среди живых
свой цикл завершая,
мы попрощаемся,
кого запомнили, любя,
я там найду отца,
законы попирая,
позволь мне, мама,
вновь родиться у тебя…
ПРОЛОГ
Молодой человек вошел в знакомое здание райкома партии и поднялся по лестнице в кабинет товарища Джумаханова. Хоть и прошел уже год с их первой встречи, Куанткан на этот раз чувствовал себя намного увереннее.– Входите, товарищ Есмуханов, присаживайтесь.
Секретарь что-то писал на листе бумаги и даже не поднял головы. Куанткан присел на стул рядом со столом и осмотрелся. Всё было почти так же, как тогда, в 1931-м году, только цветок стоял другой на подоконнике.
– Ну, как ваши дела? – секретарь отложил лист в сторону и только сейчас посмотрел на парня.
– Ассаламалейкум, ага, – Куанткан привстал и протянул, было, секретарю руку, но тот как-то нехотя и сухо ее пожал и уставился на него, ожидая ответа. Куанткан думал, что они поговорят с товарищем Джумахановым, как старые знакомые, но первый секретарь райкома партии держался формально и строго.
– Вы что же, товарищ Есмуханов, сюда были направлены, чтобы молодых девушек соблазнять? – громко спросил Джумаханов, да так неожиданно, что Куанткан вздрогнул.
– Никак нет, она мне нравится, и…
– Она чужая невеста! – заорал секретарь райкома. – Ты знал об этом, председатель?
– Да, но ее насильно хотят выдать…
– Тогда чего ты мне демагогию тут разводишь? – продолжал горланить товарищ Джумаханов. Он встал и наклонился прямо к лицу Куанткана. Молодой председатель не был готов к такому нажиму, у него от обиды полились слезы.
– Я честно хотел взять ее замуж, мы любим друг друга…
– Ты в первую очередь председатель советского хозяйства! А свои хотелки засунь куда подальше! Сейчас 32-й год, ты думаешь, наши враги спят? Не-ет! Они только и ждут, когда ты ослабишь внимание и оступишься. А таких обычно – к стенке!
Куанткан украдкой вытер слезы. Щеки горели. Он искренне не понимал, в чем его промашка, но про неожиданные ночные аресты и расстрелы прекрасно знал. А товарищ Джумаханов продолжал давить на восемнадцатилетнего председателя колхоза «Копбирлик». – А может, я вас переоценил год назад, когда вы только приехали сюда, товарищ Есмуханов? – секретарь нависал над парнем, не отводя от его лица своего пылающего взгляда. Куанткан в ужасе уставился на Джумаханова. – Успехи имеют и свою теневую сторону, особенно когда они достаются сравнительно легко, в порядке, так сказать, неожиданности. Секретарь обрушил кулак на стол. Потом уселся на место и, как ни в чем не бывало, продолжил:
– Такие успехи иногда прививают дух самомнения и зазнайства: «Мы всё можем!», «Нам всё нипочем!». Эти успехи нередко пьянят людей, причем у людей начинает кружиться голова от успехов, теряется чувство меры, теряется способность понимания действительности, появляется стремление переоценить свои силы и недооценить силы противника, появляются авантюристские попытки «в два счёта» разрешить все вопросы социалистического строительства… Секретарь райкома громко и четко, слово в слово, процитировал слова товарища Сталина. Потом подошел к двери кабинета, плотно прикрыл ее и неожиданно доверительным тоном сказал:
– Пойми, ты ведь на виду и тебя обсуждают все, кому не лень. Ты не можешь во вверенном тебе хозяйстве делать с людьми, чего захочешь. Ведь получается, ты пользуешься служебным положением. Так?
Куанткан вытянулся в струнку. Стул вдруг показался ему невозможно жестким. Джумаханов положил свою руку на плечо парня.
– А Рахиму оставь в покое. С ее байским происхождением она тебе не пара… Я понимаю – молодость и все такое, но я бы советовал тебе не слишком увлекаться женским полом, особенно сейчас. Уверен, в твоей жизни еще будет много… возможностей.
Молодой председатель вышел из здания райкома партии и быстро зашагал по дороге прочь. «Как же так?» – думал он. Куанткан чувствовал себя, словно его побили, а душа разрывалась. «Во всей степи не сыскать второй такой, как Рахима…»
ОКОЛОТЕАТРАЛЬНЫЙ ВЕЧЕР
В середине прошлого столетия на карте еще можно было найти этот славный город. Сейчас его уже нет и все меньше людей помнят это имя, да и дух города унес ветер перемен. Потихоньку, совсем незаметно, все, что было гордостью, украшением и создавало особую атмосферу, стало исчезать, растворяться, уходить как из фантастического сна. Наверное, это неизбежно, как теряют детство или юность, которые уходят и не возвращаются никогда.Какое же это было прекрасное место!
Город запомнился потрясающе уютным. Дома в несколько этажей могли, не мешая, соседствовать со старинными домиками с резными ставнями, небольшим палисадником с астрами и хризантемами и колонкой с холодной водой возле дома. Зелени было столько, что не видать ни самих домов, ни их номеров, ни названий улиц. Деревья огромные вековые. По улицам, в основном, стояли тополя пирамидальной формы и, если вокруг здания высажено много хвойных деревьев, значит это не простое здание, а важное учреждение. По его окружности всегда густой лес из особой красавицы – голубой ели. Высокая, пушистая с уникальным неповторимым цветом, когда зелень иголок незаметно переходит в голубой и создает волшебную палитру. На фоне суровых хвойных трогательно и нежно смотрелись розы. Много роз… Белые, розовые, красные, со сладким волнующим ароматом, особенно перед летней грозой. А еще по некоторым улицам и проспектам ровным строем рос боярышник. Один раз в году он покрывался красными гроздьями ягод, и все знали, что пришла осень. Вокруг так тихо, чисто и спокойно. Чудо-город располагался у подножия гор, зеленых и пологих. А чем дальше – тем выше, и лишь самые высокие из них обрамлялись шапками из снега и льда. Жарким летом эти шапки таяли, и поначалу, стекали шумными реками, а потом мирно и весело бежали по городским арыкам, на пару градусов освежая воздух вокруг. Арыки были везде, а вода в них прозрачная, холодная. Можно было часами слушать это журчание, забыв обо всем на свете.
Улицы города были прямыми как стрела и располагались строго крест-накрест. «Это чтобы нам легко было найти друг друга» – говорили приезжим местные жители. – Назовешь пересечение улиц и любой может найтись. Не правда ли, удобно?»
Неспешно тренькая, трамвай доезжал до Зеленого базара. Ароматы разных фруктов встречали тебя уже издалека: дымок от мангала, запах шашлыка и экзотических азиатских салатов. Все ароматы смешивались и, первым делом, лишали покоя, затем возбуждали аппетит и неукротимое желание купить все и сразу. А запах свежеиспеченных лепешек хлеба из тандыра! Что на земле могло с ним сравниться…
Была у этого полумиллионника еще одна особенность, отличавшая его от множества других населенных пунктов. Из-за гор, его поверхность была наклонена с юга на север. Ты мог тяжело идти в горы и наслаждаться видом бушующей зелени на склонах. Или легко двигаться на север, но лишался возможности лицезреть очарование, которое оставалось за спиной. А восхищаться теми горами было из-за чего. Там находились райские сады, полные яблок, а в сезон их сбора, осенью, некоторые из них, случайно оброненные, непременно катились до самого северного, противоположного края города, к месту, куда пыхтя, прибывали поезда. Тут их находили люди, встречающие своих родных и друзей. Находили и дарили тем, кого так долго ждали и любили. Или кого не хотели отпускать. Аромат тех яблок был волшебным, он заставлял людей скучать и обязательно возвращаться… *** Маленький камешек, брошенный кем-то с улицы, звонко ударился о стекло окошка старого домика. В это время в комнате находилась девушка. Она сидела за столом, учила слова старинного русского романса и поначалу не обратила внимания на стук. После второго попадания, но уже в деревянную раму, девушка открыла окно и увидела Лупика. Из-за огромных, навыкате, глаз все друзья так его называли, хотя настоящее имя парня было Жаксылык. Он стоял за низеньким забором и махал рукой.
– Привет, что тебе? – спросила она.
– Быстро одевайся, как в театр. Поедем в одно место, там нас Ерболат ждет! – всем своим видом Лупик показывал, что надо торопиться.
Девушка посмотрела на часы, было около четырех. «Странно, что-то рановато для театра», – подумала она, но спорить и переспрашивать не стала. Она просидела уже несколько часов за книжками, отвлечься и прогуляться было бы неплохо.
– Ладно, сейчас соберусь, – ответила она парню.
– Давай, давай, Фариза, я жду!
Для похода в театр следовало одеться как-то по-особому. Она сняла с вешалки шкафа темно-зеленое платье из тонкой шерсти, приталенное и расклешенное книзу. Это был ее единственный, оберегаемый, как зеница ока, выходной наряд. На шею Фариза надела бусы из желтого металла, быстро сделала начес и высоко собрала волосы на затылке. Она обычно редко пудрилась, но это же ТЕАТР, поэтому обязательно надо было густо нанести пудру, накрасить губы и подвести глаза. На ходу стряхивая пылинки пудры с платья, она запрыгнула в коричневые кожаные туфли на высоком каблуке, взяла в руки маленькую коричневую сумочку и выскочила было на улицу. Но тотчас же развернулась, влетела в комнату и торопливо надушилась польскими духами «Быть может…» Фариза была не очень довольна спешкой, поэтому всю дорогу поправляла то прическу, то платье, стряхивала с носа пудру с мыслью «Не слишком ли переборщила?»
Пока шли к остановке, Жаксылык все оглядывался на свою спутницу и улыбался во весь рот. Прохожие смотрели ей вслед, а Лупика распирала гордость из-за того, что именно он ведет эту красавицу по улице, пусть она и девушка его друга Ерболата. Они сели в подошедший трамвай, который, стуча колесами, повез их в сторону ТЮЗа, Театра юного зрителя, на проспект Коммунистический. От остановки предстояло немного пройтись и это было правильно. Потому что в самый модный район города в такой приятный бархатный летний вечер и надо было войти пешком при полном параде. Ведь это был знаменитый алма-атинский «Бродвей», Брод, – квартал, c другого конца прилегающий к оперному театру. Тут каждый вечер собиралась молодежь со всего города. Завсегдатаи приходили пораньше и занимали все скамейки, скептически посматривали на проходящих, снисходительно кивали головой на приветствия, оценивающе разглядывали девушек. Молодые пары, их здесь было большинство, с важностью пингвинов не спеша дефилировали, оглядывая друг друга с ног до головы. Лицом к лицу могли случайно встретиться бывшие любовники и те, кто был в курсе, с интересом наблюдали со стороны за этими мизансценами.
Впереди уже маячил квадратный портик театра с четырьмя колоннами, большими буквами ТЮЗ в верхней части фасада и открывшими рот масками на углах здания, как вдруг Жаксылык взял свою спутницу за руку и повел ее через улицу, направляясь левее от театра.
– Мы куда? – удивилась Фариза. – Уже почти дошли, – ответил Лупик.
И тут взору Фаризы открылась картина, которая беспощадно контрастировала с вожделенным храмом Мельпомены, оставшимся по ту сторону улицы… Это была летняя площадка пивного бара с киоском, вокруг которого вразброс располагались неопрятные столики. За хмельным напитком стояла длиннющая очередь из мужчин разного возраста и достатка. Пронзительно пахло воблой. Многие любители пива были уже изрядно навеселе. Девушка сморщила нос, так как не любила ни пива, ни пьяных людей, ни уж тем более запаха копченой рыбы и пожалела, что не захватила пузырек с дамскими духами. Только Фариза собиралась высказать Лупику все, что она о нем думала, как в конце очереди обнаружился Ерболат. Он помахал ей рукой и показал в сторону столиков. Жаксылык аккуратно взял Фаризу под локоть и, словно памятник Ленину, вытянул руку, указывая путь. Они подошли к одному из столиков, за которым уже сидел какой-то мужчина. Лупик усадил ее на свободный стул, хотел было по-гусарски щелкнуть каблуками, но забыл то самое движение, едва не упал, неуклюже развернулся и засеменил к Ерболату – помогать тому стоять в очереди.
Они познакомились лишь в этом году, когда в апреле Фариза приехала в Алма-Ату по горящей путевке в санаторий. На высокого, стройного, загорелого, спортивного телосложения Ерболата нельзя было не обратить внимания. При желании, его даже можно было принять за иностранного актера, такой он был красавец. Девушки при виде него непременно начинали шептаться и поправлять прически. А женихи нервно уводить своих подруг, подальше от этого Аполлона.
Ерболат с Фаризой начали встречаться, ходили в кино или просто гуляли по улицам. Ничего серьезного. Совместное будущее они никогда не обсуждали. Фаризу это вполне устраивало, у нее и так было немало хлопот и переживаний. Дело в том, что девушка решила не возвращаться в свое село под Карагандой, просто отправила родителям телеграмму, что остается. Она с первого взгляда влюбилась в этот зеленый город с прямыми улицами и многочисленными островками роз. А к концу весны Фариза надумала поступать в институт. Летом девушка подала документы на эстрадное отделение, но опоздала и решила попробовать себя в оперной студии при театре имени Абая. С детства она неплохо пела, танцевала, была уверена в своих творческих способностях. Она обязательно станет артисткой! Фариза сняла комнату у русской бабки, вовсю готовилась, уже прошла первый тур. И вот сегодня, вместо того, чтобы как следует настроиться на следующий экзамен, она позволила Лупику привезти ее в этот… театр. Девушка еще не догадывалась, что именно она является главной героиней сегодняшнего вечера.
«Неужели не было свободного столика?» – с неудовольствием подумала Фариза, косясь на незнакомца. Это был сурового вида мужчина, явно приезжий, на голове – копна иссиня-черных волос, сам смуглый, статный, с горделивой осанкой и пристальным взглядом человека непростого и временами сурового. Из-под густых бровей он внимательно посмотрел на нее, будто изучал.
«Кого-то он мне напоминает», – пронеслось в голове у Фаризы.
И тут ее пронзила догадка: «Да это же отец Ерболата!»
Девушка буквально окаменела. Сидит, глаз поднять не может, встать тоже, а этих нет поблизости, в очереди стоят за своим дурацким пивом.
«А вдруг это не он? – гадала она. – Нет, точно он, зачем ему тогда на меня так смотреть? И почему Ерболат решил меня с ним познакомить? Хоть бы предупредил…»
Какой-то подвыпивший парень подошел к их столику и начал ей что-то развязно говорить. Девушка не знала, как себя вести. В обычной ситуации она бы живо разобралась с наглецом, такое уже не раз бывало. А тут она просто остолбенела. Самое интересное, что и отец Ерболата тоже никак не реагировал, сидел и наблюдал за ее реакцией. Фариза терпела, терпела, потом не выдержала, вскочила и, оттолкнув приставалу, побежала искать этих двоих. А они уже взяли несколько кружек пива и, довольные, шли навстречу.
– Там ко мне какой-то мужик пристает! Где вы ходите?! – набросилась она на парней.
– Всё-всё, не шуми, пиво уже несем! – миролюбиво ответил Жаксылык.
Отец Ерболата достал из портфеля газетный сверток с какой-то необыкновенной копченой рыбиной, мужчины стали вдумчиво пить пиво. Фариза к рыбе прикасаться не стала, пива она не пила, просто сидела, временами бросая грустные взгляды на здание театра, под крышей которого кому-то мило улыбалась маска комедии. Ерболат спохватился, сбегал куда-то и принес ей мороженого. Это был беспроигрышный вариант, так как от алма-атинского мороженого середины 60-х годов млели все: и сами горожане, и приезжие.
Мужчины что-то обсуждали, Ерболат с воодушевлением рассказывал какие-то байки, все смеялись. Просидели в пивной довольно долго. Отец Ерболата больше ни разу не взглянул на девушку сына. Похоже, он уже все для себя решил. Потом отца проводил Жаксылык, а Ерболат отвез Фаризу домой. Он немного захмелел, и настроение у него было приподнятым не то от удачно проведенного экспромта с застольем, не то от того, что он сделал сегодня какое-то другое, очень важное дело. Она не решилась его расспрашивать, а он торопился к отцу, поэтому коротко произнес: – Давай увидимся завтра ближе к вечеру?
И ушел.
ЖЕНИТЬСЯ НЕЛЬЗЯ ОТКАЗАТЬ
На следующий день Ерболат с отцом приехали на вокзал. Состав уже подали на первый путь, до его отхода оставалось минут пятнадцать, не больше. Вокруг бегали торговцы с ведрами знаменитых алма-атинских яблок и предлагали их всем отъезжающим. Люди всё прибывали, и у вагонов уже появились ручейки из пассажиров с тюками, чемоданами и сумками. Каждый из них поочередно показывал билет проводнику, затем взбирался в вагон, держась за поручни, и исчезал внутри. Куанткан предложил сыну переждать основной поток пассажиров. Они присели на скамейку напротив состава, и отец начал что-то говорить сыну.– …яркая… бросит…
В вокзальном гомоне не разобрать, о чем шла речь, но было ясно, что молодой человек заметно расстроен словами отца.
– …найду тебе покладистую… не пара… чеченцы… аргыны…
Парень все это время сидел молча, без движения, и просто смотрел в одну точку перед собой. Вот толпа отъезжающих значительно уменьшилась, проводники начали объявлять отправку.
Отец с сыном встали, обнялись, и Куанткан напоследок сказал: – Береги себя, – потом зашел в вагон, нашел свое место у окна и успел увидеть, как его сын помахал рукой, развернулся и вошел в здание железнодорожного вокзала.
Поезд медленно тронулся.
Через некоторое время он оставил позади цветущий город у подножия гор, суета улеглась, пассажиры расселись по местам, и каждый занялся своим делом. В плацкартном вагоне все всегда на виду: мужчины справа играли в карты, женщина слева снимала ножичком с яблока кожуру, а кто-то уже лег и вовсю храпел. Пассажиры, которым достался билет у окна, задумчиво наблюдали за проплывающими мимо домами, деревьями и, как волны плывущими электрическими проводами. Куанткан прислонился спиной к стенке и еще раз перебрал в памяти события последних дней, особенно смотрины девушки его сына.
«Ерболату сейчас двадцать пять, почти столько было и мне, когда я женился», – прикинул он про себя.
Вспомнился тот год, когда его назначили председателем рыбацкой кооперации «Боген» Аральского района. Как он ездил в Кызыл-Орду с отчетами и впервые увидел там Жансаю…
В украшенном по-новогоднему актовом зале было много народу, люди заняли весь партер, проходы. Даже те, кто толпился в коридоре, старались выхватить обрывки фраз, доносящиеся с трибуны:
«…нужно, чтобы эти партийные решения, благодаря указаниям товарища Сталина…», «…надо оценить в полном объеме значение работы…», «…мы можем сейчас твердо сказать, что решение ЦК, решения съезда, как показала сама жизнь, уже целиком и полностью себя оправдали…»
Всюду царила приподнятая праздничная атмосфера не только в связи с новой советской традицией отмечать новый год. В 1938-м году в жизни страны произошли важные изменения, которые дали людям надежду на свободный вздох после нескольких лет ежовщины, когда сотрудники НКВД, Народного комиссариата внутренних дел, только и занимались тем, что ночью и днем без разбору забирали и расстреливали людей. В ноябре вышло постановление, запрещавшее массовые выселения и аресты. Самого главу НКВД Николая Ежова на посту сменил Лаврентий Берия, кроме того, были ликвидированы «тройки», заменившие суд, которые, собственно, и терзали все население СССР, держа всех в постоянном страхе и напряжении. В этом же году Аральск вместе с Аральским районом вошел в состав вновь образованной Кызыл-Ординской области Казахской ССР и получил статус города. Специально организованное отчетное партийное собрание подытоживало 1938-й год, столь богатый на такие значимые и радостные события.
Они столкнулись в коридоре, когда Жансая несла очередную стопку бумаг в канцелярию, а Куанткан выходил с несколькими товарищами из актового зала. Они встретились глазами только на миг, и оба с того момента перестали быть прежними людьми. В этот же вечер на специально организованном праздничном мероприятии в доме культуры он пригласил ее на танец и уже влюбился окончательно.
Свадьба была скромной, но в те времена других и не проводили. Жансая была из интеллигентной семьи со связями и относилась к именитому роду Кожа из Кызыл-Орды. В Казахстане считается, что род Кожа ведет свое начало от арабских миссионеров ислама. Они не входят ни в один из трех казахских жузов и относят себя к духовной аристократии.
Ей польстила его должность председателя, и покорили его черные глаза, которые смотрели прямо, властно, будто пронзая насквозь. Куанткан был безупречным красавцем: высокий, смуглый, с копной волос, глаза большие, голос низкий, бархатный. Знающие его люди вспоминали, что он был оратор и умелый организатор, легко мог убеждать людей и повести за собой. Поэтому, несмотря на молодой возраст, он сумел в свое время возглавить и колхоз и трест, умело руководя подчиненными. Помимо всего этого он хорошо пел и играл на домбре, во всех поездках его обязательно сопровождала «свита» из музыкантов.
Куанткану, в свою очередь, понравилась та эффектность, с которой Жансая умела себя преподнести. Она могла себе позволить одеваться с шиком. Вместо платка носила модную шапочку-таблетку, сапоги на каблуках, красила губы. Девушка хоть и была небольшого роста, но ее белая кожа, правильные черты лица и женственная фигура дополняли образ той редкой казашки, которая точно не станет смотреть на первого встречного во всей Кызыл-Орде и ее окрестностях.
У нее были две сестры, обе замужем за влиятельными людьми. Воспитание все три девушки получили даже для тех времен слишком вольное. Они курили, Жансая любила сесть нога-на ногу и манерно закурить папиросу. В этот момент для нее ничего не существовало в мире. Сестры позволяли себе хорошо выпить и при этом могли поддержать любую беседу. Мало кто из девушек так вел себя в то время. Куанткан отметил, что Жансая была скрытной по характеру, зато она умела грамотно писать, много читала, была неглупа, говорила негромко и вела себя с достоинством. Ее уважали и к ней прислушивались. Куанткан и Жансая подходили друг другу, они были красивой парой, и окружающие им завидовали.
Прошло несколько лет. Жансая ушла с должности машинистки и ездила с Куантканом всюду, куда посылала его партия. Конечно, делила с ним трудности, но и участвовала в многочисленных застольях. Детей ему родить она не смогла, зато супруги жили радостно, хотя богатства нажить, пользуясь своим положением, почему-то не старались. Да и кому нужны были богатства в советской стране, где торговля, промышленность и земля принадлежали государству? Советские чиновники получали квартиры, дачи и машины, но не в личную собственность. Пока ты был у власти, власть тебя баловала, но такое положение дел могло быстро измениться… Репрессии пожирали не только простой народ, но и управленцев, советских чиновников.
Куанткан и Жансая жили на широкую ногу, помогали многочисленной родне, не заботясь о накоплениях. Так жили многие в те времена…
Но вот однажды благополучный брак рухнул.
Случилось так, что на очередной гулянке Куанткан приревновал свою жену к одному из гостей. Он настолько был оскорблен, что чуть ли не на следующий день отправил Жансаю обратно в Кызыл-Орду. Считай, бросил. Он чувствовал, что может себе это позволить не только из-за своего положения, хотя в те годы стремительно набирал вес и авторитет. Куанткан не смог вынести удара по своему уязвленному самолюбию.
В тот вечер Талгат, муж одной из сестер Жансаи, отмечал свой день рождения. Он возглавлял городской военный комиссариат, был важным человеком, отвечал за военно-мобилизационную работу. С ним старались завести знакомство и дружить многие в Аральске. На празднество был также приглашен начальник отдела актов гражданского состояния, его звали Марат. Они с Талгатом в каком-то роде были коллегами, оба относились к НКВД, только к разным его подразделениям. Куанткан вспомнил, что видел этого лейтенанта, когда они с Жансаей регистрировали свой брак. Он понял, что Марат давно знаком со всей родней Жансаи.
Застолье было в самом разгаре, все пели песни, звучали пожелания имениннику. И только Марат сыпал красивыми тостами «за милых дам», при этом то и дело томно поглядывая на Жансаю. Он быстро набрался и начал неудержимо икать. Заметив это, Талгат предложил сделать перерыв, чтобы проветриться. Кто-то из женщин остался в доме, чтобы прибрать со стола, остальные вышли на улицу.
«М-да, выпили немало, но я еще держусь», – подумал Куанткан и тут обнаружил, что кого-то среди мужчин не хватает. Чувство тревоги и смутного подозрения нарастало, и он поспешил вернуться в дом. В большой комнате никого не было. Только в маленькой кухоньке из-за занавески доносилась какая-то возня. Вдруг раздался резкий звук, будто в ладоши хлопнули. В дверном проеме кухни появился Марат, он держался за левую щеку. Встретившись глазами с Куантканом, суетливо обошел его стороной и, шатаясь, вышел из дома… До Куанткана не доходили никакие оправдания Жансаи, что тот первым полез и, что она дала ему отпор. Словно не лейтенант, а он сам был оглушен этой пощечиной. И задал ей только один вопрос:
– Как давно вы знакомы?
Куанткан корил себя за то, что они с Жансаей порой слишком увлекались застольями. Его супруга чувствовала себя в этой атмосфере как рыба в воде, да и он с удовольствием втянулся в череду праздников со статусными и важными гостями. Но этот случай словно отрезвил его.
