Чувство вины [Олли Маркони] (fb2) читать онлайн

1.

Мы встретились в июле. Не помню, что за год это был, но лето выдалось душным и сухим тогда. Я изнемогал от жажды, старался незаметно облизывать трескающиеся губы высохшим языком, теребя в кармане уже изрядно помятую купюру. Я шел с вокзала, сжимая ручку тяжеленой сумки в левой руке и сумки для ноутбука в правой. В округе не было даже сраного ларька, такого, где маленькую бутылочку воды можно купить втридорога. В округе вообще ничего не было, кроме старых жилых домиков, будто это место из постапокалипсиса. Я шел медленно, едва волоча уставшие ноги, внутренности во мне запекались, словно овощи в глиняном горшочке, и каждая прозрачная тень, от дерева или дома, была настоящим спасением. Кто знает, сколько я бы протянул ещё, если бы моя сестра Вера не вышла меня встречать? Я как раз шел к нам домой, усиленно пытаясь вспомнить дорогу, но последний раз я был здесь так давно, что теперь знакомые когда-то места начали казаться чужими. Бродя по жаре уже битый час, безуспешно вспоминая повороты и названия улиц, я проклинал свой разряженный телефон, дырявую голову и время, которое стерло все мое детство в этом месте, оставив только редкие кадры. Вера, видимо, ждала меня слишком долго и начала волноваться. Заметив мой сгорбленный силуэт в конце улицы, она лениво махнула рукой, все-таки не двигаясь с места и продолжая стоять. Ее присутствие в поле моего зрения дало мне немного сил, чтобы ускориться. Последний рывок, заплетающийся неровный шаг, я жму ее руку и улыбаюсь во все тридцать два, кивая ее приветствию.

– Ты долго. Дорога домой забылась? – спросила она. В голосе ее не было ни заботы, ни жалости, только раздражение и снисходительность.

–Давно здесь не был, совсем из головы вылетело.

– Не башка, а корыто дырявое! Двигай уже, а то я тут вспотела.

Возле калитки мы немного повозились со ржавым замком, с трудом втыкая и вытыкая ключ, а когда вошли ещё минут пять пытались успокоить разбушевавшуюся собаку.

– Совсем дурной стал, подохнет скоро, наверное,– безразлично сказала Вера, пристегивая животное на цепь.

– Если дурной такой, почему свободно по двору шастает?

– Так он только на чужих кидается, со своими ласковый.

Пока мы шли по каменной дорожке к двери дома, я смотрел по сторонам и думал. Слева был куст сирени, которую мы обдирали в детстве, мечтая найти столько пятилистных цветков, чтобы исполнить все свои желания на сто лет вперёд. А желали мы тогда велосипеды, машинки, ролики или карандаши, может, чипсы и конфеты, чего ещё хочется детям. Будь у меня на языке этот цветок сейчас, я бы загадывал совсем другие вещи. Под сиренью была песочница, вот уже много лет пустующая, потому что дети выросли и больше не лепят куличики и не копают ямки. А возле нее беседка, тут мы с Верой обычно играли в королевскую семью, где она была королевой, а я ее слугой. Возражать не было смысла, да и желания. Делать то, что велят – довольно простая стратегия игры. Но сейчас я чужой. Приезжаю в дом, где я вырос, а чувствую себя незваным гостем.

Из дома доносятся голоса.

– Это мои друзья, пришли выпить по пиву, – говорит Вера, заметив мой задумчивый взгляд.

– Ничего, что я к вам присоединюсь? Надо было все-таки заранее тебя предупредить, что я приеду.

– Да, было бы хорошо.

На предыдущий мой вопрос она не ответила, видимо надеясь, что я прочитаю ее недовольство между строк.

Вера легко скинула резиновые шлепки и теперь стояла, притопывая босой ногой, пока я развязывал шнурки на своих кедах.

– Все так же копаешься, черепаха! – недовольно сказала она.

Я молча кивнул, поправляя носки.

Мы вышли в гостиную и три пары заинтересованных глаз уставились прямо на нас.

– Это Мар,– коротко представила меня Вера друзьям, – Мар, это Ева, Макс и Икар.

Никто не предложил мне сесть, рассказать о себе или выпить. Можно было подумать, что эти люди просто не замечали моего присутствия, если бы их пристальные взгляды не прожигали мою кожу, как паяльники. Ребята молчали, изображая глубокую задумчивость, а я разглядывал свои оранжевые носки.

– Ну, как там Лиза? Говорят, она залетела,– вдруг заговорила Вера. Тот, кого она представила Максом, сразу же оживился.

– Так и есть, я сам видел,– закивал он.

– От кого же? – спросила Ева, хотя лицо ее не выражало никакого интереса.

– Да кто ж ее знает, у нее между ног не дырка, а яма здоровущая, – сказал Макс, заставляя Веру хихикнуть.

– К твоему сведению, вагина имеет свойство растягиваться и возвращаться в начальную форму, – это сказала Ева.

– Избавь от подробностей, мне это знать не нужно.

– Ну, если ты решил до конца своих дней не приближаться к женщинам, то и правда не нужно.

– Просто это мерзко. Говорить о вагинах и вещах, которые из них выходят, – лицо Макса скривилось в отвращении.

– Мне тоже мерзко от вещей, которые выходят из твоего рта, но я могу это принять, как должное. Почему у тебя с этим проблемы?

– Давайте без этого дерьма, ребята. Ева, расслабь булки, никто не посягает на твой феминистский авторитет, – встрял в разговор Икар. Голос его был чуть хрипловатый от долгого молчания, он тихо откашлялся.

– Разве плохо, что я не хочу терпеть всякую херню из уст типичного гетеросексуального мужика, который никогда в жизни не слышал о физиологии женщин?

– Оставь это, лучше заткни свой рот бутылкой, – резко ответила Вера, поднимая руку и как бы призывая обе спорящие стороны к миру.

– Да почему все на меня наехали? Разве я это начала?

– Ева…

–Нет, Вера, я же не выпендриваюсь просто так, я хочу что-то изменить, достучаться до вас, неучей! А вам лишь бы сидеть в своей зоне комфорта на жопе ровно и не высовываться.

– А я согласен. Феминизм – это важно, как и сексуальное образование, включающее в себя изучение анатомии разных тел с разным набором гениталий,—сказал я.

–Фу, что ж вас так и тянет на всякие мерзкие темы потрещать?

– Ты, Макс, просто эгоист, сексист и придурок! А ты… Как там тебя зовут? – Ева повернулась ко мне всем корпусом, решив, видимо, что я стою такой чести, раз принял ее сторону.

– Мар.

– Мар… Это сокращение? От какого имени?

– Разве это важно?

– Секретики? Люблю такое. Скрытные люди, обычно, потому и скрытные, что внутри у них что-то страшное.

– Может быть,– я пожал плечами.

– А тебе сколько лет?

– Я на год младше Веры.

– Девятнадцать, значит? Здорово…

–Ева, оставь человека в покое, – Вера подняла голову от телефона и посмотрела на подругу слишком серьезным взглядом.

– Да всё нормально, я не против,– ответил я.

–Смотри, как бы она тебе голову всяким дерьмом не забила, – моя сестра покачала головой.

– Я же не маленький, сам разберусь,– ответил я, краем глаза замечая, как губы Евы расплываются в улыбке.

Мы сидели так где-то час, может, больше. Желудок мой крутило от голода, я изо всех сил пытался сдержать урчание, чтобы избежать неловкости. За разговорами время летело быстро, хоть каждая тема и превращалась в итоге в спор. Конфликты возникали из-за разницы мировоззрений Евы и Макса, а все остальные меняли сторону в зависимости от того, с кем были согласны в конкретном вопросе.

– Вера, – позвал я, когда разговоры сошли на «нет» и молчание затянулось,– А когда мама вернётся?

– Поздно, у нее сегодня полная смена.

– Мне скучно, давайте поиграем? – Ева заерзала на ковре, ожидая только положительных ответов. Я не смотрел на ее лицо прямо, но все равно видел, как в глазах ее пляшут черти.

– Во что? – лицо Макса выражало осторожность и подозрение

– В «правду или действие»? «Я никогда не…»? Бутылочку?

– Никаких бутылочек, людей мало и половина из них – родственники, – возразила Вера.

– Хочу в правду или действие! – оживился Икар.

– Может, начнёшь тогда? – Ева потянулась за пустой бутылкой и протянула другу. – Крути! На кого покажет горлышко, тот и выбирает.

Икар крутанул со всей силы. Мне вдруг показалось, что бутылка вращается целую вечность, так и норовя указать на меня. Но горлышко показало на Еву.

– Правда, – уверенно сказала она.

– Тебе приходилось спать с девушками?

– А все вопросы будут про секс? Потому что я не слишком хочу рассказывать вам какой рукой я дрочу и на каких порносайтах нахожу контент для этого дела.

– Давай без выпендрежа, сама же предложила, ну!

– Ладно. Да, у меня был сексуальный опыт с девушками. Несколько раз. Доволен? Моя очередь.

Ева откинула розовую прядь волос назад, усаживаясь поудобнее, а потом крутанула. Горлышко указало на меня.

– Мар? Правда или действие?

– Правда.

– Что у тебя с ориентацией? Ты по девочкам?

– Ну, я не гетеро,– уклончиво ответил я.

– Гетеро – это кто? – нахмурился Макс. Обилие незнакомых слов его злило.

– Натурал, – шепотом подсказал другу Вера.

–Значит, девушки тебя привлекают? – Ева придвинулась поближе, с любопытством заглядывая мне в глаза.

– Да… – от нее пахло лавандой и пивом.

– Теперь ты крути.

Мама вернулась действительно поздно, друзья Веры давно успели уйти. Мы наскоро прибрались в гостиной, скрывая следы пребывания здесь посторонних людей, и уселись на диван ждать. Когда входная дверь отворилась и мама заметила меня, выражение ее лица сменилось тысячу раз за одну секунду. От мгновенной радости до разочарования.

– Привет, – поздоровался я. – Хотел сделать вам сюрприз.

– Получилось. Ты что, покрасилась?

– Давно ещё, скучно стало просто.

– Синий тебе идёт.

– Спасибо.

Метаморфозы в моей внешности мама ненавидела чуть ли не больше, чем мои речи в защиту всех угнетенных.

– Вы голодны? – спросила она, начиная разбирать пакеты.

– Я – нет, – сказала Вера.

– А я бы не отказался. Что есть?

– Суп куриный, курочка домашняя, жирная. Наваристый вышел суп. Будешь?

– А больше ничего?

– А ты что, теперь ещё и вегетарианка?

– Нет, просто…

– Я купила хлеб, можешь его есть.

– Ну не злись…

– Да что с тобой разговаривать! – Мама махнула на меня рукой и скрылась на кухне.

Мы с Верой остались в гостиной вдвоем.

– Когда тебя нет, она намного спокойнее, – сказала она. Я раздраженно хмыкнул и посмотрел на нее.

– Что б ты знала, я тоже не в восторге от того, что нахожусь здесь.

– Так на кой хрен ты тогда приперлась? Тебе здесь никто не рад!

– Мама просила. Давно еще. Я тут уже больше года не был, Вера. Ты правда ни капельки не скучала?

– По тебе-то? По своей младшей сестре – да, а по этому убожеству, которым ты стала – ни разу. Свали к себе в комнату, не мозоль глаза! – Вера толкнула меня в грудь и вопреки своим словам ушла сама.

Я только слизал с губ остатки горечи после её слов, и сразу же последовал примеру сестры, скрывшись за дверью своей комнаты до глубокой ночи. Было обидно, но я хорошо понимал свою сестру. Раньше мы были очень близки, всем делились друг с другом и всё время проводили вместе, играли, смеялись, гуляли. А потом вдруг выросли. Дороги наши заметно разошлись, когда я впервые заговорил о том, что чувствую. Когда начал коротко стричься, отказался от косметики, влюбился в подругу. Мне очень хотелось рассказать Вере о своей первой любви, каждую деталь, каждое прикосновение и взгляд, но стоило мне назвать женское имя вместо мужского, как в меня полетели оскорбления и угрозы всё рассказать маме. Жить в постоянном страхе, очевидно, почти невыносимо. Я не знал, что будет, если маме станет всё известно. Не знал, в самом ли деле Вера хочет раскрыть меня перед ней. Я тогда ничего не знал, только больше замыкался в себе и меньше разговаривал с посторонними. Такая жизнь похожа на бесконечную готовность к прыжку. Как дикое животное, ощущающее опасность, уже оскалившееся и выпустившее когти. Вот-вот случится что-то ужасное, надо быть наготове, надо разинуть пасть и схлопнуть челюсти, когда чужая голова будет внутри. Постоянная нужна на всех рычать и скалиться, потому что кажется, будто каждый второй человек в твоей жизни – враг. Это жуткий стресс, и я не жалею, что при первой же возможности уехал из города. Но Вера этого не поняла и до сих пор не простила.

А в полтретьего на мой телефон пришло оповещение. Это было сообщение от неизвестного пользователя.

"Привет еще раз. Нашла тебя в друзьях у Веры. Это Ева, если что. Чем занимаешься?"

"Привет. Ничем. А ты?" – ответил я.

"Я тоже. Стало скучно, подумала написать. Ты надолго здесь?"

"На месяц точно. А что?"

"Просто. Не хочешь как-нибудь потусить вдвоем? Я думаю, у нас много общего ;)"

«Ладно»

2.

