Одиссея Троглодита [Ольга Христолюбова] (fb2) читать онлайн

Ольга Христолюбова Одиссея Троглодита

1

– Вэй з мир! Ограбили! Убили! Шоб ты сдох, наконец, скотина! Шоб тебя переехал трамвай! – полная тётка в бигуди и застиранном халате, натянутом на неё, как кожа на барабан, прижимала к пышной груди руки, словно приготовилась петь романсы, и голосила сиплым контральто.

– Хеся! Ну шо ви визжите, как саксофон вашего Яши, шоб он был здоров? Софочка только прилегла отдохнуть… – в дверях кухни появилась невысокая женщина средних лет с носом, похожим на баклажан. – Шо ви орёте, шо вас убили, когда вас никто, таки, пальцем не тронул?

– Мадам Кацман, вот ви скажите мне, ради чего наша Партия призывает нас строить коммунизм? А? Скажите! Ради чего Гагарин полетел в космос? Ради чего, я вас спрашиваю?! Шоб любой босяк, и даже не босяк, а всякая скотина, могла ограбить честную женщину на её собственной кухне?! За это мы боролись с врагами?! Нет, ви скажите мне, мадам Кацман!

Кухня наполнялась жильцами. В дверях вырос здоровенный мужик в майке-алкоголичке и семейных трусах, из подмышки у него выглядывала сухонькая старушка, удивительно напоминавшая мышь, а за плечом маячила блестящая, как бильярдный шар, лысина.

– И ведь отошла только на минуточку! – продолжала верещать Хеся в бигуди.

Теперь она обращалась ко всем сразу. Одна полная рука была по-прежнему прижата к бюсту, а вторая театральным жестом указывала на заскорузлую от пригоревшего жира кастрюлю, бодро булькавшую на плите неаппетитным варевом.

– На одну только минуточку! А какая это была грудинка, мадам Кацман! Ей было не стыдно позировать для натюрморта, вот какая это была грудинка! Я купила её вчера на Привозе у тёти Цили, и весь Привоз рыдал от зависти вот такими слезами! – она предъявила публике внушительный пухлый кулак. – Два килограмма! Два килограмма роскошной грудинки!

Выглядывающий из-за плеча мужика в алкоголичке лысый дядька с хитрыми живыми глазами хихикнул:

– Мадам Эпельман, ви, случайно, не рыбачка? То, шо ви нам показываете, не влезет даже в чан для белья, не то что в эту каструльку!

Оскорблённая тётка, уперев руки в боки, повернулась к насмешнику, но тот благоразумно спрятался за спиной соседа.

– Шо такое? – рявкнул тот. – Я, таки, не понял!

– Троглодит! – взвыла тётка с новой силой. – Эта скотина спёрла грудинку прямо из супа! Шоб ему подавиться той грудинкой! Шоб он облез окончательно!

– А всё ви, Лёва! – внезапно вступила та, которую первая именовала «мадам Кацман».

– А при чём тут, дико извиняюсь, я? – изумился лысый, вновь появляясь за плечом соседа.

– А кто в прошлый раз не пожелал топить эту гнусную тварь? Кто предложил сослать его в Бердичев? Ви гуманист, Лёва?

– Таки я отвёз его в Бердичев!

– Тогда почему он снова здесь и жрёт грудинку!

– А я знаю?

– Какая грудинка! Боже, какая то была грудинка! Тётя Циля умрёт от инфаркта, когда узнает её жалкую судьбу! – вновь взвыла потерпевшая.

– Ша! Тихо! – рявкнул владелец алкоголички и семейных трусов. С похмелья он соображал туго. – Шо вы бакланите на всю Одэссу! Таки я не понял, Троглодит спёр мясо?

– Таки да! – в один голос подтвердили присутствующие.

– Ты ж его увёз? – обернулся мужик к лысому Лёве.

– В Бердичев, – кивнул тот. – Самолично.