«Неужели ей польстило внимание этого начальника из НКВД? А кто тогда я для нее и для всего ее семейства из рода Кожа? Муж, собутыльник, любовник? Или выгодная партия? – думал Куанткан. «Карьерист хренов!» – ругал он себя.
Ему вдруг нестерпимо захотелось простого семейного уюта. Того уюта, что веками царил под сводами юрт предков. Где не надо из себя кого-то строить, чтобы соответствовать статусу. Ты всегда можешь найти поддержку простой любящей женщины. Тебя окружат теплом, заботой и… детьми. В то время многодетность все еще оставалась безусловным мерилом счастья и благополучия. Но дело было даже не в этом. До сих пор Куанткан не печалился из-за отсутствия детей и никогда не упрекал Жансаю за это. Но сейчас все враз поменялось. Куанткан понял, что ему нужна полноценная семья, он решил найти себе новую жену. И за него пошла бы любая, но любая ему была не нужна. Ему нужна была та, что лучше Жансаи. Возможно, не такая яркая, но открытая, искренняя и чистая в своих мыслях и поступках. Та, что посвятит всю себя ему, любимому мужу, и их детям. Жансая была для него больше другом, соратницей, чем женой. Роль заботливой матери ей никак не подходила, даже если бы она и сумела родить.
– Ага (обращение к старшему. Прим. автора), хотите чаю? Я вам принесу.
Куанткана отвлек от мыслей сосед, молодой казах, сидевший напротив.
– Да, если не трудно, – согласился Куанткан и протянул стакан, который он обычно возил с собой.
Парень сходил в конец вагона и принес ему крепко заваренный чай. – Вот, у меня есть сахар, если хотите.
– Спасибо, дорогой, спасибо, – поблагодарил его Куанткан и попытался вспомнить, о чем он сейчас размышлял. «Да! Фарида! Моя Фарида…» В тот приезд в Аральск он договорился со знакомыми, и под видом вечера танцев в сельском клубе ему устроили тайные смотрины. Из-за занавески он рассматривал местных девушек, одна из них ему очень понравилась. Высокая, с длинными косами. Фарида. Ей было 19 лет, она умела писать и читать на русском и казахском, работала в местной библиотеке, а жила с матерью и младшим братишкой Азатом. Отец их задолго до этого умер от тифа. Куанткан познакомился с нею и, не долго думая, через месяц женился и привез к себе домой.
Судьба преподнесла Куанткану еще один подарок. Второй после той любовной истории, когда будучи совсем молодым председателем, он только начинал жить и любить. Дело теперь оставалось за малым – бережно распорядиться этим счастливым случаем.
Благодаря работе в библиотеке Фарида была очень начитанной девушкой. Она обладала природной интеллигентностью и душевной чуткостью и помимо своей основной работы занималась тем, что помогала неграмотным аульчанам оформлять разные бумаги, пенсии, составлять другие документы. В библиотеке к ней часто стояла очередь из просителей. Но Куанткана она поразила даже не этим. Фарида всерьез увлекалась сочинением стихов, для этого даже вела специальный дневник. В недолгий период ухаживания Куанткан был сражен наповал ее посланиями к нему. Он и сам неплохо владел поэтическим слогом, а тут встретил девушку, которая написала ему письмо, открыв свои чувства и переживания в лирической форме.
А что такое поэзия в культуре казахов? Письменностью владели единицы, книг в степи не было, поэтому жила поэзия в устном народном творчестве. Музыка и поэтическое слово веками сопровождали казахов. Они вбирали в себя и традиции, и историю, и лирику степного быта. Отсюда и навык выражать сложнейшие чувства максимально точно и емко, придерживаясь иносказательной формы высказывания, ведь о многом говорить прямо было не принято. В казахской поэзии живет вековая народная мудрость, которая выражается через меткое слово, пословицу, легенду и требует высокого уровня мышления, как самого сказителя, так и его слушателей. В особом поэтическом стиле часто создавались даже обычные послания, не говоря уже о любовных письмах. Вот уж где мелодичность, богатый словарный запас и, главное – живые эмоции. Не зря в народе говорят: «Душа казаха – с колыбели душа поэта».
После разрыва Куанткан с Жансаей не общались несколько месяцев. Уже началась война, и она надеялась, что муж остынет и приедет за ней, однако на этом фронте всё было без изменений. Жансая даже и мысли не допускала о разводе. Из-за войны мужчин в стране не хватало в принципе, да и бросать такого перспективного джигита, как Куанткан, женщина не собиралась. Ей давно сообщили о его новой жене, однако у нее никак не находилось повода развернуть ситуацию в свою пользу. Пришлось подключать высокие связи по партийной линии. Не зря говорят в народе, «врага остерегайся один раз, плохого друга – тысячу раз».
– Что же ты из-за бабы теперь всех нас погубишь? – поочередно вопили жены его старших братьев. Этот вопрос теперь задавался Куанткану регулярно во время семейных встреч. – Их же заберут на фронт, опомнись!
Младший брат кивал головой, вроде как соглашался, но ничего не предпринимал. Он просто не знал, как ему быть, поэтому, сколько мог, тянул время. А тут еще первый секретарь райкома не унимался, без веской причины уже в который раз грозился перевести Куанткана из Аральска в другой регион. «Будто все сговорились», – про себя думал Куанткан.
Одна из сестер Жансаи была замужем за начальником военкомата. В его власти было решать, кого и когда призывать на фронт. У самого Куанткана была бронь, то есть освобождение от призыва, он возглавлял рыбтрест и обеспечивал фронт рыбой. Но у его братьев такой брони не было, и через них Жансая решила надавить на своего мужа. Кольцо неумолимо сжималось…
– Оставь, наконец, свою молодую жену и верни Жансаю домой, – почти хором продолжали уговаривать его родственники, чуть не плача.
Как раз в это же время в августе 1943 года Фарида родила Куанткану первенца Ерболата, а это уже могло толкнуть заступников первой жены на более решительные действия, ведь Куанткан стал кандидатом в ряды Коммунистической партии, что сулило не просто укрепление его позиций, но и продвижение по службе. Хоть к многоженству в мусульманских республиках в годы войны иной раз и относились снисходительно, но лишь до поры до времени.
Проводник неожиданно громко объявил какую-то промежуточную станцию, и поезд остановился. Некоторое время по вагону сновали люди, но через несколько минут состав тронулся, и Куанткан снова погрузился в свои воспоминания.
«Как мне тебя не хватает, моя Фарида», – вздохнул он и вспомнил тот позорный момент, когда нашел глупый повод, чтобы поругаться с ней и вернуть Жансаю. В тот день девушка мыла в доме полы, и к ним заглянул давний приятель Куанткана.
– Одну минуточку, я как раз домываю, подождете? – сказала ему Фарида.
– Да не переживай, я подожду на улице, – ответил гость.
В этот момент домой пришел Куанткан и набросился на Фариду: – Что же ты моего друга держишь в коридоре?! Разве так надо гостей встречать?
Это была их первая и последняя ссора. На следующий день Куанткан поехал в Кызыл-Орду и привез Жансаю. Дом был на два входа, на одной половине теперь жила Жансая, на другой стороне – Фарида. Узнав об этом, разъяренная мать Фариды Кульпаш приехала из далекого аула, высказала Куанткану все, что она о нем думала, и увезла свою дочь и Ерболата к себе.
Жансая взяла власть в свои руки.
Отныне каждый шаг Куанткана контролировался ее людьми, но братьев мужа оставили в покое. Развестись официально, по-тихому, с первой женой Куанткан уже не мог, опоздал. В 1944-м году в стране была введена норма: хочешь развестись – будь добр дать объявление в местной газете. Разводить стали публично. Ну, какой нормальный гражданин СССР с партийным билетом в кармане станет выносить этот позор на всеобщее обозрение? При этом повод для развода определялся судом, а ревность или отсутствие детей – разве это доводы?
Больше всех страдала Фарида. Она писала ему письма одно за другим, сочиняла целые поэмы о своих чувствах и переживаниях. Куанткан сильно ее любил, но знал, что за ним могут следить, поэтому ездил к ней окольными путями, запутывая след. Он бывал у нее по два-три дня. Дверь снаружи Фарида закрывала на замок, чтобы никто ничего не заподозрил, а Куанткан забирался в дом через открытое окно с другой стороны. Вскоре родились еще две девочки: Нургуль и Гульмира.
В середине 50-х Фарида неожиданно тяжело заболела, непонятно что это была за болезнь, но она сгорела буквально за неделю. Трое детей: Ерболат двенадцати лет, Нургуль семи, и Гульмира двух лет остались на руках у бабушки Кульпаш.
Куанткан с опозданием получил весть о кончине Фариды. Когда он приехал, тело уже предали земле. Все родственники с ее стороны проклинали его и избегали с ним встреч. Он стоял совершенно один у еще свежего холмика и в голос просил у любимой женщины прощения за все горести, которые принес ей и своим детям.
"Мне твердят: я должна упрекать тебя, милый, Но слов для упреков я в сердце своем не нашла. Даже если придется прождать тебя вечность – Одиноким цветком на ветру буду ждать я тебя.
Эти муки как вынести бедной усталой душе? Как забыть эту радость – быть рядом с тобой? Я дышу лишь надеждой на счастье и жду. Возвращайся, любимый, скорее ко мне…"
Вагон, плавно раскачиваясь, набрал ход, и Куанткан незаметно для себя задремал… *** После того как Ерболат проводил отца, на следующий день вечером они с Фаризой встретились, и девушка первым делом возмущенно спросила: – Ерболат, что это было вчера? Я чувствовала себя жутко неловко.
Ерболат, сегодня какой-то поникший, совершенно не настроен был разговаривать на эту тему. Потом нехотя выдавил: – Да отец в город по делам приезжал, и я хотел показать ему тебя. – Зачем? – спросила его Фариза.
Ерболат долго молчал. И вдруг ему в голову пришла идея проверить реакцию своей девушки. «Долго ли она будет дуться, если я выдам ей свой разговор с отцом? Оскорбится до глубины души или слегка расстроится?» И он сказал: – А может, мы надумаем пожениться?
– С чего ты так решил? – скептически протянула она, но любопытство все-таки взяло верх. – И что сказал папа?
Парень выдержал паузу, потом сказал, медленно выговаривая слова:
– Сказал, не женись на ней. Не будет она с тобой жить, слишком яркая, красивая, бросит тебя… К тому же аргынка, чеченка… Мол, они строптивые, непослушные… Предложил брать из наших краев, говорит, сам тебе сосватаю покладистую.
– Что-о-о? – вырвалось у Фаризы, а про себя она подумала: «Да, я непростая! И мы еще посмотрим, выйду я за тебя или нет!»
Больше они встречу с отцом не обсуждали. Долго гуляли по вечерней Алма-Ате, говорили о фильмах и книгах. Фариза шла, держась за руку своего новоявленного жениха и, когда разговор затихал, едва заметно чему-то улыбалась.
Ерболат не стал произносить вслух только одну единственную фразу Куанткана: «Ты ей не пара!»
Сначала он обиделся за это на отца, но, пока ехал от вокзала домой, понял, что выбрал именно ту девушку, которая ему и была нужна. В чем-то более решительная, чем он, красивая под стать ему, непохожая на казашку – модная тенденция тех лет, ну и главное – с великолепным русским языком. На нем говорили все алма-атинцы, без его знания принимали далеко не на каждый факультет, учеба и карьера были связаны только с ним. Казахоязычный Ерболат все еще с трудом читал и писал на великом и могучем. Теперь же у него появился азарт и стимул доказать, что он достоин Фаризы и может стать лучше.
А через два дня к Фаризе неожиданно нагрянула ее рассерженная чеченка-мать.
– Мам, ты что, просто так решила приехать, город посмотреть?
– Думаешь, мне совсем делать нечего? Я за тобой приехала!
– Но я тут в оперную студию сдаю…
– Если ты в сарае песни распевала, решила, что из тебя обязательно артистка должна получиться? А как же медицинский? Или у тебя тут другие дела завелись?
Строгая мама не приняла такую самодеятельность и со словами «певичкой не будешь» забрала дочь назад в село под Карагандой, откуда та отбыла еще в апреле этого года, «всего лишь на 20 дней отдохнуть в санатории».
МИЛЫЙ, РАЙ, ШАЛАШ
Фариза уехала так стремительно, что даже не успела предупредить Ерболата о своем отъезде. Прошло уже больше месяца и девушка старалась о нем не думать, как вдруг стали приходить письма, где он писал о своих чувствах, о том, что не хотел бы расставаться, что поговорит с родными об их будущем. Фариза тоже что-то ему отвечала, но в перспективу дальнейших отношений поначалу особо не верила. Как и обещал, сначала Ерболат написал письмо своему отцу и поделился своими планами на жизнь. Тот категорически отказался помочь со свадьбой, мол, мы с Жансаей должны подготовиться, и вообще брат Жангельды тяжело болен, уже неизлечим, и мы не можем на фоне этого устраивать твою женитьбу. Тогда Ерболат обратился к дяде Азату, родному брату своей покойной матери. Дядя поддержал его, но материально ничем серьезно помочь не мог. В результате парень остался один на один со своими желаниями, но руки не опустил, а решил пойти ва-банк.И вот в один из декабрьских дней, ближе ко дню рождения Фариза неожиданно получает небольшую посылку. С удивлением открывает ее, а там… красивая тонкая белая блузка в черный горошек, с воланами на рукавах. Как-то год назад Фариза заприметила ее в витрине алма-атинского магазина, и Ерболат запомнил желание своей избранницы такую носить. Но был в посылочной коробке еще один заветный сюрприз, окончательно растопивший сердце Фаризы. Ерболат прислал мягкую грампластинку-открытку с отпечатанной на одной стороне своей фотографией. На пластинке был записан его голос с коротким поздравлением и любимая песня Фаризы – «Осенний свет», в исполнении модного тогда певца Жана Татляна.
Всю зиму молодые переписывались, объяснялись друг другу. Он уговаривал ее сбежать из дома и выйти за него замуж, при этом не побоялся откровенно признаться, что его сторона не готова к сватовству и не очень-то поддерживает его желание. Такая смелость и настойчивость Ерболата стала жирной убедительной точкой их долгой переписки и Фариза «дала добро». Связать свои судьбы они теперь решили окончательно. Как раз в это же время будущая невеста вовсю готовилась поступать в Карагандинский медицинский институт. После неудавшейся попытки остаться в Алма-Ате она пообещала родителям «остепениться и взяться за ум», поэтому заикнуться о свадьбе даже не смела. Единственной, кому Фариза могла все рассказывать, была ее младшая сестра Сара. Та уже была студенткой медучилища в Караганде и во всем поддержала Фаризу.
План второго побега был такой.
Фариза в начале июня, когда начинают работать приемные комиссии в институтах, должна была прилететь в Караганду к Саре, сообщить Ерболату телеграммой о своем приезде и ждать его. В положенный день Фариза начала собираться в поездку, якобы за тем, чтобы сдать документы в приемную комиссию медицинского. Она планировала взять с собой побольше теплой осенней, выходной одежды, обуви. Ведь из Караганды они должны были следовать в Алма-Ату. Но ее мать, словно чувствуя что-то, зорко следила за сборами и принимала в них активное участие.
– Зачем тебе это сейчас летом в Караганде? Ты же после экзаменов сможешь вернуться на целый месяц. Вот потом и заберешь, – недовольно приговаривала она, выкладывая назад плащи, шапки, ботинки и многое другое для длительного проживания вдали от родного дома. В конечном итоге вместо необходимых вещей в чемодан попали теперь уже ненужные учебники и совсем летние платья.
Фариза обняла папу с мамой и с комом в горле уехала из родного дома поступать в «университет жизни».
В это время в Алма-Ате Ерболат получил телеграмму с коротким «Жду 6-го». Он дождался зарплаты и по плану должен был уже назавтра вылететь. Но как назло именно на эту дату билет достать было невозможно. Парень сбился с ног в его поисках, в авиаагентстве стояла огромная очередь, а он смотрел на нее с телеграммой в руке и не знал, как ему быть. Был уже вечер, вскоре касса должна была закрыться. И тогда в отчаянии влюбленный джигит, словно какой-то мифический герой Данко, поднял телеграмму над головой и громко обратился к толпе.
– Товарищи! Я должен лететь к невесте, и если я завтра ее не увижу, то она уйдет к другому. Пропустите меня, пожалуйста!
Сначала послышался смешок, потом из толпы раздались одобрительные голоса, и его без очереди дружно пропустили к кассе.
Как и было условлено, они встретились в Караганде и уже втроем с Сарой прилетели на самолете в Алма-Ату. Фариза отправила матери письмо, в котором попросила прощения, что не сказала правду о своих планах на замужество и о «поступлении» в медицинский институт.
Как жить молодые для себя уже придумали, осталось найти – где.
Первым их жильем в Алма-Ате стала кухня в небольшом домике, которую сдавала в аренду однарусская семья. Чтобы содержать семью, Ерболату пришлось бросить учебу на 2-м курсе зооветеринарного института. Через знакомых он устроился микрофонщиком на Казахское телевидение. Это была рабочая специальность, на которую брали высоких парней с длинными руками. Эфиры тогда были живыми, никаких записей в студии, и для выступающих нужно было держать микрофон на трехметровом шесте. Поработав так некоторое время, он узнал, что на Казахском радио, которое располагалось в этом же здании, можно научиться технике звукомонтажа: записывать радиопередачи, накладывать музыку. Ерболат отучился там и получил профессию звукооператора.
И вот в качестве подарка к женитьбе его коллеги по радиоцеху собрали какие-то деньги. На традиционную свадьбу их никак бы не хватило, да и кого они могли позвать на такую свадьбу? Родня была далеко, и родня этого брака не одобрила… Молодые подали документы в районный загс, туда их и вызвали в самый обычный будничный день посреди недели. Фариза к тому времени тоже училась в зооветеринарном институте. Поступать в медицинский из-за большого конкурса ей не хватило духу. Она отпросилась с лекций, он – с работы, молодые расписались и вечером организовали на маленькой кухоньке скромное чаепитие на шестерых.
– Обручальное кольцо я тебе попозже куплю, – извиняющимся голосом сказал на следующее утро Ерболат. – Мы все деньги отдали за жилье.
– Ничего, – вздохнула Фариза и многозначительно добавила: – оправа не должна быть дороже камня.
И правда, ценнее и роднее молодой жены у Ерболата ничего и никого не было. Почти вся его небольшая зарплата и ее стипендия уходили в качестве платы за аренду, к тому же Фариза сбежала из дома без зимней одежды и обуви. В общем, средств катастрофически не хватало даже на проезд в трамвае. В один из таких дней Ерболат вновь написал отцу письмо, где в этот раз изложил все свои обиды на него. Через какое-то время они с супругой вдвоем зашли на Главпочтамт. Пришло ответное письмо. Они сели на скамейку в скверике перед зданием почты и начали читать.
«Здравствуй сынок! Получили твое письмо с Жансаей. Читали и плакали… Ты спрашиваешь, почему я, будучи на хороших должностях, имея возможности, не подумал, что у меня растет сын и ему захочется создать семью? Что ему нужна будет помощь…Что я о тебе совсем не подумал… Думал, не думал – какая теперь разница. Я и так о многом сожалею. Эти сожаления грызут меня изнутри, но поделать ничего нельзя. Может, мы когда-нибудь и разбогатеем, но мало надежды. Я никогда не умел копить деньги или добывать их. Да и братишки у тебя есть, маленькие совсем. Не обижайся, сынок. Я очень хотел, чтобы ты взял девушку из наших краев, было бы проще. Но ты решил по-своему. Домой пока не приезжайте. Брат в очень тяжелом состоянии, сидим у изголовья…»
Прочитали письмо и сидели молча.
Откуда-то приковыляла собака. Обычная такая, серая дворняга, коих много шляется в городе. Это была беспризорная и неприметная мелкая псина, исхудавшая и жалкая. Она все время прижимала голову к земле, словно извинялась перед кем-то за свой внешний вид, за само присутствие на этой земле. Беспрерывно нюхая воздух, она уселась поодаль и начала разглядывать двух задумчивых и тихих молодых людей. Вдруг что перепадет? Женщина глядела куда-то в небо, а мужчина повернул голову и смотрел не то на собаку, не то на что-то рядом с ней. Собака сначала обрадовалась, привстала и замахала, было, хвостом, но, не сумев поймать взгляд человека опять села. «Куда же он смотрит?» – спросила себя псина и оглянулась, но ничего интересного вокруг себя не обнаружила. Потом зевнула и, поджав хвост, потрусила дальше по своим делам.
Ерболат был подавлен и удручен ответом.
«Как был сиротой, так и остался им, – размышлял он. – Впервые в жизни я принимаю решение сам и не о чем-то там… О женитьбе! А он не то что деньгами, даже просто поддержать меня словами не может. Неужели так трудно просто поздравить своего сына?»
Ерболат хоть и сбежал в город, но, как и любой казах знал, что по строго соблюдаемым народным традициям он должен был сначала свататься за невесту. В случае же стремительной свадьбы, а такое случалось частенько, его отец с родственниками обязаны были приехать к родителям девушки, попросить прощения, одарить их подарками и наладить отношения.
Парень много раз представлял себе, как все произойдет, – красиво, степенно, солидно. Он, жених, будет ходить, гордо поглядывая на всех свысока, пока отец наводит мосты с новой родней. Он мечтал почувствовать за спиной поддержку, увидеть рядом в этот счастливый день родных – многочисленных дядей, тёть, племянников и племянниц. А тут… Что он в одиночку может сделать? Унижение, стыд и срам какой-то… Ерболат много раз с пафосом рассказывал Фаризе, какой его папа известный, уважаемый и умелый лидер. Молодой человек был разочарован тем, кем до этого дня безоговорочно гордился, и теперь ему было обжигающе стыдно перед молодой супругой.
– Свадьбы у нас не будет… Квартиры тоже, – тихо произнес он.
Они еще немного посидели в раздумьях, потом, взявшись за руки, пошли домой. Их уже ничего не пугало в такой уютной и ставшей родной Алма-Ате, они были молоды и полны светлых чувств.
Через некоторое время теперь уже Фариза получила письмо от матери, в котором задавалось так много неудобных и правильных вопросов, что ответить на все в рукописной форме было трудно. Бумага все-таки обязывала писать обстоятельно и вдумчиво, а хвалиться было особо нечем.
В то время у людей дома не было индивидуальных телефонов, все приезжие целыми днями толклись на центральном переговорном пункте. Фариза сходила туда и заказала междугородний звонок с матерью. Такой вид связи был удобен для тех, кто хотел порыдать в трубку или отмолчаться, если нужно.
– Мам, мам, я так соскучилась! Как вы там? Как папа? – чуть не плача спросила Фариза.
Обычно резкая, мать на этот раз ее не ругала. Намеренно – или чтобы находившиеся рядом посторонние люди не услышали – она говорила таким ровным голосом, что слова на чеченском пронзали громче крика.
– Дурочка моя, что же ты наделала? Всех поставила в такое дурацкое положение. Отца его уже не ждем, все и так понятно… Ты совсем ни о чем не думала? Сколько раз я тебе говорила – не выходи за сироту…
– Мне так стыдно за всё, мама! – всхлипывала дочь.
– Ладно, поздно уже рыдать. Знаешь, что? А вы сами приезжайте…
– Ну как мы можем…
– Просто берите билеты и приезжайте. Тут разберемся. А то я уже и не знаю, что людям говорить. И вот поздней осенью Фариза с Ерболатом сели на поезд, следующий в Караганду, а чтобы не так было страшно, взяли с собой друга Нарбека. Лишь самого главного в таких случаях, подарков, у них не было. Еще одним позором по казахским традициям считалось явиться без солидных гостинцев для многочисленных родственников. Только одна коробка конфет и пачка дефицитного в то время индийского чая. – Айналайын балам, хорошо, что приехали! – тепло поприветствовал Ерболата отец Фаризы. – Почему твой папа так и не появился? Мы ведь ждали. Может, что-то случилось?
Ерболат не знал, что ответить, и стоял, потупив глаза. Тесть не стал переспрашивать, понимающе покивал головой: –Ну, ничего, ничего. Проходи, чувствуй себя как дома…
Отцу и матери Фаризы Ерболат очень понравился – статный, красивый, спокойный, вежливый, они приняли его как родного. Когда собрали родню за праздничный дастархан, одна из родственниц неожиданно спросила:
– А где родители парня? Он что, сирота?
Тесть промолчал, а теща громко ответила:
– Да, круглый сирота!
К концу вечера она вдруг достала отрезы тканей, которые много лет собирала на всякий случай, продемонстрировала всем присутствующим и сказала:
– Зять приехал не с пустыми руками. Привез всем подарки! – и начала раздавать отрезы присутствующим. Все остались довольны и, с пожеланиями счастья в семейной жизни, шумно разошлись.
