Иннокентий едет в деревню [Кеша Захаренков] (fb2) читать онлайн

Часть 0

0.1. Семь ночей. Первая ночь

0.1.0. Великий крысолов

В первых рядах – свирепые взрослые особи; во вторых – отчаянные, держащие нос по ветру крысята. Смотрят из темноты, щетинят шкуры. Того и гляди набросятся. Воздадут за разложенный яд, проконопаченные в полу и стенах дыры.

Еще вчера я замечал в доме мелькающие тени, чувствовал злые взгляды, слышал, как точатся зубы в надежде мне отомстить. А сегодня крысы рвутся в бой. Громоподобно бьют в барабаны, отдают приказ о наступлении.

Не успев толком проснуться, я сел и схватил кастрюлю. Алюминиевую кастрюлю с ложкой внутри, что держал на тумбочке возле кровати. Свет на крыс давно не действовал, другое дело – звук.

Надеясь, что животных отпугнет лязганье металла о металл, я заколотил по кастрюле ложкой. И, чем отчаяннее гремел посудой, тем быстрее приходил в себя. «Крысы не бьют в барабаны, – понял я. – В барабаны бьют люди».

Я замер и прислушался. Стучали в дверь на крыльце. Колотили что есть мочи.

Включил свет, нашарил ногами тапки. Стук прекратился.

Вышел в сени и открыл дверь.

На улице было темно, стрекотали сверчки.

– Эй, – крикнул я. Но никто не отозвался.

Я постоял на крыльце, вглядываясь в темноту, потом вернулся в дом и лег.

Это была первая из семи ночей – недели, лишившей меня покоя.

0.2. Семь ночей. Вторая ночь

0.2.0. Мать-и-мачеха

Я решил, что стук мне приснился, и забыл о ночном происшествии. Не придал ему значения, о чем потом долго раскаивался.

Утром я навел порядок среди инструментов. Нашел ржавые вилы и топор. Вытащил из сарая велосипед. Отрегулировал седло, поправил цепь и прокатился по округе.

С тех пор как я приехал, заметно потеплело. Снег еще лежал на земле, но по обочинам расплывшейся дороги, на склонах канав зацвела мать-и-мачеха.

Деревня Шахматная была небольшая, домов сорок. Некоторые пустовали в ожидании майских праздников.

– Скоро будут, – неодобрительно качала головой Анна Павловна. – Дачники эти. Садить будут.

В соседнем, Солнечном, поселке дворов было больше. Я доехал до магазина и купил хлеб и рыбные консервы.

– Что там с пивом? – заговорщицки спросил продавец.

Я пожал плечами. Первый раз о пиве упомянула Анна Павловна, затем заговорил Кролик:

– Попробуй, приятель, – суетился он. – Тебе это прямо очень нужно!

Пиво было замечательное. Мягкое, с медовым вкусом и ароматом. Такой мед я ел в детстве. Когда дедушка был жив и разводил пчел.

– Откуда оно? – спросил я.

Кролик хитро подмигнул.

– По вкусу похоже на персики, – сказал он. – Батя раньше привозил персики, из командировок. Вот вкус у них такой же, никогда не забуду.

Продавец хлеба и рыбных консервов сверлил меня взглядом, но я действительно не знал, что там с пивом.

– Ну-ну, – обиделся он. И я подумал: «А что там с пивом?»

0.2.1. Бабушкин сапог

Не успел я заснуть, как услышал громкий стук. Барабанили не только в дверь, но и в окна. Грохот стоял такой, что крыс было не слышно.

Памятуя о прошлой ночи, свет я включать не стал. Влез в холодные тапки и подбежал к одному из окон. Осторожно отодвинул тюль. Ночь была безлунная, и, как я ни вглядывался в темноту, никого не увидел.

Стук не прекращался, я занервничал. Заметался по дому в поисках оружия. Ни дедушкиного ружья, ни моего меча самурайского. Одни ржавые вилы, и то в сарае.

Я вышел в сени, споткнулся о грязный бабушкин сапог.

«Лучше, чем ничего», – подумал я.

Взяв сапог в руки, почувствовал себя увереннее. Откинул крючок и резко распахнул дверь.

Никого. За дверями опять никого не было.

0.3. Семь ночей. Третья ночь

0.3.0. Мои подозрения тонут в луже

– Кролик!

– Че? – он сидел на корточках возле мотоцикла и закручивал болт.

Мотоцикл достался Кролику по наследству от отца. Единственная стоящая вещь, которую тот не пропил.

– А дети у вас тут какие?

– Дети? – переспросил Кролик. – Какие дети?

– Ну, деревенские дети. Не болтаются они у вас… по чужим дворам?

Кролик встал на ноги и вытер руки о грязную тряпку.

– Пропало чего? – хитро улыбнулся он.

Этого я не знал. Может, и пропало.

– Кто-то под окнами ходит. По ночам.

Я был уверен, что это розыгрыш, и выглядеть глупо не хотел. Может, это сам Кролик и ходит. Барабанит по моей двери, а потом смеется.

– Может, дети? – предположил я. – Мальчишка соседский или еще кто?

– Ленька-то? – удивился Кролик. Потом подумал и кивнул: – Может, и Ленька.

Мы уставились на дом Анны Павловны.

– Ну, припугни его, – Кролик потерял интерес к истории и опять опустился на корточки возле мотоцикла.

– Припугну, – сказал я, но уверен не был. – Слушай, я тут давно хотел спросить.

Кролик молчал.

– Помнишь, мы пиво пили?

– Ну, – неохотно буркнул Кролик.

Мимо нас прошел Ленька.

– Легок на помине, – сказал Кролик, усмехаясь. – Слышь, пацан!

Ленька был один. Он всегда был один.

– Это не Ленька, – сообразил я.

– Почему?

– У него друзей нет.

Соседский мальчишка с детьми не ладил. Он ни с кем не здоровался и сидел в отдельной луже. Ленька не принимал участие в набеге на мой дом. И сам его не организовывал, потому что не мог стучать в дверь и окна одновременно.

0.3.1. Боевая рана

Проснулся я от стука около трех.

За окном была темнота. В голове – шум от выпитого.

– Уроды! – заорал я.

На секунду стук прекратился, а затем начался с новой силой.

Я рассмеялся. Натыкаясь на предметы обстановки и дверные косяки, вышел в сени и открыл дверь. Никого.

Не надевая сапоги, переступил порог и оказался на улице.

– Слышите вы! – позвал я.

В голову пришла блестящая мысль. Я закрыл снаружи дверь и сам заколотил по ней кулаками.

– Слышите, а? – от смеха сгибался пополам и еле выговаривал слова.

Стука в дверь показалось мало. Я подбежал к окну на веранде. Ударил по нему так, что стекла задребезжали. Понял, что перестарался, но снова стукнул. Стекло разбилось.

Почувствовав резкую боль в руке, я протрезвел и обиделся.

Чтобы разглядеть рану, взбежал на крыльцо и включил свет. Кровь капала на пол.

– Доигрались, сволочи? – крикнул я в темноту.

Закрыл дверь и пошел промывать руку.

«Ну уж в следующую ночь буду готов! – распалялся я. – Вот вы у меня получите!»

0.4. Семь ночей. Четвертая ночь

0.4.0. Дерьмо на окнах

«Как их отвадить? – гадал я, собирая осколки стекла на веранде. – Что бы такое придумать? Битое стекло насыпать?»

Я посмотрел на перевязанную руку.

«Обмазать дверь и окна? Но чем? Дерьмом?

Или под окнами раскидать?

Но ведь это мой дом! Почему я должен мазать его собственным дерьмом?

Может, коровьей лепешкой?»

0.4.1. Капканы

– Есть ли у вас капканы? – спросил я, осматривая витрину магазина в Солнечном поселке.

– На медведей?

– На людей.

Продавец хлеба и рыбных консервов с неодобрением посмотрел на мою забинтованную руку.

– Иди отсюдова, – сказал он.

– А если не уйду?

Продавец пожал плечами.

– Капканов нет, есть мышеловки.

– Дайте две, – сказал я.

0.4.2. Записки на зеркалах

Ближайший охотничий магазин, по уверениям продавца мышеловок, находился в десяти километрах.

– Там же и вокзал, – сказал он. – Садись на поезд и езжай отсюдова.

Вместо этого я пошел к Кролику.

– Пил один? – глядя на мой разбитый кулак, спросил он. – С друзьями надо делиться.

Кролик сидел на лавке у своего дома и пил волшебное пиво со вкусом персиков.

– До станции не довезешь?

– Зачем тебе?

– В охотничий магазин. Знаешь, где?

Кролику не хотелось ехать. Он посмотрел на мотоцикл, потом на меня:

– Зачем?

Я снова вообразил, как Кролик, прячась в кустах возле моего дома, зажимает рот руками, чтобы не расхохотаться во все горло. Любой местный житель может быть замешан в деле.

– Ладно, – начал я. И все рассказал.

Первым делом Кролик расхохотался во все горло.

– Ты как в фильмах, что я по телику смотрю. Дом с привидениями.

Он смеялся, но зло.

– В двери стучат, в окна. А на зеркале они пишут?

Я нахмурился.

– Может, срут в твоем сортире?

– Ладно, – сказал я, вспомнив, как туго у местных с деньгами и работой, – а за тысячу рублей?

Через три часа я расставлял капканы под окнами дома. А еще через час – убирал. Испугался, что ловушки кому-нибудь навредят.

0.4.3. Спокойного сна

«Надо было калитку запирать, – сообразил я, третий час сидя в засаде. – Запер калитку – спи спокойно».

В руках я держал ржавые вилы, но предпочел бы самурайский меч. Как эффектно с ним наперевес было бы выпрыгнуть из сарая, чтобы дать отпор противникам!

Я вздохнул. Кто они, эти противники? Кому понадобилось каждую ночь стучать в двери моего дома? Неужели больше заняться нечем?!

«Ну вот где они, спрашивается? Сколько можно ждать?!»

Я прислушался. На улице шел дождь.

«На веранде уже лужа», – вспомнил я о разбитом прошлой ночью окне.

Мне не терпелось выгнать супостатов со своего участка, но они не приходили.

«Может, видели, что капканы расставлял? Или дождь спугнул?»

Я прождал до пяти утра, а потом пошел спать.

«А может, испугались? Видели, как я стекла бью, и больше не придут?» – поспешил я обрадоваться.

Но не тут-то было.

0.5. Семь ночей. Пятая ночь

0.5.0. Дыры в заборе

Наутро я обошел усадьбу по периметру.

Бабушкино владение насчитывало полтора гектара земли. Большую часть занимал участок, огороженный новым, выкрашенным в белый цвет, забором. Что выращивала здесь бабушка, я понятия не имел.

Дом, огород и сад имели менее надежную защиту. Запор на калитке не остановил бы ночных хулиганов, они легко могли проникнуть на участок через дыры в заборе. Досок не хватало: некоторые сгнили, часть была сломана.

Забор нуждался в ремонте, и работа предстояла большая. Найти дерево, прибить, где-то выровнять, покрасить.

«Жаль, что интернета нет», – подумал я. И пошел к Анне Павловне.

– Забор-то? – спросила она. – Куры, что ли, бегают?

– Наверное, – сказал я. – Куры.

– Ну. Дешевше колышки вбить. Лес вон у нас тут, под боком.

– А доски?

– За доски уплатить нужно, – сказала Анна Павловна.

– А сколько?

– Ой, много! – замахала руками соседка.

Более полной информации я бы не нашел и в интернете.

Я взял из сарая топор и пошел в лес. Но по дороге передумал и вернулся домой.

Меня охватила беспричинная паника. Я представил, как ночью снова сижу в карауле. Как дурак сжав вилы обеими руками. Всматриваюсь в темноту. Вслушиваюсь в тишину.

Нужно было переменить тактику.

0.5.1. Неправильный компаньон

Подготовился я основательно. Поставил на стол несколько купленных в продуктовой машине бутылок с водкой, нарезал колбасу, взял у Анны Павловны соленые огурцы.

Кролик пришел уже поддатый.

– Не боись, приятель, щас всех поймаем, – заверил он, протягивая руку к бутылке.

Под стол Кролик рухнул раньше, чем я выпил третью стопку. На часах и десяти вечера не было.

Я остался один и, думая, что неправильно выбрал компаньона, догонял друга.

– Мы должны охранять дом, – твердил я, наливая и опустошая стопки одну за другой.

Кролик согласно кивал под столом, и я слышал стук его затылка об пол.

– Как мы сможем кого-нибудь поймать?! – сокрушался я.

Но в ту ночь никто не пришел. Ловить было некому. Но и некого.

Казалось, можно бы успокоиться: две ночи подряд никто не приходил. Что мне еще надо?!

Но я волновался. На душе было неспокойно. Я нутром чувствовал, готовится что-то серьезное. Что-то серьезнее стука в дверь.

0.6. Семь ночей. Шестая ночь

0.6.0. Кабак у Сергея

– Пошли в Пещеру, – сказал с утра Кролик, – надо опохмелиться, а ты все выжрал.

Пещерой деревенские называли кабак, который держал Сергей. Там было темно, сыро и пахло плесенью.

По дороге я вспомнил, что в городе пару раз заходил в бар «У Марины», который располагался напротив бара «У Сергея».

– Они составляли друг другу нездоровую конкуренцию, – рассказывал я Кролику.

– Почему? – спросил он.

– Потому что девочки шли в бар «У Сергея», а мальчики – в бар «У Марины».

Кролик ухмыльнулся.

– Не помню, кто из них закрылся раньше, но сейчас…

– Чего там? – перебил Кролик.

Из Пещеры раздавались возмущенные голоса.

Посетители, перекрикивая друг друга, заметили нас не сразу. Но, заметив, замолчали.

– Чего у вас? – спросил Кролик. Я сел за столик у входа, а он прошел к стойке бара.

– Телегу увели, – неохотно проговорил дед, живущий на окраине деревни. – У Толика.

– Увели? Правда? – улыбаясь, спросил Кролик.

– Увели! – подтвердил старожил и председатель деревни Зиновий Аркадьевич. – Только не знаем, кто.

И уставился на меня.

– Кражи бывают, – строго сказал Сергей.

Высокий Папа, мужик в грязно-розовой синтепоновой куртке, наклонился к Зиновию Аркадьевичу и что-то прошептал ему на ухо. Старожил кивнул.

– Часто-то часто, но по мелочи. Телег не воровали, – Зиновий Аркадьевич не спускал с меня глаз.

– С красной попоной и подушками, – встрял дед.

– Помнишь, как дядя Паша запаску твою пропил? – рассмеялся Кролик. – Прямо из-под носа стащил.

Старожил нахмурился.

– О подвигах дяди Паши, – парировал вместо него дед, – давненько не слышно. А телегу кто-то увел.

В кабаке повисла тишина. Чувствуя, что на меня смотрит не только Зиновий Аркадьевич, но и остальные, я опустил голову. Я понимал, что новичок, и в первую очередь подозрения падут на меня. Но я не воровал, отчего бы мне беспокоиться?!

0.6.1. Колтуны в гриве

Проснулся я засветло. От негромкого лошадиного ржания.

Я выбежал на улицу. В голове навязчиво билось: «Сколько можно-то, а? Ну сколько можно?! Оставьте меня в покое!»

Определив, что ржание исходит со стороны огорода, я опрометью бросился туда.

Конь стоял у амбара. Стоял, запряженный в телегу с красной попоной и двумя подушками.

Краем глаза я заметил что-то необычное, но времени размышлять не было. Пока меня официально не объявили вором, надо срочно возвращать чужое имущество.

«Как он здесь? Зачем это?» – лихорадочно соображал я, не понимая, как вывести коня с участка. Уздечки не было, не за хвост же хватать?!

Я боялся получить в лоб копытом и бестолково бегал вокруг животного.

Конь тоскливо смотрел на меня и переминался с ноги на ногу. Массивный круп, живые глаза, колтуны в гриве.

Пока я хлопал его по спине, говорил: «Пойдем, слышишь, пойдем к той дыре в заборе», – я не заметил, что был обнаружен.

Откуда-то появился Сергей. Он молча отстранил меня. Открыл белые ворота на бабушкином огороженном участке, сел на коня и уехал.

Я поплелся к дому.

У калитки маячила толпа. Толпа малознакомых людей. Мне грозили кулаками и улюлюкали.

Я оправдывался, но никто не слушал. Я искал среди сердитых лиц хоть одно, заинтересованное в моем оправдании. Но не находил.

Павел Никифорович стоял поодаль и молчал. Ни Анны Павловны, ни Леньки не было видно.

Мужик в розовом синтепоне опять шептал на ухо Зиновию Аркадьевичу, а тот кивал головой. Мне не понравился этот шепот и осуждающие взгляды. Не понравилось, что председатель деревни вместо того, чтобы составить собственное мнение, прислушивался к кому-то. Что прислушивался не ко мне.

– Кролик, ну скажи им!

Кролик стоял у забора, его левый глаз дергался.

– Может, это, – сказал он, обращаясь к деду, жившему на окраине деревни, – выпьем?

Я злился от беспомощности.

– Да не брал я вашу телегу!

Толик, коренастый мужик с доверчивыми, как у ребенка, широко распахнутыми глазами, открыл калитку, подошел ко мне и ударил по лицу. Это, конечно, не лошадь копытом, но тоже неприятно.

0.6.2. Необычное обстоятельство

На улице больше нечего было делать. Я пошел в дом.

Ополоснул лицо водой. Холодильник «Морозко» не работал, и в доме не нашлось ничего холоднее железного рукомойника. Я приложился к нему щекой.

Когда народ разошелся по делам, я вернулся на место преступления.

Меня туда тянуло. Хотелось осмыслить произошедшее.

Я вернулся к амбару и тут же понял, что привлекло мое внимание в присутствии коня. Обстоятельство, на обдумывание которого не нашлось времени раньше.

Бабушкин амбар, ранее запертый на огромный замок, был настежь открыт.

Амбар был открыт и пуст.

0.7. Семь ночей. Седьмая ночь

0.7.0. Озарение

Дела мои обстояли плохо.

Я сидел за бабушкиным столом, в бабушкиной столовой и пил чай из бабушкиной кружки. Но я не был бабушкой, я был вором. Деревня ополчилась против меня, любой местный житель обрадовался бы моему отъезду.

Я посмотрел на чемодан, а потом на дверь. Представил, как покупаю билет, хожу по перрону в ожидании поезда и наконец с чувством облегчения покидаю деревню. За окном проносятся леса и поля, взгляд скользит с одного телеграфного столба на другой.

И тут до меня дошло.

Я стукнул себя по лбу.

«Вот чего они добивались!»

Вот зачем изводили по ночам громким стуком в дверь и окна. А когда не сработало, объявили вором. Чтобы вынудить уехать! Надеялись, что я испугаюсь и сбегу.

Но зачем? Зачем выживать меня из деревни?

Кому я так сильно помешал?

Я отодвинул кружку с чаем и уставился на грязную клеенку в цветочек.

Один за одним я перебрал в голове деревенских, но зацепиться было не за что. Я не мог представить, кому понадобилось убрать меня из деревни и зачем. Ни один человек не вызывал подозрений.

Кроме, может быть, Кролика. Но его причастность к делу я самому себе доказать не мог. И Павла Никифоровича. Почему он при встрече смущается, заикается и в глаза мне не смотрит? И Высокого Папы. Что он все время шепчет на ухо председателю? И, кстати, самого председателя. Откуда у него такая уверенность, что я украл телегу? И всех остальных местных жителей тоже. Что с ними не так?

«Что же делать?! Что теперь делать?» – я закрыл лицо руками и нащупал на щеке шишку. Стало обидно.

Я был одурачен, но доказать не мог.

Был избит, но не вызывал жалости.

Чувствовал себя вором, но на деле обворован был сам.

«Амбар!» – вспомнил я.

Что-то украли из бабушкиного амбара! Но что?

Я ни разу туда не заходил и не знал, что там могло храниться.

«Зачем бабушке понадобился амбар?»

Вроде его не было, когда я последний раз приезжал к ней на каникулы.

0.7.1. Вынужденное спокойствие

Я посмотрел на часы. Два ночи.

Я встал из-за стола и лег на кровать.

Отныне никто не будет стучать по ночам в мою дверь, никому я больше не нужен. Вор и отщепенец.

Я резко сел:

«А вдруг постучит участковый?»

От этой мысли стало больно.

Раньше я не боялся ночного стука в дверь. Раздражался, злился, но страх не испытывал. Теперь я дрожал.

На моменты обеих краж я не имел алиби. Когда угнали телегу, Кролик от выпитого был без сознания. Он не сможет сказать, что я делал и во сколько. А в ночь, когда украли коня, я был и вовсе один.

«Вдруг меня посадят? – с ужасом подумал я. – На сколько сажают за кражу коня с телегой?»

Я влип по самые уши, и, осознав это, разволновался. Мозг отказывался работать.

«Так! Соберись».

Я закрыл глаза.

«Если придут, скажешь, как есть. Найдешь людей, докажешь платежеспособность. Не пьешь, не куришь, зачем тебе красть?… А можно и вовсе сказать, что это была шутка. Сколько дают за хулиганство?»

Я немного успокоился.

К тому же оставалась надежда, что деревенское общество не отличалось гражданской сознательностью, и полицию никто не вызвал.

«Зачем я приехал? – снова подумал я, откидываясь на подушки. – Почему решил, что здесь хорошо? Надо было остаться. Найти новую работу, девушку. А не уезжать к черту на куличики, где одни дураки и алкоголики!»

В глубине души я понимал, был уверен: судьба настигла бы меня где угодно. Но, как за спасательный круг, хватался за мысль, что могу контролировать свою жизнь.

0.7.2. Ночной гость

В дверь громко постучали.

Я вздрогнул.

Постучали еще раз.

«Ну все», – решил я и ватными от страха ногами пошел открывать.

На пороге стоял Сергей, бармен и владелец «Пещеры». Я облегченно выдохнул.

Сергей вошел в дом и закрыл дверь. Он был года на два старше нас с Кроликом. Худой и высокий, отличался резкими движениями.

– Ты дурак, – сказал он. – Но твоя бабка…

– Ясно.

Бабушка была чудесным человеком.

– Не знаю, что там и как, – продолжил он, – но ты же не за конями приехал?

Я впервые задумался, много ли кабаков в деревнях.

– Это не я.

– Поговори со своим приятелем Кроликом, – Сергей замялся. – Он-то побольше нашего слышит.

И ушел, не попрощавшись.

«Я так и знал, – подумал я, – так и знал, что это кроличьих рук дело. Но зачем ему?»

0.0. Дауншифтинг

0.0.0. Всем собакам собаки

Одна из собак подняла морду и уставилась на меня.

Я замер.

Собака встала. Донеслось злобное рычание.

Я попятился, она гавкнула.

– Поехал бы на автобусе, – будто сказала она, – и проблем бы не было.

– Битый час шел, надеясь на попутку. Но пейзаж не менялся: ни автобусов, ни машин. Людей тоже не было. Заиндевевшие деревья стояли неподвижно.

Несколько раз я сворачивал с шоссе, но ни одна из дорог не вела к бабушкиному дому, ни одна не показалась знакомой. Пока на стволе высокого клена не увидел доску объявлений: «Куплю дом», «Продам уголь».

«Кажется, здесь», – обрадовался я и свернул. Но вскоре глаза споткнулись о черное пятно на снегу: посередине дороги лежали собаки.

Одна из них, оскалив зубы, направилась ко мне. Ее товарка лениво потянулась и встала.

Я заметил грязные космы, красные глаза размером с блюдце. Повернулся и пошел обратно.

Умные люди сказали бы, что поворачиваться спиной – ошибка. Я же твердил себе: «Главное, не смотри!» Чем быстрее уходил, тем медленнее и спокойнее чеканил слова: «Я сам создаю действительность. Без наблюдателя нет объекта наблюдения».

Достигнув шоссе, я перевел дух и заставил себя обернуться. Никого.

Прошел метров десять. Оглянулся. Собаки стояли у поворота. Но дальше не шли, будто сдерживаемые невидимым забором.

Они внимательно смотрели мне вслед. Потом заскулили и, понурив головы, поплелись обратно.

«Вот черт», – услышав песий скулеж, я устыдился. Собаки были голодны и одиноки.

Я полез в чемодан и достал бутерброды, что взял с собой. Вернулся к повороту и бросил колбасу в снег на обочине. Привлекая внимание, тихо окликнул:

– Эй!

Собаки не оглянулись. Они разочарованно брели обратно на належанное место посередине дороги.

– Какие же вы дурные, – с грустью посмотрел на колбасу.

Я был раздавлен. Оставшись без бутербродов, но с памятью о том, как позорно улепетывал от собак, я отправился искать обходной путь к бабушкиному дому.

Только потом я понял, что дворняги, лежавшие на дороге, служили предостережением. По словам Лизетт, они были добрыми друзьями, посланными защитить от беды. Я думал, они охраняли дорогу от меня, чужака, но они охраняли меня, чужака, от дороги.

Не переступи я порог бабушкиного дома, не случилось бы ни одной из семи ночей, что лишили меня покоя. Не оказался бы я врагом деревни Шахматная, не запятнал бы имя любимой бабушки, не встретил бы ту, которую должен был встретить.

0.0.1. Бесполезный ключ

Я слегка расчистил ногой снег у двери. Вставил ключ в навесной замок. Попытался повернуть, но ключ застрял. Я дернул раз, другой, вытащил.

Недолго думая, засунул ключ обратно. Он снова застрял.

Я боялся сломать, деликатничал, но замок не поддавался. Не выдержав, я стукнул им по двери. Потом потер руки, подышал на них и опять приступил к работе.

Ключ с трудом повернулся, и я услышал долгожданный щелчок. Мысленно я уже наливал в чашку из бабушкиного сервиза ароматный горячий чай, слушал треск поленьев в печи.

Потянул за ручку, но дверь не открылась. Я тянул и тянул. Сделал упор на ноги и резко дернул – ничего. Будто приколочена. Что за черт?

Я оглядел дверь сверху донизу: обледенела. Что делать, я понятия не имел. Был бы у меня нож, расколол бы лед на двери. Был бы фен, растопил горячим воздухом. Был бы кипяток, облил дверь из ведра. Отец размораживал автомобильные дверцы спиртом, но у меня и водки с собой не было.

Сняв варежку, я полез в карман за мобильником. На экране безжалостно высветилось: «Нет сигнала».

– Блин, – покрасневшими от холода пальцами я набрал отца, но гудок не пошел.

«И какого хрена никто не сказал, что тут связи нет?!» – возмущался я, стуча носком ботинка по обледенелому краю двери.

«Можно поехать домой. Будто меня и не было, – подумал я. – Посидеть до поезда на вокзале, и ту-тууу».

В кармане лежала бумажка с расписанием. Я не верил глазам, слезящимся от холода, недосыпа и усталости: обратный поезд придет через неделю. Слишком долго, чтобы сидеть на вокзале.

Ручные часы показывали начало девятого утра. Время пить чай и заедать его приготовленными бабушкой пирогами, но никак не время стоять на пороге ее равнодушного дома и морозить нос.

Я устал. Казалось, нужно только войти, и остальные проблемы решатся сами. Но войти не удавалось.

Я обошел дом. Стены выцвели на солнце и из изумрудных стали светло-зелеными. Шифер на крыше потрескался, потемнел. Окна были закрыты ставнями и заколочены. Дом старился вместе с бабушкой, а, когда ее не стало, замер в летаргическом сне.

Дом, хлев и сарай были закрыты на огромные ржавые замки. Только дровяник открыт, но в нем ни дров, ни даже щепочки. Выглядела усадьба неприветливо.

«Влезть в окно? Но без инструментов… Можно молотком, гвоздодером, но потом-то что? Не разбивать же стекла!»

Я подошел к сараю, в котором бабушка могла хранить инструменты. Даже не пробуя открыть замок, первым делом оглядел дверь. На ней наросла толстая корка льда. Сарай мне тоже не открыть.

0.0.2. Руки вверх

– Кто тут по дворам ходит?

Я обернулся. У калитки стоял старик в телогрейке, на голове меховая шапка, руки в боки. Лицо красное, обветренное.

«Домой хочу», – подумал я, опуская голову.

– Нечего оттудова выносить, и не думай! – сказал старик, пропихиваясь в узкую щель калитки. – Я сам все вынес.

Он подошел поближе и остановился возле меня. Глаза у деда были грустные.

– Проваливай-ка отсюдова.

– Я свой, – сказал я. – Здесь бабушка жила.

Старик, узнав, что я внук Антонины Глебовны, смутился.

– Иннокентий, да? – спросил он, заикаясь, и вместо двух букв «н» в имени произнес целых четыре.

– Кеша, – ответил я.

– Ясно, – сказал дед, тушуясь. Но все же протянул мне руку. – Павел Никифорыч.

Мы немного постояли.

– Сколько тебе, тридцать есть? – спросил он, словно старый знакомый.

– Двадцать четыре, – сказал я.

– Ясно, – старик с тоской посмотрел на калитку, и мне показалось, что домой хочу не я один.

– К Анне Палне… К соседке, вон дом белый, сходи, – неопределенно махнул рукой Павел Никифорович. – За лопатой. Снег со льдом сбить.

Повернулся и пошел прочь слегка неуверенной походкой, ссутулив спину.

«Что это он так расстроился?»

Решив переехать в деревню, я не подумал, что кому-то мой поступок придется не по душе. И этих «кому-то» будет на удивление много.

0.0.3. Мужик в розовом синтепоне

Не успел я постучать, как дверь распахнулась и из дома Анны Павловны выскочил мужик в грязно-розовой куртке. Он грубо оттолкнул меня локтем.

«Ну и соседи!» – подумал я.

Дверь снова открылась, и на пороге показалась розовощекая женщина лет сорока.

– Тебе чего? – спросила она недружелюбно.

– Лопату, – ответил я.

– Да вон там она, лопата! – сказала соседка, показав глазами на сарай. Накинула на плечи тулуп и побежала за мужиком.

Я побрел в сарай. Откалывая лед, боялся повредить инструмент, поэтому из представленных лопат выбирал пострашнее.

– Чего так долго-то? – спросила Анна Павловна, заглядывая внутрь. – Или не нашел?

– Похуже выбираю!

– Вон чего! Другие получше выбирают, а он – похудше.

Анна Павловна рассмеялась и подошла помочь.

– Мне лед раскалывать, – объяснил я.

– Бери любую.

Я выбрал лопату с необтесанным черенком. Анна Павловна подняла на меня голову и резко спросила:

– А ты кто будешь-то, а?

0.0.4. Учет нового имущества

Три кровати, тумбочка, комод и шкаф. Стол, стулья, табуреты. На месте телевизора – следы от его ножек, на месте газовой плиты – пара старых газет. Даже неработающий холодильник «Морозко» отсутствовал, будто понадобился кому-то. Павел Никифорович оказался прав: красть в доме было нечего. Разве что старую мебель, посуду и полчище крыс. Услышав шаги, они бросились врассыпную.

В доме было холодно и сыро, стоял спертый запах. Мебель и обои погрызены. Съедена зубная паста и мыло, в качестве оплаты оставлены крысиные какашки.

Я стоял у дверей, грустью опираясь на соседскую лопату, и собирался с силами. Никто меня здесь не ждал, никому я не нужен. Было холодно, голодно, тоскливо и одиноко.

Будто оказывая поддержку, запищали крысы. «Ну погодите! – мысленно погрозил я в воздухе кулаком. – Покажу я вам!» Хотя была бы моя воля, никому ничего показывать бы не стал, а ушел восвояси, восстановив былую гармонию.

Я снова проверил расписание поездов.

0.0.5. Уроки выживания в диких условиях

Очищая от скорлупы вареные яйца, взятые в дорогу, я вспоминал инструкцию по выживанию. Как бы ни хотелось мне абстрагироваться от унылой реальности, сотрудничать с ней было надо. Первым делом, обучали в школе на уроках ОБЖ, следует добыть воду и разжечь костер.

Я взял ведро в столовой, вытряхнул крысиные какашки. Общественный колодец перед домом выглядел заброшенным, но я открыл крышку и опустил ведро. Вместо всплеска воды услышал стук металла об лед. Март в Псковской области был суров.

Ни солоно хлебавши, я вернулся домой и решил затопить. В поленнице было пусто. Поискал возле печи – дров не набралось и на топку.

«Здесь одному не выжить», – расстроился я и снова поплелся к соседке.

– Спасибо, – сказал я Анне Павловне, возвращая лопату. Потом кивнул на ведро:

– Не знаете, где воды взять?

– Нету, – отрезала она и продала мне пятилитровую канистру с водой.

– А дрова? – спросил я и тут же получил счет за три охапки.

– Деньгами тока, – загадочно сказала она, словно извиняясь. – Пива нету.

«Причем тут пиво?» Но, избегая ненужных подробностей, вслух сказал:

– Конечно, – и достал кошелек.

Я не умел обеспечить себя водой, едой, дровами. В собственный дом не смог попасть без соседской лопаты. Мое благополучие в деревне зависело от окружающих людей, их отношения и помощи. Радуясь, что взял в дорогу приличную сумму, я и не подозревал, что скоро никаких денег не хватит, чтобы решить мои проблемы.

0.0.6. Возвращенцы

Прижав к животу ламповый телевизор, на пороге стоял Павел Никифорович.

– Это ее, бабки твоей, – сказал он, – схоронил у себя.

Конечно, телевизор был моей первой необходимостью. Я даже рассердился: нет, чтобы дров принести.

– Сыро тут, протопить бы, – сказал Павел Никифорович, читая мои мысли.

Я кивнул.

– И печь замазать. Смотри, трещина какая.

Он ткнул пальцем в тонкую царапину на глине.

– Следов дыма нет, но замазать надо.

Павел Никифорович оглянулся на меня, но я молчал. С такой печью можно много лет прожить, а я здесь временно.

– Пошли, – слабо вздохнул он, – Еще плиту отнесть. Вот тут стояла. И баллон с газом. Да два маленьких. У себя держал. А раз ты тут, – Павел Никифорович посмотрел на меня, но я опять ничего не ответил. Не говорить же старику, чтобы нес телевизор обратно.

Павел Никифорович оказался сильнее, чем я думал. Вдвоем мы перенесли даже неработающий холодильник «Морозко». Впрочем, проблем с хранением продуктов я тогда не обнаружил: бутерброды отдал собакам, яйца съел сам.

В ту первую ночь в деревне Шахматная я лежал в темноте и не мог заснуть, мучаясь пустым желудком. Старался обмануть организм: представлял, как отправляю в рот большой кусок среднепрожаренного стейка. Пережевываю и глотаю. Воображал, как он проходит по пищеводу, заполняет желудок.

Крысы за стеной шумели. Перепуганные моим появлением, на глаза они не показывались. Но, как и я, мучились голодом. Они не могли насытиться воображаемым мясом.

Впрочем, и я не мог. Наоборот, был голоднее, чем до начала представления. К тому же испугался, что организм сыграет злую шутку. Когда я отправлю кусок настоящего стейка в рот, прожую, проглочу, сытости не почувствую. Вдруг, что бы я отныне не съел, всегда буду голоден?!

Я подумал о двух собаках на дороге. С сожалением вспомнил, как от них улепетывал. Мне не хотелось чувствовать стыд и слабость, не хотелось убегать от проблем. «А что если остаться в деревне, несмотря ни на что?»

Эта мысль меня позабавила. Я не догадывался, к каким последствиям для деревни и ее жителей она приведет.

Часть 1

1.0. Сумасшедшее пивопитие

1.0.0. Кролик знает, кто меня подставил

– Я знаю, кто это, – сказал Кролик, как только я уселся напротив.

– Кто? – спросил я хриплым голосом. Кто стучал в дверь и окна моего дома несколько ночей подряд? Кто украл у Толика телегу с попоной и двумя подушками, а у Данилыча – коня с колтунами в гриве? Кто подставил меня, обвинив в воровстве?

Кролик улыбнулся и потянул паузу.

Целый день я сидел дома, боясь выглянуть на улицу. Не хотелось лишний раз маячить перед глазами озлобленных жителей. Но когда стемнело, я пошел в кабак.

В помещении было пусто. Только Кролик, как обычно, сидел за стойкой. Увидев меня, он кивнул на столик у входа и пересел туда сам.

Я прокашлялся:

– Кто?

Не успел Кролик рот открыть, как дверь в кабак распахнулась и в проеме возник мужик в розовом синтепоне. Высокий Папа в упор посмотрел на Кролика.

– Скажи, кто, – твердо произнес я.

Приятель потер рукой лоб.

– Щас, – сказал он. И вышел на улицу вслед за Папой.

Я уставился на дверь.

За то время, что я не сводил с нее глаз, зашел за бутылкой дядя Боря, на пару секунд в кабак заглянула незнакомая некрасивая женщина, рыжий кот прошествовал на кухню. Никто из них, к счастью, не обратил на меня внимание. Но Кролик не возвращался.

Неопределенность мучила меня и отравляла каждую секунду. Я хотел скорее уладить конфликт с деревней и вернуться к спокойной жизни. А вместо этого нервничал и ждал.

Когда гипнотизировать дверь надоело, я заскользил взглядом по Пещере. Голые каменные стены, низкая барная стойка из бревен, хозяин и по совместительству бармен Сергей, официантка Лизетт. В темном углу я обнаружил незнакомца в красной шапочке, которого не заметил раньше.

Где же этот Кролик? Забыл он обо мне, что ли?

1.0.1. Чудик тоже кое-что слышал

Я считал бутылки, выставленные в баре, и подумывал о том, чтобы выйти на улицу и разыскать Кролика.

– Эй! – грубо прервал мои мысли незнакомец в красной шапочке.

Я вздрогнул.

– Эй, парень! Ты кто?

Разговаривать с пьяным не хотелось, но и драки не хотелось тоже. Я заметил беспокойный взгляд Сергея и смущенный – Лизетт. Оглянулся на незнакомца.

– Я тебя раньше не видел. Его видел, – он кивнул на Сергея, – барышню, – указав на Лизетт, – тоже. А тебя нет.

– Я здесь недавно.

Незнакомец широко улыбнулся, встал и подошел к моему столу.

Выглядел он чудно, в деревне так не одевались. Из-под длинной красной куртки выглядывали футболка с изображением Ганеша и шаровары с мотней.

– Я уже ухожу, – сказал я.

Чудик в красной шапочке поставил кружку пива на стол и сел:

– Кинул он тебя, да?

– Кто?

– Да парень тот, – Чудик кивнул на дверь.

Я пожал плечами и встал из-за стола.

– Я сидел вон на тех стульях, – незнакомец указал пальцем в сторону бара, – и кое-что слышал.

Он смотрел на меня, ожидая реакцию.

Я не поверил Чудику, но любопытство перевесило здравый смысл. Как будто оно, удовлетворенное, кого-либо сделало счастливым.

Я сел обратно.

– Славная, да? – вполголоса спросил Чудик, опять кивнув в сторону бара.

Я посмотрел на Лизетт, немного подумал и согласился. У Лизетт была пышная грудь.

– И пиво вкусное, – продолжил незнакомец. – Замечательное пиво.

Тут я и думать не стал.

– Оно мне что-то напоминает.

– Мед? – спросил я. – Или персики?

– Нет, – помотал головой Чудик. – Что-то из детства. Какой-то забытый вкус, никак не соображу.

Он помолчал, а потом продолжил:

– Заметил, что все говорят о пиве? Думают, почему оно такое вкусное.

Я пожал плечами, а он рассмеялся:

– Ведь из какого дерьма его только не варят! Вот из риса, например.

– Я не знал, – сказал я. Слышал, что из риса делают водку, но не пиво.

– Ну вот, – расстроился Чудик. И знаком попросил бармена повторить.

1.0.2. Красная шапочка в день Марса

Лизетт принесла пиво и чуть не опрокинула кружку. Это меня насторожило.

Лизетт я знал с детства. Тогда она была милой девочкой – помогала моей бабушке собирать в саду яблоки, варить варенье. Лизетт бабушку любила, и яблоки любила тоже.

Бывая у нас, она находилась в прекрасном расположении духа. Кроме нескольких случаев, когда Лизетт приходила взвинченная. Тогда яблоки попадались сплошь гнилые и червивые, а под кипятком одна за другой лопались банки.

Бабушка часто говорила: «Если Лиза сама не своя, жди беды. У нее словно барометр на несчастья в груди спрятан». Вспомнив ее слова, я внимательно поглядел на Чудика.

Ему было лет тридцать-тридцать пять. Круглое лицо, короткая борода, косматые брови нависают над темными глазами. Так в моем понимании мог выглядеть лепрекон в молодости.

– Замечательное пиво, – повторил Чудик, – другого такого нет.

Я воззрился на его шапочку.

– Сегодня вторник, день Марса, – сказал Чудик таким тоном, будто что-то пояснил.

– Марса?

– Да, – он задумался, – Наверное, в день Марса не стоит пить пиво…

Чудик подмигнул.

– В день Марса я ношу красную шапочку.

Я пожалел, что не ушел из кабака сразу, как заметил Чудика.

1.0.3. Ответ на вопросы

– Он тебе не друг, – сказал Чудик. – Тот парень, что сидел тут – вот на этом самом месте, где я сижу. Он еще улыбался во весь рот.

Чудик растянул губы в улыбке, пародируя Кролика. Я посмотрел в сторону бара, но Сергея за стойкой не было.

– Что Вы слышали? – спросил я.

– Вкусное пиво, – опять начал Чудик. – А знаешь, что это за пиво? Это Правильный И единственно Верный Ответ на все вопросы.

Чудик со значением посмотрел на меня и замер: видимо, чтобы я прочувствовал всю серьезность заявления. Но от его слов я внутренне сжался. Не опознал в Чудике провидца, увидел умалишенного. Сидеть с одним таким за общим столом никуда не годилось. В любой момент он мог выкинуть черт знает что.

