7 кругов яда [Елена Михайловна Крылова] (fb2) читать онлайн

Елена Крылова 7 кругов яда

Любое упоминание алкоголя или наркотических веществ является исключительно художественным приемом. Автор не пропагандирует употребление оных и предупреждает об их крайнем вреде для здоровья, а также о долгой и мучительной смерти, к которой они могут привести.

Кроме того, данное произведение не было написано с целью оскорбления религиозных чувств читателей. Его главная задача – попытка ответить на вопрос: что будет, если на наш с вами век выпадет Второе пришествие? Что, если это случится в наше сумасшедшее и свирепое время, наполненное большим количеством изменяющих сознания ядов и ознаменованное «оскудением веры и любви в людях»?

Если вы боитесь испачкаться во множестве неприятных образов и событий, что здесь представлены, лучше не читайте это. Всех остальных я горячо приветствую.

Пролог

Он ворочался с боку на бок, отчаянно потел и каждые двадцать минут просыпался. Затем снова пытался устроиться поудобнее, что на его жестком ложе сделать было практически нереально, и забывался неглубоким беспокойным сном еще на двадцать минут.

Гавриил знал, что под метамфетамином (или феном, как его еще называют) уснуть трудно, да еще под таким качественным, который он нюхал сегодня. Но поспать было просто необходимо, даже если такой отдых приносил ему мучения, ведь, если он не выспится, каждый его зрачок весь завтрашний день будет размером с черную дыру.

Сны противными мелкими мошками роились над его взмокшей головой, ухватить какой-то один было тяжело, и Гаву приходилось созерцать весь этот кошмарный калейдоскоп.

Но внезапно Гавриила словно огрели по затылку чем-то очень тяжелым, из-за чего он провалился в красочный и очень реалистичный сон.

Он стоял посреди клуба, в самой людской гуще. Потные тела дрыгались невпопад музыке, но стробоскоп послушно скрывал все нелепости, создавая иллюзию ритмичных и потрясающе красивых движений. Но Гав двигаться не мог. Совсем. Ему оставалось только остолбенело стоять и слизывать с губ что-то, что с силой тропического ливня падало с потолка. По вкусу это было как самое дешевое вино, что продается в картонных пакетах и сильно отдает спиртом. Поток вина окрашивал одежду и тела всех танцующих людей в алый цвет.

– Запомни сей вкус, это кровь Христова, – закричал кто-то Гавриилу в ухо, пытаясь переорать звуки музыки.

Гав не мог повернуть голову, ведь он все так же находился в оцепенении, и ему оставалось только молча продолжать слушать голос в правом ухе, который, вроде бы, принадлежал женщине.

– На землю вновь придет Иисус и принесет себя в жертву ради всех нас, грешных. И умрет он от ядов, и суждено ему будет пройти через семь кругов этих ядов.

– Ты кто? – хотел спросить Гав, но понял, что больше не ощущает этого жаркого дыхания возле своего уха.

Тем временем толпа слегка поредела, и Гаву стал виден стриптизный шест. На него, находясь в горизонтальном положении и касаясь пола согнутыми в коленях ногами, был нанизан человек. Шест пронзал его в области живота и выходил из спины, и по шесту вниз стекали черно-бардовые струи, куда более темные, чем жидкость, льющаяся с потолка. Голова человека была откинута назад и перевернута подбородком вверх, его искаженное мукой лицо было обращено к Гавриилу, но даже так Гав смог узнать того, кого когда-то в раннем детстве видела на иконах.

Слезы стали подступать к горлу, да такой неудержимый поток, что Гав понял: если он не позволит сейчас себе заплакать, то задохнется.

И тогда насаженный на шест человек, как будто отвечая на так и не заданный Гавриилом вопрос, произнес одними губами, глядя ему прямо в глаза:

– Кусто…

Гав проснулся и начал поспешно утирать слезы. Он был в комнате один, поэтому, все равно, никто не смог бы увидеть, что он плачет, но Гавриил стеснялся этого перед собой же самим. Когда глаза были высушены, он заключил:

– Бред ебАный, – и перевернулся на другой бок.

Яд №1. Алкоголь

Из существующих праздников больше всего меня раздражает Рождество. Какой смысл отмечать день рождения того, с кем ты не знакома и уже вряд ли познакомишься, потому что его казнили две тысячи лет назад?

Но тех, с кем я проводила эту ночь, абсолютно не волнует, что сегодня на календаре: праздник или обычный будний день. Они не упускают ни единого повода выпить или принять еще что-то, что удачно подвернется под руку. Эти люди называют себя моими друзьями, но я их ненавижу. Ненавижу даже сильнее, чем Рождество и все остальные праздники, потому что с этими людьми я теряю себя. Я ухожу из себя по крупицам, но с каждым днем это все заметнее. Я чувствую, как мое сознание, так часто расширяемое под действием таблеток, постепенно съеживается, превращаясь из вселенной в черную дыру, и я не могу остановить этот процесс. Своей центральной нервной системой я тоже плохо владею и, то и дело, мое тело перестает меня слушаться. А в том месте, где, по идее, должна быть печень, поселился кто-то, кто часто напоминает о себе при помощи тонкой иголочки, которую он в последнее время стал менять на более толстую.

Я совсем молода, но, благодаря моим друзьям, я теряю себя. И я держусь за них, чтобы не потереться совсем, ведь без этих людей я никто и ничто.

Сегодня опять все в сборе: я, Петя, Паша, Марк, Лука, Ванек, Филя, Матвей… Нет смысла перечислять всю компанию из двенадцати человек. На этот раз парни собрались у меня дома, радуются неизвестно чему, смеются. А на столе стоят еще гости, молчаливые, как рыбы: водка и вино, а так же пиво, которым планируется заменить два первых напитка, когда они иссякнут.

Все уже изрядно напились, и предметы двоились у меня перед глазами, когда раздался долгий и жалобный звонок в дверь. Я открыла: на пороге стояла женщина, держа перед собой два огромных живота. Через пару секунд мое зрение сфокусировалось, и я поняла, что живот один. Лицо ее было не очень молодым и выражало неземные муки, а ее сухие губы прошептали:

– Помоги, рожаю…

Едва она успела произнести это, ее глаза закатились, и она упала вперед, прямо на руки вовремя подошедшего Фомы, который успел подхватить ее под подмышки. При этом все заметили, что между ее ног стекает струйка крови.

А дальше было еще хуже. Она лежала на моем диване, стонала и кряхтела, обивку заливала кровь, а лица парней – стыдливая краска. Мы столько выпили, что не могли сообразить, чем ей помочь, хотя, в любом случае, не знали, что делать в таких ситуациях. Поэтому мы стояли и просто смотрели, и наши глаза выражали удивление и отвращение одновременно. В момент, когда стала появляться голова, я не выдержала, и меня стошнило на ковер. В том, что вышло из меня, еды не было совсем, было только красное вино вперемешку с белым, и пахло это спиртом еще сильнее, чем изначально.

