Круг первый. «Совёнок»
«А если стал порочен целый свет,
То был тому единственной причиной
Сам человек: лишь он – источник бед,
Своих скорбей создатель он единый».
Данте Алигьери
«Совёнком» лагерь назвали придурки-взрослые. Лупоглазых пернатых поблизости не было, а подростки напоминали совят, только если особенно сильно накуривались, что случалось нечасто – три-четыре раза в неделю. В последнее время было не до того, в лагере все помешались на сексе.
Неудивительно. У секса имелось неоспоримое преимущество. Никто не заплатит за то, что ты накурился.
Унитаз этот был не из тех, что встречаются в приличных домах. Щека скользила в говне, а перед носом, как жуткий кровавый спрут, плавал использованный тампон – в воде, колыхаясь, висели щупальца-нити.
– Жри, сука, тварь! – Танюха елозила моей головой по полочке унитаза…
В таком положении я оказалась из-за того, что депутат областного совета Дидюлько не подарил Танюхе айфон. Я слышала разговор с полковником Мясоедовым, из райотдела. Девчонки тогда напились, и я пряталась под кроватью.
– Сел твой куратор, Танюха. Подкинули порно, «цэ-пэ». Не то, чтобы он не имел своего, да это же надо искать…
– А когда его выпустят?
– Выпустят? – Мясоедов опешил. – Да никогда! Будто не знаешь, что делают там с педофилами… А всё почему? Потому, что он жадный! Поверь, самый страшный порок! Вот и с айфоном тебя наебал. Зря сосала! – до ушей долетело ласковое похлопывание. – Не рыдай, мой член не хуже.
Не то, чтоб Танюха особо расстраивалась из-за напрасной работы, она ведь любила сосать. Однако, айфон нужен был позарез – чтобы стать круче всех в интернате. Здесь, в летнем лагере, на её титул не было претендентов. На «зимних квартирах» всё куда жёстче. Там таких Танек…
Ленка, подруга и «заместитель» Танюхи, принялась распускать слухи. Девчонки хихикали: «Зря, дурочка, сперму глотала!», замолкая и отводя взгляд при появлении попавшей впросак предводительницы. Власть пошатнулась, и требовалась сакральная жертва, на роль которой я подошла идеально.
Кто же ещё? Умная и начитанная девчонка с той стороны, из Макеевки, с русской фамилией Котина, японским, и тоже «кошачьим» именем Мика, которую десять лет любили родители.
Что с того, что мне от ума одни неприятности? Что с того, что я по национальности украинка? Что с того, что родителей больше нет?
Десять счастливых лет, полных любви! Десять лет!
Такого никто в интернате представить не мог. Здесь за малейшую ласку готовы на всё. Только, откуда она возьмётся? Волшебники в голубых вертолётах давно не летают, магия нынче другая – магия чёрных машин и мигалок.
За всё в жизни нужно платить, а за счастье – по максимуму. Всем наплевать, что его давно нет, и даже воспоминания, как прошлогодний сон.
Другим ничего и не снилось. Раз было – плати!
Впрочем, для травли хватило бы и того, что я – альбинос.
Мучительница убрала руку. Я распрямилась и встала напротив неё.
Наверное, со стороны это выглядело, как встреча демона с ангелом: черноволосая крупная Таня и хрупкая белокожая Мика.
Но, это только со стороны. Ангелов тут не бывает, все мы пытаемся выжить.
Я часто моргала, по щеке стекало дерьмо, кровь из разбитого носа капала на пол.
– Танюха! Ты осторожнее с кровью, она ведь спидозная! Трахалась там с солдатнёй. Это здесь – недотрога, – Ленка шмыгнула носом и плюнула, стараясь попасть в лицо. На рукаве моей худи повис зелёный харчок.
Что ж, грязнее не буду.
У меня гепатит, а не ВИЧ, но девчонкам плевать на детали.
– Тварь уАТОшенная! – пинок в живот отбросил меня на стену. Посыпался град ударов. Крови девчонки уже не боялись.
– А ну, відвалите! Швидко!
Девчонок сдуло, как ветром. Только Танюха буркнула: «Тебе-то, какое дело?» Но связываться не стала.
– Міка, вставай.
Странно. Микой тут звал меня только Мурлыка.
Я поднялась, хотя это было непросто. А руку Злата не подала.
– Підемо, я тебе помию.
Мы прошли в умывальник. На гусак Злата надела обрезок чёрного шланга. Я сняла худи и кинула в раковину – придётся стирать. Лифчики я пока не носила, не было необходимости.
– Сhodź, chodź!
Я мылила голову и фырчала, а Злата поливала меня относительно тёплой июльской водой. Вода сразу же розовела.
Было чертовски приятно, обо мне так никто не заботился уже года три.
– Котя, Котя… Ну точно, як кіт! – смеялась Злата. – Біленький ласкавий котик!
Потом подала полотенце – откуда оно тут взялось?
Я вытерла голову. За моей короткой причёской не нужен уход. Растёрлась до пояса, бросая пугливые взгляды.
Злата смотрела как-то не так… Знаю я эти томные взгляды – так смотрят спонсоры.
– Тільки дуже худий…
Кончики пальцев коснулись моих узких бёдер. Пухлые губы скользили по уху, по шее, двигались ниже… Волосы щекотали голую кожу, от них пахло хлебом, мёдом и молоком.
Было приятно, как будто ты в маминых нежных объятиях. Я закрыла глаза…
Далёкое прошлое. Двадцать шестое июля. Последний мой день рождения, одиннадцать лет.
Мы вышли к реке. Печёт солнце.
Отец ловит рыбу, сестрёнка купается. Мама гладит по голове. Потом начинает мазать на хлеб ароматный мёд…
– Мама… Мамочка…
– Злата! – по коридорам несётся звонкое эхо. – Злата!
– Чорт!
Запах мёда и хлеба сменился вонью параши. Я распахнула глаза.
– Злата! Ты где? – в дверях появился Семёныч, и.о. начальника летнего лагеря.
Вообще, он отличный мужик. Только всегда появляется очень не вовремя.
Сердце пойманной птицей билось в груди. Очень хотелось быть кому-нибудь нужной. Очень хотелось мёда и молока.
– Злата! Что вы тут делаете? Почему везде кровь? – Семёныч нахмурился. – Котя! Что с тобой делала Злата?
Если б он знал! Вряд ли Семёнычу это понравится – весь Златин мёд достаётся ему.
Значит, мы теперь конкуренты. Смешно!
– Ні, Ігор. Навіщо це мені?
– А кто?
– Та дівчата! Танюха.
– Понятно, – Семёныч скривился, как будто от боли, и треснул по умывальнику. – Вот сука! Когда эта тварь успокоится!
– Якби не вона, то її…
– Її – не її, а получит!
– Не варто. Тоді Коте зовсім стане погано.
Семёныч вздохнул.
– Ладно, рыжуха, пошли, – он развернулся и зашагал на выход. Обернулся в дверях: – Котя! Пришлю с порошком…
Злата громко сказала: «Дівчат не дратуй!», томно прищурилась и шепнула на ухо, успев укусить за мочку: «До побачення, солодка Міка…»
Я снова осталась одна.
В голове всё звучало: «До побачення, солодка Міка…»
Сладкая? Это она, будто мёд!
Не слишком рассчитывая на обещание Семёныча, я принялась стирать худи.
Мыло с холодной водой стирало не очень. Я придирчиво нюхала худи и тёрла опять.
Порошок бы сюда! Но его отобрали девчонки. Хорошо хоть тепло, и высохнет быстро.
– Кто их дратует… – исковеркала я на русский манер, и устыдилась – Злату подобные вещи бесили.
Рыжуха была «западенкой». Родители всякий раз повторяли: «Это враги, хуже нет!» Странно, что враг оказался значительно лучше друзей.
Злату боялись.
Во-первых, она была умной, расчётливой, а когда надо – предельно жестокой.
Во-вторых, она убила отца – он пил и гонялся за ней с топором. И ей сошло это с рук. Болтали, что следака она соблазнила.
В-третьих, она пырнула Танюху. Не сильно, но всё равно. И вновь прокатило – за неё все были горой: питалки, Семёныч и даже директор.
В общем, со Златой всё было понятно. Рыжие волосы, пухлые губы и голубые глаза. При этом, смуглая кожа и озорные веснушки – с ранней весны и до осени Злата лежала на солнце.
Кто устоит?
Но что такая девчонка нашла во мне – блеклой, худой и безгрудой? Длинноногой, но это совсем не спасало, скорее отталкивало. «Гости» кривились при виде меня:
– Будто какой-то паук, выросший в темноте! И смотрит, как будто животное…
– Привыкай! Они все тут так смотрят. Неисправимые задержки в развитии. Людьми им не стать.
– Может и так, только эта – особенная. Для конченых извращенцев!
Я была стопроцентный «брак». И вдруг…
Но Семёныч…
Хороших людей – единицы, подставлять его не хотелось. Он столько сделал для нас! Устраивал девчонкам свидания, не отбирая почти ничего. Иногда разрешал алкоголь, а потом говорил по душам и гладил по голове. И меня всегда защищал.
К тому же, он очень смелый! Однажды, «гости» нанюхались кокса и собрались к малолеткам. Семёныч встал на пути:
– Это дети! Через мой труп!
Пьяная полицейская шишка сказала:
– Да все они шлюхи! Дрочат дни напролёт. Изначально испорчены, знаешь и сам. Не всё ли равно, в каком возрасте начинать?
Но Семёныч их не пустил.
Его не убили. Даже не посадили. Наверное, им пока хватало и нас.
Мужики – одноклеточные, мы для них вещи. Как выглядишь, кто ты такая – им всё равно. Кончил в новое тело – и рад, в голову больше не бьёт.
Но даже они на меня не велись. Это радовало. Однако, уверенности не добавляло.
И вдруг, Злата! Самая красивая девушка в мире!
– Мика, привет! Затеяла стирку?
Голос мужской. Я вздрогнула, не узнав – в голове всё гудело. Обернулась и успокоилась – рядом стоял Мурлыка.
Вообще-то, в нашем крыле обитали только девчонки. Семёныч строго за этим следил, гоняя мальчишек и делая исключение лишь для мужчин. И то, далеко не для всех – только для обладателей власти, а иногда – богатеев. Однако, мальчишкой Мурлыку никто не считал – ни Семёныч, ни даже девчонки.
Иногда его заставляли лизать, но относились при этом не как к мужику, а скорей – как к коту, приученному сгущёнкой. Он никогда не отказывался, но и не рвался. Да и девчонки делали это от скуки, и чтобы слегка отомстить обладателям членов.
Какое уж тут удовольствие! Ведь, чтобы добраться до пика, нужно ценить мужика, с которым ты спишь. Во всяком случае, мне так казалось…
Откуда мне знать про какие-то пики? Если солдат суёт в задницу член, разве тебе до оргазмов! Думаешь только о том, как остаться в живых. Потом, рыдаешь от боли, пытаясь посрать.
– Я принёс порошок! – Мурлыка нахмурился. – Эй! Ты чего вся трясёшься? И кровь…
– Благодарю! – я подставила руку, и Мурлыка насыпал в ладонь. – Не парься, я в норме.
Мурлыка поставил на раковину красный флакон с надписью «Gucci Rush».
– Подарок от Златы, – он изобразил её грудной голос: – Щоб пахла, як дівчина.
– А по-простому, чтоб не воняла говном.
– Может, хочешь курнуть? Девки все уже пьяные, а Семёныч закрылся со Златой.
– Ты же знаешь…
– Знаю. Ты – дура! – мальчишка зашёлся безумным смехом. – Тогда так посидишь, повтыкаешь!
Конечно же, я согласилась. У меня не особенно много друзей.
Только Мурлыка.
Когда мы вышли на крышу, звёзд ещё не было. День догорал, солнце падало за горизонт.
Мы уселись на парапет, свесив ноги. Я зажмурилась от удовольствия – когда раскалённый за день бетон греет жопу, это одно из самых восхитительных чувств. А если болтать ногами, то можно представить, что ты – шагающий по степи великан.
Внизу был бетонный забор, защищающий лагерь от золотого океана степей. С проходившей поблизости железной дороги ветер нёс резкие запахи и грохот порожнего товарняка. Левее был лес и развалины старого корпуса, за которыми возвышалась ажурная радиовышка. А совсем далеко блестел Днепр.
Мурлыка стал забивать косячок.
– Как думаешь, если лебедя трахнуть, а он не самкой окажется – это сочтут извращением?
– Лебеди или люди? – задала я встречный вопрос. Мальчишку «ответ» устроил.
К Мурлыке нужно привыкнуть. Только начнёшь говорить с ним серьёзно, как он что-то ляпнет такое, что сразу теряешь нить разговора. Он говорит: «это всё потому, что грибы создают необычные связи нейронов». Но думаю, он делает это специально – чтобы выбить меня из проторённой колеи.
– Мур, почему питалки и даже Семёныч не боятся пускать нас на реку и в лес? Всякое может случится!
– А к спонсорам почему не боятся? А в город? – он усмехнулся. – Разве не видишь, всё уже вышло из-под контроля. Если коробку открыл, и бабочки разлетелись, то фиг их назад запихнёшь.
– Какие мы бабочки… Нам не взлететь…
– Мика? Ты для чего на крышу приходишь?
Странный вопрос! Здесь так хорошо! А почему, я не задумывалась.
– Наверное, чтобы быть ближе к небу. И тут нет людей. А ты?
– Как будто не ясно! – Мурлыка кивнул на косяк.
Такое объяснение расстроило. Лучше бы он сказал: «Чтобы делить с тобой красоту на двоих». Но для мальчишек, всё это сложно. Даже для необычных бесполых мальчишек, как он.
А мне так хотелось быть нужной!
Мурлыка курил, щурясь от дыма, набирая полную грудь и время от времени кашляя.
– Ещё, чтобы быть с тобой. Делить все миры на двоих.
Сердце затрепыхалось. Я сделала вид, что мне безразлично.
– Миры? Тебя уже вставило?
Он рассмеялся: «Не отпускало!» А после сказал, очень-очень серьёзно:
– Мне кажется, всё уже было. И крыша, и ветер, и степь.
– С нами?
– С нами, только с другими.
Мурлыка опять говорил ерунду. Неудивительно – он был очень странный мальчишка.
Никто в интернате не знал, откуда взялся Мурлыка. Казалось, сначала был он, а интернат появился потом.
Никто не знал, сколько Мурлыке лет. Рассказывали, что девятнадцать. Что он уже мог бы уехать, но здесь его что-то держит. Глядя на детскую щупленькую фигурку, верилось в это с трудом.
Никто не знал его имени. Конечно, в каких-то журналах была и фамилия, и дата рождения. Но только, в каких?
– Это называется «дежавю». Ошибка мозга. У планокуров бывает.
– Дура! Причём тут план!
Я не обиделась. Просто сказала: «Сам идиот!», и треснула так, что он чуть не упал.
Случалось, Мурлыка был груб – но совсем не со зла. Просто, на первое место он ставил естественность. В ответ я делала так же, спонтанные грубые выходки Мурлыка ценил. Он утверждал: «Время – иллюзия. Есть только миг. Смысл в том, чтобы этот миг ухватить! И тут нужна концентрация».
Концентрировался Мурлыка по-своему, при поддержке грибов и таблеток, дыма и трав. Он был самозабвенным исследователем нашего и близлежащих миров. Однако, всемирная слава ему не светила – с головой было плохо, и становилось всё хуже.
– Знаешь, я чуть не свалился! – он посмотрел на меня уважительно.
– Подумаешь… – кивнула я равнодушно. – Пять этажей.
– Четыре, – заброшенный полуподвал Мурлыка этажом не считал. – Всё верно, бывают места и повыше. Вон, ретранслятор, хотя бы. Когда-нибудь нужно залезть!
О вышке Мурлыка мечтал постоянно, трезвоня о том, что самое главное в жизни – преодоление себя, и о том, как важно выйти за рамки системы, увидеть и лагерь, и ситуацию в целом, со стороны…
Но дальше рассказов дело не шло. Мурлыка стоял на ногах не особенно твёрдо. Куда там, взобраться на стометровую вышку!
– Мика… А можно спросить?
Сейчас он продолжит: «Что у тебя случилось?» Я всё расскажу, от единственного и лучшего друга у меня нет секретов. Он будет хмурится и сопеть, ему не понравится мой рассказ. А после, чем-то закинется.
Так у нас было всегда, каждый день.
– Что у тебя случилось?
Изложив все подробности, я подвела итог:
– Ненавижу девчонок!
Диск солнца коснулся степи, и поле утратило летние краски. Колыхалась трава, как волнуется океан, полный крови – от края до края.
– Думаешь, мальчики лучше?
Сегодня Мурлыка не стал дожидаться финала истории, чтобы сожрать свою дрянь. Едва я дошла до момента, в котором Танюха отправила мою голову в унитаз, он вытащил из кармана таблетки. А когда я поведала всё, то Мурлыка, еле ворочая языком, стал рассказывать сказку про сотканную из лунного света сказочную принцессу, странствующую среди звёзд.
Такой у нас был ритуал. Так Мурлыка меня пытался утешить.
– Знаешь, Мика. Раз хочешь увидеть бабочку, придётся терпеть и гусениц.
Метафору я уловила, не зря Мурлыка сидел со мной все вечера. Без него я не знала бы даже этого слова. Вот только, мне было не до метафор.
– Из Танюхи не вырастет бабочка.
– Вообще-то, я про тебя. Остальные друг друга сожрут.
– Друг друга? Я первая в очереди на пожирание.
– Глупая! У тебя самое безопасное место. Все тебя монстром считают, шарахаются. Клиенты, девчонки… – он помолчал. – И у меня безопасное. А жопа привыкла.
Солнце уже почти скрылось, торчал только маленький край.
Я опустила глаза. В сравнении с жизнью Мурлыки, моя была раем. И это при том, что всего я не знала – он о себе говорил неохотно.
– Почему им так нравится жопа? Там ведь говно!
– Акт доминирования.
Я сказала рассеянно:
– Будто нельзя доминировать в рот…
– Можно в рот. Ну а можно и в жопу.
– Слушай, а где ты таких словечек набрался? «Акт доминирования»!
– Не помню… Наверное, книжки читал.
– Читал? А сейчас не читаешь?
– Больше мне это не нужно. Я сам себе книга. И жизнь, тоже – книга. И ты!
Ласточки прекращали облёт. Наваливалась чернота. Сквозь перекрытия слышались визги и вой, будто внизу веселились все демоны ада.
Не люблю это время. Может когда-нибудь, люди научаться оставаться людьми целый день. Пока что, рассудка хватает только на утро.
– Как думаешь, есть в мире что-то, кроме вот этой тьмы?
Мурлыка молчал, качаясь, как будто тростник на ветру.
– Знаешь, я книжку читала… Она от лица героини написана: «Я думала, я говорила…» В конце этой книги она умирает. Финал ведь для всех одинаков… – я положила ладошку ему на бедро. – Но может, она не совсем умерла, если рассказывает историю?
Мурлыка накрыл мои пальцы.
– Не бойся. Нет никакой темноты, только свет…
– Откуда ты знаешь? Грибы рассказали?
– Девчонка, – Мурлыка был очень серьёзен. – Девчонка, которая не соврёт.
Он вдруг, как будто проснулся.
– Я ведь не пидор!
Я удивилась. Мне-то какое дело? Я его не осуждаю, все пацаны спят друг с другом. Да и девчонки. Если везёт, с кем постарше – за деньги, вещи или еду.
Не зная, что ответить на странное заявление, я только пожала плечами. Но после, не выдержала:
– Тебе и девчонки не нравятся. Это же видно.
Мурлыка спорить не стал.
– Клуши… Только секс на уме… Тупые, как пробки… Им даже грибы не помогут, не то что трава.
Я его раньше не видела таким возбуждённым.
– Мика, ведь ты лучше всех! – признался Мурлыка, и замолчал, позабыв о нашем существовании.
Но я всё равно сказала: «Спасибо». Я к друзьям отношусь уважительно, у меня их немного.
Впрочем, Мурлыка уже ничего не слышал.
Я сидела, тая под светом луны. Присматривала, чтоб не упал Мурлыка. В отключке он нравился больше.
Зачем люди вообще говорят? Глупость не стоит того, чтобы рот открывать, а важное ясно без слов.
Ближе к полночи Мурлыка очнулся и начал молоть чепуху:
– Значит, я тебе больше не нужен?
– С чего ты такое взял?
– Теперь у тебя есть Злата.
Кто мог подумать! Ведёт себя, как обычный ревнивый мальчишка!
Я положила руку ему на коленку.
– Глупости! Это ведь просто секс. Что такого?
Умный, а не понимает!
Мурлыка мне, словно отец. Кем я бы была без него? Озлобленной озабоченной идиоткой, как все остальные. Двух слов не смогла бы связать! А я говорю, как дворянка из позапрошлого века.
Раньше я не понимала, глупышка была. Но после увидела – он меня лепит, как будто из пластилина. Родители делают также. Изо дня в день, изо дня в день… А кто из здешних может похвастаться, что каждый вечер проводит время с отцом?
– Мика, а хочешь, я тебе полижу? Ты никогда не просила. Девочкам это приятно!
Я фыркнула:
– Вот ещё! Ты ведь мой друг.
– Ну так что? Если друг – значит, буду стараться. – Он передразнил: – Что такого? Это ведь просто секс.
Я отвернулась.
– Не чувствуешь ничего? Из-за войны? – Мурлыка, наконец, догадался.
– Чувствую. Только не кайф.
Он помолчал и сказал:
– Понимаю. Я ведь не пидор, а в жопу ебут.
И я его понимала, касательно жопы. Навалилась тоскливая жалость, которую я терпеть не могла. Сопереживать или чувствовать, в интернате – гиблое дело. Морду набьют, а тоска тебя просто сожрёт.
Чтобы не дать чувствам шанса, мы поцеловались, а после я сделала это рукой. Так было лучше для всех: ему хорошо, мне не слишком противно.
Потом он ушёл. Я смотрела на Днепр, платиновый под серебристой луной, и тянула старинную песню.
Ніч яка, Господи! Місячна, зоряна:
Ясно, хоч голки збирай…
В воздухе мельтешили чёрные тени летучих мышей. Звенели комарики. Девчонки уже наорались, и лагерь затих, лишь изредка подвывала собака по кличке Фиест.
Сплять вороги твої, знуджені працею,
Нас не сполоха їх сміх…
Чи ж нам, окривдженим долею клятою,
Й хвиля кохання – за гріх?
Пела я шёпотом. Когда у тебя нету Родины, и всюду враги, можно только шептать.
Круг второй. Первая смерть
Столовую залил утренний свет. Не столовая – солнечный океан!
Радости добавляла еда. Не то, чтобы ячка, сваренная на воде, была очень вкусной, а чай из цикория крайне бодрящим. Просто так мозг реагировал на раздутый желудок и полученные калории.
Стол был рассчитан на шесть человек, но три табурета были свободны. Сидеть со мной были готовы лишь две идиотки – Вика и Света, девчонки из низшей касты.
Я добавляла в стакан из литого чайника, мазала масло и запихивала в себя хлеб. Очень хотелось жрать – не так сильно, как вечером, но всё равно. А еда не желала, чтоб я её съела. В чай я макала сахарную головку, стыренную на кухне, у поваров из-под носа. Сахар не собирался размачиваться и отдавать вожделенную сладость. Зубы скользили по гладкой поверхности – твёрдой, как будто бетон. Странное европейское масло застыло на нёбе и не проглатывалось – остывший чай не спасал.
