Фотография [Алексей Валерьевич Андреев] (fb2) читать постранично, страница - 3

пожал плечами – да какая разница, что это изменит?! Не понимал всех этих ритуалов, да и не знал. Невестка стушевалась, заторопилась, а он, устыдившись, – она-то чем виновата? – коснулся на прощание ее рукава: извинился…

Пока был один – собрался с духом и позвонил немногим маминым подругам. Жена еще днем отыскала их телефоны, выписала и оставила на столе. Коротко им сообщал, потом долго выслушивал. Они ахали, расспрашивали – как, когда, от чего? Приходилось отвечать, вдаваться в подробности. Приглашал на послезавтра – и с облегчением слышал отказы. Видеть на самом деле никого не хотелось – только семью, самых близких. Да и с ними было нелегко – надо что-то говорить, реагировать, не уходить в себя. А уж с посторонними… Он и не знал-то их толком – лишь по рассказам, фотографиям, да иногда слышал по телефону, когда брал первым трубку. А встретил бы – точно не узнал, самые свежие снимки были тридцатилетней давности.

Напоследок оставил звонок двоюродной сестре – единственной родственнице, что жила здесь, в Москве. С остальной родней мама поддерживала связь через нее – узнавала новости, передавала свои. Они часто перезванивались, порой встречались – не по родственному долгу или приличию, а с удовольствием. Он даже иногда, когда мама опять начинала подробно и с живым участием рассказывать о Любиных новостях, слегка ревновал: чего ей, своей семьи мало, чтобы так глубоко погружаться еще и в другую? Наверное, это был эгоизм единственного ребенка – мама должна принадлежать ему безраздельно. Хотя сам при этом вниманием ее не баловал – именно на это почему-то времени никогда не находилось. Конечно, все делал, выслушивал, откликался по первому зову, однако в дела свои не посвящал, заботами не делился, и как-то так выходило, что по душам она могла поговорить только с ней.

Именно Люба, а не он, нашла два года назад для мамы хорошего кардиолога. И именно она предупреждала его об опасности долгого употребления одного из прописанных лекарств, дигоксина, советовала делать перерывы. Тогда он не обратил внимания на ее слова, подумал: «Перестраховывается, ведь помогает же», – и тут же забыл, теперь ему предстояло об этом вспомнить…

Машинально отключив трубку, он так и сжимал ее в руке, никуда не откладывая. Когда услышал лязг замка – вышел в коридор вместе с ней. И лишь потянувшись взять у дочери шубку – заметил. Неловко положил на стул, едва не уронив. Стал усаживать на нее дочь, чтобы снять валенки…

– Что-то еще? – насторожилась жена.

– Нет, нет, ничего.

После того как поужинали и уложили ребенка, вместе зашли в ее комнату – надо было все собрать. Глаза резанула ее любимая вязаная кофта, небрежно переброшенная через спинку стула – как оставленная всего на пару минут.

В шкафу сразу нашли нужное – отдельно на полке лежали документы, отдельно белье и одежда, белый платок – все было заботливо подготовлено, положено на самом виду, подписано – чтобы не искали, не нервничали.

Среди документов обнаружилась сберкнижка. Он открыл ее, посмотрел на записи – все-таки копила! Откладывала каждый месяц, зачем-то выписывая отложенное еще и на отдельный листок. Показал последнюю сумму жене – та удивленно покачала головой: ничего себе, и когда успела?! Стало ясно, почему так уклончиво откликалась на предложения оформить на него доверенность и упорно продолжала каждый месяц сама ходить за пенсией в банк. Хотя последние два года ей это было совсем тяжело – еле возвращалась. Он списывал это на ее упрямство и нежелание быть в тягость, сердился, настаивал, и только теперь понял – не хотела, чтобы увидел сберкнижку и узнал. Хотела сделать подарок – самый последний. Хотя подарок сейчас так жег руку, что он положил книжку обратно. А вот небольшие наличные из другого конверта забрал – завтра могли понадобиться. Правда, чувствовал себя при этом почти мародером. Или не почти?..

На этой же полке, завернутый в белую бумагу, лежал ее фотопортрет на керамике – и его припасла. Судя по всему, еще тогда, почти тридцать лет назад, когда похоронили отца – такой же керамический овал находился на его памятнике. Да и сам памятник – прямоугольная цементная плита с вмурованной в нее мраморной доской – был сразу сделан на двоих: надпись об отце шла по доске справа, а слева оставалось место для еще одной надписи, над ним – пустое углубление для портрета.

Предусмотрела все и все, что могла, подготовила. Пыталась подготовить и его – не один раз об этом как бы к слову заговаривала, а когда он сердито обрывал: «Перестань!» – с легкой улыбкой произносила: «Да куда же я денусь?..»

По комнате двигались осторожно, словно боялись кого-то побеспокоить. И говорили негромко, почти шепотом. Все собрав, быстро переместились к себе – там и складывали. Жена еще раз прошлась по списку – ничего не забыли? Вроде нет…

Тут-то он и вспомнил про фотографию. Завтра она никак не могла