Благодаря этому я протрезвела, после чего осознала весь ужас ситуации: а вдруг она умрет прямо здесь? Ей, видимо, совсем туго сейчас приходится. И почему все это длится так долго?

Но, наконец, она исторгла из себя маленькое красное создание, к нашему великому облегчению, оставшись живой и, кажется, здоровой.

***

Когда все закончилось, я, Павлик и Марк стояли на балконе, закутанные в ясную синеву зимней ночи, и курили.

– Почему она назвала его Иисусом? – нарушил тишину Марк.

– Говорит, потому, что родился на Рождество, – ответила я, глядя в морозную колючую высь. – Она все пыталась выведать мое имя, говорит, чтобы знать, за чье здоровье свечу в храме поставить, но я уж не стала говорить… Смотрите, какая звезда яркая, я вроде раньше такой не замечала…

– Что еще она тебе сказала? – перебил меня Паша.

– Ну, то, что роды у нее начались преждевременно. Она сидела дома одна, ее муж-алкоголик, как всегда куда-то запропастился, и некому было отвезти ее в роддом. Даже телефона у нее, как я поняла, не было, потому что муженек его продал. Ну, и она пошла по соседям, а потом и по соседним домам, стала звонить, стучаться ко всем подряд, просила помочь. Никто ей не открыл, кроме нас, ни одна живая душа. Хотя сейчас многие дома, праздник ведь.

– Может и лучше, что в роддом не доехала. Не знаю почему, – тихо сказал Марк.

Мы замолчали. Мороз приятно остужал разгоряченные и кружащиеся головы.

***

Той же ночью в роддоме №17, где, если бы все пошло по-другому, должен был бы родиться Иисус, произошло страшное событие. Пьяная медсестра Тамара Матвеевна Пустых, которая сегодня должна была подавать раствор в кювезы, где выхаживались недоношенные младенцы, совсем запуталась в своих мыслях. Запутавшись, она случайно добавила в раствор спирт. «Совсем чуть-чуть, я ведь успела опомниться», – так объясняла она утром директрисе роддома №17, которая, как только ей доложили обо всем, обещала лично разорвать человека, убившего ночью больше десятка детей.

На самом деле, Тамара Матвеевна сказала неправду, ведь опомнилась она не скоро, а дети умирали так мучительно долго, что у нее вполне хватило бы времени их спасти.

– Ироды, – бессильно рычала директриса сквозь зубы, раня каблуками линолеум под столом и предвидя долгие судебные разбирательства.

Яд №2. Трава

Мы сели на поезд в никуда. Я так называю его потому, что он никуда не идет. И вообще это не поезд, а просто несколько вагонов-цистерн, сцепленных между собой и благополучно забытых кем-то на запасном пути на нашей станции. Между шпал каждый год вырастают свежие сорняки, а вагоны все так же продолжают считать года. И есть что-то трогательное в этом бездействии, что-то схожее со мной.

Итак, я, Лука, Ваня и Андрей сидели верхом на одной такой цистерне и курили траву. Небо было по-мартовски пасмурным и тяжелым, мы пускали в него сизый дым, и он как будто еще больше наполнял небеса тяжестью. Мне постоянно казалось, что скоро они не выдержат и обрушат на нас весь свой вес, если вдруг мы перестанем подпирать их с земли своим смехом.

Так мы и сидели, несли бред и смеялись, а маленький Иисус, который в последнее время повадился везде с нами ходить, бродил внизу. Он ковырял палкой под вагонами и что-то бормотал себе под нос, как делают все обычные дети. Родившись всего несколько месяцев назад, этот паренек уже походил на крепкого дошкольника, поскольку рос с неимоверной скоростью, однако, кроме этого, он больше ничем не выделялся среди остальной детворы.

– Что-то не похож он на мессию, – выразил Лука мои мысли и хитро прищурился, – хотя, по идее, раз появился под Рождество и носит такое имячко, просто обязан творить чудеса. Да он нас должен был этими чудесами заваливать уже!

– Кстати, – Андрей, прыснул в кулачек, – вы замечали, что на всех иконах нимб, нарисованный вокруг головы какого-нибудь святого, до жути похож на шлем скафандра. Прямо как у космонавтов.

– Может, святые – это те люди, кто побывал в космосе и увидел там бога, – заметила я, – поэтому они и святыми и стали.

Лука заспорил со мной:

– Вот, например, Юра Гагарин там был. И когда он домой после полета вернулся, то сказал всем: «Я летал в космос, но бога там не видел». Не помню, как там было в точности, но примерно как-то так, я читал.

– Просто у каждого свой бог, вот и все, – ответила я. – Для Юры это, может быть, был Циолковский. Или Белка со Стрелкой вместе взятые. Или карандаш, которым он писал там в бортовом журнале. Вы ведь в курсе? Американцы десятки лет бились, чтобы изобрести ручку, пишущую в невесомости, а наши космонавты всю жизнь карандашом пользуются…

– Знаете, – мои рассуждения прервал ранее молчавший Ваня, – я все-таки думаю, что святые – это те, кто побывал в космосе и сошел там с ума.

Все замолчали.

И молчали бы еще долго, потому что нас отпустило, и как будто свинцовая плита придавила тело каждого из нас.

Но Лука нарушил тишину и крикнул:

– Эй, Иисус! Слышь, малой!

Мальчик повернулся к нам.

– Мы хавать хотим. Давай, может, замутишь нам чудо? А, малыш?

Иисус ничего не отвечал, только смотрел на нас снизу вверх.

Лука, а за ним и Ваня с Андреем, стали не спеша спускаться с цистерны по скользким металлическим ступеням. Спустившись, они обступили несчастного ребенка. Ваня достал из кармана неизвестно сколько пролежавший там маленький сухарик, какими обычный российский гражданин так любит закусывать пиво, и покрутил им перед носом у Иисуса.

– Охерел что ль заначки делать? – шутливо огрызнулся Андрей. – Дай сюда, я его сейчас съем.

– Руки убери. Я хочу пацану показать, чтобы он нам таких же сделал побольше.

Малыш, поняв, что от него требуется, засунул грязную ручку себе в карман и извлек оттуда точно такой же сухарик.

– Ну-у-у, – разочарованно протянул Ваня, принимая сухарик из рук мальчика.

А Иисус, беззубо улыбнувшись, поместил теперь обе руки в карманы, и достал уже две пригоршни сухарей.

Парни жадно протянули к ним руки, практически отняли сухарики у мальчика и начали жадно жевать. Иисус достал еще две пригоршни, побольше, и те так же очутились во ртах у моих друзей.