Мне стоило прислушаться к словам Чудика, уловить в них зерно истины, а я только и думал, как безболезненно выйти из разговора.

Увидев мою досаду, Чудик махнул рукой.

– Я сидел у барной стойки, когда он пришел, и все слышал. Он сказал бармену, что ждет «этого олуха».

Он многозначительно на меня посмотрел.

– А потом? – спросил я, невольно скривив лицо.

– А потом из кухни вышла она. Славная, да?

Посмотрев на Лизетт, я кивнул, но сразу опомнился.

«Так это все, что он слышал? – подумал я. – Два слова?»

Незнакомец прочитал мои мысли.

– Это не все. Когда она отошла, бармен кое-что сказал твоему другу, – Чудик наклонился ко мне и понизил голос. – Цитирую дословно: «Меня твои делишки не волнуют. И кончай тут околачиваться».

Я задумался.

– Нервный бармен – плохой бармен, – подытожил Чудик.

– А что дальше?

– Ничего.

– А причем тут пиво? – спросил я.

– А-а-а, это самое интересное, – сказал Чудик. – Недавно прошел слух, что пиво кончилось, а новое варить некому.

– И все? – спросил я.

– Знаешь, приятель, пиво – не повод для шуток. Любое другое – да, но не это.

– Почему? – спросил я.

Чудик посмотрел на меня, как на идиота:

– Потому что оно бесплатное.

Я разом почувствовал дикую усталость. Шея ныла, голова была чугунной, а ноги и руки еле слушались.

– И потому что оно такое вкусное.

1.0.4. Кроличья нора

Кролик дверь не запирал.

Я вошел в пустой дом. Включив свет, огляделся.

Обстановка была простой, из мебели – ничего лишнего. Но на столе лежала чистая скатерть, под телевизором – кружевная салфетка, постель заправлена. Изба на жилище холостяка не походила.

Я снял ботинки и лег на кровать. «Придет же он когда-нибудь».

Я знал, что Кролик – последний, кому можно доверять. Но что оставалось делать?!

«Как же мне все это надоело, – подумал я, закрывая глаза. – Какой сумасшедший день!»

Я и не представлял, что следующий будет намного хуже.

1.1. Засада

1.1.0. Лови его

«Так вот, кто меня подставил!»

– Кролик! – возмущенно крикнул я, заглянув в пещеру.

К слову, это была настоящая пещера, а не стилизованный кабак «У Сергея». Вокруг нее раскинулся лес. У входа стояла высокая сосна с пчелиным гнездом на нижней ветке.

Внутри пещеры было тихо, но тишина казалась живой. Словно, прячась под сводами, кто-то безмолвно вздыхал, кто-то таинственно улыбался, а кто-то в надежде потирал руки, словно задумав недобрую шутку. Все эти «кто-то» наверняка сговорились с Кроликом.

– Эй, – вкрадчиво сказал я. – Кролика не видели?

Пещера хранила молчание. Может, чуть более напряженное.

«Выйдет же он когда-нибудь! Вот тогда и посчитаемся».

Но только я повернулся к пещере спиной, к лесу передом, к ноге подскочил камешек, больно ударив по большому пальцу. Потом еще один. И еще. А в довершение на голову упала шишка.

– Кролик, – сказал я, – ну ты и свинья!

И, защищаясь от напастей леса, ступил в пещеру.

Темнота наползла на меня быстро и решительно. Не успел я как следует испугаться, как пропал у себя из виду – собственный нос не наблюдал. Водил перед собой руками, готовый в любой момент споткнуться и упасть.

Надеялся ли я нащупать здесь Кролика? Вряд ли. Я бы умер со страху, если бы кого-нибудь здесь нащупал.

Я шел вперед, не задумываясь, куда и зачем. А потом увидел свет.

Обрадованный, выбежал на свежий воздух. Вот сосна. Вот лес. И тропинка к деревне. Почему так неспокойно?

Я присмотрелся. Лес был не хвойный, а лиственный. Тропинка вела не вправо, а влево. Вместо пчелиного гнезда на сосне висела кормушка для птиц.

Между лесом Снаружи пещеры и лесом Внутри было и приятное различие: здесь не летели под ноги камни и не сыпались на голову шишки.

«Хм, – подумал я. – Что будет, если пойду домой не Снаружи, а Внутри пещеры? Найду ли бабушкин дом? Увижу ли соседку Клару? Скажет ли она: «Бездельник, вор проклятый»? Или улыбнется? А может, я встречу другого Толика, и ему будет стыдно за мой синяк под глазом?»

«А вдруг, – похолодел я от ужаса, – встречу другого Кролика и приму его за настоящего?! А вдруг я никогда не найду настоящего Кролика?!»

Положение становилось отчаянным.

«Кролика нужно найти. Во что бы то ни стало. Добиться правды, восстановить свое честное имя. Но как отличить двух Кроликов друг от друга?»

Кролик,которого я знал, был неприятным типом. Он хитро улыбался, говоря:

– Нужно обескураживать людей честностью.

Где он услышал это слово – «обескураживать»? Опять, что ли, по телевизору?

Или:

– Смех – лучшая таблетка.

Или:

– Вставай, слышишь, дурак!

1.1.1. Мольба Лизетт

Я открыл глаза и увидел Лизетт. Она изо всех сил трясла меня за плечо.

– Ну вставай же, слышишь?! – кричала она.

– Да, встаю я, встаю!

Лизетт села на кровать.

– Я больше не могу, – сказала она.

«Уж не спутала ли она меня с Кроликом потому, что я в его кровати?!»

– Знаешь, где он? – Лизетт повернула ко мне взволнованное лицо.

Вчерашний макияж она не смыла. Тушь неравномерными комочками осела вокруг глаз, веки были красными и припухшими, а губы – сухими и искусанными. Вот уж не думал, что женщины в деревне наносят макияж.

– Нет, – сказал я.

– Помоги сыскать.

Ходить по деревне и мозолить глаза жителям в мои планы не входило. Я собирался сидеть у Кролика и ждать, когда он сам объявится.

– Ну, пошли, – умоляла Лизетт, – пошли, а?

С фразы «я не хочу никуда идти» начинается день, полный головной боли.

1.2. На поиски Кролика

1.2.0. Ключ от Пещеры

– Пойдем в кабак, – предложил я. Чаще всего Кролик бывал там.

Лизетт кивнула.

Мы вышли из дома. Не сговариваясь, предпочли людной дороге тропу через поле.

– А у Папы ты была?

– У папы? – переспросила Лизетт.

– Да не у твоего папы, у Высокого Папы. Кролик же вчера с ним ушел.

– Кролик?

Я стал подозревать неладное.

– Ну мы же Кролика ищем, верно?

– Ох, – вздохнула Лизетт. Она смутилась и покраснела. – Сережу.

Если бы я знал, ни за что бы не пошел.

– Что-то плохо с ним, – начала она оправдываться. – У меня прямо сердце заходится.

– Ладно.

В конце концов, Кролик мог быть там же, где и Сергей.

Тоном приступившего к делу следователя я спросил:

– Что мы знаем?

Лизетт недоуменно пожала плечами.

– Я к тому, что надо восстановить цепь событий. Когда ты его видела?

– Ну, – Лизетт задумалась, – он с Кроликом говорил, а потом как в воду канул. Я ждала-ждала. Потом до дому, но его и там нет.

Лизетт споткнулась.

– Я к Кролику. Что они там говорили, не знаю, но Сережа страсть какой злой был.

У входа в Пещеру мы остановились. Я вспомнил, что с вечера ничего не ел.

– Заодно дашь мне кофе и бутерброд, – сказал я. – Потому что голодный мужик тебе не помощник.

Лизетт кивнула, открыла дверь, и мы вошли.

– Ах, – вздохнула Лизетт.

Большая часть мебели была сломана, зеркало за баром разбито. Стройный ряд бутылок с алкоголем исчез.

Лизетт остолбенела. Она была бледна и испугана.

– Не волнуйся, – успокоил я, – Сергея тут не было, ты же сама сказала.

Она кивнула. Попыталась поднять стол. У стола была сломана ножка, и он опять завалился набок.

Выдержав приличествующую паузу, я спросил:

– Так что там насчет кофе?

Галантным кавалером я не был.

Лизетт кивнула и, как сомнамбула, проследовала на кухню.

Я поднял один из уцелевших стульев и сел. Лизетт принесла тарелку с холодной закуской: вареными яйцами, солеными огурцами и двумя бутербродами с сыром.

Я съел все без остатка. Посмотрел на осунувшееся лицо девушки и попросил добавки. Она ушла и вернулась с двумя сухими булочками.

– Ешь, – сказал я. – И чтобы без разговоров.

Лизетт слабо улыбнулась, но с булочками расправилась молниеносно.

– Нам нужно кое-что прояснить, – сказал я. – Ты сейчас открыла замок ключом, так? Значит, Пещера была заперта?

Лизетт кивнула.

– Значит, тот, кто это сделал, имел ключ.

Лизетт не понимала, к чему я клоню, и молчала.

– Ключ у тебя и у Сергея.

Лизетт снова кивнула.

– У кого еще есть ключ от Пещеры?

Девушка пожала плечами:

– У всех. У всех у нас есть.

Потом что-то сообразила и добавила:

– У тебя нет. У тебя нет ключа.

1.2.1. Жалостливый кавалер

– Может, это Кролик?

– Зачем ему?

– Ты же сама сказала, что они поссорились.

«Меня твои делишки не волнуют, и кончай здесь околачиваться», – вот, что сказал Сергей Кролику.

Лизетт пожала плечами.

– Страшно за него, – сказала она.

– Думаю, все в порядке.

Девушка заперла Пещеру.

– Боишься, что стул украдут? Сломанный… И зачем закрывать, если у всех ключи?

– У тебя-то нет, – напомнила Лизетт.

Я рассердился.

– Почему ты вообще со мной разговариваешь? Я же вор!

Лизетт посмотрела на меня с осуждением.

– Я пойду.

На ее глазах появились слезы.

– Ну что ты?! – сказал я. – Найдешь ты Сергея, все будет хорошо.

Я обнял ее и услышал тяжелый стук сердца. «У нее словно барометр на несчастья в груди спрятан».

– Ладно. Пойдем к Папе. Может, он что-то знает, – галантным кавалером я не был, но был кавалером жалостливым.

1.2.2. Замок Высокого Папы

Высокий Папа жил в большом доме, облицованном серым камнем. С террасой на втором этаже и балконом на третьем.

Он стоял на веранде и держал в руках чашку с блюдцем.

– Здравствуйте, – крикнул я через забор.

Высокий Папа тупо уставился на меня.

– Приятного чаепития!

Он перевел взгляд на Лизетт, а потом отвернулся.

– Сан Саныч, – крикнула она. – Вы Сережу не видали?

Высокий Папа мотнул головой.

– А куда делся Кролик?

Сан Саныч не удостоил меня ответом.

– Здесь нам ловить нечего, – обратился я к Лизетт.

– Куда же теперь?

– К Сергею. Может, он вернулся.

1.2.3. Добрый знак

Мы шли в тишине. Лизетт задумчиво смотрела под ноги, а я не знал, о чем говорить. Мой опыт общения с женщинами не был велик.

– Эй, – прервала молчание Лизетт, – а как твои яблони?

– Яблони? Нормальные яблони, яблони как яблони.

– За ними смотреть нужно. Ты смотришь?

– Смотрю, – сказал я.

Чего на них смотреть, не убегут же, в самом деле. Я ни разу не зашел в сад, чтобы не портить настроение ни себе, ни деревьям.

– Надо белить их, – продолжала Лизетт, – обрезать. У тебя в саду пара молодых, за ними очень нужно смотреть. Ты смотришь?

– Смотрю, – глухо отозвался я.

– Хорошо, – согласилась девушка.

Я пожал плечами и решил перевести тему:

– Мне сегодня сон приснился.

Лизетт не ответила, но подошла поближе.

– Я долго блуждал по пещере, обычной пещере в лесу. Так вот, я блуждал и думал, что никогда не выберусь. А потом увидел свет и…

– Это хороший знак, – перебила Лизетт, улыбнувшись. – Добрый знак. Из тьмы к свету выйдешь.

Каким бы маленьким ни был мой опыт общения с женщинами, я знал, что им известна таинственная система «знаков».

– Мы скоро дойдем, вон тот дом, – сказала Лизетт, указав носом на двухэтажный особняк, обнесенный коричневым сайдингом. По голосу я понял, что она устала.

1.2.4. Дама сердца

На удивление Сергей был дома. И был не один.

Лизетт развернулась и вышла, хлопнув дверью. Бармен осоловело посмотрел ей вслед. Чокнувшись с подругой, он выпил рюмку водки. В наготе та выглядела естественнее, чем многие другие при параде.

Я повернулся, чтобы уйти, но заметил у двери мольберт. Сергей нарисовал даму сердца на озере в лесу. И было это, видимо, на рассвете.

Я постоял немного перед полотном, потом посмотрел на незнакомку. Она была пьяна и некрасива. Ровно такая же женщина заглядывала вчера в кабак, когда я буравил глазами дверь в ожидании Кролика.

1.2.5. Все сходится

Когда я вышел, Лизетт нигде не было. Я вздохнул с облегчением: женщины, не выказывающие эмоции обидчику, обычно погружают в них случайных людей. Снова утешать Лизетт не хотелось. Мне предстояло разбираться с собственными проблемами.

«Итак, – думал я, огородами возвращаясь домой. – Кролик хотел рассказать, кто меня подставил, но его увел Высокий Папа. И в делишках, участвовать в которых отказался Сергей, скорее всего, замешаны они оба.

Все сходится. Только что именно?»

1.2.6. Яблочный шифр

Дома меня поджидала Лизетт.

– Ты меня обманул! – зашипела она, как только я ступил на порог. – Ты просто обманщик!

Я наклонил голову и вопросительно на нее посмотрел.

– Ты не смотришь за яблонями!

Она разревелась и опрометью бросилась прочь. Словно не Сергей ей сердце разбил, а я.

Три вишни у ограды, пара слив и много яблонь. Я терпеть не мог сад. Если бы не память о бабушке, срубил бы деревья в тот же миг, что переехал.

Думая превозмочь неприязнь к яблокам и сделать приятное Лизе, я нашел в сарае краску для побелки и кисточку.

Деревья выглядели устало.

Я с грустью посмотрел на них, поставил краску и лег на скамейку. Сквозь ветви я смотрел на облака, а они все плыли и плыли.

А потом рядом с моим ухом упало яблоко. Ветки антоновки ломились от плодов.

Я протянул руку и сорвал самый крупный. На кожуре были выбиты буквы. «А», «Л», «И». Четвертую букву не разобрать.

Я все вертел и вертел яблоко, и никак не мог насытить зрение. Буквы отчетливо выступали на кожуре – все, кроме одной. Я читал слева-направо и справа-налево. Составляя из букв слово, чувствовал с яблоком глубокую связь. Словно оно знало обо мне что-то, чего еще не мог знать я.

«Пожалуй, сохраню его», – решил я и увидел, как на месте непонятной буквы из яблока наружу вылез огромный жирный червь.

В омерзении отбросил плод подальше от себя.

1.2.7. Щи

Лизетт вернулась после того, как я с трагической физиономией и пауком в волосах вылез из сада. Молча обследовала холодильник, заглянула в каждый шкафчик на кухне и включила плиту. Вскоре я был накормлен.

Женщины используют нас как хотят: то им нужна груша для битья, то не отвечающий ни за что младенец.

Строить диалог Лизетт не пыталась. Она сидела рядом и хлебала щи. Один раз хмыкнула и два раза пожала плечами.

Наевшись, я вытянул под столом ноги.

Она подняла на меня голову и сказала:

– Давай останемся друзьями.

Я согласно кивнул. Лизетт встала, собрала тарелки и положила в раковину. Подошла к кровати и сняла сарафан.

«Уж больно все похоже на сон».

Только я это подумал, Лизетт ушла, не попрощавшись. Сарафан лежал на кровати как прямое доказательство нереальности происходящего: как правило, женщины не уходили от меня без одежды.

Я открыл тяжелые веки и уставился на небо. Оно давило и угнетало.

Яблок на деревьях не было, набухали почки.

«Интересно, какие знаки Лиза усмотрела бы в этом сне», – подумал я.

Голова трещала, меня мутило. Солнце болезненно светило в глаза.

Я приподнялся на локте. Мокрая рубашка прилипла к телу. Чертыхнувшись, встал и зарекся когда бы то ни было красить яблони.

Я вышел из сада и направился к дому. На крыльце сидел Кролик.

1.3. Идиотское положение

1.3.0. Клуб

– Выпить есть чего? – спросил Кролик. При слове «выпить» он привычно сузил глаза и вжал голову в плечи.

– Нет.

Мы постояли.

– Пошли в клуб, – сказал Кролик.

По средам клуб пустовал. Местные ходили туда по вторникам.

В этот день приезжала продуктовая машина, полная нарезных батонов, подозрительной колбасы и сигарет без фильтра. Водитель открывал кузов, и люди, с утра стоявшие в очереди, тут же смешивались в толпу. Они брали автолавку на абордаж и в мгновение ока сметали товары.

Участвуя в действе, я получал локтем по уху и то и дело терял галоши в лужах. Стоит ли колбаса, что продавали в автолавке, таких жертв, никто не спрашивал.

После нападения на машину женщины расходились по домам готовить, а мужики располагались в клубе и запивали купленным пивом самогон. Курили, играли в карты и домино. В общем, вторник был отличным днем. Отличным от всех остальных дней недели.

Сегодня была среда. По средам автолавка не приезжала, и клуб не работал. Но я об этом не подумал.

1.3.1. Лисенок в поле

– Я знаю, что это ты.

Кролик не ответил.

– Ты и кто-то еще.

– Ребята из Солнечного, – сказал Кролик. – Отличные, кстати, парни!

– Чтобы я уехал, так?

Кролик молчал.

– А Высокий Папа?

– Он денег уплатил. Чего было делать?

– Понятно.

– Смотри, – Кролик толкнул меня в бок.

Я поднял голову и увидел в поле лисенка.

Он стоял, навострив уши, и следил за нами. В узкой мордочке чувствовалось застывшее напряжение. Раз – и лисенок длинными прыжками помчался в сторону леса. Мне бы последовать его примеру, но я увлекся разговором.

– Пугливый, – сказал Кролик.

«Свободный», – подумал я.

– А если я все расскажу? Если в деревне узнают?

– Кто тебе поверит?

«Кто тебе захочет поверить?» – услышал я.

– Кто ты, а кто он?! – продолжил Кролик. – Ты здесь без году неделя, и никому не нравишься.

– Почему?

– Да по всему!

Кролик подошел к двери клуба и откинул щеколду.

– Иди, – сказал он.

В помещении было темно. Электричество в клуб не провели, а ставни на окнах были закрыты.

Я вошел. Кролик захлопнул за моей спиной дверь, заскрежетала щеколда.

– Ты охренел, что ли?

Кролик не ответил. Я услышал, как он сходит с крыльца.

Я застучал по двери.

– Кролик!

Со злости я ударил ногой по скамейке, очертания которой угадывались в темноте. Она была прибита к полу. Я треснул кулаком по столу, но и тогда ничего не изменилось. Я был заперт в клубе.

«Ну я и дурак! Настоящий олух».

Несколько минут самобичевания, и я различил стрекот сверчков. Он нарастал, нарастал, и вскоре мне стало казаться, что на земле, кроме меня и сверчков, больше никого нет. А потом я понял, что и меня нет. Одни сверчки.

1.3.2. Эй

Когда наступила ночь, я был уже достаточно затравлен. Я твердил: «По-моему я уже достаточно затравлен. Можно же меня выпустить, наконец!»

Но меня не выпускали.

«Если с Кроликом что случится, я умру, – сокрушался я. – Автолавка приедет только через неделю – люди найдут мой труп, с минуту на него посмотрят, и побегут за колбасой с сигаретами».

Я подошел к окну, закрытому тяжелыми ставнями. Сверчки на секунду умолкли, но застрекотали с новой силой. В щелочку я разглядел лунную дорожку, пересекающую поле.

Я вернулся на скамейку у двери. Облокотился на стол и положил голову на руки.

– Придется у него спросить, – услышал я женский голос и мигом проснулся. – Хотя что он обо мне подумает!

Я резко поднял голову, чуть не вывихнув затекшую шею.

Дверь в клуб была открыта. Женскую фигуру на пороге освещала луна.

– Простите. Я Вам помешала? Но мне совершенно необходимо знать, где я нахожусь.

Я ничего не понял. Прошел мимо девушки и спустился с крыльца.

– Эй! – то ли с отчаянием, то ли с обидой сказала она.

Я замер. В этом одном ее слове «эй» заключалась вся сила женского словаря.

Обернулся.

– Я потеряла кошку, – сказала она. – А потом потерялась сама.

1.3.3. Алиса из Солнечного поселка

Она шла за мной на некотором расстоянии, а я напряженно вслушивался в ее шаги.

– Мы скоро придем.

Затылком почувствовал, как она кивнула.

Я открыл калитку, пропуская ее вперед.

– Или Вас к Анне Павловне? К соседке моей отвести?

– Наверное, нет, – раздумывая, ответила незнакомка. Достала карманные часы и более уверенным тоном добавила. – Четыре ночи. Я останусь.

Я кивнул и провел ее в дом.

В доме было дико. И не потому, что в мое отсутствие здесь кто-то побывал – на полу остались грязные следы, валялось зерно, люк в подвал был открыт. Нет.

В доме было дико из-за Алисы.

Казалось, при ней вещи скукожились и стали маленькими. А я, наоборот, стал огромным. Огромным и неловким. Поставил чайник на плиту, но долго не мог зажечь спичку; доставая чашки, уронил на пол блюдце; рассыпал сахар и утопил в кипятке чайные пакетики вместе с этикетками.

Девушка следила за моими движениями, но помочь не пыталась.

Когда чай был готов, я сел напротив.

На вид ей было двадцать. Длинные золотистые локоны, большие карие глаза и короткий нос.

– Что это за деревня? – спросила она.

– Шахматная, – ответил я.

– А, – что-то прикидывая в уме, она дотронулась пальцем до кончика короткого носа. – Мне кажется, сначала я шла на юг, а потом на север.

Она серьезно на меня посмотрела.

– С другой стороны я и «право» с «лево» путаю. Я из Солнечного поселка. Это далеко отсюда?

– Нет, – сказал я.

– А что Вы делали в том доме? – поинтересовалась она.

– Со сверчками разговаривал, – ответил я.

– Это хорошо. А то я бы до сих пор одна бродила.

Я вспомнил лисенка, и меня передернуло.

– Там лисы, – прочитала она мои мысли.

– Да, я видел сегодня одну.

– Алиса. Меня зовут Алиса.

– Кеша, – опомнился я. – Приятно познакомиться.

Мы чокнулись мятными пряниками.

1.3.4. Грабеж

Алисе я постелил в соседней комнате.

Она почистила зубы пальцем, одолжила рубашку и отправилась к себе.

Я спустился в подвал. Первое, что бросилось в глаза – опрокинутые железные бочки. Бочки были пусты, но на стенках налипло зерно.

Не успев задуматься, зачем нужно было класть зерно в бочки, я увидел нетронутую горстку крысиного яда. Крысы покинули мой дом, как только я примирился с их соседством. Я не раздражался их присутствию, перестал замечать следы жизнедеятельности, и они ушли. До этого железо с успехом отражало их нападения.

«Сначала воры взломали бабушкин амбар, теперь подвал вскрыли. Но зачем им зерно из подвала? Его можно где угодно купить!»

1.3.5. Дурацкая идея

Встал я около восьми. Набрал в колодце воду, наполнил рукомойник. Поставил на плиту чайник. Зашел к Анне Павловне одолжить кусок сыра и масло.

Когда Алиса появилась в столовой, та была освещена солнечным светом и моей добротой.

– Вы поможете искать кошку? – спросила она.

– К сожалению, я плохо знаю местность.

– Ну, моя кошка ее тоже не знает. Мы только приехали, и она сразу пропала.

– Понятно, – сказал я.

– Так Вы пойдете со мной? – спросила Алиса, глядя на меня большими требовательными глазами.

– Почему бы и нет, – ответил я.

Идея была дурацкая, но делать было нечего. Не яблони же красить.

1.4. Вслед за кошкой

1.4.0. Кролик уходит от ответа

– Доброе утро! – в столовую без стука вошел Кролик. Он радостно улыбался. – А я думаю, куда ты пропал.

Мне стоило бы молча взять ружье и направить его на Кролика. Но ружья у бабушки не было.

Был самурайский меч, привезенный из города. Но его стырил дядя Паша. Пьяница, что жил в канаве на краю деревни и навещал мою сердобольную бабушку, когда прижимало. Он долго и мучительно прощался с белым светом в лице бабушки, просил прощение за грехи, и та, разжалобившись, наливала рюмку самогона. Дядя Паша на подъеме сил делал бабушке предложение руки и сердца и вскапывал картошку, какое бы время года ни было. История всегда заканчивалась одинаково: отыскав бабушкину заначку, дядя Паша удирал без оглядки, чтобы в следующий раз просить прощение и за это тоже.

Вот он-то и стырил мой самурайский меч, чтобы обменять на бутылку дурного пойла.

– Иди ты …, – я заметил округлившиеся глаза Алисы и смолчал.

– Ну что ты, как маленький, шуток не понимаешь? – то ли обиженным, то ли сердитым тоном спросил Кролик.

Он поклонился.

– Барышня.

– Алиса.

– Элис! – воскликнул Кролик. – Какое замечательное имя.

Вечно он коверкал женские имена. Лизу звал не иначе, как Лизетт, а мою бабушку – Антонией, а не Антониной.

– А я вас раньше не видел, – продолжил Кролик. – Вы откуда?

Я подошел к нему, загородив Алису.

– Слушай, Кролик, – прошипел я ему на ухо. – Исчезни, а?

– Хм, – сказал Кролик и, обойдя меня, занял мой табурет напротив девушки. Он по-хозяйски подлил кипятка в мою кружку, взял кусок хлеба и принялся завтракать.

– Я думал, приду в клуб, открою – обрадуешься. А тебя нет. И не радостный ты какой-то. Вы его выпустили?

Я вышел из дома, не дождавшись продолжения разговора. Алиса за мной не пошла, осталась наедине с Кроликом.

Не зная, чем заняться, я стоял во дворе и озирался по сторонам. Но недолго. Внимание привлекли бревна, что купил у дяди Бори. Я взял в сарае топор, засучил рукава и приступил к колке дров.

Кролик с Алисой не показывались, и я боялся от невнимательности вонзить топор в колено. Когда складывал партию дров в поленницу, сзади подошел Кролик.

– Что там Лизетт? – спросил он. – Сергей сказал, с бабой его застукала.

Я промолчал.

– Знаешь, что такое торговля информацией? – неожиданно спросил Кролик.

– Нет, – сказал я.

Такого ответа Кролик не ожидал. Он немного помялся:

– Ты наверняка знаешь.

– Нет, – повторил я.

– Каши с тобой не сваришь, – сказал Кролик.

Я опять промолчал.

– Не будь ты таким идиотом, все было бы проще.

– Поосторожнее, когда у меня топор.

– А, – отмахнулся Кролик, – ты им не умеешь. Хочешь знать, ты как бельмо на глазу. Колешь, колешь. Хоть бы спросил у кого, как это делается.

И пошел за калитку. Индюк несчастный.

Я разозлился. Он был прав. Дело не в Кролике, а во мне. Я был бельмом на глазу не только у жителей деревни, я сам себя раздражал неуместностью.

В детстве я приезжал в деревню на каникулы, и тогда мне эта жизнь казалась верхом удовольствия. Дети, жившие здесь круглый год, рады были научить меня основам: каждому из нас необходимо воровать яблоки у соседей; сосиски следует есть сырыми; а упав в яму, нужно верещать, что есть силы – особенно под вечер, когда пойдут искать.

Мы ездили по двое на взрослых велосипедах, рвали и без того рваную одежду и ходили пасти ленивых коров. Кидали камни в проезжающие мимо поезда, надували резиновые лодки и, отправляясь на озеро, рассказывали друг другу страшилки о воронках и утопленниках.

Каждый год Кролик брал меня под свое шефство и не давал в обиду. А я читал по ночам книги, взятые в библиотеке, искал в чемоданах на чердаке дедушкину одежду и писал отцу длинные письма, весточки из ссылки.

Я знал: кончится лето, и поеду в город, а здесь, в деревне, все не по-настоящему. Я был чужим, но чужим ребенком.

Теперь было значительно хуже. Я стал взрослым. Чужак, который не хочет учиться, не перенимает у местных привычки, имеет другие основы жизни. Что со мной делать, кроме как ненавидеть?!

– Мы идем? – спросила Алиса, спускаясь по ступенькам.

– Да, – сказал я. – Найдем кошку, и дело с концом.

Как будто это было так просто.

1.4.1. Поиски кошки

Мы взяли в дорогу бутерброды и несколько бутылок колодезной воды.

Алиса шла позади, я был проводником. Хотя понятия не имел, куда идти. От яркого солнца перед глазами плыли красные пятна.

На первом же повороте я встретил Толика, который, посмотрев по-детски доверчивыми голубыми глазами, сплюнул мне под ноги и отпустил трехэтажное ругательство. За ним шел незнакомый человек. Он тоже не преминул показать силу – тощий кулак с наколками, которым погрозил, слово в слово повторив то, что сказал Толик.

Я не обернулся на Алису, но покраснел до кончиков ушей. Что с ее позиции хорошо было видно.

– Она черная, моя кошка, – только и сказала девушка.

Когда деревня осталась позади, она догнала меня и пошла на близком расстоянии.

– Я думала, она вернется, но дед сказал, «городские кошки – не деревенские, они дуры». Не могла же она в воздухе раствориться, правда? Обязательно где-то есть.

Мы проходили через поле, где недавно пробегал лисенок. Я не стал расстраивать девушку, но на моей памяти лисы часто раздирали котов в деревнях, и если не до смерти, то до бешенства.

– Она умная, – опровергла мои мысли Алиса.

– Умная или трусливая? – усмехнулся я.

– Она смелая. И ласковая, – не заметила моей издевки девушка. – Отправилась на прогулку и заблудилась.

– Животные не любят контроля.

– Да, наверное. Но я ее не контролирую, скорее – наоборот, – Алиса улыбнулась.

– Ну тогда другое дело, – сказал я и немедленно почувствовал себя увальнем.

О чем с ней говорил бы Кролик, как бы себя вел? Уж он бы увлек Алису своей персоной. К этому моменту она бы отчаянно флиртовала и смеялась, забыв про кошку.

Пустой клуб остался позади.

– Пойдемте этой тропинкой, – сказал я. – Вроде она ведет к Вашей деревне.

– Хорошо. А змеи здесь есть?

– Они на камнях лежат, греются на солнце.

Алиса промолчала, но краем глаза я заметил, что под ноги она стала всматриваться внимательнее.

– Значит, Вы сюда на лето приехали?

Алиса неопределенно пожала плечами.

– Вам здесь нравится? – спросил я.

Она вздохнула.

– А Вам?

– В деревне хотят, чтобы я уехал, – признался я. – Прямо вынуждают это сделать. Как думаете, лучше уехать?

– Смотря, чего Вы сами хотите.

Сказать ей сейчас, чего хочу, было бы, как минимум, бестактно. Я закусил губу.

– Я всю жизнь так живу, – сказала Алиса. – Меня всю жизнь ненавидят.

Она невесело улыбнулась.

– Почему?

– Потому что это цена успеха.

– Какой успех, когда тебя все ненавидят? – спросил я.

– Какой успех, когда тебя любят?… А вообще, как говорил один мой учитель: «Если Вам легко, значит что-то не так делаете!»

– Вы не поверите, но покой мне дороже успеха.

– Вам нравится быть посредственностью?

– Посредственностью?

– Чтобы кем-то стать, нужно стремиться быть лучше всех, – горячо заговорила Алиса. – Нужно постоянно трудиться. Удовольствие от труда ни с чем несравнимо.

– Моя бабушка так говорила, – сказал я. – Кажется, она варила пиво.

Божий одуванчик, маленькая старушка в накрахмаленном кружевном воротничке. Она не только гнала самогон, но и варила пиво.

– О!

– У нее на участке огромное поле, а в подвале хранилось зерно. Похоже, она выращивала пшеницу.

– Может быть, хлеб пекла. Почему сразу пиво?

– Нет, – сказал я. – Деревня славится пивом, а, когда бабушки не стало, оно кончилось. Вряд ли это совпадение.

– Ну, – сказала Алиса. – Может, это к лучшему? Что кончилось?

Я почувствовал чудесный медовый аромат пива и снова вспомнил дедушку. Вот он стоит рядом со мной, пятилетним, положив руку мне на плечо, понимающе улыбается. И я чувствую, что меня любят, несмотря ни на что.

– Нет, не к лучшему.

Мы помолчали.

– Утром я получил письмо. Отец говорит, за усадьбу много денег предложили.

Высокий Папа, судя по всему, собирался варить пиво, и я ему очень мешал.

– Так в чем проблема? – спросила Алиса. – Ваши желания совпадают с возможностями.

Проблема была в Алисе. Она мне нравилась, а я ей – нет.

1.4.2. Дикая роща

Мы шли под палящим солнцем. Я часто прикладывался к бутылке с водой, Алиса молчала. Она побледнела и начала припадать на правую ногу.

Я достал платок, устилавший дно корзины с бутербродами, протянул девушке. Та послушно повязала его на голове. Я предложил опереться на мою руку. Алиса скривила лицо, но предложением воспользовалась.

Прошло чуть больше часа после начала путешествия, но мы уже не видели ему конца.

Кошки Алисы не было и в помине, а мы заблудились.

Я уставился в землю и, не поднимая головы, устало перебирал ногами. Девушка, прихрамывая, шла рядом.

– Как чудесно! – выдохнула она.

Я проследил за ее взглядом.

Прямо перед нами, посреди поля, открылся зеленый островок с цветущими деревьями.

– Дикие яблони, – сказала Алиса, и я кивнул.

Деревья были низкие, с шаровидной кроной. Оливково-зеленые ветви были извилисты и усыпаны крупными белыми цветами. Эти цветы пьянили ароматом.

По сравнению с рощей заброшенными и дикими выглядели бы яблони в бабушкином саду.

– Этот сад – чудо природы, – сказала Алиса.

Я с ней не согласился. Стволы не побелены, ветки не обрезаны, земля под яблонями не перекопана и не удобрена. Роща – дело рук человеческих.

Мы вступили под сень деревьев и оказались в приятной прохладе. Алиса сняла с головы платок, а я вытер рукавом пот со лба.

Девушка прикоснулась к коре одного из деревьев и полной грудью вдохнула аромат.

– Обалдеть можно. От этого запаха.

Она закрыла глаза и стояла под яблоней, не двигаясь ни единым мускулом. Замерла. Казалось, даже не дышала.

– Вдруг это зачарованная роща, и мы никогда не выберемся отсюда живыми, – сказала она ровным голосом без тени улыбки. – Так и останемся здесь. Навеки. Превратимся в яблони.

Я усмехнулся, но продолжил фантазировать:

– Или время остановится. Уже остановилось. Придем домой, а там все состарились и умерли.

Алиса перешла от одной яблони к другой и обеими руками притянула к себе одну из веток.

– Все эти яблони – случайно забредшие сюда путники. Пропавшие без вести. И мы пропадем, – она пристально посмотрела мне в глаза.

1.4.3. Чудо

Я присел на корточки рядом с одной из яблонь. А через секунду чуть не умер от ужаса.

Сверху мне на колени упал черный мешок. Скидывая его, я вскочил, и он мягко отпрыгнул в сторону.

Алиса радостно вскрикнула, и я скорее почувствовал, чем услышал, как мяукнула кошка.

– Дина! Диночка!

«Как же могло быть иначе?!» – подумал я.

Теперь кошка сидела на руках у Алисы, и, не моргая, смотрела на меня.

Осторожно, чтобы девушка не заметила, я перевел дух. Руки дрожали от испуга, сердце бешено колотилось. Но Алиса все внимание переключила на животное.

– Ты ждала меня, моя красавица? – не переставая, гладила она кошку. – Ждала меня, моя лапонька. Думала, все про тебя забыли.

Вместо того, чтобы целовать меня, Алиса одаривала вниманием неблагодарное животное.

– Спасибо, – наконец, обернулась ко мне девушка. – Вы нас спасли.

– Ладно, – сказал я, – провожу Вас до дома. Обеих.

Кошка была бы неотличимой от других черных кошек, и лично я сомневался, та ли это кошка, что мы искали. Однако у Алисы сомнений не было.

– Пойдем, моя красавица, – Алиса крепко прижала кошку к груди.

«К груди», – повторил я про себя и заторопился найти нужную дорогу.

1.4.4. Книги в подвале

От сильного ветра я поежился.

– Вам не холодно? – спросил я, разглядывая ее не по-весеннему легкий сарафан и кофту. – Все-таки не лето.

– Нет, – сказала Алиса.

– Возьмите мою куртку.

– У Вас такой нос синий, – усмехнулась она. – Не надо.

Я нахмурился.

– Смотрите, еще заболеете, – проворчал я.

– Заболею? – рассмеялась она. – Я каждый вечер набираю таз холодной воды… – она запнулась, мельком взглянула на меня и осторожно, медленно подбирая слова, продолжила. – Набираю холодной воды и закаляюсь. Это дедушка научил.

– Понятно, – ответил я. – Но, скорее всего, Вас греет кот.

– Да, она теплая, как муфта. Хотите подержать? Дина, хочешь к нему на ручки? Не хочешь? Ну ладно. Она к Вам не хочет.

Каким-то чудом мы вышли к шоссе. Отсюда оставалось минут десять до Солнечного поселка.

– Так что Вы решили? – спросила Алиса. – Останетесь или уедете?

Я надеялся встретить здесь старость, но, переехав, только и думал, что о возвращении в город. Да, я узнал правду: понял, почему меня подставили, догадался, кому понадобилось выгнать меня из деревни и зачем. Но местные по-прежнему видели во мне презренного вора, и я понятия не имел, как это исправить. Есть ли хоть что-то, что я могу изменить, и хватит ли меня на это?

Алиса каждый вечер набирала таз холодной воды, чтобы закаляться, а я каждый вечер уговаривал себя потерпеть еще денек. Когда меня спросят на Страшном Суде, что я делал в этой жизни, я отвечу: ждал и боялся, ждал и боялся.

От меня не было слышно ни звука. С того момента, как я родился, и до настоящего времени я молчал как рыба об лед. С младенчества не хотел привлекать к себе излишнее внимание: говорят, спокойно лежал в кроватке и никогда не плакал. Уже тогда я никому не хотел причинять неудобств. Мною управляли два девиза: «Избегай лишних проблем» и «Все проблемы – лишние».

– Я останусь. А Вы?

Алиса поинтересовалась о моих планах из вежливости, но я, задавая тот же вопрос, надеялся на утвердительный ответ. Мне нужно было время на то, чтобы завоевать Алису.

– Наверное. Вы были в библиотеке, около станции? Там работает моя тетя.

– Несколько раз, – сказал я.

– Ну значит, вы видели там тетю. Она любит книги. Особенно Пушкина. Но кто не любит Пушкина?! У нее и дома все в книгах. Вот, например, в подвале вместо бочек и всяких банок лежат книги. А что лежит в Вашем подвале?

– Ну, книг там нет. Банок – тоже. Есть бочки, но они пустые.

– Вы уверены, что книг нет? – она лукаво улыбнулась. – Может, хоть одна да найдется.

– Я обязательно посмотрю, – ответил я на удивление галантно.

Конечно, я не собирался смотреть. И книги я там нашел случайно. Книги и кое-что еще.

1.5. В гостях у Чудика

1.5.0. Сердитый дед

От магазина начиналась длинная улица неказистых деревенских строений: дома отличались лишь цветом фасадов и изношенностью крыш. Угадывая, в каком из них живет Алиса, я постоянно попадал пальцем в небо.

– А здесь кто живет? – спросил я, указав на разноцветный дом. Черепицу украшало изображение красного солнца.

– Какой-то ненормальный.

– Он шапочки случайно не носит?

– Носит, – сказала Алиса.

– Каждый день разные?

– Не знаю.

Я кивнул.

Как только Алиса подошла к своей калитке, из дома вышел старый дед.

– Где ты, окаянная, ходишь? Я все ноги истоптал, тетку на уши поставил, – сказал он и, заметив меня, погрозил сморщенным кулаком.

Алиса выпустила кошку из рук и сказала:

– Все в порядке, дедушка. Он меня спас, – и ушла в дом.

– Спас он ее, – проворчал дед.

Он сурово на меня глядел. Чтобы хоть как-то изменить положение, я придумывал тему для разговора.

– На Вашем месте я бы ее выпорол.

– Ууу, – ответил дед.

Я расшаркался:

– До свидания!

– Попадись мне еще, – в его голосе слышалась нескрываемая угроза.

1.5.1. Я начинаю задавать правильные вопросы

– Эй, – крикнул я. – Есть кто-нибудь?

С участка раздавался запах коровника и характерное мычание.

Дверь в дом была открыта. Я постучал и вошел.

В доме был идеальный порядок. Светлые обои, чистые коврики, простая мебель. Холодильник усыпан магнитиками из разных частей света.

Я зачем-то открыл его и посмотрел внутрь. На полках не лежало ничего, кроме масла и творога.

– Угощайся, – услышал я.

Чудик сидел на диване, слившись с обстановкой. На голове его красовалась синяя шапочка. Я машинально подумал: был ли Чудик в синей шапочке той же личностью, что Чудик в красной; меняя шапочки, не менялся ли он сам.

– Спасибо, – сказал я, закрывая холодильник.

Чудик кивнул на желтый пуф, лежащий рядом с диваном.

