Разговор за рюмкой чая. А поезд наш всё дальше мчится [Валерий Столыпин] (fb2) читать онлайн

Валерий Столыпин Разговор за рюмкой чая. А поезд наш всё дальше мчится

Стихи и проза Часть 1

Молодое районное дарование, (так его обычно представляли в редакции, когда нужно было кого-нибудь послать на совещание, симпозиум или слёт, потому, что он единственный был холост и не имел супружеских и семейных обязательств) Алексей Вениаминович Пестриков, корреспондент, ведущий в газете отдел культуры и литературную страничку, находился на грани психического срыва.

Местные “знаменитости” присылали обычно стихи залихватские, разухабистые и странные. “Сенокос на лыжах”, “Весенний листопад”, “На свалке грёз”, “Причёска людоеда” – так по большей части назывались лирические шедевры, которые Лёша находил в конвертах.

Тем не менее, с него требовали, чтобы стихи и новеллы появлялись в газете как можно чаще.

Приходилась создавать лирику и пафосные вирши на коленке, подписывать их вымышленными псевдонимами и публиковать.

Получалось неплохо, особенно романтические миниатюры, вдохновенные патриотические зарисовки и юмористические новеллы.

Потом он издали влюбился в Катеньку Суровцеву, комсомольскую активистку, и всё пошло наперекосяк. Лёша больше не мог ни о чём другом думать, кроме шустрой пигалицы, её бездонных насмешливых глаз, волнообразных очертаний стана, губ вишенок и мелодичного голоса.

Стихи он стал писать втрое чаще, но выставить напоказ не решался, потому, что вкладывал в них душу, выворачивая наизнанку насыщенные эмоциональные состояния вперемежку с мечтами и фантазиями.

Произведения выходили настолько интимными и чувственными, что делиться ими с кем-то было страшно: вдруг не поймут, вдруг осудят.

Пылкие переживания одолевали влюблённого графомана и днём и ночью. Из-под его пера то и дело выходили настолько щемящие строки, что держать их в секрете не было сил.

Алексей Вениаминович начал тайно посылать стихи, отпечатанные на машинке в редакции Катеньке, подписывая их псевдонимом Роман Мякишев.

Отослав первое письмо он, как бы случайно встретился с Катенькой, чтобы по косвенным признакам и уликам понять, как девочка отнеслась к его искреннему признанию.

Особенных поводов для делового свидания искать не пришлось: ведь он корреспондент, к тому же член бюро райкома комсомола.

Катенька не прятала взгляд, не робела, уверенно и ловко расправлялась с вопросами, которые Лёша вымучивал, старательно отыскивая признаки влюблённости, или хотя бы небольшого интереса к себе, влюблённому, посылающему такие замечательные стихи, и не находил. Их не было.

Вот он реально был застенчив и напуган, воспринимал встречу как настоящее романтическое свидание, потому краснел и потел, тайком разглядывая нежные пушинки на щеках, прозрачные раковины ушек, капельки влаги на губах, изысканный изгиб шеи, разлапистые реснички, косы, которые были полной экзотикой для текущего времени..

Ниже плеч Лёша смотреть не решался. Мерцательная аритмия сердечных ритмов и без того могла привести к полной остановке дыхания, обжигающе горячего и прерывистого, как у человека, которому суждено с минуты на минуту предстать перед создателем.

На Катеньке был открытый лимонного цвета сарафан на тонюсеньких бретельках, вздымающийся спереди на вибрирующих от каждого движения холмиках c рельефными виноградинами сосков (о, боже), которые юноша приказывал себе не замечать.

Однако это было задачей поистине непосильной: магнетизм и гипнотизм девичьих особенностей не давал шанса остаться незамеченными. Они манили.

Сознание влюблённого разделилось на три самостоятельных ответвления, одно из которых задавало глупые вопросы, второе думало о возвышенном и прекрасном, а третье… третье не могло отделаться от желания заглянуть за пределы запретного, смаковало и оценивало интимные подробности.

Лёшка не хотел, не имел права засматриваться на свою музу, на девочку, которую боготворил, с точки зрения, щекочущей нервы, но всё равно возбуждался, замечая, как просвечивает насквозь её ушко, как шустрый язычок облизывает губы, как женственны и соблазнительны плавные жесты, как чувственно колышутся упругие полушария.

Не было ни одного намёка, ни единого признака того, что интимная энергетика лирических признаний достигла цели. Катенька вела себя обыденно, непринуждённо как ребёнок.

Это было обидно, досадно и в тоже время вдохновляло. Непонятно, чего было больше.

Лёша не нашёл ничего лучше как попросить ответить письменно на список вопросов и если можно принести их в редакцию. Перевести общение в иное русло он не смог, отчего сильно страдал и огорчался.

За спиной у парня было двадцать три года, три безуспешных попытки наладить отношения с девочками и ни одной серьёзной влюблённости. Он не знал, как поступать правильно, как обозначить свой интимный интерес, как сделать первый шаг, чтобы не испугать и не обидеть.

Рифмы и ритмы всплывали в уме, складывались в строки, но они не воспевали любовь, не призывали к действиям, не утешали: они стонали, жаловались, печалились, взывали, плакали.

Сегодня, не получив ответ на свой безмолвный призыв Лёша бесцельно брёл через поле, потом по лесной тропе, залез в какие-то дебри, провалился в болотную трясину, вымазался с ног до головы, искал, где можно ополоснуться, долго, пока не застыл, плавал прямо в одежде, потом обсыхал, пока не опустились густые сумерки.

Не помогло.

Он чувствовал себя заброшенным, одиноким и несчастным, хотя сам ничего не сделал для того, чтобы приблизиться к мечте хоть на шаг.

Однако утром Лёша решился опустить в почтовый ящик конверт, в который поместил большую часть стихов, которые подписал – “Посвящаю любимой”, но опять подписался псевдонимом.

Если и теперь не поймёт, не почувствует, думал он, значит не судьба.

Странные люди эти влюблённые: они почему-то считают, что их эмоции и фантазии – открытая книга.

Ночью Лёша сочинял баллады и сонеты, днём грезил наяву и всё ждал, ждал, когда же девушка наконец разглядит в нём того самого единственного, без которого жизнь не в радость.

А Катенька всё молчала и молчала, хотя не раз и не два заходила к нему в редакцию, приносила материалы для публикаций, отвечала на вопросы.

И ведь видела, видела, с каким обожанием Лёшка на неё смотрит, как мается неопределённостью, как много всего хочет ей сказать, но не может… потому, что боится разрушить мечту.

И ведь решился почти парень на серьёзный разговор, даже сценарий диалога написал, перед зеркалом репетировал в лицах: признавался, убеждал, спорил.

Всё портило это “почти”.

Каждый раз Лёша натыкался на непреодолимое препятствие, отступал, клялся, что завтра, максимум послезавтра, что через неделю железно признается, даже если Катенька посмеётся над ним.

В один из таких дней его вызвал редактор и будничным голосом поведал, что по партийной разнарядке район должен послать на областной слёт молодых поэтов самого талантливого. Альберт Иванович сдвинул на нос очки и сурово посмотрел Лёше в глаза.

– Надеюсь, ты понимаешь, насколько это важно. Сам, сам, понимаешь ли, звонил, от-ту-да, –  показало пальцем вверх начальство, – не подведи.

Лёша пытался отказаться, привёл тысячу с хвостиком аргументов, но редактор был непреклонен.

– Зайди в бухгалтерию, получи командировку, деньги и готовься. Готовься! Не посрами честь родного коллектива. Ты же можешь, я знаю. Справишься? Хм… ато!

Алексей расстроился, но перечить не посмел. По пути домой он остановился у витрины фотоателье и увидел…

Это была она, точнее её, Катеньки Суровцевой, потрет. Девушка вполоборота сидела на стуле, одной рукой игриво теребила закинутую на грудь косу, другая была свободно опущена между ног.

Прозрачное платьице, оголённые ноги, довольно откровенно открытая грудь, рельефно выступающие ключицы, ямочка на подбородке, вопросительная улыбка, открытые ушки, поцелуйные губы…

Глаза на портрете был живые: о чём-то важном спрашивали, следовали за направлением его взгляда и манили, манили.

Лёша зашёл в мастерскую, представился и попросил, если можно, он готов заплатить, сделать десять таких портретов и один крупнее.

Пожилой мастер улыбнулся, пожевал усы, – понимаю. Как я вас понимаю, молодой человек. И конечно вы хотите, чтобы это осталось в тайне. Зайдите вечером, часиков в шесть.

– Не могу, уезжаю в командировку. Приеду дней через восемь. Если бы сейчас.

– Сейчас могу уступить этот, с витрины. Хотите, забирайте прямо с рамкой.

В поезде Лёша перечитывал стихи и смотрел на любимую. Какая же она…

Участников слёта собрали в здании областного комитета комсомола, потом погрузили в туристические автобусы и повезли в старинную усадьбу, похожую на музей, которая было перепрофилирована для организации конференций и симпозиумов.

Два дня литераторам выделили для предварительного знакомства, на третий был арендован речной круизный теплоход, на котором в торжественной обстановке должны были состояться основные  мероприятия с участием телевидения.

Лёшу поселили с удивительно общительным юношей, Геннадием Саламатиным, который был в курсе всего.

Официально участников слёта пока не знакомили. Был постоянно открыт бар с живой музыкой. Две девушки и два парня играли на десятках инструментов без устали.

Из спиртного были только слабоалкогольные коктейли, которые не вставляли, но публика была тёртая, у каждого в багаже лежали бутылки с горячительным.

Обстановка с самого начала сложилась дружественная, раскрепощённая. То и дело кто-то со сцены декламировал стихи. Чаще всего микрофон брала интересная девушка с эпатажной внешностью.

Она закрывала глаза, качалась в такт заказанной музыкантам мелодии и читала, читала.

У неё был очень чувственный голос. Не слушать её было невозможно. Зал замирал. У Лёши по коже прокатывались мурашки, запирало дыхание. Стихи были так созвучны его настроению, так растревоживали душу.

– Нравится? Ещё бы. Это же сама Вера Зарубина, восходящая звезда. Весь этот слёт собственно для неё. Конечно она бесспорный талант, но главное – её папочка, имеющий связи на самом верху. На теплоходе про неё документальный фильм снимать будут. Может, и мы в кадр попадём. Ладно, не бери в голову. Лучше по сторонам смотри. Ты уже выбрал?

– Чего?

– Чудик ты, Лёха. Смотри сколько соблазнительного бабья. Поэтессочки, красотулечки, лапочки, ух-х! Лови момент. Они же все немножечко чокнутые, чувствительные не в меру. Это нам на руку. Бери что хошь. Пальчиком помани, спой в ушки сладенько и откусывай, отламывай помаленьку. Вон ту фигуристую блондиночку, Риту Плотникову, видишь? Её не трожь – моя, остальных пока можешь упаковывать. Усёк, поэт? Праздник у нас!

– Я не по этой части. Честно говоря, очень не хотел сюда ехать, приказали. У меня любимая.

Компания час от часу веселела, поднимая себе настроение всё более близким общением, алкогольным градусом, хулиганистыми частушками, провоцирующими снять интимную пробу и танцами, которые сами по себе были эротической рекламой.

Со временем реалии происходящего в головах танцующих размылись настолько, что почти все участники потеряли представление о наличии комплексов, заместив их смутными желаниями, которые теперь обретали форму и определяли вектор поведения.

Стесняться в такой горячей компании не было смысла.

Лёша устал, ушёл в свой номер, разделся и лёг, только спать не получалось. Он долго всматривался в портрет Кати, беседовал с ним, потом выключил свет. В это время в номер громко ввалился Генка.

– Поэт, ты спишь?

Лёша промолчал.

– Вот и чудненько. Ритулечка, проходи. Какая ты славная, какая расчудесная, какая горячая! Я в тебя сразу влюбился. Устала наверно.

Девушка хихикнула, уверенно присела на широкую Генкину кровать. Щёлкнул ночник, который парочка тут же завесила полотенцем, чтобы не очень-то светил в глаза. Они долго шептались, громко чмокали, крякали, напряжённо дышали, отчего воздух вокруг шевелился, вибрировал и искрил.

Слышно было, как расстёгиваются молнии, как щёлкают резинки трусов, как натужно скрипит под тяжестью тел гостиничная кровать. Время от времени раздавались размеренные шлепки тело о тело и приглушённые стоны.

Лёша пытался сосредоточиться на слёте, на Катеньке, придумывал новые рифмы, но напряжение, в котором он пребывал, которое не отпускало, ни на минуту, не давало шанса расслабиться.

И всё же он заснул, или забылся на время. Ему привиделась Катенька: милая, воздушная,  почти нагая. Она бежала навстречу босиком по цветущему лугу в развевающемся прозрачном платьице, сквозь которое просвечивало упругое тело, с раскрытыми объятиями и что-то кричала.

Воздух был напоен ароматом мяты, бергамота, густым запахом смеси лавра и мускуса.

Добежать друг до друга они не успели: что-то тяжёлое грохнулось оземь, отчего видение скукожилось и растаяло, а Лёша открыл глаза.

Юноша повернулся на звук. На полу чертыхался голый Генка, упавший почему-то с кровати, на которой спокойно посапывала столь же откровенно нагая Рита Плотникова.

Стихи и проза Часть 2

На следующую ночь Генка кувыркался в постели с Ирочкой Славиной, застенчивой мышкой, которая на людях стеснялась даже открытого взгляда, зато в постели брыкалась как настоящая фурия, показывая чудеса растяжки и пластики, совершенно не обращая внимания на присутствие постороннего мужчины всего в трёх метрах от ристалища.

Лёше было противно: такое отношение между мужчиной и женщиной противоречило его представлению о любви, но ложное понятие мужской солидарности не позволило ему поставить вопрос ребром.

Опытный ловелас Генка чувствовал, что Лёшей запросто можно манипулировать и пользовался этим обстоятельством. Поэтом он был никаким, зато слабости человеческие использовал виртуозно.

На теплоходе они тоже попали в одну каюту, что не сулило ничего хорошего, тем более что ассортимент чувствительных особ пополнился вновь прибывшими поэтессами. Но Лёша не умел сопротивляться, не научился до сих пор говорить – нет.

Официальное открытие слёта состоялось сразу после обеда в большом зале, освещённом софитами и утыканном камерами. Лёше стало не по себе. Он пожалел, что согласился представлять себя поэтом, пусть даже и молодым.

Первой долго и чувственно выступала Зарубина, которая сегодня пребывала в особенно эмоциональном образе, дополненном необычным "летящим" платьем тёмно-серого оттенка, добавляющим ей таинственности и шарма.

Верочка драматично заламывала руки, подыгрывала себе мимикой, жестами и выразительными движениями тела.

Её снимали одновременно с нескольких ракурсов, разнообразя сцену звуковыми и световыми эффектами, музыкальным сопровождением. Это было завораживающее представление, похоже, отрепетированное заранее.

На фоне Верочкиного спектакля все остальные участники выглядели серой графоманской массой.

Когда дошла очередь до Лёши, он решил отказаться декламировать свои произведения, которые посчитал недостойными называться поэзией. Чтобы долго не объясняться, он сказал, что записи пропали, а по памяти он читать не может, однако организаторы тут же достали папочку с копиями произведений, которые сделали при регистрации участника слёта.

Пришлось выходить на сцену.

Лёша перекладывал листки с текстами в попытке успокоиться. Первое стихотворение безбожно скомкал срывающимся голосом, потому, что понимал – это публичное признание в любви, к которому он готов не был, но зал отчего-то зааплодировал.

Реакция слушателей удивила, но давала понять, что стихи его не совсем безнадёжны, ведь другим чтецам внимания не досталось.

Алексей увлёкся, по примеру Верочки Зарубиной прикрыл глаза, представил, что разговаривает Катенькой, что откровенно признаётся ей в своих романтических чувствах, не стесняясь о них заявить хоть кому.

Слушатели взорвались овациями. Это было так необычно, так странно, что Лёша убежал со сцены и долго не мог успокоиться.

Ему казалось, что над ним смеются, но это было совсем не так. Организаторы приняли решение коротко показать в новостях открытие слёта, фрагмент профессионально поставленного выступления Веры Зарубиной и его, Алексея Пестрикова безусловный триумф.

Лёша узнал об этом только на следующий день, а Катенька…

Девушка сидела в кресле у телевизора, но занята была чтением “своих” стихов, которые казались ей поэтическими шедеврами. Никто из её знакомых не мог похвастаться тем, что специально для них сочинили серию душещипательных миниатюр, в которых легко можно было понять, кто вдохновил поэта.

Катя не знала, что Алексей уехал на слёт. На областные новости на экране она не обратила внимания. Стихи Веры Зарубиной были лишь фоном, но на знакомую фамилию и Лёшин голос девушка отреагировала сразу, уставившись в экран, где Алексей Вениаминович вдохновенно читал стихи… её стихи. Именно те, которые держала в руках.

Девушку словно током ударили. Она переводила взгляд с экрана на лист бумаги и не могла поверить в то, что здесь и сейчас ей признаются в любви на всю область, а может и на всю страну.

– Мама, мамочка, иди скорее сюда, он мои стихи читает.

– Кто он? Доча, мне некогда. Какие ещё стихи?

– Да он же, он, Лёша из газеты, я тебе про него рассказывала. Он мои стихи читает, которые по почте пришли. Понимаешь, мама, он их мне читает. Он всем-всем признаётся, что любит меня, понимаешь… а мне… мне, мама, он ни слова не сказал. Почему?

– Тебе представляется, доча, что это так просто – признаться в любви? Мужчины ведут себя как капризные малыши, когда влюблены по-настоящему. Они, девочка моя, боятся как огня, что им, таким сильным, могут сказать нет. Ну и что думаешь по этому поводу, как поступишь?

С  девочкой происходило нечто невероятное. Она сразу, сразу всё поняла. Всё-всё: зачем он к ней приходил, почему так настойчиво пытался встретиться взглядом, почему так странно себя вёл. Всё-всё поняла и обомлела от этой догадки.

Он же её любит! По-настоящему любит, только робеет признаться. А ведь Лёша ей давно нравится. Катя подумать не смела, что способна увлечь такого парня.

Катенька закрылась в своей комнате и ревела… ревела от счастья.

Мысли девочки неслись вскачь, разжигали из малюсенького тлеющего уголька симпатии  кострище из чувств и эмоций, которое разгоралось всё сильнее, вызывая противоречивые ощущения: от неудержимого ликования и восторга до сомнений и безотчётного страха.

Катенька не успевала насладиться бурным воодушевлением и связанными с  ним сладостными фантазиями как на смену полёту и парению в вышине над Вселенной в мятущемся сознании высевались семена неуверенности, стремительно прорастающие мучительными сомнениями и сопутствующей этим состояниям леденящей паники.

Разве так бывает, думала девочка, только что ничего не было, даже влюблённости и вдруг самая настоящая любовь, да какая! Ощущения были настолько неожиданными, до того захватывающими, что с ними невозможно было справиться в одиночку.

Катеньке захотелось немедленно объясниться, тотчас увидеть его, хотя бы по телевизору, если нет возможности встретиться.

Катенька плакала, танцевала, целовала листочки со стихами, представляла, что кружит сейчас не одна, а с ним, с любимым, отчего сердце выпрыгивало из груди.

А если это просто игра, спрашивала она себя? И тут же противоречиво заявляла, – ну и пусть, зато я его люблю, люблю и никому не отдам.

Они ни разу не разговаривали о чувствах, ни разу не были на свидании, ничего друг о друге не знали, а в девочке уже проснулась первобытная страсть и чувство собственника. Как же это право странно.

Лёша об этом даже не догадывался. Ему досаждали поздравлениями. Все просили написать какое-нибудь стихотворение и поставить автограф, что было довольно приятно, но агрессивное внимание раздражало.

На танцевальную вечеринку юноша не остался. Улизнул тихо при первой же возможности и сразу улёгся в постель, положив под подушку исцелованный и засмотренный едва не до дыр портрет.

Ночью Генка привёл очередную развесёлую пассию, изрядно пьяненькую и абсолютно не стеснительную.

На этот раз приятель ничего не спрашивал: пребывал в алкогольной эйфории, поэтому раздеваться парочка начала немедленно, хотя Лёша наблюдал за процессом обоюдного совращения. Он уже начал привыкать к близости совокупляющихся парочек.

Свет был выключен, но иллюминация на палубе замечательно подсвечивала взрослые игры. Воздух моментально насытился термоядерной смесью запаха приторных духов, пота и похоти, сквозь которую то и дело выстреливали молниями разряды сексуальной энергии: невыносимое испытание для того, кому суждено быть невольным зрителем.

Генка с компаньонкой старательно раскачивали каюту, многозначительно шептались. Слава богу, что на этот раз поединок закончился довольно быстро. Тем не менее, Лёше было неуютно и грустно, что люди могут иметь такие извращённые понятия о любви, самой светлой и яркой стороне жизни.

Он понимал, что постельная акробатика тоже часть любви, но до физической близости необходимо сначала пройти через бескорыстную дружбу. Через платонические отношения: узнать друг друга, научиться доверять, уступать; понять, насколько друг другу необходимы и дороги, стать единым целым духовно и лишь тогда, если конечно слияние станет необходимой частью общения, можно открыть последнюю интимную тайну. .

А так, ради высекания нескольких тлеющих искорок, которые зажечь ничего не способны, лечь в постель с первым встречным, довериться его порядочности…

Нет, Геныч, дурак ты, циничный и беспринципный коллекционер вульгарных излишеств. Не суждено тебе познать прелесть непорочной влюблённости, романтических переживаний, искренних чувств.

На обратном пути Лёша прикинулся больным, попросил поселить в отдельной каюте. Генка взрослый мужик, пусть сам решает, кого и как любить.

За три дня Лёша насочинял целый блокнот рифмованных строк и письмо написал.

“Милая Катенька. Не знаю отчего, никак не могу решиться заговорить с вами о главном. Главном для меня, поскольку схожу с ума от вашего обаяния. Поверьте, мне очень сложно признаться в любви, но если не сделаю этого, если утрачу окончательно шанс стать самым счастливым человеком на свете …”

На одной из экскурсионных стоянок Лёша купил заказной конверт с марками для отправки. Письмо и тщательно переписанные стихи с признанием своего авторства были запечатаны, но так и не отправлены.

В редакции была подготовлена встреча с читателями, на которую пришли партийные и комсомольские представители. Встретили Лёшу с помпой.

Зрители рассчитывали на столь же эмоциональное выступление как в телевизионном репортаже, но виновник торжества не доставил им особенного удовольствия, лишь сбивчиво и вяло рассказал в общих чертах о слёте да прочитал без выражения одно стихотворения.

Тем не менее, пришлось подписывать целую кипу фотографий, которые заботливо заготовили в редакции по указанию из райкома партии.

Одна из последних почитательниц подала конверт. Лёша, не поднимая головы, спросил, кому

адресовать автограф.

– Суровцева… Катя. Вы, конечно, можете поставить автограф, но это письмо адресовано вам.

Лёшу пронзило осознание, что с ним разговаривает она, Катенька. А ведь у него тоже есть для неё письмо.

– Извините, Катенька. Не видел вас в зале. Письмо от вас? А у меня… знаете, у меня тоже для вас послание. Очень важное. Только не читайте здесь.

– Ты тоже, Лёша, здесь не читай. Не спрашивай пока ничего, хорошо? Вечером поговорим.

– Вечером! Где, где, Катенька?

– Я всё написала. До встречи… Лёша… я буду… буду ждать.

Притормози у счастья

Три дня как в небесной канцелярии происходило нечто несуразное. Верхушка лета – сезон зноя и редких грозовых дождей, а на город, где жила семья Ворониных, налетели вдруг шквалистые дожди.

Температура опустилась до восьми градусов. Непрерывный дождь по капельке высасывал из душ и тел, оглушённых несвоевременной погодной мутацией последние возможности приспособиться.

То тут, то там стихия обрывала линии электропередач, рушила мачты, удерживающие провода, не выдерживали нагрузки трансформаторные подстанции.

Фёдор работал в аварийной бригаде. Трудились на пределе возможностей, поскольку современная жизнь без электричества немыслима в принципе: отключи подачу энергии и жизнь замрёт.

