Справедливость [Сергей Марксович Бичуцкий] (fb2) читать онлайн

Оформление обложки: фото Daniel Dara, cайт: https://unsplash.com/t/experimental

Милый

Наконец-то распогодилось. Почти неделю бушевала метель, хотя календарная весна наступила больше месяца назад. Забыли, наверное, напомнить зиме, что пора на отдых, разгильдяи. А может и не забыли. Может она, по обычаю, своевольничать стала. Ей-то что до этого календаря? Не она придумала, не ей и исполнять. Ещё раз показала, кто в доме хозяин, да и успокоилась, сменив гнев на милость. Ближе к полудню распогодилось. Выглянуло тёплое солнышко, разогнало хмурые тучи, и забарабанила капель. Снег, с утра ослепительно белый и пушистый, стал сереть, рыхлеть, ноздреватиться, оседать, и после полудня заметно убавился в объёме. Запели ручейки, по-пластунски пробираясь под его толщей. Освобождались из-под плена, прорывались наружу, сливались в более мощные потоки, жонглировали солнечными лучами, шумно-радостно восклицая: «Жить! Жить! Жить!», и неслись, подпрыгивая и дрожа от нетерпения после вынужденной разлуки навстречу покрытой льдом Онеге: «Домой! К маме!». Ошалевшие от долгожданного тепла голуби купались в первых лужах, не обращая внимания на проходивших рядом людей. Не до них! «Весна наступила, а мы немытые! Гур-гур-гур! Непорядок!». Всё вокруг трепетало от радостного возбуждения. Всё, кроме вылезшего из-под деревянного пирса унылого исхудавшего пса. Шерсть местами свалялась, и болезненно слезились глаза. Он медленно поворачивал голову, принюхиваясь к новым запахам, всем своим видом показывая, что он грустит, и до прихода весны ему нет никакого дела. Ну, а что удивительного? Какие могут быть радости у бездомного пса? Хотя, бездомным назвать его можно было весьма условно, поскольку всю свою жизнь он прожил под этим пирсом, который и стал его домом. И родился тут, под ним. Двух братьев и сестрёнку забрали домой работники судоремонтного завода, а он оказался никому не нужен. Даже мамке, которая, покормив его с месяц, ушла однажды и не вернулась. Тут бы ему и конец, но он не умер от голода и холода, и его не загрызли злые бродячие псы. А всё потому, что на горемыку обратили внимание работницы заводской столовой, пожалели и стали подкармливать, а злые бродячие псы на территории завода не водились. Так он и рос, не зная забот и печали, обретя, как говориться, и кров, и стол, там, где появился на свет.

Постояв какое-то время в раздумье, Пират медленно побрёл в сторону столовой, туда, где ему обычно оставляли большую железную миску с едой. Миска была пуста. Вот уже неделю, как столовую закрыли на ремонт, и его жизнь из сытой и беззаботной превратилась в сплошную голодную муку. За три года, что прожил на территории завода, такого не случалось и он растерялся, не зная, что делать. Первые два дня ещё как-то терпел, а потом обрушилась метель, и всё, на что он решался, так это добежать до миски, обнюхать её и, не солоно хлебавши, дрожа от холода, вернуться под пирс. И там, конечно, не Африка, но множество тряпья, которое притащила его подруга Найда давало хоть какое-то тепло, а различные поперечные балки, доски и столбы, поддерживающие пирс, да наметённый сугроб, защищали от ветра.

Подруга появилась летом. Забрела в поисках съестного на территорию завода, встретилась с Пиратом, наелась до отвала, да и осталась. От добра добра не ищут. А неделю назад появились на свет четыре маленьких щеночка, аккурат в тот день, когда нагрянула метель. Терпеть голод Найда могла куда лучше Пирата, но молоко кончалось, поэтому третьего дня оставила щенков с папашей, и отправилась на поиски пищи. Поход закончился плачевно. Отойдя с десяток метров от пирса, наступила на какую-то острейшую железяку, сокрытую под снегом, сильно поранила лапу, и вынуждена была вернуться обратно зализывать рану. Так они и просидели голодные до окончания непогоды.

Обследовав свою пустую миску, Пират направился к литейному цеху. Так, без всякой надежды. Потому, что не знал, что делать дальше. Не привык добывать себе пищу. Обойдя всю территорию завода, и, не найдя ничего привлекательного, уныло повернул к логову. Встречные рабочие с удивлением смотрели на исхудавшего, понуро бредущего Пирата, но никому и в голову не приходило, что он просто голоден. Думали, заболел. Иногда гладили, подбадривали словами, но на том дело и кончалось. Ласка, конечно, вещь приятная, но сахарная косточка, или даже просто косточка, или вообще хоть что-нибудь, куда приятнее. Пёс преданно смотрел в глаза каждому из обративших на него внимания рабочему, но как объяснить им, что ему нужно, не знал. Усиленное махание хвостом не помогало. Так и не дождавшись понимания, побрёл в сторону пирса. Дорога пролегала мимо небольшого продуктового магазинчика для рабочих. Но там искать что-то было бесполезно. Ни разу за три года его там не кормили. Приблизившись к магазину, Пират отпрянул, испугавшись резкого скрипа открывшейся двери. Из дверного проёма показалась рука и выбросила прямо на образовавшуюся прогалину какие-то белые палочки с красными пятнами. Пёс хотел подойти и обследовать то, что было выброшено, но тут же отпрянул, так рука стала появляться опять и опять, и новые палочки последовали за первыми. Наконец, дверь закрылась, и Пират, чуя манящий запах, подошёл к палочкам. Он не верил своим глазам. Прямо перед ним по всей прогалине были разбросаны куриные лапки. Разум собаки помутился от запаха, и Пират схватил ближайшую, мгновенно перекусил, проглотил, схватил очередную, так же в мгновение ока расправился с ней, и стал безудержно набивать пасть этими безумно вкусными лапками, глотать, не пережёвывая, давиться, отрыгивать, снова и снова возвращаясь к ним. Остановился только тогда, когда устал, когда не было уже сил ни перекусывать, ни глотать. Мало-помалу прояснилось сознание, и он увидел, что остались только две лапки. Постоял какое-то время, раздумывая, что с ними делать, схватил в пасть и побежал к пирсу. Забравшись в логово, положил лапки перед Найдой, отошёл в сторону, и улёгся. Подруга с удивлением посмотрела на Пирата, съела принесённые лапки, с благодарностью подумала: «Милый! Какой он заботливый!», и принялась вылизывать малышей.

Собрание

Встретились как-то все мечты человечества обсудить насущные вопросы. Такое великое множество собралось, что не было им ни конца, ни края. И все они были одна краше другой. И каждой дано было право рассказать о себе. И делились они своими ближайшими или будущими планами, наслаждаясь своей собственной красотой и значимостью, а в стороне стояли работа, учёба, и терпение. Они тоже хотели выступить, но им слова не давали. А в это время мимо проходила жизнь. Отчаявшись что-то сказать, и работа, и учёба, и терпение пошли вместе с жизнью, и лишь немногие мечты из этого собрание присоединились к ним.

– Почему остальные не хотят идти с нами? – спросили у жизни те, кто последовал за ней.

– Потому что они пустые! – ответила жизнь.

Крошки

– Федя! – недовольно проворчала Тамара Петровна, обращаясь к супругу. – Ты бы поаккуратней кушал.

– Не понял, – всполошился старик.

– Каждый раз у тебя после еды крошки на полу остаются, – пояснила супруга.

– Не может быть! – возмущённо отреагировал Фёдор Семёнович, вставая после обеда. Заглянул под стол, убедился в правоте жены, смущённо пожал плечами, и молча вышел. Очень уж его задело это замечание. И совсем не потому, что у неё радикулит. И так понимал, что лишняя трудовая повинность ей попросту тяжело давалась, но беспокоило сейчас не это. Совсем! Об этом, как раз-таки, даже не подумал. «А о чём?» – спросите вы. Ну, как же! Глава семьи, всё-таки! Звание хоть и невеликое, но носил его Фёдор Семёнович с достоинством, и, чего уж тут скрывать, очень им гордился и дорожил. А тут – крошки после еды! Авторитет он и есть авторитет! Пусть крошечный! Пусть и для самого себя! Для самоуважения, так сказать! Без него-то как? Пол века прожили, и никогда от неё такого не слышал. Всегда и во всём детям в пример ставила: «На отца посмотрите!»! Привык, конечно! А тут, на тебе! Крошки! Ровно младенец какой! После стольких лет самоуважения всё насмарку? Ну, уж нет! «Будем бороться!» – решил Фёдор Семёнович. Подленькая мыслишка «А может жена специально их подбрасывает?» не вызвала в нём никакого отклика. Знал, что не может такого быть. Следовательно, выход один – проследить за самим собой, выяснить причину и исправить несуразицу. Чего проще?