Молодожены чувствовали себя в тот момент скверно, но таким образом мудрая мать жены помогла им всем сохранить лицо перед людьми, тем более что Фариза была старшей дочерью в их многодетной семье. За короткое время до отъезда и утром, и вечером их приглашали в гости разные родственники. Как раз было время, когда все забивали домашних уток и гусей – жирных, огромных. Молодые наелись там от души, еще с собой на обратную дорогу мама положила много чего… Трудности семейной жизни еще долго продолжали испытывать Ерболата с Фаризой на прочность. Когда через год родилась дочь Зарема, Фариза взяла академический отпуск по уходу за ребенком. С маленькой кухни пришлось съехать и искать другое жилье. Совершенно не справляясь с нехваткой средств, Ерболат иногда впадал в такое отчаяние, что порой не мог скрыть панику, чувствуя ответственность за семью. Однажды утром он уже чуть не плакал:
– Что делать? Денег не хватает! Я уже не помню, когда ездил в последний раз в автобусе, все экономлю, хожу на работу пешком.
Фариза, как могла, старалась поддерживать мужа. – У нас вся жизнь впереди. Все будет – и деньги тоже, не переживай…
– Нет, так больше продолжаться не может. Я позвоню Нарбеку, давайте втроем обсудим, как жить дальше.
Их друг был по натуре оптимистом, одно его присутствие уже вселяло в других уверенность. Он быстро принимал решения, не всегда верные, но рассуждать и телиться не любил, и уж если действовал, то без оглядки. Вечером они изложили свое положение Нарбеку, и тот, недолго думая, предложил:
– Ты ведь на радио работаешь, так? Значит, у тебя должно быть много магнитофонной ленты для записи радиопрограмм. Так?
Ерболат кивнул.
– Помнишь, ты хвалился, что умеешь так точно монтировать программы, что экономишь много магнитной ленты?
– Да, умею, – ответил Ерболат и вспомнил горы больших бобин с намотанной узкой пленкой коричневого цвета.
– Ее в магазине найти невозможно, – заговорщически продолжал Нарбек. – Но почти в каждом доме есть магнитофон. И люди собирают и переписывают для себя музыку…
– И что ты предлагаешь, налево ему, что ли, продавать эту пленку? – включилась в разговор Фариза.
– Нет, – ответил тот с важным видом. – Пусть приносит пленку с работы, а уж обо всем остальном я сам позабочусь.
На том и порешили.
Сэкономленные Ерболатом мотки этой ленты Нарбек продавал прохожим около магазина «Радиотехника», в котором это добро, если иногда и появлялось, то стоило значительно дороже. Риск был огромный. В те годы это называлось «спекуляцией», и за такой бизнес людей сажали в тюрьму. Но советские граждане во все времена умели выживать и находить выход из любых ситуаций. С каждой такой бобины Нарбек приносил 10 рублей советских денег. На них можно было прожить целую неделю. Килограмм говядины стоил 1 рубль 80 копеек, баранья голова всего 40 копеек за 1 кг. Счастье выглядело как-то так… Наверное, в городе не осталось места, где они втроем с дочкой не жили – постоянно мотались по чужим углам. Неизвестно, сколько бы еще это продолжалось, пока однажды коллега Ерболата не упомянул, что срочно переезжает в новую квартиру и хотел бы побыстрее кому-нибудь продать свой старый домик за Дворцом имени Ленина. И цена вполне подъемная, всего 500 рублей. 200 рублей у них уже было накоплено, надо было раздобыть остальное. И опять выручила сторона жены. Фариза послала своей матери телеграмму с просьбой помочь с деньгами и выслать 200 рублей. Оставшиеся 100 продавец с радостью согласился получить позднее.
Ерболат с женой так намучились бегать по съемным квартирам, так были счастливы, наконец, жить в своем доме, что за день, не дожидаясь переезда хозяев, перевезли свой нехитрый скарб и заночевали прямо у них во дворе. Благо стояли теплые летние ночи. Наутро все дружно помогали теперь уже прежним хозяевам собирать вещи и переезжать.
Уютным жильем этот домик назвать было трудно. Крыша протекала в нескольких местах, торчала солома, стены были сырые, но зато это был их первый собственный дом с целыми двумя комнатками. Свой дом, откуда никто не мог их выгнать или делать замечания по любому поводу. Свой дом, где не надо было постоянно заискивающе заглядывать в глаза хозяевам, чтобы выпросить хотя бы один день отсрочки.
Молодая и энергичная Фариза все умела делать своими руками: и мазать, и белить, и красить. Ерболат годился лишь в качестве подносчика инструментов и в основном был на работе. За лето молодая супруга многое отремонтировала сама. Она часто белила печку. Мать учила ее с детства: «Если печь не ухожена и в саже – это позор хозяйке». Могло не быть денег, еды, но печка всегда должна быть побелена. Летом готовили на керогазе или примусе, зимой покупали уголь, дрова и топили печь. Позднее они разжились своим первым холодильником «Бирюса» за 200 рублей, но он целый месяц простоял пустой. Туда нечего было положить…
Ерболат с Фаризой стали первыми среди своих родных, кто сумел вырваться из сельской местности и закрепиться не просто в каком-то городе, а в столице. Тут тебе и театры, и парки с фонтанами, асфальтированные дороги, троллейбусы, но самое главное – это ВУЗы на любой вкус. Поэтому их малюсенький домик надолго стал местом притяжения сначала для двоюродных братьев Ерболата, потом для его сестренок, а также хорошо знакомых и мало знакомых людей. Кто-то приезжал поступать в институт, кто-то искал работу, а некоторые просто гостили недельку-другую. Если кому-то не удавалось сдать экзамены или как-то иначе остаться надолго в городе, Ерболат заметно расстраивался, хотя содержать приезжих хозяевам было нелегко, учитывая их скромные финансовые возможности.
– Хотела с тобой обсудить, – как-то раз сказала Фариза, явно стесняясь этой темы. – Два моих брата хотят переехать учиться в Алма-Ату.
– Это же хорошо! – неожиданно ответил ей Ерболат. – Пусть у нас поживут.
– Я просто подумала, как мы разместимся? Тесно тут…
– Как-нибудь потеснимся. И нам веселее… А то видишь, мои никак не закрепятся в этом городе – ответил он с досадой. Желание Ерболата собрать в одном городе своих многочисленных родных и родственников жены потом всю жизнь сопровождало его, он всем это говорил и искренне об этом мечтал.
Бывали редкие дни, когда они закрывали дверь и уходили подальше – за дом, на горку, расстилали на траве плед и сидели там до темноты. Они играли с дочкой, говорили о планах на будущее, Ерболат рассказывал жене о своей работе и со стороны могло показаться, что молодая семья просто отдыхает на природе. Но на самом деле они уходили по другим причинам. Ерболату все еще чувствовал свое одиночество, поэтому не выносил пустоту комнат в доме. Он часто приглашал друзей и постепенно, пользуясь его добротой, к ним без предупреждения все чаще начали приходить какие-то малознакомые приятели или неожиданно наведывались родственники, о которых они до этого никогда не слышали. Фаризу, как хозяйку, это не просто расстраивало, из-за нехватки денег им с Ерболатом попросту нечего было поставить на стол перед гостями и было жутко стыдно за это. Они учились жить сами, своим умом, своими ошибками и прожили в этом домике целых семь лет.
МАГОМЕД И ПЕСОЧНАЯ ГОРА
– А знаешь, какой он, Аральск? – в который раз задавал свой вопрос Ерболат. Потом брал книгу какого-нибудь классика и, на ходу подменяя слова, читал жене вслух и с пафосом. – Аральск… Край, спрятанный Всевышним среди песков от посторонних глаз, подальше от цивилизации. Где барханы часто меняют свои очертания, чтобы никто не нашел сюда путь. Здесь время течет медленно, терпеливо хранятся легенды, традиции, настоящие людские переживания и чувства. Это заповедник человеческих страстей, тех изначальных, истинных, какими они были во времена райского сада до грехопадения.Это означало, что ближайшим летом они отправятся на его родину. Ерболат скучал по родным краям и постоянно рассказывал Фаризе о море, о песках, о рыбе, об Аральске. После свадьбы все последующие годы, пока был жив его отец Куанткан, они втроем с дочкой в отпуск всегда ездили на его родину. Песок…
Его в этом краю много… Очень много. Он везде: на дорогах, на улице, во дворах, в подъездах, во всех щелях окон, в салонах автобусов, на сиденьях машин. Днем сильно раскаляется от жаркого солнца, нельзя по нему ступить босыми ногами. К ночи остывает, а к утру становится холодным. Он абсолютно живой из-за ветров и сыпучести, все время меняет контуры местности, и по этой причине не ощущаются грязь, запущенность, скопления мусора, присущие маленьким городкам. Желтый, однородный, как сахар. Он – в еде, в волосах, в постели, скрипит на зубах…
В Аральске все женщины носят косынки, надвинув их до бровей, что Фаризу поначалу удивляло. Да чтобы она, приехав из столицы, и надела косынку? Она хоть и невестка, но никто не заставит ее носить на голове такое… В общем, не зря молодость иногда ходит под ручку с беспечностью. К тому же Фариза гордилась своей принципиальностью. В первый же ветреный день она поняла все о любви местных женщин к косынкам. Ее хватило ровно на три минуты пребывания на улице. Без косынки в Аральске она уже не обходилась ни дня. Так аральский ветер напрочь сдул ее бескомпромиссность вместе с песком далеко в пустыню…
Между домами спокойно разгуливали верблюды, гордо поглядывая по сторонам и периодически издавая трубные звуки. Море было рядом, по мере приближения к нему усиливался неприятный рыбный запах.
Лето в тех местах очень жаркое и сухое, зима – холодная и ветреная. Дома тут строили так, чтобы летом в них было прохладно, а зимой сохранялось тепло. Стены делали с помощью специально заготовленных матов из камыша и глины, крепили их на каркас дома и замазывали щели глиной. Ещё в первый свой приезд Фариза заметила, что во всех домах, в стенах прямо под потолком оставлялись круглые отверстия на улицу примерно 10 см в диаметре. Во всех больших комнатах – по два отверстия друг напротив друга. Так как все щели в домах были замазаны, а рамы окон заклеивались раз и навсегда, Фариза не понимала предназначения этих отверстий. Только через несколько лет она осмелилась спросить, для чего они нужны. Оказывается, это был гениальный по своей простоте способ вентиляции помещения. Теплый воздух поднимается к потолку и выдувается наружу. Зимой же отверстия затыкали войлоком. Топили камышом и саксаулом. Самой большой проблемой была питьевая вода. Вернее, ее отсутствие. В стабильные времена развитого социализма в этих краях пресной воды из крана все еще не было, как не было ее и 100, и 200 лет назад. Люди привыкли так жить и не жаловались. Все знали лозунги советской власти: «Народ и партия едины!», «Все ради человека, все на благо человека!», но вот питьевой воды почему-то не было. Ее привозили в цистернах за деньги. Люди покупали воду и сливали ее про запас, кто куда мог. Кто в алюминиевые бидоны, кто просто в забетонированную яму вроде колодца. Вкус воды был ужасный, болотный. Первый глоток чая хотелось выплюнуть, но никто не мог позволить себе такую дерзость и с трудом его проглатывал. Зато тут была рыба. Например, знаменитый усач – большой, жирный. А еще тут росли самые сладкие арбузы и дыни разных сортов. Хорошо вызревшие под жарким солнцем, они были сладкие, как мёд, и очень ценились местными жителями, потому что были источником живительного сока.
Существуют продукты питания и блюда, характерные для определенной местности, потому что подходят под условия жизни и быта людей. В Аральске это сёк, талкан и жент.
Сёк – это промытое и прожаренное в раскаленном казане просо. Сёк цветом похож на песок. Он имеет вкус жареной пшеницы. Его добавляют в чай в айран или мясной бульон. Пара ложек сёка утром с чаем дает чувство сытости до обеда. Масса разбухает в желудке, и можно пить сколько угодно чая, это не создает проблем. Талкан – это размолотый сёк с добавлением сахара. Жент – это талкан с добавлением сливочного масла, изюма, орехов. Аральский бешбармак чаще готовится из свежей осетрины или сазана. Это более популярное блюдо в тех краях, нежели бешбармак из мяса. Из напитков самый распространенный – шубат. Лошадей было мало, в основном держали верблюдов, доили их и готовили этот полезнейший напиток. Верблюдов очень ценили и берегли. Новорожденного верблюжонка старались уберечь от сглаза, поэтому на них вешали разноцветные ленточки-талисманы. Они и впрямь бесподобны! Огромные черные глаза, длинные ресницы, ноги как ходули, а пока маленькие – такие робкие, беспомощные.
Ездить каждый год к родне Ерболата молодой жене не очень хотелось. Нет, не из вредности. Просто она чувствовала их настороженное, прохладное к ней отношение с притворной улыбкой и навязчивым любопытством. Городская девушка, тем более чеченка, одевается не так, не похожа на всех местных, хотя она почти не красилась и даже носила платок.
Особую неприязнь Фариза вызывала у мачехи Ерболата – Жансаи. Она словно продолжала ревновать всех подряд к Куанткану, за обладание которым так боролась всю жизнь. С первых дней она не смотрела в сторону снохи и вообще ни о чем с ней не говорила. Даже имя у Фаризы, как нарочно, было созвучно с именем покойной Фариды, родной матери Ерболата, и это жутко раздражало Жансаю. Молодая невестка от такого отношения буквально съеживалась и старалась быть незаметной. Ерболат же ничего не замечал, он по-своему был счастлив в кругу родственников. Несмотря на все обиды, он тянулся к отцу, который по-прежнему никогда не звал их приехать. Ерболат просто заранее брал билет на поезд, настраивал на поездку Фаризу, и та за ним покорно следовала.
Все чаще, приехав, они не заставали Куанткана дома. Жансая для них не готовила, и снохе ничего не поручала по дому. С утра отправляла двух своих приемных сыновей в школу, потом сама уходила на работу, вечером молча, приходила. Гости сидели целый день голодные. Жансая стряпала только в те дни, когда неожиданно приезжал Куанткан. Не вынимая сигарету изо рта, она раскатывала тесто, пекла баурсаки, готовила бешбармак из рыбы. Оказывается, отец уже и не жил с ней, у него была новая, младшая жена Токжан. Он поселил ее в отдаленном поселке. Там же один за другим рождались их дети.
Фариза в доме Жансаи всегда старалась быть полезной: прибиралась, вытрясала из ковриков вездесущий песок. Но в один из дней Жансая пришла с работы и прямо с порога громко вдруг заявила:
– Могла бы за целый день убраться в квартире!
Сноха так и застыла от удивления и обиды, зато подскочил Ерболат: – Что ты такое говоришь? Только ведь убрали везде, что ты придираешься? Ты все время чем-то недовольна! Раз такое дело, то мы уходим!
Быстро собрали вещи, взяли дочь и ушли к дяде Азату, пробыли там пару дней, потом уехали в Алма-Ату. Ерболат тогда сильно обиделся на Жансаю, на своего отца, на всю его родню. В родных краях ему вновь дали почувствовать себя никому не нужным. После этого случая они несколько лет подряд навещали других родственников. Не ездили к Жансае, не искали встреч и с Куантканом. Ерболат часто вспоминал этот момент и не мог понять, почему Жансая так отнеслась к нему. Откуда было парню знать, что она теперь всё чаще сидела совершенно одна в пустой комнате. Сидела и что-то бормотала себе под нос. Она жила теперь лишь воспоминаниями. Одно из них упорно лезло в голову и сжирало ее изнутри.
У Куанткана был названый младший брат Айдар – сирота, которого спасли от голода в середине 20-х годов уже после смерти отца Коптлеу. Его приютили и он жил с семьей Куанткана как родной братишка, а когда пришло время жениться, познакомился с миловидной девушкой по имени Токжан. Они прожили вместе около четырех лет, когда Айдар заболел туберкулезом и вскоре умер. После него осталось двое сыновей. В таких случаях казахи обычно выдерживают год, после которого молодой вдове разрешается вернуться в родной дом и попытаться начать новую жизнь.
– Ты была нам хорошей невесткой, – сказала Жансая Токжан на правах старшей. – Ты еще молодая, а детей одной вырастить нелегко, они у тебя совсем маленькие. Оставь их мне, мы с Куантканом их поднимем. А сама постарайся найти свое счастье.
Но Токжан почему-то ничего ей не ответила. «Наверное, решила обдумать мое предложение», – сообразила Жансая и через неделю вновь спросила:
– Ты хорошо подумала? Что решила?
И тут Токжан заплакала, да так горько. Жансая опешила: – Что случилось?
Но та только села на пол, закрыла руками лицо и продолжала рыдать. Жансая не знала, что и делать.
– Да что с тобой такое? Принесла стакан воды.
– Я беременна, – прошептала девушка.
– Что?
– Я беременна, – повторила Токжан, глядя в пол.
– Ты что, ненормальная? О чем ты говоришь? От кого? Не от мужа ведь?!
– От… От Куанткана…
– С ума сошла? Как это может быть? Как ты пошла на это, бессовестная?
– Я не смогла справиться с ним… я не смогла… если можете, простите меня… простите… я руки на себя наложу…
Жансая хорошо запомнила, как перестала вдруг слышать и видеть все вокруг, перед глазами лишь стояла фигура ее мужа, а в его объятиях – их молодая невестка. Она начала царапать себе лицо и стала кричать на несчастную девушку: – Какой позор! Почему ты мне не сказала, что он к тебе приставал? Как мы людям в лицо будем смотреть? Боже, какой это позор!
Жансая ходила из угла в угол, держась то за голову, то за сердце. Ей казалось, еще немного, и она не выдержит и рухнет замертво тут же, посреди комнаты. Руки машинально потянулись к папиросам. «Спички, спички… Где эти чертовы спички?» Ее трясло, и женщина сначала долго не могла чиркнуть спичкой по коробку, потом никак не получалось прикурить папиросу. Вся ее жизнь пронеслась перед глазами одним длинным кадром, как в кино: тот вечер танцев в 38-м, объятия, их поездки и застолья, их размолвка и долгое воссоединение.
– Зря я старалась! – неожиданно воскликнула она. – Надо было отправить всех твоих братьев подальше, чтобы сдохли на фронте! Будь ты проклят, Куанткан!
Он был в отъезде в те дни, и Жансая целую неделю не знала, что ей делать. Вроде надо было сказать об этом другим родственникам мужа… Или не говорить никому, скрыть? Да как это скроешь, все равно ведь узнают. Женщина не спала ночами и думала о случившемся, но как бы она ни старалась, ее благородный и красивый муж не подходил на роль злодея-насильника. Тогда она переключилась на Токжан и пришла к мысли, что девушка, возможно, что-то скрывает. Уж не сама ли она бросилась на шею Куанткану?! Тоже не годится… От бесконечного хоровода таких мыслей Жансая уже начала злиться на саму себя.
– Во что я превратила свою жизнь из-за него? Чего ради?
Скандал получился грандиозным, вся родня была в шоке. Когда Куанткан вернулся из командировки, его братья уже все знали и высказали ему свое негодование, стыдили, упрекали. Но поделать уже ничего было нельзя. Как говорят в народе, «позор вырвался наружу и радостно бегал, высунув язык». Кто-то ругал невестку, кто-то проклинал самого Куанткана, нашлись даже те, кто обвинял в чем-то Жансаю. Этим неожиданным отношениям теперь надо было придать сколько-нибудь приличную форму, ведь у Токжан тоже была родня. Когда все немного успокоились, старший брат Куанткана Сакен сказал:
– Что теперь с ней делать? Домой отправить мы ее не можем, ты нас опозорил. Надо тебе решить вопрос, но здесь ей оставаться нельзя.
На удивление, Куанткан стойко и внешне даже равнодушно выслушал как своих братьев, так и разъяренную Жансаю. Ни на один заданный ему вопрос никому ничего не ответил, просто молчал и смотрел сквозь людей. Он словно что-то тщательно обдумывал. И вскоре отселил Токжан в дальний рыболовецкий поселок, подальше от сплетен и пересудов. Без вины виноватая девушка молча поехала за своим новым мужем, и на протяжении нескольких лет Куанткан жил на два дома. В этом странном союзе у них родилось пять сыновей, а двух оставшихся мальчиков от Айдара взяла на воспитание бездетная Жансая.
ФЕЛЬДШЕР ПОНЕВОЛЕ
Как-то раз Ерболата пригласили на торжество старшего сына дяди Жангельды, брата отца. Парень недавно женился, и теперь сторона невесты приготовила приданое. Есть такой ритуал – «тосек орын беру», когда приглашаются родственники с обеих сторон, проводят той и демонстративно, чтобы непременно все видели, вручают приданое дочери для нового дома.Ерболат с женой с радостью согласились, накупили подарков, Фариза крепко повязала платок на голову, чулки на ноги, и поехали.
Жили эти две семьи на жайлау, там же, где пасли скот. Никаких населенных пунктов поблизости не было. Невеста была известной на весь район дояркой с отличными показателями по удою и сдаче молока. Жених после окончания школы стал помогать отцу пасти скот. Так и стояли на жайлау две юрты недалеко друг от друга. В одной жила девушка, в другой парень. И конечно, кроме как пожениться, других вариантов у них не было. Оказалась эта невестка очень хорошим человеком: умная, терпеливая.
И вот картина.
Между двумя юртами бесконечное число людей, детишки с обеих сторон, дымят самовары, на печках – огромные казаны с мясом, а в некоторых казанах пекутся лепешки. Называются они «жаппай-нан». Прямо на стенку казана шлепают раскатанное тесто, и лепешка на глазах вздувается и румянится. Едят такие лепешки горячими, со сливочным маслом. Фариза тоже помогала с готовкой и в какой-то момент решила поближе познакомиться с невестой. Ее звали Кулпан. Смотрит, сидит беременная, совершенно измученная молодая женщина, а обе ее руки обмотаны тряпками. И она не сидела спокойно, а раскачивалась из стороны в сторону и тихо стонала от боли. На фоне всеобщего праздничного настроения это выглядело странным. Фариза подсела к ней и тихонько спросила: – Что с твоими руками? Почему они перевязаны?
– Пальцы болят сильно, – жалобно ответила Кулпан.
– Ну-ка, дай мне посмотреть, – попросила Фариза, развернула повязки и обомлела.
Все десять пальцев на обеих руках были в гнойниках.
Это был панариций, гнойное воспаление околоногтевых тканей. Если воспалится хотя бы один палец – уснуть невозможно, пульсирующая боль замучает. А тут все десять. На некоторых воспаление даже дошло до середины пальца. В тот период Фариза уже была выпускницей Алма-атинского зооветеринарного института, понятия «асептика» и «антисептика» знала хорошо, и в ней загорелось желание помочь беременной невесте. Но единственным выходом в этой ситуации была только операция, то есть надо было вскрыть все гнойники и по очереди обеззараживать их так, чтобы гной не распространился дальше. Молодой специалист по болезням животных знала, что у скотоводов должны быть аптечки с набором средств первой необходимости. Попросила принести аптечку. Принесли, а там просроченный цитрамон, марганцовка, пара бинтов и всё! Ближайшая аптека – в 40 км, сейчас вечер, и, конечно, никто туда не поедет, не до этого всем. Но молодая, смелая, рисковая Фариза была настроена решительно.
– Если я буду резать пальцы, выдержишь, потерпишь? – спросила она.
Кулпан умоляюще выдохнула: – Все вытерплю, уже нет сил, не сплю которую ночь!
– А почему терпела-то? К врачу надо было ехать!
– Готовились к мероприятию. Руки не дошли.
Фариза густо развела марганцовку, взяла бинты, чистые тряпки. К счастью, у кого-то нашлось новое лезвие бритвы. Женщины отошли подальше от празднества, сели на пригорок, и операция началась. Гнойники разрезались и выдавливались прямо на землю. Каждый палец опускался в банку с марганцовкой, и так все десять подряд. Внизу шел той, в юртах ели угощение, выпивали, и Фариза послала одну из женщин принести стакан водки. Водки не оказалось, зато им любезно предоставили стакан хорошего коньяка. В нем и замачивались бинты, а потом ими обвязывался каждый палец. Операция была рискованной, ведь могли возникнуть осложнения. Но страха у Фаризы не было ни капли. В тот момент уже ничто не могло остановить выпускницу высшего учебного заведения.
Солнце садилось, вокруг темнело. Наконец все закончилось. Фариза дала бедняжке таблетку цитрамона и отправила ее спать.
Когда все вповалку в одной юрте улеглись спать, все ее мысли были только о Кулпан. Молодой доктор еле дождалась следующего дня, встала рано, все-таки она сноха и надо было помочь, поучаствовать в хозяйственных делах. И вдруг увидела счастливо улыбающуюся вчерашнюю пациентку. Кулпан со слезами поблагодарила Фаризу и призналась, что спала впервые за несколько дней. А та боится повязки снять, которые надо было сменить, вдруг что-то пошло не так за ночь? Опять развела марганцовку и давай по одному разбинтовывать пальцы. Ни один палец не дал осложнения! Опять подержали руки в растворе, снова пригодился коньяк, потом забинтовали.
Ерболат сиял так, как будто он сам проводил эту операцию накануне. Он был очень горд своей женой, мол, вот видите, а вы придирались. Весть об этом чудесном исцелении моментально распространилась на все ближние отгоны. К обеду возле юрты, где гостила Фариза с семьей, собралась толпа людей: женщины с детьми, старики. Кто-то просил, чтобы дали лекарство от поноса у детей, у некоторых были запущенные и уже гнойные дерматиты, третьи еще на что-то жаловались. Лекарств эти простые люди, естественно, никаких не принимали, к врачам не обращались. Регулярного сообщения с центральной усадьбой или с городом не было, нужно было специально с кем-то договариваться, чтобы отвезли-привезли. Оставить скот и уехать куда-то, даже на время, они не могли. Так и жили, надеясь только на бога.