Бывают такие люди, с которыми всё происходит легко и просто. Никаких тебе страхов, тревожностей, неловкостей или дискомфортов. Разговоры складываются сами собой, секреты открываются без опаски быть осужденным, а тело будто само тянется к чужим рукам за горячей лаской. Можно не заметить, как стал называть этого человека другом, как разболтал ему все свои тайны, а после позволил залезть под футболку, касаясь сначала кожи, а потом – сердца.

С Евой мы выбрались в парк уже на следующий день. Это место было милым, пахло цветами и сладкой ватой, потому что совсем поблизости была площадка с аттракционами и киоск со вкусностями. Мы сошли с каменной дорожки, затерявшись в высоких деревьях, которые, должно быть, растут здесь с самого основания парка, а когда голоса людей и музыка из колонок совсем затихли, наконец-то остановились. Ева залезла в свой сиреневый рюкзак и вытащила оттуда тоненький клетчатый плед. Она встряхнула его, тут же принимаясь аккуратно его раскладывать на траве, а потом, закончив, плюхнулась поверх, вытаскивая непонятно откуда, как какой-то фокусник, баночку вишневой колы. Она сделала несколько глотков, оставляя на краях смазанные следы красной помады.

– Хочешь? – спросила она, заметив, что я пристально смотрю на банку.

– Нет, спасибо.

Ева бросила на меня странный взгляд, но сразу же отвернулась. Сквозь крону дерева, под которым мы расположились, просачивались лучи палящего летнего солнца. Они били тонкими струйками, одна из которых падала Еве на лицо, задевая светлые ресницы и будто делая акцент на брызге рыжих веснушек на её щеках.

– Почему ты захотела встретиться? – спросил я, с трудом отводя взгляд от этого зрелища.

– Ты не похож на свою сестру, ты гораздо интереснее. Она такая ханжа, такая узколобая и вредная, а ты кажешься мне очень открытым и прогрессивным человеком. Я права?

– Пожалуй.

– Расскажи мне, что тебе нравится?

– Например?

– Ну, какой твой любимый цвет? Какую музыку слушаешь? Любимые книги? Чем занимаешься в свободное время?

– Я люблю желтый, – коротко ответил я.

– Хочешь быть человеком-загадкой? Ладно, валяй. Я тоже люблю жёлтый. Видишь, как мы похожи? Я думаю, это судьба. – Она широко улыбнулась.

– Вера сказала, что ты художница.

– Ты спрашивал обо мне?

– Просто любопытство.

– Можно мне тоже полюбопытствовать? Почему ты обращаешься к себе в мужском роде? То есть, это нормально, я принимаю такие вещи, но мне интересно. Прости, что спрашиваю.

– Я понимаю, это может смущать, но ты привыкнешь. Мне так просто комфортнее, что ли, спокойнее. Проще и приятнее быть Маром, чем тем, кем я жил здесь до того, как уехал.

– Еще одна тайна, надо же! Чем больше мы говорим, тем меньше я о тебе узнаю.

– Это не тайна. Просто, здесь было тяжело. Маленький город, маленькие люди, сама понимаешь, – я криво улыбнулся, пожимая плечами.

– С маленькими мозгами, ага. Тебя здесь обижали? – Ева сжала кулаки, будто готовясь прямо сейчас навалять всем, кто посмел меня когда-либо задеть.

– Нет, просто не понимали. Сейчас всё в порядке. Это совсем не важно.

– Я тоже отсюда уеду однажды. Куда-то, где меня будут уважать и воспринимать всерьез, слушать, замечать. Может, даже в другую страну, более прогрессивную и толерантную. Чтобы не смеялись надо мной и не называли дурой. Хотя, может я и правда дура, раз верю в это?

– Нет, конечно. Ты дура, только если думаешь, будто верить в лучшее будущее – глупо. Ничего не мешает тебе выбраться отсюда, не сейчас, но однажды.

– Мне кажется, я уже проебала все шансы и стала слишком взрослой для чудесного спасения. А вообще, какая разница? – она подпрыгнула на месте и снова залезла в рюкзак. На этот раз оттуда она достала пачку желтых M&M.

– Большая разница! Не отмахивайся от своих мечт, это очень важно. Я верю, что у каждого человека в этом мире есть своя миссия, у кого-то глобальна, у кого-то совсем маленькая, но главное, что никто не находится здесь зря. Тем более такие как ты. Если ты художница, это уже делает тебя особенной, ведь у тебя есть дар создавать прекрасное. Значит, ты уже живешь не зря! – Ева посмотрела на меня смущенно и опустила глаза.

– Думаешь, у меня есть будущее? – спросила она.

– Большое и прекрасное, – кивнул я.

И когда сквозь листья над нашими головами стали просачиваться уже розовые лучики, означающие, что день подходит к концу, Ева взяла меня за руку. Её веснушчатые щеки слегка покраснели, реснички задрожали, а красные губы растянулись в смущенной улыбке. Она неуверенно переплела наши пальцы.

– Думаю, нам нужно сходить куда-нибудь и перекусить, – тихо сказал я.

– Да. Как насчет моего дома? – так же тихо ответила она.

– Если обещаешь сделать мне чай. Я люблю черный, с двумя ложками сахара.

– Обещаю.

Дом Евы оказался большим двухэтажным зданием с белым заборчиком и первоклассным ремонтом. Во дворе не было ни клумб, ни грядок, только аккуратные декоративные деревья и брусчатка. Еще здесь стояла деревянная беседка, в которой, вероятно, было бы очень классно с утра пить чай, почитывая, скажем, Тургенева, и слушая пение птиц. Мое внимание привлекли красивые качели с розовыми подушками на сидении, которые делали этот двор еще больше похожим на картинку из какого-то журнала. В общем и целом, всё выглядело мило, хоть и чересчур вылизано, словно всё было сделано для удобства хозяев, а хозяева предпочитали совместному досугу на свежем воздухе, раздельное времяпровождение внутри дома. К слову, внутри всё было так же идеально, как снаружи. Чистые коридоры, паркет на полу, на стенах картины, не дорогущие, конечно, но довольно симпатичные, и не единой семейной фотографии. Я с любопытством заглядывал в щели не до конца закрытых дверей, когда мы шли мимо. Там я видел то убранную большую кровать, с плотным покрывалом, то просторный кабинет с массивным деревянным столом и строгой, одноцветной библиотекой. Но когда мы добрались до комнаты Евы, и она пригласила меня войти, впечатление бездушности дома мгновенно испарилось. Её комната, в отличии от всего, что я увидел ранее, была, конечно, такой же аккуратной и элегантной, но обои здесь дырявили кнопки, держащие плакаты и рисунки, рабочий стол был завален красками, карандашами и смятыми бумажками, а на полу, прямо на мягком белом коврике, валялись розовые носки с единорогами. Ева заметила мой взгляд и немного смутилась.

–Тут небольшой бардак, извини. Я бы сказала, что обычно здесь чище, но это ложь. Я люблю устраивать бардак, – она пожала плечами. – Пойду, поставлю чайник, посиди пока здесь. Можешь осмотреться.

Ева вышла, а я сел на край кровати и уставился в стену. Конечно, эту комнату хотелось разглядеть получше, хотя бы потому что здесь было много фотографий и рисунков, но я вдруг почувствовал, что внутри меня что-то горит и дым этого чего-то застилает мне глаза. Я думал о том, что на этой самой кровати лежала Ева. Она, наверное, была в какой-то шелковой пижаме, может, в коротких шортах или вообще в ночнушке. Есть ли веснушки на остальное её теле? На плечах, груди или ногах? Она, наверное, выглядит крайне мило спросонья, с припухшими голубыми глазами и сонными пылинками на ресницах. Вылезая из кровати, она надевает тапочки или идет в ванную босиком? Я заглянул под кровать, проверяя пространство под нею на наличие тапочек, но там было пусто. «Значит, ходит босая,» – подумал я.

Вскоре, Ева вернулась с железным подносом, на котором стояли две одинаковые кружки, вазочка с печеньем и блюдце для использованных чайных пакетиков. Она улыбнулась, ставя свою ношу на стол, и протянула мне кружку.

– Черный, два сахара, как ты и просил.

– Спасибо, – я принял у неё из рук чай и сделал маленький глоток. Напиток пах цитрусом.

– Ну, как тебе моя комната? – Ева села рядом со мной.

– Очень милая. Столько всего, плакаты, рисунки, фотки, как в настоящем музее.

– Хочу, чтобы здесь было уютно.

– По—моему, у тебя хорошо получается.

– Иногда мне кажется, что это как-то по-детски. Все-таки, мне уже далеко не двенадцать, а до сих пор страдаю херней и обклеиваю обои картинками. Мама говорит, что мне нужно повзрослеть.

– Это всё глупости. Взрослость не определяет количество картинок у тебя на стене.

– Я-то с тобой согласна, но мама… А вообще, что она понимает? Ей было двадцать, когда она родила, для неё обзавестись ребенком и мужем – значит стать взрослым человеком. Она и меня постоянно клюёт на этот счет, мол, когда уже замуж? А я не знаю, как ей сказать, что если свяжу себя узами брака, то только с женщиной.

– Так ли важно ей вообще говорить? – я отхлебнул еще чаю, а Ева повернулась ко мне лицом и пристально посмотрела в глаза.

– А ты своей говорил?

– Нет. Незачем ей знать.

– Но разве не хочется поделиться с мамой, что кто-то проявил к тебе интерес, или что ты к кому-то, ну, знаешь…

–Хочется. Раньше, когда всё было проще, в школе, класса так до седьмого, я ей рассказывал. О мальчиках, которые мне нравились, и которым я нравился. Это было мило. Потом я вырос. Первые поцелуи, первые отношения, и когда это девушки – ей не расскажешь, а когда парни – она неправильно поймет.

–Почему неправильно?

– Для неё всё просто: есть мальчик и девочка. Мальчик с девочкой – нормально, а всё остальное – противоестественно. Но у меня-то всё иначе. Даже если я с парнями, я не становлюсь гетеросексуальным, не становлюсь девочкой. И если честно, иногда я стыжусь этого. Ну, своих отношений с парнями. Как будто это отнимает у меня моё право быть квиром.

– Я понимаю, кажется. Это грустно. Может, ты и прав. Может не стоит рассказывать ей никогда, что замуж я не собираюсь и если заведу детей, то не в этой стране, потому что рожать не хочу и жить с каким-то тупым сексистом тоже. – Ева нахмурилась, но глаза у неё были влажными.

– Я не настаиваю, у каждого свой путь, но, мне кажется, так будет лучше. Безопаснее и спокойнее.

– Наверное.

Я заметил, как по её щеке покатилась прозрачная слезка, но она быстро смахнула её рукой. Замерев на секунду, будто раздумывая над чем-то, она вдруг резко сорвалась с места и обняла меня. Прижалась всем телом, уткнулась носом мне в шею и тепло задышала. Я обвил руками её талию, не выпуская из рук чай.

– Так, – она отстранилась. – Давай-ка это уберем, – выхватила у меня из рук кружку и поставила на пол.

Мы снова обнялись и просидели так долго. Ева пахла сладко и мягко, какими-то духами, может, шампунем, кремом или косметикой. Я не стал разбираться. Двигаться не хотелось, говорить что-то тоже, но это мне, а Ева была другого мнения. Она опять разомкнула объятья, только на этот раз заменяя их чем-то более приятным.

Мне уже приходилось целовать с девушками, и я не стану врать, что этот поцелуй был каким-то особенным. Да, её губы были сладкими и влажными, ощущать её язык у себя во рту было хорошо, но это не было чем-то выдающимся. Однако, её запах, тепло её ладоней под моей одеждой, её тихие стоны – всё это действительно пьянило и сносило крышу. Может, именно это умение вводить людей в транс одним своим присутствием и делало Еву не такой, как все? В любом случае, именно эта конкретная девушка смогла перевернуть то лето с ног на голову, вывести меня из душевного равновесия, а это мало кому удавалось прежде.

Я помню, какими мягкими и жаркими были её груди, как часто она дышала и как смущалась, когда мои руки достигали случайно края её трусов. Помню горьковатый вкус её кожи, бледной и теплой, покрытой мелкими светлыми волосками, которые даже не заметны, если не пытаться поймать их губами, что я и делал. Ева была не из робкого десятка и быстро входила во вкус, когда дело касалось ласк. Она казалась одновременно и уверенной, и взволнованной, сама терлась об меня, и сама же краснела, когда я отвечал.

Когда мы устали трогать друг друга и целоваться, когда появилось навязчивое ощущение, что мне пора домой, мы лежали на кровати почти голые и смотрели в потолок. Наши ноги переплетались друг с другом, губы пульсировали и наливались красным. Я тяжело вздохнул и поднялся.

– Мне нужно идти, – сказал я, поднимая с пола одежду.

– Увидимся завтра? – спросила Ева, пристально наблюдая за тем, как я натягиваю джинсы.

– Посмотрим.

– Напишешь, когда будешь дома?

– Конечно.

Я застегнул последнюю пуговицу на рубашке, попрощался с Евой и направился к выходу, опасаясь, как бы моя дерьмовая память не подвела меня сейчас и я не заблудился. Обстановка уже не казалась мне знакомой, хоть я и видел это всё несколько часов назад, поэтому я отключил разум и поставил себя на автопилот, бездумно двигая ногами. Дом не был таким уж огромным, не отличался особо запутанной планировкой и коридорами-лабиринтами, но я именно тот тип людей, который может потеряться в трех соснах, запаниковать и умереть. Однако, не в этот раз. Я вижу заветную дверь и только когда поворачиваю ручку, оказываясь на улице, облегченно выдыхаю. На лице моем расплывается глупая улыбка, в голове только кадры, прожитые буквально минуты назад, а тело всё еще чувствует фантомные прикосновения, вызывающие то дурацкое чувство, которое называют «бабочками». Я покидаю двор Евы, тихо прикрыв ворота, и, отойдя на приличное расстояние, начинаю попытки вытащить из кармана узких джинс пачку сигарет.

