Это моя собака! [Вероника Гард] (fb2) читать онлайн

Это моя собака!

***

Утром 11 марта 1926 года в доме Шеслеров состоялся неприятный разговор. Отец зачитал заголовок утренней газеты и констатировал, что налог на содержание домашних животных все-таки был повышен. Ни одна акция, ни один протест не помог предотвратить это, и над старенькой Данке, смешной помеси бигля и болонки, нависла угроза усыпления. Ее прокорм, налог на ее собачью душу, были непосильны Шеслерам. Старший сын, Генрих, уже давно вырос из своей одежды, а одежда отца висела на нем, как на пугало, поэтому матери приходилось раз в год пришивать к рукавам пиджаков и рубашек по лоскуту, чтобы они хотя бы закрывали запястье и не позорили сына. Курт, шестилетняя радость родителей, уже стоптал ботинки, когда-то принадлежавшие Генриху, потихоньку стал косолапить, загибая стопы вовнутрь, чтобы не натереть пальцы. Долг за дом рос, и лечение отцовской язвы у доктора Ройдта постоянно откладывалось: «Денег нет, денег нет».

– А помните, она переболела чумкой? – говорил отец тихим, сговорщеским голосом. – У нее один глаз слепой. Сколько ей лет? Ты помнишь?

– Тринадцать, – вздохнул Генрих. – Как время пролетело. А помните, как она за колбасу танцевала? Она очень хорошая, пап. Можно придумать что-то?

– А помните, как у Франца гнила пятка, он ее сметаной помазал, чтобы Данке ее зализала? – улыбнулась мама. – Кстати говоря, что теперь с этой пяткой, не знаете? Он так верил в целебное свойство собачьей слюны!

– Да, хорошая собака, – сказал отец и встал. – Хорошо пожила. У них как считают, год за семь же? Ох, сколько же ей, старушке, – он помолчал, качаясь с пятки на носок, и продолжил глухим нерадостным тоном, постоянно сжимая губы. – Мерзкий, мерзкий налог. Но давайте не будем медлить, пока Курт спит… я отведу. Скажете, что отвез Францу опять зализывать пятку. Ну, придумаете.

– Как он будет переживать, он так ее любит, – мать посмотрела на старшего сына, который хмуро смотрел в пол и сжимал каждый палец до хруста. Она положила руку ему на плечо. – Генрих, малыш, подумай. Мы с папой тоже не хотим это делать, но это очень дорого. Она старенькая, долго пожила. Я надеюсь, это не больно? – спросила она мужа, пытаясь скрыть дрожание в голосе. Глаза предательски слезились. – Правда не больно? Боже мой, какой ужас творится. – Генрих рывком поднялся со стула и отошел к окну, где нервно вытер нос. – Генрих… Попытайся успокоиться. Я прекрасно понимаю, что тебе жалко Данке, но нам тоже жалко…

– Я понимаю, – ответил тот и снова вытер нос. – Давайте побыстрее.

Дверь открылась. В проеме появился плачущий Курт, держащий под лапы Данке, которая, раскрыв пасть, шумно и радостно дышала. Она совсем не сопротивлялась, хотя поза была неудобной, и с гордостью показывала свое рыжее брюхо – единственное рыжее пятно на ее черном теле.

– Это моя собака! Не трогайте мою собаку! – крикнул Курт и заплакал навзрыд. – Зачем вы хотите от нее избавиться? Она умница! У меня в копилке есть деньги. Я сам буду за нее платить, раз вы ее не любите! А вообще я уйду из дома, уеду подальше. Мы будем жить одни! Вот так!

Слезы заволокли глаза, щипали их и капали на пол. Данке крутанулась, пытаясь лизнуть мальчика, и тот отпустил ее. Он вытер глаза, сел на пол и стал гладить вьющуюся около него собаку. Та прыгала ему на ноги, царапала их, кидалась в лицо, облизывая щеки, видимо, пытаясь развеселить маленького хозяина, но тот плакал сильнее. Мама подбежала к сыну, хотела утешить, но тот соскочил с места с криком: «Не трогайте меня!» и, схватив Данке в охапку, убежал к себе в комнату.

Три дня Курт не разговаривал и не отходил от собаки ни на шаг. Гулять выводил ее обычно отец, прямо перед работой, но Курт не позволял теперь ему делать это. Он ставил будильник, просыпался и шел гулять вместе с отцом. Вернувшись, он вытирал ее лапы, снимал ошейник и вел в свою комнату, куда уже перенес все любимые вещи Данке – мячик, миску и подстилку.