Не знаю, сколько прошло времени, а сухари не иссякали. Иисус видел перед собой страждущих, и он считал своим долгом накормить их хлебом. Он все вкладывал и вкладывал сухари в руки парней, а те уже давились, не успевая проглатывать сухие и острые кусочки. Андрей зашелся в страшном кашле, Лука тоже, а Ваня, хоть его руки и рот уже больше ничего не вмещали, все еще умудрялся принимать от малыша новые горсти еды.

– Иисус, хватит! – закричала я с цистерны. – Не видишь, она давятся твоими чудесами?! Лучше дай им воды!

Иисус перестал доставать сухари из карманов. Одновременно с этим крышка цистерны, что находилась чуть левее от меня, резко слетела, словно подброшенная взрывом, и мне стало видно, что эта цистерна до краев наполнено какой-то темной жидкостью. Я принюхалась и не поверила, поэтому залезла туда пальцем и попробовала вещество на язык. Это было красное вино! То самое, мерзейшего вкуса красное вино, отдающее спиртом, которое продается в картонных пакетах!

Внезапно сверху донесся шелест, который, мгновенно приблизившись, стал таким яростным, что затмил собой все звуки. Я застыла в оцепенении, так и держа смоченный вином палец во рту. С неба хлынул невероятно сильный, прямо-таки тропический, ливень из вина. Все еще кашляющие парни подставляли под него ладони, чтобы, наконец, унять свою жажду и протолкнуть застрявшие в горле куски. А я просто стояла под дождем, моя одежда и волосы плотно облепили меня, как алый кокон, а глаза нещадно щипало. Но я неотрывно смотрела в спину уходящего вдаль мальчика, и мне казалось, что сквозь дождь я различаю нимб вокруг его головы, так похожий на шлем скафандра.

Яд №3. Метамфетамин

Если вы все еще это читаете и не собираетесь бросить чтение в ближайшее время, то я хочу заранее перед вами извиниться. Просто перед тем, как сесть писать эту главу, я ускорилась отменным феном, мой нос все еще слегка дерет, но сердце уже бешено колотится, как африканский тамтам. Повинуясь этому неистовому ритму, я буду описывать некоторую часть жизнь моего героя в ускоренном темпе.

В целом, я считаю это самым подходящим способом повествования, поскольку, как вы уже знает, рос Иисус тоже невероятно быстро. Тот отрезок жизни, что для обычных людей является годом, он успевал прожить за месяц.

По сути, за те короткие месяцы, в которые уложилось его детство и молодость, не произошло ничего примечательного.

Школа.

Первая сигарета за углом.

Первый стакан водки, который обжог адским пламенем его рот и горло.

Первая девушка, которую он взял на диване в ее комнате, так и не успев толком раздеть, и ее, и себя.

Первое разочарование в любви, потому что продлилось это вышеописанное действо не дольше, чем полминуты, а потом она встала, рассмеялась и сказала «пока!»

Институт.

Пьянки.

Диплом, и еще одна колоссальная пьянка.

Проживаемые им дни совсем не походили на образ жизни мессии, какой он, по рождению своему, должен был вести. Да еще и мать постоянно твердила о том, что он рожден для великих деяний, своими словами еще ниже опуская его самооценку. Иисус сам все прекрасно осознавал, и иногда для галочки совершал рядовые чудеса, больше похожие на фокусы. Никакой пользы они не приносили, но хотя бы нравились девочкам.

Помогать страждущим он давно перестал. Стоило ему совершить какое-нибудь чудо, чтобы облегчить участь случайного нищего или калеки, тот, в лучшем случае, недовольно огрызался и шел дальше собирать деньги по электричке, в худшем – начинал вопить, что к нему пристает сумасшедший.

С каждым днем такая бесполезность все больше сводила Иисуса с ума, порой ему казалось, что он живет один в глухой тайге и задаром пытается кормить комаров и мошкару, которые до того отъелись, что на него даже не смотрят.

Как-то, будучи еще маленьким, Иисус увидел на карте Москвы в далеком районе Чертаново, который в то время казался ему чуть ли не краем света, что железнодорожное полотно там образует некую петлю. Это настолько изумило его, что эта петля стала являться ему по ночам, все больше затягивая на его горле кольцо страха.

Почти каждую ночь ему снилось, что он стоит в центре этой петли, а поезда с ледяным грохотом проносятся вокруг него. И с каждым мгновением петля становилась все уже, а составы, против всех законов физики – все ближе к нему. Это приводило ребенка в какой-то необъяснимый первобытный ужас, и, когда он просыпался среди ночи в липком поту, в его висках еще продолжали стучать колеса тех поездов.

Прошло много таких ночей, и страх настолько проник в Иисуса, что, казалось, разъедает изнутри не только его душу, но и тело. Как назло, его мать тогда начала лишаться рассудка и все чаще несла чушь о том, что отец мальчика не тот алкоголик, что живет с ней, а самый настоящий бог, который обитает на небе. Маленький Иисус, сначала отказывавшийся в это верить, в итоге настолько морально ослабел, что стал взывать к своему невидимому отцу. Он часто задавал ему вопрос: «Отец, зачем ты меня оставил?» – и просил помочь все жизненные испытания, но отец молчал.

Тогда ребенок стал часто ходить к железной дороге, залезал на какую-нибудь из цистерн, и обращался к отцу, стоя на ней. Так он был хоть немного ближе к небу, к тому же, в этом пустынном месте никто не мог ему помешать.

Услышав разговор накуренной компании о космосе и боге, Иисус твердо решил в будущем стать космонавтом, чтобы наконец-то встретиться со своим отцом. Но по мере того, как мальчик взрослел, он все больше убеждался, что мода на мечту быть космонавтом прошла уже как минимум лет сорок назад. Да и страны, в которой эта мода родилась и умерла, тоже давно нет на карте.

Поэтому космонавтом он так и не стал. Все, что он смог сделать, получив диплом – это пойти работать в Макдональдс.

***

В один из дней, когда пришла его очередь убираться в ресторане, товарищи по работе угостили его феном, без которого многим тяжело было трудиться в этом заведении. Пока порошок действовал, Иисус энергично и радостно орудовал тряпкой и шваброй. Его морочило на действия, что несказанно помогало Иисусу в его рабском труде на благо великой холестериновой империи.

Когда, спустя несколько часов, Иисус добрался до самого сложного этапа уборки – мытья туалета, произошло страшное: его начало отпускать. Он тер пол, раковины, унитаз, и с каждой секундой чувствовал, как на него наваливаются слабость и безразличие. Иисус так и замер с тряпкой, стоя на четвереньках над унитазом, будучи не в силах дальше продолжать мытье, а из темных глубин воды на него смотрел отходняк своим немигающим глазом цвета депрессии.

