Шаровая молния [Петр Анатольевич Елизаров] (fb2) читать онлайн

Петр Елизаров Шаровая молния

«Дурное употребление материальных благ часто является вернейшим путем к величайшим невзгодам»

Даниэль Дефо

«За сладкое приходится горько расплачиваться»

Леонардо да Винчи

Часть первая

Глава 1 «Утро после клуба»

Народная мудрость гласит: чем лучше вечером, тем хуже утром. И это так. После бессонной ночи в клубах и прочих развлекательных заведениях с похмелья всегда болит голова и иногда даже ноет печень. А ведь это предсказуемо. Здесь впрок подойдут такие слова: печень ждала и тревожилась, желудок готовился, нос чесался, ноги и язык знали, что будут заплетаться, задница боялась приключений, один лишь мозг радовался, что он наконец-то отдохнет.

Но у этого человека все по-другому: если вечер для него был отличным во всех смыслах, то на следующий день он получал сильнейший заряд бодрости и положительных эмоций и пребывал в приподнятом настроении, пока остальных валила спать усталость и мучила амнезия, пока остальные глотали обезболивающие таблетки и ходили медленно и устало, будто зомби. Знакомьтесь, Алексей Сергеевич Вершинин, ученик 11 класса, 18 лет, сын богатых родителей, что и сделало его таким избалованным, похотливым, ленивым и временами весьма нервным мальчишкой – одним словом, мажор. После такого описания становится очевидно, что с характером, поведением, мыслями, делами и поступками этого человека все уже давно ясно и понятно. Но давайте все-таки не будем забегать вперед и делать поспешных выводов… Паренек ведь главный герой.

Вот он лежит на двуспальной кровати, дремлет, немного съежившись, не замечая яркого утреннего солнца, жмется к краю не оттого, что кровать узковата (кровать вовсе не тесная, а даже наоборот), а из-за того, что на ней рядом с ним устроились еще трое. Посередине лежали две симпатичные девушки, а на противоположном краю кровати дрых Витек Ретинский – близкий друг Алексея Вершинина. Он постоянно разделял с другом эти безудержные ночные похождения, состоящие из пьянок в клубе, езды в нетрезвом виде и обхаживании неизвестных девиц.

Остановимся подробнее на Алексее Вершинине. 18-летний парень был средненького роста. С детства мальчик рос активным, крепким, предприимчивым и немного хитреньким – из него получился бы отличный малый, если бы не один важный факт из его биографии, ставший решающим в становлении личности Алексея – он ребенок из богатой семьи. Родители стремились одарить своего единственного ребенка всем самым лучшим, не привив ему чувства долга, уважения, а главное – самостоятельности. Собственно, Леша был не против… Таким и рос.

По мере взросления эти самые черты мажора прогрессировали – сказались не только на нем, но и на его окружении. Он прекрасно знал и понимал с самого детства, что этим миром и всеми, кто его населяет, правят деньги, поэтому обладатель этих денег – авторитет и король. Так что имя Алексея Вершинина всегда отождествлялось со словами: гордыня, беспечность, пофигизм, деньги. Также сюда можно отнести жажду собственного превосходства и власти над другими. Это лишь малая часть того, что собой представлял Вершинин-младший. Помимо этого, на не совсем нормальной почве кроме хитрости и неслыханной наглости в мажоре иногда включался потаенный интеллект. Но все его качества использовались им только для удовлетворения своих личных желаний и потребностей. Для этого нужно было продемонстрировать, кто здесь самый главный, кто здесь самый богатый, а, значит, и самый крутой. В переходном возрасте появилась и сильная тяга к противоположному полу. Алексей Вершинин предпочитал соблазнять и очаровывать девушек всего лишь для удовлетворения мужских потребностей и не более того. Правда, даже после такого девушки продолжали липнуть к нему – с каждым годом их становилось больше и больше. Леха был рад этому факту, ведь его хватало на всех. Позже с ростом в геометрической прогрессии количества девушек, желающих заполучить внимание и ласку Алексея, в той же прогрессии росло и число брошенных сердцеедом девушек, их разбитых сердец в статусе «девушек на одну ночь». Печальная история, правда, весьма забавлявшая самого героя-любовника, который все больше и больше отходил от морально-этических устоев, позволяя себе намного больше того, что могли представить другие и приписать это ему.

Одним словом, его ум, сила и талант, вместо того чтобы совершать благо, делать добро, окунулись в похоть и разврат. Родительские деньги высушили его сердце, а чрезмерные сексуальные похождения опустошили тело и заразили мозги, не говоря уже о его душе. Без вышеперечисленного он не представлял нормальной жизни. Ему неизвестно, что такое трудиться и по-настоящему любить. Он знал лишь несколько простых слов, которые всегда согревали, сопровождая его – отдых и кайф.

Он пользовался уважением среди пацанов из-за денег и авторитета, и, конечно же, ему завидовали не только из-за этого, но и из-за бесчисленного количества девушек – опять же из-за богатства, авторитета, легкого отношения ко всему. Не на последнем месте была его внешность. Так что причин вешаться на Вершинина было предостаточно.

Алексей Вершинин обладал привлекательными внешними данными. Черты его лица правильные, хорошо сформированные и соразмерные, кроме носа, который был немного больше всего остального, кончик его был загнут, а ноздри чуть оттопырены в разные стороны. Лицо его было приятное и по-детски чистое. Глаза Вершинина были светло-коричневого цвета, но бывали такие моменты (минуты ярости, нервозности и раздражения), когда эти глаза цвета раухтопаза казались черными, будто всегда такими и были. Таков и был его истинный взгляд. Глаза были пытливыми и быстрыми. Могло показаться, что взгляд лучезарен и приветлив, словно маленький ребенок обрадовался сладкому угощению. Но если присмотреться, то через эти глаза можно увидеть изнеможенную, почти мертвую душу. Не зря говорят, что глаза – это зеркало души. Временами его взгляд становится темным, хитрым, зловещим и коварным. Его глаза были немного узковаты, под ними слегка проглядывали синяки неизвестного происхождения. Брови же были короткие, словно прореженные.

В большинстве случаев во время первого знакомства людей судят по внешности – подсознание каждого после первых трех секунд даст вам правильный ответ о том, кто этот человек и стоит ли вам завязывать с ним отношения. При виде Алексея Вершинина внутренний голос и чутье всех людей, которых он предаст, использует или обманет в будущем, давали сбой из-за этого приветливого и милого личика – все понимали истинную сущность этого человека только тогда, когда было уже слишком поздно. За этой обложкой сидело нечто страшное и пугающе коварное.

Цвет Лешиного лица варьировался от спокойной кремовой бледности до некоторого румянца. Никто и никогда не видел его небритым – лик пацана всегда сохранял блеск и чистоту. Вершинин обладал шелковистыми волосами черного цвета – на голове даже образовывалась небольшая шапочка. Волосы всегда блестели от чистоты – если не причесывать эту шевелюру, то она с удовольствием закрыла бы ему шею, глаза и уши. По бокам волосы слегка торчали в разные стороны. Вершинин стригся коротко очень редко, ибо гордился своими черными волосами. Заостренные макушки его ушей чуть проглядывали из-за волос. Подбородок у него был узенький и островатый, скулы были плавные. Рот Вершинина был немного длинноват, губы были гладкие, но тонкие. Когда он улыбался, рот удлинялся аж до щек, а края губ невольно загибались.

Когда он был сердит или расстроен, то кожа его бледнела, а взгляд чернел – с таким вот насупленным и недовольным видом он и ходил. А когда радовался, то весь светился. Радовался он всегда искренне, ведь что-то в жизни способствовало его счастью, радости и отличному настроению, но этого было чудовищно мало – ему нужна была помощь, но он откидывал эти мыслишки подальше и не смел никого просить. Он не мог признаться в том, что ему порой бывало плохо, даже самому себе.

Несмотря на то, что он был умеренно накачан, Вершинин все равно выглядел худым. Лехе приходилось напрягать мускулатуру, чтобы пощеголять в таком виде и похвастаться. Он любил уделять пару свободных минут на самолюбование: больше всех на свете он обожал себя. Торс его был узок, а плечи наоборот были широки, как у весьма созревшего и внешне оформившегося молодого человека в самом расцвете сил. Ноги были тоже в меру худощавы, но это не мешало ему весьма озорно и быстро бегать и высоко прыгать.

Алексей Вершинин был человеком подвижным, любил модно одеваться. Последнее иногда выглядело вычурно, ярко и даже не по погоде, но главное было то, что это привлекало внимание. Особенно недешевые лейблы и марки. Но все это лишь крупица на фоне его скверного нрава и весьма оригинального характера.

Стояла прекрасная пора – самое начало лета. Утреннее солнце было ласково, по утрам светило ярко, беспрепятственно карабкаясь по чистому голубому небу. К полудню оно набирало силу и начиналось пекло. Жара не спадала до самого вечера. И только с приходом сумерек раскаленный город посещали прохлада и дуновения вечернего ветерка. А пока солнечный круг был высоко – температура неумолимо ползла вверх. Наша история случилась в первых числах июня – в перерыве между едиными экзаменами у школьников.

Первым пробудился Вершинин. Он открыл глаза, мигом сощурился от солнца и потянулся на кровати, выпрямив спину, втянув живот и чуть не свалившись на пол. Леша потер глаза и, опираясь на правый локоть, взглянул на людей, лежащих рядом. Сначала он не понял, в чем дело и кто эти люди. Он узнал только Витька, тихо похрапывающего.

Алексей сел на край кровати и осмотрел комнату. Вчерашняя веселуха занесла его в родительский дом, прямиком в их спальню. Это просторная комната с белыми стенами и большим окном, занавешенным шелковыми шторками, которые красиво извивались на сквозняке. Вершинин улыбнулся оттого, что оказался дома у родителей, а не у себя в квартире. Еще больше его развеселило то, что он был не один, а вместе с компрометирующей себя компанией. Оскалив белые зубы и издав звук, похожий на рычание, Вершинин тут же догадался, чем они вместе занимались в родительской спальне всю ночь напролет. Чуть не заржал он от одной только мысли, что бы случилось, если б его предки были дома – в данный момент они были в отъезде и должны были приехать сегодня ближе к ночи, так что Алексею можно было вздохнуть с облегчением. В период отсутствия родителей их сын обычно остается сам по себе: он может распоряжаться, как хочет, коттеджем родителей, своей квартирой и машиной. Одновременно с этим он активно просаживает свои деньги на машину, клубы, выпивку, друзей и девушек без особого контроля, хотя и при родителях особого контроля не наблюдается. Как говорится, чем бы дитя ни тешилось… Но он все же засмеялся, чем разбудил своего дружка – тот с протяжным стоном разбуженного после сладкого сна человека зашевелился на другом конце постели.

Вершинин осмотрел свои ноги, на которых появилось несколько синяков и проглядывали жилы; пальцы на руках были ободраны и немного побаливали. Болела и спина. По краям комнаты были расставлены всякие шкафчики, буфеты и тумбочки – там же было и зеркало. Немного погодя у Вершинина хватило ума посмотреть на свою спину, которая к его великому удовольствию и всего лишь небольшому неудобству была в пух и прах расцарапана.

Паренек стал вспоминать и мысленно вести диалог сам с собой, взявшись за голову и теребя волосы: «Так, что было? – спросил он себя и тут же игриво засмеялся, самому себе признаваясь. – Было хорошо! – он обернулся назад, а затем кинулся к своим джинсам, лежащим почему-то на тумбочке матери. Он полазил в них, осмотрел карманы и пересчитал оставшиеся деньги, сделав вывод. – Десяти косарей нет – значит было очень хорошо!» – вновь улыбнулся он. Бросив на пол джинсы, зазвеневшие от стали на ремне и пряжке, он вновь потянулся и в одних трусах прошелся по комнате, потерся пятками о белый ковролин, а затем подошел к Витьку.

– Вставай, алкашня, – сказал Леша на ухо Ретинскому, а тот лишь отмахнулся от него, издав нечленораздельные стоны. Благодаря ним, он приоткрыл рот и принялся слюнявить подушку. Но Алексей продолжал допытываться. – Вставай, тебе говорят! Просыпайся, Витюша, иначе твоя Юлечка оторвет тебе… все, что у тебя снизу качается.

От этих слов Витек небрежно повернулся на постели, сдернув простыню и поджав под себя руки. Спустя секунду в таком вот положении он свалился на пол. От массивного тела Виктора, кажется, пошатнулся дом. Ретинский встал, оправился и увидел недовольную физиономию Алекса. Взгляд друга показался ему весьма необычным – он виновато опустил глаза и почесал шею.

Оба отошли от кровати и взглянули на лежащих там девушек. Вершинин показал ладонью в сторону кровати и сказал:

– Ну смотри!

– Ну смотрю! – вторил ему Витек, ожидая дальнейших действий Алеши.

– Это что? – снова спросил его Вершинин, и не успел еще толком не вышедший из сна Ретинский ответить другу какую-нибудь очередную ржачную глупость, как Алексей его опередил. – Это еще одна потраченная ночь, – весело заявил он, засмеялся и хлопнул Витю по спине. А тот уж заподозрил неладное: как же это Лешка ночью недоволен?

Получалось, что мальчики вскочили раньше девочек и с недоумением смотрели на холодевшую от недостатка людского тепла кровать.

– Их же трое вроде было? – спросил Леша, вновь с удивлением показывая на кровать. – Две с улицы и девчонка гоу-гоу.

– Типа стриптизерша?

– Почти. Да не в том дело.

– Ушла одна, – ответил Витя, зевнув. – Ей сегодня ГИА сдавать.

– Что?! – не поверил своим ушам Вершинин и, вытаращив глаза, взглянул на друга.

Тот добродушно пояснил:

– Г-И-А, – проговорил он по буквам. – Это для девятых классов. У нас ЕГЭ, а у них ГИА. Ты, видимо, весь девятый класс у нас прогулял.

«Нет-нет, Витя! Подкупил всех ящиком коньяка», – подумал тут же мажор, но ответил иначе:

– Блять! – протянул Вершинин и взялся за голову, не поверив, что умудрился натянуть девятиклассницу. – Они же выглядят лет на 20! – удивился Леша, но вскоре успокоился. – Надеюсь, она тут больше не появится.

– А что же с этими делать? – спросил Ретинский.

Вершинин ответил с задором:

– Что надо, ты с ними уже сделал. Теперь осталось дождаться их пробуждения, а потом как можно галантнее попросить их уйти. Но если они до этого будут восклицать, какие мы хорошие, благодарить нас за ночь, то будем растягивать удовольствие, – смакуя каждое свое слово, говорил Алексей Вершинин.

Тут, услышав разговоры пацанов, проснулись две оставшиеся дамы, составившие компанию нашим героям и развлекавшие их всю ночь напролет. Вчерашняя танцовщица, спросонья прищурив левый глаз от света из окна и приподнимая рукой свои длинные осветленные волосы, спросила:

– А что это вы не спите?

– Зарядка! – сморозил Витек. При этом надо было видеть удивленное выражение лица стоящего рядом Лехи.

Девушка гоу-гоу осмотрела их с головы до ног и спросила:

– Хм! В одних трусах? – пацаны тут же опустили головы и убедились, что они стоят посреди комнаты почти вплотную друг к другу в одних трусах. – Сексуально, – дала свою оценку неутомимая танцовщица, встала с кровати, неуклюже прикрывая свое обнаженное тело одеялом.

В таком виде она юркнула в ванную, преждевременно спросив, где здесь можно принять душ. Вторая же девушка, не вставая с постели, только ужасалась своим видом в зеркале, особенно растрепанной прической: вечером ее волосы были как-то по-особенному заплетены в косичку. Теперь всему этому пришел конец. После того как стало ясно, что с прической и опухшим видом ничего дельного сейчас не сделать, она долго искала свои шмотки по всему дому. Пацаны же не сдвигались с места.

Через несколько минут две ночные гостьи уже прощались с Ретинским и Вершининым.

– Спасибо за вечер, мальчики, – говорила танцовщица. Вторая девчонка была немного сконфужена всем произошедшим, поэтому предпочла помалкивать, а экзотической танцовщице было, видимо, не привыкать к подобным ситуациям. Как-то же привыкла, что куча мужских глаз не отрываясь пялятся на нее, столпившись вокруг, к тому же еще и фантазируют всякую похоть.

Тут Витек решил высказаться первый:

– У-у-у, он был жуткий.

После этой фразы Алексей нанес Вите удар локтем по животу, чтобы тот фильтровал базар, и поспешил добавить:

– Это он так шутит, – неестественно улыбнулся Вершинин. – Все было классно! Круто! Офигенно! Просто превосходно! Я на седьмом небе! – он даже немного закатил глаза.

Танцовщица приблизилась к Вершинину и совершенно неожиданно для остальных присутствующих медленно облизнула его лицо от щек до лба. Витек изумленно вытаращил глаза. Через секунду девушка впилась в губы Вершинина. Оба слились в последнем страстном и продолжительном поцелуе. Потом она вдобавок ко всему еще и поставила засос ему на шее, погладив мальца по голове. Увидев царапины на его спине, автором которых была она, девушка, танцующая в злополучном ночном клубе, неслышно охнула и мысленно пожалела мажора, попавшего под ее горячую руку. «Хотя он ведь сам виноват», – подумала она и улыбнулась.

– Ах, Алекс, Алекс! Я тоже на седьмом небе. Вместе с тобой. Все-таки я так и знала, что ты еще тот маленький сорванец, – потрепала она его по щечке и отошла, оглядывая его голый торс с желанием повторить события ушедшей ночи. – До новых встреч.

– Конечно же, беспредельщица моя, – подмигнул ей Вершинин.

Вторая девушка была немногословна – она подошла к Витьку, легонько похлопала его по мускулистой груди, опустила глаза и сказала:

– Ну ты звони, если что.

– Хорошо, Иришка, так и сделаю, – тихо произнес Витя – создалось впечатление, что они друг друга стесняются или что-то от остальных скрывают. На фоне Ретинского его половая партнерша казалась лилипуткой.

Девушки, получив дозу положительных эмоций и запретных воспоминаний за эту бессонную летнюю ночь, величаво удалились.

Вершинин состряпал омерзительно-удивленное лицо и через силу спросил с долгими пробелами меж словами:

– Ее… Ириной… зовут?

– Да, – тихо сказал Витя и тут же поинтересовался. – А стриптизершу твою как звать?

Тут Алексей внезапно осознал, что не знает даже имени той, с которой развлекался первую половину ночи и спал всю вторую ее половину. «Вот это, блять, высший пилотаж!» – признался он сам себе.

– А я и не знаю, – совершенно спокойно ответил он. – Что стоишь-то? Отвори гостьям калитку, – повелительно произнес Вершинин, и Витек бросился провожать девушек.

Сам хозяин, прежде чем отправиться на кухню за опохмелкой, пошел в душ, чтобы смыть с себя все, что прилипло к нему за минувшую ночь. Витек, вернувшись с улицы, проделал то же самое. Столовая в доме родителей Леши была весьма уютна, но немного тесновата, наверное, из-за обилия стульев, расставленных у стен, и массивного стола. Кухонная зона была оборудована по последнему слову техники. Однако любимым местом Вершинина (как младшего, так и старшего) была барная стойка. Она была просто кладовой напитков различного рода, алкогольных и безалкогольных, а также любых ингредиентов, чтобы быстренько сварганить какой-нибудь коктейль. Именно к этой стойке и пошел Алексей.

Найдя бутылку ароматного виски, Вершинин мигом наполнил бокал и смаковал буквально каждый глоточек этого напитка – он чувствовал, как вискарь нежно обволакивал горло и согревал сердце. Но, услышав, как из душа выходит Ретинский, что-то бормоча себе под нос, Вершинин спрятал бокал в ящик и прикинулся, что делает себе и ему легкий безалкогольный коктейль.

В кухню вошел Витек, вытирая свои коротенькие волосы большим полотенцем. Как и Леша, Ретинский не удосужился надеть ничего кроме трусов. Витя обрадовался, когда увидел, чем занимается Вершинин, и решил поддержать его благое занятие разговором:

– Слушай, я и не знал, что ты на шпагат садишься. Ночью сегодня видел и офигел просто.

– Боже, что творится, – удивился Алексей. Одновременно он восхитился своими возможностями, шуруя по разным чашечкам и бутылочкам. – Я садился последний раз лет 100 назад, и то потом горничная штаны зашивала, – усмехнулся он. Тем временем Витек покорно ждал, когда его порция холодненького будет готова. – Что ты еще хочешь мне рассказать по поводу вчерашнего? – спросил Алексей, желая повторно посмеяться или удивиться какому-либо событию прошлой ночи. Он знал, что откровение со шпагатом далеко не единственное.

Выпив стаканчик наспех сделанного Вершининым коктейля, название которого Витек не знал, а Вершинин не помнил, Ретинский задал глупый вопрос, который одновременно развеселил и озадачил Лешу:

– Мы их трахнули?

– Нет, блин! Что за глупые вопросы?! – изумился Вершинин. – Приехали мы сюда с клуба страшилки рассказывать… и от темноты да страха они к нам в кровать и залезли. Конечно же, выебали! Как без этого – в моем доме девушкам без этого никак, – они оба громко засмеялись, – хотя сейчас я посмотрю, – он натянул двумя пальцами резинку на своих облегающих трусах – она шлепнула его по поясу.

Леша взлетел наверх, в пустую спальню, и, зная своего друга, сразу же заглянул под кровать. Там он обнаружил пару пустых бутылок, опустошенную и раздавленную, вероятно, рукой пачку презервативов и сами использованные контрацептивы в количестве нескольких штук.

– Всю ночь нас благодарили! – крикнул Вершинин. Через пару секунд в комнате оказался сам Витек. Алексей возмутился такой нечистоплотностью в доме и заявил. – Сколько раз просить тебя не бросать гандоны, где попало?

На это Виктор, улыбаясь, ответил:

– Ты должен меня понять: тогда было вообще не до этого, – оправдывался Витек, а мажор ради смеха прихватил с собой пластмассовую трубочку для напитков, аккуратненько подцепил ей один из контрацептивов и внезапно метнул его в сторону Витька, а тот на огорчение Вершинина успел увернуться. Но даже из-за этого Алексей уже катался по полу от смеха, а Витя с омерзением рассматривал свою ладонь, на которую, как ему показалось, пришелся основный удар.

Захлебываясь со смеху, Вершинин пытался говорить:

– Чего ты нос-то воротишь, а?! Наверняка твоих рук дело! И вообще – что естественно, то не безобразно.

– Да пошел ты! Хватит ржать! – повелительно сказал Витек, но Вершинин никоем образом не среагировал на его команду.

Когда Алексей наконец успокоился, Ретинский решил не давать ему повода снова поднять его на смех. Они спустились вниз и вновь сели на кухне. «Больше, урод, мусорить в чужом доме не будешь», – подумал Вершинин, а его взгляд сообщил это Ретинскому. Тот почувствовал себя неловко, поэтому всеми силами пытался скрасить обстановку:

– Ты взял телефон у той рыженькой с кудряшками, которая смылась раньше всех? – спросил Витя как ни в чем не бывало.

– Да не связывался бы ты с этими девятиклассницами – это до добра не доведет. Ладно, так уж и быть, сейчас гляну, – сказал Леша и полез в телефонную книжку своего «Айфона» и тут же наткнулся на сообщение о пропущенном звонке. Увидев его, Вершинин сделал глуповато-задумчивую физиономию, наполовину закрыв левый глаз, будто прицеливался. Только он хотел набрать этот номер, как Витя вновь прервал его:

– Странно, – произнес он, сидя на высоком стуле у стойки с задумчивым видом, словно древнегреческая статуя.

– Что странно? – спросил Алексей и отвлекся от телефона, повернувшись к другу. – Что мы очнулись сегодня так рано? Так это ничего страшного, не переживай… из-за школы, чтоб ее!

– Нет, – отрезал Ретинский, – не в этом дело. Почему мы всегда по пьяни приезжаем на хату к твоим предкам, а не к тебе?

Вершинин задумался:

– Хм, – фыркнул он. – Не знаю. С детства приучен, наверно. Да и ничего страшного: родаки привыкли, – сказал Леша, попивая холодный коктейль из большого стакана с долькой лимона на краешке и расхаживая вокруг, любуясь домом, раскидывая руки врозь, как бы показывая своему другу волю, свободу, простор, роскошь и богатство. И тут он торжественно заявил. – Двери этого дома, – хвастливо и гордо говорил он, – всегда для меня открыты, как и для моих предков открыты двери моей квартиры!

Конечно же, здесь он слукавил, чтобы произвести впечатление на Витю Ретинского, который зачарованно слушал его, наблюдал за величественными движениями господина-хвастуна. За всю свою жизнь Вершинин ни копейки денег не заработал – все было куплено родителями. Алексей воспринимал это, как некие дары в его адрес. За то, что он есть на этом свете и радует предков своим существованием. Неслыханная наглость.

Витек уже давно чуял аромат виски, витающий по комнате и источающийся от Вершинина, долго не решался открыть рот, но потом все-таки выдал:

– Мне бы хоть опохмелиться предложил, жадина! А то дел сегодня куча – боюсь, шея сломается.

– Ага, знаю я твои дела! – нагло налетел на него Вершинин, решив отказать, но потом подумал, что так будет нечестно. – Ладно, бедолага, имел ночью двух баб сразу, умаялся, бедный. Так уж и быть. В шкафчике под столом возьми, – Алексей указал на приоткрытую дверь отцовского кабинета, через которую виднелся письменный стол, полный всяческих бумаг, аккуратно разложенных по стопкам. Окна в кабинете были плотно зашторены; из коридора также было видно пару кресел, журнальный столик и огромный книжный шкаф. Витек побежал туда, а хитрожопый Вершинин достал из стойки недопитый бокал виски и залпом залил в себя остатки напитка.

– Здесь коньяк полупустой! – крикнул Виктор.

– Все правильно, – ответил Леха, – тащи его сюда!

Витя принес бутылку коллекционного отцовского коньяка. Увидев ее, Вершинин удивился:

– Ах, она еще не кончилась! Отец обычно употребляет, – стукнул он по бутылке, – когда пишет речи или в бумажках своих банковских роется, что еще хуже первого. Ни хрена я в этом не шарю… не понимаю эту бодягу и все, – тут на него немного подействовал коньяк, перемешанный с виски. Обычно Леша не позволял кому-то усомниться в своих умственных способностях. – Но одна я знаю точно: это ужасно прибыльная штука.

Вершинин заявил это с ноткой хвастовства и гордости, аккуратно намекнув Витьку, чтобы он оглядел роскошь помещения и вообще всего дома, чтобы убедиться в сказанном. Витек изначально вырос в менее благополучной среде, нежели Алексей, но, проникнув в мир богатства, в котором с рождения обитал Вершинин, Ретинскому захотелось жить так же (он всегда мечтал вырваться из окружавшей его атмосферы и зажить по-другому), поэтому именно он и научил мажора Вершинина использовать все свое богатство и авторитет, чтобы шляться по клубам, употреблять наркотики, цеплять и трахать девушек, пользоваться привилегиями и возвышаться среди своих сверстников и при необходимости распоряжаться ими. На все это Вершинина толкнул именно Витек – от него больше ничего и не требовалось, как просто показать, а Леха сам с удовольствием втянулся в это дело, поблагодарив друга и прихватив его с собой. Ретинский использовал его, словно подопытного кролика, и получил нужный результат – теперь он был вхож в семью богатенького раздолбая, который вдобавок любил и уважал его. Но с течением времени эксперимент Витька вышел из-под контроля, ведь отныне получалось, что Вершинин опекал Витька, а не он Вершинина – этот факт иногда раздражал Ретинского, но когда он вспоминал о том, что имеет с этого хорошие дивиденды, то успокаивался. «Главное, чтобы этот богатый мудак не задевал моих интересов и не тянул руки в сторону дорогого мне», – именно такое и было условие у Вити – он был не так простоват и глуп, как могло показаться ранее. Просто прикидывался. Порой нет.

Тем временем Вершинин продолжал свою пламенную речь, а Ретинский терпеливо его выслушивал, понимая, что все-таки выгодное ему знакомство за столько лет переросло в настоящую дружбу. Теперь Алексей Вершинин настоящий друг и брат Виктора Ретинского, а по поводу отношений друзей Витя имел четкую и принципиальную позицию.

– Они хотят, – говорил Вершинин, подперев голову рукой, – чтобы я стал экономистом или что-то вроде того, а я хочу чего-то своего… чего-то особенного.

– Ага! Знаю я, чего ты хочешь – я бы сказал тебе, что это, и даже показал бы… да только боюсь, что у тебя встанет, – заржал Ретинский.

– Сука ты! – заявил Вершинин, поняв, что теперь его братишка посмеялся над ним, отыгрался. Уверовав, что его шутка с резинкой была бесподобна, Вершинин все-таки засмеялся вместе с Витей. – Завали хлеборезку, засранец!

Они мигом допили коктейли и в качестве примирения прислонились друг к другу лбами и громко закричали, как обычно и делали.

Позже Вершинин решил довести до дома своего закадычного дружка. Алексей не мог позволить себе за одни сутки появиться на людях в одном и том же прикиде, поэтому он потратил несколько минут на переодевание. Витек остался в том же – его одежда насквозь провоняла клубом, сигаретным дымом, потом и алкоголем, но его это не беспокоило. Вершинин вышел на крыльцо дома, где его ждал Ретинский, рассматривающий причудливые богатые дома в элитном поселке на окраине города. Леша облачился в черную рубашку с еле видимым красным орнаментом и темно-синие джинсы. На ремне была большая пряжка «Dolce & Gabbana» серебристого цвета; на ногах красовались новые синеватые кроссовки с белой подошвой, которые немного жали Вершинину, но вскоре должны были разноситься.

– Спать охота, – признался Витек, зевнув.

– Ты ведь спал! Что тебе еще надо? – вырвалось у мажора. Он, ловко спускаясь по ступенькам, сунул руки в карманы, рыская в них в поисках ключей от машины, стоящей во дворе. – И вообще: сейчас мы на вершине своей сексуальности, активности и могущества, поэтому нужно испробовать все, что нам приготовила жизнь. Насладиться, надышаться ею. Надо жить на широкую ногу, ни в чем себе не отказывать, что я и делаю… А у тебя, Витя, еще и на сон время есть. Так нельзя.

Вершинин при первом взгляде на свою машину – это был серо-зеленый «BMW 525-i» представительского класса – потерял дар речи, потому что увидел на своей самой дорогой игрушке вмятину со стороны передней пассажирской двери и отходящие от нее царапины. Сначала был настолько длинный и жесткий мат, что я, ваш автор, не осмелюсь здесь его приводить; затем парень с криком бросился к машине и принялся кропотливо ее осматривать и вздыхать. После трехэтажных матов и прочих проклятий, вздыханий и хождений вокруг автомобиля Алексей все-таки смог на человеческом языке выговорить пару фраз:

– Епть, твою мать! Какого хуя?! Это все откуда?! – возмущенно говорил он, взявшись за голову.

– М-да, жестко, – признался Витек, взглянув на вмятину. – А ты не помнишь, что ли? – вновь навел интригу Ретинский. – Все это от шпаны поганой, – заявил он и вновь услышал мат продолжительнее всех прежних.

Леша вновь попытался успокоиться, жестами пытался руководить своим дыханием и уселся на газон:

– От кого? – недовольно переспросил Алексей, посмотрев на Витю разозленным взглядом цвета разбавленной водой нефти. – Порву этих гнид, сука! – заорал он, одним ударом ноги вскопав землю на газоне с травой неестественно зеленого цвета. – Вырежу им яйца тем, чем они машину поцарапали! – разошелся Вершинин.

Витек кинулся его успокаивать, но тот отстранился от него, крепко сжав руки в кулаки, и скомандовал другу сесть в машину.

Оказавшись в машине с Ретинским, Вершинин выцедил:

– Рассказывай, – Вершинин принялся слушать своего друга, который сохранил в памяти все события вчерашней ночи.

Глава 2 «Клуб»

В этом клубе всегда было много народа: заведение было самым крутым и модным в городе. Некоторые кадры зависали здесь сутками, тусовались чуть ли не каждый день. Также клуб, наверное, удовлетворял широкому спектру потребностей нынешнего продвинутого городского населения (имеется в виду население в группе возрастов от 16 лет и выше). Там было все: и просторный танцпол с несколькими ярусами, балконами и диджейским пультом посередине, и отменный бар, и уютные ложи. В некоторых местах на танцполе (обычно где-то в центре либо около диджейского пульта) возвышалось несколько подиумов с шестами, предназначенных для выхода очаровательных полураздетых танцовщиц. И, конечно же, строгий face-контроль у входа ¬– без него никак.

Днем это место выглядело невзрачно. Зато ночью оно сияло, шумело и привлекало внимание: то и дело в окрестных домах слышали музыку, громкие разговоры, вокруг шарахались компании молодых людей (часто нетрезвых), среди ночи проносились и резко останавливались машины. Именно ночью здесь открывались врата из скучного и угрюмого реального мира в мир параллельный, веселый, непринужденный, запретный и одурманивающий.

«Отдых, кайф, веселье, расслабуха – это ведь жизнь на благо самого себя. Что же вы можете знать об этом?» – важно поговаривал Алексей Вершинин, как только речь заходила о развлечениях. В этом мире наш главный герой считал себя одним из самых профессиональных и опытных игроков. Когда-то давно он сам был новичком. А затем окунулся туда, всеми фибрами души ощутил новую реальность и остался в ней навсегда. Этот веселый и беззаботный мир, который к тому же позволяет без особого напряга, сил и стараний расслабиться и забыть о проблемах, всегда пленяет каждого человека, кто ему поддался.

Для кого-то непонятно, какой может быть отдых от оглушительной музыки, употребления спиртного и бесконечного курева. А для кого-то это обыденность, легкий способ развлечься. И, кажется, последующая за всем этим вялость, усталость, головная боль, похмелье и подступающие к горлу рвотные массы никого уже не удивляют, как бы считаясь еще одной неотъемлемой частью вечного праздника. И на все это только один ответ – это круто, это модно, так делают все.

Тусуются в клубе обычно целыми компаниями – одиночек не понимают, иногда даже не верят, что в такой обстановке они вообще существуют. Придет, допустим, человек в клуб и еще несколько людей с ним – они скинут в гардеробчике верхнюю одежду, отдадут ее приветливой бабульке, словно в театре, и пойдут занимать места в помещении, которое постепенно заполняется народом. Тянет поскорее расслабиться. Тут они и не знают, куда податься: посидеть и покурить кальян, потанцевать или кинуться к стойке, чтобы поскорее взять себе чего-нибудь погорячее.

Поначалу одолевает какая-то скованность, но знакомые да и вообще окружающие, кажется, не стесняются ничего; невольно начинаешь с кем-нибудь общаться. Заиграет музыка, но танцевать пока никто не спешит – пустой танцпол уже манит разогревающими треками и множеством ярких огней. Но просто так здесь никому не танцуется: народ же пришел не в танцевальную школу, а в клуб, причем ночной. Для приподнятого танцевального настроения нужно накатить – с этого и начинается вечер. От первых совместных рюмок и бокалов чего-нибудь легенького все потихоньку переходят к одиночному приему внутрь напитков более высокого градуса. Они делают это в спешке, чтобы поскорее войти в состояние эйфории – именно в этой спешке «топливо», нужные «эликсиры», доведенные до приемлемой и не очень консистенции для организма, стремительно заканчиваются. Запасы на столе тают на глазах, а люди хотят еще раз вкусить тот или иной напиток, ибо понимают: эти напитки, кальяны, сигареты как-то странно действуют на человека изнутри, будто снабжая его чем-то приятным, вкусным, полезным. Они согревают человека неизвестным и дурманящим теплом – этот вкус постепенно опьяняет и с каждым глотком становится все приятнее, ибо это не так горькая гадость, которая была в самом начале. Нет, сейчас все совсем наоборот. А если это всем по душе, за этим следует простой вывод – мы жаждем еще. Тут уже нет никакого контроля: в этом деле ты абсолютно самостоятелен и предан только самому себе, даже деньги теперь никто не считает – они либо есть, либо их нет, а нет денег, то нет и веселья. Единственный контролер вокруг – не ты, а тот, кто рядом, кто предлагает выпить еще и кто наливает.

Перед состоянием радостного и пленительного расслабления наступает некоторое возбуждение – под конец дня откуда ни возьмись возникла недюжинная сила, бьющая из тела ключом, сердце отныне бьется в бешеном ритме, разогревая тело свежей кровью, которая поступает в ноги, в руки, а главное – она ударяет в голову. Это сильнейшее желание нужно срочно обуздать, эту поступившую энергию нужно использовать, сжечь, выпустить наружу. Первое, что попадается под руку – как потенциальный пожиратель появившийся у людей энергии – это ритмичная музыка, а также толпа танцующих повсюду людей. С каждым движением они понимают, что довольны жизнью, что счастливы, не пожалели, что пришли сюда, ведь им это нравится, они наслаждаются, поэтому прерывать все это – непростительный грех, а остановка может быть приравнена к измене телу и смерти. И эти чувства искренние, заразительные, и каждый отныне не может оставаться в стороне от них, либо он тот самый гонимый всеми одиночка, скучный человек, которого никто здесь не понимает да и не старается понять. И все оставшиеся люди присоединяются к этой счастливой толпе и вместе со всеми пускаются в пляс. А тут и музончик подходящий; все двигаются в темноте, которая прорезается разноцветными лазерными огнями, словно тончайшими нитями.

Танцующая толпа обновляется: те, кто танцевал, в суматохе ищут своих друзей, свое место и оставшуюся выпивку или кальян. Появляются первые признаки усталости, но они почти не ощутимы и как-то сами исчезают с очередным глотком горячительного напитка и глубоким вдохом дурманящего пара из кальяна. И так весь процесс после очередного вдоха и очередной опустошенной рюмки повторяется снова – тут уже все зависит от степени опьянения, желания расслабиться и от здоровья человека.

Все начинает работать по одному и тому же кругу, по тем же механизмам, словно по накатанной. На этом положительные эмоции и все то хорошее (по мыслям отдыхающих), что воздействовало на их тела, заканчивались, и запускался противоположный процесс, за которым всегда любил наблюдать Алексей Вершинин вместе со своими друзьями – он невольно глумился над теми, кого закрутил беспощадный клубный механизм. Так, через несколько часов (у всех по-разному) энергия и заодно приподнятое настроение, которые на протяжении последнего времени буквально возникали из воздуха, теперь внезапно исчезают. Здесь опять же срабатывает простая логика: человек путем простых умозаключений понимает, чем и как следует вернуть потерянные чувства и исчезнувшую силу, чтобы этот так хорошо начавшийся вечер, переходящий в ночь, не кончался так быстро. Ответ прост – тем же, чем и получил все ранее: алкоголем, кальяном или чем-либо запрещенным. Сейчас же в полусонном тумане и нескончаемом шуме от музыки, которая все никак не хочет заканчиваться, человек бросается к алкоголю. В этом состоянии его уже невозможно остановить и направить в какую-нибудь другую сторону: либо продолжение, либо конец – пан или пропал.

Именно в этот момент дальнейшее развитие событий в клубе, происходящих с одним человеком (на самом-то деле таких людей там много, но в общей толпе их не видно – нужно постараться, чтобы их заметить), может пойти по нескольким сценариям. Самый худший вариант: для некой «подзарядки» человек бросается в разные стороны в поисках непустых стаканов, рюмок, бутылок, источающих пар кальянов (и неважно, твой это стол или чужой), если у него не осталось денег на новое. Если же немного деньжат осталось, то от худшего сценария человек себя пока отодвигает, но в следующем круге он может к нему вернуться, а пока его жизнь принадлежит более благоприятным сценариям (о них я поведаю чуть позже). Итак, что же здесь худшее?! В этих безрезультатных поисках начинается отчаяние – здесь есть выбор: умирать в муках жажды либо через силу вырваться из этого круговорота. В таком вот состоянии неопределенности и отчаяния этого человека может заметить кто-либо из его компании и поделиться с ним выпивкой. Если же этого чуда не случилось, – все остальные его сопровождающие тоже в подобном состоянии или на стадиях, близких к нему – то внезапно, словно ниоткуда, к бедолаге подбегает некто незаметный, невзрачный и стремительный, озирающийся по сторонам. Нет, это не карманник: они промышляют, где угодно, но сюда редко захаживают. Этот неизвестный что-то предлагает этому настрадавшемуся, усталому и разбитому человеку – мол, поможет тебе это, ты получишь, чего желаешь, и показывает либо маленькие таблеточки, либо пакетики с порошком неизвестного происхождения. Естественно, если тут же прийти в себя, то можно отказаться и послать доброжелателя подальше, но в такие моменты взять себя в руки трудно. Опять же следуя простой логике и первичным инстинктам, заложенным природой и современной городской средой в человека, идет простая смысловая цепочка: этот человек, он из клуба, из этой веселой и счастливой обстановки, он не предложит плохого, ведь он желает спасти меня, хочет мне помочь. Вот и наступает тот самый неявный, но ключевой худший момент – именно здесь жизнь человека может повернуться с ног на голову. Начнется она с его же согласия или еще проще – с тупого кивания головой. Главное в этом деле у торговцев смертью – уговорить попробовать, просто так, за бесплатно. И это безотказно действует в любом случае: после этот бедолага приползет к ним за добавкой, ведь не сможет побороть в себе это гнетущее желание вкусить зелье еще. Тогда-то дилеры отыграются на нем – смогут обращаться с ним не как с человеком, а как с денежным мешком.

Как-то раз, отбившись от рук бдительного Виктора Ретинского, Вершинин совершенно случайно подсел на это страшное дело. Пробыл наркоманом он недолго, но за это время успел повидать всякое, ощутить все радости от принятой дозы и все ужасы ломки. Стараниями Витька и парочки его соратников Лешу смогли поставить на ноги, не дали подсесть основательно, оборвали все его связи с наркодилерами. Когда он оклемался и осознал, что на самом деле произошло, он несколько недель сам пытался побороть съедавшее его изнутри сильнейшее желание принять новую дозу, а когда был близок к срыву, то звал Витька и его знакомых. Они мигом выбивали из него все желание – иногда это проходило при помощи простого словесного внушения, иногда при помощи специальных препаратов, иногда даже при помощи грубой физической силы. Так повторялось с десяток раз, пока Алексей до конца не осознал всей пакости наркотической зависимости – всю дурь из него выбили. Но следы остались: теперь он до смерти боялся вновь испытать все эти муки ломки, но одновременно его легко было подсадить вновь, даже несмотря на то, что он сам во все глаза следил за попытками ушлых дилеров вместе с Витьком. Вершинин и Ретинский были очень хорошо осведомлены обо всех этих схемах.

Что ж, если же мыслить не так пессимистичнои радикально, то после того, как человек понимает, что его волшебная энергия куда-то подевалась, дело идет в руки наиболее светлых сценариев, нежели первый, худший сценарий. Сценарий первый (для новичков и наиболее слабеньких и уязвимых): энергия иссякла, после попыток восполнить ее запас интерес человека к этому теряется и он, если выпил не очень много, разворачивается и уходит. Если же выпил много, то появляются внезапная усталость и утомление – они вместе высасывают все оставшиеся силы, округа покрывается туманом, звуки не ласкают слух, а одним сплошным потоком бьют по голове и ушам, люди вокруг превращаются в надоедливые и мельтешащие фантомы, вызывающие отвращение. При таком развитии событий человек либо тут же засыпает, либо не спит вовсе, но на какие-либо сложные действия, чем вдыхание, выдыхание, закрывание и открывание глаз, более не способен. Сценарий второй: опять-таки от чрезмерного употребления внутрь отравляющих все и всех вокруг жидкостей и вдыхания наиболее вредных паров от сигарет и кальянов и последующих попыток восстановления прежнего задушевного состояния муки настрадавшегося за вечер тела вываливаются все и сразу: тут и головная боль, рвота, заплетающийся язык, дрожащие ноги. Сценарий третий (для наиболее буйных и стойких – он, правда, немного не комфортен для окружающих): попытки морально и физически вернуться в начало этого вечера могут увенчаться успехом… Но в большинстве случаев на практике чуда не происходит – чудеса на следующий день будет творить молодой организм человека, который будет всеми способами восстанавливать подкошенное здоровье и нормальное самочувствие. Правда, с течением времени восстановительный процесс будет давать сбои, внутренние резервы будут истощаться, и в один прекрасный день он не сможет справиться со всем этим и откажется работать вовсе. При последнем варианте человек будет очень громко и яростно выражать свое недовольство тем, что он, видите ли, больше не то, что был пару часов назад, а продолжать веселуху хочется. Позже он будет недоволен уже всем подряд, с непристойных слов переключится на агрессивные жесты, которыми уже будет управлять откуда-то внезапно взявшийся крутой, развязный и буйный нрав. При помощи всех этих средств человек будет стараться понять, почему все вокруг веселятся, а с ним происходит что-то иное, не такое, как у остальных, почему ему постепенно становится не по себе. Тут может дойти не только до недоумевающих взглядов посторонних, но и до открытых конфликтов с первыми попавшими под горячую руку лицами. Конечно, причиной всех этих конфликтов является нрав, управляющий неосторожными жестами и не управляющий языком. Достаточно вновь вспомнить фразу, которая все объяснит: что у трезвого в голове, то у пьяного на языке. При таком раскладе, очевидно, кто-то проиграет, понесет потери, а спокойного решения назревших конфликтов (погромов и драк) ждать не приходится.

Так что, находясь в такой непринужденной атмосфере, скрывающей много чего неприятного, можно зайти слишком далеко. Странно, конечно, но следует признать, что большинство людей, которые именно так отдыхают, действительно ловят от этого кайф. Происходит открытая деградация – от трезвого ума и самоконтроля до абсолютно неадекватного состояния.

Одним из таких людей, научившихся не только не попадать в подобные ситуации, но и получать от всего этого недюжинное удовольствие, был Алексей Вершинин. Это давало ему некую фору, превосходство над прочим людом, посещающим клубы. Он всегда заходил в клуб, словно его король, и всегда занимал центральную ложу, раздражаясь, если она уже была кем-то занята. Сгоняя потом всех тех, кто посмел ее занять, Вершинин всегда гулял с размахом – нужно ведь все успеть и все испробовать, говорил он.

Алексей Вершинин был завсегдатаем этого заведения. Он вел себя гордо, вызывающе, пафосно и по-хамски. Одновременно с этим он держал себя весело, беспечно, даже чуток легкомысленно. Ему нравилось все, что его окружало – клуб был одним из немногих мест, где Алексей чувствовал себя свободно, где, как он сам говорил, весь мир падал к его ногам. Такая обстановка заводила его не по-детски. Тут он на полную катушку отдыхал, расслаблялся и от души развлекался, словно маленький ребенок. Он был горд за то, что может позволить себе именно таким образом проводить время, что все это только для него одного. В такое время Вершинин как раз чувствовал себя на той самой вершине мира, выше всех на свете – это была его давняя мечта, и он всегда стремился к ее исполнению. Он видел всех остальных и понимал, как сильно он отличается от них: как он сильнее и влиятельнее, богаче и умнее их всех. Вершинин находился в том самом жерле подвижной, вертящейся молодой жизни! Все карты были перед ним: хочешь – разбрасывайся деньгами, показывая остальным, как их у тебя много, хочешь – кадри девушек и поебывай их где-нибудь в тихом уголке (в каждом заведении были такие) либо увози их домой. А от возможности напиться до усрачки он просто неистовствовал.

Как же он стремился к этому величию и как закатывал глаза, понимая, что жизнь удалась, и одновременно не понимая тех, кто хочет ее лишиться. «Дураки, – легкомысленно говорил он им в ответ, – ни хуя вы в этом не шарите! Отойдите в сторонку, неудачники!» Очевидно, что о последствиях неосмотрительной разгульной жизни Алексей Вершинин даже не задумывался.

В ту ночь в клубе было много народа – все-таки лето началось. А это каникулы, отпуска – куча свободного времени. Для начала следовало хорошенько оттянуться. Клуб жил. Только кто-то в нем опускался, а кто-то возвышался. Больше было первых, чем вторых…

В самый разгар ночи в клубе возникли Вершинин, одетый в белую рубашку с закатанными рукавами и черные джинсы с туго затянутым ремнем, и Ретинский, который всегда одевался примитивно (на нем была немного потрепанная рубашка светло-сиреневого цвета и облегающие его мускулистые ноги брюки). Пацаны сразу же заняли центральную ложу прямо посередине обеденной зоны и неподалеку от первого подиума с шестом. Все шло как обычно. Началось наглое разбрасывание денег, заказ всего и сразу, от которого весь стол вскоре заполнился всяческими напитками и легкими закусками вместе с кальяном. Это не могло не привлечь внимания посетителей, в особенности особ женского пола, которые то и дело стали подсаживаться к двум улыбающимся пацанам, которые явно были при деньгах.

В клубе было не протолкнуться: народ ходил всюду и веселился, на танцполе движение не останавливалось ни на секунду, к барной стойке было не пройти, компании стояли по углам и вдоль стен, у поручней балконов, у дверей. Официанты шныряли туда-сюда, спеша и суетясь.

Через эту толпу гостей и персонала к барной стойке неловко протискивался состоявшийся весьма крепкий мужчина в синеватом пиджачке и солидной рубашке при галстуке. Блондин нарочно прилизывал волосы в левую сторону – это создавало вид, будто на нем надет светло-желтый берет. Помимо массивного тела, натренированного в зале и в кровати с любовницей, он обладал массивным скандинавским, чуть ли не квадратным лицом с узкими глазами и длинным заостренным носом, словно у ледокола. Рот его был широк, а щеки были впалые. Из этого рта вырывался бас, который даже при шепоте был оглушительным. Это был управляющий ночного клуба – Валентин Гончаров. Он не переносил коверканий своего имени вроде «Гончара» или «Вали».

Он, извиняясь на каждом шагу, раздвигал стоящую молодежь в разные стороны и вскоре все-таки зашел за стойку, где помимо двух покорных девушек-барменш активно орудовал стаканами и профессионально жонглировал бутылками невысокий бармен по имени Миша. Ему недавно стукнул 21 год, а его ежемесячному заработку мог позавидовать опытный инженер крупного оборонного предприятия. Миша стоял на тонких ножках, наполовину прикрытых фартуком. Сверху он был одет в белую рубашку с блестящими полосками, поверх нее красовался свежевыглаженный мамой черный жилет, словно он был не барменом в клубе, а крупье в казино. На вид ему можно было дать лет так 15-17. По внешности, даже несмотря на элегантную бородку (лицо его было выбрито гладко – вся растительность находилась строго под подбородком), в нем все равно угадывался вчерашний мальчик: он был худощав, курнос, весьма улыбчив и временами пугал всех своей серьезностью и закрытостью, но даже из-за этого его почему-то никогда не воспринимали всерьез, что его очень задевало. Он обладал весьма необычным голосом, будто что-то внутри не давало прибавить его глуховатый тембр на полную громкость. Треугольный подбородок, широкое лицо, темно-голубые глаза и коротковатые черные волосы в тон бороде завершали его мальчишеский образ. Еще одним его минусом были крупные кисти рук, но, благодаря своему упорству (иногда это смотрелось, словно он нарочно играет на публику), он сладил и с этим недостатком – его руки умели многое, он в совершенстве овладел искусством бармена. Недавно он получил в попечение двух барменш – тут он распоряжался ими как самый строгий начальник, причем не обращая на девушек никакого внимания с чисто мужской точки зрения. После нескольких намеков и подкатов к главному бармену стажерки сдались, а позже стали над ним посмеиваться, считая сначала, что он гей, а потом они подняли планку до неуверенного в себе девственника.

Управляющий, как и его подчиненный, знали обо всем, что творилось в клубе – они знали и о механизмах спаивания, и о кругах, о которых я рассказывал ранее, и самое главное – они были осведомлены о наркоте, которая крутилась здесь под их присмотром. Они получали солиднейшие барыши за нее. Причина такого риска точно неизвестна: управляющий считал, что клуб на грани потери авторитета и клиентуры; бармен думал, что его шеф таким способом копит на дорогой подарок его любовнице-официантке. Хотя обычно наркодельцы не спрашивают, что думают те или иные люди. Гончаров и не подозревал, что наш бармен Михаил уже давно замешан в терках между наркоторговцами. Он был одним из связующих звеньев в городской торговле убийственным зельем, поэтому заинтересованность клуба в новом «виде деятельности» была весьма на руку натасканному в этом деле бармену.

Миша отлично знал Алексея Вершинина – они когда-то были связаны подобными нарковзаимоотношениями. Первый тайный штрих к Лешиному пристрастию к наркотикам внес, кстати, сам Михаил, но Вершинин так и не догадался об этом. Миша тайно возненавидел Алексея, когда тот порвал с покупкой наркоты: был потерян источник не только заработка, но и морального удовлетворения бармена, который держит на крючке одного из самых крутых парней в городе.

Мишаня сразу заметил Вершинина, величаво прошедшего мимо охранников на face-контроле, но не стал контактировать с ним, поскольку не хотел ворошить прошлое и страшился, что кто-то все же выдаст Алексею его тайну. Несмотря на это, бармен не отводил глаз от центральной ложи.

Как только к Мише обратился управляющий, бармен разогнал стажерок по делам и, вертя маленьким термосом перед длинным носом Валентина, сделал серьезный вид и принялся слушать, что говорит ему начальник. Гончаров показал пальцем на Вершининскую ложу:

– Смотри-ка! Те двое за центральной ложей расселись серьезно, – Гончаров поднял указательный палец вверх, мол, учись, стажер, как нужно определять потенциальных разбрасывателей деньжат. Миша намек понял и воспринял его с презрением. Управляющий продолжил. – Обложились выпивкой, шлюхами и кальянами этими вонючими, – он не выносил любых запахов дыма. – Ты отлично понимаешь, чего им не хватает… Займись этим, – Валентин хлопнул бармена по груди, поправил свой пиджак и неторопливо побрел по залу, заложив руки назад и кивнув сначала охранникам, кальянщику, а затем и растянувшейся вниз головой на шесте танцовщице гоу-гоу. Он и не удосужился узнать Вершинина.

– Сделаем, Валентин Игоревич, – ответил ему бармен и принялся за дело, долго думая, подсыпать ли Лешке чего-нибудь или нет. В такие моменты он был сосредоточен и даже стал нервно грызть ноготь на указательном пальце правой руки, обнажив свои кривоватые зубки.

Миша позвал одну из барменш обслуживать клиентов, а сам удалился в дальнюю подсобку, где и была спрятана наркота, расфасованная по пакетам в коробках из-под сигарет и водки. Уровень скрытности: практически нулевой.

Тем временем мажор Вершинин уже порядочно повеселел от выпитого и выкуренного, что принялся вести себя слегка безбашенно. Он кричал и махал руками – в одной руке была трубка от кальяна, другая рука успевала обнимать подсевшую к ним деваху, которая уже вовсю шарила то в штанах у Лехи, то у него под рубашкой:

– Эй, Мишаня! – наглым тоном орал Вершинин. – Михаил! Тащи-ка еще водочки! Да с лимончиком! – сказал он, в очередной раз засасывая трубку кальяна.

Несомненно, его очередная гулянка пройдет с размахом. Для него было главным то, что ему было хорошо, а какая цена за это уплачена и какие силы потрачены, ему было плевать. Рядом с ним, помимо девушек, которых Леха знал не по имени, а, скорее, по их выдающимся внешним данным, всегда был его кореш Витек Ретинский, который невольно поглядывал за поведением и действиями своего дружка, постоянно ему улыбаясь. Но сегодня Витя перебрал и умилялся всему происходящему вокруг. Он наблюдал за своим богатеньким другом и не мог понять, сосредоточен ли тот, как акула, либо весел и расслаблен. Поглядывая на Алексея, Витек сделал вывод: «Лехе хорошо!» Сам Виктор развалился на диванчике и вертел головой в разные стороны, подолгу останавливаясь или на лице Вершинина, или на заднице какой-нибудь проходящей мимо девушки.

Вите Ретинскому в скором времени должно было исполниться 20 лет, и его никоем образом не задевал тот факт, что к этому возрасту он заканчивал только 11 класс. С Алексеем Вершининым они дружили очень долго, начиная еще со средней школы; их крепкая дружба в классе была образцово-показательной. Они были заядлыми гуляками и верными товарищами, несмотря на то, что были людьми различных интересов и взглядов на мир и состояли в разных слоях общества. Парень из неблагополучной семьи никак не мог сдружиться с избалованным мальчишкой с кучей понтов из семьи богатой и состоятельной. Но с каждым годом их дружба крепчала.

Виктор Андреевич Ретинский имел весьма крупное телосложение, благодаря крепкой спортивной мускулатуре. Ростом он вышел весьма приличным – 186 сантиметров, весил около 85 килограмм, благодаря опять-таки своим выдающимся физическим данным. Никогда Витек не блистал интеллектом, учился неважно – его наполовину воспитала улица, так как он вырос в не совсем благоприятных условиях. Все называли этого волевого, крепкого, веселого и немного глуповатого паренька полусиротой, поэтому с самого детства он рвался к богатой и роскошной жизни, чтобы расстаться с плохими воспоминаниями из прошлого и зажить с чистого листа, зажить достойно.

Помимо сильных ног и рук, широких плеч, железного торса и выносливого организма в целом Витек обладал весьма запоминающимися, а с другой стороны весьма обычными чертами его большого лица. У Виктора была толстая шея, переходящая в голову небольшого размера. Лицо было плавно округлено – эта округлость нарушалась только в районе тупого, чуть загнутого подбородка, разделенного на два небольших изящных бугорка. Благодаря короткой стрижке, его твердый и широкий лоб, покрытый мелкими пигментными пятнами, оголился полностью (тут наглядно демонстрировались не только упертость вместе с пробивным и вспыльчивым нравом, но и твердолобость в плане умственном). К слову о стрижке: Витя всегда стригся коротко, чуть ли не налысо, оставляя короткие волосы, которые стояли торчком. Бывало и так, что он просто оставлял на голове простую ровную полоску волос, а по бокам выстригал абсолютно все; считал, что подобные стрижки делали его взрослее, внушительнее и солиднее – в некотором роде он был прав. Эффект временами был обратным, когда все видели перед собой вполне сложившегося мужичка и приходили в недоумение, когда понимали, что это всего лишь школьник. Ретинского можно с уверенностью назвать лопоухим – именно эта часть его головы всегда привлекала внимание и больше всего смешила всех, девушек в особенности, которые старались ухватить его за эти ушки, а впоследствии и еще за кое-что… Его лицо выражало эмоции весьма разнообразно – он буквально светился от счастья и почти детской радости. Порой от грусти и горя он был угрюм, как туча (но грустил он всегда в одиночестве, наедине с собой).

Витек был обладателем тяжелых кулаков с покрасневшей и суховатой кожей на них. Он был в меру привлекателен: высок, силен, жилист и мускулист, но что-то в нем отталкивало. С ним было трудно обходиться. Новым знакомым он улыбался, но это не означало, что он был расположен к чужакам. Он доверял только надежным людям и сам был надежен для тех, кто открылся ему. Витя долго учился верить, ценить и доверять людям по-настоящему, однако временами человек, которому доверяешь, может ударить тебя в спину. Ретинский время от времени был очень даже исполнительным, усердным, прямолинейным. Иногда его одолевала сентиментальность (крайне редко). Он часто забывался, будто страдал раздвоением личности: одна его половина вкалывала на черной работе и пыталась получить хоть какое-то образование, вторая половина – дни напролет бездельничала и беспредельничала с размахом. Была и третья сторона – Витек пробуждал ее крайне не часто, только в те моменты, когда был в ярости – в нем просыпались его прежние уличные нравы. Все это он подтверждал незамедлительными действиями. Тогда-то он вел себя непредсказуемо и опасно: был настоящим бузотером и убийцей, который ни перед чем не остановится.

Обладатель широких губ, узких бровей, носа средних размеров и коричнево-зеленоватых глаз, немного утопленных в глазницы, был еще тем фруктом. Его характер был стойким и закаленным. Одновременно с этим Виктор Ретинский держал себя непринужденно и беззаботно, часто прикидываясь дурачком. Ретинский отлично понимал смысл фразы «хочешь жить – умей вертеться». По жизни он следовал этому девизу, причем в самых неподходящих для этого ситуациях. Мерами, правилами, всяческими ограничениями и прочими устоями, установками, моралью он, как вы поняли, не обладал.

Витек долго шел по этому тернистому пути к намеченным целям, выкладываясь по полной. Каждая ситуация его чему-то учила, направляла, исправляла ошибки, подсказывала – он всеми способами пытался и стремился сделать свою жизнь лучше. Вскоре после знакомства с Вершининым и завязавшейся с ним дружбы Витек разделял мировоззрение богатого и избалованного мальчишки – весь кайф земной жизни в богатстве, веселье и наслаждении. После всего произошедшего в темные времена его биографии Ретинский хотел хоть чем-то быть похожим на своего кореша – у него это стало получаться и весьма успешно с некоторым своим своеобразием. Это самое своеобразие заключалось в том, что в некоторых ситуациях он держал себя противоположно мнению и тактике хитрого, предусмотрительного и расчетливого Вершинина, но в общих чертах и, судя по результатам, их совместные мысли и поступки с каждым днем развития их дружбы сводились к общему знаменателю.

Поначалу Виктор Ретинский понимал пагубность всех сумасшедших затей Вершинина. Будучи предусмотрительным и опытным, Витек все-таки поддавался соблазну погрузиться в жизнь, в которой уже давно существовал Алексей Вершинин. Сознательное сдерживание самого себя пробуждалось в Ретинском и говорило, что это все плохо кончится – он глушил в себе это чувство. Разгульная молодая житуха, к которой он стремился, стала с чудовищной силой затягивать его в свои притягательные и в тоже время опасные лапы. Вернуть его на землю, пробудить сознание мог только какой-то яркий случай, событие, происшествие, которое могло бы в одну секунду кардинально изменить его жизнь.

Грустно это признавать, но здесь имел место тот же самый случай, что и с Вершининым: время на осознание быстро уходило – Витя увлекся всем этим вместе с Лешей, забывая о своих первоначальных целях (на них он практически поставил крест). Он хотел такой жизни, заразив ей своего знакомого Вершинина, который потом сказал ему «спасибо» за то, что открыл ему глаза. Затем соблазн одолел и его самого – все это быстро сближало его с Лешей и новыми пороками, желаниями и страстями внезапно нагрянувшей новой жизни.

У Ретинского прежде было оправдание – он каждый день повторял несколько предложений: «Я, моя семья – мы вместе много пережили, многое испытали, чтобы продолжать находиться в забвении и бедности». Однако жизнь Вити отныне начала развиваться по одному сценарию с мажором. Изначально Витек был впереди, но в один миг его обскакал сам Вершинин. Как же тут устоять: правящие миром и людьми деньги и власть сделают все, остается только не париться, жить для себя и наслаждаться. Так, самая беззаботная и привлекательная жизнь оказалась самой опасной и коварной.

Витя при этом оставался неутомимым и жестоким, а в безудержном веселье – безбашенным и неконтролируемым. Все хорошее в нем постепенно уходило в небытие, сменяясь цинизмом и расчетливостью. Он все еще терял контроль над собой, если его пытались предать, унизить, задеть за живое, оскорбить. Какой-то неведомый голос сообщал ему то же самое, что и Вершинину: «Купились вы на эту ловушку, плохиши. Это затягивает… страшно затягивает. Все забавляетесь, легкомысленно считая, что это на благо. Вы удовлетворяете только свое тело, а не душу. А она у вас грязная. Вы всего лишь наживка для того жестокого, что вас вскоре поглотит и погубит. За все вы скоро расплатитесь сполна».

Как только Ретинский вспоминал, что нужно было хоть краем глаза приглядывать за Лешей, он с удовольствием пользовался этим шансом, но с каждым разом никто его не принимал всерьез. В этот раз, сидя в клубе, он наблюдал за пьяным счастьем Вершинина и смог с опаской произнести следующее:

– Будет прелестно, если кто-нибудь отодвинет от Алексея бокал, – запинаясь, выразил обеспокоенность Ретинский.

К Вите тоже лезли девушки, но он с гордым видом, раздвинув ноги в стороны, не позволял им переходить границы дозволенного.

– Захлопнись и не суйся! – завопил мажор и залпом закинул в себя еще рюмку горячительного, забросил себе в рот кусочек лимона, прожевал его так, что горький лимонный сок прыснул во все стороны из его рта.

Тем временем бармен Миша, остерегаясь встретиться с подвыпившим Вершининым лицом к лицу, решил подсыпать ему небольшую порцию дури. Должного и колоссального эффекта и привыкания по расчету Миши это не должно было принести – всего лишь небольшое помутнение рассудка и прилив сил. Если же вся эта история с Лешей и вернувшейся к нему зависимости повторится, то Мише несдобровать. Тем не менее, он рискнул и, сутулясь, чуть ли не на согнутых ножках, лично принес им поднос с «веселящими» напитками и мигом удалился, заняв позицию за стойкой и принявшись наблюдать, попутно обслуживая клиентов, прибегающих с танцпола за добавкой.

Вершинин медленно начал переходить в буйно-неадекватное состояние. Витя продолжал улыбаться, рассматривая подсевшую к нему девушку. Что же касалось Вершинина, то, когда он хотел развлечься, он поворачивался к одной девушке и начинал заигрывать с ней, частенько поглядывая в другую сторону, где пыхтела их вторая спутница, пытаясь хоть немного разговорить, развлечь Витю и мотивировать его на взаимность. Виктор предпочитал не тратить попусту своих сил и энергии, оставляя все на ночь – Вершинин же черпал энергию непонятно откуда. Когда Лешке надоедало с первой – ему становилось скучно от ее лица или однотипных скучных комплиментов в его адрес – он переключался на вторую особу. В этот момент брошенная и скучающая девушка ревностно отпивала первый попавшийся под руку коктейль, яростно посматривая, как другая хищница активно пользуется вниманием двух солидных, а главное небедных парней. И тут между двумя, иногда даже тремя представительницами женского пола происходило что-то вроде соревнования, борьбы за разнежившегося мажора и его дружка, за их ласку, снисхождение и внимание. Спустя некоторое время девушки понимали, что по отдельности никакого успеха не добьются и принимались ублажать Леху и Витька все вместе. Позже Вершинин выбирал какую-то одну, бывало, что и двух, и вел их в уединенное местечко, где и делал с ним все запланированные и нафантазированные до этого в пьяном бреду грязные делишки, теряя потом к ним всяческий интерес. Как же он балдел от этого.

Вершинин протянул руки к бутылке холодного шампанского. Как только из его кулака с хлопком вылетела пробка, он прижал пальцем горлышко бутылки и с радостными криками облил всех вокруг пеной от игристого напитка. Потом, когда пена в шампанском улеглась, Алексей прямо из горла бутылки в такт ремикса на какую-то весьма популярную и подвижную песню сделал пару глотков. Ощутив пленяющий вкус виноградного напитка, он с недоумением посмотрел на затемненную бутылку и сию же секунду вылил все ее содержимое на себя до самой капли. С мокрыми волосами, светившимися от огней клуба и прилипшими к вискам и затылку, во влажной одежде, приставшей к телу, и пустой бутылкой в руках Леха, широко шагая по столу со всевозможной закусью, бокалами, рюмками, бутылками и переполненными пепельницами, по спинкам и сидениям мягких диванов, смело направился к подиуму, где на шесте уже давно вертелась гибкая симпотная танцовщица, которая собрала вокруг себя кучу зевак мужского пола. Они стояли неподвижно и глазели на нее.

И тут с детской улыбкой во все 32 зуба и вполне взрослыми намерениями на подиум к танцовщице сквозь толпу влетает Алексей Вершинин с бутылкой в руках. Девушка нисколько не сконфузилась.

– Зажжем?! – прорычал Леша.

Девушка гоу-гоу ответила ему так нежно и спокойно, как могла ответить только сгорающая от нетерпения любовница:

– Ну, давай, парниша!

Алексей еще хлестче обрадовался взаимности. Парень и девушка принялись вместе гибко и энергично исполнять неведомый никому ранее танец на этой тесной возвышенности на зависть всем стоящим внизу мужикам и на удивление и восхищение всех остальных. Официантки вместе с барменом и security засмотрелись на это действо и не смели вмешиваться. В этот момент бармен за стойкой издал настолько дебильный и протяжный смех, что лицо его скривилось и сузилось, но из-за громкой музыки и криков этого никто не услышал.

– Отлично двигаешься, – хвалила паренька танцовщица, посмотрев в его светящиеся от счастья глаза.

– Ты тоже! – произнес Алекс.

Тут ему в голову ударила очередная порция выпитого, подействовала и небольшая доза дурмана. Леша смотрел на девушку, и она будто опьяняла его – все вокруг смешалось в одну цветную и шумную суету, похожую на разноцветный туман, состоящий из народа, музыки, огней, сигаретного дыма и нескончаемого удовольствия от приятного и неизвестного чувства в его мозгах. Вершинин чувствовал себя так, словно без устали катался на карусели весь день напролет.

Алексей ласково добавил:

– Поверь мне, – говорил он, – так я двигаюсь не только на танцполе…

– Заинтриговал! Хочу поскорее проверить, – произнесла она.

Вершинин приблизился к партнерше вплотную, взяв девушку за бедра. Она почувствовала запах шампанского, приправленный съеденным ранее лимоном. В ответ она легонечко взяла его правую ладонь и медленно затащила себе в рот его указательный палец:

– Вкусно, – с вожделением молвила она.

Вершинин прошептал ей на ухо:

– Сколько тебе осталось?

– Один выход, малыш. Всего один выход. Надеюсь, ты потерпишь?

– А как же, – уже громче сказал Алексей. – Хоть всю вечность и больше, – блаженно произнес он.

– Тогда готовься… А пока что иди и встряхнись!

Для него все это было так любо, что он на секунду поверил, что это творилось в очень приятном сне. Заиграл новый трек. Все на танцполе взбились в одну толпу и принялись танцевать, вознеся руки к потолку. Девчонка легонечко оттолкнула Лешу в сторону со словами: «Не мешай». И он полетел прямо в толпу танцующих, тут же слившись с ней. Вершинин ощутил очередной прилив сил, словно у него выросли крылья.

Под клубняк его колбасило по-особенному. «Вот штырит парня», – думалось бармену и большинству гостей клуба, которые стали невольными свидетелями выкрутасов Вершинина. И вся эта энергия появилась даже не от маленькой дозы запрещенных психотропных веществ (она играла в этом порыве небольшую роль), а от приближения бурного секса с сногсшибательной особой. Он танцевал, словно профессионал: со всеми финтами типа стояния на голове и на руках, кувырков, прыжков, ранее упомянутых шпагатов, сальто и прочего. Сначала на него все невольно косили взгляды, затем всем думалось, что паренек либо перепил, либо перекурил, либо перебрал с дозой, но позже танцующим стало это нравиться: некоторые стали подражать Вершинину, который с каждым своим трюком продолжал удивлять и тем самым взрывал, вдохновлял толпу; позже они хлопали ему и одобрительно кричали, еще через несколько минут толпа расступилась, чтобы дать сверхтанцору больше места. В конце концов, люди на танцполе настолько восхитились Лешей, что засвистели, завопили, захлопали в ладоши и взяли Вершинина на руки. И он на протяжении нескольких минут плавал по залу на руках.

Диджей, восхитившись великолепным исполнением движений, поинтересовался у Леши в небольшом перерыве, в каком танцевальном кружке он занимался? Когда Лешка в изнеможении от танцев ответил, что нигде не занимался, диджей распорядился налить парню. Перед этим свое слово диджею сказал и Витек, когда хотел тактично оградить Лешу от продолжения алкогольного загула – для этого он неловко поднялся со своего места и крикнул в сторону бара:

– Он уж выпил! Ты закусить ему дай!

Вскоре герой праздника устало свалился на диван между двумя заскучавшими девушками, как мешок с картошкой. Девушки обрадовались его возвращению и принялись хвалить его за танцы, а он только отмахивался от них.

В такой тонкий момент между сном и реальностью, усталостью и захлестывающим Лешу желанием продолжать где-то громко трезвонил его телефон. Вершинин долго шарился у себя в карманах, пока не обнаружил, что его «Айфон» почему-то красовался в тоненькой ручке девушки, сидящей рядом.

– Вот он, – сказала она с ехидной улыбкой на лице.

И когда она успела обшарить его карманы?

– Ой, – обрадовался Алексей, – спасибо, Катюшечка моя, спасибо тебе, – бегло молвил он и потянулся за телефоном.

– Я Вика вообще-то, – огорченно возразила она и оттянула руку с телефоном прочь от него.

Злить Лешу тогда было плохой идеей.

– Да срать! – рявкнул он и вырвал из ее рук яблочный телефон.

Звонил Дима Тихомиров – еще один лучший друг Вершинина. Тихомиров был настолько не похож на Витька и на самого Алексея, что временами это могло вызывать у остальных некоторые вопросы. Тихомиров был не только не из того же социального слоя, что и Вершинин, но и вовсе не разделял подавляющее большинство убеждений и действий как Витька, так и Леши. Этот факт и вызывал недоумение: как же такие люди могли быть настоящими и преданными друзьями?

– Ты что, опять в клубе? – огорченно спросил Лешу Тихомиров.

– Да-а-а! – нагловато заявил Вершинин. – А что? Сегодня тут просто охуенно. Я имею на это полное право! – развязно заявил в трубку Алексей.

Этому Дима очень расстроился – он сам не переносил всего этого и желал, чтобы и Леша Вершинин завязал с этим глупым, никчемным и вредным образом жизни.

– А-а, тогда извини, что побеспокоил тебя, – виноватым и жалобным тоном промолвил Дима и хотел было отключиться, как Вершинин понял, что он своим тоном задел ранимого Тихомирова, поэтому поспешил выправить ситуацию.

– Так-так-так, Димка, Димка, – быстро проговорил Алексей, стараясь вернуть на связь друга. Вершинин как мог сосредоточился и насторожился, – подожди! Ты, должно быть, чего-то хотел – так говори, не стесняйся. Ты ведь мой лучший друг – я тебя слушаю.

В то время Витек не смотрел на Вершинина, однако краем уха слушал его разговор по телефону.

Тихомирову почему-то было неловко обращаться к Леше, тем более когда он набрал ему в столь неподходящий момент, оторвав его от любимого дела. Но сейчас Дима улыбнулся на другом конце провода и весело заговорил с Лешей:

– Прости меня еще раз, что звоню так поздно и в такой неподходящий…

Тихомиров не успел договорить, как услышал голос Вершинина:

– Ничего страшного! Забей!

– Хорошо, – спокойно говорил Тихомиров. – У меня есть небольшая просьба к тебе. Я мог бы, конечно, к тебе не обращаться, если б знал, что ты сейчас занят и…

Вершинин снова не дал ему договорить:

– Какая у тебя просьба, Дмитрий? Что за дело? – сразу спросил его Лешка.

На заднем фоне Витек как нарочно стал ржать и кидаться компрометирующими фразочками. Вершинин злобно кивнул в его сторону и крикнул:

– А не пойти ли тебе в жопу?! – не выдержал Вершинин и тут же сказал Диме, что это он адресовал дурачку Ретинскому.

– Привет ему, – произнес Тихомиров и продолжил объяснять сложившуюся ситуацию, а Леша, прикрывая трубку, передал привет Вите от Тихомирова, а тот только закатил глазки, не расслышав половину из-за шума. – Так вот… Мы с мамой допоздна в гостях засиделись, не рассчитывали, что будем так долго, поэтому и взяли денег по минимуму. Их не то что на такси, даже на пережеванную жвачку не хватит. Транспорта ночью нет. На другой конец города идти – как-то страшновато. А собрались тут люди почти незнакомые… и пьяненькие все к тому же. Такие и не подвезут, и денег не займут.

Вершинину на секундочку стало стыдно, что он пьянствует и веселится – он знал, что Тихомиров был против этого. Диму он слушал внимательно – тот продолжал:

– Не мог бы ты (Вершинину показалось, что Димас попросит денег)… приехать и подбросить нас до дома, – еле как выдал просьбу Тихомиров. – Я знаю, что поздно, что неудобно, но ты не волнуйся – как приедем, я тебе деньги на бензин отдам обязательно…

– Ты что? – эти слова рассмешили Лешку. – Шутишь, что ли? Ебнулся с крыльца, Димка?! Какие деньги, какое «поздно»? Об этом даже и думать не смей, понял меня?!

– Ладно-ладно, я понял, но все равно как-то странно, – произнес Тихомиров, но Леша снова заткнул его. – Ладно, тогда адрес SMS-кой пришлю. Спасибо тебе. Извини еще раз, что отрываю – у вас там хорошо, наверное…

– Да брось ты извиняться, Димасик! Доставлю вас по высшему классу! – заверил его Вершинин.

– Вот и отлично, – без оглядки на нетрезвого друга обрадовался Тихомиров и сказал своей маме, что друг заедет за ними.

– Все сделаем, сэр! – фамильярно и громко сказал Вершинин и бросил трубку.

Дима ни на секунду не сомневался, что его единственный друг Алексей Вершинин приедет за ними, но волнение его не покидало – такая чувствительная, проницательная натура была у человека.

– Куда ты лезешь, сука, блять?! – вспылил он на девчонку, которая потянулась за бутылкой и сбила из его рук телефон. Алексей сбросил ее со своих колен. – Да за этот телефон я заплатил столько, сколько ты в постели за 250 лет не отработаешь! – накричал он на спутницу, которая, не понимая, что сделалось с Вершининым, удивленно вытаращила на него глаза. Алексей был довольно пьян и одновременно полон решимости сесть за руль и отправиться за другом.

Вершинин, пошатываясь, поднялся с места и с пятого раза попал в карман, куда еле как засунул телефон. Ноги держали его плохо, в глазах мельтешило, словно он смотрел на помехи в телевизоре, в ушах пульсировало от басов, доносящихся из колонок на танцполе. Он приподнял указательный палец вверх:

– Мне нужно…

И тут с ним сделалось нечто непредвиденное. Он переменился в лице – мозг готовился перейти в спящий режим. Разгоряченный румянец на лице сменился бледнотой, руки и ноги затряслись, голову пронзил сильнейший болевой удар.

Вершинин закатил глаза и навзничь рухнул на пол. Витек мигом кинулся к нему, приговаривая, что пора на воздух. Он схватил Лешу под руки и потащил на улицу, где было темно и прохладно, ведь на дворе давно царствовала темная летняя ночь. При этом никого – ни девушек, ни персонал – совершенно не задело это внезапное происшествие. Все продолжалось дальше – клубный механизм жил и работал, не заботясь ни о чьей судьбе: музыка играла, народ пил и танцевал, в ложах шевелились, у подиумов и длинной барной стойки копошились люди, бармены ловко наливали напитки и орудовали бутылками, стаканами и рюмками, официанты бегали взад и вперед, а танцовщицы продолжали выходить и собирать вокруг себя зевак.

Стройный Витек вытаскивал обездвиженное тело Алексея Вершинина на улицу мимо кучи народа. Некоторые понимающе озирались, некоторые кивали головами и посмеивались над тем, до чего доводят танцы и чрезмерное употребление алкоголя, при этом заказывая еще шоты. Один лишь охранник на входе подтолкнул ногой туфлю Алексея, зацепившуюся за порог, со словами:

– Вот те раз! Только на танцполе ногами дрыгал, а сейчас ноженьки-то протянул.

Молоденькие качастые парни в облегающих черных футболках с надписью «security» заржали над шуткой, но внезапно возникший непонятно откуда Гончаров рявкнул:

– Хорош ржать! В оба смотреть! – у управляющего было нехорошее предчувствие.

Глава 3 «Драка»

Кроме клубов, Алексея Сергеевича Вершинина как молоденького паренька и сына богатых родителей знали и во всех городских обезьянниках, в которых тот сидел ровно минуту, пугая своими влиятельными предками служителей закона и сокамерников. Менты не успевали врезать ему по башке и закрыть камеру, как на пост поступал звонок от отца или матери господина Вершинина. До них информация о нахождении сына доходила молниеносно, будто в него был вживлен чип. Или в подобных заведениях у его родителей были свои люди, или его предки тупо доплачивали изворотливому Вите Ретинскому, который был чуть-чуть сдержаннее Алексея и уже с 15 лет не попадал в полицию, а сообщал о случившемся родителям. Бывало, что отец приезжал лично – спустя несколько секунд его сын с величавым видом выходил на свободу, озираясь, показывая язык и корчив рожи недоумевающим сотрудникам правопорядка. На этот раз так далеко не зашло.

Вытащив Вершинина на воздух, Витек отстранился от него и стал думать, что же предпринять. Алексей валялся на холодной плитке неподвижно, раскинув руки и ноги в разные стороны. Это было временное помутнение. Почувствовав холод, Алексей постепенно стал приходить в себя. Кажется, его жизнь была вне опасности.

Отдышавшись, Витек обругал Алексея за случившееся – тот, в свою очередь, молчал с опечаленным и растерянным выражением лица. Через некоторое время он поднялся и прислонился к стене. Обычно, прежде чем упасть в обморок, Алексея обильно рвало (Ретинский сейчас готовился именно к этому), а потом бросало то в жар, то в холод, затем он бился в странном припадке – ожидаемого на этот раз не случилось.

В июне, несмотря на жаркие дни, ночи были достаточно прохладными. Стояла темень хоть глаз выколи – если бы не освещение, окрестности нельзя бы было разглядеть. Эта приятная прохлада охолодила двух друзей – из-за неожиданности и мандража они в момент протрезвели.

На крыльце клуба никого не было. Стояла лишь подозрительная тишина, прерываемая временами вырывающейся из дверей клуба музыкой. Витя вопросительно поглядывал на Вершинина, уперев кулаки в колени и чуть наклонившись вперед – так быстро на воздух он его никогда прежде не вытаскивал. Какой-никакой, а рекорд!

Вершинин старался вспомнить то, что он должен был сделать, ведь для этого он и поднял свою пятую точку с дивана. Припомнить не получалось – эту внезапно пришедшую информацию волшебным образом стерло из его головы. «Следовательно, – подумал он, – это было не так важно, если я тщательно не вбил эту информацию себе в башку». Ноги у Вершинина дрожали, в ушах звенело, в голове царил беспорядок. Алекс зажмурил глаза, приставив пальцы к вискам, и попытался сосредоточиться, разобрать все свои мысли по полочкам.

– Может домой? – после продолжительного молчания предложил Ретинский.

Душа мажора требовала продолжения банкета, и вместо того, чтобы вспомнить про Диму Тихомирова, Вершинин на полном серьезе заявил, что не будет прерывать веселье из-за какой-то головной боли. К тому же он ни разу в жизни не покидал клуб так рано.

– Уверен? – переспросил всполошившийся Виктор, а Леша еще раз попытался вспомнить, что забыл, и, в конце концов, к великому сожалению бросил это дело.

– Как пить дать! – ответил он.

В этот момент где-то за полупустой стоянкой, газоном с мощными деревьями и старым забором, огораживающим территорию клуба и идущую за ним парковую зону, на тротуаре пустой улицы послышались крики, визги, мольбы о помощи, еле слышимые маты, смешавшиеся со стуком каблуков, упирающихся в неровный асфальт. Мужские голоса и женские крики внезапно повторились, а затем все стихло. Леша прищурился, вглядываясь во тьму, и увидел, как двое молодчиков схватили и тащат по улице двух девушек, силой обхватив их. Девушки пытаются сопротивляться, но из рук подонков очень трудно вырваться: нападавшие мигом скрутили им руки и уводили их в сторону. При малейшей попытке девушек как-то повлиять на сложившуюся ситуацию молодчики тут же причиняли им нестерпимую боль. У девушек всех возрастов, всегда было одно верное средство – закричать и позвать кого-нибудь на помощь, но ночью и так не проходная улица была абсолютно безлюдна и пустынна, но попытка не пытка. Одна из девушек закричала, но ее рот мигом был заткнут грязной ладонью одного из злоумышленников. Однако этого хватило, чтобы девушек, попавших в беду, услышали наши пацаны.

– Эй! А ну-ка стой! – крикнул Вершинин и, еще не оправившись от обморока, уже на всех парах мчался к ним. Ретинский не отставал.

Шпана, тащившая девушек, удивленно застыла на месте. Отморозков было двое: первого очень раззадорило появление откликнувшихся на происшествие отважных спасителей, второй же держал девушку чуть в стороне от первого и всегда подчинялся командам того, кто был впереди. Двое короткостриженных пацанов (первый был светло-русым, а второй обладал такими же волосами, как и Вершинин, только намного короче) были невысокого роста. Худые пацаны, которым было от силы лет по 16-18, были одеты в ширпотребистые кроссовки «Nike», серые треники «Adidas» и распахнутые черные куртки, сшитые где-то в китайском подполье. Оба обладали жилистыми руками, которые намертво ухватили хрупкие тела молоденьких девушек лет 18-20, хотя по макияжу там были все 25-30 лет!

Оббежав высокий забор, Вершинин и Ретинский перегородили шпане путь к отходу. Леша, встав в фирменную бойцовскую стойку неподалеку от бандюков, принялся свирепо смотреть в их сторону. Невольно Витя оказался позади него, на подстраховке.

Впередивсех абсолютно спокойно и непоколебимо стоял пацан с лицом без пяти минут маньяка, его голову закрывал капюшон. Из-под его тени выглядывал острый подбородок неестественно бледного оттенка. Одной рукой парень крепко удерживал девушку за пояс, а второй закрывал ей рот, но дамочка, которая была намного крупнее и длиннее, чем сам нападавший, не переставала брыкаться. Из-за этого он и передвинул руку с ее пояса и сдавил ей шею локтем. Она схватилась освободившимися руками за его локоть, но он даже не обратил на это внимания. Второй нападавший был намного выше первого – он так же двумя руками обхватил низенькую девчушку. Та уже потеряла всякие силы сопротивляться. В глазах обеих девушек царил испуг, но тут у них появилась надежда, шанс на спасение – появление на дороге у гопников Леши и Вити воодушевило их продолжать отпираться.

Паренек с глазами серо-лунного цвета хрипло произнес:

– Иди, куда шел! – сказал он, грозно уставившись на смелого Вершинина.

– Отпусти их! – хладнокровно произнес насупившийся Леша, сжав кулаки.

Стоящий позади хулиган решил все же оттащить девчонку в темный квартал через дорогу, но сообщник жестом остановил его. Он был словно под кайфом, из которого никогда не выходил: лицо и губы были бледны, как у самого настоящего трупа. Его руки обвивали длинноногую девушку на высоченных каблуках и с красными ногтями на ногах и руках. Особа была немного смуглой, волосы у нее были черные, завязанные сзади. Ее выделяли пухлые губы, намазанные розовой помадой, черные глаза с длинными ресницами, небольшие бугорки на щеках перед глазами, миниатюрный носик, гладкое лицо под слоем авто-загара, которое заканчивалось остреньким подбородком. Вторая девчонка была низенькой и худенькой, как спичка – она обладала маленьким лицом и объемной прической (ее пышные рыжие волосы были завиты в симпатичные кудряшки). Она побелела от страха – ее голубые глаза были узки, носик и рот были маленькими, под тональным кремом кое-где даже виднелись маленькие прыщики. Она была одета в рубашку с красно-черными клеточками (такой же расцветки была и ее коротенькая юбка), поверх которой красовалась джинсовая курточка до пояса, а на голых худых ногах – беленькие балетки. Первая девушка выглядела намного взрослее и привлекательнее второй (здесь уже дело вкуса) – на ней были те самые черные блестящие туфли, которыми она так громко стучала по тротуару, и черное платьице с завязанным на поясе ремешком. Наверняка для привлечения мужского пола (на шпане эта деталь наверняка и сработала) на свои ноги она надела кружевные чулочки, а декольте выделило ее арбузную грудь. С первого взгляда было понятно, что она была не только взрослее, но и опытнее рыженькой подруги. Казалось, она уже давно имела хитрый план, как выпутаться из ситуации и достойно отблагодарить кинувшихся им на помощь мальчиков.

С еще большей долей неадекватности и свирепости бандюга заявил:

– Добыча моя! Никому ее не отдам! А ты вали обратно в свой клубешник и сиди там тихо!

– Я сказал, – еще более злобно, повелительно и громче рявкнул Алексей, выходя из себя, – отпусти их! Тебе непонятно?! Отпусти, иначе хуже будет!

– Хорошо, уговорил, – парень ухмыльнулся и закончил начатую фразу. – Но я сначала с удовольствием дам тебе в рот вместо них и, может, отпущу прелестных дам, если ты постараешься, – он схватил девушку за волосы, отвернул в сторону ее голову, уткнулся носом в ее шею и, ощутив сладкий запах духов, медленно провел языком по коже своей жертвы. Девушке стало настолько омерзительно, что она взвыла от этих будоражащих ощущений.

От таких слов Вершинин пришел в бешенство: дышал глубоко, его плечи приподнимались, жилы на руках вспухли, сердце забилось в бешеном ритме. Он готовился кинуться и без пощады разорвать мелкого наглеца на миллион кусочков. Витя тоже почувствовал назревающую бойню, понял чувства, бушующие в Вершинине, и посоветовал шпане оставить девушек в покое и уйти по-хорошему. Второй преступник умудрился разозлить и Витька:

– Никто бедных, несчастных и беспомощных девушек и не собирается беспокоить. Секс больших неудобств им не доставит, – дерзил он, обнимая рыжую девчонку, как наручники обнимают руки заключенного.

Двое на тротуаре не могли больше на это смотреть…

Первым не выдержал Леша – очередной неконтролируемый всплеск ярости и бешенства поглотил его с головой. Он бросился с кулаками на стоявшего спереди молодчика. Тот не сдвинулся с места, откинул девушку в сторону и мощно зарядил Лехе с правой по виску. Вершинин, от удара развернувшись на месте, упал и поцеловал влажный асфальт. Тут он и услышал злобный и наглый хохот шпаны и еле слышимый плач упавшей на асфальт девушки.

– Меньше выебываться надо! – сказал малолетний бандюга, глядя на лежащего Вершинина. – Я пощадил бы вас, но слишком много времени ты забрал у меня, клубная свинья. Это уж точно научит тебя слушаться и не выпендриваться, – высказался он, после чего достал из кармана куртки складной нож и, размахнувшись, хотел было у всех на глазах зарезать Вершинина.

Всего этого Алексей выдержать не мог, но тут ему на выручку пришел его верный друг Витя. Он мощным и прицельным ударом ноги с разбегу сбил искомое холодное оружие из руки нападавшего, повергнув в шок второго паренька, который вместе с девкой в руках бросился уносить ноги вместо помощи сообщнику. Ножик тем временем отлетел и затерялся где-то в кустах, а лицо нокаутированного из нагловатого и уродливого сделалось испуганным. Казалось, еще немного, и он напрудит в штаны.

– Второго! – крикнул лежащий Леша и, привстав, мигом ударил первому по ногам, отчего тот свалился на землю.

Витек настиг беглеца в два счета и тем же сокрушительным ударом по лицу вырубил его. Тот бессознательно повалился на спину и машинально потянул за собой рыженькую девчонку – Витек, схватив ее за руки, придержал от падения.

Парочка развернулась и увидела, как позади них с чудовищно большой скоростью Леша наносил удары по лежащему парню, присев ему на грудь.

– Лежачего не бьют, – успел произнести малолетний наглец и потенциальный насильник. Реакции не последовало.

Потом он успевал лишь обрывками фраз молить Вершинина о пощаде – тот был непоколебим и не собирался прекращать расправу. Бешенству Алексея не было конца – остановиться он не мог, задумывая до смерти забить своего обидчика. В этот момент он ничего не видел и не слышал. Он бил рефлекторно и от каждого удара получал некую силу, которая мотивировала его продолжать бить еще сильнее и чаще. Лехе это нравилось: каждый удар по изувеченной и окровавленной морде хулигана приносил его возмущенному сознанию неописуемый восторг. Хулиган уже не мог прикрываться руками, не мог сопротивляться, а под конец избиения лежал практически без сознания – он совершенно обессилил, послужив для Алексея отличной боксерской грушей. Вершинин стремился причинить малолетнему преступнику нестерпимую и адскую боль за то, что он не только осмелился напасть на слабеньких девушек, но и за то, что посмел дерзить самому Алексею Вершинину.

Самоуверенностью и надеждой на лучший исход событий для себя пацан с серыми глазами обладал в достаточной степени. Одними из его последних слов в эту ночь была фраза, которая ничего не изменила, а только раззадорила Алексея:

– Ты труп, чувак, – захлебываясь кровью, из последних сил вымолвил малолетка.

– От трупа слышу, – с улыбкой сказал ему Вершинин, привстал и нанес бедолаге сильнейший удар ногой в пах. Тот взвыл от боли и скрючился, оставшись валяться на земле в такой позе, будто замерз. Дальше Алексей сказал. – Не будешь больше девушек насиловать, потому что нечем отныне! Пусть тебя врачи с этим насилуют всю твою никчемную жизнь, сука! – тут к Вершинину подбежал Витек и оттащил его от забитого паренька – еще немножко и Леша принялся бы хладнокровно душить свою жертву.

Когда Алексей немного успокоился и пришел в себя, он отряхнулся, обтер лицо руками и помог подняться упавшей на асфальт брюнетке. Рыженькая деваха стояла в тот момент с Ретинским. Девушки тут же пожаловались пацанам, что у них забрали деньги и безделушки. Найти все это в карманах у шпаны трудностей не составило.

Теперь, когда все окончательно успокоилось, отважные парни получили лестные благодарности от девушек, которые все еще дрожали от испуга. А когда Леша отходил, чтобы разглядеть лежащих на земле гопников, девушки шепотом признались Виктору, что очень испугались, когда Вершинин стал без остановки дубасить сероглазого. Они подумали, что Леша убьет его. Но Витя заверил их, что Алексей контролировал себя и достойно наказал нападавших за совершенное преступление.

– А не пойти ли нам выпить и успокоиться? – предложил Вершинин. После произнесенного Витя понял, что его братан пришел в норму.

– А у тебя и предложение есть?! – игриво спросила брюнетка.

– Да, – уверенно заявил Леха, – здесь недалеко, – он показал на красовавшийся за деревьями клуб.

Вернувшись обратно в клуб с новой компанией, парни не почувствовали никаких изменений в заведении. Странно, но центральную ложу никто так и не занял, будто ее охраняли специально к их возвращению. Никого из прошлой компании там тоже не оказалось – вместе с девушками исчезли и выпивка, и закусон, и два кальяна. Но пацаны не переживали из-за этого. Ведь можно было заказать еще, к тому же необходимо было с самого начала радовать, очаровывать и увлекать новых незнакомок. Сами девушки не возражали – они были очень удивлены таким предложением. Накатить после такого парням хотелось вдвойне, а споить счастливых девушек – втройне. Хотя на мгновение Вершинин даже загрустил немного оттого, что протрезвел и упустил прежний кураж, которым обладал, однако вскоре и он развеселился, когда увидел, что его муза-танцовщица, помахав ему, выходила на свой заключительный танец.

Будучи весьма чистоплотным, Алексей отлучился якобы заказать выпивки, а сам убежал в туалет. Там на протяжении всей ночи творилось черти что: в уборной чуть ли не весь клуб курил вонючие сигареты взатяг, нашлись экземпляры, которые сидели или лежали на холодном кафеле, кто-то громко выяснял отношения, в углу молодой паренек страстно целовал девчонку. Вершинин еще не видел женской уборной, которая превратилась в салон красоты.

Попутным ветром Вершинина потянуло в открытую кабинку, посередине которой стоял белый сверкающий унитаз. В этот день он не увидел тех, кто вовсю блевал в туалете – невольно он стал первым… После нескольких неприятных ощущений и горечи во рту он увидел перед собой неприятный микс из того, что пил и ел этим вечером. После этого своеобразного «очищения» ему стало гораздо лучше – он безмятежно вышел из кабинки, медленно прикрыв дверь, подошел к умывальнику и окатил лицо и волосы холодненькой водичкой из крана, убедился, что средства контрацепции при нем и вернулся в зал.

После нескольких рюмок и вдохов дурмана из свежеприготовленного кальяна девчонки решили вкратце рассказать, как на них напали, но Леша предложил не вспоминать этого, забыть все произошедшее, отдохнуть и повеселиться как следует. Однако в ту ночь новые знакомые Вити и Алексея то и дело возвращались к тому, что с ними приключилось. Вершинину это не нравилось, поэтому он принялся все больше и больше подливать им в бокалы.

– Я запомнила, – говорила жгучая брюнетка Ирина, – где у него нож был спрятан. Если бы они нас принялись насиловать, я бы под видом ласки достала бы нож и вспорола бы ему брюхо к чертям собачьим, – по поводу нее Вершинин не прогадал, посчитав ее более смелой, опытной и развязной. Она, осушив очередной бокал, продолжала вещать серьезным голосом. – А этого с серыми зрачками я вообще бы евнухом сделала! Он, по ходу, реальный псих.

После ее фразы про нож и евнуха Леша и Витек переглянулись, удивившись, какие интересные экземпляры им попались. Витек решил сказать:

– Порядочным девушкам одним ночью бродить не полагается.

– А кто тебе сказал, что мы порядочные?! – брякнула рыженькая Катерина пьяненьким голосочком, поймав удивленный взгляд своей подруги и раскинув руки, мол, что я такого сказала. Пацаны переглянулись вновь.

Ирина, поняв всю неловкость ситуации, поспешила добавить:

– А с кем нам следовало бродить? – подняла она волнующий ее вопрос, но так же, как и Катя, порядочно выпила, и все ее слова нечаянно переходили в очевидные намеки, которые парням очень импонировали. – Теперь мы никому, кроме вас, не доверяем, – улыбнулась она, посмотрев на своих спасителей.

Девушки пьянели с ошеломительной скоростью, а парни после такой подвижной ночи никак не могли порядочно захмелеть. Ситуацию пришлось оценивать трезво. В связи с чем Вершинин принял абсолютно такое же решение, как если бы был вдрызг пьян: «Вот так номер!» – заключил он, отозвав Витю ближе к подиуму, где танцевала его новая знакомая (кстати, танцовщицу зовут Татьяна – Вершинин так никогда и не узнает этого).

Леша повеселел. Он суетился, словно пацаненок, который знает, что через несколько минут лишится девственности.

– Значит так, Витюша! Ситуация весьма благоприятная. Попутный дует ветерок!

– А давай по-русски, – попросил его Ретинский – намеков он сроду не понимал.

– Хорошо, – выдохнув, сказал Алексей. – Сейчас спаиваем этих двух, везем домой и чпокаем! Как тебе? Мне очень нравится!

В этот момент кто-то нежно защекотал Лешу по спине. Таня наклонилась к нему с подиума и ласково сказала на ушко:

– Я скоро.

Сию же секунду Витя улыбнулся и поправил друга:

– Наверное, уже трех!

– О да! – с блаженством и предвкушением произнес Вершинин, чуть приоткрыв рот и показав свою белоснежную улыбку, и медленно закивал головой, любуясь то танцовщицей, то сидящими на диване девушками.

Алексей закрыл глаза и улыбнулся, чуть приподняв голову, когда почувствовал, как Татьяна подвинула его к своей груди, чтобы вновь ощутить запах его черных волос, которые до сих пор пахли шампанским.

Глава 4 «Прелестное создание»

Диалог в машине Вершинина разгорелся с новой силой, как только рассказ Виктора об их ночных похождениях подошел к концу.

– А что потом-то было? – спросил Ретинского Алексей. Он сидел за рулем с серьезным лицом, раскинув ноги в разные стороны и даже не подумав пристегнуться.

После этого вопроса Витя стал вспоминать – от возникающих перед его взором сценок сегодняшней ночи он посмеивался, а временами и морщился.

– Потом? – переспросил он, не желая рассказывать всех подробностей, некоторые из которых были Вите неприятны. – Потом девушки совсем перестали изображать невинность. Пили взахлеб… Потом подсела эта… другая… с шеста. Интересно, сколько все это могло стоить? – озадачился Витек и приподнял глаза вверх, пытаясь прикинуть потраченную Лешей сумму.

– Не отвлекайся, – сказал Вершинин. Он знал, сколько потратил, поэтому ему было слегка не по себе оттого, что за один вечер улетело столько денег. Вспоминать о денежном вопросе ему не хотелось, хотя он и говорил, что все прошло на высшем уровне – на это и наличность, которой у Вершинина и так до хрена, не жалко было потратить.

– Ладно, – согласился Витя и продолжил. – Плясунья, уставшая от танцев без раздеваний, бесплатно прямо у нас на столе настоящий стриптиз станцевала.

– Не может быть?! Ха-ха-ха!

– Да-а-а! Потом мы еле нашли нашу машину, поехали домой к твоим родакам… не знаю почему. А-а! Наверное, потому, что машину вел ты. А это вообще отдельная история – я не знаю, как мы до дома доехали без аварии.

С каждой секундой Леше становилось все интересней и интересней, а рассказчик стремительно терял интерес к вчерашним событиям. Он продолжал говорить, наслаждаясь потоком воздуха из открытого окна машины и рассматривая пролетавшие мимо городские окрестности:

– Ты был с ней прямо на переднем сидении. Если бы не мы с девчонками, ты бы отжарил ее прямо за рулем, – заявил Витя.

– А что такого?! Что ты смотришь на меня так? Это на меня вполне похоже. Скажи, пожалуйста, кто это был со мной?!

– Теперь уже стриптизерша, – выдал Витя и Лешке сразу полегчало. Она понравилась Вершинину, поэтому гипотетический секс в машине его никак не удивил – если бы позволяли обстоятельства, то он ею занялся бы еще в клубе.

Вершинин махнул Ретинскому, чтобы тот продолжал, а сам мигом надавил на педаль газа и по встречной полосе объехал пробку, перескочив перекресток с характерным ревом двигателя «BMW».

– Вот это да, вот это круто! Вот это адреналин! – Леша восхитился своей машиной и посмотрел в сторону Вити, который закивал в ответ.

– Ты был с ней на переднем сидении. Она все время лезла к тебе. А я следил за вами, чтобы из-за нее мы все не отправились на тот свет к чертовой бабушке, хотя… я тоже был немного занят сзади, – загадочно улыбнулся Витя.

– Ух ты, вот это новости! – удивился Леха. – Ты что же это там, кого-то оприходовать успел?!

– Ага, если бы! Я отмахивался от этих путан как мог. Пиздец там творился… От них буквально некуда было деться. Они после бутылки все просили меня им в рот дать! Как ты представляешь все это?! – возмутился Витя и добавил. – Тем более в твоей машине!

– Да ладно тебе, – успокоил его Вершинин, хлопнув друга по колени. – Хотя с машиной ты решил правильно. И без этого было бы круто: я – с танцулькой, ты – с этими двумя. Расслабься, все пучком! – представляя подобное зрелище, говорил Вершинин. – Ну-ну, не томи, говори, что дальше было.

Ретинский решил больше не углубляться в пикантные подробности этого дела:

– Короче, в конце концов, мы завалились к тебе и затащили их в постель, – отрезал Ретинский. – Всех троих, как ты и хотел!

– В одну постель?! – удивившись, переспросил Алексей.

– Ну естественно. Другого выхода почему-то не нашлось.

– Ебать! Это жестко! А кто с кем?! – стал расспрашивать Леша.

– О! Этого не скажу. Не помню, – отмахнулся Витя, найдя свойственную только ему отмазку. – Темно там было.

– Жаль, – расстроено выцедил Алексей. Несколько минут они решили помолчать и передохнуть таким образом от всего, что пережили минувшей ночью.

Немного погодя Вершинин, проанализировав в своей голове всю полученную информацию, восстановил последовательность случившихся событий и громко спросил:

– А вмятина и царапины-то откуда?!

– Не знаю. Думаю, от той шпаны.

– Ха! – Алексей удивился очевидному факту. – Думает он! Я вот тоже думаю! Либо от этих гадов… либо от моего пьяного вождения, – с сожалением заключил он.

Друг решил поддержать Лешу, открыв ему еще один факт:

– Я скажу тебе честно: один раз эта стриптизерша… как там ее зовут… так впилась в твои губы, что… В общем, такого длительного и страстного поцелуя я не видел никогда в жизни, даже по телеку, – попытался утешить Вершинина Витек.

Тот неестественно улыбнулся другу и закивал, мол, спасибо за то, что стараешься всеми способами поднять мне настроение. Даже этот любопытный факт не расшевелил Алекса. Он уже вовсю держал около уха телефон, дожидаясь ответа своего знакомого автомеханика. Леха договорился с ним, что подъедет в автосервис вечером, когда там будет поменьше клиентов, и мастер в спокойной обстановке посмотрит на вмятину и решит, что можно с ней сделать. Вершинин совершенно забыл о том, что вечером приезжают родители, так что он кровь из носа должен быть дома. Когда дел было невпроворот, мир казался ему сложным и несправедливым, а время – быстротечным. А пока ему приходилось красоваться в городе на покарябанной машине, что очень раздражало Вершинина.

Витек, улыбнувшись, дополнил сказанное:

– А все-таки здорово мы их уделали, – припомнил драку Витя и заложил свои руки за голову.

– Это да, – разделил его чувства Вершинин, – но трудно размахивать кулаками, если ты нахуярился как последний алкаш. Хотя, – задумался Леша, – при этом ни о чем заумном и не думаешь, бьешь без всяких там задних мыслей…

– Классно ты его приложил, – похвалил Вершинина Ретинский.

Вершинин аналогично похвалил Витю и добавил:

– Ты же отлично знаешь, если что-то идет не по-моему, это может взбесить меня в два счета.

Такая возбудимость и внезапные приступы бешенства стали следствием все той же небывалой избалованности, которая с годами только набирала обороты. Вместе с ней крепчала и растущая нервозность и возбудимость Леши Вершинина, которая все сильнее влияла на его жизнь.

Тем временем они подъезжали к дому Витька. Он жил в двухкомнатной квартире в пятиэтажке, находящейся в старом городе. Эти райончики утопали в зелени – здесь всегда легче дышалось, нежели где-нибудь в промзоне или в новостройках. В новых районах строили много. Чего там только не было: таунхаусы, пятиэтажки, панельные девятиэтажки, 16-этажки. Город быстро рос и развивался: каждый день по утрам люди направлялись из спальных районов на окраине в центр на работу, а вечером – снова домой с работы. В новых районах были красивые и современные дома, но нигде не было ни скверов, ни парков, один бетон кругом – никак там не могли насадить обычных деревьев, вот и мучились из-за простого.

Только «BMW» Вершинина подлетел к Витиному дому, из подъезда выбежала такая милая и приятная особа, что пацаны невольно обомлели от красоты и изящества этой девушки. Звали ее Юля Кудрявцева. И это прелестное создание. Очаровательная, умная, красивая, сногсшибательная особа была любимой девушкой Витька Ретинского.

Вся жизнь полна парадоксов и нестыковок – больше всего этих самых парадоксов в человеческих чувствах и отношениях. Первый парадокс: совершенно разные по внутреннему строю и социальному положению Вершинин и Ретинский ходят хорошими приятелями и преданными друзьями. Второй парадокс: лучший друг Вершинина Дмитрий Тихомиров открыто не переносил Лешиного образа жизни и воевал с ним на этой почве, пытаясь сдвинуть пацана с этого пагубного пути, оставаясь при этом надежным и дорогим ему человеком. И, наконец, третий парадокс за время нашего повествования, выраженный, как и два предыдущих, в виде вопроса: как отличница могла встречаться и слепо полюбить всем сердцем неотесанного, вспыльчивого и простоватого, как шкаф, двоечника?

Что ж, Юлия Кудрявцева была не так проста, как может показаться на самом деле. Она была в меру умна и сообразительна, расчетлива и скрупулезна, поэтому имела большие успехи в учебе. Наша Юлия была прилежной ученицей, радовавшей родителей, слыла любящей дочерью, кокетливой модницей, любительницей поболтать, а также мастерицей на все руки, ставящей перед собой иногда непостижимые цели, стараясь добиться их любыми возможными средствами.

Кудрявцева обладала всеми качествами и внешностью идеальной и любящей девушки, сохранившей первозданную невинность. В этом плане все завидовали Ретинскому, что именно ему досталась такая красота. А подружки Юле завидовали: во-первых, потому что она легко сочетала в себе все эти полезные и привлекающие качества, во-вторых, потому что ее выбрал желаемый всеми Витек и вдобавок искреннее ее полюбил. На любовь со стороны силача Ретинского, который, по мнению некоторых особо одаренных особ, любить был не способен, Юлия отвечала взаимностью.

