивший юридический университет и вернувшийся в родную деревню, Джерт Вигман, с трудом сдерживал слипающиеся глаза, пока его начальник преспокойно себе отдыхал в кабинете. Конец его смены наступит ровно в семь часов, – вот тогда-то он со спокойной душой пойдет домой и как следует, выспится.

Тем временем стрелки часов медленно, словно кто-то со всей силы старался их задержать, тянулись к отметке в шесть часов утра. Кое-где слышались крики петухов и разъезжающие по улицам велосипеды и машины, – конечно, самый пик приходится на время с семи до восьми часов, когда люди спешат на работу, а он в это время будет на пути домой, к горячей еде и теплой подушке.

Джерт Вигман зевнул во весь рот, отпил из кружки остатки кофе и постарался в который раз сосредоточить свое внимание на старом номере журнала «Загадки острова Мо», которому было уже порядка несколько лет.

В этот момент кто-то настойчиво постучал по массивной дубовой двери управления. Вигман выждал несколько минут, прислушиваясь, не показалось ли ему, после чего стук снова раздался, на этот раз намного сильнее. Молодой полицейский надел черную форменную фуражку с козырьком и на всякий случай проверил пистолет в кобуре, – несмотря ни на что, по ту сторону двери мог быть кто угодно.

Медленно подойдя к двери, он осторожно приоткрыл специальное вырезанное окошко и весьма серьезно произнес:

– Что вам угодно? – Его взгляду пристал здоровый мужчина в белом халате, и еще один молодой человек рядом с ним в обычном коричневому костюме; оба были изрядно напуганы. Заговорил тот, что был в костюме:

– Прошу прощения, что беспокоим вас в столько ранний час. Я – помощник доктора Карла Фитцроя Август Майер из лечебницы для душевнобольных «Две башни». Вот мое удостоверение. – Август протянул полицейскому специальный пропуск, удостоверяющий, что он работает в «Двух башнях». Его должны были предъявлять охраннику перед входом в лечебницу, но на практике пропуск никогда не использовался, – его и профессора и так все знали в лицо. – Это, – он указал на Фридриха, – один из наших санитаров, – Фридрих тоже показал свой пропуск, после чего Август продолжил: – Дело в том, что один из наших пациентов покончил с собой, – случай, конечно, не новый для нашей лечебницы, но, тем не менее, выходящий за рамки обычной жизни. Потому нам просто необходимо, чтобы вы выехали на место и все зафиксировали.

Джерт Вигман сначала удивленно смотрел на двух пришельцев, и думал, а не сниться ли ему это. Он незаметно ущипнул себя за ногу и, почувствовав легкую боль, убедился, что все происходит на самом деле, после чего ответил:

– Хорошо, проходите, – он отодвинул железный засов и открыл ключом дверной замок, – я сейчас разбужу начальника, и вы все ему еще раз повторите. Прошу за мной.

3

Кабинет инспектора Розенберга, который, к слову сказать, располагался на втором этаже, имел достаточно приличную обстановку: полированный стол с различными статуэтками из дерева, оникса и стекла; семейные фотографии в черных рамках на стене позади стола; стены отделаны панелями цвета темной вишни; под потолком располагалась хрустальная люстра с электрическими лампочками, сделанными по виду свечек; несколько цветов в больших горшках по углам, пара картин на тему природы на стене слева от входа; широкое окно с кремовыми занавесками, выходившие на улицу, – завершало царивший в комнате стиль.

Сидя на стуле с высокой спинкой прямо напротив Бруно Розенберга, Август чувствовал себя несколько неуютно под взглядом серых глаз инспектора. Он мог бы сейчас поклясться, что это он собственноручно убил пациента, если бы это было правдой, – настолько сильным было внимание его глаз, от которых, казалось, не укроется ни малейшего секрета. Взглянув на Фридриха, он отметил, что тот ведет себя достаточно спокойно и уверенно, излагая уже в третий раз событий сегодняшней ночи.

Инспектор ничего не говорил, лишь медленно периодически покачивал головой и хмыкал, – одобрительно или нет, не доводилось понять. Он молчал несколько минут, поглаживая свои аккуратно подстриженные седые усы, после чего, наконец-то, произнес:

– Насколько я могу судить из вашего рассказа, этот пациент, будем называть его так, поскольку, как вы говорите, имени его установить не удалось, каким-то невообразимым чудом сумел развязать кожаные ремни, после чего сделал из них петлю и повесился на железной решетке окна. Я все правильно понимаю? – Его холодный взгляд блуждал с Фридриха на Августа и обратно.

– Все верно, инспектор. – Все также спокойно продолжал говорить Фридрих. – Мы с напарником услышали подозрительные шумы примерно в двадцать минут пятого, они явно доносились из-за двери двести первой палаты. Сначала мы немного подождали, не уверенные, что действительно что-то слышали, но уже после того как звуки повторились, бросились к палате.

– И вы увидели? – Снова задал вопрос инспектор.

– Увидели, что пациент висит на решетке окна на ремнях, которыми был привязан накануне вечером.

– И почему же вы его связали?

– Это была необходимость. Для вас не составляет секрет, в каком учреждении мы работаем, а потому, наши пациенты опасны, в первую очередь, сами для себя. К некоторым приходится применять силу, иначе они могут нанести себе увечья.

– И, как мы убедились, этот способ не работает…, – отстраненно произнес Розенберг, словно говорил сам с собой.

– Я же говорил, – в голосе Фридриха уже слышалось раздражение, – мы его связали крепко, сразу после того как покормили вечером. Я лично проверял все ремни, и просто так развязать их пациенту было просто не по силам, если ему не помогал кто-нибудь в этом или не было с собой ножа или любого другого режущего предмета. Но зайти в палату незаметно из посторонних просто никто не мог, – им бы пришлось миновать наш пост, а открыть дверь тем более, ключи-то ведь тоже у нас. – Фридрих остановился, сглотнув комок, – ну а про оружие и говорить нечего, – мы изымаем при поступлении у пациентов все вещи и передаем их в камеру хранения до их выписки, а эти так вообще прибыли из другой клиники, – там им не могли дать ничего подобного.

Инспектор Розенберг устало потер щеки, после чего насмешливо произнес:

– Уж не приведения ли ему помогали? – Однако вопрос остался без ответа, поскольку Август и Фридрих явно были не настроены на веселый манер. – Ладно, все равно пока мы не прибудем на место, ничего не прояснится, а там уже посмотрим, что мог ваш пациент и чего он не мог. Вы говорили, что все трое, по вашим сведеньям, бывшие солдаты?

– Да, – на этот раз ответил Август, – они также находятся в ведении Ассоциации военных психиатров. Их представитель приезжал к нам накануне подписать необходимые бумаги. – При мысли об Отто Ланге он внутренне поежился.

– Хорошо, тогда не будем медлить и начнем собираться в дорогу. Я позвоню в больницу и вызову коронера, чтобы он мог провести медицинскую экспертизу. Надеюсь, с этим не будет проблем?

4

Выкрашенная в черный цвет полицейская машина с красной мигалкой на крыше быстро рассекала утренние сумерки, которые медленно отступали перед началом нового дня. В ней было до боли тесно: за рулем сидел тот самый полицейский, который открыл им дверь, рядом с ним инспектор, ну а на заднем сидении между массивной фигурой Фридриха и невысокого роста корнером, который сжимал свой черный саквояж так, словно он был полон золотых слитков, был зажат Август. Они проторчали в участке гораздо дольше, чем того хотелось бы: сначала пришлось позвонить в больницу и объяснить им суть дела, после чего им пришлось посылать за коронером; пока ждали патологоанатома, инспектор отправил Джерта Вигмана за их сменщиками, ведь не бросать же участок пустым. Полицейские прибыли быстро, а вот коронера пришлось изрядно подождать. Когда же он, наконец, появился, перед всеми собравшимися предстал невысокого роста мужчина, которому было на вид лет тридцать пять. Простое лицо без усов и бороды, большие карие глаза, вьющиеся каштановые волосы аккуратно зачесаны назад. Одет он был в медицинский халат и простые серые брюки, из-под которых выглядывали коричневые ботинки. Звали его Эберт Норд. В целом, на все сборы у них ушло чуть больше часа.

И вот теперь, вся эта компания мчалась в полицейской машине прямиком по дороге к «Двум башням», проезжая сейчас по мосту через реку Эрл. Август был в крайней степени взволнован и жалел, что сейчас с ним нет профессора, – ведь для него подобная ситуация произошла впервые, и так хотелось посоветоваться хоть с кем-нибудь, кто может подсказать как правильно поступить. Этот инспектор, скорее всего, им не поверил, вернее сказать поверил, но не до конца, уж больно он пристально вглядывался в их лица и постоянно просил повторить момент обнаружения пациента в палате, словно пытался поймать Фридриха на лжи. Но не думает же он, что это санитар помог больному свести счеты с жизнью? Абсурд. Август хорошо знал этих ребят, не говоря уже о профессоре, – он им безгранично доверял. Тогда как же могла произойти подобная ситуация? Неужели ему самому удалось высвободиться из тугих ремней? Но ведь это практически не возможно! Или нет?

За окном пролетали кроны лесных деревьев, сквозь которые распались, словно песок, первые солнечные лучи. Сквозь гул мотора можно было различить пение птиц, а через боковое окошко проникал ветер, наполненный запахом холодной воды и ели. А где-то совсем недалеко лежит бездыханное тело некогда живого человека. Неужели это все происходит на самом деле?

5

– Все очень плохо. – Единственное, что изрек инспектор Розенберг во время пятнадцатиминутного осмотра тела несчастного пациента.

Фридрих только упоминал, что он повесился, а потому к тому, что предстало перед всеми в палате, был не готов никто. Даже полицейские. Пациент висел, словно мешок, на железной решетке окна, а под ним расплылась огромная лужа крови. Сначала всех это повергло в неописуемый шок. Откуда же кровь? При более детальном осмотре выяснилось, что железная застежка на ремне с такой силой впилась в шею, что, вероятно, повредила кровеносную артерию. Помимо того, что пациент мучился от удушья, он вдобавок ко всему, медленно умирал от потери крови.

«Господь всемогущий, смилуйся над нами!», – именно эту фразу изрек помощник инспектора, лицо которого в один момент сделало серо-зеленым, после чего его вывернуло в стоявшее наготове ведро с водой.

Август и сам с трудом подавил рвотный рефлекс, но все же постарался оставаться невозмутимым, – в медицинском колледже он видел много такого, отчего у обычного человека мурашки побежали бы по коже.

Инспектор Розенберг вообще не проявил никаких эмоций, лишь холодно и сосредоточено окинул взглядом комнату, после чего приступил к детальному осмотру. Но ничего удивительного найти ему не удалось: судя по всему, пациенту удалось ослабить ремни и таким образом высвободить правую руку, а затем он снял опоясывающий туловище ремень, сделал петлю (к слову сказать, весьма профессионально завязав тугой узел), после чего привязал удавку к железному пруту решетки, и продел голову в петлю. Никаких ножей или других режущих предметов также обнаружено не было. Сложно сказать, когда железная пряжка врезалась в кожу настолько, что смогла повредить артерию, но судя по вытекшей луже крови, которая уже начала высыхать, это произошло достаточно быстро.

Коронер также оставался невозмутим, и лишь угрюмо промолвив себе под нос «бедняга» приступил к осмотру. Глаза пациента закатились, язык посинел и раздулся, почти вываливаясь изо рта; шея была пунцового цвета с опоясывающими отметинами от ремня; справой стороны находилась небольшая красная полоска, откуда вытекала кровь.

Эберт Норд быстро набросал на бланке заключение, сделав специальную копию для архива «Двух башен» и еще одну для Ассоциации военных психиатров, которую необходимо будет им предоставить.

После того, как коронер покончил со своими делами, Розенберг еще раз все тщательно обследовал; со стороны он больше походил на ищейку, которая роет носом землю, вынюхивая след. Что-то записав себе в блокнот, он подошел к Августу и предложил поговорить с ним наедине. Они прошли в кабинет профессора, и только убедившись, что их никто не будет подслушивать, инспектор сказал:

– Мистер Майер, насколько вы уверены в своих санитарах? – этот вопрос буквально обескуражил Августа, но он не потерял самообладания и четко ответил:

– Я им абсолютно доверяю. Они уже не первый год работают здесь и всегда добросовестно исполняли свои обязанности.

– Хорошо, – инспектор принялся поглаживать свои усы, вперив взгляд в Августа, – мне хотелось бы поговорить с вами наведение, потому что я не хочу, чтобы этот разговор слышали ненужные уши. Я достаточно хорошо изучил место происшествия, и хочу поделиться с вами кое-какими наблюдениями. Для начала хорошие новости: это наверняка было самоубийство, а потому никому не будут предъявлены обвинения в совершении преступления. – Август облегчено вздохнул. – Но есть и плохие: я более чем уверен, что вашими санитарами была допущена преступная халатность, повлекшая за собой смерть человека. – Август удивлено вскинул брови. Вот так новость!

– Что вы имеете в виду?

– А то, дорогой ассистент, что ваши умельцы плохо скрепили один или несколько ремней, что позволило пациенту высвободиться и привести свой умысел в исполнение. Я хорошо обследовал ремни, и тут вы были абсолютно правы, – их невозможно развязать без посторонней помощи, но и ослабить их тоже практически невозможно, а уж высвободиться – тем более, на это ушло бы гораздо больше времени.

Август сглотнул. Спорить с инспектором он не мог, да и не собирался. Его выводы казались вполне разумными.

– Чем это для нас чревато?

– Вот тут мы подошли к самому интересному, – глаза инспектора немного смягчились, – хочу вам сказать, что не планирую доставлять вам и себе излишних хлопот. – Тут он понизил голос до шепота заговорщика. – Я обставлю дело так, будто это было обычное самоубийство, которое никто не смог вовремя предотвратить. Ваши санитары, несомненно, сделали все, что могли, но кто знает этих психов, что у них на уме?

Август сперва опешил, но потом сообразил, что ему предлагают сделку.

– Вы хотите, чтобы все выглядело так, как должно выглядеть?

– Рад, что вы все прекрасно понимаете, мистер Майер. Честно признаться, у меня нет желания копаться в этом дерьме, особенно во всем, что связано с сумасшедшими домами и больницами. – Он демонстративно поморщился. – Поэтому я составлю необходимый протокол, что, мол, так и так, один из пациентов с душевным расстройством покончил с собой, не в силах больше выносить психологическую травму. Вас это устроит?

– Более чем.

– Ну что ж, я рад, что мы так быстро пришли к соглашению. Зайдите ко мне на следующей неделе, я выдам вам копию протокола и все необходимые документы. – Они пожалили друг другу руки, а инспектор, подойдя к двери, обернулся и предупредил: – Думаю не нужно объяснять, что этот разговор должен оставаться строго между нами и никому не следует об этом даже упоминать?

Дождавшись одобрительного кивка, он вышел в коридор, а за ним быстро последовал Август. Завидев их, к ним подбежал коронер и обратился к Августу:

– Я закончил необходимый осмотр и проводить специальное вскрытие, не считаю нужным, но по правилам тело должно быть доставлено в морг до конца недели, если не объявятся близкие родственники или друзья, желающие заняться похоронами. Как только мы вернемся в деревню, я распоряжусь прислать к вам катафалк, а все расходы запишу на государственный счет.

– Хорошо, спасибо за вашу помощь.

– Не за что, доктор. На вас свалились такие проблемы, что и врагу не пожелаешь, но надеюсь, вы с этим как-то сможете справиться. Ну как инспектор, – обратился он к Розенбергу, – здесь мы, кажется, закончили, можно отправляться в путь?

Ступая по выложеннойгравием дорожке, инспектора Бруно Розенберга одолевали смутные сомнения. Он чуял ложь за километр, даже если человек только хотел о ней подумать. Показания же этого санитара Фридриха и его коллеги Йоханна были стопроцентно честными, они не пытались увиливать или чего-то утаить. И если они не причем, то кто же помог этому малому развязать ремни? На вид он не обладал настолько крупным телосложением, чтобы суметь ослабить или разорвать их. Тогда как он смог высвободиться? Посторонних следов также обнаружить не удалось. И да, почему ему показалось, что когда он приблизился к трупу, от него повеяло легкими запахом болотной тины?

Глава 8.

1

Солнечный луч, сумевший пробиться сквозь плотную армаду грозовых туч, ласково коснулся закрытых глаз профессора, заставив его проснуться. Поезд, подобно быстрой реке, мчался вперед, и помещение купе наполнял мерный стук колес. Вот уже почти три часа доктор Фитцрой находился в пути к своей очередной цели. И хоть это предприятие было своего рода авантюрой и могло закончиться абсолютно пустой тратой времени, у него все же теплилась надежда хоть на небольшой результат.

До железнодорожного вокзала он добрался как раз вовремя, – хватило времени на то, чтобы спокойно купить в дорогу еды (поскольку в вагоне-ресторане все стоило очень дорого) и устроиться в купе. Вместе с ним ехал крупный мужчина, который все время поглядывал на золотые карманные часы, и нервно постукивал пальцами то по коленке, то по окну. На нем был отличный черный костюм, а пиджак обтягивал внушительное брюшко. На голове у него сияла приличных размеров лысина, с небольшим хохолком в районе макушки. Крупное лицо было чем-то недовольно, а черные глазки постоянно бегали по кругу, выражая всем своим видом фразу: «а может ли эта колымага ехать быстрее». Профессор бегло окинул его взглядом и предположил, что он либо крупный начальник какой-то компании, либо правительственный чиновник, и лучше не надоедать ему пустыми разговорами.

Вторым спутником профессора была дама лет тридцати, в строгом черном платье, и такого же цвета вуалью и шляпкой. От бессонных ночей и слез ее карие глаза стали красными, а сама она постоянно вытирала их белым кружевным платком. Профессор искренне поинтересовался, что у неё случилось, и как оказалось, она ехала на похороны своего мужа, который погиб на юго-западном фронте примерно за несколько месяцев до официального окончания войны. Теперь вдова должна была прибыть в какой-то приграничный город, чтобы эксгумировать останки ее бедного мужа и захоронить в родном городе.

От этой истории у доктора защемило сердце, а на глазах чуть не навернулись слезы, и с огромным усилием он сохранил невозмутимый вид, хотя внутри бушевал ураган. Прошел уже год, как умерла Грета, а он так и не смирился с ее утратой, и тоска по ней накатывала на него почти каждый день, и особенно сильно ощущалась в праздничные дни, когда он сидел совершенно один за столом в их гостиной.

Профессор выразил вдове свои самые глубокие соболезнования, невольно поделившись и своей историей. Боль утраты на какое-то мгновенье объединила их, и они уже не участвовали себя настолько одинокими. Все-таки всегда легче разделить беду с другими, чем вечно держать ее в себе. Вдову звали Агнетой, и у нее было двое маленьких сыновей, которых она оставила со своей матерью в Фэллоде, прежде чем начать свое отважное путешествие.

За все время их разговора, чиновник не проронил ни слова и вообще делал вид, что он сидит здесь один. «Какой бессердечный тип, – подумал, профессор, – мог хотя бы ради приличия выразить соболезнования!».

После этого короткого знакомства со своими спутниками, поезд начал готовиться к отправке, но внезапно в салоне вагона возникла какая-то возня. Тут же из купе вылезли головы пассажиров, привлеченные шумом. Профессор тоже поддался искушению любопытства и выглянул из-за двери. Однако со своей позиции он не смог толком ничего разобрать: где-то в конце вагона кондуктор бурно ругался с каким-то пассажиром. Из обрывков фраз можно было понять, что у него не было билета, но ему срочно нужно было попасть на поезд и доехать до какого-то города, потому что он безумно куда-то там опаздывает.

Скандал улегся минут за пятнадцать, и скрепя сердцем, кондуктор согласился пустить его в свою комнату в начале вагона, естественно взяв при этом плату вдвое больше, чем стоимость самого билета. Но пассажира, похоже, это вполне устраивало, уж очень сильно тот хотел попасть на поезд. Профессор лишь покачал головой, и, зайдя внутрь, коротко пересказал Агнете суть происшествия.

Преодолев это неожиданное препятствие, кондуктор еще раз проверил у всех пассажиров билеты, после чего поезд, наконец-то, тронулся. Сначала в купе воцарилось гнетущие молчание, а потому профессор сам решил начать разговор, задавая стандартные вопросы типа «Откуда вы и где работаете?», ну и все в таком духе. Чиновник лишь коротко бросил, что его зовут Пауль и едет он в город Портмунд по делам, после чего уставился в окно, не желая дальше поддерживать разговор.

Профессор принялся непринужденно болтать с Агнетой, но через какое-то время извинился и вышел по малой нужде в туалет в конец вагона, а когда вернулся, обнаружил, что вдова, прислонив голову к стенке, тихо посапывает. Пауль приложил указательный палец к губам, показав профессору, чтобы он не шумел, на что доктор лишь одобрительно кивнул и, развалившись на мягком диване, тоже решил вздремнуть.

И вот теперь, после такого короткого сна, он обнаружил, что Пауль куда-то пропал, а вдова все также мирно спит. Бедняжка, видно утомилась со всеми этими переживаниями, и немного расслабившись, провалилась в сон.

Профессор почувствовал урчание в районе желудка, и вспомнил, что время уже перевалило за десять часов, а он так и не позавтракал. Развернув как можно тише бумажный пакет, он выудил оттуда нарезанный ломтиками сыр, ветчину и хлеб. Утолив голод, он уставился в окно, где проплывали зеленые луга, не тронутые плугом, холмы, на которых послились отары овец, чуть дальше начинался лес, а почти вдоль железнодорожных путей находились домики фермеров, которые содержали здесь хозяйство. Но красоту представшей картинки омрачали огромные тени, которые отбрасывали низко висящие тучи. Несомненно, что скоро разразится настоящая буря, а в последнее время они были не редкостью: со стороны Изумрудного моря приходил один циклон за другим, причиняя значительный ущерб молодым побегам нового урожая. Если так будет продолжаться и дальше, то вполне может начаться голод, ведь после недавно закончившийся войны вряд ли кто-то одолжит проигравшему государству лишние запасы муки и бобов.

Профессор внутренне поморщился от того, насколько бессмысленной была война, развязанная Ринийской империей! Все началось с того, что молодой император Густав II, старший сын почившего императора Густава I, решил предпринять своеобразный «освободительный поход» на земли Реготской республики. Мотивация для солдат была очень проста: необходимо было вернуть территории, которые принадлежали империи более ста лет назад, и которые они потеряли, когда началось народное восстание реготцев, не пожелавших жить под пятой деспотичных монархов. Их мотивы были более чем понятны: империя только брала ресурсы с земель Регота, но ничего не отдавала взамен. В результате высоких налогов и деструктивной политики правительства, больше половины жителей стали бедняками, а после подобрался и голод. Не желая больше терпеть подобное обращение, жители территории, которая позже станет известна как Первая республика Регот, подняли восстание, поддержанное мелкими дворянством и двумя соседними государствами, – Республикой Бриям и Республикой Барас, – которые уже давно мечтали потеснить гегемонию Ринийской империи. Имперским войскам не удалось быстро подавить мятеж: в то время ринийцы вели долгосрочную войну с Пайпом за цепочку портовых городов вдоль реки Йон, по который большегрузные суда могли выходить в Изумрудное море, а оттуда вести торговлю с островными государствами в океане Туманов. В целом, повстанцы выбрали удобное время для мятежа, и смогли быстро захватить основные крупные города. Но апогеем всей войны стала капитуляции генерала Бормана и его десятитысячной армии в городе Пельт, который впоследствии станет последним крупным населенным пунктом до границы с Ринийской империей.

Затянувшаяся война с Пайпом и неспособность подавить восстание привели к кризису правительства императора Густава II, в результате чего группа дворцовых заговорщиков устроила так называемый «однодневный переворот», объявив императора изменником интересов империи и предав его публичной казни через гильотину, после чего на трон взошел Арнольд I, двоюродный брат Густава. Новый император быстро прекратил все начатые его предшественником войны, отдав портовые города Пайпу, а после признал независимость новой Реготской республики. И хотя потеря портов и территорий с ресурсами вызвала затяжной экономический кризис в империи, Арнольд здраво рассудил, что легче вести честную торговлю с другими государствами, как с партнерами, чем отправлять на убой тысячи молодых и работоспособных мужчин. Его политика, в конечно итоге, привела к рассвету империи, который впоследствии назовут «экономическим чудом».

После смерти Арнольда, трон занял его единственный сын Альберт, и это событие ознаменовало собой конец тихой и спокойной жизни. Первая война при новом императоре стала для него поражением: Пайпу удалось отстоять золотые шахты в Северных горах и захватить часть приграничной территории империи, но уже через пятнадцать лет, значительно переоснастив и подготовив армию, Альберт не только восстановил прежние границы и вернул золотые шахты, но и сумел захватить те самые портовые города. Пайп смирился с этой потерей и быстро подписал перемирие, взяв при этом обещание с императора больше не заявлять своих прав на их территорию. Гарантами этому договору выступили несколько стран, включая и Реготскую республику, и после этого можно было считать, что войне положен конец. Благодаря золоту и торговле через портовые города, Ринийская империя стала первым государством на материке, где началась так называемая «промышленная революция». Изобретение электричества, паровых котлов, автомобилей, развитие металлургии и создание новых фабрик с автоматическими станками, способствовали еще одному «рассвету» для империи. Имперская армия возросла до трех миллионов человек и была оснащена новыми автоматическими винтовками, пулеметами, бронемашинами, танками и даже несколькими легкими самолетами-разведчиками. Альберт не собирался использовать это для новой войны, и все нововведения проводил лишь для защиты уже существующих границ, однако его позицию не разделял старший сын. Альберт II лишь делал вид, что поддерживает отца, а сам в тайне ждал момента, когда власть перейдет в его руки. И ждать ему пришлось недолго: старый император скончался в возрасте семидесяти пяти лет от обширного инфаркта, и вот тогда настало время его сына.

Альберт II воспользовался успехами своего отца и начал новую войну за возвращение «старых» границ империи, подло вторгшись на территорию Реготской республики. Реготцы, конечно, не ожидали такого удара: армия оказалась неспособной противостоять хорошо подготовленным и хорошо вооруженным солдатам Ринийской империи. Альберт считал, что победа не за горами, и потому, когда более половины территории оказалось под его контролем, перегруппировал войска, двинувшись на столицу республики, город Байд.

Собственно говоря, в этом и была одна из первых его ошибок. Реготская армия, воспользовавшись передышкой, смогла создать в короткие сроки серию укреплений в ста двадцати километрах от столицы, которая тянулась от Изумрудного моря до самых Северных гор. Руководил строительством талантливый и относительно молодой полковник Ричард Максвелл. Максвелл сумел грамотно использовать местность, строя бункеры и доты в лесах, на холмах, вдоль излучин рек и так далее. Конечно, оснащение их армии значительно уступало имперской: у них не было хороших винтовок, дальнобойной артиллерии, бронепоездов и даже танков, но, тем не менее, реготцы смогли использовать имеющиеся ресурсы настолько эффективно и грамотно, что уже расслабившаяся армия ринийцев просто не верила, что они смогут их остановить. А на войне излишняя самонадеянность обходится слишком дорого.

Ринийская армия увязла на линии обороны, ежедневно теряя убитыми и ранеными сотни солдат. О быстром окончании войны говорить уже не доводилось, а после начала осенних дождей и первых холодов, стало понятно, что наступление провалилось. Альберт отвел потрепанные части в ближайшие города и деревни на зимние квартиры, и именно эта задержка стала для его армии фатальной. В это же самое время президент Реготской республики, Уолтер Брин, вел переговоры со своими главными соседями – Бриямом и Барасом, – умоляя их о помощи. Две республики решили вмешаться, открыто объявив войну Ринийской империи и отозвав своих послов, прекрасно понимая, что в случае поражения реготцев им придется вскоре сражаться с ринийцами на своей территории. Брин также отправил послание президенту Пайпа с просьбой прислать ресурсов и оружия, но тот ответил, что не может рисковать переправлять помощь врагу империи, поскольку в этом случае придется открыто встать на сторону Реготской республики, а в случае начала агрессии ринийцев на своей территории, не сможет достойно противостоять их армии.

Брин был огорчен этим заявлением и даже немного рассердился на президента Пайпа, но в то же время прекрасно понимал его позицию по отношению к своей стране.

В течение последующего года на линии обороны Максвелла расположилось почти два миллиона солдат трех государств, готовые в любой момент сдержать наступление войск ринийцев. Однако оставалась еще одна существенная проблема: корабли имперского флота уничтожили все боевые корабли Реготской республики и буквально блокировали всю прибрежную линию государства. А поскольку только Барас имел выход к Изумрудному морю, его флота было просто недостаточно, чтобы снять блокаду. И в этот момент помощь пришла оттуда, откуда ее никто не ждал: Бликвудские острова решили вмешаться в конфликт, выступив на стороне республик. Дело было в том, что из-за блокады имперского флота островное правительство лишилось значительных средств за счет торговли с Реготом и Барасом. К тому же, в случае победы над войсками ринийцев, Регот обязывался осуществлять транзит товаров из Бликвудских островов вглубь континента, не беря при этом таможенных сборов и сократив количество необходимых сопроводительных документов. Таким образом, все получали то, что хотели: коалиция Трех государств могла рассчитывать на поддержку бликвудского флота, который был почти в два раза больше ринийского, а островное правительство получало рынки и льготы при торговле. Осталось только дождаться момента, когда можно было бы нанести удар.

Однако такой случай представился не скоро. Главным образом потому, что у объединенной армии трех республик по-прежнему было мало солдат, чтобы начать полномасштабное наступление. В то же время Альберт II стремился во что бы, то ни стало захватить не только территорию Реготской республики, но и ее союзников. Он подготовил несколько крупных боевых групп, которые должны были взять штурмом самые легко укрепленные позиции линии Максвелла. Военные советники императора говорили ему, что это безнадежная затея и что нужно остановиться на достигнутом результате, иначе все может обернуться полной катастрофой, особенно если учесть слухи о союзе противника с правительством Бликвудских островов. Но Альберт с высоты своей гордости не хотел внимать разумным советам и отдал приказ начать атаку. И это решение стало для него роковым.

Бои по всей линии велись почти два года, но никакого прогресса достигнуто не было. Ни одна из ключевых позиций линии обороны Максвелла так и не была взята. Императорская армия потеряла в бесплодных боях более миллиона человек, что сказалось на моральном духе всей армии. Как раз в тот момент, когда Альберт начал зализывать раны и перегруппировать войска, объединенная республиканская армия перешла в наступления, покинув засиженные позиции. В это же время бликвудский флот атаковал корабли императора, потопив большую часть всего за несколько месяцев.

Не ожидая такого чудовищного напора, Альберт приказал остаткам своей армии отступить под защиту укрепленных городов, а сам отправился домой в столицу. Войска трех республик смогли быстро зачистить большую часть территории, выйдя к пограничным городам Реготской республики. Генерал Максвелл осадил крупный приграничный город Пельт, который удерживался самым большим гарнизоном противника, и вызвал вражеского главнокомандующего на переговоры. О чем говорили два полководца так и осталось загадкой, но уже к вечеру гарнизон города капитулировал. Знамена, флаги, имущество и что самое главное – жизни ринийских солдат, были сохранены.

Весть о капитуляции Пельта быстро облетела всю империю, и остатки вражеской армии начали спешно покидать все оставшиеся города, отойдя на территорию своей страны.

Это событие стало настоящим потрясением для Альберта, которого уже со всех сторон просили остановить войну и подписать мирный договор, но молодой монарх считал подобное заявление позором для его имени и памяти своего отца. Потому он отдал приказ мобилизовать всех граждан от шестнадцати до шестидесяти лет, чтобы попытаться снова склонить чащу весов в свою сторону.

Однако на этом этапе война была уже проиграна: запасов продовольствия для содержания армии, равно как и запасов боеприпасов, было ничтожно мало, и если бы даже удалось рекрутировать лишний миллион солдат, их просто было бы не во что одеть и нечем кормить. Это понимали, похоже, все кроме самого Альберта, а потому более прагматичные люди в окружении императора вступили в сговор с военной верхушкой с целью объявить вотум не доверия монарху, сместить его с престола и установить республику, а после – договориться с армией Трех государств о прекращении войны и условиях капитуляции, пока бои не перекинулись на их территорию.

Но в назначенный день переворота Альберта кто-то предупредил, и он со своими наиболее преданными сторонниками сбежал на один из нейтральных островов в океане Туманов, грозясь оттуда собрать армию и вернуть себе власть. Такой расклад оказался для заговорщиков еще более лучшим, чем они рассчитывали. Парламент быстро принял закон об отстранении императора от престола и позже принял декларацию о создании Ринийской республики, одновременно учредив новое временное правительство. Временно исполняющим обязанности президента был назначен бывший мэр столицы Ринийской империи (а теперь республики) Бенедикт Гецель, – кто-то просто посчитал, что раз такой человек смог управиться с таким крупным городом, как столица, то сможет управиться и с государством до новых выборов.

Пока велись закулисные интриги, и новые люди делили старую власть, объединенная республиканская армия начала наступление вглубь Ринийской империи, захватив и разграбив с десяток городов и близлежащих деревень вдоль границы. В это же самое время бликвудский флот полностью блокировал все портовые города новообразованной республики.

Стараясь как можно быстрее исправить ситуацию пока не стало слишком поздно, Бенедикт Гецель собрал всех имеющихся у него советников и генералов и отправился прямиком в осаждаемый город Брум, чтобы договориться об условиях мирного соглашения. Условия договора обсуждались почти неделю, но в конечно итоге основными из них стали: передача 80% золотодобычи страны правительству Трех государств; бесплатное предоставление всех материалов и ресурсов для восстановления разрушенной инфраструктуры и городов Реготской республики; передача 50% продовольственных запасов до полного восстановления сельскохозяйственных площадей Реготской республики; размер армии Ринийской республики ограничивался численностью в пятьсот тысяч солдат, при этом запрещалось массовое производство боеприпасов и оружия сроком на сто лет, а вся имеющиеся техника должна быть законсервирована на согласованных военных базах; кроме того, на территорию Ринийской империи вводился контингент из одного миллиона солдат армии Трех государств (шестьсот тысяч от Реготской республики, двести тысяч от Брияма и еще двести тысяч от Бараса); для соблюдения этих условий создавался специальный оккупационный комитет, в который должно было входить примерно тысяча человек; эти люди должны были быть отправлены во все региональные города Ринийской республики и внимательно следить за выполнением этих условий.

Пунктов договора, конечно, было намного больше, но профессор заполнил только наиболее важные из них. Он усмехнулся сам себе, вспоминая, как множество людей и его соседей было одурачено имперской пропагандой. Ведь говорить о каких-либо потерях или поражениях ринийской армии строго запрещалось, а любое крупицы правды, которые публиковали некоторые независимые издания, сразу подвергались нападками и приводили к одному и тому же: газета либо закрывалась, либо в ней совершенно случайно возникал пожар, который уничтожал все оборудования. А сотрудников этих газет заключали в тюрьму по обвинению в «измене родине» или «работе на вражеское государство».

Но профессор был одним из немногих, кто получал информацию «из первых рук». Множество его друзей и знакомых по фронтовому времени занимали важные посты в армейской верхушке, и в ходе переписки с некоторыми из них он узнавал реальное положение дел на фронте и количество потерь с их стороны. Однако этой информацией он делился только с Гретой (когда она еще была жива) или со своими детьми, не рискуя раскрывать их кому-либо еще, – одни записали бы его во «враги народа», а другие были настолько одурманены пропагандой, что под угрозой смерти отказывались принимать отличную от их точку зрения.

Хвала Господу, что еще Артура и Гофмана не призвали на фронт. Профессор не смог бы пережить утрату даже одного своего ребенка, не говоря уже о двоих. Но его сыновья вовремя подсуетились и занимались только снабжением армии в тылу, таким образом, оставаясь вдали от реальных боевых действий. А вот его дочери Бриджит пришлось поработать в нескольких полевых госпиталях, прежде чем профессор смог использовать свои связи и перевести ее в столичную больницу.

И только подумать, ведь его старый друг Ганс Юнгер, к которому он сейчас держит путь, был одним из заговорщиков, которые стремились отстранить императора от власти! Юнгер в то время был командиром полка и одним из первых высказал предложение о прекращении войны, а также сдал без боя удерживаемый его солдатами город, спася не одну тысячу жизней. А после он был одним из тех, кто сопровождал президента Гецеля в Брум, где были подписаны условия капитуляции! И его труды были вознаграждены по достоинству, ведь быть губернатором такого крупного города, как Зальт, было не только престижно, но еще и приносило хорошие деньги.

Профессор немного завидовал позиции Юнгера, но с другой стороны, если бы заговор отказались поддержать некоторые ключевые фигуры, Ганс вполне мог быть казнен за измену. Воистину, если хочешь добиться чего-то стоящего в этой жизни, то будь готов рискнуть всем или же наслаждайся спокойной жизнью простого человека, каким и был профессор.

Доктор Фитцрой заметил на стекле первые косые капли дождя, которые небеса уже начали изливать на грешную землю. Где-то вдалеке послышался раскат грома, и его эхо докатилось до их маленького купе. От этого звука проснулась мисс Агнета, и тревожно посмотрела в сторону окна. Профессор отметил, что ее лицо немного пришло в норму, а на щеках стал появляться здоровый румянец. Она поправила съехавшую на бок шляпку и спросила:

– Сколько времени я спала?

– Честно признаться, точно не знаю, – ответил профессор, – я и сам немного прикорнул, но проснулся раньше вас, и если судить из того, что сейчас уже начало одиннадцатого, то часа три-четыре.

Агнета кивнула и достала из своей сумочки бумажный сверток, где хранилась еда. Она предложила один из печеных пирожков профессору, но тот любезно отказался, сказав, что позавтракал всего полчаса назад.

Пока Агнета подкреплялась пирожками, а профессор разглядывал темнеющий пейзаж за окном, в купе зашел Пауль. От него исходил резкий запах табака.

– Похоже, что надвигается буря. – Бросил он и уселся на свое место.

***

Август сидел у окна в кабинете профессора, глядя на царившую за окном непогоду. Еще пару часов назад ничто не предвещало дождя, но видно природа, подстроившись под события сегодняшнего дня, решила принять депрессивный серый цвет. Август допивал уже третью чашку кофе, чтобы хоть как-то удержать себя в руках и заглушить неприятную тошноту, комом подступавшую к горлу. Больше всего на свете ему бы хотелось, чтобы сейчас рядом с ним оказался профессор или кто-нибудь другой, более умудренный опытом, чем он. Свалившееся на него несчастье было не новым для истории психиатрических больниц, но за то новым для него самого. Прокручивая в голове все события сегодняшнего дня, он старался составить в уме четкую хронологию событий, чтобы понять правильно ли он поступил. Еще раз, тщательно разобрав каждый эпизод в отдельности, от прибытия санитара до разговора с инспектором в кабинете, он успокоил себя тем, что все сделал правильно, и в его действиях не было ничего такого, что могло бы плохо сыграть против него самого. И как же первому пациенту удалось снять ремни? Ведь он не обладал нечеловеческой силой, чтобы просто их разорвать. С другой стороны, у него вполне могло возникнуть состояние аффекта, а в этом случае краткосрочный прилив сил, необходимых организму для быстро выхода из сложившейся ситуации, мог помочь ему справиться с путами. Август когда-то читал, что в подобном состоянии человек мог поднять упавший ствол дерева или с легкостью запрыгнуть на двухметровый забор, если от этого зависела его жизнь или жизнь близкого человека. А что? Такое вполне могло случиться, но опять же, хватило бы этого краткосрочного прилива сил настолько, чтобы разорвать прочный кожаный ремень? Вопросы, вопросы, вопросы.

Август тяжело вздохнул и допил остаток кофе в чашке. Последний раз он чувствовал себя настолько беспомощным и опустошенным, когда погиб его отец. Герхард Майер был преуспевающим капитаном пассажирского судна, которое потерпело крушение где-то в Изумрудном море. Август привык к тому, что отец редко бывал дома, но эти короткие часы досуга с ним были особенно ценными. Он часто привозил хороший кофе или чай, экзотические фрукты и овощи, шелковые платья и украшения для мамы и разнообразные игрушки для него. Максимум он задерживался дома на неделю, а после уезжал на верфи портового города Хейне, почти на самом юге страны.

А они с матерью оставались одни в просторном особняке, который располагался в деревушке Оффен, соседствующей с обширным хвойным лесом и лечебными источниками. Август ходил в обычную деревенскую школу, хотя его родители вполне могли обеспечить ему учебу в более престижном заведении в ближайшем крупном городе Ольм, но не стали этого делать. С одной стороны мать не хотела отпускать сына далеко от себя и оставаться в доме одна, с другой стороны отец хотел, чтобы его отпрыск учился пробиваться в этой жизни, начиная с низов, и не вырос слюнтяем или белоручкой, который всегда может рассчитывать на родительские деньги.

Но опасения отца Августа были напрасны, поскольку он с самого детства четко уяснил для себя грань между добром и злом. Конечно, в подростковом возрасте он часто шалил вместе с другими мальчишками, но эти действия никогда не были направлены во вред другим людям. Когда один из его друзей предлагал украсть яблоки у соседа, Август всегда отказывался в этом участвовать, ясно понимая, что его родители не хотели бы видеть своим сыном вора. Такая «правильная позиция» сделала из него нечто вроде изгоя, за что он часто подвергался нападкам от сверстников. К сожалению, люди никогда не были настолько разумными, чтобы адекватно воспринимать другую точку зрения. Но Август был слишком принципиален, чтобы идти на компромиссы в тех вопросах, где он чувствовал свою полную правоту.

Однако вся эта беззаботная жизнь закончилась для него в пятнадцать лет, когда в их дом постучал человек в темной морской форме. Это бы официальный представитель Союза капитанов гражданского флота Ринийской империи, который с прискорбием сообщил, что корабль отца Августа «Дитя лагуны» потерпел крушения во время шторма в Изумрудном море. На месте происшествия удалось найти только обломки корабля и несколько мертвых тел, среди которых его отца не было.

Эта новость нанесла разрушающий удар для его матери. Мелинда Майер и раньше не отличалась достаточно крепкими нервами, а после смерти мужа и вовсе потеряла остатки душевного спокойствия. Страшная новость быстро облетела всех немногочисленных родственников по материнской линии (отец Августа был сиротой, и потому родных у него не было), которые мгновенно слетелись к ним домой, словно пчелы на мед. Так как хоронить по своей сути было нечего, местный священник прочитал заупокойную молитву и пустой гроб опустили в сырую могилу на приходском кладбище. Мать Августа попросила выбить на надгробном камне эпитафию: «Тебя у нас забрало море».

Стоит сказать, что после смерти мужа Мелинда так и не отошла, впав в затяжную депрессию. Августу еще повезло, что у них недолго согласилась пожить его тетя Аманда, родная мамина сестра, которая и взяла на себя заботу о нем и все домашнее хозяйство. Август и сам тяжело переживал потерю отца, но все же нашел в себе силы принять и смерится с этим, ведь жизнь продолжалась, но для его матери, казалось, все было кончено.

Мелинда подолгу сидела в своей комнате, не выходила на прогулки или на рынок, а позже стала отказываться от еды. Один раз Августу вместе с Амандой пришлось оттаскивать ее от могилы Герхарда, где она пролежала почти несколько часов. Их семейный доктор лишь разводил руками и говорил, что в современной науке лечение психических расстройств практически не исследовано, а потому он может выписать ей только успокоительные препараты или же, по решению родственников, поместить ее в сумасшедший дом.

Плачевность ситуации вынудила Аманду переехать к Августу домой, оставив свою семью на попечении мужа и слуг. Они вместе пытались вернуть Мелинду к жизни: выводили на улицу, рассказывали разные истории, заставляли делать мелкую работу по дому. Казалось, что их старания начинали давать результат, и Мелинда вроде бы понемногу стала приходить в норму, но это было лишь временным просветлением. В один из осенних дней Август обнаружил свою мать в кровати с перерезанными венами. Бедняжку удалось спасти, но вот их лечащий врач теперь отчаянно настаивал на госпитализации, и не найдя другого выхода, они поместили ее в сумасшедший дом. Конечно, это не была одна из тех психушек, куда сажают особенно агрессивных больных. Заведение, куда поместили Мелинду, скорее напоминало пансион, где притворно улыбающиеся медсестры возили на колясках своих подопечных по ровным дорожкам среди подстриженных газонов на заднем дворе.

Наверное, именно в тот момент Август решил, чем захочет заниматься в жизни. Как ребенок, потерявший обоих родителей (после заключения Мелинды в сумасшедший дом над ним взяла опекунство Аманда) он имел значительные льготы при поступлении в любой университет. Вдобавок к этому, Союз морских офицеров ежемесячно выплачивал ему небольшую денежную компенсацию по потере кормильца, которая заканчивалась по достижении Августом двадцати одного года.

В тот день, когда он лишился еще и матери, Август решил связать свою жизнь с медициной, а конкретней – именно с психологией. И даже если он не сумеет помочь своей собственной маме, то сможет вылечить других матерей, отцов, братьев и сестер, чтобы им никогда не довелось пережить то состояние, когда тебе никто и ничто не может помочь.

В то время существовало только три медицинских университета, где готовили профессиональных психотерапевтов: Бургский императорский медицинский университет, государственный медицинский университет имени В.Х. Бронке в Фронсе и государственный медицинский университет Фэллода.

В первый Август не смог подать документы по одной простой причине: факультет психиатрии не был настолько популярен, чтобы выделять под него бюджетные места, а собственных средств для оплаты обучения ему катастрофически не хватало; университет в Фронсе находился на самом севере страны, и добираться туда довелось бы несколько дней, что было не только неудобно, но и весьма не дешево с точки зрения переезда. Поэтому Августу ничего не оставалось, как попытать счастье в Фэллоде, молодом и быстро растущем промышленном городе, который был так похож на него самого.

После череды таких страшных трагедий удача наконец-то повернулась к Августу лицом, и он без труда поступил на кафедру «Психиатрии, психотерапии и медпсихологии». Там же он впервые повстречал профессора Карла Фитцроя, чьи лекции, а впоследствии и труды, его чрезвычайно заинтересовали. В ненасильственной психотерапии доктора он видел не только способ излечить свою мать, но и будущей для всей науки вообще.

Карл Фитцрой же увидел в энтузиазме Августа искреннюю заинтересованность его позицией, а потому взял его «под крыло» и сам предложил ему пройти практику в «Двух башнях» после чего посоветовал остаться на кафедре и начать писать диссертацию, чтобы получить научную степень.

И вот уже более пяти лет они работают вместе. Профессор, конечно, был в курсе семейной трагедии своего подопечного, а потому взял опеку над этим молодым человеком, стараясь помогать ему по мере своих сил. Он же помог ему снять небольшой одноэтажный дом в Брюкеле, чтобы Августу не довелось жить в общежитии в Фэллоде. Август искренне считал, что знакомая профессора согласилась сдавать ему жилье за полцены, но на самом деле профессор просто доплачивал ей оставшуюся часть из своего кармана.

Вскоре Август и сам не заметил, как пропитался какой-то особенной любовью и уважением к профессору, который всегда старался ему помочь и никогда ни в чем не упрекал. Если бы у него был дедушка, то он бы обладал именно такими жизненными принципами как Карл Фитцрой.

Вот и сейчас, сидя на стуле возле окна, ему больше всего хотелось, чтобы профессор был рядом с ним, поддержал его и дал совет, что делать дальше.

Он до сих пор не сообщил оставшимся двум пациентам о сегодняшнем происшествии и до сих пор не провел утренний осмотр, а ведь было уже почти одиннадцать часов. С одной стороны, новость об этом событии могла ухудшить их состояние и привести к кризису, а то и к мыслям о собственном самоубийстве, но с другой – они наверняка слышали посторонние голоса и обрывки разговоров, и если постараться утаить от них информацию, то это может привести к потере доверия, что является главным условием для установления контакта между доктором и пациентом.

В который раз, взвесив все «за» и «против», Август тяжело вздохнул, взял медицинский журнал и отправился на плановый обход. Проходя мимо первой палаты, он бросил короткий взгляд на тело первого пациента: его обмыли и уложили на панцирную сетку; цвет кожи постепенно приобретал мертвенно серый оттенок.

Зайдя в палату ко второму пациенту, Август заметно волновался, но собрав остатки своей воли в кулак, постарался сохранить невозмутимый вид. Первым диалог начал «сержант»:

– Что-то случилось, док? Я слышал какие-то построение голоса и топот ботинок.

Август выдохнул и посмотрел ему прямо в глаза:

– Боюсь, что пациент из двести первой палаты покинул нас.

Сержант, казалось, был этим абсолютно не удивлен.

– Что с ним случилось?

– Сердечный приступ. – Соврал Август. На самом деле эту ложь он придумал только что.

– Вот как. Ну что ж, пусть покоиться с миром. По крайне мере его мучения в этом аду уже закончились.

Август кивнул, а после провел необходимый осмотр. Все показатели были в норме.

– Ну, а вы сами? Хорошо себя чувствуете? Может, вспомнили что-нибудь?

– Со мной все в порядке, док. А на счет воспоминаний – все осталось по-старому. Разве что головная боль становиться просто невыносимой, когда я пытаюсь напрячь свою память, и еще эта странная музыка не проходит. Просто сущий кошмар. Но знаете, у меня кое-что для вас есть.

– Говорите. – Август был заинтригован.

– Иногда, в период вспышек боли, мне удается выхватить какие-то клочки воспоминаний, но они касаются моего детства. Иногда я вижу женщину, похожую на мою мать, иногда отца или друзей, но не могу четко сфокусироваться на их лицах или вспомнить их имена. Ужасное, в общем, чувство.

Август быстро записал показания в журнал.

– Вероятно, ваш мозг пытается самостоятельно восстановить долгосрочную память, которая была повреждена во время сильного стресса. Единственное, что я могу сказать – это хорошие новости, значит, ваши воспоминания еще не окончательно стерты и могут быть восстановлены. Единственное о чем я вас прошу – не прекращайте попыток. Если вам удалось вспомнить одно событие, старайтесь воспроизвести его в голове как можно детальней. Однако если начнется сильная головная боль – сразу же прекращайте. Проводите за этим занятием не больше десяти-пятнадцати минут в день, утром и вечером. Может вам принести бумагу и карандаш, чтобы вы могли записывать все то, что удалось вспомнить?

– Было бы не плохо. И еще, я хотел бы вас попросить принести мне каких-нибудь таблеток от головы, а то порой боль не проходит и после моих попыток восстановить память.

– Конечно. Письменные принадлежности и таблетки я вам принесу в обед. А пока что можете посмотреть на вот эту фотокарточку, – Август протянул ему изображение погибшего пациента, – может быть, вы сможете что-нибудь вспомнить о своем товарище?

Сержант поглядел на фотокарточку, но лишь отрицательно покачал головой.

– Извините, док, но пока я не могу сообщить вам ничего нового.

– А вы можете вспомнить тот момент, когда вас нашли?

– Простите?

– Ну, когда вас подобрал военный патруль.

Пациент был явно удивлен этим заявлением и смотрел на Августа так, будто он сообщил ему нечто из ряда вон выходящее.

– Нас нашли? Правда? Странно, что мне до этого об этом никто не сказал. Последние, что я помню, как очнулся в больнице, отдалено похожей на вашу, правда, со мной не были там столь любезны. – В этот момент он потер почти зажившие на лице синяки и ссадины.

Август был не менее озадачен, чем пациент. Выходит, они даже не помнят, как их подобрал патруль. Очень странно.

– Вас подобрал военный патруль по дороге на город Пельт. По их словам, вы были полураздеты и явно выбежали из леса. Вас читают немногими выжившими во время сражения при Фриментауне. Можете что-нибудь из этого вспомнить?

Сержант лишь отрицательно покачал головой, но Августу показалось, что на секунду проблеск осознания того, что с ним произошло, вспыхнул в его глазах, но также быстро и погас.

– Простите, док. Мне нужно об этом хорошенько подумать.

– Понял, тогда не буду больше вас беспокоить. Если что-нибудь понадобиться, только скажите.

Сержант кивнул, а Август вышел из палаты.

Никакой новой информации не поступило и от третьего пациента. Когда молодой доктор зашел к нему в палату, он был в высшей степени взволнован и постоянно поглядывал сквозь решетку окна. Он протянул Августу лист с сообщением: «Со мной все в порядке, доктор. Просто немного переживаю из-за грозы». Август провел стандартный осмотр и отметил, что у пациента было учащенное сердцебиение. Он дал ему пару успокаивающих таблеток и как обычно поинтересовался, не удалось ли ему чего-нибудь вспомнить. Тот лишь отрицательно покачал головой и даже не задал вопрос по поводу того, что произошло сегодня утром. Похоже, он и вовсе ничего не заметил.