В эту минуту все было ему противно: и дерьмовая еда в этом заведении, состряпанная неизвестно из чего, и согнувшаяся, как от язвы желудка, буква «М» на его форменной одежде, и он сам, и его хваленый отец, который все видит, но почему-то бездействует.

Внезапно на полу за унитазом он увидел какую-то прямоугольную бумажку, по всей видимости, проворно ускользнувшую от его швабры, когда он драил пол. Все еще оставаясь на четвереньках, он протянул руку и достал этот предмет, который, действительно, оказался миниатюрным прямоугольником из тонкого картона с нанесенной на него психоделичной картинкой. Иисус вспомнил рассказы друзей о том, что такое вещество, как ЛСД-25, поставляется именно в виде подобных «марок». Бумага пропитывается этим веществом, а чтобы позже доставить его в свой организм, марку нужно несколько минут подержать под языком. Собственно, из-за необходимости облизывания и отдаленного внешнего сходства, эти прямоугольнички носят такое название.

«Я должен это съесть, чтобы хоть как-то поправиться. А иначе мне не продержаться до конца дня», – подумал он и закинул в рот цветную картонку.

Яд №4. ЛСД

Прошел примерно час. Иисус, все такой же хмурый, бродил по залу и бесцельно возил тряпкой по полу, даже не пытаясь смыть грязь от многочисленных ног посетителей. За этим занятием он не заметил, когда успел появиться шум в ушах. Немного погодя по всему телу Иисуса побежали мурашки, и его затряс озноб. В то же время, словно в противовес этому ознобу, по спине стал растекаться жар, все сильнее и сильнее пропитывая кожу.

Иисус сделал вид, что ему нужно поменять воду в ведре, и удалился в туалет. Там он встал, как вкопанный, не в силах оторвать взгляд от кафельной стены: по ней кружились спирали неимоверной красоты, напоминающие сотни мини-галактик. Раковины же оказались не гладкими, как раньше, а искусно украшенными резными узорами тончайшей работы, из-за которых создавалась иллюзия, будто умывальники эти сделаны из белоснежного зефира.

Зачарованно стоя у раковин с ведром в руках, он пытался собрать мысли в кучу.

– Зачем я сюда пришел? Помыть руки. Нет, вылить ведро. Мне надо мыть. Но что именно? Отмыть стены от галактик. Иначе растает зефир. А он липкий, его отмывать сложнее. Ага! Я пришел вылить ведро. И идти мыть.

Иисус начал немного понимать ход своих мыслей, и даже почти уловил их алгоритм, чтобы при помощи него свои мысли распутать, но вдруг дверь резко открылась.

Зашел менеджер Витя, заносчивый прыщавый болван, имеющий за плечами два года работы в этом месте и поэтому наделенный эксклюзивным правом здесь командовать.

– Ты чего тут торчишь, м? Опять нычешься от работы? Мне насрать, я тебя, гада, в следующий раз поймаю, будешь у меня целый месяц только и делать, что толчки драить.

Иисус заставил себя посмотреть на Витю, и его от этого прошиб липкий пот. Глаза менеджера ползли по лицу, один вверх, другой вниз. Рот тоже, вслед за первым глазом, перемещался по щеке вверх. Прыщи же неистово мерцали, то обнажая свою белую сердцевинку и готовясь лопнуть, то, наоборот, прячась глубоко в кожу. Иисус быстро отвел глаза и уставился в пол, смотреть на который было не так страшно.

– Стыдно, да? Ты хоть все вымыл? – спросил Витя, не сильно ожидая услышать ответ. – Ведро убирай и бегом в зал, в детский закуток. Там сейчас день рождения, детей куча, а наш Рональд заболел, фокусы показывать некому. Иди хоть ты их развлеки как-нибудь. Ты же у нас, вроде бы, фокусник.

С этими словами Витя надел на Иисуса картонный праздничный колпачок в форме конуса и ткнул его рукой под лопатку.

Иисус, пока еще не осознавая ужаса сложившейся ситуации, двинулся в зал. На ходу он отметил, что ног совсем не чувствует, и вообще не осознает того, что идет. Скорее, он скользил в пространстве, как в растаявшем сливочном масле.

В помещении, отделенном от общего зала и увешенном шариками, которые, как казалось Иисусу, шевелились, пытаясь освободиться от стянувших их веревочек, было человек восемь или десять детей. Они пищали, галдели, скакали на стульях, радостные, что родители оставили их на какое-то время без присмотра, а сами скрылись в недрах торгового центра.

Иисус неуверенно взглянул из-за шариков на эту свору, и (о, отец, помоги же мне!) увидел то, чего боялся больше всего. Лица детей были искажены медленно вращающимися на каждом из них спиралями, их глаза, носы и рты словно затеяли круговую ходьбу друг за другом. Особенно ужасными были рты, которые напоминали черные провалы, пытающиеся засосать внутрь редкие молочные зубы, что торчали по краям этих бездн.

У Иисуса запульсировали виски, он осознал, что безумно устал от галлюцинаций, делавших все подряд кошмаром. Он вдруг почувствовал, как впиваются в голову края картонного колпака, словно колпак был сделан из тонких острых лезвий. С каждой секундой это становилось все невыносимее, и Иисус, полностью погруженный в себя, переваривал свои тяжелые мысли:

– Это же терновый венец! Это он и есть! Я читал, что так и было. Нет, что так будет со мной. И вот оно! Но я ведь не умру от этого, я пока не должен, это случится все-таки позже. А пока что я под колпаком, отец на небе, петля на рельсах, вино в вагоне. Все хорошо, и я не умру… Но! Это же венец, как я могу не умереть, если он меня режет? Хотя нет, умру я не сегодня. Колпак меня не порежет, и я не умру. Пока что. Пока отец на небе, а вино в вагоне, а марка во мне. Ох, зря же я эту марку… теперь умру от нее… Стоп! Почему мои мысли по кругу? По кругу… кругу… круги ада… круги яда… как петля на рельсах. А по ним ходит поезд с вином…

Со стороны Иисус в те минуты выглядел прескверно: худой бледный человек стоял на полусогнутых ногах, его сотрясала крупная дрожь, волосы на руках стояли дыбом, и он водил по залу огромными вытаращенными глазами с гигантскими зрачками глубочайшего черного цвета.

Так продолжалось бы еще долго, если бы ни мальчик Яша, не по годам важный и прилично ожиревший ребенок, который отложил недоеденный бигмак и произнес, вытирая пальцы салфеткой:

– Ты так и будешь стоять или, наконец, развлечешь нас? Тебя же за этим сюда прислали? Вот и выполняй свою работу.

Будь Иисус в нормальном состоянии, этот вальяжный парень давно бы получил от него затрещину, но не сейчас. Сейчас слова Яши своей наглостью немного отрезвили Иисуса, он подошел к столу, отодвинул стул и сел.

