Полюбила я пилота,
А он взял и улетел…
Частушка
Но Рим, наш чудесный Рим, рай, в котором, я думаю, и ты живешь мысленно в лучшие минуты твоих мыслей, этот Рим увлёк и околдовал меня.
Н.В. Гоголь
Говорит ваш капитан
Приятный голос на грани тенора и баритона закончил фразу на самом музыкальном на свете языке: – …грацие пер ла востра коллаборацьоне!1 Помедлив пару секунд, капитан Бруно переключился на английский: – Ледис энд…джентельмени…2 Нет, он не стремился избавиться от акцента. Ему не удавалось полностью перестроиться на банальный международный язык. Никуда не девались яркие итальянские интонации, сами собой в речь встраивались родные слова и окончания… Выключив микрофон, капитан высказался ещё эмоциональнее, подчёркивая каждое слово характерным – можно даже сказать, стереотипным – жестом: – Ну и язык! Говоришь как спотыкаешься! Большинство пассажиров совершенно не обращало внимание на стандартные слова и желало только одного – поскорее заснуть. Всё-таки за бортом было холодное тёмное утро, пять часов по московскому времени. Где-то два десятка человек всё же вслушивалось в капитанскую речь. Некоторые из этих пассажиров даже знали тот самый международный язык. Едко хихикая, они думали про себя: «Эх, подучил бы язык, балда! Лет ми спик, блин, фром май харт…». Но был один пассажир, который английским владел очень даже неплохо, но мнение это не разделял. Едва разобрав пару-тройку слов итальянских, он тут же простил капитана Бруно не только за корявость международного языка, но и за все грехи. Абсолютно за все – вне зависимости от того, были ли они когда-то совершены или ещё только зарождались в самой глубине капитанской души. Настолько этого пассажира очаровал голос на грани тенора и баритона, который принадлежал носителю самого музыкального на свете языка. Хотя какие, к чёрту, грехи могли быть на совести человека с этим волшебным голосом? Прекрасного человека с волшебным голосом? Ещё в тихом утреннем Шереметьево очарованному пассажиру повезло: секунд десять он наблюдал, как к выходу на посадку вместе с остальным экипажем шёл симпатичный мужчина в форме и с фуражкой под мышкой. Высокий, статный, с непослушными тёмными волосами, которые немного не дотягивались до плеч, с профилем, достойным художников эпохи Возрождения…он был уже немолод, но и старость ещё не успела коснуться его. Даже тех десяти секунд хватило, чтобы в памяти очарованного пассажира навсегда запечатлелся тот красивый образ. Не настолько чётко, как мог бы, скажем, за полминуты – и всё же, очарованный пассажир легко смог бы узнать капитана, если бы ещё раз его увидел. Самолёт с характерным триколором на киле повиновался капитанской руке и легко взмыл ввысь. Огни удалявшейся Москвы уступили место невыразительным мутным облакам. В салоне воцарилась тишина. Пассажиры, страстно желавшие поспать, уже успели предаться объятиям Морфея. Впрочем, уже скоро им пришлось переключиться на иной режим: с завтраком экипаж тянуть не стал. – Господи, какой же гадостью мы их кормим, – сказал капитан Бруно, провожая взглядом стюардов и стюардесс. – Холоднющее ризотто да эти…булочки со дна холодильника. Да я во сне левой рукой напеку целую тарелку булочек в сто раз лучше! Или хоть прямо сейчас, пока автопилот работает! Было бы из чего – клянусь, такое бы сейчас соорудил, что вы бы все тут языки проглотили! – Ага, и отвечать будете диспетчеру: «Сейчас, сейчас, ещё пять минут, пока пропекутся!» – съязвил второй пилот. – Или так: «Ждём разрешения на добавление сыра!» – Пошёл ты в задницу, ничего не понимаешь. – Ещё как понимаю! Капитан, я Вам разве не рассказывал, что я, вообще-то, несостоявшийся пекарь? – Нет, не было такого…не помню. Такое я не мог упустить! – Вот, не послали б меня однажды в Фьюмичино тётушку встречать, пошёл бы вместо лётной академии в булочную! Честное слово, команданте! Иной капитан показал бы на второго пилота пальцем и неприлично заржал бы. Дескать, пустили в самолёт булочника! Но нет. Капитан Бруно одобрительно закивал и даже мечтательно проглотил слюну. Одна из двух главных страстей любого настоящего итальянца – это еда. – Слушай, я знаю такой