Весной 45-го года [Светлана Николаевна Куксина] (fb2) читать онлайн

– Придётся тебе, сын, идти в батраки, – вздохнула мать и, обречённо согнув плечи, присела на край табурета, сложив на коленях натруженные руки.

– Схожу, – ответил тот, стоя у порога и глядя в пол. Он только что принёс дров и собирался снова идти на улицу. – Мы уже с Санькой сговорились.

Конечно, идти не хотелось: далеко, боязно. И Стёпка отчаянно трусил, несмотря на свои почти пятнадцать лет. Но что делать?

Отец был на фронте, а они вернулись прошлой осенью из эвакуации в свою деревню – тощие, голодные, изрядно пообносившиеся – и обнаружили, что их схрон раскопан и всё спрятанное украдено.

Свои шерстили – вот, что обидно.

В семье пять голодных детских ртов и мать, тоже шатающаяся от голода. Стёпка – старший. Он худ до прозрачности, но жилист. Пока батьки нет, он в семье за старшего.

Осенью успели, посеяли клин озимой ржи, и поле (слава Богу!) цело. Стёпка уже бегал – смотрел. Но зелёные всходы, радующие глаз, не могут кормить семью весну и лето, да и на зиму урожая – кот наплакал, а другой еды нет.

Значит, и выхода нет: надо идти в Литву наниматься в батраки за еду и какой-никакой заработок. А идти, кроме него, некому: малых не пошлёшь, мамку – тем более. Пропадут они без неё.

Шурка Минченков – ровесник и друг закадычный. Обсудили они ситуацию и решили идти на пару – всё не так страшно.

От их деревни Гласково до станции Рудня больше ста километров – и всё пешком. Ох, и далеко.

Стёпка знает – он ходил: носил вместе с бабами и такими же подростками, как сам, зерно посевное со станции в колхоз. Им-то хоть по полпуда сыпали, а бабы по пуду пёрли. Все ноги сбили, пока дошли.

И теперь вот снова идти, через ту же Рудню и дальше, а одежонки приличной нет. И не только приличной – считай, что и никакой нет.

Апрель на Смоленщине бывает разным, но, даже если он очень тёплый, ночью всё равно знобко, а в начале мая жди возвратных холодов. По утрам и заморозки ещё будут, а он босой.

Стёпка вздохнул, мать жалостливо глянула на сына, да делать-то нечего, сказала только:

– Ты пальто моё возьми. Хоть и вытерлось всё, и подкладки нет, а всё ж одёжина.

Старые домотканые портки да рубаха, мамкино пальто (один верх) да торба пустая за плечами – вот и все сборы.

Три дня шли ребята до станции. По утрам ноги коченели, но днём было тепло, отогревались, так что парни не унывали.

Перед самым Стёпкиным уходом зашёл к ним в хату сосед, пообещал похлопотать о корове.

Была у них коровёнка до войны, кормилица, да солдаты забрали в войну тихонько. Всем справки давали, что скот конфисковывают на нужды фронта, а у них украли – и поминай как звали.

Уж мамка в голос выла; хоть бы кружка молока для детей была, всё ж поддержка, можно и без другой еды потянуть. Зелень на полях пошла – тоже еда. А теперь что?! Без кормилицы-то?!

Вот и пошёл сосед в район и по своим делам, и им корову выбивать, так что Стёпка ушёл с надеждой: а вдруг выгорит?!

Степка с Шуркой добрались до станции и прежде чем в товарняк лезть купили по стакану толокна. Если уж совсем невмоготу будет, разведут кипяточком да и похлебают. Дорогой-то их подкармливали люди добрые, не дали пропасть, а что дальше будет – Бог его ведает.

Привычно хотелось есть, но терпели: не приведи Бог наступит такой момент, что и до смерти оголодаешь, тогда-то и выручит толокно. Хоть и стакан всего, но ведь можно и пожиже развести. Всё еда.