Особенно запомнилась Фаризе одна бабушка. Она жила с внуком и снохой в одной юрте, молодые лишь недавно поженились, а старушку мучила бессонница. Всю ночь не спит, встает, ходит, кряхтит. Старая женщина со слезами умоляла Фаризу:
– Дочка, дай мне какое-нибудь лекарство, чтобы спать или хотя бы умереть. Сама мучаюсь и молодым мешаю.
А та ничем помочь не может ни ей, ни большинству других просителей. Решила каждому написать на бумажке название препаратов, которые могли бы помочь, если кто-нибудь съездит и купит их в городе. Хотя кто будет обращать внимание на банальный понос или бессонницу какой-то старухи. Эта бабушка была в таком отчаянии, совсем ничего не слушала, все показывала на свою сумочку для лекарств и просила дать средство для сна. Никакие доводы до нее не доходили. – Бабушка, родненькая, да я бы рада помочь, но нет тут таких лекарств. Надо в город ехать.
Но та в мучительном безумии все ходила за доктором по пятам и жалобно просила, просила…
В конце концов, жене Ерболата даже пришлось спрятаться за сиденьями автобуса, который приехал за ними, потому что несчастная женщина все ходила и кричала: – Где та девушка? Найдите ее! Куда же она подевалась?
Так и уехали. Кулпан позднее родила троих детей, стала депутатом областного совета. А Ерболат с Фаризой завоевали уважение у земляков мужа после этого случая и наконец-то перешли в статус желанных и почетных гостей.
Когда вышла замуж его сестренка Гульмира, Ерболата с семьей чуть ли не первыми пригласили в гости в отдаленное хозяйство, где-то далеко в песках. Те, кто разводил овец, коров и верблюдов, жили в основном на отгонных участках около мелких водоемов, где можно было пасти скот. Это были совершенно недоступные на обычном транспорте, первозданные, но известные всем поколениям скотоводов места без единого намека на цивилизацию и технический прогресс. Пастухи находились там месяцами, и если в семьях были дети, то их отдавали в городской интернат. Сначала на уазике их довезли до поселка Мойнак. Это оказалась центральная усадьба, домов там было 10-15. Дальше машина проехать не могла, дороги не было. Где-то после обеда подъехал трактор с прицепом для перевозки различных грузов. Сели в прицеп и поехали. Лишь через три часа трактор остановился и замолк.
Прибыли.
Хозяева предупреждены заранее не были, но встретили радушно – ведь приехал старший брат снохи с семьей из самой Алма-Аты. Было уже около полуночи, их завели в небольшое помещение, врытое в землю, с окошком на потолке. В одной комнате готовили еду, в другой спали. Хозяева сразу же принялись резать барана по такому случаю. Фариза была так разбита дорогой, что вместе с дочкой легла возле печки и уснула. Вокруг суетились, варили мясо, катали тесто, но у нее не было сил даже открыть глаза. Утром она проснулась от какого-то шума и ходьбы. Тут встают рано, на рассвете. Поднялась вверх по ступенькам и ахнула. Вокруг, куда хватало глаз, виднелись барханы песка. Он не был совсем безжизненным, кое-где виднелись растения без листьев, верблюжьи колючки. Песок был такой однородный, такой чистый, желтый, все время хотелось его трогать и пересыпать в руках.
Недалеко от землянки стояли загоны для скота: бараны, несколько коров и верблюдов, некоторые из которых лежали на земле. До жары нужно было отогнать скот на пастбище. Там, где уровень воды был близок к поверхности, росла трава, были вырыты скважины, рядом с которыми поили скот в длинных желобах. Скот был совхозный, лишь некоторые из животных принадлежали хозяевам.
Рядом с землянкой стояла небольшая нарядная юрта для сына со снохой. В домике везде сушился курт, иримшик. Курт – это еще одно гениальное изобретение кочевников после переносного дома – юрты. Пожалуй, лучшая из возможностей использовать молочные продукты с сохранением всех ценных компонентов молока. А иримшик – это десерт. Тоже из молока, но вываренного до такой степени, что получался сладкий продукт.
Ерболат с Фаризой наслаждались тишиной, вкусным свежим мясом, шубатом. Вдали от суеты, всяческих проблем, с глазу на глаз с пустыней. Аскетический быт, неприхотливая природа, искренние люди. Ничего лишнего не было: никакого радио, телевизора, телефона. Лишь одна рация на всякий случай да старый генератор, освещение керосиновыми лампами. Через пару дней хозяин дома сказал, что они приглашены в гости в соседнее хозяйство, в семью другого чабана. Он узнал, что приехали гости издалека, и по законам степного гостеприимства решил показать свой шанырак. Ерболат удивился тому, что здесь, оказывается, есть соседи, хотя в обозримом пространстве никаких жилищ видно не было. Вот так, взяли туфли в руки, принарядились и пошли по песку босиком. Через какое-то время за песчаным холмом увидели необыкновенную по красоте и гармонии картину. Стояла очень большая, очень нарядная белая юрта, вокруг бегали дети, дымил большой самовар с трубой… Миром и покоем веяло от всего этого, какой-то островок счастья, окруженный бесконечными песками!
Хозяева встретили гостей, завели их в юрту, внутри которой всё тоже было красивым, богатым. Яркие корпешки на кошме, деревянные сундуки – всё как на картинках прошлого.
Трактор с прицепом, который привёз их, наутро погрузил баранов и уехал. Они здесь уже неделю бездельничали, и пора было возвращаться домой, а ехать не на чем. Стали беспокоиться. По рации попросили какого-то знакомого приехать и забрать Ерболата с семьей. Кроме трактора по этим дорогам могла ездить только ДУК, дезинфицирующая установка Комарова, необходимая для обработки жилищ пастухов на дальних отгонах. Машина с бочкой сзади и одним сиденьем для рабочего в открытой всем ветрам кабине без стекол на дверях. Наконец ДУК приехала, причем в чистом от посторонних шумов воздухе гул от мотора был слышен за час до приезда машины. Алмаатинцы так рады были возможности выбраться, что все неудобства степного «внедорожника» их не огорчили. Кудаги (сваха) дала им в дорогу много верблюжьей шерсти, вкусного курта, масло.
К тому времени Куанткан совсем перестал появляться в Аральске. Ерболат об этом прознал и на обратном пути решил все-таки навестить Жансаю, которую не видел уже несколько лет. Они с женой застали женщину около дома. Ее приемные мальчики гостили у родственников, а она просто сидела одиноко на скамейке, стараясь подольше не заходить в пустую квартиру. Жансая увидала Ерболата, вскинула руки, обняла его и зарыдала в голос. И он не скрывал слез. Так они оба, обнявшись, и стояли. Оба брошенные. Она мужем, он отцом.
Ерболат никогда не говорил, что она его недолюбливала. Скорее, относилась к нему, как к младшему брату Куанткана, даже не как к пасынку. Наверное, такие же чувства были и у отца.
Сыном для них он так и не стал…
И кто знает, как бы все сложилось дальше, если бы не один случай через несколько лет.
ТРУДНЫЙ РАЗГОВОР
Желтая машина с шашечками объехала огромное концертное здание с замысловатой формы крышей, свернула с дороги и нырнула в одну из узких улочек.– Не заблудимся? – засомневался водитель.
– Да нет. Я этот район теперь хорошо знаю, – улыбаясь, ответил сидящий справа на заднем сиденье Ерболат.
Рядом с ним ехала пожилая женщина, одетая в простое темное платье и короткий казахский камзол с вышитым национальным узором зеленого цвета под серым плащом. На голове ее был аккуратно повязан белый платок. Новые, но давно вышедшие из моды туфли модели 40-х годов указывали на то, что их хозяйка приехала издалека. Жители сельской местности, в особенности военного поколения, обычно тщательно хранили одежду и обувь, которые надевались только в очень редких случаях. По большим праздникам или как сейчас, для первой поездки в город, чтобы не стыдно было показаться людям, живущим в столице.
Она жадно всматривалась в окрестности, проплывающие мимо окна такси, и вертела головой, словно боялась что-то пропустить. От вокзала ехали по прямым, асфальтированным улицам со светофорами, улыбающимися людьми и большими зданиями с множеством окон. В какой-то момент проехали огромную стройку, на этом месте через несколько лет вырастет здание в 26 этажей, которое три десятилетия будет считаться самым высоким в городе. Но вот дома стали поменьше, быстро замелькали высокие деревья, проулки, дворы, засыпанные желтыми листьями. Водитель, следуя указаниям, свернул направо, потом налево и, резко затормозив, встал как вкопанный. – Все, приехали, дальше дороги нет, – заявил он.
Ерболат протянул деньги, поблагодарил, вылез из машины и помог выбраться женщине. Из вещей у пассажиров был только маленький чемоданчик песочного цвета.
– Сауле-апай, нам во-он туда, – указал рукой Ерболат.
Все улицы заканчивались у горки, и дальше надо было подниматься по слабо намеченной и местами размытой дождем тропинке. Здесь стояли дешевые саманные домишки, бывшие дачи. Их еще называли внеплановыми, потому что построены они были когда-то стихийно и не входили в общегородской план. В них не прописывали жильцов, дороги к ним не было никакой, а воду набирали из одной-единственной общейколонки на улице.
– Ерболат, стой. Дай перевести дух, – попросила на полпути женщина и, тяжело дыша, остановилась у огромной черной металлической опоры. Неожиданно сверху донесся страшный грохот. Сауле-апай вздрогнула, подняла голову и обомлела. Высоко в небе по натянутому черному канату пронеслось что-то, похожее на кабину округлой формы только без колес, внутри кабины стояли люди и смотрели вниз, на нее. В метрах трех от гостьи на землю сверху упали ошметки смазочного материала, бурые от грязи.
– Бисмилля! Это что за машина такая?
– Да это канатка. На Кок-Тобе, – ответил Ерболат, даже не взглянув вверх. – Пойдемте, Фариза уже, наверное, заждалась.
Сауле-апа, забыв про усталость, быстро поковыляла дальше. Вскоре они добрались до одного из трех прилепившихся друг к другу одноэтажных домиков. Зайдя в калитку, пожилая женщина остановилась, чтобы осмотреться. Ее взору предстало совсем маленькое жилище, побеленное свежей известкой. Еле заметная линия низенького фундамента уходила вдоль стены и с середины скрывалась в земле. Крыша была хаотично накрыта рубероидом и выдавала многочисленные попытки закрыть течи. Во дворике росли два куста сирени, а между ними были врыты скамейка и столик, за которым хозяева обедали, если позволяла погода.
– Ну, поздравляю с домом! – машинально произнесла Сауле-апа, соблюдая приличия, и шагнула в небольшую пристройку через узкий дверной проем.
Обиталище состояло из совсем крохотной комнатки около шести квадратных метров и жилой в десять. В первой напротив входа стояла печка. Она выделялась на общем фоне, так как была недавно побелена. Рядом у стены – старенький низкий шкаф, на котором располагалась керосинка с большой кастрюлей, из кастрюли шел пар, и в комнате витал аромат мяса, перемешанный с запахом керосина. Внизу шкафа была расставлена посуда. Окошко было маленькое, на подоконнике стояла швейная машинка, а рядом высокомерно поблескивал небольшой холодильник.
– Где же твоя жена? – поинтересовалась тетя после небольшой паузы. Она, озираясь, прошла дальше и заглянула во вторую комнатку.
– Фариза, ты где? Встречай гостью, – громко произнес Ерболат.
Во второй комнате стояла тумбочка с телевизионным приемником черно-белого изображения «Крым-206». Телевизор был главной гордостью и, пожалуй, единственной ценностью (не считая холодильника и швейной машинки) любой семьи 70-х годов прошлого столетия. При включении этот символ достатка сначала какое-то время нагревался и лишь, потом на нем зажигался экран. А подключали его к электросети непременно через стабилизатор напряжения, который всегда громко и противно гудел. Правда, на этот факт, в то время казавшийся малозначительным, никто не обращал внимания. Главное – иметь что-то, а как оно работает или как выглядит было не столь важно.
В углу на крючке висел легкий клеенчатый «шкапчик» для одежды, и тут же на большой, из блестящего металла, кровати между грудным ребенком и девочкой лет семи спала молодая женщина. Она тотчас же проснулась и поспешно встала, протирая заспанные глаза.
– Ой, здравствуйте, апай. Извините, не услышала вас. Пока ждала, уснула, укачивая сына. Я сейчас накрою на стол.
– Ничего, ничего, не торопись, – гостья внимательно вгляделась в лицо невестки. «Да-а, как и говорили другие родственники, на казашку не очень похожа, но красивая», – отметила она про себя, потом смачно расцеловала ее в обе щеки.
– Фариза – это ты, стало быть? Я – Сауле, жена Жумабая, брата Куанткана. Приехала по путевке в санатории подлечиться, утром туда поеду на автобусе. Привезла кое-какие новости с родины Ерболата. Вот сейчас не спеша и поговорим, дайте только воды немного, во рту пересохло…
Солнце своим нижним краем медленно коснулось горы, и темнота начала стремительно сгущаться над районом, которые жители города ласково называли «Компот». Улицы в Компоте именовались названиями фруктовых деревьев, обычных для садов Алма-Аты: Яблочная, Грушевая, Вишневая. А на противоположном склоне неба разломанным яблоком всходила пока еще бледная луна, терпеливо ожидавшая очереди занять свое законное место в ночи.
В большой комнате пол был застелен толстой кошмой темно-коричневого цвета с красным орнаментом. Ерболат прикатил круглый столик с короткими ножками и поставил его в центре. А чтобы комфортно было расположиться, вокруг постелил на пол несколько двусторонних матрасиков странного покроя темно-серого цвета. Обычно казахи шили мягкие корпе веселых расцветок, но эти точно можно было называть матрасами, причем сделанными из очень грубой плотной ткани неизвестного происхождения. По казахским обычаям гость мог не только сидеть за низким столом, но и свободно полежать, если устал с дороги.
Фариза принесла большое металлическое блюдо с дымящимся от пара мясом и нарезанным вареным тестом, и все, наконец, расселись вокруг скромного дастархана. В свете одинокой лампочки, из косо торчащей проволоки на потолке, молодой жене Ерболата наконец, удалось рассмотреть родственницу внимательнее. Несмотря на возраст, она явно обладала особой статью женщины, знающей себе цену. Тонкие черты лица, белая кожа, ровная осанка невольно вызывали уважение и даже восхищение. Это была красота, оставившая на всем свою печать. Она проявлялась в горделивой посадке головы, в не наигранном, но совершенно непринужденном и естественном движении глаз. Чисто по-женски, как это принято на Востоке, она старалась не смотреть прямо в лицо собеседнику, лишь направляла взгляд куда-то в сторону и вниз. Проделывала это не высокомерно, а с едва уловимой внутренней свободой и достоинством.
– Значит, так и живете? – начала разговор Сауле-апа, немного утолив голод. Она подняла голову и медленно осмотрела неровно залепленный глиной, но тщательно побеленный потолок и стены, от которых веяло сыростью, потом, крякнув, спросила:
– Давно здесь обитаете? – Примерно пять лет, этот дом нам тогда подвернулся очень удачно, – с достоинством ответил Ерболат. – Много времени искали свой угол, долго жили у чужих людей. Теперь вот обзавелись собственным жилищем. – Ну да… Чем ястреб с земли чужой, лучше ворон – зато свой. И гордишься этим? – неожиданно в лоб спросила тетя.
Ерболат явно не ожидал такой прямоты пусть и от старшей по возрасту, пусть и жены его родного дяди, но все-таки женщины из мест, где знают цену словам и эмоциям. Он невольно нахмурился и выдавил:
– А почему бы и не гордиться. Деньги на него мы не украли.
Он хотел было рассказать, кто им помог с покупкой, но вовремя остановился.
– А с работой как у тебя? – уже мягче спросила она. Жена Ерболата решила, что неловко быть свидетелем подобных разговоров между родственниками, и поднялась.
– Давайте-ка я бульон принесу, – взяла поварешку и вышла из комнаты.
– С работой у меня все в порядке, – после некоторого раздумья ответил парень. – Я несколько лет назад устроился звукооператором на радио. Стою в очереди на жилье. Ну, посмотрим… Я на жизнь не жалуюсь, тетя, если вы об этом. Все, что смог заработать своим трудом и умением, вот оно!
– Счастлив джигит, который цену себе знает… Ты сейчас говоришь, прямо как твой отец! – с иронией в голосе произнесла женщина.
У Ерболата вспыхнули глаза: – Мне отец не указ. Он мне чем-нибудь помог, когда я просил? Я всего добился сам! Что мне отец? Ну, есть где-то там. Что есть, что нет. У него своя жизнь, у меня своя.
– Ну да, я вижу, бедный мой мальчик, – она произнесла это задумчиво, глядя прямо в лицо племяннику. – В том-то и дело, что жизни у вас разные… Сын, воспитанный отцом, сумеет изготовить стрелу.
Ерболата удивляли не столько сами ее познания в казахских народных изречениях, сколько то, как умело она ими пользовалась. Иносказательный смысл был ясен и при этом не обжигал уязвленное самолюбие, хотя и бил точно в цель. Из-за этого он ее побаивался в глубине души.
– Скучаешь по родным краям? – Как не скучать, – вздохнул Ерболат и уставился в одну точку. – Море часто снится.
– А вот и сорпа, – вошедшая в комнату Фариза поставила на стол большую чашку с переливающимся говяжьим бульоном. Она налила его в пиалу и подала гостье.
– Рахмет, ахудай, – протянула руку тетя. – Я хотела у тебя спросить, из чего сделаны корпе? Что-то жесткие они. Не пойму, чем набиты внутри.
Женщина приподняла край матраса, на котором сидела, и начала его с интересом рассматривать, теребить и даже скоблить ногтем.
– Да вы кушайте, накладывайте еще мяса, апай, – не торопясь с ответом, гостеприимно предложила хозяйка. Тетя не отказалась, положила еще немного в свою тарелку и продолжила есть.
– Я сейчас зажгу огонь под чайником, – опять подскочила молодая женщина. Через минуту Сауле-апа решила прервать неловкую паузу. – В Аральске сейчас все хорошо, город расцветает, рыба ловится, как и раньше, появились асфальтированные дороги. Единственная проблема с питьевой водой. Так и возят ее соленую на прицепе в большой бочке. А у вас тут вода прямо родниковая, пила бы и пила без остановки.
«Ваня, Ва-а-аня!» – вдруг донесся откуда-то женский голос.
– Бисмилля, а это кто еще? – испугалась гостья.
– Да это наши соседи, тетя Лиза-немка и дядя Ваня. Хорошие люди. За этой стеной их двор, – ответила вернувшаяся в комнату Фариза.
Только тут Сауле-апа обратила внимание, что небольшое окошко в комнате, завешанное марлей, было открыто и выходило прямо в чужой двор, откуда доносился шум лязгающего бидона с водой. Тетя Лиза сделала пару замечаний своему мужу, потом где-то хлопнула дверь, и вскоре все затихло.
– А ты, из каких мест, Фариза, какого ты рода? Вроде, чеченка, я слышала? – она демонстративно накрыла ладонью пиалу, куда наливался мясной бульон, показывая, что закончила трапезу. С этого момента хозяевам было уже не отвертеться от ответов на все вопросы путницы. Самое время пить чай и не спеша разговаривать на любые темы до завтрашнего субботнего утра.
Фариза подошла к кровати, взяла проснувшегося сына на руки и вернулась на свое место за столом.
– Моя мама – чистокровная чеченка из сосланных в Казахстан в 1944 году. Отец мой – казах из Карагандинской области, мы аргыны по роду. Он спас мамину семью от голода, и позже они поженились.
Сауле-апа заметно оживилась и подперла голову рукой, внимательно вглядываясь в лицо невестки. – Надо же, как интересно. А родители твои живы?
– Папа умер в конце 1969 года, после рождения нашей дочери. Мама вернулась назад в Чечню. Сейчас там живет.
– Одна?
– Нет. Сначала с ней жили два моих брата и сестра. Потом мальчишки переехали сюда, к нам. Конечно, нам было тесно, но Ерболату нравилось, что дома всегда много людей. Он отнесся к ним, как к родным, и даже определил их в городской спортивный интернат. Братья увлекались футболом, и их туда приняли, кормили обедом, давали школьную и спортивную форму, только они приходили ночевать у нас в доме. Позднее после неудачного замужества к нам приехала из далекого Магадана моя младшая сестра. Какое-то время теснились вместе, потом они втроем сняли комнатку у бабушки в соседнем доме, тут недалеко. Так вот, я насчет матрасов хотела сказать. Мальчикам выдавали ватные пальто на зиму, но они их отказались носить. Не хотели, чтобы их дразнили детдомовскими. Скопилось уже несколько штук, и я решила сделать из них корпешки-матрасы, на которых мы сейчас сидим.
Тетя еще раз посмотрела на матрас, провела по нему рукой. – Ну а как же вы женились? Сватовство, свадьба, благословение родителей, как без всего этого?
– Тетя, видите же, мы смогли как-то построить нашу жизнь! – нервно вступил в разговор Ерболат.
Но его супруга уже вошла во вкус. – Мы с ним познакомились уже тут, в городе. И с его отцом даже успели повидаться.
– Ой, ты тоже вспомнила, – зыркнул глазами Ерболат. – Это никому не интересно!
Тетя мягко осадила его. – Пусть рассказывает, что ты мешаешь?
С улицы донесся звук пролетающего по канатной дороге последнего вагончика, с гор спешащего в город. Конечно, Фариза все хорошо помнила и была даже немного расстроена результатами тех смотрин, поэтому решила высказать это родственнице со стороны мужа. Она без подробностей рассказала, как впервые увидела Куанткана, сидя за столиком в пивной, и что отцу она не понравилась, о чем позднее сообщил ей Ерболат.
В какой-то момент Фариза опомнилась. – Ой, давайте еще чаю налью, апай.
Сауле протянула пиалу, и через минуту хозяйка продолжила: – Из всего сказанного мне запомнилось, что я красивая, так оценил меня его отец. На остальное поначалу не обратила внимания, даже не огорчилась. Так что о каком-то там благословении речь даже не шла. Я срезалась на первом же экзамене, – смеясь, закончила свой рассказ Фариза.
– Ну, вы прямо два сапога пара, – съязвила тетя, а потом с укоризной, но улыбаясь, спросила:
– А ты, Ерболат, что ж не защитил свою девушку?
Тот лежал на матрасике, все это время задумчиво глядел в потолок и, не поворачивая головы, ответил серьезно: – Ну, вы же видите, что у меня теперь семья. Я просил материальной помощи у отца, но тот ответил, что его брат Жангельды болен и мы не должны на этом фоне устраивать женитьбу. И даже просил не приезжать в Аральск. Потом я искал поддержки у своего дяди Азата, родного брата моей матери Фариды. Тот деньгами помочь не мог. В итоге я со своими желаниями остался совсем один…
Он помолчал немного, потом добавил: – Если плачет такой, как я, то во всей вселенной ничего не случается, – и махнул рукой.
В этот момент в комнату вошла девочка лет семи, села рядом с Фаризой. – А это наша Зарема. Поздоровайся с бабушкой.
Ребенок смутился и что-то прошептал. Тетя, улыбаясь, подержала за ручку девочку и сказала:
– Я тебя понимаю, Ерболат. Но в то время у Азата совсем было худо с делами, да и со здоровьем. Давай, чтобы твоя жена знала твоих родственников, я немного расскажу. Тебе и самому будет полезно освежить в памяти кое-что.
Она подогнула ногу, сев поудобнее, и начала свой рассказ.
– Когда умерла Кульпаш-аже, пусть земля ей будет пухом, у которой Ерболат воспитывался, Азат, мир его праху, был уже женат на женщине по имени Марзия. Ох, какая это была сварливая баба! Языкастая, злая, крикливая!
Сауле-апа брезгливо скривила рот.
– Она была старше него и, видимо, как-то женила на себе парня. Это была хваткая, изворотливая, двуличная торговка, которая думала только о деньгах и наживе. Не зря говорят: «У каждого человека есть своя высота». Так вот, эта в своих желаниях была совсем близко к земле, – сказал она четко и раскрытой ладонью два раза ударила по полу. – Кто-то из ее родственников работал на рыбном комбинате, и они тайно вывозили копченую воблу к ней домой, а потом она распродавала «улов» так умело, что даже из России к ней приезжали постоянные покупатели. Ты ведь знаешь, Ерболат, аральская рыба считается чистой.
Тот кивнул. – Азат во всем этом никогда не участвовал, презирал это дело, он тогда уже пил и, бывало, поколачивал свою жену. Сам работал рядовым страховым агентом. Ну что это за работа для мужчины? А какой он был талантливый мальчик и мог бы добиться гораздо большего. Его одного от всего нашего региона отправили в пионерский лагерь «Артек», хотя он даже русского не знал. А все потому, что учился лучше всех, был самым умным, интеллигентным и способным учеником, хорошо играл в шахматы. Но тюрьма его сгубила, сломала в нем что-то. Но даже оттуда он принес несколько похвальных грамот.
– Что же такое произошло, из-за чего он попал в тюрьму? – спросила Фариза.