– Ну, – неуверенно начал Иисус, стараясь не путать слоги в словах – чем бы нам заняться…

– Расскажи что-нибудь, – застенчиво попросила русоволосая девочка с двумя тонкими косичками.

– Что-нибудь, что-нибудь, – пробормотал Иисус, пытаясь сохранять приличное лицо, – вы видели когда-нибудь ангелов-хранителей?

– Нет, а ты видел?

– О, я вижу их постоянно.

– Врешь ты все! Ты особенный что ли?

Иисус развел руками, и ему показалось, что они из-за этого удлинились на многие километры:

– Бог его знает, особенный или не особенный.

– Тогда расскажи про ангелов, какие они?

– Это старые-престарые люди, одетые во все черное, а на одном глазу у каждого – черная повязка. В одной руке они держат трость, а в другой – детскую погремушку.

– Ерунда, зачем старым людям погремушка? – возмутился Яша, но Иисус не слушал его, потому что вглядывался в спираль на стене.

Не отрываясь от своего занятия, он продолжал рассказ:

– Ангел-хранитель идет по пятам за человеком, к которому он приставлен, и трясет на ходу этой погремушкой. Я раньше даже спать не мог от этого шума, а потом научился его не слышать.

– Но как у них получается успевать за людьми, ведь все ангелы – совсем старые? – спросил кто-то из детей.

– Я и сам не знаю, с виду ангел еле ползет, словно умирает на ходу, но почему-то, все равно, движется с той же скоростью, что и человек. Даже если тот садится в машину, автобус или метро, ангел так и ползет за транспортом своей старческой походкой, опираясь на палку, и ведь успевает.

– Су-у-упер… – восторженным хором протянули дети.

– Ну а как насчет самолетов? – опять вылез Яша. – Ангелы могут идти за ними по воздуху?

– Нет, не могут, – ответил Иисус. – В самолетах никто не защищен своим ангелом. Люди это чувствуют и поэтому так боятся летать.

Яша хотел еще что-то сказать, но не успел, потому что в помещении появился менеджер Витя и разрушил всю атмосферу, навеянную рассказом.

– Ну, как дела? – бодро спросил он у Иисуса.

– Е-врот-о-бан! – от неожиданности и испуга отозвался Иисус.

– Чего-чего? – переспросил Витя.

– Ебаный в рот! Чувак, ты так меня напугал. Я просто упорот, рассматривал сейчас галактику на стене, а тут ты…

Иисус в тот момент совершенно не осознавал, к каким последствиям может привести раскрытие всех карт. Говорил даже не он, слова лились сами, разрезая пространство, как нож – мягкий хлеб. Видимо, нож оказался слишком хорошо заточен, поскольку, когда сказанное Иисусом достигло Витиных ушей, он нахмурился, набрал в легкие воздуха и закричал:

– Ах ты тварь, мудак конченый! Сережа! – позвал он охранника. – Беги сюда, уведи этого урода! Кто-нибудь, позовите Сережу!

«Только бы колпак сняли, – подумал Иисус, – на все остальное плевать».

Яд №5. Экстази

Иисус шел по гулким коридором вслед за парнем, одетым в спортивные штаны и старые домашние тапочки, давно уже утратившие свои первоначальный цвет и форму, и шаги двух молодых людей звонким эхом отзывались в коридорах наркодиспансера. В это странное сонное место, отделанное по последней советской моде и даже пахнущее как-то по-советски, Иисус попал благодаря вездесущему менеджеру Вите. Между ними было заключено устное соглашение: Иисус отправляется лечиться от наркозависимости (которой он не страдал совершенно, но как объяснить это правильному карьеристу-фанатику?), а Витя, в свою очередь, не рассказывает о том, что видел, ни руководству, ни матери Иисуса. Иисус пошел на это, в основном, ради матери, которая, и без того, все больше отдалялась от реального мира. Хотя он прекрасно понимал, что Витя может и обмануть, но старался заглушить мысли об этом.

Новый знакомый, тем временем, шаркая тапочками по старому кафелю, посвящал Иисуса в местный уклад:

– Значит, смотри, у нас тут никто хуй не пинает, все заняты делом, и за каждым закреплена своя роль. Я вот – Кальянщик, пепельницы везде обязан вовремя вытряхивать. Кстати, так меня и зови. Есть еще Чайханщик, он должен следить, чтобы заварка всегда был в наличии, сахар и кипяток. Кусто отвечает за аквариум, чтобы воды была поменяна и рыбы накормлены. Правда, их там две всего осталось, но не суть… Еще есть ответственная должность – Хранитель Времени. Этот должен следить за часами, утром всех будить, вечером отбой командовать, а в течение дня объявлять, для какого занятия настало время. На круг идти, например…

– Куда идти?

– На круг. Ну, это когда все стулья в кружок ставят и языками чешут, у кого какой психоз был, почему подсели и как им классно слезать теперь. Ну как в фильмах американских. Знаешь, небось, такую фишку. Психотренинг у нас называется.

– А, понятно.

– Что-то ты грустный, никак я тебя не разговорю. Ты не расстраивайся, здесь почти как на воле, даже еще лучше. Все, что угодно намутить можно, здесь столько народу лежит, и почти у каждого свой выход есть.

– Да ладно? – Иисус был крайне удивлен таким поворотом вещей, ведь он до этого момента свято верил, что в таких местах человека полностью изолируют от вредных веществ, и даже от мыслей о них.

– Да я тебе говорю! Если понадобится «дудка», свисти мне. Ну а ежели чего посерьезнее душа запросит, тебе к Машке Кусто. Эта вавилонская блудница раз в неделю точно что-нибудь притащит.

– Кто-кто? Как ты сказал?

– Да это я так. Ладно, тебе сейчас на круг идти, ты, правда, уже немного опоздал, но, все равно, сходить надо, раз ты в первый раз. Я-то уже давно на них забил. Пойду пока дунуть схожу на лестницу. Ну, все, тебе направо.

Иисус пошел по коридору в указанном Кальянщиком направлении, робко постучал в дверь и вошел.

Сразу же в глаза бросилось уродство в виде облезлых зеленых стен в разводах, частично скрытое за стенгазетами, в которых от руки были выведены разноцветные надписи: «Мир чудесен без наркотиков», «Шагнем в новую жизнь», «Наши успехи». Были в них и рисунки – с ватмановских листов улыбались в никуда провалами ртов страшные рожицы. Иисуса сразу же зафлешбечило, из-за чего он чуть не споткнулся, но вовремя схватился за стул и сел.

Пришлось стерпеть пару минут позора и представиться почтенной публике, которая, как и было обещано, сидела в кружок. Собрание вела бесконечно усталая женщина, усилиями воли старавшаяся выдавить из себя последний энтузиазм.