Но вскоре, помимо нежных чувств и эмоций, Витя получил строго поставленную Юленькой цель – измениться во что бы то ни стало. Она решила с ног до головы переделать своего молодого человека в лучшую сторону, хотя Витек этого никому и никогда не позволял, не признавая никаких авторитетов. Идти к достижению поставленной цели Юля начала незаметно для самого Виктора. И постепенно это начало приносить плоды. Она хотела научить Ретинского прилежности, усердию, хорошим привычкам и манерам. Временами она жалела его, когда он с горечью припоминал свою прошлую нелегкую жизнь. За то, что она есть у него, Витя всегда искренне благодарил Кудрявцеву, положив голову ей на колени – в такие моменты и она поддавалась эмоциям. Вместе с ней Витя постепенно превращался в исполнительного, доброго и послушного паренька. Казалось, что он залез к ней под каблук.

Юлия могла найти выход из любой ситуации, как и подход к любому человеку. Такое умение частенько помогало мастеровито манипулировать Витей так, что тот и не заметит. Большинство этих манипуляций были только на благо последнему. Кудрявцева знала, как вести себя в различных ситуациях. Переменчивый и чувствительный девичий характер проявлялся в ней очень редко – слезы и сомнения подавлялись ее решительностью. А когда она брала себя в руки и была сосредоточена, словно генерал, планирующий наступление, беспокоить и сбивать ее было нельзя, ибо она могла накричать или даже рукой замахнуться.

Кудрявцева обладала той внешностью, которая была почти не свойственна отличницам. Природа одарила ее щедро. Она почти не пользовалась косметикой. Юля имела гладкую кожу смугловатого оттенка. Фигурой она вышла изящно худенькой, была невысокого роста, обладала тоненькими ручками и ножками, узкой талией, в меру широкими бедрами, которые в первую очередь отметил впечатлительный Витек. Эта девушка чувствовала себя за ним, как за каменной стеной, и постоянно напоминала ему, что она хрупкая и слабенькая, поэтому присутствие сильного мужчины при ней было просто необходимо.

Главным сокровищем Юли были ее длинные черные волосы (почти до самого пояса). За ними Кудрявцева тщательно ухаживала, иногда просто сидя в кресле и поглаживая предмет своей гордости руками.

Выражения на ее лице сменялись волшебным образом: от серьезного и грозного в радостное и веселое. Личико Юлии было светленьким, несло в себе потаенный солнечный оттенок, словно после загара. Оно было овальной формы с небольшими вмятинками на щеках и бугорками у выразительных карих глаз. Именно глаза она нарочно выделяла тушью, как и длинные ресницы и геометрически правильные брови. Лоб Юлии был широк, подбородок был немного не симметричен, губы были розовыми и пышными. Шея была тонка.

Она поражала всех не только ошеломительно красивой внешностью, модельной фигурой и глубокими познаниями во множестве наук, но и добротой души, теплом, шедшим изнутри и дарящим успокоение и умиление. Именно этому свету и поддались пацаны, наблюдая, как она выбежала из подъезда и застыла на площадке у дома в ожидании, приподняв головку вверх.

Всех наверняка волнует вопрос: как Витя и Юля, собственно, нашли друг друга? Ответ прост – совершенно случайно. Долгое время они были одноклассниками, но знали друг друга только по имени и по тому, что учатся в одном классе. К близкому знакомству и завязыванию их отношений приложил руку сам Алексей Вершинин…

Дело было на школьной дискотеке в девятом классе. Подобные мероприятия всегда были местом скопления крутых и не очень компаний учеников и местом разрыва или завязывания новых отношений. Все происходило в спортзале. Большинство учеников танцевали и хорошо проводили время; некоторые стояли по стенкам и скучали. Среди таких якобы натанцевавшихся девятиклашек были и Ретинский с Вершининым. Пацаны к тому моменту уже привыкли к продвинутым тусовкам в ночных клубах, а на эту дискотеку пошли из стадного чувства, чтобы понаблюдать за всеми, по возможности узнать свежие новости и поклеить девчонок, некоторые из которых умудрялись пронести мимо надзирателей-учителей чекушки и незаметно поддавать. Именно такие девушки и были жертвами предусмотрительных и внимательных пацанов, которые получали в этот вечер двойное удовольствие.

Вершинин, словно король, величаво восседал на гимнастическом коне, а его дружбан Ретинский стоял рядом и вглядывался в ряды танцующих. Более всего его привлекала компания улыбающихся и танцующих с краю одноклассниц. Он глаз не спускал с Юли Кудрявцевой. И как он не замечал ее раньше? Алексей мигом распознал, кого Витя издалека согревает взглядом.

– Я что-то не понял, редиска (Витя звал его лешим, а Леша звал его редиской)?! – не стесняясь, сказал Вершинин. – Нравится тебе наша Юлечка, что ль? Так пойди и пригласи ее на медляк. Что ты как в первый раз! Не маленький уже.

Ретинский давно таил симпатию к Юле Кудрявцевой, восхищался ее красотой, которой, как он говорил, нет ни у одной другой ботанички. Точно так же, как и Лешка. Таких воздыхателей у Юли было очень много (и стар и млад), но она до сих пор почему-то не была занята. Пытался наладить связь с Кудрявцевой и уже опытный к тому времени ловелас Леха, но настаивать особо не стал: не хотел портить такую красоту своими настойчивыми методами. В его понимании Юля годилась только для железобетонных отношений, а ему хотелось побольше попробовать. Как только он увидел увлекшегося ей Ретинского, то решил пустить его к ней первым, чтобы он разведал обстановку, так сказать. Знакомая ситуация, не правда ли? Как подопытного кролика.

Витя в тот момент испытывал смешанные чувства: с одной стороны, он считал, что подобная симпатия к отличнице может нанести урон его авторитету наводящего на всех страх школьного хулигана. С другой стороны, отношения с привлекательной девушкой были бы для него не лишними. Да и попробовать покорить непреступную вершину очень хотелось, поскольку Юля динамила всех подряд по неизвестной причине. «Почему бы не попробовать?» – думалось Витьку, к тому же обстоятельства позволяют.

Юля улыбалась, попивая газировку из пластикового стаканчика, разговаривала и пританцовывала под знакомые песенки вместе со своими подружками, не замечая, как рвет сердце Ретинского, испепеляющего ее взглядом. Леха не стал ничего говорить, а просто подтолкнул здоровяка ногой. Ретинский посмотрел на него растерянным взглядом. Прежде Вершинин такого взора у друга не замечал. «Эх! – подумал он. – Что же делают с человеком эти сантименты! Как же они меняют его. Никогда им не поддамся – мне и без всей этой любви, конфеток и букетиков отлично живется».

Услышав, как быстрая и подвижная музыка сменяется предсказанным Лешей медленным танцем, Ретинский поправил свою рубашку и сорвался с якоря:

– Была не была! Что я, не мужик, что ли? Зубрилки испугался? – на словах было одно, а в душе было совсем другое, поверьте мне. Он давно ждал этого шанса, хотя, если бы не Леша, Витек бы не решился на такой отчаянный поступок.

Витя бросился к Юле. Она с растерянным и огорченным видом уже принялась отходить к стенке с остальными, у кого не было пары. На глазах у всех Витя пригласил ее на танец: в этот момент его одноклассники застыли в оцепенении, Вершинин уселся поудобнее, чтобы не свалиться с коня, и принялся наблюдать за шоу не отрываясь. Сама героиня спектакля Юлия невинно улыбнулась, хотя, конечно же, была удивлена такому пасу. Выждав секунду-другую, она согласилась на танец с прогульщиком и разгильдяем, чем сняла с сердца Витька большой груз. Но впереди было еще много испытаний. Одно начиналось сразу же после… Ретинский толком не умел танцевать – в его голове крутился всего один совет от Вершинина: «Просто двигайся как можно изящнее. Правильно переставляй ноги – не смей наступать на ноги партнерше».

Затаив дыхание Вершинин наблюдал за тем, как Витя с Юлей медленно двигались среди толпы – на ее лице были какая-то опаска и одновременно доброта и нежность к партнеру по танцу, будто она тоже почувствовала необыкновенное влечение к Ретинскому. Виктор старался не напортачить с танцем, поэтому любовался и смотревшей на него чуть снизу Кудрявцевой, и собственными ногами. С этого танца все закрутилось с бешеной скоростью.

Вернувшийся к Лехе окрыленный Витя был доволен собой и вновь принялся смотреть на Юлю, которая под впечатлением от танца с главным возбудителем порядка в школе, которого она всегда немного побаивалась, подошла к своим подружкам. Те мигом окружили ее и принялись расспрашивать. Еще раньше Вершинин заметил, как все обратили внимание на эту странную танцующую парочку – двоечник и отличница. По толпе то и дело гуляли разговорчики.

Но самое главное заключалось как раз в том, что Юлия Кудрявцева ощутила странное чувство комфорта и успокоения, когда танцевала с Витей. Может быть, он не такой уж и плохой, как все судачат? Уже позже Юля призналась самой себе, что волей-неволей прониклась к Витьку Ретинскому. Да что тянуть кота за хвост! Втюрилась наша Юлька в Витю.

После такого Леша пребывал в приятном оцепенении и радости за друга, поэтому, не привыкнув останавливаться на достигнутом, принялся подливать масла в огонь. Похлопав подошедшего Витю по плечам, он сказал:

– Что ж, неплохо! Молодца! А теперь… ты просто обязан проводить ее до дома.

Ретинский еще не оправился от танца, а тут такое.

– Ага, что еще предложишь, стратег?

– Спор предложу, – азартно заявил Вершинин и спрыгнул с коня. – Спорю, что наш скромняга Виктор Андреевич Ретинский ни за что и ни при каких обстоятельствах, даже самых приятных, не сможет замутить с потенциальной золотой медалисткой Юлией Николаевной Кудрявцевой, – торжественно огласил условия он и протянул руку Ретинскому.

Осознав, что подобные условия нагло и развязно вызывают его на зрелищное соревнование, Витя игриво ответил другу:

– Посмотрим, как ты запоешь, когда это станет былью, – произнес Витя. – А что, если я замучу с нашей отличницей?

– На это и расчет! – уговаривал его Вершинин, подмигнув другу.

И Витя решил пойти ва-банк, набравшись смелости и решимости и откинув все предрассудки в сторону:

– А вот возьму и замучу! – весело заявил Ретинский и протянул руку Вершинину.

– Дерзай! – раззадоривал его Алексей.

– И замучу! – крикнул Ретинский. – И тебя не спрошу!

Пожав руку другу, Витек кинулся весело танцевать. Вершинин побежал за ним и запрыгнул на его спину – в таком вот виде они и принялись ржать, крутиться и прыгать в толпе танцующих.

Дальнейшие события не имеет смысла описывать, можно огласить всего лишь результат: в этом году Витя и Юля отмечали три года с тех пор, как они вместе. И никто ведь не ждал, что, благодаря неловкому спору двух закадычных друзей, все так обернется: у двоечника Витька получится заинтересовать Юлю Кудрявцеву, понравиться ей, у них завяжутся крепкие взаимоотношения, будет любовь… Вершинин с тех пор наслушался, как Витек, только разговор заходил о Юле, неестественно благотворил ее милым голоском, так ему не свойственным.

Машина еще не успела остановиться, а Витек, будто забыв, что вытворял ночью, этим самым голосочком из окна машины уже принялся вести разговор со своей любимой:

– Ой, зайка, ты уже проснулась?

– Да, – недовольно ответила Юля, посмотрев на него испепеляющим взглядом. – И, между прочим, уже сготовила завтрак. А тебя все нет. И всю ночь не было, а я у родителей специально отпросилась, – набивала себе цену Кудрявцева, – чтобы с тобой побыть. Вместо этого я прихожу к тебе домой, вижу пустую неубранную квартиру и твой простывший след. В итоге весь вечер я просмотрела телевизор. А знаешь, что я делала ночью?! – нападала на беззащитного Витю она. – Всю ночь я валялась в твоей холодной постели одна… без тебя!

После этих слов Кудрявцева положила руки на талию и сделала такое лицо, которое не просит, а именно требует немедленных объяснений. Ее личико было возмущено до предела и немного расстроено, но она была прекрасна всегда, даже когда злилась. Она, конечно, переигрывала ревность и возмущение – Юля волновалась, но была готова простить своего Витька. Она знала, что с Вершининым тот формально в некоторой безопасности.

– Так где же тебя носило с этим павианом?! – спросила она, выпрямив спину и показав пальцем на Вершинина. – Без обид, Алеша, – произнесла она и улыбнулась.

– Ничего, – улыбаясь ей в ответ, произнес Алексей, – сочту за комплимент.

– Я рада тебя видеть, – снисходительно добавила она и вновь улыбнулась ему. Лучезарные улыбки у нее почему-то никогда не получались, но смягчение обстановки сейчас являлось ее основной целью.

Признаться, у Вершинина давно была симпатия и тяга к Юлии Кудрявцевой, но эти чувства он тщательно скрывал и относился к ним осторожно, учитывая, что это пассия лучшего друга. Он не имеет морального права претендовать на нее – кодекс чести Вершинин все же соблюдал, но с каждым годом честь, мораль и достоинство постепенно уступали дорогу влечению, слепым чувствам и простому инстинкту самца. Каждый раз, когда Леша видел Кудрявцеву, то разрушал в голове по одному возможному препятствию к началу порочной связи между ними – с течением времени препятствий становилось все меньше и меньше.

Вершинина грели воспоминания: когда-то давно Юля, весьма умная девушка, симпатизировала, как и остальные ее подружки, возмужавшему Алексею Вершинину – ее подруги и сейчас не перестают это делать, сбившись со счета всех своих попыток. После случая на дискотеке Вершинин не переставал думать о Кудрявцевой, не переставал размышлять о том, как соблазнить ее и при этом не попасться. Невыполнимая задача. Юля отдала всю себя Виктору Ретинскому, этому грубоватому, необразованному, неотесанному полусироте и была ослеплена любовью к нему. В первое время Ретинского захватил вихрь всех этих чувств, но позже он спустился на землю – тогда и начались эти загулы с Вершининым. Как-никак Юля принадлежала только Ретинскому, закрыла себя от остальных парней и никем больше не интересовалась. Пожалуй, Витя тоже искреннее любил ее, хотя все походы налево на пару с Вершининым Витек объяснить не мог. Это было как бы за компанию.

Был еще один немаловажный аспект этих отношений: когда Витя, увлекшись красотой своей девушки, в страстных объятиях и горячих поцелуях начинал к ней приставать, делая намеки на начало интимной жизни, она тут же холодела и отказывала ему, мол, мне еще рано, я не готова. Так Витек и терпел три года и, в конце концов, решился на своеобразный рискованный шаг, о котором он объявил Вершинину: «Я лишу ее девственности на выпускном!» – с неким хвастовством говорил он (наверно, потому, что и она уже была не против этого), но потом как-то угрюмо добавлял, что это его мечта. Вершинин знал, что Ретинский просто выходит из себя, когда злится или ревнует, поэтому был весьма осторожен при мыслях завязать тайные отношения с Юлией – сама Кудрявцева ни разу не давала повода Вите ревновать и вряд ли даст.

– Прости, милая, – все тем же голоском ручного тигренка произнес Витек, вылезая из машины.

Ретинский медленно подошел к ней и нежно чмокнул в щечку. При этом Вершинину, сидящему в машине, показалось, что его друг опять опускается ниже плинтуса. Алексей также успел раскусить и хитрую задумку Юлии, которая всем этим недовольством добивалась нежностей от Вити. Ретинский обнял ее – результата она добилась, построенный еще с вечера план был исполнен. Вершинин брезгливо отвернулся от этого зрелища, не понимая и не разделяя таких ванильных отношений. У него был другой подход.

Одним глазком Вершинин успел заметить, как была одета Юлия Кудрявцева, вышедшая встречать своего суженого. Она всегда одевалась как можно официальнее, однако временами любила побунтовать и побезобразничать со своим образом: узенькие кофточки и блузки, обтягивающие лосины, полуоткрытые платьица, туфли на платформе или высоких каблуках, а также коротенькие юбочки. Как раз в такой юбочке черного цвета она и выпорхнула на улицу. Черной была и ее блузка с закатанными рукавами и с надетой поверх нее желтоватой безрукавкой на замке.

Раздобрившись и позабыв, за что она еще хотела побранить Виктора, Кудрявцева произнесла:

– Ну ладно, пойдем завтракать, – счастливый Витя пожал руку Вершинину, обнял Юлю. Голубки пошли к подъезду вместе, но тут Юля остановилась и при Алексее строго добавила. – А вы, господа мужчины, к экзамену когда собираетесь готовиться? – с укором посмотрела она сначала на своего паренька, а потом и на Лешу.

Вершинин виновато опустил глаза. Витя же спросил:

– К какому экзамену? – фраза не на шутку разъярила заядлую отличницу.

– Ах! – всплеснула руками она и принялась истерично отчитывать Витька, отчего Вершинин невольно прикусил нижнюю губу. – Вот как ты у нас готовишься, поганец! Ничего ведь еще не сделал: ни одну книгу не открыл, ни один пример не решил! Марш домой – поешь и пойдешь готовиться, грызть гранит науки. Я лично прослежу, чтобы после этого у тебя не осталось зубов.

Она схватила его за мятую рубашку и повела в темный подъезд, а тот успел лишь помахать Леше на прощание и жестом сказать, мол, на созвоне.

– Юль! – окликнул девушку Вершинин, и она выглянула из подъезда. Тут Вершинина чуть не замкнуло признаться ей в своих чувствах, но Алекс вовремя переключился. – А как ты узнала, что мы подъезжаем?

– Леша, – произнесла Юля таким тоном, будто все то, что она скажет, было понятно даже грудному ребенку, – шум твоей таратайки я слышу за несколько районов отсюда. Если у тебя все, то извини, – сказала она и, улыбнувшись, залетела назад в подъезд вслед за Витьком.

Вершинин махнул ей рукой, а затем состряпал удивленную мину и произнес в ответ на довод Кудрявцевой о машине:

– Ка-а-ак?! Она же почти бесшумная, – осмотрел салон своей тачки Алексей.

Внезапно его снова одолели мысли об этой прелестной девушке. Что-то тревожило душу Вершинина, не давало сосредоточиться и ясно взглянуть на всю ситуацию: внутренние демоны подстрекали его на необдуманный и рискованный поступок. Сначала его посетила странная идея. Поддаться этим мыслишкам или нет? Здесь уже решал извращенный разум Вершинина. Он сидел в машине и не трогался с места, уставившись в одну точку перед собой. Леша думал. Заметно, что Ретинский неумолимо меняется под влиянием Юли – терять друга Алексей никак не желал, хотя активно препятствовать их отношениям, вмешиваться и мешать их счастью ему до последнего не хотелось. Вершинина душила ревность и подстрекала жажда риска ради забавы – Лешке не хотелось отставать в свершениях и успехах от Витька, у которого получилось штурмом захватить сердце ранее самой непреступной первой красавицы и умницы школы. Вершинин желал обогнать друга в этом компоненте, совершив беспрецедентный поступок, чтобы гордиться собой еще больше, чтобы остальные только и говорили об этом. Подобная логика присутствовала только у одного Вершинина. Он не мог воспрепятствовать этому дикому желанию.

Мысленная буря в Вершинине подходила к кульминации. Тайный воздыхатель Юлии Кудрявцевой был в паре сантиметров от решения начать действовать. Кажется, Вершинин не в силах был терпеть: он заключил, что тот самый момент истины настал, что пора дать волю всем накопившимся чувствам, скрытым желаниям и коварным планам. Он решил сегодня же заняться Юлией.

Алекс устроился поудобнее и коварно произнес:

– Юля-Юля! Ай да Юлька! У-у-х! – напялив солнцезащитные очки, Леха посмотрел на себя в зеркало заднего вида и дал по газам – поехал подкрепиться в ближайший «Макдональдс».

Он не был в курсе того, что еще приключилось этой ночью…

Глава 5 «Под покровом ночи»

Ночью же случилось непредвиденное и в то же время закономерное событие,ставшее следствием всего, что происходило в разных частях города между разными людьми прошлым вечером…

По страшной случайности ужасное событие произошло с Димой Тихомировым, другом Алексея Вершинина – наверняка нетрудно догадаться, что необходимо было сделать Леше, чтобы этого избежать.

Дмитрий Тихомиров и его мама вели тихую и небогатую жизнь. Им двоим было хорошо и спокойно вместе, и такая идиллия редко когда прерывалась. Что же угораздило их оказаться ночью в гостях на другом конце города? Бесспорно, в тот вечер им пришлось прервать свой размеренный образ жизни первым за 10 лет приглашением Диминой мамы на день рождения к ее давней подруге Людмиле Головиной. Женщина очень удивилась такому знаку внимания после стольких лет и долго думала, идти или не идти, решив, в конце концов, посетить юбилей, на который ее так любезно пригласили. Проницательный Дмитрий понимал, что в этом точно есть какой-то подвох, а даже если его нет, то этот поход непонятно куда и непонятно к кому Диму настораживал: что там будет, кто там будет, какое общество, что за мероприятие такое – эти вопросы донимали его, и он решил отнестись к этому настороженно. Его мать уже несколько лет не посещала подобных вечеров, поэтому для ее же спокойствия Дима пошел на юбилей вместе с ней.

А та самая подруга, пригласившая их, сделала это, скорее, из жалости к их полузакрытой и немного странной жизни. Они не поддерживали дружеских отношений уже очень долго. Указанный срок обосновывает и невозможность следующей причины – попытаться хоть как-то развеселить и заставить развеется свою старую подругу – это явно не в компетенции пригласившей стороны. Вариант с публичным унижением тоже отпадает. Остается все то же сожаление к их образу жизни, однако бывшая подруга матери Тихомирова очень рисковала.

Добирались больше часа, поэтому немного припозднились. С сомнением, боязнью и неуверенностью, что примут должным образом, мать Димы, Александра Игоревна, и ее сын поднимались по ступенькам в направлении однокомнатной квартирки Люды Головиной, школьной и университетской подруги Тихомировой. В напряжении и страхе (с такими чувствами на дни рождения точно никто не ходит) они подошли к двери и нажали на кнопку звонка – Тихомирова внутренне давно хотела отказаться от этой затеи, но ее сын молча прикоснулся к ее холодным немного дрожащим рукам, зажимавшим коробочку со скромным подарком, посмотрел ей в глаза, и ей сразу стало легче.

За дверью явно не стали смотреть в глазок и тут же отворили. Небольшое опоздание Тихомировых сразу было воспринято Головиной как их стопроцентный отказ от приглашения – следовательно, они не придут. Вроде бы как облегчение. Про них уже забыли, а тут они все же возникли на пороге как гром среди ясного неба. Тетя Люся открыла дверь с улыбкой и увидела перед собой двух недостающих сегодня гостей. Дима, стоявший слева от матери, сразу принялся подозрительно рассматривать Головину. Люся была одета в бежевое платье; ее белые волосы были завиты на кончиках. Немного вытянутое стареющее лицо было покрыто косметикой. Тот самый юбилейный возраст выдавали руки уже немолодой, но еще не совсем старой женщины.

При виде Димы и Александры Игоревны ее взгляд сначала озарился, а потом потух, как и улыбка, сначала яркая, а затем какая-то посредственная и неестественная. С этой улыбкой она отошла в темную прихожую и велела гостям проходить внутрь – двое наших героев стеснительно вошли в квартиру. «Они обе хорошо постарели, – думал Дима, рассматривая бывших подружек. – Явно не так встречают старых друзей, которых не видели целую вечность. А 10 лет – это еще тот срок». Головина мимоходом оглядела Александру, отводя взгляд от ее повзрослевшего сынка, затем неловко обняла свою старую подругу, стараясь поскорее отстраниться от нее. Людочка по натуре была изворотливой стервой, поэтому, чтобы прибывшие гости не заподозрили, что их не ждали, ей пришлось всплеснуть руками и громко отметить, как же вытянулся и возмужал Димка Тихомиров – этот фарс он раскусил сразу, но виду озлобления не подал. Тут же после недолгого приветствия мама Димы скромно вручила Люде празднично завернутый подарок в картонной коробочке, а сам Дмитрий держал одну красную розочку за спиной, которую и преподнес Головиной. Всех отложенных на подобный случай денег хватило только на эту розочку и недорогие фужеры в праздничной коробочке.

Преподнеся цветок, Тихомиров как мог улыбнулся, понимая, что они тут совсем не к месту. Он сумел мигом оценить и обстановку тесной квартиры, в которой очутился. Напомню, что это была однокомнатная квартира – на многое в ней не размахнешься, как раз сойдет для одинокой 40-летней женщины: главная дверь квартиры вела в прихожую, свет в нее почти не попадал, она была темна также из-за отставших в некоторых местах бордовых обоев. Узкая арка из прихожей вела на тесную кухоньку, где стоял старый гарнитур, такой же древний стол, задвинутый в угол, на стене висел покрывшийся пылью телевизор. Из кухни можно было попасть на холодный балкон, заваленный всяким хламом – его бы вынести, но мужских рук в доме нет, а нанимать грузчиков было накладно. В левой стороне прихожей была дверь, через которую можно попасть в зал: он был сравнительно небольшой; его можно было сделать более просторным, если передвинуть в нем кое-какую мебель, а пока она стояла неудобно и неправильно, только загромождая проходы. А празднично накрытый широкий стол и стулья, стоящие рядом с ним, превратили эту комнату из зала в какую-то тесную кладовку. К столу прилегал белый диван, накрытый потрепанным покрывалом (наверное, для того, чтобы гости не запачкали единственную недавно купленную вещь). Ближе к большому окну у дивана стоял заваленный книгами компьютерный стол. Стена напротив по всей своей длине была закрыта множеством шкафов и тумбочек, на одной из которых стоял накрытый по старинке кружевной тряпочкой телевизор. На узком подоконнике за полупрозрачными занавесками, обтирающими пол, стояли горшки с цветами. Единственное достоинство зала – желтые обои и множество света: висела большая люстра, стояли торшеры, а обои только преумножали весь этот свет. Еще одну деталь заметил Дмитрий – отсутствие пластиковых окон. Все окна были деревянными, покрашенными в белый цвет. Подобные окна имели только две функции: либо никогда не закрываться до конца, оставляя щели, в которые вечно сквозит, либо при должном усилии захлопнуться навечно так, что потом даже с помощью каната и трактора не откроешь.

Зал уже вовсю был заполнен народом. За столом уже сидели гости и громко разговаривали. Подруга Диминой мамы в этот момент, сделав вид, что несет подарок на кухню, сама укрылась там, принявшись боязливо смотреть из-за угла за тем, что будет дальше и как гости воспримут новую компанию. Тут Александре Игоревне стало жутко неудобно и стыдно появляться перед гостями Головиной, которые наверняка прекрасно знали ее биографию. А ведь она ни в чем не была виновата, ни в чем перед этими мнимыми судьями не провинилась: во времена той истории, которую все припоминают и рассказывать о которой я, ваш автор, все никак не начинаю, Александра Игоревна Тихомирова поступила обдуманно, адекватно и главное – по зову ее доброго сердца. Правда, этого поступка общество не одобрило, поэтому все ее друзья и знакомые отвернулись от нее. Никто не откликнулся, никто не поддержал ее – так она и осталась одна со своим сыном. С тех пор Тихомирова старалась избегать появления в обществе, которое заставило ее думать, что она не права и не заслуживает отныне в нем пребывать.

Тихомирова отдышалась, посмотрев в сторону зала. Дима вновь подошел к ней и обеспокоенно спросил, все ли в порядке. Она, кивнув головой, произнесла, что все хорошо, и они вместе вошли в комнату. И тут все затихло. Все сидящие за столом уставились на них – Дима и его мама, стыдливо поспешили отыскать свободное место на диване, хотя их истинным желанием было немедленно уйти. Явно все собравшиеся ожидали прихода на эти места кого угодно, но только не Тихомировых – для всех это стало сюрпризом, не весьма приятным. Все гости будто переменились, стали более зажатыми и тихими, словно потеряли праздничное настроение, ощутив вместо него разочарование. Мамаша Димы уже разучилась находиться в подобной компании – ее вновь одолел неудобный холодок стыда и страха, она даже боялась поднять глаза, чтобы осмотреть комнату и гостей, а Диме, более привыкшему к обществу в школе, стало жалко маму. Но коль пришли и сели, то деваться было уже некуда.

Диме Тихомирову не нравилась эта унижающая их обстановка. Обилие желтого цвета начинало угнетать. Не вызывали симпатии у Димы и гости, недовольно посматривающие на них. Мысленно критикуя их внешний вид, он успокаивался, а, поворачиваясь к маме и ухаживая за ней, не мог налюбоваться ее красотой. Она надела свой самый лучший сарафан и свои любимые босоножки; в этом наряде она всегда выглядела так, будто помолодела на несколько лет – весь ее образ венчали светлые волосы, аккуратно убранные в симпатичную косу. Школьник же был одет в темно-синие джинсы с белыми потертыми пятнами, простую черную футболку и слегка потрепанные кроссовки – свою любимую серую толстовку на замочке с капюшоном он оставил в прихожей; его мама тоже захватила с собой беленькую курточку на случай дождя или прохлады.

Дима и его мама чувствовали себя не в своей тарелке: они были зажаты и резко отличались от других гостей. На лице каждого из присутствующих было заметно возмущение: почему Люда пригласила Тихомировых, унизить их или испортить праздник всем? Первой это возмущение выразила еще та интриганка Гуля, которая тайно позвала Люду на разговор в коридор. Там она с укором посмотрела на подругу и закурила тоненькую дамскую сигаретку:

– Ну? – недовольно спросила Гуля свою лучшую подругу Людочку, которая отмахивалась ладонью от едкого сигаретного дыма. Она догадалась, из-за кого ее сейчас будут отчитывать. – И что ты скажешь? – договорила Гуля, ожидая ответа, словно злобная учительница, которая оставила двоечника после уроков.

– Я откуда знала, что они придут, – принялась громко оправдываться Головина, но когда Гуля злобно постучала себя по голове и приставила указательный палец ко рту, Люся затихла и заговорила шепотом. – Посмотрела я на время, которое ей сказала – их нет, я и подумала, что не придут, а тут такое…

Гуля докурила, спокойно потушила окурок в висевшей на перилах консервной баночке и взглянула на Люду:

– Ты в своем уме вообще? – злоба так и струилась из нее, поэтому она четко выговаривала каждое словечко, немного прикрывая глаза. – Кто ненормальных приглашает?

Люся виновато опустила голову, не зная, что ответить. Она понимала, что стоящая перед ней Гуля являлась сейчас олицетворением мнения всех без исключения гостей. Та продолжала зверствовать, поправляя свои короткие крашеные волосы:

– Она своего подкидыша привела еще.

– Я подумала, – неуверенно произнесла она, зная, что совершила глупость, – что они этим хоть как-то развеяться, сходят куда-нибудь, среди людей побудут… А то они там совсем одичают вдвоем…

Этими аргументами Головина хотела хоть как-то задобрить Гулю, но та была непреклонна и еще больше разозлилась: не только на Людмилу, но и на свою пачку сигарет, которая в столь нужный момент оказалась пуста:

– Надо же, – удивилась она, взглянув на пустую пачку. – Я поняла твои мотивы. И знаешь, что я тебе скажу? – Гуля служила в районном отделе полиции, поэтому часто применяла подобные жаргонные словечки. Она на полном серьезе заявила. – Пусть они возвращаются обратно к себе в квартиру и сидят там, не вылезают. Мне просто противно не то что смотреть, а думать о них.

Тут Людмилу пробрало на жалость:

– И никакого сожаления?

– Никакого! – равнодушно оглянулась милиционерша. – А у тебя, я смотрю, совесть проснулась? – нагловато спросила она. У Гули был противный и нахальный голос – даже если она делала комплимент, тон был такой, словно это оскорбление. – Пригласила их сюда! – возмутилась Гуля, машинально держа руку у рта, будто снова курила. – Саш-то вряд ли знает, что ты спала с ее мужиком. К тебе ведь он ушел после всего этого?

Это задело Людмилу, но словесный отпор у нее не получился – уж очень сильна была Гуля в подобной дамской полемике:

– И что из этого?! – положила руки на пояс Люда. – Он меня тоже бросил.

Тем временем Гуля уже потеряла всякий интерес к беседе, устав убеждать и ругать подругу – ей хотелось наконец поесть, выпить и расслабиться – она ведь на юбилее у лучшей подруги.

– Как знаешь, подруга, – махнула рукой она. – Тогда иди и посмотри на результат твоих стараний, мать Тереза, – Гуля указала на дверь.

– Ладно, – сказала она, – забудем, – Люда обняла подругу и повела назад в квартиру, расспрашивая о ее трудной работе в органах, – и откроем шампанское…

После возвращения именинницы и ее подруги юбилей наконец перешел в активную фазу. Подали первые блюда, и все вновь принялись разговаривать, есть, пить и благотворить Людмилу Головину, которая с тонкой улыбкой принимала поздравления и наблюдала за гостями, стараясь не замечать Тихомировых, чтобы лишний раз не расстраиваться из-за их присутствия. Сами они во все разговоры и действия старались не вступать и сидели молча на диване за столом, почти не меняя позы.

Тихомировы вели замкнутую жизнь (особенно это касается Александры Игоревны), предпочитая тишину, покой и размеренность – если же все вышеперечисленное нарушалось, то подобное воспринималось как трагедия. Вот и сейчас они не нравились всем из-за своего нестандартного образа жизни, характера матери и истории ее сына. Тихомировы старались не нагнетать обстановку вокруг себя. Хозяйка застолья чувствовала озабоченность и замешательство гостей. Но открыто попросить Тихомировых уйти, сами понимаете, она не могла. Это понимали и Дима с Александрой Игоревной – обстановка была совершенно не для них. Они бы с радостью ушли, но боялись что-либо предпринять оттого, что мама Дмитрия считала, что так рано со дня рождения подруги (даже бывшей) не уходят, ведь их любезно пригласили сюда и рано уходить невежливо. Мама Димы думала так, несмотря на то, что сидела без движения на одном месте и ловила на себе косые взгляды окружающих.

Но когда любезные поздравления и подарки, пожелания «счастья, здоровья да денег побольше» закончились, когда гости наговорились и наелись изысканной праздничной стряпни, испробовав и вкуснейших горячительных напитков, припасенных Головиной, все принялись танцевать и веселиться теперь уже без оглядки на Тихомировых. Одновременно каждый из гостей, покрасневших от алкоголя и развеселенных вечеринкой «40+», вспотевших от танцулек, горел желанием посплетничать о Тихомировых, посмеяться над их убогостью. На этом фоне все чувствовали себя чуть ли не богатыми господами, которые только и делают, что унижают и эксплуатируют своих слуг. Все хотели хоть как-то их задеть, обидеть или оскорбить, всячески давая понять, что они чужие на этом празднике жизни.

Дима огорченно понимал, что происходило вокруг: «Я вижу, как они пялятся. Я чувствую, как они злятся на нас», – он ощущал себя совершенно никчемным, хотя не был таковым. Его мама чувствовала это и обняла своего загрустившего мальчика, как когда-то раньше, укрыв его от боли, страданий, насмешек и окликов прошлого. Стыдился он того, что к ним двоим здесь абсолютно каждый относится с неприязнью, хотя стыдиться опять же нечего. Надо быть выше этого, как говорится. Особо одаренные (подвыпившие) гости сначала хотели в открытую повлиять на хозяйку, чтобы она вышвырнула Тихомировых на улицу, а затем и сами захотели выпроводить их за то, что они портили веселье своим унылым видом. В защиту Тихомировых скажу, что эти самые «особо одаренные», в отличие от Димы и его матери, сами только и искали повод заявиться к кому-нибудь на день рождения или поминки, дабы поесть и попить, а в данном случае – еще и подарить какое-нибудь китайское тряпье или очередную бесполезную вещь.

Дима успел возненавидеть каждого из гостей. Он имел особые взгляды на жизнь. Среди прочего он считал, что большинство людей живут далеко не своей жизнью, жизнью не настоящей, а запрограммированным набором обязательных действий и примитивных алгоритмов, навязанных обществу узким кругом сильных мира сего. От влияния этого тупикового механизма нельзя было спрятаться – можно было только сопротивляться ему, но для этого нужно было приложить огромные усилия, однако неповиновение может вычеркнуть человека из нормальной жизни (что в его случае и произошло). Искомый механизм подкидывает в человеческую жизнь все то, что заставляет его свернуть с истинного пути. Так человек и совершает грехи, думая, что все это во благо – так он подрывает свое здоровье и невольно становится частью системы, которая губит человека как полноценную личность, губит его душу. Из системы практически невозможно вырваться без потерь. Здесь все: и алкоголь, и сигареты, и клубы, и секс, и деньги, и обязанность учиться, а потом пахать за копейки – все это части одного целого.

Дмитрий Тихомиров был против условностей, всегда пытаясь не соблазняться этим уловкам и идти им наперекор. Он старался помочь другим отказаться от всего этого и начать правильный путь, зажить новой жизнью. Стоит сказать, что Дима вследствие своей скрупулезности и жизненного опыта научился ценить то, что имеет, ценить тех, кто его окружает. Ценить не деньги и тщеславие, а настоящие жизненные ценности, ради которых стоило жить: семью, дружбу и красоту человеческой души.

В Диме, как отчасти и в Алексее Вершинине, проживало будто два человека. Первый жил в Мите в начале его жизни, а второй сейчас стремительно пытается уничтожить первого, постепенно вытесняя его – эта своеобразная борьба не утихает, нанося глубокий отпечаток на его характер. По мыслям и поведению мальчишки видно, какая из двух его натур на данный момент владеет Димой.

Дмитрий Александрович Тихомиров был отличным другом и верным товарищем, практически не имел врагов. Несколько качеств все же мешало ему полноценно жить и общаться с окружающими, как бы он не хотел их подавить – некоторые даже не подозревали, какой он на самом деле жизнерадостный, приветливый, открытый и умный человек. В этом списке замкнутость, неуверенность, недоверие, боязнь и чрезмерная ранимость. Каждое слово, каждое движение и действие Дима воспринимал близко к сердцу, поэтому в этом плане его собеседникам надо было быть предельно осторожными в словах и аккуратными в действиях: ведь не знаешь, из-за какого слова Тихомиров надолго задумается, а из-за какого взмаха руки обидится и так далее.

Его реакция часто не соответствует силе раздражителя, присутствует глубина и устойчивость чувств при слабом их выражении. Благодаря тому, что эмоциональные реакции и мыслительные процессы, бурлящие в Тихомирове, отличаются неспешностью и расчетливостью, они получают точность, большую силу, интерес и глубину. Диме свойственна сдержанность и приглушенность речи и движений, застенчивость и робость. Но стала заметной тенденция: он стал меняться и преображаться на глазах, когда нашел себе друга – Лешу Вершинина. Дима – это человек глубокий, содержательный, в некотором плане опытный, успешно справляется с поставленной работой и жизненными трудностями, которые иногда сам себе и создает. Он достаточно проницателен; временами Тихомиров может превращаться в человека, склонного к тяжелым внутренним переживаниям. А его повседневная замкнутость – это лишь внешнее проявление постоянного внутреннего дискомфорта, хронического страдания, обусловленного тем, что он «не такой, как все».

Дмитрий был невысокого роста, где-то в районе 165 сантиметров, среднего телосложения – силу, заключенную в его худеньком тельце, он никак не мог использовать, не мог применить, не мог выплеснуть ее наружу, точно в его голове стоял какой-то мысленный ограничитель. Волосы у него были короткие, русые, завивающиеся в невыразительные кудри. Челка всегда зачесана вправо, открывая широкий лоб – волосы не заслоняли его и лежали, словно по линеечке. Уши у Димы большие, немного оттопыренные в разные стороны. Его кожа была по-детски почти лишена волос – была чистой и белой.

Черты Тихомировского лица были приятны на вид, и даже не верилось, что эта лучезарная и веселая мордашка 17-летнего пацаненка, созданная улыбаться, почти никогда прежде не выражала веселых и радостных эмоций – раньше она была печальна и угрюма. Представить в печали лицо Тихомирова было нереально, а если и получалось, то сердце обливалось кровью от жалости, но именно так, поверьте, и было когда-то давно – это время Димка уже долго старается стереть из памяти. А сколько же слез раньше выплакали эти добренькие карие глазки. Его красиво изогнутые брови в момент удивления поднимались высоко, создавая на лбу три параллельные складочки, а рот с тоненькими губами, немного приподнятый к носу, сиял в улыбке, обнажая ровные беленькие зубки. Вообще, когда он улыбался или стеснялся, то опускал голову или наклонял ее набок. А смех, надо сказать, у него был особенный – так могут смеяться только радующиеся жизни маленькие дети – он искренний, протяжный и отчасти писклявый. Щеки у Тихомирова были впалые, а нос – заостренный, словно лезвие швейцарского ножа. На этой части лица выделялись широкие ноздри. Все лицо было чуток вытянуто – подбородок был широким, скулы были закруглены и всегда гладко выбриты.

Небольшая шея плавно переходила в узенькие плечи. Ручки у Димы были тонкие: почти без жил и выпирающих мышц, зато кисти были тяжелы и костисты. Ноги были длиннее туловища – он был совершенно не накачан, считая, что вместо этого обладает чем-то другим, более важным, нежели физическая сила. Однако плавание, которым он занимался, заложило в его тело необходимым силовой минимум.

Дмитрий всегда одевался простенько и небогато, при этом он умел выбрать из всего этого экономичного ассортимента одежды, который был ему по карману, самое лучшее и качественное. Тихомиров любил однотонные, иногда полосатые футболки-поло, такие же легкие кофты. Но больше всего он любил, можно даже сказать, обожал толстовки с капюшоном. На ногах у него всегда и везде были джинсы и кроссовки (он всегда покупал одни и те же по расцветке кроссовки, менялся только их размер).

День постепенно уходил, уступая место вечеру. Вечер плавно переходил в ночь. Небо постепенно розовело от заката, затем голубизна на небосклоне стремительно синела, а потом и вовсе чернела. На город быстро опустились сумерки, а за ними и кромешная ночная темень.

Время летело – юбилей в однокомнатной квартирке Людмилы Ильиничны Головиной не собирался заканчиваться. Первым шумное застолье достало Дмитрия – он не мог больше выносить всех этих людей, этого шума и гама; все в одночасье навалилось на него, будто огромный ком, и с этим он ничего не мог поделать – если только убежать от всего этого. Дима стал собираться – для начала он вскочил и вышел из-за стола, полного пустых бутылок, бокалов, блюдец и грязных тарелок, позвав за собой свою обеспокоенную поведением сына маму.

Они вместе вышли в прихожую (их никто уже не замечал), и Дима прикинулся маленьким ребенком, которому надоело сидеть в гостях:

– Что такое, сынок? – спросила его мама, тоже уставшая от застолья, но почему-то удерживающая себя там всеми силами.

– Все, мама! – отрезал Тихомиров. – На сегодня нам с тобой хватит. Одеваемся и уходим, – он подумал и решил добавить, что хочет домой.

– Да, пошли, – тихо согласилась Александра Игоревна. – Домой так домой.

Дима засуетился:

– Сколько у тебя денег? – поинтересовался он, накидывая свою толстовку, собираясь звонить и заказывать такси, ведь время было уже позднее.

Александра Игоревна расстегнула свою сумочку и принялась шариться внутри. Дима нервничал, в ожидании топтался на месте. Тут его мать, немного помолчав, расстроено сказала, чуть ли не выпустив сумочку на пол:

– Я кошелек дома оставила, – произнесла она, боясь взглянуть на недовольного из-за растерянности матери сына. – Посмотри, может у тебя есть?

Дима принялся резво проверять свои карманы, затем он несколько раз проверил свою толстовку, обнаружив в итоге в потайном кармане неоднократно постиранные 50 рублей одной купюрой.

– М-да, – огорченно выцедил Дима, шурша в руках синеватой купюрой, – не густо.

Попав в такую ситуацию, мозг Димы выдал ему все возможные варианты дальнейших действий, включая мысль обчистить кого-нибудь из гостей, но Дима исключил ее. Ситуация была почти безвыходная.

Александра Игоревна отчаянно уселась на тумбочку в прихожей и принялась вслух рассуждать:

– Может на автобусе?

– Какой автобус, мам?! Ночь на дворе! Засиделись мы, – он покрутил в руках полтинник, предположив, что его никто не возьмет, банкомат не примет, и даже для мусорки он ужасно уродлив.

– Может… занять у кого-нибудь? – вновь попыталась что-то сообразить его мать.

Диме идея не понравилась. Не выдержав, он нервно произнес:

– Мама! Какой «занять»?! Ты видела этих людей? Они с нами находиться не могли. А ты хочешь у них денег занять?! – выкрикнул Дима, показав ладонью на стенку, за которой продолжался праздник.

Хотя если бы они во всеуслышание заявили пораньше, что собираются уйти, то еще трезвые и здравомыслящие гости скинулись бы даже не на такси, а на лимузин с полицейским сопровождением.

Но тут Дмитрию Тихомирову пришло в голову следующее: набрать своего друга Лешу Вершинина и попросить его заехать за ними – Диму давно посетила эта мыслишка, но он почему-то очень долго ломался, стесняясь просить об услуге наверняка занятого этой ночью Лешу, но он решился. Загоревшись этой идеей, он мигом отмел и другие варианты: к примеру, можно было попросить таксиста подождать, пока кто-нибудь не сходит в квартиру и не принесет ему деньги. Тихомиров, вынув телефон из кармана, уверенно пошел на кухню звонить, а мама осталась сидеть на месте.

Вернувшись с кухни, Дима заявил, что сейчас его друг примчится за ними и довезет, куда надо. Александра Игоревна уже успела огорчиться из-за ситуации, в которой они оказались. Дима заверил ее, что проблема решена – остается только дождаться. Адрес дома Головиной Тихомиров отправил Вершинину через несколько минут и уселся рядом с мамой в ожидании звонка друга.

Часы в прихожей неумолимо отчитывали минуту за минутой: сначала Дима сидел, прижавшись к матери, затем встал и оперся спиной об стенку, затем стал ходить взад-вперед, выглядывая с балкона. Он не знал, что в эти минуты, когда Дима ждет Леху, последний сначала валялся без сознания, а затем махал кулаками в драке, а позже обхаживал в клубе спасенных девчонок, совершенно позабыв о друге, который только на него и надеялся.

Прошло больше получаса, а ожидаемый Алексей на своем «BMW» так и не появлялся.

– Где же его носит?! – негодовал Дима, не приняв во внимание тот важный факт, что Вершинин (как вы помните) говорил с ним по телефону из клуба и был явно нетрезв – какая же в клубе трезвость, тем более поздним вечером.

Дима уже бессчетное количество раз набирал номер Вершинина – безрезультатно: ни ответа, ни привета.

После попыток дозвониться до друга Дима вновь задумчиво встал у стены, подставил телефон к подбородку и в таком положении заключил, что никто их сегодня не заберет:

– Странно. Он бы давно уже примчался, – удивился Тихомиров. – А что-то нет до сих пор, – развел руки в сторону он.

Тут его мать тихонечко произнесла, угрюмо обхватив свою голову ладонями, что никто сегодня за ними не приедет и не нужно себя обманывать. Дима боялся признаться себе, что Леша так с ним обойдется, поэтому возразил:

– Он мой друг, мама!

– Не знала, что ты с кем-то дружишь.

– Он приедет… если я ему дорог, – произнес Дима и замолчал – его сразила нотка неуверенности. – Он приедет… Вот увидишь, – с понижением тона говорил Тихомиров, отвернувшись в противоположную от мамы сторону. – Познакомитесь заодно.

Тишина прерывалась звуками из зала: музыкой, восклицаниями, звоном бокалов и тарелок. Тихомиров печально посмотрел на циферблат телефонных часов. Вновь выйдя на балкон и прислонившись к холодному стеклу рукой, он посмотрел мокрыми от слез отчаяния и обиды глазами на черные от сумерек деревья, а потом и на соседние дома с множеством желто-оранжевых огоньков в окнах, которые гасли один за другим. Звезд на небе видно не было; временами деревья колыхал ветерок. На улице в этот поздний час было безлюдно.

Митя и не подозревал, что Вершинину в это время было очень хорошо – зачем ему думать о благополучии кого-либо еще? Когда Тихомиров понял, что терять время и бессмысленно ждать у моря погоды он не хочет, он разочарованно произнес:

– Ну спасибо, друг, – Дмитрий до последнего верил, что Леха приедет за ним, но тут вспомнил про пьяный голос в трубке и про клуб, а это, по мнению Тихомирова, плохо и надолго. – И на что я рассчитывал? – он медленно подошел к дремавшей сидя матери и от досады скоропалительно решился. – Собирайся. Без него обойдемся. Не поедем – так пойдем!

Александра Игоревна не на шутку переполошилась заявлением сына.

– Как же мы пойдем, сынок? – тихо спросила она, посматривая на настроенного решительно сына, который затаил злобу на Вершинина. – Ночь на дворе, денег нет, транспорт не ходит. Идти по тьме на другой конец города? Что же ты задумал, Димочка?

– Я просто хочу уйти отсюда.

– Просто смирись и прими тот факт, – говорила она, – что никто не приедет… Никто не придет и не поможет. Никто не будет жертвовать собой ради другого… Такая наша жизнь – она полна разочарований. Остается только принять их и продолжить жить, надеясь только на себя, – тихо молвила Тихомирова, а Дима торопился, поэтому не слушал ее. А она не понаслышке знала, о чем говорила.

– Ничего не бойся, мама. Я с тобой.

Все это время Дима думал о предстоящей дороге, на которую так с ходу, не подумав, решился, и пытался вообразить, чем таким важным сейчас занят Вершинин. Александру Игоревну очень насторожило и даже испугало рвение сына, но не подчиниться ему она не могла, как и не могла его бросить. Они тихо удалились из квартиры – их исчезновения никто не заметил. Странно, но после их ухода, гости стали постепенно расходиться.

Тихомировы вышли на темную улицу и, взявшись за руки, побрели в сторону неблизкого, но такого любимого дома. Было прохладно. Дрожь от холода и неизвестности пробежала по Диме мурашками. Он был так разочарован в своем друге, что согласился пойти домой пешком именно ночью, невзирая на все сложности и опасности. В подобных ситуациях он был готов рубить с плеча, не задумываясь о последствиях. При других условиях, если же, например, у Алексея нашлась веская причина не приехать, и он огласил бы ее Тихомирову, Дима ни за что бы в жизни не высунулся на улицу так поздно. Но случилось не так, а как раз наоборот. Когда по его телу пробежала дрожь, он немного отстранился от своей мамы, чтобы она случайно не почувствовала того, что он замерз или чего-то боится, иначе ей не на кого было надеется. При ней же Дмитрий Тихомиров держал себя сдержанно, уверенно и непоколебимо, важно посматривал на свои наручные часы.

«Друзья – это его собственный выбор. И он не мог в нем ошибиться, – думалось в тот момент его матери. – Видимо, что-то просто пошло не так. Главное то, чтобы из-за этой мелочи с нами не случилось непоправимое. Спаси нас, Господи, и пощади. Как же хочется домой… Вот ворона! Надо же было мне кошелек не положить – лучше бы подарок оставила». Неладное чувствовал и Дмитрий, но злость и досада затуманили его разум.

Тем временем через несколько кварталов впереди, на одной из улиц, по которой Дима мысленно прочертил маршрут до дома, произошло еще несколько на первый взгляд несвязанных с историей семьи Тихомировых событий. Но именно из-за них под покровом ночи и произошел ужасный, не поддающийся пониманию нормального человека случай, который поставит под вопрос истинную цену человеческой жизни. Оказывается, в некоторых случаях она ничего не стоит…

В том районе было много однотипных панельных пятиэтажек. В пристройке к одному из таких домов когда-то давно функционировал центр детского творчества. Ныне там располагалось круглосуточное питейное заведение – злачный кабачок, который по ночам превращался в место скопления всей местной швали: бомжей, шпаны, алкашни, наркоманов, девушек по вызову и безудержных ночных гуляк. Именно из этого заведения глубокой июньской ночью вышли трое молодых людей и побрели прямо в сторону идущих домой Тихомировых. Но история этих трех подозрительных и немного выбивающихся из нормального и порядочного общества индивидуальностей началась еще в этом кафе, среди себе подобных…

Обездвиживающий, завораживающий, пленяющий дурман, который на несколько часов приятно помутил рассудок, стал отходить. Конопатый рыжеволосый паренек медленно приподнялся с лавки в темном углу, пошатнулся и, придерживаясь за липкий стол, покрытый следами от пивных кружек и сигаретным пеплом из переполненных пепельниц, побрел через весь зал, чуть ли не сбивая на ходу столы и стулья, словно кегли в боулинге. Рыжий уселся точно там, где и планировал. Приземлился он как раз напротив другого парня, одиноко и задумчиво сидящего за столиком в отдалении. Этот угрюмый человек был невысокого роста, худощав; его уставшее лицо, злобный взгляд, горячий нрав, опыт и лексикон абсолютно не соответствовали возрасту. Он сидел, чуть ссутулившись и положив локти на столешницу, медленно макая чайный пакетик в граненный стакан с кипятком. Появление обдолбанного Рыжего, кажется, нисколько не удивило его – он продолжил то топить пакетик в стакане, то вызволять его из горячей воды, постепенно обретавшей подобающий чайный цвет.

– Трофим, – обрывисто и тихо шепнул ему Рыжий, потерев пальцем нос. – Мне бы еще…

Сидящий долго не обращал внимания на Рыжего, но тот настырно ждал ответа – от него несло мощным алкогольно-наркотическим запашком. Видок у Рыжего был хуже некуда.

В конце концов человек достал пакетик из чая и бросил его куда-то на пол. Вздохнув, парень, которого назвали Трофимом, поднял глаза на подсевшего к нему нарика и хриплым голосом ответил:

– Слушай. Меня сейчас не трогай. Я зол, – спокойно говорил молодой человек с шрамом на всю левую щеку. – Кое-кто очень умный решил меня наебать. Я думаю, что с ним делать…

– Но Трофим! – уже громче заговорил Рыжий.

Трофим продолжил безразлично смотреть сквозь него.

– Я не понял, тебе еще надо? А не много тебе будет? Ты уже до хуя на душу взял?

– Да, – сглотнул слюну Рыжий, – но мне охота еще, понимаешь… Еще…

Хитрая улыбка сверкнула на лице со шрамом.

– Только у меня не хватает, бля, совсем немного, – признался Рыжий, вдруг почувствовав себя неудобно, будто его скручивало в разные стороны как мокрую тряпку. – Ты не мог бы мне дать в долг? – жалостливо попросил то и дело трясущийся Рыжий.

– Давай, кхе, – кашлянул Трофим, – сначала отойдем в сторонку…

Они оба отошли в узкий коридор у выхода, где Трофим, сменив безразличие на гнев, схватил своего покупателя за ворот тонкой водолазки, припечатал к стенке и закричал:

– Охуел, что ли?! – у тощего Трофима вполне хватило силы больно прижать желтушного клиента к стенке. – Еще в долг я не давал! – во всю глотку, никого не стесняясь, кричал Трофим. – Это тебе не жвачка. Это пыль стоит больше тебя! Больше всех вас, кто ее потребляет! Не смей больше лезть ко мне с такими дерьмовыми предложениями, иначе раньше родителей, которых ты грабишь каждый день, копыта свои откинешь! Неси деньги – получишь дозу! Не будет денег – сдохнешь в таких муках, которые тебе даже в кошмарах не снились. А если я еще припомню твои прошлые долги, то тебе придет конец – я тебя из-под земли достану, куда бы ты не съебался! Понял?!

Рыжий испуганно смотрел на худощавого дилера и истошно кивал головой на каждое его слово. После этого Трофим немного успокоился – он получил удовольствие оттого, что выплеснул накопившийся гнев от множества проблем и должников на ни в чем не повинного наркомана.

– Наскреби где-нибудь бабла… и получишь, что хочешь, – буркнул Трофим и ослабил хватку, дав Рыжему отдышаться.

– Но я не знаю, – вновь принялся давить на жалость Рыжий, взявшись за голову, – у меня уже ничего дома нет. Ни золота, ни серебра, ни копейки – ничего! – пустив слезу, жаловался он, не отставая от Трофима, который вышел на улицу, чтобы покурить и вдохнуть прохладный ночной воздух.

– Блять! – удивился Трофим, покачав головой. – Бедные твои родаки – наверняка хорошие и уважаемые люди, а такого козла воспитали! Видел я и бедных, и богатых, и их деньги, добытые по-разному. Видел и их слезы, их последние слова. Исполнял их последние желания, а ведь они всегда были одни и те же… Нюхнуть, уколоться… и улететь. Без зелья все в этом мире разные, а с ним – все равны. Умирают все одинаково, в одних и тех же условиях, – размышлял Трофим. В этом городе всем этим смертельным делом заправлял он, и все эти несчастья происходили по его вине.

– Я смерти не боюсь, – заявил Рыжий, не отлипая от Трофима и вдыхая вонючий дым от его сигареты.

– Да ладно?! – удивился паренек с сигаретой, вновь желающий отчитать Рыжего за все его смертные грехи. Того охватила легкая дрожь. – А чего же ты боишься, если смерть тебе не по чем?! Боишься родителей подвести, работу потерять, экзамены завалить, состряпать ребенка телке своей, в долги залезть?! Ничего у тебя не осталось. Нечего больше уничтожать. Так что позволь мне внести ясность, – Трофим затушил сигарету и подошел к Рыжему вплотную, – уже поздно что-то делать. Ты давно обо всем позаботился, тварь подзаборная! Зачем тянуть, если все ради чего живешь уже давно в глубокой жопе?! Только наркота у тебя и осталась. Я ем на завтрак таких, как ты. Я ваш спаситель, ваш всевышний! Даю надежду, когда все пропало, – возвышенно заявил Трофим.

Он застегнул руки в замок за спиной и, ухмыляясь, стал молча рассматривать Рыжего: «Смерть твоя уже пришла», – подумал Трофим и послал жирный плевок мимо Рыжего прямиком в траву.

– Сейчас ты готов молиться на меня… Готов сделать все, что я тебе скажу, лишь бы получить желаемое, – продолжил Трофим. – Мурашки побежали, да?! Как же ты жалок! Пойми, у тебя нет выхода! Нет обратного пути. Только путь вперед. Конечно, не по красной дорожке, а по дорожке, выстланной белым порошочком. Это единственный выход – единственное на что ты, мразь, способен! – Трофим помолчал и добавил. – Твое тело в ловушке, в моей ловушке, и теперь я решаю, когда тебе умереть, когда жить и когда принимать. Прискорбно, но что поделаешь. Все вы, слабаки, такие. Плюхаетесь в омут и не знаете, как из него выбираться. А потом унижаетесь! Так вам и надо! Да, что-то я добр в последнее время – нужно с этим завязывать. Будем учить вас дисциплине. Короче… Без деньжат я не могу тебе помочь.

– Я прошу тебя войти в мое положение, – сдержанно выцедил Рыжий, будто не слушал Трофима.

Трофим был настолько бессердечен, что часто жонглировал жизнями обреченных, как душе было угодно, словно они были его рабами, а он – их злобным хозяином. В тот момент у него в голове зрели коварные и изощренные планы относительно этого человека. Он строил из себя великого босса-распорядителя, жестокого и запугивающего всех торговца смертью, который привык получать удовольствие от своей работы, как от самого настоящего наркотика, приносящего к тому же нехилый заработок. Он вполне адекватно заявлял, что ничего такого в этом не видит: ни причиненной боли, ни унижения, никакого зверства, разврата, выбивания долгов, ломки и последующих смертей. По его мнению, все это нормально, ведь каждый человек делает выбор в сторону наркотиков сознательно, поэтому его занятие весьма заурядное – люди рождаются, люди умирают.

Люди, подсевшие на этот ужас ради незабываемых ощущений, могли умереть сами и неожиданно – Трофиму нужно было лавировать в этом круговороте, иногда осторожничать, иногда вмешиваться и идти на рожон, чтобы контролировать ситуацию. Цель одна – не терять стабильный доход. На остальное было плевать.

Клиентура была разная: кто-то брал просто побаловаться, а кто-то только и видел в этом смысл своей жизни. Первая категория клиентов при должном нажиме и рвении успешно переходила во вторую. Последние – самые ярые покупатели Трофима – периодически покидали этот свет, поэтому он постоянно нуждался в новых людях. За этим направлением деятельности его «предприятия» он следил тщательно – сам разрабатывал и продумывал все схемы. К примеру, как находить чистеньких и любопытных, работать с ними, чтобы те подсаживались на иглу, а затем уже высасывать из них все до последней копейки, разрушая их жизни. Многие из таких становились зависимыми сначала от товара, а потом и от своего кредитора – Трофима. Тут его руки были развязаны. Имея болезненно развитое воображение психически нездорового человека, он творил с людьми все, что ему было нужно, пугая их мучительной смертью, используя их, вынуждая унижаться, одновременно пополняя ряды клиентов новенькими.

Когда Трофим взял под контроль этот город, он создал поразительно эффективную систему, которая всегда безотказно работала и приносила огромный доход, при этом не выходя из тени. Этот спрут распространился как на правоохранительные структуры, так и на всю организованную преступность города, включая даже спящие террористические ячейки. Все были замешаны в бизнесе Трофима и даже зависели от него, поэтому никто не пытался как-то сопротивляться, ибо вмешаться и что-то изменить в системе без значительных потерь было невозможно. Попытки считались безрассудным суицидом.

Трофим был безоговорочным лидером (хотя выглядел как раз наоборот, в чем и состояла главная уловка), не имея ярких конкурентов – он прибрал к своим рукам все, до чего только мог дотянуться, постепенно начиная замахиваться и на другие отрасли. Под его контролем были все нелегальные городские структуры, но своему основному делу он все-таки отдавал большее предпочтение, чем чему-то другому, руководствуясь какими-то внутренними чувствами, среди которых не было ни стыда, ни совести, ни сожаления, а только жажда крови, смертей и величия. Так без его ведома, желания и согласия практически ничего не происходило. Со временем Трофиму и этого стало мало. Он имел своих людей не только на улицах, но и во власти. Разрушение Трофимского спрута было чревато дестабилизацией всей ситуации в городе.

Система, по которой работала городская наркоторговля, представляла собой уровни, составляющие своеобразную пирамиду. Несколько особо приближенных окружало самого Трофима, и каждый заправлял своим направлением: финансами, охраной, производством и распределением. Каждый из Трофимовских друзей имелподчиненных на уровне ниже и так на каждой ступени до самого низа, до простых закладчиков. Напоминает средневековую систему вассалитета – в мире она изжила себя, но здесь работала в совершенстве. Товар шел сверху вниз, а деньги шли снизу вверх – уровень за уровнем. При появлении сбоев и проблем они мигом идентифицировались и устранялись – в большинстве случаев причиной всего был человеческий фактор. Освободившееся место провинившегося тут же заполняется человеком с уровня ниже, но если он ушел со своего места на более высокий пост, то он и только он должен позаботиться, чтобы его место заняли, и так далее, пока не дойдет до самого низа, где людям придется отдельно привлекать и обучать всему новичков, которые сразу же станут частью системы. Внизу, кстати, была ужаснейшая текучка – выше пробивались только самые одаренные, талантливые, сильные и… хитрые. А ведь когда-то и сам Трофим начинал с самого низа.

Из лап Трофима просто так не вырывался никто – это касалось и его подчиненных, и его клиентов. Любая оплошность мигом каралась, второго шанса исправить ошибку не было. Смерть – чаще всего единственное наказание провинившегося торговца… или его начальника, если потребуется. Иногда и Трофим снисходил на ступени ниже, занимаясь некоторыми клиентами лично, превращая их в собственные игрушки, через которые он мог на кого-то воздействовать, чем-то управлять либо вербовать нужных людей.

Сеть разрослась и стала городской обителью зла, с которой никто не мог совладать. Еще немного и банда Трофима не знала бы границ. Но рост временами прекращался – как раз из-за тех, кому с большим трудом удавалось вырваться: дезертиров из персонала и беглецов из шестерок, которые поняли, что их ждет либо тюрьма, либо смерть, а также из клиентов, которые смогли вовремя остановиться или сумели избавиться от своей зависимости. Среди таких вырвавшихся несколько лет тому назад был и Алексей Вершинин.

Для решения всех дел темная часть суток очень подходила. Трофим любил ночь.

– Я не знаю, где ты возьмешь деньги. Я не собираюсь входить в твое положение. Не дорос ты, чтобы я особо шевелил своими конечностями ради тебя, – говорил Трофим. – Кстати, мы, кажется, упомянули о долгах? – вспомнил Трофим и решил воспользоваться этим. – Если же сегодня не отдашь, то на следующий день я сотру тебя в порошок, обещаю! Надоело!

– Что же мне теперь делать? – приуныл Рыжий.

Его абсолютно не интересовало, умрет он завтра или нет. Больше интересовало (и он, не переставая, думал об этом), примет ли он дополнительную дозу так хорошо и надолго расслабляющего, уносящего его в другие миры любимого зелья. Оставаться в пугающей реальности не было никакого смысла.

– Хм, он еще и спрашивает, – изумился Трофим. – Хотя! – приблизившись к Рыжему, Трофим схватил его за голову и произнес, заглядывая тому прямо в душу. Очи наркомана нервно забегали. – Скажи мне, ты же сделаешь все, что угодно, ради того, что сейчас в моем кармане?

– Да, – выцедил Рыжий, приготовившись к самому худшему, что только могло произойти с ним в жизни. Именно такого расклада он ждал от фантазии Трофима. Оставалось только смириться.

– Тогда валяй! – Трофим схватил Рыжего за плечи и поставил на колени, желая опустить бедолагу. Король улиц недвусмысленно указал на собственные джинсы… как раз в районе ширинки. – Приступай, – спокойно сказал он, широко расставив ноги.

Только Рыжий переборол себя и решился на невыносимые и унизительные действия с болтом Трофима ради очередной порции наркоты, как тот внезапно схватил паренька за подбородок и закричал:

– Ну ты, блять, и чмо! Рот открой! Рот!

Рыжий раскрыл рот и зажмурился. Трофим смачно плюнул в него и разящим ударом отправил пацана в полет по ступенькам.

– Хоть соси! Хоть что делай! В лепешку расшибись, гном, но деньги принеси. Не буду я тебе одолжение делать. Если не выйдет, то выбирай, как умрешь – сразу от пули или мучительно долго… от ломки и внутренних ран твоего сгнившего организма. Не знаю даже: почку продай, ограбь кого-нибудь!

Рыжий, получивший несколько новых ссадин и синяков, валялся на земле. С крыльца на него смотрел Трофим. Рыжему ничего не оставалось, как послушаться дилера.

– Кто ж в такую темень по городу разгуливает? – заскулил Рыжий.

Вдалеке, словно по заказу, кто-то показался. Трофим поковырялся пальцем в зубах и произнес:

– Ну не скажи, кто-нибудь да разгуливает! Вон тех, например, оприходуй, – он старался получше рассмотреть приближающихся людей, поразмыслил немного и коварно добавил, ухмыльнувшись и закатив рукава. – А я тебе даже помогу.

Тут из грязного заведения выперся еще один паренек в черной кожаной куртке, выглядевший еще хуже Рыжего. Парня потряхивало, его ноги дрожали, руки были раздвинуты в стороны, зрачки расширены, а губы бледнели с каждой секундой, как и лицо. Он, издавая какие-то нечленораздельные звуки, хотел обнять Трофима, но тот со смехом отстранился от этого прокаженного, указав ему пальцем в сторону медленно идущей по улице парочки. Он словно был пьян, но дело тут было намного запущеннее – он улыбнулся, бросился вниз по ступенькам и пошел по тротуару, несуразно шатаясь из стороны в сторону. За ним неторопливо побрели Рыжий и Трофим.

Подозрительная троица неумолимо приближалась к Тихомировым: психопат Трофим и два нарика, один под кайфом, а второй срочно нуждается в деньгах, чтобы оказаться в состоянии первого. Перебороть желание, сжигающее его изнутри, Рыжий был не в состоянии, поэтому готов был на все, чтобы утолить свою жажду.

Дима и его мама шли по темной улице быстрым шагом, не спуская глаз с дороги. В глазах Мити просматривалась уверенность и ненависть к Вершинину. Ему казалось, что только он способен без происшествий довести маму до дома. Злоба на друга, которого он так ждал и на которого так надеялся, придавала ему сил. Александра Игоревна шла, прижавшись к сыну, ни на шаг не отдаляясь от своей надежды и опоры – она очень боялась этой ночной прогулки, но перечить внезапному желанию сына не решалась. На ходу она обнимала своего сына, пыталась прижать его к себе. Дима был невысок, так что его мама даже чуть-чуть наклонялась к нему, словно тонкая береза, которую терзал ветер. Так они и шли, преодолевая метры, будто влюбленная парочка, блуждавшая по городу в столь поздний час.

Вы даже не можете себе представить, как в тот момент боялся всего вокруг Дмитрий Тихомиров. В ту ночь он жутко рисковал – мало ли что может случиться с ними ночью в городе, мало ли кто бродит по этим улицам и ищет легкой добычи. А Дима ведь был по своей природе мягок, раним, миролюбив, был милым домашним мальчиком. Драться он не умел – Вершинин как-то раз пытался научить его простейшим приемам, но Тихомиров не переваривал любое рукоприкладство и тут же принялся вешать на уши Лехе лапшу, связанную с учебой, отчего Вершинин тут же отказался от своей идеи. Тихомиров был твердо убежден, что любой конфликт, даже драку, изнасилование или ограбление, можно решить словесно и дипломатически. Когда ему рассказывали про нападения и зверства преступников, Дима не верил ни единому слову о том, что люди вообще были способны на такое. Он был убежден, что всего этого можно было избежать, ведь даже с такими отбросами общества можно найти компромисс. Но кто же с ним будет церемониться? Просто-напросто он не попадал в подобные передряги – он не знал, что не все люди одного покроя, что в моменты опасности и речи не идет о какой-то вшивой дипломатии. Вариантов остается немного: бегство, оружие или кулаки… либо побои, оскорбления, унижение и смерть.

Мать с сыном насторожились, когда компания молодчиков стала приближаться к ним. Тихомировы сбавили ход: им стало не по себе, ибо свернуть было некуда. А троица была все ближе и ближе. В конце концов их встреча произошла – Тихомировы до последнего надеялись, что все обойдется. Их надежда испарилась, когда они попытались обойти пацанов, но те предусмотрительно перегородили им дорогу со всех сторон. Тут ноги у Тихомировых будто вросли в землю. Они схватились друг за друга и принялись смотреть на трех больных ублюдков впереди.

Рыжий был одет в грязноватые бежевые джинсы и желтенькую водолазку, рукава которой были черными от грязи. Второй нападавший был одет в кожаную куртку и узкие черные джинсы, протертые на коленях и испачканные неизвестным белым веществом. Трофим не любил излишеств в одежде, поэтому одевался скромно, не считая это главным. Той ночью он был одет в синие джинсы, запыленные мокасины, полный дырок и заплаток дешевый пуловер с черно-фиолетовым орнаментом из квадратов и с нашитым на вырезе воротом от рубашки. Эти трое были просто напичканы подручными средствами ближнего боя: у Рыжего в кармане валялся раскладной финский ножик, заточенный до блеска; у второго из кармана куртки выглядывал кастет, а у Трофима сзади был спрятан пистолет.

Толпа уличных хулиганов готовилась к активным действиям, а Тихомировы покорно ждали, что с ними сотворят. Трофимовская команда сочла их легкой добычей, ведь сам Дима показался им мелким, а, значит, абсолютно непригодным для сопротивления. Александра Игоревна тоже угрозы не представляла: простая, малахольная, бледная женщина, которая только от вида гопников уже чуть не потеряла сознание.

– Ну что, голубки, – рявкнул Рыжий, угрожая ножом, – выкладывайте все ценное, коли вам дорога ваша блядская жизнь!

– Пасть заткни! – крикнул ему Трофим. – Это не голубки, а мать да сынок ее. Ха-ха, гляди, как он съежился и за мамку прячется! – Дима все время невольно смешил Трофима. – Мне это нравится даже еще больше, чем прежде, – заявил он и достал пистолет.

При виде оружия Тихомировы поняли, что обречены. «За что же нам все это?» – трагично думала Александра Игоревна, сжимая в правой руке сумку, а в левой – запястье своего сына, который никак не мог найти в себе силы подумать, как из этого выпутаться.

Тем временем рыжеволосый перешел в нападение – он подошел к Митиной маме и свирепо сказал:

– Сумку!

У Тихомировых не было денег – в сумке Александры Игоревны не было ничего ценного для грабителей. Из самого дорогого в ту ночь у Димы были только наручные часы, которые ему подарили, когда он получал премию мэра города за победу в каком-то крутом международном конкурсе для школьников. У его мамы можно было стянуть только серебряную цепочку с шеи, кольцо с указательного пальца и серьги с искусственными камушками. Так себе улов.

«Что же сейчас с нами будет?!» – думал Дмитрий и пытался что-нибудь сообразить, дабы спасти себя и свою маму. Трофим же глядел на Диму и пытался вспомнить, ведь когда-то давно он уже видел этого парнишку. Параллельно он говорил:

– Посмотрите-ка, как он смотрит на нас, – ржал Трофим. – Как кошак за клубком! Парниша! Глазки у тебя не выкатятся?!

Тихомиров побледнел, его то бросало в жар, то он дрожал от холодного озноба, а глаза у него, и правда, были похожи на два блюдца. Только Рыжий приблизился и протянул руку, чтобы выхватить из рук Александры Игоревны сумку, как Дима, внезапно оживший от ступора, сумел собрать волю в кулак. Он чуток оттолкнулся от неровного асфальта, подпрыгнул и вломил Рыжему прямо по солнечному сплетению – этого от пацана никто не ожидал. Тот отстранился в сторону, схватившись за грудь и выдав трехэтажный мат.

Дима действовал. Его правую руку все еще держала испуганная мама – он хотел было броситься наутек от перегородивших дорогу бандитов, потащив за собой и ее, но, как только он сделал рывок, Александра Игоревна не шелохнулась. Не сумев потянуть за собой маму, Дима мигом вернулся на прежнее место. Вот теперь точно конец. Не бросать же ее?

Сообщники Трофима могли бы ограбить Тихомировых и отпустить, ибо в кромешной темноте примет и наружности бандитов не рассмотреть. Так бы и случилось, но Дима, пересилив себя, из последних сил стал сопротивляться, защищая себя и маму. Это сильно разозлило и без того нервных и неуравновешенных преступников. Из-за поведения школьника они и сорвались с цепи. Они и до этого людьми не были, а сейчас окончательно превратились в зверей, которые решили на части разорвать свою добычу даже не ради обогащения, а просто ради забавы. Ради такого и сил потратить не жалко. Они принялись жестоко издеваться над беспомощным родителем и его дитем из-за того, что в эту ночь уж очень сильно чесались кулаки.

– Держите щенка, сука! – бормотал Рыжий, схватившийся за грудь, которая еще не оправилась от предыдущей драки с блюстителями правопорядка.

Наркоман в кожаной куртке был свиреп и быстр, поэтому подлетел к Тихомирову и схватил его, разлучив с матерью. Лицо нападавшего испугало Диму своей вампирской бледностью. Оправившийся Рыжий набросился на Александру Игоревну, схватил ее за горло одной рукой, а другой обхватил плечи, потащив к газону – тут-то он и заметил бижутерию, навешанную на ее ушах и шее.

Трофим, удивившись быстроте произошедших событий, произнес:

– Ты зря это сделал, мальчик, – он посмотрел на Тихомирова, который тщетно пытался вырваться из рук неадекватного бандюка. Обидчик готовился разорвать паренька на части, ждал лишь благословения Трофима.

Главарь же посмотрел в другую сторону, где Рыжий уже стягивал все драгоценности с Диминой мамы, стараясь всунуть их в свои узкие карманы. Трофим спокойно подошел к Александре Игоревне, которая была в ужасе от всего происходящего, поэтому почти никак не сопротивлялась. Он пригрозил ей пистолетом, а затем принял бесчеловечное решение:

– А твой сынишка – рисковый парень! – заявил он, обтирая свои мокасины об траву. – За это он и поплатится! В нашем мире нельзя высовываться, если ты слаб, – он подошел ближе к Диминой маме и шепнул ей на ухо, – именно поэтому ему здесь больше места нет. И он как молодое поколение уступит тебе место и первым отправится на тот свет… на твоих глазах, – жестоко заявил Трофим и отошел от нее в сторону Димы.

Александра Игоревна хотела помочь сыну, но ничего не могла поделать.

Трофим подошел к Тихомирову, прискорбно взглянул на него и приказал своему человеку:

– Заканчивай с ним! – сказал он, приготовившись принять непосильное участие в этой расправе. Он любил мучить людей, ибо весь мир мучил его. Говорили даже, что Трофим ВИЧ-инфицирован, поэтому и озлоблен на весь мир. Однако болезнь его особо не тревожила.

Наркоман в кожаной куртке обладал недюжинной силой – он приподнял легкого Тихомирова и изо всей силы бросил его на асфальт. В этот момент Александра Игоревна взвизгнула и зажмурила глаза, но Рыжий, пригрозив ей ножом, приказал ей не закрывать глаза и смотреть, как они расправлялись с ее любимым Димочкой.

На глазах у до смерти напуганной матери Диму стали изо всех сил быть ногами. Вскоре в ход пошли не только ноги, но и руки, и припрятанный кастет, который буквально ломал Митю, принося ему с каждым последующим ударом настоящие муки. Его мать собралась было закричать, но Рыжий зажал ей рот своей грязной ладонью и принялся медленно душить, чтобы та больше никогда не издавала никаких звуков.

Слышался лишь шорох одежды, звуки возни и еле слышимые всхлипы Александры Игоревны и стоны Димы Тихомирова, изнывавшего от боли. Его били так часто, что вскоре на нем не осталось живого места. Никто не хотел останавливаться – даже наоборот.

Тихомиров плакал от терзающей его боли, но изо всех сил старался терпеть, старался по возможности прикрываться руками, но силы быстро оставили его – он уже не мог держать руки в одном положении и контролировать свое измученное тело. Он лежал на холодной земле, чувствуя, как она медленно высасывала из него энергию. Постепенно рассудок Димы Тихомирова мутнел – он уже не мог двигаться, кричать ему было нельзя, иначе его убьет заполнившая глотку кровь. Били его профессионально, по самым болезненным точкам. Как только стало ясно, что он больше не сможет ничего предпринять, нападавшие оставили его.

Дмитрий изо всех сил старался подняться и хоть как-нибудь помешать подонкам, которые направились к его матери. Александру Игоревну повалили и избивали уже втроем. Диме ничего не оставалось, как со слезами на запачканном лице и пульсирующей, обжигающей болью в теле смотреть за тем, как уродовали его мать – он даже не мог повернуть голову в другую сторону. Тихомиров тянул к ней руки и пытался, цепляясь за траву, вскапывая руками землю, доползти до нее. При любом малейшем движении его пронизала острая боль, от которой он съеживался, зажмуривал глаза и стискивал зубы. Он открывал рот и хотел начать кричать, но вместо звуков изо рта текла кровь, а дышать было трудно. Оставалось горько плакать от сожаления, что в такую минуту он абсолютно бессилен. С ним погибала и его любимая мама, которая до самого последнего хотела спасти своего сына, всячески привлекая внимание Трофима и его людей на себя, чтобы они отвлеклись от Димы. В результате вся эта орава перекинулась на нее – она принимала все удары на себя, не думая сопротивляться, что только раззадоривало ублюдков.

Сознание покидало мальчишку – Диме внезапно стало грустно, что его лишают жизни именно так: жизни, в которой он так много не успел сделать, так много не повидал, так много не сказал; этой жизнью он не успел насладиться и не успел поблагодарить маму за все. Он чувствовал, как изнывает его тело, сплошь покрывшееся ссадинами, гематомами, синяками, царапинами, кровоподтеками и уличной пылью и грязью, за которыми скрывались ушибы, многочисленные вывихи, внутренние кровотечения и переломы. Он не мог пошевелиться, не мог даже без боли вдохнуть ночного воздуха, ему оставалось лишь вглядываться в ночное небо и сквозь слезы искать на нем звезды, которые так на нем и не появились. Подсознательно он звал на помощь… хоть кого-нибудь, но никто не приходил – вскоре и эта вера оставила его. Тихомиров чувствовал, как асфальт и земля вокруг становятся влажными от его крови. Дима медленно уходил…

Его сердце болело за маму – он ощущал и ее боль. Над Александрой Игоревной изощрялись похуже, чем над ним – в ход пошло все: и нож, и кастет, и руки, и ноги, и кусок палки с газона. Превозмогая все свои возможности и невзирая на боль, Дима в полуобморочном состоянии тянул себя руками к матери. Он полз в том направлении, совершенно не думая, что может умереть от таких нагрузок. Он полз через боль и слезы, оставляя за своим телом кровавый след.

Рыжий увидел, что мальчик не обездвижен. Абсолютно неадекватный и освирепевший маньяк с улыбкой на лице ринулся к Тихомирову. Он, схватившись за толстовку, приподнял бедолагу и невозмутимо всадил нож прямо ему в живот. Дима резко ощутил холод, проникший вглубь него. Когда окровавленный нож был вынут, Дмитрий рухнул на землю и обмяк. Без движения лежала и его мать, зверски растерзанная молодчиками за колечко, цепочку и две сережки, которые не представляли особой ценности. Ее платье было разорвано – она была окровавлена и изуродована, как и ее сын.

Обшарив лежащих вновь и убедившись, что у них больше ничего нет, банда принялась уходить с места преступления, прихватив еще в самом начале избиения наручные часы Тихомирова. Но одному из отморозков (в черной кожаной куртке) так понравилось это зверство, что он не хотел уходить, раздавая тумаки то Диме, то его маме. Трофим с Рыжим принялись оттаскивать его, но он постоянно вырывался. Пора было уносить ноги, ибо велика была вероятность, что кто-нибудь вскоре здесь появится, обнаружит трупы и их могут засечь по горячим следам.

Но тут обезумевший ирод вырвался из лап сообщников в последний раз и вновь побежал в сторону Тихомировых. Разбежавшись, зверь в человеческом обличии в прыжке двумя ногами ударил Диму. Наркоман оскалил зубы и победоносно поднял руки. Проверив сохранность награбленного в карманах, он хотел было догнать остальных, но тут остановился посреди полянки, раскрыл рот, закатил глаза, издал какой-то непонятный и коротенький звук и плашмя свалился на землю. Это заметил Рыжий и потрепал по плечу Трофима.

– Что еще за хуйня?! – Рыжий подлетел к упавшему навзничь сообщнику. Бело-желтая пена изо рта обильно заливала шею и подбородок паренька.

Трофим сразу понял, в чем дело – его невольный помощник вот-вот откинет коньки. Тем не менее, он быстренько обшарил его карманы, переложив все их содержимое в свои, и как ни в чем не бывало пошел прочь. Рыжий переполошился не на шутку, остановил Трофима и спросил, показывая рукой на поляну с тремя трупами:

– Что с ним стало?!

– А ничего! – равнодушно ответил Трофим. – Боженька покарал беднягу за это преступление. Не отходя от кассы, так сказать, – по выражению лица Рыжего стало понятно, что он ничего не понял, даже немного побаивался за свою жизнь. – Что ты, в штаны себе нагадил, что ли?! – улыбнулся Трофим и хлопнул Рыжего по спине, как ни в чем не бывало. – Передоз у нашего дружка случился. А пока валить надо! Но если ты хочешь, то можешь проводить его в последний путь, – Рыжий отрицательно покачал головой.

Преодолев пару кварталов быстрым шагом, сообщники разделились. Трофим забрал себе все награбленное в счет оплаты долга Рыжего. Последний мигом побежал домой, где до утра сидел перед припасенной задолго до этого бутылкой водки и обдумывал все произошедшее – парень впервые в жизни увидел смерть человека. Она действительно бывает скоропостижной. Рыжий намного позже осознает, что натворил: «Это тебе не старый металлолом из гаражей угонять», – сказал он про себя, припомнив былые делишки… Уже утром он собрался к Трофиму за очередной дозой, дабы хоть на мгновение забыть события этой ночи.

Сам Трофим воспринял все это как рядовое событие. Сразу после расправы он отправился в ближайший бордель, в котором был весьма частым и уважаемым гостем. Наручные часы Тихомирова ему так понравились, что он оставил их себе.

Глава 6 «Путешествие во времени»

На полянке у пятиэтажки, где росла сирень, воцарилась ночная тишина, прерываемая стрекотанием сверчков и потрескиванием фонаря над аркой в квартал. На земле без движения лежали: Дима Тихомиров, Александра Игоревна, мать Димы, и один из их палачей, скончавшийся от передозировки.

Перед неизбежным осознанием конца Дима Тихомиров от безысходности принялся молиться – только это ему и оставалось сделать: «За что же я так разгневал тебя? – принялся разговаривать с Богом Дима. – В чем я провинился так, что ты лишаешь меня жизни? И так уж мукам моим нет конца… Воля твоя – шли мне смерть… да поскорее! – он вздохнул и зашептал. – Господи, благослови меня принести молитвы и моления Твоему Благоутробию о моем ничтожестве и о всех моих родных и знаемых как здравствующих, так и почивших, за коих Ты умер на кресте. Господи Боже наш, помяни нас, грешных и непотребных раб твоих Дмитрия и Александру, внегда призывати нам святое имя Твое, и не посрами нас от чаяния милости Твоея, но даруй нам, Господи, вся яже ко спасению прошения, и сподоби нас любити, и боятися Тебе от всего сердца нашего, и творити во всех волю Твою. Яко Благ и Человеколюбец Бог еси, и Тебе славу возсылаем, Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно и во веки веков. Аминь, – не останавливаясь, Тихомиров продолжил шептать молитвы, которые помнил с детства. – Владыко Господи! Твой есть день и Твоя есть нощь, Тебе вся тварь работает, и всякое дыхание славит Тя; мы же, окаянныя рабы Твоя Дмитрий и Александра, все житие наше скончав блудно, страхом одержимы есмы, яко помянухом дни первыя, и доныне, в няже вся безместная сотворихом злая; и того ради не имамы к Тебе дерзновения, яко беззакония наша велика, и безмерни греси наша, врази же всегда стужают нам. Но, Господи наш, Господи, отверзый устне немому, и наша уста отверзи, да глаголем в молитве угодная Тебе. Господи Иисусе Христе, хотяй всем человеком спастися, услыши молитву нашу, молитвами святых апостол Твоих, яко тии молятся за ны, и теми у Тебе просим прощения, яко тех молитвы присно послушаеши; молением их спаси нас, грешных, исцели болезни сердец наших, разжзи утробы наша пламенем страха Твоего, да пояст терние грехов наших, и души наша любовию прохлади, к Тебе бо желаем, Истинному Свету и Подателю Света, у Тебе Единаго просим милости, спаси ны: насыти алчущия и напой жаждущия души наша от потока безчисленнаго милосердия Твоего: покрый нас благодатию Твоего человеколюбия от всякаго зла, да Тобою храними, избавимся многих сетей лукаваго, по вся дни на нас пропинаемых, и да не похвалятся врази наши о нас, рабах Твоих, уповающих на Тя. Спаси нас по милости Твоей, да воздадим обеты наша, до последняго издыхания каяйся о своих согрешениих, и прославим пресвятое имя Твое, со Отцем и Святым Духом, ныне и присно и во веки веков. Аминь, – перед отключкой Тихомиров припомнил последние слова. – Господи! Не остави нас, Тебя оставляющих ежеминутно! Не отрини нас, Тебе изменяющих непрестанно! Помоги нам, рабам Твоим Дмитрию и Александре, тьмами грехов и напастей омраченным! Восприими в Твою любовь, милось и попечение! Аминь…»

Дима Тихомиров лежал на холодной земле с протянутыми в сторону матери руками. Он медленно и мучительно умирал, истекая кровью, но Бог послал ему спасение – последнее то, что он увидел, был свет автомобильных фар, осветивших поляну ярким светом, и чьи-то крики…

В болевом шоке, в котором он пребывал, в холоде земли, слез и крови ему внезапно привиделись сцены из прошлого. Он успел лишь заключить, что смерть вовсе не печальна – печально то, что некоторые люди вообще не живут.

1. Тихомиров сидел на корточках у кирпичной стены, сложив руки на коленях, и пристально смотрел на Вершинина.

– Что ты делаешь? – удивленно спросил Тихомиров, глядя, как Леша размахивался и изо всех сил кидал свой телефон о стену, выложенную желтым огнеупорным кирпичом.

– Ну как что, Димка?! – неохотно отвечал ему Вершинин, сосредоточившись на сильных замахах. – Постоянно тебя надо учить. Телефон я хочу новый. «Айфончик» пятый! – мечтательно произнес он.

Вершинин продолжил разбивать свой старый наскучивший мобильник, а Дима смотрел на это с недоумением, ведь никогда бы не позволил себе такого. В этом и был их конфликт: их попытки переучить друг друга никогда не срабатывали. Дима хотел наставить Леху на путь истинный, а Вершинин хотел познакомить Тихомирова со всем тем, что любил сам и что Дима не переносил, потому что, по мнению Алексея, никогда не испытывал.

– Но телефон ведь стоит кучу денег, – произнес Тихомиров.

– Дмитрий, в нашей жизни деньги не играют такой уж большой роли. Здесь главное желание, оно всегда и всем руководит. Вот есть у меня сейчас желание иметь новый телефон – он у меня будет; есть желание иметь кучу денег – желание есть, значит, и деньги будут.

– А как же здоровье? Разве не оно самое главное?

– Если будет желание сохранить свое здоровье – оно будет в целости и сохранности.

Дима злобно взглянул на Вершинина, понимая, как тот заблуждается – тогда-то он и начал ломать голову, с какой стороны подойти к Алексею, чтобы в 101 раз убедить его в неправильности его бытия.

Вершинин часто подшучивал над Тихомировым, но все-таки Леша любил, ценил и уважал друга. Алексей уже давно находился на распутье между двумя друзьями, Тихомировым и Ретинским, не зная, кому отдать предпочтение, кому верить и за кем следовать.

Тем же вечером между Димкой и Лешкой состоялся небольшой диалог, который время от времени у них возникал…

На этот раз его начал Тихомиров:

– Я всегда рад тебе, братан, – говорил он. – Вот сильная же штука эта дружба! Мое сердце и двери моего дома всегда открыты для тебя. Смело обращайся, если тебе что-то понадобится – я всегда помогу.

Вершинин не сразу понял Диминого порыва.

– Что мне может от тебя понадобиться? – с недоумением спросил Леша и, собрав брови в кучку, взглянул на Диму, считая, что он имеет деньги, смекалку, физическую силу, с которыми сможет решить любую проблему, не утруждая Диму по пустякам. Конечно же, мажор ошибался. Но с течением времени он стал понимать, что нуждается в ком-то надежном и непредвзятом, но опять-таки Вершинин, эгоист по жизни, боялся себе в этом признаться, будто бы это заденет и оскорбит его достоинство и собственное супер-эго.

– Да все, что угодно, – говорил Дима, – я даже умру за тебя, если так будет нужно… Для этого ведь и нужны друзья, – спокойно говорил Тихомиров, ожидая «правильной» реакции от Алексея – эти слова должны хоть немного заставить его поразмыслить.

Тихомиров застенчиво устремил взгляд на свою обувь и землю под ногами.

Вершинин ответил:

– Да, – отрезал он. – Ты прав, поэтому все тобой сказанное аналогично и с моей стороны. Ты всегда меня выручал – я в долгу перед тобой, – с улыбкой сказал мажор и протянул Диме руку, тот сделал так же. Кисти по-дружески сцепились в крепком рукопожатии.

2. Тут картинка в сознании Дмитрия Александровича Тихомирова помутнела, поменялась, унося его все дальше в прошлое – события, которые ему вспоминались, навеивали приятную тоску о прожитых, ушедших временах, погружая его в прекрасный прежний мир, делая Тихомирова все младше и младше…

Он увидел себя и весь свой класс со стороны на уроке физики, которую вел суровый директор их школы Емельян Николаевич Савин.

Все точные науки у Диминого класса всегда проводились в одном и том же кабинете с голыми стенами, с расцарапанной коричневой доской, широкими партами, неподъемными металлическими стульями и расколовшимся в некоторых местах кафелем на полу. Сам директор школы был человеком активным, справедливым, но из-за своего тяжелого характера и ответственного поста он был жесток и требователен. Емельян Николаевич не переваривал недочетов и поправок, любил руководить и относился к этому с чрезмерной усердностью и излишним перфекционизмом, часто покрикивал на учеников и преподавательский состав (если с ним не поздороваться при встрече где-нибудь в коридоре, то это будет расценено как оскорбление и будет жестко караться).

Савин был невысокого роста; возраст у него был пенсионный, но директорское кресло он бросать не собирался. Руководитель школы всегда ходил в пиджаке и брюках, носил красные галстуки разных оттенков и серые рубашки, в руках у него всегда была кожаная папка для документов. Его внешность была такой же суровой, как и характер, как и его преподавательская, а затем и директорская закалка. Лицо отражало наступавшую на пятки директору неминуемую старость, от которой он старался убежать – лик был морщинистым. Нос у директора большой, брови пушистые, губы потрескавшиеся; взгляд был несколько потухшим, а иногда внезапно возгорался адским пламенем. На голове у Савина блестела лысина – кое-где русые, а где-то уже поседевшие волосы росли только на висках. Руки у него непроизвольно тряслись от нервного напряжения и почтенного возраста.

Именно на урок Емельяна Николаевича Савина (его часто называли Пугачевым) и попал Дима в своей предсмертной обзорной экскурсии по уходящей жизни. В тот серый зимний день Савин после проверки очередной контрольной работы, на выполнение которой несправедливо отводилось небольшое количество времени, вновь принялся ругать и отчитывать 11 «А» класс за неуспеваемость и почти повсеместное списывание. Что касается последнего пункта, директор спалил отлаженную систему списывания Вершинина у Димы и принялся зверствовать пуще обычного, чуть ли не вопя от злости, выпучив глаза и брызгая слюной:

– Это ведь черт знает что! – кричал Емельян Николаевич, размахивая в воздухе тетрадями с многочисленными вычислениями и формулами. – Что за бездарный коллективный труд?! Вершинин, ты в жизни никогда и половины этого не знал! Только не делай сейчас такое лицо, а слушай, что я тебе говорю… Вернее, что я на протяжении уже многих лет хочу вдолбить в твою башку!

Директор ненавидел Алексея Вершинина особо, даже больше, чем хулигана Ретинского, который посещал его кабинет в воспитательных целях чуть ли ни каждый день. Савин, в отличие от своих подчиненных, предпочитал не унижаться и не делать поблажек сыну богатых родителей, чтобы удержать его в школе – он не хотел добывать деньги таким способом и не любил расшаркиваться перед кем-либо, поэтому ему было глубоко наплевать, кто такой Алексей Вершинин и кто его родители, что они думают о директоре, как к нему относятся, придут ли скандалить и тому подобное.

Он продолжал:

– Я сейчас поставлю тебе кол, и ты вылетишь из этой школы, и никто тебе не поможет! Думаешь, что ты особенный?! Нет, тут все равны, никто здесь никого не выделяет. Не нравится – документы в руки и солдатским шагом в другое место, где найдутся люди, которые будут уважать твои якобы права и лизать тебе задницу, прыгать перед тобой, как зайцы, ожидая приказов. Я не буду этого делать! – директор сделал небольшую паузу для набора воздуха в легкие и продолжил с новой силой. – Я выкину тебя отсюда, если сейчас же не признаешься, у кого ты слизал контрольную, – он обратился ко всему классу. – Или кто-то хочет признаться сам? Иначе Вершинину действительно несдобровать! – никто не осмелился встать. Тогда директор сурово заявил. – Все, Вершинин! Твое дело труба!

И тут неожиданно для всех и для самого Емельяна Николаевича со своего места тихо поднялся отличник Дима Тихомиров, виновато опустив голову.

– Тихомиров?! – сказал директор, не веря своим глазам. – Ты, что ли, помогаешь ему?!

Одной из причин, по которой Савин не любил Лешу, было особое поведение и самолюбие Вершинина, его развязная манера держаться, которой он старался подчеркнуть свой статус. Директор не переносил Вершинина еще и по другой причине…

– Ужас! – выдал директор, почесав свою лысину. – Не понимаю, – он немного помолчал, решив в итоге не жалеть ни отличника Тихомирова, ни двоечника Вершинина. – Тогда я проучу вас двоих, умники! – Савин показал на них пальцем. – Вершинину ставлю «5», а тебе, Дима, поставлю жирную пару в журнал, и эта пара ставит под вопрос отличную оценку в четверти, – физик удовлетворился таким решением и был готов похвалить за него самого себя. – Я чрезмерно уважаю и ценю тебя, Тихомиров, но связаться с этим человеком…

Вершинин больше не мог терпеть, поэтому вызывающим тоном спросил Емельяна Николаевича:

– Каким-таким человеком?!

Савин неожиданно ответил не своим голосом:

– Человеком…без сердца.

Услышав это из уст Емельяна Николаевича, Алексей со всей силы стукнул кулаками по парте, вскочил, чуть не опрокинув ее, откинул в сторону стул, на котором сидел, подхватил свой легкий портфель и под удивленные взгляды одноклассников свалил прочь из класса, хлопнув дверью. Все молчали. Директор тоже.

А все было очень просто: несколько месяцев назад Вершинин охмурил директорскую внучку, они встречались втайне от Савина. Как и было свойственно Алексею, их мнимая любовь и такие же отношения продолжались недолго – он просто воспользовался ей и бросил. Сразу же после этого девчушка впала в глубокое уныние, плавно перешедшее в затяжную депрессию. Она ничего не ела, не разговаривала, почти не выходила из дома, что, естественно, разозлило ее воинственного и непримиримого деда. Сам же Вершинин успел позабыть о ней и закрутил интрижку с другой. Емельян Николаевич, души не чая в своей внучке, решил не давать ее в обиду – не боясь испортить репутацию, директор стал открыто прессовать Вершинина. Савин возненавидел его, не мог переносить присутствия этого ученика на уроках – аналогичные чувства к директору испытывал и Алексей.

В тот день Вершинин в бешенстве за несколько минут долетел на своей машине до квартиры, кроя директора матом и попутно размышляя, как ему отомстить за нанесенное оскорбление, как унизить и подставить его. В этом деле Вершинин (особенно в таком состоянии) был изощренным стратегом.

– Гнида! Сука! Тварь! Паскуда! – негодовал Леха. – Без сердца я, значит?! Да как ты посмел так сказать, выставить перед всеми… Клянусь, отныне тебе будет очень плохо, старый ты козел! – от ярости Алексей чуть не сорвал с петель дверь на кухню и чуть не раскрошил там всю мебель.

В дверь позвонили.

– Кто там еще?! – разозлено вскрикнул Вершинин и ринулся в тамбур. В такие моменты вся его внешняя красота куда-то исчезала – лицо темнело от злости. Сердце билось чудовищно быстро, руки дрожали, волосы на голове были взъерошены.

Он резко отворил дверь – за порогом стоял огорченный Дима Тихомиров.

– Ты-то, слабоумный, зачем ввязался в это?! – закричал на него Вершинин, пытаясь убедить, что не стоило ради него рисковать своей успеваемостью.

– Ты же мне дорог, – тихо ответил Тихомиров. – Ты мой друг, причем единственный, поэтому я должен был так поступить. С Николаевичем я разберусь – он и не такое мне прощал.

В подобные моменты Вершинин недоумевал, для чего люди жертвовали чем-то ради других – такая отзывчивость и самопожертвование ему были непонятны, ибо он вполне мог справиться со всем этим сам и без посторонней помощи.

Тихомиров терпел Лешины выходки, зная, что Алексей в обществе и Алексей наедине с ним – это два разных человека. Дмитрий так любил своего друга, что иногда не замечал, как он, благодаря Вершинину, прилюдно попадает в смешные и нелепые ситуации. Из-за этого его и не воспринимали всерьез, посмеивались над ним, сторонились, а Тихомирову было все равно – главное, что сам Вершинин не разделяет мнение остальных.

Когда началась ахинея с клубами и наркотой, Тихомиров всеми силами стал противодействовать новым увлечениям Вершинина. Дима пытался отучить его от всего этого снова и снова, а Вершинин знал, что Дима так заботится о нем, так беспокоится за него, благодарил друга за то, что тот желает ему только хорошего, но значения нравоучениям не придавал, чем обижал Тихомирова.

3. Картинки перед глазами Димы сменялись – пробуждались воспоминания…

Ему вдруг вспомнилось прошлое лето, когда они классом решили отправиться отдохнуть на озеро: снять бунгало, пожарить шашлыки, подышать свежим воздухом, побродить по лесу, искупаться – одним словом, отдохнуть и хорошо провести время. Ну как же не закатить отменную тусу на озере, особенно когда никто не контролирует?

Если ехал Вершинин, то за ним без разговоров ехали и все девчонки из класса, а за самими девчонками в нагрузку увязывались еще и парочка пацанов. Для всего класса Алекс был душой компании, предметом зависти и обожания – с ним было весело и интересно. Девчонки уже давно вычислили отличный момент, когда подкатить к Вершинину, а сам Алексей давно уже провел собрание среди пацанов, и все они давным-давно поделили девчонок меж собой.

Планировалось побыть на озере сутки – деньки стояли солнечные и жаркие. Холмы и пригорки, покрытые свежей зеленой травкой и полевыми цветочками, нежились под солнечным светом. Небо было голубое, по краям небосвода были разбросаны кучерявые облачка и небольшие тучки. По воде гулял ветерок, который нагонял небольшие волны на сине-голубой поверхности озера – вода еще не совсем прогрелась, но к ее прохладе можно было быстро привыкнуть.

Прибыв на место на машинах, в уютную рощицу недалеко от песчаного берега, веселые одноклассники быстренько бросили вещи в бунгало, захватив с собой все необходимое для шашлыка, и побежали на пляж. Там нашелся подходящий тенечек, где и решили поставить мангал. Всем было невтерпеж окунуться – пацаны, оставив девчонок насаживать маринованное мясо на шампуры, побежали к воде, принялись плескаться, нырять и беситься. Один лишь Тихомиров, захватив полотенце, расстелил его на окраине тенька, и принялся листать книжку. Он, конечно же, не имел представления о таких вот выездах на природу, поэтому выделялся среди общей веселости и непринужденности своей серьезностью и отторжением от общего дела, наблюдая то за девчонками, то за пацанами.

– Мальчики! – крикнула одна из девчонок. – Мы свое дело сделали – теперь ваша очередь огонь разводить и мясо жарить!

– Потерпи, дорогая, – шутливо отозвался Вершинин, брызгая в пацанов холодной водой, – наше время отжарить вас ночью придет! – все дружно заржали. – А если ты про шашлык, то сейчас, мы решим здесь кое-что, – Вершинин похлопал по спине качка Ретинского, который уже накупался и собирался выходить. – Витек, а Витек!

– Леший, ты что, не набесился еще?! – обратился к нему Витек.

– Да нет! – сказал Вершинин, прыгая вокруг Вити, как заводной. – Я предлагаю спор. Слабо тебе вон до того мыса доплыть? – Вершинин показал пальцем на выступающую скалу на смежном берегу озера.

– Мне уже порядком надоели твои споры, Леха, – попытался отказаться Ретинский.

– Ой-ой, как трусливо! – наигранным тоном вопил Вершинин. – Сказал бы мне «спасибо»! Если бы не мои споры, то, во-первых, не встречался бы ты сейчас с Кудрявцевой, во-вторых…

– Леха, ты же знаешь, что меня не нужно на «слабо» брать, – посмотрел на Лешу Ретинский.

По его взгляду Вершинин понял, что Витек созрел.

– Мужики, вы с нами?! – пригласил и других пацанов Вершинин, которые уже успели выйти на берег и обтереться.

– Что за дело? – спросил один.

– Легенькое совсем! До того мыса доплыть – кто быстрее, – проговорил Вершинин и внезапно вскричал. – Прямо сейчас! – и они с Витьком ринулись плыть по направлению к другому берегу. Еще двое пацанов, побросав полотенца, ринулись за ними.

– Господи, чего они удумали? – сказала одна из девчонок с шампурами в руках.

Юля Кудрявцева, рассматривающая свой новый купальник, приподняла соломенную шляпку и взглянула на заплыв пацанов:

– Что ж поделаешь?! Дети, – надменно произнесла она, – совсем еще дети.

Тихомиров сразу же оторвался от книги и стал пристально наблюдать, кто же из одноклассников быстрее доплывет до скалы. Естественно, он болел за Лешу.

Вершинин и Ретинский плыли быстрее всех, активно размахивали руками над водой и обильно бултыхали ногами – они тут же оторвались от других. Алексей, еще не проплыв и половины пути, уже представлял, как первым достигнет мыса и покорит его, величаво встав на вершине и показав всем, что он самый сильный, выносливый и крутой. Вершинин на вершине! Постепенно двое отставших преследователей снялись с дистанции, еле вернувшись на берег, сославшись на усталость и голод. Ретинский с Вершининым рвались вперед. Усталость после половины пройденного пути стала напоминать о себе и влиять на скорость, рвение и желание ребят доплыть до этой проклятой скалы. Тяжелый Ретинский стал уступать по скорости более легкому и скоростному Вершинину, поэтому решил с горечью от проигранного спора развернуться к берегу. К тому же Ретинского мучило какое-то странное чувство опасности.

– Слабаки! – крикнул из воды Вершинин. – А я доплыву! – не взирая на бессилие, Вершинин решил во что бы то ни стало закончить начатое.

Переплывая глубокое место перед заветным финишем, Вершинина неожиданно пробила внезапная дрожь. Все тело затрясло, зубы застучали, губы посинели. Леша не сразу понял, что с ним происходит, поэтому решил ускориться и поскорее нащупать ногами мелководье, но волны отбрасывалиего все дальше и дальше от берега. Он тщетно старался перебороть водную стихию, но силы стремительно оставляли его. Тут он почувствовал, как его ослабшие руки не стали сгибаться, а замерзшие ноги, отказавшись подчиняться, стали тянуть его ко дну, словно два якоря. Вершинин стал истошно бултыхаться в воде – через мгновение его ноги свело окончательно. Он стал захлебываться, понимая, что, как бы он не бултыхался, выплыть не удастся, ибо он только потеряет оставшиеся силы.

Прежде чем пойти ко дну, он успел лишь высунуть голову из воды и истошно закричать, непроизвольно запустив в рот холодную воду. Его бултыхание, мало похожее на техничное плавание, тут же заметили на пляже. Девчонки подняли шум, начав махать руками Витьку Ретинскому, находившемуся недалеко от Вершинина, чтобы тот развернулся. Витя тут же заметил утопающего друга и попытался доплыть до него, но силы не позволяли ему прийти на помощь Вершинину вовремя.

Леша впервые понял, что абсолютно не способен повлиять на подобные обстоятельства жестокой жизни, которая с легкостью способна убить его в любой момент. Сейчас его губила самоуверенность и нерасчетливость. Он оказался бессилен против водной пучины, постепенно поглощающей его. Удержаться на плаву все труднее и труднее. Алексей успел лишь сказать ногам: «Какого хрена?!» – гибнуть он не хотел – по крайней мере, именно так. Иногда он даже считал, что навечно останется молодым, а если и умрет, то в роскоши. Сейчас на прощание с жизнью у него не было времени – теперь он желал только одного: чтобы его вытащила из воды невидимая рука чуда.

Тут и произошло неожиданное… Дима! Тот самый Димка, худенький, стеснительный, неуверенный в себе мальчик, сорвался с места и помчался к воде, кинувшись спасать Вершинина. Он бросился в пучину, резво поплыв в сторону утопающего. Ей-богу, он бы убил себя, если бы позволил себе опоздать к тонувшему Вершинину. Последний ведь был крупнее Тихомирова, что затрудняло бы немедленное спасение, но здесь Дима надеялся на свою сноровку, приобретенную в секции плавания. Он не помнил, как достиг Лехи – он плыл так быстро, что вскоре обогнал Ретинского, который изо всех оставшихся сил плыл за ним, понимая, что в одиночку Тихомиров не сдюжит их общего друга.