– Азат отсидел 5 лет по лживому обвинению в убийстве своего близкого друга. Бедняга Азат! – с сожалением произнесла Сауле и покачала головой. – Он тогда заканчивал 10-й класс. Во время сеанса в кинотеатре «Рыбник» кто-то крикнул «Убили!», и все выбежали на улицу. Смотрят, а на земле лежит его друг в крови, и многие знали, с кем был конфликт, кто мог его убить, но милиционеры арестовали Азата, так как он зачем-то потрогал нож. Родственники настоящего убийцы уговорили его взять всю вину на себя, обещали через год освободить. Не помню точно, но были влиятельными людьми. На суде, когда Азат признался в убийстве друга, мама его Кульпаш кричала, плакала, но он не оправдывался, и ему дали 10 лет. Через 5 лет он вернулся по условно-досрочному освобождению. Все эти годы Кульпаш его очень ждала. Вскоре после возвращения сына с ней случился инсульт. Перед смертью она просила Азата отдать Ерболата отцу, а о его сестрах позаботиться поручила ему с женой Марзией. Азат, сам по натуре слишком добрый, чистый и наивный, всю оставшуюся жизнь прожил с ненавистью к Куанткану и в полном презрении к своей жене Марзие.
Ерболат добавил: – Он несколько раз присылал нам по 5 или 10 рублей, вложенные в прямо в конверт с письмом, а в самом письме просил: «Не упоминай об этом прямо, лишь напиши в ответ слово «спасибо» два раза. Тогда я буду знать, что деньги ты получил, дорогой мой племянник». – Это, видимо, чтобы его жадная жена не узнала, – зло кинула тетя. – Теперь вы понимаете, что предъявлять к этому глубоко несчастному человеку претензии неправильно, – заключила Сауле-апа. – Он умер в сорок лет от цирроза печени. Очень ранняя смерть, поэтому его жена в течение 40 дней ежедневно должна была оплакивать его. Во всяком случае, ей надо было это всем продемонстрировать. Каждое утро начиналось с того, что четыре близких ему женщины, взявшись за концы четырехугольной простыни голубого цвета, несли ее, подняв над головой, и причитали всю дорогу по пути на могилу.
Фариза была поражена услышанным и сидела, не моргая: – Почему же он так невзлюбил Куанткана? – спросила она.
– Тетя, а может, не стоит всего рассказывать? – без энтузиазма предложил Ерболат, осознавая, впрочем, что вырвавшийся поток воспоминаний ему уже не остановить. – Такое ощущение, что вы не в санаторий приехали, а совсем по другой причине.
– Вот видишь, на отца обижаешься, а сам не хочешь, чтобы я говорила о нем. Значит, в тебе еще есть совесть. Запомни это чувство, чтобы не совершать подобных ошибок в своей жизни. То, что сделано в прошлом, не изменить, и простой пересказ ничего уже, к сожалению, не исправит.
Сауле-апай резко опрокинула в рот остатки чая из пиалы, со стуком поставила ее на стол подальше от себя, накрыв ладонью, и энергично продолжила рассказывать свою версию того, что она сама знала и что говорили в народе.
– Сначала Куанткан женился на Жансае. Но та ему не смогла родить, и он ее бросил. Потом он выбрал себе в жены Фариду, женился на ней, у них родился Ерболат. Жансая об этом узнала и начала шантажировать Куанткана, мол, отправим твоих братьев на войну, если не бросишь Фариду. У них были там связи в военкомате. Он, недолго думая, бросил Фариду и вернул Жансаю домой. Видишь ли, жалко ему стало своих братьев.
– Я помню, мама заболела и по ночам в бреду звала отца. Мы часто просыпались от ее криков, – тихо произнес Ерболат.
– Фарида не просто заболела, а с горя и умерла, а Куанткан даже не появился на ее похоронах. Уж не знаю, чем он так сильно был занят… – многозначительно добавила тетя. – Поэтому и Азат, младший брат Фариды, и его жена Марзия так ненавидели Куанткана.
По виду Ерболата было заметно, что он расстроен и с головой ушел в воспоминания: – Отца я долго не видел, и однажды бабушка решила свозить меня к нему. Лет десять мне тогда было, кажется. Завели в дом, где было застолье, много народу, звучала музыка, все навеселе… Меня подвели к отцу. Я со страху забыл все слова, что хотел сказать, что хотел попросить. А какие-то незнакомые веселые люди дали мне разных угощений со стола и отпустили. Я ни слова не смог вымолвить…
Через короткую паузу он продолжил: – А с Токжан что он сделал… Обрюхатил невестку при живой жене…
Сауле покачала головой. – Нет-нет, Ерболат, а вот тут ты так не говори про своего отца. Ведь ты не знаешь точно, что именно между ними было целый год.
– А что тут думать? Она же сама сказала, что не смогла с ним справиться…
– Бывает ложь, как правда, а бывает и вор, как приятель. Сам подумай, а что молодая девушка должна была сказать? Что она полюбила старшего брата своего умершего мужа? Могла она в этом признаться вслух? Вряд ли…
– Ну, не знаю. Я, помню, плакал от этого кошмара и коварства. Мне было так стыдно и противно. Вся родня узнала об этом, судачили в каждом доме, осуждали этот низкий поступок.
– Собака лает, а волк идет себе. Все вокруг завидовали Жансае, потому что у нее был такой муж, все завидовали Куанткану из-за его положения и авторитета. Конечно, люди с радостью начали его клевать. Ты не подумай, я его не оправдываю, он поступил некрасиво. Но кто знает… Э-эх, попал бы такой человек в мои руки…
Ерболат словно не слышал ее и продолжал гнуть свое: – А те два сына, которых взяла на воспитание Жансая? Они долго думали, что она и есть их настоящая мать, а Токжан звали «женеше», как и положено у казахов. Будто она жена старшего брата.
– Зато это спасло Жансаю, и она не сошла с ума в одиночестве, – заключила Сауле-апа. – И еще вот о чем не забудь. Мужчин после голода 30-х и войны не хватало… У многих тогда было две и даже три семьи, рождалось много детей.
– Моя мать стала третьей женой отцу, – добавила от себя Фариза. – Но почему Куанткана не осадили старшие братья? Он ведь младший из всех.
– Да потому что у них у всех должок перед ним. Он же их спас от фронта и возможной гибели. Не могли ему ничего сказать. Ну, увлекся, кто ему сделает замечание? Партийный лидер, молодой руководитель, авторитетный человек, – пояснила Сауле-апа. – Я вам еще не то расскажу. Думаете, как я стала женой тихони Жумабая? Ерболат с Фаризой одновременно повернули голову к тете, в изумлении открыв рты.
– Я бы никогда не посмотрела в сторону смирного, незаметного, небольшого роста Жумабая. Он долго ходил неженатым. Я знала, что нравлюсь ему, но он и близко не подходил мне. И вот однажды появился Куанткан. Познакомился со мной, расположил к себе и уговорил выйти замуж. Я была молода, глупа и от боязни спугнуть это счастье ни о чем не спрашивала, словно пеленой глаза заволокло. Думала, что за Куанткана выхожу. Говорят же, «куры на свадьбу не идут, так их силою несут».
Она закашлялась, и Фариза подала ей пиалу с чаем.
– Все так быстро произошло, сама не знаю, зачем торопилась? Сватовство решили не проводить. Как это часто бывает, договорились, что я сбегу из семьи. Приехали жены его братьев, меня привезли домой и с порога сразу накинули на голову платок. С этого момента я стала невестой, и назад пути у меня не было. И тут вместо Куанткана мне навстречу выходит нарядно одетый Жумабай. Он и был моим женихом с самого начала.
Ее глаза наполнились слезами, но на красивом лице не пошевелился ни один мускул, и голос женщины не дрогнул.
– Возвращаться я не стала, чтобы скрыть позор. Как после этого я могу относиться к Куанткану и ко всей его родне? Как? – женщина вытерла слезы краем платка. – Но я проглотила все обиды и продолжила жить. Вижу, об этом ты не знал, Ерболат.
Ее племянник сидел сам не свой, обхватив голову руками. Фариза взяла чайник и тихонько вышла из комнаты. – Ты, наверное, думаешь, что я приехала к вам ради того, чтобы рассказывать все эти старые истории и давать нравоучения? Да, из-за этого тоже. Но самого главного я тебе еще не сообщила.
Сауле-апа встала, подошла к своему чемоданчику, стоявшему у стены, и вытащила из него толстую папку, кое-как завязанную ботиночными шнурками. Тетя положила папку на стол, развязала шнурки и раскрыла ее. В папке были небрежно сложены листы бумаги, желтые от времени, местами порванные. Среди них находилась толстая тетрадь в кожаном переплете.
– Как бы я не относилась к Куанткану, но не исполнить последнюю волю тяжелобольного человека я не могла.
Ерболат вскочил и с изумлением посмотрел на тетю.
– Да-да, мой мальчик. Твой отец просил меня передать этот дневник тебе. Уж не знаю, что он хотел этим сказать. Может, надеется, что ты найдешь оправдание его поступкам, даже не представляю, чем можно обелить все его деяния. Но тут вся его жизнь, все его мысли, стихи, все, чем он занимался, начиная с самого первого дня его работы. А трудиться он начал очень рано, совсем молодым, и каких должностей и почета достиг! Я не удивлена, что он находил время вести дневник. Такой уж он человек…
– Вы сказали, что он болен. Чем и насколько серьезно? – растерянно спросил Ерболат.
– Мне говорили, но я даже вслух повторить это боюсь, чтобы не навлечь неприятности. В общем жаман ауру, какая-то плохая болезнь, видимо серьезная. Не может ничего кушать. Врачи сказали, теперь жизнь его поддержать может только шубат, верблюжье молоко. Ведь многие в наших краях разводят верблюдов. Многие, но только не твой отец. Он обратился к своему старшему брату Сакену, у которого скоту счета нет. И тот отказал со словами «Сколько можно, мы и так всю жизнь тебе на все твои мероприятия даем скот, а ты на старости так и не нажил ничего». Ойбой! Речь шла лишь об одном-единственном верблюде, и то на время лечения.
Она сказала это так жалобно, словно тогда все же вышла за него замуж, и они прожили вместе много лет, а сейчас этот больной человек, ее муж, лишен поддержки и помощи родни… Ерболат мотнул головой, прогоняя странное видение, и спросил: – Но почему дядя отказал отцу? Пожалел одного верблюда?
Сауле-апа вздохнула: – Кто его знает? У всех его братьев всегда был какой-то достаток, свой дом, скот, а у отца твоего с Жансаей даже своего жилья нет. Коммунистом он был честным. Куанткан, конечно, сильно обиделся на братьев. Недавно собрал всех и высказал все накопившиеся на родню обиды. Что из-за них он бросил любимую жену с ребенком, чтобы их на фронт не забрали, из-за них он сломал свою судьбу и судьбы своих детей. Теперь после смерти он требует похоронить его не рядом с родней, а там, где жила его младшая жена Токжан с детьми. Он запретил Жансае присутствовать на своих похоронах, в общем, разругался в пух и прах со всеми и уехал с Токжан в дальний рыболовецкий поселок. Тебе нельзя медлить, надо ехать к нему в больницу.
Ерболат уже не скрывал перед тетей своих слез. В кухне за занавеской всхлипывала Фариза.
– Не плачь. Пойми, тьма имеет предел, преодолима любая грусть, если ты успеешь построить мостик к своему отцу, – тихо сказала Сауле-апай. – Ты уже осмелился в одиночку встать в полный рост, тебе лишь осталось дотянуться рукой до счастья. Ерболат воскликнул: – Но почему вы, апай, это делаете для меня, для него? Ведь он так с вами обошелся…
Она не сразу ответила ему, словно что-то вспоминала и решала сказать или нет. – В моем возрасте я уже не коплю обиды. Боюсь не успеть простить. Все дело в том…Я любила Куанткана, раскаляясь изнутри добела от горя и ревности. Но это было давно. Сейчас мне кажется, что я прожила не свою жизнь. Что я могла бы сделать для него то, чего не сделала ни одна из его жен. Я давно уже смирилась со своей участью, но по-прежнему забочусь об этом человеке… И о тебе, его сыне.
Ерболат не выдержал. Он выскочил во двор, на свежий воздух, чтобы собраться с мыслями. В ушах гудело, а на сердце лежал огромный мешок, в котором перекатывались камни сомнений, обид, разочарований в себе, в отце, в своей жизни и во всем, что он делал до этого вечера, пока не приехала тетя.
Небо было уже засеяно звездами, луна ярко освещала все вокруг. Стояла тишина, лишь издалека доносился лай собаки. Всё вокруг словно затаилось от рассказа гостьи, ожидая развязки. Фариза тихо подошла к нему сзади и обняла. – Все будет хорошо, – прошептала она.
Дома Ерболату было уже постелено на полу в кухне, он лег и быстро уснул, изнуренный переживаниями. В большой комнате на кровать легли сын с дочкой, а Фариза и Сауле-апа устроились на полу. Свет погасили, но женщинам не спалось. Тетя вздыхала и переворачивалась с бока на бок, потом поднялась и просто сидела, глядя в окно на звездное небо и луну.
– Вам не спится? Вы хорошо себя чувствуете, апай?– шепотом спросила Фариза.
– Да ничего, просто бессонница замучила в последнее время. Вот полечусь в санатории, и все наладится.
Фариза тоже не могла уснуть. Это была первая родственница со стороны мужа, которая не просто интересовалась их с Ерболатом жизнью, но и сама была откровенна с ними. И молодая женщина решила, воспользовавшись моментом, поделиться одним странным случаем из своей жизни, о котором никому никогда не говорила.
– Сауле-апай, когда вы рассказывали о жизни отца Ерболата, я вспомнила об одной забавной встрече много лет назад, когда мы только решили пожениться. Хотела вам рассказать.
– Да, давай, дочка, раз мы все равно не спим, – Сауле легла на свое место и повернулась лицом к Фаризе, чтобы лучше слышать.
– Однажды я и моя вторая сестра решили прокатиться по канатной дороге, которая проходит около нашего дома, вы ее видели, наверное?
– Ой, она меня так напугала сегодня… Эта ваша канатка…
– Так вот, – тихо продолжила Фариза. – Я уже решила, что выйду замуж за Ерболата, приехала моя сестра, мы с ней, счастливые, гуляли по городу, потом сели в воздушный трамвайчик, и он повез нас на Кок-Тобе. В той кабине было несколько человек, а одна пожилая женщина все поглядывала на нас. Потом неожиданно сказала: «Девочки можно у вас спросить?» Мы удивились: «Ну, спрашивайте!» – «Вы откуда-то приехали, наверное, учитесь здесь. Я смотрю, вы такие красивые, яркие, издали вас заметила. Очень хочу дать вам совет, вы так молоды, жизни не знаете».
Мы с сестрой стояли, как в школе перед учителем. А она продолжала: «Не выходите рано замуж… А если все-таки решите, тогда хоть выбирайте по уму, не выскакивайте за первого, кто понравился. Любовь уйдет рано или поздно, останется человек, с которым надо жить, считаться с его лучшими или худшими качествами. Поэтому не выходите за сирот, за тех, у кого в семье не было отца. Хотя сейчас много таких… Не выходите и за бедных. Половина вашей драгоценной жизни уйдет на то, чтобы встать на ноги, пока он будет избавляться от своих комплексов сиротства и нищеты. Красота ваша исчезнет, и жизнь пролетит, а вы и не заметите, наслаждались вы этим временем или потратили его впустую».
Помню, мы удивленно выслушали все, сказали спасибо и ушли. С тех пор у меня не выходит из головы этот случай, и сегодня снова о нем подумала. Неужели важнее жениться по какому-то расчету? А как потом заставлять себя жить с таким человеком? И зачем тогда жить, ведь с любимым гораздо легче все преодолеть? Разве мы плохой пример, апай, как вы считаете…
И тут Фариза услышала мерное сопение спящего человека. Она не знала, в какой момент тетя погрузилась в сон, но это было уже не важно. Молодая женщина еще немного полежала наедине со своими мыслями, потом повернулась на другой бок и тоже уснула под убаюкивающее стрекотание сверчка где-то за печкой.
ДРУГОЙ ОТЕЦ
Наутро субботнего дня все проснулись рано, и Фариза быстренько приготовила завтрак. За столом никто не упоминал ни вчерашних откровений, ни Куанткана и его родни, словно и не было бесед и воспоминаний. В доме витало легкое чувство неловкости от выплеснутых накануне эмоций. И даже могло показаться, что Сауле-апа и Ерболат немного торопятся расстаться. Закончив трапезу, тетя собрала свои пожитки в чемоданчик, тепло попрощалась с Фаризой и детьми, и они с Ерболатом вышли на улицу.Погода стояла великолепная. Бабье лето в предгорьях – это всегда буйная палитра красок и радость для глаз. Всю дорогу, пока они шли до автобусной остановки, Сауле-апа временами останавливалась, смотрела вокруг, иногда восхищенно качала головой и бормотала тихонько себе под нос восторженные слова от вида залитой поднимающимся солнцем зеленой, желтой, красной листвы.
Когда они дошли до остановки, тетя еще раз посмотрела в сторону гор, откуда они спускались, и произнесла задумчиво: – Увижу ли когда-нибудь такую красоту…
Потом обняла Ерболата. – Будь счастлив, мой мальчик. У тебя хорошая семья, ты все делаешь правильно. Но тренируй свое сердце. Даже разорванным на части его все равно должно хватить на десятерых.
Молодой человек хотел пожелать в ответ что-то хорошее, но из-за подступившего кома только и выдавил: – Спасибо… Тетя села в подъехавший автобус и уже из открытого окошка крикнула: – Не забудь мой наказ. Поторопись!
Ерболат еще немного постоял, глядя вслед уходящему автобусу, и пошел обратно домой. Он вспомнил, что видел эту женщину всего третий или четвертый раз в своей жизни, и то первые два раза лишь в далекой юности. Но его не покидало чувство, что он только что расстался с кем-то очень родным. Будто повеяло материнской заботой и давно забытым ощущением детства.
Фариза уже помыла посуду, закатила стол в дальнюю комнату и одевала детей.
– Мы хотим немного прогуляться. Ты как? – спросила она.
Ерболат присел на лавку в прихожей, рассеянно ответил:
– Вы погуляйте не спеша, а я останусь. Вот, полку приколочу. Он взял в руки молоток и решительно встал. Надо было как-то стряхнуть с себя вязкую меланхолию.
Через четверть часа полка уже висела, немного криво, но висела. Ерболат вышел во двор. Он вспомнил, что давно собирался разобрать столик, за которым они все семьей обычно обедали в теплое время года. С помощью отвертки удалось легко открутить крышку стола, но вдруг, бросив инструменты на скамейку, он быстро зашел в дом, словно припомнил что-то важное. Ерболат раскрыл привезенную тетей папку и взял в руки отцовский дневник.
Дневник имел основательную обложку не то из кожи, не то из какого-то другого грубого, но надежного материала черного цвета. Парень сначала полистал его, стоя у окна, потом выкатил стол, сел поудобнее и продолжил вглядываться в пожелтевшие страницы, исписанные убористым почерком. Запись на первых двух страницах короткими предложениями полностью описывала всю биографию Куанткана:
«Я, Есмуханов Куанткан, родился не в 1909 году, как ошибочно было записано в ранних документах, а в 1914 году в Кызылординской области, Аральском районе, в сельском округе Каратерен. До Октябрьской революции мои родители в основном пасли скот и занимались рыболовством. Отец Коптлеу умер в 1918-м, а мать в 1944-м. Вся моя родня живет в Аральском районе. В 1923 году я начал свою трудовую деятельность обычным чабаном и рыбаком…» Ерболат быстро пробежался глазами по этой записи до конца и обнаружил, что некоторые заметки не имели точных дат. Вообще первая треть дневника была изрядно потрепана, а на некоторых страницах были заметны разводы от воды. Основной текст, к счастью, уцелел хорошо, повествование явно шло в хронологическом порядке.
«Мне часто рассказывали, как отец перед смертью наказал нам, своим детям: «Будьте честными людьми. Если время – лисица, станьте гончей и ухватите ее». Однажды я поделился мыслями о своих планах на будущее со старшими братьями. Они всячески уводили разговор в сторону, испугались, что я могу покинуть родные края. Но самый старший брат Сакен остановил младших братьев и сказал, как отрезал: – Доброго пути, брат! Только при полете крепнут крылья у ловчей птицы. До каких пор мы будем выживать в ауле? Сегодняшнее требование – учеба, по окончании которой нужно устраиваться на работу. Была, не была! Удачи тебе! В тот год, если говорить точнее, в 1930 году, я поступил в учебный комбинат при Казахском региональном обществе рыболовов в городе Арал…» Ранним утром 16-летний паренек сел в лодку, которую наняли его старшие братья, и с виду старенький, но крепкий старичок повез его из Теристубека до другого берега Сырдарьи. Его братья Сакен, Жангельды, Жумабай жадно всматривались вслед удаляющемуся младшему брату и долго еще стояли на берегу, пока тот не превратился в точку и не пропал из виду.
И вот Куанткан ступил на землю районного центра – Аральска. На первый взгляд это был убогий рыбацкий поселок с землянками и невзрачными низкими домами. Крик жителя из одного конца города быстро доходил до другого. Между домами петляли абсолютно похожие друг на друга беспорядочные извилистые дороги. А возле берега было пришвартовано множество разномастных парусных лодок местных рыбаков.
На счастье, здесь нашлись сородичи из рода Ак татыран, к которому относился Куанткан. Родственники, если даже не знали его самого в лицо, были наслышаны об его отце Коптлеу и оказывали парню гостеприимство. Через него они справились об остальных соплеменниках, поделились и своими новостями, в общем, узнали многое друг о друге. Прожив в этом провинциальном приморском городке некоторое время, Куанткан обратил внимание на непривычный для него ритм жизни. В отличие от аула, здесь все работали по графику, посменно. Днем многие учились, а вечером после учебы искали своих родственников в городе.
Главным кормильцем для людей был Аральский рыбный комбинат, там работала половина горожан, а вторая половина – рыбаки, которые сдавали на переработку пойманный улов. Еще были 5-6 мелких предприятий, несколько магазинов, ну и судоремонтный завод, расположенный в южной части города, гудок которого особенно раздражал всех горожан. Резкий, пронзительный, он будил их в 7 утра, потом раздавался в 12 дня и вечером ровно в 17 часов, каждый день, как вестник ежедневной рутины местного населения. Родственник, у которого остановился Куанткан, как раз там и работал. Ранним утром, затемно, он просыпался и, на скорую руку одеваясь, шел на завод, прихватив с собой обед. Следом выходил из дома и Куанткан. Он медленно плелся в учебный комбинат, голодный и невыспавшийся.
Кто-то называл Арал озером, кто-то морем, но молодой человек не раз становился свидетелем, как разъяренная стихия размывала берег, постройки на окраине поселка. Во время шторма жители прибрежных домов наспех убегали: одни – со своими пожитками, другие, бросив все свое хозяйство. В такие страшные минуты и курсанты, и все городские мужчины, и Куанткан вместе с ними, много раз спасали их от верной гибели. А на следующий день можно было видеть, как люди грустно бродили возле берега в поисках уцелевшего скарба. Наверное, не каждому озеру подобное под силу, Арал обладал истинно морским суровым характером.
«…Через год мне выдали на руки предписание править колхозом. Но я был так молод и неопытен. С холодной головой решил, что еще останусь в городе, дабы продолжить учебу. Близкие люди положительно приняли мое решение. – Молодец! Ты на правильном пути. Таковы требования сегодняшнего времени. Как говорят: «Лицо учащегося – свет, лицо неуча – сыромятый башмак». Ерболат обратил внимание на поэтический стиль изложения и с удовольствием отметил про себя: «Казахский язык сам по себе певуч, и отец им владел более чем хорошо». Он перевернул страницу и увидел вложенный листок, совсем небольшой, который был исписан арабской вязью. «Ну да, точно! В те годы казахи писали на тоте-жазу, упрощенном арабском», – догадался он. Дальше он нашел заметки, в которых использовался латинский алфавит, их разбирать было особенно тяжело. А дальше в дневнике была запись по-казахски, но уже на кириллице. Ерболат попытался сравнить объем написанного на клочке и в дневнике и пришел к выводу, что отец, скорее всего, уже позднее аккуратно переписал в дневник информацию из разрозненных пометок, записок и листочков.
Март 1931 года «Как время летит! Видимо, людям нужно идти в ногу с ним. Не знаю, как я решился на такую смелость, хотя рассуждать возможности не было. Раньше разве мог я думать, что в 17-летнем возрасте поеду по служебным делам на землю благословенную – Жетысу. Мечтал ли кто из моих предков тут побывать? Кто знает, быть может, я первый…» Дул мартовский пронизывающий ветер. На станцию в Балхаше пришел поезд, и на перрон спустился молодой человек. Одет он был не по сезону, поэтому от холода старался спрятаться, высоко подняв ворот пиджака. Никто его не встречал, и парень решительным шагом направился в здание вокзала. В кассе ему подсказали, как найти дорогу в райком партии, и через какое-то время он уже стоял в кабинете перед человеком во френче. Его звали товарищ Джумаханов. Он был значительно старше Куанткана, с уже проглядывающей сединой, но из-за того, что выглядел моложаво и был по-военному подтянут, ему можно было дать любой возраст, начиная от тридцати.