Я опустился на пуф, угодливо принявший комфортную мне форму, и отяжелел от позы: колени были на уровне носа. За окном разразился дождь, в комнате вмиг потемнело.

Чудик улыбнулся. Я осмотрел комнату в поисках кальяна, но его нигде не было.

– Может, чаю?

Чудик встал и подошел к буфету. Из ровного ряда жестяных банок выбрал одну, снял крышку и с наслаждением потянул носом.

– Чай я сам выращиваю. Точнее – травы для чая.

– Помните, Вы о пиве говорили? – сразу приступил к делу я. – Тогда, в баре? Сказали, что оно бесплатное.

– Ну, – сказал Чудик, – это я преувеличил. Оно не совсем бесплатное.

– Вы за него платите деньги?

– Нет, не плачу.

Чудик оценивающе на меня посмотрел:

– Тебе же не было дела до пива. С чего вдруг такой интерес?

– Не знаю. Хочу во всем разобраться.

– А! – сказал Чудик.

– Что значит: «А»?

– Я думал, ты ничем не интересуешься. Кроме себя самого, конечно. Видишь ли, терпеть не могу людей, которые не любят праздных размышлений. Не ищут ответы на вопросы, которые не касаются их лично.

Чудик поставил передо мной чашку чая и вернулся на диван.

– Этот вопрос касается меня лично.

– А! – на этот раз «А» Чудика говорила о разочаровании. – Пиво, что варит ваша деревня, для нас, других деревень, не бесплатное. В обмен мы вам помогаем. Вашей деревне.

– Как помогаете?

Он погладил короткую бороду:

– Ну, например, Валера, мой сосед, приезжает к вам в Шахматную, чтобы почистить колодец. Баба Валя – когда у вас электричество отключается. Ваш скромный слуга, – Чудик перешел с «ты» на «Вы», – приходит на первый зов и ухаживает за больными коровами.

– И вы за это получаете пиво?

– Да.

– И с каких это пор?

– Я не знаю. Я приехал из Питера года два назад.

– А для нашей деревни пиво бесплатное?

– Почему у своих не спросите?… Но как я и говорил тогда, в кабаке, скоро все пойдет по-другому. За пиво придется платить.

Дождь кончился, и в окно заструился солнечный свет.

– Понятно, – сказал я и встал с пуфа. – Пожалуй, пойду.

– Счастливого пути, – ответил Чудик.

– Кстати, а что у вас тут за роща? – спросил я, уже стоя на пороге.

– Роща? Какая роща?

– Да обычная. Яблоневая.

– Яблоневая роща? – нахмурился Чудик. – Где же у нас тут яблоневая роща?

– Да в поле, – раздраженно ответил я.

И черт меня дернул об этом упомянуть. Чудик он и есть чудик.

– Прямо-таки в поле? Посреди поля?

– Да. Прямо.

– Роща или сад?

– Можно сказать, и сад.

Чудик позеленел.

– А нашел ты ее как?

– Я не искал. Просто шел и все.

– По тропе?

– Да нет там никакой тропы.

– Точно нет?

– Ну, точно не точно, а я не видел. Так, тропинка.

Мне надоела перемена в обращении, и я взял дело в свои руки:

– Если хочешь, проверь.

Не успел я закончить фразу, Чудик напялил на себя сиреневый пиджак и шарф вязаный на шею повесил.

– Пойдем, – энергично сказал он и подтолкнул меня к выходу.

1.5.2. Тропа предка

Оглядываясь на меня, Чудик бежал через деревню к шоссе.

– Да что такое? – спросил я. – Что это за сад?

Чудик молчал. Предыдущими действиями я не завоевал его доверие.

– Многое про него говорят.

– Я не слышал.

Чудик покряхтел и сбавил ход.

– Говорят, в этом саду яблоки огромные, красные. И вкусные такие, что нигде больше не найдешь.

– Кто говорит?

– Отец говорил.

Я выждал.

– Однажды он пошел на охоту, – начал Чудик. – Увидел зайца и выстрелил. Заяц в кусты, он за зайцем. Тот в поле. Так и бежали. Отец от бега ничего не видел, никаких уже зайцев. А все бежит и бежит, остановиться не может. Потом чувствует: вместо травы высокой тропа под ногами. Отец по ней и пошел. А потом глядит – сад впереди раскинулся. И красивее того сада он в жизни не видел.

«Что ни в сказке сказать, ни пером описать», – подумал я.

– Входит он в этот сад, а там яблоки висят. Ветви аж до земли опускаются. От тяжести. И вкусные такие, что и сладкие, и горькие, и кислые. Все в одном. Отец поел, потом в торбу набрал, сколько мог. А из сада по той же тропе обратно до самого леса дошел.

– А потом что?

– Потом… Что потом? Когда в Солнечный вернулся, яблоки раздал. И рассказал всем о роще. Да только зря. Много людей искали.

– Нашли?

– Нет, не нашли. Тропу никто больше не видел. Отец думал, она особенная. Говорил, не всякий человек ее найдет. А те, кто искал… Ай! Одни яблоки хотели оборвать. Другие – деревья порубить. А были просто идиоты. Собирались толпами: горланили, мусорили. Да ну их!

По одну сторону шоссе было поле, по другую – лес. И через каждые пару метров от дороги в поле убегали тропинки.

Чудик шел по обочине, внимательно вглядываясь. Около каждой тропинки он оборачивался на меня.

– Туда?

Я мотал головой.

Спустя некоторое время Чудик заподозрил неладное. Он все чаще взглядывал на меня и спрашивал, правильно ли идем. Потом остановился и с укором на меня уставился. После дождя, хоть и недолгого, тропинки раскисли и выглядели непривлекательно. Я не хотел топтаться в грязи.

К тому же я не помнил, какая тропинка ведет к чудесной яблоневой роще.

1.6. Тайна проясняется

1.6.0. Я продолжаю задавать правильные вопросы

Яблоневый сад мы с Чудиком не нашли, но в деревню я возвращался в приподнятом настроении. Насвистывая песенку, подходил к кабаку и увидел у входа Лизетт.

– Привет, – сказал я. – Как дела?

– Ты к Сереже? – настроена девушка была недружелюбно. Неужели все дело в яблонях, за которыми я не смотрел?

– Знаешь, почему пиво в деревне бесплатное?

– Оно не бесплатное, – отрезала Лизетт.

– Но я же его бесплатно пил?

– Ну, пил, – пожала она плечами.

– Почему здесь все такие загадочные?!

– Тетя Тоня, бабка твоя, была очень хорошей, – ни с того, ни с сего сказала Лизетт. – Я часто ее видала.

– Знаю, – сказал я.

– Да уж вряд ли. Одна она жила. Весь год, – с пол-оборота завелась девушка. – Ты хоть раз чем помог? Навестил, приехал?

Мне стало стыдно, но Лизетт продолжила выговор.

– Ей одной тяжко было: ни воды наносить, ни огород засадить, ни крышу починить. Да даже поросей не зарезать.

– Ну, поросей я бы точно не зарезал.

Лизетт долго молчала перед тем, как сказать.

– Любой мог пить пиво задаром. Но мы друг другу помогали, тете Тоне помогали. А потом она ушла, и все стало не так.

Лизетт многозначительно посмотрела на свои галоши.

1.6.1. Машина времени

Я не стал заходить в кабак к Сергею и понуро поплелся домой.

«Вот почему я не нравлюсь Сергею, почему не нравлюсь Лизетт. Они видят во мне эгоиста, бросившего пожилого человека на произвол судьбы. Эгоиста и лентяя».

Я вошел в спальню. Посмотрел на бабушкину кровать. Три подушки, которые она взбивала и ставила одну на другую, лежали в беспорядке.

Я сел, прислонившись к стене. Закрыл глаза. Счастье, которым, сама того не зная, одарила меня Алиса, было раздавлено чувством вины.

Алиса.

Я подошел к люку в полу, спустился в подвал и включил свет. Здесь было сыро, пахло плесенью. Лампочка Ильича мигала.

Я осмотрелся: железные бочки, колченогий табурет, несколько полок. На полках – советские кулинарные книги, календари и кипа тетрадей. Я открыл одну: исписана округлым почерком бабушки.

Взяв тетради, я выключил лампочку и поднялся наверх. Сел за стол.

Листы жирные, истрепанные. Первая тетрадь сплошь состояла из рецептов, во второй бабушка вела дневник.

Я выхватывал из дневника отрывки и читал. Погружался в прошлое не хуже, чем на машине времени. Я искал себе оправдание. Хотел убедиться, что бабушка была счастлива справляться с жизненными трудностями. Что моя помощь ей не требовалась.

Ответы на вопросы я не искал: думал, не осталось больше вопросов. Я забыл, что в истории с пивом была еще одна загадка, самая важная. Ее задала бабушка. И не только мне, но всей деревне. Почему ее пиво было таким вкусным?

«Были на праздновании Дня Города. Разболелась голова. Испугалась, что скорую вызвала. Дали таблетку аспирина, сказали, жить буду. У Галочки голова болит несколько раз в неделю. Водили ее по врачам. Говорят, ничего страшного, у врачей голова болит чаще, чем у Галочки».

«Заходила расстроенная Лизавета, принесла конвертов и марок. Говорит, на почте яблоку некуда упасть. Каждый день ходит, пирожки шлет, а он, зараза, ни разу не написал. Телеграмму дал: «Я хорошо не переживай». Она слезами обливается. Предложила ей на женихов погадать, как раз Сочельник. Выкладываю на недавнее прошлое дальнюю дорогу бубного короля, Лизавета побледнела, опять слезу текут. Выложила настоящее – валет пик, одни пустые хлопоты и заботы. На сердце – казенный дом. А на будущее – скука с пиковой дамой, родственницей, что ли. Надеюсь, не со мной. Чтобы Лизавета не скучала, заставила ее на чердаке прибираться».

«Сан Саныч приходил. Обещает помощь, как это он выражается, «в реализации товара». Тот еще делец».

«Сегодня ходила к Тамаре и ее внучке Галочке,относила печенье, что купила в городе за четырнадцать рублей пятьдесят копеек. Тамара распустила внучку, прикрикнуть на нее не может. Я покричала, так Тамара меня выгнала. Печенье не вернула».

«Пятое апреля, скоро пшеницу сажать. Надо сходить к Данилычу за конем, просить ребят подсобить».

«Лизавета ходит веселая, говорит, новости хорошие, только рассказывать не желает, считает, что сглажу. А сама толстеть на радостях начала».

«От Сан Саныча покоя нет. Опять возле крутится, предлагает пиво мое продавать».

«На календаре семнадцатое апреля, пшеница не посажена. До двадцатых чисел надо и землю перепахать, и засеять ее, а они не шевелятся. Боюсь, не успеем».

Я замер.

«Сейчас середина апреля, – сообразил я. – Вот почему Высокий Папа торопился выжить меня из деревни. Ему пшеницу надо было сажать! Бабушкину пшеницу на бабушкином поле».

Поле ему не досталось, но зерно Сан Саныч похитил. Возможно, посадит. Только где? На собственном участке? Успеет ли? А главный вопрос – получится ли у него такое же вкусное пиво, как у бабушки? Будет ли оно напоминать мне по вкусу мед, который получал с ульев любимый дед, Кролику – персики, которые его отец привозил из поездок, а Чудику – что-то давно забытое из детства?

Я снова взялся за дневник.

«Лизаветин жених вернулся. Она ходит мрачнее тучи, говорит, лучше бы там остался. Что-то с ним приключилось. На днях встретила его у колодца, попросил, чтобы я Лизавете кого-нибудь другого в женихи насоветовала».

«Пока спала, Пашка вынес мои старые галоши с налипшей грязью и носками внутри. В другой раз саблю заморскую стащил. Ее внучок с собой из города привез. Если, говорит, объявится, где она и у кого, ты выкупи и пришли, баба, по почте. Дурной какой, разве же оружие по почте пересылают. Почтальон меня на смех поднимет. Скажет, может, еще танк переслать. Я бы попросила. На танке удобнее поле вспахивать, чем на полудохлом коне Данилыча. Внучок расстроился, что саблю украли, ему там в городе от разбойников отбиваться нечем. Этот меч, он мне так серьезно говорит, помогает сохранять стойкость духа. Больших, наверное, денег стоит. Я на рынке спрашивала, никто не знает, где купить. Говорят, лучше ружье. Но ружье по почте тоже не отправишь, так что куплю баранок».

Я читал, а сам думал о пшенице, Высоком Папе и коне Данилыча. И тут меня снова озарило. Конь и телега, скорее всего, нужны были Сан Санычу, чтобы вывезти мешки с семенами. А когда выяснилось, что мешков в бабушкином амбаре нет, Сан Санычу пришла в голову другая идея. Обвинить меня в воровстве.

«Лизаветин жених ходит вокруг меня кругами, думает, секреты ему выдам. Приходит с утра, спрашивает: «Тетя Антония, помочь чем?» Я ему, сходи воды натаскай. Он сходит, натаскает. Печку мне растопил, дрова порубил. Сходил мне тут и в лавку, когда спину прихватило, и на почту – письма внуку отнес. Может, и забор со временем починит. Сделает, а потом смотрит на меня заискивающе. А я ничего. Ему знать не положено. Думаю, наверняка, оставишь его в доме одного, все разнюхает. Так я его дома одного не оставляю. Лизавета с ним не разговаривает. Почему, не объясняет. Сказала лишь, что изменился. Зазнался, что ли? Так чего бы ему? Из университета выгнали, на работу не взяли. Ходит теперь, мается, глаза всем мозолит».

«Неужто Кролик? – подумал я. – Лиза и Кролик?»

«Письмо получила. Внучок говорит, работы много, отпуска не дают. Очень им горжусь, но летом не приедет».

Я отложил тетрадь и закрыл лицо руками. Последние годы я подписывался на любую летнюю работу, лишь бы не ездить в деревню. Лишь бы не таскать воду, не сажать огород, не чинить крышу. И что там еще Кролик делал для моей бабушки?!

1.7. Я нахожу решение

1.7.0. Прорубь

Алиса находилась на расстоянии вытянутой руки. Я сделал шаг по направлению к ней. Нагнулся и поцеловал.

Никогда я не был так страстен и нежен одновременно. Но равнодушное принятие, с каким она встретила мой порыв, остудило. Ей не было до меня дела. В ее теле не хватало места человеческому теплу.

Алиса была недосягаема.

Она сняла платье, и я упал на кровать так, как если бы окунулся в прорубь. С единственной мыслью – выплыть как можно скорее. Ну или просто – выплыть.

1.7.1. Будильник

Я хотел узнать, что у нее внутри. Какие эмоции берут верх, когда она теряет контроль.

– Эта музыка здесь не в тему, – сказала Алиса, когда за окном промычала корова.

Умеют же некоторые женщины моментально отрезвить. Внести ясность, чтобы без иллюзий.

Я лег на спину возле нее. Алиса не двигалась.

– Вы все такие нежные, – сказала она, – аж противно.

В уме я проанализировал возможность жесткого секса. Я видел банальный антураж для садо-мазо: цепи, кожу и плетки. Я видел Алису. Ее стегал неизвестный мне мужик. Первый раз фантазии так грубо меня подставили.

1.7.2. Сон Алисы

– Что Вам снилось? – спрашиваю я, как только она открывает глаза, и припадаю ухом к губам Алисы.

– А Вам? – без интереса отвечает она вопросом на вопрос. Но я не настроен говорить, я настроен слушать. Я веду дневник ее сновидений и обращаюсь за помощью в их расшифровке к лучшим юнгианским аналитикам, психодраматистам и гештальттерапевтам, с которыми могу держать связь по почте.

– Мне приснилось, – соглашается она на рассказ, – что я стою в окружении людей, кажется, в больнице: на всех белые халаты в синюю полоску. В комнате светло. И стены белые. Сначала эти люди спокойно разговаривают со мной, но потом отворачиваются и собираются уходить. Я злюсь и плюю в спину того, кто ко мне ближе. А потом плюю в спину еще кому-то. Но легче мне не становится… Как Вы думаете, мне станет легче, если я плюну в кого-нибудь наяву?

Алиса молчит, а потом продолжает:

– И в кого надо плюнуть, чтобы стало легче?

Я не знал, что в скором времени плюнет она в меня, а я буду задаваться вопросом, стало ли ей легче.

1.7.3. Непрошеный совет

А-Л-И-С-А. От ее имени меня тошнило. Я был по уши влюблен.

Алиса легла в мою постель, словно перепутала со своей. Это было похоже на сказку, но сказкой не было.

Накануне я ходил из угла в угол, не зная, что предпринять. Остаться в деревне и мириться с окружающими или уехать и разрешить конфликт самым простым способом – продать Высокому Папе бабушкин участок.

Алиса разделась и легла в мою постель. После нашего знакомства в клубе я мечтал об этом. Но то, что она делала потом, меня не впечатлило.

Она лежала на спине и внимательно смотрела в потолок. Алиса отдавала мне тело, но сама не давалась.

Я лег на спину рядом с ней. Теперь в потолок смотрел я.

Поведение девушки навело меня на простую, но замечательную мысль. Я понял, как уладить конфликт с Высоким Папой, вернуть доверие односельчан и заслужить всеобщее уважение. Понял, как мне задержаться в деревне Шахматная.

Не знал я только одного: как завоевать расположение Алисы.

Часть 2

2.0. Выгодное предложение

2.0.0. Бешеный бык

Позвал, но никто не ответил. Я открыл калитку и ступил на чужую землю.

– Что за дерьмо?! – тут же услышал я.

От ужаса встал, как вкопанный.

Со стороны хлева на меня несся Высокий Папа. Лицо у него было багрового цвета, кулаки сжимались.

Я отступил на шаг, вжавшись спиной в забор.

– Вали, – заорал Высокий Папа, – вали отсюда.

Я выскочил за калитку.

Когда поднял глаза, Высокий Папа, матерясь, шел обратно к хлеву. Я собрался с мыслями и крикнул ему в спину.

– Александр Александрович, у меня предложение.

Александр Александрович шаг не замедлил.

– Я договориться хочу.

Высокий Папа скрылся в хлеву.

– На выгодных условиях, – крикнул я. А потом добавил: – На выгодных Вам!

Из хлева раздавалось мычание коров и блеяние коз.

Я топтался на месте, не желая сдаваться. У меня была миссия по восстановлению мира в деревне, и я собирался ее выполнить.

– Я знаю, Вам участок нужен. Бабушкин, под пшеницу. Берите его. И про зерно я не скажу. Никому не скажу! – надеялся угодить ему, но меры не знал.

Высокий Папа вылетел из хлева, как будто кто-то из животных дал ему пинка. Мне бы бежать, но я отвернулся и опустил голову.

Несмотря на маленький рост, Александр Александрович был телосложения крепкого. Миновав калитку, он врезался в меня кулаками и стал мутузить, пока я не упал носом в грязь.

Я лежал в грязи и размышлял, почему не отвечаю. Или хотя бы, почему не защищаюсь. Минимального движения в сторону противника хватило бы, чтобы обозначить свое присутствие. Но я молчал, словно сцена была лишней в моей жизни. Словно не принимая в ней участия, я отрицаю ее существование.

2.0.1. Иллюзия падения

«Что он так сердится? – думал я, пребывая в коматозном состоянии избиваемого. – Может, посадил пшеницу на собственном поле, и на бабушкином ему сажать нечего?»

Несмотря на то, что дом Высокого Папы находился на отшибе, толпа собралась с первым же ударом, будто тело мое – гонг – призывало к хлебу и зрелищам. Одни просили прикурить, другие посмеивались и ставили на победу Высокого Папы. В деревне любили делать ставки. Например, кто раньше помрет.

Я подумал, что в толпе непременно стоит Алиса. Попытался сосредоточиться. Пару раз я представил, как перекатываюсь на живот и, опираясь локтями о землю, пытаюсь подняться. Я видел себя на четвереньках, праздновал победу, но вскоре понимал, что все еще лежу на земле.

Члены моего тела обмякли, опомниться я был не в состоянии. Единственное, что мог – это оставить попытки и перенести мысли с Алисы на Лизетт, которая тоже могла стоять в толпе. Лизетт должна была понять, почему я лежу, почему мне не встать. Лизетт не стала бы осуждать меня.

Сквозь шум в ушах я распознал тяжелый хрип. Сначала мне показалось, что так дышит Высокий Папа, но потом я понял, что так дышим мы оба. Соперник устал от физической нагрузки, а я с трудом получал воздух через окровавленный, измазанный в грязи рот.

Папа устал. Удары постепенно затихли, как и все надежды на восстановление в деревне моей репутации.

Я поднялся, сплюнул кровь и пошел домой собирать чемодан. Или только представил, что делаю это?

2.0.2. Блины

Я очнулся, когда стемнело. Лежал у колодца и не мог сообразить, почему мокрый и вонючий. Какое-то животное, не менее мокрое и вонючее, тыкалось носом мне в лицо.

Я сделал усилие и отполз: надо мной стояла соседская коза Зойка. Стояла в той позе, в какой кони благоговейно оплакивают поверженных в бою героев. Это ли не показатель моих успехов?! Русских героев оплакивают кони, а надо мной стояла соседская коза Зойка.

Я приподнялся и встал. Вероятно, меня перенесли сюда, чтобы привести в чувство. Но в колодце была простая вода, не живая и не мертвая.

В деревне Шахматная меня незаслуженно били больше раз, чем заслуженно в городе Санкт-Петербург.

– А разве бывает так, что бьют заслуженно? – спросила Алиса, которая обнаружилась на лавочке для ведер.

Я молчал.

– Пойдемте, – строго сказала Алиса, – я есть хочу. И уже давно, между прочим.

Поднялась и направилась к моему дому. Я, покачиваясь, поплелся следом.

– Вы должны соседке.

– Какой? – тупо спросил я.

– Той, что живет справа.

– Анне Павловне?

– Не знаю.

– За что? – спросил я, хотя мне было все равно.

– За молоко и яйца. И еще за что-то, не помню.

Войдя в дом, я еле удержался, чтобы не рухнуть на кровать. Но под суровым взглядом Алисы снял грязную куртку, умыл руки и лицо.

Я сел за стол туда, куда девушка поставила блюдце со сметаной.

– Да, за сметану Вы тоже должны.

От запаха свежеиспеченных блинов голова закружилась сильнее, чем до этого от побоев. Алиса собственноручно испекла их для меня. Это ли не счастье?!

Мне было больно шевелить руками, открывать опухший рот и двигать челюстью, но я ел.

– Вкусно.

Алиса долго рассматривала положенный на тарелку блин, проткнула его вилкой, поднесла к лицу. Потом отрезала кусочек ножом, положила в рот.

– Не очень.

Следуя моему примеру, она взяла блин руками, макнула в сметану.

– Они такие жирные. А салфеток нет? – я тяжело поднялся, сходил к рукомойнику и вернулся с полотенцем.

– Так вкуснее. Руками.

– Как в первый раз, – усмехнулся я.

– В первый.

Я аж подавился.

– В первый раз блины едите?

Она промолчала.

– А готовить их умеете?

– Не умею, – отмахнулась девушка. – Вы что, подумали, я их пекла?

«Странное существо, эта Алиса… За блины надо Анне Павловне сказать спасибо», – подумал я с некоторым разочарованием.

В окно постучали. Тихо, но деловито.

2.0.3. Посредник в сделке

Конечно, Кролик. Кто еще, кроме Алисы, способен так стремительно и безнадежно разрушить мое счастье.

Я вышел на крыльцо, преградил разбитым телом путь в дом.

– Ого, как тебя! – воскликнул Кролик.

– Что тебе надо? – угрюмо спросил я.

– А что ты от Папы хотел?

– Участок сдать, – нехотя ответил я. – Бабушкин. На котором пшеница росла.

– Зачем тебе?

– Я на нем не сажаю.

Потом представил, как глупо выгляжу:

– Зато деньги получу. За аренду.

– Много ты от него не получишь, – усмехнулся Кролик.

– К чему это все? Он же не хочет со мной дел иметь.

– Папа передумал.

– Почему?

– Папа – деловой человек.

– Да уж, – ответил я, потирая разбитую скулу, – деловой человек. Совместил приятное с полезным. Может, я ему не отдам участок. Даже если в город уеду. Будет тут заросший стоять, в сорняках.

– Может, лучше остаться? – хитро подмигнул Кролик. И я вспомнил об Алисе.

– Сколько ты хочешь? – спросил он, не давая мне опомниться.

– Да хоть пятьсот рублей, – сказал я первое, что пришло в голову. – В месяц.

– Ты на такие деньжищи не думай даже. Не даст он. Сколько?

Я хотел сказать, что все равно, но Кролик больше не был мне другом, и приходилось держать лицо.

– Двести пятьдесят рублей, – сказал я. – Красная цена – двести.

«Хоть водки куплю, раны залечу от побоев», – подумал я.

– Лады, – сказал Кролик. – Как в остальном?

Он улыбался так, словно предательство с его стороны было обычным делом, не стоящим внимания.

– Замечательно. Просто замечательно, – ответил я.

2.0.4. Отказ Алисы

При виде меня Алиса встала и прямиком направилась в соседнюю комнату. Со стола не убрала и дверь за собой закрыла плотно.

Дезертирство Алисы расстраивало, но не сейчас. Во-первых, побитым я бы все равно оказался не на высоте. Во-вторых, я добился своего, вынудил Высокого Папу пойти на компромисс. Я сиял и, если бы не болело лицо, улыбался бы во весь рот.

Я чувствовал себя непобедимым: разрешил конфликт с Высоким Папой умным, наиболее дипломатичным способом. Никто ничего не терял, все только приобретали.

Высокий Папа посадит зерно моей бабушки на земле моей бабушки и вместо нее будет варить чудесное пиво. А деревенские будут пить его в том же кабаке, что и раньше, и потихоньку сменят ко мне гнев на милость. Я получу двести рублей и возможность спокойного существования.

– Как говорится в «Дао дэ Цзин», – громко сказал я, – «кто нежен и гибок, идет дорогой жизни».

Я был деревом, что невозможно сломать.

Алиса молчала. Ей была непонятна моя логика, ей была неинтересна моя жизнь.

– Я победил! – воскликнул я, подойдя вплотную к ее двери. – Я его победил!

– Того типа, что Вас избил? – наконец, спросила Алиса.

Я поморщился и отошел от двери:

– Теперь он будет со мной считаться.

Я взял со стола стакан и подошел к ведру с водой.

– С Высоким Папой лучше не иметь никаких дел. Но особого выбора у меня не было, – я зачерпнул стаканом воду и выпил. – А если так, то лучше создать все возможные условия для приятного сотрудничества.

Отныне мой план состоял в том, чтобы вежливо улыбаться Высокому Папе.

Алиса не оценила моей деловой хватки.

– Это не называется победой, – сказала она, высунув нос из комнаты.

– Да? – спросил я. – А что же называется?

Она презрительно поджала губы и снова исчезла.

– Я бы все равно там ничего не сажал, – я поставил стакан на стол и снял рубашку. – Что же ему пустовать, этому участку?!

Я помолчал, Алиса тоже.

– Интересно, что я мог сделать?! – раздражаясь, я подошел к пустой кровати.

В соседней комнате щелкнул выключатель.

– Победители не задаются подобными вопросами.

На пожелание «Спокойной ночи» я и не рассчитывал.

2.1. Кабальные условия

2.1.0. Сделка

– Аренда лучше покупки, Сан Саныч, – говорил Зиновий Аркадьевич, пока мы шли втроем – я, Высокий Папа и бессменный председатель деревни – подписывать договор. – Не понравится земля – в любой момент можете передумать. Так сказать, развернуться и уйти.

«А я? Я смогу в любой момент передумать, развернуться и уйти? И не лучше ли сделать это прямо сейчас?»

Ночью я не спал, а мысленно спорил с Алисой.

«Я все делаю правильно, а Вы не знаете, о чем говорите», – сообщал я ей, но на душе легче не становилось. Мне хотелось, чтобы она признала мою правоту. Но она картонно улыбалась и кивала головой, как безгласная кукла.

Я сам себе был противен: «Какая разница, что она думает?!» Невротическим поведением я лишь подтверждал ее точку зрения.

Конечно, Алиса оказалась права. Я был не победителем, я был конформистом. А решение сдать бабушкин участок в аренду Высокому Папе на поверку оказалось бессмысленным для меня и катастрофичным для всей деревни.

Я тяжело вздохнул, словно предчувствуя последствия, а председатель хмыкнул:

– Ни за что ни про что деньги берут! И где это видано, чтобы с таким человеком, как Сан Саныч, договоры писать. Помяните мое слово, – зашептал дед Высокому Папе, бросая на меня осуждающие взгляды, – не будет вам никакой удачи. Точно Вам говорю.

Председатель хотел успокоить Высокого Папу, но вместо этого утешил меня. Если Сан Санычу не будет удачи на земле, он сам от нее откажется. Забудет о моем существовании, и я смогу расслабиться.

На подписании договора присутствовало много деревенских. Прошло оно в клубе, под всеобщее молчание.

Тогда я не понимал причину осуждающих меня взглядов, не слышал тяжелых вздохов соседей за спиной. Не задумывался о том, к чему приведет мой компромисс и чего он будет стоить окружающим людям. Я надеялся уладить конфликт с деревней, но о деревне не думал.

Синей ручкой на тетрадном листке Высокий Папа заранее вывел содержание договора и через председателя вручил его мне. Пока я бегло просматривал написанное, Папа смотрел в окно.

В договоре говорилось, что арендодатель Захаренков Иннокентий несет полную ответственность и платит четко обозначенные штрафы за нечетко прописанные провинности, а арендатор Мясников Александр Александрович еле-еле осведомлен о причитающихся мне деньгах.

В общем, на моей стороне никаких прав, одни обязанности. Печать, подпись.

Договоры так не составляют, тут и юрист не нужен, но кто же будет спорить, если спорить не захотел даже засвидетельствовавший подписи председатель деревни, старожил и просто бывший секретарь ЦК Компартии Зиновий Аркадьевич.

– Староста! – гордо провозглашал он.

Когда я установил на бабушкином доме антенну и подключил спутниковый интернет, первым делом погуглил значение этого слова. Старосту в деревне назначали для слежения за порядком, для установления мира.

– Ишь, какой пронырливый! – услышал я слова председателя Зиновия Аркадьевича, не успев выйти на крыльцо. По-моему, он намеренно говорил как можно громче. – Везде ведь пролазит, выгоду найдет. Не украдет, так принудит деньги отдать. Достойный внук у Глебовны, земля ей пухом, ничего не скажешь.

Председатель укреплял почву спокойствия, сеял зерна порядка, создавал условия для роста дружбы и любви.

2.1.1. Ограниченные люди

Много лет назад мы возвращались из леса с корзинами, полными грибов. Бабушка проводила очередную оздоровительную беседу с дядей Пашей на тему алкоголя и излечения от зависимости. Все понимали, что подобные разговоры могут излечить только бабушку. И то временно.

«Сколько дней, интересно, пройдет с этой беседы, – думал я, – пока дядя Паша не уйдет в очередной запой с бабушкиными вещами».

Мы шли по полю, когда с дороги нас увидел председатель деревни, старожил и просто бывший секретарь ЦК Компартии Зиновий Аркадьевич. Он остановил машину, вышел и помахал нам рукой. Не успели мы ответить, как поле залил яркий свет. Словно тысячи прожекторов уставились на наши лица.

Бабушка инстинктивно схватила меня за руку, а дядя Паша, не зная, с какой стороны внезапно надвинулась угроза, бешено завращал глазами, пытаясь разглядеть врага.

Мне захотелось выбежать из света, и я рванулся от бабушки, но она крепко держала. Держала она и дядю Пашу.

– Стой, болван, – закричала бабушка, и я точно не знал, кому – мне или дяде Паше.

Прошло, наверное, несколько минут прежде, чем свет исчез.

Я отчаянно моргал ослепленными глазами. Когда пришел в себя, увидел председателя. Он стоял, прижав руки к ушам. Потом сел в автомобиль и уехал.

Произошедшее меня взволновало. Я приставал к бабушке с вопросами, не упускал случая поговорить с дядей Пашей, но никто из них интерес не поддержал. Я надеялся, что Зиновий Аркадьевич, стоявший в стороне, мог видеть источник света.

– Бегает тут, глупостями занимается, – и сердито вздернул бровь. – Пошел бы бабке помог, воды вон натаскал. Знаю я вас молодцов, лишь бы языком чесать. Никогда от вас не дождешься. Точно говорю.

«Ограниченные люди, – думал я, – ограниченные вы люди. Это было НЛО».

С тех пор и до отъезда из деревни в город я засыпал не иначе, как у подоконника, в надежде еще раз увидеть сияние.

И вот, спустя добрый десяток лет, я проснулся на бабушкиной кровати от того же яркого света. Он прорезал окна столовой, бегал по стенам и потолку. Ослеплял глаза.

В щели дома задувал громкий гул.

В диком ужасе, смешанным с долгожданным восторгом, я откинул одеяло, выскочил из кровати и подбежал к окну. Распахнул его, рискуя земным существованием.

Я готовился увидеть тарелку и покидающий ее экипаж пришельцев. Надеялся испытать на себе последствия встречи с инопланетянами. Думал, время остановится, а на теле появятся следы от ожогов. Боялся, что лишусь памяти, ясного ума и возможности двигаться.

Я был согласен на все возможные риски, лишь бы получше разглядеть НЛО.

Был готов увидеть пришельцев, но абсолютно не был готов к тому, чем это являлось на самом деле.

2.1.2. Захват

Ворота для скота были распахнуты. Сквозь них на мою усадьбу въезжали огромные военные машины, заполненные людьми в форме. В руках – винтовки, на ногах – кирзовые сапоги.

Разочарованный отсутствием инопланетян, я все же был заинтригован. Нашел под кроватью тапки и вернулся к окну. Протер глаза, уставился во двор.

На месте предполагаемой военной техники разглядел тракторы и комбайны. Вместо нечленораздельного рева различил рокот моторов и недовольный голос рабочих.

На участок, освещенный фарами, выступил Высокий Папа.

– Сейчас майские, плачу вдвое. Быстрее закончим, быстрее рассчитаемся.

Высокий Папа махнул рукой в направлении арендованной у меня земли и, был бы у него свисток, наверняка бы свистнул. Машины одна за другой двинулись вглубь бабушкиной усадьбы.

Я медленно закрыл окно. Лег в кровать, натянул на голову одеяло.

«Раньше мне не было покоя в деревне, – с горечью подумал я, – а теперь и на собственном участке не будет».

За окном кипела жизнь. Не моя жизнь.

Я начал понимать, что поступил неправильно.

Под ложечкой засосало, на грудь словно жаба села.

Пустота. Боль. Разочарование. И это только начало.

2.2. Хозяин земли бабушкиной

2.2.0. Чужой

Со двора доносились окрики, слышался мат.

Я вышел с чашкой чая, чтобы посидеть на лавке у дома, но увяз в грязи. Земля от ворот, а скорее – от шоссе, до арендованного Высоким Папой участка была изъезжена и разбита машинами. В воздухе воняло потными рабочими.

Пока я, пачкая кеды, пробирался к лавке, во дворе появились два мужика. Неприятно смеясь и сплевывая на мятую траву, они шли к пшеничному полю. Я посмотрел на забор и не поверил глазам: калитка потерянно висела на нижней петле.

– Я щас, – крикнул кто-то за спиной. Я оглянулся. К туалету возле дома направлялся незнакомый мужик в грязных сапогах.

Сидеть на лавке пропало желание. Я вернулся в дом, прошел в спальню. Из окна открывался вид на бабушкин участок. Я застал момент, когда Высокий Папа наклонился, захватил рукой горсть земли и довольно улыбнулся.

После он стал командовать рабочими. Махал руками, задавая движение тракторов. А когда машины закончили разрыхлять и удобрять почву, прошел по бороздам и собственноручно посеял семена пшеницы, украденные из бабушкиного подвала.

«Если бы все было так просто». В отличие от Сан Саныча я сомневался, что земля и пшеничные семена моей бабушки обеспечат пиву вкус меда, персиков и одновременно чего-то давно забытого из детства.

– Запах медовый, – согласилась со мной Анна Павловна, – а вкус малиновый. Помню, маленькая пряталась от петуха в малиннике. Боялась его, жуть. А малина сладкая, вкусная. Как Тонино пиво.

2.2.1. Не тут-то было

В пять часов вечера, спустя три дня после захвата усадьбы, Высокий Папа ее покинул. Вместе с техникой и мужиками.

Я расслабленно вздохнул. Даже аппетит прорезался.

Сделал бутерброд и вышел прогуляться на свежий воздух.

Но воздух не был свежим. Он пропитался запахами чужой жизнедеятельности, машинного масла и моей трусости.

Я немного потоптался у двери дома, потом стал нарезать круги по участку, осторожно увеличивая диаметр. Осваивал потерянную территорию.

Все ближе и ближе подходил я к арендованному Высоким Папой участку. Наконец приблизился к ограде и заглянул внутрь.

– Стой!

Сказать, что я испугался до чертиков, ничего не сказать.

– Сюда нельзя, – снизу-вверх на меня сердито смотрел мальчишка лет семи. Он выскочил из-за ограды, любовно окрашенной бабушкой, словно сидел в засаде в ожидании меня.

Ленька, сын Анны Павловны. Насупился, бесцветные брови свел к переносице, сощурил левый глаз. Волосы взлохмаченные. Рубашка грязная, плохо заправленная в штаны.

– Ты что тут делаешь? – спросил я.

– Смотрю, – голос был детский, но серьезный.

– О! – только и мог сказать я.

Ленька молчал. Он ждал, когда я уйду.

– Ладно, не буду тебя беспокоить, – затравленно улыбнулся я.

Мальчишка не спускал с меня глаз, пока я не скрылся из виду.

Возле куста смородины я заметил блеск. Подошел поближе и разглядел пару пустых стеклянных бутылок. В таких можно хранить молоко, продавать лимонад. Я был уверен, что они из-под самогона.

2.2.2. Бутылки в доме

Я поднял бутылки. Прошел в дом. Сел на стуле в позе лотоса и поставил их перед собой на стол.

Несколько минут я медитировал.

Сидеть стало неудобно, заболели колени. Я опустил ноги на пол. И вновь уставился на бутылки.

Мои отношения с ними не прояснялись.

Я не мог понять, чем их заслужил. Бутылки смотрели на меня равнодушно. Уж им-то до меня дела не было.

Как я ни медитировал, спокойствия не прибавлялось. Пустота из бутылок смотрела на пустоту моей души, становилось тошно.

Я отодвинул бутылки и вышел из дома.

Почтовый ящик на заборе был призывно открыт. В нем лежало письмо. Без конверта и марок. Листок, вырванный из дневника моей бабушки и сложенный вдвое.

Не разворачивая, я понял, кто его положил.

Я вернулся в дом и опять сел в позу лотоса.

«Без темы».

Три раза глубоко вздохнул. Сердце учащенно билось. Очень уж я уязвимый для этого мира человек.

«что-то я совсем потерялась», – гласила первая строчка.

Я закинул голову к потолку и выдохнул.

2.2.3. Письмо от Алисы

«что-то я совсем потерялась. "совсем" здесь для придания окончательности, но смотрится смешно и по-детски. с одной стороны, это правильно, так как именно ребенок, заблудившийся во взрослых представлениях, может осесть на пол от бессилия что-то для себя идентифицировать. с другой стороны, для категории драмы, в коей хочется определить мою мысль, это слово не подходит

слово "совсем" мне, конечно, не подходит

но как же тоскливо ничего…

опять вылезает одна категоричность

слово "ничего" мне, конечно, тоже не подходит

в этом вся моя драма

подходит ли мне слово "вся"?

слово "одна" мне, кстати, подходит».

Слово «одна» ей, кстати, подходит.

Больше я ничего не понял.

«Что же мне делать?» – подумал я и снова уставился на пустые бутылки.

«Нет, это совсем не тот вопрос. Правильный вопрос: что я могу сделать?» А я мог многое.

2.3. Природа секрета

2.3.0. Дом вверх дном

От нетерпения я дрожал. Дыхание сбилось, сердце громко стучало. Мне не терпелось привести задуманное в исполнение. Я представлял, как Высокий Папа благодарно пожимает мне руку, а председатель деревни вручает похвальную грамоту. На ней крупными золотыми буквами напечатано: «За рецепт замечательного пива со вкусом меда, персиков, малины и чего-то давно забытого из детства, а также за разделение семейных тайн с деревенским сообществом».

Я стоял посреди столовой. Казалось, искомый предмет находится прямо передо мной. И все, что нужно – открыть глаза пошире.

«В чем же секрет? В чем секрет бабушкиного вкусного пива?» – думал я.

Я заскользил взглядом по мебели. Ей не хотелось открывать тайны. Шкафы испуганно жались по стенам. Полог над кроватью будто случайно распустил занавеску.

Я не знал, что искать. Любая вещь могла дать намек на разгадку, будь то банка меда, кулек с сушеными персиками, бидон с малиной или склянка с волшебными специями. А может, бумага с написанным на ней рецептом вкуснейшего пива, строго передаваемая из поколения в поколение.

Поочередно открывая шкафчики на кухне, я досматривал стеклянные и жестяные банки, заглядывал в бумажные пакеты, погрызенные крысами, вытряхивал полиэтиленовые. Вдоль и поперек исследовал шкаф. Прощупывал подушки и матрацы. И, только замахнувшись на комод с одеждой, остановился.

В годы моего детства бабушка ходила в ситцевых платьях и вязаных кофтах. Я помнил темно-зеленые теплые юбки, коричневые толстые колготы, накрахмаленные белые сорочки. Выходной костюм с медалями, который она надевала на мероприятия в клуб. Все это лежало в комоде у меня под руками. Лежало беззащитное.

Я постоял над комодом. Мысль о том, что там, среди нижнего белья, прячется письмо на мое имя с рецептом вкуснейшего пива, зудела в голове.