– Итак, мы слушали Валентина. Валя рассказывал нам, что у него были проблемы с наркотиками…

– Ну да, были, – подтвердил один из присутствующих здесь молодых людей.

– А потом…?

– Потом я нашел работу, у меня появились деньги, и проблем больше не стало. Мог покупать себе, и кокаин, и геро…

– Валь, не паясничай, надоело уже. Когда будешь нормально себя вести на тренингах? Ладно, от Валентина мы ничего не добьемся, послушаем тогда Марию, которую мы все знаем под именем Кусто. Маш, в прошлый раз мы говорили о твоем детстве, пытаясь выяснить, где же засела причина твоих бед.

– Было дело, да, – ответила растрепанная смуглая девушка с острым носиком, одетая в старый спортивный костюм. Ответ был таким же высокомерным, как и реплики предыдущего участника собрания. «Похоже, они весь персонал тут ни во что не ставят», – не без радости подумал Иисус.

– Расскажи нам, с кем ты жила в детстве? – продолжала женщина.

– Жила с матерью. Вдвоем. Женское счастье у нее как-то не сложилось в своем время, поэтому она меня учила быть осторожнее и не доверять мужикам.

– И как же она тебя этому учила?

– Как, как? Когда она меня укладывала спать, перед сном целовала и говорила на ухо: «Кто мы с тобой, дочка?» А я ей отвечала: «Самые лучшие, умные, красивые и сильные». Потом она спрашивала: «А кто все мужики?» И я должна была дать ответ в лучших традициях феминизма: «Козлы!». Если я правильно отвечала, он мне говорила, что я умница, желала спокойной ночи и гасила свет. Если же ответ был неправильный, все вопросы повторялись заново, до исступления.

– Как думаешь, эти наставления матери каким–то образом повлияли на то, что ты стала увлекаться наркотиками? – спросила усталая женщина.

– Да ни хрена не повлияли! – гневно воскликнула Кусто, затем продолжила более мягко. – Но, уже после того, как она умерла, я стала замечать, что мне не нравится ни один мужчина. Я говорю не о влечении. Просто, как человек, мне не нравится никто из них. Любого, кто проявит ко мне хоть каплю внимания, мне хочется использовать, унизить и втоптать в грязь. Потому что в глазах каждого из них я читаю слово «похоть» и заранее знаю, что им нужно только одно. Другие как-то создают с ними пары, рожают детей. А я не могу, потому что сумасшедшая мамка-неудачница оставила мне наследство, которое сидит вот здесь, – и с этими словами она постучала кулаком по своей растрепанной голове.

***

После окончания кругового психотренинга все забрали стулья и небольшими кучками начали разбредаться. Но Маша Кусто почему-то уходила в ту сторону, куда не пошел никто, и Иисус не смог справиться с соблазном последовать за ней. Шла она быстро, он тоже старался не отставать, но его тапочки, привезенные с собой из дома, рождали предательское эхо в гулких коридорах.

Наконец Маша, достигнув цели, остановилась у большого запущенного аквариума. «Ах, она рыбок шла кормить!» – одновременно с радостью и сожалением подумал Иисус, и в тот же момент грубый голос Кусто прозвучал грозовым раскатом:

– Че те надо?!

– Ничего, – тут же отреагировал он.

– Ты шлепал за мной всю дорогу. Зачем? – спросила она, все еще не поворачиваясь к нему лицом и насыпая корм в зеленоватую воду.

– Честно скажу, когда слушал твой рассказ, чуть не зарыдал в голос, потому что сразу подумал и о своей маме.

Две тощих рыбины жадно набросились на корм, Мария еще немного на них посмотрела и закрыла крышку аквариума.

– А что с ней такое?

– Она немного того… Совсем уже меня замучила. Все твердит, что отец у меня – Бог.

– Тогда тебе проще, чем мне, – Кусто повернулась к Иисусу, и он, наконец, увидел, как она улыбается, – моя-то мать отца конченным козлом считает. Просто дьяволом во плоти!

Иисус тоже невольно улыбнулся:

– Тогда, наверное, мне не стоит расстраиваться.

Маша сунула руки в карманы старой спортивной куртки.

– Ты вроде прикольный, простоватый какой-то, может быть, поэтому доверие вызываешь. Экстази будешь? Свежак, мне только сегодня подвезли, просто так угощу.

– Буду, – не задумываясь, ответил Иисус, – а что это?

– Ну, темнота, – усмехнулась она. – Таблеточки такие небольшие, разноцветные. Сегодня вот у меня розовенькие. Съедаешь – и сразу настроение в гору идет. Тусить хочется, танцевать! И вообще весь мир любишь.

– Любить весь мир – это я и без таблеток пробовал. Только взаимности пока не видел.

– Но при одном условии, – продолжила она, абсолютно проигнорировав его реплику. – Скоро Хранитель Времени объявит отбой, а перед этим медсестры будут выдавать лекарства, которые, конечно же, проглатывать не стоит. Так вот, после того, как их дадут, никто не следит, дошел ли ты до палаты. Как ты понимаешь, туда мы не пойдем.

– Не вопрос, а куда мы пойдем?

***

Отбой уже давно был объявлен, а они сидели вдвоем на небольшом балкончике под самой крышей больницы. Судя по количеству пепла, он раньше использовался как курилка, но теперь был захламлен разнообразным мусором. Попасть на этот балкон можно было по лестнице, заканчивающейся тяжелой дверью, от которой у Маши почему-то оказались ключи.

Сидеть там было холодно, легкую одежду продувал холодный ветер, который со временем все усиливался. Звезды стали пропадать за надвигающимися тучами.

Недавно проглоченная розовая таблетка уже начала давать о себе знать – ознобом, легким помутнением и шумом в голове. Иисус старался подавлять в себе неприятные ощущения, поэтому говорил без остановки все, что приходило ему в голову.

– И давно тебе этот поезд снится? – спросила Маша, выслушав его очередной рассказ.

Она подняла на Иисуса глаза, зрачки в которых стали похожими на две бешено вращающиеся черные дыры.

– Давно, я еще подростком был, – ответил он, не вдаваясь в подробности своего молниеносного взросления.

– Понятно. Мне тоже, бывает, какой-то поезд снится. Он едет по пустыне, а пустыня такая, знаешь, как в вестернах. С красным песком и такими тупоносыми скалами. Так вот он едет, а им управляет машинист, на голове у него черный цилиндр, он одет в черную одежду, и она вся текучая, словно клей, представляешь? Он задирает руку, машет мне, а рукав у него стекает черными струями к его ногам.

– А ты там что делаешь, в этой пустыне?

– А я там просто иду. По всей видимости, я потеряла память, не помню, откуда иду, куда, и кто я вообще такая. А он мне машет, мол, сядешь ко мне в поезд или нет? А я не сажусь никогда.