Молодой человек бережно достал из внутреннего кармана пиджака сложенную вчетверо бумажку и вкратце объяснил, кто он и откуда прибыл. Секретарь сидел в кресле, недоверчиво всматриваясь в лицо худощавого, смуглого парня, несколько раз перечитал изложенное в письме, словно не верил своим глазам, и наконец, спросил:
– Вы знакомы с результатами седьмого съезда ВКП(б), товарищ Есмуханов?
Конечно, Куанткан хорошо знал и о переходе к политике искоренения кулачества и о ликвидации всех капиталистических элементов в стране. Он вообще отучился на отлично, но сейчас решил ответить кратко и уверенно: – Знаком!
– Нам нужны молодые кадры из народа, – сказал товарищ Джумаханов пафосно. А потом, неожиданно перейдя на шепот, спросил по-казахски: – Из какого ты рода, сынок?
– Из рода Алим, Ак татыран.
– Есмуханов Куанткан, дорогой. Я гожусь тебе в отцы! – секретарь заметно помягчел лицом и продолжил: – Можно, я дам тебе совет? Вот ты приехал из глуши по приказу партии, как ты говоришь. И тебе всего-навсего 17 лет.
Он откинулся на спинку кресла.
– У меня тоже растет сын-балбес твоего возраста. До сих пор кушает из рук, очень ленивый и избалованный. Здесь тоже живут казахи, мы тебе не чужие.
Секретарь немного задумался.
– Во-первых, будь осторожен. Мы продолжаем борьбу против оппозиционных уклонов в партии. Во-вторых, удачи тебе в твоих начинаниях. И в третьих…
Секретарь испытующе посмотрел на Куанткана. – Я всегда готов дать отцовский совет и поддержать тебя, как старший брат.
Помня о наставлении, с первых дней работы в колхозе «Копбирлик» Куанткан тщательно взвешивал и обдумывал каждый свой шаг. Через некоторое время слух о юном председателе из провинциального Аральска распространился по всему району. Такой молодой – и сразу председатель! Опыта у него в таком возрасте быть не могло, значит, он заслужил это своим умом и характером. Такая должность – это печать судьбы, большой подарок и в то же время тяжкий груз, упавший на плечи молодого человека. Куанткан, тем не менее, не побоялся возглавить целый колхоз «Копбирлик» Борлитобинского района. Одновременно пришлось вести еще одну ответственную работу: он стал инструктором Балхашского межрайонного общества рыболовов. Ведь рыболовство – основное ремесло всего региона. В жизни Куанткана началась настоящаялихорадка. Но в таком состоянии тогда была вся страна СССР, всем срочно надо было как можно больше всего произвести, построить и добыть. Он был горд тем, что находился в авангарде этого бодрого, но и страшного, с надрывом, подвига.
«… Иногда присесть даже некогда. Как и многие рабочие, в душе я уже коммунист и до мозга костей верный солдат партии. В случае чего не сможешь отвертеться, а целенаправленно идешь к намеченному, даже если иногда споткнешься».
1932 год «В таком возрасте у любого человека появляется дикий задор, а едва попадаешь в мир любви – становишься опьяненным. Вдоль Балхаша, в Шубартауском районе, я организовал новый колхоз. Секретарем у меня работала девушка, которая писала на русском и арабском. Ее засватали за Абетая. Но она отказывается выходить за него замуж…»
В один из февральских дней на столе у Куанткана появилось странное заявление о приеме на работу от некоей Рахимы. Причем заявление принесла ее женге, жена старшего брата. Куанткан сразу обратил внимание на то, как необычно было составлено обращение. Документ начинался как письмо, в середине продолжался в виде заявления, а заканчивался стихами.
«Агай (обращение к старшему, прим. Автора), хочу немного рассказать о себе. Нас дома пятеро: мать, две снохи, младший брат и я. Отца потеряли. Двое старших братьев два года тому назад были арестованы и сосланы, как помещики средней руки. Слышали, что они где-то в Семее. В 31-м году я сильно заболела, простыла. Из-за этого плохо слышу. Мне почти 18 лет. Я из рода Керей. Я хочу работать под вашим руководством. Раньше мы жили в достатке, сейчас очень тяжело. Одежду, продукты покупать сложно. Те, кто говорят про меня, что я байская дочка, просто завидуют. Если даже отец был баем, я получила советское воспитание. Поехать учиться далеко от дома – нет возможности. Я вас буду называть ага, а вы меня зовите карындас (сестренка). Вот моя просьба, но у меня нет документов. Что скажете?»
Рахима дальше писала о том, что есть те, кто хочет овладеть ею, унизить. Просила Куанткана не быть таким же.
«Прошу взять меня в секретариат. Дайте мне легкую работу, но не рыболовство. Я знаю арабский и русский язык».
А дальше свои чувства девушка выражала в стихах.
«Я вас видела впервые в Шубартау, когда вы приехали к нам. Увидела, как вы уважаете старших, Вы посмотрели в мою сторону доброжелательно, с такой теплотой, когда я с вами поздоровалась. Не смогла я тогда с вами поговорить наедине. Сама никогда первой не вступала в беседу с парнями. Не знаю, что на меня нашло в тот день. Я была сама не своя. Я влюбилась в вас с первого взгляда. Я не пытаюсь вас обманывать или завораживать. Клянусь, что я отдам свою жизнь за вас. Могли бы мы встретиться тайно? Тогда вы узнали бы о моей любви к вам. Агай, простите меня за мою дерзость, что открыла вам все свои чувства, Даже не знакомясь ближе. Если у вас будет время, приходите ко мне в гости. Я отправила свою сноху с письмом».
Прочитав такое «заявление» Куанткан какое-то время не мог прийти в себя. Он уже успел повидать немало на руководящей должности. Встречал разный народ, сталкивался со всякими людскими переживаниями, но подобный порыв души был для него в диковинку. В первые минуты он еще не знал, как ему стоит реагировать, но, в конце концов, взял себя в руки и тотчас же написал ответ, пока сплетни не опередили ход дела.
«Я получил ваше письмо и понял суть. Ситуация изложена вкратце. Ваше заявление уместно, но пожалуйста, напишите его по особой форме заявления и передайте лично моему бухгалтеру, также двум моим заместителям и приложите свою историю жизни, написанную от руки. И принесите справку, что вам можно взять паспорт для трудоустройства, книжку для профсоюзной организации. Если вы это сможете, то и я смогу принять вас на работу. Принесите, даже если вам не выдадут справку. Не знаю, что и ответить на ваше стихотворение. Вы слишком спешите, и я думал о причинах. Но, тем не менее, вы же обо мне ничего не знаете, и такое письмо написано поспешно. Я руководитель народа, хоть и юный, но управляю целым колхозом. Если сейчас дам обещание, все будут сплетничать. А работа для вас в Совете всегда найдется. Любовь должна быть как в поэме «Енлик – Кебек», а мы не сможем любить, как они. Так что не изводите себя напрасно. Можно просто поближе познакомиться. Жду ответа». И в конце подписал: «Ағаң Куанткан».
Молодой председатель быстро навел справки об этой девушке. Выяснилось, что она уже помолвлена с парнем по имени Абетай, который работал заведующим одного из складов. Тогда Куанткан придумал незначительный повод, вызвал Абетая к себе и в конце разговора спросил как бы невзначай. – Ты знаешь Рахиму?
– Да, хорошо знаю.
– Она подала заявление в секретариат. Как считаешь, можно ли брать на работу эту девушку?
– Думаю, можно, она грамотная, умеет писать и читать.
– А в каком вы родстве с ней?
– Мы были помолвлены по обычаю, но она пока не отвечает взаимностью. Если она не любит, не заставишь же человека. А невеста всегда найдется. «А невеста всегда найдется!» – мысленно повторил Куанткан. Он попрощался с парнем и, оставшись в кабинете один, продолжил рассуждать: «Это означает, что Абетай не сильно-то и хочет расположить к себе Рахиму, быть может, даже равнодушен к ней… Все дело в родственниках! – вдруг осенило Куанткана. – Вот кто больше всех может стараться вопреки желаниям молодых!» Молодость брала свое, и председатель уже заочно симпатизировал Рахиме, девушке из благородной семьи, грамотной и, судя по ее заявлению, далеко не глупой. Так и оказалось. Рахима работала быстро, умело, через короткое время Куанткан без нее был как без рук и уже смотрел в ее сторону не просто как на подчиненную. Они не переходили пределов дозволенного, но от этого огонь взаимного чувства разгорался все сильнее.
Через месяц Куанткан решил написать письмо своим братьям, чтобы спросить совета. «Есть одна хорошая девушка, у меня работает. Как вы посмотрите, если я возьму ее замуж?»
Он получил такой ответ: «Если ты возьмешь девушку из тех мест, то увязнешь и останешься там навсегда. Неужели тебя не влекут родные края? Ты пока молод, еще раз хорошо подумай».
Некоторое время Рахима проработала под его непосредственным руководством, и неизвестно, как развивались бы события, но поползли гадкие слухи, и ее родственники приложили все усилия, чтобы их разлучить, пока не стало слишком поздно. Ни при каких условиях они не стали бы пришлому чужаку из младшего жуза отдавать свою дочь.
Всей казахской степи известны взаимоотношения старшего, среднего и младшего жузов. Казахи из среднего жуза считают себя самыми талантливыми, особенно в творчестве. Строгие ревнители традиций, представители младшего жуза, десять раз подумают, прежде чем жениться на слишком свободолюбивых девушках из среднего. «А давайте жить в мире» – призывают этих двух, рассудительные представители старшего жуза.
В конце апреля Рахима пишет в стихотворной форме последнее любовное послание к Куанткану, который, в свою очередь, понимал, что пока она помолвлена с другим, а он является Председателем, у них слишком мало шансов на счастье. Его сердце тоже пылало, но он был сдержан в своих порывах, внимателен к советам родных и окружающих его товарищей и не допускал мысли, что может использовать свое положение в таких вопросах.
«Пусть скажет правду влюбленная девушка, Не буду повторять, ты слышал много раз. Ты был другом, в которого я влюбилась, Столько любви во мне притаилось. Если я потеряю свою любовь, то меня отдадут замуж за нелюбимого. В моей душе неспокойно, когда я вижу вокруг тебя много врагов. А ты одинок…»
После этого письма она вышла замуж за Абетая. Но еще долгое время Куанткан ловил на себе влюбленный взгляд девушки и чувствовал ее особое отношение. Он через силу старался не пересекаться взглядом с Рахимой, выходил из комнаты, если она там была. Лишь позволял себе смотреть на нее, когда она стояла к нему спиной. Рахима чувствовала это, поворачивала голову, а он отводил взгляд. Такое любовное томление парня и девушки продолжалось какое-то время, пока молодой председатель не уехал учиться в другой город.
«Неожиданный вызов в райком партии и открытый разговор с тов. Джумахановым окончательно убедили меня в том, что я все делаю правильно… Где эти годы, полные влекущей любви? Они тихо пятятся назад и незаметно удаляются в прошлое. Какое всепоглощающее чувство любви осталось в глубине моей души…» Ерболат подумал, что для того времени эта Рахима вела себя очень смело и более чем настойчиво. Девушка из богатой семьи, воспитанная и очень образованная. Видимо, знала, чего хотела. Да и отец был действительно ярким парнем. Неудивительно, что они полюбили друг друга…
Он выглянул в окно посмотреть, не идут ли домой Фариза и дети. Вспомнил, что его жена была из рода Аргын среднего жуза, а он – из младшего, потом внимательно посмотрел на себя в зеркало, причесался и вернулся к чтению. Из головы не выходила любимая байка казахов младшего жуза. Один другому жалуется: – Представляешь, мой сын влюбился в русскую. Какой позор! Тот отвечает: – Да что там русскую! Мой вообще на аргынке решил жениться…
1933 год. «Как богата Казахская степь на таланты из простого народа! Я принял на работу в рыболовецкую артель бухгалтером местного парня по имени Мукан. Он мой ровесник, виртуозно играет на домбре, и мы помогли ему организовать музыкальный кружок. Работа вдвойне легче, когда рядом с тобой такие люди…» Мукан был слушателем литературного отделения Капальского педагогического техникума, но учебу ему окончить не удалось. В 1933 году смерть отца сделала его единственным кормильцем семьи и вынудила вернуться в родные края, где он устроился счетоводом в одну из рыболовецких артелей. Хоть работа была и непростая, Мукан не позабыл навыки в игре на домбре. Он сумел организовать кружок художественной самодеятельности и весной 1934 года вместе со своим коллективом и агитбригадой принял участие в слете молодых талантов. За тридцать дней Мукан объездил тринадцать из семнадцати рыболовецких артелей, выступал на четырех рыбных заводах и покорил публику виртуозным исполнением песен «Аупілдек», «Аққуым» и «Жеті Арал». Этот успех окончательно укрепил его в желании посвятить свою жизнь музыке.
Известен случай, когда именно музыкальные навыки молодого домбриста расстроили свадьбу красавицы Толеу и одного старца. История гласит, что Мукан был приглашен на эту свадьбу как акын, который развлечет гостей. На деле же, когда парню дали в руки домбру, он запел обличительную песню об отце и брате девушки, который задолжал старцу и решил откупиться дочерью. Игра его настолько заворожила слушателей, что под конец исполнения песни невеста, ее мать и сестра громко заревели, а свадьба расстроилась.
Позже Мукан Толебаев окончил учебу в Москве, вернулся в Алма-Ату и стал известным на всю страну композитором. Получил звание Народного артиста КазССР, написал много песен, романсов, опер. Его знаменитые оперы «Биржан сал» и «Родина» попали в сокровищницу казахской культуры.
Ерболат с восторгом перечитал эту запись, не веря своим глазам. Отец лично знал Толебаева, и композитор работал у отца простым бухгалтером? Невероятно! Уж кому, как не ему, звукорежиссеру Казахского радио, не знать, что для Казахстана значило это имя. Сколько раз он вновь и вновь слушал его сочинения, переписывая их на магнитную пленку.
1934 год «В этом году по приказу сверху многих из Каратальского района несправедливо обвинили, назвав врагами народа. В том числе обвинили и меня, и всех нас отправили в ссылку. Я был невиновен, но мне все же пришлось покинуть колхоз в сопровождении милиционеров…» Это было непростое время для народа, годы сталинских репрессий. Страна была в рабских оковах и сидела тихо, смирно, боязливо озираясь на Кремль. Потому что до этого, года три назад, баев, крестьян среднего достатка арестовали во всех уголках необъятной степи, конфисковали все их имущество и отправили в ссылку в неизвестном направлении. В пылу бесцеремонной коллективизации скот забирали у всех без разбору. В итоге голод 30-х годов заставил казахов откочевывать целыми аулами в сопредельные страны, погибло более трети населения. Казахстан и его жители были повергнуты в глубочайший экономический кризис, прежде чем Центральный комитет партии спохватился и ослабил натянутые вожжи коллективизации. Свободные номады, испокон веков кочевавшие по Великой степи, в одночасье оказались насильно привязаны к земле. Ломался старинный уклад жизни, ломались человеческие судьбы, ломался национальный характер. Как будто кинули камень в прозрачную воду. Голодная смерть шла по пятам людей…
Куанткану судьба благоволила. Он работал в регионе, где была рыба, а значит, еда. Несмотря на трудное положение в стране молодой парень сумел показать свои организаторские способности и не испугался тех, кто угрожал ему своим служебным положением. Куанткан успел стать народным любимцем, пока с марта 1931 по май 1935 года председательствовал в рыбацком колхозе «Копбирлик». Несмотря на его юный возраст, все руководство колхоза очень уважало молодого специалиста – смелого и трудолюбивого. Но не всё шло гладко. Колхоз развивался, становился самым лучшим по месячным, квартальным, годовым показателям. И кому-то это, видимо, не понравилось. Однажды какой-то завистник написал-таки на него донос в НКВД.
Казахи говорят: «Если ты процветаешь – завидуют, если скатился вниз – не могут ничем помочь». И рядом с Куантканом оказался именно такой человек, которому чужие успехи не давали спокойно спать. На самом деле от сталинского режима пострадал каждый третий. Среди них были как многоуважаемые старики, так и молодые руководители. Да, точно сказано: «Человеческая голова – мячик в ногах Аллаха».
Командир конного отряда НКВД приказал построиться семерым заключенным, и они зашагали на станцию Уштобе. Отстававших конвоиры всю дорогу нещадно подгоняли прикладами. Через семь дней измученные жарой люди, наконец, прибыли до места назначения и упали на пол тюремной камеры. Постеленный камыш казался им мягкой периной. И все, как один, заснули крепким сном, пока их не разбудила стража.
«Вставай!» – услышал Куанткан резкий голос, повернулся и увидел такого же, как он, молодого парня, только в военной форме. Охранник вывел его из камеры. Куанткан вспомнил, что тех шестерых посадили в одну камеру, а его почему-то в отдельную.
«Вперед!» – прикрикнул конвоир, грубо подталкивая заключенного в спину дулом винтовки. Дошли до кабинета следователя. «Заходи, не оглядывайся по сторонам!» – встретил его устрашающий голос.
Внутри было темно. Посреди кабинета стоял стол, на котором еле светила керосиновая лампа, испуская черный дым. Следователь, русский парень, не глядя на Куанткана, что-то писал. Через некоторое время поднял голову и скучным голосом сказал: – Как зовут? Рассказывай, как родину предавал!
А что мог рассказать Куанткан? Боже мой, да что можно рассказать человеку с лицом шайтана?
Следователь резко встал с места и рявкнул на него: – Сволочь! Думаешь, будешь молчать и все сойдет с рук? Видели мы таких предателей. У нас есть сведения, что ты умышленно пустил под воду имущество колхоза – сети. Как у тебя рука поднялась против социалистической собственности? Отвечай, вредитель!
Куанткан постарался собраться с мыслями. «Так вот, в чем его обвиняют! В пропаже сетей. Но это же полная чушь! Откуда этому русскому сопляку знать, что на Балхаше бывают такие шторма – голову может снести, не только сети. И тех шестерых тоже, видно, за это же взяли…»
– Рассказывай о себе! – следователь крепко вцепился в лацканы пиджака Куанткана и сильно его тряхнул.
Надо что-то говорить, но постараться не сказать ничего такого, за что тот мог ухватиться и выдумать несуществующее. И Куанткан выбрал тот формальный язык и канцелярский тон, которым пользовались все представители власти, когда надо было морально задавить простого человека.
– Я, Куанткан Есмуханов, родился в 1914 году в Сырдарьинской (сейчас Кызылординская) области, Аральском районе, в селе Каратерен в семье простого крестьянина… Сирота… Отец умер в 1918 году…
Он несколько раз запнулся от волнения, но, вспоминая свою жизнь, вдруг понял, что ему, по сути, нечего бояться. Происхождение у него правильное, из бедноты. Всего в жизни добился сам, Советская власть его выучила и отправила на работу. Перед глазами словно предстал личный листок, и он стал уверенно повторять его слово в слово.
– После седьмого класса в 1930-31 годах закончил учебный комбинат при союзе рыболовов в городе Аральск по специальности – руководитель колхозов. Я комсомолец…
В этом миг Куанткан внезапно почувствовал невероятную смелость и отвагу. Ведь язык нам дан, чтобы дойти до истины. Решившемуся уже ничего не страшно. Смерть может прийти в любом месте, в любое время. «У меня совесть чиста, душа чиста, с малых лет работаю во благо общества. В чем же я виноват?» – пронеслось в его голове.
– По поручению товарища Сталина об организации объединения и управления колхозов с семнадцати лет руковожу колхозом «Копбирлик». Я не виноват перед Коммунистической партией. Доход нашего колхоза растет с каждым годом, у жителей колхоза улучшились бытовые условия, – под конец добавил он обычным человеческим голосом, без управленченского пафоса, почти позабыв, что он в тюрьме и дает показания следователю. «О, Аллах!» – мысленно спохватился Куанткан.
Он был абсолютно уверен в своей невиновности. Его дух не смогли сломить ни энкаведешники, орущие как медведи, ни вонючая камера, полная клопов. «Чистый огонь, дураку погасить не под силу».
Все свои переживания Куанткан отразил в стихах, которые он писал, пока сидел в тюрьме. Семь дней провел на допросах Куанткан, пока не вышел оттуда почти чудесным образом. Дело в том, что жители колхоза решили написать коллективное письмо с просьбой освободить своего молодого председателя. Его подписали и местные колхозники, и множество их родственников. Равнодушных не было. Удивительно смелый поступок для тех лет! Принято считать, что люди той эпохи молча и покорно сносили издевательства власти, даже не пытаясь ей противостоять. Но главной чертой национального характера казахов всегда было стремление к свободе и справедливости. Это и показывает история с коллективным письмом.
Невероятно, но Куанткана отпустили. Письмо ли помогло, или этому способствовало снятие с должности первого секретаря компартии Казахстана Голощекина, которого обвинили в перегибах в деле коллективизации и расстреляли позднее, в 1941-м году. А может, кто-то наверху спохватился, что из-за массовых арестов строить коммунизм вскоре уже будет некому.
«…Мрачный дом видится мне нависшей скалой, В нем с треском закрываются железные двери. Бог дает мне силу бороться – и мой народ, Который останется в моем сердце до последнего вздоха. Как хочется прижаться к родной груди и утешиться…»
В 30-х годах Куанткан участвовал в движении стахановцев, охватившего всю страну. При социалистическом соревновании, тот, кто лучше работал, получал не только хорошую премию, но и обретал статус и уважение коллег. Под его руководством многие простые рыболовы, благодаря своему добросовестному отношению к работе стали узнаваемыми людьми. Фотографии с их лицами вывешивались на специальных досках почета. Никто никогда не унижал Куанткана словами «Ты кто такой?» Он встал во главе колхоза, всегда думал, прежде всего, о людях, и все вместе они добились колоссальных успехов. Молодой председатель никогда не забудет всего этого.
«Хороший руководитель – как отец родной», – говорили местные жители, когда все, от мала до велика, прощались с ним, как с самым близким человеком. Впереди у него была вся жизнь, множество подвигов и достижений.
1936 год. «Как быстро летит время. Как сон, промелькнули 5 лет службы на Балхаше, наполненные радостями и трудными испытаниями. На второй день поезд был уже совсем близко от родного Аральска, и я издалека разглядел море. Не описать словами то чувство, которое охватило меня. О свет мой, он плещется так же, как и 5 лет тому назад. Когда увидел редкие парусные суда и маленькие катера, деловито тащившие баржи… от нестерпимой любви к родине на глазах появились слезы…» Подойдя ближе к окну вагона, Куанткан нетерпеливо вздохнул. Поезд, подъезжая к вокзалу Аральска, со скрипом остановился. Попутным транспортом парень не скоро добрался до своих родных мест – Теристубека.
Как же сильно обветшал его аул. – Дорогой, все ли с тобой в порядке, как ты доехал? – с расспросами высыпали на улицу его братья и снохи.
Все жители, как один, прибежали с ним здороваться, будто встречали самого Сталина из Москвы. Конечно, они ведь не видели Куанткана столько лет! Потом зашли домой и разговорились. У каждого было на устах: «Того арестовали, этого посадили. Чья же теперь очередь?» Практически у всех опустились руки. Многие пали духом от страха и неизвестности.
У дастархана, за которым собрались его соплеменники, Куанткан рассказал о том, что с ним случилось. Об учебе, о тюрьме, обо всех издевательствах над собой.
Потом взял слово один из местных аксакалов. – Твои братья Сакен, Жангельды, Жумабай работают в колхозе денно и нощно, а зарабатывают копейки. Сам видишь, все исхудавшие, истощенные, бытовые условия тоже в плачевном состоянии. Артель, в которой ты раньше работал чабаном и рыбаком, сейчас называется колхоз имени Шевченко. Коллективизация идет давно, и вблизи Теристубека уже появились несколько небольших колхозов. Власть силой забирает у жителей баранов, верблюдов, коров для колхозов. А тех, кто не хочет отдавать скот, местные активисты запугивают тюрьмой. Мы голодаем…
Другой старик добавил: – Месяц назад были пойманы и расстреляны участники восстания «Асандар», которое вспыхнуло у нас несколько лет назад. Люди, которым удалось избежать наказания, оказывается, живут неподалеку, я слышал. Они, как звери, скрываются в густых камышовых зарослях.
– Восстание? У нас? Я мало знаю об этом, – изумился Куанткан. – А ну-ка расскажите подробнее… Старик продолжил: – Первым поднялся аул №22 на левом берегу Сырдарьи в 1930 году. Большинство здесь были из рода Асан, поэтому и восстание стало Асановским. Ты же знаешь, надо сдавать государству зерно, мясо. Один раз они уже сдали все, по весу все точно, вовремя, как полагается. А в конце августа власти говорят – опять сдавайте. Асановцы воспротивились, мол, а нам на пропитание что останется? Начали возмущаться…
– Ты вот все неверно рассказываешь, – встрял в рассказ первый аксакал. – Они сначала собрали митинг…
– Что ты меня перебиваешь? – рассердился второй старик. – Я как раз хотел уже про митинг рассказать, а ты мешаешь! – он зыркнул глазами на оппонента и стал рассказывать дальше: – Возмущенные люди собрали жителей на митинг и узнали, что в план по сбору налогов, оказывается, были включены семьи не только крестьян и батраков, но и сбежавших баев. Представляешь, какая несправедливость?
Первый аксакал закивал головой и добавил: – Причем срок дали всего пять дней.