шикарный рецепт бискотти… – решил было поддержать коллегу командир, но тут по радио раздался истошный вопль: – Прекратите засорять эфир, обжоры! У нас тут только остывший чай, а вы… макаронники хреновы! Дружный хохот в кабине пилотов не был слышен в салоне. Там после кратковременного завтракового оживления владычествовала полутьма и относительная тишина, если не считать умиротворяющего урчания двигателей. Очарованный пассажир, в отличие от многих других, не мог заснуть и пребывал где-то на грани сна и бодрствования. Перед полузакрытыми глазами проносились то картинки, посвящённые пункту назначения, то любимые птицы, то персонажи ещё не до конца дописанной научно-фантастической книги, то те самые булочки, которые очарованный пассажир признал лучшим в жизни образцом бортового питания…то покоривший его образ капитана. Образ этот пассажир решил запечатлеть не только в собственном мозге, но и на бумаге. Карандаш почти не слушался рук полусонного художника-любителя, да ещё и подрагивал столик. И всё же…простая, несколько мультяшная, но изящная и сильная фигура командира достаточно чётко проявилась на бумаге. Много позже этот рисунок оброс акриловой плотью и кровью. Но вызывал он у автора ровно те же чувства, что и в то утро…и легко смахивал даже самый сильный сон с влюблённых глаз.
А перед глазами капитана Бруно, влюблёнными в своё благородное дело, уже маячила родная земля. Точнее – нужные показатели на навигаторе. Впрочем, и без них бы он с лёгкостью догадался, что крылья самолёта рассекают уже итальянский воздух. В это время сердце капитана начинало биться чаще, и возникало сильнейшее желание спеть или хотя бы насвистеть что-нибудь. Вторая главная страсть любого настоящего итальянца – музыка. В этот раз капитан Бруно решил поддаться соблазну и запел. Всякий – даже тот, кому ещё в детстве на оба уха наступил особенно крупный медведь – легко мог узнать песню об истинном итальянце, ту самую, где про спагетти «аль денте», ржавенький «Фиат» и так далее… Подняв таким образом себе – да и остальному экипажу – настроение до заоблачных высот, капитан Бруно посадил самолёт не просто мягко – мягчайше, нежнейше – на землю огромного и суетного аэропорта Фьюмичино. Впитав послепосадочные слова полюбившегося капитана, не без лёгкого сожаления покинув самолёт, очарованный пассажир поспешил к Леонардо-Экспрессу, который всего за полчаса должен был перенести его в Вечный город.
Рим древний и дождливый
Как и обещали глумливые варяги – норвежские метеорологи – на горизонте собирались серые тучки, предвещая неслабый дождь. Однако сквозь них всё же пробивались лучи итальянского солнца, которые ласкали тут и там «зонтики» прославленных на весь мир пиний. Хоть по пути встречались и ландшафты поунылее, с неухоженными домишками и другими ветхими постройками, всё увиденное легко объясняло, почему именно Италия дала миру такое великое множество чудесных живописцев. Потому что так и хочется взять в руки кисть при виде изумительных пейзажей! Привыкший к долгим и утомительным поездкам в московской подземке, очарованный пассажир и не заметил, как пролетели полчаса, и Леонардо-Экспресс достиг вокзала Термини. Это уже был Рим. Тот самый Рим, который не сразу строился и куда ведут все дороги! Не с первой попытки найдя выход на привокзальную площадь, очарованный пассажир сразу понял, чем Вечный Город особенно резко отличается от всего остального мира. Всё там не так, как на картинках в книгах, в бесчисленных фильмах…и даже на Гугл-картах! Это чувство немного улеглось, когда очарованный пассажир добрался до намеченного пути по вия Кавур и направился к знаменитому Римскому Форуму, почти растасканному на стройматериалы в Средневековье, и тем не менее умудрившемуся как-то сохраниться и не утерять древнеримского величия. А вот на Форуме обострилось не только ощущение, что всё было масштабнее, ярче, причудливее, чем в книгах, фильмах и на Гугл-картах. Очарованный пассажир понял, что он, изучив до поездки Форум, казалось бы, вдоль и поперёк, ничего толком и не запомнил! С одной стороны, очарованный пассажир почувствовал себя дебилом, но с другой – осознал, что несоответствие между собственными размытыми представлениями и впечатляющей реальностью только разжигало любопытство и усиливало радость от соприкосновения с наследием могущественных древних римлян. Остатки величественных базилик, храмов и таберн, поросшие всевозможной жизнерадостной растительностью и облюбованные средиземноморскими чайками, крапивниками, славками-черноголовками и чёрными дроздами заставляли очарованного пассажира время от времени судорожно вспоминать, в каком он, собственно, времени находился. У руин Храма Сатурна разверзлись хляби небесные – пошёл давно обещанный глумливыми варягами дождь. Но мало на чём он отразился – ощетинившись зонтиками, посетители Форума продолжали сновать там и сям, щёлкать фотоаппаратами и тыкаться носами в таблички с описаниями сооружений. Не переставали петь и птицы, независимо от того, застал ли их дождь среди развалин или же на ветвях итальянских сосен. Ярко-зелёные кольчатые попугаи на пиниях, напротив, раскричались ещё сильнее. Ориентируясь по цветущим фиолетово-розовым Иудиным деревьям, очарованный пассажир нашёл дорогу на Палатин – холм, с которого началась вся история Рима. По правде сказать, только высота отделяла его от Форума: в остальном переход был почти незаметен. Да, на холме располагались совершенно иные здания и сооружения, а самую вершину украшали сады Фарнезе – но всё это гармонично смотрелось бы рядом с Форумом и в том случае, если бы Палатин вдруг опустился. И всё же опускаться ему не стоило: оттуда открывался захватывающий вид на центр Рима. Особое место в открывавшемся пейзаже занимал, конечно же, амфитеатр Флавиев, прозванный «Колоссальным». Забавная ассоциация была со словом «Колизей» у очарованного пассажира. У него дома так называли громадные трубы теплоэлектроцентрали, на которую выходили окна… Разумеется, сравнивать Колизей и ТЭЦ – кощунственное и бесполезное занятие. Однако и то, и то было лучше знакомо очарованному пассажиру снаружи, чем внутри. А внутри Колизей был ничуть не менее грандиозным. Ведь он уходил не только далеко ввысь, но и далеко вглубь. Половина арены была открыта, и можно было разглядеть множество помещений под ней. Когда-то давно там жили гладиаторы и звери, хранились всяческие декорации – словом, это было «закулисье» кровавых зрелищ, которых вместе с хлебом требовали римские граждане. Время от времени очарованного пассажира посещала даже крамольная мысль о том, что гладиаторские бои были бы неплохим выходом для тёмной человеческой стороны и в нынешнее странное время, в котором нравы вроде бы смягчились, но жестокости практически не убавилось… «Закулисье» более широких масштабов раскрывалось на втором ярусе. Обширная выставка показывала, чем жил Рим за пределами амфитеатра. И кто всем этим делом заправлял – запечатлённые в мраморе римские императоры, хорошие3 и не очень, встречали очарованного пассажира и, казалось, следили за ним ещё какое-то время. Рядом с Колизеем, построенным всего за восемь лет4 и возвышающимся над Вечным Городом уже почти две тысячи лет, неторопливо строили третью линию римского метрополитена, линию «Чи». Здесь остро чувствовалась связь времён: будущему метро мешало римское прошлое – то и дело рабочие натыкались на новые археологические находки… Взяв короткую передышку на западном берегу Тибра, очарованный пассажир продолжил путь – отчасти намеченный, отчасти импровизированный. Обогнув замок со скульптурой ангела, который убирал в ножны меч – знаменитый Кастель Сант’Анджело, где в своё время томились Джордано Бруно, граф Калиостро и большой хулиган Бенвенуто Челлини – очарованный странник решительно направился к…границе Италии. Но это не было концом путешествия. Очарованный пассажир просто пошёл в Ватикан. А край площади Святого Петра был натуральной границей между двумя государствами. Ах, если бы во всём мире можно было просто так переходить государственные границы! Никаких очередей, нудных пограничников, чьё выражение лица лучше всего характеризует словосочетание «морда тяпкой», никакого стриптиза перед рентгеновским аппаратом… И вновь очарованный пассажир понял, что на картинках и