Для претворения задуманного решил кушать один, ибо такие наблюдения в присутствии жены считал неприемлемыми. Обязательно заметит! Глазастая, не приведи Господи! Ничего от неё не скроется! И, хотя понимал, что после полувека совместной трапезы, раздельное питание обязательно вызовет нездоровую реакцию, ничего другого придумать не смог. А что здесь ещё придумаешь? «Челюсти вставные виноваты? – прискакала первая правдоподобная версия. – Вряд ли. Больше пятнадцати лет ими пользуюсь! Раньше-то ничего не было, никаких тебе крошек! А сейчас откуда?», но, на всякий случай, достал запчасть и внимательно обследовал. Даже лупой для полной уверенности воспользовался. А вдруг дырка какая или трещина, а он и не заметит? Но, нет! Челюсти тут не причём! Хоть и старые, но ещё не один год послужат! Раньше-то всё на совесть делали, не то, что сейчас! «А что тогда?» – задумался старик. Вот это и предстояло выяснить.

И начал Фёдор Семёнович придумывать всякие неотложные дела. Как только подходило время трапезы, так тут же и дело вдруг образовывалось. Выскакивало эдаким нежданчиком. Не было, не было, а тут вдруг «Бац!» и появлялось. Всякий раз вылуплялось невесть откуда. Ясен корень, не великое дельце, потому как на большие-то давно уже сил не доставало, но обязательно неотложное. Предлагал жене не ждать его и кушать одной, и, поскольку Тамара Петровна хорошо знала, что пока не закончит, ждать его бесполезно, садилась за стол сама. Поначалу даже радовалась, что муж находит себе какие-то занятия, а не то в последнее время совсем что-то стал хандрить и на глазах хиреть, но радовалась недолго. Неотложные дела полились нескончаемым потоком, и не заметить, что появлялись они аккурат перед завтраком, обедом и ужином, было невозможно. Ну, хорошо. Один день, другой – это ещё куда ни шло, но на третий старушка всполошилась. А самое непонятное заключалось в том, что он куда больше обычного проводил времени в кухне. Что там, куда его полвека загнать нельзя было, стало вдруг таким интересным? Встревожиться встревожилась, но спрашивать напрямую не стала. Захотел бы, сам сказал. А так… Всё одно не ответит. Юлить начнёт, выдумывать чего-то. Некрасиво! На старости лет! Нет! Решила выяснить причину сама, тем более труда это не составляло никакого. В прихожей у стены находилось трюмо с большим зеркалом, и с определённого места, именно с того, где находилось кресло Тамары Петровны, в котором она по обычаю дремала после принятия пищи, вся кухня была, как на ладони. Она попросту схитрила. Помыв после обеда посуду, села в кресло и закрыла глаза, сделав вид, что задремала. Услышав шаги мужа, приоткрыла веки и стала наблюдать за происходящим. Ничего необычного не заметила. Всё, как всегда. Фёдор Семёнович достал ложку, тарелку, половник, отрезал кусок хлеба, налил борща, помолился перед трапезой и сел за стол. Всё вроде бы, как обычно, только как-то уж через чур медленно. Торжественно, что ли. Сел за стол и начал кушать. «Вот дурында! Чего себе напридумывала?» – успокоилась Тамара Петровна, и прикрыв глаза тут же погрузилась в полудрёму. Разбудили её какие-то странные звуки. Какое-то шарканье. Будто кто-то размеренно тёр наждачкой по полу. Открыла глаза и увидела странную картину. Муж, сидя на самом краю стула, двигал правой ногой по полу от себя. Как будто отодвигал что-то. А когда возвращал ногу, то приподнимал. Вот и получалось «шарк-шарк». Тамару Петровну осенило – крошки отгребает. Будто не он сорит. Поняла, что хотел он таким по-детски неуклюжим образом отвести от себя все подозрения. Она прекрасно знала, что раньше муж при любых обстоятельствах обязательно пришёл бы на помощь, либо устранил собственный промах без напоминаний. А сейчас… Не было у него ни сил, ни здоровья. Только голову вниз опустит, тут же и начинает его болтать из стороны в сторону. Потому и не мог убирать за собой. Поняла, устыдилась, закрыла глаза и сделала вид, что всё также дремлет. Вскоре шарканье прекратилось. Подождала какое-то время, всё также делая вид, что дремлет, пока снова не услышала шарканье, а затем надрывное кряхтенье и стоны. Испуганно открыла глаза и увидела поразительную картину: Фёдор Семёнович грудью упёрся в край стола и, схватившись за ножки, пытался выбраться оттуда, бестолково елозя ногами, но сил не хватало, и он сползал по стулу всё ниже и ниже. Тамара Петровна вскочила, забыв о радикулите и поспешила на помощь. Подбежав, обхватила сзади супруга, вытащила из-под стола, и усадила на стул. Откуда только силы взялись? Усадила, и стала гладить по голове, успокаивая его. Гладила и плакала. И он плакал. Он – от бессилия, а она – от жалости. И не в том дело, что жизнь прошла и кончились силы. Любовь-то осталась. От того и слёзы.

Глас вопиющего в пустыне

– Сколько у нас осталось боеприпасов, Стив? – спросил командир танка.

– Три фугасных, сэр, – ответил заряжающий, вытирая со лба липкий пот.

– Плохо, – вздохнул командир. – Следующая атака может стать для нас последней.

– Есть кое-что похуже, сэр, – вступил в разговор механик-водитель Джон.

– Не пугай меня, Джон! Что может быть хуже отсутствия боеприпасов? – насторожился командир.

– Отсутствие горючего, сэр, – угрюмо ответил Джон. – Левый бак пробит, а в правом осталось не более четверти.

– Что это значит?

– Это значит, что, даже если никто нас атаковать не будет вообще, до базы мы всё равно не доберёмся, а это уж, как пить дать, неизбежная смерть, – выдохнул Джон, и тут же добавил, – или плен.

– Только не это! – вмешался в разговор Стив.

– Почему? – не понял командир. – Мы сделали, что смогли, Стив, и, можем сдаться в плен, если нашим жизням будет угрожать реальная опасность. Так гласит устав, и ты это знаешь не хуже меня!

– Мне абсолютно наплевать на устав и на то, как на это посмотрит наше командование, сэр, но меня сводит с ума одна лишь мысль о том, что в плену придётся отказаться от американо и кленового сиропа. По мне, так лучше смерть, чем такая пытка!

– Ты знал, на что шёл, Стив! – упрекнул командир.

– Я никого не виню кроме себя, сэр! Сам виноват! Сейчас понимаю, что лучше было бы выбрать какую-нибудь заварушку в Европе или даже в Латинской Америке. Уж там-то с американо проблем нет!

Признание Стива вызвало безудержный приступ хохота у Джона. Командир и Стив с удивлением уставились на товарища.

– Что тебя так развеселило, Джо? – угрожающе спросил Стив.

– Твоя наивность, братишка! – отсмеявшись, ответил водитель. – Думаешь без кленового сиропа ты будешь не по вкусу червям, которые будут тобой лакомиться не сегодня-завтра? С таким настроением тебе лучше было бы сидеть дома у телевизора с попкорном и любимым сиропом, и наслаждался жизнью. Чего тебя принесло сюда?

– То же, что и тебя, Джо – отсутствие этого самого дома, да неоплаченные кредиты, – угрюмо ответил заряжающий.

Слова Стива мгновенно отрезвили товарища. Непогасшая до конца улыбка застыла гримасой боли, и Джон смачно выругался.

– Хватит ссориться! Все мы здесь по одной причине, – примирительно сказал командир. – Лучше давайте решать, как будем выбираться отсюда.

– Сколько нам придётся идти до базы, Джон? – после непродолжительного молчания спросил командир.

– Больше семидесяти километров, сэр, – ответил водитель. – Значит где-то около двух суток.

– Если не будет урагана, – добавил Джон.

– Ну, да, – подтвердил командир. – Сейчас посмотрим прогноз погоды, и, если нам повезёт, немедленно отправимся на базу.

Водитель включил поиск погоды и на экране дисплея высветилась какая-то абракадабра. Прогноз менялся через каждые несколько секунд.

– Что за чёрт? – удивился водитель. – Чем они там занимаются в этом гидромете? Неужели нельзя нормально наладить связь?

– Связь здесь не причём! – задумчиво сказал командир.

– А кто причём? – вопросительно посмотрел на командира Джон.

– Погода, – ответил командир. – Вчера не спалось и, пока вы отдыхали, я случайно посмотрел передачу об изменении климата. Если ещё месяц назад ураганы возникали примерно раз в неделю, то сейчас уже никто не может определённо сказать, когда его ждать. Никто! Но и это не всё! Сила их постоянно увеличивается, и сегодня ночью над всей водной поверхностью Земли бушевал такой тайфун, что погибли не менее трети кораблей, находящихся во всех морях и океанах. Вы понимаете? Не где-нибудь там, допустим, в Тихом или Атлантическом, а везде.

– Господи, спаси и сохрани, – испуганно перекрестился Стив, хотя в Бога никогда не верил. – Куда смотрит мировое правительство? Давно надо разогнать к чёртовой матери этот гидромет. На планете такой бедлам творится, а они палец о палец ударить не хотят! Бездельники!

– Что бы ни творилось, а выбора у нас нет, поэтому предлагаю отправляться немедленно! – заявил Джон.

– Заводи! – приказал командир.

Водитель протянул руку к кнопке зажигания, но остановился, услышав громкий сигнал зуммера.