Вскоре медлить уже было невозможно. Слезы Курта в любом случае были необратимы, и Данке решили увезти почти на рассвете, когда он точно будет спать.

Генрих осторожно открыл комнату, тихо позвал Данке, которая, стуча когтями по полу, послушно выбежала навстречу. Тот взял ее на руки, пытаясь не обращать внимание на собачью невинную радость, и вынес в коридор к отцу.

– Ну, все, все, – сказал тот торопливо, надевая ошейник. – Гулять, Данке.

Замок щелкнул. Данке заюлила около дверей. «Куда ты торопишься, дурочка», – подумал Генрих, смотря на черное лохматое тельце и мутный сине-серый глаз своей собаки.

– Подожди, – попросил он, не уверенный, что сдержится и встал на колени. – Данке, девочка, иди сюда, – Данке обернулась, подбежала к Генриху и ткнулась мокрым носом в его руки.

В груди у него что-то заболело. Точно не своими руками он стал гладить ее по голове. Данке встала на задние лапы, уперлась передними хозяину в грудь и стала лизать ему лицо.

– Хорошая собачка. Ты хорошая собачка, правда, Данке?

– Генрих, хватит, – нервно сказал отец, и потянул за поводок. – Гулять, Данке.

– Вы куда?.. Это же моя собака.

Не до конца проснувшийся Курт грустно-растерянно стоял наверху лестницы и глядел на Данке непередаваемым взрослым взглядом.

– Генрих повел ее гулять, Курт, – осторожно произнес отец, передавая поводок старшему сыну. – Не волнуйся, не волнуйся.

– Нет, – Курт взглянул на брата, нервно сжимающего петлю поводка, потом на отца, снова на брата, на Данке. Она тявкнула, и мальчик, исказив лицо отчаяньем, убежал в комнату. – Нет!

Топот ножек стих, дверь хлопнула, и дом затих.

– Ох, дай мне ее, ради всего святого, Генрих, иначе я сойду с ума! – прикрикнул отец, вырывая поводок, но Генрих не пустил.

– Я сам, – вздохнул он. – Ничего не спрашивай. Я сам ее выбрал, сам отведу… и сам похороню.

***

Он прошел две улицы, стараясь не замечать, как суетливая Данке так привычно и непривычно нюхает кусты. Впервые Генрих увидел, что Данке и вправду «старушка» – шерсть с сединой, не такая блестящая, как при первой их встрече, дыхание быстро сбивается, и кошки ее не интересуют. «Одноглазая, дурацкая, перебитая собака, – мысленно ругал ее Генрих. – Тысяча пород в тебе собралась! И когда ты стала косолапить? Ты прямо как твой хозяин, правда. Ну, не торопись, пожалуйста».

– Скажите, пожалуйста, вы последний на… усыпление? – спросил он у хозяина бульдога, уже утомившегося стоять в очереди. – Я тут с собакой.

– Нет, тут еще парень стоял со спаниелем и девушка с дворняжкой какой-то. Они ушли, но вернутся. Вот за ними стойте.

Генрих был четырнадцатым. Впереди он насчитал троих болонок, противно визжащих, огромного дога, пятерых дворняжек разных окрасов, каштанового спаниеля, уже знакомого бульдога и щенков. Его Данке, смирно и настороженно сидящая возле ног, оказалась самой старой и, к слову, самой некрасивой из всех. Но, несмотря на свою некрасивость, она вскоре свела знакомство с соседом-бульдогом и спаниелем, который с удивлением рассматривал ее слепой глаз.

Люди заходили в небольшое помещение, подгоняя своего питомца, и через несколько минут выходили с пустым поводком. Выходили, вздыхали. Девушка, которая принесла самую визгливую болонку, вышла, рыдая. Генрих не хотел дрожать, но дрожал. Руки у него холодели, и даже судорожно сжимаемая петля поводка не давала тепла. Он не хотел думать, что ведет Данке на смерть, и почти на нее не смотрел.

«Молодой человек, а не хотите продать собачку?» – спросил сладкий высокий голос.

Неизвестно откуда взявшийся полный человек в шляпе подошел к Генриху со спины и стал умиленно разглядывать Данке. Тот вздрогнул, повернулся и увидел семь собак, которых этот господин держал за семь разных поводков. Данке, напугавшись, отпрянула и спряталась за Генриха. Тогда человек спросил снова:

– Собачку, говорю, не хотите продать? Хорошая сумма, быстрый расчет. Прелестная собачка, что вам долго стоять? А мне она очень даже нужна.