Прошедший день был на редкость неудачным. Бригада ремонтников металась с одного вызова на другой, некогда было перекурить, съесть бутерброды. Два раза попадали в разлив, едва не утонули вместе с аварийной машиной.

Витька Угольников получил серьёзный ожог, замкнув собой цепь неожиданно свалившейся шиной на линии, которую диспетчер по какой-то причине не отключил, хотя по рации сообщили, что участок обесточен.

Мало того, что целый день крутились под проливным дождём, устали, промокли до нитки, так ещё заставили писать объяснительные записки, потом допрашивали с пристрастием.

Фёдор долго стоял под горячим душем, согреться и расслабиться не получалось. Было впечатление, что под пресс положили пакет со льдом. От голода, напомнившего вдруг о себе, неприятно урчало в желудке.

Только когда приятно зарокотал двигатель старенького Опеля, а печка выдала первые порции тёплого воздуха, удалось немного отключиться от перегрузки, от готовности к экстремальной жизнедеятельности.

От растекавшегося по расслабленным мышцам тепла Фёдор отяжелел, едва не задремал, почти отключился.

Дома ждали.

Хотя, последние несколько месяцев он не был в этом уверен. Как-то неуютно стало.

Ангелина, которую раньше он нежно называл Геля, всё чаще воспринималась как Ангина.

Кто она ему?

Вначале Фёдор воспринимал лишь романтические эпитеты: любимая, милая, моя, изредка обращаясь к жене сладенькая или малышка. Какая она была ласковая и нежная, какая тонкая и звонкая.

Была, да-а-а. Именно была.

Ведь часа не могли прожить друг без друга: тело начинало гудеть и вибрировать, как двигатель автомобиля, когда через карбюратор подаётся в камеру сгорания обеднённая топливная смесь.

Хорошее настроение и радость наполняли Фёдора лишь в присутствии любимой, особенно в те моменты, когда прикасался к ней или смотрел глаза в глаза.

Теперь он не может ответить себе на систематически загружаемый в мозг вопрос: почему он вообще на Ангелине женился, разве на то была причина? Неужели мы женимся потому, что так принято?

Конфликты и дипломатические споры начались через неделю после свадьбы, но сила влечения и страсти запросто стирала любую обиду.

Чтобы почувствовать себя счастливым достаточно было поцелуев и объятий, глобальные же противоречия легко преодолевались в постели, поглощаемые острыми ощущениями,  сладчайшими эмоциями и пикантными упражнениями.

Любовь, не любовь – что-то магнетическое долгое время объединяло Фёдора с женой, он мучительно нуждался в близости.

Почему теперь Ангелина перестала возбуждать? Ведь она по-прежнему красива, но желания дотронуться до спелой груди, обнять, поцеловать за ушком или в шею, с вожделением залезть рукой под юбку или головой под кофточку, вдохнуть до головокружения аромат женского тела, чувствуя, как волнуется пульс в каждой клеточке тела, как кровь устремляется вниз живота – ничего этого давно нет.

Ангелина есть, Фёдор тоже, а желания слиться в любовном экстазе исчезло. Иногда очень не хочется возвращаться домой. На работе или с друзьями куда интереснее.

Сложно понять, почему испарились чувства. Хотя, чего от себя-то таиться? Всему виной тёща, возложившая на себя по собственной воле роль дрессировщика, с садистским удовольствием формирующего характер дочери, наставляя её, как правильно надевать на супруга ошейник, как пользоваться естественными различиями и физиологическими преимуществами, чтобы добиться повиновения и исполнения желаний.

Паулина Леонтьевна контролировала все аспекты семейной жизни молодожёнов, влезала в хозяйственную, финансовую, даже интимную сферу, требовала по доходам, расходам и планам.

Фёдор не имел склонности к интригам, таланта и желания  отстаивать свою точку зрения, добиваться лидерства. Постепенно тандем жена-тёща сосредоточили в своих руках властные полномочия, с усердием и упоением пользовались ими, невзирая на его мнение.

Сегодня мужчина был настолько утомлён, что не было сил думать о сложностях семейных отношений. Он хотел погрузиться в атмосферу домашнего уюта, поесть домашней стряпни, сесть в удобное кресло с бутылочкой холодного пива, несколько минут посмотреть телевизор и уснуть.

Аварийных заявок, когда закончилась смена, накопилось столько, что ночная бригада никак не смогла бы с ними справиться. Значит, следующий день будет опять изнурительным и суматошным.

Фёдор был бы весьма рад и признателен, если бы сегодня его избавили от общения с тёщенькой, если бы Ангелина встретила с улыбкой, вместо привычной процедуры травмирующего психику выноса мозга.

Тишина и спокойствие – вот в чём он нуждается. Всё прочее потом, не сейчас.

У него от усталости кружилась голова, закрывались, как ни старался, глаза.

– Припёрся! Не прошло и полгода. Совесть у тебя есть, – слишком эмоционально для рядовой ситуации закричала жена, напрягая мимические мышцы и брызгая слюной, – так-то ты относишься к родственникам!

– Ангелина, у меня был очень тяжёлый день. Остановись, не начинай. Отдохну и сам себе качественно вынесу мозг, но сначала борщ… или котлеты, без разницы что. Я не ел со вчерашнего дня, ужасно устал, хочу спать.

– А маму, маму мою с юбилеем поздравить не хочешь, – голосом Паулины Леонтьевны верещала супруга, – она о тебе паразите-бездельнике никогда не забывает. То носки, то футболки дарит. Говорила мне маменька – за кого замуж идёшь, он же и меня и тебя до инфаркта доведёт. Теперь вижу, что права она. Куда мои глазоньки глядели, когда чурбану бесчувственному девственность дарила, когда красоту, честь и молодость безоглядно вручила. Не способен ты Федька ценить женскую заботу и беззаветную преданность.

– Ангина, тьфу ты, Ангелиночка, накорми сначала, напои, спать уложи. Утро вечера мудренее. Не могу я о каждой мелочи помнить, у меня по жизни другие задачи и цели. У меня работа тяжёлая и опасная. Разве сложно было утром мужу тормозок с бутербродами на работу собрать, напомнить о памятной дате?

– А я не работаю, я спать не хочу! Столовка для того существует. И книжка записная. Ты ещё мой день рождения забудь – живо у меня с жилплощади вылетишь.

– Это и моя квартира тоже.

– А хо-хо ни хо-хо, мо-я! Ага, уже! Утрись, болезный. Недвижимость на меня приватизирована, мама была права, хорошо, что подсказала вовремя. Ты тут на птичьих правах, муженёк.

Ангелина вываливала на гудящую как колокол голову Фёдора проклятия и брань, припоминая какие-то давно минувшие события, ставила в вину непонятно чего, грубо, обидно обсуждала его родителей и родственников, у которых абсолютно не было позитивных качеств, зато каждого из них можно было с её слов упекать за решётку.

Фёдор усилием воли отключил слух, двигался по квартире как сомнамбула, не понимая, что делает, вымыл руки, прошёл на кухню.

Ужина не было. Холодильник тоже зиял девственной пустотой.

– Жрать захотел? А маму поздравил? Нет, не поздравил. Отныне у нас самообслуживание.

– Дай денег, я в магазин схожу.

– С деньгами каждый дурак продуктов накупит. Я маме на подарок всё истратила.

– Так получка через неделю только. На что жить будем?

– Кто у нас мужик – ты или я? Думай. Займи. Я у мамы могу ужинать.

– Понятно… Нет. Ничего не понятно. Кто дал тебе право потратить весь бюджет непонятно на что?

– Ах, вон ты как запел! Тёще на подарок денег пожалел! Она… она для тебя…

– Для себя она, для себя. И ты только для себя. Всё до копейки выгребаете, а на столе пусто, как в склепе. Когда ты успела превратиться в тень маменьки? Ты же поначалу внимательная и чуткая была, лаской и нежностью покоряла, бескорыстием и радушием обаяла. Смотрю на тебя, а вижу Паулину Леонтьевну, только ещё наглее и циничнее.

– Не устраиваю – проваливай. Свято место пусто не бывает. Желающих разделить со мной постель пруд пруди. Как же права была маменька, как права! Мужского в тебе – только штаны.

 Фёдор выбежал из квартиры, громко хлопнув дверью, забыв в сердцах одеть плащ или куртку. Улицу по-прежнему поливал холодный дождь, до костей пробирали порывы ветра.

Вот тебе и лето… вот такая, брат, семейная жизнь!

Мужчина залез в машину, минуту послушал мерный гул мотора. Голова была пустая и мутная, зато закипала кровь.

Фёдор бездумно выжал сцепление, включил скорость и понёсся. Ему было без разницы – куда и зачем. Автомобиль уверенно набирал скорость, покорно слушался руля.

Мысли отсутствовали, их заменили эмоции, подстёгиваемые наркотическим действием избыточного адреналина. Мужчина жал на газ, чувствуя, как поступками начинает повелевать азарт.

Он никогда не любил лихачей и вдруг сам заразился желанием мчаться, закладывать крутые виражи, вписываться в резкие повороты и лететь, лететь бездумно на пределе возможностей старенького двигателя.

Дорога была сколькая, его занесло, закрутило, но в книге судеб не было указания завершить его жизненный путь. Фёдор слегка помял крыло, порвал одну из покрышек колеса, пока ставил запаску, немного успокоился.

Не вчера Ангелина превратилась в стерву, не одним днём превратила совместную жизнь в ад. Давно нужно было стукнуть кулаком по столу, предъявить права на личное мнение, с которым нельзя не читаться.

Нельзя мириться с матриархатом, нельзя балансировать на канате, подвешенном над пропастью, нельзя соглашаться со всем, что взбредёт в больную голову тёщи. Нельзя, нельзя, нельзя жить по чужому сценарию, наплевав на амбиции, на мечты и планы в угоду людям, которые никого не уважают.

Желание испариться, исчезнуть, чтобы проблема рассосалась сама собой, сменилось на попытку осмыслить тупик, в который умудрился себя загнать под руководством жены и тёщи.

Фёдор перебирал в уме варианты, как можно развернуть семейную лодку против ветра, чтобы не потопить её окончательно. Идей было так много, что выбрать ни одну из них было невозможно. Любая из них имела слепые зоны, проблемные участки и тупики.

Он уже давно ехал по пригороду. Дворники с трудом справлялись с потоком воды, низвергаемым с прохудившихся небес. На обочине стояла женщина без зонта и плаща. Она голосовала мокрая насквозь.

Фёдор посмотрел на неё безучастно, хотя подумал, что можно было бы подобрать, но она такая мокрая, что намочит сиденья. Суши их потом.

Фигура на дороге прыгала, пытаясь привлечь внимание, топала ногами, возможно, кричала и плакала.

 Ничто не шелохнулось в его израненной душе. Он даже себя не мог сейчас исцелить, выручить, вытащить из лап обстоятельств.

Фёдор чувствовал, что вплотную приблизился к моменту истины, но не своей – тёщиной. Это она мечтала высосать из его бренного тела живительный сок, чтобы выстроить башню, из окон которой можно взмахом платочка решать его судьбу.

Если раньше можно было что-то изменить, если не поздно было предъявить жене ультиматум, поскольку эмоциональная и чувственная зависимость была взаимной, если способность любить имела место быть, а желание близости играло решающую роль, то теперь “глас вопиющего в пустыне” мог быть услышан и понят лишь небесами, которые тоже пошли вразнос, слезливо испытывая терпение Планеты.

Себя было жалко, очень жалко. Фёдор считал, что не заслужил такого отношения: он не предавал, не изменял, работал с полной отдачей, отдавал зарплату до копейки, относился к жене и тёще с возможной степенью уважения.

Что теперь? Ему цинично показали на дверь, обозначив степень зависимости. У него нет ничего, совсем ничего.

Проехав километров пять Фёдора торкнуло: женщина без зонта, ночью, одна под проливным дождём. Кто она, почему голосует? Если он не поможет, то кто… кто остановит в такую темень?

А вдруг в кустах притаились хулиганы или бандиты, что если цель этой женщины – нажива?

Сердце Фёдора заскрипело от невозможности принять решение.

– Ну и пусть, – подумал он, – пусть меня убьют. Пусть провидение решит за меня. Это будет азартная игра, случайное стечение обстоятельств, русская рулетка.

Он развернулся, нажал на газ и поехал навстречу судьбе.

Женщина сидела на бордюре обочины, обняв себя за плечи. Ей было холодно и страшно, но перспективы вызвать сочувствие не было: мимо проехали десятки машин, никто не обратил на неё внимание.

Фёдор остановился в метре от женщины, направив на неё свет фар. Она клацала зубами, что было слышно на расстоянии, но не повернула головы. Женщина устала, замёрзла и ни на что не надеялась. Она плевать хотела на превратности судьбы, которая отказалась проявлять по отношению к ней характер.

Мужчина подошёл вплотную. Женщину колотила дрожь, похожа она была на кошку, упавшую в стремнину реки, которую течение протащило по порогам и мелям.

Смотреть на несчастную было больно.

Одета она была в вечернее платье, облепившее худенькое тельце. Выглядела страдалица ужасно, если не сказать больше – нелепо. Дорогое платье, красивые украшения, туфельки на высоком каблуке и стекающие по посиневшей коже холодные струи.

– Присаживайтесь, довезу.

– Мне далеко, у меня с собой ни копейки.

– Договоримся.

– Я не собираюсь расплачиваться телом! Ваша машина… я совсем мокрая.

– Принято. Переживу. Я тоже не настроен на интим, мне тоже плохо… Неважно. Показывайте дорогу.

Фёдор мельком посмотрел на тщедушное тельце, на детскую, почти плоскую грудь, на сморщенное от влаги и холода лицо, свисающие сосульками волосы. Определить возраст пассажирки, её облик было невозможно.

Печка была включена на максимум, адрес назначения был на другом конце города. Женщина, судя по фигуре, скорее всего девушка, молчала. Её лихорадило, трясло.

– Если можно – не гоните. Я боюсь быстрой езды, трижды попадала в аварии. Не переживайте, у меня есть деньги, только дома.

– Я знаю ваш адрес, бывал в том районе. Можете подремать. У меня хорошая печка. Меня зовут Фёдор.

– Очень приятно, Зоя.

– Как вы оказались одна среди ночи на пустынном шоссе?

– Можно, я не буду отвечать?

Дальше ехали в полной тишине. Время от времени Фёдор скашивал взгляд. Женщина была похожа на обсыхающего воробышка: перья волос торчали во все стороны, она то и дело проваливалась в сон, не в состоянии полностью открыть глаза.

Видимо холод и дождь отняли у бедняжки всю энергию.

По непонятной причине у Фёдора появились тёплые чувства.

Девушка, теперь было определённо понятно – ей примерно двадцать пять лет, заснула, повалилась на его плечо. От пассажирки пахло молоком и мандаринами. Переключать передачи было неудобно, но беспокоить её не хотелось.

Фёдор остановился на заправке, не глуша двигатель. Ему не хотелось беспокоить пассажирку, попавшую волей судьбы в неприятную ситуацию. Пусть поспит.

Проснулась она минут через двадцать, долго извинялась. Мужчина чувствовал отеческое беспокойство за судьбу незнакомки. Приятно было принять участие в её судьбе.

– Простите, ради бога, меня сморило. Я не хотела вас напрягать. Я знаю эту заправку. Мы совсем рядом, почти по адресу. Скажите, сколько я вам должна?

– Сущие пустяки. Побудьте ещё немного со мной. Впервые за последний год я почувствовал себя нужным.

– Давайте поднимемся ко мне, я угощу вас чаем.

– Нет-нет, мне неловко. Вы такая молодая, а я…

– Чай, только чай.

– Договорились, Зоя. Но я так устал, что способен заснуть даже стоя. У меня был тяжёлый день, скоро опять на смену.

Фёдор остановился у подъезда, где жила незнакомка, вышел, открыл дверь, поскользнулся и грохнулся в лужу.

– Провидение не оставило нам иного выхода. Придётся стирать вашу одежду, потом сушить… я справлюсь, а вы поспите. Ищите удобное место для парковки.

Квартира была однокомнатная, но ухоженная, уютная. Повсюду стояли цветы в горшках, запах подсказывал, что живёт в этом царстве чистоты и комфорта молодая женщина.

Теперь он мог её рассмотреть.

Фёдор был в полном восторге. Удивительно, но его совсем не расстраивала разница в возрасте. Её доверчивость и жизнерадостность бросались в глаза.

– Раздевайтесь, я дам вам махровую простыню, запущу стиральную машинку, и начнём пировать: чай с лимоном, сухари и сгущенное молоко.

– Я бы съел что-нибудь посущественнее. Скоро сутки как я не ел.

– Могу предложить гречневую кашу с молоком и малиновым вареньем, бутерброды с сыром и… или яичницу с беконом.

– Не отказался бы от того и другого.

– Решено. Вы в душ, я готовлю. Наедаемся от пуза, и спать.

Ангелина и Паулина Леонтьевна перезванивали друг другу всю ночь, почём зря чехвостя непокорного зятя.

Он не вернулся. На следующий день тоже.

Через месяц он подал заявление на развод и забрал вещи.

Проклятия жены и тёщи были ужасны.

Дома в однокомнатной квартире его ждала Зоенька. Действительно ждала, минуты считала до его возвращения, сервировала стол настолько изобретательно и изысканно, что сама испытывала наслаждение.

Когда Фёдор ел, она не могла оторвать взгляд, испытывая такие яркие эмоции, что не заметить её крайне возбуждённого состояния было невозможно.

Любимый отодвигал тарелку, вытирал губы и усаживал девочку на колени.

Он знал, чувствовал, чего ждёт его милая кошечка.

Фёдор некогда спас Зою от переохлаждения, а она его от эмоционального смятения и крушения иллюзий.

Кто знает, возможно, судьба преднамеренно выбрала такой извилистый путь.

Вероятно

,

придётся повторить

Боже, дай мне надежду, намёк или знак…

Я устала от мысли "когда же уже?!"

Я надеюсь, что скоро наступит весна.

И не столько на улице, сколько в душе.

Любовь Козырь

У всех Дашиных подружек были мамы, а у неё не было. Никогда.

Сложно представить, насколько это обидно и больно, когда у всех есть, а у тебя – нет. И не важно, что мама не бросила тебя, а умерла во время сложных родов.

Папины временные подружки не в счёт: они появлялись и исчезали, не успевая войти в резонанс с душой девочки.

Поначалу каждая из них сюсюкала, гладила по головке, прижимала к себе, но обмануть девочку было сложно – они не были её мамами, не могли ими стать.

Воспитывала Дашу няня, Аграфена Степановна, пожилая одинокая женщина, жившая по соседству. Оназаботилась о девочке в меру сил, следила, чтобы та была накормлена, чтобы одета была во всё чистое, позже водила в школу, помогала с домашними заданиями.

Няня и её подопечная так и не подружились: Аграфена Степановна была строга и непреклонна во всём, старательно избегала проблем, поэтому держалась от Даши на расстоянии.

Папа, увы, был всегда занят: у него была ответственная работа.

Даша росла послушной и умненькой, никогда не тревожила папу, старалась не досаждать няне.

Её главный дом находился под большим письменным столом в углу комнаты. Там девочка прятала свои “сокровища”, там жили подружки-куклы, которых она воспитывала как настоящая мама.

Даша с раннего детства мечтала о собственных малышах, которых должно было появиться по заранее задуманному сценарию не меньше двух: девочка и мальчик.

Будущая мама училась шить куклам одежду, пеленать, мыть попки, делать уколы.

Папе было без разницы, чем дочурка занимается: он любил её по-своему, баловал, как мог, но дружить, заниматься чем-то интересным и полезным, искренне радоваться успехам, так и не научился.

Тем не менее, Дарья выросла и увлеклась мальчиком из старшего класса.

Костя с одинаковым интересом занимался музыкой и спортом , с азартом и изобретательностью рассказывал нескончаемые истории, знал много стихов, хотя учился на тройки.

С ним было интересно, весело.

Друзья (до любви у них дело пока не дошло), всюду бывали вместе, проводили вдвоём уйму времени, между делом научились целоваться.

Это была первая влюблённость, настолько буранная и серьёзная, что Даша сочинила счастливую жизнь лет на десять вперёд и сразу поверила в её реальность.

В ёе чувственных грёзах, сюжеты которых были заимствованы из сентиментальных женских романов, события развивались стремительно и бурно. Любовь представлялась девочке нескончаемым праздником, центром которого были её и Костины милые малютки.

Даша мечтала настолько убедительно, так правдоподобно представляла себе романтическую любовь, шикарную свадьбу, милые семейные вечера, появление детишек, что решила не тянуть с исполнением мечты.

Когда в очередной раз возбуждённый близостью друг не на шутку увлёкся, девочка не стала капризничать – ведь Костя её любит, он сам говорил об этом множество раз. Чему быть – того не миновать. Они уже не были школьниками: Даша училась в техникуме, Костя работал на молокозаводе грузчиком.

Доверительные телесные эксперименты довольно скоро вошли в привычку. Костя почувствовал себя мужчиной: ведь необходимость добиваться любви, играть роль музыканта, поэта и романтика отпала за ненадобностью.

Теперь юноша не церемонился – просто брал, когда было где, даже если Даша не была расположена к близости. Мало того – интимный опыт возбуждал интерес: а что там под юбочками у других девчонок?

Когда до неё дошли слухи о том, что Костя превратился в охотника за интимными приключениями, Даша не поверила, но начала наблюдать и анализировать.

Момент истины совпал с призывом друга в армию. Фактически получилось, что Костя спрятался от любимой, надев сапоги и шинель.

Беременность обнаружилась, когда Константин маршировал на плацу на другом краю страны в одном из самых северных регионов.

Даша не знала, как реагировать на удивительное и желанное событие: с одной стороны исполнение мечты стало реальностью, она без пяти минут мама, с другой стороны – может оказаться так, что у этого ребёнка не будет папы, что было бы неправильно.

Ни на одно её письмо Костя так и не ответил.

Даша страдала и плакала. Масла в огонь подлил папа, который устроил дочурке жестокую выволочку, в ультимативной форме потребовав избавиться от ребёнка, поскольку…

Девушка не могла допустить того, чтобы убить собственного ребёнка. Она была слишком чувствительна, чтобы решиться на такой беспощадный шаг. Судьба и без того обошлась с ней не лучшим образом: все мечты, кроме этой, рассыпались в прах.

Даша собрала вещи, ушла жить в общежитие, где ей дали отдельную комнатку в конце коридора на втором этаже.

Как и что произошло в ту трагическую ночь, она не могла бы рассказать даже себе. Девушку разбудили тычками, грубо распластали на кровати, засунули в рот кляп и насиловали по очереди невыносимо долго, причиняя мучительную боль. Садистов скорее всего было трое.

У Даши после жестокой пытки случился нервный срыв и выкидыш.

Отец пытался вернуть дочь домой. Она посчитала его виновным в случившемся.

Отныне жизнь утратила для Дарьи всякий смысл. С разрешения администрации девушка установила металлическую дверь и решётки на окна, что совсем не прибавило оптимизма.

По ночам Дарья разговаривала с дочкой, которая так и не родилась. Время шло, а в воображении Вика, такое имя она дала фантому, росла, словно существовала в реальности.

Потом Даша устроилась на работу, получила служебную комнату. Привычка жить по ночам в ином измерении, где у неё была дочь Вика и муж Костя, которого она мысленно простила, вошла в привычку.

Никто Дарью не интересовал. Её преследовала слава дамы со странностями. Незатейливая размеренная жизнь не тяготила, поскольку основные события происходили втайне от посторонних глаз.

Однажды, случилось это весной, когда кипела чёрёмуха, ковром расстилались фиолетовые цветы мышиного гиацинта, повсеместно наливались бутоны нарциссов и тюльпанов, девушку стал энергично обхаживать инженер-строитель из их отдела, странного вида очкарик лет на десять старше Дарьи.

Он был то ли разведён, то ли по жизни холост, во всяком случае, за юбками не таскался, и вдруг такое внимание к ней.

Даша довольно долго от ухажёра бегала, но он оказался настойчивым: дожидался после смены и провожал, иногда дарил украденный с клумбы цветок.

Когда Андрей Яковлевич напросился к ней на чай, Дарья решительно отказала. На следующий день мужчина поджидал с коробкой пирожных и банкой растворимого кофе.

Чаепитие состоялось.