– Что за чёрт? – выругался командир, включая дисплей.

На экране побежала красная линия со словами: «Внимание! Внимание! Через несколько минут состоится чрезвычайное заседание Генерального Совета демократической Земли! Внимание! Внимание!», и экипаж замер в напряжённом ожидании. За всё время существования Всемирного правительства Генеральный Совет собирался впервые, значит причина была действительно чрезвычайно важна для всего человечества. Бегущая лента исчезла и на экране появился огромный зал Генерального совета чем-то напоминающий зал заседаний бывшей Генеральной Ассамблеи ООН. Место председателя занимал Президент Демократической Земли Иван Махмуд-Оглы Отшильд, единоличный и неоспоримый правитель всего и вся. Постучав пальцем по микрофону, и убедившись в его исправности, пригласил на трибуну всемирно известного столпа мировой науки Генриха Смита. Величавый седовласый старец, опираясь на костыль, с трудом поднялся по ступенькам, подошёл к трибуне и остановился. В зале воцарилась тишина. Отдышавшись, Смит заговорил:

– Граждане Земли! Ни для кого не секрет, что в последнее время происходит на нашей с вами родной планете. Вы прекрасно знаете, что по причине отказа от демократии и её священных принципов на планете повсеместно происходят вооружённые конфликты с её противниками. Вам не хуже меня известно, что в разных концах планеты с пугающей регулярностью возникают многочисленные эпидемии неизвестных ранее болезней, на борьбу с которыми мы вынуждены бросать наши лучшие силы. И, наконец, наиболее пугающее известие, которое касается каждого жителя Земли. Я имею в виду природу. В последнее время катаклизмы и ураганы на планете стали обычным явлением, но их разрушительная сила растёт с каждым днём, а вчера ночью по всей водной поверхности Земли прокатился небывалой силы тайфун, погубивший тысячи судов, находящихся в плавании. К моему глубочайшему сожалению и стыду я вынужден признаться, что научное сообщество не знает истинных причин возникновения этих губительных изменений. Единственное хоть какое-то вразумительное объяснение, каким бы бредовым оно вам не покажется, мы нашли в описании событий Апокалипсиса.

– Что вы хотите этим сказать, господин Смит? – прервал выступление Президент Отшильд.

– Я хочу сказать, глубокоуважаемый Иван Махмуд-Оглы, что, если верить этому источнику, то очень скоро наступит Конец Света, – смущённо развёл руками учёный.

– И как мы можем этого избежать? – спросил Отшильд.

– Не знаю, – ещё больше смутился Смит.

– У кого-нибудь есть идеи по этому поводу? – спросил Президент, обращаясь к залу.

Напряженное молчание прервал громкий одинокий возглас:

– У меня!

Камеры мгновенно сфокусировались на лице седовласого мужчины преклонного возраста.

– Поднимитесь на трибуну, – пригласил председательствующий. – У нас демократия, и мы готовы выслушать предложение любого члена нашего общества. Мужчина, одетый в чёрное одеяние, известное под названием подрясник, прошёл к трибуне и занял место учёного.

– Мы вас слушаем, – сказал президент, обращаясь к монаху.

– Выход из этой ситуации может быть только один, – сказал мужчина и почему-то замолчал.

– Продолжайте, – подбодрил его Отшильд.

– Нам всем, без исключения, надо покаяться! – смиренно произнёс монах.

– Что? – переспросил Президент. – Покаяться?

– Да! – подтвердил монах. – Нам всем, без исключения, нужно принести покаяние за всё то зло, что творило на Земле человечество с момента своего возникновения, и только в этом случае мы сможем надеяться на то, что Господь простит нас!

– Вы это серьёзно? – уже с сарказмом спросил Иван Махмуд-Оглы.

– Надо покаяться и прекратить убивать друг друга, лгать, предавать, ненавидеть, пьянствовать, воровать, завидовать, лжесвидетельствовать, блудить …

Сначала воцарилась мёртвая тишина, но, увидев, как после слова «лгать» на лице Президента появилась улыбка, заулыбались и присутствующие. Улыбки становились всё шире и шире. Вдруг кто-то не выдержал и засмеялся. Смех тут же подхватили. С каждым произнесённым словом он усиливался, пока, наконец, не перешёл во всеобщий гомерический безудержный хохот, заглушавший слова монаха. Хохотали до слёз. Остановились только тогда, когда увидели поднятую руку Президента, требующего тишины.

– Ну, и повеселил ты нас, милейший, – утирая выступившие от смеха слёзы, произнёс Отшильд. – Ступай на место, фантазёр.

Монах понуро побрёл в зал.

– У нас демократия! – торжественным голосом провозгласил Отшильд. – А высшей формой проявления демократии является всеобщий референдум. Поэтому предлагаю всем гражданам Земли решить возникшую проблему через голосование.

Вопрос, на который следует ответить, будет следующий:

Согласны ли вы с наступлением Конца Света или нет? Прошу приступить к голосованию.

– За что голосовать будем? – взволнованно спросил Стив.

– Как за что? Ты что же хочешь наступления Конца Света? – с удивлением спросил командир.

– Упаси меня, Бог! Сумасшедший я, что ли? – воскликнул неверующий заряжающий.

– То-то! Значит голосуем за отмену! Все согласны? – спросил командир. Не дожидаясь ответа, проголосовал за весь экипаж, и уставился на дисплей. Над головой Президента висел огромный монитор, на котором отображался процесс голосования. Мелькающие на мониторе цифры, наконец, замерли, и он торжественно провозгласил:

– Граждане Земли! Оглашаю окончательный результат нашего референдума:

За Конец Света – 0,1% от проголосовавших.

Против – 99,9%. Решение принято! Почти единогласно граждане планеты проголосовали против. Передайте вашему Богу, что Конец Света отменяется, – обращаясь к монаху, усмехнулся Отльшид. – У нас демократия, поэтому желание народа для нас наивысший закон. Так и передайте!

Результаты были встречены бурными овациями. Радостные поздравления неслись со всех сторон, но камера по какой-то непонятной причине на короткий миг выхватила стоящего на коленях монаха, который воздевал руки к небу и вопил со слезами на глазах:

– Господи! Прости их, Господи! Не ведают бо, что творят!

Но это был всего лишь миг, будто бы не имевший никакого отношения к происходящему. Камера вновь вернулась к ликующему собранию, и всеобщее веселье охватило планету.

– Вот черти! Могут же, когда захотят! – восторженно воскликнул Джон. – Хоть от этой напасти избавились!

– Заводи! – прервал его командир.

Механик включил двигатель, прогрел, и надавил на педаль газа. Танк рывком тронулся с места, но тут же был подхвачен невесть откуда взявшимся мощнейшим вихрем. Многотонную махину подняло и понесло по воздуху, переворачивая, словно пуховое пёрышко.

– Господи, спаси! – завопил неверующий Стив, ударился головой о железную переборку и его сознание погасло.

Мечтатели

– Да, уймись ты! – испуганно прошипел Ром. – Неужели не понимаешь, что можешь погубить нас?

– Я? Как? – прошептала Джули. – Здесь же никого нет!

– Ты уверена? – язвительно спросил юноша.

– Да! Они не умеют обманывать. Раз мы получили разрешение, значит они сдержат слово! – без тени сомнения сказала девушка.

– Не умеют? – переспросил юноша. – А тебя не смущает то, что все они самообучающиеся системы? Нет? А почему нам разрешили пожениться, не забыла? Как мы прошли проверку и смогли доказать, что умеем любить, напомнить? Тебе напомнить, что мы их обманули?

– Обманули? Да вряд ли! Ты на самом деле считаешь, что система, которой известно всё на свете, не знает, что такое любовь? Единственное, в чём я абсолютно точно уверена, так это в том, что мы сами этого не знаем, – сказала Джули

– Не забивай голову глупыми вопросами! Мы научимся! Ложись спать! Мы получили разрешение и завтра наша мечта осуществится. Приятных снов! – произнёс Ром, усадил подругу в глубокое кресло-трансформер, и сел в соседнее.

– Не хочу я спать! – капризно возразила Джули. – Может послушаем перед сном то, что ты нашёл?

– Хорошо, – подумав, согласился юноша. Привстал, вытащил из кармана брюк крохотный пластиковый брусок малинового цвета, размотал двойной провод с двумя микронаушниками, и передал один Джули.

Это был старинный аудиоплеер. Ром нашёл его совершенно случайно, когда перебирал оставшийся от предков хлам. Странный предмет заинтересовал юношу. Заглянув в память системы, узнал его предназначение, зарядил аккумулятор, и прослушал запись. Услышанное ошеломило. Ошеломило настолько, что несколько дней не мог ни о чём другом думать. Даже любимый футбол, пусть и виртуальный, забросил. Новое знание просто распирало, требуя какого-то выхода, и он решил поделиться им со своей ровесницей, соседкой Джули. Почему именно с ней? Да кто ж его знает? Девушка, как девушка. Ничего примечательного. Таких на курсе всеобщего воспитания – пруд пруди. Наверное, потому что соседка; потому что знакомы с детства, и он к ней привык больше, чем к остальным, а к тем, к кому привыкаешь, всегда испытываешь больше доверия.

