Последняя воля [Игорь Касьянов] (fb2) читать онлайн

Карпачев понял, что умирает, и наконец принял это…

Понимание этого пришло тяжело и неотвратимо.

В начале своего долгого, болезненного пути Александр испытывал страх, который периодически накатывал на него, как волна на берег, но рациональность и жизненный опыт гнали неприятные мысли и мобилизовались на борьбу за свою жизнь.

Первая шишечка появилась на боку Карпачева полгода назад после возвращения из Тайланда. Сначала Александр грешил на укус какого-то диковинного азиатского насекомого. Такая версия имела право на жизнь, так как в связи с массивным употреблением спиртного Сашка-турист не обращал внимания ни на какие укусы и царапины, а наслаждался честно заработанным отпуском.

Через несколько недель шишка подросла, но кто-то из знакомых сказал ему о том, что это простой жировик, и «у него самого такие есть», и Карпачев успокоился. Однако жировичок начал побаливать, потемнел, и пришлось обращаться к врачу. Проведенные исследования, операция и дальнейшая гистология подтвердили саркому.

С этого момента жизнь Александра разделилась на «до» и «после». Лучевая терапия, временное улучшение, новые образования, повторные операции, химия и вновь новые образования.

До последнего Карпачев верил в успех мероприятий, но через полгода отказали ноги, шишки начали появляться все чаще, а боль можно было убрать только при помощи мощных болеутоляющих.

В одной из последних бесед с женой и сыном, он заикнулся о возможности еще одной операции, но родня, видимо, боявшаяся этого вопроса или не ожидающая его, внезапно замолчала, и Карпачев все понял…

Карпачеву было пятьдесят пять. Кто-то скажет, что возраст вполне солидный, и нынешняя продолжительность жизни мужчин в Украине составляет примерно такой же возраст, но сам Саша чувствовал себя на тридцать, максимум тридцать пять, и вариант смерти казался для него полным абсурдом. Жизнь только наладилась. После долгого и тяжелого пути в построении бизнеса, наконец-то удалось найти нужных людей, завести необходимые знакомства, и строительный бизнес Александра вышел на уровень государственных заказов, бюджетных денег и солидных доходов.

Бизнесмену удавалось отдыхать несколько раз в год по всему миру и стать членом клуба путешественников. Старая квартира была отдана под сдачу. Сам Карпачев построил себе солидный дом в пригороде, затем такой же возвел своему сыну. В качестве реализации хобби был вырыт приличный пруд на большом участке возле дома. Запущена элитная рыбка, построена беседка с мангалом, и субботние приезды друзей и родственников радовали Александра состоявшейся жизнью.

А тут надвигающаяся смерть…

Сначала Карпачев впал в депрессию и замолчал на несколько дней. В этот период он пробовал топить свой страх в водке, но боли она не уменьшала, а в сочетании с болеутоляющими приводила к еще более сильным страданиям. В итоге лекарства, нежные советы родственников склонили Александра к таблеткам и уколам, и страх топился в постоянном сне, который стал занимать значительную часть времени.

За последние недели апатия достигла пика, и Карпачев смирился с неизбежным. Тяжело, с внутренней дрожью и слезами, но смирился.

В одну из ночей, сменяющих бесконечные дни, он проснулся и задумался.

Да, жизнь прошла…

Легкой она не была.

Рано потерявший родителей, он всего в жизни добивался сам. Сам поступил и окончил ХИСИ. Работал какое-то время по специальности и строил атомные ГЭС. Затем, после развала Союза и полного отсутствия заработной платы, перебивался на базарах торговлей турецкими шмотками. Вещи привозил азербайджанец Урфан и давал на реализацию Сашке-торгашу. Кое-как удавалось кормить только что появившуюся семью – жену в декрете Марию и малыша Мишку. Потом призвание взяло свое и, по убеждению Семена, друга детства, который строить ничего не умел и вообще не понимал, что это такое, работа в строительной бригаде сменила привычную базарную жизнь на строительные леса и обои.

Семен занимал отдельную веху в жизни Александра. Мелкий, но пронырливый, он всегда умел со всеми договориться. Начиная от пропусков уроков в школе, которые он мастерски выпрашивал у классного руководителя и иных учителей, мотивируя болью в животе, и заканчивая знакомством с девчонками на улице, он всегда был на высоте. Животом он никогда не мучился, но каким-то образом умудрился за школьные годы убедить учителей в том, что данная проблема у него действительно существует и те, видя его перекошенное от боли лицо и слыша скорбное: «Тамара Петровна, я могу посидеть еще урок, потерплю», немедленно отпускали героя-ученика домой. Сбегали они естественно вместе, но Саше всегда за это впоследствии перепадало на орехи, а Сема выходил сухим из воды. Понятно, что Саша не обижался на друга, как говорится, сам не можешь – на других не косись. Жили они симбиозом. Учились примерно одинаково, хорошистами. Однако Саша выезжал на заучивании и старании, а Семен на нахрапистости и развитой от природы памяти, а также умением быстро принимать решения и выкручиваться из проблем.

Спортсмен Сашка ловко раздавал тумаков всем врагам и за себя, и за друга, а Семен включал свои природные способности в парках и киношках: при знакомствах с девчонками, «захвате» нужного столика в кафе или выискивал подработку для обоих друзей, которые не были тогда богатыми.

Школьная жизнь сменилась институтской. Семен поступил в тот же ВУЗ, что и Саша. Студенческая жизнь продолжила школьную. Первые серьезные отношения, субботники, летние лагеря и уборка картошки. Первые задержания в милиции и даже первый секс прошли у друзей примерно в одно время.

После окончания института Саша был распределен на стройку ДНЕПРОГЭС-2, а Семен умудрился выбить себе какую-то поблажку и уехал на работу в конструкторское бюро Москвы. С тех пор их встречи стали значительно реже, но жизнь свела друзей уже после разделения государств. Бюро Семена закрылось, и он вернулся в Харьков, а Сашина организация держалась на последнем волоске, подобие шмоточного бизнеса позволяло лишь сводить концы с концами.

Семен появился внезапно, сразу с предложением сколотить строительную бригаду и заняться строительством коттеджей для появившейся тогда бизнес-элиты в лице кооператоров и местных бандитов-рэкетиров. Все вопросы по заказам Семен взялся решать сам, в Сашины обязанности входила организация персонала и работы. Через некоторое время был создан кооператив «УкрСтройка», и дела пошли на лад.

Проблема в отношениях между Сашей и Семеном произошла через пару лет. Семен, почувствовав в руках деньги, и следуя новомодными веяниям, внезапно увлекся казино, и вскоре в кооперативе начали появляться недостачи. За ними последовал неприятный разговор, итогом которого стало довольно мирное решение, в котором Саша прощал Семену долги, а тот выходил из бизнеса, оставляя все другу.

Какое-то время Семен и Саша даже не общались, но вскоре, на встрече одноклассников обиды были забыты, и Семен, избавившийся от казино-зависимости и по необъяснимо как сложившимся обстоятельствам ставший депутатом местного совета, даже предложил Александру некоторое сотрудничество. Суть его заключалась в следующем: Семен в рабочую деятельность Александра не входил, но продолжал поиск клиентов для Карпачева, за что получал 10 процентов от сметы заказа. По сути, деятельность Семена сводилась к банальным откатам на заре его появления.

Депутат Семен Фаранчук исправно склонял «клиентов» к сотрудничеству с Карпачевым, финансовые дела улучшились, и примерно через четыре-пять лет отношения между друзьями стали вновь приятными и добрыми.

Со временем, когда ставшему уже депутатом городского совета и обросшим капиталом Фаранчуку стало необходимо объяснять источник своих доходов, он вошел одним из акционеров ООО «УкрСтройка» и фактически стал официально получать десятипроцентную долю от деятельности предприятия. Насколько знал Саша, подобные доли были у Семена еще в ряде предприятий, но финансовой жизнью своего друга он особо не интересовался. Они вместе работали, кутили, отдыхали семьями и богатели.

В двухтысячных вокруг Семена начали распространяться слухи о якобы причастности его к махинациям и рейдерским захватам каких-то фирм и предприятий. Но ни доказательств, ни свидетелей этому ни милиция, ни прокуратура никогда не находила, да и найти не могла никак: все прокуроры, милиционеры и прочие власть держащие начальники города были в друзьях у Семена.

Подобные истории никак не отражались на дружбе мужчин, в связи с чем никогда не обсуждались. Пару раз Александр и сам попадал в поле зрения правоохранителей: то в связи с закупкой явно ворованного материала, то после случайного падения с лесов рабочего и получения им телесных повреждений, то в ходе бесконечных проверок прокуратуры и ОБЭПовцев. Каждый раз друг приходил на помощь, структуры отставали от Карпачева, и строительный поезд ехал своим курсом.