Через пару столов сидели мальчишки. Их было четверо, но я смотрела на Зюзю – «шестёрку» Антона. Зюзя был угловат и бледен, как привидение, потому в темноте походил на призрака. Но сейчас, когда на худое лицо падал солнечный луч, мальчишка был так красив, что я не могла отвести глаза.
На лоб падала чёрная чёлка. Глаза, словно уголь.
Но, всё равно, что я в нём нашла?
Наверное, всё дело в папе – у него были такие же музыкальные пальцы и точно такие глаза. Мне глаза от отца не достались – они у меня фиолетово-красные, и очень пугают людей.
Потом, не прекращая разглядывать Зюзю, я замечталась о Злате. Девочку-солнце я ни капельки не понимала и не знала о ней почти ничего.
Это мне нравилось. Люди вечно болтают о близости и понимании. Но, как по мне, это только мешает. Если читаешь кого-то, будто открытую книгу, разве захочется с ним переспать? Это ведь тоже, что онанизм!
Надо бы привести себя ТАМ в порядок. Хоть я и светлая… Злата наверняка захочет быть главной. Значит, я буду «её маленькой девочкой», а у них ничего ТАМ быть не должно.
Только, как это сделать? Кругом сотни глаз. А девочки не упустят случая подколоть: «Что, собралась на свиданку или Мурлыка не смог?» В лагере развлечений не много.
Зюзя заметил внимание и показал средний палец. Что-то сказал пацанам, сунул палец за щёку и рассмеялся. Ребята стали подмигивать, а я покраснела. Не выдержав, показала им два средних пальца.
Душа ушла в пятки от страха. Я понимала – они не простят, слишком много в столовой глаз.
Над столами повисла тягучая тишина. Зюзя медленно встал – тишину разорвал противный протяжный звук, ножки тяжёлого табурета царапали грязный бетонный пол. Поманил меня пальцем. Крикнул:
– Если я подойду, пожалеешь!
Я осталась сидеть.
– Ну, хорошо! Ты сделала выбор! – он зашагал по проходу.
Все уставились на меня, ожидая развязки. Будет о чём поболтать вечерком!
А я искала глазами взрослых – понимая, что мне они не помогут. Если не получу сейчас, поймают потом.
Страх проходил.
Надо смирится. Не станет же он меня убивать, в интернате такого ещё не бывало. Даст подзатыльник, ткнёт носом в тарелку. Подумаешь!
Зюзя был уже рядом. Вика и Света заискивающе захихикали.
Дуры! Будто их кто-то тронет! Иногда мне казалось, что на дно жизни попадают не зря.
Ни слова не говоря, Зюзя схватил табурет за железную ножку. Размахнулся…
Время застыло. В мельчайших подробностях я видела сколы на лаке дощечек, царапинки на болтах. Видела угол занесённого над моей головой табурета. Убийств раньше в лагере не было, но всё происходит когда-нибудь в первый раз.
Табурет приближался, а я не могла шевельнуться.
Вдруг Зюзя слегка покачнулся, и табурет изменил направление движения. Прошёл у виска, врезался в стол и свалился в проход. Полетели осколки посуды, забренчали упавшие ложки. Я инстинктивно зажмурилась.
– Мику не трожь!
Я открыла глаза.
Зюзя стоял на коленях, уткнувшись в Светины бёдра. Над ним возвышался Мурлыка.
Он меня спас! Спас жизнь!
Всем и всегда на меня было плевать. И вдруг, теперь…
Меня охватило новое странное чувство. Грудь и живот заполнило тёплое облако.
Зюзя поднялся, пихнув Свету в грудь и сказав: «Отвали!» Повернулся к Мурлыке.
– Не твоё дело! Не лезь!
На лице у Мурлыки не было страха.
– Мика мой друг. Я за неё умру. И убью… – он процедил последнее слово сквозь зубы.
Зюзя взглянул на меня, как бы решая, стою ли я его беспокойства. Я с удивлением увидела страх в его чёрных глазах.
Но почему? Он трус от природы или знает, что Мурлыка не врёт?
Остальные мальчишки не спешили лезть в сомнительную заварушку, понимая, что рейтинг опустится независимо от исхода.
– Решил умереть? Это можно! – Зюзя достал выкидуху.
– Стiй! – по проходу бежала Злата. – Nie ruszaj się!
В дверях появился Семёныч. Уперев руки в боки, Зюзя украдкой убрал нож в карман.
– З глузду з'їхав? – Злата отвесила оплеуху.
Зюзя стоял, как нашкодивший школьник. Приближался Семёныч – стук каблуков в тишине.
Антон гулко загоготал, показывая своё отношение. Все подхватили, узнав, как реагировать на скандал.
– Якщо ти ще раз доторкнешся до Мiкi – вб'ю! – Злата схватила Зюзю за шею, пониже затылка, и придала ускорение: – Вали!
– Что тут происходит? Котя? Опять?
– Так… Посуд розбився, – Злата взяла Семёныча под локоток: – Підемо!
Новый взрыв хохота прокатился по залу. Шоу всем очень понравилось.
– Быстро заткнулись, и жрать!
Ребята притихли.
– Ну а ты, больше не бедокурь!
Пара ушла, а у меня по рукам и ногам потекли волшебные тёплые волны.
Злата! Она за меня вписалась!
Жизнь на глазах превращалась в сказку. Я была никому не нужна, и вдруг…
Злата! Но почему?
Стало казаться, что всё вокруг – сон. Сейчас зазвенит под подушкой мобильник, вернётся тоска и унылые будни.
Я очень больно себя ущипнула.
Нет, это не сон.
Теперь девчонки не тронут. А Зюзя…
Странно. Десять минут назад я была от него без ума, но теперь ощущала презрение. Он оказался обычным мальчишкой – таким же, как все.
Выйдет из интерната и станет военным. Поедет в АТО или будет со склада чего-нибудь тырить. Скорее второе… Может, пойдёт в полицию, выбивать показания. Обустроит свой быт, чтобы было не хуже, чем у других: машина и дача, жена и дочурка. А втихаря будет ездить в какой-нибудь интернат, чтобы избить и оттрахать похожую на Злату девчонку.
Мужики только с виду все разные.
Я понимала, что Зюзя меня не простит. Но при поддержке Семёныча, Златы, Мурлыки, волноваться не стоит. Весь завтрак Мурлыка меня утешал, не понимая, что я очень счастлива. В конце концов, я не выдержала:
– Слушай, заткнись! О себе бы подумал.
– Что ты имеешь в виду?
– Будут проблемы с мальчишками.
– Не-а… Антону плевать, Зюзя – трус, а остальные… – он неопределённо махнул рукой.
– Уверен?
Я с удивлением поняла: Мурлыку мальчишки боятся, а он их не ставит и в грош.
– Слушай, а почему ты тогда… Ты мог бы… – я мямлила, выбирая, как поточнее сказать, чтобы его не обидеть.
Мурлыка всё понял и перебил:
– В стаде приматов и за королём волочится хвост.
Я пожала плечами.
– Разве не лучше быть наверху, чем внизу?
– Я не внизу, я нигде. За место нужно бороться. Зачем это мне?
– Нельзя быть нигде!
Теперь пожал плечами Мурлыка.
– Да вроде, выходит…
Что тут сказать, он очень странный!
– На речку пойдёшь?
– Не могу. За мной сегодня приедут.
– Прямо с утра?
– У мужиков с утра гормональный пик, хочется больше всего. А для старичья, так вообще – единственный вариант.
– Ну, не единственный. Есть же виагра.
– Это не то. Гормоны нужны. Смысл, трахаться без наслаждения?
– Гормоны можно колоть.
– Слушай, чего докопалась? Решаю не я.
– Значит, до вечера?
Он что-то буркнул. Я поняла, что Мурлыке ужасно не хочется ехать, и выдавила: «Прости».
Я не была перед ним виновата, решали не мы. Вот только, я буду купаться в солнечных брызгах, а он…
Днепр был далеко, почти в трёх километрах. Государство заботилось, чтобы сироты не утонули. Нужно было добраться туда до жары.
Я зашла в комнату за вещами.
– На речку пойдёте?
Девочки прыснули.
– Как же мы будем с тобой загорать?
Я покраснела. Всё-таки, я не в мечтах!
Неважно. Эти, по крайней мере, не бьют.
Раздеваться тут не хотелось. Увидев бледную кожу, начнут издеваться. Сунув в рваный пакет купальник, подстилку, зонтик и тент, я ушла. Захлопнула дверь, и за ней начались пересуды и смех.
Я спустилась со своего этажа и прошла через холл, мимо огромного расписания мероприятий. Если верить ему, у нас была полноценная жизнь – спорт, поездки и творчество.
В определённом смысле, всё так и было.
Солнечный свет обжигал, хотя ещё не было девяти.
Я зашла за угол и обмазалась кремом. Напялила белую кепку, натянула чулки со зверушками, открыла зонт – такой же дурацкий. Я выглядела, как ребёнок, идущий ловить покемонов.
Да только, не всё ли равно? В плотной одежде сейчас слишком жарко. Разве что, в лес…
Я была Луной, и Солнце меня не любило. По иронии, мне очень нравилось лето. Как объяснил Мурлыка, от яркого света вырабатывался серотонин – гормон удовольствия, которого мне не хватало.
В жизни всё через жопу! В моей, так уж точно.
За мной увязался Фиест. Подбежал и стал лаять.
– Фиестик, прости! Ничего тебе не прихватила.
Пёс перекрыл дорогу, рыча и скалясь.
Вот же пристал! Что ему нужно? Что он унюхал?
Месячные кончились ещё на прошлой неделе. Наверное, его привлёк страх, запах адреналина. Фиест был огромным, вонючим, зубастым и жутким псом с непредсказуемым поведением. Все наши девчонки боялись его до усрачки.
Фиест подбежал вплотную, потёрся о ноги.
Я замерла.
Шершавый язык лизнул руку, пустые собачьи глаза прищурились от наслаждения.
У меня отлегло. Кажется, он нападать не намерен. Наоборот, я ему нравлюсь.
Без всякого предупреждения кривые клыки вонзились в ладонь. Я завизжала и кулаком ударила в нос. Пёс разжал пасть, отпрыгнул, прижался к земле и зарычал.
Ладонь была вся в крови, алые капельки падали в пыль.
Фиест выжидал момент. Он почувствовал кровь и уходить без добычи не собирался.
Пиздец! Ну и что теперь делать?
Я заорала, что было сил. Сделала вид, что поднимаю камень с земли и хочу его бросить.
Пёс не поверил. Только сильней зарычал.
Я прикинула расстояние до входа.
Далеко, а собака догонит меня в два прыжка. Положение было совсем безнадёжным.
Над степью пронёсся пронзительный свист. Фиест прижал уши, испуганно гавкнул и побежал назад, к зданию. Я проводила собаку взглядом – до конца, до момента, когда она подбежала к мальчишке и улеглась возле ног.
Мальчик-красавчик Илья. Высокий, зеленоглазый. Когда-то я была от него без ума, но потом появился Зюзя.
Я отвернулась и зашагала к реке.
Кроссы покрылись пылью. По лицу ручьями тёк пот.
Сомнительное наслаждение! Хорошо хоть, по этой дороге не ездят машины – а то, я была бы в пыли целиком.
Наших на берегу почти не было. Я заметила такую особенность: активность людей проявляется волнами. В один день на речке толпа, а в другой – там нет никого. На счастье, с людьми я всегда в рассинхроне.
Рука ужасно болела.
Я села на корточки и промыла рану в воде. Из дыр потянулись кровавые змеи.
Обращаться за помощью не хотелось. Таскаться в город под солнцем затем, чтоб тебя укололи в живот – сомнительное удовольствие. Притом, что Фиест не бешеный, а самый обычный маньяк.
Надо было переодеться. Я выбрала уголок под деревьями.
Я озиралась, а руки тряслись. Нога запуталась в плавках, и я упала на камни. По ноге заструилась кровь.
Ну, блять!
Нервы не выдержали, и я разрыдалась. Совсем не от боли. Слишком долго копилось в душе дерьмо, а в лагере не поплачешь.
За спиной захохотали.
– Тёлка рыдает, смотри!
– Это Котя, та ещё дура! Видел, сегодня в столовой?
Я натянула плавки. Вскочила. Увидела двух пацанов.
– Быстро свалили! Порежу!
Они удивлённо заржали:
– Чем? Трусами? Ну ты и дура!
И, сплюнув под ноги, важно, вразвалку, ушли.
Больше рыдать не хотелось. Пошли они все!
Я разбежалась, и через миг – летела сквозь облака серебряных брызг.
Вода смоет кровь и залечит раны.
Я поплыла так далеко, что берег превратился в полоску. Я не боялась воды, течения, смерти. Боялась я только людей.
Вернувшись на берег, я обнаружила, что подгорела. Обычный мой отдых на пляже – сидеть в глубокой тени, намазавшись кремом с SPF 50+
Так я и сделала. До обеда сидела, глядя на баржи и размышляя о чепухе – о том, что я чувствую к Злате или Мурлыке. Даже, пыталась представить, что они чувствуют по отношению ко мне.
После обеда болталась по корпусу, стараясь не встретить людей. Поужинала, а на закате вышла на крышу.
Мурлыка задерживался, и я беспокоилась. Телефон не отвечал. Прокушенная ладошка распухла и покраснела. На боль я старалась внимания не обращать.
На парапете сидела стайка девчонок. К сожалению, это не наша с Мурлыкой личная крыша. Я спустилась во двор и пошла к развалинам старой котельной, решив попрощаться с Солнцем на здоровенных баках – Мурлыка их звал резервуарами для мазута.
Обогнув бак, я застыла.
Вот невезуха! По бетонной площадке бродил Илья.
Я замерла, прижавшись к стене.
Илья подошёл к лесенке, идущей на крышу, но лезть не стал. Потрогал ступени и поручни. Подошёл к стенке бака. Прижался всем телом и постоял, демонстрируя красивый затылок.
Что он делает?
Воспользовавшись моментом, я перебежала дорожку и спряталась за кучами покорёженного железа и погнутых труб.
Надёжное место! Тут он меня не заметит.
Илья долго гладил металл, будто девичью грудь. Потом отодвинулся от стены, и я заметила, как у него топорщатся шорты.
Вот бред! Красавцам теперь нужны не девчонки, а ржавые баки? Он что, котельную трахать собрался?
Всё это было за рамками моего понимания, и стало немножечко страшно.
Илья сел на корточки и погладил бетон. Потом стянул шорты и…
Не то, чтобы я не знала, что мальчики срут. Срут даже девочки, дело обычное. Вопрос только в том, при каких обстоятельствах.
Я убеждала себя, что всё хорошо.
Подумаешь! Он тут гулял, захотел, ну и…
Но, что-то древнее и животное в глубинах души не верило доводам разума. Оно насторожилось и даже не думало успокаиваться: «Люди так себя не ведут, во всех этих действиях нет никакого смысла. Значит, Илья – не человек, только им притворяется. Держи, Мика, ухо востро!»
По телу бежали холодные волны, несмотря на жару появилась «гусиная кожа».
Илья дотронулся до блестящей кучи говна и стал мастурбировать. Пихнул пальцы в рот и сразу же кончил.
Я закрыла глаза, впилась ногтями в ладонь, набрала воздуха в лёгкие.
Не кашлять и не блевать!
Кровь шумела в ушах. Древний внутренний страж вопил: «Опасность! Опасность! Беги!»
Я не слушала. Сидела, прижавшись щекой к обломку трубы и пыталась унять инстинкт: «Всё хорошо. Ты зря всполошился… Какая опасность? Это мальчишка, а не солдат!»
Плыть среди красной тьмы опущенных век было жутко. Казалось, что в горло вцепится подкравшийся злобный Фиест. Я приоткрыла глаза, но смотреть могла только в траву.
Илья! Ну и мерзость! А я ведь его когда-то любила! Наверное… И если бы он тогда захотел, не отказалась бы от поцелуя.
В трубах пел ветер, и что-то шуршало в траве. Казалось, я чувствую запах дерьма. Скорее всего, это были фантазии.
Так прошло минут десять-пятнадцать. Потом, я решилась и посмотрела.
На площадке за баками не было никого. Только куча дерьма – в подтверждение того, что история мне не привиделась.
Я посидела ещё минут пять, озираясь, и побежала в корпус. Двигаться было непросто – тело не слушалось и заплетались ноги.
Сколько я видела странных мужчин! Теперь представитель сильного пола решил, что лучший способ для размножения – трахать собственное говно.
Хотела бы я над ним посмеяться…
Но, я не могла. Было мучительно страшно.
Девчонки сразу накинулись:
– Где ты шатаешься? У нас будут гости. Накроешь на стол! Должен ведь быть от тебя хоть какой-то толк.
В этот момент позвонил Мурлыка.
– Я внизу. Поможешь подняться?
Неужели он так обдолбился, что не может идти?
– Я на секунду! – бросила я девчонкам и побежала вниз.
– Получишь! – полетело мне вслед.
Мурлыка сидел на пластмассовом кресле в холле. Глаза необычно ясные, лицо в ссадинах и кровоподтёках.
– Что случилось?
– Попался трудный клиент. Помоги до кровати добраться.
Я нагнулась, подставив плечо, и охнула, когда он навалился. Мурлыка костлявый, но я – вообще, как тростинка.
– Прости. Все отказались помочь. А Семёнычу я не звонил, не могу его видеть.
Я впряглась и потащила Мурлыку наверх. Цепляясь за перила, он старался облегчить мне труд.
Я усадила его на кровать и сказала:
– У вас есть мальчишка, Илья…
Он сразу же понял, кого я имею ввиду.
– Сероглазый красавчик? Я думал, тебе не нравятся парни.
– Не нравятся. Кроме тебя.
Он улыбнулся натужно.
– Не стоит. Я знаю, что ты обо мне не мечтаешь. И всё же… Илья?
– Скажи просто, что за пацан.
– Да нормальный. Получше других. Умный и не подонок.
Я хотела сказать Мурлыке про то, что увидела. Но, не смогла.
Странно. Я от него ничего не скрывала. Даже то, что меня окунули в дерьмо.
Тогда, почему?
Наконец я сообразила. Пихать другого в дерьмо абсолютно нормально, нельзя лезть туда самому! За Илью было попросту стыдно.
Мурлыка прилёг и сразу заснул, а я вернулась к девчонкам.
– Где ты шаталась? Давай, помогай с посудой!
Минут через десять приехали гости, штук восемь. Важные, при костюмах. Мне удалось узнать только несколько лиц – Мясоедова и двух депутатов.
Гости отдали пакеты с продуктами и закрылись в комнате. В соседней, мы с Викой резали колбасу, сыр, ветчину. Наташка за нами присматривала, чтобы мы ничего не сожрали. От запахов кругом шла голова, а рот наполнялся слюной. Несколько раз надсмотрщицу звали – она выходила, бросив на нас строгий взгляд. Он нас ничуть не пугал. Мы набивали рот ветчиной, давились и хохотали. Кусок колбасы я припрятала в тумбочку.
Мурлыка рассказывал, что в мире возникло всё неспроста, любители детей и подростков были когда-то нужны. Слабому – женщине или ребёнку, требуется еда и защита, а дать они могут лишь секс. Он говорил о Спарте, Риме и Греции, о самураях с юношами в учениках, а потом заявил, что сейчас это всё – атавизм.
Честно сказать, я так не считала. Ветчина была вкусной, а до светлого будущего, в котором детишек станут кормить просто так, мы пока не дошли.
Спиртного нам не досталось, но было плевать. Я, вообще-то, его не люблю.
Потом Наташка сказала:
– Валите! Нечего вам тут делать, с вашими рожами.
Я навестила Мурлыку. Он спал, нервно дёргаясь время от времени.
Я поднялась на крышу.
Девчонок тут уже не было. Я уселась на парапет и запела.
Гай чарівний, ніби променем всипаний,
Чи загадався, чи спить?
Снизу доносился хохот и девичьи визги. В желудке была приятная тяжесть. Дневные страхи забылись.
Теперь я сама удивлялась: чем меня так испугал Илья?
Пацан, как пацан. Ёбнутый, да. Может, немножко опасный.
Так что? У кого здесь здоровая психика? Кто не опасный? Чем лучше, к примеру, Мурлыка? Он сам не знает, что сделает через секунду. А Злата? Она же убийца!
У всех детей в шкафчиках с миленькими наклейками хранятся скелеты. И если уж по чесноку, так самая больная тут – я.
Часам к десяти смех сменился на стоны – отдых гостей перешёл в новую плоскость. От этих звуков стало противно, и я зашептала песню сильней. Потом всё затихло, и стало совсем хорошо – только пели комарики.
Крик – звериный, отчаянный, разорвал тишину. Такие я слышала только в АТО.
От неожиданности я чуть не свалилась. Пальцы вцепилась в бетон парапета, хотелось спрятаться и дрожать.
Я вдохнула поглубже.
Здесь не АТО, здесь никто не стреляет, здесь никого не разорвёт на куски!
Мика, возьми себя в руки!
Помогло. Только бешено колотилось сердце.
Через минуту я была внизу. В коридор четвёртого этажа набился народ. Не пройдя до блока и полпути, я увязла в толпе.
– Что там случилось? – задала я вопрос ближайшей девчонке.
– Откуда мне знать? – она шевельнула плечами. – Кто-то кричал.
– Так! Расступились! – Семёныч двигался через толпу, как ледокол через тонкие льды – непонятливые девчонки летели в стороны. За ним семенила Злата.
Пять минут прошли в ожиданиях и сплетнях. Одни утверждали, что гости убили девчонку, другие – что девчонка убила гостей. Когда стали болтать бред о том, что депутат выбросился из окна, я попыталась вернуться обратно на лестницу. Но сзади уже напирал народ. Оставалось только стоять.
– У нас ЧП. Несчастный случай. Разойдитесь по комнатам, ждём полицию! – пронёсся над головами приказ Семёныча.
Питалки и старшие девочки стали на всех орать. Толпа расходилась.
Я ушла в комнату. Ира и Вика курили возле окна. Света сидела, уставившись в пол. Я пнула её по носку кроссовки.
– Эй, ты чего?
Она подняла глаза.
– Я так и знала! Знала!
– Что знала? Что там случилось?
– Ты что, не знаешь? Танька повесилась!
Я посмотрела на Иру и Вику. Те молча кивнули.
– Но это же бред! – я почесала макушку. – Она не из тех, кто полезет в петлю. Скорее других доведёт.
– И вот! – важно сказала Света.
Похоже, она была не в себе.
Идиотки!
Я уселась на подоконник и уставилась в темноту.
Девочки потихоньку приходили в себя и кудахтали:
– Это кошмар!
– Они нас всех перебьют!
– Я знала!
– Котя, чего ты молчишь?
Мне надоело сидеть в курятнике.
– Никто вас не перебьёт! Даже не трахнут! – гаркнула я на прощание и спустилась во двор.
Минут через сорок стены окрасились светом мигалок. К подъезду подъехала скорая в сопровождении полиции. Вышли врачи с носилками, автоматчики в касках и брониках, люди в гражданском. Вокруг, с лаем, носился Фиест.
Я сказала:
– С кем они там собрались воевать?
– Не смешно. Девчонок-то до сих пор нет. Ни Таньки, ни Ленки, ни Кати, – сказал какой-то мальчишка.
– И Ксюхи, – поддакнул другой.
Я встала. Полиция – это надолго.
Таньки и Ленки меня не особенно волновали, я за Мурлыку боялась. Поднявшись к нему, я увидела, что он всё ещё спит. Я села рядом и разбудила.
– Мурлыка! Надо врачу показаться! Там скорая.
Он ничего не понял.
– Скорая?
Я рассказала, что знала, добавив:
– Вдруг у тебя разрыв селезёнки?
– Шла бы ты спать! – Мурлыка демонстративно отвернулся к стене.