Август тяжело вздохнул, занес некоторые пометки в журнал, после чего вернулся в свой кабинет. Дождь уже вовсю отбивал барабанную дробь по подоконнику, а тем временем в кованые ворота въехал длинный автомобиль черного цвета. Катафалк прибыл.

***

1

Зальт встретил профессора моросящим дождем и порывами мокрого ветра. Хорошо, что он не поленился и захватил с собой широкополый зонтик. Как чувствовал, что погода испортиться!

Ночь в поезде выдалась для Карла Фитцроя почти бессонной: лишь в предрассветные часы ему удалось немного вздремнуть, после чего проводник объявил о скором прибытии в город. Он попрощался с Агнетой, с которой они остались вдвоем, после того, как Пауль сошел на станции города Брон примерно в два часа ночи. Профессор оставил Агнете свой адрес на тот случай, если ей понадобится какая-нибудь помощь, в том числе психологическая, но на такой исход рассчитывать не приходилось, – этот жест был всего лишь актом любезности и не более того.

Очутившись на перроне, профессор еще раз выругал себя за то, что так и не удосужился взять хоть какую-нибудь теплую вещь: погода разгулялась не на шутку и над грандиозным зданием железнодорожного вокзала проносились в стремительном потоке серые тучи, обещавшие дождь на целый день.

Здание буквально ошеломило профессора: массивное сооружение из светло-коричневого камня украшали резные колонны, арки, вытянутые окна в кремовых рамах и барельефы выдающихся градоначальников на фасаде. Тут жетянулись гранитные лестницы, обрамленные красными балюстрадами.

Профессор стоял под мелким дождем, осматривая каждую деталь столь прекрасной архитектурной композиции, и внутренне восхищался не только проделанной работой мастеров, но еще и людьми, которые сумели сохранить столь грандиозное великолепие до наших дней.

Сообразив, что пора двигаться дальше, профессор поднялся по лестнице на крыльцо и толкнул массивную дверь, покрытую светлым лаком. Внутри творился сущий переполох: сотни и сотни людей с багажом и без, с женами и детьми, в дорогих костюмах или обычной одежде заполонили не только зал ожидания, но и кассы по продаже билетов. Со всех сторон раздавался гомон голосов и криков, из-за которого не возможно было услышать даже собственные мысли. Большие черные часы над билетными кассами показывали без пятнадцати шесть. Профессор как раз разглядывал циферблат и тонкие стрелки часов, когда кто-то тронул его за плечо. Обернувшись, он увидел парнишку, лет двадцати, в коричневом костюме и кепке. На его простодушном лице сияла обворожительная улыбка.

– Вы доктор Карл Фитцрой? – стараясь перекричать всеобщий шум, спросил он.

– Совершенно верно, – слегка недоуменно ответил профессор, – с кем имею честь говорить?

– Меня зовут Эрик. Я личный шофер мистера Юнгера. Он попросил меня встретить вас и лично сопроводить к нему. – Профессор пожал протянутую руку, после чего сказал:

– Очень приятно, что мой старый друг так обо мне заботиться. Но помилуйте, как же вы узнали, что это я?

Эрик снова заулыбался:

– Не поймите превратно, мистер Фитцрой, но за ближайший час вы были единственным человеком, который был похож по описанию на того, кто мне нужен.

– Уж не хотите ли вы сказать, что ждали меня здесь с пяти часов утра?

– Даже несколько раньше. Мистер Юнгер не хотел, чтобы я вас прозевал. Но увидев, что ваш поезд прибывает в полшестого, я немного подремал в машине, а после уже отправился встречать вас.

– Замечательно, хотя моя скромная персона не стоит столь больших затрат. Ну что же, тогда ведите.

– Прошу за мной.

Эрик и профессор миновал переполненный зал, несмотря на то, что час был ранний, и вышли на открытую площадь, посреди которой располагался фонтан из белого мрамора в виде трех девушек с кувшинами, из которых тоненькой струйкой лилась вода. Вокруг него располагались лавочки, несколько декоративных деревьев и кусты диких роз. Слева располагалась автобусная остановка, где ожидали немногочисленные пассажиры, а еще дальше трамвайная станция. Справа начинались рыночные ряды, где сидело лишь несколько торговцев газированной водой и разного рода уличной едой.

Эрик указал на припаркованный неподалеку автомобиль марки «Фронке», который был усеян мелкими капельками дождя. Усевшись на заднем сиденье, профессор отметил мягкость кожаных сидений и запах новизны, который все еще царил в салоне. Эрик завел мотор, плавно вырулил автомобиль со стоянки и двинул его в сторону города.

Профессор никогда не был в Зальте, а потому с детским интересом глядел в окно, рассматривая широкие улицы, каменные мостовые, фасады старых зданий, газоны и клумбы. Он постарался вспомнить историю этого замечательно города, которую читал когда-то давно…

Зальт был вторым по величине городом страны и всегда рассматривался в качестве второй, запасной столицы. Сама же его история восходила корнями к Зальтриму и Милтре, – брату и сестру, которые считались основателями Ринийской империи. Согласно легенде, они были сиротами, жившими в одном из маленьких рыбацких поселений на берегу Изумрудного моря. Однажды через их поселение проходил святой Колум, – рыцарь-изгнанник ордена Быстрых клинков, который первым принял веру в единого Бога, после того, как в Сухих землях казнили пророка и чудотворца Илию. Его бывшие братья объявили Колума отступником и изгнали с острова Мот в океане Туманов на континент, где жили племена варваров.

Рыцарь-изгнанник ходил от одной деревне к другой пытаясь донести учение Илии до разума и душ диких аборигенов, но везде натыкался на смех и презрение, а иногда даже на прямые угрозы смерти. Так Колум добрел до поселения Зальтрима и Милтры, где без особой надежды рассказал детям о пророке из Сухих земель и его учении о едином Боге. Как ни странно, Зальтрим и Милтра выслушали его историю внимательно и вовсе не собирались над ним смеяться. Когда Колум закончил повествование, они провели его в деревню, где он с их помощью повторил то же самое жителям. Здесь эффект был еще более поразительным: люди не только внимали словам рыцаря и двух детей, но и верили им. Однако сам Колум видел, что заслуга его была невелика: жители деревни слушали только Зальтрима и Милтру, а он лишь поправлял их, когда они забывали ту или иную деталь.

С того дня они путешествовали втроем, неся учения Илии от берегов Изумрудного моря на западе и до Высоких гор на севере. Некоторые племена были настроены весьма недружелюбно к любым чужестранцам, но не один вождь или глава клана не посмел поднять руку на детей, а, следовательно, и на Колума, как единственного взрослого, который их сопровождал. После смерти Колума двадцать лет спустя между Зальтримом и Милтрой возникло серьезное разногласие, – к тому времени учение Илии уже было принято несколькими крупными государствами, не говоря уже об огромном количестве письменных трудов апостолов, которые жили вместе с ним. Теперь Зальтрим хотел проповедовать на основе писаний людей, которые ходили бок о бок с Илией, в то время как Милтра считала только истории Колума истинно верными.

К несчастью, им так и не удалось найти компромисс, и Зальтрим со своими сторонниками ушел проповедовать на юго-восток, а Милтра основала поселение на северо-западе, у могилы Колума, которого объявила святым. Вскоре религиозные разногласия достигли угрожающих размеров: наиболее воинственные религиозные лидеры призывали людей идти в священный поход против тех, кто трактовал слова Илии иначе, чем они. Зальтрим и Милтра не успели заметить, как мелкие стычки между двумя противоборствующими сторонами приняли размах настоящей войны. Солдаты обоих армий уничтожали всех, кто отказывался принять их веру. Зальтрим увидел в этом хорошую возможность поквитаться со своей сестрой, которую он винил в начале этого бессмысленного конфликта, и уж если будет проливаться кровь, то только не сторонников его последователей.

Милтра пыталась вразумить своего брата и остановить войну, но Зальтрим ничего не слушал, в его душе теперь пылала жгучая ненависть ко всем, кто шел против него. Его армию поддержали несколько орденов, включая и Быстрые клинки, которые, не желая признавать свою первоначальную ошибку, объявили проповеди Колума ересью, а его последователей – еретиками.

Получив хорошие подкрепления, войска Зальтрима выдвинулись в сторону города Милтры, стремясь сравнять с землей не только могилу Колума, но и все поселение. Однако город Милтры ушел далеко от обычных деревянных домов, и к тому же, был обнесен высокой каменной с несколькими башнями. В дополнении ко всему, Милтру поддержала большая часть кланов, так что даже длительная осада ничего бы не принесла.

Тем не менее, Зальтрим не отказался от своих планов по взятию города, и, не смотря на советы рыцарей начать полную блокаду, быстро соорудил с десяток осадных машин, и повел своих последователей на штурм. По иронии судьбы, стрела, выпущенная Милтрой, попала Зальтриму между кольчугой и шлемом, и через несколько минут он скончался от потери крови. Деморализованные смертью своего лидера, солдаты бросились наутек, и лишь несколько рыцарей задержались, чтобы забрать тело поверженного командира.

Армия Милтры догнала отступающего противника у поселения Олдберг, где на холме, обрамленном рекой Фельдра, нашел свое последние пристанище Зальтрим. Долго плакала Милтра над могилой глупого брата, который забыл учения Илии, за которого отправился умирать. После она собрала в деревушке вождей всех кланов и подписала мирное соглашение, где одним из первых пунктов было прописано «свобода вероисповедования». Теперь каждый верил в то, что хотел, и больше не было надобности обвинять, кого бы то ни было, в отступничестве и ереси.

Вожди единогласно признали Милтру королевой объединенной страны, откуда и пошла история Ринийской империи. Стоит сказать, что само слово «риниец» в переводе с местного диалекта означало «свободный человек». Датой начала новой эпохи стали считать высадку святого Колума на континенте, а не дату казни Илии (как было принято в остальном мире) из-за чего летоисчислении в империи запаздывало от других почти на год.

Деревня Олберг позже была переименована в Зальтрим, а еще позже – в Зальт, а на месте могилы возвели грандиозный монумент, где были изображены Колум, Милтра и Зальтрим державшие в руках голубей. Надпись под памятником гласила: «Первые и Великие».

Однако это была всего лишь легенда, и многие историки склонялись к тому, что Колум был не рыцарем, а обычным торговцем с хорошо подвешенным языком, другие говорили, что Зальтрим не погиб, а был изгнан с территории империи, еще одни говорили, что Милтра могла излечивать людей подобно самому Илии. Докопаться до самой истины было очень тяжело, но всем очень нравилась именно эта легенда, а потому в учебники истории было решено включить именно ее.

С тех самых пор юго-восток страны был наводнен группами священников, которые проповедовали по учениям апостолов Илии, а оставшаяся часть следовала учению святого Колума, чью историю летописцы еще во времена Милрты, записали на глиняных табличках, но, к сожалению, лишь несколько из них сохранились до наших дней.

Профессор, глядя на проносившиеся мимо него здания и автомобили, гадал, что бы сказал людям, которые резали друг другу глотки, человек, проповедовавший им мир и любовь. Наверное, оно и к лучшему, что Илия покинул этот бренный мир, оставив человечество вариться в котле собственной ненависти и алчности, – для них он был слишком хорош.

Профессор был далек от всех этих бесчисленных религиозных течений и диспутов на эту тему. Конечно, он верил в Бога или другой Вселенский разум, который создал человека и их мир, но не относился к этому с фанатизмом. Он посещал общепринятые святые праздники, ходил на исповедь несколько раз в год, но не более того.

Автомобиль выскочил на круговой перекресток, где в центре небольшого пятачка стояла помпезная статуя какого-то императора или полководца, который занес высоко над головой саблю. Вокруг постамента были заботливо высажены декоративные кусты и клумбы с цветами.

Все-таки Зальт прекрасный город, ничем не уступающей Милтре (столица империи носила имя сестры Зальтрима). Профессор несколько раз бывал в столице во время научных конференций, и смог хорошо ознакомиться со всеми её достопримечательностями, включая остатки той самой стены, которая остановила мятежного Зальтрима (хотя была ли именно это та стена, которой было уже почти две тысячи лет, сказать было сложно, поскольку бесчисленные реставрации и реконструкции заставляли усомниться в ее исторической достоверности), и могилу Милтры, где располагалась статуя взрослой женщины в стальных доспехах, гордо поднявшей над головой меч. На памятной табличке была высечена эпитафия: «Она принесла нам гораздо больше, чем мир и любовь. Она подарила нам Родину».

Доктор Фитцрой выдохнул привкус воспоминания, и пожалел, что не сможет остаться в Зальте подольше и погулять по городу. Но ничего не поделаешь, может быть, когда-нибудь он все-таки решит окончательно уйти на пенсию и отправится в тур по стране. Благо, денег, которые он откладывал на счет в банке, начиная с тридцати лет, вполне хватало не только на безбедную жизнь, но и на хорошее наследство его детям. Правда, в прошлом году он немного переписал завещание, передав девяносто процентов денежных средств в наследство Августу Майеру. Его дети и так смогут себя прокормить, а вот этого несчастного сироту, который для своих юных лет пережил две трагедии, никто и не вспомнит. А ведь он действительно привязался к этому пареньку, точно тот был его собственным сыном или внуком. Воистину, чего только не может произойти в этом мире!

Машина остановилась на парковке возле императорского отеля «Королевский диамант». Выполненный в современном стиле ар-деко, здание из белого камня уходило на четыре этажа вверх. Фасад украшали широкие окна в золоченых рамах и яркие светильники по бокам квадратной коричневой арки, обрамлявшей главный вход; наверху арки был расположен небольшой барельеф в виде рыцаря с коронной на голове и мечом в руке. Двери, оббитые золотистой резьбой из кованого железа, открывал приветливый швейцар в красной ливрее. На квадратных газонах с белыми бордюрами росли подстриженные кусты и клены, расположенные на одинаковом расстоянии друг от друга.

Стоя под значительно усилившимся дождем, профессор второй раз за день потерял дар речи от обрушившегося на него великолепия, и если бы не настойчивость Эрика, который взирал на доктора с долей умиления и нетерпения, он бы простоял перед входом как минимум два часа. Внутри отель был еще шикарней, чем снаружи: полированная мебель из красного дерева, сверкающие люстры и светильники, стены, отделанные светлыми панелями, ковры и гобелены, – вот лишь малая часть того, что смог разглядеть профессор. Конечно, ему приходилось отдергивать себя, ведь он уважаемый человек, да еще и в возрасте! Что подумают люди, если он будет так неприкрыто пялиться на все вкруг, точно мальчишка?!

Эрик взял у приветливого портье ключ и отвел профессора в номер 206 на втором этаже. Обстановку его комнаты можно было описать всего лишь одним словом – «дорого». Двуспальная кровать с балдахином, круглый столик с причудливым резным орнаментом, пара стульев с высокой спинкой, ванная комната, туалет и широкие окна, выходившие на маленький балкончик, где на белых плитах блестели капли дождя.

– Ну что доктор, устраивайтесь, располагайтесь, я заеду к вам в два часа и отвезу прямиком к мистеру Юнгеру.

– Боже мой, Эрик! Сколько все это стоит?

Водитель заулыбался.

– Сколько бы ни стоило, мистер Юнгер высоко ценит всех своих друзей, а потому заказывает для них только лучшие номера. Кстати, еда и алкоголь также включены в стоимость проживания, а потому не стесняйтесь, если что-то будет нужно, просто наберите стойку регистрации и закажите.

Профессор был удивлен такой щедростью своего друга, но с другой стороны Ганс занимал высокую должность, а потому для него подобные траты, наверное, сущие пустяки. Доктор полез в карман пиджака и выудил оттуда пару банкнот, протянув их Эрику.

– За вашу помощь. – Коротко сказал он.

Эрик был весьма удивлен этим жестом профессора, но деньги забрал, хотя колебался всего лишь несколько секунд. Попрощавшись с водителем, настроение которого заметно улучшилось, профессор сбросил мокрые туфли и рухнул на мягкую кровать. Все кости болели и ныли, а в глаза словно насыпали по килограмму песка. Тут же о себе дал знать живот: утробные урчания нарушили царившую тишину. Профессор посмотрел на телефон и после недолгих размышлений набрал номер регистрации, где голос портье поинтересовался, что ему будет угодно. Доктор заказал себе завтрак из яичницы с беконом, овсяной каши с медом и изюмом, поджаренные тосты, блинчики с сиропом, апельсиновый сок и чашку чая с лимоном. Вдобавок попросил захватить бутылку минеральной воды. Положив трубку, профессор потер руки, предвкушая скорую трапезу. Он был просто чертовски голоден!

Покончив с завтраком, профессор достал из своего чемодана будильник и завел его на час дня. Этого времени ему вполне хватит, чтобы немного отдохнуть и прийти в себя. Аккуратно повесив в шкафчик свою одежду, Карл Фитцрой с огромным удовольствием растянулся на мягкой перине, чувствуя, как каждая мышца его тела блаженно расслабляется. Через несколько секунд он уже провалился в сон.

Будильник сработал точно в срок и профессор недовольно опустил руку на рычажок, чтобы выключить его. Казалось, прошло всего несколько минут, но на самом деле он проспал почти шесть часов. Сказать, что он полностью восстановил все силы, было тяжело, но вот в голове немного прояснилось и все вокруг казалось через чур ярким и четким, словно доктор все еще пребывал в царстве сна. К тому же у него начала тихо побаливать голова.

Надев на себя костюм, профессор заметил, что дождь кончился, но серая армада туч все еще штурмовала небесное пространство. Да, если налетела буря, то продержится она как минимум несколько дней, прежде чем снова можно будет любоваться синевой небосвода и солнечными лучами.

Выпив таблетку от головы, доктор умылся и расчесал остатки волос. В зеркале над раковиной он увидел немного помятое лицо старика со следами усталости и прожитых лет, но в целом, он выглядел и чувствовал себя лучше, чем сегодня утром. Выйдя на балкон, где гуляли порывы холодного ветра, профессор обратил свой взор на широкую прямоугольную площадь, выложенную серыми плитами. Слева небольшой сквер с лавочками и несколькими беседками под красной черепичной крышей упирался в грандиозный памятник из белого мрамора высотой, порядка, десяти метров. Это была величественная скульптура, посвященная солдатам, положившим свои жизни за благо Ринийской империи. Она представляла собой архангела в доспехах с развевающимися белыми крыльями, который поддерживал раненого солдата с повязкой на голове и винтовкой в правой руке; под его ногами валялась каска и пустые гильзы. Надпись на цилиндрическом постаменте гласила: «Бог помогает всем, кто сражается за правое дело». Изначально подразумевалось, что этот монумент будет посвящен всем солдатам, участвующим в военных конфликтах и останется нейтральным, но император Густав I пожелал, чтобы он был посвящен именно ринийским солдатам.

Профессор хорошо знал историю этого памятника и много о нем читал, но вот теперь смог узреть его воочию, и надо сказать, что он произвел на него весьма сильное впечатление. Как жаль, что нельзя отлучиться на пару часов и погулять по площади, чтобы хорошо разглядеть монумент. Да и многоярусный фонтан в виде нескольких чаш справа, и сквер заслуживают не меньшего внимания, но доктор мог наблюдать за ними только издалека. Ведь если Эрик приедет немного раньше и не обнаружит его на месте, то заставит ждать Ганса, а ему очень не хотелось отнимать ценное время у такого человека, каким был его друг.

Оставшиеся время доктор провел на своем «наблюдательно пункте» стараясь рассмотреть Зальт в обе стороны поворота головы как можно лучше. Город создавал весьма приятное ощущение: воздух был в нем достаточно чист, и не только благодаря тому, что недавно прошел дождь, – большая часть промышленных заводов и предприятий находилась в специальной отведенной зоне, в пятнадцати километрах от города. Улицы были широкими и чистыми, видно коммунальные службы города не зря едят свой хлеб. Вдоль обочин тянулись ряды стройных деревьев, ветки которых были тщательно подрезаны и укорочены. В общем, доктор остался от Зальта в полном восторге, хотя увидел лишь его малую часть.

Эрик приехал ровно в два часа и спустя несколько минут они уже мчались по дороге в сторону мэрии, где дожидался Ганс Юнгер. Профессор снова прильнул к окну, внимательно рассматривая каждую проносившуюся деталь. Ближе к центру все чаще попадались на глаза вооруженные солдаты с винтовками или автоматами наперевес. Однако одеты они были в темно-коричневую или светло-коричневую униформу, в отличие от серых шинелей и курток ринийской армии. Профессор не мог сказать, принадлежали ли они к реготской или бриямской армии, – в униформе современных солдат он практически не разбирался.

Заметив его удивленные взгляды, Эрик со своего водительского места заметил:

– Ничего удивительно, мистер Фитцрой. В каждом крупном административном центре империи, ой простите, мы же теперь республика, хотя только на бумаге, расположены регулярные войска оккупационной армии Трех государств. Сложно сказать, сколько они будут здесь располагаться, но то, что в ближайшее время доведется жить под их надзором, – печальный факт. В каждой мэрии заседает несколько их представителей с личной охраной. Они тщательно проверяют любые документы, будь то официальный приказ о повышении зарплаты начальнику полиции, или простая просьба горожанина об устранении протечки канализации во дворе, – все проходит тщательный досмотр по нескольку раз, и только убедившись, что в этом нет никакого «тайного смысла», – на последних словах Эрик сделал особое презрительное ударение, – то только тогда разрешают бумагам идти дальше. По-моему они ищут шпионов и тайные заговоры там, где их нет. Но что поделать? За столько веков мы насолили этим ребятам слишком сильно, так что они просто так не отступят. Не хочу сказать, что рад их чрезмерному вниманию, но все же лучше пусть тихо сидят со своими винтовками внутри города, чем будут стрелять из них по нашим гражданам. Как считаете?

– Я не слишком увлекаюсь политикой, – как можно безразличней ответил профессор, – потому мне сложно сказать. Я всегда выступал сторонником мира и диалога между государствами по любым вопросам, и считаю, что пока люди воюют между собой, война остается гражданской. Ведь все мы жители одной планеты, один биологический вид, который должен направить все свои усилия ради продления жизни, общего прогресса и роста благосостояния. Но что в итоге? Из-за мелких сколков готовы накинуться друг на друга с кулаками, а в масштабах государства, – начинаем войну. И так на протяжении сотен веков. Мне кажется, что в один прекрасный день Богу надоест выводить нас на праведный путь, и он просто махнет рукой. И я больше, чем уверен, – доктор Фитцрой слегка повысил голос, – не найдется в мире ни одного человека, который посмеет обвинить Его в том, что он нас забыл.

– Боже мой, доктор, – Эрик не скрывал изумление в голосе, – да вы загнули целую проповедь. Мне кажется, вам нужно было выбрать путь священника или миссионера. Как считаете?

Профессор лишь ухмыльнулся на это и ответил:

– Дорогой Эрик, вот доживешь до моих седин и сам придешь к точно таким же выводам. Ведь не всю свою жизнь я понимал, что к чему и точно так же наивно верил пропаганде и заявлениям императора или депутатов, не пропуская их через призму разумной критики.

– Ладно, доктор. Уговорили.

Они добрались до места работы Ганса довольно быстро: через пятнадцать минут Эрик уже припарковал автомобиль на стоянке. Выйдя из машины, профессор снова ошеломленно уставился на здание мэрии, хотя и подозревал, что увидит перед собой нечто помпезное: северное и южное крыло вытянутого трехэтажного здания из белого камня были соединены переходом, над которым возвышался стеклянный купол с золотым шпилем. Мраморные колонны поддерживали двухскатную закрытую крышу над крыльцом; к нему с обеих сторон поднимались ступени из огненного камня. В нескольких окна горел свет, но в основном, создавалось впечатление, что в здании никого не было. Профессор миновал прямоугольный ступенчатый фонтан перед фасадом, из огромных чаш которого били диагональные струи воды, и быстро поднялся за Эриком в вестибюль. Сидевший на посту охранник кивнул им, после чего они миновали просторное помещение, выкрашенное в светло-коричневый цвет, и поднялись по лестнице на второй этаж. Кабинет Юнгера располагался в дальнем конце круглой комнаты, где стояли слегка потрепанные диваны, цветки в горшках и разные стойки для документов.

Эрик провел профессора до двери и поспешил откланяться. Немного волнуясь и в то же время, сгорая от нетерпения, доктор Фитцрой робко постучал и после утвердительного ответа распахнул дверь.

– Рад тебя видеть старый друг. – Сказал Юнгер, глядя на него из-за своего стола и весело улыбаясь.

2

Профессор стал ступором у двери, глядя на своего друга. Ганс Юнгер значительно прибавил в весе с момента их последней встречи, а морщины на его пухлом лице стали еще более глубокими, не говоря уже о черных мешках под глазами. Он вышел из-за стола, продемонстрировав отменный темно-синий костюм, накрахмаленную рубашку и галстук в сине-белую полоску:

– Ну что, даже не обнимешь старого друга?

Доктор пожал Юнгеру руку и сердечно похлопал по спине. Как же давно они не виделись. Закончив обмен любезностями, Юнгер указал профессору на мягкий стул с резной спинкой, а сам вернулся в свое кресло. Профессор окинул взглядом обстановку кабинета, которая была несколько простой: стол Юнгера был из обычного дерева, хорошо вскрытый лаком; на нем располагались несколько статуэток, бумаги, папки, рамки с фотографиями родных и друзей, несколько перьевых ручек, чернильница, стеклянное пресс-папье со скульптурой лежачего льва и еще всякая мелочь. К этому столу по центру примыкал еще один, с задвинутыми стульями по бокам. На стене за столом располагалась старинная карта Ринийской империи с некоторыми территориями, которые сейчас принадлежали другим государств. На вид ей было больше сотни лет, но это могла быть и хорошо сработанная копия. Большие окна со светлыми портьерами, золотая люстра под потолком, несколько цветков в горшках и книжные полки, заставленные разного рода книгами. Пол и стены были одного темно-багрового цвета, но за счет светлых окон не делали визуально помещение меньше, чем оно было на самом деле.

Юнгер добродушно улыбался, поглаживая свои густые белые усы и остатки волос на макушке. После небольшой паузы, разговор начал профессор:

– Ганс, правда, совершенно не стоило определять меня в такой шикарный отель. Я бы вполне обошелся и чем-нибудь попроще.

– Полная чушь, Карл! Я обязан тебе по гроб жизни, если не больше! Не спаси ты мне тогда ногу, я бы сейчас сидел в инвалидной коляске или шагу ступить не мог без костылей, а сейчас, – он указал на черную трость с серебряным набалдашником подле себя, – я обхожу только этим. И это – благодаря тебе. Сколько лет прошло с того момента?

– Более пятидесяти, – как можно скромнее ответил профессор, – да, что ни говори, мне тогда довелось хорошо потрудиться, вытащив почти сорок осколков из молодого лейтенанта, но тебе еще повезло: не один из них не раздробил тебе кость на столько, чтобы мне пришлось делать ампутацию.

– Как бы там ни было, ты мог отрезать мне ногу, как и большинству других солдат, но не сделал этого, решив провести многочасовую операцию. А это многого стоит…

Профессор вздохнул, словно ему снова довелось пережить тот момент в грязном медицинском блиндаже, где лейтенант Юнгер умолял молодого хирурга спасти ему ногу. Несмотря на то, что он был достаточно молод, Юнгер уже тогда обладал железной волей и стальной хваткой, способной заставить любого делать то, что он говорит. Это же надо было спасти жизнь человеку, который в будущем так высоко шагнет! А ведь его вполне могли убить или покалечить настолько, что он самостоятельно и нужду бы справить не мог. Но судьбе было угодно, чтобы этот человек выжил, и после сыграл ключевую роль в истории Ринийской империи. Профессору жутко хотелось его расспросить о подробностях заговора, и он осторожно произнес:

– Да, давно это было. Тогда нам многое казалось слишком простым и незначительным, чем было на самом деле. Но свою самую главную битву со временем мы проиграли, – то, что не смогли сделать вражеские снаряды и пули, выполнит оно. Кстати, мне было бы очень интересно узнать кое-что о недавно прошедших событиях. – По лицу профессора было понятно, о чем он хочет спросить, но Юнгер сразу нахмурился и покачал головой.

– Прости, Карл. Я не могу разглашать информацию, которая на данный момент имеет гриф «секретно», – все-таки прошло мало времени с известных тебе событий, – в этот момент он с опаской покосился на дверь, – ничего, кроме официальной версии произошедшего разглашать нельзя. – Он понизил голос до шепота: – Ситуация намного сложнее, чем может показаться. Сейчас повсюду есть уши, даже у стен. Оккупационная армия контролирует почти все, включая обычные разговоры. Надеюсь, ты понимаешь? – Профессор кивнул, но все же не удержался от вопроса:

– И долго это продлится?

– Никто не знает, даже еще более «большие шишки», чем я. Последняя война, своего рода, стала последней каплей для тех, кто терпел политику империи в течение последних пятидесяти лет. У нас просто не отсталость союзников.

– А что же, Альберт II?

– Не завидую его позиции. После заговора, у него почти не осталось сторонников, а та горстка последователей сумела вытащить его в последний момент. Теперь он сидит на одном из островов в океане Туманов и шлет угрозы о возвращении на престол. Мы пока не можем определить, где же именно он находится, но как-то только Альберта обнаружит разведка, мы запросим правительство острова об его экстрадиции, после чего его, скорее всего, повесят.

– Дааа, – протянул профессор, – действительно не завидная судьба. И не скажешь, что этот человек когда-то управлял страной и был «первым после Бога».

– Все течет, все меняется, – философски заметил Юнгер, – в любом случае, надо было сделать все, чтобы остановить войну. Может кто-то назовет меня предателем, – он смотрел профессору прямо в глаза, – но я считаю, что предатель тот, кто действует против интересов своего государства и своего народа, а также ведет нечестную политику по отношению к соседствующим странам. Когда в этом мире теряется уважение, начинаются войны.

– Не подумай, Ганс, я ни в коем случае тебя ни в чем не виню, и даже где-то поддерживаю, как человек, который не понаслышке знает что-то такое война. Скорей бы уже это все закончилось, и мы смогли бы жить, как прежде.

– Боюсь, что уже ничего не будет как прежде, как бы нам того не хотелось. Вся надежда остается на наших детей и внуков.

Они немного помолчали, Юнгер выпил воды. После чего сказал:

– Ну, давай немного отойдем от всей этой грязной политики, и поговорим о тебе. Как там Грета и твои дети?

– А, ты ведь не знаешь, – промолвил профессор и опустил глаза. Собравшись с духом, он сказал: – Она умерла год назад от пневмонии.

– Карл, прости меня, – в голосе Юнгера чувствовалось искреннее сочувствие, – если бы я знал. Но почему ты мне ничего не сказал?

– Известные тебе события, о которых лучше сейчас не упоминать.

– Точно. Ведь я был тогда так занят, что не мог думать ни о чем другом. Прими мои искрение соболезнования. Как жаль, что я не смог присутствовать на ее похоронах.

– Ты не виноват, – как можно примирительно сказал профессор, – у тебя были, куда более важные дела. Так что не беспокойся, я все понимаю.

Юнгер немного растерялся, но все же продолжил беседу:

– А как дети и внуки?

– Слава Богу, с ними все хорошо. Война обошла их стороной. А что твои?

– Тоже все хорошо. Правда жена болеет все чаще, и боюсь, что в скором времени врачи ей уже не помогут.

– Все те же мигрени?

– Именно. Ни один из докторов, к кому бы я ее не возил, не может сказать, что делать. «Природа этой болезни еще не изучена» – только и говорят они. А сильные болеутоляющие, что она принимает, негативно сказываются на печенке и сердце. В общем, все могло быть хуже, или лучше, но никогда уже не будет хорошо.

Профессор лишь покачал головой, после чего сказал:

– Может быть, перейдем к делу? Не хочу зря отнимать твое время.

– Чепуха, – отмахнулся Юнгер, – я сказал всем, что у меня важное совещание с человеком из оккупационной армии и отменил все встречи до вечера. Так что остаток дня в нашем полном распоряжении, но сперва, – он снял трубку и нажал на кнопку. После короткой паузы Юнгер отдал распоряжение: – Готтлиф, можешь заносить. Мы ждем. – Он опять посмотрел на профессора: – Думаю, нам нужно немного подкрепиться, чтобы с дополнительными силами решить все интересующие нас вопросы. Как считаешь?

Через несколько минут в кабинет начали вносить разного рода яства, от которых у профессора забурчало в животе, несмотря на то, что он плотно позавтракал. Видно организм затратил больше ресурсов на дорогу, чем он рассчитывал, и теперь требовал их пополнения.

Доктор съел овощной салат, жаренный ломтиками картофель со специями, свиную отбивную со сметанным соусом, а закусил все чудесным слоеным тортом с чашкой крепкого кофе. После трапезы Юнгер предложил расположиться на креслах, которые стояли рядом с книжными полками; после он вытащил из бара графин с бренди и пару широких стаканов и поставил их на низкий столик из темного дерева. Разлив янтарную жидкость, Юнгер протянул стакан профессору, после чего откинулся в кресле и раскурил толстую сигару. Серый свет, который лился из высоких окон, делал его лицо необычайно бледным, что резко контрастировало с горящим кончиком сигары.

– Итак, Карл, – начал он, выдыхая струю белого дыма. К счастью, профессор был достаточно далеко, что не слышать запах табака; он терпеть не мог курильщиков. – Что же заставило тебя проделать такой длинный путь? Насколько я понял из нашего разговора, дело касается твоих «странных» пациентов? Правда, я немного не понимаю, чем тут могу быть полезен.

– Ты все верно понял Ганс, и мне нужна от тебя лишь небольшая услуга, которую только ты сможешь предоставить, – профессор выпил немного обжигающего напитка, выдохнул, а потом произнес: – Мне удалось узнать, что эти ребята, которые ко мне попали, были солдатами Первой гвардии.

– Продолжай. – Юнгер был заинтригован.

– Как ты знаешь, это весьма элитное подразделение, которое выполняет только особо важные задания, ведь там служат профессионалы, лучшие из лучших, те, кто смог пройти жесткий отбор. – Юнгер затянулся сигарой и выдохнул дым. – Так вот, мне кажется слишком подозрительным, что никто не может установить их личности и сказать, где они находились во время войны. Конечно, если учитывать то, что на остатках их одежды в момент обнаружения не было никаких опознавательных знаков, оно и понятно, но все же, весьма странно, что до сих пор нигде не было информации о поиске этих солдат со стороны родственников или военного министерства. Похоже, что их просто забыли.

– Ничего удивительного, Карл. Сейчас самый тяжелый послевоенный период. Знаешь, сколько таких неопознанных и пропавших без вести на территории четырех государств? Тысячи, если не больше. Некоторые роты и батальоны были полностью уничтожены, не говоря уже о толпах дезертиров, которые до сих пор прячутся от военной полиции, боясь быть осужденными за нарушение присяги. Нам даже пришлось объявить амнистию, чтобы найти этих людей, но многие до сих пор думают, что это уловка, а мы или оккупационная армия будем вершить над ними суд, и, в конце концов, расстреляем.

– Я с тобой полностью согласен, Ганс, но все же, мне почему-то кажется, что они что-то скрывают. Возможно их весьма странное «исчезновение» никак не связано с боевыми действиями. Я сделал небольшой эксперимент и выяснил, что они вряд ли участвовали хоть в каком-нибудь сражении. Обычно у таких людей резко обострены все рефлексы, которые, порой, не успокаиваются до конца жизни. Эти же вообще никак не реагируют на резкие звуки или движения, в их снах не вплывают сцены взрывов или смертей. У меня только один пациент вспомнил нечто похожее на звук пулемета, но это воспоминание могло быть вызвано и тренировкой на полигоне. Не мне тебе рассказывать, что такое посттравматический синдром, но у этих ребят все по-другому. Их воспоминаниям мешает непонятная музыка, которая словно блокирует работу мозга. Я никогда ни с чем подобным не сталкивался. У многих моих подопечных были провалы в памяти, но после нескольких сеансов они начали по крупицам восстанавливать свое прошлое. – Профессор перевел дух и допил бренди. Юнгер незамедлительно снова наполнил стаканы. Он несколько секунд рассматривал доктора, его сигара почти уменьшилась до окурка.

– Знаешь, Карл, я тебе верю. – Совершенно неожиданно произнес он. Профессор облегченно вздохнул, так как считал, что Ганс уже сам начинает сомневаться в его благоразумии. – Я разговаривал со многими из тех, кто действительно участвовал в военных действиях и скажу тебе, что с головой у них совсем не в порядке, включая меня самого. До сих пор по ночам вздрагиваю, когда дождь начинает барабанить по подоконнику или с крыши валится растаявший снег. Один раз я чуть не опозорился на одном приеме, когда за окном вспыхнула молния. Едва удалось вовремя остановиться, сказав изумленной публике, что у меня развязался шнурок. Да ведь я чуть не сиганул под стол! К тому же эти сны.…Знаешь, я до сих пор помню одного паренька, которого вытащил с поля боя. Живот этого бедолаги представлял собой свинцовый дуршлаг, сквозь который сочилась кровь. Я держал его на руках, говоря, что все будет в порядке, и он выкарабкается, но его пронзительные зеленые глаза смотрели мне в самую душу и знали, что я вру. С такими ранами не живут. Я чувствовал, как его жизнь утекает через мои пальцы, где-то вдалеке разрывались снаряды и свистели пули, но они словно были в сотнях километрах от меня. В нос бил сильный запах крови, пороха и смерти, такой, что горло сводило судорогой…– Юнгер отвернулся к окну, его глаза слезились и казались отрешенными, словно он видел это прямо сейчас. – Мне до сих пор снятся эти пронзительные глаза, эта наивная улыбка, готовая поверить в мою ложь, это лицо мальчика, ставшего мужчиной. Боже мой, а ведь я так и не узнал его имени! Сколько ему было, восемнадцать, двадцать? Будь оно все проклято!

Юнегр совсем раскис, но профессор отлично понимал, что ему просто надо было выговориться. Порой, это помогает лучше всяких лекарств.

– Ганс, прошу тебя…

– Я помогу тебе, Карл. Сделаю все, что в моих силах. Я не хочу, чтобы эти ребята, которые сидят у тебя, были навсегда потеряны для своих родных и близких. Если в моих силах оказать хоть какую-нибудь помощь, я это сделаю!

– Прекрасно, – как можно спокойней сказал профессор, – мне нужно, чтобы ты смог раздобыть информацию о позициях Первой гвардии в районе Пельта и Людерфонского леса, – именно там их и обнаружили.

– Боже мой, Карл! Зачем она тебе?

– Я хочу лично отправиться на то место и возможно, расспросить о чем-нибудь местных жителей. Вдруг они мне помогут.

– Да ты с ума сошел! Хоть это и приграничье, но все же территория Реготской республики! Ты думаешь, они тебя просто вот так пропустят? А даже если тебе удастся проехать, ты уверен, что местные жители не захотят вздернуть тебя на ближайшем столбе?

Профессор был готов к подобным вопросам, а потому ответил:

– Это вторая моя просьба к тебе. Если ты сможешь сделать для меня пропуск, это будет просто прекрасно. Я могу поехать с официальным визитом к своим коллегам в Пельт под предлогом профессиональной консультации по поводу лечения посттравматического синдрома. Конечно, это будет только предлог. – Профессор заговорщицки усмехнулся, от чего его лицо приобрело слегка зловещее выражение. – И вряд ли местные жители накинутся на старика-доктора, который будет заниматься лечением солдат. Так что Ганс, поможешь провернуть подобную авантюру?

– Но зачем тебе все это? Не проще ли передать дело военной полиции или Ассоциации военных психиатров. Пусть они по лесам шастают, да выясняю что к чему!

– Ты хоть представляешь, сколько у них сейчас других забот? Да пока это дело до них дойдет, меня вынесут вперед ногами! Если я сам не выясню, что же за этим кроется, то боюсь, этим делом никто и вовсе заниматься не будет.

– Ты прав. – Констатировал Юнгер. – Сейчас у всех дел по горло и твою заявку просто проигнорируют, в лучшем случае пришлют письмо с обещанием «разобраться», но по факту ничего сделано не будет. – Он немного подумал, после чего сказал: – Ладно, я постараюсь сделать все, что будет в моих силах, но не могу обещать, что из этого хоть что-нибудь выйдет. Многие будут задавать вопросы, – от этого никуда не деться, но я думаю, что сумею все сделать.

– Я тут тебе кое-что могу дать для помощи, конечно, это просто бумажка, – профессор полез в своей портфель и выудил оттуда заполненный прямоугольный бланк с подписью и печатью, – это официальный запрос от нашей больницы с просьбой представить пропуск на территорию Реготской республики для медицинской консультации с врачами первой психиатрической больницы город Пельт. Тут моя подпись, печать «Двух башен», а также телефон, на тот случай, если они дойдут до того, что захотят приехать и убедиться, что я не шпион, а обычный старикашка, от которого пахнет пылью и зубной пастой для слабых десен.

Юнгер лишь усмехнулся и забрал документ. Профессор тут же вспомнил кое-что еще и снова полез в портфель. Вытащив тонкую записку, он передал ее своему другу.

– Что-нибудь можешь об этом сказать? – Юнгеру хватило лишь мгновения, чтобы посмотреть на цифры «1-3-5-8-13», после чего он отдал бумажку профессору и спросил: – Откуда это у тебя?

– Написал один из пациентов. Это единственное, что ему удалось четко вспомнить. Тебе это о чем-нибудь говорит?

– Конечно, это последовательность Филини. Первый код, которому учат на курсах радистов в нашей армии.

– И что же он означает?

– Сигнал о помощи, но на самом деле, сигнал о незамедлительной помощи. Его передают на ближайшие расположение дружественных войск только в том случае, если ситуация слишком критическая и необходимы дополнительные силы, чтобы, скажем выйти из окружения или вывести остатки сил в безопасное место. Короче говоря, это обозначение самой плачевной ситуации, вкоторой могут оказаться солдаты отдельной роты или подразделения.

– Понятно. – Профессор спрятал бумажку портфель, а про себя подумал «что-то такое я и подозревал».

– Еще есть какие-то вопросы?

– Нет, на этом думаю можно закончить. Спасибо, что уделил мне столько времени.

– Чепуха! И не вздумай собираться уходить, я же сказал тебе, что до конца дня абсолютно свободен. Давай лучше вспомним нашу молодость, допьем бренди, а вечером Эрик отвезет тебя в гостиницу. Хороший парень, не правда ли?

3

Профессор задержался у Юнгера до позднего вечера, так что к моменту его отбытия в гостиницу он порядком налакался бренди и теперь чувствовал приятную легкость и спокойствие на душе, что утром непременно даст о себе знать головной болью и другими побочными эффектами похмелья, но это будет потом.

Эрик быстро довез его до отеля, где какой-то постоялец громадного роста, как мельком показалось профессору, чего-то добивался от портье за стойкой регистрации, но доктор не обратил на это никакого внимания, стараясь поскорее подняться к себе в номер и укрыться мягким одеялом.

Он снял костюм и постарался аккуратно сложить ее на стуле, после чего опорожнил мочевой пузырь и забрался в кровать. Ночью ему приснилась Грета, которая стояла на пустыре посреди сухих деревьев и чахлых кустов. Небо было задернуто какой-то странной темно-серой дымкой, а в воздухе летали искры черного пепла. «Опасность уже близко» – единственные слова, которые она сказала, прежде чем профессор вскочил на кровати, тяжело дыша и обливаясь потом. В комнате царила кромешная тьма, лишь только сквозь задернутые занавески пробивался слабый уличный свет. Он включил настольную лампу и посмотрел на циферблат будильника, который завел на пять часов утра. Стрелки показывали без десяти пять, и доктор без лишних колебаний поднялся с кровати. Во рту было кисло, голова болела, а кости ломили, словно по ним только что отыграли барабанные палочки.

Быстро умывшись и почистив зубы, он надел уже слегка помятый костюм, как раз в тот момент, когда зазвонил будильник. Несмотря на уговоры Эрика отвезти его с утра на вокзал, профессор настойчиво отказался, считая, что для его скромной персоны уже и так было сделано достаточно и даже больше, а потому ни к чему пользоваться излишней гостеприимностью, он вполне может добраться самостоятельно.

Сдав ключ от номера на стойке регистрации, доктор попросил заспанного портье вызвать такси, а сам уселся на одном из диванчиков в холле, спокойно любуясь обстановкой отеля без лишнего привлечения внимая к своей персоне. Хотя все постояльцы сейчас спали, а новые вряд ли появится в такое время, доктор боялся, что его любопытство может вызвать косые взгляды и поглаживания указательным пальцем у виска.

Машина приехала достаточно быстро и, поблагодарив служащего за предоставленный комфортный номер, профессор отбыл на железнодорожный вокзал. Водитель такси был грубым и явно недосыпал последнюю неделю, а может и целый месяц, а потому не желал вести никаких задушевных разговоров, лишь зорко следил за дорогой, вцепившись в свой руль. Профессору такой расклад был как раз кстати. Он был не в том состоянии, чтобы вести диалог. Да он даже с трудом держался, чтобы не задремать прямо в салоне! Нет, такие путешествия уже явно не для его здоровья. Как там говорится? «Старость – не в радость». Это как раз про него. Да и пора бы перестать пить алкоголя больше, чем позволяют рамки приличия. И нет никаких оправданий тому, что он встретил старого друга, с которым давно не виделся. Боже мой, да чего они только не вспомнили за этот вечер! Конечно, большая часть разговоров все равно пришлась на их службу во время Первой войны за золотые шахты, но также было уделено внимание их детям и внукам. Юнгер скурил, наверное, штук десять своих ужасных сигар, заполонив комнату едким дымом, так что костюм профессора до сих пор источал слабый запах табака.

– Мы приехали. – Произнес таксист, вырвав доктора из череды недавних воспоминаний.

Конечно, он сразу догадался, что профессор не здешний, а потому заломил цену за проезд в два раза больше, чем она была на самом деле. Таков был принцип всех маршрутных такси крупных городов, только если ты не прожил в них достаточно долго, чтобы поставить жадных до денег водителей на место.

Скрепя сердцем, доктор отчитал ему несколько банкнот и терпеливо дождался сдачи, не желая отдавать подобному проходимцу ни копейки чаевых.

Поезд пришел вовремя, без задержек, и доктор Фитцрой смог немного погулять по зданию железнодорожного вокзала и прилегающей рыночной площади, а также вдоволь полюбоваться фонтаном, несмотря на угрюмую погоду. В любой другой день солнечные лучи уже изливали бы первое тепло на эту грешную землю, но видно царивший циклон решил задержаться надолго. И хоть дождя пока не было, хмурые тучи и сырость не предвещали хорошей погоды.

Купив себе в дорогу немного еды и бутылку воды, доктор пошел устраиваться в свое купе, так как по громкоговорителю уже объявили отправление его поезда через пять минут. Устроившись в мягком кресле, он порадовался, что попутчиков с ним на этот раз не было; хотя вполне возможно кто-нибудь может подсесть и на транзитных станциях, но хотелось бы надеяться, что до конца путешествия он будет один.

Поезд медленно тронулся, выпустив клубы белого пора, прозвучал гудок и стук колес начал входить в свой привычный ритм, но профессор этого не замечал. Все его мысли были сосредоточены на странных пациентах, которые ожидали его в «Двух башнях». Его грела мысль, что пока ни один человек не знал один весьма любопытный факт, который мог все прояснить и который заставил его обратиться за помощью к Юнгеру. Если все кусочки мозаики сложатся, то получится кое-что весьма интересное и уже тогда можно будет приступить к этому делу со всеми силами. Ну, а если его домыслы так и останутся ничем не подкреплены, то он будет весьма рад, что никому не высказал свою догадку заранее, чтобы не попасть впросак. А пока он как предусмотрительный рыбак закинул несколько удочек, а вот появится ли на них рыбешка – ответит только время.

– И все-таки странно все это. – Тихо сказал он сам себе, перед тем как погрузиться в глубокий сон.

Глава 9.

1

Вопреки всем ожиданиям, профессор приехал в Фэллод не в шесть часов утра, как это было запланировано по расписанию, а почти в девять. Задержка была вызвана другим поездом, который по ошибке диспетчера, ехал по той же колеи, навстречу поезду доктора. К счастью, удалось вовремя предотвратить грядущую катастрофу, но проблема была в другом: теперь нужно было отбуксировать грузовой состав с колеи пассажирского поезда, чтобы освободить ему дорогу. В итоге, после почти трехчасовой задержки, поезд профессора смог снова продолжить путь, однако все пассажиры были крайне возмущены этим событием. Во-первых, если бы вовремя не нашли ошибку диспетчера, могла разразиться самая настоящая железнодорожная катастрофа, где погибли бы сотни человек. Во-вторых, у многих были запланированы встречи и мероприятия с учетом прибытия поезда в шесть часов, а теперь их придется либо отменить, либо перенести на другое время, что особенно разозлило единственного попутчика профессора, предпринимателя Коффа, который ехал заключать важный договор со сталелитейной компанией Фэллода. Из-за подобной ситуации он рисковал потерять крупный контракт на поставку партии железной руды, который теперь могли перехватить его конкуренты. Доктор успокаивал его, как мог, стараясь обнадежить, что он все успеет, но молодой предприниматель и слушать его не хотел. Он часто бегал курить и бранился на весь белый свет почем зря. А потому, когда поезд наконец-то прибыл на станцию, выскочил из него точно кипятком ошпаренный, едва успев захватить свой портфель с бумагами.

Профессор лишь покачал головой, и спокойно собрав свои вещи, вышел из вагона, вдохнув прохладный утренний воздух. Сквозь череду туч выглядывали редкие лучи солнца, и доктор с удовольствием подставлял под них свое лицо, радуясь этой перемене погоды. Пройдя в здание вокзала, где было достаточно многолюдно, он с трудом пробился к окошку кассы, выстояв почти полчаса в очереди. Профессор взял билет на ближайший поезд до Брюкеля на двенадцать часов. Делать в самом городе ему было нечего, да и к тому же он очень устал, проведя бессонную ночь со своим нервным попутчиком, а потому, устроившись на жестком сиденье в зале ожидания, клевал носом вплоть до прибытия поезда.

В Брюкеле было все как обычно, разве что царившая непогода больше отразилась на деревне, чем на городе: то здесь, то там были повалены деревья и сорваны ветки, некоторые из которых повредили высоковольтные провода. Кое-где пострадала крыша или фасады жилых домов, не говоря уже о лужах, величиной с небольшое озеро. Профессор удивился, как соскучился по родному дому, хотя отсутствовал всего несколько дней. Видимо со старостью чувство привязанности становится намного сильнее, чем в молодости. Вот почему большая часть стариков буквально «прирастают» к одному месту, предпочитая как можно реже удаляться от дома.

Профессор благополучно добрался до своего скромного жилища и, подходя к дому, в который раз бросил взгляд на богомерзкую скульптуру плетеного человека, которую непонятно зачем установил его слегка «необычный» сосед Краус. Как странно, что стихия пощадила это творение: казалось, даже если наброситься на него с топором, плетеный человек оживет и сможет дать достойный отпор своему противнику. Доктор недовольно поморщился, и снова мысленно бросил: «Господи, ну почему этот ужас стоит именно напротив моего дома, а не на другой улице или хотя бы на квартал дальше?». Вставив ключ в замочную скважину, он обнаружил, что дверь не заперта. «Воры, убийцы?» – панически пронеслось у него в голове, но услышав громыхание железного ведра наверху, вспомнил, что это должно быть Эмили до сих пор ведет неустанную борьбу с грязью. Осторожно прикрыв дверь, профессор как можно громче крикнул:

– Эмили, это вы? Я вернулся!

Возня наверху прекратилась и через несколько секунд по ступенькам легкой походкой сбежала Эмили; на ней было старое серое платье, а волосы были завязаны белым платком.

– Доктор! Как я рада, что вы вернулись! Все в порядке? Как дорога?

Профессор коротко поведал ей о своем приключении, лишь упомянув, что встречался со старым другом, которого давно не видел.

– Чудесно! Рада, что все прошло хорошо. А я, к сожалению, так и не успела все здесь прибрать к вашему приезду. К тому же от помывки окон пришлось отказаться, – она взмахнула рукой в сторону улицы, – дождь лил не переставая почти два дня, так что мне пришлось сосредоточиться только на внутренней уборке. Пока удалось полностью навести порядок на кухне, в гостиной, вашем кабинете и большой спальни на втором этаже. Оставшиеся две комнаты и чердак я, думаю, смогу убрать до конца недели.

– Прекрасно Эмили, но только прошу вас – не спешите! Я абсолютно не тороплюсь и не хочу подгонять вас. Закончите все, когда вам будет удобно. Все равно большую часть времени я провожу в клинике, так что вы сможете спокойно работать, когда меня не будет дома.