«Не могла бабушка написать письмо в расчете на то, что я буду копаться в ее майках и колготах. Письмо может лежать в кармане пиджака с медалями, но и это вряд ли».

2.3.1. Грустная комната

Было еще одно место, куда я не заглядывал по причине стыда.

В доме моей бабушки – в конце коридора, чуть дальше отхожего места – находилась маленькая комната. Закрытая на замок, она манила меня, страшила и волновала. В детстве я ходил возле нее на цыпочках.

Однажды мне посчастливилось заглянуть в комнату. То ли бабушка зазевалась, оставив дверь открытой, то ли, отошла и тут же вернулась обратно, я не помнил. Но помнил недовольство, которым она окатила меня, увидев на пороге.

Бабушку комната расстраивала. Посещала она ее редко, но возвращалась с глазами, полными слез.

Заглянув в комнату, я не разглядел того, что расстраивало бабушку. Сейчас у меня была возможность войти туда на правах хозяина дома, но я по-прежнему не осмеливался.

«Неужели она не могла оставить хоть какого-то намека на разгадку. Неужели не открыла тайну любимому внуку?! Не может такого быть!»

Я взял бабушкины тетради. Просмотрел рецепты, снова принялся за дневник.

На удивление бабушка не писала о хозяйстве. Подробно рассказывая о нем в письмах, которые посылала отцу, в дневнике она этой темы почти не касалась.

Я был уверен, что огородом и садом она живет, но ее мысли были посвящены другим заботам. Заботам о людях, что ее окружали.

Я расстроился. Отложил тетрадь, прошел к рукомойнику. Долго мыл лицо, сполоснул руки по локоть. Потом, окрыленный новой мыслью, выскочил из дома.

2.3.2. Гимнастика

Я вбежал в амбар. Под ногами валялись газеты, хрустел песок. На гвозде висели пыльные мешки.

Пусто.

Я выскочил из амбара, поскользнулся и упал.

Встал. Заторопился к сараю. Наступил на грабли, еле увернулся от удара.

Обежал сарай по периметру. Приподнялся по лесенке на сеновал.

Ничто не привлекало внимание. Ни удобрений, ни необычного инвентаря, ни следов обработки и примесей зерна – ничего, что могло бы быть секретом богатого бабушкиного урожая.

В ту ночь сон не шел. Я применил дыхательную гимнастику. Лег на спину и дышал глубоко и ровно, уставившись закрытыми глазами в точку на кончике носа. Я почти успокоился, как…

«Письма!»

И снова волнение меня поглотило.

Бабушка писала из деревни. Наверняка она сообщала о посеве, уходе за пшеницей, о пивоварении. Письма были в городе, хранились у отца.

«Надо будет спросить у него».

С этой мыслью я перевернулся на бок.

«Позвонить. Можно даже зубы не чистить. Проснуться как можно раньше и сбегать в соседнюю деревню, там есть телефон».

В деталях представляя утро, я заснул.

2.3.3. Усмешка Лизетт

Приснилась мне Лизетт. Она стояла у плиты, помешивая огромным черпаком вкусно пахнущее варево в эмалированном ведре.

– На, попробуй, – сказала она, и протянула черпак кому-то невидимому. Кивнула и отправила черпак обратно в ведро. Достала из кухонного ящика кипу бумаги, перевязанную лентой.

– Сейчас добавлю, и будет вкуснее, – сказала она.

Развязав ленту, достала несколько листов. Письма и телеграммы. Толстые конверты, поздравительные открытки, треугольники, посланные с фронта.

– Для такого вкусного кушанья, – сказала Лизетт, – ничего не жалко.

Потом повернулась и с горькой усмешкой посмотрела мне в глаза.

– Да? – спросила она.

2.3.4. Опустошение

Проснулся я поздно и нехотя. На часах было начало первого.

Я лежал на кровати, придавленный тяжестью вчерашнего поведения. Груда камней, возложенных на мягкие подушки. Ни желания позвонить отцу, ни желания встать у меня не было. Я потянуться был не в силах.

Я лежал, уставившись в потолок, не ощущая ни капли лихорадочного возбуждения, что энергично двигало мной накануне. Сегодня мне предстояло толкать себя, как груженую телегу.

Спустя полчаса я заставил себя подняться. Умылся, заварил чай, съел кусок хлеба и надолго завис, уперев локти в стол и повесив голову.

Вчерашний день казался нереальным. Неужели я развил такую бурную деятельность, пытаясь разгадать бабушкин секрет?!

2.3.5. Необходимый рецепт

Я снял с гвоздя тяжелую связку ключей: от дома, от амбара, от обоих половин сарая. Еще один ключ висел в связке.

Я вышел в коридор. Ничто меня не останавливало. Я проснулся в том настроении, в котором равнодушно преодолеваешь нравственные преграды. Без зазрения совести взламываешь тайные замки.

Подойдя к двери в грустную комнату, я с удивлением обнаружил, что замка на ней нет. Видимо, бабушка сняла его перед смертью. Может, я должен был войти внутрь, должен был узнать бабушкины тайны?

Комната была меньше, чем я помнил. Открытая дверь уперлась в стол, стоящий у окошка. Оно было крохотным, с трещиной в стекле и телом застрявшей в паутине бабочки.

Я вспомнил тот раз, когда заглянул в открытую дверь и вызвал гнев бабушки. Вспомнил, что при мгновенном взгляде выхватил из окружающей темноты это окошко и даже заметил трещину в стекле.

Я шагнул в комнату. Запах в ней стоял спертый, застарелый.

На вбитых в стену гвоздях висели веники с травами, засохшие до такой степени, что дотронься – рассыпятся. Все в этой комнате выглядело хрупким, недостоверным.

Особенно письма и конверты. Стол у окошка был усыпан ими, словно опавшими листьями. Письма были оборванные, мятые, засаленные. Их хранили много лет. Но не письма были главным секретом этой комнаты.

Я взял со стола один из конвертов и пригляделся: его обратную сторону использовали вместо писчей бумаги. Почерк был мелкий и быстрый. Не бабушкин.

«Коньяк. 3 л самогона, 4 ст. ложки кофе, 3 ст. ложки сахара, 17 шт. гвоздики, 1,5 ч. ложки молотой корицы, 3 пачки сахара, настаивать две недели».

Я взял другой конверт: «черносмородиновый сидр». На третьем был написан рецепт медовухи, на четвертом – кофейной настойки. Некоторые конверты были заляпаны, будто в процессе приготовления этих напитков.

Где-то здесь должен находится рецепт вкуснейшего бабушкиного пива. Названия алкогольных напитков мелькали у меня перед глазами: наливка, ликер, водка, чача, самогон, вино. Кто бы мог подумать, что кладовая хранит рецепты спиртного на манер алкогольной энциклопедии. Здесь были все известные человеку названия напитков, которые можно приготовить. Все, кроме пива.

Я стоял над столом в грустной комнате, которая хранила страшную историю. Историю дедушкиного увлечения.

Не найдя нужного рецепта, я вышел и затворил за собой дверь. Был бы у меня замок, закрыл бы и на него. А ключ выкинул.

Рецепта пива у меня не было, а вот желания его выпить – хоть отбавляй.

2.4. Без боя

2.4.0. Устроить темную

– Тебе бабушка про пиво говорила? – спросил я без лишних предисловий.

– Пиво? Которое варила, что ли? – не понял отец.

– Про него.

– Да ничего не говорила. Не помню я. А что?

– Рассказывала, что вкусное? Может, секрет какой-то сказала? Рецепт был у нее?

– Да нет, не помню я секретов. Ты что, пиво собрался варить?

– А про пшеницу говорила?

– Ничего она не говорила, – отец начал раздражаться. – В чем дело-то?

– Чем она ее обрабатывала? – не сдавался я.

– Тяпкой обрабатывала, чем-чем.

– Может, удобрения использовала?

– Нет. Она и водой не поливала. Это же деревня, а не дача. Засеял поле: что выросло, то выросло.

– Вообще не поливала?

– Ну, она считала, что чем больше поливаешь, тем больше воды просят. А если не поливать, растение сильнее становится. Корни у него крепче, что ли.

– Понятно, – сказал я. «Отец ничего не знает». – Посмотри бабушкины письма. Вдруг она писала. Про пиво там или пшеницу. Все что угодно. Ладно?

– Что происходит-то, ты можешь сказать?

– Ничего, – ответил я. – Пока ничего не происходит.

Повесив трубку, я повторил про себя: «А если не поливать, растение становится сильнее».

Каждый раз, когда цветок на подоконнике матери не радовал цветами, она устраивала ему темную. Будто в наказание сажала в угол, куда не проникал свет. Не поливала, не удобряла, не разговаривала. Тогда он, словно чувствуя, что силы на исходе и время поджимает, выстреливал в мир охапкой бутонов. И отвоевывал место на подоконнике.

Не пойду же я к Высокому Папе с подобной находкой.

2.4.1. Кто-то другой

– Чего хочешь? – спросила Лизетт, когда я показался на пороге. В руках у нее был половник, стояла она у плиты. Лицо красное и злое.

– Да ничего особенного, просто по дороге зашел.

– По дороге куда?

Куда вела дорога мимо дома Лизетт, я не знал.

– Да так, гулял по округе, смотрел.

Лизетт и отвернулась к плите.

– Мне уйти? – спросил я.

Лизетт промолчала. Я примостился на табуретке у входа, и, жалея, что пришел, разглядывал носки – сапоги снял на крылечке.

– Сейчас, – сжалилась Лизетт. – Погоди немного.

На плите стояла кастрюля, в воде кипятилась трехлитровая банка.

– Что-то вкусное готовишь? – спросил я.

– Творог, – коротко сказала Лизетт.

– А купить нельзя?

– Можно.

– Что же не купишь?

– Свое вкуснее. У нас коров нет, но творог свой.

Лизетт выключила газ, вытащила банку.

– Ну вот, – сказала она. – Пока стынет, и поговорить можно.

Она улыбнулась, поставила чайник и достала из шкафа печенье.

– Полагаю, свое собственное?

– Печенье-то? Мама напекла. Как знала, что гости придут.

Я взял печенье.

– Хотел тебя спросить.

– Чего? – спросила Лизетт.

– Ты же часто с моей бабушкой общалась.

Закипел чайник.

– Да, похоже, что так. Чаще меня она мало с кем говорила.

Лизетт налила заварку из чайничка с обломанным носиком, долила кипяток. Я подождал, пока она закончит домашнюю суету и сядет за стол.

– Может, ты знаешь, по какому рецепту она пиво свое варила.

– Не, – отмахнулась Лизетт, – не знаю. Это у Сережи спроси.

– Понятно. А про пшеницу она тебе что-нибудь говорила?

– Ну, – протянула Лизетт, – мы чаще про яблони.

Меня передернуло.

– Мы с ней варенье варили, ты должен помнить. С заготовками я помогала: помидорами, огурцами. С посадками. Помню, мы кабачки садили…

– Сажали, – грубо перебил я, – а про пшеницу ты что-нибудь знаешь?

– Про пшеницу…, – пристально посмотрела Лизетт. – Чего ты хочешь знать?

– Говорят, у бабушки пшеница хорошо росла. Может, у нее секрет был. Особенный уход или еще что?

Лизетт сузила глаза.

– Был, – неуверенно сказала Лизетт и резко покраснела.

– И какой? – спросил я.

– Не знаю, об том ты или нет.

– Об том.

– Да в общем-то я тебе все уже говорила, – отреклась от меня Лизетт.

– Я ничего не услышал.

Лизетт еле уловимо кивнула. Встала и оправила юбку.

– Ты с этим больше не ходи. Все, что знаю, я сказала.

Девушка взяла лежавшую на столе марлю, сложила ее в несколько слоев и положила в ситечко. Я посидел еще немного, а потом направился к двери.

– Хорошо бы другой тебе кто сказал, – услышал я шепот Лизетт, когда закрывал дверь. Или мне только показалось, что услышал.

2.4.2. Гостья

Сергей был не из тех, кто охотно поделился бы со мной секретами: я ему не нравился. К разговору стоило подготовиться – подумать, с какой стороны зайти, чтобы выведать нужную информацию.

Я пошел домой. И первое, что увидел, войдя в комнату – овцу с белым пятном на лбу.

Овца лежала на моей кровати. Острые уши прижаты к голове, ноги подобраны под себя. Поза напоминала кошачью.

Когда я вошел, овца лениво посмотрела на меня и прикрыла глаза. Похоже, куда бы я сегодня ни пришел, рады мне нигде не были.

«Хорошо, что я уже вор, – подумал я, – а то стал бы им сейчас».

Я сделал несколько шагов вперед. Овца снова открыла глаза. Недовольно проблеяла. Ее настроение можно было понять: никому не нравится, когда прерывают дневной сон.

Решив ее не беспокоить, я вышел из дома. Хозяина гостеприимнее свет не видывал.

«Была ни была, на ходу соображу», – подумал я и отправился к Сергею, чтобы услышать то, что не сказала Лизетт. Дверь в дом закрыл на замок: одна овца еще куда ни шло, но больше – явный перебор.

2.4.3. В кровати

Кабак был закрыт. На двери висело объявление: «У Анатолия В.». Судя по всему, бармен обретался у Толика. Я потер щеку, вспоминая удар человека с детским взглядом широко распахнутых голубых глаз.

Участок Толика выделялся на фоне других. Трава подстрижена, белые дорожки из камня – ровные и чистые. Здесь отсутствовали ржавые инструменты, рваные тряпки, дырявые тазы, грязные эмалированные ванны – обязательные атрибуты каждого двора. Пупсы соторванными руками, принадлежащие детям, которые не приезжают, из окон его дома не выглядывали. Анатолий В. был человеком порядка.

Я потоптался у калитки, собираясь с силами, но только ее отворил, из дома Толика вышел бармен.

– Эй! Тебя-то я ищу, – сказал я. – Минутка есть?

Сергей поднял глаза.

– Нет у меня минутки, – сурово бросил он.

– Тебе помочь, может, чем?

Сергей смерил меня взглядом.

Он вышел на дорогу и закрыл за собой калитку.

– Ты в кабак?

Сергей вздохнул.

– Нет. У Толика овцы взбеленились.

– Что значит «взбеленились»?

– То и значит. Отраву нашли.

Немногословие Сергея неприятно впечатляло.

– Отраву? – с раздражением переспросил я.

– Белену. Зацвела вдоль дороги. Сын Толика недоглядел, они и ополоумели. Разбрелись по дворам.

Я выдохнул:

– Я как раз знаю, где одна такая овца.

– Где?

– Только не говори никому.

Он поднял брови.

– У меня в кровати.

Сергей нахмурился и посмотрел чуть ли не с осуждением.

2.4.4. Пойдем посмотрим

Приглашая Сергея, я забыл, что перевернул дом вверх дном. Забыл, что содержимое бабушкиных шкафов вывалено наружу, на столе разбросаны ее тетрадки, а матрацы с подушками свалены кучей на пол.

Я напрягся, но врать не пришлось.

Возможное объяснение стояло посреди кухни: на голове тюль с окна, одно копыто в эмалированной кастрюле, остальные три – в рассыпанной по полу муке.

Овца перебила бабушкины суповые тарелки, пыталась сжевать клеенку со стола и ждала нас в позе агрессора.

– Это Ряженка, – сказал Сергей, и в голосе послышалась ласка. В подобных условиях неуместная. – Из молока ее матери была вкусная ряженка. А ну поди сюда.

Овца покачала головой и отступила на шаг.

– Ну давай, поди.

Она отошла на еще один овечий шаг и стояла через стол от нас. Сергей начал обходить стол слева, овца пошла направо.

– Окружай! – скомандовал бармен.

Я, растопырив руки, двинулся на овцу. Она нырнула под стол и выбежала с другой стороны. Зашла в спальню и возмущенно проблеяла, чтобы ее не беспокоили.

– Откуда она? – рассердился Сергей.

– От Толика?! – в свою очередь не сдержался я. – Дверь забыл запереть.

– И калитку?

– Ты дыры в моем заборе видел?

– Нажрутся белены, а потом с ними сладу нет, – проворчал Сергей.

– Может, она отдохнет, а потом сама домой пойдет? – спросил я.

2.4.5. О тщете

Сергей махнул рукой и сел за стол без клеенки на табурет, стоявший посреди черепков разбитой посуды.

«С него бы картину писать, – подумал я, – о тщете человеческого существования».

Я достал заварочный чайник, ополоснул его и насыпал индийского со слоном.

– Там овец ловят, – сказал Сергей. – А мы тут без дела сидим.

– Да, я поймал одну.

– Ты хотел чего?

Я выключил плиту.

– Я плохо знал бабушку. Когда был младше, приезжал на лето, но последние годы мы редко общались. Я ничего не знаю. Может, расскажешь?

Я взглянул в лицо бармена. Воспоминание о бабушке его успокоило.

– Тетя Тоня была хорошим человеком. А эта дура ее тарелки побила.

Сергей наклонился и подобрал несколько черепков.

– Твоя бабка любую вещь делала, – он попытался приложить осколки друг к другу, – особой.

– А что насчет пива? – не выдержал я.

– Пива? – Сергей внимательно посмотрел на меня.

– Я знаю, у нее рецепт был. Она бы наверняка хотела им поделиться. По наследству.

– Я не знаю, о чем ты, – отрезал бармен. – Но, если хочешь знать, тетя Тоня любила свою работу. Она бы поле Сан Санычу ни за что не дала, никаких бы денег у него не хватило.

Сергей резко встал с табурета и, аккуратно положив черепки на стол, пошел к выходу.

– Я скажу Толику, что овца у тебя. Пусть сам решает.

2.4.6. Танец под фонарем

Я вышел на улицу. Людей вокруг не было, овец тоже.

Фонарь выхватывал из темноты колодец, кружащихся насекомых и меня бы выхватил, но, несколько метров не дойдя до пятна света, я услышал дикий вопль и оцепенел.

Бежать спасать или бежать спасаться?

Звенело в обоих ушах.

Пока я размышлял, вопль повторился.

Казалось, кричала взрослая баба, но на свет фонаря выскочила овца. Взгляд у нее был бешеный, копыта взбивали землю.

Овца захватила мое внимание. Я ждал. Смотрел, как завороженный – не отрывая глаз. Так смотрят из темноты зрительного зала, боясь пропустить решающий момент, ключевую фразу, роковое движение. Пропустишь – назад не отмотаешь.

Боялся, что отведу взгляд, и она заметит меня, выхватит звериным чутьем из темноты, помчится выбивать пыль из моего костюма.

Овца замерла.

– Вот зараза!

В свете фонаря появился Толик. Он погрузил руки в шерсть животного.

Спектакль кончился, я шагнул по направлению к дому.

– Кто здесь?

Вопрос застал меня врасплох не хуже бешеной овцы

«Кто я? – подумал я. – Кто я для этих людей? Деревенский вор? Неугодный сосед? Городской неумеха?»

Перебирая ответы, я понял, что молчать в темноте было неправильно.

– Внук Антонины Глебовны? – скорее спросил, чем ответил я.

С некоторым разочарованием Толик сказал:

– А-а-а.

И повел овцу прочь:

– Говорят, овца моя у тебя схоронилась, – вспомнил он, оборачиваясь на ходу, – Ряженка. Ты ее до утра оставь.

Я согласно кивнул, забыв, что в темноте Толик этого увидеть не может.

2.4.7. Клочок

Не спрашивая, Алиса взяла из вазочки последнюю конфету. Развернула обертку и отправила лакомство в рот. Повертела в руках фольгу, положила на стол и принялась разглаживать ногтем указательного пальца. Делала она это так старательно, а я так неотрывно за ней следил, будто в занятии девушки был заложен глубокий смысл.

Бабушка не оставила мне ни зацепки. «Если бы я захотел сам выращивать пшеницу и варить из нее пиво? Об этом бабушка не подумала? Отказала мне в такой чести. Не передала знания и опыт. Ушла и тайнами не поделилась!» – сердился я, пока Алиса разглаживала фольгу.

«Или нет? Может, я плохо ищу? Может, Лизетт права, и я что-то упускаю. Что-то важное».

Алиса сложила фольгу вдвое. Сделала это несколько раз. Отложила квадрат из фольги и принялась за фантик. Из него девушка соорудила маленький однопалубный кораблик.

Теперь, когда ее руки были свободны, а конфетные обертки закончились, Алиса воззрилась на меня с хищным взглядом.

Я очнулся от мыслей и живо представил себя на месте фольги. Поискав вокруг глазами, протянул ей обрывок газеты, валявшийся на столе. Девушка благодарно взяла у меня листок и начала складывать оригами. Алиса была при деле, а я снова расслабился, наблюдая за ее движениями. Но расслабился ненадолго.

На обратной стороне газетного клочка я заметил запись шариковой ручкой.

– Ну-ка! – крикнул я, вскакивая и отбирая бумагу у Алисы.

Почерк был бабушкиным.

Алиса смотрела на меня, изогнув правую бровь, пока я разбирал слова.

«заделка углов крыши

печнику за трубу

велоцепь

керосин

спички, лампочка

шифер

газ с доставкой

навоз».

Навоз. Один сплошной навоз и никакого намека на пиво.

«Пора заканчивать. Нет никакого секрета. Тайного ингредиента. Волшебного рецепта, чтобы пиво имело разом вкус меда, персиков, малины и чего-то давно забытого из детства. А если и есть, то поиски безуспешны. Говорят, чтобы найти, нужно перестать искать. Может, это мой случай?»

Я вернул листок Алисе.

– Спасибо, не надо, – девушка смотрела надменно, с еле скрываемым презрением. – Боюсь, Вы меня без пальцев оставите.

Зачем она пришла? Конфет у меня нет, бумаги для оригами тоже. А сам я как рыба, выброшенная на берег: одним глазом зарыт в песок, другим слежу за пожирающим меня солнцем.

Я потянулся за стаканом чая. Залпом выпил содержимое.

Алиса встала и отправилась в спальню.

– Там теперь овца спит, – сказал я.

– Что?

– Овца, – повторил я.

2.5. Медным тазом

2.5.0. Аисты на башне

– Аисты прилетели, – сказала Лизетт.

Я проследил за ее взглядом: на водонапорной башне гордо стояла одинокая белая птица.

Пока Высокий Папа ждал всходов, я купил антенну для спутникового интернета и холодильник взамен «Морозко». Вместо разбитого стекла на веранде поставил кусок фанеры. Я готовился приступить к ремонту калитки, когда пришла Лизетт. Виновато опуская глаза, она попросила проводить ее «в одно место».

– Это хорошо, – сказала Лиза.

– Почему?

– Аисты – это завсегда хорошо… Мы пришли.

Лизетт отворила калитку.

– Баба Тома!

Из сарая выглянула худая старушка.

– Это Кеша.

Старушка взглянула на меня с интересом, но скоро интерес сменился опаской.

Она меня вспомнила. Вспомнила, что я деревенский вор.

Баба Тома покраснела. Бросила беглый взгляд вокруг себя, оценивая, что я могу прихватить с участка.

– Пришел с дровами подсобить.

– А? – бабушка старательно прятала глаза, словно и их я тоже украду. – А Павел Никифорыч что, не идет?

– Он крышу чинит.

Я повернулся к калитке.

– Кеша может, – настаивала Лизетт, схватив меня за край рубашки.

Старушка выдавила из себя вежливую улыбку.

– Ну и славно.

– Я занесу Вам пару дров, – сказал я. – А отчим Лизы зайдет завтра.

И пошел домой.

Я понял логику Лизетт. Завоевать расположение деревни разом сложнее, чем наладить контакт с каждым ее жителем по отдельности. Сначала я заручусь доверием бабы Томы, затем помогу, например, Сергею или тому же Толику. А потом, глядишь, вся общественность окажется на моей стороне против супостата, Высокого Папы.

Коварный план. Очень коварный план. И придумала его Лизетт.

2.5.1. На рыбалку

Я отварил картошку и отправился на пшеничное поле.

– Не рано пропалывать? Середина мая.

– Нее, сейчас повыдергивать легче будет, – сказал Ленька.

– А ростки вместе с сорняками не повыдергиваешь?

– Я тете Тоне помогал, – обиженно проворчал паренек. – Я все знаю, как делать.

– Ладно, – сказал я. – Пойдем есть.

Мальчишка предложению удивился. На обед он не ходил, и создавалось впечатление, что питается одними бутербродами.

– Пойдем, – сказал я.

К моему удивлению, Ленька подошел к уличному рукомойнику рядом с домом и ополоснул руки, а на кухне начисто вымыл их с мылом. Сел к столу.

– Консервы, – констатировал паренек и умял полбанки сайры за пять минут. – А что рыбу не ловите? Озеро же. Консервы не поймаешь, а сырой много.

– Не пришлось как-то, – признался я.

– Мы с папкой на рыбалку ходим. Он завтра пойдет. С мужиками. Ух, я бы сходил. В прошлый раз такового леща поймали, – он неправдоподобно развел руки. – Папка есть не дал. Продал в городе, за огромные деньжищи.

– И часто он ходит?

– Да раз в неделю точно ходит. Сходите с ним, он все места покажет. Не все, – тотчас поправился он, – но сходите.

Я улыбнулся. Все складывалось как нельзя лучше. Мальчишка расскажет соседям, что я его подкармливаю, доброе дело делаю, а на рыбалке я не только смогу показать себя во всей красе, но и проявлю чудеса приветливости и дружелюбия. План Лизетт приходил в действие на удивление быстро.

– Хорошо, – сказал я, – я подумаю.

– Чего думать. Спать надо ложиться, вставать-то сранья. Я сбегаю, бате скажу, – Ленька вскочил из-за стола. – Только Вы это, не делайте чего, с пшеницей.

Через пять минут он прибежал, запыхавшись.

– В пять у колодца.

И пошел охранять от меня пшеницу, прихватив со стола пару мятных пряников.

2.5.2. О тоске

Алиса включила ночник.

– Вам темно? – спросил я.

– Грустно.

Она включила радио. Подошла к телевизору и повернула рукоятку. Побродила по комнате и зажгла газовую плиту. Я всерьез забеспокоился.

– А теперь? – спросил я.

Алиса промолчала.

– Может, чаю? – я поставил чайник на включенную плиту.

Алиса села за стол и уставилась на стену перед собой.

– А в карты хотите?

– Такая тоска, – сказала она. – У Вас бывает тоска?

– Нет. Или уже забыл.

– Такую тоску не забудешь, – отвернулась от меня Алиса. – Когда накрывает с головой, будто медным тазом.

– Под стеклянным колпаком, – подсказал я, вспомнив роман Сильвии Плат.

Алиса посмотрела на меня с благодарностью. Я был оправдан.

– Что же нам делать? – осторожно спросил я. Предложить этому златокудрому существу выпить не посмел.

– Когда-то у меня было оружие против этой тоски, – грустно улыбнулась Алиса. – Никакая тоска не могла со мной справиться. Вообще никто. И ничто. А потом я сделала один шаг… и упала, – Алиса упала и продолжала падать, только я не видел.

Не придал ее словам значения, не услышал в них чувства. Она была драматической актрисой, вышедшей на сцену с репликой, и все, что от меня требовалось, – не уйти со спектакля раньше, чем опустится занавес.

– И теперь тоска съедает меня заживо, – продолжила Алиса. – Теперь я сама с собой не справляюсь.

Я налил ей чай и придвинул чашку.

– Я никогда не понимала, как другие, обычные, люди живут с этой тоской? Хотя, судя по тому, что Вы сказали, у обычных людей тоски и нет никогда.

Тоски я не испытывал, но больно было.

– Ничего у меня не получается. Ничего не получается, – пробормотала Алиса. – Пойду пописаю.

– А это у Вас получится? – со злостью спросил я.

Алиса в недоумении подняла правую бровь.

– Мне рано вставать, – я поднялся из-за стола и поставил чашки в раковину. – До свидания.

Она смотрела на меня с удивлением. Потом тихо вышла из комнаты.

Это была первая битва, что я выиграл. И останавливаться я не собирался.

2.6. Рыбалка

2.6.0. Наживка

– Чего ты тут? – пробасил Сергей. – Все ушли.

«Зачем меня ждать, если я вор и отщепенец?!»

Встав в половину пятого, я позавтракал и пошел копать червей.

Удочку приготовил накануне – нашел в сарае с на удивление целой леской. Выбрал ватник из бабушкиных курток. На дне овощного ящика под грудой грязных галош нашел резиновые сапоги.

За наживкой я отправился на задний двор. Пару раз опустил лопату, и на поверхности показались дождевые черви. Скорчив гримасу, я наклонился, осторожно взял одного из них и опустил в банку.

– Это что? – спросил Сергей. – Перчатки?

Он смотрел на меня с той же брезгливостью, с какой я смотрел на червей.

Сергей выхватил банку и одним движением собрал наживку. Присыпал червей землей.

– Зачем это? – спросил я.

– Чтоб тепло было, – недобро усмехнулся Сергей.

Завернул банку крышкой и перочинным ножом пробил в ней несколько отверстий.

– Поторапливайся.

Он взвалил на себя походный рюкзак, взял спиннинг и ведро. В отличие от меня Сергей рассчитывал на улов.

«Это будет очень трудно, – подумал я. – Труднее, чем я рассчитывал».

2.6.1. Под корягой

Никто в мою сторону не посмотрел.

Сергей выбился вперед. Я пошел замыкающим колонну, разглядывал попутчиков.

В руках у них были сачки, ведра и удочки. Павел Никифорович надел жилетку цвета хаки и широкие штаны с карманами. Резиновые сапоги доходили до паха. Его сопровождал сухо кашляющий мужик в кепке болотного цвета.

За мужиками следовали отец Леньки, Ефрем, и председатель деревни, старожил и просто бывший секретарь ЦК Компартии Зиновий Аркадьевич.

– Зачем его взяли?! – еле слышно спросил председатель у мужа Анны Павловны, кивком головы показывая на впереди идущих. – Не выпить же.

– А что, есть с собой? – заинтересовался муж Анны Павловны.

– Есть. А как не быть!? Еще с прошлого раза. Две бутылки. И закусь. Как на свежем воздухе без этого дела.

– А в деревне воздух какой? – спросил я.

– Бабы его там портят, – рассмеялся дед.

– И то правда, Анна Пална бутылку стащила. И куда спрятала, ума не приложу. Нет и все. Точно выпила.

– Может, пацан твой взял? – спросил Зиновий Аркадьевич. – Знаю я их, ничего путного от них не жди. Небось не в первый раз. Точно тебе говорю.

– Да не, не он это. Всю ночь на поле торчал. И сейчас там. На поле его, – с укором оглянулся на меня Ефрем.

– Ну смотри, эти молодые выпить не дураки. А как напьются, давай буянить. Глаз да глаз за ними, – при этих словах председатель вытащил из-за пазухи бутыль, глотнул и предложил собеседнику.

– Ей-богу, – сказал тот и с благодарностью взял протянутую бутылку. Надолго приложился к горлышку. Потом наклонился к деду и прошептал:

– Ничего, я на берегу заначил. Под корягу. Уж туда-то Анна Пална не будет глядеть.

2.6.2. Огромная рыба сом – плохо

– Ну как? – крикнул муж Анны Павловны. Он с завистью наблюдал, как бармен снимает рыбу с крючка.

– Пара окуней, – ответил Сергей.

– Во дает, – Зиновий Аркадьевич потянулся к сумке и достал вторую бутылку.

Они с Ефремом, поставив пять удочек в воду, сидели на складных стульях и выпивали.

– Рыболов великий, – продолжил старожил деревни. – Таких рыболовов в наше время и не было. Тогда ведь как?! Сами удочки делали. А это что? Купил, забросил! Не умеют они ничего, точно вам говорю.

Я сидел на сырой коряге и внимательно следил за поплавком. Скоро поплавков стало два: мне было скучно, я засыпал.

– Ишь! – сказал Ефрем, кивая на озеро. – Ушел, чтобы не смущаться.

Павел Никифорович неподвижно сидел в надувной лодке. Издали он был похож на нахохлившегося воробья. Следить за ним было в той же мере скучно, что и за поплавком.

– Может, он тебя, дурака, смущать не хотел, – сказал председатель и выпил.

Павел Никифорович, судя по всему, был единственным трезвенником на деревне.

Я встал и прошелся по берегу. Перехватил недобрый взгляд кашляющего мужика. Заметив меня среди рыболовов по дороге к озеру, он зло сверкнул глазами, и с той самой минуты не переставал за мной следить.

Со всеми жителями деревни я не успел познакомиться, но этого мужика где-то видел. Я попытался вспомнить, при каких обстоятельствах, но заметил, что дергается поплавок на моей удочке.

– Клюет! – подскочил я к ней. Поплавок ушел под воду.

Что есть духу я стал наматывать леску на катушку.

– Подсекай, подсекай! – закричал Сергей. – Крути!

Я дернул на себя.

– Тащи, тащи! – орал он.

Меня охватило возбуждение. Я что-то поймал, что-то достаточно тяжелое. Я – герой сегодняшней рыбалки.

В воздухе сверкнуло. Я остолбенел.

– Хватай ее! – насмешливо закричал кто-то. – Смотри не упусти.

Вместо оглушительных аплодисментов я услышал общий смех. Я огляделся.

– От них бородавки заводятся, – гаденько улыбнулся мне кашляющий мужик.

Пока я освобождал лягушку, рыболовы не сводили с меня глаз. Мои неловкие движения их смешили. Но я не сдавался. Когда искалеченное животное исчезло за бревном, снова закинул удочку и сел на корягу.

– Дашь слабину – завсегда уйдет. Вот раньше, – завел дед, – какие люди были! В сороковом году пошел один ноги в воде полоскать… на этом самом озере было… Только сунул ногу, как на пятку щука клюнула. Щуку он поймал на пятку. Вот это да! Вот это мужик был. Удочки не брал, а такой улов. На тракторном заводе в городе со мной работал, мастером. Потом спился и умер. А вы, молодежь, ничего не умеете. Удочки у вас есть, а больше ничего нет. А одной удочки недостаточно.

– Две нужно? – спросил я.

– Не каждый на удочку лягушку выловит. Тут удача особого рода нужна, – злобно сказал незнакомец и закашлялся.

Я подошел к воде и сполоснул руки.

Посмотрев на воду, увидел, как поплавок одной из них задергался так же, как до этого мой.

– Держи, держи ее! – услышал я.

Первым моим желанием было злобно рассмеяться и проигнорировать призыв. Отплатить мужикам их же монетой. Но я схватил удочку.

Поплавок ушел под воду, и я почувствовал, как натянулась леска. Сильный рывок с той стороны, и удочку я уронил.

– Вот олух.

Я кинулся в воду. Схватил удочку за рукоять, резко натянул. Показалась огромная рыба.

– Сом, это сом! – хрипло закричал незнакомец. Подбежав, он отобрал у меня удочку, но не удержал и тоже уронил.

– Помогите! – только и успел закричать он.

2.6.3. А маленькая рыба плотва – хорошо

– Сдалась тебе эта рыба, – говорил Ефрем, предлагая выпить.

Но боль была велика.

– Кто тебя, дубину, просил удочку брать?! – набравшись сил, кашляющий мужик встал со складного стула.

Председатель деревни, старожил и подстрекатель Зиновий Аркадьевич довольно крякнул. Сергей встал у меня за спиной.

– Думаешь, не будет ничего?! – он снял куртку и засучил рукава. Сухого телосложения дедушка со скрюченными пальцами и наколками на костяшках. Я вспомнил, где его видел. Не первый раз он грозил мне тощим кулаком. – Ни за коня, ни за сома?!

«Ни за коня, ни за сома, – я отшатнулся от него. – Так вот оно что!»

– Остынь, – только и сказал бармен. Строго и отчетливо, как воспитанный вышибала в клубе.

«Массивный круп, живые глаза, колтуны в гриве».

Мутные глаза мужик скосил на Сергея:

– Не лезь!

«Конь, запряженный в телегу с красной попоной и двумя подушками. Конь, которого я украл, принадлежал этому мужику с лающим кашлем».

Я застегнул мокрый до локтя ватник.

– Не брал я Вашу лошадь.

– Кто же ее брал? – спросил Данилыч.

– Вам виднее.

Данилыч вскинулся, Сергей предупреждающе выступил вперед. Обдумав ситуацию, мужик в болотной кепке с неудовольствием сел обратно на стул.

– Еще поквитаемся, – пообещал он.

– Пошли, – сказал мне Сергей, приглашая к оставленному на бревне спиннингу. – Бери и забрасывай.

Оглядываясь на Данилыча, я покорно взял дорогую удочку и забросил.

– Теперь тяни. Так. Не клюет. Забрасывай.

Я замахнулся, потерял равновесие и поскользнулся. В процессе падения задел ногой ведро с пойманной Сергеем рыбой. Ведро упало в воду.

– Ишь какой ловкий! – прокомментировал председатель Зиновий Аркадьевич.

Данилыч смеялся громче всех.

– Вот возьми подлого человека на рыбалку! – надрывался он. – Всем угодит.

Павел Никифорович подплыл к берегу.

– Данилыч, Ефрем, – крикнул он, вытаскивая лодку. – Подите сюда.

– О, плотвы-то, – протянул председатель, заглядывая в ведра. – И окуни есть. Ишь ты, щука!

– А у вас что?

– Уклейка, да плотвина, – засмущался Ефрем.

– Давайте, что ли, уху варить из окуней, – кивнул Павел Никифорович. – Лизавета бутерброды в дорогу наделала.

И отправил нас с Сергеем костер разводить, а сам принялся чистить и потрошить рыбу дрожащими почему-то руками.

2.6.4. Рыбья жертва

– В будущий раз приманку купи, – сказал Сергей. От собственной добычи он отвесил мне пару окуней.

– Какую? – спросил я.

– Смотря, на что пойдешь.

Сергей ушел, а я остался наедине с рыбой.

Я бы отдал ее кому-нибудь. Женщине, которая почистит, вытащит кости и приготовит. А еще лучше – не ловил. Мне ее, бедную, было жаль.

Но рыбья жертва не должна была стать напрасной. Я включил ноутбук и погуглил, что делать после рыбалки. Мать покупала замороженное филе и палочки в кляре. Как рыбу чистила бабушка, я не помнил.

В рыбе могли водиться паразиты. Сравнив представленные в сети картинки с живым примером, я понял, что моя рыба грязная, скользкая и в крови. Разглядеть в ней паразитов было невозможно.

Я сел на лавку возле дома и закрыл глаза.

Рыбалка прошла неудачно. Воняло рыбой, подружиться с деревенскими не вышло. Собирался показать, какой я не плохой парень, а в результате сам перестал в это верить.

В деревне меня терпели в память о бабушке. Она трудилась на благо окружающих. В глубине души я понимал, что только так можно завоевать авторитет. Но я ничего не мог предложить. Ни умений, ни талантов, ни знаний, пригодных для жизни в деревне, у меня не было.

Я открыл глаза и увидел надежду. «Наверняка я смогу принести пользу. Просто пока не знаю, какую».

Рыбу я отнес бабе Томе. И принялся терпеливо ждать, когда появится новый шанс показать себя. Совершить героический поступок, самоотверженное деяние. Оказаться полезным, раз не получается быть приятным. Все, что угодно, лишь бы стать своим в деревне.

2.7. Жестокие правила

2.7.0. Куриный бульон

«Как она узнала, что я заболел?»

Вечером першило в горле, ночью ломило кости, а с утра я проснулся рано, разбитый и больной.

Я выпил чай, сходил в дровяник, растопил печь. Стало хуже.

И вот теперь я лежал и наблюдал, как Лизетт разогревает на плите куриный бульон.

– Вынь, – сказала она.

– Десять минут не прошло.

– Пяти хватит, – пожала она плечами, – но хочешь – держи.

И я держал.

Лизетт налила суп в тарелку.

– Ну, сколько?

– Тридцать семь и восемь.

– Хорошо, – Лизетт забрала градусник. Проверила измерение, кивнула головой. – Я принесла клюквы. Чаю дам и целый вечер пей.

– Гадость какая.

– Зато полезно.

– А таблеток у тебя нет? – спросил я.

Лизетт со вздохом полезла в карман жилетки и достала оттуда упаковку аспирина.

– Бери, – сказала она. – Нет. Лучше я дам одну, а завтра еще. Мне не жалко, вред же от них.

Я сунул в рот таблетку и запил чаем с клюквой.

Лизетт села за стол и взялась за принесенное вязание.

– Что это будет? – спросил я.

– Что-то теплое, – сказала Лизетт и укутала меня нежной улыбкой.

«Как она узнала, что я заболел?»

Перед глазами у меня стояла Алиса.

2.7.1. Начало

– Что будешь делать? – спросил отец.

Сначала пошли разговоры, затем – увольнения. Три месяца я ходил на работу как в театр: ждал конца представления. Иногда зевал.

– Поеду в деревню, – сказал я. – Хозяйство заведу.

– Лену возьмешь?

Лена.

Ушла, не дождавшись предложения.

Оставила мне комнатную помидору на подоконнике и записку невнятного содержания. Что-то о мечтах и их исполнении. Полагаю, это было предсказание из китайского печенья, которое она ела накануне.

Я пошел выбрасывать помидору на помойку. Было скользко. У контейнера – каток. Я забрался на бетонный блок, размахнулся. И не выбросил. Записку тоже оставил.

Повернулся, чтобы спрыгнуть с блока. Увидел лед. Представил, как бьюсь головой о бетон.

Аккуратно сойдя с блока, я отправился домой смотреть расписание поездов.

2.7.2. Игра по жестоким правилам

– Жизнь – игра по жестоким правилам, – сказала Алиса.

Она только что побила мои карты – теми, что незадолго до того я отправил в бито.

– Почему же? – спросил я.

– Ну, во-первых, мы не можем поменять расклад. Раздать карты заново, – мельком она взглянула на меня, но тут же отвернулась: мой болезненный вид Алису раздражал.

