***
Клеопатра сидела боком. Собственно говоря, ничего древнеегипетского или античного в рисунке не было. В центре обычный стул, слева зеркало, а за ними вкруг тяжёлые портьеры, которые предстояло сделать сплошь тёмными.
Но в осанке сидящей женщины, посадке её головы и перекрестье ног так отчетливо проступало какое-то царственное величие, что про себя я сразу назвал её Клеопатрой.
*** К выжиганию меня пристрастил отец. Он сам сделал выжигатель, с регулируемым по мощности блоком питания, удобной деревянной ручкой и изящной, как мне тогда казалось, петлей накаливания, от прикосновения которой оживало мертвое дерево. Для меня и для многих советских школьников этот вкусный дымок от прижигаемой древесины стал одним из запахов детства. По домам, в школьных кружках и дворцах пионеров целые армии одухотворенных токсикоманов регулярно вдыхали его, балдея от радости творчества в своих деэспешных мирах.
Куда всё ушло? Разделочные доски с рыбками, прямоугольники пейзажей, тигры и шаржи навсегда сгинули в пыли дач и антресолей, как наскальные рисунки ушедшей цивилизации. А ведь подобно древнему художнику, любой из выжигающих мог создать картину, даже не умея рисовать. Конечно, результат складывался из многого – оригинального рисунка, качества переноса копии на доску, силы и угла нажатия, мощности накала петли. Но, независимо от художественного вкуса и мастерства, выжигание давало пьянящее чувство созидания. Неудивительно, что этот копеешный вид досуга был таким массовым в стране, пытавшейся победить в человеке потребителя.
Впрочем, нет уже той страны и несозвучное времени vyzhiganie рудиментарно отвалилось, как хвост, который отпал в ходе естественного отбора у некоторых живых существ.
***
Клеопатра требовала заняться ею, причем немедленно. Выжигание по контурам не составило особого труда. Тяжелее дался общий фон. Добрую половину рисунка нужно было выжечь, отобразив тёмные портьерные ткани, свисающие из-под невидимого потолка. Это кропотливая работа а-ля матричный принтер требовала физически ткнуть выжигателем в несколько сотен квадратных миллиметров доски. Рука быстро устала, от дыма слезились глаза, а кусок портьеры не внушал доверия – соседние ямки получились неоднородными по цвету и глубине прожига. Честно говоря, обработка фонов не мой конёк и с передачей полутонов и освещённости у меня тоже не очень.
Тем не менее через несколько часов выжигание было закончено. Взглянув на доску, я мысленно поблагодарил неизвестного автора рисунка. Образ Клеопатры был настолько выразителен и отвлекал внимание на себя, что слабо исполненный фон не портил впечатления. Возможно, в этом и заключался замысел художника. Сам я рисовать не умею, и способность другого человека несколькими штрихами или мазками достоверно отобразить кусочек мира всегда вызывала во мне микрозависание – как это возможно?
Придирчиво осмотрев работу с различных ракурсов, я отметил, что особенно удался взгляд царицы. На рисунке в профиль был виден только её левый глаз, но ощущение именно взгляда было полным. Вот только не было в нём ни властности, ни порочности, приписываемых её историческому прототипу. А была лишь спокойная уверенность человека действия.
***
Тогда все жили пятилетками и повышенными обязательствами. Несмотря на картонно-фанерные лозунги, советский полуматерик планово дрейфовал вперед вместе с миллионами своих граждан.
Нашу первую квартиру-однушку получил отец как молодой специалист. Ровно через пять лет мы уже вчетвером – родилась сестра – въехали в новую двухкомнатную от маминой работы.
До сих пор помню то чувство радостной новизны. Ведь всё было новым – пространство, планы, жизнь. Новые соседи, такие же молодые и счастливые, как мои родители, и также готовые к взаимообмену солью, посудой, табуретками. Их дети, открытые игре, дружбе и, конечно, ссоре. И общая на всех уверенность, что через пять лет будет ещё лучше.
***
После пятилетки реформ в нашем посёлке городского типа оба градообразующих предприятия уверенно лежали на боку. Это были Завод железобетонных изделий и Управление мелиорации земель. Ещё недавно они платили зарплаты, строили жильё, тянули инфраструктуру и социалку. Ветер перемен, с шипением вырвавшийся на просторы страны, принёс какой-то неведомый вирус, который высосал из них все жизненные соки, весь вложенный в них труд сотен людей и оставил медленно умирать в виде памятников самим себе.
В это время я, получив престижный диплом экономиста, начинал свой трудовой путь в одном из них – Управлении мелиорации, по направлению от которого и учился в вузе. Директор конторы сочувственно вошёл в моё положение и оформил на полставки, тем самым выполнив свои обязательства, хоть и взяты они были в совсем другой жизни. Он, виновато разводя руками, долго и растерянно говорил о тяжёлом финансовом положении предприятия, о том, что денег на расчеты с персоналом нет и подвижек в ближайший год не предвидится.
Поскольку планово-экономическая деятельность фактически не велась, меня определили в бухгалтерию, сжавшуюся к тому времени в несколько раз. Работы у бухгалтеров было и вправду немного: амортизация стареющих фондов, начисление невыплачиваемой зарплаты и балансы для налоговой. Мне же поручили задачу удивительную – подготовка ещё официально не отменённой, но уже официально не требуемой отраслевой отчётности в вышестоящие инстанции системы мелиорации. На бланках с номерными кодами располагались громоздкие таблицы, в которые я из месяца в месяц переносил остаточные показатели.
Увы, вышестоящие организации были равнодушны к моим трудам. Как выяснилось позднее, они под видом реформирования, смены вывесок и переподчинений сосредоточенно занимались распилом имущественного наследия. Я же чувствовал себя летописцем-изгоем, который фиксирует осколки эпохи в никому не нужных скрижалях.
***
Отложив выжигатель, я принёс банку с лаком и кисть. Через три часа картина матово светилась в моих руках. Кожа на открытых участках тела Клеопатры стала желтоватого, восточного оттенка. А неудавшийся портьерный фон даже приобрел некоторую глубину. Запахи лака, дерева и дыма, которым оно пропиталось, создавали тёплый уютный букет. Я несколько секунд дышал им, довольный собой и работой. Картину я повесил на противоположной стене с тем расчетом, чтобы её было видно и с кровати и из-за стола.
Было уже поздно. Выключив свет, я разделся и лёг, привычно подоткнув кулак под голову. Рассеянный свет неблизкого фонаря слабо просачивался в комнату. Сама картина была не видна, только угадывался прямоугольный контур. Но, странным образом, я почувствовал взгляд Клеопатры, спокойный и уверенный.
И уснул.
***
Страна с некогда лучшим в мире образованием, наукой и космосом вдруг стала двоечницей по экономике. Срочно нужен был жёсткий принудительный ликбез с кратким курсом практических занятий. Всё было плохо настолько, что начинать надо было с азов, с экономической азбуки, которую второпях перевели на русский с самого успешного языка. Вот только из этой новой АБВГДейки связка между государством – Г – и деньгами – Д – ушла быстро и не прощаясь, оставив агонизируещей экономике три подпорки: Аренду, Бартер и Взаимозачёт. Собственно, на этих китах-суррогатах держалась на плаву и моя контора. По крайней мере, пыталась, подобно человеку, не умеющему плавать, который, схватившись за случайную доску, отчаянно вертит торчащей из воды головой в поиске опоры понадёжнее и поближе к берегу.
С прекращением государственного финансирования отрасли развалилась и система предприятий-контрагентов. Профильные работы и специализированную технику никто не заказывал. Зато телевизор в актовом зале конторы работал не переставая, в нём одном кипела жизнь. Оставшиеся сотрудники каждый день собирались у экрана и с угрюмой надеждой чего-то ждали. Как косяк живой рыбы, которую по ошибке законсервировали в жестяную банку, но вот-вот должны куда-то выпустить.
И тогда появились первые арендаторы. Этот новый для меня тип людей, по всей видимости, сформировался из бывших торговых представителей и снабженцев, которые быстро мутировали в изменённых условиях среды обитания. Деловые связи, наработанные при плановой экономике, они конвертировали в свой небольшой бизнес по типу «купи – продай – обменяй». Окидывая всё цепким взглядом, арендаторы уверенно проходили в кабинет директора, затем шли к главбуху. И через полчаса контора ненадолго оживала. Опустевшие кабинеты, коих стало в избытке, наполнялись коробками различных форм и размеров. Чаще это были серые помятые картонки с содержимым явно отечественного производства. Но встречались и нетиповые экземпляры с крупными непонятными надписями на боках. Роль грузчиков выполняли наши же рабочие, ремонтники и водители. Процесс складирования контролировал сам арендатор, пересчитывая коробки и заглядывая в некоторые из них. По завершении дверь закрывалась и опечатывалась. В тех случаях, когда груз отчётливо звякал и булькал, арендатор навешивал на закрытую дверь ещё и свой амбарный замок. Вскоре этими массивными украшениями обзавелись все двери сдаваемых помещений.
Случались моменты особых бизнес-удач наших симбионтов, когда приходилось использовать и площади ремонтного цеха с гаражными боксами. Коробки в них размещали вдоль стен и в проходах между ржавеющей техникой. Цех и боксы также потом закрывались, что вызывало слабые протесты ремонтников, которые подшабашивали, обслуживая частных автолюбителей. Но интересы конторы были важнее.