– Хорошо, раз вы говорите. Я сегодня как раз закончила прибираться в спальне и вы, наверняка, хотите отдохнуть после долгой дороги, а потому, если позволите, я продолжу уборку завтра?

– Конечно. Я больше не смею вас задерживать.

Эмили кивнула и пошла наверх, убрать тряпки и ведра, после чего спустилась к профессору, держа в руках темную коробку с резным узором.

– Я нашла это за комодом, когда прибиралась, – сказала она, протягивая находку доктору, – и подумала, что лучше отдать вам лично в руки.

Доктор открыл крышку и обнаружил внутри револьвер марки «Вильгельм и Вальтер» калибра сорок пять миллиметров. Рядом в выемках лежали пять серебряных и одна золотая пуля, а на крышке внутри золотыми буквами была выведена надпись: «Пять пуль для человека, и только шестая для дьявола». У профессора по спине пробежал холодок, как бывало всякий раз, когда в его руках оказывалось оружие. А ведь этому револьверу было более сорока лет. На торжественной церемонии, по случаю удачного окончания Второй войны за золотые шахты, некоторым особенно отличившимся ветеранам вручали памятное оружие, включая и тех, кто воевал еще в Первую войну. Карл Фитцрой вообще не хотел идти на подобное мероприятие, удивляясь, что вообще получил приглашение, но его уговорил Юнгер, который приехал специально за ним. Сама церемония проходила «торжественно вяло»: сначала выступил с речью сам генерал армии, потом офицеры чином пониже и под конец те, кто непосредственно участвовал в боевых действиях. Все это проходило летом на открытой площадке перед императорским дворцом в столице Ринийской империи. К концу всей церемонии доктор полностью размяк и обливался потом, боясь получить солнечный удар. Апогеем всей этой фальши стало вручение памятного оружия, которое с прилипшей «официальной» улыбкой профессору вручил генерал армии. Он тогда подумал, что только полному идиоту пришло бы в голову вручить револьвер полевому хирургу, который спасал жизни людям, пострадавшим от огнестрельного оружия. Но военное командование никогда не отличалось благоразумием. Профессор всегда старался засунуть этот «подарок Его Императорского Величества» куда-нибудь подальше, так, чтобы не видеть до конца своих дней. Пару раз у него даже проскальзывали мысли выбросить револьвер или сбагрить кому-нибудь, поскольку Грете он тоже не нравился, но с другой стороны, что бы сказали люди, если бы обнаружили, что он пытается избавиться от такого весьма заметного презента? Профессор, во время смены места жительства, перевозил его вместе со своими другими вещами, всякий раз надеясь, что он потеряется по дороге, но револьвер упорно следовал за ним, словно зловещая тень, напоминавшая ему о давно минувшей войне.

Эмили это тоже следовало бы объяснить:

– Это памятный подарок за участие в Первой войне за золотые шахты. – Он улыбнулся, стараясь выглядеть абсолютно непринужденно. – Тогда я был несколько моложе и работал полевым хирургом, ампутировав бессчетное количество конечностей и зашив не одну сотню ран.

– Боже мой! – Похоже, Эмили была искренне удивлена. – А ведь я даже не знала, что вы ветеран. Я, когда нашла револьвер, еще подумала, что он может принадлежать одному из ваших сыновей, но чтобы он был ваш…

– Мои дети, хвала Господу, не узнали, и надеюсь, никогда не узнают, что такое война. Ни за что в жизни не хотел бы, чтобы они получали подобные подарки.

– Да, конечно вы правы. Ну что ж, – Эмили посмотрела на часы на каминной полке, – мне, наверное, уже пара. Вы завтра будете на работе?

– Да, хоть у меня и выходной, но необходимо проверить, как там без меня справляется помощник.

– Тогда я подойду к вам в восемь. Вас устроит?

– Конечно. Буду вас ждать.

Эмили пожала доктору руку, после чего поспешила удалиться. Профессор сел на диван и долго вертел в руке шкатулку, рассматривая оружие, пули и странную надпись. К слову сказать, он так и не узнал, являются ли эти пять путь действительно серебряными и одна золотой, а также есть ли в гильзах порох или это просто муляж. Спустя несколько минут он резко захлопнул крышку и отнес шкатулку в спальню, где спрятал ее в нижнем ящике комода, куда никогда не заглядывал.

Осознав, что остался один, он с удовольствием сбросил с себя одежду и завалился на мягкие простыни. В комнате царил необыкновенный дух чистоты и свежести, которого профессор не чувствовал так давно. Словно Грета вернулась и снова принялась вести хозяйство. «Моя Грета, – бормотал он, погружаясь в сон, – как же я за тобой скучаю».

Однако выспаться доктору так и не удалось. Когда стрелки часов подходили к пяти часам вечера, в дверь постучали. Сначала доносившийся звук был осторожным, но после стал все более настойчивым. Профессор неохотно поднялся, сладко потянувшись, после чего накинул весьма поблекший серый халат и, кряхтя старыми костями, спустился по лестнице. Открыв дверь, он с удивлением обнаружил своего помощника Августа, который был весьма потрепан и сильно взволнован. Однако в его визите не было ничего странного: иногда он приходил к профессору за советом, просто поговорить или одолжить одну из книг, коих в библиотеке доктора было предостаточно. Часто их посиделки длились до позднего вечера, и Августу приходилось ночевать на диване в гостиной, но в этот раз его юный друг явно пришел не с обычным визитом.

– Боже мой, Август! – Воскликнул профессор. – У тебя такой вид, словно ты провел многочасовую операцию на открытом сердце! Что стряслось?

– Простите, что беспокою доктор, но я просто не мог ждать, пока вы появитесь на работе. Перед началом разговора вам лучше присесть.

2

Спустя почти два часа профессор не находил себе места: он мерил шагами комнату, нервно заламывал руки и потирал лысину. Как такое могло произойти? Нет, в его практике это был не первый подобный случай, но чтобы пациент сам освободился от крепких кожаных ремней и при помощи них же свел счеты с жизнью?! Да этого просто немыслимо! Не иначе ему помогла сама рука дьявола или кто другой, более приземленный к этому грешному миру. Но санитары и сторож клянутся, что в больницу никто не заходил. Нет, здесь явно что-то не так.

Профессор с благодарностью принял стакан воды, который принес Август, и капнул в него десять капель настоя валерьяны. Немного приведя мысли в порядок, он снова переспросил у Августа:

– И что, инспектор действительно сделал тебе подобное предложение? – Тот лишь молчаливо кинул. – Что ж, в этой ситуации, возможно, это наиболее лучшее решение, которое можно было предпринять. И да, ты отлично справился, друг мой. Несмотря на свой юный возраст, ты все сделал правильно и не растерялся в трудной ситуации. Ты уже сообщил в газету?

– Да, завтра опубликуют некролог с фотографией пациента и описанием истории того, где он служил. Конечно, мы не знаем наверняка, но может быть кто-то из его родственников вдруг внезапно обнаружиться и сможет пролить свет на эту историю.

– Верно, и по крайне мере у нас есть неделя надежды, в противном случае его похоронят под табличкой без имени. Вряд ли этот человек заслуживает подобной участи.

– И да, профессор, вам нужно будет зайти к инспектору и переговорить с ним лично. Он упоминал, что от вас потребуются подписи на официальных бумагах. Думаю, что это не займет много времени.

Профессор кивнул, потирая виски и постарался поудобней расположиться в кресле. Да! Подобная новость ставит крест на почти всех его планах, если только…

– Извините, что спрашиваю доктор, – смущенно сказал Август, – но как прошла ваша поездка? Удалось ли что-нибудь разузнать?

– Да, конечно. Все сложилось даже лучше, чем я мог себе представить, но вот только это событие совершенно выбило меня из колеи и я не уверен, что смогу сделать все сам…Ты мог бы помочь мне в этом деле, но для этого придется отправиться на территорию Реготской республики. Сможешь осилить подобное путешествие?

– Вы еще спрашиваете? – Август заметно оживился. – Смена обстановки только пойдет мне на пользу, а что касается трудностей – я никогда их не боялся, а поездки на дальние расстояния переношу довольно хорошо. Вот только одного доктор я не пойму: откуда у вас такая уверенность, что разгадка лежит именно там?

Профессор заколебался и принялся пристально взвешивать в голове все варианты. Открыть ли своему помощнику ту самую зацепку, из-за которой он предпринял столько шагов или сослаться на более абстрактную причину? Но ведь его помощник всегда был ему верен, и предавать его доверие доктору совсем не хотелось.

Профессор Фитцрой поднялся со своего кресла и отправился в спальню, где извлек из блокнота небольшую газетную вырезку, которую он сделал пару недель назад. Хорошо, что он внимательно прочитывал каждый номер газеты, касающийся военных действий.

Протянув слегка пожелтевший листок Августу, он сказал:

– Когда мне доставили этих пациентов, я почему-то сразу подумал об этом. По мере нашего продвижения в этом деле моя уверенность все более крепла, а сейчас я практически не сомневаюсь, что это именно наш случай. Правда куда все это может привести, и кто стоит за всем этим – остается загадкой.

Август медленно перевел взгляд на газетную вырезку и начал читать:

«УЖАСНАЯ ГИБЕЛЬ РОТЫ СОЛДАТ ПЕРВОЙ ГВАРДИИ В ЛЮДЕРФОНСКОМ ЛЕСУ – ДЕЛО РУК ПАРТИЗАН?

Сегодня утром штаб военного командования Ринийской империи сообщил печальную новость: близ Людерфонского леса, где наша доблестная армия защищает восточные границы нашего государства от посягательств вражеских партизан, в неравном бою погибла элитная рота солдат Первой гвардии, мужественно отражая атаки превосходящих сил противника. Тела некоторых солдат, включая их командира, найти так и не удалось. Когда штаб армии в Пельте не смог связаться с позициями роты, было решено послать туда передовой отряд для разведки. Прибывшие на место военные были сбиты с толку, когда обнаружили груды убитых солдат на границе леса и опустевшую деревню неподалеку. Предположительно, местные жители помогли партизанам выяснить позиции наших солдат и их количество, после чего ушли вместе с ними, опасаясь расплаты за свой подлый шпионаж. К несчастью, списки солдат и другие важные документы обнаружить не удалось. Все тела были направлены в морг до дальнейшего разбирательства и установления личностей погибших. Судьба командира так и остается не известной. Предположительно, он и некоторые другие солдаты были взяты в плен».

Август поднял глаза на профессора:

– Уж не хотите ли вы сказать…?

– Именно, друг мой. Я думаю, что это те самые солдаты, которые якобы сражались с партизанами. Но зная некоторые факты, мы можем предположить, что это было совсем не сражение, а нечто другое. То, что напугало этих людей до смерти и повредило их рассудок. Куда подевалось население небольшой деревушки? Куда пропали документы со списками солдат? И, что самое главное, куда пропал их командир? Вопросов все больше и больше, ты не находишь?

– Вы думаете, что если я отправлюсь на место, то смогу выяснить, что же произошло. Но как отнесутся к моим расспросам местные жители? Для них любой человек из Ринийской империи подобен кровному врагу, которого необходимо линчевать.

– А кто сказал, что ты будешь представляться человек из империи? – Профессор весело ухмыльнулся глазами. – Люди на границе разговаривают почти так же, как и мы, а у тебя будут официальные документы с печатью Реготской республики. Все вполне законно. Тебя направили из штаба, чтобы собрать больше информации о погибшей роте, так как война закончилась и всем нужна информация и имена. Может быть, кто-то сможет вспомнить хоть что-нибудь, что поможет расследованию. Как тебе такая легенда?

– Но ведь это чистая авантюра и у нас нет соответствующей санкции на расследование! А если кто-то, не приведи Господь, начнет интересоваться, чем это я тут занимаюсь, и станет задавать вопросы? Так и до тюрьмы недалеко.

– Не переживай, дорогой Август. Уверен, что документы, которые у тебя будут, напрочь отрежут всякие сомнения о твоей личности у того, кто захочет придраться. Да и к тому же: кому это сейчас надо? Все заняты переделом власти, денег, ресурсов и другими вещами, так что о погибшей в лесу роте высшему руководству сейчас нет никакого дела. Я, конечно, понимаю твои опасения и поехал бы сам, но вот последние событие полностью перечеркнуло этот план. Мне нужно быть здесь и более внимательно следить за пациентами, а то, похоже, я слишком отошел от своих основных обязанностей.

– Да, профессор, – выдохнул Август, – похоже, что нас ждет настоящее приключение, и я очень надеюсь, что в его конце нам не придется пожалеть о проделанных усилиях.

– Все будет в порядке, – спокойно произнес доктор, – чтобы вылечить наших пациентов нам все равно необходимо узнать причину, которая довела их до такого состояния. А, не зная ее, мы не сможем подобрать адекватное лечение и собрать мозг пациента в более-менее работающий механизм. Вряд ли мы их когда-нибудь вылечим полностью, но вот помочь адоптироваться в обществе – вполне можем.

– Очень надеюсь, что вы правы и все предприятие закончится успехом. – Август поглядел на часы. – Ну, а мне уже пора отправляться домой. Не хочу вас более утомлять, вы ведь наверняка устали с дороги.

– В самом деле, ты нисколько меня не утомляешь и я очень рад, что ты мне сообщил эту информацию как можно быстрее. Может быть, останешься еще ненадолго хотя бы выпить чаю?

– Нет, спасибо профессор. День был долгим и я очень устал. Больше всего мне сейчас хочется уткнуться носом в подушку.

Профессор проводил Августа до двери и после прощания долго стоял на крыльце, вдыхая свежий воздух и раздумывая над информацией, которую получил. Дело принимает скверный оборот. Возможно, эти солдаты знают слишком много, и кому-то очень хочется быстрее их устранить? Но как быть с тем, что в камеру никто не заходил и пациент был накрепко связан ремнями?

Неожиданно в голове Карал Фитцроя всплыл тот самый сон, который ему приснился накануне поездки. Дверь палаты его больницы истекала кровью. «Скоро ваш пациент из палаты под номером 201 сведет счеты с жизнью. Точнее, ему в этом немного помогут, но не будем забегать вперед» – зловещий голос Отто Винзеля словно звучал у него за спиной. Доктор схватился за голову, пытаясь дать подобному сну разумное объяснение. «Невозможно, просто невозможно! Откуда он мог знать?».

Внезапный порыв ветра окатил профессора подобно ведру холодной воды, от чего все тело покрылось гусиной кожей. Он прислушивался, как медленно бьется сердце, и тикают часы на каминной полке. На секунду ему показалось, что статуя плетенного человека напротив, пытается ему что-то сказать. Сложенные из сухих лоз губы явно шептали: «Берегись».

Глава 10.

1

Остаток недели прошел для профессора слишком быстро. Первым делом он заглянул к инспектору Розенбергу, где выслушал составленный им отчет о происшествии, в котором значилось, что пациент клиники, ввиду глубокого психологического расстройства, покончил жизнь самоубийством, а потому все квалифицировалось как несчастный случай. Персонал клиники сделал все возможное, чтобы спасти подопечного, однако к моменту, когда подоспела помощь, он был уже мертв. К нему прилагалось заключение коронера, который подтверждал слова инспектора. Доктор Фитцрой тяжело выдохнул, протер, а затем надел свои очки, и поставил внизу свою подпись. Глубоко в душе он понимал, что произошло убийство, однако доказать этого не мог. Инспектор сомнительно покачал головой, после чего произнес:

– Надеюсь, мистер Фитцрой, вы усилите меры безопасности и будете лучше наблюдать за вашими пациентами. На лицо вышла откровенная халатность персонала, но понимая, что ваша вина в этом событии минимальна, я пошел к вам на встречу. – Он сложил руки на столе и упер пристальный взгляд в профессора, словно проходил настоящий допрос. – Однако я не могу делать это вечно. Если подобное событие повторится, то мне придется обращаться в окружное управление, а уж их дознаватели не будут столь любезны. Не говоря уже о том, что пострадает ваша репутация. Надеюсь, вам все понятно.

Профессор проглотил стоявший в горле комок, и лишь потом ответил:

– Да, конечно. К несчастью, подобные происшествия в нашей области встречаются довольно часто и не один врач не застрахован от подобного случая. Честно признаться, я был шокирован, когда услышал новость. К сожалению, в этот момент меня не было на месте, я находился по важным делам в другом городе и не смог полностью контролировать ситуацию. Мой помощник Август еще молод и неопытен, но в данной ситуации он, по моему мнению, принял правильные решения и смог справиться с ситуацией. Не стоит относиться к его действиям слишком строго.

– Безусловно, – инспектор слегка расслабился и откинулся в кресле, – он достаточно смышленый молодой человек и если будет, как следует над собой работать, то сможет достичь больших высот в этой жизни. Но, как бы там ни было, время вспять повернуть невозможно, а потому нам остается лишь оставить эту неприятность в прошлом. Надеюсь, я не отнял у вас много времени, профессор.

Он поднялся, протянув доктору руку. Тот крепко пожал ее и поблагодарил инспектора за оказанную услугу, после чего покинул полицейский участок.

Профессор быстро добрался до «Двух башен», лишь мимолетно поздоровавшись со сторожем, и тут же ринулся к палатам пациентов. Он разговаривал с каждым из них почти два часа, несколько раз проводил осмотр, мерил давление и пульс. Спрашивал, не слышали ли они какие-нибудь странные звуки в момент трагедии. Пациент из второй палаты признался, что в этот момент крепко спал и только громкий топот санитаров и их приглушенные крики, заставили его проснуться. Камера третьего и вовсе находилась дальше всех, так что он поведал почти тоже самое, за одним исключением. На протянутом профессору листке, пациент указал, что в эту ночь никак не мог заснуть и все время провел у решетчатого окна. На вопрос доктора «Почему?» он указал, что у него возникло непонятное чувство тревоги, словно предчувствие какой-то беды, а потому, когда он услышал о происшествии, то не слишком сильно удивился. Эти слова поразили доктора, и он тут же записал все в блокнот, поставив напротив пометку: «Развитое чувство интуиции или он знает больше, чем говорит?».

Потом с пристрастием допросил санитаров, однако те клялись всем на свете, что в палату никто не заходил, равно, как и не выходил из нее. В связи с этим, он распорядился, чтобы теперь пациентов проверяли каждый час, независимо от времени суток. Терять людей, которых и без того мало, он был больше не намерен. Теперь еще необходимо было подготовить отчет для Ассоциации военных психиатров. Наверняка после этого угроза полного закрытия клиники станет все более реальной. Ведь если он не смог справиться с тремя пациентами, то, что говорить о трех сотнях?

Мрачные мысли терзали душу профессора, когда он дописывал последнюю страницу отчета и аккуратно упаковывал в конверт с адресом офиса Ассоциации. Что же будет с ним и с Августом, если вдруг высшее руководство посчитает, что теперь они стали им слишком дорого обходиться? Все могло решиться в один момент, словно стихийное бедствие, последствия которого будут катастрофическими. И все это на его бедную голову! За что? Конечно, он сам виноват, что бросил все и отправился играть в детектива за сотни миль. Но что если подобные действия просто необходимы, чтобы защитить людей от их собственных мыслей? Многие ли врачи отважатся идти на подобные риски, дабы помочь человеку, а не отмахнуться от него, словно выброшенного на улицу мусора?

Проанализировав свои действия, он решил, что все сделал правильно и в случае чего сможет объяснить комиссии всю важность их с Августом работы. С этой верой в лучший исход, профессор опустил конверт с отчетом в почтовый ящик, после чего несколько раз перекрестился и попросил Бога, чтобы на это дело обратили как можно меньше внимания.

В воскресенье днем он позвонил на домашний номер заведующего кафедрой Кофмана, дабы сообщить, что на ближайшие две недели он будет занят с пациентами из-за случившегося события и не сможет выполнять свои обязанности в университете. Ему удалось дозвониться только со второй попытки. Услышав новость, Кофман не на шутку распалился. Видно он и так был не в добром расположении духа, а узнав, что профессор будет отсутствовать столь длительный срок, и вовсе пришел в ярость. Послав к дьяволу доктора и его пациентов, он бросил трубку так, что та сильно звякнула. Доктор Фитцрой стоически перенес эту тираду, и довольно улыбнулся, поскольку выиграл себе времени больше, чем рассчитывал.

Поэтому в утро понедельника к профессору вернулось его привычное расположение духа, и они с Августом вновь окунулись в работу. Пациентов отвели в комнату для групповых занятий на первом этаже, где впервые попытались развить между ними общение, задавая стандартные темы: детство, учеба, работа, поступление в армию. Это было просторное и светлое помещение с большими окнами, выходившими на лужайку. Стены были выкрашены в постельные тона, пол устелен бежевой плиткой, а на стенах висело несколько картин с лесным или сельским пейзажем. Также здесь располагались круглые карточные столы, мягкие диваны, стол для бильярда и настольного тенниса, книжные полки, радио и многое другое. Все это было достаточно потрепанно временем, но, тем не менее, вполне пригодно для использования.

Второй пациент, которого теперь они именовали «сержантом», упорно пытался напрячь свою память, но все, что он смог вспомнить, это то, что в пятилетнем возрасте его стошнило от поедания пюре из картошки. С тех пор это блюдо вызывало у него только рвотный рефлекс. Третий пациент по привычке молчал, лишь иногда кивал головой и писал на доске мелом ответы на вопросы. Все предприятие грозило закончиться полным провалом, пока сержант не приметил в углу сложенный стол для настольного тенниса. К несчастью, две ножки были сломаны, поверхность от сырости немного вздулась, а в натяжной сетке зияло несколько крупных дыр. Однако выпавшие трудности его не смутили, и он попросил профессора принести ему инструменты, чтобы починить ножки и немного подлатать стол. Доктор тут же бросился в подсобку и спустя пятнадцать минут беспрерывного капания среди вороха тряпок, метел и садовых принадлежностей, нашел ящик с инструментами, который с гордым видом вручил второму пациенту. Тот принялся за работу, а в этот момент третий заинтересовался стоявшим на полке радио. Он осторожно взял его в руки, включил и стал настраивать станции. Динамик стал противно хрипеть и пищать, от чего сержант схватился за уши так, словно его по ним ударили.

– Выключи, ради Бога! Это невыносимо! – кричал он.

Третий пациент поспешил исполнить его просьбу и кряхтение тот час же прекратилось. Сержант тут же забросил свои инструменты и обратился к профессору:

– Мне нужно в палату, отдохнуть, думаю, я смогу продолжить работу завтра.

– Конечно, не смею вас задерживать.

Санитары проводили его в палату, а доктор с Августом принялись пристально наблюдать за третьим пациентом. Молчун подошел к ящику с инструментами, выудил оттуда отвертку и принялся раскручивать радио, после чего внимательно осматривал внутренности, что-то крутил, что-то чистил от пыли, после чего подошел к доске и написал одно слово: «Паяльник». Профессор кивнул и снова ринулся в подсобку, в надежде найти заветный инструмент. В этот момент он даже не подумал, что пациент может причинить с помощью него себе или им вред; он был полностью увлечен прогрессом, которого удалось добиться. И почему он не отвел их в эту комнату раньше?

Паяльника, к сожалению, не оказалось, о чем доктор и сообщил пациенту. Тот лишь равнодушно пожал плечами, и продолжил разбирать радио, аккуратно расставляя на столе каждую деталь.

В душе профессор ликовал, что все так удачно сложилось: ведь за работой пациенты смогут отвлечься от привычных угнетающих мыслей и сосредоточиться на чем-то полезном. К тому же, через повторение определенных действий их мозг будет стремиться обращаться к тем участкам памяти, которые помогут им справиться с задачей. Он с нескрываемым удовольствием потер руки, подумав, что паяльник он уже точно где-нибудь раздобудет.

Остаток дня прошел достаточно спокойно и рутинно. Профессор и Август занимались диссертацией, которая была почти готова. Ближе к вечеру доктор позвонил Юнгеру, попросив оформить пропуск на своего помощника.

– Карл, а разве не ты ли собирался ехать туда? – Спросил он слегка удивленным голосом.

– Ганс, я бы с удовольствием, но, понимаешь ли, обстоятельства сложились так, что я буду вынужден остаться и присматривать за пациентами лично. А пропуск необходимо оформить на моего помощника.

– Я не против, Карл. Можешь оформить на кого угодно, но мне нужно предоставить убедительные аргументы комиссии, которая их выдает. И для тебя это было сделать гораздо проще!

Профессор на секунду отложил трубку и потер пальцами лоб. Об этом он не подумал. Для отправки Августа нужна более веская причина. А что, если…

– Скажи им, что ему нужны записи практикующих врачей для написания диссертации. А разработанная им методика будет применяться и для лечения их солдат. Думаю, что этот объяснения будет наиболее приемлемым.

– Я постараюсь, конечно, Карл. Однако мне необходимо, чтобы ты прислал копии всех документов, удостоверяющих личность, справку из университета, справку с места работы, лицензию на врачебную практику и прочее.

– Конечно, я обо всем позабочусь. Необходимые документы будут у тебя уже на этой неделе.

– Очень на это надеюсь. В противном случае мне придется ждать, пока они не прибудут. Но почву я, безусловно, прощупаю. Возможно, они и вовсе откажутся выдавать пропуск. Тогда все усилия с вашей стороны будут напрасны. Завтра попытаюсь все как следует разузнать.

Профессор вздохнул:

– Спасибо тебе, Ганс. Право, ты оказываешь нам огромную услугу. Я этого не забуду.

– Брось, Карл. Это сущие пустяки. К слову, я навел кое-какие справки о дислокации солдат Первой гвардии. Действительно, восьмая рота отдельного пехотного батальона была отправлена к деревне.…Подожди секундочку, тут написано не разборчиво. – В трубке повисло молчание, прерываемое лишь тяжелым дыханием Юнгера. – То ли Вульфрик, то ли Вульвик, то ли Вульблик. В общем, как-то так. В шести километрах от нее располагается более крупное поселение Трип. А от него до Пельта порядка тридцати километров.

– Прекрасно! Эта информация для нас будет весьма полезна.

– Уж поверь, достать ее было не так уж просто. Ну ладно, мне пора возвращаться домой, долго говорить по служебному телефону я не могу. Буду ждать необходимых документов. До связи.

Повесив трубку, профессор облегченно уселся в кресло и начал массировать руками лицо. Все вопросы были улажены. Если за погибшим пациентом не приедут родственники, его похоронят на кладбище при приходской церкви. И он обязательно будет присутствовать при погребении. Это был его пациент, и он его подвел. Отдать последнюю дань уважение человеку, которого он не спас, было его долгом. Даже большим, чем все остальное. Через пару минут, он нашел малый атлас Реготской республики с подробным указателем населенных пунктов. Деревню Трип отыскать удалось, а вот поселение, где располагались солдаты – нет. Тут было два варианта: либо оно было слишком малым, чтобы заносить его на карту, либо к моменту составления атласа его еще не существовало. Параллельно он вытащил листок, на котором записал всего лишь две буквы, которые выкрикивал третий пациент. «Ву», несомненно, указывало на Вульвик, или как там оно правильно называется. Похоже, это дело начинает немного проясняться.

С этими мыслями, он закрыл кабинет, попрощался с Августом и санитарами, после чего сел в автомобиль и взял курс на свой дом. Что будет ждать его дальше?

***

1

Выйдя из дома профессора вечером в пятницу, Август с одной стороны облегченно выдохнул, а с другой – не на штуку разволновался, услышав, что доктор хочет отправить в Реготскую республику именно его. Несомненно, его доводы быди весьма убедительны: он искренне хочет помочь своим пациентам справиться с болезнью, а для этого ему необходимо узнать причину, которая ее спровоцировала. Многие доктора часто идут ошибочным путем: они убирают последствия болезни, а не причину, из-за которой она возникла. Отсюда практически всегда возникают рецидивы, болезнь появляется вновь, и избавиться от нее повторно чаще всего бывает труднее, чем вначале.

Однако насколько далеко надо зайти, чтобы помочь человеку? Разве нужно для этого подвергать опасности собственную жизнь? Август отбросил навязчивые мысли. В свое время профессор вытаскивал людей прямо с поля боя под интенсивным огнем противника, а он боится совершить обычную поездку. Пусть и обстановка в стране этому не способствует, он не должен вести себя как трус. А потому, когда все необходимые документы будут получены, он без сомнений отправиться в путь.

К тому же, это путешествие станет хоть каким-то разнообразием за последние несколько лет.

Все выходные его терзали сомнения. Сперва накатывала невыносимая волна тоски и переживаний, которую через время сменяла уверенность в собственных силах. Прокручивая в голове события той злополучной ночи, он с каждым разом убеждал себя, что сделал все правильно, однако его по-прежнему не покидало ощущение, что в смерти пациента в какой-то степени был виноват и он сам. Профессор оставил его присматривать за клиникой, а он не только не справился с заданием, но и допустил летальный исход. С другой стороны, все случилось слишком внезапно, и предвидеть подобные случаи просто невозможно. Как же все-таки этому пациенту удалось освободиться и сплести себе из ремней удавку?

В воскресенье Август решил немного развеяться, и вечером отправился в местный паб «Уголек». Это было достаточно приземистое заведение, с деревянными столами и низким потолком; почти вся мебель была старой и потертой его многочисленными постояльцами. Как утверждал один из завсегдатаев: «Вряд ли здесь можно отыскать хотя бы один нерасшатанный стул». Воздух там был пропитан алкоголем, пошлыми шутками и дешевым табаком. Словом, ни один приличный человек не стал бы в него заходить. Однако местный люд это не смущало: неприхотливая публика, состоявшая из рабочих с соседних заводов или безработных, любила пропустить здесь по стаканчику и поговорить на темы, которые нельзя обсуждать в присутствии жен и детей. Особенностью заведения было то, что туалетом ему служил переулок, образованный между зданием паба и соседним домом; там же располагались и мусорные баки. Смрад оттуда стоял просто невыносимый, а нечастые «помывки» переулка силами деревенских властей не давали практически никакого результата. Этот запах въелся и в мостовую, и в мусорные баки, и в стены паба и соседнего дома. Так пах сам «Уголек».

Подойдя вечером к дверям заведения, Август хорошенько подумал, а стоит ли ему туда заходить. Он много чего слышал об этом пабе, но вот никогда не переступал его порога. Однако на душе у него было слишком паршиво, чтобы обращать внимание на обстановку вокруг. Он переступил порог и тут же сдержал рвотный рефлекс. Пахло здесь даже хуже, чем можно было представить. Пол был липким, местные завсегдатаи о чем-то бурно переговаривались за столиками или барной стойкой. Из допотопного патефона в дальнем углу звучала джига, но желающих потанцевать явно не было: набравшиеся клиенты, вряд ли могли хотя бы устоять на ногах.

Выбрав себе свободный стул с краю барной стойки, Август присел и заказал себе пинту пива. Бармен был весьма неприветливым типом, с огромной лысиной на лбу и сальными рыжими волосами по бокам. Он был не брит уже как минимум неделю, его фартук и рукава рубашки были грязными, а во рту он держал бычок сигареты, который уже почти дотлел.

Бармен окинул Августа насмешливым взглядом и почти демонстративно подал ему пинту, словно он был аристократом, зашедшим на праздник челяди. Молодой доктор не обратил на этот выпад никакого внимания и постарался максимально отвлечься от терзавших его мыслей, сосредоточившись на музыке и алкоголе, который плавно растекался по всему телу. Как ни странно, на вкус пиво было довольно приличным, да и стакан, в котором его подавали, был относительно чист.

Немного расслабившись, Август смог получше рассмотреть интерьер. На стенах висели некоторые предметы шахтерского дела: кирки и лопаты, коногонки и каски, обушки и защитные маски. Теперь стало понятно, почему паб получил именно такое название. Изначально здесь собирались шахтеры, чтобы отдохнуть и пропустить по стаканчику пива, но со временем заведение переросло в обычную пивную, а с закрытием шахт и вовсе утратило былой колорит.

Август заказал себе еще пива, но в этот момент к нему пристал какой-то пьянчуга, умолявший угостить его выпивкой.

– Молодой господин, – говорил он, заикаясь, – не соблаговолите угостить вашего покорного слугу всего одной пинтой? Наверняка, такой благородный человек, как вы, удовлетворит прихоть старого шахтера, потерявшего работу после того, как закрыли последние шахты. Умоляю вас, всего лишь одну пинту, чтобы немного облегчить скорбь и разочарование!

Из глубины зала послышался смех и возгласы:

– Шварц, это ты-то, старый шахтер? Не смеши народ! Вчера ты был морским волком, а позавчера потерявшим свое состояние фермером. Оставь парня в покое!

– Заткнись, Ричард! Твоего мнения никто не спрашивал! – Огрызнулся он за спину, после чего снова обратился к Августу: – Ну, так как, сэр?

Не понятно почему, но Августу стало жалко этого человека, и он купил ему заветную пинту. Пьянчуга был несказанно рад и, получив свой бокал, ринулся к столику своих товарищей, попутно расхваливая щедрость молодого господина. Однако ему не повезло столкнуться с громилой, который случайно оказался на его пути. Шварц врезался в его массивный торс, расплескав добрую часть пива. Громила рыкнул какое-то ругательство и, отодвинув растерявшегося пьянчугу в сторону, скрылся за дальними столиками.

На секунду этот великан показался Августу смутно знакомым, точно он уже его где-то видел, но выпитое пиво слегка притупило его память, и он не мог вспомнить, кто же это такой.

Расплатившись с барменом, он вышел из паба и весьма неровной походкой отправился в сторону дома. Алкоголь сделал свое дело: все проблемы словно куда-то исчезли, а грядущие свершения больше его не пугали. На улице стояла глубокая ночь, теснимая светом уличных фонарей. По переулкам носился пронзительный ветер, налетавший с моря. В воздухе чувствовался запах дождя и грозы.

Повернув в двери ключ, Август неожиданно остановился и чуть ли не в голос воскликнул:

– Это не может быть он!

2

Утро для Августа было не особенно тяжелым. Количество выпитого пива хватило ровно настолько, чтобы расслабиться и спокойно заснуть, не растрачиваясь на лишние переживания. Однако поразившая его вечером мысль вернулся сразу, стоило ему только открыть глаза. Вечером в пабе он видел Отто Ланге, того самого человека из Ассоциации, который совсем недавно наведывался к ним в клинику. Он запомнился Августу своей грубостью и весьма неприятной внешностью, но что он делает в деревне и почему не вернулся в город. При последней встрече он называл это место не иначе как «дырой» и явно хотел убраться отсюда как можно скорее.

Молодой доктор сел на кровати, свесив ноги, и уставился в потухший камин, где сиротливо лежала кучка выгоревших углей. Во рту было немного сухо, и голова слегка побаливала в затылке, но в целом он чувствовал себя отдохнувшим и готовым к работе. Август встал, умылся и выбрился, убрал кровать и приготовил себе скудный завтрак из кофе, пары жареных яиц и тостов с маслом.

Постепенно его уверенность в том, что он видел именно Ланге несколько поколебалась. Он никогда раньше не был в этом пабе, к тому же совершал редкие прогулки по самой деревни, и не мог точно знать всех ее жителей в лицо, не говоря уже о том, какой они комплекции. Вполне вероятно, что этот человек просто местный житель, работающий, скорее всего каменщиком, от чего у него развилась такая мускулатура. Тем более что Ланге здесь делать абсолютно нечего, и свое задание он давно выполнил.

Удовлетворившись сделанными выводами, он быстро оделся и отправился на своем любимом велосипеде в клинику. Там его уже ожидал профессор, который носился от одной палаты к другой и буквально пытал несчастных санитаров. После он переключился на Августа, еще раз расспросил его о происшествии, и только удовлетворившись тем, что владеет всей доступной информацией, профессор наконец-то немного поумерил свой пыл.

Не считая того, что они вывели пациентов в комнату отдыха и те нашли себе хоть какое-то занятие, весь понедельник прошел довольно обычно. Профессор загорелся желанием отыскать для молчуна паяльник и в течение всего дня вспоминал, не завалялся ли таковой у него в гараже. Сам Август вносил последние правки и коррективы в диссертацию, полностью погрузившись в свой труд.

В обед профессор созвал абсолютно весь скромный персонал больницы для совещания и призвал всех быть бдительными и внимательно следить не только затем, чтобы ни один посторонний не проник на территорию «Двух башен», но и за состоянием самих пациентов. Если они заметят какие-то подозрительные отклонения в их поведении, то им необходимо срочно сообщить ему и, если потребуется, даже поднять серди ночи.

Вечером Август покидал клинику почти со спокойно душой. Погода словно отражала его настроение: закат был янтарным и мягким, легкий ветерок приятно обдувал лицо. Лес буквально дышал весной, источая свежий аромат смолы и хвои. Фермеры бродили вдоль полей, внимательно наблюдая за подрастающим урожаем, периодически склоняясь над каждым кустом, чтобы собрать жуков-вредителей или вырвать с корнем очередной сорняк.

Подобная картина была достойна кисти художника, и Август про себя пожалел, что не умеет мастерски писать пейзажи. Сколько живописных картин он мог бы создать, находясь здесь, вдалеке от цивилизации, где власть природы все еще слишком велика и человек не успел потеснить ее своим прогрессом.

Он неспешно крутил педали велосипеда в сторону дома, наслаждаясь последними красками уходящего дня.

***

1

Придя домой в понедельник вечером, профессор не скрывал своего ликования. Выйдя из машины, он тут же ринулся в свой гараж, где после долгих поисков наконец-то нашел паяльник и баночку с канифолью. Все предметы были изрядно притрушены пылью, и доктору пришлось постараться, чтобы привести их в порядок, после чего он проверил паяльник на предмет нагрева, и, удовлетворившись положительным результатом, сунул его в машину.

Весь вечер он находился в приподнятом настроении, убедившись, что с оставшимися пациентами все в порядке. Они начали проявлять интерес и активность – а это уже половина результата на пути к выздоровлению. Если поездка Августа увенчается успехом, то можно значительно продвинуться в установлении причины, которая повлекла такой сильнейший стресс. Если конечно это действительно солдаты «пропавшей роты». Однако у профессора была большая уверенность, что это они есть. Доказательством тому служила эмблема, нарисованная «молчуном», название населенного пункта, возле которого они дислоцировались и условный код о срочной помощи. Было весьма странно, что эти подсказки им дал именно третий пациент, в то время как двое других не могли вспомнить ничего, что хоть как-то могло помочь делу. Может его сознание менее всего пострадало после пережитого стресса?

Профессор подумал, что Августу необходимо будет выдать фотоаппарат, чтобы он смог сделать снимки местности, где располагалась рота. Возможно, знакомые пейзажи пробудят у них те участки памяти, которые до этого были заблокированы. Конечно, нахлынувшие воспоминания обрушаться точно волна, а если произошло что-то ужасное – это, несомненно, станет очередным стрессом, с которым необходимо будет справиться. Но тогда от этой точки можно оттолкнуться и подобрать соответствующее лечение. Другими словами, придется просто поговорить с человеком о проблеме и приложить все усилия, чтобы убедить его, что опасность давно миновала и нужно жить дальше.

Профессор откинулся на спинку кресла в своем кабинете с чашкой горячего чая, и медленно потягивал его, разглядывая книжную полку. Скольким пациентам он помог, а сколько осталось за гранью здравого смысла? Никто и никогда не сможет сказать, почему человек сходит с ума. Долго разыскивая ответ на этот вопрос, доктор Фитцрой пришел к выводу, что все зависит от такого понятия, как «стрессоустойчивость». Просто одни люди находят в себе силы преодолевать жизненные трудности, а другие – нет. Кто-то сдается, а кто-то продолжает борьбу. Порой самые незначительные вещи могут привести к помешательству и появлению «навязчивых мыслей»: человек ежедневно думает о причине своего стресса и не найдя выхода из ситуации, превращает ее в основу своей жизни. Мол, все пропало, жить больше не зачем. И если ему вовремя не помочь, то до помешательства просто рукой подать. Люди не понимают, что в любой ситуации необходимо сохранять ясность мышления и смотреть на все с позитивной точки зрения. Многие отмахиваются от психиатрии, мол, все это слишком не серьезно, по сравнению с хирургическими операциями или лечением других серьезных заболеваний, однако латать душевные раны порой гораздо сложнее, а иногда они и вовсе остаются открытыми.

За этими размышлениями профессор и не заметил, как провалился в сон.

Он находился в своей лечебнице, стоя перед палатой пациента, который покончил жизнь самоубийством. Из окна в конце коридора струился неестественный солнечный свет, словно кто-то исказил его через призму. Профессор открыл дверь и с ужасом обнаружил на койке погибшего пациента. Он был одет в серый военный мундир, а шея закрыта черным платком. Лицо его было бледным и каким-то печальным. Он отстраненно смотрел куда-то в сторону, пока не заметил доктора и не обратился к нему:

– Почему вы меня не спасли? – Его тон звучал весьма вяло и больше был похож не на обвинение, а на мольбу. – Они достали меня, пришли прямо сюда, в палату! Я отбивался, как мог, но им удалось развязать ремни и сплести мне удавку.

Опешивший профессор только и сумел произнести:

– Кто это был? Что они с вами сделали?

– Я пытался их предупредить, я пытался.…Этот запах в воздухе, я чувствую его до сих пор. Боже, как мерзко пахнет. И эта грязь на моих руках, ее уже ничем не отмыть.

– Подождите минуточку. Что с вами произошло? Какой запах?

Внезапно раздались звонкие удары колокола, которые с каждым мгновением становились все сильнее и сильнее. Пациент исчез, а помещение больницы принялось рушиться на глазах. В следующее мгновенье профессор оказался на пустыре, где желтая земля была вздыблена рваными корками. Вдалеке виднелся пригорок, где нашло приют одинокое высохшее деревце, которое содрогалось от ветра.

Профессор направился в сторону холма, однако, чувствовал себя так, словно его ноги увязли в чем-то плотном. Спустя мгновение он уже стоял возле деревца, у которого сидел человек в смокинге с котелком на голове и черной тростью в руках. Доктор почти сразу узнал полковника Винзеля, чей образ терзал его так давно. Он развернулся и попытался броситься со всех ног назад, но обнаружил, что буквально прирос к земле. Тем временем полковник медленно встал, отряхнул полы пиджака и уставился своим перешитым накрест шрамами лицом прямо на Карла Фитцроя.

– О, мой любезный друг, боюсь ваше время быстро подходит к концу и слать вам предупреждения, словно почтовых голубей, не имеет никакого смысла. Вы все продолжаете барахтаться в болоте, вместо того, чтобы протянуть руку, схватиться за тростинку и выбраться на берег. Сначала по глупости потеряли одного пациента, теперь играете в игры с другими. А ведь эти ребята могут рассказать вам кое-что весьма интересное. А один из них и вовсе выдает себя за того, кем не является.

Профессор стоял точно громом пораженный, не в силах выговорить хотя бы слово. Нет, это уж точно мало похоже на сон. Почему этот призрак подсознания так хорошо владеет ситуацией, да еще и дает ему какие-то советы?

– Кто ты такой? Или что ты такое?

Отто Винзель был весьма удивлен тем, что доктор подал голос. Он ухмыльнулся, если человек без лица на такое способен, и совершенно спокойно ответил:

– Я – ничто. Всего лишь порождение твоего сознания, которое создал ты сам. Тогда, много лет назад во время операции по зашиванию лица полковнику. Ты сам породил меня, и только ты сам можешь от меня избавиться.

– Я не понимаю…

– Ничего, когда-нибудь придется понять. Как я уже говорил, времени осталось ничтожно мало, часы тикают, песок жизни утекает сквозь пальцы. Люди приходят в этот мир, и люди уходят. Загадку нужно успеть разгадать до того, как главный игрок выйдет из тени и нанесет удар.

Призрак Отто Винзеля снял шляпу и поклонился, после чего сильно стукнул о землю тростью.

Доктора выкинуло из сна, словно он ехал на поезде с огромной скоростью, а потом резко затормозил. Он сидел в своем любимом кожаном кресле; на столе стояла чашка с недопитым чаем. Пробивавшиеся сквозь окно солнечные лучи причудливо играли на прозрачном стекле.

Ему снова приснился кошмар. В последнее время профессору стало казаться, что Отто Винзель более чем реален. По какой-то причине он посилился в его голове и стал вторгаться в его сны. И хоть этот призрак был и фантомным, страх, который он вызывал, был более чем осязаем и не мог быть следствием обычного кошмара. Да и о чем все время он его предупреждает? И откуда может знать, что надо делать?

Профессор потер лицо руками, несколько раз вдохнул и выдохнул. Сегодня он поскорее хотел отправиться в лечебницу и продолжить начатый вчера успех. В нем зрела надежда, что этот путь приведет его к нужному результату.

2

Добравшись до клиники, профессор принялся за работу, отбросив все остальные дела. После традиционного утреннего обхода и завтрака, он вместе с Августом сопроводил пациентов в комнату отдыха, чтобы реализовать намеченные планы. Молчун уселся за столиком у окна с радиоприемником, и, вооружившись заветным паяльником, принялся спаивать проводки, что-то разбирать, крутить и все в таком духе. Профессор совершенно ничего не понимал в технике и электронике, а потому не мог судить, насколько правильны действия его пациента, однако от этого приемника все равно не было никакого толку, и если его сломают, то жалеть никто не будет. К молчуну он приставил Готфрида и наказал внимательно следить за всеми его действиями. Если он попытается причинить себе вред, то тут же необходимо отобрать у него инструмент.

Тем временем Август помогал сержанту с починкой стола для тенниса. С ним пришлось изрядно повозиться, но через пару часов его удалось привести в относительное рабочее состояние. Старые ракетки были грязными и порядком облезлыми, но играть ими было можно. Профессор от роли напарника отказался, сославшись на больные суставы, и первым противником сержанта стал Август, который с удовольствием принял его предложение. Проиграв ему четыре партии и одержав победу только в одной, молодой доктор решил взять перерыв и уступить свое место санитару Вильгельму, который с живым интересом наблюдал за игрой. Однако и ему не удалось одержать над ним верх: санитар выиграл всего лишь две партии из шести, после чего признал свое поражение.

Пока теннисный мячик скакал с одного поля стола на другое, профессор обдумывал недавний кошмар и слова полковника Винзеля, стараясь найти этому разумное объяснение. Вполне возможно, что во сне его разум пытается проанализировать сложившуюся ситуацию и собрать воедино все факты, чтобы подсказать ему, что нужно делать. А чтобы эта информация уж точно запомнилась и осталась в голове после пробуждения, необходимо вызвать кошмар, который оказывает на психическое состояние человека более сильное влияние, чем обычный сон.

Поток его мыслей прервал внезапный звук, который раздался со стороны стола, где сидел молчун. После череды кряхтящих звуков послышался хриплый, но весьма различимый голос ведущего дневных новостей, транслирующийся из студии в Фэллоде. Он рассказывал о кризисе в аграрном секторе, высоком уровне инфляции, несогласных мятежниках, которые остались верными императору, о самом императоре, укрывшимся на одном из нейтральных островов, и о прогнозе погоде на ближайшую неделю.

Однако, не успев дослушать сводку, радио снова принялось хрипеть. Сержант вновь заткнул уши и сел рядом со столом.

– Я же просил не включать эту адскую машину, когда я здесь нахожусь. Какой противный скрежет! Это просто невыносимо!

Санитар оперативно дернул рычажок переключателя, и все звуки тут же пропали. Профессор быстро подбежал к сержанту и помог ему подняться. Август стоял рядом, держа в кармане халата шприц с транквилизатором наготове.

Усадив его на диван, доктор Фитцрой постарался успокоить пациента:

– Не переживайте, все хорошо. Вот так. Обещаю, что больше вы не будете слушать радио, раз оно вам так противно.

– Не само радио, док, – перебил его сержант, – а этот противный скрежет, которое оно издает, когда неисправно. Очень похоже на тот самый звук, который возникает, когда я пытаюсь вспомнить. Голова начинает просто раскалывать на части!

Профессор тут же попросил Августа принести таблетку болеутоляющего, после чего спросил:

– Вам удалось что-нибудь вспомнить сегодня? Порой возвращение к обычным занятиям помогает вызвать воспоминание, которое приводит к цепочке других. Вы, похоже, неплохо владеет ракеткой. Может быть, участвовали в каком-нибудь соревновании?

Сержант отрицательно покачал головой:

– Нет, я просто любитель. В момент игры перед глазами возник смутный образ одноэтажного дома и заднего двора, где мальчишки играли в настольный теннис. Знаете, что-то в этом было родное. Словно…

– Словно воспоминания из детства.

– Точно. Однако я не могу сказать, был ли этой мой дом или друга, но место точно было для меня хорошо знакомым.

– Прекрасно! В нашем лечении намечается небольшой прогресс по восстановлению долгосрочной памяти. Возможно, вы также играли в теннис во время службы? Постарайтесь припомнить, не устраивали ли вы соревнования с сослуживцами?

Сержант на секунду задумался, а потом его лицо неожиданно просветлело.

– Точно. Я вспомнил, что в одной из казарм как раз располагался стол, где мы играли в свободное время, но это было гораздо раньше, еще до войны. Скорее всего, тогда я проходил срочную службу.

– Ничего страшного. Любое воспоминание для нас сейчас играет положительную роль. Повторив несколько раз привычное действие, вы пробудили в своей голове образы, связанные с ним. Я вас очень прошу, – профессор пристально посмотрел на сержанта, – продолжайте заниматься чем угодно, лишь бы только ваш мозг наконец-то начал восстанавливать поврежденные ячейки памяти. Если хотите, можете прочитать книгу или газету, сыграть в карты, нарды, или другую игру. Если появиться желания выйти подышать свежим воздухом – мы с Августом к вашим услугам, только скажите. Чем быстрее мы поймем, что с вами произошло, тем скорее сможем начать комплексное лечение полученной вами травмы.

– Спасибо, док. Честно признаться, не ожидал, что вы проявите столь большое участие к судьбе своих пациентов. – Он с усмешкой окинул взглядом помещение лечебницы. – Вы же сами знаете, что говорит народ о подобных заведениях. Репутация у них, мягко сказать, не самая лучшая, а люди, заточенные здесь – точно заключенные, только у большинства в этой тюрьме пожизненной срок. – Профессор вернул ему улыбку.

– Я всю жизнь старался сделать все возможное, чтобы разрушить подобный стереотип. Ну да ладно. Как вы себя чувствуете? Отдохнете или найдете себе другое занятие?

– О нет, пожалуй, я предпочту немного подремать перед обедом. Знаете, никогда бы не подумал, что подобная игра может помочь в лечении.

– Каждый день мы открываем для себя что-то новое. Сколько живешь, столько и учишься, а иногда понимаешь, что вчера знал гораздо меньше, чем сегодня. Такова природа жизни.

– Не могу не согласиться. Ну что ж. Один из ваших санитаров проводит меня? После обеда я бы хотел снова вернуться сюда и продолжить играть. Мне позволено?

– Конечно. На подобные занятия у нас ограничений нет.

– Чудно. Тогда до вечера, док.

Вильгельм взял сержанта под руку и вывел из комнаты. Не теряя времени даром, профессор решил узнать, как дела у молчуна.

Третий пациент практически не обратил никакого внимания на то, что доставил своими действиями неудобство и сосредоточенно копался в радиоприемнике. Доктор попытался привлечь его внимание:

– Что у вас? Как продвигаются дела?

Пациент бросил на него косой неприветливый взгляд, который словно говорил, что лучше оставить его в покое. Он взял карандаш и набросал на листке слова: «Это устройство достаточно сложно восстановить, но я справлюсь, если мне не будут мешать».

В этих словах содержался весьма не прикрытий намек, но профессор не обратил на него внимание:

– А как с вашей памятью? Удалось ли что-нибудь вспомнить? Судя по всему, вы неплохо разбираетесь в технике. Возможно, это как-то связано с вашей профессией или должностью, которую вы занимали в армии? – На секунду доктору показалось, что молчун дернулся, словно эти слова задели его за живое. Доктор не отступал: – Помните цифры, которые вы написали мне в начале нашего знакомства? Мне удалось кое-что узнать. Это код. Последовательность Филини, если быть точным. Используется в крайних случаях, если войскам угрожает смертельная опасность. Своего рода отчаянная мольба о помощи. И судя по всему, именно вы его использовали в тот день, когда случилось то, почему вы оказались здесь. А названия «Вульфрик» или «Вульвик» вам что-нибудь говорят? Может быть, избавите нас от поиска ответа и дадите его сами?

Но мимолетная вспышка в глазах пациента пропала так же быстро, как и появилась. Он снова принялся писать на листке. Спустя пару минут профессор прочитал: «Нет, я понятия не имею, о чем вы толкуете. Эти цифры просто крутились у меня в голове, и до этого момента я также не знал, что они означают, равно, как и не понимаю, что означают сказанные вами названия. Возможно, вы правы и я действительно был как-то связан с техникой, поскольку прекрасно понимаю, что и как нужно делать. Однако эти знания продиктованы не памятью, а опытом. Руки просто знают, что нужно делать».