Когда я закуриваю, всегда сначала оглядываюсь по сторонам, чтобы убедиться в отсутствии наблюдателей— это старая привычка из тех времен, когда мне было шестнадцать и я боялся, что мама узнает о том, что я курю. Сейчас ничего не мешает мне делать это открыто, но я до сих пор нервно озираюсь, присматриваюсь к лицам прохожих и стараюсь быть максимально незаметным. Где-то внутри есть что-то похожее на чувство вины за свою жизнь, в которой я начал курить, пить, бить татуировки и ругаться матом. Но одновременно есть дрожащее понимание того, что ничего криминального я не делаю, правда, услышать его бывает очень сложно. Винить себя – это тоже привычка и тоже старая. Когда люди вкладывают в тебя кучу ресурсов и всю свою веру, всегда остается чувство, будто ты что-то им должен. И когда твои собственные представления о «хорошем человеке», которым они хотят тебя видеть, не оправдываются— это расстраивает. Вот ты вроде бы счастливый и попускаешь с друзьями по бутылочке пива, но как же тебе стыдно за эти минуты счастья. Впрочем, одновременно радоваться и грустить я привык уже давно.

Домой я вернулся в состоянии выжатости и удовлетворения. Украл на кухне пять кем-то сравненных пельменей и яблоко, закрылся в своей старой комнате, стараясь не привлекать внимания, и надолго залип, глядя в стену и размышляя о произошедшем.

3.

Я не большой фанат хождения по гостям и, если честно, моя нелюбовь к этому делу идёт прямиком из детства. В начальной школе ко мне часто приходили друзья, мы тусовались, играли и кушали бутерброды, но когда я стал старше, это почему-то перестало радовать. Я в основном сидел дома один, занимаясь всякими творческими штуками, и моя комната превратилась в мою пещеру одиночества. Всегда становилось как-то тревожно, если кто-то нарушал мой покой, будто он вторгался в мою голову и мешал размышлять. Казалось, что дискомфортно не только мне, что гости мешают родителям, соседям и самим себе. Страх быть слишком громкими, или случайно матюкнуться, или сделать ещё чего нехорошее, вызвав неприятные последствия. Поэтому я решил, что будет проще вообще никого не звать и самому не ходить, ведь другие тоже так это чувствуют, да? Только когда я съехал и мой новый дом действительно стал моим, с моими правилами и границами, я начал звать друзей и сам охотно тусовался у них. Но здесь всё вернулось обратно, я чувствовал себя загнанным зверьком и боялся сделать лишнее движение.

Я позвонил в звонок, но никто мне не открыл, поэтому я сам справился с замком на калитке и оказался в маленьком дворе. Дом Икара сильно отличался от места, где жила Ева. Тут были только грядки и строительный мусор, разобранный сарай, находящийся на стадии строительства, и маленькая деревянная будка со старой молчаливой дворнягой внутри. Я подошёл к дверям дома и постучал. Сначала показалось, что и этот мой жест проигнорируют, но вдруг изнутри раздались шаги и на пороге возник загорелый мужчина с голым торсом, явив миру свою волосатую грудь.

–Ты ещё кто? – грубо спросил он, почесывая бороду.

–Я друг Икара.

–А, он говорил, да. Я думал, придет эта его вертихвостка, как там ее…

–Ева?

–Да, она. Дурная совсем эта девка. Ну, чё встал-то? Проходи. Он вон там, в комнате, – мужчина махнул рукой в сторону, и я сразу же двинулся в указанном направлении.

Я снова остался стучать в очередную дверь, но, отчётливо слыша громкую музыку, я понял, что и в этот раз мне не откроют. Пришлось снова брать инициативу в свои руки. Я потянул ручку и осторожно заглянул внутрь.

–Эй? – позвал я.

Икар сидел за небольшим деревянным столом в наушниках и что-то внимательно смотрел в своем телефоне. Кажется, происходящее на экране было чем-то секретным, раз он включил громкую музыку для отвода глаз. Чтобы не нарушать его личных границ, я подошел к нему со спины, отвернувшись в сторону, и осторожно потрогал его за плечо. Хоть я и старался быть максимально аккуратным и заметным, чтобы его не напугать, он все равно подпрыгнул на месте и едва ли не выронил телефон на пол.

– Мар! – крикнул он, выдергивая наушники.

– Привет. Прости, что вошел, но я стучал в дверь, а ты не ответил.

– Да ничего. Извини, я тут музыку слушал и всё такое, – парень опустил глаза и смущенно улыбнулся.

– Всё нормально. Я вообще на минуту заскочил, Ева попросила забрать у тебя её сумку и еще спросить кое-что.

– Что?

– Ты не подумай, я не навязываюсь, и если вы хотели провести время старой компанией, то я пойму, но Ева попросила спросить тебя, не будешь ли ты против, если я поеду с вами? – всё это я выпалил почти на одном дыхании, поэтому Икару понадобилось несколько секунд молчания, чтобы осознать услышанное, а потом он широко улыбнулся.

– Блин, конечно, Мар! Я буду очень рад затусить с тобой, что за вопросы? Сейчас схожу за сумкой, подожди здесь.

Икар скрылся за дверью, а я опять остался в чужой комнате один. У меня было три минуты, чтобы оглядеться и понять, с кем я имею дело, что Икар за человек и чем он увлекается, использовать дедукцию очень полезно, временами. Возможно, будь я тогда чуточку внимательнее, и в том случае, и в случае с Евой, многих неприятных моментов в будущем можно было бы избежать. К сожалению, внимательностью я не отличаюсь, и вместо быстрого анализа чужой комнаты, я неожиданно увлекся разглядыванием деревянной фигурки ящерицы. В ней не было ничего особенного, как и ничего красивого, но она напоминала мне о нашей семейной поездке в Санкт-Петербург, в далеком-далеком году, когда я еще не успел стать чужим для своих родных. Кажется, мы покупали на вокзале нечто подобное, на память, будто такие вещи действительно забываются. Это было весело и всё казалось таким необычным и новым, тем более, если сравнивать большой и прекрасный Питер с маленьким и серым городком, в котором мы тогда жили, и в котором моя семья живет до сих пор. Как и эта фигурка, наша по-прежнему стоит где-то в доме, храня воспоминания о той поездке и, вероятно, так же скучая по Невскому.

– Мар? – неожиданно голос Икара вырвал меня из лиричных дум. – Вот, держи.

Он протянул мне цветастую сумку.

–Да, спасибо.

– На что ты так засмотрелся?

– Да, ерунда. Прикольная фигурка ящерицы, – Икар улыбнулся.

– Папа купил её в Питере, когда ездил туда по работе.

После этих слов я тоже не смог сдержать улыбки.

– Ладно, мне нужно занести сумку Еве и вернуться домой, чтобы тоже собраться. Увидимся вечером?

– Я заеду за вами.

И в пять часов вечера я уже был возле дома моей новой подруги с набитым рюкзаком. Мы терпеливо ждали Икара, который, как оказалось, очень часто опаздывал из-за своего отца, в последний момент заставляющего его с чем-то срочно помочь. И пока Ева развлекала себя длинными эмоциональными монологами, я по крупицам её рассказов собирал картину происходящего в этой компании. Например, я выяснил, что Еве никогда не нравились Вера и Макс.

– И как ты оказалась в их компании? – спросил я, когда моя подруга наконец-то дала мне вставить слово.

–Ну, в то время мне было не с кем тусоваться, так что я всюду ходила за Максом и как-то оказалась в компании его друзей.

– А Макса-то ты откуда знаешь?

– О, а ты не в курсе? Он мой брат. Мы двойняшки.

– Серьезно? Никогда бы не подумал. – Ева пожала плечами.

– Мы не слишком похожи, никто не верит, что мы родственники.

–А Икар тебе тоже не нравится?

– Нет, он отличный парень. Мой лучший друг. Даже, наверное, мой единственный друг, если так подумать. Иногда он, конечно, ведет себя, как полный придурок, но большую часть времени он – душка. Знаешь, он первый парень на моей памяти, который понимает концепцию феминизма. То есть, он вообще никогда не смеялся над идеями, которые я поддерживаю. А еще он не гомофоб.

– Правда?

– Да. Я только ему рассказала, что бисексуальна. Он воспринял это очень спокойно и сказал, что это ничего не изменит.

– Икар хороший друг.

– Просто прекрасный. Я бы хотела, чтобы ты узнал его поближе, вы точно подружитесь.

– Ну, я ведь сегодня был у него дома и, знаешь, он вроде как был рад меня видеть. Думаю, я ему нравлюсь.

– Ну ты ведь такой сладкий пирожочек, Мар! Конечно, ты ему нравишься!

– Наверное. Он мне тоже нравится.

Разговор сошел на «нет». Ева уставилась в свой телефон, а я опустил глаза в землю и снова мысли куда-то потащили меня, в мир тревог и подвохов. Мы ехали на пляж, а значит придется купаться, а значит… Я знал, что Ева не из тех людей, кто станет смеяться надо мной или осуждать, когда заметит мои ляшки, украшенные полосочками бледных шрамов – напоминаниями о прошлом, в котором каждое утро было похоже на пытку. Шрамы меня не беспокоили совсем, ведь нет ничего постыдного в том, чтобы открыто говорить о своем ментальном состоянии. Да, бывали тяжелые дни, недели, месяцы, но я всё еще здесь и раны мои заживают, значит, я, более-менее, в порядке. Это уже повод для гордости.

Вскоре Икар наконец-то приехал. Мы погрузили вещи в багажник, уселись в машину и поехали, слушая громкую музыку, прямо в колонках, и периодически открывая окна, чтобы покурить. Я смотрел на проносящиеся мимо пейзажи, слушал знакомые песни и не мог перестать улыбаться, думая о том, что сижу сейчас с двумя такими хорошими людьми, которых мне посчастливилось встретить. Знаете это щемящее чувство нежности, когда ты находишься так близко к заполняющему тебя счастью? Это, когда чувствуешь себя псом в машине и еле сдерживаешься, чтобы не высунуть голову в окно, пытаясь поймать ветер зубами. А впрочем… Я открываю окно до конца и вылезаю наружу.

– Мар! – сквозь смех кричит Икар. – Ты что делаешь?

Я не отвечаю, зажмуриваясь от солнца и ветра, просто чувствую, как легко и светло на душе.

Через полчаса мы уже были на пляже. Вообще-то, это трудно назвать пляжем, так, песок и грязная речка. Я сразу же выскочил наружу, по пути сбрасывая с ног кеды, подбежал к воде и стоял так босиком на теплом мокром песке, смотрел, как солнце медленно исчезает за горизонтом, пока Ева стелила плед, а Икар вытаскивал из багажника своей машины стеклянные бутылки, совсем не похожие на колу.

– Разве мы собирались пить? – спросил я, услышав позади звон.

– Лично я – нет, водитель должен быть трезвым. Но вы двое просто обязаны. Если, конечно, у тебя нет каких-то проблем со здоровьем или твердых убеждений на этот счет. Я не хочу тебя принуждать, – забота Икара ужасно меня умилила, и я обернулся, чтобы улыбнуться ему. Он как раз закончил с разгрузкой и шел ко мне.

– Нет, все в порядке. Я с радостью выпью чего-нибудь. Алкоголь помогает мне расслабиться.

– Расслабиться? Значит сейчас тебя что-то напрягает? – Икар подошел совсем близко, его плечо почти касалось моего. Он достал из кармана пачку Мальборо и предложил мне. Я взял одну. Мы прикурили.

– Не конкретно сейчас, но вообще – да. Этот город такой маленький, я очень давно здесь не был. С тех пор, как я переехал, моя жизнь стала более открытой. Понимаешь? А здесь все знакомые, плюс моя мама, мне сложно не оглядываться постоянно и не думать, что за мной следят.

–Но здесь точно никого нет кроме нас, не переживай. Можешь пить, курить, ругаться матом и быть настолько плохим, насколько тебе вздумается, – он улыбнулся, похлопав меня по плечу. Я засмеялся.

– Это круто.

– Так что у вас с Евой? – вдруг спросил он.

– О чем ты?

– Ну, она вроде как говорила, еще в первый день, когда ты приехал, что запала на тебя. А потом растрепала, что вы целовались и всё в таком духе, она вообще в таких делах жуткое трепло. В основном она говорит, какой ты классный, но это я и сам вижу, а вот всё остальное…

– Разве это так важно? Мы просто хорошо проводим время.

–Обычно неопределенность в таких вещах плохо заканчивается.

– Ну, мы не в каком-то подростковом сериале, так что обойдемся без драм. Я сторонник идеи о том, что лучше сразу четко озвучивать свои чувства и желания, словами через рот, понимаешь? Если нужно будет что-то прояснить, мы с Евой просто поговорим, а пока оставим всё, как есть.– Икар посмотрел на меня очень внимательно, а потом хмыкнул.

– Надеюсь, Ева того же мнения.

Мы докурили и бессовестно закопали окурки в песок. Ева уже развалилась на пледе, спрятав закрытые глаза под круглыми солнечными очками.

– Ева? Только не говори, что ты заснула! – крикнул Икар, подходя к подруге и легонько толкая её ногой. Ева не ответила.

–Она реально спит?

– Ну что за дура, господи. Всегда так. Стоит ей принять горизонтальное положение, как она отрубается. Не надо было её одну оставлять, как чувствовал!