Условия сотрудничества знали только сам арендатор и наши директор с главбухом. В общем-то, они и были основными выгодоприобретателями, но простым смертным перепадало тоже.
Сон «Гигантских, циклопических размеров театр. Я понимаю, что сцена огромна, но она так далеко от меня, что кажется маленькой, как почтовая марка, которую дальнозоркий филателист рассматривает, держа в вытянутой руке. Подо мной море людей, отчетливо разделённое каким-то тёмным волнорезом на две равные части. Я сижу над партером и амфитеатром на одном из ярусов галёрки. Кольцами Сатурна она опоясывает всё пространство зала, разрываясь с двух сторон у сцены. Я смотрю по сторонам, оборачиваюсь назад и вижу бесконечное, несчётное скопление голов, уходящее вправо, влево, вверх. В глазах рябит, мозг не может обработать картинку такого разрешения, и меня начинает мутить. С большим трудом, как проржавевший танк – башню, я отворачиваю голову и пытаюсь сконцентрироваться на светлом пятне сцены. Начинает отпускать. Я жду своей очереди смотреть в бинокль. Бинокль у нас один на несколько человек, зато не театральный, а настоящий армейский. Дождавшись, приникаю к окулярам. Поднимаю линию взгляда над затылками передо мной и вижу саму сцену и несколько первых рядов партера. В партере сплошь знакомые лица: политики, артисты, телеведущие, спортсмены, генералы. Периодически они, как заведённые, привстают, повернувшись вполоборота, и, улыбаясь, делают ручкой в направлении необъятного зала. На сцене лежит жирная сороконожка розового цвета, слегка подрагивая своими сегментами. Я хочу получше рассмотреть монстра и кручу кольцо фокусировки. То, что я принял за насекомое, оказывается вереницей огромных свиных задов. Они настолько плотно подогнаны друг к другу, что похожи на единое существо, а торчащие копыта лишь усиливают обманчивое сходство. Свиньи стоят, наклонив морды к корыту, которого не видно из-за брюх. Их тугие лоснящиеся зады мерно подёргиваются в такт с движением челюстей. Они сосредоточенно и жадно чавкают, не обращая больше ни на что внимания. Кусочки пищи летят поверх задов прямо в зал, и люди в партере с восторгом их ловят руками. До нашей галёрки доходит лишь запах этой амброзии. Вдыхая его, я забываюсь…
Кто-то грубо вырывает у меня бинокль, картинка резко смазывается, и я просыпаюсь».
***
Утро выдалось ясным. Я вообще люблю утро за неистребимую иллюзию того, что вот этот день точно будет полон смыслов и свершений.
Оглядев комнату, я спросонья не сразу понял, что изменилось, а осознав, расслабленно улыбнулся. Клеопатра висела напротив и спокойно смотрела на меня.
Умывшись, я прибрался на столе. Зачехлил выжигатель, промыл и просушил кисть, стёр пыль, оставшуюся после ошкуривания доски.
Подмигнув Клеопатре, я пошёл завтракать.
***
С деньгами тогда происходило что-то странное. В повседневной жизни человека их становилось исчезающе мало. Рубли новой России постепенно утрачивали функции обращения и платежа, становясь взамен нумизматической редкостью, словно какие-нибудь банкноты династии Мин. Наличность, которая появлялась в семейных бюджетах, тут же тратилась на первоочередное – еду, одежду и обувь. Во многих семьях с работающими родителями единственным источником рублей становилась грошовая пенсия бабушек и дедушек. Копить людям было не с чего, да и не было в этом смысла – деньги обесценивались.
Вот тут и расправил свои многосуставные плечи Его Величество Бартер. Контора наша гасила задолженность по зарплате товарами. Естественно, что первоначальным источником этих товаров стали арендаторы, которые рассчитывались ими за аренду. Проще говоря, часть коробок, хранившихся в наших помещениях, в конце месяца переходила в собственность конторы. Особенно ценились продукты, алкоголь, одежда и обувь, средства гигиены и стройматериалы. Чтобы их получить, наше Управление мелиорации выстраивало порой фантастические бартерные цепочки совместно с другими предприятиями, брошенными на произвол недостроенного рынка. Пиломатериалы, китайская тушенка, сок в 3-литровых банках, зубная паста, спирт – из таких вот пазлов складывалось кособокое панно под названием «Экономика выживания».
Между собой организации также рассчитывались по бартеру. Как правило, стоимость товара сильно занижали, чтобы не попадать под драконовские налоги, а то и вовсе сделки проводили неофициально. Остатки долгов друг перед другом бухгалтерии закрывали взаимозачётами на бумаге.
Население в изобретательности тоже не отставало. Посёлок был небольшой – несколько тысяч человек. Кроме двух крупных предприятий в нём находилось ещё пять поменьше. Информация о выданном в расчет товаре быстро распространялась между родственниками и знакомыми сотрудников. Тут же рождались варианты обмена с различной ассортиментной наполненностью и числом партнеров. Нередко, если того требовала сделка, людям приходилось объединять свои товары для формирования партии, достаточной по объему.
Рулили этими процессами и активно в них участвовали, конечно, женщины. Роль мужчин была скромнее – донести товар до дома. Сбои эта отлаженная схема дала только на алкоголе. Большинство представителей сильного пола, получив зарплату жидкой валютой, на этом бартерную цепочку решительно заканчивало. Но после пары подобных инцидентов система нанесла ответный удар. При поддержке женской части трудовых коллективов и поселковых органов правопорядка неформальные лидеры «бартерного профсоюза» договорились с директорами предприятий о жёстком ограничении зарплатного алкотрафика.
Так, задолго до распиаренного «Фейсбука», без компьютеров и Интернета работала эта товарная социальная сеть, построенная на принципах ещё советского общежития.
*** Переворошив кальку с рисунками, я отложил два.
На первом была изображена старшеклассница на уроке физкультуры. Крепенькие короткие ноги в полукедах, шорты с лампасами и огромные банты над грудью, рвущей футболку с олимпийским мишкой. Лицо у девицы было простоватое, в веснушках, глаза над бантиком губ прикрыты в стыдливом кокетстве. Прижав ладошки к бёдрам, она стояла навытяжку на первом после длинных каникул уроке. Метаморфозы, произошедшие с ней за лето, не остались незамеченными – ощущается закадровый интерес мальчиков и физрука. Она смущена и одновременно взволнована. Художник добродушно и без пошлости передал юмор сюжета. Но сам рисунок был простой, шаржевый и в основном контурный. А после удачи с Клеопатрой хотелось работы посерьёзнее.
На другой кальке был зимний лес. Крупные разлапистые ели стояли стеной, с редкими треугольниками просветов в самом верху. Снега на ветках и земле было немного, видимо, зима только началась. Полянку в нижней части рисунка по диагонали пересекали заячьи следы. Они огибали редкую щетинку кустов и терялись под широкой еловой лапой. Эти следы оживляли замёрзший лес, казалось даже, что монументальные стволы слегка раскачиваются от ветра и скрипят на морозце.
Я решил, что буду делать «Лес», несмотря на обилие тёмных фрагментов. Разглаживая кальку, я поглядывал на Клеопатру и утверждался в своём выборе.
*** Одевались мы, под стать времени, дико и нелепо. Эталоном моды стало сочетание вязаного турецкого свитера и варёных джинсов-мальвин. Мальвины были мешковаты, нередко с «горбачёвскими» пятнами непрокраса. Зато на их заднем кармане всегда красовался плотно вышитый разноцветный лейбл – «Mawin».
Венчал композицию пёстрый свитер с непременным орлом на груди. Хищная заокеанская птица, по-хозяйски раскинув крылья, согнала прежних обитателей этих мест – северных оленей. Это их стада мирно паслись на полях крупной и средней вязки. Проиграв межвидовую борьбу, они умчались в свою страну оленью. Куда-то туда, где сосны рвались к небу, где остались выжигание, мелиорация и автоматы с газировкой.
Мы же у сердца гордо носили орлов-победителей.
***
Перенос рисунка на доску неожиданно затянулся. Простая на первый взгляд картина – ёлки да ёлки – скрывала в себе множество деталей. Лапы отличались и величиной, и количеством ответвлений. Снежный покров, хоть и следовал направлению ветки, но имел свой сложный контур.
В общем, на подготовительную работу пришлось убить два вечера. Лишь на третий я включил выжигатель и начал с той ели, которая спрятала косого.
*** Дела у нашей конторы шли всё хуже. В поселке закончилась приватизация государственных магазинов и прочих объектов соцкультбыта. Успешные бизнесмены разобрали их, как горячие пирожки, в прямом и переносном смысле слова, если иметь в виду цены. Разумеется, теперь им не требовалась аренда площадей в промзоне.
Бизнес менее успешных их собратьев был недолговечен. Он словно пуповина связывал мелкого дельца с самой жизнью. Прогорел бизнес – потерялся человек. Порой забирать хранившийся в конторе товар приходили совсем другие люди, но с необходимыми документами на руках. Условия сделки соблюдались, и лишних вопросов никто не задавал. Тогда на главный вопрос, звучавший хрипотцой из каждого ларька: «Что же будет с Родиной и с нами?», – и на тот ответа не было, что уж тут пустыми распросами людей напрягать.