– Миша, я вас умоляю! Вся надежда на вас! – мадам Кацман принялась подобострастно кланяться мужику в майке. – Ведь так же жить невозможно! Эта скотина третирует целую квартиру! Ви должны его удавить, наконец!

Миша попятился:

– Удавить? Я?

– Конечно! Удавить, утопить, сбросить с Тёщина моста ¹– всё, что пожелаете, только шобы его здесь не было! Я вас умоляю, Миша, защитите бедную вдову, которой не на кого положиться, от бандитского произвола!

– Я не смогу… – пробормотал мужик, отступая.

Мадам Кацман двигалась за ним, умоляюще сложив руки:

– Ладно бы то был босяк с Молдованки²… Но кот! Какой-то драный кот изводит шесть семей! Миша, умоляю вас! Хотите, встану на колени?

– Да не надо! – вконец перепугался мужик. Он уже упёрся спиной в дверь, дальше отступать было некуда. – Шо вы, Розочка! У меня рука не подымется, живое же существо…

Мадам Кацман бурно разрыдалась, и мужик окончательно растерялся.

– Да отвези ты его в Китай, – подал голос Лёва. – Или куда ты там в среду отплываешь?

– В Индию, – машинально поправил Миша. – В Кочин³.

– Лэхаим! Вот туда и отвези. И будет, наконец, нам всем счастье.

2

Когда-то у него было другое имя. Сейчас он помнил ту жизнь смутно, словно она приснилась ему во сне. Помнил ласковые тёплые руки, бравшие его под живот, помнил глуховатый голос, называвший его «Барсик», помнил божественный аромат свежей ставридки.

Её все звали Мироновна. Прошедшие годы стёрли в памяти черты лица, сохранив лишь смутный, как в потемневшем зеркале, образ – белый платочек в синюю крапинку, темную сиротскую юбку да кошёлку, с которой она ходила на базар. Он провожал её до ворот – в те времена он ещё опасался покидать двор – и ждал, когда она вернётся. Тогда они вместе шли домой, ужинали, он забирался к ней на колени и мурлыкал громко и радостно.

Потом она перестала ходить на базар, перестала вставать с кровати. В комнате поселился едкий запах мочи и лекарств. Он ловил на улице мышей и приносил ей, чтобы порадовать. Она улыбалась уголком рта и с трудом гладила его слабеющей рукой.

А потом она перестала его гладить. В комнату вошли чужие люди, положили её в деревянный, пахнущий клеем ящик, а его выгнали прочь.

Много дней комната была закрыта, он упорно приходил, царапал лапами дверь и мяукал. Его гнали, на него кричали и топали ногами. Потом в комнате поселились другие люди, и когда он попытался туда войти, его больно пнули сапогом в бок.

И началась новая жизнь…

В этой новой жизни его прозвали Троглодитом.

В этой новой жизни ему всегда хотелось есть.

В этой новой жизни он научился воровать и делал это так виртуозно, что долгое время люди не понимали, кто крадёт, и на коммунальной кухне шли непрекращающиеся бои. А потом он попался… И теперь война началась уже с ним.

В первый раз, застукав его за добычей мяса из кастрюли, его просто побили. Но воровать он не перестал. Когда чаша терпения жильцов перелилась через край, его поймали и отвезли за Ланжерон⁴. Он вернулся оттуда на следующий день.

Пару месяцев старался не нарываться. Ловил птиц, и мышей, лазал по помойкам. Охотиться было трудно: прошлой весной в драке с захожим портовым котом он повредил глаз. Глаз зажил, но видел плохо. От голода подводило живот, и иногда, проснувшись среди ночи, он громко орал – не от любви, от голода.

И он вновь занялся разбоем. Во второй раз его засунули в коробку и отвезли довольно далеко. Идти оттуда пришлось целых две недели, он сбил себе в кровь все лапы.

… Троглодит сыто облизнулся. Права была шумная Хеся Эпельман – грудинка оказалась отменной! Только, конечно, весила она не два кило. Он тщательно умылся, весь от кончика рваного уха, до огрызка хвоста – напоминания о неудачной встрече с бульдогом, свернулся клубком и закрыл глаза.