С берега с замиранием сердца наблюдали за спасательной операцией, удивляясь скорости Димы Тихомирова (будто в него был встроен моторчик от лодки). «Самому бы не утонуть!» – думалось в тот момент Димке. Он подгребал под себя воду, высоко закидывая то одну, то вторую руку, вертя головой, то вдыхая, то выдыхая воздух, как профессиональный пловец. Алексей видел, что подмога идет – он и не ожидал, что Тихомиров был способен на такой геройский поступок. Вершинин шел ко дну, не мог больше держаться, ведь его тело сковало – он бултыхался недолго, всеми силами протягивая руки как можно выше.

Как только Дима подплыл ближе, Леши на поверхности уже не было. Дмитрий, не теряя надежды, вдохнул поглубже и нырнул в темную пучину, преодолевая сопротивление воды, которое то и дело хотело выкинуть его на поверхность. Тихомиров протягивал руки вглубь – Леша как мог тянулся к нему. В первый раз Тихомирова вытолкнуло из воды, но он тут же нырнул обратно, всплеснув ногами – хорошенько разогнавшись, он приблизился к Леше, уже давно пускающему пузыри изо рта, обхватил его за грудь и потянул за собой на поверхность, что оказалось весьма непросто. Их стремительно тащило вниз.

Титаническим усилием Дима поднял друга на поверхность, стараясь держать голову Леши на поверхности. Бездыханное тело Вершинина, кажется, желало потопить и Тихомирова. Но тут Лешу подхватил подоспевший Ретинский. Вместе им было легче доплыть до пляжа.

Пацаны на берегу приняли Алексея на руки, отнесли в тень, положив его на песок.

– Не дышит! – крикнул один.

– Пульс проверь! – крикнул другой.

Девчонки молчали, не сдвигаясь с места и не веря своим глазам.

Ретинский припал к лежащему Леше, совершенно не зная, что с ним делать теперь.

Тихомиров вышел из воды последним: его знобило, ноги тряслись.

– Витя, – негромко произнес Тихомиров, – переверни его на живот.

Ретинский мигом крутанул Вершинина, положив того головой вниз, и вода, заполнившая глотку и дыхательные пути, мигом вылилась изо рта горе-пловца Лешки на песок – он очнулся, громко прокашлялся, захватил столько воздуха в грудь, сколько смог, и удивленно посмотрел на столпившихся вокруг него одноклассников, будучи не в силах подняться.

Дима увидел очнувшегося Вершинина и еле вымолвил: «Живой», – сказал он и тут же рухнул на песок без сознания.

– Как ты себя чувствуешь?! Чем тебе помочь?! – спрашивали одноклассники Вершинина один за другим, обступив его со всех сторон.

Вершинин, приподняв тяжелую голову и осознав, что он уже вне опасности, произнес:

– Димке лучше помогите.

Все обернулись и увидели, как упавшего от изнеможения Тихомирова ласкают волны с озера. Все бросились к нему и привели его в чувство.

В тот день произошло много чего неожиданного и пугающего. Горе-пловцы к вечеру оклемались, но осторожная Кудрявцева не разрешила им даже прикасаться к алкоголю. На ночь к ним в комнаты пришлось подселить по одному человеку, чтобы наблюдали за ними, если им вдруг станет нехорошо. Гулянка была немного подмочена, но не испорчена – все лишь восторгались поступком Тихомирова, в том числе и Леша. Между ними той ночью произошел длинный разговор, который никто не слышал, но после него что-то в их отношениях поменялось – это серьезно сблизило их.

Залить день нехилых впечатлений горячительными напитками полностью не удалось, но каждый очень старался. Кудрявцева запретила Вершинину пить, но Ретинский все-таки таскал ему рюмку за рюмкой, бокал за бокалом, стакан за стаканом. Говорили, что Вершинин в ту ночь успел даже оприходовать одну из девчонок. Чудак-человек!

4. Дима вспомнил тот разговор с Лешей на озере. Бесценные воспоминания немного согрели его.

Тихомиров увидел доколе знакомую ему комнату с широким окном. На стенах остались обои, но они были в лоскуты разорваны. Кое-где виднелись желтые пятна от недавнего потопа. Старый пол почти прогнил. Именно в эту комнату в полупустом общежитии и запирали Вершинина, когда он остро нуждался в новой дозе наркоты, на которую умудрился подсесть в клубе.

За процессом его избавления от зависимости отвечал небольшой отряд добровольцев во главе с Витей Ретинским. Они пользовались и методами убеждения, и методами принуждения, прибегая не только к словесному, но и к физическому воздействию – их способы были порой жестоки и негуманны, зато приносили результат.

За процессом пристально следил и Дмитрий Тихомиров, морально страдая вместе с Вершининым. И вот, воспользовавшись подходящим моментом, Тихомиров раз и навсегда решил убедить Алексея в том, что его образ жизни плох и порочен.

Вокруг тем временем привыкли не обращать внимания на слезы и мольбу Вершинина отпустить его – отпускали, а потом вновь ловили и запирали обратно в этот своеобразный изолятор. Мольба и слезы сменялись яростью и негодованием.

Леша сидел в той комнатушке безвылазно и только и делал, что стонал от боли, которую ему причиняла ломка. Его научились усмирять без капли сожаления. Вершинин предпринимал изощренные попытки к бегству, но ничего дельного не выходило. За несколько недель жизни в пустой комнате он превратился в нелюдимого зверя, с укором и злостью смотревшего на стороживших его людей. Непременно зверь должен был стать человеком, и он им стал, но намного позже. Взаперти легко можно сойти с ума, но Леша оказался стойким – в отличие от Тихомирова, который еле терпел действия Ретинского и его сподвижников с целью вытащить Алексея из ямы. Дима расценивал это как издевательства над человеком, над его хорошим другом. Но Витек был настроен серьезно: именно так он спас Вершинина от смерти, как позже сделал Тихомиров на озере.

Витек предупреждал Диму, что входить сейчас к Вершинину и что-то ему внушать – это бессмысленно и опасно, ведь непонятно, какая за этим может последовать реакция. Но Дима был непреклонен и все же добился своего. Витя же настоял на том, что Тихомиров войдет к Вершинину только под его присмотром. Так и случилось…

Свет от серого и унылого весеннего неба проникал в пустую комнату через окно без занавесок. Двери со стеклянными вставками (Вершинин выбивал их неоднократно) распахнулись, и Дима с ужасом сделал шаг в импровизированную камеру. За ним со злобно-серьезным видом вошел Ретинский.

Услышав скрип старых половиц, Вершинин ошалело раскрыл глаза. Он сидел на полу, оперевшись спиной об стену, поджав колени к груди и положив на них руки. Немытые черные волосы закрывали его очи. Алекс сидел в запыленных черных джинсах и разорванной рубашке белого цвета. Он смотрел на свои дырявые кроссовки с белыми подошвами, которые валялись у стены напротив.

Вершинин и с окна пытался спрыгнуть, выбив вдребезги все стекла, и об стены бился, двери проламывал, прямо в тонких джинсах и разорванной рубашке в мороз убегал на другой конец города, размахивал кулаками, пытаясь отгородиться от своих надзирателей, то и дело находивших его. К врачам он идти не хотел, поэтому пришлось избавлять его от зависимости народными средствами, по заветам бывалых пацанов, которые тоже прошли через это. Леха лишь глубоко-глубоко в душе осознавал, что все это делается ему на благо. Тихомиров очень рисковал, затевая с ним серьезную беседу.

– Леша, – тихо позвал Дима.

Тот медленно поднял голову и посмотрел на Тихомирова измученным взглядом.

– А-а-а, – хриплым голосом протянул Вершинин, стараясь подняться, – и ты пришел. Что надо?! Поржать, полюбоваться… на то, как человек страдает…

– Вовсе нет, – спокойно возразил Димка, разглядывая, во что жалкое и несуразное превратился Вершинин. – Зачем ты так говоришь?

– А просто так, блять! – сказал Вершинин, безуспешно пытаясь встать и поймать заветное равновесие после нескольких часов раздумий и сидения в одном положении. Тогда он только начал осознавать всю серьезность ситуации, в которую он угодил. Вершинин боролся сам с собой, но пока не мог контролировать свои бездумные высказывания в адрес пришедших. – Потому что мне плохо! – воскликнул он. – Эй, Ретинский! Сколько можно меня здесь держать?! Когда меня отсюда выпустят?!

– Как только, так сразу, – ответил ему Витя, сложив руки на груди.

– Что ты сказал?! – орал Вершинин, словно пьяный, а Тихомиров не верил своим глазам. – Садист ты, сука! Ебаный фашист! Вот я выберусь отсюда, и ты, дерьмо собачье, пожалеешь, что на свет родился! Мы засудим тебя – ты сядешь! Видишь, Дима, – Вершинин подошел к Тихомирову, положил руку на его плечи и показал пальцем на Витька (от Леши пахло так себе), – из-за этого человека я страдаю… из-за него я сижу здесь. Если бы не он, то все было бы как прежде! Понимаешь, Дим?!

Дальше Вершинин перешел на шепот:

– Димка, я всегда знал, что ты хороший парнишка, так что… как моего кореша тебя прошу, – он помолчал, а потом продолжил. – Только тихо… Сгоняй мне за наркотой. Я давно купил, но не забрал. Я скажу, куда идти и где спрятано… Я знаю, ты сделаешь это для меня…

Дмитрий стал отрицательно качать головой еще в середине реплики Алексея, а Ретинский понял, что именно шепчет Вершинин. Витя подошел к Леше и легким движением руки откинул наркомана в сторону – Вершинин мигом очутился на полу, где и сидел.

– Ну и хуй с тобой! – продолжал дерзить Вершинин. – Как я еще мог называть тебя другом?! Ума не приложу! Съебывайте отсюда! Оба! Видеть вас не хочу, – признался Леша и замолчал, вернувшись в прежнюю позу, отвернувшись в сторону окна, словно обидевшийся ребенок.

– Нет, Леша! – внезапно произнес Тихомиров. – Я тебя не узнаю – это не ты! Где же тот прежний Леха Вершинин, которого я знал, любил и уважал?! Он был бы здесь, если б не то, чем ты занялся. Леша, – Дима решился прикоснуться к нему, – я всегда говорил тебе… всегда, каждый раз предупреждал тебя, что вся твоя жизнь – все эти вечеринки, клубы, наркотики, алкоголь… Все это неправильно… все это погубит тебя. Я, как видишь, был прав. Услышь же меня, Леша! У тебя есть шанс исправиться, пойти по другому пути – нужно только перебороть себя, отказаться от всего этого, и все будет по-старому, как прежде… Как ты хочешь, – Тихомиров будто умолял его. – Ты разрываешь мне сердце. Разрываешь его всем своим друзьям. Ты мучаешь себя и других. Опомнись, вернись к жизни, забудь об этой дряни!

Вершинину с первых же слов Димы не понравилась речь друга – у него сразу же заболела голова, и он сорвался… Он повел себя как абсолютно неадекватный взбесившийся человек, не помня самого себя:

– Бесите! Как же вы меня бесите! Каждый раз одно и то же, – взялся за голову Вершинин и принялся кричать во весь голос. – Всегда вы вмешиваетесь! Всегда вы лезете! Не смей меня учить! Не надо мне лекции читать! Я живу, как хочу, делаю то, что считаю нужным. Мне не нужны ничьи советы! Моя жизнь – это не ваше дело, а вы все лезете и лезете! О себе бы лучше позаботились! Мне и без вас хорошо живется!

– Почему ты так говоришь? – чуть ли не плакал Тихомиров.

– Опять ты лезешь! Отъебись от меня! – рявкнул на Тихомирова Леша и кинулся на него, схватил крепко за шею и принялся душить друга. – Мне уже тошно от тебя, ты мне надоел, ненавижу тебя, тихоня проклятый! Вообразил себя праведником?!

Ретинский, научившись в случае необходимости с одного удара отключать Вершинина, подлетел к ним и вмазал Леше по лицу своим тяжеленным кулаком. Тот грохнулся на пол без чувств. От внезапной агрессии Вершинина у Тихомирова подкосились ноги – он никак не ожидал, что его лучший друг захочет придушить его по-настоящему.

– Вот до чего доводит эта гадость, – говорил Витя. Затем он взглянул на испуганного Диму. – С тобой все нормально? – спросил Ретинский, вглядываясь в покрасневшую от ручищ Алексея шею Димы. – Димас, он ведь не понимает, что творит…

Тихомиров, не проронив ни слова, убежал из комнаты, оставив Ретинского наедине с Вершининым, который так и валялся на грязном полу. Витя сразу смекнул, что после такого нельзя выпускать Тихомирова из виду. Он погнался за ним. Дима воспринял все Лешины слова слишком близко к сердцу: он воспринял их как правду, не взяв в расчет то, что Вершинин сейчас находится далеко не в нормальном состоянии. Вершинин всеми этими словами и действиями всадил нож прямо в сердце Димке. Теперь неуправляемым стал Тихомиров – в таком состоянии он мог сделать с собой все, что угодно.

Димка несся по городским улицам со слезами на глазах, не чувствуя ни холода, ни усталости – его душа плакала, ибо была растерзана в клочья. Он не мог выдержать причиненной ему боли. Тихомиров не понимал, за что ему была уготована такая судьба – он устал от несправедливости, ибо этих мук достойны были другие люди, грешившие в этой жизни намного больше, чем Тихомиров.

Путь пацанчика лежал в направлении 10-этажки на углу широкой и многолюдной площади перед городским театром, где каждое лето сооружалась большая сцена, на которой выступали приезжие артисты.

Уже позже Тихомиров вспомнит еще одну историю, непосредственно связанную с этим местом… Однажды летом Леше Вершинину не досталось хорошего места на площади во время концерта одной популярной певицы. Само собой ни творчество этой молодой знаменитости, ни ее внешность в общем не привлекали Вершинина – просто его тогдашняя девушка с ума сходила по этой певичке. А Вершинин, как истинный джентльмен, для которого нет ничего невозможного, пообещал своей пассии незабываемые ощущения от концерта.

В плотной толпе, растянувшейся от сцены до самых отдаленных уголков площади, было не протолкнуться. Лешкины возможности в этом случае были ограниченны, что его жутко раздражало. Сам бы он тут же наплевал на этот концерт, но боялся упасть в глазах его девушки, которая ждала от своего мужчины свершений и сюрпризов. Если она разочаруется, то, конечно же, разнесет половине города, что Вершинин совершенно не тот, за кого себя выдает – он не авторитет и красавчик, а слабак и трепло. Этого Алексей никак не мог допустить.

У него было два варианта. Первый: пропадать, то есть падать на колени перед требовательной женской особой и просить прощения – этого варианта Вершинин не выносил, потому что ради простого секса с этой смешливой и легкомысленной девчоночкой он не собирается так унижаться. Второй: обратиться к знакомому, который периодически обслуживал подобные мероприятия – может быть, найдется пару лишних пропусков к сцене. Из-за всей этой кутерьмы Вершинин еще больше возненавидел эту певицу. Он поведал о проблеме Диме Тихомирову, который неожиданно предложил решение проблемы.

Дима с ранних лет знал это место – эта новая 10-этажка, вклинившаяся в угол между старенькими пятиэтажками, выходила прямо на площадь. Замок на двери в чердак был взломан еще с самой сдачи этого дома, а там и до крыши было недалеко. Оттуда открывался шикарнейший вид не только на площадь, но и на половину города. Тихомиров любил там бывать: он бежал туда от тоски и зла, он бежал на эту крышу поразмышлять, полюбоваться городом и… побыть в одиночестве.

Именно это место и открыл Вершинину Тихомиров. Тому крыша сразу же понравилась. Дальше же принялась за работу фантазия самого любовного чародея Лехи. За несколько часов до концерта Леша предложил своей девушке погулять по центру города, проработав весь маршрут, пролегающий через несколько уютных летних кафешек, киосков с мороженым и прохладительными напитками, несколькими скверами – маршрут заканчивался на площади, вернее, не доходил до нее, сворачивая в квартал прямо к 10-этажке. Как только до пункта назначения оставалось несколько переходов и тротуаров, Алексей, остановившись у арки, заинтриговал свою спутницу, сказав, что ее ждет приятный и романтичный (Вершинин очень не любил этого слова) сюрприз. Ради этого она даже не побоялась надеть на глаза повязку, подчиниться нежным рукам Алексея, который медленно вел ее не по дороге прямо к площади, а через арку в квартал, затем в подъезд, позже прямо по узеньким ступенькам на крышу через чердак.

Вечерело, дул слабый ветерок. Вершинин вывел подружку на крышу, с которой как на ладони были видны и площадь, и весь город, и особенно красивое вечернее небо – как только он снял с нее повязку, она просто обомлела от всего увиденного, никак не ожидая такого экстравагантного решения со стороны Леши. От обилия романтики и оригинальности девушка отбросила все свои сомнения по поводу Лехи. Обычно в такие моменты девушки проникаются к нему симпатией, влюбляются в него, а он наоборот теряет к ним интерес. Она тут же заключила его в объятия и поцеловала – такого быстрого развития событий не ожидал и сам Вершинин, но, прежде чем переходить к самому главному пункту отношений с девушками (наверно, не нужно пояснять, о чем идет речь), Вершинин все-таки решил воплотить в жизнь все намеченное: романтический ужин, легкий флирт, случайные приставания, обнимашки в темноте и совместный просмотр концерта. Последний пункт по итогу интересовал двух подростков меньше всего. В общем и целом, Алексей Вершинин добился своего в ту ночь, даже с обгоном своего привычного графика – секса на крыше у него еще не было.

Именно на ту заветную крышу и мчался тогда Дмитрий Тихомиров. С тех пор, как его проблемы ушли на второй план, с тех пор, как он почувствовал себя нужным, попав в новое общество, обретя новых друзей, он позабыл об этой крыше. Теперь же происходило его стремительное возвращение туда. Как ракета, он поднялся на крышу и увидел, что она почти вся разобрана, завалена деревянными балками и содранной кровлей. Аккуратно лавируя по свободной от мусора и стройматериалов тропинке, Тихомиров медленно подошел к краю и вновь насладился окрестным видом. Он закрыл глаза, вспомнив, как когда-то давно именно здесь он хотел покончить с собой. И сейчас, после стольких лет, его планы наконец-то осуществляться…

За пару секунд до прыжка с крыши Дмитрий Александрович Тихомиров, урожденный Астафьев, вспомнил много ярких моментов своей жизни, помолился и решился, не раздумывая, сразу же сделать смертельный шаг в пропасть, последний раз вдохнув холодный городской воздух. С закрытыми глазами он повалился вниз, но его ноги так и не оторвались от приступка, ведь в последнюю секунду Димку обхватил за пояс силач Ретинский и потянул его назад. Витя сберег друга от рокового прыжка. Стащив его с края, Витя увидел, что от перенапряжения Тихомиров уже был без сознания.

Когда Витя нес Диму на руках к ближайшей больнице, Тихомиров всего лишь раз пришел в себя. Тогда его интересовал только один вопрос, который он и задал Ретинскому:

– Он говорил это серьезно?

– Нет, Димка, нет! – ответил ему Ретинский. – Сейчас он зверь, разъяренный зверь, которому нужна только доза. Это скоро обязательно пройдет… но отпечаток останется, – с сожалением произнес Витя. – Я тебе обещаю, Дима, что сделаю все, чтобы Леха выкарабкался.

– Спасибо тебе, Витя, – только и успел сказать Дима перед тем, как вновь отключиться.

После того как Витек передал Тихомирова врачам, ошеломленным от того факта, что Ретинский прошел полгорода и принес к ним в больницу человека без сознания прямо на руках, он направился назад в общежитие, где сидел Вершинин. Зайдя к нему в комнату, Ретинский кратко рассказал Леше, что сейчас произошло с Димой. Вершинин сказал, что ему на это наплевать с высокой колокольни – за эти слова Ретинский, вышедший из себя, жестоко избил Вершинина. А когда Алексей полностью оклемался от наркотической зависимости и осознал все безумства, которые он творил в это время, первым делом помчался на квартиру к Диме Тихомирову. Алексей умолял Диму простить его. Тихомиров был человеком добрым. Что же еще было делать? Он простил его.

5. И это тяжелое воспоминание покинуло Диму и унеслось в вечность. Тихомиров вспомнил другой случай…

Одним летним вечером Вершинин дожидался Тихомирова в назначенном месте, у одного из пешеходных переходов в спальном районе города. Когда появился Дима, то Вершинин дружелюбно помахал ему рукой и позвал к себе. Димка быстро побежал навстречу к нему по пешеходному переходу – первая машина, шедшая в крайнем правом ряду, остановилась, чтобы пропустить школьника, спешащего перейти дорогу, а машина из среднего ряда решила объехать остановившийся у перехода автомобиль, чтобы сэкономить время (блин, три секунды, и то экономят). Обгон кончился тем, что под колеса выскочил Дима Тихомиров.

Водила дал по тормозам. Скорость была небольшая – Тихомиров лишь слегка ударился об капот, упав на асфальт. Дима тогда отделался легким испугом и парой ссадин и синяков на спине и локтях. Удивительно, но и сам водитель этого светло-зеленого «Жигули» тоже отделался легким испугом… а также ссадинами, царапинами и синяками. Как вы думаете почему?! Нет, он не ударился об стекло, руль или приборную панель, когда тормозил…

Ох, видели бы вы глаза Вершинина, которые превратились в блюдца, когда он узрел все произошедшее на дороге. Леша мгновенно растолкал зевак, столпившихся у Тихомирова. Очутившись около Тихомирова, Вершинин нервно осмотрел его, несколько раз поинтересовался, в порядке ли все у Димы, может ли он подняться, может ли он идти, не кружится ли у него голова и все такое прочее. Подав Диме руку, Вершинин поднял его с дороги и повернулся в другую сторону, скорчив злобное лицо по отношению к водителю, который посмел совершить такое с Димой. Владелец отечественного автопрома оказался толстым и неповоротливым мужчиной, который еле как вылез из узких дверей своей колымаги, долго не мог до конца захлопнуть дверцу, а потом, вместо того чтобы хоть как-то помочь пострадавшему Тихомирову, обошел всю машину и принялся смотреть, не повредили ли ему капот. Это возмутило Леху в крайней степени. Он подлетел к водиле и схватил его за светло-коричневую рубашку. Вершинин злобно стиснул зубы и прижал мужика к машине.

– Что же ты делаешь, сука?! Не умеешь водить или в первый раз за руль сел, скотобаза ходячая?! Да он, – Вершинин указал на Тихомирова, – стоит тысячу таких, как ты! Ты где права купил, придурок?! У мамаши в роддоме?! Ты вообще не должен из своего амбара вылезать, а ты выперся оттуда, возомнив себя хозяином дороги! – не жалея голоса и фантазии, Вершинин погружал мужика в шок, а окружающие, удостоверившись, что с Димой все в порядке, расходиться не спешили и стали с улыбкой наблюдать за тем, как Вершинин отчитывает виновника происшествия.

Толстяк уже давно вспотел от страха, приоткрыл рот и нервно качал головой: у него смешно тряслись покрасневшие щеки и все его пять подбородков. Он пытался противодействовать налетевшему на него школьнику, но ничего не смог поделать, пытаясь даже оправдать себя словесно, но тщетно. Победила молодость.

– Что ты промычишь в свое оправдание, контрацептив использованный?! – кричал Вершинин, сильнее прижимая горе-автомобилиста к его машине.

– Я…я…я, – заикался мужик, – я машину на утилизацию везу! Опаздываю – сегодня последний день, – про утилизацию мужик нафантазировал, чтобы немного отвлечь Леху.

– Ничего, козел! Не последний сегодня день – на тот свет ты еще успеваешь! Это я тебя сейчас на утилизацию пущу…

Разгорелась небольшая потасовка: от первого удара Вершинина с правой мужчина упал на дорогу, поцеловавшись с полуспущенным колесом. Дальше Вершинин принялся дубасить его ногами. Бить толстяка, защищая интересы Димки, было в новинку для Вершинина – ему казалось, что он бьет мягкую подушку. Мужик молил о пощаде и махал руками, раскрасневшись, как помидор, и задыхаясь от дорожной пыли. Прохожим наблюдать за дракой было очень интересно. Никто не хотел их разнимать – было видно, что парень бьет мужика вполсилы, к тому же отменный жирок водителя защищает его внутренние органы и кости от травм.

Разнимать дерущихся бросился Тихомиров. Когда он оттаскивал Вершинина прочь, Алексей продолжил кричать:

– Так тебе и надо, говнюк! Попробуй только нажаловаться кому-нибудь, олигофрен!

Дело впоследствии замяли родители Вершинина. Сам Алексей, который теперь на дух не переносил жирных мужиков, решил напоследок посмеяться над истцом: меньше чем через неделю после инцидента Вершинин обратился к своему знакомому из ДПС и владелец «Жигулей» обнаружил в почтовом ящике уведомление о необходимости оплаты штрафа «за превышение скорости на 60 км/ч и более».

6. Тихомирову было весело вспоминать некоторые моменты (например, он вспомнил, как каждый день навещал Вершинина, когда тот болел, и пытался хоть как-то развеселить и раззадорить его), а некоторые истории из его жизни вызывали у него грусть и печаль. Но теперь ему собирались показать главную историю, после которой Дима может с уверенностью разделить всю свою биографию на «до» и «после»…

Дело было в седьмом классе, в октябре. В начале учебного года в класс к Вершинину пришел новенький, который, как и все новенькие, не сразу влился в коллектив. Обычно некоторые ученики из класса, самые активные и дружелюбные, как-то пытаются увлечь новичка, познакомиться с ним, завести дружбу, узнать о нем побольше, но почему-то этот 12-летний паренек никого не впечатлил, а наоборот вызвал какое-то странное чувство отторжения. Кому-то он показался слишком замкнутым, кому-то – слишком грустным и немного злым, кому-то – страшным и загадочным, кому-то – просто странным, не таким как все. Сам новенький не очень хотел идти на контакт с одноклассниками, поэтому, с одной стороны, был частью класса, а, с другой стороны, находился от всех особняком. А ведь он и вправду не был похож на остальных: был замкнут, всегда грустил, особо не разговаривал, был совершенно незаметен. Как вы уже поняли, после долгих скитаний по учебным заведениям Дмитрий Тихомиров решил по настоянию мамы попробовать начать учиться и влиться в окружение учеников и учителей в новой школе. Что ж, многие смеялись над ним, потому что не понимали его, боялись. Те, кто был поумнее и потактичнее, старались не обращать на новенького никакого внимания.

Вскоре в классе стало известно, кто к ним пришел – благодаря слухам. Наверное, однокашники Тихомирова подслушали разговоры учителей. Все шептались, сплетничали, а Дима ни на кого не обращал внимания, закрывшись в себе, словно человек в футляре, ибо он ни в ком не нуждался, с самого детства приучил себя так жить. Общество никогда ничего хорошего не приносило в его жизнь. И таких вот классов у него за спиной было много: в одну школу его не брали, во второй школе его загнобили ученики, в третьей – учителя. Сидел он на последней парте в полном одиночестве, почти не выходил к доске, хотя все работы по любому предмету у него почти всегда выходили на отлично. Учителя после нескольких безуспешных попыток даже не пытались воздействовать на Тихомирова и как-то побудить его пойти на контакт с одноклассниками – мол, других насущных дел по горло. Так вот тихо и незаметно Дима начал очередной учебный год в новой школе, пока не произошло событие, которое поставило с ног на голову все его мировоззрение, в корне изменило отношение к себе, к другим и к внешнему миру в целом.

Что же случилось? В один из дождливых осенних дней с хмурым серым небом, мокрой землей и постепенно облетающими с деревьев листьями Дмитрий Тихомиров неторопливо шел домой после уроков, надев свою новую черную толстовку с капюшоном. За углом здания школы (в каждой школе есть такой закуток) всегда тусовались хулиганы и прочие задиры, периодически выбегавшие туда покурить. Путь Тихомирова пролегал мимо этого места, и трое семиклашек из параллельного класса решили подкараулить там Тихомирова. Вот так всегда: издевательствам, насмешкам и прочим приколам подвержены либо умные ученики, либо те, кого не принимает школьное общество, кто отличается от остальных – почему-то двоечникам, драчунам и так называемым «королям школы» белые вороны не нравится. Такие вот кадры и встали на пути бедного Димы, в планы которого в этот день никак не входило попасть под раздачу.

– Эй, стой, чудак! – крикнул один, но Дима не остановился и только ускорил шаг.

– Тебе что, неясно приказали, дефективный?! Стоять!!!

Тут Дима и повернулся, что было ошибкой, ведь останавливают его явно не с благими намерениями. Отбросы не на шутку привязались к нему, что до смерти напугало парнишку. Он ведь не умел ни драться, ни нормально послать обидчика к такой-то матери: шантрапа сначала принялась подкалывать и задирать его, а Дима продолжал молчать и терпеть нападки, сунув руки в карманы и опустив голову, словно в чем-то провинился. Потом недружелюбно настроенные сверстники стали наезжать на Тихомирова, а вскоре повалили пацана на мокрую землю и принялись избивать, а он всего лишь прикрывался руками, свернувшись в комок.

Неравная драка продолжалась бы до бесконечности, но обидчиков за одну секунду раскидал в разные стороны Димин одноклассник – невысокий, бойкий и смышленый мальчишка с блестящими черными волосами, одетый в синие джинсы, черные кроссовки и белую футболку, сквозь которую проглядывали напряженные мышцы. Паренек выходил из школы со своей девушкой и хотел было проводить ее до дома, но тут увидел, как трое молодчиков издеваются над новеньким. А ведь эта троица давно присягнула на верность пареньку в белой футболке, а тут они без его приказа кого-то мутузят.

Уверенный в себе брюнет, оставив девушку дожидаться его на школьном крыльце, бросился на помощь Тихомирову, откинув портфель в сторону. Мотивация защитить нелюдимого одноклассника была следующая: выпендриться перед своей девушкой и проучить отбившихся от рук хулиганов. Девушка же с трепетом ожидала победы своего спутника и спасения новенького.

За пару секунд разобравшись с напавшими на Диму семиклассниками, Вершинин обратил их в бегство. Они недолгое время, унося ноги, грозили и Вершинину:

– Папочка тебе не поможет!

– Бегите-бегите, гномы! – яростно говорил им вслед Алексей, подпрыгивая на месте и кидаясь в них камнями с земли. – Совсем страх потеряли, уроды! Только суньтесь! – крикнул он, улыбнувшись лежащему на земле растерянному Диме.

Вершинин протянул руку Тихомирову и помог ему подняться и отряхнуться. Тут на Диму сразу же посыпались вопросы: хорошо ли он себя чувствует, болит ли что-нибудь, украли ли у него что-либо – если украли, то он сейчас же догонит их и отберет:

– Ты только скажи, не стесняйся, – уверенно говорил Диме Вершинин.

Но Тихомиров с испуганным лицом, с заплаканными и измученными глазами, смотрящими на Вершинина, взял и мгновенно дал деру в сторону дома, не проронив ни слова. Вершинин очень удивился, провожая спасенного взглядом. В этот момент к Алексею подошла его девушка – кажется, ее звали Лена – и положила свои ручки ему на плечи. Она была девчонкой смышленой. Лена всегда вела дипломатичную политику по отношению к одноклассникам – она была хранилищем всей информации, происходящей с ее одноклассниками, знала все про всех, поэтому тут же ответила озадачившемуся Вершинину:

– Детдомовец, – тихо произнесла она. – Странные люди. И побили наверняка из-за этого.

Вершинин задумчиво слушал Лену, а потом поднялся, обнял ее и ответил:

– Они такие же, как и мы. Просто им повезло меньше.

Парочка медленно побрела в сторону Лениного дома.

Тихомиров пришел домой весь в слезах. Увидевшая это Александра Игоревна без лишних вопросов обняла сына, гладила его по голове, маленького и кудрявенького, и приговаривала, что они все преодолеют, потому что они вместе, мать и сын, а вместе они сильнее. Тогда Тихомиров и рассказал ей о мальчике, который его спас – звали его Леша Вершинин.

Сам Алекс сначала с упреком и недоверием воспринял Диму и его появление в классе. А когда увидел пронзительно глубокий взгляд Тихомирова, когда выручил его, то понял, как пацан несчастен и одинок. Кажется, тогда Дима узрел в Леше того самого человека, который утолит его желание найти себе верного лучшего друга (согласитесь, сделать это проблематично, если ты сторонишься окружающих).

На следующий день Дмитрий собрался с силами, подавил скромность и неуверенность, решившись подойти к Вершинину. В тот день почти все предметы – две алгебры и химия – проводились в одном кабинете. Обычно Алексей на перемене выгонял всех из кабинета в коридор и, оставаясь в одиночестве, дремал на парте до самого звонка, подложив под голову портфель. «Со звонком зайдете!» – кричал он как учитель.

В тот день Дима задержался, сделав вид, что одним из последних выходит из кабинета. Алексей тоже решил сегодня сломать систему: вместо спанья на парте он решил побыть наедине с Леной. Вершинин обнимался и развязно целовался со своей девушкой. Лена чувствовала себя самой счастливой и любимой на всем белом свете и беспечно думала, что Вершинин в ней души не чает, а он уже давно наметил себе другую пассию. Леха раскинулся на стуле, раздвинув ноги, обнял одной рукой Лену, сидевшую рядом, а другой рукой держал телефон, всматриваясь в экран. В этот момент Тихомиров медленно подошел к ним. Лена, смутившись, отстранилась от Вершинина, но своего места не покинула, прикинувшись, что что-то ищет в сумочке. Вершинин же пристально посмотрел на Диму.

Тот с долгими паузами в речи извинился перед Вершининым, что убежал вчера и не поблагодарил его за геройский поступок.

– Да ничего страшного! Пустяки, – махнул рукой Вершинин. – На твоем месте я бы раскидал их всех и тоже деру бы дал, – улыбнулся Леша, рассматривая стоящего перед ним Диму.

У Дмитрия была привычка – опустить голову и улыбнуться, когда к нему обращаются. Именно так он сейчас и сделал.

– Теперь-то ты не очкуй, – вновь включился Леха, пытаясь разговорить Тихомирова. – Теперь никто из них на километр к тебе не приблизится, потому что отныне я тебя защищаю лично. В этой дурацкой помойке, которую все называют школой, я не последний человек. Так что сразу обращайся ко мне, если вдруг что. Я здесь всех и все знаю, – гордо заявил Вершинин, опрокинувшись на спинку стула с самодовольным выражением лица.

Лена внимательно слушала их разговор, делая вид, что он ей безразличен. Дима стоял перед ними и внимал каждому слову Вершинина, сидевшего за партой, словно император в регалиях на троне.

Алексей терпеливо ждал, что ему ответит молчаливый Тихомиров – Вершинин даже немного наклонился, чтобы заглянуть в глаза бывшему детдомовцу, опустившему голову, и рассмотреть его лицо, мысленно говоря Диме, что он, Алексей Вершинин, король этой школы, вообще не представляет, как можно жить без родителей. В этом плане он поверил словам Лены о происхождении Тихомирова – это давало ответы на многие вопросы и о его поведении, и о его образе жизни, которые мучили всех, включая Лешу. Но теперь-то все встало на свои места, хотя в большинстве случаев дети из детдома по характеру и поведению очень даже отличаются от Тихомирова.

– Спасибо, – через силу выцедил Дима.

– Вот и хорошо, – обрадовался Леша, – значит, болтать ты умеешь, но не надо бояться, не надо замыкаться. Ты же не в психушке. Школа, конечно, похожа немного на дурдом, но она ведь так не называется, правда же?

Дима еще шире улыбнулся и, подняв голову, посмотрел на Вершинина:

– Меня Димой зовут.

– Я знаю, Дима, – весело сказал Вершинин. – А я Леха! Давай лапу! – протянул руку Леша, а Дима медленно протянул ему в ответ свою, холодную и немного дрожащую.

Вершинин крепко пожал ее, а затем с улыбкой и неким ребячеством произнес:

– Конечно, это прозвучит странно, как в детском садике, но все-таки других слов я не могу подобрать, – сказал Вершинин и тут же выдал. – Дима, давай дружить!

Услышав заветные слова, Дима преобразился, будто болезненный груз свалился с его плеч, дал ему свободно вздохнуть и раскрыться. Прошлая жизнь и все невзгоды в этот момент оставили его – он готов был заплакать от счастья, ведь отныне он мог освободиться от занавеса, который защищал его от остальных и оставлял наедине с собой.

– Давай, – радостно произнес Дима.

С этого момента и началась их дружба. Дима стремительно оставлял в прошлом жизнь, полную одиночества, проблем, утрат, ибо началась новая, полноценная жизнь, которая теперь не вынуждала его скрываться и стесняться, грустить и постоянно убегать от всего.

Сегодня же на алгебре весь класс узнал, что их седая математичка Юлия Антоновна проводит свой последний урок перед тем, как уйти на пенсию. На уроке она представила нового учителя, который сменит ее на этом посту – молоденькую практикантку Екатерину Викторовну, внешне весьма привлекательную. Вершинин уже успел обрадоваться уходу старушенции и приходу свежего мяса – он с самой первой секунды появления Екатерины Викторовны, как и все такие же забияки, стал строить ей глазки, не зная, что новая учительница, добрая и приветливая на вид, на самом деле весьма требовательна, строга и злопамятна.

Молодая учительница, как обычно, уселась на последнюю парту, принявшись наблюдать за уроком со стороны. Юлия Антоновна напоследок решила проверить знания «тихони на последней парте третьего ряда», Димы Тихомирова, ведь до этого у нее никак не получалось вытащить его к доске. После того как она с гордостью сдаст этот класс другой математичке, зная, какие трудности от одних учеников и приятные сюрпризы от других свалятся на Екатерину Викторовну, Юлия Антоновна могла уйти из школы с чистым сердцем.

– Иди-иди, не бойся, – шепнул Вершинин Диме со своей парты в центре класса.

Тихомиров выдохнул, собрался с силами, медленно приподнялся с места, увидев зацикленный на нем взгляд Юлии Антоновны, и побрел к доске так, словно отправлялся на расстрел.

– Чудака к доске вызвали, – зашептался класс, а Вершинин с гордостью стал смотреть, как себя проявит его новый дружок, от отношений с которым он надеялся почерпнуть много нового и полезного.

Абсолютно все ученики оторвались от своих дел, принявшись наблюдать, как новенький ответит у доски. Математичка с 40-летним опытом преподавания взглянула на неуверенного и стеснительного Тихомирова, осмотрела его с ног до головы. Для него она решила выбрать не самый легкий пример из учебника – Тихомиров мялся перед ней недолго, схватил мел, переписал пример с книги на доску и стал смотреть на него, обдумывая решение. В этот момент он не обращал внимания на класс позади, хотя чувствовал, как все уставились на него, словно зрители на ведущего актера на сцене. Тут позади зашептались вновь, поняв, что сейчас новенький провалится под землю от стыда. Все не могли понять, зачем Юлия Антоновна выбрала именно этот пример: унизить новенького, или она заранее знала, что он будет по зубам Тихомирову.

Чутье математичку не подвело – она за пару мгновений лучше любых школьных психологов адаптировала Диму к жизни в классе, дала ему шанс продемонстрировать свои знания перед сверстниками. Дмитрий неуверенно написал первое действие, после которого мигом принялся решать пример, исписывая постепенно всю доску, переходя на другую ее часть. Ответ еле влез.

Учитель смотрела на доску, проверяя правильность решения с довольным лицом – в Диме она не ошиблась (и где же он был раньше). Все в классе обомлели, а Вершинин, сжав руку в кулаке, приподнял большой палец вверх и подмигнул Тихомирову.

– Вот! Учись Вершинин, учитесь все! Молодец, Дмитрий! Ставлю тебе пятерку.

Дима был на седьмом небе от счастья. Возвращаясь на свое место, он дал пять радостному Вершинину. С этого урока отношения класса к Диме резко изменилось… в положительную сторону. Кроме Вершинина с ним после этого подружилась и Кудрявцева, которая не успела решить пример быстрее новенького. Познакомился с Димой и простоватый Витек Ретинский, дремавший на последней парте во время Диминого триумфа.

Димка будто испытал второе рождение – его приняли!

Позже Алексей поинтересовался у него:

– Ты что ж мне не рассказал, что шаришь во всех этих корнях, системах, дробях?

– Да как-то не было случая, – ответил Дмитрий. – Хочешь научу?

Леха все равно не понял ничего из того, что долго объяснял ему Тихомиров из пройденного ими материала по алгебре, поэтому Дима решил помогать Леше со всем этим, ведь он был искренне благодарен Вершинину за все.

С течением времени отношения Вершинина и Тихомирова крепчали – Дима постоянно и бескорыстно приходил на выручку Алексею в школе и был рад даже простому благодарному взгляду Вершинина. Леша чувствовал его доброту и желание помочь, но он не имел ни малейшего понятия, как достойно ответить на это, потому что уже давно сообразил, что Дима не переносит клубов и шумных компаний, выпивки и курева. Чем же благодарят друзей в таком случае, Леша даже не знал.

Вершинин отлично видел, как меняется Тихомиров, как его подпитывает их дружба. Дима радовался жизни, обретал уверенность, открывая всем свою душу, которую он когда-то закрыл от посторонних глаз в детдоме. С каждым днем исчезала изамкнутость. Тихомиров и в коллектив влился, и стал веселым, радостным, разговорчивым, интересным для остальных. Также (что было немаловажно для Алекса) Тихомиров стал интересен девушкам. А парень-то он был с головой на плечах. Теперь никто не смел думать, что Леша использовал доверие Димы только для учебы. Это была настоящая дружба.

Дима изменился, но бывали дни, когда его вновь посещала боль от детдомовских воспоминаний – тогда Тихомиров возвращался к истокам.

А сейчас он лежал на холодной земле – избитый, поломанный, окровавленный. Жизнь его покидала, оставляя за собой затухающий след из воспоминаний. Он ведь только начал жить. Оставалось только молиться…

Глава 7 «Друзья»

Что ж, мы вплотную подошли к моменту, когда следует в подробностях рассказать о жизни двух самых близких друзей Алексея Вершинина – Витька Ретинского и Дмитрия Тихомирова – рассказать об их прошлом, их семьях…

Начнем по старшинству – с Виктора Андреевича Ретинского. Растила его мама, работавшая проводницей на поездах дальнего следования – она очень любила своего единственного сына и всеми силами пыталась выкроить побольше времени на него, но, как бы она не старалась, времени было чудовищно мало: матери-одиночке необходимо было зарабатывать деньги. Немногочисленные родственники не очень горели желанием воспитывать мальчика и приглядывать за ним. Витек очень рано стал самостоятельным, поэтому предпочитал обучаться жизни на улице – среди шпаны и местных бандюков. Несколько лет подряд он почти не ходил в школу.

Улица диктовала строгие порядки малолетнему Вите – он слишком рано втянулся сначала в уличную подростковую шпану, а затем и в общество мелких воришек. С ранних лет он не боялся бродить по улицам один, ведь умел отлично драться и мог смертельно ранить любого нападающего. Ретинский знал все закоулки своего города, знал, где и что сбывается, где и кто крутится. Дома он почти не бывал – все это время проводил на улице. Домой он возвращался лишь тогда, когда из рейса возвращалась его мать или когда ему нужно было спрятать в квартире деньги или какую-нибудь добычу, чтобы не заметили другие и не заставили делиться. Никого из своих уличных корешей он никогда не пускал к себе в дом, не распространялся он и о своей жизни, не доверяя никому. Немного погодя хитрого и изворотливого малого заметили все те же торговцы смертью, обещавшие подростку много деньжат за простые операции с небольшими пакетиками с неизвестным тогда Вите веществом. Деньги семье были нужны, ведь его мать была посмешищем в коллективе своего поезда оттого, что носила дешевую и неприглядную одежду, а все, что не доедала, пыталась сохранить и довести сыну.

Прежде чем согласиться на смертельно опасный кульбит в своей жизни, мальчик решил дождаться матери, чтобы передать ей то, что заработал на улице. Но его мама, Мария Васильевна Ретинская, вернулась с очередного рейса весьма расстроенная и не стала раскрывать сыну причину ее печали. Витек уговаривал своих потенциальных работодателей подождать с важным решением, пока не заглянул в забытые на столе у мамы больничные бумаги, из которых следовало, что ей диагностировали онкологию. Вскоре его мама слегла. Витек по ее просьбе поклялся, что больше никогда не будет шляться с подозрительными компаниями, от которых он нахватался жестокости и непристойности, и что не будет зарабатывать деньги незаконно, как это часто делал. Он пообещал ей найти легальный заработок, вернуться в школу, начать учиться. Витя пошел дальше: он стал заниматься в бесплатной секции бокса, принялся работать по вечерам, а учиться днем – домой он приходил без ног, но находил в себе силы ухаживать за матерью (сначала дома, а потом и в больнице), убираться в их бедной квартирке и готовить, исходя из заработка разнорабочего на стройке, кем и был Витек. Вряд ли школьник мог много поднять на такой работе.

Бывшие друзья с улицы, не приняв внезапного ухода Вити из дела, стали преследовать его, хотели вернуть пацана к прошлой жизни порой весьма неуместными, бездарными и жестокими способами, но Ретинский выстоял под натиском и провокациями – сворачивать с нового пути он не собирался. Все эти события, ударившие по самому сердцу Витька и его матери, заставили его повзрослеть, обрести силу воли и чувство ответственности, хладнокровие и хватку – одновременно с этим в нем горел огонек мысли о несправедливости жизни. Он хотел ее изменить: зажить по-другому, зажить лучше.

Однажды, вернувшись домой, он обнаружил, что Марию Васильевну забрала скорая – никто не знал, вернется ли мать мальчика домой, сколько она еще проживет с таким страшным недугом, который нужно победить не только хирургически, но и морально. Витек в тот момент почти пал духом и начал… молиться за здравие мамы – каждый день он ждал ее возвращения. Ему помогала соседка – давняя подруга его матери. И совершенно неожиданно для всех из класса на его беду откликнулась отличница Юлечка Кудрявцева, которая вдобавок уговорила непреступного и брезгливого Лешу Вершинина помочь Вите. Так и стали общаться Ретинский и Вершинин. Алеша сожалел Вите Ретинскому и хотел поскорее поставить его на ноги, а сам Ретинский тянулся к своему новому другу (тогда еще Леха не был таким избалованным гулякой – в то время в нем лишь просыпалась мания величия), ведь видел в нем ту самую новую жизнь, о которой мечтал. Повзрослев, оба паренька обнаружили множество общих интересов и постепенно принялись знакомиться с разгульной, беззаботной и непринужденной подростковой жизнью – тогда-то и началась вся эта эпопея. Но опять же это было несколько позже.

Как-то раз соседка предлагала Вите сходить вместе с ней в больницу, но он как на зло слег из-за непонятной болезни, явно носившей психосоматический характер из-за тоски по матери. Витек боялся – он со страхом считал дни до операции, а когда она свершилась, Ретинский неожиданно для всех убежал на несколько дней. Вернувшись домой, от соседки он узнал, что его мама в скором времени вернется домой, живая и невредимая. Она увидит перед собой не мальчика, а мужчину – все произошедшее закалило его. Именно так он повзрослел… раньше положенного срока.

Его мама после всего пережитого восстановилась на работе и радовалась успехам сына. Оправился и Витек, продолживший следовать заветам матери, параллельно продвигаясь и к личной цели – изменить их жизнь к лучшему. Мария Васильевна не снимала с себя маску радости и позитива – она не стала говорить сыну, что болезнь может вернуться.

Своего настоящего отца Виктор никогда не знал – от него Витьку осталась только фамилия и отчество, хотя временами он будто чувствовал их связь. В трудные моменты жизни отца явно не хватало. Мария Васильевна Ретинская особо не распространялась о бывшем муже, уничтожив в их квартире любые напоминания об Андрее, отце Вити.

Через несколько недель после своего возвращения из больницы мама привела домой некого Кривенко, представив его Вите. Мария Васильевна рассказала сыну, что этот мужчина – врач. Он ухаживал и заботился о ней, когда она лежала в больнице. Несложно догадаться, что Кривенко, находясь рядом со своей больной постоянно, проникся к женщине. Особенно после того, как она пошла на поправку. Естественно, сама мама Витька ответила взаимностью, ведь настолько привыкла к этому мужчине, что не могла просто так взять и стереть его из своей жизни, тем более в такой поворотный момент.

Витек с недоверием принял в дом незнакомого мужчину (даже под пытками Витя не назвал бы его отцом), но вскоре заметил, что его мама по-настоящему счастлива с Кривенко, поэтому решил ради матери терпеть его присутствие. Странно, но внутреннее чутье Ретинского продолжало протестовать, не позволяя ему быть благодарным Кривенко за мать. Позже Мария Васильевна и Анатолий Кривенко расписались и вся эта семейка стала жить втроем – на этом счастье спонтанного брака по случайной любви закончилось.

Началось все с того, что Кривенко открыто стал выражать свое недовольство: якобы их с Марией счастью и благополучию мешает ее ребенок. До чего же двуличной скотиной был этот Толик! Интеллигентный и прилежный на вид медик, каким он был в присутствии матери Витька, в ее отсутствие превращался в человека, который ненавидит свою работу. Свою усталость и недовольство он гасил либо попойками с друзьями, либо просмотром спорта по телевизору, либо битьем мебели или же немотивированной агрессией по отношению к Вите. А когда с работы возвращалась Мария Васильевна, возвращалась и идиллия, как в какой-то мыльной опере. Кривенко угрожал Вите расправой, если мальчик проболтается, что почти каждый день его избивают и выставляют за дверь, чтобы он не бесил отчима. Поначалу Витя тайно пытался намекнуть маме, что отчим не тот, за кого себя выдает, но Марья Васильевна, словно околдованная, души не чаяла в Толе.

Время шло – Кривенко продолжал отравлять жизнь Ретинским. Осознавал это только Витек, который больше не мог сидеть сложа руки. А если они еще и ребенка сделают – что же тогда?! А если он обнесет их квартиру?! Кривенко тем временем с боем вынудил свою новую жену бросить работу. Этот жулик явно затевал какие-то махинации, на которых хотел озолотиться. Вмешался случай – все нелегальное предприятие горе-хирурга провалилось, и правоохранительные органы с легкостью сцапали его. На суде выяснилось, что Кривенко не только плохой врач, но и плохой картежник, задолжавший кучу денег. Он не только жил в доме Ретинских, но и крал в нем под шумок, пытаясь в срок расплатиться с карточными долгами.

Узнав это, Мария Васильевна даже не упала в обморок, как поначалу делают все слабонервные дамы, а поняла, что должна чаще прислушиваться к сыну. Женщина стукнула по столу и подала на развод, выступив в суде свидетелем обвинения вместе с Витей.

В тот день, когда руководство больницы и правоохранительные органы накрыли все нелегальное предприятие Кривенко, он вернулся домой злой и огорченный, поэтому напоследок перед нарами решил хорошенько накидаться. В этом виде его застала Мария Васильевна, устроив грандиозный скандал, но невменяемый алкаш Кривенко, решив, что терять ему больше нечего, набросился на Витину маму и избил ее. Виктор потом долго жалел, что не оказался рядом в тот момент. Разукрашенное лицо матери и бардак в квартире он обнаружил после очередного веселого вечера в компании Вершинина и нескольких девушек легкого поведения. Ретинский мигом протрезвел, вызвал скорую и передал маму медикам, а затем кинулся искать ее обидчика. Кривенко нигде и не собирался прятаться – он лишь безмятежно храпел на полу на кухне, обнимая очередную бутылку.

Вите он не сопротивлялся. Злой Ретинский в тот момент себя не контролировал – он вышел на улицу, отыскал где-то кусок стальной трубы небольшого диаметра, вернулся в квартиру, взглянул на валяющегося на полу без движения отчима и хорошенько отделал его этой самой трубой. Позже полицейские, прибывшие брать Кривенко, написали, что тяжелые травмы он нанес себе сам, пытаясь покончить жизнь самоубийством, желая таким образом избежать тюремного заключения. Кривенко посадили, поэтому при любом раскладе он больше не угрожал Ретинским.

Витя забрал маму домой, как только она оклемалась от побоев человека, который мог ее убить, хотя когда-то сам же спас ей жизнь. Виктор и Мария Васильевна решили забыть об этом и зажили спокойно. Ретинский пообещал матери новую, лучшую жизнь, а она считала, что эта жизнь уже наступила, ведь вместе с ней ее дитя, которое никому не даст ее в обиду. Витя после этой истории стал очень ревнив, ощущая громадную ответственность за маму: кроме сына ей не на кого было положиться.

А что же Дима Тихомиров, ставший невольным свидетелем всей мерзости непринужденной жизни Алексея Вершинина, которого научил всему этому Витек Ретинский, с детства мечтавший о такой жизни? Здесь целесообразнее следует начать разговор с матери – Александры Игоревны Тихомировой. Вся их странная история произошла более 10 лет назад…

Тогда, в начале июня, стояла такая же жаркая и солнечная погода. У городского ЗАГСа в тот день был аншлаг, разговоры, веселье и еще одно семейное счастье. У здания стоял целый картеж из свадебных машин, в центре которого молодоженов ждал роскошный лимузин. Стоящие на улице нарядные гости наконец дождались, как из больших дверей дворца бракосочетаний высокий, стройный, утонченный и немного худощавый жених со строгими чертами лица, искривившимися лучезарной улыбкой, под крики толпы, звон сыпавшихся на молодоженов монет и хлопки конфетти вынес на руках плачущую от счастья и торжественности момента невесту в пышном белом платье. Невестой была Александра Игоревна Холмогорцева, минуту назад утратившая свою девичью фамилию – Тихомирова. А женихом в приталенном пиджачке, узких брюках и черных ботинках был бизнесмен Александр Иванович Холмогорцев – самый завидный жених в городе, между прочим. Друзья жениха жали ему руки с веселыми выражениями лиц, но печальными глазами оттого, что холостяцкая жизнь друга закончилась. Подруги невесты (среди них, кстати, была и Людочка Головина), радостно пища и подпрыгивая, целовали невесту. После все уселись в праздничный картеж и под гудки машин, крики и возгласы отправились отмечать бракосочетание в ресторан. Молодожены высунулись из люка лимузина и страстно поцеловались.

Обычно свадебные гуляния затягиваются на несколько дней, и этот праздник не стал исключением – гуляло будто полгорода. Свадьба выдалась богатой и запоминающейся. Затем, когда праздничные настроения улеглись, наступил обыкновенный супружеский быт. Александра и Александр были парой, которой завидовали чуть ли не все друзья и знакомые.

После года счастливых отношений на молодую семью посыпались невзгоды и неприятности, ставшие серьезной проверкой на прочность не только их отношений, но и выдержки каждого по отдельности. Главу семьи застало врасплох предательство партнера и резкое снижение прибыли, однако он был опытным игроком в торгово-предпринимательской среде города, поэтому, чтобы во всем этом разобраться, сразу погрузился в кропотливую работу как и в начале своего пути, позабыв о делах семейных.

В это же время сильнейший удар приняла на себя всегда жизнерадостная Александра Игоревна. Он изменил ее жизнь, оставил сильнейший отпечаток на ее характере и глубокую рану на сердце, после чего она изменилась до неузнаваемости. Чуть больше чем через месяц после свадьбы выяснилось, что Александра беременна – молодые супруги не планировали так скоро обзаводится детьми, но все-таки собрались с силами и дали друг другу обещание, что справятся и обеспечат будущему ребенку достойную жизнь. Но радости от этой новости скрыть все же было невозможно.

Через четыре месяца после новости о беременности Александра Холмогорцева потеряла ребенка, что стало трагедией для всех. Вторым ударом стало то, что врачи, обследовавшие безутешную девушку после выкидыша, констатировали: Александра больше не сможет иметь детей. Этот факт они решили оставить в тайне от всех, надеясь лишь на поддержку и терпение друг друга.

Потеря ребенка отрицательно сказалась на Александре – она стала тихой, замкнутой, грустной, будто постарела на несколько лет. Поменялись и ее взгляды на жизнь – она серьезно считала, что виновна в случившемся. «Господь внезапно подарил жизнь, а потом также неожиданно ее отобрал», – говорила она.

Александр не мог смотреть на то, как мучается его жена, поэтому всеми силами старался ее отвлечь. Вскоре и он опустил руки, ибо полумеры здесь ничего не решали – ему самому было тяжело не только лишиться ребенка, но и поддерживать жену, не забывая при этом и о работе, на которой настал тот ответственный момент, когда станет ясно: победит он или проиграет. Холмогорцева обижалась на мужа за то, что он отдает себя бизнесу целиком. Семья медленно стала расходиться по швам.

Холмогорцев всегда имел стабильный заработок… и желание продолжать молодую беспечную жизнь. Ему думалось, что его вины в смерти еще не родившегося ребенка нет. К тому же, видимо, еще рано решаться на такие важные шаги – позже можно сделать столько детей, сколько будет нужно. К сожалению, он быстро утратил сострадание к жене, охолодел к ней, и она чувствовала это. Похолодание было на руку тайным воздыхательницам Холмогорцева, к которым он вскоре стал частенько захаживать – одной из них стала лучшая подружка Александры Люся Головина. Таким непостоянным, бессердечным и эгоистичным был Холмогорцев – бизнесмен, торговец, который привык к жесткой игре и отвык от сострадания, живя только сегодняшним днем.

Угнетенная и расстроенная Александра Холмогорцева решилась на отчаянный шаг, который, по ее мнению, мог вновь сплотить и объединить ее с мужем, заставить забыть все неприятности и трагедии, вновь сделать брак крепким. Она решилась, не спросив мужа, взять ребенка из детского дома – иначе она могла просто-напросто погибнуть от своего горя.

Для этого она в один из пасмурных осенних дней прямо с утра поехала в детдом. Как только Холмогорцева вошла внутрь, то почувствовала нелегкую атмосферу жилища бедненьких детишек, оставшихся без родительской любви, ласки и защиты. Она сразу же прониклась горем, грустью и сожалением ко всем этим детям, поставив себе цель выйти отсюда со своим законным ребенком, который назовет ее мамой, будет любить ее так, как она будет любить и ценить его.

Одна из педагогов, увидев взволнованную и трепетную («потенциальную», если можно так сказать) мамашу, вызвалась показать ей детские комнаты. Минуя коридоры и спальни, душа Александры болела и терзалась оттого, что вокруг так много детей, оставшихся без родителей. А сколько же их по всей стране? Однако это неведомое, большое, доброе детское тепло согревало и привлекало ее. Она, приложив руки к сердцу, заходила в группы и смотрела на играющих детишек; ее поразило, как брошенные дети, даже самые маленькие, с ожиданием и надеждой смотрели на нее: «Может быть, эта тетя станет моей мамой? Заберите меня, добрая фея, заберите! Мне плохо здесь», – говорили по очереди детские глазки. Она забрала бы всех, но вовремя спускалась на землю и продолжала искать одного ребенка, того самого. Девушка не могла объяснить, кто это будет… только почувствовать.

Педагог и наша героиня очень долго бродили по детдому, заглядывая во все комнатки – чистенькие, просторные, меблированные помещения радовали глаз. Переговорив с приветливой воспитательницей, Холмогорцева узнала, что эта добрая и улыбчивая женщина с детскими глазами и крашенными в бордовый цвет короткими волосами работает здесь уже много лет. У нее самой большая семья, любящий муж, четверо детей, один из которых приемный; скоро появятся внуки от старших детей. Женщина сказала, что некоторые детишки, особенно из групп помладше, всерьез считают ее мамой, ведь она по-настоящему любит их, любит каждого, больше всех ухаживает за ними. Сердце не позволяет ей бросить этих детей одних.

– А вы знаете, – сказала женщина, – эти дети меня тоже кое-чему научили.

– Чему же? – тут же поинтересовалась Александра Игоревна.

– Дети помогли мне понять, что ты не один на этом свете, даже если таковым себя считаешь. Всегда найдутся люди, которым ты небезразличен, которые откликнутся и придут на помощь, поддержат. Тебе всегда помогут, даже если тебя, как всех их, бросили самые близкие люди. Поэтому нам очень важно, чтобы эти дети не считали себя одинокими.

– Да, вы абсолютно правы, – согласилась Александра, – сейчас люди не понимают даже элементарных ценностей, не придерживаются их, думая только о временных забавах. Некоторые считают богатством, к примеру, счета в банке, а ребенок стал просто какой-то вещью, которая может быть не нужна, которую можно забыть или отказаться от нее… даже выбросить, – от этих слов Александра Игоревна не сдержалась и пустила слезу.

– Ох, не говорите, – печально сказала сопровождавшая ее женщина, открыв дверь в одну из комнат.

Оттуда издавались громкие детские визги, смех и шорох – радость постигла Холмогорцеву, когда она зашла туда и увидела детишек, безмятежно играющих, словно в обыкновенном детском саду. Комната была светлая, теплая, заваленная игрушками. Подобное было и в другой комнатке, но там уже были дети постарше – с каждым помещением возраст сирот возрастал подобно настроению и мыслям посетителей, идущих по этому маршруту. Холмогорцева улыбалась и смотрела на ползающих, бегающих, играющих, разговаривающих друг с другом и смеющихся детей. Некоторые дошкольники с серьезным видом сидели за столами, рисовали или что-то лепили: к творчеству здесь стремились приучать с самого детства, хоть как-то не зацикливать внимание детей на том, что они сироты.

Александра походила по комнате, стараясь никого не задеть и не побеспокоить. Она подошла к одному из столов – за ним на маленькой табуреточке сидела маленькая девчушка в розовом платьице. Она усердно что-то рисовала на альбомном листе, то и дело меняя разноцветные карандаши. Из разговора с ней Холмогорцева невольно для себя поняла, что все эти дети далеко не обычные, не такие простые, ведь наверняка уже понимают свое положение.

Холмогорцева несколько минут стояла около девочки и разглядывала ее рисунок, а девочка, кончив его разукрашивать, взяла его в свои маленькие ручки и показала любопытной тете:

– Нравится?

– Да, очень красивый рисунок получился у тебя, – ответила Холмогорцева. – А кого ты нарисовала?

На рисунке детской рукой был изображен большой дом в лесу, два человечка, ведущих за руки ребенка, девочку с косичками, отдаленно похожую на ту, которая это нарисовала.

– Я нарисовала своих родителей, которых я жду… очень сильно жду. Я хочу видеть их такими, как нарисовала… Я даже желание загадывала, – ответила девочка. – Мы будем с ними жить в большущем доме. Я нарисовала то, как мы сразу же поедем туда… когда они заберут меня.

– Очень интересно, – сказала Александра, подержав в руках листок. – Ты, наверное, хочешь быть художницей?

– Нет, я хочу стать врачом и лечить больных людей, ведь сейчас их много таких. Я была в больничке недавно, когда простудилась, и видела.

– А где твои настоящие родители? – ни с того ни с сего дернуло спросить Холмогорцеву.

Девочка не постеснялась рассказать:

– Умерли… в аварии, – она говорила своим детским голоском очень серьезные вещи, при этом не выговаривая букву «р». Девочка продолжила. – Вообще, у меня было много родителей.

– Это как?

– Ко мне часто приходили, болтали со мной, как я с подружкой на сончасе разговариваю. Давно это было – маленький дяденька, как мальчик с пальчик, и тетя с беленькими волосами и большим колечком на руке. Они обещали, что заберут меня, а потом, когда я проснулась в один день, то поняла, что в нашей группе нет Дениса. Наверно, они забрали его. Я точно не знаю, вы спросите у Олега, его братика – вон он там, играет с паровозиком, – указала девочка на коротко постриженного мальчика в шортиках и тельняшке.

– Хорошо, так и сделаю, – сказала Александра. – А как тебя зовут?

– Анюта.

– Рада познакомиться, Анюта.

Холмогорцева решила пойти к мальчику Олегу, но Анюта ухватила ее за курточку и спросила:

– Тетя, а почему ты без своего дяди?

– Я поссорилась со своим дядей – он не захотел сюда идти, поэтому я пришла одна, – стараясь как можно проще излагать свои мысли, говорила Холмогорцева, усевшись на коленки и ничего не утаивая. Дети наверняка видят, когда взрослые им врут.

– Это плохо, тетя. Зря ваш дяденька сюда не пришел, – сказала Анюта и продолжила рисовать, а Александра Игоревна направилась к Олегу.

Мальчик был маленький. Он играл с паровозиком, у которого отвалилось колесо. Олег уже готовился громко расплакаться из-за поломки, но Холмогорцева подошла к нему и помогла:

– Позволь я починю? – спросила она, а Олег, открыв рот, чтобы заплакать, тут же захлопнул его и протянул женщине игрушку.

Холмогорцева бережно рассмотрела паровозик Олега и прикрепила колесо к остальным – проверив прочность, она вернула паровозик мальчику. Тот поднял голову и удивленно посмотрел на нее, сказал ей «спасибо», проглотив при произношении несколько букв. Олег продолжил играть, а Холмогорцева не хотела уходить в другую комнату, решив спросить Олега о брате, но сиротка опередил ее:

– Тетя, если вы хо-хотите меня за-забрать, то у вас ни-ничего не получится.

– Почему же? – удивленно поинтересовалась Александра Игоревна.

– Потому что… потому что, – у Олега были проблемы с произношением, к тому же он еще и заикался, – мои новые па-папа с мамой за-забрали к себе моего бра-братика Дениску. Они вернутся за мной… скоро… очень с-с-скоро.

– Что ж, хорошо, я поняла, – удивилась такому ответу она и привстала.

– Спасибо за паровозик, т-т-тетя, – с трудом договорил Олежка.

– Пожалуйста, – удивилась Холмогорцева. Ей стало жалко этого смышленого и непоседливого малыша, ведь она прекрасно понимала, что за ним никто не придет и что он вряд ли разыщет своего братика.

Александре понравилось быть в обществе детей, но она и сотрудница детдома пошли дальше, посмотрев немного, как дети одеваются и уходят на прогулку (у каждой группы была своя площадка). А пока настала очередь последнего на сегодня помещения для детей среднего школьного возраста.

В последней комнате Холмогорцева услышала уже более взрослую речь, игрушек там было меньше, чем в предыдущем помещении. Там стояли стеллажи с книгами, кассетами, дисками, настольными играми – это помещение напоминало некое слияние игровой комнаты и школьного класса, и аудитория здесь была постарше и посерьезнее. После такого впечатления от прошлой комнаты, от художницы Анюты и Олега, Холмогорцева не знала, чего можно было ждать от сирот постарше. Когда она появилась в классе, все отвлеклись от своих дел и разговоров, посмотрели на нее и практически замолкли. Она почувствовала себя неловко, но продолжила смотреть на них. Старшенькие смотрели на нее с укором, понимая, что их уже вряд ли кто-то приютит, вряд ли они обретут свой дом, так что им остается только дожидаться своего совершеннолетия в этих осточертевших им стенах. Холмогорцева всматривалась в каждого и сразу же угадывала по лицу и жестам характер и манеры этих подростков, которые уже давно взбились в компашки по интересам. Они понимали, что никому не нужны, поэтому единственным занятием здесь для них был срыв устоявшейся дисциплины. А что же тогда могли вытворять отбившиеся от рук выпускники?

И воспитатели у них были уже построже, а учителя так вообще напоминали тюремных надзирателей. Эти дети постепенно отбивались от внешнего мира, от всего общества, считая, что они находятся в каких-то клетках, вольерах, а за стеклами, стенами и заборами каждый день проходят люди, которые смотрят на них в последнюю очередь, как на зверей, давно уже выбрав из более младших того, кого заберут. Тут в комнату зашел один из «надзирателей» и скомандовал одеваться на прогулку – народ в комнате зашевелился. Холмогорцева и сотрудник детдома прижались к стенке, пропуская выходящих детей.

С первой же секунды пребывания в этой комнате Александре Игоревне бросился в глаза невзрачный и тихий мальчишка, сидящий особняком от всех в углу комнаты, наклонившись и листая какую-то книжечку, робко сгорбившись над ней. Холмогорцева осторожно подошла к нему, остановилась около ребенка, пытаясь заглянуть ему в лицо или хотя бы посмотреть на книжку, которую тот так тщательно изучает. Волосы у мальчишки были русые и кудрявенькие на кончиках, подбородок остренький, скулы плавные, немного длинный носик – это единственное, что мимолетно углядела Александра у мальчика. Она рассмотрела и ту книжку, которую листал мальчик – это был учебник математики. Находясь с мальчиком всего несколько мгновений, Холмогорцева ощутила совершенно иные чувства по отношению к этому сироте, чем к остальным, будто именно его она искала, будто его всегда любила как родного, будто шла сюда именно за ним. Не видя его лица, она уже заранее знала, кто это, какая у него внешность, какой характер, какие мысли, какое поведение. Своим странным, невзрачным и простеньким видом он тянул ее к себе, подсознательно звал ее. Кажется, забрать мальчика суждено было только ей, а ему суждено было назвать ее мамой и полюбить так, как не любил никто прежде.

– Дима, Димочка! – сказала вошедшая воспитательница, сопровождающая детей на прогулку. – Пойдем же. Все уже давно на улице, а ты еще здесь – потом досмотришь эту книженцию.

Она подошла к мальчику, одетому в коричневую толстовку с капюшоном, черные брючки и кроссовки, не обратив внимания на стоящую рядом Холмогорцеву, и прикоснулась к его спине. Он обернулся к учительнице, и Александра Игоревна разглядела его черты лица, поразившись тем, что именно так она его и представляла, как сердцем чувствовала, надеясь на то, что и он ответит ей взаимностью. Она захотела как можно скорее забрать его. Тем временем Дима Астафьев быстренько приподнялся с пола, прижав к себе учебник – педагог попросила его оставить книгу, но он отрицательно покачал головой и в обнимку с книжкой побежал одеваться. Не узнав этого ребенка поближе, Холмогорцева уже полюбила его; увидев Диму в первый раз в жизни, ей казалось, что она знала этого мальчика уже давно. Опытная сотрудница поняла, что пришедшая женщина нашла того, кого искала, поэтому с радостью показала ей, куда можно обратиться по вопросу усыновления, а потом, выведя Александру Игоревну на улицу, она направила ее туда, где обычно гуляет эта группа детдомовцев.

Холмогорцева на всех парах помчалась туда, проговаривая одно только его имя, которое ей очень понравилось. Обнаружив нужную группу, Александра Игоревна подошла к учителю и решила выведать у нее все о невзрачном Диме, покорно выждав, пока требовательный педагог отругает другого мальчугана за какой-то проступок. Когда учитель уселась на скамеечку, посматривая по сторонам и еще теплее завернувшись в свой плащ, защищаясь от прохладного ветерка, к ней подсела Холмогорцева, нетерпеливо попросив разрешения поговорить с Димкой.

– А вы кто, собственно, будете? – строго спросила воспитательница, с недоверием посмотрев на молодую женщину.

– Я хотела бы усыновить Диму Астафьева, – быстро проговорила возбужденная Холмогорцева. Когда воспитательница кивнула, Александра молвила следующее. – Могу ли я поговорить с ним?

– Поговорите… если сможете, – тихо произнесла педагог. – Вы не против, если я закурю?

– Нет-нет, пожалуйста, – махнула руками Холмогорцева. – А почему я должна пробовать? С ним что-то не так? – разволновалась она и стала говорить все быстрее и быстрее. Ее всю трясло, она хотела как можно быстрее обнять своего ребенка, с которым ее свела судьба, а педагог наоборот с каждой секундой говорила все ленивее и ленивее.

– Да нет, все так, – отвечала она. – Все с ним нормально: семь лет, здоров, только на этом фоне, – воспитательница постучала себе по голове, – немного не как у всех.

– Что же вы имеете в виду? – напугалась Александра Игоревна.

– Нет, ничего такого страшного, – поспешила успокоить ее воспитательница. – Вот вы посмотрите в ту сторону, – сказала она и кивнула в сторону Астафьева.

Дима сидел в сторонке от всех, на лавочке около голых кустов, завернувшись в толстую куртку, шарф и шапку, продолжая увлеченно разглядывать книгу и ни с кем при этом не общаясь.

– Бедный ребенок, что же с ним такое? – снова спросила Холмогорцева, не понимая, в какой неведомый ей ранее мир она попала.

Докурив сигарету, которую у нее хотели стрельнуть старшие воспитанники, за что они хорошенько огребли, громко выслушав все учительское недовольство, пожилая воспитатель (здесь ее прозвали Железная леди) наконец ответила своей собеседнице, усевшись на лавке поудобнее:

– Закрытый он, закрытый от всех. Я уже толком и не знаю, какой к нему нужен подход – не идет на контакт ни с кем, разговаривает… и то изредка… сам с собой, – с сожалением констатировала факты педагог. – Как человек в футляре. Не знаю, чего ему не хватает. Врачу специализированному его показывали – все вроде нормально, не наследственное, не врожденное, значит, сам таким себя сделал… Наш Димка – человек ранимый. Все руки уже опустили, пытаясь разговорить его.

– Может быть, это из-за того, что он один, что у него нет родителей, что здесь нет тех сверстников, которые могли бы ему понравиться? Недоверчивый мальчик, – пыталась анализировать Холмогорцева. – А кто, кстати, его родители?

– Знаете, сверстников у него тут хоть отбавляй, девать уже некуда, коек не хватает. Дети все поступают, а уходят отсюда редко, – жаловалась она. Учительница зацепилась за абсолютно другую тему, но вскоре опомнилась и ответила на интересующий Александру вопрос. – Он здесь не с рождения – это точно. По-моему, ему было то ли три, то ли четыре года, когда он оказался у нас. Его мама умерла при родах, а отец его где-то в городе живет – мужчина, видимо, слабенький был: работа, наверно, не ахти, зарплата, небось, копейки, родственников нет, помогать некому. Вот и не смог один своими силами ребеночка потянуть – принес его сюда, а наши взяли, как же тут откажешь… Идите, попробуйте – может, улыбнется вам удача, – произнесла педагог и внезапно сказала. – Я думаю, что вы будете хорошей мамой для нашего Мити – я вижу, что вы хотите его забрать. У вас доброе сердце, и желание есть, так что сделайте его счастливым… Вы и он достойны этого, – она поднялась с места, разгадав все страдания и желания Холмогорцевой. – Еще немного и надо будет загонять их на обед. У вас есть время. Уж не спрашиваю, что вас привело сюда. Не мое это дело. Так идите же к нему, идите, – направила ее воспитательница и отошла в сторонку.

Александра Игоревна разволновалась не на шутку, но все-таки переборола себя, встала со скамейки и медленно, застревая каблуками в песке на детской площадке, подошла к Диме. 7-летний мальчик оторвался от книжки, поднял свои глаза на нее и стал пристально смотреть на незнакомую женщину. От его жалобного взгляда Холмогорцевой стало грустно, но она нашла в себе силы сказать несколько фраз, которые изменили жизнь их обоих. Этой секунды мальчик ждал очень долго – с того момента, как очутился здесь.

– Дима, мальчик мой… Я так… долго тебя искала… так долго этого ждала, – наворачивались слезы, и комок подступал к горлу Александры Игоревны, – я хочу… тебя усыновить. Я заберу тебя отсюда… но только с твоего разрешения…

Дима помолчал, а затем поднялся с места – книга выпала у него из рук. Он приблизился к женщине, трепетно ожидающей ответа, и крепко обнял ее (смог дотянуться только до пояса).

– Мама…

Так в обнимку они и пошли обратно в детдом, объявив, что вскоре Дима Астафьев обретет новую семью и новый дом. Все бумаги были оформлены очень быстро: не обошлось и без взяток, которые закрыли глаза чиновников на некоторые аспекты усыновления, в том числе связанные с новоиспеченным отцом, который был не в курсе всей каши, которую заварила его супруга.

Александр Холмогорцев, вернувшись домой, узнал, что жена без его ведома усыновила чужого ребенка, весьма взрослого. Это разъярило бизнесмена. Вместо того чтобы понять жену, Холмогорцев стал рубить с плеча: усыновление стало последней каплей в чаше его терпения. Он не ставил в приоритет мнение жены и вообще за все время ее депрессии успел хорошенько позабыть о том, что она вообще жива и что ее материнский инстинкт и она сама терзаются и медленно гибнут.

Саша сделал ставку на свой бизнес, а не на семью, поэтому тут же подал на развод – она воспользовалась его связями, чтобы оформить все нужные документы на своего сына, когда усыновила его, а теперь он воспользовался связями и почти ничего не оставил своей бывшей жене с приемным сыном, который так и не понял, почему его новый папа не обрадовался тому, что он появился у них. На выселение из его квартиры Холмогорцев дал своей бывшей и ее новому ребенку несколько часов. Горевала Александра Игоревна недолго – она собрала свои вещи и ушла. Вместе с Димой она переселилась в квартиру ее матери.

Выгнав их из дома, Холмогорцев решил отомстить своей бывшей за излишнюю самостоятельность, настроив против нее всех друзей и знакомых, даже некоторые родственники с ее стороны заняли позицию бывшего мужа. Она осталась совершенно одна, но ее всегда согревало то, что рядом был Дима, который теперь носил ее фамилию – Тихомиров. За это время его имя претерпело много изменений: единственное, что в нем осталось с рождения, так это имя, фамилия из Астафьева превратилась в Холмогорцева, а после в Тихомирова, а отчество решили оставить по первоначальным документам усыновления – Александрович, по имени Холмогорцева.

Общество не приняло благородный поступок Александры Игоревны в таком виде – отторгло его вместо того, чтобы понять и помочь. Два одиноких человека искали друг друга много лет и наконец нашли, заплатив за свое маленькое счастье невообразимо много. Вновь судьба распорядилась так, чтобы эти двое, мать и сын, познали уже в бесчисленный раз всю жестокость жизни, которая и по сей день продолжает их испытывать.

Глава 8 «Макдак»

Утро плавно перетекало в очередной жаркий июньский день.

Леша Вершинин направился в «Макдональдс» неподалеку, чтобы хоть как-то подкрепиться после долгой и бурной ночи. Он знал, что фастфуд вреден в любом его виде. Родители Вершинина настоятельно советовали сыну не есть в таких заведениях, а питаться правильно или попросить домработницу что-нибудь приготовить, или самому поэкспериментировать с едой у плиты, однако Вершинин не любил заниматься такими вещами, поэтому иногда баловал себя вредной вкуснятиной из общепита. Было достойное оправдание: домработница в отпуске, а самому готовить капризному Леше не очень-то и хотелось.

Город тем временем закрутился в обычной дневной суете. Нужный Вершинину ресторанчик находился на небольшой площади – он добрался туда весьма быстро. Припарковавшись, он величаво вышел из машины, хлопнул дверью, осмотрелся по сторонам в поисках посторонних, которые увидели бы эту картину и позавидовали 18-летнему пареньку. Он с понтом поправил солнцезащитные очки и быстрым шагом пошел в «Макдональдс», недолго вздыхая перед большой вмятиной на его «Бумере».

Когда «Макдак» в этом городе только открыл посетителям свои двери, в него хлынула немыслимая толпа народа, желающего отведать западной стряпни за небольшие деньги. В первые дни после открытия здесь были длиннющие очереди, яблоку негде было упасть, люди уплетали гамбургеры и чизбургеры, словно сумасшедшие, запивая их «Пепси» и «Кока-колой». Вскоре ажиотаж прошел: люди переключились на что-то другое, и лишь немногие в непиковые часы забредали сюда, чтобы отдохнуть, посидеть и перекусить. Очереди здесь можно было встретить только по утрам или ближе к вечеру. Раньше горожане приходили сюда компаниями, будто шли в театр или в киношку, а сейчас это превратилось в обыденность, потерявшую прежнюю торжественность – все уже привыкли, поэтому не воспринимали это место как-то особенно.

Алексей Вершинин вошел в полупустой зал «Макдональдса». Нос сразу же посетили местные запахи. Он оглядел зал: столы, стулья и диваны почти везде были свободны. Алексей обрадовался такому спокойствию, подошел к стойке, без оглядки на цены сделал заказ у приветливой девушки в фирменной клетчатой форме. Через некоторое время ему передали поднос, полный различных вкусностей, запакованных в бумагу и картон. Там были и пластиковые стаканчики, заполненные газировкой, с воткнутыми в центр трубочками. Только при виде всей этой еды у Вершинина потекли слюнки. Он уселся на мягкий диван у окна, не зная, с чего начать.

Заказав себе, как он сам говорил, «простенький» завтрак, Алексей Вершинин с детской улыбкой и горящими глазами принялся с аппетитом уплетать его. Пареньку некуда было торопиться – он не думал ни о чем, не беспокоился, поэтому наслаждался утренним перекусом, совершенно не зная, что он будет делать дальше, ведь день только начинался. Получая удовольствие от фастфуда, Леха и вообразить не мог, что через несколько минут он станет горячо желать поскорее уйти из «Макдональдса», нехотя дожевывая остатки картошки-фри. А началось все с одной только фразы, внезапно брошенной в его сторону:

– Здравствуй, Алексей! – это было сказано человеком со звонким голосом и четкой дикцией.

Вершинин сразу же обернулся и увидел того, кто с ним поздоровался – аппетит разу куда-то улетучился. Опустив голову, он угнетенно произнес:

– Здравствуйте, тетя Света.

Заводить разговор с родственницей, от которой всегда весьма трудно отделаться, в Лешины планы никак не входило, особенно сейчас, но выхода не было. Светлана Ланько издалека увидела своего племянника – она очень рада была его повстречать, начав общение так, будто он еще ребенок.

Тетушка Алексея Вершинина мигом уселась перед ним, пристально вглядываясь в племянника. Алексей даже невольно засмущался. Вершинин не любил вести беседы с родственниками, отделываясь от них парой рабочих фраз. В данной ситуации Лехе пришлось сидеть, слушать нескончаемую болтовню тети Светы и отвечать на ее вопросы, часто весьма дебильные. Непринужденный завтрак был испорчен.

– Ты так повзрослел, Леша. Давно я тебя не видела, – начала она, любуясь племянником. – Вот вроде недавно маленьким был, недавно в садик пошел, потом в школу, а теперь… глянь на себя – ты же не мальчик, а мужчина, – она потянулась к нему и потрепала его за накачанные руки, а Леха лишь улыбнулся, незаметно закатив глаза от такой неуместной фамильярности.

«Ты даже не представляешь, какой я мужчина!» – подумал Леха.

– Ну рассказывай, как у тебя дела, как жизнь?! – спросила тетя Света.

Леха был немногословен, хотя много чего мог бы рассказать, задай этот вопрос кто-нибудь другой:

– У меня все нормально, живем потихоньку, – он постарался изо всех сил смягчить свой ответ и улыбнуться, но в ту же секунду обрек себя на час сидения в ресторанчике в компании своей тетки, совершив чудовищную ошибку, а именно сказав следующее. – А как у вас дела?

Вершинин произнес эту фразу на автомате. И понеслось. Ответ на данный вопрос у тети Светы всегда долгий, нудный и неинтересный. Мамина сестра, как и сама мама – обе неисправимые болтушки. Вроде бы и жизнь у тети не такая интересная, сама она не шибко красивая и знаменитая, но историй у нее всегда выше крыши. А как же она любила сплетничать – все и всегда про всех знала. Вершинину пришлось терпеть, но он держался молодцом, решив улыбаться ей и стараться пропускать всю лишнюю информацию мимо ушей, иногда кивая в ответ, чтобы не показаться невежливым.

Светлана Ланько принялась рассказывать племяннику все, что вертелось у нее в голове – она так дотошно преподносила информацию,что порой сама путалась, где правда, а где ложь. Вершинин смотрел на тетушку и удивлялся, как у нее только хватает энергии и словарного запаса. Он вглядывался в нее, мысленно выключив звук: если бы он при ней надел наушники и включил музыку, то она не заметила бы этого – уж очень была увлечена своим рассказом, будто сама от себя кайфовала. Она активно жестикулировала, что-то показывала на себе, вертелась по сторонам – рот у нее, в общем, не закрывался.

Перед Вершининым сидела женщина, блондинка средних лет с волосами, завивающимися в кудри у плеч. Местами эти светлые волосы были подкрашены. На длинной и тонкой шее держалось миниатюрное, открытое и весьма приветливое личико, смотря с какого ракурса посмотреть – это лицо скрывало очень многое. Щечки были немаленькими, подбородочек остренький. Губки были пышными и немного загибались у складочек при лучезарной улыбке блаженной тетушки, которая всеми способами старалась омолодить себя. Брови были светлые, как и волосы. Глаза тети Светы были карими и казались уставшими, часто рядом с ними проглядывали морщинки и мешки, будто от недосыпа. На узеньком лице выделялся нос, который был, откровенно говоря, картошкой. Светлана Ланько (с мамой Вершинина они были сестрами-погодками) была невысокого роста, поэтому часто носила высоченные каблуки. Она была худощавой, не стесняясь этого и как можно больше выделяя свою относительно стройную фигурку облегающими платьями, некоторые из которых был откровенны не по возрасту. Ручки были тоненькими и костлявыми, плечи нешироки, грудь, на которую чаще всего обращал внимание Лешка, еле как дотягивала даже до первого размера.

В общем, его тетя не была идеалом красоты, хотя сама она так не считала; неидеальна она была и в плане требовательного, хвастливого и самоуверенного характера, который она не скрывала и никак не старалась исправить. Ей нравилось быть откровенной стервой, которая везде и без вазелина пролезет. Она была женщиной опытной, которая относилась к людям по-разному: откровенно подлизываясь или наоборот презирая кого-либо – естественно, в зависимости от положения того или иного индивида. Другой отличительной чертой Светланы Ланько был неприкрытый пафос, который служил ярким и точным завершением ее образа. За короткое время простушка нахваталась богатых штучек. Она всегда завидовала своей сестре, которая была более независимой и своенравной и преуспела в жизни лучше нее. Тетя Света тщательно прикрывала свою неприязнь показушной любовью к сестре и всегда старалась сохранять с ней теплые отношения. Мама Леши тоже была не промах и прекрасно знала, какая ее сестра хорошая актриса.

Одевалась Светлана Ланько весьма ярко и порой безвкусно. Сейчас она сидела перед племянником в коротенькой черной юбке, чулках телесного цвета, дорогущих туфлях на каблуках длиной в небоскреб, которые наверняка дырявили асфальт и цокали так, будто рядом забивали сваи. Она надела зеленую блузку, расстегнув пуговицы на ней непозволительно низко до груди. Поверх блузки, несмотря на жару, Светлана умудрилась напялить безрукавку на замочке.

Осталось только немного рассказать о ее биографии: в семье детей было двое, она и Лешина мама. Сестры, как это обычно бывает, то дружили, то воевали. Светлана была более вольной и свободной, много думала о себе и больше внимания уделяла созданию своей «группы поддержки»; Александра Вячеславовна, мама Алексея, была более сдержанной, ответственной и эрудированной. Вскоре их различия подтвердились: всегда стремившись к материальному благополучию и безделью, Светлана, как только ей исполнилось 18 лет, выскочила замуж за богатенького мужичка, который был старше нее лет на 10-15. Светлана стала носить фамилию Ланько, совершенно позабыв о том, что нужно хотя бы чего-то добиться в этой жизни самой (ее полностью обеспечивал муж). Александра же предпочла полюбить небогатого и менее успешного мужчину – она пошла по зову сердца и связала свою жизнь с Сергеем Вершининым, который тогда был мелким банковским клерком. Кто же тогда предполагал, что все повернется с точностью наоборот: семья Вершининых сколотит состояние, обретя не только богатство, но и семейное счастье, а муж Светланы скоропостижно скончается (некоторые из его родных до сих пор считают, что к его смерти приложила руку хитрая бестия Света), оставив ей все, что заработал. Ей отошла и знатная фамилия, которой она до сих пор успешно пользуется, но счастья в семейной жизни она так и не обрела, а бесчисленные любовники никогда не смогли бы восполнить его недостаток.

Через полчаса затяжной рассказ тети закончился – Алексей еле как сдюжил его. Теперь пришло время для второй стадии – вопросов в его адрес. Не дав Алексею опомниться и отойти от ее рассказа, Светлана Ланько просто закидала его вопросами, ибо ее очень интересовала Лешина жизнь, особенно личная. Ему было скучно находиться с ней, поэтому он то и дело искал повод развлечься.

Посыпались дотошные и нудные вопросы: «Как дела? Как жизнь? Как родители? Как учеба? Как экзамены? Есть ли девушка?» На все эти вопросы Леха отвечал отрывисто, хотя в уме придумывал весьма оригинальные ответы, которые забавляли его. Тетя Света временами не понимала, почему он так загадочно улыбается, когда отвечает на ее вопросы.

Мыслей у хитрого Вершинина было много. К примеру: на вопрос о школе и экзаменах Леша лишь огласил ей свои безупречные результаты, а сам невольно вспомнил, как открыто списывал на зависть всем остальным. Странно, конечно, что он договорился только на то, что придет и будет списывать, ведь мог бы и вовсе не приходить на экзамены: ему бы нарисовали все и без личного участия, ведь фамилия его родителей открывала в этом городе любые двери – грех было лишний раз плодить слухи о необоснованных привилегиях оборзевшего юнца.

Потом тетя Света спросила своего племянника, куда он хочет поступать – тут он решил больше себя не сдерживать:

– В горный институт, на «Взрывное дело»! – с гордостью ответил Вершинин.

– Ух ты! – Ланько явно не ожидала такого ответа. – Интересно… А тебе не кажется, что для нашего городка это не очень востребованная профессия?

Следующим ответом Алекс чуть не погрузил тетушку в шок:

– Ничего страшного, – сказал он с серьезной миной. – Если город есть, то и найдется, что можно взорвать.

Она замолкла, а Вершинин продемонстрировал издевательскую улыбочку, закинув в рот последний кусочек картошки-фри. Парень отомстил ей за полчаса мучений. Светлана Ланько так ничего и не ответила, поэтому Леха перешел в наступление:

– А вы чего хотели-то?

– Просто спросить, когда родители приедут, – ответила она.

– Что ж, чудесно, – откинулся на спинку диванчика Леха. – Обещались сегодня к вечеру, – нетерпеливо произнес он, вертя в руках солнцезащитные очки. Он нетерпеливо ждал, когда она свалит, чтобы в одиночку насладиться хотя бы оставшейся «Колой» со льдом. – Рад был вас видеть.

Светлана Ланько натянуто улыбнулась Вершинину, схватила свою сумочку и на прощание фамильярно потрепала племянника по волосам и была такова.

«Господи, можно когда-нибудь без этого?!» – мысленно вопил натерпевшийся бабского трепа Вершинин, даже не поднимаясь с мягкого диванчика.

Глава 9 «Семейное дело»

Невольно мы с вами заговорили о семье Алексея Вершинина. Он с большим удовольствием мог сказать, что любит свою семью и гордится ей – она так много ему дала, включая знаменитую фамилию, знатное положение и… насыщенную семейную историю. А с чего же все началось? Вернее, с кого?

Сергей Вершинин, отец Алексея, родился в интеллигентной семье. С детства мальчик был самостоятельным и мечтал построить будущую жизнь по своему самобытному пути. Такие планы явно не сочетались с мнением родителей.

Отец Сергея Вершинина всю жизнь был предан одному делу – он был ученым-физиком, изобретателем в некоторой степени. Это был очень строгий книжный человек, уважавший традиции и ненавидевший новизну – консерватор по натуре, реформатор в своей научной области. Своего уважаемого и знаменитого положения Павел Иванович Вершинин достиг, порой не жалея самого себя и не обращая внимания на тех, кто живет с ним рядом. Постоянство, жесткость и верность теории были залогом его успеха, поэтому все в его доме ходили по струнке. Нарушать установившийся порядок не приветствовалось, даже каралось недоверием и презрением к провинившемуся, расценивалось как неуважение к родителям.

Мать Сергея Вершинина не была похожа на своего мужа – она придерживалась совершенно иного подхода к воспитанию детей и не поддерживала пуританскую обстановку в их доме, в который она иногда даже боялась возвращаться. Снежанна Алексеевна преподавала в университете, вечно занимаясь то докторскими, то кандидатскими диссертациями – она хотела достигнуть того же успеха, что и муж, правда, в противоположной области науки только для того, чтобы он признал в ней равного себе по знаниям и авторитету исследователя.

Снежанна Алексеевна и Павел Иванович Вершинины – это непримиримый союз физика и лирика, который на удивление всех имел успех: они, несмотря на разногласия, все-таки обрели семейное счастье, будто выковали его из гранита науки. Не мешало и то, что Павел Вершинин был на шесть лет старше своей жены. Он был отличным оратором и гениальным ученым, строгим, но справедливым преподавателем, ценным и опытным работником (чуть ли не полгорода бросалось к нему за советом). А вот детей он воспитывал в строгости, ведь, будучи приверженцем фундаментальных наук, не разбирался в психологии, чего не скажешь о Снежанне Алексеевне.

В одно время Павел Вершинин примкнул к диссидентам, пытаясь как-то повлиять на несправедливость и коррупцию в стране Советов, которая неумолимо рушилась на его глазах. Выступая за создание нового строя, он серьезно намеревался пойти в политику. Незадолго до развала СССР непримиримого Павла Вершинина отправили на заслуженный отдых – так он и стал жить в своей большой квартире, отстраненный от любой политической, научной и преподавательской деятельности. Павел Вершинин не мог просто так сидеть на месте и отдыхать, спокойно встречая наступивший закат его жизни. Дорога в отечественную науку, разворованную и разваленную, была закрыта да и особо не прельщала ученого старой закалки. Вскоре Павла Вершинина, которого отправили в бессрочный отпуск на Родине, которой он посвятил всю свою жизнь, пригласили работать в Америку. Как раз в это самое время он и поссорился с сыном…

Сергей Вершинин с ранних лет рос неугомонным и предприимчивым ребенком, который рано дал понять отцу, что не намерен мириться с такими порядками в семье. По мере взросления Сергея его сопротивление отцовскому режиму стремительно набирало силу, а, следовательно, и напряженность в семье возрастала, как давление пара от кипящей воды на крышку раскаленного чайника. Павел Иванович сначала активно старался приручить ребенка по-хорошему, потом он начал заставлять его безукоризненно следовать правилам и указаниям родителей, какими бы жесткими или бессмысленными они не были. Позже за проступки маленького Сергея наказывали. Подкованная в гуманитарных науках Снежанна Алексеевна понимала, как стремительно зреет и развивается семейный конфликт. Однажды она даже постаралась заступиться за сына, но отец потом так прочистил мозги бедной женщине, что она замолкла и уже не могла в открытую пойти наперекор своему супругу в наведении строжайшего порядка в семье, хотя прекрасно понимала, что сын родился не такой, как родители, и по их стопам, как и настаивает отец, он ни за что не пойдет – ему был предначертан другой путь в этой жизни, другая цель, диктуемая другим мировоззрением, другим временем и другими реалиями в новой стране. Кажется, ради этого Сергей рискнет всем – даже отношениями с родителями. Своенравный парень.

У Сергея была старшая сестра Злата – она тоже не разделяла интересов, желаний и взглядов их отца. Но Злата открыто не сопротивлялась и не дерзила Павлу Ивановичу, как ее брат: она была более сдержанной и дипломатичной – так она и стала любимой дочкой. Но ради этого ей пришлось направить свою жизнь в иное русло (ее будто насильно переучили – как когда-то переучивали левшей). По желанию главы семейства она выучилась на физика, хотя сама Злата Вершинина, как и Сергей, была натурой творческой, не привыкшей к рамкам и границам, с которыми она мирилась всю жизнь – она была великолепной художницей. Физика не смогла сломить этот талант.

Самому Сергею Вершинину не были интересны ни протоны, ни электроны, ни радиоактивность, ни индукция, ни магнитные поля. Все обычные детишки мечтали стать врачами, космонавтами, летчиками, инженерами, а маленький Сережа с детства мечтал распоряжаться чужими деньгами, ведь понимал их значимость – с возрастом он не изменил своим интересам и мечтам. Он продолжал интересоваться экономикой, финансами, различными банковскими операциями – в общем, Сергея прельщали те отрасли, где вертелись деньги, занятость в которых приносила прибыль в больших объемах. Отцу, естественно, это не нравилось. Тогда и участились в семье скандалы: никто не хотел идти на встречу друг другу. Сергей не раз убегал из дома, даже голодал, находил работу на улице. Его мотивация была ясна – он рано понял, что сейчас жизнь стала зиждется не на знаниях, уважении и поступках, как думал его отец, а на деньгах, которые являются мерилом всего. Самоопределиться, занять достойное место в современном обществе и влиять на него можно, имея при себе деньги, которые даруют тебе все, что угодно, включая власть. На этом принципе Сергей Вершинин и стал строить свою жизнь, но понят он так и не был. Всем этим молодой человек добился лишь того, что отец полностью разочаровался в нем, не стал помогать ему в смелых начинаниях. Дальше Сергей Павлович Вершинин стал добиваться своей мечты самостоятельно.

У молодого и амбициозного Сергея Вершинина все шло гладко. Сергей без труда поступил на факультет экономики и права в городской университет. В это ответственное для него время светлое будущее, словно дневное яркое небо, вмиг закрылось черной тучей – Павел Иванович внезапно заразился идеей увезти сына в США в качестве помощника. Здесь семья окончательно разделилась. С той же отцовской непреклонностью Сергей пожелал остаться в родном городе и доучиться в институте. Ничто отныне не могло сбить его с пути к поставленной цели. Птенец уже давно оперился и вылетел из семейного гнезда. Павлу Ивановичу пришлось осознать, какая же Сергей на самом деле сильная, стойкая и целеустремленная личность. Тем не менее, он до сих пор был зол на сына – Сережа, как казалось отцу, сделал неправильный выбор.

Снежанна Алексеевна и Злата последовали за пожилым отцом, ведь не могли бросить его за океаном. Отныне отец нашего главного героя остался в стоявшей на коленях России один. Остальная часть его развалившийся семьи устроилась в Америке. Вскоре Злата вышла замуж за американца и, не став скрывать от отца свое увлечение живописью, стала жить отдельно от родителей и создала свою семью. В Соединенных Штатах Америки Mr. и Mrs. Vershinin быстро стали уважаемыми людьми. Мать Сергея долго не могла найти себе места, скучала по сыну и много писала ему, а отец все еще был непреклонен и прощать сына не желал.

Но у Сергея Вершинина уже давно была другая жизнь – несомненно, он скучал по родным, но, убирая личное в дальний ящик, Сергей думал об учебе и дальнейшей карьере, проживая один в большой квартире отца. За это время он испытал все ужасы тоски и одиночества – у него были победы и поражения, взлеты и падения. Хочешь жить – умей вертеться, как говорится. Его жизнь претерпела значительные изменения, когда ему стукнул 21 год, тогда он учился на третьем курсе института…

А что же Александра Вячеславовна Вершинина, в девичестве – Ильина?!

Ильины – это небольшое семейство, выходцы из деревни, но не из глухой и заброшенной, а большой, образцовой и некогда процветающей. Мама Алексея Вершинина как раз оттуда.

Мать Александры Вячеславовны, Владлена Михайловна, была местной активисткой и передовиком – она имела закаленный, строгий, пробивной характер, была мудра и начитанна, несмотря на деревенское образование. Про нее говорили, что это пример той самой бабы, которая и в горящую избу войдет, и коня на скаку остановит. Ее темперамент и характер соответствовали ее внешности – она была весьма крупного телосложения.

Любовь, как говорится, зла – она свела Владлену Михайловну с местным работягой Славкой, который ничем особым и не отличался от других деревенских мужиков. Работал спустя рукава, был ленив и никаких дел не доводил до конца, часто поддавал. Свою супругу он обожал и очень боялся – она ругала его и ненавидела эту мужицкую лень, ведь на деле получалось, что она сильнее и опытнее собственного мужа, чего, по сути, не должно было существовать в природе. Владлена Михайловна говорила, что лень Вячеслава не только не принесет ничего дельного их хозяйству, но и навредит благосостоянию всей их необъятной Родины. Она знала, что говорила, ведь разбиралась во всем этом похлестче, чем некоторые партийные чиновники в столице, потому что, как она поговаривала, «они ведь в столице, а мы-то на местах, на земле!» В экономике, политике и прочих науках коммунистического толка она разбиралась отлично, правда, с точки зрения обычной деревенской бабы. Своего мужа Владлена Михайловна все же прикрывала на деревенских собраниях и народных сходах перед добросовестными работниками, у которых она пользовалась безукоризненным авторитетом. Односельчане говорили, что заменить ее никто и никогда не сможет. Поэтому, чувствуя ответственность перед людьми и страной, Владлена Михайловна осталась в деревне и трудилась в деревне не покладая рук. Как вы поняли, она была сторонницей честного и добросовестного труда, от которого на душе только счастье и радость (даже если за это не платят денег), а не усталость и омерзение.

Ее муж Вячеслав Григорьевич, папа Александры, как вы уже поняли, оказался тунеядцем, расхлябанным, гулящим и несобранным, тайно считавшим (при жене он не мог такого сказать, а при деревенских мужиках он начинал любую тему именно с этой своей мысли), что жены созданы только для того, чтобы готовить, убираться, работать по дому, следить за огородом и ухаживать за скотиной, а в конце дня обхаживать и лелеять своего мужика, рожая от него впоследствии детей. Вячеславу Григорьевичу всегда хотелось чего-то побольше и посерьезнее, чем сезонная и однообразная из года в год работа в деревне. Он чувствовал себя рабом в просторной сельской местности. У него была мечта – покончить с деревней и переехать в город. Горе-мечтатель не учел одного важного обстоятельства – для переезда в город нужно было резко увеличить материальное состояние семьи, а в деревне это достигалось только долгой и кропотливой работой, что явно не подходило для Вячеслава Григорьевича. Работяга Слава все время фантазировал, как бы он зажил в большом и шумном городе на широкую ногу, как бы наслаждался жизнью и близостью цивилизации. Он считал, что только в городе по-настоящему может проявить свой талант, а сейчас он, по его словам, маялся в деревне… Маялся он с размахом: вставал позже всех, опаздывал на работу, забивал за день пару гвоздей, половину дня шлялся по селу, другую половину спал либо пил и точил лясы с другими непутевыми мужиками. Господи, это без сомнения ленивейший и наглый мужичок, у которого мозги включались и силы появлялись только ради рискованных и безрезультатных авантюр.

На фоне своей деловой и влиятельной жены Вячеслав Григорьевич всегда старался выглядеть уверенно, хотя в сущности ничего из себя не представлял, зато какие у него были грандиозные планы. Владлена Михайловна же посвятила труду почти всю жизнь – где только в селе она не работала, где только она не прикладывала свою руку, везде и всегда успевала, всюду ее знали. Вскоре власти наконец узнали о существовании такой труженицы – за активную работу (она работала в канцелярии, в колхозе, в сельсовете, в партии – всего не перечесть) и долгий доблестный, почти геройский труд ее оценили. Сначала народ выдвинул ее на пост председателя колхоза, затем сельсовета. Во все эти места можно было водить экскурсии и показывать товарища Ильину и результаты ее работы, ставить ее в пример прочим работникам.

Ильиной предложили весьма солидную должность в райисполкоме, связанную с финансами, где она до самой пенсии и трудилась: как она говорила, «за непутевых городских». И зарплатой ее обеспечили, и квартиру выделили. Ильина долго не хотела уезжать, но пришлось – отказы высшие чины не принимали. А у ее мужа наконец сбылась мечта идиота. Он был еще тем говоруном, поэтому в два счета уболтал свою супругу согласиться на повышение, ибо это только пойдет на пользу двум их дочерям.

Старшая дочка Светлана не проявила особых успехов в учении и еще до отъезда Ильиных в город обворожила какого-то чиновника по фамилии Ланько, приехавшего в село с какой-то там инспекцией, и выскочила за него замуж. А вот Александра, младшая дочь Владлены и Вячеслава Ильиных, с самого детства стремилась положить себе в голову как можно больше знаний, решив всесторонне развиваться, занимаясь самообучением, что было весьма проблематично в деревне. Она была очень любознательной, целеустремленной, не боялась трудностей и всегда играючи их преодолевала. Девушка была очень умной и рассудительной, дипломатичной и энергичной. Получалось, что Светлана пошла в отца, а Александра – в маму. Пока все деревенские девчонки пропадали на улице, играя с пацанами, а затем бегая за ними по пятам, Александра Ильина ходила в библиотеку в соседнюю деревню. Она вызывала восхищение и признание у одних, смех и непонимание – у других. Ее радости не было предела, когда она узнала, что они переезжают в город, ведь она очень хотела связать свою жизнь с правом. Тщательно все взвесив, Владлена Михайловна приветствовала стремление Сашеньки учиться – грандиозные планы дочери, почти невыполнимые, как думала мать, ее тоже радовали и удивляли. Женщинам всегда было трудно пробиваться – Владлена Михайловна знала об этом не понаслышке. Она ничего не запрещала дочери и предоставила ей свободу выбора, понимая, что все поменяется, когда они раз и навсегда покинут родное село. Услышав только название нескольких специальностей, на которые собиралась поступать Александра, ее отец Вячеслав Григорьевич удивлялся всему многообразию профессий, а в уме долго и усердно размышлял, что могли бы значить слова «юриспруденция» или «аудит». Немного удивлялась и сама труженица Владлена Михайловна: какой же новой, неведомой и замечательной профессии будет учиться их дочь.

В конце концов, этот шаг необходимо было сделать – Ильины переехали в город, частично оставаясь верными характеру и традициям жителей сельской местности. Вот вам простой пример, даже два: во-первых, воспитанной на крестьянских ценностях Владлене Михайловне было не понять до самого конца, почему дочь хочет стать юристом и защищать чьи-то права, ведь это обязанность государства, но когда то самое государство развалилось, то Ильина все поняла – она долго обдумывала и переосмысливала историю страны Советов, всю идеологию, ругая до конца своей жизни ошибочные прогнозы Маркса об идеальной коммунистической формации. Во-вторых, что Вячеслав, что Владлена долго радовались замужеству Светки на приличном и солидном мужике, который позже непонятным образом стал владельцем недвижимости, сколотил на этом прибыльный бизнес и состояние. Александру в данном аспекте они не понимали (самих рано поженили), иногда они оба даже побаивались, успеет ли их дочь найти себе кавалера. Трудно и непривычно им было, но их новая жизнь в городе началась.

В 18 лет Александра поступила в городской университет на факультет экономики и права: очно она училась на юриста, заочно – на экономиста. Владлена Михайловна, несмотря на свой возраст, продолжала по привычке трудиться на износ. Работа и учеба кипели – этот установившийся порядок, некий график и образ жизни совершенно неосознанно нарушал Вячеслав Григорьевич, безынициативно разгуливая по городу в поисках работы, делая при этом вид, что занят серьезным и ответственным делом. Бывшие деревенские жители столкнулись в городе с массой новых проблем и условностей, пока что им непонятных, поэтому пришлось перейти к строгому распорядку, жесткому режиму и экономии.

Вячеслава Григорьевича сложившая ситуация не задевала. Он на волне перемен в стране странным образом стал деловым и продвинутым человеком. Мужичок так увлекся своими новыми делами и увлечениями, о которых его семья узнала не сразу, что в один прекрасный день взял и ни с того ни с сего сбежал из семьи, оставив жену и дочь-студентку.

Неслабохарактерная Владлена Михайловна горевала по мужу недолго, хотя в первые дни истерла ноги на порогах больниц, моргов и отделений милиции. Позже, раскусив авантюру мужа, припомнив все его мечты и желания, она заявила, что они справятся и без него. Однако Владлена Михайловна проработала недолго – все-таки она любила сбежавшего Славку Ильина, верила, что он опомнится и вернется, но он не возвращался. На таком эмоциональном фоне, который для ее возраста недопустим (детей она родила поздно), у нее обострились болячки, полученные за годы ударного труда. Это вынудило Ильину уйти с занимаемого поста – отныне работать она была не в состоянии, как и мириться с новыми реалиями во властных структурах, непохожими на старые советские. Ее дочь Александра стала разрываться между учебой и матерью.

Владлена Михайловна была уже в возрасте и не теряла надежды на жизнь, хотя ее самочувствие оставляло желать лучшего. Она желала увидеть, как выучится ее дочь, как пойдет на работу, как выйдет замуж, как подарит ей долгожданных внуков – ожидание долго согревало Владлену Михайловну. Несмотря на свое состояние, труженица не впала в маразм – она занималась домашним хозяйством, когда дочь была в институте. Без особого усердия матери помогала и старшенькая дочь Света, которой все равно было нечем заняться при богатом-то муже. Так и жили.