Мы сидели на кровати. На улице стояли первые жаркие деньки, а я мерз в трех бабушкиных кофтах и шерстяном шарфе, что связала Лизетт.

– То есть?

– Разучились метафоры расшифровывать?! – гневно спросила она. – Я говорю, мы не можем изменить условия рождения. Например, выбрать что-нибудь получше и с этим переродиться.

– А во-вторых что? – спросил я, выиграв партию.

Я был не согласен с ее словами, но спорить не хотел.

– Во-вторых, мы не можем переиграть тот или иной ход, – она собрала карты и стала перемешивать. Карты выскальзывали из рук. – Помешайте Вы, я устала.

Я взял карты и зевнул. Алиса злобно посмотрела в мою сторону.

– Мы не можем вернуться в прошлое. Изменить то, что хотим. Исправить, – продолжила она. – Даже если мы не ошиблись в прямом смысле слова, а… как бы сказать… совершили оплошность. То есть ошиблись, но не намеренно, а случайно. Бесповоротность – вот что страшно.

– Что еще? – я еле подавил очередной зевок и раздал карты.

– Мы не можем прочитать мысли противника, понять его логику, проанализировать поведение. Потому что соперника у нас нет – есть действительность… Вы так лицо кривите. Думаете, я не права?

– В чем?

Хрупкая Алиса имела жесткий стержень. Она говорила о жизни, будто полководец перед сражением. Либо победим, либо умрем. Я видел в ней горькую наивность, эгоизм и абсолютное бессердечие.

– В том, что сказала.

– Насколько я понимаю, Вы сравниваете жизнь с игрой. Хм. Довольно-таки пошлое сравнение, – я лежал в кровати с температурой, и мне хотелось, чтобы Алиса проявила хоть каплю сочувствия. Разговор меня утомлял.

– Что же в нем пошлого?

Я промолчал, и она продолжила.

– Для большинства людей жизнь – штука несерьезная, и отношение к ней сиюминутное, постольку-поскольку.

Алиса улыбнулась. Она улыбнулась, а я проиграл. Я – дурак.

– Иногда я вот так вот думаю, – выигрыш не отвлек Алису от мыслей, – и мне становится их жаль. Как думаете, что хуже – жалеть людей или чувствовать к ним отвращение? Неприятие. Даже нетерпение.

Она смотрела на меня с надеждой.

– Я думаю, в этих двух состояниях, – сказал я, мешая карты, – нет ничего друг другу противоречащего.

Алиса говорила не про каких-то абстрактных людей. Даже не про каких-то конкретных. Она имела в виду себя. То она жалела себя, то чувствовала отвращение, неприятие, нетерпение. И я ничем не мог ей помочь.

2.7.3. Обед с семьей Анны Павловны

Когда я в следующий раз пошел к пшеничному полю звать Леньку к обеду, я наткнулся там не на мальчика, но мужа. Семилетнего сына на посту сменил его безработный отец, которому, сдается мне, деньги были нужнее.

– Пообедать не хотите? – спросил я.

– Э, малой! – крикнул он. – Ну-ка выходи.

Ленька появился передо мной как из-под земли, а на самом деле – через дырку в заборе.

– Не заделывайте ее, – попросил он, проследив за моим взглядом.

– Ну, – сказал я, – как дырка не может существовать без забора, так и забор не может существовать без дырки.

Отец мальчика, Ефрем, этой глупости не услышал. Торопился к столу.

Отобедав с семьей Анны Павловны – «а жена коров пасет» – я узнал, что в деревне меня никто не любит, включая семью Анны Павловны.

– А за что тебя любить? – спросил отец семейства, щедро зачерпывая мясное рагу большим деревянным черпаком. – Коня ты украл?!

– Нет, батя, не он, – сказал мальчик. Он сидел и робко елозил ложкой по тарелке.

«Устами младенца глаголет истина», – подумал я.

– Он не он, а все одно, – протянул отец. – Он приехал, коня украли.

– С конем ничего не случилось, – защищался я.

– Ай! Ты сам подумай, какая от тебя на деревне польза? Никакой. Один вред. Вот за конями нужно смотреть, за телегой. За полем с пшеницей…

Муж Анны Павловны бил в больное место. Мне не терпелось стать полезным. Я готов был из штанов выпрыгнуть, лишь бы доказать социальную значимость. Но вместо этого изводил себя ожиданием удобного момента.

Ефрем вытер рот тряпкой, которой Лизетт убирала со стола, и вышел из дома.

– Ты тоже так думаешь? – спросил я у Леньки.

– Я-то что, – сказал он. – Вы лучше знаете.

Я с удивлением обнаружил в нем маленького будду. Не чета остальным. Папке его точно не чета.

2.7.4. Овсяная каша

– Как мясо? – спросила Лизетт, когда я, вставший на ноги после болезни, застал ее на своей кухне.

– Замечательное, – ответил я. – Только кончилось.

– Ну даешь, – улыбнулась Лизетт. – На завтрак каша, а на обед не знаю. Холодильник пустой. Ни мяса, ни овощей.

– Лиза, – начал я, но осекся и продолжать не стал.

Она опустила голову и еле слышно спросила:

– А блины как?

– Блины?

– Я зашла как-то, блинов наготовить. Молока у тети Ани взяла… Тут еще девушка была. Такая светленькая.

– А, – сказал я, – Алиса?

– Алиса, – Лизетт прятала от меня глаза.

– Блины были вкусные, – сказал я.

Она отвернулась.

– Поди к бабе Томе, – строго сказала Лизетт, – у нее банки с кроликом на продажу.

Я был благодарен Лизе, ее внимание мне льстило. Но я ошибался, думая, что она приходит ко мне по собственному желанию.

Девушку попросили обо мне заботиться. И я даже не догадывался, кто это сделал и почему.

2.8. Великая идея

2.8.0. Плохие дела Высокого Папы

– Худо, – сказал муж Анны Павловны.

Он торопливо черпал ложкой мясо тушеного кролика.

– Худо? – вяло переспросил я.

Мы только сели за стол, и как минимум один из нас приглашен не был.

– Растет худо. Как пить дать, худо, – сказал сосед.

А затем продолжил:

– Вона, как у Глебовны, бабки твоей, – Ефрем замахнулся ложкой. На скатерть упал жирный кусок мяса. Он подобрал его левой рукой и положил в рот, – уже с куст черники была бы, а поди посмотри, как там у Сан Саныча – выросла она, пшеница его?

Муж Анны Павловны требовательно уставился на меня. Он не двигался ни единым мускулом. Вздохнув, я встал из-за стола и пошел смотреть на пшеницу Высокого Папы.

За калиткой простиралось поле взросших ростков. Я бы сказал, что за месяц пшеница не прибавила ни в росте, ни в весе. Но что я понимал в земледелии?!

«Земледелие составляло основу экономики Карачаево-Черкесии», – услужила память. «Да, спасибо». Все мои познания сводились к урокам географии.

Из-за нарощенных ногтей учитель не могла удержать в руке мел, и с картой работала без помощи указки. Что я мог понимать в земледелии?!

– Ну? – сердито спросил Ефрем. – Чего ты тут? Ты это, иди отсюдова.

Я вернулся в дом. Обе тарелки, в том числе и моя, были начисто вылизаны – я скривился – языком мужа Анны Павловны. Меня обдурили на старый фокус. Пока я щелкал голодным клювом, лишили верного шанса на обед.

2.8.1. Бабушкин секрет

Кабак ломился от посетителей. Деревенские обсуждали рост пшеницы.

Не понимая, какие передо мной открывались возможности, я сел у стойки на стул с подбитой ножкой и, ожидая меню, качался из стороны в сторону.

– Рыбу будешь? – спросил Сергей. – Со вчера лежит.

Я согласно кивнул.

И часа не прошло, как я голыми руками мыл тарелки, вылизанные толстым языком соседа. Мыл дольше, чем если бы эти тарелки были в жире от мяса, с приставшим по ободу картофелем.

– Да, может, не то посадил. Семян-то этих на рынке, – донеслось до меня. – Купишь кота в мешке, а потом куда пойдешь жаловаться?! Некуда.

– Да говорит, Глебовны это, от нее остались.

На отчество бабушки я обернулся.

– Не может такого быть, – отрицал, прихлебывая квас, старый дед. – Если бы от нее, выросли бы уже вооон докуда. Хоть на небо по ним ползи, по колосьям этим.

– Как не может? Ясно тебе говорю, ее пшеница, – кипятился здоровый мужик.

– Ну тогда не растет почему? Там же земля как пух лебяжий. Можно не сажать, само вырастет, – продолжал старый дед.

«Вот ажиотаж! Будто вся деревня озаботилась пшеницей Высокого Папы», – раздраженно заметил я.

– Почему-почему, откудова я-то знаю?! Может, у нее секрет какой, бабы-то сам знаешь какие. Треплются-треплются, а толкового нипочем не скажут.

«Дело было ясное, что дело было темное», – говорила бабушка с выражением крайней теплоты в голосе.

Я услышал запах травяного чая, который она заваривала каждое утро: листья малины, мяты, красной и черной смородины. Увидел запачканный цветастый передник, карманы которого были оборваны по бокам, будто не выдерживали тяжести бабушкиных забот.

Лицо бабушки, которое я помнил смутно, по фотографиям из семейного альбома, встало передо мной в деталях. Большая родинка под правым глазом. Брови темные широкие. Подрагивающие губы – хочет улыбнуться, но сдерживается. Бабушка смотрела на меня с любовью, которой я раньше не замечал.

«Можно годами ничего не помнить, – подумал я, – чтобы за чашкой чая – или тарелкой вчерашней рыбы – вспомнить решительно все и сразу».

«Дело было ясное, что дело было темное», – повторил я про себя. И взволновался так, что чуть не поперхнулся рыбьей костью.

Меня озарила новая великая идея. Если раньше я надеялся узнать рецепт вкусного бабушкиного пива и поделиться им с Высоким Папой, то теперь я собирался помочь Сан Санычу вырастить богатый урожай. Я знал, что упускаю что-то из виду, но не придал значение, ухватился за возможность.

Урожай бабушки связывали с замечательным составом почвы, но сейчас стало ясно, что земля не гарантировала богатую жатву. Ошибся Сан Саныч и в том, что касается семян. Посеяв украденные из бабушкиного подвала, высоких показателей он тоже не достиг. Если не брать в расчет подготовку земли, способ сеяния и прочие неясные мне операции, оставались методы полива и удобрения.

Я вскочил на ноги и радостно посмотрел на бармена, как будто и он был в курсе моего светлого будущего.

– А, не надо, – махнул рукой Сергей. – Я ее котам хотел кинуть, рыбу эту.

Да, на социальной лестнице я сейчас сидел на одной ступеньке с попрошайками. Но измениться все могло в одночасье.

2.8.2. Тайный ингредиент

– Думаю, не нужно поливать ее так часто, – сказал я на аудиенции у Высокого Папы. «Если не поливать, растение становится сильнее», – сказал по телефону отец.

Я представил, как Высокий Папа благодарно пожимает мне руку, а председатель деревни вручает похвальную грамоту. На ней крупными золотыми буквами написано: «За предательство семейной тайны».

Но Сан Саныч был недоволен. Он не этого ожидал.

Я тяжело вздохнул и приступил к запасному плану. Перед тем как идти к Высокому Папе, погуглил, как ухаживать за пшеницей, и из многочисленных советов выбрал.

– Дело в особом удобрении. Его еще бабушка использовала.

Сан Саныч ухмыльнулся.

В конце концов, не имело значения, как получала богатый урожай бабушка. Я волновался лишь об успехе Высокого Папы.

Я дал ему совет. И Сан Саныч его использовал.

Но совсем не так, как я предполагал.

2.9. Высокий Папа не оправдывает ожиданий

2.9.0. Чертов дурак

– Какая бабушка, таков и внучок!

Я не верил ушам.

– А мы восторгались. Какой щедрый урожай, какое вкусное пиво. А там одна химия! – Высокий Папа обвел глазами толпу.

Я опешил.

– Чертова семейка, всех травила, – подвел он.

Я разозлился.

– Неправда!

Я стоял, облитый говном, и бабушка стояла тут же.

И я съел эту кучу говна. И бабушка съела.

Но в отличие от меня, она не заслужила.

Я выскочил из кабака. Рубашка прилипла к телу, к лицу прилила кровь. Голова вмиг стала тяжелой, меня мутило.

«Какой я дурак! Чертов дурак».

2.9.1. Пятно на имени

«Я хотел помочь, просто помочь», – твердил я про себя. Снова и снова прокручивал в голове вчерашний вечер. Десятки раз выслушивал речь Папы о его, пусть не самом лучшем, но зато экологически чистом продукте.

Сан Саныч запятнал имя бабушки и возвеличил собственный бренд.

– Он верно говорил? – смущенно спросил Толик, переводя взгляд больших голубых глаз с меня на Павла Никифоровича.

– Окстись, – отмахнулся тот.

– Я и думал.

Толик радостно кивнул. С тех пор как его овца нашла приют в моем доме, он заметно ко мне потеплел.

– Ну ничего, – сказал Толик. – Я не думал, никто не думает. Чушь собачья!

Я вздохнул. Чем дольше я жил в деревне, тем больше вздыхал.

– Ты виду не подавай, – посоветовал мне Толик, – будь покоен. Покойных молния не ударит.

– Я сам ему про отраву сказал. Соврал. Хотел, чтобы пшеница выросла.

Толик кивнул.

– Это плохо, – сказал я.

– Что? – поинтересовался Толик.

– Не встать на ее защиту. Не оправдать. Она моя бабушка, а я в стороне стою.

– Запомни, сынок, – сказал Павел Никифорович, – никому такая защита не нужна.

Я встретился глазами со стариком. Он был грустен. Кажется, понимал, что себя я хочу оправдать больше, чем бабушку. Ведь именно с этого все и началось.

Толик пожал плечами.

– Разговорами делу не поможешь.

– Каждый думает все, что хочет, – продолжил задавать загадки Павел Никифорович. – Кто об Антонине хочет думать хорошо, будет думать. Что бы ни стряслось. Что бы кто ни сказал.

2.9.2. Полиция мыслей

– Ты что, полиция мыслей? – рассмеялся Кролик. – Будешь по дворам ходить, говорить: «Не верьте Сан Санычу. Бабушка хорошая, я плохой»?

Если бы это помогло, я бы с радостью.

– Расслабься. Везде свои плюсы есть.

Кролик выпил рюмку и потянулся за бутылкой. Я так низко пал, что больше не гнушался его обществом.

– Какие, например?

– Ну вот сидишь, пьешь. Плохо разве?

– Плохо, – ответил я.

История моего поисковика состояла из запросов «почему так плохо» и «что теперь делать».

Но в моей голове по-прежнему было пусто. Никаких ответов, одни вопросы.

– Тебя хоть что-нибудь волнует? – спросил я.

Кролик выпил.

– Хочешь поговорить об этом?

Я махнул рукой.

2.9.3. Где моя самурайская сабля

– Знаешь, я как-то бездомной кошке сосиску снесла. Та не съела, понесла котятам. Котята на чердаке. И вот она на дерево, а сосиска в зубах. С дерева по веткам до чердака. Голодная, но такое у нее сердце большое. Я смотрела на нее, и мне горько, и сладко.

Лизетт уставилась в землю и покраснела. Мы сидели на скамейке перед ее домом. Внутрь меня не пригласили.

– А на тебя смотрю, и ничего не вижу. Ты, наверное, можешь таким быть, точно можешь. Но пока не такой.

– Лизавета! – прервал идиллию отчим Лизы. – Иди, мать зовет. Слышишь?

Девушка устало поднялась.

– Пожарила она рыбу тебе? – спросил Павел Никифорович, подходя ближе. – Лизавета?

– Пожарила, – сказал я.

Павел Никифорович пошел обратно к дому.

Я смотрел на гнездо на водонапорной башне и размышлял, что забыли аисты в глухой деревне, когда могли выбрать любое место на земле. Что я здесь забыл.

– Знаешь, – вернулся старик, – она ведь такая, Лизаветина мать. Послушная. Смирная. Как с такой бабой сладить?! Никак. Слышу, плачет. Тихо плачет и молится. Ну думаю, зря она. А потом стал замечать… не тянет меня к бутылке.

Павел Никифорович словно оправдывался.

– И так подхожу и этак, а не хочу. Из каких стаканов только не пил, не лезет и все.

Я посмотрел на отчима Лизы, и в голове у меня щелкнуло. «Не может быть, – подумал я. – Этого просто не может быть».

– Так что ты это… Ты не думай, что это…

В моей голове бился вопрос: «Где моя самурайская сабля, чувак?»

2.9.4. Атака Лизетт

Узнав, кто передо мной, я понял, что мне казалось знакомым в Павле Никифоровиче. Походка была неуверенная. Перестав пить, дядя Паша не сумел полностью восстановить координацию движений.

Я уставился на отчима Лизы, признавая в нем человека, которого бабушка безуспешно направляла на путь истинный.

Лицо было более-менее нормального цвета, подбородок – чисто выбрит, а заплывшие глаза раскрылись. Он больше не прятался, не шаркал ногами, старался не сутулить спину. Не знаю, полюбила бы его бабушка в таком виде.

– Чего глядишь? – смутился дядя Паша. – Ты не думай, я рассердиться могу. Я тебе все объяснил, как человеку. Твое дело услышать и забыть.

Павел Никифорович скрылся из виду. Я встал со скамейки.

– Уходишь?

Лиза стояла на крыльце.

– Я и не знал, – сказал я.

– Чего?

– Не узнал его. Видел, но даже в голову не пришло.

– Антонина Глебовна на мать не сильно обижалась, – сердито бросила Лиза, – ты не думай.

Мы снова сели на скамейку.

– Он тебя любит. Когда ты приехал, сразу сказал хлопотать. Если бы не так, сидел бы целыми днями голодный. И в деревне о тебе только хорошее говорит. А ты этого заслужил?

«Лизетт явно не в мать пошла. Она не прятала боль, не плакала по ночам и не спасала мою душу исподтишка. И уж точно она не молчала».

2.9.5. Исчезновение Алисы

Если верить Алисе, она была специалистом по падениям. Она не стала бы отчитывать меня за безнравственные поступки. Обозвала бы дураком и потеряла интерес к истории. Искреннее равнодушие Алисы было сильнее моихпереживаний.

Мне этого не хватало. Уверенности в том, что моя судьба не заслуживает внимания.

По пути к дому Алисы я успел задать себе три вопроса: как приветствовать ее деда; как объяснить ему полную незанятость в разгар дня и как скрыть явный интерес к девушке.

Но, подойдя к калитке, я увидел замок. Ставни на окнах были закрыты, в почтовом ящике лежало письмо.

«Дедушка сказал, чтобы я написала записку. Я уезжаю. Алиса».

В ящике лежал карандаш. «Привет, – написал я на обратной стороне листка. – Жаль. Дайте знать, когда вернетесь».

Я положил письмо и пошел, неся разочарование к дому Чудика.

Куда могла уехать Алиса? Вернулась в Петербург? Но куда уехал дед Алисы?

Может, они отправились к тете, которая работает в библиотеке и любит книги? А куда они дели кошку?

Какой заботливый дед! Если бы не он, я бы и записки не получил. Хотя, кто знает, кому она на самом деле адресована?

2.9.6. Удовольствие

– Из-за того что ты холишь и лелеешь свою скотину, к тебе как к дураку относятся, – сказал я, наблюдая, как Чудик в зеленой шапочке гладит корову и вплетает ей в хвост цветы. – А то и хуже.

– Кто тебя разозлил? – улыбнулся Чудик.

Мне стало стыдно:

– Но ведь это правда. Зачем корову гладить?

– А как иначе?

– Как все.

– Убивать животных нельзя, – сказал Чудик. – Это наши братья. Как можно убивать братьев?! Вот коров, например. Ты знаешь, что в Индии корова – священное животное? А ты – убивать. Посмотри на нее, посмотри на Рати. Как ее можно убить. У нее есть имя. Рати с индийского удовольствие. Как можно убивать удовольствие?!

– Не убивать коров ты мог и в городе. Зачем в деревню приехал?

– Если бы я остался там, кто бы заботился о коровах?! Ты сегодня одни глупости говоришь.

Я промолчал.

Чудик немного подумал.

– Тебе не приходило в голову, что не выделяться сложно. Ты этого не замечал?

– Нет, – покривил душой. Я не сделал ничего, чтобы заслужить внимание, а уж тем более – ненависть, деревенских. Не хотел, но оказался под светом их прожекторов, хотя предпочел бы незаметное, спокойное существование.

– Хотя, – продолжил Чудик, – выделяться тоже сложно. Но я не это хотел сказать. Я хотел сказать, что Рати сегодня чудесно выглядит.

2.9.7. Фиаско

– Я хочу разорвать договор аренды!

– Это почему? – спросил Зиновий Аркадьевич.

– Потому. Я хозяин участка. Могу я или нет?

Председатель деревни устало рассмеялся. Он сидел на скамейке рядом с клубом и надеялся избавиться от меня как можно скорее.

– Поди лучше отсюда.

– Нет, – твердо сказал я.

– Да ты знаешь, чего хочешь?! – рассердился председатель. – Сан Саныч дело делает, работу дает. Сейчас уже народ получает за охрану, за посев, за полив. А потом пойдет – и жать нужно, и бочки, и продажа.

Я был не согласен. Я видел разбитые машинами Высокого Папы дороги, пил взбаламученную рабочими воду из колодца. Это ли возрождение жизни в деревне?!

– Так всегда бывает. Хочешь взять, сперва дай.

Я подумал о взятке. Зиновий Аркадьевич прочел мои мысли.

– Не хватит, – сказал он.

2.9.8. Достоинство

– Нужно же что-то делать. Нельзя так оставить!

Павел Никифорович нахмурил лоб.

– Вспомни, сколько бабушка для тебя сделала, – надавил я.

Он остановился посреди дороги, поставил ведро с водой и повернулся ко мне.

– Я помню. Вчера встал – помнил, сегодня – помню. Завтра встану – помнить буду. Что было, то было. Не просто все.

Я обомлел.

– Бабушку обидели, а ты говоришь, не просто!

– Да пойми, что я говорю! – рассердился дядя Паша.

– Что, например? – задохнулся я.

Я думал, он обвинит меня в том, в чем я себя обвинял, но Павел Никифорович оказался благороднее:

– Будь покоен, все еще много раз поменяется. Хочешь ты или нет.

– А как же чувство собственного достоинства?

– Зачем тебе чувство?

Павел Никифорович схватился за ручку ведра.

Я тонул в одиночестве. Никто не собирался тонуть вместе со мной.

– Ты человек взрослый, – сказал дядя Паша, – сам разберешься.

Не знаю, как долго плакала Лизина мать, но результат был ошеломляющий. Теперь я сердился не только на Высокого Папу, но и на дядю Пашу.

2.9.9. Ментальное преступление

Мат стоял в груди, подходил к горлу, срывался с языка.

Я ходил кругами вокруг пшеницы. Представлял, как яростно топчу ее, как она гибнет.

Высокий Папа нанял дополнительную охрану, и теперь на участке постоянно находилось по два-три человека. И чем быстрее росла пшеница, тем зорче за мной следили.

Я мечтал, что Высокий Папа опростоволосится. Что из его идеи пивного порабощения ничего не выйдет. Что Высокий Папа прогорит.

Но пшеница росла. И горю моему не было предела.

Я представлял, как Высокого Папу изгоняют из деревни. Уличают в подлости, ловят на обмане, обвиняют в страшных преступлениях.

Но пока единственным преступником на округе был я.

2.10. Горы

2.10.0. Праздник

– Деревья, которые много лет стоят и все помнят. Пушкина помнят. Ходишь по земле, по которой он ходил, – это и есть праздник. Праздник души.

– Понятно, – сказал я.

– Современники Пушкина там ходили. Такие озера, воздух, райское место! Нигде такого нет больше.

– Ясно.

– И день рождения Пушкина только раз в году бывает!

– Да, – сказал я.

Лизетт отступила.

– На автобусе поедешь?

– Наверное.

– Я соберу в дорогу.

Я вышел из дома и отправился к пшеничному полю. Завидев меня, Ленька напрягся.

– У тебя отпуск, – сказал я.

Мальчишка недоверчиво сверлил меня глазами.

– Я уезжаю. В Пушкинские Горы.

К Алисе.

2.10.1. Картонный Пушкин

День Рождения Пушкина, как уверяла Лизетт, бывает только раз в году.

Но меня не интересовали экскурсии по Пушкинским Горам, я не собирался вздыхать у реки Сороть, фотографироваться на скамейке Онегина. Мне не хотелось смотреть на трость у камина и гусиное перо на столе и ждать, что в домик няни вот-вот войдет поэт.

Я не пошел на концерт, не видел спектакль. Не бродил по выставкам, не принимал участие в конкурсе «Мой Пушкин» и мастер-классах по рифмоплетству. Я не смотрел, как девушки в русских сарафанах и мужчины в народных платьях водят хороводы и запускают в небо воздушные шарики. Не слушал, как они поют романсы на стихи Пушкина, читают стихи и частушки. Не встречал мальчишек и девчонок с нарисованными аквагримом бакенбардами на висках.

Я бродил по Пушкинским Горам в поисках Алисы.

И понял, что Лизетт была права. Чтобы что-то понять в Пушкине, нужно было остаться с ним наедине.

Казалось, дух поэта витает в заповеднике. В любое время, в любую эпоху. Старинный дух времени. Не выветрился до сих пор.

Я встречал Пушкина на мостике через реку, видел его на опушке. И не всегда это был мираж. Вырезанный из картона, он стоял у дороги с букетом цветов. Пригорюнившись, сидел на берегу босой. Босой, но в котелке.

Это был «Мой Пушкин». Я сел рядом, обнял его и загрустил. Подумал и снял ботинки. Из солидарности. Негоже русскому поэту, драматургу и прозаику, одному сидеть без обуви.

Так мы и сидели до вечера.

Тогда я надел ботинки и встал. В пояс поклонился картонной фигуре. Сказал «спасибо».

2.10.2. Кто такая Алиса

– Я Вас там не нашел. Ни Вас, ни Вашего деда, ни тети, что любит Пушкина.

Поездка в Пушкинские Горы плохо сказалась на настроении Алисы. Она была грустной, молчала. Я затосковал по гадостям и колкостям, которыми девушка одаривала меня раньше. Мне не хватало ее рассерженных интонаций.

– Я смотрела балетное выступление, – сказала Алиса, и голос ее дрогнул. – Маленькие девочки в пачках, гуськом выходят на сцену.

Я затаил дыхание

– Я так больше не могу.

Алиса расплакалась.

И в ту же секунду я вспомнил, что Алиса прихрамывала на правую ногу, когда мы искали в поле черную кошку Дину. Девушка не ела блины, каждый день обливалась холодной водой и всеобщую ненависть к себе считала доказательством успеха.

Алиса была балериной. И однажды она упала. И с тех пор, как упала, она больше не поднималась.

2.10.3. О любви как о проблеме

Я никогда не знал настоящую Алису. Общаясь с ней, я имел дело со сломанным человеком, изо всех сил пытающимся вытерпеть поражение. И до сих пор этого не понимал.

– Влюбленность – как вина выпить. С первым глотком по телу проходит волна тепла, и ты чувствуешь приятные изменения. Но это лишь намек. Здесь можно остановиться, и никаких последствий. Второй глоток ты делаешь, понимая, на что идешь. Ты знаешь, что будет дальше. И соглашаешься на все.

Алиса легла на живот и положила голову мне на грудь.

– Некоторые всю жизнь влюбляются на уровне первого глотка, – сказала Алиса, – а некоторые еле-еле справляются с похмельем.

– Что же бывает в промежутке?

Я усиленно пытался понять Алису, но мне нужно было время. Нагромождением слов она закрывалась от меня, и я не мог ее прочесть.

– Промежуток – ни то ни се. Этакое безвылазное болото. Хотела бы я найти золотую середину, но боюсь, это один из тех вопросов, которые человек не может решить. И все это ради его собственного счастья.

– Почему? – спросил я скорее по инерции, чем из любопытства.

– Потому что любовь ради счастья другого.

Я закрыл глаза и попытался вообразить Алису до падения. Я что-то безвозвратно потерял и не знал, что именно.

– Вы все воспринимаете, как проблему. И любовь для Вас проблема. Может, любое чувство? Страх, голод?

– А разве это не проблема, когда человек боится и все время хочет есть? – рассмеялась Алиса. – Я думаю, большинство людей со мной согласны.

Меня пронзила жалость.

Алиса без цели. Алиса без смысла. Потерянная Алиса.

Она бродила ночью одна по округе, ела все, что кладут на тарелку, и постоянно оказывалась в моей постели. Я думал, ей не было до меня дела, но дела ей не было до себя.

– Любовь – это большая проблема, – сказала девушка.

– Невзаимная любовь. Может, Вы никогда не любили?

– Любила. Но он мне не пара.

Мы с Алисой были похожи. Никого мы не любили больше, чем себя. И никого так же сильно не ненавидели.

– Боюсь, Вам трудно будет ее найти, – усмехнулся я почти беззлобно.

– Ну вот Вы, например. Нашли Вы себе пару?

Я кивнул. Я нашел, только она не парная. Как второй левый ботинок.

2.11. Страшное желание

2.11.0. Стихия

Я сидел с чашкой чая на лавке возле дома. Считал безотрадные мысли, что приходили в голову. О деревенской жизни, о безделье, об Алисе.

В самый разгар уныния что-то больно ударило по уху.

Я вскочил, расплескав чай.

Что это? Кто это?

Ухо жгло от боли.

Я озирался по сторонам. Ничего и никого.

Только я решил сесть обратно, ударило в лоб.

От меня отскочила прозрачная горошина. Наклонившись, я нащупал ее в траве.

Холодная градина. Размером крупнее гороха.

2.11.1. По заслугам

Я смотрел, как огромные шарики, переливающиеся на солнце, отскакивают от порога.

Когда град закончился, я вспомнил о Леньке. Сообразил ли он укрыться в амбаре?

Мальчишка стоял посреди пшеничного поля, понурив голову.

– Померла, – сказал он.

Земля, а вместе с ней и ростки пшеницы, была усыпана ледяными горошинами. Я передернул плечами, вспомнив, как больно они падали за шиворот.

Но не успел Ленька выйти за калитку, как показался Высокий Папа.

Лицо у него было красное, опухшее.

Он мычал, махал руками.

Припав к земле, попытался очистить участок от градин. Отбрасывал лед, искал выжившие ростки.

Он был в бешенстве, он был в горе.

Я стоял рядом, готовый утешить. Но Сан Саныч быстро взял себя в руки. Он встал, злобно выдохнул:

– Ты мне заплатишь!

И добавил:

– Заплатишь за все!

Словно я виноват в природном катаклизме. Словно целыми днями танцевал с бубном, чтобы град побил его урожай.

– Ууу, – сказал Высокий Папа.

Убежал, но на полпути вернулся. Опять сказал: «Ууу». Помахал кулаком в воздухе.

Я думал, что хочу поражения Сан Саныча, думал, буду улыбаться при крахе его дела. Но вместо радости чувствовал стыд.

Как ни убеждал я себя, что не виноват, муки совести говорили. Говорили, что я был ментальным врагом пшеницы. Что деревенские остались без работы и зарплаты. Что дороги разбиты, а вода в колодце мутная.

2.12. Судилище

2.12.0. Общественный суд

Считанные часы, и деревня была поставлена на уши. На пшеничное поле пожаловала инспекция в лице Данилыча, подслеповатого деда с окраины и сельского старосты Зиновия Аркадьевича. Должностные обязанности последнего включали борьбу с разного рода стихийными бедствиями.

Действовал председатель четко. Потоптался по прибитым к земле росткам, пару раз вздохнул, почесал затылок.

Высокий Папа не сводил с меня злобных глаз. Он не только махнул рукой на остатки здоровой пшеницы, гибнущей под сапогами председателя, но и сам ее топтал.

Наконец Зиновий Аркадьевич откашлялся и, явно играя на собравшихся за забором деревенских, набрал воздуха в грудь. Он был готов говорить.

Высокий Папа, ожидая, что пришла моя очередь быть растоптанным, тоже задержал дыхание.

– Налицо, – начал председатель, – имеется некоторое, скажем так, вредительство.

Народ за забором издал согласный гул.

– Но причина вредительства не ясна.

– Как это – не ясна?! – воскликнул я. – Не я же этот град устроил.

– Ему слова не давали! – зло крикнул Данилыч.

Председатель громко продолжил:

– Глянем в договор! Его не просто пишут, а как раз для таких случаев.

Я почувствовал, как зеленею от злости.

– В договоре написано: «Арендодатель несет полную ответственность за предоставляемую в аренду землю, охраняет ее и ее содержимое от посягательств».

– Что?!

– Что ты голосишь? Это договор, тобой подписан. Ты Захаренков Иннокентий?

Зиновий Аркадьевич сунул мне бумагу под нос, и я вырвал ее из рук. Невидящими глазами побежал по строчкам.

– Но в договоре не написано, какой штраф положить, – сказал председатель.

– Как это не написано?! – закричал теперь Высокий Папа.

Он подскочил ко мне и попытался выхватить договор. Отпрыгнув в сторону, я показал язык.

Это вмиг меня отрезвило. Я понял, что постоянно оказывался в ответе за то, чего не совершал.

– Интересно, – сказал я. – Во втором пункте написано, что я даже зайти на участок не имею права. Как же мне его охранять?

– Ну, – протянул председатель, возвращая себе договор, – ответственность ты нести должен. А по всему выходит, что не несешь.

Зиновий Аркадьевич почесал репу.

– Вот что, – закруглялся он. – Отдай Сан Санычу денег за аренду. А лист этот порвем, и дело с концом.

Народ опять согласно загудел, но с меньшим удовольствием.

Высокий Папа смерил председателя высокомерным взглядом. Данилыч, хозяин злополучной лошади, роптал.

– Пусть штраф платит, – сказал он Зиновию Аркадьевичу. – Скажи ему, ты же староста.

– Нет у него такого права – штраф назначать, – сказал я, – в договоре не указано.

– А то у меня случай был, – начал Зиновий Аркадьевич, – лет десять назад. Один товарищ решил, понимаешь, козу отдать. Она у него буйная была, аж жуть.

Высокий Папа пошел с участка, гордо подняв голову.

– И вот он, значит, по соседям ходит – никому не нужна. Даже задаром. Он в другую деревню пошел. А мимо санитары из психушки. Он им козу хотел отдать, а они его самого забрали. Через несколько лет выпустили, но все зря. Шатался без дела. Потом спился и умер. Говорят, жена его санитаров звала.

– Надо было жену отдавать, – сказал Толик, – а не козу.

– Надо было! – согласился Зиновий Аркадьевич. – Но где уж теперь.

– А с козой что стало? – спросил я.

– Что, что! Ничего.

2.12.1. Суд Леньки

Если его не было на пшеничном поле, значит он сидел в луже. Мы все сидели в луже, и в первую очередь – Высокий Папа.

Я вышел на дорогу и увидел Леньку.

– Она что, никогда не высыхает? – спросил я, подходя ближе.

Мальчишка поднял на меня полные слез глаза.

– Высыхает, – ответил он и в свою очередь спросил. – Ты что, дебил?!

И зарыдал во весь голос. Что ты будешь делать, когда доверенная пшеница погибает, любимая лужа высыхает, а вокруг одни дебилы?!

– Слушай, приятель, – начал я. – Не обращай на Сан Саныча внимания. Ну покричит и перестанет.

– Тут все рады, когда урожай, – Ленька высморкался в рукав и сопли по всему лицу растер. – А ты рад, что его больше нет.

Сын Анны Павловны выпрыгнул из лужи и помчался домой.

Смотря ему вслед, я вспомнил, как мальчишкой бегал по лужам – и, может, даже этой – в голубых резиновых сапогах. Чем больше брызг, тем счастливее я. Ту радость ни с чем не сравнить, даже с поражением злейшего врага. Но с возрастом доступно все меньше и меньше наслаждений, выбирать не приходится.

2.12.2. Суд Лизетт

– Прости меня, – сказала Лиза.

Узнав о гибели пшеницы и общественном суде, она отмыла дочиста мой дом и приготовила котлеты.

– За что? – спросил я.

– Наговорила тогда… Бессовестная.

– Ничего.

Девушка вгляделась в мое лицо.

– Тебе плохо? – с сочувствием спросила она.

– Бывало и лучше, – улыбнулся я.

Она привстала на цыпочки и поцеловала меня в щеку.

Ничего легче этого поцелуя со мной не случалось. Он был приятным и неожиданным.

Лиза опустила голову. Я смотрел на ее макушку и пытался собраться с мыслями. За окном просигналил автомобиль.

Лиза подняла на меня блестящие глаза и улыбнулась. Я совсем растерялся.

Я не мог понять, как у женщины получается, повиснув на шее мужчины, снимать груз с его души.

Мне захотелось обнять Лизетт, но снова раздался автомобильный гудок. Наверняка соседские куры разбрелись по дороге и мешают водителю проехать.

Я оглянулся на окно. Момент был упущен.

2.12.3. Приговор

Я открыл калитку и ступил на землю. Паутина побитых ростков лежала под ногами. Я присел на корточки и разглядел жуков, копошащихся в мертвечине пшеницы.

Но судить себя я не собирался.

Я уже вынес приговор. Осталось привести его в исполнение.

2.13. Для счастья и для боли

2.13.0. Исполнение приговора

Пару раз взмахнул граблями – вспотел.

Сто раз – устал.

Двести – руки в мозолях.

Отправился в сарай за рабочими перчатками. Нашел задубевшие от грязи бабушкины. Надел, вернулся обратно.

Я махал граблями до темноты.

Одежда пропахла потом, волосы прилипли ко лбу. От напряжения дрожали руки и ноги.

Я ополоснул лицо из рукомойника, съел горбушку хлеба и лег на кровать.

Сон не шел. Перед глазами мелькала желтая паутина погибшей пшеницы. Я тщетно убирал ее с поля: чем больше старался, тем пышнее она разрасталась. Пшеница росла и росла, показались зерна, а я все выкорчевывал ее и топтал колосья ногами.

2.13.1. Провинность

Спина болела, руки ныли. Вчера я был полон сил и хотел поскорее очистить землю, сегодня я не понимал, зачем это нужно.

Нашел грабли брошенными у калитки, взял их и отправился работать дальше. Словно выполняя какую-то провинность.

За предыдущий день я не убрал и десятой доли. Ощущая в голове пустоту, я принялся за работу.

К полудню смертельно устал и проголодался. Никто не приходил справиться о делах, никому я не был нужен. Мое отсутствие во внешнем мире ничего не изменило.

2.13.2. Разделенные забором

Третий день я упрямо махал граблями, избавляясь от следов пребывания на земле Высокого Папы.

Я ждал Алису. Знал, что она придет.

Я чувствовал ее на расстоянии. Мог с уверенностью сказать, в каком настроении проснулась, как себя чувствует, думает она обо мне или нет. Конечно, нет.

– Эй! – сказала Алиса.

Она стояла за забором и смотрела недобрым взглядом.

– Я Вас всюду ищу! – взглянула на часы. – Уже пятнадцать минут.

– Извините, – сказал я.

Она продолжила сверлить меня взглядом. Я бросил грабли и подошел к забору.

– Я уезжаю. Подумала, нужно сказать. А то опять решите, что только о себе и думаю.

Тяжелая земля стала уплывать из-под ног. Алиса вновь посмотрела на часы.

– Куда? – спросил я.

– В Петербург

– Когда?

– Завтра.

Платье на Алисе было премилое: розовый облегающий верх и пышная юбка. Волосы девушка забрала лентой. Казалось, это чудо откроет рот, и польется нежная речь. Но сыпались слова, больно ранящие душу.

– Пойдемте, – сказал я.

Мы шли с Алисой к дому, разделенные забором. Она смотрела в небо, шла легко и весело. Я же, глядя себе под ноги, спотыкался на каждом шагу.

2.13.3. Потеря

Алиса сидела за столом, болтая ногами. Я, отвернувшись к плите, кипятил воду для чая. Смотреть на девушку было больно.

– Вы знаете, что Дина опять пропала? – спросила она.

– Нет. Я этого не знал.

– Еще до той дурацкой поездки. В Горы.

– Да? – спросил я.

– У меня нет времени искать. Да и вообще. Однажды нашлась, найдется снова.

Я представил кошку, разодранную собаками. Лежит и подыхает от ран в одиночестве. Или запер кто в сарае, и она подыхает от жажды.

Поставил чашку с чаем перед Алисой.

– Что же Вы будете делать в Петербурге?

Она прищурилась, словно хотела понять, стоит ли делиться.

– Займусь делом.

– Каким?

– Буду хореографом-постановщиком. Буду лучшим хореографом-постановщиком в стране!

– А я думал, во всем мире. Что же Вы так мелочитесь?

Она рассмеялась.

– Во всяком случае, жалеть себя не буду.

– Это хорошо.

Я не знал, что еще сказать. Она была счастлива.

2.13.4. Прощание

Алиса отхлебывала чай, а я представлял, как обнимаю ее. Как кладу на кровать.

– До свидания, – без предисловий сказала Алиса.

Я встал из-за стола.

– Я Вас провожу.

– Нет, – сказала она.

«Нет», – эхом отозвалось во мне.

«Нет» Алисы – шаровая молния, поражающая на месте. Я опустошен ее «нет», оглушен, отвергнут. «Нет» выступает каплями пота на моих ладонях, бьется в висках, разбивается о стекла невидящих глаз.

– Нет, – сказала Алиса. Неслыханная черствость.

Я безвольно опустился на стул.

Она вышла из дома, а я сидел на месте.

Через несколько минут выбежал за ней. Миновал калитку, выскочил на дорогу – Алисы и след простыл.