Склады с вожделенным бартером снова превращались в пустые конторские кабинеты, они переживали вторую клиническую смерть. Несколько арендаторов ещё держались, но поток бартера резко сократился, а вместе с ним – и доходы от аренды. Последней надеждой оставалась продажа грузового автотранспорта, сдавать его в аренду было невыгодно, слишком быстро убивался.
Конторе в этом плане не повезло с наследством. Львиную долю парка машин составляла мелиоративная спецтехника: экскаваторы-дреноукладчики, канавокопатели и каналоочистители на базе гусеничных и колёсных тракторов. У этих мастодонтов советского машиностроения не было шансов пережить новый ледниковый период, и их ждала разборка на металлолом.
Грузовики же пользовались большим спросом – они развозили засхлестнувший страну бартер, как эритроциты разносят кислород. У нас было три КамАЗа, пять зилков и два газона, из них на ходу примерно половина. Первый ЗИЛ кормил контору два месяца, затем на заклание ушёл ГАЗ.
А потом этот процесс из коллективно-общественного как-то трансформировался в сугубо личный. С удивлением мы узнавали, что самый новый наш самосвал 55111 хоть и стоит в гараже, но конторе уже не принадлежит, а работавший на нём Вася-Нога числится в штате загадочного ТОО «Феникс».
Как выяснилось позже, реализацию ликвидного автотранспорта директор конторы замкнул на себя, с минимальным количеством посвященных. Нет, он не был рвачом или хапугой – карикатурным типажом из журнала «Крокодил».
Первое время он боролся за живучесть конторы-подлодки, готовый разделить с экипажем её судьбу. Но, видя тщетность усилий и то, что спасательное судно не придёт никогда, он включил здоровый цинизм и постепенно превратился в делягу.
Народ из конторы практически весь разбежался, оставалась только узкая группа лиц, обслуживающих новый бизнес директора. Я в неё не входил, и смысла пребывать дальше в этом склепе не было никакого.
***
Вслед за деньгами из жизни стали исчезать и мужики. Не могу сказать, что чёрные скорбные стайки у подъездов были особой приметой того времени. Нет, просто мужские лица, привычные на многажды хоженных тропах, вдруг переставали встречаться. Тихо и буднично уходили ровесники Карлсона, в самом расцвете сил.
Отцы семейств, лишённые работы и денег, слонялись по посёлку в поисках любой халтурки и выпивки, пока не находили свой последний стакан. Мужики спивались, вешались, уезжали на заработки и пропадали, гибли в пьяных драках от рук своих же собутыльников и подельников.
Они были лишними для новой власти, и их, не считая, списали как издержки переходного периода.
*** Основное было готово. Осталось выжечь след, торчащие кустики и бугорки снега на поляне. Я уже думал, лакировать работу или нет. Ведь снег тогда приобретёт неестественную желтизну. Как будто не одинокий заяц был на поляне, а целая свора собак отметила на ней своё присутствие.
Я отложил вопрос до завтра, решив, что при свете дня будет виднее.
Белёсый Впервые я его увидел ещё тогда, по ящику. Он стоял на фоне исполинского фантика с нулями и уверенно говорил про окно возможностей, открывающееся для всех. Его лицо мне сразу показалось каким-то мелким в сравнении с головой, хотя нос и рот были крупными. Это впечатление создавали щёлочки близко посаженных глаз, заплывших отёчными веками в обрамлении белёсых, почти невидимых ресниц. Его брови и волосы были похожего серовато-тусклого оттенка.
Несмотря на заурядную внешность, Белёсый тогда был звездой. Первый среди равных в когорте реформаторов, он точно знал, что нужно делать. По крайней мере, нас в этом непрестанно уверяли средства массовой информации. Видимо, он поверил в себя тоже и приступил.
Белёсый со товарищи, вооружившись скальпелями и инкассаторскими мешками, начали бодро кромсать тело моей Родины. Вырезая гнойники заводов и фабрик, удаляя метастазы социальных инфраструктур, Белёсый вёл нас в счастливое рыночное будущее. В то самое, в котором на костях произодственных корпусов вырастут аляповатые коробки, мать их, торговых центров. Он заколачивал гвозди в крышку гроба коммунизма и не слышал, не желал слышать, как эхо от ударов его молотка глухо дробится в миллионах настоящих гробов.
Впрочем, Белёсого люди интересовали мало. И тогда, и позднее, когда он кочевал от одной государевой кормушки к другой, вопросы, связанные с нуждами населения, всегда вызывали на его лице гримасу раздражённой усталости. Белёсому не повезло с народом. Тот упорно не хотел быстро перерождаться в коммерчески активный и социально ответственный средний класс, как на Западе. Правда, в тех же Европах аналогичный процесс занял несколько столетий. Белёсый это понимал, но столетий у него не было, да и кураторы подгоняли. Народ же, как контуженный танкист, шёл по горящему полю среди своих подбитых танков с одной мыслью: «Где наши?» А «наши» накрывали его артобстрелом гиперинфляции и либерализации цен.
С лёгкой руки Белёсого сотни стали владеть страной, которую строили миллионы. Он, как услужливый швейцар, распахнул двери с чёрного хода, мол, разбирайте по-быстрому, но не забудьте про меня. Они про него не забыли.
Я – тоже.
***
Вторую пятилетку победившего капитализма я провёл в поисках стабильной работы. Я уехал из посёлка в близлежащий городок. Какое-то время жил у родственников, потом в общагах и на съёмных квартирах. Ходил по офисам на собеседования, пересекался с предпринимателями, в общем, искал.
Работа для дипломированного специалиста была, но отталкивала низкая зарплата и её гарантированная нерегулярность. «Ты же экономист, а не продажник. Это он зарабатывает бабки для фирмы», – возражали мне тогда, оспаривая мои материальные запросы.
Деньги потихоньку уже стали возвращаться в жизнь, но их катастрофически не хватало, и прокормиться на тогдашние доходы было нереально. Спасибо Петру I, родителям и садовому участку за картошку. Мешок с ней я привозил из дома после каждой побывки, захватив ещё разные соленья и варенья.
Я много где успел поработать: в налоговой, местном банчике, в компании, занимавшейся вагонными поставками древесины за бугор. И видел, как время меняло людей. Тогда в деловые и даже личные взаимоотношения стал внедряться культ эффективного менеджера. В понимании той поры – человека быстрого результата, который не думает о дальней перспективе и не ограничен моральными пережитками. Ведь успех – вещь скоропортящаяся, нужно быстро снять сливки и скорее – к новому куску, пока его не растащили другие. Ещё эффективный менеджер должен был много читать, но не научную или классическую литературу, а подстрочники книг по искусству продаж, менеджменту и личностному росту. Эта макулатура в обязательном порядке стала украшать столы начальничков всевозможных ТОО и АОЗТ. Ей, как тайным знанием, успешные и эффективные отгораживались от непросветлённых совков, по ней учились втюхивать и, конечно, расти.
И росли, только не духом и немногие. Из среды бывших однокашников, сослуживцев и соседей стали нарывом вылезать мелкие барчуки, новые хозяева жизни. Они тыкали подчинённым, орали на секретарш за неправильно сваренный кофе, мерялись друг с другом машинами и любовницами. Ареалом их обитания стали дорогие кабаки для деловых встреч и сауны для отдыха, но в центре мироздания всегда находился сейф в личном кабинете. Сейф был мерилом успеха, он давал силы, как мать сыра земля Илье Муромцу. Поэтому многие из разбогатевших в персональной части своего офиса создавали второй дом. Обустраивали спальни, кухни, комнаты отдыха, душевые, оснащали телевизорами и прочей бытовой техникой, и всё с одной целью – как можно реже разлучаться со смыслом своего существования. Стихотворная мантра «Что такое хорошо и что такое плохо» перестала на них действовать, они жили по понятиям бизнеса. Всё, что их окружало, – люди, здания, машины, материалы – всё стало лишь ресурсом, источником для зарабатывания денег. Они, как пираньи, готовы были раздербанить страну до последнего винтика, но, как пираньи, стали пожирать и друг друга, не совладав с собственной жадностью.
Наверное, нас и спасло это да русский авось.
*** Ещё работая над «Лесом», я заметил за собой странную вещь. Я начал про себя разговаривать с Клеопатрой, висящей над столом. Конечно, это были вопросы без ответа. Сначала я обсуждал с ней технику выжигания – сделать фрагмент темнее или светлее, а контур – жирнее или, наоборот, тоньше. А потом как-то втянулся, стал рассказывать ей, как прошёл мой день, делиться переживаниями, воспоминаниями и планами. Поначалу я одёргивал себя, возвращая в координаты нормальности, но со временем прекратил.
И ещё я никогда ей не жаловался и не плакался. Мне сразу стало понятно, что не получится с ней так, не пройдёт. Она не была для меня иконой, дающей смирение и утешение. На каждую несправедливость, произошедшую со мной или вокруг меня, она будто говорила: «Успокойся и действуй». И этот побудительный мотив стал накапливаться во мне, как заряд от розетки в аккумуляторе.
***
В ту пору умер дед Коля, Николай Сергеевич, мамин отец. Простой, немного резкий, хороший мужик. Я помню, как стоял у гроба и вспоминал его при жизни.
Будучи в классе шестом-седьмом, я застал ещё те большие семейные застолья, на которые собирался весь наш род.