Домой пришёл уже ночью – несмотря ни на что, он продолжал считать это место своим домом. Как обычно, влез в приоткрытое кухонное окно, прислушался, мягко спрыгнул на пол.

Жёсткий обруч с тонкой, но очень прочной сетью накрыл его неожиданно. Троглодит рванулся, запутался, забился яростно, но тщетно – западня держала крепко. Вспыхнул свет, и он увидел почти всех жильцов, столпившихся вокруг.

Здоровенная рука ухватила за шиворот и подняла в воздух. На мгновение ему стало хорошо – в памяти всплыл запах матери, её ласковый язык, гладивший шёрстку.

– Попался, – удовлетворённо проговорил здоровенный мужик. От него приятно пахло морем и рыбой.

И в следующий миг Троглодит очутился в тесном тёмном ящике.

3

Ящик открылся, когда Троглодит уже поверил, что просидит в нём всю оставшуюся жизнь. Яркий свет ослепил его, а в нос ударил знакомый запах йода, водорослей и свежей рыбы – лучший запах на свете!

Повинуясь инстинкту, Троглодит выскочил и бросился прочь, не разбирая дороги. Когда стало тяжело дышать и начали мелко подрагивать лапы, Троглодит остановился и принялся удивлённо осматриваться вокруг. Если вначале запахи и звуки были привычными, знакомыми с детства, то теперь всё вокруг стало чужим. Странно одетые люди со странными лицами говорили громко, гортанно и совершенно непонятно, и от них непривычно пахло. Троглодит медленно пошёл, внимательно глядя по сторонам и стараясь держаться в тени. Солнце жгло немилосердно. Очень хотелось есть, но в помойке, к которой привёл знакомый запах, рылось несколько тощих дворняг, и Троглодит счёл за лучшее незаметно удалиться.

Дома здесь тоже были странные, необычной формы и цвета. Возле одного из них Троглодит увидел картину, которая повергла его в крайнее изумление: прямо на улице стоял огромный медный таз с молоком. Около сотни крыс неторопливо пили из него, совершенно не стесняясь проходящих мимо людей.

Как ни голоден был Троглодит, он понимал, что нападать, когда их так много, равносильно самоубийству. Он притаился в стороне, и вскоре ему повезло: некрупная крыса, торопившаяся к месту пиршества, выскочила из какой-то щели прямо в паре шагов от него. Прыжок – и грызун с отчаянным писком уже бился в зубах Троглодита. А через секунду в бок ему ударил камень, ещё один просвистел возле самой морды. От боли и неожиданности Троглодит разжал зубы, и крыса бросилась наутёк.

Всё ещё не понимая, что происходит, он глянул вокруг и не поверил собственным глазам: несколько человек, не портовых мальчишек, от которых добра не жди, а взрослых людей, швыряли в него камни. За что?! Когда ему удавалось поймать крысу в Одессе, он чувствовал себя именинником: гордо шёл с добычей в зубах, а прохожие улыбались и хвалили его. Здесь его побили камнями…

Из-за угла выскочила стая собак, и Троглодит помчался со всех лап туда, где росли деревья.

…К ночи он многое понял о месте, куда занесла его судьба. В этом странном мире было множество собак и крыс, но почти не было кошек. Крысы и собаки свободно гуляли по улицам рядом с людьми, которые даже подкармливали их. Они царили на помойках, и выжить здесь было невозможно…

Древний первобытный инстинкт, который движет любой кошкой, подсказывал, что он очень далеко от дома, но Троглодит точно знал, куда нужно идти.

И он пошёл…

4

– Вэй з мир! Грабят! Убивают! Шоб тебе сдохнуть, скотина! Шоб тебя, наконец, переехал трамвай! – Ирина оторвала тяжёлую голову от подушки, прислушалась.