За более чем пятидесятилетнюю дружбу никаких противоречий между друзьями, кроме казиношной истории, не возникало, да и не могло возникнуть. Кроме, правда, одного нюанса.

В конце девяностых Александр познакомился с художником Аркадием Цвятишевым. Аркаша, как он любезно называл его всю последующую жизнь, должен был расписать внутреннюю стену одного из построенных Карпачевым домов местного «нового украинца» под картину «Тайной вечери».

Приехав оценить размер стены и тому подобные моменты, Аркадий забрел на стройку, и будучи неуклюжим от природы человеком, упал на ровном месте и поломал себе ногу. Находившийся в то время на стройке Карпачев лично отвез его в больницу и по необъяснимым причинам весь день помогал художнику как компанией, так и финансово.

Впоследствии выздоровевший Аркаша приехал с ответным визитом к Александру, и между ними завязалось что-то типа тесного общения.

Аркаша был высоким, кучерявым, очень симпатичным человеком: как внешне, так и внутренне. Он был приятным в общении, внимательным, интеллигентным и начитанным. Он знал ответы почти на все вопросы, начиная от интересовавшей Александра архитектуры и истории, до компьютерных игр Мишки и пирогов Маши. Общение с ним всегда было познавательным и интересным.

С Семкой так было не поговорить, так как в его общении было сплошное балагурство, бравада и веселье.

В общем, разные люди…

Вскоре Аркаша стал завсегдатаем дома семьи Карпачевых и их другом.

Семену Цвятишев не нравился. На редких мероприятиях, вызванных днями рождения Карпачевых, куда, естественно, приглашались оба друга Александра, Фаранчук держался с Аркадием отстраненно и с каким-то пренебрежением, постоянно подкалывал его и старался съязвить в его сторону. Аркадий на это никак не реагировал: то ли в связи с природным нежеланием иметь какие-либо конфликты и находиться «выше того, чтобы опускаться до ссоры с каким-то выскочкой-депутатом», то ли просто боялся открытого конфликта с Семеном. Для себя Карпачев решил, что Семен просто ревнует его к дружбе с Аркадием, и внимания на это также особо не обращал.

В одну из встреч, проводимых Капрачевым и Фаранчуком, они оба напились в ночном баре до «чертиков», и Фаранчук внезапно спросил Александра:

– Не водился бы ты с кудрявым этим. На хрена он сдался тебе? Шляется к тебе и шляется, кровь твою пьет да пироги Машкины ест. Любитель пирогов, млять.

– Да что он тебе сдался, нормальный мужик, интересный.

– Да что в нем интересного? Черт чертом. Я наводил справки о нем, гнидотный он чел. Любитель бабам голову запудрить, да и вообще с понятиями у него слабо. Они все, художнички да поэты, мудаки по жизни. Саня, гони его, гони.

– У тебя что-то конкретное на него есть? Если есть, говори, если нет, то заканчивай речи эти.

Семен как-то странно пристально и с какой-то горечью долго смотрел в глаза Саше, как бы размышляя о том, говорить ему что-то или нет, но в итоге разлил водку по рюмкам и сказал:

– Ладно, проехали. Нечего мне предъявлять. Жизнь сама рассудит, кого куда… Но я тебе как друг говорю: гнида он, гнида. Считай, что чувствую я это. Нутром чувствую.

На этом разговор был закончен, и вскоре Александр забыл о нем.

Оба этих человека ему были, хоть и каждый по-своему, приятны. От каждого он получал свой заряд эмоций, энергии и старался отдавать их в том же количестве.

Со временем Аркадий после долгого и старательного научного пути стал ученым секретарем ХГАДМ, а затем и ректором данного учебного заведения, приобрел какой-никакой статус. И с этого момента нападки Семена на Аркадия прекратились и сводились к сухим рукопожатиям.

А затем жизнь медленно, но уверено, шаг за шагом привела Александра к статусу владельца уже строительной компании «КарпУкрСтрой». Часть своих полномочий он переложил на зама Кирилла, бухгалтера Катю (верностью и профессионализмом которой он скорее гордился, чем сомневался), и свободного времени стало больше, чем Карпачев не замедлил воспользоваться и стал проводить его с женой и сыновьями.

Жена Маша была частью души Александра. Прожив с ней вместе практически со студенческой скамьи, с каждым годом Карпачев любил ее все сильнее. Маша никогда нигде не работала, занимая должность жены-домохозяйки, но с ней справлялась всегда очень исправно, и повода обвинить супругу в домашнем безделье Александр не мог.

Дома его всегда ждала вкусная еда, чистые полы и полки, ухоженные дети и полное отсутствие проблем с этим связанным. Маша не была балованной девчонкой, и, будучи выходцем из области, «крутизной» городских девиц не обладала. В принципе, имея достаточные средства в распоряжении, Маша отказывалась от услуг горничных, садовников и прочего обсуживающего персонала. Мотивировала она это тем, что никто лучше нее в доме не уберет, да и вообще она посторонних в доме не приветствует. Посещения ресторанов она также не любила, и в случае, когда Карпачеву всё-таки удавалось ее туда затащить, каждый раз спрашивала:

– Ну что, тут вкуснее, чем у меня?

– Нет, конечно, солнышко, – каждый раз отвечал уминающий котлеты или рыбу Александр, – но не могу же я не ходить с тобой в рестораны и клубы. Подумают, что я тебя в клетку посадил и любовницу завел.

– Я тебе заведу, – строго отвечала Маша,– тебе потом новую голову заводить придется.

– Ой, не неси чепуху, Машуль, ты же знаешь, что люблю я только тебя, и больше мне никто не нужен.

Это было правдой. Карпачев никогда не имел любовниц. Скорее всего, это было связано с его природной робостью перед женским полом, но и любовью к Маше это тоже объяснялось вполне.

Конечно, в его жизни были мимолетные женщины, чаще всего платные или «подгоняемые» Семкой во время различного рода командировок и на вечеринках. Но это были разовые явления, о которых Александр быстро забывал и, протрезвев, вспоминать не любил.

Маша прошла с ним все жизненные этапы: и радость побед и заработков, и тяжелый период 2008 года, когда всемирный кризис и крупные долларовые кредиты чуть не пустили бизнес Карпачевых под откос, на несколько лет откатив его назад. Александр любил, ценил и, главное, очень уважал свою жену.

Уважал за любовь и верность. В верности Маши сомневаться не приходилось никогда, так как женушка была исключительно домашней, со строгими деревенскими правилами.

Глупой куклой Машу назвать было нельзя. Закончившая с красным дипломом институт она очень много читала, увлекалась рукоделием, садоводством и живописью. Последнее ей привил при своем появлении Аркадий и даже дал ей пару уроков, после чего Маша стала посещать групповые художественные уроки, и вскоре дом Карпачевых и стены их друзей стали украшать картины ее руки.

Много внимания Маша уделяла и детям.

Старший – Миша, был бойким малым. Вечно лез в различного рода неприятности, и вызовы родителей в школу были постоянными. Его вечно тянуло во всякие авантюры и приключения. Он был очень коммуникабелен, что приводило к тому, что его окружало куча друзей и знакомых разного рода деятельности и направленности. Пару раз, повзрослевшего Мишу, крестный Семен, вытаскивал из милиции и проводил разъяснительные беседы. Повзрослев Миша стал чуть спокойнее и закончив Альма-матер папы в итоге стал помогать отцу в его бизнесе и был явным претендентом на продолжение дела отца.

Младший – Сергей, был его полной противоположностью. Тихий и спокойный с детства, общения с друзьями он не любил. Всю его жизнь занимал подаренный ему отцом еще в младшем школьном возрасте компьютер. Сергей возился с ним день и ночь, сначала играя, а впоследствии, после окончания школы, профильного колледжа и ХИРЭ, создавая игры. Карпачев не лез в дела сына, всячески помогал ему и продвигал начинания. Сережка, не смотря на свою нелюдимость, в отношениях с домашними был очень нежным и чувственным. Если от старшего непоседы дождаться поцелуя или нежного слова было практически невозможно, Сережа всегда был не прочь помочь матери с уборкой, поднести тяжелые сумки, узнать как у папы дела на работе и съездить к бабушкам на выходные. Миша терпеть этого не мог и всячески избегал поездок к родителям Маши. Иногда Карпачеву казалось, что Сергей все это делает надуманно, неискренне, желая «вырисоваться» перед родителями. Но потом гнал от себя эти мысли, думая о том, что если это и так, то парень приспосабливается к жизни, а если нет, то значит все хорошо, и мальчишка растет хорошо воспитанным. Не имея дочери, Карпачевы очень надеялись на то, что дети будут рядом с ними в старости, и будет кому «подать стакан» в трудный час. В размышлениях на эту тему они оба сходились на том, что, скорее всего, помощи можно будет жать только от Сереги. При всей любви к вечно бегущему куда-то Мишке, Карпачев Сергей внушал более надежные ощущения родителям.