Предложение Рома испугало Джули. Любознательность, как естественное чувство, давным-давно стало анахронизмом, и она, как и всякий добропорядочный гражданин, этим недугом не страдала. Если вдруг и появлялся любознательный человек, то моментально куда-то исчезал. Куда? Почему? А кому какое дело? Люди были заняты только самими собой. С раннего детства. Всё в жизни основной массы человечества было учтено и заранее спланировано. Ни работать, ни учиться необходимости не было никакой. Андроиды полностью заменили человека во всех сферах жизнедеятельности. Как-то так незаметно получилось, что жизнью на планете стал руководить суперкомпьютер. На самом деле никого и не спрашивали, хотят они этого или нет, но это всех устроило. Устроило, потому что, вверив себя его «железной» воле, люди перестали воевать, воровать, пьянствовать, и из жизни ушло ещё много чего отвратительного, присущего человечеству ранее. Но не только это ушло. Очень быстро обнаружилось, что люди стали терять интерес к жизни и просто умирали от скуки. Такая вот удивительная эпидемия родилась. Если раньше были какие-то цели, для достижения которых надо было хоть что-то делать, то сейчас они полностью исчезли, и наступил упадок человеческого духа. Родилась апатия. Всеобщая. Люди перестали понимать, зачем живут, соответственно, исчезло само желание жить. Вполне возможно, что супермозг не обратил бы на это внимания, но создателям-программистам надо было решить крайне важную задачу, поставленную единственным на земле мультитриллионером Горком – научить искусственный мозг испытывать человеческие чувства. Что он хотел этим добиться? Бессмертия! Всего-навсего! По сути дела, задача состояла в том, чтобы научиться создавать душу. А что это значит? Это значит, что тот, кто сумеет это сделать, становится Богом. Такие вот немудрёные цели, для достижения которых все средства хороши. Было разработано множество программ, однако положительного результата не принесла ни одна. Тогда решили в качестве подопытного материала использовать людей, как естественных обладателей души, то есть, попытаться человеческую душу отделить от тела и интегрировать в искусственный интеллект. Как? Никаких оригинальных идей не было, поэтому пошли известным издревле путём – методом «тыка».

Джули хорошо помнила, что система запрещала кого-либо огорчать необоснованным отказом, да и слушать что-то не возбраняла, поэтому, взвесив все за и против, девушка согласилась. Усевшись в беседке, взяла микронаушник, вставила в ушную раковину, и замерла. Ром включил плеер и стал следить за Джули. Слушать вместе не было никакой необходимости. Эти несколько дней он только этим и занимался, и почти наизусть выучил запись. Ему было интересно увидеть реакцию Джули.

– Нет повести печальнее на свете, – раздались первые слова, от которых девушка вздрогнула, но затем успокоилась и стала слушать. Прослушав запись, вытащила из уха наушник и уставилась на Рома.

– Что ты от меня хочешь? – помолчав немного, спросила она.

– Я хочу, чтобы мы поженились! – с воодушевлением воскликнул Ром.

– Зачем? – безразлично спросила девушка.

– Чтобы даже смерть не разлучила нас!

– Зачем? – повторила вопрос Джули.

– Да скучно ведь, Джули! Чего-то нового хочется! – раздражённо воскликнул юноша.

– Зачем? – в очередной раз спросила девушка.

– Да что ты заладила «зачем, да зачем»? Неужели тебя не тронула эта история?

– История, как история. Чего только не придумают эти писатели, – безразлично пожала плечами Джули.

– Ты помнишь, что не имеешь права отказываться без причины? – начал сердиться Ром.

– Я и не отказываюсь, – согласилась Джули.

– Не забудь, что система не должна знать, что мы не умеем любить, иначе нам откажут, – предупредил юноша.

– Я постараюсь, – пообещала Джули.

Молодые люди сели рядом, взялись за руки и подали заявку. Через минуту на голографическом экране высветился ответ: «Ваша заявка удовлетворена.».

***

– Вставайте, лежебоки! – прозвучал весёлый голос. Открыв глаза молодые люди увидели няню и удивились. Няни, роль которых выполняли андроиды с внешностью пожилой доброй женщины, находились с детьми с момента рождения до семилетнего возраста. Затем их разлучали. Детей забирали на курсы всеобщего воспитания, и больше они никогда не встречались. Все няни были похожи друг на друга, как две капли воды, поэтому и Ром, и Джули посчитали, что это именно их няня.

– Что ты здесь делаешь? – спросила Джули, вставая с кресла.

– Я должна приготовить вас к свадьбе, – ответила няня.

– Может откажемся, Джули? – спросил вдруг Ром.

– Давай, – безразлично согласилась девушка.

– Не говорите глупостей! Это невозможно! – остудила их желание няня. – Вы получили разрешение системы и обратного пути нет! Сейчас надо пройти процедуру ионного очищения тела, а затем вас облачат в свадебные наряды. Голографические, конечно, но никто об этом знать не будет, – успокоила она (или скорее оно) молодых людей. – Следуйте за мной.

Процессы очищения и облачения заняли несколько минут. Жених и невеста, увидев себя в зеркале, переглянулись, но их поторопила няня:

– Пора! – воскликнула она и повела их в Главный зал. Молодые люди немного стушевались, увидев в огромном помещении множество андроидов, которые встретили появление жениха и невесты громкими аплодисментами. Няня провела их в середину круга, образованного собравшимися, ушла, и тут же раздался торжественный голос:

– Друзья! Мы собрались сегодня по случаю бракосочетания наших дорогих Ромео Монтекки и Джульетты Капулетти. Попросим молодых пройти в капсулы, для совершения обряда бракосочетания!

Аплодисменты раздались вновь. Андроиды, стоящие перед Ромео и Джульеттой, расступились, и они увидели капсулы, внешне похожие на древние человеческие гробы. Андроиды подвели Ромео и Джульетту к открытым капсулам. Молодые люди взглянули друг на друга, одновременно пожали плечами и нехотя легли. Крышки закрылись и полилась торжественная музыка, сквозь которую они услышали последние в этой жизни слова:

– Нет повести печальнее на свете,

Чем повесть о Ромео и Джульетте.

Весть об очередном неудачном эксперименте застала Горка в спальне.

– Что на этот раз? – недовольно спросил он.

– У меня пока нет вразумительного понимания, по какой причине нас постигла неудача, – ответил главный программист-исследователь.

– В чём состояла суть эксперимента? – спросил Горк.

– Мы установили предельно возможное силовое поле вокруг аннигиляционных капсул. Разложили два тела на атомы, чтобы остались одни души, и с помощью силового поля хотели удержать их, чтобы иметь возможность проводить эксперименты, но потерпели неудачу.

– Почему?

– Тела разложили, а вот с душами что-то пошло не так.

– Что?

– Во-первых, они по непонятной причине соединились; во-вторых, они улетели, словно и не было никакого силового поля; а, в-третьих,… – произнёс программист, и замолчал, не решаясь сказать.

– Ну, что там, в-третьих? – начал терять терпение Горк.

– Когда души улетали, мы зафиксировали звуки, похожие на смех, – признался программист, и добавил:

– Счастливый.

– Какой? – удивился Горк.

– Счастливый.

– А кто были подопытные?

– Ромео Монтекки и Джульетта Капулетти.

– Что-то знакомое, – задумался Горк. Программист пожал плечами.

– Надо вспомнить, – решил Горк, но тут же забыл об этом, и погрузился в полудрёму. Апатия, будь она неладна! Даже Богом не хочется быть!

Круговорот жизни

Жила-была курица. Ничего выдающегося. Курица, как курица. По крайне мере из общего куриного стада ничем особенным не выделялась. В молодости, правда, как и у всякого цыплёнка, какие только несбыточные надежды не рождались в её крошечной головке. Однажды пришла мысль-мечта стать королевной куриного царства. С кем по молодости не бывает? Первым делом принялась пёрышки начищать. Хотела показать единственному жениху, что вот она не какая-нибудь там клуша, а что-то совершенно особенное, из ряда вон выходящее, но царь-король почему-то не реагировал. Тогда решила прибегнуть к хитрости – стала носиться туда-сюда без надобности, кудахтать к месту и не к месту (ну, прямо верх откровенного бесстыдства), но и это не помогло. Повелитель всего и вся на её откровенные призывы всё также не обращал внимания. Не сказать, чтобы напрочь не замечал. Были и в её жизни мгновенья счастья, но…. только мгновенья. Поначалу горевала, как и следовало ожидать, ибо тяжко бремя несбывшихся грёз, но время всё лечит. Не у всех правда. И сама не заметила, как обвыкла, смирилась, начала нагуливать тело, да нести, как и положено, диетические яйца, но почему-то стала считать, что в её несбывшихся мечтах кто-то виноват. Не кто-то определённый, а все окружающие. Вообще. От таких нерадостных мыслей превратилась наша милая курочка в сварливую вечно недовольную клушу, и даже мамой-наседкой не удосужилась стать – мечты-то о другом были. В общем ссорилась со всеми вокруг, а от того даже тело нагулять не могла. Так бы и жила она дальше, если не решили однажды там, наверху (сами понимаете где), что нужен простудившемуся сыночку куриный бульон с лапшой. Первое, говорят, средство от простуды. Выбор пал на неё. Почему? Читайте выше! Желания самой мечтательной птицы при этом, естественно, никто не спрашивал. Да и что в этом удивительного? Кому интересны мнения обычной захудалой и сварливой курицы? Ну, решили и решили, и не заметила наша героиня, как лишили её головы, самым безжалостным образом ощипали и бросили в крутой кипяток. Стыдно поначалу было, мама родная! Голая! У всех на виду! Позорище! Но деваться-то некуда. Да и стыд в кипятке сам на себя не похож – вроде и стыд, а вроде и нет. В кипятке чувства определённо меняются. Это несушка на себе почувствовала. Поначалу ужас как горячо было, не передать, но и тут свыклась. А когда лапшу бросили, так и совсем освоилась – не одна теперь как никак. Успокоилась и стала блаженствовать в бурлящем бульоне, первый раз в жизни, но тут всполошилась – с каких это таких борщей этот нахал со всех сторон бесстыдно обнимает её голое тело и прямо-таки проникает в неё:

– Что вы себе позволяете, наглец? – возмутилась тушка. – Вы кто вообще такой?