–Разбудим её?

– Рискни.

– Просто оставим её здесь? Мы вроде тусоваться собирались.

– Открывай бухло и давай начнем, проснется – присоединится.

Мы сели на краю пледа, приступая к напиткам.

– Слушай, – неожиданно тихо позвал он.

– Да?

– Я просто хотел спросить тебя, ты ведь должен в этом разбираться… Как ты это делаешь? Ну, ярко красишься и одеваешься, открыто говоришь о себе, не думаешь постоянно, что о тебе люди скажут, просто живешь, как хочешь? Я никому никогда не говорил, даже Еве, но я всегда хотел попробовать каково это…

– Что?

– Не знаю, самовыражаться? Я боюсь даже футболку цветную надеть, что уж говорить о чем-то большем, – Икар прикусил губу.

– Но ты ведь уже взрослый, что сложного в том, чтобы самовыражаться?

– Я живу с отцом. Ты съехал от предков, ты можешь себе позволить всё, что угодно, а я… Если я сделаю что-то не так, если пойдут какие-то слухи, папа мне башку снесет как нефиг делать.

– Ну, не драматизируй.

Икар нахмурился и серьезно посмотрел на меня.

– Раньше я дружил с одним парнем из школы, нам тогда лет по пятнадцать было, мы прям скорешились очень сильно, вместе гуляли. А потом стали ходить слухи, что он, ну, гей? Когда мой папа узнал об этом, то запретил к нему даже подходить. Сказал, что это заразно, что люди будут думать, что я тоже педик. Он и про Еву так говорил, ты, наверное, уже понял, что она скрываться не любит, всё напоказ, но я тогда уже взрослый был и мне стало уже как-то странно запрещать общаться с друзьями, да?

– Я понимаю, правда…– начал было я, но Икар резко перебил.

– Нет, Мар, слушай, тот парень даже не был геем. Просто не похож был на остальных пацанов, волосы длинные, одежда в обтяжку, вот и всё. А знаешь, где он сейчас? А вот неизвестно, он переехал, когда на него напали ночью. Отпинали его и бросили в крови лежать. Самое смешное, что когда его родители написали заявление в ментовку, там ничего не стали делать. Этих мудаков так и не нашли, но я знаю, кто это был, Мар. Это был мой папа. Он и его друзья. Я слышал, как они говорили.

– Это ужасно, но ты ведь большой мальчик, сколько можно жить в страхе? Я сейчас скажу одну вещь, только не думай, что я какой-то религиозный фанатик или типа того, но у нас есть только одна жизнь, наполненная конкретным смыслом. Все существуют для чего-то, и ты не должен бояться неизвестности. Всё предрешено. Не случится ничего, чего не должно было бы случиться. Ты понимаешь? Просто делай, что должен.

–Всё ведь не так просто, Мар…

– Нет, всё очень просто, Икар! Перестань загоняться, возьми себя в руки и двигайся в том направлении, в котором хочешь. Уезжай из этого города, если нужно, меняй имя или документы, сжигай мосты и не оглядывайся!

– Это очень детский взгляд на мир. А как же последствия?

– А как же счастье? Какой смысл столько лет есть, пить, дышать, если ты не счастлив? Ведь однажды ты умрешь, просто возьмешь и исчезнешь, а что после тебя останется? Зачем это всё тогда, если…

– Всё не сводится только к хотелкам! Существуют обязательства, существует слово «надо». Нельзя просто наслаждаться жизнью и плевать на других людей, это эгоизм!

Икар резко замолчал. Я тоже не нашелся что ответить, поэтому просто сделал глоток пива и уставился на носки своих кроссовок.

– Но я бы хотел, чтобы можно было, – вдруг тихо произнес он. Я только легонько кивнул.

Темнело. Ева всё еще дремала позади нас, ветер трепал её волосы, которые пахли персиком, а я дышал так глубоко, как только позволяли лёгкие.

– Ты правда удивительный человек, Мар, – сказал Икар шепотом, но даже этот шепот звучал как гром в этой затянувшейся тишине.

– Ты тоже удивительный, Икар, – ответил я.

– Нет, это не так.

– Конечно, так. Я всегда прав. Такие вещи я замечаю издалека, поверь мне. Просто ты еще не раскрылся. Тебе нужно время.

Икар хотел что-то ответить, но сзади послышалась возня.

– Я что, уснула? Почему вы меня не разбудили? – хриплым голосом сказал Ева, зевая.

Икар вздрогнул, проглатывая слова, и тут же опустил голову.

–Ты так сладко спала. К том уже, Икар сказал, что будить тебя может быть опасно. – Ответил я.

–И всё же стоило попробовать. Ладно, чего уж. Дадите выпить?

– Я принесу! – Икар резко вскочил, в два шага оказавшись возле машины, где стояли бутылки.

– Вы поладили? – Спросила Ева, присаживаясь рядом со мной.

– Да. Икар правда очень хороший. Мы поговорили по душам.

– Я рада, что вы нашли общий язык. Обычно Икар не особо разговорчивый. Он ужасно стеснительный и долго открывается перед новыми людьми, но ты быстро его расколол.

– Наверное, дело в моем природном обаянии.

– Точно-точно!

Икар вернулся с напитком для Евы и сел на прежнее место. Лицо его выглядело таким печальным, что сердце мое болезненно сжалось.

– Ты в порядке? – спросил я, хотя было очевидно, что честного ответа я не услышу.

– Да, всё круто, –ответил Икар.

– Может, поиграем? – Ева снова заерзала в нетерпении, ей, видимо, очень нравились игры.

– Опять? Я не хочу играть с тобой, Ева. Ты вечно всё делаешь каким-то пошлым, – возмутился Икар.

– В прошлый раз это ты начал с вопросов про секс!

– Тише, давайте просто найдем компромисс, – я сидел между ними двумя, словно сам и был этим компромиссом.

– И во что нам тогда играть? В города? – Ева нахмурилась и скрестила руки на груди.

– А если я подогрею твой интерес? Кто назовет больше всего городов, тот загадывает желание тому, кто назовет меньше всех, – предложил я. Икар закатил глаза.

– Да она в географии разбирается, как я в ядерной физике. А я гуманитарий, между прочим, – сказал он.

– А вот и неправда! Я согласна, давай играть!

– Хорошо. Икар, начнешь?

– Опять я? Ладно… Краснодар?

– Теперь я. Ростов. Ева?

– Волгоград!

– Донецк.

И так далее, и тому подобное. Жалко, что мы не ставили деньги, потому что игра выдалась действительно жаркой. Ева была на высоте, может, дело в алкоголе или еще в чем, но она, как ни ругался Икар, всё равно выиграла.

– Так, а кто у нас продул? – Смеясь спросила она, потирая руки. – Мар, ты готов исполнить мою волю?

– Валяй, – уверенно кивнул я.

– Душа моя жаждет гейства! Хочу, чтобы ты поцеловал Икара!

– Ты совсем что ли? Меня спросить не хочешь? – Возмутился парень, предательски краснея.

– Фактически, ты тоже проиграл, так что в какой-то мере тоже должен плясать под мою дудку. Ну, давай, тебе сложно что ли? Посмотри, какой Мар милашка. Разве тебе не хочется чмокнуть его в эти мягкие губки? – Ева была изрядно пьяна и взволнованна, но я был трезвее и мог заметить, как глаза Икара испуганно бегают из стороны в сторону.

– Ладно… – сказал он на выдохе, неловко пододвигаясь. – Так, ты не против, Мар?

– Желание победителя— закон, – пожал я плечами.

Икар уставился на меня не мигая, не решаясь даже сделать вдох. Я собрал всю решительность, чтобы взять дело в свои руки и притянул его ближе. Он не пах лавандой, только немножечко потом и очень сильно сигаретами, а еще приятным дезодорантом и шампунем. Я приблизился и коснулся губами его губ. Сладко. Мокро. Он нерешительно шевельнулся, как бы спрашивая разрешения, чтобы углубить поцелуй. На фоне радостно пищала Ева, требуя больше огня. Я пустил в ход язык. Целоваться с парнем, по сути, то же самое, что целоваться с девушкой. Разве что, иногда в первом случае лицо колет щетина, да и запахи отличаются. Но целовать Икара всё равно было не так, как целовать любого другого парня. Это был не просто рот, который выполнял определенный порядок действий, это был живой человек, который до дрожи боялся того, что сидит внутри него. Это были робкие движения, рваные вздохи, трясущиеся пальцы на моей шее и мокрые ладошки. Очаровательно напуганный Икар, совершенно забывший о Еве, которая уже давно перестала издавать звуки и молча смотрела на нас.

– Может, хватит уже? – раздраженно спросила она. Икар вздрогнул и мгновенно отпрянул.

– Простите, я просто потерялся.

– Ты целовался раньше? – спросил я.

– Вообще-то нет, не довелось. Обычно я в отношениях не заходил дальше держаний за ручку.

– Боже, ты такой милашка, Икар! – лицо Евы озарила широкая улыбка и она рассмеялась. Мы с Икаром облегченно выдохнули.

– Ну, это была странная игра в города, но я совру, если скажу, что мне не понравилось, – сказал я, поднимаясь. Ева встала следом.

– Думаю, нам пора. Сколько сейчас времени?

Мы начали собираться. Ева залезла на переднее сидение машины и сосредоточенно выбирала музыку, пока мы с Икаром укладывали пустые бутылки в багажник.

– Нужно не забыть выбросить их по дороге, когда будем проезжать мимо мусорных баков, – сказал я.

– Да, надо бы, – ответил Икар, а потом добавил,– Мар?

– Чего?

– Тебе понравилось?

– Что?

– Целовать меня. Тебе понравилось?

Я коротко кивнул. Икар робко улыбнулся, легонько прикоснувшись плечом к моему плечу, а потом мы сели в машину.

Дорога домой казалась длиннее, чем дорога на пляж. Ева перелистовала песни, даже не дослушав до конца первого куплета, а мы с Икаром переглядывались через зеркало. В общем и целом, это было довольно неловко и напряженно, за весь путь мы не обронили ни слова, а когда пришло время прощаться, просто сказали друг другу «пока».

Я вошел в дом, чувствуя, как с каждым шагом силы покидают меня. Разулся, не развязав шнурки, по пути стянул с себя футболку и топ, упал на кровать прямо в джинсах и почти успел заснуть, когда телефон завибрировал. Я тяжело вздохнул, открывая сообщение.

«Прости, это Икар. Я стою у твоего дома, ты можешь спуститься, пожалуйста?»

«В чем дело?»– спросил я, не имея ни малейшего желания покидать теплую кровать.

«Мне правда жаль, но это важно. Просто спустись. Мар. Пожалуйста»

Я снова вздохнул. Натянул футболку прямо на ходу, осторожно открыл дверь и сразу же заметил сгорбленный силуэт за забором.

– Икар, – позвал я. Он вздрогнул и тут же подскочил ко мне.

– О, ты правда спустился!

– Ты же сказал, что это важно. Что случилось? Мы же виделись буквально минут двадцать назад.

– Это глупо, на самом деле, прости. Я так выдохся сегодня, что сил вообще нет, но мне нужно было убедиться, что всё нормально, – Икар нервно потер свою шею, отводя взгляд.

– Что нормально? У меня голова сейчас совсем не соображает, ты можешь по-человечески объяснить?

– Ну, с нами. С тобой и мной. Хотел убедиться, что ты меня не презираешь.

– Икар, серьезно? С чего мне тебя презирать?

– Просто всё так странно закончилось, ты как будто обиделся или расстроился. Я знал, что мне не стоило тебя целовать. Прости.

– Хватит извиняться, Икар. Всё нормально, правда. Я просто устал. И ты целуешься просто суперски, честное слово. Я рад, что Ева задала нам это задание, – Икар мгновенно расслабился и руки его перестали дрожать.

– Ты уверен?

– Да.

– Значит, всё хорошо?

– Всё просто прекрасно. Я могу пойти спать?

– Да, конечно, извини!

Я уже хотел уйти, когда Икар вдруг спросил:

– Ты что-нибудь ко мне чувствуешь, Мар? – и впервые я реально потерял дар речи.

– В каком смысле?

– В прямом смысле, Мар.

– Я не знаю? То есть, конечно, ты мне нравишься, Икар. Ты милый, смешной и всё такое, но в «том самом» смысле… Я не знаю, как ответить, мы ведь знакомы всего ничего.

–Но я мог бы? Нравиться тебе?

– Возможно? Могу я просто тебя обнять, чтобы ты не переживал по этому поводу? А потом мы просто пойдем спать и разберемся со всем завтра. Пожалуйста?

Икар кивнул. Он неуверенно подошел ко мне, переминаясь с ноги на ногу, а потом я крепко его обнял, чувствуя, как он носом утыкается мне в плечо, облегченно выдыхая. И этот выдох был таким красноречивым, будто он разом избавляется от всех тревог и сомнений, будто наконец чувствует, как всё становится на свои места. Я ласково погладил его кудряшки и чмокнул в скулу.

– Увидимся завтра, Икар, – сказал я, размыкая объятья.

– Конечно…– рассеянно ответил он и, резко развернувшись, быстрым шагом направился в сторону своей машины.

4.