И вот это час пришел.

Каждый раз, задумываясь обо всех прожитых годах, делах и людях, которые прошли в течении жизни Александра, он приходил к мысли о том, что жизнь прожил не зря.

Дом он построил, сад при помощи жены вырастил, дело свое открыл и приумножил, семью создал, детей воспитал. Друзья у него были верными и надежными. Врагов Карпачев не имел. Даже с соседями по улице был всегда в хороших отношениях.

На улице Карпачева любили. Тот мог по дешевке привезти соседям стройматериалы, помочь с рабочими, занять денег. В общем, имел вес состоятельного и умудренного опытом соседа. Дом был куплен в одном из сел, непосредственно примыкающих к городу, и на момент заселения представлял собой обычный деревенский домик на обычной деревенской улице им. Фрунзе. В дальнейшем дом был снесен, построен новый, трехэтажный.

Село и улица с годами тоже преображались. Старые владельцы продавали свои халупки вновь богатевшим коммерсантам, чиновникам и бандитам. Те расстраивались по мере своих доходов, и вскоре улица на 80 процентов состояла из новых домов. Александр лично собрал деньги со всех соседей и по себестоимости заасфальтировал улицу. Улучшил освещение, установил шлагбаум на въезде. В общем, хозяйствовал не только в доме, но и в пределах улицы.

В благоустройстве ему очень помогал сосед по дому слева – Сева Вороткин. На первый взгляд, Сева был бездельником, алкоголиком и тунеядцем. Но при необходимом подходе и влиянии, который Александр на него имел, тот прекращал пить и брался за то, что умел, как ни странно, лучше всего – хозяйствовании.

Не имея толком никакого образования, Сева умел делать все. Как говорится, был мастером на все руки. Спилить деревья – Сева, убрать снег – Сева, повозиться с пловом в тот момент, когда сам занят гостями, или помочь с чисткой рыбы после дружеской рыбалки – опять Сева. Сева был «безотказным малым» и Александр регулярно этим пользовался. Нельзя сказать, что Сева был в какой-то прямой зависимости от Александра. Богатый сосед часто помогал с продуктами питания, закупая их в далеком городском супермаркете и привозя Севе. При этом, как правило, на вопрос: «Сколько я должен?», отвечал: «Не помню, в чеке гляну и потом скажу, не парься». После таких реплик тема эта, по обоюдному, сложенному годами молчанию, больше никогда не поднималась. Таким же образом закрывались и все вопросы, связанные с небольшим, но регулярным займом денег…

Александр мог в свободные от друзей выходные сесть с соседом на берегу своего пруда порыбачить, распить какую-нибудь диковинную бутылку из солидного бара любящего выпить Карпачева.

В общем, жили они по-соседски, как во многих деревнях и селах бывшего Советского Союза рядом живут хорошие, но разные по достатку люди.

Рядом с Севой всегда кружил его сынишка – Пашка.

Пашка – рыжий мальчуган, как ксерокопия похожий на отца, безумно его любивший, и своей нежностью и вниманием к родителям часто восхищал семью Карпачевых. Дело было даже не в том, что все домашние дела делал Пашка самостоятельно, без указки со стороны старших. Он был поздним и явно уже не планируемым сыном Севы. Родившись, когда Севе уже было за сорок, Пашка скорее выглядел как его внук, а не сын, но его любовь к семье была настолько открытой и чистой, что это просто удивляло. И даже не в том, что его старшая сестра этого стремления не разделяла. Будучи на 20 лет его старше, Настя давно уехала от родителей и жила уже с третьим мужем где-то в Беларуси, отношений с родителями практически не поддерживая.

Его только и можно было увидеть бегущим из магазина с продуктами или с поля с тележкой травы на зиму для нехитрой, но любящей есть скотины Вороткиных. Пашка сам ремонтировал себе велики и собрал впоследствии мопед. И список этих его «сыновьих подвигов» был настолько велик, что перечислять его не брался никто, в случае, если о нем заходила речь.

Как-то раз Пашка, не влезающий ни в какие конфликты, вступил в драку с тремя мальчишками с соседней улицы. Те, идя домой, увидели валяющегося в кустах и пытающегося подняться в те времена сильно пившего Севу. Мальчишки, по своей детской дурости, начали издеваться над взрослым, пьяным дядькой, оскорбляя и тыкая его палками. Сева огрызался, но координации движений не хватало даже на то, чтобы четко встать и зафиксировать себя в вертикальном положении. В этот момент туда прибежал Пашка. Несмотря на то, что мальчишки были явно старше, Пашка, по словам наблюдавшей эту картину и впоследствии рассказывающей это всему селу тети Клавы, ворвался за отца как зверь. Он махал руками, рычал и бил обидчиков, как мог, переключаясь с одного на другого. Не останавливался он даже тогда, когда мальчишки начали падать на землю один за другим. В итоге один из мальчишек отделался поломанным носом, второй разбитыми губами, а вот у третьего начались проблемы с одним из глаз. По данному поводу было даже возбуждено уголовное дело. Затем долгие разборки между протрезвевшим и больше до такого состояния никогда не напивавшимся Севой и папой пострадавшего мальчишки. В итоге Карпачев был вынужден вмешаться в конфликт, подключил к вопросу друга-депутата, а затем и свои связи в прокуратуре, и вопрос как-то уладился.

Как – знал только Сева и Александр, но никогда об этом никому не говорили.

В итоге все закончилось тем, что Пашку вызвал к себе, по указанию руководителя, новый местный молодой помощник прокурора Алексей Холмогоров, провел с ним разъяснительную беседу, и на этом для Пашки все закончилось.

Пашка был примерно на 12 лет младше детей Карпачева. Скромный, стеснительный и вежливый мальчишка. Все его речи всегда были наивны и отдавали какой-то недостаточной образованностью. Учился он вроде бы неплохо, но и отличником не был. Видимо, в связи с тем, что ни Сева, ни Люба, его жена, соответствующего образования не имели, дать необходимого развития ребенку не могли, а может, и не хотели. Пашка рос обычным деревенским мальчишкой со своими победами и поражениями.

Карпачев на Пашу никогда толком внимания не обращал.

Да. «Хороший мальчик».

Да. «Посмотрите дети, как надо помогать и любить родителей!».

Но не больше.

Коммуникабельный Мишка, который пусть с ленью, ссорами с родителями и прочими своими недостатками всегда был умнее, быстрее, сильнее Пашки даже в детстве, всё-таки явно превосходил сына Вороткиных, несмотря на все «семейные» качества соседского паренька. А начав работать в фирме с отцом, вообще вскоре стал деловым и «цельным» начальником.

Про Серегу и говорить ничего было не надо, от того так и веяло заумностью. И когда он, выучившись на компьютерщика, уехал работать в США в какую-то крутую айтишную компанию, Карпачев понял, что гордится своими сыновьями и путь в жизни им дал хороший.

Обо всем этом Александр думал, лежа на кровати и смотря за окно, в котором радостно светило весеннее яркое утро.

Проснувшись утром и позвав Машу, он попросил не давать ему сегодня пакостные обезболивающие, заставляющие впадать в беспамятство, либо терять ход мысли настолько, что заканчивая предложение, Карпачев уже не помнил, с чего его начал.

– Машуль… Ты только не плачь. Я знаю, что ты плачешь все время, думая, что я сплю, но я слышу сквозь сон. Пожалуйста… У меня просьба есть, позвони кому сможешь, пусть приедут. Я чувствую, скоро мне… Поговорить со всеми хочу. Попрощаться, что ли…

– Ты что несешь, идиот? Куда прощаться? Вон Семка говорил, клиника какая-то новая противораковая есть. Может, врачи что новое скажут.

– Маш… Клиника, клиникой. Позвони всем, кому сможешь. Хочу каждому сказать пару слов напоследок.

Маша пыталась сдержаться, но внезапно ее лицо стало похоже на лицо ребенка, который провинился, но очень сожалеет о шалости, и расплакалась. Честно. Горестно.

Она опустилась к Карпачеву, обняла его и несколько минут тихо плакала. Потом, подняв голову и посмотрев ему в глаза, сказала:

– Хорошо, Саша, я все сделаю.

Целый день к Карпачеву съезжались люди.

По большей части они заходили, здоровались. Рассказывали две-три истории из своей жизни, как правило, невеселые (видимо, не желая травмировать больного какими-то хорошими новостями на фоне его плохих). В итоге все сводилось к тягостному молчанию, неудобному прощанию и тяжелому расставанию.