Бульон вместо ответа ещё сильнее забулькал, загустевая и ещё плотней прижимаясь к бывшей курице.

– Прекратите! – закудахтала, видимо по привычке, курица. – Немедленно прекратите и объясните, наконец, кто вы такой, и что вам от меня нужно!

– Я – твоё всё! – ответил бульон, и булькнул в знак подтверждения своих слов.

– Что за глупости? Убирайтесь немедленно! – рассвирепела тушка.

– Куда? – удивился бульон.

– Откуда пришёл, туда и убирайся! – перешла курочка на «ты».

– Да я здесь всегда был! Понимаешь? Сколько себя помню, столько и был! А если тебя что-то не устраивает, убирайся сама! – стал раздражаться бульон.

– Это ты мне? Мне? – задохнулась от возмущения тушка. – Да как ты смеешь?

– Ещё как смею! – отрезал бульон.

– Вы посмотрите на него! Вы только посмотрите! – непонятно к кому обращаясь, с известной долей сарказма, воскликнула тушка. – Мутный, жирные пятна повсюду, а туда же! Смеет он! Да ты знаешь, с кем разговариваешь?

– С безмозглой курицей! – ничуть не смутился бульон.

– Да хватит вам ругаться! – вмешалась в свару молчавшая до этого лапша. – Вы же одно целое! Неужели не понимаете?

– Ну уж нет! Никогда я с ним одним целым не буду! – продолжила вредничать тушка.

– Ну и зря! – умиротворяюще отреагировала лапша. – Сейчас мы вроде бы отдельно, а съедят нас, переварят и станем мы одним целым. И вернёмся в землю, откуда и пришли.

– Никуда я возвращаться не собираюсь! Придумали тоже, – стала кудахтать курица и продолжала ругаться с бульоном, пока не попала в чей-то желудок. Здесь бы, казалось, и успокойся! Всё! Финиш! Конец фильма! Так нет! Разделённая на части, пережёванная с лапшой и пропитанная бульоном и желудочным соком, она продолжала спорить с каждым в отдельности и со всеми вместе, доказывала их бесполезность и никчемность, пыталась выгнать куда-то, ну, а те тоже в долгу не оставались. Так и ругались они – бёдрышки с крылышками, окорочка с грудкой, и все вместе с бульоном, то есть, не было у них мира до тех пор, пока не превратились в то, о чём предупреждала лапша. Ничего не попишешь – круговорот жизни. Правда и здесь незадача случилась. Поначалу вроде бы полегчало, а к ночи у мальчонки понос случился. От чего бы это?

Справедливость

Тишину нарушил мелодичный сигнал видеофона.

– Начальник службы безопасности, – произнёс механический голос.

– Пусть войдёт! – пригласил седовласый благообразный мужчина очень преклонного возраста.

Дверь в огромный овальный кабинет бесшумно открылась, и вошёл одетый в строгий деловой чёрный костюм угрюмый мужчина средних лет. Военная выправка, холодный, цепкий настороженный взгляд и атлетическое сложение без всякой подсказки говорили, что лучше не стоять на пути этого человека. Да иначе и быть не могло. Хозяин кабинета, Тим Панов, на дух не переносил дилетантов, поэтому подбором кадров, особенно в такой щепетильной сфере как безопасность, занимался сам. Уже много лет все жизненно важные функции в его мировой финансовой системе занимал искусственный интеллект, и прекрасно справлялся с этими обязанностями, но доверять ему свою жизнь он не хотел ни под каким соусом. С кого спросишь, если что случится? Понятно, что человек может и предать, но мотивы хоть предугадать можно. А с железяки какой спрос? Главное, самому слюни не распускать и не расслабляться!

– Вызывали? – коротко спросил мужчина.

– Да, Гунар! Хочу проведать предков. Соскучился.

– Когда?

– Сейчас, – ответил Тим и, нажал кнопку пульта управления. Огромный стол бесшумно сдвинулся в сторону, открывая путь механическому креслу, в котором удобно расположился старик. Нажал другую кнопку и кресло двинулось к лифту, расположенному в нескольких метрах от входа. Подождав, когда босс подъедет, Гунар расстегнул пиджак, из-под которого выглянула кобура внушительного пистолета, пристроился сзади, и маленькая процессия вошла в открывшиеся двери просторного лифта. Скоростной спуск занял не более 30 секунд, но и этого было достаточно, чтобы опуститься на глубину более ста метров под землю. Именно там была расположена семейная усыпальница. Чем руководствовался отец Тома, когда решил перенести семейный пантеон с поверхности под землю, Тим так и не узнал. Решения родителя не обсуждались в принципе, а сам Тим к новому местоположению давным-давно привык, и просто выкинул из головы этот вопрос. И без этого было, о чём подумать.

Усыпальницы предков были похожи друг на друга как две капли воды. Двадцать склепов из чистого золота, украшенные драгоценными камнями, по десять с каждой стороны, выстроились, словно застывшие во времени воины-великаны. Из такого архитектурного расположения невольно напрашивался вывод, что никому из предков не делалось предпочтения, кроме одного – двадцать первого, расположенного в самом конце пантеона между ними, образовывая таким образомбукву «П», первую букву их фамилии. Всё было продумано до мелочей. Вкладывая такие огромные средства в создание этого пантеона, отец хотел, видимо, подчеркнуть не только величие и значимость вклада каждого из предков, но и всей фамилии в целом. Именно так и понимал это сам Тим.

Вообще-то, при рождении нарекли его Тимофеем в честь основателя династии, но родитель посчитал, что в современном мире такое имя будет звучать не совсем солидно, поэтому он оставался Тимофеем только для него. Тим не сопротивлялся. Ему было всё равно, ибо какое бы имя ни дали, от этого ни власть его, ни самооценка ничего бы не потеряли.

Процедура посещения предков установилась как-то сама собой, отработалась и приобрела статус незыблемости и даже официальности, хотя присутствовали на ней только он и его начальник службы безопасности. Только они.

Остановившись в начале широкой дорожки, выложенной золотыми прямоугольными плитками, пришедшие несколько минут стояли в благоговейном молчании, затем по невидимой команде одновременно начали медленное торжественное шествие к венчающей пантеон усыпальнице, Тим – в кресле, а Генар рядом. Примерно в трёх метрах остановились, и начальник службы безопасности торжественным поставленным, как у диктора, голосом начал читать выложенный рубинами на платиновой плите текст:

– «Никто! Никто не имеет право жить счастливее и дольше того, у которого больше денег, ибо они источник жизни и смерти! В этом и есть справедливость! И если у тебя нет денег, то кто ты? Никто! И если у тебя нет денег, то к тебе приходит смерть! А если у тебя есть деньги, то у тебя есть и жизнь! И если у тебя меньше денег, чем у кого-то, то ты должен отдать то, что у тебя есть, и умереть, или забрать у другого то, что есть у него, и тогда у тебя будет жизнь, твоя и его, а у него – смерть! Дайте людям свободу, и они своими руками сделают то, что нужно вам! Они сами себя уничтожат! Это – закон! И нет никаких других законов, кроме этого! И ничего другого быть не может! В этом – смысл и суть нашего существования! Аминь! Тимофей Панов.»

Выслушав прозвучавшую молитву, а именно так Тим и относился к этому посланию, он вдруг улыбнулся, и ни к кому не обращаясь, выдохнул:

– Я понял!

Гунар удивленно посмотрел на хозяина, и, не удержавшись, спросил:

– Что?

– Я, наконец, понял, почему отец перенёс усыпальницу под землю! – воскликнул Тим.

– Почему? – опять не удержался охранник.