Коллега, если так можно было назвать Андрея, долго и нудно рассказывал про детей ( у него их было двое), комментировал только что прочитанную книгу, съел до крошки свои пирожные, потом вызвался вымыть блюдца и чашки.

Даше было всё равно, лишь бы скорее выпроводить. На дворе темнело, можно было удобно устроиться в кресле, побеседовать в привычном виртуальном пространстве с Константином, с Викой, посмеяться вместе с ними над незадачливым поклонником.

Она расслабилась, незаметно для себя погрузилась в транс.

Андрей Яковлевич набрался храбрости, прижал Дашу, поцеловал в губы. Она хотела вырваться, выгнать наглеца вон.

Мужчина так испугался, так побледнел, что его неожиданно пожалели.

Дальнейшие события имели спонтанный характер, закончились чаепитием в постели.

Оказалось, что Даша ничего не забыла, что интимные ласки и сейчас были очень приятны.

Жизнь заиграла цветными красками, преобразила её облик. Неожиданно и вдруг мужское население отдела заметило, что Дарья вполне симпатичная женщина.

С Андреем Яковлевичем она больше не встречалась, честно сказав ему, что проявила слабость исключительно по причине чёрной меланхолии, в которой в тот момент пребывала, что весьма благодарна за тот романтический визит, который вернул ей интерес к жизни, зато проявил внимание к её особе непосредственный начальник.

Да, он пребывал в устойчиво продолжительном браке, любил жену и детей, имел комфортно налаженный быт, наслаждался жизнью, но Дарья Кирилловна (как он этого прежде не замечал) потрясла его удивительно проявленной женственностью, таинственным внутренним свечением и чем-то ещё, чего он долго не мог понять.

Павел Павлович, она звала его Пал Палыч, закрутил её как ураган Катрина: увлёк, засыпал подарками и вниманием. Ей было хорошо с этим интеллигентным человеком, щедрым и ласковым. Пусть он женат, пусть не молод – надежда создать полноценную семью ещё теплилась.

Даша понимала, что на чужом несчастье счастья не построить, но человеческое сознание цепляется даже за соломинку: главное, чтобы цель находилась в обозримом пространстве и казалась достижимой.

Любовник умер от инфаркта на работе. В тот день у них было назначено свидание.

Дарья была на похоронах, на поминках, внимательно наблюдала за женой Пал Палыча, пыталась угадать – знает ли она про любовницу мужа. По всему выходило – нет.

Через три месяца после похорон у Дарьи появился выбор из двух претендентов. Мужчины были интересные, положительные, оба женаты.

Она долго не могла определиться. Выбрала геодезиста Верхотурова. Все думали, что причиной тому наличие левых заработков, но дело было в ином – Сергей Валентинович действительно ей нравился.

Разъездной характер работы позволял любовнику довольно часто оставаться у Дарьи на ночь. Мужчина был хорош во всём, но информация о их связи протекла. Жена ворвалась в офис, устроила там погром. Даше досталось по голове дыроколом, Сергею ревнивица сломала переносицу клавиатурой от компьютера.

После публичного разоблачения порочной связи любовнику пришлось уволиться.

Второй претендент на её благосклонность – Егор Яковлевич, экономист, который то и дело намекал, что имеет зверский сексуальный аппетит, что готов носить Дашеньку на руках, воспользовался-таки моментом и заарканил оставшуюся без мужского внимания сотрудницу.

Испарился любовник, когда Дарья озвучила ему мечту родить детей. Сказал, что ему собственных, от родной жены, спиногрызов достаточно, что менять в своей жизни ничего не желает, поэтому умывает руки, пока романтические отношения не зашли в тупик.

Дашенька долгое время пребывала в расстройстве, пока новым любовником не стал Егор, компьютерщик, моложе Даши на десять лет.

Встречались они нечасто, инициатором всегда был Егор.

Женщина впервые в жизни испытала неземное блаженство. Любовник умел так завести, что тело переставало существовать: оно превращалось в нечто, возбуждённое до потери пульса.

Как и что Егор делал, Даша не знала: она боялась открыть глаза, чтобы не спугнуть набегающую волнами пьянящую эйфорию, слаще которой не переживала ничего.

Головокружительный аттракцион, точнее падения и взлёты по ходу стремительного слияния реальности с мороком, уносили женщину в мир небывалого счастья, в котором недоставало только малышей, её и Егора маленьких копий.

Любовник был так молод, так совершенен физически, что мысль иметь от него детей вскружила голову Даши, не давала покоя ни днём, ни ночью. Она даже перестала видеть во сне Вику.

Любовники встречались уже полгода, а страсть и влечение не ослабевали.

Дарья недоумевала: если Егору с ней и ей с ним настолько хорошо, почему он не хочет расстаться с постылой женой? Ведь в его юном возрасте не поздно начать сначала.

Любовник маниакально предохранялся, тщательно оберегал Дашу от нечаянной беременности. Несмотря на данное обстоятельство, женщина убедила себя, что Егор беззаветно влюблён, что проект “счастливая семья” – вполне доступная опция.

Намекать Егору на свою мечту Даша всё же не решилась – был на этот счёт печальный опыт.

В голову лезли тысячи идей, ни одну из которых реализовать было попросту невозможно, каждая из них имела конструктивные дефекты и непреодолимые препятствия.

Но однажды, любовник пришёл к ней уставший, измочаленный, как-то странно смотрел, словно находился под наркозом, не стал даже ужинать, после чего извинился и уснул, чего никогда прежде не случалось.

Зато Даша была возбуждена сверх меры: у неё вдруг созрела внезапная идея.

Она включила ночник, притенила его, чтобы не разбудить любимого, смотрела на упругое тело во все глаза. Потом не выдержала, начала, едва касаясь, ласкать: сначала руками, потом губами.

Молодое тело спящего любовника оказалось отзывчивым: на его лице отразилось блаженство, ускорился пульс.

Даша не торопилась. Интуиция подсказывала, что любимому снится сладкий сон, которому он не придаст значения: обычное дело для молодого мужчины в пору гормонального изобилия – видеть откровенные эротические сны, в которых можно реализовать любые, даже самые сумасшедшие фантазии.

Она ещё не знала, как поступит, но соблазн был слишком велик, чтобы отказаться от его реализации.

Губы Даши привычно скользили от солнечного сплетения вниз, где начала поднимать голову волшебная свирель. Дуть в неё женщина не решилась, но губами до клавиш дотронулась, отчего магнитная стрелка интимной навигации отклонилась на несколько градусов вверх.

Наблюдать за аномальным движением прибора, который теперь указывал на потолок, было забавно.

Дарья решилась на эксперимент, затаив дыхание. В случае чего можно сказать, что не выдержала напряжения, что всему виной страсть: ведь она любит своего Егорушку. Кто же выдержит, когда упругое тело открыто и доступно?

Должен поверить.

Женщина осторожно отбросила одеяло, выключила ночник. Страшновато вот так вероломно нарушать негласную договорённость, но чего не сделаешь ради мечты.

Найти подходящую позу было непросто. Она справилась.

Несколько медленных движений тазом и Даша почувствовала, что во сне Егора события происходят синхронно с её развратными действиями.

Инструмент Егора напрягся и выстрелил, разбудив любовника, который спросонья не сразу понял, что произошло.

Изменить что-либо было невозможно.

Даша села верхом на любимого не таясь. Она не знала, достигла или нет желанной цели, но душа пела, это вселяло надежду на удачное воплощение мечты. Вероятность оплодотворения была велика, поскольку слияние закончилось бурным оргазмом.

– Ты чего, – возмутился Егор, – мы же договаривались. У меня жена, дети. Неужели думаешь, что я всё брошу?

– Ты – нет. Я брошу. Чего так перепугался? Выспался, любимый? Вот и молодец. Тебе пора домой.

– Хочешь сказать…

– Не хочу, но говорю. Спасибо тебе, Егорушка! У меня лишь одна просьба… меркантильная, но ты должен понять. Если не забеременею – придётся повторить.

Очень взрослые игры

Подруга детства, с которой пройдены огни, воды и километры препятствий – это слишком серьёзно, это больше, чем дружба, важнее, чем любовник или муж.

Надя и Маша были абсолютно разные, но как всякие противоположности тянулись друг к другу, а когда вышли замуж и вовсе слиплись, тем более, что жили совсем близко – в одном доме, только в разных подъездах.

Надя была до предела эмоциональная и подвижная, ни минуты не могла сидеть на месте и постоянно влюблялась.

В седьмом классе у неё была первая, вторая и третья любовь, потом два мальчика летом в пионерском лагере. В восьмом она поняла, что влюбляться в ровесников глупо, что они ещё совсем дети.

В девятом классе Наденька соблазнила учителя физкультуры и сделала аборт. В десятом взялась за ум: целый год никого к себе не подпускала.

На первом курсе института девочка вышла замуж, развелась, в конце года влюбилась окончательно и бесповоротно. Свадьба была шикарная.

Получив диплом с отличием, Наденька поняла, что студенты и инженеры – не её формат. Ей дарили цветы и дурили голову солист инструментального ансамбля, скульптор областного значения и начальник отдела статистики, только все они были женаты.

Сумрачная стезя любовницы входила в конфликт с её амбициями, хотя мужчины были щедры и активно поддерживали её продвижение на профессиональном поприще.

Наденька выдохнула и серьёзно занялась созданием семьи.

Антон Веселов был всего на два года старше, но твёрдой рукой держал среднего размера развивающийся бизнес. На завоевание его любви у неё ушло полтора года. Усилия того стоили.

Антон не любил выставлять напоказ благосостояние: ездил на автомобиле без наворотов, жил в обычной благоустроенной двушке, одевался демократично, просто, но на жену средств не жалел, хотя постоянно осаживал её амбиции.

– Мы должны жить как все. Зависть – это негативная энергия. Богат не тот, у кого много денег, а тот, у кого маленькие потребности. Скромность украшает.

Работал он много, старался ни на кого не перекладывать решение сложных вопросов, вникал во все мелочи своего бизнеса.

Маша с детства была скромницей. Влюбилась всего один раз, но семейная жизнь её не сложилась, потому, что в самом начале отношений упустила что-то важное, что дало мужу возможность и право жить вольно.

Три года, пока гормоны удерживали темпераментного Егора возле Машеньки, жизнь была сплошным праздником. Несколько прыжков в сторону погоды не сделали, счастью молодых не мешали.

Девочка понятия не имела, какие штормы и ураганы проносятся в постоянно возбуждённом теле супруга. Он был не просто любитель – профессионал спортивного секса, пикапер редкостной удачливости.

Причуды и пристрастия мужа вскрылись случайно. Машенька поняла, что прощать измену не умеет, а когда неожиданно узнала, что на стороне у супруга не только любовницы, трое малюток, остановить процесс отчуждение стало невозможно.

В настоящее время Наденька до такой степени поверила в свою звезду, что влюблялась поточным методом, благо Веселов часто отъезжал по делам фирмы.

Любвеобильность подруги зашкаливала. Каждая новая романтическая удача срывала у неё крышу, женщина бросалась в любовные джунгли, не разбирая дороги, забывая про осторожность.

Она была удивительно чувствительной, могла по многу раз подряд получить оргазм, мгновенно улетала в астрал, но как быстро загоралась, так же стремительно остывала. До сих пор её фартило.

Мужчины, молодые и не очень, по большей части обеспеченные, любвеобильные, щедрые, темпераментные и сильные осаждали её плохо укреплённую крепость, которая капитулировала и сдавалась на милость победителя с явным удовольствием.

Маша знала обо всех приключениях подруги, хотя никогда не задавала вопросов. Веселова сама всё рассказывала, причём наслаждалась повествуя. Повторные переживания эмоций вдохновляли её на новые подвиги.

Повествовала Надежда подробно, особенно смакуя процесс обольщения, флирта и тонкости переживаний при страстном совокуплении.

Факт того, что Машенька рассталась с мужем и новых связей не заводила, не очень интересовал подругу. Она постоянно находилась в эротическом трансе, считала, что возбуждённое состояние и желание совокупляться – норма.

Утром крайне возбуждённая Надюха прибежала к подруге с гостинцами, долго угощалась чаем и смотрела на неё непривычно, даже странно.

Наконец её прорвало.

– Машута, подруженька, выручай! Сегодня Антоха из командировки приезжает, а я… у меня такой любовник. Баскетболист, мастер спорта, член международной сборной, эстонец из Таллина. Два с лишним метра роста, сто с лишним килограммов бицепсов, серые глаза, ямочка на подбородке. Животное, зверь. Представляю, какой у него… а я теку и теку. Выручай!

– Не вижу как.

– Тю, запросто. Антоха после поездок день-два отдыхает, отсыпается. Поцелует и хрюкает.

– К чему ты клонишь, Надюха?

– Я же тебе объясняю – спит он, копит мужскую силу, чтобы на следующий день так мне вставить, чтобы я пищала и плакала… от счастья. Он у меня такой энергичный, такой сильный..

– Понимаю. Причём здесь я?

– Ты чё, тупая? Говорю же по-русски – у меня свидание с баскетболистом. Антоха поцелует меня и уснёт. Я хоп-хоп-хоп – тю-тю, а ты вместо меня к нему под бочок.

– Хочешь сказать, что ему без разницы, кого обнимать, что он тупой и бесувственный?

– Глупая ты, Машенция. Я тебе свой шампунь дам, ночнушку, одеколон-духи. Пропитаешься, он ничего не поймёт. Проснётся – отворачивайся и сопи, будто спишь. Ничего сложного. Я тебе телевизор подарю во всю стенку…

– Но…

– И домашний кинотеатр в придачу. Век благодарить буду. Ну, Машенька, золотце. Кто меня поймёт, если не ты? Он такой огромный, просто гора мышц.

– Сдаётся мне, что ты бредишь. Честно говорю, я тебя с любыми духами в полной темноте ни с кем не спутаю. А Антоха – муж, он каждый прыщик на твоей заднице облизал, на ощупь отличит мои мослы от твоих. Я на четыре килограмма больше тебя вешу, у меня развитые спортивные мышцы и волосы короче. Я от страха обоссусь, если он до меня дотронется, потеть стану так, что никакие духи не помогут. Не-е-е, хоть расстреливай, я с твоим Антоном не лягу. Тоже мне, придумала, лечь с чужим мужиком. А если он лапать начнёт, если за титьки схватит? У тебя вон какие мячики, а у меня… детский сад, вторая смена, с половину кулачка. По-моему у тебя с головой не всё в порядке. Авантюристка ты, Надька.

– Машенька, Машута, Машулечка, ну что тебе стоит? Я же не боюсь, знаю своего Антона как облупленного, а ты… ну, запустит разочек руку в твою промежность, потрогает, от тебя не убудет. Может, удовольствие получишь. Только ты это, побрейся. Он причёсок между ног не любит. Всё будет хо-ро-шо, обещаю!

Маша поняла, что подруга не отстанет. Она сопротивлялась, но неуверенно, слабо. Надюха знала, как сломить сопротивление подруги. Столько лет вместе. Не умеет она отказывать, совсем не умеет.

Надежда уже грезила, как Матиас разденет её, как будет играть железными мышцами, как прижмёт к совершенному атлетическому торсу, как восстанет стрелка его гигантского компаса, как…

Ей уже было хорошо. А будет ещё лучше, если удастся уломать пугливую Машку. Если бы её, Надежду, попросили о такой услуге, согласилась бы не глядя. Любила она вдыхать терпкие мужские гормоны, тащилась от телесного аромата элитных самцов, особенно возбуждённых.

В конце концов, Машка сдалась. Тряслась как осиновый лист, но покорилась, но сначала затеяла странную полемику.

– Вот объясни мне, глупой непонятливой бабе, если сможешь, конечно. Не догоняю я, хоть убей: если твой Антон хотя бы наполовину так хорош, как ты о нём рассказываешь, зачем тебе все эти гиганты и карлики? Ведь у тебя есть близкий родной человек. Он доверяет тебе, любит, умеет делать то же, что одноразовые любовники, которых ты даже разглядеть, как следует, не успеваешь.

– Тебе Машута не понять, потому, что сравнивать не с чем. Опыта маловато. Ты же ни с кем, кроме мужа, который свой бесценный мужской потенциал направо-налево раздавал, ни разу не кувыркалась. Мужики – продукт отчасти стандартный, в том смысле, что состоят из одних и тех же запчастей.

– В чём тогда интерес, если станки одинаковые или я что-то путаю?

– Понимаешь, подруженька, среди множества посредственностей встречаются виртуозы, которые на точно такой же скрипочке выдают божественную мелодию. Раздевает тебя так же, ласкает так же, а музыка звучит где-то внутри такая… Мозг превращается в кисель или в густой сладкий сироп, а тело и всё прочее в бесконечную как пустыня эрогенную зону. Ты плывёшь в этой патоке, сучишь от удовольствия ножками, стонешь, не в силах сдержать эмоции и офигеваешь от блаженства. Тут начинается такое… вставляет, короче, не по-детски: трясёт и колотит так, что сознание теряешь по несколько раз подряд, в транс впадаешь, теряешь пространственные и временные ориентиры, оргазмы один за другим ловишь без остановки, причём, чем дальше – тем слаще.

– Антон так не умеет?

– Умеет, но не так. Я люблю сумасшедшие скачки, напор и грубость, изобретательность, страсть. С ним я никогда не умру от сексуального голода, но и деликатесов не отведаю. Зачем я тебе всё это рассказываю? Машка, родная, лучше один раз попробовать, чем сто раз услышать. Рекомендую. Хочешь – научу?

– Не-не, я сама. У меня аппетит другой – умеренный.

Подмена тел прошла без сучка и задоринки. Антон хрюкнул, возложил на Машку ногу, захрапел и повернулся к ней спиной.

У неё затекла спина от напряжения, свело от страха живот, ужасно захотелось писать, наверно от страха.

Циферблат электронных часов словно застыл. Время стояло на месте. Минула казалось половина ночи, а таймер упрямо показывал, будто Надюха улизнула на свиданку час назад.

Машка готова была разрыдаться, ещё лучше украдкой отправиться домой. Хуже того, она вдруг представила, не хотела, само так получилось, что Антон начал к ней приставать. Удивительно, но ей стало хорошо и сладко, настолько, что она бессовестно потекла.

Это был провал похлеще того что у Штирлица и Кэт. Машка промокнула вязкую субстанцию ладонью, поднесла к носу, лизнула. Ей показалось, что вся комната моментально пропахла запахом похоти.

Она вытирала сок рукой и слизывала, промокала и слизывала. Сердце выпрыгивало из грудной клетки, дышать стало нечем, но следы “преступления” необходимо было срочно ликвидировать.

Антон шумно принюхался, а у Машки провалился и застыл пульс.

Мужчина повернулся, зарылся лицом в её волосах, поцеловал в шею, провёл рукой по бедру до талии… и отвернулся.

То место, до которого Антон дотронулся, и поцелуй на шее, горели огнём.

Спустя некоторое время мужчина начал вертеться, шумно дышать, потом раздался богатырский храп, от которого он проснулся.

У Машки в этот момент предательски задралась ночнушка, скорее майка, прикрывающая только спину, Антон повернулся, прижался, почувствовал горячие полукружия, вдохнул запах разгорячённого Машкиного тела, отчего у него моментально возникла эрекция, которую Мария ощутила задом.

Руки мужчины привычно заскользили по бокам, он же не ведал, кого ласкает, сосредоточились на груди, форма и размер которой вызвали секундное недоумение, которое тут же рассеялось, поскольку соски под пальцами Антона превратились в спелые вишни, усилившие многократно возбуждение.

Ещё секунда и Машка заорала бы от страха. Она готова была провалиться сквозь землю, сдаться на милость победителя, рассекретить своё инкогнито, но подвести подругу она не могла под страхом смерти.

Пришлось терпеть изуверскую пытку.

Антон тем временем действовал в привычном алгоритме, практически на автомате, можно сказать, не просыпаясь: повернул Машку на спину, раздвинул её ноги.

Девушка боялась оказать сопротивление, выдать себя хоть чем-то. То, что могло произойти пугало, но возможность разоблачения была гораздо страшнее.

Мужчина с наслаждением поцеловал грудь, отчего по её телу разлились сладость и слабость, а дыхание стало горячим и частым.

Губы Антона мягко прошелестели по её напряжённому животу, слизнули с раскрытого наполовину бутона капельку сока. В ход пошли руки. Мужчина явно просыпался.

Сопротивляться, искать экстренный выход, что-то делать было поздно. Желание Антона выросло, уплотнилось и уверенно направилось внутрь спелого цветка.

Мария вдруг вспомнила, что именно про недюжинную силу Антона рассказывала подруга. Она поняла, что сейчас произойдёт нечто из ряда вон выходящее, что пищать и плакать сегодня придётся не Надьке, а ей, что приближается именно тот случай, про который подруга говорила – лучше один раз попробовать.

Антон был нетерпелив и стремителен, но внимателен и нежен.

Прошло меньше минуты как они слились воедино, а Машка уже кончила, потом ещё раз и ещё.

Её вероломно трясло и колотило. Несколько раз Мария теряла сознание, дважды проваливалась в транс, бессовестно поймала оргазм, следом ещё один. Несмотря на испуг, на прямое предательство в отношении подруги, на уверенное знание, что это прелюбодеяние, блуд, она утопала в сладком блаженстве, вспомнила про сироп.

Всё, что она чувствовала, совсем недавно талантливо описала ей Надежда.

Но Машка не просто лежала, она активно участвовала в изумительно вкусной любовной игре, настолько яркой эмоционально и физически, что не сумела сдержать стон.

Антон, несмотря на крайнюю степень возбуждения, на стремительное приближение к финалу, неожиданно осознал, что происходит нечто нереальное, почувствовал, что  совокупляется явно не с женой.

Сила интимных мышц партнёрши, эластичность и гладкость кожи, гибкость стана, упругость груди, запах тела – всё это не вписывалось в привычные рамки. Такого удовлетворения, такого азарта кайфа он не испытывал прежде никогда: это было очевидно.

Свою женщину Антон узнал бы из тысячи. Это была не она. Неужели всё происходит во сне? Но нет, вот она, готовность разрядиться запасом семени, скопившимся за неделю воздержания, этот взрыв невозможно испытать виртуально.

Мужчина, не сдержавшись, выстрелил во влажную глубину, чертыхнулся. Девушка напряглась, оттолкнула Антона от себя и заплакала.

Он стремительно протянул руку к ночнику, включил свет.

– Машка! Что ты здесь делаешь? А Надя, Надя где… я чего-то не знаю?

Доходило до него медленно, но больно. Причина, по которой подруга жены могла оказаться в его постели могла быть только одна – измена.

– Ты всё знала и молчала? Почему не отказала мне? Машка-Машка! С кем она спит, кто он?

– Я не могу, не могу ничего тебе рассказать. Не могу подвести подругу.

– Ты уже это сделала. Понимаешь, уже! То, что мы сейчас испытали, не было игрой, мы реально наслаждались друг другом. Скажи, Мария, почему ты рассталась с мужем, только откровенно, без женских штучек.

– Я поняла, что не умею прощать предательство и обман.

– А ты, разве ты никогда не изменяла?

– Нет. У меня до тебя был лишь один мужчина. Я любила его, была уверена, что он меня тоже.

– Знаешь, Машка, я только что понял, что тоже не умею прощать. А тебе теперь не смогу изменить с ней. Скажи, ты смогла бы меня полюбить, только не ври?

– Это было бы нечестно по отношении к Наденьке. Но ты мне нравишься, не скрою. А после того, что я испытала… я была бы счастлива… но это невозможно.

– А она, Надька по отношению к тебе поступила правильно, честно, по-дружески? Неужели до тебя не доходит, что она тебя подставила, что ваша игра в подмену могла закончиться как-нибудь иначе, не так романтично.

Сложно, однако, разговаривать без штанов о столь серьёзных вещах, тем более, когда напряжение не спадает, а усиливается от предельной близости.

Антон беседовал с Марией, не выходя из неё.

Разговор продолжался, а сила страсти не ослабевала.

Маша, впрочем, Антон тоже, не вполне осознавали, что делают.

Воздух комнаты был насквозь пропитан концентрированным запахом секса. Остановить бурлящие гормоны было немыслимо. Страсть воспламенила нечаянных любовников и поглотила под пучиной чувственного дурмана.