Спать не хотелось. Но на меня опять навалился страх. Перед глазами стояли лица Ильи, Антона и Зюзи. В ушах тревожно выл ветер – как там, возле труб.
Я пошла в комнату, накрылась с головой
одеялом, свернулась клубком и заснула.
Круг третий. К звёздам
Сегодня по небу бежали лёгкие облачка. Солнечные прямоугольники на полу между столиками то вспыхивали, то гасли.
На завтраке Мурлыка сел рядом. Лицо у него совершенно опухло, но ходил он уже без проблем.
– Мур, вчера я стырила колбасу. Надо хлеба набрать. Пожрёшь, сразу всё заживёт!
– Лучше скажи, что у тебя с рукой. Выглядит жутко.
– Цапнул Фиест, к врачу не пойду, – выдала я скороговоркой.
– Перекись хоть налила?
– Промыла водой.
Мурлыка нахмурился, но ничего не сказал.
Все обсуждали вчерашнее, но это снова был пустой трёп. Девчонки, которые были с Танюхой, твердили одно и тоже: «Откуда мне знать, что было у неё в голове? Напилась и повесилась».
В такую историю не верил никто.
Но мне стало легче – Илья ни при чём. А как он там дрочит, мне было плевать.
Зюзя бросал злобные взгляды, но этим и ограничивался.
Когда я уже допивала свой чай, появилась Злата.
– Тебя хочет видеть Семёныч. Пойдём, провожу.
Я объяснила Мурлыке на ушко, где колбаса.
– Только всю не сжирай!
Злата взяла меня за руку, и я совершенно растаяла. Подушечки на её пальчиках были такими мягонькими, как у кота!
Когда мы шли по дорожке Злата сказала:
– Тобі я можу розповісти, якщо не боїшся. Ти мовчазна… Ну? Хочеш знати?
– Да.
– Але легше не стане.
– Я знаю.
Она ещё помолчала, как будто раздумывая. Вздохнула и выдала:
– Мясоєдов … Задушив він її. Випадково. Вона сама попросила, для кайфу. Ніхто тут не винен.
Я была большой девочкой и понимала, что для суда и полиции виновность вообще не имеет значения. Для меня, наверное, тоже. Человек мёртв, вот и всё. В этот раз – человек, на которого мне наплевать.
Я не девчонка со звёзд.
Кабинет пропитали спиртные пары. Глаза у Семёныча были красные, как угольки в пионерском костре, что был выложен яркими стёклышками на стене в коридоре.
– Едешь к врачу, на контрольный осмотр. Мясоедов подбросит до города, обратно – сама. Вернёшься до ужина.
На выходе меня ждал Мурлыка.
– Я в город. К врачу.
– Везёт! Подожди, притащу бутерброд.
– Некогда. Меня уже ждут.
– Тогда, вот! Держи! – он протянул мне деньги. – Возьми, чего-нибудь купишь.
– Тут слишком много…
– Не парься! – он хлопнул меня по спине. – Отдохни!
Мясоедов уже был в машине. Один.
Я открыла заднюю дверцу.
– Не туда! Садись рядом.
Я плюхнулась на сиденье и поправила шорты. Тут было прохладно, работал кондиционер. Пахло, как в кабинете Семёныча.
Машина поехала. Мясоедов молчал, иногда ругая колдобины. Я смотрела на степь, прикрывая прокушенную руку ладонью.
Вот бы вырасти и купить такую машину! Настоящее счастье – едь, куда хочешь, и не нужно боятся солнца.
– Что говорят девчонки?
– О чём?
– Как будто не знаешь!
– Что могут девчонки болтать? Ерунду.
– А поконкретнее?
– Не верят, что Таня повесилась.
Мясоедов нахмурился.
– Да. Странное дело… Но факт остаётся фактом!
Спорить с фактами я не собиралась.
Он помолчал и сказал:
– Вы ведь с ней были враги?
– Да нет… Какой я ей враг? Она меня в унитаз макала, а я не сопротивлялась.
– Но ты ведь её ненавидела? Убила бы, если б могла?
Куда он ведёт? Вроде бы, всё чики-пуки – самоубийство, а он дело шьёт! Зачем? Может просто, ментовская привычка – постоянно выдумывать версии, да доёбываться до людей, вдруг кто лишнее ляпнет?
– Какой из меня убийца… Да и зачем? Вместо неё другая придёт – может, хуже ещё.
Ответ Мясоедову очень понравился, он даже крякнул от удовольствия.
– Точно! Новый начальник всегда злей предыдущего! А если кажется добрым – держи ухо востро… Надо прикрыть Семёныча. Мужик ведь хороший, верно?
Я согласилась:
– Хороший.
Перед городом начинался лесок.
Мясоедов взглянул на мои худющие бело-красные бёдра, на тощий живот и впалую грудь и сказал:
– Конечно, ты – на любителя. Но если такие встречаются, платят немало.
Я покраснела и поправила шорты.
Ему-то какое дело! Я к нему в брюки не лезу! Нашёлся красавец с двойным подбородком! Работал бы грузчиком, даже сорокалетняя продавщица ему б не дала! Дрочил бы, как тот Илья, за котельной.
– Да, Мика. Ты, так сказать, раритет.
– Я не старая.
Он рассмеялся.
– Нет, конечно! Не старая! Раритет – не обязательно старая вещь, просто редкая и дорогая.
– Я не вещь.
– Не выдумывай! Все люди – вещи, и у каждого есть цена. У тебя, у меня, у Семёныча… Вот ты, например, редкая вещь – потому тебя придержали. И Злату тоже. А таких, как Танюха – обычных, используют сразу. Всё, как с вином…
Придержали? Кто меня придержал и зачем?
Мясоедов свернул на обочину и остановил машину.
– Сам Вишневский на тебя виды имеет! Только ведь, это не значит, что ты должна оставаться без ласки и мучиться, верно? – он положил руку мне на бедро. – Можно ведь, как-нибудь так!
Я сказала уверенно, как смогла:
– У меня гепатит. Цэ.
Голос дрогнул и вышло не очень.
– Ой, не пизди! Кто бы тебя такую держал!
– Сейчас вы меня везёте к врачу. Если не верите, зайдите со мной.
Он сказал: «Врунья!», но руку убрал. Вытер антибактериальной салфеткой, взялся за руль.
Дальше мы ехали молча.
Мясоедов довёз меня до самой больницы.
Я сказала: «Спасибо», а он промолчал. Злился, похоже. Мужчины такие, им постоянно нужно куда-то засунуть свой хер. Иначе – нет настроения, истерики. Ещё что-то про месячные нам говорят!
В больнице всё было привычно. Я поднялась по обшарпанной лестнице. Ступеньки были почти полукруглые, сглаженные людскими потоками. Я подумала, что большинства из этих людей уже нет в живых.
Спросив: «Кто последний?», я уселась и стала глядеть на людей. Им не нравилось пристальное внимание девочки, похожей на бледного монстра или на смерть. Но, мне было плевать. Когда изо дня в день видишь одни и те же лица, поневоле изголодаешься.
Я размышляла о том, что сказал Мясоедов.
Кто этот Вишневский? Куда он меня придержал?
Нужно будет спросить у Семёныча.
Подошла моя очередь. Я потянула за медную ручку, на пальцах остался жир.
Кабинет был громадным и тёмным. Окна, до половины закрашенные белой краской, смотрели в стену соседнего здания.
– Я Котина Мика, из интерната.
– У меня не склероз. Такую, как ты, не забудешь. Садись.
Я опустилась на стул. Врачиха долго рылась в бумагах, пока не нашла серую папку с надписью «Котина». Листала, хмурилась и бормотала: «Ну что за дурацкий почерк!» Зажгла настольную лампу, поднесла к ней бумажки. Выдала: «Замечательно!», и принялась писать.
– Ты, Котина, можешь идти.
Я тихо спросила:
– А как там дела? Я сдавала анализы…
– Выросла вирусная нагрузка.
– И что это значит?
Не отрываясь от писанины, врачиха сказала:
– То, что ты скоро умрёшь.
Я набралась храбрости и спросила:
– И ничего нельзя сделать?
Врачиха бросила ручку, сняла очки.
– Зачем? Для чего тебе жизнь? Колоться, трахаться и воровать?
Я замерла, не дыша, а врачиху трясло. Руки вцепились в бумаги.
– Правильно делали немцы! В печь вас, и дело с концом! – она привстала со стула, не в силах сидеть. – Я и Серёженька строили дом, на работе пахали. А такая, как ты, малолетняя тварь, его… – в лёгких кончился воздух. Новый она не сумела вдохнуть и осела, закрывая руками лицо. – И кому… теперь я нужна… с двумя-то детьми… – плечи вздрагивали, а на бумагах расплылись огромные кляксы.
Я не знала, чем ей помочь, и тихонечко вышла за дверь.
Город всегда поражал меня разноцветием. Люди, машины, коляски, реклама. Шум и гам. За городом от этого отвыкаешь.
Больше всего меня интересовали подростки и молодые. Все они тут были странные: весёлые, беззаботные и живые.
Взрослые тоже чудили: носились на самокатах, играли в VR. Раскачанные мужики с детскими лицами. Серёжки в ушах, штурмовики из «Star Wars» на футболках. Женщины – надутые губы и грудь. Татушки – пироженки и бананчики, сердечки, револьверчики, ножички.
Все эти взрослые были детьми. А мы, дети из интерната, были настоящими взрослыми.
Я тоже привлекала внимание. Но не сказать, чтобы на меня смотрели со злом. Во взглядах читалось лишь любопытство.
Среди людей мне казалось, что я – привидение. Ведь я умру, а они будут жить.
Я зашла в пиццерию, заказала «Четыре сезона», а для Мурлыки —«Дьяболо». Пока ждала пиццу, выпила кофе и съела пять панна-котт. Люблю их сливочный вкус. К тому же, мне кажется, что их назвали в мою честь.
Пацан за соседним столом постоянно смотрел мне в рот. Так и хотелось показать ему средний палец. Но после вчерашних разборок, на этот жест у меня была аллергия.
Когда принесли пиццу, он подошёл.
– Извини. Ты очень красивая. Можно с тобой познакомится? – он покраснел, от кончика носа и до ушей.
Вот смешной!
– Можно. Если не будешь мешать мне есть. Терпеть не могу остывшую пиццу.
Конечно, я обожаю любую. Просто, горячая намного вкусней.
Он притащился с тарелкой и кофе.
– Иван! А тебя как зовут?
– М-м-мыка, – промычала я с набитым ртом.
– Что?
Я прожевала.
– Мика. Имя такое, кошачье. Ты обещал помолчать.
– Ладно. Может, потом сходим в парк.
Пока я жевала, он терпеливо ждал. Потом произнёс:
– Что слушаешь? Рэп? – он кивнул на наушник, одиноко торчащий из уха.
– Джаз, неоклассику. Но чаще всего, просто эмбиент и лоу-фай – не обращая внимания на то, что играет.
– Ты очень странная.
– Думаю, это сразу заметно! – я засмеялась. – Понимаешь, музыка для меня – просто фон, как в кино. Играет себе саундрек, и мне кажется, будто жизнь – это фильм, а люди лишь персонажи. Тогда не так страшно.
К моему удивлению он понял.
– Ага! Я тоже в наушниках, когда отчим…
Он осёкся и вновь покраснел.
Но я уже догадалась. Везёт же мне на Мурлык!
Теперь пацана стало жаль. Выходит, не всё у них так расчудесно, у этих весёлых и беззаботных детей.
– Пойдём погуляем. С меня поцелуй.
Он засиял.
– Правда? Не врёшь?
Да уж! Девчонок ему не видать, как своих багровых ушей!
Я взяла куски пиццы с соседнего столика – для голубей, и мы вышли на улицу. Парк был через дорогу.
Я отламывала кусочки и кидала в урчащую стаю. Пальцы испачкались в жире и кетчупе, но мне было плевать. Сбросив кроссы, я откинулась на спинку скамейки и приоткрыла рот.
Иван не догадывался, что нужно делать. Он только болтал: о себе и о школе, о девчонках, о музыке.
Почему в этом мире никто не умеет молчать?
Пришлось говорить и мне.
– Ты почему меня красивой назвал?
– Но ты ведь… Эта кожа, ресницы… И эти фиалковые глаза!
Фиалковые? Ну и романтик!
Я влезла на скамейку с ногами, опрокинула Ивана, измазав ему футболку, и впилась губами в его слишком болтливый рот. Я целовалась всего пару раз и никогда не использовала язык. Но, по сравнению с ним, я была опытной.
Впервые в моих отношениях с мужчинами мне было приятно.
Потом я одела кроссовки, сказала: «Пока!» и ушла.
Он что-то кричал мне вслед, но я не слушала.
Всё должно быть мимолётно.
Не будет пошленькой свадьбы, денег в конвертиках и блюющих гостей. Не будет съёмной квартиры и покупки дивана. Не будет быстрого секса, скандалов, придирок к еде. Не будет нищенской пенсии и взаимных упрёков.
Он запомнит меня на всю жизнь. Запомнит мой запах и вкус.
Я навсегда останусь мечтой.
Что я могу ему дать? Я ведь умру, а он будет жить.
Назад добиралась я долго, в тряском вонючем автобусе, с озлобленными пассажирами. Потом долго шла через степь. Солнце было не жарким, но подгорела я всё равно.
Я облилась водой, сменила одежду и отправилась на поиск Мурлыки.
Мальчишка накинулся на пиццу так, как будто неделю не ел.
Мне очень хотелось ему рассказать про встреченного пацана, и о том, что я скоро умру. Послушать рассказ о бессмертной девчонке со звёзд, которую я ненавидела.
Наверное, Мур нашёл бы слова.
Но он ничего не спросил.
В шесть всех согнали на фильм, спонсоры подарили проектор. Я понимала, что всё неспроста – нужно было отвлечь ребят о произошедшего.
Ленка претендовала на место Танюхи – орала, рассаживая девчонок. Подключив видавший виды ноутбук, Семёныч поставил «К звёздам».
Фильм напомнил скучное путешествие звёздной принцессы, и я бы заснула от видов пустынных планет. Но Злата, решив, что её мужичок отправился в детство, уселась со мной. Девочки зашептались, а Злата положила руку мне на бедро.
Я сидела и думала, что со Златой у нас есть что-то общее.
Нас двоих придержали. Мы не такие, как все.
Когда свет погас, настала пора путешествий. Лихой астронавт отправился на поиск отца, а тёплые девичьи пальцы – на поиски наслаждений. Они слегка прикасались к коленке, а после скользили наверх, под короткую юбку, и теребили резинки трусов.
Мою руку Злата решительно положила себе на бедро. Но что делать дальше, я не понимала.
Залезть к ней под юбку? Я провела дрожащей рукой вверх и вниз.
Вышло глупо и неестественно. Злата сказала: «Щекотно!»
Дальше я просто сидела, позволив действовать Злате.
По экрану летели кораблики, похожие на «игрушки» наших девчонок, и танцевали звёзды. А я не могла разобраться, что нужно чувствовать, когда человек тебя трогает не для того, чтобы доставить боль.
Сначала мне было страшно и вспоминалась война. Но увидев, что Злата не лезет в трусы, я расслабилась, и дальше было приятно.
Так продолжалось почти два часа. Танцевали внутри живота острокрылые бабочки, а трусы прилично намокли. Мне уже очень хотелось, чтоб Злата, в конце-то концов, их сняла. Но она это так и не сделала – вероятно, боялась запачкаться. Это ведь Злата, волшебное солнечное создание!
Я ощущала себя идиоткой. Что я вообще о себе возомнила?
Прихорошилась! На что я надеялась? Что она меня будет ТАМ целовать?
Я всё понимала. Кто я, и кто Злата! Но всё равно, было очень обидно.
– Как тебе город? – спросил Мурлыка, едва мы вышли на крышу.
– Столько людей! А какие машины! Настоящая жизнь!
– Настоящая? – он скривился презрительно. – Вся эта бурная деятельность – просто гормоны. Если у тебя их немного – создашь семью, жёнушку заведёшь. Но если захочешь ебать моделек, придётся айтишником стать или предпринимателем. А не повезло, и запросы совсем необычные – к примеру, охота срать девочке в рот – тут уж, прямая дорога в начальники! В депутаты или в полицию. Такое позволено только им!
Вспомнилась котельная, трубы, Илья.
Неужели он будущий депутат или полицейская шишка? Может и так – если судить по тем, кто к нам приезжал.
– Люди, Мика, очень похожи. У «плохих» секс и насилие – в жизни, а у «хороших» – в книгах и на экране. Разве могло быть иначе? Основа мира – борьба. Мы убийцы и приспособленцы – в миллиардном поколении, ещё от бактерий.
– Думаешь, только в сексе причина?
– Нет, конечно. Главное, чувствовать себя самым крутым. Идиоту без этого не заснуть.
Я уселась и свесила ноги во тьму. Мурлыка опасливо щупал рукой парапет, пытаясь понять, где кончается крыша. Я помогла, и он плюхнулся рядом.
– Но ты ведь всегда рвёшься в город!
– Пиццу люблю. Жрал бы её трижды в день! Но, за исключением пиццы, ничего хорошего в городе нет.
Проглот и наркоша, чего с него взять?
Я размышляла о том, чего я хочу. Уж точно, не срать в чей-то рот!
Хочу, чтобы были живы мама, отец и сестрёнка – не у меня одной, а у всех. Хочу, чтобы на свете не было интернатов. Хочу, чтобы люди не дрались и не воевали…
Как много всего мне, оказывается, нужно! Столько невыполнимых и странных желаний! Вот так скромница-Мика! Куда проще, стать президентом страны и тащится от власти и важности. Жаль, это мне ни к чему.
– Знаешь, Мика, пора бы тебе повзрослеть.
– Не хочу! Дети, они настоящие. А взрослые – просто функции: врач, инженер, художник. Не хочу я стать функцией, это такая же смерть!
– Смерть. Но без неё, ты останешься пустышкой – куколкой, не превратившейся в бабочку. «Настоящего», никак не проявившего себя человека, и не увидишь! Ветер можно заметить только по действиям, да и те – не его, просто солнце нагрело землю.
Мурлыка вдруг погрустнел. Потом сказал очень твёрдо, обращаясь как будто бы не ко мне, а убеждая себя самого:
– Это подарок, который придётся вернуть. Отдать жизнь тому, что любишь больше всего.
– Мур, а ты чего хочешь? Ну, когда станешь взрослым.
Он покраснел и отвёл глаза. Потом внезапно спросил:
– Как тебе фильм? Понравилось?
Я вздрогнула и отвернулась.
Глупо! Будто Мурлыка мог видеть, что делала Злата!
– Чепуха! Называется «К звёздам», а летят на Нептун. И столько ляпов… Без фильма понятно, что обезьянкам в космосе нечего делать. Гуляй среди зелени, трахай жену!
Мурлыка нахмурился.
– Ладно, девчонки… Но от тебя, я не ждал! Для чего каждый день разговариваем?
Он надулся и замолчал.
Что за день! Мне и так было плохо – бабочки не прекращали порхать, а тут ещё…
– Прости. Расскажи, что я не так поняла? – к Мурлыке несложно найти подход, как и ко всем мужикам. Это не Злата!
Мальчишка сразу оттаял.
– Разве не ясно, что в космос никто не летал! Брэд Питт – это Будда, и путешествовал он в глубины себя, в поисках Бога-творца. Видала, какой он был собранный и сконцентрированный! Это ему помогало. Мешали инстинкты. Дикость – приматы, жадность – торговцы, трусость – экипаж корабля.
Приехали! Брэд Питт – это Будда! Не нужно быть детективом, чтобы понять – перед фильмом Мурлыка нажрался грибов.
– Нахрен искать отца, которому на тебя наплевать? – были у нас такие девчонки, слёзные письма писали.
Мурлыка снова нахмурился.
– Не богохульствуй! У нас тут не демократия – вякнешь, Вселенная стукнет по голове, – потом он добавил тихонько: – Не хочу, чтобы ты умерла. Больше всего, я боюсь остаться один.
Пиздец! Теперь мне ему не сказать, а остальным всё равно!
Стало совсем уж тоскливо.
– Ну, а пираты? Что это был за символ?
– Пираты? Какие пираты?
– Из фильма.
– Из фильма? Какого?
Я вздохнула.
– Неважно… Ты посиди. Глянь, как блестит вода!
Мурлыка уставился вдаль. Он бормотал, но речь была неразборчивой, слышалось лишь «мур-мур-мур». Не напрасно ведь он получил погоняло.
Пели сверчки, подвывала собака, и от её голоса ныла рука. Сегодня мне петь не хотелось – хотелось вместе с Фиестом завыть на Луну. Но я держалась, стараясь думать о фильме…
Конечно, Брэд Питт очень смелый пилот – совсем, как Мурлыка. Да и мужик ничего, только старый.
Достать из уха наушник и полететь в глубины себя – сквозь смерть и холодную пустоту?
Мимо ошмётков мяса, которые были отцом… Мимо кровавого секса в разрушенной школе… Мимо сестрёнки с отрезанной головой, мимо скользкого камня в руке…
Какие там поиски Бога? Какой там, нахуй, Нептун!
Я не добралась бы и до Луны.
Круг четвёртый. Одуванчик
Поутру, обрызгавшись «Гуччи» в надежде на встречу со Златой, я пошла к Семёнычу. Его небольшой кабинет был рядом с комнатой, в которой жил он и Злата – отдельный душ, туалет, небольшая подсобка. Свой маленький мир, в который меня всё больше затягивало.
Эх, Злата! Недоступная рыжая Злата!
– Котя? Что там у тебя?
– Врач мне сказал, что я скоро умру.
Он почесал бровь.
– Скоро – это когда?
– Я не спросила. Полгода, наверное.
– Ясно.
Я не уходила, а он меня не прогонял. Только чесал свою бровь, о чём-то задумавшись.
Я выдавила:
– Ничего нельзя сделать?
– Мика… Ты знаешь, сколько стоит лечение.
Я теперь Мика, не Котя.
– И нет вариантов?
Он, наконец, оторвался от брови.
– Есть, – он указал мне на кресло. – Садись. Видно, пора нам поговорить.
Я уселась на край, вцепившись руками в коленки.
– Мика… Ты уже взрослая, и понимаешь, что ничего просто так не бывает. Да?
Я согласно кивнула.
– На тебя положил глаз один человек.
– Вишневский?
Приглаженная бровь Семёныча поднялась вверх.
– Ты его знаешь? Он на тебя выходил?
– Нет. Мясоедов сказал. Сказал, что я – раритет.
– Раритет, только порченый. Который вот-вот рассыплется, и до которого никому не захочется дотронуться.
Он замолчал, будто ждал от меня ответа. Я пожала плечами.
– Мика! У тебя вариантов нет.
– Я понимаю. Я согласна на всё.
– Хорошо. В таком случае, я обо всём позабочусь. Иди!
Я осталась сидеть.
– Что мне нужно делать?
– Узнаешь потом. Иди!
В узком проходе я столкнулась со Златой. Её кудри были упрятаны под полотенцем.
– Cześć! – сказала она, достав изо рта оранжевую зубную щётку. У Златы всё было ярким.
– И тебе привет!
Я хотела пройти, только Злата преградила дорогу. Втянула фруктовый запах и улыбнулась.
– Куди це ти зібралася? Я думала, ти шукаєш мене.
Я промолчала.
Злата открыла дверь и затолкала меня к себе в комнату. Тут был полный бардак. Повсюду пакеты с вещами, кровать не заправлена, на креслах накиданы шмотки, а в пепельницах горы окурков. Воздух насыщен странными запахами.
А Семёныч ещё проверяет порядок у нас!
