Любочка… [Юлия Алексеевна Токарева] (fb2) читать онлайн

Мне повезло, моя прабабушка смогла прожить несколько лет после моего рождения. Помню её добрые глаза и мягкие руки. Я часто заходила к ней в комнату и переставляла предметы, стоящие на трюмо. Трюмо – это такое трехстворчатое зеркало, прикреплённое к тумбочке с двумя дверцами и тремя ящиками. Сейчас такое редко увидишь, и само слово практически не употребляется в современной речи.

На одной из створок зеркала висело несколько фотографий, они были прижаты полукруглыми железками. Так как мой рост не позволял к ним дотянуться, то в один из дней, когда бабушка вышла из комнаты, я подтащила к трюмо стул и достала с него все фотографии. На одной из фотографий я узнала свою любимую крёстную, сестру моей мамы. Она была запечатлена в каком-то интересном наряде и с длинной косой. Когда бабушка вернулась, я сразу же показала ей эту фотографию и спросила:

– Ба, а когда у тёти Светы были такие длинные волосы?

– Что ты Юляша, это не тётя Света, это моя сестричка Любочка.

Мне показалось, что бабушка стала грустной, но моё любопытство было сильней меня:

– Ба, а где твоя Любочка? Почему я её никогда не видела?

– Любочки больше нет на этой Земле, она живёт высоко на небе.

– Ба, как она попала на небо, расскажи мне…

Бабушка начала свой рассказ, а я была настолько поражена им, что, кажется, запомнила его на всю свою жизнь:

«Был жуткий февраль 1942 года. Вокруг гремела война. Сильные морозы, непрекращающийся ветер, снегопады. Мне казалось, что наш маленький домик завалится на один бок.

Нас было четверо: я – Рая, (мне – десять лет), моя сестра Любочка шести лет, мой брат Коля двух лет и мама Мария, она ждала ещё одного ребёночка.

Мимо села, в котором мы жили, проходила железная дорога, но поезда уже месяц по ней не ходили. Вдруг однажды ночью мы услышали звук приближающегося поезда. Женщины и дети вышли из домов. У всех была надежда, что это наши солдаты приехали помочь в трудную минуту.

Это был товарный состав без опознавательных знаков. Он стоял в темноте, из некоторых дверей вагонов пробивались лучики света. Вот один вагон открылся, из него выпрыгнул человек в телогрейке и закричал:

– Женщины, вы жить хотите?! Если хотите – хватайте детей и прыгайте по вагонам! Завтра от вашего села останутся только головешки!

На удивление паники не было, все вернулись по домам и где-то через час стояли с узлами и детьми возле состава. Из вагона выпрыгнуло ещё несколько человек, они начали помогать мамам садиться в вагон, подкидывали детей и узлы. Когда вагон наполнялся, двери закрывали и открывали следующий. Всех погрузили, и состав тронулся.

Я так устала, что сразу заснула. Проснулась я от грохота открывающейся двери. Тот же человек в телогрейке сказал всем выходить, нас пересадили в грузовики и опять повезли. Грузовики были полностью закрыты тентом, и мы не видели, куда нас везут.

Почему-то все молчали, никто из детей не плакал. Сколько мы ехали, я не знаю, часов ни у кого не было, но все уже начали замерзать. Машины остановились и, когда открыли тенты, я увидела, что на улице опять ночь. Нас всех спустили с машины, и повели к какому-то длинному зданию, тот же в телогрейке сказал:

– Сегодня спите здесь.

Уже всем было всё равно, где спать, настолько все устали. Это был, какой-то длинный амбар, на полу лежало сено, в углах стояли две бочки с водой. Все бросились к воде, так как очень хотелось пить. Сначала была суматоха, но потом всё успокоилось. Мы обнялись с Любочкой, и я сказала ей, что мне кажется, что это самый ужасный день в моей жизни. Как же я ошибалась!

Наступило утро. Дверь амбара открылась, и зашло сразу несколько человек. Они приказали быстро вставать и выходить без вещей на улицу. Нас толкали и подгоняли. Когда я вышла из амбара, то пришла в ужас. На улице, вдоль всего амбара, стояли люди одетые в военную форму с собаками, они переговаривались и смеялись, глядя на нас.