Профессор повертел листок в руках, после чего поднял взгляд на молчуна. Встретившись с ним глазами, Карл Фитцрой словно говорил: «Я знаю, что ты что-то скрываешь и выдаешь себя за психа, но можешь рассказать, что произошло на самом деле». Но сказал он другое:

– Ну что ж. Раз так, то не буду больше вас отвлекать от работы. Если вы все же что-нибудь вспомните, прошу вас сразу сообщить мне или Августу. Помните – мы не ваши враги, а друзья. И скрывать от нас информацию совершенно не нужно. Это же в ваших интересах. Назначить адекватное лечение, не зная сути проблемы – практически невозможно. И чем быстрее вы дадите нам свечу, тем скорее развеется мрак всей этой истории.

Молчун не обратил на эти слова никакого внимание, и в протянутой скудеющей записке была лишь просьба: «Если вы смогли бы отыскать для меня наушники, я был бы очень признателен. Чтобы не раздражать посторонними шумами того парня. Раз нам волею судьбы пришлось делить одну комнату».

– Хорошо, попробую что-нибудь найти.

Молчун кивнул и вернулся к своему занятию. Профессор попросил Готфрида внимательно присматривать за пациентом, а сам подошел к Августу и шепнул ему на ухо:

– В мой кабинет. Нужно поговорить.

Когда у каждого оказалось в руке по чашке ароматного кофе, а дверь была плотно закрыта, профессор наконец-то смог поделиться своими мыслями с учеником:

– Я считаю, что третий пациент нас нагло обманывает.

Август был искренне удивлен:

– Вы так думаете? Мне все же кажется, что у него наблюдаются некоторые отклонения. В частности, его афазия. Она вполне может быть вызвана сильным стрессом.

– Безусловно. Я думаю, что и он об этом знает. Просто сейчас ему наиболее удобно играть эту роль. К нему никто не сможет предъявить никаких претензий и в то же время он остается в относительной безопасности. Кто станет искать его в подобной глуши? – Профессор отхлебнул кофе из чашки, наслаждаясь напитком, который создавал своеобразный уют.

– Но зачем ему это? Неужели он как-то замешан в этой истории?

– Я думаю, что не только замешан, но и знает, что на самом деле произошло. Понимаешь в чем дело, это чувство приходит с опытом, когда можешь отличить настоящего психически больного человека, от того, кто им притворяется.

– А как же признаки посттравматического синдрома?

– Я тебя умоляю. Данный синдром может проявляться и у абсолютно здоровых людей, переживших стресс. Несомненно, хотя бы то, что с ним произошло, да и само помещение в сумасшедший дом, наложит свой отпечаток на кого угодно. Вот тебе и признаки стрессового расстройства.

– Но зачем этот театр? Не проще ли все рассказать?

– Видно для него – не проще. Вся эта история дурно пахнет, а он знает, что запах приведет именно к нему. Поэтому он будет притворяться до тех пор, пока мы не выложим ему все факты, от которых он не сможет отвертеться. – Он посмотрел на Августа, поставив пустую чашку на блюдце. – Именно поэтому твоя миссия настолько важна. Ты должен как можно лучше разузнать все, что только возможно о пропавшей роте. Это нужно не только для них, но и для нас тоже. Пойми, чиновникам в больших кабинетах необходим хоть какой-то результат, а после случившегося нас и вовсе могут закрыть. Но если мы расколем этот орешек, только представь, какой нас ждет успех. А если возобновят финансирование, мы сможем вернуться к широкой практике, будет целое поле для исследований, новых статей, монографий, научных работ. Я делаю это не ради себя, Август. – Профессор запнулся, справляясь с нахлынувшими на него чувствами. – А ради тебя. Твоего будущего. Ты единственный, кто согласился стать моим учеником и последователем моих идей. А для меня это много что значит. Мои дети от меня далеко, да и занимаются они совершенно не тем, чем хотелось бы мне. Но ты, ты, Август – мое будущее, мое продолжение. И когда я почину, то ты станешь новым хозяином «Двух башен». Но это наследство не должно быть для тебя бременем. Я хочу, чтобы оно стало возможностью и помогло тебе вывести нашу методику лечения на международный уровень. Это моя мечта. И я очень хочу, чтобы она исполнилась.

Тронутый до глубины души его словами, Август только и смог промолвить:

– Можете мне поверить, я сделаю для этого все, что только возможно.

3

Несмотря на все чаяния профессора, достигнуть за неделю большего прогресса не удалось. С четверга погода испортилась, начав неделю затяжных дождей и сверкающих молний. Ветер с моря принес с собой похолодание, так что и не скажешь, что всего через несколько дней наступит лето. Проблемам духовным уступили проблемы более насущные. В пустующем женском корпусе начала сильно течь крыша, развилась сырость, грибок, а с ними и крысы. Мистер Борман не успевал менять ведра и протирать мокрый пол. Профессор и Август при поддержке санитаров старались залатать крышу, однако их усилия были тщетными: им определенно был нужен кровельщик, хорошо знающий свое дело. Хозяйство доктора Фитцроя буквально разваливалось на глазах. Пришедший упадок значительно ударил по моральному духу не только профессора, но и всего персонала, что сказалось на общей атмосфере больницы. Кухарка Долорес, казалось, была единственной, кто сохранял нотки оптимизма. Каждый день она старалась украсить свои блюда разнообразными улыбающимися рожицами, солнышками, сердечками и тому подобным. Профессор, конечно, ценил ее старания, однако на его настроение они практически никак не повлияли. Пока его радовали только две вещи: законченная диссертация Августа и маленький успех с пациентами.

До конца недели сержант упражнялся с санитарами в настольном теннисе, но это занятие больше не пробуждало в нем никаких новых воспоминаний. Радист, как они теперь называли молчуна, все копался в своем радио, абстрагировавшись от унылой обстановки за окном. В лавке старьевщика профессор разыскал для него наушники, за что тот выразил лишь скупую благодарность. Доктор Фитцрой сильно боялся на него давить. Если пациент почувствует угрозу, он лишь больше углубиться в себя и тогда никакой информации из него клещами не вытащишь. Вместо этого профессор занял вежливо-дружелюбную позицию и задавал весьма посредственные вопросы, стараясь подойти к решению этой проблемы как можно осторожней.

В воскресенье для них с Августом предстояло еще одно нелегкое испытание: похороны убившего себя пациента. Поскольку в течение недели никто из родственников не объявился, чтобы забрать тело, его решено было захоронить на деревенском кладбище за государственный счет. Это означало простой деревянный гроб, крест и жестяную табличку с выбитыми инициалами и годами жизни.

За день до этого профессор наведался в приходскую церковь при кладбище, которой заведовал священник, бывший монах ордена Святого Франческо, отец Аддлер. Это был подтянутый мужчина шестидесяти пяти лет с добрым, простодушным лицом. Невыразительные серые глаза, лысина с ободком седых волос и скромная теплая улыбка, – вот из чего состоял отец Аддлер. Подчеркивая свое монашеское прошлое, он носил коричневую тунику с черным ремнем, простой деревянный крест на шее, а в руках неизменный атрибут – священное писание в тисненой кожаной обложке.

Именно таким он предстал перед профессор первый раз, когда ему пришлось проститься с Гретой. Отец Аддлер провел отличную мессу, подобрав правильные слова о человеке, которого никогда не знал, а после смог утешить и Карла Фитцроя, который не находил себе места от постигшей его трагедии. С тех пор они стали своего рода друзьями. Профессор иногда навещал Аддлера, делился с ним своими страхами и тревогами, а тот всегда успокаивал его и призывал чаще молиться Богу, с чьей помощью можно разрешить любую проблему.

В пасмурное субботнее утро профессор направил автомобиль по дороге к церкви, которая располагалась на холме за пределами деревни. Первоначально там находилась небольшая часовенка, где отпевали погибших шахтеров, которая благодаря пожертвованиям местных жителей, переросла пусть и в скромную, но ухоженную и комфортную церковь, с колокольней, витражами из цветного стекла, иконами и даже расписным потолком, изображающими сцены из жизни пророка Илии. Вокруг нее располагались пастбища с одиноко стоявшими деревьями, а главную дорогу пересекал приток реки Эрл – через него был переброшен символический каменный мост. Атмосфера здесь была наполнена каким-то невообразимым покоем, словно сам Господь благословил это место.

Профессор оставил автомобиль на подъездной дорожке, поднял ворот пальто и поспешил укрыться в теплом помещении церкви. Внутри, как он и ожидал, практически никого не было. Несколько женщин в белых платках читали какой-то псалом, стоя перед иконой святого, чей лик освещало несколько зажженных свечей; мальчик-служка протирал пол и первым заметил профессора, на секунду прервав свое занятие. Доктор обратился к нему первым:

– Можешь позвать отца Аддлера? Мне нужно с ним поговорить.

Служка кивнул и помчался со всех ног к ризнице, находившийся сбоку от алтаря. Через несколько минут показал лысеющая голова отца Аддлера, который прищурил глаза, стараясь рассмотреть пришедшего гостя.

– Карл, неужели это ты? – Сказал он, протягивая профессору руку. Его голос, казалось, мог успокоить и разъяренного льва.

– Дорогой мой Аддлер, конечно, это я. Рад тебя видеть.

– Пожалуйста, проходи ко мне в ризницу. Я распоряжусь, чтобы нам подали горячего чаю. В такую погоду он и хорошая беседа – лучшее средство для восстановления душевного уюта.

– Не могу с тобой не согласиться. Идем.

Расположившись с чашкой чая в руке, профессор немного отогрел замерзшие пальцы. Ризница отца Аддлера представляла собой достаточно просторную комнату, где царил некий аскетизм: старый отполированный стол, несколько стульев, диван у окна, настенные часы, книжный шкаф со стеклянными створками, и несколько цветов в горшках на подоконнике. Позади стола на стене висело распятие. Стены были укутаны в обои цвета кофе с молоком, которые резко контрастировали с темной плиткой на полу.

Отец Аддлер любезно предложил профессору стул, а сам сел за стол, сложив на нем руки.

– Итак, Карл, что привело тебя ко мне?

Доктор немного помолчал, собираясь с мыслями, после чего ответил:

– Ты наверняка слышал о событии, которое произошло в моей лечебнице?

– Безусловно. Ужасная трагедия. Я прочитал о ней в утренней газете, а после кое-какие слухи дошли и от прихожан.

– Да, понимаешь ли, дело в том, что произошло самоубийство, а я знаю, как церковь относится к подобным вещам.

Отец Аддлер кивнул:

– Самоубийц хоронят за пределами кладбища в неосвященной земле.

– Именно об этом я и хотел бы поговорить. Знаешь, ведь я в чем-то чувствую вину перед этим человеком. Он находился под моей опекой, и я за него отвечал. Но ввиду сложившихся обстоятельств, я не смог полностью контролировать ситуацию. – Профессор отпил чая, чтобы смочить горло. У него был приятный и насыщенный вкус бергамота. – И то, что произошло тяжким бременем легко на мои плечи, а потому я хотел бы оказать этому несчастному последнюю услугу и похоронить в соответствии с принятой церковной панихидой, дабы не лишать его царствия божьего.

Отец Аддлер вскинул брови и потер подбородок:

– Ты просишь меня нарушить устав церкви ради одного человека? Ты же знаешь мою принципиальность в подобных вопросах. Эти законы были написаны не мной и не мне их отменять. Мы можем только молиться, чтобы Господь простил этого человека и смиловался над его несчастной душой.

Профессор парировал:

– Я все это знаю. Но дело в том, что мой пациент был глубоко болен. И его болезнь вызвана именно расстройством души. Не уверен, что он понимал или отдавал себе отчет в том, что делает. Воспаленный ум может захватить сознание человека и заставить его выполнить то, чего он сам не хочет. Я считаю, что для таких людей должно быть некое исключение. Здесь стоит рассматривать не самоубийство, а несчастный случай, повлекший за собой смерть человека.

Отец Аддлер откинулся на спинку кресла и замолчал. В течение минуты он медленно потирал то лоб, то подбородок. Профессор же сидел с совершенно бесстрашным лицом, готовый в своих доводах идти до конца. Наконец, последовал ответ:

– Твои слова заставили меня задуматься. Действительно, в этой ситуации не учитываются обстоятельства, которые повлекли за собой самоубийство. Если этот человек, как ты говоришь, был болен душевно, да еще и не отдавал себе отчет в своих действиях, то его смерть можно рассматривать как следствие тяжелой болезни. Но это только в том случае, если это было действительно так. Надеюсь, ты не хочешь ввести меня в заблуждение, Карл? В этом случае грех совершим мы оба.

– Уверяю тебя, Аддлер, все так и было. То, что этот человек был болен, можешь даже не сомневаться. Поверь, как врачу, который работает с подобными людьми уже более полувека.

Отец Аддлер допил чай, налили из чайника себе еще чашку, и предложил профессору, но тот отказался.

– Что ж, раз все так и было, то только из уважения к нашей дружбе и твоему врачебному стажу, я проведу церемонию погребения, как положено. Правда придется дать распоряжение вырыть новую могилу, поскольку планы несколько изменились. Ну, это уже мелочи.

– Во сколько начнется служба?

– Думаю, что часов в десять, после утреннего богослужения. Я был бы рад, если бы ты пришел пораньше, послушал проповедь и исповедался. Ведь я не видел тебя здесь уже очень давно.

– Конечно, я приложу все усилия, чтобы прийти вовремя.

3

Распрощавшись с отцом Аддлером, профессор вышел за порог церкви и почувствовал, как у него с души словно свалился камень. Посчитав, что исполнил свой долг перед умершим, он в более приподнятом настроении направил автомобиль в сторону клиники. Проверив, как идут дела у пациентов и, оповестив свой немногочисленный штат о завтрашней службе, доктор углубился в бумаги, аккуратно выводя истории болезни пациентов, применяемые им методы лечения и лекарства, а также записал крохотный прогресс, которого ему удалось достичь. У Августа сегодня был выходной, за окном моросил дождь, а тусклый свет настольной лампы нагонял меланхолию. От утреннего прилива сил не осталось и следа, и профессор снова углубился в мрачные мысли о завтрашних похоронах, будущем лечебницы, судьбе пациентов и так далее. Порой ему казалось, что в один прекрасный момент кто-то выбил все нити из его руки, и жизнь пошла под откос. Думая об этом, он улыбнулся, заметив, что анализирует самого себя с позиции психиатра. В его голове тут же возникали возможные ответы на его вопросы, которые лишь на мгновение восстанавливали душевное равновесие. А вообще хорош доктор. Вызвался лечить расстройства души, а сам прибывает в унынии. Может, стоило продолжать практику хирурга и не забивать себе голову сложными проблемами человеческого сознания? Но был ли это путь, уготованный ему судьбой?

В воскресенье утром профессор, как и обещал, прибыл на утреннюю службу, чем заслужил одобрительный взгляд отца Аддлера. Вчера вечером он заехал к Августу и попросил его приехать на похороны пациента. Он и другой персонал больницы должны были прибыть к десяти часам, а пока доктор смог побыть наедине со своими мыслями и с Богом. Сквозь широкие окна церкви пробивался пасмурный свет, пронзая ряд стройных восковых свечей, пламя которых дрожало на легком ветру. С утра собралось достаточно много народу: в основном женщины с детьми и мужчины преклонного возраста. Одни внимательно слушали проповедь отца Аддлера, другие о чем-то молились у многочисленных икон, прося помощи у высших сил.

Доктор Фитцрой и сам прочитал несколько молитв и помолился за упокой души его почившей жены, а также всех друзей, родственников и знакомых, которых смог вспомнить.

После окончания службы, толпа высыпала из церкви, укрывшись за плащами и зонтами от моросившего дождя, который делал это воскресное утро особенно грустным. Внутри остался лишь профессор и несколько прихожанок, которые о чем-то расспрашивали отца Аддлера. Вскоре двое дюжих парней вынесли простой гроб из светлых досок, где лежало тело погибшего пациента. Профессор подошел поближе, чтобы лично попросить прощение у покойного за то, что не сберег его жизнь. Доктор не знал, услышит он его или нет, но что-то ему подсказывало, что его слова дойдут куда нужно. Пациент был одет в простой поношенный костюм и старые туфли. Воротничок потемневшей от времени рубашки немного скрывал ужасные следы от удавки, которые темно-синим пятном опоясывали его шею. Руки были сложены на груди, кто-то заботливо вложил между ними крест.

Вскоре появился Август, облачившийся в черный костюм, сторож Хопп, за которого сегодня дежурил Финке,уборщик мистер Борман и кухарка Доллорес, одевшая черный чепец и такого же цвета кружевное платье. Также присутствовал государственный представитель – неприятный тип лет сорока с грубыми чертами лица и аккуратно зализанными черными волосами, – который должен был проследить, что церемония действительно проведена и деньги, выделенные государством, не были потрачены впустую.

Как только все было готово, отец Аддлер начал похоронную церемонию. Сначала он прочитал необходимые молитвы и псалмы, после чего сбрызнул гроб святой водой и обкурил ладаном из кадильницы. Затем каждому их присутствующих было предложено сказать несколько слов о покойном, а также попросить у него прощения за обиды, причиненные ему при жизни. Конечно, никто из собравшихся не знал так хорошо погибшего пациента, но, тем не менее, каждый высказал несколько хороших слов и попросил прощение, как того требовал обычай.

Когда служба закончилась, гроб с телом вынесли на улицу, за которым растянулась небольшая процессия. Между рядами могил виднелась недавно выкопанная яма с надгробием, где значилось: «Неизвестный №125, дата смерти: 21 мая 1925 года». Гроб наспех заколотили гвоздями, опустили в яму и начали забрасывать землей. Гробокопателя работали быстро и усердно, по лицам струились ручейки дождя, который стал идти гораздо сильнее. И вот, с последним взмахом лопаты, все было кончено.

Отец Аддлер ободряюще похлопал профессора по плечу и поспешил вернуться под укрытие церковных сводов. Постепенно все начали расходиться, у могилы задержался только доктор Фитцрой и Август, которых терзало тревожное чувство вины за смерть этого человека. Наконец, кто-то окликнул их, и словно выйдя из оцепенения, они вместе, точно внук с дедом, медленно побрели с кладбища под хлыставшими порывами дождя. В этой суматохе никто не обратил внимания на грузную фигуру человека под черным зонтом, который украдкой наблюдал за церемонией из-за угла церкви.

4

Спустя час весь персонал собрался под крышей «Двух башен», где Долорес решила устроить поминальный обед. Настроение у всех было мрачное, если не сказать более. Профессор практически ничего не съел и только настойчивый взгляд Долорес заставил его проглотить немного еды, вкус которой он практически не почувствовал. Остаток дня он провел у себя дома, придаваясь все тем же мрачным мыслям, которые терзали его на протяжении недели. По дороге из лечебницы он купил себе бренди и уже почти осушил половину бутылки.

Усевшись в гостиной, он наблюдал за каплями дождя, которые медленно ползли по стеклу, собираясь в огромную лужу прямо под окном. Ветер нещадно рвал молодую листву с деревьев, которая ворохом проносилась по улице. На противоположной стороне все также зловеще возвышалась скульптура плетеного человека, которая при такой погоде приобрела еще более зловещий вид. «И все-таки, почему Краус установил его прямо напротив моего дома? Он явно рассчитывал на то, чтобы я видел эту ужасную штуковину каждый день. Может, он просто хочет свести меня с ума?» – подумал профессор, отхлебывая очередную порцию бренди. Спустя пару минут его уже сковал крепкий сон.

Глава 11.

1

Конец мая и последующая половина июня проходили в напряженном спокойствии. Профессор почти все время занимался пациентами, или бытовыми проблемами, которые возникали, чуть ли не каждый день. Параллельно он ждал представителя из Ассоциации, который наконец-то скажет те самые страшные слова, которые поставят крест на их с Августом работе. Весьма неприятной неожиданностью стало и то, что защиту диссертации Августа отложили до сентября, поскольку Министерству просвещения и образования необходимо было разработать новый, республиканский, вариант свидетельства о присвоении звания приват-доцента. А вот имперский образец уже считался недействительным. Эта новость свалилась на них как раз в тот момент, когда все приготовления к защите были почти закончены. Но с другой стороны, сыграло весьма на руку, поскольку Юнгеру удалось в столь краткий срок заполучить пропуск на территорию Реготской республики на одну неделю. Все необходимые документы он передал с личным курьером, поскольку считал, что доверять их почтовой службе слишком уж безрассудно. В свою очередь, доктор Фитцрой подготовил для него ответный презент: выдержанный в дубовой бочке двадцатипятилетний виски «Хельга», который ему когда-то давно подарил один благодарный пациент. Профессор придерживал его на «особый случай», но тот все никак не наступал, а потому он решил оказать такой вот знак благодарности своему другу Юнгеру, ценителю крепких алкогольных напитков.

С пациентами все тоже было относительно стабильно. Радист большую часть времени проводил с приемником, настраивая каналы и постоянно что-то подкручивая. Когда он удовлетворился полученным результатом, то спросил у профессора, нет ли еще каких-нибудь электроприборов, требующих починки. Доктор принес ему из дому старый торшер, который сломался несколько лет назад, Готфрид передал электробритву – одну из первых, пустивших в массовое производство, Долорес принесла утюг, а уборщик Борман притащил целую электрическую плиту. В общем, работа пациенту была обеспечена на месяц вперед, вот только по-прежнему никакой информации от него добиться так и не удалось, несмотря на все старания профессора.

Тем временем сержант перебрал все имеющиеся в клинике виды настольных игр, после чего переключился на книги. К несчастью, теперь он стал еще более отстраненным – оторвать его от чтения было непросто, а порой казалось, что он и вовсе не замечает ничего вокруг, уйдя в мир, который дарила ему литература. Однако, по его заверениям, странная музыка стала терзать его меньше, но на месте нужных доктору воспоминаний по-прежнему зияла дыра, причем в прямом смысле этого слова. В одном из разговоров, сержант признался профессору, что при попытке напрячь память, в его голове возникает некое белое и пустое пространство, словно кто-то засветил фотопленку.

Доктор внимательно записывал каждое слово, попутно делая свои пометки. Воистину, это был самый странный случай, с которым ему доводилось столкнуться! Обычно память возвращалась к человеку постепенно, частями, не сразу, но с каждой неделей был замечен хоть какой-то прогресс. А здесь прошло уже достаточно много времени и ничего! А что если поврежденные участки памяти не восстановятся? Тогда только родственники и друзья смогут установить личность этого человека и пролить свет на его прошлое. Но что если у него их нет?

Эта неопределенность весьма раздражала профессора, ему крайне не нравилось, когда в лечении наступал застой. В своих попытках добиться хоть чего-нибудь, он показывал сержанту и молчуну картинки из путеводителей по крупным городам Ринийской империи, униформу солдат Первой гвардии, даже фотографии из газет, где были запечатлены боевые действия. Однако они оба лишь отрицательно качали головой; эти картинки были для них всего лишь картинками. Чем-то далеким, никак не затронувшим их жизнь.

Профессор снова попытался вывести пациентов на улицу, на этот раз попробовал привлечь к прогулкам молчуна. Памятуя о неудачном опыте с сержантом, он решил принять должные меры предосторожности и заранее наметить маршрут. Карл Фитцрой конечно изрядно волновался, как бы чего не случилось, но его переживания были напрасны. В этот день как раз стояла теплая и солнечная погода, а воздух был насыщен ароматом трав и леса. Он вывел пациента из лечебницы и под наблюдением санитаров отправил на прогулку вокруг здания. Благо садовник недавно почистил дорожки с гравием и подстриг траву. Сейчас территория за лечебницей походила на небольшой ухоженный парк. Прогулка прошла хорошо, пациент не проявлял никаких странностей или агрессии, вот только дернулся примерно на том же месте, что и сержант. Молчун секунду постоял, нервно теребя руками полу рубахи, после чего пошел дальше. Профессор не мог этого не заметить и сделал соответствующую запись в журнал. После того, как он проводил его внутрь, доктор еще раз вернулся на то место и все тщательно осмотрел. Вдалеке виднелось засыпанное озеро, ограда и продирающийся сквозь нее дикий лес. Казалось бы, ничего необычного, но что же заставило их обоих так странно среагировать на этот пейзаж. Доктор поднапряг память и вспомнил, как первый пациент, что-то упоминал о болоте, грязи и запахе тины. «Вы меня не спасли. Они пришли за мной» – говорил он в том сне, но вот только кого он имел в виду? Профессор сделал запись: «странная реакция на озеро/лес? Причина?». Захлопнув журнал, он в который раз постарался проанализировать все имеющиеся факты и прийти хоть к какому-то выводу. Может быть, несчастный случай? Несколько солдат утонули в болоте и им никто не смог вовремя помочь? Но это не объясняет, кто уничтожил целую роту элитного подразделения и куда пропал их командир. Если действовали партизаны, то почему оставили несколько человек в живых и почему они были напуганы до полусмерти, когда их нашли? Доктору оставалось надеяться, что только поездка Августа сможет пролить свет на эту историю, в противном случае истина так и останется покрыта завесой тайны.

– Именно поэтому ты должен там все внимательно осмотреть и запечатлеть на пленку. – Обратился профессор к Августу, когда оба обсуждали предстоящую поездку. – Возможно, сделанные снимки помогут разбудить спящие участки мозга у пациентов и оживят воспоминания. Но лучше всего было бы раздобыть хоть какую-нибудь информацию о том, что же на самом деле произошло. Только тогда. – Доктор поднял в воздух указательный палец. – Мы можем рассчитывать на полный успех в лечении.

Август согласно кивнул, хотя в душе все больше волновался. Когда поездка казалась ему еще слишком далекой и призрачной, он воспринимал ее немного иначе, чем когда пришло время к решительным действиям. В голове то и дело проносились вопросы: «А что если профессор ошибся, и там ничего нет? Или это все действительно происки партизан?». Однако он не смел высказывать свои сомнения доктору, молча полагаясь на его версию произошедшего. Если он говорит, что так будет лучше для пациентов и будущего клиники в целом, то необходимо следовать его указаниям, какими бы странными они не казались.

– Постараюсь сделать все от меня зависящие, – Август старался держаться как можно увереннее и сдерживал тембр своего голоса, чтобы тот не выдал волнение, – когда я смогу отправиться в путь?

– Чем быстрее, тем лучше. Откладывать поездку в долгий ящик нет никакого смысла. Тем более… – он указал на окно за спиной, – погода как раз стала немного налаживаться. Думаю, что сезон дождей остался позади, поэтому, пока еще нас не съела удушающая жара, путешествие стоит совершить именно сейчас. – Профессор открыл один из своих журналов и принялся долго перелистывать страницу за страницей, пока радостно не воскликнул: – Ага, сохранился-таки! Это значительно облегчит предстоящее предприятие. – Тут он посмотрел на удивленное лицо Августа. – Мне удалось разыскать номер доктора Айвена Пауля, заведующего областной психиатрической больницей Пельта. Он мой старый знакомый, когда-то работали вместе. Сначала я думал послать тебя к нему с сопроводительным письмом от своего имени, но поскольку есть телефон, я позвоню ему и предупрежу о твоем приезде. И как врач, и как человек он очень хороший, можно сказать, что даже профессионал своего дела. В определенный период времени мне довелось с ним сотрудничать, и скажу тебе честно, его методика лечения была просто поразительна. Он почти сразу мог найти подход к любому пациенту и путем простых, но таких точных и значительных фраз, выводил людей из тяжелых и затяжных депрессий, умел индивидуально подобрать нужный препарат и нужные занятия для своих больных. И хочу тебе смело сказать, практически все его подопечные уходили из клиники абсолютно здоровыми. К тому же, он первым предложил не пичкать шизофреников тонной психотропных лекарств и активно выступал за запрет проведения лоботомии. Вместо этого, он дал этим несчастным поле для творчества, выделил отдельную комнату, где они могли заниматься всем, что только душе угодно. Конечно, самые активные учинили там полный разгром, но были и те, кто пытался рисовать картины или писать стихи. В результате, пациентам стало намного легче переносить течение своей болезни. – Профессор перевел дух от захватившего его повествования. Что и говорить, подобные люди были сущими самородками, которые серьезно относились не только к своей работе, но и к людям, которых лечили.

– Судя по вашим словам, это действительно достойный человек. Я рад, что именно он будет меня встречать.

– Даже более того. Уверен, Пауль сможет тебе и помочь. Может быть, даже выделит человека, который будет сопровождать тебя до этого Вульфрика, Вульвика, как оно там правильно называется.

Август одобрительно кивнул, а на душе стало немного легче. Словно кто-то распустил тугой комок, который до этого держался внутри. И как он мог подумать, что профессор бросит его в бой без всякой поддержки? А ведь он уже возложил нелегкое бремя по поиску заветного места на себя самого. Это событие в корне меняло дело.

После обеда в тот же день профессор набрал номер доктора Пауля. Связь была ужасной, особенно на таком расстоянии, да еще учитывая то, что звонить приходилось в другое государство. Хотя понятия границы сейчас было слишком размытым. Услышав после долгих гудков в трубке голос, профессор приободрился:

– Алло! Это доктор Айвен Пауль?

– Алло! Да, он самый. – Голос звучал весьма настороженно и удивленно. – С кем имею честь говорить?

– Доктор Карл Фитцрой. Заведующий психиатрической больницей «Две башни». Мы с вами когда-то работали вместе, может быть, помните. – На секунду в трубке повисло молчание.

– Да, помню, конечно. Кажется, вы разрабатывали новые методы ненасильственно лечения психически больных пациентов, если не ошибаюсь?

– Нет, не ошибаетесь, некоторое время назад мы с вами хорошо сотрудничали, и вот сейчас мне нужно, чтобы вы оказали мне одну услугу. – Голос на другом конце провода сразу же приобрел официальный тон:

– В чем она заключается?

– Видите ли, дело в том, что моему помощнику и ассистенту Августу нужно собрать кое-какую информацию, которая касается лечения наших пациентов. Конечно, всего рассказать я вам не могу, – профессор специально выделил следующую фразу: – дело касается военных, скажем так. Надеюсь, вы понимаете?

– Более чем.

– Отлично. Но официальной целью поездки является сбор необходимой информации для написания диссертации, что тоже в определенной мере соответствует действительности. Мне от вас нужно немного: всего лишь примите у себя моего ассистента, поскольку родственников и знакомых ни у него, ни у меня в вашем городе нет. А дело достаточно срочное. – В трубке снова повисло молчание, на этот раз оно продлилось гораздо дольше, чем обычно. Профессор стал беспокоиться, что их разъединили на линии, а потому принялся усердно кричать:

– Алло! Алло! Вы меня слышите? Ну что за связь!

– Я слышу вас достаточно хорошо, просто мне нужно было время, чтобы обдумать вашу просьбу. Далеко же вы зашли в лечении ваших пациентов. Надеюсь, вы не собираетесь делать ничего противозаконного? Время сейчас, знаете ли, не очень благоприятствует визитам по другую сторону границы.

– Уверяю вас, что все более чем законно и все необходимые бумаги у нас на руках.

– Ну что ж. Раз так, я пойду вам на помощь как коллеге и как человеку, который старается вывести психиатрию на новый уровень. Когда прибывает ваш помощник? Август, правильно?

– Да, все верно. Ориентировочно он прибудет в четверг или пятницу, в зависимости от расписания поездов и времени на прохождение границы.

– Хорошо. То есть ближе к концу недели. К сожалению, я не смогу встретить его лично или хотя бы послать человека из-за того, что не знаю точного времени. Но с удовольствием приму его у себя в клинике. Моя больница находится в центре города, и добраться до нее не составит особого труда. Как прибудет на место, пусть спросит меня на стойке регистрации и объяснит кто он. Я предупрежу персонал о его приезде. – Неожиданно в трубке раздался приступ сильнейшего кашля, так что на линии началось неприятное кряхтение.

– Большое спасибо, и Бога ради простите за беспокойство. Мне просто больше не к кому обратиться. – Когда Пауль откашлялся, то слегка притупленным голосом ответил:

– Пустяки. В наше непростое время можно только и выжить благодаря взаимопомощи. Тем более что мы с вами коллеги по делу. Помочь вам – почти такой же долг, как и лечить людей.

– Еще раз большое спасибо. Ожидайте Августа к концу недели. До связи.

– Пока еще не за что. До связи.

Профессор положил трубку и от нахлынувшего удовольствия даже потер руки. Пока что все складывается слишком хорошо. Правда, сколько еще продлится эта удача?

***

1

В понедельник вечером Август начал собирать чемодан. Только самые необходимые вещи: средства личной гигиены, сменный комплект белья, разного рода лекарства на случай непредвиденных обстоятельств, фотокамера с пленкой, любезно одолженная профессором, и, конечно же, определенная сумма, которую также выделил доктор Фитцрой, так как подобная командировка была обусловлена рабочей необходимостью, а значит, все расходы должна была покрывать больница. Но поскольку выбивать бюджетные деньги дело довольно долгое, а в подобной ситуации и вовсе невозможное, то профессор решил профинансировать его из своих собственных средств.

Укладывая вещи, Август все время думал о том, как все сложится. Сколько он будет добираться до Пельта и как долго придется стоять на границе, сможет ли он отыскать больницу доктора Пауля быстро и не заблудиться в городе, но что самое главное – получиться ли у него добраться до нужной деревни и узнать, что же произошло. От подобного водоворота событий голова просто шла кругом, однако он решил, что спешить уж точно не будет и недели на все должно хватить. Если повезет, то в следующий вторник или среду он уже будет дома с подробным отчетом для профессора, а там и кое-какие подвижки в лечении пациентов наметятся. Конечно, если это действительно то место, которое ему нужно. В противном случае они ничего не добьются и просто потеряют уйму сил и времени впустую. Но что поделать? Порой ради большого успеха приходиться играть по-крупному.

Ночь он провел практически без сна, а потому на утро пребывал в не особо хорошей физической форме. Профессор вызвался сопровождать его до посадки на поезд в Фэллоде, который будет следовать до столицы империи – Милтры, а уже оттуда Августу придется пересесть на другой поезд и добираться до Пельта самостоятельно.

Посадив Августа на поезд в Фэллоде, профессор искренне пожелала ему удачной дороги, несколько раз спросил, взял ли он с собой все необходимое, и только убедившись, что его помощник был полностью готов, отпустил его в добрый путь, долга провожая взглядом уходящий состав.

Август постарался максимально комфортно расположиться в купе, учитывая то, что добираться до столицы он будет как минимум восемь часов. Его спутниками стали два коммивояжера, продававшие разного рода кухонные ножи. Они пытались всучить свой товар и Августу и отвязались от него только тогда, когда он ясно дал понять, что подобные вещи ему совершенно не к чему. Оставшуюся часть дороги он проспал, пока кондуктор не объявил о прибытии на железнодорожный вокзал Милтры.

Перрон встретил Августа сотней огней, которые отбрасывали изящные кованные фонарные столбы, выстроившиеся в ряд, подобно солдатам на построении. Не теряя времени даром, он нырнул в здание вокзала, которое было почти что полупустым. Немногочисленные пассажиры расположились на стульях в ожидании своих поездов, возле кассовых окошек практически никого не было. Молодого доктора, безусловно, поразила внутренняя обстановка зала: стены были испещрены резными контрфорсами, круглые и квадратные арки, капители и другие архитектурные особенности. Мраморные плиты с геральдическими узорами устилали пол, широкие лестницы полированными перилами уходили на второй этаж; огромные часы в золоченой раме прямо над выходом в город всегда показывали точное время; по всему залу были расставлены цветы в кадках и горшках. Но самым захватывающим предметом интерьера оказались огромные хрустальные люстры, сияющие сотней огней. Август рассматривал обстановку с завидным любопытством пока добирался до кассы с билетами. Молодая девушка-продавец была весьма приветлива и поинтересовалась, на какой рейс он хочет взять билет.

Услышав, что ему нужно отправиться за границу, она поинтересовалось, имеются ли у него специальные документы для ее пересечения. Август показал ей свой пропуск, заверенный военно-гражданской администрацией города Зальт, и после нескольких минут получил его обратно вместе с билетом на транзитный поезд, следующий в столицу Реготской республики – Байд, с остановкой в Пельте.

Поезд отправлялся со второй платформы в полдвенадцатого ночи, а огромный циферблат сейчас показывал только без пятнадцати девять. Нужно было убить почти два часа времени, а потратить их было некуда: город посмотреть он все равно не успеет, да и вряд ли можно многое рассмотреть, когда на улице стоит ночь. Не придумав ничего лучше, Август бесцельно слонялся по зданию вокзала, и даже сделал несколько снимков, впервые испробовав фотоаппарат профессора. После он расположился за столиком в кафетерии на втором этаже, заказав себе кофе и несколько булочек, которые, по счастливой случайности, еще не успели разобрать. Настроение ему немного подпортил военный патруль, который поинтересовался, куда это молодой господин направляется в столь позднее время. Сержант, лицо которого отличалось весьма грубыми чертами, долго изучал его документы, особенно пропуск, после чего попросил открыть чемодан, и только убедившись, что Август не шпион и не стремиться устроить террористический акт, отпустил его, натянуто вежливо пожелав счастливого пути.

Подобное событие немного выбило его из колеи и оставило неприятное впечатление, но с другой стороны он понимал, что в подобных обстоятельствах это скорее была вынужденная мера, чем обычная придирка. По крайнее мере ему хотелось в это верить.

Август смог немного расслабиться только когда устроился в купе, подготовившись ко сну. К большому счастью, он ехал один, да и на весь вагон вряд ли набралось бы хотя бы пятнадцать человек. Словом, молодой доктор был очень рад оказаться в уединении и смог полностью расслабиться. Выпив предварительно таблетку снотворного, он блаженно вытянулся на койке-сиденье. Деньги и все важные документы он спрятал под подушку, посчитав, что так будет надежней всего. Проводник предупредил, что разбудит всех, когда поезд будет пересекать границу, а потому Август постарался как можно быстрее отойти ко сну под мерный стук железных колес.

Проводник разбудил его примерно в пять часов утра, когда поезд сделал остановку на контрольно-пропускном пункте. Отряд военных, облаченных в черно-коричневую униформу, при поддержке нескольких собак, сначала внимательно просмотрел документы молодого доктора, после чего псы обнюхали его чемодан. Всю эту процедуру Август перенос стоически, однако, в душе чувствовал себя преступником, провозящим контрабанду. Только когда досмотр был полностью закончен, и дверь его купе плотно закрылась, он смог выдохнуть и перевести дух. Уснуть снова уже не получилось, несмотря на крайнюю степень усталости и изрядную сонливость, а потому ему оставалось только созерцать пейзаж за окном, который проносился одинокими рощицами, пустыми полями, излучинами рек и транзитными станциями. Иногда можно было разглядеть уничтоженную технику, развороченные блиндажи и покинутые окопы, которые зияли, подобно ранам, не так давно ушедшей войны. Ринийской империи еще повезло, что боевых действий на ее территории практически не было, и они отделались «малой кровью», но от этого на душе становилось еще противней, поскольку наиболее сознательные жители страны понимали, что им просто повезло, в отличие от соседнего государства, добрая половина которого, была практически уничтожена.

Августу не нравилась война и все, что было связано с милитаристской тематикой. Он считал, что сила, призванная разрушать и забирать жизни, не достойна для существования. А потому, когда ему пришла повестка на фронт, он быстро обратился к профессору, который, поворошив старые связи, добился для него прохождение курса военных санитаров, после чего был отправлен в запас. Правительство даже не остановило то, что он по факту являлся сиротой и все еще формально проходил обучение в университете! Но когда подобные обстоятельства волновали хоть кого-нибудь?

Поезд прибыл на вокзал Пельта ровно в одиннадцать тридцать, так что там было весьма оживленно и многолюдно. В основном, повсюду сновали мужчины в котелках и твидовых пиджак с кожаными портфелями в руках и сигаретами во рту. Они что-то выкрикивали, кого-то встречали, кого-то провожали, спорили, размахивали бумажками и постоянно поглядывали на часы с недовольным выражением лица. На первый взгляд могло показаться, что женщин, стариков и детей здесь и вовсе нет, но если вспомнит историю города, то все становится на свои места.

Город Пельт был основан группой торговцев на реке Барроу во главе с Йозефом Пельтом, преуспевающим фермером, который владел многочисленными плантациями по выращиванию табака, несколькими виноградниками и садовыми рощами. Он удовлетворял наиболее востребованный спрос во все времена – продажи сигарет и алкоголя росли с каждым годом, а карман Йозефа Пельта становился все тяжелее. И вот в один прекрасный момент ему понадобилась своеобразная база со своими банками и штатом людей, который смог бы вести финансовый и управленческий учет. И наиболее подходящее место он обнаружил у реки Барроу. До этого там располагалась небольшая деревушка, где проживало не более семисот человек, большая часть из которых трудилась на полях Пельта.

Недолго думая, честолюбивый предприниматель нанял лучших в империи архитекторов, проектировщиков, квалифицированных строителей и обычных рабочих, начав реализовывать свою задумку. Конечно, в этом деле ему во многом помогли и другие преуспевающие предприниматели, создававшие город «для себя». Недаром его неофициальным девизом стала фраза: «Здесь правят только законы торговли». Пельт разросся достаточно быстро, все его улицы были широкими и просторными, пересекаясь только под прямым углом. Очень удачно была спланирована инфраструктура, транспортная, финансовая и коммунальная системы. Было выделено место для обширных площадей и парков, обустроена набережная и бульвары. Словом, полученный результат стоил затраченных средств.

За трехсотлетнюю историю городу всегда удавалось выйти целым из всех вооруженных конфликтов. В его сторону ни разу не был произведен выстрел не только из пушки или гаубицы, но и из стрелкового оружия. Поговаривают, что торговая гильдия города, которая вела свою линию от первых основателей, всегда выделяла деньги нужным людям и нужным генералам, лишь бы те не трогали их город. Самые смелые даже утверждали, что переворот, положивший конец недавней войне, был сделан за прямым содействием гильдии. Однако эти слухи никто и никогда так и не смог подтвердить.

Как бы там ни было, а Пельт продолжал торговать даже в самые трудные и тяжелые времена, ни на секунду не утратив своего лоска и очарования.

И вот этот бурлящий торговый котелок всем своим весом обрушился на молодого доктора, который стоял на перроне с чемоданом, совершенно не понимая в какую сторону ему нужно идти. В полной растерянности, он подошел к молодому пареньку, который продавал газеты и спросил, как выйти к автостанции. Тот указал на одну из крутящихся стеклянных дверей и рассказал, куда следовать дальше. Август поблагодарил его и вошел в здание вокзала. Времени на осмотр он терять не стал, лишь мельком заметив, что это здание было не менее крупным, чем в Милтре, но выполнено в более современном стиле.

Выйдя с другой стороны, он отправился на поиски такси. Тут же к нему подбежало несколько мальчишек, которые предлагали за несколько монет донести багаж молодого господина до нужной машины. Августу стоило титанических усилий от них отвязаться, после чего он как можно быстрее проскочил в салон стоявшего неподалеку такси, плотно захлопнув дверку. Водителем оказался смуглый мужчина лет пятидесяти с недельной щетиной. Его глаза выглядели усталыми, словно он не спал уже много ночей.

– Не местный? – Вместо приветствия обратился он к Августу, слегка повернув голову в его сторону.

– Как догадались? – Ответил тот вопросом на вопрос.

Водитель на это лишь усмехнулся и, поправив стекло заднего вида, спросил:

– Куда следуем?

– Мне необходимо попасть в областную психиатрическую больницу, которая расположена в центре города. Знаете, как туда проехать?

– Еще бы. Надеюсь, вы доктор, а не пациент. – С усмешкой произнес он.

– Можете не сомневаться. – Лаконично ответил молодой доктор, на чем общение до конца поездки закончилось.

Сквозь окно Август с любопытством рассматривал улицы, дома, магазины, аллеи, фонтаны и площади города, которые радовали необычайно живой и яркой картинкой. Везде трудились люди, поддерживающие в городе порядок. Простые прохожие спешили по своими делам; мамы с детьми спокойно прогуливались, радуясь теплому и солнечному дню. Все выглядело весьма умиротворенно, так что и не скажешь, что совсем недавно город находился на осадном положении и был в шаге от того, чтобы стать зоной боевых действий.

Таксист высадил Августа на одной из центральных улиц с видом на площадь, где располагался величественный монумент отцам-основателям города. Он представлял собой широкую цилиндрическую колонну, на вершине которой располагалась статуя Йозефа Пельта в полный рост, а чуть ниже нее другие представители торговой гильдии. По центру основания был выбит герб города – монета с гравировкой в виде табачного листа.

По обеим сторонам площади располагались важные правительственные и банковские учреждения, почта, отделение телефонной и телеграфной связи, транспортный департамент и комитет экономического развития. В их тени приютились разнообразные заведения, начиная от торговцев едой быстрого приготовления и дорогих ресторанов до пошивочных мастерских и универсальных магазинов, где все стоило намного дороже, чем в других частях города.

Перед зданием главпочтамта располагался небольшой сквер с большим круглым фонтаном из белого мрамора, который чем-то напоминал тот, что стоял перед «Двумя башнями», разве, что без статуй херувимов.

Однако насладиться этим великолепием архитектурной мысли Августу не удалось по двум причинам: во-первых, у него просто не было времени осматривать достопримечательности, ввиду важности и срочности его задания, а во-вторых, дорога забрала большую часть его сил, так, что чувствовал он себя точно выжатый лимон.

Стоя у здания больницы, молодой доктор подивился, что подобное учреждение расположено так близко к центру городу. Ведь по традиции, подобные заведения строились, как правило, загородом или в отдаленных районах, чтобы психи не мешали спокойно жить и работать. Стоит сказать, что больница выглядела достаточно опрятной: окна аккуратно выкрашены в белый цвет, газон и цветочные клумбы ухожены, ступеньки на крыльце не обломаны и радуют глаз своей чистотой.

Зайдя внутрь, он подивился еще больше: стойка регистрации выглядела так, будто они находились в отеле; стены были отделаны панелями, на полу лежали ковры; с другого конца комнаты доносилась музыка фортепиано. От неожиданности Август даже присел, но не на жесткий стул, а мягкое кресло, которое моментально расслабило все мышцы его уставшей спины.

Молодая девушка за стойкой приятно улыбнулась ему и мягко просила:

– Добрый день, молодой господин. Что вам будет угодно?

Август сначала ущипнул себя, чтобы исключить пребывание в мире снов, но потом разгадка всего произошедшего нашлась быстро: таксист сыграл с ним злую шутку, высадив его у отеля, а не больницы. Ну что за человек!

– Извините, кажется, я ошибся адресом.

– Возможно, что так и есть. А куда вам было нужно?

– Центральная психиатрическая больница города Пельт.

– Значит, никакой ошибки не произошло, и вы попали куда надо.

– Но помилуйте, разве возможно, чтобы так выглядела психиатрическая больница?

На его растерянность девушка лишь улыбнулась:

– Вполне может быть, если среди ее клиентов находятся состоятельные люди, которые желают сбросить груз душевных проблем или просто отдохнуть от дел.

На секунду Августу стало стыдно за свою неотесанность. Провинциальный парень попал в лоно цивилизации и смотрит на все, точно дикарь из отдаленных островов океана Туманов. Он же все-таки доктор, ему приличествует держаться достойно. Немного собрав мысли в порядок, он сказал:

– Простите, немного непривычно. Просто никогда раньше такого не видел. К слову, я тут по делу. Мне необходим доктор Айвен Пауль. Я – доктор Август Майер. Он осведомлен о моем прибытии.

Медсестра порылась в каких-то бумажках, после чего воскликнула:

– Да, точно. На ваш счет были выданы специальные указания. Подожди секундочку, я сейчас свяжусь с ним и скажу, что вы прибыли, а пока можете присесть и отдохнуть.

– Премного благодарен!

Августу устроился на диванчике, терпеливо ожидая доктора Пауля. Обстановка в вестибюле была весьма приятной и даже можно сказать расслабляющей. Молодого доктора под тихие звуки фортепиано уже начало клонить в сон, когда перед ним возникла девушка в белом халате лет двадцати шести. Август тут же вскочил на ноги, слегка смущенный дивной красотой этой брюнетки и ее глубокими карими глазами. Когда она заговорила, ему показалось, что птицы начали петь:

– Добрый день, вы доктор Август Майер? – Спросил она, протягивая тонкую ручку.

– Совершенно верно. – От удивления Август сжал ее ладонь слишком сильно, из-за чего еще больше смутился. – А вы?

– Катерина Пауль, дочь доктора Пауля. К сожалению, отец схватил воспаление легких буквально несколько дней назад. Ума не приложу, где он мог так серьезно заболеть.

– Просто ужасно! Как он чувствует себя сейчас?

– Относительно нормально, лихорадка начала спадать, его состояние скоро стабилизируется.

– Прекрасно. При встрече, передайте ему мои пожелания скорейшего выздоровления.

– Непременно. После этого несчастья, он попросил встретить вас, а поскольку я работаю в соседнем отделении, мне это не составило большого труда. Вы, насколько я знаю, прибыли сюда в связи с лечением ваших пациентов? Весьма интересно. Они ведь военные? Верно? Еще никогда не доводилось видеть врача, который решил зайти в своей терапии так далеко.

– Да, все верно. Но, к сожалению, всех материалов дела раскрыть я вам не могу. Мне всего-то и нужно, чтобы кто-то сопроводил меня к одной деревеньке в окрестностях Пельта. Она называется «Вульфрик» или «Вульвик».

– К сожалению, в этом ничем помочь вам не смогу. Я не очень хорошо ориентируюсь в области, но у нас есть водитель, Джейкоб, он наверняка знает это место.

– Буду премного благодарен, если вы меня сопроводите к нему.

– Это дело может и подождать. Вы ведь устали с дороги, верно? На вас лица нет. У нас есть отдельное крыло с комнатами отдыха для врачей. Они, по большей части своей, пустуют, поскольку все любят собираться в зале для совещаний и обсуждать новости там, поэтому одну из них мы можем предоставить вам для временного проживания. Там есть все необходимое: кровать, столик, стулья, диван, радиоприемник, книги. Если чего-то будет не хватать, мы вам принесем. Только скажите. Рядом находится туалет и душ. Правда, они общественные, но думаю, что вы не будете испытывать большой дискомфорт. Питаться можете вместе с врачами в столовой для персонала или отдельно. Это по желанию. Пройдемте со мной.

– Подождите. – Август взмахнул рукой, когда уже девушка собиралась подняться по лестнице. – Но сколько будет все это стоить?

Она вскинула брови от удивления:

– Все предоставляется бесплатно, конечно. У нас есть специальный больничный фонд, покрывающий расходы на проживание для врачей, приехавших из других городов для обмена опытом, клинических исследований и все в таком духе. Так что вам не будет надобности тратиться на еду и жилье.

На секунду Августу показалось, что он попал в рай. Организм уже предвкушал мягкую постель и горячий обед, а потому его губы только и смогли произнести одно слово:

– Ведите.

2

Областная психиатрическая больница города Пельт была немного не той больницей, которую представлял себе Август. Как выяснилось позже, это заведение было рассчитано, скорее, на людей, обладавших самыми «легкими» психическими расстройствами: неврозами, бессонницей, раздражительностью, утомляемостью, неудачами в личной жизни и так далее. По словам дочери доктора Пауля, большинству больных просто нужно было с кем-нибудь поговорить, поскольку должной поддержки они не могли найти ни дома, ни среди коллег по работе. Конечно, среди клиентов были люди отнюдь не простые: банкиры, управляющие, директора, финансисты и другие, весьма состоятельные граждане, которые могли себе позволить излить душу психотерапевту и быть уверенными в том, что их проблемы и скрытые страхи не выйдут дальше кабинета врача.

В своем роде, подобное заведение было единственным во всем Пельте и, скорее всего, единственным во всей стране. И управлял им никто иной как доктор Пауль, который, не найдя поддержки в других весьма консервативных психиатрически кругах, решил попытать счастье в более прогрессивном городе, где всегда благосклонно относились к любым новым веяньям, если они могли принести значительную выгоду. Весьма амбициозный Пауль решил предоставить свой проект ни кому-нибудь, а именно торговой гильдии, подробно расписав все преимущества создания клиники, где людям в самой простой и в то же время профессиональной форме помогали бы справляться с психическими недугами. Совет нашел его проект весьма интересным, тем более что других подобных заведений еще не было, а потому выделил средства для реализации задумки, поставив при этом все на строгий контроль. Условие было простым: если клиника не будет приносить должного эффекта, ее просто закроют и прекратят финансирование.