– Да, – подтвердил второй старик. – Они же запугали всех тюрьмой. Не сделаешь так – в тюрьму, не сделаешь эдак – расстрел. Поэтому люди стали забивать даже собак и ослов, чтобы сдавать их кости. Иногда даже отрезали рога у коров.
– А что они с мечетями сделали? – в свою очередь возмутился первый аксакал. – Где это видано, чтобы мечети превращали в конторы, зернохранилища и тюрьмы, где страдают люди? Куанткан, ты же грамотный человек, образование получил, колхозом, говоришь, руководил, ну разве можно так делать? Власть сама толкает людей на бунт. Казахи терпели, терпели, а потом с лозунгами «Долой коммунистов!», «Защитим веру!» народ поднялся.
– Кстати, – вспомнил второй старик, – В этом же 22-м ауле был секретарь, который перешел на сторону бедняков. Вот тебе пример. Потому что он нормальный человек, хорошо понимал ситуацию и выступил против. Он тогда говорил, мне рассказывали: «Когда на крестьян повесили 23000 пудов зерна, а из-за засухи урожай был слабый, я доложил начальнику милиции о трудности для людей собрать столько, но так и не смог никого убедить».
– А кого-то арестовали или расстреляли, были жертвы? – спросил Куанткан.
– Конечно, людей много погибло, – ответил первый аксакал, потом спохватился. – А, нет! Сначала все было мирно. Восставшие сначала решили всё обсудить с властями. Зачем же сразу бежать и кого-то убивать? Они составили бумагу… как ее там, забыл название. Прокол какой-то…
– Протокол?
– Да-да его, будь оно не ладно. Написали, поставили конторскую печать, дескать, мы все не согласны с действиями сборщиков налогов и не можем выполнить такой большой план по зерну из-за засухи и еще чего-то там. Потом отправили бумагу в райком.
– Наверное, думали, что их похвалят, – грустно добавил второй старик. – А в ответ из Кызыл-Орды приехала милиция и арестовала четверых самых активных. Тех, кто, как они сказали, «мутит народ». И знаешь, что сделали односельчане? 200 человек пошли вслед за арестованными и силой освободили их, – с гордым видом закончил он.
– После такого все поняли, что власть сейчас разозлится, и послали людей в соседние аулы, чтобы провести там собрания и уговорить всех выйти против нее. Потом они даже избрали хана, и под его началом удалось собрать уже 3000 бедняков, представь себе. – В сентябре они вооружились и столкнулись в открытой битве с отрядом Красной армии. Ну, как вооружились… Что могут простые крестьяне с кнутами, палками и пиками сделать против солдат с ружьями? – первый аксакал горестно вздохнул.
Старики закончили рассказывать, и все присутствующие некоторое время сидели в тишине. В засекреченные на многие десятилетия архивы попадут такие цифры. В результате Казалинского (Асановского) восстания в Кызылординских округах в начале 30-х годов погибло 40 человек, ранено 14, арестовано 98 человек, 31 человека объявили в розыск, 9 человек решением суда расстреляли, 20 осудили, и они получили от 2 до 10 лет тюрьмы. Большинству участников восстания удалось сбежать в соседние республики и страны, часть рассеялась по огромной Казахской степи.
«Коллективизация продлится еще до 1937 года и земляки с надеждой меня убеждали: «Нашему колхозу тоже нужны образованные люди. Ты можешь и здесь найти достойную работу». После учебы в Гурьевске в 1938 году я стал председателем рыбацкой кооперации Боген Аральского района, проработал тут до января 1940 года. В эти же годы перед войной я взял в жены красавицу Жансаю из рода Кожа». Ерболат не мог поверить прочитанному. Ни в одной книге по истории СССР об этом не упоминалось. Он никогда не слышал об этом восстании ни от своих родственников, ни от знакомых. Строительство Советской страны всегда преподносилось как счастливое и радостное действо всего советского народа, а тут ему открылось такое из дневника его отца.
«Эта запись не повторялась в других бумагах, значит, отец держал это в памяти и впервые записал в дневник гораздо позднее, уже в 60-х годах» – рассуждал Ерболат. «Интересно, а как бы я поступил на его месте? Наверное, тщательно прятал бы дневник от чужих глаз».
1942 год «В 1942 году, когда я работал в городе Аральск, впервые увидел на ковре борцов знаменитого Тажи балуана, своего родственника. Очень простой и скромный был человек, оказывается. О его подвигах знали далеко за пределами региона». Борцовский поединок шел на сцене клуба «Маяк». Собралось много народу, яблоку было негде упасть. Куанткану, как руководителю, досталось переднее место возле ковра. Вместе с другими зрителями он внимательно следил за боем. Противником Тажи балуана был здоровенный русский парень. По слухам, он приехал сюда вместе с циркачами из России, это были гастроли для поднятия духа работников тыла. До этого он выступал перед аральской публикой на судоремонтном заводе, на вокзале, в центре города. Сгибал толстые железные прутья, таскал зубами телегу, загруженную людьми. И вот этот русский парень сейчас выходит на поединок с Тажи. На Тажи – чекмень, мужской укороченный кафтан из верблюжей шерсти, пояс из ткани, рукава рубашки по локоть засучены. На ногах ичиги-маси. А русский – с голым торсом, в коротких штанишках. Мускулы на ручищах так и играют, словно спинной жир верблюда. Но Тажи не знает робости. Бойцы схватились. Никто не хотел уступать. В конце концов, балуан сумел ловким приемом положить русского на обе лопатки, и жители Аральска на руках вынесли победителя из зала. В тот день Куанткан и познакомился с Тажи балуаном.
– Я давно наслышан о тебе, – громко произнес Куанткан уже на улице. – Молодец, братишка! Мы, оказывается, из одного рода, несмотря на то, что из разных регионов. В это время Тажи, который только что вышел с поединка вспотевшим, резко повернулся к нему. – Дорогой, чей ты сын? Каким ветром сюда занесло моего родственника? Расскажи о себе!
Балуан так и подался к Куанткану всем телом, не обращая внимания на людей, чествовавших победителя. – Я из рода Татыран. Четвертый по счету сын Коптлеу. Родня моя – из Беларыка, родился в ауле Каратерен. После этих слов балуан крепко обнял Куанткана. – Молодец, айналайын. Ты, оказывается, сын нашего брата Коптлеу. Про тебя я не раз слышал. Пусть будет благодатной твоя служба.
Эта встреча сильно вдохновила Куанткана. Он почувствовал, что ему теперь все по плечу, любая работа. Появилась несгибаемая, твердая уверенность в своих силах. А Тажи балуан, которого никто не смог победить, умер в 1945 году в поселке Беларык, и Куанткан ездил проводить его в последний путь.
1942 год. «Шел второй год ожесточенной войны. Когда я приступил к своим обязанностям, власть и партия требовала от нас удвоенной отдачи на работе. Возросла ответственность, на отдых не было времени. Все руководители работали с утра до глубокой ночи. Иногда приходилось оставаться в кабинете сутками из-за аврала на работе». Первый секретарь районного комитета партии товарищ Ишкенов принял Куанткана настороженно, если не сказать, враждебно.
– Я что, должен всем найти работу в этом городе? Куда направит партия – туда и пойдешь! – резко начал он первую встречу. – Почему до сих пор не вступил в партию? – насупился руководитель.
Куанткан и не подумал оправдываться и что-то объяснять этому надутому индюку. Спокойным голосом начал рассказывать вызубренную автобиографию: – Я, Есмуханов Куанткан, родился в 1914 году в аульском совете Каратерен Аральского района в семье бедных крестьян. Отец Коптлеу умер в 1918 году. Нас четверо братьев. Вся моя родня проживает в Аральском регионе. Я начал свою трудовую деятельность рыбаком и чабаном в 1923 году. Занимался самообразованием. Успевал работать и учиться в вечерней школе. С отличием окончил краткосрочные курсы руководителей колхозов в городах Аральск и Гурьев. С 17 лет стал председателем рыбацкого колхоза «Копбирлик» Алма-Атинской области. Работал инструктором Совета рыбацких колхозов районного масштаба…
– Поздновато ты в комсомол вступил… – товарищ Ишкенов внимательно изучал личный листок этого молодого выскочки. – К концу 30-х стал кандидатом в коммунисты, – невозмутимо продолжал Куанткан. – До 1938 года не было возможности собрать все документы и предоставить в соответствующие органы. Только в этом году вступил в ряды ВКП(б). Судимости нет. Вот и вся моя биография…
Товарищ Ишкенов лелеял в себе одно свойство характера, которым особенно гордился. Он искренне полагал, что является справедливым человеком. По отношению к Куанткану справедливость заключалась в том, чтобы не дать местным кадрам работать в той же местности, откуда они были родом. Во-первых, чтобы кадры в знакомой обстановке не расслаблялись, были в тонусе и работали лучше, во-вторых, чтобы избежать разного рода злоупотреблений по служебной линии с родственниками. Сам же первый секретарь, татарин по национальности, был не из этих мест и кадры в свой аппарат подбирал придирчиво. И уж конечно, не по национальности или родству, а по личным качествам, чтобы были послушные и за начальство готовы были костьми лечь. Так что личных счетов с Куантканом у него не было. Но этот прыткий парень метил на должность, на которую Ишкенов хотел посадить своего человека. Чисто формально к этому придраться никто бы не смог, тот человек был Ишкенову всего-то однокашником, и кумовством здесь вроде как и не пахло.
Нет, не нравился Ишкенову Куанткан, никак не нравился. И он окончательно решил отослать подальше черезчур грамотного и принципиального специалиста. – Ты ведь начинал в Балхаше еще юнцом? И неплохо, я смотрю, начинал. Вот туда и направим тебя снова. Как-никак места знакомые. А здесь без тебя как нибудь справимся. Договорились?
– Товарищ секретарь, у меня семья, скоро будут дети. Я хотел бы приносить пользу именно родному краю, – возразил было Куанткан.
– Товарищ Есмуханов, мы что, в частной лавочке? Для нас, коммунистов, вся наша великая страна – это родной край, разве не этому учит нас партия и лично товарищ Сталин? Не рано ли ты партбилет получил, а? – голос секретаря упал до зловещего шепота на последних словах.
И на ближайшем собрании колхоза первый секретарь райкома все-таки поднял этот вопрос на повестку дня. Сразу же после собрания Куанткан, оставшись с секретарем один на один, подошел к нему, железной рукой взял его за шкирку и сказал, глядя в бегающие глазки: «Сволочь татарская, оставь меня в покое. Я отсюда никуда не уеду, понял?!» После чего врезал тому в ухо.
Товарищ Ишкенов об этом инциденте никому не проронил ни слова. В душе он был трусоват и уже убедился в том, что рука у Куанткана тяжелая. Да и как сообщить в органы? Признаться в том, что тебя, секретаря райкома, избил какой-то местный парень? Самому бы с работы не вылететь. А может, и похуже что приключится. Он прекрасно знал о связях семьи Куанткана в военкомате и на всякий случай решил не привлекать к себе лишнего внимания.
Так Куанткан на какое-то время избавился от необходимости ехать в глубинку. Около года он проработал заместителем председателя Союза рыбацких колхозов Аральского района. Потом его повысили, и он стал директором Аралгосрыбтреста. А затаивший обиду Ишкенов, через несколько лет все-таки добился отправки Куанткана подальше от родных мест.
«…В то время в Аральском регионе было более 30-ти рыбацких колхозов. Работа Союза, куда входят все эти колхозы, была очень трудоемкая. Нет времени на семью, быт. Колхозы расположены в разных частях региона: одни на берегу Сырдарьи, другие – на противоположном берегу Арала. Всех надо объездить, проверить. Достижения колхозов Сталин, Боген, Каратуп, Карашалан, Райым, Акшатау, Тастубек напрямую связаны с колоссальной организаторской работой этого Союза. После каждого отчета о проделанной работе обязательства повышались в геометрической прогрессии. Это означало, что правительство нам доверяет…» «Ну, ты даешь, отец!» – подумал Ерболат, закрыл дневник и вышел во двор, чтобы немного размяться.
Жена еще не вернулась, и он решил закончить с уличным столиком. Он чувствовал прилив сил, настроение было отличным, то ли от хорошей погоды, то ли от чего-то еще. Покончив с делами во дворе, Ерболат вышел за калитку и увидал вдалеке Фаризу с детьми. Он пошел им навстречу, поднял сына на руки, подбросил его несколько раз на радость малышу, и они все вместе зашли в дом.
– Ты прямо светишься, – улыбнулась жена, раздевая детей. – Сейчас будем обедать, установи, пожалуйста, стол. – Уже стоит, – ответил Ерболат. – Я читал дневник отца. – Да? Ну и как, есть там что-нибудь интересное?
– Ты знаешь, я, оказывается, многого не знал… Сауле-апай была права, надо мне съездить на родину.
– Конечно, езжай – поддержала его жена. – Столько лет не был там. – Завтра же куплю билет на поезд и съезжу на неделю, – Ерболат обнял свою супругу. – Я не знаю, как мне относиться к своему отцу. До сегодняшнего дня он был для меня эгоистом, думающим лишь о себе. В моей жизни его вообще не существовало. Но этот дневник как будто что-то сдвинул. Хочу прояснить кое-что для себя.
Он заглянул жене в глаза. – Ладно? Справитесь тут сами?
– Не переживай, – успокоила его Фариза. – Я позову свою сестру пожить у нас, она поможет.
– Вот и хорошо…
Остаток дня прошел спокойно и уютно. Фариза что-то шила, Ерболат пытался починить их черно-белый телевизор. Тот вдруг отказался показывать трансляцию футбольного матча, пришлось слушать его по радио. После ужина, когда дети с супругой уже были в постели, он решил перед сном еще раз почитать отцовский дневник. Сел на кухне, прикрыл за собой дверь, чтобы не мешать. Пролистав несколько страниц, остановился на знакомой всем советским людям дате.
1953 год. «Мы победили врага в той войне. Мои земляки, пусть и без оружия в руках, тоже внесли свой вклад в эту победу. Сколько вагонов и грузовиков с аральской рыбой ушло на восточный фронт – не сосчитать. О маленьком рыболовецком поселке Боген даже написали в газете, о нем узнала вся Советская страна. До конца 40-х годов я работал председателем Союза рыболовов в Аральске. После этого руководство Министерства рыбной промышленности республики назначило меня на должность руководителя государственного рыбного треста Балхаша». Вот и пришел тот самый траурный для всего советского народа день – 5 марта 1953 года. Прошло 8 лет после Победы. Имя И.В. Сталина, освободившего весь мир, в том числе и Европу от фашизма, была известно за пределами страны. Его уважали во всем мире. Народ воспринимал его как освободителя от дракона, который хотел сожрать весь мир и на него молились.
Куанткан, в связи с кончиной товарища Сталина, по приказу центрального комитета организовал в тресте траурную церемонию. На воротах рыбтреста повесили портрет Сталина с черной лентой. Люди плакали, узнав о кончине Сталина. Горе было таким, будто мир перевернулся с ног на голову.
Прошло несколько месяцев. Главой страны недолго пробыл Маленков, затем главным стал Хрущев. В народе заговорили: «Скакуна, на которого сел Маленков, сразу забрал Хрущев». Много лет Сталин бессменно правил страной, и простые люди недоумевали по поводу таких быстрых перемен. Среди казахов даже прошел шепоток: «К власти приходит грузин, мы везде вешаем его портреты, умирает – снова везде его портреты. Пришли двое русских – опять».
В это время Куанткан совершает весьма дерзкий по тем временам поступок. С утра рабочие подошли к воротам треста и увидели: с одной стороны на них висит портрет Сталина, а с другой… казаха Есмуханова. Люди не знали, как реагировать и отмалчивались с круглыми глазами. «Раз такое разрешают, значит, там, наверху, что-то круто изменилось», – думали все. Однажды Куанткан встречал в Балхаше своих земляков из Аральска. Накрыл для них богатый дастархан, провел экскурсию по территории, ознакомил с работой треста. Гости были изумлены, когда подошли к воротам. Портрет Есмуханова висел рядом с портретом Сталина. Земляки ничего не сказали, просто молча переглянулись между собой…
На этом месте Ерболат с досадой обнаружил, что запись обрывается. От следующих нескольких страниц остались только обрывки. Он пролистал дальше, но объяснения поступку своего отца в записях так и не нашел.
– Повесил свой портрет рядом с портретом Сталина, и ничего ему за это не было? – удивился Ерболат. У него никак не укладывалось в голове, как можно было в то время решиться сравнить себя с вождем. – Странно, странно…Надо у него спросить об этом. Да и о многом другом…
Он был так взволнован, что не обратил внимания на короткую запись в личном листке.
«…был освобожден от работы приказом Министерства Рыбной промышленности КазССР, получил партийное взыскание – строгий выговор, который позднее был снят Аральским райкомом партии. Назначен инженер-инспектором по добыче рыбы…»
ВСТРЕЧА
Ерболат очень торопился, поэтому не помнил, как купил билет утром следующего дня, как попрощался с женой и поцеловал детей. И вот он уже в плацкартном вагоне, на верхней боковой полке, едет к отцу.В какой-то миг ему показалось, что поезд катится медленнее обычного, часто останавливается на станциях или дольше пропускает очередной, какой уже по счету скорый. Ерболат мысленно гнал состав и нервничал. Ехать до Аральска было всего-то сутки с небольшим, но они тянулись бесконечно. Быстро стемнело, он провалился в полудрему, и под мерный стук колес у него перед глазами начали всплывать картинки из детства. Вспомнилась любимая бабушка Кульпаш, на руках которой он вырос…
Когда умерла Фарида, на попечении у ее матери Кульпаш-аже остались внуки: 3х-летняя Гульмира, 8-летняя Нургуль, 12-тилетний Ерболат. Сын Азат только что окончил школу, всех детей надо было как-то кормить, одевать. Кульпаш жила одна, рано потеряла мужа, и Куанткан иногда передавал для них муку, рис, сахар, арбузы, дыни. Но для подрастающих ребят этого было недостаточно, а бабушкиной пенсии и пособия едва хватало на одежду. Кульпаш понимала, что сидеть и горевать толку нет, надо как-то поднимать детей. Каждое утро она рано вставала и шла на скотобойню, где забивали коров для нужд больницы и столовой. Кишки и прочую требуху обычно выбрасывали. А Кульпаш каждый день приходила туда, собирала их, тщательно мыла и варила. Замешивала тесто из муки грубого помола, другой не было, зато эта была и вкуснее, и полезнее. Раскатывала тесто на бешбармак толще, чем обычно, чтобы дети наедались.
Однажды только сели обедать, вдруг кто-то постучался в дверь. Видят в окошко: пришел родственник, здоровый такой мужик, он работал на железной дороге. Бабушка быстро спрятала блюдо с едой под стол. Любого гостя по законам казахского гостеприимства обязательно следовало чем-то угостить, но тогда детям точно уже ничего бы не досталось. Родственник поздоровался, бабушка пригласила его за пустой стол. Как и полагается, он спросил ее о здоровье, о жизни, еще о чем-то дежурном. Дети сидят тут же и, вытаращив глаза, напряженно ждут, когда можно будет поесть, а гость вдруг спрашивает: «Чем это у вас так вкусно пахнет?» И тут Ерболат не выдерживает и говорит: «Дядя, уходи побыстрее, мы еще не обедали, спрятали, чтобы ты все не съел».
Бабушка только руками всплеснула: «Какой же ты дурачок! Выдал нас!» Дядя громко расхохотался, он, конечно же, все понял, из вежливости попробовал теста и ушел поделам…
Как и многие здешние ребятишки, Ерболат летом с утра уходил на море, лишь к вечеру возвращался домой – голодный, уставший, загоревший. В один из дней пацаны ныряли, баловались в воде. У Ерболата это получалось лучше других. Но один соседский мальчик решил проучить «чемпиона». Он, шутя забрал одежду Ерболата и унес с собой. К вечеру все дети начали расходиться по домам, а он как пойдет голым? Ведь все купались, раздеваясь донага. Так и просидел в воде, пока не стемнело. Потом, прячась по закоулкам, прибежал домой.
Бабушка уже начала беспокоиться, спрашивать других мальчишек, и тут приходит Ерболат и рассказывает, где и почему задержался. Ох, Кульпаш тогда сильно разозлилась. Пока она искала палку побольше, пацаны уже сообщили семье того мальчика, что идет аже Ерболата с большой палкой. Зная крутой нрав Кульпаш, бабушка этого ребенка сделала первое, что пришло ей в голову: закатала мальчика в кошму и оттащила в угол. Кульпаш вбежала в дом с криком, что никому не позволит обижать сироту, но «воришку» не нашла, зато подозрительно шевелилась свернутая в углу кошма. Она сразу все поняла и стала бить по ней палкой. Тогда бабушка провинившегося мальчика вдруг обняла Кульпаш и стала ей, всхлипывая, тихо шептать: «Я понимаю тебя, но вспомни, у этого ребенка тоже нет отца. Его отец с войны не вернулся. Он тоже сирота…»
Кульпаш так и застыла с палкой в руке, потом громко, отчаянно заплакала и ушла…
Так они жили с бабушкой до самой ее кончины. Ерболат рос тихим, застенчивым ребенком, сильно опекаемым бабушкой. Она его жалела больше сестер, старалась вкуснее накормить. Вся тяжесть выживания легла на плечи бабушки, и Ерболат потом всю жизнь вспоминал ее с теплотой и нежностью. Где же, отец, ты был все это время?
Он вспомнил свою маму – высокую, стройную, смуглую. У нее были такие длинные волосы, что маленький Ерболат бегал за ней, держась за две заплетенные косы. А ходила она с каким-то внутренним достоинством, всегда вытянувшись в струночку.
Парень почувствовал, что снова начинает ненавидеть Куанткана. Ему внезапно пришла мысль, что он не так уж и хочет его видеть и ехать ему совершенно незачем.
Ну что он скажет отцу? Что хотел бы забыть свое унылое, одинокое, полуголодное детство? Детство без родителей?
Зато у отца было несколько других семей одновременно, и он, наверное, уж точно любил своих детей от других жен. Заботился о них, учил чему-то…
Ерболат вдруг вспомнил, как отец впервые посадил его за руль грузовика.
«Нарочно, что ли, он тогда сделал так, чтобы мне было трудно и стыдно?» Свой первый позор, пусть тогда еще молодого, но вполне уже взрослого человека, он помнил хорошо.
В 50-х годах прошлого столетия во многих крупных поселках и небольших городах стали появляться различные курсы для послевоенной молодежи: можно было учиться на фрезеровщика, плотника, столяра, шофера… Семилетнее образование было обязательным, после этого молодой человек мог обучиться этим профессиям и идти в цех учеником. Назывались такие школы по-разному: ФЗО (фабрично-заводское обучение), ПТУ (профессионально-техническое училище) или просто учебный комбинат. Ерболат в старших классах начал ходить в школу ФЗО при Рыбкомбинате, на каникулах, по вечерам, чтобы обучиться шоферскому делу. Как и положено, прослушал курс теории, поездил с инструктором по району, в котором нет ни нормальных дорог с перекрестками, ни светофоров. Это же раздолье – завел машину, и рули себе куда глаза глядят. И вот наступил день, когда парень пришел устраиваться на работу к отцу на автобазу. Отец – директор комбината. Ну, думает, сейчас ему дадут новенький грузовик, он проедется по городку с ветерком, поднимая пыль, и все будут глазеть и завидовать.
Пришли с отцом в контору, все уважительно встретили их, поздоровались, и тут отец неожиданно говорит завгару: «Дашь моему сыну самую старую машину, пусть учится. А на новой любой дурак справится». И ушел. Ерболат даже не успел возразить от неожиданности. Завгар удивился не меньше – обычно директора так не делают. «Ну, пошли, выделим тебе машину». И подвел к старому, разбитому бортовому грузовику ГАЗ-51. Он вроде был на ходу, но его двигатель так часто глох, что его уже устали ремонтировать, да и запчастей не хватало. Ерболат сел за руль, завел двигатель. Машина сначала вроде поехала, громыхая бортами, но, словно издеваясь над сыном директора комбината, неожиданно заглохла прямо в воротах автобазы. Он и так и сяк заводит – не получается. А весь гараж за ним наблюдает. Парень выходит, поднимает капот, а для чего и сам не знает. Делает вид, что ищет проблему. Вдруг один из водителей кричит:
«Эй, сын начальника, попинай колеса, может, искра появится!»
Ерболат хорошо помнил, что принял это всерьез – так в тот момент растерялся. Спустился на землю и начал с силой пинать старые покрышки грузовика… Потом еще долго звенел у него в ушах гомерический хохот гаражных работников, мастеров и шоферюг. Бедняга вскочил в кабину и сидел там пунцовый, насупившись. Потом подошел пожилой механик, и они вместе с трудом завели и отогнали машину. «Надо все ему высказать», – настраивал себя Ерболат.
Вспомнились все отцовские, как ему казалось, многочисленные жены. Ерболату было лет 15-16, когда он стал жить с Куантканом, окончив школу. С мачехой Жансаей отношения были прохладные, с отцом сблизиться, никак не удавалось. Всплыло в памяти, что вел он себя вызывающе, дерзил, не слушался. И сам не понимал, что его так раздражало не то в отце, не то в нем самом. После школы Куанткан повез его в Ташкент, он хотел, чтобы сын поступил в технический вуз. А Ерболату очень хотелось в Алма-Ату. В итоге, не дождавшись зачисления, парень все бросил и уехал. В Алма-Ате подал документы в Зооветеринарный институт на зоотехнический факультет.
