Так это было [Петр Григорьевич Цивлин] (fb2) читать онлайн

От редактора

Петр Григорьевич Цивлин родился в 1901 г. в многодетной семье столяра. С раннего детства познал нужду и тяжелый физический труд. В 17 лет вступил добровольцем в Красную армию, боролся за установление советской власти. После окончания гражданской войны был направлен на хозяйственную работу, а потом за успешную деятельность – на учебу в харьковскую промышленную академию имени Сталина. С начальным образованием в рамках 2-х классов церковно-приходской школы (талмудторы) освоил такие дисциплины, как высшая математика, физика, химия, сопротивление материалов и т. п., и был направлен на строительство крупнейших промышленных и оборонных объектов страны – первенцев пятилеток.

Непосредственно перед войной руководил строительством крупных станкостроительных и авиационных заводов страны. Во время войны под его руководством построен один из участков нефтепровода Астрахань-Саратов для обеспечения разгрома немецко-фашистских войск под Сталинградом; восстановлены плотины, разрушенные противником в Донбассе; воссозданы доки для подводных лодок на Северной стороне Севастополя и др;

Петр Григорьевич – один из многих, поверивших в возможность построения нового справедливого общественного строя. Это был добрый, талантливый и смелый человек, не жалевший сил и здоровья для достижения этой цели. Умер он в 1964 г., написав незадолго до смерти, интереснейшие воспоминания о том грозном, сложном и противоречивом времени.

В наши дни, когда многое из этого прошлого фальсифицируется и забалтывается, воспоминания, очевидца о героическом подвиге народов России, представляют исторический интерес.

Глава 1. Детство

Наша семья

Мой отец был плотником-отходником и получаемой им зарплаты (35–40 рублей в месяц) едва хватало на то, чтобы прокормить семью, состоящую восьми человек (родители, пятеро братьев и сестра). А, так как сезонный заработок не обеспечивал и эту зарплату, то приходилось думать о более стабильном заработке. Это и привело в 1902 году нашу семью в г. Александровск Екатеринославской губернии (ныне Запорожье), где отец после долгих хождений поступил, наконец, работать на веялочную фабрику. Заработок 40 рублей в месяц здесь обеспечивался постоянно и, при отсутствии заболеваний, можно было содержать семью при условии, что на покупку одежды и найм жилья тратилась самая малость. Других расходов, кроме налога, я не помню. На такие развлечения, как театр и кино, расходов не было, не только из-за отсутствия денег, но и потому, что в отличие от нынешней детворы, мы – дети рабочей бедноты, до 10–12 лет их просто не знали.

За все детские годы я не помню, чтобы из окон нашей квартиры мы могли бы видеть проходившего мимо человека в полный рост. Для этого надо было опуститься в приемок, который по глубине сам был в рост человека. Это объяснялось тем, что жилье наше было в подвале и поэтому стоило дешевле обычного. Но зато оно полностью избавляло нас от солнца, света и других вещей, необходимых людям и, конечно, ребятишкам.

Но зато недостатка в сырости не было. Все стены, до потолка, подтекали. Всегда в любое время года по ним текли ручьи влаги, и никакие жаровни из древесного угля собственного производства не могли их высушить, хотя горели они по углам помещения круглые сутки.

Влага проникала также со снегом и дождем, засыпавшими и заливавшими оконные приемки, с той разницей, что снег можно было выбросить лопатами, а с дождем это сделать было нельзя.

Одежда наша стоила сравнительно недорого. Она состояла из китайки или чертовой кожи для брюк и ситца стоимостью 6–7 копеек за аршин для рубашки. Приобреталась одежда раз в году к пасхе. В отдельных случаях эти расходы принимало на себя благотворительное общество, но эти случаи относились лишь к годам учения в школе, которая также содержалась на средства этого общества и влачила жалкое существование.

Все детские годы мы – четверо мальчиков – спали на полу. Это объяснялось не тем, что родители к нам плохо относились, а тем, что спальных мест у нас не было. Две имевшиеся жесткие кушетки были нужны: одна для сестры, которая была старше нас, и поэтому неудобно было нам, мальчишкам спать вместе с ней, другая – сдавалась квартиранту, что улучшало материальное состояние семьи.

Отец затрачивал очень много сил для того, чтобы содержать семью. Кроме основной работы он вынужден был искать дополнительные заработки в виде ремонта мебели или жилья у соседей. Это обусловливалось также правилами, принятыми в нашей семье. Мы никогда ни у кого не занимали деньги и ни перед кем не унижались.

Порой, это вызывало зависть соседей. Говорили:

– "Видно у рыжего столяра есть сбережения в банке, иначе как они справляются без долгов?". А секрет был прост. Чтобы накормить семью из восьми человек мать готовила на завтрак всем, включая детей, чай с хлебом. Обед состоял из двух блюд: борщ и картофель или каша, иногда с мясом. Зимний ужин мне запомнился в виде большого горшка отварной картошки, одной селедки – «залом» на восемь человек и чая. Летом, когда появлялась зелень, отощавшее за зиму семейство подкармливалось.

Герш Ехелевич Цивлин – отец автора воспоминаний.

Наша мать была очень добрая женщина. Не зная покоя ни днем, ни ночью, она изыскивала ей одной известные способы, чтобы прокормить семью, особенно кормильца. Чтобы сэкономить на питании она сама пекла хлеб на неделю. При этом выпечка стоила дешевле, да и черствый хлеб ели меньше. Но как ни тяжелы были материальные условия, родители, будучи сами безграмотными людьми, решили, во что бы то ни стало, дать образование детям. Тем более, что старшего брата, благодаря его способностям, принимали в Городское училище за казенный счет, несмотря на процентную норму, установленную для евреев.

Все было бы замечательно, если бы не чрезмерная святость нашего деда по отцовской линии. Вообще-то дед проживал на родине отца, и мы его никогда не видели и не знали. Но когда ему стало известно, что его внук ходит по субботам в школу и, тем самым, грешит против бога, он прислал отцу грозное письмо, предлагая немедленно забрать брата из училища, т. к. в противном случае он его проклянёт.

Для отца с матерью, которые по уровню своего понимания не совсем разбирались в религиозных вопросах, но безусловно верили, что бог есть, это было суровое предостережение. Отец по характеру не был «бунтовщиком». Скорее всего, он забрал бы старшего брата из школы, но не успел. Плохая одежонка, некачественное питание, отсутствие медицинской помощи, а главное средств на покупку лекарств, привели к тому, что всех наших ребят вповалку уложил дифтерит.

Первым слег в самом тяжелом состоянии старший брат и, не выдержав, скончался. Смерть брата объяснили, проклятием деда. В это верили многие из наших соседей и далеко не все готовы были осудить его за жестокость.

Нужно заметить, что тогда врачей и других медработников было немного, да и те, что были, оказывали медицинскую помощь за плату – рубль за визит.

Семья рабочего не могла платить такие деньги врачу, да еще за лекарства, так как весь дневной заработок составлял около одного рубля и двадцати копеек. Поэтому лечиться были вынуждены народными средствами. Так было и в данном случае при лечении нашего дифтерита.

Квартиру мы снимали у частного владельца, рабочего – литейщика Соснина по улице Жуковского. Его жена – прекрасной души человек была в большой дружбе со своими квартиросъемщиками, в основном бедными людьми: рабочими, кустарями – ремесленниками. Она всегда приходила на помощь всем, кто в ней нуждался.

И на этот раз, не опасаясь перенести инфекцию на своих детей, которых у нее самой было четверо, она принялась лечить нас собственным методом, который может вызвать ужас у современных врачей.

Известно, что при заболевании дифтеритом в горле образуются гнойные мешки, которые давят на дыхательные пути и, если их вовремя не устранить, то они могут задушить ребенка. Поэтому в тяжелых случаях врачи надрезают горло и ставят трубку на время кризиса болезни. Это, видимо, знала наша домохозяйка. Каждый вечер она являлась к нам в подвал, усаживала каждого из нас к себе на колени, крепко обнимала, открывала рот и сильным нажимом указательного пальца разрывала гнойные образования и выпускала гной, после чего давала запивать чаем. Так продолжалось несколько дней, после чего мы все выздоровели без каких-либо осложнений.

Еврейский погром

В 1905 году в Запорожье, как и во многих других городах России, были революционные выступления рабочих. Для их подавления царским правительством наряду с армией и жандармерией использовалась, так называемая "черная сотня", цель которой состояла в том, чтобы породить национальную рознь и отвлечь внимание рабочих от революционных выступлений. По указанию старшего начальства руководители черной сотни Щекотихин и Примаков при содействии местных властей организовали еврейский погром. Переодевшиеся полицейские, пьяницы и пропойцы ходили по домам, расположенным по рабочим окраинам, и грабили семьи бедняков еврейского происхождения.

Наш хозяин работал на заводе «Работник» литейщиком, а его сын Иван – слесарем. Отец хозяина был старовер. Он занимался на рынке розничной торговлей. В день погрома хозяева на работу не пошли. На окнах всех квартир своего дома, в том числе тех, где проживали евреи, были нарисованы кресты. Сами хозяева заперли ворота и стали у калитки дожидаться гостей.

Несколько раз группы пьяных черносотенцев пытались проникнуть в квартиры еврейских семей, но каждый раз встречали решительный отпор Соснина и его семьи. Так мы были спасены от разгула погромщиков.

А ведь наш двор, сам по себе небольшой, был населен 10–12 семьями ремесленников и рабочих-евреев с многочисленными стариками и детьми. Между прочим, это лишний раз свидетельствует о том, что антисемитизм не приходит сам по себе, а сознательно насаждается сверху, чтобы отвлечь внимание от истинных виновников зла.

“Квартиранты”

Как я уже упоминал, мать, чтобы как-то облегчить положение семьи, сдавала койку с «харчами» одинокому квартиранту. Был он, как мне смутно помнится, молодым человеком, по специальности столяром, работавшим на стройке вместе с моим отцом. Время было неспокойное, так как после восстания и демонстраций 1905 года в городе шли повальные обыски и аресты. Однажды наш квартирант не пришел ночевать, и это обеспокоило родителей, так как человек он был очень аккуратный.

На утро к нам пожаловала полиция. Обыск продолжался более часа, что не мало для занимаемой нами небольшой площади. Полицейские всё поставили вверх дном, но обыск ничего не дал, если не считать страха, который они нагнали на родителей и детвору. После ухода полиции за единственной картиной, висевшей на стене в большой комнате и изображавшей рай с ангелами и божествами, отец вдруг обнаружил нелегальные брошюры, которые туда припрятал наш молодой симпатичный квартирант. Если бы их обнаружила полиция, то наш отец, вряд ли бы, отделался только тревогой.

Мать и отец были неграмотные, но очень честные, трудолюбивые и отзывчивые люди. В нашем доме я часто видел гостя, которого ни отец, ни мать не знали и не состояли с ним ни в каком родстве.

Дело в том, что в то время многие лица преследовались за свои взгляды, получали «волчьи» паспорта, запрещавшие нанимать их на работу. Вот они и скитались из города в город, не имея права оставаться где-либо на постоянное жительство более суток, ведя бродячий образ жизни. Поэтому на рабочих окраинах существовала традиция представления приюта такому страннику.

При его появлении какая-либо из рабочих семей брала этого человека к себе на иждивение и содержала день-два, пока не соберут средства и харчей для его дальнейшего путешествия. И хотя в каждом доме было "шаром покати", выражать недовольство было не принято. Наоборот, отец и мать, а по их примеру мы – дети, относились к такому человеку с максимальным уважением, чтобы он, не дай бог, не почувствовал благотворительности, а принимал всё, как должное. Мать стирала для него одежду и приводила ее в порядок, его усаживали в удобном месте за столом, выделяли лучший кусок, укладывали спать поудобнее. И это принималось, как должное, естественное.

Сегодня это может показаться странным, неправдоподобным, но тогда, это было действительно так, и в этом проявлялась большая солидарность трудового люда.

Ведь все мы жили в страшной бедности, едва сводили концы с концами. Люди понимали, что не сегодня – завтра каждого может постигнуть та же участь, и поэтому отказать такому страннику в гостеприимстве считалось большим грехом. Меня и сейчас жена, порой, упрекает за то, что я готов товарищу или знакомому отдать последнюю рубашку. Но это не является результатом особой щедрости натуры, а воспитано обстановкой, царившей в нашем доме с тех пор, как я себя помню.

Нужно сказать, что эта благотворительность была не стихийной, а организованной. Для содержания таких странников между рабочими устанавливалась очередь, и никто не вправе был уклониться от участия, иначе ему грозило общее осуждение. Но бывало и так, что среди странников оказывался опустившийся человек, готовый на злоупотребления. Так, однажды, у нас появился странник, утверждавший, что направлен к нам на постой.

Не помню, сколько он у нас прожил – сутки или двое. За это время мы собрали ему средства на дорогу, мать отремонтировала и почистила ему одежду. Получив всё, что было ему собрано, он ушел, но не дальше трактира, где пропил все собранное ему родителями. Об этом узнали мой отец и другие рабочие семьи, участвовавшие в сборе средств. Отец был очень разгневан. Человек он был спокойный, доброжелательный и я никогда не предполагал, что он способен на такую суровость. Он надавал пьянице по щекам, и его с презрением изгнали из нашего района. Это было понятно, ведь оказывая помощь, любая семья отрывала у себя последнее, урезала и без того скудный, голодный паек. Притворство, обман в этом случае были святотатством. Но такие случаи были редки.

Мои дети и внуки, знакомые часто удивляются, что я даже будучи нездоров, не могу находиться без дела, проводить время без определенной цели, в прогулках и т. п. Но удивительного в этом ничего нет, так сложилась жизнь.

Когда мне было шесть лет от роду, мой отец, как я уже рассказывал, работал на веялочной фабрике, выпускавшей веялки для сельского хозяйства. Фабрика находилась в центре города, а мы жили на окраине и, чтобы успеть на работу отец уходил в пять утра и работал там до шести вечера. Обычно к концу недели, чтобы заработать побольше, он работал круглые сутки, не заходя домой.

Понятно, что при такой работе отца нужно было кормить. Поэтому мать вставала еще раньше и принималась разделывать поставленное с вечера тесто, из которого она готовила пирожки с картофельной начинкой. И вот здесь начинались мои заботы. К восьми утра я должен был отнести завтрак отцу. Делал я это с большой охотой и гордился, что мне доверяют.

Чтобы поспеть к завтраку, особенно зимой, вставать мне приходилось в полседьмого утра, а на обратном пути я должен был захватить древесные отходы – стружку для отопления нашего жилища. Следует сказать, что топливо мы не покупали, а заготавливали из отходов, которых на фабрике было много. Хозяин разрешал рабочим брать эти отходы безвозмездно, так как это избавляло его от необходимости вывозить их из города. Я собирал мешок с древесной стружкой и щепой, а так как мой рост был не на много выше мешка, то я укладывал его на голове и придерживая руками отправлялся домой. При этом я старался нигде не останавливаться, так как снова водрузить мешок на голову мне стоило большого труда. Придя домой, я долго не мог расправить шею (проходило не меньше часа пока мышцы переставали болеть). Но сознание того, что я помогаю семье, искупало всё.

Я видел, как тяжело трудятся мои родители, не позволяя себе никаких излишеств (мой отец никогда не пил и не курил), поэтому я считал своим долгом выполнять эти обязанности, а когда стал старше – отправлялся за топливом и по два раза на день по собственной инициативе, не ожидая напоминаний. Зато зимой у нас всегда было тепло, а что такое тепло для нашей квартиры – это я хорошо знал.

За всю свою жизнь, сколько себя помню, я не слышал ни со стороны отца, ни со стороны матери ни одного грубого слова, как между собой, так и в адрес детей. Это наложило отпечаток и на наши характеры и на манеру поведения. Дети росли немногословными, скромными, трудолюбивыми и упорными. Но при этом в наших отношениях проявлялась большая теплота друг к другу. Это было привито нам с детства личным примером отца и матери, а не нотациями и привлекая к работе, родители обращались к нам не иначе, как с просьбой, а уж мы готовы были в огонь и в воду, лишь бы выполнить их просьбу возможно лучше.

Работы, которые отец брал на дом, выполнялись после семи часов вечера. После сравнительно короткого ужина из картошки, селедки и чая, отец приступал к изготовлению табуреток, кухонной утвари или ремонту мебели для получения дополнительного заработка. Вечерами он работал по 3–4 часа, и не было для меня в это время лучшего места, чем находиться рядом с отцом. По моей просьбе отец учил меня поперечной распиловке, долбежке, а потом и продольной распиловке, строжке и т. п. Таким образом, еще в раннем детстве я узнал и полюбил труд. И с тех пор не помню, чтобы когда-либо и где-либо я находился без дела.

Не могу сказать, что мои отец и мать были уж очень набожные люди, хотя молитвы отцом исполнялись исправно. К этому до 13-летнего возраста он принуждал и нас. Но так как мы жили на рабочей окраине, и большинство моих товарищей были детьми русских рабочих, особых успехов в приобщении меня к религии (а также остальных братьев) отец не достиг. Правда, не помню, чтобы он особенно страдал по этому поводу, да и времени для этого у него не было. Тем не менее, когда мне исполнилось 6 лет, меня отдали для изучения талмуда в хедер к частному учителю.

Обычно на изучение талмуда затрачиваются годы, и после окончания учебы в хедере наиболее способные и набожные ученики уходили для продолжения образования в ишибот (своеобразный институт), где всю свою жизнь посвящали спорам по проблемам талмуда. Но у отца средств и возможностей для этого не было (за учебу в хедере надо было платить). Поэтому после года учебы отец забрал меня и отдал в талмудтору.

Это была единственная в Запорожье небольшая школа для еврейских мальчиков, содержащаяся на средства еврейской общины. Преподавание там велось на смешанном еврейском и русском языках со сроком обучения два года. Большим подспорьем для бедняков было то, что каждый год перед началом занятий в талмудторе всем мальчикам преподносились бежевые костюмчики из легкой ткани, ботинки и пальто. Поэтому многие стремились отдать детей именно в эту школу, тем более, что платить за обучение в талмудторе было не нужно и, кроме того, детям в школе представлялся бесплатный завтрак.

Талмудтора располагалась по Александровской улице на противоположной части города, возле женской гимназии. Направляясь в школу и возвращаясь обратно, я заходил на веялочную фабрику и забирал мешок с топливом из древесных отходов, который с возрастом становился всё более тяжелым. Отец никогда не высказывал вслух одобрения моему трудолюбию, а я никогда не считал это чем-то из ряда выходящим. Все, что мы делали для семьи, никому в заслугу не ставилось.

Смерть матери

1907 год был для нашей семьи особенно тяжелым. В этом году, когда мне исполнилось 6 лет, умерла наша любимая мать. Маленькая, очень живая и красивая женщина она всегда была готова на самопожертвование для того, чтобы нас накормить и одеть.

Живя в беспросветной нужде, не зная никаких радостей жизни, кроме любви к семье, она никогда не жаловалась на судьбу, не обращалась за помощью к другим людям. Вставала она в 4–5 часов утра, чтобы проводить отца на работу, развести огонь, согреть квартиру к тому времени, когда проснутся дети. Нас было шесть душ мал-мала меньше, но она всегда умудрялась одеть нас в чистую, хотя единственную, одежду, обмыть и накормить. В нашей квартире половина полов была из кирпича и она находилась в подвале дома, но в ней всегда было чисто, что вызывало уважение соседей. Понимая, как тяжело приходится отцу, мать всеми силами старалась разделить его тяготы по содержанию семьи, и не было случая, чтобы кто-нибудь из них упрекнул друг друга.

В наше время, когда широко развернута система здравоохранения и все же остается немало нерешенных проблем, трудно даже представить, что еще 80 лет тому назад мало кто рожал в специальных родильных домах. Как правило, женщины рожали дома в условиях, не отвечающих необходимым санитарным требованиям. В качестве медперсонала использовалась в лучшем случае повитуха, но чаще – соседка, имеющая собственный опыт в этом деле. На акушерку рабочий потратиться не мог, так как на это должна была уйти половина недельного заработка, если не больше, а тогда – "зубы на полку". В этих условиях роды нередко заканчивались заражением крови, от которого спасения не было. Так вышло и с матерью. Родив пятого брата, она через несколько дней умерла от заражения крови, и мы остались одни.

Мне тогда было 6 лет и, как старший брат, я по еврейским законам должен был возносить молитву богу, начиная с её могилы в течение года, а потом – каждую годовщину смерти. Хоронить мать пошли многие люди с нашей улицы. Я помню, многие плакали, но я не плакал ни дома, ни на похоронах.

Но когда мы вернулись с кладбища, у меня на голове обнаружили седые волосы. Было очень тяжело, хотя поделиться ни с кем я не мог. Да и как могло быть иначе? Ведь я первый начал делить с матерью все трудности и радости нашего существования. Но у нас не было принято выражать свои чувства. Как радость, так и горе переносились в глубине души.

Так у отца на руках оказалось шестеро детей, среди которых старшей сестре было 10 лет. Новорожденного брата Мишу принял на воспитание наш знакомый – столяр, уже имевший двух взрослых дочерей. В этой семье наш брат был окружен большим вниманием и усыновлен, что, однако, не мешало нам часто встречаться с ним и дружить. Однако, управиться с нашей семьей десятилетней сестре было не под силу, и отец летом 1907 года, через шесть месяцев после смерти матери, принял решение жениться.

Его второй женой стала девица, которая, как потом выяснилось, любила отца в молодости и рассчитывала, что они поженятся. Но вышло так, что отец женился на другой, а она так и не вышла замуж. Оказавшись вдовцом с большой семьей, отец поехал на свою родину в местечко Добрянку Черниговской области и снова встретился там со своей первой невестой, которая на этот раз вышла за него. Так мы получили мачеху.

Наименее разговорчивыми в нашей семье были я и мой брат Аркадий, которому тогда было три года. Я встретил мачеху молча, настороженно. И потом всю жизнь матерью её не называл, несмотря на просьбы отца, хотя никогда особых притеснений с её стороны не испытывал. Несмотря на появление мачехи, не могу припомнить, чтобы она когда-нибудь убирала в квартире или стирала бельё. Вся эта работа, как и забота о нас, легла на нашу старшую сестру Геню.

И ростом и внешностью Геня напоминала мать. От неё унаследовала чистоплотность, трудолюбие, большую выносливость. Она убирала в квартире, мыла и обшивала нас и, в дополнение ко всему, с 12 лет пошла работать к портному, где обучилась портняжному делу и стала материально помогать семье. Чтобы справиться с этими обязанностями сестра работала, не покладая рук, стирала по ночам, чтобы утром вовремя успеть на работу. Но она никогда не жаловалась, всё делала с хорошим настроением, с улыбкой, хотя пот лился градом, и ноги подкашивались от усталости. Но это, собственно, никого не удивляло, так как считалось у нас в порядке вещей.

Мы – мальчишки вообще не знали, что значит жаловаться. Если обида наносилась кем-то из посторонних, мы рассчитывались, стараясь не остаться в долгу. Если ссора возникала внутри, то расчет производился немедленно и тут же восстанавливался мир. Если обида наносилась мачехой, отец об этом никогда не знал. Таковы были правила поведения в нашей семье.

Мы, как могли, помогали сестре в ее нелегкой работе. Со стороны братьев она встречала всегда молчаливую, но дружную поддержку и помощь, касалось ли это доставки воды или выполнения любой другой подсобной работы.

Фактически, сестра заменила нам мать и мы всегда вспоминали о ней с большой теплотой, ведь с самого рождения и до самой смерти жизнь не баловала ее. Она погибла во время отечественной войны вместе со своей семьей от рук гитлеровских палачей, но об этом позже^[1].

В талмудторе я учился до девяти лет. После школы к двум часам дня я заходил к отцу, и до конца работы помогал ему распиливать бруски для рамы веялки, укладывал их под навес для сушки. С нетерпением я ждал четырех часов, когда можно будет присесть, отдохнуть и перекусить.

Наша пища каждый день была одной и той же. Как сейчас помню запах мягкого хлеба из чистой ржаной муки, выпеченного на поду с хорошо запеченной коркой. Краюху хлеба мы с отцом делили пополам, натирали чесноком, смачивали под водопроводным краном и густо солили.

С каким же аппетитом мы съедали этот хлеб! А подкрепившись и отдохнув, снова принимались за работу, которую заканчивали к концу дня. После чего, захватив по мешку топлива, шли домой.

Так я прожил до одиннадцати лет и отец стал думать, что же делать со мной дальше, ведь я уже становился взрослым. Продолжать учебу возможности не было, да я и без того по его понятиям имел за плечами вполне солидное образование (два класса талмудторы). Надо было пристраивать меня для обучения какому-нибудь определенному ремеслу.

В людях

Желания отца были самыми благородными – он никак не хотел, чтобы я занимался тяжелым физическим трудом. Но это не совпадало с моими вкусами и наклонностями.

Дело в том, что мои друзья по двору – Жора и Ваня Соснины, у которых мы снимали квартиру, пошли слесарями на завод, где работал их отец. И даже не представляя толком, в чем состоит слесарное мастерство, я хотел быть только слесарем, как они.

Старшая сестра Геня

Все же пришлось подчиниться отцу, он был неумолим, и я стал учеником часовщика. Но на этой работе мне пришлось пробыть недолго. Она оказалась для меня слишком "интеллигентной".

Во время работы у часовщика мне каждую субботу выдавали 5 копеек. Из них 3 копейки я тратил на билет в кино, а две – на семечки от подсолнуха. В одну из суббот я стал свидетелем грубой выходки какого-то человека во время сеанса кино и поделился с мастером, использовав недостаточно благозвучные фразы, за что получил от него довольно строгое внушение. Я решил, что мне нанесена обида. А главное – появился повод для ухода, тем более, что проработав более месяца я не получил никакой зарплаты (первый год обучения был безоплатным). В результате через час после сделанного мне внушения, я уже был у отца на фабрике.

Однако, не прошло и двух недель, как отец сосватал меня в магазинчик Слонимского возле базара в качестве ученика приказчика и зазывалы. В мои обязанности входило вносить со склада новый товар, делать каждое утро в 7 часов выставку у входа в магазин, состоящую из разных видов товаров, имеющихся в магазине и представляющих интерес для приезжих крестьян. В часы базара (примерно до 12 часов дня) я обязан был стоять на улице возле дверей магазинчика и, буквально, силой затаскивать в него проходящих крестьян.

Главным считалось, чтобы покупатель попал в лавку, а уж там хозяин и старший приказчик сумеют его уговорить на покупку. В результате такой покупатель по выходе из магазина часто недоумевал, зачем он приобрел, в общем-то, ненужные ему вещи. Перед закрытием магазинчика в 7–8 часов вечера я должен был разобрать выставку и внести ее обратно. Моя зарплата составляла 3 рубля в месяц "при своих харчах". Но и эта работа меня тоже не устроила.

Во-первых, мне было унизительно ловить покупателя за рукав и тянуть его в магазин. По этому поводу у меня с хозяином с самого начала моей службы возникли разногласия.

Когда бы он не выходил из магазина на улицу, он заставал меня спокойно стоящим возле выставки, в то время как мимо проходили толпы потенциальных покупателей – крестьян, привыкших к тому, что их насильно тащили в магазин и говорили, что без определенного товара им не прожить и дня. Моё поведение настолько противоречило представлению хозяина о коммерции, что он, буквально, захлебывался от гнева. На что я ему неизменно спокойно отвечал на смешанном русско-украинском наречии:

– "Да шо им повылазило? Хиба ж не видять, чем торгуем? Нужно будет, зыйдить сам и купит, шо треба". Но хозяина мои доводы только раскаляли еще сильнее.

Хозяин Слонимский был щуплым человечком с придирчивым и злобным характером. У него было маленькое лицо, маленькие глазки, хищный нос и деспотический нрав, который он проявлял в отношении всех окружавших его людей – служащих и близких. Его жизненной целью была мечта, во что бы то ни стало и любыми способами, разбогатеть.

С людьми такого сорта мне пришлось в жизни встречаться не раз. Обычно это люди набожные – молитвы не пропустят, но, если представится случай ограбить ближнего, очистят до нитки без всякой жалости. Капитал наживался хозяином всеми способами: за счет недоплаты жалования служащим, всучивания покупателю гнилого товара за хорошую цену, безудержной рекламы. Всё шло в копилку, до самой мелочи. Сам хозяин всегда ходил в грязном, засаленном лапсердаке, в ермолке, ни дать, ни взять – бедный человек, да еще из святых.

Зато его жена была крупной женщиной раза в полтора выше и толще его. Она была богобоязненной и хозяин ее полностью подавлял, поэтому редко кто из нас мог похвастать, что видел её на улице.

Вскоре хозяину стала очевидной моя полная непригодность к профессии коммерсанта. Я снова оказался не у дел и стал канючить у отца, чтобы он отдал меня в слесарную мастерскую, где я обещал клятвенно и безропотно сносить все невзгоды, лишь бы стать слесарем.

В каждом историческом периоде имеется, видимо, своя популярная профессия, отражающая новое в общественном развитии. В средние века модно было быть живописцем, путешественником, архитектором. В 19 веке популярной стала профессия литератора, поэта. В наши дни престижной считается профессия электронщика, космонавта.

В начале 20 века, когда в России получила развитие промышленность, в том числе паровозо- и судостроение, модной стала профессия рабочего-металлиста. Мне очень нравилась даже одежда, которую обычно носили металлисты – брюки из китайки, косоворотка, легкая тужурка.

Металлисты отличались молчаливостью, серьезностью, сосредоточенностью. Завтрак они носили в красном платке с черными каемками. Мне казалось, что уже одно соприкосновение с металлом накладывает на них особый отпечаток мужественности, организованности, мастерства. И действительно, в то время ни одна другая профессия не объединяла в бригады, цеха и заводы такого количества людей, как профессия металлистов. Это была мощная, организованная сила, сыгравшая решающую роль в становлении рабочего, революционного движения в России.

Конечно, тогда я этого не понимал, но одно мне было ясно: быть металлистом – моё призвание. Ведь уже одно слово – МЕТАЛЛ, звучало для меня, как музыка!

Наконец, после очередных переговоров отец повел меня в слесарную мастерскую. Это был подвал, в котором стояли верстак, тиски, наковальня, горн, то есть всё то, что по моим представлениям должно было находиться в слесарной мастерской. Мой хозяин – Меерзон был маленький, круглый человечек. Кроме меня он других рабочих не имел и время от времени все работы выполнял сам. Его специальность, как потом выяснилось, была медник, а не слесарь, причем он был медником высочайшей квалификации. Он мог изготавливать из красной меди котлы, купола и другие изделия, которые выходили из под его молотка без единой шероховатости. Эти изделия отличались большим изяществом и красотой.

Единственным недостатком хозяина было то, что работал он редко. Но зато, если начнет работу, то не бросит пока не закончит полностью. Каждой новой работе предшествовала отправка меня в магазин, откуда я должен был принести сотку водки и бутылку пильзенского пива. Когда водка и часть пива были выпиты, хозяин заводил песню и приступал к работе, которая продолжалась до окончания песни и пива.

Мой новый хозяин был добродушный человек. Заработки давали ему возможность сводить концы с концами и обеспечить начальное образование своим детям, которых у него было четверо. За год, который я у него проработал бесплатно (так полагалось первый год учения), я не слышал от хозяина ни одного грубого слова. Бо́льшую часть времени я проводил в мастерской один. Но когда хозяин работал, то он старался обучить меня профессии, и я ему до сих пор благодарен за это. Работая с ним, а было мне в ту пору 12 лет, я никогда не чувствовал себя ни униженным, ни лишним. Он вел себя так, что мне казалось, будто между нами полное равенство. Это привело к тому, что даже после того, как я понял, что это вовсе не слесарное производство, куда я так стремился, я всё же остался работать и не жалею, так как это дало мне возможность изучить медницкое дело, которым я владею и сейчас.

Обычно по понедельникам к моему хозяину собирались еще один – два таких «капиталиста» и устраивали складчину с похмелья, посылая меня за покупками. Ассортимент был постоянным и никогда не менялся – полторы бутылки водки, полфунта грибов маринованных, одна селедка «залом» за пять копеек, четверть фунта постного масла и хлеба белого три фунта.

В мою обязанность входило поджарить на горне в противне селедку в постном масле и подать к «столу» (на верстак). Для такого торжества в мастерской имелись рюмки. Тут же начиналась выпивка, велись задушевные беседы, продолжавшиеся, как правило, не менее двух часов, после чего гости вместе с хозяином удалялись.

В одно из таких посещений хозяин налил рюмку водки, подозвал меня и с одобрения гостей предложил мне выпить. На моё заявление, что я не пью, что у меня дома ни отец, ни кто другой не пьет, хозяин сказал:

– "Сопляк! Кто тебя спрашивает, пьешь ты или не пьешь? Тебе предлагают, так пей, а не хочешь пить, убирайся отсюда на все четыре стороны. Мне таких не нужно. Какой из тебя выйдет толк, если ты не будешь пить водку?".

Эту точку зрения хозяина разделяли и гости. В результате, не желая лишиться работы, я выпил рюмку водки, предложенную хозяином и, понятное дело, поперхнулся. На это хозяин постарался меня успокоить, сообщив, что если практика выпивки повторится, то я привыкну, и в дальнейшем захлебываться уже не буду. Как ни странно, практика показала, что хозяин был прав.

В этой же мастерской я освоил и курение. Правда, у меня хватило ума понять, что не это главное в жизни. В дальнейшем, когда я ушел из этой мастерской, кончились мои выпивки, но опыт остался. Но ведь опыт за спиной не носить! Знать же человек должен не только хорошее, но и плохое. Важно лишь уметь отличать одно от другого, обладать достаточными разумом и волей, чтобы найти верный путь и избежать плохого.

Через год хозяин стал платить мне 15 рублей в месяц. Это были уже большие деньги. К этому времени я умел делать многие работы и, в частности, выполнять ремонт по циркуляции воды в частных домах. Словом, зарекомендовал себя с положительной стороны. Но душа моя была неспокойна. Я хотел осуществления своей мечты – стать настоящим рабочим – металлистом. И я ушел от хозяина Меерзона, напутствуемый хорошими пожеланиями. Я чувствовал себя уже более или менее солидным, самостоятельным человеком и решил сам найти себе место в слесарной мастерской, не прибегая к помощи отца.

В то время в Запорожье было три-четыре таких мастерских, которые конкурировали между собой при получении заказов или подрядов. Кроме того, каждая мастерская имела и постоянных заказчиков, к которым относились владельцы частных домов. В этих домах систематически возникала потребность в замене замерзшего водопровода, чистке канализации, регулировке бачков, ремонте отопления. Выполнялись также заказы по вскрытию сейфов, изготовлению ключей и т. п. Помимо этого слесарная мастерская брала заказы от строек по изготовлению перил, ворот, установке и укладке балок, монтажа водопровода, канализации, отопления. Поэтому в отличие от обычных слесарей, слесарь частной мастерской был универсалом.

В одну из таких мастерских, принадлежавшую Найшулеру, я после некоторых переговоров и был принят на работу летом 1912 года с оплатой 10 рублей в месяц. Здесь мне уже пригодилось и медницкое ремесло, поскольку никто из работавших в мастерской его не знал. Это вынуждало хозяина относиться ко мне немного лучше, чем к моим сверстникам.

Вообще-то, владельцами этой мастерской были два брата: – Эммануил Липович Найшулер, который, фактически был коммерческим руководителем этого предприятия, и Матвей Липович Найшулер, бывший собственно специалистом слесарного дела. Последний был очень скромным, мало вмешивался в дела мастерской и больше оставался в стороне. Эммануил Липович (мы его между собой звали Монька) не доверял брату и, когда приходилось отлучаться из мастерской, оставлял дежурить и наблюдать за нами свою мать, которую мы всячески выживали из мастерской.

Монька был небольшого роста, близорукий, двигался он всегда одним боком вперед. У него были очки с толстыми стеклами, и он рассматривал предметы и людей с очень близкого расстояния. Человек он по натуре был нахальный, и нажива на рабочих была для него целью и смыслом жизни. Достигал он этого тем, что нанимал за мизерную зарплату рабочих с волчьими паспортами, которых преследовала полиция по политическим мотивам.

Хотя зарплата должна была выдаваться каждую субботу, не было случая, чтобы Монька явился вовремя для ее выплаты. В результате мы обычно просиживали с двух до семи-восьми часов вечера, и часто расходились по домам без денег. Жаловаться на хозяина было некуда и некому, приходилось справляться своими силами. И мы справлялись.

Как – то раз, после очередного бесплодного ожидания в субботу, мы пришли в понедельник в мастерскую недовольные и злые. В то время в Запорожье сооружалось здание банка "Взаимный кредит" на Соборной улице, где хозяин взял подряд на все металлические и сантехнические работы. Время было летнее, горячее. Невыполнение заказа грозило хозяину крупной неустойкой. Вот мы и решили не приступать к работе в понедельник, пока хозяин не выплатит заработок за прошлую неделю.

Однако по опыту мы знали, что, придя в мастерскую, он станет говорить, дескать, всю субботу мотался по заказчикам в попытках раздобыть денег, но достать их не смог и поэтому к нам не явился. Да и сейчас денег у него нет, поэтому просит приступить к работе, а он постарается к вечеру раздобыть денег и оплатить нам за прошлую неделю полностью или частично. Мы знали также, что для убедительности он, как обычно, вынет из кармана и покажет нам почти пустой кошелек, хотя в другом кармане у него лежит бумажник с кредитками, который всегда при нем для расплаты за материалы и т. п.

Мы поступили так. Один должен был стать у двери, чтобы перекрыть выход на центральную улицу. Остальные – подойти к Моньке и потребовать деньги. Когда он вытащит пустой кошелек, я был уполномочен вытащить у него из другого кармана бумажник с кредитками и вынудить с нами расплатиться. Всё так в точности и вышло, с той лишь разницей, что, когда Монька, несмотря ни на что, отказался платить нам деньги, ему всыпали несколько оплеух (это называлось "выбить Моньке очки"), после чего расплата за неделю к общему согласию свершилась.

Почему Монька терпел от нас периодически эту трепку и не жаловался в полицию? Дело было в том, что предать гласности факты содержания на работе лиц с волчьим билетом он не мог, так как это могло привести крупным неприятностям со стороны высших чинов полиции (околоточный надзиратель, естественно, знал об этом, но был подкуплен Монькой).

Не держать этих людей с волчьим билетом на работе Моньке тоже было невыгодно, так как это значило бы лишиться дешевой рабочей силы. Кроме того, люди эти, как правило, были непьющие, имели высокую квалификацию, в деле он мог на них полностью положиться. Политическим тоже деваться было некуда – на заводы их не брали. А нужно было жить, скрываться.

Вот почему личное оскорбление, наносимое нами хозяину, не имело последствий. Если шла прибыль, если копился процент за лишний задержанный день зарплаты, если удавалось избежать неустойки, хозяйчики типа Моньки шли на любые условия, даже, если бы им каждый день приходилось расплачиваться своими боками.

Материальное снабжение мастерской происходило эффективно, хотя и своеобразно. Основные металлы хозяин приобретал на складе старого металла. В магазинах же, где продавался новый металл, он был редким гостем. Он лично, не доверяя ни мастерам, ни кому другому, посещал упомянутые склады и часами отбирал нужный ему металл, который приобретал за полцены. После этого он посылал трех-четырех учеников и они, надрываясь, перетаскивали на своих плечах этот металл в мастерскую через весь город. Часто приобретались краденные материалы – олово, свинец, медь, трубы и т. п. Всё это давало свою долю прибыли хозяину и его это вполне устраивало.

Почему я останавливаюсь на этих, казалось бы, мелочах? Чтобы подчеркнуть, что капиталистическая прибыль создается не только путем эксплуатации рабочей силы, обкрадывания трудящихся, но и путем жесточайшей экономии сырья и материалов. Об этом вспоминаешь, глядя, порой, на поразительную бесхозяйственность, с которой приходиться встречаться в нашем социалистическом строительстве, где слово «наше» является зачастую синонимом слова "ничье".

Положение ученика в частной мастерской было нелегким. Рабочий день в мастерской начинался в 6 часов утра, а заканчивался в 6 вечера. Ученик же обязан был являться к 5 часам утра для того, чтобы развести горн, разжечь печи, подготовить инструмент, поднести уголь для горна.

Уходил с работы ученик на час позднее, т. е. около 7 часов вечера. В это время он должен был убрать инструмент, погасить горн и печи, подмести и запереть мастерскую. Таким образом, рабочий день такого труженика составлял около 14 часов, без учета времени на дорогу до дома, располагавшегося обычно где-то на рабочей окраине. Это было нелегко, тем более, что труженику от роду было 11–12 лет. Но и это бы ничего, если бы не крайне унизительное, бесправное положение, в котором постоянно находился ученик частной мастерской, особенно на первом году обучения.

После прихода на работу в 5 часов утра и исполненияобязанностей по подготовке рабочих мест, ему надлежало идти к хозяину на дом, чтобы наколоть дрова, вынести помои, а затем, когда проснется хозяйка, пойти с ней на базар, где она, торгуясь за каждую копейку, приобретала продукты и хозяйственную утварь для дома. Помню, сколько проклятий пошлешь на ее голову, когда, дрожа от холода всем телом, обмораживая руки зимой и обливаясь потом от летней жары, тащишь тяжеленные корзины со всяческой снедью, живой птицей и другими товарами. А она шествует впереди, не оглядываясь, важная и спесивая, уверенная в полной покорности её одиннадцатилетнего раба. И я не помню ни одного случая, чтобы хозяйка оказала хоть какую-то помощь, выразила сочувствие.

А если у хозяйки были грудные дети, то ученик после прихода с базара, пока она готовит обед, должен был следить за ребенком, пеленать его, стирать пеленки и т. п. И только после обеда он вместе с хозяином возвращался в мастерскую, где прислуживал мастерам, сопровождал хозяина на склад материалов и перетаскивал в мастерскую купленный товар.

В первый год обучения зарплата ученику, как я упоминал, не полагалась. На втором году ученик начинал обучаться кузнечному и слесарному делу, заправке простейшего инструмента и прикреплялся к определенному мастеру. При этом он освобождался от походов на базар и от домашних работ у хозяина. Всего обучение в мастерской продолжалось четыре года, после чего ученику делалась «проба» и присваивалась специальность слесаря.

Если проба сдавалась хорошо, и хозяин был щедрым, то ученику покупались костюм, ботинки и картуз, а также выдавались наградные в размере 50–70 рублей. После этого закончивший учение в мастерской мог остаться в ней работать дальше, а мог уходить на все четыре стороны. Теперь уже никто над ним не был властен.

Но до этого момента жизнь учеников у хозяев была цепью сплошных издевательств и унижений. На каждом шаге тебе давали понять, что ты низшее существо. Сколько дней приходилось по-настоящему голодать. Иногда становилось невмоготу, хотелось все бросить, обратиться за помощью к живущим в городе родным. Но это означало бы потерю рабочего места, а на другом месте было бы не лучше. И мы терпели, старались освоить профессию и, хоть как-нибудь, помочь семье. Но ненависть к хозяевам-эксплуататорам накапливалась в наших сердцах. В лице своих рабов они готовили мстителей. И если случалась возможность отплатить хозяину, мы платили щедрой рукой, и не один из них надолго запомнил эту плату.

Надо сказать, что жизнь учеников в мастерской Найшулера (а нас было 4 человека) была тяжела не только из-за гнета хозяина. Некоторые мастера, озлобленные условиями существования, часто стремились сорвать свое настроение на беззащитных подростках, наказывая за любую провинность. Дело доходило до диких выходок.

Особенно этим отличался кузнец Гельфонд. Это был угрюмый человек высокого роста с большим родимым пятном на правой щеке. Он всегда держался в стороне от других рабочих и был очень злым. Правда, он был высококвалифицированным кузнецом, и хозяин за него держался. До прихода к нам он работал мастером кузнечного цеха на одном из заводов, но по какой-то причине был изгнан оттуда самими рабочими.

Как-то произошел такой случай. Гельфонд закатывал шины для больших ворот на квадрате 50 м/м. Дело это очень не простое и тяжело давалось ему и его молотобойцу.

Нужно сказать, что специалистов молотобойцев у нас не было и эту работу выполняли обычно ученики и подручные (это входило в цикл обучения). Подручным Гельфонда на этот раз был ученик Соломон – тщедушный паренек лет четырнадцати, который всегда держал голову набок. И вот в процессе обкатки шины Соломон промахнулся и вместо гладилки попал по ручке. Это произошло потому, что металл уже поостыл, да и Соломон выбился из сил. Но кузнец Гельфонд, взбешенный неудачей, не разбирая причин, с размаху ударил ручником Соломона, который тут же рухнул в бессознательном состоянии и был отправлен в больницу. Так как Гельфонд остался без подручного, к нему в качестве молотобойца приставили меня, ведь заказ нужно было выполнить в срок. Вскоре я на себе убедился, что кузнец Гельфонд не лишен чувства юмора, только юмор этот был своеобразным.

Здесь нужно заметить, что в обязанность молотобойца входил разогрев металла в горне, который раздувался мехами. Для того, чтобы побыстрей и получше разогреть металл, подручный молотобоец внимательно следил за пламенем, одной рукой поправляя огонь с помощью жигала и кочерги, а другой – приводя в действие меха. Таким образом, если в промежутках, когда грелся металл, кузнец еще мог перевести дух, то молотобоец этой возможности не имел.

Однажды, когда я стоял у горна, Гельфонд велел мне сходить наверх и принести какой-то инструмент. Я отправился выполнять приказание и когда вернулся обратно в подвал, где была расположена кузница, услышал злобную ругань Гельфонда в мой адрес по поводу того, что огонь в горне почти не горит, железо плохо греется, и что со мной ничего не заработаешь. Гельфонд орал на меня, чтобы я немедленно взял жигало и расшуровал огонь, чтобы ускорить разогрев металла. Ошарашенный и напуганный криком, я схватился за ручку жигала и, в это же время, услышал за спиной его хохот, а у меня с ладони шкуркой слезла вся кожа. Оказывается Гельфонд, таким образом, решил надо мной подшутить. Он послал меня за ненужным ему инструментом, а сам накалил ручку жигала до темно-красного цвета, чего я сгоряча не заметил. После этого случая я ушел от Гельфонда. Но если бы и остался, то держать молот уже не мог. Рука была обожжена, и требовалось лечение, причем за свой счет. Охраны труда и соцстраха тогда не было. Но эта «шутка» Гельфонду тоже не прошла даром. Через несколько дней с помощью взрослых рабочих, он был выдворен из мастерской и я с ним больше никогда не встречался. Нужно сказать, что понятие пролетарской солидарности в то время не было пустым звуком. Она проявлялась всегда абсолютно бескорыстно и без лишней трескотни.

Состав рабочих в мастерской Найшулера беспрерывно менялся. Большинство из них задерживались обычно на неделю-две, после чего вынуждены были уезжать из города из-за преследований по политическим мотивам или по другим причинам. Часто по субботам в ожидании зарплаты в мастерской возникали горячие споры по актуальным вопросам, продолжавшиеся по 3–4 часа. Среди спорщиков были представители многих политических течений. В нашей мастерской работал большевик, анархист, левый эсер. Кого не было, так это меньшевиков.

Больше других мне запомнился Гриша Поляков или, как мы его звали между собой, Гришка Петербургский. Это был человек среднего роста с круглым лицом, вздернутым носом и широко раскрытыми глазами. Гришка считался высококвалифицированным слесарем, способным, как говорили, подковать блоху. До сих пор в моей памяти остался загнутый кверху большой палец Гришкиной руки, что характерно для слесарей, много работающих напильником.

Человек он был с добрым характером, но не терпящий никакой несправедливости. Нас – учеников он учил не только секретам специальности, но и умению жить, ценить чувство товарищества, ненавидеть врагов рабочего класса – хозяев – эксплуататоров.

В нашей мастерской, где можно было работать без прописки, Гришка скрывался от полиции, получая зарплату на 30–40 % ниже той, какую получали такие же рабочие на заводах. Впоследствии Гришу Полякова я встретил во время гражданской войны в рядах Красной Армии, где он занимал командные должности.