Но доктор Пауль был не робкого десятка и имел на примете несколько молодых и преуспевающих специалистов, которые разделяли его взгляды. Сначала создав небольшой коллектив профессионалов, которые готовы были работать только на благо идее, Пауль постепенно начал развивать свое дело. Первыми клиентами, к слову, стали несколько членов гильдии, которых давно терзали старые страхи и сомнения, отравлявшие им всю жизнь. Психотерапевты подошли к делу более чем серьезно, что конечно сказалось на результате: члены гильдии покинули заведение со словами: «у нас словно камень с души свалился» и после начали всячески рекомендовать клинику доктора своим друзьям и знакомым.

Спустя несколько лет услугами больницы стали пользоваться весьма высокопоставленные лица города, которые хотели «поговорить по душам» с теми, кто сможет дать им правильный совет, как преодолеть возникшие трудности и жить дальше. Стоит сказать, что ни один клиент не ушел из клиники доктора Пауля недовольным. Даже к самым сложным и настроенным скептически пациентам применялся нужный подход.

Финансирование росло, оборудование, мебель и необходимые медикаменты поступали непрерывным потоком. Вскоре на базе больницы была создана лаборатория, где выпускались собственные препараты, помогающие справиться с душевными расстройствами. Больных редко помещали в стационар, на сеансы они в основном заходили после работы, на выходных или во время отпуска. Людям просто было необходимо сбросить напряжение, поговорить о насущных делах, рассказать о проблемах и своем взгляде на их решение. И если точка зрения психотерапевта совпадала с точкой зрения клиента – почти всегда достигался положительный результат. Доктор Пауль понимал, что людям просто нужна надежда и уверенность в будущем, в которое они не верили сами. А потому он мастерски отбрасывал у людей все сомнения и настраивал только на позитивный лад.

Август был поражен подобным подходом к лечению пациентов, который так совпадал с тем, за что они постоянно боролись с профессор. На секунду в его голове даже проскочила нечестивая мысль бросить «Две башни» и перебраться сюда, где было столько перспектив. Однако он тут же выругал себя за подобные размышления, поскольку не мог так предательски поступить с Карлом Фитцроем, который был ему словно второй отец. Будет лучше, если он сам сможет создать нечто подобное из «Двух башен». Однако если бы ему здесь хоть кто-нибудь смог оказать в этом помощь. Вот если бы Катерина стала его женой. При подобной мысли, Август покраснел, точно мальчишка, которому сделали комплект. Только сейчас он понял, что дочь доктора Пауля не просто понравилось ему. Он был влюблен. Однако, как всякий человек, у которого в сердечных делах было мало опыта, он не знал, как сообщить про это предмету своих воздыханий. Он мучился этой мыслью весь вечер, как только расстался с Катериной, и лишь дикая усталость, которая навалилась на него послепоездки, помогла ему заснуть.

Август проспал почти до десяти часов утра, что было для него совсем не свойственно. Однако такой отдых пошел его телу только на пользу: он чувствовал себя отдохнувшим и готовым к действиям. Сейчас, при свете дня, он смог получше осмотреть свои апартаменты. Его комната была небольшой, скорее квадратной, чем прямоугольной, но весьма просторной для одного человека. Одноместная кровать располагалась у широкого окна, задернутого светлыми шторами. Подле нее располагалась тумбочка с настольной лампой. В углу стоял комод для одежды, рядом с ним хорошие, деревянные стулья и небольшой столик. На стене висело зеркало и парочка незамысловатых картин с сельским пейзажем. Обои были светлыми с узором в виде цветочка. Туалет и душ были общими, однако все выглядело очень даже прилично: душевые кабинки были разделены на отдельные отсеки, как и кабинки с унитазами. При входе вдоль стены стояло несколько раковин с дозаторами для жидкого мыла; над ними сплошным прямоугольником тянулось зеркало. Все было новым, чистым и современным, а потому молодой доктор не испытывал никаких гигиенических неудобств. Его комната выходила в узкий коридор, устланный красной ковровой дорожкой. По бокам располагались другие комнаты, однако все они были пустыми. Как пояснила ему Катерина: их использовали врачи, которые по профессиональной необходимости были вынуждены круглые сутки присматривать за пациентами или работать в ночную смену. Также их могли использовать для отдыха персонала или для таких вот гостей, как Август, но сейчас они все пустовали. Молодой доктор был бы не против любого соседства, он всегда любил поговорить с коллегами на спорные вопросы лечения, но сейчас порадовался, что больше никого нет: он сможет спокойно приступить к своей миссии, никому ничего не поясняя.

Не спеша, Август принял душ, почистил зубы и причесался. Пару раз брызнул на себя мужским одеколоном, который ему когда-то давно подарили на день рождения. Он улыбнулся своему отражению в зеркале, предвкушая насыщенный и плодотворный день.

Он нашел Катерину в кабинете ее отца, хотя до этого ему пришлось изрядно походить по коридорам лечебницы. Однако никто ни раздражался при его вопросах и ни строил кислую мину. Как врачи, так и медсестры были весьма любезны, указывая ему дорогу.

Кабинет доктора Пауля располагался на третьем этаже. Робко постучавшись, Август приоткрыл дверь и увидел улыбающиеся лицо Катерины, которая сидела за отцовским столом, перебирая бумажки.

– О, это вы, – обратилась она к нему, жестом призывая зайти внутрь, – прощу прощения, мистер Майер, что не зашла к вам с утра. Сейчас все дела отца свалились на меня одну, а я только начала немного разбираться, что к чему. Даже представить себе не могла, что он один выполняет столько работы.

– Право, вам не о чем беспокоиться. – С улыбкой ответил Август, присаживаясь в мягкое кожаное кресло. Боже мой, да в нем можно утонуть! – Я хорошо отдохнул. Комната мне очень понравилась.

Окинув взглядом кабинет доктора, Август заметил, что он был достаточно большим, однако здесь ощущалась некоторая стесненность. Этому ощущения способствовали ряды шкафов, заставленные разнообразными папками и фотокарточками в рамках, на которых был изображен доктор Пауль с коллегами, а также члены его семьи. На одной из них он заметил детскую фотографию Катерины, которой на снимке было не больше тринадцати лет. Слева от рабочего стола располагался низенький столик и мягкий диван, которые, наверное, использовались для «посиделок» с близкими друзьями доктора; кроме фарфорового сервиза на нем больше ничего не было.

Стол, за которым сидела сейчас Катерина, был достаточно широким, чтобы на нем могли уместиться кипы бумаг, ручек, карандашей и разнообразные статуэтки драконов, черепах и лягушек, которые доктор Пауль, наверняка, привез с востока.

Катерина заметила, что Август разглядывает фигурку золотого дракона, которая ему уж очень понравилась, и мягкой спросила:

– Приглянулся дракончик? – Молодой доктор смутился и тут же перевел взгляд на нее.

– Занятная вещица, надо сказать. Откуда она?

– К сожалению, я не знаю. Отец вечно привозил из путешествий какие-нибудь сувениры. У него прямо-таки страсть к подобным статуэткам. Но я почему-то никогда не спрашивала, откуда они. В детстве мне нравилось рассматривать их, но сейчас былой интерес угас. Я питаю страсть к другим вещам. – Разговор неожиданно прервался, и даже возникла некоторая неловкость. Но Август нашел в себе смелость сказать:

– Я хотел поблагодарить вас за предоставленную комнату. Мне все очень понравилось. В некотором смысле, она даже превзошла мои ожидания.

– Рада слышать. Кстати, совсем забыла вам сказать: вчера я поговорила с нашим водителем Джейкобом и сказала ему, что вам нужно добраться до того поселения. Сейчас я прочту, как оно правильно называется. – Катерина достала записную книжку и, пролистнув добрую половину страниц, буквально по слогам прочитала несколько раз: – Вульфрик, кажется так, да. Однако освободиться он сможет только после четырех часов, так что вам придется немного подождать.

Эта новость значительно подняла Августу настроение, и молодой доктор был готов, чуть ли не расцеловать Катерину прямо сейчас, однако сдержал нахлынувшую на него радость и постарался говорить как можно спокойней:

– Благодарю, что значительно облегчили мне мое предприятие. Поверьте, я говорю искренне, ведь в наше время так трудно найти людей, которые могли бы тебе помочь.

– Но, что вы! Какая помощь! Все это сущие пустяки, тем более что это далеко не ваша прихоть, а скорее необходимость. Честно признаюсь, что до этого не видела ничего подобного. Ваша забота о пациентах и рвение, с которым вы хотите узнать, что же с ними произошло, достойно только уважения.

Август снова раскраснелся, как всегда с ним бывало, когда слышал похвалу и чуть не сгорел со стыда, когда его желудок издал голодное утробное урчание. Это весьма развеселило Катерину, а молодой доктор чуть не залез под стол от смущения.

– Ой, простите меня. Сама не знаю, что нашло. Понимаете, все эти трудовые будни, постоянно находишься в сосредоточении и напряжении, так, что уже реагируешь на вещи немного неадекватно.

– Ничего страшного. Я просто проспал завтрак.

– Боже мой, так вы ничего не ели? – Удивленно воскликнула она.

– Я думаю, что вполне могу дотерпеть до обеда.

– Но это же в корне неприемлемо. Зашли бы в столовую, там даны на ваш счет особые распоряжения, они всегда смогут выдать вам порцию еды.

– Я просто не хотел создавать людям лишних неудобств, да и к тому же еще не успел нагулять аппетит.

– Дорогой доктор Майер, – сказала она, имитируя серьезный тон, – можно мне лучше называть вас Август? – Он кивнул. – Прекращайте стесняться. Скромность – это конечно хорошо, но с ее помощью мир не завоюешь. К слову, ко мне вы тоже можете обращаться по имени. Не выношу всю эту формальность, а вот отец только и может, что говорить в официальном тоне со всеми, даже со мной, когда нас никто не видит. Но уж такой он человек, слишком принципиальный, чтобы что-то в себе менять.

Август немного успокоился. Непринужденный тон Катерины снял с него царившее напряжение, однако он был по-прежнему смущен ни сколько разговором, сколько красотой сидевшей перед ним женщины. У нее был прямой нос и гладкие скулы, кожа была немного смуглой, лоб высокий, а линия губ слишком идеальна, чтобы принадлежать человеку. Волосы были убраны сзади в «конский хвост», так что виднелись аккуратные ушки и золотые сережки в них. Август старался рассматривать ее как можно непринужденно, словно ему нет никакого дела, но огонь любви, разгоравшийся в его сердце, понемногу прорывался наружу, что, несомненно, не укрылось от глаз Катерины.

– К слову сказать, я бы хотел попросить вас об одном небольшом одолжении, – начал он как-то неуверенно, все время, потирая руки об брюки, – раз мне придется ждать сегодня почти до самого вечера, я бы хотел посетить один из сеансов по лечению пациентов, который вы здесь проводите. Мне, как человеку, который только начал делать первые шаги в психиатрии, было бы весьма полезно понаблюдать за работой профессионалов и извлечь для себя некоторый опыт, который мне бы пригодился.

Катерина одобрительно кивнула головой:

– Такое можно устроить. Только сами понимаете, что к высокопоставленным клиентам мы допустить вас не можем. Они слишком бояться, что все их тайны и весьма непростые жизненные истории услышат чужие уши. Они предпочитают ходить только к одному выбранному врачу и доверяются только ему. Но мы лечим не только таких «важных» персон, но оказываем услуги и обычным гражданам, проблемы которых весьма банальны и рутинны. Думаю, что к одному из докторов, который проводит сегодня прием, можно вас и пристроить на время. Что скажете?

– Да, конечно, я все понимаю. Для меня нет большого различия в том, какого пациента лечат, а потому любой случай представляет весьма большой интерес.

– Рада слышать. Ну что ж. Раз со всеми вопросами мы разобрались, можно приступить к действиям. Вы точно не хотите позавтракать сейчас?

– О нет, я подожду обеда.

– Прекрасно, тогда дорогой Август я сейчас распоряжусь на счет доктора, к которому вы пойдете. Подойдите ко мне сразу после обеда, я направлю вас к нему.

Август понял, что пора уходить, а потому сказал:

– Большое спасибо за все, что вы делаете. Словами не передать насколько это для меня важно. – Он встал, расправив пиджак и брюки. Катерина подошла к нему и проводила до двери.

– Надеюсь, что у нас вам очень понравится. А пока можете отправиться в комнату отдыха для врачей. Там всегда кто-нибудь да бывает. Уверена, что с нашими специалистами вам будет о чем поговорить.

Выйдя из кабинета, Август чуть ли не подпрыгивал от счастья. Неужели это все происходит действительно с ним?

3

Комната отдыха для врачей представляла собой помещение, где можно было не только расслабиться и отдохнуть, но и праздно убить время. Когда Август оказался внутри, то был просто поражен ее размахом: огромное пространство было уставлено кушетками и диванами, книжными полками, несколькими электрическими плитами, холодильниками и другими нужными бытовыми предметами. Но удивляло другое. Помимо всего прочего здесь располагался стол для бильярда, парочка игровых автоматов, небольшая площадка для мини-гольфа, мишени для игры в дартс, не говоря уже о нескольких десятках настольных игр, под которые были выделены специальные круговые столы.

Катерина оказалась права: в комнате находилось несколько докторов среднего возраста, которые играли в карты и о чем-то весело переговаривались. Заметив Августа, один из них, молодой щеголь с голливудской улыбкой, подозвал его к столу.

Двое других пристально изучали Августа, словно стараясь вспомнить его лицо. Неуверенно сев рядом с ними, щеголь обратился к нему:

– Вы случайно не новенький?

Август окинул его взглядом и отметил, что на вид тот был почти, что его ровесником или может быть немного старше. Он создавал впечатление человека, который быстро заводит друзей и является «душой компании». А вот двое других докторов были значительно старше, однако их возраст, как показалось молодому доктору, не превышал сорока лет. Они не улыбались и выглядели достаточно серьезными, всматриваясь в свои карты, однако никакого пренебрежения к нему явно не проявляли.

Спустя несколько секунд, он ответил:

– О, нет. Я здесь совершенно по другому делу. Меня любезно согласились на время приютить доктор Пауль, но поскольку он слег, его обязанности взяла на себя Катерина.

– Так, так, так, очень интересно. – Август сначала подумал, что эти слова адресованы ему, но щеголь победоносно вывалил карты на стол и громко воскликнул: – Фулл-хаус, господа. Сегодня я буду пить шампанское.

– Черт побери, Джером, вечно тебе везет. – Недовольно выпалил один из докторов, бросив свои карты на стол с явно разочарованным видом. Это был достаточно тучный мужчина в круглых очках с темно-коричневыми кучерявыми волосами. Его пухлые щеки буквально налились краской от возмущения.

Другой доктор отнесся к проигрышу более сдержано. Строгий мужчина с аккуратно зачесанными на пробор волосами лишь недовольно усмехнулся и также положил карты на стол.

– Думается, что с меня на сегодня хватит. – Только и сказал он, одевая поверх рубашки белый медицинский халат. – Прошу меня извинить, господа.

Толстяк тут же последовал примеру своего товарища и, сославшись на то, что обед всего через пятнадцать минут, поспешил удалиться. Август молча наблюдал за разыгравшейся сценой, даже не представляя что тут можно сказать. В этом плане его спас Джером, который весело расхохотался:

– Не обращайте внимание на этих зануд, они просто не умеют проигрывать. – Было видно, что он испытывает некое неописуемое удовольствие от своей победы. – В покере необходим математический склад ума и конечно хорошая психология. А хочу вам доложить, что и то, и другое присутствует у Джерома Витмана в полном избытке. Но что я все о себе? Кто вы, друг мой? Как очутились у нас?

Не вдаваясь в детали, Август поведал ему о свое миссией, на что Джером лишь громко присвистнул и хлопнул в ладоши:

– Господи, боже мой, никогда прежде не встречал таких самоотверженных психотерапевтов. Хочу вам доложить, что некоторые из нас, включая здешних докторов, ни во что не ставят своих пациентов. Они разработали некий алгоритм, по которому проводят свои сеансы, прописывают одни и те же успокоительные и думают, что могут гордо называться «психотерапевтами». Но вот когда данный шаблон дает сбой, они сразу зовут на помощь доктора Пауля или вашего покорного слугу, или еще кого-нибудь, более опытного. Они не хотят пропускать чужие проблемы через себя и думают, что лишь поверхностные суждения могут помочь излечить от душевного недуга.

Август лишь молчаливо кивнул, полностью одобряя сказанное Джеромом. А этот малый не такой уже и простак, как может показаться сначала. За маской легкомысленности скрывался аналитический ум, который был способен быстро анализировать ситуацию и давать правильное суждение. К сожалению, поговорить по душам с ним больше не удалось, так как до обеда оставалось всего несколько минут. Но Джером не спешил так просто отставать от Августа и пригласил его разделить трапезу вместе с ним, а услышав, что тот хотел бы присутствовать на одном из сеансов, с радостью предложил отправиться к нему. Сегодня на очереди стояло целых десять пациентов, которые нуждались в душевных излияниях.

Столовая, стоит сказать, была разделена на две секции, что имело некоторое сходство с «Двумя башнями». В одной обедали пациенты, а в другой – персонал. Здесь все было предельно просто: столики, за которыми могло уместиться до шести человек, стояли стройными рядами вдоль всего зала. Сквозь широкие окна на них падал мягкий дневной свет. Сразу за ними располагалась кухня и линия раздачи. Здесь предлагалось на выбор несколько видов первого и второго, на десерт можно было взять разнообразные кексы, куски пирога и фрукты. Из питья предлагался кисель, компот, чай или кофе. И все это было абсолютно бесплатно! Все оплачивало руководство больницы, а точнее – многочисленные меценаты, которые остались довольны ее услугами.

Во время обеда Август заметил Катерину, которая сидела за несколько столиков от него. Она мельком заметила его и махнула рукой. Август ответил ей приветливым жестом и продолжил наслаждаться едой. Он оказался голоден даже больше, чем думал. Те легкие перекусы, которыми он забивал голод во время путешествия, совсем не пошли ему на пользу. Когда последняя крошка была съедена, а последняя капля выпита, Август быстрым шагом направился в сторону Катерины, которой даже во время обеда буквально не давали прохода другие врачи. Тем не менее, ей удалось от них выпутаться, и она смогла спокойно выслушать Августа. Тот сказал ей, что договорился присутствовать на сеансе доктора Джерома Витмана, с которым познакомился в комнате отдыха. Катерина лишь одобрительно закивала, сказав, что забыла договориться хоть с кем-нибудь на этот счет, поскольку ее отвлек важный звонок.

Распрощавшись с ней, Август вместе с Джеромом, который просил называть его только по имени, отправился к нему в кабинет, где он принимал своих пациентов. В число людей, пользовавшимися услугами доктора Витмана, входили в основном, простые люди, менеджеры среднего звена и торговые агенты. Сегодня к нему на прием записалось порядка десяти человек. Джером старался уделять каждому пациенту не более часа, в противном случае ему приходилось переносить визиты других на следующие дни. Его кабинет был выдержан в светло-коричневых тонах, от чего в нем почти всегда царила спокойная атмосфера. Также там располагалась мягкая кушетка, куда ложился пациент, стол доктора, несколько стульев, диван, цветы в выпуклых горшках и настенные часы, отбивавшие звон каждый час.

Первой оказалась пациентка, потерявшая при родах ребенка, в результате чего ее бросил муж. Большую часть своего рассказа она просто плакала, не в силах остановить потоки слез. Джером сначала дал ей выговориться, потом выплакаться, после чего поднялся, и просто обнял несчастную женщину. Она вцепилась в него, точно утопающий в спасательный круг, и снова начала плакать навзрыд. Когда женщина немного успокоилась, Джером налил ей воды и выдал несколько таблеток успокоительного. Только после того, как женщина немного пришла в себя, он начал говорить, серьезно и уверенно, точно так все и должно было быть: «Вы, безусловно, пережили страшную трагедию, которую невозможно описать словами. Но, моя дорогая, на этом жизнь отнюдь не заканчивается. Достаточно просто посмотреть в окно. Вот встаньте сейчас рядом со мной и просто взгляните. – Девушка подошла к доктору, и они вместе встали у окна. Оттуда открывался прекрасный вид на аллею каштанов, которые были усажены вдоль главной площади. Солнечный свет играл в брызгах фонтана, повсюду сновали люди, спешащие по своим делам. – Вот видите, – снова продолжил он, – мир не стоит на месте и жизнь продолжается. Вы думаете, что у этих людей за стеклом нет проблем и трагедий? Конечно же, есть, и не мало. Но они находят в себе силы жить дальше, несмотря ни на что. И у вас, моя дорогая, они тоже есть. Вы сильная женщина, пережившая испытание, но оно лишь укрепило ваш дух, сделало сильнее и крепче. А потому, не нужно вешать нос. Во всем есть рука судьбы, и раз муж вас покинул, когда вы больше всего нуждались в его поддержке, то он вам совершенно не нужен. Жизнь сама отсеивает тех, кто дан нам для опыта, и оставляет тех, кто останется с нами до конца дней. Не нужно жить прошлым и переносить его в свое настоящее, вы должны думать только о будущем, где сможете найти достойного спутника жизни, с которым сможете создать семью и родить еще много детей. Вам всего лишь двадцать семь лет. У вас вся жизнь впереди. А пока, постарайтесь найти себе дело, где вы бы смогли применить свои силы и способности, чтобы поскорее забыть свалившееся на вас несчастье. Наладьте себе жизнь с какой-нибудь мелочи, скажем, съездите куда-нибудь, отдохните, купите себе новое платье или любую другую женскую безделушку, и вы не заметите, как все вокруг приобретет не хмурые, а светлые краски. Сейчас я пропишу вам лекарства, чтобы справиться с депрессией. Их вы сможете получить в нашей аптеке. Они помогут вам быстрее восстановиться. Раз это первый наш с вами сеанс, я хочу, чтобы вы пришли через неделю в этот же день, и рассказали мне о том, что сделали за это время. Для наглядности, можете вести дневник. Иногда очень помогает практика переноса своих переживаний на бумагу. А лучше – напишите все свои проблемы и бросьте их в огонь. Пусть в пламени сгорит ваше прошлое, а из его пепла, подобно фениксу, возродиться будущее, где не будет место переживаниям и горю».

Август внимательно слушал доктор и даже делал некоторые пометки для себя. Он не особо надеялся, что такой разговор может оказать хоть какое-нибудь влияние, но девушка лишь утвердительно закивала головой, утерла платком остатки слез и полностью признала правоту Джерома, сказав, что точно выполнит все его рекомендации. Под конец, она спросила, сколько должна за сеанс, но доктор Витман уверил ее, что заплатит она только по окончанию курса, когда будет чувствовать себя абсолютно здоровой душевно. Уходила она от него в совершенно другом расположении духа. Казалось, что Джером влил ей сыворотку жизненных сил. Однако, как только дверь за пациенткой закрылась, он рухнул на стул без чувств и чуть сам не разрыдался. Тут же вытащил баночку с какими-то таблетками и залпом выпил несколько штук. Август заметил, что прежняя утренняя бодрость доктора куда-то ушла, и выглядел он сильно уставшим.

– И вот так каждый раз. – Обратился он к Августу, пока они ждали приход следующего пациента. – Все пропускаешь через себя, все чувствуешь с острой точностью, словно эта трагедия произошла с тобой. Как противно, как сложно копаться в чужой человеческой душе. И так каждый день, вот уже на протяжении пяти лет. Знаете, я завидую людям рабочих профессий. Вырыл себе канал, добыл уголь в шахте или произвел нужное количество деталей на заводе – и все. Устал физически, безусловно. Но вот моральное состояние осталось на прежнем уровне. Хотя и у обычных рабочих бывают ситуации, когда они доходят до нервного срыва. Но это же единичные случаи! А тут каждый день нечто подобное! Чувствует моя душа, что на закате жизни психотерапевт понадобиться уже мне!

После ушедшей девушки, Август успел застать еще нескольких пациентов. Приходил клерк, которого уволили с работы, женщина, потерявшая на войне мужа и сына, и совсем еще молодой парень, который страдал паническими атаками и хронической бессонницей. С ним пришлось повозиться довольно долго, и Джером пришел к выводу, что придется проводить сеанс гипноза и внушения. Однако понаблюдать их воочию Август не смог: процедура была назначена на следующий раз, а пока доктор Витман прописал ему сильные антидепрессанты.

За все время приема, Август почерпнул для себя весьма интересный опыт и вместе с Джеромом пришел к выводу, что он все сделал правильно. Во всех ситуациях Август применил бы точно такую же тактику лечения, разве только получилось бы у него это не настолько профессионально, как у его коллеги. Джером также пожаловался Августу, что им запрещено принимать «тяжелых» пациентов и стараться лечить более сложные недуги. Тому виной была торговая гильдия, которая пожелала, чтобы здесь лечили только людей высшего класса, и доктору Паулю стоило неимоверных усилий добиться хотя бы того, чтобы здесь принимали и обычных пациентов. Этот спор длился практически год, и в итоге гильдия пошла на уступку, но стойко требовала, чтобы больных шизофренией, биполярным аффективным расстройством, посттравматическим синдромом, диссоциативным расстройством личности и другими тяжелыми болезнями по-прежнему отправляли в закрытые клиники, которые находились в самых отдаленных районах города.

Джером отметил, что хотел бы в скором времени взять вот такого «тяжелого» пациента и постараться максимально привести его в нормальное состояние. Он уже общался с доктором Паулем на эту тему, и тот дал добро. Ему оставалось только договориться с подходящей больницей, где можно было бы приступить к «настоящей практике». Однако и Август, и Джером сошлись во мнении, что вылечить «тяжелого» пациента полностью невозможно.

За работой время летит незаметно, а потому, когда порог кабинета переступила Катерина, Август понял, что его время пришло. Она поинтересовалась, как у них идут дела и сказала, что водитель уже освободился и готов выехать. Август сердечно поблагодарил Джерома за предоставленную ему возможность побывать на сеансах психотерапии, после чего записал его контакты на тот случай, если они больше не встретятся.

Вместе с Катериной они вышли во внутренний дворик за больницей, где уже поджидал водитель, стоявший у грузовой машины. Это был мужчина с необычайно большим и висячим животом, который выпирал из-под грязной серой рубахи. Коричневая куртка поверх нее тоже не отличалась особой чистой. На голове съехала на бок шоферская кепка. Маленькие черные глаза под пухлыми щеками с некой иронией рассматривали Августа. В уголке рта торчал окурок папиросы, которую он выбросил в урну, как только они подошли.

– Ну вот, – сказала Катерина, представляя Августа Джейкобу. – Это мистер Джейкоб, наш водитель. Он отвезет вас куда нужно. Как только вернетесь назад, сразу найдите меня и расскажите, как все прошло. Я сегодня до позднего вечера буду разбираться с делами.

Август поблагодарил Катерину, и как только она удалилась, Джейкоб произнес:

– Полезай в кабину, малый. Самое время прокатиться по провинции!

4

До Вульфрика путь оказался не особенно долгим. Ехали они почти час сначала по хорошо асфальтированной дороге, но как только покинули пределы города, проехав железнодорожную развилку, свернули на проселочную, где каждая кочка давала о себе знать. Джейкоб оказался весьма словоохотливым человеком, простым и немного грубоватым. За время поездки Август успел узнать, что он женат, имеет трех дочерей, его отец также был извозчиком, но правил кобылой и повозкой, а не вот таким современных транспортным средством. Он много шутил, в основном отпуская пошлые анекдоты, всегда при этом громко смеялся и все время восклицал: «Вот умора! Не находите?!». Молодой доктор старался держаться как можно вежливее и на все весьма экспрессивные слова и жесты Джейкоба реагировал вежливо, стараясь всячески поддерживать у него бодрое расположение духа. А когда тот узнал, зачем Августу нужно попасть в ту деревню, выдал весьма полезную информацию, которую молодой доктор слушал с особым вниманием:

– Вот оно что! – Начал Джейкоб, когда Август закончил свой рассказ. – Весьма любопытно. Вы считаете, что те парни, которые сейчас сидят у вас в психушке, те самые солдаты, которые были в Вульфрике? Занятно, занятно. Но вот что я вам скажу: дело там отнюдь не чисто. Мне довелось пообщаться с жителем деревеньки Трип, что в шести километрах от Вульфрика. Он – мой давний знакомый. Так вот, как было дело с его слов: поздним вечером, примерно часов в десять, жители деревеньки услышали странные звуки, которые исходили со стороны Вульфрика. Очевидцы утверждали, что слышали пулеметные и автоматные очереди, а также крики и одиночные выстрелы винтовок. Конечно, никто не отважился отправиться туда и узнать в чем дело, а потому все перепугано сидели по домам, лишь вслушиваясь в крики и стрельбу, которая под утро стала менее интенсивной. Несмотря на излишнее любопытство, несколько человек отважились пойти туда только спустя два дня, так как возникшее внезапно затишье показалось им весьма странным. И что они увидели, как вы думаете? Полный разгром, трупы солдат и развороченный лагерь. Жители деревни Вульфрик, которых было не более сотни человек, бесследно пропали. Они обнаружили лишь разбросанные вещи и кухонный инвентарь, но больше ничего. Конечно, на жителей деревни Трип это произвело страшное, если не сказать, шокирующее впечатление. У кого-то они отыскали автомобиль и отправились в город, близ которого располагались основные бараки военных. Однако по дороге они наткнулись на конвой, который следовал им навстречу. После недолгой заминки, они все вместе отправились обратно в Вульфрик. Прибыв на место, военные тут же все оцепили и принялись разбираться. Их капитан запросил десяток мужчин, которые помогли бы собирать трупы и оружие. Конечно, все сразу пришли к выводу, что это дело рук партизан, которым помогали жители деревни. По их версии, нападение было совершенно поздно ночью и застигло солдат врасплох. Как только они все были перебиты, местные жители решили уйти вместе с партизанами, опасаясь расплаты со стороны армии Ринийской империи. И знаете, все бы поверили в эту байку, если бы ни некоторые странности.

– Что за странности? – Август был весьма заинтригован и даже вытащил блокнот, где делал пометки, чтобы не забыть всей истории.

– А вот какие, док. – Джейкоб слегка перевел дух и отпил воды из жестяной фляги. – Например, все документы, приказы, отчеты бесследно пропали. Военные сказали, что их забрали партизаны, но на кой черт они им сдались, вы мне не скажете? Карты с местом положения частей остались не тронутыми, как и оружие, и боеприпасы, а также склад с провизией. Вы думаете, партизанам были нужны какие-то бумажки, вместо реально необходимых вещей? Не смешите меня! Далее, почему некоторые солдаты были застрелены в упор? Мой знакомый утверждает, что лично видел нескольких застреленных точно в лоб. Включая их полевого врача. Партизаны обычно не трогали медиков, те могли погибнуть, только если попали бы под перекрестный огонь, а этот был застрелен в упор! Странно, не правда ли? Когда удалось запросить списки из штаба, выяснилось, что несколько человек бесследно пропали, включая их командира. Все сошлись во мнении, что их захватили партизаны и забрали с собой в качестве пленных. Но зачем партизанам простые солдаты, если у них был целый командир, который знал на порядок больше, чем они? Но военные долго не разбирались, а потому записали сразу всех в «погибших в ходе боевых действий», забрали трупы, оружие и остатки провизии, свернули лагерь и уехали восвояси. Их тоже можно понять: война уже была почти проиграна и никому совершенно не хотелось устанавливать истинную причину произошедшего. Им сейчас было не до этого. После них там немного покопались жители Трипа, но ничего толком найти не смогли. Видите ли, местность там довольно труднопроходимая, да и самих болот в той части леса пруд пруди. Никому не хотелось случайно в них угодить. С тех пор туда больше никто не захаживает. Уж больно, то место стало нагонять ужас. А Вульфрик так и остался заброшенным. Вот скажите на милость, если жители ушли с партизанами, то почему после прекращения войны не вернулись на место?

– А сами как думаете? – Успел вставить вопрос Август, когда Джейкоб прочищал горло.

– Почем мне знать? Я человек простой и в дела военных не лезу. Просто странно все это. А может быть, это и были партизаны! Черт разберет. Мне голову над загадками вселенной ломать некогда, надо думать о работе и том, как содержать семью.

Остаток дороги они провели, общаясь в основном, на другие темы, однако Августу не давала покоя услышанная история. Во многом то, о чем поведал Джейкоб, совпадало с тем, что удалось узнать им с профессором. Неужели все дело в партизанах или здесь кроется что-то еще? Болота навели его на мысль о том, почему сержант и молчун так среагировали на то место за клиникой, где было засыпано озеро. Все это лишь укрепило его веру в то, что они на верном пути.

Через Трип они промчались слишком быстро, так что Август даже ничего толком, и рассмотреть не успел. Единственное, он заметил, что эта деревенька гораздо меньше Брюкеля. Он мог поклясться, что здесь не больше пяти десятков домов. От Трипа они свернули в степь, поросшую полевой травой. Позже Джейкоб сказал, что ему удалось разглядеть проселочную дорогу, которую использовали военные, чтобы добраться до Вульфрика, но Август ничего такого не заметил, и как ему показалось, что едут они просто по полю. Через пятнадцать минут они уже были на месте. Вид заброшенной деревни действительно внушал некий спокойный ужас, словно знаешь, что ничего плохого с тобой не произойдет, но оставаться здесь долго не стоит.

Как оказалось, Вульфрик представлял собой даже не деревню, а скорее маленькое поселение, где жили рабочие, занятые на ближайшей лесопилке, со своими семьями. Название ему дали в чуть дровосека Адама Вульфрика, который считался ударником производства и ежедневно валил деревьев больше, чем все остальные. Август прошел по короткой единственной улочке, вдоль которой и располагалось пару десятков домов и хозяйственных строений. Ставни и окна были открыты настежь, некоторые неприятно поскрипывали на легком ветру. Кое-где виднелись брошенные впопыхах вещи или предметы кухонной утвари. Ради интереса, Август зашел в несколько домиков, но там ровным счетом ничего не было: предприимчивые жители из Трипа успели вынести отсюда все наиболее ценное. Ну, правда, не пропадать же добру! Он походил по комнатам, посмотрел на старые снимки, где были изображены улыбающиеся женщины в простых платьях и мужчины в клетчатых рубашках и брюках. Все они были довольны, счастливы и явно не рассчитывали, что с ними может произойти что-то плохое. К слову сказать, Джейкоб идти с ним наотрез отказался, сказав, что слишком устал и предпочитает прикорнуть час другой, пока «док» здесь осмотрит все, что ему нужно. Как только Август удалился вглубь Вульфрика, он устроился на передних сиденьях грузовичка, высунув из окошка двери ноги в черных дырявых носках. Спустя десять минут, Джейкоб сладко похрапывал, нацепив на лицо свою кепку.

Тем временем Август уже закончил исследовать поселение и отправился к лесопилке. Тут также все прибывало в молчаливом запустении: большинство сложенных в ряд бревен прогнили и покрылись мхом. Брошенные инструменты стали покрываться слоем ржавчины. Здесь ощущение страха было почему-то намного сильнее, чем в деревне. Может виной тому был лес?

Огромные сосны и ели были явно не довольны действиями человека, а потому выглядели весьма угрожающе, готовые в любой момент обрушиться на тебя всем своим весом. Август посмотрел на них с опаской и на всякий случай запечатлел на пленку. Он уже сделал с десяток фотографий в самой деревне, помня наставление профессора о том, что им нужно как можно больше снимков с места событий.

Покинув лесопилку, Август прошел по кромке леса, вдыхая запах древесной смолы, полевых цветов и свежей травы. День сегодня выдался поистине чудесный: небо было чистым, не считая нескольких размытых облаков; было тепло, но не жарко; легкий ветер приятно обдувал лицо. Настоящая идиллия, если подумать. Молодой доктор прошел примерно с километр от лесопилки, и наткнулся на остатки спешно снятого лагеря. Большие черные квадраты отмечали места, где стояли палатки. Здание склада, собранное на скорую руку из досок, пустовало; внутри все пропахло гнилью, крыша провалилась из-за частых дождей. Сквозь образовавшиеся отверстие попадали солнечные лучи, в которых танцевали частички пыли, поднятые Августом. Он обошел весь периметр, обнаружив пустые пулеметные ленты, гильзы, остатки ручных гранат. Словом, один хлам, ничего примечательного. Несколько гильз он на всякий случай засунул в карман и снова сделал с десяток снимков, стараясь запечатлеть все детали как можно подробней. Кое-где виднелись брошенные обрывки парусины, мотки веревки, окурки и прочий бытовой мусор, который оставили после себя солдаты. Вдоль кромки деревьев была вырыта линия окопов с укреплениями для станковых пулеметов. Однако сейчас она больше походила на размытую канаву, где хаотично валялись доски и мешки с землей.

Не найдя и здесь ничего полезного, Август поднялся на пригорок, где хаотичным строем росли сосны, и отправился вглубь леса. Здесь его взору пристала ободранная пулями кора деревьев, в некоторых местах сорванная взрывом гранаты, следы запекшейся крови на земле и стволах деревьев. Кусты и трава были вытоптаны и изодраны, под ногами вперемешку с песком и почвой валялись все те же гильзы и пустые пулеметные ленты, указывающие на то, что здесь когда-то развернулось сражение.

Август старался ступать как можно аккуратней, боясь нарваться на растяжку или противопехотную мину, однако ничего так он здесь не обнаружил; вполне вероятно, что область не была заминирована. Пройдя опушку леса, где, скорее всего и произошла стычка, он вышел к болотам, которых здесь действительно было достаточно много. Их перерезала топь, испещренная худыми березками и другими деревцами. Запах трясины был слышен сильнее, чем в другой части леса, а в воздухе вилась мелкая мошкара, которая так и норовила залезть тебе в лицо. Царившую тишину нарушало лишь кваканье лягушек, да рокот стрекоз, носившихся над водой, покрытой плотным слоем ряски. Вокруг болот плотным строем притаились заросли камыша, рогоза и осоки. Август пытался пройтись по топи, однако почва была слишком мягкой, и он испугался, что может попасть в трясину, которая затащит его в болото. Он постарался найти обходные пути, однако топь тянулась достаточно далеко и утыкалась в русло реки, чей стремительный поток уходил дальше в лес. Местность была весьма труднопроходима, чтобы партизаны смогли через нее пройти. Слишком сомнительно, чтобы они сделали огромный крюк, дабы подобраться к лагерю; их наверняка бы заметили часовые. Скорее всего, солдаты Первой гвардии не рассчитывали, что атака начнется со стороны болот, а потому решили не выставлять с той стороны дозорных. Тогда это бы объясняло, почему солдат застали «врасплох». Однако и днем по топи пройти достаточно тяжело, не говоря уже о том, чтобы перейти ее ночью. Может быть, партизанам помог кто-то из местных? Вот почему вся деревня решила бежать после рейда. Люди боялись расплаты.

Проведя на месте почти два часа, Август разочаровано уселся на бревно рядом с одним из болот, решив хоть немного перевести дуг. Он вытащил часы на цепочке и заметил, что было уже почти семь часов вечера. Солнце клонилось к закату, отбрасывая кроваво-красные лучи на молчаливый лес, который навсегда похоронил тайну случившегося здесь сражения. Напоследок он сделал несколько фотографий болот и прилегающей местности, после чего засобирался обратно к Джейкобу, но тут его взгляд упал на заросли дикой малины и черники, которые росли на противоположной стороне болота. Сочные ягоды так и манили к себе, и, поддавшись минутной слабости, Август вытащил из своей походной сумки бумажный пакет, отправившись к примеченным кустам. Присев на корточки, он методично складывал ягоды, пожурив себя за то, что не взял подходящей тары. Стараясь сорвать самые крупные ягоды, молодой доктор пролез через заросли камыша и склонился к наиболее плодовитому кусту. Совершенно случайно его взгляд скользнул по огромной коряге, торчавшей из воды. Почти у самой кромки он приметил что-то розовое, точно маленький кусочек ткани. Находка его весьма заинтересовала и, бросив почти полный пакетик с малиной, он отправился вдоль болота ближе к нему. Сомнений быть не могло: это действительно был обрывок розовой тряпки, который зацепился за сучок в коряге.

Августу удалось найти достаточно длинную и крепкую палку с загнутым концом, которой он аккуратно поддел ткань и начал как бы наворачивать ее на ствол. Розовый лоскуток оказался прилеплен к чему-то тяжелому и молодой доктор начал медленно и постепенно тянуть находку к берегу. Под конец, он резку дернул палку, вытащив содержимое на сушу, но немного не рассчитал силы и повалился наземь. Отряхнувшись, он бросил палку и устремился к находке, но тут же в ужасе отшатнулся, прикрыв рукой рот. Перед ним лежало тело девочки в бледном розовом платье.

Август сидел прямо на земле возле тела, все еще находясь в состоянии шока. А не спит ли он? Молодой доктор ущипнул себя, чтобы прийти в чувства. Сделав несколько глубоких вдохов и выдохов, он подошел к телу девочки и внимательно ее осмотрел. На вид ей было не больше пяти-шести лет, она была одета в розовое платьице, на правой ноге недоставало одного сандалика. Волосы у нее, наверное, были светлыми, но от долгого пребывания в болоте они потемнели, не говоря уже о том, что в них было полно водорослей и ряски. На теле, в районе живота и сердца, виднелось несколько черных пулевых ранений. Это говорило о том, что ее убили и только после сбросили в болото. Август едва сдерживал нахлынувшее на него чувство возмущения, которое перемежалось с жалостью и каким-то паническим ужасом. Сейчас он пребывал в неком состоянии нереальности происходящего и двигался точно во сне. Оставив тело на берегу, он только сейчас заметил, что на некоторых деревьях были следы, оставленные точно человеческими ногтями, а в некоторых местах камыш у болота был подозрительно примят, точно по нему тащили что-то тяжелое. Он быстро оббежал другие болота, обнаружив подобные признаки и там. После стал более внимательно присматриваться к бугоркам, торчащим из воды. Он мог поклясться, что вот тот холмик над ряской напоминал спину в кожаной куртке, а чуть дальше из воды выпирало нечто похожее на руку.

Поразительная догадка поразила его настолько быстро, что он отказывался поверить, что такое действительно может быть. Все жители деревни Вульфрик были погребены вот в этих трех болотах, просто никому в голову не могло прийти искать именно здесь. Но кто же тогда расправился с солдатами? Неужели партизаны уничтожили целую роту в отместку за то, что те перебили деревню? И как это вяжется с его пациентами и их весьма странными показаниями? Август начал припоминать, что они говорили и про болота, и про грязь, и про пулеметные очереди. Картинка постепенно начинала складываться, однако доктору она совершенно переставала нравиться. Как можно решиться на подобные зверства? Ведь это самый настоящий геноцид против мирного населения!

Сумерки опустились довольно быстро, в воздухе чувствовалось напряжение, словно кто-то шептал на ухо: «уходи поскорей, пока не случилось беды». Август со всех ног бросился к Джейкобу, который успел порядком отдохнуть и теперь бродил возле машины, пыхтя папиросой. Он быстро рассказал ему о случившемся и уже вместе они побежали к месту, где лежала девочка. Увидев труп, Джейкоб вырвал, едва не попав на самого Августа.

– Говорил же вам, док, что дело здесь не чисто! Ой, как не чисто! – Причитал он, начав судорожно теребить кепку в своих руках. – Там, где замешены военные, того и жди всякой беды, док!Это просто ужасно, ужасно! У меня нет слов! Простите, док.

Джейкоб отошел в сторону и закурил папиросу. Он даже через плечо боялся посмотреть на то место, где лежала девочка.

Август быстро раздумывал, что же делать и пришел к выводу, что лучше отправиться в город и сообщить властям. Им будет необходимо осушить болота и вытащить трупы. А они с профессором тем временем возьмут на себя пациентов. Этот крепкий орешек пора раскусить! Он наклонился к телу девочки и осторожно взял ее на руки. Вместе с Джейкобом они отнесли тело в заброшенную деревню, осторожно уложив на кровать в одном из домиков, при этом плотно закрыв окна и двери, чтобы труп не привлек из леса диких животных. Перед выходом, он сделал несколько снимков погибшей девочки, едва сдерживая подступавшие к глазам слезы.

Ночь опустилась незаметно, на небосводе появилась россыпь звезд, которые с холодным молчанием взирали на Августа с Джейкобом. Они стояли возле домика в нахлынувшем оцепенении. Со стороны леса послышался цокот сверчков и уханье совы, и было что-то странное в этом природном спокойствии, нависшем над лесом. Через несколько минут они уже тряслись по проселочной дороге в сторону Пельта. В эту ночь свет фар разгонял не только нависшую тьму, но и завесу ужасного зла, которое слишком долго оставалось в тени.

До клиники они добрались примерно в десять часов. Катерина была в своем кабинете, ожидая новостей от Августа. Когда они с Джейкобом пересекли порог ее кабинета, она сразу поняла, что случилось несчастье. Втроем они просидели до поздней ночи, обсуждая, что делать дальше. Уже за полночь они согласились, что лучше все сообщить военной администрации и передать дело им. Однако тут стояла другая проблема: у властей вполне разумно могли возникнуть вопросы, откуда им стало известно о расположении лагеря солдат Первой гвардии? Как они обнаружили труп? И как в этой истории замешан Август? А если учесть то, что он был гражданином другого государства, да к тому же того, которое вело против их страны войну, его почти наверняка задержали бы до выяснения всех обстоятельств, а это в их ситуации было неприемлемо. Но и оставлять брошенный труп девочки в пустой деревне тоже было нельзя. Разрешить ситуацию неожиданно помог Джейкоб, составив весьма интересный план.

– Вот, что мы сделаем. – Начал он, потирая мозолистые руки. – Наш молодой док, не может сам идти к властям, это будет подобно тому, что овечка пойдет ко льву. Они тут же бросят его за решетку, а помочь ему здесь абсолютно никто не сможет и один Бог знает, когда его выпустят на свободу. А потому, мы сделаем вот что: скоро будет суббота, выходной день. Я отправлюсь к своему знакомому в Трип под предлогом погостить и отдохнуть от городской суеты. Недалеко в лесу течет приток реки Барроу. Я знаю место, где хорошо удить рыбу и утром в субботу отправлюсь туда. Так вот, по дороге назад я как бы случайно обнаружу труп девочки, который якобы всплыл и прибился к берегу у болота и который я решил перенести в заброшенный Вульфрик. Конечно, об этом я сообщу своему знакомому в Трипе и вместе с ним в понедельник мы отправимся в военно-гражданскую администрацию с сообщением об этой находке. Местных никто не заподозрит, – он обвел взглядом Катерину и Августа, – за это время док сможет собраться и как можно скорее покинуть Пельт, дабы не вызвать никаких подозрений. А там уже пусть занимается своими пациентами и выясняет что к чему.

– Вы действительно готовы сделать это для меня? – Август был весьма удивлен разумностью предложения Джейкоба.

Водитель кивнул, осушив чашку кофе, который заварила Катерина, подозревая, что разговор будет долгим.

– Вы честный парень, док. А я очень уважаю честных людей. По вам видно, что вы искренне пытаетесь разобраться во всей этой истории, и было бы грешно не оказать вам должную помощь. Однако в данной политической ситуации вам лучше всего не высовываться и спокойно уехать с информацией, которая поможет добиться от ваших пациентов всей правды. Если, конечно, они действительно те, кем вы их считаете.

В благодарность, Катерина дала Джейкобу на завтрашний день отгул, после чего все отправились спать.

Однако Август долго не мог уснуть. Перед его глазами стояли болота и труп маленькой девочки. Этот образ преследовал его до самого утра и только в шесть часов он смог ненадолго заснуть. Проснулся он часов в одиннадцать, абсолютно не отдохнувший и разбитый, в голове путались мысли, все казалось чем-то нереальным и слишком ужасающим, чтобы быть правдой. После обеда он спросил у Катерины, где находится ближайшее фотоателье и отправился туда, чтобы проявить фотографии. За быструю проявку с него взяли вдвое дороже, но Август не пожалел денег и ему пообещали, что снимки будут готовы к завтрашнему утру. Оттуда он поймал такси и отправился на вокзал, где взял билеты на ранний поезд до Милтры в воскресенье, который отправлялся в шесть сорок пять утра. Когда с этими делами было покончено, он вернулся в больницу и остаток дня провалялся в кровати, чувствуя полный упадок сил. Все его хорошее настроение в один момент куда-то исчезло, сменилось меланхолией и депрессией. Он все думал о том, что могло случиться на болотах, строил предположения, догадки, которые тут же отметал и начинал все сначала.

К вечеру он немного успокоился, сел за столик, взял бумагу и карандаш, чтобы подытожить некоторые факты. Из всего выходило, что солдаты Первой гвардии решили учинить расправу над жителями Вульфрика в отместку за помощь партизанам. Возможно, что жители сливали им информацию о расположении военных и помогали продуктами. Тогда это бы объясняло то, почему их всех перебили. Про это ужасающее событие услышали партизаны, которые напали на лагерь Первой гвардии и в отместку также никого не пожалели. Однако почему, кроме документов больше ничего не пропало? Нескольких человек, включая командира, они взяли в плен. Возможно, те солдаты, которые находятся сейчас в «Двух башнях» смогли от них убежать. Это бы объясняло, почему патруль подобрал их близ леса по дороге на Пельт. Но почему они не сказали, что находились в плену и что там остался их командир? Что за странный шум мешал вспомнить им события той ночи? Они клятвенно уверяли, что ничего не помнят, а от расправы над деревней до нападения партизан прошло слишком мало времени. Однако некоторые детали мозаики явно не сходились, что приводило Августа в замешательство. Сначала фактов было слишком мало, теперь их стало слишком много, но все они никак не вяжутся с общей картиной. Отложив листок с записями, он в душе понадеялся, что когда прибудет домой и покажет свои снимки пациентам, то сможет оживить их память и вытащить всю информацию, которую только возможно. Главное, чтобы полученная правда не привлекла к ним новую беду.

Вечером к нему зашла Катерина, чтобы справиться о его здоровье. Август соврал, что находится в полном порядке. Катерина еще немного поговорила с ним о произошедших событиях, после чего удалилась, сказав, что на выходных ее здесь не будет, а если что-то понадобиться, то он всегда сможет обратиться к дежурному врачу. Август, в который раз поблагодарил ее за оказанные услуги, после чего улегся спать. Сон его был беспокойным, постоянно мерещились какие-то кошмары, но, несмотря на них, утром он чувствовал себя гораздо лучше. После завтрака, он наведался в фотоателье, где забрал снимки. Фотографии получились хорошие, несмотря на то, что все были черно-белыми. Он аккуратно запаковал их в бумажный пакет и спрятал под дно чемодана, чтобы на границе их никто случайно не обнаружил, иначе его точно снимут с поезда и отправят на допрос.

Остаток дня он провел, гуляя по главной площади и рассматривая достопримечательности. Пельт ему очень понравился, несмотря на то, что город был довольно шумным и пыльным, в нем чувствовалось некоторое очарование, сила движения, готовая подхватить тебя и нести непрерывным потоком по улицам, паркам, скверам и бульварам.

Вечером к нему наведался Джейкоб. Он был одет в рыбацкий костюм и длинные резиновые сапоги. В руках держал ведерко, снасти и удочку. Не особо церемонясь, он сложил весь инвентарь в угол и уселся на один из стульев, вытащив папиросу.

– Все прошло как по маслу, док. Можете не переживать. – Сказал он, выдыхая серые клубы дыма. Комнату тут же наполнил запах табака, из-за чего Августу пришлось открыть окно. – Конечно, в Трипе все порядком переполошились, но вопросов никто не задавал. Проглотили наживку, точно форель – мотыля. В понедельник мы с деревенским мэром отправимся на прием в городскую администрацию. Думаю, что в дальнейшем проблем не возникнет. Пусть осушают болота и проводят расследование. Должны же эти увальни приносит хоть какую-то пользу.

– Примете от меня самую искрению благодарность. Я честно не ожидал, что все пройдет настолько гладко. Даже не знаю, что бы я делал без вас.

Джейкоб замотал рукой, мол, давайте без любезностей, после чего его словно осенило и он, выбросив в открытое окно окурок, наклонился к своему ведру, вынув оттуда пожелтевшую папку в разводах от воды.

– Случайно обнаружил ее в том месте, где удил рыбу. Конечно, все чернила на бумаге пришли в негодность, но вот дольно неплохо сохранилась фотокарточка. Случайно, это не один из ваших пациентов?

Август развернул папку и уставился на размытые бумаги. Конечно, прочитать текст было практически невозможно, но когда его взгляд упал на фотокарточку, то он едва удержался, чтобы не закричать во весь голос:

– Этого просто не может быть!