– Может надо сесть, как думаешь?

– Я думаю, что тебе пора в палату, – почему-то резко произнесла Мария, вскакивая с места, – я с тобой совсем забыла о времени.

Иисус не понял причину такой быстрой смены настроения.

– Так пойдем вместе.

– Ты тупой? Спускайся в палату, кому говорят. Мне туда больше не нужно.

Кусто резво запрыгнула на парапет, а с него сделала еще один прыжок. Иисус подавил желание зажмуриться от ужаса, высунулся с балкона и увидел, что она стоит на пожарной лестнице, прикрепленной к стене чуть правее от балкона.

– Ты решила валить? – недоуменно спросил он.

– Ну да. Ты думаешь, я просто так с тобой за жизнь поговорить решила? Я ждала, когда внизу все уснут.

Иисус чуть не задохнулся от ярости.

– Круто, а если бы нас здесь спалили, наверное, на меня бы все повесила? Типа, это я надумал бежать?

– Конечно, ты же новенький, к тебе доверия пока никакого.

Иисус сжал вспотевшие кулаки, действие таблетки набирало обороты, дышать становилось все труднее, волнами накатывал жар, а в голове совсем все смешалось.

– Либо я иду с тобой, либо спускаюсь вниз и бужу всю клинику.

– Ла-а-адно, – смилостивилась она, – запрыгивай на лесенку, только не психуй.

***

Злой, холодный дождь, который уже давно нарывал на небе, наконец-то созрел для того, чтобы вырваться на волю и начать хлестать все подряд. Автомобили плелись по шоссе еле-еле, словно пробираясь наощупь сквозь ливневые потоки.

Иисус и Мария бежали по темной чаще леса, стараясь держаться возле шоссе, которое служило им ориентиром, но не очень высовываться на свет фар. Мокрые ветки хлестали Иисуса по лицу, ног он уже не чувствовал, то ли от холода, то ли от усталости, а одежда и волосы тяжелым мешком повисли на теле. Домашние тапочки, в которых приходилось совершать это трудное путешествие, не давали ровно ставить ногу, так как она каждый раз скользила по подошве. Но розовый жар, подаренный маленькой таблеткой, все еще продолжал трепыхаться в теле, не переставая гнать Иисуса все дальше и дальше сквозь лес и не позволяя останавливаться.

Маша, видимо, испытывала похожие чувства. Она бежала чуть впереди, а свет от проезжавших машин то и дело выхватывал из тьмы ее стройный силуэт.

Иисус, какое-то время любовавшийся этой картиной, почувствовал, как вся кровь, которая до этого жаркими потоками омывала организм, вдруг переместилась в низ живота. Во всем остальном теле исчезло живительно тепло, но зато оно все сосредоточилось там. Он ощутил дикое, просто животное желание этой женщины, и Иисус схватил Машу за руку. Ему пришлось с силой дернуть за нее, чтобы остановить девушку и притянуть ее к себе. Но та не стала сопротивляться, просто молча впилась губами в его губы, их обоих затрясло, то ли от холода, то ли от возбуждения, а розовый свет внутри каждого словно указывал им дорогу в гуще леса, машин, людей и чувств.

Яд №6. Героин

После побега прошло больше месяца, но они продолжали безвылазно сидеть в недостроенном доме, на одном из верхних этажей этой тупой бездушной громады, состоящей из одного лишь бетона, питая надежду, что здесь-то их точно не найдут. Иисус притащил откуда-то старый, но еще хороший спальный мешок, который они с Машей стали делить на двоих. Несмотря на то, что окна дома представляли собой зияющие дыры, спать пока что было не очень холодно, хотя с каждым днем все отчетливее слышалась шуршащая поступь осени.

И все могло бы быть не так плохо, если бы их поиски вели одни лишь санитары. Но так уж вышло, что администрация наркологического диспансера в кои-то веки решила обратиться за помощью в правоохранительные органы. Те повесили на пропавшую пару еще с десяток нераскрытых преступлений, свора сорвалась с цепей, и охота началась.

В тот день в компании с Ваней и Лукой я выходила из подъезда недостроя после того, как в очередной раз отнесла Иисусу с Машей нехитрую еду. Я периодически носила им продукты или что-то еще из предметов первой необходимости, хотя в последнее время стала осознавать, какой они для меня являются обузой. Мои личные сбережения, и без того немногочисленные, таяли на глазах, перевариваясь в желудках этих двух молодых здоровых организмов.

Улица встретила нас серым светом предосенних небес и серыми формами у подъезда: дорогу нам преградили трое полицейских. Один из них, молодой, короткостриженный, процедил, жуя жвачку:

– К кому ходили? – он обращался именно ко мне.

Я сглотнулагустую слюну.

– Ни к кому, гражданин начальник, мы просто так, гуляли.

– Врешь поди, – он хитро сощурил глаза. – А знаешь, что у меня есть?

Не отводя от меня взгляда, он залез в небольшую сумку, которая висела у него на плече и достал шуршащий целлофаном сверток. Оттуда он извлек еще один пакет, теперь уже прозрачный, в котором перекатывалось множество белых комочков. Было трудно не узнать расфасованный по пакетикам белый порошок. Вот только, какой именно это был порошок?

– Героин нынче дорогой, не знаете? – кривляясь и играя роль простачка, спросил полицейский. – Значит так, – перешел он на серьезный тон, – у меня здесь ровно тридцать «чеков» с героином. Если скажете, где ваши друзья, отдам вам все. А дальше, что угодно делайте. Хотите – сами обдалбывайтесь до усрачки, хотите – продавайте другим нарикам.

В моей голове бешено закрутились шестеренки. А он пришел подготовленным. Тридцать «чеков»! Даже если кто-то из наших захочет приобщиться к этому «добру», большую часть мы, все равно, сможем продать и при этом хорошо навариться, даже поделив добычу. Да это же просто шикарно, мне ведь так нужны деньги!

– Ну что, дубль два? – измывалась «серая форма». – Вы только что посещали этот недостроенный объект. К кому вы ходили?

Я протянула трясущуюся руку к заветному пакету, но он поспешно убрал его.

– Награда – потом. Говори!

Я проблеяла срывающимся голосом:

– К друзьям ходили.

– Та-а-ак, уже лучше, протянул он. – Сколько их?

– Двое, – ответила я.

– Кто? Два мужика?

– Нет. Парень и девушка.

– Красавица ты моя, – мент потрепал меня по щеке, после чего победоносно обернулся к своим сослуживцам, – я же говорил, тут они сидят.

Я почувствовала, как из моих глаз брызнули горячие, просто обжигающие слезы. Мент руку от моей щеки так и не убрал, и слезный поток частично пролился и на нее. Он широко улыбался и почти ласковым голосом произнес:

– Этаж нам сказала. Быстро.