Другим рабочим, оказавшим на меня большое влияние, был Яшка Мыш. Он работал на одном из Днепропетровских заводов, где занимался изготовлением и монтажем металлоконструкций. Во время восстания в 1905 году Яшка был ранен в ногу, скрывался от полиции и, в результате, попал в нашу мастерскую. Яшка Мыш был членом партии левых эсеров и выполнял функции боевика. Он был мускулистый, обладал очень большой физической силой и мог поднять неимоверный вес. Непримиримый ко всякой неправде, Яшка не спускал хозяину ни малейшего замечания и был скор на расправу при задержке зарплаты.

Но не было человека добрее Яшки в отношении к товарищам по работе и, особенно, к нам мальчикам – ученикам. Именно благодаря вмешательству Яшки и Гриши Полякова был изгнан из мастерской кузнец Гельфонд за его издевательства над нами. Всего одно лето проработал у нас Яшка Мыш, а затем был вынужден уехать из города, опасаясь ареста. Но я его помню всю жизнь. Таково свойство человеческой памяти – добро запоминается навсегда.

На третьем году обучения, я уже довольно сносно работал по ковке, сантехнике и механическим работам, но хозяин продолжал платить мне 15 рублей в месяц. Гриша Поляков и Яшка Мыш не раз советовали мне потребовать у хозяина надбавку до 20 рублей в месяц. Они относились ко мне, как к равноправному товарищу, доверяли и поддерживали, за что я им был очень благодарен. К тому времени хозяин взял несколько заказов, невыполнение которых грозило ему крупной неустойкой, так что, по мнению моих друзей, момент был самый подходящий.

Но, когда я потребовал надбавки, угрожая не выйти на работу, хозяин тут же выдал мне расчет. На моё место он принял за зарплату 10 рублей в месяц другого ученика – сына хозяина бакалейной лавочки, который торговал продуктами на базаре среди приезжих крестьян, не пренебрегая продажей водки и других товаров, не относящихся к его официальному ассортименту.

Имя сына бакалейщика было Илья, и он учился в ремесленном училище по слесарному делу. В момент, когда я объявил «забастовку», он пытался где-нибудь подработать для собственных нужд. Несколько раз он побывал у хозяина, предложил свои услуги за небольшую плату, так как его семья не нуждалась. Кроме того, он понимал, что после того, как устроится, сможет потребовать больше.

В результате я остался без работы и приуныл, так как поступить куда-либо было очень трудно. Но, главное, я потерял место, где должен был закончить учение. Мои жизненные планы рушились. Но хозяин и Илья просчитались. Поляков и Мыш категорически отказались принять к себе в качестве подручного Илью, а сам Илья не мог самостоятельно выполнить ни одной серьезной работы. Каждый день Поляков и Мыш требовали от хозяина вернуть меня, угрожая в противном случае бросить работу и увести с собой остальных рабочих. Конфликт продолжался несколько дней.

Во время вынужденной безработицы я по утрам отправлялся на веялочную фабрику, где работал отец, за дровяными отходами. В один из таких дней я тащил с фабрики тяжелый мешок и вдруг встретил Илью, который шел на работу, неся полную сумку разной снеди – жаренных голубей, мяса, белого хлеба, фруктов.

По началу мы прошли мимо. Но потом, удалившись на безопасное расстояние, Илья обернулся и, скривив рожу, крикнул: – "Ну, что, кто из нас работает? Долго ты еще поищешь себе место!".

Очень обидно мне стало из-за такой несправедливости. Мало того, что этот парень купается в роскоши, мало того, что из-за него моя семья лишилась солидного по тому времени подспорья. Так этот купчик еще издевается!.

Ни слова я ему не ответил. Снял мешок с плеч и прислонил его к стене мельницы Нибура, что стояла возле базара. Затем предложил Илье снять тулуп и защищаться.

Он начал отступать, уклоняясь от драки, которая уже была неизбежной, но я преградил ему путь к отступлению и набросился на него. Не давая опомниться, я наносил удары, куда попало, приговаривая: – "Вот тебе работа, вот тебе место!". И хотя он был выше меня на пол головы и старше, обида и ярость утроили мои силы и через несколько минут из носа и рта у Ильи пошла кровь и он стал умолять оставить его в покое, пообещав больше никогда не появляться в мастерской. В результате объявленный хозяином локаут был сорван и на следующий день я снова приступил к работе в мастерской с зарплатой 20 рублей в месяц. Наступал 1914 год – год начала первой мировой империалистической войны.

Глава 2. В годы 1-ой мировой и гражданской войн

1-ая мировая

Начало войны мы сразу же ощутили по военному заказу, который получил наш хозяин. Он выполнялся наряду с обычной нашей работой по ремонту водопровода, канализации, отопления, машин, оружия и т. п. Но по мере затягивания военных действий настроения в народе становились все более и более тяжелыми. С фронтов начали прибывать раненые. От них мы узнавали о поражениях, предательстве высшего командования. Началась нехватка продуктов, одежды. Появились калеки, сироты, их становилось все больше, а войне не было видно конца.

В 1915 году я закончил учение в мастерской. В это время хозяин начал уделять все большее внимание спекуляции золотом, другими товарами. Говорили, что он занимается операциями с фальшивыми деньгами. В мастерской начали сновать темные личности. Видимо, это сторона дела приносила ему больше дохода, так как мастерской он уделял все меньше внимания, и мы теперь целыми днями работали бесконтрольно. Мастерская была теперь нужна хозяину для прикрытия своих темных делишек.

Все это отражало общее загнивание государственного организма России, который разваливался на глазах. Его поражали коррупция и некомпетентность. Жандармерия и полиция, которые до войны свирепствовали, чувствуя свою силу, теперь, по мере затягивания войны, становились все более неуверенными, испытывая страх перед грядущей расплатой. Все заводы были забиты военными заказами, и на этой почве развилась сложная система взяток и комбинаций. Представители военного ведомства, в обязанности которых входило следить за добросовестным и качественным выполнением военных заказов, получали от заводчиков солидные взятки и за это пропускали брак, закрывали фиктивные объемы работ и т. п. Результатом этого были недостаток оружия на фронтах, его низкое качество, что наряду со скрытым и прямым предательством высших царских чинов приводило к поражениям на фронтах, гибели сотен тысяч людей.

Вместе с тем, сами заводчики и капиталисты, наживаясь на войне, всячески уклонялись от призыва в армию. Путем подкупа должностных лиц и других комбинаций они добивались освобождения или отсрочки от призыва для себя и своих родственников. С одним из таких случаев мне лично пришлось столкнуться в 1916 году.

В то время я работал уже на механическом заводе Г. Ясина, что на реке Московка в городе Запорожье. Завод был занят изготовлением снарядных ящиков и двуколок. Работал я в бригаде Зигы. Это был энергичный, жилистый человек лет тридцати пяти, невысокого роста, очень резкий, но справедливый. Задачей нашей бригады была клепка крышек упомянутых ящиков.

И вот в один из летных дней в нашем цехе появился новый рабочий. Одет он был в свежевыглаженную пикейную рубашку с отложным воротничком и в прекрасные модные светлые брюки. Вел себя он довольно странно. Приходил в 9–10 часов утра, прогуливался по цеху около часа и уходил в контору хозяина, после чего в цех уже не возвращался.

Этот тип заинтриговал Зигу, который был любознателен и никогда не мог успокоится, пока не узнает в чем заключается дело. Зига приказал мне немедленно выяснить, что это за тип и что ему здесь нужно. Через пару дней мне удалось узнать от приятелей, что личность эта – владелец гостиницы и ресторана, что ему 32 года и по договоренности с хозяином за определенную мзду он зачислен в наш цех рабочим, чтобы скрываться от призыва на военную службу.

Как только Зига узнал об этом, он приступил к операции по вышибанию этого типа с завода. Рядом с нами находился кузнечный цех, с которым нас соединял дверной проем. Зига достал старый мешок, намочил его водой и поручил мне хорошенько вывалять его в саже дымохода кузнецы. Когда я это выполнил и вручил мешок Зиге, тот окликнул владельца гостиницы и сказал, что его зовет хозяин. Ничего не подозревая, тот пошел к выходу в своем белоснежном наряде, но когда проходил мимо нас, Зига накинул ему сзади на плечи и на голову мокрый мешок, пропитанный сажей. Пострадавший обернулся и, увидев меня, хотел сорвать злобу, но рабочие цеха сгрудившись вокруг дали понять, что он пока еще легко отделался. Больше этого «рабочего» мы в цехе не видели.

По мере продолжения войны рабочие все чаще подавали свой голос, вмешиваясь в решения правительства и хозяев. Как-то хозяин отказался выплатить нам зарплату за партию выполненных работ. Мы начали протестовать и нас уволили с завода. Тогда мы подали в мировой суд, но суд решил дело в пользу хозяев и я оказался на улице без работы. Пришлось искать новое место.

Был в Запорожье Приднепровский чугунолитейный завод Люхимсона, который помещался на Московской улице рядом с городской баней Теверовского. Этому заводу требовался рабочий, который совмещал бы специальности обычного слесаря, модельщика по металлу и машиниста по уходу за оборудованием во время отливки. Вот здесь-то пригодилась моя выучка в частной мастерской, и я был принят на работу. В ту пору завод Люхимсона изготавливал буксы, буфера и тормозные колодки для железнодорожных вагонов, а также смывные бачки «Эврика» для уборных. Всего на заводе было человек тридцать литейщиков, три-четыре шишельника и один слесарь – механик "во всех видах". Вот эту последнюю должность я и занял.

В то время мне уже исполнилось шестнадцать лет. В мою обязанность входило следить за тем, чтобы все модели были в полном порядке, так как в противном случае это грозило простоем литейщиков. А это вело не только к срыву выпуска продукции, но лишению зарплаты. Ведь в то время за простой хозяин не платил, профсоюзов не было и жаловаться было некому. Все литейщики были обременены семьями, и я прекрасно понимал, какая на мне лежит ответственность за то, чтобы к утру следующего дня все модели находились в полной готовности. Поэтому после окончания рабочего дня я оставался в цехе до 9–10 часов вечера, чтобы привести все модели в полный порядок. С шести утра и до 4–5 часов дня я был занят уходом за воздуходувкой и двигателем, так как выход их из строя грозил «козлом» в вагранке, то есть опять-таки срывом всех работ. Наконец, в мою обязанность входило обеспечивать бесперебойную работу барабанов по размолу земли и песка, необходимых для формовки.

До 1918 года я проработал на этом заводе, и ни одного простоя по моей вине не возникло. Литейщики, обычно солидные, семейные люди, очень ценили такую работу и относились ко мне с уважением. Несмотря на большую разницу в возрасте меня приглашали в гости, делились радостями и переживаниями, посвящая во все дела заводского коллектива.

Надо сказать, что среди литейщиков почти не встречались евреи. Так в Запорожье я знал лишь одного еврея – литейщика Мееровича, работавшего на заводе Коппа, но и тот обрусел и забыл родной язык. На нашем же заводе я был единственным евреем и должен заметить, что за все время работы на этом заводе, как, впрочем, и на других заводах и в мастерских, мне никто, никогда, ни единым словом не напомнил о моей нации, не оскорбил моих национальных чувств, хотя мне было всего 16 лет.

Мы – рабочие вместе выступали против хозяина – эксплуататора, который, кстати, был евреем, вместе боролись за свои права, а в 1917 году после Октябрьской революции рабочие избрали меня секретарем завкома металлистов завода.

В течение всей своей жизни я не раз убеждался, что антисемитизм чужд народу, трудящимся. Он порождается верхами и всегда преследует главную цель – отвлечь внимание народных масс от истинных причин их бедственного положения, обусловленных политикой правящих кругов страны. Поэтому, где бы и под какими предлогами антисемитизм не насаждался, он всегда наносил колоссальный вред народу и государству.

Нарастание революционного движения ощущалось и на заводе Люхимсона, где я продолжал работать. Мы предъявили хозяину требования о повышении зарплаты, о предоставлении для цехов лучших помещений, о сокращении рабочего дня и т. п. Часть из них хозяин вынужден был удовлетворить, другие удовлетворить отказался. Начались трения. Тогда хозяин закрыл завод и дал всем нам расчет. От расчета мы отказались и продолжали являться на завод каждый день, где отсиживали у ворот до обеда, после чего возвращались домой. Наконец, хозяин не выдержал, и мы снова приступили к работе.

В то время в Москве и Петрограде свирепствовал голод, а на Украине из-за отсутствия тканей не во что было одеваться. Вместо нормальной одежды люди начали шить платья из мешков. Возникла идея об организации натурального обмена между рабочими украинских заводов и текстильщиками Москвы.

Каждый рабочий внес определенную сумму денег и на них был закуплен вагон муки. Были составлены списки, в которых указывалось, кто и сколько внес денег. Списки хранились в завкоме. Было обещано, что взамен муки московские рабочие пришлют манафактуру. Сопровождать муку в Москву и манафактуру обратно на завод мы послали двух уполномоченных рабочих – литейщиков. Узнав, что в зависимости от количества муки будет выдаваться соответствующее количество манафактуры, наш хозяин внес сумму эквивалентную взносу 10–15 человек.

Долго мы ничего не слышали о наших посланцах. Время было смутное, транспорт работал плохо, и мы решили, что манафактуры нам уже не видать. За это время хозяин снова закрыл завод и, не заплатив зарплаты, выставил нас за ворота, а сам удрал из города. Рабочие попали в тяжелое положение, перебивались, кто как мог. И вот в эти дни, вдруг, пронесся слух, что наши посланцы не только вернулись, но и привезли с собой много манафактуры. Они отсутствовали около 4 месяцев, но оказалось, что в Москве их приняли очень хорошо и щедро наделили манафактурой украинских рабочих.

Распределение манафактуры мы решили производить на территории завода. Для этого была избрана комиссия из 5 человек, в их числе и я. Мы приступили к выдаче манафактуры рабочим согласно спискам, плюс разделенный пай, принадлежавший хозяину. Это соответствовало решению завкома об экспроприации пая хозяина в отместку за то, что он лишил нас работы. Решение было одобрено всеми рабочими, но какими-то путями о нем узнал и хозяин.

Во время распределения манафактуры на завод явился его отец, который фактически был не у дел. Он потребовал пай, в чем ему было отказано. Старик был строптивый, горячий. Он набросился с палкой, которую всегда носил с собой, на председателя комиссии, но с помощью рабочих был выдворен с завода, а мы спокойно раздали всю манафактуру в тот же день.

Получение манафактуры подняло настроение рабочих завода, но не надолго. Работы не было. Вскоре мне удалось найти работу в литейном цеху в районе Южного вокзала, но и там долго проработать не пришлось.

Накануне революции

Город Запорожье (бывший Александровск) до революции насчитывал около 35 тысяч жителей. По тому времени это был достаточно развитый, хотя и небольшой, промышленный и торговый центр, раскинувшийся на левом берегу Днепра, неподалеку от знаменитых днепровских порогов. Отсюда и название города. Издавна на этих порогах селились запорожские казаки, бежавшие от деспотизма царей. Это они запечатлены на известной картине Репина, пишущими письмо турецкому султану.

В те времена город Запорожье утопал в зелени и был окружен сельскохозяйственными районами, на полях которых выращивались обильные урожаи замечательной украинской пшеницы (по 250 пудов отборного зерна с десятины) и овощей, напоенных щедрым украинским солнцем. Было широко развито животноводство и птицеводство, а садоводство (особенно в районах, расположенных по берегам Днепра) славилось далеко за пределами Екатеринославской губернии. Чумаки из таких районов, как Каменка и Знаменка, набив гарбу фруктами, добирались на лошадях или волах аж до Курской и Орловской губерний и лишь для того, чтобы продать яблоки и груши на полкопейки дороже. А вся-то гарба вмещала товара на 3–5 рублей, да и поездка длилась 1,5–2 месяца. Так что, случалось, приезжал чумак обратно не только без выручки, но и без волов.

Такое обилие сельскохозяйственной продукции привело к тому, что в Александровске был построен речной порт, из которого прославленная украинская пшеница и другие продукты экспортировались за границу.

Промышленность Запорожья была представлена восемнадцатью заводами, изготавливающими в основном сельскохозяйственные машины, начиная от бороны и веялки и кончая двухпароконными молотилками. Были также и другие мелкие предприятия, а также вагоноремонтный завод на Южном вокзале и Екатерининский паровозостроительный завод. В 1916 году начал, кроме того, строиться авиамоторный завод «Дека». Следует заметить, что впоследствии первый в нашей стране комбайн был построен на запорожском заводе «Коммунар» по инициативе его директора в то время – Ветчинкина.

Таким образом, уже до революции город Запорожье сформировался как довольно крупный аграрно-промышленный центр, в котором существовало ядро рабочего класса с явно выраженными революционными настроениями. Этому способствовало и то, что в каких-то семидесяти километрах от Запорожья располагался Днепропетровск (бывший Екатеринослав) с его знаменитыми старинными металлургическими заводами, на которых работало до 15 тысяч рабочих, где выковывались революционные кадры.

Следует заметить, что обстановка в Днепропетровске в то время была уже так накалена, что полиция и жандармерия редко рисковала вмешиваться в конфликты между рабочими и предпринимателями и суд над провокаторами и изменниками рабочего дела вершился незамедлительно (на некоторых случаях постараюсь остановиться ниже). Поэтому о предстоящем революционном перевороте и назревающих революционных событиях определенные круги в Запорожье знали заблаговременно и были к ним готовы.

Основные революционные кадры черпались с завода «Дека» и Екатерининских мастерских. С первых дней февральской революции не было ни одного дня, чтобы где-нибудь не проходили митинги, ожесточенные дискуссии между эсерами, большевиками, меньшевиками, анархистами. Они затягивались до глубокой ночи и заканчивались, порой тем, что иного оратора, так и не найдя убедительных аргументов, просто стаскивали с трибуны и выволакивали из зала, что, однако не мешало ему упрямо лезть обратно на трибуну, чтобы закончить свою мысль.

Обычно эти митинги и собрания проходили в помещениях Земской управы и Народного дома, а вообще-то использовались любые мало-мальски пригодные помещения, в том числе и заводские цеха. И не было ни одного вечера, чтобы я не был на этих собраниях.

Время было горячее, революционное. Выступления меньшевиков, эсеров, анархистов носили глубокомысленный характер, были насыщены непонятными большинству аудитории словами. Ведь многие из них были юристами, имели высшее образование. Зато выступления большевиков, как правило, были доступными, выражали чаяния простого народа и воспринимались рабочей аудиторией с большим интересом, пониманием и сочувствием. Стоило после штатного оратора – меньшевика выступить большевику, как меньшевика под свист и улюлюканье провожали из зала, а особо ретивым, бывало, и под бока поддадут. Поэтому меньшевики обычно очень не любили выступать на заводах, а узнав, что после них должен выступать большевик, часто отказывались от выступления.

Подавляющее большинство рабочих и крестьян в то время было безграмотно, не умели толком читать и писать, у многих за плечами было всего 2 класса народной школы и, как тогда говорили, "все коридоры всех гимназий". Поэтому теоретические тонкости меньшевиков и анархистов простому народу были малопонятны, а вот когда выступал большевик, его речь выслушивалась всегда с большим вниманием. Это объяснялось тем, что от большевиков выступал, как правило, рабочий, которого хорошо знали. Он говорил простым и понятным нам языком и всё, о чем он говорил и заботился, было нашим кровным.

Кроме того, большевики никогда не обещали золотых гор, говорили правдиво и предупреждали о предстоящей тяжелой борьбе и лишениях. И это тоже было понятно: – за счастье народа надо бороться.

Характерно, что всем выступающим на митингах и собраниях приходилось строить свою речь экспромтом. Ни у кого не было заранее подготовленного теста доклада, в лучшем случае – клочок бумажки с наскоро набросанными тезисами. Но как же слушали такого выступающего, с каким вниманием и интересом!

И вот сейчас, когда я пишу эти строки, приходят на ум выступления современных ораторов на разного рода собраниях или по телевидению. Читает такой оратор доклад по кем-то написанному тексту, запинается и чувствуется, что ему самому тошно, потому что и он и его слушатели все это и так знают, но поскольку он такое задание получил, то исполняет его до конца. А слушатели, коль скоро их обязали, высиживают, с трудом удерживаясь от того, чтобы не уснуть.

И так, впустую, люди тратят массу времени вместо того, чтобы использовать его для дела. Как это отличается от той революционной обстановки, о которой я вспоминаю!

На гражданской войне

В 1917 году в стране свершилась Октябрьская социалистическая революция и была установлена Советская власть. Этим событиям посвящено огромное количество исследований и публикаций, поэтому нет никакого смысла здесь на них останавливаться. Я коснусь лишь тех событий, участником которых мне пришлось быть самому.

В наступившем 1918 году положение Советской власти становилось критическим. В стране царила разруха, предприятия не работали или работали нестабильно. Во многих регионах начался голод. В довершение всех бед на молодую Советскую республику обрушились войска немецких, французских, английских, американских, японских интервентов. Кроме того, под руководством генералов Деникина и Колчака, барона Врангеля и белополяков было развернуто широкое наступление на всех фронтах с целью окончательного подавления власти рабочих и крестьян. Интервенты и белогвардейские войска были хорошо экипированы и вооружены новейшим по тем временам оружием. Противостояли же им разрозненные революционные части рабочих, солдат и крестьян, не располагавшие ни необходимой амуницией, ни оружием. И, несмотря на это, Советская власть устояла.

Для отпора контрреволюционным силам начали создаваться регулярные части Красной Армии. Были организованы краткосрочные курсы красных командиров. В Красную Армию начали привлекаться военные специалисты, служившие в царской армии и выразившие добровольное согласие защищать народную власть. Начали создаваться добровольческие отряды Красной Армии, в которые отбирались члены партии большевиков, рабочие и крестьяне, желавшие встать на защиту власти Советов.

В это время я узнал, что в Шенвизе разместился штаб седьмой стрелковой дивизии четырнадцатой армии Южного фронта, а в здании немецкой школы – отдельный инженерный батальон этой дивизии. В обед, не снимая спецовки, я явился к командиру этого батальона и заявил о своем желании добровольно вступить в Красную Армию. Командир окинул меня взглядом и спросил, сколько мне лет. Узнав, что мне нет еще семнадцати, он в зачислении в батальон отказал. Тогда я обратился к комиссару батальона, но, учтя недавний неудачный опыт, на тот же вопрос сообщил, что мне уже восемнадцать лет и что со мной пришли еще товарищи, желающие записаться в Красную Армию. Меня тут же записали, и я стал бойцом отдельного инженерного батальона 7-ой стрелковой дивизии Красной Армии.

Теперь мне надо было поставить в известность о принятом решении моих родителей. Новость эта была воспринята неоднозначно. Мачеха отнеслась к ней отрицательно, ведь как-никак я оказывал солидную материальную помощь семье. Зато отец, придя вечером домой после работы, мое решение одобрил.

Я уже упоминал, что отец никогда не учился, но еврейский язык он знал, умел писать и читать. Русский он выучил сам и впоследствии довольно бегло разговаривал, читал и даже писал по – русски (этим, кстати, объясняется то, что ни я, ни мои братья, кроме одного, не только не владели еврейским письмом, но и разговорным языком владели плохо, так как постоянно вращались в русской среде).

Отец от природы был умный и благородный человек и везде, где работал и жил, пользовался большим уважением. У нас с ним понимание устанавливалось всегда с полуслова. Вот и на этот раз он сразу понял, чем продиктовано мое решение, какую власть я иду защищать, и одобрил его безоговорочно. В Красной Армии я прослужил с конца 1918 до 1921 года, участвуя в боях с войсками генерала Деникина, белополяков, барона Врангеля.

При вступлении в Красную Армию ни я, ни мои товарищи с завода никакого опыта владения оружием не имели. Поэтому первым делом нас начали обучать, как пользоваться винтовкой и пулеметом. Нужно сказать, что в то время Красная Армия испытывала острый недостаток в вооружениях. В частности, на весь батальон приходилось всего четыре пулемета. Винтовки наши отличались тем, что после интенсивной стрельбы в течение 3–4 минут конец ствола лопался, и у нас оставались одни патроны. Положение с оружием было настолько острым, что тульский оружейный завод, выпускавший винтовки в 1920 году, не успевал покрывать их лаком. Поэтому эти винтовки были светлыми в отличие от винтовок царского времени, которые были покрыты темной краской.

Пулеметы во время гражданской войны изготавливались на заводах тоже на скорую руку. Часть специалистов удрала к белым и заграницу, районы, где выплавлялся хороший металл, были оккупированы. Поэтому наше стрелковое оружие высоким качеством не отличалось. Зато бронепоезда и бронекатера, которые наши рабочие и специалисты создавали, проявляя сметку и изобретательность, были на славу, и оказывали нам, порой, великую помощь.

Летом 1919 года наш батальон, в котором состояло около 75 человек, получил приказ отступить из Запорожья. Как формирующуюся часть нас погрузили в вагоны и перебросили в район станции Чапилино, где нам поручили восстановить взорванный деникинцами мост и переправить около 20 составов с вооружением и другим имуществом. Несмотря на то, что переправа производилась под артиллерийским огнем белых, а все бойцы были новичками – слесарями, столярами, литейщиками и т. п., мы все же с поставленной задачей справились и были направлены в Днепропетровск для продолжения формирования.

Нас разместили в бывшей гостинице на углу улицы Широкой, однако через некоторое время был снова получен приказ об отходе, и мы с боями отступали далее до Кременчуга, где расположились в казармах на окраине города.

Обычно, получалось так, что наш батальон отступал последним. Это было связано с тем, что на нас возлагались обязанности по подрыву мостов, различных коммуникаций и т. п. Так вышло и при отступлении от Кременчуга в направлении Бахмут-Конотоп.

Для подрыва моста наш батальон оставил группу в 10 человек, в которую вошел и я. Взорвав мост, наша группа пошла на соединение с батальоном, но на полдороге попала в засаду, устроенную бандой «зеленых». В 1918–21 г.г. на Украине таких банд с разными названиями расплодилось множество. Некоторые из них были малочисленными, другие представляли собой целые армии. Именовали они себя идейными анархистами, борцами за «самостийную» Украину, на деле же были обыкновенными грабителями и мародерами. В основном они занимались разбоем и грабежами населения, но при случае нападали на разрозненные и разбитые воинские части с целью захвата оружия. Предводители этих банд, такие как Петлюра, Скоропадский, заявляя на словах о борьбе за самостийную Украину, на деле способствовали разворовыванию богатств страны немецкими оккупантами. Украинское зерно вывозилось поездами, а чтобы его было побольше, крыши вагонов срывались и зерно загружалось "насыпью".

Бандиты эти люто ненавидели коммунистов и евреев, и если кто-нибудь попадал к ним в руки, то на спинах вырезали звезды, из кожи нарезали ремни, а потом убивали без пощады. Вот на такую банду и нарвалась наша группа. Правда, это была не вся банда, а лишь ее часть, остальные бандиты находились где-то поблизости. Начались допросы. Мне предложили стать в сторонку, а остальным предложили примкнуть к бандитам. Начались торги. Мои товарищи доказывали, что мы с одного завода и что я их товарищ, но бандиты настаивали, что я «жид» и поэтому буду уничтожен.

Не знаю, как долго продолжался бы этот спор и чем бы он закончился, но, вдруг, послышалась артиллерийская канонада, и стало ясно, что на подходе регулярные части Красной Армии. Это вынудило бандитов в панике отступить, и мы смогли продолжить путь на соединение со своей частью, которую настигли уже в городе Конотопе.

Первое боевое крещение я, и мои товарищи с завода, получили в районе города Бахмач. В один из июльских вечеров мы находились в теплушках на станции. Стемнело, и для освещения теплушек мы жгли телефонный кабель, предварительно натянув его от одной стенки вагона до другой. Накануне мы получили вагон взрывчатки (пироксилина) для проведения подрывных работ, а для личной обороны нам всем раздали в тот день винтовки и по 15–20 патронов. Настроение у нас было не очень веселым. Мы оставляли хлебные края и уходили все дальше от родных мест. Часов в 9 вечера к нам подошел какой-то крестьянин и, сказав, что он из ближайшего села, спросил: – "Вы чего здесь дожидаетесь? Ведь в деревне Вировка, что в 3 километрах от Бахмача, расположился отряд белоказаков примерно в 300 человек, вооруженный до зубов".

Командиром нашего батальона в то время был бывший полковник царской армии, латыш – большевик товарищ Мендэ. Кроме того, незадолго до этих событий к нам прислали двух молодых питерских рабочих, окончивших командные курсы. Товарищ Мендэ приказал этим командирам отправиться в разведку и на месте изучить ситуацию. Часа через полтора наши разведчики вернулись и доложили, что крестьянин сказал правду. Действительно, в деревне Вировка расположился отряд казаков сабель в триста. В нашем же батальоне было 75 плохо вооруженных, необстрелянных бойцов. Мы, как всегда были в аръегарде, помощи ждать было неоткуда.

Командир батальона приказал срочно принять меры к спасению нашего инженерного имущества, вагонов и взрывчатки. Но легко сказать "принять меры", ведь паровоза у нас не было и, вообще, на станции в тот вечер не было ни одного состава. Однако, обследовав депо, мы обнаружили в нем четырехцилиндровый паровоз. Срочно приступили к разжиганию топки шпалами. К трем часам ночи мы подняли пары и прицепили паровоз к составу.

Тихо, без сигналов тронулся наш состав в направлении Голино. Вели его машинист и кочегары, ведь наша часть, состояла из рабочих различных профессий. Однако далеко уехать нам не удалось: через семь-восемь километров мы уперлись в впереди стоящий состав.

Когда же мы обследовали дальнейший путь, то выяснили, что там стоят еще восемь составов, причем один из них – штабной. Далее путь был взорван. Людей в составах не было, видно все ушли вперед в направлении станции Дочь, перед которой был большой железнодорожный мост. Командир послал связного на станцию Дочь с тем, чтобы он связался с ближайшей воинской частью и выяснил обстановку. К этому времени уже рассвело и, когда взошло солнце, мы увидели, в трех километрах от нас казаков, показавшихся на опушке леса. Командир приказал занять оборону, и мы залегли в кювете вдоль железнодорожного полотна. Следуя указаниям командира Мендэ, мы встречали каждое появление казаков дружными залпами. И, несмотря на то, что нас было всего 75 бойцов против 300 казаков, мы стойко отбивали все атаки в течение четырех часов. После этого к нам прорвался бронепоезд "Первый бронебашенный". Он обстрелял казаков из орудий и пулеметов, снабдил нас патронами и восстановил с нашей помощью взорванный путь. В результате мы отправили все стоящие впереди нас составы, и ушли вслед за ними. Проехав мост перед станцией Дочь, мы взорвали его, отрезав белым путь для преследования.

Не прояви наш командир должной твердости и мужества или появись в наших рядах паника, никому из нас из этого боя живыми уйти бы не удалось. Для казаков мы, беспорядочно рассыпавшиеся в степи, не представляли никакой силы и нас всех уничтожили бы в первой кавалерийской атаке за каких-нибудь двадцать минут. Но, благодаря сплоченности и дисциплине наш небольшой батальон оказался для них непреодолимой преградой и мы не только вышли из боя, не потеряв ни одного человека, но и нанесли урон живой силе противника. Свой штаб мы нагнали в 70 километров от этого места.

Осень 1919 года была, пожалуй, самым трудным временем для молодой Советской республики. Деникин подходил к Туле. Колчак наступал в Сибири. Юденич стоял под Питером. Молодая Советская власть ощетинилась, сжалась в кулак и приготовилась к смертельной борьбе.

Но еще более страшным врагом были голод и болезни. Свирепствовал тиф. Надвигалась зима. Красноармейцы же были одеты в легкие шинелишки и получали по четверти фунта хлеба в день. Местом формирования нашего батальона было село Полпино, что в 15 километрах от Брянска. В то время это было небольшое село, в котором имелась всего одна улица. С продуктами было плохо. Хлеб, который пекли в этом селе, представлял собой смесь небольшой части ржаной муки крупного помола с печеным картофелем и толченой коноплей. Все это замешивалось почти без соли (соль была еще более дефицитна, чем хлеб) и запекалось в печи. Называлось это изделие хлебом выпуска 1919 года для Орловской области.

Жители села были практически безграмотны. Школы не было. Мужская половина населения почти отсутствовала: часть находилась в рядах Красной Армии, другие скрывались в лесах, которыми и сейчас славится Брянская область. Противостояли же нам белые армии: прекрасно вооруженные, тепло одетые, сытые, пьяные, уверенные в победе.

Находясь под Тулой, Деникин уже назначил день молебна и парада своих войск в честь взятия Москвы. К тому же объявился новый враг: – войну Советской России объявила панская Польша. ЦК партии под руководством Ленина приступил к мобилизации рабочего класса, беднейшего крестьянства, всех революционных сил для отпора врагу.

Была объявлена Партийная неделя. В это время мне было уже 18 лет. Как-то ко мне обратился политрук. Это был молодой человек, лет двадцати трех – днепропетровский рабочий. Он сказал: – "Петр, ты – рабочий, из семьи рабочего, поступил добровольцем в Красную Армию. Твое место в рядах большевиков".

Разговор был простой, понятный. Обстановка тяжелая. Тиф косит людей. С фронтов вести плохие. Было ясно, что если не отдать все свои силы полностью без остатка, не видать нам Советской власти, не построить наш коммунизм, в который мы верили всеми нашими чувствами. А возврата к старому строю, к эксплуатации, к рабству, унижениям, несправедливости и бесправию, ох как не хотелось, может еще больше, чем до революции!

Для каждого из нас было ясно – лучше смерть, чем возврат к прошлому. Так думал не только я. Так думало подавляющее большинство рабочих и крестьян – бойцов Красной Армии, для которых приоткрылось новоесветлое будущее. Мы готовы были голодать, мерзнуть, отдать последнюю каплю крови во имя этого будущего, но обязательно победить. Поэтому боевой дух наших войск был исключительно высок, несмотря на все трудности, чем не могли похвастать белогвардейские генералы. Ведь ни одна из их частей, в действительности, не была надежна.

Лучшая часть русской интеллигенции также встала на защиту Родины от белогвардейцев и интервентов. Помню, нам зачитывали обращение прославленного царского генерала Брусилова "К русским братьям". Все оно помещалось на одном листке. Написанное простым языком, оно страстно призывало население отдать все силы для разгрома белополяков, посягнувших на русскую землю, и имело среди солдат огромный успех. А сам Брусилов, придерживавшийся до этого нейтралитета, не выдержал и предложил свои услуги командованию Красной Армии.

На обращение политрука я ответил согласием. Но он, для того, чтобы я мог прийти к своему решению сознательно, дал мне для проработки вопроса "Коммунистический манифест" Маркса и Энгельса, напечатанный на толстой серой бумаге большого формата. Возможно, мне нужна была другая, более доступная для моего уровня понимания книга, но других книг у него не было.

Ох, и трудно одолевал я этот «Манифест»! Ведь, это была моя первая политическая книга. Но с помощью политрука, я ее все же одолел, после чего мое желание вступить в партию большевиков не изменилось, а наоборот укрепилось. Вскоре политрук был отозван и комиссар начал готовить меня для политработы.

К этому времени Красной Армией были разгромлены Юденич под Петроградом, Деникин под Тулой, на восток погнали Колчака, началось быстрое продвижение Красной Армии на юг. Большую роль в разгроме деникинцев сыграли латышские полки, являвшиеся образцовыми подразделениями Красной Армии. Всегда подтянутые, дисциплинированные, бесстрашные, внешне красивые, один в один, латыши выглядели богатырями, перед которыми не могли устоять даже отборные части белых. Весной 1920 года, в результате разгрома Деникина Украина вздохнула свободнее. Но оставались еще белополяки, Врангель, Махно и другие.

Курсы Политотдела Юго-Западного фронта

Наша часть остановилась в Полтаве. Я уже был коммунистом, и партийные руководители части направили меня на Военно-политические курсы Политотдела Юго-Западного фронта в город Харьков. Мне предстояло получить политическую подготовку для того, чтобы более квалифицированно и доходчиво разъяснять бойцам и населению очередные задачи партии и Советской власти, рассказывать о коммунистическом будущем, путях его построения. Это было большим доверием, ведь мне еще не исполнилось и 19 лет. Конечно, за спиной у меня уже были завод и армия. Грамоте я учился сам по газетам и листовкам. Но зато ненависти к белогвардейцам и эксплуататорам учить меня было не нужно, ее хватило бы на десятерых. И это часто подсказывало мне решения в трудных ситуациях.

На учебу я поехал с гордостью и желанием. В течение шести месяцев предстояло овладеть большим объемом знаний. Занимались мы с 8 утра до 10 вечера. Это были незабываемые дни. Я не помню, что бы кто-нибудь отлынивал от учебы. Мы, как губка влагу, впитывали в себя каждое слово преподавателя. Вряд ли сегодня можно найти подобную аудиторию. Да и преподаватели у нас тогда были особенные. Они не имели ученых трудов и степеней. Весь материал они держали в голове, пользуясь для памяти лишь небольшими конспектами, умещавшимися на нескольких листках бумаги.

Но каков был язык, каков темперамент изложения! Располагая революционным опытом, они так излагали нам историю мирового революционного движения, Парижской коммуны, что мы слушали их, затаив дыхание. Нынешние профессора и ученые могли бы позавидовать нашим первым преподавателям.

Питались и одевались преподаватели и слушатели в то время очень скудно. Но мы и не претендовали на большее. И если бы кто-то из нас высказал недовольство по этому поводу, то на него посмотрели как на редкое ископаемое.

Иначе и быть не могло. Каждый отлично понимал, что тяжесть положения, переживаемого Советской властью, должны разделять все в одинаковой степени, будь-то председатель Совнаркома, работник ЦК, командир и политработник, руководитель предприятия и рядовой рабочий. Иначе Советской власти не быть!

В те годы коммунист – руководитель, находящийся на ответственном был строго ограничен в зарплате партийным максимумом, тогда как рабочий мог зарабатывать в два, а иногда в три раза больше, чем любой руководящий партиец. Эти ограничения распространялись также на коммунистов – писателей, художников, артистов, кроме коммунистов, работающих на производстве. В этом самоограничении правящей партии было много мудрости и благородства.

Оно свидетельствовало о том, что в партию люди вступали не ради выгоды и привилегий, а ради служения высоким целям построения нового коммунистического общества. Это видел и понимал народ, и это имело неоценимое значение для консолидации общества.

Но недолго длилась моя учеба. В мае 1920 года белополяки, поддерживаемые французским капиталом, начали быстро продвигаться в глубь Украины, взяли Киев и Триполье. Нужно было организовать отпор польским панам.

Начальником политотдела Юго-Западного фронта был Владимир Петрович Потемкин. Он преподавал нам на курсах «Мироздание». Это был известный революционер, высокообразованный, интеллигентный и, в то же время, мужественный, решительный и справедливый человек. Однажды, явившись на лекцию, Владимир Петрович сказал нам, что на польском фронте сложилось очень тяжелое положение и нужна срочная помощь. Командование Юго-Западного фронта решило направить на польский фронт курсантов – добровольцев под его командованием, поэтому кто желает, может записаться. Все курсанты были коммунистами или комсомольцами и, понятно, как один, подняли руки, выразив желание отправиться на польский фронт.

Один из курсантов по фамилии Юдчак тоже поднял руку, чтобы идти на фронт, но он был настолько, близорук, что, несмотря на толстые очки, плохо видел даже вблизи. Поэтому на фронт его брать было никак нельзя. Но он с этим не соглашался. Нам пришлось долго его убеждать, но убедить его так и не смогли, и заставили остаться в Харькове в порядке партийной дисциплины.

На фронт с нами поехал В. П. Потемкин. Заведующий политпросвета политотдела товарищ Арманд был назначен командиром нашего батальона. Командиром роты курсантов был назначен начальник наших курсов товарищ Иванов. Ехали мы на фронт налегке. Лишняя пара портянок, смена белья и сапоги – вот и весь наш солдатский гардероб. Рассуждали просто. Если убьют – вещи не понадобятся. Если же ранят или останемся невредимыми, то после разгрома поляков (другого исхода мы не предвидели) вернемся на курсы, так что вещи таскать с собой незачем.

На польском фронте

Наша часть была прикомандирована к Днепровской флотилии и должна была использоваться в качестве десантной, с тем, чтобы теснить противника вдоль берегов Днепра и оттягивать его силы на себя. Боевые действия мы начали, высадившись в первых числах июня в районе приднепровской деревни Стайки, и на рассвете с ходу перешли в наступление.

К 12 часам дня мы взяли Стайки, а затем деревню Виточево и двинулись на Триполье. Но, наступая на Триполье, мы столкнулись с сильно укрепленными позициями противника. Поляки встретили нас артиллерийским и пулеметным огнем и мы, потеряв часть товарищей, вынуждены были вернуться на судно.

Несколько слов о том, что представляло собой, так называемое, боевое судно Днепровской флотилии. Это был обычный грузовой пароходишко со скоростью не на много превышающей скорость черепахи, и со стажем в несколько десятков лет. Такие пароходики были отремонтированы рабочими, на них были установлены трех- и шестидюймовые орудия с морских военных судов, а также несколько пулеметов. По тем временам такое вооружение можно было бы признать совсем неплохим, если не считать того, что после каждого выстрела кормового орудия корма настолько уходила в воду, что по палубе боевого судна прокатывалась волна. То же, но в обратном порядке, происходило, когда стреляло носовое орудие. Зато моряки на этих судах были настоящие – балтийские и черноморские. Вскоре стало ясно, что помощь фронту, если мы будем базироваться на этих судах, вряд ли будет эффективной, зато мы рано или поздно отправимся на тот свет.

Дело в том, что нас два раза в сутки, утром и вечером, начали посещать и бомбить французские самолеты. Мы рассыпались по берегу и открывали пальбу по самолетам из винтовок и пулеметов, а моряки пытались даже стрелять по ним из пушек.

Самолеты тогда были типа нынешнего У-2. Летчик сидел в открытой кабине и бросал через борт бомбу весом два-три килограмма, пытаясь попасть в судно или в скопление бойцов. Но, видно, делать ему это, и одновременно управлять самолетом, было нелегко, поэтому точность попадания бомб была очень низкой, и вскоре мы перестали обращать внимание на прилетающие самолеты. Но однажды утром во время очередного налета, когда у кормы одного из катеров собралось человек двадцать бойцов, бомба угодила прямо в центр группы. Несколько человек были убиты наповал, другие серьезно ранены, а на броне судна образовалась вмятина метра два в диаметре. Это окончательно убедило нас в необходимости оставить днепровскую флотилию, и направиться по тылам противника.

Как-то меня послали в разведку, чтобы выяснить расположение поляков в районе Ржищева. Дело было в ночь под Троицу. На Украине – ночи замечательные. Небо сплошь усеяно звездами, тихо. Добираться до Ржищева мне пришлось километров пятнадцать, и к 12 часам ночи я уже был на кладбище. В селе было спокойно, молодежь гуляла, а поляки находились в помещениях. Выяснив обстановку, я к утру вернулся в часть и доложил обстановку.

На следующую ночь мы подобрались к Ржищеву и захватили поляков сонными, в одном белье. Это был наш первый успех на этом участке фронта. Мы захватили много оружия преимущественно французского производства.

Вскоре на марше к нам прибыл командир. Потом выяснилось, что он имел опыт партизанских действий еще со времени империалистической войны, хотя было ему лет тридцать пять. Человек он был отчаянной храбрости, большой знаток своего дела. Под его командованием мы не знали ни одного поражения. Как тени мы двигались по тылам за поляками, появляясь в самых неожиданных местах, нанося урон и сея панику в их рядах.

До нашего появления на этом участке фронта поляки чувствовали себя спокойно, никто их не тревожил, так как большой участок фронта от Днепра в направлении Белой церкви был оголен, и им некого было там опасаться. Щеголяя новеньким английским и французским обмундированием, в белых перчатках, на прекрасных лошадях польские офицеры гарцевали перед крестьянами, теша свою гордость и грабя хлеб и имущество. С нашим появлением все это закончилось. Теперь они вынуждены были часто и, порой, безуспешно защищать свои позиции. Вскоре Буденный прорвался к Житомиру, и поляки побежали, да так энергично, что даже кавалерия не всегда могла их догнать. Куда только подевалась их спесь!

Операция Буденного дала возможность освободить Киев, в который мы вошли одними из первых примерно в июле 1920 года. С балкона Городской Думы на Крещатике к нам и населению Киева обращались с приветствиями руководители партии. В это время мне впервые пришлось столкнуться с предательством.

На наших курсах учился некий Поляков, направленный из Харьковской организации. Дело в том, что, поначалу, курсы укомплектовывались только фронтовиками, а потом на них начали присылать и представителей местных организаций. На курсах я знал Полякова по фамилии, но мы с ним были мало знакомы.

В первую ночь, когда мы высадились с судна, чтобы пойти на сближение с поляками, мы, вдруг, обнаружили, что Поляков исчез. Мы решили, что он отстал. Вскоре, после недолгого пребывания на этом участке фронта, нам стало известно, что у белополяков появились пофамильные списки бойцов нашего отряда с указанием партийной принадлежности. А с коммунистами разговор у поляков был коротким – расстрел. Откуда они достали эти списки мы не знали. И вот на второй день, после того как вошли в Киев, мы встретили Полякова на Крещатике, и у нас возникло подозрение, что это он передал списки отряда белополякам, после чего находился в Киеве до его взятия Красной Армией.

Мы задержали Полякова, и доставили его в нашу часть, которая разместилась в гостинице «Континенталь». Через два дня под председательством В. П. Потемкина состоялся суд, на котором выяснилось, что Поляков добровольно перешел к белополякам, сдал им оружие и передал списки нашей части. Вскоре по решению суда Поляков был расстрелян.

После взятия Киева мы отдыхали около четырех дней. Приводили в порядок белье, которое не меняли в течение полуторамесячных боев, ремонтировали обувь. После этого нам дали задание сопровождать по Днепру несколько барж с трофеями, добытыми в боях. Среди этих трофеев было много тех самых бомб, которые в нас бросали французские летчики. Запас продуктов нам выдали мизерный: хлеба полфунта в день, сахара 10 грамм, по селедке и всё.

Наше плавание шло самотеком, так как буксир, который тащил наши баржи, несколько раз в день останавливался на ремонт. Его котлы топились дровами, и мы должны были все время заниматься их заготовкой. Фарватера никто не знал, поэтому мы постоянно садились на мель. Находясь на баржах, отлучиться мы тоже никуда не могли, так как вокруг была вода, а до берега, как правило, было далеко. Вскоре закончились продукты. Но разве можно умереть с голоду находясь в середине Днепра, и имея несколько барж авиационных бомб?

Мы очень скромно расходовали эти бомбы. Выбирая тихую заводь мы опускали в нее самую маленькую бомбочку и Днепр одаривал нас своим богатством, которым мы кормили всех бойцов и команду катера. Наконец мы прибыли к цели и смогли снова вернуться в Харьков на курсы Политотдела. Однако, учиться нам снова пришлось недолго.

Председатель Ревтрибунала В. П. Потемкин

К этому времени Врангель, поддерживаемый странами Антанты, развернул наступление и подходил уже к Мелитополю и Запорожью. На Украине свирепствовали банды. Командование Красной Армии поставило задачу очистить врангелевский фронт от диверсантов, шпионов, а также проводить просветительскую и разъяснительную работу среди населения. С этой целью была утверждена выездная сессия революционного трибунала. Её председателем был назначен В. П. Потемкин^[2].

Для размещения всего состава ревтрибунала был выделен поезд, в составе семи классных вагонов. Ему было присвоено название агитпоезда имени члена реввоенсовета республики товарища Сталина. В распоряжение Потемкина было выделено 30 политкурсантов – коммунистов, в их числе был и я. В задачу курсантов входило проведение политической и разъяснительной работы среди населения, охрана поезда и приведение в исполнение приговоров ревтрибунала. Кроме того, к поезду были прикомандированы артисты, которые должны были ставить революционные спектакли для населения и частей Красной Армии.