в фильмах видел не то, что было на самом деле. Совершенно по-другому воспринимались в настоящем Ватикане и реальные истории – например, о целом ворохе проектов собора Сан Пьетро, об установке на площади египетского обелиска, не сорваться которой помог один находчивый капитан – и всякого рода шутливые произведения: «Ватиканские народные сказки», песенка о молодом кардинале и даже бородатый анекдот про Васю Хабибулина, который пил с Папой Римским… Далее очарованный пассажир решил пересечь ещё одну границу – на этот раз неофициальную. А именно мутную реку Тибр. Оставив позади зеленоватые воды, над которыми летали пернатые хозяйки Рима – чайки – очарованный пассажир направился по улице Виктора Эммануила II…по правде сказать, куда-нибудь. Только пройдя мимо фонтана, обозванного «супницей» (причём официально) и поплутав немного среди узких улочек, примыкавших к большой улице, очарованный пассажир вспомнил, что где-то в тех краях находится площадь Цветов, Кампо-дей-Фьори. Добравшись туда, он узрел маленькое нечаянное свинство. На этой площади в своё время гады-инквизиторы лишили жизни храброго Джордано Бруно, который утверждал, что мир во Вселенной не один, что Солнце – это всего лишь одна из множества звёзд. И который, как говорят, ответил своим судьям: «Вы с большим страхом выносите мне приговор, чем я его выслушиваю». На том самом месте, где горел костёр, возвышалась суровая бронзовая фигура непокорного еретика. А вокруг, в многочисленных кафе по краям площади, горели декоративные факелы… Снова зарядил дождь, будто бы вознамерившись потушить неуместные огни. Очарованный пассажир, поклонившись бронзовому герою, двинулся дальше и как-то незаметно сам для себя вышел на ещё одну знаменитую площадь – пьяцца Навона. Как в Петербурге гиблое дело – назначать встречи у моста, а в Москве – у входа в парк, так в Риме – на площади с фонтаном и обелиском. Гиблое дело, если не указать, что за мост, парк – или площадь с фонтаном и обелиском – имеется в виду. А в случае площади Навона надо ещё и вспомнить, что фонтанов там целых три. И воды в них столько, что если подует ветер, никакой зонтик и дождевик не спасёт! Собственно, Фонтан Четырёх рек таким образом очарованного пассажира окропил. Порадовавшись этому, очарованный пассажир выловил взглядом всех (или, по крайней мере, большинство) невиданных и вполне реалистичных чудищ, что украшали фонтаны, и потихоньку отправился на западный берег Тибра. Это был только первый день в Риме!
Чинечитта и феличита
Второй день выдался солнечным. Его очарованный пассажир решил провести в тех местах, в которых так или иначе отметился любимый кинорежиссёр – великий лжец, клоун и волшебник Федерико Феллини, известный на весь мир… Известный на весь мир? Один киновед в своё время ляпнул, что Феллини знает каждый прохожий…но очарованный пассажир на собственном опыте знал, что это явное преувеличение. Скажем, на лекции, посвящённой творчеству Федерико, со всей Москвы собралось всего четыре человека… Однако в киностудии «Чинечитта» знать Феллини каждый прохожий был обязан. Ведь это тот «город», который маэстро предпочитал даже окружающему Риму, не говоря уж о других европейских столицах. Не только тематические уголки напоминали о Феллини – его дух витал среди декораций к фильмам (даже чужим) и между павильонами. А в том самом павильоне, в котором маэстро создавал улицы городов, моря и неведомые пейзажи – «театро чинкве»5 – он, похоже, ещё и насвистывал. И под это дело какой-то незримый рабочий посылал в задницу другого незримого рабочего – того, которого звали Цезарем…сами собой в уши очарованного пассажира влетали и знакомые до последней нотки мелодии Нино Рота. Фильмы маэстро без этой музыки – словно деревья без листьев: красивые, но всё же не настолько узнаваемые и яркие. Компанию духу Феллини составляли и кореша, такие как Этторе Скола и Марчелло Мастрояни, и пышнотелые пассии вроде амаркордовской табачницы, и, конечно же, любимая Джульетта Мазина в образе трогательной Джельсомины. Пообщавшись с духом маэстро, так сказать, на рабочем месте, очарованный пассажир второй раз за день спустился в