Безжалостная, жестокосердная Алиса. Бросила нас с кошкой на произвол судьбы.

В первый раз я подумал о Дине с нежностью. Как о товарище по несчастью.

2.13.5. Вялые поиски

Я отправился на поиски Дины, понимая, что это безнадежная затея. Я хотел помочь животному, хотел помочь самому себе. Но понял, что, преследуя кошку, я цеплялся за любую возможность быть ближе к Алисе.

Я надеялся, что найду Дину и верну хозяйке. Покажусь ей героем и снищу почести. Очарованная моим подвигом, Алиса, ясное дело, и не посмотрит на животное – кому оно теперь нужно?! – протянет ко мне губы. Но я кратким движением головы от благодарности откажусь. Не лыком шит.

Так бы все и случилось, это точно. Но кошку я не нашел.

Возможно, я только представил, что ищу. Мне могло это сниться.

Без Алисы не имело смысл искать ее кошку. Без Алисы ничего не имело смысл.

2.13.6. Смысл

«Должно же хоть что-то иметь смысл?!» – вопрошал я себя.

Захлебываясь неизбывной тоской, я выныривал на поверхность для вдоха. «О чем я думал до встречи с Алисой? Что меня волновало? Чего хотел?» – вспоминал я прежде, чем погрузиться в очередной водоворот печали.

Пойми я, чем выживал раньше, появилась бы надежда на спасение. На возврат к прежнему себе. Старый добрый я. Казался мне идеалом. Спокойный, терпеливый, надежный. Алиса разрушила меня до основания. При ней я был счастлив нервничать, ненавидеть, тосковать.

«Если бы ничего не было», – мечтал я.

Мне хотелось очиститься от всего, что привнесла в мою жизнь Алиса. Я должен был стать собой.

Этой мыслью я бредил: вернуться к истокам, обратиться в нуль, очиститься и очистить. Убрать видимые следы, стереть из памяти.

В тот час, когда Алиса садилась на поезд до Санкт-Петербурга, я вернулся на поле и снова взялся за грабли.

Я не только убирал с земли пшеницу, но освобождал от мусора сознание. Возвращался к началу, когда ничего еще не было. Ни девушки, против моей воли занявшей мысли. Ни пшеницы, против моего желания занявшей землю.

2.13.7. Дружба

– Лизавета сказала, картошку хочешь. Ну-ка пойдем, распилим пару бревен.

Я кивнул и пошел за дядей Пашей.

– Ты это, – сказал он, – Лизавета – девушка хорошая. Ты ведь это, не это…

Я удивленно на него посмотрел.

– Смотри мне. Она добрая, Лизавета-то. Рвется всем помогать. От нее не убудет, но ты-то все равно не пользуйся.

Я кивнул и уставился под ноги.

– Она вся в мать, в Нину Григорьевну, – Павел Никифорович щурился на солнце. – Та еще хуже. Узнает, у кого беда, тут же прибежит. Первая. И ведь попрекать не будет, я-то знаю. Все поймет, рядом посидит. Бывало у тебя, что хотелось, рядом кто посидел, помолчал? – спросил он и, не дожидаясь, продолжил. – У меня бывало.

Он испытующе посмотрел на меня. Видимо, выражение на моем лице ничего ему не говорило. Он замолчал. Молчал всю дорогу до дома Лизетт. Там скинул рубашку, принес из сарая пилу и кивнул на три огромных бревна.

Пилить бревна с дядей Пашей было приятно. Действовали мы на удивление слаженно. Он руководил, выкрикивая: «Тяни на себя вверх, а я снизу» или «Упрись, упрись ногой в бревно». Движение пилы «Дружба» почти не стопорилось.

После распила бревен, я сел на полено, а дядя Паша вынес из дома две кружки холодного кваса.

– На, – сказал он.

Я взял кружку и жадно выпил содержимое.

Из дома вышла Лиза.

– Веничком пройдись, – сказал дядя Паша и пошел в дом.

Лизетт заводила граблями по земле, но щепки, стружки и опилки либо глубже врезались в землю, либо разлетались в стороны. Девушка раскраснелась, засопела.

Я протянул к ней руки. Лиза отвернулась, спрятала лицо.

– Ну что глядишь?! Иди отсюда, мне убираться надо. Слышишь, бери мешок с картошкой и иди!?

Мне показалось, что в голосе ее звучали слезы.

2.13.8. Электронное письмо Алисы

Без темы. Отправлено в четыре утра.

«я вчера с надеждой, с новыми силами, без кошки

я сегодня без веры, без спокойствия и все еще без кошки

я завтра… завтра уже сегодня»

Я ничего не ответил.

Я знал, что Алиса скоро меня забудет. Еще пара дней, и ее письмам найдется другой адресат.

2.13.9. Работа

Я умирал на поле.

И в ежедневном труде находил утешение.

Ходил по земле, перекапывал землю, дышал землей. Она становилась моей.

Алиса бы гордилась. Алиса, которая отдавала себя труду, прониклась бы уважением к моему упорству. Это единственный язык, который она понимала. Язык увлеченного делом человека.

Я убирал пшеницу и видел Алису у балетного станка. Сотни раз взмахивал граблями, а она тысячи – сводила закругленные в локтях руки. Я всаживал лопату в землю, а она поднималась на изуродованные пальцы. Подхватывал сено и боялся, что партнер не удержит Алису.

Она не высыпалась, не доедала, получала травму за травмой. Я уставал, потел, натирал трудовые мозоли. И понимал, что никому, кроме меня, это не нужно.

– Сначала стань кем-то для самого себя, – говорила Алиса. – Когда ты будешь работать для себя, отвечать перед собой за все, что делаешь, у тебя будет главный почитатель таланта. Ты сам.

Я сваливал сено в кучу у забора.

– А остальные пойдут за тобой. Дарить счастье тем, кто готов его принять, – звучал голос Алисы в моей голове. – Можно ли хотеть чего-то еще?!

2.13.10. Люди

– Некоторые люди нам для счастья, а другие – для боли.

Лиза улыбнулась, но я видел, что улыбка далась с трудом.

– Те, которые для счастья, – продолжила она, – спасают нас сейчас. А те, которые для боли, спасают наши души.

Я не думал об Алисе в этом ракурсе.

«Какое счастье, что хоть кто-то на планете может сделать мне так больно. Я спасен!»

– Она бы сказала, что никому человек не причиняет столько боли, сколько самому себе.

Лишенный возможности говорить с Алисой, я мог говорить об Алисе. Мне это было приятно. Иногда я спрашивал себя, вспоминала ли она меня, говорила ли обо мне. Но был уверен, что ей не требуется каких-либо подмен моего существования, потому что и самого моего существования ей не нужно.

– Я думаю, – говорила Алиса, – это великое несчастье – оставаться у кого-то в голове. Влиять на кого-то. Слетать словами и интонациями с чужого языка.

– Ты ее забудешь, – сказала Лизетт.

Я не поверил.

– Когда ты сможешь кого-нибудь забыть, – мягко возразил я, – поделись со мной секретом, пожалуйста.

Лиза опустила голову.

– Ты убрал пшеницу?

– Да. Почти.

Я был горд собой.

– Кто-то все портит, а кто-то – восстанавливает, – сказал я. И не заметил неодобрительного взгляда, что бросила Лизетт.

А следовало бы заметить.

2.14. Угроза

2.14.0. Пьянка

В кабаке было много людей, душно и шумно. Лизетт вышла на кухню, остальные мое появление не заметили. В толпе я увидел Толика и председателя Зиновия Аркадьевича, но ни тот, ни другой не кивнули мне в ответ. Быть невидимкой надоедало.

Столики были заняты, и я устроился за барной стойкой. Сергей налил водку в графин, протер рюмку. Я выпил две. От голода и усталости они показались стаканами.

Обернулся на мужиков за столами. Высокого Папы в помещении не было. Я выпил еще.

– Все? – спросил бармен.

Я кивнул, взял графин и опрокинул в себя его содержимое.

– Все, – сказал я.

На деле «все» только начиналось: мой вечерний моноспектакль и следующие за ним недели раскаяния.

Я выпил мало, чтобы простить деревню, но вполне достаточно, чтобы бросить ей вызов.

– Подвинься, – сказал я сидевшему за ближайшим столиком Ефрему.

Я встал на скамейку. Будто на трибуну взобрался.

– Я за ним убрал! – крикнул я. – Убрал за вашим Папой. Вашим Высоким Папой. Он нагадил, я убрал!

Кто-то встал и медленно пошел к выходу. Я не удержался и посмотрел уходящему в спину. Походка выдавала Павла Никифоровича.

– Я вам новую пшеницу посажу! Сам посажу! Слышите?! Лучше прежней.

Несколько человек во главе с председателем деревни демонстративно отвернулись. Но большинство посетителей восприняли мои слова со смешком. Я услышал: «Нажрался!»

Реакция деревенских разозлила и огорчила одновременно. Не знаю, чего я ожидал. Не аплодисментов же.

Как бы там ни было, у меня появился шанс выговориться. И я говорил. Остается вспоминать, что именно. Что-то про человека и его ответственность.

– Да заткните его!

Аплодисментов по-прежнему не было.

Я неловко спрыгнул со скамейки, направился к бару. Перегнулся через стойку и взял первую попавшуюся бутылку. Закинув голову назад, влил в себя алкоголь.

2.14.1. Разочарование

– Спятил, что ли?

Я пытался открыть глаза, но не мог. Сознание прояснялось на несколько секунд, а потом я снова пропадал в темноте.

– Он свое получит.

Тишина.

– Малый из ума выжил.

Темнота.

– Идиот, да? – с искренним непониманием в голосе.

Я сидел на ступеньках крыльца.

– Это просто никуда не годится, – сказал Сергей. Я разглядел его обеспокоенное выражение лица.

– Что? – спросил я.

– Я слышу осмысленные интонации, – расхохотался Кролик.

Сергей внимательно посмотрел на меня, понял, что с этого момента я в состоянии сам о себе позаботиться, и пошел обратно в Пещеру.

На прощание обернулся и покачал головой. Головой и я качать умею. Предложил бы что-то более дельное.

2.14.2. С похмелья

Голова еще кружилась, но уже болела. Тошнило. В отсутствии кофе я пил растворимый цикорий.

«Я все сделал правильно. Сколько можно молчать?!» Деревня должна знать своих героев.

Я представил реакцию Высокого Папы на мое выступление в кабаке. Что он теперь сделает? Как отомстит? В крайнем случае подожжет мой сарай, амбар, дом.

Мне не было страшно. Несмотря на похмелье, мне было хорошо. Может, стыдно, но хорошо.

Я ощущал довольство своим поведением. Конец я встретил как начало.

«Я покажу Высокому Папе! Всем покажу!» – твердил я про себя.

Сан Саныч может злиться сколько угодно. Он проиграл. Уже проиграл.

И пусть я еще не выиграл, шанс у меня был.

2.15. Возрождение

2.15.0. Иосиф Александрович дарит надежду

Два аиста кружили над пшеничным полем. Они летали низко над землей, выискивали добычу внимательными черными глазами.

– Мышей ловят, – сказала Лизетт. – Такие чистые.

Аисты были ослепительно белые, словно из прачечной.

– Старые? – спросил Ленька.

– Да нет, не похоже. Лет пять им, наверное, – ответил я, хотя понятия не имел. Вроде бы это были взрослые птицы, но биться об заклад я бы не стал.

Один из аистов опустился на кучу сухой пшеницы. Но не удержал равновесие и сполз вниз. Попытался взобраться обратно, и снова не получилось. Зевнул. Зарылся узким красным клювом в ворох соломы. Выудил пару стеблей и взмыл в небо к подруге. Длинные ноги вытянул в полете.

– Это хороший, добрый знак, – в восторге твердила Лизетт, пока аисты над нашими головами обвивались телами в воздухе. Затем расцепились и полетели к водонапорной башне. Опустились в гнездо, затихли.

– Первый раз двух вижу, – сказал Ленька и убежал.

Я заметил на куче соломы белое перо с черной каймой.

– Это Иосиф Александрыч, – сказал потом дядя Паша. – В прошлом году поранился, всей деревней лечили. Думали, помрет. А ничего с ним не сталось. Баба у него, птенцы.

– Вот увидишь, – говорила Лизетт, – это хороший знак.

И я ей поверил. Мне хотелось верить.

Если легендарный аист, сам Иосиф Александрович, летал над моим полем и на счастье оставил перо, у меня все должно получиться.

2.15.1. Восхитительный план

Несколько дней и ночей до этого я гуглил. Искал нужную информацию. И вот, воодушевленный полетом аистов, я приготовился к победе.

У меня был план. Восхитительный план, как все исправить. Вырастить то, что погубил. Доказать, что бабушкина земля дает правильные всходы при правильном хозяине. Обрести уважение деревни, трудясь на ее благо. Восстановить бабушкино доброе имя и пивные взаимоотношения между деревнями. Завоевать самоуважение, в конце концов.

– Так что за план? – оборвал Сергей.

– Я посажу пшеницу. Но не яровую, как бабушка, а озимую!

Я ждал признаки изумления, восхищения. Думал, он ударит себя по лбу и скажет: «Как же я сам не сообразил!» Но Сергей не отреагировал. Смотрел с тем же выражением недоверия на лице.

– Я сам посажу пшеницу. И для этого не нужно ждать целый год, – продолжил я.

Бармен молчал.

– Потому что озимую сажают в конце лета, – растолковал я. – Сразу после яровой!

– Да понял я, – отрезал Сергей.

– И? – спросил я. – Что тебе не нравится?

– Все! Мне не нравится все.

2.15.2. Речь о пшенице, сотах и малине с рыбой

– Нет никого, что ли? – спросил председатель деревни, оглядывая помещение.

Я надеялся, что, не найдя собутыльников, он уйдет, даст мне возможность договорить с Сергеем наедине. Но бармен поставил старожилу графин с водкой.

– Что – все? – тихо спросил я бармена.

Он немного подумал и без обиняков сказал:

– Ты с этим не сладишь.

– С чем? – председателю не было интересно, но других собеседников в кабаке не нашлось.

Сергей молчал, предоставляя мне право самому ответить на вопрос.

– Я хочу посадить пшеницу. Озимую.

Старожил почесал затылок:

– Озимую? Осенью сеют.

– В конце лета, – уточнил я.

– В конце лета, – согласился председатель. – В сентябре прорастает. Через три недели сантиметров двадцать будет.

Вместо того, чтобы поднять меня на смех, Зиновий Аркадьевич продолжил делиться опытом:

– Правда, если снега нет, дожди пошли, она отмокает в воде и все. Пропала. Ее нужно по новой сеять. Только не озимую, а яровую. На том же поле. А если мороз ударит, снег ее закрыл, то до марта просидит.

Председатель выпил.

– В апреле-мае растет, в июне она уже до метра. Колоситься начинает. Растет как соломинка: ничего там нет. А потом наверху образуется колосок. Через время в этом колоске появляются зернышки.

И снова выпил.

Жалея, что под рукой нет диктофона, я надеялся в подробностях запомнить речь Зиновия Аркадьевича.

– Как подсолнух: мы сажаем семечко, а оттуда идет какая-то палка. Вот примерно крупная, такой толщины, – председатель показал диаметр, соединив большой палец с указательным. – До полутора метров дорастает. А потом раз – и что-то раскрывается. И растет. Как шапка круглая. И думаешь: «А как это так, с одной-то семечки!» А вот с этой круглой там их может быть тысяча семечек. И как так?!

Председатель деревни, старожил и просто бывший секретарь райкома партии был истинным романтиком.

Он с воодушевлением выпил и продолжил восхищаться чудесами природы:

– И чем, наверное, семечко здоровей, тем шапка большая. И там стоко вот, – он развел руки, – Вот как в пчелах соты. В каждой штучке находится семечка. С одного колоска может быть и десять, и пятнадцать. Сколько раз вот так идешь в июле, сорвешь колосок. В руке вот так: раз – и она выскакивает. Зерна. Такие вкусные.

Старожил опустошил графин и указал на него бармену. Сергей наполнил.

– А яровую, – кивнул Зиновий Аркадьевич, – сеют в мае-апреле. У нас в мае. В конце апреля почву готовят. Так же пашут, боронят. Та же сеялка идет. Сейчас-то что! Вручную, раньше было, деды наши до революции и до войны сеяли, ты можешь понять?! А сейчас сеялки. Вот идет такая сеялка, метра три-четыре в длину. И туда, в какое-то корыто, туда несколько мешков засыпают. А потом с каждого выходит. В каждом какое-то сделано, из какой-то твердой резины.

Председатель говорил все медленнее и слова подбирал с трудом.

– Маленькие трубочки. И из этой трубочки зерно попадает в землю. А сзади две-три бороны их засыпают. И она, борона, идет, она с зубьями, металлическими, из железа. И она это засыпает, чтобы не видать было, от птиц. И эта яровая чем хороша? Она успевает. С мая месяца уже до августа вырастает. Можно садить сразу после этого озимую.

Он снова выпил.

– А про пиво что-нибудь знаете? – спросил я.

– Пиво делают с ячменя, – обескуражил меня старожил.

– А с пшеницы?

– С пшеницы не делают. С овса. Его тоже сеют, созревает быстро. Вот он влагу любит. С овса делают муку, пряники. Он сладкий.

Председатель выпил.

– Когда созревает в июне, он сладкий. Из него такой сладкий сок. И вот потому, знаешь, кто любит овес? Медведь! – Зиновий Аркадьевич улыбнулся. – Он вот, если придет в овсяное поле, вот он так берет лапой и в рот. Потому что ему нравится. Он все сладкое любит. Овес, малину, мед, рыбу.

– По домам давайте, – сказал Сергей, убирая графин с водкой.

– Бабушка же из пшеницы пиво делала, – сказал я.

– Да, – неожиданно согласился председатель деревни, – пиво со вкусом моего первого поцелуя. Вот была у меня баба, не поверишь, какая…

2.15.3. Засаленный листок

Я шел домой, размышляя, чего стою.

Могу ли я пойти на такое предприятие, как выращивание пшеницы? Что я знаю о зерновых культурах, кроме того, что рассказал подшофе председатель деревни? Как подготовлю землю, посею пшеницу, а потом соберу урожай?

И ведь это не все. После нужно будет заняться пивоварением, в котором я тоже ничего не смыслю. И тут опять вставал вопрос, который занимал меня, когда пшеницу выращивал Высокий Папа: в чем секрет бабушкиного пива? Почему оно имело разом вкус меда, персиков, малины, первого поцелуя и чего-то давно забытого из детства.

На скамейке у дома меня поджидал дядя Паша.

– Я что пришел? – спросил он и полез в карман рабочих штанов. Вынул оттуда горсть смятых бумажек, долго рассматривал.

– Бери, – наконец, сказал он.

Павел Никифорович протянул засаленный листок.

– Когда Антонины не стало, схоронил у себя.

Вместе с телевизором, плитой, большим баллоном с газом и двумя маленькими, а также неработающим холодильником «Морозко».

Дядя Паша пошел к калитке.

Я развернул листок и не поверил глазам.

«Неужели это то, что я так долго искал?! Неужели это рецепт вкуснейшего пива из грустной комнаты?»

2.16. Неожиданный поворот

2.16.0. Страшное открытие

Ступив на пшеничное поле, я ощутил беспокойство. Что-то было не так.

Я огляделся. Грабли валялись там, где их оставил. Желтый стог соломы стоял на краю участка, готовый к сожжению. В кармане у меня лежали спички.

Я наклонился к земле, чтобы подобрать бабушкины рабочие перчатки. В нос ударил едкий запах.

Вот что было не так на пшеничном поле – запах. Воняло хуже, чем на автозаправке.

– Что за черт?! – я бросил перчатки, зачерпнул рукой землю и понюхал.

Забрал новую горсть земли. Тот же результат.

Исследуя поле, я перебирался от одного участка земли до другого. Каждая крупица почвы была отравлена.

– Мать сено просит, – услышал я. – Для скотины.

Ленька стоял у калитки, следя за моими перемещениями.

– Не жгите эту… кучу.

Он указал на стог пшеницы.

– Кучу? – ничего не соображая, спросил я. – Ты запах чувствуешь?

Ленька недоуменно молчал.

– Это же керосин. Вся земля в чертовом керосине!

2.16.1. Так себе дед

– Не поможет уже ничего, земле вашей, – авторитетно сказал Зиновий Аркадьевич. – Зато ведь и не зарастет. Сорняков не будет.

Дед стоял, прислонившись к забору. Обозревал мои земельные дали без особого желания помочь.

Без сомнения, это он проболтался о восхитительном плане посадить на бабушкином участке озимую пшеницу. Проболтался Высокому Папе. И тот отомстил. Расширил конфликт за пределы человеческого понимания.

– Спасибо надо сказать. Не будет хлопот на много лет вперед. – Получившаяся рифма позабавила председателя, и он радостно повторил: – Не будет хлопот много лет вперед.

– Кто-то землю потравил, а ему спасибо сказать?! – предельно широко распахнув голубые глаза, Толик смотрел на старожила.

Зиновий Аркадьевич принял на себя озабоченный председательский вид.

– Чтобы спортить землю, можно любые растворимые соли взять, – авторитетно сказал Зиновий Аркадьевич, будто именно этот вопрос интересовал собравшихся. – Ту же соль, соду. Купорос там, селитру. А про керосин я первый раз слышу. Но, точно Вам говорю, керосином на войне еду травили.

– Зачем? – тупо спросил я.

– Чтобы врагу не досталось, – ответил Толик.

– Насколько все плохо? – обратился Павел Никифорович к старожилу.

– Ну, что-то вверх поднялось, что-то в грунт ушло, – сказал он. – Нужно ждать.

– Сколько?

– Лет десять. А то и больше.

Он покивал головой, соглашаясь с самим собой.

– А сделать что-то можно?

Председатель злобно посмотрел на меня:

– Что делать, что делать! Я ужо сказал, что делать. Погодить, пока само все. Что он корчит из себя?! Спортить землю можно по-разному. Вон, положь побольше чернозема, и ничего не вырастет. Удобрения не те возьми. Тоже мне. Не садил ничего, а ноет, что земля плохая.

Потом повернулся, собравшись уходить. Я бы тоже ушел. От запаха тошнило, кружилась голова.

– Не будем мы годить, – сказал Толик.

– Мы все справим, – подтвердил дядя Паша.

– Справьте, – проворчал старожил. – Кто же вам не дает?! Толку не будет, это ужточно.

– Поглядим, – Толик с вызовом смотрел на старика.

– Справьте, – повторил председатель, как-то скукожившись. И попятился с участка, не поднимая головы.

– Пару машин с землей, – примирительным тоном сказал Павел Никифорович. – И перепахать надо.

– Перепахивайте. Я сказал, что ли, что?! – согласился Зиновий Аркадьевич. – Это ваше дело. Вон у меня был знакомый, вместе служили…

Я был уверен, что, уродись на поле пшеница, председатель бы отреагировал на это не иначе, как словами: «Ну а я что говорил, я же с самого начала говорил. Землю спасать надо! Вот и спасли».

– И все? – крикнул Толик.

– А что надо?

– Как град прошел, так ему допрос, а как керосином землю потравили, слова никому не скажут? – Толик был возмущен до глубины души.

– Ну пошутила детвора, и все, – рассердился старожил, махая на Толика рукой. – Не мое это дело. Лучше надо смотреть.

И ушел.

– Надо еще с ним потолковать, – сказал Павел Никифорович. – Может, скажет что, дед бывалый.

– Так себе дед, – сурово сказал Толик. – Болтает много, а без толку. Зря его звали.

– Ну, как сказать, – сказал я. Благодаря лекции председателя я знал, как отравить землю соперника подручными средствами, не используя керосин.

2.16.2. Избавление от хлопот

– Готов об заклад биться, только сверху плохо. А там убрать можно, новой земли насыпать. Удобрений наложить, чернозема.

Толик вопросительно посмотрел на Павла Никифоровича. Тот кивнул.

Сдается мне, все понимали, что земля на долгие годы потеряла чудесные свойства. И даже если не она была причиной богатого урожая пшеницы, волшебное бабушкино пиво больше не сварить.

Толик ушел, обещая договориться насчет машин с землей, а Павел Никифорович не сводил с меня взгляд.

Я вздыхал и печально смотрел на искалеченный кусок земли.

– Не выглядишь ты шибко печальным, – заключил Павел Никифорович.

Я расслабился и взглянул ему в глаза. Опомнился, стыдливо опустил голову.

– Поди Толику скажи, не нужна земля, – только и сказал Павел Никифорович.

Он ушел, а я все придумывал оправдания, почему не стоит возиться с почвой. Но факт оставался фактом, я чувствовал облегчение. Может, смешанное с разочарованием, но облегчение.

Я нащупал в кармане бумажку с рецептом вкуснейшего пива. Обычный рецепт, ничего особенного. Такими интернет полнился. В нем не было и намека на причину появления в пиве вкусов меда, персиков, малины, первого поцелуя и чего-то давно забытого из детства. Я до сих пор не знал, в чем секрет бабушкиного пива, почему оно было замечательным.

2.16.3. Реванш

– Нужно поговорить, – сказал я, зайдя к Толику. Тот обрадованно закивал головой.

– Пошли со мной.

Оглядываясь по сторонам, завел меня в сад за домом.

– Я не буду восстанавливать поле, – сказал я.

– Ай! – Толик махнул рукой. – Кому какое дело.

Я с удивлением на него уставился.

– Сан Санычу не должно с рук сойти, – быстро заговорил он. – Телегу увел? Увел. Теперь вот поле Антонины, – Толик наклонился ко мне и уверенно постановил: – Нужно дать сдачи.

Я понял, почему вопрос мести не был поставлен при дяде Паше. Тот применил бы миротворческие навыки и пресек бы заговор на корню.

– Ты со мной? – спросил Толик тоном заправского хулигана. И в по-детски наивных его глазах не видно было ни капли сомнения, одна дикая уверенность.

– Мне надо подумать.

Толик не понял. Отступил на шаг, упер руки в боки. Я открыл было рот, но он уже сменил гнев на милость. «Что с этих городских взять? Рохли, одним словом!»

– Я не просто так! У меня думка есть, – сказал он, решив, что для утвердительного ответа с моей стороны нужно взять на себя как можно больше ответственности.

– Понятно, – сказал я.

– Ну иди! – Толик показал на беседку в саду.

Я поплелся в беседку, уже зная ответ.

Я не чувствовал злость. Не таил обиду. Ни на Зиновия Аркадьевича, разболтавшего о моем восхитительном плане, ни на Высокого Папу, его разрушившем. Все, что произошло, должно было произойти. Высший смысл вмешался, попустив злодеяние Сан Саныча.

Возможно, его стоило наказать, но делать это надо не исподтишка, а по закону. Пока же я сам был виноват в горестной судьбе бабушкиного участка. С тех пор как приехал в деревню, я поступал из страха, из понуждения, из корыстных помыслов. Душевным состоянием, недовольством, я словно притягивал к себе несчастья.

«Я исходил не из избытка, а из недостатка, – твердил я, сидя в просторной беседке Толика. – И терял все больше».

Тюль на окнах развевался, стол был накрыт чистой белой салфеткой. Под потолком кружила оса.

Мне стоило остановиться и подумать. И вовсе не над тем, как отомстить Высокому Папе.

– Ну что? – спросил Толик. В руках он нес две рюмки. – Додумал?

– Да, – сказал я.

Толик вручил мне рюмку. Мы чокнулись и выпили.

– Если хотите, можете мне врезать, – я это начал, я должен был и закончить. Вовсе не Высокий Папа.

Я встал из-за стола, чтобы Толику было удобнее воспользоваться моим предложением. Тот стоял, наклонив голову набок.

– Нравится, когда бьют? Сам-то бил кого?

2.16.4. Яблочный призрак

И тут я ему вмазал. Съездил кулаком по лицу.

Так как решение было сиюминутным, проанализировать поступок я не успел. Кулак сжал недостаточно сильно, не прицелился, куда надо, чуть не сломал себе пальцы. Удар был неуклюжим и неумелым, будто неврастеничка руками всплеснула, не решив, что лучше – пощечину отвесить или по щеке потрепать.

Кожа на лице противника была нежная, губы – мягкие и влажные, а весь он словно розовощекий младенец, только что не агукает. Стало противно. Я не ожидал, что физическая реальность чужого лица так неприятно поразит меня и мои руки.

У него дыхание перехватило. Смотрел на меня ошарашенно, тихо мямлил: «Мама!»

А потом, приняв единственно верное решение, Арсений закатил истерику. Разыграл представление. Упал на спину и, падая, головой ударился о собственный шкафчик.

На дверце было нарисовано огромное красное яблоко, прокушенное червяком. Эта картинка встречала меня каждое утро и провожала по вечерам роковой метафорой: жалея дырявое яблок, я трясся от бессилия защитить Наташеньку; а в самодовольном червяке клял Арсения.

Наташенька была хрупкой. Носила банты и белые чулки на резинке. Играла с плюшевым пуделем и любила полдники. Арсений то и дело обзывал ее, развязывал банты, рисовал черным фломастером на голубых туфельках, проедая в самоуважении девочки огромную дыру.

В тот злосчастный день Арсений взял ножницы и обрезал пуделю шерсть, говоря, что у каждого глупого пса должна быть глупая прическа. Приведя пуделя в надлежащий вид, мальчик подошел к Наташеньке. Представил работу собачьего парикмахера. Потребовал конфету в качестве оплаты.

Наташенька заплакала. Началось оживленное обсуждение, есть ли такая работа на свете – собачий парикмахер, и не порет ли Арсений чушь. Мальчик, в семье которого жил боксер, только и мог сказать, что собаке обрезают когти, но это делает папа. У остальных ребят проживали кошки и морские свинки, к парикмахеру они не ходили.

Арсений взял слово и сказал, что, если работы такой и не было, то теперь уж точно есть, и он первый мастер на деревне.

Наташенька ушла рыдать в раздевалку, я топтался у туалетов. Мне давно хотелось поддержать девочку, проявить дружелюбие. И я решил с сегодняшнего дня отдавать ей свои полдники.

Когда я размышлял о полдниках, Наташенька с криком выбежала из раздевалки. Там, у шкафчика, я обнаружил Арсения. Он светился самодовольной улыбкой. Я подошел, протянул руку, чтобы скрыть его улыбку от белого света, но на полпути передумал и съездил по лицу.

Я вмазал Арсению, чтобы он навсегда запомнил, что Наташеньку обижать нехорошо, что нельзя быть подлым червяком в здоровом сочном яблоке. А он, не выдержав моих нравоучений, упал и ударился головой.

– Ма-ма! – заголосил он. И это не было похоже на спектакль.

К великому сожалению, он все забыл. Напрочь. Амнезия.

Целый день вылетел у Арсения из головы – все, чему я хотел его научить, он предпочел не помнить. Только зря силы на него потратил.

Арсения перевели в другой детский сад, а меня стали бояться. Наташенька первая обходила стороной. Все полдники были мои.

К ощущению, что меня боятся, я привык. Я сам себя боялся. Никогда не знаешь, что ждать от человека, который в одних людях видит яблоки, а в других – мерзких червяков.

2.16.5. Поминки

– Смотрю, нравится тебе, когда бьют. Да? – я не знал, что ответить Толику. – Скоро докатишься. Сам себя бить начнешь.

– Налей еще, – сказал я.

Толик вышел из беседки и скоро вернулся с бутылкой. Я подумал, что до того, как приехал в деревню Шахматную, все здесь было намного лучше.

– За упокой земли бабушкиной! За самое драгоценное из того, что мне завещано. За единственное мое богатство.

Я, конечно, ошибся: мое наследство состояло не в земле, не в пиве и не в тайном рецепте из грустной комнаты. Богатство, выпавшее на мою долю, я обрел много позже, когда раскрыл секрет бабушкиного пива со вкусом меда, персиков, малины, первого поцелуя и чего-то давно забытого из детства. Но мы выпили.

– Не далась, значит, никому, – сказал с улыбкой Толик, – земля Антонины.

– Никому, – согласился я. – Никому с этим не справиться. Кроме бабушки.

– Ну, – Толик налил еще, – выпьем за то, что можешь ты.

Я выпил, не представляя, за что.

Сидя с Толиком в прекрасной беседке, я решил, что моя прежняя стратегия не оправдалась. Отныне я собирался действовать, исходя из чувства радости. А если не будет радости, то не сдвинусь с места. И будь, что будет.

Часть 3

3.0. О телесном

3.0.0. Кануть в лето

Десять утра. Слишком рано для человека, который не знает, что ему делать с жизнью.

Я перевернулся на бок и заснул.

Двенадцать. Натянул одеяло на голову, закрыл глаза.

После полудня часто снилась Алиса. Она пожирала меня взглядом, не оставляла шансов на выживание. Мне не хватало ног убежать от нее; не доставало рук оттолкнуть. За считанные секунды Алиса съедала меня с потрохами, только глаза оставались. И вот она смотрит в мои глаза, а я уже не существую.

Два часа дня. Пятнадцать часов прерывного сна. Я закрыл глаза еще на десять минут. Сон больше не выжать. Сон, в котором что-то происходит, в котором жизнь. Сон, где можно быть героем.

Я потянулся и с неохотой встал. В левый висок стреляло.

Выпил холодной воды из чайника. Включил телевизор и, выдвинув табурет в центр столовой, сел напротив аппарата. Я делал так каждый день несколько недель подряд. Совсем как бабушка раньше. Подружки-старушки садились полукругом возле телевизора, бабушка – в центр.

Антонина Глебовна выращивала пшеницу, варила пиво и обеспечивала деревню необходимым. Она занималась огородом и садом, откармливала поросей, вела хозяйство. В перерывах смотрела любимую мыльную оперу: одну и ту же серию утром и вечером. Я же неделями ничего не делал. Сериал и тот не мог выбрать. Смотрел новости и дневные ток-шоу.

Бабушкина слава не давала покоя. Мне было противно сидеть у телевизора, но других занятий я не находил.

Тешась надеждой, что накапливаю энергию для будущих свершений, я сравнивал себя с Ильей Муромцем на печи. К подвигам нужно быть готовым. Но между мной и богатырем было огромное различие: вынужденный покой его не беспокоил.

«Действовать из избытка, действовать из избытка, – твердил я. – Как научусь быть спокойным в покое, мне и движение будет подвластно».

Лизетт давно не приходила, еды в доме не было. Проголодавшись, я сделал бутерброд с сыром. Мне хотелось великих свершений, а я сделал бутерброд. Хлеб с сыром без масла.

Когда ничего не происходит, вопрос: «Что будет дальше?» – не возникает. То же, что и сейчас. Ничего происходило в конце июня и весь июль. Начался август, и все еще ничего.

3.0.1. Герой-любовник

Я потянулся к чашке с чаем. Глотнул, подавился и закашлялся. Сыр с бутерброда упал на пол.

Я наклонился за ним и застонал от резкой головной боли.

Рядом жужжала муха, но резко обернуться и застать ее врасплох я не мог.

На крылечке послышались торопливые шаги.

– Ты почту смотришь? – закричала Лизетт с порога.

Она бросила на стол письмо и стремительно выбежала.

Письмо начиналось без обращения, без приветствия. Как если бы его писала Алиса.

Но письмо было от Лизетт. Крупный детский почерк вместо мелкого и резкого.

«Я на него смотрела, и что-то в выражении его лица было такое милое и симпатичное. И сам он, добрый и нежный. И тут я поняла, что его лицо слишком близко к моему. Нет-нет-нет! Мне нельзя в него влюбляться. Стоп. Стоп. Стоять».

Я отложил бутерброд.

«Что же я делаю?! У него любимая девушка, а я… Ведь можем же мы быть просто друзьями. Но у меня не получается. И он желанием не горит. Он обо мне совсем не думает. Он меня совсем не любит».

Я отхлебнул чай и опять закашлялся.

«А я чувствую себя такой беспомощной. Когда он говорит со мной, смотрит на меня. Зачем он смотрит?! Ох, совсем не то говорю. Надо просто верить друг другу. Просто верить и все. А я вижу, что он любит другую, и мне грустно. Мне больно. И я боюсь ему сказать, что на душе».

Я продолжал кашлять, с трудом разбирая написанное. Головная боль усилилась.

«Почему мы боимся невзаимной любви? Будто что-то у нас украдут, если мы вдруг дадим кому-нибудь это светлое чувство. Но мы же себе его даем тоже. Ведь так хорошо любить! А мы не любим. Пока не поймем, что нас любят в ответ, не даем себе любить».

Я допил остатки чая.

«Ох. Мне нужно, чтобы он сам за меня боролся, потому что у меня нет сил. Он либо поймет, что я ему нужна, либо нет. Ведь так и должно быть. Нужно подождать. Тем более я больше ни на что не способна.

Он все сделает правильно. В любом случае. Я ему верю».

– Листок из дневника, – сказал я, улыбаясь. – Листок из девичьего дневника.

3.0.2. Баня

– Барствуешь, стало быть, целыми днями?

Муж Анны Павловны бил себя по спине мокрым веником. Я сидел на скамье и еле дышал. Исчезал в пару. Таял в жаре. Отсутствие мыслей, отсутствие меня.

Я отрешался. Надеялся, ничто в мире не вызовет во мне больше мысли и чувства. Мечтал о ничто. Представлял бесконечную медитацию. Как было бы хорошо.

Хотя, может, и не было бы.

– Я в твоем возрасте тоже.

Ефрем ухмыльнулся.

– С бабами.

Я подумал о Лизетт. Думать о Лизетт было приятно.

– Пока молодой, погулять надо. Много у тебя баб было?

Я рассмеялся.

– Ну то-то и оно! – сказал муж Анны Павловны. – Гулять надо.

– Мне тут душно, – в помывочной я облился горячей водой и вышел в предбанник. Надел бабушкин халат – чистой мужской одежды ни в шкафу, ни в чемодане не нашлось.

В вечернем воздухе уютно пахло баней. Звездное небо, как в планетарии, было усыпано яркими звездами. Из окон домов струился яркий свет.

Я стоял посреди деревни в бабушкином халате и дышал полной чистой грудью.

Жил здесь и сейчас, можно сказать.

3.0.3. Большая стирка

Я прополоскал белье и натянул между домом и сараем веревку. Увлекшись, ничего вокруг себя не замечал. Пока не почувствовал сильный толчок в бедро.

Оглянулся. Позади меня стояла Ряженка. Овца с белым пятном на лбу выглядела такой же беспокойной, как и соседский кот. Пока я стирал, он вился у ног, возбужденно мяукал, всячески мешал. Забирался на лавку и бился головой о мои локти. В довершение прыгнул на кучу постиранного белья, отложенного для полоскания, и истоптал грязными лапами.

– В чем дело-то? – спросил я.

Животные все чувствовали. Только я – ничего.

С утра натаскал мутной воды из колодца, поставил на лавку таз с водой и принялся елозить бельем по ребристой стиральной доске. Руки быстро покраснели, костяшки пальцев стерлись до крови.

Развесив постиранное, я пошел в дом и занялся приготовлением обеда. Поставил на плиту кастрюлю с водой, открыл консервы.

В дверь постучали.

– Кто там? – крикнул я.

По обыкновению никто не ответил.

3.0.4. Темный эпизод

Я вышел на крыльцо. От сильного ветра хлопала дверь. Развешенную на веревке одежду раскидало по участку.

Я побежал собирать. Трусы на дорожке, майка на кусте малины, рубашка на заборе.

Быстро темнело. Гром гремел все чаще.

Я повесил одежду обратно за минуту до начала дождя. Забежал в дом, закрыл дверь на крючок.

Овца стояла в центре столовой. Она будто окаменела. Соседский кот забился в угол, шерсть дыбом, и рычал на меня.

Я выключил газ под кастрюлей и поставил консервы в холодильник. Аппетит пропал.

«Спокойных молния не ударит», – сказал как-то Толик. Я забеспокоился, достаточно ли спокоен, достал консервы и взял ложку. Холодная тушенка была невкусной. Даже кота она не прельщала.

Свет отключился минут через десять. Я подошел к щитку, посветил спичкой – пробки не выбило.

Свечей в доме я не видел. Наверняка их съели крысы. При свечах можно раскладывать пасьянсы и читать. В темноте можно таращиться.

Гром гремел отрезвляюще громко. Молния била так часто, как могла. Она выхватывала из темноты три пары глаз – безумные котовьи, остекленелые овечьи и ясные мои.

Никогда я не был так близок к осознанию момента. Никогда так быстро не отрешался. На бабушкином доме не стоял молниеотвод, зато висела телевизионная антенна.

3.0.5. Спасение

Проснулся я от стука в окно.

Щелкнул выключателем на настольной лампе, но света по-прежнему не было.

Я вышел на веранду. За окном кто-то водил фонарем по траве.

– Деньги есть? – спросил знакомый голос, когда я открыл дверь.

Уловив мое смятение, дядя Паша посветил себе в лицо.

– Молния в трансформатор попала, на подстанции. На электрика надо, так по дворам хожу, собираю. А то месяц без света сидеть.

– Сколько надо?

Я позаимствовал у него фонарь и вернулся в дом. Нашел кошелек, отсчитал. В конце концов, я этому трансформатору жизнью обязан.

Взяв фонарь и деньги, дядя Паша ушел.

Я затопил печь и поставил чайник.

У меня не было волшебного пива, чтобы обеспечить деревне безбедное существование. Но у меня были деньги. Правда, немного. А что потом?

3.1. О душевном

3.1.0. Баба с ведрами

Я вытащил наверх ведро, полное мутной воды. Поставил на лавку. Подождал, надеясь, что песок осядет на дно. Вылил воду обратно в колодец. Пить ее не годилось.

На другом конце деревни была колонка. Я вышел на дорогу и увяз в грязи. Вся в рытвинах и лужах, разбитая комбайнами.