Мой старый дом похож на заряженную катапульту, готовую вот-вот выстрелить. Я сам, как натянутая струна, чувствую напряжение каждой своей клеточкой и любой знакомый предмет, напоминающий о прошлом, срабатывает как триггер. Взять хоть этот потолок, который я множество раз сверлил взглядом, возвращаясь со школы. Или этот шкаф, где я хранил одежду, которая мне никогда не нравилась и не подходила. Та же старая расческа, когда-то распутывавшая мои длинные густые волосы, от которых не осталось уже и следа. Да даже эта кровать, в которой одеяло было моим единственным якорем в шторме цветастых ярлыков и имен. Все это оттягивает катапультовый механизм, и я не знаю, когда мне окончательной сорвет башку и тяжелое ядро отправится в полет по четкой траектории – в солнечное сплетение. Тогда я начну задыхаться и хруст сломанных костей заглушит тревожные воспоминания. Сотрутся лица людей, смеющихся надо мной, чужие голоса и чужие руки, хватающее меня за шею. Я потеряюсь в оглушающей панике и, кажется, окончательно умру, так и не решив, к лучшему это или к худшему.

Когда мы с Евой говорили о семье, я только загадочно улыбался, будто у меня есть какая-то любопытная и неоднозначная история в прошлом, но это не так. Я прост и типичен до безобразия, а история моей жизни до того, как я уехал из города, это история многих, кому не повезло родиться со стандартным набором идей, желаний и социальных характеристик. Разница между мной и кем угодно еще только в уровне трэша: если я прошел эту игру в легком режиме, ощутив только отголоски физического и морального насилия, то есть случаи более хардкорных режимов, со сломанными ребрами и синяками на теле. Я не вешаю себе на плечи груз мессии, решившего изменить мир и вступиться за всех угнетенных, но если у меня есть голос и рот, почему бы мне не рассказать?

Когда ты рождаешься в этом мире, все от тебя чего-то ждут. Что ты вырастешь и станешь доктором, юристом, ученым, космонавтом, президентом или еще какой важной шишкой. А иногда, если ты рождаешься с вагиной между ног, от тебя ждут еще и удачного строительства семейного гнездышка, внучат, хорошего мужика и дальше по списку. Одно из двух: либо карьера, либо семья, но неизбежно что-то хорошее, чем можно гордиться.

Когда ты рождаешься в этом мире, все от тебя ждут чего-то, но совершенно не того, что получают в итоге. Вот есть я: у меня красивые волосы и длинные ноги, я то принцесса, то зайка, то куколка, на мне красивые платьишки и сандалики. В чужих мечтах я могу стать кем угодно, от балерины до инженерки НАССА, но я взрослею и не попадаю ни под один социальный шаблон. Отрезаю волосы, покупаю джинсы, плохо учусь и не встречаюсь с мальчиками, читаю про феминизм и гендерные идентичности, становлюсь «бунтующем» подростком и без конца разочаровываю родителей. Начинаю курить, бью татушки, крашусь в какой-нибудь нереальный цвет и только молчу, что от собственного имени меня воротит. Смотрюсь в зеркало и мне совершенно плевать на вес, на то, как лежат мои волосы, на мое лицо, рост… Я смотрю на себя и боюсь, что если надену юбку, то потеряюсь.

До какого-то возраста всё просто и понятно: дружишь, слушаешься взрослых, хорошо кушаешь и играешь в игрушки. Но чем дальше, тем враждебнее реальность, окружающая тебя. Доверять людям всё страшнее, особенно, когда начинаешь понимать, что ты – не они. Твое мироощущение и ощущение себя в мире, кардинально отличается от общественно приемлемого. И самое пугающее во всем этом – тебе не с кем поговорить. Ощущение, что никто не в состоянии тебя понять, что в лучшем случаем они посмеются над тобой, а в худшем – вообще убьют. Родителям не нравится, как ты себя ведешь, учителям – как выглядишь, друзьям – о чем говоришь, а в общем и целом, ты никому-никому не нравишься и одиночество становится твоим перманентным состоянием. Ты привыкаешь говорить с самим собой, глушишь скуку книжками и сериалами, часами сидишь в соцсетях, только там находя оправдание своим не правильным мыслям.

Я понял всё, только когда начал разбираться сам. Не хочется вешать ярлыки, но сейчас я знаю, что «гетеро» и «цис» – это не про меня и от этого легче. Значит, я не какой-то больной, не сумасшедший и не особенный, просто совсем не тот, кем меня ожидали увидеть. Этот факт многое поломал в моей жизни, начиная от отношений и заканчивая планами. В родном городе меня не поняли. Я не злюсь, но быть здесь немножечко больно. Приятные воспоминания о беззаботном детстве, мешаются с травмирующими и тревожными кадрами юношества. От этого на душе совсем странно и мутно, не получается объяснить хорошо мне или плохо, счастлив я или несчастен.

Еще грустнее вспоминать пережитое, когда слышишь свои же страхи из чужих уст. Ева говорит те же вещи, что когда-то хотелось сказать и мне, но у меня не было никого, а у нее есть целый я, готовый выслушать без осуждения и дать совет. Кажется, что ей со мной очень повезло. Не берусь отрицать это утверждение, но и говорить о его достоверности – тоже. В один момент я собирал людей по кусочкам, а в другой – разбирал на запчасти без сожалений.

Тем утром, последнее, чего мне хотелось, это просыпаться. Прошлая ночь казалась каким-то сюрреалистичным сном, сценой из странного артхаусного фильма о подростках и сексуальности. Сначала меня целует Ева, и вот мы уже, вроде как, встречаемся, хотя меня никто особо не спрашивал. Потом с её же подачи я целую Икара, который тоже требует от меня какой-то ясности. Хотелось просто плюнуть на всё это и уехать домой. Туда домой, в другой город, где тишина квартиры нарушается только закипающем чайником. Где посиделки с друзьями, перекуры в форточку, подработка и рефераты, бутерброды на засохшем хлебе и никаких тебе любовных драм. Стол, стул, четыре стены, пол, потолок. Дом. Тишина и покой. Никакой Евы с рыжими веснушками и розовой челкой, с этими её шуточками и непрекращающимися разговорами, с шилом в заднице и руками под моей майкой. И никакого Икара с щенячьими глазками, черными кудряшками и мягкой смуглой кожей. Ни запаха лаванды, ни запаха сигарет, ни вкуса вишневой колы, ни вкуса пепла. Только квартира и покой.

Я встаю с кровати, потягиваюсь, широко зеваю и сразу же начинаю одеваться. Знаю, что пытаться поесть бессмысленно, потому что из-за всех этих переживаний кусок в горло никогда не залезет. Я застегиваю последнюю пуговицу своей рубашки, приглаживаю перед зеркалом волосы и тихо, как мышка, выскальзываю наружу, стараясь не привлекать внимание мамы и Веры.

С Икаром мы договорились встретиться в парке. Туда я добираюсь пешком минут за десять, изрядно устав и запыхавшись. Икар уже ждет меня на скамейке, еще более нервный, чем обычно. Поправляет волосы, топает ногой и теребит край футболки. Если с первого взгляда он показался мне надменным и безразличным, то сейчас я ясно вижу, как его дергает от волнения, почти колотит.

– Привет, – говорю я, широко улыбаясь. Икар вздрагивает.

– Привет, – отвечает он.

– Готов говорить?

– Всю ночь не спал, если честно.

– Тебе не о чем волноваться.

– Хорошо.

Мы сели рядом, соприкасаясь плечами, и это немного успокоило Икара.

– Так, ты хочешь узнать, что я к тебе чувствую, так?

– Так.

– Ладно. Я думал, пока шел сюда, и пришел к выводу, что ты определенно нравишься мне. В «том самом» смысле. И для меня это совсем не проблема, но сначала я должен кое-что прояснить.

– Что?

– Что чувствуешь ты?

Икар мгновенно напрягся и закусил губу.

– У меня такое впервые, если честно. Всё так странно, и ты такой странный, и я чувствую что-то странное, и еще Ева. Она меня убьет, если узнает, что я собираюсь тебе сказать сейчас.

– Ну, её же здесь нет, верно?

– Да, но она моя лучшая подруга. Я не хочу предавать её.

– Это не предательство! В конце концов, между нами с ней ничего нет, мы не женаты и я ничего ей не обещал. Мы даже не обсуждали то, что произошло, а она уже говорит, что мы встречаемся!

– Значит, всё будет в порядке, если я скажу, что ты очень-очень мне нравишься?

– Я не знаю Еву так, как ты, но у меня с этим всё в порядке. Я хочу узнать тебя получше, но пообещай, что с твоей стороны тоже не будет всяких драм, мне это не нужно.

– Ладно, я постараюсь, – Щеки Икара покраснели, а губы расплылись в смущенной улыбке.

Какое-то время мы просто сидели на скамейке молча, медленно двигая наши руки друг к другу, чтобы в итоге, совершенно очаровательно сплести мизинцы, пока наши с Икаром телефоны вдруг не завибрировали. Нам обоим писала Ева и просила срочно прийти к ней домой.

– Интересно, что такого ужасного у неё произошло, что она так настойчиво хочет заманить нас обоих к себе, – усмехнувшись, сказал я, но Икар не разделял моего веселья. Его лицо вдруг сделалось напуганным.

–Что, если она узнала?

–Узнала о чем, Икар?

– О нас! – я закатил глаза.

– Боже, да между нами даже не было ничего, мы просто поцеловались разок и подержались за руки!

– Это можно считать за измену.

– Я и с Евой-то не встречаюсь даже, с чего бы это могло быть изменой?

– Зная Еву, она может это так воспринять.

– Во что я вляпался? – тяжело вздохнув, я встал. – Ладно, идем. Ни к чему просто так голову ломать, давай сходим к Еве и узнаем всё из первых уст. Вставай.

По пути до дома Евы мы с Икаром молчали. Его лицо выражало глубокую задумчивость, иногда он закусывал губу и хмурил брови или высовывал язык. Словом, производил усиленную мозговую деятельность. Что ему думалось? Хотел бы я знать. Но мне оставалось только нервничать и накручивать себя, хоть я пытался совсем недавно убедить Икара, что ничего страшного не произойдет. Какая-то невидимая сила сверху говорила мне, что всё пойдет куда-то не туда и кончится, вероятно, плохо, в то время как мой разум пытался заставить меня сохранять спокойствие.

Дом Евы почему-то был похож на какой-то базар: всюду сновали люди, шумели и громко разговаривали.

– Какого черта здесь происходит? – спросил Икар сам себя и уверенно зашагал по каменной дорожке, ведущей прямо к порогу дома.

Когда мы вошли, Икар удивленно замер. Внутри тоже было много людей. Все копошились, что-то носили туда-сюда, но самое большое скопление было вокруг кресла, в котором сидела заплаканная женщина. К ней и хотел было кинуться Икар, но в дверном проеме кухни появилась Ева.

– Ева! Что тут происходит? – бросился я к ней. Только подойдя ближе я заметил, что её глаза тоже на мокром месте.

– О, вы пришли. Это хорошо, мне нужна ваша поддержка сейчас. Мой брат умер,– сказала она, и не единый мускул на её лице не дрогнул.

– Что? Как это произошло? – Глаза Икара удивленно расширились.

– Не здесь. Пошлите в мою комнату.

Мы поднялись на второй этаж. В комнате Евы было темно из-за задернутых штор. Я сел на кровать, рядом с ней, а Икар устроился на стуле возле рабочего стола.

– Так что произошло? —снова спросил он. Ева опустила глаза и тяжело вздохнула.

– Утром я пошла будить Макса к завтраку, мы всегда завтракаем все вместе. Я постучала в дверь, позвала его, всё как обычно, но там были какие-то странные звуки, копошение, грохот. Я решила войти без разрешения.

– Погоди, ты же не хочешь сказать, что нашла его…ну, тело? – робко спросил Икар.

– Да. Я вошла и сначала подумала, что в комнате никого нет, но потом я заметила его лежащим на полу с затянутым ремнем вокруг шеи. Везде была кровь. Когда полиция приехала они просто сказали, что он душил себя во время дрочки, ну, как это там называется…

– Аутоэротическая асфикисия. – подсказал я.

– Да, оно самое. Короче, я напугала его стуком, у него рука дрогнула, ремень слишком сильно затянулся, он испугался и упал со стула, прямо виском о край стола.

– Боже… Ты… ты же не винишь себя в его смерти? – испуганно спросил Икар, прикрывая рот ладонью.

– Я виню его. Я же не рассказала самого главного. Когда я отошла от шока и хотела уже позвать маму с папой, я заметила, что на экране его компьютера было мое фото с пляжа. И у него сотни таких фотографий со мной, в шортиках, в новом белье. Он качал их из инстаграма, из семейных альбомов, хрен знает откуда еще. Это…

– Чёрт, Ева, – я обнял её за плечи. Она всхлипнула и уткнулась носом мне в шею, а я принялся медленно поглаживать её по розовым волосам.

Мы с Икаром переглянулись. Он сам чуть не плакал, но сомневаюсь, что дело было в смерти Макса.

– Ты будешь в порядке? Нам остаться с тобой? Может, ты хочешь, чтобы мы сделали что—то? – спросил я.

– Нет. Ничего. Я побуду с родителями, я им сейчас нужна. Просто не говорите никому, ладно? Я удалила все фото, родители не знают, как и полиция. Никто, кроме меня и вас.

– Мы не расскажем, можешь не волноваться. Если что понадобится – пиши.

Мы обняли Еву на прощание и покинули её дом, находясь в полной растерянности. Осознавать произошедшее было тяжело. Я плохо знал Макса, но с каждой новой деталью его смерть шокировала меня всё больше. Страшнее всего было думать о том, что чувствует Ева. Найти родного брата мёртвым, прямо на месте преступления, где он наяривает на её фотки – жуть.

– Мне нужно сегодня помочь отцу с кирпичами. Там машина приедет, надо разгрузить, – прервал Икар мои размышления.

– Да, конечно, иди, – ответил я.