Толокно надёжно спрятали в пустые торбы, нашли товарняк, идущий в нужную сторону, и стали искать, где бы примоститься.

Перед паровозом была небольшая площадка, окружённая перилами. Степка влез на неё, прислонился к котлу и даже зажмурился от удовольствия – котёл был тёплым. Кое-как примостился на этой площадке и задремал – потянуло в сон голодного и замёрзшего.

Санька пристроился рядом. Ему было чуть легче: какая-никакая, а на ногах была обувка, и одежонка у него не в пример теплее и крепче. Стёпкины же ноги стёрлись в кровь, кожа местами висела клочьями, а местами слезла вовсе. Его мелко трясло от холода и боли в ногах.

Но сейчас, прислонившись к тёплому боку котла, парнишка забыл обо всех невзгодах и спал сном праведника. Жаль – недолго.

Паровоз натужно свистнул и тронулся с места, всё набирая и набирая ход. Стало холодно. Ветер бил в лицо, пронизывал всё тело насквозь. Жалкое пальтишко не спасало, ноги коченели, и скоро Стёпку пробрала крупная дрожь, а потом и вовсе ему почудилось, что он остекленел от лютого холода.

Он то ёрзал, чтобы хоть немного согреться, то скручивался в тугой узел, вжимаясь всем телом в остатки мамкиного пальто, то болтал ногами, то впадал в забытьё, но руками крепко держался за перильца – не свалиться бы.

Наконец, поезд стал. Утро уже занялось, окоченевшие мальчишки сползли с площадки, начали прыгать и приседать, посиневшие от холода губы стали приобретать свой привычный цвет, и на душе путешественников слегка посветлело.

Добрые люди не давали им пропасть всю эту долгую дорогу: кто хлеба кусок подаст, кто картохи, а то и молока нальют, и на станции пацанов покормили, так что купленное толокно благополучно лежало в торбах и вселяло некую уверенность в завтрашнем дне.

Со станции ушли – дальше их путь лежал на хутора, где можно было наняться на работу.

Топали до обеда, а потом наткнулись на пару домов, стоящих друг против друга.

Постучали в один из домов. Вышел пожилой, но крепкий, как дуб, мужик, исподлобья глянул на ребят.

– Работы не будет ли? – робко поинтересовался Шурка, а Стёпка добавил:

– Коров можем пасти, только чтоб вместе.

Из другого дома вышел молодой мужик, такой же крепкий, коренастый и очень похожий на первого, и стал рядом.

Батька с сыном, – решил Стёпка и не ошибся.

Мужики-староверы имели крепкие хозяйства и наняли ребят пастушить. Плату и прокорм оговорили, хозяева выдали мальцам обед – варёную круглую картошку в старой щербатой миске, по ломтю хлеба и горлач молока – и оставили на сеновале отдыхать после трапезы.

После еды потянуло в сон, но дремали ребята недолго.

– Шур, – позвал Стёпка друга, когда солнце стало клониться к закату. – Штой-то мы с тобой на картошку согласились. Домой, чай, осенью. Помёрзнет картоха-то. Не довезём.

Шурка почесал затылок: полпуда зерна и полпуда картошки за весь сезон за каждую корову уже не казались ему подходящей оплатой. А ну как морозы?! Картоха пропадёт, задарма, выходит, работали?!

– Обмишулились мы, – согласился он с другом. – Неча будет домой везти. Да и хозяева…

– Ага, – поддакнул Стёпка. – Хозяева – староверы, не иначе. Нами гребуют. Нос воротят, того и гляди, еду начнут кидать, как собакам. Не-е-е, уходить нам надо. Дальше пойдём. Не останемся, небось, без работы.

– Пойдём, – согласился Шурка, и ребята стали собираться.

Слезли с сеновала, объяснили вышедшим из дома мужикам, что за картошку работать не могут – не довезти, и ушли.

