В мае цвела сирень [Игорь Валерьевич Горбачев] (fb2) читать постранично

Игорь Горбачев В мае цвела сирень

Деревня умирала. Это было видно по первому, беглому взгляду даже тому человеку, который посетил её впервые. Направо и налево виднелись запущенные, заросшие прошлогодним бурьяном усадьбы, заколоченные или наглухо закрытые ставнями окна нежилых изб. Улица, по которой практически не ездили машины, давно поросла густой травой. Разросшиеся, накренившиеся, кое-где поваленные деревья, покосившиеся сараи, обветшалые надворные постройки… Все это наводило уныние и бессильную тоску. И впервой попавшему сюда человеку, наверняка стало бы не по себе от вида на агонию русской деревеньки. А уж Андрею, который здесь родился и вырос… Нет, не такой помнил он свою родную Серебрянку. Не такой…

Жилые избы все же кое-где попадались. Но и они почему-то выглядели совсем не так, как когда-то в детстве, уютно и приветливо. Как-то убого и до боли жалко смотрелись они сейчас. Может, потому что в их дворах совсем не было людей? Векшин с горечью узнавал дома, жителей которых знал с детства. И тоскливо констатировал про себя, что тех или иных его знакомцев, видимо, больше нет в живых, судя по их заброшенным избам. А дети и внуки ищут свое счастье в чужих и неприветливых городах. Печальный парадокс заключался в том, что отсюда только уходили. Кто на местный погост, кто в далекие, чуждые места. Назад же уже не возвращались. Так почему вернулся он? Доживать в родной глухомани свой век? Но ему нет еще и сорока, и собираться в последний путь ему, как ни прикидывай, а еще рано.

Через озеро, в нескольких километрах отсюда находится центральная усадьба их бывшего колхоза село Столбцы. Колхоза давно нет, но жизнь там еще теплится, там еще довольно много людей среднего возраста, да и молодые попадаются. Когда-то Андрей знал практически всех людей в окрестных деревнях, селах и поселках. Но это было так давно… В юности. Теперь, поди, многих уже забыл. Да и его вряд ли помнят… К тому же население сократилось с тех пор вдвое. Первые начали уходить в небытие поселки. Сейчас от них остались одни заброшенные, заросшие деревьями и кустами погосты с покосившимися крестами. Не сохранилось даже следов от изб. Люди перебрались в центральные усадьбы колхозов и совхозов, а бывшие жилые места запахали тракторами и засеяли. Потом, когда начали разваливаться коллективные хозяйства, эти земли поросли бурьяном. И настала очередь деревень. Села, те, как правило, покрупнее, они еще держатся, хотя и их людские ресурсы порядком поредели.

Возле дряхлого, но еще жилого домишки, на лавочке у покосившегося забора сидела старуха, подслеповато, но цепко всматриваясь в Векшина. Андрей узнал её.

– Здравствуйте, Терентьевна, – неловко поздоровался он.

Старуха как-то испуганно закивала, и Андрей горько подумал, что она его, наверняка, не признала. Получается, он уже давно стал здесь чужой? «А что же ты хотел?» – тоскливо спросил он себя. – «Когда ты был здесь последний раз?» Андрей напряг память, но вспомнить так и не смог. Давно… Даже на похороны своих самых близких, родных людей попасть не смог. Не получилось…

Вот сейчас, за поворотом покажется родная, взрастившая его изба. Раньше она была бы уже видна, но теперь за буйно разросшимся, заполонившим поворот кустарником, дальше улица не просматривалась. Стоял май, сладко пахло сиренью. Родной запах детства…

Вот и родная изба. Андрей остановился напротив покосившихся, облупившихся ворот, снял с плеча объемистую сумку. К горлу подкатил комок. Немного постоял, успокаивая застучавшее сердце и приводя в порядок дыхание, потом с трудом открыл завизжавшую петлями калитку и переступил через высокий порог. Поднял отвалившуюся от забора доску и, яростно прорубаясь с помощью её сквозь бурьян, пошел к крыльцу. На двери висел огромный ржавый замок. Кто запер избу и у кого искать ключ? Как это узнать? Не ходить же по обезлюдевшей Серебрянке в его поисках… Андрей пробился к дровянику, где раньше хранилось топливо для печи – дрова и торф. Там же, он помнил это, хранились и нехитрые крестьянские инструменты: грабли, вилы, лопаты, топоры… Дровяник оказался незапертым, он нашел поржавевший лом, вернулся к избе и своротил засов на дверях вместе с замком. Вошел в первую холодную пристройку, называющуюся в деревнях сенями и распахнул скрипнувшую дверь в саму избу. Несмотря на то, что на улице тепло, там была стылая, пахнущая плесенью тьма, заколоченные ставни совсем не пропускали света. Через распахнутую дверь ворвался дневной луч, косо осветив скромную крестьянскую утварь. Андрей постоял, привыкая к полумраку, машинально щелкнул выключателем на стене. К его удивлению под потолком загорелась тусклая, облепленная паутиной лампочка. Над старой железной кроватью висели на стене три портрета. На двух верхних, обрамленных одной рамкой были изображены еще молодые в ту пору, дедушка и бабушка, вырастившие его. Ниже висел портрет их единственной дочери, молоденькой симпатичной женщины, его, Андрея, матери, умершей вскоре после его рождения. Андрей