– Не качает, – сказала соседка Клара, идущая мне навстречу. На плечах у нее лежало коромысло, и, судя по всему, ведра были пустыми.

«Плохая примета», – подумал я. Но сплюнул на землю и переспросил:

– Не качает?

– Все тут поломали, черти, – на ходу бросила соседка Клара.

– Черти?

– Что пахали на поле твоем, – она встала в угрожающую позу. Я заметил, что соседка Клара считает поле не бабушкиным, а моим, и обрадовался. – Все изгадили. А дороги! Смотри на дороги. Месяц почтальона жду, не дождуся. Как застрял со своим лесипедом, так носа не кажет. Как жить-то теперь прикажешь, а?

Я думал, что ответить, но она не стала ждать. Прошла мимо. Сжалилась, оглянулась:

– В Солнечный нужно, там колонка.

Я пошел за соседкой Кларой.

– Да ругаются они.

– Кто?

– Да в Солнечном. Что воду у них всю попили, – продолжала соседка Клара. – Пивом-то не плотим. Что теперь делать, не пойму.

3.1.1. Первый вор на деревне

Первым, кого мы увидели на колонке в Солнечном, был Зиновий Аркадьевич, председатель деревни Шахматная, старожил и просто потребитель чужих водных ресурсов.

Он как раз закончил наполнять огромную канистру и ставил ее в тачку рядом с другими.

– Приветствую, – насмешливо поклонился он.

Соседка Клара по-свойски подошла к тачке и заглянула внутрь:

– Вона сколько уже набрал! А в мешке что?

– Да вот, думаю, мусор выкину.

– А у нас что?

– Так это в другую сторону, – возмутился Зиновий Аркадьевич. – Что мне два раза ходить! Оно мне надо? А мусор у нас месяц как не вывозят. Дороги-то какие, сама видела!

Я встал в очередь за соседкой Кларой и воровато осмотрелся. Не покидало ощущение, что мы совершаем грабеж среди бела дня. В Солнечном поселке жил дед Алисы, который и так был не лучшего мнения обо мне.

Когда я очередной раз оглянулся на дорогу, увидел солидного мужика в белой рубашке. Подходя к нам, он широко улыбался. Это было не к добру.

– Воду у нас берете?

– Берем, – ответил Зиновий Аркадьевич запальчиво. – Где ее еще взять?

– У себя в деревне? – подсказал незнакомец.

– Нету там ничего. И у вас тоже нету, – дед почесал затылок. – Не идет вода, и все. Что за ерунда?

Из крана в шестую канистру председателя капнуло пару раз.

– Пожар был. Всю воду из башни выкачали. Ничего, сегодня машина придет, новую наберем.

– Мы с тобой, как председатели, – начал Зиновий Аркадьевич, – могли бы обговорить.

Я прикинул, во сколько мне обойдется соглашение председателей. Учитывая, что у односельчан деньги не водились, а последние и вовсе ушли на починку трансформатора, во много.

– Давай обмозгуем, – сказал местный старожил.

– Щас, только воду свезу, – сказал Зиновий Аркадьевич.

Он развернул тачку и направился домой. Проходя мимо мусорных контейнеров, дед вытащил из тачки мешок и забросил в бак. Прямо на округлившихся от изумления глазах местного председателя.

– Вы у нас еще и мусор выбрасываете, – констатировал он.

– Выбрасываем, – согласился дед. И, не оглядываясь, засеменил к дому.

– А колодец у вас есть? – спросила соседка Клара, отвлекая от него местного председателя.

Ошалев от наглости, он сдался.

– Оттуда тоже брали. Когда пожар был. Может, набралась, не знаю.

До меня дошло, что в поселке жил дед Алисы.

– У кого пожар был? – со страхом спросил я.

– Да, есть тут один. Странный малый. Ветеринар.

– Ох, – сказал я. Пожар был у Чудика.

3.1.2. Погорелье

В центре крыши зияла дыра. Дверь в хлев сгорела. Внутри чернели обугленные столбы. Чудился запах жареной говядины.

– Рати? – спросил я.

Чудик кивнул.

– Не успел. Задохнулась.

На лице его чернела сажа. На правом локте вздулись волдыри. Он копал могилу.

– Еще лопата есть?

Мы вырыли глубокую яму. Расстелили на земле брезент и с помощью соседей перенесли на него тушу коровы. В опаленном хвосте я заметил вплетенные васильки.

Завернув Рати в брезент, мы положили ее на дно. Засыпали землей. Я нарвал ромашки и воткнул в холмик.

Чудик устало опустился на лавку. Схватился за голову. Начал качаться из стороны в сторону.

Я заварил ему чай: нашел на кухне жестяную коробку с самой вонючей травой, насыпал немного в кружку, залил кипятком.

– Удовольствия больше нет, – сказал он. – Рати, удовольствия, больше нет.

– Будут и другие коровы, – сказал я.

Чудовищное заявление.

– Нет, – сказал Чудик. – Коровы будут, а удовольствие – нет.

– Глупости говоришь. Тебе нужно отдохнуть, ожоги обработать.

Чудик покачал головой.

– Нет, – повторил он. – Коровы будут, а удовольствие – нет.

Чудик поставил кружку с чаем на землю и растянулся на лавке. Я вынес из дома полосатый плед и укрыл его.

– Удовольствия больше не будет, – услышал я, закрывая калитку.

Пока я нес воду из Солнечного, половина разлилась на дорогу. Я занес ведро в дом, переоделся в чистое и отправился в кабак. Надеялся увидеть Лизу.

Я забыл, что с утра мне навстречу шла баба с пустыми ведрами.

3.1.3. Вымышленное величие

Я сел за столик с Зиновием Аркадьевичем и Толиком. Оба молчали, но в воздухе висело напряжение. Словно они что-то обсуждали, но к консенсусу не пришли.

– Лиза! – крикнул Сергей, оглядываясь на кухню. Девушка не появилась, и бармен вышел из-за барной стойки:

– Чего тебе?

– Морс, – сказал я. – И еды какой-нибудь.

Сергей скрылся на кухне.

– Что нового? – спросил я, заводя за столом беседу.

Зиновий Аркадьевич крякнул, Толик нахмурился.

– Понятно, – сказал я.

– Наш председатель, – язвительно произнес Толик, – не понимает, почему должен дороги справлять, колонку чинить. Колодец, опять же, чистить.

– На какие шиши? – не выдержал старожил.

– Сан Саныч всему виной, пусть и платит. Его работяги колонку сломали. А машины дороги разбили.

Председатель снова крякнул.

– Почему вы его так боитесь? – спросил я. – Высокого Папу?

– Как это почему, как – почему?! – председатель раскрыл узкие глаза максимально широко. Похоже, что вопросов о Высоком Папе он боялся не меньше, чем его самого.

– Почему? – настаивал я.

– Скажешь тоже – почему! – слегка поутихнув, сказал председатель.

Сергей принес еду и клюквенный морс. Лизетт пряталась на кухне: только она могла так щедро наделить мой омлет колбасой.

«Если она продолжит меня избегать, придется письмо писать».

Я представил, как вырываю листок из бабушкиного дневника и ищу ручку. В кладовке нахожу тупой огрызок карандаша. Сажусь за дедушкин стол, смотрю в маленькое окошко.

Нужные слова на ум не идут. Ненужные тоже.

Я вожу ее имя по языку, думая, что нащупаю продолжение, но есть только два слога «ли» и «за». Я решительно их записываю.

Замахиваюсь на следующее слово, но нет. Нет слова.

Приписываю к имени пару букв «а». Бесполезно вожу карандашом по бумаге. Получаю длинную череду завитков – рисунок напоминает телефонный провод.

«Не понимаю, почему девушки так любят эпистолярный жанр», – думаю я.

Откладываю карандаш, комкаю бумагу и выхожу из кладовки.

– Почему? – спросил я.

– Почему-почему?

Зиновий Аркадьевич немного помолчал.

– Да, почему вы все его так боитесь? – усмехнулся Толик.

– Да не упомнишь уже, почему, – ворчливо ответил председатель. Семя сомнения я в него заронил.

Я призван был развенчать культ Высокого Папы в деревне, развеять о нем миф. Ведь величие Высокого Папы зиждилось на страхах окружающих. Нет страха – нет величия.

Из кухни вышла Лиза.

3.1.4. Выяснение после объяснения

– Как у тебя дела? – спросил я. И понял, что в первый раз интересуюсь ее делами.

– Делаются, – тихо ответила Лиза.

Выглядела она чудесно. Красивое длинное платье, которое я раньше не видел. Волосы уложены, шея открыта.

Мы вышли из деревни и направились в клуб. Сегодня он не работал, но гулять больше было негде.

– Спасибо за омлет, – сказал я.

Девушка улыбнулась и подняла на меня глаза.

– Ты грустный, – заметила она. – Случилось что?

– Нет. Не знаю. Пожар был у друга.

– Дом сгорел?

– Нет. Дом целый. Сарай сгорел и хлев.

– Жалко, – сказала Лиза.

– Все в порядке. Я думаю, с ним все будет в порядке.

Она улыбнулась. Подойдя к клубу, я сел на скамейку.

– Иди сюда.

Я притянул девушку к себе, уткнулся носом в ее живот. Лиза дрожала. Я отстранился и поднял голову.

– Чего тебе? – серьезно спросила она.

Посадил ее к себе на колени.

Тело девушки было напряжено. Голову она отворачивала.

– Можно тебя поцеловать?

– Зачем?

– Потому что хочу.

– Ты не любишь, – печально сказала она.

– Мне с тобой хорошо.

Лиза повернулась ко мне и долго смотрела в глаза. Я ждал, что она поцелует меня. Но она встала.

– Сходи со мной до дома, – попросила она.

– Конечно.

Некоторое время мы шли молча.

– Где вы теперь воду берете? – спросил я, чтобы разрядить обстановку.

– Дядя Паша к соседу ходит. У него в колодце чистая.

– Это удобно.

Лизетт резко остановилась посреди дороги.

– Скоро думаешь ехать?

– Ехать?

– В город.

– В смысле, домой вернуться? – желание смешивалось во мне с жалостью. «Какое она написала красивое письмо, и как косноязычна сейчас». – Не знаю. Не думал об этом.

– А я думала.

Глаза Лизетт блестели. Я не мог поверить, что все это происходит.

Я подошел к ней и обнял. Она расплакалась.

– Сегодня я только и делаю, что всех утешаю, – заметил я.

– Я буду скучать. Ты знаешь?

– Тихо, – сказал я. – Все будет хорошо.

Теперь она смеялась.

– Хорошо? – переспросила она.

Оттолкнула меня.

– Не нужно со мной ходить.

Смотря ей вслед, я подумал об Алисе.

Они обе от меня уходили. Одна – потому что любила, другая – потому что нет.

3.1.5. О пьянстве как необходимости

Я вернулся в кабак и заказал водку.

– Опять будешь? – спросил бармен.

– Не твое дело.

Сергей поставил передо мной бутылку. В графин не перелил, рюмку не подал. Я глотнул из горла.

– Пьешь? – спросил дядя Паша, усаживаясь возле.

– Как вас много. Я один, а вас много. И все вы меня судите, – сказал я. – Не тебе меня судить!

– Не мне, – согласился он. – А ты меня судишь?

– Правда? – я рассмеялся. – После всего?

Хотел устыдить дядю Пашу, но совестно стало мне. Последний час я шокировал себя жестокостью. По отношению к Лизе, ее отчиму, Сергею я был несправедлив, понимал это, но сдержаться не мог.

– Если бы я не пил тогда, – сказал дядя Паша, – я бы утопился.

Помолчал немного и спросил:

– Как думаешь: было бы лучше, если бы я утопился?

Я поставил бутылку на стойку.

– Нет, – ответил я. – Лучше бы не было.

– Не буду я говорить, легче все одно не станет. Но хочется пожить. Понимаешь? Пожить спокойно.

Я хотел того же.

Вспомнил вес Лизетт на коленях. Молочный запах ее тела. Нежную кожу.

– Ты мне как внук, я Тоне обязан. И хочу, чтоб ты знал…

– Все в порядке, – оборвал я его. – Не надо. Не надо ничего объяснять.

Павел Никифорович смущенно улыбнулся. Он благодарно кивнул.

– Пошли, нечего сидеть. Дела надо делать!

– Какие? – спросил я.

– Важные! – рассмеялся дядя Паша.

Знал бы он, как в ту минуту был прав. Деревня ждала решения наболевших вопросов, и только я мог помочь.

3.2. Гниение

3.2.0. Витин подорожник

Чудик приложил к ожогу на локте подорожник. Он был в той же желтой шапочке, что и накануне.

– Давай.

Я взял бинт и помог ему наложить повязку.

– Кажется, мази есть, – сказал я. – Специальные. Называются: противоожоговые. Тебе ли не знать?

Он хмыкнул.

– Животных тоже подорожником лечишь?

Он снова хмыкнул, на этот раз громче.

– Чай хочешь? – спросил я, не зная, чем еще помочь.

Чудик улыбнулся.

– Странный ты стал, – сказал он. – Того и гляди, корову заведешь.

– Витя!

В дверь постучали и на пороге показался сосед Чудика.

– Здорово!

Мы пожали друг другу руки.

– Коза захворала. Поди, посмотри.

Чудик кивнул и пошел на вызов.

«Вот и славно, работа отвлекает», – подумал я, перехватывая взгляд соседа. Видимо, он то же думал: не знаю, хворала ли коза, но с того момента, как умерла Рати, животные поселка Солнечный были подвержены самым разнообразным заболеваниям.

3.2.1. Хороший вопрос

У поворота к деревне Шахматная стояла Лиза. Она увидела меня и потупила взгляд.

– Добрый день, – улыбнулся я.

– Добрый.

Она была бледной, теребила пальцами пояс от платья.

– Сегодня замечательная погода, правда?

Солнце светило, но жарко не было.

– Я тебя обидела?

– Когда?

– Вчера.

– Я не заметил.

Она с сомнением склонила голову набок.

– Врешь?

Я представил, как касаюсь ее губ своими.

– Не вру, – ответил я. – Ты кого-то ждешь?

– Нет, – сказала Лиза. – Пошли.

Она развернулась и почти побежала.

– Стой! – я схватил ее за руку и притянул к себе.

Она смотрела на меня и улыбалась. Сжимала мои пальцы своими.

Загудел садовый трактор. Мы расцепили руки. Мимо проехал Зиновий Аркадьевич, скользнув по нам саркастическим взглядом.

– Пошли? – повторила Лизетт.

Пока я раздумывал, как снова поймать ее в объятья, девушка взяла инициативу в разговоре.

– Яблоки собираешь?

– Яблоки?

– В саду, – уточнила она. – Собираешь яблоки?

– Собираю, – солгал я.

– Молодец, – похвалила она. – Я приду, варенье варить.

– У меня мало яблок.

Прошлый разговор о бабушкиных яблонях закончился тем, что Лиза обнаружила обман. В тот раз я не ухаживал за деревьями, в этот – за плодами. Я с ужасом понял, что не знаю, где лежит палка с пластмассовой чашкой на конце, с помощью которой достают яблоки с верхушек деревьев.

– Хм. А что…

– Знаешь, – перебил я ее. – Они цвели плохо. А потом град, ветер. Наверное, не повезло.

Когда мы дошли до калитки Лизетт, она тихо сказала:

– Я не хотела тебя обижать. Тогда.

– Все нормально.

– Хорошо.

Она скрылась в доме, а я поспешил в свой сад.

3.2.2. Попытка бегства

Сад ломился от яблок. Ступив в высокую, никем не кошенную, траву, я ощутил подошвами их гниющие телеса.

Яблоки пренеприятно чавкали, выбивались из-под ног. Куда бы я не шагнул, поскальзывался на их разлагающейся плоти. Давил их и сам давился от подступающей тошноты.

Но и на деревьях яблок было не меньше. Под их тяжестью ветки клонились к земле. Куда деть такую прорву от праведного гнева Лизетт, я не представлял.

«И за неделю не соберешь», – прикинул я.

Взгляд упал на подвесные качели. Я встал на доску и, смотря в небо сквозь листву, стал раскачиваться.

Ржавые цепи скрипели, яблоня ныла, я улетал далеко-далеко от земли. Взмывая вверх, становился свободным от проблем. Я нашел лучший выход из положения, но ветка, к которой были привязаны качели, скверно затрещала. Я спрыгнул.

– Вот дурак.

Качели лежали на земле, яблоки гнили.

Яблоки гнили в моем саду, и я гнил вместе с ними. Гнил с самой сердцевины: вместо любви к настоящему испытывал неприязнь к прошлому. К яблокам, к червям, к самому себе.

Это никуда не годилось.

Я запустил руку в траву, преодолевая тошноту, нащупал крепкий плод, отряхнул его об штанину. Смело надкусил. Прожевал, проглотил. Яблоко было чистое: ни червя, ни червоточины.

Так все и началось.

3.3. Рождение сверхновой

3.3.0. Яблочный дракон

Перекусив бутербродом с печеночным паштетом, я взял плетеную корзину и уверенно направился в сад. Жаждал как можно скорее собрать яблоки. Нетерпение сводило мышцы, сжимало челюсть.

Я нагнулся и развел траву, что приходилась мне по пояс, рукой. Подобрал пару яблок и бросил в корзину. Снова отодвинул траву. Обжегся о крапиву.

Я поднимал яблоки без разбору, не брал лишь откровенно гнилые. Но плоды были крупные, и спустя несколько минут корзина наполнилась доверху. Пришлось взять тару побольше – огромный медный таз, в котором бабушка еду свиньям готовила.

Устав работать внаклонку, я сел на корточки. Сорняки лезли в глаза, нос и уши. Щекотали лицо. Царапали руки. Я нащупывая яблоки. Иногда слышал, как за спиной падают новые. Но, не обращая внимание, постепенно пробирался вглубь сада.

Когда место в тазу кончилось, я пошел в дом. Постелил на пол газеты и высыпал на них собранные фрукты. Вернулся в сад.

От долгого сидения на корточках по ногам бегали мурашки. Кожа чесалась, плечи и шея ныли. Теперь я жаждал наступления темноты, когда по праву смогу закончить работу и отдохнуть.

От крепкого яблочного запаха тошнило. Есть не хотелось. Хотелось пить. Я представлял воду. Воду в чайнике, в рукомойнике, колодезную в ведрах и дождевую в бочках под водостоком. Во дворе я набрал ведро прохладной дождевой и опрокинул на голову.

Всю ночь мне снились яблоки. Я срывал и срывал их с веток. На месте сорванного плода отрастало три новых. Яблоки в сухой ладони горели жарким пламенем. Я обжигался, ронял на землю, но что-то неудержимо заставляло меня тянуться к следующему плоду.

3.3.1. Зима в достатке

С утра от мысли о яблоках стало плохо. Мурашки все еще бегали по ногам.

«Можно продать яблоки на базаре, а потом целую зиму жить в достатке», – убеждал я себя.

Надеялся увидеть грандиозные результаты вчерашнего труда, вдохновиться на новые подвиги, но на полу лежали сморщенные, с гнильцой и темными пятнами на кожуре плоды.

Накануне я не присматривался к яблокам и подбирал с земли любые. Теперь взял за правило класть в таз здоровые, сочные плоды. Но, отбрасывая неподходящие в сторону, я снова и снова поднимал их для проверки.

Работа пошла медленнее. К вечеру я собрал два таза. Высыпал на пол. А утром увидел, что большинство яблок потемнело.

Что-то я делал не так. Но что? Не стоило класть яблоки на пол? Или надо было насухо вытереть каждое? Что бабушка делала с яблочным урожаем?

Я взял ближайшее к себе яблоко и откусил. Оно было кислое.

Крутя плод в левой руке, правой набрал запрос в гугле: «как хранить яблоки». Интернет не работал.

– Чего гниют? – переспросила Анна Павловна, когда я принес ее скотине таз дефективных плодов. – Откудова я знаю, чего?

3.3.2. Злостный разбойник

На следующий день я возобновил работу. Но решил собирать яблоки с деревьев.

Несколько часов срывал плоды, притягивая нижние ветки руками. К яблокам подходил критично, оставляя висящими маленькие, в точках, плоды. В таз я бросал большие, без видимых повреждений.

Руки ломило, ноги от усталости дрожали под моим весом. Но я не прекращал работу, делая перерывы только на легкий перекус бутербродами и чаем.

– С ума спятил?! – крикнула Лизетт, застав меня за работой. – Чего делаешь?!

– Собираю, – ответил я и кинул очередное яблоко в таз. Будто не этого она хотела?!

Лизетт в ужасе ахнула.

– Сколько?

– Ну, не знаю. Несколько тазов.

– Несколько тазов, – эхом повторила она.

– Да в чем дело-то? – спросил я.

– Они же спортятся!

– Почему?

В отличие от Анны Павловны, Лизетт что-то знала.

– Ты их перебил! – она опустилась на колени перед тазом и стала с нежностью перебирать яблоки. – Нельзя бросать.

Я подошел к Лизетт.

– Ладно, я больше не буду.

Я наклонился к девушке, взял ее за плечи так бережно, словно она была яблоком и я демонстрирую, что все понял, и поставил на ноги.

Лизетт в моих руках съежилась. Смотрела сердито. Я отступил, боясь, что она зашипит и укусит меня за руку. Но она лишь покачала головой.

– Завтра праздник. Яблочный Спас. Пойдешь?

3.3.3. Праздник урожая

– Что будешь с яблоками делать? – спросила Лизетт.

– Пирог испеку.

Мы как раз подошли к столу бабы Томы, на котором были расставлены тарелки с яблочными пирогами, пирожками с яблочной начинкой и шарлоткой. По углам стояли вазы с яблоками.

– Большой пирог будет, – заметила Лизетт.

Я купил нам по куску шарлотки, и мы перешли к соседнему столу. Здесь были банки с яблочным вареньем, яблочным джемом, яблочным повидлом и яблочным пюре.

– Я могу варенье сварить, – предложила Лизетт.

Следующая лавка была представлена оладьями с яблоками и блинами с яблочной начинкой. Около нее жевали приезжие.

– Или в город отошли, семье. У дяди Толи машина, заказать.

Пастила из яблок, яблочный мармелад и карамелизированные дольки яблок ждали покупателей у стенда, представленного Солнечным поселком.

– Или засушить, пока не сгнили, – сказал я.

Яблочный праздник надоедал. Яблоки были на столах и под столами, яблоки были в руках, во рту. В саду у меня висели яблоки. Дома на полу ждали яблоки. Они были везде: я закрывал глаза и видел яблоки.

– Не будешь кидать, не сгниют. Если в подвал снести.

Самый большой стол у клуба был заставлен керамическими изделиями: кувшинами и кружками с изображениями яблок, а также различными украшениями интерьера в виде них же. Здесь заправлял дед с окраины деревни.

– Пить хочу, – сказала Лизетт.

– Наверняка в кувшине вода. И непросто, а из яблок, – усмехнулся я, беря в руки керамическую поделку. – Или компот из яблок. Или яблочный сок.

Яблочный сок. Яблочный сок. Хотя…

– Знаешь, – сказал я. – У меня созрела идея.

«Еще одна. Еще одна идея, – подумалось мне. – Созрела как яблоко, четко в срок».

3.4. Пробная попытка

3.4.0. Весь в бабулю

Помня наказ Лизетт, яблоки я отправлял в корзину максимально бережно. К тому же отбирал здоровые, не поврежденные плоды.

Работал я медленно. Казалось, в очередной раз наклонившись к тазу, распрямиться не смогу.

Я кряхтел, вкладывая в силу звука остатки силы воли. Чтобы обратить духовное устремление в физическую мощь, японские воины испускали боевой клич «киай». Я кряхтел.

Кричал кто-то другой. Навязчиво. Мешал мне думать. Я отгонял крик как назойливую муху, но он становился громче.

– Эй!

Я испустил последнее боевое кряхтение и пошел к калитке.

– Здорово! – сказал Сергей. – Лиза сказала, помощь нужна.

«Надеюсь, больше она не сказала», – с подозрением поглядел я на Сергея.

– Яблоки собираю. Немного осталось.

– Немного так немного, – бармен закатал рукава рубашки.

Я проводил его к тазу с яблоками, и Сергей приступил к делу. Кряхтеть, пусть даже и воинственно, стало неудобно. Вообще стало неудобно. Сергей работал сноровисто, серьезно. Он и не подозревал о моей новой сумасшедшей идее.

– Не рви их, – сказал бармен.

– Почему?

– Это зимние. Вон те можно.

Сергей показал глазами на несколько деревьев. Я усмехнулся.

Он помолчал, а потом спросил:

– Не мое дело, но куда ты их денешь?

– Есть одна мысль, – сказал я, не решаясь поделиться с барменом.

Перед глазами встала картина с похвальбой в кабаке и последующим травлением земли.

– Только Сан Санычу не продавай, – сурово сказал Сергей.

– А ему зачем?

«Может, Высокого Папу озарило той же идеей, что и меня? И судьба моя в деревне – постоянно переходить ему дорогу».

– Скупает по дешевке, отвозит в город. А там перепродает.

Сергей внимательно следил за моей реакцией.

– Ладно, – сказал я. – Пойдем. Только никому ни слова.

Мы вместе зашли в дом.

– Это здесь, – я повел его к грустной комнате.

– Вот, – сказал я, протягивая Сергею старый обрывок газеты. На полях дедушкиным почерком был написан рецепт слабоалкогольного напитка.

Сергей присвистнул. Потом поднял на меня глаза:

– Весь в свою бабулю, – сказал он.

3.4.1. Первая партия

Первое, что я представлял по пробуждении – яблочный сидр. Думал о нем в течение дня. Рисовал цвет напитка в стакане, шипящие пузырьки. Чувствовал сладкое послевкусие. Сидр занимал мои мысли, словно я был завзятым алкоголиком.

Рецепт бабушкиного пива не был волшебным. Скорее – традиционным, с использованием обычных ингредиентов. Рецепт сидра из грустной комнаты также не отличался от общеизвестных. Но я выучил его наизусть.

Подготовив теоретическую базу, нашел трехлитровые банки. Осторожно обдал их кипятком. Наточил ножи, почистил и мелко нарезал пару яблок. Положив ломтики между тарелок, навалился своим весом. Яблоки выскользнули из-под рук. Тарелки, звякнув, разъехались в стороны.

В поисках подходящего инструмента я обследовал дом, обошел деревню. К рабочему столу вернулся с мясорубкой, теркой и пластиковой овощерезкой бабы Томы. Анна Павловна одолжила деревянную толкушку.

Полтора стакана приготовленного яблочного пюре я выпил в процессе. И из двадцати килограмм яблок вышло две неполные трехлитровые банки.

Яблочная мякоть, кожура и косточки усеяли горизонтальные поверхности дома. Я переводил взгляд с банок на отходы и внушал себе, что усилия не напрасны. Я знал, что после того, как пюре забродит, мне придется его процедить.Полученного сока не хватит и на две банки.

Одна несчастная трехлитровая банка из двадцати килограмм яблок.

Я добавил в пюре сахар, на горловины банок надел презервативы. И принялся ждать.

3.4.2. Передник

– Особо-то не надейся, – сказал Сергей. – Ведь не забродит еще.

Он приходил с утра, приносил пустые ящики для яблок и всевозможные страхи и опасения.

– Забродит, – ответил я, улыбаясь.

В ожидании мы собирали яблоки.

Я взял старую лестницу, сколоченную из двух жердей и поперечных палок, и приставил к одному из деревьев. Забрался наверх.

Балансировать на лестнице с корзиной в руках было неудобно. Розовощекие пышные бабы из советских фильмов собирали яблоки в длинные юбки. Я слез и пошел в дом. Отыскал бабушкин передник, надел его и полез обратно.

Обман не удался. Когда я был на вершине, ступенька подо мной треснула. Много лет благородно выдерживала она хрупкую бабушку, но меня, пусть и в бабушкином переднике, не вынесла.

– Ты как? – спросил Сергей.

– Нормально.

Я ободрал кожу и подвернул ногу. Но с лестницы спустился только на одну, сломавшуюся, ступеньку.

– Ладно, слазь. Я починю.

Когда я спустился вниз, бармен с грустью уставился на передник. Пятна от ягод въелись в застиранную цветастую ткань. Карманы по бокам оборвались, будто не выдержали тяжести бабушкиных забот.

Сергей отвернулся от нахлынувших воспоминаний. Теперь и ему стало неудобно.

3.4.3. Лестница

В хозяйстве бабушки мы нашли несколько подходящих для перекладины брусков.

– Сколько, говоришь, яблок на литр пюре ушло? – озабоченно спросил Сергей.

– В идеале, килограмма два. У меня из трех кило вышло.

Сергей прикинул в уме и сказал:

– У тебя нет столько яблок.

– Для чего? – не понял я.

– Ну смотри. Бочка от пива по сто литров. Для деревни одной бочки мало. Про Солнечный я вообще молчу.

Мы положили лестницу на землю. Сергей приставил один из брусков.

– Можно попросить в деревне, – с сомнением сказал я. – Это же для общего дела.

– Ты бы поспешил.

Я не понял.

– На неделе машины в город ездили. Да заготовки у всех. Сан Саныч яблоки скупает. Дождешься, что ни у кого их не будет. Так, что ли?

– Пошел бы ты лучше в кабак, – рассмеялся я.

Бармен пожал плечами.

Я задумался. Как крепить лестничную ступень. Проблемы нужно решать по мере поступления, это все знают.

3.5. Яйца в корзине

3.5.0. Одни проблемы

Председатель деревни ковырял в зубах, Павел Никифорович кивал головой, Толик обводил взглядом присутствующих. Анна Павловна с мужем ждали, что выскажется кто-то другой.

– Сколько надо-то, сынок? – решилась баба Тома.

И после нее заговорили все и разом.

– А коли не выйдет? Коли урожай к чертям? – беспокоился дед с окраины.

– Не угомонится все, – усмехался Зиновий Аркадьевич.

– Да в город тебе надо, парень! – говорил Ефрем, махая на меня рукой. – Зима скоро. Замерзнешь.

Данилыч, лузгая семечки и бросая шелуху на пол, гаденько улыбался. Но на него я в тот момент злился меньше, чем на остальных.

До собрания я обговорил с деревенскими идею варить сидр, спросил, сколько яблок может передать мне каждый, и ни один не высказал лично то, что сейчас высказывал при всех, в общем шуме, чужими голосами укрепленный в сомнениях.

Я поднял руку:

– Слушайте!

Мой голос потонул в гомоне.

– Слушайте!

– Вот что, – вкрадчиво начал Высокий Папа, выходя на свет из темного угла. И враз все замолчали. – У этого… предприятия невнятные перспективы.

Я понял, почему Сан Саныч внушал деревенским страх и трепет.

– Молодой человек, рисующий перед вами бочки, полные сидра, забыл сказать, что ни разу его не готовил. Так?

Я молчал.

– Может, он и компот яблочный не варил, мы же не знаем, – заметил Высокий Папа, и в кабаке послышался смех.

– Чтобы приготовить сидр, нужно разбираться, – продолжил Сан Саныч. – Например, за влажностью следить, за температурой. А то ведь не забродит, сусло не выйдет. И хранить нужно не абы где. А где он будет его хранить?

От напора я растерялся.

– Я не дам ему и гнилой падалицы, – сказал мой оппонент, обратившись к толпе. – Потому что большей глупости я давно не слышал.

Высокий Папа был образован. Вот что заставляло людей слушать его. Он вертел фактами, как ему было выгодно, и никто этого не осознавал.

На полпути к выходу из кабака Сан Саныч бросил:

– Я антоновку беру по тридцать рублей.

– У меня как раз много, – сказал муж Анны Павловны.

Данилыч не сводил с меня мутных глаз.

– Я никогда не готовил сидр, – сказал я. – И да. Все, что может пойти не так, наверняка пойдет не так. Но я это сделаю. Возможно, не выйдет. Или выйдет, но плохо. Но я сделаю.

– Молодец, сынок, – рассмеялся дед с окраины и встал из-за стола, подтягивая штаны.

– Сколько яблок в саду твоем сгнило? – спросил муж Анны Павловны. – И не жалко тебе! А мы и заготовить можем, и деньги выручить.

– Сан Саныч и рад на вас, дураках, навариться, – вступил в разговор Толик.

– Не очень-то он себе и берет, – сказал дед с окраины, оборачиваясь. – Больно ты можешь за яблоки взять. Их везде много.

– Так если много, может, на сидр отдать? Глядишь, что и выйдет.

Жители стояли вокруг меня с кислыми минами. Яблоки висели на деревьях, но их было жаль.

– И кончай сорить, Данилыч, – рассердился, наконец, Сергей.

3.5.1. Круговорот яблок в деревне

– Вон тебе, – сказал Зиновий Аркадьевич, указывая на два ведра гнилых, явно подобранных с земли яблок. – Может, потом еще донесу.

– Спасибо, – сказал я, принимая подаяние. Яблоки были на выброс. – Только в следующий раз получше принесите.

Бессменный председатель деревни осклабился.

– Ты у Томы-то не бери много, она последнее даст.

– Не буду, – улыбнулся я.

Как мне не взять, если слезы в три ручья. «Я бы внукам послала, да в дороге попортятся. В том году машину заказывала, не доехали. Собрала тебе. Ты как внук. Антонина бы гордилась».

Яблоки в мешке бабы Томы были отборного качества.

– Самые хорошие Сан Санычу продала, – оправдывалась баба Тома. – Крупные, красивые. Выручила за них, курам на смех. Ай!

Она махнула рукой.

– На, бери, – через пару дней Сергей принес три мешка крупных, красивых яблок.

– У тебя же сада нет, – удивился я.

– Это Сан Саныча скупка. Лучший сорт. Сам такие не ест.

Толик передал яблок несколько ящиков. Павел Никифорович послал через Лизу сразу пюре – пять трехлитровых банок.

– Аисты улетели, – сказала она. – Еще на Спас. Вот когда ты про сидр рассказывал.

– Плохо мое дело, да? – улыбаясь, спросил я. – Аисты улетели в тот самый день, когда я решил готовить сидр.

Лиза побледнела.

– Нет, нет, все ерундистика! Нет в этом знака! Улетели, и все.

На участок через дырку в заборе пролез Ленька. Рубашка у него на пузе вздулась, карманы штанов оттягивались вниз.

– Сладкие, – гордо сказал сын Анны Павловны и полез под рубашку.

– Много съел, пока донес?

Ленька счастливо улыбнулся.

– Тетя Аня знает? – озабоченно спросила Лизетт.

Он кивнул. Но как-то неубедительно.

3.5.2. Наводнение

Я видел, как мой дом наполняется яблоками.

Сначала они покоились на газетах в подвале, изредка оказывались на столе. Затем они накрыли собой пол и кровати в спальне. Валялись под ногами в коридоре, мешались на крыльце. Вскоре они захватили горизонтальные поверхности дома: столы, стулья, комод, подоконники. Каждый ящик, уголок хранил яблоки. Они покоились на лежанке и томились внутри печи. Впечатляющая горка высилась на телевизоре. Гирлянды из яблок висели на крючках у дверей.

Везде были яблоки. Созревший урожай окружал меня со всех сторон.

Мне снились кошмары. Я боялся, что не справлюсь с имуществом, и оно выживет меня из дома. Боролся с видением бесправного матроса на тонущем корабле.

Я перерабатывал яблоки для сидра, используя мясорубку, терку, толкушку Анны Павловны и пластмассовую овощерезку бабы Томы, но не успевал справиться с яблочным потоком.

Я пил чай, заваривая яблоки. Ел суп, закусывая ими вместо хлеба. На яблоко я намазывал яблочное повидло и отправлял в рот, закрывая глаза от отвращения. Я смотрел на фруктовое изобилие, и хотелось бежать без оглядки.

Яблоки лежали в амбаре и в сарае. Я долго размышлял, можно ли хранить яблоки в туалете. И совсем не думал, хранить ли их в грустной комнате.

По всему дому стоял яблочный запах. Но яблоки прибывали и прибывали.

Не поместившись в доме, наполняли двор. Я представлял, как они затопляют улицу, деревню, район, а потом и всю Псковскую область. И как бы я не кричал: «Больше не надо», люди все шли и шли к моему порогу с сырьем для сидра.

– Вот так вота, – говорил Ленька, неизменно пролезая сквозь дырку в заборе и вываливая передо мной яблоки.

– Прекрати воровать у родителей.

– Я у них и не ворую, – отвечал он, гордо вздернув сопливый нос.

И это была правда. Воровал он не у них. Крупные, красивые яблоки. Я мог бы и догадаться.

3.5.3. Бесконтрольное творчество

Я сел на лавку с чашкой чая. Во дворе показались мужики. Неприятно смеясь и сплевывая, они направились к моему дому. Я смотрел на забор и не мог поверить глазам: калитка снова была сломана. «В туалете грязь и вонь, а в кустах валяются пустые бутылки», – подумал я.

Однажды, очнувшись от труда, я заметил в столовой бабу Тому, Лизу и Сергея. Женщины, вооружившись ножами, счищали с яблок кожуру. Сергей поворачивал ручку мясорубки.

– Завтра Толик придет, с женой, – сказал он.

«А за ними куча незнакомых людей, которых я не звал». Но что оставалось?

Я снял яблоки со стула и сел.

– Если честно, помощь не помешает.

– Почему не сказал?

Я посмотрел на трудовые мозоли, оставшиеся на пальцах в память от ножа. Пожал плечами.

– Не привык. За помощью – только к гуглу.

– И много он сидра наварил? – наивно спросила баба Тома.

Я покачал головой.

– Сидр варить не нужно.

– А что это за варенье? – я уловил в голосе Лизы ревнивые нотки.

– Соседка принесла, – сказал я. – Уверена, что из него сидр готовят. Еще яблочный сок есть, в холодильнике. Хотите?

– Разве из варенья сидр нельзя сготовить?

– Нет, – сказал я. – Можно, наверное, вино.

– Так давайте вино, – предложила Лизетт.

– Давайте сделаем сидр, – сказал я. – И не просто, а по рецепту. А потом будем делать все, что хотите.

– И с сока можно, – не услышала меня баба Тома. – Все сделаем.

Я схватился за голову. Я больше не был один. Вот, что было страшно.

3.5.4. Бочки, полные пюре

Переехав в деревню, я проводил в одиночестве долгие бездельные вечера. Теперь я оказался захвачен общественной жизнью. Меня приглашали на сенокос, на забой свиньи и в кабак на именины. Но времени у меня, как назло, не было. Я занимался сидром.

– Все в одну кучу, что ли? – спросил Толик.

Яблоки были разных сортов, на любой вкус. Сладкие, кислые, горькие. Гугл вещал, для сидра это самое оно: нужно только смешать яблоки в правильной пропорции, достичь в напитке изысканнейшего вкуса.

– Все, – ответил я.

Пошла вторая неделя безостановочного труда. Мне не было дела до пропорций, даже правильных. Я хотел побыстрее закончить работу.

Я осматривал яблоки. Отбраковывал гнилые, изъеденные червями. Избавлялся от сердцевин. Мякоть нарезал кусочками. Готовил пюре. Добавлял сахар и изюм. Надевал на горлышки тары презервативы и резиновые перчатки. Ставил бродить.

Постепенно у меня не осталось яблок. Если раньше дом полнился ими, сейчас он был заставлен банками и бутылками – стеклянными и пластмассовыми, разного объема, из-под молока, лимонада, сока и вина. Кроме того, в спальне, на крыльце и в коридоре, а также в обеих половинах сарая, храня смесь яблочного пюре и сахара, стояли бочки.

С помощью деревенских, я выполнил самую сложную часть работы. Но сердце было неспокойно. Презерватив, несколько недель надетый на банку с яблочным пюре, не надулся, а значит, пробная партия так и не забродила.

3.6. Безвременье

3.6.0. Поражение свободой

Каждое утро я инспектировал разного объема банки и бутылки, стеклянные и пластмассовые, из-под молока, лимонада, сока и вина, на предмет брожения яблочного пюре. Проверял наличие пузырьков в сосудах и состояние перчаток, надетых на их горловины: считал раздувшиеся от углекислого газа резиновые пальцы. Подходил к бочкам, стоявшим в спальне, в коридоре, на крыльце и в обеих половинах сарая. Смотрел на гидрозатворы, установленные Сергеем и Зиновием Аркадьевичем. Грустил.

Через неделю после переработки последнего яблока бродило меньше половины приготовленного пюре.

– Денек подождем, и сцеживать, – сказал председатель деревни.

– А как с остальными? – спросил я, обводя взглядом не оправдавшую надежд тару.

– Как-как? – заворчал председатель. – Да никак! Тут и говорить нечего.

– Сахару бы побольше наложить, – предложил Сергей.

– Ну, наложи. А завтра цедить будем.

– Может, сразу? Чего ждать?

– А чего не ждать? – запротестовал Зиновий Аркадьевич. – Гуляйте, пока молодые.

Гулять я разучился, и свободное время далось нелегко. Я забыл, чем занимался, когда не работал. Забыл, о чем думал, когда не тревожился.

Я посидел на лавке с чашкой чая, прогулялся по деревне, зашел в Пещеру. Там скучал Сергей, такой же свободный, как и я. Мы молча выпили по кружке кваса.

Я вернулся домой и включил ноутбук. Погуглил новости, посмотрел погоду. Зашел на почту.

3.6.1. Плохие манеры

«Это плохая манера – не отвечать». Так начиналось третье электронное письмо Алисы, оставшееся без ответа. Второе начиналось словами: «Любовь – это Золушкин труд. Все время приходится отделять зерна от плевел».

Я представил, как Алиса произносит эту фразу вслух. С наслаждением выдыхает обилие слов. Ее голос медленно растекается в воздухе, чтобы достигнуть моих, а на самом деле – ее, ушей. Из-за манеры самовлюбленной, протяжной речи казалось, в собственных словах она рассчитывает найти больше, чем вкладывает.