«Он, наверное, до сих пор думает, что мне просто так захотелось вернуться в Алма-Ату…»
Поезд вдруг остановился, воспоминание оборвалось, и кто-то сообщил о прибытии в Аральск.
Сауле-апа говорила, что он должен был ехать дальше в рыбацкий поселок, куда, по ее словам, уехал отец. Автобусы уже не ходили, пришлось договориться с водителем трактора с прицепом – привычное дело в тех краях. На самом дне прицепа была постелена трава, сверху лежал старый, пыльный войлочный ковер. Ерболат сел в прицеп еще с какими-то людьми и двинули.
Трактор шел по бездорожью, прямо по песку. Было непонятно, как ориентируется тракторист. Люди сидели в прицепе, вцепившись в борта. Они ехали, синхронно раскачиваясь из стороны в сторону. Издалека могло показаться, люди поют всем известную бодрую песню и ради большей выразительности наклоняются то влево, то вправо, подчиняясь указаниям невидимого дирижера. Но «дирижеру» в кабине трактора было до лампочки, как там чувствуют себя пассажиры. Едем же! Чего еще надо? Раз сели – терпите! Альтернативы все равно еще несколько десятилетий не предвидится.
Ехали долго. Сгустились сумерки, а они все ехали. Уже луна взошла, удивленно косясь на них, а они все ехали. И вдруг в какой-то момент, когда небо и земля слились в одну черноту, мир вокруг словно преобразился… Это только люди называют ночь концом дня и идут спать. А там, в бескрайних казахских песках, с приходом прохладной ночи все только начиналось. На фоне звенящей тишины взору, словно за открывшимся театральным занавесом, предстало огромное полотно неба со множеством нереально четких и таких же неправдоподобно огромных звезд. Свет от фар трактора изредка выхватывал пробегающих зверей пустыни. Их было немало, и это удивляло. Каракумы оживали ночью. Контуры местности, бесконечных гор песка, сразу изменились, стали похожи на фантастические образования. От этого вида и от чистого воздуха захватывало дух. Появилось ощущение нереальности происходящего. В полудреме усталости слух подменял лязг рессор на звуки бубна, и сознание подкидывало картинку танца у костра на фоне древнего города. В другой момент мимо проплывал силуэт разбившегося самолета и мальчика, который сидит на уцелевшем крыле и смотрит на звезды. Желаемое выдавалось за действительное и наоборот. Это была приятная сонная нега, когда принадлежишь не себе, а всей этой фантазии вокруг, и уносишься в своих мыслях в неведомые миры…
Ерболат очнулся, когда уже светало. Трактор стоял без водителя, в прицепе никого не было, и его почему-то никто не разбудил. Он спрыгнул на землю и сразу почувствовал в воздухе запах моря, оглянулся и увидел Арал. Спокойный, бескрайний, могучий. Местами виднелись островки камышей, которые качались на ветру. И ноги, казалось, сами понесли Ерболата на берег, и он забыл, зачем приехал, забыл, что на дворе осень.
«Надо окунуться, надо окунуться!» – радостно пульсировало в голове. Он хотел было разбежаться, чтобы влететь с брызгами по пояс в воду, как в детстве, но ступни странно увязали в песке, и он мог лишь шагать, да и то c трудом. Ерболат с удивлением посмотрел под ноги, потом поднял голову и внезапно остановился, едва не потеряв равновесие… Прямо перед ним лицом к морю стоял по колено в воде… отец. Он был в светлой рубашке, его брюки были закатаны до колен, в руках он держал удочку. Отец, не оглядываясь, поднял руку и указательным пальцем поводил из стороны в сторону. Ерболат не верил своим глазам. Он тащился издалека на поезде, потом трясся в прицепе трактора, а отец даже не смотрит на него, еще и знаками просит не шуметь. Парень уже было открыл рот, как вдруг леска натянулась, вода плеснула, и серебристый лещ шлепнулся на берег. Ерболат только сейчас заметил, что несколько пойманных рыб уже барахтаются в выкопанной руками небольшой ямке с водой. Куанткан засмеялся, довольный уловом, и направился к сыну.
– Ты видел, как я его подсек? Одним рывком вытащил! – увлеченно произнес он. – А это тебе не корюшка какая-то, крупный экземпляр. Сегодня ловится хорошо с самого утра.
Он подошел, крепко обнял Ерболата, потом показал рукой на море и сказал с воодушевлением: – Арал по-прежнему добр и хлебосолен, посмотри, какой он большой и тихий сейчас. Ерболат хотел поздороваться, но отец снова опередил его:
– Ну, как доехал? Устал, наверное? Давай присядем. Они сели на песок. Куанткан приобнял Ерболата и, улыбаясь, добавил: – Я рад тебя видеть, балам.
Парень совсем растерялся и даже как-то обмяк. Он думал, что ворвется коршуном в дом отца, выскажет тому все, что накопилось у него внутри, и уедет с чувством завершенного дела. Однако неуемная энергия, смех и вот это вот «сынок» ошеломили Ерболата. И потом, разве может тяжело больной человек рыбачить? Что-то тут не так. Он не знал отца таким и сейчас смотрел на него по-новому, силился вспомнить, какой он был раньше, в молодости, но не мог. Память об отце зияла провалами. Ерболату даже показалось, что он видит перед собой какого-то незнакомого человека. В конце концов, он собрался и спросил неуверенным голосом: – А ты разве не в больнице? Я слышал, ты заболел чем-то серьезным…
– Ох! Я же забыл крючок вытащить! – спохватился отец, вскочил, поднял только что пойманного леща и с ним в руках подошел к сыну. – Смотри, как правильно вытаскивать крючок. Главное, надо быть спокойным, но при этом быстрым и осторожным.
Он мгновенно освободил рыбу и бросил ее обратно в море.
– Она еще пригодится. Это так, на счастье и на пользу Аралу. Ты лучше расскажи мне, как ты поживаешь?
– Да все хорошо, работаю на казахском радио звукооператором. Ерболат, совсем как в детстве, внезапно оробел. – Пока живем в своем маленьком доме, ждем, когда дадут новую квартиру, жена работает… Слушай, а почему ты не в больнице?
– Жена – это та, которую я видел у театра? – перебил его отец и занялся распутыванием лески. Чеченка, кажется? Как ее звали, забыл…
– Фариза, – уже сквозь зубы ответил Ерболат. – У нее отец казах, а мать чеченка.
– Да, помню, красивая девушка, красивая. Это из-за нее ты рванул в Алма-Ату из Ташкента? Хотел с ней в одном городе учиться?
Куанткан говорил так спокойно и миролюбиво, словно не было между ними тех самых зияющих дыр. Он искренне хотел обо всем знать, но Ерболат этого не понимал. Он теперь вообще ничего не понимал, чувствовал себя глупо и от этого нервничал. – Почему ты меня все время о чем-то спрашиваешь, зачем это нужно? – хмурясь, сказал он.
– Это ты ко мне приехал, может, это тебе от меня что-то нужно?
– Да, но ты сообщил, что лежишь в больнице…
– А разве я тебе об этом сообщал? – спокойно спросил Куанткан.
– Нет, но мне рассказала…
– А не расскажи она, что я в больнице, ты бы приехал? – Куанткан смотрел в глаза сыну и едва заметно улыбался, по-доброму так.
– Так значит, ты все-таки хотел меня видеть? – вопросом на вопрос ответил Ерболат. – Конечно. Я же твой отец, почему я не должен хотеть видеть своего сына? Я всегда хотел тебя видеть, но мог ли я? – теперь уже грустно произнес отец.
– Но ведь ты никогда не интересовался моими делами, – еще обиженно, но уже без энтузиазма произнес Ерболат. – Я тебя не узнаю, хотя как мне тебя помнить, если тебя рядом никогда и не было?
– Ну и как же у тебя дела? – как бы, между прочим, спросил отец.
Cын уже не выдержал и крикнул: – Прекрасно! Да! У меня – все хорошо, но ты к этому руку не приложил!
– Если бы ты дал мне приложить руку, то учился бы на техническом в Ташкенте, а не в Алма-Ате на зооветеринарном. И жил бы сейчас рядом со мной, с женой из здешних мест.
Куанткан продолжал невозмутимо возиться с удочкой. – Это твой выбор…
И тут Ерболат раскрылся. Он сжал кулаки и начал яростно бить ими в песок.
– Ну да, откуда тебе было знать, что в старших классах я полюбил девушку! И в Алма-Ату поехал только из-за нее, – воскликнул он. – Я все свои победы в боксе, волейболе, баскетболе посвящал только ей одной. Она была красива, так хорошо училась, что я боялся смотреть на нее, не то, что подойти. Ну, кто я такой, из бедной семьи, ни отца, ни матери, одежда вся старая. Знал бы ты, из какой она семьи – богатой, обеспеченной. Она так красиво одевалась, и все ей завидовали! А у меня была одна мечта – пригласить ее в кино. Но я чего-то ждал и боялся. Боялся и ждал… Всё стеснялся своего происхождения!
Глаза Ерболата наполнились слезами, а отец, пожалуй, впервые смотрел на него с нескрываемым интересом. Уж кому, как не ему, было знать о подобных любовных переживаниях. Он хотел что-то вставить, но сын так распалился, что его было уже не остановить.
– В первый раз к ней подошел уже на выпускном… Да какой там! Даже не посмотрела на меня. Потом все мои одноклассники разъехались учиться, кто в Киев, кто в Харьков, а я все думал, куда же она поедет? И тут ты со своим Ташкентом… Я-то сначала согласился на твои уговоры. Но пока я там учусь – ее же уведут!
– Почему же ты мне все тогда не рассказал? – усмехнулся отец.
– Не знаю. Думал, не поймешь. Да и потом, как назло, хорошо сдал все экзамены. Я же думал: завалю их и уеду. Глупо все получилось, – было видно, что Ерболат жалеет о том, что проявил тогда нерешительность и перед девушкой, и перед отцом.
– Она училась в Медицинском институте и жила в общежитии, где я ее и разыскал. Все приходил и смотрел на нее со стороны, боялся подойти. Однажды выпил немного для храбрости, принарядился и подошел к ней с цветами. А как она изменилась! Знал бы ты, какая она стала красивая! Я осмелел и предложил ей встречаться, сказал, что она давно мне нравится. Она ответила, что знала об этом, но сейчас уже поздно, у нее есть парень и у них серьезные отношения.
– Как звали-то ее? – улыбаясь, поинтересовался Куанткан.
– Да какая теперь разница! – зло ответил сын и с силой бросил в воду ком мокрого песка.
– А ты молодец, – неожиданно произнес отец. – Из-за любви стоит иногда совершать такие поступки.
Он отложил удочку и погладил сына по спине.
– Мне знакомы твои переживания. У меня тоже была первая любовь к девушке, которую уже засватали за другого. И она меня любила. А какие красивые стихи мне писала! – Куанткан мечтательно посмотрел на небо. – Я тоже совершил ошибку, о которой потом жалел всю жизнь. Послушал чужих советов и отрекся от нее. А потом все пошло-поехало… Твоя мать мне ее напоминала очень, мы с Фаридой тоже переписывались стихами.
– Зачем же тогда ты ее бросил? – жестко спросил Ерболат.
Было видно, что Куанткана задели слова сына, он поднялся. – Ни одна из них: ни Жансая, ни Фарида, ни Токжан не могут сказать, что я не отдавал им всего себя. Каждая из них была любима. Да! Мне приходилось между ними выбирать, но с каждой из них я был настоящим. Знаешь ли ты, как пропитываются влюбленные густым мерцающим веществом, из которого нельзя, да и не хочется выбираться? Если любишь, то надо любить, пока сердце не задымится.
Он выразительно сжал кулак и поднял его над головой, потом сел на свое место и уже спокойным тоном продолжил:
– Конечно, кто не любит, тот менее уязвим. Настоящая любовь – это испытание, которое не каждый выдержит.
Ерболату эта фраза показалась чересчур пафосной, книжной, он снова вгляделся в лицо отца, холодея от мысли, что не узнаёт его…
– А сейчас ты кого-то любишь?
Отец простодушно ответил: – Я живу на старых запасах любви, и мне пока хватает…
Но Ерболат уже разозлился и вышел на второй круг упреков. – Жаль только, что этих запасов на твоих детей не хватило.
– Что? – сбитый с толку Куанткан удивленно поглядел на Ерболата. Тот смотрел отцу прямо в глаза. – Отец, я хочу задать тебе вопрос. И хочу, чтобы ты выслушал меня. Внимательно выслушал…
– Я слушаю, – немного растерянно ответил Куанткан.
– Почему ты оставил меня, когда умерла мама?
– Ты знаешь, почему. Мне трудно об этом говорить, но я… Должен был – ради своих братьев. Чтобы их не забрали на фронт, чтобы они остались живы… Это же родня…
– Почему ты оставил меня? Почему не взял c собой? Я хотел, чтобы ты меня взял, я хотел быть с тобой.
– Я подумал, у бабушки вам с сестрами будет лучше…
– И ты не скучал по мне? – Конечно, скучал, но потом у меня родился другой ребенок… – Ну да, я помню этот позор с женой умершего брата. Ты играл в счастливую семью в другой части города, а мы с сестрами Нургуль и Гульмирой после смерти бабушки мешали тебе. Я-то уехал потом в Алма-Ату, а знаешь, как Марзия, жена дяди Азата, с ними обращалась? Рассказать тебе? Она изводила и издевалась над девчонками, оскорбляла их последними словами. Поэтому они сразу после школы поскорее выскочили замуж, чтобы только вырваться из этого ада. Бедная Нургуль так бежала от этого кошмара, что, не разобравшись, вышла замуж за своего родственника Толыбая, пусть и очень дальнего. Слышал бы ты, какой шум подняла Марзия вокруг этого. Они уже поженились, что теперь ссориться? Но нет! Зачем жалеть чужого ребенка? Когда пришли родители Толыбая просить прощения за уведенную дочь, их даже на порог не пустили. Сваты обиделись и больше не делали попыток к примирению. Этот Толыбай до сих пор попрекает Нургуль тем, как с ним поступила ее родня. А все, потому что не оказалось рядом старших родственников, которые помогли бы Нургуль разобраться в ситуации, примирить стороны, в конце концов. Ни отца, ни матери, ни мачехи нормальной!
Куанткан молча смотрел на море.
– А зачем вы с Жансаей взяли к себе на воспитание маленького Талгата, сына дяди Жумабая? Я был уже в старших классах. У пацана же была мать, Сауле-апа, которую ты обманом выдал замуж, был отец Жумабай. И вдруг вы его берете к себе. Что я должен был чувствовать? Я закидывал его портфель в темную комнату, а когда он заходил, то запирал за ним дверь. А уж как я его колотил! – Пожалел бы мальчишку… Я ведь просил тебя – не злись и не мсти, – спокойно ответил Куанткан.
– А почему я должен был его жалеть? Он занял мое место в вашем доме. Чем я хуже него? Отец, я – единственный сын от твоей любимой, как ты говоришь, Фариды, но когда мне нужна была твоя помощь, ты мне отказал. Мы с женой долго мотались по чужим квартирам и углам, и даже наш маленький домик купили на деньги, присланные ее матерью. Ты тогда меня так опозорил! Ты ведь занимал высокие посты, у тебя была власть, мог бы помочь! Даже когда я учился водить машину, ты мне выдал самую старую из всех в твоем гараже…
– И я был прав, – твердо сказал отец. Он всем телом развернулся к сыну. – Зато ты научился ремонтировать двигатель и держать в руках гаечный ключ. И кто знает, смог бы ты выдержать все, о чем рассказал, если бы всю жизнь ходил со мной рядом, держась за ручку…
– Но ты всегда был так далеко… Не помогал… – Ерболат и сам не заметил, что чуть не хнычет, перечисляя свои обиды.
– Хватит мне тут давить коленом на слезные железы! – гаркнул отец, и произнес это так громко, что Ерболат вздрогнул. Фигура Куанткана вдруг стала неестественно большой, она буквально нависала над ним, как огромная скала.
– Зачем ты приехал ко мне? Плакать? У тебя был выбор: остаться в Алма-Ате или учиться в Ташкенте… У тебя был выбор: жениться на любимой девушке или быть покорным моей воле. Ты сделал свой выбор как мужчина. Вот и не плачь теперь! Возьми, наконец, ответственность за свое «хочу». Ты хотел выйти в люди – и вышел. У тебя работа, семья, и ты живешь в лучшем городе на земле… Да, меня не было рядом, и никто не предупредил тебя, что жизнь порой бьет крепко. Большинство она ломает, многих втаптывает в землю, но лишь единицы встают и идут дальше. Этим настоящий мужчина и отличается от остальных. Если ты будешь работать, только когда в небе солнце, ты никогда не доберешься до цели. Всегда бывают мрачные дни. Ты занимался спортом и знаешь, как держать удар. А не умеешь – учись, иначе жить будет нелегко. Надо сжать зубы, собраться и идти вперед. Не бояться и не сворачивать с пути. Только так!
Тут отец приблизил к Ерболату свое лицо и пристально посмотрел ему в глаза, словно заглянул в душу. – И я тебя заклинаю, никогда не ищи виноватых вокруг себя. Так делают только слабаки, а мой сын – не такой, – он произнес эти слова, выговаривая медленно и четко каждое, понизив голос.
«Твой путь похож на женские бусы, нанизанные на жизненную нить», – упрекнул меня недавно мой родной брат, когда я обратился к нему за помощью.
Куанткан махнул рукой и встал.
– Не со всеми людьми можно построить отношения. Даже с родными. Я понимаю, судьба мне вернула за что-то должок, но я не в обиде…
Буря немного улеглась, но отцовский напор все еще чувствовался.
– Меня с молодости научили жить для блага людей. Мы должны были построить все с нуля. У нас тогда не было ничего, чем можно было бы гордиться. А посмотри, как мы сейчас живем? Мы работали не как люди, а как муравьи, забывая обо всех своих личных делах и ни на секунду не сомневались в том, что делаем. Никто не задавал вопросов «Зачем?» или «В чем смысл жизни?» Да, многие из нас сгинули, меня самого чуть не расстреляли. И даже сам Сталин многое делал неправильно. Но в то время не было иного выбора. Только работать и не спать по ночам, потому что Сталин – не спит. Не есть досыта, потому что Сталин – не ест. И был страх, настоящий животный ужас за своих родных и себя. Но мы строили и, порой надрываясь, все-таки добивались своего. Потому что верили в коммунизм! В светлое будущее! И оно не за горами.
Куанткан помолчал, потом сделал несколько шагов к морю, вскинул руку и медленно повел ее вдоль горизонта.
– Через пять, десять, двадцать лет на этом самом месте, где ты сейчас сидишь, будет большой порт и город. Где еще, как не вокруг Арала должна зародиться новая жизнь? Ты, мой сын, станешь свидетелем этого расцвета. Представь: белоснежные пароходы у причала. Или огромный порт, где днем и ночью идет погрузка рыбы, чтобы кормить людей в нашей стране и во всем мире. Это – моя мечта, и я заложил ее фундамент много лет назад.
Он встретился взглядом с Ерболатом. Сын смотрел на него глазами человека, который секунду назад прозрел. Он часто моргал, бессмысленно покачивая головой, будто переваривал сказанное отцом… А может, просто песок попал ему в глаза.
Отец крепко обнял сына, и они так стояли какое-то время.
– Ты, мой сын, самое дорогое, что у меня есть. Я всегда буду тебя любить, что бы ни случилось.
По воде побежала рябь, закачался камыш, и стая птиц с криком пронеслась мимо.
– А сейчас давай все-таки вместе половим рыбу. Проверим, кто первым поймает, – отец заговорщически подмигнул. Он протянул Ерболату непонятно откуда взявшуюся вторую удочку. Они встали рядом по колено в воде и так стояли несколько минут.
Рыба пока не шла.
Первым заговорил Ерболат.
– Я читал твой дневник, и сейчас, когда ты говорил про новую жизнь тут, у Аральского моря, я понял, что ты неисправимый оптимист. Я всегда думал, что твое сердце и мысли должны были принадлежать только мне, но твоя вера в то, что ты делал, оказалась сильнее. И я хотел бы прожить свою жизнь так, как ты прожил свою. Но… боюсь, у меня духа не хватит. Знаешь, о чем я мечтал последние годы? Больше всего мне хотелось поговорить с тобой. Не могу сказать, о чем конкретно. Но вот беда – поговорить по-настоящему, о главном, нам с тобой не пришлось ни разу. Это произошло сегодня… Отец отвернулся, и лишь плечи его вздрагивали. Ерболат только сейчас заметил очевидное: Куанткан на самом деле уже стар. Он был болезненно худ, копна некогда черных волос подернулась сединой. А молодецкой удалой стати нет и в помине.
Сын бережно вытащил из рук отца удочку и вместе со своей положил на берегу. Потом снял с себя пиджак, набросил его на Куанткана, они вместе отошли и сели на песок. Ерболат вздохнул. – Я буду тобой гордиться. Мне ничего от тебя не надо, только поживи еще немного. Хотя бы для меня.
Он не мог понять, к кому чувствует сейчас большую жалость – к себе или к состарившемуся отцу. – Ну почему мы раньше не сидели так просто и не говорили про жизнь, пап? – с сожалением произнес сын.
Ветер с моря усиливался, и на поверхности появились барашки волн. Куанткан освободил одну руку и приобнял сына.
– Я тоже ошибался, много ошибался. Меня словно несла волна… Балхаш, Аральск… То, что ты там увидишь – к этому я приложил руку. Я верил, что делаю что-то очень важное. Я старался помочь каждому, и люди были мне благодарны. Все, кроме…
Он вздохнул.
– Не знаю. Наверное, я не гожусь для семейной жизни. Но я был так уверен, что делаю все правильно. Перед глазами – вереница людей… Я смотрю сейчас на этот рыбацкий поселок, вспоминаю мой Аральск и порт в нем, и мне жалко уходить без него, без всего, что я построил этими руками. И это море, с которым мы знакомы очень давно. Ведь оно знает меня лучше, чем я сам себя. Ведь это все не зря? Сын, знаю, ты не захочешь, да и не сможешь присмотреть за всем этим. Ты выбрал другой путь, живешь отсюда далеко. А я упустил время, и ты теперь совершенно не годишься для этого…
– Для чего, отец?
Куанткан вяло махнул рукой – Вряд ли ты меня поймешь, и сейчас уже поздно говорить об этом. Но… Прости меня, сын, за то, что я не смог передать тебе свое наследие. Не деньги, нет. Мой Арал, мою родину. Рядом нет никого – ни тебя, ни твоих братьев и сестер. Едва вы родились, я невольно уже обрек вас на сиротство. Теперь осиротеет и весь этот край. Я слишком поздно это понял…
Он опустил голову и погладил рукой влажный, прохладный песок. – Мы здесь для того, чтобы стать достойной памятью для наших потомков, запомни это. Расскажи обо мне что-нибудь хорошее моим внукам, если вдруг решишь. Не ради меня… ради них самих.
Куанткан скинул пиджак сына, снял рубашку, поднялся и, не оглядываясь, медленно направился к воде. Присел на корточки и сначала неспешно помыл руки до локтя, потом умыл лицо и шею, наконец, зачерпнул море, ладонью провел по груди и встал во весь рост.
– Как я хочу забрать тебя с собой, Арал.… Ну, кто я без тебя? – произнес он, пристально глядя вдаль, и вошел в воду. Он шагал и что-то тихо нашептывал, пока порыв ветра не донес до берега обрывки молитвы.
В этот момент Ерболат услышал стук и чей-то тревожный женский голос, который громко и настойчиво его звал. Он вскочил и пошел вглубь береговой линии, но никого не было видно. Потом остановился, оглянулся и заметил, как фигура отца медленно растворяется в море и вдруг почувствовал прикосновение.
Ерболат вздрогнул и открыл глаза…
Перед ним лежал раскрытый отцовский дневник. За окном уже рассвело, он сидел за столом на кухне в своем доме.
– Ерболат…
Он увидел расстроенное лицо жены, вскочил, еще ничего толком не понимая.
– Какой сегодня день?
– Воскресенье, – ответила она шепотом и, пряча взгляд, протянула какой-то листок. – Ты ведь так хотел с ним повидаться…
Это была срочная телеграмма.
«ОТЕЦ СКОНЧАЛСЯ ТЧК ПРИЕЗЖАЙ СКОРЕЕ ТЧК»
Ерболат крепко зажмурил глаза. Потом отвернулся к окну и тихо произнес: – Нет, я успел… Я все-таки успел…
ЭПИЛОГ
Старый баркас лежал на правом боку. – Вот немного отдохну и поплыву дальше – думал он. Но море, не попрощавшись, коварно убежало из-под него. Баркас давно не видал шторма, которого никогда не боялся, поэтому и якорь не бросил, мечтая побороться с бурей еще раз. Он уснул и не знал, что проржавел насквозь и уже не пловец. По старым сходням давно стекли на берег его последние минуты, а соленый песок со временем заботливо укрыл баркас своим одеялом.И мы не потревожим… Уважим его прошлое и мечты…
Последние комментарии
4 минут 18 секунд назад
9 часов 14 минут назад
9 часов 15 минут назад
15 часов 58 минут назад
16 часов 6 минут назад
22 часов 19 минут назад