– Ты в порядке? Выглядишь каким-то… не очень выглядишь, в общем,– Икар взволнованно заглянул мне в глаза.

– Просто это всё как снег на голову. Неожиданно. Нужно переварить такое, но всё хорошо. Даже к лучшему, что я смогу провести время наедине с собой,– успокоил его я.

– Я освобожусь к вечеру, можем встретиться.

– Было бы здорово.

– Тогда я напишу тебе, хорошо?

– Да, отлично.

Он неуверенно подошел ко мне и обнял, прежде чем уйти.

Домой идти совсем не хотелось, там были мама и Вера, которые обожали пилить меня. То я не так одеваюсь, то не так говорю, а то вообще «ты же девочка» и «когда замуж?» … Такие замечания всегда очень сильно раздражают, но если незнакомцев, лезущих не в свое дело, я могу послать, то маму с сестрой— нет. Поэтому я вынужден молча слушать, чувствуя, как годами строившаяся самооценка медленно рушится, крошка за крошкой. Как бы сильно мне не хотелось игнорировать их слова, они всё равно отпечатывались в сознании и всплывали в самый неподходящий момент. Иногда, когда мне становилось особенно невыносимо от своей бесполезности, сидя на полу в темной комнате, я слышал их голоса. Я видел их лица, искаженные отвращением и злостью, видел разочарование в их глазах, и всё это гудело, жгло, ломало, как монтировка, врезавшаяся с размаху в ребра. Такие дни всегда были поблизости, я чувствовал их присутствие. Порой все проходило легко, спасали сериалы, разговоры по телефону и домашние дела. Но случалось, что не помогало ничего. Чувство ненависти топило, заполняло лёгкие и душило меня, хотелось расцарапать себе грудь, чтобы вынуть чужие голоса оттуда. Осуждающие, унижающие, голоса тех, кто должен меня любить.

Не все мои шрамы остались со школы. Многие из них были сделаны недавно, спустя день после моего приезда. Родные стены дома, в котором прошло мое детство, всколыхнули тяжелые воспоминания о школе. Первые робкие попытки осознания своих чувств, своей сексуальности, первые влюбленности и несогласия с гендерными рамками. Времена моего бунтующего духа, раздражающего взрослых, и времена раздраженных взрослых, ломающих мой бунтующий дух. Тяжелые годы беспросветного страха.

Помню, как прятал лицо за длинной челкой. Помню, как утром апатия пригвождала меня к кровати. Помню темноту в комнате и холодный пол. Помню смех, обидные клички, шутки, разбитые сердца и разорванные в клочья школьные юбки. Дом, родной город, в котором я вырос: это место, где я клоун, диковинная зверушка, стыд и позор на голову моей родни. Поэтому я редко приезжал. Раз-два в год, всего на пру дней, максимум неделю. Жаль только, что в этот раз – на месяц. Если бы не встреча с Икаром и Евой, кто знает, как скоро меня бы снова накрыло?

Делать нечего, я иду домой. Открываю входную дверь, сразу иду на кухню. Здесь мама и Вера сидят за столом, пьют чай.

– Иди к нам, – говорит мама.

Я молча сажусь. Мне наливают чай в большую синюю кружку, подвигают поближе вазочку с бубликами.

– Ты уже слышала какое несчастье случилось? —спросила мама.

– Какое? – безразлично ответил я.

– Макс погиб. Несчастный случай. Такой молодой был, жалко его.

– Да, мы с ним так дружили… – Вера кивает, смахивая слезинку со своей щеки.

– Я уж думала, что поженитесь потом, детишек заведете. А теперь… Бедная его мать! Да и папка его тоже, небось, места себе не находит. Это ж какая трагедия, господи!

–А главное почему? Макс ведь такой хороший парень был. Всегда меня до дома провожал, дверь открывал передо мной, – Вера вытащила мятую салфетку из кармана своего халата и громко высморкалась.

– А какой вежливый! Всегда «здрасте», «до свидания». Бедный мальчик, – подхватила мама.

– Макс-то? Что-то я не заметил, чтобы он хорошим был, – я пожал плечами, дожевывая бублик.

– Да как ты так можешь? Ничего святого не осталось у вас, молодежи! – мама повысила голос.

– Ты его знаешь несколько дней только, Мар! Вечно ты лезешь, думаешь, самая умная? – Вера вскочила из-за стола,– Да он в сто раз получше тебя будет, Мар! Он хоть нормальным был, не каким-то там извращенцем сумасшедшим, как ты!

– Макс? – я громко рассмеялся. – Макс, серьезно?

– Да что ты несешь? – снова влезла мама.

–Просто вы думаете, что знаете его, но вы ни хрена не знаете вообще! Даже не в нём одном дело, ясно? Вы думаете, что я какой-то сумасшедший, но это вы все крышей поехали, не я! Что ты, Вера, что ты, мам, что этот ваш Макс. Ходите с видом, как будто ты вы элита общества, а такие, как я – грязь под вашими ногами, но я хоть не притворяюсь, в отличии от вас! Я честен!

– Ты, что ли, идеальная вся такая? Тут человек умер, алло! А ты опять про себя любимую, Мар, ничего нового. Эгоистка! – закричала Вера, вскакивая из-за стола.

–Нет ничего плохо в том, чтобы себя любить, Вера, это не эгоизм. Но вообще, какая разница? В чем я пытаюсь вас убедить? Хотите жить во лжи – пожалуйста! Но знайте, что пока вы сидите в свое зоне комфорта и не хотите видеть ничего дальше своего носа, вокруг происходит настоящий кошмар. А вы – слепые, глухие неучи! В жопу вас! В жопу вас и этот сраный город! – я топнул ногой, тоже вскакивая из-за стола, задев кружку. Она со звоном падает на пол и чай разливается по ковру.

– Я не знаю почему в такой нормальной семье получилась ты, Мар,– сквозь зубы произнесла Вера. – У меня траур, ясно тебе? Все знают, что мы с Максом были влюблены друг в друга, но так и не решились признаться. А теперь он мертв. Моё сердце разбито. А ты устраиваешь тут истерику, потому что тебя такого бедного и несчастного никто не понимает! Как же тебе тяжело, наверное, да?

– О, так ты страдаешь, да? Соболезную, Вера. Хочешь, я облегчу твою скорбь? – я засмеялся. – Твой любимый прекрасный Макс умер, наяривая на фотки своей родной сестры с ремнем вокруг шеи. Так кто тут еще извращенец? Влюблен он в тебя был? Ну, видимо не так сильно, как в свою сестренку.

– Да что ты несешь…

– Что я несу? Я, блять, несу истину в этот двинутый мир! Люди вокруг нас все долбанутые, просто мне хватает смелости говорить об этом открыто, а им – нет! Твой любимый, Вера, фетишист и извращенец. Полегчало?

Но Вера только завизжала, толкнула меня в грудь и убежала к себе. Мама бросила на меня гневный взгляд, не удостоив даже презрительной репликой, и пошла следом за моей сестрой. Я засмеялся, громко и безумно, оставшись совершенно один в комнате, а потом махнул рукой и вышел на улицу. Когда я вышел за ворота, то сначала шел быстрым шагом, но вскоре сорвался на бег, проносясь мимо жилых домов, парка, любимого кафе, супермаркетов и маленьких магазинчиков. Я бежал так долго, хоть у меня и не хватало дыхалки, что вскоре добрался до трассы, ведущей куда-то в леса. Давным-давно я доезжал до сюда с сестрой на велосипеде, наперегонки. Она меня вечно обгоняла, так что я только и делал, что пытался её догнать, а сейчас, надо же, я бежал от нее. Легкие жгло, ноги начали болеть, а я всё бежал и бежал, пока наконец просто не упал на окраине дороги. Трава подо мной была прохладной и мягкой. Я смотрел в небо.

Хотелось просто купить билет и уехать. Прямо сейчас, чтобы ни секунды больше не провести в этом городе. И срать на Еву, на Икара, на всё вообще! Пожалуйста, только тишины и покоя, только сигарет, и чтоб без этого мерзкого чувства, что всё не так. А всё теперь совершенно точно не так. Я налажал. Рассказал секрет Евы, наорал на маму, обидел сестру, что дальше— не понятно.

Я бродил до самого вечера, игнорируя сообщения Икара. Домой вернулся только в два ночи, написал ему что-то в духе: «У меня появились дела, напишу, как будет время» и спрятался в одеяле. Не спал, конечно же, промучился до рассвета. Было страшно. Скорее, наверное, тревожно. Думалось, что Ева теперь меня возненавидит, да и Икар тоже. А что скажет мама? Как мне себя вести? Что говорить? Я ворочился и кусал губы, пока не разодрал нижнюю до крови. Пытался слушать музыку, но мысли заглушали её. Смотрел в окно, пока фонари не погасли и не наступил рассвет. Слышал, как проснулась мама, как оделась и села завтракать, как ушла на работу и за ней хлопнула дверь. Слышал Веру, что-то возмущенно кричащую в телефон.

В комнате я провел два дня, безвылазно. Ну, пару раз я выходил на кухню глубокой ночью, чтобы перекусить, иногда в туалет. На звонки не отчал, на сообщения тоже, просто сидел и думал. Мысли всегда доводили меня до того предела, где я осознанно абстрагировался от социума, одновременно с этим остро нуждаясь в том, чтобы кто-то меня утешил. В таких замкнутых кругах я часто застревал раньше. Когда я представлял, что ждет меня за пределами комнаты, страх накрывал с головой. Там были люди, которые, вероятно, ужасно на меня злились. Там придется много объясняться и просить прощения, слушать нотации и упреки, я не был готов. Но вот в дверь постучала Вера.

– Сегодня похороны Макса. Явишься? – спросила она, заглядывая мне в комнату.

– Наверное, – хриплым голосом ответил я, и она ушла.

Мне пришлось умыться ледяной водой, чтобы прийти в себя. Помыть голову, почистить зубы, переодеться. Голова трещала, глаза болели, но я собрался и вышел наружу, написав Икару, чтобы он заехал за мной. Его машина появилась спустя всего каких-то три минуты.

– Привет, – сказал я, залезая в салон и устраиваясь на переднем сидении.

– Ты меня игнорил, – вместо приветствия ответил он.

– Прости. Дела были.

– Какие?

– Это не важно. Поехали.

Икар нажал на газ, и машина тронулась.

– Я больше тебе не нравлюсь? – он даже не смотрел в мою сторону, только,не мигая, пялился на дорогу, вцепившись пальцами в руль.

– С чего ты это взял?

– Ты мне не отвечал, Мар. Что я должен думать?

– Я же сказал, что у меня дела.

– Да мне всё равно. Ответь на вопрос.

– Ты мне нравишься так же сильно, как и раньше, Икар. Ничего не изменилось, – я с раздражением закатил глаза.

– Не верю.

– Ну, это не мои проблемы. Хочешь – верь, хочешь – нет, мне плевать. Я просто говорю, как есть, а ты сам решай, что с этим делать.

– Ладно.

– Ладно.

Мы помолчали несколько минут, напряженно вглядываясь в дорогу. Первым заговорил я.

– Ну прости меня, Икар. Мне нужно было время. Вся эта ситуация сработала как триггер, меня опять накрыло. Я просто сидел в комнате и ничего не делал. Такое случается.

– Ты мог бы мне рассказать, я бы понял.

– В следующий раз обязательно скажу. Прости. Не злись на меня,– я положил руку ему на колено, и он осторожно улыбнулся.

– Я не злюсь. Теперь нет. Спасибо, что рассказал.

– Ты виделся с Евой?

– Нет, они все заняты похоронами. Но я ей писал. Она разозлилась, когда я упомянул твое имя. Что ты натворил? – я чертыхнулся и снова отвернулся к окну.

– Возможно, я проболтался насчет её брата.

– Ты что сделал? – Удивленно воскликнул Икар.

– Не знаю, как так вышло, обычно я умею хранить тайны. Просто Вера разозлила меня, и я ей всё рассказал со злости. Мне ужасно стыдно. И страшно. Ева меня убьёт, когда увидит.

– О, она точно тебя убьёт.

Я поежился и вдруг почувствовал, как на глазах наворачиваются слезы. Икар взволнованно поерзал в кресле и схватил рукой меня за плечо.

– Ты чего, Мар? Я пошутил. Всё будет хорошо, обещаю. Ева, конечно, будет зла, и, зная её характер, она, скорее всего, захочет тебя ударить… – я вздрогнул и испуганно посмотрел на Икара,– Но я не дам тебя в обиду, буду закрывать тебя своей грудью.

– Если она попытается ударить меня, я просто ей позволю. Не умею защищаться.

– Она бьёт с размаху, тебе башку снесет, Мар. Лучше нам избегать такого развития событий.

– Как?

– Не знаю. Будем импровизировать.

Икар припарковался недалеко от ворот кладбища. Мы быстро нашли нужное место, ориентируясь по звуку чужих голосов. Было людно.

– Столько народу, – сказал я.

– Да, у Макса было много друзей. Да и родни у них в семье хоть отбавляй, – ответил Икар.

В толпе я заметил Еву. Она стояла, опустив голову, возле гроба. Я спрятался за спиной Икара, вцепившись в его руку, надеясь, что она не заметит меня до самого конца церемонии, но она вдруг подняла взгляд и посмотрела прямо на меня. В её глазах, красных и опухших, горело что-то совсем страшное и неукротимое. Ева широким шагом направилась к нам. Я прижался к Икару, ища защиты, но, вопреки своим словам, он как-то не горел желанием меня прикрывать.

– Мар, – грозно позвала Ева. – Ты все-таки пришел?

– Не мог иначе, – тихо ответил я.