В июле 1920 года мы приняли поезд на станции Харьков и приступили к его художественному оформлению на революционные темы. Однако, вскоре было решено, не дожидаясь окончания художественной росписи вагонов, двинуться в направлении Западного фронта к Запорожью. Разные люди проходили через ревтрибунал, и по-разному к ним относился пролетарский суд. Остановлюсь на нескольких характерных случаях.

Как-то в ревтрибунал попала бывшая княгиня, фамилию не помню. Это была женщина средних лет. Она систематически переходила линию фронта, поддерживая связь с Врангелем, а до этого – с генералом Май-Маевским. После ареста она долгое время выдавала себя за крестьянку, потом за умалишенную, не признаваясь в шпионской деятельности. Только, когда ее разоблачили, она в пылу ненависти высказала все, что думала о Советской власти. Пощады она не просила.

Однажды нами был арестован красный командир боевого артиллерийского участка 13-ой армии. Очень красивый, представительный мужчина лет тридцати пяти, он, как выяснилось на заседании ревтрибунала, занимался пьянством, грабежами, разлагая бойцов и восстанавливая против советской власти крестьян и городское население. За грабежи населения и подрыв авторитета советской власти этот командир ревтрибуналом был приговорен к расстрелу.

Заседание ревтрибунала проводились, как правило, в той же местности, где орудовали бандиты, и где население их знало в лицо, видело, что они творили. Поэтому на заседания трибунала приходили все поголовно: и стар, и млад. Так и в тот раз, когда судили командира артиллерийского участка, собралось тысяч пять народу. Приговор, объявленный председателем сессии В. П. Потемкиным, был встречен с одобрением, и тут же приведен в исполнение.

Расходясь, люди говорили:-"Вот она – советская власть! Она наказывает преступников, невзирая на то, что свои. Это не чета Врангелю, Деникину и Махно. Это действительно народная власть".

Однажды в трибунале рассматривалось дело о спекуляции. Гравер Энгельгарт и парикмахер Каплан изготовили печати, и под «маркой» штаба 13-ой армии отправляли вагоны с хлебом для перепродажи. Трудности с хлебом в 1920 г. были большие, и эти спекулянты наживались неимоверно. По решению выездной сессии ревтрибунала оба спекулянта были расстреляны здесь же в присутствии множества жителей Запорожья.

Как-то в ревтрибунал попал молодой красный командир. Это был молодой парень из Питера. Отец его был питерским рабочим, революционером. Сам же парень окончил командирские курсы и был направлен на Южный фронт. В одном из боев он получил ранение в пятку и самовольно оставил часть, отправившись в лазарет.

За нарушение дисциплины, как командир самовольно оставивший часть, он подлежал расстрелу. Но, учитывая пролетарское происхождение (так было сформулировано в решении трибунала) и чистосердечное признание вины, он был направлен в ту же часть, чтобы искупить вину в бою.

Мы объездили все участки врангелевского фронта, очищая наши тылы от предателей, бандитов и спекулянтов, что способствовало разгрому Врангеля Красной Армией.

Когда нас вернули с Врангелевского фронта на курсы, там была уже почти вся комсомольская организация Запорожья. Оказывается, она была эвакуирована в период наступления Врангеля. Курсы размещались в Доме призрения, кажется, по Екатеринославской улице. Теперь наша учеба протекала довольно спокойно. В дальнейшем предполагалось влить курсы в партийную школу для подготовки партработников.

В связи с этим начальник курсов Иванов предложил мне перейти на учебу в эту партийную школу. Я не возражал и готов был пойти на это, но помешало одно обстоятельство.

Товарищ Слонимская

Как я упоминал, за время пребывания на Врангелевском фронте наши курсы пополнились комсомольцами из гражданских организаций. Фронтовиков на курсах было мало: часть была убита или ранена в боях, другие – откомандированы командованием. Поэтому к курсантам-фронтовикам, оставшимся на курсах, проявлялось особое отношение. К нам, как к участникам боев, относились с завистью, и каждый комсомолец искал дружбы с нами.

В действительности, никто из нас не мнил себя героем и не думал, что совершил что-то особенное. Мы просто делали все, что в наших силах, выполняя свой революционный долг не за страх, а за совесть. Теперь предстояло наверстать упущенное, и я был полностью поглощен учебой.

Однажды, после лекции ко мне на скамью подсела комсомолка Слонимская. Очень активная, веселая, инициатор всех общественных начинаний на курсах. Слонимская была умницей, хороша собой, отлично училась. На курсы пришла из наркомата рабоче-крестьянской инспекции Украины. Подсев ко мне, она сказала, что не может разобраться в ряде вопросов, и просила ее проконсультировать. Понятно, я счел себя обязанным помочь товарищу и пообещал сделать все, что в моих силах.

Однако, с каждой консультацией неясных вопросов становилось все больше. Они возникали днем во время лекций, на перерывах и, особенно, вечерами во время индивидуальной проработки материала. Наши отношения стали перерастать в дружеские. Возражать против этого я, естественно, не мог, ведь Слонимская, как человек, была весьма интересна и содержательна.

В наших беседах, в совместных прогулках, она часто высказывала сожаление, что не успела проявить себя в гражданской войне, и говорила, что готова пожертвовать жизнью для победы революции. Я верил в ее честность, искренность и понимал, что так оно и было. Но как-то, во время одной из таких бесед, Слонимская мне заявила, что влюблена, жить без меня не может и предлагает начать совместную жизнь.

Что было делать? С одной стороны это была, бесспорно, замечательная девушка: – честная, красивая, чистоплотная, прекрасный товарищ. Она мне очень нравилась. Но ведь мне было всего 20 лет! Впереди было строительство коммунизма.

Никто из нас тогда не считал себя вправе думать о личной жизни до тех пор, пока не построим коммунизм, который, как мы были уверены, будет создан в течение небольшого отрезка времени, и не только у нас – во всем мире!

Вообще, тогда каждый коммунар мыслил только масштабами мировой революции, и, когда заканчивался очередной митинг, собрание или доклад, то после этого обязательно провозглашался лозунг: – "Да здравствует мировая революция!".

Не сегодня – завтра, каждого из нас партия могла послать на любой участок фронта революционной борьбы во всем мире. Как же мог я связать себя с этой милой, красивой девушкой, обзавестись семьей, если впереди нас ждало еще столько испытаний?!

Да, к тому же у нас еще не была завершена борьба с контрреволюцией, начиналось восстановление народного хозяйства страны, и в любой момент партия могла бросить на решение этих задач.

Все это, как мог, я разъяснил товарищу Слонимской. Но он меня не понимала. Нет, она, конечно, была согласна, что коммунист не принадлежит себе, и по первому зову партии обязан идти на выполнение любого задания, но она считала, что это можно делать и вдвоем, вместе с ней. И эти свои соображения она излагала мне по несколько раз в день, заканчивая тем, что она может поехать со мной куда угодно и терпеть любые лишения ничуть не хуже, чем я.

Эти дискуссии стали мешать учебе. На лекциях я уже ничего не усваивал. Мы снова и снова возвращались к вопросу о том, имеет ли коммунист право на личную жизнь и почему по приказу партии можно приносить себя в жертву только одному, и нельзя вдвоем?

Заниматься я больше не мог. А по вечерам, дискутируя с товарищем Слонимской, чувствовал, что при малейшем ослаблении воли вполне может произойти непоправимое. И тогда я решился посоветоваться с начальником курсов товарищем Ивановым.

Нужно сказать, что он был для меня не просто начальником. Мы вместе были на польском фронте, и не раз между боями ночевали в стоге соломы, укрываясь одной шинелью. По моим тогдашним понятиям это был пожилой, умудренный жизненным опытом человек (ведь ему в то время исполнилось уже 35 лет!). Наконец, это был замечательный коммунист. Поэтому я без утайки изложил все свои сомнения товарищу Иванову.

Выслушал он меня очень серьезно и сказал, что, в целом, я рассуждаю правильно. И, по его мнению, мне лучше всего уехать. Он предложил направить меня, как окончившего курсы, в распоряжение Политотдела Юго-Западного фронта, а Слонимскую – задержать на курсах и, используя весь свой авторитет, объяснить ей, что этого требуют интересы мировой революции.

Так закончилось мое пребывание на курсах. Я получил от Политпросвета Юго-Западного фронта аттестат, в котором значилось, что я "окончил военно-политические курсы при Югзапе, и познания получил весьма удовлетворительные". Перед отъездом из Харькова мне был выдан паек: два кило сельдей, кило масла и несколько буханок хлеба. Провожала меня вся наша группа. Ну и, конечно, товарищ Слонимская.

Она, по-прежнему, была со мной решительно не согласна, и высказывала недовольство моим бегством. На прощанье заявила, что, как только добьется ухода с курсов, тоже поедет в Донбасс.

Она не понимала, что мой побег, это побег, прежде всего, от самого себя – гарантия чести в моих с ней отношениях. Ведь мы – коммунисты той поры, дело личной чести ставили превыше всего.

Глава 3. Восстановительный период

НЭП

К началу 1921 года гражданская война в основном закончилась и повсеместно была установлена Советская власть. Красная Армия вела бои местного значения по ликвидации банд на Украине в районах Артемовска, Гуляй-поля, и в других местах. В стране царила разруха. За время империалистической и гражданской войн большинство промышленных предприятий было разграблено, выведено из строя. Сельское хозяйство находилось в упадке. Основными поставщиками хлеба в то время были Украина и Поволжье, но все озимые полностью погибли, а засуха доканала и яровые посевы. Надвигался страшный голод, и нужны были безотлагательные меры для быстрого подъема народного хозяйства.

В стране царила инфляция. В обращении были и царские деньги, и «керенки», и советские деньги. Причем кредитки печатались и выдавались на руки не разрезанными, по 40 штук в листе, и каждый такой лист был достоинством в 1600 рублей. За коробку спичек нужно было уплатить целый лист этих кредиток, деньги были обесценены. В связи с разрухой промышленности, в стране царила безработица. Демобилизованные из Красной Армии рабочие не могли найти работу, их семьи голодали. Введенная в период гражданской войны продразверстка не только не могла обеспечить город продуктами, но и вызывала глубокое недовольство крестьян, создавая почву для агитации кулаков и бандитов против советской власти. Но, выход был найден.

Центральный комитет партии, руководимый Лениным, объявил о необходимости перехода к новой экономической политике, позволившей обеспечить быстрый подъем производительных сил и всей экономики страны.

Крестьянство быстро разобралось, что дает ему НЭП. Уже на следующий год после объявления НЭП на рынках страны было продовольственное изобилие. Рабочие получили возможность покупать продовольствие по ценам 1913 года, причем самого лучшего качества. Крестьяне же получили возможность приобретать манафактуру, а затем и сельскохозяйственную технику. Это подрывало почву для деятельности банд, облегчало борьбу с ними. Была введена единая денежная единица – червонец, который обладал покупательной способностью золотого рубля. Все это способствовало еще большему укреплению советской власти и создавало прочную основу для восстановления и дальнейшего развития народного хозяйства.

Нужно сказать, что не у всех членов партии НЭП встретил одобрение и поддержку. Некоторые усмотрели в этом предательство в отношении построения коммунизма, уступку мировой буржуазии. Эти настроения овладевали даже убежденными коммунистами, отдавшими лучшие годы жизни революции, перенесшие все тяготы гражданской войны. Порой это приводило к трагическим последствиям. Я лично знал такого коммуниста, учившегося со мной на курсах Политотдела ЮгЗапа, который до такой степени был подавлен введением НЭП, а, что покончил жизнь самоубийством.

Но, конечно, введение НЭП в тех условиях было гениальным решением, свидетельствовавшим о ленинской гибкости и прозорливости. Для развития промышленности нужны были технические кадры, но их было очень мало. Революционные рабочие, имевшие за плечами два-три класса народной школы, не обладали необходимыми техническими знаниями. Поэтому, для подготовки собственных кадров технической интеллигенции, при высших учебных заведениях страны были созданы рабочие факультеты (рабфаки), на которых рабочая молодежь (и не только молодежь) за государственный счет получала знания, необходимые для поступления в ВУЗы.

Так в короткий срок молодая советская республика подготовила собственных инженеров, геологов, агрономов, педагогов и др. Многие из них впоследствии прославили свою страну выдающимися открытиями, научно-техническими достижениями. Но появились эти специалисты лишь в 1927–28 годах. К восстановлению же народного хозяйства надо было приступать уже в 1921 году.

Подавляющее большинство технических специалистов того времени получили образование еще до революции. Многие бежали из страны, другие, за немногими исключениями, отказывались служить Советам. Да и сама революционная власть относилась к буржуазным спецам с недоверием и предпочитала назначать на основные руководящие посты рабочих-большевиков, даже в тех случаях, когда они не разбирались в техническом существе дела. Считалось, что пролетарское чутье поможет им найти правильное решение.

“Ударное Донбасса”

Политотдел штаба Юго-Западного фронта, куда я был откомандирован начальником курсов Ивановым, направил меня на работу в политотдел Донбасса, размещавшийся в то время в городе Артемовске. Начальником политотдела Донбасса был товарищ Магидов, который принял меня по прибытии в Артемовск. Здесь следует рассказать, что представлял собой Донбасс в то время, и какое значение он имел для молодой советской власти.

К концу империалистической войны шахты Донбасса и другие его предприятия, не получая многие годы нового оборудования, находились в плачевном состоянии, а добыча угля сократилась до ничтожного объема. Во время гражданской войны Донбасс неоднократно переходил из рук в руки. Каждая из воюющих сторон, будь-то белые или красные, стремились разрушить предприятия Донбасса, понадежнее вывести из строя шахты, чтобы лишить противника энергетической базы, необходимой для функционирования заводов, железных дорог и военно-морского флота, что с военной точки зрения было вполне оправдано. К тому же основная часть рабочего класса Донбасса добровольно и самоотверженно сражалась в рядах Красной Армии с белогвардейцами и бандитскими формированиями на всех фронтах. В результате в начале 1921 года Донбасс представлял собой жалкое зрелище – большинство шахт было выведено из строя. Но самое главное было в том, что были взорваны и разрушены котельные шахт, являвшиеся их энергетической основой.

Ведь, в то время не было электротеплоцентралей, подававших электроэнергию на шахты централизовано. Каждый завод и каждая шахта имели свою электростанцию, в которой электрический ток вырабатывался генераторами, вращаемыми паровыми турбинами. Пар в турбины подавался под давлением из паровых котлов.

Так вот эти-то котлы были выведены из строя. А разрушенная промышленность была не в состоянии их выпускать, так как не было ни металла, ни оборудования, ни, самое главное, угля, который должен был добываться в Донбассе. Получился замкнутый круг. Его нужно было разорвать, чтобы всерьез думать о восстановлении и развитии промышленности страны. Поэтому Центральный комитет партии бросил клич: – "Все для Донбасса".

Котлы для Донбасса было решено демонтировать с законсервированных заводов Украины и Крыма. Для этой цели был назначен Особоуполномоченный Совета Труда и Обороны (СТО) товарищ Марапулец. Мандат Марапульца был подписан лично В. И. Лениным. В то время понимание важности этой задачи было таково, что куда бы Вы не явились с письмом, в правом углу которого были напечатаны слова "Ударное Донбасса", как всюду без запинки и какого-либо дополнительного вмешательства находилось решение любого, сколь-угодно сложного вопроса.

Марапульцу был придан специальный поезд, в задачу которого входило разъезжать по городам Украины и Крыма, осматривать котлы, имеющиеся на заводах и фабриках, демонтировать и отправлять пригодные котлы для использования в Донбассе. На отправляемых котлах тоже делалась пометка: – "Ударное Донбасса”, что гарантировало их быструю доставку к месту назначения.

Начальником этого поезда на правах заместителя особоуполномоченного СТО был назначен товарищ Гайсинский. Мое прибытие в распоряжение Политотдела Донбасса совпало с его ликвидацией, в связи с организацией Всероссийского союза горняков. Поэтому в Политотделе Донбасса делать мне было уже нечего, и меня назначали техническим руководителем поезда по восстановлению котельного хозяйства Донбасса под началом товарища Гайсинского.

Вспоминая сейчас об этом, я удивляюсь тому, что мне могли поручить работу технического руководителя поезда по восстановлению котельного хозяйства Донбасса, ведь я тогда не имел никакого представления о том, что это такое.

Мне шел двадцать первый год, образование в объеме двух классов смешанной еврейско-русской школы. Правда, в течение семи лет до начала гражданской войны я проработал в слесарной мастерской, а затем на заводе модельщиком по металлу и машинистом. Воли и смелости мне было не занимать. Видимо, это, а также участие в гражданской войне, преданность партии и советской власти, привели к тому, что меня назначили техническим руководителем, а затем и комиссаром этого поезда.

Нужно сказать также, что в поезде ни одного специалиста-коммуниста по этим вопросам не было. Товарищ Гайсинский, не знавший путей отступления от решения поставленных партией задач, был, вместе с тем, столь неграмотен, что с трудом расписывался. Среди немногих специалистов, согласившихся работать с нами, коммунистов не было. Вот и сошелся на мне клином белый свет.

В феврале 1921 года наш поезд двинулся из Донбасса, имея в своем составе паровоз серии «ОВ», один классный вагон с салоном, один вагон для двух бригад машинистов, 6–7 вагонов в которых хранился уголь, а также манафактура, кожа, обувь, конфеты, пастила и другие товары для поощрения рабочих при демонтаже котлов. Кроме того, имелся вагон с лебедками и тросами.

В то время наш паровоз, пожалуй, был едва ли не единственным, отапливаемым углем. Двигались мы днем и ночью. Проезжая станции Ямы, Славянск, где хозяйничали бандиты, мы не ложились спать и все, включая машинистов, наблюдали за обстановкой, не выпуская оружия из рук.

Постепенно мы начали осваиваться со своими обязанностями и, как потом выяснилось, неплохо справились с задачей. Отправленные нами в Донбасс котлы, преимущественно ланкаширские, оказались за очень малым исключением, пригодными для дела и позволили быстро пустить в работу котельные, откачать воду из шахт и начать добычу угля. Проездили мы по Украине и Крыму год и за это время отправили в Донбасс около 140 котлов.

Нужно сказать, что при каждом обращении в городской совнархоз по поводу демонтажа очередного котла я испытывал робость и сомнения. Мне казалось, что моя молодость и техническая неподготовленность должны вызывать сомнения у товарищей из совнархоза в компетентности моих предложений. И, хотя у нас были широкие полномочия, я старался очень тщательно обосновывать свои предложения. Ведь каждый совнархоз и каждый рабочий коллектив не меньше нас были заинтересованы в восстановлении своих заводов и фабрик, которые мы, в сущности, «раздевали». Поэтому какой-то червь сомнения и боязнь того, что я не сумею доказать необходимость демонтажа котла, у меня всегда оставались.

Однажды, в Запорожье мы долго спорили с председателем совнархоза товарищем Подгайцом по поводу целесообразности демонтажа котлов с силикатного завода (возле днепровской пристани) и мелитопольской мельницы Абрамсона и др. Но, в конце концов, эти котлы нам отдали и здесь, видимо, главную роль сыграли не столько мои доводы, сколько та же надпись "Ударное Донбасса". Настолько велико было понимание коммунистом Подгайцом своей личной ответственности за судьбу страны, желание исполнить директиву Ленина, пользовавшегося у нас всех безграничным уважением и авторитетом.

Что касается сомнений относительно моей инженерной эрудиции, то они разрешились очень просто. Оказалось, что товарищ Подгаец и его сотрудники по совнархозу имели образование не выше моего, а в своей практической деятельности руководствовались, прежде всего, классовым сознанием, коммунистическим долгом перед партией и советской властью, а также полным отказом от личных интересов, удобств и амбиций. Тогда этого было достаточно.

Вспоминая 1921–22 г.г., затрудняюсь сказать, что было труднее: воевать с белогвардейцами на фронтах гражданской войны или восстанавливать народное хозяйство Украины в условиях разрухи, саботажа и нападений вооруженных банд. Банды Махно и другие, действовавшие в районах городов Бахмут (Артемовск), Яма, Лиман, Славянск понимали значение Донбасса и, зная, что без угля восстановление промышленности невозможно, стремились сорвать эту работу, посеять панику.

Банды были трудноуловимы и пользовались поддержкой кулаков. Днем бандиты прятались в деревенских домах под личиной мирных крестьян, а ночью нападали на представителей партии и советской власти в деревнях и поселках, убивая и мучая практически беззащитных людей.

Особенно доставалось тем, кто, выполняя задания партии, уезжал на хлебозаготовки. Не мало из них возвращались обратно на подводах со звездой вырезанной на груди или с разрезанным животом, наполненным пшеницей, к которому была приколота записка: – "Хлебозаготовки выполнены!".

Поэтому часто коммунисты, занимаясь днем выполнением своих прямых обязанностей, ночью с оружием в руках объединялись в отряды, отстаивающие города и предприятия от бандитских нападений. Среди них можно было встретить и рядового рабочего, и секретаря губкома, без всяких различий. А на утро после бессонной ночи предстоял новый рабочий день.

Так восстанавливалось народное хозяйство страны, и укреплялась советская власть. В 1922 году после решения задачи восстановления котлохозяйства в Донбассе наш поезд был расформирован, и я попросил разрешения вернуться на родину в город Запорожье, где приступил к работе на строительстве госпиталя в качестве слесаря-водопроводчика.

Но долго мне там работать не пришлось. Месяца через три меня избрали председателем районного профсоюзного комитета рабочих-строителей города Запорожья. Надо сказать, что это был год организации профсоюзов, на которые в то время возлагались большие и сложные задачи.

Дело в том, что в период НЭП, а получили развитие частные предприятия, с присущими им махинациями и скрытой эксплуатацией рабочих. Причем особенно много хлопот доставляли не столько зарегистрированные предприятия, сколько, так называемые, "артельщики".

Артельщик имел обычно большую окладистую бороду, хорошо владел своей профессией, был умен, хитер и прекрасно разбирался в расчетах. Артель он собирал из своих земляков, живущих с ним в одной деревне или по соседству. Его целью была нажива за счет удачного заключения сделки с администрацией и присвоение части зарплаты членов артели, которое он осуществлял разными способами. Питание артели и жилье также организовывал артельщик, снимая по дешевке нежилое помещение, а для приготовления пищи нанимали женщину. Она готовила обед, обычно состоящий из борща, каши и мяса. То же ели по утрам и вечерам, только из одного блюда. Эта женщина должна была также стирать белье и убирать помещение.

Продукты питания артельщик, с целью экономии, приобретал похуже и подешевле, а часть денег присваивал. Зарплату артели администрация обязана была выплачивать артельщику, а он уже сам делил ее между членами артели в зависимости от выработки каждого, оставляя себе львиную долю. Короче говоря, артельщика можно было сравнить с кулаком-мироедом со всеми присущими ему повадками.

Если борьба с городскими частными предпринимателями не всегда была легкой, то с артельщиками она усложнялась тем, что все члены артели зачастую были связаны друг с другом родственными узами, и боялись мести артельщика после окончания сезона и возвращения в родную деревню. Поэтому они скрывали все проделки и злоупотребления своего земляка и считали его благодетелем, который о них заботится, поит и кормит.

Получалось так, что, несмотря на победу советской власти, никаких изменений не произошло, и в артелях продолжалась эксплуатация рабочего человека. Поэтому борьба с артельщиками – мироедами, разоблачение их сущности считалось в то время одной из главных задач молодых профсоюзов.

При каждом приезде артелей на строительство мы направляли в них лучших агитаторов, которые вели разъяснительную работу на живых примерах, устанавливали связь между деревней и сельской властью. В результате такой кропотливой работы в течение 2–3 лет удалось создать нормальную обстановку, при которой каждому члену артели заработок стал вручаться непосредственно, а не через артельщика. И когда такой работник убеждался в том, что заработок возрастал в 1,5–2 раза выше того, который выдавал ему артельщик. Это было лучшей агитацией за советскую власть.

На заседаниях запорожского комитета профсоюзов строителей мы рассматривали такие вопросы, как укрепление государственных предприятий, устройство быта рабочих, предоставление жилья в домах, принадлежащих буржуазии, направление на учебу в ВУЗы и на рабфаки преимущественно рабочих, направление на курорты по бесплатным путевкам, ликвидация безработицы, организация политико-воспитательной и культурно-просветительной работы и многие другие. Все решения комитета профсоюза строго выполнялись администрацией, и профкомы пользовались большим авторитетом у рабочих.

Во время работы в комитете профсоюза строителей меня избрали одновременно секретарем парторганизации строителей и секретарем окружного отдела союза строителей Запорожья. Такое совмещение обязанностей в то время было принято, так как партийных кадров не хватало. Так продолжалось до 1929 года, когда окружком партии счел нужным поручить мне руководство хозяйственным предприятием, но об этом несколько позже.

Работа, проводимая профсоюзами в артелях, имела большое значение, не только потому, что была направлена на защиту прав трудящихся против эксплуатации, но и потому, что способствовала становлению государственного сектора в строительстве.

Строительные рабочие из сезонных, отходников начинали переходить на оседлый образ жизни. Вместо артельщиков появились свои десятники из рабочих. Строительство из сезонного промысла начинало превращаться в отрасль промышленности. Стояла задача дальнейшего укрепления государственного сектора в строительстве, вытеснения из него частных подрядчиков, не в меру расплодившихся в условиях НЭП, а и проявлявших немалую изворотливость. Выступая на торгах, где сдавались подряды на строительство государственных объектов, частный подрядчик, как правило, предлагал более низкую сметную стоимость, чем могли допустить государственные предприятия. Это объяснялось тем, что последние, обычно располагали более громоздким конторским аппаратом, тогдакак у частного подрядчика его просто не было. Руководство строительством и расчет с рабочими он обычно осуществлял сам или ему помогал кто-нибудь из семьи. К тому же в первые годы советской власти строительные организации были очень молоды и не имели опытных руководителей-хозяйственников, не говоря уж о технических кадрах. В таких организациях служили в основном старые инженеры, работавшие до революции у частных подрядчиков, выполнявших работы для земства, городской управы. Понятно, что они не могли взять на себя решение грандиозных задач, которые поставила советская власть.

Необходимо было создание крупной строительной индустрии с руководителями нового типа, сочетающими смелость в решениях с деловитостью, для которых интересы партии и государства были бы превыше всего. Такие руководители появились, но не сразу, через несколько лет. А тогда руководители строительных организаций не имели еще ни необходимого опыта, ни образования и выполняли, кроме того, много других обязанностей.

Начальником запорожской конторы Госстроя был в то время Митрофан Гончаров. До революции он работал на строительстве простым столяром. Кроме обязанностей начальника Госстроя, он выполнял функции председателя окружного отдела профсоюзов и был председателем контрольной партийной комиссии. Тогда коммунисты обычно занимали по две-три ответственные должности, стараясь делать при этом все возможное для того, чтобы их добросовестно исполнять. Получали они при этом, конечно, только одну зарплату, ограниченную партмаксимумом, и не допускали у себя дома никаких излишеств.

Помню, что в квартире Гончарова кроме простого соснового стола, четырех-пяти табуреток, вешалки и двух кроватей больше ничего не было. Да ему больше ничего и не нужно было. Смысл своей жизни он видел в построении нового общества, где человек будет жить свободно и радостно. Для воплощения своей мечты Гончаров был готов отдать всю свою жизнь без остатка. И такими, как Гончаров, были тогда все наши товарищи по партии.

А если, порой, появлялся аферист, нечистоплотный человек, то это казалось нам настолько невероятным и диким, что вызывало негодование всей партийной организации. Обычно выяснялось, что это примазавшийся, чужой человек, сумевший хитростью пролезть в наши ряды. Но эти случаи в то время были очень редки.

Будучи заядлым холостяком, я считал, что никогда, во всяком случае, долго, не женюсь по тем соображениям, которые у меня сложились еще на курсах Политотдела ЮгЗапа. Да и когда мне было ухаживать за девушками, если у меня не было для этого ни времени, ни возможностей. Как положено коммунисту зимой и осенью я ходил в старой кожаной тужурке, костюма не имел, никакой мебели, кроме табуретки и жесткой кушетки у меня не было. Ну, какой из меня жених?

Проблема одежды обострялась летом, так как приличной рубашки у меня тоже не было. Благо на Украине летом тепло, поэтому обычно я щеголял в нижней рубашке. В то время это никого особенно не смущало, ну а меня подавно.

И вот, как-то, в конце 1924 года ко мне на работу зашла знакомая девушка – Лида Сац, и говорит:

– "Петя! Помоги устроить на работу мою подругу, Лизу Ясину. У нее в семье сложилось тяжелое материальное положение, отец-маляр без работы, а семья большая – семь душ".

Спрашиваю, что она умеет делать. Ничего, говорит, особенно не умеет. Кончила гимназию, затем курсы медсестер, но зато поет, как соловей.

Ну, думаю, медпункта у нас нет, оперного театра тоже, а вот секретарь-машинистка нужна. Пусть, говорю, заходит, если согласна печатать на машинке.

На следующий день Лиза пришла и начала стучать одним пальцем на машинке. В общем, секретарь-машинистка из нее не получилась. Но мы познакомились, и она мне понравилась. Очень красивая девушка.

Как-то, Лиза пригласила меня на вечер самодеятельности в клуб красноармейской части. Она исполняла там русские и украинские мелодии.

Петр Цивлин (1921 г.)

Я очень люблю украинские песни и, слушая Лизу, поразился ее сильному, чистому голосу. «Соловей» Алябьева она исполняла действительно, как соловей. Её неоднократно вызывали, успех был большой.

В другой раз я уже сам пригласил Лизу в городской парк. А она говорит – не в чем пойти, последние туфли развалились. Ну, занял я денег у товарищей, заказал у знакомого сапожника туфли и принес их вечером Лизе. Надела она их, и мы пошли гулять.

Гуляем, а она мне говорит, что заведующий клубом, где она выступала, сделал ей предложение, но она решила посоветоваться со мной по этому вопросу. Ну, я ей ответил, зачем тебе идти за него, выходи лучше за меня. Правда, получаю я немного, хором у меня тоже нет и всё мое на мне. Но относиться к тебе я буду хорошо, семью обеспечу. Это обещаю.

Лиза согласилась. На следующий день, как условились, Лиза зашла ко мне на работу в окружной комитет профсоюзов. С ней пришли Лида Сац с мужем, и мы направились в ЗАГС, а оттуда вышли мужем и женой.

Вся процедура заняла 20 минут, после чего я пошел на работу, а она домой. С тех пор вот уже 40 лет я – женатый человек.

1925–26 г.г. были для меня особенно напряженными по работе, да к тому же появились еще и семейные обязанности. Нужно было подрабатывать, заботиться о семье. Кроме того, как видно, сказалось напряжение прошлых лет, недоедание в предвоенные годы и во время гражданской войны.

Короче говоря, сидя, как-то, на работе я закашлялся, и у меня пошла кровь горлом. Выяснилось, что я болен туберкулезом легких. Вес мой был 44 килограмма, держалась температура. Товарищи срочно достали мне путевку в Ялту для лечения в туберкулезном санатории. Настроение было неважное. Ел плохо, не хотелось.

Лиза Яснна-Цнвлина (1925 г.)

Сижу, как-то, в санаторской столовой, ковыряю вилкой в тарелке. А столы тогда были большие, человек на двадцать. Многие уже поели и ушли, осталось несколько человек. И вот один из них, пожилой товарищ, сидевший напротив меня (его звали Кузьмич), говорит:

– "Ну, что, Петр, нос повесил! Есть тебе надо, да как следует. Сходи на набережную, купи толстую палку и приходи обратно в санаторий, я тебя буду ждать". Я знал этот магазинчик, где продавались резные палки с набалдашником. Когда я вернулся в санаторий, Кузьмич сказал, что отныне каждое утро после завтрака я буду ходить с ним в горы в партийном порядке, а возвращаться мы будем только к обеду.

Кузьмич был старый большевик с дореволюционным стажем. Туберкулезом он заболел еще сидя в царских тюрьмах, поэтому ослушаться его я не мог. Каждый день мы отправлялись с ним в горы, и через несколько дней у меня появился аппетит. А ещё через полтора месяца врачи сказали, что болезнь начала отступать. Я снова мог работать.

П. Г. Цивлин – член Правления Запорожского отделения Всесоюзного Профсоюза строителей после перенесенного заболевания туберкулезом (1928 г.)

В мае 1926 года у меня родился сын. В доме никакой утвари не было. Ни у жены, ни у меня не было пальто, одежды. Сыну нужно было приобрести самое необходимое, да и болезнь требовала усиленного питания.

Я обратился в Окружной комитет профсоюзов с просьбой разрешить мне пойти работать на производство, чтобы иметь возможность заработать деньги. Мне разрешили при условии, что я, по-прежнему, буду исполнять обязанности секретаря парторганизации, председателя запорожского горкома профсоюза и депутата горсовета.

В то время в Запорожье строился пятиэтажный дом длиной полтора квартала для рабочих завода «Коммунар». Конструкция этого дома была довольно интересна. Весь каркас был металлическим из швеллеров и балок, которые крепились между собой за счет клепки (сварка в то время еще не была распространена). Вот мне и было поручено изготовление этого каркаса. Так я стал бригадиром монтажников. Для этой работы была нужна бригада в 30 слесарей. Часть из них я подобрал из товарищей, с которыми работал до революции, а часть составили, так называемые "спортсмены".

Дело в том, что среди строителей – комсомольцев было человек двенадцать неплохих спортсменов, которые в основном выступали от нашей организации и приносили ей первые места на различных соревнованиях. Большинство из них были выходцами из нерабочих семей и гнушались работой на стройке в качестве простых рабочих. Обычно мы направляли их в бригады строителей, но они старались либо незаметно слинять, либо сделать так, чтобы от них отказались сами бригады. Обычно это им удавалось.

Вот этих-то спортсменов, не имеющих никакой специальности, мы пригласили на бюро комсомола, где я объявил, что решил взять их в свою бригаду, и посмотреть, на что они годны в настоящем деле.

Сначала их деятельность проходила с переменным успехом, но, постепенно, ребята увлеклись монтажными работами. Производить их приходилось на большой высоте, орудуя тяжеленными балками, для чего нужна была большая физическая сила и ловкость (кранов тогда не было).

Я никогда не попрекал ребят, не делал замечаний по пустякам, они же, видя, как я сам и опытные монтажники добросовестно трудятся на монтаже каркаса здания, старались от нас не отставать. А когда подошла первая получка, и спортсмены впервые в жизни получили по 90–100 рублей на руки (в то время хороший костюм стоил 60 рублей), им стало ясно, что теперь не нужно клянчить копейки на кино и ждать пока родители купят им обновку.

Положение изменилось. Нередко я стал замечать как балку, которую с трудом несли двое рабочих, такой спортсмен подхватывал один и ловко устанавливал на место. Впоследствии многие из этих ребят стали инженерами-строителями, сделавшими немало полезного для страны.

Окружком разрешил мне работать в бригаде для укрепления материального положения семьи только семь месяцев. За это время моя бригада закончила клепку и монтаж каркаса жилого дома, и мне пора было возвращаться на основную работу. Вскоре она меня затянула настолько, что о болезни некогда было и думать. Начиналось строительство Днепрогэса.

Днепрострой

В конце 1926 года по стране разъезжал техник Александров (однофамилец академика Александрова – автора проекта Днепрогэса), демонстрируя чертежи будущей гидроэлектростанции, делая доклады об эффективности Днепрогэса и втягивая аудиторию в дискуссии, проходившие тогда между профессором Александровым и строителем Волховстроя Графтио. Графтио был против строительства Днепрогэса, считая, что вода, поднятая плотиной, будет уходить и поэтому строительство окажется неоправданным.

Слушая мнения сторон, мы, естественно, отдавали предпочтение Александрову. Его проект казался нам более смелым, грандиозным и на общих собраниях рабочих решения, как правило, выносились в поддержку строительства Днепрогэса.

В 1927 году прибыла Государственная комиссия ГОЭРЛО из Москвы, и было принято решение строить Днепрогэс. Для нас это было большим событием. Но, вместе с тем, это налагало на нас большую ответственность в части развертывания профсоюзной работы для успешного строительства Днепрогэса (впоследствии, когда строительство было развернуто полностью, был создан рабочий комитет профсоюзов Днепростроя с непосредственным подчинением ЦК профсоюзов Украины).

До сих пор не могу не выражать восхищения четкостью и талантливой организацией Днепростроя. Имея детально разработанный проект плотины, начальник строительства Винтер начал с того, что построил замечательные шоссейные и железные дороги, жилье для рабочих, столовые, мастерские, которые со спокойной совестью можно было назвать заводами. Среди них были прекрасные деревоотделочные комбинаты, заводы жидкого воздуха, мощные бетонные заводы и т. п.

На этих заводах, использующих правильно организованные технологические потоки, не было видно людей. Только после этого Винтер приступил к строительству самой плотины и электростанции.

Все самые новейшие по тому времени механизмы, имевшиеся за рубежом, были представлены на Днепрострое и с ними прекрасно справлялись наши рабочие. Душой строительства был Винтер. Это был невысокий, сухощавый человек огромной энергии и твердой воли. Он считал своей обязанностью почти ежедневно бывать на важнейших участках строительства.

У Винтера было два заместителя и один помощник: академик Веденеев – по гидротехническим сооружениям, Раттерт – по гражданскому и заводскому строительству и Михайлов по общим вопросам. Это были лучшие, талантливейшие строители нашего времени. В качестве консультантов на строительство были приглашены представители американской фирмы Куппер, с которыми наши строители соглашались не всегда.

Днепрострой был первенцем строительной индустрии республики, не имевший равных себе по грандиозности. И, тем не менее, он был завершен вместе с заводами и жильем для рабочих точно в срок, то есть за пять лет (с 1927 по 1932 год). Первоначальная стоимость строительства была определена в 225 миллионов рублей, но в дальнейшем Винтер предложил ее снизить на 15 миллионов и окончательная стоимость Днепростроя составила 210 миллионов рублей.

Днепровская плотина принципиально отличается от современных плотин. Она не имеет арматуры, за исключением отдельных плавающих прутьев для связи забетонированной части плотины с бетонируемой. Не было также никаких специальных мостов для транспортировки бетона и устройства ряжей.

Вместо, создаваемых в настоящее время специальных мостов для запруды реки, на Днепре устанавливали с двух сторон реки клети из брусьев 24 на 24, по ним укладывались рельсы, по которым двигались опрокидывающиеся вагонетки со щебнем, осколом гранита, добывавшимся здесь же при разработке русла. Таким образом, совершенно незаметно, дешево и быстро, при небольшом количестве людей и при отсутствии машин устраивались ряжи.

Бетон замешивался ногами строителей. На такой технологии настаивали американские консультанты, так как вибраторов тогда не было. Подъемные механизмы устанавливали по мере подъема плотины. Пути для подвозки бетона также устанавливались по мере подъема плотины, для чего требовалось лишь изредка перекладывать рельсы. Практика подтвердила, что и без арматуры плотина Днепрогэса была устойчива, и незачем было вкладывать в нее десятки тысяч тонн металла. Устойчивость плотины обеспечивалась ее подковообразной формой. Если бы ее сделали прямой, то она оказалась бы менее устойчивой даже при наличии мощной металлической арматуры.

Днепрогэс строила вся страна. Особая роль в этом грандиозном строительстве принадлежала молодежи, комсомольцам. Всего на строительстве работало 55 тысяч человек. Американцы впервые принимали серьезное участие в советской стройке. Многого они не понимали, энтузиазм людей, от рабочего до крупнейших специалистов, их явно удивлял и, в то же время, внушал уважение. Из сообщений печати я знаю, что уже после Отечественной войны бывший представитель фирмы Куппера на Днепрострое – Томпсон высказывал глубокое восхищение нашими строителями.

Одним из острых вопросов на Днепрострое был вопрос зарплаты. Появилось много новых работ, которые до той поры не встречались в строительстве, нужны были новые нормы. Для решения этих вопросов окружной комитет создал на Днепрострое общестроительную расценочно-конфликтную комиссию (РКК) и направил меня на строительство в качестве ее члена.

Комиссия состояла из представителя администрации и рабочих. В функции члена комиссии входило: разработка и проверка норм и расценок, их утверждение, разбор конфликтов и т. п. Заседания РКК проходили в присутствии рабочих и служащих. В дни, когда заседала РКК, многие рабочие, свободные от смены, приходили послушать наши споры и принимали участие в разрабатываемых решениях.

Проработать до конца Днепростроя мне не пришлось. Окружной комитет партии выдвинул меня на работу в качестве управляющего запорожским трестом по добыче и обработке гранита. Было мне тогда 28 лет, и это была моя первая самостоятельная хозяйственная работа, если не считать задания СТО по восстановлению котлохозяйства в Донбассе в 1921 году.

Управляющий трестом

До меня здесь работал пожилой человек с большим, еще дореволюционным, опытом по фамилии Фукс. При нем разработка карьеров сводилась в основном к изготовлению бордюрных камней, щебенки, бута и других мелких изделий, вплоть до индивидуальных памятников. Рабочие были из окрестных сел и деревень: – Янцево, Мокрая, Натальевка, Кичкас и др. Нужно сказать, что среди них имелись весьма одаренные специалисты, способные создавать высокохудожественные произведения, хотя считались простыми каменотесами.

Залежи гранита в районе Днепра были огромными, причем если в Натальевке и Янцеве гранит залегал огромными плитами, позволявшими вырубать целые глыбы, то в Кичкасе залежи гранита были косослойными, что делало его пригодным для строительных работ в качестве бута и щебня. По цвету – это очень красивый светлосерый гранит с вкраплениями слюды, играющей на солнце. В Кривом Рогу гранит розовый, и это объясняется соседством железной руды. Розовый гранит тоже очень красив, особенно полированный. До революции, и уже при советской власти, этот гранит заказывали для памятников и увозили к себе на родину многие жители Франции.

Способ разработки карьеров был примитивный и соответствовал времени строительства египетских пирамид. Пробивались вручную бурки диаметром 40 мм. Если нужно было добыть специальный массив, бурки делались до глубины, соответствующей толщине изделия и располагались один за другим по прямой линии с интервалом 10–15 мм. Затем они заполнялись порохом, взрывались и раскалывались клиньями, а иногда с помощью замерзшей воды. Для добычи бута бурки делались глубиной до 3 метров и взрывались динамитом, а позднее амоналом.

В период первой пятилетки, когда строительство развивалось невиданными темпами, такие методы разработки карьеров, понятно, устраивать уже не могли. Работая в запорожском комитете профсоюза, я нередко бывал на разработках гранита, видел все эти методы работ и часто критиковал их. Видимо, в связи с этим окружком партии и решил рекомендовать меня в качестве управляющего трестом. Но одно дело критиковать со стороны, а другое – делать и отвечать самому.

Требования к себе я ставил большие, хотелось поспевать за темпами работы страны, но опыта в этой области у меня практически не было никакого. Я был еще очень молод, и первое время мне приходилось довольно тяжело. Тогда я и познал впервые и горечь неудач и бессонницу. Но выручила старая привычка обращаться за помощью к людям.

Без созыва формальных совещаний, без треска и шума, без всякого зазнайства я пошел на выучку к опытным мастерам и просил их совета и помощи, обращаясь к ним доверительно, как к родным людям. И никогда и никто в помощи мне не отказал. Люди шли навстречу, охотно, делясь опытом, подсказывали, как следует поступить, какое решение принять. За короткое время я освоил технологию и все хитрости этого на вид простого, а на самом деле довольно интересного дела.

Помог мне, конечно, и опыт работы на Днепрострое, где, наряду с ручными, применялись уже и современные машинные методы обработки гранита. В результате наш трест принял на себя утроенный объем работ, включая облицовку набережной Москвы-реки. Это дало возможность перевести натальевские и янцевские разработки только на выработку штучного камня, который тогда ценился очень высоко.

Появилась и новая продукция – брусчатка, которую раньше здесь никто не делал. Жизнь становилась интересной, созидательной. Мы начали внедрять механизацию, сами изобретали и изготавливали станки и приспособления, начали строить жилье для рабочих, ввели профессиональное обучение, которое до этого было потомственным (отец обучал сына) и многое другое.

Партийно-комсомольский актив треста «Нерудкоп». Управляющий трестом П. Г. Цивлин, во 2-ом ряду слева – четвертый. Внизу в центре сидит его маленький сын – Илья

В итоге трест выполнил утроенный план полностью по всем показателям. По итогам первого года моей производственно-хозяйственной деятельности в тресте окружной комитет партии решил за успешную работу направить меня на учебу в Промышленную Академию имени Сталина, которая по решению ЦК ВКП(б) только что была организована в г. Харькове с целью подготовки руководящих кадров для советской промышленности.

Промакадемия имени Сталина

Решение ЦК ВКП(б) о создании в Харькове промышленной академии имени Сталина было связано с острой нехваткой специалистов для проведения широкой индустриализации страны. Партийные кадры, совершившие революцию и отстоявшие советскую власть, преданные делу построения социализма в нашей стране, были в большинстве своем технически безграмотны. Старых специалистов с дореволюционной подготовкой было мало, кроме того, они вызывали недоверие в связи с имевшими место фактами саботажа, нелояльного отношения к советской власти. К тому же вскрылось дело промпартии, возглавлявшейся профессором Рамзином, ставившей, как утверждали, задачу организации переворота. Все это и побудило поставить вопрос о необходимости подготовки собственных руководящих технических кадров для промышленности, создав для этого промышленную академию и направив в нее для обучения молодых коммунистов, доказавших свою преданность советской власти в годы революции и гражданской войны.

Так я стал студентом первого набора строительного факультета академии имени Сталина, куда пришел с образованием двух классов народной школы. Понятно, что это приводило к немалым трудностям. Ведь за три года учебы мне нужно было получить не только среднее образование и ликвидировать безграмотность, но пройти курсы специальных дисциплин, таких как высшая математика, физика, химия, сопротивление материалов, черчение и др. Конечно, курс академии строился с учетом крайне слабой подготовки студентов, но и нам предстояла напряженная учеба, и мы все включились в нее, не щадя сил. К учебе мы приступили в сентябре 1930 года. Академия располагалась тогда на Сумской улице в центре Харькова против дома «Саламандра». В это же время велась надстройка одного этажа на доме, занимавшем целый квартал возле Благовещенского базара. В этой надстройке каждому студенту была выделена отдельная комната, в которой он мог проживать с семьей.

Материально студенты академии были хорошо обеспечены. Мы получали партмаксимум и талоны на книги, причем не только технические, но и из сокровищ мировой литературы (Сервантес, Рабле, Декамерон и т. п.).

Таким образом, государство сделало всё для того, чтобы мы могли хорошо учиться, ну а мы, в свою очередь, должны были сделать всё для того, чтобы овладеть знаниями. И мы учились на совесть, слушая лекции в академии с восьми утра и до двух часов дня, а потом, занимаясь в общежитии с трех часов дня и до полуночи.

Основной возраст студентов был не менее 29–30 лет. Многие долгое время были на руководящей партийной и хозяйственной работе. В этом смысле самая небольшая руководящая должность была у меня (управляющий трестом районного масштаба). Другие же товарищи были членами ЦК, ЦКК и членами правительства Украины, председателями и секретарями губернских исполкомов, директорами крупных заводов. В общем, это были люди привыкшие командовать.

Но в первую очередь все мы были коммунистами, понимающими, зачем пришли в академию, и поэтому выполняли любое указание преподавателей беспрекословно. Думаю, тогда профессуре работать с нами было проще, чем с современными студентами. Вскоре меня избрали секретарем факультетской парторганизации, членом бюро парторганизации академии. Каждый год меня переизбирали снова и, таким образом, мне пришлось руководить партийной работой на факультете до конца учебы.

П. Г. Цивлин с женой и сыном (1930 г.)

Первый год учебы закончился успешно, мы изрядно потрудились и с нетерпением ждали каникул. В июле 1931 года нам выдали путевки в Крым, и мы отправились на отдых. Но отдохнуть нам не удалось. Дело в том, что ЦК Украины рассматривал нас, как людей, прошедших суровые годы гражданской войны, вынесших на своих плечах восстановление народного хозяйства, короче – как людей, на которых можно положиться. И поэтому нас привлекали для выполнения ответственных заданий партии и правительства. Так было и на этот раз.