Учеба – это часто занятие нудное и утомительное, порой даже тяжелое и невыносимое, особенно для первокурсников. Усталость, которая является неотъемлемым атрибутом учебы, не компенсируется ни интересным процессом познания, ни желанием учиться, ни стремлением заработать высокие оценки. А если еще и учишься на двух специальностях одновременно, ситуация только усугубляется. Ведь это двойная нагрузка: еще больше пар, больше беготни и заморочек. Так и было в случае с Александрой Ильиной – в то время на нее многое свалилось: и уход отца, и болезнь матери, и острая необходимость дополнительного заработка плюсом к пенсии матери, и сессии на двух специальностях, и несколько академических долгов. Такой тяжелый груз не мог не сказаться на ее состоянии.

Все произошло на летней сессии, в начале июня, перед первым экзаменом, во время томительного ожидания и неутихающего волнения. Группа заняла узенький и душный коридорчик перед аудиторией, прижавшись к стенам: кто-то стоял и молчал, кто-то нервно шуршал листочками и тетрадями, стараясь перед экзаменом положить себе в голову побольше материала, а некоторые и вовсе не парились. Нежданно-негаданно прилежной отличнице Александре Ильиной, которая спокойно стояла у стены и пыталась сосредоточиться, резко поплохело. Волнение, проблемы, духота будто объединились и ударили по Александре – внезапно она опустилась на пол. Заметили это все, но из-за неожиданности никто так и не смог быстро переключиться и грамотно оказать девушке первую помощь. Все столпились вокруг нее, как бараны – преимущественно пацаны, а девчонки, будучи сообразительнее пацанов, припали к Александре, принявшись прощупывать пульс и пытаясь быстро позвать на помощь хоть кого-нибудь. И знающий человек нашелся. Он оказался по близости совершенно случайно, и именно эта случайность и сыграла в этом происшествии главную роль.

Все первокурсники, попадая из школы в вуз, постепенно привыкают к новой обстановке, присматриваются, знакомятся с одногруппниками, пытаясь выделиться, заявить о себе. К примеру, парни, завидев в своей группе красивую даму, стараются очаровать ее, не зная, что большинство девушек по-настоящему обратят внимание на парней из своей группы лишь в самом конце обучения. А пока девчонки ищут кого-то на стороне и обычно сохнут по какому-нибудь активисту, спортсмену или старшекурснику. Нечто схожее было и на потоке, где училась Ильина – все девчонки восхищались и буквально толпами ходили за видным, статным, красивым третьекурсником – Сергеем Вершининым. Тогда знаменитая на весь город и не только фамилия пока еще с уст не сошла, поэтому все ценили такого студента и старались завести с ним полезное знакомство. Сергей особо выделяться не хотел, поэтому пытался себя вести как рядовой студент. Но что-то статное и возвышенное все равно в нем проглядывало: в каждом шаге, в каждом жесте, в каждом действии.

20-летний Сергей Вершинин отличался стройным телосложением. Он всегда имел официальный вид, с детства любил со вкусом одеваться, обожал пиджаки, брюки, туфли, рубашки и галстуки. Сергей обладал шелковистыми русыми волосами; они всегда были зачесаны немного вбок. Лицо было немного вытянуто, лоб широк; голубые глаза источали яркий, жизнерадостный, пленительный свет. Щеки у Сергея были впалые. Улыбка была лучезарная – из-под жирных губ выглядывали большие и ровные белоснежные зубы – все его и полюбили за эту улыбку и за голубые глаза. Брови у Сергея были светлые. Кожа на лице была гладкая и чистая – естественно, за своим безупречным видом он следил. Подбородок был правильным, словно квадрат. Но единственная часть лица выделялась из всего этого великолепия – это был нос, который был длинным, с загнутым кончиком и оттопыренными в разные стороны ноздрями. Эту деталь его внешности в будущем унаследует его сын Алексей.

Сергей Вершинин был человеком с грандиозными планами. Он имел прекрасный аналитический склад ума, обожал планировать, обязательно добиваясь впоследствии своих задумок. Сергей обладал и предпринимательской жилкой – мог на ровном и пустом месте с небольшим капиталом воздвигнуть успешное предприятие, которое работало и приносило бы нехилый доход.

Вершинин, предмет зависти и одновременно любви чуть ли не всего университета, оказался тогда неподалеку от упавшей в обморок Саши Ильиной, которая недвижно лежала на полу вокруг своих тетрадок и учебников, выпавших из ее ослабших рук. Девушка, которая побежала за подмогой, столкнулась с Вершининым и от вида своего кумира не смогла вымолвить и слова, тупо уставившись на Сергея, но после все-таки вышла из оцепенения и потянула его за руки к Александре. Парень не раздумывал ни секунды…

Вершинин вмиг оценил ситуацию, пролетел мимо столпившихся вокруг Ильиной первокурсников и припал к ней. Тогда-то Вершинин, несмотря на то, что действовать нужно было без малейшего промедления, понял, какое прелестное создание лежит на полу. Ему тут же стало жалко эту девочку, хотя выдержку он не терял.

Черты лица Александры Ильиной были приятными. Она была невысокого роста, умеренно худая, но за этой оболочкой скрывался серьезный, порой отчаянный характер и огромное стремление учиться. Но сейчас девушка показалась Вершинину слабой и беззащитной. Александра Ильина была одета в облегающие брючки и черно-синюю рубашку. Волосы у нее были черные, длинные и пышные. Лицо было бледное, что насторожило Сергея – он ведь не знал, что у лика Ильиной всегда такой оттенок. Личико ее было маленькое, даже отсутствие челки и широкий лоб не могли его увеличить. Заметная черта Александры Ильиной – большие черные глаза. На чуть ли не белом лице выделялись тоненькие, словно нарисованные брови. Писаные щечки, узенький носик и миниатюрный ротик заканчивались плавным и небольшим подбородком.

Юристу необходим цепкий аналитический ум, отличная память, способность соотносить разные категории и факты, выделяя причинно-следственные связи. Для работы требуется хорошая концентрация внимания, его переключаемость, усидчивость, кропотливость. Юрист должен быть инициативен, настойчив, где-то даже напорист, обладать высокой степенью эмоциональной стабильности и стрессоустойчивости – этому и старалась научиться Александра Ильина, хотя зачатками этих признаков настоящего юриста она обладала еще с ранних лет. Ну и важная деталь, которой в наше время часто пренебрегают – юрист должен обладать высокими моральными принципами и неподкупностью. Именно это делает его настоящим благородным борцом за права. Что же касается последнего пункта, то в этом плане Александра была идеалом честности и принципиальности: «Тех, кто пренебрегает этими правилами, нельзя называть настоящими юристами!» – говорила одна из ее преподавателей. Определенных успехов девушка добилась и на своей второй, экономической специальности, но больше всего она тяготела, конечно же, к юриспруденции, к адвокатскому делу.

– Нет-нет, – с ходу сделал замечание Сергей, – зачем вы положили ей под голову куртку?! Это лишнее! – убрав куртку из-под головы Ильиной, Вершинин обратился к сидящей на полу рядом с Александрой девчонке, которая, кажется, была ее подругой. – Пульс и дыхание проверяли?

Сергей все равно прощупал пульс на тоненькой ручке Александры и подставил палец ей к носу.

– Да живая она… вроде, – по-детски несерьезно ответила подруга Ильиной, не спускавшая глаз с Вершинина.

– А по-другому и не должно быть, – сказал он, продолжая суетиться над лежащей девушкой. – Как вас зовут?

– Яна, – ответила подруга Ильиной.

– Рад знакомству. А меня Сережей зовут, – с улыбкой произнес он.

– Немного неподходящий момент для знакомства, не находишь? – отметила Яна.

На уме у Сергея сейчас было другое – он все еще оставался серьезным, хотя иной раз любил понежиться в лучах славы… или в объятиях симпатичной девушки:

– А с каких это пор мы перешли с вами на «ты»?

– Не знаю, – легкомысленно и ветрено ответила Яна, – наверно, с того момента, когда ты представился Сережей.

Тут Яна заметила, как Сережа стал расстегивать рубашку Ильиной, что насторожило ее подругу:

– Что ты делаешь?

Вершинин ответил ей так, будто читал медицинский справочник, а именно раздел по оказанию первой помощи:

– Убираю стесняющую одежду, облегчая дыхание пострадавшей, – таких приемов Яна никогда и не знала, а Вершинин тем временем принялся командовать. – И вообще, меньше слов – больше дела. Яна, привстань и отойди-ка подальше – приподними ей ноги.

Яна послушалась и, взяв Сашу за пятки, немного приподняла ее ноги, абсолютно не представляя, для чего она это сделала.

– Откройте окна нараспашку поскорее! – сказал он стоящим вокруг, и все бросились открывать древние деревянные окна. Тут Вершинин подозвал к себе одного пацана и дал ему платочек из внутреннего кармана своего пиджака со словами. – Сбегай и намочи его холодной водой из-под крана. Давай же, ну!

Вершинин действовал как по инструкции: проверил жизненно важные функции организма (пульс и дыхание), облегчил дыхание, убрав стягивающие предметы в виде одежды, поднял ноги пострадавшей кверху, чтобы кровь вернулась к сердцу, открыл окна, из которых тут же повалил свежий воздух, ибо выносить пострадавшую на улицу не было времени. Так, благодаря грамотным действиям Вершинина, вскоре после того, как Сергей протер лицо Александры мокрым платочком и положил его ей на лоб, она пришла в себя, увидев перед собой своих однокурсниц, которые активно махали перед ней книжками и тетрадями, словно опахалом. Тут же она приметила и симпатичное личико паренька с третьего курса.

– Голова кружится? – спросил ее Сергей.

– Немного, – почти шепотом ответила она и попыталась подняться, но Вершинин остановил ее.

– Не стоит. Лежи спокойно, – сказал он, и Ильина подчинилась его руке, которая нежно, но при этом настойчиво останавливала ее.

– Спасибо, – прошептала она Сергею Вершинину, а он лишь на секундочку улыбнулся, а затем к нему вернулась серьезность в словах и делах.

– Не за что. Пообещай мне, – он убрал мокрый платочек с ее лба, – что больше не будешь так переучиваться.

– Постараюсь, – Александра выговаривала слова протяжно, – но не обещаю…

– Это непорядок, – покачал головой Вершинин. – Юристы должны быть сильными, стойкими, волевыми и ответственными людьми, а не падать в обморок перед экзаменами.

– А какими должны быть банковские работники? – спросила она, припомнив специальность Вершинина, и невольно улыбнулась ему.

Сергея Вершинина очень удивил этот вопрос. Ответить на него он не успел – одногруппница Ильиной, метнувшаяся за помощью, привела с собой коменданта и университетского фельдшера. Они подхватили под руки Александру Ильину и увели в медпункт.

Еще долго это небольшое происшествие было на слуху у всех, однако в тот самый момент перед экзаменом все просто вздохнули, что все хорошо закончилось. Сам Вершинин мысленно пожелал девушке выздоровления и внезапно осознал, что хочет поскорее увидеться с ней вновь – естественно, в другой, более подобающей обстановке.

Возможно, что-то между ними и проскользнуло тогда… Вершинину показалось, что перед ним лежала милая и такая беззащитная девушка, что он просто обязан помочь ей, уберечь ее, защитить, взять под свою опеку и никогда-никогда не отпускать, не давать в обиду. Ильиной показалось, что на помощь к ней прискакал тот самый принц на белом коне, влетевший в ее жизнь, словно из сказки. И он спас ее, будто читая ее мысли, зная, что от него требуется и что нужно сделать. Может быть, это судьба?

Спустя некоторое время определилась расстановка всех сил. Александра Ильина долго стыдилась той неловкой ситуации перед экзаменом, поэтому очень стеснялась повторно показаться на глаза отзывчивому Сергею. Сам Сергей Вершинин только и думал о ней, поэтому решил во что бы то ни стало добиться расположения девушки. Вскоре и сама Александра поняла, что после своего обморока она не о ком более не способна думать – только лишь о нем. Эти двое сами поставили препятствия на пути к своим отношениям и к своему счастью, ведь у двух любящих людей не может быть страданий. Вершинин разузнал буквально все о своей возлюбленной (иногда некоторые завистницы коверкали информацию о Ильиной). А сама Александра давно и все знала о нем.

Также в этой истории большую роль сыграли друзья и подруги. Друзья Вершинина накачали влюбленного парня кучей советов и надоумили его бесповоротно добиться первокурсницы. Подруги и одногруппницы Ильиной засыпали ее расспросами о ее чувствах к Вершинину и заразили ее различными слухами о нем, но большинство ее подруг, конечно же, желали ей добра.

Сергей Вершинин был чутким и весьма настойчивым кавалером, который просто забрасывал свою пассию коробками конфет, цветами и открытками. А подружки Ильиной переборщили и запутались в советах и пожеланиях Александре – они надоумили ее подождать с согласием. Этим томительным как для Вершинина, так и для Ильиной ожиданием девушки хотели проверить ухажера на честность. Но влюбленные, кажется, не могли ждать. Александре было больно смотреть, как мучился парень, добиваясь ее и ожидая ответа – она тут же бы сказала ему «да». Вершинин же думал, что недооценил Ильину, ведь, оказывается, ее очень трудно было добиться: помимо подарков и неоднократных намеков на отношения и свидания, он помогал ей с учебой, даже уладил проблемы с тем преподавателем, на экзамен к которому она тогда не попала (Сергей был вежливым студентом-отличником, поэтому преподаватели редко отказывали ему в просьбах, даже такого характера).

Вскоре Вершинин решил пойти ва-банк. Может быть, сейчас такие подкаты и признания в любви можно считать устаревшими, но в то время это было верхом фантазии для любителей романтики. Сергей тщательно подготовился, четко дав себе понять, что эта попытка достичь счастья будет последней. Любой другой на его месте давно бы уже сдался и нашел бы кого-нибудь полегче, но это точно не про Сергея.

Каждым летом Владлена Михайловна уезжала лечиться в санаторий. Ее дочка ради смены обстановки гостила у подруги. Та жила недалеко от центра города – в райончике со старыми и невысокими домишками (сейчас их снесли), которые были построены черт знает когда. Небольшая квартирка Сашиной подруги располагалась на втором этаже. Окна выглядывали на бульвар. Темнело поздно, поэтому девочки не стали включать свет в комнате с низким потолком – они лежали на своих кроватях и болтали на девичьи темы, настежь отворив окна, чтобы хоть как-то спастись от нестерпимой жары.

В дверь позвонили – девчонки настороженно поднялись. Хозяйка квартиры, бесшумно пробежав по полу, подошла к двери и, зацепив ее тоненькой цепочкой, чуть-чуть приоткрыла и обнаружила сидящего на полу старого подъезда маленького и мяукающего серенького котенка с повязанным на шее бантиком. Подруга Саши взяла на руки нежданного гостя и занесла в дом. Она продемонстрировала котенка с бантиком Александре:

– Смотри-ка, – удивилась подруга, – какой он неугомонный парень. Все никак не успокоится.

Все уже давно догадались, кто сделал им такой прелестный подарок.

– И разве это ничего не доказывает вам? – спросила Ильина. – Сколько можно меня смущать? Мне кажется, он уже предостаточно всем доказал, что у него на мой счет только добрые намерения, – она отпустила котика, и тот принялся разгуливать по кровати. – Мне вот интересно, что он сейчас обо мне думает: глухая или слепая?! Что же мы мучаем парня? Он страдает, потому что любит. И я его люблю. Не послушала бы вас, давно бы уже убежала с ним!

– Уж очень он настырный, – все еще продолжала рассуждать подружка.

– Нет, – поправила ее Саша, подойдя к зеркалу и расплетая косу, – он умный, преданный, воспитанный, чуткий и нежный. Я прямо не знаю – ждать я больше не намерена. Он сейчас наверняка где-то рядом – вот пойду и скажу ему все, что чувствую.

– Стой, не нужно торопиться, – остановила ее подруга.

– Знаешь что, нет уж! – решительно произнесла Александра Ильина, желая срочно объясниться с Вершининым. – Много мы уже натерпелись. Чувства – их же не скроешь. Как вы не поймете?! Себе вон парней найдите и испытывайте их, а я больше не хочу, – отрезала она, но у собеседницы нашелся веский аргумент.

– Куда ты сейчас собралась? Почти ночь на дворе, – показала она на раскрытое окно, из которого в комнату прорывались дуновения ночной прохлады, нежно теребя белые занавески. – Сиди. А я пойду на кухню, поищу, чем котейку накормить.

Альбина ушла, оставив подругу в комнате одну. Проницательная Саша поняла, что это еще не все, принявшись одеваться, ибо заметила на бантике котенкапослание, адресованное ей. Через пару минут ожидания она заправила свою кровать и заметила в окне красный отблеск. Откинув шторы, Ильина с интересом выглянула в окно, рядом с которым на расстоянии вытянутой руки повис воздушный шарик красного цвета, веревочкой привязанный к лежащему на тротуаре камешку. Она схватила шарик, оборвала тоненькую ниточку и уселась на кровать. Вскоре она увидела на нем надпись: «Вернись!» Александра Ильина тут же с трепетом вернулась к окну. Там она увидела его… своего любимого, которого она так долго ждала, которого она так любила, к которому так давно хотела прикоснуться, с которым хотела провести всю свою жизнь. За окном в кабинке на краю стрелы передвижного крана стоял Сергей Павлович Вершинин в темно-синем пиджаке и брюках, в серой рубашке при бабочке. Ильину снова потянуло упасть в обморок, ведь в руках ее кавалер держал большущий букет алых роз (не миллион, конечно, но много).

Александре осталось только встать на подоконник и сделать шаг навстречу объятиям возлюбленного. Увидев розы, она глубоко вздохнула, прикрыв рот от удивления, и тут же прыгнула к нему, слившись с Сережей в поцелуе.

– Убежим? – прошептала она.

– Что, прямо сейчас?! – спросил Вершинин, прижимая к себе Александру.

– Прямо сейчас.

Сергей, не отрываясь от губ Александры, махнул рукой, и кабинка опустилась. Альбина, выглянув в окно, увидела всю эту сцену – слезы счастья и умиления навернулись на ее глаза. Она помахала им вслед бантиком, снятым с котенка. На бантике была надпись: «Еще немного и я тебя заберу».

Они помчались во все те места и на все те мероприятия, которые запланировал Вершинин на эту ночь. Где они тогда только не побывали: и в шикарном ресторане, и в кино, и на аттракционах, и в парке. Это была самая лучшая ночь в их жизни – именно тогда их судьбы сплелись воедино, а сердца навсегда стали одним целым.

Александра Ильина вернулась под утро – она отворила дверь и, стараясь не будить подругу, хотела пройти к своей кровати и плюхнуться на нее, ведь она так устала, что уснула бы прямо на пороге. С другой стороны, от избытка впечатлений заснуть сегодня было невозможно. Оказалось, что Альбина лишь имитировала сон, дожидаясь Ильину.

– Это все было так мило и внезапно, но мне казалось, что ты еще сомневалась, – произнесла она.

– Я не могла сомневаться, – произнесла Александра. – Согласилась на все, – с удовольствием рассказывала она, – и правильно сделала. Ох, это была волшебная ночь с лучшим парнем в мире – он и вправду любит меня, и мне больше ничего не нужно на свете. Теперь нас никто не разлучит. Кажется, мы вылечили друг друга.

– От чего?! – воскликнула Альбина.

Александра прямо в одежде прилегла на кровать и произнесла:

– От одиночества.

Мало кто знал, что Вершинин, весьма радостный и успешный на вид, на самом деле очень страдал после того, как его семья уехала за границу – от одиночества и скуки он не мог найти себе места, а настоящих друзей ему попросту не хватало. Депрессия, в которой он находился, только обострялась, когда он после университета возвращался в большую отцовскую квартиру (он поклялся себе, что продаст ее, как только обретет достойный себя заработок).

Встреча с Александрой Ильиной здорово изменила его жизнь. Находясь вместе, они забывали о своих проблемах – они были по-настоящему счастливы, вместе им было хорошо (они могли часами молчать и любоваться друг другом). Вершинин забывал о том, что его семья за океаном. Ильина забывала о тяжелой учебе и болезни матери. Одним словом, эта были очень сильные чувства.

Отношения Сергея и Александры развивались стремительно. Спустя несколько месяцев они сыграли свадьбу. А через год, в апреле, в семье Вершининых родился первенец, которого нарекли Алексеем. На тот момент Сергей окончил университет с красным дипломом – ему предложили работать в банке, куда он и поступил на службу сразу после выпуска. Александра доучивалась, разрываясь между семьей и учебой.

Но жизнь – штука сложная и жестокая. Она была обязана проверить на прочность молодую семью, чтобы окончательно определить, какой путь они изберут.

После исчезновения своего горе-муженька Владлена Михайловна больше всего боялась остаться одна – она быстро состарилась. Незадолго до своего угасания она познакомилась с молодым человеком своей дочери, Сергеем. Вершинин понравился жесткой, правильной и привередливой теще. По каким критериям бывалая деревенская женщина оценивала ухажера своей дочери и что в нем увидела, было известно только ей.

Вскоре Вершинины были вынуждены переехать в квартиру к Владлене Михайловне, чтобы дочь могла ухаживать за больной матерью и быть рядом с ней. Несомненно, было тяжело, приходилось терпеть и переживать все невзгоды бок о бок. Но Вершинины не переставали стремиться к цели, несмотря на пережитые разочарования, обиды и утраты, несмотря на сложности и усталость. Все навалилось сразу и резко: учеба, работа, ребенок. В этой связи даже поступил и звоночек из Америки – как только Павел Иванович узнал, что у него родился внук, то тут же предложил Сергею материальную помощь. Счастливый дед не мог не предложить перевести Лешу в Америку для должного воспитания и получения достойного образования. Сергей отказался – ему не хотелось ничего просить у отца, тем более отдавать ребенка – хотелось всего добиться самому.

Родители маленького Леши с самого начала преследовали благую цель – «все для ребенка». Ведь он у них был единственный, поэтому самый любимый.

– У ребенка должно быть все самое лучшее, – говорила Александра.

– Лучше, чем у нас самих, когда мы были маленькими, – добавлял ее муж.

Алеша Вершинин – сокровище для родителей (в его благополучии они и видели на первых порах смысл своей жизни), которое они любили и оберегали больше всего на свете. Естественно, и в финансовом аспекте все делалось во благо Лешеньки – сюда относилась и родительская карьера.

Думая о сыне, они одновременно думали и о карьере и солидном доходе. Они превратились в карьеристов, стремившихся к благополучию, продвижению по службе и получению нехилого достатка… любыми средствами.

Наверное, рождение Леши стало неким толчком вперед для его родителей; Леша стал их талисманом (так, кстати, зная свою семейную историю, считал и сам Алексей Вершинин). Рождение внука продлило жизнь почти не встающей с постели Владлене Михайловне. Она решила поддержать молодых родителей и приглядывать за ребенком, как только могла.

Вот как бы рассказал об этом сам Алексей Вершинин – он смутно помнил свою бабушку, но несколько эпизодов с ней крепко врезались в его память:

«Отец с матерью всегда рассказывали мне о своих родителях почему-то только на их поминках. Моя бабушка по линии матери умерла, когда мне было три. Бабушка с дедушкой были крестьянами. В самом лучшем смысле этого слова. Они были не похожи на других, хотели жить лучше и достойнее. Они сделали все, чтобы их дети продолжили путь к совершенству – семейная традиция как ни крути. Родители приняли эту эстафету. А теперь моя очередь встать на еще одну ступень вверх, чтобы и мои родители увидели мою силу и самостоятельность – достойное продолжение нашего рода. Но я почему-то всегда прикручивал к этому делу слова «пока не горит», хотя иногда позволял себе помечтать о будущем, которое когда-нибудь наступит и у меня, светлое и богатое… Частично оно у меня уже есть. Правда, эти мечты часто погружали меня в прошлое. И часто мне виделись всего лишь несколько сцен…

Моя бабушка сидит на скамеечке возле подъезда – я не вижу ее, а лишь слышу ее старческий голос с хрипотцой. Я, маленький, сижу на ее широких коленях и смотрю в сторону детской площадки, где играют детки. Мне так тогда хотелось сорваться и побежать туда, поиграть с ними, порезвиться, но бабуля взяла меня обеими руками за пояс и не отпускала. Она лишь говорила мне, наблюдая за детьми, какой у каждого из них характер и как сложится их судьба в грядущем – она это определяла точно. А не отпускала меня к ним, объясняя это так: мол, ты, Лешенька, будешь другим, будешь отличаться от этих детей, будешь выше и лучше их всех вместе взятых, поэтому играть с ними тебе не нужно.

Или, например, стояли мы с ней как-то в очереди в магазине. Я вообще был капризным и избалованным, но когда проводил время со своей бабушкой, то был спокоен и сдержан, чувствуя, видимо, ее закалку, строгую натуру и мудрость. Так вот, мы стояли в очереди – бабушка возмущалась вновь взлетевшими ценами, а потом у прилавка, ближе к кассе, где резали и взвешивали мясо, баба Влада (так я ее называл) брала меня на руки и на ушко мне шептала, глядя на продавщицу, на сколько та обвесила или обманула очередного покупателя.

При этом она всегда вспоминала ушедшую в прошлое советскую систему. Помню, почти всем, кто пытался ее обмануть, или тем, чьи действия не нравились бабуле, она злобно (даже матери с отцом) говорила, что они сейчас собственноручно разрушают коммунизм, который она вместе с миллионами других граждан строила десятки лет до этого смутного времени. Это произошло в случае с водопроводчиками, которые пришли на квартиру к бабушке и сделали все сикось-накось – так она не только отсчитала их, на чем свет стоит, но и потребовала с них возместить ущерб. Деваться этим двум безруким шалопаям было некуда.

Что же касается моего дедушки, маминого отца, то я его почти не помню. Я никак не могу вспомнить, видел ли я его вместе с бабой Владой – такого, кажется, не было.

Папиных родственников я-то отлично знаю, про них мне нет смысла рассказывать – мне как-то больше по душе история родни моей матери: в ней больше тайн и загадок, нежели в этой русско-американской семье, которая живет сейчас в Вашингтоне… или где-то в тех краях.

Папа говорил, что мой дед Славка – странно, что он возник уже после смерти бабушки – постоянно дарил мне шоколадки. Шоколадки от дедушки я любил больше всех, точно они чем-то отличались от других; с чужих рук я сладости не принимал. Мой беглый дедуля даже договорился втиснуть меня в какую-то спортивную секцию (к бандитам), когда мне было четыре года – мест там не было, а для меня нашлось. Там-то я и осознал важность физической подготовки и красоты мужского тела – так я и полюбил спорт, полюбил качалку.

Спасибо им, спасибо им всем! Спасибо родителям, которые сделали все, чтобы я ни в чем себе не отказывал, ни в чем не нуждался. Когда я счастлив, я вижу, как расцветает моя мама, просто молодеет на глазах, и как гордится мой папа. Когда я грущу или страдаю, то в доме тоже все идет наперекосяк.

Я только одного не знаю: как умер мой дедушка? Мама всегда увиливала от этого разговора… хотя сейчас мне, честно, как-то и не до этого».

Владлена Михайловна умерла в весьма приличном возрасте. Ее бывший муж Вячеслав Григорьевич неоднократно виделся со своей дочерью – Александра Вячеславовна всегда говорила ему, что мама болеет, и уговаривала его навестить ее и извиниться. За несколько дней до ее смерти дед Леши все же появился. Он выглядел весьма солидно для своих лет, встал перед ней на колени и попросил прощения. Владлена Михайловна простила и отпустила его. Через три дня ее не стало.

Следующие несколько лет Вячеслав Григорьевич часто заглядывал в гости к Вершининым – он успел наладить отношения с дочерью (относительно, конечно, ведь Александра очень болезненно переживала смерть матери). Он познакомился с Сергеем, успев также понравиться и своему внуку Алексею. Через несколько лет – как раз на рубеже веков – его визиты резко прекратились.

Так и закончилась история прошлых поколений, непосредственно связанных с нынешним положением семьи Вершининых, поэтому перейдем к ныне живущим…

Сергей Вершинин после института трудился в банке на испытательном сроке, на самом низшем месте, как это и полагается новым и неопытным сотрудникам. Однообразная и неперспективная работка – нудная и скучная. Такой работы он не терпел, поэтому не был намерен долго на ней задерживаться.

Вообще, Вершинин очень долго стремился к тому, чтобы стать в банке воистину незаменимым работником. К своей цели он рвался ненасытно, иногда даже обманом, хождением по головам, хамством, унижением и подхалимством. Такие были жесткие и беспощадные правила карьерного роста – покажи себя и попробуй выбиться в люди. Молодые специалисты, толпами приходящие в банки в поисках работы после высшего учебного заведения, имеют два пути: устроиться на низший пост и так там и работать спокойно и безвылазно; либо, начиная с низов, карабкаться, взобраться выше любой ценой, произвести впечатление, получить повышение, заработать деньги.

Такие вот яркие, активные, полные сил и рвущиеся к власти молодые кадры, приходя на свое первое место работы, где они активно начинают показывать себя, радуют отнюдь не всех – одним их старание и рвение нравятся, а другим они надоедают, составляют нехилую конкуренцию. Как правило, последние и являются препятствием для таких специалистов, готовых озолотиться на работе в банке, что, кстати, вполне реально и осуществимо при условии, что вы сотрете себя в порошок.

Что-то похожее происходило и с Лешиным отцом. Для начала следует сказать, что из шести человек, которые пришли с его потока в этот банк, через год осталось только двое, а еще через несколько лет в гонке за должностью и несбыточной для остальных мечтой в виде бессметного богатства остался только один. Все пришедшие поначалу стали жестоко конкурировать между собой, что ужасно забавляло опытных сотрудников банка. На месте Сергею Вершинину не сиделось – сидячая и монотонная работа его раздражала – он хотел совершать подвиги и приносить пользу. Вскоре его заметили, но не то руководство, которое имело право вознаградить нового сотрудника за знания, упорство, проделанную на отлично работу и стремление совершенствоваться. Заметили Лехиного отца те, кто не хотел иметь в своих рядах перспективных новичков, которые в один прекрасный день могли занять их место, подняться выше и вовсе сместить с должности какого-нибудь оступившегося руководителя. Именно они активно вставляли новеньким палки в колеса – в число неугодных попал и Сергей.

Вершинину пришлось особенно трудно: его направляли в разные отделы, загружали срочной и разноплановой работой, которая иногда не входила в его компетенцию; позже на него открыто давили, вынуждая покинуть свой пост. Его старались подставить и дискредитировать, но Вершинин выстоял, однако из-за врагов и сопротивления на работе, трудностей и неурядиц в семье Сергей потерял много драгоценного времени. Кем он только не был. В конце концов он стал единоличным руководителем всех городских филиалов разветвленной банковской сети. Добиться успеха в получении такой должности ему помогли случай, умение принимать решения и брать на себя ответственность, а также талант аналитика.

Спустя десяток лет Сергей Павлович Вершинин добился своего: руководящая должность, зарплата с несколькими нулями, доверие руководства из столицы. Весь пройденный им путь обеспечивал доскональное знание работы всех отделов, что позволяло наладить их эффективную деятельность, выгнать крыс и сбросить балласт из сотрудников, ненастроенных на процветание банка. О своем бедствующем положении Вершинины забыли раз и навсегда – режим терпения и экономии был снят.

Что-то мы с вами все о мужчинах и о мужчинах. Не будем забывать и о женщинах, а именно о Александре Вячеславовне Вершининой, которая тоже весьма преуспела в делах наравне с мужем. Она с отличием закончила как очное, так и заочное обучение. Многие работодатели захотели заполучить талантливого и перспективного работника, имеющего не только юридическое, но и экономическое образование – для многих это был просто клад. Вершинина держала себя в первую очередь как ответственный и стойкий специалист, а не как хрупкая женщина с ребенком на руках.

Но Вершинина не привыкла идти легким путем – из всех предложений она отдала предпочтение одной из самых знаменитых юридических контор города. Как только она поступила на работу, то тут же выяснилось, что весь коллектив состоит из одних только мужчин, юристов немного другого поколения, других реалий. Она же верила в современный подход, хотя классиков уважала. Все чопорные мужчины, в основном среднего возраста, весьма холодно восприняли девушку, не верили в нее, а начальник конторы приемом Александры в свое учреждение хотел немного разбавить коллектив свежестью идей и женским шармом.

Дальше же началось нечто подобное, что преследовало на службе и ее супруга – правда, Александра Вячеславовна мигом и блистательно расправилась со всеми проблемами. Талант профессии юриста, как известно, заключается не только в знании законодательства, но и в искусстве прочтения ситуации через призму закона – на это способны не все. Карьера адвоката зависит только от него самого: от количества выигранных дел, от успешности и известности. Александра всячески старалась в меру своего ума блеснуть знаниями среди мужиков, доказать свою компетентность.

Для этого нужно было заняться потенциально выигрышным делом, но с которым не справился бы дилетант. Вершининой дали дело заведомо провальное. Ей предстояло защищать в суде какого-то молоденького паренька из влиятельной в городе семейки бизнесменов, обвиняемого в убийстве. Все улики на лицо – виновен (причем убийство было зверское). Девушка-адвокат с головой окунулась в это дело, изучая все детали, разговаривая со свидетелями и с самим обвиняемым, пытаясь одновременно разыскать хоть какие-то зацепки и доказательства, которые смогут освободить или хотя бы смягчить наказание пареньку. Не привыкла она сдаваться без боя. Все смотрели за этим представлением не без улыбки, покачивали головой, мол, ничего у нее не выйдет, запятнает свою репутацию в самом начале карьеры, а там эту неспособную выскочку можно послать бумажки разбирать.

Процесс тянулся, как жевательная резинка. В день важного заседания Вершинина подготовилась основательно, за несколько дней перевернув все дело и обновив свои знания из адвокатской практики. Как назло, помимо ее руководителя, на заседание в качестве сторонних наблюдателей явился и почти весь штат работников адвокатской конторы, чтобы посмотреть на неминуемый позор новенькой. Такое внимание Александру ничуть не смутило – она проработала ответы на все возможные вопросы, была отлично подготовлена, знала дело и все-таки уцепилась за одно из его слабых мест, благодаря которому она вполне могла добиться освобождения осужденного прямо в зале суда. Странные все-таки люди эти адвокаты – не побоялись ведь потерять имидж своей конторы только из-за того, что им не понравилась новая работница. Что ж, бывает. Забегая вперед, скажу, что после этого суда почти всех коллег Вершининой отправили на переподготовку.

В течение всего заседания, которое вплоть до секунд и действий каждого из присутствующих было проработано Вершининой на высшем уровне (она очень волновалась и даже не спала несколько дней), она держалась молодцом. Решающая схватка предстояла со стороной обвинения, которое (по явному заказу) почти уже засадила пацаненка в тюрьму, а тут молодая и неопытная адвокат стала серьезно в этом деле копаться. На той стороне царила неявная нервозность. Дело считалось провальным для стороны защиты, но родители обвиняемого (известные в городе люди) не отчаялись и пообещали большое вознаграждение адвокату, который добьется освобождения их сына, которому даже не исполнилось 21 года. Они очень удивились, обратившись в эту контору, когда к ним направили Вершинину, но что-то их заставило поверить этой смышленой девушке и доверить ей судьбу сына.

Сторона защиты держалась отлично, когда заслушивали обвиняемого, потерпевших, свидетелей – тут назревал конфликт между прокурором и адвокатом, особенно в части задаваемых вопросов и ответов на них, но Александра выдержала и эти нападки, проработав также не только свои ответы, но и ответы своего подзащитного. После перерыва прокурор решил побольше акцентировать внимание на доказательства и улики, а адвокат Вершинина решила нанести ответный удар только в начале прений. На предъявление неоспоримых доказательств сторона защиты отделывалась общими фразами.

Все решилось в предпоследней части заседания. Вершинина решила расчехлить свое тайное оружие – лазейку в деле, на которую не обратили внимания ни следователи, ни сторона обвинения. После банальной речи прокурора, доказывающего вину обвиняемого, пришло время всем присутствующим выслушать то, что ответит адвокат. Все с трепетом ждали развязки этого процесса: не только зрители, но и сидящие на задних рядах коллеги Вершининой в черных пиджаках, и родители обвиняемого, и сам парнишка за решеткой. Речь Вершининой была мастерская: громкая, поставленная, красноречивая – она мигом приковала к себе внимание, зал затих и остолбенел от проникновенных слов защитницы. Стало еще интересней во второй части, где говорилось о неправоте стороны обвинения – тут она и рассказала обо всех слабостях этого дела, надавила на ту самую лазейку, которую обнаружила, оправдывая своего подзащитного, выстроив свой рассказ эмоционально сильно, опровергать который было просто глупо. Не обошлось и без намека на сфабрикованность дела.

Когда пламенная речь молодого адвоката подошла к концу, ни у кого больше не оставалось сомнения в том, что этого убийства обвиняемый не совершал. Тут даже не так верили вердикту судьи, как поверили речи Александры Вершининой. Вердикт был оправдательный. Плакали родители подсудимого (от счастья, конечно), негодовали гособвинители. Подсудимого освободили из-под стражи прямо в зале суда.

Конечно, дело на этом, определенно, не заканчивалось: его можно было пересмотреть, решение суда можно обжаловать, что аукнется и трудностями в дальнейшем, когда ошибки и неточности обвинения будут устранены. Вершинина готова была бороться и дальше.

– Мы будем обжаловать приговор! – заявил прокурор.

– Компетентность свою обжалуйте! – выкрикнул кто-то из зала под впечатлением от выступления Вершининой.

Дело получило широкий общественный резонанс. После него от желающих заполучить такого виртуозного защитника не было предела. Все конкуренты Вершининой по конторе тут же и осели, удалившись из зала в полнейшем замешательстве.

Дома Вершинины отпраздновали это знаменательное событие.

– Поздравляю, – поцеловал в щечку жену Сергей Вершинин. – Не дала посадить за решетку невиновного человека.

– А с чего ты взял, что он невиновен? – внезапно заявила Александра.

– В смысле?!

– Все просто, – серьезно ответила она. – Мой долг не в том, чтобы доказать, виновен человек или нет, а в том, чтобы защитить его перед нападками обвинения и отпустить на свободу из зала суда. Вот и все, – она выглядела уставшей. – Для этого нас и нанимают…

Сергей задумался и настороженно посмотрел на супругу.

А что же теперь? Сергей Вершинин – банкир. Александра Вершинина – адвокат, недавно открывший свою собственную адвокатскую коллегию.

Родители Леши Вершинина почти и не замечали, как дела постепенно шли в гору, а их сын рос не по дням, а по часам. Сергей и Александра старались для своего ребенка, как их родители старались для них. Это превратилось в гонку за деньгами и влиянием – вскоре молодая семья не стала ни в чем нуждаться. Осталось только желание получить еще больше, выжать из своего положения все до последней капли – так они и зажили припеваючи новой богатой жизнью.

Обзаведясь высокооплачиваемой работой, они сразу же приобрели большой частный дом в одном из элитных поселков, где и поселились. Для сына приобрели пентхаус, а на совершеннолетие – машину. В данном контексте можно сказать «перестарались» – причем они не останавливались на достигнутом. Все это было уже не во благо, не для выживания, а в удовольствие.

Такого оно – «семейное дело» Вершининых.

Глава 10 «Мемуары Дон Жуана»

Алексей Вершинин развалился на мягком диванчике, отпил немного «Колы» из стаканчика и, приспустив на нос солнцезащитные очки, проводил хищным взглядом свою тетю, которая, неприлично вертя бедрами и скрипя своими уже немолодыми ножками, покинула «Макдак». Оценив ее сзади, Вершинин внезапно подумал, предавшись размышлениям и воспоминаниям…

«Зачем я отшил эту тетку? Дебил! Я же должен сказать ей «спасибо»! Помнится, на мое 14-летие она привела к нам в дом расстроенную и зажатую дочку ее подруги, чтобы она хоть как-то развеялась, побывала в обществе, нашла друзей. Тогда она была грустная и все время молчала.

В тот вечер я веселился от души – так получилось, что мой самый главный день я отметил сначала со своими друзьями, а уже потом с родителями и их кругом друзей и знакомых. Предкам я обещал, что весь вечер буду паинькой, хотя находиться в такой компании мне было в тягость, но деваться было некуда. Родительские знакомые в большинстве своем приходили на торжество в честь моего дня рождения, чтобы не только увидеть и поздравить меня, сказать, как я вырос, вспомнить, какой я был маленький, но и пообщаться с родителями, обсудить что-то по работе – в общем, это действо напоминало некое светское собрание… салон, как, кажется, в «Войне и мире» Толстого. Нет-нет, не подумайте, я не читал. Помню, как училка по литературе заставляла меня хоть фильмец этот посмотреть, а потом по нему сочинение написать – пришлось выполнить наказ зверской литераторши. И вот с таким окружением я чах в тот прелестный апрельский вечер, но эта девочка разнообразила мой вечерок, хотя, что же я мелочусь, она изменила мою жизнь, черт бы меня разодрал! Правда, признаюсь честно, тогда я был немного не подготовлен к такой серьезной перемене, но с достоинством выдержал ее. И не жалуюсь – это пошло мне на пользу, кстати. Ближе к делу…

Девчонка не отходила от моей тетки, сидела за столом, печально склонив голову, а Ланько все время старалась ее развеселить, что-то ей говорила, на кого-то показывала, что-то явно советовала, а та ни вперед, ни наружу – короче, ни с места с дивана. Я, как вы знаете, не робкого десятка. Я решил первым броситься в бой, хотя тогда мне было откровенно лень: ее внешность и тело с виду мне показались привлекательными, но моя голова была занята чем-то другим, поэтому подходить к ней меня как-то не очень тянуло. Я сделал это чисто из приличия и разнообразия (скукота была вокруг): поглумиться, постебаться, заорать над ней. Подбираюсь я к ней, как ненасытный и коварный тигр, беру ее за руку и молча увожу в сторонку – она и не сопротивляется, лишь ее грустное личико сделалось более удивленным от неожиданного внимания именинника. Краем глаза я видел, как тетя Света тут же повеселела и принялась мимоходом посматривать за нами, но ее излишнее любопытство меня заботило в самой последней степени. Хуй знает, чего она тогда хотела.

Я отвел девчонку в сторонку – ручки у нее были тоненькие и холодные, а я-то перец горячий, на своей-то днюхе я и коньячок со стола у зазевавшихся взрослых пиздил как не фиг делать! Спрашиваю у нее, почему, мол, такая грустная, ведь на моем дне рождения грустить нежелательно… даже в компании таких вот гостей, больше пришедших к родакам, чем ко мне. Она стояла передо мной и молчала – я тоже решил потянуть резину, дожидаясь, что она сделает. Я и в свою фирменную позу встал: ноги расставил и руки на пояс, заглядывая ей в лицо в ожидании ответа. Она еще и высокая была. Секунд через 20 она хвать меня за руку и потащила в тихую темную комнатку подальше от взрослых.

Эта блондиночка была симпатичненькой на вид: длинные волосы, чистое лицо, зеленовато-голубые глазки, накрашенные губки, длинные ножки, худенькое тельце и грудь, кстати, для ее-то возраста можно сказать уже выдающаяся. Признаться, я больше туда и смотрел, нежели на ее личико. И одета она была недурно: каблучки высокие, блестящее полупрозрачное платьице. Мы сели с ней на кровать в темноте, и она как давай рассказывать, как ей запрещают общаться со всеми, кто не угоден ее предкам, как запрещают гулять, как следят, контролируют и ограничивают ее. Разрешают общаться только с теми, кто понравится или угодит ее матери.

Знал я ее мамашу – копался как-то в папиных бумагах… любопытный и рисковый был, что сказать. Мать Лизы (так звали блондиночку) погрязла в долгах – в общем-то, попала тетка. Вот она и искала, к кому подлизаться, чтобы выгодно устроить свою дочь, ее единственную надежду выбиться в люди, обрести былой размах жизни и устроиться самой. Виду своего бедствующего положения она не подавала – она была чопорна и ужасно бедна, таких людей я определял с первого взгляда, но она зачем-то периодически вместе со своей дочерью мелькала в богатом обществе города. Одевалась же она в самое дорогое, пафосное и блестящее, что у нее было, лишь бы заметили – этим она и заглушала свою нищету и кризис среднего возраста, стараясь выглядеть молодой. А тут еще и дочь подрастает – надо же этим пользоваться.

Так вот эта стервозная мамаша Елизаветы и издевалась над ней, не давая ей спокойно жить обыкновенной подростковой жизнью, хотя вкус их бедного бытия наверняка не так сладок и приятен, как вкус моей жизни. Лиза мигом вывалила все это на меня, пожаловалась на мать и поддерживающую ее тетю Свету и горько расплакалась.

Я не мог этого долго терпеть – мучить себя и мучить ее. «Мужик, ты знаешь, что нужно делать!» – сказал я себе тогда. В тот момент будто буря вырвалась из меня – смесь всех моих сокровенных желаний, долгих и мучительных ожиданий. Пожалел я эту Лизочку в той темной комнатушке – так и лишили друг друга девственности.

Помню, мы встречались и чпокались с ней долго, чуть ли не целый год – наверно, это самые долгие мои отношения, потому что первые… пробные, так сказать. То она меня успокаивала и ублажала, то я ее – в общем, идеальная система была, но постоянство меня добивало. Я почувствовал себя полноценным парнем: мне захотелось одаривать всех своей любовью и своим телом, поэтому я старался надолго с девчонками отношения не завязывать, поэтому их у меня было целое море и больше. А эта Лиза – она даже в мою школу перевелась, чтобы быть ко мне поближе. Наверняка ей хотелось после всего, что между нами творилось, настоящей любви, но главное состояло в том, что я категорически не хотел этой самой сопливой любви. Мне она казалась противной и несбыточной придумкой романтиков – ничего кроме страстных объятий, жарких поцелуев и горячего секса для меня не существовало и не существует сейчас – я же считаю это вполне нормальным, цивилизованным и очень современным. Вот это было по мне!

С Лизой у меня были полноценные отношения, в которые включаются не только свидания и подарки, но и секс, а то до этого с другими как-то руки не доходили: им, видите ли, любовь и романтику подавай, на цыпочках перед ними бегай да хвостиком виляй – меня это всегда бесило. Но я должен поблагодарить Елизавету, мою первую девушку, первую партнершу и даже учителя, если так можно выразиться. Мы тогда просто с цепи сорвались! Как кролики… Но когда ей захотелось чего-то большего – прости-прощай… У нас все кончилось.

Из этих отношений каждый из нас почерпнул что-то свое: я наконец до конца понял всю эту премудрую женскую психологию, на примере Лизаветы я теперь имел представление об отношениях как в постели, так и вне ее. Отношения с ней стали мне настоящим мужским уроком, который подтолкнул меня вести мою нынешнюю жизнь с кучей девчонок, которые готовы вешаться на меня, причем у каждой была своя цена: кому-то хватало моего взгляда или даже одного подмигивания, некоторые таяли только лишь от моей внешности и моего присутствия, одни отдавались только из-за денег, которых у меня хоть отбавляй, остальные были стойкие и упорные, набивали себе цену. С последними у меня разговор короткий – они мотивировали меня на то, чтобы я завоевывал их, а этот процесс мне не всегда приятен. Я добивался таких, а на следующий же день бросал их, предварительно хорошенько отжарив – это было моей своеобразной местью, ведь они посмели думать, что я такой легкомысленный и буду им подчиняться. Не на того напали! После мне было плевать, сколько там на меня обозлилось, сколько обиделось, сколько разочаровалось в парнях или впало в депрессию. Мне всегда нравились покорные красотули, которые не видели в своей жизни ничего кроме меня. И в мыслях у них должен быть только я один и никто больше – только щелкнешь пальцем и она прибежит, только захочешь что-нибудь – исполнит все, а если захочешь секса, то такая и даст в два счета без лишних условий, капризов и прелюдий. Что же касается ухаживаний, подарков и свиданий, то без них, конечно же, никуда – надо же на каком-то фронте (помимо интимного) показать себя с выгодной стороны – к тому же по этой системе следуют все наиболее нормальные и прилежные девушки, а не какие-то там шлюхи и потаскушки, хотя иногда меня тянуло и на таких. Что же поделаешь, душа и тело требовали разнообразия.

Эх, люблю я говорить на подобные темы, потому что мне нравится все, что с этим связано. Но я говорил о Лизе – с ней-то я и научился трахаться по-настоящему, так и разлюбил ее, поняв, что это такое на самом деле. В детстве и юности я слышал столько предположений и фактов об этом деле, что иногда голова шла кругом от мыслей и представлений своего так называемого «первого раза». А сейчас я и со счету сбился. Тогда мне было всего лишь 14, а сейчас мне 18 лет, и девушек у меня было куча… и передряг из-за них аж две кучи…

Чем же у нас с Лизаветой-то все закончилось? Ах да, вспомнил! Однажды Лизок застала меня в туалете, когда я сосался с брюнеткой Катей из параллельного и смачно мацал ее за зад, будто снимался в одной горячей немецкой короткометражке. Вообще (что тогда, что сейчас) все девчонки из моей школы хотели меня одного, а пацаны… жались по стенкам и с завистью и презрением смотрели, как я своей неторопливой и непринужденной походкой хожу по школьным коридорам, как обрабатываю чью-то очередную телку. За мной уже закрепилась слава заядлого сердцееда – зависть всех школьных парней прекращалась, когда брошенные мной девицы отходили к ним.

Так, опять отвлекаемся от главной темы!

Чувствую, эта дрянная Катя уже мне в штаны лезет, а я так тихонечко ее то за грудь, то за попец трону… и она на минуточку свое наступление прерывает, причем в тот момент губы друг от друга мы не оторвали ни разу. Это вообще был шедевр! Высший пилотаж, я бы сказал. Я был просто в экстазе!

Ну вот опять! Застукивает нас, короче, в такой вот позе Лиза. Все уже начали думать, что Вершинин поумнел, одумался, выбрал одну единственную. Ага, не тут-то было! Верным я был очень недолго. Все равно, какие бы меры она не принимала, я ходил налево, участвовал в попойках с океаном бухла и морем пьяненьких и доступных девчуль. Что мы все делали с такими – слону понятно, объяснять не нужно. Тогда мне было просто грех им отказывать, несмотря на то, что Лиза наверняка не знала, где я шлялся, и волновалась за меня. Это было напрасно – мне волнение ни к чему. Какая уж тут поддержка, когда я кувыркался с двумя девчонками, пока остальные парни, хиленькие в плане выпить и развлечься, давно дрыхли где-нибудь на полу или обнимались с унитазом.

Важно заметить, что хилыми были все… кроме моего корефана Вити Ретинского – это еще тот мужик, уважаю его больше себя! Вместе с ним я и правил этой школой и всеми теми, кто ее наполнял. Обо всех моих развлечениях и утехах на стороне в основном никто не помнил, а если и были свидетелями моих измен или гулянок, то они, естественно, держали язык за зубами. Подобное сарафанное радио работало, когда я хотел отделаться от кого-то, а слухи, даже самые лживые, есть всегда самое действенное и эффективное оружие (информационная война, епть). Бывало и такое: отработаю девушку у себя, а потом игнорю ее по полной, а она там воображает, что я ее люблю больше жизни и чуть ли не под венец поведу ее за ручку. А вот выкуси!

В такой вот позе меня с Катюхой видит Лизок – она как бросит свои книги на пол, как побежит, как разревется. Так и убежала прочь оттуда. Я, конечно, на пару секунд сделал взволнованный вид и хотел было догнать ее, но потом подумал, что наверняка лучше и приятнее мне будет здесь, у другой моей «жертвы» – вместо того чтобы вернуть Лизу, я вернулся… в Катины объятия.

Я не проверял эту информацию, но некоторые видные школьные девахи даже чуть ли не тендер устроили, дрались и спорили, кто будет со мной, когда и как, а кого я кину и тому подобное – мне это льстило. Мне было, в принципе, без особой разницы, с кем гулять и с кем спать, лишь бы моя спутница на рожу была приятная и на тело привлекательная (чтоб вставал без проблем). Но это все равно не означало, что у нас все будет чики-пуки.

Я слышал, что Лиза после нашего разрыва и повеситься хотела, и вены себе расхерачить, и сдать меня с потрохами всем девчонкам, правда, это пошло бы только на пользу моему имиджу. Она мне надоела, и я так элегантно и без лишних слез и соплей с ней разбежался. Мне кажется, такое расставание, когда кого-то застукивают – это самый эффективный способ кого-то бросить или жестко прокидать. В этом деле я был виртуоз.

В один прекрасный день Елизавета Иванова исчезла – я тогда чуть не сорвался пойти к ней и извиниться, чтобы после наших отношений не было неприятного осадка, но все-таки сумел удержать себя не унижаться, наслаждаясь новыми отношениями с Катей. Что же я мог еще поделать? Все это время между мной и моими девушками не было какой-то сильной связи, того сказочного и волшебного чувства, не было настоящей любви… Ну как минимум с моей стороны ее не было. Были лишь слепое влечение и страсть, которыми я одаривал всех этих девочек посредством регулярной половой жизни.

Позже мне сказали, что Лиза со своей мамочкой уехала из нашего города. Во, бля, поворот! На самом деле эта «слишком умная» мамаша всерьез думала, что у меня с Лизой все весьма серьезно и надолго (мы тоже первое время так думали). Поэтому она все искала момент, когда можно было уместно поговорить о будущем узаконивании наших отношений. Ага, в нашем-то возрасте! Она вообще с катушек съехала. Вот так хотела с богатенькими породниться. Когда же я расстался с ее дочерью, то она не побоялась, не постеснялась и побежала к моей маме качать права и требовать немедленных извинений и возмещения морального ущерба. Ничего себе, да?! Моя мама, может быть, женщина миниатюрная, с виду слабенькая и беззащитная, но лучше не видеть ее в гневе. Она так наехала на эту подругу своей сестренки, так прочистила ей мозги, что та испугалась и свалила из города, прихватив с собой свою «маленькую и несчастную» дочку. Мама, по-моему, даже денег ей кинула на дальнюю дорожку со словами типа «чтобы духу твоего здесь не было»! Вот так-то!

Упертость, жесткость и хладнокровие у меня от мамы; хитрость, стойкость и предпринимательская жилка – от папы. С виду и не скажешь, что мой отец – гений, просто по виду он всего лишь солидный и правильный мужчина, но… разрази меня гром, какие же деньги вертятся вокруг него. У меня просто голова от них кругом, хотя я привыкаю понемногу.

Спустя месяц я узнал от тети Светы – случайно подслушал их с матерью разговор – Ивановы, Лиза и ее мамочка, в другом городе от дальних родственников некое наследство получили, вот и укатили подальше отсюда. Не дай Бог, конечно, столкнуться где-нибудь с Лизой. Хотя… к чему это я? Я попросил бы ее хоть на денечек начать все с начала, но это начало было бы чисто в моем нынешнем стиле (я ведь люблю шутить) – я бы поимел ее еще раз и бросил, поблагодарив за все, а также за то, что именно она, неприметная и робкая девчонка Лиза, которая преображалась, когда ходила и спала со мной, всему меня и научила, всей этой психологии, всем этим приемам. Тогда я был кем-то вроде подопытного кролика для нее, а она служила ростовой куклой для меня. Лиза открыла мне мир большого секса и всех этих отношений, а как обращаться с деньгами и что они могут дать, меня еще с пеленок обучили.

Со всем этим набором я просто заветное сокровище: и на внешность не урод, и при деньгах, и тело у меня что надо, и постоять за себя я в состоянии, и телку взять могу, какаю захочу и когда захочу.

Так вот! Катя. Что же приключилось с ней? Да, вспомнил: однажды я случайно кончил в нее. И через несколько неделек она мне сообщила, что беременна! Конечно, для меня это был шок. С таким серьезным испытанием я еще не сталкивался – оно стало для меня страшной неожиданностью, но самообладания я не потерял, иначе я не был бы Алексеем Вершининым! Возникшую проблему я решил устранить самостоятельно и без лишней огласки – уговаривал, чуть ли не угрожал, упрашивал Катю сделать аборт. Перед девушками я никогда не позволял себе унижаться, не вставал на колени и не лез под каблук, но Катя, видимо, тоже была из тех, кто хотел породниться с богатой семьей и захомутать симпатичного и молодого паренька, которому еще гулять и гулять – как вы понимаете, она горела желанием оставить ребенка и не дать мне удрать. А я ведь не цепная собака! В конце концов мне все-таки пришлось насильно положить ее на операционный стол, клятвенно настаивая на том, что между нами все останется как прежде. Само собой, убедившись, что операция прошла успешно, я на совсем исчез из ее жизни – она и не пыталась что-либо вернуть.

После Кати в моей жизни, словно полная противоположность моим взглядам, вкусам и убеждениям, возникла рыжая бестия Анжела! Это было, словно в самом страшном сне… Но меня самого, наверное, потянуло на экстрим и оригинальность. Именно с Анжелой я испытал первое и последнее фиаско в моей интимной жизни. Она издевалась надо мной как могла, выжимая из меня все соки по много раз за день и за ночь: чем только она меня не хлестала, будто я просто игрушка в ее умелых руках, управляемых явно психически расстроенным мозгом. Мне даже больно и неприятно вспоминать, как и где только мы не занимались этим… и в каких позах, и какие у нас были ролевые игры, включая, кстати, такие знаменитые пристегивания к кровати, завязывание глаз и причинение нестерпимой боли. Может быть, кто-то это и любит, но только не я – всем процессом должен руководить я, и все это должно приносить удовольствие, а не боль и унижение! У меня от нее до сих пор мурашки по коже. Именно с ней меня в первый и последний раз оттрахали (не я, а меня)! И вскоре бросили (не я, а меня)! Я был возмущен и озлоблен (с виду она была вполне нормальной и пристойной девушкой, правда, чуть постарше меня) – мне же было неприятно от такой наглости и смелости обращения со мной, словно я какая-то кукла, непослушный раб и все такое прочее. Как вы думаете, приятно ли человеку, когда его приковывают наручниками к кровати, завязывают ему глаза, долбят плеткой, куда не лень, откровенно насилуют, а затем выбрасывают посреди ночи из машины непонятно где. Все происходило на ее хате. Когда она закрывала мне глаза, мне даже казалось, что она вытворяла со мной что-то приятное –наверно, именно за эти пару минут вожделения я расплачивался болью и унижением всю ночь. Причем она меня бросила сама – соболезную тому парню, который после меня повелся на ее огненные волосы, взгляд тигрицы и извращенную фантазию (вплоть до сумасшествия). Тогда я весь ходил в синяках и шрамах, будто после драки – пришлось говорить родителям, что это я так в школе на физкультуре пару раз со стенкой встретился… и покатался по полу.

А вообще этих девок у меня было столько, что если я сейчас сяду составлять список, то явно и половины не вспомню. Жалко их – они-то наверняка помнят меня, а я не помню их. Что ж поделаешь, так бывает. И ведь подобных историй тоже было много – книгу можно написать…

Но почему же для остальных пацанов отношения с девушкой становятся целой проблемой? Вот вам мастер-класс! Как минимум так было у меня. Видишь, значит, нужную девушку и с желанием долго и упорно смотришь на нее, обжигая ее своим взглядом, а потом ловишь ответный взгляд – сначала удивленный от внезапности, а затем довольный от неожиданного знака внимания. Позже должен завязаться недолгий разговор, во время которого она только и делает, что улыбается и немного тебя стесняется, то и дело опуская глазки, покачиваясь на месте, поглаживая свои руки и волосы. Вот в такой сложившейся ситуации есть повод пригласить ее куда-нибудь, она наверняка не откажет, ведь она давно на седьмом небе просто от твоего взгляда, а не от разговора или приглашения. Если ты, конечно, при этом на лицо не уродлив и умеешь лыко вязать.

Это первое свидание (свиданием оно называется только для нее) придется вытерпеть ради грядущего удовольствия. Извлекать пользу и интерес из таких вот «выходов в люди» лично мне никогда не удавалось – наверное, потому что я был настроен на другое (вы уже догадались, что именно я имею в виду). Я только смиренно, не показывая виду, терпел все эти романтические штучки и удивлялся, как моя спутница всеми средствами пытается влюбить меня в себя, произвести должное впечатление, преподнести себя в лучшем свете, намазавшись при этом тонной косметики, облившись бидонами духов, обвесившись самыми дорогими и красивыми шмотками и цацками. За этим процессом наблюдать интересно, иногда даже весело, параллельно наслаждаясь собой, ведь все это представление для тебя и ради одного только тебя, мужика.

Но я бы отбросил все эти тонкости, условия, честолюбие, вежливость и приличие и взял бы ее сразу, где пришлось, но я великодушно проявляю к ней уважение и не делаю намеченного, выставляя на показ джентльменские манеры. Конечно, проще выебать и сразу же бросить ее, отправившись на поиски другой (хотя поиски особо не нужны – желающие найдутся везде) – такой расклад будет легким решением проблемы для нее, нежели бросить даму после отмененного или испорченного первого свидания. Но куда деваться?! Такова жизнь, такова природа – ее не переделаешь! Либо ко мне и сразу, либо ни к кому и никуда!

Я люблю тебя, молодость! Не уходи от меня. Я мог бы рассказать, как участвовал в групповухах, снимал проституток как не фиг делать, но оставим это на потом. Ведь некоторые подробности моей жизни живут в моей памяти и умрут вместе со мной, ибо в таком ловеласе и соблазнителе, как я, должна же быть хоть одна тайна, эдакая соблазнительная загадочность. Пусть девчонки липнут – пусть узнают, какой я на самом деле. Я и не против!»

…Мажор Алексей Вершинин после потока этих мыслей внезапно улыбнулся, вновь вспомнив про свою тетку, которая недавно донимала его своей болтовней: «Эх, зря все-таки я отшил эту немолодую дамочку! Была бы она чуть помоложе, поумнее и получше – точно замутили бы!»

День разгорался с новой силой, за окнами становилось все жарче. Вершинин не стал долго задерживаться в «Макдональдсе» – он поднялся с диванчика, потянулся так, что его рубашка чуть не залезла ему на шею и, не став прибирать за собой, вышел на воздух.

Он вразвалку побрел к своей машине, но не дошел до нее. Пройдя несколько метров, Вершинин косо оглянулся на тротуар с другой стороны проезжей части, где увидел своего одноклассника Олега, который шел по дороге с некоторой опаской, готовясь мигом завернуть в арку.

– Ага! Попался, Олежка! Ну держись! – произнес сквозь зубы Алексей и, забыв о том, что шел к машине, метнулся вдогонку за своим должником: мигом перебежал дорогу и кинулся за ним в арку, ведущую в квартал.

Часть вторая

Глава 11 «Должник»

Чем же так насолил Вершинину тот самый Олежка, которого увидел наш главный герой, выходя из «Макдональдса»?! А все очень даже просто, хотя на первый взгляд истинная причина преследования может показаться странной, если вспомнить о том, что Алексей Вершинин у нас из богатой и состоятельной семьи – состояние у них солидное, но вопрос состоит даже не в деньгах, а в задетом самолюбии самого мажора Вершинина. В чем же дело?

Итак, случилось все еще в начале осени. Наш Олег, по неизвестной причине остро нуждаясь в финансах, через силу переборол свой страх и стеснение и решился одолжить нужную сумму денег у Алексея Вершинина. Причем данное решение пришло в голову Олегу как раз в тот самый момент, когда его будущий кредитор был, мягко говоря, нетрезв и творил навеселе все, что взбредет в его затуманенную башку. Тогда Лешке стало жалко просившего у него денег Олега, и в пьяном бреду, неся нечленораздельные фразы, Вершинин кинул Олегу столько денег, сколько тому было нужно, лишь бы нудный одноклассник с грустным лицом и мольбой в голосе отстал от Леши и не портил ему праздник. Пьяный Вершинин любил разбрасываться деньгами – немного прилетело и Олегу, получившему словно «дар Божий» от Вершинина, который в другое время даже не стал был слушать Олега.

Когда Лешка очухался, он, взявшись за голову, принялся исправлять все, что сотворил в бреду –что касается занятых денег, мажор вспомнил почему-то только про Олега, решив быстро и жестко устранить свой просчет. Доброта была не в его стиле. Вершинину показалось, что выбить долг у чмошника будет занятием легким и быстрым, но, как вы видите, самое легкое и быстрое затянулось аж до самого лета. С этого и началась заваруха: еще в самом начале, понадеявшись на порядочность заемщика, Вершинин решил отсрочить срок выплаты, потом об этом было забыто, а когда все вновь всплыло наружу, побежали проценты, включились штрафные санкции. Удивительно, но до кулаков не доходило. А Олег ни в какую! В общем, Вершинин давно горел желанием перейти к решительным действиям, отказавшись от дипломатии, которую ему навязывал Тихомиров.

Олег шел быстро, опустив голову и временами резко оборачиваясь назад. Он, как бы защищаясь от неведомого врага, при ходьбе всегда хватался правой рукой за локоть левой руки или даже за плечо, словно оно у него болело. Так и шел, перекрестив себя руками, с печальным и задумчивым выражением лица. Должник Вершинина был человеком стеснительным, робким, закрытым, болезненным, склонным к глубоким и длительным депрессиям – проще говоря, он был жалок, обыкновенное пустое место. Единственное, чем он блистал в свои 17 лет, так это неординарное мышление, помогавшее с учебой, но что-то его постоянно косило: то проблемы со здоровьем, то проблемы со сверстниками, с семьей, то неурядицы с психическим восприятием мира – ему вечно что-то мешало полноценно жить, а в последнее время ему начало чудиться, что во всех его несчастьях, во всей своей неуверенности и убогости, во всем его незавидном положении виноват только он. Частично это было так.

Олег был почти на голову выше Вершинина – при хорошем развитии событий он мог бы стать выдающимся баскетболистом, но хорошего развития событий все не было. Он никак не совершенствовался, не развивался – так и остался сутулым и хилым дистрофиком, которого даже звали в спецшколы для «особенных детей».

Парень обладал несколько отталкивающими чертами лица. Голова у Олега была небольшая, зато держалась на длинной шее. На лице у него не было ни одного изъяна – оно было чистое, компактное, если можно так выразиться. Небольшой ротик Олега, из которого издавался высокий, немного хрипловатый голосок (такой, будто что-то в горле мешало ему говорить) обрамляли толстые губы бледно-красного цвета. Олег обладал широким носом с горбинкой; ярко выраженных пухлых щек у него не было, подбородок почти не выступал, уши были немного оттопырены. Глаза у него темные, но поражающим взглядом, как у Вершинина, они не обладали – взгляд у паренька был тусклый. Все его страдания и невзгоды отражались на его внешности. Волосы Олега были русыми, а словно прореженные брови были черные. Лоб был широк; глаза близко посажены и немного утоплены, вокруг них всегда какая-то неведомая тень и пугающая загадочность.

За все это время Вершинин успел возненавидеть Олега. Оба друг друга не переносили. При виде своего должника Алексей впадал в неистовую и неконтролируемую ярость, а если дело доходило до разговора, то в нем Вершинин за себя не отвечал, был сам не свой. Леша любил издеваться над слабыми и беззащитными сверстниками и подкалывать их. На таких, как Олег, Леша не хотел тратить ни сил, ни времени, но иногда все-таки хотелось продемонстрировать свою силу и мужественность, покрасоваться перед кем-либо, помучив, например, своего должника, который за все это время много чего натерпелся от изощренного Вершинина. Последний только радовался, когда видел, как терзается его очередная жертва. Причем Вершинин всегда творил подобное, когда ему было нечего делать или просто было скучно, тем более у него всегда была веская причина на такое обращение с Олегом, который был для Вершинина просто надоедливым тараканом – с превеликим удовольствием мажор медленно угнетал и убивал этого «ползучего гада».

Любое причинение боли и страдания вызывало восторг у Вершинина – так он показывал, в какой степени он лучше, сильнее и выше всех остальных, выше того же Олега, который сделал той осенью великую глупость и в течение всего этого времени бездумно ее раздувает, испытывая терпение Алексея Сергеевича Вершинина, считавшего свою жертву абсолютным нулем. Вместо того чтобы простить долг, всю свою злобу Алексей изливал на своего непутевого должника, и без того уже опустившегося ниже плинтуса.

Сам Олег до смерти боялся своего кредитора и уже тысячу раз пожалел, что сумел в тот раз занять у этого чудовища денег, и еще столько раз он пожалел, что не может их ему вернуть, будто привыкнув к ненависти и издевательствам со стороны Вершинина. С того самого момента, когда Алекс понял, что возврата деньжат он не дождется, его неплатежеспособный одноклассник подвергся таким издевательствам, такому давлению, что порой панически боялся выйти из дома, думая, что рядом на своем «BMW» проедет Вершинин и собьет его, боялся встретить своего ростовщика в школе, думая, что тот выставит его посмешищем перед всеми, либо в его голову взбредет чего похуже. Сам Леша решил изжить его со свету за свои деньги – отравлять жизнь Олегу у него выходило с лихвой.

Алексей забежал в арку и очутился в небольшом квартале, густо заросшем старыми раскидистыми деревьями, меж которых находилась такая же старенькая, замызганная детская площадка – судя по ее виду, она больше подходила для ночных посиделок алкашей, нежели для детского досуга. Олег стремительно шел наискосок квартала по тропинке. Леша не выпускал его из виду. От злобы кисти невольно сжались в кулаки, лицо насупилось, мышцы напряглись, зубы застучали и чуть не раскрошились от напряжения, черные глаза наполнились кровью, а голова – желанием отмутузить Олега и подвесить его за одно место. «Я не знаю, что я с ним сейчас сделаю! Истязаю, разорву, закопаю! Он пожалеет, что на свет родился, тварь!» – думалось в тот момент Алексею.

Вершинин пыхтел, как разъяренный бык. Тяжелыми шагами он побежал за Олегом. Для Вершининского должника появление Леши стало полной неожиданностью, настолько испугавшей его, что он в момент позабыл, куда и зачем шел.

Подобные сцены происходили между ними много раз. Но Леша решил закрыть этот вопрос раз и навсегда. Вершинин не понимал, почему же его должник не исправляет своего положения и не возвращает долг: вряд ли ему нравится, когда его унижают. Зачем вообще нужны были такие деньги робкому, стеснительному, безынициативному переростку Олегу, у которого бы не хватило фантазии, чтобы достойно их потратить? Ведь увиливал от уплаты он весьма ловко и хитро. На девушку, да нет ее; на наркоту – маловероятно; на себя, на лекарства, на ставки или на что?

Леха еще больше загорелся выбить из непутевого одноклассника деньги. Сейчас Олег был настолько покорен и беспомощен, что Вершинин мог использовать его и как слугу, и как бойцовскую грушу. Алексея достала эта беготня. Вершинин привык выигрывать и доводить все дела до конца (то есть до его личной безоговорочной победы), поэтому все деньги должны были до последней копейки вернуться ему в карман… сегодня… с процентами!

Еще бы неожиданность! Идешь себе спокойно, никого не трогаешь, ни о чем не думаешь, наслаждаешься тихой и спокойной минуткой в жизни, и тут как снег на голову со спины на тебя кидается, хватает и откидывает в сторону, словно спичку, человек, которого ты боишься больше смерти. Так с Олегом и произошло…

Алексей набросился на Олега, повиснув на нем и схватив таким образом, чтобы можно было с легкостью повалить свою жертву. Вершинин откинул Олега на маленькую детскую лавочку с облупившейся краской. Вершинин свирепо смотрел на него свысока, чувствуя свое превосходство по всем фронтам. От беготни и возбуждения он дышал глубоко, отчего вся верхняя часть его туловища приподнималась. Леша смотрел на своего должника и улыбался: он в очередной раз имеет возможность «поиграть» с Олегом, как кошка с мышкой, прежде чем задушить и съесть. Таких вот «игр» должник боялся и остерегался, но ничего не мог с этим поделать – ему оставалось только подчиниться и терпеть все Лешины изощрения. Отстраниться или отбиться он не мог, ибо явно не в этой жизни ему удастся так сделать – сейчас он слабая и беззащитная, мелкая и бесполезная, надоедливая и мешающая песчинка в глазах Леши, в руках его, в руках сильного и вездесущего ветра, похожего на саму жизнь, которая так жестоко обращается с Олегом.

Голос Вершинина прозвучал для растерянного Олега громко и страшно, словно ему оглашали смертный приговор:

– Ну привет, Олежка! Давно не виделись!

– Леша! Что ты здесь… – не договорил Олег.

– Для тебя – Алексей Сергеевич! – прорычал Леша. – Я все ищу тебя, крыса подзаборная, а ты тут жизнью наслаждаешься! Видимо, забыл, что есть я… и что есть у тебя передо мной определенные обязательства, которые так никуда и не исчезли. Пока есть я, есть и они… и не жить тебе спокойно!

Олег молчал и морально готовился к тому, что угнетатель может приказать целовать ему ноги (поверьте, бывало и не такое). Олегу хотелось сказать, что он каждое мгновение помнит о своем постыдном долге.

Алексей Вершинин не стал тянуть. Он наклонился к Олегу и проревел:

– Так когда будут деньги?!

«Господи, это никогда не кончится! Ничего не меняется», – подумалось Олегу, но на поставленный вопрос он так и не ответил, будто язык проглотил.

Из-за вмятины на машине и тети Светы Вершинин с утра пораньше и без того был зол, так его вдобавок и побегать заставили.

– Блять! Я так и знал! – вскричал он, всплеснул руками и отвернулся, удивляясь наглости и одновременной стойкости Олега (про себя он назвал его камикадзе и мазохистом).

Леха сорвался. С разворота Вершинин молниеносно провел хук с правой, который пришелся прямо в глаз сидящему на лавке Олегу. Обычно после такого коронного удара обидчик Леши сразу вырубался, но Олег лишь упал плашмя с лавочки на пыльную утоптанную землю, засыпанную сигаретными бычками и кожурками от семечек. Ударившись об землю, Олег почувствовал прострел боли, от которого у него раскрылся рот.

Больно пришлось не только ему, но и кулаку Вершинина. Леха после лихо нанесенного удара взялся за руку и, чтобы избавиться от боли, начал ее трясти, приговаривая:

– Получил, задрот?! Из чего ты сделан, чудовище?! Вывел меня сегодня. Ебать, тебе не поздоровится! Вот тебе еще, уебище! – Вершинин снова со всей силы ударил должника – на этот раз ногой по животу. Олег сразу же скрючился, приняв боль как должное.

Чудом Алексей на мгновение остановил свою экзекуцию, поняв, что вся эта сцена может попасться кому-нибудь на глаза. Либо слабенький может отбросить коньки. Алекс потрепал лежащего ногой по плечу, отплевываясь и вытирая пот со лба рукой:

– Будешь знать в следующий раз, как выводить меня! Поверь, это жестко карается! А ты… достаешь меня только своим присутствием! – неистовствовал Алексей. – Вставай! – говорил он Олегу, схватив того за уши и посадив обратно на лавку, точно это не человек, а скрученный в рулон пыльный ковер.

Вершинин не намерен был прекращать – он продолжил:

– И теперь, Олежка, такое будет повторяться изо дня в день. Надеюсь, до тебя дошло, как все это можно прекратить? Сегодня ты еще легко отделался, – Леша помолчал. – Не знаю! Не знаю, как до тебя достучаться, как тебе объяснить, что ты творишь несусветные глупости… причем нарочно. И все это выходит боком только тебе.

Олег, пока Вершинин говорил, терпел терзающую его боль: от колких, как ножи, ударов по глазу и животу. При этом Леша даже в лице не изменился – отошел в тень и что-то там болтает. Он прекрасно знал, куда и с какой силой бить – все его удары пришлись по слабым местам, которые будут болеть и долго заживать. Олег старался слушать Лешу, но делать это с каждой секундой становилось все тяжелее и тяжелее, и вы сейчас поймете почему…

– Я скажу прямо, – с новой силой говорил Алексей. – Я устал от тебя! Ты мне надоел… своей твердолобостью, упертостью своей неуместной. Тошно даже смотреть на тебя. Если не хочешь по-хорошему, тогда будет по-плохому: я не буду так с тобой сидеть и разговаривать, а буду продолжать тебя дрючить. Я бы оставил тебя подыхать и мучиться, но мои интересы мне не позволяют – мои инвестиции, даже такие неудачные, должны при любых обстоятельствах принести доход, – создавалось впечатление, что Вершинин всем этим хотел научить Олега чему-то. – Скажу просто – если не отдашь деньги сам, я их в буквальном смысле вытрясу из тебя! А сам ты мне и на хуй не сдался! Как же ты не понял, Олег, как же тебе вся эта баланда не надоела?! Ты будто меня не слышишь, всего этого не видишь… не понимаешь, чего я от тебя хочу, или просто не хочешь ничего понимать! Тебе нравится, когда за тобой бегают, что ли?! Когда тебе уделяют внимание, лижут зад, пылинки с тебя сдувают?! Так давай я тебе бабу подгоню безотказную – ей будет по фигу на твою внешность и твои заморочки. Или ты любишь, когда тебя дубасят, словно последнего подонка, как собаку блохастую? Вряд ли, не похоже, – рассуждал Алексей. – Не понимаю я, как это может приносить кому-то наслаждение (невольно Вершинину вспомнилась Анжела)! Я путаюсь в догадках! Ты нарик – да вроде нет; игрок – тоже вряд ли… сейчас нигде нормально и не поиграешь; или ты прошлые долги таким вот способом закрываешь – идейка не очень, сам подумай, – Леша внезапно засмеялся, взявшись за голову и почесав свои черные волосы. – Это пиздец! Помешательство! Что же я говорю, не срать ли мне на все это?! Всех вас надо учить, как правильно жить… за ручку водить! – он говорил это вслух, а потом, вспомнив про присутствие Олега, смотревшего на него мутным взглядом и боявшегося пошевелиться, попридержал поток своих сумбурных мыслей и продолжил убеждать своего должника, открывая ему правдивую, «Вершининскую» картину мира и той ситуации, в которую они оба попали. – Ох, Олежка, это все так сложно! От этого голова заболит похлестче самой отвязной пьянки! Зря ты в это ввязался – сидел бы тихо да не высовывался.

Вершинин совершенно не замечал, как давно уже перешел на личности и любыми неловкими и резкими словами мог легко унизить, ранить, задеть впечатлительного Олега – именно с этого момента должник Лехи не стал его слушать, ибо это было невыносимо. За все эти слова, будь Олег не избитый и не поломанный, он бы набросился на Вершинина и придушил бы его. Олег был уверен, что за его благой поступок полмира скажет ему «спасибо»: он бы избавил всех от злодея и морального урода. Однако Олег никогда никого бы не прикончил – кишка тонка, как говорят – если бы такое случилось в реальности, то он следом лишил бы жизни и себя.

Вершинин давно не рассуждал на такие темы, поэтому мыслишек и идей у него накопилось много. Как раз сейчас Олег его «с удовольствием» и выслушает. Леха может быть уверен, что ему не возразят, никто его не прервет, не поправит, его выслушают до конца, а потом и ноги будут целовать за гениальные идеи и предложения, которые летели в Олега, словно стрелы, прожигающие его душу:

– А мне тебя, Олег, реально жалко! Ты, как тупой мотылек, летящий на огонь – так и сгореть недолго! Как же ты еще выжил, как же ты еще дожил до этого момента, не понимаю?! Мир… наша жизнь – это как жестокий, бессердечный карательный механизм, созданный для причинения боли, для пыток и унижения. Это каток, пресс, сминающий все на своем пути, равняющий все с землей. Ты для этого мира, для всех нас, в первую очередь для себя… обуза, мелкая заноза на пятке, мешающая нормальной ходьбе, а ее все никак не могут вытащить. Тебе не место здесь: из-за тебя чересчур много проблем – ты в них встреваешь, и они остаются с тобой навсегда. Тебе с неба об этом говорят, флажками машут! Как тебе не трудно, как тебе все еще не надоело?! Не приходило ли в твою светлую головушку, что все дело в тебе, в тебе сидит это зло, и ты даже не можешь подняться и искоренить ее, – Алекс буквально загорелся словесно уничтожить Олега. – Ты ничего не можешь! Как же ты живешь, если не можешь найти выход, выпутаться из простой долговой ямы – ты топишь себя и когда-нибудь утопишь совсем! Станешь отбросом, мусором, пылью, никому не нужный… безынициативный, неинтересный, серый, перманентный, пустой, тупой мусор – так вот это ты, дорогой! – помолчав, Вершинин ударил ладонями по своим коленям и произнес. – Верни долги и можешь херачить к чертовой матери хоть на все четыре стороны – хоть что можешь с собой сотворить. Знаешь, коль у нас пошел такой разговор, – это был далеко не разговор, а чувственный монолог одного лишь Лехи, который с каждый секундой возносил себя до небес за такие рассуждения, – я могу найти объяснение твоим успехам в учении. Кому вообще это надо – я вот нормально никогда не учился, а все есть, – стал загибать пальцы он, – ни в чем нужды нет, всем доволен, живу припеваючи. Но сейчас не обо мне, а о тебе. Надеюсь, ты там еще не скопытился… Так вот, школа, да?! Всем тебя просто жалко – не хотят тебя трогать, ибо смысла нет ворошить твое жалкое существование. Олег, ты не живешь, тебя здесь нет, но ты при всем этом как-то умудряешься создавать неудобства людям, мешать им спокойно жить, причем людям совершенно не твоего уровня – все это ты делаешь вместо того, чтобы просто взять и исчезнуть… Умереть – это же так просто!

Олег закатывал глаза и вдыхал горячий уличный воздух, приоткрыв рот и периодически стоная. Ему было неприятно, больно и тошно от всех Лешиных слов. Но с каждой секундой должник по неведомой причине убеждался, что его топят в его же никчемной и монотонной жизни, как в грязи. Олегу стало казаться, что ему говорят правду, приводят неоспоримые доводы, к которым он начинал невольно прислушиваться. Но от такого все равно становится плохо и пусто на душе, поэтому он стал отворачиваться, лишь бы не слышать, не видеть своего недоброжелателя, чужого, неприятного, злобного, не знающего добра и пощады человека.

Олег потихоньку стал собираться с силами: как только их будет достаточно, он хотел чесануть от Вершинина подальше и никогда больше в жизни на него не натыкаться. А сам Алексей, удовлетворившись физическими страданиями своей жертвы, просто балдел от своего псевдоинтеллектуального бубнежа.

Тут Леха заметил, что его речей наглым образом не слушают: он, значит, распинается вместо того, чтобы забить, а его не уважают – это чревато последствиями! Вершинин дернулся с места, схватил Олега за подбородок и повернул его физиономию к себе. Олег пригляделся и увидел тот самый черный взгляд Алексея Вершинина, устремленный прямо на него – он до дрожи напугал слабохарактерного Олега, который тогда был уже в полуобморочном состоянии.

– Что же ты творишь?! Как ты смеешь не слушать, как смеешь отворачиваться?! – орал на него Вершинин. – Слушай сюда, хуесос! Запомни раз и навсегда, – Алексей трепал Олега за подбородок, а сам должник ничего не делал, чтобы хоть как-то воспротивиться этому. В душе он ненавидел Вершинина, который давно подталкивал его к суициду, – что нельзя… никогда и ни при каких обстоятельствах… задерживать оплату долгов! Это большое пятно на твоей репутации. А если бы у тебя все было нормально, деньжата тебе и вовсе бы не понадобились, – Вершинин продолжал говорить, мучая изнывавшего от боли, тоски и одиночества Олега, который больше всего в жизни ждал окончания этой экзекуции. – Не хорошо кидать и игнорить людей! Нужно быть ответственнее, а не как тряпка половая! И главное правило: лучше опозорься, лучше умри, обанкроться, но не занимай у тех, кто сильнее и умнее тебя, иначе, как ты можешь видеть, попадешь в зависимость и тебе не поздоровится!

Олег нарочно никак не среагировал – Вершинину это не понравилось. Заметив, что Олег копит силы и намеревается смыться (должник тихонечко залез обратно на лавку), Леша, сделав вид, что окончил свою феноменальную речь, зашел за спинку покосившейся лавочки и в один миг обхватил шею Олега и зажал ее в локте. Должник еще не успел опомниться от предыдущих побоев, как вдруг его стала медленно душить сильная рука. Он успел только дернуться – воздуха не хватало, вырваться он не мог, а колотить по рукам своего обидчика ситуацию как-то не очень сдвигало с мертвой точки.

Что ж, даже в таких незначительных денежных вопросах, в которых затрагивается самолюбие и авторитет, богачи жадные, как пауки.

Вершинин прошептал Олегу:

– Ну теперь ты понял, как больно тебе приходится из-за всего этого дерьма? Так ты долго наверняка не протянешь, зачем же тебе мучиться, зачем тянуть? Решай этот вопрос скорее, понял?! По твоему виду мне все ясно. Помяни мое слово. Запомни все, что я тебе говорил. Надеюсь, я потратил время с пользой. А теперь, что нужно сказать?! – спросил Леша и замолк, чтобы услышать, что скажет ему Олег.

– Будут тебе деньги, – задыхаясь, прошептал Олег.

Олег думал, что после этих слов кредитор отпустит его, но не тут-то было. Алексей решил придраться к еще одной детали, которая была ему не по душе:

– Не смей делать мне одолжение! – говорил мажор. – Это не ты мне говоришь. Это я тебе приказываю! Я уже столько раз слышал от тебя подобное, – тут Олег закричал во всю глотку, и Вершинин ослабил свою хватку. – Закрой ебало, не ори! Я же не приказываю тебе хуй отрезать. Успокойся, псих!

Олег кричал и дрыгался, как шелковая ленточка на сильном ветру. Алекс разжал руку – должник освободился от оков и снова рухнул на землю, взявшись за покрасневшую шею, кашляя и жадно хватая воздух.

Надев солнцезащитные очки, которые он вертел в руке, Вершинин, не проронив ни слова, бросил взгляд на лежащего Олега и неторопливой походкой отправился назад к парковке. «Девственник, бабы нет, денег нет, мозгов нет, однообразен и страшен каждый день – да это не жизнь, а каторга!» – именно так и думал Вершинин о своем должнике, а потом вспомнил кое-что и издалека окрикнул его:

– Не принимай все это близко к сердцу! – Вершинин смотрел на Олега, который медленно и неуклюже старался подняться с земли и отряхнуться. – Когда там у нас следующий экзамен?!

– Послезавтра, – нехотя с одышкой произнес Олег.

– Спасибо за инфу! – крикнул ему Леша. – Надеюсь, ты не в обиде на меня… и в твоей голове не очень все стерлось? Неприятно будет, если лузер и ботан сдаст важный экзамен хуже двоечника. Чао!

Так их пути разошлись – на сегодня для Олега все закончилось…

Леха вернулся к машине на стоянке около «Макдональдса» и, припомнив об экзаменах и своих планах на Юлю Кудрявцеву, набрал ее, любуясь своей машиной и попутно обдумывая замечательную и беспроигрышную идею, пришедшую ему в голову:

– Здравствуй, Юленька! – Вершинин сделал свой голос как можно приветливее, умиляясь и балдея от голоса Кудрявцевой, одновременно представляя ее внешность и жесты на другом конце провода (такие чувства испытывали, думая о ней, все пацаны без исключения).

Алексей Вершинин предвкушал выполнение своей грандиозной задумки по завоеванию Юлии, абсолютно позабыв о других проблемах и заботах, сконцентрировавшись только на этом.

– Привет еще раз, Леша, – произнесла Юлия. – Чего ты хотел, мой милый?! – несерьезно произнесла она. – Вроде бы виделись сегодня, – она никак не давала ему начать разговор, – или у тебя опять созрел ко мне какой-то вопросик?

– Да, – ответил Леха, – можно и так сказать.

– Тогда у меня к тебе встречный вопрос: где вы там сегодня шлялись?! Я не могу отстирать Витину рубашку. Когда вы вообще перестанете это делать?!

– Ну, – помялся Вершинин, – в этом часто и заключается вся жизнь. Молодая, непринужденная, веселая, – он подумал и добавил, – пацанская.

– Что ж, все ясно с вами, пацаны!

– Как там Витек? – для приличия поинтересовался Алексей.

– Да ничего, вроде нормально – дрыхнет.

«Блин, только и делает, что спит – ленивая жопа!» – подумалось Леше.

– Прости, Юль…

– Что, Леша?! – переспросила Кудрявцева.

– А чем ты занимаешься?

– Вот это вопросы! Алексей Сергеевич, ты там на солнышке не перегрелся? Это так важно?

«Да-да, детка! – думалось Вершинину в тот момент, точно его действительно шибанул солнечный удар. – Я горячий! Мне жарко! Только тебя не хватает, чтобы охолодить мой пыл – вдвоем нам будет лучше и легче!»

Подумал одно, а ответил другое:

– Нет, все со мной нормально. Ответь, пожалуйста. Мне интересно.

– Странно, что тебя это интересует. Ладно, расскажу. Сейчас я загнала в дом своего непутевого парня, отругала его, потом накормила тем, что готовила к вчерашнему вечеру, который у меня сорвался из-за вас, между прочим, – Юлька у нас любит поболтать. – Он завалился спать, а я принялась стирать его шмотки после вашего загула. Спасибо тебе, Леха, кстати, за то, что подвез его.

В Леше уже вовсю просыпался нахальный демон, орудующий в его голове. Но его язык пока что подчинялся здравомыслящей части головы – благодарность Юлии он тщательно прокрутил в голове: «Да не за что, дорогая! Всегда к твоим услугам!»

– Всегда пожалуйста.

Юля продолжила:

– Собираюсь готовить обед. У меня сегодня некая смена деятельности, так сказать. Но вечером сядем с Ретинским за учебники – математику ведь никто не отменял.

«Юлия Ретинская, – представил Вершинин. – Какая мерзость!»

– Прости, – извинилась она. Тут Вершинин немного пробудился от транса, навеянного ее голосом, – наверное, ты поинтересовался всем этим из-за того, что это непосредственно связано с твоим вопросом, который был у тебя в самом начале? Не томи, задавай.

Вершинин чуть не забыл о нем – ради этого он и звонил Юле:

– Хорошо. Я просто хотел… э-м-м… как ты смотришь на то, чтобы прийти и немного подтянуть меня по математике – экзамен все-таки, – Вершинин лукавил. Он был целеустремлен пуще обычного.

– О-о-о-й, что я слышу! – изумилась Юля. – Ты наверняка только что проснулся и благородно припомнил о том, что через день экзамен, хотя прошлой ночью тебе было явно не до этого! Как было не до этого и перед экзаменом по русскому.

Алексею подумалось, что сейчас она отошьет его, но он все же надеялся на ее доброту – верил, так сказать, в лучший вариант развития событий:

– Юль, давай не будем об этом.

– Ла-а-а-дно, – ехидно протянула Кудрявцева, пожалев Леху. – Но все же, с каких пор ты стал таким чутким и усердным?

Тут Лешины демоны ненадолго вырвались наружу:

– Нежным и чутким я был всегда, – сказал он.

– Я не говорила слова «нежный», – насторожилась Юлия.

Вершинин перебил ее:

– А вот усердным я стал недавно. Люди меняются. Ты же меня знаешь. Прошу тебя… пожалуйста! – изо всех сил уламывал ее Леха, и его чары, как ему казалось, постепенно стали срабатывать, хотя в самом начале производили должный эффект только на него самого.

– Да-да, Лешка, я тебя знаю и очень давно. Мне лестно побыть учителем… да еще и для тебя. Не каждый педагог из школы смог этого добиться.

Леше казалось, что его собеседница нарочно затягивает с согласием, проверяя его на вшивость и пытаясь найти подвох. «Умненькая девочка!» – мысленно похвалил ее Вершинин, нетерпеливо подгоняя Юлю и начиная выходить из себя. Но все-таки он услышал заветное согласие:

– И я, пожалуй, побуду учительницей. Может быть, добьюсь от тебя хоть каких-нибудь знаний и сама закреплю пройденное немного, – согласилась Юля, вызвав ликование у Леши, который чуть ли не прыгал от радости, словно маленький ребенок.

Его ликование немного омрачилось, когда немного погодя Кудрявцева добавила, что существует «одна маленькая проблемка».

– Что еще за проблемка? – насторожился Вершинин.

– Во-первых, за день разобрать столько материала нереально.

– Мы постараемся, – подбадривал ее Лешка.

– Ты! Ты постараешься, – поправила его Юля, хотя ее собеседник сейчас думал не об учебе, а кое о чем поприятнее.

– Хорошо, я буду стараться, очень стараться. Обещаю, ты будешь довольна, – заверил он.

– Во-вторых, – продолжила Кудрявцева, – хм… тебе даже нет смысла стараться, – вот так взяла и обрушила весь Лешин настрой, но он, как настоящий самец, не стал сдаваться.

– Смысл есть всегда, Юлечка! Да и попытка не пытка.

– Я очень рада, что ты так литературно изъясняешься, но дело в другом. Наша Екатерина Викторовна… Надеюсь, ты помнишь, кто это? – пыталась подколоть его Юлька.

– Математичка, – недовольно произнес Вершинин, не перенося ее, как и нудный предмет, который она вела.

Он не любил математичку еще и за то, что она единственная из преподавателей, которая не поддалась на уговоры, на Вершининские чары, на предлагаемые деньги, чтобы поставить ему подобающую оценку.

– Правильно! – продолжила Кудрявцева. – Она долго грозилась поставить тебе двойку и не допустить к экзамену. Так вот это и случилось – нельзя тебе на экзамен с двойкой по предмету и недопуском. Не положено. А нет экзамена – нет аттестата, – заключила Юля. – Произошло все наверняка оттого, что ты либо к ней на уроки не ходил, поэтому не знаешь, либо ты приходил к ней единожды, но после этого все и она в том числе предпочли по твоему вопросу лучший из имеющихся вариантов, а именно не видеть тебя вовсе, – а тут Юля просто прочитала мыслишки Алексея. – Ты ведь наверняка это и хотел узнать?

Осознав незавидное положение вещей, Леха не растерялся. Он был настроен бороться и ни в коем случае не сдаваться, довести все свои дела до победного конца:

– А что, если я сейчас поеду туда и все улажу? – предложил он.

– Попробуй. Это будет очень нелегко. Захочет ли она тебя видеть? – с сомнением отметила Юля.

– Ничего, – успокоил ее Леха, – я позабочусь об этом.

– Мне нравится твое упорство, Леша. Я в тебе не сомневаюсь, – сказала Юля. – Когда все будет пучком, звони. Я подбегу, и мы попытаемся подтянуть твою математику, – эти слова воодушевили Алексея.

Воплощению его грандиозных намерений в отношении Юли ничего не должно было мешать. Он долго готовился к этому и почти уже оказался у заветной цели, а на его пути вдруг встала какая-то школа!

Леша сию секунду загорелся убрать препятствие. Он залез в «BMW» и взял курс на школу.

Глава 12 «Прощание со школой»

Школа, в которой учился Вершинин, располагалась неподалеку. Учился – это слишком громко сказано. Правильнее сказать, что он просто ходил туда время от времени, просто был записан там в ученики, хотя для него самого школа была сакральным местом не в плане учебы, а в плане его личной территории, на которой все его знают, уважают и побаиваются. По мере взросления Вершинина его зона влияния стала стремительно расширяться, не ограничиваясь пределами школы.

Вершинин за пару минут долетел дотуда. Все места на тесной парковке перед учебным заведением были, конечно же, заняты, поэтому Леха объехал школу, кроя нелестными словами владельцев автомобилей, занявших места, и без зазрений совести заехал на газон прямо у входа на просторный школьный двор. Выйдя из машины, Вершинин вприпрыжку полетел в школу, горя желанием по-быстрому разобраться со всеми своими проблемами в этом заведении, которые всегда и везде донимали его и вылезали в самый неподходящий момент.

Внутри он, величаво приподняв подбородок, сбавил шаг и неторопливо поплыл по коридорам и лестницам. Путь его лежал мимо кабинета директора, который вплотную примыкал к канцелярии – дверь туда была открыта нараспашку. Оттуда раздавался поставленный голос директора – из чистого интереса Вершинин спрятался за углом и решил подслушать, о чем судачат секретарь и директор – Леха не пожалел, что остановился. Директор, между прочим, так и не поменялся – это все еще был уже престарелый Емельян Николаевич Савин.

– …Унижать детей и угрожать им недопустимо… даже во благо, – свирепо говорил директор, разговаривая со своим секретарем на повышенных тонах. – К каждому надо искать подход. Молодой преподаватель должен быть лучше всех нас, учителей старой закалки, потому что молодые в наше время орудуют всеми этими современными методами и прибамбасами, которым их сейчас обучают в этих пединститутах, после которых большинство студентов каким-то волшебным образом не идут работать по профессии. Дипломированный специалист-математик считает мелочь, торгуя какой-то мешаниной на базаре – это неслыханно!

«Да ты и сам хорош», – подумал Леша.

Секретарь как могла успокаивала разбушевавшегося директора:

– Не горячитесь, Емельян Николаевич. Время сейчас такое.

– Чего ты меня учишь?! Я же физик. Время всегда и везде одинаковое!

– А что касается унижения, я вам скажу, иногда проблема в самих детях! Вспомните Вершинина.

Тут Леха стал слушать еще внимательнее.

– Ой, Наталья Сергеевна! – махнул руками директор. – Не упоминай о нем при мне – аж тошно становится!

«У нас с тобой это взаимно, гнида!» – шепотом произнес Вершинин, услышав подобную реплику в свой адрес.

– Запомни, – продолжил Емельян Николаевич, – дети не виноваты – виновато воспитание. Поэтому мы должны их направлять и воспитывать, служить им хорошим примером, – Савин поднял кверху указательный палец, усевшись в кресле поудобнее.

– А что же с Екатериной Викторовной? Позвать ее?

– Не надо, – уже спокойнее ответил Савин. – Пусть закончит работу со всеми журналами и отчетами и сдаст их в канцелярию. Не будем портить настрой у работника этой неприятностью, – важно заявил директор. – Ты лучше подготовь приказ о выговоре и на видное место его положи.

– Ну преподаватель все же молодой, неопытный…

– Она уже пять лет у нас работает!

– Может быть, стоит пожалеть? Первый раз все же.

– Нет и еще раз нет! – скомандовал Савин, поднявшись с места. – У нас в школе с этим строго! А опыта у нее уже предостаточно – надо было давно научиться расставлять приоритеты и видеть границы допустимого: где компетенция учителя, а где личное пространство ученика, которым распоряжаются только его родители и он сам, если мозги на месте. И так у нее здесь тепличные условия. Если еще раз такое повторится, если еще хоть один раз я об этом узнаю, а математика – это такой предмет, который далеко не всем дается, вечно с ним проблемы… то наш учитель математики потеряет работу и пойдет со всем своим выпуском из педагогического университета в магазины работать! – жестко проговорил директор, а секретарь его покорно слушала. Никто из них не замечал и даже не подозревал, что за дверью их подслушивают.

«Вот говно! Сам же орешь на всех на своих уроках, обзываешь, унижаешь, подъебываешь, а тут молоденькую и красивенькую училку загнобил и обосрал, будто сам такой весь невинный, – думалось Алексею. – Но спасибо тебе, подкинул ты мне идейку своими психами, – именно так копилка соображений, планов и сценариев развития событий в кабинете математики между Лехой и учительницей пополнилась. Леша понимал, что уговорить или даже заставить Екатерину Викторовну поставить ему трояк будет не так легко, как прогуляться по парку, но он пару минут посмаковал услышанное. – Размолвки на службе – ах, как это плохо и… приятно».

Алекс не стал задерживаться у директорского кабинета и мигом исчез оттуда – он пошел дальше, по направлению к кабинету математики. Вообще, когда он бродил по школе, то весело и счастливо оглядывался по сторонам: с каждым местом, с каждым кабинетом, с каждой лавочкой, партой, даже подоконником у Лехи была связана какая-нибудь история. Сейчас все увиденное спровоцировало в нем мощный поток приятных воспоминаний. Лицо его светилось от ностальгии, он чуть ли не подпрыгивал на ходу, а глаза его были не такими уж злыми и коварными. Но это окрыленное состояние легко было нарушить – он знал, что впереди его хорошее настроение кем-нибудь или чем-нибудь обязательно будет испорчено. Может быть, поэтому он делал гадости другим, потому что сам не ощущал счастья и радости. Либо ему никто не приносил столько положительных эмоций, как те, кому он регулярно портил жизнь (один бедный должник Олег чего стоит), или те, кого он шпилил.

Вершинин противоречиво относился к окончанию школы: с одной стороны, он не хотел покидать насиженное и знакомое место, а, с другой стороны, все это ему так приелось, так его достало, что он с удовольствием бы сменил обстановку, взял бы какую-нибудь новую высоту, позабыв о школе, которая, по сути, ничего дельного ему и не дала, а в инсте, как он говорил, точно покруче будет.

Летом в школе было угрюмо и безлюдно. Вершинин добрался наконец до кабинета учителя алгебры и геометрии Екатерины Викторовны Щедровой, которая чуть более пяти лет назад, с отличием закончив физико-математический факультет педагогического университета, пришла сюда на практику и наблюдала именно за Лешиным классом.

Алексей с ходу вошел в открытый кабинет – за учительским столом сидела его цель! Екатерине Викторовне Щедровой было 27 лет. Учитель математики была маленького роста, худенькая; активная и изящная девушка была приятна в жизни и строга и принципиальна на работе. Одевалась она всегда по моде, правда, в последнее время ее наряды стали попроще, но несколько откровеннее допустимых учительских, что наверняка выводило директора из себя. Но в этих развязных нарядах Екатерины Викторовны были и свои плюсы – один из них, например, заключался в том, что у ее учеников, в особенности пацанов из 7-9 классов,каким-то волшебным образом повысилась успеваемость по ее предметам… незначительно, но все же какая-никакая положительная динамика. Вот сегодня она была одета еще более или менее терпимо: красная блузка, черная юбка, такого же цвета блестящие туфли на высоком каблуке, состоящие будто из одних только застежек, плюсом чулки телесного цвета.

Личико Щедровой было маленькое. Ее зеленые глаза были невелики, но она носила большие очки в черной оправе, которые добавляли ей шарма и интеллигентности, добавляя к ее незаурядной внешности некой пикантности. Она любила ухаживать за своими русыми волосами, которые облегали ее голову, словно парик, скрывающий широкий лоб, маленькие уши и острую макушку. Брови у нее были пышными и симметричными; лицо не имело никаких изъянов кроме маленькой родинки, спрятавшейся у носа. Нос был широк, кончик его был аккуратненько загнут; казалось, что нос на таком маленьком лице занимает слишком много места, но это только казалось. Щеки Екатерины Викторовны были впалые, на них всегда присутствовал румянец; подбородок почти никак не выделялся. Рот, как и все остальное, был небольшого размера, но когда Щедровой приходилось улыбаться, то он у нее растягивался чуть ли не до ушей. Когда она сердита и сосредоточена или когда она весела и развязна, то все эмоции были буквально нарисованы на ее лице. По натуре она, конечно же, человек добрый и отзывчивый, но, что касается работы, здесь она правильна, скрупулезна, сердита, словно кроме ее родной математики, которую, по ее мнению, должны на зубок знать все, ничего более не существует.

Вершинин встал в дверях и громко крикнул, как громко и отчетливо солдат приветствует своего командира:

– Ну здравствуйте, Екатерина Викторовна! – с издевкой сказал Вершинин, всем своим видом показывая, как же ему неприятно здесь находиться и решать пустяковые, по его мнению, вопросы.

В классе было прибрано, стулья подняты на парты. Учительница сидела за своим столом.

– Ой, кто пришел, – Екатерина Викторовна отвлеклась от заполнения каких-то бумаг и повернулась в сторону пришедшего. По ее глазам было видно, что она рада хоть на минутку переключиться на другое занятие. – Здрасьте-здрасьте, Алексей! – она сразу поняла, зачем он пришел, поэтому не стала тянуть быка за рога. – Не поздновато ли вы?

– Я никогда не прихожу поздно, – величаво заявил Алексей.

– Да что вы говорите? – картинно изумилась Щедрова. – Явно вы забыли, как опаздывали на все мои уроки на протяжении последних четырех лет. Что ж, садитесь, коль пришли.

Леша пренебрег любезным предложением учительницы присесть, ибо горел желанием закрыть этот вопрос и забыть наконец про школу. Он заговорил серьезно – его тон насторожил математичку:

– Мне бы разобраться и уладить сложившуюся ситуацию… без шума и напряга. Вы ведь наверняка понимаете, для чего я здесь…

– Понимаю, отлично понимаю, – говорила учитель математики, попутно разглядывая то бумаги на столе, то нетерпеливого Вершинина, испепеляющего ее взглядом.

Снисходительный настрой учительницы внушил Леше надежду, что эту жалкую тройку, которую он так хочет, ему все-таки поставят, и не придется кричать, ругаться, шантажировать, мучить и уговаривать математичку, как предполагалось ранее.

– …Но ничем помочь не могу, – продолжила она, огорошив ученика. – Вы же весь год нагло и по-хамски не обращали внимания на проблемы с моим предметом. Так что сейчас я имею полное право так же, как и ты, Вершинин, не обратить на тебя внимания, несмотря на то, что это твой последний рубеж. Когда я дойду до вашего журнала, то поставлю тебе все то, что ты заработал, а именно ничего, а дальше – как хочешь. Второй год. Колледж. Работа. Вариантов много.

Вершинин не мог вынести такого унижения: «Да какое право ты имеешь рассуждать о моей жизни и пытаться на нее повлиять, ведь это тебя не касается?! Не тебе решать!» – думал Вершинин – уступать училке в дальнейшем разговоре он не собирался.

– Если же у тебя есть какие-то предложения или доводы в свою защиту, то я могу потратить буквально минуточку, чтобы тебя выслушать.

– Ваша позиция мне вполне ясна, Екатерина Викторовна, но вы точно подметили, что я пришел к вам не просто так, – он заметил, что математичка настроилась слушать его, поэтому перешел к своему красноречивому выступлению. – Я всегда говорю, что из любой ситуации можно найти выход – у меня всегда есть запасные варианты… пара козырей в рукаве, так сказать. Я с вашего позволения ими воспользуюсь. С моей стороны идти к вам безоружным было бы слишком просто и легкомысленно, зная ваш характер, ваши методы преподавания и выставления оценок. Так вот, об этих самых козырях – я предпочитаю нестандартные варианты решения проблем. Порой, можно даже сказать, радикальные.

Вершинин нарочно тянул время, чтобы посмотреть на реакцию математички. Его расчет сработал, и Екатерина Викторовна угодила в мышеловку и запустила карательный механизм, приготовленный Лешкой:

– Так какой же козырь у вас сегодня? Меня прям разрывает от любопытства – что здесь вообще можно придумать? За пару дней до экзамена…

И тут пошло-поехало! Леха шел точно по пунктам своего плана, от простого к сложному.

– Я могу предложить вам деньги – сколько захотите, – совершенно не стесняясь, выдал Вершинин, – но в пределах разумного, конечно. Чтобы поставить простую тройку и закрыть глаза на все мои проступки – этого будет вполне достаточно.

Щедрова удивилась, но промолчала – Леха ждал ответа, надеясь сломать принципиальный настрой учителя в два счета.

– А ты знаешь, Леша, что это взятка, которая преследуется по закону?

– Отлично знаю, – наплевав на законы, твердил Алексей Вершинин. Испугать его не вышло, – и меня это абсолютно не колышет. Законы и правила созданы для того, чтобы их нарушать – я не такой законопослушный гражданин. Вся эта ботва не для меня. К тому же мы бы не достигли такого прогресса, если бы законы порой не нарушались, согласитесь?

Выслушав разгильдяйскую позицию Лехи, математичка добавила:

– Мне деньги не нужны. Зачем они мне?! У меня все есть. Я всем в своей жизни в принципе довольна.

– Тьфу! На вашу-то зарплату?! – возмутился фальши Вершинин. – Не смешите меня. Каждый чего-то хочет!

– То есть ты считаешь, что меня можно купить так нагло и просто? – повысила тон возмущенная Екатерина Викторовна. – Нет, Леша, не выйдет. Раньше надо было думать.

– Значит, раньше вы бы согласились?

– Не передергивай. Я другое имела в виду. При должном подходе и сознательности ты мог бы обойтись и без денег.

– Учиться типа?! Это не принесло бы никакой пользы, – скривился Вершинин. – Тупая трата времени!

– Знаешь, почему мне не нужны деньги, которые ты мне тут втюхиваешь? – спросила его Щедрова. – Потому что мне важнее положить знания в головы своих учеников. А не оценки всем рисовать… а в твоем случае еще и хитрожопость поощрять. Да еще и брать за это деньги, за что меня могут уволить.