Тихонечко прокравшаяся в это мгновение в квартиру Надежда уловила запах страсти ещё в коридоре. Привыкнув к темноте, она по-кошачьи бесшумно проникла в спальню.

Увидев Антона, под которым  чувственно изгибалась и стонала Машка, она едва сдержалась, чтобы не закричать.

Ей стало невыносимо дурно от подсмотренной сцены, обидно до тошноты. Выглядела картина разврата чудовищно, гадко.

Одно дело изменять самой, совсем иное – собственными глазами увидеть, как лучшая подруга ублажает собственного мужа. Или он её.

Как ни старалась Надежда быть незаметной, ей это не удалось.

Антон почувствовал её приближение по движению воздуха в тот момент, когда открывали дверь. Он намеренно не стал прерывать интимную игру, превратив любовный поединок в неразрешимую семейную драму, чтобы упростить неизбежное расставание.

– Какая же ты сука, Машка! Воспользовалась ситуацией, разбила семью. От кого от кого, от тебя такой подлости не ожидала, – прошипела Надежда, когда Антон включил ночник, – видеть тебя больше не желаю, гадюка!

Мария, натянув до подбородка одеяло, сидела в кровати и тряслась как осиновый лист. Она не могла осмыслить в такой ситуации свою роль: кто она, почему оказалась меж двух огней? Как же дорого обходится глупость, неумение сказать твёрдое “нет”.

Антон вёл себя решительнее.

– О разводе поговорим завтра. А теперь иди, погуляй, мы ещё не закончили.

Самое обидное было то, что баскетболист в постели не произвёл на Надежду никакого впечатления.

Подарок Деда Мороза Часть 1

Удивительное всё же чувство – одиночество. Ведь мы очень редко встречаемся один на один с самим собой: кругом люди, много людей.

Нас никто не запирает в замкнутом пространстве, нет также запретов на общение, а мы страдаем, да ещё как, даже иногда в своей семье, потому, что чувствуем свою ненужность.

Мы теряем связь с окружающим миром, внушаем себе навязчивую мысль, что нас никто, совсем никто не любит и не понимает, что все-все притворяются и лгут. Всему виной негативный опыт.

Если у тебя много дел, тогда ещё ничего. Про одиночество вспоминаешь лишь в минуты,   когда внезапно подкрадывается чёрная тень меланхолии. Намного хуже, если свободное время нечем занять.

Вероника Красавина тосковала не слишком часто, у неё был сын, маленький Коленька, светлоголовый боровичок полутора лет у которого болезненно прорезался тринадцатый зуб.

Тягучая пустота начинала терзать её в те несколько часов, когда Коленька засыпал, когда все домашние хлопоты иссякали. Смотреть телевизор или читать было тягостно, потому, что там вопреки её личному опыту люди жили, а она просто существовала.

У героев произведений что-то происходило, менялось; они искрили энергией, эмоциями, влюблялись и ненавидели, искали и находили счастье. Переживать за кого-то, не за себя, было невыносимо больно.

В жизни Вероники никаких перемен, тем более любви и благополучия, не намечалось.

Жили они с сыном более чем скромно на средства от перевода с трёх языков, редактирования и составления технических текстов.

Коленьке мама всё же умудрялась что-то изредка покупать, чаще ношеное, но добротное, а сама… сама обходилась обносками совсем древними.

На лето у Вероники были две пары добротной обуви, а на зиму только стоптанные с поломанной молнией холодные сапоги и старенькое пальто, к которому она приметала подстёжку из синтепона от старой куртки.

До Нового Года оставались считанные дни. Нужно было принять важное решение – купить малышу валеночки в подарок или что-нибудь вкусненькое на стол. Денег на то и другое не хватало.

Вероника не роптала.

Жизнь не баловала её, если не считать двухкомнатной квартиры, которую чудом не отняли, когда родители погибли в нелепой аварии, спровоцированной водителем, у которого на полном ходу перестало биться сердце.

Тогда ей помогла сестра отца, но не просто так (ушлая была тётенька). Родственница  бессовестно отжулила папин автомобиль, дачный участок и гараж, но опекала Веронику до совершеннолетия, дала возможность получить образование.

Девочка выросла покладистой, даже слишком: никому и ни в чём не могла отказать. Вероника всем сопереживала, каждому стремилась помочь, даже в ущерб себе.

Именно это свойство характера сыграло с ней дурную шутку.

Тогда девочка закончила учиться в институте, устроилась на первую в своей жизни работу. Тётка получила, что хотела и тихо исчезла из её жизни. Больше они никогда не встречались.

Вероника шла домой с первой настоящей зарплатой, тратить которую было невыносимо жалко, потому, что количество желаний было огромным, а сумма доступных для воплощения мечты средств совсем маленькой.

Несмотря на это, настроение было приподнятое.

Тут незнакомый дядечка поскользнулся на накатанном ребятнёй пятачке льда, да так сильно грохнулся, что Веронике показалось, будто у него треснул череп.

Человек в чёрном пальто не вставал. Никого в этот поздний час на улице не было. Пришлось помогать.

Вероника оттащила пострадавшего к стене дома, усадила. Оказалось, что это юноша чуть старше её, только крупный, мускулистый.

Девочка легонько хлопала его по щекам, дула на лицо. Человек не подавал признаков жизни. Она хотела уже бежать к телефону автомату, но юноша очнулся.

– Ты кто, – спросил он, снял шапку и охая потрогал голову.

– Вероника, – неуверенно пропищала она, – сейчас вызову вам скорую.

Рука парня была в крови, видно сильно ушибся.

– Обойдёмся без скорой. У тебя платок есть?

– Сейчас принесу, я живу рядом, вон в том доме.

– Умыться позволишь? А йод, бинты у тебя есть?

– Нет, я одна живу.

– Ладно, ничего страшного. А аптека далеко?

– Аптека рядом. Я сбегаю.

– Не суетись, возьми деньги.

– У меня есть, – крикнула Вероника и сорвалась спасать мир.

Прохожего звали Семён, ему было двадцать три года.

– Можно я у тебя переночую, – скорее сообщил, исключая возможность отказа, чем спросил Семён, когда Вероника обработала рану, потом напились чая с сушками, – поздно уже, темно, а у меня голова кружится.

Отказать девочка не смогла. Так Семён и остался у неё.

 На работу он не ходил, ничего про себя не рассказывал, но это могло быть следствием травмы. Зато готовил вкусно, когда было из чего.

Потом были поцелуи, объятия, сбивчивые объяснения в пламенных чувствах и то, что заставляет делать природа любого и каждого, кто ощутил силу энергии интимного прикосновения и дыхание страсти, посылаемой не только избранным.

Вероника боялась последствий, но уступила. Так было устроено её восприимчивое сознание, что отказывать в искренней просьбе, тем более такому обаятельному, такому нежному, а вдобавок травмированному юноше она считала невежливым.

 Семён был ласковым, целовал страстно. Манипуляции, которые он производил с телом девочки, были на удивление вкусными. Особенно ей нравилось, когда Семён долго-долго нежно водил руками и губами по её обнажённому телу, которое было благодарно отзывчивым.

Внутри просыпались сладкое томление и блаженная нега, от близости юного мужчины и его пряного запаха сбивалось дыхание, набухали и трепетали соски и низ живота, отчего Веронике всегда становилось невыносимо приятно, но очень стыдно.

Растекающееся по клеточкам чувственное наслаждение заставляло напрягаться и ждать, когда произойдёт главное.

Семён будто чувствовал, чего Вероника ждёт. Стоило ей подумать, какое действие именно сейчас сделало бы её предельно счастливой, как любимый (мысленно она называла его именно так, чувствуя себя замужней, семейной женщиной) приступал именно к этой интимной процедуре.

Он и заканчивал ласкать её чувственное тело именно в тот момент, когда терпеть наслаждение не было больше сил, когда по телу начинали курсировать штормовые волны экстаза.

Вероника застывала, переживая сильнейшие эмоции, Семён ждал, пока она успокоится, после чего продолжал возбуждать немыслимыми ласками, пока любимая не выплёскивала густую влагу, и лишь тогда начинал доставлять удовольствие себе.

Иногда девочку настолько захлёстывала энергия избыточного наслаждения, что она теряла сознание, порой кричала, не в силах безболезненно перенести пик страсти, но чаще мычала, сглатывая ручьём текущие слёзы счастья.

Впервые в жизни она была по-настоящему довольна жизнью, несмотря на то, что так ничего и не знала про Семёна, который вёл себя как настоящий муж с единственной непонятной странностью – он упрямо избегал разговоров на денежные темы, бессовестно пользуясь теми скудными дарами, что приносила в дом Вероника.

Девушка считала этот факт незначительным: если мужчина молчит, значит, тому есть причина, которую лучше не тревожить.

Вероника никогда не была скаредной, тем более теперь, когда у неё был любимый. Она заботилась о том, чтобы Семён был сыт, чтобы одет был в чистое, но отчаянно экономила на себе. Эту малую жертву девушка сочла умеренной платой за спасение от неприкаянного одиночества, от которого давно устала.

Однажды солнечным весенним утром Вероника проснулась оттого, что подушка рядом с ней оказалась пустой. Она испугалась непонятно чего, сердце сжалось в интуитивном предчувствии зловещей неизбежности, хотя причин для беспокойства не было.

– Зря ты проснулась, Вероника, – спокойно сказал впервые за месяцы совместной жизни одетый в верхнюю одежду Семён, – хотел уйти тихо, незаметно, чтобы ты не особенно расстраивалась. Мне пора домой, теперь можно. Не расстраивайся, тебе же было хорошо со мной. Теперь у тебя есть опыт интимной жизни. Ты замечательная женщина, даже слишком. С твоими внешними данными захомутать мужика – пара пустяков. Не грусти и прощай.

Человек, которого она считала супругом, вышел, не оборачиваясь, а Вероника растерянно хлопала ресницами, набухающими влагой, не в силах понять, что происходит.

Она ещё верила Семёну, надеялась, что он шутит, что сейчас развернётся, поднимет на руки, отнесёт в спальню…

Не развернулся, не поднял, не понёс. Исчез навсегда, унеся с собой сладкое счастье.

Спустя три недели Вероника обнаружила, что беременна.

Жизнь опять сделала крутой вираж, совместив радость материнства с потерей социальной ориентации.

Опять пришлось приспосабливаться, учиться жить ещё скромнее.

Если бы не Коленька, Вероника могла сойти с ума. Пережить потерю любимого было гораздо труднее, чем смерть родителей. Она повзрослела, стала сентиментальной, плаксивой и очень нервной.

Особенно сильно уязвимость и незащищённость девушка почувствовала в конце беременности, когда поняла, что помощи ждать неоткуда, а средств и сил, чтобы выжить самой и вырастить ребёнка, не было достаточно.

Отчаяние и душевная боль заставили сосредоточиться. Вероника выжила, приспособилась и в принципе была довольна жизнью.

Вот только Семён…

Его образ упрямо стоял перед глазами, а бренное тело тосковало по интимным ласкам. Он был первым мужчиной в её жизни.

Вероника научилась посылать молитву мирозданию с просьбой вразумить Семёна, рассказать, что у него растёт замечательный сын. Она всё ещё ждала своего  удивительного мужчину, без которого жизнь потеряла смысл.

Женщина механически выполняла нескончаемую работу по дому, растила сына и чего-то ждала.

Она стала взрослой, но всё ещё верила в сказки.

– Нужно погулять с Коленькой, – подумала Вероника, – мальчику необходим свежий воздух. Не хочу, чтобы он вырос неженкой. Вот только ботиночки…

Даже с тёплым носком ноги ребёнка замерзали в них минут через двадцать, едва сын успевал разыграться. Увести его с площадки было непросто.

– Валеночки бы ему. Бог с ним, с праздничным угощением. У бога дней много, в следующий Новый год повезёт больше – куплю вкуснятины. Всё же, как было бы здорово встретить бой курантов с Семёном, а потом…

У Вероники сладко заныло во всём теле, до того чувствительно, что пригрезились его руки на животе, на груди.

Женщина усилием воли отогнала наваждение, принялась одевать сына. Хорошо хоть шубейка у малыша настоящая – цигейковая, и рукавички ручной вязки из домашней овечьей шерсти.

Накануне нового года темнело рано. Детей на площадке не было. Это и хорошо, никто не будет толкать Коленьку, отбирать лопатку. Если замёрзнут ножки, можно побегать. Правда шубейка длинновата, специально на вырост купила.

Вероника поиграла с сыном, но быстро устала.

В институте была секция любителей горнолыжного спорта, за городом база. Вероника тоже увлеклась слаломом. На беду на одном из спусков она неловко упала, повредила коленный сустав, теперь страдала от боли.

Долго играть с малышоммама не могла. Коленька увлёкся, копал и копал свежий снег, складывая из него пирамидки.

Сзади была скамейка. На неё Вероника и решила присесть, пока сын не начал капризничать.

Она знала, сколько шагов до скамеечки, поэтому уверенно двигалась к ней спиной, не спуская глаз с Коленьки. Когда упёрлась ногой в твёрдое – присела, но опустилась на что-то мягкое.

– Странный способ знакомиться, – произнесла мужским голосом скамейка, – впрочем, я не прочь продолжить общение. Присаживайтесь рядом. Места достаточно.

Вероника вскочила, вскрикнула, – как вам не стыдно приставать к женщине… с ребёнком! Что вам нужно на детской площадке?

– Больше нигде нет скамеек. Мне сегодня лихо. Если вам не противно и не страшно знакомиться в темноте на улице, могу сообщить, что зовут меня Антон. Я немножечко пьян, есть уважительная причина. Но вы не назвали своё имя. Представьтесь, если не сложно.

– Вероника… Матвеевна. Красавина я.

– Я заметил, что красавина. Вы мне сразу приглянулись, Вероника Матвеевна. Не пугайтесь, я не клею вас, очень поговорить хочется с живым человеком. Сегодня мне предоставили полную свободу, помахали ручкой… а нужна она мне или нет, та свобода, не спросили. Вот, если интересно, свидетельство о расторжении брака. Не сошлись, говорит, характерами. А ещё недавно клялись друг другу в вечной любви, намиловаться не могли. Странно это всё. Шли вместе, шли, а в середине пути оказались по разные стороны гармонии.

Речь мужчины была плавной, правильной. Его мелодичный голос, подобный тому, каким читают проповеди, вызывал беспричинное доверие.

– Почему бы не послушать человека, которому явно плохо, – подумала Вероника, привыкшая помогать и спасать, – пусть уж выговорится. Он ведь не о себе говорит, о той, что обидела.

Вероника давно заметила, что только чужую жизнь можно рассказать своими словами. О себе по большей части как о покойнике – или хорошо, или никак. А ещё усвоила, что проще всего, чтобы успокоить человека, внимательно слушать, изредка кивать, иногда  поддакивать и не задавать вопросов.

– Вы замужем? Впрочем, о чём это я, вы же с ребёнком.

– Вот и нет, я мать одиночка, но какое это может иметь значение лично для вас? Вам нужно выговориться, я внимательно слушаю.

– Право не знаю причину моего любопытства, но раз уж вы одна, понять меня будет намного проще. Я её любил. Инициатором развода стала жена. Захотела по щучьему велению стать владычицей морскою. У её нового френда серьёзный бизнес. Только не понимаю я, не по-ни-ма-ю, как можно променять любовь и доверие на деньги?

– Не вы первый, не вы последний, – вставила женщина, которой тоже почему-то невыносимо захотелось исповедаться, – надо мной тоже посмеялся человек, которого я искренне любила. Полгода жил на мой более чем скромный доход, в стоимость своего проживания дополнительно включил право на оплодотворение и был таков. Даже спасибо не сказал. Простите, я вас перебила, просто запамятовала, что мужчины не слышат, точнее не слушают женщин, что они чувствительны лишь к своим проблемам, которые вываливают на свободные уши, чтобы утилизировать боль.

– Нет-нет, продолжайте, очень интересно. Вы не утратили чувство юмора, это хорошо. Горсть сарказма, чтобы остудить мой эгоизм, вполне оправдана. Я же ничего не знаю о вас. Расскажите.

Вероника внимательнее присмотрелась к Антону. Скорее всего, мужчина был немного моложе её. Весьма представительный, насколько можно было рассмотреть его внешность в сумерках, одет не очень скромно – скорее всего, вещи из дорогого бутика.

А какой изумительный аромат окутывал его вместе с Вероникой и всей скамейкой, просто отпад.

Даже запах алкоголя не мог перебить изысканные нотки его парфюма.

– Уже закончила жаловаться, выговорилась. Если честно, я благодарна вам. Мне просто необходимо было с кем-то поделиться своим несчастьем. Теперь мне намного легче.

– Не поверите, Вероника Матвеевна – моё настроение тоже поднялось на пару октав. Вам удалось убедить меня, что нет нужды переоценивать величину неприятностей. Если невеста уходит к другому…

– Я думаю несколько иначе. Всё отдала бы, чтобы папа Коленьки к нам вернулся. Да, он негодяй, но что я про него знаю? А если его поведение обосновано вескими причинами? И потом, он же не знает про сына.

– Стокгольмский синдром, желание, во что бы то ни стало оправдать обидчика, чтобы успокоить уязвлённое эго. Простите, а как понимать вашу странную фразу – вы действительно ничего не знали про мужчину, с которым жили, которому позволили сделать себя мамой?

– Я была счастлива настолько, насколько это возможно. Разве мне было дело до его биографии, когда весь мир сосредоточен в одной точке, центр которой – он, Семён, – раздражённо выкрикнула Вероника.

– Забавно. У вас такой удивительно мелодичный  голос, когда сердитесь. Вам говорили о том, насколько женственна  и очаровательна ваша мимика? Я вами откровенно любуюсь. Как жаль, что не встретил вас раньше.

– Когда были женаты? Пытаетесь меня соблазнить? Думаете, секс с доверчивой глупышкой подействует на вашу боль подобно транквилизатору? Не утруждайтесь. У меня был хороший учитель. Я женщина доверчивая, но не настолько, чтобы растаять от вашего грубоватого обаяния. Считаете, что я способна поверить в вашу искренность на том лишь основании, что вы оплакиваете увечье любовных иллюзий? Я готова выразить вам сочувствие, заслушать историю катастрофы, предоставить свои свободные уши, не более того. Излагайте кратко, иначе я усну.

– Вы такая красивая. Почему судьба сочла правильным направить вас по дороге разочарования и душевных страданий? Несправедливо это. Однако я склоняюсь к тому, что случайности не случайны. Вам обязательно повезёт, можете мне поверить. В такие глаза нельзя не влюбиться. Пусть это буду не я, какая разница, с кем вы станете счастливы. Сегодня я не могу работать волшебником, но кто знает, кто знает. Вас преследуют материальные трудности, я правильно понял?

– Почему вы так решили? У нас всё необходимое есть, нам ничего не нужно.

– Да-да, я заметил, что ваши сапоги требуют ремонта, что у вас пальто не по сезону, что…

– Это всё, что вы заметили? И ничего позитивного?

– Я наблюдательный, меня сложно обмануть. Издержки профессии. Не обижайтесь. Вы в любой одежде – королева.

– Хватит исполнять арию влюблённого гостя. Я про себя всё знаю. Нам с Коленькой хватает того, что имеем. Так что там не так с вашей преждевременно скончавшейся любовью? Пора уже расставить точки над i.

– Побеседовав с вами, я начал сомневаться, что любил и был любим. Вот вы, Вероника Матвеевна, вы уверены, что любили своего Семёна?

– Увы… не любила, а люблю. Если бы Семён пришёл, сейчас, сию минуту, клянусь, никогда бы не напомнила ему… о его слабости. Я сильная. Извините, нам с Коленькой пора. У сына холодные ботиночки, в них быстро застывают ноги. Не хватает ещё застудить ребёнка. Мне и без того забот хватает. Приятно было побеседовать. Не унывайте. Думаю, ваша жена не раз пожалеет о нелепом поступке.

– Секундочку, Вероника Матвеевна. Можно записать ваш телефончик? Вы такая отзывчивая, такая добрая. Не хочется расставаться на трагической ноте. Оправлюсь и обязательно позвоню.

– Записывайте. Вы мне тоже симпатичны.

– Простите, не могу записать, – Антон показал отмороженные руки, – забейте в мой смартфон, он в правом кармане. Я обязательно позвоню.

По непонятной причине, у Вероники спёрло дыхание, застучало в висках.

Она ждала, с утра до вечера каждый день вздрагивала от посторонних звуков.

Антон не звонил.

Вероника сочла жестоким его поведение. Незачем было обещать!

Пушинка легковесной, непонятного происхождения надежды взлетела при расставании с отмороженной руки Антона, таинственным образом поселилась внутри её тела и немедленно начала расти.

Чего только Вероника не делала, чтобы выбросить из головы факт случайной встречи: медитировала, применяла технику самовнушения, психотехники, усвоенные в те нелёгкие дни, когда пыталась справиться с истерическими состояниями после странного исчезновения Семёна – Антон эмигрировал в центр сознания и уверенно обживался в нём.

Несколько минут отвлечённого разговора и такая реакция. Вероника накручивала себя, всё больше и больше внушая неоправданную симпатию к мужчине, о котором она знала ещё меньше, чем о Семёне.

Он не звонил и не звонил, но изводил своим присутствием где-то внутри, или снаружи, но не рядом.

Вероника сделала генеральную приборку, перестирала и перегладила всё, даже то, что и без того лежало в чистом отделении, перебрала фотографии, документы, перечитала письма, потом начала то же самое по второму кругу.

Ей было лихо. Женщина чувствовала – если Антон не позвонит, случится истерика, которая может испугать Коленьку.

Подарок Деда Мороза Часть 2

На последние деньги Вероника сделала эпиляцию и причёску, напекла пирогов с капустой, купила шампанское и синюю курицу, раз десять утюжила и примеряла единственное платье.

Купить сыну валеночки теперь было не на что. Теперь в следующий раз.

Укладывая Коленьку спать, женщина бросалась в спортивном костюме на постель и ревела.  Завывала пронзительно, мощно, пока не начинала икать, пока горло не стискивали удушливые спазмы.

В таком нервном состоянии неотвратимо приближался Новый Год.

Вероника продышалась, глотнула сгусток живительного воздуха и решила жить как прежде: она и Коленька, больше никого.

День целиком ушёл на то, чтобы поставить и украсить ёлку. Это было совсем не просто: сын был очарован игрушками и блёстками, приходилось следить, чтобы он что-нибудь не разбил и не проглотил.

Все окна Вероника оклеила бумажными снежинками, которые её некогда научила вырезать мама.

Машинку для Коленьки и пару красивых игрушек Вероника купила в магазине дешёвых цен. Не могла она раньше времени убить веру ребёнка в новогоднее чудо. Проснётся завтра утром, а под ёлкой…

Приготовления несколько притупили мысли о хроническом невезении, но письмо Деду Морозу по укоренившейся привычке женщина написала, только отправлять не торопилась. Говорят, что мысли материальны. Кто знает, кто знает…

Попросишь впопыхах, а оно исполнится. Тут думать нужно: Семён или…

Сын с удовольствием съел несколько ярких мандаринок, наигрался вдоволь с пожарной машиной и уснул.

Ей бы так беззаботно жить.

До Нового Года оставалось полтора часа.

Девяносто бессмысленных минут.

Вероника зажгла огни на ёлке, предельно романтично сервировала стол: три варёных картофелины, политых майонезом, половинка филе сельди, узорами выложенные на тарелочку зелёный горошек и сладкая кукуруза, два ломтика бекона с долькой лимона, пирожок с капустой.

Бутылка игристого напитка, жаль, что не шампанское, лежала в холодильнике.

Женщина равнодушно смотрела на стол, стоивший ей недельного заработка, безучастно, без аппетита.

Одиночество  сволочь, одиночество сука, подумала она в ритме дебильной песни и застонала, испытывая душевную боль.

Логичнее и правильнее было, чтобы не впасть в уныние, не провалиться в беспросветную меланхолию, лечь спать с пахнущим молоком и счастьем Коленькой, прижать его горячее тельце, напитаться от него энергией любви, запахом первородной добродетели.

– Только не реветь! Я счастливая, беззаботная, удачливая, красивая… Мне тепло, уютно, комфортно…

В это мгновение включилась вибрация на телефоне. Номер был незнакомый.