Злата бросила щётку на стол и сняла полотенце – золотистые локоны рассыпались по плечам. Прижала меня к стене, принялась целовать.
Внутри разгорался пожар.
Она отодвинулась, распахнула халат и сбросила на пол.
Какое красивое тело! Кто устоит?
Я вздрогнула, заметив на руках и ногах следы от уколов. Так вот почему она вечно носила длинный рукав! По спине побежал холодок.
Злата заметила моё состояние.
– Бентежать «дороги»?
– Нет. Но у меня гепатит.
– І в мене, – она провела рукой по плоскому животу. – Хочеш поцілувати?
Странный вопрос! Ещё бы!
Я опустилась перед ней на колени, обняла упругие ягодицы и припала губами к пупку. Живот пах мёдом и молоком.
Мелькнула дурацкая мысль: «Что, если Злата пахнет не так? Вдруг, это запах какого-то геля для душа?»
– Это ещё что такое?!
Я вскочила. В проёме двери был Семёныч.
– Мика! Я разве сюда тебя посылал? Отправляйся на завтрак!
– Извините.
Не поднимая глаза, я протиснулась мимо него в коридор. За спиной разгорался скандал.
– Что это значит?
– Я кохаю її!
Звук пощёчины…
– Чёртова шлюха! Только попробуй!
Я бежала по коридору, а в голове всё звучало: «я кохаю, кохаю, кохаю…»
В комнате меня ждали Наташка и Ленка. Наташка зашла за спину и положила руки на плечи, а Ленка спросила:
– Похоже, ты стала крутой? Мутишь со Златой, пацанов задираешь?
Я стояла, думая совсем о другом.
«Кохаю, кохаю, кохаю…»
– Думаешь влезть на трон? А не забыла корону? – Ленка ударила в живот кулаком.
Когда я разогнулась, Наташка одела мне на голову урну.
– Вот теперь хорошо! Прям королевна. Привет от мальчишек!
Праздничным конфетти на пол летели бумажки, измазанные дерьмом.
На завтраке Мур произнёс заговорщески:
– Пойдём, погуляем по роще. Хочу тебе кое-что показать.
Я решила, что это прекрасное предложение. Семёныча видеть не очень хотелось. И так было тошно из-за того, что теперь он, наверное, мне не поможет.
Всё-таки, я озабоченная трусиха и дура!
Наспех поев, мы вышли из лагеря. Подниматься наверх я не стала, на мне были штаны и блузка-лонгслив. Проскочив открытый участок, мы углубились в рощу. Только теперь я слегка отдышалась.
– Ты сегодня какая-то дёрганая. Пожрать не дала.
Я рассказала об утреннем приключении. Мурлыке оно не понравилось.
– Эх, Мика! Совсем не о том ты мечтаешь! Зачем тебе Злата? И ты ей – зачем?
– Она меня понимает. И любит.
От этого слова в груди снова стало тепло.
– Не смеши! Она тебя хочет, как вещь, да и всё! Поверь мужику!
Я надулась и стала смотреть на кроссовки. А он продолжал:
– Мечтать нужно правильно! Ведь если желаешь чего-то по-настоящему, если готов на всё – у тебя это будет. Мечтал безответственно – получишь не то. А время ушло, и перемечтать не получится!
– Ты просто ревнуешь! Вы все одинаковые.
– Я о тебе беспокоюсь.
– Сама как-нибудь разберусь!
Я понимала, что всё уже слишком запуталось. Может, Мурлыка и прав.
Только, разве удастся забить на любовь?
Мы дошли до скамейки и клёнов. Далеко за кустами, журчал ручей.
– Посидим возле ивы?
– Хорошо. А потом, я тебе кое-что покажу.
Я сняла кроссы и сунула ноги в прохладную воду.
Вот это кайф!
– Сам говорил, что смотреть нужно сердцем!
– Ты смотришь не им. Сердце чуть выше.
Я покраснела. Ну что за придурок!
– Мика, ты это… Не злись. Я знаю, что тебе нужно. И это не Злата!
Будто бы можно злится, если шумят деревья над головой, по небу плывут облака и ноги омывает ручей! А главное, рядом нет Вики и Светы, Антона и Зюзи.
– Ну, расскажи. Что мне, по-твоему, нужно?
– Грибы! Этот мир слишком сильно тебя затянул. Пойми, любая реальность – иллюзия, а любая иллюзия – это реальность. Поверить можно во всё, что угодно! Тебе нужно увидеть прошлое и начать всё сначала…
– Похоже, ты делаешь так каждый раз после новых клиентов.
– Раньше… Раньше так делал… Больше мне это не нужно… Я знаю теперь, что я вовсе не тело.
– Не тело? А что же тогда?
– Я – всё, абсолютно! Я – весь этот мир. Я – облака, ветер, солнце и звёзды.
– А я – тоже звёзды, по-твоему? И Ленка, и даже Антон?
– Ага! И они.
– Ну и бред!
– Я ж говорю. Не поймёшь, пока не попробуешь.
– Не хочу! Разве мало проблем? Ещё не хватало стать сумасшедшей.
– Очень зря! – Мурлыка обиделся, словно я плюнула в душу.
Я попыталась исправиться:
– Пойми, я не знаю, что это такое…
– Смешная! Тебе что терять? Такую себя? Это, по-твоему, ценность? – он встал и подвёл итог разговору: – Считал тебя более умной!
Пять минут мы шли по тропинке. Свернули, и столько же лезли через кусты. Отодвинув последние ветки, Мурлыка сказал:
– Вот! Наше тайное место!
– Ваше?
– Твоё и моё!
Опушку залил солнечный свет. В нос бил запах хвои. Вверх уходили вековые стволы, меж сосен висели гирлянды нанизанных на верёвки грибов.
– Это что? – мои глаза полезли на лоб.
– Это мой план! – не без гордости ответил Мурлыка.
– Какой ещё, нафиг, план?
– Всё очень просто! – мальчишка подпрыгнул, одной рукой ухватил бечеву, а второй – сорвал гриб и засунул в рот. – Ммм! Прекрасно! Уже совершенно сухие!
Я опустилась на мягкие жёлтые иглы. Сердце предчувствовало недоброе.
Мурлыка сел рядом.
– Так вот… Смотри! Тут, в интернате, мы все в одной лодке. Значит, могло быть по-другому. Почему бы не драться друг с другом, а помогать? Насколько было бы легче! В сто миллионов раз!
Я фыркнула.
– Ага! Антон, что ли, бросится помогать? Или Ленка? Им срать на тебя. Из глотки достанут последний кусок.
– А почему?
Я молчала и ухмылялась. Мурлыка ещё раз спросил:
– Почему?
– Ты что, всерьёз ждёшь ответа?
– Конечно. Подумай.
Раньше мне в голову не приходило размышлять отчего Ленка – Ленка, а Антон – это Антон.
– Потому, что они подонки.
Мурлыка поморщился.
– Мика… Нет никаких подонков. Пойми, мозг плетёт нейронную сеть в ответ на внешние обстоятельства. Приспособление к среде! Какая среда, такой человек. Понимаешь?
Я ничего не знала про загадочную «нейронную сеть», которую для чего-то «плетёт мозг». Но не хотелось, чтобы Мурлыка пустился в нудные объяснения, поэтому я сказала:
– В семье «грибников»-наркоманов вырастет один человек, в семье алкашей – другой, а у ЗОЖников – третий.
– Вот именно! – Мурлыка пропустил подколку мимо ушей. – Кем ты была бы на месте Ленки?
– Ленкой. А она, на моём месте, мной, – я озорно пихнула мальчишку рукой. – Вот бы я ей надавала!
– Схватываешь всё на лету! – Мурлыка пихнул меня так, что я опрокинулась в мягкую хвою и расхохоталась. Он прилёг рядом, обнял и зашептал на ушко: – Нет никаких подонков. Все мы – персонажи снов. Вопрос только в том, кому это снится.
Кроны качались, шумели сосновые иглы.
– Кому?
Мурлыка ответил:
– Тебе. Не Котиной Мике, а просто – Тебе.
Снова он за свою муркотню! Ничего не понятно!
Да и плевать! Мы были вдали от ненавистных людей. Лес был украшен, как в Рождество, а меня обнимал настоящий друг. Что ещё нужно для счастья?
Когда-то давно, мы так же лежали с отцом – самым надёжным и умным человеком на свете. Теперь отцом был Мурлыка.
Вспоминалась семья – и веселье, и дрязги. Вымотанный отец и раздражённая мама. Если подумать, всё было не так уж и радужно. Но так устроена память, мы помним лишь то, что хотим, придумывая детали.
– Знаешь, Мурлыка, ведь это не только у нас. Мир – один большой лагерь, где все друг друга грызут. На работе, в семье…
– Недетская мысль. Горжусь ученицей!
– А когда каждый тянет на себя одеяло – одним слишком холодно, а другим слишком жарко.
– Я ж говорил, в основе мира лежит конкуренция.
– Соревноваться можно по-разному…
– Конечно! Можно вот так! – он прижал свои губы к моим. Потом опустился пониже, расстёгивая пуговички на блузке.
Над головой болтались грибы, раскачивались стволы, а в белом полуденном небе сияло жаркое солнце.
Губы Мурлыки скользили всё ниже, а руки трогали грудь. Он расстегнул мой ремень и ширинку, потянул вниз штаны. Я не сопротивлялась – наоборот, приподняла ягодицы. Он целовал мои ноги, ладошки и шею. Потом снял с меня трусы.
Как хорошо, что я подготовилась – хоть и не для него! Жизнь – штука непредсказуемая.
Он целовал меня там, где не бывали ещё ничьи губы. Мне становилось всё жарче и жарче. Потом показалось, что я хочу в туалет и вот-вот наделаю лужу. Я испугалась и застонала. Мурлыка ускорился, и те бабочки, что давно томились внутри, наконец-таки выпорхнули к небесам.
Мы лежали рядом, обнявшись.
– Кажется, ты хотела узнать про мой план?
Надо же! Совершенно вылетело из головы!
– Расскажи.
– Насобираю грибов, насушу и подсыплю в еду.
– Кому?
– Всем. Всему лагерю.
Я повернулась на бок.
– А если кто-то отравится или сойдёт с ума?
– Они и сейчас отравленные сумасшедшие. Грибы им это покажут.
– Нет… Это бред…
– Не больше, чем всё остальное.
– Все догадаются, кто это сделал.
– Конечно. Поэтому, нужно насыпать побольше. Другого шанса не будет.
– Нельзя, чтобы кто-нибудь умер.
– От этих не умирают, не бойся.
– Ты обещаешь?
– Конечно. Хочешь помочь? Выбор есть даже во сне! Пусть иллюзорный, но выбор…
– Ну нет! Ни за что! А сколько тебе их ещё собирать?
– Недолго, ведь были дожди. Пару дней.
Я взяла его руку в свою.
– Не хочу тебя потерять.
Он отстранился.
– Это дело важнее, чем я. Ад – это другие. Но в нашем случае, другие – это ведь мы…
– Что ты имеешь ввиду?
– Ты очень скоро это узнаешь.
Мурлыка достал из малюсенького рюкзачка бутерброды и термос.
– Проголодалась? Держи свою колбасу!
Чай был крепкий и чёрный, как будто смола. В нос бил аромат бергамота.
– Мур, а ты тут давно? Говорят, что тебе девятнадцать.
– Девятнадцать? Мне? – смех звенел, как ручей. – Ты чего? Посмотри на меня! – он расставил худые ручонки.
– А сколько тогда?
– Разве у ветра есть возраст?
– Ты опять за своё…
– Задавая глупый вопрос, не рассчитывай на умный ответ.
– Хорошо, спрошу по-другому. Говорят, что сначала был ты, а уж потом интернат появился…
– Видишь! Умеешь ведь спрашивать правильно… Да, это правда.
Я не смогла удержаться от смеха.
– Чего ты гогочешь? Всё было именно так! Мы, а уж после – всё остальное.
– Мы?
– Да. Мы с тобой.
– Что за бред! Я жила у родителей, а когда… – я проглотила ершистый комок. – А когда меня привезли в интернат, ты здесь уже был.
Мурлыка вздохнул.
– Разве можно верить воспоминаниям? Люди помнят не то, что было, а то, что хотят.
Он сказал почти то же самое, что думала я. Вот и гадай, кто кому навязал эту мысль.
– Держи ещё чай! Я старался! – он плеснул в крышку термоса.
– Рассказывают, ты мог бы уйти. Но в интернате тебя что-то держит.
– Кто-то, – поправил Мурлыка.
От сладкого чая ещё больше хотелось пить. Я жадно вылила в крышку остатки.
– Мур, ты вчера не ответил… Что ты хочешь, когда станешь взрослым?
Он опустил глаза.
– Не станем мы взрослыми. Ни разу такого не было, за тысячи жизней. Мальчик Мурлыка и девочка Мика – очередные проекции. В единственной настоящей реальности мы не были взрослыми, и не понимаем, что это такое. Поэтому, не сможем и тут ими стать. А вот про смерть и потери, мы знаем всё.
Тьфу ты! Снова его понесло!
– Так мир не реален?
– Подумай сама. Твои чувства, они настоящие? Боль – это настоящая боль? Радость – настоящая радость?
Мурлыка меня ущипнул, и я ойкнула от неожиданности.
– Вот и ответ! Реален ли сон? Вполне! Но, лишь до тех пор, пока не проснёшься. Иллюзия кажется правдой, если ты её часть. Но утром ты видишь, что весь ночной мир – это сон. А тот, кем ты считал себя час назад – придуманный персонаж сновидения. Понимаешь, что люди, с которыми ты разговаривал, дрался и занимался любовью во сне – всего лишь твои отражения. Те самые люди, что приносили радость и боль! А ты настоящий – сидишь на кровати. Тебе одиноко и жаль, что увлекательный сон прекратился.
– Если этот сон прекратится, то я не расстроюсь.
– Начнётся другой, ещё хуже. Всё сразу же вышло из-под контроля. В пустой чистый мир мы притащили боль, и с каждым разом её становится больше. Нашей вины в этом нет – настоящая реальность сгорела в огне, в ней был только ужас и смерть. Здесь всё отражается тысячи раз и усиливается. Если в реальности видел оленя – здесь его образ будет тебя преследовать вечно. Если в реальности столкнулся с маньяком – он здесь на тебя развяжет охоту. Если в реальности бушевала война – она случится и тут. Нельзя убежать от себя самого. Ты – это память. Забудешь – и здесь будет рай, но не останется никакого тебя.
От этих рассказов ползли мурашки по коже. Но, с психами спорить нельзя. Я подыграла, чтобы у друга не случился «бэд-трип»:
– Мы бессмертны. Времени, значит, вагон. Когда-нибудь способ найдётся…
– Здесь, в этом месте, время – понятие относительное. Причина порождает следствие, и всё становится хуже. Из порочного круга не выбраться.
Я подыграла опять:
– Обязательно должен быть выход! Иначе, в чём смысл?
– Есть выход. Есть смысл. Мне нужно отдать жизнь другому, забыть о себе. Я должен хоть раз не струсить, хоть раз тебя защитить… Но, я всегда умираю вторым. Всегда!
Похоже, Мурлыку начал затягивать чёрный омут «бэд-трипа». Как изменить его настроение?
– В этот раз тебе повезёт!
Он ответил серьёзно и тихо:
– Уже не надеюсь. Я сдался, и мир – мой собственный мир, меня дрючит.
– Собственный мир?
– Ну, не совсем. Наш – мой и твой. Мы поделили мир на двоих.
– Жалеешь?
– Нет. Не мог же я допустить, чтобы ты просто исчезла – там, в настоящей реальности, вместе со смертью тела. Да и потом, здесь у меня больше прав. Ты умерла слишком рано, сознание скопировано не полностью.
Что? У него больше прав?
Ну конечно, он же мужчина! А я, дура, ему ещё помогала! Пусть валит в свои кошмары!
– Значит, ты настоящий Творец? А я – так, недоделанная девчонка? – я задыхалась от гнева. – Знаешь, Мурлыка… Я ненавижу творца этого мира. Если я его встречу, то разобью ему голову камнем. Буду лупить до тех пор, пока от его головы не останется мокрое место…
– Встретишь Будду – убей? Смешно!
– А этот творец, получается, ты.
Я повернулась. Мурлыка сидел, будто белая статуя.
– Твоё счастье, что под рукой нету камня, а я ни во что не верю – ни в Творцов, ни в твой наркотический бред!
Он ничего не ответил.
Злость угасала, сменяясь усталостью и опустошённостью. Я стала слушать, как ветер шумит в кронах сосен: «Шшшш… Шшш… Шшш…»
Убаюкивающе монотонно. Ещё пять минут, и я просто засну.
Надо же! Как резко навалилась усталость!
– Пой-дём-ём. Скоро обед-ед-ед, – мой голос шёл, как будто издалека, отражаясь эхом.
На кончиках сосновых иголок вспыхнули яркие искры. Сияние перешло на стволы. В фиолетовом небе ползли серебристые облака, пахло оранжевым и кисло-сладким.
Я попыталась встать.
Не вышло.
Мурлыка! Он мне что-то подсыпал!
Не глядя, я ударила кулаком туда, где должен был быть нос Мурлыки.
Рука прошла сквозь пустое пространство. Я упала на четвереньки.
Земля была похожа на серебристое гибкое зеркало. От ладоней шли волны.
Я с трудом встала на ноги и оказалась в инопланетном лесу.
Синие стволы торчали из серебристой земли. Они изгибались и переплетались друг с другом. Воздух был полон сияющих насекомых, оставляющих в воздухе медленно гаснущий след. Вокруг всё пищало, квакало, булькало.
Я посмотрела по сторонам. Мурлыки не было рядом.
– Мурлыка!
Лес отозвался тысячей звуков. Из-под ног брызнул серебристый огонь.
Он меня бросил! Значит, придётся выбираться самой.
Так… Где кусты, сквозь которые нужно пройти на тропинку?
Я вертелась юлой, но лес был везде одинаков.
Может быть, это они? Вдалеке были вспыхивающие красным «сугробы».
Я попыталась к ним подойти.
Блять!
Только теперь я заметила, что тело было совсем не моим.
Какая-то белая жидкость. На «руках» она вытягивалась в длинные «пальцы», а ноги почти сливались с землёй.
Я подняла ногу, делая шаг. За ступнёй потянулись длинные клейкие нити.
Я опустила ногу. Чавкнуло, и по земле пошли волны. Я походила на бродячее жидкое дерево.
Мурлыка! Что он со мной сделал? А я его другом считала!
Сам он, наверняка уже в лагере. Сидит, жрёт обед и хохочет. Ничего, доберусь до него и отомщу.
От ненависти тело окрасилось красным, по поверхности пошли пузыри. Они лопались, выпуская горячие облачка.
Мурлыка!
Время тут было другим. Прошли миллионы лет, пока я нашла дорогу. Но теперь тропинка сама бежала под ноги, виднелись странные клёны и диковинной формы скамейка с живыми наростами, а слева звенел ручей. Небо переливалось всеми цветами. В такт переливам, волнами накатывала эйфория. Было так хорошо, как не было ещё никогда.
За стволами мелькнула чёрная тень. Эйфория мгновенно прошла. Тень мелькнула ещё.
От страха тело начало леденеть, покрываясь морозными иглами. Над землёй прокатился утробный рык, и я увидела тень целиком.
Оказалось, что это не тень, а Тень. Живой, гибкий, проворный сгусток кромешной тьмы. Он копошился, определяясь с формой. Вырастил крылья, превращаясь в дракона, но вдруг передумал. Вытянулся, приобретая обличие чёрного ягуара, и понёсся ко мне.
Я свернула с дорожки и побежала к ручью. По лицу хлестали синие ветки, увязая во мне и задерживая.
Дыхание зверя было всё ближе. Я поняла: мне не убежать.
Вот и ручей. Я помчалась по белой воде, похожей на густое тёплое молоко.
Чавкнуло, и тело пронзила адская боль.
Зверь опрокинул меня в журчащую, брызжущую белизну. Клыки вонзились в живот. Плёнка-кожа лопнула, и белый поток окрасился алым. Зверь зафырчал, окуная довольную морду в кровавую рану.
Мир померк.
Я распахнула глаза. Над головой болтались гирлянды грибов. По синему небу ползли пушистые облачка.
Я подняла руку вверх, покрутила ладонью.
Пальцы, как пальцы. Вполне человеческие.
Не надеясь услышать ответ я сказала:
– Мурлыка?
– Чего?
Я повернула голову вбок.
Он лежал рядом.
Я подождала, собирая силы и просчитывая движения. Вскочила, набросилась, навалилась и стала душить.
– Вот же ты тварь!
Он только хрипел, пытаясь вдохнуть. Лицо стало красным, как помидор. Я поняла, что ещё чуть-чуть, и он потеряет сознание. А может, умрёт.
– Чего ты там говоришь? – я ослабила хватку.
Сначала он только дышал, а потом прошептал:
– Прости.
Мне стало жаль Мурлыку. Он ведь хотел, как лучше.
– Я как лучше хотел.
Я села на мягкий ковёр из игл.
– Ладно, проехали.
– А что ты там видела? Прошлое? Встретила другую себя? Насколько ты была глубоко? – от нетерпения Мурлыка сгорал.
– Нет. Просто гуляла в инопланетном лесу.
– И всё? Почему же ты так разозлилась?
У меня не было сил и желания объяснять.
– Мур, пойдём лучше в лагерь. Может, успеем к обеду.
Всю дорогу он тараторил о принцессе со звёзд, но я даже не слушала.
Показалась скамейка и клёны. Мне стало страшно. Я понимала, что это – реальность, что всё позади, что никаких чудовищ не будет. Но, ничего не могла поделать.
– Гей, малявка! Ходи-но сюди!
Я узнала голос.
Не реальность! Это опять не реальность! Я всё ещё внутри.
Проклятый Мурлыка!
Хотелось рыдать, но вместо этого я обернулась. Вместо Мурлыки стоял солдат, убивший мою сестру Катю.
Солдат, которого я…
Значит, справлюсь с ним и сейчас.
Я опустила глаза в поисках камня, и поняла по белым колготкам, что теперь я не Мика. Я семилетняя девочка Катя.
– Швидко! Кому я кажу?
Я побежала.
– Куди ти? Буде приємно! Ти хіба не хочеш любові?
Маленькие ножки не успели сделать и двадцать шагов, как оторвались от земли. Он держал меня, будто котёнка, вцепившись в платье одной рукой. Ткань трещала, впиваясь в подмышки.
Его пальцы разжались. Я рухнула вниз, упав по-кошачьи на четвереньки.
Дальше всё было, как в ускользающе-нереальном кошмаре: провалы и вспышки – настолько ужасные, что в них невозможно было поверить.
Звук рвущейся ткани…
Боль сзади – острая, точно кинжал…
Туманная острая сталь прямо перед глазами…
Кровь, брызжущая из горла на руки…
Я распахнула глаза. Над головой болтались гирлянды грибов. По синему небу ползли пушистые облачка.
– Орёшь, как недорезанная! – недовольно буркнул Мурлыка.
Недорезанная?
Я вздрогнула и убрала ладони от горла.
Чистые. Никакой крови.
Я повернула голову. Мальчишка лежал и таращился в небо.
Бить я его не хотела, всё получилось само собой.
– Блять! – Мурлыка вскочил, прижал руку к носу. Пальцы окрасились алым, на землю закапала кровь. – Ёбнулась, что ли?
Я была невозмутима.
– В другой раз подумаешь прежде, чем сыпать мне в чай свою дрянь.
– Дуда! Я ведь гаг лудше готел! – Мурлыка опять улёгся на землю, только уже в стороне от меня.
Переживёт! Никто пока что не умер от разбитого носа.