– Восьмой.

– Пошли! – скомандовал полицейский, сунув сверток в мою ладонь, и серые формы двинулись к голому зданию.

Подождав немного, я попыталась рвануть за ними, но Иван удержал меня за рукав.

– Не ходи туда, ты, все равно, ничего сейчас не сделаешь! – рявкнул он. – И хватит уже с ним нянчиться, он взрослый человек и сам виноват во всех своих бедах.

– Но я сдала его…

– Рано или поздно, его нашли бы – сказал Лука, – ладно, давайте поднимемся. Толку от этого не будет, но, может, хоть накормит нас в последний раз с помощью своей магии. И зачем ты ему еду таскала, если он сам мог ее наколдовать?..

Но я уже перестала его слушать и вбегала в подъезд.

Ступеньки… Ступеньки… Серые и одинаковые. Сердце просилось наружу, мне хотелось поскорее оказаться на месте, но чудилось, что лестница никогда не закончится.

«В рай, наверное, ведет меньшее количество ступенек, – подумалось мне, – только для меня путь туда точно заказан».

Наконец мы оказались на нужном этаже. Но Иисуса там не было.

Мы увидели Машу и троих полицейских, все они почему-то сгрудились возле незастекленного квадрата окна и смотрели вниз. Я, Иван и Лука втиснулись между ними и устремили свой взгляд туда же.

***

При проектировании этого здания, строительство которого так и не довели до конца, было задумано сделать крытую парковку, примыкающую к жилому дому. Но она тоже не была толком построена, и в данный момент представляла собой нечто несуразное, с густым лесом арматуры, стройным и устремленным в небо.

Как раз эта парковка и находилась под окном, рядом с которым все мы сейчас собрались.

***

– Он выпрыгнул, – всхлипывала Маша, – полицию увидел и прыгнул.

Иисус лежал лицом вверх, раскинув руки, словно в полете, а его тело было насажено и многократно пронзено железными штырями.

Мне показалось, что он что-то говорит, но на таком расстоянии ни одного звука разобрать было невозможно. Только губы его опять и опять продолжали складываться в одно и то же слово…

– Так и будем стоять? Может, скорую вызовем? – предложил один из ментов.

Лука, все еще не отрывая взгляд от страшной картины, достал из кармана телефон, но вместо набора номера включил видеозапись. И я сомневаюсь, что это он сделал по ошибке.

– Сейчас, сейчас… – заверял он нас, продолжая снимать, и никто его не останавливал.

Но в какую-то секунду мы поняли, что скорая уже не нужна. Иисус умер.

***

И не было разбойников, распятых рядом с ним – со включенной видеокамерой мы сами были хуже любых преступников. И не было других предателей, кроме меня, потому что зовут меня − Иуда, а в кармане у меня – тридцать серебряников. Рядом со мной стояла римская стража в серых фуражках, и плакала навзрыд Мария Магдалена. О ней были его последние слова, ведь я сама видела, как бледные губы умирающего неустанно шептали: «Кусто».

Яд №7. У Отца

На Иисуса смотрели его же глаза, ему улыбался его же рот, казалось, что перед ним – его отражение, но никаких зеркал здесь не было.

Иисус стоял на предпоследней ступени космически высокой лестницы, долгое преодоление которой он только что завершил. А на самой верхней ступени сидел Он.

– Здравствуй, отец, – произнес Иисус, задыхаясь от восторга, благоговения и усталости.

Отец только молча кивнул.

– Зачем ты так со мной? – продолжал сын. – Обрек меня на муки, и все ради чего? Ради их спасения? – он указал пальцем вниз. – Ради них?!

– Молчи, раз ничего не знаешь, – повелительно произнес отец. – Я не посылал тебя спасать их, ни в этот раз, ни в прошлый. Не я их создал, не мне учить их, как нужно жить.

– Их создал не ты?.. Но зачем тогда тебе был нужен я?

– Ты мне и не был нужен, – усмехнулся отец. – Ты – мой нежеланный ребенок, который рождался уже два раза, и оба этих раза ты и твоя мать самостоятельно возлагали на тебя миссию спасения человечества. Я же здесь абсолютно ни при чем. Вот только ты, по своей глупой самоуверенности, мог вмешаться в течение человеческой жизни. Я обязан был этому помешать, но в первый раз получилось слишком громкое убийство, потому что последователей у тебя в то время было куда больше. Просто люди были тогда наивнее и относились к твоим чудесам к самому собой разумеющемуся. Но и сострадания в них было куда больше, не находишь? Для них твоя смерть стала таким шоком, что до сих пор пол-мира вспоминает, как ты висел, пришпиленный к кресту, словно бабочка булавками. И они продолжают винить во всем себя, и верить, что ты пострадал за их грехи.

Ну, и сейчас я сделал все, чтобы ты как можно скорее оказался там, под окнами, на арматуре. Вот только, вспомнит ли об этом больше двух человек? Теперь люди черствые, ни до кого им нет дела, кроме себя. Даже Гавриил, и тот в этот раз не провозгласил весть о твоем предстоящем рождении, так как принял явившееся ему знамение за дурной наркотический сон.

Иисус опустил глаза. Обрушившееся на него горе словно пропитывало все его тело черным ядом. Отец усмехнулся:

– Ты похож сейчас на обиженного ребенка. Посмотрите-ка, ему не дали довести до конца игру в его жизнь! Сын мой, Бог должен быть един, разве не этой истине я учил людей на протяжении стольких веков?

– Ты позволишь мне еще раз воскреснуть? Пусть я не нужен людям, но я очень хочу снова увидеть ее.

– Ей ты не нужен тоже. Она слишком погрязла в своих проблемах и детских обидах, паразитирую на них и получая от этого удовольствие, поэтому от земли ей уже не оторваться.

***

Полученные «чеки» я не смогла, ни продать, ни использовать по назначению, за бесплатно тоже никто не взял, поэтому пришлось их просто выбросить.

Мои апостолы, как будто, вообще не поняли, что произошло, и все ждут, что однажды на них снова прольется живительный дождь из вина и пищи.

А Маша сделала аборт. О своей беременности она узнала уже после того, как Иисус погиб на стройке. Сначала она склонялась к мысли родить этого ребенка, но когда плод начал разговаривать с ней о боге, искуплении грехов и чьем-то воскрешении, она испугалась.

В ночь перед абортом ей снова приснился поезд, на который она снова не решилась сесть. Больше поезда ей не снились.

Обложка создана с помощью сайта www.canva.com, изображения взяты с него же.

Оглавление

Пролог

Яд №1. Алкоголь

Яд №2. Трава

Яд №3. Метамфетамин

Яд №4. ЛСД

Яд №5. Экстази

Яд №6. Героин

Яд №7. У Отца