– Меня нет, ни для кого нет, – раздражённо прошептала расстроенная женщина, – я никому, совсем никому не нужна, мне тоже никто не нужен! А если это Антон, – спохватилась  Вероника, но в спешке нажала совсем не ту клавишу.

Звонок погас, зато сердце проявило невиданное усердие, выпрыгивая за пределы физического тела, болезненно, тревожно беспокоя Веронику предчувствиями ожидаемых напрасно событий.

А может не совсем тщетных ожиданий, может быть это Антон? Или Семён. Неужели она никому не нужна на всём белом свете?!

– Вы мне звонили, – прошептала она, мечтая услышать голос Антона.

– Вероника, вы не сердитесь? Клянусь, я не мог позвонить. Так нелепо сложились обстоятельства. Но я о вас думал. Можно… глупо напрашиваться в гости к малознакомой женщине, но я рискну, можно я заскочу к вам… буквально на минуточку? Мне очень нужно.

– Коленька спит. Мне право неловко отказывать, но сами понимаете, меня могут неправильно понять соседи, сын моет проснуться. Если только на чашечку кофе, – спохватилась она, похолодев от мысли, что Антон может обидеться или неправильно понять.

– Да-да, на одну единственную чашечку кофе. Совсем чутельную. У меня с собой бутылочка Эгермейстера, это ликёр такой настоенный на лечебных травах. Добавим в кофе по ложечке бальзама. Поверьте, это вкусно… да, и полезно. Я скоро, я очень скоро. У вас какой кофе?

– А какой вы предпочитаете?

– На ваш вкус. Пирожное с меня. Вы, извините, одна?

– Да… то есть, нет, я с Коленькой… но он уже спит.

– Буду через пятнадцать минут.

– Домофон я отключила. Звоните на телефон, я спущусь. Вы один… то есть, я совсем не это хотела спросить. Я не ждала гостей, у меня только селёдка, зелёный горошек и чёрный хлеб. Не представляю чем вас угощать.

– Я люблю селёдку… с горошком и без горошка… и чёрный хлеб люблю. С Новым Годом, Вероника Матвеевна!

– И вас… и вас тоже с годом, с новым.

Вероника засуетилась, побежала под душ, вылила на себя остаток ароматного шампуня, принялась краситься, надела отглаженное тысячу раз единственное платье, от времени потерявшее цвет, но добавляющее стройности, покрутилась, вспомнила, что Коленька написал ей на трусики, что сменные не успела постирать.

Десять минут прошло в бесполезных хлопотах, она ничего не успевала.

К горлу подступала истерика.

Вероника чувствовала, что не справляется с ситуацией, что это катастрофа.

Стирка трусиков заняла две минуты, ещё две глажка. Одевать пришлось влажными, но они были почти новые, выглядели вполне достойно.

– Вероника, – одёрнула она себя, – ты полная, абсолютная идиотка. Антон придёт пить кофе с пирожным, причём здесь фигура, макияж и чёртовы трусики? Не теряй голову. Он просто напросто вежливый человек: обещал позвонить и позвонил. Успокойся, сосредоточься, сядь, соберись. Это совсем не то, о чём ты думаешь. Кофе, только кофе, больше ни-че-го…

Нервы тем не мене были на приделе, слёзы остановить не удавалось.

Вероника махала ладонями, дула через них на лицо, горящее от вспышек возбуждения, закипая от клокочущего бессилия остановить неуверенность, растерянность и смятение.

Звонок раздался неожиданно через сорок минут, когда страх не увидеть Антона вырос до размеров вселенной.

Вероника засуетилась, побежала вниз по лестнице босиком. Этажом ниже она вспомнила, что забыла надеть обувь.

Антон был одет довольно скромно, не как в первый раз. За плечами у него весомо болтался объёмный рюкзак.

– По пути заскочил, – сделала вывод Вероника, – напьётся сейчас кофе и усвистит к какой-нибудь белокурой снегурке, – а вслух сказала, – рада вас видеть, Антон!

– Я скучал, я всё объясню… только что попал в аварию, еле удалось разрулить… но это потом, потом. Не представляете, как я скучал! Нам на какой этаж?

– Нам? Мне на пятый, только не шумите ради бога, сыночек спит.

– Да-да, это хорошо, это замечательно, это здорово. У меня для него сюрприз, но это потом. потом. Вы какой кофе предпочитаете?

– Я не пью кофе, – Вероника хотела сказать, что кофе – слишком дорогое удовольствие, но промолчала, – предпочитаю чай с лимонной кислотой и ложечкой сахара… но сахар не обязательно.

– Замечательно. Я тоже…

– Что тоже?

– Как вы… предпочитаю… тоже… это, чай… с кислотой. И это… мне, пожалуйста, десять ложечек сахара… только не размешивайте. Я, знаете, Вероника Матвеевна, сладкое совсем не люблю.

– Хорошо, договорились, оденьте тапочки. У меня такой беспорядок, такой беспорядок. Наверно целый месяц не прибиралась. Некогда. Гости замучили, подруги. Ходят и ходят… то чай пить, то на жизнь жаловаться. Селёдку будете?

– Да, конечно. А можно я вас сёмужкой угощу? Да, совсем забыл, – Антон раскрыл рюкзак, достал оттуда букет тёмно бардовых роз, штук этак тридцать, – это вам. С Новым Годом, Вероника Матвеевна! Можно я вас поцелую?

– Да… то есть, нет, мы же совсем не знакомы. За цветы, конечно, спасибо, но это, сами понимаете, не повод, чтобы так сразу… Простите за нескромный вопрос – вы на этот букет все сбережения истратили? Давайте вернём его в магазин и купим… купим кусочек говядины, большой пребольшой пломбир… и сосиски.

– Простите, Виктория Матвеевна, про мороженое не подумал, но я исправлюсь.

– Давайте к столу, Антон, как вас по батюшке?

– Сергеевич я. Тут у меня немножко праздничных разносолов, совсем чуточку, сущие пустяки, так, для затравки, чтобы Новый Год встретить как белые люди.

– С кем?

– Что, с кем?

– Встретить с кем, этот… Новый Год?

– С вами, Вероника Матвеевна, с вами. Я же к вам пришёл. Дайте мне руку.

– Ах да, конечно ко мне. У меня сегодня голова… весь день, знаете ли болит. Я пожалуй чайник поставлю.

– Может сначала по бутербродику, с икоркой… по бокалу вина… вам нравится Луи Жадо?

– Не знаю, я кроме шипучки ничего не пробовала. У меня есть бутылочка. А жиж этот дорогой?

– Что вы, что вы, Вероника. Сущие пустяки – двенадцать тыщ. Простите… пошутил, – поправился Антон и прикусил язык, увидев округлившиеся глаза, – пить такое вино полагается на брудершафт, с поцелуем. Непременно в губы.

– Вы меня опять соблазняете? Как вам не стыдно… ну если только по бокалу. А икру заберите домой. Это неприлично дорого. Я не переживу такое расточительство.

– Что вы, что вы, Вероника Матвевна, это компенсация… за обман. Обещал позвонить, а сам… мне так стыдно… но были причины. Когда-нибудь расскажу, не сегодня.

Они выпили, поцеловались. У женщины от избытка эмоций закружилась голова. Антон воспользовался слабостью и целовал, целовал.

– Какая ты, Вероника Матвеевна, сегодня волшебная. Я от тебя без ума.

– Я всегда такая, – парировала она, – и нечего мне тут глазки строить. Я не какая-нибудь. Напоите, потом чего-нибудь запретного захотите. Забирайте свою икру и этот… Луи Жидов… И цветы тоже забирайте. Надо же, пять минут, как пришёл и сразу целоваться. В губы.

– Мне показалось, простите, что вам понравилось.

– Вот именно, показалось. Хватит с меня обманщиков и шарлатанов. Сначала вино, потом полезете под подол. У меня сын, он не поймёт.

– Обещаю, больше не дотронусь, если сами не попросите. Ставьте чай что ли. У меня голова кругом идёт.

– Ладно, ладно, что вы так разволновалмсь. На первый раз прощаю. И никаких больше рук, губ, вина с икрой, шоколадов, мармеладов. Я уже напила с вами на месячную зарплату. Довольно меня покупать!

– Хорошо, а смотреть на вас можно?

– На здоровье. Сколько вы сказали сахара?

– Десять… и не размешивать.

– Помню. Вы сладкое не любите.

– Вот именно. Почему вы меня боитесь?

Вероника посмотрелась в зеркало. О, ужас! Губная помада от поцелуя размазалась по подбородку. Она посмотрела на Антона. У того был выкрашен рот и нос.

Она так безумно хохотала.

Пока Вероника умывалась, Антон выставил на стол большую часть содержимого рюкзака. Горкой лежал осетровый балык, филе сёмги, пять или шесть видов мясных деликатесов.

Икра, торт, несколько видов твёрдого сыра, пицца. Были коробки с роллами, суши и пиццей, коньяк, виски, белое вино, вишнёвый и ананасовый компот, восточные сладости.

От увиденного изобилия Веронике стало плохо.

Она заплакала.

– Так я и знала, вы меня покупаете.

– Вовсе нет. Можно сделать официальное признание?

– Валяйте, чего уж там. Цену своей любви вы уже обозначили.

– Вы не так поняли, милая моя Вероника Матвеевна.

– Не ваша, но продолжайте, раз уж пришли. Новый Год всё же.

– Я влюбился. Честное пионерское не вру. Влюбился как юный романтик из прошлого века. Вы меня очаровали, пленили, соблазнили…

– Вот, оказывается, что я сделала! Почему вообще я должна вам верить на слово?

– Скажите, что я должен сделать, как доказать свою искренность?

– Уберите вот это всё и…

– Хорошо. Будем есть селёдку с зелёным горошком, а всю эту буржуинскую пакость отдадим соседям, пусть травятся.

– Зачем?

– Вы приказали.

– Разве? Наверно у меня что-то с головой. Давайте наверно встретимся в другой раз, мне дурно.

– Потому, что вы голодная. Съешьте хотя бы бутерброд с осетриной или ложечку икры.

– Ни за что! Проглотить месячную зарплату в чайной ложке… немыслимо. Жена вас так избаловала?

– Причём здесь она, я к вам пришёл. Вы верите в судьбу? Разрешите предложить вам руку и сердце. До Нового года осталось десять минут. Мы успеем поцеловаться, скрепить так сказать священный союз и выпить по глоточку Луи Жадо.

– Почему вы непременно хотите жениться в этом году, почему именно на мне? У меня семья, сын, я давно не девочка.

– Я вас люблю, вот. Вы мне симпатичны. Как женщина и вообще.

– Я… но почему?

– Не знаю. Просто так. Не пытайте вы меня, просто скажите – да или нет.

– Что будет, если скажу да?

– Мы поженимся, будем жить вместе долго и счастливо.

– Ага, потом вы наиграетесь и исчезнете.

– Ни за что!

– Антон, я уже ничего не понимаю. Мне становится грустно и страшно. Я правда борюсь.

– Да или нет?

– Прочтите вот это. Написано не вам, Деду Морозу, но это важно.

“Дедушка Мороз, сделай так, чтобы Антон позвонил. Я чувствую, что это мой мужчина”

– Понял, понял! Я позвонил. Я твой мужчина. Значит да?

– Да, да, да-а!!!

Потом они с удовольствием ели деликатесы, пили вино, целовались.

Этот Новый Год был самым удачным за всю её жизнь.

Под утро Антон засобирался домой.

– Как же так, – спросила Вероника, – ты обещал жениться…

– Но ты промолчала.

– Разве? Мне показалось, что я согласилась. Мы же целовались. Оставайся у меня.

– Ты не шутишь?

– Я, кажется, я влюбилась. Ты… ты правда возьмёшь меня замуж?

– Я похож на легкомысленного человека?

– Не знаю, я теперь ничего не знаю.

Антон вскочил, сгрёб Веронику в охапку, – девочка моя, я совсем забыл. У меня для тебя и для сына подарки. Сначала тебе.

Антон вытряхнул рюкзак. Там были два модных платья, босоножки, туфельки, зимние сапоги, шикарный спортивный костюм, рукавички, шапочка, кольцо с изумрудом.

– Я не могу это принять.

– Понимаю! Ты – нет, а моя невеста – может. Надевай скорее колечко.

– Я чувствую, что это неправильно. Ты меня покупаешь. И вообще, откуда ты знал мой размер?

– Я просто вношу в семью свою лепту. Размеры… я же тебе говорил – наблюдать и анализировать – моя профессия. А это – подарки для сына.

Антон развернул объёмный пакет, в котором лежал комплект зимней одежды, катаные валенки и много игрушек.

– Антон, ты веришь в Деда Мороза?

– Как же мне не верить, если он подарил мне тебя.

– Так уж и подарил?

– Ато. Что-то спать хочется. Коленька скоро проснётся, а мы всё празднуем.

– Так я и думала. Ради этого ты всё это накупил?

– Прогоняешь?

– Ну, уж нет. Теперь я тебя ни за что не отпущу. Ты правда меня любишь? Не обманешь?

Сказав это, Вероника провалилась в мир иллюзий и бессовестно потекла.

– С Новым Годом, любимая! Пошли уже спать что ли.

– Как же долго я тебя ждала! Где ты был, почему не нашёл меня раньше?

Антон подхватил Веронику на руки, понёс в спальню, а она… она закрыла глаза, боясь спугнуть мечту.

Ведь пока сбылась только маленькая часть новогодних желаний.

С лица воду не пить

– Не подскажете, милая леди, где создают такие изысканные модели, – услышала Полина вкрадчивый шёпот приятного тембра, ощутила пряный мужской запах и свежее мятное дыхание.

Время приближалось к десяти, но уже было жарко. Скоро открывать ателье. Девушка ехала в переполненном автобусе, погружённая в свои мысли и вдруг такое.

Полина была одета в только что созданную, не до конца доработанную модель порхающего  лёгкого платья, в котором любая женщина могла бы почувствовать себя девочкой.

Ей часто задавали подобные вопросы, поэтому, не оборачиваясь, бесстрастно ответила, – сама сшила.

– Что вы, я не про платье, про вашу удивительную внешность.

– А вы её видели, – раздражённо ответила Полина, –  мою внешность, –  и развернулась лицом к собеседнику, который побледнел, смутился, тут же начал извиняться.

– Простите меня за бестактность милая девушка, я честное слово не хотел вас обидеть.

– Пустяки, я привыкла. Такую физиономию выдают при рождении.

Представьте себе человека, точнее его эмбрион, который ещё заявить о себе не успел, а тучи неприятностей и бед над его микроскопическим тельцем уже сгустились.

Полина не была плодом любви. Её зачали из любопытства.

Мальчик изнывал от желания воплотить нескромные мечты под действием наплыва вездесущих гормонов, обещал подарить подруге Вселенную со всем её несметным богатством.

Девочка потеряла голову по той же причине – первый чувственный опыт, готовность раствориться в океане влюблённости, разделить на молекулы страсти каждую клеточку взволнованного радостью тела и подарить их милому оптом и в розницу.

Сказочный романтический опыт завершился никому ненужной беременностью. Мало того, исследование показало большую вероятность неприятных врождённых дефектов у плода.

Оба потенциальных родителя на тот момент были несовершеннолетними, решение за них приняли родители, которые на правах попечителей подписали отказ от новорожденной, от Полины.

Полиной она стала позже, когда её удочерила Лидия Тимофеевна Головина, которая рожала в то же время, в той же клинике.

У неё до этого было три выкидыша. На этот раз ребёнок родился живой, но недоношенный. В инкубаторе новорожденный мальчик прожил пять дней. Выходить его не удалось.

Мама билась в истерике, пыталась выброситься из окна. Кто-то из акушерок посоветовал дать ей покормить грудью отказную девочку.

Лидия прикипела к ребёнку в одно мгновение, захотела удочерить, но она была замужем, такое ответственное решение невозможно принять единолично.

Муж Головиной был в том возрасте, когда здоровье начинает давать сбои. Детей у них до сих пор не было, а желание иметь наследника обносило главе семьи голову, не давало спокойно жить. Он был намного старше жены и решительнее.

Головин решил расстаться, чтобы успеть создать новую семью, где центром мира будут собственные дети. Суррогатные варианты его не устраивали.

Геннадий Витальевич был человеком добрым, поэтому не стал рубить сплеча. Были оговорены условия развода. Мужчина оказал содействие в удочерении Полины, приобрёл жене добротный домик, нанял пожилую помощницу по хозяйству и помогал материально, пока Лидия Тимофеевна растила дочь.

Он и теперь не забывал ежемесячно переводить на карточку бывшей жене сумму средств, достаточную для жизни без излишеств.

Прогнозы докторов к счастью не оправдались, кроме одного – у девочки было удивительно некрасивое лицо. Не ужасное, не страшное, а именно некрасивое. В нём всё было непропорционально, словно скульптор, создававший её образ, находился под воздействием галлюциногенов.

Левую и правую стороны лица невозможно было связать в единое целое по причине полного несоответствия проекций.

Этот факт был обиден вдвойне: Полина была талантлива почти во всём. Она унаследовала  идеальный слух, талант художника (особенно удавались ей изображения красивых танцующих женщин в летящих платьях).

Девочка славно пела, бредила художественной гимнастикой, акробатикой и танцами, а увлекалась сразу всем.

Увы, ей катастрофически не везло в реализации талантов.

Хореографы отказались тренировать Полину, когда ей исполнилось десять лет, жестоко объявив, что в спорте и танцах внешность и сексуальность (так и сказали) гораздо важнее физических данных и выдающихся способностей.

Слух, вокальные данные, даже способность рисовать и конструировать одежду не пригодились по той же причине, хотя диплом дизайнера девочка получила. Вот только на работу не могла устроиться.

Хозяева салонов и модельных студий были пробитыми напрочь снобами, считающими, что театр начинается с вешалки, значит любая деталь, даже незначительная, может загубить на корню весь проект.

На жизнь Полина зарабатывала ремонтом и пошивом одежды в третьесортной мастерской при местном рынке, а в свободное время создавала шедевры для себя, поскольку обыватели не могли предложить за её платья справедливую цену, а дамы с деньгами брезговали её внешностью.

Полину обижали и унижали во дворе, в школе, у неё не было друзей и подруг, кроме мамы, которая со временем тоже почувствовала дискомфорт. Ведь она променяла обеспеченную жизнь на судьбу, посвящённую одному единственному человеку, который по ряду причин не смог воплотить в жизнь её чаяния и мечты.

Получалось, что ради Вероники мама соскочила со своего поезда, отстала от него навсегда, потом всю жизнь садилась на чужие, которые везли совсем не туда, где обитает счастье.

Негативный опыт научил девочку обходиться малым, мириться с одиночеством и позитивно относиться к любым неудачам.

Но талант дизайнера не пропал даром. Полина нашла решение. В институте с ней училась девочка без способностей, но с модельными данными и очень общительная. Её оценки оплачивали родители.

Полина узнала, что работает Виктория продавцом консультантом в малюсеньком магазинчике, что денег на жизнь ей катастрофически не хватает.

Идея состояла в том, что Вика станет лицом ателье модной одежды, будет принимать заказы и общаться с клиентками, а Полина – воплощать идеи в жизнь.

Компаньонкам повезло. Конечно не сразу, но постоянные заказчики появились, затем молва разошлась по закоулочкам, начали подтягиваться модницы с амбициями и средствами.

Иной месяц девочки зарабатывали по двести и больше тысяч. Приходящего бухгалтера наняли, уборщицу, трёх швей на простые операции.

Вика была довольна, а Полина и вовсе счастлива.

– Разрешите загладить вину, – произнёс мужчина после секундного замешательства, –  меня зовут Леонид. Я юрист, вот моя визитка. Если понадобится профессиональная помощь, совет или просто так… непременно звоните, буду рад услышать ваш чудный голос. Вы на какой остановке сходите?

– На Суворова.

– А давайте выйдем на следующей, прогуляемся пешком. Думаю десять минут не сложно выкроить даже очень занятому человеку. Соглашайтесь. Очень хочется с вами поговорить.

– Зачем! Зачем вам это?

– Скажем так – вы мне симпатичны. Поверьте, я не кокетничаю, не преувеличиваю. Ваша… ваша нестандартная внешность меня не раздражает, а всё прочее… у вас реально модельная внешность. Кстати, у меня есть товарищ, пластический хирург…

– Напрасно стараетесь. Я привыкла к своему лицу, чужое мне не нужно. Если хотите поговорить – смените тему.

– Расскажите о себе.

– С чего бы я начала перед вами исповедоваться? Назовите хоть одну причину.

– Тогда я расскажу вам о себе.

– Несчастная судьба, деревянные игрушки, голодное детство, злые родители. Хотите присесть мне на уши, чтобы с помощью сочувствия вызвать к своей персоне симпатию? Я немного знакома с методикой обольщения, интересовалась, к тому же сами видите – я не объект для флирта. На таких страшилищ как я принято рисовать шаржи с лошадиными мордами, кривыми зубами и носами до подбородка.

– Напрасно думаете, что в вас невозможно влюбиться. Посмотрите на тех парней, они без ума от вашей фигуры.

– Я не думаю – знаю. Ладно, уговорили, давайте сойдём, подышим свежим воздухом… Леонид. Сколько вам лет?

– Тридцать семь.

– Ого! Вы мне в отцы годитесь. Меня родила шестнадцатилетняя девочка.

– Почему вы не назвали её мамой?

– Не могу, она от меня отказалась. Мамой называю ту, которая меня вырастила. Я ей всем обязана. Вы хотели рассказать о себе, а сами вероломно переключили внимание на другой канал.

– Извините, профессиональные навыки. Я был женат… восемь лет, на девочке, с которой дружил с детства. Нам казалось, что любим друг друга. Долго притирались, учились жить вместе. Увы, хотя всё-всё перепробовали. Мы не ссорились, не опускались до измен, просто поняли, что нужно вернуться к дружбе, что любовь – не овощ на грядке, её невозможно культивировать уходом, прополкой и поливом.

– Действительно не ругались, просто поняли и отпустили друг друга?

– Именно так. Мы по-прежнему дружим. Юля замужем, девочки, удивительно милые близняшки, замечательный муж. Я часто их навещаю. Сам до сих пор холост. Не встретил пока ту, которую полюблю.

– Странно. Вы не похожи на убеждённого холостяка: слишком ухожены. С мамой живёте?

– Один. Мой папа – военный, научил меня дисциплине и навыкам самообслуживания. Привык, понимаете, к армейскому порядку. Вы сказали, что вот это чудо-платье сшили сами. У вас талант. Что ещё я о вас не знаю?

– Ничего не знаете, кроме того, что зовут меня Полина и что лицо моё похоже на маску, которую уронили в процессе изготовления. У меня маленькое ателье, создаю женщинам настроение. Умею петь, танцевать, играть на пианино, прилично рисую. Зачем вам всё это знать?

– Ну как же. Мне интересно всё, что касается будущей жены.

Полина покраснела, сжала кулачки, – довольно! Хватит с меня дурацких шуточек. Я пришла, прощайте.

– Полина, а отчество как?

– Геннадьевна. Зачем вам?

– Я не шутил, Полина Геннадьевна. Вполне официально заявляю вам –  намерен просить вашей руки. Станьте моей судьбой, выходите за меня… замуж.

– Поглумиться захотелось? Мечтаете трахнуть дурнушку, чтобы было, чего рассказать дружкам в курилке?

– Не угадали, у меня серьёзные намерения. Вы согласны?

– Конечно, нет.

– Напрасно. Я мальчик взрослый, готов нести ответственность, в том числе юридическую, за каждое произнесённое слово. Будьте моей женой. С ответом не торопитесь. Во сколько вы заканчиваете? Ах, да, тут написано. В восемнадцать часов на этом месте буду ожидать приговор.

– Я вас совсем не знаю.

– А мама, когда удочеряла, что о вас знала?

– У меня нет оснований доверять вам. И потом, я вас не люблю.

– Голословное утверждение. Вы не можете знать, как отреагирует ваше сознание и тело,  например на прикосновение. Хотите попробовать?

– Своих клиентов вы также обрабатываете? Наверно зарабатываете прилично.

– Можно я вас поцелую? В губы, как целуются влюблённые.

– Меня… на улице… да вы с ума сошли! Довольно надо мной измываться. Это непорядочно. Прощайте.

– До свидания, Вероника. Я не отступлю.