Наверное…
Я встала, пролезла через кусты на тропинку и зашагала в лагерь.
Мурлыка сидел на скамейке под клёнами. Носок палёного «конверса» пинал сухую листву. Мурлыка выглядел по-другому, но я точно знала, что это он.
– Привет, Мурлыка. Смотрю, нос уже подзажил?
– А что с ним было не так?
– Не притворяйся! Не то, получишь ещё! – я начинала злится. – Что ты вообще тут делаешь? Когда я уходила, ты спокойно лежал!
Мурлыка поднялся.
– Ты сегодня какая-то странная… – он взял мою руку в свою. – Ну, пошли?
– Куда?
Его глаза полезли на лоб.
– Как это – куда? Мы же договорились! Хочешь снова сбежать?
Я начала вырываться.
– Мне надо в лагерь! Обед!
– Зачем нам обед? Мы же поели!
Ага! Про это он, значит, помнит!
– Не будь трусливой девчонкой! Тебе придётся понять, кто ты такая. Чем больше сопротивляешься, тем будет хуже. Другого выхода нет!
Мне не хотелось, чтобы стало хуже. Я перестала дёргаться и сказала:
– Ладно. Пошли.
Мурлыка обрадовался.
– Класс! Вот увидишь, это будет действительно жуткое приключение!
Жуткое? Мы так не договаривались!
Но мальчишка уже поволок меня через лес.
Мурлыка завёл меня в такую чащобу, что я расцарапала ветками щёки.
– Эйприл, а почему ты меня называешь «мурлыка»? Я на кота не похож!
Я поняла, что мальчишку зовут не Мурлыка, а Кир, и что я – никакая не Мика, а Эйприл.
Как я могла позабыть!
Когда кусты кончились я обомлела. Посреди леса возвышалась скала.
Это было по-настоящему странно. С крыши нашего здания мы не видели скал.
Кир-Мурлыка
сказал:
– Пойдём искать вход. Это будет непросто, – он подошёл к скале и стал ощупывать камни. – Где-то должен быть датчик.
Какой ещё, нафиг, датчик? Во что я ввязалась?
– Ага! – Кир вытащил из кармана маленький чёрный шарик и поднёс к скале.
На одном из камней появилась проекция с цифрами от девяти до нуля.
Мальчишка уверенно набрал код, и каменная стена отъехала в сторону. Теперь путь преграждала плита со странным рисунком: три шестёрки по кругу – лепестками цветка, и чёрный дракон, рвущий красного ягуара на части.
Вспыхнули красные огоньки. Плита отъехала в сторону и исчезла в скале. Перед нами был снежно-белый коридор.
Кир обернулся ко мне.
– Чего ты застыла? Пошли!
– Нет!
Кир схватил меня за руку и затащил внутрь.
Бронеплита закрылась – похоже, датчики отслеживали наши перемещения.
– Ну и как мы теперь вернёмся? – я вырвала руку из цепких пальцев мальчишки. – Козёл!
– Так же, как и зашли! – он зашагал по коридору, бросив через плечо: – Дура!
Я побежала за ним. Не стоять же одной возле входа!
Он шёл уверенно, как будто был дома. Только, изредка озирался по сторонам.
Я проследила его взгляд.
На стене были написаны краской слова: ЦОД, склад, столовая, энергостанция, командный пост… От слов тянулись вдаль цветные дорожки.
Понятно, откуда у мальчишки такая уверенность! Тут не потеряешься.
Возле входа в столовую Кир застыл.
– Загляну. Может найду, что пожрать. Жди меня здесь. Мало ли, что…
Это «мало ли, что» мне совсем не понравилось. Но… Коридор был белым и светлым, совсем не похожим на коридоры из фильмов-ужастиков. Было бы очень позорно трястись в таком месте от страха.
Кир не появлялся, и мне стало скучно. Вдалеке я увидела дверь – интересную, не похожую на обыкновенные. Я подошла, чтобы получше её рассмотреть.
Крутая, блестящая, с круглым окошком. Толстенное стекло и толстенный металл.
До ушей долетел странный звук – нечто среднее между шорохом листьев и журчанием воды.
Сквозь такую-то дверь? Странно!
Я заглянула вовнутрь.
Под завязку набитая оборудованием лаборатория. По центру установлен прозрачный цилиндр, в дно и потолок которого вмонтированы катушки. А в цилиндре висит, извиваясь и выпуская отростки, та самая Тьма, что преследовала меня в лесу…
Из Тьмы, прямо сквозь стенки цилиндра, вышла девочка, как две капли воды похожая на меня. Подошла вплотную к двери, приложила ладонь к стеклу.
Я приложила ладонь со своей стороны.
Девочка улыбнулась, и в глубине зрачков шевельнулась Тьма.
Я в ужасе одёрнула руку и отступила назад.
На лице девочки отразилось отчаяние.
– Не уходи! Не бросай!
Лицо поплыло и принялось осыпаться.
– Нет… Нет… – голос таял в шорохе листьев…
Через пару секунд от хрупкой фигурки ничего не осталось.
– Что тут у них?
Я вздрогнула и обернулась. Кир протягивал бутылку воды.
– Держи! Еду не нашёл.
Вода – это именно то, что нужно!
Я открутила крышку и выпила четверть бутылки. Стало полегче.
В душе шевельнулись подозрения. После «волшебного» чая, жидкостям, которые мне подсовывал этот мальчишка, я больше не доверяла.
На бутылке была только надпись «Вода питьевая» и дата: «2121.06.05»
Что это за год? Далёкое будущее?
Я показала на дату:
– Что это значит?
Кир только плечами пожал.
Дата-центр был залит фиолетово-золотистым светом.
Мы бродили по залу, меж белых шкафов, усеянных сотнями маленьких огоньков. Кир задумчиво трогал пучки блещущих хромом трубок.
Да ну его!
Я заметила бассейн с торчащими из бирюзового геля рядами металлических рёбер.
Уставшие ноги гудели. Присев на край, я сунула ноги в гель. Взвизгнув, выдернула обратно.
Гель обжигал холодом. Это тебе не ручей!
– Рехнулась? – сзади стоял Кир. – Пойдём, нам туда!
Он пошёл по проходу. Я побежала за ним, но догнать не смогла – Кир бесследно исчез.
Я обогнула перегородку и застыла, не в силах пошевелится.
Здесь всюду была кровь: лужа на полу и красные пятерни на столах, на стенах, на стульях…
Внутри странного аппарата лежал Кирилл. Я его узнала, несмотря на загадочные часы на руке и распухшее, перемазанное кровью и сажей лицо. Руки раскинуты в стороны, и пристёгнуты ремешками запястья.
Как на кресте…
Рядом с аппаратом, на столе лежало ещё одно тело. Слипшиеся белые волосы, такие же ресницы и брови, почти прозрачная кожа.
Я с ужасом узнала себя.
Белые шорты промокли от крови. Кровь была на ногах, на руках и на гольфах, по которым бежали зверушки. Кровь капала на пол с крышки стола.
На белом топе маркером был выведен одуванчик.
Под потолком зажужжало. Я подняла глаза и встретилась взглядом с камерой, фокусирующей объектив.
Я закричала что было сил. Попыталась бежать. Поскользнулась, упала в багровую лужу. Оставляя кровавый след, поползла.
Прочь! Мимо бассейна, мимо торчащих из геля серебряных рёбер…
– Не уходи! Не бросай!
Я оглянулась. Сзади стояла девчонка, сотканная из Тьмы…
Руки ослабли, и я потеряла сознание.
Я открыла глаза. Над головой болтались гирлянды грибов, а по синему небу ползли облачка. Рядом лежал Мурлыка.
Я бросилась мальчишке на грудь.
– Мур! Помоги! Вытащи меня обратно!
Он обнял мои плечи.
– Ты чего?
Я захлёбывалась рыданиями.
– Я не могу тут больше! Покажи мне дорогу назад!
Тёплые ладони гладил меня по спине.
– Глупенькая! Всё уже позади, ты в реальности!
– Нет! Я не верю! Ты не настоящий!
Больше часа Мурлыка потратил на уговоры. В конце концов, я поверила. Мы поднялись и зашагали в лагерь.
Естественно, Мурлыке полагалась хорошая трёпка. Но у меня уже не было сил, я все их растратила на драки с фантомами.
Приближалась скамейка и клёны. Усилился страх.
До ушей долетел мелодичный звон.
Я огляделась.
Прозрачные стволы сияли на солнце, ветки звенели, соприкасаясь, а под ногами искрились острые кристаллы травы. Весь мир был вырезан из хрусталя – чистого, будто слеза.
Опять! Опять! Опять!
Ноги подкосились, и я осела на землю. Закрыла глаза, зажала ладонями уши.
– Нет! Нет! Нет!
На плечи легли заботливые ладони.
– Что с тобой, Мика?
Я посмотрела наверх.
Мурлыка был непрозрачным, как все обычные люди.
Я снова посмотрела на лес.
Зеленела трава и качались серые ветки…
Что это было? Флэшбэк или я всё ещё внутри?
Мне стало холодно на солнцепёке, когда я поняла: сомнения теперь навсегда.
Мурлыка помог мне подняться. Взял за руку и не отпускал до самых ворот.
Уже перед тем, как проститься, я спросила:
– Ты видел бункер в скале?
Мурлыка не стал юлить.
– Да. Командный пункт – это всё, что уцелело после глобальной войны. Там, в настоящем мире. В реальности.
– В реальности? А мы тогда где?
– Видела суперкомпьютер? Комнату с нейросканером?
Тело сковал холод. Губы еле слышно пролепетали:
– Там, на столе была я? А ты рядом?
– Эйприл и Кир – это те, кем мы были когда-то давно, – Мурлыка коснулся ладошки. – Тот мир погиб, и теперь у нас есть только этот. Мы умерли, чтобы его оживить.
– А эта живая чёрная штука?
– Тьма? Основа всего! Она живёт в каждом. Проявляется только по-разному.
– Принцесса со звёзд в каждом видела Свет…
– Принцессу я просто придумал, чтобы тебе было легче. Я видел только Тьму.
Я вырвала руку.
– Нет! Ты всё врёшь! Наркоман! Не хочу тебя слушать!
Я помчалась прочь.
Мне навстречу неслась залитая солнцем асфальтовая дорожка, но перед глазами стояли стерильные коридоры…
Круг пятый. Фиест
Утро прогнало тоску и бредовые мысли. Может быть, просто закончилось действие чая.
Реальность совсем нереальна?
Конечно! Если нажраться грибов!
Вот же я дура! Как можно было поверить в Мурлыкины сказки?
На завтраке я с ним даже не говорила, лишь поздоровалась – вежливо и официально. Он не навязывался и молча ел. Но в конце, когда я уже собралась уходить, остановил:
– Подожди. У меня для тебя есть подарок… Держи!
Мурлыка протягивал мне одуванчик.
Я взяла цветок в руку.
– Странный какой-то… Прозрачный…
Я щёлкнула ногтем по ножке, и одуванчик отозвался тонким хрустальным звоном.
– Ты где его взял?
– Сорвал. Там, возле клёнов, – мальчишка небрежно махнул рукой.
– Сорвал? На полянке хрустальных цветов? – я прищурилась.
– Вовсе нет! Он рос там один.
– И что мне с ним делать?
– Без понятия… Но не волнуйся, он прочный – не разобьёшь.
Я сунула странный цветок в карман, втайне надеясь, что в следующий раз его там не окажется – одуванчик заставлял сомневаться в реальности.
– Больше за мной не ходи!
Целый день я болталась по лесу.
Ходить по вчерашним местам, и, ожидая флешбэков, высматривать Тьму за деревьями было мучительно страшно. Но, я терпела. Нужно было окончательно поверить в реальность.
Вот уж не думала, что я за неё так буду цепляться! Мне всегда казалось, что Мурлыка сбегает от слабости. Но оказалось, что никогда не бывает так плохо, чтобы не могло стать ещё хуже, и надо ценить то, что есть. Оказалось, что жизнь – настоящая драгоценность, а мир не настолько уж плох.
Зачем только люди мечтают о звёздах! Что они позабыли в пустынных мирах? Почему не ценят свою голубую планету – единственную во Вселенной, идеально для них подходящую? Почему ненавидят друг друга, и, в то же время, страдают от одиночества?
Ручей был обычного цвета, скамейка под клёнами – деревянной, без всяких наростов. Я посидела на ней и позвякала одуванчиком.
Тьма не появилась. И уж конечно, не было никакой скалы.
К ужину я вернулась обратно.
Каждый вечер Мурлыка и я провожали закат. Вот только, сегодня на крышу идти не хотелось. В сказки про звёздных принцесс я больше не верила.
Торчать с девчонками в комнате я тоже не собиралась. Свобода, и только свобода!
На подходе к котельной меня охватили странные чувства. Ныла никак не заживающая рука и вспоминался Илья. Дрожали поджилки, и я бы наплюнула на закат, если бы не убеждение в том, что с трусостью нужно бороться. Не победишь страх в зародыше – он вернётся, окрепнув.
Я огибала бак, ступая мягко и прижимаясь к стенке.
Как глупо! Надо же было настолько себя накрутить!
До ушей долетел душераздирающий визг и скулёж.
Я замерла.
Нет! Нет! Нет! Ну зачем я сюда пошла?!
Больше всего мне хотелось оказаться сейчас в своей ненавистной комнатке вместе с девчонками. С кем угодно, хоть с Ленкой! Даже, пускай, с Мясоедовым! Пусть он кладёт свою потную руку мне на бедро.
Казалось бы, можно уйти. Нажраться грибов и забыть обо всём. Выйти замуж, родить шесть детей и летать отдыхать на тропические острова.
Но я понимала – так не получится. У меня уже был опыт АТО. Если услышал подобные звуки, они тебя будут преследовать вечно. На острова от них не сбежать. Дурацкий человеческий мозг ненавидит загадки больше кошмаров.
Вжавшись в стенку бака, я выглянула. Илья был раздет и стоял спиной – сверкали незагорелые ягодицы. Воспользовавшись моментом, я пригнулась и перебежала в проверенное укрытие – за покорёженную груду металла. Слегка отдышавшись и взяв себя в руки, я выглянула.
Фиест был подвешен за ноги к последней ступеньке лестницы, ведущей на крышу бака. Илья, деловито орудуя ножиком, снимал с него шкуру. Пёс дёргался и истошно визжал. Лапы и пасть были замотаны скотчем, по носу стекал багровый ручей.
Настоящего страха не было, возможно от шока. В голове крутилась только одна бестолковая мысль – как ему удалось подвесить такого огромного пса, ещё и живьём? Он весит, небось, килограммов сорок!
С Ильёй теперь всё было ясно. По правде, я догадалась ещё в прошлый раз, но боялась в этом признаться.
Илья отложил нож и вцепился в шкуру, сдирая её, словно рваный чулок. Голова Фиеста дёргалась, разбрызгивая всюду кровь – натекла уже целая лужа.
Илья бросил шкуру в сторону, взял нож и перерезал верёвку. Собака упала на землю и начала извиваться, тщетно пытаясь сбежать. Илья опустился рядом на четвереньки, накрыл собаку собой и попытался ввести член в её анус. Мне было не видно, удалось это ему или нет, но мальчишка вполне характерно стал дрыгать тазом, жадно вылизывая языком обнажённые мышцы.
Нереально! Всё нереально! Мурлыка мне просто подсыпал грибов!
Поверить в такое не удалось, я не встречала друга с утра.
Хорошо. Я не наелась грибов. Но всё равно, всё вокруг нереально. Я настоящая – команды процессора, нолики и единицы. И нет никакого Ильи!
Как бы ни так! В такое можно поверить, лишь после чая Мурлыки.
Меня вывернуло на траву. Настолько бесшумно и аккуратно я ещё никогда не блевала. Йогом, умеющим контролировать тело, способен стать каждый, если рядом маньяк.
Илья не заметил. Скорее всего, он не заметил бы даже упавшее на землю небо.
Собака скулила и дёргалась вместе с Ильёй. Воняло блевотиной.
Теперь я была готова уйти. Тайн не осталось, а кровавых картин с меня было довольно. Новый скелетик в весёлом детском шкафу. Я напряглась и собралась внутри, готовясь рвануть за бак.
Илья замер и огляделся. Взял в руку нож и воткнул в собаку. Сунул член в рану и снова задёргался.
Я побежала – не отвлекаясь на вдохи, так быстро, что ветер шумел в ушах. Дышать я начала, только когда забежала за бак. Обогнув корпус, упёрлась руками в стенку, жадно глотая воздух.
Видел Илья, как я убегала?
Вряд ли. Он был слишком занят.
Перед глазами снова возникло дрыгающееся голое тело, измазанное в крови. Земля поплыла, и меня снова вырвало.
Я вытерла рот и пошла искать Злату. Казалось, спасти меня сможет только она.
Поиск закончился быстрее, чем я ожидала.
На дорожке возле центрального входа собралась толпа. Злата лежала на животе, рука была вывернута под странным углом, золотые кудри плавали в густой красной луже.
Мир закружился.
Не помня себя, я распихала локтями людей и бросилась к Злате. Меня попытались схватить, но я освободилась, упала на колени и прижалась щекой к спине.
– Я люблю, я люблю, я люблю!
Сзади послышался голос Семёныча:
– Уберите её!
Меня подхватили под мышки и поволокли. Усадили на одну из скамеек, бросив:
– Не лезь!
Я сидела, косясь на Семёныча. Слёзы сами собой вытекали из глаз и капали с подбородка. В голове была пустота.
В толпе появился Мурлыка. Увидел меня, подошёл и сел рядом.
Он молчал, и за это я была ему благодарна. Но лучше бы, он ушёл.
Толпа не расходилась.
Я вдруг поняла, что за исключением меня, Злату никто не любил. Пользовались, как это делал Семёныч, или боялись. Для ребят эта смерть была развлечением, пусть и кошмарным.
Я процедила сквозь зубы:
– Как же я вас ненавижу!
Мурлыка всё понял:
– Почему вокруг трупов собираются толпы? Люди думают: «Снова меня пронесло!» Смерть привлекает, смерть – повод для радости. Самый конченый неудачник, в сравнении с трупом – счастливчик.
– Мне не нужна твоя философия! Мне нужна Злата! – в отчаянии, я принялась лупить кулачками Мурлыку.
Он обнял меня и прижал руки. Я уткнулась в его хилую грудь, в надежде хоть на секунду исчезнуть.
Не вышло. На скамейку пришёл Семёныч. Набирая номер за номером, он говорил одно и то же, как примитивный робот: «Злата… Выбросилась из окна… Самоубийство… Да, подставила всех… Наркотики, что же ещё?»
Приехал сам Мясоедов. Похлопал Семёныча по плечу: «Не переживай! Отмажем!»
Вытерев сопли, я встала.
– Мне надо вам что-то сказать!
Семёныч вздрогнул, а Мясоедов спросил:
– По этому делу?
– Нет.
– Значит, позже.
– Это срочно. Могут погибнуть люди.
– Хорошо. Через десять минут.
Мясоедов отдал пару распоряжений. Толпу разогнали, врачи констатировали смерть, и труп окружили эксперты. В сумерках вспыхивала фотовспышка.
Я озиралась, ища глазами Илью. Но, его не было.
– Я тебя слушаю, Котина.
– Нужно сходить за корпус. И нужен фонарь.
Мы пошли втроём – Мясоедов, Семёныч и я.
По дороге я всё рассказала – и про собаку, и про дерьмо.
Это было непросто. Уши горели, взрослые переспрашивали, а я запиналась.
Мясоедов мне не поверил:
– Бред! Признайся, нажралась чего-то с Мурлыкой?
Семёныч не согласился:
– С Ильёй что-то не так. Давно.
Мясоедов начал с осмотра блевоты. Потом посветил фонариком вдаль.
За баками не было ни души.
Мы вышли на бетонную площадку.
– Ну, Котина? Где же маньяки, трупы и кровь?
Луч выхватывал из полумрака лишь серый бетон.
Куда делась кровь? Может, бетон был застелен плёнкой? Я вполне могла её не заметить.
Я вдруг поняла одну очень странную вещь. Если пацан жрёт говно, это вовсе не значит, что он идиот. Может быть, в этот самый момент он за мной наблюдает и точит столовский нож.
Кажется, идиотка тут я. Теперь моя очередь наслаждаться дерьмом, в которое я сама и залезла.
Семёныч пробормотал:
– Однако, собаки действительно нет. Она бы уже прибежала, это её территория.
Мясоедов осмотрел лестницу, на которой болтался обрезок верёвки.
– Не улика. И дерьмо не улика. У нас оно всюду – от подворотен, до Рады.
Он развернулся. Световое пятно заплясало на мне.
– Та-а-ак… А что у тебя с рукой?
– Фиест прокусил. Потом, Илья его отозвал.
– Когда это было?
– Два дня назад.
– Почему ничего не сказала? – возмутился Семёныч. – А если бы бешенство!
Мясоедов посветил ему прямо в лицо.
– Не мели чепуху!
Перевёл свет на меня.
– А может, всё было немножко не так? Что, если девочка Мика убила собаку и попыталась нас обмануть?
Мясоедов убавил мощность фонарика.
– Хватит с меня на сегодня детских страшилок. Пошли оформлять Злату. Проверки мне тут ни к чему.
Я вернулась к девчонкам. Тут было светло и не страшно, а на подоконнике меня дожидался Мурлыка.
Я уже не сомневалась, что попала к Илье под колпак. Но он не решиться убить у всех на виду. Значит, теперь я должна быть рядом с людьми.
Вот так перспектива!
Одно я знала точно: на котельную я никогда не пойду. Нахуй закаты!
Мурлыка с тревогой спросил:
– Что там случилось?
Я шепнула на ухо:
– Тут не могу говорить.
– Значит, пошли на крышу.
Идти никуда не хотелось. Что стоит Илье убить нас двоих? Подкрался, да в спину толкнул. И вот, ты лежишь на бетоне, как Злата. Мурлыка – защитник хреновый, он еле стоит на ногах.
Но так хотелось, чтобы хоть кто-то меня воспринял всерьёз.
Я согласилась.
Такая же степь и такие же звёзды. Но тишина теперь стала другой – таинственной и тревожной. В ней не хватало собачьего воя, и это меняло всё.
Рассказывать всё по второму разу было легко, я уложилась в десяток минут.
Мурлыка молчал.
– Кажется, ты не удивлён…
– Привык. Такой человек, как Илья, преследовал нас в каждом мире.
Я разозлилась.
– Зачем я тебе рассказала! Чтобы в ответ выслушивать бред?
Сердиться было приятно, злость прогоняла страх. Потому я расстроилась, когда Мурлыка сказал:
– Прости. Я не буду болтать про другие миры никогда.
– Раз у тебя большой опыт, может расскажешь, что делать? Как победить?
– Не знаю. Мы умирали. Всегда.
Такого я не ожидала. Ком стоял в горле. Хотелось рыдать.
– Если хочешь, поплачь, – Мурылыка всегда понимал мои чувства.
– Думаешь, мне нужно это? Мне нужен мужчина! Настоящий! Защитник! А ты… – я уткнулась в коленки затем, чтобы не падать к Мурлыке на грудь. – Я в тебя верила!
– Не ври. Ты не верила и не считала мужчиной. В тебе тоже живёт эта память о прошлом…
Какой же он… никакой!
Пустышка! Готов смириться со всем!
Хуже Антона, Зюзи, и даже Ильи!
Я не малышка. Я давно поняла, что у всего есть конец – у жизни, у слёз и у ненависти. Бросить друга непросто.
– Ты говорил, что людей не стоит судить – их вылепил мир. А как же Илья?
– Врождённая аномалия или насилие в детстве. Не повезло.