Все женщины начали кричать, хватали детей и пытались куда-то бежать, но тут над головами прострекотала автоматная очередь, и наступила тишина.

Из шеренги немцев вышел один офицер и на чуть картавом русском языке сказал нам, что мы попали под защиту немецких войск, и что, когда война закончится, нас всех отпустят. Сейчас они предоставят всем работу, жильё и еду. Но для начала всех детей осмотрит врач, а для этого их отведут в здание больницы.

Я же в это время осматривалась по сторонам. Мы находились на огромной территории, огороженной высоким забором из колючей проволоки, рядом с нашим амбаром-бараком стояло ещё несколько десятков таких же. За забором с одной стороны был лес, с другой – огромное белое поле, которому не было видно края. Я ещё не знала такого слова, но это был концлагерь.

Наши мамы это уже поняли, их глаза были полны ужаса и боли. Они же сами, по своей воле, приехали сюда с детьми. То, что происходило дальше, рассказывать больно. Детей хватали и ставили в отдельную колонну, женщины кричали, кусали за руки немцев. Те в ответ били их прикладами и ногами в тяжёлых сапогах. Наша мама схватила нас в охапку и почему-то начала нам говорить:

– Запомните, ваша фамилия Сябро, вы из станицы Щетово, вашего папу зовут Захар. Раечка, запомни-и-и-и-и-и-и-и! – это уже был крик. Крик беспомощности и обречённости.

Рядом с нами стояла наша соседка, она держала своих троих детей и кричала:

– Не отдам, убивайте, не отда-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-а-м!

Стоявший рядом с ней немец достал пистолет и выстрелил… Он выстрелил не в соседку, а в её старшего сына, а потом – в дочь, а потом – в неё… Самому младшему ещё не было и года, он упал с рук матери и пополз. Немец взял его за ногу и понёс к отдельно стоящим детям, и кинул его им в ноги. Потом наставил пистолет на следующую мать, держащую своих детей, и она разжала руки....

Наша мама подтолкнула нас в сторону детей и сказала:

– Идите! Раечка, ты старшая, присмотри за младшенькими!

Мне хотелось кричать и плакать, но перед глазами так и стояла соседка с пулей между глаз. Я взяла Коленьку на руки, Любочка схватила меня за юбку, и мы пошли в шеренгу к детям.

Нас повели вперёд, а за нами слышался вой наших матерей. У них уже не хватало сил кричать, они могли только издавать какие-то звуки. Маленькие дети кричали в полный голос, их нельзя было успокоить, они не понимали происходящего. Они не знали, что такое смерть, не знали, что такое война, они не испытывали страха перед немцами, им нужна была мама.

Мы дошли до белого кирпичного здания, возле него стояли люди, с которыми мы приехали на поезде. Началась сортировка детей. Перед зданием стояла вагонетка, в такой у нас в селе по рельсам возили уголь. Маленьких детей бросали в эту вагонетку, а детей постарше заталкивали в открытую дверь здания.

Когда очередь дошла до меня, мужчина в телогрейке попытался забрать у меня Коленьку, но мои руки словно окоченели, он не мог разжать мои пальцы. Он посмотрел мне в глаза и сказал:

– Девочка, я сейчас отрежу тебе руку.

Я разжала пальцы… Крик брата навсегда остался в моём сердце, моя сестра Любочка кричала ему вслед, я пыталась закрыть ей рот рукой, боясь потерять и её. Коленьку кинули в вагонетку и покатили её дальше. Я посмотрела на него в последний раз…

Нас завели в здание. Все дети уже стояли без одежды, с нас её тоже сняли. Мы не сопротивлялись, уже не было сил. Нас отвели в длинную комнату, там полили каждого из ведра какой-то вонючей жидкостью. Наши волосы сбрили и сказали одеваться. Затем отвели в барак. Мы не ели два дня, желудки крутило, хотелось пить, уже никто не плакал, так как сил не осталось.

Я отключилась, но это был не сон, а какое-то полусознательное состояние. Когда я очнулась, я долго не могла понять, где я. Так прошло несколько дней или недель, я не могла понять, когда день сменялся ночью, так как в бараке не было окон – там была всегда ночь. Нас редко кормили, но я даже не понимала, что ем. Любочка клала мне в рот кусочки, а я просто жевала. Она держала меня за руку и повторяла:

– Я Любочка Сябро, а ты Рая.