Каждому Карпачев пытался дать совет, пожелание или подарок. Почему-то у него в голове появились мысли о том, что все-таки хочется оставить больше следов в своей жизни, пусть и таких мелких. Память – это все, что оставалось от Карпачова в этой жизни, и стало почему-то для него какой-то отдушиной. Объяснить этого желания он для себя толком не мог, остановившись в размышлениях на том, что оставляет частичку себя для каждого дорогого ему человека.

Никаких дорогих подарков он не делал. Однокурснику Толику подарил часы (у Карпачова было их несколько, но Толе, не раз кутившему с ним как в институте, так и в жизни, подарил лучшие), менеджеру Витьке – свои супер удочки. Тот давно хотел купить себе такие, но на спиннинги по пятьсот долларов денег у него явно не хватало, и подарок этот был кстати. И так далее, и тому подобное. Маша молча выносила заранее приготовленные вещи и с тяжелым сердцем передавала их людям. Никто ничего брать у Карпачева не хотел, мотивируя это тем, что «он дурак» и «нечего себе голову дурными мыслями заполнять», но после карпачевского «Это моя последняя просьба к тебе, возьми, будет память», отказать, естественно, никто не мог.

Единственным дорогим подарком была помощь бухгалтеру Кате, которая прошла с Карпачевым весь бизнес путь, практически от кооператива. У той была очень больна и нуждалась в постоянном лечении мать. Карпачев и ранее помогал Кате в этом вопросе, но недавно, вскользь узнал от Маши, что маме необходима какая-то срочная и дорогостоящая операция. Пришедшей сотруднице сказал:

– Катюш, я знаю, что ты откажешься, но это просьба моя последняя к тебе. Очень маме твоей помочь хочу. В сейфе на работе у меня десятка «зелени» лежит. Код 4563. Возьми, пожалуйста, не отказывай.

Катя расплакалась, обняла Карпачева, потом искренне поблагодарила его и как-то странно быстро ушла, видимо, не желая травмировать больного своим плачем и горестным видом.

Семен и Аркадий приехали практически одновременно. В комнате в этот момент сидели Маша с Мишкой, пили чай и обсуждали какие-то незамысловатые бытовые вопросы, упорно желая обходить один единственный волнующий.

Семен зашел уверенно. Быстро поздоровался с Мишей. Поцеловал в щеку Машу и, сев рядом с Карпачевым, взял и крепко сжал его руку.

– Как дела, брат?

– Как сажа бела, – ответил Саша и улыбнулся.

Дальше началось долгое молчание с твердыми взглядами друг другу в глаза.

Аркадий приехал минут через десять после Семы. Так не планировалось. Маша вообще долго настаивала, чтобы они не пересекались во встречах, и Карпачев был с этим полностью согласен, помня о «теплых» отношения его друзей. Но видимо, судьба все-таки свела их вместе в одно время.

Аркадий зашел спокойно, как-то виновато. Махнул головой Маше, пожал руку Мишке, после чего подошел к кровати Карпачева.

Сема взглянул на него, нехотя поздоровался и, тяжело вздохнув, встал, уступая место вновь прибывшему гостю.

Аркадий сел на стул, положил свою руку на руку Александра и, так ничего не сказав, видимо, от волнения и горя, молча, сжав губы начал смотреть на него и медленно кивать головой. В глазах его собрались слезы. Говорить было тяжело.

– Ребята, – начал Карпачев, – Вы самые дорогие люди в моей жизни. Жалко, Серега не прилетел еще, но ему я отдельно все скажу. Не горюйте. Мне от этого еще тяжелее. Мы вместе прожили хорошую и интересную жизнь. Вы честные, настоящие люди, и я рад, что судьба свела меня с Вами. Любите друг друга, не ссорьтесь, помогайте, в конце концов. Как видите, я уже больше не смогу помогать Вам, так что в память обо мне держитесь друг друга хоть как-то.

В этот момент дверь комнаты открылась, и зашел Сева с Пашей.

Честно говоря, Карпачев многое хотел сказать собравшимся, но почему-то не захотел это делать при соседях, присутствие которых на этой беседе считал почему-то лишней. Нет, он вполне был рад видеть Севу, но семья – семьей, близкие друзья – близкими друзьями, а соседи – соседями.

Карпачев вздохнул и поздоровавшись за руку с пришедшими перевел разговор на другую тему.

Какое-то время поговорили о футболе, политике, жизни в Харькове и как всегда тяжелой экономике. Когда все темы для разговора были исчерпаны, и стало ясно, что пора расходиться, Карпачев сказал:

– Ребята, у меня есть последняя просьба, так сказать, воля последняя. Понимаю, просьба дурацкая, но на то она и последняя, чтобы быть дурацкой. Как похороните меня. На второй день, когда завтрак несут, не плачьте. Не надо воды этой. Принесите лучше вискарь мой любимый «Дюарс», 15 летний, и поставьте «Let it be» Битлов на телефоне. Тресните, помяните дела наши хорошие да цените друг друга и собирайтесь хоть иногда.

– Дурак ты, Саня, – сказал ему Сема, но больше ничего добавлять не стал.

Аркадий махнул головой. Миша отвернулся к окну. Маша вышла из комнаты.

– Повторяю: не реветь, виски и песня. Все марш отсюда! Через недельку заезжайте.

Сказал и улыбнулся.

– Хотя, нет. Сема, задержись.

Все вышли, Маша с Мишей пошли провожать гостей, а Семен подошел к Карпачеву и присел на стул возле кровати.

– Сем, ты же понимаешь, что это все…

– Саня…,– начал Семен.

– Подожди, не перебивай меня. Сем, присмотри за моими. Ты мужик серьезный, а они, сам понимаешь, без меня пропадут. Особенно прошу, помоги Мишке с бизнесом. Серега тот сам справится. Его ум на компьютеры заточен, нам самим с тобой да этого далеко, а вот Мишке точно с бизнесом помощь нужна будет. Ну, точно, как меня не станет, отожмет кто-то. Вокруг же одни гниды, а на тебя я могу положиться. Пообещай мне, что поможешь ему.

Семен сурово, по-мужски, посмотрел в глаза другу и ответил:

– Обещаю, Саня.

– Ладно, Семка, иди. Заскакивай на неделе.

– Обязательно, братан. Держись.

Они пожали руки, и Фаранчук ушел.

Карпачев остался один и за долгое время первый раз заплакал.

Примерно через несколько минут в комнату вернулся Миша.

– Пап, ты что плачешь?

– Да не, Миш, то я так, глаза от лекарств слезятся. Присядь.

Миша сел на стул, на котором только что сидел Семка.

– Миша, я понимаю, что тебе тоже трудно, но дослушай меня, не перебивай. Я долгое время строил свой бизнес. Было и тяжело, и прекрасно, но это дело всей моей жизни. Понятно, что Вас – мою семью – я люблю больше всего на свете, но мое дело – это, понимаешь, ну как еще один ребенок. Я вот лежу, то о вас думаю, как Вы жить без меня будете, то думаю о том, что с компанией моей будет. Миша, развивай ее. Ты все умеешь, я всему тебя научил. Ты обязательно со всем справишься. Если что, обращайся к крестному, он обещал помочь. Главное, не продавай ее. Она и тебя, и мамку, всех Вас прокормит. Хорошо?

– Пап, да хорошо, конечно. Я все сделаю, как ты говоришь.

– Ну вот и ладненько, Миш. Иди к маме. Дай чуть отдохну…

Прошло несколько дней. Боли усиливались. Карпачев уже напрямую просил давать ему болеутоляющие почаще, много спал и практически уже ни о чем не думал. Снов он своих не помнил, машинально что-то ел из ложки у Маши. Потом его часто рвало и боли усиливались.

Как-то ночью он внезапно проснулся и посмотрел в окно. Луна светила прямо в комнату и озаряла ее своим светом. Все как-то серебрилось, и было очень необыкновенно. Карпачев встал и подошел к окну. На небе было миллион звезд. Ветерок шевелил деревья в саду и водную гладь озера.

«Боже, как красиво, – подумал Карпачев, – в каком же всё-таки красивом месте я живу».

На душе было легко и спокойно, как, пожалуй, не было никогда в жизни.

«Сучья болезнь. Эх, выйти бы сейчас к озеру, пройтись. Блин, а вот возьму и пройдусь».

С этой мыслью Карпачев подошел к двери и взялся за ручку. Ну, как взялся, попытался.

Рука прошла через ручку, как через дым от костра. Карпачев повторил попытку. Попытка повторила результат. Уже аккуратнее Александр попробовал дотронуться до нее пальцами. Ничего не изменилось.

– Машааа, – позвал Карпачев жену. Однако тут же вспомнил, что Маша уже пару месяцев спит в гостевой спальне, не желая стеснять мужа.

Александр повернулся к кровати и увидел то, что надеялся не увидеть никогда…

На постели, широко раскрыв глаза и рот, свесив одну руку вниз, лежал он сам.