неказистое подземелье. Звучало римское метро красивее, чем выглядело. – Проссима фермата – Термини. Ушита лато дестро.6 На этом месте очарованный пассажир пересел на другую линию и вернулся к уже знакомому Колоссу. А оттуда ломанулся – по–другому и не сказать – на северо-запад. И вновь очарованного пассажира сопровождал дух Феллини. И даже указывал, вселяясь в надёжную бумажную карту, когда и на какую улицу повернуть. Почему дух Феллини был так заинтересован в правильном пути? Да потому что вёл он очарованного пассажира к собственному дому! И провёл в итоге замысловатым путём: мимо форума Нервы, который прозвали «Переходным», рядом с рынком Траяна, через маленькую джелатерию и Квиринальскую площадь, рядом с тем самым фонтаном Треви, где танцевали Марчелло и Сильвия в «Сладкой жизни», близ дома Гоголя на вия Систина и по Испанской лестнице, что грела бесчисленные пятые точки туристов. На тихой и уютной вия Маргутта, которую украшали синеватые соцветия глициний, небольшой питьевой фонтан и толстый кот на витрине то ли магазинчика, то ли частной галереи, притаился дом под номером сто десять, где жили Федерико и Джульетта. Оставив очарованного пассажира, дух маэстро вернулся домой как раз к обеду. Очарованному же пассажиру топливом ещё служил маленький – по-итальянски маленький, обильным содержимым которого можно было обляпаться с ног до головы – стаканчик джелато с карамелью. С нисколько не убавившимися за время путешествия силами очарованный странник отправился к большому зелёному сердцу Рима – вилле Боргезе. Блуждать там среди магнолий, платанов и, разумеется, неизменных пиний, а также скульптур и затейливых сооружений с орлами и вивернами, можно было целыми днями. Но очарованный пассажир был стеснён во времени и потому избрал для себя конкретный пункт назначения и кратчайший маршрут к нему. Это был уютный и красивый Биопарк. Кто только не резвился там под ласковым вечерним солнышком среди буйной весенней зелени! Нескладные «патагонские зайцы», или мара, чудаковатые кондоры и грифы, любопытные тюлени-тевяки с длинными собачьими мордами, солнцепоклонники-лемуры, умилительные карликовые бегемоты. Ухали кольчатые горлицы, перебирали пёрышки цапли, ибисы и аисты всех мастей, млели под солнцем растрёпанные пеликаны, важно вышагивали мудрые рогатые вороны. Лениво озирались по сторонам тигр и слониха, мирно спали волки – возможно, потомки той самой волчицы, что вскормила Ромула и Рема…бродили туда-сюда леопард и львица, самозабвенно купался в пыли страус. Там и сям прогуливались павлины, сотрясая время от времени воздух неблагозвучными воплями. Опять вспомнился Феллини: «У графа павлин улетел!» Когда очарованный пассажир покинул зелёный остров и вернулся в уже знакомые края, начало темнеть. Однако улицы быстро наполнились жёлтым светом фонарей и гудением кипучей ночной жизни. Кипела эта ночная жизнь почти везде, в том числе и перед титаническим Пантеоном. Монументальное здание выглядело составленным из нескольких частей – и при этом оставалось гармоничным, радовало любой глаз. А вот на одной из площадей близ Пантеона, той, что перед базиликой Санта-Мария-Сопра-Минерва, было на удивление спокойно и тихо. Перед тем зданием, в котором вряд ли сказал знаменитое «Эппур си муове!»7 великий Галилео Галилей, но наверняка подумал и добавил про себя словцо покрепче, только загадочно улыбался мраморный слоник с шлангообразным хоботом. Говорят, именно от вида этого слоника с обелиском на спине произошли длинноногие гиганты скандального сюрреалиста Дали, которые несут на спинах целые башни. Очарованный пассажир немножко нарушил спокойствие на площади. Держа в руках собственноручно нарисованный плакат, надпись на котором гласила: «Свободу Галилею!», он почтил память научного идола таким несанкционированным одиночным пикетом. Ему даже казалось странным, что на пути к ночлегу на западном берегу Тибра его преследовали отнюдь не карабинеры и полицейские, а классические итальянские песни, которые местные таланты исполняли с надрывом, достойным народных напевов в отдалённых деревушках…
Улыбка Капитолийской волчицы