Лес тянулся и тянулся. Наступала ночь, и мальчишки уж было решили, что и ночевать придётся в этом бесконечном лесу, как вдруг между деревьями мелькнул огонёк.

Дом был большим. Хозяин разговаривал на смеси белорусского и польского языков, но мальчишки его понимали. Пан объяснил им, как дойти до длинного здания, где живут рабочие. Рядом – дом пана, который наймёт их и накормит.

К ночи добрались, но нанялся на работу один Стёпка. Шурке надо было идти на соседний хутор, но переночевать ему разрешили, накормили обоих и объяснили, как добраться до другого хутора.

Утром хмуро и с опаской прощались. Хозяин уверил, что отпустит раз Стёпку, чтобы он проведал друга, и Шурку хозяин тоже отпустит разок на побывку. Пришлось поверить. А что ещё оставалось?!

На душе кошки скребли, страшно оставаться поодиночке среди чужих, но друзья держались. Расставаться им, конечно, не хотелось, но и дальше искать работу сил не было: чуть не треть месяца бродят. Этак и без заработка домой пойдёшь, а есть-то что зимой?

Стёпка остался. У хозяина было четырнадцать коров и бык. Сговорились о плате: по пуду жита за каждую из коров и быка, стадо овец и коз смотреть бесплатно, за еду и кров.

Потянулась работа от зари до зари. К ночи Стёпка падал от усталости, и, хоть хозяин кормил хорошо, весу не прибавил ни грамма. Коровы особых хлопот не доставляли, но если быку втемяшивалось в башку уйти на соседний хутор, остановить его мальчишка не мог, хотя и бежал с кнутом следом.

Неожиданно на помощь мальцу пришла немецкая овчарка с соседнего хутора: она перехватывала быка и разворачивала в стадо.

Если начинали разборки баран с козлом, тут тоже было не до смеха: огромные животные и не думали слушаться тщедушного пастушка, тому оставалось только плакать. Овцы были непослушными и заставляли бегать до седьмого пота, но постепенно Стёпка втянулся в работу и был доволен уже тем, что сыт и что домой придёт не с пустыми руками.

К Шурке его действительно отпустили разок. Сбегал, убедился, что всё с тем в порядке – тоже пастушит – на душе полегчало.

Через месяц и Шурка к нему прибегал, так и лето проскочило.

В конце августа приехали матери. Стёпка узнал, что корову им выделили, батька с войны живой пришёл и с медалью, и порадовался – выживут. В обратный путь собрались быстро: зерно засыпали в мешки, хозяева не обманули – расплатились по уговору, ещё и еды на дорогу выдали и до вокзала на подводе довезли.

Пятнадцать пудов жита заработал Стёпка за май и лето, целых двести сорок килограммов. Чтоб мешки могли поднять, насыпали в каждый по два пуда. Получилось семь мешков, а оставшийся пуд всыпали в торбу.

Мамка отлучилась на вокзале, а Стёпка не доглядел – упёрли торбу. Сел парень на мешки и уж больше не отходил и по сторонам не глазел. Этак и до дому ничего не довезёшь.

Пока до дому добрались – намаялись: и ноги, и плечи стёрли. Спасибо, прислали за ними машинёшку, забрали почти со станции, совсем чуть пешком прошли.

Да и как разгонишься, если один мешки таскает на короткое расстояние, а другой оставшиеся караулит.

Но – добрались.

Перезимовали семьи их, а там и жизнь потихоньку стала налаживаться: в батраки больше не ходили, зато в колхозе работали от зари до зари – восстанавливали разрушенное войной хозяйство.

Много пришлось в своей жизни поработать Стёпке, но своё хождение в батраки он помнит так, словно всё вчера было. Иногда внукам рассказывает да правнукам.

Только правнуки слово «батраки» никак не запомнят и до конца смысл его понять не могут.

Оно им смешным кажется.