– А стоило бы. Так хочется тебе врезать.

– Прости. Не знаю, как так вышло, – Ева вдруг засмеялась.

– Боже, Мар! Ты ведь не понимаешь, да? Вера всем растрепала, всем и каждому! Думаешь, откуда тут столько людей? Все пришли поглазеть на извращенца, на жуткого дрочера-мазохиста. Они распускают слухи, что мы с Максом спали. Что я ему это позволяла, добровольно ноги раздвигала, понимаешь? Именно поэтому я просила, чтобы это было секретом, Мар! У нас маленький город, знает один— знают все. Теперь от этого дерьма хрен отмоешься! – в глазах у неё стояли слезы. Голос срывался и дрожал.

Под шумок Икар отошел подальше, а когда заметил, что Ева сжала кулаки, отвернулся. Я тоже это заметил. Она разозлилась не на шутку и резко двинулась ко мне, занося руку для удара. Я зажмурился. Было больно. Сильный удар в челюсть, металлический привкус крови во рту и приглушенные крики со всех сторон. Я не удерживаюсь на ногах и падаю. Чьи-то руки поднимают меня с земли, отряхивают, но я вижу только как Ева, словно в замедленной съемке, бессильно топает ногой и уходит.

– Ты как? – раздается голос Икара у меня под ухом.

Я киваю, мол, всё в порядке, но чувствую, как на разбитых губах у меня, против воли, расплывается горькая усмешка. Защитит он меня, как же! Обида, злость, отчаяние, разочарование— всё это скрежещет внутри.

– Я вызову такси, – говорю я Икару, освобождаясь от его рук.

– Я могу тебя отвезти, – предлагает он.

– Нет, останься с Евой. Ты ей сейчас нужен.

– А мне нужен ты.

– Но сегодня это не важно. Ева не хочет меня видеть. Я поеду. Потом увидимся.

Икар хочет что-то сказать, но его слова так и остаются внутри, потому что я разворачиваюсь и быстрым шагом направляясь к выходу с кладбища. Мне просто нужны тишина и сигареты.

Я ехал в такси и думал. За окном проносились пейзажи сначала деревьев и кустов, а потом домиков, которых с каждым километром становилось все больше. Кладбище находилось за чертой города, оттуда ехать где-то минут тридцать, плюс, еще минут пятнадцать до моего дома. В машинах меня обычно укачивает, если ехать достаточно долго, так что я замер в одном положении, унимая тошноту внутри, и попытался отвлечься на дорогу. Сердце моё было разбито. Когда я только приехал сюда, когда только встретил Еву и Икара, мне хотелось всего и сразу. Я будто получил возможность сделать этот месяц чуть более сносным, чем он должен быть. Сразу позволить Еве делать со мной что угодно, сразу открыться Икару, сразу почувствовать себя нужным. Целоваться с ними, говорить и заходить всё дальше и дальше. Конечно, всё не могло продолжаться так спокойно и легко, потому что всем всегда нужна ясность. Сейчас выбора не было, в любом случае. Я мог бы попросить у Евы прощения, но пока на одной стороне весов стоял на коленях я, а на другой лежал её мертвый опороченный брат, гора мерзких слухов и руины её прошлой жизни и жизни ее семьи, не думаю, что она сможет забыть об этом, да и кто бы смог? Удивительно, как один глупый человек может легко всё разломать, просто сказал не те слова не тем людям. Но я себя не винил. Просто устал. Да, сглупил, да, накосячил, но какая теперь разница? Еве не до меня, ей теперь разгребать всё это дерьмо, а мне – не до неё. Я снова чувствую, как вязну в безысходности и отчаянии, как трудности сыпятся на мои плечи, словно лавина. Вот-вот накроет, и я задохнусь. Накроет, а я буду бестолку прикрывать голову руками и молиться богу, чтобы меня откопали когда-нибудь. На кого мне было надеяться? Мама давно не лезла в мои дела, Вера явно выберет не мою сторону, а Икар, даже если бы захотел, не стал бы подставляться. Ему здесь ещё жить и жить, общаться с Евой, ходить по этим улицам, мне же ничего не стоит отсюда уехать. Да хоть завтра же утром.

Когда мы подъезжаем к моему дому, я достаю мятую купюру из кармана, протягиваю водителю и ухожу, не дожидаясь сдачи. Не разуваясь, я прохожу в дом и падаю на диван. Разблокировываю телефон, захожу на сайт автовокзала, покупаю билет. Остается только собрать вещи, сказав маме уже с порога «пока», и свалить. Как всегда. Трусливо и в полной тишине. Совесть меня не грызла, свое ментальное состояние я всегда ставил выше своей репутации, и уже не первый раз сбегал вот так с тонущего корабля. Я похоронил не одно судно под толщей воды, не два, и даже не три, может, целые десятки или сотни. Было проще начинать сначала, с самого нуля, выкладываясь изо всех сил и постепенно выстраивая новые каркасы для новых кораблей. Это ведь не значит, что я сдавался. Просто нажимал «переиграть», уже наученный, с записанными в блокноте ошибками, которые не посмею больше повторить.

Я лежал так на диване несколько часов, а потом с похорон вернулись Вера и мама. Они выглядели взволнованными и что-то бурно обсуждали.

– Что-то случилось? – подал я голос.

Мама вздрогнула от неожиданности и резко повернулась ко мне. Её лицо удивленно вытянулось, когда она увидела засохшую кровь на моем. Дурак, забыл смыть.

– Что это с тобой? – испуганно спросила она. Видимо, пропустила ту сцену, где Ева с размаху дает мне по роже.

– Ерунда, споткнулся просто, – вру я. – Так что вы там обсуждали?

– Ох, ты, наверное, раньше ушла с похорон, да? Там такое случилось, господи-боже! – мама всплеснула руками и присела рядом со мной. Вера закатали глаза, уходя в свою комнату.

– Ну, рассказывай уже.

– Стоим мы, значит, всё как положено, и вдруг отчетливо слышим все, как кто-то пытается тихо говорить. Что-то там нехорошее про бедного Макса – царствие ему небесное! – мол, он с сестрой своей спал. Мама его услышала, как с катушек слетела! Так жалко её… Набросилась на сплетника с кулаками, кричала, мы ее еле оттащили. Орет, значит: «Вы откуда эту грязь взяли?», а Ева ей отвечает: «Так это Мар всем рассказала». Я влезаю, говорю, мол, вы на мою дочь бочку не катите, а эта Ева меня не слушает, продолжает все на тебя валить. В общем, с трудом угомонили её маму, налили ей водочки, так до конца церемонии и не видели её. Такие дела.

Мама покачала головой. Я напрягся.

– То есть, Ева всем сказала, что это я сплетни распускаю?

– Да, представляешь? Её мать еще как начала угрозами разбрасываться, но я ей сказала, что пусть только сунется в мой дом, в ментовку её сдам.

– Спасибо, мам.

– Ну ладно, нужно бы обед разогреть, а то время уже сколько. Ты бы умылась, – она кивает на мое перепачканное лицо и встает с дивана.

– Конечно.

Внутри меня начинает копошится оправданная тревога. Предчувствие чего-то ужасного заставляет мое тело покрыться мурашками. Я не успеваю добраться до ванной, как раздается яростный стук в дверь.

– Откроешь? – кричит с кухни мама.

– Сейчас! – отзываюсь я и иду в прихожую.

Когда я открываю дверь, в моей голове проносится неясная мысль, что—то в духе «не стоит этого делать», но я не успеваю ее осознать. На пороге стоит непосредственно главная героиня истории, рассказанной ранее моей мамой. Лицо женщины опухшее и красное, в глазах животная злоба, изо рта несет перегаром, да и стоит она ровно с трудом. Она толкает меня назад, проходя в дом. Я не успеваю даже слова сказать, когда крепкие руки хватают меня за воротник и прижимают к стене.

– Ты, маленькая дрянь! Как ты смеешь?! – орёт мама Евы мне в лицо, пока я испуганно ловлю ртом воздух.

Краем глаза я вижу, как в прихожей появляется Вера. Видимо, пришла проверить, что здесь творится. К моему сожалению, она тоже не сразу осознает происходящее и не успевает ничего предпринять, когда мне прилетает звонкая пощечина. Лицо резко немеет с одной стороны, от боли я начинаю задыхаться.

– Вы что творите? – Кричит Вера, срываясь с места, но разъяренная женщина её даже не замечает, продолжая трясти меня. Моя сестра наваливается на нее сверху, пытается оттащить, но мама Евы легко стряхивает её со спины, по пути отшвыривая меня в сторону. Я задеваю вешалку, пока лечу прямиком к зеркалу, висящему на стене, и оно с жутким звоном разбивается, столкнувшись с моим плечом. Становится трудно различить, где болит сильнее. Я чувствую, как тело дрожит и горит, все вокруг пачкается в моей крови, а изо рта не вырывается ничего толкового, только хрипы и невнятные мольбы. Конечно же, моя мама тоже прибегает на шум. В прихожей теперь полный бардак, вещи разбросаны, всюду осколки и кровь, я валяюсь на полу почти в отключке, а Вера из последних сил пытается остановить женщину, работающую в режиме берсерка.

Слышу, как моя мама кричит что-то про «ментов», а ей в ответ прилетает куча нецензурщины. Происходит что-то еще, какая-то возня и глухие удары, но я сосредотачиваю всё свое внимание на попытке поднять себя на ноги. Вдруг хлопает дверь, и ко мне тянутся руки.

– Ты как, Мар? Вставай, нужно обработать раны! Может, скорую вызовем? – это Вера.

– До них хрен дозвонишься, дай я сама посмотрю! – а это уже мама.

Меня тащат к дивану и заботливо кладут сверху на плед. Его потом не отстирают уже, наверное. Я молча лежу, пялясь в потолок, пока две пары заботливых рук стирают кровь с моего лица и пытаются выявить у меня серьезные повреждения.

– Вроде только синяки да царапины, ничего такого, – констатирует мама.

– Ты как себя чувствуешь? – спрашивает Вера.

– Нормально. Жить буду, – отвечаю я.

– Принести тебе водички?

– Нет, спасибо… Я просто полежу немного здесь, ладно?

– Конечно-конечно!

И я правда ничего не делаю. Просто пытаюсь успокоить колотящееся сердце и найти в себе силы дожить до завтрашнего утра. «Нужно просто смыть с себя всю эту грязь и станет легче,» —думаю я, с тяжелым вздохом поднимаясь с дивана. Я иду в ванную, раздеваюсь на ходу, сразу же залезаю под душ и включаю прохладную воду. Очень освежает. Маленькие ранки от осколков щиплет, но мне уже как-то всё равно на такие мелочи. Хочется просто лечь спать, пока не придет время уезжать, а потом больше не вспоминать никогда-никогда этот гребанный июль. Я закрываю глаза, подставляя лицо под струи воды, задерживаю дыхание.

После душа я просто валяюсь в постели оставшуюся часть дня. Слышу, как Вера уходит гулять, смотрю в потолок и, похоже, засыпаю на какое-то время, потому что будит меня хлопок входной двери. Это Вера уже вернулась с прогулки.

Я беру в руки телефон и смотрю время. Потрясающе, уже почти двенадцать! Вдруг он жужжит.

«Привет. Нам нужно поговорить. Спустишься?»

Пишет Икар.

На дворе уже темно и горят фонари. Мне совсем не хочется никуда спускаться и ни о чем разговаривать, но следом приходит еще одно сообщение.

«Мне жаль, что так вышло. У меня для тебя кое-что есть в качестве извинения, думаю,оно поднимает тебе настроение. Пожалуйста, Мар»

Я тяжело вздыхаю и отвечаю:

«Ладно».

Я выхожу из комнаты. Вижу, как в гостиной перед телеком сидит Вера.

– Эй, ты куда это?– спрашивает она, оборачиваясь.

– Прогуляться, – отвечаю я. Она пожимает плечами.

Я выхожу наружу, хлопнув дверью. Икар уже ждет меня внизу, оперевшись на капот своей машины.

– Чего тебе? – устало спрашиваю я. Свет фонаря падает мне на лицо, видимо, четко освещая всю ту красоту, что мне налепили кулаками и пощечинами, потому что глаза его в ужасе расширяются.

– Господи, Мар, что с тобой? Ева тебе вроде только нос разбила.– он тянется к моему лицу рукой, но я уворачиваюсь.

– Упал, ничего такого. Что ты хотел?

– Поговорить. Сядешь в машину?

– А здесь мы не можем поговорить?

– Нет.

Я вздыхаю. Хочется просто отказаться и уйти в дом, но Икар выглядит таким несчастным и виноватым, что я быстро сдаюсь и залезаю в машину.

– Ну?

Икар садится на водительское сидение и поворачивается ко мне.

– Давай прокатимся?

– Мне всё равно.

Икар кивает, и машина осторожно трогается.

Сначала я молчу и угрюмо смотрю в окно, но там, снаружи, деревья и звезды, такие красивые, что складка меж моих бровей мгновенно разглаживается. Когда Икар решает заговорить, я уже совсем не злюсь.

– Слушай, – начинает он,– Мне жаль, что между вами с Евой так вышло. Сейчас мне нужно принять чью-то сторону, но я совсем не хочу. Поэтому подумал, что нам нужно поговорить.

– О чём? – я поворачиваюсь к нему лицом и скрещиваю руки на груди, снова напуская на себя обиженный вид.

– Обо всём.

– Например? Может, о том, что ты обещал защитить меня, если Ева полезет драться, но вместо этого спрятался? Или о том, что Ева поливала меня грязью при всех, там, на похоронах, а ты что сделал?