– Не повезло? А с виду, ему распрекрасно! Трахает себе человек выпотрошенных собак!
– Тебе только так кажется. Всё, что есть у Ильи – это боль, без конца и без края. Про радость ему ничего неизвестно, он считает боль наслаждением.
– Мне на его чувства плевать! Надо решать, что с ним делать!
– Надо было его снять на видео.
– Ну, блять, спасибо за ценный совет! Схожу за машиной времени!
Бесилась я из-за того, что Мурлыка был прав. Я настоящая дура – оба раза в кармане лежал телефон.
– Не кори себя. Мясоедову просто плевать. Он думает, всё рассосётся само.
– Но это не так… Илья ведь не остановится?
– Нет, не сможет.
– И когда он перейдёт на людей? – стало страшно от одной этой фразы.
– Уж точно, не завтра. У нас есть несколько месяцев. Придумаем что-то.
Я понимала, Мур врёт. Ничего он не сможет придумать.
– Есть у меня одна мысль, – я заглянула Мурлыке в глаза. – Для Ильи, человек и собака – предметы. Такие же, как стул или стол. Ты ведь не паришься, когда пилишь ножку стола или выбрасываешь табуретку.
– Не думаю, что у Ильи нет эмпатии. Зачем бы он убивал? Просто он научился её выключать.
Мурлыка отвёл глаза.
Он опоздал. Я успела заметить, как за зрачками мелькнула Тьма, и догадалась – он точно такой же. Он может выключать свои чувства, а мне постоянно врёт. Видать, научился в одном из миров, открывшись для Тьмы и себя потеряв.
Какая я всё-таки дура!
С другой стороны, это меняло всё. Если кто-то и может помочь с Ильёй, так это его отражение.
– Давай ему подсунем грибов!
– Скорее всего, станет хуже. Нет, Мика. Илью ничего не спасёт.
– Значит, нужно убить.
– Думаешь, это так просто?
– Выбора нет. Сам говоришь, на Илью всем плевать.
– Как и на нас.
– Мур, я тебе помогу. Я не принцесса со звёзд и запачкаться не боюсь.
Мальчишка натужно сопел.
– Думаешь, сможешь жить дальше?
– Смогу.
Он придирчиво посмотрел мне в глаза, как будто старался в них что-то заметить. Я отвела взгляд, но успела увидеть, как у него изменилось лицо.
– Хорошо, – прошипел Мурлыка сквозь зубы.
Кажется, я ему стала немножко противна. Тоже мне, чистоплюй!
Я поспешно сменила тему.
– Как думаешь, Злату убили?
– Семёныч? Навряд ли. С чего бы ему создавать проблемы себе самому? Уже второй труп!
– Вчера Семёныч был в бешенстве.
– Он взрослый и хитрый. У него таких Злат… И новые подрастают.
– Она бы не стала так делать. Ради меня.
Мур усмехнулся невесело, но промолчал.
После каких-то таблеток – наверное, обезболивающего для души, ему полегчало. Настала пора притворного покаяния.
– Я знаю, что я во всём виноват. Притащил тебя в этот сад, и сам же его загадил, не выполов вовремя сорняки. Теперь мне с ними не справится, а страдаешь ты.
Мур начал болтать о принце, для которого существовала одна только роза на свете. Похоже, он слишком близко воспринял нашу вчерашнюю шалость. А я пыталась понять, зачем он жрёт свою дрянь. Чтобы совсем ничего не чувствовать или наоборот, чтобы почувствовать хоть что-нибудь? Один жрёт говно, а другой грибы?
– Зачем ты мне это рассказываешь?
– Чтобы роза совсем не засохла. Чтобы не стала колючкой.
– Знаешь, почему недоделанный принц таскался с цветком? Потому, что вокруг была только пустыня. Живи он на розовой грядке…
– В розарии, – поправил Мурлыка. Будто мне было не пофиг.
– Живи он на розовой грядке, а не в интернате, – настояла я на своём – хрен бы он отличил одну от другой. Срал бы на все эти розы. Буквально.
Хорошо, что Мурлыка научил меня всем этим умным словам. Можно сказать: «Буквально», а не мычать.
Я встала. Уходя, бросила через плечо:
– Знаешь, Мурлыка, я вовсе не роза. И не твоя.
Когда тебя понимают – молчат. О чём говорить? А он постоянно болтал.
Нашёл свободные уши, слушать весь этот бред! Сладкими розами тут и не пахло – пахло кровью, горькой полынью, железной дорогой и коноплёй.
Бросить друга непросто, но…
Мурлыка мне надоел.
Чему удивляться? Когда девчонки взрослеют, они видят правду – отец не их идеал, и начинают искать другого отца.
Уже расстилая постель, я залезла в карман.
Одуванчик был там. Флешбэки не возвращались, но странный подарок остался.
Я повертела цветок в руках и засунула под подушку.
Круг шестой. Розовый слон
Утро не принесло облегчения. Когда мы толкались в дверях столовой, сзади послышалось:
– Куда, дура, прёшь!
От толчка в спину я поскользнулась и упала на пол. Девчонка передо мной едва устояла.
Ладони скользили по жирной грязи. Чья-то нога наступила мне на ладонь. Я завизжала и получила пинок в живот. Перехватило дыхание.
Я подняла глаза и увидела перекошенное от злобы лицо Ильи.
– Вставай! – подоспевший Мурлыка помог мне подняться.
Пока я мыла руки, Мур охранял еду. Струйка воды ласкала ладони, и в зал выходить не хотелось. Там был Илья.
Я мылила руки уже пятый раз.
Кажется, местный маньяк выбрал новую жертву.
Мику.
Положение было хреновым. Илья безжалостный и очень умный. Ему на всё и на всех наплевать. Меня он презирает и смеётся в открытую.
На то, что Мурлыка убьёт Илью, рассчитывать не приходилось. Он тот ещё трус. Значит, действовать придётся самой.
В столовую я не вернулась. Поднялась на четвёртый этаж, прошла по пустым коридорам к двери кабинета Семёныча и уставилась на замок.
Допотопный, советский. Никакой.
Не такие вскрывали, когда было нечего жрать!
Достав из кармана несколько шпилек и подогнув, я принялась ковыряться. Замок щёлкнул, и я вошла внутрь.
Ёкнуло сердце – позавчера я целовала тут Злату.
Шкаф был не заперт. Вслушиваясь в утреннюю тишину, я начала копаться в личных делах.
Если задумал убить человека вроде Ильи, нужно его понимать. Иначе, всё кончится плохо. Как говорили родители: «Знание – сила!»
К тому же, у меня накопились вопросы. Местные сказки и сказки Мурлыки мне надоели. Я хотела добраться до правды.
Вместо того, чтобы искать личное дело Ильи, я полезла на «Г», за папкой Златы.
Её не нашлось.
Это было вполне ожидаемо. Наверняка, она у ментов.
Я стала искать свою.
Её тоже не было.
Больше всего мне хотелось забраться в личное дело Мурлыки, но я даже не знала его фамилию.
Папку Ильи я нашла без проблем. Полистала, вздрагивая от каждого шороха. Поразилась тому, насколько подробно была описано детство. Вернула на место и заглянула в пару других, наугад.
Там тоже были подробности.
Я поставила папки и выскользнула за дверь, тихонько защёлкнув замок.
Что делать дальше?
Нужно было найти к Мурлыку и всё обсудить. Нужно было сидеть у девчонок. Но я никого не хотела видеть.
Взвесив все «за» и «против», я отправилась в лес.
В конце концов, почему нет? Илья за мной не следил, и в лесу ему делать нечего. Это для нас, для нормальных людей, лес живой и интересный. А для таких, как Илья – глупое нагромождение веток и сучьев.
Лес меня вылечил. Я бродила среди цветов и деревьев, слушала пение птиц и журчание ручья, ласкала ладонью траву, а трава ласкала в ответ. По пальцам бегали божьи коровки и муравьи, рядом порхали бабочки, а мошки путались в волосах.
Я поняла, что ни в ком не нуждаюсь. Совсем.
Вспоминая дурацкие фильмы, в которых раненые шли к людям за помощью, а отшельники сходили с ума от тоски, я хохотала, пугая лесных обитателей.
В такое не верилось. Скорее рехнёшься или погибнешь с людьми!
Приближалось время обеда, а я ещё даже не завтракала. Но при мысли о том, что нужно вернуться в лагерь, по коже бежал мороз.
Желудок урчал. Я напилась воды из ручья, нашла тень, легла на траву и задремала.
Проснулась я, когда солнце клонилось к закату. Теперь уже выбора не было. Я встала и зашагала назад.
Возле скамейки и клёнов стало тревожно. Я замерла, пробуя разобраться в своих ощущениях.
Сначала мне показалось, что это лишь выдумки – отголоски недавних кошмаров и неосознанных мыслей. Но очень быстро я поняла, что это не так. До ушей доносились едва различимые стоны – тонкий девичий голосок.
Блять!
В душе боролись любопытство и страх. От ужасного и загадочного не так просто уйти, а потом обо всём позабыть. Ты вляпываешься ещё до того, как начнётся кошмар. Если не выйдешь навстречу загадке, она будет преследовать вечно. Будешь вскакивать по ночам и гадать: «Что же там было?»
Но я бы ушла, мне пофиг! Воображаемые кошмары лучше реальной смерти. Разве мало на свете творится хуйни? Не обязательно знать все подробности о нашем дерьмовом мирке. На ёбнутых я насмотрелась в АТО. А кошмары мучают каждую ночь, привыкну и к новым.
На беду, в спор вступила совесть. Не думала, что у меня она есть.
«Там человек! Вдруг, это девчонка упала и напоролась пузом на острый сучок? Вдруг ногу сломала? Ей до людей не добраться. Уйдёшь – никогда себе не простишь!»
Уговорить меня было непросто. Срать я хотела на этих детей!
Будущие подростки. Пройдёт пара лет, и на свете появится Ленка или Танюха.
Будущие взрослые. Стукнет ей восемнадцать – готов новый снайпер в АТО.
У всех нас внутри сидит зверь. Затаился и ждёт, когда появится шанс отобрать чью-то жизнь.
У всех нас внутри извивается Тьма. Все мы твари. Плевать!
А что до ценности жизни – так это всё сказки. Жизнь – самая дешёвая штука на свете. Попала молния в дерево, и в пламени лесного пожара корчатся миллиарды существ. Вирусы истребляют людей миллионами, а люди миллионами жгут друг друга в печах.
Что ты о себе возомнила? Ты просто расходник, не больше! Часть копошащейся биомассы. У тебя есть «мечты» и «дела», но Природе на них наплевать. Может, через секунду ты превратишься в труп. Жизнь не остановится. Природа отыщет способ заставить девчонку раздвинуть ноги, а парня – достать из штанов свой хер. Не сомневайся!
Ценна жизнь только для обладателя. И то, это просто инстинкт. А трезво подумать, сплошные мучения…
Но совесть не унималась.
«Нет, Мика. Я знаю тебя как облупленную. Меня не обмануть!»
Блять! Как я тебя ненавижу, дурацкая совесть!
Я осторожно раздвинула ветки и тенью скользнула в кусты.
Через пару десятков шагов до ушей донеслось журчанье ручья, стоны сделались ближе и явственней. Я пригнулась и стала идти осторожней.
Возле самого берега кусты стали гуще.
Отлично!
Почти что ползком я продвигалась к ручью и вдруг услышала песню:
Где баобабы вышли на склон
Жил на поляне розовый слон
Человек пел не в голос. Он шептал, как делала я сама. На четвереньках я поползла вперёд. Кровь шумела в ушах.
Сквозь решето прутьев я увидела блеск ручья. Возле самой воды, спиной ко мне, сидело рогатое существо. Рассмотреть его было непросто, солнце било в глаза.
И в зоопарке, пасмурным днём,
Стал он обычным серым слоном
На слона существо походило меньше всего.
До ушей долетели новые стоны. С трудом оторвав взгляд от диковинного создания, я посмотрела в ту сторону, откуда они доносились.
К иве была примотана девочка, от ног до земли было где-то полметра. Одна из младших, лет девяти. Насколько я помнила, её звали Сашка.
Сейчас узнать её было непросто. Руки были примотаны к толстой ветке, прибитой поперечно стволу – сразу же вспомнился тот мальчишка из бункера. Тело опутали кольца серебристого скотча. Рот был тоже заклеен. Топорщилась грудь, не меньше второго размера. А над девчонкой, примотанные и к дереву, и к голове, ветвились раскидистые оленьи рога.
Я поползла сквозь кусты ближе к дереву, чтобы помочь девчонке.
Как хорошо, что я в «хаки»!
Ближе, ближе…
Скоро подарит солнце рассвет,
Выкрасит кожу в розовый цвет!
Существо закончило петь и встало на ноги. Я увидела зауженные камуфлированные штаны и догадалась, что это – Илья.
Руки предательски ослабели. Я едва не свалилась носом в прошлогоднюю гнилую листву. С каждым ударом сердца, в голове звучали слова: «Я не успела!»
– В розовый цвет!
К голове Илья приделал рожки – маленькие, от молодого оленя. В руке блестел нож. Раньше я думала, что у таких, как Илья, к оружию особое отношение. Но этот нож был обычным, украденным из столовой. Если таким ударить, рука соскользнёт на лезвие.
В голове промелькнула дурацкая мысль: «Вдруг, он просто резал им скотч?» Но я помнила собаку без кожи.
Неужели… О таком страшно было подумать. Тело больше не ощущалось. Я словно парила в облаке из кустов.
Неужели, он сделает с девочкой то же, что и с собакой?
Что делать? Напасть на Илью со спины?
Нет. Место открытое, незаметно к нему не подобраться. Он мальчишка, и он сильней.
Преодолев ужас, я вытащила телефон и стала снимать. Руки тряслись, и я сомневалась, что видео получится сносным. На всякий случай я сделала фотку. Предательски щёлкнул «затвор».
Дурацкая озвучка!
Илья замер.
Я прекратила снимать и медленно опустилась пониже к земле.
Илья повернулся, наклонил рогатую голову вбок и втянул носом воздух. Ступая мягко, как хищник, пошёл ко мне.
Глаза, будто щёлки. Ноздри расширены. Рука с ножом раскачивается маятником старинных часов: «Тик-так, Мику ищу! Тик-так, сколько ей жить?»
Худи всё ещё пах. Дурацкий навязчивый «Гуччи»!
Я почувствовала, как тепло бежит по ногам – забытое с войны ощущение. Запахло мочой.
Блять! Теперь ещё хуже. Теперь он почует наверняка.
Я бы уже драпанула, не размышляя о том, что от такого мальчишки мне вряд ли сбежать. Но инстинкт не давал шевелится – спасая, как миллиарды существ до меня.
Время от времени Илья останавливался и слушал – не треснет ли ветка?
«Я даже не перевела телефон в беззвучный режим! Ну почему, почему, я такая дура? Только бы не зазвонил!»
Если бы я хоть немножко верила в Бога, я бы молилась. Но я уже видела всякое и разучилась надеется, что в таком мире может быть Бог. Даже, если бы он действительно был – создатель этого мира, я бы его ненавидела. Как же нелепо, что Мурлыка считает этим создателем нас!
Илья заорал: «Бах!»
Я вздрогнула. Чтобы не закричать, закусила губу – кровь капнула на пожухлые листья.
Зажмурив глаза, Илья слушал.
Я не дышала.
Ноздри Ильи раздувались. Потом он брезгливо наморщил нос и повернулся к девчонке.
– Снова обоссалась?!
Сашка ответила стоном.
Всё же, он что-то унюхал своим звериным чутьём! Выходит, девчонка меня спасла.
Илья подошёл к Сашке и опустился перед ней на колени. Согнулся в поклоне, уткнувшись в землю лицом и вытянув руки с ножом.
Сашка мычала и дёргалась. Рога тряслись.
– Мама… Мама… Прости… Прости, что родился… – бормотал Илья. – Мне никак не вернутся назад… В тебя…
Не вернуться назад? Что за бред? Он в своём уме?
Всё это походило на картинку из учебника географии, на которой дикари проводили свои ритуалы.
Неужели Илья считает себя оленёнком, появившимся из рогатой девчонки-оленя? С моих слов в такое никто не поверит!
Я очистила от земли телефон и стала снимать.
Илья встал в полный рост. Нож остался лежать, Илья о нём будто забыл.
– Мама… Что с тобой? Кто это сделал? Отец? – Илья стал медленно отдирать скотч, который заклеивал рот. Девчонка стонала и дёргалась, а когда губы освободились, завопила от боли.
– Мама… Мы снова можем быть вместе… – Илья гладил оленьи рога и целовал девочку в губы.
К горлу подступил комок тошноты, и я сильнее впилась зубами в губу.
– Я так тебя ждал! – он достал член и начал тереться о Сашку.
Девочка почему-то затихла.
Движения длились не дольше минуты, и на голубенькое платьице брызнула сперма. Илья отскочил, ошарашенно глядя на белые капли.
– Мама? – он прикоснулся к сперме рукой. – Ты не мама! Нет! – он принялся оттирать руку подолом. Встал, глядя Сашке в лицо, будто бы не узнавая.
Телефон пискнул – низкий заряд батареи. Я обмерла.
Но Илья как будто не слышал, он был целиком в своих грёзах.
– Отец? Это ты?
Я перевела телефон в беззвучный режим и начала искать взглядом булыжник – долбануть Илье по затылку. К несчастью, все они были возле воды. Единственный лежал рядом с ивой. Незаметно его не схватить.
– Отец! Как…
Девочку словно прорвало:
– Я не отец! Я Сашка, из двадцать седьмой! Разве не помнишь? Ты ко мне две недели ходил! Мы же друзья! Друзья! – тараторила она тоненьким голоском, по щекам текли слёзы. – Вспомни, вспомни… Пожалуйста…
– Отец! – Илья был в собственном мире. – Ненавижу!
Он вцепился руками в хрупкую шею. Девочка захрипела. Илья застонал и задёргался. На платье снова брызнула сперма.
Всё затихло, только шумели кусты и ручей. Телефон окончательно сдох, но теперь это было неважно.
Илья отодвинулся от девчонки. Засунул в штаны свой обмякший член. Шатаясь, сделал пару шагов и осел на траву, уставившись на меня. Абсолютно пустые глаза – серые, как дождливое небо.
Я была ни жива, ни мертва.
Что делать? Ждать нельзя, он придёт в себя и заметит. Нельзя не заметить, если смотреть вот так, прямо в лицо.
Бежать? Он догонит!
Словно дни, тянулись секунды…
Я вдруг подумала, что запись нельзя отдавать, не отредактировав. Иначе, Илью сочтут сумасшедшим, не отвечающим за поведение, и просто отправят в психушку. Он выйдет и снова начнёт убивать.
Впрочем, сначала мне нужно остаться в живых.
Девочка дёрнулась и начала сипеть, пытаясь втягивать воздух.
Илья встрепенулся. Повернул голову, издал изумлённый вскрик, и, как обезьяна – на четвереньках, бросился к иве.
Сашкины рёбра раздулись, насколько позволил скотч. Ей наконец удалось вдохнуть.
Илья схватил нож и полоснул по лицу.
Сашка заверещала.
Илья выкрикнул: «Тварь! Живучая тварь!», и стал наносить порез за порезом.
По шее струилась кровь, на платье расплылось пятно. Сашкины крики слились в нечеловеческий визг.
– Чего ты не дохнешь! – Илья бросил нож и впился зубами в рану. Плюнул ошмётки. Поднял булыжник с земли и начал бить по лицу. – Сдохни! Сдохни!
В стороны брызнула кровь, как будто включили фонтан. Ива, рога и мальчишка окрасились алым.
Я опустила глаза и попыталась поползти назад. Тело не слушалось.
Постепенно удары стали глухими, треск костей превратился в какое-то чавканье. Через силу, я посмотрела вперёд.
Головы уже не было, на кожаных лоскутах болтались осколки. Под рогами остались примотанные кусочки костей и пропитанные кровью волосы. А Илья всё лупил и лупил по стволу.
Удары слились в непрерывный гул. Ручей, ива, безумный мальчишка – исчезли, пропали в небытие…
Гарь… Оседают на землю чёрные хлопья…
Кровь брызжет в глаза и течёт по щекам. В левой руке скользкий камень.
Месиво, вместо мужского лица. Чуть в стороне валяется каска.
Я ору – до кашля, до крови, до рвоты…
Я стояла на четвереньках – кашляя и содрогаясь. Горло саднило. Я сплюнула розовую слюну.
– Привет, белобрысая крыса.
Я подняла глаза.
Илья. Целиком перемазан в крови. За зрачками танцует Тьма.
– Как я такую в кустах не заметил?
Он вцепился в одежду. Легко, как пушинку, поставил меня перед собой. Забрался в карман и забрал телефон.
– Попозже верну. Если будет, кому возвращать. Если не станешь болтать.
У меня изнутри вырвался странный и жалкий звук. Илья рассмеялся – очень искренне и непосредственно, как хохочут мальчишки в детском саду.
– Боишься? Не зря! – голос менялся, превращаясь в шипение змеи. – Так дай мне свой страх!
Он впился губами в мои. Рот наполнился сладко-солёным. Чужой острый язык исследовал зубы, скользил по нёбу и забирался за щёку. Меня стало рвать, но Илья не отстранялся и не давал вдохнуть.
Мир поплыл, и я провалилась во тьму.
Сознание потихонечку возвращалось. Я не открывала глаза. Мне казалось, что от того, как я это сделаю, зависит всё. Если открою правильно, над головой будут гирлянды грибов, а рядом – Мурлыка. Открою неправильно, и рядом будет Илья.
Тело болело, во рту был ужасный вкус. Значит, мне ничего не привиделось.
Я открыла глаза, опёрлась на локоть и осмотрелась.
Мурлыки, конечно же, не было. Не было даже Ильи.
Ива, полянка, ручей.
Я встала. Штаны сползли до колен – они оказались расстёгнуты.
Что?!
Я посмотрела вниз.
Трусиков не было, а между ног запеклась кровь.
Накатило отчаяние.
Он был во мне! Во рту и ТАМ!
Я села и стала себя осматривать, дрожа и поскуливая от шока. Я была не в себе – хотелось содрать свою кожу, вывернуть наизнанку и прополоскать в ручье.
В голове промелькнула последняя мысль: «Что, если я забеременею – забеременею от этого существа?!»
Дальше я только выла.
Спермы и повреждений не обнаружилось. ТАМ ничего не болело.
Я слегка успокоилась.
Конечно, Илья не огромный солдат, но я бы почувствовала. Нет, он делал что-то другое. Может, просто взял трусики, как трофей. Или хотел напугать.
Он ведь меня не убил! Почему?
Я поняла и невесело усмехнулась.
Дурочка-Мика ошиблась, считая, что ей приготовлена роль жертвы.
Нет! С самого начала я была наблюдателем. Люди нуждаются в чьих-то глазах.
Слышен ли звук падающего дерева в лесу, если никого рядом нет? Зачем резать людей, если никто не узнает?
Илья и не думал меня убивать, я была в безопасности.
У Сашки был вскрыт живот, от самых рёбер. В лёгких сумерках червями свисали кишки. На земле валялся бюстгальтер «пуш-ап» – вероятно, Илья спёр его у одной из питалок.
Теперь я заметила то, что не увидела сразу. Из сухих веток Илья сплёл диковинные изваяния. Они были настолько чужие, что от их вида кружилась башка.
Ритуал. Это всё – ритуал. Когда-то так делали предки на праздниках плодородия. Молились богам, резали невинную жертву и пили тёплую кровь.
Кровь в наши дни заменили вином, плоть – хлебом. Но Илье не нужны подделки.