Моё сознание постепенно возвращалось, я начала чаще вставать и сама подходить за едой. Её раздавал немец в белом фартуке. Он был молчаливым, но взгляд его был таким суровым, что все дети его боялись. Процесс раздачи еды проходил в полной тишине.

Я заметила, что когда мы с Любочкой подходили к столу, то немец начинал улыбаться, и мне даже казалось, что наши куски хлеба были немного больше остальных, а каша в котелке – погуще. Однажды, когда мы подошли к столу, он повернулся к солдату, который его сопровождал, показал на меня и Любочку и что-то сказал на своём языке. Солдат посмотрел на нас, покачал головой и сказал:

– Эй, вы двое, пойдёте с ним на кухню!

В моей голове, проносились разные мысли, пока мы шли за поваром. Самая безобидная – что из нас сварят суп. Пришли на кухню, она была огромная и чистая. Солдат бросил фляги в угол, посмотрел на нас:

– Будете тут помогать, – сказал и ушёл.

Повар подошёл к Любочке, погладил её по голове, достал котелок, налил ей горячий суп, дал ложку и вышел в другую комнату. Мы ели одной ложкой, слёзы катились по моему лицу, страх куда-то ушёл, и я сказала Любочке:

– Веди себя хорошо, чтобы нас отсюда не прогнали.

Я не понимала, почему немецкий повар выбрал именно нас, почему вместо грубости, он отнёсся к нам по-человечески. Повар вернулся, посмотрел на Любочку, показал себе на грудь:

– Ганс, – сказал он, а потом показал на неё пальцем.

– Любочка! Её зовут Любочка, а я Рая! – крикнула я вместо неё.

Немец повторил наши имена и показал пальцем на мешок картошки, который стоял в углу. Картошку я чистить умела.

Мы сидели в углу. Я чистила картошку, а Любочка её мыла и перекладывала в ведро. Мои руки уже устали, но я не подавала виду, мне хотелось подольше задержаться на этой тёплой и светлой кухне. Картошка закончилась. Я положила несколько картофелин в валенки, Любочка сделала то же самое.

Мы подошли к Гансу, робко потрогали его за рукав и показали пустой мешок. Ганс погладил Любочку по голове, наклонился и сунул ей за пазуху какой-то свёрток. Пришёл солдат и увёл нас обратно в барак. Наше место уже было занято. Дети решили, что мы уже не вернёмся. Детей часто уводили, и они не возвращались.

Я вытащила картошку из валенок и отдала её детям, Любочка сделала то же самое. Картошку делили на маленькие кусочки и ели, все были голодными. Детей кормили один раз «водяной» кашей, мы её так называли, потому что крупинки плавали в ней в очень ограниченном количестве. Любочка достала свёрток, развернула его, и мы обомлели… Там лежал кусочек сала, кусочек хлеба и четыре конфеты. Конфеты! Я не видела их с начала войны. Мы откусили от хлеба и сала по два кусочка, остальное отдали маленькой девочке, которая спала рядом с нами. А конфеты? Мы не смогли ими поделиться, мы их съели сами.

Наши дни потянулись бесконечным ожиданием Ганса. Он забирал нас на кухню после раздачи еды, кормил и давал не тяжёлую работу. Замечал, что мы прячем картошку в валенках, но замечаний не делал. Каждый день он клал за пазуху Любочке свёрток, обязательно с какой-нибудь сладостью. Это могли быть маленькие кусочки сахара, конфетки, однажды там лежали два маленьких яблочка.

Прошла зима, весна, лето, осень и опять наступила зима, а потом времена года сменились ещё раз. Одни дети умирали, других – куда-то уводили, приводили новых. Каждый жил в страхе, я не слышала детского смеха, дети просто сидели каждый на своём месте. От недоедания хватало сил только на сон. Каждую ночь перед сном, Любочка шептала:

– Меня зовут Любочка Сябро.

Я спросила у неё, зачем она это делает. Она посмотрела на меня своими глазками и сказала:

– Раечка, а ты помнишь нашу маму? Ты представляешь себе её лицо? Я боюсь забыть. Я боюсь, что когда мы встретимся, она не узнает нас, а мы её не узнаем.