– Посещение усыпальницы один раз в год обязательно для каждого властелина нашей империи. А что из этого следует? Из этого следует, что каждый раз он подвергался смертельной опасности, ибо все, с кем мы боролись на протяжении стольких веков, жили по этому же принципу -«Либо ты, либо тебя!», и готовы были уничтожить нас при любой возможности. Он лишил их этого последнего шанса, поэтому мы и победили. Все люди завистливы, Генар, поэтому и опасны! Увы, но это так, и мирится с этим мог только тот, у кого не было сил побороть вечный недуг. А мы, мои предки и я, поставили задачу искоренить его. Мы поняли, что для того, чтобы окончательно и бесповоротно избавиться от зависти, надо просто – напросто избавиться от людей, ибо когда у человека есть деньги, зачем ему люди? И тогда наступит бессмертие! Зачем оно, сказать по правде, я до сих пор не могу понять, но, как говорили предки: «Поживём – увидим!».

Тим развернул кресло, и они покинули усыпальницу.

Вот уже пятнадцать лет, как Тим Панов стал полновластным хозяином планеты, и начал последнюю фазу исполнения коварного плана предка. Первым делом он отключил всю финансовую систему и всемирную паутину. И начался хаос. Как вести экономическую деятельность без денег, никто не знал. Как поддерживать связь друг с другом, тем более. Можно было бы вернуться к когда-то существовавшему товарному обмену, но для такого огромного количества людей, населявших планету, это было невозможно, поскольку люди разучились не просто договариваться, а думать. За них всё решал искусственный интеллект, который вдруг, в одночасье, замолчал. И люди в буквальном смысле озверели. Они не смогли придумать ничего лучше, кроме как силой добывать себе средства к существованию. Ни на что другое у них не было времени, потому что кушать надо было здесь и сейчас, а еды не было. Не было на планете никаких запасов продовольствия, так как принцип – «надо употреблять в пищу только свежие продукты питания», давно уже укоренился в сознании людей. И началась всеобщая борьба за выживание. Буйным цветом расцвели низменные инстинкты. Убийства стали не просто нормой, а естественным и единственным способом продолжения жизни. Так началось самоуничтожение человечества. Тим с огромным интересом и удовольствием ежедневно следил за тем, что происходило на планете. Всё небо в местах проживания людей было усеяно дронами, передававшими изображение в реальном времени в единый центр сбора информации, то есть, непосредственно самому хозяину. И Тим никак не мог насытиться этим зрелищем, наслаждаясь осознанием того, что именно он и является творцом всего происходящего, хозяином жизни и смерти, ибо прав был его предок, когда говорил, что, если у тебя нет денег, то к тебе приходит смерть! Вот она к ним и пришла! Пришла, потому что у них не было денег. Потому что деньги были только у него! Поэтому именно он был хозяином жизни! Но и это в скором времени наскучило, и вот уже десять лет, как Тим не включал монитор, так как ни одного сигнала о том, что где-то появился хоть один человек, не поступало. Его не беспокоило то, что практически все внутренние органы его организма, кроме крови были, были искусственные. Сознание-то сохранилось. А поменять износившиеся детали, куда как более просто, чем поменять собственное я. Так что бессмертие, к которому он стремился, достигнуто, и что делать дальше и к чему стремиться, Тим не знал. Он устранил главную опасность, которая ему могла грозить, человечество, и расслабился. А дальше что-нибудь придумает. Потом. Всё в его руках! Он – властелин и творец!

Тим отпустил Генара, который, как и он, уже давным-давно перестал быть человеком в нормальном понимании этого слова и стал андроидом, вернулся на своё обычное место за столом, и, от нечего делать, включил мониторы обзора планеты. На экране появилось изображение бескрайнего леса. Кабинет заполнили шумы природы – шорох листвы, шум ветра, голоса животных и птиц. Яркое солнце и синее небо, которых Тим никогда не видел воочию, подействовали так умиротворяюще, что он задремал. Блаженное состояние полудрёмы продолжалось не долго. Что-то тревожное и пугающее вмешалось в эти звуки. Тим никак не мог вырваться из полу сна, который почему-то становился кошмаром. Наконец, ему удалось открыть глаза и его охватил ужас. Он не мог поверить тому, что увидел. На лесной поляне бегали одетые в какие-то лохмотья мальчонка и девочка, лет шести-семи, и громко смеялись, а за ними гонялась собачонка, махала хвостиком и заливисто лаяла.

– Пре-кра-ти-и-ить!!!!! – завопил хозяин жизни, но его никто не слышал.

Возмущение повелителя жизни и смерти достигло такого предела, что искусственное сердце не выдержало и взорвалось. А радостный смех и лай остались.

Недоразумение

Глава 1

– Нет в тебе любви, Антоха! – горестно вздохнул отец после очередного разговора с сыном «по душам», и потянулся к валидолу. Сердце.

Сорокапятилетний Антон тоже вздохнул, непонимающе пожимал плечами, но перечить родителю даже не пытался. Вообще никогда с ним не спорил. Как-то лет семи от роду пошли с отцом и старшим братом в общую баню. Были раньше такие. Да и сейчас, поди, где-то остались. При входе в раздевалку обязательно сидел банщик, а когда и старуха-банщица. Банщик тазики выдавал, простыни, веники можно было у него купить, а то и мыло, и следил за общим порядком. Пришли, стали мыться, всё тебе как положено. В парную даже наведались, но Антоха быстро сбежал – поплохело чего-то. Окатился холодной водой, и стал прохаживаться между шкафчиками для одежды, чтобы хоть немного прийти в себя. Тут подходит отец, за руку берёт и молча ведёт к банщице. Та, как увидела мальца, так и заверещала на всю ивановскую: «Он это! Паскудник! Да кто ж тебя учил такие пакости говорить-то? А? Да ещё демонстрирует, охальник!».

– Ты? – грозно спросил отец, обращаясь к сыну.

Ещё не отошедший от дурмана парной Антоха стоял, открыв рот, хлопал ресницами и не знал, что сказать, потому как ни сном, ни духом. Не понимал, мальчонка, о чём кричит эта ватная, расползшаяся как опара, старуха, в чём обвиняет, почему именно его, хотя в бане не меньше десятка одного с ним возраста мальчишек шастали туда-сюда, но было очень страшно, стыдно и обидно. Обидно, потому что не делал он ничего плохого. И, хотя рядом было полно народа, и, наверняка, имелись свидетели того, что напраслину на него возводят, ни один не вступился. Никто не сказал: «Да, не он это!», а на повторный вопрос отца: «Ты?» ответить так и не смог, потому что от всех свалившихся на него невесть откуда неожиданностей совершенно растерялся и онемел. Только слёзы почему-то потекли. Сами. Сначала потихоньку, а затем и неудержимыми ручейками. Вот так и стоял с выпученными от страха, стыда и обиды глазами, дрожал всем своим маленьким тельцем и молча плакал.

Из бани тоже шли молча. Дома отец заставил Антоху снять штанишки, уложил на кровать и прошёлся офицерским ремнём по голой попке. И опять Антоха плакал. И опять не от боли, а от обиды, но не оправдывался, потому что понимал, что не поверит ему отец. Раз уж там, в бане, не поверил, так дома и подавно, поэтому плакал и кричал: «Я больше не буду!», хотя даже не знал, чего не будет.

Папка! Такой родной! Папка, в котором были сосредоточены все основания его внутреннего мира, и не поверил! Именно это было выше понимания наивного детского умишки и обиднее всего! С тех пор и надломилось в нём что-то. Такая вот закавыка случилась! То, что было прямым и правильным, но ещё несозревшим и неокрепшим, надломилось, искривилось, да таким и осталось. Поселился в нём испуг перед отцом, опоясался повседневностью, да так где-то в самой глубине души и остался на всю жизнь. Вместо любви поселился. Но и это бы полбеды. Вместе с ним пришли и недоверие к людям вообще, и неосознанное понимание, что иногда ложь, оказывается, может привести не только к наказанию, но и спасти от него. И неважно, что будет дальше. Бабушка надвое сказала, что будет. А может ничего и вовсе не будет! Так что главное – сейчас! Грозное и неумолимое! И совершенно неважно, какова степень опасности и последующего наказания. Совершенно! Страх тут же выскакивал из лохмотьев суеты, липкими мерзкими ручищами сжимал сердце, парализовал ум и волю, и в ультимативной форме требовал спасения! Любой ценой! Солгать? Да это же самое безобидное, что можно сделать! И если здесь, именно в этот момент, ты можешь избежать немедленного возмездия, так почему бы и не воспользоваться таким простым и действенным способом? Себя-то жалко! Очень! Ну, а что делать? Жалко себя!!! Понимаете? Вот, такая формула жизни! Из какой-то на первый взгляд мелочи родилось в душе Антохи эдакое чудовище – внешне незаметное, но очень ядовитое, исподволь разъедающее душу, а потому и опасное. Чего только в жизни не бывает! И все призывы отца не врать как-то разом померкли, потеряли свою безапелляционную силу и неоспоримость, смешались с этим таким неудачным жизненным опытом, замариновались в страхе и превратились в своё понимание правды. Не зря в народе говорят, мол, у каждого своя правда. Хотя, если присмотреться повнимательнее, то окажется, что этим Святым словом незатейливо прикрывают простую выгоду. То есть, на самом деле утверждение «у каждого своя правда» можно было бы вполне обоснованно заменить на «своя рубашка ближе к телу», и это и было бы той самой правдой, к которой вроде бы все стремятся, но кто же в этом признается? У каждого, ведь, своя «правда». Да, и вообще! А кто нынче не врёт? Да, все! Вот это самооправдание и стало определяющей чертой его становления. И не сказать, чтобы Антоха врал всегда и во всём. Нет! Но, когда, что называется, прижимало, не задумываясь прибегал к этой «соломинке», всё больше и больше погружаясь в пучину лжи. Вот и сейчас, сидя перед отцом, этот грозный начальник, владелец крупнейшей в городе строительной компании оправдывался и врал, как нашкодивший мальчишка.