– Тоже, между прочим, математика, – заметил Леха.

– Примитивная, – заявила математичка. – Странно, твой козырь оказался вовсе и не козырь. Я даже немного разочарована.

– Неужели вы действительно ни в чем не нуждаетесь? – не терял надежды Вершинин. – Может, задачки, уравнения какие-нибудь порешать, контрольные там, домашние задания?

– И ты готов опуститься до этого? Это же не твоих правилах? Да и не хочется Диму Тихомирова беспокоить.

– …Или купить вам что-нибудь, приятное сделать? Вон у вас комп стоит, – Леха показал на преподавательский компьютер в углу кабинета. – Им, наверно, еще Брежнев пользовался – давайте я вам новый подгоню?! – идеи шли из Вершинина как из вулкана во время извержения.

Математичка все еще стояла на своем:

– Алексей, ты, кажется, меня не понял. Меня не интересуют материальные траты. Мне больше симпатичны умственные старания, а у вас с этим как-то туговато… не очень получается, – Щедрова откинулась на спинку стула, скрестила руки на груди, вглядываясь в бойкого паренька.

– Чем же я плох, по вашему мнению? – спросил математичку Алекс.

– Вашим поведением, вашим отношением к учебе и к учителям. Ты думаешь, что все мы такие плохие и не из-за чего мучаем всех вас всякими интегралами и логарифмами за копейки? Думаешь, что мы нищенствуем и сразу же продадимся за деньги такому, как ты? Нет, у нас тоже есть принципы, поэтому на это я не соглашусь никогда, – отчитала мажора Екатерина Викторовна, а Вершинин делал вид, что слушает учителя. – Если у тебя все, то будь добр – уходи. Надо было ходить на уроки, делать домашние и контрольные, получать хоть какие-то оценки. Было бы старание – была бы и тройка.

Она бы продолжила перечислять список всех дел, которые Вершинин не соизволил выполнить в школе и в том числе на ее предмете (математика, кстати, единственный предмет, где у Вершинина не стояло оценки), но он перебил ее:

– Значит, говорите, – решил зайти с другой стороны Леша, – у вас принципы? – хитро поинтересовался он, готовясь предъявить свой следующий козырь.

– Да, – твердо ответила ему преподавательница. – И ради такого бездельника и двоечника, я не буду их нарушать, не буду рисковать своим местом, – уперлась Щедрова.

Вершинин будто продолжил ее фразу, коварно улыбнувшись:

– Тем более, оно на волоске висит.

– Ты о чем?

«Ага! Попалась, невинная моя», – мысленно торжествовал Алексей. Пункт с деньгами не прошел, и тогда ставка поднялась, напряжение нарастало, Леха задействовал следующий вариант – шантаж! Подобная игра заводила Алексея.

Екатерина Викторовна все отлично поняла, буквально обомлев от фразы одиннадцатиклассника. Она заключила, что наглый, хитрый и предусмотрительный Вершинин действует весьма серьезно – он не настроен уходить без положительной оценки по математике и намерен во что бы то ни стало ее добиться. Однако совесть, принципы и неподкупность останавливали Екатерину Викторовну пойти у него на поводу. Она и тут хотела раз и навсегда научить его уважению и прилежанию, но Леша все знал и без нее – он был не промах. Так что же возьмет верх: честность и неподкупность или излишняя самоуверенность, коррупция и наглость?

Леша терял терпение – все чаще проскакивало нахальство:

– Не умеете вы врать, Екатерина Викторовна! Все вы прекрасно понимаете! – раскусил ее мажор. – Вот мой козырь номер два! Я мог бы с превеликим удовольствием раскопать на вас какой-нибудь компромат вдобавок к вашему выговору за унижение и оскорбление учеников. Ох, я, кажется, задел вас за живое, – Вершинин ходил вокруг нее и всматривался в ее стыдливо опущенные за очками глаза. – А, может, они все врут?! Вы же такой хороший преподаватель: принципиальный, правильный, без изъянов. Ай-ай-ай, как же они могли так сделать, так подумать о вас? Ой-ой-ой, – качал головой Леха. Он продолжил паясничать, но его тон стал серьезнее. – А я ведь найду кучу людей, недовольных вами и вашими методами преподавания, и предъявлю их показания в качестве неоспоримого доказательства того, что вы ведете себя с учениками недостойно, – Вершинин уселся на подоконник и плюнул в открытое окно. – А ведь вы отлично осведомлены, как этого не любит, просто на дух не переносит Емельян Николаевич… и некоторые родители тоже. А там и до увольнения недалеко. К тому же, выговор уже есть. Вам волчьего билета захотелось?

Щедрова старалась держать себя в руках. Леша же развязывался все больше, чувствуя свое преимущество.

– Не смейте! Прекратите это, Вершинин! У вас ничего не выйдет, – жестко, но с ноткой волнения в голосе говорила математичка.

– Вы так считаете? Я же думаю иначе. Скажите и вы, – разжигал конфликт Вершинин, – почему бы не сознаться во всех своих грешках, пока не поздно? Дети, детишки… Они же такие милые, но иногда они превращаются в тупых чудовищ, которые не могут, не способны, не хотят решать уравнения, учить теоремы и всю эту никому не нужную муру! Тогда так и хочется, так и тянет накричать на них, выгнать, дать по башке, обозвать, задеть, унизить!

Екатерина Викторовна поспешила перебить его:

– Я поговорила, – спокойно говорила она, – с родителями, написавшими на меня жалобу. Мы все выяснили, – было заметно, что она нервничает, прерывается, проглатывает слюну после каждого слова. – Это было недоразумение.

– А я и тогда не остановлюсь, – вспылил Вершинин, стукнув по столу. – Поговорю с людьми, найдется много желающих, и жалоба будет не одна. Две, три, девять, десять… Да сколько хотите!

– Твое бы усердие да в нужное русло…

– Вы почти испортили мне жизнь – я уж точно испорчу ее вам.

– Даже не смей этого делать, Вершинин. Тебе никто не поверит.

– Зря вы так думаете. За вами уже есть грешок. Его достаточно.

– Хорошо, – отрезала Щедрова. – Кому поверят больше: дипломированному преподавателю или двоечнику, который успел насолить каждому в этой школе?! Да и мотив у тебя есть.

И второй вариант у Лехи провалился. Но осталось последнее решение – самое экстравагантное и радикальное.

Щедрова тем временем решила загаситься и для виду куда-то засобиралась, утомившись воевать с двоечником и разубеждать его. Тут проснулся и Вершинин, продолжая бороться за то, что ему в обычной жизни никогда бы не сгодилось:

– Стойте! – выкрикнул он. – Мы с вами еще не закончили.

Его оглушили, но не убили – он рвался продолжать бой!

Стараясь отделаться от приставшего мажора-прогульщика и двоечника, Щедрова схватила все свои бумажки и, сделав вид, что кое-что вспомнила, направилась к дверям:

– Как ты смеешь со мной так разговаривать, Вершинин?! Освободи кабинет. Мне… мне нужно на педсовет! – сказала Щедрова, понадеявшись, что он наконец отстанет, но не тут-то было.

– Не получается у вас обманывать – никуда вам не надо! – перегородил ей дорогу Лешка. – Я вам сделку предлагаю! – воскликнул он, чтобы его наконец услышали, но учитель математики попыталась отстраниться от него.

– Поздно что-то менять, Вершинин! Я уже все тебе сказала! Ты заработал свою заслуженную двойку, которая не допускает тебя до экзамена и ставит под вопрос получение аттестата.

Леша понимал, что этот вопрос можно решить с другими, более понимающими, сговорчивыми и коррумпированными людьми. Однако в этом кабинете его самолюбие задели, и он не собирался убираться отсюда без своей безоговорочной победы и полного низвержения соперника.

И сейчас произошел тот самый поворотный момент! Все будто перевернулось с ног на голову – это было неописуемо, неслыханно! Алексей Вершинин решился на крайние меры:

– Я предлагаю и гарантирую вам… удовольствие!

Екатерина Викторовна ничего не поняла. Она подумала, что он говорит о том, что остается на второй год и осенью они увидятся снова. Но нет. Все было не так просто и безмятежно.

От прямоты и серьезности Вершинина в тот момент волосы вставали дыбом:

– Я вам себя предлагаю, – объяснил он. – Давайте я… вас трахну, а вы мне взамен трояк влепите.

Математичка просто охренела от услышанного. «Я лучше влеплю тебе пощечину, развратник!» – даже эти мысли не сразу сложились в ее голове. А Алексей ничего постыдного и необычного в своем предложении не увидел, продолжая пленять и соблазнять Щедрову:

– Это того стоит, поверьте, – говорил Вершинин, словно любовник, тихим и нежным голоском. – Неужели такого в вашей практике прежде не было? Это же вполне нормальное явление. Бросьте же валять из себя дурочку. Хватит изображать невинность – я давно раскусил вас. Вы симпатичная, статная, замечательная, сногсшибательная преподавательница. Я не ошибусь, если скажу, что вам этого хочется, и я даже знаю множество причин. А сделать это с непослушным учеником – м-м-м, верх всех фантазий! Знали бы вы, как сейчас вам завидуют все девчонки этого города.

Другого выхода из сложившейся ситуации мажор не видел. Молодая девушка: от денег отказалась, на шантаж не поддалась, только это ему и оставалось предложить. «Ничего такого! – думал Леха, настраиваясь и утешая себя. – Ей 27, а не 87!»

Алексей приблизился к Щедровой и принялся говорить еще более нежным и завораживающим голосочком:

– Я вижу, что вам этого хочется. Поверьте, я лучшая кандидатура. Мне как прилежному ученику просто грех вас не осчастливить. Я просто обязан подарить вам себя… утешить вас. Вы расслабитесь, забудете обо всем: о размолвке в семье, о неурядицах на работе. Ваш молодой человек явно не одобряет того, что вы стали излишне откровенно одеваться, общаться и поглядывать на школьных пацанов.

Он не успел закончить свою пламенную реплику, как Екатерина Викторовна смачно влепила ему пощечину. От наглого обольстителя Щедровой было не по себе. Тем не менее она не скрылась из кабинета якобы на педсовет, а только молчала и слушала, что несет Вершинин. Причем он догадался про нелегкую судьбу и душевные тяжбы математички – попал в точку по всем пунктам.

Учительнице захотелось заткнуть его и прогнать. После пощечины Вершинин, потерев щеку, с еще большим желанием и настроем возжелал ее. Не Щедрова заткнула его, а наоборот – Леха заткнул ее, впившись поцелуем прямо в ее губы.

Они не отрывались друга от друга очень долго: наверное, не верили реальности всего происходящего или боялись последующей реакции друг друга. Первой прекратила безмолвие 27-летняя математичка, шлепнув Лешу на этот раз не по лицу, а по руке, которая потянулась к ней под юбку:

– Ты что же творишь?! – вскричала она. – Я сейчас охранника позову!

Вершинину уже было все равно. Его было не остановить.

Екатерина Викторовна отстранилась от него и стала отходить в конец класса, не понимая, что нашло на ее непутевого ученика – она восприняла его предложения покувыркаться как пошлую и неуместную шутку, но, к сожалению, ни о какой шутке не было и речи. Вершинин продолжал налегать на нее. Своей идеей поиметь математичку за оценку Леша просто загорелся, поэтому шел к ее реализации, словно танк. Екатерина Викторовна не знала, что делать и как этому воспрепятствовать – путей отхода практически не оставалось.

– Нет, Екатерина Викторовна, никого вы не позовете, потому что сами этого хотите, сами этого ждали. Всем своим видом это показываете, а я только рад оказать вам услугу. Все это взаимовыгодно, поэтому прекратите сопротивляться. Не бойтесь, я не кусаюсь.

Щедрова уперлась в стенку, а Вершинин прижался к ней. Сопротивляться было бессмысленно. Он, приоткрыв рот, словно вампир, жаждущий крови, тяжело дышал от вожделения. Щедрова ощущала его горячее дыхание. Леха внимательно оглядел манящую (в таком-то наряде) математичку и схватил ее за горло:

– Деваться некуда, Екатерина Викторовна!

– Леша, мальчик мой, – взмолилась Щедрова, надеясь, что все обойдется, – что с тобой, что ты делаешь?! Остановись!

– Я выполняю нашу договоренность. Делаю то, что люблю, чему природа научила. Все взаимно: вы хотите, и я хочу!

– Да как же ты смеешь?! Отпусти, – дергалась она – в его крепких объятиях сопротивляться было трудно.

Леша же спокойно говорил, не обращая внимания на то, что его нежные взоры и настойчивые прикосновения не совсем комфортны его партнерше:

– В этом деле можно все, поэтому хорош сопротивляться, иначе хуже будет. Я получу желаемое… при любом исходе! Больно не будет: я постараюсь быть с вами нежным… чутким. Не бойтесь меня. Вам нечего терять, а мне нечего стесняться, – шептал ей Вершинин, целуя ее, сдирая с нее колготки, как зверь, готовый совокупляться при любых условиях.

«Вот это сделка! Вот это я понимаю! И ведь убью двух зайцев: и трояк – неужели я так дешево стою – и дивная мечта семиклассника поиметь практиканточку», – думалось Вершинину.

– Никто ничего не узнает. А если кого-нибудь все-таки угораздит войти, то пусть присоединяется… либо завидует.

– А если я закричу? То всем твоим подлым планам конец, – всеми способами математичка пыталась сбить Леху с толку, но он привык не замечать желаний и прихотей остальных, думая только о себе.

– Кричите, – равнодушно говорил Вершинин, расстегивая свой ремень, сбрасывая рубашку и джинсы. – Мне так даже привычнее будет. Это обычная женская реакция… только кричать вы будете от наслаждения, которое я вам доставлю. Ну же, кричите – это меня заводит! Тем более такого (он сделал акцент на это слово) у вас точно никогда и ни с кем не было… и не будет, поэтому наслаждайтесь моментом. Согласитесь, это запретный плод – так и тянет его попробовать! – облизывался Вершинин, принявшись сдирать с Щедровой одежду.

– Какой же ты наглый, самовлюбленный подлец, Вершинин! Кто-нибудь… помогите, – неуверенно вырвалось у нее.

– Это мое достоинство! Я помогаю и вам, и себе. Вряд ли кто-то из-за оценок вообще захочет с вами спать! Так что замолчите и расслабьтесь. Не люблю, когда говорят под руку. Получайте удовольствие, – сказал он и перешел на шепот. – Мы ведь не хотим проблем?

– Боже! Что же это на меня нашло? – молвила Щедрова, устав сопротивляться. – Нет! Никогда и ни за что я этого не сделаю! Лучше ты, похотливый гад, вылетишь отсюда с треском! Только одного тебе и надо! – она вновь попыталась вырваться, но Алеша не готов был прерываться и не стал упускать добычу.

Когда училка соскочила, он больно схватил ее за руку, зажав между стенкой и своим телом:

– А вот и нет, дорогуша! Не смей! Так от меня еще никто не отказывался и впредь такой хуйни не будет, – ощетинился он. – Что же вы делаете? Я же весь к вашим услугам. Я всегда вас хотел, еще с вашего первого появления у нас… в седьмом классе, помните? Как же вы не прониклись ко мне? Как же так – вы не хотите самого клеевого парня в школе? Идите же ко мне, – шептал он. – Расслабьтесь!

Екатерина Викторовна повторила попытку отбиться, но Вершинин был раз в пять сильнее, поэтому не выпустил ее, приготовившись, как и было задумано, трахать математичку. Силы оставили Щедрову. Леша взял ее на руки, оперев об стену, и принялся покрывать поцелуями ее грудь и шею, постепенно опускаясь все ниже… Математичке оставалось только отворачиваться, зажмуривать глаза и терпеть все издевательства своего насильника. А Вершинин измывался над ней со всей присущей ему фантазией.

В первые минуты приставаний Екатерина Викторовна всеми силами старалась найти что-нибудь, чем можно было ударить Вершинина по башке и выбежать из кабинета, но вскоре она позабыла и об этом. Ее разум был затуманен: ее истязали и физически, и морально. После этого она уже не могла нормально жить, зная, кто и как над ней издевался… и где все это происходило. Не жить ей теперь спокойно и полноценно после того, что с ней сделали…

Алекс был непреклонен и делал свое дело мастерски, без скованности и стеснения, без капельки приличия и сожаления, как и подобает истинному ловеласу – он делал все, как привык. Вершинин без всякой опаски и задней мысли изнасиловал свою учительницу, после чего, удовлетворившись, быстро дал задний ход, будучи уверенным в том, что добился своего.

Заплаканная Екатерина Викторовна тоскливо сидела за партой и молчала, взявшись за голову. После произошедшего такой стойкий и жизнерадостный человек, как Щедрова, вдруг превратился в унылую и плаксивую девчонку. Одно событие поломало ее безмятежную жизнь всего за несколько не совсем приятных мгновений. И виновником этого события стал Леха, который в очередной раз использовал человека, прожевал и выплюнул, собираясь через пару минут величаво исчезнуть из сломанной женской жизни, оставив в ней огромную рану, которая будет кровоточить и напоминать о себе постоянно.

Самопровозглашенный вершитель судеб копошился позади класса, одеваясь и приводя себя в порядок. Сделав дело, он с довольным видом собирался откланяться. Леша первым прекратил молчание, стараясь подбодрить себя и развеселить угнетенную учительницу – его так и тянуло напоследок поиздеваться над ней, отомстить за то, что она так долго мурыжила его здесь.

– Запомните меня, Екатерина Викторовна, таким! После выпускного мы вряд ли увидимся, поэтому причинять боли вам я не стану, – застегивая рубашку, Вершинин гордо твердил. – Никто – можете даже не сомневаться – из живых существ не узнает о нашей связи, о нашей маленькой интимной сделке.

В этой игре Леха победил, правда, кое-чем пренебрег, как и всегда – жизнями и чувствами других.

Он подошел к училке и поправил рукой ее растрепанные волосы:

– Вы ведь не сердитесь на меня? Что ж поделаешь – такой вот я, Алексей Вершинин! Я привык добиваться желаемого: любой ценой… любыми жертвами – это мое конкурентное преимущество. Может, мне и чуждо что-то человеческое, но это часто не так существенно на фоне всего грандиозного, что я могу сделать. Я делал свое дело – вы тоже выполняли свою работу. Все нормально, – Леха подумал, махнул рукой и добавил. – А деньги я вам все-таки оставлю, – он отсчитал деньжат из пачки, вынутой из кармана, и кинул их на учительский стол. – Это, конечно, против моих правил. Я никому ничего не даю – мне дают в основном, – засмеялся он, – но что уж тут поделаешь – придется сделать исключение. Уважение к учителям, так сказать. Школьные годы – золотые годы! И все такое прочее. В школе ведь я так изменился… так повзрослел, – многозначительно произнес Вершинин и задумался. – Теперь ваша часть сделки, Екатерина Викторовна – я надеюсь на вас, – подмигнул он на прощание.

Екатерина Викторовна подняла на него свои измученные глаза, полные слез и грусти. Ему внезапно стало брезгливо смотреть на нее – он резко перевел взгляд в сторону.

– Вы тоже меня поймите – я же понял ваши чувства, – Леша не понимал, чем так расстроена математичка. – Не стоит беспокоиться из-за этого – просто забудьте, примите как должное. Поверьте, я это сделал не из-за корысти или какого-то маниакального влечения. Честно сказать, мне было неприятно на душе, как и вам. Я сделал это ради дела… и вы тоже, – произнес Вершинин, а потом решил уйти, не задерживаясь и не поддаваясь смазливой и душещипательной обстановке.

– Хватит, Вершинин, хватит! – шептала Щедрова, опустив голову. – Ты надругался надо мной… Ты сделал то, чего добивался… Уходи отсюда прочь… и ничего не говори…

Он покидал математичку навсегда, но, когда выходил из кабинета, то все же не удержался: его ехидная и вычурная издевательская улыбка все-таки мелькнула на лице, а его подлый взгляд загорелся с новой силой. Он направлялся свершать новые дела, был готов решить любой вопрос, любую проблему. Вершинин удалился, довольный собой.

Когда Леша шел по школьным коридорам, то его уже не посещали веселые и радостные воспоминания, как это было прежде. В знакомых и родных помещениях школы, где у Лехи прошло 11 лет его жизни, ему вдруг стало мерзко находиться – хотелось поскорее вырваться на свободу. Вершинин обхватил себя руками, будто замерз, и поспешил убежать из школы, с которой его больше ничего не связывало, кроме выпускного и еще нескольких экзаменов, один из которых и толкнул его на это преступление против тела, души и разума – он старался не думать об этом, прекрасно понимая, что трояк по математике ему обеспечен.

Как только Вершинин вышел из кабинета математики, Екатерина Викторовна Щедрова расплакалась, как малолетняя девочка, тягая себя за волосы и стукаясь головой и руками об парту – так погано было у нее на душе. Она почувствовала себя никчемной вещью, которую использовали и выкинули гнить на помойку. Она почувствовала себя оскорбленной и униженной, почувствовала, как в ней погубили ангела, чистую душу, будто ножами изрезав и изгнав ее вместе со всеми светлыми мыслями и настроем жить и радоваться этой жизни. В оставшееся внутри пустое пространство залили вязкую грязь и ненависть ко всем и ко всему, что ее окружает и что пытается прикоснуться к ней. Щедрова ощущала себя раздавленной, грязной, падшей женщиной, которая отныне никогда не станет прежней. Ей было тошно от всего, тошно от себя; все существенное для нее стало вдруг несущественным, безразличным, а все важное и дорогое сердцу превратилось в ненужный мусор, отошедший на второй план. Ей ничего более не хотелось; она и не могла ничего делать, потеряв желание заниматься любимым делом, утратив смысл жить и учить – зачем верить в жизнь, если она вот так вот позволяет себе вытирать об тебя ноги, считает тебя недостойным, не нужным никому существом. Только Алексей Вершинин, «человек без сердца», по словам директора Савина, мог именно так в одночасье сломать человеку жизнь и веру в эту жизнь.

Учитель математики поняла, что своей наглой, мерзкой и изощренной выходкой мажор Вершинин сломал ее. В ее глазах разрушился и перестал существовать весь дивный мир – все навалилось одновременно: невезение, размолвка с молодым человеком, неприятности на работе. Екатерина Викторовна пребывала в шоке, балансировала на грани безумия, душевного расстройства, которое уже не раз толкало ее на попытки бросить все и покончить с собой, хотя по ней и не скажешь, что ее вообще могут одолевать такие мысли. Но после Вершинина все ее радости стали воспоминанием из прошлой жизни. Нынешняя жизнь для нее в один щелчок стала пошлой, никчемной, дешевой штукой, где все подряд используют, подставляют и бросают ее.

Щедрова встала с места, застегнулась, прибрала свои волосы, вытерла слезы – такой грустной, подавленной и угнетенной она не была никогда. Она подошла к окну, высунулась в него, чтобы отдышаться, бросив взгляд на школьный сад.

Затем она полезла в свой стол, в одном из ящиков она нашла сигареты и зажигалку, которые когда-то отобрала у одного мелкого из шестого класса. Екатерина Викторовна не делала это с 16 лет, поклявшись не повторять. Встав у окна, учительница закурила вонючую сигарету в затяг, посмотрев на стол, на котором лежали Лешины деньги. Докурив, она выкинула бычок в окошко. Шмыгнув носом, Щедрова подошла к своему столу, открыла журнал и дрожащей рукой подрисовала Вершинину пару оценок, перенесла их во все отчетные документы; посчитав среднее, она получила «заслуженную» Алексеем тройку.

Откинув бумаги и ручку в сторону, Екатерина Викторовна схватила пачку Лешиных денег, пошла к окну и села на подоконник, принявшись рассматривать разноцветные купюры. Весьма долго она сидела у окна, не сдвигаясь с места и думая о чем-то, попутно выкурив абсолютно все сигареты из пачки. Когда все закончилось, расстроенная учительница взяла зажигалку и принялась поджигать грязные Вершининские деньги по одной купюре – она смотрела, как они сгорают в нежном, идеальном и теплом оранжевом пламени. Она бросала их в окно и смотрела на их горящие обрывки, которые превращаются в пепел. Их подхватывает ветер, окончательно разрывает и уносит. Купюры улетали в окно вслед за разрушенной, пропащей, искалеченной душой преподавателя от Бога, которая не хотела более существовать на свете без смысла – без него отныне все для Щедровой было чуждо и противно. В руках оставалось еще немного денег…

Городом уже давно овладела испепеляющая жара, обещавшая не спадать до самого вечера. На улице было трудно находиться из-за духоты, которая была предвестником приближающегося дождя, после которого город вздохнет, наполнится свежим воздухом и очистится от пыли и грязи.

Вершинин отбросил в сторону портящие настроение мысли, посетившие его еще в школе. Он посчитал их несущественными, ведь основное дело было сделано, а все прочее – всего лишь сопутствующие жертвы и мелкие детали. Именно в подобном контексте сопутствующих жертв Леха и распорядился жизнью своей учительницы, которая почти никогда и не существовала для него, ничего для него не значила и, по сути, не стоила всех его сегодняшних хлопот – он презирал ее так же, как и остальных малозначащих людей.

Развеселенный и раззадоренный мыслями о том, что впереди его ждет встреча с Юлией Кудрявцевой, Вершинин остановился на полпути к машине, поиграв немного в футбол с детворой на школьном дворе. Усевшись в кожаный салон «BMW», он быстренько расписал в голове план будущих действий (про математичку он уже давно позабыл, как и про пустые яйца).

Одновременно с этим Вершинин порылся у себя в карманах, вывалив все их содержимое на сидение. Там были: смятая охапка денег (неприлично большая сумма для карманных денег, оставшаяся неприличной после всех вычетов, произведенных оттуда ночью), пачка сигарет из клуба, связка ключей от квартиры, родительского дома и машины, банковские карточки, маленькие бумажечки с делами и по пьяни записанными телефонами клубных шлюх. Когда-то в кармане у Лехи были и монеты, но они по ходу дела высыпались на школьный пол, когда Вершинин торопливо скидывал с себя джинсы, чтобы заняться математичкой.

«Ну ты даешь, мужик! – удивленно сказал сам себе Вершинин и улыбнулся, когда обнаружил у себя пустую пачку презервативов, которая еще вчера вечером была полная, – хотя не-е-е! Тебе дают! А если не дают, – Вершинин выкинул ее в окно, – то я сам беру! – произнес он и засмеялся, заводя мотор. Он посмотрел на школу, томно вздохнул и показал в ее сторону средний палец. – Так, оказывается, легко и приятно учиться и получать оценки. Пожалуй, такого у меня не было никогда!»

Сдавая назад, Алекс достал свой «Айфон», набрал номер Юли, чтобы радостно ей сообщить, что все дела со школой улажены, и он ждет ее у себя дома, чтобы получать математические знания. Юля была очень удивлена успеху Вершинина с Щедровой (она, конечно же, ни о чем не подозревала) и обещалась обязательно подойти, похвалив его за усердие и взяв с Лехи обещание, что тот расскажет, как уломал математичку.

Дело было сделано! Леха сходил с ума от одного только предвкушения этой встречи. Он светился от счастья. В нем вновь взыграл инстинкт самца – он ощутил прилив сил. Задерживаться он не стал, ибо нужно торопиться, ведь необходимо еще заскочить в магазин, привести в порядок себя и квартиру, ведь он ждет важную гостью.

Что ж, обстоятельства и все выше изложенные факты говорят нам о том, что сегодня явно день Алексея Вершинина – день исполнения его желаний, намерений и самых коварных планов. Посмотрим, что будет дальше… Ведь мы с вами прекрасно знаем, что Леха ждет свою одноклассницу явно не для занятий математикой.

Глава 13 «Фиктивное свидание»

Алексей Сергеевич Вершинин примчался в свой пентхаус. Парень суетился – в эйфории он пребывал весь сегодняшний день. Виной всей беготни стала Юлия Кудрявцева, девушка его лучшего друга. Утренняя встреча с ней стала своеобразным будильником, который заставил вскипеть все дремлющие в Леше чувства и отложенные в дальний ящик нечистые намерения. Он думал только о ней.

Именно в этот день наш герой решил действовать. Алекс был нацелен на Юлию, как рыцарь на неприступную крепость – вершину его гения соблазнения. Подобным образом его прежде не цепляло: его не волновали ни методы, ни последствия. Ничего не должно было мешать: ни дружба, ни мораль, ни страх, ведь он привык добиваться своих целей, какими бы отвратительными они не были. Одна мысль о том, что красавица и умница Кудрявцева, которая все эти годы толком и не смотрела в его сторону, должна была отдаться ему, приводила Вершинина в щенячий восторг. А ведь задачка была не из легких, хотя после Щедровой Вершинин не боялся никаких преград и трудностей, считая, что ему по зубам все… даже девушка лучшего друга, на которой он собирался оторваться по полной программе, не отвечая за себя и свои действия. Рыбка уже клюнула – дальше же должно было твориться черти что! Вершинин терял контроль над собой и был непредсказуем…

Пентхаус Алексея располагался в одной из элитных многоэтажек в пяти минутах езды от центра города. Надстройка на крыше гарантировала ее хозяевам комфорт и спокойствие. Крыша была очень просторной: на одной ее половине располагалась общая площадка (что-то похожее на смотровую площадку, предназначенную для отдыха жильцов), на второй половине находился сам пентхаус, разделенный на две двухкомнатные квартирки, одну из которых занимал Вершинин. Все удобства: лифт, лестница, шикарный вид, уединение, комфорт, уют и… отличный понт, повод для восхищения и зависти окружающих.

После входной двери попадаешь в прихожую Вершининской квартиры, из которой можно направиться в любую из комнат. В левой стороне по коридору – небольшая кухонька, где стоял стол, холодильник, плита, стиральная машина и прочая кухонная мебель. Рядом была дверь в ванную комнату, объединенную с туалетом – эта комнатушка была отделана так по-дизайнерски вычурно, что в ней не хватало только золотого унитаза и настоящих долларов вместо туалетной бумаги. Направо за дверью, на которую всегда было что-то наклеено или навешено, располагалась комната самого Лехи. Она всегда была темной и загроможденной – должного интереса для нас она не представляет, являясь типичной комнатой школьника с вечным беспорядком, огромным телеком, шкафами, кроватью и компом.

Прямо по коридору располагалась гордость квартиры Леши Вершинина – большой (на всю длину квартиры) зал, который каменщики долгое время отделяли стеной от кухни и прихожей. Мебели там было немного: стояла пара диванов и кресел, декоративный шкафчик, журнальный столик, раскидистое растение в кадке и двуспальная кровать с тумбочками по краям. Другая кровать намного меньших размеров, стоящая в комнате у Алеши, больше предназначалась для гостей: чаще всего на ней любил полеживать Витя Ретинский. Особенность зала состояла в другом: вся внешняя стена пентхауса, отделяющая квартиру от улицы, была заменена на толстые стекла от пола до самого потолка, как в небоскребах – вид на один из центральных проспектов просто ошарашивал всех входящих в эту комнату, акрофобов в особенности. А Леха любовался этим видом ежедневно. Множество гардин и штор пришлось приобрести на эту стеклянную стену, но оно того стоило. Вершинин обожал проводить здесь время, будь это работа за ноутбуком, просто сидение на диване или сон на кровати… или секс на ней же.

Леша мигом доехал до дома, оставил машину на своем месте прямо около подъезда, поднялся на лифте, чуть ли не зубами открыл дверь в квартиру (руки были заняты) и влетел в прихожую с пакетами, спешно разуваясь и тщательно подготавливаясь к приходу его личного репетитора по математике, Юлии Кудрявцевой. В такой момент нужно, чтобы все было в ажуре, чтобы все было изящно. Над этим Вершинин и работал в тот жаркий день.

Пройдя на кухню, Леха опустил тяжелые пакеты на пол, принявшись разбирать их содержимое. Накупил он кучу всего, порой толком не замечая, что берет и какова цена у товара. Недолго размышляя над продуктами, приобретенными впопыхах, Вершинин большинство покупок решил отложить до лучших времен. Спланировав совместный с Юлей романтический ужин до мелочей, Леша в итоге решил, что он будет состоять из дорогущего шампанского, фруктов (апельсинов, бананов, клубники, яблок и прочего), а также легкой закуски в виде суши. Вершинин остановился на этом, хотя вначале энтузиазм подталкивал его сварганить что-нибудь свое, но лень готовить одолела его и в этот раз. Зато Вершинин приобрел огромный букет красных и белых роз, но счел их банальными в их изначальном виде – уколовшись о шипы бесчисленное количество раз, Леша выдрал целую гору лепестков из этих цветов и разбросал их по комнате и по кровати. Он также закрыл все шторы в зале с видом на проспект – в комнате стало темно. Леха истратил целый коробок спичек, чтобы зажечь кучу маленьких свечей – затем он расставил их по комнате, чтобы в каждом ее месте было светло. Длинные свечки в количестве трех штук он поставил на журнальный столик, который подкатил к кровати – на него он поставил бокалы для шампанского, корзиночку с фруктами, тарелки для суши и деревянные палочки. Вершинин отошел к арке, не сводя глаз с зала и наведенной в нем романтики (он сам удивился, как у него так получилось, ведь он не любитель всех этих штучек): «Идеальная обстановка для занятий… математикой», – усмехнувшись, подумал он.

Вершинин вовсю представлял, как будет кормить Юлю сладкой клубникой, как они вместе будут пить игристое шампанское при свете свечей, разговаривать и улыбаться друг другу. Потом они должны попробовать ароматные суши. Вершинин нарочно никак не сможет совладать с палочками, а добрая Юлечка поможет ему, покормит его и вытрет салфеточкой его губы и измазанные щечки.

Сказочные грезы Алексея, в которые он погрузился, закрыв глаза, внезапно прервал дверной звонок. Леха вздрогнул и помчался открывать. Не глядя в глазок, он распахнул дверь – на пороге стояла она. Юля Кудрявцева! Сегодня она была особенно привлекательна и обворожительна, от нее нельзя было отвести взгляд – Леша так и впился в нее глазами. Он только хотел протянуть руку и сказать, чтобы гостья не стеснялась и проходила, как она с ходу сбила Вершинина с толку, улыбнувшись и перешагнув через порог:

– Ну и как же ты уломал математичку?! – весело спросила она, ожидая подробностей. – Рассказывай.

– Мы поговорили, как мужик и баба! – без смущения заявил Вершинин.

Юля улыбнулась, похвалила его и похлопала по плечу. Девушка заявила, что горит желанием начать разбирать с ним экзаменационные задания и вложить в голову мажору как можно больше всего, что она сама знает по алгебре и геометрии – лишь бы проходной балл набрать.

Пройдя вглубь квартиры, Юля обомлела от увиденного. Вершинин тихо закрыл дверь и подкрался к ней сзади. Она повернулась к нему и воскликнула:

– Боже мой, Леша, что ты сделал?! Даже не выдумывай! Что это такое?! – спросила Кудрявцева, удивленно указав на зал, заполненный светом желтых огоньков.

«Тройничок хочу замутить, – посетила идея парня. – Как-нибудь в другой раз».

Леша ответил ей как можно нежнее:

– Это мой сюрприз тебе, дорогая. Благодарность за то, что уделила мне время… Благодарность за то, что ты есть, – с придыханием говорил Леша, легонько положив руки на Юлины бедра. – Юлечка, неужели ты не видишь? Эта как раз та самая обстановка, которая располагает к учебе. Поэтому я предлагаю тебе всего лишь на несколько минут отвлечься от школьных дел. Они доставали нас весь год и продолжают это делать… еще и летом. Сплошной стресс. Я прошу тебя: сделай мне приятно – не отказывай, составь мне компанию. Я ведь так старался…

Юля ловко выскользнула из рук Вершинина – поведение Лехи насторожило ее. Она согласилась, но ушки все равно держала на макушке:

– Что ж, хорошо, – с некоторым подозрением сказала Юля, пройдя в зал и уперев руки о пояс. – Я соглашусь, но только из-за того, что ты старался и потратился на все это совершенно неуместное действо. Так уж и быть – отвечу на знак внимания, но при одном жестком условии: после мы займемся математикой. Она ведь при любом раскладе никуда не денется. Я пришла сюда, чтобы достучаться до тебя, вложить в тебя чуток знаний, а не для того, чтобы сидеть здесь и вкушать запретные плоды, – по-учительски заявила Кудрявцева. – Времени и так мало… Вершинин, скажи честно, в чем подвох?! Для чего весь этот спектакль – на что ты намекаешь?!

Вершинин продолжил гнуть свою линию,немного приуныв для вида:

– Почему же все видят в моих искренних действиях один только подвох? Забудь про это, Юль… освободись от этих предрассудков, глупышка. Забей на это – наслаждайся моментом. Давненько между нами не было подобных приятностей – не порть момент… А потом мы с тобой обязательно займемся… математикой, – Леха остановил взгляд на Юлиной груди, а потом вовремя опомнился и занес в зал учебники, которые она принесла с собой. – Располагайся и чувствуй себя, как дома, – сказал он и удалился на кухню.

Когда Алекс убежал из зашторенного зала, Юлия, постукивая каблуками по паркету, прошлась по комнате, осмотревшись и еще раз оценив всю ситуацию, подумывая мигом оглушить порыв Вершинина и его откровенные намеки на свидание. Поверьте, в этом она разбиралась: Юля динамила Лешу много лет, а тут, сама того не осознавая, случайно попалась на уловку. Нужно было мудро и тактично перестроить мужлана на математику, где она с превеликим удовольствием и в благих целях оторвется над ним.

Обстановка вокруг была настолько спокойная и романтичная, что невольно сбивала девушку с толку – вряд ли, глядя на все это, можно было сосредоточиться на учебе. Думается ведь абсолютно о другом. Такого оформления Юля не видела очень давно, ведь от Витька ничего подобного не дождешься – Кудрявцеву охватил девичий трепет. В конце концов «добрые» намерения Вершинина начали ослеплять ее – осторожность Юли немного притупилась. Она считала, что Вершинин оказывает ей знаки внимания пока что в пределах допустимой нормы, что было характерно для их взаимоотношений. Как бы не забыть об экзамене, думала девушка. А в голове у Лехи математика была на последнем месте, а когда он смотрел на Кудрявцеву, то вовсе терял голову и готов был наброситься на нее без лишних хождений вокруг да около.

Вершинин выжимал все соки из своего мужского обаяния, подбирал нужную интонацию и приятные слова, которые должны помочь сбыться его замыслам – он ждет не дождется, когда это произойдет. Леша хотел убедить гостью, что нечего стесняться, и напрямую признаться в своих чувствах, которые больше невозможно скрывать. Также в плане покорителя сердец предполагалось, что она размякнет, предположительно испытывая те же чувства и влечение к самому герою-любовнику (он высокомерно полагал, что в этом деле будет взаимность), как в принципе и все представительницы прекрасного пола, и ни в чем ему не станет отказывать. Оба в этот час немного отстранились от реальности, в которой существуют. Вершинин хотел действовать последовательно, не провоцируя отказа из-за резких, развязных, нахальных и неуместных действий и непродуманных слов, которые обязательно где-нибудь вылезут. Сама Кудрявцева умилялась всей картиной, но собиралась в миллионный раз отшить Леху, если тот опять начнет уламывать ее проявить к нему взаимность и примется распускать руки. А постоять за себя, по ее же мнению, она еще как могла.

Алеша отсутствовал недолго. Вскоре он вернулся в зал радостный и счастливый, держа в руках ведерко со льдом, в котором лежала бутылка шампанского. Робко сидящая на кровати Кудрявцева театрально восхитилась – она впервые видела своего одноклассника таким счастливым, поэтому что-то ей мешало грубо отказать ему: «Вдруг это и правда его благодарность, а не очередная тупая попытка подкатить? – размышляла Юля, глядя на Вершинина. – Я вот думаю плохо про него, а он реально от чистого сердца все организовал, поэтому нехорошо получится, если я, оскорбив его, убегу. К тому же, он никогда не предаст доверия Вити. Мужская дружба и все такое».

Пробка вылетела с шумом и пеной – полусладкое полилось в бокалы. Счастливый Алексей, улыбаясь и любуясь ничего не подозревающей Юлией, подсел поближе к ней и, подняв бокал, произнес тост – за Юлю и отечественную систему образования. Она поддержала его – они чокнулись и осушили бокалы. Леха суетился, радуясь взаимности, а Юля из чистого интереса наблюдала за его действиями, чем очень сильно рисковала. Она рассматривала два варианта: первый – все это просто благодарность, после чего Юля примется объяснять Лехе математику, а он будет стараться что-нибудь усвоить; второй вариант – все это гнусный план Вершинина, нацеленный на то, чтобы затащить ее в постель. Для начала необходимо было вежливо отказать ему и настоять на учебе. Конечно же, она всегда знала и видела, что Леша не ровно к ней дышит и только ловит случай, чтобы пофлиртовать и подкатить к ней. Она догадывалась, что в этом деле он не остановится ни перед какой подлостью.

После первого бокала Леша схватил ягоду клубники, опустил ее себе в рот и состряпал самодовольное лицо. Ему казалось, что такой прелестный прием растрогает Кудрявцеву. Он думал, что она сразу же растает под порывом его внимания и обаяния. Но мажор ошибался – Кудрявцева вовремя пришла в себя.

Юлия сидела на кровати рядом с Вершининым с таким невинным видом, словно девочка на утреннике в детском саду, и все стеснялась заговорить, но, поймав довольный и выжидающий взгляд Вершинина, устремленный прямо на нее, она собралась с силами, поправила свои черные волосы и произнесла:

– Леша, ты не представляешь, как я зла на тебя.

– Почему же? – ласково и блаженно произнес Алексей, стремительно переходя в наступление. – Ты просто не понимаешь, в чьи руки попала. Не понимаешь, какое счастье тебе досталось… какой шанс тебе дает судьба.

«Сектор «Приз» на барабане!» – мысленно восторгался ситуацией Вершинин.

В этот момент им руководил сугубо животный инстинкт. Он заботился об удовлетворении только своего тела, никак не души – последняя маялась и медленно погибала.

Пододвинувшись ближе к Юле, Вершинин протянул к ней руки и принялся поглаживать ее то по длинным волосам, то по рукам и коленям, любуясь изящными чертами смуглого лица и тела Кудрявцевой. А она не могла пошевельнуться, стараясь не смотреть на него, ибо чувствовала от этого человека холод чуть ли не до мурашек. Тут ей и открылось его настоящее лицо – все остальные видели в нем лишь богатство, красоту и могущество, а Юля сумела проникнуть сквозь внешнюю оболочку и заглянуть вглубь его темной души, увидеть его скверную натуру, неспособную на что-то доброе и светлое, достойную только смерти где-нибудь в канаве за все сотворенное в этом мире. Но он жив и здравствует!

С каждой секундой Кудрявцевой было все страшнее и неприятнее не только чувствовать присутствие и прикосновения этого человека, но и видеть его. Тут Алексей решился на нечто неординарное, стараясь хоть как-то добиться взаимности от Юли, хотя ему было абсолютно до фонаря, каким образом иметь ее у себя дома. Хотя это особый случай – не просто для галочки в списке, а что-то вроде выпускного экзамена, самого сложного и долгожданного.

«Давно пора было это сделать! Эх, была не была! Кудрявцева, будь же моей!» – подумал он, выдохнул и со всех сил кинулся на девушку. Пути назад нет. Он просто обязан сделать этот момент самым лучшим в его жизни.

Леша завалил Юлю на кровать. И вместо того чтобы сразу приступить к делу, Вершинин поцеловал ее так нежно и страстно, как не целовал никого и никогда. Сам он весьма удивился этому и в момент промедления второй раз за день получил пощечину. Юля Кудрявцева мгновенно выскользнула из-под него, отбежала подальше от кровати и отвернулась, прикрыв лицо ладонями, но почему-то не ушла прочь.

«Что же произошло? – пораженно думал Леша после этого удивительного поцелуя, никак не входившего в его планы. – Почему она стоит там? Почему я позволил ей вырваться? Как же так?! Что не так со мной? Что не нравится? Что?!»

Он мигом поднялся с кровати и попытался приблизиться к Кудрявцевой, которая со слезами на глазах обняла себя руками и не давалась ему в объятия.

– Юля, Юлечка, Юленька! Иди же ко мне, – твердил он, протягивая к ней руки, – ты зря отказываешься. В чем дело? Не будет больно, не будет мерзко – будет хорошо, будет приятно. Я никогда не сделаю тебе больно – ты для меня все, – изворачивался Вершинин.

Юлия опомнилась и проявила свой жесткий характер, рявкнув на Вершинина так, что тот огорченно и изумленно отстранился от нее:

– У тебя не было шансов тогда и нисколечко не будет сейчас… Даже после всего этого. Негодяй, если ты думаешь купить меня этим ужином, вниманием и усидчивостью, то напрасно стараешься, – чуть ли не кричала она. – Я не такая, как все твои шлюхи, которые верили тебе, обожали тебя, думая, что ты относишься к ним так же. А ты просто ими пользовался, забавлялся! Тебе сосали за деньги… и тебе это нравилось! Ты упивался своей исключительностью… Так жить нельзя, Леша! Иди на рекорд, но меня не впутывай и оставь в покое. Я не такая… и никогда под тебя не лягу, что бы ты сейчас не делал! У тебя еще хватило наглости попросить у меня помощи, а я купилась… дура! А мне другое нужно…

– Что тебе нужно, Юля, чтобы ты была со мной? Скажи, и ты это получишь!

– Боюсь, – молвила она, – ты неспособен дать мне желаемого.

– Чего ты хочешь?!

– Любви я хочу! – ответила она. – Мне любовь нужна, Леша! – он оцепенел от такого ответа. – Настоящая, вечная, чистая, а не продажная. Та любовь, которая в сердце, а не в других органах… Тебе не понять всей прелести любви… Я Витю люблю и всегда буду любить. И он тоже меня любит.

Леша никогда ранее такого не испытывал – Юлины слова разрушали его мир. Паренька будто беспощадно резали ножом, а он печально стоял и отдавался воле судьбы. Вершинину стало больно там, где раньше у него никогда не болело. Он сознательно причинял эту боль другим, а теперь почувствовал ее сам. Он усомнился в себе, размяк – так жалобно он еще никогда не говорил (неясно, что за уныние напало на него):

– Нет, ты ошибаешься! Я не бессердечный… и не грубый – я умею чувствовать, умею любить! Юля, не плюй мне душу, не разбивай мне сердце. Вот же оно – бьется так сильно, – Вершинин упал на колени и подполз к Кудрявцевой, схватил ее ладонь своими холодными, словно лед, руками и приставил к своей груди. – Чувствуешь? Бьется!

Юля молчала.

– Это не он тебя любит, а я люблю тебя! Неужели ты слепа и не видишь этого?! Я хочу быть с тобой. Останься со мной.

– Нет, Леша, оставь это, – тихо говорила Юля, пытаясь отодрать свою ладонь от груди Вершинина. Ее ручку он готов был целовать вечно – Алексей не был готов к тому, что их объяснение может кончиться отказом Юли. Она продолжила твердить непонимающему Леше, который буквально ослеп и спятил от ее присутствия. – Твоя исповедь и признания меня поражают, но… никогда и ни за что я не стану тебе верить. Не изменишься ты… и не захочешь измениться. И в итоге останешься один. Как же ты не поймешь?! Отпусти!

– Зачем ты так говоришь, зачем ранишь меня? – чуть ли не плакал Вершинин, валяясь в ногах у отличницы.

– Я больше верю поступкам, а не словам. Пойми, я никогда не буду с тобой. Ты сам себя ранишь, сам над собой издеваешься, думая, что делаешь себе приятно. Ты сам убил себя… уже очень-очень давно… Прости… Я вижу все по твоим глазам, – Юля наклонилась к Лехе, излагая ему колющую глаза правду, после которой она надеялась на его прозрение. – К чему весь этот спектакль? Ты никогда не станешь искренним. Тебе только секс и нужен – о любви и речи нет! – Вершинин сидел на полу перед ней. Юлия молвила. – Как же ты можешь любить меня, как же ты можешь говорить и думать так, если сейчас обманул меня… заманил сюда наглым враньем? Ты уже не ведаешь, что творишь. Зря старался, зря потратился. Я ухожу, – бросила она, отстранившись от Алекса.

– Нет, стой! – будто проснулся Вершинин, поднимаясь с пола. – Не уходи, я прошу тебя. Дай еще полюбоваться тобой, если, как ты говоришь, внутри я уже мертв, то… я убью себя по-настоящему, если ты уйдешь. Ты готова вершить суд надо мной? Он останется на твоей совести.

Юлия Кудрявцева и здесь не поверила ни единому слову Лехи, который даже демонстративно разорвал на себе рубашку и долго метался по залу, разыскивая, что вонзить себе в грудь.

Леше вдруг подумалось (он начал отходить от этого чувственного помутнения, возвратившись с небес на землю): «А зачем я должен убивать себя?! – твердил внутренний голос Вершинина. – Это ее нужно убить… Как она смеет идти тебе наперекор?! Плохая девчонка!» С этого момента в комнате был не расклеившийся и жалкий, а самый настоящий Алексей Вершинин, словно и не было этого приступа слабости. Чувственность и волнение в разговоре он переменил на повседневную злость, гнев и обиду, желая мстить за такое обращение с собой.

Развратный не по годам Вершинин злобно произнес, намереваясь доделать начатое:

– Отдашься мне сейчас. Я вознесу тебя до небес, обещаю… Советую одуматься и подчиниться, пока не поздно… пока я добрый, – угрожал он. – Я ведь могу и передумать, – помолчав, Вершинин решил на эмоциях оскорбить и ее парня, своего друга Витька Ретинского. – Я не понимаю одного – зачем же тебе нужен этот олень?! Он недостоин такого сокровища, как ты! Ты наивно считаешь, что он все три этих года был верен только тебе?! Ха-ха-ха, как бы не так! Ты, наверно, думала, что наши с ним гулянки – это проявления сдержанности и невинности?! Да никогда! Какой тогда отдых? Как твой Витек за все эти годы доказал тебе свою любовь? Ну же?! Он даже ни разу к тебе не притронулся – ты для него не девушка, а домработница – он тебя даже не ценит. О какой, на хуй, любви может идти речь?! За все это время мы с ним перетрахали столько девушек, что свихнуться можно. Говорить после этого, что тебя любят, обожают и боготворят, любой дурак может. Да-да-да! Это твой хваленный Витек – это чмо еще резвее и изворотливее меня!

Вершинин будто опьянел, сорвался, развязно выговаривая все это Юле в лицо, но она не верила ему. Леша же схватил бутылку шампанского и стал поглощать ее содержимое.

Напомню, что Юля Кудрявцева решила переделать Ретинского под себя, чего не одобрял Вершинин, заметивший серьезные изменения в своем друге после начала их с Юлей отношений. Леша терял Ретинского в прямом смысле этого слова – он хотел, чтобы все между ними было как раньше. Он считал, что у Юли и Витька все несерьезно, поэтому Вершинину хотелось вернуть друга в разгульную ночную жизнь и заодно завладеть своей давней мечтой – Юлией Кудрявцевой. Одним из главных изменений Ретинского стала его чрезмерная ревность: он принялся ревновать к Юле всех вокруг, даже учителей мужского пола, к которым та ходила на дополнительные занятия. Это было непонятно Вершинину – обычно гулял Ретинский с одной телкой и трахал ее, спустя некоторое время ее трахал мажор, и наоборот.

Юля со слезами на глазах готова была выговориться, но сдерживала себя. А ведь нужно было не лясы точить, а бежать оттуда! Дальнейший разговор был похож на травлю взбесившейся собаки:

– Я прошу тебя, Вершинин, уймись немедленно! Ты мне лжешь и не краснеешь – Витя нежный, понимающий, мягкий и никогда бы не стал так поступать со мной! Он не ты!

Услышав это, Леша истошно заржал, словно конь.

– Ты чудовище! – крикнула Юля. – Я никогда не стану твоей – ты умственный пигмей, тупой самец! Ты мне омерзителен и… и жизнь твоя гадкая, как машинное масло!

Здесь Вершинин не выдержал – слишком много он получил пощечин и выслушал оскорблений за сегодняшний день. Допив шампанское, он чмокнул губами, посмотрел на бутылку и с размаху разбил ее об стенку… в паре сантиметров от головы Кудрявцевой.

– Это мы еще посмотрим! – он изменился в лице.

Вершинин подлетел к Кудрявцевой и схватил ее за волосы, рявкнув на ухо:

– Никто мне не указ! Даже ты! Я живу, как хочу – это мое дело. Не смей судить меня! – в Лехе кипело бешенство. – Я всегда добиваюсь того, чего я хочу. Отказывать мне никто не смеет. Плевал я на твои чувства и на твою любовь – я и без нее прожить смогу!

Кудрявцева попыталась вырваться. Вершинин обхватил ее руками еще сильнее, совершенно забыв о том, что она тоже человек и может испытывать боль. Теперь Юля для него была просто куклой, жертвой, безмолвной, бесчувственной, совершенно ему безразличной. Вершинину оставалось только выполнить то, что он задумал: осквернить чистую и нетронутую Юлю.

– Нет-нет, – довольным тоном прошептал Вершинин. – Я тебе докажу… Хм, девственница! – заявил он, и Кудрявцева приготовилась к самому худшему…

Вершинина с головой захлестнуло животное возбуждение: границы дозволенного исчезали, разум отключался, в игру вступал один лишь звериный инстинкт, не помышлявший ни о чем, кроме физического удовлетворения.

Он полез к ней под юбку, принявшись раздевать и грубо лапать свою жертву, которую так хотел – он без всякого сожаления, стеснения и чувства вины желал воспользоваться девушкой. Соблазнить и лишить девственности первую красавицу и умницу школы Кудрявцеву – вот такая мечта была у Вершинина, и сейчас она стремительно исполнялась. Ему было приятно вдвойне, ведь этого он ждал очень долго. В этот момент он позаботился только о себе, стараясь получить максимум удовольствия от секса, хотя на саму Юлю (ее чувства, ее ощущения, ее психику и последующую жизнь) ему было абсолютно наплевать.

Это произошло… Чудовищный план Вершинина воплотился в жизнь.

Юля лежала на постели среди скрученных белых одеял и вздыбленной простыни. Девушка, уткнувшись лицом в подушку, рыдала и всхлипывала. На ее ресницах потекла тушь, макияж смазался, глаза были красными, а лицо – мокрое от слез. Она еле как пережила самый ужасный момент в ее жизни, когда в нее проник не любимый молодой человек, а бессовестный и ненасытный ловелас, которому теперь было абсолютно до лампочки, что она чувствует.

Воплотив в жизнь свою мечту, Леха внезапно потерял интерес к девушке – он смотрел на Кудрявцеву не как на красавицу, царицу, богиню, любовь всей его жизни, а как на грязную продажную девку с улицы, которая только и достойна того, чтобы ее именно так истязали и бросили.

Он вытворял с ней самые изощренные, жестокие и страшные вещи, которые только могли родиться только в его голове – лишь бы как можно ниже опустить, опозорить, заставить рыдать и кричать свою жертву, молить остановиться. Сам Вершинин после издевательства над невинной Кудрявцевой проголодался и довольный собой пустил в зал свет, раскрыв все шторы и удалившись на кухню, растягивая резинку на своих трусах-боксерах.

Заметив, что ее истязатель ушел, Юля, стоная и рыдая, словно в бреду, поднялась с постели, завернувшись в простыню, испачканную ее кровью, и босиком решила проскользнуть по прихожей и выбежать из этой чертовой квартиры. Неважно, в каком виде. Главное – уйти, убежать, куда глаза глядят, лишь бы не оставаться здесь. Но не успела она и до арки дойти, как дорогу перегородил ее сегодняшний кошмар, Алексей Вершинин, самый крутой и красивый парень в школе – мало кто догадывался о его гадкой, мерзкой и бездушной натуре. Столкнувшись с ним, она вытаращила глаза, приподняв руками мятую простыню и отстранившись от него вглубь комнаты, словно от маньяка-убийцы.

Кудрявцева до смерти напугалась возвращения Вершинина, а он, увидев ее в таком состоянии, невольно улыбнулся, жуя бутерброд с колбасой. Набив им половину рта, Вершинин вскрикнул:

– Опаньки! – раскинул руки он. – Куда это мы собрались, дорогуша?! Подожди-и-и! – он приблизился к ней, нагло прижал к себе и страстно поцеловал, после чего откинул от себя. Юля от бессилия свалилась на пол, вновь расплакавшись от боли и безысходности, и, закрывая свой стан простыней, отползла к стене.

Алексей вальяжно прошел в зал и потянулся, словно после пробуждения утром, глядя на открывающийся из окон пейзаж. Потом он взглянул на плачущую Юлю: «Ты заслужила все это! Если бы между нами все произошло намного раньше, то отделалась бы ты легко, а сейчас… уж извиняй!» – что-то подобное вертелось в голове у Вершинина, когда он думал о случившемся.

Он, поиграв мышцами перед Юлей, уселся на кожаный диванчик и заговорил:

– Ну! Как ты?! – спросил он Юлю, подмигнув ей. – Хорошо тебе?! То-то же. Больше кричала и сопротивлялась, хотя пару раз твои стоны и крики меня воодушевили покувыркаться с тобой подольше, – хихикал он, вспоминая, как изгалялся над Кудрявцевой в постели. – Только, блять, царапаться и кусаться было не к месту – это сбивает, – любовался он на царапины на руках и груди. – Но поверь, несмотря на это, я старался изо всех сил, – лицемерил Вершинин. – Как ты еще после такого смогла встать?! Не понимаю, – удивился он. – Что ты прикрываешься-то? Чего я там не видел?

Юля сидела на полу. Ее не покидала дрожь и омерзение, однако она тихо отвечала ему:

– Насильник…

– Чего говоришь?!

– Маньяк…

– Ага! Да-да-да, – неестественно поддакивал Вершинин изнасилованной Юле.

Вскоре Кудрявцева вернула контроль над собой: она была умна, поэтому в лице Вершинина окончательно сделалась дрянью, когда начала валять из себя пострадавшую, наигранно плакать, начиная серьезно надоедать Лехе.

– Ты еще ответишь! – говорила она. – Сдохнешь в канаве, гандон! Насильник! Мало тебе не покажется! Ты пожалеешь, что родился на этот свет. Тебе отомстят за меня! Ты, сука, сломал мне жизнь!

– Ага, да-да, продолжай нести чушь, продолжай – мне интересно, что ты еще придумаешь… какой еще бред взбредет в твою умную головушку, Юлька. Давай, суй пальцы в розетку – напросишься на жестокость! – безразлично отвечал ей Алексей. – Я смотрю, тебе было мало! Хуй я на это все положил, понимаешь! Я насиловал кучу девушек, лишал их девственности – они благодарили. А кто угрожал, прям как ты – тех я выставлял посмешищем, заставлял пресмыкаться. А они все равно приползали ко мне. Вот тогда я отрывался по полной. Им было не всегда приятно, но они выполняли мои приказы, прихоти и желания! Я спал с одной девушкой, а потом со всеми ее подругами, и никто из них потом не посмел тявкнуть или что-то мне предъявить, ведь они боятся и не смеют, потому что видят и прекрасно сознают, кто здесь главный, в чьих руках все. Кто король, а кто пешка! Я король… и распоряжаюсь своими пешками, как пожелаю!

Здесь Юля и вовсе страх потеряла (самолюбие Леши поражало и злило ее), утратив осторожность и расчетливость. Желая припугнуть и отомстить Леше, заставить его нервничать, она начала шантажировать Вершинина, сначала предлагая отстегнуть ей кучу денег в иностранной валюте за молчание, угрожая ему тюрьмой, но Алексей мигом заткнул ее – она явно пыталась наклонить не того человека. Их словесная перепалка продолжалась. В итоге дошло до того, что Юля грозилась рассказать о случившемся Вите Ретинскому, а тот уж точно разорвет Вершинина на кусочки и даже церемониться не будет – в этом плане Лешке ничего не поможет.

– Вот что будет, когда Витя узнает об этом?! – этими словами Юля удивила своего насильника, который вновь вышел из себя, окончательно возненавидев ее.

– Нет! Даже не смей говорить! Заткнись уже! Не на того ты напала! Не смей даже рот свой обконченный по этому поводу раскрывать, шлюха! Иначе тебе мало не покажется. Да у тебя и смелости не хватит так сделать, – Леха был способен на все, понимая, что его жертва не добита до конца. – Не доросла еще вмешиваться! Хотя… почему нет? После того, что я вытворил с тобой, ты уже не маленькая девочка! Скажи мне спасибо – ты ведь рада этому? Я сделал то, до чего у твоего Витька и руки недохо… – Кудрявцева влепила ему ладошкой по щеке. Это его возмутило. – Вот, значит, твоя благодарность?! Ты должна быть по гроб жизни благодарна мне за то, что это случилось здесь, в богатстве и роскоши, и со мной, а не в каком-нибудь борделе с каким-нибудь пьяным гавриком! И не смей меня шантажировать, угрожать и перечить мне! – замахнулся на нее Вершинин.

Юля смогла ответить ему:

– А то что будет?! – не хотела уступать в словесной перепалке Кудрявцева. – Изнасилуешь меня снова, еблан?! Что б у тебя больше не встал, урод!

Леха не выдержал и схватил ее за шею, оскалив зубы. Парень был готов засвистеть от ярости, как кипящий чайник:

– Нет, могу, конечно, изнасиловать еще раз да пожестче, но мне уже противно! – он помолчал и произнес. – Я могу и убить.

После этой зловещей фразы рассудок Лехи помутнел – Вершинин, словно в исступлении, принялся сжимать пальцы на тонкой шее девушки. Не ослабляя хватки, он стал изо всех сил наносить удары по ее смуглому личику.

Схватив гостью за волосы, Вершинин всмотрелся в окровавленное месиво на ее лице, швырнул на пол и принялся бить лежащую Юлю Кудрявцеву ногами и руками, не щадя ни одного уголка ее хрупкого девичьего тела. Она ему настолько наскучила, что он готов был выкинуть ее из окна. Наглых и вызывающих слов в свой адрес он не мог стерпеть и должен был проучить ее. В конце концов Вершинин решил лишить ее еще и природной красоты, чтобы она более не досталась никому, не могла очаровать хоть кого-нибудь, того же Витю Ретинского.

Вершинин бил ее кулаками по лицу и голове, ногами припечатывал к полу, причиняя нестерпимую боль и страдания девушке. Доходило и до ударов с разбегу и в прыжках. Вершинин в этот момент был похож на сущего дьявола с затуманенными от ярости глазами, которые были чернее всего черного. Мажор просто вышел из себя, а Юля пыталась что-то выкрикнуть, но Леша не слышал ее – она рыдала, стонала и взвизгивала, недолго стараясь прикрываться спиной и руками от ударов, ломающих и калечащих ее, а Лешу это сопротивление только настраивало на применение еще большей силы. Алексей отныне не видел в Юле человека, поэтому его забавляли издевательства над ней – удары и таскания за волосы удовлетворяли все его потребности, желания и давние мечты проявить себя именно в этой ипостаси. Это был гепард, который мучил свою добычу.

После почти пятиминутного града непрерывных бойцовских ударов Леха сбавил агрессию и трезво взглянул на то, что натворил: Юля лежала у стены, она была абсолютно нагая, вся в крови. Лежала одноклассница Вершинина, скрючившись в комочек – от любого движения, любого вздоха ей было больно, но она терпела из последних сил и старалась не шевелиться, притворившись, что потеряла сознание, в надежде, что Вершинин закончит измываться над ней. И откуда в нем было столько злости к этой невинной девушке? Наверное, Алексей был обижен на весь мир, а зачем обижаться, если этот мир, сам, как может, терпит такого изверга.

Вершинин стоял посреди комнаты и злобно смотрел в сторону одноклассницы. Он тяжело дышал, пот градом лился с его головы, тело было напряжено до предела. Алексея никак не задевала возможность того, что человек прямо перед ним может быть мертв. Он лишь разжал кулаки – его пальцы и ладони были в крови… чужой крови. Он боялся себе в этом признаться, но ему нравилось наносить удары по Юле, каждый из них придавал ему уверенности, показывал, какой он сильный и как он может вершить судьбы в этом мире, королем которого, по его же мнению, он является. Еще немного и Вершинин убил бы девушку, которую знал с детского сада и которую лелеял меньше часа назад, а теперь она лежала перед ним, и он ничего к ней не чувствовал, желая лишь избавиться от нее.

Для начала Алеша прошелся по комнате и собрал разбросанную в разные стороны одежду. Дамские шмотки он кинул в сторону Юли. Парень даже успел пообедать (за окном уже давно перевалило за два часа дня) и ополоснуться под душем, немного пустив ледяной водицы, чтобы очнуться от тумана в башке, навеянного дорогущим шампанским. Перед выходом он переоделся в коричневую толстовку с капюшоном и белыми надписями.

Поправив капюшон и воротник перед зеркалом в прихожей, Вершинин вновь оказался в зале – ему стало неприятно от беспорядка и от лежащей без движения Юлии Кудрявцевой. Присмотревшись к ней, он установил, что она жива. Вершинин сел перед ней на корточки, осмотрел ее, провел своей рукой по ее покалеченному телу, улыбнулся, припомнив все, что их связывало. Алексей укутал ее в простыню вместе с одеждой и нежно взял на руки.

Убедившись, что в коридорах подъезда никого нет, Вершинин спустился вниз с Юлей на руках и вышел на улицу, оглядевшись по сторонам. Вершинин погрузил Кудрявцеву, словно мертвую, в багажник своего автомобиля, спокойно и неторопливо сел за руль и поехал на окраину города, в сторону лесопарка. Ни о чем не думая, Вершинин гнал машину по шоссе, и недалеко от выезда из города свернул на грунтовую дорогу, которая завела его вглубь леса. Дорога вела на одну из турбаз, где частенько любил отдыхать в шумной компании Вершинин. Он остановился на одном из поворотов, в низинке, вышел, осмотрелся, вдохнув прохладный лесной воздух. Открыв багажник, Вершинин подхватил Кудрявцеву, прошел в лес и буквально в 50 метрах от машины положил ее на небольшую полянку среди кустов и валежника, оттряхнув руки. Рядом он кинул ее одежду и книжки, которые она принесла с собой. Отойдя чуть в сторону, будто на похоронах, утомленный от возни с Юлей Вершинин с сожалением посмотрел в ее сторону на прощание, понимая, что она сейчас наверняка ненавидит его больше всего на этом свете, и, вероятно, кара за этот поступок еще настигнет его.

«Пусть только попробует!» – подумал Вершинин и плюнул в сторону Кудрявцевой, достал из кармана жвачку, закинул ее к себе в рот и внезапно произнес:

– Симулянтка! Ничуть тебя не жаль. Попила ты моей крови, испытала мое терпение. Этого ты и заслужила, тварь, но, блять, какая же ты красивая… даже сейчас, – покачал головой он. – Поверь, это временно… Прощай, и не смей больше думать обо мне и попадаться мне на глаза! Просто забудь! Вите привет.

Алексей зашагал к машине, а когда сел за руль, то открыл окно и громко крикнул в ее сторону:

– Отлично сосешь, шалава! Даже завидую твоему хахалю – будь ты не его, я бы… – он резко прервался, вспомнив, что все уже сделано, и пусть будет, что будет.

Он был уверен, что Юля побоится Леху и ничего не сообщит Ретинскому, ведь последний, по мнению Лехи, сейчас в ее отсутствие кувыркается с кем-нибудь. А если заметит побои? Что тогда? Тогда Алексею пришлось бы несладко. Вероятно, вместе с ним Витя заодно прикончит и Юлю (за измену) – полностью предугадать действия Ретинского было невозможно. Вершинин, махнув рукой, завел мотор и покинул окрестности лесопарка, подняв на грунтовке всю накопившуюся пыль.

Оставленная им в лесопарке на холодной земле девушка была жива, ее тело чудовищно болело, словно сама земля забирала у нее все оставшиеся силы, но Юля была настроена встать и выбраться из леса на шоссе. Кудрявцева ощутила себя живым трупом, подумала, что быть убитой намного лучше, чем мучиться от этой боли, которую она еле как выносила, как, впрочем, и жить дальше. Она поняла, как все это на самом деле страшно – терять жизнь именно так: сначала получать комплименты, потом ощущать, как тебя жестко насилуют, а затем издеваются и избивают до полусмерти, бросают в лесу на верную гибель. Но Юля была сильной – она осталась в живых.

Она долго лежала без движения, покашливая и укрываясь порванной простыней. Когда боль начала стихать, Кудрявцева с трудом поднялась на ноги – на теле не было ни одного живого места, но она, пересилив себя, абы как нацепила на себя грязную и разодранную одежду. Прихрамывая и качаясь, Юля побрела через лес на шум автомобилей. Выйдя на автостраду, Юля пошла босиком по обочине, взяв в руки свои туфли на каблуках.

Много нынче на дорогах в компактных автомобилях ездит дам. Одна из таких автоледи, заметив на дороге Юлю, не осталась равнодушной и решила остановиться, чтобы помочь бедной девице, которая явно попала в переплет. Кудрявцева не сразу заметила, что кто-то откликнулся на ее беду – она прильнула к рукам своей спасительницы, которая ужаснулась от ее вида.

Женщина посадила бедняжку, изнывающую от боли, в свою машину.

– Господи! – изумилась женщина. – Что же с тобой случилось?

– Меня избили, – совершенно без сил прошептала Кудрявцева – она не могла даже нормально улыбнуться доброй женщине и поблагодарить ее.

– Значит, едем в больницу, – предложила автоледи.

– Нет-нет, – отказалась Кудрявцева.

– Ты что, шутишь?! На тебе же не то что лица нет, а…

– Нет, – настаивала Юля, – я здорова. Все со мной в порядке. Прошу вас, отвезите меня, пожалуйста, домой.

Глава 14 «Брат, держись!»

Ничего не заботило Леху сейчас. Он по обыкновению наслаждался своей беспечной жизнью, которая так снисходительна к нему, так ему благодарна за его существование (как он считал), что одаривает его всеми своими дарами, всеми радостями, всеми прелестями человеческого существования, которые он ненасытно вкушает, считая это должным и первостепенным: богатство и авторитет родителей, располагающая и пленительная внешность, изворотливый и изобретательный ум, открывающий все двери, исполняющий все желания и прихоти, без разницы переходят ли они границы допустимого, разумного и приличного или нет. И все свои поступки (порой спорные и бесчеловечные) Алексей объяснял своей исключительностью, бессрочной лицензией, которую ему даровала богатая и райская, поэтому любимая жизнь, когда все можно, все разрешено, все доступно. Это и делало Вершинина королем – и ведь столько уже людей, знакомых и незнакомых ему, натерпелось и настрадалось от действий и свершений этого самопровозглашенного короля мира, возненавидев его. А сам он особо не делил на хорошее и плохое то, что творил, продолжая свое беспечное, наплевательское, своенравное, наглое шествие, бездушный и неистовый рейд по жизни, постепенно уничтожая ее в первую очередь в самом себе, разрушая последнюю надежду на собственную реабилитацию.

Сколько же грехов случайно и нарочно совершил Вершинин за свою жизнь, трудно сосчитать и вспомнить. А сколько всего он натворил только в день сегодняшний, даже страшно представить, однако этот день еще не кончился. Короля свергнут и проклянут за все, проклянут всю его жизнь и его самого, заставят помучиться, понять, какой он был подлец и негодяй, заставят осознать, что так жить нельзя, что нужно срочно и кардинально измениться, иначе за все свершенное его настигнет заслуженная кара. Его сотрут с лица земли невидимые силы, на которые он хотел равняться и чьи задачи желал присвоить, и он никак не сможет этому воспрепятствовать, ибо это ни в его силах, и ничто, чем он обладает, неспособно будет ему помочь. Время вседозволенности и непринужденности для Вершинина заканчивалось – считанные секунды оставались до того, как иногда добрая и снисходительная, а порой жестокая и коварная судьба нанесет по «великому и непобедимому» королю Алексею Вершинину свой первый сокрушительный удар. Вершинин был слишком самоуверен и доволен собой, совершая немыслимое зло, подобно сегодняшнему. Пора было это исправить.

Все мы под колпаком! Всем посылаются испытания, все поступки и решения тщательно фиксируются, итоги подводятся, а затем вершится суд. Каждому воздастся по его вере. Алекс верил только в себя – вот его и проверят на прочность, достучаться до его истинной натуры и чувств, которые вряд ли выдержат то, что ему уготовано. Невыносимо смотреть, как рушится чей-то мир: одно дело, если рушишь его ты, и совсем другое, когда медленно и мучительно рушится твой собственный.

Пока мажор Алексей Вершинин с дерзким и расслабленным видом гнал свой «BMW» по городским улицам, брезгливо рассматривая попутно шедшие рядом машины и их водителей, давая им понять, какая у него красивая и крутая машина и какие остальные машины в потоке грязные ведра и ржавые кастрюли. Настроение у него было приподнятое: он почти что забыл о вмятине и царапинах на своей машине. По дороге он даже вспомнил анекдот в тему: «Если девушка стонет, говорит, что он ужасно большой, и умоляет достать его из нее, то… достаньте уже из девушки нож, не будьте извергом!» Посмеявшись вслух, Лехе вдруг ужасно захотелось еще покутить, потусить с кем-нибудь в приятной компании, желательно женской – его душа и тело требовали продолжения веселья, начавшегося еще с вчерашнего вечера. Каждое дальнейшее событие, начиная с этого самого вечера, Вершинин умудрялся подстраивать под себя, извлекая из него пользу (что бы не происходило), веселясь и ощущая себя самым-самым. День явно шел в его ритме.

Леха никогда не пристегивался. Раскинувшись на сиденье, он открыл окна нараспашку и громко слушал музыку, вертя головой, подпевая и хлопая ладонями то по своим ногам, то по рулю в ритм играющим трекам. Он посмеялся, возвращаясь из лесопарка, над всем произошедшим с Юлей Кудрявцевой, особенно над тем чувственным спектаклем, который он разыграл перед ней, признаваясь в любви, а тот незапланированный сладкий поцелуй вызвал у него неописуемый восторг: «Человек получает опыт, Юля, – мысленно Вершинин говорил с ней. – Жаль, что таким противным способом».

Единственное, что его мучило – не чувство стыда или вины, а жажда. Для ее утоления Вершинин притормозил у первого попавшегося ему на глаза ларька, с важным видом вылез из машины и купил себе попить. Оперевшись об дверь машины, Леха промочил горло. Далее Вершинин заскочил на заправку и принялся гордо наблюдать за тем, как заправщик лихо управляется со шлангом и колонкой, заливая бензин в его тачку. Взяв с собой купленную бутылку, наш герой стал бродить по бензоколонке взад и вперед, переключая треки в «Айфоне», путаясь и постоянно срывая руками наушники, повисшие на нем, словно веревки на виселице. Срочно нужно было с кем-нибудь встретиться, скоротать время до вечера, а там и предки вернутся, и машину в автосервис нужно будет отогнать. Вершинин принялся лазить в телефонных контактах, чтобы созвониться с приятелями, дабы пересечься, посидеть где-нибудь в кафе или в парке, позависать у кого-нибудь на хате, сходить в кино – культурно, так сказать, провести время.

Он не торопился, но случилось то, что заставило его шевелиться… Такой тонкий момент свободы и безделья в сочетании с мукой повседневных дел и усталости от дел старых, коих было за сегодня очень много, вкупе с настоящей летней жарой градусов так под 30 наконец позволил немного утомившемуся и заскучавшему Алешеньке обратить наконец свое внимание на то, что так долго было не замечено, стерто из его памяти и коварно упущено как Лехой, так и Витей с самого утра.

Копаясь в телефоне, Алексей Вершинин наткнулся на несколько пропущенных ночных звонков от Димы Тихомирова. А поступили они как раз в тот момент, когда Леха то валялся в полуобморочном состоянии, то доблестно спасал девушек от рук шпаны, о которой он то и дело вспоминает не без мата, глядя на крылья машины.

Тут все и сошлось. Вершинин окончательно вспомнил все!

– Твою мать! Как же это?! – ошалел от увиденного Вершинин. В его голове мигом пронеслись картинки из вчерашней ночи, и он вспомнил, про кого забыл. Теперь все сложилось в голове, но легче не стало. – Что же это за хренотень?! – произнес Леха, всматриваясь в список пропущенных вызовов.

Не вспомнил Вершинин про то, что ему посреди ночи (посреди самого веселья) звонил Дима Тихомиров, со стеснением просивший подвести его с мамой до дома. Такое незначительное, несложное, рядовое дело для такого открытого, доброго, ответственного, отзывчивого, важного и дорогого сердцу Вершинина человека было провалено, залито алкоголем, занято клубными утехами… и имело страшные последствия, о которых Вершинин даже и не подозревал. Тем не менее в голову к Алексею полезли плохие мысли – он уже забыл про знакомых и про гулянки – ему нужно было срочно убедиться, что с Димой все в порядке.

Леха не на шутку разволновался и принялся ругать себя за прокол. Но это было позже – видели бы вы его в тот самый миг, когда он только увидел эти звонки и в его голове сложилась полная картина вчерашних событий. Он стоял на месте и не двигался, вытаращил глаза сначала на экран своего гаджета, приоткрыл от изумления рот, раздумывая, что делать, теряясь в догадках о судьбе своего лучшего друга и его чувствах после всего этого (вы ведь помните характер Тихомирова). Чувство вины сводило Лешу с ума: так сильно он никогда прежде не волновался. Сердце его колотилось так, что через несколько мгновений могло проделать огромную дыру в груди. Ему стало реально не по себе – руки задрожали, и бутылка мигом выскользнула из них.

После минуты ступора Леша заключил, что он срочно должен разыскать Диму и попросить у него прощения. Вершинин рванул с места, словно легкоатлет на беговой дорожке. Благо, что Леха находился буквально в паре минут быстрой Вершининской езды от квартиры Тихомировых, но по дороге туда можно было встрять в такую пробку, что мало не покажется. Заторы несовместимы с быстрым и лихим нравом Вершинина и его манерой водить. Он мигом запрыгнул в машину, схватился за руль и надавил на газ – с дымом и визгом шин, оставивших черный след на асфальте, «BMW» Вершинина за считанные секунды вылетел на дорогу и помчался к пункту назначения. Торопливый и нервный Леша левой рукой держал руль, а правой рукой набирал Диме, прижимая телефон к уху и надеясь на лучшее. Он сейчас услышит знакомый и обиженный голос в трубке и успокоится – все просто. Гудки шли долго – Леша злился все больше, думая, что сотовая связь нарочно над ним издевается. Дима всегда брал трубку… при любом раскладе, в любой ситуации. И так из раза в раз: гудки, терзающие гудки и… абонент не отвечает… абонент вне зоны доступа сети… sorry и бла-бла-бла! С каждой попыткой молчание абонента еще больше настораживало Лешу.

– Дима, Дима, где же ты?! Ответь же! Где ты?! Почему не слышишь трубы, почему не подходишь, почему не берешь?! – от отчаяния кричал Леха и, взмахнув рукой, бросил телефон на сиденье. – Блять, как же я мог?! – сказал Леха и ударил по рулю. И по тормозам!!!

Еще немного и всмятку – «BMW» Вершинина на всех 100–120 км/ч засобачил бы в зад стоящему на светофоре «Audi». Хорошие тормоза и своевременная реакция спасли Леху от верной гибели. Между прочим, такое происходит с ним не впервые – какое-то время он умудрялся гоняться с местными стритрейсерами. Вот там-то заряженные машины превращаются в гробы на колесах за доли секунды – Леха тогда пару раз был на краю пропасти, но и многим премудростям экстремального вождения научился, зачастую применяя полученные навыки на практике.

Леха, вглядываясь в багажник впереди стоящей машины, в которую он чуть не врезался, понял, что просто не может ждать. Он подумал секунду и закричал:

– Да пошли вы все! – крикнул он, ловко вывернув руль и оказавшись на встречке, по которой он на огромной скорости проскочил пробку и загруженный перекресток, изящно лавируя между машинами, а на самом деле он надеялся на авось и опять же на свое внимание и реакцию. Что еще тут скажешь, рисковал, мог позволить себе и такое, тем более ситуация обязывала и не терпела задержек.

А что касалось штрафов, на гаишников он, к счастью, не нарвался, но они и сами в последнее время обленились и везде понаставили камер. Вершинин говорил: «Да плевать я хотел на штрафы! Пусть фоткают, пусть шлют их хоть стопками! Отвалю им денег – хоть ремонт сделают в своей мусарне!»

Примчавшись к Диминому дому в одном из старых районов города, Вершинин нагло остановился прямо у подъезда, перегородив основной проезд для транспорта: остраянужда обязывала его забыть про такие мелочи жизни. Как стрела, Леша вылетел из своего автомобиля и забежал в подъезд, чуть ли не проломив входную дверь. Сил и энергии у Алексея было хоть отбавляй, поэтому он мигом взлетел по лестнице на нужный этаж. Оказавшись у двери, Леха стал нервно жать на дверной звонок, уставившись в глазок, ожидая, что сейчас ему откроют. Но, как бы он сильно не жал на звонок, готовый немедленно сломаться от Лешиного нажима, никто ему не открывал. За дверью была тишина – он прислушивался.

– Неужели что-то случилось?! – Вершинин, взявшись за голову и раскидывая туда-сюда свои черные волосы, обращался к самому себе, нервно разгуливая по площадке. – Сука, как ты мог, как ты мог?! – постояв еще немного у дверей, он произнес. – Дима, где же ты?! Пожалуйста, пусть с тобой все будет хорошо, пускай ты сейчас в безопасности, – Леха от нетерпения принялся долбиться в дверь, стуча по ней кулаками, не жалея сил. Дверь Тихомировых доблестно выполняла свою прямую обязанность и терпела удары Вершинина.

Шум и возня на лестничной клетке не понравились соседке Тихомировых по этажу, чья дверь находилась напротив. Это была пожилая женщина, для своих лет сохранившая былую активность, любознательность и вменяемость. Она была из тех жильцов, которые заботились о чистоте и благополучии подъезда и дома в целом, и одной из тех пожилых дам, которые, сидя на лавочке во дворе, ругаются, сплетничают, жалуются на жизнь и высокие цены, наводят шороху в ЖЭКе и отчитывают молодых за любой проступок, который считался недопустимым в их давно ушедшее время. Обитавшая за стенкой от Тихомировых тетя Мотя (назовем ее так) при любом малейшем шорохе в подъезде всегда подбегала к двери, настороженно всматриваясь в глазок. В былые годы она сразу бы вышла разбираться, но, дожив до нашего неспокойного времени, пожилая жительница стала осторожнее – ходящий по этажу в раздумьях и долбившейся в дверь Леха насторожил ее, но она много раз имела дело с подростками, поэтому знала, как спокойно замять ситуацию без конфликта, матюгов и рукоприкладства. К тому же соседка могла помочь Вершинину, а именно ответить на большинство интересующих его сейчас вопросов.

Для начала пожилая дама тихо приоткрыла дверь, повесив цепочку на стену, немного высунулась, чтобы оценить обстановку, разузнать, что творится, взглянула на Лешу, который ни за что пытает соседскую дверь, сбрасывая за этим делом всю свою злость и напряжение. Но вместо того, чтобы шугнуть разбушевавшегося подростка, тетя Мотя невольно помогла Лехе:

– Не найдешь ты их сегодня, мальчик, даже не старайся, – сказала бабка, а как только она увидела реакцию Вершинина на это сообщение, не буйную, как она ожидала, а весьма удивленную и ошарашенную, пожилая дама сняла цепочку с двери и, кряхтя, вышла к нему. – Нет их здесь, и сегодня не будет.

– Почему? – изумленно спросил Вершинин – бабкин ответ будто огрел его битой по башке.

– В больницу Димка с мамой угодили невесть как, – по ее словам было видно, что она, как и Вершинин, переживала из-за произошедшего с любимыми соседями (любимыми они были потому, что жили тихо и пристойно).

Шокированный Алексей вытаращил глаза на бабку – от услышанного он чуть не рухнул в обморок. В тот момент по его сердцу что-то внезапно и очень больно ударило. Чтобы не показаться слабаком, Леша отошел к лестнице и схватился за перила, пытаясь сохранить должный вид перед всезнающей тетей Мотей. Она тем временем продолжила говорить:

– Сегодня приезжали оттуда за какими-то документами, – сказала она, – я и открыла – у меня ключи запасные есть. В этом доме, кроме меня, некому доверять, – постепенно сворачивала на свои темы соседка, но Вершинина интересовало другое.

– Что же… с ними случилось?! – запинаясь и проглатывая слюну, спросил Вершинин, чувствуя свою причастность к инциденту, ведь все сходилось.

– Не знаю даже, как они в больницу угодили вдвоем, – молвила соседка, рассматривая то стены, то потолок, то перила, то лифт. – И ведь жалко их – такие хорошие люди: спокойные, тихие, добрые…

Пожилой даме слегка взгрустнулось, и она даже забыла полюбопытствовать у парня, зачем он так долго и упорно хотел попасть в квартиру к соседям. Вершинину надо было бежать, ведь пункт назначения резко изменился – здесь Димы, к его великому сожалению, не было. Алеша быстренько спросил у бабки, в какую больницу угодили Тихомировы, а та, не успев опомниться, сразу же выдала:

– В первой городской, – сказала она, не заметив, как Леха немедленно смылся отсюда. – В новых корпусах…

Вершинин помчался в больницу – нельзя было терять ни минуты. Он спускался так быстро, позабыв про лифт, что не перешагивал, а перепрыгивал некоторые ступеньки на лестницах, цепляясь об перила, попутно выкрикивая слова благодарности старушке. Она сама, оставшись у дверей своей квартиры, удивлялась увиденному: «Ишь ты, какой шустрый!»

Все Лешины опасения подтвердились – ему стало еще хуже. Леша прекрасно понимал, что Дима и его замечательная мама на пару угодили в больницу после ночи, когда он по просьбе друга не пришел им на выручку, поэтому он целиком и полностью в этом виноват, ведь по ужасному стечению обстоятельств напрочь забыл об этом. Других возможных вариантов развития событий он не видел. Такого Леха еще не испытывал – никогда он так не суетился из-за кого-то, кроме себя любимого; он никогда так не волновался, ему никогда не было так погано из-за чувства вины и стыда перед своим лучшим другом, которого он нагло бросил в сложной ситуации – для Леши все это было в новинку. А если бы он чувствовал стыд и вину после каждого своего злодеяния, то вовсе бы не дожил до своего совершеннолетия. Выбежав на улицу, Вершинин на всех парах погнал в медицинское учреждение, названное отзывчивой престарелой соседкой Тихомировых.

Красный сигнал светофора, двойная сплошная – их для Леши больше не существовало. Переживания и боязнь увидеть нечто ужасное и непоправимое в больнице затмевали Вершинину рассудок – ни о чем другом он не мог думать да и не позволил бы себе в такой-то нервный момент. Сейчас каждая секунда была на вес золота, ведь она могла стать последней.

После стольких лет ожидания первая городская больница из ветхого полуразвалившегося барака в неблагополучном районе города перекочевала в большое, просторное, комфортное недавно отстроенное здание, которое находилось в новых районах, неподалеку от парковой зоны. С точки зрения архитектуры как искусства новое здание выглядело масштабно, эстетично и радовало глаз – так же можно было сказать об оборудовании, инфраструктуре, палатах. Получилась этакая «европейская больница», которая своим размахом часто не соответствовала масштабам и нуждам этого города.

Оставив машину на парковке у входа в клинику, Вершинин оказался в широких больничных коридорах, которые ненавидел с детства, как и больничный уклад в целом – даже эта дорогая и современная атмосфера не сбила его с толку. Справившись в регистратуре о поступивших больных, Вершинин узнал, что Дмитрий и Александра Тихомировы поступили поздно ночью и сразу же были направлены в операционный блок – операции были сложные и длились несколько часов. На вопрос, где можно найти этих больных, в регистратуре указали, в какое отделение следует пройти, а когда добавили, что из-за тяжелого состояния больных вряд ли доктора пустят к ним Вершинина, обнаружилось, что его след уже давно простыл.

Пробивной и одновременно нервный Алексей Вершинин – это просто кувалда, которая пробьет любую стену, если ему это нужно – сейчас нужда была катастрофическая. Побегав по широким больничным коридорам, чистым, стерильным, ухоженным, с натертыми до зеркального блеска скользкими полами, Вершинин наконец добрался до реанимации – по дороге ему вручили и белый халат, и бахилы (от целлофановой шапочки на голову он отказался). Леша как сумасшедший, придерживая больничный халат, бегал по коридорам, впопыхах разыскивая бедного Диму Тихомирова и его маму, чтобы увидеть их живыми и идущими на поправку – на это очень надеялся Вершинин, но в такую шикарную больницу, лучшую чуть ли не в области, просто так не попадают, но наш герой старался себя этим не грузить: он был настроен на позитив. Вершинин хотел пересилить себя: встать перед Димой на колени и раскаяться, извиниться за все, ибо он не мог носить на себе такую тяжкую вину, к тому же потом будет еще труднее говорить все это в глаза.

Долго он не мог найти нужных ему людей – от безысходности и внутренней боли он был готов пострадать вместо друга, которого он предал, вспомнив о нем только в середине следующего дня. Вершинин предпочел клуб и выпивку Тихомирову, жестоко пренебрег их отношениями, Диминым доверием, отправив его на верную гибель, этого святого человека, который всегда помогал, стоял за Лешу до последнего, подбадривал, верил в Вершинина, надеялся на него, что бы ни происходило, а Леша в решающий момент забыл про него, что, судя по обстановке, обратилось трагедией – Леха осознавал это, чуть ли не кусая себя за руки, дубася себя ладонями по щекам, готовясь выдирать волосы из головы, упрекая во всем себя и только себя.

«Да лучше бы меня поставили на его место, – терзался Леша. – На его месте должен быть я… и Дима бы сейчас так же, как и я, бегал в поисках меня. Хотя нет! Он бы спас меня, пришел бы мне на помощь. Какой же я дурак! Почему всегда страдают такие хорошие люди, а идиоты и глупцы целее целого?! Почему?!» – думал Леха, нарезая круги по больничным коридорам и этажам – он чуть ли не заглядывал в каждую палату.

Именно в таком возбужденном и одновременно потерянном состоянии рядом с реанимационным отделением Леху поймал проходящий мимо врач, 50-летний мужчина крупного телосложения:

– Вы кого-то ищите, молодой человек?

– Да! – вскрикнул Вершинин, подлетев к доктору, попутно ищущему чью-то историю болезни из целой стопки в его руках.

– Тише, парень. Ты в больнице, а не на дискотеке!

– Я Дмитрия Тихомирова ищу, – молвил Вершинин, запыхавшись от продолжительной беготни.

– Ага, Тихомирова? – проговорил доктор, повторив фамилию несколько раз. – Дима Тихомиров… Александрович! Да, знаю такого – мой пациент, – заявил доктор.

– Отлично, а то я здесь… это самое… – устало пытался вымолвить доктору Леха, что уже сбился с ног в поисках, но пару самых главных фраз он все же выжал из себя. – Что с ним?! Как он?! – завалил вопросами врача Вершинин, постукивая по полу подошвами кроссовок и ожидая скорейшего ответа на самый важный сейчас вопрос в жизни Алексея Вершинина, но доктор отвечать не спешил.

Врач попутно был занят еще каким-то делом, связанным с историями в его в руках, на которые он постоянно отвлекался, что не понравилось Лешке, который настроился узнать всю информацию за раз. Вершинина раздражало, когда его игнорировали. Чтобы привлечь внимание к своей персоне, он уставился на доктора, который что-то бормотал про себя, листая и перебирая бумаги. Но доктор услышал все, что ему сказал посетитель, поэтому среагировал до того, как у Лехи кончилось терпение:

– Стоп, давайте по порядку и без лишних эмоций.

В первый и в последний раз Вершинин простил доктору дерзость прервать его – Леха был раздражителен как никогда, но он изо всех сил держал себя в руках. Доктор начал говорить, немного приподняв взгляд, будто искал нужные сведения на потолке – от каждого его слова Алексею становилось дурно:

– Поступил он ночью, – говорил человек в белом халате и в колпаке другому человеку в белом халате, но без колпака, но зато в синих бахилах, которые от беготни успели слегка порваться, – вместе со своей матерью. Оба в очень тяжелом состоянии. Хорошо, что все нужные врачи были на месте, поэтому необходимую помощь мы оказали: срочно нужны были операции, которые, слава Богу, были сделаны. И сейчас с больными все в порядке. Они находятся под наблюдением, и их жизням ничего не угрожает, – вещал доктор, словно общаясь с прессой.

После этих слов Леша, покрывшийся холодным потом, наконец-то спокойно выдохнул – живы. Но не здоровы – это огорчало.

– Их состояние еще не стабилизировалось. Оно все еще остается тяжелым, поэтому теперь вся надежда только на них. А этот мальчик, Дима, очень стойкий, сильный и терпеливый, таких еще поискать нужно. Он выжил… стерпел такую чудовищную боль, такие муки… в рубашке родился – некоторые у нас вон от вида шприца в обморок падают. Я уверен, что он прорвется, выкарабкается, все перетерпит. В случае осложнений мы поможем: дежурство у их палат круглосуточное, – заверил доктор и невольно добавил. – Конечно, над ними жестоко поиздевались.

Тут Вершинин понадеялся услышать саму причину, почему же они попали в больницу, но доктор, поняв, что Леха настроен увидеть во что бы то ни стало тяжелого больного, резко сменил тему и отрезал:

– К ним сейчас нельзя, – отрезал медработник.

Вершинин был готов и к этому, недовольно прикрыл глаза и напрямую спросил:

– Сколько?!

Доктор поспешил ответить, сделав умный вид:

– Три-четыре дня как минимум. Может, даже неделю – это по состоянию.

– Нет, – поправил его Леша. – Сколько денег?! – нахально намекая на взятку, интересовался Вершинин. Он даже полез в карман за деньгами, но врач оказался честным и принципиальным – Алексей поразился его категорическим отказом сказать цену за пропуск в палату.

Мужчина, поняв, с кем он имеет дело, строго и серьезно произнес (побольше бы таких врачей):

– Парень, пойми, сейчас речь идет не о деньгах, а о жизнях людей, в сохранении которых заинтересован и я, и ты, если мы не хотим их потерять. Поэтому деньги свои убери, оставь себе и подумай о чем-нибудь другом – более важном.

Проникновенная и достойная уважения речь доктора почти никак, к сожалению, не задела Вершинина – он продолжил стоять на своем даже после повторного запрета доктора на посещения.

– Меня, конечно, очень радует ваша неподкупность и забота, но знаете, что я вам скажу, – тихо говорил Вершинин, который и здесь не хотел останавливаться ни перед чем, – срал я на ваши запреты! Мне срочно нужно его увидеть… Я виноват перед ним! – произнес Леша и пошел по направлению палаты Тихомирова, на которую то и дело оглядывался доктор, намеревавшийся немедленно остановить посетителя.

– Парень, возьми себя в руки – он болен, а я его врач! – призывал к благоразумию доктор, но Леше было не до этого.

– Да ему лучше станет, если он увидит меня, и мне тоже станет лучше и легче, если я увижу его! – еле как разобрался Вершинин в сложных словесных хитросплетениях. – Хоть бы все было нормально, – с волнением произнес он, остановившись у двери и опустив голову.

Его сердце бешено колотилось, в голове пульсировало, руки дрожали; в первый раз Вершинин по-настоящему боялся увидеть Диму. Леша любил подставлять и предавать других, но в этой же области наступают совершенно другие ощущения, когда подобное происходит с дорогим тебе человеком, лучшим другом, который сам никогда бы такого себе не позволил.

Доктор предпринял последнюю попытку остановить Лешу, которая на удивление сработала:

– Постой-ка! Ты случайно не Леша?!

Эти слова сразу отвлекли Вершинина от двери в палату, за которой его ожидало нелегкое испытание – он, словно в трансе, отдалился от нее, а его голос вновь стал грустным и жалобным, как во время театрального объяснения с Юлией Кудрявцевой:

– Да, – изумился Вершинин, – это я. Я Леша! – его лицо вдруг очистилось от каких-либо эмоций. Алекс мелкими шажками приблизился к доктору, указывая на себя.

– Тихомиров… э-м-м… в бреду, наверное, произносил твое имя: пока его везла скорая, когда его клали на операцию, даже когда нашли его…

Невольно доктор вновь приблизился к ключевой теме ночного происшествия, поэтому резко замолк, а Вершинину кровь из носа нужно было узнать, что же все-таки произошло с Димкой. Здесь сыграли роль и стресс, и нервозность, и волнение – все больше чувств захлестывало Алексея с головой. Он сорвался вновь, схватил врача за ворот халата:

– Ну?! Где его нашли?! Что там было?! Не тяните из меня жилы, садист! Это не жизнь, а какой-то гребаный кошмар! – вскричал Вершинин. – Объясните, на хрен, толком, в чем дело! Что случилось с Димой и его мамой ночью?! Мне жизненно важно это знать! Если вы мне не расскажите, то будете сию же секунду спасать еще одну жизнь и обзаведетесь еще одним пациентом – мной!

Доктор, попав под раздачу, очень удивился, можно сказать, даже испугался такой реакции Вершинина, но решил не провоцировать его на дальнейшие действия, отдаленно напоминающие действия невменяемого:

– На них напали… и избили, – воскликнул доктор, решив все же ответить на Лешин вопрос, – причем очень жестоко. Группа либо пьянчуг, либо шпаны, наркоманов – случайно, видимо, наткнулись на них, – с каждым его словом Лешин пыл потихоньку угасал, превращаясь во все то же унылое сожаление. – Странно, почему они вообще на улице в такое время оказались? – задался вопросом врач – ему тоже нелегко было рассказывать об этом происшествии, к тому же это не его дело. – Случайные прохожие наткнулись на эту бойню, вернее, на то, что от нее осталось – тут же полицию и скорую вызвали. Привезли к нам, а мы все, что смогли, сделали. Еле откачали – еще немножко бы и пришел бы конец и мальчику, и мамке его. Чудо, что они выжили после таких ран, переломов, сотрясений, травм, кровоизлияний. А у Тихомирова к тому же глубокое колотое ранение на животе. С таким солидным списком жить вообще не полагается… теоретически. Это нелегко – каждый день видеть такое, пропускать через себя, – говорил доктор, усевшись на лавку рядом и устало опустив глаза. – Просто в голове не укладывается. Надеюсь, этих ублюдков разыщут, – он помолчал и спросил Лешу. – Ну, а сейчас-то ты доволен?

Алексей отошел от сидящего доктора и отвернулся. Он горько заплакал, узнав все подробности. А ведь в его силах было предотвратить это… Вина терзала парня – ему никогда не было так противно и тошно от самого себя, никогда не было так тоскливо на душе. Он с удовольствием согласился бы пережить всю эту кару вместо Димы, но сейчас необходимо было признаться во всем этом, всеми способами заслужить если не прощения, то понимания, а не думать о том, чего уже нельзя изменить. Вспоминать и трепаться может каждый, а вот что-то сделать или же признать свою вину – в сотню раз сложнее.

Вершинин решился зайти в палату к Тихомирову, возненавидев до глубины души тех извергов, у которых поднялась рука сотворить такое. А ведь иногда Вершинин и сам был таким.

Его терзания прервались голосом доктора, который пристально разглядывал Лешу:

– Ты, должно быть, родственник?

Вершинин вытер слезы, но блеск в глазах остался. Леха не плакал по-настоящему уже очень давно, успев позабыть, что это такое. Он ответил врачу:

– Да, – уверенно произнес он, готовясь к встрече с судьбой, к столкновению с настоящей, а не воображаемой жестокостью жизни, которая, несмотря на сопротивление, нещадно, как каток, наклоняет и медленно ломает Вершинина, возникшего на ее пути. – Я его… брат.

Доктор не поверил серьезности сказанного:

– Сводный?

Вершинин же, поняв, что для него на самом деле значит Дима Тихомиров и как тяжело ему терять друга, разубедил врача:

– Нет. Самый близкий… родной. Один я у него, – сказал Леха.

Врач подумал и внезапно ответил:

– Можешь зайти к нему, парень, – согласился он. – Только на пять минут и без фокусов, ведь человек такое пережил… Сам потом откачивать его будешь.

Вершинин вновь посмотрел в сторону Диминой палаты. С каждой секундой страх заходить туда усиливался, но Алекс встал у двери, поблагодарив доктора за потраченное время. Доктор молча кивнул ему и, поднявшись со скамейки, отправился по коридору вглубь здания, подав Вершинину знак, что время его визита пошло, и пригрозив пальцем.

Алексей боялся. Ему хотелось убежать и что-нибудь сотворить – душевную боль по-другому никак нельзя было унять. Он выдохнул, приоткрыл дверь и вошел в палату.

В подобных палатах Вершинину еще не приходилось бывать: она была просторная, внутри было прохладно, освещалась она частично дневным светом из широкого окна и холодным светом ярких и длинных ламп на потолке. Мебель в стерильной палате, покрытой кафелем от пола до потолка, почти отсутствовала. Только медицинские приборы. В углу палаты стояла каталка, рядом с ней на полочках небольшого шкафчика стояло множество бутылок, банок, склянок, каких-то кастрюль, коробочек и прочих медицинских принадлежностей вплоть до одноразовых перчаток, ваты, игл, шприцов и зажимов – на любой случай жизни. Страшно подумать, что при наличии такой техники и опытного персонала здесь не всегда получается спасти кому-то жизнь. На волоске висела жизнь и у Димы Тихомирова.

Леше было не по себе – он смотрел под ноги и боялся поднять взгляд на Митю. Через силу Вершинин все же сделал это. Он увидел перед собой широченную кровать на колесиках, огороженную по краям сверкающими поручнями. Вокруг нее, в частности за ней, было столько разных медицинских приспособлений, экранов, проводов, шлангов, что глаза разбегались.

На больного было непросто смотреть – Вершинин не верил своим глазам, не узнавал своего друга, ибо в таком виде он никогда его не видел. Тихомиров лежал на этой самой широкой кровати, накрытый, как капуста. Почти от каждого приборчика к парню шли провода и шланги, вокруг него возвышалось море капельниц. Многочисленные (и на удивление почти бесшумные) приборы следили за его состоянием (пульсом, давлением, дыханием). Дима отлеживался после всего пережитого, но сейчас ему было намного больнее и мучительнее, чем ночью. После операции все тело терзала ноющая боль, от которой можно было скрючиться тут же на полу и попрощаться с жизнью, но шевелиться Дима особо не мог. Он медленно отходил от наркоза, от всех обезболивающих, и боль к нему возвращалась – тут либо мучиться и терпеть, не зная, какая жизнь ждет впереди, либо умирать. Дима был на распутье.

Под ноги, руки и голову Тихомирова были подложены мягкие валики, поддерживающие на весу больные, поломанные и израненные конечности мальчика; из некоторых торчали стальные штыри. Что-то наоборот было зацеплено за крюки и парило в воздухе. В некоторых местах на Диме красовался гипс; казалось, что на Тихомирова потратили весь запас больничных бинтов. На операции ему наложили множество швов. Раны сначала были мучительно обеззаражены, очищены, зашиты, забинтованы. Через определенные промежутки времени бинты пачкалась кровью и гноем, а перевязывать множество ран было еще больнее – на это уходило много сил и времени, но делать это было необходимо.

За белой простыней не было видно всего изуродованного тела Дмитрия Тихомирова. Можно было упасть в обморок при виде всех шрамов, гематом, переломов и синяков на его теле. Из простыни виднелись только голова Димы Тихомирова и его плечи. Димино лицо не было теперь таким же светлым и по-детски веселым, как прежде – теперь оно, тусклое и бледное, было исполосовано шрамами и царапинами, кровоподтеками в районе рта и огромными припухшими синяками у глаз. Веки тяжело лежали на глазах у Димы. Ему не хотелось видеть весь этот жестокий мир, который окружал его и всегда причинял много боли и страданий, словно неугодному и ненужному, лишнему человеку, желая избавиться от него. Полученное Димой нехилое сотрясение давало о себе знать – его голова была перебинтована. И с таким количеством травм, с такими серьезными переломами и проникающим ножевым ранением в живот Дима умудрился выжить – какой он после этого ненужный человек?

Алексей, постояв немного около дверей, чуть ли не прижавшись к ним, медленно прошел вперед, стараясь не шуметь. Вершинин еле нашел место у постели Димы – рядом стояли целая куча ламп и неведомых аппаратов, сбивавших Лешу с толку, тумбочек на колесиках с множеством склянок и инструментов, и все это звенело от каждого шажка по холодному кафелю. Было как-то подозрительно тихо, словно в морге – еле слышимо жужжали аппараты и лампочки на потолке. В безмолвии вокруг Леша слышал и чувствовал биение своего сердца. Как только он начинал представлять мучения Димы и думать о своей вине, биение его сердца учащалось – Леша даже держался за грудь, чтобы унять эту боль, но сейчас это было невозможно. Казалось, что Дима спит, но его измученный и болезненный вид выдавал его несчастье.

Леха Вершинин долго не решался заговорить, не зная, услышит ли его Дима или нет:

– Ну как ты, парень? Вот я и пришел к тебе, братишка, – Вершинину тяжело было говорить, – как ты и хотел… только вот слишком поздно, – Вершинин стал говорить громче, обращаясь к лежащему без движения Димке. – Я подвел тебя и очень стыжусь. Мне жаль, действительно жаль, что из-за такого дурака пострадал такой хороший человек. А ведь если бы все пошло иначе… Я никогда не слушал тебя… твои наставления и предостережения – ты хотел вразумить, спасти меня, а я просто наплевательски отнесся к этому, не замечая элементарных вещей, происходящих со мной. А когда они вдруг все разом вылезли наружу, я не знаю, что делать. Я просто в растерянности. Все вокруг мне уже опротивело, словно это плохой сон. Знаешь, Дима, я хочу проснуться, но не могу – хочу проснуться и увидеть, что все хорошо, все как раньше. Если б я был поумнее и слушался бы тебя, то не было б сейчас так больно… не было бы так тревожно и мучительно страшно за себя и за тебя, – взялся за голову Вершинин, – не было бы всего этого, – рассуждал он, одновременно понимая, что это не сон, а реальность, тщательно сотворенная им самим.

Алексей замолчал. В ту же минуту ему послышался тихий, измученный мальчишеский голосок, зовущий мажора откуда-то с кровати:

– Леша…

Дима Тихомиров медленно пробуждался, обрывками услышав то, что говорил ему Вершинин. После сна Тихомиров не почувствовал облегчения. После тяжелой и долгой операции его тело изнывало от боли: в глазах у Димы все расплывалось, в ушах пульсировала кровь, в голове шумело так, что невозможно было сосредоточиться и вспомнить то, что творилось этой ночью, во рту было сухо как в пустыне, мучила жажда, запекшаяся кровь залепила губы, а от любых голосовых вибраций в горле першило, словно во время простуды.

Димасик захрипел, и Леша не на шутку испугался этому, подумав, что другу стало хуже, однако хуже уже некуда… после таких-то избиений и сложнейшей операции. Врачи наблюдали за Димой, ожидая, когда его состояние стабилизируется, пичкали его обезболивающими препаратами, которые содержали в себе наркотические вещества, из-за которых, по сути, Тихомиров и стал жертвой уличных проходимцев. Но данная мера была единственным выходом – способом хоть как-то избавить его от боли и страданий, отвлечь от мыслей о гуляющей неподалеку смерти и подготовить почву к тому, чтобы настроить Диму на его дальнейшую жизнь с покалеченным телом и убитой верой в людей. Дима страдал и по-мужски терпел боль, не показывая, что он в действительности чувствует.

Услышав знакомый голос, Дима открыл глаза и, дождавшись, когда они привыкнут к ослепляющему свету, устало оглядел Вершинина. Друзья встретились взглядами и, на секунду забыв обо всем, обоим стало так легко и радостно, будто бы ничего не произошло, но расклад, к великому сожалению, был таков, что «как прежде» уже не будет никогда.

В замученных глазах Димки проблеснула та самая его ребяческая радость, а взгляд Алексея выглядел отдохнувшим и таким же беззаботным, светлым, как и прежде, что в последнее время было крайне редким явлением. Но Леша не успел насладиться этим моментом, не успел полюбоваться Димкиным взглядом, ведь он внезапно исчез – Дима за секунду изменился в лице, словно ему вспомнилось, в каком положении он находится, ведь он не может подняться и обнять своего друга Вершинина, как в старые времена – отличник и двоечник. А сможет ли он вообще ходить?