Дед с бабушкой, все их взрослые дети вместе со своими мужьями и жёнами, мои двоюродные братья и сёстры, дальние родственники и соседи. Собиралось человек по двадцать. Лепили пельмени, варили холодец, крутили хренодёр. Потом садились и, конечно, выпивали: взрослые – белую и вино, мы – «Буратино» и «Колокольчик». Все шумно обменивались новостями про учёбу детей, про дела дома и на работе.
Мы же, наскоро перекусив, начинали придумывать игры и бегать вокруг сдвинутых столов. Это сразу надоедало взрослым, и нас отправляли на улицу, если позволяла погода. Уставшие и разгорячённые, мы через полчаса возвращались за стол, чтобы утолить жажду и передохнуть.
И тогда дедушка начинал рассказывать про войну. Повзрослев, я понял, что дед, уже хорошо выпив, в тот момент ждал именно нас, внуков. Для нас были предназначены эти совсем не детские истории. Видимо, не мог он молчать, война глодала его душу обломками своих зубов. Его простые рассказы были полны сермяжной правды, такой, что перехватывало горло. И вместе с потёртыми боевыми медалями он передал эту память нам, второму своему колену.
Колодец (рассказ деда) «Я уже гвардии старшина был, командир отделения разведки артполка.
Мы всегда впереди шли, а за нами часть.
На Украине дело было, наступали уже тогда, немцы драпали.
Нужно было разведать деревеньку одну, названия не вспомню.
Небольшая, домов на пятнадцать.
Понаблюдали сначала – всё вроде тихо.
Разделились, зашли с разных концов.
А деревня как вымерла.
Даже собаки не лают.
А – лето, жарко, пить хочется.
Пошли к колодцу, открыли.
А там дети лежат, много их.
И малые совсем, и подростки.
Расстреляли их, а потом в колодец сбросили мёртвых.
Озверели мы тогда.
Попадись фриц – руками разорвали бы!
Смотрим, старухи выходят из изб.
Деревенские, говорят, это дети.
Немцы, когда уходили, полицаям приказали расстрелять и в колодец бросить.
Баб с собой угнали, одни мы тут остались.
Они ревут стоят, нас – колотит.
Тут старухи показывают на один дом.
Бабка там, говорят, неходячая живёт, сын у ней полицай.
Ну я двоих отправил проверить.
Гляжу – тащат гада, в подполе сидел.
В общем, завели мы его за дом.
В сарае пилу двуручную взяли.
Бросили на козлы и распилили живого».
*** «Лес» я не стал покрывать лаком. В дневном свете это решение было очевидным. Белый снег контрастировал с еловыми лапами натурально и самодостаточно. Да и сами тёмные элементы получились неплохо. Воодушевившись, я решил начать работу, которую давно откладывал. Это была иллюстрация к научно-фантастическому роману из старого журнала «Техника – молодёжи». Рисунок был большой, на полный печатный лист, со множеством деталей и полутонов.
В центре и на некотором отдалении были изображены двое мужчин и женщина, стоявшие рядом. На них была светлая короткая одежда, и их обнажённые руки и ноги лишь подчеркивали опасность, грозящую им. Они стояли на ступенчатом возвышении у подножия древней многоярусной башни. Башня была сильно накренена и изрезана трещинами, вдоль которых уже выпали целые куски кладки. Перед башней лежала площадь, вся заполненная беснующимися людьми. Эти люди отличались от троицы в светлом. У них были серые лица и тёмные волосы, словно они только что вышли из угольной шахты. Заламывая руки и вскидывая пятерни к небу, они одновременно хватали и толкали друг друга. Отчаяние, страх и ненависть читались на их лицах. В противовес башне, слева на площади стоял большой памятник какому-то богу или правителю. Каменный живот его нависал над толпой, а кулаки были прижаты к выпуклым бокам. Круглую голову истукана пересекал кровожадный оскал рта под злыми глазами навыкате. Его низкий морщинистый лоб переходил в обширную плешь, а оставшиеся на висках волосы были зачёсаны вверх, что давало физиономическое сходство с голливудским клоуном-убийцей. Казалось, это он управляет массой людей и стоит ему только пошевелить каменным пальцем, как тёмная река тут же смоет светлый островок. Но позы героев картины демонстрировали скорее осторожность, чем боязнь. Чувствовалось их моральное превосходство над толпой, но не холодно-высокомерное, а с оттенком сочувствия этим несчастным людям.
Доска подходящего размера у меня была. Теперь предстояло максимально точно перенести рисунок на кальку, а с неё уже – на доску через копирку.
*** Началась компьютеризация населения. Конечно, настоящие IBM-совместимые компьютеры были заоблачно недоступны. Народ сидел на спектрумовских клонах отечественного производства, их, по крайней мере, реально было купить. Относительная дешевизна этих устройств объяснялась отсутствием монитора, эту роль исполнял обычный телевизор, и отсутствием накопителей памяти, эту лямку, точнее, плёнку тянул бытовой кассетный магнитофон. Сам компьютер заключался в пластиковый прямоугольный корпус с кливиатурой и гнёздами для подключения телика и мафона.
Дьявольски демократичная была штука! Можно было сунуть эту доску под мышку, бросить в карман пару кассет с программами и двинуть к приятелю, чтобы вместе с ним погрузиться в удивительный мир разрешением 256 на 192 пикселя. Но были и ложки с дёгтем. Основные проблемы заключались в подключении к другому телевизору и в чтении кассеты магнитофоном. В первом случае спасали манипуляции с паяльником, во втором – чистка или подкрутка читающей головки. Часто качество сборки самого компьютера тоже оставляло желать лучшего. Мой, например, периодически сбрасывался при нажатии на клавишу «1». Тем не менее это беспородное разнообразие железа уже тогда поддерживалось огромным количеством программ, в первую очередь игр. Играя, основная масса пользователей и постигала тот простенький компьютер.
Я же, в силу возраста и наклонностей, период увлечения играми проскочил достаточно быстро и стал делать первые шаги в программировании на языке «Бейсик», зашитом в каждый такой девайс. Экспериментировал как с чисто расчётными задачами, так и с выводом графической информации на экран. Венцом же моего цифрового творчества стало программирование математической игры «Жизнь», правда, на игровом поле с фиксированными размерами. Окрылённый успехом, я написал алгоритм «Жизни» на ассемблере, но тут меня ждало полное фиаско. Компьютер, не оценив попытки диалога с ним на более близком языке, наглухо зависал. Видимо, Бейсик был моим потолком.
Пару лет спустя, случайно оказавшись в одном богатом доме, я увидел и попробовал в работе полноценный 486-й. Я на несколько дней прямо-таки заболел его сочной картинкой и вычислительной мощью. Не пережив этого предательства, мой восьмибитный старичок впал в маразм. При включении он стал выдавать на экран рябь из букв, цифр и прочих символов. В его потоке нулей и единиц произошёл какой-то фатальный сбой, а может быть, он просто зациклился на одной задаче, у которой нет понятных для человека решений.
В Берлин (рассказ деда)
«Зима была лютая.
Под Сталинградом мы тогда немцев в окружении держали.
Стоим, ждём, когда они окочурятся.
И как-то днём, смотрим, фриц на нас идёт.
Один, прямо на наш окоп.
Тряпица белая к рукаву примотана.
Идёт, как пьяный, еле ноги волочит.
Мы ему:
– Стой! Хенде хох!
А тому хоть бы что, подошёл и стоит.
Ну мы его за ноги в окоп стащили.
А он синий весь, на роже слюни и сопли замёрзли.
Обморозился так, что говорить не может, мычит только.
На нём шинелька солдатская, мешковиной обмотана.
А мы ж разведка, до части километра три.
Ладно бы – офицер, а с этим куда?
Ну командир отделения и говорит мне – иди, мол, отправь его в Берлин!
А там, за нашим окопом, ложбинка была.
Вывел я туда немца, револьвер достал.
Застрелил!»
Концовка этого рассказа тяжело давалась деду, будто комья мёрзлой сталинградской земли переваливались внутри него. При слове «застрелил» он резко встряхивал головой, словно пытался избавиться от этих воспоминаний, как от сухой травинки, прилипшей к волосам.
*** Перенося копию, я понял, что при выжигании нужно будет постоянно сверяться с оригиналом. Слишком много теней, полутонов и нечётких контуров содержал рисунок.
Я полностью погрузился в эту работу, обсуждая её с Клеопатрой уже без всякого стеснения. Наоборот, появилось ощущение незримой поддержки, да и сам я стал собраннее и ответственнее.
И руку набил. Я теперь мог легко делать несколько сотен ямок одинаковыми, как однояйцевые близнецы. В общем, отработка фонов разной насыщенности перестала для меня быть проблемой.
С учетом будних вечеров и двух выходных выжигание «Фантастики» я планировал закончить за неделю.
***
Километровые рулоны с фантиками Белёсого ещё не успели остыть в типографиях, а в стране как грибы после дождя стали появляться паевые фонды и инвестиционные компании. Причём вырастали последние быстро, как плесень на влажной горбушке, и сопровождались такой же болезненно яркой как плесень рекламой. За фантик с кусочком страны они давали уже свои красивые фантики, но с самыми серьёзными заверениями.
Мои родители, как и миллионы простых людей, были ограблены дважды. Первый раз – на самом изломе страны, когда денежная реформа превратила их сбережения в пыль. Второй раз – когда, выстояв многочасовые очереди, они отнесли фантики Белёсого в один из таких инвестиционных фондов. Эти фонды и создавались для того, чтобы пылесосить их у населения в обмен на пустые обещания.