Тело было наполовину раскрыто, и было понятно, что последним движением Карпачев сбросил с себя одеяло на пол, так что теперь были укрыты только его таз и ноги. Само тело чуть подсвечивалось голубым, мерцающим светом. Создавалось впечатление, что Александр представляет собой огромный воздушный шар в форме человека, наполненный внутри наэлектризованным, голубым газом. Внешне это выглядело даже красиво, и на какой-то момент Карпачев даже залюбовался процессами, происходившими в его теле, забыв о сути случившегося.

Присмотревшись, он увидел, что сквозь так называемую кожу он свободно может видеть органы в своем теле, элементы скелета и тому подобное. Совместно всю картину физиологии тела он рассмотреть не мог, так как, сосредотачиваясь на каком-то отдельном органе, он переставал отчетливо видеть другие. Так, продолжая изучать свое строение, он заметил необычное явление, явно выходившее за непонятно кем предусмотренное строение тела. На некоторых органах, костях и сосудах виднелись и пульсировали разного размера черные наросты. Они производили впечатление живых организмов, таких себе слизней, присосавшихся к костям и органам. Слизни были разного размера, явно злые и агрессивные. Одни, более мелкие, отростками своего тельца ощупывали окрестности органов вокруг себя. Другие, более крупные, имели серьезную корневую систему, буквально врастая в части внутренних органов светящегося Александра. Были и такие, которые своими щупальцами пытались проникнуть в тельце иного слизня, пытаясь выжить его с охватываемой им территории. Между ними происходило что-то типа ленивого боя. Кое-где возле присосавшегося новообразования виднелись сморщенные и высыхающие остатки побежденного слизня.

– Ну, здравствуйте, саркомки,– произнес Карпачев.

Почему-то абсолютно безошибочно ему стал понятен собственный диагноз и суть увиденного. Он вспомнил острые боли в животе, в районе печени, которые в последнее время мучили так сильно, что даже мощные болеутоляющие помогали слабо. И тут же разглядел пузатый дышащий гриб, охвативший участок печени и раскинувший корни по всему органу. Вокруг него ссохлось около дюжины более мелких, явно не выдержавших конкуренцию. Сосуды и кости ног покрывало множество мелких созданий, которые липли друг к другу как жуки-солдатики весной, впитываясь в тело и выпивая из него последние соки.

Странно, но Карпачев не испытывал ни боли, ни страха, только какое-то любопытство и, пожалуй, злорадство.

– Ну что, твари,– продолжал беседу с муравейником в своем теле Карпачев, – недолго вам еще кровушку из меня пить, скоро присоединитесь ко мне.

«Налюбовавшись» своим видом, Карпачев задумался, и его посетила необычная мысль. Он протянул руку и попытался сквозь тело своим новым пальцем прикоснуться к одному из слизней. Но в тот момент, когда Александр сделал это, сразу ощутил первую за эту ночь боль, да такую, какой раньше не испытывал даже во время самых сильных приступов болезни. Осознание мгновенно нарисовало картину в мыслях Карпачева о том, что его палец залило огнём, который проник внутрь через отверстия от вбитых гвоздей.

Точнее не передашь.

Александр резко отдернул руку и по привычке запихнул палец в рот, хотя это не помогло ничем. Боль держалась некоторое время, но постепенно ушла, оставив небольшое чувство присутствия на пальце.

В свою очередь создание в теле Карпачова тоже ощутило боль. Оно нервно задрыгалось, затем несколько раз сильно раздулось, при этом увеличиваясь почти в три раза, а затем сдувалось, уменьшаясь до минимальных размеров. В итоге создание замерло и съежилось.

«Умерло, что ли», – подумал Карпачев – «Эх, жаль, что я раньше так выходить из тела не мог, глядишь, всех бы и передушил. Однако когда он подумал о том, чтобы вновь прикоснуться к своему лежащему телу, сознание, помня боль от предыдущего прикосновения, четко дало понять, что повторить это Карпачев просто не сможет.

В раздумьях над происходящим и созерцая свое тело, Карпачев, видимо, провел достаточно большое количество времени. За окном посветлело, запели птицы, и Александр, оставив свое занятие, вновь подошел к окну.

За окном его ждал, в общем-то, привычный пейзаж.

Любимый пруд, любимая беседка. Яблоня, посаженная лет пять назад, так и не родившая ни разу. Прочие элементы быта двора. Небо было ясным и безоблачным. Погода обещала быть хорошей и радостной. От того, что Карпачев видел вокруг себя каждый день, теперь отличалось только одно необъяснимое обстоятельство.

Далеко, в районе соседнего поселка Рябиновки, примерно с правой его окраины, в небо поднимался четкий прямой столб света. Свет был ярко белым и держался около минуты, после чего постепенно, довольно быстро стал исчезать снизу-вверх и в итоге пропал. Осмотревшись вокруг и, в общем-то, присмотревшись, Карпачев увидел еще несколько подобных лучей, но более тусклых и мелких. Они то там, то сям возникали, то из пруда, то из леса, но быстро сворачивались и пропадали.

«Любопытно, что это?» – подумал Александр, но мысли его были прерваны открывающейся в спальню дверью.

Карпачев повернулся.

В комнату вошла Маша. Увидев мужа, лежащего на кровати, она моментально все поняла и дико закричала.

– Саша! Сашенька! Милый мой! Нет, ну нееееет!

И начало громко навзрыд рыдать. Карпачев захотел подойти к жене и обнять ее. Чувство, родившееся в нем, заставляло его разрыдаться самого, но почему-то этого не происходило.

Обнять Машу не удалось.

Боль от прикосновения к ее телу была просто невыносимой.

Однако, подойдя к Маше, Александр заметил то, что раньше при свете дня не разглядел.

Машино тело напоминало его самого, лежавшего на кровати, такой же воздушный шар, но светилось оно не голубым, а нежно золотистым светом. От увиденного Карпачев замер на месте и начал рассматривать тело Маши. Как и в случае со своими органами, рассмотреть он мог только один за раз. Одежда при этом просвечивалась как клеенка, и узоры на домашнем платье Маши были похожи на рекламный принт прозрачного пакета в супермаркете.

Вот на правом глазу расположился еле заметный паучок. Вообще не похожий на слизней в теле Карпачова. Паучок раскинул еле видные ножки-паутинки и шевелил ими, щекоча поверхность органа.

Карпачев вспомнил, как совсем недавно, в беседе с Машей, та говорила ему о том, что стала видеть правым глазом хуже, чем левым. Саша еще тогда посоветовал жене обратиться к окулисту.

Больше никаких особых новообразований в теле у супруги Карпачев не заметил. Кое-где в золотистых суставах он увидел черные камни солей, а на мизинце и безымянном пальце левой ноги заметил зеленоватую плесень. Когда-то Маша говорила ему о том, что в сырую погоду у нее болят пальцы на левой ноге…

Наблюдая за рыдающей Машей, Карпачев наконец-то четко осознал, что больше никогда не сможет прикоснуться к ней и обнять. Что больше не сможет обнять никого.

Что он умер.

– Машенька, – тихо произнес он.

Маша продолжала рыдать и мужа не услышала.

– Машуля, – более громко повторил он.

Реакция продолжала быть неизменной.

– Машааа!– закричал Карпачев и попытался схватить жену за плечи.

Вновь жуткая боль в руках. Вновь отсутствие реакции у Маши, как на голос, так и на прикосновение.

«Япризрак,– подумал Карпачев, – я чертов дух. И что же мне теперь делать?»

Так Александр и продолжал стоять возле Маши, которая бесконечно жалобно рыдала и за что-то постоянно просила прощения у него.

Видимо, когда закончились слезы, Маша встала с колен и отошла от кровати мужа. Сделала несколько шагов к креслу и рухнула в него. Затем, достав из кармана мобилку, набрала номер.

– Миша! Папы больше нет…

Затем помолчав некоторое время, видимо, ожидая ответа и услышав его, сказала:

– Приезжай скорее, я не могу…

Затем она бросила на пол телефон, закрыла ладонями лицо и вновь начала плакать.

Сын прибежал из своего дома через несколько минут. Войдя в комнату, он подошел к телу отца, сел на стул и горестно тихо заплакал.

Карпачев подошел к сыну и с любовью посмотрел на него. Тело Миши светилось золотым, как и Машино, ну может, было чуть более светлое, хотя это могло и показаться. Карпачев тщательно осмотрел его, но ничего подозрительного или инородного не увидел. Единственное, что нарушало мерцающую золотизну тела, была трещина в кости правой ноги Миши, которая, видимо, осталась у него в месте детского перелома, который тот получил в результате падения с дерева. В этом месте, вокруг кости, вился розоватый ручеек. И все.

Миша встал. Подошел к матери. Обнял ее. Некоторое время они плакали вдвоем. Потом Миша достал свой айфон, набрал номер и долго ждал ответа.