В августе пришла телеграмма за подписью секретаря ЦК КП(б) Украины Строгонова о немедленном выезде на совещание в ЦК Украины. В тот же день мы выехали с мест отдыха на это совещание. Обстановку по хлебозаготовкам докладывал секретарь ЦК С. В. Косиор. После совещания нас назначили уполномоченными по хлебозаготовкам, меня – по Печенегскому району, другие товарищи получили назначения в другие места. На следующий день мы выехали по местам назначения.

Город Печенеги Харьковской области находится в 25 километрах от города Чугуева и проехать туда можно было только на лошадях (машин было еще очень мало, а в районах – совсем не было). Железной дороги там тоже не было. Все это затрудняло выполнение плана хлебозаготовок. Хотя на Украине лесов мало, но Печенеги в то время окружали леса. До революции там была каторжная тюрьма, в которой сидел Г. И. Петровский. Жители Печенег жили довольно зажиточно, считали себя партизанами, но советскую власть признали одними из самых последних.

В момент моего прибытия в район, хлебозаготовки были выполнены лишь на 40 %. Начались дожди, которые не прекращались в течение месяца. На мне был гражданский костюм, сапоги и кожаная куртка.

В этой одежде я разъезжал на тачанке из села в село совместно с председателем исполкома или секретарем райкома, часто круглыми сутками.

Днем шли беседы, а по утрам и вечерам организовывали вывозку хлеба, а часто и по ночам. В 1931 году раскулачивание было в основном завершено, и началась организация колхозов, но кулацкие настроения были еще сильны. Были случаи, когда ночью нашу тачанку обстреливали. Порой, когда после 2–3 дней разъездов я добирался до райкома, на мне не было сухой нитки. Мокрой была не только кожа сапог, но и все внутри: куртка, костюм, подкладка, казалось все тело пропитано водой. Когда же удавалось высушить сапоги, они не налезали, так как ноги были распухшими, а кожа сапог ссыхалась. Так изо дня в день. Все же через месяц хлебозаготовки были выполнены на 96 %, и я вернулся на учебу.

Три года я проучился в академии. Должен сказать, что академия помогла мне разобраться во многих вопросах строительного искусства, которые интуитивно я воспринимал и раньше, не имея понятия о законах механики, физики и химии. Теперь я радостно сознавал, что строя объекты на основе практического опыта, я, тем не менее, следовал неизвестным мне ранее законам. Теперь мне становилось понятно, почему мои сооружения устойчивы и работоспособны, какими дополнительными резервами они располагают. Полученные знания помогали также принимать экономные технические решения, избегая ненужного переусложнения и излишеств, нередко встречающихся на практике. Многое разъяснилось, открывались новые горизонты, хотелось поскорее окунуться в практическую работу для применения полученных знаний на практике. Однако, прежде, чем приступить к этому, мне пришлось пережить одну крайне неприятную и унизительную историю.

Как я уже упоминал, на протяжении всех трех лет учебы в академии меня избирали секретарем партбюро факультета, хотя по своему предшествующему должностному положению я был ниже других «высокопоставленных» студентов. Как правило, это никого не волновало, за исключением отдельных бывших руководителей областных организаций, которые считали ненормальным, что ими руководит простой партийный работник и хозяйственник. Были случаи, когда такие товарищи после выборов заходили ко мне в партбюро и говорили, что я не имею морального права ими руководить.

Таким, в частности, был бывший секретарь облисполкома Саша Вронский. Я на это реагировал спокойно, так как это было частное мнение, и продолжал работать и учиться.

В 1933 году дирекция и общественность академии задумали устроить вечер в честь октябрьских торжеств. Вечер удался на славу, было много гостей. В разгар вечера ко мне обратился директор академии Бабин и предложил устроить вечеринку для дирекции, членов партбюро и профкома, где за чаем можно было бы в непринужденной обстановке поговорить о делах академии. Ни у кого из студентов не было помещения, где можно было бы разместить одновременно 18–20 человек, поэтому решили собраться на частной квартире в один из субботних вечеров.

Об этом узнал член ЦК Прокофьев, учившийся на машиностроительном факультете. В понедельник он вручил мне повестку в Центральную контрольную комиссию (ЦКК). На мой вопрос, зачем я нужен, он ответил:

– "А я знаю, какие у тебя дела с ЦКК?".

Разговор этот происходил в партбюро в присутствии многих товарищей. К двум часам дня я отправился в ЦКК. На мой вопрос, зачем меня вызвали, мне показали письмо Прокофьева, где он писал, что на вечеринке была организована пьянка и т. п.

Я рассказал, кто был на вечеринке, что мы делали, а также о разговоре с Прокофьевым при вручении мне повестки. В результате мне сказали, что ничего плохого в нашем сборе не усматривают и что Прокофьев ведет себя странно, затевает склоку.

На следующий день, когда я утром пришел в академию и разговаривал с товарищами, ко мне подошел Прокофьев и спросил, что мне сказали в ЦКК. Человек я прямой и откровенный, поэтому заявил ему, что он склочник, а для члена ЦК такое его поведение, когда он говорит, что ему ничего неизвестно, а в действительности он сам при этом сочиняет доносы, просто низко. Ничего не ответив, Прокофьев исчез и на этот раз его не было несколько дней, а потом появилась комиссия.

Комиссия работала больше месяца. Как на грех, в это время в Москве был раскрыт какой-то уклон и ЦК Украины заподозрил, нет ли и в академии чего-либо подобного, поэтому члены комиссии в расспросах были очень придирчивы. В результате комиссия пришла к выводу, что те, кто начал склоку должны быть исключены из партии и сняты с учебы. Мне же за то, что самостоятельно не смог обуздать склочников, объявить выговор, и отозвать меня с учебы. Таким решением я был возмущен и пошел на прием к секретарю ЦКП(б)У П. П. Любченко.

Я останавливаюсь на этом случае столь подробно потому, что он имел немаловажные последствия для моей дальнейшей судьбы и, кроме того, в нем проявились характерные черты взаимоотношений партийцев того времени.

В разговоре со мной Любченко не стал убеждать меня в моей невиновности, а сказал, чтобы я шел продолжать учебу и что ЦК, несмотря на решение комиссии выговора в мое личное дело не запишет.

Однако, меня такое решение не устраивало. Я был прав и требовал, чтобы мне это подтвердили. Если же меня считали виноватым, пусть запишут выговор в личное дело, как того требует порядок в партийных делах.

Но Любченко, видимо, не хотел вдаваться в подробности, или ему было некогда, поэтому он повторил: – "Иди, учись, обещаю тебе, выговор в карточку не запишем, значит верь".

На это я ему ответил, что в таком подвешенном состоянии в академию не вернусь, прошу направить меня на работу и подальше. После некоторых споров, мне предложили приступить к работе начальником капитального строительства Министерства Совхозов Украины. Но я не согласился и попросил направить меня на стройку.

Споры продолжались долго, и, в одно из моих посещений секретаря ЦК Любченко, он, наконец, пообещал откомандировать меня в распоряжение ЦК ВКП(б). Он сказал, что постановление секретариата о моем откомандировании согласует опросом, а меня попросил подождать в приемной, что я и сделал. Прождал я минут тридцать, после чего технический секретарь мне говорит, что напрасно жду, так как Любченко «смылся» через другую дверь. Мы открыли дверь кабинета, и я убедился, что бекеши Любченко, в которой он ходил, уже нет, он сбежал. На Любченко это было похоже.

На другой день я явился к его помощнику и рассказал об этом случае. Он подтвердил, что за ним это водится, и предложил позвонить ему по прямому телефону. Подняв трубку, я спросил:

– "Товарищ Любченко?" и получил ответ:

– "Нет".

Помощник мне говорит: – "Разве так спрашивают?. Назови по имени-отчеству".

Я снова снял трубку и говорю: – "Панас Петрович?". В ответ слышу: – «Да». Тогда я начал срамить его за вчерашний поступок, а он смеется и предлагает зайти.

Когда я зашел в кабинет, он снова стал предлагать продолжить учебу в академии, не упоминая о том, что ЦК отверг предложения комиссии, на что я снова не согласился.

Тогда он сказал, что пойдет подписывать решение о моем откомандировании опросом, но я предупредил, что на этот раз из кабинета не выйду и бекешу ему не отдам. Конечно, сказано это было в шутливой форме, он рассмеялся и пошел подписывать решение. Через десять минут решение о моем откомандировании в распоряжение ЦК ВКП(б) было у меня на руках, а еще через два дня я выехал в Москву.

Так закончилась моя учеба в промакадемии имени Сталина. Диплом об ее окончании я так и не получил. А секретарь ЦК КП(б)У П. П. Любченко через несколько лет был арестован и расстрелян, как "враг народа".

Глава 4. На строительстве военно-промышленных объектов перед войной

Строительство вертолетного комбината на Урале

В Москве мой вопрос был решен быстро. Люди были нужны и мне предложили поехать на Урал в качестве заместителя начальника строительства вертолетного комбината. Как выяснилось уже на Урале, в это время в Москве под руководством итальянца Вирджили, жившего на бывшей даче Рябушинского, что возле Военно-Воздушной академии имени Н. Е. Жуковского, разрабатывался геликоптер (вертолет). Для производства этих вертолетов по предложению Вирджили было решено построить на Урале в городе Юрюзань Свердловской области Катав-Ивановского района вертолетный комбинат, для чего было создано строительное управление.

Однако, начальник этого управления Козлов (из местных) не был строителем и меня направили работать в качестве его заместителя по строительству этого комбината.

Приняли меня на Урале неплохо, начиная с первого секретаря Свердловского обкома партии И. Д. Кабакова. Коммунист с 1905 года, любимец всех уральцев, Иван Дмитриевич был очень скромный, доступный и обаятельный человек. На месте меня тоже приняли хорошо, но вскоре случилась неприятность. На восемнадцатый день пребывания в новой должности я выступал вечером на партсобрании в конторе, а в соседней комнате, какой-то охранник чистил оружие. Выстрелом из нагана я был тяжело ранен. Пуля прошла через левое легкое в 5 мм от сердца и, пробив бок, осталась в рубашке. Меня положили на телегу и повезли в лазарет, который находился в 3 км от конторы. Главным врачом там был военный фельдшер.

Осмотрев меня, он заявил, что сердце пуля не задела и тут же сделал мне перевязку, туго затянув грудную клетку. Положил он меня в отдельную палату, но в 2 часа ночи давлением изнутри повязку прорвало, и кровь фонтаном ударила в стену. Меня снова забинтовали, остановив, таким образом, кровь. Температура поднялась до 40 градусов.

Наутро мне понадобилось в уборную. Всю жизнь я не любил, чтобы за мной ухаживали, и в данном случае я пробрался в уборную самостоятельно. Вход в нее был из коридора, а на улице был мороз. Поэтому после ее посещения во втором легком образовался плеврит, и оба легких оказались закупоренными: – одно было заполнено кровью, другое жидкостью, и я начал задыхаться. Прибежал фельдшер и созвал моих сотрудников, в том числе главного инженера Смирнова, инженера Баранова и др. Возле моей кровати состоялся консилиум.

Я лежал без движения с закрытыми глазами и хрипел, левая рука была парализована, поэтому все решили, что я без сознания и высказывались вслух, не стесняясь.

Фельдшер сказал, что жить мне осталось максимум двое суток, поэтому нужно вызвать жену для участия в похоронах. Участники консилиума с ним согласились и уже собирались разойтись, как я открыл глаза и взял правой рукой карандаш. Консилиум насторожился. А я написал на тетради каракулями:

– "Категорически запрещаю вызывать жену и сообщать ей что-либо обо мне. Буду жить".

Потом я написал, чтобы все кроме инженера Баранова ушли, и, когда мы остались вдвоем, попросил достать мне сестру, которая могла бы круглые сутки дежурить у постели. Очень быстро такую сестру разыскали. Я считал, что мое спасение во сне и прогреве правого легкого. Поэтому я велел сестре сделать мне укол морфия и, во время, сна непрерывно ставить на правое легкое горчичники.

Уснул я в 2 часа дня и проспал до 12 часов ночи. К этому времени облегчение еще не наступило. Поэтому я попросил сделать еще один укол, после чего проспал до 6 утра. Проснувшись и не почувствовав облегчения, опять попросил сделать укол, против чего сестра начала протестовать, так как боялась, что может возникнуть привыкание. Но я сообщил ей, что если все равно помирать, то можно еще раз попытаться и она согласилась.

А пока я спал, продолжала делать попеременно банки и горчичники. В результате, когда я проснулся в 2 часа дня, то почувствовал, что дыхание стало свободным, правое легкое очистилось. Пришли товарищи и обрадовались, а главврач-фельдшер извинился. Итальянец Вирджили прислал мне телеграмму с соболезнованием.

В больнице я пролежал неделю и, когда мне сделали очередную перевязку, оделся и, воспользовавшись отсутствием фельдшера, позвонил в контору, чтобы прислали лошадь. Явившись в поселок, я на следующий вечер выехал поездом в Москву. Перед этим, узнав, что я сбежал из больницы, ко мне явился фельдшер лазарета и потребовал, чтобы я вернулся или дал ему расписку, что ответственность за возможный смертельный исход беру на себя. Такую расписку я ему дал. Он успокоился и подарил мне пулю, которая оказалась между косовороткой и нижней рубашкой и выпала, когда меня раздевали в больнице.

Прибыв в Москву я явился в лечебную комиссию ЦК ВКП(б) на Арбате (ЦЕКУБУ), где меня осматривали три солидных профессора. Когда я снял гимнастерку, и они увидели бинт, а затем две ранки: – одну впереди, а другую рваную на боку, из которой все еще сочилась кровь, они очень удивились и начали расспрашивать, где это со мной случилось.

Узнав, что на Урале, стали спрашивать, когда и как я сюда добрался. Узнав, что это случилось десять дней тому назад, и что я добрался сюда на поезде, как пассажир, назвали меня сумасшедшим и потребовали немедленно лечь в больницу, от чего я категорически отказался.

Удостоверение первого заместителя начальника строительства вертолетного комбината (завод № 1 ВВС) Цивлина П. Г.

В результате мы договорились на том, что я буду лежать в гостинице «Националь» на Манеже, где я остановился, и ко мне ежедневно в 7 часов вечера будет приходить врач, так как температура держалась и нужно было делать перевязки.

Меня это устраивало, так как было много вопросов, которые нужно было решать в ЦК, Совнаркоме, ЦКК и других организациях.

В Москве

Порядок дня в Москве я установил такой. До 9–00 утра завтракал, после чего приходила машина, и я уезжал по делам строительства в Глававиапром Наркомтяжпрома, в ЦКК, РКИ, в Кремль в особый отдел. Ходил я еле-еле, был очень слаб из-за большой потери крови и худ. Но никому о моем состоянии не говорил. В гостиницу я старался приехать до 5 часов вечера, обедал и ложился в постель. Поэтому, когда в 7 часов приходил врач, то он выслушивал меня, делал перевязку и уходил. Так продолжалось дней пятнадцать.

Но, однажды, в РКИ меня задержали до семи вечера, и я прибыл в гостиницу лишь в половине восьмого. За это время врач, не застав меня в постели, опросил коридорных и, узнав, что я ежедневно уезжаю на работу, дождался меня и устроил скандал, потребовав утром явиться в лечебную комиссию. К этому времени основные вопросы по стройке мне уже удалось урегулировать во всех инстанциях, поэтому в лечкомиссию я явился относительно спокойным.

Там мне, конечно, устроили разнос и потребовали либо немедленно лечь в больницу, либо убираться из Москвы куда угодно. В частности, мне предложили поехать на лечение в Новый Афон с закреплением за мной медсестры. Я сказал, что сестра мне не нужна, так как у меня жена – медсестра. Они с радостью согласились, и в тот же вечер я послал телеграмму жене в Харьков по поводу того, что получил отпуск и путевки в Новый Афон и прошу срочно выехать в Москву с сыном.

Ответ был краток, как обычно бывает с моей женой:

– "Не понимаю, почему отпуск, одна с ребенком никуда не поеду!". Пришлось звонить, уговаривать. Сказал, что ее хотят видеть товарищи, что через Москву ехать в Новый Афон удобнее. Согласилась.

Когда встречал жену с сыном на Курском вокзале, она была удивлена моей худобе и слабостью, так как в отличие от обычного я не взял чемодан сам, а пригласил носильщика, не поднял сына. На ее расспросы отвечал, что болею. Только вечером в гостинице, когда разделся, она увидела повязку на груди, но пугаться было уже поздно.

В санатории в Новом Афоне мне предложили ряд физиотерапевтических процедур. Я сделал несколько из них, но однажды стал свидетелем того, как врач обслуживает без очереди своих знакомых. И хотя нервы были напряжены, я не стал поднимать шума, а просто ушел и больше, несмотря на уговоры врачей, в физиотерапевтический кабинет не вернулся.

Между тем, левое легкое было заполнено кровью и не работало. Нужно было тепло, чтобы рассосать застойные явления, и я избрал простой способ лечения. Каждое утро после завтрака я отправлялся на пляж, укрывал голову, подставлял левый бок под лучи солнца и в течении нескольких часов грел легкое. Солнце сделало то, что нужно. В течение месяца почти все пришло в норму. И, когда мне воткнули пятимиллиметровую иглу и откачали жидкость, то она была уже не красной, а розовой. А еще через месяц я окончательно излечился и вернулся на строительство вертолетного комбината.

Итальянец Вирджили

Стройка шла тяжело. Начатая по инициативе М. В. Фрунзе и продолжавшаяся благодаря настойчивости начальника Глававиапрома П. И. Баранова, она после его гибели в авиакатастрофе начала загибаться. Дело в том, что в Москве в то время возобладало мнение, что оборонную промышленность нужно развивать вокруг столицы. Поэтому, дескать, создание вертолетного комбината на Урале – это блажь и стройку нужно законсервировать.

Было ли это результатом вредительства или малоопытности и неосведомленности, сказать не могу. Но то, что эта концепция нанесла тяжелейший удар стране и на долгие годы осложнило развитие тяжелой промышленности, поставило ее к началу отечественной войны 1941 года под риск уничтожения фашистской Германией, не вызывает сомнений.

Характерно, что этохорошо понимали иностранные специалисты. Как-то, в один из приездов в Москву меня пригласил к себе домой руководитель разработки вертолета итальянец Вирджили. Принял он меня с маленьким сыном Ильёй очень радушно. После обсуждения текущих вопросов по строительству я имел серьезную беседу с Вирджили.

В свое время именно он убедил М. В. Фрунзе и П. И. Баранова строить вертолетный комбинат на Урале. И на мой вопрос, почему он возражает против строительства этого комбината в Москве, Вирджили ответил примерно следующее:

– "Будущая война не за горами. Военная техника и, в особенности, авиация, получат в ней такое развитие, что нанесение бомбовых ударов по Москве станет простым делом. Для этого самолеты из других стран смогут прилетать в Москву, чтобы отбомбиться и улететь обратно на свои аэродромы. Таким образом, промышленность Москвы окажется уязвимой и поэтому Москву следует освободить от какой-либо промышленности, даже бытовой.

Но уж, во всяком случае, ее не следует развивать в Москве, а что касается тяжелой, машиностроительной и оборонной промышленности, то их нужно развивать на Востоке, в Сибири, так как эти края изобилуют залежами руды, угля, благородных металлов, энергии, таящихся в сибирских и уральских реках. Эти места недосягаемы для врагов России и, вместе с тем, удобны тем, что оружие, машины, продовольствие могут быть быстро доставлены в любую точку страны".

Так, примерно, ответил Вирджили на заданный вопрос и мне его ответ был понятен, очевиден. Ведь для того, чтобы убедиться в его правоте, не нужно было быть академиком, профессором и даже простым инженером.

Нужно было иметь здравый смысл и настоящую, не болтливую, преданность советской власти. Кому неясно, что для того, чтобы в Москве или под Москвой выплавлять металл, изготавливать станок, самолет, даже обычную кровать и мебель, нужно сначала издалека завезти руду, необходимое сырье, лес и т. п. Что же касается оборонной промышленности, то здесь Вирджили был непоколебим, вплоть до ухода с работы и возвращения в Италию, куда он уезжать не хотел. Заключая беседу, он сказал:

– "Товарищ Фрунзе, Советская страна сделали для меня очень много, они вернули мне веру в себя, они многое мне доверили. Как же я могу совершить подлость по отношению к Вашей стране?".

После беседы с Вирджили я побывал в Кремле, в секретариате Молотова, в Особом отделе на Лубянке, где добросовестно докладывал все соображения Вирджили и подкреплял их своими доводами. На это ушло много времени. Со мной соглашались, подтверждали правильность рассуждений, но, видимо, склонялись к тому, что воевать мы будем на чужой территории, а в этом случае вкладывать средства, которых и так мало, в расширение материальной базы на Востоке вряд ли оправдано.

Строить комбинат становилось все трудней, материальные ресурсы и поддержка иссякали, и, волей-неволей, строительство начало сворачиваться.

П. И. Баранова в Глававиапроме уже не было. Командующий ВВС Я. Алкснис тоже, видимо, не смог нас поддержать и вскоре вышло решение стройку законсервировать, а нас, как "вредно настроенных", распустить.

Думаю, что, если бы уже во время первых пятилеток мы приступили к созданию авиационных, танковых, станкостроительных предприятий на Урале и в Сибири, к освоению местных гидроэнергетических и сырьевых ресурсов, то не только ускорили бы освоение этих отраслей промышленности, но и избежали трудностей эвакуации в начале войны на Восток, и, следовательно, смогли бы сразу наращивать удары по врагу. Но, как бы то ни было, стройку нашу законсервировали, а Вирджили отпустили в Италию.

Я вернулся в распоряжение ЦК ВКП(б), и был назначен начальником строительства Харьковского станкостроительного завода (ХСЗ) – одного из первенцев второй пятилетки.

Станкострой

Шел 1934 год. Страна выполняла вторую пятилетку. Крайне необходимы были средства производства, без чего даже мечтать о серьезном развитии любой отрасли промышленности или сельского хозяйства было просто немыслимо. Это понимали руководители партии и правительства, поэтому на 17 партсъезде было принято решение об ускорении производства средств производства, то есть, о создании в стране мощной станкостроительной индустрии.

Надо сказать, что в то время эта отрасль промышленности была крайне отсталой и базировалась, в основном, на наследстве, доставшемся нам от царской России.

Что касается современных радиально-сверлильных и шлифовальных станков, то их мы вынуждены были закупать в Германии, Англии и Америке. Но продавали нам это оборудование капстраны неохотно, ведь на них решение 17 партсъезда не распространялось. Да и можно ли было закупить у «дяди» все, что нам было необходимо при таком развороте индустриализации в нашей необъятной стране!

Нужно было создавать собственную станкостроительную базу. Вот такой базой в соответствии с решениями партсъезда и должен был стать Харьковский станкостроительный завод по производству радиально-сверлильных и кругло-шлифовальных станков.

Строительство ХСЗ вел в то время один из лучших строительных трестов страны – «Индустрой», но вел его из рук вон плохо. В течение двух лет не было введено ни одного квадратного метра промышленных объектов и жилья. Руководители стройки беспрерывно менялись. Рабочих не успевали набирать, как они снова уходили, уводя с собой и кадровых рабочих, которых и без того было мало. Несмотря на то, что объект был чрезвычайно важен и строился по решению партсъезда, отношение к его строительству было совершенно недопустимым.

Нельзя сказать, чтобы руководство «Индустроя» не принимало мер к наведению порядка на стройке. Наоборот, управляющий трестом В. Я. Зиновьев и главный инженер В. А. Трубников лезли, как говорится, "из кожи вон", чтобы поправить положение, но дело не сдвигалось с места.

Основная причина неудач состояла в том, что руководство треста не занималось изучением причин, тормозящих строительство, и разработкой глубоких преобразований, способных вывести стройку из прорыва. Будучи, по – существу, честными и добросовестными работниками, они, в то же время, были не способны на решительные меры, сопряженные с риском, без чего коренное изменение положение было невозможно.

Должен сказать, что по моему опыту, без риска, конечно продуманного, решение любой, сколько-нибудь сложной задачи в условиях ограниченных ресурсов и времени вообще невозможно.

Руководитель в любом деле, будь то стройка, промышленное предприятие, воинская часть или партийная организация, должен рисковать, принимая, на первый взгляд, не всегда и не всем очевидные решения. Конечно, всегда имеется вероятность ошибки, но, если руководитель исходит не из личных интересов, если он рискует в интересах дела, государства, коллектива, то он всегда будет поддержан этим коллективом и сумеет решить поставленную задачу. Наоборот, если в действиях руководителя проявляются нерешительность, трусость, а, тем более, личная корысть, то за таким руководителем коллектив не пойдет, отвернется от него и он останется с трудностями один на один. Такого руководителя надо менять и на версту не подпускать к руководству коллективом.

К сожалению, в нашей практике, особенно в последние годы, вместо того, чтобы немедленно, изгнать неспособного или недобросовестного руководителя, его сплошь и рядом, перемещают из одного руководящего кресла в другое и он, как ни в чем не бывало, продолжает разваливать дело. В такой кадровой политике, думаю, одна из главных причин наших неудач.

Каковы же были причины неудовлетворительного хода строительства Харьковского станкостроительного завода ранней весной 1934 года, куда я прибыл по указанию ЦК КП(б) Украины?

Стройплощадка располагалась в 15 километрах от Харькова напротив станции Лосево по соседству со строящимся Харьковским тракторным заводом (ХТЗ). На площадке были в то время один-два объекта, а вокруг непролазная грязь. Никаких дорог или подъездных путей к этим объектам не было. Правда к будущей территории завода подходила железнодорожная ветка, но весь прибывающий на стройку материал разгружался с вагонов в полном беспорядке прямо в грязь.

Жилья (квартир или общежитий) завод и стройка не имели совсем. Поэтому все рабочие и служащие ездили из города на трамвае до тракторного завода. Причем давка и очереди были такими, что на стройку они добирались лишь к 10–11 часам утра, а в два часа уже начинали собираться в обратный путь.

Особенно трудно было добираться на стройку осенью и весной в распутицу. Столовой не было. Все это вместе взятое приводило к тому, что рабочие и служащие на стройке не задерживались.

Ограждена территория не была и поэтому не охранялась. Весь материал, который завозился на стройку, растаскивался рабочими тракторного завода для индивидуального строительства. Поэтому стройка несла еще и колоссальные убытки. В общем, впечатление складывалось удручающее.

Нужно сказать, что к моему приезду директором будущего станкостроительного завода уже был назначен П. Лаврентьев, коммунист с 1912 года, бывший торгпред СССР в Англии. Это был прекрасный человек, с которым у меня, впоследствии, сложились хорошие товарищеские отношения (в 1937 году он был арестован и расстрелян, как "враг народа"). Главным инженером завода был назначен И. М. Бриксман, специалист высшего класса, умница и чудесный человек, а его заместителем был легендарный Берзин, превосходный коммунист, не раз делом доказывавший свою преданность народу и партии, что не помешало и его арестовать и уничтожить в 1937 году.

Таким образом, несмотря на то, что завода еще не было, дирекция уже была назначена и времени, надо сказать, не теряла. Не ожидая пока будут построены цеха, она энергично занималась подготовкой кадров рабочих, мастеров, инженеров и начальников цехов, из которых впоследствии выросли отличные руководители крупнейших заводов (Костенко, Герасимов и др.).

Обучение этих кадров проводилось на английских, немецких, американских предприятиях, куда они командировались нашей страной, и где работали простыми рабочими, изучая станки, оборудование, методы работы, технологию производства и т. п. Их командировки продолжались от шести месяцев до года и, когда они возвратились на Родину и стали на свои рабочие места, пуск завода прошел без каких-либо сбоев, а продукция с самого начала выпускалась самого высокого качества.

Думаю, что такую практику не мешало бы возродить во многих отраслях современной промышленности, где имеется большое отставание от зарубежного уровня, так как она себя полностью оправдала еще в годы первых пятилеток.

Направлять же руководителей и специалистов любого ранга в зарубежные командировки на один-два месяца, это, на мой взгляд, то же самое, что выдавать бесплатные путевки в дома отдыха. Деньги тратятся, а серьезной подготовки специалистов, освоения зарубежного опыта не происходит.

Итак, дирекция завода полным ходом развернула подготовку специалистов для будущего завода, а самого завода, где нужно было этих специалистов использовать, не было и в помине. Моей задачей и задачей коллектива строителей было построить этот завод. Размышляя над тем, как это сделать в установленные сроки, я пришел к парадоксальному, на первый взгляд, решению – предложил временно законсервировать строительство цехов завода и других промышленных объектов и приступить к строительству благоустроенных однокомнатных общежитий для строителей, а также к строительству дорог, подъездных путей и ограждений территории будущего завода.

Поднялся страшный шум. От руководства треста «Индустрой» и до партийных органов, высказывались мнения о том, не напрасно ли меня пригласили руководить этим строительством. Но я не уступал и одновременно начал проводить свое решение в жизнь.

С большой благодарностью я вспоминаю поддержку, которую мне оказали в то время секретарь Харьковского горкома партии товарищ Сапов (впоследствии арестован и расстрелян) и первый секретарь ЦК КП(б)У П. П. Постышев, который тоже погиб в годы репрессий.

Начал я с простого. Собрал остатки рабочих, и передал им чертежи одноэтажных кирпичных общежитий комнатной системы. В результате каждое, еще не построенное общежитие, уже получило своего, закрепленного за ним хозяина. На общем собрании я сделал следующее заявление:

1. Все общежития, которые будут строиться, займут те, кто будет их строить.

2. На строительство общежитий, столовой и магазина мы имеем с вами три месяца, оторванные от строительства промышленных объектов, которые потом нам придется нагнать.

3. Общежития должны быть высокого качества, потому что жить в них Вам.

4. Материалы можете брать с промышленных объектов.

Собрание длилось 20 минут. Никто не возражал и в прениях не выступал. На следующий день закипела работа. Рабочим помогали жены, дети, друзья. Работали от “темна до темна”. Попытки профсоюза вмешаться и установить восьмичасовой рабочий день ни к чему не привели. Никто раньше в этих местах такого энтузиазма не наблюдал. Построив общежитие, каждый построил себе сарай. Уже через две недели начали вселяться.

Недалеко от Харькова был свиноводческий совхоз, где разводились свиньи-иоркширы. Начальником политотдела совхоза был бывший технический секретарь парторганизации, в которой в 1926 году я был секретарем.

Я обратился к нему с просьбой выбраковать поросят и продать нам для рабочих. Поросят мы получили около двухсот штук. И вот по окончанию строительства общежития, на котором рабочие сэкономили более месяца, мы провели собрание и премировали лучших рабочих поросятами, а остальных – продали. Зрелище было незабываемое.

Положение на стройке изменилось. К нам начали приходить люди без особого приглашения, так как были созданы необходимые бытовые условия. Я всегда стремился иметь максимум 75–80 % численности рабочих от плановой. Это было важно для сохранения высокой зарплаты, стимулирования производительности труда и, в конечном итоге, для успеха дела. Понимали это и сами рабочие.

В мае на стройку прибыла комиссия ЦК КП(б)У для составления графика строительства и сдачи цехов в эксплуатацию. К этому времени мы были готовы принять самые жесткие сроки. Коллектив строителей был уже неразобщенным, дружным. Многие рабочие писали домой письма, приглашая на стройку своих родственников и знакомых. Они уже были патриотами своей стройки, своего коллектива. Когда график был готов, нас вызвали на оргбюро ЦК КП(б)У, которым руководил П. П. Постышев. График был утвержден, и мы приступили к строительству первой очереди ХСЗ.

Успех любого крупного дела решает коллектив, а коллектив состоит из людей. Поэтому подбор кадров, умелая с ними работа, любовь к людям – главное для любого руководителя. Если это условие выполняется, то успех дела обеспечен. В связи с этим хочу рассказать о некоторых моих сотрудниках по Станкострою, сыгравших большую роль в успешном решении этой задачи.

На строительстве ХСЗ работал начальником участка Иван Иванович Землянский – замечательный мастер своего дела, человек сложной, я бы сказал, трагической судьбы. По национальности украинец, он до 1914 года был плотником-отходником, а с начала мировой войны был мобилизован и зачислен в экспедиционный корпус русской армии, который дислоцировался во Франции. После войны во время революции солдат экспедиционного корпуса в Россию не пустили, а разослали по лагерям во французские колонии. В 1918 году Землянский вернулся во Францию и работал у подрядчика, занимавшегося строительством угольных башен.

Землянский не имел никакого образования, был неграмотен, но от природы обладал сметливым умом и был очень любознателен и трудолюбив. Вскоре он завоевал доверие подрядчика, был назначен десятником, и ему было доверено самостоятельное производство работ. Однажды, работая на сооружении угольной башни, он оступился, упал с большой высоты и разбился так, что по свидетельству очевидцев в больницу привезли мешок костей. В больнице его «сшили», а так как организм был сильный, и за ним самоотверженно ухаживала знакомая француженка-модистка Марго, то он выжил, поправился и вернулся к труду.

В 1922 году его отпустили на Родину, куда он вернулся с молодой женой Марго и дочкой Юлей. Спустя некоторое время Землянский поступил в трест «Индустрой», который вел тогда работы в Донбассе, на металлургических заводах и строительстве шахт. Однако, строительством угольных башен трест не занимался, так как не было специалистов. Эти работы отдавали французским и бельгийским фирмам. После прихода в «Индустрой» Землянский попросил доверить ему строительство угольной башни и отлично справился с этим делом, хотя с трудом мог самостоятельно расписываться. После этого, по личному указанию Серго Орджоникидзе, его специально обучили грамоте и инженерным знаниям за счет государства.

Когда я с ним познакомился, это был сухощавый, смуглый, загорелый человек лет пятидесяти с простым, добрым лицом и черными, как смоль, волосами. Все свои знания, опыт и время Иван Иванович отдавал стройке. Предельно скромный, немногословный он всегда был в работе, никогда не повышал голос и ни в чем не искал личных выгод. Прекрасный семьянин, он боготворил жену и дочерей, с которыми жил в квартире на Пушкинском въезде. В успешном строительстве ХСЗ была большая заслуга И. И. Землянского. Но судьба его была несчастной^[3].

Под стать Землянскому был и Портнов – старый опытный строитель, руководивший строительством соцгородка. Это тоже был практик, и его также можно было видеть на стройке в любое время. Обычно он стоял с огромной самокруткой и дымил, как паровоз. Он прекрасно знал жилищное строительство, был исключительно добросовестен и порядочен, пользовался большим уважением среди рабочих.

Очень большую и важную работу выполнял на стройке Ясман. Формально он был заведующим складом, а по существу сам отпускал материалы, имел в своем ведении лесопилку, разгружал прибывающие на стройплощадку грузы и обеспечивал их сохранность. Ясман был глуховат и наивен, как ребенок. Но эта наивность не мешала ему с большой скрупулезностью выполнять свои обязанности. Он всегда знал, что и какому участку нужно, и не было случая, чтобы кто-то по его вине простаивал, чтобы не были своевременно разгружены вагоны, хотя грузы прибывали круглые сутки. Многие ночи недосыпал Ясман и его коллектив, но я не помню, чтобы кто-нибудь из них жаловался на трудную жизнь.

Сейчас, когда я пишу эти строки, часто приходиться слышать, что тот или иной руководящий работник проворовался, берет взятки и поборы с рабочих, выписывает фиктивные наряды или скрывает брак. В то время это было невероятно, дико. Разве можно было тогда даже предположить, что прораб, начальник участка или десятник, а тем более руководитель строительства вступает с рабочими в контакт по таким вопросам? Да, одного дня не мог бы продержаться такой «деятель» в нашей среде! Нравственные устои людей, трудившихся во время первой и второй пятилеток, были очень высоки.

Партийно-воспитательная работа на Станкострое отличалась отсутствием заседательской суетни. За время строительства в течение двух лет было выпущено около 700 листовок, прославлявших ударников труда и критиковавших имевшиеся недостатки. Размер листовки был 10×15 см. Они были очень кратки, продуманы и содержательны. Руководил этой работой партком и его секретарь И. А. Сукенник, которые в большой степени способствовали успешному строительству и воспитанию людей.

Не могу не сказать хотя бы два слова о наших замечательных бригадирах: Вазеяне (штукатур), Михайленко (каменщик), Смирнов (плотник). Каждый из них по своему опыту мог самостоятельно руководить строительством участка, и, я убежден, не допустил бы при этом никакой ошибки. Ну, а что касается сроков и качества выполнения работ, честности и порядочности в расчетах с рабочими, то в этом не могло быть никаких сомнений.

Серго Орджоникидзе

В то время мне не пришлось лично встречаться с наркомом тяжелой промышленности С. Орджоникидзе, но в период работы на Станкострое довелось обращаться к нему по отдельным вопросам или слышать от товарищей отзывы о нем, как о руководителе Наркомтяжпрома. О двух таких случаях мне хочется рассказать, поскольку они характеризуют стиль работы крупных руководителей промышленности того времени.

В 1930–32 г.г. Индустрой вел строительство Харьковского турбинного завода, проект которого был разработан из металлоконструкций. В то время в Индустрое работал талантливый инженер Воробейчик. Учитывая, что металла в стране мало, он предложил перепроектировать завод на основе применения железобетона. Это предложение, да еще в разгар строительства, вызвало бурю протестов, как со стороны заказчика, так и проектировщиков, и предложение Воробейчика поддержки не нашло. Но он не успокоился, отправился в Москву на прием к С. Орджоникидзе, где наткнулся на его помощника Семушкина. Последний, видя тщедушность Воробейчика (он был мал и худ), не поверил в серьезность его предложений и к Серго не допустил.

Но Воробейчика это не остановило. Он подстерег Орджоникидзе в деловом дворе наркомата, когда тот выходил к машине, чтобы ехать на обед, и обратился к нему. Серго усадил его в машину, по дороге выслушал и назначил заседание по этому вопросу на вечер. На заседании предложение Воробейчика было рассмотрено и принято, а тем, кто мешал реализации влетело.

Другой характерный случай произошел со мной лично летом 1934 года. Меня и директора ХСЗ Лаврентьева вызвали на заседание фракции райисполкома, чтобы обязать нас уплатить по 50 тысяч рублей каждого за ремонт школы. Конечно, ремонт школы дело хорошее, но таких денег в смете строительства не было, и выделить я их не мог. Поэтому я не пошел на это заседание, а Лаврентьев, глядя на меня, не пошел тоже. Через несколько дней мы получили решение райисполкома, обязывающее нас внести по 50 тысяч рублей, но мы его снова не выполнили. Еще через неделю мы получили новое решение, в котором мне и Лаврентьеву были объявлены выговоры и снова предлагалось внести деньги. Но я снова не выполнил это решение, не выполнил его и Лаврентьев. Через неделю мы получили решение, содержащее строгие выговоры с предупреждением и то же требование.

Дальше Лаврентьев не выдержал и внес 50 тысяч рублей, я же снова не внес, так как считал недопустимым по решению местных организаций разбазаривать деньги, выделенные на промышленное строительство. Вместо этого я написал на листке из блокнота маленькую записку на имя С. Орждоникидзе следующего содержания:

"Уважаемый товарищ Серго! Из прилагаемых протоколов фракции райисполкома следует, что от меня требуют внести 50 тысяч рублей. Этих денег у меня нет, и никто для нужд райисполкома мне их не давал. Прошу оградить меня от нападок". Это письмо я отправил в Наркомтяжпром и за делами о нем забыл. Райисполком же, исчерпав все возможные санкции и получив 50 тысяч от Лаврентьева тоже успокоился.

Прошло некоторое время. Работники Индустроя, побывавшие в Наркомтяжпроме, увидев меня, спрашивают:

– "Слушай! Что ты там такого сделал, что Серго всем о тебе говорит?".

К этому времени работы на Станкострое уже шли неплохо, но мы не так были воспитаны, чтобы переоценивать свои успехи. Поэтому я долго терялся в догадках, что я не так сделал? Но работы было много, и вскоре я об этом забыл.

А через два месяца явился фельдегерь и вручил мне громадный красный конверт из Партконтроля при ЦК ВКП(б). Докладчиком на заседании был С. Орджоникидзе по моему вопросу: – о неправильном финансовом обложении промышленных предприятий. Этим решением отменялись все решения райисполкома, как нарушающие государственную финансовую дисциплину.

Потом мне рассказали, что мое письмо и протоколы райисполкома С. Орджоникидзе долго держал у себя на столе. Когда к нему заходил начальник строительства или директор завода, он показывал моё письмо и говорил: – "Вот как надо бороться за государственную дисциплину, за государственное добро!".

Так поступил крупный государственный деятель, которому были дороги интересы государства. Попробуйте в наше время не выполнить, порой, абсурдное указание райкома или райисполкома, даже если оно ведет к нарушению государственной дисциплины. Вас сотрут в порошок!

Забывая о том, что мелкие нарушения санкционируют и узаконивают воровство и казнокрадство, нынешние руководители разваливают страну.

П. П. Постышев

Два года мы строили первую очередь Станкостроя. Периодически, с целью контроля, на строительство приезжали работники обкома, горкома, райкома, а также секретари и другие работники ЦК КП(б)У. В 1935 году в порядке проверки решения и графика, утвержденного Оргбюро ЦК, я был вызван в качестве основного докладчика на заседание Оргбюро, которое должен был проводить П. П. Постышев. Хочу рассказать о любопытном эпизоде, характеризующем отношение к решению таких вопросов крупного руководителя-коммуниста, каким являлся Постышев.

Мой доклад был назначен на 6 часов вечера, и я решил поехать пообедать домой, чтобы спокойно подготовиться к докладу. В то время я жил на Пушкинском въезде, д.7, и, не доезжая до дома, неожиданно встретил своего товарища по гражданской войне. Встреча нам обоим была очень приятна, я пригласил его пообедать и ради такого дела мы выпили и, кажется, неплохо.

Должен заметить, что я никогда не искал кампаний и не любил людей, смотревших на жизнь через донышко бутылки. Но, если приходилось, то я мог выпить солидную дозу, не пьянея и не теряя рассудка. Этому научил меня еще хозяин – медник в 1912 году. В общем, мы хорошо пообедали, и к 6 часам вечера я был на оргбюро ЦК и доложил о выполнении графика по строительству Станкостроя. Докладывать мне было нетрудно, так как, за небольшим исключением, сроки графика были выполнены по всем цехам и даже с небольшим опережением. О трудностях, без которых ни одно дело не обходится, я докладывать не стал, так как считал, что мы сами обязаны находить пути их преодоления.

Закончив доклад, я присел в стороне, где стоял сифон с водой. Меня одолевала жажда после обеда, я нажал сифон и выпил стакан воды. Павел Петрович Постышев, обращаясь ко мне, сказал с улыбкой:

– "А ты, видать, хорошо пообедал?".

Сказано это было с характерным волжским акцентом. Я ответил:

– "Да, Павел Петрович! Я сюда прямо с обеда явился, встретил товарища по гражданской войне".

"Ну, тогда, сказал Павел Петрович, поставьте ему еще один сифон воды, он заработал".

Постышев был широкий, чуждый мелких придирок человек, и вместе с тем решительный, требовательный руководитель очень крупного масштаба.

На этом заседании произошел еще один любопытный случай, о котором стоит рассказать. Директор ХСЗ Лаврентьев решил выступить после меня с критикой строителей. Сделал он это не потому, что считал нашу работу плохой, он был доволен ходом строительства, а потому, что боялся, чтобы у Оргбюро не сложилось впечатление, что дирекция завода и строители «сжились», "спаялись", как тогда говорили (а мы, в действительности, очень сдружились, что не мешало нам крепко ругаться по делу).

Когда он начал критиковать, а почва для этого была довольно шаткой (перед заседанием Оргбюро было проведено специальное обследование нашего строительства промышленным отделом ЦК и его доклад, в основном, соответствовал моему), П. П. Постышев прервал Лаврентьева и обратился к членам Оргбюро с такими словами:

– "Видали, герой! Он думает, что строить легко. Цивлин ему строит завод, а он стоит сторонним наблюдателем, ждет когда ему подадут готовенький завод, да еще и критикует. Я предлагаю записать ему выговор, чтобы знал, что строить нелегко и что ему не критиковать, а помогать нужно”.

Так и записали неожиданно для всех выговор Лаврентьеву, а он долго после этого не мог прийти в себя. Лаврентьев был кристальный коммунист, прекрасный человек и товарищ, но подвела его в этом случае "дипломатия".

Первая очередь Харьковского станкостроительного завода была окончена и сдана с опережением в конце 1935 года. Принимал первую очередь завода С. Орджоникидзе, который похвалил нашу работу.

Страна начала получать собственные высококачественные радиально-сверлильные и кругло-шлифовальные станки, которые до этого мы были вынуждены закупать за рубежом и без которых невозможно было обеспечить разработку и изготовление отечественных машин, станков и двигателей для народного хозяйства и обороны страны.

На строительстве укрепрайона в г. Шепетовке

В январе 1936 года я получил телеграмму с предложением немедленно прибыть в ЦК КП(б) Украины. Я тут же собрался и приехал в Киев. Там мне предложили приступить к работам по строительству оборонительных сооружений вдоль польской границы в районе города Шепетовка. В это время наши отношения с Польшей были очень напряженными. Правительство Пилсудского вело себя вызывающе, и можно было ожидать любого исхода.

Поэтому партией и правительством было принято решение в срочном порядке укрепить районы, граничащие с Польшей. Предстояло в короткий срок выполнить огромный объем строительных работ. По этому вопросу меня и вызвали в ЦК КП(б)У. Через два дня я был назначен начальником укрепленного района УНР-103, располагавшегося вблизи населенных пунктов Шепетовка-Славута (13 км от границы), Судилкино.

Нам предстояло почти полностью снести Шепетовку и построить новый город, состоящий из казарм и домов начальствующего состава (ДНС). Кроме того, нужно было построить базы для танков, мастерские, гаражи, аэродромы, подземные укрепления и другие объекты, необходимые для современной армии, оснащенной мощной боевой техникой. Все это нужно было завершить к сентябрю 1936 года.

К моменту моего приезда на стройке было всего 100 человек рабочих. Нужно же было только для разгрузки прибывающих вагонов около 700 человек, а для обеспечения автотракторного парка еще 200 человек. Наряд на рабочую силу мне дали в Новгород-Волынск. Но строителей там не оказалось и первые несколько человек, прибывшие оттуда, оказались инвалидами. Местные организации не смогли их использовать на сельскохозяйственных работах и потому выделили нам на стройку по присланному наряду. Понятно, что рассчитывать на такую рабочую силу я не мог. Нужно было срочно искать выход.

Я обратился в Киевский военный округ (КВО), чтобы получить наряд на другую область, но из этого ничего не вышло. Не выполнить решение Политбюро ЦК КП(б)У я тоже не мог, хотя формально моей вины не было: – не дали рабочих, а без рабочих строить нельзя. Но ссылаться на объективные причины я не привык и продолжал искать выход из этого положения. Наконец, мне показалось, что выход найден.

Я решил обратиться с письмом к 3–4 бригадам, с которыми работал на Станкострое. В нем я рассказал о возникших проблемах, о значении этих работ для обороны страны, о возложенной на меня ответственности и закончил тем, что если не получу в ближайшее время помощь, то задание сорву. Я просил связаться с бригадирами других строек и помочь мне выполнить задание правительства.

Прошло всего десять дней, и я начал получать письма и телеграммы из Харькова, Курска, Воронежа и других мест. Содержание было одно: – "Едем, встречайте" и подписи. Лучшие специалисты, плотники, бетонщики, землекопы, столяры и другие во главе с бригадирами, вместе с семьями ехали ко мне на помощь. Никто не спрашивал, сколько им будут платить, где они будут жить, с какими условиями встретятся на новом месте. А ведь оставляли обжитые места, многие снимали детей с учебы, оставляли квартиры, живность. Удивительный народ!

Для размещения прибывающих мне пришлось занять кроме общежития, церковь, костел, синагоги, театр и многие другие помещения, и никаких протестов, никакого недовольства условиями жизни никто из прибывших мне не высказал. Да, ведь в письмах я ничего и не обещал, наоборот, писал, что с жильем, по началу будет плохо, придется терпеть лишения.