– Вот видишь, о чём я говорю? Все хотят, чтобы я выбрал сторону, но я не могу! Ева моя подруга, а ты… ты просто крышу мне сносишь, ясно? Я уже не знаю, что и делать, всё время о тебе думаю. Как я могу просто выбросить тебя из своей жизни?

– Допустим, я притворюсь, что ты не вел себя как ссыкло на кладбище, но что это меняет? Ты не сможешь усидеть на двух стульях одновременно, Икар. Я ненавижу ультиматумы ставить больше, чем кто-либо в мире, но сейчас иначе просто никак. Либо Ева, либо я.

Икар нахмурился и закусил губу.

–Нет, Мар, так не пойдет. Я не собираюсь сейчас об этом разговаривать, у меня был другой план.

– Какой еще план?

– Скоро узнаешь. Мы почти приехали.

–Приехали куда?

– Просто заткнись и доверься мне.

Вскоре мы и правда затормозили где-то среди деревьев. Было ужасно темно и даже свет фар не помогал разглядеть дорогу. Когда мы вышли из машины, Икар взял мою руку и потащил вглубь леса. Здесь пахло ночной свежестью и листьями, поэтому я вдохнул поглубже и на секунду закрыл глаза, чувствуя, как все обиды и переживания уходят вместе с облегченным выдохом. Потом Икар сел на землю, потянув меня за собой, и я легко поддался. Мы разлеглись на холодной траве, его губы растянулись в загадочной улыбке, а я так и не мог понять, что мы здесь делаем и зачем.

– Икар? – позвал я. —Зачем это всё?

– Как это – зачем? Просто подними глаза и посмотри на небо.

Я послушно поднял взгляд.

– Ну, здесь много звезд. И они очень яркие. В большом городе такого нет, там их совсем не видно.

– Вот.

– И что?

– Просто хотел, чтобы ты посмотрел. Звездное небо – это очень красиво. Меня всегда это успокаивает, когда я просто смотрю вверх и среди темноты вижу их. Как маленькие жемчужинки.

– Значит, кто-то называет эти плевочки жемчужиной? – улыбнувшись, сказал я, но Икар не понял моей отсылки.

– В общем, я хотел, чтобы мы поговорили здесь. В тишине, под звездами. Поговорили о том, что я не могу выбрать между тобой и Евой, хотя, наверное, стоило бы выбрать её, мы ведь через столько прошли. А ты только приехал, я едва тебя знаю, но у меня чувство, как будто ты пришел в мою жизнь, чтобы меня спасти, понимаешь? Я как будто вязну в болоте, Ева держит мою руку, но вязнет со мной, и тут появляешься ты. Весь такой разноцветный, со своими голубыми волосами и ямочками, смотришь из-под ресниц и улыбаешься. У тебя как будто нимб над головой, я не хочу, чтобы ты когда-либо уходил из моей жизни.

Икар замолчал и посмотрел на меня, ожидая ответа, но я не знал, что ему сказать. Мне сделалось так невыносимо грустно от осознания, что этот человек видит во мне чуть ли не Иисуса, а я всего лишь напуганный дурачок, который безмерно устал от всего этого дерьма. К тому же, я скоро уеду. Буквально через несколько часов, и больше не увижу его. Его и Еву, слава тебе, Господи.

– Икар, я не какой-то супергерой. Я не могу спасти тебя.

– Нет, ты не понимаешь, как я живу. В постоянном страхе и напряжении, мне даже довериться некому, не с кем поговорить. У меня нет ничего и никого, но теперь есть ты. Знаешь, что я смотрел, когда ты ворвался ко мне в комнату? Туториалы по макияжу. Я обожаю всё это дерьмо: помады, хайлайтеры, тени, карандаши. Я просто мечтаю, что однажды смогу все это попробовать. Просто увидеть себя таким… прекрасным? Как все эти люди в видео. Думаешь, здесь такое возможно? Отец меня убьет, Мар, по-настоящему убьет. Ты знаешь, как это у нас воспринимают? В их глазах я буду уродом, ошибкой природы. От меня просто откажутся как от члена семьи.

– Но я-то тебе чем могу помочь? Да, это очень грустно, обидно и глупо, но что ты хочешь от меня?

– Разве ты не должен понимать, что я чувствую? Разве ты не знаешь, каково это?

– Знаю. Слишком хорошо знаю, Икар, и поэтому говорю тебе: никто не может тебя спасти. Спасение утопающих – дело рук самих утопающих. Возьми себя в эти руки и прекрати быть тряпкой.

Я встал с земли и молча пошел к машине. Икар поднялся следом.

– Но, Мар, что мне делать?

– Я-то откуда знаю?

– Но…

– Боже, хватит уже, Икар! Я не могу решить свои собственные проблемы, а ты просишь меня взвалить себе на плечи еще и твои. Что ты хочешь? Купи билет и поехали со мной отсюда. Давай, собери вещи, уйди из дома, пошли своего отца на хер. Я разрешу пожить у меня какое-то время, пока ты не найдешь работу и новое жилье. Этого ты хочешь? Начни уже делать хоть что-то, Икар.

Его лицо исказила гримаса боли, как будто мои слова сломали ему как минимум пару ребер. Я почувствовал укол вины и хотел уже было сорваться с места и обнять его, но он коротко кивнул и торопливо забрался в салон машины. Я тяжело вздохнул, уже миллионный раз за эту ночь, и залез следом. Пространство стремительно заполнялось напряженной тишиной, мы оба сидели, уставившись впереди себя, и дышали так тихо, как только было возможно.

– Когда ты уезжаешь? – шепотом спросил Икар.

Я потянулся к его руке, несильно сжав запястье, и придвинул поближе к себе, всматриваясь в наручные часы.

– Через четыре часа. – ответил я.

Икар нахмурился, мгновенно погружаясь в состояние глубокой задумчивости, а потом завел машину. Её колеса мягко зашуршали, двигая реальность за стенкой стекла, и с каждым километром мы набирали скорость. Выехав с неровности лесных тропинок на гладкий асфальт, Икар втопил педаль газа, сжимая руль, как будто он был его последней надеждой на спасение. Я же открыл окно, резко зажмурившись, когда сильный порыв воздуха ударил меня в лицо, и глубоко задышал. Не знаю, был ли толк от этой поездки для Икара, добился ли он того, чего хотел, но в любом случае, я кое-что для себя понял.

Когда машина остановилась возле моего дома, я бросил на Икара красноречивый взгляд, вкладывая в него всю свою гамму эмоций и чувств, а потом громко хлопнул дверью, не рассчитав силы. Не дожидаясь, пока я хотя бы отойду подальше, Икар сорвался с места и уехал, даже не попрощавшись. Кто знает, что он там для себя решил? Спешил он собрать вещи, чтобы уехать со мной или сбегал от этого соблазна, я не слишком хотел копаться в его кудрявой голове. Поэтому я неторопливо двинулся в сторону ворот, но не успел я даже дотронуться до замка, как из темноты раздался голос.

– Я хочу поговорить с тобой. – сказала Ева откуда-то сбоку, заставляя меня подпрыгнуть от неожиданности.

– Ева? Что ты здесь делаешь? – я стал оглядываться, прищуривая глаза, чтобы разглядеть её силуэт, но она будто слилась с окружающей действительностью.

– Я же сказала, что хочу поговорить, —ответила она с раздражением.

– О чем нам с тобой разговаривать? Я накосячил, сломал тебе жизнь, ты справедливо разозлилась на меня, подпортила мне лицо. Потом еще твоя мама добавила, но это уже не твое дело. Что тут обсуждать?

Внизу, у забора, что-то зашуршало, и в свете уличного фонаря вдруг возникла Ева. Её брови были нахмурены, а губы плотно сжаты.

– Почему ты рассказал? Я думала, что могу тебе доверять. – с горечью в голосе сказала она.

– Доверять? Почему вы все думаете, что я тот человек, на которого можно положиться? Я не железный и буквально рассыпаюсь на части, а вы хотите повесить на меня столько всего… Секреты, надежды, просьбы, как будто я познал истину и всё мне подвластно. Нет, я ни хрена не знаю, Ева! И секрет этот твой разболтал случайно, в порыве гнева, но какая уже теперь разница? Я не могу забрать слова обратно. Чего ты от меня хочешь?

– Я думала, что ты меня любишь.

– Я тебя даже не знаю толком!

– Но между нами была химия! – голос Евы сорвался на крик. Я заметил, как в её глазах заблестели слезы.

Мне ничего не оставалось, кроме как опять вздохнуть, закатить глаза и плюнуть уже на попытки всё всем объяснить и разложить по полочкам. Я подошел к ней и обнял, надеясь, что она не оттолкнет. Ева лишь прижалась покрепче, шумно выдохнув, и мы замерли на долгих три минуты, думая каждый о своем.

Честно говоря, этот июль выдался каким-то сюрреалистично сумбурным. Как будто артхаусный фильм ускорили втрое, и зритель едва успевает переварить просмотренное. Я хотел остаться здесь на пару месяцев, провести лето в доме, где я вырос, а потом вернуться отдохнувшим и вдохновленным. Но всё вышло из-под контроля и после долгих отчаянных объятий с Евой я шел на вокзал, побитый, раздавленный и опустошенный. Как герой из какой-то глупой мелодрамы, я постоянно косился на свой телефон, ожидая звонка или сообщения от Икара. Мне всё казалось, что он воспринял моё мимолетное предложение поехать со мной всерьез, и вот-вот его черные кудряшки покажутся в толпе. Мы бы взялись за руки, запрыгнули в автобус и укатили бы подальше от этого города, выходя покурить на каждой остановке. А потом, по приезде, мы бы устроили вписку в моей квартире, напились бы и стали целоваться прямо на глазах у гостей. Но это только если он придет. Сейчас я стою в курилке без единой сигареты в кармане и невидящим взглядом смотрю на заблокированный экран своего телефона. Вокруг я замечаю их периферийным зрением, парни в спортивных куртках, которые не стреляют сижки, оправдываясь тем, что "девочкам курить нельзя". Но разве я спрашивал у них разрешения? К этим парням я не питаю ненависти, я не питаю ненависти ни к кому, если честно, кроме непутевого себя, бесконечно разочаровывающего свою семью. Я ужасно запутался. Это место сводит меня с ума. Ожидая свой автобус, я чувствую одновременно и счастье, и тоску, и сожаление, и безмерную любовь, но совсем не к окружающему меня. Когда мы с Икаром говорили на пляже, он рассказал мне много всего личного, но все, что я помню – его влажные черные глаза. Длинные мягкие ресницы и зажмуренные от страха веки, а на губах признание за признанием. Такие самопальные, как выстрелы, с запахом пороха и боли. Икар ненавидит себя чуть ли не больше, чем я ненавижу себя. Но у меня теперь есть путь для отступления, моя Бэт-пещера, где никто меня не достанет, мне всего-то надо купить билет и провести несколько часов в коробке транспорта. У него такого нет. Только этот чертов городок и папа, который уже бил людей и за меньшее. Я представляю, как могли бы быть красивы губы Икара, накрась он их матовой темной помадой, как сияло бы его лицо переливами хайлайтеров, как пахли бы его смуглые щеки пудрой. Я вижу это так ярко, что скручивает живот и режет глаза, ведь у Икара только два пути: побег или смерть. Ева сказала бы: "А ещё борьба," – но что она знает? У нас с Икаром так много общего. Мы оба в плену гендерного рабства, оба должны стараться ради жизни, которую хотим. Весь этот цирк с переодеванием в человека, которому будет безопасно здесь жить. Борьба? Разве Икар похож на борца? Если он вступит в бой, то это будет драка насмерть, до последней капли крови, а у этого парня мышц много, но решимости в них мало. Драться, зная, что не победишь? Стоит ли?

На моём билете указано время отъезда автобуса и до этого момента считанные минуты. У Икара еще есть возможность, чтобы эпично появиться, помахать мне рукой и, сжимая тяжелые сумки, запрыгнуть в отъезжающий транспорт, но я его уже не жду. Подышав чужим дымом и всё-таки не выклянчив ни у кого сигаретку, я отправляюсь к нужной платформе. Предъявляю билет. Заползаю внутрь. Сажусь на сидение. Гудит мотор и автобус трогается. Пока-пока, родной город, где никому я на хрен не сдался.

А где-то в парке уже во всю светит солнце и шумит народ. На скамейке сидят двое, взявшись за руки и пытаясь помириться. Они говорят обо мне. Изливают друг другу душу, надеясь, что воспоминания о ком-то, кто носит большую одежду и красит волосы в голубой, вот-вот исчезнут. Что следы его сотрутся с этих дорожек, что запах его дезодоранта выветрится, а вкус его губ смоется проточной водой. Но это со временем. Сейчас Ева в голос заплачет, жалуясь на разбитое сердце и разрушенную жизнь, скорбя о брате, сожалея о репутации своей семьи, проклиная меня и искренне прощая Икара. А он, притворившись сильным и безучастным, посмотрит на время в своем телефоне, отсчитав через сколько часов я буду так далеко от них, как должен. Его глаза тоже намокнут, а в груди закопошится что-то тяжелое и колючее, но он не придаст этому значения.

Когда, разминая затекшую спину, я выхожу из автобуса уже на другом вокзале, меня встречает шум большого города. Я вдыхаю его запах, в надежде, что и в этот раз он сможет стереть с моей кожи навязчивое чувство вины, хоть в глубине души я и знаю, что дело совсем не в том, где я нахожусь, а во мне самом.

В оформлении обложки использована фотография из личного архива автора.

Оглавление

1.

2.

3.

4.