– Приезжай, Серега. Папа умер,– единственное, что он сказал.

Потом он что-то долго слушал от Сергея. Положив трубку, Миша сказал:

– У него завтра подписание какого-то контракта. Сказал, закончит и прилетит. Хоронить-то когда будем? В милицию надо вообще-то позвонить и врачам. Дяде Семе позвонить еще надо, да и вообще всем. Мам, ты посиди, я сам все организую.

Серега вышел из комнаты, а Маша продолжала сидеть в кресле и смотреть на тело Карпачова, периодически начиная плакать.

Примерно через полчаса в комнату зашла Люба, жена Севы. Зайдя, она не стала подходить к покойному, а сразу подошла к вставшей с кресла Маше и обняла ее.

– Господи, Машенька, какое горе, какое горе!

И они вместе заплакали.

Тело Любы светилось золотым, но почти на всех ее суставах, особенно пальцах рук и коленях, каждая косточка была покрыта красноватым мхом. Мох шевелился и дышал.

Об артрите соседки Карпачев знал давно, но только сейчас понял, как это выглядит на самом деле.

Затем время потекло одновременно и быстро, и медленно. Сначала приехали милиционеры. Начали что-то говорить об осмотре, о справках, о разрешениях на похороны, однако приехавший за ним верткий худой парнишка быстро все вопросы решил, и милиционеры уехали. Затем этот же молодой человек разобрался и с приехавшими медиками. В итоге он забрал из комнаты Мишу и Машу, и они ушли.

Люба принесла из другой комнаты тряпки. Завесили висевшую на стене плазму и зеркало на Машином трюмо возле кровати. Зажгли свечу.

Карпачев смотрел на это все как-то отстраненно. Он много раз был на похоронах и все подобные действия так или иначе в своей жизни уже видел. Но вот чтобы эти манипуляции проводились с ним, увидеть даже не ожидал.

Через некоторое время в комнату зашла еще одна соседка по улице – Маринка. Маринка была младше Карпачева лет на десять. Иногда Александру казалось, что та не прочь замутить с ним роман. Периодически она то словом, то действием флиртовала с Александром при общении, которого невозможно было избежать, живя на одной улице. Маринка была, в общем-то, симпатичной женщиной, но Карпачев, во-первых, любил свою жену, во-вторых, гадить там, где живет, не собирался, ну а в-третьих, о Маринке ходили различные слухи, которые позволяли думать о ней как о доступной женщине. В связи с этим Александр ограничивался короткими шуточками и ответами на ее поползновения и грани дозволенного не переходил.

В подтверждение слухов, Александр заметил в золотистом свечении Марины странное образование. Внизу живота у нее двигались несколько коричневатых, достаточно толстых, с палочку для суши, червяка. Они кружили в медленном танце вокруг низа живота, иногда присасываясь к стенкам одного из органов, и в этом месте образовывалась небольшая язвочка. Однако червячок долго к стенкам, судя по всему, матки не присасывался. Казалось, он впитывает в себя что-то и отсоединяется, продолжая свой путь дальше. Ранка от укуса почти мгновенно затягивалась. Однако одна из таких ранок явно уже давно была не затянутой и продолжала оставаться отрытой. Из нее сочился золотистый, в цвет телесному сиянию сок, и червячки иного подплывали к «источнику» и пили его, не напрягаясь на новый укус.

– Ну что, обмывать нам досталось, Мариш, – сказала Люба.

– Ну, да, родне ж нельзя.

С этими словами она начали раздевать Карпачева.

Тот стоял и молча смотрел, как его оголяют две женщины, которые никак не могли увидеть его раздетым в жизни. Карпачеву стало жутко неприятно смотреть на то, что происходит. Вот сняли его пижаму, вот стянули памперс с тела…

«Ё-моё, да я обделался! Видимо, под конец. И они все это видят… Господи, стыдно-то как…»

Но женщины бойко справлялись со своими задачами и вскоре Карпачева переодели в принесенный Машей костюм. Положили на кровать. Принесли икону. Зажгли новую свечу.

В процессе всего дня Машу поили успокаивающим, а Миша, особо не любящий выпить, к концу дня стал изрядно пьян.

Все это Карпачев мог наблюдать в изменениях цвета тела и появлениях новых образований.

Успокаивающие таблетки, а затем и микстуры, которые Люба давала Маше, после приема и попадания в желудок превращались в сероватый дымок, который расходился во всему телу, оседая почти во всех его частях и превращая золотистое сияние Маши в буроватое. Основная часть дымка скапливалась в мозге, оседая на его извилинах.

Алкоголь в Мишином теле проявлялся несколько по-другому. Попадая в желудок, он стремительно разливался по венам быстрыми, сизыми потоками, после чего охватывал почти все его участки. Постепенно, не быстро, в течение дня, часть синеватого вещества скапливалось в икрах и коленях ног, частично в суставах и позвоночнике, но основная часть также скапливалась в голове, особенно в районе глаз, и становилась похожа на пульсирующее желе.

За целый день Карпачев настолько привык, что уже мертв, что даже подзабыл об этом и наблюдал все происходящее, как странное кино. Больно физически не было, страшно тоже. Несколько раз хотелось плакать вместе с горевавшими родными, но плача как такового не вышло. Однако вечером, когда все уже разошлись, и в комнате стало невыносимо тихо и безлюдно, единственным движением, нарушавшим спокойствие воздуха, была горящая свеча. Карпачеву стало сначала грустно, а затем интересно: что же с ним будет дальше.

Сидеть и смотреть на свое лежащее, по-деловому наряженное тело он не хотел, да уже и не мог.

Карпачев подошел к двери и, не останавливаясь и не сомневаясь, шагнул сквозь нее. Чувство было, как будто он прошел в темном подвале через стену плотной паутины. Но ощущение было быстрым, и Карпачев свободно оказался на другой стороне двери.

Пройдя через дом, он задержался на кухне, где за столом сидел Миша, допивая остатки водки. Сын сидел молча, не плакал и о чем-то сосредоточенно думал, считая какие-то цифры на калькуляторе.

«Дорого, наверное, хоронить меня. Подбивает бабки. Ну, да пусть. Денег ему хватит в любом случае. Это его первые самостоятельные заботы. Теперь он глава семьи. Молодец».

Не желая дальше наблюдать за стараниями Мишки, Александр вышел прямо через стену кухни во двор.

На улице было тепло. Луна освещала двор, и Карпачев решил пройтись к пруду.

Проходя мимо зарослей хвойников, он заметил Севиного кота – Тимку. Заметил его, потому что тот светился нежным золотистым светом. Тимка притаился за одним из кустов и явно собирался напасть на мелкую, поблескивающую желтым мышь примерно в метре от себя. Резкий бросок, и мышка уже в зубах у кота.

Тимка схватил тело мышки и рванул в сторону своих владений, а на месте трагедии осталось серое подобие пойманного животного. Мышка заметалась по кругу, подпрыгивая и прижимаясь к земле. Потом успокоилась, стала на задние лапки и замерла. В этот момент с неба к мышке опустился тоненький белый лучик. Мышка взглянула на него и сначала медленно, а затем быстрее рванула за ним вверх к небу. Уносясь ввысь, она забирала лучик с собой.

«Интересно, – подумал Карпачев,– мышка, что же, унеслась в свой мышиный рай? Странно, а почему этого не происходит со мной? Видимо, мышка заслуживает этого больше, чем я».

Сначала от этой мысли Карпачеву стало даже весело. Потом вспомнив, что кроме рая есть еще и ад, он испугался. Но в итоге успокоился и продолжил путь к озеру.

По дороге редко, всего лишь пару раз, он замечал подобные лучики в разных частях сада и один раз за озером.

«Очевидно, живность охотится. Днем лучиков этих было побольше. А один был вообще огромным, ну тот, что у Рябиновки светился, видимо, что-то большое погибло».

С этими и прочими подобными размышлениями Карпачев бродил всю ночь. Зашел к спящему Севе. Прогулялся по дворам соседей.

Странно, но время летело очень быстро и буквально через пару часов, как показалось Александру, начало светать, и он вернулся к дому.

Первым приехал Семен.

Он, одетый в дорогой черный костюм с серой рубашкой, достал из «Каена» огромный венок из живых цветов, на котором красовалась надпись «Александру от лучшего друга». Подъехавшие за ним помощники стали выносить из микроавтобуса еще несколько венков с надписями «От жены», «От детей» и букеты с гвоздиками. Видимо, для семьи купил по просьбе Мишки.

Он подошел к Маше, которая моментально зашлась плачем, обнял ее и вошел в дом.

Зайдя в комнату и лежащему Карпачеву, он подошел к телу, положил свою руку на его сложенные и сказал:

– Ну что, дружаня, вот и все, отмучался.