Я пролезла через кусты и побрела в лагерь. Без телефона я не могла позвонить Семёнычу и всё рассказать.
А может, не нужно рассказывать?
Я подавила трусость в зародыше, пока она не разрослась. Чтобы не стать такой, как Мурлыка.
Нет уж! Никто мной не будет командовать!
Мурлыка сидел на крыше. Я заметила его издалека – плоский контур на фоне чуть светлых небес. При виде меня он махнул рукой, спустился и побежал навстречу.
– Мика! Ты вся в крови!
– Думаешь, я не знаю? Кровь не моя.
Мурлыке легче не стало.
– А чья?
– Сашки, из двадцать седьмой.
– Зачем ты её… – он осёкся. – Илья?
Я кивнула.
– А ты говорил, что у нас есть время!
Стало не по себе. Как Мур мог решить, что я убила девчонку? Значит, в его глазах я такая?
Вспыхнула ярость, но сразу погасла.
Я ведь такая и есть. Совсем не девчонка со звёзд.
Больше всего я боялась, что мне не поверят. Чем я докажу, что виноват Илья?
Но Семёныч позвонил Мясоедову, ещё не дослушав рассказ. Сказал: «Ждите тут!», и вышел из кабинета.
Вернулся он вместе с Ильёй.
– Сидите и ждите полицию! – он уселся обратно за стол, плеснул в грязный стакан коньяка и закурил.
Илья расположился в кресле напротив меня. Он был совершенно спокоен: лицо неподвижно, скрученные скотчем руки лежат на коленях. И никаких следов крови.
Помылся?
До самого приезда полиции мы не проронили ни слова.
– Вы совсем охренели?! – спросил Мясоедов с порога. Не дожидаясь ответа, добавил: – Ну, кто тут убийца?
Илья поднял обе руки.
– Это признание вины?
Илья ухмыльнулся.
– Нет. Так считает Семёныч.
Стуча каблуками и бряцая амуницией, в комнату вошла опергруппа. Мясоедов кивнул на Илью:
– Оденьте «браслеты»!
Повернулся ко мне:
– Показывай место убийства. Надеюсь, что там будет труп.
Я покраснела.
– Как вам не стыдно! Она ведь ребёнок. Была…
Автоматчики переглянулись и уставились на Мясоедова, но тот со мной ругаться не стал.
– Двое останутся здесь. С подозреваемого глаз не спускать! Остальные – за мной!
Семёныч, тебя это тоже касается. И не забудь понятых!
Семёныч взял пару питалок, нашу и Саши. Мы спустились во двор. Возле служебных машин толпилась куча народу. Заметив начальника, они бросили сигареты.
Мясоедов отдал распоряжения, и мы, почти всей толпой, пошли к лесу.
– Я сказал пацанам, чтобы они не трогали вещи Ильи, – суетился Семёныч. Похоже, ему уже мерещились тюремные коридоры.
Мясоедов спросил у Мурлыки:
– Ты вместе с Микой тело нашёл?
– Нет. Я был в лагере.
– Так какого… Значит, будь там и сейчас!
Семёныч сказал:
– Не всё ли равно, где он был. Свидетель из него никакой. Такое несёт!
Мурлыка сначала отстал, а после пошёл за нами.
– Когда я Сашу нашла, она была вовсе не «тело».
– Всё видела? На телефон, надеюсь, сняла?
– Да. Но его отобрал Илья.
– Отобрал? А тебя оставил в живых? – Мясоедов повернулся к мужчине, что шёл рядом с ним. – Как тебе это, Петюня?
«Петюня» скривился, как будто ему попытались скормить очень кислый лимон.
– Сомнительно…
Я протянула:
– Ему ведь нужны чужие глаза…
Теперь скривился и Мясоедов.
– Ты что, эксперт по серийникам? Поверь, убийцам хватает своих. Чужие они только могут забрать для коллекции.
Часть людей Мясоедов оставил возле скамейки:
– Не будем топтать. Позвоню.
Остальных я провела к иве. В этот раз, труп оказался на месте. В свете фонариков поляна выглядела ещё страшней.
– Охренеть! – произнёс Мясоедов. – Такого у нас ещё не было!
Женщина в белом халате сказала: «Пойду оформлять документы. Сами всё видите». Она была очень бледна.
Я с удивлением заметила, что опытным взрослым не по себе. Полицейские в штатском тихо переговаривались, полицейские в форме стояли в сторонке и отводили глаза.
Мясоедов обратился ко мне:
– Хочешь сказать, это сделал мальчишка?
– Говорят, что мальчишки полками командовали…
– Говорят, в Киеве бизнесменов доят… – рассеянно сказал он в ответ и повернулся к «Петюне»: – Всё! Занимайтесь!
Мы вернулись обратно в корпус и началась полицейская волокита.
Меня завели в отдельную комнату, где женщина заставила меня снять одежду и вывернула карманы, сфотографировала целиком и «по частям», взяла соскобы кожи и грязь из-под ногтей. Валиком провела по подушечкам пальцев, вымазав их чёрной краской, и по очереди придавила к бумажке с напечатанными квадратами. Сказала: «Прекрасно!» и вышла.
Я не видела тут ничего прекрасного. Тем более, что это было только начало.
Тянулись минуты, но никто не появлялся. Я подошла к двери и подёргала ручку. Дверь оказалась закрыта.
Так прошёл час. Потом появился «Петюня» и кто-то второй – он представился, но имя я тут же забыла.
Начался сбор показаний. Они даже включили маленький диктофон, как будто мы были в американском кино.
Петюня сразу ушёл и появлялся лишь время от времени. «Второй» мурыжил меня так и сяк четыре часа. Спрашивал, выясняя подробности. Спрашивал снова, только другими словами. Что-то писал, чёркал и заставлял расписываться за исправления. Заметив, как я держу ручку, он уточнил: «Ты левша?» Иногда заходил «Петюня» и они тихонько шептались. Разок отпустили меня в туалет – без конвоя. Но если бы приставили женщину, любительницу грязных ногтей, я бы не удивилась. Мне очень не нравилось, куда всё идёт.
На меня не давили и не перевирали слова. Не задавали странных вопросов, наподобие: «Ты ненавидела Сашу?» Нет, всё было чин чинарём. В конце мне даже сказали: «Спасибо!» Только от этого легче не стало.
Я поднялась на крышу, надеясь, что там ждёт Мурлыка. Но крыша была пуста.
Я уселась на парапет и запела. Руки тряслись.
Боялась я не Илью, он уже был под стражей. Я боялась «Петюню».
С другой стороны, он был последней надеждой. Кроме полиции, меня некому защитить.
Через час я увидела, как отъезжают машины. Когда от колонны осталась лишь череда огоньков, появился Мурлыка.
– Илью отпустили. За недостатком улик.
Я обмерла.
– Ты что, шутишь?
Он присел рядом.
– Против него – ничего. Абсолютно. И есть свидетели, которые подтверждают, что во время убийства он был с ними в лагере.
– Он их запугал!
– А ведь полиция перевернула здание вверх дном. Видела, что устроили в комнатах?
– Я не заходила.
– Увидишь… Но по Илье – ничего. Зато откопали улики против меня.
Я обмерла.
– Тебя?
– Что-то ты не в себе, – Мурлыка нахмурился. – Совсем задолбали менты?
– Что у них против тебя?
– Кроссовки, палёный «Нью Бэланс». На них обнаружилась кровь.
– Никогда на тебе их не видела…
– А они были, – он невесело улыбнулся. – Валялись в шкафу.
Я продолжила:
– Но видела их на Илье, сегодня в лесу.
Мурлыка потух.
– Он опять побеждает. Он просто умнее меня.
– Не ной! Ты же был в лагере!
– Да. Есть куча свидетелей. Иначе, я был бы не здесь.
– И что получается? Куда все свалили?
– Наверное, к жёнам, – рассмеялся Мурлыка.
– Ты что, издеваешься? Почему отпустили подозреваемых? Илья на свободе!
– Если всех засадить, что это даст ментам? В этот раз им нужен настоящий убийца, а не козёл отпущения. Решили оставить в банке и мошек, и паука.
– Какая чудесная новость!
– Мика, Илья – последняя из наших проблем. Я с тебя глаз не спущу!
Ой, бля! Отыскался защитник!
Кончено, я сделала вид, что Мурлыка – герой. Такая уж женская доля, восхищаться мужчинами и без конца притворяться.
– А какая проблема первая?
– Мясоедов.
– Если б я знала, что всё так получится, я бы расцеловалась с Ильёй и никому ничего не сказала.
– Не говори ерунду! Лучше скажи, как всё было. Там, у ручья.
Об этом, после общения с ментами, я могла бы уже написать роман. Я тараторила, монотонно и без эмоций, а Мурлыка внимательно слушал. Я впервые видела его не обдолбаным и сосредоточенным.
Когда я закончила, он спросил:
– Илья был в перчатках?
Тот же вопрос мне уже задавали менты.
– Я не запомнила.
– Как это возможно? Ты была близко! Он же тебя хватал!
– Я была не в себе… Тебя когда-нибудь трогал маньяк?
– Сотни раз. Конечно, не здесь.
Как же он бесит!
– Слушай, ведь ты не обдолбаный! Так не неси чепуху про другие миры!
– Сама же спросила…
Он замолчал. Глядя на Днепр, я тихонько шептала народные песни.
Даже Илья оказался певцом…
– Мур, что это за странная песня про розового слона?
– Была в прошлом веке такая. Видно, Илье её пела мать.
Петь расхотелось. В голове журчала вода и звучал мальчишечий голос: «Скоро подарит солнце рассвет, выкрасит кожу в розовый цвет!»
Но убивал Илья на закате. При чём тут рассвет?
– Мур, я залезла к Семёнычу. Хотела узнать что-нибудь про Илью.
– Нашла его папку?
– Да. И твою.
– Не бери на понт! Моей папки там нет. Как и твоей.
– Потому, что мы из других миров?
– Потому, что нас приготовили на продажу. Впрочем, сейчас наши папки наверняка изъяли менты.
– На продажу? Кому?
– Мика, что в папке Ильи?
– Алкоголь и насилие. Отец напивался, выхватывал Илью из кроватки. Мать запиралась, а он рубил дверь топором. В деле есть фотографии… В комнате стояло ведро, чтобы ходить в туалет. А ночью Илья мочился в постель. Может быть, даже сейчас…
– Я бы знал. У нас такое не скрыть.
– Животные… Он собирал улиток по огородам в огромную кучу. Давил, наблюдая, как они извиваются. Бабушки были в восторге. Когда Илья перешёл на насекомых, людям это уже не понравилось. Он резал стрекоз прутиком на лету и складывал части в банку. Лил в муравейник бензин и поджигал. Он вообще, всё любил поджигать…
– В деле всё так подробно?
– Да. Протоколы бесед, заключения психиатров. Сама удивилась. Вот почему Семёныч сразу поверил.
– И что было дальше? Как Илья попал в интернат?
– Отец отравился бензином. Полный желудок. Следствие посчитало самоубийством. Только я в этом совсем не уверена.
– Ну, а мать?
– У неё Илью отобрали. Она постоянно пила и нигде не работала. К тому же, соседи сказали: «У неё непонятные отношения с ребёнком».
– Да уж… – Мур почесал затылок. – А я думал, Фрейд – долбоёб!
– Кто?
– Жил когда-то такой мозгоправ. Забавный, как они все. Сам ебанько, но пытался кого-то лечить. Считал, что во всём виноваты детские психотравмы, Эдипов комплекс и прочая хуета.
– Что?
– Желание трахнуть мать и убить отца… Я думал, что это полнейшая чушь.
Меня передёрнуло.
– А у девчонок?
– У девчонок – комплекс Электры, борьба с матерью за отца. Его придумал другой мозгоправ.
– Это же бред!
Я вспомнила маму и папу.
Бороться? Я их любила двоих – и вовсе не так, как Злату. Впрочем, тогда я была ещё маленькой.
– Может и бред. – Мурлыка скривился. – Да видать, не для всех. Только для тех, кого не ебали родители.
Я выдавила то, что вертелось внутри головы, но было слишком ужасно, чтобы я решилась открыто об этом подумать:
– Он спал со своей мамой? Она заставляла? Насиловала ребёнка?
– Откуда мне, нахрен, знать? Я что тебе, Фрейд?
Мурлыка ругался и горячился. Значит, ему тоже было не по себе.
Сейчас, чтобы отвлечься, начнёт философствовать. Мурлыке лишь бы куда-то сбежать!
Так и случилось. Он заявил:
– Фрейд считал, что в основе любой любви лежит сексуальность – даже любви к работе и детям, айфону и Родине.
– К Родине? Хочешь оттрахать степь?
Он усмехнулся.
– Зачем? Мы и так одно целое. А Родину трахнуть не выйдет, скорее она нагнёт тебя самого.
На степь мне было плевать, а Родину у меня отобрали.
– Что, если Сашка не первая?
– Первая. Он бы не перешёл с людей на собак. Улитки, стрекозы – всё это в прошлом. Теперь навсегда.
Кружилась голова и тошнило.
Похоже, Мурлыка заметил моё состояние и попробовал рассмешить:
– Знаешь, ещё Фрейд считал, что девчонки завидуют нам – потому, что у них нету члена… Ты как, завидуешь?
Забыв обо всём, я рассмеялась.
– Не очень! Он же мешает ходить!
– Только, если большой.
– К тому же, он ваш поводок. Разве ты знаешь, куда он тебя заведёт? А вдруг его схватит девчонка? Будешь всю жизнь её верной собачкой!
– Завидуешь! Просто не осознаешь!
Мы хохотали как полоумные. Нам было до чёртиков страшно.
Насмеявшись, я всё же решилась спросить:
– Я в безопасности, правда? Илья ведь меня не убил. Значит, я – наблюдатель.
– Не обязательно. А если и так – думаешь, вы проживёте на пару до старости?
Я вспомнила слова Мясоедова.
– Наблюдателем может быть каждый, у всех есть глаза.
– Вот именно, Мика. Илья играет с тобой. Кто знает, что он задумал? В любом варианте, нам уготована смерть.
Когда я спустилась к девчонкам, то вспомнила, как Мур вчера отвернулся, когда посмотрел мне в глаза – будто что-то заметил.
Я пошла в умывальник и встала у зеркала.
Глаза, как глаза. Никакой живой темноты, только алые прожилки сосудов.
Видно, я просто схожу с ума. Придумала какую-то Тьму!
Круг седьмой. Нападение
С утра позвонил Семёныч и сказал зайти в кабинет.
Там снова стоял перегар.
– Мика, ты не волнуйся. Я тебе верю. И Мясоедов тоже. Конечно, его ребята будут на тебя наезжать, у них работа такая. Но всё успокоится.
– А как же Илья?
– Мясоедов не верит, что убил он… Посадим, не бойся.
Я ничего не понимала. Если убил не Илья, тогда кто? Дядюшка-лесовик?
– Посадим кого? Мурлыку?
Семёныч смутился. Зажёг сигарету.
– Как бы там ни было, всё успокоится. Жизнь идёт своим чередом, нужно делать дела, – он потушил сигарету, ни разу не затянувшись. – Завтра приедет один человек. На тебя посмотреть, оценить. Произведи впечатление! Впрочем, у тебя это получается само собой.
Оценить… Всё-таки, прав Мясоедов, у каждого есть цена.
– Если всё пройдёт гладко, тебя заберут. Удочерят, увезут в Германию… Ты мне как родная, потому расскажу. Не думай, что там тебя ждёт семья. Смекаешь? Там будет работа. Никто не должен узнать, что ты больна. Скрывай! Заработаешь денег, оплатишь лечение.
– А люди? Они заболеют.
Он поправил:
– Не люди. Клиенты! Вероятность мала. С презервативом вообще нулевая.
– А Вишневский получит деньги? И вы?
Глаза Семёныча превратились в щёлки.
– А это Микуся, уже совершенно тебя не касается.
Девчонки ходили, как будто бы пьяные. Болтали какую-то чепуху, на лицах пылал нездоровый румянец. Убийства были для них, словно секс. А я окончательно поняла, что секс мне не нужен.
Когда я спускалась на завтрак, меня обогнал Илья и шепнул:
– Ты не увидишь закат.
Я встала, как вкопанная, уставившись на его узкую спину. Илья шёл не оборачиваясь, медленно и уверенно.
В груди вспыхнула ярость.
Считает себя главным и неуязвимым? Нашёлся местный божок, поедатель говна!
Когда ноги Ильи ступили на следующий пролёт, я разбежалась, и изо-всех сил толкнула его ладонями в спину. Щёлкнул сустав, и руку пронзила острая боль.
Илья полетел вперёд, глупо выставив руки. Упал, скатился по лестнице на площадку. Я подлетела к нему, и, не давая встать, начала бить ногами.
Илья не проронил ни единого звука, только пытался закрыть руками лицо. Я наклонилась, схватила мальчишку за волосы и ударила лбом о бетон. Он потерял сознание, но я и не думала останавливаться.
До того, как меня оттащили девчонки, я успела треснуть его раз пять. Илья лежал без движения.
Меня прижали к стене и не отпускали. Примчалась питалка, завхоз и Семёныч. Он выдавил глупое: «Мика…», нагнулся над телом Ильи и проверил на шее пульс.
– Живой! Вызывайте «скорую»! Бери его за ноги, тащим в медпункт.
Живой! Блять! Живой!
Я билась в истерике, задыхаясь от ненависти. К девчонкам, которые меня оттащили, не дав проломить Илье черпушку. К местному рабовладельцу Семёнычу, который торгует детьми. К Мясоедову, который считает, что закон – это он сам. К несчастной и бестолковой стране, в которой мне довелось появится на свет.
– Свяжите ей руки!
Мне замотали запястья тряпкой, скрученной в жгут. Рука горела огнём.
Семёныч взял Илью под мышки, завхоз ухватился за щиколотки. Голова безвольно болталась, из рассечённого лба на бетон текла кровь. Я очень надеялась, что у мальчишки поломана шея, и «спасатели» её до конца доломают. Надеялась, что повредила его извращённый мозг, и Илье до конца длинной жизни придётся срать под себя, пуская слюну.
Мы спустились в холл. Возле входа стояла машина полиции. Меня усадили на кресло. Со связанными за спиной руками можно было сидеть, только лишь наклонившись и уставившись в пол.
Девчонки шушукались, а ребята молчали.
Спустя пять минут появился «Петюня». Сказал:
– Развяжите!
Мои руки освободили. Правая сильно распухла возле сустава, кисть едва шевелилась.
– Можете быть свободны!
Хмыкая и огрызаясь, ребята ушли. «Петюня» присел на соседнее кресло.
– Он сказал, что сегодня меня убьёт!
– При свидетелях?
– Разумеется, нет!
– Значит, это только твои слова, – «Петюня» вздохнул. – Прямо скажем, на убийцу Илья не похож. Сын алкоголика, размазня… – он вздохнул ещё раз. – А вот ты – это дело другое!
– Я?!
– Мика, послушай… Ты была на войне. Такое меняет людей. Застрянет что-то внутри и сидит, притаившись. До поры…
– Ничего во мне не сидит!
– Сидит, и не спорь! – он заглянул мне в глаза, будто рассчитывая увидеть Тьму. – А что мы у вас наблюдаем? Злата падает из окна – а ведь ты с ней встречалась! Потом ты «случайно» видишь Илью и собаку. В момент убийства «случайно» находишь Илью в лесу. Сегодня ты на него набрасываешься, ни с того, ни с сего. Возможно, Илья умрёт…
– Хорошо бы.
«Петюня» покачал головой.
– И вот что я думаю: не многовато ли совпадений? – он стукнул пальцем по подлокотнику. – И это не всё! На кроссовках твоего лучшего друга обнаружилась почва с места убийства и кровь второй группы. Сашиной, если ты ещё не догадалась. Рисунок подошвы совпал со следами в лесу. Там только эти следы и твои. Понимаешь?
Я промолчала.
– А возле трупа, под камнем нашли нож. Твои «пальчики» на рукоятке.
Это было последним ударом, который должен был повалить меня с ног. Но я всё ещё сопротивлялась.
– Значит, я идиотка? Не могла зарыть нож или бросить в ручей? Разве не очевидно, что Илья меня хочет подставить?
«Петюня» изменился в лице и прошипел:
– Думаешь, я собираюсь ломать себе голову, разбираясь, кто из здешних выблядышей маньяк? Мне наплевать, вы все одинаковые! Сядете все! Не сейчас, так потом.
Я усмехнулась, взяв себя в руки.
– Придётся! У вас выбора нет.
Брови «Петюни» полезли на лоб.
– Что ты несёшь?!
– Ну, упечёте меня и Мурлыку. Закроете дело. Что это даст? Убийства-то не прекратятся! Приедет комиссия, которая вам тут совсем не нужна.
– Следователь из Киева уже прилетел, – «Петюня» взглянул на часы. – Завтра увидитесь. А пока что, я говорю с тобой по-хорошему, ничего не тая, – он развёл руки, показывая пустые ладони. – Илья абсолютно чист! Смывы с кожи, пробы из-под ногтей ничего не дали. А у тебя и Мурлыки…
– Он меня трогал, когда мы увиделись.
– Неважно. Дело в Илье. Нельзя убить человека и не оставить следов!
– Ему ведь никто не мешал помыться! Со щёткой! Одежду сменить! Времени было полно!
«Петюня» молчал. Я его не убедила.
По правде, я и сама начала сомневаться. Что, если убийца действительно я? Может, во мне есть вторая личность, как было в фильме «Бойцовский клуб», и я сама не знаю, что делаю?
Мурлыка, грибы, Тьма и чужие миры… Может быть, я давно уже сумасшедшая?
– Иди, Мика. Пока что, иди… Если ты верующая, молись за здоровье Ильи. Ради себя.
Вспомнилась распятая Саша, а перед ней на коленях – Илья.
– А вы? Верите в высшие силы?
Следак удивился.
– Естественно! Думаешь, мы произошли от обезьян?
Я не думала, что мы от них куда-то произошли. Я знала, что мы и есть обезьяны. Мы по-прежнему в дикой природе. Муравьи строят свои муравейники, мы строим свои города. Муравьи удовлетворяют инстинкты и не занимаются больше ничем. Мы удовлетворяем инстинкты и не занимаемся больше ничем. Просто у муравьёв получается лучше.
Конечно, я спорить не стала.
– И в справедливость вы верите?
– Да.
– Но разве с ней сталкивались, хоть один раз?
Я ушла, не дождавшись ответа.
Мурлыка ждал меня на скамейке у входа. Он притащил бутерброды и чай – прямо в стакане.
– Я думал, тебя не отпустят.
Чай был еле тёплым.
– Я думала, не отпустят тебя.
Мы засмеялись. Нам было уже на всё наплевать.
Есть в человеке какая-то грань, которую перейдёшь, и всё – тебя уже ничего не волнует. Любой понимает, что жизнь – не навечно. Время всё отберёт. Смысл, чего-то бояться?
Мурлыка потрогал мою распухшую руку. Было больно, но очень приятно.
– Распухла. Надо бы сделать рентген. Вдруг перелом или трещина?
– В город я не поеду.
– Вон, подъезжает «скорая». Подбросит.
– Предлагаешь поехать вместе с Ильёй?
Мурлыка пожал плечами.
– Зачем на него набросилась?
– Он сказал, что до завтра мне не дожить.
Мурлыка потупился.
– Значит, всё. Закончилась очередная история. Я снова не смог тебя защитить.
Вот размазня! Но я не стала брюзжать. Мы те, кто мы есть. Обезьяны. А обезьяне не преодолеть себя, не победить животную суть.
– Что от тебя хотел следователь?
Я рассказала.
– Если Илья умрёт, все трупы спишут на нас. Идеальный вариант для ментов. Если выживет, придётся дальше копать. А зачем это им?