Через пару лет Белёсый, как режиссёр мероприятия, публично обрушится с критикой на деятельность подобных структур. Мол, пирамиды. Куда смотрят правоохранители и сами вкладчики? И конторки эти как по команде станут массово закрываться. Правда, с полным растворением активов, в которые были вложены народные деньги. Ни недвижимости, ни заводов-пароходов, ни акций-облигаций в серьезных объёмах найти не удастся.
Это был грязный и подлый двухактный спектакль, показанный стране командой Белёсого. Сначала они большинство сделали нищими, лишив их возможности принимать какие-либо финансовые решения, а затем навязали игру, в которой гарантированно победила только узкая группа организаторов. В общем-то, они провернули с народом старый трюк «купюра на нитке». Вроде бы тот и деньги увидел, и попытался их пристроить, а всё равно остался в дураках. Нить с купюрой вернулась в руку хозяина, и новые бояре, позвякивая столовыми приборами, чинно расселись вокруг российского пирога.
***
Как и планировалось, «Фантастику» я закончил в воскресенье. Опасение неудачи, присутствовавшее в начале работы, ушло, всё получилось так, как надо. Ещё во время выжигания возникла идея лакировки разными тонами. Основную площадь картины я, как обычно, думал покрыть в два слоя. А центральную часть с троицей пройти один раз.
Решение мной и Клеопатрой было принято единогласно и, как теперь стало ясно, не зря. Разница в тоне получилась едва уловимой, но подчеркнуть основной замысел удалось. Герои рисунка как бы чуть светились изнутри, что говорило об их силе и одновременно беззащитности перед тьмой.
Орден (рассказ деда) «К Будапешту мы подходили.
Самая окраина.
А на пригорке там дом один стоял.
Приметный такой, добротный, каменный.
Нам, значит, приказ – провести его разведку.
Если фрицев нет, устроить наблюдательный пункт.
Ну поползли мы с напарником, а дело – к ночи.
Ближе подобрались, смотрим, в одной стене дыра от снарядов.
Заходи – как в дверь.
В доме никого, всё разворочено.
Смотрю, на полу кольцо медное, здоровое такое.
Ну мы мусор разгребли, а это лаз в подпол.
Открыли, сначала хотели гранату бросить.
Посветили спичками, бочки вроде стоят.
Ну полезли, автоматы на взводе.
Спустились, бочки там одни, большие.
Давай пробовать.
Затычку у одной выбили – вино белое.
Плошки там нашли, из них пили.
Не помню, как уснул.
Очухиваюсь, волокут меня под руки.
А темно, разобрать ничего не могу.
Автомата и гранат нет, забрали.
Ну думаю, каюк – немцы!
Я молчу, ногами перебираю, башка болтается.
Вышли на свет, внизу-то вижу – сапоги наши!
И точно, мужики с нашей части.
Отлегло.
Куда, спрашиваю, меня и за что?
В штаб, говорят, там узнаешь.
Ну приводят нас в штаб.
А командир уже за пистолет хватается.
Мать-перемать, такие-рассякие, сейчас, говорит, своей рукой пристрелю!
В общем, ночью тут мадьярку местную изнасиловали.
Она сказала, что двое наших было, темно, лиц не видела.
Ну и нас двое.
Командир нам – вы насиловали?
Никак нет, говорю, товарищ подполковник, выпили, виноваты, но такого не было.
А он всё равно кипятится.
Ну, думаю, неужто от своих смерть примем?
А у меня тогда уже был Орден Славы третьей степени.
И так случись, пришли наградные документы на меня.
Орден Славы второй степени!
На столе у подполковника лежали.
Взял он их и порвал у меня перед носом.
Тем и отделались.
А ведь расстреляли бы нас, как пить дать расстреляли!»
Дед всегда добавлял, что в тот момент совсем не расстроился. Наоборот, обрадовался, что жив остался. «Завтра тебя убьют, и толку с той медальки», – говаривал он. Но уже в мирное время начал жалеть об утраченной награде. Он был уверен, и небезосновательно, что в дополнение к младшей и средней степени получил бы позднее и старшую. А полный Кавалер Ордена Славы приравнивался тогда к Герою Советского Союза. Со всеми, как говорится, вытекающими – персональная пенсия, льготный проезд и прочее.
И действительно, много награждений Орденом Славы I степени производилось уже после войны, в 50-е и 60-е годы. Также в начале шестидесятых деда нашла медаль «За взятие Будапешта», за тяжёлые те бои. Он очень ценил её, как и медаль «За оборону Сталинграда», две медали «За отвагу» и орден Красной Звезды. А дедовский Славы III степени один из его сыновей, по малолетству, проиграл дворовым пацанам в чику.
*** К тридцати пяти годам я обзавёлся своим углом – однушкой в старой панельке. Семью создать не получилось, несмотря на пару-тройку вроде бы серьёзных попыток. Внешность у меня сформировалась неприметная и неопределённо моложавая. Где-то начиная с тридцати лет незнакомые люди отмеряли мне на вид не больше двадцати семи. Впрочем, желающих оценивать мой возраст с каждым годом наблюдалось всё меньше. Я и сам давно уже ничего не ждал от зеркала, сведя его роль к простой индикации небритости. Работал я экономистом в ооошке, занимался подготовкой бюджетов и контролем их исполнения, а для души оставил выжигание, прогулки, книги и старые журналы. Я получился в рифму – среднестатистичным, практичным и тактичным.
По крайней мере, до последнеговремени.
*** Мной всё больше овладевала идея поступка. Этот мир в каждый момент соприкосновения с ним пытался сделать меня глупее, злее и порочнее. Он, как бескрайнее болото, окружал со всех сторон. То, что мне было важно и дорого, словно редкие островки, служило опорой под ногами. Как обречённый заяц, я прыгал с одного такого островка на другой, наблюдая наступление трясины. Наверное, рядом метались такие же зверьки, но в безбрежности топи мы не чувствовали присутствия друг друга, а самое главное, не были уверены в прочности чужого клочка земли. Мы отреклись от мелиорации, и торжествующее болото, издавая утробный гнилостный рык, продолжало засасывать нас поодиночке.
Необходимо было бороться, но как? Если ты не спортсмен, не бандит и не военный, если кастето-пистолето для тебя лишь атрибут ментовских сериалов, а нож имеет сугубо кухонное предназначение? Эти вопросы самому себе в зародыше подавляли бунт «маленького человека», а Великая Русская Литература ставила финальную точку. И тогда слеза убиенного ребёнка, скатившись по бороде непротивленца, тушила в душе последнюю искорку борьбы.
У меня тоже не было ответов на фундаментальный вопрос «КАК?», предполагавший наличие плана действий. Как непоследовательный школяр, я сразу перескочил на следующий вопрос «ЧЕМ?» ввиду его утилитарности. В голову тут же полезли шаблоны: «выбор оружия», «защищайтесь, сударь», «булыжник – пролетариат», «слово – писатель», «перо – поэт». Очевидно, что в силу собственной демилитаризованности выбор мне предстоял из мирного инвентаря, но двойного, так сказать, назначения. Вторым критерием был опыт владения этим, и желательно на уровне уверенного пользователя. Я пережил несколько весёлых минут, мысленно перебирая дыроколы, степлеры, компьютерные шнуры и, конечно, нетленную «дуэль на мясорубках».
Смеясь, я поднял глаза на Клеопатру и осёкся. Ответ был явным, он просто лежал на поверхности доски.
Выжигатель!
Вот то, чем я владею хорошо. Он давно стал продолжением моей руки, а его раскалённая петля несла серьёзную угрозу. Правда, «боевые» характеристики аппарата ухудшали громоздкий блок питания и короткий провод. Но не беда, я уже понимал, как сделать портативную модификацию выжигателя.
Мануфактура (рассказ деда) «Стояли мы в городке румынском.
На мануфактуре.
На ткацкой фабрике, по-сегодняшнему.
Передышка была.
Расположились.
А там ткани рулонами!
Каких только портянок тогда не накрутили.
Командиры ходили, посмеивались.
И был у нас солдат один, татарин.
Рулон он нашёл небольшой.
А ткань богатая, ровно из золота соткана.
Пока стояли там, он всё с отрезом этим ходил.
И по нужде, и спал с ним.
А тут команда на построение.
Татарин этот как смог запихал его в сидор.
И стоит, значит, с горбом.
А командир идёт перед строем, увидел его.
Немедленно, говорит, привести себя в порядок.
Ну солдат этот вышел по-за строй.
И так и сяк пробовал, ничего не выходит.
Оставить жалко и с собой не взять.
Выругался он по-своему.
Раскатал этот рулон и прошёл по нему сапогами».
*** По окончании мною начальной школы родители подарили мне многоцветную шариковую ручку. Тогда по нашему классу прошло поветрие моды на этот нестандартный канцелярский товар. Эти ручки, выпускавшиеся в ограниченных количествах, предназначались совсем не для детей, а для цветового усиления взрослых бюрократических решений – проставления оценок и замечаний, наложения резолюций и виз. К тому же такая ручка была в три раза толще обычной и для долгого письма детской рукой совсем не подходила. Но что для ребёнка удобство, когда на кону стоят престиж и статус?