Слез Карпачев не заметил, но суровая мужская натура Семы в общем к этому и не располагала.

Тело Семена светилось привычным уже золотистым светом. Однако в легких сильно курившего Семы виднелись затемнения. Затемнения были похожи на кляксы, которые то соединялись друг с другом, то распадались на части. Действия их были хаотичны и напоминали оливковое масло, плавающее в воде.

Затем начали приезжать все остальные.

Карпачеву было интересно рассматривать каждого. Иногда ему становилось очень грустно за самого себя и окружающих, иногда интересно, рассматривая, кто на какой букет расщедрился. Гамма чувств была различной.

В общем, вид людей, приехавших на его похороны, был примерно одинаков. Все, в отличие от лежащего и светившегося голубым Карпачева, были приятного желтенького цвета. Кое у кого были нарушения в организме различного, причудливого характера, но вскоре Александр устал их рассматривать.

Особенно необычным, правда, было тело Кати-бухгалтера. Очень тучная в жизни, она, как и все, светилась золотистым, но в местах скопления жира ее тело было наполнено мелкими, примерно с гречку камешками. Камешки перетекали из одной стороны в другую, в такт движения Кати. Внешне это производило впечатления мешочков с песком, привязанных к телу женщины.

Самым особенным из пришедших на похороны был Пашка, внезапно расстроивший Карпачева своим видом.

Пашка пришел с небольшим букетом розочек, явно срезанных в розарии Любы. Он вежливо поздоровался со стоявшими во дворе и частично курившими людьми и зашел в комнату к лежащему соседу. Непонятно зачем Карпачев пошел за ним. В этот момент в комнате никого не было. Пашка подошел к дяде соседу, сел на стул и внезапно заплакал.

– Дядя Саша, а помните, как Вы мне солдатиков подарили, когда я маленьким был? Таких ни у кого в классе не было. Они до сих пор лежат у меня в ящике. А как мы ездили в город в кино? Я больше никогда ни с кем из взрослых в кино не был.

Карпачев нахмурил брови и напряг память. Ну, кино он вспомнил. Действительно, был период, когда Сева лежал в клинике на капельнице, и Люба была вынуждена ездить к нему. Маша с детьми тогда была на море, и Люба, очень стесняясь, попросила Карпачева посидеть полдня с десятилетним Пашкой. Карпачев не мог отказать соседям в беде и согласился. Одно только он забыл сказать, что собирался в этот день с друзьями сходить попить пива и посетить кинотеатр на премьеру нового боевика. Проблема был решена очень быстро. После отъезда Любы Саша вызвал такси, посадил в него Пашку и поехал к друзьям, пиву и кинотеатру. В общем-то, Карпачев занимался только собой, но маленький скромный Паштетик ему совсем не мешал, и поэтому особо он его и не запомнил.

С солдатиками было сложнее, но напрягая память, Карпачев вспомнил, что действительно, когда-то его заказчик, оптовый торговец детскими игрушками, подарил ему почему-то три набора солдатиков. Два Карпачев отдал своим детям, а последний предложил пробегавшему тогда мимо двора Пашке. Подарил и забыл, а малой, видишь ли, запомнил…

Смотря на вспоминающего какую-то лабуду и плачущего в одиночестве Пашку, Карпачев внимательно рассмотрел его и внезапно, присмотревшись к животу мальчишки, увидел довольно большого, размером со сливу слизня, присосавшегося к телу Пашки в районе соединения желудка и кишечника. Слизень был точь-в-точь как у него самого. Он надувался и сдувался, шевеля щупальцами и проникая то глубже в стены кишечника, то выходя из них.

«Господи, дружок, да у тебя рак!» – подумал Карпачев и, подойдя к мальчишке, протянул руку к его животу. Как только он дотронулся до тела Пашки, руку пронзила уже знакомая, безумная боль. Несмотря на сильное желание помочь пришедшему соседу, Александр просто физически, если это можно было применить к его состоянию, не смог продвинуть руку дальше.

«Прости, парень. Видимо, каждому своё».

Подумал и вышел из комнаты.

Дальше началась процедура похорон. Приехал дорогой черный катафалк, такой как в заграничных фильмах. Где его нашли было не понятно, но вид даже улыбнул Карпачева: как лорда хоронят!

Подъехал немного опоздавший Аркадий с огромным букетом роз. Положил к ногам уже уложенного в красивейший гроб Александра, после чего подошел к Маше и, сказав несколько слов, стал возле нее.

Приехал однокурсник Толик.

«Мог бы и часы надеть, которые я подарил» – подумал Александр – «хотя чего он их надевать будет. Может, наоборот, не захотел. Ладно, то такое…»

Прощание было долгим. Приехал батюшка из местной, часто спонсируемой Карпачевым церкви. Сослужил хорошую долгую службу. Речь душевную и правильную сказал. Затем все прощались…

Маша громко и страстно рыдала. Ее не могли оторвать от гроба. Да, в общем, плакали все. Эта процедура была самой болезненной за все время пребывания Карпачова в состоянии смерти.

В этот момент он впервые всерьёз задумался о том, что с ним будет дальше и понял, что бы с ним ни случилось, скоро, вероятнее всего, этих людей он больше не увидит никогда.

Серега на похороны не успел. В тихом разговоре Миши и Семена, первый сказал ему, что в Нью-Йорке что-то произошло и рейсы отложили. Сема скривился и сказал:

– Мог бы и найти выход из ситуации… Ладно…

Отсутствие Сергея Карпачова несколько смутило. Все-таки сын… И где-то в глубине души согласился с Семеном.

Погрузив гроб в катафалк, огромная, даже неожиданно огромная колонна двинулась в сторону местного кладбища. Карпачев зашел через стену катафалка к своему гробу и цинично по отношению к самому себе сел на его закрытую крышку.

Приехав на место захоронения, Карпачев увидел в стороне небольшую группу людей.

– Вчера дед Кондрат с Рябиновки умер. Агроном бывший. Вон, видать, на второй день пришли, – сказал Сева одному из односельчан, – тоже хороший мужик был.

Процедура похорон была не менее плачевной, чем церемония прощания возле дома. Однако она происходила быстрее.

Карпачев вместе со всеми, последним подошел к своему телу. Посмотрел на него и провел по рукам руками.

«Холодные».

Больше никаких мыслей в голову Александра не пришло.

Затем гроб опустили в могилу. Глухо застучали комья земли о деревянную крышку гроба. Очередной плач, и копачи принялись закапывать Карпачева в землю.

Чувство нереальности происходящего заполнило все сознание Александра.

«Что же мне делать дальше? Вот так ходить за всеми? Почему со мной ничего не происходит?»

Но вопросы было задавать некому, и Карпачев поплелся за всеми дальше.

Помины заказали в недалеко расположенном, дорогом загородном ресторане. Людей с кладбища приехало много. Накрыто все было достойно. Фотография Капачева была подобрана со вкусом. Это был снимок, на котором он поднимал вверх статуэтку победителя Дюссельдорфского конкурса строителей. На этот конкурс ему посоветовал поехать Аркадий, и Карпачев целых три недели, без семьи и детей доказывал, что он лучший строитель в Европе, и неожиданно сам для себя победил.

Все много говорили. Хорошо говорили. Душевно.

Карпачев бродил среди столов, слушал, и периодически ему становилось жалко самого себя, и душа наполнялась любовью к окружавшим его при жизни людям.

Но помины подходи к концу, и люди начали потихоньку расходиться.

Карпачев наблюдал за прощаниями, выслушал последние слова людей Маше и Мишке и вышел на улицу.

Чуть в стороне от входа стоял и курил Семен. В тот момент, когда из зала ресторана вышел Аркадий, подвыпивший Сема повернулся к нему и сказал:

– Слышь, Аркаша, подойди-ка сюда.

Аркадий подошел к нему.

– Ну, что гнида, добился своего?

– Ты о чем? – ответил тот.

– А ты не понимаешь? Красавчик! Я же видел вас тогда вместе, когда Саня уезжал за границу. Да и еще пару раз слухи до меня доходили… Получил Машку наконец?

– Что ты несешь?

– Что я несу?! Ты, скотина, шашни с Машкой крутил у Сашки за спиной! Думаешь, я не знал об этом?

– Ну и чего же молчал?– спокойно ответил Аркадий.

– Чего? Ну и сука же ты! Как я мог ему сказать? Это же разбило бы его напрочь. В отличие от тебя, гада, я его берег.

– Завалил бы ты рот, депутатишка-выскочка. Не тебе решать, что да как. Иди, расскажи, если хочешь. Кому только, да и зачем? Молчал раньше, молчи и сейчас.

С этими словами Аркадий развернулся и зашагал к ждавшему его автомобилю.

Карпачев опешил. В голове мысли не складывались воедино.

«Как это? В смысле шашни крутил? Аркадий и Маша? Когда? Почему?»