Последний день в Риме! Только-только очарованный пассажир разогнался и сориентировался в Вечном Городе… Хотя «сориентировался» – это, пожалуй, сильно сказано. Очарованный пассажир всего-то и хотел дойти до Капитолийского холма, перейдя Тибр южнее, чем обычно, да к тому же так, чтобы путь пролегал не по самым многолюдным улицам…а обнаружил, что поднимается всё выше и выше под таким углом, что при наступлении нового ледникового периода он бы представлял угрозу для всех, кто шёл по улице. Когда угол наклона стал таким, что и при наступлении нового ледникового периода подняться по улице можно было бы и без помощи ледоруба, очарованный пассажир оказался на вершине холма Яникул, который по-итальянски назывался ещё более звучно – Джаниколо. Холм порос плотной «шапкой» из кишащих попугаями пиний, платанов и Иудиных деревьев. Вид, который открывался оттуда, легко мог заткнуть за пояс даже открыточные пейзажи, видные с Палатина. Крыши города перемежались с цветущими деревьями, на горизонте в легчайшие облака вонзались заснеженные вершины Апеннинских гор. На всё это великолепие взирали не только живые любопытные глаза, но и бронзовые – те, что принадлежали объединителю Италии Джузеппе Гарибальди. Спуск с Яникула проходил по старому району Трастевере, где, говорят, Рафаэлло нашёл свою Мадонну – булочницу Маргариту. Очарованный пассажир тоже встретил там кое-кого интересного. Крапивника прямо посреди камня и асфальта… Вдоль старого района шла набережная, названная бессмертным именем Санти. В отличие от полотен великого художника, Тибр красив не был – всё-таки веками он вбирал в себя нечистоты Вечного Города. Однако река не была безжизненной: чайки то и дело ловко вытаскивали из зеленоватых вод мелкую рыбёшку. На другом берегу Тибра располагался Капитолийский холм, который манил очарованного пассажира. Вернее, влекли его всемирно известные, отображённые на миллионах открыток, упомянутые в тысячах книг – и всё же жаждавшие живого взора сокровища Капитолийских музеев. Всё в Риме приобретало свежие краски и неожиданные оттенки, воспринималось совершенно по-новому при взгляде живьём – поэтому не были исключением и капитолийские шедевры. Не такими, как на фотографиях, гораздо живее и одухотворённее выглядели и картины, и скульптуры. Сильнее всего очарованный пассажир чувствовал это, жадно всматриваясь в уцелевшего с самых древнеримских времён благодаря невнимательности борцов с язычеством Марка Аврелия (в котором насмешливый взгляд жителя Третьего Рима даже нашёл сходство с основателем Москвы), в Юлия Цезаря, который занял особую нишу среди потешных мозаичных тигриц, в вальяжного Марфорио, сурового и величественного Марса, стыдливых Венер, иронично обращённую в камень Горгону Медузу и, разумеется, в благородного зверя – Капитолийскую волчицу… Кстати, для очарованного пассажира, помимо знаменитой Волчицы, всегда существовал и Капитолийский волк. Хоть он никогда нигде не упоминался, не удостаивался скульптурного или живописного отображения, он всегда незримо присутствовал в легенде об основании Рима. Ведь для того, чтобы у волчицы было молоко, у неё должны были быть волчата! Капитолийская волчица в бронзовом обличье жила не только в отдельном Зале Палаццо Консерваторов, но и рядом с римской мэрией. Она провожала загадочной волчьей улыбкой всякого, кто спускался с Капитолийского холма в сторону Римского Форума. А дальше эстафету подхватывал чёрный дрозд – его пение слушал каждый, кто доходил до Форума Цезаря. Блуждая далее по знакомым и незнакомым, оживлённым и тихим, аккуратным и неряшливым улицам, очарованный пассажир и не заметил, как подкралось время отъезда…
Незримая связь