Тихомиров вспомнил, что этой ночью столкнулся лицом к лицу со смертью, и каждую минуту ожидал ее прихода, что не давало ему настроиться на выздоровление. Ожидая момент собственной кончины, Дмитрий многое осмыслил, поэтому был готов в отношении Леши на любой шаг, лишь только промелькнувший в его затуманенном сознании. За короткое время он изменился, будто посмотрел на всю эту жизнь с другой стороны, поэтому говорил и думал по-другому. Дальнейший диалог будто вели не друзья, а какие-то чужие люди, разочарованные друг в друге. Дима никогда бы не решился на этот разговор, а Вершинин даже не подозревал о том, какие мысли на протяжении этого времени зрели в голове у Тихомирова и что Диме хватит сил высказать их в лицо Алексею. В итоге же было то, что было: Вершинину больно было слушать, а Диме было больно говорить и упрекать. Никто не хотел этого разговора, но пришлось…

– Димка, как же так? – Вершинин просто не верил своим глазам. – Как ты себя чувствуешь?

Тихомиров лежал на кровати неподвижно, опомнившись от тумана, навеянного операционным наркозом – по мере его исчезновения Дима все больше и больше ощущал, как к нему возвращается почти повсеместная боль. С каждым словом Димка пробуждался, но это самое пробуждение сопровождалось нежданными для Вершинина выпадами от Тихомирова, принявшегося через силу выжимать из себя слова:

– Хм, – невесело и мучительно выцеживал Тихомиров, словно в бреду. – Лучше всех, Леша, лучше всех… Ты и сам это прекрасно видишь…

Димка хотел как-то повлиять на Вершинина неожиданной дерзостью, столь ему несвойственной, отчего Леша даже отстранился, услышав такое из уст Димки, не узнав своего друга.

– А я, – продолжил Дмитрий, – больше не могу выносить всего этого, не могу это терпеть. Терпел всю свою никчемную жизнь, надеялся, что когда-нибудь мои страдания и испытания закончатся, и я наконец заживу счастливо и спокойно, как все… Но желанного не случилось – стало только хуже, но что же… что же я делал в этой жизни не так, что у меня ее постоянно забирают, а если и не забирают, то портят и ломают… последнее, за что я держусь? – бывало, что Дима часто обвинял себя в чем-то, терзался и волновался по мелочам. Неспроста он сейчас все это рассказывал Лехе – Вершинин долго не понимал, что же вертится на языке у Тихомирова. – Поэтому, Лешенька, – стараясь всмотреться в него, твердил Дима, – чувства твои вполне естественны.

«Никому легко не живется», – хотел вставить Леха, но Дима тут же продолжил. Его будто подменили. И как ему только хватало сил?

– Хорошо тебе в клубе-то было? – внезапно спросил Дима, часто прерываясь и замолкая, ведь говорить ему было трудно: каждое слово давалось тяжело, отбирало у него уйму сил и обостряло боль. Но выговориться он хотел как никогда.

Вершинин настороженно смотрел на друга – вот тебе поворот… пришел, блин, повидаться! Вопрос впечатлил Лешу и застал врасплох, но он, забывшись, что подобная реплика в данной ситуации будет обидна и неуместна, улыбнувшись, выдал:

– Хорошо, – произнес Вершинин, чем очень задел Диму.

– Вот именно, – воскликнул Митя. – Этого я и боялся, – он немного приподнялся, но боль в спине сковала его. Он охнул и опустился на постель.

Дима, сведя брови и прищурив глаза, говорил таким тоном, что Леше становилось и больно, и стыдно одновременно – голос друга был жалобным, но не потерял ноток серьезности и возмущения. Этот голос и этот взгляд подобны взгляду бывалого следователя.

– Вот, значит, где ты был. Все понятно! Ты наслаждался и забыл обо всем… Забыл обо мне… а мне было плохо… Я тебя ждал, а ты не пришел, – разочарованно твердил Дима.

Вершинин решил было вмешаться – ему временами казалось, что Тихомиров бредит и не видит, кто стоит перед ним. Лехе хотелось выправить создавшееся положение, ведь так довести Диму еще никому не удавалось.

– Но вот теперь я здесь. Чем я могу тебе помочь? – добродушно обратился он к Диме.

– Че-е-м? – удивился вопросу Тихомиров. – Посмотри на меня! Посмотри, что со мной сделали, – чуть ли не ревел Тихомиров. – Меня изувечили и сломали – я не стану прежним… никогда. Поиздевались надо мной… А тот, на кого я надеялся, не пришел и не помог… Так взгляни же на меня! Спроси, у кого хочешь! На мне живого места не осталось, я весь изувечен… я в агонии… и ничего с этим не сделаешь! Как теперь мне жить? Никак! – рассуждал пострадавший. – С таким списком мне только смерть полагается…

– Ты выживешь. Ничего еще не потеряно, – подбадривал его Леша. – Только не сдавайся, не опускай руки. Борись, как я тебя учил, несмотря ни на что, а то расплылся тут… Я тебя не узнаю, Димас!

– И не узнаешь, – ответил Тихомиров. – Ты ничем сейчас не сможешь мне помочь. И твои слова, и вздохи у моей кровати не помогут. Слова – малодейственное средство… Раньше надо было думать, – говорил Дима. – Ты уже помог!

Вершинин сразу же понял, о какой «помощи» с его стороны толкует Дима.

– Видишь, – продолжил Тихомиров, – не в деньгах, Лешенька, дело – даже при их наличии ты не сможешь помочь мне… все уже сотворено. Хотя я вижу, что очень хочешь, но просить у тебя я больше ничего не собираюсь. Не воскресишь ты ни других, ни себя… От бабла одно зло, заразившее всю твою жизнь, а ты обрадовался этому, поддался, слабак…

– Нет, Дима, я не слабак.

Тихомиров поспешил разубедить его – для него подобные речи в адрес Алексея были не в новинку:

– Твои заверения ничего не дают, – Дима помолчал немного, а потом, вздохнув, добавил. – Ты доказал это несколько часов назад…

Становилось очевидно: Леша медленно теряет друга.

– Что же они сделали с тобой? – шепотом спросил Вершинин. – Я докажу тебе, что я не слабый! – говорил Леша, грозя указательным пальцем и отойдя к стенке. Подумав об уличной шпане, которая так жестоко и бесчеловечно обошлась с Димой, Леша заявил. – Я найду и жестоко накажу этих ублюдков, Дима. Клянусь!

– Ни в этом дело, – произнес Тихомиров. – А мстить за меня не смей и никогда этого не делай! Только пострадаешь. К тому же месть тебе ничего не даст – не соблазняйся на нее… ради кого бы это ни было. Все равно ничего уже не воротишь: мне уже не станет лучше, не зарастут мои раны… Я уже погиб… Лучше бездействовать, чем суетиться во вред. Медленная и мучительная смерть потихоньку захватывает меня… я это чувствую – нечего тут париться зря.

– Нет, Димасик, не говори так! – Вершинин старался внушить Диме надежду, но шансы были ничтожно малы: и в плане того, поправится ли Дима, и в плане того, добьется ли от него ясности Леша. – Ты же сильный, выносливый, терпеливый, стойкий. Ты выкарабкаешься – я в тебя верю, ты нужен здесь, нужен маме, нужен мне…

– Мама! – осенило Диму. – Как она? – разволновался он, уставившись на Алексея. Тихомиров был готов встать и прямо с кучей капельниц пойти искать ее.

– Она жива. Все с ней хорошо, – ответил Вершинин, успокоив Тихомирова.

– Хорошо, – повторил тот. – Как же я мог забыть о ней?

– Вы должны жить и радоваться жизни, – сказал Леша, – ты и твоя мама. У тебя ведь только жизнь начинается. Все у вас будет замечательно, и не нужно, чтобы эта жизнь прерывалась, – твердил Вершинин, – надо только потерпеть. Все пройдет, а ты останешься… еще всех нас переживешь. Только держись, брат! Не дай себе умереть, – Алексей Вершинин помолчал и выдал. – Это мне не надо жить…

– Мне лестно, что ты стараешься успокоить и подбодрить меня, но давай посмотрим правде в глаза. Мне тошно об этом говорить… и признавать это, но я больше не могу молчать, – было видно, что Диме неохота говорить столь тяжелые вещи, но другого выбора не было. Его дыхание то и дело перехватывало, ему было некомфортно. – Послушай меня, Леша… Ведь это может быть последним моим шансом все тебе рассказать…

– Нет, что ты! Ни в коем случае! Говори, я тебя слушаю.

Но Тихомиров будто не заметил этой реплики Вершинина и продолжал говорить:

– Правда. От нее только боль одна, но лучше же узнать ее вовремя, осмыслить и пережить боль, обиду и разочарование, нежели всегда жить в мире лжи…

Леше все страшнее и страшнее было слушать Тихомирова, ведь предыдущие слова друга не принесли Вершинину облегчения. Алексей сварганил свою фирменную гримасу недоумения, прищурив один глаз и сведя брови, и задал вопрос, словно он ничего не понимает, хотя все Вершинин знал и где-то глубоко внутри полностью одобрял Димины слова, правда, очень боялся в этом признаться:

– О чем ты говоришь, Дима? – сказал он и вновь не был услышан.

Дима, закончив свою мысль, вновь тем же пробирающим до костей взглядом посмотрел на Лешу.

– …И всегда больнее, когда врут, предают или бросают. Тем более если это делает твой лучший друг…

Тут Леша проглотил язык, его шея непроизвольно вытянулась, он выпрямил спину, сердце вновь застучало с бешеной силой, в горле застрял неведомый ком.

– Знаешь, – начал Тихомиров, – я всегда старался тебе помогать, вытаскивать, поддерживать… Хотел заставить тебя понять: все, что ты делаешь, как ты живешь – это все неправильно. Ты лишь посмеивался над этим и ничего не воспринимал всерьез, ибо тебе нравилось, когда о тебе пекутся, как о родном. Помню, что ты мне говорил, когда я вновь и вновь возвращался к этой теме: ты лыбился и утверждал, что это всего лишь нормальное поведение парня в самом расцвете сил, когда себе ни в чем не надо отказывать, пробовать все, что доступно, а твои чуть ли не ежедневные гулянки – это ничего плохого, по твоим словам, они не могут принести вреда, – вспоминал Дима. – Теперь ты видишь, как ты ошибался…

Внезапно воцарилась тишина, а за ней последовало следующее:

– Я всегда был рядом с тобой. А как только я попросил тебя об одолжении, ты решил наплевать на меня…

Вершинину нечего было противопоставить. Он попытался хоть как-то выкрутиться, только усугубляя положение:

– Нет, – тихо произнес Алексей, боясь смотреть в глаза лежащему. – Дим, не преувеличивай. Бля, да там не так все было!

Только на это у Вершинина и хватило фантазии. Алексей хотел было все объяснить, но вскоре это желание исчезло само собой. Посудите сами: не скажешь же Диме, что его лучший друг не приехал из-за того, что в клубе перепил и шмякнулся в обморок… и далее по списку.

– Будь добр, не перебивай меня, – тут Дима замолчал, чтобы отдышаться, и закрыл глаза, уставшие от света. Внезапно он испытал сильнейшую боль, которая даже не позволяла ему вздохнуть, но он сдюжил и ее. – Неужели… неужели так сложно было нас подвести? Делов-то на полчаса, но ты не смог сделать для меня и этого. Ты забил. А сколько же всего я сделал для тебя… А я ведь верил тебе до последнего… благодарил тебя за то, что ты тогда не отвернулся от меня и протянул руку дружбы, которая была для меня наилучшим подарком, лучом света в темном царстве… Я надеялся на тебя, боготворил тебя, молился за тебя, а ты… ты меня кинул в самый важный момент, как собаку паршивую… и бросил меня гибнуть в подворотне… Когда я лежал на той холодной земле и истекал кровью, мне в голову пришла мысль: тот ли ты человек, который мне нужен? Или ты, Вершинин, один из множества тех самых подлецов и эгоистов, отравляющих всем жизнь, думающих, что они лучше всех, выше всех, не понимая, что первый и лучший должен быть равным? Хм, теперь я точно запутался… Я ничего не имею против тебя, Леша. Но почему-то чувствую боль – ту самую, которую не излечить лекарствами (ту же самую боль, которую чувствовал Вершинин, когда узнал, что случилось с другом). Но одно я знаю точно – все было зря, – всхлипывая, твердил Тихомиров. – Я легкомысленно стал жертвой своей же фантазии и был бессилен перед фактами, думая, что ты именно тот человек, которого я всегда искал: искренний, добрый и понимающий… Я в тебе ошибся, Леша… Хотел помочь, помочь понять все, что с тобой творилось, а ты лишь отворачивался… Наверно, я и отличался от всех тем, что видел в тебе совершенно другого человека, что жил и мыслил не так, как все, и в помине не было всего того, что про меня напридумывали некоторые: что-то там про психушку или вроде того. Мы с тобой дружили. Я видел в тебе настоящего человека, достойного друга, который был мне жизненно необходим, чтобы я наконец забыл о тех невзгодах, которые пережил, но мне пришлось спасать тебя. К моему огорчению, как бы я ни старался, у меня не получалось, поэтому я поставил цель открыть тебе глаза на твою жизнь. И вот, чего я добился. Я чудовищно ошибся… и поплатился за это! Не мог я тогда и не могу сейчас спокойно смотреть, как ты погружаешься во мрак, как портишь себя, как меняешься в отрицательную сторону. Ты думал, что все это круто, но я не устану повторять, что это не так! Темнота, боль, разочарование и душевное растление ожидают всех, кто прикоснется к этому миру, кому он понравится, кого он завлечет… и погубит – все это умело прикрыто деньгами, властью, роскошью, беззаботностью, вседозволенностью, всевозможными утехами и похотью – теперь это глубоко засело в тебе. Не так просто избавиться от такой заразы. Все эти клубы, выпивка, девочки, наркотики, уличные гонки… что еще там… беспорядочные половые связи… Как же это все погано, – качал головой Дима. – Вот и считай, что на это дерьмо ты и променял нашу дружбу. И именно из-за твоих развлечений я и пострадал… и наверняка не только я! Я так понял, ты предпочел не отвлекаться от своих неотложных дел в этом адском клубе, которому уже давно пора сгореть. Ты предпочел выпить и расслабиться… Все это рано или поздно причинит тебе боль – будет противно и омерзительно, пока такой образ жизни не убьет тебя и твою душу, – если до этого не дойдет, то ты будешь долго мучиться, ибо влечение и тоска по прежним временам исчезнет: все займет одна лишь мысль о моей кончине… которая целиком и полностью твоя вина! Что ты там делал? Танцевал, бухал, сосался с кем-то? Вот и заплатил ты вдвойне – чужой кровью… моей кровью. И здесь я спас тебя, но бумеранг уже полетел, Леша… его не остановить. Наверняка он скоро настигнет тебя. Подумай хорошенько – пора уже опомниться и отказаться от всего этого, пока еще не поздно. Ибо каждое твое действие в этой жизни было проникнуто цинизмом – нельзя ведь жить только ради себя. Сделал ли ты когда-нибудь что-то хорошее и полезное для других? Ты умудрился только вредить, не обращать ни на кого внимания, думать только о себе любимом. Этот эгоизм иногда выходил за рамки и приобретал ужасающие формы – это удручало меня, поэтому я, пожалуй, не буду перечислять, как ты смел изощряться и как я закрывал на это глаза, успокаивая себя. И вот я исполнил свой долг – я жертвую своей жизнью ради тебя… дабы ты понял, что с тобой творится… и успел это предотвратить. Скорее всего, тебе непонятно, что со мной произошло на самом деле и почему я это сейчас говорю… Я умираю, чтобы ты обрел новую жизнь… если ты уважаешь меня… Я всегда думал, что ты исправишься.

– Но такой я есть, – раскинул он руки. – Меня не исправишь.

– Все можно исправить, Леша. Трудно это сделать, когда ты одинок и когда уверен, что ты особенный. К этому ты пришел сам. Я пытался что-то сделать, но, видимо, мне не суждено помочь. Я ошибся в тебе, поэтомупридется тебе остаться с этим один на один, Леша. Раньше у тебя был шанс, был выбор, а теперь выхода нет – это вполне предсказуемо, и когда-нибудь плоды такой жизни, Леша, тебе придется пожинать. Я лишь хочу предупредить тебя. Желаю тебе добра, но вижу в тебе зло… и ты сам это осознаешь, но отказываешься это признать как самому себе, так и публично. Нужно признаться и покаяться… Ты для доброго не оставил места, ибо отвык от него. Твое падение перешло в заключительную стадию. Прости, но это правда… А то, что случилось, – речь давалась Тихомирову все труднее и труднее, – в общем… друзья так не поступают! Ты выбрал легкий путь, и с него уже невозможно свернуть, а ведет он в пропасть. Сам воюй со своими недостатками – ты их называешь конкурентными преимуществами. Я же не хочу страдать из-за этого…

Дмитрий Тихомиров имел в виду, что страдает (его страдание было многолико, но он хотел заострить внимание только на одном) оттого, что он не в силах как-то повлиять на Лешу Вершинина, исправить его. Неспособен он спасти друга от прикипевшей к тому расточительной жизни ловеласа, франта и мажора, которая просто так не уйдет и рано или поздно начнет причинять ему боль, муки и страдания вместо прежнего удовольствия и ощущения радости, отравляя его жизнь. Но сам Вершинин так ко всему этому привык, что был не в силах отказаться от этого, ибо он этим дышал, он этим жил.

Ему не суждено было до конца осознать, что же с ним творилось в этот день, куда сворачивала его жизнь, от чего хотел предостеречь его Дима и как его испытывала судьба.

– Дима! – воскликнул Леша. – Я знаю, что я виноват и раскаиваюсь перед тобой. Если можешь, прости меня…

Тихомиров устало взглянул на Вершинина, хрипло произнеся:

– Бог простит, Леша. Может быть, передо мной ты и извинился, а как насчет остальных? Всех твоих грехов ведь не сосчитать. Жизни тебе не хватит, чтобы заслужить прощения… Пора покончить с этим, слышишь? Процесс уже запущен, и жаль, что он начался с меня – я уже ничем не смогу быть тебе полезным, не смогу помочь, не смогу тебе доверять. Я выбился из сил… Впереди тебя ждет много испытаний и тяжб, которые ты заслужил, и мне остается в свой последний час сказать тебе все это… Ты всегда останешься во мраке – я страдаю за тебя, умираю за тебя, поэтому я уже не в силах простить… Надо бы тебе, прежде всего, попросить прощения у самого себя – ты сам во всем виноват. Я не знаю, как ты собираешься жить дальше. Я не могу больше быть твоим другом, Леша. Даже если ты действительно осознал все, прозрел, покаялся и готов измениться, то я тебе не помощник – утратил я веру, а сам ты будешь не в силах выкарабкаться из жестокости и несправедливости этого бренного мира, которые поглотят тебя, будто ты и вовсе не существовал. Ты все уже сделал сам… сам подписал себе приговор… сам себя зарыл…

Вершинин отрицательно мотал головой, напуганный словами друга, не принимая того, что все это говорил Дима Тихомиров. Лешин друг морщился от боли – он толком не помнил, что действительно высказал Леше, а что отозвалось ему в бреду.

– Прости, Леша, – выцеживал из себя слова Митя. – Я до последнего верил в тебя, но сейчас я хочу сказать… Это тяжело, но очень важно, ибо я не вижу другого выхода… Я так больше не могу – я окончательно в тебе разочаровался. Не друг ты мне больше… Уходи. Только Бог способен простить тебя и решить твою судьбу – я на это не способен. Уходи прочь!

После слов «не друг ты мне больше» Вершинина подкосило не на шутку, вновь резануло по сердцу и ударило в голову. Его дела, судя по всему, были очень плохи, если сам Дмитрий Тихомиров, искренний, честный, добрый и отзывчивый человек, утратил надежду и отрекся от друга, напоследок прогоняя его прочь.

Раньше Тихомиров никогда бы не сказал такого, но сегодня, понимая, что остаток его жизни, которая потеряла смысл, исчисляется часами, он решил высказать все свои опасения Вершинину по этому поводу, предупредить его, одновременно вынести ему вердикт, от которого им двоим было не по себе. Диме было чудовищно больно и мучительно отказываться от друга, разочаровываться в нем. Последней каплей стали события минувшей ночи.

Наверное, Лешу действительно нельзя спасти, переубедить, заставить измениться – умирая, Дима все же признал это. Он был ослеплен дружбой. Но сейчас – в тяжелейшем состоянии – Митя сделал ставку на жесточайшую правду. Может быть, его смерть что-то и изменит в Вершинине. Но в случае Лехи допустимо было либо его полное перерождение, либо исчезновение.

Сам Леша быстро понял, что это непохоже на бред больного в горячке или последствия наркоза. Не всегда приятно слушать правду и принимать ее. Леша не мог этого вынести: Дима, как и Юля ранее, словесно полосовали его ножом, били по слабым местам, унижали. После Димы уже начинало складываться некое осознание: неужели все 18 лет Лешиной жизни прошли неправильно и зря, плохо и гнусно, прошли во вред, а не во славу? Неужели он пошел не по правильному пути, а по пути другому, который посчитал единственно верным, но он вел его прямиком в пропасть, в долину небытия? Еще большим горем для него стало то, что в нем разочаровался лучший друг, который до последнего верил в Вершинина и видел в нем огонек души и проблески добра и надежды, что все это пройдет, все изменится, но и здесь тоже был тупик.

Леша Вершинин никогда не переносил столько бед и открытий за такой короткий промежуток времени – он был и зол, и огорчен, и подавлен одновременно, не зная, как быть дальше. Это все стало для него еще тем испытанием. Как вы знаете, Вершинин всегда считал, что живет лучше и круче всех остальных, поэтому понять, что его жизнь разрушена, осознать в одночасье, что его жизнь омерзительна и ничего не стоит – испытание не из легких, тем более для неуравновешенного и самоуверенного мажора Лехи, человека с чудовищно завышенной самооценкой. Вот так и наказывает судьба! Жестоко обошлась – пускает в расход целую жизнь!

Ему было так тошно сейчас – отходняк после наркозависимости даже рядом не стоял. С ним никогда такого не было, никогда так с ним не обходились. Приходилось платить по счетам. Тут-то Алексей по-настоящему стал опасаться непредсказуемых жизненных поворотов – он обожал собственную жизнь, не подозревая, что за нее можно еще и бояться. Плохое предчувствие, картинки сегодняшних приключений и свершений не оставляли его, то и дело возникая перед глазами. Леша медленно подбирался ко дну, осознавая, что все вокруг будут только рады его страданиям и лишь несколько человек будут до конца жизни хранить в сердце боль от его потери.

Вершинин осознавал некое завершение старой жизни, которая никогда больше не вернется и не посмеет о себе напомнить, чувствуя приближение чего-то нового, но это новое было загадочным и неизведанным, поэтому и вызывало вопросы, подозрения и боязнь что-то менять, а изменения были жизненно необходимы, хотя и имели двойственную природу. От всего этого реально можно было свихнуться: тут сложно даже собраться с мыслями и совладать с собой.

Под конец Дима все же не вытерпел боль, которая настойчиво желала разорвать его на мелкие кусочки. Высказав все, Тихомиров не желал больше видеть Вершинина, очумевшего от их разговора. Митя стиснул зубы и сжался затылком в подушку. Кажется, на повязках стали проглядывать бордовые капельки крови.

Вершинин продолжал отрицательно вертеть головой, не желая принимать услышанное. Он словно язык проглотил, от безысходности ударил кулаком по стенке и выбежал из палаты со злобной и одновременно потерянной миной. Парень был на грани отчаяния, был готов крушить все вокруг со слезами на глазах. Но нервы и бешенство Вершинину в данный момент никак не могли помочь.

В состоянии взведенного в сознании курка Леша пулей вылетел из Диминой палаты и сразу же наткнулся на спешащую туда медсестру, которая не ожидала увидеть в палате постороннего, поэтому мигом принялась отчитывать Вершинина:

– Господи, кто вы такой? Почему вы здесь? Кто вам разрешил сюда входить? Тем более к такому тяжелому больному! – изумленно говорила она скороговоркой.

Вершинин сначала хотел послать ее подальше, но вовремя обратил внимание на привлекательную наружность медработницы и решил не конфликтовать, сменив тон на добродушный, ласковый и немного невинный. Не привык он знакомиться с молодой девушкой в подобной патовой ситуации – к тому же ему было не до скандала и ругани в больнице:

– Ух ты, – произнес Леша, прикрывая за собой дверь.

Перед ним стояла невысокая молодая блондинка в симпатичном и коротком халатике, с зеленовато-голубыми глазами, пышной грудью, стройными ногами и узкой талией – судя по ее внешности, она тщательно следила за собой. В руках с ухоженными ноготками она держала кучу всего, и Леша даже успел удивиться, как такие маленькие ручки могут тащить столько барахла. Он хотел было помочь ей, но вскоре вспомнил, что пришел сюда не для примитивных ухаживаний, однако заслужить ее расположения стоило…

– Здравствуйте, – Вершинин мельком взглянул на ее бейдж, – Мария!

– Я, кажется, задала вам вопрос, – напомнила она, встав в возмущенную позу.

Леша же никак не мог отвлечься от изучения ее лица и фигуры:

– А? – очнулся он.

Странно, но обычно в такие моменты (в присутствии красивой девушки, познакомиться с которой и влюбить ее в себя Леше не составляло особо труда) его тут же захлестывали пошлые мысли и фантазии по поводу очередной представительницы прекрасного пола, но сейчас, как бы Вершинин ни старался, этого не произошло. Он тут же понял, чем она может быть ему полезна; несмотря на то, что девушка играла строгость и соблюдала правила медицинского учреждения, медсестра Маша, сама того не ведая, сразу же оценила симпатичного подкаченного паренька и уже начала строить ему глазки.

– Дело в том, – Вершинин стал говорить официально, что придавало ему некого джентльменского шарма, – что за этой дверью лежит мой самый близкий друг. Мне жизненно необходимо было с ним увидеться. И ваш доктор – я не помню его имени – разрешил мне это сделать. Я очень переживаю за него: судя по всему, его состояние неутешительно, но я уверен, верю всем сердцем, что врачи поставят его на ноги. Бедный мальчик столько натерпелся. Я вижу, что вы отвечаете за моего братишку и ответственно подошли к этому делу, если поймали и прижали меня к стенке. Мне невыносимо наблюдать, как он мучается. Я просто места себе не нахожу. Можно ли вас попросить, – сестра внимательно слушала Вершинина, – принять мой номер телефона и позвонить в случае чего. Поймите, для меня это чрезвычайно важно – я в долгу не останусь, – говорил он.

Мария лукаво посмотрела на него и заулыбалась, пытаясь разгадать умелый маневр посетителя явно с целью очаровать ее, но ничего такого ей сделать не удалось – Машеньке наоборот стало жалко Вершинина, ведь она знала, что произошло с Тихомировым и какие муки он перенес на операции. Она решила принять предложение Алексея и помочь, чем только сможет. Ей даже стало жаль его – она согласилась:

– Что ж, ситуация явно непростая. Я так понимаю, что вы единственный близкий человек для этой семьи. Мама пациента Тихомирова… Александра Игоревна, кажется… тоже здесь лежит… и состояние ее ухудшается. Надо ведь кого-то держать в курсе, правильно? – она протянула Лехе маленький карандашик из своего кармана, загнула пару листов в охапке документов, которые несла, где на пустом месте Вершинин мигом начеркал номер своего мобильного.

– А где, говорите, она лежит?

– У самого входа в отделение, через четыре двери, – произнесла Мария, указав пальцем в сторону, откуда пришел Алексей.

Положив карандаш в нагрудный карман халата сестрички, Алексей улыбнулся и сказал:

– Спасибо вам огромное! – посмотрел на нее Вершинин. – Меня, кстати, Лешей зовут.

– Хорошо, Леша, – улыбнулась она. – Я позвоню, если что случится.

– Будет лучше, если ничего не случится, конечно, – поправил ее Леша. – Ну и так звоните… просто так, – подмигнул он Маше.

– Хорошо. Я, кстати, Маша, – забылась медсестра.

Вершинин улыбнулся:

– Я знаю, – сказал он. – До свидания.

Леша всегда старался не демонстрировать своих истинных чувств посторонним. Как только он отдалился от медсестры на безопасное расстояние, то его прежнее состояние распутья и безысходности вернулось.

У самого выхода из отделения находилось несколько общих палат – дверь в одну из них была приоткрыта. Он медленно прошел по коридору и остановился напротив нужной двери, вглядываясь в глубину палаты, в которой суетились врачи, подготавливая пациентку к переходу под усиленное наблюдение. Люди в белых халатах суетились вокруг койки, на которой в бежевой больничной сорочке лежала замученная женщина с бледным лицом, ломкими волосами, словно седыми, и бесконечно грустным выражением лица. Лежала она неподвижно, положив на грудь забинтованные руки.

Вершинин всмотрелся в лежащую женщину – он не верил своим глазам. Перед ним лежала Александра Игоревна Тихомирова, мама Димы. Ее было не узнать – настолько она была измучена.

Женщина медленно повернула голову и посмотрела в коридор – она и Леша встретились взглядами. Димина мама видела Лешу Вершинина не так часто, плохо знала его в лицо, но что-то ей подсказывало, что человек в коридоре нужен ей, что он связан и с ней, и с ее сыном, что этот человек важен, может, не для нее, но для Димки точно. Она чуть приподняла левую руку и сделала жест Леше, подзывая его к себе – проигнорировать знак Леша не мог. Осмотревшись по сторонам, он, поправив на себе халат, вошел в палату и подошел к кровати, на которой лежала Тихомирова, смотревшая на него тусклым взглядом, который вот-вот мог погаснуть. Странно, но никто его не выгнал, не оттолкнул, словно Вершинин был невидимкой.

Александра Игоревна протянула к Леше свою холодную руку и легонько обхватила теплую ладонь Вершинина. Растерянный парнишка жалобно смотрел на нее. Глаза его внезапно засветились от слез и подступившей горечи: он был виновен в незаслуженных страданиях этих милейших людей.

Александра Игоревна начала говорить, но делала это шепотом, глядя Леше в глаза, и ее взгляд, подобно взгляду Димы, пробирал мажора до костей:

– Тебя же Леша зовут? – молвила покалеченная женщина.

– Да, – кивнул он.

– Я знаю… что ты добрый друг моего Димочки. Я знала, что… ты не оставишь его… придешь к нему… Я очень тебе за это благодарна, – она невольно улыбалась, когда говорила о сыне.

Леша же поражался тому, как с ними обошлись нападавшие, и клялся, что обязательно найдет и расправится с ними.

– Я вижу, что ты… к нему неравнодушен… что он важен тебе, и, поверь… ты важен ему… поэтому выслушай меня, – Леша наклонился к ней, чтобы не упустить ни единого слова. – Я чувствую… что долго не протяну, – слова давались ей с трудом.

Леша попытался воодушевить Александру Игоревну:

– Не говорите так. Все будет хорошо…

– Тем не менее, – продолжила она, – это так… этого не скрыть, – сказала она, виновато опустив глаза. Леша проделал то же самое. – У меня предчувствие… да и по лицам врачей, по их тихим разговорчикам я понимаю, что… скоро я умру…

Она немного помолчала, сжимая ладонь Алексея.

– Рано или поздно это должно было произойти со мной… Но сердце болит не из-за этого… а за Диму, – говорила Тихомирова. – Я знаю Димочку… Ему повезет. Он сильный – он выкарабкается… Ему станет лучше… Он будет жить спокойно… счастливо, – с воодушевлением и верой молвила она. – Ведь он столько пережил за свою жизнь… Бог не может покарать его и лишить удовольствия жить. Я знаю это…

Александра Игоревна вновь замолчала, а потом посмотрела Леше в глаза и сказала:

– Я как его мама должна взять с тебя честное мужское слово… Ты должен дать мне обещание, что не бросишь Диму… будешь приглядывать за ним, помогать ему, чтобы не произошло, – сказала она, силясь не заплакать. – Он один раз уже потерял родителей – второй раз он этого не переживет.

Вершинин не мог вынести этой ноши: он хотел крепко обнять Александру Игоревну и признаться ей в том, что это он и только он виноват во всем произошедшем, что он кается и сделает все ради своего прощения, а если он не заслужит его, то с удовольствием лишит себя жизни.

Александра Игоревна с надеждой, будто в последний раз, смотрела Леше в глаза, ожидая ответа.

– Обещаю, – вымолвил он, а потом добавил, – клянусь.

Оставалось загадкой только одно: как же Вершинин хотел выполнить данное обещание, если несколько минут назад лучший друг отрекся от него? Вершинин выбежал из палаты Димы Тихомирова. А Тихомиров, как смог, зажмурил глаза и заплакал. Дмитрий с удовольствием бы протянул руки в сторону друга и обнял его, но был прикован к постели, не мог нормально пошевелиться – таким ограниченным, запертым и одиноким Дима себя не чувствовал со времен детдома. Больно быть одному, еще больнее терять любимых людей, а самое больное – видеть все это и быть не в состоянии что-либо исправить.

После тяжелого разговора с Димой и данного его матери обещания Алексею Вершинину стало еще хуже – он не хотел больше здесь находиться. Леша летел по коридорам, по переходам и отделениям, вдыхал царивший там мерзкий запах, от которого так и тянет зажать нос и рвануть еще быстрее – это был запах болезней, одиночества, несчастья и смерти, который сводил Алексея с ума. Он бежал прочь из больницы, на ходу снимая халат и сбрасывая бахилы. Ему хотелось жить, как прежде, ни о чем не думать, не бояться и не проклинать себя – он хотел освободиться, убежать от всего.

Еще немного мимо регистратуры, стеклянных дверей, как в торговом центре, и стен, темно-зеленый цвет которых навеивает тоску и мысли о самоубийстве. Еще немного и Леша окажется на улице, где уже давно царствовал жаркий день, но чистое до этого небо постепенно стало заполняться облачками и небольшими тучками, которые подгонял слабый ветерок. Но временная свобода, которую можно почувствовать, оказавшись на улице, не сулит Леше облегчения… Из головы до сих пор не вылетел диалог с Димой и клятва, данная его матери – все эти слова камнем повисли на сердце у Лехи.

Глава 15 «Ужасная встреча»

Выйдя из больницы, расстроенный Вершинин хотел взять себе в алкомаркете побольше крепких напитков и нажраться в одиночку у себя на квартире, чтобы хоть как-то забыться, пропустить мимо себя этот ужасный день, дабы унять терзающую боль и подумать в тишине и покое, вдали от всех и всего, что делать дальше. А потом пусть будет, что будет…

Завтра Леша планировал вновь навестить Диму, хотя очень боялся появляться в больнице снова и смотреть другу в глаза. Алексею хотелось сделать нечто действительно полезное и приятное для Тихомирова, проявить внимание, отзывчивость и заботу, чтобы хоть как-то реабилитироваться. Параллельно с этим Алексей Вершинин хотел дождаться, когда Тихомиров поправится, и получше расспросить его о нападавших, а позже постараться разыскать их – судя по настроению Вершинина, им явно не поздоровится.

Оказавшись на площади, Леша ощутил тепло проглядывающего из-за облаков солнца, почувствовал дуновение легкого ветерка, осмотрелся вокруг. На площади кипела жизнь: прохожие ходили взад и вперед, к стоянке подъезжали машины, шуршали листья на деревьях, а в парке неподалеку солнечные лучи желтоватым блеском отражались от волн на небольшом пруду, который тянулся синей водяной полоской по правую сторону от больницы. Но все это не могло отвлечь Вершинина от всех тех мыслей, которые заполонили его голову и не давали ему покоя.

Можно с уверенностью заявить, что сегодня судьба решила по полной программе поиздеваться над Вершининым. Он собирался поехать к себе домой, но на его пути возникло еще кое-что…

Только Вершинин прошел пару метров от парадного входа, как увидел, что рядом с его «BMW» крутятся трое неизвестных, что смутило и одновременно насторожило Алексея. Он уже засобирался начистить морды наглецам, но его внезапно посетила мысль: «Неужели меня менты за сегодняшнее замели?!» Но эта мысль тут же вылетела из головы, как только он медленно стал приближаться к машине – тогда-то он и разглядел около нее не служителей закона, а компанию молодых пацанов, которые сразу же показались Вершинину знакомыми, но не сулящими добра. Леша не стал делать поспешных выводов и решил незаметно подобраться еще ближе, чтобы узнать наверняка: уместно ли он опасается или нет?

Один из пацанов стоял впереди всех с серьезным и величавым видом, сложив руки на груди и держа нос по ветру – после того как этот кадр повернул голову в сторону Вершинина, Леша остановился на месте, словно врос в землю, и вытаращил глаза от удивления и страха. Алексей сразу же узнал этого человека, который, проходя мимо, заметил знакомые колеса и решил, как назло, остановиться и подождать хозяина. Вот так встреча предстоит! Леша ждал от этого окаянного дня много сюрпризов, но никак не рассчитывал, что все обернется именно так, в столь неподходящий момент. Недоброе предчувствие вновь посетило нашего героя – конечно, было бы лучше, если б там стояли мусора.

Вершинин на свой страх и риск решил продолжить свой путь к автомобилю, с каждой секундой понимая, что для полного комплекта несчастий и нелепых совпадений ему как раз не хватало предстоящей встречи. И ведь через столько лет! И именно в этот час, в эту минуту! Уж больно все это странно. Нехотя Вершинин подходил к подозрительной компании…

Обознался? Нет, это он, определенно, он, хоть и облез немного за парочку лет. Он был именно тем человеком, которого Вершинин так долго хотел забыть. Всем своим видом этот человек вызывал у Лехи отвращение. Видеться с ним Леше не хотелось, как и окунаться в прошлое – и без него проблем навалом. К тому же было больно и неприятно вспоминать свои ошибки и проколы, а стоящий около Вершининского «BMW» худощавый парень, его вид, его голос являются полноценным напоминанием о старых и опасных игрушках, которыми увлекался Леша. В другой раз можно было осторожно поговорить о прошлом и поквитаться по возможности. Но никак не сейчас!

Лешу немного штормило – все в момент перевернулось в его жизни: после должника Олега, учительницы математики, Юли, Димы Тихомирова на него внезапно сваливается плохая компания.

Вот и представление затеяла судьба! Она и так все знает, сейчас только дернет за ниточку и начнется очередное действие сегодняшнего концерта, и никуда от этого не денешься. Будто стоит она где-то за углом и хихикает, предвкушая продолжение.

Вершинин настолько устал от всего случившегося за день, что не стал сопротивляться и ерничать, махнул рукой и пошел навстречу своей судьбе, которая держала очередной штык за спиной, предназначенный для свободного места на сердце Вершинина. Леша медленно приближался к старым знакомым – их главарь и Вершинин уже давно узнали друг друга. Он обознался? Нет, это был он, тот самый непредсказуемый анархист, убийца, гениальный до безумия стратег, бездушный и беспощадный наркоторговец, Лешин кошмар из прошлого… Это был Трофим собственной персоной!

Они были знакомы давно, случайно встретившись в одном из ночных заведений города. У Трофима были большие планы на попавшего в его сети мажорика с амбициями и раздутым самомнением: дилер давно искал клиента, чтобы взять его под свое крыло, оберегать и защищать его как заинтересованная сторона, осведомленная о том, что Леша, только начавший тогда свой грандиозный пробег по барам, борделям и клубам, будет чуть ли не каждый день встревать в различные передряги, решить которые Трофиму было по зубам. Было очевидно, что вскоре Алексей проникнется уважением к Трофиму как к надежному человеку, отличной крыше. Именно тогда Трофим возжелал сделать Вершинина своим самым прибыльным клиентом: пользуясь его доверием и недальновидностью, выкачивать из него и его семьи все деньги на зелье, а убедить его в пользе наркоты будет проще простого. И ведь почти получилось…

Глава чуть ли не всей городской преступности стал оберегать тинейджера, сорившего понтами и деньгами, где только придется. Трофим постоянно защищал мажора, разруливал все его проблемы и вытаскивал его из передряг, коих было очень много: то Вершинин переспит не с той, то пошлет не того, то морду начистит какому-нибудь влиятельному братку, то встрянет в передрягу не по своим силам (всего и не упомнить).

Все шло хорошо, но вскоре Вершинин повзрослел, поднаторел и научился решать свои проблемы самостоятельно, все меньше и меньше пользуясь добрыми и пока безвозмездными услугами своего товарища Трофима. Естественно, Трофиму не хотелось выпускать Вершинина из своих когтей, поэтому он придумал ему достойную кару – возвращение былых отношений, только теперь Трофим начал извлекать из этого выгоду. Бармен Миша, один из виртуозных Трофимовских агентов, разбросанных по клубам, без лишнего шума подсадил Лешу на запрещенные законом вещества. Так судьба свела Трофима и Алексея снова: последний благодарил своего кореша Трофима за смерть, которую тот продавал ему каждый день. На горе Трофима у Леши были бдительные друзья, которые обнаружили его стремительно прогрессирующую наркозависимость и устранили ее. Стараниями Вити Ретинского Вершинин с трудом излечился, а его связи с Трофимом были прерваны и забыты. Леша пообещал себе и другим, что никогда не поддастся и не наступит второй раз на одни и те же грабли.

К сожалению, Трофим внезапно вернулся в Лешину жизнь, снова встал на его пути и с трепетом ждал встречи. Вершинину предстояло снова погрузиться в прошлое, ибо сейчас оно стояло перед ним с распростертыми объятиями и выжидало, чтобы нанести очередной удар. А моменты там были грязные и страшные (один из таких припоминал ранее Тихомиров). Сцены из прошлого мгновенно возникали перед глазами при одном лишь виде бандюка Трофима. Неприятные ощущения.

Никто не знал точный возраст Трофима – по самым скромным подсчетам ему было где-то 26-28 лет. Лицо и тело бандита были настолько измучены, потрепаны и изранены, что выглядели, как старая книга, которая от частого использования вся изорвалась и выцвела, но доблестно продолжала хранить заложенную в ней информацию. Кожа Трофима была сухой и загорелой. Поверхность его тела (особенно руки и ноги) была покрыта ранами, синяками, шрамами, ожогами и кровоподтеками разного происхождения. Смотрел Трофим, всегда прищуривая глаза, а говорил негромко (что не слово, то мат), с хрипотцой. Его дрожащий голос и выражающий ненависть и коварство взгляд вселяли страх и отторжение. Ходил он вразвалку, не любил куда-то торопиться.

Он пользовался огромным уважением: все приклонялись перед ним, дрожали при его появлении – смерть была гарантирована тому, кто посмеет возразить или сделать не так, как «главарь приказал». Причем Трофим не был бугаем или амбалом. Трофим по росту был немного ниже Вершинина, по фигуре был худощав, но в некоторых местах у него все-таки проглядывали мышцы, появившиеся от носимых по жизни тяжестей и такого же тяжкого бремени не только своего существования, но и обязывающего его дела, которое заставляет совершать преступления и бессердечные деяния без задней мысли о последствиях и без всякого сожаления и душевной боли, что характерно для абсолютно бесчувственного человека. Он всегда твердил, что все эти сантименты только мешают человеку нормально жить и выполнять свою миссию в мире. О самой жизни он тоже отзывался резко: «Прекратите ценить и воспринимать эту жизнь как что-либо серьезное – вам все равно живьем из нее не выбраться!» Трофим был обладателем длинных пальцев на руках, чуть ли не истертых до костей: Трофим часто, чтобы вернуть ясность ума, тушил сигареты об свои пальцы. Это был человек с тяжелыми костями, поэтому даже самый слабый удар Трофима кулаком мог нанести серьезные увечья и оставить как минимум огромный синяк на теле человека, которому не повезло попасть под горячую руку вспыльчивого психопата.

Характерной особенностью этого человека также была скверная привычка не только курить, пить до усрачки, посещать публичные дома, нюхать и колоться вместе со своими клиентами, но и всегда ходить в одном и том же. Одежда на Трофиме редко когда менялась – это зависело от сезона или от какой-нибудь форс-мажорной ситуации, из-за которой с его лохмотьями случалось что-то непоправимое. Форс-мажоров было предостаточно, но одежда непонятным образом сохранялась, словно напоминание обо всех приключениях и передрягах. Вот и сейчас он ничего не поменял в своем внешнем облике: ныне, как и ночью, когда он и его подельники совершали расправу над ни в чем не повинными Тихомировыми, Трофим был одет в запыленные мокасины, темно-синие джинсы и тоненькую трикотажную кофточку с орнаментом из синих, черных и пурпурных квадратиков и нашитым клетчатым помятым воротничком. Что уж тут сказать, из другого наряда (в котором, по крайней мере, видели его подчиненные) были еще серые спортивные штаны и такого же цвета толстовка с капюшоном. Нынешняя одежда смотрелась так, словно была грязная, вонючая, неглаженая, старая и потерявшая свой оригинальный цвет (такая она и была на самом деле) – такой уж он был человек, наверное, для него существовали дела поважнее подбора одежды (она его не очень беспокоила).

Вряд ли именно так вы представляли себе влиятельного бандита-наркоторговца. В том-то и смысл: внешний вид Трофима лишний раз напоминал всем о его неадекватности, что делало его втрое опаснее прочих подобных ему криминальных элементов, разодетых в дорогие костюмы и проживающих за четырехметровыми заборами.

Теперь о его физиономии… На тонкой шее с выпирающим кадыком держалась небольшая Трофимовская голова. Волосы у Трофима русые и лохматые. Уши особо не выпирали. Лоб Трофима был неширок и наполовину застилался свисающей челкой, создавая на нем загадочную тень. Глаза были карие, узкие. Брови были черные и немного пышные. Между ними было достаточно много пространства, из которого вырастал большой и острый нос с широкими ноздрями и небольшой асимметричностью в области кончика (Трофим был курносым) – нос, естественно, был переломан и не единожды. Щеки были небольшие; некий красноватый оттенок на них был похож на румянец после зимней прогулки. Самой главной и наиболее заметной особенностью лица Трофима был глубокий шрам на всю левую щеку – правда, при каких обстоятельствах он его обрел, Трофим не помнил, ссылаясь на то, что в тот момент ему напрочь отрубило память. На невыразительном подбородке, на бакенбардах и вокруг рта проглядывала черная щетина. Рот у Трофима был небольшой, губы тонкие и вечно обветренные, верхняя губа немного выступала вперед над нижней, словно нос рвущегося вперед корабля. Устрашающей была ухмылочка жестокого Трофима, предусмотрительная, коварная, хитрая, пробирающая до мурашек. За губами скрывались желтоватые зубы, похожие на сгнивший штакетник, забитый на скорую руку.

Внешность у Трофима, конечно, была своеобразная, словно подстроенная под его сложный и почти никому неизвестный до конца характер.

За свою жизнь Трофим перепробовал и испытал многое. Вместе с большими удовольствиями и страстями в жизни Трофима происходили и большие неприятности, из которых он умудрялся выбираться живым, черпая при этом бесценный опыт и ненависть к людям. Он всегда мечтал управлять людьми, с которыми он имеет право вытворять любые вещи. Кого-то выше него в этой жизни не существовало – по крайней мере, это было его мнение. Когда все слушали историю его жизни, то понимали, что это страшно живучий человек, заслуживший смерти. Он был бывалым псом. Его пытались убить (пули прошивали его насквозь несколько раз), ломали ему ноги и руки, пытались резать, жечь, топить, но он выбирался, на горе и зависть остальных выживал, становясь еще сильнее и злее. Он без зазрений совести уничтожал врагов и конкурентов, а часто и случайных людей, которые попались под руку или просто не нравились ему. Он считал, что очень скоро отправится на кладбище, а если он, такой хороший, отбросит коньки, то и люди, которых он считал хуже или ниже себя, должны поскорее разделить с ним эту участь. ВИЧ, никотин, наркотики и жизнь на острие ножа постепенно умертвляли Трофима, жгли его изнутри. И чем ближе к нему подбиралась смерть с косой, тем свирепее он вел себя, наплевав на весь мир и всех людей, его населяющих.

Трофим не знал, что значит жить нормальной жизнью. По натуре он был ярко выраженным психопатом, которому обыкновенная жизнь была скучна и непонятна. Никто не мог до конца осознать глубин его натуры, никто не знал всех историй, в которых он был замешан, мало кто в точности был знаком с его истинной биографией. О нем только ходили легенды, а иногда любителям обсудить жизнь своего главаря казалось, что он и сам забыл, когда и где родился, кто его родители, где его родина и все такое прочее. Трофим был непредсказуем, жесток и потенциально опасен для общества, по нему не то что тюрьма, а психбольница плакала, ведь этого человека нельзя было остановить.

Прямо сейчас этот самый человек (никто не знал его фамилии – предполагали, что его нынешнее имя основано его фамилией, то есть Трофимов, но это тоже одна из многочисленных легенд о нем), дерзко расправившийся над Димой Тихомировым и его матерью, приближался к Вершинину с распростертыми объятиями. Вершинин держал нейтралитет, с отвращением наблюдая за той самой ухмылкой на лице потенциального вестника его несостоявшейся смерти.

– Здорова, Трофим, – угнетенно произнес Леша.

Лехе было противно даже взглянуть в сторону Трофима и стоящих позади него мордоворотов: он не хотел никого из них видеть, даже подавать руку бывшему дилеру не хотелось.

– Здорова, Алекс! – торжественно со своей фирменной хрипотцой произнес Трофим. – Разве ты не хочешь обнять своего старого друга?! – раскинул руки он, стараясь обходиться с Вершининым приветливо и по-приятельски, что Леша сразу же воспринял как фарс от человека, которому что-либо нужно. Будет ли человек, желавший тебе смерти в прошлом, так сейчас с тобой брататься? Конечно, нет.

На призыв обняться (прислониться к загорелым кривым ручонкам Трофима, ощутить запах курева и дешевых забегаловок этого города, источаемых его вечным свитером, грязным и съеденным молью, выжженном на солнце – Леша менялся, но его брезгливость никуда пока уходить не собиралась) Вершинин лишь спрятал руки в карманы, немного съежился, будто бы замерз, и молча взглянул на Трофима. От того можно было ожидать чего угодно, поэтому с ним всегда нужно было вести себя аккуратно и сдержанно. Сейчас Леша очень рисковал, идя наперекор Трофиму и попутно размышляя над тем, что бандюгану понадобилось от Вершинина. Каков бы ни был расклад этой встречи, Вершинину, чтобы вновь не встрять в историю, нужно было срочно отделаться от них и драпануть отсюда подальше да побыстрее.

– Я так понимаю, вы меня ждете? – начал Алексей. – А ведь мы с вами давно уже все решили.

– Это верно, – подметил Трофим. – Сколько лет-то прошло? Три года? Четыре? – почесывая подбородок, вспоминал он, расхаживая вокруг Лехи.

– Достаточно, чтобы забыть, – подметил Вершинин.

– Понимаю-понимаю, – сказал Трофим, стараясь не материться даже в такой простой и незатейливой речи. – У тебя теперь, я смотрю, новая жизнь. Здорово живешь. Житуха-то лучше, чем была, когда ты был с нами… прежде чем предательски от нас съебаться! Я понимаю, много воды утекло. Ты умудрился забыть то, что очень трудно стереть из памяти. Наверняка бывают моменты в твоей, Лешенька, жизни, когда прошлое существование на игле, на порошках, на таблеточках напоминает о себе и манит вернуться. Все это не проходит бесследно, ведь так?! – Трофим всматривался Леше в глаза, пытаясь определить, что Вершинин на самом деле чувствовал по этому поводу, но Леха на уловку не поддался: и без того башня болит, тут вообще не до гипнотических речей Трофима.

– Что ж! – заключил человек со шрамом. – Ты ушел, выкарабкался, – возмущенно и с некоторым удивлением твердил он, – забыл обо всем и обо всех. С глаз долой – из сердца вон! Ты забыл, а мы до сих пор помним о тебе. Все это не забывается. Просто так от нас не уходят. Эти связи, Леша… они самые крепкие, – он сжал свой костистый кулак, – самые долговечные. Поэтому я и вспомнил о тебе. И все как-то само получилось: иду и вижу знакомые колеса, почему бы не дождаться хозяина, не взглянуть на него? Но я знал, блять… Я так и знал, что ты не посмел забыл меня!

«Ага! Тебя и на том свете не забудешь!» – подумалось Алексею, желавшему наплевать на все и мигом уехать, но Трофим усердно продолжал свою речь (странно, ведь раньше он так долго ни перед кем не распинался):

– Мы ведь так глупо потеряли с тобой контакт, – если бы эти связи не разорвались, то Леша не дожил бы до своего совершеннолетия, но Трофиму было по барабану, – не так ли? – продолжал он. – Нет, я не предлагаю тебе вернуться. Знаю, что это напрасно. Я предлагаю лишь вспомнить… немного…

Вершинин и после этих намеков продолжил безразлично слушать врага и вертеть головой по сторонам, что начинало раздражать Трофима. Тот, дабы не подавать яростного вида, копил все в себе, собираясь как-нибудь на досуге проучить Лешу за все плохое и хорошее, понимая, что отвертеться тому будет очень трудно.

– Да уж, – сквозь зубы проговорил Вершинин, нехотя поддакивая Трофиму.

– Ах, о чем это я?! – задумался Трофим, послав харчок себе под ноги. – Я здесь, чтобы предложить тебе дело (тут его показания путались, ведь ранее он уверял, что появился здесь случайно, но, может, это и было правдой, а, значит, случайность эта была явно не в пользу Леши), после выполнения которого я гарантирую тебе, что навсегда тебя оставлю. Ты не услышишь и не вспомнишь обо мне. Я гарантирую тебе спокойствие и… жизнь! – пауза далее была меньше секунды. – Так вот, в чем же заключается твоя миссия…

Несмотря на соблазнительные аргументы Трофима, Лешина чуйка во всю махала флажками, била его по голове – одним словом, была против всей этой затеи – инстинкт самосохранения Вершинина сработал здесь на отлично. Алексей отрицательно покачал головой и прервал пылкую речь Трофима, который до такой степени был уверен в согласии своего бывшего клиента, что не посчитал нужным спрашивать разрешения у него самого, поэтому тут же перешел к делу.

– Нет! – грозно сказал Алексей.

– Чего-чего? – Трофим замер в замешательстве. Он не мог стерпеть отказа от охамевшего и осмелевшего Вершинина, поэтому захотел припугнуть бунтаря.

– Нет, Трофим, – разборчивее повторил Леша. – Прости, но у меня сейчас нет времени вспоминать прошлое и играть с вами. Простите, парни, – улыбнулся Вершинин, чуть наклонил голову и положил руку на сердце с надеждой, что его отказ воспримут с пониманием и отпустят, но шансы на это были ничтожно малы, ведь так просто здесь ничего не решалось (они могли и зарыть заживо за неповиновение).

И тут Трофим истошно заржал неистовым и громким смехом сумасшедшего:

– Парень, – обратился он к Вершинину, – ты совсем ебнулся?! Завали ебало и слушай, что тебе говорят, хуесос! – Трофим внезапно прекратил смеяться, состряпал злобную мину и стал подходить к Вершинину. Леша невольно попятился. – Никто здесь с тобой церемониться не будет, хуй ты моржовый. Никто здесь не играет с тобой – тут все серьезно. Мне абсолютно плевать, есть ли у тебя время или нет! Тебя не спрашивают, хочешь ты или не хочешь. Надо, значит, надо! А сопротивляться не рекомендую: у нас-то точно хватит времени, чтобы порубить тебя на куски и продать на рынке как большую и жирную свинью, выращенную в самом богатом свинарнике этого города.

Трофим резко зарядил Леше кулаком по животу. Вершинин сразу же скрючился. Нагнувшись, он вдобавок получил с правой по виску так, что ударился об крыло своей машины и уселся на пыльный асфальт. Леша не вырубился; не успев опомниться, он увидел, как к нему подлетели ранее стоящие в стороне подручные Трофима и поставили его на ноги, заломив обе руки. Сам Трофим, осмотревшись вокруг в поисках невинных свидетелей этого действа, подошел к Вершинину, вновь сплюнув на дорогу собравшуюся во рту слюну, схватил его за подбородок и поставил вопрос ребром:

– Значит так, – на удивление спокойно стал говорить он, но свойственная ему свирепость заставляла проломить Вершинину череп: схватить школотрона за волосы и дубасить об бетонный бордюр без остановки. – Это было в качестве профилактики, Лешенька, чтобы ты вспомнил и физически ощутил на себе наши методы ведения дел. Надеюсь, все дерьмо вылетело из твоей головы, поэтому теперь я не даю тебе времени подумать, соглашаться али нет на мое предложение. Отныне я не прошу, не требую, а приказываю тебе! Ясно?!

Судя по следующей Лешиной реплике, мордобоя за сегодня ему было недостаточно:

– Тварь ты, Трофим, – тяжело дыша, произнес Вершинин, отчего Трофим только улыбнулся, но, как только он продолжил, его кривая улыбка исчезла.

– Пойми, Вершинин, от нас никто просто так не уходит: либо сразу дохнет, либо становится нашим клиентом… а потом все равно дохнет. Ты ведь умудрился убежать, освободиться от всего этого – ты тогда исчез и как-то вылечился, чего нам не грозит никогда. Мы заложники и доблестно выполняем то, что нам уготовано… а ты не захотел. На тебе должок висит, Алекс… неустоечка – все, что ты не пропил, не употребил, не выкурил и не вколол. И это все я предлагаю тебе закрыть раз и навсегда… здесь и сейчас – покончить с прошлым, так сказать. Лучше соглашайся – такое тебе предложат только раз в твоей никчемной жизни, мажор. Давай, я не слышу ответа!

Леша злобно смотрел на Трофима, свыкнувшись с болью от вывернутых рук, сплевывал кровь и ничего не отвечал, а Трофим всплеснул руками от недоумения:

– Что же вы все такие тупые?! – привстал Трофим, приказав отпустить Леху. – Мне все ясно!

Видимо, Вершинин был важным звеном в сегодняшних планах Трофима. Без помощи Алексея вся вечерняя затея, спланированная психопатом, шла под откос. Именно поэтому он пошел на второй круг переговоров с мажором, а Леша просек свою важность, искоса смотря на Трофима хитрющими глазами.

– Видимо, ты, золотой ребенок наш, посмел забыть, кто я такой! – почти после каждого слова скалившийся Трофим делал паузу. – Забыл ты, как донимал меня, прохода не давал, ненасытный… все просил, умолял меня выделить тебе дозу да побольше, да поскорее… деньгами обещал дорогу застелить. Хм, ты ведь все перепробовал вдоль и поперек, но продолжал валяться у меня в ногах, требуя добавки. Я ведь мог прикончить тебя, подсунув тебе мышьяк, цианид… да что угодно, и ты бы сдоях как старая облезлая собачонка, но я ведь не сделал этого…

– И ты считаешь это плюсом? Думаешь, что из-за этого я должен расцеловать тебя, умереть за тебя или отправиться с тобой на край света?!

– Ух ты, как заговорил! – изумился ответу Лехи Трофим. – Не нагнетай обстановку, Вершинин. Сейчас вот меня замкнет и я прикажу утопить тебя, допустим, вон в том пруду, – онуказал пальцем на парковый водоем. – По тону слышу, что не желаешь ты трепаться, но надо… никуда не убежать от этого разговора. Напрасно ты сопротивляешься – я предлагаю реальное дело и долго не распинаюсь. Ты знаешь, достучаться до меня потом очень трудно, так что пользуйся случаем, иначе ты позабудешь о том, что можно жить спокойно и умереть без страха… своей смертью – поверь, после отказа такой страх у тебя появится и я не заставлю себя долго ждать, чтобы воплотить его. Меня вообще лучше сегодня не злить – я же пришел к тебе с миром, Леха, по-хорошему с тобой, а ты… В общем так, – постепенно выходил из себя и терял интерес к беседе Трофим. Леха видел это и понял, что Трофим отстанет, либо услышав согласие, либо увидев предсмертные конвульсии и последние вздохи Алексея. – Я в последний раз предлагаю тебе сделку. Хорошенько подумай, ведь ты нам обязан. Или заплатишь за отказ своей грязной мажорской кровью. Ты попал, Вершинин! Так просто тебе не выкрутиться.

Вершинина тошнило от прошлого и бесило настоящее, но сейчас представлялся отличный шанс покончить со всем этим: однозначно, прошлая жизнь Вершинина откровенно сопротивляется, мешает ему стать другим (об этом и говорил Дима). Уже давно пришло время разобраться в себе и сдать эту ненужную и вредную папку в архив.

Трофим не затыкался:

– Пришло время наконец поставить точку в этом деле! Ты и нам поможешь, и должок закроешь, чтобы уже не возвращаться к нему никогда, и заработаешь мою благодарность, а она, как ты знаешь, дорого стоит – целую жизнь человеческую! – провозгласил он. – Есть тут одно маленькое дельце, в котором ты и твоя покоцанная тачка будут нам чересчур полезны. Тряхнем же стариной, Лешка! – о какой старине говорил Трофим, Леша так и не догнал.

Вершинин молчал, все еще раздумывая, вырваться из лап Трофима или подчиниться.

– Эх ты, сучонок! – говорил ему Трофим. – Вижу, что не хочешь, вижу, что противно тебе – зло на нас держишь, – Леха сложил руки на груди, а его собеседник попутно раздумывал, что после всего сделать с Вершининым: уж очень ему не нравилась его рожа. – Все-таки ты еще тот гад, Вершинин. Вот скажи честно: ты же не откажешь мне, своему старому другу? Мы ведь помогали тебе, отмазывали, вытаскивали тебя. Теперь твой черед – ты же не хочешь скоропостижно умереть, так и не достигнув самого дна своего мнимого богатства, – Леше становилось не по себе – за яйца его схватили основательно. – Давай вспомним… давай вспомним вместе! Помнишь того ревнивого мальчика? Между прочим, такой же мажор, как и ты, правда, папаша у него чиновник, а мама – папашина потаскуха с его работы. Ты вспомни, как умудрился в тот раз по пьянке натянуть девку этого пацана – он был так зол, что решил устроить тебе хорошую трепку, но ты оказался догадливым. По твоему звонку мы вычислили его и устроили ему ад с помощью раскаленной докрасна арматурины – он и слова ляпнуть сейчас боится, а его папика, которому тот сразу же доложил, как над ним поиздевались, мы… в общем, прикрыли навсегда его лавочку. А женушка его молоденькая плакала недолго – через три недели другого себе нашла, посолиднее и побогаче. Вспоминаешь, да?! А ведь это далеко не конец! А тех двух бугаев из «Мерса» помнишь?! Бля-я-я, они считали себя еще теми умниками: просекли, что ты у нас еще тот денежный мешок, подкараулили тебя около клубешника – естественно, пьяного в стельку – избили на глазах у одной из твоих шлюх и невменяемого пьяного друга твоего… как же его… Витек, кажется… Он еще тот кабан, защитил бы тебя, если бы не блевал в кустах неподалеку. А эти двое были очень довольны собой, ведь приложили тебя, нажились тысяч на 40 и золотишко, которое ты любил при себе таскать, прихватили. Кто это все вернул?! Мы вернули! Не ты, а мы! Ты тогда с больной головой и разукрашенным ебалом в постели чуть ли не неделю валялся, а мы работали за тебя, восстанавливали твое имя, хотя на что оно нам сдалось? Наказали мы этих мужиков! Как?! А сейчас я расскажу…

Вершинин отворачивался от Трофима, с отвращением отвечая ему, понимая, что отделаться от него – затея невозможная, ведь отказаться означало обречь себя на неминуемую и мучительную смерть от изощренных наемников. Оборачиваться на улицах, не спать из-за страха, свихнуться от ожидания расправы – этого Вершинину не хотелось, как и страдать от глупого отказа в помощи.

Он брезгливо ответил Трофиму на его желание рассказать, что тот сотворил с двумя мужиками, напавшими на Алешу однажды ночью:

– Я не просил вас убивать их, – сказал Вершинин и вновь пожалел, что у него хватило смелости связаться с Трофимом тогда.

Трофим не унимался:

– А что же с ними стало? Ах, да! – вспомнил, на чем остановился, Трофим. – Я взорвал этих мужиков в их же гребаной тачке! – засмеялся он. – Но не из-за тебя… ты не бойся. Ведь они думали, что почти так же можно обойтись и со мной. Вот и пожалели, придурки! Я наказал их за все. Ты бы видел, какой шикарный это был взрыв – бомбануло грандиозно в ту темную-претемную ночь! – будто ностальгировал Трофим, но вскоре опомнился, вернувшись на площадь около городской больницы. – Так что ты там собираешься ответить на наше предложение? Да или нет? – было видно, что он спрашивает в последний раз.

Не успел Леха и рта открыть, как Трофим схватил его за шею и, наклонив к себе, приставил ему к джинсам прямо в области паха острый ножик, который каким-то магическим образом взялся в руках Трофима.

– Или ты, Лешенька, поедешь нам помогать, или прямо сейчас я не постесняюсь и сдеру кожу с твоего хуя прямо здесь… при всех! Выбирай! – шептал ему Трофим.

Вершинин не успел закивать головой, лишь бы Трофим отпустил его, как последний понял, что его аргументы были убедительны. Он мигом спрятал нож за пояс, вынул из кармана Лешиных джинсов ключи от машины, нажал на кнопку и открыл двери «BMW».

– Прыгайте, – приказал Трофим своим сообщникам, которые полезли в машину. – Чудно, Леша! Я знал, что ты меня выручишь, – говорил он, словно Вершинин добровольно согласился на все, абсолютно не представляя, куда они сейчас поедут и что за дело им предстоит.

Трофим отстал от Лехи, который так и остался в оцепенении стоять на дороге. Бандюган подобрался к передней пассажирской двери «BMW», приоткрыл ее, оценив кожаный салон и крикнув Лехе:

– Отомри, Вершинин! Чего застыл?! Садись, поехали. Времени в обрез! Дорогу я покажу.

Алексей не сказал ни слова – отныне ему надо было только подчиняться и молиться, чтобы это нежданное и весьма опасное предприятие не стало для него смертельным. Для Вершинина время стало тянуться мучительно долго, словно на последнем уроке в пятницу. Деваться было некуда – жизнь дороже.

Леша, не отошедший от изумления и шока после ножа, приставленного к интимному месту, немного пошатываясь, побрел к своей машине, в которой его ждали трое самых нежеланных и противных ему человека, которые задумали нечто преступное на этот вечер и втянули в авантюру бедного Лешеньку. Как мы знаем, именно сегодня судьба была весьма неблагосклонна к Алексею, поэтому он очень боялся вновь испытывать ее терпение, но его заставили согласиться. Что ждет Вершинина впереди? Неясно.

Июньский день медленно приближался к вечеру.

Глава 16 «На дне»

Ехали долго, куда-то в частный сектор на окраине города. Сначала за окнами машины мелькали сады и парки, потом новостройки с разноцветными высоченными домами, порождающими уйму жилплощади, а позже и желающих взять ипотеку банковских клиентов. Позднее по мере продвижения по городу дома становились ниже и старее, а зелени становилось все больше. Дорога проходила и через промзону, портящие городской пейзаж своей грубостью и серостью заводы и склады.

Вскоре, когда весь город был преодолен поперек, начался частный сектор. За черту города выезжать не пришлось – Трофим еще на трассе указал на нужный поворот в один из поселков, и Леха повернул по указке, проехав мимо гаражей, оврагов и лесопосадок с вываленными туда кучами мусора, мимо ангаров и завалинок, недостроенных каркасов непонятных строений, стоящих чуть ли не в поле.

Позже появились жилые дома, невысокие и небогатые по своему внешнему виду. Алексей Вершинин отвык от таких мест. Ему было как-то необычно здесь находиться: пацан привык к своему элитному поселку, причудливым богатым дворцам с показной роскошью убранства внутри, привык к высоким заборам, ослепительной чистоте и в домах, и на улице (последнее поддерживалось целым штатом услужливых садовников и гувернеров), привык к охране и шлагбауму на въезде.

В таких вот жилых массивах, взявших город в плотное кольцо, жили люди из эшелона ниже Вершининского, из простых, поэтому многого не могли себе позволить. Материальная обеспеченность была единственным весомым фактом, отличавшим живших здесь и того же самого Алекса Вершинина или его соседей по элитному поселку. Жителей этих районов Леха всегда считал беднотой, нищими, ничего не добившимися в жизни людьми, той самой серой массой, на фоне которой он выглядит еще лучше и респектабельнее. Но эти люди строили здесь дома на все свои средства, чтобы хоть как-то отделиться от остальных, погрязших в неудобствах проживания в огромных многоквартирных высотках. Потом запас скопленных деньжат заканчивался, поэтому надо было затягивать пояса, а когда вновь появится излишек материальных средств, которые можно потратить на стройку, можно было что-то там отремонтировать, достроить и подправить – может быть, в этом и заключалось истинное счастье этих людей, смысл их спокойной и размеренной жизни, не то что вселиться в готовенькое и до конца жизни мозолить глаза блеском пола или, скажем, презентабельностью итальянской мебели.

Может, людям, живущим в этом поселке на окраине, и не позволить себе шикарный особняк на три ванных и четыре спальни, зато у них есть нечто другое, чего порой не бывает у тех же богачей, как бы они ни старались это обрести или сделать вид, что у них это есть – речь идет о простой радости жизни вне зависимости от обстановки. Кто-то счастлив и в одноэтажной покосившейся хате, а кто-то несчастлив в огромном доме с бассейном, прислугой и несколькими машинами и хочет чего-то более приземленного, но привык только повышать свой материальный уровень и вряд ли уже найдет то, что ищет, а именно истинного человеческого счастья, душевной радости и спокойствия, которые, может быть, в нашей современной гламурной жизни и не считаются идеалами. Но, согласитесь, иногда можно утверждать, что это все-таки то самое… самое главное, тот самый смысл… смысл жизни.

Так что люди из этого района в сто раз счастливее и лучше самого Вершинина (да простят меня обеспеченные читатели), который нынче утратил смысл своей жизни, разочаровался в своих идеалах и самом себе. Не мог он теперь радоваться своему существованию как раньше, поэтому, оказавшись здесь, Леха пересмотрел свое отношение к этому месту и к значению живущих здесь людей, перед которыми он отныне пал. На его прежнюю жизнь будто сбросили ядерную бомбу, которая выжгла и уничтожила все старое, оставив лишь пепел и выжженную почву, непригодную для того, чтобы построить на ней жизнь новую.

Алексей старался не смотреть на попутчиков. От них тянуло противным запашком сигарет и каких-то химикатов. Трофим не подпускал таких кадров к элитной наркоте, прибывавшей мешками из-за бугра, и травил их чем-то кустарным, не приносящим никакого удовольствия, а только прививающим острую и постоянную жажду. Вот пацаны и подсели, а на что-то покачественнее их уже не тянуло. А если исчезнет и это зелье – самое простое, доступное и дешевое – они просто упадут и умрут. Таковы законы: оберегать и сбывать дорогой товар, а принимать какой-то шлак.

Из окна на Лешино лицо дул теплый ветерок, шевелил волосы. Но насладиться им как можно дольше не удалось, ведь Трофим ударил Вершинина по коленке, чтоб тот не зазевался и не пропустил нужный поворот.

Как бы ни было сложно, неспокойно и страшно Алексею снова встретить Трофима и от безысходности и внутреннего распутья (а также пофигизма) «согласиться» на криминальную авантюру, последующие события, несомненно, станут для главного героя очередным испытанием, что должно стать еще одной значимой деталью пазла, из которого складывается нынешний жизненный перелом Леши Вершинина. А пока он вел машину, стараясь не говорить и не делать резких движений. Все для него казалось каторгой, которая будет длиться целую вечность и плохо для него кончится.

Леша покорно следовал указаниям развалившегося рядом с ним на мягком автомобильном кресле Трофима. Вершинин никогда прежде не чувствовал себя так некомфортно и зажато в своем же автомобиле. Его пугала неизвестность впереди. Как на зло, пассажиры томительно молчали, не издавая ни звука о предстоящем деле (они уже привыкли к затеям и поручениям Трофима, перерастающим в крутые передряги, так что особо не удивлялись происходящему и не трепались), словно время обсуждения грядущего плана действий еще наступит.

Помимо Лехи и Трофима, в машине было еще двое Трофимовских заместителей (Леша не признал их сразу), которые ходили за своим вожаком, как тени, и выполняли все его поручения – это были два еще молодых человека, однако зависимость от наркоты и перепадов настроения Трофима полностью лишили их юношеского вида, превратив в измученных, но ужасно преданных хозяину слуг, которые выглядели и думали не по возрасту.

Первый из них, Влад, был высоким, широкоплечим, мощным пареньком, которому достаточно было сказать, кто враг – неважно, кто это будет, важно то, что Влад хладнокровно и яростно в один присест сотрет этого человека в порошок. Он был личным телохранителем Трофима, который приметил его, когда тот был подающим надежды тяжелоатлетом, но допинг, плавно перешедший в запрещенные вещества, подброшенные Трофимовскими агентами, заставил Влада сменить амплуа (у него была схожая с Вершининым история – по крайней мере, похожая схема). Ему на тот момент было около 25-26 лет. Во внешности Влада было что-то грозное и непоколебимое, но одновременно печальное, ведь его жизнь могла пойти в совершенно другом направлении. А теперь вместо того чтобы участвовать в турнирах и завоевывать медали и кубки, он медленно загибался, работая на Трофима. Вырваться было нельзя. Вид у парня был внушительный, хотя он порой баловался подачками шефа. Обычно он был спокойным и непоколебимым как булыжник, но все менялось, когда Влада одолевала ярость: тогда все окружающие его люди просто жалели, что родились на свет, ибо этот громила мог не только покалечить… он мог случайно убить, а потом даже не вспомнить об этом (такие порывы подчиненного Трофиму нравились). А сейчас Влад улыбался и его бледное лицо с трудом обретало румянец. Его облик был очень даже запоминающимся – этакий провинциальный Халк: широкое телосложение, мощная шея, крупная голова, русые волосы, полностью закрывавшие и макушку, и затылок, и виски, и уши, и твердый лоб. У Влада был внушительный подбородок, а остальное на лице было будто приподнято ближе к узкому лбу. Там были невыразительные голубые глаза, редкие брови, большой рот, правильной формы нос. Влад говорил басом, словно отремонтированный Царь-колокол стал звенеть на всю страну.

Сидел Влад рядом со своим другом Тимохой – это была кличка, производная, естественно, от имени Тимофей, которое показалось его новой компании уголовников и наркоманов слишком сложным и официальным. Тимоха вместо Тимофея – это и проще, и забавнее, и как-то по-свойски. Тимохе было от силы лет 20, может, чуть больше. И это был еще тот прохиндей и змееныш. По виду и по историям на тему «как ты сюда попал» Влад и Тимоха кардинально отличались, но любили на досуге поговорить, что-то обсудить – решили, в общем, держаться в месте, непонятно, по какой причине.

Тимофей был старшим ребенком в неблагополучной многодетной семье с рабочей окраины, поэтому все детство и юность провел на улице. Яблоко от яблони упало недалеко – родители поддавали, потом увлеклись штучками похуже, и, в конце концов, их лишили родительских прав, а двух малолетних сестер Тимофея и почти еще грудного брата определили в детдом. Тимоху органы опеки тогда так и не нашли: он растворился где-то на улицах родного района. Правда, иногда его берет за сердце чувство вины за то, что он выбрал именно такой путь, определившись в обществе сначала шпаны, а потом и в обществе Трофима, что по сравнению с гопниками было достойным уровнем.

А пока Тимоха периодически сбегал от Трофима и его компании ради одного: он ходил к детдому и издалека наблюдал за играющими вдвоем сестрами; его братик подрос и изменился внешне, поэтому Тимоха долго пытался его найти, но безуспешно. Конечно, как тут найдешь кого-то, ведь Тимофей держался от забора на приличном расстоянии – персонал детского учреждения знал, что это непутевый братишка кого-то из воспитанников, но на территорию его пускать не решались. Мало ли что, от греха подальше – личность сомнительная. Насмотревшись на подросших сестричек, Тимоха позже накидывался в хлам, отсыпался и возвращался к Трофиму, разрывая на себе одежду и во всю глотку крича, что он плохой человек и не имеет права дальше жить, ведь тогда он струсил и поступил с родной кровью гнусно. Трофим лишь пожимал плечами, а чтобы Тимоха не буянил, Трофим где-то выкапывал препарат, предназначенный для буйнопомешанных, вкалывал его Тимохе и тот успокаивался. Однажды Трофим перебрал с дозой и его подопечный заснул, а вскоре выяснилось, что у него остановилось сердце. В тот пасмурный день его тащила под дождем на руках куча народа и во время этой трогательной процессии, напоминающей похороны, сердце Тимофея, как это иногда бывает у наркозависимых, завелось само. После чудесного воскрешения Трофим чуть не грохнул его снова – за потраченные без причины нервные клетки.

Тимоха после своего второго дня рождения еще больше поверил в собственную исключительность и не стал бояться смерти (чего он там не видел). Он всегда любил играть с куревом, алкоголем, девушками, но никогда не решался заиграться с тем, что толкал то школьникам, то продавцам в ларьках на остановках, то в бани, то в бордели, но соблазн оказался сильнее его, и Тимоха частенько баловался героином. Зато он был рядом с Трофимом, был его соратником и даже претендовал на место самого короля улиц. После жизни на улице, полевых условий работы (Трофим ценил Тимоху именно за это) он знал весь бизнес изнутри. Тут помог и характер – Тимоха был человеком опытным, пробивным и хитрым. Наглость, опыт, бессердечие и хитрость импонировали Трофиму, поэтому он пригрел Тимоху у себя, закрывая глаза на тараканов в его башке.

Вершинин часто поглядывал на Тимофея в зеркало заднего вида, а Тимоха не спускал глаз с мажора. Чуйка Тимофея тоже работала отлично – Тимоха считал, что Леше доверять нельзя, о чем он и хотел поговорить с главарем. Вершинин знал, кто такой Тимоха… На борьбу с Витьком Ретинским, который вытаскивал Леху из наркотического ада, были посланы эти двое: Тимофей как мозговой центр и Влад как сильные и исполнительные руки. Тогда ничего путного у них не вышло. Символично, что именно эти люди сейчас ехали вместе с Лехой – он тайно подумывал сделать этим двоим хорошую подлянку. С Владом было просто – его можно было хорошо отмутузить целой компанией. А вот с Тимофеем посложнее – Тимоха чертовски догадливый и подозрительный, однако он больше всего печется о своих отношениях с Трофимом, поэтому можно было нанести удар как раз на этом поприще.

Тимофей был худеньким и хиленьким пацаном с множеством волос на голове (прическа у этого ярко выраженного брюнета напрочь отсутствовала – на голове у Тимы был полный кавардак) и загорелым телом. Тимоха был немного ниже Вершинина. Больше во внешности их ничего не объединяло, кроме выразительного взгляда у обоих: Тимофей славился своими узковатыми глазами светло-коричневого цвета, которые в момент напряжения, страха или ярости (так же, как и у Леши) становились не черными, а золотыми. Остальное у Тимохи было в пределах нормы: вытянутая, как прямоугольник, башка, загорелое квадратное лицо, складочки на щеках вместе со следами от ожогов и побоев, небритый подбородочек с парочкой черных волос, как на щетке, расположившихся на двух ровненьких бугорочках, нос средних размеров, пышные брови, небольшой лоб и мешки под глазами, отдаленно напоминающие синяки.

Вершининский «BMW 525-i» был европейской сборки, непредназначенной для некоторых отечественных дорог. Но что у нас ровная дорога, то для европейца бездорожье! Если же для этой машины городские асфальтированные дороги с ее низкой посадкой были нелегким испытанием, то нынешнее поселковое бездорожье – яма на яме, кочка на кочке, то песок, то щебень – стало пыткой для Лехиной машины. К такому она не привыкла, потеряв на первой поселковой неровности всякое сцепление с дорогой, на каждом метре цепляясь брюхом об проселок. При каждом таком касании, сопровождающимся характерным звуком, Вершинин вздрагивал и тихо матерился, стараясь ехать еще аккуратнее, жалея свою машину, которой сегодня и без того досталось. Такая аккуратность заставила низкую игрушечную машинку Вершинина плестись 5-8 км/ч по поселку, словно за рулем сидел чайник.

Минут через пять этот дорожный кошмар закончился, ибо они прибыли к месту назначения. Это был дом на углу двух улиц на самом краю поселка, выложенный светлым огнеупорным кирпичом. Двухэтажный домишко был компактным и неприметным. Жестяной забор вокруг дома заржавел и покосился; сорные деревья заполонили весь двор и огород; во дворе вовсю хозяйничала полевая трава, которую хорошенько утоптали. Шаги влево-вправо от тропинки делать было опасно, поскольку можно было наткнуться на что-нибудь неожиданное, покоящееся в острых сорняках и высокой траве. Стекла в деревянных рамах дома практически повсеместно были выбиты. Строение казалось заброшенным, но это было не так.

Домик был неизвестен разве что элитным клиентам Трофима, привыкшим кайфовать у себя дома или в других комфортных и подходящих для этого местах. Прочим наркошам он был знаком как один из городских притонов. Здесь частенько тусовалась всякая шваль, подсевшая на вредные и дешевые наркотики. Какая была цена у покупаемого ими товара, такое было и обращение с клиентами, которые нюхали и дымили, так сказать, не отходя от кассы. Также сюда часто захаживали Трофимовские гонцы, которые проверяли состояние притона, наличие в нем продавцов и покупателей, а также запасов искомого товара. Руководство картеля договорилось с правоохранительными органами, забывшими об этом месте (и о многих других) на определенный срок, который зависел от размера отката.

Здесь и остановились. Первым из машины выскочил Трофим. Прищурившись, он взглянул на знакомое строение и стал ходить по дороге, разминая ноги. После него из задних дверей вышли Тимоха с Владом: первый тут же закурил, а второй стал озираться по сторонам. Трофим не хотел раньше времени заходить внутрь без предупреждения, рассчитывая, что кто-нибудь адекватный увидит у порога начальство и приведет притон в порядок (слово «порядок» здесь не означает порядок, который мы привыкли наводить в своих квартирах – ну какой порядок может быть в притоне). От грязи и смрада, а также от торчков внутри любой неподготовленный человек сразу бы свалился в обморок. Визитеры здесь ненадолго: нужно только забрать одного недостающего человека и запастись оружием, которое было захоронено на участке.

«Так вот, значит, где многие дни свои заканчивают, – подумал Вершинин, глядя на дом перед собой. – Это я еще легко отделался». Заходить туда ему не хотелось.

Перед притоном был пустырь с брошенными в траву бетонными блоками и начатым котлованом. Видимо, здесь собирались возводить дом, но жить не то что рядом, а напротив наркопритона, наверное, не захотелось, поэтому дело встало. Трофим пошел туда отлить, а предусмотрительный хитрюга Тимофей, не намеревавшийся сегодня сотрудничать с Лехой, подобрался к главарю:

– Трофим, у меня к тебе есть срочный разговор.

– Тима, ты видишь, чем я занят?!

– Вижу, это срочно, но я подожду.

Закончив свои дела, Трофим застегнул ширинку и поправил свой вечный джемпер, обращаясь к своему подчиненному:

– Чего тебе надо, Тимофей? Неужели ты опять боишься ехать на дело? – Тимоха хотел возразить, но Трофим еще не договорил. – А в прошлый раз после твоего «срочного разговора» бедному Владу чуть не отрубили башку, хотя на его месте должен был быть ты, тощий засранец! Говори, чего там у тебя?

– Ты уверен, что Вершинин должен ехать с нами?!

Трофим промолчал, оттряхнул руки и исподлобья посмотрел на Тимоху.

– Странно он с тобой говорил. Отбивался, пытался затеять драку, – анализировал поведение Лехи Тимофей. – Не все с ним сегодня гладко. Да и зуб у него на нас еще с прошлого раза – подосрет ведь…

– Что тебя удивляет, Тима? Это его обычная реакция на мое появление. У всех убежавших от нас такая реакция. Тебе ли об этом не знать! Что он еще, по-твоему, может чувствовать? А если у него там какой-то зуб, то мы его выбьем.

– Да мне вообще не нравится рожа его! – воскликнул Тимоха и возмущенно сложил руки на груди и сжал губы оттого, что к его мнению никто не прислушивается. Тимоха точил на Вершинина зубы еще с тех незапамятных времен, когда не смог должным образом проучить Леху за бегство из стана наркоманов. – Еще увидишь! Эта зараза смогла излечиться, – показывал он пальцем в сторону машины. – Так он нам обязательно подлянку устроит, сидеть сложа руки не будет. А дело-то предстоит серьезное. Нам никак нельзя полагаться на сомнительных людей, тем более за рулем.

– Успокойся, Тимошка, не истери, – попросил его Трофим, зная, что Тима не переносит Вершинина еще и потому, что тот жестко унижал и подъебывал Тимоху, когда они контачили. – Наш Алексей всегда такой, но страх передо мной сильнее его внутреннего самомнения. Я не вижу ничего страшного в том, что он окажет нам услугу в обмен на то, что мы забудем о нем. Он будет контролировать себя, лишь только припоминая о моем существовании и о том, на что я способен, – высокомерно говорил Трофим, однако его помощник не успокаивался.

– И хорошо будет выкинуть этого наглого сукиного сына из головы. Достал на хуй! – выругался Тимоха, а Трофим по его тону понял, что Тима недоволен решением шефа. Также Трофим мог подумать и о другом: Тимоха хочет сорвать грядущее дело – вот тогда ему бы мало не показалось.

– Ладно, Тимоха, – заявил Трофим. – Сейчас ты сам поймешь, мерзкий уродец, что неправ. Вот вспомни при мне всю биографию нашего Лехи. Я знаю, что ты еще помнишь.

И тут Тимоха проявил поистине всеобъемлющую память:

– А что там вспоминать-то? Мажорик, родители сыплют деньгами, вырос избалованным, эгоистичным, жадным. По школе еще слыл изрядным паскудником – головная боль учителей и директора, но не родителей. Завышенная самооценка, на лицо отклонения психического характера, наркозависимость… недолгая, – перечислял Тимофей, пытаясь понять, о какой неправоте говорил Трофим. – Пакостей за ним водилось немало… и не мелких, детских, а осмысленных, хорошо продуманных и грамотно исполненных, – после этого Тимоха посмотрел на Трофима, а тот покачал головой. – И красавец знатный: девки на него пачками вешаются. И что?! – возмутился Тимоха.

– И ничего! – повысил голос Трофим. – Ты зря тут волосы рвешь. Если хочешь внимания, то я могу сводить тебя к местным шлюхам. Или заложить тебя ментам. И все наши грехи повесят на тебя и точно расстреляют. Так что задницу мне будешь потом лизать! – разозлился Трофим. – Не будет Вершинин сопротивляться – знаю его как облупленного. Такой он человек. Можно, пожалуй, ему довериться, а если что-то пойдет не так, то так же легко можно его убрать… сделать человечеству милость.

– Ох, я бы его заживо зарыл! – рычал Тимоха.

– Тимофей, ей-богу, блять, ты… как чертов ребенок! Он с нами меньше получаса, а ты уже бесишься! Небось, держишь на него зло, что он живой и здоровый, а не валяется сейчас в углу в этом самом доме и не отваливает огромные деньги за заграничный дурман, – Трофиму стало досадно, что он упустил из своих лап такого клиента, потратив на него кучу времени и нервов. – Это не на него надо злиться, что он выбрался, а на тебя, паскуда, что упустил! – Трофим рявкнул на него, и тот сразу же заткнулся, опустив глаза. Король улиц плюнул на дорогу и злобно выстрелил взглядом в поверженного Тимоху, который из личных мотивов хотел расстроить все его планы, но не вышло.

За нанесенное оскорбление Тимофей желал спровоцировать Вершинина на необдуманный поступок, на месть торговцам смертью, чтобы самолично убрать неугодного мажора.

Трофим направился к машине – придерживаясь за крышу, он наклонился к Леше.

– С нами пойдешь.

Леха думал, что обойдутся без него – хотел легко отсюда смыться. В таком случае сегодня же вечером Вершинина обязательно бы замочили в пентхаусе, в его же постели, поэтому идея была никудышная.

– Не-е-е, Трофим, – протянул Вершинин, сопротивляясь его решению, что было делом храбрым, рисковым… и бессмысленным. – Я лучше в машине посижу, а уезжать мне нет резона, ведь вы все равно меня найдете и я сдохну в страшных муках. Мне этого не нужно.

Трофим похвалил Вершинина за честность, что никак не повлияло на его приказ:

– Похвально, Вершинин! Лучше умереть после дела за какой-нибудь косяк, чем без дела, просто из-за того, что ты живешь на этом свете, ведь так?! Не вынуждай меня тебе приказывать! Пошли! – сказал Трофим, протянул руку в салон, заглушил мотор и вытащил ключи из замка зажигания.

Отойдя от машины, он указал громиле Владу на Вершинина, а сам медленно побрел в сторону калитки. Влад подвалил к машине, открыл переднюю дверь и схватил Вершинина за плечи, выкинув его на дорогу и захлопнув за ним дверь. Трофим нажал на кнопочку пульта и машина закрылась, моргнув желтенькими огоньками. Леша мигом встал, отряхнулся и злобно глянул на Влада.

Алекс поднялся на крутое крыльцо, увидев Трофима перед открытой дверью, ведущей в узенький темный коридорчик, из которого веяло влажностью, сигаретным дымом и тем самым нестерпимым наркотическим запахом.

– Пойдем, Алексей! Я покажу тебе настоящий ад, в который ты, к своему счастью, не попал! Прошу.

Трофим выдал гостеприимный жест, а остальные стали пристально смотреть, как Вершинин через силу войдет в вонючий притон. Деваться Лехе было некуда – он не стал смотреть на улыбки присутствующих, предпочел посмотреть себе под ноги. Даже Трофим остановился у входа, пропуская брезгливого Леху вперед. Вершинин поравнялся с ним, мысленно обматерив его с ног до головы, а потом все же решился сделать шаг внутрь. За ним зашли и остальные.

Леша представлял себе притон много раз, но теперь он увидел этот ужас вживую, растерянно и одновременно брезгливо оглядываясь по сторонам. В дверях компанию встретил человек. Его облик выдавал в нем типичного нарика. Черноволосый парень был одет неряшливо. Он был худощавым, с лицом землистого цвета, с синюшными руками, опухшими от постоянного внутривенного употребления убийственного зелья. Взгляд у паренька был потухший и бессмысленный. Судя по тихому шуршанию и хриплым разговорам, доносившимся из комнат, он был здесь не один. Зачуханный паренек, представший перед гостями, пребывал на одном из низших звеньев Трофимовской сети – мальчик был обучен варению примитивного синтетического зелья в домашних условиях, чем сейчас и занимался, попутно пристрастившись к собственному продукту.

«Действительно, дно», – подумалось Леше. Тут об элитных наркотиках и умопомрачительном кайфе никто и знать не знает – просто подсели на низкопробную гадость и колются, полностью осознавая, что скоро им придет конец. Такой вот поганый конец!

Парень сразу узнал начальство:

– Здравия желаю, Трофим! – неестественно поприветствовал шефа чумазый паренек, чуть ли не кланяясь в ноги человеку со шрамом.

– Ты смотри-ка! Живой еще! – вскрикнул Трофим. – Засунь свое здравие в задницу! Чую, не протянешь ты долго: либо скопытишься, либо подорвешь это место к чертовой бабушке, – Трофим мельком заглянул в комнату и увидел творившийся там ужас, словно на помойке среди бомжей: алкаши, нарики, токсикоманы – все в одной куче. Он невольно сморщился и спросил. – Он здесь?

Встретивший их человек с полуслова понял главаря – единственный, кто не понимал, а только смутно догадывался, о ком идет речь, был Алексей Вершинин.

– Да. Наверху. Ждет вас.

– И чего ты вылупился?! Марш отсюда, голодранец! Возвращайся к своим обязанностям! – включился Тимоха, стоящий позади Трофима. Химик-самоучка испугался так, что след его мигом простыл – только эхо приказа Тимофея все еще летало по грязному и противному, мерзкому и темному коридору наркопритона.

«Непорядок», – покачал головой Трофим, подумывая исправить творившуюся здесь ситуацию: помимо так называемого «повара», он не обнаружил здесь ни курьеров с товаром и ингредиентами, ни контролеров, сдирающих с местных поселенцев последние деньги на дозу.

Тут на шум в коридоре из комнаты в самом его конце навстречу пришедшим со шприцом наперевес, словно лишившийся разума зомби, выперся странно уродливый мужик, обдолбанный в мясо. Агрессия, невнятное мычание вместо голоса, зеленовато-черный цвет кожи и замазанная рвотой одежда – такого Вершинин в своей жизни еще не видел, поэтому автоматически отошел за спину Тимохи, который вместе с Трофимом и Владом не нашли в этом ничего необычного и ждали, что наркоша предпримет дальше.

Живой труп приближался – по лицу, по глазам, по голосу, по запаху Леха решил, что перед ними был почти что мертвый человек. Сердце у мажора сжалось: нахлынули страшные моменты из прошлого, связанные с зависимостью от элитных сортов зелья, действенных и дорогих, но по сравнению с тем, что он видел и ощущал сейчас, все предыдущее, казавшееся ему безумно опасным, отныне стало цветочками.

Мужик, доживавший в этом доме свои последние деньки, услыхал, как кто-то посмел повысить голос и прогнать их добродетеля, готовившего каждый день смертельные зелья для «постояльцев», и решил разобраться с вломившимися сюда наглыми людьми, пока остальные лежат без движения с высунутыми наружу языками.

«Смотри, Лешенька, смотри! – думал Тимоха, прищурив глаза и поглядывая за Вершининым. – Это не твой уровень – с твоими бабками ты мог позволить себе более изящную смерть! Каждый из них мечтает умереть так, но приходится довольствоваться только этим, так что внимай, скотина! Смотри!»

Тем временем невменяемый мужик, шатаясь и кашляя, доковылял до Трофима – жертва самых вредных синтетических наркотиков посмотрел на главаря преступной группировки и, прежде чем поднять на него руку, как на многих своих жертв в поисках денег на дозу, нарик хотел было что-то сказать визитеру, как внезапно дернулся, закатив глаза и раскрыв рот. Он выпрямился, как березовый ствол, и рухнул на пол так, что чуть ли не проломил его. Это все Трофимовский нож хорошо поработал: мигом вошел в брюхо бедолаги да так легко, будто это была не человеческая плоть, а растаявшее масло – Трофим, незаметно расчехливший свое оружие, сам этому удивился.

От увиденной в метре от себя самой нелепой и дикой смерти, от всей этой разрушающей сознание атмосферы и одурманивающего высококонцентрированного и специфического запаха Леша не выдержал и вылетел на крыльцо, на воздух, схватился обеими руками за железное ограждение, тяжело вздыхая. Его стошнило.

Влад хотел было броситься за беглецом, но проницательный Трофим придержал его, обтирая окровавленный нож об висящую на перилах тряпку:

– М-да, слабенькие нынче мужики пошли! – посетовал Трофим. – Нет, вот ведь неженка! Уебок домашний! Таким макаром нам с ним еще долго сидеть. Черт, а время не ждет! Ладно! Влад, выкинь отсюда на хуй трупак, – махнул рукой Трофим. – Тимоха! Проследи, чтоб мистер Вершинин отдышался, вытер морду и тащился сюда! – скомандовал он, задумывая снова испытать мягкотелого Леху.

– Будет сделано, – подчинился Влад, схватив грязного мужика за ноги и потащив его в сторону выхода, из которого в темный коридор заливался дневной свет и постепенно тонул во мраке этого мертвого места.

Тимофей тем временем вышел на крыльцо.

– Иди-ка сюда! – с издевкой и удовольствием оттого, что он теперь может безгранично распоряжаться и издеваться над Лешей, скомандовал Тимоха, схватив мажора за шею и потащив его назад в дом.

Вершинин как мог сопротивлялся Тимохе, но тот приволок его к Трофиму и усадил на колени перед главарем – оба поняли, что должны были сделать с Вершининым, обнаружив его болевую точку.

– Смотри, смотри внимательно! – кричал Тимоха.

Вершинину было больно и противно смотреть на больных и измученных опустившихся на самое дно наркоманов, которыми были забиты все комнаты на первом этаже. Он зажмурил глаза. Тимофей уловил сопротивление их гостя и со всей силы хлестанул его ладонью по щеке так, что Вершинин очухался и раскрыл глаза. Тимоха схватил его за голову, чтобы тот смотрел во все глаза и запоминал это место. Трофима забавляла мысль о том, где был бы Вершинин, если б не завязал с наркотиками, что бы его ожидало: превращение в недоумка, ВИЧ, психозы, импотенция, туберкулез – впрочем, как и у всех нашедших себе приют в этом проклятом месте.

– Непривычно, правда?! Особенно тебе! А это, Леха, самое дно… Неприятный осадок всей нашей разрушительной среды. Смотри и наслаждайся, молись Господу, ведь тебе, идиоту, повезло быть выше всего этого. Но каждый, кто завяз в нашей паутине, рано или поздно обязательно окажется здесь, – с улыбкой произнес Трофим. – И самое замечательное в том, что поток людей не иссякает.

– Винт, крокодил, спайс, травка, гашиш, пластилин, инголянты – все это здесь, – продолжал Тимоха.

«Спасибо, конечно, Вите. Нехорошо я с ним – из такого дерьма меня вытащил. Не каждому по силам отказаться от этого. Как же у меня получилось?» – мысленно задавался вопросом Леша, глядя на наркоманов в зловонной и облезлой комнате с заколоченным окном.

От этой беды никто не застрахован: любой человек, особенно молодой и глупый, ничего не сознающий, попав в такой вот круг общения, подсев на иглу или на что-либо другое (вариантов много), начинает постепенно скатываться. Золотая молодежь начинает с дорогих наркотиков. Постепенно человек вынужден искать более сильные наркотики. Он начинает деградировать и со временем может попасть в такие вот притоны, которые могут стать братской могилой. Любой индивид из любого слоя общества может попасть под влияние этой разрушительной среды, в лапы таких злодеев, как Трофим и Тимоха.

Вершинин продолжал с ужасом рассматривать комнату: обстановочка была мрачноватая и пугающая, особенно для здорового и полноценно живущего человека. А ведь тут не только употребляли, но и производили, хранили. Погреб, на который ранее совершенно случайно бросил взгляд Лешка, был просто напичкан ингредиентами для производства зелья. Всюду валялись косяки, коробочки из-под таблеток, разодранные пакетики с остатками смертельного белого порошка, под ногами хрустели стеклышки и одноразовые пластиковые шприцы.

А этот нестерпимый запах, от которого закладывало нос и слезились глаза, заполонил все вокруг. Резкий, неприятный, химический. Говорят, от таких запахов дебилом становишься. Встречное влажное дыхание этого прогнившего дома тоже стойко обосновалось – хуже, чем запах хлорки в больнице.

Стены без обоев, разрисованные и измазанные, обожжены в некоторых местах. Простейшая отделка напрочь отсутствовала: все медленно гнило, рушилось, ломалось, приходило в негодность. Чтобы вернуть этому месту прежний вид (притон одновременно становился и кладбищем, и приютом, и свалкой, и полигоном, который в любой момент мог взлететь на воздух), нужно было потратить целое состояние, а чтобы это место потеряло свой нынешний дух и прекратило привлекать к себе особо опасных членов общества, его проще было снести или сжечь, что давно хотели и местные жители, и волонтеры, и правозащитники, и борцы за здоровье нации. А тем временем место «процветало».

В комнате напротив было тесно и сыро как в густом лесу. Около окна на крюки, привинченные к облезлому потолку, был подвешен большой полог, сырой и вонючий. Сквозняк загадочно колыхал его, пронося через весь дом запах клопов и немытых постояльцев. В тесной комнатке сейчас ютились человек 15-20, если не больше. Для того чтобы войти в эту ядовитую муть, надо было сделать над собой огромное усилие, оторвать ногу от скрипучего и липкого пола и ступить вперед. Народ в комнате представлялся Леше хаотично разбросанными трупами. Мутные взгляды людей, прислонившихся к стенам или лежащих на полу и матрасах, то и дело бегали по Вершинину, выглядевшему как свежая банка йогурта, которую поставили в холодильник, где уже давно все протухло.

Тимофей продолжал мучить Леху и держать его голову так, что тот, не отрываясь, смотрел на антураж комнаты. На полу почти вплотную к нескольким разваленным тахтам, каркасу сетчатой кровати и единственному покосившемуся креслу были расстелены грязные провонявшие матрасы, на которых места свободного не осталось от следов, оставленных продуктами жизнедеятельности человека. Матрасы предназначались для тех, кто не успел занять хоть какую-нибудь мебель. Кто не успел занять матрасы – располагались прямо на полу. Кому-то и таких лежачих (это сугубо по состоянию) мест не доставалось – такие сидели в углах и в проходах, прилипнув к холодным стенам.

Движняк на этой свалке еще тот, но не сейчас – в это время желающих маловато: никто не желал светиться здесь днем. Здесь те, кто ждал своего часа, своей дозы, или те, кто не смог со вчерашнего унести отсюда ноги. Весь аншлаг ночью – все прибегают: и нарики, и Трофимовские, и алкашня, и местная шпана. Тут с крутыми и дорогими клиентами работать не привыкли, поэтому все как в нецивилизованных джунглях.

Леха пристально разглядывал обитателей притона. Бледные опухшие мужчины сидят на диване, словно грибы, выросшие на пеньке в чаще. В единственном кресле разлеглась полуголая разбухшая девица, лениво смотрящая в стенку. На сетчатой кровати, повернувшись к пологу, лежали, словно в узел завязались, совсем еще молодые парни и девочки, худые и израненные, – Вершинин недолго рассматривал их спины. С остальными был полнейший беспорядок. Все сидели и валялись: кто схватившись за плечи, кто – за руки или голову, кто спал, кто уже очнулся и боязливо сидел, обняв ноги исколотыми руками, а кто-то свернулся калачиком и лежал, вздрагивая и ворочаясь, будто змеи, а кто-то и вовсе уткнулся в угол, закрыв лицо грязными ладонями. Слышались стоны, невнятные разговоры в бреду. Почти не наблюдалось движения в этом месиве: редко кто шелохнется, кашлянет, сплюнет или еще чего. В комнатушке дурман, хоть падай, обстановка дикая, словно в загоне удомашнего скота. А чуть что заболит или кому-то чего не достанется, шум поднимется еще тот – вплоть до драк, поножовщины и убийств.

Мир этих людей ограничен несколькими квадратными метрами этой комнаты, возможно, площадью первого этажа данного строения – это не мир в мире, а мир сам по себе. Мир низкий, мир тесный, как гроб, но для живущих в нем он всеобъемлющий, существующий по своим законам. Где-то далеко (за стенами притона) мир конкретный и такой же жестокий, от которого сломя голову эти люди и убежали: этот мир с молодыми и старыми, богатыми и бедными людьми, заложниками проблем; там мир с модными и чмошными клубами, предателями и друзьями, с элитной наркотой и синтетикой.

Тут уже давно все размыто и похерено. В здешнем мире нет ни грешников, ни святых, ни воров, ни проходимцев. Есть только четкие законы выживания – с товаром, дилерами и клиентами. Нет истины, нет уверенности ни в чем, даже в том, что завтра вообще наступит, если у тебя нет денег или возможности принять. Подобный мир возникает там, где люди начинают легкомысленно играть со своей жизнью, поддаваться на соблазны и утопать в собственных грехах. И в этой самой игре оформляется главный, никому и ничему не подсудный закон – это право пока-еще-человека играть в эту опасную игру, которую он сам для себя выбрал, и получать от нее все, что заслужил. А заслуги всегда сводятся к одной парадигме: продолжительность жизни человека, пристрастившегося к употреблению наркотиков, очень невелика – кому как повезет. Выбираются единицы.

Каждое смертельное зелье уникально: у каждой отравы свой состав, свои эффекты и свои последствия – вот что значит уйти из жизни изящно. Глаза разбегаются от обилия вариантов, в частности от передозировки (тут все зависит от частоты, давности приема и типа наркотика): один оставляет следы от уколов, другой нет; места инъекций одного гниют сразу, другого – долгое время остаются практически незаметными; один вызывает торможение реакций вплоть до зависаний, другой – гипервозбуждение с нарушениями сна; даже от одного и того же наркотика зрачки могут как расширяться, так и сужаться, не реагируя на свет. С ума можно сойти! Но у всех есть одно общее свойство – все это чудовищно плохо и… смертельно.

«И как я только мог с этим играться?!» – думал Вершинин.

Если бы Лешу спросили несколько лет назад, зачем он балуется наркотой, то он бы ответил: «Просто покайфовать, почувствовать себя другим! Это же крутяк!»

Здесь на подобный вопрос отвечают отнюдь не так:

– Что ты чувствуешь, когда принимаешь?

– Чувствую себя обычным человеком. Ничего не болит. Кайфа давно уже нет. Через час все будет болеть снова… Я колюсь, чтобы быть как ты…

Вот так-то!

– Что же это? – внезапно спросил сам у себя Леша Вершинин, удивленно бросив взгляд в сторону двух парней, спинами прижавшихся к стенке рядом друг с другом и запрокинувшими головы. Вершинин вытаращил на них глаза, не веря тому, что он видит.

– Точно вмазаться не хочешь? – ради хохмы спросил у него улыбающийся Тимофей.

– Нет! – огрызнулся Вершинин и медленно стал подбираться к пацанам, чтобы присмотреться к ним получше и убедиться в том, что глаза ему не врали: либо это галлюцинация от сваливающего наповал дурмана в доме, либо реальность и совпадение.

Леша приближался к наркоманам гусиными шажками, изучая, казалось, знакомые лица – одно так точно. Подобравшись ближе, он опешил от увиденного:

– Ну ни хуя себе! Что б я сдох! – удивлялся Вершинин, глядя на замученного молоденького паренька, который сразу отключился от принятой дозы, буквально стал овощем, хоть по щекам его дубась со всей силы, хоть водой обливай. Рядом с Вершининским знакомым, положив голову на плечо соседа, в такой же позе полумертвого наркомана сидел рыжий короткостриженный парень.

Вершинин лицезрел перед собой своего одноклассника и злостного должника Олега, того самого, кого Леха сегодня побил на улице, прочитав ему нотацию. Вот сейчас все окончательно прояснилось. Вершинин разглядывал обездвиженного наркомана Олега и улыбался оттого, что раскрыл его зловещую тайну. Улыбаться сейчас, конечно, было неуместно, но в присутствии Олега Вершинин всегда вел себя надменно, в каком бы состоянии собеседники не находились. Трофим и Тимоха наблюдали за этим с недоумением.

Значит, Олег брал в долг и спускал все деньги на наркоту, прозябая здесь чуть ли не каждый день. У Лехи аж в голове не укладывалось!

– А-ха-ха-ха, – тихонечко заржал он. – Ну привет, браток-должничок! Как я удивлен. Нет, как я рад увидеть тебя именно здесь, ведь твоя тупиковая и никчемная жизнь именно так и должна кончиться. Это идеальный вариант – как раз для тебя, Олег, – тот действительно пал ниже плинтуса, хотя и положение Вершинина сейчас было далеко не завидным. – Почему я не догнал об этом раньше? Блин, дал денег на наркоту. Да уж, удачно вложился… будто в прежнего себя – проспонсировал наркодельцов. Эх, Олежка, с твоей-то слабой головушкой ты стал легкой добычей. Здесь твое место. Черт, врагу не пожелаю…

В этот момент сидящий на полу перед мажором Олег раскрыл свои затуманенные глаза и узрел тот самый кошмар, который ему приходилось время от времени переживать. Олег вздрогнул, когда признал перед собой Алексея. Паренек лишился дара речи от такого страшного и реалистичного глюка.

Леха продолжил стебаться над Олегом:

– Ха, парень! Можешь долг не отдавать! – прокричал он Олегу, а тот лишь раскрыл рот, чуть повернув голову в сторону. – Ты это заслужил. Отработал деньжата, порадовал меня, – разъяснил причину прощения долга Алексей, понимая, что из него теперь вряд ли что-то выбьешь (даже продажа Олега на органы для погашения долгов будет недейственной, ибо парень постепенно угробит все внутри себя). – Может, – задумался Вершинин, – все это тебя чему-нибудь научит, но сколько бы раз я не вбивал в твою голову простые вещи, ты все равно меня не понимал. Вот и сиди здесь и загнивай. Тебя только могила исправит – не игла и не красный аттестат. Но сколько же ты бабок спустил на этот яд… просто пиздец! – жестко подытожил Алексей. Напоследок он помахал ему, а затем поднял свою ногу, поднес ее к подбородку Олега и носком кроссовка легонечко закрыл его раскрывшуюся пасть.