***

С момента отъезда Августа доктор Карл Фитцрой не находился себе места. Почти постоянно на него накатывали приступы волнения за своего подопечного, а в голове проносились сотни ситуаций того, что могло бы с ним произойти в дороге. Однако он всячески успокаивал себя, стараясь не поддаваться панике. Профессор снова бросил все силы на лечение пациентов, применяя все новые средства для ускорения выздоровления. Например, попросил Долорес купить фруктов, орехов и меда, которые способствовали укреплению памяти. В комнате отдыха раздал им краски и попросил нарисовать самое яркое воспоминание, которое они только могут вспомнить. Однако на полученных рисунках был всего лишь обычный пейзаж, свойственный многим городам и деревням необъятной Ринийской империи. Потом отыскал у себя на чердаке старый кожаный мяч, который гоняли еще его дети, и устроил импровизированный чемпионат по футболу между пациентами и санитарами. Он попросил садовника расчистить от травы площадку за «Двумя башнями», на которой кирпичами установил границы импровизированных ворот, а по краям при помощи веревки и колышек обозначил границы «футбольного» поля.

Чемпионат удался на славу, хотя был не таким интересным и динамичным из-за того, что в него играло всего четыре человека. Однако после к ним решил присоединиться уборщик Борман и молодой Финке. Все прошло просто прекрасно, довольны, казалось, были абсолютно все. Сержант и радист чувствовали себя хорошо, давление и пульс соответствовали норме, однако ничего больше достигнуть не удалось. Сержант отметил, что странные звуки в его голове больше не беспокоят, как и кошмары, но вот на месте воспоминаний оставалась пустота, словно кто-то стер отдельные эпизоды из его жизни. Он начал вспоминать свое детство, лица родителей, друзей, товарищей по службе. Бывало, что он рассказывал об этом профессору по нескольку часов, однако все это было до боли размыто. Например, имена родителей он вспомнить не мог, как и название родного города, номер части, в которой служил, имена сослуживцев и тому подобное. Профессор отмечал, что все же некий прогресс был, но он никак не мог приблизить его к тому, что же произошло в Людерфонском лесу.

Радист все также молчал, не давая разомкнуться тонкой полоске губ. Иногда он слишком ярко жестикулировал руками или исписывал ни одну страницу грифельным карандашом, однако все его общение с доктором заключалось в каких-то мелких просьбах, а на все его расспросы он лишь угрюмо кивал головой.

Иногда профессор замечал за ними признаки посттравматического синдрома: сержант иногда фокусировал взгляд в одной точке, словно уходил из этого мира, и сидел так порядка двух часов, абсолютно не реагируя на внешний мир. Периодически на него нападали приступы депрессии. Несколько раз санитары докладывали ему, что по вечерам он плакал в своей палате, закрыв лицо руками. У радиста часто дергалось правое веко или лицевая мышца, порой профессор заставал его за тем, что он стоял у окна, устремив тревожный взор в сторону леса и фермерских полей. Когда бушевала гроза, он зарывался с головой под одеяло и дрожал точно осиновый лист на ветру.

Профессор искренне пытался разговорить пациентов, спросить какие страхи их мучают, но все его вопросы оставались без ответов. Сержант всегда утверждал, что подобное состояние возникает совершенно внезапно, и он сам не может понять, что с ним происходит, а вот радист, как всегда, отмалчивался, словно не замечая вопроса.

Но у доктора были и другие, более насущные проблемы. С отъездом Августа погода неожиданно наладилась, было тепло и сухо, а потому он решил не терять времени даром и составить заявку на вызов кровельщика, который бы мог залатать крышу. Радист совершенно неожиданно вызвался помочь починить проводку и поменять некоторые лампы, которые уже несколько месяцев оставались нерабочими. Он просто составил профессору список необходимых материалов и сказал, что все сделает сам.

И вот как раз в четверг, примерно в то же самое время, когда Август сидел в кабинете доктора Витмана и тщательно наблюдал за его работой, профессор трудился над составлением заявки, ведя подсчет материалов и денег, которые ему понадобятся. Подобную смету он отправлял в бухгалтерию окружной психиатрической больницы Фэллода, где уже решалось, могут ли выделить ему подобные средства и материалы, и если могут, то, как скоро и в каком количестве. Он решил, что завезет смету в понедельник, заодно наведается на кафедру и к своему другу Людвигу, которого из-за случившихся событий, не видел уже довольно давно.

И вот как раз в этот момент в дверь кто-то постучал весьма робко. Доктор отвлекся от исписанных листов и сказал как можно громче:

– Войдите.

В дверь просунулось морщинистое лицо сторожа Хоппа, который мял в руках свою серую кепку.

– Прошу простить за беспокойство, доктор Фитцрой. Но там, человек, понимаете он…ну это…

– Боже мой, Хопп, да говори ты уже скорей!

– Из Ассоциации военных психиатров! – Выпалил сторож как на одном духу.

В один момент у профессора в душе все поднялось и с силой опустилось назад. Руки моментально вспотели, сердце заколотилось в груди. Вернув себе самообладание, он ответил:

– И где же он?

– Ждет у ворот, доктор. Мы все строго соблюдаем ваш наказ: никого постороннего без согласования с вами не пропускать. Вот я и подумал, что лучше сначала сообщить вам.

– Господь милосердный, Хопп! Но это же не касается людей из Ассоциации! Как можно скорей проводи его ко мне в кабинет!

– Сейчас сделаем.

Хопп рванулся с места так, точно за ним гналась стая собак. Профессор подошел к окну и увидел, как сторож открывает ворота и чуть ли не под руку ведет мужчину, лет тридцати пяти, в круглых очках с кроткими русыми волосами и бакенбардами. На нем был простой серый костюм, галстук и темные туфли. В правой руке он держал кожаный коричневый портфель на застежках. Доктор тут же перекрестился несколько раз, произнес короткую молитву и мысленно приготовился к самому худшему. Ну, вот и все. Ему конец. Они закроют «Две башни», заберут пациентов себе, а его отправят на покой. Что же будет с юным Августом, санитарами, Долорес, мистером Борманом, Финке и Хоппом? Неужели они и их просто выкинут на улицу?

Приготовившись к самому худшему, профессор уселся за свой стол, быстро разложил по местам валявшиеся бумаги, создавая некое подобие порядка и с самым официальным видом, на который только был способен, принялся ждать. Стук раздался слишком внезапно, отчего доктор чуть не подпрыгнул, однако голос его был тверд и спокоен:

– Да, да! Входите!

Дверь распахнулась, и перед ним собственной персоной предстал человек из Ассоциации. Мужчина был весьма высок, и подтянут, и в целом создавал приятное впечатление. Голос его звучал дружелюбно, но официально:

– Добрый день! Надеюсь, я вас не потревожил? Меня зовут Йохан Бром. Я являюсь уполномоченным инспектором Ассоциации военных психиатров Фэллодского округа. Вот мое удостоверение. – Он протянул профессору корочку, но тот даже на нее не взглянул. – В недавнем времени, у вас произошло весьма пренеприятнейшее событие. Если верить отчету, один из ваших пациентов покончил с собой. Все верно? Поэтому Ассоциация хочет убедиться, что это был всего лишь несчастный случай, на который вы не смогли повлиять. А потому мне надо убедиться, что условия содержания оставшихся двух пациентов соответствуют нормам безопасности. К тому же, мне необходимо будет просмотреть журнал лечения, поговорить с персоналом и самими пациентами, дабы составить собственный отчет для комиссии. Надеюсь, никаких препятствий у меня не возникнет?

Весьма обреченно профессор ответил:

– Все верно. Я к вашим услугам. Постараюсь помочь, чем смогу.

Йохан Бром оказался и не таким уж и плохим человеком. Он не был высокомерным, тщеславным и не старался придираться к деталям, чтобы в очередной раз подчеркнуть важность своего положения. Сначала он проверил журнал лечения, прочитал истории болезни, ознакомился с методиками лечения профессора, а также поинтересовался, где сейчас находится его ассистент Август. Удовлетворившись всеми ответами, он отправился расспрашивать о произошедшем событии персонал больницы, особенно долго общался с санитарами и сторожем Хоппом. После наведался в палаты пациентов, потратив на каждого не более получаса, осматривал условия содержания, проверил общую чистоту больницы, столовую, комнату отдыха, туалеты. В процессе своей ревизии он делал пометки в специальный бланк, который впоследствии передаст Ассоциации военных психиатров. Потом вышел из больницы, внимательно осмотрел окрестности, проверил состояние ограды, ухоженность парка и чистоту дорожек из гравия.

На все доктор Бром потратил порядка пяти часов. Когда он, наконец, закончил свои изыскания, то вернулся в кабинет профессора, для которого эти пять часов были сущим адом. Он напрочь забыл и о пациентах, и о смете для починки крыши, он даже пропустил обед, и сейчас мучился от колик, которые были вызваны не столько голодом, сколько переживаниями.

Йохан Бром плотно закрыл дверь кабинета и присел на стул рядом со столом профессора, откуда открывался прекрасный вид из окна. Аккуратно сложив все бумаги, он сказал:

– Ну что же, мистер Фитцрой, я провел как можно более непредвзятое расследование, а сказать по правде – просто осмотр вашего заведения, и сделал для себя некоторые выводы, которые готов озвучить, если вы не возражаете.

– Прошу.

– В целом, состояние ваших основных фондов, выражаясь экономическими терминами, оставляет желать лучшего. У вас протекает крыша, развелась сырость, плесень, в некоторых местах вздулись полы, не работает ряд ламп, – и это лишь малая часть того, что мне удалось заметить. Но есть и положительные моменты: у вас достаточно чисто, в палатах поддерживается порядок, кухня и столовая также отвечают гигиеническим нормам. Наиболее заметный для вас плюс – наличие парка для прогулок, что позволяет пациентам проводить время на свежем воздухе, однако обратите внимание на состояние вашего фонтана. Либо выделите себе время для его очистки, либо демонтируйте, поскольку сейчас ничего, кроме депрессии он не нагоняет. – Он замолчал, перебирая в руках листки, после чего спросил: – Простите, не будет ли у вас стакана воды?

– Я могу заварить кофе или чай, если хотите. – Как можно любезней сказал профессор, поправляя съехавшие на нос очки.

– Кофе, если можно.

Пока профессор ставил чайник на электрическую плиту и доставал чашки, доктор Бром продолжил:

– Что касается разговора с персоналом – тут все в порядке. Похоже, что всех устраивают нынешние условия труда, а о вас они отзывают как о человеке с высоким уровнем врачебного профессионализма и такта, который действительно старается помочь своим пациентам. Кстати, скажу несколько слов и о них. Пациент из двести второй палаты оказался более сговорчив, чем из двести третьей. Собственно говоря, именно «поговорить» мне посчастливилось только с ним. Никаких нареканий на условия содержания или методы лечения он не высказал, и отметил, что вы ведете себя с ним достаточно дружелюбно, по его собственным словам: «не старается засунуть меня под холодный душ или сделать лоботомию». Также хотел бы задать вам вопрос о пациенте из двести третьей палаты. Как давно он не разговаривает?

Профессор посмотрел на доктора Брома как раз в тот момент, когда разливал кофе по чашкам.

– С момента, как его сюда привезли. Я считаю, что у него афазия, вызванная стрессом.

– То есть ничто не говорит о врожденных дефектах речи?

– Думаю, что нет. Потеря речи вещь достаточно специфическая и часто свойственна людям, пережившим сильный стресс. Просто кто-то начинает говорить через месяц, а кто-то через год. В любом случае, я не собираюсь пытать его каленым железом, чтобы услышать его голос.

– Очень на это надеюсь, – промолвил Бром, отпивая свой кофе. С первых глотков он почувствовал бодрость, а ощущение сухости в горле моментально пропало. – Но все же, я поговорю о том, чтобы направить к вам логопеда. Вдруг это что-то серьезное.

– Я буду вам весьма признателен.

– Собственно говоря, от него ничего плохого тоже я не услышал. Он написал на бумажке, что его все устраивает, и никаких претензий у него нет. Но теперь мы перейдем к менее приятной теме, а именно – самоубийству вашего пациента. Как так получилось, что ему удалось выпутаться из твердых кожаных ремней и сплести из них удавку?

– Если честно, я ума не приложу, как у него подобное могло получиться. К несчастью, в этот момент я был в отъезде по делам, и здесь оставался мой ассистент Август. По его словам, погибший пациент начал вести себя агрессивно из-за чего к нему пришлось применить силу ради его же блага. Мне также довелось наблюдать его весьма агрессивное поведение, особенно в последние время, когда у него начали все чаще появляться галлюцинации, что явилось следствием, как мы считаем, развития шизофрении. Я старался давать ему сильные антидепрессанты, чтобы облегчить симптомы, но, к несчастью, они не оказали должного эффекта.

– Да, я прочитал журнал выдачи лекарств. Все это весьма прискорбно, однако не объясняет того факта, что же произошло. Все указывает на то, что ему кто-то да помог. Однако ваши санитары и сторож богом клянутся, что в палате никого не было. Их слова подтверждает и ваш местный инспектор Розенберг, который ссылается на то, что это всего лишь несчастный случай.

– Хотите знать лично мое мнение? В довольно редких случаях у душевнобольных наблюдается превышенное в несколько раз содержание адреналина в крови. Я считаю, что в момент приступа у него как раз была подобная ситуация, что дало ему силы разорвать один из ремней, а позже свести счеты с жизнью. – Доктор Бром удивленно вскинул брови, допивая свой кофе.

– Довольно подвешенное в воздухе объяснение, не находите? И доказать его уже невозможно, а по результатам вскрытия была установлена смерть от удушья и примесь в крови тех препаратов, которые ему давали. Однако ничто не указывало на наличие повышенного адреналина.

Профессор лишь пожал плечами и схватился за свою чашку, давая понять, что ему больше нечего сказать. Тем временем доктор Бром сделал в своем блокноте кое-какие пометки, после чего вернулся к разговору.

– Не думаю, что мы когда-нибудь уже узнаем правду, но, тем не менее, я готов сделать определенное заключение по проведенной работе, которое будет включено в официальный отчет и предоставлено Ассоциации. – В этот момент профессор замер на месте, точно окаменев. В голове отдавался лишь стук сердца, а по вискам медленно стекали капельки пота. – В целом, ваше заведение произвело на меня впечатление скорее положительное, чем отрицательное. Против вас играет слишком мало негативных факторов, чтобы начинать серьезное расследование, а потому вы можете и дальше продолжать работать в том же духе, но хочу сразу предупредить – еще один подобный случай «странной» смерти пациента, и мне придется передать дело более профессиональной комиссии, которая не будет такой беспристрастной, как я. – Доктор Бром пристально посмотрел на профессора, на лице которого одновременно читалось, как облегчение, так и некоторая неловкость за подобные замечания.

– То есть нас не закроют? – Едва сдерживая голос, выдавил профессор.

– С чего бы это? – Бром, казалось, был весьма удивлен подобному вопросу. – Смерти пациентов в подобных заведениях – дело вполне обычное. По статистике в год до двух тысяч психически больных кончает жизнь самоубийством, а сейчас это дело весьма обычное, особенно, что касается наших солдат. Если бы у вас, к примеру, содержались военнослужащие армии Реготской республики и подобный случай произошел бы с ними, то и разговор бы был совершенно другой. А на наших солдат всем наплевать. Меня и сюда послали «для галочки», мол, проверь все ли так, как было, чтобы быстрее закрыть это дело. И, скажу вам честно, сейчас огромное количество людей стали обращаться в психиатрические больницы, что даже было принято решение открыть те, что были закрыты во время кризиса. Думается, что в скором времени и вашему заведению возобновят финансирование в полном объеме, однако точно ручаться за это я не могу. Все это ходит лишь на уровне слухов.

В один момент у профессора на душе стало настолько легко, что он готов был взлететь, если бы имел крылья. Он промучился в неизвестности почти месяц и уже придумал себе самое худшее, что только могло произойти, но как оказалось, все его страхи и душевные терзания оказались напрасными. Бром подал профессору документы, которые ему необходимо было подписать, а когда все формальности были улажены, засобирался назад. Напоследок доктор Фитцрой не удержался и все же сказал:

– Большое спасибо, мистер Бром за проявленное участие. Стоит сказать, что вы оказались гораздо более добропорядочным и тактичным, чем тот представитель, который приходил до вас.

Бром вопросительно посмотрел на доктора, точно тот сказал какую-то глупость:

– Приходил? До меня? Но помилуйте, за все время Ассоциация никого к вам не отправляла. О вас и вовсе забыли бы, если бы не смерть вашего пациента. Тут уже просто стала необходимость, чем простой визит с проверкой. До вашей глуши еще доберись.

– То есть вы хотите сказать, что не знаете никакого… – профессор порылся в бумажках, отыскав нужный бланк, – Отто Ланге? – Он протянул бумагу Брому, тот посмотрел на нее, покачав головой, и вернул назад.

– Впервые слышу. Да и сотрудников с таким именем у нас никогда не было.

– Но как же? Он еще приехал на автомобиле той же марки, что и у меня!

– Простите доктор, но позволить себе роскошь ездить на автомобиле наше начальство простым инспекторам не позволяет. Они лишь оплачивают стоимость проезда на поезде в оба конца, но не более того. Я еще не видел ни одного человека, которому для инспекции выделяли бы машину. Это достаточно дорогое удовольствие. Да и бланк, который вам выдали, уже давно не используют, на нем даже печати нет.

– Но тогда кто же это мог быть?

– Понятия не имею, доктор. Он не показывал вам своего удостоверения? Нет? Возможно, какой-то проходимец захотел получить от вас денег, устроив фальшивую проверку. Сейчас таких мошенников хоть отбавляй. Он ничего не говорил про деньги?

– Нет, лишь спросил, как идет ход лечения и есть ли прогресс. Вел он при этом себя довольно вызывающе.

– Простите доктор, но я не имею ни малейшего представления о том, кто это мог быть. Я, конечно, спрошу у начальника, но не думаю, что ответ будет положительным.

– Если вас не затруднит, то, пожалуйста, окажите такую услугу.

Бром кивнул и, пожав руку профессору, легкой походкой покинул его кабинет. В душе у доктора Фитцроя снова стало не по себе, а по телу пробежал легкий холодок. Дело начало принимать отнюдь не шуточный оборот, и если это был не человек из Ассоциации, то тогда кто же? И с какой целью он наведывался в «Две башни»?

Глава 12.

1

В Брюкель Август прибыл рано утром в среду, а не вечером вторника, как рассчитывал. Делом в том, что поезд, следовавший из Пельта, останавливался буквально на каждой станции, подбирая все новых пассажиров. А поезд до Фэллода задержался на два часа, в результате чего ему пришлось убить время, слоняясь по вокзалу. То, что он узнал за свое короткое путешествие, имело необычайную важность, и всю дорогу Август сгорал от нетерпения поделиться с профессором новой информацией. А потому задержки в пути просто выводили его из себя, точно кто-то специально не хотел пускать его домой. Покидал он Пельт в смешанных чувствах. И виной тому была Катерина. Подумать только, рано утром в воскресенье она вызвалась его проводить, несмотря на то, что выглядела уставшей и заспанной. Август был польщен таким вниманием и всю дорогу терзался желанием хотя бы намекнуть ей на свои чувства, но страх, терзавший его молодую душу, все же взял верх и он лишь ограничился стандартным набором любезностей. Но Катерина была женщиной отнюдь не простой и уж точно не глупой. Она заметила, как робеет Август в ее присутствии и старательно отводит глаза, если его взгляд задерживался на ней слишком долго. Нравился ли он ей? Возможно. Но скорее как друг, нежели как мужчина. Август был по-детски наивен, и смотрел на мир через призму того, что его можно было бы изменить в лучшую сторону. Этот мальчишка мешал вырасти настоящему мужчине, более серьезному и уверенному в себе. Однако не все было так однозначно. Молодой доктор был привлекателен не только не внешне, но и внутренне, но эти качества скорее создавали из него хорошего товарища, которому можно было поплакаться в жилетку, но никак не человека, которого могла полюбить женщина. По крайнее мерее, такая женщина как Катерина.

На вокзале они прощались как коллеги, которые провели успешную сделку, и подобная официальность умерила пыл Августа, который понимал, что шансов заполучить эту женщину у него мало. Поддавшись какому-то минутному рвению, он купил у продавщицы букетик цветов, вручив его Катерине. Она приняла его с наигранной благодарностью, взамен написав свои координаты, на тот случай если он снова окажется в Пельте.

Но во время поездки Август старался упрятать чувства сердца подальше, сосредоточившись только на своем деле. Он размышлял над тем, как расскажет профессору о необычной больнице в Пельте, Вульфрике, трупах в болоте, партизанах, Джейкобе и что самое главное – о личности Отто Ланге, который был совсем не тем, за кого себя выдавал. Увидев это знакомое лицо на фотокарточке тогда в комнате, он едва не потерял дар речи. Джейкоб, заметив его волнение, поинтересовался все ли в порядке. И тогда он поведал ему о визите в «Две башни» человека с фотографии, который представился инспектором из Ассоциации военных психиатров. На всякий случай Август периодически поглядывал на маленькое фото, чтобы убедиться в том, что не ошибся. Но с каждым разом его уверенность росла еще больше. И тогда вполне вероятно, что в тот вечер в пабе он видел именно Ланге. Но кто это человек? Еще один простой солдат или высокопоставленный военный, который также знает, что же на самом деле произошло? И с какой целью он наведывался в «Две башни»? Собрать информацию или проверить, живы ли еще те, кто может рассказать правду?

Все эти вопросы буквально не давали Августу спокойно сидеть на одном месте. В поезде он часто вставал, бродил по вагону, полностью погруженный в свои мысли. И такое огромное напряжение быстро сказалось на его здоровье. Он приехал в Брюкель абсолютно истощенным, его состояние было даже хуже, чем когда он прибыл в Пельт. К тому же погода снова внесла в свои коррективы: на перроне гулял пронзительный ветер, а с неба срывались косые капли дождя. Стало намного прохладней, на глаза постоянно попадались люди в куртках и коротких пальто. И это после удушающей майской жары!

Молодой доктор с трудом добрался до своего скромного жилища, успев изрядно замерзнуть и промокнуть. Дрожащими пальцами он отыскал ключи и поспешил скрыться за спасительными стенами. Внутри домика царило особое запустение – было видно, что здесь давно никого не было. Все покрылось легким слоем пыли и выглядело даже немного грустно, словно отсюда ушла сама жизнь.

Август быстро сбросил мокрую одежду и обтерся сухим полотенцем. После поставил на газовую плиту чайник и растопил камин. Одежду он развесил на веревке прямо над огнем, а сам переоделся в сухое домашнее белье. Сидя с чашкой горячего чая, он рассматривал языки пламени и прислушивался к треску дерева, что создавало такую приятную атмосферу уюта. За окном уже разразился настоящий ливень, ветер стучался в двери и окна, намериваясь проникнуть за стены домика, но был для этого слишком слаб. Только легкий сквозняк смог пробраться сквозь щели, но для человека, сидящего в кресле, он не представлял никакой угрозы. В скором времени Август даже и не заметил, когда к нему постучался сон.

Он проснулся из-за того, что у него затекла шея, а в комнате стало холодно – камин давно погас. После дневного сна Август чувствовал себя еще хуже, чем до него. В голове появилось какое-то странное просветление, словно в комнате, где было темно, внезапно зажгли слишком яркую лампочку. В этом странном состоянии он добрел до кухни и выпил стакан воды, чтобы промочить горло. Спустя полчаса он почувствовал, что серьезно голоден. Последней раз ему удалось перекусить только в поезде, и то это были сухие бутерброды и чай. Недолго думая, Август решил отправиться в небольшую закусочною «Быстро и вкусно», которую содержала пожилая пара весьма консервативных взглядов, как на кухню, так и на политику. Кормили там сытно, много и что самое главное – не дорого. Туда часто любили захаживать по выходным семейные пары с детьми, желавшие хорошо подкрепиться во время или после прогулки.

Повязывая себе на шею галстук в белый горошек, он подумал, что неплохо было бы после зайти к профессору и поделиться с ним своими открытиями. Август захватил с собой портфель, куда сложил блокнот со своими записями, снимки и фотоаппарат, после чего, немного приободренный, отправился в закусочную. Он пришел как раз вовремя: в заведении практически никого не было, и большая часть столиков пустовала. Выбрав хорошее место у окна, он заказал себя порцию жареного картофеля с копчеными сосисками и моченой капустой, а на десерт взял пирог с черникой и графин лимонада. Фирменный лимонад был гордостью «Быстро и вкусно», и рецепт его приготовления был семейной тайной, так что никому до сих пор не удалось создать ничего даже отдаленно напоминающее оригинальный напиток. Весь секрет состоял в том, что его вкус был не слишком кислым и не приторно сладким, а оптимальным. В жару он освежал лучше, чем холодный душ, и даже ходил слух, что он помогает справиться с некоторыми болезнями пищеварительного тракта.

Когда тарелка оказалось пустой, а фужер был осушен, Август вытащил часы на цепочке и заметил, что сейчас была только половина шестого, а профессор обычно возвращался к шести часам. Не придумав ничего лучше, он решил оставшееся время провести в прогулках по Брюкелю, за которым успел соскучиться. Да, здесь был намного спокойней, в отличие от Пельта, воздух казался чище, а маленькие домики с палисадниками и садами были особенно милы сердцу любого, кто вырос в провинции. Прогресс еще не захватил деревеньку, отчего придавал ей некое старое великолепие, словно время здесь остановилось и не спешило двигаться с места. Автомобили еще не вытеснили повозки и экипажи. То и дело мимо проносились телеги, полные сена, или кареты, запруженные четверкой лошадей. Слишком частыми стали сцены ругани автомобилистов с извозчиками, не поделившими узкие дороги, где с трудом разъезжалось два автомобиля. Эпоха электричества здесь лишь только набирала обороты, но казалось, что некоторые жители ни за что не откажутся писать письма, отправлять телеграммы, топить камины и пользоваться свечами с керосиновыми лампами. Подобный дух закоренелой старины стойко противостоял всему новому и современному, упорно нежелая отдавать занятые позиции.

Август поздоровался с мистером Джеромом, аптекарем, мистером Гессе, кузнецом, и долго общался с пухлолицым пекарем Люмьером, который остановил молодого доктора и поинтересовался, куда это он запропастился в последние время. Он как раз подходил к дому профессора по улице Шахтеров, как сзади раздался гудок автомобиля, заставивший его едва не подпрыгнуть на месте. Август обернулся и увидел улыбающееся лицо доктора Фитцроя, который приветственно помахал ему рукой и указал на крыльцо своего дома. Август кивнул и быстрой походкой направился к домику, пока профессор парковал машину в гараже. Он тут же приметил скульптуру плетеного человека, которая все также продолжала стоять на противоположной стороне улицы, и мысленно поморщился от этой весьма жуткой скульптуры. Тем временем профессор чуть ли ни вприпрыжку подбежал к нему и крепко обнял, похлопав по плечу. Вместе они прошли в гостиную, где доктор усадил Августа на диван, а сам отправился ставить чай. Когда у каждого в руке оказалось по чашке горячего напитка, начался такой важный и такой долгожданный разговор. Август говорил медленно и вдумчиво, стараясь не упустить не единой детали. Профессора искренне поразила больница доктора Пауля и помощь Катерины и Джейкоба, и просто шокировала новость о трупах в болоте, но еще больше – сведенья об Отто Ланге. Тут в свою очередь он рассказал кое-что интересное и для Августа. Они оба внимательно изучали сделанные им фотоснимки, но особенно пристально – фотокарточку Ланге. Август не забыл упоминать, что видел Ланге в пабе «Уголек». Однако профессора больше поразило то, что Август отправился в такое отвратительное заведение, чем сам факт присутствия в нем этого псевдо инспектора. После почти трех часов оживленной беседы они разложили на столе все материалы, которые им удалось собрать и принялись думать, что делать дальше. Августу это чем-то напомнило ту ночь, когда они сидели в кабинете у Катерины и рассуждали, как лучше сообщить о трупах властям. Но здесь, в Брюкеле, у них не было своего «Джейкоба».

– Я считаю, что Отто Ланге играет в этой истории не последнюю роль, – заключил Август и отхлебнул крепкий черный кофе, который заварил профессор в преддверии «долгой ночи». Время пить чай уже прошло. – Он либо был одним из тех, кто участвовал в расстреле деревни, либо был командиром их роты, что более вероятно.

Профессор кивнул, сказав:

– Поддерживаю. На рядового солдата он был не сильно похож. Наверняка наведался к нам под чужой личиной, чтобы выведать, что нам известно. Думаю, что он также боится, что правда рано или поздно всплывет на поверхность, как труп из болота. Однако встает другой вопрос: как ему удалось нас отыскать, и где он раздобыл бланки Ассоциации, пусть и устаревшие?

– Может быть, он работал военным психиатром, прежде чем стал боевым командиром? – предположил Август. – Тогда это многое бы объясняло.

– Не думаю. Много ли ты видел таких вот переквалифицировавшихся психиатров? Сменить стетоскоп на боевую винтовку – отнюдь не просто. Для этого нужно иметь годы тренировок и службы. Но то, что он как-то связан с психиатрией – неоспоримый факт. На тех болотах случилось нечто более странное, чем еще один акт геноцида. Не думаю, что наши пациенты, были виновны во всем этом. Скорее всего, они стали заложниками обстоятельств или жертвами какого-то чудовищного эксперимента.

– Но что могло с ними произойти, тем более что это повлияло на сознание ни одного человека, а целой роты солдат. Какое-то массовое помешательство.

Профессор покачал головой, раздумывая над всеми фактами, и чем больше он узнавал, тем сильнее становилось чувство, что эта история окажется намного страшней, чем они предполагают.

– Думаю, что это нам как раз и предстоит выяснить. Единственные живые свидетели случившего – те ребята, которые сидят у нас в «Двух башнях». Думаю, что пора перестать играть с ними в игры и наконец-то как можно резче выдать им все существующие факты, в том числе подсунуть под нос твои снимки и фото этого проходимца Ланге. Думаю, что память в этот момент у них оживиться, как никогда и наконец-то они перестанут морочить нам голову своими выдумками.

– Вы думаете, они притворяются? Но ведь некоторые симптомы достаточно сложно подделать.

– А ты думаешь, что перерезать целую деревню, проходит бесследно для психического состояния человека? Нужно быть либо психопатом, либо отморозком, чтобы продолжать спокойно жить после такого. Вот теперь мы разгадали загадку их посттравматического синдрома. Он был вызван не войной или боевыми действиями, а актом массовой резни мирных жителей. Я даже не представляю, кем можно быть, чтобы согласиться на такое.

– Но не будет ли для их психики эта информация подобно холодному душу? Это может спровоцировать сильный рецидив, который может привести к смерти. Вспомните поговорку: «словом можно убить». Стоит ли их «убивать» на этой стадии течения болезни или все же выждатьвремя?

– Не переживай. Не думаю, что таких людей доведут до могилы подобные факты. Как-то же они с этим живут, а от того, что кто-то раскрыл их тайну, они лишь больше испугаются и попытаются рассказать, как все было в выгодном для себя свете, пока есть подходящий момент. Более серьезную опасность для нас представляет это тип Ланге. Мы не знаем, что от него ожидать, кто он такой и как сможет повлиять на всю историю. Это меня и беспокоит больше всего.

Профессор отвел взгляд, глядя в окно на сгущающиеся сумерки и на фигуру плетеного человека. Август заметил на его лице смятение и волнение, но гораздо больше в глазах доктора проглядывался страх, сильный страх, способный завладеть не только разумом, но и душой, страх, которого опасается каждый живой человек на этой земле.

– Может быть, нам обратиться за помощью к Розенбергу? – предложил Август, когда молчание затянулось. – Думаю, что он сможет предоставить нам необходимую защиту, если ситуация выйдет из-под контроля. Этот Ланге мне тоже не нравится, еще в первую встречу я понял, что он опасный человек.

Но профессор ответил:

– Всему свое время и к Розенбергу мы обязательно обратимся, но только тогда, когда все факты будут подтверждены и наша теория приобретет под собой основу. Пока что все это лишь догадки, гипотезы, предположения, которые для полиции ничего не стоят. С таким же успехом, любой человек может сочинить похожую историю и выдавать ее за чистую монету. Нет, только тогда, когда мы будем на сто процентов уверены в своей правоте, начнем задействовать внешние силы, а пока нам нужно дожать наших пациентов и посмотреть, какой сок они пустят.

Август вышел от профессора далеко после одиннадцати. На душе у него полегчало, словно разделив свою историю с кем-то, он избавился от ее части и сейчас чувствовал себя уверенным и решительным, готовый работать до последнего пота, чтобы узнать истину. А вот профессор наоборот, пребывал в душевном упадке. Впервые после войны, он ощутил то чувство, которое накатывало на него в окопах. Страх, жуткий страх, пробиравший до кончиков пальцев, который буквально парализовал, не давая и сдвинуться с места. Сердце учащенно билось в груди, левое веко подрагивало, как часто с ним бывало после сильного стресса. Поддавшись этому старому страху, он быстро поднялся наверх и разыскал в чулане коробку с револьвером. «Пять пуль для человека, и только шестая для дьявола» – в который раз прочитал он вырезанную на крышке фразу, пряча заряженное оружие в карман пиджака. Что-то ему подсказывало, что с дьяволом они еще встретятся.

2

Всю ночь профессор не сомкнул глаз, сидя над фотографиями, которые сделал Август и размышлял над тем, как наилучшим образом использовать все свои средства. С одной стороны, его ассистент был прав, и слишком сильное потрясение, которое они могли вызвать, лишь бы усугубило ситуацию и могло спровоцировать новый виток болезни, но с другой им было необходимо полностью убедиться в правоте своих предположений. Эта дилемма мучила доктора очень долго, он постоянно поддерживал себя крепким кофе, но уже под утро не выдержал и уснул на пару часов прямо на диване. Как ни странно, такой короткий сон пошел ему на пользу. Он встал в семь, ощущая небывалый прилив сил, и четко наметил себе план действий, которого будет придерживаться сегодня. «Все или ничего» – так он сказал себе во время бритья, твердо глядя на свое отражение в зеркале. Оттуда на него смотрел старый и изможденный старик со следами недосыпа и переживаний, которые ему довелось перенести за последние дни. В этот момент он снова вспомнил о Грете, и в душе у него стало до нетерпимости тоскливо. Сейчас, как никогда, ему был нужен ее совет и поддержка. Он в который раз совершенно безосновательно начал винить себя в ее смерти, лишь усугубляя душевные муки. Но в тот же момент он взял себя в руки и решительно посмотрел на свое отражение, мысленно попросив Бога о том, чтобы не совершить ужасную ошибку.

Выпив еще кофе вместо завтрака, он облачился в чистый серый костюм, не забыв повязать свою красную бабочку в белый горошек. Все фотографии, документы и записи он сложил в портфель, и преисполненный решимости вышел на улицу. Погода стоял скверная, если не сказать больше: похоже на побережье в который раз нахлынул циклон, который затягивался на несколько дней. Температура воздуха резко упала, ветер пробирал до мурашек, а с неба медленным строем слетали капли, расплываясь по тротуару. Профессор прикрылся портфелем и добежал до гаража, завел машину и выехал на дорогу. Он решил, что сегодня заедет еще и за Августом, ведь такая погода отнюдь не располагала к прогулке на велосипеде, однако подъехав к его домику, он обнаружил, что его ассистент уже уехал. Профессор лишь покачал головой и взял курс на «Две башни».

Дорога далась ему невероятно тяжело, еще никогда путь до клиники не был для него столь труден, как сегодня. Подъезжая к воротам, он посигналил Финке и тот второпях открыл створки. Даже сегодня у молодого сторожа было хорошее настроение, он любезно осведомился о делах доктора и после традиционного пожелания удачи, наконец-то дал ему проехать.

Быстро кивнув Борману, он поднялся на второй этаж и прошел к себе в кабинет. Там уже ожидал Август, поправляя прическу, которая растрепалась из-за непогоды.

– Боже праведный, во сколько ты выехал, что смог меня обогнать? – Удивился профессор.

– Мне не спалось, мистер Фитцрой. Все думал о том, что будет сегодня.

– Не могу винить тебя, сам всю ночь не сомкнул глаз. – Доктор поставил портфель на стол и вытащил из него фотографии. – Но прежде, чем мы начнем, предлагю выпить по чашке кофе, чтобы немного восстановить силы.

– Могу только поддержать, профессор.

Они сидели в тишине, ожидая пока закипит чайник, погруженные в свои мысли. Каждый думал об одном и том же, еще раз все взвешивая и подытоживая. Неужели они смогли подобраться так близко к разгадке? Или все это окажется лишь зря потраченными усилиями?

Допив кофе, доктор попросил санитаров привести пациентов к нему в кабинет. Он решил придать разговору как можно более жесткий характер и не устроил его в комнате отдыха, где пространства и свободы было больше. Сейчас он использовал психологию в своих целях. Он замкнет этих двоих здесь, точно насекомых в банке и когда те поймут, что выхода нет, им придется рассказать ему всю правду, какой бы ужасной та не была. Готтфрид и Вильгельм завели пациентов, усадив их на стулья прямо перед столом профессора. Для этого случая он его полностью расчистил: кроме настольной лампы, нескольких карандашей, листков бумаги и материалов, которые относились к делу, там больше ничего не было. Август стоял возле окна за спиной профессора, взяв на себя роль «наблюдателя», но был готов вступить в диспут при любой подходящей возможности. Санитары дежурили за дверью, внимательно вслушиваясь в каждый посторонний звук.

Доктор не спешил, дав своим пациентам устроиться на стульях, и напряженно перебирал бумажки, показывая, что разговор будет отнюдь не самым приятным. Однако они не выказывали никакой тревоги и тупо смотрели на профессора, совершенно не понимая, зачем тот вызвал их в свой кабинет. Тем временем тучи затянули небо настолько плотно, что в комнате стало почти темно. Дождь все также отбивал медленный такт по подоконнику, а вдалеке периодически раздавались раскаты грома.

– Вы, наверное, гадаете, зачем я позвал вас сюда. – Сказал профессор самым сухим тоном, на который был только способен. – Делом в том, что мы с моим помощником наконец-то смогли отыскать действенный способ, как оживить вашу память. Думаю, вы сами сможете оценить наш метод.

– Было бы неплохо, док. – Отозвался сержант, все еще не совсем понимая, что происходит. – Это блуждание в темноте мне уже порядком надоело. Хочет вернуть себе самого себя. Уж простите за подобную тавтологию.

Доктор ничего не ответил и начал медленно выкладывать перед ними снимки, точно раскладывал карточный пасьянс. Сначала на лицах пациентов читалось недоумение, они смотрели на фотографии так, точно там не было для них ничего интересного, но как только на стол была выложена погибшая девочка, произошел эффект разорвавшейся бомбы. Радиста начало трясти, причем так, что он еле удерживал себя на месте, а вот сержант сперва долго смотрел на снимок, потом взял его в руки и в этот момент в его голове словно что-то щелкнуло: события той ночи пронеслись, подобно кинофильму, крики, выстрелы, стоны умирающих смешались в какой-то чудовищной какофонии, породив ту самую музыку, что так давно терзала его разум. Сначала он бросил снимок так, точно тот был ядовитой змеей, потом повалился со стула и принялся кричать, но это был не простой крик человека, а нечто другое, неизведанное и страшное, что скрывалось глубоко на задворках его сознания.

Август испугался, и уже хотел было ринуться поднять его, норезкий жест профессора пресек эту попытку.

– Что произошло на болотах? – голос доктора был подобен холодной стали. Август еще никогда не видел его таким. – Название Вульфрик вам о чем-нибудь говорит? Кто такой Отто Ланге? Ваш командир? Сообщник? Кто убил почти сотню ни в чем неповинных жителей маленькой деревушки? Отвечайте! Или Богом клянусь, я передам это дело военной прокуратуре Реготской республики, а уж они с преступниками не будут церемониться. Расстрел – самое лучше, что вас ждет! Думали отсидеться у доброго доктора и подождать, пока все утихнет? – Он взглянул на сержанта, который теперь скорчился на полу, закрывая голову руками. В панике, он начала колотить ногами по полу и кричать что-то вроде: «Не виноват, не виноват. Это все они, они». На шум быстро отреагировали санитары, но профессор уверил их, что все в порядке.

– Прекратите истерику, сержант! – Снова набросился он. – Где ваша смелость? Значит, как вырезать целую деревню, так мы можем, а как отвечать за свои поступки, то сразу корчим из себя жертву. Меня этими штучками не проведешь, я заставлю вас говорить правду.

Но сержант не поднялся, а напротив, затих и стал издавать какие-то кряхтящие звуки. И тут произошло совершенно неожиданное событие, которое уж точно никто не ожидал. Радист, вскочил со стула и воскликнул голосом, полным паники:

– Во имя милосердия, помогите ему, он сейчас себя задушит! Я все расскажу! Богом клянусь, расскажу! Он здесь совершенно не виноват, никто не виноват! Помогите ему, что же вы сидите!

Первым на выручку бросил Август, потом на крики профессора забежали санитары и наконец, сам доктор, вооружившись шприцом, подбежал к сержанту. Втроем им удалось оторвать его руки от шеи, но тот брыкался изо всех сил, что-то выкрикивая о том, что за ним пришли и ему все равно не жить. Профессор трясущимися руками ввел сильнодействующее снотворное, после чего его пациент затих. На шеи сержанта остались красные следы от рук, лицо было испачкано слезами и слюной. Доктор сразу распорядился отвести его в палату и вести постоянное наблюдение. Готфрид и Вильгельм взяли сержанта подмышки и вынесли из кабинета обмякшее тело.

За всем эти дрожа, как осиновый лист, наблюдал радист, который оказался и не таким уж и молчуном, каким его считали. Совершенно неожиданно профессор вспомнил сон с полковником Винзелем, в котором тот его предупреждал, что один из пациентов выдает себя совсем ни за того, кем кажется на первый взгляд. От всего произошедшего у доктора начались трястись руки, а сердце и вовсе было готово вылететь из груди. Не лучше чувствовал себя и Август, вытирая мокрые руки о халат. Он интуитивно подозревал, что это разоблачение ничем хорошим не кончиться, но порадовался, что его прогноз сбылся лишь отчасти. Когда все немного успокоились и приняли по нескольку таблеток валерианы, доктор смог продолжить свой допрос.

Радист выглядел спокойным, но руки у него по-прежнему тряслись, а правое веко периодически дергалось. Профессор и Август смотрели на него с нескрываемым удивлением и нетерпением. Ловя на себе их взгляды, пациент понял, что придется рассказать им все, иначе на кону окажется его собственная жизнь. Отпив из стакана воды, которую ему подал Август, он начал:

– Меня зовут Ансельм, Ансельм Кёлер. Я был радистом восьмой роты отделенного пехотного батальона специального назначения Первой гвардии его Величества императора Ринийской империи. Не знаю, с чего начать, но будет лучше, если расскажу все по порядку, чтобы у вас не возникло сомнений в правдивости моего рассказа. – Он бросил косой взгляд на фотографии, которые по-прежнему были разложены на столе, после чего сказал: – Не могли бы вы их убрать? Не могу видеть подобные вещи. – Профессор кивнул и спрятал снимки в бумажный пакет. – Итак, все началось два года назад, когда наша страна развязала эту бессмысленную и никому не нужную войну…

Глава 13.

1

С самого начала этой истории Ансельм Кёлер знал, что просто так он не отделается, и когда-то все же придется рассказать правду. По натуре он был человеком трусливым, всегда предпочитавшим откладывать принятие важных решений на потом, а когда назначенный час наступал, то старался выпутаться из ситуации чужими руками. Его трусость и непомерная застенчивость проявлялась абсолютно во всем: он боялся купить товар, которого раньше не пробовал, боялся заговорить первым и никогда первым не протягивал руки, боялся в одиночку возвращаться ночью домой, и до жути опасался женщин, домашних животных и зубных врачей. Рос он подростком весьма странным, тяжело сходился со сверстниками и часто становился объектом жестоких насмешек, которые переносил особенно тяжело, однако обладал незаурядным умом, позволявшим ему добиваться успехов в учебе. Он вырос в грязном и пропахшем рыбой портовом городе Альбен на западном побережье Изумрудного моря. Его отец трудился по десять часов на консервном заводе, а мать преподавала в начальных классах. Достаток семьи был гораздо ниже среднего, из-за чего Кёлеры всегда испытывали нужду. Ансельм часто недоедал и порой замечал, как мать отказывается от еды, чтобы дать ему добавки. Эта плохо прикрытая бедность очень огорчала Ансельма, но выбор у него был не велик. В то время в Альбене можно было стать либо рабочим на рыбном заводе, либо записаться на флот. Однако ни одна из таких перспектив его не привлекала. Он стремился выбиться в люди, стать достойным и уважаемым человеком, но самое главное – хотел вытащить своих родителей из этой ужасной пропасти, которая каждый день все больше отражалась на их лицах, полных отчаяния и безнадежности.

Будучи школьником, он увлекся изучением электричества и радиотехники, и даже вступил в небольшой городской кружок энтузиастов, с трудом преодолев сдерживавший его страх. Но интерес и стремление заниматься любимым делом оказались сильнее терзавших его сомнений, и вскоре он начал делать заметные успехи и на этом поприще. Руководитель кружка, Абрахам Холден, или старина Эйб, как называли его близкие и друзья, весьма заинтересовался работами Ансельма, который сначала самостоятельно собрал электронные часы, а потом и радиоприемник, и посоветовал ему поступить на курсы военных связистов. Тогда человек, умевший использовать рацию, считался весьма редким специалистом и высоко ценился военным командованием, которое уже успело оценить всю прелесть беспроводной связи. Успешно выдержав все экзамены и закончив подготовку в рядах лучших студентов, его и еще девять человек после выпуска пригласили не куда-нибудь, а на службу в элитные подразделения Первой гвардии его Императорского Величества. Такую возможность нельзя было упускать! К тому же там платили весьма приличное жалованье, что помогло бы приблизить честолюбивую мечту Ансельма ближе к действительности. Но только одному Богу было известно, каких титанических усилий все это ему стоило. Сколько ночей он ни спал, сколько раз скрипя сердцем, переступал через самого себя, сколько пота излил, чтобы добиться подобной службы!

В один момент, не выдержав этого давящего напряжения, он бросился за помощью к городскому психиатру, стараясь найти у того лекарства от своего всепоглощающего страха. Внимательно выслушав его, доктор вытащил из шкафчика какие-то белые продолговатые пилюли собственного производства, и наказал применять строго по десять таблеток в месяц, в момент самых сильных панических приступов. И такая, казалось бы, пустяковая панацея действительно сработала! Ансельм чувствовал, как зловещая тень страха постепенно от него отступает, он стал приветлив, жизнелюбив и даже начала знакомиться с девушками, к большому облегчению его матери. Он регулярно наведывался к доктору за спасительными пилюлями, а тот, в свою очередь, брал с него весьма немаленькую плату, утверждая, что ему тоже нужно на что-то жить. Однако эти походы Ансельм держал в строжайшей тайне, ведь если бы командование узнало, что он посещает «доктора психа», его тут же выкинули бы из части с позорным клеймом, которое поставило бы крест на его карьере.

Но этот аспект его жизни так и остался тайной. Ансельм спокойно трудился связистом, однако поначалу не пользовался у своих сослуживцев большой популярностью. Делом было в том, что молодой радист обладал весьма скромным здоровьем и просто физически не мог потянуть программу тренировки элитных солдат, да к тому же был гораздо умнее всех своих товарищей, включая и офицерский состав. На первых марш-бросках он тянулся в самом конце колонны со своей переносной и тяжелой рацией, а сзади его пинками подгонял командир роты, капитан Эрвин Бойль. Когда Ансельм спотыкался и падал, капитан как можно громче кричал ему на ухо: «Подними свою тощую задницу, Кёлер! Мы не на показе мод, барышня! Это – марш-бросок и я не намерен терпеть в своей роте подобных щуплых слабаков! Если завтра начнется война и нашу роту сотрут в порошок из-за тебя, то клянусь богом, я восстану из мертвых и сожму твою трусливую глотку так сильно, что глаза вылезут наружу! Подъем, подъем! Не время отлынивать!». Если бы ни его выдающиеся умственные способности и отличное знание радиотехники, Ансельм ни за что в жизни не поступил бы в Первую гвардию. Просто не прошел бы по физическому отбору.

Однако он не унывал и вскоре понял, как завоевать всеобщее расположение. Когда командир роты отправлялся в командировку или по другим важным делам, так что его не бывало в казарме по несколько суток, Ансельм настраивал радиостанцию на прием развлекательных радиоволн, где читали фантастику, бульварные романы, передавали последние новости, сводки погоды или обзоры футбольных матчей, которые велись в прямом эфире. В сером и оторванном от мира казарменном быту, эта информация была на вес золота. Столпившиеся возле усилителя солдаты с упоением вслушивались в голоса дикторов, которые негромким эхом разлетались по помещению.

Через некоторое время он получил заслуженное уважение и от офицеров, которые приносили ему на ремонт, то сломанные электрические торшеры, то патефоны, то громоздкие радиоприемники. Почему-то они все считали, что он может отремонтировать абсолютно любой предмет, какой только попадется ему в руки. Но это было далеко не так. Порой Ансельм до ночи засиживался над сломанным прибором, стараясь привести его в рабочие состояние методом проб и ошибок. К счастью, все изделия уходили владельцам в исправленном состоянии. За это он получал небольшие привилегии: освобождение от марш-бросков, конфеты, шоколад, а порой и домашнюю выпечку. Иногда он поражался откровенной тупости некоторых людей, что приводило его просто в бешенство. Например, жена одного из офицеров решила зажечь лапочку в торшере при помощи спичек! Во время ремонтных работ в их доме отключили электричество, и эта легкомысленная дурочка посчитала, что лампочка может снова засиять, подобно свечке, если ее поджечь! В результате лампочка треснула и развалилась, а патрон лампы оплавился, из-за чего поврежденная лампочка никак ни хотела высовываться! Ансельм привел торшер в порядок и как можно вежливее разъяснил офицеру, что подобные вещи больше ни при каких обстоятельствах делать нельзя.

И может быть он всю жизнь так и отсиделся бы в штабе, ремонтируя сломанные электроприборы и развлекая солдат, если бы не началась война. И та трагедия, которая привела его в «Две башни», стала прямым следствием этой жесткой и кровавой мясорубки, загубившей миллионы жизней. Однако не только война была виновна в его сегодняшнем положении.

Сидя на стуле в полутемной комнате перед профессором и Августом, он снова ощутил приступ того самого страха, который терзал его на протяжении всей жизни. Он инстинктивно потянулся к внутреннему карману, где хранил свои волшебные таблетки, но его рука лишь нащупала отворот белой больничной рубахи. Ансельм понимал, что от него ждут ответа, но никак не мог собраться с мыслями и, чтобы выиграть время, попросил у ассистента профессора воды, медленно отхлебывая каждый глоточек. В этот момент он поймал себя на мысли, что если бы ни мучавшая его совесть и те подсказки, которые он время от времени давал доктору, то все так бы и осталось покрыто туманом тайны. Безусловно, трупы в болоте когда-нибудь и нашлись бы, но вряд ли бы их связали с сидящими здесь солдатами. Скорее всего, дело просто бы замяли за отсутствием прямых улик и свидетелей, но, как всегда, все пошло совершенно не так. И кто тянул его за язык? А теперь, когда перед ним лежали эти ужасные снимки, держать в себе правду больше не было сил. Бедняга сержант, он в этой истории лишь жертва, как и все они, вся восьмая рота Первой гвардии. Никто не хотел этой трагедии, никто к ней не стремился. За время службы он хорошо узнал этих людей: это были обычные парни из разных городов империи, которые хотели защищать свою страну, а не нападать на чужую. Но их использовали, как нож для отрезания большого куска пирога, состоящего из человеческих жизней, а при этом всегда проливается много крови.

Наконец, взяв себя в руки и собравшись с мыслями, он начал свою историю.

– Чтобы вы понимали, как все произошло, я расскажу небольшую предысторию, иначе некоторые моменты будут для вас не понятны. – Ансельм дрожащими руками допил воду, после чего сжал руки в кулак. Приступ панического страха пока еще не завладел им полностью. Он постарался успокоиться и сосредоточиться на разговоре. – Мы были ротой, лучшей ротой Первой гвардии Его Императорского величества. По крайне мере наш капитан сделал все, чтобы эта мысль плотно укоренилась в нашем сознании. Он все время повторял, что мы должны не просто послужить своей стране и ее императору, а сделать это лучше, чем все другие подразделения во всей армии. Он муштровал нас днем и ночью, заставлял проводить сутками без еды и сна, часто мы выезжали на тренировки в лес и проводили там по несколько месяцев, до блеска оттачивая военное мастерство. Многие не выдерживали такой нагрузки и уходили, но их тут же заменяли другие, более выносливые солдаты. Капитан Бойль лепил из нас не просто солдат, он делал оружие, которое способно уничтожить любого врага. Наши жизни, говорил он, ничего не стоят, если мы не сможем продать их за наивысшую цену. Когда началась война, капитан едва не танцевал от счастья. Он говорил, что это наш шанс приобрести уважение, почет и славу, стать элитой не только в тылу, но и на поле брани. Однако, по непонятной до сих пор причине, его планам не суждено было сбыться.