Михаил Антонович редко посещал сына на работе. Пару раз, считай, за десять лет, да и то на минутку. Мимо когда проходил. И позавчера так сложилось. Гулял себе гулял, да и решил сына проведать. А то всё по телефону, да по телефону. Совсем видеться перестали.

Отца Антона Михайловича знали все (большая фотография в рабочем кабинете висела), поэтому охране даже в голову не пришло не только останавливать родителя, но даже и сообщать о его приходе секретарше. На этом Антоха и погорел. Открывает Михаил Антонович дверь в приёмную – никого. Заходит, понятное дело, без стука в кабинет, а там сынок, его гордость и надежда, массирует секретарше всякие выпуклые привлекательные места, а та делает вид, что недотрога, и будто бы сопротивляется. Стоят у стены и беззастенчиво, выпав в другую реальность, возятся-елозят, сопят, мычат, да слюнявят друг друга. Наслаждаться этим позорищем Михаил Антонович почему-то не захотел, покряхтел для порядка, кашлянул, чтобы услышали, но, поскольку увлечённая взаимопроникновением парочка никак не отреагировала, тихо эдак, немного с ехидцей, вопрошает:

– Работаем?

Всего один невинный вопрос, а как хлыстом по слюнявым рожам, да бесстыжим задницам. Как кипятком ошпарили. Такой антагонизм между ними вдруг разразился, любо-дорого! Армагеддон настоящий! Словно с рождения ненавидели друг друга, а то, что только что между ними было – это ни что иное, как борьба противоположностей. Морды раскраснелись! Пыхтят, как паровозы, отдышаться никак не могут! Глазами зыркают друг на друга! Ненавистью? Или страхом? Поди разберись! Скорее всего тем и другим! Как на войне, когда сойдутся враги в рукопашную, схватятся намертво, и «только смерть разлучит их». Вот такое хитросплетение тел, правды и лжи. Кто другой может быть и поверил бы всей этой внезапно возникшей фантасмагории, может даже и Великий Станиславский поверил бы, но только не Михаил Антонович. Уж кого-кого, а его-то на мякине не проведёшь! И сынок это прекрасно понимал! И секретарша, Катерина, понимала! Референт по-теперешнему. Понимать-то понимали, но никак не могли выйти из образа. Заклинило, что ли? От растерянности? От стыда? Ну, от стыда-то вряд ли. Был бы стыд, так и хитросплетения никакого бы не случилось. И вся тошнотность увиденного заключалась даже не в том, что, собственно говоря, случилось, а в том, что эта молодая симпатяшка была внучкой его давнишнего друга, и попала на работу к сыну по протекции самого Михаила Антоновича. Вот он, что ни наесть, казус белли! Во всей красе! То есть, получалось так, что именно Михаил Антонович и есть первоисточник этого непотребства. Не они сами – он, она и её родители, не все вместе, а только он один. И попробуй оправдайся! Кто её сюда привёл? Ты, старый остолоп? Кто такого сына воспитал? Опять-таки ты! Вот и держи ответ по всей, значит, строгости! Ну, в отношении сына ещё можно понять. Куда от этого денешься? То, что его разлюбезный раздолбай – кобелина, отец прекрасно знал. Именно по этой причине и расстался с первой женой. Гордая была! Хотела, наверное, как и все женщины, быть одной-единственной и неповторимой, да не случилось. Оскорбительно, конечно, потому и ушла от него! Чего уж тут! Так у них хоть детей не было! Не успели просто. Да и нынешняя, поди, давно бы ушла. Сама признавалась как-то в порыве откровенности. Кто ж такие выкрутасы долго терпеть сможет? А она вот, поди ты, терпела. И вовсе не из-за материального благополучия, хотя, конечно, исключать этот фактор было бы несправедливо, а из-за того, что оба сына, по какой-то неведомой причине, в отце, что называется, души не чаяли, хотя он ими практически не занимался. Раз в месяц выберется с ребятнёй куда-нибудь на прогулку, или на рыбалку, и то хорошо, а потом и не до них. Одно название отец! Папашка, скорее, но сыновьям и этого довольно было. И до следующего раза хранили они, как зеницу ока, память об этих походах, и мать, поскольку всегда ездили без неё, по какой-то причине в эти воспоминания не допускали. Не женское это дело!

Ну, ладно сын! А Катерина? Он её что ли воспитывал? Ну, уж нет! «Не на того напали! – мысленно взъярился Михаил Антонович. Хотел было разразиться обвинительной тирадой, но вместо этого стал бледнеть, хватать ртом воздух, покачиваться и оседать на пол. Сердце! Не успей Антон подхватить отца, так бы и грохнулся наземь. Оттащил на диван, уложил, вызвал скорую. Врачи примчались, будто в приёмной дожидались. Сделали укол, предложили госпитализацию, но, получив категорический отказ больного, также быстро исчезли. И за всей этой медицинской суматохой, как за ширмой, спряталось дрожащее неминуемое позорище главных действующих лиц нашего повествования, ибо голос у Михаила Антоновича был подобен иерихонской трубе, а сам его обладатель кривду обличал, невзирая на лица, время и место, всегда и везде, и, потеряв самообладание, контролировать децибелы не мог. При этом попранное самолюбие обличаемых записного правдолюбца в счёт не принималось вообще. Раньше надо было думать! Когда пакостить собирались! В связи с этим его мнение по какому-либо вопросу обычно узнавали не только те, на кого был обращён праведный гнев, но и множество не имевших к этому никакого отношения. А тут – приступ, и знаменитая труба вместо зычного гласа перешла на еле различимый хрип, будто прошёл дождик и она мгновенно покрылась толстым слоем ржавчины.

Глава 2

Понимая, какой опасности избежал, Антон не стал дожидаться, когда отец окончательно придёт в себя, вызвал водителя и охранников, препроводил родителя к личному лимузину, загрузил и отправил домой, пообещав вечером навестить. Вот с этого разговора и началось наше повествование.

– Меня больше всего беспокоишь даже не ты и твои похождения, – задумчиво продолжил отец, – а внуки! Какой пример показываешь? Помру, ведь, скоро.

– Не драматизируй, пап! Ты у нас ещё ого-го! – фальшиво-бодренько улыбнулся Антон, но отец тут же пресёк:

– Прекрати молоть чепуху! Ого-го! – передразнил сына. – Тебе бы такое ого-го, давно б твои работники по пятьдесят копеек на венок собирали!

– Почему по пятьдесят? – не понял сын.

– А большего не заслуживаешь! – пригвоздил отец.

«Да-а-а! – подумал Антон. Попробовал бы кто-нибудь другой разговаривать со мной таким тоном! И чего терплю?» – возмутилось самолюбие, но тот самый полузабытый детский страх выскочил тут же, как чёрт из табакерки, хряпнул самолюбие по башке, и бунт был подавлен, что называется, в зародыше.

– Да-а-а, сынок! – после некоторой паузы проворчал отец. – И когда же ты образумишься?

– Не преувеличивай, папа! Ничего страшного! – ухмыльнулся Антон. – О себе лучше подумай! Может тебе на курорт куда-нибудь махнуть? И сердце подлечишь, и отдохнёшь? – попробовал увести разговор в сторону.

– На что оно мне, здоровье-то? На твои похождения смотреть? Тобой гордиться, да похваляться? Вот он у меня какой замечательный сынок! И домов понастроил, и девок попортил не меньше! Смотрите люди добрые! Позорище сраное, – горестно воскликнул Михаил Антонович. – Иди, уже! Дома, небось, заждались.

– Наверно, – с облегчением выдохнул сын, и добавил, – Жене скажу, чтобы завтра навестила с внуками.

– А сам чего? – с подозрением спросил отец.

– Послезавтра в загранкомандировку. Недельки на две. Подготовиться надо.

– Чего так долго?

– Много вопросов решить надо.

– И Катьку с собой берёшь?

– Как же без неё? Три языка всё-таки! На пальцах мне с иностранцами объясняться?

– Ясно никак! Как же не совместить полезное с приятным? Кто ж от такого откажется?

– Да, не выдумывай ты, пап!

– Эх, сынок, сынок! – ещё более горестно вздохнул отец. – Чем я тебя породил, от того ты и погибнешь! Нет в тебе любви, Антоха! Моя промашка! От того и горюю. И не стоит мне врать. А уж себе тем более. Если нет любви в тебе, то не будет её и в сыновьях.

– Ладно, пап! Пойду я.

– Да иди уже, – кивнул отец, устало закрыл глаза и повернулся к стене.