Нужно сказать, что такой способ решения кадровой проблемы не обошелся мне даром. В то время в Воронеже был трест «Воронежстрой», руководимый неким товарищем Соловьем. Из этого треста в Шепетовку по письмам бригадиров уехало особенно много рабочих (около 60 %) и товарищ Соловей обратился с жалобой к С. Орджоникидзе с просьбой наказать меня и вернуть рабочих.

Серго направил это письмо К. Е. Ворошилову, а тот И. Э. Якиру. Последний предложил мне дать разъяснения по существу вопроса. Я ответил следующее:

– "Мне дано задание государственной важности по укреплению границы. Рабочих мне не дали, а времени очень мало. Выполнить задание Правительства я обязан. Поэтому в поисках выхода я обратился за помощью к знакомым бригадирам. Я им не обещал ничего лучшего по сравнению с тем, что они имели по месту работы. Я только объяснил, что без их помощи сорву задание Правительства по весьма важному государственному делу, вот они и приехали". И добавил: – "От хорошего хозяина рабочий не уходит".

Таким мое разъяснение и попало к Серго. Дальше произошло следующее. Серго вызвал товарища Соловья, дал прочитать мое разъяснение, а затем объявил ему выговор за то, что он допустил уход рабочих с его строек.

С приездом рабочих работа на стройке закипела. Каждые две недели на строительство приезжал командующий Киевским военным округом И. Э. Якир, и мы вместе объезжали сотни объектов, которые в то время были развернуты на большой территории. Я поражался удивительной памяти и наблюдательности Якира. Разъезжая со мной по объектам, он не раз вносил поправки в их строительство, причем всегда без шпаргалок и подсказок. Все держал в памяти. Разговаривал Якир всегда спокойно, без крика, с полной уверенностью в своих знаниях. В следующем 1937 г. И. Э. Якир был арестован и расстрелян, как "враг народа".

Работа на строительстве пошла настолько активно, что уже через месяц стало нехватать материалов. Пришлось ставить вопрос в ЦК КП(б)У о том, чтобы снабженцы КВО обеспечили материалами наше строительство в необходимых объемах. Из-за этого у меня возник конфликт с заместителем Якира по снабжению товарищем Петерсоном (бывшим комендантом Кремля).

В результате всех нас вызвали на Политбюро ЦК КП(б) Украины, где между Петерсоном и мной произошел примерно следующий диалог:

Петерсон: – "Вы представляете, где Вы работаете?".

Я: – "В Киевском военном округе".

Петерсон: – "У нас, военных такой порядок. Если Вы чем-то недовольны, то должны обращаться только к нам".

Я: – "Лично я всем доволен, а ходом работ, которые Вы мне поручили неудовлетворен, о чем Вам неоднократно сообщал. Но Вы и Ваш аппарат плохо на это реагируете и у меня начались массовые простои, а этого я допустить не могу, хотя и отношусь к Вам с большим уважением.

Петерсон: – "Вы не должны были жаловаться в ЦК".

Я: – "Я обращался в ЦК не по личному вопросу. Кроме того, именно ЦК поручил мне эту работу и я, как коммунист, несу личную ответственность перед ЦК за укрепление границы. К сожалению, я больше не могу говорить с Вами, так как к утру мне нужно быть на стройке. Сейчас уже поздно, а мне еще ехать 360 километров. Всего хорошего". И, я уехал.

Конечно, Петерсон был заслуженным коммунистом, и, возможно, был задет моим обращением в ЦК, где ему крепко записали за задержку в снабжении строительства материалами. Но у меня уже не было выхода, так как я исчерпал все возможности, обращаясь телеграфно и письменно в штаб КВО по этим вопросам. Ждать дальше я не мог, не только потому, что срывались сроки строительства, но и потому, что простаивали сотни рабочих, которых я завез на стройку. Поэтому я и обратился прямо к заведующему промышленным отделом ЦК товарищу Шергову, который меня хорошо знал и поставил этот вопрос на Политбюро ЦК КП(б)У.

Не прошло и десяти дней, как материалы массированным потоком начали поступать на стройку. Тогда в районе Шепетовки было пять железнодорожных станций и все они оказались полностью забитыми поступающими грузами, среди которых были кирпич, цемент, известь, гранулированный шлак, трубы, лес и т. п. 750 рабочих не успевали разгружать эти материалы, они накапливались горами, на станциях образовывались пробки и на меня писали жалобы, что я не обеспечиваю разгрузку.

Таков был ответ снабженцев. Видно, не могли мне простить жалобу в ЦК. Наши отношения испортились. Но меня такие взаимоотношения, наоборот, устраивали.

Строительство объектов шло успешно, а больше того, чем дать мне материалы сверх плана, снабженцы сделать ничего не могли. Спустя некоторое время мы начали сдавать объекты в эксплуатацию. Армия начала принимать и осваивать дома, казармы, гаражи и другие объекты, а это было главное.

Комбриг Яков Федоренко

В Шепетовке я встретился с замечательным человеком, хотя на первых порах встреча эта носила немного странный характер. В то время я жил один в деревянном домике. Семья осталась в Харькове, и я питался в основном яичницами, которые готовил тут же, на ходу. А через дорогу напротив проживал командир мотомеханизированной бригады, для которой мы строили казармы, гаражи для танков и бронемашин, склады для горючего и другие объекты. Многие из них мы уже ему сдали, взаимных претензий не было, и поэтому я в лицо его не знал, так как мы с ним ни разу не встречались.

Как-то, после ежедневного объезда объектов, я приехал в стройуправление и работал один в конторе. Открылась дверь, и в кабинет вошел коренастый военный лет сорока. Ворот гимнастерки был расстегнут, фуражка – набекрень.

Представился: – Яков Федоренко, командир мотомехбригады. Затем подсел к моему столу и спросил:

– "Как живешь?". Вопрос показался мне странным, так как я его не знал, поэтому ответил коротко:

– “Живу неплохо”.

Тогда он задал второй вопрос:

– "Как питаешься?". Тут я уже совсем удивился и ответил, что это никого не должно интересовать, с голоду – не умираю. На это Федоренко сказал:

– "С завтрашнего дня обедать будешь у меня. Наша кухня готовит хорошо, а обеда, который мне приносят, хватит на двоих. Поэтому обедать теперь будем вместе".

Я не любил, чтобы кто-либо со мной разговаривал в приказном тоне, поэтому я сказал Федоренко, что никуда и ни к кому обедать ходить не собираюсь. Он мне ответил, что, дескать, увидим, после чего встал и удалился.

На следующий день в то же время я опять сидел в конторе, когда раздался телефонный звонок. Снял трубку и услышал голос Федоренко:

– "Обед на столе, жду".

Я сказал, что сыт и никуда не пойду. Он ничего не ответил и положил трубку. Прошло 20–25 минут, открывается дверь и в кабинет входит красноармеец при полном вооружении и заявляет, что ему приказано доставить меня к командованию под конвоем.

В первый момент я даже не связал появление этого бойца с Федоренко – шел 1936 год, отношения с КВО были напряженными, всего можно было ожидать. Кроме того, спорить с вооруженным конвоиром было бессмысленно, поэтому я убрал документы со стола и пошел.

Куда он меня поведет, я не знал, но подумал:

"Хорошо еще, что стоит полуденная жара, и на улице в это время никого нет".

Довел боец меня до дома Федоренко и ввел на веранду. Там стоял Яков Николаевич, расставив ноги, и хохотал во все горло. Я же готов был лопнуть от злости, ведь я уже передумал все на свете. Ну, после этого мне пришлось сдаться.

Человек, Яков Николаевич, оказался обаятельный – смелый, умный, волевой. Он был любимцем бойцов, образцом советского командира, большой новатор в своем деле. Его любовь к военной технике не знала границ.

Мы подружились, и я не раз удивлялся его человечности и доброму участию в любом деле.

В 1942 году мне снова пришлось повстречаться с Яковом Николаевичем. В то время он был уже командующим бронетанковыми и механизированными войсками Советской Армии, заместителем наркома обороны И. В. Сталина.

Как-то, приехав в Москву в командировку, я узнал телефон Федоренко и позвонил ему на работу. Он пригласил меня немедленно приехать к нему. Когда я сидел в кабинете и Федоренко рассказывал о положении на фронте, раздался звонок по ВЧ. Звонил член Военного Совета Н. С. Хрущев и просил прислать под Сталинград американские танки, полученные по ленд-лизу.

Федоренко ответил, что операция, намечаемая под Сталинградом слишком серьезна, а американские танки горят как «спички». Поэтому он направит на Сталинградский фронт наши “тридцатьчетверки”.

Хрущев продолжал настаивать. Тогда Федоренко сказал, что его требование он выполнить не может, а направит по "зеленой улице" прямо из Свердловска необходимое количество наших танков Т-34, укомплектованных экипажами и боепитанием. Для ознакомления же с американскими танками он обещал направить одну-две штуки, но предупредил, что для боя они не годятся.

На манжуро-монгольской границе

В сентябре 1936 года я был отозван ЦК КП(б)У из Шепетовки и откомандирован в ЦК ВКП(б), где получил назначение на работу начальником строительства военных баз в районах Манжурской и Монгольской границы. Около месяца меня проверяли, могу ли я быть допущен на границу. После получения допуска к секретным документам я изучал их еще в течение двух недель в тресте "Нефтепроводскладстрой", размещавшемся в то время на третьем этаже ГУМ, а в Москве. После ознакомления с документами я выехал в город Читу.

До меня начальником Читинского управления "Нефтепроводскладстроя" был некто Соколов. Он слабо разбирался в строительном деле и неоднократно подавал заявления с просьбой направить его на учебу. Управляющий трестом Рогачев решил, наконец, удовлетворить его просьбу и, таким образом, я оказался назначенным на эту работу.

Приехал я в Читу в январе 1937 года в осеннем пальто и хромовых сапогах, а мороз там стоял 40–50 °С. Хорошо, что Соколов встретил меня прямо на вокзале и отвез к себе домой (он занимал особняк из 6 комнат). Там уже был накрыт стол с самыми изысканными блюдами, закусками и винами, пожалуй раньше так не встречали и наркомов.

За обедом мы разговорились, и я попросил Соколова дать мне возможность побывать на объектах, познакомиться со строительством и людьми. Но, к моему удивлению, я этой возможности не получил. Со дня на день мне обещали дать машину для поездки по «ближним» объектам (размещавшимся через 400–500 км), но каждый раз что-то мешало.

Так прошло около месяца. Больше ждать я не мог. Дело в том, что пока я находился в Москве, ожидал оформления допуска, изучал документацию, прошло полтора месяца. Еще месяц ушел на поездку и пребывание в Чите. В общей сложности истекло почти три месяца (без десяти дней), как я не платил партийных взносов. Я обратился к секретарю Читинского горкома ВКП(б), показал ему приказ о моем назначении и попросил поставить меня на учет, чтобы я мог уплатить взносы. Но он мне заявил: – "Поезжайте туда, откуда приехали, и там платите членские взносы. Вы нам не нужны".

Я недоумевал, отчего такая неприязнь, ведь они меня не знали? Но делать былонечего. Пришлось срочно выезжать в Шепетовку за 7000 км для того, чтобы заплатить партвзносы за три месяца, иначе можно было механически выбыть из партии.

Я обратился к Соколову с просьбой одолжить мне денег на дорогу, что он с удовольствием сделал, сказав, что он передумал и уходить с этой работы не хочет. Я сел на первый уходящий поезд, потом пересел на скорый, и через 6 суток был в Москве. Затем пересел на поезд до Киева и накануне дня истечения трехмесячного срока уплаты взносов был в Шепетовке. Когда я рассказал секретарю окружкома, как мчался из Читы, он от души посмеялся и сказал:

– "Разве мы не приняли бы у тебя членские взносы, если бы ты явился с месячным опозданием? Конечно, приняли бы". Но такова была сила партийной дисциплины.

Узнав, о моем возвращении Я. Н. Федоренко пригласил меня к себе поужинать, и я заночевал у него. Проснувшись, я обнаружил, что все мое обмундирование приведено в порядок, отремонтировано, сапоги начищены.

После завтрака я выехал в Москву. Явившись в трест, я доложил руководству о том, что местные организации в Чите не хотят, чтобы я там работал, и просил больше меня туда не посылать. Однако, меня вызвал начальник отдела кадров треста и предложил выехать снова, сказав, что товарищи из ЦК ВКП(б), а также руководство треста уже связались с Читой и беседовали с местными органами, которые теперь будут вести себя иначе. Я получил дополнительные документы и снова выехал в Читу.

На сей раз, на вокзале меня уже никто не встречал и обедом не угощал. Прибыв в Читу, я в тот же день в категорической форме потребовал машину для поездки по ближним объектам, а затем побывал и на удаленных объектах, расположенных на расстояниях до 1000 км, в том числе в Улан-Удэ. Побывав на всех участках, я понял, почему Соколов передумал уходить с работы. Дело в том, что на многих военных базах, которые строились в районах Восточной Сибири и Дальнего Востока, фундаменты под оборудование и сооружения были спроектированы без учета вечной мерзлоты, и это приводило к их деформации и разрушению.

Этого-то, видно, и не хотел мне показать Соколов, опасаясь, что я могу отнести эти недостатки за счет его некомпетентности. Работы действительно велись неправильно, так как Соколов не знал, как ведет себя фундамент на вечной мерзлоте, но это тогда вообще мало кто знал, в том числе и инженеры, имеющие специальное образование.

Вернувшись из поездки по объектам, я сообщил Соколову и его работникам свои соображения о причинах разрушения объектов и дал предложения, как следует устранять недостатки. Они со мной согласились, и Соколов обратился ко мне с личной просьбой предоставить ему возможность остаться работать в Чите начальником управления и исправить допущенные ошибки, так как в противном случае, как он опасался, его действия могут быть расценены, как вредительство.

Действительно, в то время не нужно было особых оснований для ареста, если же имелись серьезные недостатки, то это могло привести к печальным последствиям.

В горкоме партии отношение ко мне теперь переменилось. Меня даже поставили на учет. А когда узнали, что я дал ценные предложения по устранению серьезных недостатков в строительстве военных баз, то начали относиться ко мне совсем хорошо.

Тем не менее, секретарь Читинского горкома высказался за то, чтобы дать возможность Соколову остаться на прежней работе и исправить допущенные дефекты с учетом моих предложений. Я не стал возражать и уехал в Москву, чтобы получить новое назначение.

Позже я узнал, что во второй половине 1936 года Соколов все же был арестован. Арестованы были также и работники окружкома Читы. Не думаю, что это произошло по причине дефектов строительства, скорее причины были те же, по которым были арестованы и казнены сотни тысяч коммунистов, беззаветно преданных партии и советской власти, по причине трусости и самовластия Сталина и той сволочи, которая его окружала во главе с Ежовым и Берией. Не даром, говорят, Гитлер как-то воскликнул, что о лучшем помощнике, чем Ежов, он и мечтать не мог.

Такой была обстановка, когда я возвратился в Москву, где мне предложили принять участие в строительстве ряда военных объектов.

На строительстве военных объектов в Москве

Инициатором предложения остаться работать в Москве был Павел Александрович Юдин. В то время он был главным инженером треста «Металлострой», но знакомы мы были еще по совместной работе в тресте «Индустрой» в Харькове. Это был талантливый инженер и прекрасный организатор. До этого он неоднократно предлагал мне остаться работать в одном из управлений треста «Металлострой», но получалось так, что пока он ходатайствовал о моем назначении, ЦК ВКП(б) направлял меня на одну из периферийных строек, а просить, чтобы меня оставили в Москве, ссылаться на какие-либо причины, я не считал себя вправе и ехал туда, куда меня направляли.

Но на сей раз руководство треста успело договориться с управлением кадров Наркомтяжпрома, в чье ведение я прибыл из Читы, и меня направили работать управляющим 4-ой стройконторой этого треста, которая занималась строительством авиационных заводов №№ 1,20,30,32,33,34, а также заводов «Борец», "Самоточка" и др., всего более 20 заказчиков. Дела я принимал у моего бывшего однокашника по Промакадемии Николая Соколова.

Ознакомившись с делами, я выяснил, что контора работала с большими убытками, план не выполнялся, сдача объектов запаздывала на годы, была большая текучесть кадров. Это вызывало много нареканий со стороны местных организаций, заводов и рабочих.

Первой проблемой, с которой мне пришлось столкнуться, было дачное строительство. Выяснилось, что Соколов решил построить дачи. Для этого из прибывающих на строительство по фондам авиазаводов домов для рабочих он изъял два 12-ти квартирных дома и направил их в Фирсановку. А чтобы не было понятно, что строятся личные дачи, заключил договор с Москустпромом на строительство для них дач, из которых две предусматривались для него и управляющего трестом. По составленной смете стоимость такой дачи, представляющей коттедж из 5 комнат, кухни и подсобных помещений, была 11 тысяч рублей.

Я обратил внимание на то, что дачное строительство, тем более в Фирсановке, никак не вяжется с задачами конторы по строительству военных и промышленных объектов, и спросил об этом у Соколова. Он сказал, что было указание свыше, что местные органы в курсе дела, что решили помочь Москустпрому и т. д. и, кроме того, теперь уже поздно об этом говорить, так как дачи вчерне готовы и нужно их заканчивать.

Однако, первое же подведение баланса меня насторожило, так как выяснилось, что строительство дач приносит большие убытки. Поэтому я попросил проверить их сметную стоимость на соответствие государственным расценкам. Выяснилось, что настоящая стоимость дачи составляет 27 тысяч рублей. Я вызвал сметчика Нихезина, и спросил, как это так получается, то 11 тысяч, то 27. Он ответил, что пониженная стоимость была установлена по указанию начальника управления.

Как поступить? Бросить строительство дач уже нельзя, так как договор на строительство официально оформлен в кооперативе и его разрыв приведет к уплате неустойки. Работ оставалось действительно немного, и их прекращение приведет к убыткам. Поэтому я решил работы продолжать, но потребовать пересмотра сметы в соответствии с государственными расценками, что вело к увеличению стоимости дач с 11 до 27 тысяч рублей.

Поднялся невообразимый шум. По началу, мне предложили тоже выделить дачу, но я ответил, что мне она ни к чему, так как сегодня я здесь, а завтра по заданию ЦК могу отправиться в дальние края, поэтому считаю, что дача для строителя – ненужная обуза. Кроме того, для приобретения такой дачи у меня нет средств.

Тогда мне предложили внести за меня деньги, но и от этого я, естественно, отказался. Вызвав председателя кооператива, я предложил подписать новый договор, исходя из реальной сметной стоимости, так как в противном случае мы вернем деньги, а в дачи вселим рабочих.

После непродолжительных дебатов члены кооператива согласились и, таким образом, ущерб государству, нанесенный дачным строительством, был ликвидирован.

Второй вопрос, который я считал необходимым решить, был связан с сокращением числа заказчиков, так как ни мощностей, ни жилья не могло хватить, чтобы одновременно вести работы на двадцати с лишним объектах, разбросанных в четырех районах Москвы. Многие из этих объектов были второстепенными, вроде упомянутых дач, вели к распылению сил, из-за чего страдали важные государственные объекты, такие как авиационные заводы.

Я принял решение расторгнуть договоры с рядом заказчиков, оставив за собой только авиазаводы, а также завод «Самоточку» и Хрустальный завод, на которых остановить работы я был не в силах. Мы забрали все материалы и строительное оборудование у заказчиков, подлежащих исключению, и быстро свезли их на центральный склад в Коптево, объявив о том, что дальше вести работы не можем из-за нехватки ресурсов.

Опять поднялся страшный шум. Меня вызывали в прокуратуру, райкомы, райисполкомы четырех районов Москвы, в партконтроль, и я еле поспевал ездить по этим вызовам в течение двух недель. Но, когда я прибывал в эти организации и показывал расчеты и объяснял, что делаю это для того, чтобы успешнее вести строительство военных заводов, со мной быстро соглашались и говорили, что так давно следует поступать всем строительным организациям. Таким образом, были созданы условия для серьезной реорганизации стройконторы № 4.

Следующей проблемой, которой я стал заниматься, было наведение порядка в строительстве жилья для рабочих и механизации труда на стройплощадках. В то время все строительные работы выполнялись, в основном, вручную, поэтому заработки были низкими. Жилье для рабочих практически не строилось – отсюда текучесть кадров.

Первым делом мы навели порядок в общежитиях. Лучшим рабочим и их семьям были выделены отдельные комнаты из имеющегося запаса. Общежития были приведены в такой порядок, что все годы моей работы в этом управлении мы держали первое место по жилью в Москве и Московской области.

Достигали мы этого следующим образом. Раз в две недели по вечерам вместе с секретарем парторганизации и председателем постройкома, а иногда и без них, я объезжал общежития. В это время все рабочие уже были дома и отдыхали. Здесь всякая нерадивость должностных лиц, если она была, выявлялась немедленно.

Такие посещения были полезны и в другом отношении. В непринужденных беседах рабочие часто вносили интересные предложения о том, как улучшить производство, усовершенствовать имеющуюся технику. Это сплачивало коллектив, повышало отдачу каждого. В результате, мы смогли сократить численность при вдвое увеличенном плане. О запаздывании со сдачей объектов, уже не было и речи.

Коллектив начал жить, как одна дружная семья. Ни одна свадьба или другое событие не обходились без того, чтобы меня не пригласили в семью рабочего. И я считал для себя обязательным откликнуться на такое приглашение.

Нужно заметить, что в моем распоряжении, как руководителя, была чековая книжка, и я имел право сам, без каких-либо согласований выписать определенную сумму, подлежащую немедленной выплате. И этим правом я пользовался.

Как-то ко мне в кабинет зашел один из наших лучших рабочих, молодой еще парень, и сообщил, что женится и приглашает меня на свадьбу. Я спросил, где они будут жить. Он сказал, что на днях постройком выделил им с женой комнату в общежитии. Тут же я выписал ему чек для покупки мебели и вручил в качестве подарка от конторы. В то время не могло возникнуть даже мысли о том, что руководитель – коммунист может оказаться способным на какое-то злоупотребление в этом вопросе.

Дела в конторе пошли неплохо, убытков не стало, и до конца моего пребывания на этой работе не было. Коллектив постоянно держал первое место по выполнению плана и сдаче объектов, регулярно получал премии. Октябрьский райком партии и московские газеты, в том числе "Строительная газета", рекомендовали использовать наш опыт.

Залогом успеха в строительном деле я всегда считал сплочение коллектива и механизацию строительных работ. Ждать, пока нам дадут станки и механизмы, было некогда, да их тогда не хватало заводам и передовым стройкам страны.

Поэтому много времени я проводил за чертежным столом, стоявшем в кабинете и у меня дома. По моему примеру и другие техники и рабочие увлеклись этим делом.

В результате нами были разработаны и изготовлены самомонтирующий телескопический подъемник, подвижная опалубка, агрегат для приготовления и укладки шлакобетона и раствора в стены строящегося здания. Благодаря использованию этих механизмов мы строили двенадцатиквартирный дом силами 11 рабочих за 10 дней.

Кроме того, были созданы гидравлические леса, станок для обработки столярных деталей, выполняющий операции распиловки, выемки четвертей, шпунта, долбежку, строжку брусьев, досок. Наряду с этим были введены новые правила обращения с лесами и гвоздями. До этого, леса и опалубка после разборки приходили в негодность, особенно опалубка, отходы которой составляли 80 % и превращались в дрова.

Все это списывалось потом на производство, удорожая его стоимость. Я ввел такой порядок. Если начальник участка или прораб сдавали материалы после разборки лесов и опалубки на стройдвор, который был организован на центральном складе, то этот материал оприходовался, как новый лес, и списывался с его участка. То же было с гвоздями. В результате прораб и начальник участка оказывались заинтересованными сдать, как можно больше лесов и гвоздей, что удешевляло строительство, и за что он получал премию. Те же, кто пренебрегал этим, оказывался в невыгодном положении.

Дело в том, что на строительстве был начальник спецотдела Макаров, который ведал также пожарным надзором. Он был наделен правом, заезжать на любую стройплощадку и забирать у нерадивых прорабов все леса от разборки, а то и прихватывать новые. И в этом случае прораб чувствовал себя крайне неуютно, т. к. лишался не только материалов, но и премии. Это вразумило самых нерадивых. Они быстро поняли выгоду от такой экономии не только для государства, но и для себя.

В нашем коллективе было несколько строителей преклонного возраста, которые могли трудиться только на легкой работе. Мы их приспособили для переработки всего этого сэкономленного леса. И они, не спеша, готовили из него черные полы, щиты, перегородки и т. д.

Эти люди не только не чувствовали себя обузой для коллектива, но и приносили большую пользу, значительно удешевляя строительство и повышая производительность труда. Их продукцию участок выписывал со склада, как детали, и вел только монтаж. Все это давало удовлетворение, и вскоре вместо отсталой, возникла передовая стройка, оснащенная механизмами и машинами, а о носилках все забыли. Это позволяло мне тратить часть времени, освободившегося от руководства стройкой, на разработку и внедрение изобретений.

В наших мастерских, помимо указанных выше, были разработаны приспособления для разгрузки вагонов, очистки габарита, штукатурная машинка и другие. На что не хватало времени, так это на регистрацию этих изобретений и получение авторских свидетельств. На это требовалось столько времени и сил, что на саму работу времени уже не оставалось. Но даже, когда я узнавал, что авторами моих изобретений становились другие люди, то не огорчался. Главное для меня было то, что они работали, действовали, приносили пользу народу и государству, а чья фамилия была под ними, было не так уж важно.

Строительство завода прожекторных отражателей для ПВО Страны

В январе 1938 года мне предложили перейти на строительство завода по изготовлению зеркальных отражателей для прожекторов системы ПВО Страны. Такой отражатель представлял собой параболоид диаметром более двух метров из зеркального стекла толщиной до 20 мм. Поставляла их нам до этого Англия, но отношения с ней к тому времени осложнилось, и нам грозило накануне войны остаться без зеркальных отражателей для прожекторов. Нужно было создать собственное производство для их выпуска.

С этой целью еще в 1930 году был заложен завод в Лыткарино Московской области на базе знаменитых песчаных карьеров кварцевого песка. Но, то ли потому, что должного внимания к этому строительству не уделялось, то ли неудачно подбирались кадры, но строительство с места не сдвигалось, несмотря на важное значение этого завода для обороны страны.

И вот в один из вечеров января 1938 года меня вызвал начальник главка и предложил возглавить это строительство. Я отказался, так как был привязан к коллективу 4-ой стройконторы, где у меня было налаженное хозяйство, большой задел по изобретениям и рационализации.

Кроме того, ко мне хорошо относились в Октябрьском райкоме партии, где я всегда встречал понимание и поддержку, что немаловажно. Наконец моя квартира находилась недалеко от объектов, куда я мог добраться в любой час даже пешком, что экономило много времени. В Лыткарино же нужно было ездить на машине за 50 км в один конец, что вело к большим потерям времени.

Через два дня после этого меня вызвал нарком оборонной промышленности М. М. Каганович и повторил предложение. Сначала разговор проходил в мирных тонах, но, когда я все же отказался принять предложение, разговор пошел в повышенном тоне и перешел на мат. Но, несмотря на это, я своего согласия не дал.

Прошли еще сутки и ко мне в контору зашли два товарища из КГБ. Я их знал, так как они были прикреплены к объектам, которые я строил, и мы часто встречались. Побеседовав по разным вопросам, они поинтересовались, вызывал ли меня нарком и дал ли я согласие строить завод в Лыткарино. Я ответил, что согласие не дал и это им должно быть известно. Тогда они сказали:

– "Жаль, а ведь это мы Вас рекомендовали". Я поблагодарил за доверие и спросил:

– "Неужели на мне свет клином сошелся, и кроме меня нет строителей, которым можно доверить это дело? Разве объекты, которые я веду, менее важны?".

Они ответили, что дело здесь налажено и дальше вести его сможет и другой товарищ, например мой заместитель, усвоивший мой стиль работы, там же дело развалено. После долгих дебатов эти товарищи обратились ко мне с просьбой подъехать на этот завод, посмотреть его и, хотя – бы, дать предложения, как можно исправить положение.

В этом отказать я не мог, вызвал водителя и предложил ему подготовить машину для поездки в Лыткарино на завтра к семи часам утра. Водитель тут же высказал неудовольствие, мол, кончилась нормальная жизнь, а товарищи из КГБ удалились, договорившись со мной о встрече на объекте.

Наутро, взяв с собой начальника снабжения Петрова, заведующего складским хозяйством Михуру, я выехал в Лыткарино. Когда подъехали к заводу, нас пропустили в ворота, даже не спросив пропуска. Это меня удивило, так как завод был оборонного значения. Я направил Петрова в отдел снабжения, Михуру – на склады для выяснения положения, а сам отправился на стройплощадку.

Положение, которое я там застал, действительно было катастрофическим. В работе был лишь один объект, в котором было забетонировано перекрытие над подвалом. Оно было заморожено и опиралось на опалубку. Материалов не было. За прошедший год было выполнено работ на 5 миллионов рублей, а убытки составили 8 миллионов рублей. Зарплата не выплачивалась, материалы не отгружались, рабочие простаивали, а так как дело было зимой, то топили печи, разбирая леса и опалубку.

Настроение у людей было подавленное, безнадежное. Все было сковано морозом и перспектив не было видно. Между тем, помимо продолжения строительства этого цеха, нужно было построить еще много других объектов: цехов, жилья, энергетическую и газогенераторную базу, которые не были даже начаты.

Побеседовав с рабочими, линейным персоналом и обойдя площадку, я зашел в кабинет начальника и встретил там товарищей из КГБ, которые, как оказалось, прибыли сюда раньше нас и все время находились здесь, ожидая пока я ознакомлюсь со стройкой. Не успел я начать с ними разговор, как открылась дверь, и вошли Петров и Михура в сопровождении заместителя начальника строительства по кадрам и начальника спецотдела.

Я предложил своим работникам доложить о результатах осмотра, но их сопровождающие сказали, что они не позволили осматривать строительство, так как у них нет допуска, а стройка оборонная. Уже и без того я был «заведен» безобразным состоянием дел на стройке, и это меня окончательно взорвало.

Я заявил: – "В течение многих лет на Ваших глазах срывается строительство оборонного объекта, государству наносится ущерб, а Вы, коммунисты, спокойно получаете зарплату, как будто Вас это не касается. И теперь, прикрываясь ложной «бдительностью», содействуете дальнейшему торможению. В заключение своей гневной речи я выгнал их из кабинета, в котором, они, вообще говоря, были хозяевами.

Моя вспышка объяснялась тем, что мне понравился проект будущего завода и после разговора с рабочими я, как бы, заразился от них обидой за такое состояние стройки, которое зависело только от честного отношения к делу.

К стройке было привлечено много субподрядчиков с хорошими механизмами, даже артель по изготовлению металлоконструкций. Но все механизмы простаивали и, если бы не приказ наркома, были бы изъяты со стройки и переброшены на другие объекты.

Вместо реальной работы шли бесконечные споры об оплате, но платить было нечем и не за что, так как работы не велись. Все это так сильно на меня подействовало, что я вызвал секретаря и продиктовал приказ о том, что вступаю в исполнение обязанностей начальника строительства завода, хотя, честно говоря, не имел пока на это права, так как еще не было приказа вышестоящей организации.

Тем не менее, с этого часа я приступил к руководству строительством завода № 233. А товарищи из КГБ тихонько вышли из кабинета, и после этого я их долго не видел.

Передо мной стал вопрос: – с чего начать? Обращаться в главк и наркомат за помощью, чтобы сдвинуть замороженную стройку с места, было бесполезно, так как год только начался, и все ресурсы были распределены. Выйти из положения можно было, только используя местные возможности. Прежде всего, необходимо было вернуть веру рабочему коллективу в то, что стройка будет жить, и будут созданы условия для полноценного труда.

Я уже упоминал, что перекрытие, занимавшее большую площадь, опиралось на опалубку, на которую пошло очень много леса, а бетон вследствие сильных морозов был заморожен. Поэтому мной было принято решение снять всю опалубку, оставив только дежурные стойки, а весь лес от опалубки пустить на опалубку для бетонирования надземных конструкций.

Стройка имела деревообделочные мастерские и транспорт, но трест № 30 изъял их, подчинив транспортному управлению и управлению подсобных предприятий, лишив стройку возможности получать столярку и оперативно подвозить материалы. Строительство не могло оплачивать эти работы, а без оплаты эти организации отказывались их выполнять.

Своим приказом я изъял у треста эти предприятия и подчинил их стройке, несмотря на то, что это было превышение власти. Но трест не пошел на отмену моего приказа, так как понимал, что завал стройки во многом на его совести. Руководители деревообделочных мастерских и автотранспорта не выполнили приказ и тут же были освобождены мной от своих должностей, а взамен были назначены дельные люди.

Собрав всех субподрядчиков, я предложил сосредоточить все работы на территории завода, а для этого вернуть все механизмы. Мое указание было выполнено на следующий день. После этого я снова собрал субподрядчиков и сообщил, что все работы с помощью их механизмов буду вести сам, но платить в ближайшее время не смогу. Большая часть рабочих субподрядных организаций перешли на стройку, а их руководители пошли жаловаться на меня наркому, куда меня вскоре вызвали.

Нарком назвал мои действия бандитскими, партизанскими и в таком духе «песочил» меня минут пятнадцать.

Когда он закончил, я заявил: – "Вы просили меня принять стройку и обеспечить успешное строительство завода. Я исполняю Вашу просьбу. Если Вы считаете мои методы неправильными, могу уйти, поручите это дело другому. Времени для просьб и уговоров субподрядчиков у меня нет. Денег, чтобы платить им, у меня тоже нет, а иначе работать они не хотят. Уплатить сейчас 8 миллионов убытков даже Вы не сможете. Значит, единственный выход тот, который я избрал. Если Вы не согласны, освободите меня от этой работы. Ответом был мат с добавлением: – “Делай, что хочешь, но завод строй”.

Была еще одна деталь в этой операции, которая могла бы дорого стоить, в случае неудачи. Леса не было. Я поручил одному из снабженцев отправиться в Горьковскую область на лесоучасток, который нам отвели, и приступить там к заготовке леса. При этом я распорядился выписать и выдать ему на руки 200 тысяч рублей на зарплату лесозаготовителям. Через три недели лес начал поступать и началась серьезная работа. Настроение людей изменилось. Конечно, это была незаконная операция, связанная с большим риском, но выхода не было, и я пошел на этот риск. Впоследствии он себя полностью оправдал.

Если обратиться к документам, то нетрудно убедиться, что через год на новогоднем вечере я поздравил коллектив с завершением первой очереди строительства завода, который начал выпускать продукцию, так необходимую стране. Завод был построен за год с теми же кадрами, но другими средствами. О них следует сказать.

Главное – это повседневная работа с людьми. Все, что намечал с целью оздоровления стройки, я обсуждал в бригадах с прорабами, с молодыми специалистами. Советовался, выслушивал их мнения, отзывы, предложения. Эти беседы происходили ежедневно при обходе объектов и люди ждали этих встреч, так как вопросы были не только у меня, но и у них.

И так день за днем. Через короткое время появилось взаимное доверие, уверенность в том, что можно найти выход из тяжелого положения без получения дополнительных средств от государства. Вместо уныния, безнадежности появилось бодрое, веселое настроение.

Наши каменщики показали образцы высококачественной кладки кирпича в строительстве жилья, укладывая 13000 кирпичей за смену при двух подсобных рабочих. Это был рекорд, так как обычно при таких результатах каменщиков обслуживало большое число подсобных рабочих.

Встал вопрос о форсировании строительства новых цехов. Цеха должны были строиться за 3–4 месяца с момента закладки фундамента. Решить эту задачу запроектированными методами было нельзя. Поэтому было принято решение вести строительство цехов из сборных конструкций.

Порядок был установлен такой. Когда закладывались башмаки одного цеха, тут же сбоку бетонировались в специальных опалубках колонны, ригеля, балки, а немного поодаль – кровельные плиты «Гиса». И так как время для выдержки железобетона у нас было ограничено, мной был предложен метод прогрева, который обеспечивал сушку бетона максимум за 15 часов.

Вопреки распространенному тогда мнению, что бетон допустимо греть при температуре не выше 75 0C, мы доводили его температуру до 110 0C, и это себя оправдало.

Закладывая башмаки в течение дня, мы ночью независимо от времени года их сушили электропрогревом, а к утру уже имели возможность устанавливать колонны и ригеля.

Монтаж производился мачтой, так как с кранами в то время было плохо. Таким образом, когда на одном конце цеха еще не были начаты земляные работы, на другом конце уже возводилась кровля. Одновременно с закладкой фундамента под колонны мы вели бетонирование фундаментов под оборудование, сооружали каналы для коммуникаций, электрооборудования, водоснабжения, отопления и т. д., а также укладку бетонных полов.

Таким образом, монтаж колонн, ригелей и кровли шел по уже законченной вчерне части цеха, и после установки первых трех форм на них укладывались плиты и кровля, а вслед за этим устанавливалось оборудование. При такой последовательности работ использовалось очень мало людей, экономилось время, облегчалось проведение работ, так как они проводились не в закрытых цехах, а на просторе, не было хлама от опалубки, ритм работы был спокойный, производительный.

Мной была разработана комбинированная металлическая опалубка. Имея два комплекта такой опалубки, можно было путем перестановки щитов бетонировать колоны, ригеля, балки любой конфигурации. Описание этой опалубки было опубликовано в 1939 году в газете «Строитель», а затем в 1940–41 г.г. в журнале "Рабочий строитель".

Первое время против моих методов прогрева бетона выступали некоторые НИИ. Споры шли крупные, причем меня обвиняли в порче материалов, предсказывали разрушение бетонных конструкций и т. п. Эти споры длились до тех пор, пока мы не провели в одинаковом режиме испытания бетона Павшинского железобетонного завода двадцативосьмидневной выдержки при нормальных условиях и положительной температуре, и бетона изготовленного при моем методе прогрева. Результаты оказались не в пользу сотрудников НИИ, и они вынуждены были замолчать.

Электропрогрев бетона моим методом осуществлялся так. Один провод источника напряжения в 60 вольт подключался к арматуре, другой к опалубке. Решение этой задачи обеспечивал тогда еще совсем молодой (25 лет) Сергей Иванович Можаев, работавший начальником электроцеха и электромонтажной конторы (впоследствии управляющий трестом Мосэнергомонтаж).

Были возражения и против моей опалубки, причем столь абсурдные, что я удивлялся, как могут их высказывать работники с научным стажем. Они говорили, что, вообще говоря, моя опалубка им очень нравится, но предлагали сделать в середине один-два щита из дерева.

Такую опалубку они даже спроектировали, сохранив мою идею и конструкцию, но света она не увидела. Ведь хорошо известно, что дерево и металл ведут себя по разному в условиях влаги и температуры, поэтому качественного бетона в этом случае получить нельзя.

Для плит «Гиса» также была разработана специальная опалубка из металла, что позволяло бетонировать одновременно до 100 плит, прогрев которых осуществлялся тем же способом. Для сборных цехов были впервые разработаны прутковые прогоны, что давало экономию металла до 40 % и намного облегчало монтаж и конструкцию здания. Была создана электроциркулярная пила для резки балок, швеллеров, уголкового и другого профильного металла. Разрез швеллера № 20 или уголка 150мм длился 2–3 секунды, причем рез был очень чистый. Таких пил, в то время не было, хотя изготовить их можно было на любой стройке, они были безопасны и очень производительны.

Все эти мероприятия позволили резко повысить производительность труда, качество работ и сократить сроки ввода объектов. Жесткая дисциплина производства, продуманная технология и механизация процессов дали возможность при вдвое меньшем количестве людей возводить цеха в течение 3–4 месяцев там, где раньше их строили годы. Это создавало хороший творческий настрой в коллективе, желание трудиться не жалея времени и сил.

Нужно заметить, что в апреле, через четыре месяца после того, как я принял строительство, по приказу наркома Вооружений Б. Л. Ванникова на базе строительства был организован трест № 15, и я был назначен его управляющим.

К этому времени на стройки страны начали поступать высококвалифицированные инженерные кадры, выпускаемые ВУЗ, ами страны. В частности, к нам в трест № 15 пришли инженеры Х. Н. Гень, И. М. Сорин, С. И. Можаев, С. Смирнов, В. И. Автономов и другие. Это были не просто способные молодые специалисты, но беспокойные, рвущиеся к новому люди. На одном очень важном их начинании хочу остановиться особо.

Строительство армопенобетонного завода

Как-то, эти молодые специалисты зашли ко мне в кабинет и рассказали, что познакомились с автором армопенобетона (фамилию его я забыл), разобрались в преимуществах последнего и просят выслушать автора. Ведущая роль и инициатива в этом деле принадлежала молодому, очень талантливому инженеру Геню (впоследствии погиб на фронте во время Великой отечественной войны). Мы пригласили автора армопенобетона, собрав для этой цели техническое совещание.

Из доклада автора стало ясно, что армопенобетон – очень прогрессивный материал и его изготовление не связано с большими трудностями, но для этого нужен завод и соответствующее оборудование. Но, куда бы не обращался автор, он всюду встречал глухое сопротивление. Тогда я принял решение построить завод для изготовления армопенобетона в Лыткарино на базе знаменитых карьеров кварцевого песка. Этот песок при соответствующем размоле может участвовать, как вяжущий материал вместе с цементом, экономя тем самым до 50 % цемента.

Мой интерес к армопенобетону объяснялся удивительными качествами этого материала. Он представлял собой плиту толщиной в 100мм, армированную сеткой из проволоки толщиной 4мм. Пропаривался он в автоклавах при давлении 8 атмосфер и мог являться одновременно, как несущей конструкцией кровли, так и утеплителем вместо железобетонных плит «Гиса», гидроизоляции, стяжки и кровли. Вес кровли из армопенобетона облегчался в несколько раз, что позволяло снизить вес несущих железобетонных конструкций, а монтаж кровли ускорялся тоже в несколько раз.

Мне было ясно, что за это дело надо браться немедленно. Разработку проекта завода взяли на себя наши молодые специалисты с участием автора армопенобетона. Когда проект был готов, я поехал с ним к первому заместителю наркома П. А. Юдину, с которым работал еще в «Индустрое». Доложив о нашем предложении, я сказал, что решил построить завод по производству армопенобетона, что у нас есть для этого все возможности, нет только денег. Нужно 2 миллиона рублей и оборудование.

Разговор проходил в два часа ночи. То ли мой тон не понравился, то ли настроение было неважным (наркомат находился в стадии организации), но ответ был таким:

– "Если решил, строй".

На вопрос, а как же с деньгами и оборудованием, замнаркома ответил:

– "Денег нет, и оборудования тоже нет".

Павла Александровича я знал много лет, очень уважал его и, думаю, пользовался его уважением. Это был честнейший человек, один из лучших строителей страны.

Его ответ поставил меня в тупик и даже обидел, но, зная его характер, я понял, что больше ничего не добьюсь. Поэтому, ушел из кабинета и поехал домой. До утра так и не заснул, но пришел к выводу, что независимо от ночного разговора завод строить буду.

Когда утром я приехал к восьми часам на работу, меня уже ждала молодежь. Они нашли меня на одном из объектов, окружили и задали вопрос:

– "Ну, как, разрешили строить?". Глядя на них, я понял, что решение принял верное, и ответил, что проект одобрен, согласие строить дали, но сейчас нет денег, поэтому будем тратить оборотные средства, используя ресурсы треста, а оборудование закажем за счет завода № 233.

Настроение у ребят было ликующее и тут же началось осуществление проекта. Больше в наркомат по этому вопросу я не обращался. Мы решили, что будем строить завод-полуавтомат. Механизация всех процессов была настолько велика, что могла конкурировать с современными заводами сборного железобетона Москвы.

Оборудование мы заказали за счет заказчика и вскоре начали получать автоклавы, котлы, шаровые мельницы, аппараты для контактной сварки и многое другое. Завод был рассчитан на выпуск 10 тысяч кубометров армопенобетона за 6 месяцев, а рабочих на нем было не то 15, не то 20 человек. Здание было сооружено из сборного железобетона с прутковыми прогонами моей конструкции за 7 месяцев.

В эту стройку мы вложили почти все оборотные средства треста, и нам могло здорово влететь. Но в это время, когда мы уже начали производить опытные образцы армопенобетона, в "Строительной газете" появилась статья о его важных преимуществах.

Эту статью прочли в Совнаркоме и задали нашему наркому Семену Захаровичу Гинзбургу вопрос, думает ли он заняться изготовлением армопенобетона? Тогда вспомнили, что я предлагал строительство такого завода, и вызвали меня в наркомат.

На вопрос наркома, не потерял ли я желание строить этот завод, я ответил, что не потерял. Тогда меня спросили, за какой срок его можно построить. Я ответил, что за любой, какой будет установлен.

Меня спросили об условиях. Я сказал, что необходим немедленный перевод двух с лишним миллионов рублей на счет треста, так как для форсированного строительства и приобретения оборудования нужны деньги.

На второй день эти деньги были переведены и мы их получили от банка. По имеющимся процентовкам, мы восстановили оборотные средства и расплатились с заказчиком. Это явилось для него приятной неожиданностью.

После этого я поехал главному редактору "Строительной газеты" А. А. Мандругину. Александр Андреевич, был прогрессивный, неравнодушный ко всем строительным новинкам человек. Я ему рассказал, что у нас есть опыт создания и практического применения армопенобетона, о котором писала его газета, и пригласил его посетить наш завод. Он загорелся и тут же отправился со мной посмотреть новый завод.

В тот же вечер по собственной инициативе он рассказал о своих впечатлениях С. З. Гинзбургу. Тот возразил:

– "Позволь, ведь только три дня тому назад у меня был Цивлин и сказал, что готов построить такой завод, если ему будут переведены деньги, в любой заданный срок, а ты говоришь, что завод уже готов?"

Мандругин заверил, что только что, сам лично был на этом мощном, полностью механизированном заводе-полуавтомате и все видел своими собственными глазами.

На следующий день меня вызвал нарком. На вопрос, как следует понимать мое поведение, и когда же мы начали строить этот завод, я ответил, что начали тогда, когда нам отказали в помощи, так как были убеждены в его острой необходимости для строительной промышленности, и что не строить его, по моему мнению, было бы преступлением.

Но, так как я опасался, что ассигнования будут затянуты, а оборотные средства требовали срочного восстановления, то я вынужден был пойти на этот обман. Сейчас же, когда оборотные средства восстановлены, мне скрывать больше нечего. На это нарком ответил: – "За такие нарушения финансовой дисциплины судят, но дело Вы сделали замечательное!". Этот завод очень пригодился во время Великой отечественной войны. На нем изготавливались доты, пулеметные ячейки и т. п.

Оправдываю ли я свое поведение в то время? Конечно, нарушать государственную дисциплину, строя внеплановый, нефинансируемый завод – плохо. Но не строить его в той ситуации было бы еще хуже. Завод был остро необходим стране, он позволял сделать крупный технологический прорыв, повысить производительность труда, сэкономить сотни миллионов рублей и т. п.

Какая разница, по какой причине было отказано в строительстве: из-за плохого настроения, реорганизации, отсутствия в то время финансирования? Какой бы ни была эта причина, она мешала нужному делу и наносила ущерб интересам государства.

Поэтому я свое поведение оправдываю. В подобных ситуациях я всегда принимал такие решения, исходя, прежде всего, из государственных интересов, интересов народа, отбросив любые формальности. И никогда меня не останавливал страх наказания за такой проступок. Правда, такие действия нередко приносили мне неприятности, порой крупные, отражавшиеся на здоровье. Но так уж мы, коммунисты, были воспитаны партией – интересы государства, народа превыше любых соображений.

Кстати сказать, не было случая, чтобы меня привлекли к ответственности за такие нарушения, хотя попытки были. Но, в конце концов, вышестоящие руководители, видя, что сделанное мной продиктовано не личными, а государственными интересами, и направлено на преодоление бюрократических рогаток, всегда одобряли мои действия.