Вопли на кухне продолжались. Орала соседка, Хеся Эпельман. Полного имени этой толстой, неприятной бабы за год знакомства Ирина так и не узнала. Здесь звали «мадам Эпельман».

Мадам Эпельман занимала одну из пяти соседних комнат. Жила она вместе с сыном, тихим незаметным Яшей, совершенно задавленным морально шумной и активной матерью. За год Ирина ни разу не слышала его голоса. При встречах он шептал: «здравствуйте» и исчезал, как привидение, тихо и незаметно. Зато голос Хеси знал и слышал весь дом.

Прожившая почти всю свою жизнь в коммуналке, в тихом арбатском переулке, Ирина всё никак не могла привыкнуть к шуму и гаму одесской коммунальной кухни, где жили, казалось, напоказ – не столько для себя, сколько для соседей.

Год… Почти год – десять месяцев и восемь дней, как она здесь, как сожгла все мосты, как перечеркнула свою жизнь и начала писать её с чистого листа.

Писать с чистого листа хорошо, когда тебе двадцать, двадцать пять, ну тридцать, на худой конец! Когда тебе сорок два года, когда ты совершенно одинока и никому не нужна, этот чистый лист кажется не белым, а чёрным…

Она всё время вела обратный отсчёт: неделю назад я была счастливым человеком, любимой женой, уважаемым специалистом, была – и не сознавала этого. Потом – месяц назад, потом – полгода, теперь вот – год.

Год назад она жила в Москве, у неё был любимый муж, любимая работа, любимый дом. А она даже не подозревала, как счастлива, и как скоро её счастье обратится в дым.

Счастье рухнуло в Новогоднюю ночь. Надо же, какая несправедливость! В Новый год должны совершаться чудеса, а не трагедии. Но вышло наоборот…

С тридцать первого на первое ей выпало суточное дежурство. Обидно, конечно, но ничего не поделать. Дежурства в отделении назначались всем по очереди, а меняться в праздник, конечно же, никто не захотел.

Ровно в двенадцать она позвонила мужу, поздравила с Новым годом, пожелала спокойной ночи и пошла в ординаторскую, чтобы прилечь. В отделении было спокойно. Тяжёлых больных не было, «твёрдо вставшие на путь выздоровления» – как шутил заведующий, отпросились по домам. Оставалось всего человек десять, не внушавших особых опасений.

В ординаторской Ирина неожиданно обнаружила Сашку Ивлева, одного из коллег.

– С Новым годом! – поприветствовал он.

– С Новым годом. А ты чего здесь делаешь? – удивилась Ирина.

– Да мать телеграмму прислала – что-то там у них случилось… Сейчас звонить буду, – он вздохнул.

– Слушай! – Ирина оживилась. – А ты долго здесь пробудешь?

– Час-полтора, – Сашка пожал плечами. – Пока звонок дадут. Межгород же…

– Будь другом, – она умоляюще посмотрела на него, – отпусти меня на часок. Я домой сбегаю, подарок под ёлку положу.

– Беги! – Сашка улыбнулся понимающе. – Да не торопись, а то упадёшь, ногу сломаешь, а мне с тобой возиться придётся.

В квартире было темно и тихо. Пахло мандаринами. Стараясь не шуметь, Ирина пристроила под ёлку пакет с подарком – фирменными джинсами, купленными втридорога у фарцовщиков, и повернулась к двери.

Что её заставило заглянуть в спальню? Она не знала. Потом она много думала об этом и каждый раз в глубине души понимала: как хорошо было бы, если б она тогда просто вышла из квартиры и отправилась на работу. Как хорошо было бы, если б по пути домой в ту ночь она действительно сломала ногу. Как хорошо было бы, если б Сашка Ивлев праздновал свой Новый год дома и никуда не звонил…

Через четверть часа она стояла на улице, а в душе мела ледяная беспросветная вьюга. В эти пятнадцать минут она лишилась двух самых близких людей: мужа и единственной подруги Милочки, с которой дружила с семи лет…

Она сожгла все мосты. В месяц уволилась с работы, обменяла свою комнату в коммуналке, где родилась, выросла и жила до встречи с мужем, на комнату в Одессе. Главврач долго уговаривал её, даже предлагал повышение, но Ирина твёрдо стояла на своём. Когда она принимала решение, её было не остановить.