После того, как войска Ринийской империи вошли в Пельт и захватили полный контроль над границей с Реготской республикой, нашу роту отправили на патрулирование ближайших лесов, в поисках скрывавшихся там солдат вражеской армии и им сочувствующих. За этим занятием мы провели почти год: нам удалось поймать около сотни человек, большая часть из которых были местными жителями, которые оказались в «не то время, в не том месте». После нас отправили охранять конвои с провизией, которые следовали на передовую. У некоторых солдат создавалось впечатление, что мы занимаемся всем, чем угодно, только не настоящим делом. Такое же ощущение было и у капитана Бойля. Подобное положение дел приводило его в настоящее бешенство, больше года он ходил злой и раздраженный, все время обвивал пороги военных штабов с просьбами отправить его роту хоть в бой, хоть в тыл противника для осуществления диверсией, или хотя бы позволить патрулировать вблизи районов, где ведутся активные боевые действия. Однако не скрою, подобное положение дел мне только нравилось. Ежедневно мне удавалось ловить сводки с передовой, слушать отчеты об убитых и раненных, о тяжелых буднях в окопах, о постоянной нехватке еды, чистой воды и сна, а также об ужасных болезнях, которые косили солдат не хуже вражеских пуль и снарядов. Конечно других парней, которые были настроены на боевой заряд, все это тоже раздражало и выводило из себя. Они все твердили: «Когда же? Когда же мы увидим реальный бой?». Мне хотелось рассказать им обо всех этих ужасах, что я слышал, но я помалкивал, чтобы не слыть трусом.

И вот, в один из весенних дней, как показалось многим, их мечты исполнились. Дело было в том, что в лесу, неподалеку от основной дороги на Пельт, по которой шли караваны снабжения для нашей армии, были обнаружены партизаны. Несколько атак нанесли значительный вред, многие припасы были похищены или уничтожены. И вот здесь высшее командование посчитало, что настал час и для нашей «элитной роты». Нам было рекомендовано разбить лагерь вблизи поселения Вульфрик, – по факту это была небольшая лесопилка, а вокруг нее выросли дома лесорубов, которые жили здесь со своими семьями. У них даже старосты не было, а основная связь проходила через дорогу к деревне Трип. В общем, дыра это была еще так. Поскольку нам было запрещено использовать дома местных жителей, мы разбили палаточный лагерь примерно в одном километре от Вульфрика. Местным жителем, конечно, такое близкое соседство с военными отнюдь не нравилось, но кто спрашивал их мнение? В само поселение мы не наведывались, только по нескольку раз в день отправляли патруль, чтобы проверить, не прячет ли кто у себя в доме партизан, однако за все время никто так и не был найден. Мародерство и насилие над женщинами у нас каралось смертной казнью, а потому рисковать никто не хотел. Патрули лишь выполняли свою работу, после чего уходили, не обращая внимания на многозначительные взгляды женщин или предложений «отобедать» какой-нибудь старухи.

В целом жизнь протекала размерено и спокойно. Стоит ли говорить, что никаких партизан мы не нашли, хотя прочесали этот чертов лес акр за акром. Несколько раз мы натыкались на следы снятых лагерей, однако все говорило о том, что партизаны ушли отсюда уже много месяцев назад. У капитана Бойля закралось ощущение, что его просто водят за нос и отделываются, точно от назойливой мухи. Он заставлял нас патрулировать лесополосу ежедневно и приказывал найти ему «хоть одного партизана, иначе он с нас шкуры снимет». Но, несмотря на все старания, кроме животных и нас среди этих бескрайних сосен и вязких болот больше ничего не водилось.

Спустя несколько месяцев капитан находился на грани нервного срыва. Пару раз он уходил в лес и расстреливал в пустоту несколько автоматных магазинов, а иногда крушил об деревья толстые палки, да так, что разбивал себе руки до крови. Мы с ребятами думали, что в скором времени он совсем свихнется и в один прекрасный день придется его скрутить и отдать военным психиатрам, но Бойль неожиданно остепенился, успокоился, и даже на какое-то время перестал выгонять нас на марш-броски, а потом неожиданно пропал на неделю, оставив за старшего сержанта Гюнтера Брауна.

– Одну секундочку, – перебил Ансельма профессор, который до этого внимательного слушал рассказ, не сводя глаз со своего пациента, – то есть, вот так, командир вашей роты просто взял и уехал? И никто не знал, куда и зачем?

– Верно. В последнее время, когда с фронта начали доходить новости о поражениях нашей армии, он довольно часто отлучался. Вскоре все начали привыкать к этому и перестали считать чем-то необычным.

– А сержант, как вы сказали, Гюнтер, это случайно не…?

– Именно он, профессор.

– Святые отцы! И вы нам ничего не сказали! Мы потеряли столько сил и времени, чтобы установить ваши личности, провели целое расследование, а оказалось, что все ответы были у нас под носом!

Ансельм уставился в окно, ничего не ответив. Он прекрасно понимал, что своей игрой в молчанку принес больше вреда, чем пользы. Однако он не мог сразу довериться профессору и выложить ему все, как есть. К подобной правде нужно было подновиться, подойти, чтобы здраво и трезво распределить все факты. К сожалению, назначенный час наступил быстрее, чем ему хотелось бы. Кто-то должен понести за случившееся наказание, и если меч упадет на его голову, он будет к этому готов.

Ансельм посмотрел профессору прямо в глаза и впервые почувствовал как привычное чувство страха и скованности отступает. Теперь он готов ко всему, чтобы его не ждало. Терять больше нечего и отступать некуда. Последние мосты сожжены, а он лишь примет и покориться тому, что ждет впереди. Даже если это стройный ряд винтовок смотрящих ему прямо в лицо. Порой жизнь оказывается страшнее смерти, кто бы что ни говорил.

– А тот бедолага, что свел счеты с жизнью, – не унимался профессор, – вы знали и его имя?

– Его звали Стефан, Стефан Йегер, кажется. Младший сержант, они были дружны с Гюнтером, даже очень. Их всегда можно было увидеть вместе. Добродушные парни, все в роте их очень уважали, включая и меня.

– Не удивительно, – бросил доктор Фитцрой, словно был чем-то расстроен, – у этих людей хватило бы духу рассказать правду гораздо быстрее, чем у вас. Проблема лишь в том, что они действительно были больны, а не делали из этого вид.

Колкость осталась Ансельмом незамеченной. Желая разрядить обстановку, Август сказал:

– Может быть, продолжим? Нам нужно узнать всю правду.

Профессор сделал неопределенный жест рукой, мол, пусть говорит.

Попросив еще воды, Ансельм продолжил:

– Так вот. Как я уже сказал, совершенно неожиданно Бойль стал отлучаться по делам. Один раз он даже пропал почти на целый месяц, и мы уже было начали переживать, однако он вернулся, в весьма приподнятом настроении, и сказал, что вскоре «все очень сильно изменится и в лучшую сторону». Но тогда на его слова никто не обратил ни малейшего внимания. К этому моменту сводки с фронта стали еще более тревожными. Наша армия терпела одно поражение за другим. После глухой обороны реготцы, при поддержке своих союзников, развернули масштабное наступление с нескольких направлений. Вдобавок ко всему, флот Бликвудских островов атаковал наши корабли и конвои снабжения, а после принялся блокировать крупные порты. Думаю, что не стоит говорить о том, какие настроения царили среди простых солдат. Моральный дух армии падал дня ото дня, но, казалось, это никак не отражалось на нашем капитане. Он ходил с самодовольным видом, то и дело подбадривал нас и обещал, что в скором времени мы сможем оказать нашей стране неоценимую услугу. Я не особо вникал в его пафосные речи, которые он любил произносить перед строем, и просто выполнял свою работу, молясь всем богам, чтобы нас так и не направили на фронт. Однако передовая была бы лучшим исходом, чем то, что с нами произошло. Так, по крайне мере, мы смогли бы умереть с честью.

Ансельм отпил воды и потер лоб, на секунду уставившись глазами в пол. Августу показалось, что тот пытается придумать, как лучше объяснить то, что он обнаружил на болотах, с выгодой для себя. Но на самом деле их пациент вспоминал те дни, когда они в отсутствие капитана отправлялись в лес за грибами и ягодами, а несколько раз даже подстреливали диких индеек и ели из них горячее жаркое у костра, а после пили терпкий чай с пирогом из малины, слушая солдатские байки и дружно горланя до утра походные песни. Эти воспоминания дали ему силы продолжить рассказ, словно то время чудесным образом окутало его душевные раны, на секунды притупив боль.

– Странные вещи стали происходить, когда к нам в лагерь прибыл новый молодой доктор, мистер Файвинг. Бойль пояснил, что доктора Эрмунда, этого добродушного старичка, который так хорошо умел лечить «солдатские болезни», отправили на передовую, где «он нужнее». А вместо него теперь будет этот Файвинг, который «с вашими фурункулами на тощих задницах справиться не хуже». Тогда же он притащил патефон с громкоговорителем, и каждое утро начал включать какую-то совершенно чудовищную музыку, похожую на бой барабанов туземцев со странным скрипом то ли скрипки, то ли виолончели. Но даже она была непонятно искажена: или запись была не в порядке, или качество звука плохое, но то, что доносилось из этой штуковины, только действовало на нервы. Капитан объяснил, что эта запись одного из племен индейцев в океане Туманов, которую исполняют их воины перед походом в битву, и она якобы должна была укрепить наш боевой дух и веру в победу. Он ставил эту проклятую музыку два раза в день: перед подъемом и перед отбоем. Поначалу многие возмущались, что эта какофония только давит на мозги, но спустя неделю никто и не заикнулся о том, что музыка ему мешает. Казалось, что все начали ее не только слышать, но и ощущать. – Ансельм посмотрел на скептические лица Августа и профессора, и весело ухмыльнулся: – Понимаю, что это все звучит как полная чушь, но то, что произошло дальше, вас убедит мне поверить. Спустя три недели все солдаты нашей роты начали выдавать превосходные показатели. Это касалось не только общей физической подготовки, но и стрельбы, рукопашного боя и даже умственных способностей. Словно что-то или кто-то заставило работать все их тело более чем на сто процентов. Даже в себе я заметил некоторые перемены: марш-броски больше перестали быть для меня тягостью, я стал лучше запоминать информацию и, что самое главное, практически перестал уставать. Мне показалось, что я мог бы пробежать сто километров, а после вступить в бой, даже не запыхавшись. Но подобное происходило не только со мной. У парней начался всплеск какой-то совершенно нездоровой активности. Даже после отбоя многие из них выходили из палаток и отправлялись в лес, где мы смастерили площадку для тренировок. Вскоре все это показалось мне странным. Но еще больше поразил меня капитан Бойль: он все время проводил в палатке у Файвинга, а по ночам они о чем-то бурно совещались. Чувство тревоги не покидало меня, и вскоре я перестал слушать музыку, смастерив себе специальные затычки, которые использовал утром и вечером. Мое тело частично, но не полностью стало приходить в прежнюю форму, но чувство огромного прилива сил не проходило. Много вопросов стал вызывать и Файвинг. К нему обращались солдаты с мелкими травмами, ушибами и даже парочкой переломов, однако он не мог, как следует наложить жгут, чтобы остановить кровотечение, а при более серьезных случаях отправлял всех к сельскому доктору в Трип. Но все это, похоже, совсем не смущало Бойля. С каждым днем улыбка на его лице только росла, он подолгу трудился в своей палатке над каким-то отчетом, который намеревался предоставить военной комиссии в Пельте, до той ночи, когда случилось непоправимое.

Это произошло незадолго после отбоя. Мне не спалось, я все размышлял о том, что начало происходить с парнями, как вдруг услышал крики, доносившиеся снаружи. Выйдя из палатки, я увидел, как двое часовых кого-то тащат от склада, где хранились наши припасы. Надо сказать, что время тогда было особенно тяжелое – разгар войны. С едой, особенно у мирных жителей, было туго, да и к тому же стоял февраль, конец зимы. Все запасы были давно съедены, а новый посев начнется только с наступлением весны.

Та ночь была очень морозной. Температура упала, сквозь холодный воздух необычайно ярко светила луна, искрясь на тонкой полоске недавно выпавшего снега. Мне удалось надеть куртку, но вот руки и голову дико щипал мороз. Я трусцой пробежал к небольшому пяточку вокруг нашего лагеря, как раз напротив палатки Бойля. Протолкавшись через группу солдат, я увидел двух мальчишек, лет по четырнадцать, которые сжимали в руках несколько банок с тушенкой. Двое часовых держали их под прицелом винтовок. Один из них, худой и высокий парень по фамилии Бёрк, нервно кричал сержанту Гюнтеру: «Это партизаны, партизаны сержант! Я вам честно говорю! Подлые трусы проделали дыру в задней стенке склада, вытащив нашу еду! Ей богу, сержант, они действовали так тихо, что мы бы так их и не заметили, но проведению было угодно, чтобы мы их поймали. Ведь, правда на нашей стороне, верно сержант?»

Сначала я подумал, что Бёрк говорит о ком-то другом, но после того, как он принялся указывать на детей, мне стало по-настоящему страшно. Я взглянул на лицо сержанта, но тот лишь смутно кивал на каждое его слово. Им вторили и другие, утверждая, что надо казнить партизан и всех, кто к ним причастен. В этот момент на их лицах отражалось что-то невыразимо безумное, словно на какое-то время они все разом потеряли здравый смысл. А потом заговорил второй часовой: «Их там целая деревня, целая деревня партизан. Я вам точно говорю, сержант. Они долго водили нас за нос, но теперь-то мы знаем правду. Нам нужно уничтожить их всех, всех до единого! Это та великая миссия, к которой готовил нас капитан. Сейчас мы должны действовать».

В этот момент Гюнтер схватился за голову, словно какие-то крохи разума пытались к нему прорваться сквозь пелену, но он лишь кивнул, и сказал, что «так мы и поступим». К этому времени из палатки выскочил капитан Бойль. Подле него семенил, как собачонка, Файвинг, явно напуганный всем происходящим.

«Что происходит? – Выкрикнул капитан. Впервые в его голосе я также услышал нотки страха. – Сержант Гюнтер, как это понимать?».

«Мы поймали их, сэр. Поймали партизан. Они в деревне. Мы должны произвести зачистку, иначе они нападут сегодня ночью».

«Какую зачистку? Что ты несешь? Отпустите этих детей и отправляйтесь спасть! Вы меня слышите или нет? Это приказ, сержант!».

Но они не слышали. Жалкие потуги Бойля урегулировать ситуацию ни к чему не привели. Гюнтер махнул рукой, и часовые выстрелили. Дети повалились наземь, выронив жестяные банки. В этот момент я схватился за рот, чтобы не закричать. Тем временем сержант раздал всей роте оружие, и они двинулись в сторону Вульфрика. Капитан пытался их остановить, пока не получил несколько ударов прикладом, повалившись наземь.

В панике я бросился к себе в палатку, отчаянно пытаясь связаться со штабом. Однако у рации никого не было, по плану следующий сеанс связи был намечен только на шесть часов утра. Не зная, что делать я отправил специальный код, который применяется в случае чрезвычайных ситуаций на фронте. Это своеобразный «крик о помощи», когда надежды на спасение уже нет. Продиктовав цифры и место дислокации роты, я запустил сигнал на повторение, молясь, чтобы его услышал хоть кто-нибудь и как можно скорее.

Потом я снова услышал звуки снаружи. Однако это был истерический крик Файвинга и грубый бас Бойля. Доктор кричал: «я не мог ожидать, что все пойдет не по плану. А что вы хотели, когда согласились на это? Я говорил, что времени слишком мало, нам нужны были исследования, эксперименты. Теперь нам крышка! Я так и знал, что добром это дело для нас не кончится! Что вы стоите? Сделайте хоть что-нибудь с этим стадом баронов, это же ваши солдаты!».

И Бойль сделал. Правда, то, чего доктор никак не ожидал. Он вытащил пистолет и выстрелил Файвингу в лоб. Его тело повалилось прямо у палатки. Я быстро заскочил вовнутрь, опасаясь, что капитан может менять заметить. Спустя десять минут или больше я решился выглянуть снова, однако увидел лишь силуэт Бойля в его палатке. Казалось, он собирает документы.

В этот момент солдаты начали сгонять мирных жителей в лес. Там были все: женщины, старики, дети. Они кричали, умоляли их остановиться, просили пощады, милосердия, но те оставались глухи к их просьбам. Если Бойль хотел получить идеальных солдат, то ему это удалось. Еще никогда я не видел, чтобы люди могли быть столь холодными и жестокими – настоящие, профессиональные убийцы, которые не знали жалости.

Крадучись, я проскользнул в лес и спрятался за деревьями, наблюдая развернувшуюся картину. Солдаты согнали всех прямо к болотам, несколько человек пытались вырваться и убежать, но тут же были убиты. Гюнтер стоял на пригорке вместе со Стефаном, даже в этот час они держались вместе. Сержант громко зачитал приговор, обвиняя жителей в том, что они партизаны или их пособники, а потому, по закону Ринийской империи, приговариваются к смертной казни. К этому времени было развернуто несколько станковых пулеметов. Солдаты взяли жителей «в кольцо», внимательно следя, чтобы никто из них не смог убежать. По периметру было расставлено с десяток керосиновых ламп, отбрасывающих тусклый свет на бледные и испуганные лица жителей Вульфрика. После команды открыть огонь воцарившуюся на мгновение страшную тишину прорезали пулеметные очереди. Воздух наполнили пороховые газы, блики пролетающих пуль маячили в темноте, словно светлячки.

Все закончилось довольно быстро. Спустя десять минут никто из жителей деревни уже не дышал. Несколько десятков раненных добили одиночными выстрелами. Мне показалось, что самое страшное уже произошло, но я ошибся. По непонятной мне причине солдаты начали стрелять друг в друга. Они что-то снова кричали про партизан. Как мне показалось, они теперь видели их в своих же товарищах. Я отыскал взглядом сержанта со Стефаном. Гюнтер снова схватился за голову, точно ее раздирал сильный приступ боли, а Стефан бросил винтовку и обхватил руками дерево, точно ища у того спасения. Он что-то кричал Гюнтеру, но что именно, я разобрать не смог. А потом они побежали. Так быстро, как еще никогда в жизни.

Не зная, что делать, находясь в растерянности и смятении, я бросился за ними, слыша, как за спиной звучат крики и выстрелы. Дальнейшие события пронеслись как в тумане. Мы бежали несколько дней, остановившись лишь один раз у ручья, чтобы выпить воды и вздремнуть несколькочасов. За это время никто из нас не проронил и слова. Мы находились в каком-то странном и тупом оцепенении, словно все это происходит не с нами.

Когда мы выбежали из леса к дороге, сержант сбросил китель и нательную рубашку, после чего посоветовал нам сделать то же самое. Это были первые слова, которые он произнес после катастрофы. Последовав его совету, мы со Стефаном сбросили одежду и припустили трусцой вверх по дороге. Надо сказать, что тогда стоял довольно крепкий мороз, как минимум градусов десять ниже нуля, но я практически не чувствовал холода. Ни у кого из нас не было даже легко обморожения! Мы бежали так порядка трех часов, пока не услышали, как сзади едет грузовой военный автомобиль. Как оказалось, это был патруль, следующий в Пельт, чтобы сообщить о разгроме нашей армии при Фриментауне. После я узнал, что почти пять тысяч наших солдат попали в окружение и были полностью уничтожены; лишь единицам удалось прорвать оцепление и отступить к городу.

Поэтому, когда они подобрали нас на дороге, никого не смутил наш ошарашенный вид и отсутствие одежды – патрульные посчитали, что у нас шок и не задавали вопросов. По прибытии в город, нас сначала отправили в штаб, но поскольку всем мы молчали, командование посчитало, что мы повредились рассудком, и отправило нас в военный госпиталь. Там мы попали в отделение для психически больных. Почти все, кто там был – бывшие солдаты с посттравматическим синдромом. Они громко кричали по ночам, отказывались от еды и мочились под себя, если кто-то случайно производил громкий звук. Я надеялся, что нам удастся там переждать какое-то время, но события играли против нас. Объединенная армия союзников уже была на подступах к Пельту. Все командование, больных и важные документы в срочном порядке эвакуировали. Санитарным поездом нас сначала отвезли в больницу Милтры, однако все госпиталя были переполнены. Мы провели там порядка трех суток, прежде чем нас отвезли в психиатрическую больницу Фэллода. Местные врачи не были столь щепетильны, как вы, а потому отыгрывались на своих подопечных, как только могли. Во время одной из процедур, когда нас должны были усадить ванну и включить холодный душ, Гюнтер взбунтовался. В результате, один санитар остался с поломанной рукой, а другой лишился нескольких зубов. У лечащего психиатра была сломана челюсть и отбиты почки. Стоит ли говорить, что с ним было после этого? Думаю, вы и так знаете.

Его бросили в изолятор, где санитары из всего отделения чесали об него кулаки. Через две недели Гюнтера выпустили, однако этот бывший солдат, лучший из лучших, представлял жалкое зрелище: на руках гипс, лицо – один сплошной кровоточащий синяк. Через пару дней лечащий врач сказал, что нашу троицу, во избежание дальнейших проблем, срочно нужно готовить к операции по лоботомии. Мы так и могли бы сгинуть там, но судьба распорядилась иначе.

После поражения в войне, подобные заведения просто наводнили люди с психическими расстройствами. Даже страшно было представить, скольких людей искалечила война, и не только солдат. Больницы снова оказались переполненными, а потому, наиболее «проблемных» больных, было решено распределять по другим богадельням, как правило, наиболее отдаленным. Так мы и оказались здесь.

Рассказ Ансельма оборвался внезапно, словно все, что накопилось в его душе, вылилось, подобно воде из чайника, и теперь там стало пусто, не осталось ни капли. Профессор и Август были не просто в шоке, они находились в ступоре, состоянии, когда совершенно не знаешь, что предпринять дальше. На какое-то время в комнате повисло гнетущее молчание, нарушаемое лишь тихим стуком капель дождя. Бледный свет электрической лампочки отбрасывал на стены зловещие тени сидящих людей, объединенных одной страшной тайной.

Первым пелену молчания нарушил профессор:

– Да, – больше выдохнул, чем сказал он, – весьма любопытная история. Она многое объясняет. А я, как дурак, считал, что вы пострадали от военных действий. По крайне мере, первоначальная версия была именно такой. Но то, что мы сейчас услышали – все меняет.

– Что вы будете делать, доктор? Сдадите нас властям?

– Нет. Пока нет. Мне нужно подумать, все взвесить и решить, как поступить дальше. Если учесть, что во всем виноват этот ваш капитан Бойль, то вы оказались всего лишь жертвами, а настоящий преступник именно он. Вот только как его найти? Не думаю, что он захочет собственноручно признаться в совершенном деянии.

– У нас ведь есть фотография, профессор. – Неожиданно сказал Август, доставая фотокарточку из папки. Он протянул ее Ансельму и спросил: – Это капитан Бойль?

Тут кивнул:

– Именно он. Хоть и фото весьма плохого качества.

– Какое есть, – отозвался Август, – значит, Ланге и Бойль – один и тот же человек?

– Что он имеет в виду? – спросил Ансельм.

– Ничего. Так, мысли вслух, – ответил профессор, после чего позвал санитаров. Когда вошли Вильгельм и Готфрид, он снова обратился к пациенту: – Мне нужно знать от вас только одно: вы готовы повторить все сказанное, если понадобиться, на допросе или в суде?

– Да, мне больше нечего скрывать. Я готов быть по этому делу, как обвиняемым, так и свидетелем.

– Хорошо. Готфрид, Вильгельм, будьте добры, отведите мистера Ансельма в его палату, а потом снова зайдите ко мне.

Как только за ними закрылась дверь, профессор рухнул в кресло, точно обессиленный после тяжелой работы. Первым заговорил Август:

– Вы думаете, что он сказал правду?

– А зачем ему врать? Такое, даже если захочешь, сочинить весьма трудно.

– Нет, я имел в виду их роль в этом расстреле. Возможно, что они действовали по приказу этого Бойля и расстреляли жителей деревни из мести или чтобы завладеть их имуществом. Как мне кажется, зимой ночевать в палатке намного хуже, чем в доме.

– Возможно, – профессор потер подбородок, – только кто тогда расстрелял после этого всех солдат? Не сам же капитан Бойль, при помощи трех помощников, смог замести все следы? Убить более сотни человек одним махом дело отнюдь не легкое. Да и к тому же зачем им было от него убегать? Замучила совесть, и решили сдаться? Но почем тогда они ничего не рассказали командованию? И в свой визит под другой личиной Бойль пытался выяснить, что нам известно и не проговорился ли кто из солдат.

– Но как ему удалось нас отыскать? Мы же находимся не бог весть где!

– Этот вопрос и меня очень интересует. В истории по-прежнему остались кое-какие белые пятна. И еще: я кое-что слышал об экспериментах по созданию «универсальных солдат». Когда-то мне и самому предлагали участие в нечто подобном, но я отказал, сославшись на свои причины. К тому же, мне довелось прочитать несколько исследований на подобную тему, в основном молодых энтузиастов, которые думали, что с психикой можно играть точно с детской головоломкой. Если заходила эта тема в разговоре с коллегами, я всегда указывал на то, что результаты подобных опытов носят весьма нестабильный характер и могут привести к ужасным последствиям, как и для самого участника эксперимента, так и для окружающих. И вот, как ты смог убедиться, я оказался прав. – Профессор повернулся к окну, глядя, как потоки дождя медленно бредут по стеклу. – Я только сожалею о смерти этого Файинга. Несмотря на полный провал его эксперимента, он был наиболее близок к своей цели. Просто как доктору мне интересно, что же за музыку он использовал и давал ли солдатам дополнительные препараты. Не смотри на меня как сумасшедшего, Август, я отнюдь не собираюсь создавать себе армию идеальных бойцов. Мне интересно, как он сумел повлиять на их подсознание, заставив мозг увеличить силу и выносливость. Ведь если Файвинг сумел активизировать эти процессы то, возможно, точно также можно воздействовать и на психически больных, восстановив или перезапустив их сознание и подсознание. Мозг – весьма интересная вещь, для него нет ничего невозможно, вот только как восстановить то, что в нем повреждено мы до сих пор не знаем. А Файвинг определенно что-то знал. Просто не захотел использовать свои возможности в другом русле.

– И что же мы будем делать дальше?

– Я думаю, что подобная ситуация выходит из зоны нашей юрисдикции. И, как бы нам не хотелось, придется передать этих ребят правительству, а также объявить в розыск этого Бойля или Ланге или кто он там такой. Пусть они теперь мучают свою голову над этой историей. Если по решению суда Ансельма и Гюнтера отправят опять к нам на принудительное лечение, то мы продолжим работу в этом ключе, если же нет, то займемся другими делами. Судя по всему, в скором времени наше заведение вновь обретет прежнюю жизнь, так что работы будет, хоть отбавляй. А для начала я отправлюсь к инспектору Розенбергу и изложу ему суть дела. В любом случае нам понадобиться на первых парах помощь полиции. Заодно послушаю, что он скажет, может быть даст хороший совет. После заеду на почту и позвоню в редакцию еженедельника Фэллода. С новыми данными, мы объявим поиск родственников наших пациентов. Они также смогут нам кое-чем помочь. Ну а напоследок, заеду к отцу Аддлеру и скажу, чтобы сделал временную табличку с именем погибшего пациента. Это будет намного лучше, чем номер неизвестного на его кресте.

– Чем заняться мне?

– Думаю, что лучше пока спрятать все сделанные тобой фотографии и в случае, если нас вызовут на допрос, вообще об этом не упоминать. Все наше небольшое расследование должно остаться в тайне. Не думаю, что о них упомянет кто-нибудь из пациентов, а даже если и так, я скажу, что для получения информации, использовал фотографии из газеты. В общем, как-нибудь выкрутимся. Сейчас я отправлюсь к Розенбергу, а ты пока присматривай за нашими подопечными. Такой роковой ошибки как со Стефаном больше не должно повториться.

– Все сделаю, доктор!

– Отлично, но не будем терять ни минуты. Я отправляюсь немедленно, и да поможет нам Бог!

В этот момент в дверь постучали. На пороге стояли Вильгельм и Готфрид. Собирая вещи, профессор сказал:

– Хорошо, что зашли. Я хочу попросить вас сегодня наиболее пристально следить за нашими пациентами. Проверяйте их каждые пятнадцать минут до тех пор, пока я не вернусь. И в случае экстренной ситуации моментально применяйте то сильное снотворное, которое я вам дал. Мы должны быть готовы ко всему!

2

Профессор быстро пробежал через дворик к своему автомобилю, открыл дверцу и завел мотор. К этому времени опустился туман, а от дождя дорога стала совсем скользкой. Он старался ехать как можно осторожней, с трудом проглядываясь сквозь нависшую пелену. Подъезжая к повороту в сторону леса, он заметил два желтых огонька слева, которые быстро приближались. Он немного притормозил, чтобы пропустить вперед водителя и не успел даже заметить, как сильный удар буквально снес его скромный автомобиль. Машина несколько раз перевернулась и, вылетев на обочину, остановилась, прижавшись правым боком к дереву.

Доктор Фитцрой даже не успел понять, что же произошло. Он больно ударился головой, грудью и ребрами, правая нога, кажется, была сломана, изо рта и носа текли тонкие ручейки крови. Из-под капота валил серый дым, мелкий дождь дробью барабанил по крыше, всюду были разбросаны острые, как бритва, осколки стекла. Перед тем, как потерять сознание, профессор почувствовал, как чьи-то крепкие руки вытягивают его наружу.

Глава 14.

После отъезда профессора Август не на шутку разволновался. Теперь, когда все стало известно, он испугался по-настоящему. События ушли далеко за рамки простого лечения, теперь на кон были брошены человеческие жизни, а это отнюдь не игрушки.

Засунув руки в карманы, он принялся мерить шагами комнату, потом в задумчивости подолгу стоял у окна, глядя на серую завесу тумана, поглотившую все вокруг. Через два часа он лично проверил пациентов, измерил давление и пульс. Сержант находился в скверном состоянии: этот взрослый и сильный мужчина сжался калачиком на койке, плача как ребенок. Похоже, фотографии стали для него тем самым шоком, который помог запустить поврежденные участки памяти. И если не все, то хотя бы часть событий той ночи он уж точно вспомнил. Что же будет с ним дальше? Августу не хотелось думать, какие душевные муки испытывает человек, который командовал расправой над мирной деревней. Он попытался заговорить с Гюнтером, успокоить его, но все попытки были впустую. Оставив на столе успокоительные лекарства, молодой доктор вышел из палаты, и хмуро покачала головой.

А вот Ансельм, на удивление, был в полном порядке. Казалось, что этот человек не только принял случившуюся ситуацию, но и смог совладать с ней. По крайне мере вел он себя необычайно спокойно и уверено в себе, спрашивал Августа о том, что с ними будет и так далее. Однако на эти вопросы ответов у него не было, он и сам не знал, что ожидает их дальше. Покинув Ансельма, Август вспомнил их первую встречу, как тот бросился на профессора, мыча непонятное слово «Ву». Интересно, сделал он это специально, указав первые две буквы поселения, где развернулась трагедия или просто играл роль сумасшедшего, на секунду, не отдав себе отчет в том, что говорит? Но теперь это уже не важно. Ничего полезного от этих двоих они больше не добьются. Вот если бы удалось поймать этого проходимца Бойля, тогда все бы стало намного проще.

Следил ли он за ними все это время? Наводил справки? А может даже жил неподалеку, где-то в деревне? Ведь он видел его в тот день в пабе. Это наверняка был Бойль. Значит, он решил лично все проконтролировать, чтобы не случилось неприятностей. Этот человек не только хитер, но еще и опасен. Его необходимо как можно скорее остановить.

Август отвлекся от своих мыслей, когда в дверь постучали. За ней оказался Хопп, боязливо просовывая свое сморщенное лицо в дверной проем.

– Прости, Август, что беспокою, но там этот фермер, Мортимер, говорит, что кажется, видел разбитую машину профессора на обочине дороге при повороте в лес.

При этих словах у Августа внутри все разом похолодело. Не может быть! Доктора нет вот уже почти четыре часа, он скоро должен вернуться! Возможно, это не его машина.

– Я сам поговорю с Мортимером, мистер Хопп. Большое спасибо, что сообщили.

– Не за что. Я скажу, что вы к нему спуститесь.

Мортимер был фермером, живущим неподалеку от «Двух башен». У него были обширные сады с фруктовыми деревьями и виноградниками. Профессор рассказывал, что когда-то заказывал у него фрукты для пациентов, а после урезания финансирования, частенько наведывался к нему просто поболтать. Август и сам иногда захаживал к фермеру и покупал фрукты по просьбе профессора. Мортимер был добродушным толстяком, лет пятидесяти, с седыми густыми усами на гладком лице, которое лишь слегка тронули морщины. Он всегда носил свой излюбленный синий комбинезон, резиновые сапоги и черную фуражку. По крайне мере, Август никогда не видел его в другой одежде.

Мортимер ожидал его у ворот рядом со своим грузовичком, под тентом которого ровными стопками стояли ящики с фруктами. Август тепло поздоровался с фермером и предложил ему войти внутрь, но тот сказал, что дело не терпит отлагательств и он все объяснит ему здесь. Усевшись в кабину его автомобиля, чтобы не стоять под дождем, Мортимер начала рассказывать:

– Значиться так, дорогой Август. Еду я в Брюкель по своим делам, и тут замечаю, как при повороте в лес на обочине стоит автомобиль. Ну и показалось это мне делом весьма странным. Я остановился, чтобы посмотреть, не пострадал ли кто, и как в воду глядел: машина оказалась разбитой. Я бросился к ней со всех ног, однако внутри никого не было – только разбитые стекла и следы крови на сиденье водителя. Да и сам автомобиль был изрядно помят. Я подумал, что пострадавшему удалось выбраться, и он находится где-то неподалеку, но никого не нашел. А потом обнаружил свежие следы еще одного автомобиля, совсем рядом. Тут я начал припоминать, кто в нашей глуши ездит на «вагенгруппэ», и на ум почему-то сразу пришел доктор Фитцрой. Ну, я сразу и рванул сюда, чтобы все проверить. Профессор не у вас?

– Нет, он уехал почти четыре часа назад. Мистер Мортимер, не могли бы вы свозить меня на место, чтобы я сам все смог осмотреть? До последнего хотелось бы надеяться, что это не машина профессора.

– О чем речь, друг мой?! Отправляемся немедленно.

Спустя десять минут, они оказались на месте. Автомобиль отбросило достаточно далеко от дороги, и путь к нему пролегал через липкую грязь с участками зеленой травы. До последнего Август надеялся, что это просто совпадение, но заглянув внутрь салона, он понял, что худшие из его опасений подтвердились: на полу валялись забрызганные кровью, поломанные очки профессора Фитцроя.

***

Профессор пришел в себя сидя на стуле, связанный по рукам и ногам. Хотя подобная мера предосторожности была излишней – доктор был не только не в состоянии сопротивляться, но даже без посторонней помощи не мог сделать и шага. Ощущал он себя скверно: голова раскалывалась, все кости болели, во рту застыл какой-то металлический привкус, отдающий кровью. Да, похоже, ему крепко досталось. Уже можно посчитать чудом то, что он остался жив.

Доктор Фитцрой постарался напрячь память и вспомнить, что же произошло. Голова тут же отдалась резкой болью, однако, превозмогая ее, он вспомнил, как притормозил на обочине неподалеку от клиники, чтобы пропустить вперед автомобиль. Спустя мгновение раздался мощный удар, он перевернулся несколько раз, пока не остановился возле дерева, а потом кто-то вытащил его из машины, кто-то знакомый, кажется, он уже видел его раньше.

Профессор оглядел место, в котором оказался. Здание больше напоминало старый деревянный сарай, но было хорошо обжито: в углу стояла кровать и тумбочка; на столе в центре комнаты тазик для умывания и кувшин с водой; сам же доктор сидел на стуле возле растопленного камина; дрожащие языки пламени отбрасывали на стены причудливые тени. Несмотря на ветхость помещения, оно было весьма уютным. Кто-то сильно постарался, чтобы навести здесь порядок.

Он попытался ослабить веревки на руках, однако они были связаны слишком крепко. Ну что ж. Придется ждать.

Доктор просидел так порядка десяти минут, пока со скрипом двери внутрь не вошел ни кто иной, как капитан Эрвин Бойль. Профессор испугался, но не был удивлен. Такой человек способен на что угодно, однако, сейчас он попробовал возмутиться:

– Ланге, как это поминать? Что вообще происходит?

– Не стоит ломать комедию, мистер Фитцрой, – бывший капитан был холоден и спокоен, словно человек, полностью уверенный в своих действиях, – я знаю, что вам известна правда и о том, что произошло, и о том, кто я такой.

– Но откуда? Информация не могла просочиться за пределы клиники, ведь все мы узнали только сегодня!

Бойль вытащил из кармана небольшую коробочку и повертел перед глазами профессора.

– Подслушивающее устройство, – сообщил он, положив коробочку на стол, – последняя разработка. Скажу честно, обошлось мне не дешево, но оно того стоило. С момента своего визита в «Две башни» я слышал обо всех разговорах, происходивших в вашем кабинете. Я всегда был на шаг впереди вас, однако до последнего надеялся, что вы не зайдете так далеко. Кто бы мог подумать, что скромный профессор психиатрии и его помощник проявят такое упорство. Вам нужно было не за психами следить, а открывать сыскное агентство. Работа, как по мне, более интересная, чем жалкое прозябание в сумасшедшем доме.

Профессор изо всех сил попытался не выказать своего разочарование. Бойль его обставил. И надо признать, сделал это довольно мастерски. Он никогда не слышал и даже не подозревал о существовании подобных устройств. Несомненно, он подсунул его в тот момент, когда пришел якобы проверить больницу от лица Ассоциации военных психиатров. Но сейчас Бойль вел себя куда сдержанней. И к тому же проявил не дюжинные умственные способности. Сильно сложно для просто солдафона. Кто он такой? Может быть, вывести его на разговор? Машину рано или поздно кто-то да обнаружит и поймет, что случилась беда. Надеюсь, Август свяжется с инспектором Розенбергом и отыщет меня. Вот только, где я нахожусь? Не думаю, что Бойль отвез меня далеко от Брюкеля, мы явно где-то в окрестностях. Получить хотя бы намек.

В это время капитан налил стакан воды и предложил его профессору. Тот жадно прильнул к воде, так что она стекала по его подбородку. Вернув стакан на место, Бойль спросил:

– Уже лучше, доктор? Простите за эту небольшую аварию, но по-другому я не мог доставить вас сюда. Вряд ли бы вы согласились приехать, если бы я пригласил. Поэтому пришлось действовать быстро и непредсказуемо. Но в любом случае довольно скоро все закончится. И для вас, и для обитателей «Двух башен».

– Что вы намерены делать? Уничтожите нас, как своих же солдат?

В этот момент Бойль рассвирепел и схватил доктора за грудки. Его массивная фигура нависла над профессором, как великан над лилипутом. В глазах вспыхнула затаенная ярость.

– Не смейте говорить о них! Вас там не было! Их смерть стала результатом ужасной ошибки, но ни я, ни кто другой не мог знать, что все так обернется! Это был эксперимент на благо империи, на благо родины. Только Бог может судить меня!

Он отпустил доктора. Профессор тоже перевел дух, чувствуя как сильно колотиться сердце. По вискам начали стекать ручейки пота. Эту гору мускулов лучше не злить. Надо вывести его на разговор.

– И что же по вашему, там произошло? Мне, как профессору психиатрии, очень интересно услышать об этом эксперименте.

Бойль улыбнулся.

– Я мог бы прикончить вас прямо сейчас, доктор, а потом вернуться за вашим помощником и пациентами, но это подождет. Всему свое время. Думаю, что вы действительно достойны того, чтобы услышать всю историю с самого начала. Ведь мы с вами кое в чем похожи, профессор. – Он посмотрел на доктора Фитцроя с сочувствием. – Я читал некоторые ваши работы, чтобы узнать, что вы за человек, а также ту критику, которой их подвергали другие светила науки. Мне это напомнило самого себя. Вы такой же честолюбец, не понятый обществом. Вам также приходилось долбить стену невежества других людей, чтобы доказать, что вы чего-то стоите. Проблема в том, что обществу не нужны такие люди, как мы. Не нужны те, кто пытается приблизиться к идеалу, добиться своего другим путем, отличным от того, что диктует нам общество.

– Не думаю, что у нас есть что-то общее. – Профессор говорил равнодушно и спокойно. Сейчас самое главное – разрядить обстановку. – Я всю жизнь пытался спасти людей от плена их собственного сознания, куда они попали, запутавшись в паутине. А вы создавали оружие, которое этих людей призвано истреблять. Не спасать, а калечить – вот в чем была ваша цель.

– Признаю, это так. Однако и вы, и я хотели послужить своей стране. Каждый по-своему, по мере своих сил, знаний и возможностей. Вы говорите о спасении одного человека, а я говорю о спасении миллионов. Граждан и солдат нашей страны, нашей империи. У меня были все шансы выиграть эту войну, повернуть исход в сторону грандиозной победы. Но эти слабовольные генералы, разжиревшие в своих кабинетах, думали, что сражения можно выиграть, сидя в штабе перед картой и двигая фигурки. Вот почему мы проиграли – все боялись оторвать задницу и посмотреть, как оно там на самом деле. На бумаге писали одни цифры, но в реальности были другие. Нас погубило равнодушие и некомпетентность, а теперь оглянитесь вокруг: разруха, нищета, инфляция. Нашу страну топчет чужой армейский сапог, мы живем под другим флагом, а наш правитель вынужден скрываться, бог знает где. Разве такой исход является приемлемым? А все потому, что никто не хотел слушать меня. Я просил отправить нашу лучшую роту в бой. Мы должны были дать запал, показать пример того, как надо вести сражение. На нас должны были равняться все остальные. И то, что я сделал, было лишь последней попыткой вернуть нашей стране знамя победителя, но мы предпочли белую тряпку трусов. – Бойль отвернулся, точно все случившиеся было его личной болью. Через пару минут он продолжил: – Однако это все уже в прошлом. Нет смысла ворошить историю, которую не изменить. Вместо этого, я расскажу вам о том, как все было на самом деле, если вы готовы выслушать мою исповедь.

– Я весь во внимании.

– Прекрасно. Итак, стоит начать рассказ о мальчике, который родился среди трущоб такого славного города Зальт…

***

«Да, да, не удивляйтесь. Даже во второй столице нашей славной империи были трущобы и в некоторой степени остаются там до сих пор. Это так называемый «черный район» – сборище воров, жуликов, беспризорников и проституток. А прозван он так потому, что недоделку расположено несколько фабрик, чьи трубы выбрасывают огромные тонны смога, осыпающиеся с небес черными хлопьями. И если какой-нибудь молодчик в подворотне не пустил тебе кишки за пару монет, то с такой экологией в лучшем случае можно дотянуть лет до пятидесяти. В общем, я рос вместе, где выживание стоит на первом месте, даже выше, чем потребность в еде и чистой одежде.

Моя мать была проституткой в местном публичном доме. Надо сказать, что пользовался он большой популярностью. Туда даже захаживало несколько влиятельных чиновников, – числились в рядах постоянных клиентов. Мать промышляла этим ремеслом лет с шестнадцати. По ее собственным словам «а чем было еще заниматься, чтобы быстро заработать на кусок хлеба?». Жалкое существо. Вы заметили, что я не называю ее словом «мама»? Она просто не достойна подобного звания. С каждым годом моего взросления она уделяла мне все меньше внимания. В восемь лет я был вынужден искать работу, чтобы прокормиться. Меня взяли на завод помощником кочегара. Мои тонкие, слабые руки неумело орудовали киркой и лопатой рядом с кучей угля, а после тащили по два тяжелых ведра к топке. Никто не проявлял ко мне ни жалости, ни сострадания. Платили мне сущие крохи, которых едва хватало, чтобы прокормиться и купить необходимую вещь. Все попытки достучаться до моей матери были тщетны, – она ставила свое ремесло выше всего другого, к тому же сидела на опиуме, о чем я узнал позже. Что же до моего отца, мать говорила, что он был военным, причем не обычным солдатом, а офицером, как ей показалось. Похоже, это был единственный человек на свете, которого она любила, поскольку согласилась выносить его ребенка. Однако мне до сих пор не понятно, почему она так относилась ко мне.

Жил я тогда в рабочем бараке, который нам предоставляла фабрика. За несколько дней до нового года все мужики отправились на попойку. Они звали и меня с собой, никто не обращал внимания на возраст, но я отказался. Должно быть это прозвучит странно, но все, что касалось алкоголя и табака мне претило. Весьма странно для человека, выросшего в подобных условиях, вы не находите? Но тогда же мне довелось предаться другому греху.

Я слонялся по трущобам в слепой надежде найти хотя бы монетку, но мой взор натыкался только на снег, притрушенный черным пеплом, да кучи мусора, в которых не рылись даже животные. В один момент я очутился у лавки булочника. Доносившийся оттуда запах свернул в узел мой бедный, голодный живот. Я зашел внутрь, сделав вид, что выбираю товар, а потом схватил первый попавшийся под руку батон и бросился прочь.

Но судьба сыграла со мной злую шутку: я поскользнулся на ступеньках и полетел кубарем на каменную мостовую. Досталось мне здорово: нос и лицо я расшиб в кровь, порвал единственные штаны, да к тому же испачкал в грязи батон. Фигура булочника нависла надо мной, точно тень палача; я приготовился к порке или тому, что он позовет полицию, но тот лишь смотрел на меня. В его взгляде я обнаружил лишь сочувствие и жалость – еще никогда я не видел, чтобы подобные чувства проявлялись ко мне. Он поднял меня, утер носовым платком лицо, отряхнул одежду и поднял украденный мною батон. И тут я заплакал. Слезы лились градом, я не мог остановить рыдания. Булочник завел меня внутрь, умыл горячей водой, предложил чай и свежие булочки. Думаю, не нужно говорить, что этот момент изменил мою жизнь?

Булочника звали Остин Дювель, он был эмигрантом из Брияма. Жил в империи уже порядка двадцати лет, и все бы ничего, если бы в один день его жизнь не изменилась также круто, как и моя. Дело было в том, что его жена и двое детей погибли в ужасной катастрофе: их пароход потерпел крушение где-то в Изумрудном море; никто из пассажиров или членов экипажа не выжил. С тех пор он жил лишь работой: пек хлеб, булочки и пирожки. Этот удар судьбы сильно подкосил его, но не сломал окончательно. Он предложил мне жить и работать у него, а также обещал устроить в местную школу и следить за моим обучением. Я был бы полным безумцем, если бы не согласился. На следующий день я уволился с фабрики и, собрав свои скромные пожитки, переехал к Остину. К слову сказать, его квартира располагалась как раз над булочной.

Остин был для меня не просто опекуном; он был для меня отцом и даже более того. Он вложил в меня много сил, денег и времени, чтобы я смог стать человеком. А это, согласитесь, многого стоит. Я окончил школу и поступил в военную академию. Несмотря ни на что, тяга стать офицером была сильнее, чем что-либо другое. Военные всегда пользовались почетом и уважением среди мирного населения, а красивая форма служила отличной приманкой для девушек. Но, несмотря на это, у меня был более личный мотив. Я все же не оставлял попыток отыскать своего настоящего отца. Да, Остин сделал для меня многое и я ему благодарен, но все же в нем текла совершенно другая кровь. А в этом мире мне хотелось найти хоть кого-нибудь, кто был мне родным.

Однако мои детские мечты разбились о суровую правду жизни. Не скрою: в академии я мало кому нравился. Там, в основном, учились сынки местных младших офицером, полковников и генералов. И я, подросток, обладавший не только хорошей физической силой, но еще и пытливым умом. Я добивался всего всегда сам. У меня не было «папы», который мог похлопотать перед нужными людьми, нет. С самого девства я старался стать лучшим, быть на голову выше других. Чего бы мне это ни стоило. Конечно, Остин не одобрял моего выбора; он хотел, чтобы я унаследовал его дело, но понимал, что не может указывать мне, как поступать. Однажды он сказал: «у тебя свой путь. Иди по нему, если считаешь, что сделал правильный выбор, но знай: ты всегда можешь вернуться ко мне».

Годы в академии не прошли для меня даром: я стал сильным, выносливым, увеличил запас знаний и навыков, в результате чего оказался в числе лучших выпускников. Вопрос стал за будущим: куда было податься теперь? И здесь снова вмешалась судьба: на выпускном вечере наша рота гуляла с размахом. Были и те, кто совершенно себя не ограничивал в дозах выпитого алкоголя. Я к этой гадости даже и не притрагивался, – в свое время насмотрелся, что эта дрянь вытворяла с людьми в трущобах. И тут один из офицерских сынков решил почувствовать себя героем. Начал бахвалиться перед девушками, задираясь к другим кадетам. Им это естественно не понравилось и парочка наиболее дюжих парней решили, как следует проучить выскочку. Они вывели его на улицу и принялись изо всех сил колотить кулаками. Дело, возможно, закончилось бы очень плачевно, но тут подоспел я и буквально своим телом закрыл этого парня. К слову сказать, мне тоже досталось, но и я в долгу не остался: без синяков под глазами эти ребята от меня не ушли. Ну а пострадавшим оказался никто иной, как сын командира части солдат Первой гвардии. Я помог ему оправиться, поймал такси и с трудом узнал адрес его дома.

Надо ли говорить, что его папаша был не в восторге от подобной выходки сына, однако будучи человеком чести, пригласил меня в свой кабинет, чтобы поговорить. Он долго распинался о том, чтобы никто не узнал об инциденте, а после спросил, чего бы я хотел в обмен на оказанную услугу. И я ответил. Следующий год я встречал лейтенантом в расположении части Первой гвардии Его Императорского Величества.

Можете мне не верить, но на протяжении всей моей жизни я видел руку провидения. Так же, как мне не повезло в детстве, начало вести в молодости. Командир части, полковник Вильгельм фон Бёрн, стал моим покровителем. Возможно, причиной тому послужило то, что его собственный сын был человек конченый. Он постоянно пил, самовольно покидал часть и часто не приходил на построения, к тому же любил организовывать и принимать непосредственное участие в громких скандалах и развратных оргиях. Однако в один прекрасный день сын фон Бёрна бесследно пропал. Фон Бёрн перерыл весь город в поисках отпрыска, но не сумел найти даже его следов. По слухам, Бёрн младший занял кругленькую сумму у мафии, и, что было совсем не удивительно, не спешил платить по счетам. Все по тем же слухам, разозленные мафиози «закатали его в бетон» и сбросили в реку. Но все это были лишь домыслы, а всей правды уже, наверное, не узнает никто.

По иронии судьбы, трагедия, постигшая сына фон Бёрна, сыграла мне на руку. Старик стал более сентиментальным и принялся изливать нерастраченные отцовские чувства на меня. Через пять лет мне присудили звание капитана, а еще через год – пост командира роты. Бёрн говорил, что я должен много трудиться и много тренировать своих подопечных, чтобы заслужить место в личной гвардии телохранителей Его Императорского Величества. Это считалось вершиной карьеры любого военного. Выше стоял только верховный главнокомандующий императорской армией. Но, как было не сложно догадаться, люди на этот пост назначались из числа лучших командиров гвардии телохранителей. С тех пор это стало смыслом моей жизни. Я поклялся сделать все от себя зависящие, чтобы наконец-то добиться того уважения и почета, которого заслуживал.

День и ночь я тренировал своих бойцов на переделе возможностей. Конечно, многие не выдерживали и уходили, я их не виню. Под моим началом должны были служить только лучшие, и, должен сказать, я сам стремился стать лучшим. Все тренировки, марш-броски, нормативы по стрельбе и полосы препятствий я проходил вместе с ними. Никто не может меня упрекнуть в том, что я отсиживался в теплом кабинете, перебирая бумажки. Возможно, в некоторых моментах я был по-солдатски груб, жесток и беспринципен, но по-другому управлять солдатами было нельзя. Если только ты дашь слабину, покажешь свою спину и уязвимость, то сразу потеряешь их уважение. А это было не допустимо.

Несколько лет все шло гладко. Фон Бёрн говорил, что готовит мою роту на соревнования, по итогам которого, произойдет отбор для зачисления в гвардию телохранителей. Но тут снова вмешалась судьба. Удача стала от меня ускользать.