День был наверно самый неудачный за последние двадцать пять лет. Всё валилось из рук, ничего не получалось.

Мысли закручивались в спираль, поднимались ввысь, падали, разбивались, распадались на фрагменты. Потом растворялись, плавились, сливались и капали, капали на мозги, отчего становилось то невыносимо сладко, то до одури больно.

Вероника впервые в жизни разговаривала с мужчиной о себе, о нём, о любви, пусть отвлечённо. Как же хотелось девушке верить в то, что её можно полюбить. Её, такую некрасивую, неинтересную, даже уродливую.

Она и прежде грезила на эту животрепещущую тему, но безадресно, расплывчато, словно не участником событий была, а сторонним зрителем. Теперь представляла, как целуется, да не с кем-нибудь, с ним, Леонидом.

У него были мягкие губы, сильные руки. Прикосновения рождали синие блуждающие огоньки, от которых во рту появлялся кислый вкус и чувствительно било током, как случается, если замыкаешь языком контакты на батарейке.

Вероника ни разу в жизни не целовалась, не знала, что люди чувствуют, когда соприкасаются губами и языками, но интуиция подсказывала – это должно быть сказочно приятно.

Девушка сказалась больной, убежала, долго гуляла по городу, чувствуя дурноту, потом вернулась, завела будильник без пяти минут шесть, устроилась с ногами в кресле и сидела неподвижно с закрытыми глазами, пока звонок не заставил сердце трепетать, как мотылёк над цветком.

Вероника спряталась за штору, украдкой выглянула в окно, из которого был виден вход в ателье. Леонид, одетый как жених на свадьбу, стоял с малюсеньким букетом ярких цветов на тоненьких ножках.

– Аквилегия, – узнала цветы Вероника, – мама такие выращивает. Неужели это мне? Что делать, что делать? Кажется, я забыла, что праздник жизни не касается таких чудовищ как я. Обидно. Но прятаться я не собираюсь. Пойду и скажу ему, чтобы прекратил потешаться. Пусть выберет для своих шуток другой объект.

Леонид улыбнулся, увидев Веронику, поспешил к ней, – гадал, в каком платье выйдет моя принцесса. Остановился на лазоревых и лимонных. Как видите, угадал.

– Просто я успела рассмотреть ваш букет, захотелось подыграть.

– Научились читать мои мысли? Это замечательно. Вглядитесь в мои глаза, прочитайте, что о вас думаю. Ну… вам нечего бояться, я предельно искренен. Приглашаю вас в кафе, там  всё обсудим. В этом платье вы гораздо симпатичнее, чем утром.

Веронику передёрнуло, лицо и шея окрасились бордовыми пятнами.

– Нечего стыдиться своей инаковости. Каноны красоты выдумывают те, кому это выгодно. Можете поверить – вашей фигуре, вашему уму и обаянию завидуют многие прелестницы, у которых кроме смазливой мордашки и тонкой талии нечем похвастать. Чтобы почувствовать вкус жизни в любом обличии нужно научиться быть эгоистом. При расставании утром я озвучил некую просьбу, если хотите – желание.

– Помню. Зачем вам это?

– Как я могу почувствовать сладость ваших губ, не имея возможности отведать это изысканное блюдо?

– Вы говорите как опытный сердцеед. Хотите поставить галочку в дневнике совращений? Под каким номером я в вашем списке?

– Информация находится в открытом доступе. У меня была одна женщина, вы можете стать второй.

– Второй? Может, очередной, следующей?

– Скажите, Вероника, вы пытаетесь оценивать себя или меня? Дело в том, что я серьёзен как никогда. Мне совсем не важна форма вашего лица, потому, что оно – неотъемлемая часть вас. Я предлагаю стать моей женой не лицу, не руке или ноге, не вашему великолепному платью. Мои симпатии направлены исключительно на вас, без купюр и изъятий. Паспорт у вас с собой?

– Кажется… да, он всегда при мне.

– Пошли.

– Куда, зачем. Вы хотели пригласить меня в кафе, так я согласна.

– Подадим заявление на регистрацию брака, потом отметим.

– Мне нужно подумать. Вы не понимаете! Так не бывает!

– Ещё как бывает. И не спорьте! Я уговариваю вас слишком долго. Представьте себе, что вы хотите купаться, что час или два стоите по колено в воде. У вас мурашки по всему телу размером с горошину, вы уже замёрзли. Уверяю вас, Вероника, вы не сможете решиться зайти в воду. Правильнее и приятнее прыгать сходу, сразу погружаться с головой.

– Логично, но не убедительно. Я, значит, с головой, а вы… поматросите и бросите.

– Допустим. У меня нет доказательной базы. Вы целовались когда-нибудь?

– Нет! Ну и что с того?

– Только то, что вы представления не имеете о сути вопроса. Поцелуй, это процесс познания. Конкретный прикладной процесс, как конструирование красивого платья. Разве можно создать шедевр исключительно силой мысли, не воплотив идею в реальное изделие? Откажетесь и никогда не узнаете, что такое любовь и с чем её едят. Решайтесь, прыгайте.

– Вам легко говорить. У меня одна жизнь и только одна попытка. А если я прыгну и разобьюсь, если там, в глубине, столб, камень или трёхметровый голодный сом?

– Хорошо. До загса идти минут двадцать. Слушайте, Вероника, мы же сегодня опоздали! Время для принятия решения… до открытия загса почти пятнадцать часов. Итак, начнём с конца…

– Ну-ну, с какого такого конца?

Леонид смутился, закашлялся, потом ему стало смешно, – хорошо, с середи… Вероника, не придирайтесь к словам. С кафе начнём, с ювелирного магазина. И сменим тему на что-нибудь романтичное. Дарить невесте кольца – банальность, но и мы не оригиналы. Этот пробел нужно восполнить. Можно, я куплю вам колечко… вы в каком месяце родились?

– В марте.

– Надо же, в марте, весной. Ваш камень – аквамарин, что-то среднее между голубым и зелёным, как ваши глаза. Окольцую и стану называть невестой.

– Я уже совсем ничего не понимаю. Сами придумали, сами, без меня решили… зачем тогда нужна я?

– Вот, тут мы подошли к главному. Я буду вас… а давай на ты…

– Давай-те.

– Я буду тебя любить, ласкать, холить, лелеять, а ты… ты меня тоже будешь ласкать и любить. Это справедливо, правильно, разве не так?

– Устала я что-то. Делай уже что-нибудь, прекрати морочить мне голову. Колечко, так колечко. А потом? Можно я у тебя переночую, можно я тебя обниму, можно…

– Стоп!!! Колечко, кафе и по домам. Поцелуй после колечка, это не обсуждается. Остальное завтра.

– Почему ты командиришь? Мне-то можно хоть чего-нибудь решить?

– Можно… но не нужно. У тебя опыта нет. Накуролесишь – потом расхлёбывай.

– Ах, так! Тогда никакого кафе. Сразу домой.

– К кому?

– Ты к себе, я – тоже к себе. Мне такая любовь не подходит.

– А какая подходит?

– Без приказов, без принуждения, без насилия. Коллективное, так сказать, творчество.

– Принято. С чего начнём?

– Как скажешь.

Леонид с недоумением посмотрел на Веронику, улыбнулся и сказал, – тогда в магазин?

– В магазин, так в магазин, Лёня. Потом в кафе.

Самое интересное было дальше. Свадьбу они сыграли. Жили в любви и согласии долго и счастливо. Сначала родилась дочка – Сонечка, потом мальчик – Егор.

Супруги никогда не расставались, ходили и путешествовали вместе. Леониду в голову не приходило стесняться изъяна во внешности жены. Интересующимся внешним диссонансом знакомцам он всегда отвечал словами бабушки, – с лица воду не пить, – хотя запросто мог облизать свою милую от кончиков волос до мизинчика на ноге.

Странное это состояние – любовь. Никто не знает, как она попадает в наше тело, почему у одних людей расцветает, у других сохнет, не успев завязать бутоны.

Мечта по наследству

В руках у Витьки Сапрыкина дрожал стакан, наполовину наполненный янтарного цвета искрящимся алкоголем. Перед глазами у него лежал лист, вырванный из календаря с русскими красавицами в национальных нарядах, за ноябрь месяц.

Цифра одиннадцать была трижды обведена красным фломастером.

Набычившись,Виктор тупо уставился в календарь. Пьян он не был. Алкоголь ещё не успел подействовать, но голова была мутная.

– Почему, почему, по-че-му-у-у она не могла дождаться одиннадцатого ноября, я же обещал, что всё будет, что мы поженимся. Я же люблю её, дуру, –  шептал он, чувствуя, что не в силах сдержать слёз.

И тут же сам себе отвечал, – потому, что идиот. Потому, что Люся – не собственность, потому, что нельзя так долго испытывать терпение. Даже она, такая покорная, такая снисходительная и правильная, не сдержалась… как же так, Люсенька, как же так?

Он постоянно ездил в командировки, постоянно врал, а она ждала. Ждала и верила.

Три дня назад, когда Витька приехал после очередного редакционного задания, Люся, ни слова не говоря, вынесла в коридор чемодан, совсем новый, по виду дорогой (специально купила, чтобы унизить), и безмолвно показала глазами на дверь.

Витька по привычке попытался её облапить, прижать. Люся девушка доверчивая, отходчивая. Сколько уже у них было этих тихих размолвок. Он ведь не муж, даже не жених ещё по большому счёту, просто друг. Что с того, что они почти два года встречаются, что полгода спят в одной постели, что слегка потискал Алису: он ведь ничего ей не должен.

Или должен?

Жениться-то в ноябре обещал, даже день свадьбы назначил. А тут такое…

Ещё большей неожиданностью стало известие о том, что его нашла Светка, одноразовая любовь из командировки, что она…

Витька ещё надеялся, что удастся всё уладить, что свечку над ним не держали, когда девчонки сами в его постель прыгали, на горячем ни разу не ловили. Нет у Люськи ничего, кроме подозрений и предположений, которые аргументом не являются.

– Вывернусь, – думал Витька и ошибся.

На этот раз всё было предельно серьёзно. Были у Люси основания, дающие право дать отставку, были неопровержимые доказательства. В строку легли и давнишние бездоказательные грешки, которые из размытых эскизов в один момент превратились в цветные фотографии.

Они уже жили вместе, когда друзья пригласили Витьку на мальчишник, а сами втихаря позвали подружек без комплексов, чтобы разбавить сухое мужское общение пикантными специями.

Под стимулирующим действием алкоголя любая незаметная на трезвую голову девица, которая руку с груди не сбросит и губки алые подставит – королева.

Витька ведь не мальчишка, знает толк в приправах, в пикантных пряностях, имеет опыт интимной кулинарии. Посолил, поперчил, поджарил где надо. Короче, покувыркались малёк с одной, с другой, может и с третьей.

Он толком не помнил, что было, чего не было, но факты штука упрямая: помада на рубашке, засос на шее, майка наизнанку…

Люся смотрела на него воспалёнными обидой глазами, чувствуя подступавшую к горлу истерику, закипающую в душе обиду и неспособность понять – почему, зачем?

– Ты… ты… уходи!

– Клянусь, любимая, ничего не было. Я выпил, без привычки захмелел. Закуски было мало,  а пива и вискаря много. Я всё смешал. Что потом было – не помню. Клянусь – больше такого не повторится. Давай… а давай в ноябре поженимся.

Верить Витьке было нельзя, но очень хотелось. Или жалко было: упущенного времени, потерянной напрасно невинности, себя тоже.

– Ты правда хочешь на мне жениться или…

– Никаких или, любимая! Хочу, вот те крест – хочу. Потому, что люблю. Люблю, люблю, люблю! Тысячу раз люблю, ты мне веришь?

Глаза у Люси тогда были такие…

Не забыть Витьке вовек этих глаз. Словно на Голгофу с крестом на плечах собиралась подняться, будто прощалась с чем-то навеки.

Витька тогда так старался, что сам поверил в искренность своих слов.

Как же он тогда любил Люсеньку, как любил!

Целый месяц любил, пока не послали его в очередную служебную командировку.

Там были такие девочки – закачаешься: ноги от ушей, груди как теннисные мячики, губки бантиком и никаких комплексов. От такого подарка отказаться мог только кретин в пятом поколении.

У Витьки был дед, Савелий Макарович, почти глухой дед. Он забыл, как ходить, почти ничего не ел, но на память не жаловался. Свою жизнь дед воспринимал как “стремительный бал”, чем гордился и постоянно выпячивал неоспоримые мужские достоинства.

– В молодости я, Витенька, славным казаком был. Работать любил, умел всё на свете, любил и ненавидел в полный рост, силён был и ловок, не в пример хилому нынешнему поколению.

В этом месте он обычно оглядывался, требовал приблизиться на безопасное расстояние, чтобы высказанная им шёпотом вселенская тайна не была случайно услышана Витькиными родителями.

– Шешнадцать, внучёк, шешнадцать целок оприходовал. И ищо бы столько совратил, да встретил на свою беду Марфу Егоровну, бабку твою непутёвую, ни дна ей, ни покрышки. На ей, проклятущей, мой победный счёт и завершился. Самое обидное, что не я её, бабку твою  раскупорил, порченую взял. Ну да ладно, то дело прошлое. Околдовала меня, зараза, в полон взяла и фамилии не спросила. Ходил я за ей хвостиком, умолял колечко в дар принять за единственный поцелуй. Так до свадьбы и не дала, шалава. Потом поздно было бисер метать, штамп в паспорте и половина деревни родни не позволили включить заднюю скорость, а там и маманя твоя – оторва шалопутная, в пузе у Марфы зашевелилася.

– Дед, ты эту байку мне уже раз двести рассказывал, знаю, что дальше будет.

– А ты ищщо, ищщо послухай, чтобы ошибок моих не повторять. Дед дурному не научит. С бабами, особливо с теми, кто глазки строют, а дотронуться не дают, шуры-муры никогда не крути. От их, срамниц, все наши мужчинские беды проистекают. Та, которая сразу губки подставила, через день либо два и ножки раздвинет. Таких девок стеречься нечего – безобидные они, правильные. Сами живут и мужчинов не обижают. Опасаться нужно других, которые целомудренность изображают, а на деле интриги плетут, и планы за наш счёт строят.

Обучил Савелий Макарович внука, вручил ему в руки посох дамского угодника и в путь по бездорожью отправил.

Витька оказался способным соблазнителем, хотя сам деда считал похотливым чёртом. Рассказы деда возбуждали мальчишку, рождали неуёмные фантазии.

Говорят, мысли материальны.

Мечты переплюнуть рекорд деда по части любовных похождений начали воплощаться в реальность в пятнадцать мальчишеских лет. Первой его женщиной стала не вполне вменяемая дама лет тридцати, пасшая за деревенской околицей своих коз.

Как там что получилось – никто не знает, но бегал Витька к глупой бабе целое лето, пока занятия в школе не начались.

Там его настигла первая любовь. Потом вторая, третья.

Витька понял, что дед, скорее всего, врал, потому, что дальше поцелуев в губы, иногда до пояса никого из девчонок уговорить не удавалось.

Ну и бог с ними. Зато была любвеобильная пастушка, которая ждала и жаждала свиданий, хотя это было совсем не то, о чём Витька фантазировал.

По-настоящему мечты стали сбываться, когда он заканчивал институт.

То ли Витька к тому сроку возмужал, то ли девчонки созрели для любви всерьёз, но отказывать почему-то стали редко. Правда целок, увы, встретить ему так и не довелось.

Жизнь и правда превратилась в “стремительный бал”, кого только он не…

Но тут появилась Люся.

Такая строгая, такая интеллигентная и правильная.

Она с удовольствием бегала к нему на свидания, ходила с ним на танцы, в кино, в кафе мороженое. Пару раз сидели в обнимку на берегу реки почти до утра… и всё.

Для опытного любовника это было равносильно сокрушительному фиаско, позорному, унизительному, но вежливому отказу считаться с ним, как с мужчиной.

Витька помнил уроки деда, который предупреждал, предостерегал опасаться недотрог.

– Вот ведь лешак окаянный, – ворчал про себя Витька, – наколдовал, накаркал. Откуда он знал, что Люська такая? Ничего, я упрямый, сломаю.

Уговорить, уложить, расплющить, разорвать в клочья первую и единственную в своей жизни девственность Витьке всё же посчастливилось, правда, на это ушло почти полтора года, но сей факт в записи книги судеб не стереть никогда.

Было, свершилось!

Тогда он первый раз обещал к ней переехать, намекал на скорую свадьбу, не отпускал из объятий и твердил как безумный слова любви.

Не переехал, не женился, перестал приглашать на свидания, но на огонёк заглядывал регулярно.

И не только к ней.

Давно замечено, что счастливый человек обладает свойствами магнита. На влюблённого мужчину как мотыльки на яркий свет слетаются дамы, переполненные мечтами, романтическими иллюзиями и возвышенными чувствами.

Любвеобильные леди великодушны, заботливы, покладисты, безотказны, доверчивы и щедры. В недрах их физиологии скапливается столько нерастраченной энергии, что её хватает на всех.

Витька не упускал возможности напитаться теплом и нежностью. Он считал это исконным мужским правом, даже в некоторой степени обязанностью. Вон их сколько, женщин, мечтающих о любви.

Непонятно было одно – почему их е замечают?

О Люсеньке Витька не забывал никогда. Если честно, вгрызаясь в напряжённую скользкую плоть очередной страдалицы он всегда думал только о любимой и возбуждение своё как победное знамя всегда нёс к ней, пока не остыло.

В конце концов, Витьке надоело смотреть в Люсины укоризненные глаза, он решился встать на колено и возвестить, что готов стать не мальчиком, но мужем.

Впрочем, так было намного проще и соблазнов меньше – Виктор переехал к невесте, колечко с изумрудом было подарено торжественно, в местном ресторане.

Он даже на скрипочку разорился и на певичку, которая исполнила душещипательный романс, который заставил невесту прослезиться, поверить окончательно в реальность Витькиных намерений.

Люся была счастлива. Она светилась как праздничный фейерверк, как новорождённая радуга после грибного дождя, как наряженная новогодняя ёлка.

В ту ночь Витька так сладко её мучил, так искренне врал про семью и любовь, такие ажурные воздушные замки строил, походя, что обессиленная невеста провалилась в беспамятство или в сказочный сон после десятого по счёту оргазма, а все мечты, странным образом озвученные Витенькой, сбывались в сказочной иллюзии с небывалой скоростью.

На следующий день Виктор уехал в командировку. Там опять были шалуньи-волшебницы – Катенька, Зоя, Эля, Ядвига и ещё одна новенькая, Светлана. Девочка оказалась сладкой конфеткой.

Жених не выдержал натиска бирюзовых глаз, аромата лаванды и ванили, бьющей фонтаном из упругого тела прелестницы энергии любви.

Самым неожиданным и странным было то, что дерзкая кокетка оказалась девственницей, о чём любвеобильный кабальеро даже не догадывался, укладывая в постель.

Он был доволен и счастлив, но, –  почему она не сказала, почему не заставила предохраняться. Почему, почему, почему…

Тысячи неприятных вопросов растаяли в “фейерверке грёз… на бульваре роз”. Девочка не обмолвилась ни единой претензией. Праздник продолжался целую неделю.

– Ну и ладно, – подумал герой-любовник, – ночное рандеву – час разлуки, ночное рандеву – шанс от скуки. Кто не спрятался – я не виноват. У меня скоро свадьба, а до этой шустрой девки мне дела нет.

Витька опять вспомнил про Люсеньку, по приезде надарил ей подарков и любил, любил, любил.

Потом их вдвоём пригласили на свадьбу к Люсиной подруге, Наденьке Суровцевой, свидетельницей у которой была блондинка с лицом русской красавицы из того календаря, в котором была отмечена дата предстоящей свадьбы, его и Люсиной свадьбы в ноябре.

Дружку звали Алиса. Она была прелестна, фантастически аппетитна, соблазнительна и желанна.

Стройное гибкое тело, восхитительная, зовущая линия поцелуйных губ, глаза цвета виски, искрящийся нежностью и доступностью взгляд.

Девочка явно флиртовала, избрав Витьку объектом игры, в коктейль которой добавила изрядную порцию перчика с мёдом.

Сигнал достиг цели. Ответный импульс он послал за несколько минут до регистрации, незаметно для окружающих чувственно огладив упругий зад свидетельницы.

Прелестница улыбнулась, втянула животик и сжала поцелуйные губки, изобразив удовольствие.

Пара бокалов шампанского, порция виски и Витька забыл, что пришёл на торжество не один.

Немного погодя, когда застолье было в разгаре, он пересел ближе к свидетельнице, шептал её что-то на ушко, то и дело дотрагивался до обнажённых коленей и талии.

Девочка включила на полную мощь обаяние: наклонялась, демонстрируя сквозь довольно нескромный вырез белизну груди, глядела глаза в глаза, показывала ровный ряд белоснежных зубиков, эмоционально реагировала на любые реплики ухажёра.

Потом они чувственно танцевали медленный танец. Витя совсем не целомудренно держал девочку за талию, незаметно наклонялся, чтобы поцеловать то ушко, то  шею, что-то интимное шептал, щурился от удовольствия, облизывался, как голодный кот перед блюдцем сметаны.

Люся сидела в дальнем углу стола бледная как мел, ничего не пила и не ела. Девочка всё видела, всё понимала.

Её колотило, словно сидела под струёй мощного кондиционера, хотя остальные гости раздевались, чтобы не так сильно потеть.

Когда Витька по-хозяйски притянул Алису за бёдра и зарылся лицом в её кудряшки, Люся не выдержала. Девочка подбежала к обидчице, с размаха влепила ей звонкую пощёчину.

Странная реакция, непонятная логика. Бить-то по идее нужно было Витьку, а не Алису. Девочка не могла знать, что у кавалера есть невеста, она действовала в соответствии с природным инстинктом, который беспристрастно отсканировал образ сексуального, физически совершенного Виктора годным для производства потомства и только.

Девчонка оказалась ловкой и быстрой: ответный удар был гораздо сильнее. Люся упала как подкошенная, больно подвернула ногу. Узкая юбка, под которой были лишь прозрачные ажурные трусики, при падении лопнула пополам, явив любопытной публике пикантное эротическое зрелище.

Витька не нашёл ничего лучше, чем оттащить более сильную и ловкую соперницу, оставив невесту одну в щекотливом положении, потом вызвал такси и отправил Люсю домой, а сам остался.

Он счёл себя уязвлённым, обиженным, – подумаешь, обнял. В губы не целовал, за сиськи не лапал, под подол не лез, значит, не изменял. Кого она из себя возомнила?

Потом успокоился, решил, что нет смысла даром терять возможность развлечься.

Витька догулял свадьбу до конца, потом пошёл провожать Алису, ненавязчиво сворачивая не к её, а к своей квартире. Конечно, там был беспорядок, но сексодром вполне готов к приёму гостьи и бутылка вина тоже была.

На очередном повороте подружка остановилась, посмотрела Витьке в глаза, – хнаешь что, Витя, разберись сначала с той девушкой. Если честно, я хочу перед ней извиниться. Глупо вышло. Ты, Витя, ты должен был сказать, что пришёл не один, что имеешь обязательства. Так… так нельзя. Не скрою, что понравился ты мне, даже очень… но я думала… я рассчитывала на серьёзные отношения, мечтала о любви. А так… Проводишь меня или вызвать такси?

– Конечно, провожу. Но ты ничего такого не думай. Это была моя бывшая, мы давно расстались. Не знаю, что на неё нашло. Между нами ничего не было, я ей ничего не должен.

Дальше шли задумчиво сосредоточенно, молчаливо. Расстались не прощаясь. Волшебство праздничных эмоций испарилось бесследно, надежды на продолжение волшебного бала тоже.

Только теперь до Витьки дошло, что нескромным поведением испортил отношения и с Люсей, и с Алисой. Правда, оставалась Света, но это совсем запасной аэродром, на крайний случай, тем более, что он и ей ничего не обещал, не оставил даже адреса и вообще…

– Собственно, я никому ничего не доложен, – захотели – дали, не захотели – не дали. Ну, дед, ну сказочник: шешнадцать целок. Небось кроме бабки ни с кем и не спал ни разу. Надо бы с Люськой помириться, надо. Уютная она, надёжная, хозяйственная, как бабушка Марфа. Повиниться бы, приклеиться к ней и жить… до глубокой старости в горе и в радости. Хотя… чего бы деду мечтать о девчонках, которых испортить не успел, если нашёл свою единственную? Думать надо. Не прогадать бы.

