Дневник армянской мусульманки [Марика Моловская] (fb2) читать постранично

Марика Моловская Дневник армянской мусульманки

Есть только одна религия – религия любви. Есть только один язык – язык сердца. Есть только одна раса – раса человечества. Есть только один Бог – и Он вездесущ.

Сатья Саи Баба

религиозный лидер

Как в тёмные времена люди лучше всего ведомы религией, так и в кромешной тьме лучший проводник – слепой… Kогда же наступает рассвет, просто глупо следовать за слепым.

Генрих Гейне

немецкий поэт и писатель

1. Детство

Армяне. Одно слово, а такой глубокий смысл для самой национальности. Как так вышло, что пол Еревана являются твоими родственниками, но при этом, когда нужна была помощь, от тебя отказались все? И это лишь из-за религиозного вопроса. Давайте начну свою историю с самого начала, чтобы вам было более понятно..

Двадцать с лишним лет назад у моих родителей появилась я. Не буду говорить фамилии и имена родителей, это уже не имеет никакого значения. Во время родов моя мама умерла. «Роды были тяжёлыми, хрупкое тело женщины не выдержало, организм был слаб, и появилось заражение инфекции, не смогли остановить кровотечение, поэтому она умерла», – такое пояснение дали врачи роддома. И, конечно, никто не стал узнавать подробнее: не завели уголовное дело, не отправили его в прокуратуру, а всё по одной причине – родственники. Время бежало, немало воды ушло с тех пор. Папа тяжело переносил потерю мамы, он безумно её любил. Я росла, знала её лишь по фотографии – они были в рамках и лежали на самых видных местах. Он каждое утро приносил цветы и ставил их на стол перед её фотографией, которая была покрыта белой скатертью. Ещё в детстве я решила для себя, что когда выросту, хочу, чтобы у меня была такая любовь, как у моих родителей. Папа не женился, бабушка хотела женить его, ведь он был ещё совсем молод – двадцать шесть лет. Но он отказывался – держал траур по той, которую любил всем сердцем. Папа принимал огромное участие в моём воспитании и взрослении. Каждое утро, после того как он клал маме цветы, он шёл будить меня, и мы вместе готовили завтрак. Позавтракав, он отвозил меня к бабушке – его маме. Она жила в соседнем доме, идти было недалеко, но он всё равно всегда отводил и забирал меня сам. Весь день я находилась у бабушки и дяди, который был родным братом отца, и с двоюродными сестрами и братом: Лилит, Кариной и Тиграном. Целыми днями вместе с ними мы до вечера играли на улице: в догонялки, прятки, салки и многие другие игры. А потом приходил папа, забирал меня от бабушки, и мы вместе шли домой готовить ужин. Даже сейчас, вспоминая об этом, на лице появляется искренняя и тёплая улыбка. Я очень любила и люблю папу. Мы с ним всегда вместе готовили. Лилит была средней, а мы с Тиграном – самыми младшими детьми. Но брат был старше меня на три месяца.

– Барев, джан¹, – всегда говорил папа, заходя в дом.

– Папа, с кем ты здороваешься всё время? – спросила я его, когда заметила, что он делает так всегда.

– Им луйснес, с твоей мамой, – он улыбнулся мне своей теплой улыбкой, а я смотрела с непониманием на него. – Она покинула этот мир и ушла к Богу, но она не покинула наш дом. Наш дом – это и её дом, и пока мы будем помнить её и любить, она будет здесь. Пока жив я, жива ты, и жива память о ней. – Я задумчиво посмотрела на папу, после чего произнесла:

– Барев, Майрик².

После того дня я каждый раз, заходя домой, говорила: «Барев, Майрик». Я скучала по маме. Папа часто рассказывал о том, какой красивой она была и хорошей.

– Твоя мама умела абсолютно всё и считала, что раз у человека есть две руки – это означает, что он может всё.

– Пап, а я похожа на Майрик?

– Очень, луйснес, ты полная её копия, поэтому ты им луйснес.

Папа всегда звал меня «им луйснес», что означало «мой свет».

– Почему ты зовешь меня своим светом? Я разве свечусь, чтобы быть светом?

Папа заулыбался. Он всегда улыбался, когда я задавала такие вопросы: несмотря на свой пятилетний возраст, меня глубоко интересовали такие вещи, а не только куклы и игры.

– Нет, сирун. Я зову тебя своим светом не потому что ты светишься, а потому что ты и являешься моим светом в этом мире тьмы. Когда—то твоя мама была моим единственным солнцем и согревала меня своим теплом. Когда её не стало, она оставила мне тебя – своё отражение. Мой лучик света. Ты – это то, благодаря чему я могу видеть в этой тьме. Двигаться и жить.

Тогда я не поняла, о чём говорил папа: о какой тьме шла речь, если на улице ещё светло, а если потемнеет, то включат свет. На праздники мы всегда собирались своей одной «большой» семьёй.

– Ох и разбалуешь ты дочку, а потом жалеть будешь, – говорила папе тётя Аннуш, когда мы собрались у неё дома за большим столом. Папа смотрел на меня, сидящую в белом бальном платьице, с хвостиком на голове. Взбудораженно спорящую с Тиграном о том, сможет ли он съесть четыре яблока. Папа никогда ни в чём мне не отказывал, всегда дарил мне подарки.

– Я балую её, потому что единственная радость, которая у меня есть – это она. Всё, что у нас с ней есть на этом свете – это мы.