Конечно, мне везло на таких руководителей-коммунистов с широким государственным подходом, какими были нарком С. З. Гинзбург, его заместители Н. В. Бехтин, П. А. Юдин, начальник Главстроя В. И. Благирев и др. К сожалению, со временем многое изменилось и не в лучшую сторону.

Реконструкция авиационного завода № 22

В 1940 году Наркомстрой решил объединить возглавляемый мной трест № 15 с трестом «Техстеклострой». Наш трест выполнял план, не имел убытков, своевременно вводил в строй объекты. В чем была необходимость такого объединения, какие здесь действовали силы – не знаю. Мне предложили перейти в резерв Наркомстроя, и ждать постановления правительства об организации Всесоюзного треста механизации строительных работ.

Управление этим трестом нарком С. З. Гинзбург предлагал поручить мне, поскольку я много занимался этими вопросами и на первой отечественной выставке Наркомстроя для моих изобретений был отведен специальный стенд. Но решение правительства затягивалось. Прошло четыре месяца, как я находился в резерве Наркомстроя, получал зарплату управляющего и ничего не делал. Каждый день я приходил в приемную наркома, раскрывал газету или книгу и читал.

Нарком, приходя на работу, косился на меня, примерно раз в неделю приглашал в кабинет и говорил:

– "Ну, чего Вы тут торчите? Идите, поезжайте в дом отдыха, ведь Вам нужно отдохнуть. А, когда решится вопрос с трестом, мы Вас вызовем". На это я неизменно отвечал:

– "Не могу, Семен Захарович! Я получаю зарплату и ничего не делаю. Вот и буду здесь торчать, пока не понадоблюсь".

Но ждать дальше я уже не мог. Дело в том, что руководители Наркомата авиационной промышленности уже давно просили меня перейти к ним для реконструкции авиационных заводов.

В это время наши отношения с Германией обострились и, хотя мы продолжали отправлять эшелоны с зерном, и внешне демонстрировалась дружба, в воздухе пахло войной. Между тем, база для производства разработанных в то время новейших пикирующих бомбардировщиков отсутствовала, и был поставлен вопрос о реконструкции с этой целью авиационных заводов № 22 и № 24. Вот мне и предложили приступить к реконструкции завода № 22 на Филях.

Стройку я принял в декабре 1940 года. Срок реконструкции был установлен один год. Я начал готовить проект организации работ с учетом этого срока, но не успел его закончить, как срок сократили до восьми месяцев, а через несколько дней нам сообщили, что окончательно установлен срок – шесть месяцев, хотя объем работ выходил далеко за 100 миллионов рублей.

Стройка находилась под контролем Московского горкома партии, и для постоянной связи на завод № 22 был выделен секретарь МК по авиации Афанасьев (был такой секретарь, с которым мы встречались ежедневно), а на завод № 24 – секретарь МК Попов. Крайне жесткие сроки строительства требовали высокой оперативности, хорошего предвидения, полного использования резервов и, главное, слаженности в работе коллектива от подсобника до начальника строительства. Времени для споров, разногласий не оставалось. Счет шел наминуты. Помню, как в плохую погоду, ночью, когда шел снег с дождем, при сильном ветре монтажники вели монтаж металлоконструкций, проявляя настоящий героизм.

Понимая важность порученной работы и необходимость оперативного решения вопросов в крайне сжатые сроки, мы решили выполнять все работы без субподрядчиков. На этой стройке я впервые разработал и внедрил метод прогрева бетона через трубки, вложенные в тело бетона, как при монолитном бетонировании, так и при сборном бетоне. Для этого, по изготовленной мной дома механической модели, был изготовлен паровой котел из половины 250 мм металлической бочки, заделанной в печь. Первое время котел вел себя хорошо и успешно прогревал бетон на строительстве складских помещений, но в один субботний вечер случилась беда.

На дежурство у котла был поставлен молодой парень, который, проработав до 9 часов вечера и убедившись, что вблизи начальства нет, решил пойти в клуб. Чтобы не погасла топка котла, он завалил ее сухим топливом и, перекрыв все вентили, ушел. Топливо вспыхнуло и давление в котле с расчетного значения 0,7 атмосферы поднялось до 14 атмосфер, в результате котел взорвался, высадив перегородку и ранив пять рабочих, трудившихся невдалеке.

Шума этот взрыв наделал много. Меня обвиняли в вечных выдумках, которые к добру не приводят.

Но, хотя обвинений было много, никто не мог доказать, что метод плох: – бетон прогревался в течение 15–20 часов, не требуя ни тепляков, ни других громоздких сооружений.

Чтобы ускорить сооружение цехов мы применили, как и на заводе № 233, сборные железобетонные конструкции, которые готовили тут же у будущих цехов. Для прогрева сборного железобетона я сконструировал передвижной котелок, который перемещался на двух колесах одним человеком.

Стройка шла зимой, а зимы 1940–41 г.г. были очень суровые, поэтому земля была глубоко проморожена. Для того, чтобы в этих условиях копать котлован под башмаки, мы на ночь ломом пробивали в грунте дыру глубиной до 1,5 м и заделывали в нее шланг с паром от передвижного котелка с одним дежурным истопником. Стоило утром воткнуть лопату в землю, как из нее вырывались клубы пара, а через час без особых усилий котлован был готов.

Далее, несмотря на мороз, в котлован устанавливалась опалубка, укладывался бетон с трубками для прогрева, через которые пропускался пар от передвижного котелка, а к вечеру бетон тоже был готов.

Здесь же в опалубках моей конструкции на открытом воздухе при сильных морозах бетонировались колонны, ригеля, балки и другие конструкции с использованием того же котелка и трубок, позволивших сократить время изготовления и число рабочих.

Этот способ бетонирования также вызвал немало споров в ученом мире. Научно-исследовательский институт «Оргстрой» утверждал (как и раньше при электропрогреве, который я ввел на заводе № 233), что вокруг трубок бетон будет резко высушиваться и вследствие этого терять прочность.

Но эти ученые споры не влияли на темпы наших работ. Мы продолжали работать, прогревая бетон этим способом не только зимой, но и весной, которая к тому времени уже наступила. Ряд цехов вчерне уже были закончены.

Вместо тяжелых ферм мы и здесь применили прутковые прогоны. Был использован принцип одновременного монтажа разных частей здания и оборудования, что позволило существенно ускорить ввод цехов в эксплуатацию.

Секретарь МК Г. Афанасьев приходил обычно в 9–10 часов утра и спрашивал: – "Когда же Вы успеваете? Вчера еще не было стен, а сегодня уже крыша и станки стоят!".

И действительно, работы шли очень продуктивно. Без преувеличения скажу, спал я в течение шести месяцев не более 3–4 часов в сутки. Однажды, когда я проходил мимо одного из цехов, с крыши свалилась тяжелая болванка. Она ободрала кожу виска и раздробила кость большого пальца правой ноги. Ходить я не мог. Поэтому меня ежедневно привозили в контору на машине, клали на стол и так, в лежа, я руководил стройкой недели три, пока срослась кость.

Весь коллектив строителей трудился самоотверженно. Многие бригады не уходили с лесов по двое суток, пока не выполняли задание, которое принимали свободно, без нажима. Понимали – иначе нельзя!

За все это время я ни разу не видел на лицах рабочих недовольства. Выходных дней мы не имели, кроме одного в месяц. В этот день мы устраивали вылазку в лес, куда приглашали весь коллектив, всех рабочих с семьями. За счет стройки угощали рабочих легкой закуской и небольшим количеством спиртного. На этих массовках обсуждалось сделанное за месяц, очередные планы, делились опытом. Разговоры носили дружеский характер, пели песни, танцевали.

Не обошлось без инцидента. Мой начальник – человек трусливый, узнав, что мы выезжаем в лес с выпивкой и закуской, сообщил об этом инструктору МК партии, чтобы оградить себя от недоразумений. И вот, однажды, когда мы расположились в лесу, мне сообщили, что приехал секретарь МК ВКП(б) Афанасьев, который обходит группы отдыхающих рабочих.

Я, секретарь парторганизации и председатель постройкома не пошли ему навстречу, сделав вид, что его не замечаем. Когда же он, наконец, подошел к нам, мы поздоровались и предложили ему выпить с нами рюмку водки.

Сначала он отказался, а потом, учитывая обстановку, принял приглашение, сообщив, что получил «сигнал» будто я спаиваю рабочих. Но, обойдя все группы, он убедился, что люди полноценно отдыхают на природе после беспрерывной работы в течение месяца, ведут непринужденные беседы и все больше о деле. Так оно и было.

Реконструкция завода № 22 была завершена 13 июня 1941 года, а 22 июня началась война. Многих рабочих послали под Ельню на строительство укреплений. Была поставлена задача эвакуации завода, то есть произошло то, о чем предупреждал итальянец Вирджили в 1934 году.

Глава 5. На строительстве объектов во время и после войны

Авиамоторный завод № 16 в Казани

В начале войны я был назначен заместителем директора завода № 16 по капитальному строительству в г. Казани, где была поставлена задача обеспечить за шесть месяцев выпуск авиационных моторов. Цеха завода не отапливались, хотя стояли сильные морозы. Рабочие у станков работали по 12 часов, подростки по 8 часов в день.

Токаря и фрезеровщики трудились в перчатках, так как иначе руки примерзали к металлу станка и сдиралась кожа. В тех местах, где цеха еще не были возведены, рабочие работали зимой под открытым небом, а в это время клались фундаменты, строились стены и над их головами возводились перекрытия. На стройке же в основном работали заключенные.

В течение этих шести месяцев я выполнял функции заказчика, как заместитель директора завода по строительству. Это было мне несвойственно и непривычно, так как в такой роли я никогда не выступал. Многое из того, что делали строители, мне не нравилось, но повлиять я, практически, не мог, так как это право подрядчика строить так, как он считает нужным. В результате я попросил директора отпустить меня в Наркомстрой. В Москве я встретился с заместителем наркома П. А. Юдиным, который устроил мне выволочку, обвинив меня в том, что, будучи чистым строителем, я оторвался от Наркомстроя и предложил мне вернуться в Наркомат, что я и сделал.

На строительстве нефтепровода Астрахань-Саратов

Через две недели я был назначен на строительство нефтепровода Астрахань – Саратов начальником особого строительно – монтажного управления (ОСМУ-8).

Строительство этого нефтепровода имело важное военно-стратегическое значение (1943 г.), т. к. с его помощью фронт обеспечивался горючим. Каждое управление должно было построить 100 км. нефтепровода, емкости, поселок, насосную станцию и много других сооружений. На пути были реки и озера. Свой район мы закончили через 6 месяцев и сдали с отличной оценкой, не потеряв ни одного человека, несмотря на очень тяжелые условия, связанные с войной.

После завершения этой стройки я был награжден орденом Трудового Красного Знамени "за образцовое выполнение задания Правительства".

Снова в Донбассе

После этого я получил назначение в Донбасс для восстановления плотин в Константиновке и Крамоторске, разрушенных в результате боевых действий.

На место прибыл в декабре 1943 г., практически, один, т. к. основная масса рабочих, строивших нефтепровод (в основном узбеки), была отправлена на родину, в связи с необходимостью обеспечения посевных работ. Для восстановительных работ на плотинах нам были выделены местные жители, в основном женщины. Ни одна из них не работала раньше на строительстве.

Прежде, чем начать восстановление плотин, нужно было разобрать подорванные конструкции. Плотина в Краматорске является уникальной. В стране таких плотин конструкции Гебеля – две. Плотина состоит из двух береговых бычков. Русло реки перекрывает яйцеобразный барабан около пяти метров в диаметре, который опирается на береговые бычки. Подъем и опускание этого барабана производится с помощью 250-тонной лебедки через мощную цепь Галя. Лебедка установлена на башне (высота 6–7 м) на правом береговом бычке. При взрыве плотины башня и часть бычков получили много трещин, в связи с чем, проектом было предусмотрена разборка этих конструкций путем подрыва бетона, толщиной не более 100мм (при большей толщине боялись нарушения фундамента бычков при сильном взрыве). В результате для удаления нарушенного бетона нам потребовалось бы несколько месяцев, что не позволяло закончить работы до наступления паводка со всеми вытекающими последствиями.

Поэтому я принял другое решение. У нас был мощный трактор С-80. На заводе им. С. Орджоникидзе я встретил монтажника Маслова, с которым работал еще на Днепрострое в 1927 г. и попросил его достать мощные блоки и тросы. Обвязав головку башни тросом и использовав полиспасты в 14 ниток, мы закрепили другой конец троса на тракторе. После третьего рывка вся башня до основания очутилась на берегу реки, не нарушив остальной конструкции бычка. Заняла эта операция двое суток, в ней участвовало 10 человек. Технический персонал, руководивший восстановлением плотин, состоял из меня и Яковлева Тимофея Федоровича, высокопрофессионального плотника, приехавшего со мной со строительства нефтепровода. Плотины мы восстановили до наступления паводка.

На восстановлении доков Севастополя

В июне 1944 г. я был направлен на Северную сторону г. Севастополя для восстановления объектов Черноморского флота, в том числе сухого дока, электростанции (12000 квт), мастерских, пирса, причалов и многих других объектов, расположенных на Северной стороне и разрушенных во время войны. В то время в Севастополе не было электроэнергии и от нашей работы зависело, когда она появится. От бывшей электростанции на Северной стороне остались только стены и четыре фундамента под турбины, причем главная стена – фасад, была выложена из инкерманского камня и состояла из пилястр и оконных проемов высотой до 4–5 м с полуциркульными перемычками. Стена на расстоянии около 100 м была подорвана у основания и отклонилась по вертикали до 30 градусов. Чтобы она не обвалилась, ее укрепили мощными бревнами у пилястр.

Для выработки электроэнергии был прислан энергопоезд на 3000 квт без котельной установки и, для того, чтобы пустить его, нужно было восстановить часть здания бывшей электростанции, где располагалась котельная, и смонтировать котел. Поезд был установлен параллельно фасаду в непосредственной близости от него с тем, чтобы труба с паром и другие коммуникации были, возможно, короче.

Проектом была предусмотрена разборка поврежденной стены и сооружение ее заново, для чего были нужны высококвалифицированные специалисты по кладке инкерманского камня. У нас же были только военнопленные румынские солдаты, которые никогда не занимались таким делом. Времени было мало, а для разборки стен и создания новых потребовалось бы 6–8 месяцев. Да и ломать, хоть и подорванную стену, было жаль, больно хороша была работа.

Я решил восстановить эту стену полностью без разборки и, таким образом, сократить время воссоздания станции. Для осуществления этого решения мы с помощью имевшихся в доке швеллеров и балок скрепили стену по всей длине, на что ушло шесть суток, укрепили тали и приготовились к её подъему. Когда об этом узнал главный инженер Севастопольстроя Винокуров, он немедленно прибыл к нам на Северную сторону и запретил подъем стены, мотивируя тем, что если стена завалится, то выведет из строя энергопоезд и надолго лишит электроэнергии доки, находящиеся в них корабли и подводные лодки. В результате все мы будем привлечены к строгой ответственности, учитывая военное время. Все приводимые мной доводы не помогали, и мы сошлись на том, что Винокуров у нас не был и об использованном нами решении ничего не знал.

Начальником Севастопольстроя в то время был Н. В. Бехтин, он же заместитель наркомстроя – отличный специалист и руководитель. Видимо Винокуров доложил ему о нашем решении, и он вечером приехал ко мне на Северную сторону. Выслушав меня, он согласился на риск, и ночью мы приступили к осуществлению моего проекта.

В течение двух часов стена заняла вертикальное положение, а еще через два дня все пилястры были закреплены путем заделки мощной арматуры. Это здание работает до сих пор, хотя перенесло несколько землетрясений.

В результате электростанция была введена досрочно на 4–6 месяцев, что имело очень большое значение для Черноморского флота. Назавтра, после подъема стены, вновь явился Винокуров и попросил проделать такую же операцию на судоремонтном заводе. Замечу, что до этого строительная техника таких решений не знала.

Все порученные нам объекты, а их было много десятков, были восстановлены за 6 месяцев. Для этого было завезено 8 вагонов строительных материалов, но в основном для восстановительных работ использовались завалы от разрушенных зданий.

П. Г. Цивлин за рулем трофейной БМВ на восстановлении доков г. Севастополя

Ялтинская конференция трех держав

В январе 1945 г. мне позвонил заместитель наркома Николай Васильевич Бехтин, предложил взять 30 человек рабочих и немедленно выехать в Ялту для получения дальнейших указаний.

Сам тон, каким было дано это указание, свидетельствовал о том, что предстоит что-то чрезвычайное и поэтому, несмотря на проливной дождь, уже через два часа мы выехали и в 10 часов вечера были в Ялте.

Но и там никакой ясности не прибавилось, если не считать того, что я назначен руководителем работ на каком-то "среднем объекте" и должен прибыть в дворец Юсупова в Мисхоре немедленно и там встретиться с комендантом этого объекта генералом Гагуа, наркомом МГБ Абхазии, что я и выполнил в ту же ночь 8-го января 1945 г.

От генерала я узнал, что в Крыму состоится конференция, на которую прибудут Рузвельт, Черчиль, французы и наша делегация во главе с И. В. Сталиным, и что я обязан обеспечить восстановить здание для проживания нашей делегации в кратчайший срок.

Делегации расположились следующим образом. Американцам был отведен Ливадийский дворец, который совершенно не пострадал во время оккупации немцами, включая его оборудование, мебель, картины и т. п.

Англичанам был отведен Воронцовский дворец, который также полностью сохранился со всеми картинами, скульптурами и всем остальным. Зато дворец Юсупова, отведенный для нашей делегации, находился в полуразрушенном состоянии и подлежал восстановлению. Всего на территории дворца подлежало восстановлению 18 объектов, включая бомбоубежище 1-ой категории.

Утром появился заместитель наркома МГБ Круглов (первый заместитель Берии) и подтвердил все, что сказал ночью генерал Гагуа, добавив, что при невыполнении сроков или, если что-либо случится вследствие недосмотра, последствия будут очень тяжелыми.

Все работы должны быть закончены 25 января, т. к. в первых числах февраля прибудут делегаты. Для выполнения работ нам были приданы более тысячи человек, доставленные самолетами со всех концов страны, причем никто из них не знал, куда они едут.

Половина дня ушла на то, чтобы познакомиться с людьми, составить графики, выяснить примерный объем работ и расставить людей. Вторая половина – на расчистку завалов. Ночью приступили к восстановительным работам.

А 16 января многочисленная комиссия во главе с Кругловым и Сафразьяном принимала готовые объекты. За восемь суток было выполнено работ на 6,8 миллионов рублей, их качество было признано хорошим. Когда прибыл Сталин, он не поверил, что работы были выполнены за такой срок. Но поверить пришлось, т. к. решение проводить конференцию в Крыму принимал он сам.

Что способствовало успеху? Прежде всего, полное и обоюдное доверие руководителей и исполнителей работ, сознание того, что мы выполняем чрезвычайно важное государственное задание, четкая организация работ и очень строгая последовательность всех процессов, точное распределение объемов работ на каждую бригаду и каждого исполнителя.

С первого часа каждый рабочий знал, что ему нужно выполнить, чтобы полностью завершить весь цикл, обеспечивающий восстановление дворца и других объектов.

Отдыхали рабочие 3–4 часа в сутки, остальное время занимала работа. Не было необходимости как-то воздействовать на них, т. к. каждый проникся сознанием своей ответственности за порученное дело. Я не спал 8 суток и, чтобы выдержать это напряжение, принимал специальный препарат.

Когда все было закончено, мне казалось, что прошло много лет. Однако и после того, как мне предложили отдохнуть, я не мог спать, и, лежа на койке, находился в каком-то полудремотном состоянии, готовый вскочить в любой момент. Это состояние длилось до окончания конференции, и только после этого я заснул и проспал около 50 часов.

Не обошлось без инцидентов. Когда мы приступили к работе, Круглов предупредил меня под страхом строгой ответственности, что в помещении, где будет находиться Сталин, нельзя красить стены масляной краской, т. к. он не переносит ее запах.

Однако, в большом зале, где должен был стоять круглый стол, и должна была заседать конференция, панели ранее были выкрашены масляной краской. Поэтому красить поверх масла клеевой краской было нельзя, все бы облупилось. Сдирать масляную краску и перетирать стены, не было времени. Поэтому, несмотря на запрет, я принял решение красить панели масляной краской, приняв меры к тому, чтобы краска быстро высохла, и ее запах был вытравлен за 2–3 дня.

Однако, при этом, я не учел, что многие из рабочих, выполнявших малярные работы, были в штате МГБ, и Круглов их всех знал. Ко мне же они были прикомандированы лишь на время восстановления дворца. Поэтому не успели мы еще приступить к окраске панелей, как появился Круглов.

Никогда я не видел такого разъяренного человека: – зверь-зверем. На вопрос, чем мы красим, я ответил, что красим маслом, и что ничем другим красить я не буду, т. к. это значило бы опозорить нашу работу. На это Круглов ответил, что его за это повесят, и чтобы этого избежать он прежде подвергнет этой операции меня.

Я стал убеждать, что все будет в порядке, т. к. мной приняты все необходимые меры. И только после того, как ему это подтвердили маляры, он поверил. И когда утром к нам снова пришел Круглов, стены были сухими, а через два дня никаких запахов не было.

На этих работах я убедился в том, как проникнуты страхом за свою жизнь люди, находившиеся в окружении Сталина. Малейшее нарушение его воли грозило жизни: – он был беспощаден.

Я видел одного полковника, который обеспечивал связь Сталина с фронтом. У него дрожали руки, дергалась голова. Оказалось, что Сталин приказал его расстрелять за то, что во время разговора с одним из участков фронта, связь на несколько минут была нарушена из-за разрыва кабеля, в который попал снаряд.

Когда все работы уже были закончены, меня, как-то, подняли ночью с постели. На море был шторм, лил косой дождь, заливавший открытую веранду, под которой находилась спальня Молотова, и на его кровать с потолка капала вода. Мы срочно разобрали гидроизоляцию на веранде, и оказалось, что канализация для отвода воды с веранды, сделанная 100 лет тому назад, вышла из строя. Мы ее восстановили, и к 6-ти часам утра все было готово.

Я отправился доложить об этом Леону Богдановичу Сафразьяну – заместителю Круглова. Настроение у меня было подавленное, т. к. из-за такой мелочи терялось впечатление от проделанной колоссальной работы.

Никогда не забуду слов, которые мне тогда сказал Сафразьян: – "Какие мы чудаки, строители! Завод им. Сталина ежедневно изготовляет 100 коробок скоростей, из них минимум 50 идут в брак. И никто не волнуется, не переживает, считают это нормальным явлением, и даже получают премии. Ты же выполнил такую нечеловеческую работу, рисковал жизнью, выполняя это задание, а когда появилась течь в потолке, которую предвидеть не мог, ты переживаешь, как будто тебя коснулось большое горе. Это чувство свойственно многим нашим строителям и этим мы можем гордиться".

Этими словами Сафразьян, который был высоко эрудированным специалистом и прекрасным организатором, снял тяжесть с моей души, за что я ему, по сей день, благодарен.

За образцовое выполнение этого задания Правительства я был награжден орденом Отечественной войны 1-ой степени.

После завершения Ялтинской конференции мне было поручено восстановление государственных объектов, расположенных на Южном берегу Крыма, в том числе Симеизской обсерватории, объектов Академии наук, ялтинской электростанции, строительство санатория в Нижней Ореанде и др.

В Ялте проработал с 1945 г. по август 1950 г. В это время я избирался депутатом местного совета, членом горкома КПСС. Все задания Правительства были выполнены в установленные сроки, а качество признано правительственными комиссиями хорошим и отличным.

На одном из зданий санатория в Нижней Ореанде установлена мемориальная доска, на которой, как сообщил по моей просьбе отдыхавший в этом санатории С. Я. Маршак, все еще высечена моя фамилия.

Петр Григорьевич с женой Елизаветой Львовной и любимой собакой Бобкой.

Завод автоматического стекла в Гусь-Хрустальном

В августе 1950 г. мне в Ялту позвонил министр Стройматериалов СССР Юдин П. А. и попросил приехать в Москву по важному делу. К Юдину я всегда относился с большим уважением. Это был один из лучших строителей страны. Смелый в решениях, он давал возможность работать без оглядки и в трудную минуту умел поддержать и помочь.

Он не терпел хапуг, болтунов, подхалимов и бездельников. Нужно сказать, что с его приходом в министерство Стройматериалов СССР эта отрасль промышленности получила настоящее развитие.

По приезде в Москву я тотчас был принят Юдиным. Он вызвал машину и повез меня показывать высотное строительство на Смоленской площади. По дороге он рассказал, что в г. Гусь-Хрустальном Владимирской области строится завод по шлифовке и полировке стекла, что строительство его начато давно, но до сих пор не начато строительство цеха конвейера, и из земли никак не вылезут.

Такой завод строится в нашей стране впервые и является очень сложным сооружением. Его строительство должны были консультировать американцы за один миллион долларов, но, вследствие ухудшения отношений при Трумэне, эти консультации сорвались, поэтому он просит меня взяться за строительство этого завода.

28 августа 1950 г. я прибыл в Гусь-Хрустальный, через два дня принял стройку и приступил к работе. Мне было поручено организовать трест «Техстеклострой» и я был назначен его управляющим.

Стройка была уникальной. От строителей требовалось обеспечить высокую точность в сооружении фундамента под конвейер, и другие сооружения. Длина фундамента – 250 м, ширина – 6 м на глубине до 4 м. Насосная для перекачки пульпы залегала на глубине 10 м, причем всё это сооружение строилось на болоте и требовало забивки свай на глубину до 16 м. Здания достигали длины 600 м при высоте 45 м. Стоимость работ 160 миллионов рублей.

К моему приезду состоялось третье по счету решение Совета Министров СССР, из которого следовало, что сдача конвейера под технологическую обкатку должно состояться 20 марта 1952 г. К этому моменту земляные работы по цеху конвейера были выполнены на 15–20 %. К остальным цехам, а их был большой список, вообще не приступали, хотя без них пустить конвейер было невозможно. Среди них были силовая и газогенераторная станции, ремонтно-механический, крокусный и столярный цеха, склад песка и т. д., не говоря уж о жилом поселке, коммунальных сооружениях и многом другом, что сопутствует строительству крупного завода.

Начинали строительство без американских консультантов и "Голос Америки" неоднократно передавал, что мы не справимся с поставленной задачей, т. к. для этого необходима высокая техника, большая культура строителей, которых у советских специалистов нет. Об этом писала и американская пресса.

К моему приезду на стройке не было ни одного дипломированного инженера. Незадолго до моего приезда прибыли молодые специалисты – участники войны, только что закончившие Гусевской и Воронежский техникумы, и эта стройка была для них первой. Среди них были Кистринов, Сапрыкин, Быков (ныне главный инженер Мытищинского комбината), Смирнов и др.

Главному механику треста Смирнову, закончившему Гусевской стекольный техникум, было всего 22 года. Вот с этими специалистами нам и предстояло выполнить задание Правительства по строительству первого в Союзе завода по автоматической шлифовке и полировке стекла, без чего невозможно было дальнейшее развитие отечественной автомобильной и авиационной промышленности.

Сооружение фундамента осложнялось еще и тем, что он должен был содержать десятки тысяч закладных частей: сотни километров кабеля высокого и низкого напряжения, проводки для масла, эмульсии, воды и т. п. Каждая деталь должна была укладываться точно, т. к. иначе это могло приводить к ломке и лишним работам. По окончании работ с фундаментом необходима была проверка точности его закладки. Эта работа не доверялась ни нам, ни монтажникам. Она была поручена Институту Геодезии СССР с использованием точных инструментов.

20 марта 1952 г. в 7 часов утра мы приступили к сдаче комплекса цехов конвейера шлифовки и полировки стекла. А вечером того же дня министр Юдин в моем присутствии докладывал о выполнении задания Правительству.

Вопреки предсказаниям американцев работы были выполнены настолько доброкачественно, что после пуска конвейера все сооружения работали без каких-либо осложнений на протяжении многих лет и вместо запроектированных 500000 кв. метров полированного стекла, выпускали вначале 750000, а затем и более миллиона кв. метров. Назначенная Правительством комиссия во главе с заместителем председателя СМ СССР, приняла все выполненные работы с оценкой "отлично".

Работая в Гусь-Хрустальном, я избирался депутатом городского Совета и членом пленума горкома КПСС.

Трест “Союзстеклострой”

К 1953 г. завод в Гусе-Хрустальном работал уже на полную мощность и приказом министра я был назначен управляющим трестом «Союзстеклострой» в Москве. Этот трест занимался строительством и ремонтом стекловаренных печей на стекольных заводах. Принял я его в июле 1953 г.

К этому времени трест выполнял годовую программу на 35 миллионов рублей, имея для этого 1600 рабочих. Для ремонта и строительства печей на вооружении треста были кирка, кувалда, лом и носилки. Когда предстоял ремонт печи стоимостью до 3 миллионов рублей, на этот ремонт направлялись 250–300 печников высокой квалификации, завод выделял 400–500 подсобных рабочих, изготавливал 500 штук носилок и начинались разборка и ремонт печи. Тут же производились рубка, теска и пригонка фасонного огнеупора.

На ремонт такой печи уходило 40–50 суток при работе в две смены. Никакой механизации при ремонте и сооружении печей не использовалось, и почему-то считалась, что в этом случае она неприменима. С этим я согласиться не мог, и предложил разработать типовой проект организации работ при ремонте и строительстве печей.

Такой проект, разработанный за три месяца, представлял собой солидную папку чертежей и инструкций, предусматривающих все процессы работ: – расположение материалов с предварительной их заготовкой за месяц до остановки печи, механизацию всех процессов от складирования материалов до укладки огнеупоров в печь.

Для заготовки огнеупоров было предложено использование пневматики и много другого. Но так как в действительности таких механизмов не было, мы сократили 20 сотрудников треста и создали вместо них конструкторский отдел, который и занялся конструированием этих механизмов. Сюда вошли уникальные транспортеры, монорельсы, подъемники, инструмент, канатная дорога и т. п.

С помощью министра все это в короткие сроки было создано на заводах министерства. Типовой проект работ был обязателен для исполнения, и никто не имел права его нарушить. Были созданы управления в Сибири, на Украине и Брянщине, во Владимире и Москве с мощными базами для ремонта и изготовления оборудования и механизмов с таким расчетом, чтобы обеспечить любой ремонт и строительство печи в кратчайшие сроки. В результате трест получил возможность сократить 400 человек рабочих, т. к. теперь на ремонт печи стоимостью до 3 миллионов рублей требовалось максимум 100 печников и 50 подсобных рабочих. При этом время ремонта с момента остановки печи заняло 10–12 суток вместо 40 суток ранее.

На всесоюзном совещании строителей в Кремле. В 1-ом ряду министр промышленности стройматериалов П. А. Юдин, рядом слева от него – П. Г. Цивлин

Если до этого трест приносил убытки до 7 миллионов рублей в год, то теперь он стал приносить прибыль до 15 миллионов рублей в год. Годовая программа увеличилась до 170 миллионов рублей. Срок службы печей, благодаря более точной пригонке огнеупоров возрос.

Тресту была поручена футеровка цементных печей. До этого срок футеровки составлял 25–30 суток. Мы добились сокращения срока до 5 суток, обеспечив при этом высокое качество работ. Следует заметить, что стекловаренная печь выпускает до 30 тысяч квадратных метров стекла в сутки, поэтому сокращение срока ремонта печи с 40 до 10–12 суток давало значительный прирост выпускаемой продукции. Цементная печь выпускает до 20 тонн клинкера в час. Сокращение срока футировки печи на 25 суток давало дополнительно более 12 тысяч тонн клинкера. В этом тресте я проработал до сентября 1957 г.

Глава 6. Эпилог

Вскоре Министерство стройматериалов было расформировано и трест «Союзстеклострой» передали Министерству строительства, которое сочло необходимым его ликвидировать. В это время я тяжело заболел, мне была установлена персональная пенсия, и я оставил работу, но ненадолго. В этот период выполнял отдельные задания Госплана, Совнархоза и др., а в 1963 г. был назначен на должность главного технолога треста «Стальмонтаж». Мне было поручено изготовление металлоконструкций для строительства высотных объектов в Москве, в том числе для гостиницы Россия.

За все время работы я считал своим долгом выполнять любые задания партии. Никогда не выбирал и не высказывал желания ехать в тот или иной пункт или на избранный мной объект, и не жалею об этом. Обычно это приводило к тому, что мне доставались хотя и трудные, но очень интересные объекты. А трудности закаляли меня, сближали с людьми, учили жить, в результате – моя жизнь всегда была интересной.

Может показаться удивительным, что поставленные задачи, как правило, мне удавалось успешно решать. Что способствовало этому?

На мой взгляд, прежде всего люди, с которыми мне приходилось работать. Я всегда стремился к тому, чтобы они осознавали себя главными действующими лицами, которые могут всё и от которых всё зависит. Внушению профессиональной гордости исполнителям я всегда, где бы не работал, придавал первостепенное значение. И такой подход меня никогда не подводил, наоборот выручал в самых неблагоприятных ситуациях. Это помогло и на стройке в Гусь-Хрустальном, которой американцы сулили провал.

Обычно я придерживался правила, что на стройке должно быть не более 80 % рабочих от полагающихся по норме. Это обеспечивало высокую загрузку каждого человека, но вместе с тем вынуждало ценить каждого работника, думать о технологии и четкой организации труда.

На поручаемых мне строительных объектах никогда не было носилок. Создавались и применялись механические подъемники и другие сооружения, облегчающие труд и повышающие его производительность, что обеспечивало перевыполнение норм и повышение заработка рабочих.

В 30-е годы было принято считать, что промышленное строительство не может иметь технологии, вследствие, якобы, анархичности этого производства. Именно поэтому я считал необходимой тщательную разработку технологических процессов для каждого объекта и учил этому молодежь. По моему мнению анархичность не являлась характерной чертой этой промышленности, она была результатом расхлябанности руководителей, пытающихся тем самым оправдать свою бездеятельность.

Я всегда был противником многолюдных совещаний, на которые приглашается почти повседневно весь линейный аппарат, и считал, что место прораба, десятника и начальника участка в течении рабочего дня на строительном объекте. Проведение «пятиминуток», которые длятся по 2–3 часа, где, как правило, подвергается критике один из исполнителей, а остальные зевают и с нетерпением ждут конца заседания, я считал нецелесообразным.

Мои правила, выработанные с самого начала, сводились к следующему. В течение рабочего дня все руководители участков должны находиться на своих объектах. Если стройка начинала рабочий день в 8 часов утра, то я начинал обход участков в 7 часов. Обход начинался с автопарка, бетонного узла, механической и слесарной мастерских. Здесь я узнавал, как обеспечены участки транспортом, бетонораствором, столяркой, механизмами и металлоизделиями, конструкциями, которые должны прибыть на объект до начала рабочего дня и от которых будет зависеть его продуктивность. С 8-ми утра я приходил на первый по пути объект, причем каждый прораб, начальник участка и, иногда, бригадир, точно знали время моего прихода и готовили вопросы. Обсудив их, мы находили решения. При этом, даже зная это решение, я никогда не сообщал его первым, а выслушивал мнение подчиненного.

Нередко оказывалось, что предложенное им решение не хуже моего, а иногда, совмещая оба решения, мы находили еще лучшее. Я всегда старался дать понять, что решения предложены при непосредственном участии руководителя участка и его помощников. Если решения были значительными, о них сообщалось в приказах по тресту или стройке, а иногда собирались совещания по обмену опытом, где основным докладчиком был линейный работник – автор предложения. Это приносило свои плоды. Я мог бы привести множество примеров, когда бригады по двое-трое суток не покидали лесов, чтобы воплотить принятые ими решения. При этом крепло взаимное доверие руководителя и исполнителей, что и позволяло решать поставленные задачи, как бы тяжелы они не были.

За всё время моей трудовой деятельности на меня не было написано ни одной жалобы от рабочих, независимо от условий, в которых приходилось работать. Вместе с тем, не было случая, чтобы мы сорвали сроки строительства или не выполнили работу, хотя не было также ни одного случая, чтобы мы не изменили проект. И, несмотря на протесты проектировщиков, это всегда заканчивалось нашей победой.

Никогда, ни при каких обстоятельствах я не считал возможным унижать достоинство исполнителя, кто бы он ни был – от подсобного рабочего до инженера. На стройке в Гусь-Хрустальном было около 65 % рабочих, имевших судимость по уголовным делам, но не было ни одного случая, чтобы эти рабочие когда-нибудь подвели. На самых опасных участках, на большой высоте, в болотах, при сильном морозе они добросовестно выполняли свои обязанности (а лихости им было не занимать), и я никогда не имел оснований в чем-либо их упрекнуть, и не позволял никому напоминать им о прошлом. Это укрепляло их в сознании своей полноценности, многие обзавелись семьями и стали оседлыми рабочими, окончательно порвав со своим прошлым.

Должен заметить на основании всего моего жизненного опыта, что существует общая закономерность: – простые люди, рабочие, служащие, когда они понимают, что от них зависит решение задачи, и когда они чувствуют к себе доверие, справедливое и доброжелательное отношение, способны на любое самопожертвование, как бы трудно не приходилось.

Но высокомерие, хамство, равнодушие к людям всегда порождают враждебную ответную реакцию и тут уж успехов не жди. Кстати это всегда понимали настоящие коммунисты, воспитанные революцией, поэтому народ их поддержал.

К сожалению, в наше время всё изменилось. В номенклатурную обойму вошли люди, убежденные в том, что вместе с правом управлять они приобрели умение руководить, необходимый опыт и знания. На самом деле, как правило, это зазнайки, опирающиеся не на знания, а на умение угождать вышестоящему начальству, преследующие, во всем, прежде всего личные интересы. Они всегда громче всех кричат о преданности партии и советской власти, об интересах коллектива, но всегда ставят себя выше коллектива и наносят неисчислимый вред этой власти, дискредитируя ее на деле.

К сожалению, в последнее время число таких руководителей бурно растет, в результате чего миллионы идей, изобретений и предложений наших замечательных людей – инженеров, техников, рабочих, наталкиваются на их тупое упорство и противодействие, на корыстные попытки примазаться в соавторы, без чего, как правило, эти идеи и изобретения не увидят света, а автор не получит возможности творить и трудиться. Так попирается гордость и достоинство творческого человека, являющиеся основой движения вперед.

Особенно тяжелым является положение, при котором в печати и в выступлениях на все голоса восхваляется гениальность руководства. Эта тенденция, возникшая при Сталине, нынче не только не уменьшается, но и возрастает.

Бо́льший вред для страны, чем приносит эта тенденция, трудно придумать. Она порождает лицемерие, неискренность, подхалимство, обман и т. п., и способствует закреплению на руководящих должностях бездарностей, так как порядочный человек на такое огульное восхваление не пойдет, а это означает, что места в руководящей элите ему никогда не будет.

Вред такого положения заключается и в том, что такой руководитель действительно начинает верить в свою гениальность, незаменимость, безнаказанность. Отсюда нетерпимость, волюнтаризм, произвол, при которых говорить о прогрессе в науке, производстве и социальной сфере уже не приходиться. Отсюда же и бесконечные привилегии в строительстве особняков, дач, спецполиклиник и спецснабжения и, как результат, полный отрыв от интересов простых людей.

В настоящее время у нас ничего не делается, чтобы изменить это недопустимое положение. Для этих людей нет ничего святого. Они работают по принципу "чего изволите". За хорошо прожитую личную жизнь, за довольство в быту они не задумаются предать интересы народа. Им, в общем, всё равно, кто у власти, кому она служит, чего добивается, было бы ему тепло и жирно.

Как правило, эти люди пришли в партию после революции, на готовенькое, и их много сегодня. Таким ничего давать не нужно – сами возьмут и малым не удовольствуются. А если и поделятся, то только для того, чтобы урвать еще побольше. Если бы ни их трусливые натуры, они бы превзошли любого заокеанского, самого заядлого эксплуататора и дельца. Боязнь наказания пока еще сдерживает.

Но инстинкт собственников столь силен, что они, обходя законы и вовлекая в свою орбиту «авторитетное» начальство, льстя, угождая и усыпляя бдительность всяческими подношениями, ухитряются приобретать для себя такие дома и дачи, такие машины и убранства, что доходов капиталистов на Западе не всегда хватило бы.

Сегодня их много и, нечего греха таить, они сильны. Но не потому, что такова натура людей, а потому, что развитая при Сталине система привилегий, не имеющая ничего общего с коммунистическими принципами, привела их в условия нового буржуазного общества, оторванного от основного населения страны. Эти люди, где бы они не работали, – в ЦК, в Правительстве, в Министерствах, пользуясь закрытыми распределителями, ателье, школами, получая дополнительную зарплату, не облагаемую налогами, вынуждены скрывать все это от окружающих, и селиться в отдельных кварталах. Это, порождает у них комплекс враждебности к низкооплачиваемым, т. е. к настоящим труженикам, создающим реальные ценности.

Создана каста неприкасаемых. Нет в них ничего коммунистического, нет ни скромности, ни преданности делу коммунизма. Наоборот, получив огромные привилегии, почуяв вкус наживы, им захотелось еще большего. Отсюда воровство, стяжательство, подношения и взятки. И эти люди называют себя ленинцами! При Ленине было не так. Все было по плечу молодым хозяевам страны. Не помню случая, чтобы какой-либо руководитель оскандалился, залез в государственный карман. Наоборот, все руководители, в том числе специалисты, работали, довольствуясь лишь самым необходимым, забывая о еде и сне. Не было и разговоров о наградах, премиях и т.п. Хотя в этом никто бы и не отказал. Но разве хозяин сам себя премирует?

Такое настроение было повсеместным. Мы были горды, но во взаимотношениях руководителей с рабочими, связи отличались простотой и доступностью. Если же случалось, что кто-нибудь попутал государственный карман со своим, – пощады не было, особенно если это был коммунист. О его проступке и наказании сообщалось широким массам и, прежде всего коллективу, где он работал. Поэтому такие случаи были очень редки.

Не могу не остановиться ещё на одном вопросе. С началом революции и установлением Советской власти партия рассматривала антисемитизм, как один из худших видов контрреволюции, возрождающих национальную вражду между народами страны. И вплоть до начала второй мировой войны антисемитизма в нашей стране не было. Возрождение антисемитизма, являвшегося основой идеологии фашизма, совпало с вторжением гитлеровцев на территорию нашей страны. После этого идеология Гитлера, начала укреплять свои позиции, благодаря трусливой государственной политике, проводимой Сталиным, как уступке черносотенным настроениям. И в дальнейшем никто из руководителей партии, именующих себя ленинцами, так и не рискнул повторить слова Ленина об антисемитизме, как о худшем виде контрреволюции.

Евреев не допускали в партийное и государственное руководство, был ограничен прием в Вузы и научно-исследовательские институты (по типу процентной нормы, которая устанавливалась при царе). Небыло школ на еврейском языке (которые были даже при царизме), не было разгромленного при Сталине еврейского театра, еврейских журналов и газет. Но зато начали публиковаться книги откровенно антисемитского содержания. Так, в августе 1963 года, с ведома ЦК КПСС Украины, была издана книга автора Кичко "Иудаизм без прикрас", содержанию которой могли бы позавидовать Геббельс и Розенберг. Книга призывала к проведению погромов с августа 1963 г. по апрель 1964 г. и продавалась в киосках страны. Она была вывезена за границу.

Лишь после того, как передовые ученые всего мира и компартии многих зарубежных стран, в том числе Франции, Англии, Америки, Бельгии, заявили протест по поводу этой антисемитской книжки, идеологическая комиссия ЦК КПСС сделала беззубое заявление в газете «Правда» о том, что в книге Кичко дано неверное истолкование еврейской религии и она может вызывать антисемитские толки. При этом автора Кичко комиссия называет товарищем, в то время, как по Ленину, он – контрреволюционер и подлежит суду за преступление против Советского строя. И это – ленинизм?

Нельзя сказать, что эта политика не вызывала протестов. Приведу стихотворения двух известных советских писателей: – Маргариты Алигер и Ильи Эренбурга, выражающих их отношение к этому вопросу.

Вот, пожалуй, и все. Ниже приводятся перечень моих технических предложений и изобретений, разработанных за время трудовой деятельности.

П. Цивлин, 15 октября 1964 г.

Примечание редактора

Через два месяца после окончания рукописи воспоминаний, 14 декабря 1964 г., Петр Григорьевич Цивлин в возрасте 63 лет ушел из жизни после тяжелой болезни.

Глава 7. Приложения

7.1. Семья П. Г. Цивлина (из воспоминаний младшего брата С. Г. Цивлина)

В нашей семье было пять братьев и одна сестра. Старшая сестра Геня родилась 1896 году. С 16 лет работала по найму швеей. В ее семье было пятеро детей: два мальчика и три девочки. Старший сын Яня в 1940 году по мобилизации ушел в Красную армию, служил под Ленинградом и погиб в начале Отечественной войны. В 1942 году в связи с наступлением немцев сестра Геня с мужем и младшими детьми была эвакуирована из Запорожья в Краснодарский край, а затем на Северный Кавказ. Две старшие девочки Маня и Зина добровольно ушли в Красную Армию, участвовали в боях. Старшая Маня была больна туберкулезом и умерла во время войны. Зина вышла замуж за командира артиллерийской батареи, где служила. После войны жила с семьей в Ленинграде. Сейчас живет с дочерью Женей в Израиле. Остальные члены семьи: – сестра, ее муж Моисей, две маленьких девочки и моя мать Пергаментецих Хана Абрамовна (вторая жена отца) в 1943 году были закопаны фашистами во рву на Северном Кавказе.

Брат Петр родился в 1901 году. Трудовую деятельность начал с 14 лет. Семнадцати лет в 1918 году ушел добровольцем в Красную Армию. В 1920 году вступил в партию. Вспоминается эпизод, когда во время гражданской войны в наш двор ворвались бандиты, не помню какие (тогда власть в Запорожье менялась, чуть ли не каждый день то белые, то зеленые, то махновцы и т. д.). Кто-то из соседей сказал им, что в нашей семье один из сыновей (Петр) служит в Красной Армии. Тогда бандиты стали допрашивать нашего отца, Герша Ехелевича, где сын. А он, естественно, не знал, да, наверное, если бы и знал, то не сказал. Ничего не добившись от отца один из бандитов шашкой разрубил ему голову. И только после этого они ушли. Отца увезли в больницу, где ему сделали операцию.

Семья Цивлиных. Сидят, слева направо: Моисей (муж Гени), Семен, Герш Ехелевич с внучкой Маней, внук Янкель, мачеха с внучкой Зиной, Геня. Стоят: Лев, Петр с женой Лизой, Аркадий

Молодые лейтенанты. 1-й слева – младший сын сестры П. Г. Цивлина Гени – Янкель. (погиб в начале Великой Отечественной войны)

После окончания гражданской войны Петр вернулся домой. Долгое время возглавлял профсоюз строителей Запорожья. В 1930 году был направлен в Промакадемию имени Сталина. После окончания академии направляется на различные стройки страны. Впрочем, об этом лучше рассказано в его воспоминаниях.

С работой он не расставался до самой смерти, хотя в последние десять лет был очень тяжело болен. Это был человек твердых взглядов, исключительной честности и человечности, коммунист в высшем понимании этого слова.

Брат Лёва родился в 1904 году. С 12 лет стал работать и учиться столярному делу в бригаде отца. Выучившись, работал столяром вместе с отцом. Совмещал работу столяра с преподаванием физкультуры в запорожском детском доме.

В 1920 (21) году уехал в Харьков, где поступил в строительный институт. После окончания работал на различных стройках мастером, прорабом. В тридцатые годы работал в проектном институте – проектировщиком, конструктором, главным инженером проекта.

Во время войны институт был эвакуирован в Сибирь (точно место не знаю), куда эвакуировался и Лев с женой и двумя детьми. После освобождения Харькова Лев работал в другом Всесоюзном проектном институте, который занимался проектированием промышленных предприятий.