Утром его опять отправили в командировку. На этот раз ненадолго – на три дня, адрес тоже был новый, незнакомый.

Длинноногие девочки были и там, не было настроения их окучивать. Виктор обдумывал план жизни на годы вперёд. Все тропинки сходились в одной точке – по всему выходило, что ставку нужно делать на Люську.

Приехав, Витька прямо с вокзала пошёл к ней, открыл дверь своим ключом. Ему казалось, что сцену примирения продумал до мелочей, что нашёл нужные аргументы и факты, что примирение практически в шляпе.

– Куда Люська денется после двух лет совместной жизни? Кому она дёржаная нужна? Таких даже в монашки не принимают, – рассуждал вероломный прелюбодей.

– Уходи, – бесстрастно сказала Люся, – устала я от твоей любовной акробатики. Только сначала забери свою невесту.

– Какую невесту? Не было у меня ничего с Алисой, не бы-ло. Понимаешь, не было. Ты моя единственная невеста. Если не забыла – в ноябре у нас свадьба.

– Я тоже думала, что единственная. Света, пришёл твой милёночек. Могу погулять минут двадцать, пока вы решаете вопросы семьи и брака. Я сегодня щедрая.

– Какая Света, как она меня нашла, что она здесь делает?

– Беременная я, Витюша… от тебя беременная. Нам нужно что-то решать. Конечно, ты мне ничего не обещал, но девственность, надеюсь, ты не собираешься отрицать мою целомудренность до встречи с тобой, я подарила её тебе. Потому, что искренне верила в твою любовь, потому и не отказала. Ты, Витенька, не выглядел ходоком и много-много говорил про любовь. Ты готов стать мужем или папой? Если скажешь нет, я пойму.

– Стоп-стоп, к чему я должен быть готов? Разве я заказывал ребёнка? Нет, не заказывал. Разве обещал жениться? Тоже нет. Какие ко мне претензии?

– Я ни на чём не настаиваю, просто думала. У меня будет мальчик, сын. Твой сын. Разве это не повод…

– Не знаю, о чём ты думала, когда соблазняла меня, когда чуть не изнасиловала, – грубо прервал Виктор, – сама видишь, у меня есть невеста. Одиннадцатого ноября у нас свадьба.

– У нас? А меня ты спросил? Нет никаких нас. Мой тебе совет – женись на Свете и будь счастлив. Ключи давай! Надеюсь, больше тебя не увижу.

– Больно надо. А ты уезжай, проваливай. Не было у нас с тобой ничего, не бы-ло. Придумала ты всё. Вас, баб, много, а я один. Если жениться на каждой… да пошли вы, шалавы!

Витька гордо хлопнул дверью и был таков.

Теперь сидит на  загаженной кухне и страдает, не понимая, как можно вернуть Люсю. Когда жил с ней – всё было понятно, просто. Что будет теперь?

– Может правда на Светке жениться. Только без ребёнка. Да ну нафиг: квартиру продавать надо, переезжать, новую работу искать. Или её к себе перевозить. Куда ни кинь – везде клин. Не, Светка по любому не вариант.

Неожиданно Витька вспоминает, что есть Алиса, что даже знает, где она живёт.

– Как хорошо, – подумал он, – что не успел ещё напиться. Сейчас приведу себя в порядок, куплю цветы, золотое колечко с опалом под цвет её глаз, и пойду свататься. А чё… до одиннадцатого ноября ещё уйма времени. Неужели не найду убедительных аргументов? Бабы, они же ради любви готовы расстаться с чем угодно: со зрением, слухом, с девственностью. Интересно, целка Алиса или нет? До шестнадцати мне не дотянуть, но три – тоже здорово. Знал ведь дед чего советовать. А может ну их всех? Поживу в своё удовольствие, вплотную займусь поиском девственниц. Должна же у человека в жизни быть мечта.

О пользе секса

Елизавета Альбертовна чувствовала себя ужасно уже не первую неделю, не понимая, почему так. Ей было не то, чтобы грустно или тревожно, нет, скорее одиноко, несмотря на то, что замужем она жила как за каменой стеной, а умница дочка радовала достижениями и способностями, какими сама она не могла похвастаться.

Тоска по ускользающей молодости, досада на то, что жизнь не выполнила ни одного из радужных обещаний увлекательной молодости.

Даже любовь и семейные отношения отчего-то превратились в профанацию, заменив незаметно восторг головокружительных эмоций и сказочных приключений на список утомительных бытовых повинностей, украшенных совсем не романтическим исполнением супружеских обязанней в убывающей прогрессии.

Скучно стало жить, скучно-о-о! Монотонная обыденность душила мерзкой рутиной, лишая возможности что-то изменить.

Хитросплетения запутанных социальных связей, растущие как грибы после дождя неоплатные долги перед всеми, имущественные и родственные взаиморасчёты, страх потерять равновесие, сделав нечаянный, но оттого не менее предосудительный, непристойный или постыдный шаг, нарушив непонятные нормы кем-то выдуманной морали.

Чем глубже погружалась Лиза в тягучий сироп размышлений о смысле жизни, о балансе справедливости, о вечных философских вопросах и незыблемых истинах бытия, о вбитых с детства в голову готовых рецептах счастливого будущего, тем тошнее ей становилось.

Понять, почему столько лет шла вслед за искристой радугой, а попала в душный болотный туман, было попросту невозможно, потому, что всё вроде делала правильно: искренне любила, сопереживала, с полной самоотдачей выстраивала и сохраняла, а в итоге – разрушение и тлен.

Сегодня Елизавета Альбертовна переживала особенно бурно. Сергей давно уже перестал замечать её присутствие, разве что проголодается или захочет переодеться. С работы стал приходить поздно, засыпать успевал до того как она доделает всё по дому.

Как женщина Лиза перестала волновать мужа…

Она прикрыла глаза, задумалась, пытаясь вспомнить, когда же в последний раз Сергей обнимал, не говоря уже про демонстрацию эротического желания, про страстные  интимные ласки, чувственное наслаждение, возбуждение до потери сознания от неистового единения.

Ведь всё это было, было, было… в другой жизни, о которой напоминает лишь семнадцатилетняя дочь красавица да альбомы со старыми фотографиями.

Катенька вытянулась, тело её украсили соблазнительные округлости, кожа приобрела упругую гладкость, привлекательную белизну.

Елизавета наглядеться не могла на свою принцессу – точную копию её самой каких-то двадцать лет назад.

Двадцать лет… целая жизнь. Как здорово, что Катенька – плод взаимной любви, а не случайной ошибочной влюблённости.

Лиза достала с антресоли альбом двадцатилетней давности. Тогда у них было столько друзей…

Куда все подевались?

Елизавета Альтбертовна методично перелистывала страницы, брала в руки снимки, сверяла имена, фамилии, даты.

Из друзей, окружающих их с Серёжей отношения, их романтические приключения, скромные опыты первых поцелуев и прикосновений, Лиза сохранила связь только с Ромкой Самариным и Юлей Савиновой. Остальные, вон их сколько, растворились в прошлом, испарились, исчезли в никуда.

Серёжа был рядом все эти годы, но его тоже как бы и нет. Он стал равнодушный, совсем чужой.

Лиза расплакалась, благо дома она была совсем одна – можно было отпустить на волю эмоции: нареветься вдоволь, пожалеть себя, высказать виртуальному обидчику всё-всё, что угодно, пусть мучается негодяй!

Сейчас она ощущала неустроенность в отношениях как сильнейшую социальную боль. Елизавете Альбертовне как вода, как воздух необходимы были прикосновения и не только.

Каждую ночь, глядя на спящего спиной к ней мужа, она проваливалась в странные фантазии, жила в них, представляя себя женщиной лёгкого поведения, потом засыпала измученная и до самого утра смотрела повторяющиеся, с продолжением и сценарными доработками эротические сны, в которых видела такое…

Ей было неловко, стыдно. В реальной жизни ни за что и никогда ничего подобного Лиза не могла бы допустить, но ведь всему есть причина. Всему!

В жизни, в её личной жизни, всё происходило до ужаса нелогично, парадоксально: чем больше она отдавала, тем меньше возвращали обратно; чем больше усилий прилагала, чтобы созидать, тем стремительнее рушилось уже выстроенное и отлаженное; чем больше вещей, ценностей и комфорта появлялось в их семье, тем меньше становилось моментов беспредельного счастья.

Список противоречий пополнялся день ото дня, сжимая шагреневую кожу моментов, способных вызвать если не блаженство, то хотя бы умиротворение. Несмотря на внутрисемейный разлад, Елизавете Альбертовне завидовали, осуждали и обсуждали “незаслуженное” везение.

Может быть, именно эта невысказанная враждебность окружающих, с кем они с Сергеем соприкасались, их ревнивое презрение, немое осуждение были главной причиной отчуждения и холодности?

Вчера вечером Лиза предприняла очередную попытку завязать разговор с Сергеем, выяснить причину его равнодушия. Их общение ограничивали фразы “Привет”, “Я ушёл”, “Корми”, “Устал” и десяток менее эмоциональных командных формул.

– Поговорим, Серёжа!

– Не сегодня.

– Почему не сейчас?

– Догадайся. Я работаю, стараюсь, тебе всё мало. Я устаю.

– Ошибаешься, мне ничего не нужно, кроме твоего участия, кроме любви.

– Замечательно! На этом и закончим диалог. Про любовь всё было сказано до нас, её не существует. Я спать. Если есть серьёзные проблемы – обоснуй в письменном виде, я ознакомлюсь.

– Может быть нам расстаться, если люби не существует, если больше ничего не связывает? Мне необходим живой мужчина из плоти и крови. Я нуждаюсь в волнующих доверительных диалогах, в признаниях и исповедях, в нежных прикосновениях, в объятиях, поцелуях, безумном сексе, да-да, в том, что нас сблизило, что превратило отношения мальчика и девочки в семейный союз. Я хочу жить, но не как-нибудь, а вкусно.

– Бессмысленно. Всё, что ты перечислила, усложняет жизнь. Развод – многократно. Ты меня больше не возбуждаешь, но изменять ничего я не собираюсь. Я человек семейный, у меня взрослая дочь, тебе не грозит опасность остаться одной. Давай оставим беспредметные разговоры о любви и эротике. Наш поезд ушёл. Если хочешь – могу купить тебе люксовый вибратор.

– Спасибо, обойдусь. Остался один вопрос – как ты отреагируешь, если узнаешь, что я влюбилась. Не отомстила за равнодушие, не бросилась с головой в омут блуда, а испытала реальное романтическое чувство, от которого нет спасения, кроме полной самоотдачи? Ты готов поделиться мной, готов к полному одиночеству?

– Бред! Ты не так воспитана. Хватит уже мечтать о несбыточном. Посмотри на себя в зеркало и успокойся. Если у меня на тебя не сто… хм-м… нет аппетита… пораскинь мозгами. Куртизанками и гетерами становятся в детстве. Твою женскую привлекательность можно причислить к мифам древнего… ладно, неважно. Если есть желание попробовать, что такое ****ство – рискни, попробуй. Результат тебя разочарует. Я бы на твоём месте сто раз подумал. Мы с тобой идеальная пара. Разве я мешаю тебе жить? Накануне сорокалетия мечтать о любви попросту глупо. Заелась ты, Елизавета Альбертовна. Хотя… возможно это обыкновенный климакс.

– Возможно. Конечно, возможно. Вот и попробую, вот и узнаю. Я расцениваю твоё заявление как новую веху в наших отношениях, как сексуальную и нравственную свободу.

Лиза вспомнила первое объятие, первый поцелуй, переживания по поводу воплощения мечты стать взрослым, не своей, его, Серёжкиной мечты.

Она долго тогда страдала от страха поступить неправильно, много раз решалась и передумывала.

Сергей настаивал, упрашивал, приводил миллион доводов, Лиза отбивалась, но вяло.

Отдалась она сознательно, когда родители уехали к заболевшей бабушке.

Ей было пятнадцать, ему восемнадцать.

Лизу трясло от странных предчувствий. Она была против преждевременного, до свадьбы, до совершеннолетия эксперимента с избавлением от скромной девичьей добродетели.

Было страшно безвозвратно лишиться чего-то такого, о чём принято говорить только шёпотом, ошибиться в выборе единственного, ещё досаднее было бы потерять любимого.

Если уж для него это так важно, если уязвимое мужское самолюбие нуждается в самоутверждении подобным образом, если для любви и счастья необходима подобная жертва, если другого выхода нет – пусть получит желаемое. Она готова поделиться с Сергеем даже сокровенным.

Лиза позвонила, он тут же прибежал.

Наверно по интонации что-то почувствовал или интуиция сработала.

По тому, как она смотрела, как прижималась, как охотно подставляла для поцелуев губы, по замешательству и безропотной готовности подчиняться, по бездействию и непонятно ещё каким образом, Серёжа догадался, почему именно в этот день ему можно всё.

В воздухе висела звенящая тишина, по всему телу толпами бегали мурашки, дышать было нечем, говорить не о чем…

Как же она боялась, как жаждала, чтобы произошла это важная для Сергея экзекуция (иначе воспринимать вторжение в неприкосновенную интимную сферу девочка не могла), как можно быстрее.

Всё произошло буднично и быстро. Сергей едва успел в неё войти, как случилась разрядка. В глазах  и в голове у Лизы властвовал туман, смотреть на обнажённое тело друга она не посмела.

О том, что целомудренность стала прошлым, свидетельствовали липкие красноватые потёки на бёдрах и простыне. Ощущений она не запомнила.

Потом Лиза бесконечно долго лежала с закрытыми глазами, а любимый рассматривал то, что под страхом смерти она не показала бы никому другому.

Было ужасно стыдно вот так лежать. Сергея колотило так, что клацали зубы. Он дотрагивался и вглядывался, просил потерпеть, упрашивал попробовать ещё разочек.

Лиза не могла решиться испытать унижение повторно. Она накрылась простынёй и плакала, плакала, не понимая почему: ведь она сама согласилась.

Серёжка извинялся, шептал что-то глупо несуразное про вечную любовь, про то, что готов хоть сейчас жениться, что всё серьёзно, что их отношения – это навсегда.

Вечность закончилась около года назад.

Любимый не предал тогда, не бросил, не струсил. Теперь сложно сказать, любил ли, но прожитые вместе двадцать два года, если отчёт вести с того памятного дня, говорили о многом, только теперь не понятно – о чём именно.

Жить с человеком, которому нет до неё дела, обидно и горько.

Спустя столько лет Лиза опять стояла перед страшным выбором: похоронить себя заживо или…

Она решилась. Жертва на алтарь любви оказалась напрасной. Это давало ей право…

Право налево.

Сергей сам виноват. Нельзя переступать черту.

Вспомнились брошенные бесстрастно жестокие фразы о возрасте, что стало для Лизы шоком (она не могла принять выпад мужа в таком ракурсе за истину), намёк на поблекшую привлекательность, на то, что полюбить её такую невозможно по ряду объективных причин.

Елизавета Альбертовна скинула с себя одежду, включила в комнате полную иллюминацию, принялась придирчиво рассматривать тело.

Если бы рядом с ней сейчас стояла Катенька, если бы кому-то пришло в голову сравнивать маму и дочку, повод разочароваться был бы безмерным: в тридцать семь лет выглядеть девочкой невозможно, несмотря на отсутствие целлюлита, стройность фигуры, гладкую кожу, плоский животик и пушистые волосы.

Возраст безжалостен. Тем не менее, Лизе было чем гордиться: подруги всегда удивлялись, что она не стареет. Недавно её приглашала на свою свадьбу Кира, подруга из числа сослуживиц, которой было сорок один год. Она была счастлива, она светилась воодушевлением.

Было немножко завидно. Они с Кирой закрылись в туалете и ревели в обнимку: подруга от счастья, а Лиза… муж на ту свадьбу не пошёл. Её провожал домой Григорий Павлович, тот самый счастливый жених.

Она пришла домой заполночь. В кухне горел свет. Сергей выглянул в окно. Лиза попросила Григория обнять её, хотела хоть как-то напомнить мужу о том, что женщина, вызвать если не любовь так ревность.

Тщетно. Сергей издалека принюхался, демонстративно фыркнул, изобразил презрение, и ушёл спать.

Лиза быстро разделась, накинула расшитый васильками и маками льняной пеньюар, юркнула под одеяло, обняла демонстративно отвернувшегося мужа.

Сергея передёрнуло. Он сбросил с себя руку жены, завернулся в отдельное одеяло и сделал вид, что спит.

Это был последний случай, когда их тела соприкасались. Спали супруги на широченной кровати в полутора метрах друг от друга.

Лиза придирчиво рассмотрела своё отражение, принесла банкетку и косметику, долго прихорашивалась, потом смыла следы макияжа (вот-вот должна была вернуться красавица дочь).

Решение было принято: пусть будет что будет, она попробует изменить, готова на интимную связь с любым приличным мужчиной, не с мужем. Правильно это или нет – неважно. Сергей сам подтолкнул её к такому шагу.

В конце концов – пусть отвечает за свои гадкие слова. Лиза подмигнула своему отражению. Во сне она изменяла и не раз, стоит попробовать влюбиться всерьёз, пусть даже отдаться без любви, лишь бы доказать себе самой – ещё не вечер, рано списывать её в старухи.

На работе Елизавета Альбертовна зарылась в интернет в поисках сайтов знакомств, завела на одном из них, который показался наименее вульгарным, аккаунт, поместила в качестве иллюстрации весьма удачную фотографию, на которой устремилась вперёд, но оглянулась.

Волосы на фотографии развивались флагом, лица почти не было видно, зато фигура…

Лиза написала, что готова вступить в романтические отношения (без интима). Описала требования к претенденту: самостоятельный интеллигентный мужчина в возрасте до пятидесяти лет, не имеющий квартирных проблем. Отметила, что возможен вариант длительной связи, если возникнет взаимная симпатия, что мечтает о искренней любви.

Её анкету тут же посетил десяток мужчин, трое из них отправили свои координаты и предложили встретиться.

Двоих Лиза отсекла сразу – претенденты не укладывались в её эстетические понятия о романтических отношениях. Но один… пятидесятилетний вдовец (так он себя отрекомендовал), Игорь Леонидович, майор в отставке, вызвал в её душе сентиментальный отклик.

Они начали переписываться и уже через несколько дней договорились встретиться на нейтральной территории, в кафе мороженое.

Лиза опять намечтала себе про любовь, возбудилась не на шутку, помолодела внешне, просветлела лицом. Она даже передвигалась теперь не касаясь земли, а в голове у неё звучали окрыляющие сентиментальные аккорды, поднимающие и без того взвинченное настроение.

Хотелось петь и плясать.

На волне воодушевления Лиза подумала, что если… как она будет выглядеть в постели, если почувствует необходимость отдаться, во что оденется, какое нижнее бельё должно быть у современной любовницы, чтобы не случилось осечки (всё-таки мужчине пятьдесят лет – не мальчик).

В голове у Елизаветы Альбертовны гулял ветер, сквозняк выносил все мысли, кроме тех, которые входили в комплексное представление о счастье приличной женщины тридцати семи лет.

“Нижнее бельё, непременно сексуальное, самое-самое бесстыжее, духи с возбуждающим запахом. Я тебе докажу, Серёженька, в меня не только можно влюбиться, меня нельзя не любить!”

У Лизы даже возникло желание слегка похулиганить. Она прошла на пустынную аллею и метров пятьдесят прыгала как в детстве на одной ножке, когда душа радовалась жизни. Она даже стихи сочинила совершенно без напряжения. Слова и рифмы появились в голове ниоткуда.

Воздух свеж – не напиться. Так манит опьяняющий запах… я машу пролетающим птицам,

почему-то спешащим на запад. Ароматные пряные травы на закате ласкают ноздри. Тонкий месяц порхает справа, облака на восток сносит. Свет небес угасает неспешно,

нас крылом накрывает темень, а лягушки заводят песню с непонятной игривой темой…

 Ещё с какой игривой.

Елизавета Альбертовна заметила вывеску магазина для взрослых, решила заглянуть.

– Мне нужен комплект, – Лиза обернулась и зашептала, – самого эротического белья, чтобы сразу насмерть, чтобы варианта не влюбиться не могло быть. Вот.

Она едва отдышалась от своей наглости, – не подумайте, это не мне – дочке, но размер мой.

Продавщица как-то странно скосила глаза и продемонстрировала три прозрачных комплекта, состоящие из тесёмочек и ажурных полосочек: белый, чёрный и красный.

Цена убила Лизу наповал, она разволновалась, покрылась нервными пятнами, но решительность её не оставила.

– Один раз живём, – подумала она и взяла белый.

Сознание вернулось к ней уже на улице.

Чтобы как-то остудить воспалённую нервами кожу Лиза купила два стаканчика мороженого и отправилась в парк, к пруду с лебедями.

Развратный комплект в сумочке обжигал сознание. Ей казалось, что она уже… уже изменила. Фантазия ловко унесла её на свидание, где любовник (словечко-то какое пошлое)… любовник ошалел от запаха её страсти (или это она сама сошла с ума), но вошёл он в неё слёту, грубо, но до одури приятно.

Лиза дышала как загнанная лошадь, не в силах остановить вожделение. Она знала это состояние, предваряющее экстаз. Вокруг были люди. Они, конечно, не знали, что с ней происходит, но могли догадаться.

Нужно было что-то срочно предпринять, она ведь не шестнадцатилетняя девочка, чтобы оргазмировать на глазах у всех.

Спас её мужчина, который куда-то спешил. Они синхронно хлопнулись лбами, разлетелись в разные стороны, потом долго извинялись.

Волнение как рукой сняло, не оставив следа. Зато мужчина, звали его Анатолий, проводил Лизу до самого дома. По дороге он купил букет цветов, успел рассказать свою биографию, начиная с детского сада, читал романтические стихи, а у подъезда объявил, что никогда не верил в любовь с первого взгляда и вот…

– Давайте встретимся завтра, нет, сегодня вечером… а лучше прямо сейчас. Приглашаю вас на чашечку кофе. Я знаю замечательный бар, там такая изумительная романтическая обстановка, такая располагающая к общению музыка. Обещаю не разочаровать. Не откажите, фея, я дуду беспредельно благодарен судьбе… и счастлив. Вы замужем?

– И да, и нет. Впрочем, не важно. Давайте встретимся завтра. Там же, в парке. Думаю, вас не сильно смутит шишка на моём лбу.

– Нисколечко. Я компенсирую… любой каприз. Вы верите, что случайность – закономерность более высокого порядка? Я уверен, что вас мне послало провидение. Удивительно, что таким экстравагантным способом, но это неважно. Буду с нетерпением ждать встречи.

Анатолий минут десять ещё держал Лизу за руки, целовал сначала тыльную сторону, потом запястья, потом перецеловал все пальчики по очереди.

Женщина почти забылась. Ей было лестно такое внимание. Анатолий выглядел ровесником, возможно даже несколько младше, был весьма привлекателен внешне.

Лиза даже забыла, что на вечер у неё назначена встреча с Игорем Леонидовичем, что стоят они с восторженным знакомцем под окнами квартиры, где она проживает с дочкой и мужем.

Елизавета Альбертовна опрометчиво не задумалась, что букет цветов и расшаркивания привлекательного мужчины говорят о грехопадении конкретнее, чем объявление в газете.

Ей почему-то не было дела, что за двадцать или около того минут свидания-расставания её нравственное падение стало предметом внимания целого дома; что в числе зрителей случайно оказался её Серёжа.

Лицо осчастливленной женщины светилось как начищенный, закипающий уже медный самовар, что возмутительно непристойное поведение стало импульсом, запустившим цепь непредвиденных реакций, изменивших в одно мгновение опостылевшую жизнь, подняв её акции на бирже любовных отношений до небывалых высот.

Серёжа не кричал, не возмущался, не фыркал. Неожиданно для Лизы муж помог снять пальто, поставил перед ней тапочки, принял букет, вложил его в вазу.

– Ты наверно устала, Лизонька, сейчас будем ужинать. Яичница с беконом и зелёным горошком тебя устроит? Кстати, у нас после визита Плотниковых осталась пара бутылочек вина.