«Вы, конечно, меня не поймете», – говорит Алиса, и неожиданно для себя я осознаю, что ее голос звучал в моей голове и до прочтения письма.

Он надоедал мне во время еды, прогулок и сна, мешал в работе, заставал врасплох в туалете. Я слышал его в множестве других голосов, слышал при включенном телевизоре, слышал, затыкая уши.

Но особенности ее голоса стерлись из памяти. Он звучал так же упрощенно, как голоса остальных мысленных собеседников. Ее голос давно уже стал моим.

«Вы очень плохо обо мне думаете. Но и я о Вас не лучшего мнения», – говорит Алиса. Говорит медленно и жеманно. Она любуется своими словами, прислушивается к ним.

«К человеку, который нам нравится, мы относимся с подозрением: мало ли что? Чувства более сильные вызывают чуть ли не ненависть».

В отсутствие личного и телефонного сообщения, Алиса ждала от меня ответных писем. Для нее время шло, определялось моим молчанием. Для меня – стояло на месте. Я ничего не ждал, не считал дней без ответа. Я привык к боли от расставания с Алисой, и не хотел ни на что менять.

Я прочитал письмо пару раз, но она оказалась права: я ничего не понял. Хотя, если говорить начистоту, я не понимал и половины того, что в свое время говорили мне женщины.

3.6.2. Колыбельная

Телефон звонил долго, навязчиво и бесцеремонно. Я перестал понимать, настоящий ли это звук или его иллюзия. Я поднял трубку. И услышал голос Алисы – такой спокойный, словно не она в ожидании ответа старательно вслушивалась в гудки.

– Ты здесь? – ее голос потек в ухо, обволакивая несуществующие преграды.

– Только пришел. Давно звоните?

– Это так по-женски – не брать трубку, – усмехнулась Алиса.

Чувствуя откровенную неприязнь к девушке, молчал. Не я выбрал условия, не я начал разговор, и не я закончу

– Помнишь? – спросила она, и вмиг отчаяние холодной волной затопило мою злость.

Я сел на пол, сжав свободную руку в кулак.

– Это я тебя убил?

– Какая разница… Я хотела спеть колыбельную. Но ты, наверное, уже спишь.

Наклонив голову, она как к микрофону прижалась губами к моему уху, но вместо голоса я опять услышал звонок телефона. Я рассердился и поднял к ней лицо. Но губы ее не нашел.

Телефон звонил и звонил, наполняя меня досадой, а я, как слепой, водил перед собой руками, надеясь нащупать Алису.

И когда я понял, что не могу больше терпеть ни этот назойливый звонок, ни бесплодные поиски, я мгновенно лишился сил, и, сознавая беспомощность, проснулся в крайнем раздражении.

В отсутствие связи в деревне Шахматная телефон лежал на столе, давно разряженный.

3.7. Развилка

3.7.0. Доступность боли

«Абонент временно недоступен». Я стоял, прижав трубку к уху, и вслушивался в безразличный женский голос. Когда звонил второй раз, угадывал в нем укор и раздражение. В третий – усталость.

Я сам устал. Устал впустую набирать номер Алисы. Последние дни ходил к телефону в Солнечный утром и вечером, платил за каждую попытку звонка.

Хозяин дома наливал мне чашку чая, варил куриные яйца. Говорил: «Перемелется – мука будет». Макая яйцо в солонку, я думал о времени. Сколько его нужно, чтобы Алиса стала доступной?

Все общение с ней происходило исключительно во сне. Снилось, что Алиса целует меня, и с утра я светился от счастья. Пока следующей ночью она не обзывала меня дураком. Но и после я не переставал набирать ее номер.

«Абонент временно недоступен», – женский голос сочувствовал. Дай ему волю, начал бы оправдываться. «Что я могу сделать?» Что я могу сделать, если некоторые люди даны нам для боли?

3.7.1. Победа

– Плесень, – сказал я. – Плесень и яблочный уксус. Вот что у нас уродилось.

Зиновий Аркадьевич, ругаясь на чем свет стоит, разносил весть по деревне. Сергей стоял, сложив руки на груди. Оценивал ситуацию.

– Сейчас, – наконец, сказал он.

Бармен вышел, но вскоре вернулся с литром пива.

– Это ее. Бабки твоей. Берег на случай.

– Моей неудачи?

Не ответив, Сергей разлил пиво на две кружки. Оно приятно пенилось. Как я мог надеяться, что сидр моего производства встанет с ним в один ряд?!

– За победу, – сказал бармен.

– Это за какую?

– Вообще.

Мы выпили. Бабушкино пиво согревало нежным, ласковым вкусом. Аромат меда на пару секунд вытеснил из головы горестные переживания.

3.7.2. Мысль года

Я заглянул в ящики, пакеты и ведра, стоявшие в подвале, хотя наверняка знал, что яблок не осталось. Крупные, сочные плоды в первую очередь пустил в оборот, и на дне тары валялись гнилые, червивые сморчки.

Я обреченно сел на табурет напротив пустых ящиков. Над головой висел шнур от лампочки Ильича. Потянув за него, я выключил свет. Мой позор в темноте скрылся. Включил, и он неумолимо вынырнул из нее.

«Что теперь делать?» – вопрошал я, выключая свет.

«Вот ужас-то!» – восклицал, включая.

Я надеялся, что произойдет чудо и со вспышкой света увижу полные ящики яблок. Сидя в подвале, я оттягивал момент, когда придется предстать перед деревней с ответом, как бездарно потратил доверенное яблочное имущество. Но другого выхода не видел. Видел пустые ящики, пакеты и ведра.

«Я не знаю, что делать. Не знаю, что делать».

«Не знаю, что делать» – мысль года.

Я мог бросить по деревне повторный клич о сборе яблок, но в успех предприятия не верил. Даже будь у них желание, люди не могли бы помочь: большую часть запасов принесли в первый раз, а остальное отправили родным, продали Высокому Папе, пустили на заготовки. К тому же не было гарантий, что новая попытка приготовить сидр окажется удачной.

Я чувствовал себя ничтожеством. Собрал чужие надежды, сложил их вместе и не оправдал.

Узнай о моем провале Высокий Папа, обвинит меня в предумышленном. Заявит, я специально подвел деревню.

Я рассмеялся было, но прекратил. Из темноты подвала на меня смотрел пустой пакет бабы Томы. В нем она принесла последние свои отборные яблоки.

Именно в тот момент, когда местные мне поверили, дали шанс, о котором просил, я все просрал и облажался. Правы были Высокий Папа и Зиновий Аркадьевич, я никуда не гожусь и доверять мне не стоит. Уж точно не стоит доверять яблоки.

Почему я сразу не уехал? В тот день, когда в деревне появилась Алиса? Вместо того, чтобы искать ее кошку, я должен был собирать вещи.

Я выключил в подвале свет. Закрыл глаза.

Любое поражение – проверка на прочность. Но я не хотел проверок. Я хотел победы. Здесь и сейчас.

3.8. Призрак одержимости

3.8.0. Все как было

В дверь постучали. После того как Зиновий Аркадьевич растрепал деревенским про мое фиаско, стучали каждые полчаса. Люди приходили своими глазами смотреть на бутылки без признаков пузырьков, банки с плавающей в пюре плесенью, бочки с яблочным уксусом и меня, пребывающего в депрессии.

Приходили смотреть, скорбно вздыхать, спрашивать, как же это так получилось, высказывать собственные предположения. Кончались визиты по-разному: баба Тома, например, молча вышла; Лиза улыбнулась и неуверенно сказала, что все будет хорошо; Кролик посмеялся; Данилыч посмеялся вместе с Кроликом – ему не пришлось со мной квитаться за коня и за сома, я сам превосходно справился; Толик приуныл.

– Яблочный уксус тоже сгодится, – сказал муж Анны Павловны. Он не скидывался яблоками на общее дело и мое поражение воспринял с показательным спокойствием. – А плесень и слить можно. Ложка есть?

Я думал, ложкой он снимет плесень, но он открыл банку с яблочным вареньем.

– А хлеба? Хлеб есть?

В дверь постучали. Я напрягся: на общение с людьми не хватало сил. Каждому приходилось объяснять одно и то же: «Я не знаю, почему сидр не забродил. Может, сахара положил мало? Я не знаю, почему появилась плесень. Яблоки плохо помыли, банки не простерилизовали? Работников много, за всеми не уследишь. Я не знаю, почему получился уксус. Бочки не герметичны? Факт остается фактом: для дальнейшего настаивания сидра в амбар переехали четыре трехлитровые банки, пять полулитровых и две литровые бутылки, одна бочка забродившего и процеженного сока».

– Не оставят тебя в покое?

Я покачал головой. Павел Никифорович недовольно осмотрелся.

– Чего печь-то не замажешь? – спросил он, проводя нервным пальцем по трещине на белой стене. Я вспомнил, как дядя Паша указывал на нее в день моего приезда в деревню. Тот же палец на той же стене, и та же трещина зияет. Круг замкнулся. Все говорило о том, что пора уезжать.

– Глиной с песком, – прервал мои мысли Павел Никифорович. – Проще пареной репы, замазать-то.

Я устало кивнул. Просто не делается ничего.

3.8.1. Выйди вон

Я осторожно выглянул на улицу. Никого. Потянулся, наклонился – размялся. Вдохнул полной грудью осенний воздух.

Последние дни я не приближался к окнам, не раздвигал занавески, не показывался в лавке. Ходил в магазин, надевая солнцезащитные очки и дедушкину кепку.

– Здоров!

Я вздрогнул и прямо перед собой увидел Сергея.

– Не видать тебя. Хандришь?

– Отдыхаю, – ответил я. Сказать, от людей, язык не повернулся.

– Завтра баню затоплю, – сказал бармен, – к вечеру.

Я вспомнил о городской ванной комнате. Услышал возмущенное гудение труб при большом напоре воды, увидел лужи брызг на кафельном полу, запотевшее зеркало.

– Топи, – равнодушно сказал я.

Поторопись я на поезд и помоюсь раньше, чем Сергей.

Он кивнул. Хотел что-то сказать, но промолчал. Я тоже. Сказать было нечего.

3.8.2. Шанс

Свет в обеих комнатах горел, ночник был включен, но видел я лишь темноту. Замечал ее, клубившуюся по углам, неумолимо наползающую.

Я привык оставаться один на один с проблемой, но сейчас я не был один. Вся деревня стояла на моей побежденной стороне. Но и против меня стояла тоже. Раньше я нес ответственность за себя, теперь – за каждого жителя, оставшегося и без сидра, и без яблок.

«Если бы представился шанс начать заново, я сделал бы по-другому. Не готовил пюре. Нарезал яблоки дольками. Кожуру бы с них не счищал. Не вырезал бы сердцевину. Залил яблоки водой, и дело с концом».

Я сдул пыль с чемодана, открыл его. Выгреб из шкафа свои вещи и бросил комом в разверстую пасть.

«Единственное, на что бы обращал внимание – на чистоту. На чистоту рук, яблок, банок. Чистота – залог здоровья».

Отключил питание ноутбука, сложил зарядку. Сделал пару бутербродов в дорогу.

«Но шанс я упустил».

Присел на дорожку. Надо было попрощаться с Павлом Никифоровичем и Лизой, зайти к бабе Томе.

«Шанс всей деревни».

Я собрал остатки еды из холодильника, положил в пакет бабы Томы яблочное варенье и покинул дом. Но, оказавшись на улице, направился к замку Высокого Папы.

3.8.3. Нуждается ли Высокий Папа в любви

Он моему приходу не удивился. Прошел в дом, дверь оставил открытой.

Я последовал за ним.

– Вы оказались правы, – сказал я.

Сан Саныч сел на пузатый диван, облокотился на спинку. Я сел в тощее гостевое кресло, что стояло напротив.

– Когда сказали, что ничего не получится. С сидром.

Он внимательно смотрел на меня, сощурив глаза.

– Тогда, в кабаке… Мне стоило послушать. Я, действительно, о сидре не знаю, – только произнеся вслух, я это понял. Сан Саныч не был мне врагом, пока я сам не посчитал его таковым. И теперь я не чувствовал по отношению к нему ни страха, ни ненависти.

– Все бы ничего, – усмехнулся Высокий Папа, – если бы яблоки были твои. Но ты же чужие взял.

– Да, – согласился я, – это правда.

Я подвел деревню, что спорить?

Несколько секунд мы с Высоким Папой молча смотрели друг на друга.

«Даже если ничего не выгорит, – подумал я, – все будет хорошо. Все к лучшему».

– Что же ты теперь хочешь? – спросил Сан Саныч. Он был по-настоящему деловым человеком.

– Яблоки, – ответил я.

3.8.4. Счастье безумных

– Я хотел купить яблоки. Все, что Вы еще не продали.

Сан Саныч удивленно подался вперед. Но вскоре взгляд его стал осмысленным.

– Я понял, совесть заела. Отдать хочешь? Ущерб возместить.

Я задумался. Скупить у Сан Саныча яблоки и отдать деревенским взамен тех, что они потратили на сидр. Эта идея мне в голову не приходила.

Предположение Высокого Папы звучало благороднее моей задумки. И явно разумнее. Высокий Папа сам, судя по всему, был благоразумнее.

– Для сидра, – ответил я, потупившись. – Я хочу заняться сидром.

Сан Саныч расхохотался, но смех был неестественный. Посмотрел как на сумасшедшего. Я и правда был на него похож. На одержимого, который никак не может успокоиться и смириться с поражением. Это даже меня испугало.

– Ты только сказал, что не смыслишь в сидре. И тебе опять нужны яблоки?

Вопрос был риторический, но я ответил.

– Нужны.

«И дело не только в потраченных яблоках. Дело во вложенном труде тех, кто помогал. И в неоправданных надеждах».

Высокий Папа смерил меня взглядом. Моя одержимость резонировала с его собственной.

– Положим, я продам тебе яблоки, – усмехнулся он. – И у тебя опять ничего не выйдет.

– Я знаю секрет.

«Он приведет меня к успеху. Когда-нибудь. Хотя, может, и не в этот раз».

– Какой еще секрет? – Высокий Папа презрительно поджал губы, но глаза его заблестели.

Когда Сергей, обнаружив меня в окружении тары с плесенью и яблочным уксусом, поделился остатками бабушкиного пива, я понял, в чем состоял секрет напитка. Понял, почему пиво по вкусу напоминало мне мед, Кролику – персики, Чудику – что-то давно забытое из детства, Анне Павловне – малину, а старожилу и председателю деревни Зиновию Аркадьевичу – первый поцелуй.

Высокий Папа не являлся человеком, которому я охотно рассказал бы этот секрет. И не потому, что я был жадиной, а потому что он бы его не понял.

– Нужно поспрашивать, найти людей, – ворчливо заметил Сан Саныч. – Отобрать яблоки. Инструмент опять же. Бочки новые купить.

– Да, это все правильно, – сказал я. – Но денег у меня нет. Не хватит даже на яблоки.

«Будь у меня деньги, я бы сюда не пришел».

– Мне нужна помощь, – не теряя темпа, сказал я. – Все свои деньги я потратил на деревню. Но Вы можете помочь.

– Я? – ошалело переспросил Сан Саныч.

– Да, Вы. Помните, в каком состоянии была деревня? Дороги разбиты, вода мутная. Еще и света нет.

Высокий Папа вперил в меня взгляд. Он шевелил губами, и я слышал беззвучные ругательства.

– Я за дорогу заплатил, за колонку. Степанычу, чтобы колодец почистил. Вы понимаете, о чем я?

Я вспомнил, как Высокий Папа накинулся на меня у забора. Как я окаменел от страха, зажмурил глаза и терпел побои. Сейчас я со смехом продолжил:

– И да, я обещаю, что сидр будет бесплатным. Для Вас – абсолютно бесплатным.

3.9. Дежавю

3.9.0. Без хвоста

Выходя от Высокого Папы, я улыбался. Он больше не был самым страшным человеком на деревне. Таким человеком был я. И сам Высокий Папа меня боялся.

Я был безумен, и мне это нравилось. Энергия во мне задыхалась, я не знал, куда ее деть. Оставив пакет с едой и яблочным вареньем на лавке возле дома бабы Томы, я быстрым шагом направился по дороге к полю.

Трава на поле выросла высокой, идти стало тяжело. Но мне нужно было как следует устать, и я продолжал идти. Пока не услышал жалобный писк.

Я остановился и прислушался. Звук повторился.

– Эй, – тихо сказал я и сделал шаг вперед. В траве увидел черную кошку.

Я смотрел на нее, а она – на меня. Спокойно сидела в траве, будто ждала моего появления.

Я уже видел ее, эту самую кошку. И не столько видел, сколько должен был. Именно так: в это время и в этом месте.

– Кис, кис, кис. Дина!

Я шагнул по направлению к ней. Но кошка мгновенно изменила позу и опрометью бросилась прочь.

– Дина! – в порыве схватить ее за хвост я кинулся на землю с вытянутыми руками.

– Поймал! – крикнул я. Но кошка испустила дикий вопль.

От страха сделать ей больно, лишить хвоста, я ослабил хватку, и она вырвалась, оставив на моих ладонях объемный клок шерсти.

Я вскочил на ноги, но животное двигалось быстрее. Не прошло и трех секунд, как я потерял Дину в траве.

– Вот глупое животное, – сказал я, озираясь по сторонам. – Дина!

В ответ на зов впереди затрепетала трава. Недолго думая, я бросился в погоню.

– До чего же ты дура, – ворчливо думал я, не разбирая дороги. Мысль о том, что кошка Алисы останется в поле одна на зиму, отчаянно гнала меня вперед. К тому же я не хотел возвращаться в город с пустыми руками. – Вся в хозяйку.

3.9.1. Черные точки

Я бежал и бежал. Как обезумевший от запаха добычи гончий пес.

Пот тек с меня ручьями, я выбился из сил. Осеннее солнце жарило на редкость немилосердно. Глаза слезились, и, сколько я ни всматривался в траву, кошачьих следов не находил.

«То, что я делаю, полнейшая глупость, – на бегу думал я. – Эта кошка наверняка за километры, припала мордой к луже и пьет. А я, дикий, бегу по полю, пять минут до полного обезвоживания, и думаю спасти ее от неминуемой смерти».

Но я бежал и бежал.

«Хорошо, если найду Дину у лужи, хоть какая-то вода».

Я слышал запах пороха, свист и улюлюканье, топот бегущих за мной лошадей. Уже Алиса сидела у лужи и смеялась, думая, что я ни за что ее не найду.

– Алиса! – звал я и прислушивался. Припадал к земле, чтобы различить ее шаги.

Когда инстинкт самосохранения взял верх, я остановился. В глазах мелькали черные точки.

«То ли Дина расщепилась в воздухе на мельчайшие частицы, то ли я умираю», – подумал я.

Нагнулся к полусогнутым коленям, уперев в них руки. Так и стоял в позе уставшего марафонца. Спустя пару минут стало легче. Я поднял голову, чтобы растереть затекшую шею, и остолбенел.

Перед глазами у меня, как мираж в пустыне, возникла роща. Невысокие деревья, дающие прохладу. Я закрыл глаза, помотал головой, облизнул языком запекшиеся губы.

Открыл глаза – и о чудо – роща была на месте.

– Не может быть, – сказал я.

Поморгал и опять уставился на островок с деревьями.

«Роща, – осенило меня. – Яблоневая роща!»

Я подошел поближе. У ближайшего дерева сидела Дина.

–Ты подумай! – воскликнул я. Кошка опять вывела меня к саду, как путеводный клубок ниток из сказок.

Увидев меня, Дина забралась на верхушку яблони. Устроилась поудобнее на одной из веток, уставилась зелеными глазами.

– Ну и сиди там, – благодушно позволил я и протянул руку за яблоком в надежде успокоить жажду.

3.9.2. Застрявший клубок

Коснувшись моей кожи, яблоко отделилось от ветки и легло в ладонь. Словно ждало, когда я за ним приду.

Яблоко было идеально – красное, круглое.

Я откусил огромный кусок. Плод был сочный и невероятно вкусный: и сладкий, и кислый, и горький. Все в одном.

– Обалдеть, – сказал я, кидая на землю третий огрызок. – В деревне таких яблок нет.

Я вспомнил о сидре:

– Раньше, может, и были. Но теперь точно нет.

Наевшись, я сорвал еще одно яблоко. Покрутил его в руках.

– Из таких отменный сидр бы получился, да?

Дина сидела, не шелохнувшись.

– Нужно собрать.

Я оглянулся, и новая мысль резанула меня по сердцу. Со мной не было ни корзинки, ни таза, ни пакета – никакой тары для переноса фруктов из рощи.

Недолго думая, я снял верхнюю одежду. Завязал узлы на рукавах рубашки, штанинах джинсов. Сорвав плоды, наполнил ими одежду. Я жалел, что не ежик, что на спине моей не растут иголки.

Когда рукава рубашки затрещали по швам, а штанины надулись, я прикинул, что количества собранного мне не хватит и на десять литров.

– Тут, что ли, останешься? – спросил я, поднимая голову.

Кошка сидела на прежнем месте и внимательно следила за моими движениями.

Я сделал вид, что ухожу. Дина мяукнула.

Я оглянулся и увидел, как беспомощно она перебирает лапками.

– Та-а-ак. С дерева слезть не можешь, – резюмировал я. – Что же делать?

Я попытался залезть на дерево. Ветки яблони, с легкостью выдерживавшие кошку, подо мной трещали.

Можно было сходить домой за лестницей, заодно прихватить тару для яблок. Однако не приходилось сомневаться, что я, в совершенстве владея топографическим кретинизмом, дорогу к роще не найду.

3.9.3. Туда и обратно

Я шел в трусах по полю и, доставая из рубашки яблоки, кидал их в траву. Они были так же бесполезны, как и крошки хлеба на дороге, но я не сомневался, что смогу найти рощу снова. Там меня ждала кошка Алисы.

Алиса. Она снова меня спасала.

Завидев коровник, я побежал.

– Ты куда, парень? – окликнул у колодца Ефрем. – Портки потерял?

– Тележка есть? – сообразил я.

– Во дворе. Зачем тебе?

– Надо!

Я забежал во двор к Анне Павловне, схватил лестницу и тележку.

Темнело. Я боялся, что кошка Алисы не дождется меня, попробует спуститься самостоятельно. А потом ищи ветра в поле.

По примятой траве, оставленным яблокам и чутью, обостренному страхом, я нашел дорогу обратно в дикую рощу. Кошка сидела на дереве.

– Ладно, беру слова обратно, – сказал я ей, – не такая уж ты и дура!

3.10. Последний раунд

3.10.0. Благодарственная мантра

– Ух, какие крупные! – приговаривал Зиновий Аркадьевич.

Телега, наполненная яблоками, произвела фурор среди местного населения. С самого утра у моей калитки стояли председатель и другие любопытствующие. Теперь они обрывали плоды, тянущие ветки к земле.

– А красивые какие! – ахала баба Тома.

Она собирала яблоки в корзинку, соседка Клара – в ведра, Зиновий Аркадьевич – в карманы штанов. Я собирал плоды в садовую тележку Анны Павловны с не меньшей энергией, чем остальные, но про себя сомневался. Вспоминая прошлую неудачу, боялся испоганить дикие яблоки так же, как до этого деревенские.

«С пшеницей нужно разговоры вести, как с человеком, – писала бабушка в дневнике. – Я ее и похвалю, и побраню. А она рада стараться: растет на зависть».

Следуя примеру Зиновия Аркадьевича и бабы Томы, я нашептывал:

– Красивые яблоки, крупные яблоки.

– Соберем. Ни одному пропасть не дадим, – поддержала Лизетт, гладя кору деревьев. – Спасибо вам, милые яблони.

3.10.1. На пути к спасению

«Оставлю велик, возьмем лестницу и пару ведер».

Готовый поворачивать с шоссе, я увидел знакомую фигуру на автобусной остановке.

– Эй! – крикнул я, поворачивая руль.

Чудик нехотя обернулся. На голове не было ни одной из шапочек.

– Так и не поймешь, какой день недели, – сказал я, слезая с велосипеда.

Чудик смущенно потер лысый затылок. Он равнодушно уставился на корзину с яблоками из чудесной рощи, которую я прицепил к велосипеду.

– Оттуда? – сообразив, спросил Чудик. И немного оживился.

Он взял яблоко, впился зубами в нежную плоть и прикрыл глаза.

– Нет, – сказал Чудик, – не то.

– Не то? – спросил я.

– Обычные яблоки. Даже кислые.

Яблоки действительно были невкусными.

Не были они все в одном – и сладкими, и кислыми, и горькими. Они были просто кислыми. Одним словом, дичка.

Возможно, как и мне, отцу Чудика, обезумевшему от жажды и долгой погони за животным, яблоки показались вкусными. А потом воображение, не ограниченное реальным положением вещей, дорисовало остальное. Роща выглядела недосягаемой, и в семейном предании Чудика раз попробованные фрукты имели неповторимые вкусовые качества.

– В деревне часто преувеличивают, – сказал Чудик. – Жизнь такая. Не с чем сравнивать.

Следуя этой логике, бабушкино пиво считалось вкусным только потому, что, кроме бабушкиного и дешевого из автолавки, жители не пробовали никакого другого. И Высокий Папа мог сварить не менее достойное пиво из любой пшеницы, выращенной на любом поле из любых семян.

Но я знал, что бабушкино пиво на самом деле вкусное. Потому что у нее был секрет.

Любовь бабушки, щедро вложенная в каждую крупинку ее земли, в каждый колосок на пшеничном поле, в каждую бочку сваренного пива. В дела, которыми она занималась. В людей, которые ее окружали. Любовь, которая поддерживала, утешала, вдохновляла.

Вот что мы чувствовали, когда пили бабушкино пиво. Любовь имела для меня вкус меда, который дед получал с пчелиных ульев. Для Кролика – персиков, привозимых по возвращении из долгих поездок отцом. Для Чудика – чего-то давно забытого из детства. Малины, заботливо прятавшей ее, маленькую, от злобного петуха, для Анны Павловны. Для старожила и председателя деревни Зиновия Аркадьевича – первого поцелуя.

Мимо нас с Чудиком со стороны города проехал мужик на садовом тракторе. Витя положил надкушенное яблоко обратно в корзину.

– Знаешь, – сказал он, смотря вслед трактору, – мне здесь не нравится.

Он повернулся ко мне.

– Никогда не нравилось.

– О! – только и сказал я.

Вдалеке показался автобус.

– Прощай, – он протянул мне руку, и я автоматически ее пожал. А потом спросил:

– Прощай?

– Есть и другие деревни, – сказал Чудик. – Есть даже города.

Автобус был в минуте от нас, а мне столько хотелось спросить, столько обдумать, столько принять и понять.

В поисках подсказки я посмотрел за его спину, оценивая размер багажа. Выживших после пожара коров среди вещей не было. Как и воли, и силы духа.

– А как же коровы?

– Отдал, – ответил Чудик.

– Отдал? – вскрикнул я.

– Пока не спасешься, других не спасешь.

Громко тарахтя, подъехал автобус. Водитель открыл переднюю дверь. Чудик встал на нижнюю ступеньку и подтянул за собой чемодан.

Его не остановило мое недоумение. Его не остановили яблоки из чудесной рощи. Чудик был на пути к спасению.

3.10.2. Пыльное счастье

Когда дым из выхлопной трубы рассеялся, я тяжело вздохнул и сел на велосипед.

«Хоть деду яблоки отвезу, – решил я, поворачивая к дому Алисы. – Все равно нужно заехать, сообщить насчет кошки».

На душе было паршиво. Я с силой жал на педали, пытаясь справиться с неожиданно нахлынувшей злостью. Не знаю, что больше меня рассердило: мысль о том, что коровы Чудика попали к мясоеду или что Дину придется отдать равнодушному деду Алисы.

«Форменный садизм! – возмущался я. – Как он бросил коров?! Философию разводил, другом себя называл… всего живого и свободного».

Я распалялся все больше. Сердитые мысли заслонили от меня белый свет, и я не видел дороги. Видел Чудика и его предательство.

Не прошло и минуты, как я наехал на огромный валун. Почувствовав, как колесо скользнуло по гладкой поверхности камня, я испугался, вцепился в руль, снял ноги с педалей.

«Вот дурак!»

Я пошел по дороге, придерживая руль руками. Восстанавливал дыхание, успокаивался.

«Ладно. Что я в самом-то деле! – решил я. – Не мои коровы, не мое дело. Не мне его судить».

Я посмотрел на безмятежное поле вокруг дороги, поискал у природы поддержки. Отдышавшись, сел на велосипед. Пару секунд покрутил педали. И тут опять бросил взгляд на корзину.

«Даже яблоки не остановили, – подумал я. – Это не просто яблоки, это семейное предание! Бесценные плоды! А он взял и наплевал. Просто свалил».

Правая нога соскочила с педали, штанина тут же попала в цепь и застряла. Я упал на землю, еле увернувшись головой от камня. Бесценные плоды рассыпались по пыльной дороге.

Я так расстроился, что даже вставать не хотел.

Мы лежали с яблоками посреди дороги и смотрели в небо. Небо не хотело моей злости, яблоки не хотели. Мир хотел радости. Здесь и сейчас.

«Чудик – молодец! – твердил я. – Чудик – молодец. Я – молодец. Все мы – молодцы!»

3.10.3. Живой подарок

За пазухой он держал гуся. Тот как мог вытягивал шею, но участия в разговоре не принимал.

– Это тебе, – сказал Павел Никифорович, протягивая гуся. – С новосельем.

Я принял гуся, как, наверное, неловкие папаши в первый раз берут ребенка. Павел Никифорович быстро убрал руки в карманы и зашагал прочь.

Я внес гуся в дом и тут же озаботился проблемой его существования. Вариантов было два: либо гусь меня кормит, либо я – его. И здесь напрашивались следующие вопросы: как гуся забить, почистить и разделать в первом случае, и чем кормить, как часто и как долго во втором.

Набирая в поисковике вопрос: «как забить гуся», я чувствовал себя чудовищем. Гусь стоял рядом и все видел.

– Так, – сказал я, – иди-ка ты в другую комнату.

Я загнал гуся в спальню, закрыл за ним дверь и опять сел за ноутбук. Для воодушевления погуглил рецепты гуся в яблоках. От аппетитных картинок слюнки потекли.

Рубить гуся, сворачивать ему шею не хотелось. Я думал о более гуманных способах. В идеале я вообще не должен был в этом участвовать.

Было бы неплохо, если бы гусь покончил с собой, избавил меня от хлопот. Открой он газ, положи глупую голову в духовку, мне бы осталось только проветрить комнату, запихнуть его тушку поглубже на противень и зажечь огонь. Но гусь не выглядел печальным, на жизнь он не жаловался.

– Ладно, – сказал я, открывая гусю дверь в столовую, – возвращайся. Гостем будешь.

Гусь обрадованно загоготал, хотя ясно было, что ни на что другое от такого неумехи, как я, он и не рассчитывал.

«Место чудика пусто не бывает», – пронеслось в голове.

Гусь смотрел телевизор. Овца отдыхала на кровати. Дина, сидя на обеденном столе, злобно шипела на соседского кота: как я не нахваливал присутствие животного в доме, дедАлисы от счастья отказался.

3.10.4. Закатывая рукава

Я пребывал в боевом настроении. Сцены физического насилия туманили мозг, и кулаки машинально сжимались. Ногти врезались в кожу на ладонях, оставляя отметины в форме лун.

Драка была необходима, ни о чем другом я и думать не мог. Я, как боксер на ринге, локти прижав к телу, пританцовывал от нетерпения на полусогнутых ногах.

Налил в чашку воды из чайника, залпом выпил. Кто, кто хочет быть в роли моего противника?!

Ленька волоком внес во двор ящик с яблоками.

– Вот так вота!

– Это не из рощи, – сказал я, рассматривая черные пятна на плодах.

– Сан Саныча, – пожал плечами Ленька. – Сам дал!

Я оглянулся. Ящик от Высокого Папы, корзина от бабы Томы, ведра от соседки Клары, тележка Анны Павловны с дикими яблоками. На скамейке лежала пара крупных плодов, принесенных Зиновием Аркадьевичем.

«Говорят, яблоки с диких деревьев дают сидру незабываемый горьковатый привкус. Волшебный привкус», – улыбнулся я.

3.10.5. Состояние в момент прыжка

Говорят, люди подводят итоги жизни в определенные, «кризисные», годы. В крайнем случае, они делают это, отмечая дни рождения. Я подвожу итоги каждый день, подбирая под себя всякий успешно прожитый. Я чувствую себя курицей, созывающей под крыло цыплят, и уже давно ничего не меняется. В моей сберегательной книжке – одна бесконечная любовь.

Я подсчитываю успехи и провалы, приобретения и потери, и неважно, что я мог бы да не, важно то, что я могу да – предъявляю в данный момент времени. Нельзя останавливаться в подсчетах, нельзя сбиваться с темпа. Каждый шаг нужно подводить итоги, подталкивая себя к новым свершениям. Все, что я могу, на что способен, следует утверждать и подтверждать постоянно, иначе кто я здесь и сейчас?

Оглавление

Часть 0

  0.1. Семь ночей. Первая ночь

    0.1.0. Великий крысолов

  0.2. Семь ночей. Вторая ночь

    0.2.0. Мать-и-мачеха

    0.2.1. Бабушкин сапог

  0.3. Семь ночей. Третья ночь

    0.3.0. Мои подозрения тонут в луже

    0.3.1. Боевая рана

  0.4. Семь ночей. Четвертая ночь

    0.4.0. Дерьмо на окнах

    0.4.1. Капканы

    0.4.2. Записки на зеркалах

    0.4.3. Спокойного сна

  0.5. Семь ночей. Пятая ночь

    0.5.0. Дыры в заборе

    0.5.1. Неправильный компаньон

  0.6. Семь ночей. Шестая ночь

    0.6.0. Кабак у Сергея

    0.6.1. Колтуны в гриве

    0.6.2. Необычное обстоятельство

  0.7. Семь ночей. Седьмая ночь

    0.7.0. Озарение

    0.7.1. Вынужденное спокойствие

    0.7.2. Ночной гость

  0.0. Дауншифтинг

    0.0.0. Всем собакам собаки

    0.0.1. Бесполезный ключ

    0.0.2. Руки вверх

    0.0.3. Мужик в розовом синтепоне

    0.0.4. Учет нового имущества

    0.0.5. Уроки выживания в диких условиях

    0.0.6. Возвращенцы

Часть 1

  1.0. Сумасшедшее пивопитие

    1.0.0. Кролик знает, кто меня подставил

    1.0.1. Чудик тоже кое-что слышал

    1.0.2. Красная шапочка в день Марса

    1.0.3. Ответ на вопросы

    1.0.4. Кроличья нора

  1.1. Засада

    1.1.0. Лови его

    1.1.1. Мольба Лизетт

  1.2. На поиски Кролика

    1.2.0. Ключ от Пещеры

    1.2.1. Жалостливый кавалер

    1.2.2. Замок Высокого Папы

    1.2.3. Добрый знак

    1.2.4. Дама сердца

    1.2.5. Все сходится

    1.2.6. Яблочный шифр

    1.2.7. Щи

  1.3. Идиотское положение

    1.3.0. Клуб

    1.3.1. Лисенок в поле

    1.3.2. Эй

    1.3.3. Алиса из Солнечного поселка

    1.3.4. Грабеж

    1.3.5. Дурацкая идея

  1.4. Вслед за кошкой

    1.4.0. Кролик уходит от ответа

    1.4.1. Поиски кошки

    1.4.2. Дикая роща

    1.4.3. Чудо

    1.4.4. Книги в подвале

  1.5. В гостях у Чудика

    1.5.0. Сердитый дед

    1.5.1. Я начинаю задавать правильные вопросы

    1.5.2. Тропа предка

  1.6. Тайна проясняется

    1.6.0. Я продолжаю задавать правильные вопросы

    1.6.1. Машина времени

  1.7. Я нахожу решение

    1.7.0. Прорубь

    1.7.1. Будильник

    1.7.2. Сон Алисы

    1.7.3. Непрошеный совет

Часть 2

  2.0. Выгодное предложение

    2.0.0. Бешеный бык

    2.0.1. Иллюзия падения

    2.0.2. Блины

    2.0.3. Посредник в сделке

    2.0.4. Отказ Алисы

  2.1. Кабальные условия

    2.1.0. Сделка

    2.1.1. Ограниченные люди

    2.1.2. Захват

  2.2. Хозяин земли бабушкиной

    2.2.0. Чужой

    2.2.1. Не тут-то было

    2.2.2. Бутылки в доме

    2.2.3. Письмо от Алисы

  2.3. Природа секрета

    2.3.0. Дом вверх дном

    2.3.1. Грустная комната

    2.3.2. Гимнастика

    2.3.3. Усмешка Лизетт

    2.3.4. Опустошение

    2.3.5. Необходимый рецепт

  2.4. Без боя

    2.4.0. Устроить темную

    2.4.1. Кто-то другой

    2.4.2. Гостья

    2.4.3. В кровати

    2.4.4. Пойдем посмотрим

    2.4.5. О тщете

    2.4.6. Танец под фонарем

    2.4.7. Клочок

  2.5. Медным тазом

    2.5.0. Аисты на башне

    2.5.1. На рыбалку

    2.5.2. О тоске

  2.6. Рыбалка

    2.6.0. Наживка

    2.6.1. Под корягой

    2.6.2. Огромная рыба сом – плохо

    2.6.3. А маленькая рыба плотва – хорошо

    2.6.4. Рыбья жертва

  2.7. Жестокие правила

    2.7.0. Куриный бульон

    2.7.1. Начало

    2.7.2. Игра по жестоким правилам

    2.7.3. Обед с семьей Анны Павловны

    2.7.4. Овсяная каша

  2.8. Великая идея

    2.8.0. Плохие дела Высокого Папы

    2.8.1. Бабушкин секрет

    2.8.2. Тайный ингредиент

  2.9. Высокий Папа не оправдывает ожиданий

    2.9.0. Чертов дурак

    2.9.1. Пятно на имени

    2.9.2. Полиция мыслей

    2.9.3. Где моя самурайская сабля

    2.9.4. Атака Лизетт

    2.9.5. Исчезновение Алисы

    2.9.6. Удовольствие

    2.9.7. Фиаско

    2.9.8. Достоинство

    2.9.9. Ментальное преступление

  2.10. Горы

    2.10.0. Праздник

    2.10.1. Картонный Пушкин

    2.10.2. Кто такая Алиса

    2.10.3. О любви как о проблеме

  2.11. Страшное желание

    2.11.0. Стихия

    2.11.1. По заслугам

  2.12. Судилище

    2.12.0. Общественный суд

    2.12.1. Суд Леньки

    2.12.2. Суд Лизетт

    2.12.3. Приговор

  2.13. Для счастья и для боли

    2.13.0. Исполнение приговора

    2.13.1. Провинность

    2.13.2. Разделенные забором

    2.13.3. Потеря

    2.13.4. Прощание

    2.13.5. Вялые поиски

    2.13.6. Смысл

    2.13.7. Дружба

    2.13.8. Электронное письмо Алисы

    2.13.9. Работа

    2.13.10. Люди

  2.14. Угроза

    2.14.0. Пьянка

    2.14.1. Разочарование

    2.14.2. С похмелья

  2.15. Возрождение

    2.15.0. Иосиф Александрович дарит надежду

    2.15.1. Восхитительный план

    2.15.2. Речь о пшенице, сотах и малине с рыбой

    2.15.3. Засаленный листок

  2.16. Неожиданный поворот

    2.16.0. Страшное открытие

    2.16.1. Так себе дед

    2.16.2. Избавление от хлопот

    2.16.3. Реванш

    2.16.4. Яблочный призрак

    2.16.5. Поминки

Часть 3

  3.0. О телесном

    3.0.0. Кануть в лето

    3.0.1. Герой-любовник

    3.0.2. Баня

    3.0.3. Большая стирка

    3.0.4. Темный эпизод

    3.0.5. Спасение

  3.1. О душевном

    3.1.0. Баба с ведрами

    3.1.1. Первый вор на деревне

    3.1.2. Погорелье

    3.1.3. Вымышленное величие

    3.1.4. Выяснение после объяснения

    3.1.5. О пьянстве как необходимости

  3.2. Гниение

    3.2.0. Витин подорожник

    3.2.1. Хороший вопрос

    3.2.2. Попытка бегства

  3.3. Рождение сверхновой

    3.3.0. Яблочный дракон

    3.3.1. Зима в достатке

    3.3.2. Злостный разбойник

    3.3.3. Праздник урожая

  3.4. Пробная попытка

    3.4.0. Весь в бабулю

    3.4.1. Первая партия

    3.4.2. Передник

    3.4.3. Лестница

  3.5. Яйца в корзине

    3.5.0. Одни проблемы

    3.5.1. Круговорот яблок в деревне

    3.5.2. Наводнение

    3.5.3. Бесконтрольное творчество

    3.5.4. Бочки, полные пюре

  3.6. Безвременье

    3.6.0. Поражение свободой

    3.6.1. Плохие манеры

    3.6.2. Колыбельная

  3.7. Развилка

    3.7.0. Доступность боли

    3.7.1. Победа

    3.7.2. Мысль года

  3.8. Призрак одержимости

    3.8.0. Все как было

    3.8.1. Выйди вон

    3.8.2. Шанс

    3.8.3. Нуждается ли Высокий Папа в любви

    3.8.4. Счастье безумных

  3.9. Дежавю

    3.9.0. Без хвоста

    3.9.1. Черные точки

    3.9.2. Застрявший клубок

    3.9.3. Туда и обратно

  3.10. Последний раунд

    3.10.0. Благодарственная мантра

    3.10.1. На пути к спасению

    3.10.2. Пыльное счастье

    3.10.3. Живой подарок

    3.10.4. Закатывая рукава

    3.10.5. Состояние в момент прыжка