За месяц до упомянутого события, фон Бёрна разбил паралич. Командование частью было передано полковнику фон Горну, – высокомерному толстосуму, плохому военному, да к тому же и жадному взяточнику, который получил свой пост лишь по тому, что смог вовремя подмазать нужным людям. Соответственно, он любил, когда подмазывали и ему. В результате, вместо моей роты на соревнование было решено отправить роту сынка одного влиятельного майора, происходившего из знатной семьи и обладавшего значительным количеством денежных средств. Разве я мог с ним тягаться? Я помогал Остину, кое-какие деньги перечислял на лечение фон Бёрна (я, в отличие от других, не забывал про оказанные мне услуги), а остальное тратил на еду и другие нужды. В результате, отправленная нами рота проиграла соревнование. Кто бы сомневался? Тут же пришла и другая неприятная весть: моя мать умерла. Как я узнал после, она подхватила какую-то венерическую заразу, и последние годы своей жизни не могла заниматься излюбленным ремеслом. Сначала она побиралась, потом промышляла воровством, пока один из торговцев не натравил на нее своих охранников. Один из них, видимо, слишком сильно ударил ее по голове и забрал украденные деньги. В общем, мою мать нашли в сточной канаве с проломленным черепом, окруженной крысами и роем мух. Пошел ли я на ее похороны? Конечно же, нет! Ко мне приходили из похоронной конторы и просили оплатить церемонию погребения или хотя бы гроб. Я захлопнул двери перед их носом, даже не выслушав до конца. С какой стати мне было тратить лишние деньги на ту, которая бросила меня, которая сделала мое детство не сытым и светлым, а голодным и мрачным? Кое-кто, конечно, сказал, что с моей стороны это было слишком жестоко, но где были они, когда эта жестокость проявлялась ко мне? В итоге, мою мать похоронили на участке для бедных, завернув тело в черный брезент. Я думаю, что ей воздалось по заслугам.

Последней надеждой осталось отыскать моего отца. Я стал наводить справки, получив доступ к военному архиву. Но и здесь меня постигло разочарование. Единственный человек, который теоретически мог быть моим отцом, капитан Герард Бойль, погиб во время народного бунта в Милтре более десяти лет назад. Судя по добытым мною данным, он командовал императорской гвардией и повел отряд на штурм баррикады, но получил пулю и был сбит с лошади. Его вынесли из-под огня, но было уже поздно: он скончался от обильной кровопотери, в результате повреждения аорты.

Я снова остался один! Ни отца, ни матери – круглая сирота. Это был второй раз в жизни, когда я заплакал. Мальчишка, еще не до конца превратившийся в мужчину, дал волю чувствам. Хорошо, что эту мою минутную слабость никто не заметил, иначе толков по этому поводу было не избежать. Но я справился с этим, понял и принял, оставил прошлое в прошлом и стал жить ради будущего. Мечта попасть в гвардию телохранителей до сих пор не покидала меня…

И вот удачный случай достичь этой мечты подвернулся совсем скоро. Наш любезный император наконец-то решил, что пора вернуть то, что принадлежало нашей стране по праву. А наиболее быстро снискать почет, славу и уважение можно только на поле брани. Я удвоил тренировки, расхваливал своих бойцов перед проверяющими, писал в головной штаб Первой гвардии просьбы первыми отправить нас на передовую. Я даже прилагал результаты физической и политической подготовки, лишь бы хоть кто-нибудь проявил к нам интерес. Но все мои запросы не замечали, или не хотели замечать. На первый план, как всегда, вышли офицерские сынки – потомки знатных военных или дворянских семей. Они надели на себя красивые мундиры с эполетами, и гордо восседая на конях, отправляли в бой сотни тысяч солдат. Все это было для них не более чем игрой. И только плохое состояние армии Реготской республики позволило нам развить столь грандиозный успех в начале войны. Дети, ничего не знавшие о военном ремесле, отправлялись в битву стариками, которые считали, что войну можно выиграть, сидя в мягком кресле перед картой. Эта кампания была обречена на провал».

***

Бойль замолчал и сплюнул на пол, словно горечь от прожитых лет до сих пор стояла у него во рту. Он подошел к столику, налил воды себе и профессору, а потом замолчал, прислонившись к стенке. В душе профессора зародилась надежда, что он сможет выиграть еще времени, которого наверняка хватит, чтобы его хоть кто-нибудь нашел. Во время повествования Бойля, он сумел разглядеть за окном горы шлака, и даже край, как ему показалось, одной вагонетки. Значит, Бойль держит его где-то на западе, в районе заброшенных шахт, а они находятся, скорее всего, в одном из бараков, где жили рабочие. К сожалению, сбежать от него практически невозможно, пока он полностью связан. Что Бойль собирается с ним делать? Убьет? Или и дальше продолжит изливать накопившуюся за годы боль. Мог ли он винить этого человека в том, что произошло? Жизнь обошлась с ним сурово, что в некотором смысле оправдывает его высокомерие и эгоизм, однако стоит ли это хотя бы одной человеческой жизни? Не нужно забывать, что если сносишь головы на своем пути, то кто-то когда-то снесет и твою. Но сейчас ему лучше помалкивать на счет своих выводов и подыгрывать Бойлю. Психиатр он или нет?

– Похоже, жизнь обошлась с вами не лучшим образом. Некоторые причины ваших поступков мне остаются понятны. – Голос профессора звучал тихо, но в пустой комнате был подобен эху. Доктор посмотрел на камин и пляшущие в нем языки пламени; сейчас треск поленьев казался ему почти зловещим. – Возможно, вам нужна помощь. И как можно скорее.

Бойль снова усмехнулся, точно наивность профессора его забавляла.

– Оставьте при себе ваши врачебные штучки. Или вы думаете, я дурак? А что вы скажете дальше? «Мистер Бойль, развяжите меня, давайте забудем обо всем и отправимся ко мне домой пить чай»? А после вы сдадите меня полиции, или того хуже военным. Знаете, что мне грозит, если правда всплывет? Смертная казнь через повешенье. Не думаю, что эти шакалы проявят благородство и предоставят мне расстрельную команду. Я прекрасно знаю, как караются подобные преступления, а поскольку я был ответствен за своих людей, то и отвечать за их действия придется тоже мне. – Он снова замолчал, подошел к камину и поправил кочергой угли. Какие мысли таились в его голове, профессор не знал, но вряд ли в них было что-то хорошее.

Спустя минуту он продолжил свою историю.

***

«Как я уже говорил, поражение нашей армии было лишь делом времени. Когда войну ведут популисты и мечтатели, можно ожидать только беды. И беда пришла. Наши военные застряли на этой проклятой линии Максвелла. Надо сказать, что только благодаря этому самому генералу Максвеллу реготцы и смогли выиграть войну. Задержка дала достаточно времени для создания коалиции Трех государств и сбора подкреплений, ну а дальше вы и сами все знаете. Не думаю, что нужно пересказывать весь исход войны снова. За это время я просто умолял командование отправить моих ребят в бой, тем более что они с отличием прошли программу по саботажу. Для армии всегда большую роль играл тыл и снабжение, и если бы мы могли устраивать там как можно больше диверсий, то все сложилось бы совершенно иначе. Но, как говорится, история не терпит сослагательногонаклонения. Командование решило не замечать моих просьб, отдав все лавры более знатным офицерам и их сынкам. А кто был я? Сирота без рода и племени! Меня страшно ненавидели, потому что я, будучи человеком из низов, так высоко продвинулся. Если бы вы только знали, сколько козней чинили мои сослуживцы! Один раз, накануне парада в честь Дня независимости, кто-то проник в мой кабинет и залил грязью парадное обмундирование! Мне пришлось, точно белой вороне, пройтись по главной площади в повседневной униформе. После кому-то вздумалось написать на меня донос, будто бы я применяю физическое насилие к своим подчиненным! Но я никого и пальцем не трогал! Разве что особо ретивым отвешивал пинки или подзатыльники, но и то в исключительных случаях! Пришлось объясняться перед военной прокуратурой в том, что все это чистые домыслы. Слава богу, что никто из бойцов не подтвердил подобные обвинения, а значит, ноги всех этих гадостей росли не из моей роты. Прокуратура после проверки признала меня невиновным, но, сколько нервов было попорчено! Я потерял сон, аппетит и присутствие духа. И подобных мелких соринок в моем глазу было хоть отбавляй.

Вот и с началом войны я снова столкнулся с препятствиями. Моей роте поручали самые примитивные и безопасные задания, точно мы были кадетами на первом курсе академии. Но вот однажды командование попросило меня разобраться с партизанами в Людерфонском лесу. Несколько нападений на конвои снабжения действительно имели место, и я увидел в этом шанс наконец-то доказать, что мы стоим больше, чем все другие подразделения нашей армии. Но и тут крылся жесткий подвох! Когда мы начали прочесывать лес, то обнаружили, что партизаны покинули его несколько недель назад. Скорее всего, эти атаки были лишь временной диверсией, а после выполнения миссии, они просто ушли. Мы день и ночь прочесывали этот лес вдоль и поперек, но так ничего и не нашли.

Не скрою, что на мгновение я потерял голову от ярости. На смену злобе пришла депрессия, а с ней и полный упадок сил и желаний что-либо делать. Мы стали лагерем близ какой-то богом забытой лесопилки Вульфрик, где жили одни старики, женщины и дети. Нет ничего хуже, чем бездействие и ожидание! Я не прекращал отправлять отряды на патрулирование леса, но все они возвращались ни с чем. Тем временем война уже начинала принимать для нас скверный оборот. Я снова писал в штаб просьбы отправить нас в бой и даже являлся к командованию самолично, но от меня по-прежнему продолжали отмахиваться. «А, Бойль, опять вы! – говорили они, – ну что, нашли вы своих партизан? Как нет? Быть такого не может! Нападения на конвои были? Были! Вот и ищите! Вы же давно просили дать вам стоящие задания для ваших бойцов, а теперь жалуетесь! Ну что вы стоите, как истукан? Выполняйте приказ!». Но даже когда ситуация стала совсем плачевной, о нас никто и не вспомнил.

Однако вскоре подвернулся случай, который дал мне надежду. Во время визита в Пельт, я отправился в бар выпить. Да, да, не удивляйтесь, не смотря на мое негативное отношение к алкоголю, на душе у меня было так скверно, что спасти от этого состояния хотя бы на время мог только он. Сидя за столиком, я подслушал разговор двух офицеров, которые поносили почем зря одного доктора, который на днях предложил командованию провести эксперимент по созданию роты «универсальных солдат». Конечно, над ним только посмеялись и выставили вон. Тем старым толстосумам не нравилось то, чего они не понимали, да и к тому же им было сейчас не до каких-то экспериментов, когда враг начал развивать наступление. Я принялся наводить справки об этом докторе и выяснил, что он работает в совсем еще молодом институте психологии и психиатрии. Не теряя времени даром, я наведался туда, но обнаружил, что мистер Файвинг, – так звали того доктора, – совсем недавно покинул заведение, поскольку финансирование его исследований прикрыли. Надо сказать, что врач, с которым я говорил, не скрывал своего скептического, и даже насмешливого отношения к его идеям.

Самого Файвинга я отыскал в общежитии от института. Это был молодой человек, лет двадцати семи, простой, ничем не примечательный. Короче говоря, впечатление он на меня не произвел. Сначала Файвинг подумал, что я пришел над ним поиздеваться, но после моих расспросов, он задумался. Молодой доктор, несмотря на невзрачный вид, был честолюбив и амбициозен, так же, как и я. К тому же за его простотой скрывался весьма незаурядный ум. Он поведал мне о том, как коллеги насмехались над ним за его идеи, как называли фантазером и мечтателем. Конечно, многие эксперименты Файвинга потерпели неудачу, но он доказывал мне, что наконец-то нашел способ увеличить физические и умственные способности живого организма до невероятных масштабов. У себя в комнате он построил лабиринт, где ставил эксперимент над крысами. Действительно, животные находили выход менее чем за минуту, к тому же могли целый день крутиться в колесе без остановок, а после этого сразу же проходить лабиринт. Я спросил Файвинга, сможет ли он применить свои методы к людям. Он сказал, что пытался добиться от военных или хотя бы университета предоставить ему группу испытуемых, но те посчитали эксперимент либо слишком опасным, либо не стоящим того, чтобы выделять на него средства. Я сказал ему, что предоставлю людей, и не кого-нибудь, а профессиональных солдат, так что шансы на успех будут высокими. Файвинг сначала колебался, ему было страшно начинать опыт без надлежащей поддержки и контроля, но, в конце концов, живший в нем энтузиаст взял верх, и он согласился.

Суть его метода заключалась в том, что посредством подбора определенных звуков можно воздействовать на некоторые участки мозга, которые развивают в человеке умственную и физическую активность. Для этого ему удалось отыскать запись походной песни народа Майго, – дикарей, которые жили на отдаленных островах океана Туманов. Один из исследователей, проведший много время среди индейцев, заметил, как эта песня повышает выносливость воинов Майго. Однажды он отправился с ними на охоту. Аборигены не только шли всю ночь без сна и остановок, но после вступали бой с хищниками, вооруженные одной заостренной палкой. Исследователь весьма заинтересовался этим феноменом и сделал запись боевой песни. К сожалению, копий оригинальной пластинки было слишком мало, но Файвингу каким-то чудом удалось раздобыть экземпляр. Он изучил запись, внес кое-какие изменения, и ставил эксперименты на крысах, чтобы проверить результат. К сожалению, даже с пластинкой добиться постоянного эффекта не удавалось. Был необходим дополнительный медицинский препарат.

У Файвинга находилась небольшая доза вещества, которую он вывел самостоятельно, однако его было ничтожно мало, а необходимые компоненты давно кончились. Тогда он поведал мне о некоем докторе Таблетке, который занимался продажей редких веществ и препаратов, часто наркотического содержания. К моему большому облегчению, он жил в Пельте, но как его найти Файвинг не знал. Я спросил, где же он взял компоненты для своей сыворотки, но тот ответил, что купил их у посредника. Однако посвящать лишнего человека в наше дело я не хотел – мне был нужен Таблетка. Файвинг вывел меня на посредника, и после определенного давления, которое мне удалось проявить, он выдал нам местоположение доктора. Таблетка жил почти на самом краю города, практически в таких же трущобах, в которых вырос я сам.

Мы с Файвингом наведались к нему. Это был обычный старичок, лет под семьдесят с весьма странной, я бы даже сказал «безумной» прической и круглых очках. Он до смерти перепугался, увидев нас на пороге, и всячески открещивался от того, что мы ему говорили. Я решил воспользоваться его замешательством и прижал Таблетку к ногтю. Я сказал ему, что если он не отдаст нам нужные препараты за даром, я сдам его не полиции, а военным. А за хранение и распространение наркотических веществ в империи была предусмотрена смертная казнь. В общем, Таблетка испугался настолько, что был готов предоставить нам что угодно, лишь бы мы оставили его в покое. К слову сказать, мне показалось странным, что человек, обладающий такими ресурсами и связями, не позаботился о должной охране. Но видно Таблетка был слишком скуп, чтобы растрачивать свои деньги еще на кого-то, кроме себя. Его квартира оказалась складом разного рода препаратов и микстур, но что-то мне подсказывало, что жил он совершенно в другом месте и даже вел «двойную жизнь».

Файвинг отдал ему список необходимого количества препаратов, после чего Таблетка пообещал достать их к концу недели. В понедельник мы снова наведались к старичку, но тот решил нас обставить: в комнате поджидала парочка вооруженных наемников. Однако чего они стоили против профессионального военного? Одного удалось уложить сразу, а второй получил несколько пуль, прежде чем распрощался с жизнью. Сам Таблетка прятался в ванной. Выбив дверь, я схватил его за грудки и уже готов был снести старику башку, но тут меня остановил Файвинг, сказав, что он нам все еще нужен. Таблетка быстренько отдал нам необходимые препараты, умоляя пощадить его жизнь и не сообщать властям. Я проявил к нему милосердие и, как оказалось, не зря: спустя время он понадобился мне снова. Но об этом позже.

Мы получили все, что необходимо, и Файвинг приступил к производству сыворотки. Тем временем мы уже начинали проигрывать войну, и я всячески торопил его. Тот говорил, что нужно для начала выбрать несколько человек и провести эксперимент на них, чтобы выявит возможные побочные эффекты. Но у меня просто не было времени! Раз его крысы остались живы и прекрасно себя чувствуют, значит и с людьми проблем не будет. Но Файвинг боялся. Он паниковал, дергался, просил меня отложить эксперимент, но любое промедление было подобно смерти! Наконец-то достаточное количество сыворотки было готово. Я отправил ротного доктора обратно в Пельт, сославшись на то, что ничего страшного с нами уж точно не случиться, раз мы застряли здесь, а его навыки лучше пригодятся в другом месте. Тот посчитал мое решение странным, но не стал возражать. На его место я поставил Файвинга, объяснив бойцам подобную перестановку обычной заменой.

Под видом витаминов для укрепления иммунитета, мы просили поваров добавлять нашу сыворотку в еду, параллельно включая для солдат музыку племени Майго. Файвинг умолял меня обезопасить хотя бы себя, поскольку подобные эксперименты на людях еще не проводились. В чем-то я нашел его доводы убедительными, а потому питались мы отдельно, а во время включения музыки вставляли в уши затычки.

Спустя неделю появились первые результаты: выносливость солдат, их способность ориентироваться на местности и запоминать информацию возросли до пугающих масштабов. Я давал им самые сложные и изматывающие задания, но они, казалось совсем не чувствовали усталости и были готовы вести бой несколько суток без отдыха. Все это радовало не только меня, но и Файвинга. Он вел подробный журнал, где записывал количество выданной дозы сыворотки и количество времени прослушивания музыки. Я был в не себя от счастья. Судя по сводкам, война приближалась прямо к нам, и если командование не пошлет нас в бой, мы вступим в него сами и наконец-то покажем всем, на что мы способны.

Я уже грезил о том, как моя рота наголову разбивает войска противника, объединяет солдат и вместе они развивают невиданное контрнаступление. Я, как их командир, получаю почет, славу, положение в обществе и заслуженное уважение. Все забывают о моем прошлом, дают мне титул графа или даже герцога, а я становлюсь родоначальником дворянской династии военных. Эта мечта казалось столь близкой, что порой от нахлынувших чувств у меня даже перехватывало дух. Однако, как вы уже знаете, этому не суждено было сбыться.

Первые странности заметил Файвинг: солдаты перестали спать по ночам. Часто они выходили из палаток и бесцельно слонялись по лесу или отправлялись на тренировочную площадку. Однако он успокаивал не столько меня, столько себя: это лишь побочные эффекты, они проявляются при любом эксперименте, беспокоиться не о чем. Я удовлетворился его объяснениями и продолжал заниматься намеченными делами, но тут все полетело ко всем чертям! Как оказалось, другим побочным эффектом стали галлюцинации, и были они намного сильнее, чем у других людей.

В ту ночь я проснулся из-за шума после отбоя. Выйдя из палатки, я увидел, как солдаты, тыча винтовками в детей, говорят, что поймали партизан. Тут же объявился Файвинг, напуганный не меньше, чем я. Мы оба стояли как вкопанные, наблюдая за разворачивающейся картиной. Когда солдаты разошлись не на шутку, я попытался остановить их, но тут же получил прикладом в лицо, после чего у меня остался на лице этот безобразный шрам. Сейчас они были в несколько раз сильнее меня, и начинать драку, было сродни самоубийство. Когда прозвучали роковые выстрелы, они шли, посчитав, что все жители деревни тоже партизаны. В этот момент я немного пришел в себя, и заметил Файвинга, который бегал возле палатки, схватившись за голову. Он истерил, точно девчонка, вопя, что нам теперь конец, эксперимент провалился, что мы наделали и все в таком духе. Лихорадочно соображая, что делать, я не нашел ничего лучше, чем замести следы и сбежать, пока есть время. Первой моей целью стал Файвинг, как главный соучастник и свидетель. Я был больше чем уверен, что на допросе он расколется и сдаст меня с потрохами. Потом я быстро забежал к себе в палатку и начал собирать все имеющиеся документы, поскольку любая информация могла сыграть против меня. Я взял два наиболее вместительных мешка и упаковал в них все приказы, журнал с записями Файвинга, личные дела солдат и прочее. Однако свое личное дело я решил забрать с собой. Не знаю, но тогда мне показалось, что оно еще может быть полезным. Когда котомки были полны, я снова услышал шум снаружи. Солдаты тащили деревенских к болотам, видимо стремясь устроить расправу именно там.

Взяв пистолет, я незаметно пробрался в лес, став свидетелем того, как из бедных крестьян сделали решето. Было ли мне страшно в тот момент? Пожалуй, мое состояние трудно было описать словом «страх». Я скорее находился в некотором шоке, но сумел сохранить ясность ума. Солдаты начали сбрасывать трупы в болото, но тут кто-то основа закричал «партизаны» и они уже принялись стрелять друг в друга. Такой исход был для меня полной неожиданностью, но я решил подождать, что будет дальше. Как только большая часть моих бывших солдат отправилась на тот свет, среди выживших осталась лишь горстка, но они уже не были столь опасны: некогда лучшие солдаты Первой гвардии плакали и стонали, точно беспомощные дети. У кого-то совсем поехала крыша, кто-то покончил жизнь самоубийством.

Ужас, скажите вы? Да, действительно. Я теперь вынужден жить с этим до конца моих дней, а это похуже любого проклятья. Но я не мог допустить, чтобы кто-нибудь узнал, что произошедшие случилось по моей вине, а потому обставил все так, будто бы на нас напали партизаны. Оставшихся в живых бойцов пришлось добить своими руками, а тела местных растащить по болотам, чтобы о них и вовсе никто никогда не узнал. Когда работа была закончена, уже наступило утро. Я отправился к своей палатке забрать котомки, однако услышал какие-то звуки из палатки радиста. Зайдя к нему, я обнаружил, что рация передает сигнал об оказании срочной помощи, и тут же его выключил. Раз до этого момента никто не показался, сигнал вовремя не услышали, а если услышали недавно, то в любой момент из города может нагрянуть патруль. Нельзя было терять ни секунды! Однако меня смутило то, что сигнал был подан, а значит, радист каким-то чудом избежал всеобщего помешательства. Я быстро пересчитал всех солдат, и обнаружил, что трое из них пропали. Не обнаружив их поблизости, я с ужасом понял, что они сбежали.

Выбросив документы в болото, я бросился бежать через лес в надежде обнаружить беглецов, но выйдя к дороге, понял тщетность своей попытки. Через несколько дней я набрел на одну деревушку в нескольких километрах от Пельта, где украл у какого-то фермера рабочую одежду и резиновые сапоги. Маскировка была лучшим выходом – если все подумаю, что я мертв, мне это будет только на руку. В любом случае карьера военного в нашей армии потерпела крах, а меня ждал трибунал. Под видом торговца я проник в город, однако дальше стали вопросы: «Что делать? Куда идти? Где взять денег на еду и крышу над головой?» И тут я вспомнил о дорогом докторе Таблетке. К слову сказать, его настоящего имени я так и не узнал. Он очень удивился, увидев меня на пороге, а я, воспользовавшись его замешательством, взял дело в свои руки. Обвинить Таблетку в провале эксперимента было делом довольно простым: я сказал, что наши солдаты отравились сывороткой из-за его некачественного сырья и добавил, что об этом узнали высшие армейские чины, а ему теперь грозит трибунал и расстрел за подрыв боеспособности нашей армии. Таблетка испугался настолько, что потерял сознание. Приведя его в чувства, я сказал, что так и быть, окажу ему услугу, несмотря на то, что он на меня покушался. А нужны мне были всего лишь деньги, чтобы я смог подкупить кое-каких важных фигур, которые замнут дело. Увидев, что все может решиться так просто, он отдал мне чемоданчик с весьма крупной суммой, которой, как я его уверил, вполне хватит, но в случае чего, может понадобиться еще. Таблетка лишь нервно кивал и говорил, что достанет деньги, если понадобиться. Да это старик был настоящим миллионером. Если бы я обладал хотя бы частью его богатства, то уже давно сколотил бы свою подпольную империю, где явно не позволил бы каждому встречному мной помыкать. Однако тот страх, который я внушал Таблетке и мои аргументы, были столь убедительны, что ему и в голову не пришло проверить правдивость моих слов. А может быть он и навел кое-какие справки, но с того момента я больше его не встречал.

Сняв себе небольшую однокомнатную квартирку подальше от центра, я принялся ждать. Через два дня я прочитал в газете заметку о том, что удалось найти трех выживших в битве при Фриментауне, однако они были слишком напуганы или растеряны, чтобы рассказать подробней о том, что там произошло. Не было никаких сомнений: это были мои солдаты, бежавшие в ту самую ночь. Теперь стал другой вопрос: как мне до них добраться и устранить пока они не начали говорить? Еще через несколько дней я прочитал заметку о бойне близ Людерфонского леса. Как утверждалось, отряд партизан напал на позиции солдат Первой гвардии и истребил целую роту. К тому же, куда-то подевались все жители ближайшей деревни, следы которых так и не удалось отыскать. По предположению автора заметки, они сбежали вместе с партизанами. Никаких документов также обнаружено не было. Прочитав это, я вздохнул с облегчением. Значит, никакой серьезной ошибки допущено не было, а все обставили так, как было выгодно мне. Однако в живых по-прежнему оставались те, кто знал и мог рассказать правду, что было сродни смертному приговору.

Когда я обдумывал дальнейший план действий случилась новая беда: армия Трех государств уже была на подступах к Пельту. Все командование, важные архивы, документы, больных и раненных в срочном порядке эвакуировали в тыл. Я тоже решил собирать чемоданы. Тогда начал твориться сущий хаос: большинство мирных жителей покидали город, на чем только можно. Соответственно на железнодорожном вокзале царил полный бардак. Я слонялся там, в надежде занять свободное место, но тут заметил, как люди в белых халатах грузят пациентов в санитарный поезд. Среди бесконечной череды больных я успел заметить лицо своего сержанта Гюнтера. Теперь мне нужно было попасть на этот поезд любой ценой. Незаметно я пробрался к медицинской карете и украл оттуда белый халат и медицинский колпак. Переодевшись, я подошел к поезду и стал совершенно естественно помогать грузить пациентов. Можете мне поверить, что тогда никто даже не обратил на меня внимания. Однако в конце один из врачей, заприметив чужое лицо, все же поинтересовался: кто я такой и что здесь делаю? Но ложь была уже заготовлена: я представился новеньким санитаром, поступившим в больницу несколько дней назад, но в результате начавшийся эвакуации меня не смогли вовремя оформить и познакомить с персоналом. Поначалу врач засомневался, но времени проверять, у него не было: поезд уже готов был тронуться в путь. Он лишь обреченно кивнул и сказал, чтобы я ехал вместе с ними.

Сначала мы прибыли в столицу империи – Милтру, где мне сделали временное удостоверение санитара психиатрического отделения. Но пробыли там мы не долго: больницы оказались забитыми под завязку и после короткой задержки, нас отправили в Фэллод, где разместили в местной психиатрической больнице. Поскольку у меня не было никаких документов, подтверждавших мое медицинское образование, мне дали должность санитара. Благо в этой суматохе я сумел сберечь свои денежки и фальшивый паспорт, а также подслушивающие устройство, которое приобрел еще на посту командира роты – в Пельте, казалось, можно купить все, что угодно.

Когда все формальности были улажены, я смог приступить к работе. К тому моменту война уже была проиграна, а нас оккупировала армия Трех государств. Я не очень удивился такому исходу, однако старался не думать о том, что меня ждет, если кто-то из солдат начнет говорить. Поэтому всю дальнейшую деятельность я сосредоточил именно на них. Сначала я был очень осторожен: никто из них не должен был меня опознать. Я попросил работать на другом этаже корпуса, но при этом имел возможность свободно перемещаться по всей клинике. Да, много ужасов я там навидался, а пару раз даже подумывал сбежать оттуда, но потом как-то привык. Странно, но работа даже начала доставлять мне некое удовольствие. В основном наших психов мы колотили – иногда даже сильные лекарства не могли с ними справиться, а вот после кулаков они резко замолкали и становились тихими, точно мыши в клетке.

Спустя время я услышал о гоноре Гюнтера и его открытом сопротивлении санитарам, – надо сказать, что эта выходка обернулась для него печально. В течение недели каждый из санитаров отрабатывал на нем силовые приемы, в том числе и я. Пару раз я пытался ударить ему в висок и таким образом разобраться хотя бы с одним из своих подопечных, но меня тут же оттаскивали и просили, чтобы я не увлекался. Потом мне удалось пробраться в картотеку и получить доступ к их личным делам. Там не было ничего, кроме внешних данных, физических характеристик и историй болезни. В записях я не обнаружил ничего страшного для себя, а потому успокоился снова. Пока они молчали, у меня было время придумать план и устранить их. Но тут снова начались какие-то перестановки: главврач посчитал, что наиболее опасных, как он их называл, пациентов лучше засунуть куда подальше, чтобы они не путались под ногами и не портили имидж его больницы. Угадаете, кто вошел в первую тройку? Когда объявили о переводе моей троицы, я чуть не лишился дара речи! Мне с таким трудом удалось проникнуть сюда, и вот все оказалось напрасным. Этих «проблемных» пациентов решено было отправить в клинику «Две башни» близ какой-то деревушки Брюкель, что находилась на северо-западе.

Как только перевод состоялся, я ушел из клиники и поселился в Фэллоде, размышляя, что же мне делать дальше. И вот мой план привел вас, дорогой профессор, прямо сюда и вскоре он будет завершен».

***

Эрвин Бойль посмотрел на профессора с улыбкой, точно хищник, желающий вскоре расправиться со своей жертвой. Неужели это конец? Доктор испугался даже сильнее, чем рассчитывал. Теперь он знает правду, но она будет стоить ему жизни. Не было никаких сомнений, что Бойль психопат, каких мало, явно обиженный на свою жизнь и судьбу. И что хуже всего: он, доктор Фитцрой, профессор психиатрии, в его полном распоряжении. Что же делать? Как выиграть хотя бы еще немного времени?

– Все это было, конечно, очень интересно, но что же вы намерены делать дальше? Если вы убьете меня, мой помощник все равно узнает, что это были вы и от ответственности вы все равно не уйдете!

– Мой дорогой доктор, вы меня не внимательно слушали. Август, как и все другие обитатели «Двух башен» отправятся к Создателю сегодня же вечером, так что когда обнаружат трупы, будет уже слишком поздно. Я тут услышал, что на Бликвудских островах появилась каста наемников, выполняющих специальные поручения влиятельных частных лиц и даже правительства. Платят им очень хорошо, но набирают туда только лучших. А чем плох я, профессиональный офицер прошедший подготовку в элитных войсках? Я уже связался с их вербовщиком, и он заверил меня, что такой человек, как я, точно попадет в их ряды. Через несколько дней он отвезет меня на корабль, отправляющийся к островам, а дальше дело станет за малым. Вот видите, дорогой профессор, скоро такой человек, как Эрвин Бойль исчезнет навсегда, как и правда о «роте Людерфонского леса». А сейчас, – Бойль вытащил из кармана револьвер и покрутил его в руках, – это же надо, доктор! Кто бы мог подумать, что подобная вещь может оказаться у вас? Думали, что это оружие поможет сохранить вам жизнь, однако это лишь муляж. Видите, пули не настоящие, да и курок никак не связан со спусковым крючком. С таким оружием разве что мелких лавочников грабить, при условии, что вы не собираетесь стрелять. – Он небрежно бросил револьвер на стол, после чего вытащил свой внушительный армейский пистолет калибра девять миллиметров и направил его прямо профессору в сердце. – К слову сказать, спасибо, что выслушали мою историю до конца. Все эти месяцы было просто невыносимо носить всю информацию в себе, а поделиться то не с кем, а сейчас словно камень с души свалился. А теперь, профессор, – Бойль передернул затвор, – настало время уйти на заслуженный отдых.

***

Инспектор Бруно Розенберг облегченно вздохнул и отложил только что набранный отчет в папку. В последнее время жизнь стала протекать совсем скучно: не считая того случая в клиники «Две башни», за целый месяц произошло всего несколько краж да с десяток драк. Все подозреваемые уже давно были задержаны и признали свою вину. На этих провинциалов и давить не нужно, – чуть припугнул и они сразу же все выкладывают, не то, что матерые городские мафиози. Иногда он скучал по тому бесконечному ритму городской жизни, по чувству адреналина и опасности, которые делали все ощущения намного острее. Но и сейчас он не мог жаловаться: его болезнь отступила, нервы были приведены в порядок, череда бесконечных ночных кошмаров прекратилась; он прибавил в весе, увлекся рыбалкой и садоводством, и что самое главное – стал больше внимания уделять семье. Для той прошлой жизни он, все же, было уже слишком стар или даже – изношен. Его время давно прошло.

Инспектор подошел к окну и отодвинул шторку. С небес на него взирал сплошной, холодный свинец, изливающийся на землю мелкими каплями. Да, похоже, что их обложило хорошо, и дождь будет идти целый день. Несмотря на начало лета, было по-осеннему прохладно, однако подобная погода была характерна для северо-западного побережья, и удивляться подобному совсем не стоило.

Бруно Розенберг умастился на своем кожаном стуле, сложил руки на животе и принялся сладко посапывать, – дождь всегда нагонял на него сон и тоску. Но спустя какое-то время он услышал снизу гомон голосов, а потом как кто-то быстро поднимается по лестнице. Дежурный сержант несколько раз громко постучал, после чего распахнул дверь кабинета. Инспектор приоткрыл один глаз и сонно промолвил:

– А, Уолтэр, это ты. Что стряслось то?

– Простите, что беспокою, сэр, но там внизу вас требует этот молодой доктор, который когда-то приходил вместе с профессором. Говорит, что дело срочное.

– Август, кажется, – отозвался Розенберг, глубоко зевнув, – пускай заходит. Может быть, он хочет сообщить что-нибудь новое по тому делу.

Сержант кивнул и через минуту на пороге показался Август, за которым стоял еще один человек. Кто это был такой, инспектор не знал, но прежде чем задать вопрос, молодой доктор выпалил на одном духу:

– Инспектор Розенберг, нам срочно нужна ваша помощь! Похоже, что с профессором случилась беда!

Спустя полчаса инспектор Розенберг, Август, Мортимер и еще пять человек из полицейского управления собрались рядом с оружейной комнатой на первом этаже. Слово взял Розенберг:

– Дорогие друзья! Похоже, сейчас нам пришлось столкнуться с по-настоящему опасной угрозой. Наш объект – капитан Эрвин Бойль, крупного телосложения, короткие волосы, особая примета – шрам на щеке в виде трезубца, возможно, одет по армейскому образцу. По последним данным он похитил человека и увез в неизвестном направлении, перед этим устроив небольшую аварию, так что помимо прочего, ищите черный автомобиль марки «вагенгруппэ» с помятым передком. Да, и еще одно: субъект очень и очень опасен, бывший военный, боец специального подразделения, так что всем быть как можно более осторожными. Возьмите из оружейной винтовки и при любой угрозе жизни сразу открывайте огонь на поражение! – Инспектор обвел взглядом всех присутствующих и хлопнул в ладоши. – А теперь за работу!

***

Несмотря на то, что поиски продлились всего час, Августу показалось, что прошла целая вечность. Сначала никаких результатов не было, однако один из официантов в кафе на западной окраине деревни рассказал, что видел как автомобиль указанной марки с помятым крылом и разбитыми фарами на большой скорости пронесся куда-то в сторону заброшенных штолен.

– Вот, где он держит профессора, – сказал Август, когда они стояли в кафе, склонившись над картой, – насколько мне помниться, там остались заброшенные бараки, где жили рабочие. Доктор Фитцрой может находиться в одном из них.

– Согласен, – подтвердил инспектор, – лучшего места, и придумать нельзя: достаточно далеко от населенного пункта, к тому же в радиусе пяти километров ни одной живой души. Чем не местечко, чтобы тайно удерживать человека?

– Нам нужно срочно отправляться туда и спасать профессора! Возможно, он еще жив!

– Согласен, нам нельзя медлить, но взять вас с собой я не могу – слишком опасно, учитывая то, что вы рассказали мне про этого человека.

– Я не отступлю и не брошу профессора. Поймите, что он был для меня больше, чем просто наставником и за эти годы стал родным человеком. Вы бы смогли бросить родного вам человека?

Инспектор долго смотрел на решительное лицо Августа, но тут вмешался Мортимер:

– Пусть едет, а я останусь. Все равно от меня вам никакого прока не будет. Я вернусь в участок и буду ждать от вас новостей.

Розенберг недовольно повертел головой, но, наконец, сдался:

– Тогда решено.

Через пятнадцать минут они уже были на месте. Заброшенная штольня представляла собой унылый пейзаж: совершенно серый ландшафт под мелко моросящим дождем казался почти мистическим. Внутрь шахты уходили рельсы, на которых стояли прогнившие вагонетки; всюду были разбросаны сломанные кирки и лопаты, земля испещрена грязными лужами, чуть дальше виднелись горы шлака и серой скальной породы. Слева стройным рядом стояли покосившиеся бараки, однако в одном из них были заметны тусклые блики света, а из трубы валил дым.

Инспектор приказал своей группе окружить дом, а сам, приготовив свой пистолет, подошел вместе с Августом к главному входу. Розенберг поднес указательный палец к губам и прислонил к двери ухо. Оттуда доносились приглушенные голоса, а потом послышался звук передернутого затвора. Инспектор изо всех сил ударил ногой в место, где находился замок, и старая дверь тут же распахнулась. В этот момент раздался выстрел.

***

Профессор смотрел прямо в дуло пистолета Бойля, испытывая ужасающий страх. Еще никогда в жизни со времен войны смерть никогда не была так близка к нему, как сейчас. Ну, вот и все. Таков будет его конец. Он мысленно попрощался со своей семьей, с Августом и персоналом «Двух башен», друзьями и всеми, кого вспомнить не смог. Наверняка пройдет несколько дней, прежде чем его тело найдут. А что если он так и останется погребенным в этом сарае? Ему бы очень не хотелось, чтобы его мертвое тело не было предано земле. Вдруг это помешает на небесах встретиться ему с Гретой? Господи боже мой, да ведь он умрет прямо сейчас! Если бы только его спасло чудо…

В этот момент дверь широко распахнулась, и на пороге показался инспектор Розенберг с пистолетом в руках. В этот момент Бойль отвлекся на шум, но рефлекторно нажал на спусковой крючок. Сначала доктор ничего не почувствовал, но после левое предплечье стало разрываться от невыносимой боли. Он повалился на бок вместе со стулом, чувствуя, как перед глазами все начинает плыть. Тепло от камина сейчас показалось таким уютным и согревающим, а боль на мгновенье чем-то далеким и незначительным. Последнее, что увидел профессор, было испуганное лицо Августа, склонившееся над ним.

***

Профессор очнулся в весьма странном месте: он находился посреди леса, где все деревьями были высохшими и скрюченными, точно их поразила какая-то неведомая и ужасная болезнь. Небо было багрово-черным, а на горизонте виднелись яркие вспышки молний. Доктор стоял на мощеной дороге, которая вела к мрачному готическому замку на холме. Он все еще чувствовал во рту металлический привкус, а тело, особенно слева, продолжало сильно болеть. Профессор растеряно оглядывался по сторонам, стараясь понять сон ли это, как вдруг тишину нарушил цокот копыт, распугавший непонятно откуда взявшихся ворон. Через мгновение перед ним предстал всадник на вороном коне в безупречном костюме с цилиндром на голове и тростью в правой руке. Он спешился и подошел к профессору. Сомнений быть не могло: призрак полковника Отто Винзеля собственной персоной. Несмотря на зашитое накрест лицо, он улыбался:

– Дорогой доктор, вот и вы! Я же говорил, что в скором времени мы снова встретимся! Как вас обвел этот Бйоль, а? Настоящий мастер и ловкач! Это же надо было так тщательно замести все следы и выйти сухим из воды? Браво! Браво! Но речь сейчас пойдет не о нем. – Отто Винзель обошел вокруг профессора и тыкнул тростью прямо в то место, где начинало расплываться кровавое пятно. – Очень плохо, доктор. А ведь я вас предупреждал: один из ваших пациентов выдавал себя не за того, кем являлся, но чтобы это понять, понадобилось слишком много времени, а песок в часах, тем временем, уже закончился. – Он вытащил из кармана миниатюрные песочные часы и покрутил их перед лицом профессора. – Все произошло точно так, как я говорил! Но вы не слушали или отказывались слушать, по-прежнему считая меня порождением своего подсознания, мифическим ужасом, который вы испытали много лет назад в том блиндаже. С того самого момента я был неразрывно связан с вами и лишь ждал момента, когда смогу набраться достаточно сил. И вот, я здесь перед вами, просто как новенький, чего не скажешь о вас. Ну да бог с этим. Конец все равно уже близок. Настало время, доктор, вам отправиться в замок, а мне – получить долгожданную свободу.

Отто Винзель протянул руку, чтобы схватить профессора, но тот отпрянул, повалившись на мостовую.

– Нет, пошел прочь! Чтобы ты ни было, я приказываю тебе сгинуть! Убирайся!

Винзель рассмеялся:

– Не надо сопротивляться, так все пройдет намного быстрее и почти без боли. Ну же, профессор! Оставьте ваши жалкие потуги, чему быть, того не миновать.

Неожиданно раздался оглушающий звук трубы или рожка, эхом прокатившийся по всему лесу. Винзель и профессор одновременно посмотрели в сторону замка, из-за которого стала вырастать огромная фигура плетеного человека. Существо приближалось к ним огромными шагами, и, подойдя, достаточно близко, стало ростом чуть выше самого полковника.

Винзель неожиданно закричал:

– Нет! Только не ты! Пошел прочь! Я же избавился от тебя, откуда ты взялся? Уйди немедленно, я приказываю тебе!

Тщетно он пытался отбиться от плетеного человека тростью, но тот, преодолев его жалкие потуги, обнял фигуру половника и полностью ее поглотил. Не было ни крови, ни криков, вообще ничего, – Отто Винзель словно растворился где-то среди переплетения лоз и терновника. Плетеный человек отдал честь профессору и одним широким прыжком скрылся за замком. Снова раздался оглушающий звук трубы, а потом наступила зияющая черная пустота.

***

Доктор Фитцрой открыл глаза, чувствуя, как слабый солнечный свет пробивается сквозь светлые занавески. Он попытался пошевелить рукой, но приступ острой боли в левом плече заставил его лежать неподвижно. Из вены в правой руке торчала иголка капельницы, голова и пол туловища были тщательно обмотаны бинтами. Доктор уже хотел было позвать кого-нибудь на помощь, – ему сильно хотелось пить, – но в ту же секунду больничная дверь распахнулась и в комнату вошла молоденькая белокурая медсестра. Не скрывая своего удивления, она воскликнула:

– Бог ты мой, мистер Фитцрой! Вы очнулись! Какое счастье! Врач стал очень переживать, что после операции вы долго не могли прийти в себя. Однако все ваши друзья говорили, что вы справитесь, и как видите, были правы.

Остановить словесный поток этой дамочки было не просто, но профессор все же сумел вставить:

– Где они? Вы сказали операция? Я ничего не помню. Кто-то сможет мне рассказать, что же произошло?

Улыбаясь, медсестра ответила:

– Думаю, что ваши друзья сами все расскажут. Они как раз дежурят внизу, ждут вашего пробуждения. Я тогда немедленно их позову!

– Погодите минутку, налейте мне хотя бы стакан воды, – выкрикнул доктор, но медсестра уже скрылась за дверью. Обессиленный, он откинулся на подушки, ожидая, когда она вернется.

Но вскоре на пороге показалась целая делегация с цветами и корзинами с фруктами: его ассистент Август, Ганс Юнгер, Людвиг Шварц, кухарка Долорес и сторож Хопп. Первой к нему бросилась Доллорес, утирая на ходу потоки слез.

– Мой бедный доктор Фитцрой! Кто бы мог подумать, что вам грозит такая опасность? И вы даже нам ничего не сказали! Ну, теперь держитесь: как только вас отсюда выпишут, сразу возьму под свою опеку! Посмотрите, во что вы превратились – кожа да кости! Разве так можно!

– Долорес, я ценю вашу заботу, но если вы меня сейчас не отпустите, то либо утопите, либо я скончаюсь от болевого шока.

Кухарка поспешила отойти от профессора, поправляя съехавший на затылок чепец. Когда они с Хоппом убедились, что профессор в полном порядке, то поспешили удалиться. К комнате остался Август, Людвиг и Ганс. Первым заговорил его ассистент:

– Профессор, ну как вы?

– Все хорошо, дорогой Август. Спасибо за все. Насколько я понимаю, ты спас мне жизнь. Если бы вы с Розенбергом опоздали хоть на секунду, сейчас все сидели бы на моих поминках. Однако меня интересует, что же произошло, когда раздался выстрел, а я потерял сознание?

– Ох, видели бы вы эту сцену, доктор! – От возбуждения, Август даже взмахнул руками. – Бойль явно растерялся, увидев нас на пороге, а когда он спустил курок, Розенберг точно с катушек слетел: набросился на капитана и одним ловким движением сбил его с ног. Но и Бойль был не робкого десятка! Они сцепились, как два заклятых врага, но все решил один из полицейских: услышав шум, тот быстро забежал внутрь и несколько раз ударил Бойля прикладом по голове. Капитан отключился всего на минуту, но Розенбергу как раз хватило времени скрутить его по рукам и ногам. Бойль брыкался, точно гусеница, однако сейчас нам было не до него. Увидев, как вы закрываете глаза, я подумал, что мы опоздали. Но потом удалось нащупать у вас слабый пульс. Мы оставили Бойля под присмотром полицейских, а сами осторожно вас освободили, уложили в машину и на огромной скорости бросились в больницу. В Брюкеле вас подготовили для транспортировки и дежурной машиной отправили в травматологию Фэллода. Хирурги несколько часов боролись за вашу жизнь: несмотря на то, что пуля прошла на несколько сантиметров выше сердца и чудом не задела ничего важного, вы потеряли много крови, к тому же для вашего возраста перенесенный стресс и физические травмы могли сыграть роковую роль. После операции хирург сказал, что ваша жизнь зависит только от вас. И вот, спустя три дня, когда мы уже было, подумали, что надежда потеряна, вы открыли глаза. Настоящее чудо, не правда ли?

– Именно так, дорогой Август. Но что же произошло с Бойлем?

Ответил Юнгер:

– Негодяй доставлен в военную тюрьму Милтры. Через месяц его ждет военно-полевой суд. Думаю, что смертная казнь для такого подонка будет отличным приговором.

– Боже праведный, Ганс, неужели ты примчался ко мне из самого Зальта? – Тот кивнул.

– Как только мне позвонил ваш помощник и рассказал, что произошло, я бросил все дела и примчался сюда. Извини, Карл, но нам пришлось также изъять у тебя пациентов, – теперь они стали важными свидетелями и, как это ни прискорбно, обвиняемыми по делу. Скорее всего, после слушаний их направят на принудительное лечение в специализированный военный госпиталь. Теперь их судьба в руках правосудия, но не думаю, что их ожидает участь Бойля. К слову сказать, твои с Августом показания также могут очень пригодиться. Когда ты поправишься, я пришлю людей, которые возьмут соберут у вас информацию. В любом случае, это будет еще не скоро. – Он дружески потрепал профессора по руке, после чего его словно осенило: – Ах да! Чуть не забыл! Я сделал все от себя зависящие, чтобы про эту историю узнало как можно больше людей, в частности Министерство здравоохранения. Они заверили меня, что в скором времени возобновят финансирование «Двух башен» в полном объеме, а также со дня на день вышлю ремонтников для приведения здания в божеский вид. Ваша самоотверженность и преданность своему делу нашла отклики в сердцах многих людей. Не думаю, что на просторах нашей страны есть еще такие врачи. – Он замолчал, и доктору даже показалось, что его старый друг смахивает скупую мужскую слезу. Кто бы мог подумать, что Ганс может быть таким сентиментальным? – И еще кое-что: обнаружилась сестра погибшего пациента. Ну, того, который повесился. Она была так рада,что ее брат наконец-то нашелся, и она может сходить к нему на могилу. К слову сказать, она отказалась от эксгумации, по причине того, чтобы лишний раз не тревожит покойного, а я оплатил ей установку гранитного памятника. Мы попытались отыскать хоть какие-нибудь упоминания о пропавшей роте, но ничего не нашли: либо архивы были уничтожены во время эвакуации из Пельта, либо потерялись во время нее, но как бы там ни было, процесс установки личностей этих ребят будет долгим.

– Я рад, что все так закончилось. При подобных условиях такой исход вполне можно назвать «счастливым концом». А теперь, не могли бы вы оставить меня наедине с Людвигом? Мне нужно кое-чем с ним поделиться.

Как только Август и Юнгер скрылись за дверью, профессор заговорил:

– Я победил его, Людвиг.

Тот сначала недоуменно посмотрел на профессора, а потом понял:

– Полковника Отто Винзеля?

Доктор кивнул и кратко пересказал историю сражения в своем сознании. Когда он закончил, Людвиг не скрыл удивления:

– Ничего себе! Вот это да! В вашей ситуации один сильный страх помог победить другой. Получилось своего рода «клин клином». Просто поразительно.

– Но разве такое возможно с точки зрения науки?

– Кто его знает, профессор. В любом случае, это станет еще одним предметом для изучения. Я бы хотел, чтобы вы мне описали ваш случай во всех подробностях. Возможно, мы стоим на пороге нового открытия в лечении психологических травм!

Профессор лишь улыбнулся, после чего вспомнил, что в его горле по-прежнему царит пустыня, и попросил Людвига налить ему воды и позвать Августа с Гансом. Через десять минут пришла все та же белокурая медсестра, которая объявила, что время посещений уже закончено. Когда все ушли, доктор Фитцрой поудобней устроился на подушках и задремал. Сейчас ему был нужен только сон.

***

К середине августа профессора выписали. Рана заживала хорошо, чувствовал он себя намного лучше, словно заново родился. Он специально никого не оповестил о своем уходе из больницы, решив сделать обитателем «Двух башен» сюрприз. Насколько он слышал от Августа, клинику привели в полный порядок и в скором времени к ним начнет поступать новый персонал и партии медикаментов. Эти новости радовали его старое сердце, однако он понимал, что бразды правления следует передать его молодому помощнику. У Августа будет отличная перспектива роста: он сможет заниматься не только врачебной практикой, но и вести научную работу. Лучшего и представить себе нельзя. В письме от Юнгера доктор прочитал о смертной казни Бойля. Капитан был прав: его повесили, как военного преступника. А вот о судьбе его уже бывших пациентов известного ничего не было. Профессор лишь молился, чтобы их передали к достойным врачам и помогли им преодолеть эту ужасную психологическую травму.

Перед визитом в «Две башни» доктор решил, как следует вымыться и переодеться. Идя по тротуару в сторону своего дома, профессор от души радовался теплым лучам солнца, кристально чистой синеве неба и звонкому пению птиц, сидящих на благоухающих зеленью ветках. Поравнявшись с домом, он заметил своего соседа Крауса, который складывал стопкой скрюченные сухие ветки. Только спустя пару секунду доктор с удивлением понял, что статуя плетеного человека пропала. Он окликнул Крауса и быстрым шагом направился к нему. Тот сразу задал вопрос:

– О, мистер Фтицрой, вы уже выписались? Как здоровье? Слышал, как вам досталось, врагу не пожелаешь.

Но доктор не обратил на его речь совершенно никакого внимания:

– Почему? Почему именно сейчас, после стольких лет просьб, вы соизволили убрать это страшное пугало со своего двора?

Краус лишь усмехнулся и ответил:

– Плетеный человек выполнил свою миссию и больше не нужен. Он помог победить самую главную опасность, – ту, которая находилась у вас в голове.

От этих слов у профессора пробежал холодок по спине. Едва не потеряв сознание, он спросил:

– Но откуда вы знали?

Краус посмотрел на него как-то странно, словно ему было известно больше, чем он хотел сказать, а потом ответил:

– Я знаю много чего, мистер Фитцрой, но не обо всем готов поделиться с широкой публикой. Вы считаете меня странным и сумасшедшим, потому что я живу один и мало общаюсь с людьми, но за всю мою жизнь эти самые люди не сделали для меня ничего хорошего. Я решил удалиться от общества и свести контакты с ним к минимуму, наслаждаясь покоем своего дома, тихим шелестом ветра и запахом благоухающих роз. За столько лет моя жизнь наконец-то обрела смысл, и я увидел то, что сокрыто, лишь, когда начал смотреть.

Краус взял в охапку кучу сухих лоз и понес ее в сторону костра, который уже начинал разгораться на заднем дворе. Профессор так и остался стоять возле дома, наблюдая как ласковые солнечные лучи касаются того места, где стоял плетеный человек. На секунду доктору показалось, что его тень приветливо помахала ему рукой, прежде чем пропасть навсегда.

Содержание