В моей ручке было аж четыре цвета: синий, чёрный, красный и зелёный. От неё – посмертно – остался только широкий колпачок. Зато появившаяся позднее вторая такая же ручка сейчас беспечно валялась в верхнем ящике стола. В её корпусе я и решил спрятать переносной выжигатель.
Для начала мне потребовался карандаш, я выбрал «Конструктор» с шестигранным сечением. Шкуркой снял с него верхние слои лака и краски – нужно было уменьшить толщину. На одном конце вдоль противоположных сторон шестигранника я аккуратно канцелярским ножом сделал прорезы, примерно по два сантиметра длиной. Удалив лишние части, я получил две одинаковые площадки, разделённые сердцевиной карандаша. Я взял два одноразовых шприца, кусачками отделил иглы от пластиковых насадок, а тупые концы игл, отступив по сантиметру, Г-образно загнул пассатижами. Каждую из игл, острыми концами вперед, я ниткой примотал к соотвествующей площадке карандаша, с тем расчетом, чтобы загнутые хвостики торчали на его противоположных гранях. Пропитав нитяную обмотку по всей толщине клеем, я оставил поделку высыхать. Клей схватился быстро, теперь предстояло пассатижами свести острые концы игл так, чтобы они чуть касались друг друга. Сделав это, я занялся подключением питания, для чего пришлось отдать в жертву USB-шнур. Я вскрыл его изоляцию и откусил два информационных провода, оставив только красный и чёрный – плюс и минус. Отмерив нужную длину, я зачистил концы проводов и соединил каждый со своим торчащим хвостиком иглы. Потом пассатижами осторожно прижал хвостики. Я укоротил карандаш до основания разъёма USB, скрепил их скотчем и надел сверху изолирующую трубку. Корпус ручки мне пришлось опилить с обоих концов, чтобы убрать сужающиеся части. Получилась полая составная трубка практически одного диаметра. В верхнюю и короткую я вставил конец карандаша с разъёмом USB, тот сел плотно, выступила только необходимая контактная часть. Закрепив фиксирующую резиновую шайбу внизу карандаша, я надел длинную часть ручки и прикрутил её к верхней. Устройство вышло крепким, иглы не болтались и стояли, не касаясь пластмассового корпуса.
Я вставил выжигатель в адаптер, вилку с разъемом USB в корпусе, и воткнул в сеть. Кончик импровизированной петли заалел почти сразу. Я поднёс к нему квадратик доски, и из свежей коричневой ямки потянуло приятным дымком. Отключив выжигатель от сети, я закрыл его концы колпачками: родным и тем, что остался от первой ручки. В собранном виде он стал похож на маркер и смотрелся в нагрудном кармане абсолютно безобидно. Оставалось только привыкнуть к нему в работе.
*** Директор нашей ооошки дружил по бизнесу с генеральным маргаринового завода, тот был номером один в региональном списке крупной проправительственной партии. Партбилеты нам вручал лично директор в своём кабинете, нервно водя пальцем по списку. Мы, как лояльные сотрудники, были обречены на сезонную политическую массовку в обмен на продовольственный набор: майонез, маргарин и масло подсолнечное. Нас призывали голосовать сердцем и за насыщенные жиры.
Дополнительные калории были очень кстати, но я голосовал всегда за другого кандидата, пока того не убили. Власть не смогла ужиться с его популярностью, и кандидат «Против всех» был отменён высоким законодательным решением. Хоть в чём-то Россия переплюнула заокеанского наставника. У них пока убивали только реальных кандидатов и президентов, а у нас поквитались даже с виртуальным.
На очередной маргариновой тусовке, посвященной итогам политработы в регионе, мне на глаза попался свежий выпуск партийной газетки. В её передовице крупно анонсировался общепартийный съезд, который должен был состояться через месяц в столице. В повестке мероприятия значились: очевидные успехи на пути демократизации страны, противодействие реваншизму, дальнейшее укрепление партии, обмен мнениями по актуальным вопросам и халявная жрачка. Съезд планировался на два дня, приглашались региональные партактивы и заинтересованные рядовые члены. Отдельно были указаны VIP-участники. Среди фамилий ожидаемых партийных бонз, высоких чинов и олигархов я увидел фамилию Белёсого. Я на пару секунд замер, а очнувшись, быстро положил газету в карман.
Уже на следующий день я сообщил директору, что хочу принять участие в съезде.
«Дела в Москве?» – спросил он, не поверив в мою политическую зрелость.
«Просто интересно, да и дело-то нужное», – ответил я, как можно бесхитростнее.
Окончательно я развеял его сомнения, когда предложил поездку за свой счёт. Я прекрасно понимал, что на подобные мероприятия выделяют определённый бюджет, что он уже сформирован и списки составлены. Директор сразу повеселел и стал звонить на Маргаринку. Там ему ответили, что ещё одного можно, но без затрат, а приставной стул в зале найдётся. Взяв на себя повышенные обязательства перед поездкой, я вышел из кабинета директора с подписанным заявлением на отпуск без содержания.
Так у моего плана появился фундамент. Теперь нужно было расспросить коллег, уже посещавших подобные форумы.
*** У меня было несколько начатых, но не завершённых по причине нехватки опыта работ. «Машины на гоночной трассе», «Лунный пейзаж» и «Олениха с оленёнком». Местами они были запороты, но для тренировки с новым выжигателем подходили вполне.
Через USB-переходник я подсоединил длинный шнур и начал с «машинок». Работать с постоянным уровнем накала петли было сложнее, так как сила нажатия и время прожига играли теперь решающую роль. Сделать регулировку мощности в таком небольшом корпусе, наверное, было возможно, но у меня для этого не было знаний и материалов. Впрочем, я быстро приноровился и эти три работы, с приемлемым качеством, добил за неделю.
***
От бывалых партийцев я узнал, что открытию съезда предшествует процесс регистрации участников и он весьма продолжительный. Сначала сверяют данные паспорта и партбилета, потом ищут ф.и.о. в региональных списках. Если всё ок, то выдают бейдж участника, который становится пропуском на время съезда. Правда, несмотря на демократическую и либеральную ориентацию партии, пускают не везде. У VIP-участников свои помещения для отдыха, переговорные и туалеты. Просто так туда не пройти, не пустит охрана. Нужно предварительное согласование, да и визитёр должен иметь высокий статус в партийной иерархии. Охраны, как правило, не бывает много, но основная её часть будет сосредоточена около небожителей.
Я понял, что мой план, начавший обрастать рёбрами каркаса, грозил снова растечься киселём. Значит, придётся действовать на месте, то есть импровизировать. К сожалению, указанный в анонсе московский адрес был незнаком коллегам, поэтому первый день съезда предстояло по возможности максимально отдать изучению локации. Подспорьем мне также должна стать программка мероприятия – её выдают вместе с бейджем. Саму же акцию «на карандаш» я запланировал на второй день.
Мильёнщик (рассказ деда) «Тоже под Сталинградом дело было.
Немцев из окружения уже выпускали.
Выходили они, руки вверх.
Бывало, зараз по целой роте сдавались.
Мы впереди стоим, досматриваем их.
Оружие – направо, фрицы – налево.
А дальше их конвойные уводят.
Ну, значит, подходят на досмотр немцы, человека три.
А один, как беременный, с брюхом.
На животе тряпки намотаны, руки сцепил, держит.
Мы сначала с опаской – может, мина или граната?
Да вроде не водилось такого за фрицами, чтоб себя подрывать.
Ну мы ему – показывай, что у тебя там?
А он ни в какую, руки не разжимает.
Силой уже начинаем, не даётся, гад!
Разозлились мы не на шутку.
Как дали ему прикладами по рукам!
А из-под тряпок у него портфель выпал.
Деньги из него повалились.
Много, рейхсмарки, ещё бумажные какие-то.
Рубли даже наши советские были!
А немец их собирает, аж трясётся.
Так его и отправили с портфелем.
Мужики потом рассказали.
Офицер это был, служил по хозчасти.
Смеялись ещё потом надо мной – поймал, мол, мильёнщика!»
Когда я впервые увидел диалог Данилы Багрова с американцем в фильме, ставшем культовым, то сразу вспомнил этот дедов рассказ. Деньги сильней этого фашиста тоже не сделали, и правды за ним не было и быть не могло, одна лишь животная алчность.
*** Отлежав ночь на боковушке, я вышел на мокрый перрон вокзала. Как обычно, Москва встретила своей фирменной неприветливой суетливостью. У большого электронного табло я стал дожидаться коллег из других вагонов. Собравшись, мы организованно двинулись за вожаком – крупной женщиной лет сорока пяти из отдела кадров маргаринового завода.
Наш адрес находился где-то в центре, в метро мы больше шли по переходам, чем ехали. Выйдя на белый свет, я сразу узнал искомое здание по партийной растяжке на фасаде. Это был небольшой трёхэтажный дом старой постройки. Поначалу я даже усомнился в его способности вместить такое количество людей. Но, подойдя ближе, разглядел, что к дальней его части примыкает длинное крыло, уходящее вглубь квартала.