Снова Термини, Леонардо-Экспресс, пинии на горизонте и лучи солнца, которые пробиваются сквозь сероватые облака. Всё это уже успело стать почти родным… А вот аэропорт Фьюмичино для очарованного пассажира был совсем другим. Первое знакомство с заведением имени Леонардо да Винчи было кратким – пара шагов к паспортному контролю, а оттуда – ещё пара-тройка шагов до поезда. Второе же заставило очарованного пассажира поинтересоваться, какую же площадь занимает всё это пространство. Шестнадцать квадратных километров. Тысяча шестьсот гектаров. Тридцать шесть с лишним Ватиканов…три парка «Сокольники»! Казалось, что путешествие до выхода на посадку займёт ещё денёк-другой! Но не заняло. Уже совсем скоро очарованный пассажир ступил на борт самолёта с характерным триколором на киле. Очарованный пассажир догадывался, что за штурвалом должен был быть тот же капитан, что и в первом рейсе…и всё же сомнения терзали его душу, тем более что остальной экипаж сменился. – Джентили пасседжери!8 Да! Тот самый волшебный голос на грани тенора и баритона! Тот самый капитан! Самые последние, самые мелкие и противные сомнения отступили, когда за итальянским последовал ломаный английский с сильным акцентом. На душе очарованного пассажира стало светло и спокойно. Его даже не смутила получасовая задержка вылета. Где-то половину этого времени заняло выруливание к нужной взлётной полосе вслед за ещё тремя самолётами. Шестнадцать квадратных километров, помните? – Команданте, а может, не полетим, прямо так поедем? – всунулся в кабину пилотов весёлый смугловатый стюард-южанин. – Все только рады будут, особенно те, кто летать боится! – А чего уж тогда топливо тратить? Соберёмся все и пешком до Москвы пойдём, – отшутился капитан Бруно. – С удовольствием бы прогулялся, – поддержал второй пилот. – Сколько там километров? Две с половиной тысячи? Пошли! – Шутки шутками, но знаете, друзья…может, я неисправимый романтик, но меня всегда сердце в небо зовёт. Уж казалось бы, сколько лет работаю, сколько летаю, каждый раз одно и то же, как это всё могло осточертеть…но нет, как в кабину сажусь – всё, подавай мне высоту и облака! – Будет вам и высота, будут вам и облака, – встрял диспетчер. – У нас тут сейчас два садятся, три взлетают, ждите своей очереди. Капитан Бруно мягко, интеллигентно, тихо-тихо – неслышно даже для второго пилота – выразил досаду. Непосвящённый решил бы, что этот неисправимый романтик сделал кому-то комплимент: – Маннаджа! Ке борделло!9 Наконец, взлёт состоялся. Даже если бы очарованному пассажиру не удалось услышать чарующий голос капитана Бруно, по манере вести самолёт он сразу бы признал мягкую руку настоящего итальянца. Да и булочки – не те же самые, что в прошлый раз, но такие же прекрасные – прочно связались в сознании очарованного пассажира с покорившим его образом. – Опять эта хилая закуска, – высказался капитан Бруно по поводу булочек. – Только дразнит желудок. – А что бы Вы предложили, капитан? Ужин из трёх блюд? – усмехнулся второй пилот. – Я предлагаю тебе пойти в задницу, издевательская ты натура! Как и в первом полёте, кабину пилотов накрыл приступ дружного хохота, незаметный для пассажиров… Несмотря на подобные периодические всплески юмора, полёт был плавным, а посадка – мягкой. Лишь капельку жёстче капитан Бруно посадил стальную птицу на московскую землю. И то не потому, что опять смеялся над какой-то шуткой – а потому, что стремился покрыть сожранное долгим выруливанием время. И в итоге даже перевыполнил поставленную задачу – самолёт с характерным триколором на киле приземлился на пять минут раньше положенного. Поэтому с особой теплотой капитан Бруно произнёс стандартное, но оттого не менее звонкое и волнующее «Арриведерчи»10… «Арриведерчи, капитан!» – промолвил про себя очарованный пассажир. – «Я ещё полечу Вашим рейсом…» …Дома, успокаивая ни с того ни с сего возникшую икоту стаканчиком несколько выветрившейся «Сан-Пелегрино», капитан Бруно вспомнил одну забавную примету, о которой ему рассказал знакомый русский пилот. В России считается, что когда вы икаете, вас кто-то вспоминает. – Уж не пассажир ли какой припомнил, – улыбнулся капитан. – Неужели кто-то в салоне вообще меня слушал? И был он прав! Слушал его, припомнил, да и до сих пор его припоминает, очарованный пассажир – ваш покорный слуга, автор этих строк, фотографий…и того рисунка.В коллаже на обложке использованы фото из личного архива автора. Фотографии и рисунки автора.
Последние комментарии
2 часов 2 минут назад
9 часов 25 минут назад
15 часов 9 минут назад
16 часов 16 минут назад
17 часов 14 минут назад
17 часов 28 минут назад