– Ладно, – кончилось терпение у Трофима, – хорош тут воздух пинать! Влад, Тимоха – за стволами! А ты, Вершинин, пойдешь со мной наверх. Вы тоже подтягивайтесь.

Трофим толкнул Вершинина в сторону лестницы. Они стали подниматься на второй этаж, а внизу, рядом с Олегом, сидел еще один знакомый нам персонаж. Это был тот самый Рыжий, что шлялся поздней ночью по кварталам и забегаловкам вместе с Трофимом в поисках добычи – этой добычей стали Тихомировы. Леха этого не знал, а даже если бы и знал, то понял бы, что Рыжий и без того получил по заслугам: его жизнь давно уже кончена, она перешла в стадию гниения и угасания, что уже невозможно было остановить. Получил, видимо, мелочи за проделанную ночью работу.

Наверху было светлее и теплее. Никого постороннего там не было и в помине – для обитателей первого этажа лестница напоминала отвесную скалу, по которой никто взбираться не осмеливался. В комнаты на верхнем этаже не заходили – боялись, что ненадежный пол провалится вниз из-за сгнивших перекрытий, но одна комната на втором этаже выглядела прилично, ибо была предназначена для заезжих гостей особой важности: наркоторговцев и прочих барыг, людей Трофима, которые заглядывали сюда как на перевалочную базу, посмотреть, как идет бизнес. Одним словом, помещение для встреч и важных дел.

Комната была небольшая: посреди нее располагался длинный стол, около стен стояли древние деревянные стулья и полукресла; также из мебели красовались абсолютно пустые стеллажи и шкафы. В углу у окна ютился ржавый сейф, который мог бы пережить ядерный апокалипсис; в противоположном углу стояло нечто, напоминающее верстак, где вместо слесарных инструментов были составлены бутылки, лежали пакетики, картонные коробочки и рулоны целлофановой пленки.

Явно здесь кучкавались, прятались после очередного дела и считали добытые деньги, содранные с людей, лежащих в беспамятстве внизу или развлекающихся в саунах, клубах, барах, борделях, или с любителей употребить товар прямо дома.

Оказавшись в комнатке, Вершинин понял, кого недоставало Трофиму. Наружность этого человека весьма контрастировала с окружающей обстановкой, что очень впечатлило Алексея. Парнишка сидел за столом, опустив на него свой подбородок и сварганив утомленно-грустную гримасу. Лешин ровесник теребил обмотанные ленточками пачки денег, всматриваясь в пустые бутылки из-под шампанского на верстаке, из горлышек которых выглядывали пробки с фитилечками.

Увидев незнакомца, парнишка привстал и настороженно оглядел Вершинина. Не успел Леша переступить порог, как в комнату влетел Трофим.

– Вот мы и здесь!

Парень за столом отреагировал:

– Наконец-то! А я уж думал, что загребли вас… где-то… Вот, – указал он на бутылки, – зажигалочки готовы. А где еще двое?

– Сейчас придут – надо ведь нам чем-то угрожать, – загадочно произнес Трофим. – Ох, жду не дождусь, когда прижучу этих уебков из клуба. Ха! Они думали, что самые умные! Товар, значит, дорогущий мы возьмем, истратим его, а деньги, блять, платить не будем! – возмущенно говорил он.

– Думаешь, этот гламурный голубок Гончаров там мутит?

– Больше некому.

– А что же Миша?

– А ничего! – повысил тон Трофим. – Ты Мишаню не трогай. Я ему доверяю как себе.

– Кажется, несколько лет назад ты хотел его убить, – припомнил паренек, явно разбиравшейся в местных делах.

– Он нам нужен. Засиделся он там – заберем его из клуба. Давно пора двинуть его выше. Заслужил.

Чтобы не бесить своего начальника, не затевать с ним словесную перепалку, которая обязательно бы переросла во что-нибудь серьезное, паренек сказал:

– Это мудро, – опустил голову он, улыбаясь и потирая ладони. – Хорошие люди всегда нужны, – лицемерил он, даже не скрывая этого, – на них у нас все и держится. Не оставлять же его в клубе, который ты намереваешься спалить, ведь так?! – спокойно вещал парнишка, покачал головой и задал сугубо риторический вопрос. – И куда только люди ходить будут?

– Людям по хуй, где танцевать, бухать, общаться и принимать! Это для слабоумных и неразборчивых клубешники делятся на модные и не очень. Так ведь, Леха?! – Трофим тыкнул в Вершинина локтем. Леша тем временем во всю развесил уши, дабы понять, во что он ввязался. – Кстати, Никита, – опомнился Трофим, – гляди, кого я нам привел. Знакомься, это Леха, тот еще балагур, мажор и блядун, который будет помогать нам сегодня. Леша, – Трофим переключился на Вершинина, когда встретил недоверчивый взгляд своего протеже, – а это Никитос, бойкий, жестокий, смышленый и исполнительный мальчик, который не дает мне поубивать наконец всех этих темных дебилов, которыми я правлю.

Вершинину подумалось: «Ничего себе! Он ведь помладше меня будет – надо же, что происходит с детьми. Занесло же его сюда, – это никак не укладывалось у него в голове. – Еще восемнахи нет, а он уже чуть ли не правая рука Трофима. Парнишка-то явно не из простых».

– Вот, значит, кого ты откопал?! Бывшего наркомана, который наверняка всех здесь возненавидел? И ты после этого доверяешь ему такое дело?! – разозлился Никита. – Ты бы еще взял в водители разъяренного брата того пацана, который этой ночью от передоза копыта откинул, когда вы там кого-то грабили!

– Нет, ты слышишь, а?! – обратился к Вершинину Трофим, чуть ли не крича во всю глотку, решив вновь отбиться от навязчивости своего подчиненного, переведя стрелки на другое. – Парапсихология какая-то, мать ее! Люди осведомлены лучше меня, суют нос, куда не следует… знают больше меня о моей же гребаной жизни!

Никита ответил спокойно:

– Это моя работа, Трофим. Я забочусь о нашем деле, торчу в нем каждый день, каждую секунду, тону в нем с головой, чтобы все работало слаженно и успешно, чтобы люди были исполнительны и не задавали лишних вопросов. Разве не для этого ты взял меня сюда?

Трофим был горд своим принципиальным подчиненным:

– Вот гад – молодец, сучонок! Умеет же… Но все же… что ты имеешь против Лешки?!

– Да, – внезапно вмешался в разговор Вершинин, чтобы вывести Никиту на чистую воду. – Что ты имеешь против меня?

После того как Леша вписался в беседу, наркобарон только недоуменно взглянул на него, кивнул в сторону Никиты, а затем уселся в кресло, сложил ногу на ногу, ожидая ответа Никиты.

– Опять же я о деле забочусь. Волнуюсь. Хочу, чтобы все прошло четко, чтобы ничего не дало трещины, чтобы люди были хладнокровны и знали свои роли. Но те, кого ты сюда притаскиваешь, Трофим, могут все испортить, – сначала Никита говорил это Вершинину, а позже вновь переключился на шефа. – Они потенциально опасны: если не для нас, то для дела точно.

– Не надо катить бочку на моих людей! Сам еще не дорос, так что учись! Учись думать молниеносно, оценивать людей, на глаз определять, сканировать всех и каждого, залезать им в голову, подчинять их себе, делая все за пару секунд. Да, некоторые неадекватны и опасны для общества, – продолжал он, – но зато они покорны и исполнительны, и уж точно не захотят идти против меня.

– Хорошо! И каков же план? – задал вопрос Никита. В этот момент в комнату вошли Влад с Тимохой, обвешанные амуницией: ножи, кастеты, пистолеты и даже автомат – у Вершинина от таких игрушек волосы дыбом встали. – Почему вы так долго?! – сказал Никита. – Пора бы уже начинать – надеюсь, – обратился он к Трофиму, – ты сейчас расскажешь нам, что затеял на этот раз.

Трофим улыбнулся, поднял указательный палец вверх, мол, сейчас все будет, встал с кресла, велел всем усаживаться за стол и внимать его гениальному плану. Он разгуливал по комнате, поглядывая то в окно, то на сидящих сподвижников. За окном день постепенно клонился к вечеру: солнце медленно уходило к горизонту, раскрашивая небо в предвечерние цвета. Немытые окна совещательной комнаты выходили на запад, поэтому в комнате было светло.

Король улиц начал громко и официально, словно оратор – все молчали и слушали его:

– Друзья мои, с нами поступили нагло, вызывающе и глупо. Причем это сделали наши псевдопартнеры из клуба, на который мы угрохали кучу средств и людских ресурсов. Эти ебаные обормоты поступили недальновидно… прежде всего для себя. Не вижу смысла затягивать с возмездием за неповиновение, – Трофим медленно бродил вокруг стола, активно жестикулируя. Вершинин оперся об стену, сложил руки на груди и слушал Трофима, насупившись. Главарь продолжал с еще большей энергией и энтузиазмом. – Нужно быть больным на голову, чтобы, будучи слабым, зависимым, безынициативным и беспомощным, умудриться перечить… затевать ссору с нами, полноправными хозяевами этого чертового городишка! – Трофим ощущал себя монархом, чья империя достигла рассвета. – Они заслуживают самого страшного и изощренного наказания. И пусть это будет уроком для всех и для каждого, что перечить нам – это преступление, которое карается высшей мерой наказания, – Трофим неистовствовал, красноречия и фантазии у него было хоть отбавляй. Позабыв о ночной расправе, он предвкушал предстоящую. – Но сначала мы сдерем с них все деньги и весь оставшийся товар до последней песчинки! В общем, план такой…

Трофим изложил свой план четко и быстро – ему не терпелось начать действовать: он жаждал крови. Все было объяснено доходчиво. Все мотали головами, одобряя порядок действий. В мыслях у этих людей было только то, как угодить начальству – думать и заявлять о возможных последствиях и обстоятельствах, которые могли полностью или частично разрушить планы Трофима, никто не желал. Кроме одного человека. Пока все соглашались, предусмотрительный и проницательный Никита многого не одобрял и терпеливо ждал, чтобы высказать свои опасения. Подобные непредсказуемые действия Трофима мигом могли поменять весь расклад сил – не всегда в его пользу. Он никогда не ограничивал себя рамками, но не мог не оставить своего фирменного подчерка. Это и не нравилось Никите, который молча покачивал головой, всем своим недовольным и обеспокоенным видом показывая, что он не принимает плана.

Вершинин видел Никиту первый раз в жизни, но уже проникся к нему сожалением, ведь 17-летний пацан, у которого еще губы не обсохли от мамкиного молока, зарывал себя в яму, связавшись с такой компанией, пребывая в криминальном мире, живущем по своим жестоким законам, среди алкашей, наркоманов, фанатиков, убийц и насильников.

Никита Зотов выделялся из всех присутствующих свежим видом, ярким и выразительным взглядом, отменной дикцией, чистым лицом, здоровым телом, острым умом и отсутствием боязни возразить Трофиму. Казалось, что он попал сюда случайно, что все это не его, что он здесь чужой.

Зотов был щуплым и невысоким. С первого взгляда в парнишке выделялись: стальной стержень, жесткая хватка, подвешенный язык и интеллект явно выше среднего. Зотову постоянно хотелось что-то делать, суетиться, активничать – неважно, в какой области это будет, куда будет направляться эта энергия – он был сфокусирован на своем опасном деле. Явно его стремление казаться взрослым или как можно скорее им стать переросло в манию. Он пересилил самого себя, прыгнул выше головы: ему чуждо все, чем живут обыкновенные пацаны его возраста. Бывали моменты, когда упущенный период беззаботного взросления напоминал о себе: в такие моменты Никите было грустно, он чувствовал душевную пустоту, ощущая себя машиной, угнетающей собственную личность. Однако эта же машина в сотый и в тысячный раз уничтожала в себе ребячество и желание вернуться, зажить как все.

Никита выделялся крепким здоровьем и отсутствием недугов, которыми могли похвастаться остальные. Зотов был худым, ноги и руки были костлявыми и хрупкими, однако кое-где отметилось половое созревание: широкие плечи плавно переходили в узкий торс и необъемные бедра. Зотов обладал широкой шеей с ярко выпирающим кадыком. Шея держала на себе небольшую, зато умную голову. Никита Зотов был блондином. Иногда он зачесывал свои волосы в сторону, а иногда ничего с ними не делал, и они, будучи не больно короткими, свисали с головы, укрывая затылок и уши, доставая чуть ли не до глаз. Со светлыми волосами гармонировал и чуть ли не белый цвет кожи, которая почти потеряла способность менять свой оттенок из-за загара. На бледном лице Никиты выделялся большой рот, обрамленный жирными губами. Мало кто видел улыбку Никиты, потому что он всегда был серьезен и погружен в себя. Его взгляд проникал во все и во всех (аж до дрожи и недоумения): узкие темно-карие глаза не мешали выразительному взгляду. Жирные брови, в отличие от светлых волос, были черными. Чистое лицо рано повзрослевшего пацана заканчивалось широким и твердым лбом, который демонстрировал пробивной и жесткий характер его обладателя. Большие уши были оттопырены; щеки на узком личике не выпирали; острые симметричные скулы заканчивались небольшим и ровным подбородком. Нос у Никиты выпирал далеко вперед, казалось, что он был немного сдвинут влево, словно когда-то его серьезно сломали; переносица была узка, а ноздри наоборот широки.

Чудо в перьях вместо того, чтобы гулять, веселиться, цеплять девочек, наслаждаться свободой и беззаботностью, ходить в школу, делать уроки или не делать их (кому как нравится), вращалось среди опаснейших преступников, занималось самым жестоким и беспощадным бизнесом в мире. Это просто не укладывалось в голове у тех, кому когда-либо приходилось слышать историю Никиты Алексеевича Зотова или лицезреть его самого.

– Нет! – не выдержал тогда Зотов. – Это все, конечно, круто… но никуда не годится. Здесь все равно куча недостатков.

В этот момент обсуждение гениального (по мнению большинства) плана Трофима резко прекратилось. Все замолчали и с опаской разом глянули на Никиту. Даже Вершинин невольно напрягся.

– Наверняка там повсюду куча камер, а у нас привлекающий внимание транспорт, у которого не прикрыты ни марка, ни номера. Как только вы выйдете из клуба, все сразу увидят ваши разъяренные морды. Пока вы будете крутить фарш в клубе – если, конечно же, люди там не смоются еще до вашего прихода – машина бросится в глаза куче народа: место ведь популярное, проходное, особенно ближе к вечеру. А вдруг внутри охрана, которая только вас и ждет? И тогда вам крышка. А как назад?! Вас должно быть трое или даже четверо – неясно, как вы все вместитесь в машину. Куда главаря-то положите: в багажник или на колени к вам он сядет?! Поверьте, таких вот мелочей много, так что извольте повременить и немного над этим подумать, – произнес Никита с нотками гордости в голосе от спланированного ответа… и презрения к двум участникам сходки как минимум.

Это самое несогласие, неповиновение, постоянное желание возразить и пойти всем наперекор со стороны Никиты Зотова, много бравшего на себя, всегда раздражало Тимоху. Он считал, что молодчик нагло, открыто и развязно метит на давно забитое Тимофеем место Трофима. Якобы Никита лижет Трофиму задницу, пригревшись под крылом главаря, вместо того, чтобы пахать на благо предприятия, как лошадь по имени Тимофей. Подобное поведение выводило Тимоху из себя. Он все время искал повод публично рассориться с конкурентом и обратить все внимание на себя как на доблестного и принципиального цензора, который всеми способами пытается избавиться от инакомыслия и противодействия, подрывающего идеально строгую и отлаженную атмосферу в организации, для которой такие вот возражающие кадры, предлагающие альтернативу и тормозящие весь процесс, чреваты провалом и разрушением системы… причем изнутри. Трофиму же нравилось смотреть, как негодует ярый карьерист и двуличная подлиза Тимофей.

Тимоха не мог допустить, чтобы Зотов своим появлением продолжил отдалять его от заветной цели – единоличного руководства Трофимовским спрутом. Вот он и бесился оттого, что мелкий вечно сует нос в их дела. Когда Зотов с вполне серьезным и официальным видом назвал недостатки плана Трофима, по логике должен был возмутиться сам автор плана. Вместо этого его заместитель сначала нервно кусал губы, потом громко хрустел пальцами – приказы не обсуждают, а выполняют – и не выдержал…

– Вот, значит, как ты заговорил! – вскочил Тимофей. – Птичка ты залетная! Пришел сюда, чтобы все нарушить, всех нас рассорить или сдать?! Трахнуть и смыться?! Да мы тебя быстрее со свету сживем, предатель! – Тимофей черпал негатив, словно из воздуха, ибо Никита молчал, раздражая противника только своим видом. Тимоха стал кидаться на него – Влад придерживал своего разбушевавшегося товарища. Сильно Тимоха не любил Никиту… и не он один. – Не смей даже заикаться о недостатках – их нет! И никогда здесь не было и не будет! Ты их себе придумываешь, делаешь это нарочно, всем нам на зло, чтобы заложить нас. Ты ничего не получишь, гнида проклятая! Думаешь, что в одиночку сможешь нам противостоять?! Да ты скорее сдохнешь, рта не открывая – тебя раздавят как таракана. Ты здесь никто и всегда будешь выскочкой. Умрешь ты страшной смертью, Зотов, и никто, слышишь, никто и никогда о тебе не вспомнит! Не дорос ты, чтобы нами командовать, чтобы осуждать и корректировать наши планы! Ты должен молиться на нас, плевки наши слизывать за то, что тебя не пришлепнули в первый же день, что все еще живой, но, чую я, после такого это явление временное… Готовься к своему концу – он обязательно придет! Уебка мы пригрели! Оборачивайся теперь! Втащить бы тебе, дятел…

И тут Тимофей кинулся в сторону Никиты. Последний был готов увернуться от него и мигом нанести обидчику несколько ответных ударов по болевым точкам, после которых Тимофей растянулся бы на полу и не вставал бы еще несколько недель, но этого не случилось, ведь Влад успел схватить того за одежду. Даже в этом положении Тимоха тянул руки к Зотову, скалясь и извергая жесточайшие маты, от которых уши в трубочку сворачивались. Но вся эта ссора должна была иметь конец, и он наступил… И Тимоха, и Трофим, и Зотов, и даже Вершинин сделали из этого свои собственные выводы.

Трофим больше не мог выносить поднявшегося шума от назревающего петушиного боя, поэтому спокойно, не поднимаясь с кресла, достал свой пистолет и выстрелил пару раз в потолок с командным криком:

– Отставить!!!

Приказ вкупе с двумя оглушительными выстрелами, от которых с потолка посыпалась штукатурка, был ошеломляющим. Все мигом стихло: все заткнулись, повернувшись в сторону главаря и узрев его недовольное лицо. Еще во время разговора Трофим будто читал мысли присутствующих, в особенности Тимофея и Никиты. Единственный, кто не был молчаливой и бесхребетной чернью, не имеющей своего собственного мнения о всей ситуации, был Никита Зотов, чего Трофим не мог не оценить по достоинству. Главарь прекрасно видел откровенный и наглый подхалимаж со стороны Тимофея.

Королю улиц уже толком надоели скучные лица своих подчиненных, которые боятся что-либо сказать главарю, поправить его или возразить: они только соглашаются и кивают. Люди Трофима просто впадают в ступор при виде своего начальника, прекрасно осознающего, что только жестокостью он может сохранить порядок в своем мире, в своей организации, в своей системе, оставаясь для всех объектом страха и беспрекословного повиновения. А если показаться более снисходительным и сговорчивым, то это будет воспринято как слабость и неспособность контролировать людей. При таком раскладе Трофима могли тут же съесть им же собственноручно выращенные и воспитанные монстры в человеческом обличии – странно, но Трофима забавляло собственное бесчеловечие, от которого он не хотел отказываться.

Вожак стаи понял, что благодарный ребенок в лице Никиты, которого пригрели здесь, так заботился о деле и о своем главаре.

– Остынь, Тимоха! – прозвучал отвратный бас Влада.

Трофим поднялся с кресла, не выпуская пистолет из рук, вздохнул, прошелся по комнате и застыл у окна, подмигнув Вершинину, мол, смотри, как я сейчас разрулю ситуацию.

– Так-так! Вот, значит, какое дело вырисовывается. Вот как все вы думаете! Это нужно исправлять! Развели тут беспорядок – я за вас возьмусь…

Первым набрался смелости Тимофей, который стоял с раскинутыми руками посреди комнаты и сканировался злобным взглядом Зотова – Тима хотел было открыть рот и начать оправдываться, но главарь его прервал:

– Только не надо говорить мне, что он первый начал. Тима, сопливый ты урод, набросился ни за что на пацана. А ведь Никитос прав (этот ответ поразил и разозлил Тимоху) – не все так гладко и идеально, как мне показалось. А вы, засранцы, даже не сообразили, что надо бы об этом сказать. Поэтому, если взглянуть немного с другой стороны, получается, что именно ты, Тимофей, попадаешь под описание этого самого гниды и предателя, который мешает нам. А-а?! Разве это не так, м-м-м?! Чего молчишь, говно?! Под это описание подходишь именно ты! И я обязательно приму меры, чтоб ты получил по первое число! Довыебывался!

Возбудитель порядка Тимоха давно заслуживал своеобразной профилактической беседы или чего похуже – этого человека нужно было припугнуть, задвинуть, но он все равно вылезет, подумает над случившимся и станет еще злее.

Тимофей побледнел, услышав нападки рассвирепевшего Трофима, глядя то на него, то на пистолет в его руках.

«Что, Тимоха, доигрался?! – думал Тимоха. – Надеюсь, не догадается, куда я мечу. Но ничего, ты еще уйдешь с моего пути, но сначала я расквитаюсь и уберу мелкого. Даю слово!» – он злобно поглядывал на Зотова, раздумывая, как он расправится с конкурентом, который любит выпендриваться, а затем умело прикрывается за спиной начальства.

Трофим продолжал вещать:

– Я, пожалуй, прощу тебе твою сегодняшнюю вспыльчивость, но учти, что она была необдуманна. Сочти ее, Тимоха, за свою слабость. Я дам тебе время подумать над этим, но это в последний раз, – после этих слов сгущавшиеся над Тимохой тучи пропустили луч надежды – кровавая расправа над ним пока отменена.

Тимоха не стал его благодарить – он просто опустил голову, еще раз исподлобья свирепо посмотрев на Зотова. А Трофим внезапно перекинулся на самого Никиту:

– Теперь с тобой, ботан! – Трофим подошел к сидящему Никите и положил руку на его плечо, а Зотов посмотрел на главаря так, словно не понимал, где он провинился. – Я тебе клянусь, Никита, что все мы будем осторожны… и ты проконтролируешь это лично. Это тебе в наказание, мальчик… за подрыв дисциплины.

Трофим всерьез считал, что Зотов может подстраховать их при возникновении внештатной ситуации. На передовую со всеми он решил отправить пацана также потому, чтобы тот увидел – идеально, чисто и без заминок ничего не делается. Трофим хотел на практике доказать ему действие золотой фразы: «По хуй! На месте разберемся!»

– Что ж, чудно! – оживился Трофим. – Если конфликт исчерпан, то можно наконец заняться делом, ведь план понятен, по-видимому, всем, если он вызвал такие бурные обсуждения. Менять его я не собираюсь! А если у кого-то остались замечания или возражения – не стесняйтесь, подходите ко мне, и я вас внимательно выслушаю… и с удовольствием проделаю дыру в вашей башке. Если не хотите этого, то мигом валите на воздух – совет окончен! Все на выход… и Леша тоже, – кивнул он Вершинину. – Ты ведь не передумал ехать, ведь так?!

– Мне нужно подготовиться, – жалобно заявил Зотов – Трофим повернулся к нему и одобрительно кивнул.

Пока все спускались вниз, Тимоха перекинулся на Вершинина, мол, мажорик не вынесет и этого поручения, попутно жалуясь Владу на несправедливость жизни. Телохранитель Трофима старался слушать друга, поддакивая ему. Вершинин уже давно смирился с тем, что будет помогать бандюганам в их черных делах, однако Влад вбил себе в голову, что Алекс только и ждет удобного момента смыться. Вершинин не реагировал на придирки Тимохи, шагая позади всех, сунув руки в карманы и угнетенно склонив голову. Размышляя о чем-то своем, он ожидал того прекрасного момента, когда все это закончится.

Выглянув на лестницу, Никита Зотов убедился, что все вышли на улицу и принялся готовиться к серьезному делу, которое он критиковал, но никак не планировал ехать на него. Он мигом скинул с себя серо-коричневые джинсы, в следующую секунду за ними полетела и коричневато-зеленая кофта с черно-белым треугольным орнаментом (кофта напоминала некое подобие школьной клетчатой формы). Блондин Зотов оделся парадно, в светлое: напялил светло-желтые хлопчатые штаны, отдаленно напоминавшие джинсы; на его теле красовалась белая футболка с цветным рисунком на груди, на котором красовалась полуголая девушка в бикини. Поверх футболки Зотов накинул светлую толстовку с капюшоном и множеством карманчиков и шнурков. Под одежду он спрятал свой личный пистолет, который еще ни разу не стрелял. В таком виде он был готов идти на дело: одетый с иголочки, чистый, причесанный – так никто и никогда не делал… кроме него.

В этой компании Никита Зотов был белой вороной. И не только из-за одежды. Он не употреблял никаких наркотиков… до последнего времени. Благодаря собственной чистоте, он сохранил контроль над собой.

Привилегированное положение и личностные качества Зотова раздражали Тимоху, который только и делал, что отравлял жизнь Никите, все время пытался где-нибудь его подставить. Тимоха возненавидел новичка каждой клеткой своего тела. Однажды, предложив Никите мир, Тимофей напоил впечатлительного подростка и предложил ему нюхнуть кокаина. Зотов в неадекватном состоянии и в полном беспамятстве согласился вкусить то, из-за чего все они суетятся, калечат и убивают. Попробовал… и не смог от этого отказаться. Так завистливый Тимофей отомстил ему. Молодому организму тогда еще 16-летнего паренька понравилась новая услада. Именно так Зотов стал медленно погружаться в радости и муки зависимости, понимая, на что подписался.

Постепенно Зотов угасал и угасает по сей день на радость Тимохе. Еще больше радости Тимофею доставил тот факт, что Зотов не стал это демонстрировать, но он поклялся себе, что любыми способами заставит Тимоху страдать. Никита воспринял свою слабость близко к сердцу, сделал свершенную над ним подлость испытанием сугубо для себя, как и Дима Тихомиров. Он терпеливо выжидал, когда его одолеет либо безумие, либо какая-нибудь болячка. При этом он оставался верен несущей смерть беспощадной банде Трофима, зная все пагубные последствия влияния крэка на человека и видя, как от него страдают, опускаются и загибаются несчастные люди. Иногда что-то ударяло в голову Зотову и он исчезал на пару дней, а потом вновь объявлялся. Этот мальчик был не по годам консервативен, суров, жесток, беспощаден, педантичен и ответственен – его бы в другое место определить, цены бы ему не было, но ничего поделать было нельзя: он был здесь, он сделал свой выбор.

Кто же знал, что паренек сделает именно такой выбор? Свои подростковые заморочки Зотов сурово отодвигал на второй план и тщательно скрывал от остальных: не хотел, чтобы все видели, что он мог быть слабым и мягким. А ведь это нельзя просто взять и стереть. Никита словно перепрыгнул подростковую жизнь, свое детство и юность, слишком рано став взрослым. Казаться неженкой и малолеткой не хотелось, ведь он угодил в серьезное дело, где не стоило халявить и расслабляться, ежели другого выхода нет (шаг влево, шаг вправо и расстрел). Здесь всегда нужно быть в курсе, держать курок взведенным, отбросить жалость и брезгливость, брать все дела в свои руки и разбираться с ними по-настоящему, по-взрослому. И такому упорству, исполнительности и правильности завидовали многие. И как только все это уместилось в пацане 17 лет?

Что же касается главного человека в картеле, то иногда на Трофима нападало что-то чуждое и незнакомое ему: он считал Никиту Зотова чуть ли не родным, проникся к нему, ибо тот еще такой мелкий, а уже так яростно борется за дело, ничего его не смущает. Зотов тщательно скрывал от Трофима, что подсел на кокаин и что достает необходимый ему товар втайне от всех через подставных лиц. А смерть от собственного же товара постоянно бродила где-то рядом и все ближе и ближе подбиралась к Трофиму, но никак его не настигала, словно позволяя извергу еще немного позверствовать, побезобразничать на этом свете… и помучиться от своей жизни.

Главарь хотел было передать все этому смышленому мальчишке, лишь бы Никитос не допускал тех же ошибок, что и сам Трофим: не подсаживался на алкоголь, курево и наркотики, не убивал, не насиловал, не встревал в передряги, хотя как без этого в таком бизнесе. Трофима уже не вернуть, а Никита завоевал бы мир – только бы не сжигал собственную душу. «А мальчик-то способный, – думалось Трофиму, – чем-то меня напоминает. Он не должен страдать». Если бы Трофим узнал, что сотворил с его любимчиком завистливый Тимоха, то он прикончил бы этого козла на месте, не оставив на нем живого места, лишь бы Никиту признали в картеле и оставили в покое. Но вот загадка: бросил бы все Трофим ради Никиты?

Трофим заметил будущего преемника случайно. Он подобрал родственную душу в одной из злачных городских забегаловок, где время от времени появлялся 15-летний паренек Никитка Зотов после того, как виртуозно исполнил свой план по бегству из детдома, полутюремная обстановка которого, по его мнению, наносила детям моральную травму, убивала на корню их формирующиеся личности – ее он просто ненавидел. Он отлично помнил своих родителей, которых за пьянство, невыносимые жилищные условия и постоянное издевательство над детьми лишили родительских прав, но это было уже после того, как они нещадно сдали своего старшего ребенка Никиту в детский дом со словами «не получился он у нас – другого заделать успеем». Успели, короче… Он ненавидел своих предков, которые предали его, отрекшись от родной крови.

Все это время Зотов не прекращал попыток если не сбежать, то сделать детдомовскую жизнь веселее и интереснее. После побега до него дошло, что он не имел ни малейшего понятия, как будет жить, когда окажется на свободе. Но его заметили… Тот человек (его имя и род занятый Никита узнал позже), долго наблюдая за предприимчивым мальчишкой-беспризорником в той пивнушке, предложил ему работенку и крышу над головой заодно. И Зотов согласился – несмотря на странный вид этого человека и предлагаемого им дела, чуйка Никиты опасности не нашла. С того момента он связал свою жизнь служению Трофимовскому наркокартелю.

Никита Зотов недурно разбирался в химии и в вертевшихся вокруг наркоторговли финансах – так и последовал за Трофимом. Тот нашел Никите идеальную нишу – самое то для подростка, озлобленного на жизнь и на людей, против здоровья которых он отныне работал. И эта ненависть была обусловлена лишь тем, что когда-то от него отказались два самых близких ему человека.

Трофим много месяцев тянул со своей потрясающей идеей по поводу Никиты, ссылаясь на дела, лень, нехватку времени. Идея была инсценировать до 18-летия Зотова его возвращение в детдом, где его уже давно считали пропавшим без вести, а через некоторое время Трофим заявился бы туда и усыновил пацана. Вот такие пироги! Столь открытое палево его, кажется, не смущало. Но что-то все же тормозило нашего диктатора и тирана.

Итак, все были готовы ехать к тому самому злосчастному клубешнику. Именно там Вершинин весело провел минувшую ночь, не догадываясь, что грозит заведению. Это сводило Леху с ума – он просто не верил, что все это происходит наяву, а не во сне. Как бы он хотел проснуться спокойным и солнечным утром в родительской постели и увидеть, как рядом лежат две девицы, а где-то на другом краю дрыхнет его дружбан Витек Ретинский. Вершинину было приятно представить, как он проснется и поймет, что ничего не произошло: все по-старому, все спокойно, все живы и радуются жизни – пусть этот реалистичный сон идет куда подальше. Но чем быстрее день клонился к закату и чем глубже Вершинин погружался в свои проблемы и череду вертевших его туда-сюда событий, становилось ясно, что никакого сна нет, что все вокруг – эта ужасная реальность, в которой Вершининская жизнь кардинально меняется, лучший друг умирает по его вине, он измывается над училкой, насилует девушку кореша, а дальше просто противно перечислять. И ведь это еще далеко не конец.

Вершинин с Трофимом, Владом и Тимохой сидели в «BMW» и готовились к вечерней разборке в клубе. И ждали, когда Никита Зотов соизволит к ним присоединиться. Трофим раскинулся на переднем пассажирском сиденье, как император на троне, рассматривая свою физиономию в зеркало заднего вида. Леха угнетенно смотрел вдаль через пыльное лобовое стекло, обняв руль любимой машины. Двое дуболомов сидели позади, схватив в руки оружие.

Тимофей долго тыкал Влада в бок, чтобы тот как бы невзначай начал разговор:

– И кого мы ждем?! – недовольно спросил Влад, глядя на Тимоху.

– Трофим, – решился наконец Тимоха, – на кой хер он нам там сдался?!

– Тихо, я сказал! – рявкнул Трофим. – Я лучше знаю, кто нужен, а кто нет. Никитос за ним вот будет следить, – кивнул он на Леху, – чтоб наш водила не съебался. Без него ведь, сами понимаете, нам точно кранты, – Леша удивленно взглянул на Трофима. – Ничего страшного, Лешенька, это в качестве подстраховки. А так я тебе доверяю и уверен, что ты нас не бросишь, иначе… сам знаешь, не дурак, – пригрозил ему Трофим, медленно проведя по своей шее большим пальцем. Потом он засмеялся и хлопнул Леху по руке, но от этого мажору легче не стало.

Посмотрев на Трофима с презрением, Вершинин хотел было вновь отвернуться и подумать о чем-нибудь своем, как внезапно увидел на запястье у Трофима знакомую вещицу. Она только своим присутствием заставила Лешино сердце улететь в пятки. Вершинин остановил взгляд на часах, которые оголил Трофим, отодвинув рукав кофты, чтобы посмотреть время.

– Откуда у тебя эти часы? – спросил Вершинин, подозрительно вглядываясь в аксессуар, так неестественно смотревшийся на руке Трофима.

Алексей рассматривал эти часы пристально, пытаясь понять наверняка, те ли они самые. Вершинин вспомнил, что уже видел их… на руке Димы Тихомирова, который не выходил из дома без этих часов: он ими очень гордился и всегда носил при себе. Именно тогда в голове у Вершинина вся картина и сложилась – у Леши не было ни времени, ни терпения, дабы сообразить, как правильно поступить. Его захлестнула слепая ярость к бессердечному убийце Трофиму, который посмел ни за что разделаться с Димой да еще и ограбить его.

– А тебе что за дело?! – надменно ответил Трофим. – Понравились, что ли?! Да брось ты, Вершинин! С твоими-то бабками ты можешь позволить себе часики подороже этого говна, произведенного явно в каком-то китайском подвале. Это так, трофей – сегодня ночью подрезал у одного сопляка, – спокойно ответил Трофим. Такое для него было в порядке вещей.

Его цинизм не укладывался у Алексея в голове. Ответ Трофима ему не понравился, ведь его переполняло сожаление к лежащему в больнице Диме. Получалось, что Вершинин буквально отдал своего друга на растерзание этим убийцам, от которых сам же еле отделался в свое время.

Леша вспомнил данное Тихомирову обещание, что он найдет и отомстит тем, кто поиздевался над его другом. И сейчас коварная судьба распорядилась так, что те, кого он намеревался найти, главные идеологи и зачинщики всех этих бесчеловечных расправ, сидели рядом с ним. Действовать надо было немедленно. Теперь Лехе было плевать на свою жизнь: как-то за секунду чувство самосохранения растворилось в жарком воздухе, а перед глазами встала одна лишь расправа над Димиными обидчиками, которые к тому же заставляют его им помогать. Вот ведь ирония!

Леша свирепел на глазах. Рядом с ним сидел убийца друга, нелюдь, покалечивший и поиздевавшийся над беззащитным Дмитрием Тихомировым и цинично оставившим его помирать. Как же тут на месте усидеть?

Вот Вершинин и набросился на Трофима, схватив того за горло, разрывая на нем одежду и дубася кулаками, куда придется. Оба вывалились на пыльную дорогу через открытую дверь, а сидящие сзади пацаны не сразу сообразили, что происходит. Леха готов был растерзать Трофима: он избивал его, как ненавистную боксерскую грушу, не думая о последствиях, ведь готов был умереть за своего друга. Леха бил за себя, за Диму, за всех остальных, кто пострадал из-за этого человека. Вершинин оседлал его и вошел в раш, готовясь раскидать тех, кто подбежит спасать своего босса.

«Трофей», значит?! «У одного сопляка подрезал»?! Да как я могу ему помогать?! Он заслуживает самой мерзкой и мучительной смерти… и я ее обеспечу! Убью… и мокрого места не останется!» – думалось Вершинину, когда он видел, что Трофим с кровавой улыбкой ничего не предпринимает, не обороняется, не защищается. Силы у Лехи кончались, а Трофим от приличного града ударов даже и не думал отключаться.

Леша дубасил Трофима и орал, брызгая слюной:

– Это ты! Это был ты! Ты виноват, сукин сын! Тысломал ему жизнь! Димка не заслужил этого! Тихомиров не достоин этого! Ты заплатишь за все, что сделал. Я укокошу тебя! – кричал Вершинин, оскалив зубы, чувствуя, как пот покрывает его, а дыхалка сдается вместе с уходящими куда-то силами. – Ты! Я тебя ненавижу! Гад, пидор, зараза! Ты убил его! Ты не смел – не тебе решать! Давно пора тебе уже сдохнуть, сгореть в аду!

Трофим, не дожидаясь помощи от своих туповатых и медлительных сподвижников, свободной рукой сгреб в кулак дорожной пыли и метнул ее в глаза Вершинину, что подействовало незамедлительно. Трофим скинул с себя Алексея. Вершинин стал истошно тереть глаза, чтобы избавиться от песка. Тут Трофим огрел Лешу по морде с такой силой, что тот отлетел от него и шарахнулся спиной об дорогу.

– Ах ты, тварь! Любишь зубки показывать?! Подохнуть захотел?! Да нет проблем!

Влад и Тимоха мигом подобрали Лешу, ухватив его за руки, плечи и грудь. Они собрались отделать его за неповиновение, но Трофим яростно остановил их, отряхиваясь:

– Не сметь прикасаться к нему! Он мой! – он достал пистолет, нацелившись на Вершинина.

В такие моменты, как говорят, вся жизнь пролетает перед глазами. Человек испытывает страх, который больше никогда его не посетит. Он испытывает боль, которую он никогда больше не почувствует, и горечь, что все так быстро закончилось. В случае с Лехой все заканчивалось грязно, мерзко, трагически – не так, как он хотел. К тому же все усугубилось свалившимися на него событиями, грехами, которые он не успел исправить. Он не успел все переосмыслить. Леха понял, как дорого время и как он бесцельно истратил его… какая невежественная была у него жизнь. Сейчас он ее лишится… вполне заслуженно…

Вершинин прощался с жизнью. Он не ценил ее, совершил много всего плохого – вот наказание и пришло. Ему суждено было умереть от пули в лоб из пистолета опаснейшего преступника на пыльном проселке напротив злачного наркопритона. Это вызвало у Лехи море разочарования. Он по-настоящему испугался (еще немного и напрудил бы в штаны): не хотел он умирать так, но зато он умирал за друга, думая не о себе, а о страдающем Диме Тихомирове.

Откуда-то сверху, с неба, залитого солнцем, которое загораживал черный силуэт, прозвучала фраза:

– Урод ты, Вершинин! Сдохни!

Прозвучал щелчок – Леха зажмурился.

Щелчок. Еще щелчок. Выстрелов не последовало.

Пули кончились? Неужто заклинило?

Вершинин верил в чудо до последнего… Неужели обошлось?

Леха не понимал, что же произошло: он не верил, что был спасен, что все еще жив, что ему дали шанс выпутаться и все исправить, словно на небесах передумали.

Трофим со злости выкинул пистолет в траву и с разбегу зарядил ногой Вершинину по лицу. Леха приложился к земле затылком, запачкав ее и мокасины Трофима хлынувшей из носа и рта кровью. Трофим поставил Вершинина на колени, потянув мажора за волосы, и выкрикнул ему в разбитое лицо:

– Бунт на корабле?!

Алексей без всяких эмоций на лице безынициативно смотрел на Трофима и не проронил ни слова.

– Отвечай, сучка! – выходил из себя Трофим.

Ответа вновь не последовало. Трофим дал Вершинину кулаком по уху, и тот налетел на свою машину и ударился об капот, увидев довольные улыбки Влада и Тимохи. Вожаку волчьей стаи этого показалось мало, а Вершинину было неохота что-либо говорить. Он будто нарочно злил Трофима.

– Вот-вот! – выкрикнул Тимоха. – Что я и говорил! – неподходящий он выбрал момент для этой фразы.

Трофим тут же поставил его на место:

– Заткнись, сука! Надоел! Уймись, иначе окажешься на его месте.

Тимоха проглотил язык. А Трофим снова взял Вершинина за волосы. Мажор скалился от боли, но продолжил хранить молчание. Зато Трофим говорил:

– Отвечай, я жду! – рычал он. – Что ты там кричал? Что я гад? Что я зараза и пидор? – после каждого слова, которое припоминал Трофим, он отстегивал Леше удар за ударом. Тот падал то на свою тачку, то на землю, то в объятия Тимы и Влада. – Да, Вершинин, да-да, я помню. И не я заплачу, а ты… сполна! – он вывернул мажору руку. – Хотел моей смерти, моих страданий? Да? Да-а, тварь паршивая! – Трофим получал удовольствие от экзекуции. – Ты, наверно, еще не осознал до конца, на кого руку поднял?! А это значит, что я сейчас вспомню еще что-нибудь из твоей сегодняшней самодеятельности, – говорил Трофим, принося Лехе нестерпимую боль.

Трофиму вспомнилось имя, которое произносил Леха, и беспощадный делец понял, что вызвало такую агрессию и кого Вершинин имел в виду, за кого так яростно сражался.

– Ага, – Трофим отпустил вывернутую руку Вершинина, отчего тот, обессилев, уселся на дорогу, оперевшись о «BMW». – Все мне ясно! Наш Лешенька недоволен, озлоблен на нас по-особенному, – вещал Трофим, словно со сцены. – Он мстит… мстит нам за своего друга – как это мило! И вновь мы с вами, ребятки, ввязались в историю, а добрый рыцарь Алексей вершит суд. Пора бы это оставить, – Трофим и Леха встретились взглядами. – Пойми, Лешенька, ты слаб и беззащитен: нет у тебя в запасе ничего, поэтому старания твои ни к чему не приведут. Убили его, убьем и тебя, – жестко сказал Трофим. – То-то мне его физиономия показалась знакомой. Где-то же я этого дрыща раньше видел. Теперь я вспомнил: это дружбан твой… второй… который ботан. Ни хуя, у тебя, оказывается, есть друзья.

– Благодаря вашими стараниям их уже нет, – выцедил Вершинин.

– И что с того?! – вступил в перепалку Трофим. – Нечего бродить ночью по улицам слабым без охраны, ибо это мой город – я таких щадить не буду! Между прочим, хороший у тебя друг, смирный, покорный. С первого удара свалился и не стал сопротивляться…

После этих слов Вершинин хотел кинуться на Трофима снова, но попытка была неудачная, ибо ноги ему подсек Тимоха. Он же заржал, когда Леха рухнул прямо в ноги Трофиму, закурившему сигарету.

– Это, конечно, похвально, что ты за друга заступился и все такое, но пора уже забыть об этом. Он давно уже пошел в расход: в этом жестоком мире слабым не место. Я взял на себя ответственность провести естественный отбор: сильные выживут и будут править, а слабые погибнут, их будет меньше, и, может, после этого мы заживем лучше и достойнее. Не думал об этом? Так не становись же слабаком, Вершинин, не поддавайся. Давай на чистоту, – все перевернулось с ног на голову, потому что ранее Леха читал лекцию должнику Олегу, а теперь ему читают почти такую же нотацию. – Ни дружба, ни любовь, ни геройство, ни все эти сопливые милости и чувства недейственны в этом мире. Сейчас всем заправляют гнев, злоба, сила и могущество. Власть и насилие отныне правят миром и делают его лучше – все это в моих руках. Я прошел большой путь, чтобы достичь вершины – доказывал, что достоин быть сильным. Теперь я король, законный и полноправный владелец всего этого, – он взмахнул руками, показав по сторонам. – Я правлю здесь. Я распоряжаюсь тобой, я могу сделать с тобой все, что захочу, а ты меня злишь. После того, что ты сейчас вытворил, я просто не могу относиться к тебе как к равному и достойному, не могу полностью на тебя положиться. Я предлагаю тебе больше не выпендриваться – твою тупость, слабость и неразборчивость ты уже продемонстрировал, а геройствовать, как ты понимаешь, бессмысленно и бесполезно. Я это так не оставлю – наказание тебе придумаю позже, когда мы все сделаем. А если еще раз дернешься, разговор будет коротким…

Вершинину, видимо, понравилось острить и пререкаться с Трофимом. Он понимал, что играл с огнем, но отступать было некуда – он до последнего вдоха намерен показывать свой несносный характер. Леха цокнул, покачал головой и произнес:

– Надо же. Я думал, что ты выступишь передо мной намного лучше. Неужели все, Трофимка?! А сейчас придумать не судьба, чтобы я знал, к чему мне готовиться?! Не верится, что ты уже кончил распинаться?! Я был о тебе лучшего мнения.

Трофим выдохнул вонючий сигаретный дым в лицо Леше.

– Не усложняй, Вершинин. Твоя жизнь и так на волоске висит, а ты все не унимаешься. Я с тобой разберусь, но позже. Сначала бизнес. Где же этот Зотов и правда?! – отвлекся Трофим. – Тимоха! – крикнул он. Покорный Тимофей прискакал к своему хозяину, надеясь услышать приказ расстрелять Вершинина или Зотова (разницы особо не было), но вместо этого он услышал следующее. – Найди-ка мою пушку. Я ее куда-то туда заметнул. И побыстрее.

Вершинин продолжал:

– М-да, – покачал он головой, глядя на курящего Трофима. – Я помню тебя другого, Трофим. Ты размяк – что с тобой стало? Постарел?

– Если ты хотел меня подколоть, то получилось хуево! Я умнее стал, знаю цену людям. Пока ты нам нужен. Как только ты перестанешь быть полезным или вновь проявишь свой горячий характер, тогда-то я докажу тебе, что прежний Трофим никуда не делся. Это будет последняя демонстрация моей силы в твоей жизни, помяни мое слово, – улыбка исчезла с лица Лехи, а Трофим продолжал говорить спокойно и надменно. – О тебе ведь забочусь, но если тебе всего мало, то будь по-твоему… Влад! – позвал он своего телохранителя. – Будь добр, покажи нашему бунтарю, что бывает с теми, кто не выполняет приказы и затевает бунты в нашей организации.

Трофим отошел в сторонку, а Влад с довольным лицом приблизился к Вершинину, сидевшему на капоте «BMW». Телохранитель с непринужденным видом взвел курок пистолета и приставил дуло ко лбу Вершинина, который вновь засомневался в правильности того, что он делает, но что-то несло мажора вперед, будто он знал наверняка, что с ним ничего не случится.

– Ну, Владуша, давай! Стреляй, – выдал Вершинин. – Стреляй, паскуда пустоголовая, убей меня! Пусть мои мозги раскрасят мою же тачку. Давай же, не тяни, я прямо хочу увидеть, как и тебя укокошат за то, что весь план сорвал!

Влад молчаливо и молниеносно зарядил рукояткой пистолета прямо Леше по челюсти – тот распластался на капоте. Влад удерживал его своими сильными руками, не давая даже дернуться, и принялся расстегивать толстовку Вершинина, запачканную пылью и кровью. Влад вынул свой нож, больше похожий на кинжал, и вонзил его прямо в правую часть груди Вершинина так, что тот вскричал от страха и боли. Кинжал, вонзаясь буквально на пару миллиметров, изящно разрезал Лешину кожу, из которой извергалась бурая кровь – Влад в два маха на всю жизнь обеспечил Вершинина уродливым шрамом в виде буквы «Т».

Это была омерзительная, острая, противная боль, и Леха никак не мог сопротивляться этому слону по имени Влад, который пошел бы и дальше, если бы у калитки не появился парадно разодетый Никита Зотов. Он все прекрасно видел и слышал.

– О-о! – произнес Тимофей. – А вот и он, тормоз мелкий! Гляньте, как вырядился, ангелочек, блять! К мамочке в гости собрался?!

Зотов мигом осознал, что в их план явно не входил окровавленный водитель при смерти.

Вершинин испытал за сегодня многое – у каждого тела есть свой предел. Ему стремительно плохело. Никита прекрасно видел это и решил не допустить весьма вероятной отключки Вершинина. Иначе весь план насмарку… да и парню досталось ни за что.

– Что здесь случилось?! Оставь его! – распорядился он.

Никита подбежал к машине, отогнав Влада в сторону. Телохранитель Трофима с довольной физиономией принялся вытирать кровь с кинжала. Зотов подтянул Вершинина к себе и посмотрел в его измученное и окровавленное лицо, совершенно лишенное эмоций и сил – даже сквозь боль и страдания на нем все равно проглядывала хитро-злобная гримаса.

– Что же вы творите?! – вскрикнул Никита. – Кто будет машину вести?!

– Главное точила, а не водила, – ответил ему Влад. – Праведник тут нашелся, твою мать…

– Ну не скажи, – заявил Зотов и принялся осматривать ранения Вершинина. – Очнись, Леша! Ты меня слышишь? – теребил его Никита, пытаясь вернуть его в адекватное состояние, с ужасом поглядывая на его окровавленную футболку и вырезанную на груди букву «Т».

Леша был никакой – будто обкурился.

– Хватит с ним цацкаться, Никита! – скомандовал Трофим, подлетел к ним и смачно хлобыстнул Вершинина по щекам. Леша схватил Трофима за руку. – Видишь, Зотов, все с ним в порядке. Потом с ним разберемся, а сейчас поехали, а то поздно будет, и я от безнадеги всех здесь укокошу!

Все подтягивались к машине. Вершинин схватился за рану на груди и соскочил с капота, ощутив боль в груди и ногах, отчего сморщился, почувствовав вкус крови во рту. Зотов поддержал его за руку, чтобы посадить за руль. А Леша не отказывался от идеи отомстить Трофимовской компании. Сейчас он шепотом сказал еле знакомому Зотову:

– Знал я, что ты не с ними, Никита. Как только тебя увидел…

– Я не с ними, – ответил Зотов, – но я и не против них, – сказал он и сделал голос погромче для вида. – Шевели булками, Вершинин!

Алекс посмотрел на него – Зотов сделался грозным и требовательным. Леха много раз видел свирепых и злых до смеха малолеток, но глаза Никиты не могли обмануть: в них было сожаление и понимание, которое уловил Вершинин.

Зотов посадил его за руль, удивившись, как Вершинин не отключился еще в начале потасовки, как это происходило с прочими обидчиками Трофима. Здесь Алексей походил на своего визави – был сильным, живучим и непотопляемым, поэтому нужно было очень постараться, чтобы его уничтожить.

Так Вершинин не представился вновь. Но боль не давала ему расслабиться: его шатало, но не вести «BMW» он не мог.

– Если ты еще что-нибудь выкинешь, я тебя урою! – Трофим знал, что подвергает всех опасности, но искать замену Вершинину было поздно, поэтому за ним нужен был глаз да глаз.

– Не бойся, не выкину, – спокойно сказал Леха.

– Я-то не боюсь – тебе нужно бояться. Отныне твоя никчемная жизнь напрямую зависит от твоих действий, поэтому держи себя в руках и выполняй то, что скажут. Шаг влево или вправо – кирдык, ясно?!

– Яснее ясного.

– Все! – захлопнул дверь Трофим. – В клуб и побыстрее! Ты знаешь, Леша, где это. Там-то у нас с тобой все и началось. Глядишь, и закончится там же, – Трофим подмигнул водиле. Вершинин даже стал немного привыкать к угрозам Трофима и пропускать их мимо ушей.

Леха дал по газам.

Глава 17 «Слово и дело»

«BMW» Вершинина летел к клубу, замешанному в черных делишках. Как минимум трое пассажиров Вершининского автомобиля намерены не оставить там камня на камне.

Сам Леша был зол и задумчив и уже плевал на то, оставят ли его в живых или убьют. Видимо, вся банда тоже мало ценила жизнь: все выслушали план Трофима, просто встали, набрали в руки оружия, сколько могли унести, и отправились на дело. Разучились сопротивляться диктатору и продолжают успешно перед ним пресмыкаться. Либо забыли истинную цену жизни, прекрасно понимая, что она у них не стоит ни гроша, не приносит настоящего счастья. И никто даже не догадывался, что все дело в них самих, а не в жестокой судьбе. И ведь план был весьма рискованным, но об этом также никто не думал: если вернутся назад – продолжат гробить себя, если не вернутся – ну и ладно, конец страданиям. Умереть, мусорнуться или убить, покалечить, напугать никто не боялся – всех больше волновало не само нападение на клуб, а его результаты: кто кого убьет, сколько деньжат и наркоты достанется и все такое прочее.

Пацаны не болтали по дороге. Их главарь тоже молчал, погрузившись в себя, ибо он не волновался по таким вопросам (в отличие от Зотова): для него грядущее было рядовым делом, наскучившей обыденностью. Вот Трофим и развлекал себя, превращая подобные вылазки в изощренные мини-спектакли… на горе его жертвам.

Спокойной и незаурядной была и выправка пассажиров, ведь они следовали за мудрым и опытным руководителем, который сегодня был в ударе и горел желанием проучить должников и обманщиков из клуба, а заодно и уничтожить это место. Все шумели затворами, постукивали курками, заряжали аммуницию, гремя патронами и пулями, а также бутылками из-под шампанского с неизвестным содержимым. Все предвкушали готовящуюся расправу.

Думая о клубе, Вершинин поражался тому, что бармен Мишаня на протяжении всех этих лет тесно сотрудничал с Трофимом и его людьми. Пригрели козла и доверяют ему. Алексею хотелось взглянуть этому мудаку в глаза, лживые, двуличные и нервно бегающие. А если подвернется такая возможность и Лехе не помешают, он тут же врежет этому проходимцу по его бородатой харе как следует. Порвет этого урода, который на протяжении стольких лет прислуживал наркокартелю, притворяясь невинным чмошником, пользуясь доверием кучи людей. Сколько же народу погубил Мишаня – никто на него и не думал никогда, включая самого Вершинина. А с виду он неприметный, застенчивый, правильный, усидчивый, скромненький мальчик, от которого за версту мамкиным молоком несет.

Попутно Леха думал еще об одном… Взвесив все, особенно поведение Никиты Зотова и его последнюю фразу в адрес Леши, Вершинин понял, что отделаться от этой шайки, выбраться из передряги и навсегда забыть о Трофиме он должен вместе с Никитой, который просто-напросто губит себя здесь – ему нужна помощь и поддержка, ему не место среди этого сброда. Нужно было вытаскивать пацана, пока он не утратил человечность, пока его не затянуло во все эти темные дела. Зотов, по мнению Леши, еще способен был измениться и начать новую, лучшую жизнь. Леша ждал, когда останется с Никитой один на один, чтобы поговорить с ним. Вершинин возжелал спасти эту заблудшую душу, раз свою сохранить не удалось. Все эти мысли казались Алексею знакомыми. Когда-то на месте Леши, желавшего спасти человека от душевного забвения, был Дима Тихомиров.

Прямо здесь и сейчас Лехе необходимо было успешно разобраться с прошлым и остаться в живых, забыть Трофима и успешно закончить дело, унести ноги. Чувство несправедливости и желание отомстить за друга долгое время боролись внутри него с чувством собственного достоинства и самосохранения на фоне аукнувшихся в памяти обещаний Трофима о неминуемой расправе. В конце концов Вершинин решил закончить все это без заминок и стычек, но страх все равно сохранялся, если учитывать одно жесткое правило картеля – не оставлять свидетелей. А подлянку в Вершининском стиле все же сделать хотелось – тут Леша понадеялся на понимание и искренность Никиты, который будет обязан опомниться. Если Никита последует за Лешей, то это хорошенько ударит Трофиму под дых.

В голове у Вершинина творилось черти что, на душе скребли кошки, сосущее чувство голода в животе и сухости во рту не давали покоя, а вокруг происходил сущий кошмар, в который Леха благополучно умудрился встрять. Вершинин возненавидел этот день, но и дальнейшие перспективы радужными не были: слабо верилось в то, что его оставят в покое наркоторговцы после того, как он настучал по башке Трофиму; не верилось и в то, что Юля Кудрявцева сохранит всю их гадкую историю в тайне от собственного бойфренда, а Щедрова – от правоохранительных органов и своего жениха; слабо верилось и в полное выздоровление Димы Тихомирова… Поэтому жизнь могла еще более усложниться.

А пока Вершинин завернул во двор перед зданием ночного клуба, напротив которого этой ночью он собственноручно раскидывал шпану.

– Они не стали подчиняться нам, не стали выполнять наших условий, и мы имеем полное право их наказать. Мы ничего не потеряем, а только приобретем, – говорил Трофим. – Никого не щадить, но сначала мы разберемся словесно. Здесь буду работать я, так что ни шага, ни выстрела, ни вздоха без моего приказа, всем понятно?! – все кивнули, схватившись каждый за свое оружие. – Прелестно! Зотов, останешься здесь, будешь следить за Лехой, которого я в порошок сотру, если он постарается хоть раз произвести на свет бредовую авантюру. Чтобы были на этом месте с заведенным мотором и открытым багажником, когда мы вернемся. Все, пошли!

Компания из трех человек покинула машину и с воинственным видом направилась к парадному входу клуба: Трофим, сжимавший в руках пушку с глушителем; Влад с «АК-47», закрепленным ремнем через широкое плечо, и сумкой с бутылками; Тимоха с пистолетом-пулеметом «Узи» за пазухой, а также кастетами и цепями впереди.

Около входа терся дворник, успевший лишь удивленно посмотреть на странную вооруженную троицу – Трофим метким выстрелом проделал дыру во лбу у зеваки, которая мигом заполнилась кровью. Бедняга в обнимку с метлой свалился на крыльцо. Пока Влад с Тимохой закидывали труп в мусорные бачки неподалеку, Трофим вальяжно и торжественно распахнул стеклянную дверь и вошел в помещение.

Посетителей в клубе не было, ибо жизнь тут ночная, а не дневная, однако нападавшие были прекрасно осведомлены обо всем, что творилось внутри. Об их приходе знал только один человек – бармен Михаил, у которого к этому моменту тоже накопились нехилые счеты с заведением. Двойной агент успел подготовиться к приходу гостей, вырубив камеры, обесточив систему пожарной сигнализации и обрубив провода, идущие к тревожной кнопке под стойкой.

Как только Трофим и его партнеры исчезли из вида, Зотов на заднем сиденье «BMW» спокойно объявил:

– Трогай! Впереди большая стоянка есть – там и развернешься.

– А если я не стану этого делать? – ехидно поинтересовался Вершинин, наблюдая в зеркало заднего вида за реакцией Зотова.

– Тогда я сделаю вывод, – так же спокойно заявил Никита, уставившись в то же зеркало, – что у тебя проблемы со слухом, раз ты не расслышал Трофима и не слышишь меня сейчас. Но с этой проблемкой я и сам могу разобраться, – он достал свой пистолет и приставил его холодное дуло к шее Вершинина и произнес. – Давай, Леша, не дури! Поехал, развернулся и открыл багажник.

Алексей сразу же заткнулся, почувствовав, как пистолет в очередной раз уткнулся в него – парень дал по газам так, что колеса завертелись на месте, оставив черный след на асфальте, а Зотова откинуло на спинку заднего сиденья. Автомобиль рванул к пустой стоянке, чтобы развернуться и быть готовым к выходу троицы. На широком и пустом паркинге Леха пустил «BMW» в управляемый занос, применив приобретенные на уличных гонках навыки – автомобиль занесло, и он остановился точь-в-точь по направлению к клубу.

Опомнившись, Никита вновь припал к спинке водительского кресла и вернул пистолет к Лешиной шее:

– Отлично, Леша! Можешь ведь, черт тебя раздери, – нервно посмеивался Зотов. – А теперь пошли открывать багажник. И не смей бежать – стреляю я превосходно и с удовольствием всажу тебе пулю в спину. Пошел!

Вершинин и Зотов медленно вылезли из машины. Зотов не опускал руки с пистолетом, нацеленным на Вершинина. При желании можно было обезоружить парнишку, как этому учат в отрядах специального назначения, однако на этот изящный прием у Леши, далекого от армии, была всего одна попытка, применять которую ему не очень хотелось. Зотов нужен был для другого.

Алексей с поднятыми руками неторопливо отпер багажник, дабы усыпить своей покорностью бдительность Никиты и расположить его на разговор.

– Доволен? – спросил Вершинин – непривычно было слушаться вооруженных людей, которые к тому же младше него.

– Я буду доволен, когда это дело успешно закончится. Давай назад в тачку и к ключам не прикасайся!

Вершинин подчинился – теперь Зотов целился в Лешину спину. Неприятное чувство.

Оба вернулись в машину. Леша не делал резких движений. Все было похоже на невинную игру отца и сына в террористов и заложников – правда, все здесь было настоящее.

– Знаешь, Никит, – по-свойски выдал Вершинин, – а ты не такой простой, как кажешься. Есть в тебе что-то эдакое… не знаю даже, как это назвать, – Леха горел желанием проявить интеллект и красноречие, но голова была под завязку забита навалившимися лицами и событиями, поэтому язык заплетался как после пьянки. – Как же ты умудрился оказаться у Трофима?

– Наверное, «что-то эдакое» – это пистолет?

– Я серьезно…

Никита ответил ему жестко, без желания что-либо обсуждать:

– Я не собираюсь с тобой говорить.

– Нам ведь нужно как-то время коротать – у них ведь там дел по горло. Я вот, например, не хотел бы сдохнуть от скуки.

– А, может, ты хочешь подохнуть от пули, Вершинин?! – вновь пригрозил Зотов. – Возможно, где-то ты и прав, но я предлагаю тебе сидеть молча и не рыпаться, наблюдать за входом, ведь в любую минуту оттуда могут появиться наши люди – тогда медлить точно не нужно будет… и лясы точить тоже! Усек?!

– Я все равно хотел бы с тобой поговорить, Никита, – настаивал Вершинин.

– О чем? – протянул Зотов. – Слушай, Вершинин, ты начинаешь мне серьезно докучать. Чего ты хочешь добиться – отвлечь меня?! Не удастся. А если и удастся, я тебя прикончу на месте – рука не дрогнет, гарантирую!

– И все-таки, – Алекс не отступал, – дело важное… и касается твоей жизни, – после этих слов Зотов насторожился и подозрительно, но с интересом взглянул на Вершинина…

Обычно в клубы ходят веселиться по выходным, а выходные, как известно, стартуют вечером в пятницу. В будние дни в клубах тихо, пусто и уныло. Так было и здесь: внутри шла неспешная подготовка к предстоящим выходным. Персонала было по минимуму: дежурный официант драил полы, стажерки (помощницы Миши) чем-то промышляли на кухне, сам бармен терпеливо ждал прибытия Трофима, умело притворяясь, что занимается всякими мелкими делами. Он был несказанно рад, что этим вечером делает всю эту работу в последний раз, ведь за столько лет она до тошноты ему осточертела. Он надеялся, что для него найдется достойное место среди руководящего состава организации Трофима. Ни кальянщиков, ни диджеев, ни танцовщиц не было. Из тех, кто действительно смог бы противостоять банде Трофима, был прибывший за зарплатой единственный представитель security этого заведения – молодой парнишка, накачавший мускулатуру не по годам, лениво разгуливающий по помещению в ожидании расчета.

Немногочисленный персонал клуба заставил шевелиться неожиданный приезд владельца клуба, полненького, жадного и высокомерного мужичка, решившего когда-то давно инвестировать свои немереные средства, от которых его пузо скоро будет мешать ему ходить, в развлекательную отрасль, привлекающую молодежь, которая ради движухи и веселья готова отдать все свои деньги и даже раздеться до нижнего белья и дальше, если их как следует заинтересовать. Прибыл он в сопровождении своего давнего друга, как две капли воды на него похожего – по совместительству начальника охраны клуба.

Хозяин приехал, чтобы проверить «зажравшихся и обленившихся» работников, а также отдельно погонять управляющего Гончарова и поругать его за некомпетентность, которая объяснялась его молодостью. «Да уж, будто ты, старый идиот, много в клубных делах понимаешь», – бурчал наедине Гончаров. Владелец забрался в одну из лож и уселся на широкий диван, уложив свои руки на спинку и приказав принести ему выпить. Слева и справа от него уселись Валентин Гончаров и начальник охраны соответственно.

Официант, забыв о тряпке, схватил сверкающий поднос и побежал к стойке за выпивкой для начальства. Все остальные продолжали как запрограммированные заниматься своими делами, поглядывая за тем, как услужливый подхалим и подлиза Гончаров, словно маленькая и верная собачонка, суетится, чтобы угодить строгому и безосновательно требовательному начальнику. Для этого Валентин Игоревич, гламурный падонок и франт, поднял все бумаги, что-то объяснял директору, показывал, записывал за ним, кивая каждому слову гостя. Сам хозяин почти ничего не уловил из отчета управляющего, а просто балдел от того, как ему пытаются угодить.

Миша, понимая, что после всего, что здесь в ближайшие минуты произойдет, его ничего уже удерживать не будет, решил немного развлечь себя. Для начала он подсунул официанту, подбежавшему к нему проконсультироваться по поводу нормальной выпивки для владельца, бутылку с самым дешевым и отвратным бухлом, которое только можно было здесь найти (его не заказывают даже самые малообеспеченные посетители). С респектабельным видом официант понес сие начальству. Первым на выпивку набросился ненасытный владелец, которому, судя по всему, жена запрещает злоупотреблять на дому – отпив глоток, он сморщил лицо так, словно закусил водку чесноком. Что ж, реально привык к элитному пойлу, поэтому на дух не переносил напитки низкого качества.

«Действительно, весело сегодня будет», – думал Миша, облокотившись об стойку и подперев рукой подбородок.

Официант побледнел, когда понял по лицам начальников, что подсунул им что-то не то.

– Ты что принес, идиот?! – закричал мужик, указав на бутылку.

– Но… я… это… – заикался паренек.

Директор вновь нашел повод поддеть управляющего:

– Блять, Гончаров, все с тобой понятно! Понабрал некомпетентных сотрудников. Надеюсь, они и тебя скоро отравят! Вот, как видишь, у этого кадра только под швабру руки и подстроены. Почему он у тебя официант, а не уборщик?! Где те сисястые бабенки, о которых ты говорил?! – возмутился владелец клуба, а затем, схватив свой бокал, вылил его содержимое на пол. – За работу! – указал он официанту. – У тебя это лучше получается.

Официант, понурив голову, отправился за ведром и шваброй, недовольно поглядывая на Мишу, даже не пытавшегося скрыть улыбку. Он только развел руками в ответ, обдумывая, чтобы еще выкинуть. И придумал.

Когда все успокоилось, Мишаня, протерев все рюмки, бокалы и фужеры, принялся расставлять по полкам бутылки, внимательно всматриваясь в их этикетки. Когда ему в руки попался сосуд с самым дорогим и действительно стоящим напитком, Мишаня облизнулся и как бы случайно выронил бутылку из рук. Раздался треск. Все обернулись в сторону Миши и увидели, как он, чуть-чуть задрав руки и растерянно глядя на осколки и благоухающую лужу, оглянулся на всех с тупой улыбкой и таким же выражением лица. Гончаров уже не знал, куда ему провалиться, а директор вновь не удержался от замечания:

– Ну нет, это ж надо, а?! – хлопнул по коленям он. – Что за люди?! Один вообще без мозгов, но с руками, другой без рук, но бармен! Вы все чокнулись здесь?! Алкоголь воруете, смотрю, – заржал он. – Так, Валя, – приказал директор, – вычтешь у него из зарплаты. Иди хоть, взгляни, что он разбил.

Валентин Гончаров с угрюмым и утомленным лицом встал с дивана, поправил свой синий приталенный пиджачок и направился к стойке. Подойдя к Мише, он шепотом поинтересовался (было видно, что управляющий нервничает):

– Что с вами такое сегодня?! Неужели нельзя как-нибудь по-тихому все делать?

Михаил не переваривал управляющего, но редко когда это демонстрировал.

– Сам не знаю, Валентин Игоревич, – сказал Миша, – что-то не так сегодня. Предчувствие у меня плохое, – тут Миша, конечно, знал, о чем говорил.

– Ничего, – ответил ему управляющий, как бы свысока успокаивая подчиненного, – если не будете косячить, то ничего не случится. А плохое предчувствие у тебя, поверь мне, само исчезнет, когда этот старый баклан уберется отсюда, – Гончаров похлопал Мишу по плечу и вернулся в ложу.

Незаметно к Мише подползла одна из барменш-стажерок, блондинка с хвостиком Ира, и дотронулась до его спины. Тот вздрогнул так, что чуть не снес всю полку с бутылками, резко развернувшись в ее сторону.

– Ты что такой нервный? Тебе нездоровится? – спросила она.

– Нет, Ира, все нормально, – пытался отстраниться от нее Миша.

– Чего он сказал-то? – с интересом спросила она так, будто секретничала с подружкой.

Миша подозрительно взглянул на нее.

– Да все, как обычно… блин, – ловко перевел он тему. – Слушай, позови Валю, подмести надо бы.

– Я сама могу подмести, – сказала Ира, но все же позвала вторую стажерку. – Валя, давай осколки соберем.

Как только она ушла искать Валю, Миша злобно посмотрел в ее сторону, пробурчав себе под нос:

– Шлюха! Что ты у меня-то спрашиваешь, что он там сказал. Это не твое дело, чтобы нос в него совать! И вообще… какая тебе в жопу разница?! Сегодня к нему в койку прыгнешь и спросишь заодно! – Ира была любовницей Гончарова. Эту парочку Миша невзлюбил сразу.

Все успокоилось вновь. Но этому спокойствию очень скоро придет конец.

Две стажерки, похожие друг на друга как две капли воды, вышли к барной стойке и вместе с барменом стали глазеть на разбитую бутылку. Спустя секунду Миша отвел взгляд в сторону выхода…

Именно в тот момент тишину сотряс хлопок – все услышали выстрел в коридоре. Это был Влад, с одного автоматного выстрела прикончивший в коридоре молодого охранника, успевшего только вытаращить глаза на внезапное появление вооруженной до зубов банды Трофима. Еще секунда и в дверном проеме, за которым виднелась голова лежащего на полу охранника, появился Тимоха – он влетел в зал с автоматом «Узи» наперевес и выпустил весь магазин, расстреливая все, что видит: стены, стекла, шторы, диваны, двери. Оглушительная пальба продолжалась несколько десятков секунд – после нее все вокруг превратилось в решето. Со смехом и удивленным кличем аборигена Тимофей прибрал автомат, любуясь сотворенным:

– Ю-х-у-у! Кто не спрятался, я не виноват! – выпустив весь магазин, Тимоха понял, что ровным счетом никого не задело.

Только разобрав знакомые голоса, Михаил улыбнулся, опустился на корточки и заткнул уши, спасаясь от неточной и оглушительной стрельбы, накрывшей помещение, словно при бомбежке. Остальные легли на миг позднее.

Вслед за Тимофеем, не опускавшим ствол и глядевшим в оба, в зал неторопливо зашел Трофим, за которым в помещении оказался и Влад, придерживая «АК-47».

– Опа! Все говно здесь собралось! Отлично, – заявил Трофим, направив Тимоху параллельно себе по другой стороне зала для подстраховки, а Влада оставив сторожить выход.

Вокруг никто не смел шевелиться и издавать звуков. Никчемный официант, чтобы увернуться от свистящих над головой пуль, мигом отпрыгнул в сторону, незаметно спрятавшись за столами и диванами у танцевальной зоны. Директор, управляющий и начальник охраны увернулись от автоматной очереди так, что чуть лбами не постукались друг с другом. И только Миша изображал реальный испуг – на самом деле он обрадовался появлению соратников, подготавливаясь к теплой встрече и своему разоблачению перед непосвященными.

У Гончарова по лбу, вискам и щекам побежал холодный пот, руки затряслись, впившись в диванную обивку – это пришли по его душу, следовательно, его махинации раскрыли. Их изначальная цель – тайно нажиться деньгами и наркотой одновременно, обвести вокруг пальца самую влиятельную в городе группировку. Высокомерный и инфантильный Гончаров задумал прыгнуть выше головы – ему оставалось надеяться, что у бандюков сегодня хорошее настроение, но после стрельбы он осознал, что этим людям чуждо милосердие. Хорошее расположение духа на тот момент было у Трофима, но Гончаров не мог надеяться на него – это означало, что Трофим будет действовать чересчур театрально, изощренно и бесчеловечно.

Трофим решил поиграть: подарить напоследок нестандартные ощущения зажравшимся клубным кадрам, которые хотели выставить его дураком, обмануть и обокрасть картель, обделив огромными деньжищами и килограммами недешевого товара. А за это, согласно понятиям Трофима, следовала изощренная казнь.

– Сидим, жрем, пьем, да?! А кто за все платить будет, м-м?! – злобно вопрошал Трофим, усевшись на спинку кожаного кресла. – Без наркоты это место не процветало бы – его бы вообще не было. Не было бы всех вас. Не жрали бы вы столько, не пили, на дорогих авто не катались, модные костюмчики не носили, продажных школьниц не трахали бы… Итак, я жду внятного ответа на мой вопрос, – грозно заявил Трофим, схватил со стола бутылку, отпил из нее, причмокнув губами и закатив глаза. Посмотрев на этикетку, он сказал, что гады жируют, и вдребезги разбил ее об пол. – Поднимитесь уже с пола! Рано вы легли – живые еще, кажись…

Руководящий состав аккуратно поднялся – Тимоха и Влад держали их на мушке.

– Говори, где деньги и оставшийся товар, крыса! – обратился к Гончарову Трофим.

Управляющий тут же наложил в штаны и успел откреститься. Хитрым и изворотливым он был совершенно не к месту.

– Клянусь, я здесь ни при чем! Это все Миша! Я не при делах, правда, – заскулил Гончаров.

Стажерка Валя, придерживая волосы, осторожно выглянула из-за стойки и увидела все поле боя, в том числе вломившихся бандитов и ошеломленное начальство.

– Что это за люди? – Валя медленно отползала от угла барной стойки к Ире с Мишей. – Укокошат же сейчас и нас в придачу, – шептала она, спешно пытаясь придумать, куда спрятаться, ибо разбирать завалы барахла у пожарного выхода было бы самоубийством.

Ирина, в отличие от более сдержанной подруги, паниковала как маленькая девочка, чуть ли не рыдая от страха и пытаясь приластиться к Михаилу. Спокойный, как удав, бармен то и дело старался увернуться от нее. Миша вполне обоснованно считал ее двуличной мразью, которая спала и пользовалась одним, а на работе строила глазки другому: ходила вместе с Валентином, который ублажал и содержал ее, а чуть что возникало по работе, то она сразу прижималась к Мише. И вот опять!

– Мишенька, мне страшно, – напуганным дрожащим голосом мямлила Ира, прижимаясь к бармену.

Миша молчал – тишину нарушила Валя. Она была постарше и поопытнее своей коллеги, поэтому придаваться панике и отчаянию не стала:

– Лучше скажите, что нам делать.

– Подождите обе, я думаю, – героически заявил Михаил. Шли последние мгновения, когда Миша играл свою роль.

– Ах, это Ми-и-и-ша! – вскрикнул Трофим, еще больше возмутившись словами Гончарова. – А он говорит, что это ты и только ты водичку тут мутишь, гнида! Ему я доверяю больше. А за вранье и воровство отвечать тебе. Миша! Где ты, чтоб тебя, недоросток бородатый?! – крикнул Трофим, оглядываясь по сторонам.

Услышав свое имя, Миша хотел было подняться, как Ира одернула его за штанину и произнесла, видимо, мало чего уяснив из вышестоящих реплик бандитов:

– Ты куда?! Не рискуй, тебя сейчас первого замочат. Как же мы без тебя?

Он высокомерно взглянул на девчонок, присунуть которым все это время мешал искусный образ невинного и тихого пацана. Предвкушая момент своего разоблачения, благодаря которому он освободится от этой унизительной роли и посмотрит на ошеломленные рожи сотрудников клуба, не подозревавших о его тайной деятельности, Михаил схватил за плечи испуганную Иру и прошептал:

– Не бойтесь за меня. Я же мужчина – все под контролем.

– Под каким контролем, о чем ты? – переполошилась Валя.

Далее невинный и неприступный бармен Михаил выдал то, что никогда бы не позволил себе в другое время и при других обстоятельствах: он не выдержал и на глазах Вали страстно и развязно впился губами в Ирину, схватив ее за шею, чтобы она не смогла двинуться и воспротивиться его порыву, но Ира даже и не помышляла об этом. От этого длительного поцелуя с языком стало завидно не только Вале, но и всем актерам, режиссерам, операторам и постановщикам, снимающим мелодрамы. Тем самым Миша поставил жирную точку на этой странице своей жизни и неожиданно приказал обомлевшим подчиненным сейчас же пробираться в подсобку и сидеть там тихо, театрально добавив:

– Прости меня, – он погладил Иру по щеке, – и ты меня прости, Валя.

– За что?

Ответа не последовало – Миша уверенно поднялся. Ему было так приятно, что все отныне разрешилось: с его сердца будто бы упал громадный ком притворства, ограничивающего его в действиях и желаниях, что никак не могло выпустить на свободу его истинную натуру. Теперь он не будет придуриваться и пресмыкаться перед остальными – теперь все знают, кто он и что он, теперь он за одно с теми, кто ворвался сюда.

«Вот я посмотрю на ваши глупые рожи!» – думал бармен, когда с приветливой улыбкой смотрел на своего босса Трофима, готовившись взяться вместе с ним за оружие. Он гордо стоял за стойкой, а тем временем у него в ногах копошились стажерки, желая уползти отсюда подальше.

На бармена, торговавшего смертью и в первый раз публично раскрывшего себя, смотрели все. Он даже опустил глаза – то ли от радости, то ли от смущения. Никто даже не мог подозревать его в подобных злодеяниях и пособничестве наркокартелю, в том числе и оборачивающиеся по пути в подсобку стажерки, которые не могли во все это поверить. Такой поворот предвидел только Гончаров, который хотел все свалить на Мишу, хотя сам прикарманил приготовленную дань и припрятал излишки смертоносного товара. За такое не щадят – Гончарову недолго оставалось…

Нет, неужели этот порядочный, галантный, ухоженный мальчик Миша – убийца и наркодилер?! И ведь как умело прикрывался!

– Мишаня, он опять нагло врет, – демонстративно пожаловался Трофим вынырнувшему из-под стойки бармену, показав дулом своего пистолета на испуганного и дрожащего управляющего, который в один миг потерял всю свою мужественность и красоту, которыми постоянно хвастался. – Ты был прав, – сказал Трофим. – Этот человек не достоин руководить этим клубом.

– Формально директор я, – не выдержал путаницы в должностях завистливый мужичок-владелец, сказав это тихонько, словно с комом, застрявшим посреди горла. А ведь он даже не подозревал, что под его «зорким взглядом» и «чутким руководством» подчиненные устроили наркотическую карусель.

Трофиму не понравилось, что якобы директор встрял в разговор. Сидел бы и помалкивал.

– А ты вообще кто такой?! Ишь какой дерзкий! – возмутился человек со шрамом. – Скажи-ка мне, директор: ты знал, что в твоем клубе распространяют наркоту в гигантских масштабах?! – мужичок отрицательно помотал головой. – А-а-а, я понял! Тебе не сообщили об этом беспределе – ты у нас не при делах. А будь ты настоящим директором, потребовал бы с этой шушеры минимум половину всего дохода. Из тебя такой же директор, как из Влада балерина, – телохранитель Трофима заржал. – Ты не директор – ты говно! Не мешай дела делать, – сказав это в лицо владельцу клуба, Трофим молниеносно, как ковбой, выстрелил директору прямо в сердце. Тот бездыханно шмякнулся на пол. – Кто еще желает что-нибудь сказать?! – спросил он, осмотревшись по сторонам и держа свое оружие наготове, видимо, собираясь сразу же сразить наповал того, кто посмеет откликнуться на его вопрос.

Трофим вздохнул, посмотрел на начальника охраны, который, вытаращив глаза, так и не сдвинулся с места, стоя на коленях и укрыв ладонями свой затылок. Он чувствовал, как позади его сторожил Тимоха.

– Это кто здесь жмется, а, Гончар?!

– Начальник охраны, – смазливо ответил управляющий.

– Понабрали мусор, – недовольно заявил Трофим. – Чем вы тут занимаетесь все?! Хуев друг другу запихиваете?! Твоим людям, – Трофим напрямую обратился к побледневшему начальнику, ставшему по цвету лица похожим на энергосберегающую ртутную лампочку, – только склады с картошкой охранять: этим необученным детишкам и тебе вообще категорически запрещено приближаться к подобным заведениям. Знаешь, тут нас на входе встретил один. Судя по его напряженной мускулатуре и дерзкому лицу, он хотел как-то нам воспрепятствовать, но сразу же превратился в решето, благодаря великолепному и непобедимому автомату товарища Калашникова. Вот, – Трофим показал на Влада, – вот это настоящий охранник, 20человек стоит. Так что ты, начальник охраны, здесь тоже никто – не могу тебя видеть, – махнул рукой Трофим.

Начальник охраны понял, что с ним сейчас сделают – терять было нечего: он хотел возразить своенравному бандюку, усевшемуся перед ним, а потом резко (как бы позволило тело) наброситься на него, внеся хотя бы какую-нибудь лепту в сопротивление ворвавшимся в здание наркоторговцам, выполнить свои прямые обязанности, хотя дела клуба – труба.

Его задумкам не суждено было сбыться: прямо в шею 50-летнего мужика вонзился нож. Тимофей приложил недюжинную силу, чтобы лезвие зашло как можно глубже. Пару секунд похрипев, начальник охраны с потухшими глазами, придерживаемый Тимохой, и не собирался заваливаться набок. Вдоволь наглядевшись на стоящий на коленях труп, Трофим махнул Тимофею, и тот отпустил мужика, вынув нож. Свирепые глаза Тимофея возгорелись огнем от несказанного удовольствия. Кровь залила пол.

Гончаров, зажатый между разъяренными головорезами с одной стороны и трупами с другой, готов был расплакаться. Он опустился бы на пол и молил Трофима о прощении, прекрасно понимая, что сейчас подойдет и его очередь. И не нужно даже спрашивать его, осознал ли он то, что сделал – он осознал и еще как осознал, понял, каким был высокомерным и самоуверенным дураком. Сейчас ему необходимо было во что бы то ни стало сохранить свою жизнь.

– Так, убрали того, кто владел. Пришло время тех, кто управлял, – сказал Трофим и хитро посмотрел на управляющего таким пронзительным взглядом, что того бросило в дрожь. – Повторяю! Где товар и где деньги, чмо ты разноцветное?!

…Вершинин всерьез загорелся идеей переманить Никиту Зотова на свою сторону, открыть глаза зазевавшемуся мальчику на все происходящее вокруг, только поманив его неким «серьезным разговором». Но 17-летний сирота оказался не из робкого десятка и огорошил Лешку в ответ:

– Значит, знаешь Диму?! – спокойно начал Зотов.

Глаза Вершинина округлились пуще обычного.

– Ты тоже его знаешь?

– Сегодня ты мне напомнил о нем, – произнес Зотов. – В детдоме вместе были – фамилия у него только другая была, Астафьев. Странно, конечно… Дима Тихомиров… да еще и твой друг. Он, кажется, всегда был тихим и закрытым, весьма и весьма избирательным парнишкой. Потому мне и непонятно, как он вдруг оказался твоим лучшим другом, за которого такой козел и эгоист, как ты, решился в лоскуты разорвать главаря такой огромной преступной сети, как наша.

Все издевки в свой адрес Леха пропустил мимо ушей.

– Люди, Никита, меняются, и он тоже изменился… в лучшую сторону. Он изменил и мою жизнь, заставив многое осмыслить, на многое взглянуть с другой стороны… а теперь я его потерял… из-за Трофима, – злобно проговорил Алексей.

– Напрашиваешься на мое сожаление? Не дождешься, – отрезал Зотов, хотя так не думал.

– Нет, – ответил Вершинин, – я думаю, что ты уже сожалеешь… Знаешь, Дима вселил в меня надежду, что я не такой уж никчемный и конченый человек, хотя при всей безвыходности моего положения еще тогда, задолго до сегодняшнего дня, я понял его слова только сейчас. Раньше мне было тупо по барабану. Тихомиров видел во мне все недостатки, а я не замечал их, считал все глупостью и забавами – они-то меня и довели… Митя всегда хотел вытащить меня, уберечь от клубов, пьянок, наркоты, но я не прислушался к нему, а теперь… ты и сам видишь, к чему все это привело. Какой же это был правильный, проницательный и неутомимый человек – надеюсь, он выкарабкается… Я буду верить, что он будет жить и радоваться этой жизни, потому что он всегда верил в меня, что бы ни происходило – мне больно смотреть, как он страдает, – Вершинин обратил внимание на то, как Никита его слушал, немного приуныв. – Он всегда говорил, что любой человек, даже если он сбился с пути, всегда имеет второй шанс, он может зажить с чистого листа, но решиться на это самостоятельно ужасно трудно. Главное – вовремя вытащить эту заблудшую душу… Понимаешь, о чем я?

– Как-то не очень, – нарочно ответил Зотов.

Леха продолжал:

– Дима очень старался, но ему не удалось меня спасти – по больше части я виноват в том, что он напоролся на твоих дружков. Теперь я точно знаю, что он душу свою вложил в меня, надеясь, что и я когда-то найду того человека, которому нужна будет помощь – такая же, которую Тихомиров предлагал мне – рука, которая вытащит из бездны и поможет начать новую жизнь другому. У меня получится то, что не получилось у моего друга – я обязательно доведу его дело до конца. Я нашел человека, который не в своей тарелке, который губит себя, не подозревая, чем в будущем это ему обернется, – Леша вновь посмотрел на Никиту в зеркало. – Никита, еще не поздно опомниться.

– Не выдумывай, Вершинин, – всполошился Зотов. – Где ты, а где Дима! Я много о тебе слышал – ты неспособен на такое. И вообще меня раздражают такие разговоры. С чего ты взял, что я живу не так, как надо? Меня все устраивает, мне все нравится, и я не хочу что-либо менять. Я там, где должен быть – жизнь привела меня сюда. Позаботься сначала о своей заднице, Лешенька!

– Но я же вижу, что это не так.

– Не зли меня, Вершинин! Заканчивай свои проповеди, иначе я прикончу тебя здесь и сейчас! Лучше отстань и помолчи! Других вытаскивай, а мне все нравится. Мне нравится быть таким, какой я есть, и если даже что-то со мной случится, то и такой расклад мне тоже придется по душе – я сам решу, как мне быть, с кем быть и кого слушать, понятно тебе?!

– Это не объяснение, – не согласился с ним Леша. – Ты просто боишься. Убить меня легко, а вот покопаться в своей душе, осмыслить всю свою жизнь и измениться, забыть все и зажить по-новому – гораздо труднее. Ты не убийца – ты не убьешь меня, даже если очень постараешься и пересилишь себя. Я уверен в этом, – спокойно говорил Вершинин, уверенно сложив руки на груди…

Страх, оцепенение и отчаяние завладели телом, мыслями и чувствами Гончарова. Валентин не мог свыкнуться с мыслью, что он, молодой, перспективный, красивый и статный паренек, вот так по глупости должен умереть, так много не совершив и не увидев в жизни. Трудно было себя контролировать, вдобавок голос Трофима резал по сердцу ржавым кинжалом.

Гончаров, позиционирующий себя человеком мужественным, за пару мгновений утратил все свое достоинство, превратившись в смазливую тряпку. Шевелить языком было трудно – любые попытки говорить превращались в нечленораздельные всхлипы и писки. Трофим не мог долго терпеть такого женского поведения.

– Считаю до пяти, Гончар, – заявил Трофим, нацелив на него пистолет. – Сейчас ты нам все покажешь, – уверенно заявил бандюга, – все отдашь, а там уж и посмотрим, что с тобой делать.

Гончаров сжался, поднял руки, зажмурил глаза, чуть отвернул голову – состряпал физиономию несчастного убиенного, который вовсе не хотел делать ничего плохого (но сделал). Трофим принялся считать и досчитал до четырех, после чего Гончаров взмолился:

– Я прошу, не убивайте меня! – с жалким видом смотрел он на дуло пистолета, из которого вот-вот должна была вылететь птичка. Сам Трофим был спокоен, зная наперед, что марионетка Гончаров в руках такого кукловода, как он, все равно расколется.

– Чем же ты в своей жизни заслужил такую милость? – спросил Трофим.

– Я все покажу, все расскажу, – Гончаров цеплялся за свою жизнь из последних сил, – все отдам, только оставьте меня в живых, не калечьте судьбы.

– В третий, сука, раз повторяю! Отвечай на поставленный вопрос! Где наркота и где деньги?! – повысил голос Трофим. – Говори! У тебя ровно одна секунда!

Тут послышался издевательский и довольный от расправы над Гончаровым голосочек бармена Михаила:

– С тобой, Валечка, долго церемониться не будут. Накосячил, так что давай – не делай худшим свое и без того тяжелое положение, – произнес он, оперевшись об стойку.

Гончар удивился, почему Миша сам не покажет им все тайники, ведь он прекрасно знает их расположение. Спустя секунду управляющий понял, что бармен не хочет защищать и выгораживать бывшего начальника, а даже наоборот – значит, он остался один без шанса на помощь. Гончаров помялся и перечислил все тайники с наличностью и запрещенными веществами: кое-что находилось за полками в баре, за задней панелью стены в гардеробе, у него в кабинете (там же хранились и все припрятанные деньги), а также в потолке на кухне.

И тут прозвучал выстрел.

Гончаров зажмурился: он готовился к тому, что все признаки жизни в момент покинут его, но ожидаемого не ощутил – пуля застряла в деревянном столе рядышком с управляющим.

Сквозь темень закрытых глаз он, словно эхо, слышал то приходящие, то отдаляющиеся звуки дикого до безумия смеха Трофима – будто ворона долго и заливисто каркала:

– Вот пиздец! Что за народ пошел – не мужики, а мужчины, черт бы вас всех! Эй, – толкнул он Гончарова ногой, – баба! Глаза открой! – Трофим нарочно выпустил пулю в сторону, чтобы разрядить обстановку и прочистить Валентину мозги. – Вставай и топай к себе в чулан за деньгами! Я твой сейф вскрывать не стану, а взрывчатка – это слишком палевно.

«Неужели пронесло?» – думалось Валентину Игоревичу.

– Пока что ты молодец, блядь прилизанная, – похвалил его Трофим, высасывая содержимое бутылки со стола. Он поднял Гончара за плечи пиджака – тот, пошатываясь, встал. – Слабенький ты, – вслух оценил Гончарова Трофим, схватив его за руку. – Так, Мишаня, иди-ка сюда, – позвал его Трофим и отдал приказ Владу и Тимохе. – Вы двое, доставайте мешки, опустошайте тайники, а я займусь деньгами.

Узенький ход в кухню находился справа от бара, там же была маленькая комнатка отдыха, забаррикадированный хламом черный вход и подсобное помещение, куда и успели улизнуть две барышни. Они прижались друг к другу в маленькой комнатке, по очереди подглядывая в щелку в двери: в нее просматривалась вся кухонька.

Двое Трофимовских помощников ввалились в кухню. За ними уверенно семенил Миша, указавший пальцем на одну из натяжных плит в потолке. Тимоха мигом запрыгнул на стол, потянулся к потолку, надавил на квадратную панельку и отодвинул ее в сторону, обнажив тайник со свертками смертоносного зелья. Он стал выгребать их оттуда, кидая в руки Владу, который укладывал все в мешки.

– Так эта мелкая мразь с ними за одно, – шепотом сказала Валя, наблюдая за действиями нападавших. – Всегда знала, что с этим козлом что-то не так.

– Этого не может быть, – испуганно произнесла Ира.

– Сама посмотри. Теперь все ясно. Главное, чтобы нас не сдал. Нашла тоже, в кого втюриться.

– Нет уж, – заявила Ирина, – он не такой. Тут что-то не то творится.

– Подождем, – предложила Валя.

Миша светился от счастья: во-первых, оттого, что освободился от сковавшего его образа ничего из себя не представляющего бармена на побегушках, а, во-вторых, после разговора с боссом…

– Молодец, боец, – улыбнулся Трофим, когда Мишаня подошел к нему, – дождался, чисто сработал.

– Рад стараться.

Но Трофим вновь вернулся к вредности и скептицизму:

– Ага, рад он! Как иногда говорит Зотов, от того, что мы творим, не радоваться, а плакать надо. Все сгорим в аду… Ладно, рад тебя снова видеть в строю, чертяга! Беги-ка подмогни этим двоим с товаром, а потом я жду тебя в комнате у этого гаврика, – Трофим указал стволом на Гончарова.

Миша, повеселев, побежал на кухню к Владу и Тимохе. Пожав руки и обнявшись со старыми приятелями, Миша, указав на тайник на кухне и объяснив на пальцах, где в гардеробе и баре заныканы наркотики, хотел было бежать назад к Трофиму, но его остановил Тимофей:

– Так ты знал, где все спрятано?

– Ага!

– А что же ты молчал?! Время только потратили.

– Смотрел, как эта сука Гончар мучается, – объяснил Миша.

– О! Каков человек, а?! – отреагировал Влад.

– Да что уж тут говорить, – подшучивал над Мишей Тимоха. – Великий мститель, мать его в душу! Ты посмотри, как побежал, как развеселился! Буря в стакане, блять! – он принялся шарить в тайнике в поисках недостающих пакетов, желая поскорее очистить и другие нычки, чтобы глянуть расправу над управляющим.

Однако мы забыли о еще одном человеке, который присутствовал в клубе. При первой стрельбе он быстренько схоронился за столами и ложами вокруг танцпола – это был официант, ставший невольным свидетелем расправы над начальством, разоблачения бармена Миши и всей подпольной клубной деятельности. Молодой парень более не мог этого выносить, поэтому на свой страх и риск решился незаметно выбраться из осажденного ночного заведения на волю. Несколько метров предстояло пробежать без укрытий, поэтому, подобравшись к крайней ложе, за которой его не было видно, паренек принялся ждать подходящего момента.

Когда в зале не оказалось ни одного вооруженного человека, официант, отбросив в сторонку мешающий фартук и сдавливающую движения жилетку, приготовился валить отсюда. Вдохнув побольше воздуха, парень рванул, шваркая лакированными ботинками по натертому полу, однако в этот момент из кухни выперлись Тимоха и Влад.

– Сука! – заметив беспрепятственно бегущего через весь зал официанта, Тимоха громко выругался, выронив на пол все мешки. То же самое наблюдалось и с Владом.

Пока оба думали, что делать – Тимоха, к примеру, долго копался со своим разряженным автоматом «Узи» – прозвучал выстрел. Главарь, к его великому горю, промазал. Акелла, волчара из «Маугли», промахнулся…

Не надеясь на Тимоху, который обычно был порасторопнее, Влад оттолкнул его с линии огня и начал пальбу из «АК-47» в сторону бегущего. Пули свистели в миллиметрах от бегущего официанта, пронизывая пол и стены, чуть ли не разрывая одежду на его спине по касательной, но не задевая плоть. Точку в деле о побеге официанта поставило оружие бармена Миши – он мигом выдернул наган из ремня и метко выстрелил бегущему в спину. Выстрел застал паренька в дверях – побег не удался. Беглец замертво свалился практически в обнимку с холодеющим телом охранника.

– Нет, вот ведь педрила! Вы тут все считаете, что мы слепые?! – спросил Трофим.

Снова стихло. Тимоха, собрав с пола все, что выронил, перетащил с Владом награбленное в одну кучу, а, прежде чем заняться гардеробом, любопытный Тимофей хотел было взглянуть на труп неудачно сбежавшего парня, переполошившего всех, но Трофим, истерично окликнув его, приказал не отвлекаться, и Тимоха отправился искать «сокровища» в гардероб. Тут же Трофим подозвал к себе Мишу.

Вот кому было реально плохо, так это Гончарову, который не мог спокойно стоять на месте, ожидая приближения смерти, которая по дороге к нему скосила кучу народа вокруг. Он уже начал винить во всех этих жертвах себя, хотя несколько часов назад высокомерно считал себя богом, а остальных – просто вшами, занозами, мешавшими ему налаживать дела. Ни у одного Лехи сегодня трудный день.

– Пошел, падла, – Трофим погнал Гончарова в сторону кабинета. Миша шел следом.

Гончаров шел к своему рабочему месту, словно к плахе – не для того чтобы работать или уединенно ничего не делать, слушая отголоски громкой музыки из зала, или ругать кого-то из мелкого персонала, или обжиматься с Ирой в свободную минутку. Сейчас его вели на казнь… Иногда и сам Гончаров подливал масла в огонь, часто надоедая Трофиму нудными просьбами о пощаде. Он бы согласился на все, даже самое бесчеловечное, непристойное и унизительное. Правда, поступок управляющего ночного клуба был из раздела особо тяжких – такие ненадежные и проштрафившиеся кадры не нужны были Трофиму даже в качестве половичка у дверей. К тому же жестокий человек со шрамом на щеке давно придумал, как Гончаров распрощается со своей жизнью, поэтому ничто не могло лишить его удовольствия наблюдать за шоу под названием «смерть человека».

Трофим толкнул легкого, как пушинка, Гончарова – он бросился в объятия своего крутящегося кресла, мигом обернувшись на двух стоящих перед ним парней с таким ошарашенным лицом, будто видит перед собой самый страшный кошмар. Это зрелище действительно давило на управляющего, тем более в масштабах такого маленького отштукатуренного кабинета, увешанного полками и картинами на низменные темы. Также сюда непонятным образом поместился длинный совещательный стол с четырьмя стульями, парочка тумбочек, вместительный шкафчик и сейф, который сейчас был главной целью нападавших.

Если бы Трофим застрелил Гончарова раньше, Миша с удовольствием нашел бы наркотики и указал бы на сейф, в котором хранились деньги, но шифр от замка под строгим секретом хранил в голове один только управляющий. Сейчас ему предстояло вскрыть сейф и расплатиться с Трофимом за все. Гончаров под мушкой трясущимися руками подбирал шифр к замку на сейфе, побаиваясь того, что не найдет нужной суммы внутри. Или, когда он откроет сейф, тут же получит пулю в затылок и не одну, зная, что за спиной стоит озлобленный на него бармен. Первый сценарий был маловероятен, потому что сам Гончаров давно не притрагивался к деньгам; второй сценарий не устраивал Трофима, для которого такой способ убийства был весьма простым и неинтересным зрелищем, а Гончаров еще не до конца осознал тяжесть своей вины.

К счастью, обошлось: отворив дверцу сейфа, Гончаров принялся выкладывать на стол пачки купюр, скрученные лентами. Сумма набиралась головокружительная. Было видно, как сильно это привлекло внимание Миши и Трофима; даже Тимоха, проходя по залу, приметил гору денег на столе. Не описать словами те ощущения, которые испытали грабители. Трофим прикоснулся к целому состоянию, масштаб которого ощущался во всем: в массе, шелесте, виде, запахе, даже в микроскопических порезах на пальцах от прикосновения к купюрам.

Состояние было мигом растолкано по рюкзакам и карманам. Вскоре стол опустел, а Гончаров, сидевший в кресле, поник.

– Теперь делайте со мной, что хотите, – заявил Валентин Игоревич.

– Валь, да не в деньгах счастье, – твердил Мишаня, любуясь пачками с Хабаровсками и Ярославлями.

– Ох, спасибо! Разрешил, мразь! – огрызнулся Трофим, решив напоследок провести разъяснительную беседу, хотя было ясно, что это Гончарову уже вряд ли сгодится. – Это твое «что угодно» здесь не катит: ты заслуживаешь конкретного наказания. Меня заботит один вопрос: что тобой двигало, когда ты шел на все это? Думал, не заметим? Думал, мы такие идиоты?! Тебе-то нужнее эти деньги, да?! – Гончаров молчал. – Сидел бы тихо и не придуривался – может, бредовые идеи типа этой выходки не лезли бы в твою голову. Глядишь, обошлось бы, глядишь, не нагрянули бы к тебе, но ведь гораздо интереснее обвести нас вокруг пальца, украсть товар, присвоить такие деньжищи. Как ты здесь вообще оказался?! Тебе и копейки доверить нельзя, а ты еще и клубом управлял, работниками, делами, деньгами. Теперь понятно, почему вы связались с нами – нормального-то заработка нет с таким вот руководством. Потянуло на острые ощущения?! Все ведь было хорошо, не придерешься, а тут такое! Я не мог просто сидеть и смотреть на этот беспредел – я среагировал, и вот мы здесь! – раскинул руки Трофим, заметив, как ему внимает Михаил и пытается игнорировать Гончар, погрузившись в свои размышления. – И все-таки… Может быть, обошлось бы все, будь ты не то чтобы поумнее, а поопытнее, что ли… помудрее. Знал же, с кем дела ведешь – сам ввязался, все понимал. Увидел, как у нас тут хорошо, как сытно, как медом намазано: товар – заебись, денег – до хуя и больше. И решил ты, падла, этим положением воспользоваться и наколоть нас – мало тебе, что ли, было? Нажива, тупость, желание жить красиво, жажда острых ощущений – я даже не знаю… что-то из этого тебя сгубило. Я видел всякое, но такого не прощаю. Из мечтаний и планов у тебя осталось только одно – ждать смерти и подводить итоги. Я просто хочу докопаться до истины, понимаешь? И вот я понял – все вы за одно: лишь бы приключения на жопу искать! Куча вас таких, Гончаровых, Вершининых, официантов всяких, быстрых и дерзких. Но вы все и всегда плохо кончаете, – закончил свою речь Трофим, обернувшись к Мише, который насторожился, услышав Лешину фамилию.

Гончаров был близок к тому, чтобы откинуть коньки просто от ожидания, когда же Трофим отправит его на тот свет.

– Я согласен с каждым твоим словом. Можешь прикончить меня – я готов, – Гончаров не верил собственным словам. – Но перед тем, как это случится, я хочу сказать свое последнее желание… Не трогайте, пожалуйста, Иру.

– Иру?! – возмущенно вскрикнул бармен. Видимо, Гончаров действительно свихнулся от любви, пытаясь спасти девушку, которая несколько минут назад проявила всю свою двуличную натуру, просившись под крыло к Мише, который вдобавок смачно ее засосал.

– Кого?! – спросил Трофим, повернувшись к бармену. – Здесь что, еще кто-то есть?!

Миша растерянно моргал глазами, всеми силами уворачиваясь от дьявольского взгляда Трофима, зверевшего оттого, что его люди опять кого-то упустили. Очнулся от предсмертного полудрема и Гончаров.

До Трофима дошло, что Мишаня в курсе, о ком идет речь и где эта Ира прячется – особ женского пола в этот вечер убивать вроде бы еще не приходилось.

– Где она?! – недовольно спросил Трофим.

Впервые за этот день бармен Мишаня оказался на распутье: внутри него прилежный мальчишка боролся с беспощадным членом опаснейшей преступной группировки. Все перемешалось в голове у Миши: «Ишь ты, что удумал! Девок заложил, на верную смерть их послал, дурак», – он адресовал эту мысль Гончарову, который, думая, что делает добро, только усугубил ситуацию.

Перед Мишей встал очень важный выбор: подчиниться Трофиму и привести стажерок, а он этого точно потребует сделать, а, значит, целиком и полностью остаться убийцей и отморозком, либо измениться, пойти по другой дороге, по которой он шел все эти годы, притворяясь, правда, невинным и закомплексованным пацаном, который и мухи не обидит. Может, Миша действительно что-то и чувствовал к Вале и Ире, что могло бы вызвать в нем приступ человечности, который, несомненно, уберег бы их от грядущей беды? Но сейчас низкорослый бармен решил, что нахлебался достаточно. В среде торговцев смертью он человек-легенда, а в обыкновенной жизни он просто никто, зажатый и безынициативный мальчик на побегушках.

Недолго думая, Миша решил забить на все и на всех – на чувства, симпатию, эмоции, воспоминания – вместе с Трофимом и его командой он чувствовал себя важным и незаменимым. Он решил выдать беззащитных девчонок на верную гибель, лишь бы заслужить похвалу Трофима.

– Где они, я тебя, плевок, спрашиваю?! – еще злее переспросил Трофим, на что увидел улыбку и хитрющий, по-настоящему предательский взгляд бармена.

– Наверняка в подсобке, – спокойно ответил он.

– Тащи их сюда сейчас же! – приказал Трофим, и его очередная гончая уже побежала на кухню за ничего не подозревающими девчонками, а сам головорез поймал отчаянное выражение лица Гончарова. – Сейчас решим, исполнять твою просьбу или нет.

С каким же энтузиазмом бежал за девчонками Михаил, даже не представляя, что же с ними сотворит Трофим. Сам Миша хотел бы лично расправиться с женщинами из его прежней жизни, которые всегда недооценивали, шпыняли, обсуждали его, смеялись над ним. Отныне он мог продемонстрировать им свою настоящую силу и беспощадность, а привязанность и прочие сантименты отбросить в сторону. Симпатию и любовь затмила гордыня человека, подсадившего на иглу многих ничего не подозревающих людей – его якобы величие было придумано, чтобы укрыть внутренние терзания от комплекса неполноценности. Он принуждал бармена уничтожать людей, которые казались ему лучше, сильнее, умнее него самого – большинство из них он покалечил, если и совсем не убил, сделав из них торчков, ничтожеств, отбросов, а те, кто вовремя опомнился, хорошенько помучились, чтобы от этого избавиться.

Не успели в кладовой и пискнуть, как дверца распахнулась – Валя с Ирой застыли, увидев Мишу, и не узнали его: перед ними стоял не худосочный и не уверенный в себе парень, а воинственный, мужественный, злой, наглый и бездушный абьюзер. Его длинные руки, как щупальца осьминога, схватили девчонок за волосы и вышвырнули их на холодный пол кухни. Под плач, визги и писк Миша тащил девчонок через весь клуб в кабинет управляющего с таким гордым и сосредоточенным видом, словно тяжелоатлет, держащий над собой тяжеленную штангу. Таким Мишу прежде не видели.

– Миша, Миша, Мишенька, – металась и вскрикивала Ира, надеясь, что бармен образумится, но Михаил был непреклонен. Далее Ира стала нести несусветную чушь. – Миша, не убивай меня, молю тебя, отпусти. Мы все забудем, все простим, никому не расскажем…

– Нет уж, – сквозь зубы говорил бармен, – так просто вы не отделаетесь. За все ответите.

– Неужели это ты?! – говорила Валя. – Отпусти меня, садист мелкий, я и сама могу идти!

– Молчать!

С другой стороны истерила Ира:

– Мишенька, я же совсем не так хотела, – всхлипывала она, чуть ли не волочась по полу за барменом. – Если бы ты уделял мне больше времени, все было бы по-другому… Ты просто притворялся, глупенький. У нас бы все получилось. Жили бы вместе… Я бы ребеночка тебе родила…

– Опомнись, – не понимал Иру Миша, – что ты несешь?! Вы обе вечно орали надо мной, оскорбляли, унижали, шушукались за моей спиной, не воспринимали меня всерьез. А я все делал за вас, прикрывал вас, учил вас. И где благодарность?! Как же я после этого могу верить твоим словам. Они ничего не значат для меня. Если бы ты была мне важна, то не была бы уже далеко отсюда!

– Не поздно же все исправить… Отпусти, больно! – взвыла она, а Валя подчинялась ему молча с таким злым и серьезным лицом, что Мише становилось не по себе, когда его взгляд падал на напарницу Ирины.