Пересчитавшись у входа, мы зашли. В уютном фойе нас встретила миловидная девушка и проводила к гардеробу. Далее мы по стрелочкам пошли в самый конец здания, тот самый, из которого вырастал длинный аппендикс. Начинался он большим тамбуром, пересечённым вдали линией столов. За столами сидели такие же миловидные девушки, как и та, что встретила нас на входе. А пространство перед ними заполняли люди – человек триста таких же участников, как и мы. Наша вожачка и бывалые тут же встретили знакомых. Загудел традиционный «пчелиный рой» – обмен эмоциями и информацией, которые быстро забудутся. Я стоял с приклеенной полуулыбкой и ждал своей очереди на регистрацию. С документами было всё в порядке, мне выдали бейдж на ленточке и программку.
Зал оказался достаточно большой, он был вытянут в пространстве первого и второго этажей. Рассаживаться нужно было строго по региональному признаку. Нашей делегации достались места во второй части зала. Расположившись с самого краю, я начал изучать программу съезда. Основные моменты и протокольные голосования были назначены на первый день, а на второй, менее официозный, запланировали ответы на актуальные вопросы с их широким коллегиальным обсуждением в лучших демократических традициях. Также на каждый день было запланировано по две кормёжки фуршетного типа и два кофе-брейка, а ужин первого дня, по заверениям организаторов, должен будет пройти в сопровождении приятного живого вокала. Сам банкетный зал располагался рядом с нашим и являлся его геометрической копией.
Белёсый был заявлен спикером на оба дня, и это меня обрадовало. Я мысленно стал считать увиденных охранников: один в фойе, трое – в зоне регистрации; в зале мелькало пять-шесть человек в тёмных костюмах. Итого – десять, но основные силы ещё подтянутся вместе с випами.
Люди продолжали заполнять зал, незанятой оставалась примерно четверть. Играла бравурная музычка – гимн партии – и некоторые даже в такт шевелили губами. Для себя я решил, что выйду через двадцать минут после начала, благо до двери полтора метра. Уходить буду периодически, возвращаясь к моментам голосования. Легенду придумал простую – расстройство желудочно-кишечного тракта от волнения и недостатка политической сознательности. Для убедительности я готов был даже пожертвовать первыми кофе-брейком и фуршетом. Врочем, есть совсем не хотелось, меня била мелкая весёлая дрожь. Тем временем зал заполнился, а на сцену вышли главные участники мероприятия.
Началось.
*** Приехал я налегке. Кроме документов, денег и телефона я взял с собой щётку с зубной пастой, две пары носков, трусы, вилку USB-адаптера со шнурком, выжигатель и коньяк. Последний я залил в маленькую плоскую пластмассовую фляжку, она легко помещалась в заднем кармане брюк и походила в нём на записную книжку. Алкоголь я захватил в самый последний момент, интуитивно повинуясь старой русской традиции выпить перед делом.
Одевшись в универсальный маскировочный костюм офисного планктона – белый верх, чёрный низ, я стал неразличим в людской толпе, как ниндзя в сумерках.
*** Я еле высидел первые двадцать минут. Скроив болезненную гримасу, я сказал соседу, что выйду по нужде. Раздаточные блокнот и ручку я оставил на стуле и выскользнул из зала, словно меня тут и не было. Перед уходом я практически не слушал выступающих, только украдкой поглядывал на Белёсого и новых охранников.
За дверью стоял ещё один. Я покрутил головой в поисках нужного указателя и, не найдя, обратился к стражу. Тот молча подбородком указал на табличку «WC» в простенке между окнами. Ещё одно свидетельство нашей безоговорочной капитуляции. Следующая такая стрелка указывала на лестничный пролёт. Обозрев всю коллекцию «WC», я поднялся на третий этаж, напевая при этом папановское: «Летять уткы».
Туалеты находились прямо напротив выхода с лестницы. Тут скучал ещё один охранник, похоже, он отвечал за весь этаж в целом. Экспликация длинного крыла здания стала ясна: почти весь первый и второй этажи занимали зал для заседаний и банкетный зал с разделявшей их общей для всего строения лестницей, а третий этаж представлял из себя помещения кабинетно-коридорного типа.
Я толкнул дверь с «джентльменским» ромбиком. Шесть кабинок, шесть писсуаров, три раковины с общим зеркалом, две сушилки для рук, всё в плитке, в общем, обычный туалет. Одна из кабинок была открыта, и в ней возился какой-то дедок в спецовке. Нас было только двое, и я поздоровался, дедок в ответ лишь громыхнул инструментом.
«Странно, такое здание, а туалеты только на верхнем этаже», – констатировал я.
«А, всё тут через жопу», – беззлобно ругнулся тот в ответ.
После секундной паузы я предложил: «Коньяк будете?»
Дедок отделился от заунитазного хозяйства и поднял на меня свои мутные глаза. Я достал фляжку, открыл и протянул ему. По его лицу мелькнула тень разочарования объёмом, но он всё же сделал длинный глоток. Он вернул мне ёмкость, и я закрепил контакт теми каплями, которые в ней остались.
«Каляныч!» – сказал дедок, подавая руку.
Каляныч Ему было пятьдесят лет. Он не был дедом ни в возрастном, ни в генеалогическом плане. Каляныч выглядел на неопределённые шестьдесят плюс и в этом был моим антиподом. В здании он выполнял роль сантехника, электрика и иногда сторожа. Раньше здесь располагалось НИИ автоматики, на всех этажах которого были кабинеты, лаборатории и, конечно, туалеты. Каляныч тогда работал младшим научным сотрудником и занимался какой-то мудрёной проблемой. Метаморфозы в жизни НИИ и Каляныча прошли параллельно и в одну сторону – на слом. Он и не заметил, как судьба его срослась с этим зданием, как он стал его духом, его домовым. Каляныч знал, куда и откуда идёт любая здешняя труба или провод. Новые хозяева, когда делали перепланировку, активно с ним консультировались. За эти знания его и оставили, несмотря на угрюмый нрав и алкоголизм.
Жил Каляныч тут же. С внутренней части здания у торца был вход в небольшое подсобное помещение. Здесь Каляныч обустроил свои апартаменты: поставил диван, одёжный шкаф, маленький телевизор, на окно накинул занавеску. Из удобств был отдельный пенал с толчком и раковиной, ему этого хватало. Внутри здания также был предусмотрен вход в его берлогу, но о нём, кроме Каляныча, не знал никто. Оставшимися после ремонта листами гипсокартона он заслонил эту дверь, но с тем расчетом, чтобы её можно было открыть изнутри и протиснуться.
Встреча с Калянычем стала не иначе как настоящим подарком для меня.
*** Я два раза сгонял на голосование, прерывая неспешный разговор с Калянычем. Из-за различных накладок времени на «за» ушло больше, чем отводила программа съезда. Поэтому третий свой выход я спланировал с поправкой и не угадал, так как столкнулся на лестнице с нашей монументальной вожачкой. Она недовольно зыркнула глазами и, шипя, стала мне высказывать, что с таким, пардон, кишечником надо дома сидеть, а не ездить на серьёзные мероприятия. Я, смиренно прослушав отповедь, через полминуты ойкнул и скрылся за оберегом ромбика.
Каляныч с ремонтом тут застрял на целый день, а вечер мы уже договорились провести у него, с меня – поляна. Ещё я от него узнал про видеонаблюдение, которое начисто упустил из виду. Оказалось, что подключенных камер совсем немного и основное их количество находится в коротком крыле здания – «барской усадьбе», как называл его Каляныч. Там размещались офисы собственников, переговорные, VIP-номера для гостей и прочее, даже небольшой бассейн с сауной и душевыми на первом этаже. И именно там будут отдыхать Белёсый со товарищи в перерывах между выступлениями. Также открытием стало, что в зале за сценой смонтирована скрытая лестница, ведущая на третий этаж, в обособленную его часть, соединённую с коротким крылом здания.
Это означало, что объект я смогу видеть только на сцене, а физический контакт исключается. Была, конечно, малая вероятность того, что его на фуршете потянет «в народ», но я не представлял, как реализовать задуманное в таком скоплении людей и охраны. Время как раз шло к ужину, и пропущенные сеансы кормёжки стали давать о себе знать. Я, тепло попрощавшись с Калянычем до скорой встречи, побежал на закрытие официальной части первого дня.
В зале было душновато. Лица людей покрыл характерный налёт заморённости, возникающий тогда, когда их надолго оставляют в замкнутых пространствах с массой себе подобных. Охранники тоже подустали и подрасслабились – день проходил без эксцессов. Белёсый сидел, напустив на себя отстранённый и задумчивый вид. Наконец последовало приглашение на торжественный ужин. Оно было встречено громкими аплодисментами, выражающими чувство всеобщего облегчения.
Фуршет и вправду был неплох – масса мелкой разнообразной закуски и море напитков, в том числе алкогольных. Я накинулся на еду, и меня тут же «срисовала» наша кадровичка. Подойдя, она сдержанно поинтересовалась моим самочувствием и настоятельно рекомендовала умерить аппетит и не провоцировать организм, ведь завтра ещё целый день напряжённой работы. Я жевал и кивал, осматривая пространство банкетного зала со сценой у дальней стены. Оттуда донеслась музыка, и моя надзирательница откочевала поближе к источнику звука. Приятным живым вокалом оказалась попсовая певичка, уже примелькавшаяся на телеэкране. Она тоже была членом партии и дарила сейчас свой талант всем нам с особым чувством. Убедившись, что членство в рядах ей таланта не прибавило, я ушёл сытый и не прощаясь.