Он объездил всю страну, проверяя и консультируя строящиеся по его проектам объекты, такие, в частности, как Россельмаш. После выхода на пенсию в 1974 году он изготавливал дома художественные картины, комбинируя полированную фанеру различных цветов. Его изделия экспонировались на городской выставке. Умер Лев в 1984 году в возрасте 80 лет. Лев был беспартийным, имел целеустремленный характер, не терпел фальши. Награжден медалями "За трудовую доблесть" и "За доблестный труд в Великой Отечественной войне 1941–1945 г.г.".

Лев Григорьевич Цивлин

Брат Аркадий родился в 1907 году. В 14 лет поступил в ФЗУ при заводе «Коммунар» в г. Запорожье. После двух лет обучения стал квалифицированным слесарем и продолжал работать на заводе. В 1925 году поступил на вечернее отделение рабфака, а после его окончания в Энергетический институт при строительстве Днепрогэса.

Во время работы на заводе «Коммунар» состоял в комсомоле, вел активную общественную работу. Там же на заводе был принят в партию.

Аркадий был предельно честным, целеустремленным и справедливым человеком. В 1926 году он имел несчастье поддержать троцкистское движение в партии, за что на втором (или третьем) году учебы в институте был исключен из партии. Через некоторое время, когда он отказался от троцкистских идей, был восстановлен в партии и благополучно окончил институт в 1932 году. Был направлен на работу в Аджарию (село Махунцеты) инженером-энергетиком на строительство гидроэлектростанции. В конце 1937 (или начале 1938) года был арестован и расстрелян, как "враг народа".

После ареста мы ничего не знали о его судьбе. Отец, Герш Ехелевич, много раз пытался узнать его местонахождение, неоднократно посылал деньги через ОГПУ, но все возвращалось обратно без всяких объяснений.

Аркадий Григорьевич Цивлин

Сталинские расстрельные списки с фамилией А. Цивлина. Рукой Сталина написано – «За». Подписи: – Сталин, Молотов, Каганович

Только после 20 съезда КПСС на запрос о судьбе брата Петр получил из генеральной прокуратуры документ о его посмертной реабилитации. Аркадий погиб невинно, как многие сотни тысяч советских людей во время сталинских репрессий. Он был честным коммунистом, скромным, готовым придти на помощь родным и товарищам. В Аджарии он женился, и у него родился сын Вадим. После ареста его жена Тоня приехала с сыном к родным в Запорожье, а потом переехала в Харьков.

Во время войны они были эвакуированы, а после войны снова возвратилсь в Харьков, где Вадим поступил в военное училище. Потом он окончил военную академию и, насколько мне известно, работал в штабе армии на Дальнем Востоке в звании полковника (возможно генерала). После выхода на пенсию Вадим с семьей проживал в Кишеневе. В преддверии праздников, мы обмениваемся поздравительными открытками.

Брат Михаил Эммануилович Вайман родился в 1909 г. Отчество и фамилия у него такие потому, что он с детства жил и воспитывался в другой семье, которая состояла из отца и взрослой дочери. Других детей у них не было, и, в связи с тяжелым материальным положением нашей семьи, с согласия отца, Михаил был передан на воспитание и потом усыновлен товарищем отца по работе, тоже столяром.

В новой семье, где он был единственным ребенком, его очень любили и баловали. Мы к нему тоже относились, как к брату, и играли вместе. Когда он подрос, его начали обучать столярному мастерству, и длительное время он работал в той же бригаде, где работали его настоящий и приемный отцы. После женитьбы его мобилизовали в армию, и здесь произошло неприятное дело.

Миша безумно любил свою жену и все время мучился, что находится вдали от нее. Думаю, что у него были основания ее ревновать. И вот после года службы, он задумал, как-то освободиться. Однажды, во время выполнения каких-то работ он отрубил топором палец на правой руке. Этот случай был расценен, как воинское преступление, и Михаил был осужден на два года лишения свободы. В заключении он проработал в качестве нормировщика почти весь срок. Когда в 1933 году он освободился и приехал к жене, оказалось, что она связалась с другим. Миша тяжело переживал, пришлось развестись.

В это время я приехал из Москвы на летние каникулы и, хотя был моложе, мне пришлось взять его под свое покровительство. К концу каникул я уговорил его поехать со мной в Москву, после чего он устроился на работу вольнонаемным нормировщиком по строительным работам в том же лагере, где отбывал наказание (под г. Дмитровым).

Михаил Григорьевич Вайман

В 1939 году он переехал на Урал, где женился во второй раз. От второй жены у него родился сын. А в 1943 году Михаил умер от инфаркта (в то время это называлось "разрывом сердца").

Михаил был добрым, отзывчивым человеком, не лишенным артистических способностей, участвовал в представлениях ансамбля "Синяя блуза".

Однако, видимо, из-за того, что он воспитывался в семье, где его баловали, характер у него выработался неустойчивый, слабый, что сказалось на его судьбе.

Брат Семен родился в 1912 году. В школу пошел с 12-ти лет. Закончив 4 класса, поступил в 1924 году в школу «Стройуч» на Днепрострое. Закончил ее в 1926 году, после чего работал плотником на строительстве. Затем поступил на завод «Коммунар» в Запорожье техником по оборудованию. Закончил рабфак без отрыва от производства, и в конце 1931 года уехал в Москву, где поступил работать на станкозавод им. Орджоникидзе слесарем-разметчиком.

Семен Григорьевич Цивлин

Жил у своего товарища и в 1932 году поступил в вечерний машиностроительный институт им. Бубнова. Заканчивал институт в 1936–37 году уже на дневном отделении, после чего был направлен на завод-комбинат им. Ленина № 259 в г. Златоусте (Южный Урал).

На этом заводе проработал 9 лет в качестве начальника ОТК и главного механика. После войны в 1947 году по распоряжению министра боеприпасов был направлен в г. Рязань на завод «Рязсельмаш», где проработал до 1957 года в качестве начальника инструментального цеха, начальника литейного цеха, главного металлурга. В 1958 году решением Рязанского горкома партии был направлен на завод электронных приборов, где проработал до 1980 года начальником цеха, начальником производства завода, начальником производства особого конструкторского бюро «Вега», после чего уволился на пенсию. Семья состояла из пяти человек, в их числе два сына и дочь.

7.2. Судьба семьи Гени Каплун (Цивлиной)

После выпуска первой книги редактор обратился к Зине Соколинской – дочери Гени (старшей сестры Петра Григорьевича), с просьбой рассказать подробнее о судьбе её семьи, погибшей в 1941 г. от рук гитлеровских палачей. Зина прислала письмо, содержание которого изложено ниже.

В 1941 г. в связи с наступлением немецко-фашистских войск началась эвакуация жителей Запорожья. Людей везли в Ташкент в теплушках через Северный Кавказ. В эшелонах было много еврейских семей, к которым, как известно, немцы были беспощадны. Среди них была и семья старшей сестры Гени, в том числе сама Геня, ее муж-Моисей, старшие дочери Маня и Сара (Зина) (1923 и 1925 г.р.), младшие дети Таня и Изя (13 и 10 лет). Кроме того, с ними была Лида с малолетним сыном Вадиком – жена брата Аркадия, арестованного как “врага народа” в 1937 г и расстрелянного.

Старший сын Гени – Яков (Яня), был мобилизован в Красную армию, участвовал в войне с Финляндией. После ее завершения, окончил военное училище в Москве. В 1941 г. он был направлен с воинской частью на оборону Ленинграда. В дороге немцы часть разбомбили и Яня погиб.

После прибытия эшелона на Северный Кавказ стало известно, что дальше он не пойдет, т. к. в Ташкенте свирепствует тиф. Эвакуируемым предложили, либо ехать в окрестные села для участия в сельхозработах, либо – на возведение оборонительных сооружений и рытье противотанковых рвов в районе Минвод. Лида с сыном поехала в село на сельскохозяйственные работы и уцелела. Оставшиеся еврейские семьи ждал страшный конец.

После прорыва немцев в этом районе, всем евреям, включая стариков, больных и детей, было велено собраться на огороженной площади с носильными вещами и драгоценностями, якобы, для отправки в родные места.

Моисей, заподозривший неладное, велел Мане и Зине уходить, но не бежать, чтобы не привлекать внимание немцев. Дело в том, что яркая брюнетка Зина и белокурая Маня внешне не были похожи на евреек, напоминая скорее армянку и русскую. Девочки стали отставать, а потом отправились на вокзал и, в конце концов, сумели добраться до Москвы.

Моисей, Геня, Таня и Изя в толпе евреев были загнаны немцами в ими же выкопанные глубокие противотанковые рвы и засыпаны сверху землей.

После войны Зина в поисках могилы родных посетила эти места и встретила там свою давнюю подружку, в те годы еще юную русскую девочку. Она рассказала, что после того, как немцы сняли оцепление, она прибегала сюда и видела, как на третий день после расправы земля во рву еще шевелилась из-за конвульсий тел закопанных живых людей.

Добравшись до Москвы, Маня и Зина поступили работать на авиационный завод № 23 на Филях. Однажды, Зина, получив продовольственные карточки на себя и Маню, пошла в районную поликлинику. Карточки спрятала во внутреннем кармане пальто, которое сдала в раздевалку. Вернувшись от врача и одевшись, она обнаружила, что карточки пропали. Она обратилась к гардеробщице, но та сказала, что ничего не знает.

Придя в комнату общежития, Зина нашла веревку, поставила табурет, влезла на него, накинула петлю на шею и стала закреплять веревку к трубе центрального отопления, чтобы повеситься. Но в этот момент вернулась Маня. Увидев Зину с веревкой, она закричала, сняла ее с табурета и стала успокаивать. Но Зина рыдала, говоря, что без карточек им не выжить.

На следующий день Маня, вернувшись с работы, сказала Зине, что, проходя мимо райвоенкомата, видела очередь, желающих записаться в действующую армию. Обсудив эту новость, девочки пошли записываться добровольцами на фронт. Когда очередь дошла до Зины, ее спросили про год рождения. Она ответила, что – 1925 г, т. е. ей еще не было 18 лет, и военком отказал. Маню брали, но без сестры она не пошла. Через день они пошли снова, но теперь Зина набавила год. Паспорта были в отделе кадров завода, так что проверить было нельзя. Их записали, и они стали бойцами формирующегося зенитно-стрелкового полка, который вскоре был отправлен на Ленинградский фронт. Во время оформления военком предложил девочкам изменить в документах национальность с еврейской на русскую.

Мотивировал он это тем, что, если они попадут в плен, то фашисты будут глумиться над ними, могут отрезать груди и т. п. Но девочки не согласились. Они сказали, что идут в действующую армию добровольцами и пусть все знают, что евреи не отсиживаются в тылу, как часто говорят. Впоследствии эти документы помогли Зине при отъезде в Израиль, т. к. ей не верили, что она еврейка (не похожа), но документы это подтвердили.

На фронте у Мани открылся туберкулез легких и в 1944 г. она умерла в Вологодском госпитале. Зина тоже заболела туберкулезом и лечилась в госпитале. Потом она участвовала в боях и, со временем, вышла замуж за командира своей артиллерийской батареи Жору Соколинского. После войны у них родилась дочь Женя. Сейчас Зина с дочерью живет в Израиле, ей 82 года. Она перенесла инсульт, но сохраняет ясную память, и это она помогла восстановить трагическую историю своей семьи. Ниже приведен ответ Мемориала на письмо Зины о сохранении памяти её семьи, погибшей от рук фашистов.

Ответ Мемориала на письмо Зины Соколинской

7.3. Из воспоминаний Н. Н. Селихова

(Запись воспоминаний Н. Н. Селихова произведена и отредактирована в 1983 году И. Цивлиным – сыном П. Г. Цивлина, когда Николаю Николаевичу было 86 лет).

От редактора

Во время гражданской войны Н. Н. Селихов был начальником комендантского управления Юго-Западного фронта. После войны он работал управляющим делами народного комиссариата по делам национальностей (наркомнаца), руководимого И. В. Сталиным, а затем управделами Наркомпроса под руководством В. П. Потемкина. Николай Николаевич был близко знаком со многими интересными людьми: маршалом Советского Союза А. И. Егоровым, писателями А. Н. Толстым, А. А. Игнатьевым, В. Г. Финком, Т. Л. Щепкиной-Куперник, знаменитыми артистами и учеными. Он обладал красивым голосом и на дружеских вечерах пел дуэтом с Народной артисткой СССР Н. А. Обуховой. Стены его квартиры были увешаны фотографиями этих людей с дарственными надписями.

Воспоминания Николая Николаевича записаны на магнитофон и сохраняют особенности его устной речи. По мнению редактора, они представляют историческую ценность, передавая характерные черты того времени и его героев.

В. П. Потемкин

Вот смотрю я сейчас на фотографию Владимира Петровича Потемкина. На нем шлем, кожанная куртка. Между прочим, этот шлем я ему подарил в 1920 году, когда он был болен тифом. А познакомился я с ним так. В 1919 году я с последним эшелоном отступал от Орла: Козлов, Орел, Тульская губерния, станция Поточная. Штаб Южного фронта стоял как раз на этой станции в бывшем имении Гагарина.

Я был занят организацией отправки командования на фронт, формировал поезд, определяя, куда поставить какой вагон. И, вдруг, подходит ко мне человек в чеховском пенсне, бородка у него, и похож очень на учителя. Ну, в то время все как-то относились с некоторой осторожностью к появлению новых людей. Как-никак – 1919 год, белогвардейцы, шпионы всякие и прочее. Я на него подозрительно как-то посмотрел. А он мне говорит:

– "Моя фамилия Потемкин, мне нужен штаб Юго-Западного фронта. Как мне пройти?".

Ну, я тогда ему откозырял и говорю: – "Селихов Николай Николаевич меня зовут, из комендантского управления штаба фронта".

Вот так мы с ним познакомились. Он, оказывается, был назначен начальником Политуправления штаба Юго-Западного фронта. Ну, начальник Политуправления, это ясно, – большая, крупная фигура. У него была постоянная связь со всеми армиями Юг-Запа.

Ну, о Потемкине рассказывать мне надо очень много. Помимо того, что он управлял политической частью всех армий, которые подчинялись штабу Юго-Западного фронта, он еще выезжал в качестве председателя выездных трибуналов и наводил порядки в армиях. Ну вот, пожалуй, мне стоит напомнить одну поездку по армиям фронта.

В 1920 году были очень большие измены на Юго-Западном фронте. Не вспомню сразу, как там эти места назывались, но бандитизм был страшный. Тут и Махно, и Маруся какая-то, и «зеленые», и другие бандитские формирования. И вот начальник Политуправления фронта должен был возглавить поездку в качестве председателя Ревтрибунала, а для охраны взяты были в Харькове курсы политработников.

В частности, я вспоминаю одного из курсантов, который потом стал моим товарищем, а тогда он был в охране выездного трибунала В. П. Потемкина.

Вот у меня сохранилась фотография. На ней мы видим маленького Цивлина, молоденького мальчика. Ну, было ему, может, 18 лет, он мой ровесник. Потом Петр Григорьевич вырос в большого человека, был управляющим громадных строительных трестов. Я принимал участие в его трудных положениях. Писал в ЦК в отношении некоторых неправильностей в строительном деле, о которых мне рассказывал Петр Григорьевич.

Между прочим, вот сейчас я его очень часто вспоминаю. Теперь, ведь, 1983 год (Петр Григорьевич умер в 1964 году, прим. ред.). Он говорил в свое время, что нельзя возить сырой лес на стройки, надо фасонные пилы, станки, сушилки, перенести в лес. Теперь это все делается, теперь на стройку привозят и готовые рамы, и двери, и полы, а раньше привозили сырой лес, и вся обработка производилась на стройке. И я, помню, написал в ЦК, что как-то странно, что не прислушиваются вот к такому замечательному указанию великолепного строителя.

Да! Так вот, выездные трибуналы – это очень интересно, конечно. Вот, передо мной фотография. На открытом воздухе собирали народ со всей окружающей местности, из городов и сел. Всех тех, кто пострадал от бандитов, грабивших, насиловавших и убивавших людей. И вот на этом, на открытом таком большом собрании был накрыт небольшой красный столик, за которым сидел Потемкин. Ну, охрана, конечно, здесь вокруг была и жителей очень много: – крестьян, рабочих.

И вот Потемкин, он не был юристом, но он удивительно подходил к каждому случаю разбора, если человек наказывался расстрелом. И, если после многократной проверки, расстрел все же назначался, то председатель трибунала обращался к народу и говорил:

– "Ну, как Вы считаете? Вот Вы – народ весь! Если мы постановим, что нужно его расстрелять, то, как Вы к этому отнесетесь?

Все поднимали руки и были даже выкрики женщин:

– "Обязательно нужно его расстрелять, он у меня сыновей убил!". Таким образом, это было широкое такое, народное решение. И преступление рассматривали здесь же на виду у всего народа.

Вот так, с помощью народа, именем народа и для народа вершился революционный суд над шпионами, предателями, бандитами и провокаторами".

Наркомнац

Я уже давно не открывал этот стол, где храняться документы о Народном комиссариате по делам национальностей, но это очень интересно. Вот на этой фотографии видно знамя, а перед ним группа работников Наркомнаца. Вот здесь ряд товарищей, которые Вам неизвестны, а я их хорошо помню. Вот и я тоже на фоне этого знамени стою. Дальше тут Стрельников, Брегман, Быкова, тут много, конечно, интересного. А вот на этом фото коллегия Наркомнаца – люди очень интересные. Вообще комиссариат был тем интересен, что здесь в одном здании можно было встретить все национальности, представляющие наш Советский Союз. Здесь два заместителя наркома по делам национальностей Сталина, самого Сталина здесь нет.

А вот сидят его заместители Бройде Григорий Исаакович и Клингер Густав Каспарович. Клингер это тот, который был в свое время управляющим делами Коминтерна. Потом представители Советских республик: Дагестана, Узбекистана, немцев Поволжья, Чувашии, в общем, все национальности здесь представлены. Они так и назывались представители. Сначала, правда, они себя называли “полномочные представители”.

Однажды, не знаю насколько это интересно, пришли ко мне представители, кажется Казахстана, и штамп на документе стоит: – “ Полномочный представитель”.

Ну, я, не отдавая себе отчет, возьми и зачеркни, слово “полномочный”. Говорю, что это значит – полномочный? Что это заграничное, что ли, представительство?

Но из-за этого вышла целая история. Этот представитель обратился в Совет национальностей с жалобой на меня, и председатель Совета национальностей вызвал меня через какое-то время, когда Совет национальностей рассматривал эту жалобу.

Тогда Совет национальностей был при народном комиссаре И. В. Сталине. Вот Сталин меня вызвал и говорит:

– "Знаете, на Вас жалоба поступила".

– "Какая жалоба, говорю, товарищ Сталин?".

– "А вот Вы зачеркнули слово «полномочный» на бланке представителя, а они пожаловались на Вас. Что же, зачем Вы это сделали? Я, ведь, Вас пригласил на организационно-хозяйственную работу, а Вы политикой начинаете заниматься?".

Я и говорю: – "Ну, что Вы, какой политикой?".

– "Да вот, видите, была жалоба такая. Правда, Совет национальности решил, что слово «полномочный» не нужно, потому что это действительно не заграничное представительство, а наше, советское, и это постановление было нами принято. Но это же наше дело, а не Ваше. Надо быть дипломатичнее" и так далее.

Я ему сказал, что избегаю говорить неправду. А он говорит:

– “ Это, что такое, почему? ”

– “Да, говорю, что такое дипломатия? Дипломатия – это сплошное вранье”… Ну, вот, на этом все и закончилось.

После того, как Совет национальностей при Наркомнаце был ликвидирован, на его базе была создана вторая палата – Совет Национальностей Верховного Совета СССР.

В народном комиссариате по делам национальностей я начал работать после окончания гражданской войны. Это было в 1921 году и, будучи военным, распоряжением народного комиссара по делам национальностей был оставлен на гражданской службе.

Расскажу подробнее о народном комиссариате по делам национальностей (Наркомнаце). О нем можно многое рассказать. Вот, например, интересна организация институтов и учебных заведений, которыми ведал Наркомнац совместно с Наркомпросом. Мы имели такие институты как Институт имени Нариманова, Институт востоковедения, затем КУТВ – Коммунистический универсистет трудящихся востока, затем Среднеазиатский институт, потом, значит, был рабфак северных народностей, на базе которого вырос Институт северных народностей. Это были очень интересные учебные заведения.

Между прочим, когда меня командировали в Ленинград для помощи в работе Института живых восточных языков, он был имени Енукидзе, этот институт. Ну, потом, имя Енукидзе было снято. Там создали мы рабфак северных народностей. Мне пришлось организовывать, некоторую часть его, главным образом, конечно, хозяйство. Ну, этот рабфак был в Детском селе – бывшее Царское село. Туда приехала масса, интересных национальностей, сейчас я не могу их всех перечислить: ну и чукчи, и якуты, и нагайцы, ну, в общем, много.

Нужно бы взять мою статью, опубликованную. Мне приходилось контролировать, между прочим, работу этого рабфака. У меня сохранился один "Акт проверки" работы этого рабфака северных народностей.

Ну что же, это был такой народ, который не знал, конечно, европейских городов и не бывал в них. Все они были неграмотными. Были случаи, когда слушатели, приехавшие на учебу, не зная назначения унитазов в мужских туалетах, использовали их для умывания. Это теперь Якутия колоссальная, интересная очень республика, в которой много очень бывших нацменов, получивших высшее образование у нас в Институте востоковедения, в Институте северных народностей. Сейчас, оказывается, один из председателей исполкома Якутии – это воспитанник одного из наших институтов.

Ну, трудно так сейчас мне, знаете, говорить, ведь эта запись ведется экспромтом, надо же все-таки подготовиться: взять свой материал, взять мои статьи, которые были в свое время опубликованы. Скажу в каких газетах они были опубликованы: – в "Учительской газете", в журнале «Москва», в "Ленинградской газете", потом были, значит, в книжках разных. Вот, надо же все это держать возле себя, чтобы можно было рассказывать. Да, а так, все на память, мне трудно, поэтому я, конечно, начинаю уставать. Потому что мне вчера, нет, не вчера, а в день Парижской Коммуны, исполнилось 86 лет, а это было позавчера.

Граф А. А. Игнатьев

А, вот, знаете ли, попалась мне книжка. Это книжка "Пятьдесят лет в строю". Автор Алексей Алексеевич Игнатьев. Это бывший граф, который был сыном министра.

Очень неприятный министр был, Игнатьев, при царе. Это его сын. Он был военным атташе царской России во Франции в свое время. И вот он написал книжку. Между прочим, он долго собирался писать, не верил в свои способности. И надо сказать, что помог ему в этом деле Виктор Григорьевич Финк.

Виктор Григорьевич уверял его, что он может писать, что он должен писать, и он написал хорошую книгу. Сначала она была в нескольких частях, а затем перешла в настоящую, большую книгу. Он мне подарил две книги с такими надписями: "Старому другу, Николаю Николаевичу Селихову на добрую память от автора. А. А. Игнатьев".

И здесь его девиз: "Для того, чтобы ценить настоящее, надо знать прошлое. Для того, чтобы верить в будущее, необходимо познать настоящее. 10 октября 1949 года".

А вторая книга вот с такой надписью (мне очки надо бы взять). Вот: – "Старому, верному другу Николаю Николаевичу Селихову от всегда высокопочитающего автора. Ваш Игнатьев".

Ну вот, эти две книжки. Они, конечно, напоминают мне встречи с Алексеем Алексеевичем. Познакомился я с ним, кстати, совсем недавно. Почему он называет меня старым другом? Не знаю. Ну, правда, мы с ним были, всё-таки, лет двадцать знакомы, конечно, после того, как он вернулся к нам, в Советскую Россию.

Он – очень интересный человек. Жена у него была известная артистка-балерина, Наташа Труханова. Она выступала почти голая, на определенном месте у нее был бант. И вот, ее забрасывали богачи деньгами и, в особенности купцы, фабриканты, когда она танцевала в Санкт-Петербурге. Звали её – Наталия Владимировна.

Наталия Владимировна была очень хороша собой в свое время, когда была молодой. А в наше уже время, когда я с ней познакомился в конце сороковых годах, она, вдруг, ставила меня в такое неудобное положение.

Помню как однажды на вечере у Потемкиных, он жил в свое время на… (вот забыл, вдруг, как эта улица называется). У них была великолепная квартира, не квартира – музей. Так же, как и квартира у Игнатьевых – тоже музей. Ведь, когда он переехал к нам в Советскую Россию, то ему разрешили перевезти все его личное имущество из Франции. Я у него бывал два или три раза, квартира была очень богато обставлена.

Был я у него, помню очень хорошо, с Людмилой Ильиничной Толстой – женой Алексея Николаевича Толстого.

Вот один вечер можно вспомнить, для того, чтобы показать, как он относился ко мне. Он, ведь, бывший военный, с великолепной выправкой. Вот эта книжка, которую он выпустил, называется "Пятьдесят лет в строю", и мы над ним подтрунивали, говоря, что пятьдесят лет в строю, но ни одного дня в бою. Потому, что он был в свое время, главным образом, гостиный кавалер – кавалерист или гусар, в общем, в этом духе. Ведь в детстве был он паж царицы Марии Федоровны.

Вот у меня есть его фотография. Великолепный костюм с этими жирными эполетами, держит свою каску, совершенно невероятная лента через плечо и надпись здесь такая: "А. А. Игнатьев, корнет кавалергардского полка, 1896 год. Н. Н. Селихову". Потом на второй фотографии, уже в наше время он в костюме нашего генерал-лейтенанта Советской Армии с надписью такой: "А. А. Игнатьев на память дорогому Н. Н. Селихову. 1941 год, гор. Куйбышев".

А вот он с женой Натальей Владимировной. Она уже, конечно, пожилая дама, но очень мила собой. Хотя я уже начал говорить, что она меня в гостиной ставила в ужасное положение. Я ей говорю, Наталья Владимировна, как Вы сегодня выглядите хорошо! А она мне, вдруг, говорит: "Какая хороша – накрашенная старая дура!". Она говорила с таким французским акцентом. "Ну, что же, Наталья Владимировна! Ну, как Вы такое можете говорить?!".

А вот еще ее портрет. На ней нарядное жабо с бриллиантами – очаровательная женщина. Мне рассказывали, не помню уже кто, что она была королевой бриллиантов России. И мы, как-то, задали ей вопрос с Алексеем Захаровичем Морозским – это муж Елены Петровны Потемкиной:

– "Наталья Владимировна! Скажите, пожалуйста, вот говорят, что Вы королевой бриллиантов были. Что же это, верно?".

– "Да, говорит, не знаю, конечно, как насчет королевы бриллиантов, но бриллиантов у меня была вот такая шкатулочка", – и показала на руках.

– "Я не хотела увозить из России эти бриллианты и, когда уезжала во Францию, сдала их на хранение в Государственный банк. Но, когда произошла Октябрьская революция, то все банки национализировали, и все мои бриллианты там и остались”.

Вот так легко она отвечала на этот вопрос. Но вот на фотографии у нее эти бриллианты еще видны. А вот интересно, как познакомились Алексей Алексеевич с Натальей Владимировной. Как я говорил, Алексей Алексеевич был военным атташе царской России. Это был период войны 1914 года, когда они там были, и военный атташе должен был интересоваться всякими вопросами.

И вот он узнал, что в Булонском лесу есть особняк, в котором собираются вот эти самые богачи, Ротшильды и прочие. И что оттуда идут какие-то указания насчет боевых операций с Россией. Он узнал, что хозяйка дома, а она была в то время, очевидно, любовницей Ротшильда – это бывшая балерина императорских театров Наташа Труханова. И он решил познакомиться с ней. И так как Алексей Алексеевич был очень красив собой, ему удалось влюбить ее в себя. И, в конце концов, она стала его женой и работала в посольстве, нашем посольстве – уже советском, переводчицей и помощницей во всех его делах.

Интересно подчеркнуть, как относились белогвардейские эмигранты к Игнатьеву. Его всячески хотели заполучить в свои ряды белогвардейцы, так как он, как военный атташе, был хранителем всех богатств царской России во Франции. Он же отклонял всякие знакомства и, в конце концов, с ним перестали здороваться. Но он не хотел, чтобы эти богатства использовались против России, так как он любил свою Родину.

Когда же он переехал к нам, он спас и передал нашему государству 200 миллионов рублей золотом. Но сохранить эти деньги ему было очень трудно. Однако, он это сделал. Его, конечно, проверяли, но он стал советским человеком, генерал-лейтенантом Советской армии, а это говорит о многом. В книгах, которые он мне подарил, рассказано, как он передал все эти богатства Советскому Правительству, и как его встретили здесь, в частности, В. П. Потемкин, который был тогда послом СССР во Франции, и В. М. Молотов. И когда он попал на Октябрьский парад в форме советского генерала, он сказал, что это лучшая для него награда.

Нужно сказать, что также плохо, как белогвардейцы, к нему относились и в его семье. У христиан, в свое время, было принято, что если человек умирает (у него в это время умер брат), то старший брат должен читать молитву у гроба. Но семья его не допустила к гробу. Когда Алексей Алексеевич был уже, в Советской России мать передала ему через кого-то, что она должна скоро умереть и хочет, чтобы он похоронил ее в русской земле их имения (у них несколько имений было в подмосковье).

Алексей Алексеевич отнесся к этому желанию очень внимательно, добился разрешения Правительства, чтобы похоронить мать в ее имении. Но когда он сообщил матери, что получил необходимое разрешение, она сказала:

– "Да ты что, с ума сошел? Чтобы я согласилась на похороны в Советской России?! Ты пришли мне землю с нашего имения. Я хочу быть похороненной в русской земле, но ехать туда не хочу. Что ты!". Вот такой разговор был у них с матерью, то ли по телефону, то ли в письмах, я уже сказать не могу. И Алексей Алексеевич послал матери вагон земли в Париж, где его мать и была похоронена.

Был еще такой случай, когда Алексей Алексеевич обращался к нашему Правительству с просьбой перезахоронить его отца. Он был похоронен в Ленинграде в Алексадро-Невской лавре. Это бывший министр внутренних дел при царе, неприятный был человек. Он его перезахоронил и сделал на памятнике такую надпись:

"Его Высокопревосходительству генералу Алексею Михайловичу Игнатьеву от сына генерал-лейтенанта Советской Армии А. А. Игнатьева".

Т. Л. Щепкина-Куперник

Татьяна Львовна Щепкина-Куперник была известной писательницей, которую, конечно, хорошо помнит российская интеллигенция. Я был с ней в очень большой дружбе. Она обычно писала мне такие небольшие записочки, но в стихах. И вот попался мне на глаза последний ее стих перед смертью. Мы были у нее на дне рождения. Ну и она в нашем присутствии написала это стихотворение. Вот оно:

Вот это стихотворение было написано за праздничным столом вечером 25 января 1952 года в день рождения Татьяны Львовны Щепкиной-Куперник.

Вот о Татьяне Львовне следует говорить много. Когда ей было сто лет (выделено ред.), я написал статью, которая была опубликована в газете "Советская культура". В этой статье я привожу некоторые данные о ее жизни, и письмо Колонтай Александры Михайловны, которое было в свое время написано. Когда Колонтай уже приехала из эмиграции, она остановилась на квартире у Татьяны Львовны в Ленинграде на Кирочной улице, дом я сейчас не помню. Ну, вот, она заканчивает это письмо таким образом:

– "Танечка! А ведь твоя квартира историческая, потому что в Октябрьские дни в ней проходило совещание, где было принято решение о начале вооруженного восстания!". На нем присутствовали Ленин, Свердлов, Колонтай и др.

Однажды я прочел вступительную статью к книге одного из работников литературного архива Ираклия Андронникова, где он пишет об очень интересных вещах, хранящихся в этом архиве, которые все еще не опубликованы. При этом он сделал ударение на одном из писем Колонтай к Щепкиной-Куперник. Вот в этой статье он и пишет о квартире Щепкиной-Куперник, где присутствовал Владимир Ильич Ленин.

7.4. Из воспоминаний И. П. Цивлина

Судьба семьи Землянских

В 1937 (или 1938) году И. И. Землянский был арестован, как "враг народа". Его жене, имевшей французское подданство, предложили покинуть страну, а квартиру отобрали. Она с дочками уехала во Францию, где вскоре умерла от разрыва сердца. В 1939 году Ивана Ивановича, который не признал за собой никакой вины, выпустили из тюрьмы, но он не нашел ни семьи, ни квартиры. В то время Петр Григорьевич уже работал в Москве на строительствеавиационного завода и как-то вечером к нам на квартиру пришел Иван Иванович. Человек большой силы воли, он плакал и спрашивал, за что ему такая судьба. Петр Григорьевич успокаивал его, как мог.

Иван Иванович написал В. М. Молотову письмо с просьбой помочь вернуть его дочерей в СССР. Нашему послу во Франции было дано указание разыскать его дочерей и отправить в Советский Союз. И, хотя в это время немцы вторглись уже во Францию, дочерям Ивана Ивановича удалось вернуться с нашим посольством через Турцию.

Но вскоре началась Отечественная война и немцы заняли Харьков. Землянский стал заниматься плотничьим промыслом в украинских селах, укрывая дочерей от немцев.

Как-то он с Надей ушел на промысел, а Юля осталась в селе, в которое нагрянули каратели. Ее выдали, и она погибла. После войны И. И. Землянский жил в Харькове с Надей, у которой развился костный туберкулез, и она многие годы лечилась в Крыму. Дальнейшая судьба семьи Землянских мне неизвестна.

Нижняя Ореанда

В своих «Воспоминаниях» Петр Григорьевич уделил строительству санатория в Нижней Ореанде в Крыму буквально, два слова. Между тем, эта стройка сыграла в его жизни роковую роль.

В то время (1945–50 г.г.) отец был начальником Особого Строительно-Монтажного Управления (ОСМУ-8) в г. Ялте. Этому Управлению было поручено восстановление объектов народного хозяйства на Южном берегу Крыма, разрушенных во время Отечественной войны, а также возведение новых сооружений.

В частности, было принято решение о строительстве в Нижней Ореанде санатория Совета Министров РСФСР. По заданию министра промышленности стройматериалов СССР П. А. Юдина отец принимал непосредственное участие в разработке проекта этого санатория и выборе места его расположения в парке Нижней Ореанды.

Раньше здесь располагался дворец царя или какого-то царедворца, но впоследствии он был разрушен, а парковое хозяйство сохранилось. Парк был разбит на определенной высоте над уровнем моря, поэтому с его территории открывалась прекрасная перспектива с плывущими по морю кораблями.

Воздух в парке был насыщен удивительно приятными запахами южных кустарников и растений, с которыми хорошо знаком каждый, кому довелось побывать в Крыму.

Вот в этом парке и нужно было развернуть строительство главного корпуса «Люкс» и многочисленных хозяйственных, подсобных и жилых помещений для обслуживающего персонала, но так, чтобы ни в коей мере не нарушить парковое хозяйство.

Впервые мне довелось попасть в Нижнюю Ореанду, кажется, в 1945 г. В то время я учился в Московском авиаприборостроительном техникуме им. С. Орджоникидзе на 4 курсе и, то ли по причине недолеченного бронхита, то ли из-за хронического недоедания, весьма распространенного в то время, я сильно кашлял.

И отец, в один из приездов в Москву, настоял на том, чтобы я приехал на летние каникулы к нему подышать целебным крымским воздухом (и действительно после этого все болезненные явления, как рукой сняло).

Когда я попал в Нижнюю Ореанду, санаторный комплекс строили в основном военнопленные: – немцы и венгры, размещенные в окрестных лагерях. Было их, насколько помню, около трех-четырех сотен человек и их ежедневно строем конвоиры доставляли на работу. Машин и механизмов из-за послевоенной разрухи практически не было, поэтому строительные работы, в основном, велись вручную.

Трудились военнопленные с немецкой педантичностью, объявляя каждый час перерыв на 10 минут, после чего работа возобновлялась. Обедали они в тени гигантского платана в центре парка. Обхватить ствол этого платана могли, сцепившись руками, пять или шесть человек, а в его тени могли укрыться до тысячи человек.

Никаким унижениям со стороны администрации стройки военнопленные не подвергались и старались работать добросовестно. Но, несмотря на курортные условия, были случаи побега из плена. Бежавшие пытались добраться на родину, скрываясь в горах Крыма, но их, ловили, и, говорят, избивали, “чтоб неповадно было”.

Для доставки стройматериалов использовалась самоходная десантная баржа, которую обслуживал отряд черноморских моряков, еще совсем недавно, участвовавших в боевых десантных операциях. Как-то, отец предложил мне отправиться с ними в Гурзуф за очередной партией строительных материалов, и у меня до сих пор сохранилась память об этом рейсе, о доброжелательности экипажа и об удивительном вкусе матросских щей.

В проекте разбивки парка предусматривался пруд с водоплавающей птицей и, когда он был построен, встал вопрос, где эту птицу приобрести. Выяснив, что приобрести ее можно в заповеднике Осканья Нова, отец отправился туда на своей машине БМВ, которую он виртуозно водил по крымским дорогам. Во время поездки ему пришлось заночевать в степи, и по возвращении он тяжело заболел.

Высокая температура не снижалась в течение двух недель, все тело покрылось красной бугристой сыпью. Ни один из приглашенных врачей, а из санаториев Ялты были приглашены лучшие силы, не мог поставить диагноз, и только один старый практикующий врач, сказал, что это марсельский тиф, явившийся результатом укуса клеща во время ночевки в степи. При этом он сказал, что сыпь покрывает не только поверхность тела, но и внутренние органы, что и приводит к столь высокой температуре.

Через некоторое время отец выздоровел, но в дальнейшем высыпания сыпи с повышением температуры стали периодически повторяться. Спустя 10 лет, уже после переезда в Москву, болезнь приобрела неукротимый характер и для того, чтобы ее блокировать, отцу предписали регулярно принимать гормональный препарат (преднизолон). К этому времени у него развилась тяжелая стенокардия наряду с сердечной недостаточностью (врачи не раз говорили, что его сердце, как дырявый мешок).

Однажды он прочел в газете, что стенокардию в клинике Бакулева лечат голодом, и попросил меня помочь ему лечь в эту клинику. Однако, лечение голодом при приеме преднизолона оказалось пагубным, и вскоре отец скончался от прободения язвы желудка.

П. Г. Цивлин с сыном в парке Нижней Ореанды (1945 г.).

7.5. И. Толмачев. “Из когорты новаторов”

К 70-летию Великого Октября (статья из газеты "Ленинское знамя" от 13 октября 1987 г., г. Гусь-Хрустальный).

В 1948 году по решению Совета Министров СССР было намечено строительство на Гусевском стекольном заводе им. Дзержинского первого в стране конвейера по производству технического стекла. Выбор строительства, по существу, нового завода в Гусь-Хрустальном не был случайным. Высококвалифицированные кадры стеклоделов и залежи торфа рядом с городом (основного топлива) предопределили решение этой задачи большой государственной важности. Уже летом 1949 года на болотистом пустыре, прилегающем к заводу, появились геодезисты. Потом прибыли землекопы, подвозились стройматериалы, техника: два экскаватора, с десяток автомобилей, копер для забивания свай.

Стройка считалась важным государственным объектом, находилась под контролем Министерства промстройматериалов СССР. Поэтому в Гусь-Хрустальном создается трест «Техстеклострой». По приказу министра П. А. Юдина управляющим трестом был назначен опытный руководитель П. Г. Цивлин. Петр Григорьевич принял хозяйство в августе 1950 г.

В первую очередь он собрал коммунистов парторганизации, которую возглавлял А. Я. Российский. Что сейчас мешает ускорению работ? – обратился новый управляющий к членам партии. Перечислили уйму недостатков. Каждого выслушал Цивлин. А потом встал и сказал:

– "Товарищи! Я согласен, что мало техники, слабая организация труда, плохое материальное обеспечение. Но это не главное. Вы забыли, что жить Вам негде, часами простаиваете в столовой, где не всегда можно хорошо пообедать".

Да, Петр Григорьевич прекрасно понимал каждого из сидящих. Сам он начинал трудовую деятельность на Днепрострое землекопом, работал на возведении Харьковского станкостроительного завода. Затем была промакадемия. Партия посылала его на самые трудные участки. Строил заводы до войны, а потом восстанавливал их после разгрома фашистской Германии. Под его началом готовился Дворец в Крыму для встречи глав Великих держав в феврале 1945 года на Ялтинской конференции. Затем Цивлина направили восстанавливать Севастополь. Петр Григорьевич с гордостью носил орден Отечественной войны, которым был награжден именно за восстановление разрушенных фашистами крупных промышленных объектов Украины.

Управляющий трестом обладал особым талантом уважать людей, выслушивать и понимать их. Он в редких случаях применял власть руководителя. Выдержка, такт – вот черты характера Петра Григорьевича. Сразу же, как только ознакомился с делами на стройке, поехал в Москву, добился выделения средств на возведение жилья.

Параллельно со строительством корпусов росли дома. На пустыре (ныне жилучасток) в считанные месяцы заложили новый микрорайон, а на Красном Октябре (Сороковка) выросла улица из сборноразборных домиков, появились продовольственный ларек, детясли.

“Бытовые условия человека определяют производительность труда”, говорил Цивлин. У него был свой стиль работы. Не любил просиживать в кабинете. По существу его и не было у Цивлина. Ютился управляющий в маленьком прорабском вагончике. Только к концу строительства трест построил себе контору. В этом здании сейчас находится детсад.

Все дела решал на месте, то есть на строительной площадке. Уважал новаторов, строго спрашивал с тех, кто руководствовался психологией боязни.

Приведу такой пример. В проектной документации, в рекомендациях ученых кладка стен здания конвейера предусматривалась только весной, летом и осенью. В зимний период категорически запрещалось вести кирпичную кладку. Цивлин преодолел этот запрет, выиграл время. Вблизи объекта построили растворный узел с подогревом, и раствор не успевал смерзаться.

Петру Григорьевичу грозили суровыми карами, а он улыбался и спокойно говорил: "Стены простоят сотню лет". После зимней кладки стены дали осадку вместо предполагаемых 30 сантиметров всего в два-три сантиметра.

Подошел срок монтажа оборудования. Пришелся он вновь на зимний период, что категорически запрещалось. На совместной планерке строителей и стеклоделов управляющий заявил: "Еду в министерство. Буду добиваться, чтобы в наше распоряжение выделили два паровоза". Присутствующие переглянулись, мол, зачем они? Цивлин уточнил: "Используем их вместо котельной". Было выиграно три месяца.

Возникли неурядицы с доставкой железобетонных ферм для перекрытия галереи прокатного цеха. Петр Григорьевич долго ходил по складу, где хранилось оборудование, металл, стройматериалы. Неожиданно на глаза ему попались пучки прутковой стали.

– “Семен! – обратился управляющий к прорабу Кистринову – подбери хороших электросварщиков, слесарей и приступай к изготовлению прутковых прогонов. Ими заменим фермы”. Кистринов с удивлением посмотрел на Цивлина:

– "А как же проект? За отступление – головы поснимают".

– “Не снимут. А вот за срыв сроков по головке не погладят”, – сказал управляющий.

Много было шуму по поводу прутковых прогонов. Проектировщики, осуществляющие контроль за стройкой, написали письмо министру П. А. Юдину. Павел Александрович сам ответил группе инженеров: – "Цивлин – не подведет". Свыше тридцати пяти лет стоит галерея.

"У Петра Григорьевича было много врагов из числа бюрократов, но его всегда поддерживали доброжелатели, которые верили ему", – писала мне Е. Л. Цивлина, супруга бывшего управляющего.

После окончания строительства комплекса по производству стекла на заводе им. Дзержинского П. Г. Цивлин был отозван в главк. Его хотели послать на новую важную стройку, но узнали, что Петр Григорьевич серьезно болен. Пришлось оставить в аппарате министерства.

Умер он, когда ему едва исполнилось 64 года. По роду работы мне довелось встречаться со многими руководителями. Но вот такого обаятельного, находчивого, настоящего коммуниста, бойца ленинской гвардии, забыть невозможно.

Такого же мнения придерживаются и бывшие строители, кто с Петром Григорьевичем решал важнейшие государственные задачи по восстановлению народного хозяйства в послевоенный период.

И. ТОЛМАЧЕВ.

Глава 8. Документы, переписка

ХАРЬКОВСКИЙ ГУБЕРНСКИЙ КОМИТЕТ КОММУН.ПАРТИИ УДОСТОВЕРЕНИЕ /БОЛЬШЕВ./ УКРАИНЫ

Предъявитель сего тов. ЦИВЛИН дня 1920 г. командированный для проведения № 487 компании "Незаможный на коня" возвращается к месту прежней службы. г. Харьков, Пушкинск,57.

Секретарь Губнаркома подпись

Зав. нач. Повред. Отделом подпись

РСФСР ЭКСПЕДИЦИЯ ОСОБОГО НАЗНАЧЕНИЯ УДОСТОВЕРЕНИЕ РЕВВОЕНСОВЕТА Юго-Западного фронта

Выдано от экспедиции особого назначения Реввоенсовета ЮгЗапфронта тов. ЦИВЛИНУ 22 августа 1920 г. том, что он действительно состоит на служ. № 260 при экспедиции в качестве красноармейца, а посему его семья на основании приказа Реввоенсовета Республики от 31 октября 1919 г, опубликованного в Известиях Нарком воен. № 182, и декретов Совнаркома от 6.12.18 г., освобождаются от принудительных работ, уплаты, обложения всеми видами государственного налога, реквизиции и конфискации имущества и имеет право на получение пособия. Изложенное подписями и приложением печати удостоверяется.

Начальник экспедиции и начпоюгзап подпись

Адъютант Штаба экспедиции подпись

РСФСР УДОСТОВЕРЕНИЕ

Особоуполномоченный Совета Труда и Обороны

Дано сие тов. Цывлину Петру в том, что он действительно состоит на службе котельного хозяйства при Котлоремонтном поезде

Зам. Особо уполномоченного Совета Труда и Обороны республики по восстановлению Котло-хозяйства в Донбассе на должности Пом ст. Севастополь Технорука, что подписью и приложением печати удостоверяется.

Особоуполномоченный Совета Труда и Обороны Республики по восстановлению Котло-Хозяйства в Донбассе. п/п Гайсинский

Верно: Июля 1го 1921 г. Секретарь, подпись.

РСФСР УДОСТОВЕРЕНИЕ Особоуполномоченный СОВЕТА ТРУДА и ОБОРОНЫ

Дано сие пом. Зав. по переброске и изъятию котлов из пределов Крыма, по восстановлению Котлохозяйства Екатеринославской и Запорожской губерний тов. Цывлину Петру в том, что он действительно командируется в с. Какриновку для смотра котлов по переброске и изъятию находящихся на заводе из пределов Графа Канкрина, Крыма, Екатер. и Запорож.

Всем Волостным исполкомам предлагается оказывать всемерное содействие, для скорейшего продвижения к месту назначения, а также т. ЦЫВЛИНУ предоставляется право пользоваться телеграфной связью по литеру А, что вышеизложенное подписью и приложением печати удостоверяется. Зав. по переброске и изъятию котлов из пределов Крыма, Екатериносл. и Запорожск. губерний п/п Гайсинский

Секретарь, подпись

УДОСТОВЕРЕНИЕ

Дано настоящее удостоверение т. ЦИВЛИНУ П. Г. в том, что он действительно проработал на профработе по выбору в должности Председателя Районаго Рабочего Комитета Строителей г. Запорожья с марта 1923 г. по 20 января 1926 г., после чего заболел и ушел с профработы.

Т. Цивлин во время своей работы в Горрайрабочкоме являлся членом Правления Окротдела и во время отсутствия председателя Окротдела являлся Заместителем такового. Заболел т. Цивлин 20 января 1926 г. и ушел с профработы по предложению врачей.

Вышеизложенное подписями и приложением печати удостоверяется.

Председатель Запорожского Союза Строителей, печать, подпись.

Секретарь, подпись

В ОКРСТРАХКАССУ

На основании постановления Заседания Правления от 16.03. за № 22/8 и согласования с ОСПС, Запорожский Окротдел ВССР просит закрепить имеющееся у Вас место на курорт в Крым с 15 апреля сроком на 1,5–2 месяца за членом Правления Окр. отдела тов. Цивлиным П. Г., в настоящее время больным туберкулезом легких. Настоящее место просим закрепить за н/счет, удержав таковое при распределении мест на курорты.