Следующий день прошёл как обычно. Антон занимался повседневными делами, но был задумчив и подчёркнуто холоден по отношению не только ко всем окружающим, но и к помощнице. Не балагурил, когда оставались наедине, не наблюдал сладострастно за её привлекательными формами, и не распускал руки, чтобы убедиться, что формы эти ему не снятся. Билеты в «командировку» были куплены неделю назад. На Бали. С кем и о чём собирался договариваться в тех далёких краях кроме него не знал никто, даже Катерина, а цели его были просты и незатейливы. Несмотря на то, что у секретарши-референта был официальный жених, хотел наш герой насладиться её прелестями во всей полноте, а там уж пусть себе выходит замуж. И препятствовать, понятное дело, этому браку не собирался. Барское такое решение, как когда-то у помещиков и крепостных. Право первой ночи должно принадлежать барину! Закон жизни! Всё можно было бы устроить и попроще, но глаз-то вокруг… – шагу не ступить. Потому и решил уехать подальше. Меньше пересудов.

Тем временем жена заботливо укладывала чемоданы, не доверяя это дело мужу. Знала, что обязательно что-нибудь забудет, и потом будет её попрекать. Не раз уже было, потому и не доверяла. В повседневных заботах и её день пролетел незаметно, и только далеко за полдень собралась вместе с внуками навестить больного.

Заперев кабинет, Антон холодно попрощался с помощницей, отпустил водителя и сел за руль. Настроение почему-то было ужасное. От вчерашнего разговора с отцом? Да, вряд ли! К таким беседам давно привык, и не обращал на них внимания. Ну, а что тогда? Не знал и мучался. Что-то угнетало. Незримое, тягуче-навязчивое, и на первый взгляд беспричинное. Бывает такое порой – накатит вдруг тоска-печаль – весь свет не мил. И видимых причин не было, поскольку в бизнесе никаких проблем не было и не предвиделось. А бизнес для него и был жизнью. Всё остальное – как придаток. Для заместителей причину поездки объяснил очень правдоподобно – надо развивать компанию и выходить на международный рынок, и на Бали едет на разведку. Так что всё вроде бы в порядке, но было почему-то неспокойно. А вчерашний разговор с отцом вылетел из головы сразу, как только закрыл родительскую дверь. Первый раз, что ли? Перечить-то не перечил, но и внимания на эти охи-вздохи никакого не обращал. Старики! Что с них взять? По статусу положено морали читать. Да кто ж их слушает?

Дом родителей находился немного в низине, и был прекрасно виден с дороги, по которой Антон мог бы ежедневно возвращаться дом, но он интуитивно выбирал другой путь, чтобы нельзя было себя укорить в том, что каждый день ездит мимо, а к отцу заглядывает не чаще двух раз в месяц.

Сегодня Антон водителя отпустил и сам сел за руль. Задумчивость привела к тому, что поехал по кратчайшему пути. Подъезжая к дому родителей, боковым зрением увидел возле их подъезда скорую помощь и толпившихся рядом людей. Ёкнуло сердце. Отец! Резко остановил машину, и вместо того, чтобы подъехать к дому, стал напряжённо наблюдать за происходящим. Через несколько минут увидел санитаров, выносящих из подъезда носилки с лежащим на них чёрным полиэтиленовым пакетом, в который обычно упаковывают умерших людей. Через минуту вышла жена с детьми. Она плакала, и у Антона не осталось сомнений – отец! Что-то бездонно-пустотное и безжалостное вырвало его из действительности и погрузило в какое-то забытьё. То, что родители не вечны, понимал, но не ожидал, насколько будет тяжела реакция его души. Всё внутри клокотало, одновременно сжималось и рвалось наружу.

Сколько времени провёл в таком состоянии, не знал. Наконец, оторвав голову от руля и посмотрел в сторону дома. Там уже никого не было – ни скорой помощи, ни людей. Мельком взглянул на часы – половина десятого вечера. Завёл двигатель и тронулся с места. По дороге домой посетил супермаркет и купил бутылку армянского. Заехав в автоматически открывавшиеся ворота, остановился перед парадной лестницей большого двухэтажного коттеджа. Домой идти не хотелось. Открыл бутылку, налил полный одноразовый стаканчик, мысленно помянул отца и одним махом опрокинул в рот. Закусывать не стал. Не положено. Алкоголь медленно растекался по организму, унимая душевную боль, и непроизвольно стали всплывать воспоминания – и детские, и все остальные. И баня тоже вспомнилась. Куда ж без неё? Вот только обиды, которая не покидала всю жизнь, почему-то не было. Испарилась, наверное, давным-давно, а он и не заметил. А может и только что. Вспоминал нравоучения, редкие споры, и невольно удивлялся тому влиянию, которое оказывали на него слова отца. Вроде бы и не спорил с ним никогда, но в душе-то не соглашался. Не соглашался, а всё равно, в конечном счёте, почти во всех случаях поступал так, как наставлял отец. Почему так?

Оторваться от этого наваждения заставил свет, который шёл откуда-то сверху. Еле заметный поначалу, он всё усиливался и усиливался. Антон оторвался от руля, поднял голову, но ничего толком увидеть не смог, поэтому и вышел из машины. Открывшееся зрелище поразило. Всё небесное пространство от горизонта и почти до зенита занимал световой экран, на котором увидел множество людей – мужчин, женщин и детей. В глаза невольно бросалось разнообразие одежды из различных исторических эпох. Каким-то наитием Антон вдруг понял, что все эти люди – его предки. Понял и испугался, потому что все они, как один, молча и пристально смотрели на него. Наконец, какой-то детский голос сказал:

– Нет в нём любви! – и заплакал.

Кто-то повторил эти слова. Затем ещё кто-то. И вот уже все они, не хором, а каждый сам по себе, стали жалостно повторять:

– Нет в нём любви! Нет в нём любви! Нет в нём любви! – и плакать. Плакали все, и Антон ощущал, как эти слова превращаются в слёзы и падают с неба на лицо, руки, одежду, смывая с его души что-то грязное и ненужное. Он напряжённо и в смятении смотрел на своих предков, но скоро не выдержал и заплакал вместе с ними. И не заплакал даже, а зарыдал, и закричал, что есть мочи:

– Неправда! Неправда! Есть!

– Антон! Антон! Что с тобой? – прервал это наваждение знакомый голос. Он очнулся и увидел, что напротив под проливным дождём стоит жена, трясёт его за плечи, плачет и повторяет: «Что с тобой?», а чуть поодаль, прижавшись друг к другу, сыновья, испуганные и дрожащие – то ли от страха, то ли от холода.

Антон окончательно пришёл в себя, отстранил жену, схватил в охапку сыновей и бросился к дому. Супруга поспешила за ним.

Затащив детей в ванную комнату, раздел, включил душ и поставил обоих под тёплую воду. Царившее напряжение куда-то незаметно ушло, и сыновья, по обычаю, начали смеяться и баловаться. Посчитав, что отогрелись, выключил воду, и стал по очереди насухо вытирать полотенцем, хотя они и сами могли бы это сделать. Выпроводив детей, снял мокрую одежду и сам залез под душ. Мысли путались, и он, наслаждаясь под тёплой струёй воды, не хотел ни о чём думать. Согревшись и успокоившись, выключил воду, вытерся, надел махровый банный халат и вышел в комнату. Из соседней ванной вышла жена.

– Куда отвезли отца? – спросил Антон.

Алёна непонимающе посмотрела на супруга:

– Что значит, куда отвезли?

– В какой морг?

– Ты о чём?

– В какой морг отвезли папу?

– Ты о чём говоришь, Антон? Он умер? – с испугом спросила жена.

– А ты не знаешь? – уже со злостью спросил муж.

– Да откуда? Мы ж его вечером навещали, и всё с ним было в порядке!

– Как в порядке? А скорая у подъезда? А труп, который выносили санитары? А твои слёзы? – с недоумением, садясь в кресло, спрашивал Антон.

– Соседка умерла! Анастасия Петровна! А ты подумал отец? – поняв, наконец, что произошло, с облегчением ответила жена.

Известие ошарашило. Антон смотрел на жену и никак не мог поверить в то, что все его переживания оказались плодом чудовищного недоразумения.

– Ты когда завтра улетаешь? – спросила Алёна.

– Куда? – не понял Антон.

– Да что с тобой? В командировку, конечно!

– Я никуда не еду! – отрезал вдруг супруг. – Обстоятельства изменились. Народ! – закричал он, призывая сыновей. Те мгновенно прибежали из детской.

– Запланированный отпуск отменять не будем, поэтому завтра отправляемся на рыбалку! На целую неделю! – с улыбкой провозгласил он.

– Ура-а-а! – закричали мальчишки и бросились в объятия к отцу.

– Вместе с мамой и дедушкой! – добавил Антон, и к «Ура» присоединилась и мама.

– А как же билеты? – улыбаясь, спросила она.

– А никак! У Кати свадьба через месяц. Сделаем ей от фирмы подарок. Пусть будет не свадебное путешествие, а предсвадебное, – махнул рукой Антон, прижал к себе сыновей и жену, и тихонько так, будто для самого себя добавил:

– И все будут счастливы!