– Намекаешь, что «Петюня» тихонько прикончит Илью?
– Почему бы и нет?
– Он сказал, что он верит в высшую справедливость.
– Ну вот! Станет карающей дланью… – он задумчиво почесал подбородок. – Только не сходится что-то. Мы никогда не взрослели, ни в одном из миров. Мы должны умереть, а не сидеть в тюрьме.
Как же он мне надоел со своей чепухой! Если бы нас не связало расследование, я бы с ним не общалась.
Я перевела разговор:
– Как думаешь, кем станет Илья, когда вырастет? Военным? Поедет в АТО?
– АТО уже может закончиться.
Я как-то не думала, что такое возможно. Донецк не вернётся назад, а Киев его не отпустит.
Мурлыка продолжил:
– В армии придётся подчиняться приказам… Нахрен такое! Лучше хирургом. Детским. Войны редко бывают, а детей у хирурга навалом. Режь – не хочу!
Он будто бы выбирал своё будущее. Мне стало противно и страшно. С кем я связалась?
Наскоро попрощавшись, я вернулась в комнату.
Девчонки смотрели, как на прокажённую. В глазах был страх. Я поняла, что больше меня не тронет никто.
С одной стороны, это было приятно. С другой…
Ведь я не такая! Наверное…
В голове зазвучало:
«Ты была на войне. Такое меняет людей. Застрянет что-то внутри и сидит, притаившись. До поры…»
Неужели она пришла, эта пора?
Я опять начала сомневаться во всём – в том, что Злату и Сашу убила не я, в своём здравом рассудке и даже в реальности мира. Теперь я боялась уже не «Петюню», и не Илью. Теперь я боялась себя.
Девчонки при мне не общались. Сидеть в тишине было невыносимо. Я распахнула окно и уселась на подоконник.
Внизу, в «скорую» грузили Илью. Дверцы захлопнулись, включилась «мигалка», и машина неспешно поехала по степи. Столбом заклубилась пыль.
Пока что, Илью не убили.
От досады я так закусила губу, что на подоконник капнула кровь.
Блять! Она так не заживёт никогда. А мне нужно быть красивым товаром!
Я переоделась – при всех, ничего не скрывая, и ушла на Днепр.
Закат я встретила там. Когда солнце спряталось за горизонтом, окрасив далёкие облака, в душе родилось торжество.
Илья говорил, что я не увижу закат, но его не увидел он!
Круг восьмой. Смерть
Утром я зашла в умывальник и остолбенела. На подоконнике восседал Илья – живой, в отличие от Сашки. Лоб заклеен пластырем, вот и всё.
Не то, чтобы я была сильно удивлена. Я давно не верила ни в Деда Мороза, ни в высшую справедливость.
Илья поманил меня пальцем. Я подошла.
– Твоя выходка ничего не меняет. Ты сегодня умрёшь.
Я его уже не боялась.
– Сегодня умрёшь ты сам!
Я отвернулась, повесила полотенце и принялась умываться. Илья посопел за спиной и тихонько ушёл.
Я расхохоталась. Правда, слегка истерично.
За завтраком мы с Мурлыкой сели отдельно от всех.
– Он здесь. Живой. Никто его не убил.
– Я уже видел.
– Он ждал меня в умывальнике и опять угрожал. Всё по кругу.
– Да, всё по кругу… – Мурлыка был, будто не здесь. – Когда-то придётся его разорвать.
– У тебя всё – «когда-то»! – сказала я зло. – Ты даже на вышку не можешь залезть!
К нам подошёл Семёныч.
– С Ильёй всё в порядке – не считая того, что он сбежал из больницы. Ушибы и сильное сотрясение. Он, кстати, не помнит, как ты его била. При травмах такое бывает.
– Я очень рада.
Семёныч продолжил:
– В принципе, можно тебя посадить. Но мы это делать не будем, ведь у тебя на сегодня назначена встреча. Помнишь, надеюсь?
– Ага.
– Перед обедом. Образ – невинная милая девочка. Произведи впечатление!
После завтрака я отправилась в душ.
Мало ли что! Вдруг «покупателю» не понравится мой личный запах. Рисковать я не собиралась.
И никаких обольстительных Гуччи-рашей, только капелька лёгких духов. Невинность, и ещё раз – невинность!
Когда я вышла из душа, меня ждал сюрприз. Одежды не было.
Девчонки! Меня начинали боятся, но ненавидеть не перестали. А я размечталась, что меня оставят в покое! Напрасно Семёныч сказал о встрече при всех.
Да только, я уже стала другой. Плевать я на всех хотела!
Как была, голышом, я вернулась в комнату. С волос стекала вода, за «вьетнамками» оставались следы. Девочки тихо хихикали.
Я заглянула в тумбочку.
Пусто. Ни косметики, ни одежды.
Ирка заржала в открытую.
Ну конечно! Кто же ещё? Считает себя в нашей комнате главной.
Я подошла, кротко опустив глаза. Спросила:
– Ирочка, где мои вещи?
И неожиданно провела прямой в челюсть здоровой левой рукой.
Ирочка, хлопая ресницами, осела на пол. Вся спесь слетела. Сопротивляться она и не думала.
– Я спрашиваю, где мои вещи?
Она не ответила. Я обратилась к другим:
– Где?
Девчонки молчали.
Искать – не вариант. Они ждут именно этого.
Из Иркиной тумбочки я вытащила косметику и бросила себе на кровать. Из шкафа достала Иркины шорты и блузку…
Пальцы распухшей правой руки не шевелились. Я красилась левой, которая теперь тоже болела.
Казалось, мир сходит с ума. Что они все себе думают?
Я главная подозреваемая в убийстве. Для обвинения улик предостаточно. Сегодня приедет столичный следак. А меня наряжают, как будто невесту!
Я с непривычки заехала щёточкой в глаз.
Неужели Семёныч верит, что всё устаканится? Все дружно забудут о трупах, он заживёт так, как прежде, а я поеду в Германию?
Абсурд!
Может, я чего-то не понимаю? Может, деньги и связи решают всё?
Я сопела, высунув язык изо рта. Мне очень хотелось произвести впечатление на взрослого. И вовсе не потому, что так приказал Семёныч.
В комнату заглянула питалка:
– Он ждёт тебя возле клёнов. Прекрасный мужчина!
Белые Иркины шорты болтались, спасал лишь ремень.
Ого! Огромный мужик и красивый. Брови дугой, волевой подбородок. Озорные глаза, в которых светится ум и, вроде бы, сострадание.
– Вот! Это Мика! Знакомьтесь! – питалка заискивающе улыбнулась мужчине, вытерла потные ладони о бёдра. – Что же, не буду мешать!
Мы остались одни. Мужчина сказал: «Ты такая красотка!», и очень по-доброму прищурил глаза.
Красотка? Сердце забилось сильнее.
Мужчина вытянул руку.
– Ганс!
– Мика.
Я пожала протянутую ладонь – крепко, как только смогла, изо всех сил стараясь произвести впечатление. Его ладонь была большая, сухая и тёплая.
– Не думай, я украинец. Просто уехал в Германию, по делам. Так что, я вовсе не Ганс.
Странный мужчина! «Я Ганс, но я вовсе не Ганс! А кто, тебе знать ни к чему!»
Но глаза у него были добрыми, голос мягким, а от рук исходило тепло.
– Присядем? – он показал на скамейку.
Я села, и он опустился рядом – так близко, что соприкасались наши тела.
– Как тебе здесь?
– В лагере? Ничего… Лучше, чем в интернате.
– Да… Тут природа… – Ганс облизнулся и погладил меня по спине. – Ты ведь растёшь! Девочкам нужен солнечный свет, иначе не будет гормонов.
Я не знала, что на это сказать. Просто сидела, подняв глаза к небесам, и пялилась на узоры из листьев. Кроны качались, узоры складывались в причудливые фигуры: птиц, людей и диковинных рыб…
– Да… А гормоны нужны… И питание. Вон ты какая худая! – он положил мне на ногу ладонь. От неё шло тепло. Но по спине всё равно побежали мурашки. – Какая холодная! И гусиная кожа! – ладонь начала двигаться вверх и вниз. – Шерсть поднимаешь? Пушишься? Хочешь меня напугать?
Шерсть? Что он несёт?
Ганс странно смеялся: «Ик… Ик… Ик…», а я всё смотрела на ветки.
– Не бойся… Я ничего плохого не сделаю… – скользнув по внутренней части бедра, рука забралась в промежуток между ногой и штаниной шорт. – Только хорошее…
Острые кленовые листья… Вот кролик, а рядом с ним – волк. Кажется, кролик попался.
Рука расстегнула верхнюю пуговку – самую большую на шортах. Я заелозила задницей по скамейке – в тонкую кожу впились занозы.
Порыв ветра. Кролик принялся убегать.
– Ты чего? Разве никто так не делал?
Ветер кончился, кролик застыл.
Тянуло внизу живота, как бывает, когда летишь вниз на качелях.
Рука расстегнула пуговки на ширинке – одну за одной, и забралась внутрь.
– Шлюшка! Ты даже не носишь трусов!
Пальцы раздвинули плоть и погрузились. Ганс застонал.
Вот долбоёб! Презираю мужчин!
Сделав десяток неловких движений, Ганс вытащил руку. Между пальцами вытянулись прозрачные нити. Он с наслаждением их облизал.
– Было приятно? Теперь твоя очередь!
Он встал, расстегнул ширинку и вытащил свой драгоценный прибор. Провёл скользким пальцем по моим плотно сжатым губам.
– Ротик придётся открыть…
Я не послушалась, и Ганс ударил наотмашь. Из носа закапала кровь. Я инстинктивно открыла рот, и сразу же внутрь проникла чужая твёрдая плоть.
Теперь я не видела клёнов. Перед глазами был только живот. Кучерявые волосы лезли в глаза.
Ганс двигался, стараясь проникнуть поглубже, а я задыхалась. Из носа стекали два ручейка.
– Сопливая сучка!
Рука легла на затылок. Я упёрлась кулачками в живот.
– Сучка!
Я сопела. Лопались красные пузыри. На рубашку из носа летели кровавые брызги.
– Сучка!
Ганс прижал мою голову, вдавив нос в живот, и застонал. Мне было нечем дышать.
Я билась в конвульсиях, тщетно пытаясь вдохнуть. «Кашляла», беззвучно трясясь, содрогаясь от рвотных позывов.
Воздух! Воздух! Воздух!
Хоть бы глоток!
Рёбра дёргались, стараясь продлить мою жизнь.
Глоток!
Грудь обжигало, как будто в меня налили свинца.
Глоток!
В голове зашумело, и перед глазами взорвался миллион разноцветных салютов. Ненавистный мир исчезал, я скользила в блаженную тьму…
– Эй, ты чего!
Перед глазами снова был кролик из листьев. Я лежала на лавочке, запрокинув голову вверх.
– Солнышко, всё хорошо?
Воздух… Полные лёгкие…
Солнышко? Я на него не похожа. Скорее уж, на Луну – пустынную, мёртвую, бледную. Во рту чужой мерзкий вкус, в носу запах крови и рвоты. Под задницей какая-то мокреть.
Я посмотрела вниз.
На шортиках расплывалось пятно, и падали капли.
– Описалась, Солнышко… Ничего… Постираешь… – слова убаюкивали, как милые бредни Мурлыки. По коже бежали холодные волны. Я вновь начала скользить в темноту. – Стирать только шорты… Ты ведь не носишь трусы… Чёртова шлюха! – ласковый голос сорвался на визг. Страшный удар по лицу отбросил назад, на спинку скамейки. Из носа хлынула кровь.
Всё было красным: одежда, ладони, скамейка. Руки скользнули по планкам, и я свалилась на землю. Поползла, сдирая коленки, пытаясь сбежать.
В шортики что-то вцепилось. Руки и ноги оторвались от земли. Я сделала несколько странных движений, как будто котёнок, взятый за шкирку. Потом равновесие исчезло. Я шмякнулась вниз, на ладони, выскальзывая из шорт. Они съехали до колен, но не слетели. Я ползла, путаясь и пытаясь их скинуть, заливая кровью дорожку.
– Куда собралась, обоссыха?
На ладонь наступила огромная лапа. Я завизжала от боли, задрав голову вверх. В лицо ударила струйка мочи…
– Мика… Микочка…
Я открыла глаза.
Мурлыка – в ореоле из яркого света.
– Мика…
Я на террасе старого корпуса, свернулась клубочком средь белых колон. Вместо тела – сгусток из боли. Омерзительный привкус во рту.
Я приподнялась на ладонях. Голова закружилась. Меня вырвало прямо на руки. Во рту стало гаже.
Я вдруг подумала, что теперь из желудка, прямо мне в рот, выплеснулись частицы НЕГО. Вспомнила, как ждала нашей встречи и надеялась произвести впечатление.
Меня снова начало рвать, но было нечем. Я только кашляла и задыхалась. Мурлыка сидел в стороне, боясь ко мне прикоснуться.
Постепенно меня отпустило.
– Мика…
– Заткнись!
Я села на голую задницу. Шорты болтались на левой ноге.
По белым ступеням тянулся кровавый след.
– Мика…
– Помоги мне. Пожалуйста, – переборов боль, я натянула шорты. – Пойдём. Нужно помыться.
– Мика, я не могу.
– Это ещё почему?
– Я умираю.
Я сообразила, что след тянется не ко мне, а к Мурлыке. Он прижимал руку к животу, а между пальцев сочилась кровь.
– Мика… Он больше к тебе не придёт…
– Кто?
Я спросила, хотя уже знала ответ.
– Вот. Возьми телефон, – он сунул в руку мой «Сяоми». – Но как это страшно… Так страшно… И уже навсегда, не избавится… Хорошо, мне недолго осталось… – на губах у Мурлыки лопнул кровавый пузырь. – Никогда так не делай… Никогда, никого…
Он медленно улёгся на белый бетон. Я взяла его руку.
Какая холодная, в такую жару!
– Ты на помощь позвал? «Скорую» вызвал?
– Ничего мне не нужно… От ЭТОГО мира…
Я суетилась.
– Поедем навстречу «скорой», на машине Семёныча!
На заляпанном кровью экране ничего было не разобрать.
– Мика… У нас есть только сейчас.
Телефон выскользнул из руки.
– Не переживай. Это все равно, что сбросить старую оболочку. Тут нет ничего печального… Жаль только, в полдень не видно звёзд.
Я наклонилась к нему.
– Скажи, как тебя зовут.
– Разве у ветра есть имя?
– Пожалуйста…
– Кир. Кирилл.
– Моё имя ты знаешь.
– Оно не твоё. Тебя зовут Эйприл. Но мне больше нравится Облако.
Страх исчез, и я рассмеялась.
– Облако и Кирилл? Вот так пара!
– Эйприл и Кир. Но лучше – Ветер и Облако…
Он уже еле шептал.
– Помни, Облако. Главное не увидишь глазами…
Жаль, что я поняла это только теперь. А раньше смотрела совсем не туда – на Зюзю и Злату, которых я просто придумала. Не замечала любовь, что была рядом со мной.
– Наконец…
– Что? – я наклонилась к самым губам.
– Облако… – Кир улыбался. – У меня наконец получилось… Теперь мы свободны… Мы вырвались из бесконечных зеркальных миров…
Глаза мальчишки закрылись. Улыбка так и осталась сиять на губах, но стала почти незаметной – если не знать, не увидишь.
Улыбка, которая лишь для меня.
«Как это страшно… Так страшно… И уже навсегда, не избавится… Никогда так не делай… Никогда, никого…»
Перед глазами стояло другое лицо. Без носа, без рта и без глаз – сплошное кровавое месиво. Виделась каска, чуть в стороне, и камень в забрызганных кровью руках.
Кир опоздал со своими советами. Я не принцесса со звёзд.
«Выбор есть даже во сне! Пусть иллюзорный, но выбор…»
Раньше я так не считала, и потому было легче. Теперь, глядя в мёртвое, но сияющее лицо, я понимала – Кир прав.
Он его сделал.
Круг девятый. Свобода
Утренний свет бил сквозь пыльные стёкла. Играл на блестящей посуде, высекал из стаканов россыпи искр.
Не столовая – солнечный океан!
На душе тоже было светло и немножечко грустно – как бывает, когда прочитал хорошую книгу.
Остаток вчерашнего дня запомнился суматохой, мигалками и бесконечными разговорами.
Носился спецназ, который тут был совершенно не нужен, бродили врачи, а киевский следователь качал головой. На Семёныча одели наручники и увезли. К вечеру вместо него появился другой человек.
– Здравствуйте! Я Валентин Александрыч. Теперь будет всё по-другому!
Я понимала – не будет. Слишком похожими были глаза.
Всё это я наблюдала, как будто в кино. После смерти Кирилла, я словно застыла. Всё в прошлом, а в будущем – лишь пустота, и ничего нельзя изменить.
Подвинув ногой табуретку, Зюзя сел передо мной.
– Что, Котина? И Златы нет, и Мурлыки. Кто защитит?
Я молчала. Мне было совсем всё равно. А Зюзя сидел, ухмыляясь, и не уходил.
– Нет даже Семёныча…
Я продолжала молчать.
– Думаешь, наваляла Илье, сразу стала крутой?
Я не думала совсем ничего. Я просто смотрела.
Зюзя не выдержал.
– Тупорылая белая крыса!
Он ушёл, на прощание плеснув мне в лицо вонючим и липким кофейным напитком.
Вещи Кирилла забрали менты, на память остался лишь одуванчик.
Я поднялась на крышу, потрогала «наш» парапет. Сходила к развалинам старого корпуса – на то место, где умер Кирилл.
Алая кровь превратилась в обычные бурые пятна. Через неделю не станет и их. Но Кир был во мне – навсегда. Он был живее, чем раньше, когда дни напролёт впустую болтал. Ветер можно заметить только по действиям.
Шумели столетние сосны. Над головой болтались гирлянды грибов.
Закат теперь был не кровавым, а самым обычным.
Я поднялась с земли и прислушалась к пению ветра, надеясь расслышать голос Кирилла. Потом принялась отвязывать от деревьев верёвки…
Три раза пришлось возвращаться – мешки были лёгкими, но неудобными. Получалось таскать только по одному. Я перемолола грибы в электрической мясорубке и проглотила пару горстей. Остальное высыпала в компот, решив, что вкус этого пойла ничуть не измениться, и никто ничего не заметит.
Я не знала, хорошо это или плохо. Мне грибы не помогли, только больше запутали. Но, так хотел Кирилл.
Выбор есть даже во сне. Пусть иллюзорный, но выбор.
Оставалось последнее, что я за него должна была сделать…
Здесь, на высоте, властвовал ветер. Лезть было тяжко. Руки тряслись, порывы прижимали к опоре, разметавшиеся волосы лезли в глаза. В руки впивались металлические занозы. Ржавые перекладины лестницы хрустели и прогибались под весом. Когда я была на полпути к вершине, перекладина лопнула, и я повисла над чёрной бездной, держась рукой за ступеньку. Выбралась я с огромным трудом.
Вдалеке светились лагерные корпуса. Территория что-то мне смутно напоминала. Что, было не разобрать.
Ладно… Чтобы, как говорил Кирилл, взглянуть на мир со стороны, придётся лезть выше. А подниматься всегда нелегко.
Ажурные конструкции вышки переливались, на стыках вспыхивали разноцветные искры. Когда две трети пути были уже позади, металл начал вибрировать. Сначала я это списала на эффекты грибов. Но глянув вниз, заметила неясные тени.
За мной кто-то лез! Не зря, когда я шла по тропинке, мне чудились шорохи за спиной!
Из последних сил я ускорилась и снова едва не сорвалась.
Но всё обошлось. Преодолев последние метры, я закинула ногу на верхнюю площадку, подтянула тело, перекатилась и встала.
Ноги тряслись. Сквозь сетку пола я видела силуэты и слышала мальчишеские голоса.
Я подошла к самому краю и посмотрела вокруг.
Непроглядная тьма на фоне чуть более светлого неба…
Скала! Она, всё же, была!
С другой стороны, я и сейчас под грибами…
Территория лагеря выглядела необычно. Изумрудный свет окон и фонарей сливался в фигуру оленя. Грудь, голова и развесистые рога…
«Здесь всё отражается тысячи раз и усиливается. Если в реальности видел оленя – здесь его образ будет тебя преследовать вечно. Если в реальности столкнулся с маньяком – он здесь на тебя развяжет охоту. Если в реальности бушевала война – она случится и тут. Нельзя убежать от себя самого. Ты – это память. Забудешь – и здесь будет рай, но не останется никакого тебя».
Вспоминалась АТО. Мама, отец и сестра… Вспоминалась девочка Саша с примотанными скотчем рогами, и столь же рогатый мальчишка Илья…
Отражения… Все люди – мои отражения…
Ни тени движения, ни криков летучих мышей – ничего. Лишь серебристо-серая мгла.
«Поверить можно во всё, что угодно, и для тебя это станет правдой. Любая реальность – иллюзия, любая иллюзия – это реальность».
Я стояла и слушала, как ветер воет в ушах, напрасно пытаясь почувствовать связь с окружающим миром…
Ни глубины, ни наполненности, ни чувств. Мир был далеко-далеко. Я ему больше не верила.
Но что было там, в настоящей реальности? Какая война, какие маньяки, какой изумрудный олень?
Кирилл мне не рассказал. Я не желала слушать…
– Ну, крыса! Время платить по счетам!
Я обернулась.
Передо мной стояли Антон, Паша и Зюзя, пьяные и весёлые.
Зюзя двигался на меня, а за его спиной шёл диалог.
– Как думаешь, если она упадёт, то расколется голова?
– Без проверки не скажешь…
– Какая проверка? Он же ссыкло!
– Сам ты ссыкло! – голос Зюзи сорвался на визг, пальцы дёргались, цеплялись один за другой, вытворяя немыслимые выкрутасы.
Я не могла оторвать взгляд от этих тоненьких пальцев, в свете луны похожих на пару белёсых клубков червей.
Как мне они могли нравится?!
В грудь как будто попали футбольным мячом. Я отклонилась назад, зацепилась ногами за ограждение…
Зюзя и все остальные остались на вышке. Теперь – далеко. Там же, в туманном далёко, растаяли все остальные – Ганс и Семёныч, Вишневский и Мясоедов.
Здесь не было времени, был только ветер и звёзды.
Оказалось, что время – иллюзия. Оно убивает лишь тех, кто в него поверит.
Есть только этот момент.
Я заглянула в карман и вытащила одуванчик. Ветерок подхватил хрустальные парашютики. Они зазвенели и заискрились в свете луны.
Я больше не злилась – на Таню и Лену, Илью и Антона. Не злилась даже на Зюзю. Я поняла, что они – тоже звёзды, у которых взрослые похитили свет.
Сейчас они мне улыбались – улыбались все звёзды на свете.
Я поняла, что тьмы нет, тьму я просто придумала. Я, девчонка со звёзд.
В душе стало тепло и спокойно, и я улыбнулась звёздам в ответ.
Для оформления обложки использована картинка по лицензии Pixabay License
https://pixabay.com/ru/photos/небо-звезда-луна-ночь-девочка-379650/
Оглавление
Круг первый. «Совёнок»
Круг второй. Первая смерть
Круг третий. К звёздам
Круг четвёртый. Одуванчик
Круг пятый. Фиест
Круг шестой. Розовый слон
Круг седьмой. Нападение
Круг восьмой. Смерть
Круг девятый. Свобода
Последние комментарии
3 минут 55 секунд назад
1 час 50 минут назад
3 часов 4 минут назад
4 часов 10 минут назад
5 часов 19 минут назад
17 часов 17 минут назад