Никто и не собирался её останавливать…

На работе она сказала, что переезжает в Свердловск, и главврач долго удивлялся, почему она не хочет увольняться переводом, а подала заявление «по собственному желанию». Ирина не желала, чтобы коллеги знали, куда на самом деле она переезжает. Она хотела оборвать все концы, чтобы найти её было невозможно.

Никто и не собирался её искать…

…Скандал на кухне разгорался. Мадам Эпельман завывала, как бензопила. Ирина поморщилась от нараставшей мигрени и нашарила тапочки. Надо пойти узнать, что всё-таки случилось…

Все соседи были на кухне. Они стояли полукругом вокруг чугунной плиты, где хозяйки готовили еду. Ирина протиснулась вперёд.

– Ой, вэй! Когда в этом доме будет, наконец, покой? Когда, наконец, закончится этот халоймес? Когда трудящийся человек будет защищён от бандитского произвола? Когда, я вас спрашиваю?!

Мадам Эпельман возвышалась над плитой, угрожающе потрясая скалкой над головой ободранного полосатого кота.

Двумя лапами кот обнимал кусок мяса и, прижав к голове рваные уши, с урчанием вгрызался в него. Когда скалка приближалась, он закрывал глаза, вжимался в чугунную решётку, но попыток удрать не делал.

– Что случилось? – спросила Ирина, поскольку остальные жильцы как-то странно молчали.

– Троглодит! – возопила мадам Эпельман. – Он снова здесь! Куда его только не отвозили. Таки в последний раз это была Индия! Ви представляете, мадам Орлова?! Миша отвёз его в Индию! Три года мы жили в покое, шоб нам жить так и дальше… И вот он опять здесь!

Ирина подошла к плите и протянула руку. Кот весь съёжился, но мясо не отпустил.

– Осторожно, мадам Орлова! Это дикая и злобная тварь! Его осталось только удавить! Другого способа избавиться от гнусной скотины я не вижу!

Рука коснулась редкого, с проплешинами меха. Ирине показалось, что она трогает облезлую кроличью шапку, в которую завёрнуты грабли. Под шерстью на коже ощущались какие-то струпья. Лихорадочно дрожа, кот заглотил последний кусок и прижался к плите, ожидая расправы.

Ирина погладила его по голове, между рваных ушей.

– Как тебя зовут? – спросила она тихо.

– Троглодит, – отозвался кто-то из жильцов.

Кот взглянул ей в глаза. Разве может быть столько тоски и безысходности в кошачьем взгляде? Разве у животных бывает душевная боль?

– Барсик, – сквозь слёзы, внезапно набежавшие на глаза, Ирина улыбнулась коту, – хочешь жить со мной?

Всё так же глядя ей прямо в душу, кот, подволакивая заднюю ногу, подошёл к краю плиты и вдруг запрыгнул Ирине на грудь, мягко обняв лапами за шею. Он был лёгкий, почти невесомый. Ирина вновь провела ладонью по облезлому боку, чувствуя пальцами каждую косточку, словно гладила скелет.

Соседи молча расступились, когда она пошла с кухни. Молчала даже мадам Эпельман. На пороге своей комнаты Ирина обернулась: семь человек не отрываясь глядели ей вслед.

– Он больше не будет воровать, – тихо сказала Ирина и вошла в комнату.

Примечания

1

Тёщин мост – пешеходный мост над Военным спуском в Одессе, построенный в 1968-1969 годах

(обратно)

2

Молдованка – район Одессы, известный своим полукриминальным населением

(обратно)

3

Кочин – город-порт в индийском штате Керала

(обратно)

4

Ланжерон – приморская часть Одессы

(обратно)

Оглавление

1

2

3

4

*** Примечания ***