Я схватила её в охапку, прижала к себе и сказала:

– Что ты, я узнаю маму из тысячи мам. Ты только держи меня всегда крепко за руку, чтобы не потеряться.

В один из дней мы пришли на кухню. Ганс сидел за столом, перед ним лежала фотография, он смотрел на неё, и в глазах у него стояли слёзы. Солдат окликнул Ганса, и они вышли на улицу. Я подошла к столу и посмотрела на фотографию, на ней была запечатлена молодая женщина и Ганс, а на его коленях сидела… Любочка. Да это была копия Любочки! И я поняла, почему Ганс с такой теплотой относился к моей сестре. Её сходство с дочкой Ганса спасло нам жизнь.

Наступила весна. Сквозь сон я услышала сильный шум. Застрекотали автоматы, залаяли собаки, что-то взрывалось. Мы все подскочили со своих мест, потом кто-то крикнул:

– Ложись!

Я схватила Любочку, мы упали и начали посильнее прижиматься к полу. Вдруг наступила тишина, мне показалось, что она длилась, целую вечность. И тут ворота нашего барака раскрылись, зашли солдаты и сказали нам на чистом русском языке:

– Дети, выходите! Мы – солдаты Красной Армии, освободили вас из плена.

Все начали выходить на улицу. Когда я проходила мимо солдата, то увидела, что у него по щекам текли слёзы. Да, без слёз смотреть на нас было нельзя. Из барака выходили маленькие скелетики, одетые в грязные лохмотья. На улице напротив барака нас выстроили в шеренгу. Я увидела, как к нашему бараку бегут люди. Это были люди-тени, мне казалось, что солнце, которое осталось позади бегущих, просвечивает их насквозь. Не добежав до нас пару метров, они остановились. Они смотрели на нас непонимающим взглядом, протягивали в нашу сторону руки, беспомощно оглядывались. И тут Любочка бросила мою руку, выбежала перед шеренгой детей, повернулась к ним и закричала:

– Это же наши мамы!

Потом повернулась к мамам и крикнула:

– Я Любочка Сябро!

Одна из «теней» побежала к ней навстречу, она упала перед Любочкой на колени, начала её целовать и прижимать к себе. Мамы начали выкрикивать имена, дети тоже кричали, кто-то находил друг друга. Кто не находил – бежал к другому бараку.

Я подошла к Любочке. Да, рядом с ней на коленях стояла наша мама, но я бы ни за что её не узнала. Прошло больше трёх лет. Из красивой и ухоженной женщины она превратилась в сгорбленную старушку. Да и нас узнать было невозможно. Перед мамами стояла кучка побритых налысо, одинаково одетых детей.

– Мамочка, родная! – это было всё, что я смогла произнести.

Она обхватила нас двоих, непонятно откуда взялись силы в её руках.

Женщины продолжали метаться между бараками. Они жили все эти три года только мыслями о детях. Надежда, что они живы, придавала им силы. Но многие дети не знали своих фамилий, они их забыли. Дети вглядывались в лица матерей, пытаясь узнать в этих измученных женщинах свою единственную. Не всем повезло найти своего ребёнка. Не все дети дождались своих матерей.

Потом была долгая дорога домой. К счастью, наш дом остался целым. Война закончилась. Наш отец вернулся с фронта, и тепло начало возвращаться в наши сердца. Нашего братика Колю мы так и не нашли. Детей младше пяти лет в лагере не держали. Куда их увезли – никто не знал. Мама ещё долго пыталась его разыскать, но всё безуспешно.

Любочка после войны прожила только четыре года. Она заболела менингитом, а в послевоенное время эту болезнь лечить было очень трудно. Это была для меня большая потеря. Ещё долго после её смерти, перед сном мне казалось, что я слышала её шёпот:

– Меня зовут Любочка Сябро.

Моя Любочка, моя сестричка, мой ангел…»

Прабабушка закончила свой рассказ, подошла к трюмо и прикрепила все фотографии на место.

Прабабушка уже покинула наш мир. Но, когда я листаю альбом с её фотографиями, я вспоминаю все рассказанные истории. Их было много, но рассказ о Любочке остался в моём сердце навсегда.

Конец.