– Зачем нужна? – заворожено спросил Генрих, глядя на поводки.

– В цирке научу выступать, – сказал человек и расхохотался. – Хорошая собачка.

У Генриха по спине пробежал колючий холод. На секунду сознание прояснилось, и ужас с силой ударил по голове:

– На мыло? На живодерню?

– Фи! Очень поспешный вывод, молодой человек. Почему сразу живодерня? Мыло какое-то… Я вам просто сказал, что у вас хорошая собачка, хочу у вас ее купить. Почему вы сразу так нервничаете?

– А не надо заставлять меня нервничать! У вас на лбу написано, чем вы занимаетесь. Вы живодер!

– Заметьте, мы с вами стоим в одной очереди.

– Я со своей собаки шкуру снимать не позволю!

– Но вы готовы ее усыпить, – произнес человек, подмигнув Данке. – Бесплатно. Я же вам предлагаю деньги. Мы идем к одному исходу разными путями, вот и все. Вы выбрали такой. Похвально, что вы нашли в себе мужество…

– Вы ничего не знаете, – опустил голову Генрих. – Отстаньте от меня.

– Глупый юноша, – хихикнул человек, – деньги ведь не пахнут.

– Я не хочу, чтобы они пахли кровью моей собаки.

– Вы выбрали ее смерть сами. Она ее не выбирала…

Генрих опустился и взял Данке на руки:

– Вы уговариваете меня убить мою собаку? Вы в своем уме?

– Кто вас уговаривает? Вы уже сами себя уговорили. Я лишь предлагаю деньги.

– А что вы ко мне прицепились? Очередь большая, идите вон, глядите.

– Просто вы назвали меня живодером, хотя по сути сами являетесь им. Я это вижу сейчас, здесь, своими глазами. Это все видят. А вы, к примеру, не можете до конца быть уверены, что я этих чудесных песиков веду не цирк.

– Вы ведете их на живодерню!

– Докажите. Вы судите по лицу?

– Да. У вас мерзкое лицо.

– А у вас нет, хотя вы живодер.

– Я не живодер.

– Докажите, – человек наклонил голову и улыбнулся.

– Не собираюсь я вам ничего доказывать. Кто вы вообще такой?

– Вы считаете, что я живодер, пускаю собак на мыло. Но так ли это?

– Да прекратите…

Хозяин бульдога взмахнул руками:

– Ой, да оставьте вы эти разговоры. У меня пухнет голова от вас. Я здесь уже неизвестно сколько стою, а у меня, откровенно говоря, опущены почки. Мне нельзя. Заберите моего, что ли, – он протянул поводок человеку, и собак у него стало восемь. – Мне надоело уже вас слушать. Обоих.

– Сколько желаете за собачку? – ласково спросил человек.

– Знаете, нисколько. У меня адская боль в пояснице.

***

Генрих вернулся домой один. На пороге его встретил Курт. Он увидел поводок, отсутствие собаки и заплакал, хотя до этого всеми силами хотел сдержаться.

– Дурак! Дурак! Зачем ты так сделал? – стуча кулачками по груди брата, кричал Курт. – И где твоя куртка? Всю кровью заляпал, да? Это же наша собачка! Наша Данке!

– Вот и будешь ходить к нашей Данке, я место нашел, – Генрих схватил Курта за руки и приподнял, как обычно он делал, что успокоить его. – Я все сам сделал, ты бы опять набедокурил. Пошли, там недалеко. Хоть каждый день там сиди, – он помолчал. – Кто-то ведь должен был это сделать.

– Я больше никогда не буду разговаривать. Ни с кем из вас! И вообще! Понятно тебе?

И Курт перестал говорить. Молча шел за Генрихом, стараясь не всхлипывать. Могилка Данке должна была находиться на пустыре, где они играли с Гансом и Йоахимом в войну.

Их шалашик. Рядом – разбитый ими лагерь и импровизированный штаб. В землю вбита по рукоятку лопатка. «Под ней Данке», – Курт остановился, как вкопанный и стал неотрывно смотреть на землю перед собой.

– Ты дурак, Курт, – сказал Генрих. – Если ты не будешь разговаривать, то как же ты ее позовешь? Ну, иди тогда ко мне!

И из шалашика, запинаясь об собственные лапы, выскочила старенькая, одноглазая, смешная помесь бигля и болонки с рыжим пятном на животе.

В оформлении обложки использована фотография с https://www.pinme.ru/pin/50328c1abf04703707000168/