Продуктовый магазинчик, о котором мне рассказал Каляныч, нашёлся довольно быстро. Я взял две белой, хлеба, колбасы, сыра и маринованных огурцов, и через полчаса Каляныч услышал мой условный стук в ржавую дверь своей каморки.
*** Сам я пью мало и в компании всегда стараюсь не напиваться. Очень уж не люблю это ватное состояние с приливами дурноты. Я просидел всю ночь с одним стаканом, механически поднося его ко рту в моменты синхронизации с Калянычем.
Каляныч оказался отличным мужиком – руки у него были на месте, мозги ещё не пропиты. Как знать, не сломайся тогда его жизнь, может, изобрёл бы он в своём НИИ какую-нибудь машину времени или счастья для всех и даром? А сейчас он пил водку и показывал мне свои расчёты и схемы двадцатилетней давности. Я ничего не понимал и лишь пытался не уснуть. Спать я боялся, зная, что в таком случае проворочаюсь всю ночь под гнётом сомнений, а утром откажусь, отрекусь от поступка.
Схемы Каляныча на старых тетрадных листах в клетку отвлекли и отрезвили меня. Я задумался над своим планом действий. Очевидно, что нужно было попасть в «барскую усадьбу», причем на длительное время. Я спросил об этом Каляныча напрямую.
«Не вопрос, завтра сходим, посмотришь, как они там устроились», – спокойно ответил он.
*** У Каляныча был напарник Саша на те случаи, когда одному работать совсем несподручно. Привлекался он к работе крайне редко, так как Каляныч был одиночкой. Они заранее созванивались, и Саша приезжал к назначенному времени. Он переодевался во второй комплект спецодежды, который висел в шкафу у Каляныча, а затем они брали инструменты и шли на аварийно-профилактические работы.
Для пропуска в короткое крыло Саше сделали служебное удостоверение, которое он хранил в той же спецовке, в миру оно было ему ни к чему. Я, конечно, не видел Сашу в жизни, но на маленьком чёрно-белом прямоугольнике был запечатлён какой-то размытый фоторобот. Видимо, Саша привёз ту свою фотографию, которую смог найти дома, а само удостоверение пришлось делать ввиду экстренной аварии в здании, и было не до посещения фотосалона.
Это был тот редкий случай, когда мне помогли наши русские авральщина и безалаберность. Достаточно мне было немного нахмурить брови, и я становился Сашей на удостоверении, а с нижней частью лица можно было совсем ничего не делать – там синело полукружие печати.
Завтра утром я так же сбегу через двадцать минут после начала, но только к потайной двери, которая находилась в закутке за банкетным залом. Ночью с Калянычем мы аккуратно, насколько позволяло наше состояние, отрепетировали вход и выход через неё, стараясь не уронить листы гипсокартона. С девяти до десяти утра Каляныч будет держать дверь незапертой и ждать меня. Видеокамерами и датчиками эта часть здания как раз не простреливалась, и завтра нужно будет только улизнуть от охранника в коридоре.
*** Всё-таки по ночам надо спать. Только я присел на своё место с краю, как глаза стали слипаться сами собой. Особенно этому способствовал протокольный бубнёж выступающего. Надо было взбодриться, и я достал из кармана околпаченный выжигатель. Это мне помогло, стала подкатывать мелкая нервная дрожь.
Я вышел через полчаса, на этот раз ничего не сообщая соседу. Пройдя мимо охранника, я завернул к лестнице и на первой ступеньке изобразил сценку «развязался шнурок».
Из коридора раздался шум голосов. Я быстро выглянул – из зоны регистрации шла группа опоздавших участников. Дело понятное, не хватило вечером на фуршете, и они пошли догоняться в неформальной обстановке, а утром еле встали, если вообще ложились. Охранник активизировался и, повернувшись к гулякам лицом, жестами стал их призывать к тишине и организованности.
У меня было несколько секунд. Выйдя с лестничной площадки, я быстрым шагом пошёл по коридору вдоль банкетного зала. Его двери были ещё закрыты, и меня никто не увидел. Я нырнул в тень закутка, прижался к стене и прислушался. Хлопнула дверь – это охранник запустил опоздавших, всё это время он был ко мне затылком.
Я, осторожно придерживая гипсокартон, открыл дверь на минимально необходимую ширину и, щемясь по сантиметру, проник в дверной проём. Уже изнутри я рукой взялся за кромку гипсокартона и стал его подтягивать на стену, пока позволяла толщина запястья. Закрыв дверь, я тихо поздоровался с Калянычем. Ночные посиделки, отягощенные алкоголем, внешне никак на него не повлияли. Пока Каляныч заваривал чаёк, я переоделся в Сашину спецуху. Убрав выжигатель в передний карман штанов, я прикрыл его сверху длинной робой. Я оглядел себя в мутном зеркале и немного покривлялся, развернув Сашино удостоверение. Мы быстро почаёвничали с бутербродами из остатков хлеба и сыра и пошли. Для усиления маскировки Каляныч выдал мне панаму, заляпанную извёсткой и штукатуркой. Как молодой и малоопытный, я тащил тяжёлый ящик с инструментом.
Охранник на входе лишь вскользь мазнул по мне и корочкам взглядом.
«Шевелись, Сашок!» – прикрикнул на меня Каляныч, который шёл впереди.
Я убрал удостоверение в карман и припустил вдогонку. На часах было 10:15, когда мы вошли в «барскую усадьбу».
*** Устроились они тут действительно неплохо. Разница в уровне ремонта и отделки была видна невооружённым глазом. Сперва мы посетили отсек для водных процедур на первом этаже. Каляныч небрежно ходил по эксклюзивной итальянской плитке и снимал декоративные панели, скрывающие переплетения труб. Я следовал за ним в ранге оруженосца сантехника. Профилактический осмотр показал, что всё в норме, и мы пошли на второй этаж. Охранники не обращали на нас никакого внимания, и я почти успокоился.
VIP-уборная тоже отличалась сдержанной роскошью. Просторный холл с правой стороны обрамлялся зеркальной стеной практически от пола до потолка. Слева в ряд стояли пять кабинок, хотя кабинками их можно было назвать лишь условно. Это были отдельные помещения со звукоизоляцией и вентиляцией, и их двери из дорогих пород дерева открывали для избранных вход в персональный санитарно-гигиенический рай. Справив нужду, важная персона могла полностью увидеть свое отражение в зеркале и окончательно привести себя в порядок.
Мы зашли в дальнюю из кабинок. Закрывая дверь, Каляныч достал из ящика табличку «Ремонт» и повесил её на ручку. Табличка сохранилась с незапамятных времён и резко диссонировала с этим интерьером. Следующим «актом протеста» стало распитие чекушки водки, извлечённой Калянычем из внутреннего кармана. Я понял, что данный ритуал Каляныч проводит здесь не в первый раз. Наверное, с этой частью здания у него были связаны другие ассоциации, и он упорно отстаивал своё право на них.
По программке кофе-брейк должен был начаться через двадцать минут, а Каляныч стал собираться на третий этаж, там у него были дела по электрике. Я упросил Каляныча оставить меня здесь, сославшись опять на беспокойство в животе. Каляныч кивнул, сказал, чтоб я не высовывался и периодически позвякивал ключами.
Я прикрыл дверь, оставив небольшую щель, и разложил на полу содержимое ящика. Рядом с раковиной была розетка, в неё я воткнул адаптер с выжигателем. Я сел на элитный, словно выточенный из куска камня унитаз и стал ждать.
*** Я сидел на унитазе стоимостью три тысячи евро и думал: «Откуда берутся они – эти люди с начисто заросшим пупком? Вся их жизнь похожа на трудные затянувшиеся роды. Они выходят поперёк своей Матери-Родины, разрывая ей лоно и выламывая кости. Но они не чувствуют её боль, наоборот, это им неудобно в ней, это она виновата. Она знает, что виновата, знает, что они ненавидят её. И продолжает любить их тяжкой материнской любовью. А они, как чужие из дурацкого фильма, всё выходят, и нет им конца».
*** Доводной механизм двери сработал почти бесшумно, но я вздрогнул, как от выстрела. Невидимый мне посетитель зашёл в одну из кабинок. Я подопнул гаечные ключи, разложенные на полу, включил воду, подошёл к двери и посмотрел в щель. Пять минут тянулись, как нуга, пока не щелкнула дверь кабинки, выпуская посетителя. Я отстранился, а через секунду приник к щели снова. Волна предательского облегчения прошла по всему телу – не он. Но тут я услышал, что незнакомец, выходя из туалета, обменялся любезностями с кем-то в дверях. Я понял по мелькнувшей в щели светотени, что зашёл человек. Он встал в центре холла и несколько секунд смотрел на себя в зеркало.
Это был Белёсый!
Меня бросило в жар, казалось, я сам стал выжигателем, а его петля пульсирует в моей голове. Я вынул чуть тёплую трубку из адаптера и резко вышел. Белёсый медленно обернулся.
Удивление на его лице быстро исчезло, когда он увидел на мне спецодежду. Но, уже отворачиваясь к зеркалу, он всё же заметил в моём кулаке маленькую алую точку.
«Что это?» – с испугом спросил он.
«Это – выжигатель», – ответил я и сделал шаг.
Для подготовки обложки издания использована художественная работа автора.
Последние комментарии
2 часов 34 минут назад
2 часов 42 минут назад
8 часов 55 минут назад
8 часов 58 минут назад
9 часов 9 минут назад
9 часов 15 минут назад