Председатель Окротдела 19.03.27 г. ВССР

п/п /КРОЛОВЕЦКИЙ/, Секретарь п/п /ВАЗИН/

ВСЕУКРАIНСЬКЕ УДIВЕЛЬНЫХ РОБIТНИКIВ СПРАВКА ЗАПОРIЗЬКА. Настоящая дана Петру Григорьевичу ЦИВЛИНУ в том, что он, начиная с 1922 г., избирался рабочими Строителями в состав 4.07.1929 г. Рабочих Комитетов, где и работал с 1922 г. № 602/257 освобожденным работником в качестве Председателя Рабочкома с охватом рабочих до 800 человек. С 1924 года января м-ца т. ЦИВЛИН П. Г. был избран членом Правления Запорожского Окротделения ВССР, каковым и является до настоящего времени, причем с весны 1927 г. был избран Секретарем Орготдела, где и работал до 1.07.29 г. после чего, был переброшен для работы в Рабочком «Днепростроя» на тарифную работу.

ПРЕДСЕДАТЕЛЬ ОКРОТДЕЛЕНИЯ, печать ВССР, п/п /ДРОЖЖЕВ/, СЕКРЕТАРЬ п/п /ЩЕГЛОВ/

ВСНХУССР УДОСТОВЕРЕНИЕ

ГОСУДАРСТВ. ПРОМЫШЛЕННЫЙ ТРЕСТ

Дано настоящее удостоверение по добыче, обогащению и сбыту нерудных ископаемых Директору Запорожского Карьероуправления НЕРУДКОПАЛ, а т. ЦИВЛИНУ Петру «НЕРУДКОПАЛ» Григорьевичу в том, что ему поручается вести предварительные переговоры с М. К. Х. 9.01.1930 г по вопросу заключения договора № 12036/91 на изготовление Московскому Коммунальному Хозяйству Запорожским Карьероуправлением тесанного камня для Каменного моста через Москву-реку.

УПРАВЛЯЮЩИЙ ТРЕСТА п/п /ВОЛОКАЦ/

за УПРАВДЕЛАМИ п/п /КАНАРЕВСКИЙ/

ГОСУДАРСТВЕННЫЙ АРХИВ Запорожской области 26.09.57 г. Гр. ЦИВЛИНУ Петру Григорьевичу. №Ц/16 г. Москва, Орликов переулок, д.6/1, кв.9.

АРХИВНАЯ СПРАВКА

В документальных материалах архивного фонда Запорожского горсовета, в списках членов и кандидатов Горсовета 5го созыва /19241925 г./, бго созыва /19251926 г./ и 7го созыва /19261927 г./ значится ЦИВЛИН П. Г. депутат от Союза строителей. Там же имеется анкета члена Горсовета 5го созыва ЦИВЛИНА Петра Григорьевича, по профессии слесарь-водопроводчик. Там же в списке ответственных работников /членов ОИК, ОКНС, Горсоветов, учитывающихся по номенклатурному списку, /за 1927 год/, значится ЦИВЛИН Петр Григорьевич рабочий-строитель. Избран в Горсовет в 3-й раз. Там же, в календарном плане отчетных докладов Запорожского Горсовета перед избирателями за март 1928 г. значится ЦИВЛИН. В документальных материалах Запорожского Окрисполкома, в списке членов Запорожского Горсовета за 1929 г. 8го созыва, значится ЦИВЛИН Петр Григорьевич 1900 года рождения, депутат от Союза строителей. Избран 4-й раз. Списки членов Горсовета за 1930 год в архиве не хранятся. ОСНОВАНИЕ: Ф.Р75, д.83, л.38, д.87,л.2, д.90, л.16, д.130, д.107,л.л. 196,199,200, д.117,л.30, д.95,л.142, д.154,л.4, д.149,л.7, д.279,л.110, д.280,л.200, Ф.Р1, оп.1, д. 1242,л.28. НАЧАЛЬНИК ЗАПОРОЖСКОГО ОБЛГОСАРХИВА

п/п /ТИХОНОВСКАЯ/ печать

СТ.НАУЧНЫЙ СОТРУДНИК п/п /ФЛЕШЛЕР/

КОММУНIСТИЧНА ПАРТIЯ (бiльшовикiв) УКРАIНИ ЦЕНТРАЛЬНИЙ КОМIТЕТ 3.09.31 року ПОСВIДКА

Тов. ЦИВЛIН командируеться до Печенегского району уполноваженим ЦК КП\б\У в справi хлiбозаготiвель. печать

СЕКРЕТАРЬ ЦК КП/б/У п/п /СТРОГАНОВ/

Приложение Копия:

СПРАВКА

Выдана тов. Цывлину П. Г. в том, что за время пребывания его на Строительном факультете Укрпромакадемии им. Сталина с 1.07.1930 г. по 1.02.1933 г. им были прослушаны и сданы зачеты по таким дисциплинам:

1. Высшая математика. Выполнены работы и сданы;

2. Физика, зачеты по геодезической;

3. Химия специальнотехнологической;

4. Геология, практика;

5. Геодезия;

6. Строительные материалы;

7. Основы строит. Производства;

8. История большевизма;

9. Экономгеография;

10. Политэкономия и теория сов. Хозяйства;

11. Диамат и Ленинизм;

12. Нацвопрос;

13. Укр. Язык.

14. Немецкий язык

15. Пром. счетоводство

16. Сопромат.

Кроме того прослушан курс по дисциплинам:

1. Дерев. конструкции 2. Металическ. констр. 3. Основания и фундаменты. 4. Железобетон. 5. Водопровод и канализация. 6. Отопление и вентил. 7. Организ. и рационал. 8. Статика сооружений. 9. Теоретическая механика.

Отозван с учебы в распоряжение ЦК КП(б)У.

п/п Директор академии /Бабин/

Декан строительного факультета /Михайлик/, 31.03.33 г. С подлинным верно: п/п Сенина печать

Характеристика

на слушателя Укрпромакадемии им. тов. Сталина, члена КПБ(У) с 1.03.20 года П. Г. Цивлина. Будучи на учебе в промакадемии с 1.10.30 г. по 1.02.33 г. до отзыва ЦК КПБ(б)У на практическую работу, принимал активное участие в жизни и работе Академии. Академическая успеваемость тов. Цивлина выше среднего. За время пребывания в Академии технически значительно вырос, проявлял активность, инициативу и самостоятельность в учебно-производственной работе. Политически развит. Вполне справится с руководящей самостоятельной работой на строительстве.

ДИРЕКТОР ПРОМАКАДЕМИИ п/п /БАБИН/с.с.с. р н.к.в. и м.

ЦЕНТРАЛЬНОЕ КОМАНДИРОВОЧНОЕ УДОСТОВЕРЕНИЕ

ОРГАНИЗАЦ. УПРАВЛЕНИЕ

Настоящее дано зам. начальника Уральского Завода № 1 Сектора ЦОУ завода 1 ВВС РККА военновоздушных Сил Р. К. К. А. товарищу ЦИВЛИНУ Петру Григорьевичу в том, что он действительно командируется в г. Москву и в общий Отдел для лечения в Крыму после ранения. 22.04. 1933 г.

Начальник Уральского сектора. Почтовый адрес:

Юрюзанский ЦОУ завода 1 п/п КОЗЛОВ завод Уральской области. За Управделами п/п Рассадина.

ПРИКАЗ № 12 Председателя Ликвидационной Комиссии Уральского сектора ЦОУ от 23 Января 1934 г.

п.1 Согласно Приказа Спецавиатреста за № 280 от 26 Декабря 1933 года по ликвидации Уральского отделения ЦОУ Зам. Начальника Уральского отделения ЦОУ тов. Цивлин освобождается с 25го Января 1934 г.

Председатель Ликвидационной Комиссии /БОБЫЛЕВ/ Верно: Секретарь Ликвидкома /АКИМОВ/.

ХАРАКТЕРИСТИКА

ПАРИЙНОГО КОМИТЕТА на тов. ЦИВЛИНА П. Г. – нач. Стройуправления № 2 Харьковского «ИНДУСТРОЯ» Станкостроительного завода

Тов. ЦИВЛИН Петр Григорьевич 1900 г.р. с 13 февраля 1935 г. рождения работает Начальником строительства «СТАНКОСТРОЯ» от Треста «ИНДУСТРОЙ», являясь Начальником Строительного Управления № 2 «ИНДУСТРОЯ». Член партии с 1.03.1920 года, проверен комиссией по чистке на Урале в 1933 году.

Работает на стройке СТАНКОСТРОЯ с 1934 г. марта месяца. Дисциплинированный, исполнительный коммунист. Технически грамотный работник, имеет академическое образование в области строительства, как промышленного, так и жилищного. Соцпроисхождение-рабочий. Хороший общественник-организатор. Прибыл на стройку из Уральского Сектора ЦОУ завода № 1 ВВС РККА, где работал в течение года в должности Нач. строительства, куда был послан после окончания Промакадемии им. тов. Сталина по командировке ЦК ВКП(б). Работал на строительстве до 1916 года. С 1916 года по 1918 год на заводах гор. Запорожья и с 1922 года на строительстве. С 1918 по 1921 г. Кр. Арм, доброволец.

СЕКРЕТАРЬ ЗПК СТАНКОСТРОЯ п/п /СУКЕНИК/ печать

ПИСЬМО К С. ОРДЖОНИКИДЗЕ

Уважаемый тов. Орджоникидзе. Прилагая при сем справку из протокола партгруппы Президиума Райсовета ХТЗ от 31го Мая 1934 года, прошу Вас обратить внимание на п.п. 3, 6 и 7, как на факт безобразного заявления. Он безобразен уже потому, что денег у меня никаких по смете на эти цели нет. И второе. Я принял стройку в большом прорыве и совершенно не имею времени ходить на заседания, на которые я вызываюсь много раз. Если бы я хотел удовлетворить райсовет ХТЗ и этим самым избежать выговора и других взысканий, то совершенно не мог бы уделять внимание строительству и вынужден был бы таким образом нарушить финансовую дисциплину, так как требования от этого Райсовета о выдаче им денег бесчисленны.

Начальник 2го Стройуправления Индустроя Стр-ва «Станкострой» п/п /Цивлин/. 5.06.34 года

ОТВЕТ КПК при ЦК ВКП(б)

Пролетарии всех стран, соединяйтесь! строго секретно.

КОМИССИЯ ПАРТИЙНОГО КОНТРОЛЯ при ЦК ВКП(б) №БКПК16/2 г. Кому т.т. Орджоникидзе, Шестакову, Цивлину 5.08.1934 г. Секретарю Партгруппы Райсовета ХТЗ, ОБ ЦК (контроль). Выписка из протокола № 15,2 г заседания Бюро Комиссии Партийного Контроля от 5 Августа 1934 г.

О незаконном обложении промпредприятий партгруппой Президиума Райсовета ХТЗ на нужды школ Райнаробраза.

Отменить постановление парт. группы Президиума Райсовета ХТЗ "О материальном участии хозорганов в ремонте школ" от 31.05.34 г., предлагающее в принудительном порядке и в порядке разверстки внести определенную сумму в Райнаробраз и налагающее взыскание (выговор) на начальника 2-го района Индустроя т. Цивлина как неправильное, незаконное и нарушающее директивы партии о финансовой дисциплине.

Председатель КПК п/п Л. Каганович Печать н.к.т.п. СССР.

Начальнику строительства 2го района Кировский Индустрой т. Цивлину П. Г. Строительн. Техникум 28.07. 1935 г.

За чуткое отношение к студентам-практикантам № 02 Кировского Строительного техникума, хорошую постановку и большое участие в деле воспитания кадров дирекция техникума и бригада практикантов выражает искреннюю БЛАГОДАРНОСТЬ и шлет дружеский привет.

Директор /Волчанский/ Бригадир /Гельман/

Всесоюзный Государственный трест В ЦК КП/б/УСтроительной промышленности «ИНДУСТРОЙ» Согласно Вашего отзыва б. Начальник 2го Стройуправления тов. Цивлин П. Г. с 7.02.с.г. 5.02.1936 г. 0 освобождается от работы в тресте «ИНДУСТРОЙ» № 501/020 и откомандировывается в Ваше распоряжение.

УПРАВЛЯЮЩИЙ ТРЕСТОМ ИНДУСТРОЙ п/п /ЗИНОВЬЕВ/

НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ТЯЖЕЛОЙ ПРОМЫШЛЕННОСТИ Чита Нефтепроводстрой ЦИВЛИНУ П. Г. Наш индекс И885а Дата 16.12.36 г.

На Ваше заявление Сектор кадров НКТП сообщает, что Вам следует остаться работать в Чите до выяснения вопросов в тресте.

И. О. Нач. горнометаллург. отдела С/кадров НКТП: п/п /Щукин/

Пролетарии всех стран, соединяйтесь!

УДОСТОВЕРЕНИЕ № 56

Предьявитель сего ЦИВЛИН ПЕТР ГРИГОРЬЕВИЧ действительно работает в Строительно-Квартирном Отделе КВО в должности начальника УВСР-103.

Выдан 14 февраля 1936 г. Нач. СКО КВО подпись

К.П.(б.)У. ЧЕРВОНОЗАВОДСКИЙ ГОРПАРТКОМ РАЙОНОВИЙ КОМIТЕТ г. ШЕПЕТОВКА Копия: тов. ЦИВЛИНУ 3.07 дня 1936 г. ШЕПЕТОВКА. № 1246 г. Харьков

Краснозаводский РПК сообщает, что тов. ЦИВЛИНУ П. Г. необходимо срочно выехать в г. Харьков в Краснозаводский РПК для прохождения обмена партдокументов.

СЕКРЕТАРЬ КРАСНОЗАВОДСКОГО РПК п/п /СУКЕНИК/

ПРИКАЗ № 58 ПО ВСЕСОЮЗНОМУ ГОССТРОЙТРЕСТУ «МЕТАЛЛОСТРОЙ» Н. К. Т. П. г. Москва от 13.03.37 г.

1. Ввиду перехода на другую работу тов. Соколова Н. Г. освободить его от обязанностей начальника МК4 с сего числа.

2. Начальником МК4 назначить ЦИВЛИНА П. Г. Акт сдачи-приемки дел конторы представить в Трест к 15.03.с.г.

УПРАВЛЯЮЩИЙ ТРЕСТОМ п/п /КИРИЧЕНКО/ печать

ПРИКАЗ ПО ГОСУДАРСТВЕННОМУ СТРОИТЕЛЬНОМУ ТРЕСТУ № 30 НКОП № 352

2-го Ноября 1938 г.

Итоги работы стройконтор треста № 30 показывают, что отдельные конторы, включившись в поход за лучшие показатели к 20 Годовщине Великой Октябрьской Социалистической Революции, добились значительных успехов как по показателям работы за Ок тябрь месяц, так и по выполнению плана за 10 месяцев текущего года.

Особо следует отметить контору № 4, которая после совершенно неудовлетворительной работы в 1937 г. и первого квартала 1938 г. значительно улучшила работу и к Октябрьским праздникам приходит со следующими показателями:

1. План за Октябрь мц выполнен на 152,2 % при обеспеченности рабсилы 84 %.

2. Годовой план выполнен на 87 %.

3. Выработка на один ч/день за Октябрь месяц 156,4 %.

4. Производительность труда за мес. 187 % против 167 % в сентябре.

5. Экономия адм. хоз. расходов за Октябрь месяц 8,8 %.6. Количество стахановцев к общему числу строительных рабочих 27,9 %.

Следует отметить систематически выполняющие норму бригады: Богословского, Болдырева, Князева, Нарбекова, Усманова, Сергеева, Сазонова, Азарова, Гришина, Белова, Луданова, Смирнова.

7. По конторе имеются две комплексные бригады, дающие хорошие показатели в работе.

8. Общежития работающих находятся вполне удовлетворительном состоянии.

9. Контора добилась сверхпланового снижения себестоимости строительства.

Указанных показателей контора добилась в результате ряда мероприятий, выражающихся в применении новых методов работы, внедрении механизмов, применения рационализаторских предложений начальника конторы т. Цывлина, улучшения складского хозяйства и др. Исходя из указанного ПРИКАЗЫВАЮ:

1. Красное переходящее знамя Стройтреста № 30 по решению общественных организаций передать Конторе № 4.

2. Премировать Нач. Конторы № 4 т. Цывлина П. Г. и Глав. Инженера Конторы Ильина Ф. К. месячным окладом содержания каждого.

3. Для премирования лучших рабочих и ИТР стахановцев разрешить Нач. Конторы т. Цывлину П. Г. израсходовать из директорского фонда 8.000 рублей.

4. Призываю коллектив рабочих и ИТР конторы № 4 добиться еще лучших показателей в дальнейшей работе.

п/п УПРАВЛЮЩИЙ ТРЕСТОМ № 30 /Мазыкин/

ВЫПИСКА ИЗ ПРИКАЗА Народного Комиссара Авиационной промышленности СССР от 13 апреля 1939 г. за № 85. п.6

В соответствии с постановлением СНК СССР от 2бго февраля 1939 года за выполнение плана по снижению стоимости работ ПРЕМИРОВАТЬ: – Начальника 4-ой Конторы 30 Треста тов. ЦИВЛИНА полутора-месячным окладом.

П/п Народный Комиссар Авиационной промышленности С. С. С. Р. /М.КАГАНОВИЧ/

Управделами: /Штандель/ № В/17/1157. 8.07.39 г.

УПРАВЛЕНИЮ КАДРАМИ ЦК ВКП(б). В связи с тем, что тов. ЦИВЛИН Петр Григорьевич член ВКП(б) с 1920 г. партбилет № 1686068, назначенный приказом по Главному Строительному Управлению НКВ от 15.04с.г. за № 19 И. О. Управляющего Стройтрестом № 15, работает в пределах Ухтомского района Московской области, поэтому в соответствии с инструкцией ЦК ВКП(б) "О перемещении членов и кандидатов ВКП(б)" прошу Вас дать указание Октябрьскому РК ВКП(б) г. Москвы о снятии с учета и направлении его личного партийного дела по месту работы в Ухтомский Горком Московской области.

Тов. ЦИВЛИН П. Г. до перемещения его в Стройтрест № 15 работал Нач. 4-й Стройконторы Стройтреста № 30.

ЗАМ. НАРОДНОГО КОМИССАРА НКВ СОЮЗА ССР: п/п /Горемыкин/

ВЫПИСКА

из приказа Народного Комиссара по Строительству за № 111 от 2.08.1939 г.

1. Тов. ЦИВЛИНА Петра Григорьевича назначить Управляющим Стройтрестом № 15.

НАРОДНЫЙ КОМИССАР ПО СТРОИТЕЛЬСТВУ: /ГИНЗБУРГ/ Выписка верна: п/п /Васильев/ 17.09.1939 г.

РЕДАКЦИЯ ЖУРНАЛА "РАБОЧИЙ-СТРОИТЕЛЬ"

Тов. ЦИВЛИНУ. 5 марта 1941 г.

Ваша статья "За скорые и экономичные способы бетонирования" будет напечатана в журнале № 4. Заведующий редакцией журнала "Раб. Строит."

п/п Мандругин

Пролетарии всех стран, соединяйтесь! Самое замечательное в соревновании состоит в том, что оно производит коренной переворот во взглядах людей на труд, ибо оно превращает труд из зазорного и тяжелого бремени, каким он считался раньше, в дело чести, в дело славы, в дело доблести и геройства. (Сталин)

ГРАМОТА

Московский Обком профсоюза рабочих промышленноого строительства НАГРАЖДАЕТ ГРАМОТОЙ тов. ЦИВЛИНА П. Г. за активную работу по улучшению культурнобытовых условий рабочих строителей треста № 15.

Председатель Обкома Заведующий жилищно-бытовым отделом обкома.

п/п Лукавченко 9 янв. 1940 г.

г. Москва Главное управление по снабжению народного хозяйства нефтепродуктами ГЛАВНЕФТЕСНАБ ПРИ СОВНАРКОМЕ СОЮЗА СССР.

ВЫПИСКА ИЗ ПРИКАЗА Начальника главного управления по снабжению народного хозяйства при СОВНАРКОМЕ СОЮЗА СССР № 753к/а г. Москва 25 ноября 1943 г.

Тов. ЦИВЛИНА Петра Григорьевича Нач. ОСМУ ОСМЧ19 Наркомстроя за успешное окончание строительства нефтепровода Астрахань-Саратов, ПРИКАЗЫВАЮ:

Наградить значком "Отличник Нефтеснабжения СССР". Начальник Главнефтеснаба при Совнаркоме Союза СССР (Я.ШИРОКОВ)

Пролетарии всех стран соединяйтесь! Коммунистическая партия (большевиков) Украины КРАМАТОРСКИЙ ГОРОДСКОЙ КОМИТЕТ г. Краматорск, Сталинской области.

Здравствуй товарищ Цывлин П. Г. Ваше письмо от 9.08.44 года получил. Сообщаю, что руководством ОСМЧ-19 оформлено и передано прокурору г. Краматорск на Вас дело для расследования. С моей стороны приняты меры о прекращении указанного дела, а материалы, отпускаемые Вами предприятиям нашего города в порядке помощи предложено возвратить ОСМУ № 2. Поэтому работайте спокойно, уверенно увеличивайте темпы по восстановлению города Героя Севастополя, деритесь за лучшие показатели в работе, не останавливайтесь на завоевании Красного знамени своей части, шире развертывайте социалистическое соревнование за быстрейшее восстановление Советского Крыма. Поддерживайте с нами связь.

С приветом п/п Потанин.

Народный Комиссариат СССР.

УДОСТОВЕРЕНИЕ.

Дано тов. ЦЫВЛИНУ ПЕТРУ ГРИГОРЬЕВИЧУ в том, что он состоит на работе в ОСМЧ Строительно-Монтажная «СЕВАСТОПОЛЬСТРОЙ» в должности нач-ка ОСМУ-5 "СЕВАСТОПОЛЬСТРОЙ"

ПОМ.НАЧАЛЬНИКА ОСМЧ «СЕВАСТОПОЛЬСТРОЙ» по кадрам п/п /Л.КОРОТКОВ/

ДЕПУТАТ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР, ГЕРОЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ТРУДА, ДОКТОР ТЕХНИЧЕСКИХ НАУК В. А.ДЕГТЯРЕВ г. Ковров 18 июля 1945 г. Нач-ку ОСМУ8 Севстроя тов. Цивлину П. Г.

Уважаемый Петр Григорьевич! По приезде в свой дом в дер. Гаспра Ялтинского р-на я нашел таковой в несколько разрушенном состоянии. Надеясь быть в скором времени жителем Крыма, я и моя семья, конечно, не сможем находиться в таком разрушенном доме. Убедительно прошу Вас оказать помощь в восстановлении дома путем отпуска некоторых материалов, необходимых для ремонта по прилагаемому списку и выделением рабоч. силы из числа военно-пленных, находящегося вблизи лагеря.

С уважением к Вам Генерал-майор инж. арт. службы п/п В. Дегтярев.

ДЕПУТАТ ВЕРХОВНОГО СОВЕТА СССР ГЕРОЙ СОЦИАЛИСТИЧЕСКОГО ТРУДА, ДОКТОР ТЕХНИЧЕСКИХ НАУК лауреат Сталинской премии, генерал-майор инж. артиллерийской службы В. А. ДЕГТЯРЕВ 26 января 1946 г. Крым, Ореанда, Ялтинского района.

НАЧАЛЬНИКУ ОСМУ-8 тов. ЦИВЛИНУ П. Г.

Глубокоуважаемый ПЕТР ГРИГОРЬЕВИЧ! Благодарю Вас за Ваше большое ко мне внимание. В настоящее время у меня создалось такое положение, что я не могу жить в Крыму в течение трех лет. Я выдвинут Депутатом в Верховный Совет СССР, поэтому я отказался от арендованного мной дома, так что ремонта производить не нужно. С глубоким к Вам уважением. Желаю Вам самого крепкого здоровья и наилучшего успеха в Вашей работе.

п/п /В. А. ДЕГТЯРЕВ/.

КРЫМ ЯЛТА СЕВАСТОПОЛЬСТРОЙ ОСМУ8 ЦИВЛИНУ УЧ СИМФЕРОПОЛЯ 20308 66 6/2 1951

ПО ВАШЕЙ ИНИЦИАТИВЕ КОЛЛЕКТИВОМ ОСМУ8 ПРОДЕЛАНЫ БОЛЬШИЕ РАБОТЫ ПО СТРОИТЕЛЬСТВУ ЯЛТИНСКОЙ ЭЛЕКТРОСТАНЦИИ ТЧК. ОБЕСПЕЧЕНИЮ НОРМАЛЬНОЙ РАБОТЫ ЭЛЕКТРОСТАНЦИИ БЕСПЕРЕБОЙНЫМ СНАБЖЕНИЕМ ЭЛЕКТРОЭНЕРГИИ КУРОРТОВ ЯЛТЫ, РАЙОНА. ПРОШУ ВАС ЛИЧНО ПРИНЯТЬ МЕРЫ ПОЛНОМУ ЗАВЕРШЕНИЮ СТРОИТЕЛЬСТВА ЭЛЕКТРОСТАНЦИИ ВСЕМИ ВСПОМОГАТЕЛЬНЫМИ СТРОЕНИЯМИ ЗПТ ТАКЖЕ ФУНДАМЕНТА ВТОРОЙ ДИЗЕЛЬ К ПЕРВОМУ АПРЕЛЯ ТЧК МОБИЛИЗУЙТЕ КОЛЛЕКТИВ СТРОИТЕЛЕЙ ВЫСОКОКАЧЕСТВЕННОЕ ВЫПОЛНЕНИЕ В СРОК ЭТОГО ЗАДАНИЯ ТЧК ПРИНЯТЫХ МЕРАХ ИНФОРМИРУЙТЕ ОБКОМПАРТ КРЫМОБКОМПАРТ БЕРЕЗКИН.

Исполком Крымского Областного Совета депутатов трудящихся

ГРАМОТА

Товарищу Цивлину П. Г. За самоотверженный труд на строительстве Ялтинской электростанции. Зам. Председателя Исполнительного Комитета Крымского Областного Совета депутатов трудящихся п/п (Арт. Шлихтер) Секретарь Исполнительного Комитета Крымского Областного Совета депутатов трудящихся п/п (Г. Кувшинников).

РСФСР НАРОДНЫЙ КОМИССАРИАТ ПРОСВЯЩЕНИЯ Москва, Чистые пруды,6, тел. К-45945 0 Уважаемый т. Цивлин! Очень прошу Вас оказать помощь Селихову Н. Н. по вопросу организации ремонтных работ в зданиях, передаваемых Академии педагогических наук для дома отдыха /в Гурзуфе и Ялте/. Надеюсь, что Вы в память нашей прежней совместной работы исполните мою просьбу. Заранее благодарю Вас.

С приветом п/п /Вл. Потемкин/

ТЕЛЕГРАММА ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ, ЯЛТА ОСМУ ВОСЕМЬ ЦИВЛИНУ, ИЗ МОСКВЫ. БЛАГОДАРЮ ПОМОЩЬ ОКАЗАННУЮ МОИМ ПРЕДСТАВИТЕЛЯМ ПРЕБЫВАНИЯ ИХ В ЯЛТЕ ТЧК ВОПРОС ПЕРЕДАЧИ НАМ САНАТОРИЯ МИСХОРЕ РЕШЕН ПОЛОЖИТЕЛЬНО ТЧК НАДЕЮСЬ ПОМОЖЕТЕ БЫСТРЕЕ ВОССТАНОВИТЬ ЕГО ОТКРЫТЬ ДЛЯ СОВЕТСКИХ ПОЛЯРНИКОВ ПРИВЕТОМ ПАПАНИН.

ВЫПИСКА ИЗ РЕШЕНИЯ № 13 ИСПОЛКОМА ЯЛТИНСКОГО ГОРОДСКОГО СОВЕТА ДЕПУТАТОВ ТРУДЯЩИХСЯ от 30 апреля 1946 года. гор. Ялта

За проявленную инициативу и умелую организацию работ по выполнению обязательств в социалистическом соревновании по восстановлению и благоустройству города Ялты, в результате чего коллективом ОСМУ8 «СЕВАСТОПОЛЬСТРОЙ» восстановлено здание Средней школы № 1, построено здание городской электростанции, разобраны разрушенные здания на ул. Ленина и на их месте возведена и хорошо оформлена ограда —

Начальника ОСМУ8 «СЕВАСТОПОЛЬСТРОЙ» тов. Ц И В Л И Н А ПЕТРА ГРИГОРЬЕВИЧА ЗАНЕСТИ В ГОРОДСКУЮ КНИГУ ПОЧЕТА.

п. п. Председатель Ялтинского Горисполкома А.БЕЛОУС

Секретарь Ялтинского Горисполкома М.НИМЧИК

ВЫПИСКА

из акта государственной приемки вновь построенных объектов санатория № 1 в Н. Ореанде Министерства строительства Военных и Военноморских предприятий Союза ССР, в составе корпуса «Б» /Люкс/, центральной котельной, прачечной с жилыми помещениями, столовой персонала, оранжереи, временной электростанции и связанных с этими объектами благоустройства площадок, озеленения санитарнотехническими и прочими наружными коммуникациями.

5. Государственная комиссия признает, что в качественном отношении, отвечая требованиям утвержденных проектов, смет, действующих технических условий и норм, работы выполнены: 1. По корпусу «Б» /Люкс/ на «отлично» 2. По котельной на «хорошо» 3. По столовой на «хорошо» 4. По прачечной с жилым помещением на «хорошо» 5. По временной электроподстанции на «хорошо» 6. По оранжерее на «хорошо» Оценка на предъявленные к сдаче объекты благоустройства: "южная лестница" и "дворцовая балка" будет дана после их завершения.

П. п Председатель Государственной Комиссии КОЗИН

В КОМИТЕТ ПО ПРИСУЖДЕНИЮ СТАЛИНСКИХ ПРЕМИЙ при СОВЕТЕ МИНИСТРОВ СССР тов. ФАДЕЕВУ А. А. Настоящим Архитектурно-проектная мастерская Горстройпроекта Минтяжстроя подтверждает, что быв. Начальник строительства санатория Нижняя Ореанда тов. Цивлин Петр Григорьевич начал указанное строительство и закончил таковое, обеспечив выполнение проекта на высоком архитектурно-художественном и техническом уровне, полностью сохранив при этом парковое хозяйство Нижней Ореанды.

Руководитель Архитектурнопроектной мастерской Горстройпроекта 20.01.1949 г. Архитектор ЛАНГМАН.

ПИСЬМО С. Я.МАРШАКА

Крым, Ялта. Санаторий "Нижняя Ореанда". 22.05.1963 г. Уважаемый товарищ Цивлин! (к сожалению, я не знаю Вашего имени отчества, так как в письме Вашем обозначены только инициалы). Простите, что отвечаю Вам с некоторым опозданием. Я был болен и не мог проверить, сохранилась ли памятная доска с именем строителей. Сейчас я проверил и убедился в том, что доска на месте, все имена на ней остались и только чуть-чуть стерлись две буквы: «о» в слове «строители» и «в» третья буква Вашей фамилии. Но оба слова четко видны. Ясно, что тут злого умысла не было. Все же я постараюсь поговорить с директором санатория, когда он вернется из Москвы, о том, что всю доску следует подновить так, чтобы она больше выделялась на фоне стены.

Нет сомнения в том, что люди, которые построили здание санатория и участвовали в восстановлении Ялты в трудный послевоенный период, заслуживают, чтобы их вспоминали с благодарностью.

С искренним уважением С. Маршак

ПИСЬМО И. С.МАРШАКА П. Г.ЦИВЛИНУ

Москва, 26.2.1966 г.

Многоуважаемый Петр Григорьевич! Разбирая архив моего отца, писателя С. Я. Маршака, я нашел Ваши письма к нему, из которых видно, что он послал Вам письмо, как мне кажется, значительного содержания. Сейчас я готовлю том избранных писем Самуила Яковлевича, который войдет в посмертное собрание его сочинений. Одновременно я стараюсь возможно полнее собрать все, что было им написано для будущих изданий и исследований его творчества. Я был бы Вам очень признателен, если бы Вы прислали мне письмо Самуила Яковлевича для снятия с него фотокопии и последующего возврата Вам, в соответствии с Вашим желанием подлинника или копии письма. Желаю Вам от души всего лучшего. Искренно уважающий Вас Иммануэль Самойлович Маршак (ученый секретарь Комиссии Союза Писателей СССР по литературному наследию С. Я. Маршака, доктор технических наук).

МИНИСТЕРСТВО ПРОМЫШЛЕННОСТИ

СТРОИТЕЛЬНЫХ МАТЕРИАЛОВ СССР.

ПРИКАЗ

г. Москва № 53/к 5 февраля 1951 г.

Назначить т. Цивлина Петра Григорьевича Управляющим трестом площадкой «Техстеклострой» Главного строительного Управления Министерства промышленности строительных материалов СССР.

Министр Промышленности Строительных материалов СССР П. Юдин. Копия верна: – начальник управления руководящих кадров МПСМ СССР п/п А. Мордвинцев

РСФСР Москва Б78, Орликов пер.,6/1, кв.9. т. ЦИВЛИНУ П. Г. Управление делами СОВЕТА МИНИСТРОВ 8 февраля 1957 г.

Сообщаю, что Ваши предложения о развитии № 3478 индивидуального жилищного строительства, изложенные в письме в ЦК КПСС, будут учтены Государственным Комитетом Совета Министров РСФСР по делам строительства и архитектуры в разрабатываемых им в настоящее время мероприятиях по упорядочениюиндивидуального строительства. Управляющий Делами Совета Министров РСФСР п/п (Груздев)

Министерство связи СССР

ПРАВИТЕЛЬСТВЕННАЯ телеграмма три адреса Гусьхрустальный Владимирской Фурко, начальнику стройуправления Цивлину, секретарю парткома Российскому, копия предстройкома Иванову

ПОЗДРАВЛЯЮ КОЛЛЕКТИВ СТРОИТЕЛЕЙ УСПЕШНЫМ ВЫПОЛНЕНИЕМ ПЛАНА ТРЕТЬЕГО КВАРТАЛА ТЧК ВЫРАЖАЮ УВЕРЕННОСТЬ РЕЗУЛЬТАТЕ ДРУЖНОЙ РАБОТЫ ВСЕГО КОЛЛЕКТИВА ОСНОВЕ ШИРОКОГО ОХВАТА СОЦИАЛИСТИЧЕСКИМ СОРЕВНОВАНИЕМ ПЛАН ОКТЯБРЯ ТАКЖЕ ПЛАН ГОДА БУДЕТ ВЫПОЛНЕН ДОСРОЧНО ТЧК МОБИЛИЗУЙТЕ ВСЕ СИЛЫ ЗПТ ПРИСТУПИТЕ НЕ ПОЗДНЕЕ 14 ОКТЯБРЯ КРУГЛОСУТОЧНОЙ РАБОТЕ БЕТОНИРОВАНИЯ ФУНДАМЕНТА КОНВЕЙЕРА ОКОНЧАНИЕМ 25 ОКТЯБРЯ ЗПТ ПОДГОТОВЬТЕ ЗАКРЫТИЮ ПОМЕЩЕНИЕ КОНВЕЙЕРА 7 НОЯБРЯ ТАКЖЕ ОБЕСПЕЧЕНИЮ ВВОДА В ЭКСПЛОАТАЦИЮ ЖИЛДОМОВ СРД 25 ОКТЯБРЯ= =1062. МИНИСТР ЮДИН+

ВЫПИСКА ИЗ ПРИКАЗАНИЯ МИНИСТРА ПРОМЫШЛЕННОСТИ СТРОИТЕЛЬНЫХ МАТЕРИАЛОВ СССР г. Москва № 332 23 марта 1955 года

За успешное окончание и пуск в установленный срок конвеера шлифовки-полировки стекла на Гусевском стекольном заводе им. Дзержинского и обеспечение выпуска в 1954 г. полированного стекла, превышающего проектную мощность конвеера, ПРИКАЗЫВАЮ: премировать работников, принимавших участие в строительстве и освоении конвеера: 1. по б. тресту Техстеклострой, трестам Спецстрой и Проммонтаж, Гусевскому стекольному заводу и институту Гипростекло: ЦИВЛИНА П. Г. управляющего трестом Техстеклострой 3000 рублей.

п/п МИНИСТР П.ЮДИН25 января 1957 г.

УПРАВЛЯЮЩЕМУ ТРЕСТОМ «СОЮЗСТЕКЛОСТРОЙ» № Б-135п тов. ЦИВЛИНУ П. Г.

Совет Министров и ЦК КПСС Постановлением от 12 октября 1953 года № 2594 "О расширении производства продовольственных товаров и улучшения их качества" обязали МПСМ СССР обеспечить поставку и шефмонтаж на винодельческих предприятиях в 1954–1956 годах стеклянных трубопроводов для вина в количестве 50 тыс. п/м. Выполняя указанное постановлени партии и правительства, коллектив Специального монтажного управления треста «Союзстеклострой» и работники треста «Союзстеклострой» за 1955 год и 11 месяцев 1956 года смонтировали и сдали в эксплуатацию около 90 тыс. п/м стеклянных трубопроводов. Отмечая производственные успехи особо отличившихся работников треста и его Специального монтажного управления в выполнении постановления партии и правительства о внедрении стеклянных трубопроводов в винодельческую промышленность, премируйте месячным окладом следующих работников треста и управления: 1. ЦИВЛИНА П. Г. управляющего трестом «Союзстеклострой». 2. ГОЛУБЕВА А. А. главного инженера треста. 3. ИГНАТЬЕВА Г. А. начальника СМУ. 4. ИЛЬИНА Ф. К. гл. инженера СМУ (далее следуют еще шесть фамилий). Разрешить Управляющему трестом «Союзстеклострой» тов. Цивлину П. Г. израсходовать 7 тыс. руб. на премирование рабочих монтажников. Выдачу премии произведите за счет средств за содействие рационализации предложений.

п/п ЗАМЕСТИТЕЛЬ МИНИСТРА / Д.БАСИЛОВ/

РСФСР Москва Б78, Орликов пер.,6/1, кв.9 Управление делами т. ЦИВЛИНУ П. Г. СОВЕТА МИНИСТРОВ 8 февраля 1957 г.

Сообщаю, что Ваши предложения о развитии № 3478 индивидуального жилищного строительства, изложенные в письме в ЦК КПСС, будут учтены Государственным Комитетом Совета Министров РСФСР по делам строительства и архитектуры в разрабатываемых им в настоящее время мероприятиях по упорядочению индивидуального строительства.

Управляющий Делами Совета Министров РСФСР п/п (Груздев)

ХАРАКТЕРИСТИКА

В августе 1950 года тов. Цивлин Петр Григорьевич был назначен Управляющим вновь организованного трестплощадка «Техстеклострой», имеющий целевое назначение строительство первого в Советском Союзе мощного конвейера шлифовки и полировки стекла и технологического комплекса цехов к нему. Строительство и монтаж сложного инженерного сооружения, несмотря на его новизну и отсутствие опыта в таком строительстве, было закончено в установленный Правительством срок. В период своей работы в ГусеХрустальном Городского комитета КПСС и депутатом Городского Совета, принимал активное участие в работе городской партийной организации и много помогал в благоустройстве города. Тов. Цивлин П. Г. пользовался большим авторитетом среди коллектива строителей треста «Техстеклострой». Печать

Секретарь Горкома КПСС п/п /В. Данилов/ 22.101957года

Книга И. Толмачева. “ИМЕНИ ФЕЛИКСА”(из истории Гусь-Хрустального ордена Трудового Красного Знамени стеклозавода имени Ф. Дзержинского), Ярославль, 1969, с.157,Тир.10000 экз.

Из письма члена КПСС Цивлина П. Г. в Президиум ЦК КПСС, Секретарю ЦК тов. СУСЛОВУ М. А. от 6 ноября 1964 г.:

– “Существующая система закрытых магазинов, санаториев, домов отдыха, яслей, жилых массивов, ателье и др. для работников ЦК и правительственных учреждений ничего общего с ленинскими нормами не имеет. Владимир Ильич, как Вам известно, самым категорическим образом протестовал против таких поблажек. Существование этих магазинов и др. организаций создали много нездоровых толков и привели к глубокому разрыву между работниками ЦК, правительственных учреждений и теми, кто создает ценности и всеми гражданами страны. В одном из декретов, подписанных Владимиром Ильичом, было сказано, что ставка руководителя, даже крупного, не может превышать ставку высококвалифицированного рабочего.

Допустим, что это устарело. Тогда нужно установить оклад, соответствующий той работе, которую выполняет тот или иной работник и пусть он покупает продукты, одежду, билет в театр, путевку на курорт, дачу, как это делают все граждане, притом того качества и количества, которые может обеспечить сегодня страна. Если же страна не может обеспечить всех потребностей, то пусть довольствуется меньшим, как это делают все.

Ведь в том, что страна не может удовлетворить всех потребностей виноват и работник ЦК и Правительства, да, пожалуй, в большей степени, чем работники завода, стройки и другие трудящиеся. Думаю, что само назначение на работу в ЦК или Правительственные организации должны приносить чувство гордости за доверие, которое оказали этому товарищу, и обязывать к скромности. В первую очередь нужно заботиться об обеспечении всем необходимым всех трудящихся, а не себя. В этом весь смысл существования нашей партии и Советской власти”.

Член КПСС с 1 марта 1920 г. П. Цивлин

Перечень технических предложений и изобретений Цивлина П. Г.

1934–36 г.г. (СТАНКОСТРОЙ.ХАРЬКОВ) Тепляк из теса для пропарки сборного железобетона. Очень рентабелен, не требует квалифицированных плотников. Материал после использования тепляка полностью возвращается. Конструкция тепляка очень устойчива. Незаменим там, где строительство ведется в полевых условиях (особенно в сельской местности). Вследствие отсутствия станочного парка переоборудован ручной электроинструмент: электродолбежный станочек, снабженный цепными ножами, выбирал четверти, шпунт и т. п., электрорубанок и электрофуганок готовили плинтуса и наличники и т. п. Впервые тогда была применена электровибрация бетона. Материалы о рационализации и изобретениях за этот период освещены в газете "За радянский верстак" от 17 февраля 1936 г. № 17 (159).

1936–38 г.г. (4-ая Контора треста «МЕТАЛЛОСТРОЙ». МОСКВА). Создан комбинированный станок для обработки древесины, изготовления столярки. Станок обеспечивал поперечную и продольную распиловку досок, долбежку, выемку четвертей, шпунта, четырехстороннюю строжку, зарезку шипов; Механизм для изготовления и укладки бетона на высоту до 16 метров в стены и другие конструкции. Этот механизм впервые был использован на строительстве двухэтажного дома в Коптеве, благодаря чему дом был отлит за восемь дней четырьмя плотниками и пятью подсобными рабочими. Потом такие механизмы использовались на строительстве заводов № 233 в Лыткарино, в Гусь-Хрустальном и др.; Передвижная опалубка для бетонирования стен жилых домов и цехов; Телескопический подъемник; Гидравлические леса; Штукатурная машинка и др. Эти решения опубликованы в журнале "Рабочий строитель" за 1940 год № 7,1938–41 г.г. Металлическая уникальная опалубка для изготовления сборных железобетонных конструкций; Способ электропрогрева железобетона через арматуру и опалубку; Электроциркулярная пила для распиловки балок, швеллеров, уголков и других профилей металла; Способ прогрева железобетона путем закладки в его тело трубок взамен распределительной арматуры; Паровой передвижной котел для прогрева железобетона. Эти и другие решения публиковались в газете «Строитель» (примерно июнь-август 1938–39 г.г.), а также в журнале "Рабочий строитель" № 6 за 1940 г. и № 4 за 1941 г. В июне 1940 г. я был участником 1-ой отчетной выставки Наркомстроя, где мне был отведен демонстрационный стенд для моих механизмов, конструкций и приспособлений, а также выдано Наркомом по строительству Свидетельство № 1495 от 29 июня 1940 г. _1944 г. – Мельница для перемола ракушечного камня; _195053 г.г. Прутковая ферма 15 м. в городе Гусь-Хрустальном (ремонтно механический цех); Сменная лопастьстрела для разгрузки вагонов, зачистки габаритов и засыпки траншей (авторское свидетельство № 2 от 6 6 сентября 1952 г.); Инвентарная металлическая опалубка для сводов печей, опубликована в "Строительной газете" № 137 от 15 ноября 1957 г.

1956–58 г.г. Индустриальный метод холодного ремонта ванных печей на всех стеклозаводах СССР (авторское свидетельство № 16 от 18 августа 1956 г.); Вибропресс для изготовления огнеупорных брусьев (авторское свидетельство № 107578 от 5 июня 1957 г.); Станок для шлифовки брусьев (авторское свидетельство № 114610 от 29 июля 1958 г.); Многие изобретения и рационализаторские предложения я не регистрировал в связи с отсутствием времени, поэтому все их сейчас уже припомнить не могу. В настоящее время (15 октября 1964 г.) я разработал конструкцию стекловаренной ванной печи, на которую подана заявка в Комитет по изобретениям. Намечено построить первый образец этой печи на Константиновском заводе "Автостекло 25". Директор этого завода к.т.н. Бондарев К. Т. и главный инженер Козьмин М. И. одобрили мою печь и предложили построить ее на их заводе. Сейчас мы разрабатываем рабочие чертежи сборных элементов (их будет 23 типа) и опалубки.

15 октября 1964 г. п/п П. Цивлин.

Примечания

1

См. глава 7.2. Из воспоминаний Зины Соколинской.

(обратно)

2

В Приложении 7.3 приведена запись воспоминаний Н. Н. Селихова о деятельности В. П. Потемкина в бытность его председателем выездной сессии ревтрибунала Юго-Западного фронта (прим. ред.).

(обратно)

3

См. Приложение 1.

(обратно)

Оглавление

От редактора

Глава 1. Детство

  Наша семья

  Еврейский погром

  “Квартиранты”

  Смерть матери

  В людях

Глава 2. В годы 1-ой мировой и гражданской войн

  1-ая мировая

  Накануне революции

  На гражданской войне

  Курсы Политотдела Юго-Западного фронта

  На польском фронте

  Председатель Ревтрибунала В. П. Потемкин

  Товарищ Слонимская

Глава 3. Восстановительный период

  НЭП

  “Ударное Донбасса”

  Днепрострой

  Управляющий трестом

  Промакадемия имени Сталина

Глава 4. На строительстве военно-промышленных объектов перед войной

  Строительство вертолетного комбината на Урале

  В Москве

  Итальянец Вирджили

  Станкострой

  Серго Орджоникидзе

  П. П. Постышев

  На строительстве укрепрайона в г. Шепетовке

  Комбриг Яков Федоренко

  На манжуро-монгольской границе

  На строительстве военных объектов в Москве

  Строительство завода прожекторных отражателей для ПВО Страны

  Строительство армопенобетонного завода

  Реконструкция авиационного завода № 22

Глава 5. На строительстве объектов во время и после войны

  Авиамоторный завод № 16 в Казани

  На строительстве нефтепровода Астрахань-Саратов

  Снова в Донбассе

  На восстановлении доков Севастополя

  Ялтинская конференция трех держав

  Завод автоматического стекла в Гусь-Хрустальном

  Трест “Союзстеклострой”

Глава 6. Эпилог

ОТРЫВОК ИЗ ПОЭМЫ МАРГАРИТЫ АЛИГЕР "ТВОЯ ПОБЕДА"

ОТВЕТ ЭРЕНБУРГА

Глава 7. Приложения

  7.1. Семья П. Г. Цивлина (из воспоминаний младшего брата С. Г. Цивлина)

  7.2. Судьба семьи Гени Каплун (Цивлиной)

  7.3. Из воспоминаний Н. Н. Селихова

  7.4. Из воспоминаний И. П. Цивлина

  7.5. И. Толмачев. “Из когорты новаторов”

Глава 8. Документы, переписка

Перечень технических предложений и изобретений Цивлина П. Г.

*** Примечания ***