Но додумать он не успел.

Оставшись один, Семен выкинул окурок и достал телефон, набрав какой-то номер:

– Сергей Сергеевич! Добрый день! Это Фаранчук. Простите, занят был. Я помню про долг. Не волнуйтесь, все скоро будет улажено. «КарпУкрСтрой» скоро станет Вашим, как мы и договаривались. Владелец умер. Все необходимые мероприятия я уже провел. Бухгалтер подготовила все документы, пришлось ей правда заплатить, у нее мать больна… Печать и устав завтра будут у регистратора. Если можно, свою десятипроцентную долю я оставлю. Да? Так можно? Ну, это вообще хорошо! С меня ресторан.

После этого он положил трубку, подошел к вышедшей на крыльцо Маше, обнял ее, пообещал, что любые ее нужды и нужды ее детей будут под его защитой и опекой. Договорился о завтрашнем посещении кладбища на принос «завтрака», после чего сел в автомобиль и уехал.

Карпачев был разбит. Он настолько растерялся и впал в отчаяние, что ничего толком не соображал. Смотреть на Машу прежними глазами он не мог. Хотелось выть и бежать, куда глаза глядят, но ни голос, ни ноги его не слушались.

Не пивший Сева посадил Машу, Мишку, Любу и Пашу в автомобиль уехал из кафе.

Карпачев медленно побрел к своему дому.

«Как же так? Как такое вообще возможно? Я же всю жизнь прожил с этими людьми. Я же любил их. Ценил. Уважал. Да зачем я вообще жил-то тогда? А Катя, Катя-бухгалтер, я же всю жизнь помогал ей, за что она так со мной?»

Добредя до дома, Карпачев подошел к беседке. В ней сидел Миша и по телефону разговаривал с кем-то.

– Серега, зря ты не приехал! Что, совесть замучила? Меня одного бросил разгребать все это? Это тебе же первому деньги понадобились! Мог бы и приехать. Я уже договорился. Покупатель на фирму найден. Правда, дядя Сема явно против будет, он не в курсе еще… Ты же знаешь, как они дружили… Блин, правда, душа рвется, отец в конце как чувствовал, просил фирму не продавать, но твое предложение с отелем на Гоа мне нравится больше. Будем лежать на песочке и деньги зарабатывать. На хрена нам та стройка? Я думаю, что отец против бы не был.

Карпачев уже ничему не удивлялся. Он был поражен настолько, что разум отказывался понимать эти события даже больше, чем факт собственной смерти.

«Да нафига же все это увидел? Зачем мне все это? Зачем?»

Александр развернулся и ушел со двора.

Весь оставшийся день он ходил по поселку. Бездумно. Весь его разум занимали картины из жизни. Совместные вечера и гулянки. Он вспомнил все свои последние просьбы. Вспомнил факты своего отсутствия дома. Вспомнил махинации Семы в бизнес среде Харькова. Вспомнил снежные горки с детьми и их детские причуды. Карпачев от злости кусал губы, но боли не чувствовал. Что-либо изменить он уже был не в состоянии.

Так прошла вся ночь.

Утром окончательно выбившийся из сил Карпачев пришел на свою могилу. Единственное, о чем он сейчас просил, это о том, чтобы покинуть этот мир и больше никогда не вспоминать о том, что тут произошло.

Примерно часам к десяти на могилу приехала Маша с Мишей, Севой и Любой. Чуть позже приехали Семен и Аркадий. Маша положила на свежий холмик какую-то снедь.

– Блин, – сказал Миша, а помните, папа просил вискарь его любимый принести?

– Я и забыла, – грустно ответила Маша.

– У меня такого не водится, – добавил к ее словам Сева.

– Та да, и я забыл, – сказал Семен.

– Ну, я помнил, – продолжил разговор Аркадий,– но мимо магазина ликёрного проезжал, а там с десяти. Если бы ждал, к Вам бы не успел.

Семен с усмешкой взглянул на Аркадия, но промолчал и сказал:

– Ладно, на девять дней привезем. Последняя воля есть последняя воля. Ну что, пойдемте что ли. Царствие ему небесное! Пусть земля ему пухом!

– Спи спокойно, папа!

Каждый еще что-то сказал, кто-то перекрестился, кто-то нет, и пришедшие направились в сторону автомобилей.

Карпачев остался стоять, глядя им вслед…

В этот момент у автомобилей остановился мопед, и к уходящим подбежал Пашка.

– Ой, простите, я опоздал. Ждал, пока магазин откроется. Виски дяди Саши по всему городу искал, нигде не было. Думал уже не ждать, Вы же все равно принесете. Но хотелось как-то от себя. Но магазин открыли, я с продавцом договорился, чтоб не тянул. А Вы что, уже уходите? Как жаль! Простите!

– Да ладно, Паш. Мы решили на девять дней виски принести. Не переживай.

– Ой. Теть Маш, а можно я попрощаюсь пойду?

– Да, Паш, сходи, если хочешь. Мы уже возвращаться не будем. Тяжело очень.

– Да, да конечно! Соболезную еще раз! Дядя Саша хорошим человеком был, настоящим!

Все расселись по автомобилям и уехали.

Паша подошел к могиле. Нежно стер грязные от рук могильщиков следы со свежего креста Карпачова. Достал из кулька бутылку пятнадцатилетнего, непонятно за какие деньги купленного дорогого виски и налил в два стакана. Один он поставил у изголовья креста, второй выпил сам.

– Спасибо Вам за все, дядя Саша. Вы так много для меня сделали… А помните, как мы с вами щуку тянули на реке, Вы тогда еще в воду упали…

Карпачев в тумане мыслей начал вспоминать.

Действительно, в каком-то, черт его знает году назад, когда он только купил дом и познакомился с соседями, еще до пруда, он ездил на рыбалку со своей семьей и семьей Севы. Сева напился еще на берегу. Мишка с Серегой гоняли в войнушки и рыбачить не желали. Женщины убирали и готовили новую еду. Рыбачить с подвыпившим уже Карпачевым вызвался только Пашка. Самому Александру было скучно, и он взял мальчишку с собой. Тогда, по мнению Карпачева, он подцепил на спиннинг самую большую щуку в своей жизни. Но в борьбе с ней, в виду сильного опьянения, не удержался и упал в воду. Щука ушла вместе со спиннингом, а Карпачев, запутавшись в водорослях, в тяжелой рыбацкой одежде начал тонуть. Ну как тонуть, барахтаться. Правда, испугался тогда прилично.

«Блин, а если бы он мне весло тогда, мальцом, не протянул, я и утонуть бы мог, – подумал Карпачев, – я тогда позориться не хотел и историю эту никому и не рассказал. А мальчишка промолчал».

Пашка налил себе вторую рюмку и начал рассказывать ещё какую-то веселую историю из их жизни, которую Карпачев и не помнил вовсе. При этом он достал из кармана мобильник и, зайдя в интернет, включил любимую карпачевскую песню «Битлов».

Александр был ошарашен. Он стоял и с удивлением и первым в жизни внимание смотрел на Пашку.

В этот момент его окутало белое теплое пламя. Карпачев поднял голову и посмотрел вверх. Прямо с неба на него спускался столб света. Карпачев почувствовал, что вес его духовного тела исчезает, и он, как воздушный шарик, сейчас взлетит ввысь. В душе наступала какая-то легкость и отстраненность. Карпачев расслабился.

Он еще раз взглянул на Пашку и внезапно, абсолютно случайно вновь увидел черного слизня, распустившего корни по внутренностям паренька.

Мысль пришла внезапно. Четко. Безоговорочно.

Карпачев напрягся, со всех сил рванулся к парню и резко воткнул руку внутрь тела Пашки.

Боль была ужасающей! От ее влияния у Карпачева помутнело в глазах. Появился гул в ушах, и он начал терять сознание. Но несмотря ни на что, он тянулся дальше к черному, гадкому слизню.

В этот момент, параллельно с болью он почувствовал, что влияние луча ослабело, и тот начинает уходить в небо, оставляя Карпачева на земле. Александр сделал последнее усилие. Настолько последнее, что повторного уже сделать бы не смог и схватил слизня в руку.

На ощупь он был как гнилая картофелина, которую ему приходилось выбрасывать в студенческие годы в колхозе. Гнилая, полужидкая и живая. Карпачев, теряя сознание и силу луча, рванул ее на себя и вытянул из живота Пашки.

Посмотрев на него, Александр увидел, что паренек лежит на боку, явно без сознания, и держится руками за живот.

Карпачев бросил на землю моментально ссохшийся кусок слизня, расслабился и поддался последним усилиям луча поднять его вверх.

– Живи, сынок. Дай Бог тебе счастья! Будь здоров! Это моя Последняя воля! – произнес Карпачев и, подняв глаза в небо, устремился за лучом.