Лиза ошалело смотрела на Сергея, не понимая, что происходит, но решила не вмешиваться, досмотреть до финала странный спектакль, который пришёлся ей по вкусу.

Чтобы усилить эффект присутствия, добавить остроты в небывалую ситуацию она решила прыснуть за ушки по капельке духов с феромонами.

Лиза открыла сумочку. На самом верху лежал комплект эротического белья. Рука её остановилась было, но вспомнилась недавнее заявление муженька о том, что ему без разницы, влюбится она или решится изменить, поэтому она смело выложила ажурное бельё на тумбочку.

Лицо Сергея вытянулось, потускнело. Он даже постарел в одно мгновение.

Лиза посмотрела на него и всё поняла. Женская интуиция сработала безотказно, молниеносно предоставив решение казуса.

– Это Катеньке. Я давно обещала ей молодёжный комплект.

– А мужчина, а цветы…

– Всё просто. Это коллега, Анатолий, у него сегодня ночью родилась дочка. Счастливый человек способен на безрассудства. Он меня даже на свидание пригласил, – Лизе было важно увидеть реакцию мужа на подобное заявление. Она ещё сомневалась, не могла поверить, что сумела-таки взбудоражить, встряхнуть своего мужчину.

Лиза закинула руку за спину, сложила пальцы крестиком.

– Что ты говорил про вино и яичницу?

Сергей засуетился, засиял. Романтический вечер был поистине волшебным. Даже Катенька была в восторге. Подарок ей тоже понравился, но примирение родителей больше.

Ночь после праздничного застолья была поистине сумасшедшей.

– Старый друг лучше новых двух, – подумала удовлетворённая Лиза, обнимая мужа, который неожиданно вспомнил про любовь и про пользу секса.

Слишком сложный вопрос

Считается, что жизнерадостные люди никогда не грустят.

Это ошибка. Страдают, переживают, причём довольно часто. Только они стараются это делать так, чтобы никого не смущать.

Это очень не просто.

Женечка в минуты уныния и меланхолии похожа на Мери Поппинс, когда та ещё была Пеппи длинный чулок.

Обычно она предварительно проделывала несколько обязательных манипуляций: сплетала волосы в две тяжёлые косы, надевала грубой вязки свитер тёмно-серого цвета и тёплые вязаные чулки с горизонтальными полосками и приступала к процессу самоедства.

Это означало, что жизнь задала слишком сложный вопрос, который требует столь же серьёзного осмысления.

Она уединялась, отворачивалась лицом к стенке, брала одну из кос, словно куклу и начинала с ней разговаривать, как с  подружкой, которой можно поведать всё-всё-всё.

Сегодня у неё было прекрасное настроение, а желание пообщаться со своей грустной собеседницей просто распирало. Наверно диалог с молчаливой "подружкой" входил постепенно в привычку.

Женечка, несмотря на то, что её соседки по комнате оставались дома, исполнила ритуал посвящения куклы в девичьи проблемы в полном объёме. Только разговаривала с ней не вслух, как обычно, а про себя, не произнося как быни единого слова, хотя делала это не менее эмоционально, чем обычно.

Для девушки была очень важна реакция “собеседницы”. Так её научил некогда дедушка, считавший, что для полного счастья человеку нужен лишь он сам и его внутренний собеседник, который способен научить чему угодно.

– Если не можешь чувствовать себя благополучной и жизнерадостной наедине с собой, тебе никогда не будет хорошо даже в большой компании. Жить нужно здесь и сейчас, удовлетворяясь тем малым, что уже имеешь. Воспринимай живое общение как приз за хорошее поведение. Всегда будь готова пользоваться одиночеством, как благом, позволяющим посоветоваться со своим внутренним я, искреннее и честнее его ничего в мире нет, – говорил дедушка.

Ещё он учил Женечку пантомиме и диалогу с куклами, которые делал своими руками из старых лоскутков и подручных материалов.

Ей никогда не было скучно наедине с собой. Грустно, да, но пессимизм и депрессия никогда не посещали её в полном объёме.

Девочка умела мечтать реалистично, распределяя роли между виртуальными собеседниками, которых могло быть несколько, вела с ними пространные диалоги, в которых не всегда была ведущей.

– Ну вот, теперь у меня, откуда ни возьмись, появился жених. Я уже начала успокаиваться, смирилась с тем, что симпатичный мне мальчик, по которому я страдала, даже плакала от горя, достался другой и вот он сам нашёл меня. Хорошо это или плохо я не разобралась. Приятно, да, но как-то тревожно, потому, что неожиданно и необъяснимо. Любит он меня всерьёз или пытается использовать как инструмент, например, отомстить той, другой, которая его как бы предала? С этим вопросом надо разбираться, но как, с чего начать?

– Сдаётся мне, что  Лёнечка вполне подходящая пара. Того что он поведал вполне достаточно, чтобы оценить его откровенность и честность. Если только это не хитрый ход. Конечно, людям нужно верить, но в жизни случается всякое.

– Ведь тебе не понравилось, что он представил тебя родителям как невесту, а сама вслух назвала Валентину Матвеевну мамой. Зачем, примеряла на себя чужую роль или кокетничала?

– Конечно… каждая девчонка растает от таких слов. "Какая милая девочка. Ты такая прелесть. Всю жизнь мечтала такую невесту для сына. Дай-ка я на тебя насмотрюсь. " Мне показалось, да нет же, так и было, она вела себя совершено естественно. Похоже восторженность и доброта – её обычное состояние. Правильно ли было называть её мамой?

– Делай то, что подсказывает сердце. Человек может ошибаться, интуиция – никогда. Она гораздо древнее способности мыслить.

– Значит всё в порядке, значит, нет причины искать подвох?

– Смотря, какой образ общения с Лёней ты наметила. Мне, например, совсем не нравится, что ты всё время говорила, – как Лёнечка скажет. Баланс интересов и статус внутри отношений нужно устанавливать сразу и безоговорочно, иначе один из партнёров может оказаться в подчиненном или главенствующем положении, а это уже совсем не любовь.

– Вечных и правильных отношений не бывает, как не бывает столетнего дождя, вековой осени и бесконечной дороги. Любой дождь рано или поздно заканчивается. Как и всё прочее: молодость, бедность, болезнь, несчастья. Счастье, между прочим, тоже. Как снежинка – вот она была и нету. А жить дальше всё равно нужно.

– Даже любовь?

– К сожалению да. Но есть более сильное средство – привязанность, основанная на искренности, доверии и бескорыстии. Бывает, что люди не могу жить друг без друга даже тогда, когда им уже ничего друг от друга не нужно, даже секса. Но это очень опасно, как большая скорость для старого автомобиля. В случае потери управления он может разлететься в щепки вместе с водителем. В любви тоже не стоит терять голову.

– И что тогда делать? Подчиниться обстоятельствам, плыть по течению, запретить  себе любить лишь потому, что это безопасно, что? Я люблю банан, а он яблоко, Кто должен уступить?

– Никто. Научись любить то, что нравится ему.

– А если он поймёт, что я под него подстраиваюсь, прогибаюсь, если он этим воспользуется, если перестанет считаться? Дал слабину и ты уже человек зависимый… или наоборот. Как установить равновесие? Держать под контролем каждую мысль и любое действие?

– Вовсе нет. Прояви искреннее уважение, доверься, восхитись, прояви эмпатию. Но только на взаимной основе, не иначе. Если тебе хорошо от того, что сготовила для любимого вкусный обед, а он счастлив вдвойне и готов отплатить чем-то, что у него получается лучше, что может быть лучше?

– Но мы ведь живые люди. Каждый из нас имеет свои слабости, с которыми не всегда в состоянии справиться. Даже самые честные из нас – отъявленные лжецы. Я читала, что каждый человек врёт не меньше четырёх раз в день. Желание приукрасить действительность, страх сказать неприятную правду, это только пара причин для невинной лжи, из которой вырастают небоскрёбы непонимания. На самом деле,  оснований для ссор и отчуждения, список обстоятельств, приводящих к скандалам,  гораздо объёмнее, но большинства из них можно избежать, вовремя и в достаточной мере подкармливая любовь, которая не может жить обещаниями. Любовь – это действие.

– Сознайся себе, для чего ты затеяла эту дискуссию, боишься потонуть в океане любви, не хочешь принять ответственность, опасаешься лжи?

– Слишком всё скоротечно. К быстрому темпу сложно приспособиться.

– Но ведь ты сама мечтала о взаимных чувствах. Получи, распишись и будь счастлива.

– Ага, мечты одно, а реальность – совсем другое.

– Тогда откажись, не давай надежду. С собой-то ты можешь быть искренней.

– Уже не могу. Лёнечка мне поверил, да и мама его тоже.

– А ты, ты ему поверила?

– Кажется да, но…

– Вот те раз! Тогда очерти границы допустимых действий, обозначь сразу, чего нельзя и что можно. Скажи, например, что ещё не доросла до взрослой любви. Поцелуи, объятия… это всё, что можешь ему предложить.

– Это невозможно. Вначале я тоже так думала. Всё гораздо сложнее. Есть обстоятельства, которые от нас не зависят. В определённой точке событий от невинных в сущности прикосновений и поцелуев сносит крышу. Мозг отключается полностью. Со мной уже было несколько раз, когда готова была на всё, на всё. Даже обидно и страшно было, когда ничего такого не случилось.  Несколько секунд и Лёне уже не пришлось бы меня уговаривать, завоёвывать. Я сама настояла бы на том, чтобы он сделал это.

– Удивительно, даже странно. Значит, ты этого категорически не хотела?

– В том-то и дело, что в определённый момент жаждала, готова была на что угодно. А потом, когда остыла, ужаснулась.

– Отчего? Лёня искренний, честный, красивый, здоровый, ответственный. Чего именно не устраивает тебя, что тормозит и останавливает?

– Не слишком ли всё замечательно? Жизнь не может быть похожа на сказку. А вдруг есть то, о чём не только я не знаю, но и он не догадывается?

– Ах, вот оно что? Например? Слушай, а не уйти ли тебе в монастырь, пока не познала греховных ощущений?

– А если это… это… совсем не так сладко, как в книжках, если после сближения появится повод задуматься, усомниться, тогда как?

– Никак, просто согласиться с вечным одиночеством.

– Нет, нет и нет! Это не для меня.

– Значит, делай так, как диктуетет природа. Предназначение женщины – любить и быть любимой. А ещё она должна стать матерью. Ты хочешь стать женой и матерью?

– Не представляешь, как страшно, как не хочется расставаться с детством. И взрослой стать хочется. И забеременеть… только без этого всего. И этого тоже хочется попробовать. Но боязно…

– Ага, замечательно! Выбирай. Лёня хоть и надёжный, но уже мужчина, ему без этого никак нельзя.

– Любить хочу, рядом хочу быть, хочу быть счастливой.

– Тогда отпусти поводья. Пусть мужчина решает, что и как.

– Разве нельзя иначе?

– Можно. Поиграть в любовь, но несерьёзно, понарошку. Сорвать первый, самый ароматный цветок любви, выпить самый сладкий нектар и улететь к другому цветку.

– А как же Лёня? Не могу я его предать. И играть с ним не буду. Я всерьёз хочу, навсегда.

– Получается, ты уже сделала выбор. Колечко-то от будущей свекрови приняла без колебаний. Дорогое колечко, фамильное. Выходит, понимала, что обратного пути не будет. Пора обозначить условия и полностью открыться для любви.

– Спасибо, мой дружочек. Ты мой самый лучший советчик.

Женечка закрыла глаза и заснула прямо в одежде.

Ей снился Лёня. Он лежал на кровати обнажённый до пояса, но её не видел.

Женечка смотрела на любимого украдкой и думала, что любовь, это чувство, которое всегда голодное, что накормить его невозможно, даже если меню состоит из одних деликатесов. Однако невыносимо хотелось выразить своё лирическое настроение, бесконечную симпатию и желание подчиниться.

Девушка взяла гитару и запела, как всегда очень эмоционально, едва не доведя себя до слёз.

Лёня встал, подошёл к ней и обнял. Тело моментально  стало невесомым, оторвалось от стула и полетело, увлекая за собой и его тоже.

Пролетев круг над потолком, они оказались на кровати.

Женя была в слишком коротенькой юбочке и почему-то без трусиков, но между ног не было видно. Она нарочно посмотрела, потому, что было очень стыдно, если Лёня увидит то, что ему видеть нельзя.

Он и не смотрел, только обнимал, не переставая целовать. По телу девушки пробегали разноцветные искорки, было невероятно жарко и щекотно.

Когда Лёня дотрагивался до живота или сжимал слишком чувствительную отчего-то грудь, где-то внизу росло напряжение, вызывая пульсацию и спазмы.

Женечке было невыносимо хорошо, до того приятно, что возникало ощущение обморока и бесконечного падения вниз.

Внезапно откуда-то из Лёниных брюк выползло нечто, напоминающее змею. Оно недовольно шипело и озиралось, ища вход в новое логово, затем прикоснулось прохладной влажной поверхностью к её бедру, поиграло раздвоенным языком и заползло под юбочку, приближаясь туда, где всегда действовал целомудренный запрет на вторжение.

Сердце девушки сжалось от страха и предчувствия чего-то невозвратного, ужасного. Ещё мгновение и отвратительная гадина заползёт именно туда, куда нельзя.

Женя пыталась вырваться, убежать, крикнуть любимому, чтобы спас от неминуемой гибели, но Лёня по-прежнему не отрывался от груди и губ, а её тело сковал страх.

Отвратительное создание тем временем одолевало сопротивление, легко справляясь с обездвиженной жертвой, и болезненно внедрялось внутрь, заползая всё глубже, увеличиваясь в размере, и пульсировала, пульсировала.

Женечка ожидала невыносимой боли, даже неминуемой гибели, но мгновение от мгновения становилось всё приятнее. Ей было невыносимо хорошо, до такой степени, что хотелось стонать или мурлыкать.

Лёня тяжело дышал, закатывал отчего-то глаза, стонал, словно от неземного наслаждения, с силой сжимал её возбуждённые соски. Настолько сильно, что из девичьей груди вырвался крик, но не боли, а бурного восторга, сладкого-сладкого, отчего окружающее пространство засияло радугой.

 Юноша открыл глаза, мельком увидел раздутое до невероятного размера чудовище, начал  ругаться, кричать, после чего чудовище зашипело ещё сильнее и скрылось обратно в его штанах.

Выныривая из Жениного лона, змей чувствительно прошуршал по его внутренности шершавой поверхностью чешуи и что-то греховное задел.

Девушку затрясло толчками,  сжало внутри некую пружину, из которой начала выливаться горячая липкая субстанция. Видимо он успел отложить внутри своё потомство, не иначе. Но почему, почему они, эти гады, вылупляются так быстро?

Катеньку обуял ужас. Дыхание заперло. Сердце невпопад дёрнулось несколько раз и встало. В ужасе она проснулась, глотая ртом тягучий воздух.

Девчонки спали, было уже темно.

Вибрации в животе и пульсирующие толчки между ног продолжались несколько бесконечных секунд, добавляя в трусики ещё больше резко пахнущей вязкой влаги.

Опять. Это повторилось снова. Почти как тогда, когда она спала с Милкой. Сонтогда был другой, но ощущения почти такие же.

Несмотря на жуткий сценарий происходящего, Женя не отказалась бы от ещё одного визита  чудовища.

Что бы это всё значит? Нужно будет у Лёни спросить. Он уже жил девочкой, может знать,  что нужно делать, чтобы такое не повторялось. А если чудовище повадится навещать её каждую ночь?

Девочку передёрнуло, но сладостное ощущение и чувство переполнения лона кровью не проходило. Неужели с ней что-то не так? Как жаль, что мама далеко. А если рассказать Валентине Матвеевне, Лёниной маме?

Вечером Женя задержалась в аудитории. Лёня уже ждал на выходе с букетом цветов. Зачем же так тратиться, подумала она, лучше бы чего-нибудь вкусненького купил.

Рассказать или нет, –  размышляла она, –  опять ведь смеяться будет, как в прошлый раз, когда поймал меня ночью в ванной у родителей, замывающую трусики. Ведь это совсем не смешно.

А ведь тогда Лёнька тоже пришёл в мокрых трусах, потому и гоготал как ненормальный. Значит ли это, что и ему снилось нечто подобное?

 Как она раньше об этом не подумала? Выходит, страдают они от одной и той же напасти, которую можно и нужно поправить.

Неужели желание близости, даже неосознанное, так сильно напрягает фантазию, что сознание помогает при помощи эротических снов избежать некой трагедии, превращая проблему в ужастик, комедию или фарс?

Вот так природа! Не мытьём, так катаньем, заставляет влюблённых приступить к активным эротическим действиям. Представляю, как Лёнечка прятал бы глаза, расскажи она ему о своём необычном сне.

Виртуальные видения не  абсурдны и не аномальны. Созревшая физиология подталкивает, не скупясь, не глядя обменивать целомудренность на чувственное блаженство. Ощущения во сне вполне натуральны, а очевидный физиологический итог фантомных приключений  не даёт оснований считать свершившийся факт выдумкой.

Вот он какой, финал любви!

Неужели из-за этого плетутся интриги и свершаются предательства? Лёнька-Лёнька! Чего же ты раньше молчал? А говорил, что между нами правда, и только правда.

Обманул, схитрил, ввёл в заблуждение? Или пожалел её незрелое самолюбие, нетронутую целомудренность и девичью застенчивость? Это тоже необходимо обсудить.

Ложь, даже во благо, во спасение, всё равно остаётся ложью, а это всегда плохо.

Если решили становиться семьёй, значит, любая правда должна стать общей, даже неприятная, даже горькая, даже оберегающая стыдливость или спасающая от мрачной  действительности.

Лёня протянул Женечке букет и повёл в магазин, где заранее присмотрел замечательный тёплый кашемировый платок работы мастеров из Павлова Посада. Конечно, она об этом пока не знает. Сюрприз.

Дорого, но до чего красиво. Не сегодня-завтра выпадет снег, начнутся заморозки, а парню хочется, чтобы его девочка была здорова и счастлива. Это так важно, если любишь.

Выбирали придирчиво и долго. Наконец, нашли то, что нужно. Платок подходил к волосам, к цвету глаз и даже к тёмно-синему пальто.

Женечка крутилась и вертелась перед зеркалом, вытанцовывала, завязывала, запахивала обновку. По воодушевлённой реакции было видно, что она безмерно счастлива.

Такие подарки ей ещё никто не дарил, не считая золотого колечка с зелёным камешком. Поцелуй прямо в магазине  Лёнька заслужил.

Счастливые и радостные, каждый по своей причине, они побежали вприпрыжку на выход, не заметив, что перед ними очень хорошо вымытая и отполированная стеклянная стена.

Лёньку откинуло назад, Катенька набила шишку на лбу, а витрина звенела колоколом.

Юноша сидел с открытыми, но не воспринимающими ничего глазами. Подбежали продавцы, начали охать и ахать. Из разбитого носа ручьем текла алая кровь.

– Что же вы так, молодые люди? Там же специально кружочки нарисованы. Глаза разувать нужно.

Персонал магазина засуетился, принесли вату, бинты, нашатырный спирт, что-то ещё. Вдохнув резкий аммиачный запах, Лёнька очнулся, вздрогнул, посмотрел на Женечку.

– Что ты, как, с тобой всё в порядке? Слава богу.

– Миленький, хорошенький, что нам теперь делать? Как же это, –   расплакалась, не забывая, однако вытирать кровь, Женечка.

– Не волнуйся, любимая. Всё в порядке. Я же мужчина. Сейчас смою кровь, и пойдём в общежитие. Только не плачь, родная.

На улице Лёньке стало лучше. Через пятнадцать минут он уже смеялся, лез целоваться, дул на Женькин синяк, а она не понимала, смеяться или плакать.

По дороге ребята купили бодягу, пластырь и продукты, чтобы сготовить праздничный ужин, поводом для которого был не платок вовсе, а любовь, настоящая любовь.

В своё общежитие Женечка привела Лёню впервые. Суетилась, готовила, прибиралась. Накормили на радостях всех девочек из комнаты. Они всё поняли и незаметно освободили площадь, оставив ребят одних.

Там и случилось то, чего девочка так боялась и ждала.

Никакой особенной боли Женечка не почувствовала. Она была счастлива, решившись на такой шаг. Ощущения и эмоции были практически те же, что и во сне, разве что многократно ярче.

Нет, она не была городской дурочкой, способной думать, что это просто интересная игра, когда  обнимаются из шалости и избытка энергии, когда бесхитростно, увлечённо целуются, задыхаясь от обычного азарта, возбуждения  и куража, нечаянно в пылу забавных исследований переходя опасную черту.

Девочка понимала, что от простого баловства, когда увлечённо забавляешься с мальчиком, случается беременность, когда спустя время появляется маленькая забавная копия.

Только бы не ошибиться, думала она мельком, но эти туманные мысли включали тормоз, хотя скорость движения была такой, что никакое препятствие не могло что-либо серьезно изменить, кроме слегка смазанного эффекта эмоционального восприятия.

Когда стремительно летишь вниз, спускаясь на вираже крутого аттракциона, а затем резко меняешь траекторию движения, резво взмывая ввысь, довольно глупо думать о технике безопасности и последствиях. Просто поздно.

Когда Лёнька подходил к финалу, девочка это почувствовала, видимо мысленно перекрестившись: “была не была!”, и попросила Лёньку не предохраняться.

Пусть природа решит за них сама. Есть такое развлечение –  русская рулетка, весьма опасное, но дающее возможность испытать ошеломительной силы азарт, сродни наркотическому опьянению.

Что есть, того не отнять – ощущения от интимного аттракциона действительно ошарашили девушку, произведя на неё неизгладимое впечатление.

Тело гудело, как высоковольтные провода, в голове нарастающими волнами накатывал морской прибой, что-то невероятное происходило внутри, заставляя Женечку мечтать, чтобы Ленька целиком и полностью оказался там, внутри, продолжая свои странные качающие движения, от которых захватывало дух.

Потом было много разговоров. Она и про сны рассказала тоже. А как же Женька смеялась, увидев и потрогав то, что представлялось ей огромным и страшным, просто гигантским змеем-искусителем.

Женя с Лёнькой обговорили всё, что могли вспомнить, не заметив, однако, что случилось это не до, а после стремительного сближения, когда выдвигать какие-либо условия стало практически бессмысленно и поздно.

Для них сейчас это было не настолько важно, как полное доверие.

Лёнька оценил и понял её решительный поступок, прямым текстом, без всяких любовных ухищрений и шифровок говорящий о том, что с этой минуты они полноценная семья, где он –  мужчина, а она –  маленькая девочка, несмотря на то, что физиологически таковой уже не является.

Лёнька думал о Женечке, как о ком-то, кого знал ещё до рождения. Не важно, где и когда они познакомились, может быть, даже родились вместе. В любом случае он уже не мог представить себя без неё, а её без себя.

Лёнька влюбился в неё, в её родной голос, когда девочка самозабвенно, до дрожи в теле, исполняла под гитару романсы. Как правило, это песни, в которых тоска и грусть разрывали сердце. Не правда ли – странно, когда счастливые люди грустят?

Его сердце, сердце, которое он отдал на вечное хранение своей Женечке, колотилось в мажорных тонах. Ему необходим был этот голос, эти нежные щёчки, подёрнутые детским пушком, её изумительно чувственный взгляд, как бы извиняющийся за то, что не может сию минуту отдать себя целиком и полностью.

Никто и никогда не смотрел на парня подобным образом. Лёнька, даже не видя свою милую девочку, чувствовал, как нечто тёплое переливается из её тела в его и обратно, каждый раз всё более приятное и родное.

Казалось бы, произошло нечто пошлое, вульгарное, осуждаемое общественной этикой. Тогда почему их отношения и благодарность за случившееся столь возвышенны?

Между юношей и девушкой зарождалось странное ощущение предельной близости, но абсолютно незавершённое, обещающее переживания и эмоции гораздо более тёплые, важные и близкие, на которые они не намерены скупиться.

Оглавление

Стихи и проза Часть 1

Стихи и проза Часть 2

Притормози у счастья

Очень взрослые игры

Подарок Деда Мороза Часть 1

Подарок Деда Мороза Часть 2

С лица воду не пить

Мечта по наследству

О пользе секса

Слишком сложный вопрос