Миша тащил подружек к кабинету Гончарова, где их ждал главный каратель.

– А ты скажи мне, Ирка, – Миша продолжал строить из себя обиженного и оскорбленного, – ты случайно в своем складном рассказе никого не забыла? А как же Гончаров? Ты же, паразитка, спишь с ним и высасываешь из него деньги. И после этого смеешь заикаться о нас с тобой, шлюха?! – она ему не ответила. – Ты сосешься и обжимаешься с управляющим на моих глазах, стремаешь меня при всех. Я тебя задвигаю на твое законное место, а потом ты заплаканная лезешь ко мне, когда мне не до тебя. Кувыркаешься с отличным парнем, а влюблена в злачного бармена? Так не бывает! Я не верю ни одному твоему слову… Слышал бы тебя наш Валечка – закрылся бы у себя и плакал. Неженка он, плакса и мамсик! Что ты в нем нашла, не понимаю?! А вот, кстати, и он.

Миша втащил Иру и Валю в кабинет и швырнул их на пол. Увидев перед собой не одну, а сразу двух девушек, Трофим начал негодовать:

– Я офигеваю! Их еще и двое! Вот это прокол так прокол. Но и с этим мы с удовольствием разберемся.

Видели бы вы их лица: предвкушение грядущей расправы чувствовалось в каждой царапинке на лице Трофима; Миша торжествовал, ожидая отмщения; Ира и Валя безысходно оглядывались по сторонам. Также там были дико уставшие и по-детски радостные физиономии Влада и Тимохи, которые, закончив работу, ввалились в кабинет посмотреть на происходящее, что не могло не привлечь внимание Трофима, который со всей силы рявкнул на них:

– А вы чего ржете?! Прокололись вы. Вы все! Повесить вас надо за одно место – эти две сволочуги, которые считают себя самыми умными и незаметными, опознали бы вас. Прикрыть такой верняк связей не хватит. И тогда все ленивые мусора этого города сюда сбегутся и мигом нас накроют! А вы еще и ржете.

– А мы вылезем, – нагло ответил Тимоха, – всегда вылезали и тут вылезем!

– Почему вы вообще здесь? – опомнился Трофим. – Все сделали?!

– Да. И давно, – высокомерно ответил Тимоха, всем своим наглым и ненасытным видом требуя похвалы и поощрения. – Мы все начисто обшарили. Только возьми да унеси!

– И пальчиков своих отпечатки везде понаоставляли, небось?!

– В Зотова превращаешься, шеф, – справедливо заметил Тимофей.

Фраза также удивила и Мишу, солидарного с Тимохой в плане Никиты Зотова:

– Он тоже здесь?! Это высокомерный критикан и пацифист? Вы все совсем ебу дали?! – негодовал Миша.

Уголовники плавно отдалялись от основной цели.

– А тебе вообще какое дело?! На себя посмотри, – наехал Трофим на Мишу, который попятился назад. – Ладно, всем заткнуть пасти на хуй! Потом разберемся. Здесь у нас задачка посложнее будет.

– Не то слово, – предвкушал Влад, не отрывая глаз от девчонок на полу.

– Так, на чем мы остановились? – спросил сам себя Трофим, размахивая пушкой. – Нешуточная драма вырисовывается, Мишаня. Пора завязывать с этими любовными разговорами, слезами и соплями. Пора сделать из драмы трагедию.

Пока Миша и Трофим размышляли над тем, что сотворить с заложниками, Тимоха положил глаз на одну из стажерок. Он шепнул стоящему рядом Владу:

– А то вон официанточка – ничего такая! Как тебе? Я б вдул!

– Нам не светит, – огорченно заявил Влад и обосновал свой ответ. – Трофим вряд ли их в живых оставит, – сказал он и приуныл вместе с Тимохой – оставалось довольствоваться только визуалом.

Гончаров и Ира чувственно переглядывались.

– Нет-нет! Я не могу так. Не могу больше на это смотреть! Трофим, я хочу справедливости немедленно! Хочу, чтобы они сдохли! – жилка на лбу у Миши готова была лопнуть.

– Неужели так надоели?! – недоумевал Трофим. – Надо было тебя в стрип-клуб устроить – не нервничал бы там, определенно, – заключил Трофим, но вновь какая-то придурь ударила ему в голову. – Значит, говоришь, Иру не трогать? – неторопливо и загадочно говорил он, поглядывая на вцепившегося в кресло Гончарова, не спускавшего глаз со своей возлюбленной. – Что ж, сейчас я покажу серьезность наших намерений, – сквозь зубы произнес он, и окружавшую их тишину сотряс оглушительный (из-за тесной комнаты) выстрел, после которого Валя растянулась на полу, раскинув в стороны руки и раскрыв рот, из которого ливанула кровь, раскрасившая пол и ее бледное лицо.

Ира, которая впервые в жизни так близко узрела смерть, зажмурила глаза и отвернулась, прикрыв рот. Она хотела было закричать, но в горле пересохло.

– Какая к черту разница?! Хоть Ира, хоть Маша, хоть Саша – все равно! – заявил Трофим, вовремя вспомнив про запланированный эффектный спектакль, для продолжения которого были созданы воистину идеальные условия, ведь все члены любовного треугольника «Ира – Миша – Гончаров» были собраны в одной комнате.

Трофим решил воспользоваться ситуацией и приказал Мише схватить Гончарова и усадить его на колени прямо перед Ириной, за которую он осмелился просить. Бармен мигом выполнил приказ и управляющий, словно скованный кандалами, оказался на полу перед своей девушкой. Миша и Трофим не спускали с них глаз.

– Вот увидишь, Гончар, – шептал ему Миша, – какова она на самом деле! Поверь, она достойна смерти.

– Теперь, когда все немного встряхнулись смертью… э-э-э, не знаю, как ее звать… впрочем, это не сильно важно, – Трофим наклонился и заговорил с Ириной, – ты, дорогуша, будешь говорить правду и ничего кроме правды. И, может быть, тогда я оставлю в покое твою никчемную потаскушью жизнь. А ты, Гончар, будешь внимательно слушать, что говорит это быдло, – указал он пистолетом на Иру, а Миша добавил, что врать не следует.

– Я знаю, что нам нечего скрывать, – тихонечко произнес Гончаров, а Ира подозрительно и стыдливо опустила глаза, кивнув на требования Трофима, испугавшись своеобразного «детектора лжи», где ложь и вранье будут караться смертью. В ее случае говорить правду – причинить нестерпимую боль не только себе, но и любимому человеку. Виновница всего этого, кажется, сама давно запуталась, кого нужно презирать, кого любить, кого использовать, но она отчетливо и цинично понимала одно: сохранность ее жизни сейчас целиком и полностью зависит не от беспомощного Гончарова, так благородно просившего за нее, а от жестокого, неуравновешенного и недооцененного (чем его очень обидели) бандита Миши.

– Говори, – начал Трофим, – любишь его?! – показал он в сторону управляющего.

– Да, – ответила она.

– Как-то неуверенно. Чем докажешь?! – усугублял ситуацию Миша, желая утопить Иру в ее собственной лжи, не имея к ней ни капли сожаления.

Девушка угодила в такую непростую ситуацию, когда нужно было раскрывать свои картишки, а у нее в запасе одна мелочевка, козырей уже не осталось, они были истрачены впустую, поэтому надеяться было не на кого. Грядет развязка, после которой наверняка удовлетворится тот, кто ее ненавидит, и разочаруется тот, кто любит – после такого можно и с жизнью проститься.

Миша улыбался – Ира не могла обернуться, чтобы увидеть его: она смотрела в пол и совершенно не замечала, как из глаз рекой льются слезы. Барменша ощущала запах курева от Трофима и сердцем чуяла, как изнывала душа морально размазанного по стенке Валентина.

– Любовь по-разному доказывают, – тихо молвила она.

– Ты не умничай, а на вопрос отвечай! – сделал замечание Трофим.

– Давай-давай, не тяни, – подгонял ее Миша.

– Как же это объяснить, Господи? – Ирина не могла найти нужных слов. – Люблю я его… по-настоящему, – правда, вместо нормальных доводов Ира начала приводить неубедительные. – Поцеловать его могу, совместные фотки показать. Пусть он вам скажет, что мы уже почти семья. Могу подарки его предъявить… Ну посмотрите на него, разве равнодушные будут так смотреть?

– Ничего удивительного. Каждый перед смертью с таким шарами сидит, – остроумно заметил Трофим, что еще больше подкосило растерявшуюся стажерку. – Странная штука эта любовь, когда тебя послушаешь.

– Ладно, поздно что-то утаивать, – решилась девушка. – Я с ним спала…

– Это к любви не относится.

– Я беременна, – заявила Ира – у Гончарова напротив еще больше округлились глаза. – Думаю, это высшее, что может сотворить любовь… Достаточно доводов?! Мы любим друг друга и будем любить… до гроба.

На секунду воцарилась тишина. Ира хотела страстно поцеловать Валентина, но вовремя вспомнила, что находится под дулом пистолета в компании самых страшных и неадекватных людей этого города, поэтому лучше не делать резких и необдуманных движений.

– Ого! Ладно, – произнес человек со шрамом – Трофим считал, что девушка выдумала беременность, чтобы он пощадил ее. – Мне про гроб понравилось. Но чего-то мне не хватило – именно с твоей стороны, девчушка. Все он да он – неужто Гончаров у нас такой идеальный? А если я сейчас при тебе отрежу ему хуй – ты продолжишь его любить?!

– Конечно… да…

– Ну не то, твою мать, не то! – не верил Трофим. – Фальшиво все! Я начинаю сомневаться в твоих чувствах к этому человеку, – Трофим начал ходить по кабинету. – Что ты сделала для него? В рот хорошо брала?!

– Ха-ха-ха! Что я и говорил. Валечка, по ходу ты лоханулся с выбором. Вот тебе и любовь… на троих, – не удержался Михаил.

Гончаров встрепенулся, взглянул на поникшую Ирину, собираясь с мыслями и пока смутно догадываясь, о чем говорил бармен.

– А как же Миша?! – спросил Трофим.

– Миша, – имя сорвалось с ее уст, – ничего…

– Как же ничего?! Видел я, как ты смотришь на него. Наш Миша – кремень, – говорил Трофим, наседая на Ирину. – А как же ты произносишь его имя. Кажется, ты забыла, что нужно говорить только правду – давай, не стесняйся, все свои… Мишка, Гончар, – тут Трофим решился перейти к делу и как следует задеть Гончарова и его подружку. – Такое недопустимо при живом-то… чуть не сказал муже. При живом-то парне… Ты посмела мутить с нашим барменом Мишкой. Неужели ты за все это время не прониклась к нему, не приставала, не соблазняла мальчика?! Мало мне в это верится – спала с одним, а бегала за другим, получается… на работе, у всех на глазах. А ты, Гончар, явно слеповат, раз этого не видел, – взгляд Гончарова в этот момент из удрученного превратился в удивленный. Управляющий взглянул на Трофима усталыми глазами, а потом холодно посмотрел на Иру.

– Педрила любовью ослеплен, – дал свою оценку ситуации Влад.

Трофим веселился на славу и Миша вместе с ним – сцена была, что надо.

– Что же ты глазки-то свои блядские опустила – говори! – продолжил Трофим, намереваясь разоблачить ее. Гончаров не спускал глаз со своей любимой – получалось, он был у нее далеко не единственный. – Говори четко, при всех! Нравится Михаил?! Предпринимала ли ты когда-нибудь попытки добиться взаимности от него?! – Трофим взвел курок.

– Да, – кротко вырвалось у дрожащей Иры, не желавшей встречаться взглядом с Валентином, а он уже не знал, что думать и что чувствовать. Ему внезапно стало больно, ибо его водили вокруг пальца, ибо в глазах его девушки он был хуже Миши – самолюбие Гончарова ударили по яйцам.

– Что и требовалось доказать! – подчеркнул Миша. – Да, дорогая?!

– Заебись! – торжествовал Трофим. – Наверное, не нужно разжевывать, как у вас там все было, какими ты там способами пыталась произвести впечатление на Мишаню. И без того все ясно и понятно! Боюсь за Гончарова… помрет тут раньше времени из-за тебя, сучка ты похотливая! – Ира горько заплакала, а Гончаров все так же разочарованно смотрел на нее. – А что же ты, дорогуша, хотела?! Двоих мужиков под рукой иметь, деньги получать… и любовь, и ласку, и потрахушки, и помощь на работе, и приданое нехилое, должность престижную?! Не в курсе ты, мразь, что так не бывает?!

– Простите меня, – всхлипывала Ирина.

– Говори тогда, – вскрикнул Трофим, – шушукалась с Мишей, обжималась с ним, целовалась, спала с ним?!

– Не-е-е-т, – сквозь рыдания заявила Ира, понимая, что Трофим перегибает палку.

– Ась?! – он сделал вид, что не расслышал.

– Не было этого!

– И вновь я впадаю в замешательство, – обратился Трофим к Михаилу. – Она, значит, тебе говорит, блять, что ты ей нравишься, что любит тебя, что хотела мутить с двоими сразу… а сейчас все опровергает. Не надо тут с нами играть! – он перекинулся на нее. – Засунь эти женские штучки себе подальше… и все на этом, ебаный свет!

– Он, то есть Миша, – неуверенно начала она, – не замечал нас с Валей, никак не реагировал. Все работой был занят и нас нагружал заодно. Вот мы и подумали, что он… гей… в упор женщин не видит, вот и отстали.

– Ох, не отстали! – вставил Миша.

– Отстали мы от тебя, Миша, – твердила Ира, путаясь в показаниях.

– А как же поцелуй?! – напал на нее Михаил.

Трофим заткнул всех и сразу:

– Что ж, Ирочка, ответ неправильный!

Ирина хотела снова что-то выкрикнуть в свою защиту, но не успела, потому что прозвучал еще один выстрел, после которого она с продырявленным виском упала на пол и заснула вечным сном.

Валентин Гончаров до последнего смотрел в глаза своей возлюбленной, которая предала его, унизила его мужское достоинство, а он, упиваясь собой любимым, ничего не замечал – вправду был ослеплен любовью, которая в итоге так трагично оборвалась. После выстрела все желание жить окончательно выветрилось из него.

Девушка лежала на полу. Ее кровь забрызгала лицо и костюм Гончарова, а он и не заметил: сказывался шок. В обычной ситуации он сразу бы прильнул к ее бездыханному телу и получил бы пулю от Трофима. Сейчас Гончаров откинулся к столу и молча прикоснулся к своему запачканному лицу, не спуская глаз с двух трупов на полу.

– Истина и справедливость восстановлены, – заявил Трофим, вставляя патроны в обойму.

– Пойми, Гончар, она так и должна была уйти. Ты посмотри, сколько она натворила. А унижать нас, мужиков, изменять нам, считать нас игрушками в женских руках – этого так просто оставлять нельзя. Вот и покарали ее, – сказал Миша, присев на корточки перед управляющим клуба.

– Не вам решать, – как под гипнозом твердил Гончаров.

Трофим театрально продолжил:

– Ох, какие мы сволочи! Ах, мы их убили! Ох, зачем же встряли во все это?! Не нам судить! Да плевал я! Так и надо было сделать – причем очень давно. Не смей даже заикаться о том, что мы посмели что-либо сделать неправильно. На себя посмотри, ублюдок – у самого рыльце в пушку! И где вообще твоя благодарность, говнюк? Мы вывели твою шлюшку на чистую воду, а ты так с нами… Непорядок! Но твой черед подошел – ты, кажется, говорил, что готов? Вот сейчас и узнаем, – Трофим схватил Гончарова и зарядил ему кулаком по морде. Управляющий ударился об стену и осел на пол.

Тимоха и Влад не выдержали и подошли поближе, что все видеть и слышать.

– Миша! Я поручаю тебе покончить с этим – избавься уже от этого неженки и пойдем, – главарь похлопал бармена по плечу. – Не об этом ли ты мечтал?! Только вспомни, сколько всего этот наглый менеджер тебе сделал: как недооценивал, как унижал тебя, думая, что ты ничего не стоишь. Так покажи ему себя во всей своей красе, – подстрекал Мишу Трофим. Бармен полностью был солидарен с ним.

Узенький кабинет. В углу сидит, ошарашенно глядя на Мишу, напуганный до смерти Гончаров, ожидающий, когда его прихлопнет человек, которого он считал ни на что не годным вьючным животным без сил и собственного мнения. В дверях комнаты стояли каратели, выжидая, когда же Миша прикончит Гончарова, которого он ненавидит всей душой.

– Давай, Мишаня, смелее, – подбадривал его Трофим, не понимая, почему тот медлит с выстрелом, всматриваясь в свою жертву.

Михаил поднял наган на Гончарова. Мальчика по имени Миша сейчас вновь одолел страх и сомнение в правильности совершаемых им действий – в самые ответственные моменты его пробирала холодная дрожь, словно в нем просыпался тот маленький, закомплексованный мамсик и недоросток. В таких случаях ему вспоминался шлейф из трупов, покалеченных жизней, ненавидящих его людей – именно тогда он чувствовал, что, несмотря на свои невыдающиеся внешние данные, он выше и сильнее всех этих оболочек, посмевших в свое время недооценить его.

Мишаня обернулся в сторону Трофима – тот мигом увидел сомнение в глазах подчиненного:

– Надо же, что я вижу, Миша! Что же творится? Скольких ты положил, запугал и перевел в разряд торчков, скольким подарил кайф от курева и наркоты, скольким дал шанс наглотаться воздуха вдоволь перед изящной казнью – сколько дел ты наворотил… А теперь тебе, блять, страшно?! Страшно пришить пидораса, который отравлял тебе жизнь все эти годы, который в упор не замечал твой профессионализм, не слушал тебя, видел в тебе недоумка, ставил себя выше тебя. А мы ведь все знаем, что это не так. Мы знаем, что ты стоишь намного больше всех сегодняшних жертв… вместе взятых, – Трофим получал несказанное удовольствие от руководства всем этим «праздником», от неподражаемой игры «актеров» – бутафории только здесь не было, все вживую, что еще больше его забавляло. – Поздно метаться, Мишенька. Начал, так заканчивай – тебе от этого не уйти, это жизнь твоя. Жребий брошен! – удивлялся Трофим мягкотелости своего подчиненного, вынуждая его совершить так нужное всем убийство. – Давай же, закрой это дело раз и навсегда! Покажи, кто здесь главный, чтобы идти дальше. Ты ведь сильный и жестокий мальчонка – докажи это всем… чтобы ценили и боялись. Ты должен быть хладнокровным и бездушным, непоколебимым и озлобленным, как это подобает настоящему мужчине – по-другому выжить не удастся.

– Мишка, хватит тянуть – давай! –подключился Тимоха.

Пока шли эти нудные разборки, возникшие на пустом месте, с Гончарова уже семь потов сошло: он давно попрощался с жизнью, попросил у всех прощения, ощущая, как постепенно сдают его легкие, голова, сердце, бьющееся в груди так, словно Валентин пробежал марафон. Для него было бы лучше, если б его убрали сразу и быстро, а не мучили. Он все еще продолжал смутно верить в чудо в той каше, которую сам и заварил.

Человек со шрамом приготовил пистолет и заявил оцепеневшему Мише:

– Давай, Миша! В последний раз тебя прошу, иначе, – пригрозил он, – я убью его сам, а вместе с ним и тебя, дорогой мой.

– Миша, – зашептал измученный Гончаров, – ты был прав… Ира действительно этого заслужила. А я… был не прав… и груб с тобой. Прости меня! Я не предавал… не унижал тебя, я просто не знал… Дай мне шанс!

Михаил все-таки опомнился:

– Ты не достоин шанса… даже сейчас, Валек! Сильнейшие выживают, а ты не признавал такового во мне. Осмелился обмануть нас… унизить лично меня. Сейчас посмотрим, кто здесь на самом деле главный…

Бармен выпустил в Гончарова все патроны, оставшиеся в барабане револьвера – беспощадно, практически в упор. Управляющий, на котором не осталось живого места, заплыл кровью: одежда его была разорвана несущими смерть пулями и окрасилась в красный. Валентин Игоревич бездыханно размяк на полу, устремив вверх мертвые глаза.

– Да, Валек, это жестоко, но вокруг нас хорошего ничего нет, – произнес Миша. – А работа барменом меня никогда не привлекала, – он развернулся и вышел из кабинета. Остальные последовали за ним, только Влад и Тимофей напоследок бросили взгляд на распластанный на полу, окровавленный труп модно одетого мужчины.

Миша решил отдышаться в зале. Трофим, с улыбкой убирая пистолет, похлопал соратника по спине. Михаил считал, что пистолет шефа, приставленный к его затылку, был всего лишь шуткой, должной мотивацией – он не подозревал, что Трофим без зазрений совести был готов прихлопнуть его. А пока главарь смотрел на бармена с гордостью, словно тот совершил подвиг. Миша с небольшими нотками беспокойства за общее дело шепнул Трофиму, что их здесь больше ничего не держит и что пора сматываться.

– Не беспокойся, всему свое время, – ответил ему Трофим, фамильярно погладив его по голове. – Есть здесь еще одно дельце.

Трофим подал знак, и Влад раскрыл сумку и достал те самые бутылки – коктейли Молотова. Они решили похоронить этот клуб в огне, чтобы никто уже не смог сюда вернуться, стереть с лица земли не только все улики и всех жертв, но и само помещение целиком.

– Все! – скомандовал Трофим. – Сворачиваемся! Влад, хватай наркоту. Тимоха, помоги ему. Оружие не забываем! Идите к машине, а мы с Мишаней сейчас покончим раз и навсегда с этим местом.

К тому времени Тимоха успел ловко и профессионально обшарить трупы, припрятав все ценное по своим карманам, удерживая под мышками и в зубах чуть ли не весь оружейный арсенал. Не мог он пройти и мимо барной стойки: осмотрев ее, Тимофей облизнулся, пошарился там, схватив в руки две понравившихся бутылки спиртного. Влад же взвалил на себя все пожитки и потащил их к выходу, собираясь оставить Трофима и Мишу одних. Тимофей присоединился к телохранителю Трофима.

Тем временем снаружи в клуб готовилось войти то самое непредвиденное обстоятельство – о чем и предупреждал Зотов – в лице еще одного охранника, конечно же, не подозревавшего о том, что творилось на его рабочем месте. Легко и просто паренек в черной футболке с белой надписью «Security» неторопливой походкой первого пацана на районе ускользнул от глаз увлеченных важным разговором Никиты и Леши, сидящих в «BMW». Вышибала принялся спускаться в помещение клуба по лестнице, подскакивая на ступеньках, раскручивая ключи от своей тачки на пальце и насвистывая какую-то популярную мелодию.

Свист кардинально изменил тональность, когда охранник наткнулся на трупы официанта и своего коллеги перед дверями в зал. Тогда-то он позабыл обо всем на свете, невольно отпрянул и затрясся при виде хладных трупов с бледными лицами и стеклянными глазами. А ведь он хорошо знал этих бедолаг. В голове у security промелькнула мысль, что нельзя так это оставлять, необходимо вызвать ментов, скорую. Оставался еще один интересный вопрос: кто все это сделал?

Было подозрительно тихо. Охранник медленно и тревожно перешагивал через бездыханные тела, считая, что следы виновников этой трагедии давно уже простыли. Продолжая рассматривать лежащих позади людей, он думал, что ему предпринять в первую очередь, но не тут-то было. Как только он появился в дверном проеме и повернулся в сторону зала, увидев в нем вооруженных до зубов посторонних, а именно убийц-наркоторговцев, чьи взоры несколько секунд молчаливо были устремлены на него, молодой охранник оцепенел: «Ебанный в рот! Я влип!» – конечно, это тебе не перепивших малолеток выкидывать.

– Вы чего, сговорились все раньше приходить?! – заикнулся Тимоха, протягивая руки к пулемету. Влад выронил все из рук, надеясь ушатать возникшего свидетеля голыми руками.

Охраннику хватило сил оторвать приросшие к полу от неожиданности ноги и драпануть к выходу что есть мочи, спотыкаясь об лежащие трупы и карабкаясь по ступенькам. Прозвучавшие слишком поздно выстрелы его не задели – охранник по-спортивному быстро уносил ноги, совершенно не думая, куда бежать.

Влад и Тимоха хотели было броситься вдогонку за охранником, но Трофим, проклиная этот день и Зотова за то, что накаркал, мигом пресек их инициативу, больше заботясь о деньгах и товаре, который никак не должен был пропасть:

– Нет! Стоять!

– Да мы его сейчас…

– Никакой самодеятельности, я сказал! Сверху разберутся – далеко не убежит. Позаботьтесь о том, чтобы к нашему приходу, все было в машине. Валите на воздух – живо! – услышав приказ, парни зашевелились, однако руки чесались, а голова не давала покоя от ушедшего на свободу паренька, не испробовавшего пулеметного свинца.

Груженные под завязку Тимоха и Влад проследовали наружу: Влад молчал, а Тимофей переживал, что он в поисках автомата «Узи» за поясом, во-первых, разбил бутылку отменного поила из клубного бара, а, во-вторых, не успел вовремя прикончить охранника, но от этого сейчас страдали все, ведь в конце успешного дела на всех опустилась еще одна незапланированная головная боль.

…В машине на парковке за зданием клуба тем временем разгоралась дискуссия:

– Никита, – не прекращал убеждения Вершинин, – я знаю, что это такое и как все это затягивает, соблазняет, ослепляет… и как потом от всего этого больно и страшно, но всегда есть выход – от этого можно избавиться, можно вылечиться, вырваться и забыть, зажить другой жизнью.

Зотов сопротивлялся – его злоба разгоралась, но именно она и прикрывала его истинные чувства:

– Это ты так смеешься надо мной? Или пытаешься задеть? Что ты хочешь доказать? Я сам себе хозяин, сам могу со всем справиться, так что не суй сюда свой нос! За такое я тебе с превеликим удовольствием могут отрезать язык!

Никита был похож на озлобленного и обиженного подростка. Леха понял, что все-таки задел его за живое – он надеялся, что Зотов сможет все осознать (в свое время этого не сделал Вершинин).

Резко Зотов стал говорить о своих соратниках:

– Мы… мы все обречены на это и больше нам некуда податься. У нас нет дороги назад. Мы потерянное поколение: изверги, убийцы, психи. Вместе с Трофимом у нас есть крыша над головой, заработок, хоть какое-то занятие, и нам плевать, какое оно – калечить, красть, убивать, распространять наркоту, подсаживать на нее… Все равно! Нам уже давно по хуй! Мы давно перестали быть людьми – привыкли – нет у нас особого желания ими быть. Мы не желаем учиться, работать, заводить семьи, жить по законам, обременять себя чем-то искусственным, навязанным непонятно откуда. Не хотим мы в ваше общество, не считаем его чем-то великим и нужным. Да что же ты… тебе этого не понять, что бы ты тут не говорил. Ты уже выбрал сторону. У всех вас не будет всего, что есть у нас. Ибо мы, никому не подчиняясь, можем делать с этим городом, с этим миром и блядским обществом все, что захотим. А если даже кто-то из нас захочет убежать, что очень маловероятно, то он все равно пожалеет и вернется обратно… в объятия вольной, бесконтрольной и непринужденной жизни. Так что ты ничего от меня не добьешься, Вершинин.

– Слышал бы ты со стороны, что несешь… Никогда ведь не поздно изменить свое мнение.

Зотов вскричал:

– Оно такое, какое есть! И всегда будет таким, Вершинин! Ничто его не изменит! Во мне никогда не проснутся те мысли и чувства, которые ты здесь так стараешься пробудить! Я уже давно здесь. Я и пришел, чтобы все забыть, стать другим человеком. Назад я уже не вернусь, на твои бессмысленные уговоры не поддамся, Лешенька… Хм, тем более если попытаться освободиться и заложить с потрохами всю эту систему, то Трофим распорядится и твои же бывшие друзья, с которыми ты кололся и убивал, тебя же и кокнут… Странно, как ты еще по земле ходишь? – не дождавшись реакции, Зотов продолжил. – Это воронка… билет в один конец. Лучше все оставить так и не ворошить ничего, а ты нарочно это делаешь – от этого только хуже. Услышь меня, Леша: назад нет пути – только смерть! Я и без тебя отлично это понимаю. Не только ты один у нас здесь философ-мыслитель. Парочку часов не свезло ему, и он уже о жизни задумался – поздновато, однако! Меня ведь никто не заставлял, не убеждал, своими соображениями со мной не делился – я сам принял решение. Пока я не сдохну, буду заниматься тем делом, которое на данный момент имею, а уходить, подстраиваться под всех, быть похожим на всю эту нелепую серую массу я не хочу. Глупо сопротивляться и осуждать то, что тебе любо, что тебе приносит счастье, радость и удовольствие, к чему ты привык – это просто насилие над собой. От этого нет никакой пользы, никакого перерождения, о котором ты сейчас толкуешь. Может, мне нравится так жить? А ты здесь только сопли размазываешь, унижаешься передо мной. Ты сам на краю стоишь, с огнем играешь – я это чувствую. Тебе нужно себя спасать. Твои прежние средства и ориентиры внезапно обесценились, и ты еще говоришь про нормальную жизнь, про людей, которые так живут, – злорадствовал Никита. – Давай, смиримся, тупо забьем – это же так круто, а ты развел комедию. Вспомни, как ты сам, олух, тут оказался! Что тебе надо от меня? Ты ведь не из-за благородства это делаешь. Усугубляешь свое положение, ставишь под угрозу свою жизнь. Зачем ты так со мной возишься, зачем хочешь вытащить меня отсюда?!

– Потому что, – отвечал ему Вершинин, – это нужно мне и нужно тебе: где-то в глубине души, Никита, тебе плохо от этого. Давай поможем нам обоим!

Вершинин говорил правду: все правильно понял про бушевавшие в собеседнике чувства. Никита, играя определенную роль, окончательно запутался в собственных мыслях и желаниях. В глубине его души до сих пор горела злоба – моральная травма терзала его на протяжении всей сознательной и по большей части одинокой жизни, а он глушил ее, работая на Трофима. А сегодня досада с новой силой напомнила о себе. Ему был предложен альтернативный, но практически нереализуемый вариант решения его проблемы, прозвучавший из уст Вершинина, который за эти часы многое понял, над многим поразмыслил.

Зотов все равно бунтовал, считая, что все прозвучавшее – ложь и заблуждение. Алекс ждал просветления, но человек, которого он хотел спасти, мог в любой момент оборвать жизнь самому Вершинину.

– Знаешь, Леша, – тихо продолжил Зотов, – я ведь на полном серьезе могу тебя убить… моя рука не дрогнет. Вряд ли Дима тебе говорил, что все это – просто несбыточная мечта, вера в совершенство и безграничность возможностей человека, который способен собой повелевать. Но это миф. Факты говорят, что самые неидеальные существа на планете – это мы, люди… На моей памяти никто так и не смог изменить свою жизнь, не возвращаясь к истокам… тем более в таких запущенных случаях, как и у нас с тобой. Не тебе в это тонкое дело вмешиваться – не твоя эта компетенция. Ты достаточно решал, достаточно пробовал – вот и дорешался. Только вспомни, сколько всего ты совершил – стыдно станет. Этого ничем не искупить… Я же могу избавить тебя от страданий, поменяться с тобой местами и благородно… с барского плеча, так сказать, могу обеспечить тебе смерть: нормальную, спокойную и быструю, что самое главное. И ты всерьез считаешь, что мы можем измениться? Психика у тебя неустойчивая, налицо резкие перепады настроения и дискомфорт. Ты просто псих. Тебе поздно меняться: либо все как есть, либо смерть! Это мне нужно открывать твои глаза, – усмехнулся Зотов. – Лечиться тебе надо, а лучше сразу достойно покинуть этот мир – иначе не выпутаться. А я вполне себе здоров – живу и не тужу.

– Поверь, я знаю, я уже достаточно хлебнул. Я просто предупреждаю тебя, взываю к твоему сознанию, прошу тебя опомниться, – молвил Алексей. – Вчера-позавчера на такое я бы тоже так же отреагировал. Но все меняется и очень быстро…

– Я не хочу этого! Мне до лампочки! А ты… ты сам виноват, – возмущался Зотов своим истерически-писклявым голоском. – Я точно знаю, что мне нечего делать в вашей нормальной жизни. Вы все для меня пустое место! Надоело, блять! Сиди молча и гляди на руль, не двигайся, не смей мне ничего больше впаривать! От тебя только зло одно… всегда! Я лично добьюсь, – негодовал Зотов, – чтобы ты об этом никогда больше не заикался! – он вновь приставил пистолет к Лешиному виску. Вершинин чувствовал, что Никита напряжен, однако его одновременно захлестывало отчаяние: Зотов дрожал, оружие показалось ему необыкновенно тяжелым, ему хотелось плакать, чего он не делал лет так пять. – Я наслушался от тебя предостаточно, Вершинин! Ты не так прост, каким кажешься…

Леша же с необыкновенным спокойствием, сохраняя самообладание и контроль над ситуацией, не прекращал говорить с взбесившимся ребенком, которого трясло, как озябшего ручного кролика, который убежал от людей и потерялся в холодном лесу:

– Я знаю, что ты не убьешь меня… и Трофиму не сдашь. Потому что ты не такой, как они, – Вершинин уверенно продолжал разговор с Зотовым. – Так что я не устану тебе повторять. Одумайся, парень, отпусти все это, убери пушку, и я тебе помогу. Пропадешь ты без меня. Мы разберемся с этим вместе, все преодолеем – еще не поздно завязать и стать нормальным человеком. Ты слышишь меня, Зотов?!

Никита ответил резко:

– Я скорее умру, чем приму все это! Но ты, по-видимому, добиваешься, чтобы я пришил тебя… У меня кончается терпение, – нервничал Зотов.

– Ничего ты не сделаешь, – повторил Вершинин, видевший в Никите внутреннюю борьбу. – В тебе еще осталось что-то людское, не стал ты извергом, не погубил ты себя до конца, так что…

– Заткнись, Вершинин, заткнись! – бесился Зотов. – Иначе я сейчас же продырявлю твою башку, изуродую твое красивое личико, вырву с корнем твои волосы, – тыкал он пистолетом в висок Вершинина. – Нашел, кого учить! Падшего заметил и свирепствуешь?! Хотя у самого рыльце в пушку!

«Когда же этот парень одумается?» – рассуждал Вершинин, но попытки не прекращал: он удивлялся самому себе, ведь давно бы бросил эту глухую затею, но в то же время он упорно продолжал искать способы расколоть Зотова.

– Я сам все решил, меня все устраивает, – отрезал Зотов, сделав серьезную гримасу.

– Тогда ты долго не протянешь, – подытожил Вершинин. – Твои же дружки типа Тимохи рано или поздно тебя зароют.

– Не твое это дело!

– Отпусти себя, – не унимался Леха, – сделай что-то большее… отпусти нас обоих – пойдем, давно уже надо двигаться вперед. Послушай меня – мы вырвемся. Стоит только нажать на педаль и уехать. Я спрячу тебя, полиция защитит нас и живо накроет их всех. Я помогу тебе… только убери пистолетик и будь спокойнее уже.

Это не действовало на Никиту, хотя Алеше удалось сделать основное – пробудить в душе Никиты все застывшие процессы, о которых он давно забыл, которые давно подавлял в себе. За это он и был зол на Лешу.

– А у тебя губа не дура, Вершинин! Но мне было сказано охранять тебя, ограждать от всяких необдуманных действий. Я, честно говоря, ожидал чего-то другого, а теперь чувствую, что твой язык реально тебя до могилы доведет. Если не я тебя похороню сегодня, то Трофим точно это сделает – его забавляют такие экземпляры, как ты.

«Экземпляры, как я?! Ха-ха! Я еще тот экземплярчик… один на свете!» – забавлялся Вершинин.

– Да включи же ты голову!

– Не хочу я думать! Не хочу вспоминать! Не хочу я тебя слушать! Ты никто, а строишь из себя всевышнего! Сам себя погубишь, клянусь! – Никита неуверенно тряс пистолетом у головы Вершинина, а у самого по лицу текли слезы: в Зотова вновь вернулся эмоциональный ребенок, ощутивший ответственность и жестокость настоящей взрослой жизни. Ему вдруг остро стало не хватать спокойствия, ласки и беззаботности – он был совершенно один в этом большом и непредсказуемом мире…

Щелчок зажигалки. Фитилек на первой бутылке с зажигательной смесью воспылал.

– Гори все огнем! – вскричал бармен Миша и, размахнувшись как следует, зашвырнул коктейль Молотова в открытый кабинет Гончарова. Бутыль разбилась о белую стенку, и едкое ярчайшее пламя, успокаивающее и одновременно разрушительное, за доли секунды объяло помещение, пыхнув жаром на преступников, за секунду проглотив весь воздух в замкнутом кабинете.

Трофим и Миша не хотели останавливаться. Вскоре источников медленно пожирающего клуб огня стало намного больше: они были повсюду, куда только падал яростный и озлобленный взгляд преступников. Огонь стремительно поглощал помещение, уничтожал интерьеры, мебель, все вокруг, не щадя ничего. Горело все, в том числе и все дела, истории, которые хранил в себе этот клуб – все, что происходило в нем, гибло. Трофим продолжил Мишино дело, почти без остановки зажигая фитильки и друг за другом швыряя бутылки в разные стороны, во все углы, во все комнаты, на стойки, ложи, танцпол, в гардероб. А когда вместо роскошного интерьера модного ночного заведения, светящегося и искрящегося, перед Трофимом и Мишаней было сплошное пламя, горячее, беспощадное, завораживающее своей всемогущей силой и красотой, оба как вкопанные уставились на него, ощутив себя безоговорочными властителями этого мира: на глазах бармена горела его старая жизнь и все, что было с ней связано; загорелся огонек и в жаждущих смертей и разрушений фанатичных глазах главаря банды.

Трофим и Миша смотрели на царствующий вокруг огонь, словно находились в жерле огромного вулкана: все было объято огнем, посылающим в их сторону едкий дым и ослепительный свет. Поджигатели вовремя опомнились и поспешили к выходу – еще немного и они сожгли бы сами себя. Спины обдавал адский жар, глаза слезились от дыма, который лез в легкие. Через пару минут огонь полностью поглотит клуб, а к вечеру это место станет пепелищем – ничего не будет напоминать о прошлом этого для кого-то прибыльного и модного, а для кого-то гадкого и неприятного места, так любимого Вершининым и еще половиной городской молодежи клуба, погрязшего в смертных грехах. Были уничтожены и всевозможные улики, указывающие на произошедшую там бойню.

Так дотла сгорело капитальное строение, разрушились судьбы и надежды многих людей, погибли ни в чем не повинные парни и девчонки, а люди, творившие такое зло и ходившие по этой земле, все еще радовались и здравствовали, пребывая в отличном расположении духа.

Проклятое место быстро уходило в небытие, как и старая жизнь Миши (он надеялся, что отныне судьба занесет его в место поприличнее). О клубе больше не думал и Трофим, считая дело завершенным.

…Зотов обязательно бы выстрелил Леше в голову из-за боли от потерянной жизни и, мягко говоря, не очень хорошей жизни нынешней, гнилой и поганой. Прав был Леха: от дела до дела, от обиды до обиды, от ломки до ломки, от приказа к приказу. Иногда Никита ловил себя на мысли, что вскоре он уже забудет свое имя, забудет, кто он такой, где живет, чем занимается, когда родился.

Еще секунда и Вершининские мозги разукрасили бы лобовуху и салон его автомобиля, ведь Зотов был пуще прежнего озлоблен на мир, огорчен, сомневаясь в себе, обезумевшем, неуравновешенном, слабом и беззащитном подростке. Указательный палец правой руки давил и одновременно не давил на спусковой крючок – прикончить мажора Вершинина, из кутилы и ловеласа внезапно превратившегося в проповедника и спасителя чужих заблудших душ, не получалось. Никита ненавидел Алексея за то, что он смущал его своими речами, провоцировал, дотошно напоминал о другом мире, другой жизни, пробудив эмоции, мешающие новому призванию Зотова. С другой стороны, никто прежде не копался так глубоко в душе Зотова, не протягивал ему руку помощи.

Все-таки Зотову хотелось сохранить в себе черты человеческого здравомыслия и элементарного сожаления, но пребывание в преступной организации под крылом ее бездушного руководителя, заставлявшего повиноваться, окончательно прожгло и заразило мозги пацана. Никита стал превращаться в похожую на Трофима бездушную машину, которая остановилась бы лишь тогда, когда уничтожила бы сама себя.

Зотов убил бы Вершинина прямо сейчас, но вмешался случай, который вновь спас Леху от верной смерти. Из клуба стремительно выбежал охранник, которого проворонили Зотов и Вершинин. Парень без оглядки понесся прочь от клуба: он думал, что за ним уже бросились вдогонку.

Появление лишнего игрока на поле встревожило Никиту Зотова: он сразу же взял себя в руки и убрал пистолет. Не спускал глаз с бегущего рослого парня и Вершинин.

– Кто это?! Наши? – обратился Леха к Зотову.

– Определенно нет, – сосредоточенно присмотрелся тот.

– Что делать? – спросил Леха, проверяя скорость соображалки Зотова.

– Догнать! – приказал Никита.

– А если…

– Догоним и разберемся.

Лехе ничего не оставалось, как нажать на газ так, что Никиту снова откинуло на спинку сиденья. Он мигом подтянулся к Лешиному креслу и не спускал глаз с беглеца.

Вершинин разогнался прилично: быстро промелькнули тачки на стоянке, забор, далекие здания, деревья, а вот уже и парадный вход клуба. За пару секунд стремительный «BMW» Лехи настиг бегущего охранника. Леха не успел вовремя затормозить, а когда от треска шин об дорогу чуть не свернулись в трубочку уши, выяснилось, что на полной скорости машина поймала на свой капот молоденького security, отлетевшего вперед на несколько метров. Удар был что надо! Леша даже зажмурил на секунду глаза, чуть не разломив руль руками.

Зотов мигом вылетел из машины, чтобы осмотреть жертву, которая так была занята мыслями о побеге, что даже не смотрела по сторонам и не прислушивалась к звукам вокруг. За ним из автомобиля вывалился и Леха, до сих пор не осознавший того, что не успел вовремя нажать на тормоз. Никита мигом оглядел распластавшегося по дороге окровавленного парня, тяжело дышавшего и жмурившего глаза то ли от боли, то ли от дезориентации, приметил надпись «Security» на его футболке, сразу же махнув на него рукой.

Вершинин узнал парня-охранника, с которым сотню раз пересекался в этом клубе: тот дышал и даже немного вздрагивал, постанывая. Алекс хотел было подойти к нему, чтобы помочь, вызвать скорую или дотащить до своей машины и самому отвести его в больницу. Но все эти мысли развеял внезапный крик Тимохи откуда-то сзади:

– Отойди, Вершинин! – кричал он, быстро подбегая к ним.

Вершинин отстранился и тут же стал свидетелем того, как Тимоха, сжимая в руках свой «Узи», хладнокровно выпустил в лежащего несколько пуль, оставшихся в магазине.

– Молодец, Леха. Вовремя сориентировался – верное решение! Было бы плохо и неприятно, если бы этот свидетель ускользнул бы от нас, – произнес кто-то сзади.

Оглянувшись, он увидел, что в открытый багажник Влад с Тимохой уже грузят добычу, а Зотов, стоя у машины, посматривал в сторону клуба – без слов понятно, кого он дожидался.

– Все! Садимся, – быстренько сказал Тимоха.

– Ты охуел?! Бессмертного нет.

– Сука, точно!

Вершинин многого насмотрелся за сегодня, в том числе узрел вторую смерть за последние два часа. Ему было тяжело, но он все же нашел в себе силы, чувствуя, как вибрирует кровь в его голове и как глаза застилают слезы, не смотреть на убитого, схватиться за руль и ждать опаздывающих.

Трофима все не было – первым заволновался Влад. Но, как только он бросился к задымленному входу, оттуда вышли Трофим и бармен Мишаня. Они возникли из дыма, вываливающегося из дверей, отдышались и откашлялись – медлить было нельзя.

– Я думал, вы там горите, черт! – заявил Тимоха.

– Я уже хотел пойти… – начал Влад.

– Спасибо, Влад, – ответил Трофим. – А ты не дождешься, сучок, – зыркнул на Тимоху Трофим.

Все полезли в автомобиль.

– Подвинься, конь педальный, там еще уйма места! – трое из-за тесноты долго возились сзади.

Торопившийся Трофим убедился, что все погрузили, и, чуть ли не перелетев капот, раскрыл дверь, плюхнулся на переднее сидение, а Миша с разбегу влетел в открытую дверь и лег на колени сидящих позади.

– Газ в палас, Леха! – скомандовал человек со шрамом.

Машина дернулась с места и с характерным звуком старта рядного гоночного болида набрала скорость.

Все сочли миссию выполненной и забыли о мелких недочетах. А Лехе, который наслаждался ездой по городу без всяких правил, хоть немного, но удалось почувствовать себя непринужденно и забыть о том, что его жизнь висит на волоске.

Глава 18 «Казнь»

Так быстро, как бы он не водил свой «BMW», из одной части города в другую Вершинин еще не добирался. Он все еще не мог свыкнуться с мыслью, что Никита так и не послушался его. Вершинин почувствовал, что значит настоящий отказ: теперь Алексею стало ясно, какие чувства тогда испытал Дима Тихомиров – от такого плевка в душу можно и с жизнью попрощаться.

Вздохнув с облегчением, Леша, порядком уставший от всей этой суматохи, подогнал машину к притону, от которого все они и выехали некоторое время назад. Его руки сползли с руля, и он ощутил приятное чувство от того, как тяжкий груз слез с его плеч, позволив ему наконец расслабиться и откинуться на спинку водительского кресла. Алексей, кажется, позабыл, что людям, которые сейчас находились рядом, нельзя доверять (вообще связываться с ними было огромной ошибкой), принимая во внимание также тот факт, что Лешенька, хоть и выполнил все взятые, вернее, навязанные ему обязательства, все равно заставил компанию Трофима понервничать, например, хорошенько начистив морду Трофиму. Поэтому Бессмертный не мог просто отпустить Вершинина, не разобравшись с драчуном, который давно заслуживал хорошей взбучки.

Все подозрительно сохраняли молчание, мастерски сдерживая эмоции после успешно провернутой расправы над должниками из клуба. В такой вот с виду спокойный момент Леха и почуял подвох: его чутье, проходившее сегодня выпускной экзамен, подсказывало, что еще далеко не все кончено. Ну нельзя здесь не расстроиться и не вознести руки к небу с истошным криком: «За что?!»

Краем глаза Вершинин увидел рожу сидящего рядом Трофима, который, насупившись, смотрел на Алексея, без слов давая понять, что его песенка спета, ведь в этом мире счастливый конец стал весьма редким явлением, что в их сегодняшних взаимоотношениях, как говорится, еще не вечер. Лешино облегчение как рукой сняло – вернулись страх и неуверенность. Тут еще он бездумно ляпнул, может ли он быть свободен. Его сразу осенило: он открыто заявил, что эта бандитская группировка в нем больше не нуждается. Не стоит, наверное, напоминать, что они делают с теми, кто им становится не нужен.

Вид Трофима вызывал мерзкий холодок по спине Вершинина. Но и от него пришлось отвлечься, ведь холодок мгновенно сменился на поразившую все тело дрожь от одного неприметного щелчка от взвода пистолетного курка, который показался Леше таким оглушительным, что уши заложило. Медленно повернув голову, Вершинин увидел, как Тимоха с тем же непоколебимым выражением лица, с которым он убивал начальника охраны и его подчиненных, с теми же светящимися, как два минерала, желтыми глазами, гармонирующими с загорелым лицом, твердо держал пистолет («Узи» уже канул в лету), нацеливаясь на Лешин затылок и желая снести башку высокомерному мажору, надоевшему Тимофею за день.

– Рыпнешься, и я перережу тебе глотку, гандон, – произнес Трофим. – Я тут подумал: ты поработал хорошо, но неидеально – за свою наглую выходку ты заплатишь… Не знаю пока как: деньгами или жизнью. А насчет твоих заслуг я еще подумаю…

– Но как же?! Я же все сделал, – заскулил Алексей, не двигаясь.

– Раньше надо было думать, Лешенька. Ты ведь прекрасно знал, с кем связываешься и на что идешь – не надо было перегибать палку, зная наперед, что возмездие рано или поздно наступит. А теперь выходи из машины. Только без излишнего энтузиазма, я тебя знаю… А еще я знаю, что ты умный мальчик… не понял с первого, так поймешь со второго раза: нечего мускулами лишний раз играть – тебя не поймут, а жизнь отберут. Уверен, что ты не будешь этого повторять, – спокойно говорил Трофим.

Влад принял Леху Вершинина у водительской двери, припечатал к машине, определив его ладони на крышу «BMW» и ударив по Лешиным кроссовкам, чтобы тот расставил ноги, словно во время обыска. Подняв голову, Алексей увидел, как к нему направляется Трофим. Оставалось только ждать: либо неминуемого конца, либо чудесного спасения.

«Когда я услышал все, что сказал мне в машине Трофим, я вдруг осознал очевидное: я пропал, я приговорен… А может, обойдется все? Да уж, малы мои шансы… Вряд ли они не шлепнут меня после всего – жестоко, изящно, мучительно… Но я все-таки продолжаю надеяться… на что-то… Странно, как долго я летаю в облаках: так бы давно надежду потерял, но все знают, что она умирает последней – потеряю ее, и смерть настигнет меня. Можно подчиниться и смириться, а можно попытаться спастись. А есть ли смысл? И там, и там смерть. Даже если я буду их умолять, в чем угодно клясться… Как Гончаров, кстати. Со всеми мне точно не справиться. Ежели по-одному? Нет, не вариант. Все нынче кучкуются – мирятся со стадным дебилизмом – одному сейчас не выжить, даже высокомерному уроду, уверенному, что он независим и ни в ком не нуждается. Так же и у них. Глупо им противостоять, зарывать себя и унижаться. Но я ведь гордый – какой будет позор, когда все узнают, что Вершинин сдох как трус. А стоит ли оно того? Репутация у меня не очень… давно уже получается уворачиваться от смерти… Господи, помоги же мне хоть раз в моей дурацкой жизни! Ты же не дал пистолету выстрелить, помнишь?!»

Именно такие мысли вертелись в голове приговоренного Лехи, когда он выходил из машины, покорно ожидая дальнейшего развития событий.

Было видно, что Трофим очень долго ждал этого момента – судьба Вершинина целиком и полностью в его руках.

– Какая же ты заноза, Вершинин! Что не слово, то зло! Огрызаешься, паясничаешь, надоедаешь, пытаешься противиться, а мы ведь учим тебя, зазнавшегося мудака, уму-разуму. А ты всегда и везде все делаешь по-своему… Не меняешься и не хочешь, а чем дольше это все творится, тем более жесткие меры я избираю для тебя. Сначала были твои нелегкие отношения с нами – там-то было все довольно простенько, но ты не остановился… Молодец, сломал систему, выбрался из нее, порвал с наркотой, возненавидел нас… Еще тогда мы избрали наказание для тебя… Сегодня мы просто обязаны закончить веселенькую историю твоей жизни, которая была так богата и неотразима, как и безрассудна, глупа и печальна, – драматизировал Трофим, а Леша, поникнув головой, слушал его. – Но вот какая штука меня смущает, Леша. Что-то ведь тебя тянуло к нам тогда. Это что-то понесло тебя и сегодня. Я не до конца понимаю, что это такое: либо ты учишься на собственных ошибках и надеешься на авось, либо ты самоубийца и мазохист, либо просто ебанутый…

«Ты еще и философ, гнида!» – думал Вершинин, а Трофим продолжал распинаться:

– Несмотря на все твои закидоны, ты проявил себя, оправдал ожидания – неидеально, конечно, но ты все сделал, и это заслуживает некоторого снисхождения. Мы ведь договаривались с тобой – надо же хоть что-то человеческое проявить, правильно? – обратился он к остальным. – Правда, ты вечно лез на рожон, временами забываясь, кто ты и среди кого находишься – это тоже карается. Так что в данный момент твоя участь балансирует на неустойчивых весах. Не знаю я, куда деть грузило, чтобы уже перевесила какая-нибудь сторона. Машину ты вел блестяще… а как ты умудрился поступить со сбежавшим охранником – это просто шикарно. Но закрыть глаза я не могу и на то, что ты, по-видимому, осуществил свою давнюю мечту расквасить мне нос и не только его, – после этих слов Трофим молниеносно заехал обидчику кулаком в солнечное сплетение. Леха согнулся в три погибели.

Трофим, почесав кулак, отошел от Леши, любуясь, как боль того подкосила.

– Пойми, не мог я тебе не добавить. Порвать тебя охота за то, что ты сделал. За друга мстил? Не принимается – ты уже не ребенок, пора бы просто забыть… Да, твою загадочную душу хуй разгадаешь, Вершинин! Что ты за кент? Что ты хотел всем этим доказать? Ищешь приключений, выпендриваешься, играешь с огнем?! – после каждого вопроса Трофим наносил оскорбительные и весьма болезненные пощечины Вершинину, от которых его щеки покрылись румянцем. Воспрепятствовать сил не было. – Любишь ты все делать с размахом. Сказочный идиот! Хотел на нас равняться?! Не на тех напал – мы тебя на место поставим! – Трофим выдержал паузу, чтобы Вершинин успел опомниться. – Ты неплохой парень! В тебе что-то есть, но это что-то иногда проявляет себя не там, где нужно. Так что сейчас мы вправе подвести итог – все тобой заработанное, нажитое за 18, кажется, лет… А там можно решить, что с тобой делать дальше… Обычно с другими все решается быстро – пара выстрелов, и дело в шляпе… но только не здесь и не с тобой! В твоем случае можно и фантазию включить… Как ты смотришь на то, чтобы тебя зарезать, повесить… четвертовать тебя и разослать по частям твоим же шлюхам… заживо сжечь, похоронить в погребе или сбросить с крыши?! За помощь нам ты имеешь право на быструю смерть, которую лично я могу тебе гарантировать – все по законам чести и справедливости, блять, так что без претензий потом! – Трофим сомневался в способе расправы над Вершининым.

Трофим, взяв тайм-аут, послал своего телохранителя в дом разузнать, осталось ли в здешних закромах место, чтобы припрятать привезенное ими богатство. Во время отсутствия Влада человек со шрамом не подавал виду, что думает, решая судьбу Алексея, взвешивая «за» и «против». Через пять минут стало известно, что убийственного товара на этой точке предостаточно – следовательно, полный багажник наркоты нужно было увезти в другое место. Такое было на примете у Трофима.

– Это меняет дело. Все в твою пользу, Леха! – выкрикнул Трофим.

После этих слов Тимоха, ожидавший расправы над Вершининым, вновь потребовал личного разговора с Трофимом, чтобы уломать его прикончить Алексея здесь и сейчас. Трофим проигнорировал сподвижника.

– Что ж, Вершинин, ненадолго твоя казнь откладывается, – объявил Трофим. – Наверное, ты еще нам пригодишься, хотя-я-я… Что будет дороже: твой бензин, который ты потратишь на еще одну поездку, или то, что ты набросился на меня?

Трофим закурил и отошел к завалинке за дорогой, прихватив с собой двух соратников и оставив Влада приглядывать за Вершининым. Вскоре около Трофима разгорелась полемика между Тимохой и Зотовым. Вершинин хотел было вмешаться, но Влад легким движением руки откинул его в траву, нацелив на него изобретение Калашникова.

Алексей, оказавшись на земле, испугался и одновременно разозлился да так, что стал покрикивать на Влада не своим голосом, не выдерживая ожидания приговора:

– Ты только не пугай меня, дешевка! Мне поебать, что ты передо мной своей вонючей пушкой размахиваешь!

Услышав это, Трофим развязно выкрикнул:

– Это чтобы тебе ничего дурного в голову не лезло! Лучше не психуй, Леша!

Трофим давненько не раздумывал о судьбе собственной жертвы так долго. Существовало правило – не оставлять свидетелей и убирать неблагонадежных помощников, каким и был Вершинин, тем более что он умудрился распустить руки, что не могло не злить Трофима. Но, с другой стороны, хотелось сохранить жизнь такому непростому и предприимчивому пареньку, ведь можно было еще неоднократно пользоваться его услугами, деньгами и связями. Выбор был не из легких. Здесь каждый из подчиненных Трофима то гасил желание расправиться с непокорным Вершининым, то наоборот разжигал его.

Первым в бой бросился Тимоха:

– Я вот не понимаю! – начал он. – Реально!

– Чего же?! – спросил его Трофим, отлично понимая, чего именно желал Тимофей.

– Какого хуя мы тут лясы точим из-за Вершинина?! Кто он нам?! Никто! Что он такого героического сотворил?! Ни-че-го! Давно пора с ним разделаться!

– Твои чувства понятны, – перебил его Трофим.

– Я дело говорю, все подтвердят. С него уже хватит на этом свете! Что смог, он показал. Неужели после всего… Бля, да ты только вспомни, – загибал пальцы Тимофей, перечисляя все грешки и выходки Вершинина с самого начала знакомства с Трофимом.

Последний решил поставить подчиненного на место:

– Какой ты стал нервный, я охуеваю! Может быть, тебе все надоело? Ты только скажи! Вместе с Вершининым и отправишься, правда, вряд ли вы вместе поедите в город, скорее, ваш путь продолжится не в горизонтальном, а в вертикальном направлении… Понял намек?

– Не наезжай на меня, Трофим, а то я могу подумать, что ты прикрываешь этого козла! – ловко закрылся Тимоха и остановился на этом, чтобы не словить хук в табло.

– Что? Прям так и отпустим? – угнетенно поинтересовался Мишаня.

– Было бы хорошо, – сказал Зотов, пытавшийся ни с того ни с сего отмазать Леху, посмотрев в его сторону, – а то надоел он уже…

– Ты, мелкая глиста, замолчи! – выкрикнул Тимоха и настойчиво обратился к Трофиму. – Вершинин не смел всего этого делать, не смел набрасываться на тебя, трепать наши нервы, заваливать наше дело! За это нужно наказывать! Как нас еще только угораздило наткнуться на этого ебаного прохвоста?! Не по правилам все это – нельзя его в живых оставлять…

– А я-то думал, что никакие правила тебе не писаны, – начал Зотов.

– Нельзя, значит, – мимолетно повторил Трофим, бросив сигарету на пыльную дорогу.

– Что за бред?! Чего вы церемонитесь? – вновь включился Миша. – Прикончите его и дело с концом! Отпускать его – огромный риск. Кто знает, что ему в голову взбредет. Он ведь непредсказуемое, опасное и мстительное животное!

– Мужик дело говорит, – подтвердил Тимоха, правда, после слова «мужик» у него невольно появилась загадочная улыбка.

– Я смотрю, не один ты, Тимоха, желаешь смерти ненавистному Лешке, – заключил Трофим.

– И я не скрываю этого, – сказал Тимофей.

– Убить, значит? Здесь и сейчас?

Тимофей сбил Трофима с нужной мысли:

– Давай я разделаюсь с ним?!

– Ага, знаю я тебя.

Трофим взглянул на Зотова в поисках моральной поддержки.

– Сам понимаешь, Трофим, – констатировал Зотов, – нужно и нам, и им…

Кажется, Трофим нашел идеальное решение проблемы.

– В общем, будет так! – заявил Трофим. План состоял в том, чтобы заставить Лешу перевезти опасный груз, все еще находящийся в багажнике его «BMW», в другое место. – Скажем ему, что больше о нем не вспомним и что он больше может не беспокоиться о своей жизни. И он мигом выполнит наше последнее поручение. Ключевое слово здесь – «последнее». Отпустить его одного нельзя, – Трофим вместе с Зотовым, Мишей и Тимохой сбились в кучку. – С ним поедет кто-то из наших, проконтролирует этого засранца, убедится, что все благополучно доехало до места. Как только товар будет доставлен, Вершинин должен будет немедленно сдохнуть. Потом решим, что делать с машиной и трупом. И дело сделано, и наш клиент почувствует облегчение перед смертью.

– Хорошо, конечно, что мы этим убьем двух зайцев, но я бы хотел…

– Здесь убивать его не будем, – заткнул Тимофея Трофим.

– Хотелось бы узнать: кто отправится с Лехой в его последнее путешествие? Кому посчастливится кокнуть короля мира? – план главаря был по душе Тимохе. Он ждал, что именно ему поручат привести приговор в исполнение. А при виде грустного лица Никиты, который постоянно повторял, что работать нужно без жертв, Тимоха еще больше возбуждался.

Трофим почти не раздумывал с ответом:

– Его Миша прикончит.

Вот кто действительно не ожидал такого решения, так это Миша, который тут же стер улыбку с лица, выпрямился и побледнел. Неужели его, пережившего столько всякого дерьма, не оставят в покое и не вознаградят, а вновь отправят на передовую? Тем более с Вершининым, который, кажется, начинал догадываться о том, кто был виновен в его наркозависимости, поэтому для Миши находиться рядом с Лешей было не только некомфортно, но потенциально опасно.

– А если я не смогу убить… Вернее, смогу, конечно, – у Миши заплетался язык, – а он будет сопротивляться?

– Ерунда, Миша! – успокаивал его Трофим. – Ты справишься, – произнес он, уже давно думая о постороннем. – Это будет твое, так сказать, посвящение в высшие чины. Не завалишь дело – добро пожаловать к нам. Не к этому ли ты стремился? – Мишаня молчал: в нем внезапно пробудился вулкан волнения.

Вернувшись к Владу и Леше, Трофим был весел.

– Вот я всегда удивляюсь, Вершинин: почему ты такой везучий? Мы ведь обещали тебе свободу в обмен на твои хлопоты. Ты можешь быть свободен. И не волнуйся – ничего тебе не будет. Но сначала ты должен завершить начатое – завези наш груз в одно местечко. Сделаешь это дело и все – живи! Мишаня проследит за тобой… Бля, повезло тебе, Леха. Запомни мою доброту, – Трофим был настроен на удивление легко и позитивно – Вершинин усмотрел в этом подвох. – Прощай, Вершинин.

В Леше бурлили смешанные чувства. Зотов решил все пояснить:

– Мы сочли это небольшое поручение идеальным выходом из всей ситуации – нам нужно, чтобы ты сейчас вновь проделал то, что сделал для нас ранее. Ты послужил нам хорошим водителем, а теперь послужишь ответственным курьером. Только не забывай, что в твоем багажнике груз ценностью в добрую половину городского бюджета.

– Ребята, вы в своем уме? – вскочил Вершинин. – На сегодня с меня хватит таких поездок.

– В своем, в своем, – заверил Тимофей. – Хотя будь моя воля, я бы тебя убил прямо здесь… вот этими руками!

– Я не понимаю, Лешенька, ты с чем-то не согласен? – спросил Трофим. – Говори скорее, что именно тебя не устраивает? Или ты не можешь поверить своему счастью? Смотри, а то я могу разнервничаться и наделать в тебе дыр.

– Верно, – добавил Влад, не отцепляясь от автомата. – Он у нас в последнее время такой нервный стал. Чуть что – бах-трах-тарарах!

– Видно невооруженным глазом, – согласился Вершинин.

Трофим, переглянувшись с Тимофеем и улыбнувшись ему своими кривыми желтыми зубами, позвал Леху, чтобы объяснитьдорогу. Вершинин побрел было к нему, но Тимоха, схватив его за плечо, развернул потрепанного 18-летнего пацана к себе.

– Я не пугаю тебя, братан, – мрачно говорил он. – Если бы я хотел тебя пугнуть, я бы засунул пушку тебе в рот, и никакие твои мускулы и язык тебе бы не помогли. Повезло тебе, ублюдок! Не попадайся больше мне на глаза, – в ответ Вершинин одарил Тимофея взглядом, полным ненависти и непонимания.

«Берегись, Леша, и прощай», – подумал Тимоха.

Вершинин долго не мог уверовать, что смерть, кажется, миновала. После пережитого стресса парень даже позабыл о всем, что произошло до ужасной встречи с Трофимом. Герой, вытащив руку из окна, сидел за рулем, ожидая отправления и пытаясь собраться с мыслями, однако предвкушение окончания сегодняшнего ужаса не давало сосредоточиться.

Леша нисколько не боялся Миши: он презирал этого человека, не воспринимал его всерьез. Миша, несомненно, был способен на многое, правда, большинство посвященных в его темные делишки считали, что все успехи барыги-бармена – спонтанные и незаслуженные, что в дела паренька постоянно вмешивались случай, удача и слабость противников, а сам он ничего из себя не представляет. Все же Леха не мог полностью расслабиться: ему предстояло проехать весь город на машине, груженной вагоном наркоты и разукрашенной сверкающими царапинами и вмятинами с прошлой ночи, в компании человека, из-за действий которого он чуть не помер пару лет назад.

Невеселый и молчаливый Никитка Зотов, пока никто не видит, подобрался к «BMW» Вершинина, как бы невзначай положил руку на крышу и взглянул на водителя. Леша очень удивился появлению Зотова. Издалека могло показаться, что это двое мирно и непринужденно болтают. Однако информацию нужно было донести быстро – вопрос жизни и смерти.

– Леша, я тут подумал, – негромко говорил Никита, часто оглядываясь, проводя пальцем по воротнику, сглатывая слюну, – и решил согласиться со всем, что ты мне говорил… Твоя взяла – ты прав, – Зотов говорил искренне. Вершинин не перебивал его. – Я вижу, что ты хороший и искренний человек, хотя я представлял тебя иначе, но теперь понял, что ошибался… Дима бы не доверился абы кому… Спасибо тебе за все, Леша. Спасибо, что обратил на меня внимание, что хотел вразумить и спасти, но это дело длительное и нелегкое… Я постараюсь решить эту проблему сам.

Алекс не мог не поинтересоваться:

– Это окончательно? Если так, то… жизнь твоя, тебе решать. Но все же: неужели ты не со мной? Тебе же здесь совсем не место…

Зотов ничего не хотел слышать – он просто хотел предупредить:

– Я должен кое-что для тебя сделать, Алексей. При других обстоятельствах я ни за что бы не позволил себе такого, но ты желал мне добра, поэтому предупреждаю: тебя убьют… Как доедешь до места, берегись Мишу. От храбрости и бдительности зависит твоя жизнь, Вершинин. Я уверен, что рано или поздно она выправится.

Вершинин был польщен поступком Зотова: Алексей хотел поблагодарить его, пожать ему руку, но ситуация таких вольностей не позволяла, лишний раз рисковать не хотелось. Зотов же по глазам Леши понял, что он не даст себя в обиду.

Улыбнувшись, Зотов произнес свои заключительные слова, мигом отскочив от машины, словно его там и не было:

– Бывай, Леха! Будь счастлив.

Определенно, Вершинину удалось воззвать к сердцу Зотова, однако Никита остался с беспощадными нарушителями закона. В другой стези Зотов себя не видел, а сделанное им доброе дело по отношению к Вершинину говорило о том, что не все еще потеряно. Может быть, мысли, разбуженные речами Вершинина, будут отныне влиять на Зотова с большей силой, и рано или поздно он одумается. А пока Никитка вернулся к своим коллегам, сел на завалинке, вознес взгляд куда-то ввысь и стал, улыбаясь, о чем-то размышлять и наслаждаться наступлением очередного летнего вечера, обещавшего принести с собой дождь, судя по наличию тучек на небе.

Леха, несмотря на незавидную перспективу, был уверен в себе и рвался в бой.

Спустя пару минут к машине засеменил Мишаня, ссутулившись и опустив голову, словно прикрываясь от дождя. Он был обременен еще одним сверхсложным дельцем – не было предела злобе и возмущению от решения Трофима. Вершинин смотрел на Мишу недружественно и коварно – Михаилу было не по себе от такого попутчика. Бармен догадывался, что Вершинин, пребывая на протяжении вечера в роли чуткого и внимательного вольнослушателя, наверняка все понял и нашел человека, который хорошенько подпортил ему жизнь несколько лет назад. Этого человека Леша желал уничтожить. И вот он уже в паре метров от «BMW», получил задание убрать ненужного свидетеля. Алексей усиленно прокручивал в мозгах все возможные сценарии развития событий. Он хотел допросить Мишу по дороге, чтобы убедиться в собственной правоте, а затем непринужденно обезвредить киллера.

Михаил неохотно запрыгнул в Лешину машину, съежившись на переднем сиденье. Вершинин намеревался серьезно поговорить с этим трусом, лжецом и предателем, предотвратить покушение на свою жизнь и, если, конечно, удастся, жестоко наказать подлеца. Миша же унял свое волнение тем, что крепко схватился за рукоятку своего револьвера. Мишаня жаждал убрать со свету ненавистного, высокомерного и эгоистичного задиру Вершинина; одновременно Миша как огня боялся своего противника, но старался держаться как можно спокойнее.

Бармен не успел и слова сказать, как Леша решительно произнес:

– Что ж, пора уже покончить со всем этим, – он нажал на педаль газа, и «BMW», подняв столб пыли, понесся прочь.

– Не сдюжит Мишаня, – вырвалось у Тимохи, провожавшего взглядом автомобиль Алексея…

Для выяснения отношений взаимно ненавидящих друг друга людей времени было предостаточно.

– Ну, вот и свиделись, сучок! – прорычал Вершинин. – Давай-ка поговорим.

– Нам не о чем с тобой разговаривать, – пытался сохранять хладнокровие Миша.

– Нет уж, врешь! – настаивал тот. – Есть у нас одно невыясненное дельце.

Миша отлично знал, о чем пойдет речь, но старался прикинуться дурачком, потянуть время, чтобы, оказавшись в тихом и безлюдном месте, хладнокровно избавиться от Алексея Вершинина.

– Не знаю, Леша, – мялся низкорослый бородач, – чего ты там напридумывал. У тебя явно шок от всего, что произошло.

«Я тебя с этим достану!» – думал Леша, проявляя свою гаденькую и придирчивую натуру неутомимого приколиста.

– Нет, все ты знаешь и вряд ли сейчас куда-то денешься от меня. Я долго этого ждал, – кровожадно вещал Вершинин. – Нам точно никто не помешает, так что ты выложишь мне все! И знаешь, мало ли что я понял и что видел – не ссы, Мишка-шалунишка… с твоих-то слов мне понятнее будет, да и тебе легче станет… хотя это спорный вопрос.

Леша горел желанием отомстить Мишке за все. Сначала хотелось все прояснить, посмотреть на Мишино поведение, узнать, признается ли он, раскается или нет – после можно и роковое решение принимать. Вершинину хотелось тут же замочить его, но он сдерживался изо всех сил.

– Ох, Миша, влип ты в серьезную историю, – наигранно вздыхал Леша.

– Смотри на дорогу, Вершинин.

Алекс выезжал из поселка, выгонял машину на трассу к городу. Не жалея ходовой, Вершинин гнал по плохим проселочным дорогам, изрешеченным ямками и колдобинами, напрочь позабыв про ценный груз. «BMW» подпрыгивал и вздымал за собой столбы пыли, которая, как завеса, устранила бы любого преследователя.

– Аккуратнее, – пафосно и развязно попытался сказать Миша, но дрожь и растерянность в голосе скрыть не удалось, – забыл, что у нас в багажнике?!

– Спокойно, пижон, все пучком, – заверил Лешка, жуя жвачку и не сбавляя скорости, попутно копаясь в телефоне и удерживая руль одним пальцем. От таких выкрутасов Миша буквально врос в кресло, хватаясь за все, за что только можно было ухватиться.

– В какую это историю я влип?

– Ебать, ты еще и спрашиваешь?! – удивленно говорил Леха. – Посмотри на свой еблет в зеркало и спроси себя: кем ты был?! Убийцей, наркоторговцем… а по тебе ведь не скажешь. Доходное местечко там, однако! И как хорошо ты играл – никто и подумать не мог, даже я, что такой чмошник, как ты, мог провернуть такое. Один вопрос меня беспокоит больше всего – зачем?!

– Сам ты и ответил на свой вопрос, Вершинин, – ответил бывший бармен – мысли об этом наводили на него тоску. – Надоело мне… Все считают меня недоростком, неудачником, чмошником, девственником, упырем, прыщавым школьником, а я не такой… Я другой, понимаешь… другой! – Миша чуть ли не бил кулаком по груди, вздымая подбородок вверх, доказывая тем самым серьезность своих слов. – Вот так все, кто посмел во мне усомниться, поплатились за свои выводы. Меня всегда недооценивали, а я на многое способен. Неведение и гордыня всех погубили: все считали меня легкой добычей и сами же попали в силки – у каждого была особенная участь… Я об этом позаботился. И сегодня из гадкого утенка я превратился в лебедя – я убийца, которому зачастую и пистолет не нужен. Отныне я не вшивый бармен, которого шпыняют и гоняют все, кому не лень…

Вершинин улыбнулся.

– Ха-ха-ха, неужели именно из-за своих комплексов ты и творил всю эту хуйню? Это низко, Мишаня! А сейчас, дружок, тебе хоть немного жаль их всех?

– Это им должно быть жаль, – обиженно ответил он, прищурив глаза. – Здесь только один вывод. Чаще всего побеждает тот, кого не воспринимали всерьез, так что теперь я на коне!

«Это мы еще посмотрим!» – думал Вершинин, продолжая раскалывать не такого уж и крепкого орешка по имени Миша.

– Ты хоть сам понимаешь, что натворил?! Ладно! Плевать на остальных. Но меня… меня-то зачем?! Из-за денег?! Я считал тебя своим корешем, а на деле ты оказался просто паскудой продажной, мразью, которая посчитала меня ничем. А я вот вырвался – всем вам на зло!

– Аналогичное чувство и у меня – я тоже вырвался… А ты, Вершинин, заслужил порицания не меньше меня. Если я начну вспоминать все твои грешки…

– А вот это не трогай! – возмутился Вершинин. – Сам хорош, отлично сработал – завалил кучу народа: споил, подсадил на наркоту, сделал торчками… Черт, и я сейчас везу этого падлу вместе со всеми его запасами! Значит, вот что ты втюхивал в клубе… и нам ведь еще подсовывал, сучья морда?!

Миша тревожился, не понимая, чего Вершинин хотел добиться этой болтовней: то ли унизить пытался, пристыдить, то ли спровоцировать. Миша терпел, ожидая подходящего момента – тогда-то надоедливый Леха заткнется навсегда…

– Бинго, Леха! Догадался! А дальше-то что?! Что тебе нужно от меня?

– Справедливости!

– Так вот она, – улыбнувшись, заявил Миша. – Была сегодня в клубе, и вершится сейчас… И тогда все было вполне закономерно, честно и справедливо.

– Ты смеешь считать свои непростительные пакости справедливыми? Скольких ты уничтожил, скольких покалечил, скольким жизнь сломал?! И это, по-твоему, справедливость?!

– Вполне, – беспристрастно ответил бывший бармен. – Слабаки и не сопротивлялись: сами сделали свой выбор, соблазнились, а я лишь воспользовался моментом.

Вершинину стало очевидно, что Миша никоем образом не собирается признавать вину, однако он заметно нервничал.

– Меня это заботит в последнюю очередь. Я выполнял свою работу: убирал слабых, – с важным видом сморозил Миша.

– Сам-то ты, небось, главный слабак среди своих «сильных», – спешно проговорил Вершинин.

– Что?

– Неважно, – открестился Алеша. – И без этого ты конченый человек, Мишаня! Кто-нибудь из так называемых «слабых» до тебя обязательно доберется, а там узнаем, кто сильный, а кто прикидывается.

На эту фразу Миша не среагировал, лишь сложил руки на груди и отвернулся в противоположную от водителя сторону, а Леха улыбнулся. Он немного помолчал, а позже продолжил наступление:

– Я тебе сейчас, Миша, расскажу одну интереснейшую историю…

И Леша рассказал ему один из эпизодов собственной жизни, непосредственно связанный с Мишаней…

«Жил-был в одном городишке весьма симпатичный паренек – назовем его господин А. Молод, горяч и ненасытен был этот господин. Времени зря не терял: хотел попробовать свою жизнь на вкус, все испытать, все повидать – какие его годы! Живи пока молодой! Все было в его жизни: и отличные внешние данные, и деньги, и выгодные знакомства, и шикарная машина, и друзья, и очаровательные спутницы… и целая гора различных вариантов, как все перечисленное сосредоточить, так сказать, в одно русло, чтобы все да сразу. Не хотел взрослеть господин А; правда, где-то он ошибался, причем по-взрослому.

А однажды пожалел он серьезно, стал по-другому на жизнь смотреть – избирательнее, смелее и мудрее стал, поняв, что был послан ему этот случай в поучение больше, чем в наказание. Свела его судьба случайно в многолюдном увеселительном заведении, где господин А был частым и дорогим гостем, с другим господином, назовем его N, который показался А весьма добрым, приятным, услужливым и абсолютно безвредным. Господа сразу понравились друг другу, выручали друг друга неоднократно, однако их все равно разделяла некая пропасть… Доверял и верил А приятному N, не зная, чем на самом деле тот занимается.

Так, в один прекрасный во всех смыслах день, вернее, в прекрасную клубную ночь, случилось страшное, вероломное и хитрое предательство. Непонятно, чем тогда руководствовался этот господин N – видимо, только личными корыстными интересами. Торговал он зельем дурманящим из-под полы… да так искусно и незаметно, что сам собой восхищался. Помнил он, что имеет все господин А. Не посмотрел N, что А его другом является и решил наплевать на него, позабыть о приличии, совершив в эту ночь непоправимый и ужасный поступок. Поделом тогда было А, но можно предположить, что и N, скорее всего, мучился после содеянного… хотя был еще той вшивой псиной, которой чужды приличие и элементарная совесть.

Изрядный гуляка А был тогда, так сказать, навеселе: подвыпивший, немного расхлябанный, неадекватный… впоследствии изнывающий от беспамятства, что и скрыло от А его самого главного врага и мучителя, опрокинувшего ничего не подозревающего А в темную бездну. Воспользовавшись незавидным положением А, господин-гандон N умудрился подсунуть господину А лошадиную дозу опиума заморского в достатке, после которого молодого парня затянуло в пучину того беспросветного мира, которого он так тщательно остерегался.

Поверьте, там не о предателях суждено думать, а о спасении. Дурман и ломающая кости жажда заставляли господина А пресмыкаться, упрашивать новых повелителей дать очередную порцию наркотиков. Встали они у господина А перед глазами – некуда ему было деваться. Думал он, что подкинули ему клевую игру, вызывающую удовольствие и наслаждение… добротный кайф. И ожидаемое приходило, но незаметно дозы дурмана росли, деньги утекали, здоровье портилось – согнулся господин А, думал, что погибнет. Никто чистенький никогда не испытывал такой боли, буквально выжигающей душу изнутри… Стремишься любыми способами заглушить ее – часок, и она снова возвращается и давит еще сильнее, словно разозлилась и приказывает вновь остановить ее. Не было уже прежнего господина А, исчез он бесследно. Не могло это не привлечь внимания… Ночами А не спал, бродил как тень в беспамятстве, принимая дозу за дозой на автомате. От дурмана, застилающего сознание, уже нельзя было отказаться. Сохла душа, расщеплялось тело. Была боль, словно внушаемая от кого-то далекого – она рождалась из мыслей, шла из головы, которая отказывалась подчиняться.

Еще немного, и эта дрянь уничтожила бы господина А. Но добрые люди вернули его к жизни – это было долго, больно и мучительно. Знал господин А, что люди эти хотят его спасти, но ничего не мог поделать и сопротивлялся им, а потом получал по заслугам. Туман рассеивался. Титаническим усилием воли выбрался он с того света, но, словно след от глубокого шрама, воспоминания остались и мучают господина А до сих пор – с картинками того ужасного года возвращается и та боль…

Господин А решил найти того неизвестного, кто свершил с ним такое, и наказать его. Понял господин А, где согрешил, однако пережитая боль только закалила его. Может, не свернул он с порочного пути, но в конце концов нашел того, кого искал. И какого же было его удивление, когда узнал он в предателе того доброго и невзрачного господина N, который так пристрастился к этому делу, что не думает ни о чем и ни о ком, лишь только о себе. Интересно, что же выберет господин А, чтобы его бывший друг по имени N осознал свою вину и пожалел о содеянном?!»

История вышла на славу – Леха был отличным рассказчиком. Незамысловатый рассказ стоил целого года забвения, мучений, сотен тысяч рублей, нескончаемой боли, страданий и последующего восстановления. Господин А не хотел всего этого прощать, оставаясь верным идее найти и наказать господина N. Именно N был виноват – не сам Леша, а именно Миша.

После услышанного Миша изо всех пытался скрыть свои чувства.

– Браво-браво! – произнес Миша. – Из тебя получился бы отличный писатель: с этим у тебя все в порядке.

– Ты ничего не хочешь сказать по этому поводу? – Вершинин ждал хотя бы извинений, от которых толку как от акробатки на ринге.

– Все уже сказано.

Тут Мишаня посмотрел вперед, вытаращил глаза и истошно заорал:

– Менты!!!

– Не было печали! Сука, на хуй! – выругался Леша.

– Что нам делать, Леша?! Что?! Они сейчас все обнаружат, и нам конец! – кричал Мишаня, весь дрожа от страха и неизвестности.

– Тихо! – заткнул его Вершинин. – Сиди спокойно! С тобой-то нас точно спалят. Веди себя нормально, не дрыгайся! Что же ты за сыкун, блять! Не бзди! Сейчас что-нибудь придумаем.

Мишу все равно трясло как листик на ветру, а вот Вершинин самообладания не терял.

Действительно, в конце площади, в карманчике, стояли гаишники и уже вовсю лихорадочно помахивали жезлом. Леха имел большой опыт во взаимоотношениях с гайцами. Можно было проигнорировать взмахи указывающего на «BMW» жезла и рвануть вперед на всех лошадях, но при таком раскладе отделаться от погони будет непросто (это сейчас совершенно ни к чему). Оставалась хитрость, которая в Лешином варианте преобразилась в отзывчивость, доброжелательность и тошнотворную улыбку. Наверное, это был первый и последний раз, когда Леха так общался с мусорами. Естественно, такое шоу было непривычно как для него, так и для гаишников.

Заехав в карман, Вершинин приготовился играть роль прилежного и законопослушного водителя. Миша и Алекс увидели двух инспекторов: один был совсем молоденьким (видимо, стажер); другой был типичным слегка зажравшимся ментом, полноватым, величавым, самоуверенным, на удивление ни чем не обремененным в лице мужчиной лет за 40-45. Последний сидел в машине, выгнав шкета дежурить.

Ситуация была интересна тем, что могла в любой момент выйти из берегов. Лешу больше всего беспокоил не «интересный» груз в багажнике, обнаружение которого тянет на пожизненное, а Миша, который только и делал, что истерил и оглядывался назад. Молодого инспектора, упершегося пятой точкой об патрульный автомобиль, беспокоили подозрительные вмятины на машине. Бывалого гаишника беспокоило состояние его здоровья, а именно в части переваривания желудком сегодняшнего обеда, поданного ему супругой. Также он грациозно сохранил в своем виде достоинство и лицемерие, свойственное представителям его профессии, завидев неестественно улыбающегося ему паренька из «BMW».

Козырнув, гаишник помоложе представился.

– Документы, пожалуйста, – попросил он, заглядывая в открытое окно машины.

Сверх отмеченного Мишей дара рассказчика, Вершинин оказался неплохим актером.

– Мы что-то нарушили? – театрально поинтересовался Вершинин, доставая из бардачка необходимые бумаги. – Пожалуйста.

– Ваша машина, да? – глянул в документы постовой. – Интересно, в таком-то возрасте.

«Ты сам-то только из универа отпочковался», – подумал Вершинин, глядя на постового.

Миша помалкивал, сжимаясь в спинку кресла и стараясь не двигаться, словно манекен во время crash-теста. Говорил Леша:

– А чем вас смущает мой возраст? Мне 18 лет, я в самом расцвете сил. В нашей стране и не такое бывает.

– Занятно, – бурчал постовой, всматриваясь в Лешины права и в него самого, словно пытаясь обнаружить в пареньке то ли скрытое волнение, то ли еще что. То ли этот самый гаишник смутно помнил этого бойкого мальчишку со слегка разукрашенным лицом.

Обычно молодых сотрудников тянет выделываться и щеголять новым статусом. Пареньку с жилетом, фуражкой, жезлом и табельным оружием так и хотелось выпендриться перед водителями, прогнуться перед начальством, заработать признание – вот стажер и изгалялся как мог, рассматривая машину, водителя и пассажира (у последнего к тому же был весьма подозрительный вид).

Вершинин вел себя спокойно, уверенно и почтительно, поставив режим общения с ментами в нейтральное положение. Обычно Алексей не был паинькой и тихоней. Вершинин – это развязный хам, скандалист, грозившейся знанием правил и законов, взяточник, швыряющий деньгами, связями и крутыми предками, которые поставят на колени любого, кто даже по пустяковому поводу обидит их ребенка, даже если виноват последний. Передав бумажки гаишнику, который, мучая ничего не нарушившего водителя, пропускал серьезные нарушения проскакивающих мимо машин, Вершинин улыбался этому человеку в ярком жилете со светоотражателями, которые, как бриллианты, светились на солнце, стараясь ничего лишнего не ляпнуть (замолвить остренькое словцо очень хотелось). Леша тут же слетел бы с предохранителя, если б сотрудник потребовал открыть багажник, но, видимо, стажер клюнул на вежливость, давно позабыв повод, по которому он поднял свой жезл и остановил «BMW».

Ментяра продолжил мурыжить молодых людей:

– А что с машиной-то стряслось?! – не отставал гаишник. – Такая хорошая, аж сердце кровью обливается.

– Да, машинка отличная. Бегает что надо, – не без гордости сказал Вершинин.

– Частенько превышаете? – поймал его на слове гаишник.

Леша отшатнулся, наигранно, невинно и противно для самого себя протянул таким тоном, будто был незаслуженно оскорблен:

– Да что вы, ей-богу, нет!

– Похвально. Правда, – протянул он, – сейчас на площади немножечко за разрешенные в городе 60 км/ч вы вышли.

– Не может такого быть. Скоростной режим я контролирую, – в пределах дозволенного высказался Вершинин, положив руку на сердце.

– Что же у вас с автомобилем? Шаркнулись или расцарапал кто? – не отлипал молодчик.

– Шпана местная лихо мою машинку изуродовала. Своего нет, так они чужое.

Гаишник посочувствовал и спросил:

– И не говорите, Алексей Сергеевич. Что же вы не заявили?

– Обстоятельства не позволили. Да что по пустякам нашу доблестную полицию отвлекать, – из последних сил отбивался Леха. – Я сам в силах разобраться – вот договорился, сегодня замажут, – об автосервисе Вершинин только упомянул, явно сегодня было уже не до него.

Пока инспектор неторопливо изучал документы Вершинина, Миша боролся с волнением, ерзал, не знал, куда деться. Алеша с удовольствием поставил бы его на место, но нарушить идиллию не мог. Стажер, рвавшийся в бой, долго терпел непонятное поведение Миши, но желание сунуть свой нос еще куда-нибудь взяло свое. Щегол в форме подозрительно глянул на Мишаню, встретил удивленный и растерянный взгляд типа «я сейчас все вам расскажу» и потребовал документы у паренька в форме бармена.

Вершинин недовольно покосился на Мишаню. Михаил прилип к спинке кресла, прикинувшись пластиковой куклой, ощущая спрятанный за ремнем наган. Леша состряпал такое лицо, будто он не в теме – нужно было заговорить инспектору зубы.

– Боюсь, у него с собой ничего такого нет, – попытался спасти ситуацию Вершинин. – Водитель-то я, а не он. Как же вы можете…

Оказывается, изящный убийца-наркодилер носил с собой паспорт, что было удивительно – в той самой жилетке, будто бы из казино, во внутреннем кармане. Видок у Миши был не лучший, как в том анекдоте про холодильник черного цвета, продающийся после пожара. Молоденький постовой успел причислить наркодельца к угонщикам, террористам и алкашам, берущимся за сердце при виде людей в форме. Судя по вариантам, сгенерированным мозгом стажера, понятно, что ни одного правильного «выстрела» по цели он не произвел.

Постовой, отложив документы, собирался обратить внимание старшего сотрудника на странного пассажира «BMW», но внезапно вспомнил, чем эта тачка ему знакома. Перед выходом на дежурство парень просматривал доску объявлений в отделе и обратил внимание на расплывчатую фотографию этой машины с приказом разыскать и задержать. Фотография была сделана уличной камерой на центральном проспекте, была нечеткой – видимо, от бешеной скорости несущегося автомобиля.

Чутье не подвело парнишку. Но молокосос боялся ошибиться и оклеветать невиновного доброжелательного водителя. Нужно было спросить у старшего по званию – может, он помнит чего.

– Подождите-ка секунду.

«Что-то здесь не так», – думал Вершинин, начиная нервничать.

– Вершинин Алексей Сергеевич, – проговорил вслух опытный ментовский командир, глядя на водительское удостоверение.

И тут бывалый вспомнил, какую «важную» персону остановил стажер. Смотрел ведь и не признал сразу ни машины, ни ее владельца. Трудно в этом улыбчивом, услужливом, приветливом молодом водителе распознать балагура, хама, мажора – одним словом, головную боль городской полиции и ДПС. Мужик был готов истязать стажера жезлом, в любой момент ожидая, что Вершинин закатит свой очередной спектакль, после которого проблем с начальством не оберешься. Припомнил капитан, как за этого борзого нарушителя наказывают – неприкасаемый ведь.

Все бы хорошо – отдай права, отдай честь дрожащей рукой, и пусть едут. Да только этот безмозглый паразит-стажер чего-то вынюхивает: прикопался к пассажиру и дерет горло на всю округу:

– Товарищ капитан, могу я досмотреть этого подозрительного человека? – спрашивал разрешения стажер, отчего его начальник чуть не окочурился на месте: нельзя было ему так карьерой рисковать, тем более из-за неопытного и бездарного стажера, который сейчас изрядно все портит, к тому же превышая свои полномочия.

«Не дай Бог, что-нибудь не так сделаешь, не то скажешь – потом такая волна пойдет, такие разборки начнутся», – тревожно думал капитан Уфимцев, румянясь на глазах.

Тем временем Вершинин понял, что бывалый полицай наконец припомнил его запоминающуюся рожу вместе со всеми вытекающими (вплоть до выговора и увольнения), поэтому он для убедительности послал в сторону патрульной машины недовольный взгляд.

– …И для спокойствия я бы еще багажник посмотрел, – умничал стажер, думая, что наткнулся на нечто незаконное, вгоняя начальника в панику, – а то подозрительно, чего они так дергаются?

– Главное, чтобы водитель не дергался, – рявкнул на стажера командир и вылез из машины, спешно подошел к «BMW» и отдал Лехе его документы.

– Все в порядке? – решил уточнить Леха.

– Да, не смеем вас больше задерживать, – мямлил командир.

Козырнув Вершинину, словно генералу, командир направился к своему ученику. Алексей торжествовал, решив посмотреть напоследок, что старший по званию сделает со стажером за его выходку. Командир подхватил молодчика за руку и привалил к машине, зашипев сквозь зубы, как удав на обезьян. Он замахнулся кулаком на неумеху – тот не понимал, за что он попал в немилость. Леха смотрел на эту сцену: «Теперь-то ты видишь, Мишаня, кто здесь на самом деле главный».

– Ты что же это, сучонок, таракан бездарный, сопля ты недоученная! Какой досмотр?! Какой еще багажник?! – капитан изливал всю свою злость на стажера. – Тебя самого пора в багажник навечно упечь, тварь пустоголовая! Выпендриться захотел?! Не вышло, блять! Всегда мне вмешиваться надо, – негодовал он.

– Но… я не понимаю. Все же по инструкции, – оправдывался паренек.

– По инструкции, говоришь?! Да в жопу себе ее засунь! Сначала голова – она тебе на кой хрен – потом инструкция! Ты знаешь, кто это?! Знаешь, кого ты остановил?! Знаешь?! Да за него с тебя погоны снимут! ДПС тебе подавай?! Будешь бомжей по вокзалам собирать, педрила, я тебе обещаю! А сейчас молчи.

– Объясните, кто это?

– Молчи, я тебе говорю!

Убедившись, что стажер получил по заслугам, Вершинин продолжил свой путь. Командир проводил взглядом «BMW», убедившись, что опасность миновала.

– Кто это был хоть?! Скажите, – не унимался молодой гаишник.

– Не твое дело! Главное, что отделались, фух… Пойми, мальчик, не все так просто: есть перечень важных персон, которых на дороге лучше не задерживать и штрафы им не выписывать, ибо потом тебе такое выпишут, что мало не покажется… Ты научишься. А пока геройство свое оставь для компьютерных игрушек. И вообще… уйди с глаз моих долой и не высовывайся – видеть тебя сегодня не хочу! Сиди в машине и в бардачок уткнись! Исполнять! – рявкнул командир, и стажер поплелся исполнять приказ, припомнив возраст остановленного им водителя и поняв, что означает в этом мире настоящая безнаказанность.

После того как пост ДПС был успешно преодолен, Мишаня будто заново родился:

– Фу-у-у, вроде пронесло…

– Козлы, это они еще долго возились, – выдал Вершинин.

Миша не мог не высказать своего восхищения:

– Круто ты выкрутился.

– А ты, я смотрю, уже успел в штаны наложить, профессионал?! – посмеялся Вершинин. – Не имей 100 рублей, а имей родаков и ментов! Знаешь, играть добро и перед ментами унижаться не в моем стиле, но это дуэль, у них было преимущество, мы здорово рисковали. Им бы сразу полковников дали, если бы они в багажник заглянули. Видишь, все для благополучия предприятия, иначе сидели бы мы с тобой на нарах: я сверху, а ты снизу!

– А почему я снизу? – не понял Мишаня.

– Потому что я сверху люблю, – заржал Вершинин, – а тюрьма – это штука такая… – Миша съежился от этих слов.

Вскоре они прибыли в искомое место на окраине города, где располагался очень похожий на предыдущий поселочек. По голубому небу, залитому непрерывным, бесконечным, одновременно ласковым и режущим глаза солнечным светом, плыли белые облачка, перемешиваясь с серыми тучками, где-то на горизонте сбивавшимися в кучки. Солнечный свет клонившегося к горизонту солнца выливался на огромное поле, вид на которое открывался с окраины частного сектора. Сверкала сочная зеленая травка, шелестели листья раскидистых тополей, закрывающих от чужих глаз несколько недостроенных домов, среди которых странным образом красовался достроенный, но с виду не обжитый кирпичный дом с двумя этажами, гаражом и огромным чердаком.

Тропинка к гаражу и дверям была утоптана. Земляная дорога заканчивалась как раз напротив дома, упираясь в земляные валы и вырытые ямы, в одну из которых Миша собирался затолкать труп Лехи. Окраинные дома ровной нисходящей с холма линией теснились с правой стороны, слева в противоположную сторону уходил поселок. Посередине, укрывшись камышом и деревьями, прятался небольшой цветущий пруд, от которого несло тиной и гнилью – будущее болотце. Земля вокруг чмокала под ногами; на полянке трава была аккуратно примята, будто для засады. Вокруг не было ни единой души. Изредка доносились кваканье лягушек, шорох камыша, жужжание насекомых да шум машин на трассе.

Миша так и не произнес ни слова с того момента, как над ним подшутил Леха, ибо собирался с силами, настраивался. Сам Вершинин щурился от солнца, когда съезжал с дороги, приминая колесами траву и кочки. Вершинин смекнул, что прямо сейчас и наступит тот самый момент истины. Миша не стал медлить и, подпрыгнув на сидении, вытащил револьвер, приставив его к Лехе чуть ли не вплотную. Вершинин, различив звук взведенного курка, понял, что сейчас, скорее всего, все и кончится – звуков оружия за сегодня он наслушался вдоволь. Алексей хотел чуть приподнять руки, но вместо этого предпочел не сдвигаться с места, раздумывая, как спасти свою шкуру в такой безвыходной ситуации. Он вспомнил, что его собирается убить легкомысленный, чувствительный и далеко не всесильный Миша – это значит, что времени и шансов у Лехи предостаточно.

– Вот и все… – с ноткой сомнения заговорил Вершинин, делая вид, что он не собирается ничего предпринимать, что он повержен и подчиняется. Но не тут-то было – мы ведь знаем Алексея.

– Да, Вершинин, все, – сладострастно произнес Мишаня, желавший довести до конца начатое давным-давно дело – убийство Вершинина гарантировало бы спокойствие Мишани на годы вперед.

Леха немного повысил тон, выигрывая время для рывка:

– Ты этого не сделаешь, укурыш мелкий! – клацал зубами Вершинин. Его взгляд налился чернотой как никогда – с таким вот лицом Вершинин проклял бармена, собираясь напасть на него, даже если это и будет последним делом в его жизни.

– Выбирай выражения, иначе нас тут станет на одного меньше – догадываешься, кто уйдет? Дай насладиться моментом, – говорил Миша. – Ты еще у меня как минимум грузчиком поработаешь. Потом я хочу поиздеваться над тобой хорошенько. А после, когда ты сам не захочешь жить, я покончу с тобой, зазнавшейся и эгоистичной гнидой, которую белый свет еще не видывал. Я восстановлю справедливость, которую ты так хотел. Сдается мне, по отношению к другим людям ты частенько про нее забывал. Твоя смерть – глоток свежего воздуха… какое же это сладкое чувство… Меня поймут и простят – я, конечно, тоже не идеален, но одного достойного урода я сегодня уберу с чистой совестью.

«Кто еще кого уберет!» – мысленно грозился Вершинин, чувствуя, как его переполняют гнев и злость и одновременно терзает страх неопределенности, а вдруг фортуна вновь отвернется от него.

– Не драматизируй, Мишаня – плохо у тебя получается, – дерзил Леха.

Мишу это не остановило – он дотошно продолжал, упиваясь собственной важностью и торжественностью этого воистину исторического момента:

– Ах да, ваше величество, только тебе это позволено, только у тебя получается: ты же умнее, сильнее, лучше всех нас вместе взятых! Как же тебя еще угораздило попасть сюда? – театрально заявил Миша. – Ты явно к другому привык – наверно, это чертовски неприятно. Мир переворачивается: уже не чувствуешь себя тем, кем был когда-то, потому что ты отныне зовешься не хозяином и повелителем, а жертвой! Не молчи, Лешка, расскажи, какого тебе сейчас?! Порадуй меня напоследок, а то впереди меня ждут великие свершения… Я сгораю от желания узнать все подробности, все чувства, которые испытывают мои жертвы…

– Успеешь еще эти чувства познать, обещаю!

– Откуда такая уверенность? Оглянись вокруг – тебе никто не поможет. Ты не всемогущий, – торжествовал Миша. – Твоя жизнь в моих руках – я приказу изменять не буду, к тому же он мне очень даже по душе.

– Эх, бандит, долго ты церемонишься для несущего страх и ужас карателя. Думаю я, что никогда не дождусь окончания нашей с тобой схватки, если можно так выразиться.

– Не торопи события, сдохнуть ты еще успеешь – тогда, когда я захочу. Остроты прибереги для судей небесных.

– Нет! Ты не выстрелишь – кишка тонка! Стошнит, небось, от крови и отвращения! – Леха провоцировал Мишу, рука которого, сжимая наган, заметно задрожала: Миша не мог поверить, как у Вершинина хватало духу смеяться в лицо смерти.

– Хорошо, убедил. Может, я и не способен был проделать такое с тобой, но надо же себя преодолевать. Когда-то мы с тобой были друзьями… кажется, но, признаться, я всегда тебя ненавидел… Прежним временам конец! Как и твоей жизни, – сказал Мишаня, наконец решившись выстрелить. Для этого он даже зажмурил глаза, стиснул зубы и с отвращением немного отвернул голову.

Тут Леха и нанес сильнейший удар по запястью Миши. Раздался выстрел – пуля проделала дыру в обивке водительского кресла и застряла в нем. Алексей набросился на Михаила, заламывая его и пытаясь отобрать оружие. Ощущая всю массу тела оппонента, вдавливающего Мишу в кресло, тот ничего не понимал – перед его глазами вертелось только одно: убийства не вышло. Он был совершенно потерян, зато Леха отлично знал, как он будет действовать: беспощадно, бессердечно, хладнокровно.

Миша только и успел заметить черный взгляд Вершинина и нервное клацанье его зубов, понимая, что больше шанса завладеть инициативой у него не будет – эту войну он позорно проиграл. Леха начал с малого, но не менее жестокого: выполняя давно ему знакомый и весьма болезненный силовой прием, он резко вывернул руку бармена, уткнув его носом в приборную панель, сжал культяпку со всей силы, чувствуя, как затрещали костяшки соперника, а затем ловко рванул ее назад, поднявшись ради такого случая из кресла, упершись головой в потолок и надавив коленом Мише на лопатку. Тот издал протяжный крик, обслюнявив бардачок.

– Вот тебе справедливость, хуйло! Вот тебе сила! – орал Вершинин. – Вот она… истинная справедливость! Понял, кто есть кто?! А-а?! Чмошник, сука!

Корчась от боли, Михаил истошно орал, а Вершинин без перерыва наносил по нему удары ногами, втаптывая того в пол как огромную бесформенную сумку, которая не помещается в багажный отсек. Схватив наган, Леша вытолкнул противника из машины. Тот шмякнулся на пыльный проселок, поцеловавшись с булыжником на обочине и окропив его хлынувшей из рассеченной брови кровью. Эта кровь в момент смешалась со слезами отчаяния от проваленного дела, после которого бармену точно не жить. А Вершинин радовался – адреналин растекся по его телу, словно электричество – он не собирался останавливаться на достигнутом. Леша играючи прыгнул на водительское сиденье, хлопнул дверью, отплевываясь в открытое окно.

– Хорош разлеживаться! А ну-ка подъем! Встать, ать-два! – командирским голосом приказал он лежащему на земле Мише, держащемуся уцелевшей рукой за сломанное плечо и раскрывшему рот, откуда издавался бешеный рев.

Поломанный Миша, собравшись с силами, решил побороться за свою жизнь посредством трусливого бегства.

– Правильно! Лучше беги, уебок! – уже тише сказал Вершинин.

Рядный движок «BMW» в неистовстве заревел. Дернув рычаг коробки передач, Леха тронулся, быстро развернулся на полянке впереди, сдернув с нее верхний слой дерна, будто пенку с молока. В воздух взлетели клубы пыли и ошметки грязи. Вскопав землю колесами своего авто, Вершинин посмотрел в спину слабого, сутулого и беспомощного Миши, который еле-еле поднялся на ноги и ковылял вверх по дороге из последних сил.

Высунув руку с револьвером в окно, Леша почувствовал, как вместе с пульсирующей в теле кровью и жаждой мести и убийства в нем просыпалось звериное безумие, которому он отдался с головой. Вдавив педаль газа в пол, Вершинин пустил «BMW» вдогонку за душегубом Мишей. Леша высунулся, скаля зубы, и буквально просверливал взглядом бегущего на подкашивающихся ногах бармена. Еще бы сильнее нажать на педаль и похоронить бы дельца под колесами, но сейчас для Вершинина это было слишком просто: Миша намеревался тянуть, и Леха будет тянуть, делая последние минуты жизни Миши нестерпимыми и мучительными.

– Сейчас ты будешь под капотом – поднажми еще чуть-чуть, отброс! – кричал он в сторону бегущего. Целясь по Мише, Вершинин крикнул так, что чуть не сорвал голос. – Сдохни, тварь! – после этих слов раздался еще один выстрел.

Пуля вошла бармену в голень левой ноги, и тот с характерным вскриком рухнул на землю и принялся дрыгаться, будто его жарили на раскаленной сковороде, истошно крича, то выпрямляясь, как струна, то скрючиваясь от боли в плече, ноге и ушибленной голове. Миша тщетно пытался, протягивая правую руку вперед, волочить за собой отстегнувшуюся левую руку и подстреленную ногу – выходило только глотать пыль.

Шлепнувшись навзничь, Мишаня рисковал тут же попасть под машину, но Вершинин вовремя дал по тормозам – «BMW» остановился в сантиметре от испуганного дрыща, продолжая рычать двигателем, из радиатора на бармена дул раскаленный ветерок. Миша тщетно хотел перевернуться. Но тут дверь машины распахнулась и из нее важно вылез Вершинин – образ солидного гопника с револьвером был ему к лицу.

Подойдя к лежащему, Вершинин посмотрел на него сверху и плюнул Мишке на спину:

– Ну, как тебе?! Ты, кажется, хотел понять чувства жертвы?! Дерзай, парниша – мечты сбываются! – Миша жалостливо и подавленно вздрагивал. – Смотри лучше вперед, – Леша схватил бармена за штанину и развернул его перпендикулярно дороге – теперь он смотрел прямо на полянку перед водоемом.

Открыв багажник, Вершинин принялся выгружать все Трофимовское добро, отнятое у клуба, на ту самую полянку – прямо перед глазами Миши. Он лежал на проселке, грустно уставившись вперед. Паренек смутно догадывался, что именно хотел показать ему напоследок Вершинин…

– Что ты делаешь?

– Сбрасываю ваше добро в кучу, разве не видно?! – говорил Вершинин. – Эта гадость только и делает, что ломает жизни. Будет лучше, если мы ее уничтожим – конечно, это капля в море, но все-таки… Ты ведь не против? Поднимите руку те, кто против. О, никого! Единогласно!

Мишаня смотрел на все это и продолжал рыдать, истекая кровью и изнывая от боли. Когда багажник опустел, мажор долго искал в машине спички – нашел, подошел к куче свертков и коробок, с виду напоминающих бандероли, и повернулся в сторону Миши, раскинув руки:

– Вот, как надо – учись, дилетант! Давно пора. Гори ясно, блять!

– Это ошибка… Не делай этого, – через боль шептал Миша, но Вершинин его не слышал.

Раздобыв бумажек, Леха растолкал их по разным местам кучки и принялся поочередно их поджигать. Теперь этот яд точно никому не достанется: кто-то потеряет огромные бабки, кто-то – кайф, а кто-то, может быть, не заиграется, не перейдет опасную черту и не будет страдать. Итак, припасенный для клубных завсегдатаев товар не был доставлен по адресу: он выпотрошен на всеобщее обозрение и уничтожается курьером, которого должны были убить, человеком, который имеет личные счеты с владельцами груза.

Огонь объял собой горку за минуту, разгораясь все ярче и ярче, и нещадно пожирал свертки со смертельными веществами.

– За предательство! За меня и за всех, кого вы погубили! – сказал Леха лежащему Мише, указав на костер.

Мишаня чувствовал, как земля забирает его силы – было ясно, что ему не поздоровится, поэтому он решил на закате своих дней высказать все, что думает:

– Тебя надо было еще тогда найти и замочить. От тебя всегда было много проблем… и возиться с тобой не было необходимости, – пытался как можно громче сказать Миша. – А за то, что ты сейчас сделал, тебя найдут и убьют! Сегодня же! Я тебе обещаю, ты пожалеешь об этом, Вершинин, слышишь?! Ты не наркоту сжигаешь – ты деньги сжигаешь, Лешенька… Деньги, которых у тебя никогда не будет. Ты же не поступил бы так со своими деньгами, правда?!

Леха был заворожен блуждающим по наркоте огнем, превращающим в пепел пожитки злых и беспощадных людей.

– В деньгах нет ничего хорошего – это, скорее, зло, чем благодать.

– Чья бы корова мычала!

– Странный ты все-таки человек, Мишка, – продолжил Вершинин. – Ты лучше б за свою жизнь переживал, а не за какую-тохимическую формулу. Тебе умирать скоро, а ты все о деньгах думаешь – неправильно это, не исправить тебя, говна ты кусок! Подумай о духовном, о вечном. Хотя, мне кажется, и такие понятия тебе чужды. Как был гнидой, так и остался.

– Ишь каким ты праведником стал!

– Для меня теперь что наркотики, что деньги – все одно. Не главное это – они для меня теперь ничего не значат, – словно блаженный, изливал душу Леха. – Я не такой урод, как ты, Миша. Надо меняться, надо с чего-то начинать – это, по-моему, отличное начало… Ты только взгляни, как горит вся ваша работа. Так вам и надо! Чтоб вы сдохли все!

– Сука ты, Вершинин! Хотел бы я увидеть, как Трофим отрежет тебе яйца!

– Трофим охотнее тебя убьет, чем меня. Не боюсь я вас – пусть найдет, пусть режет… Встречу с распростертыми объятиями! Много раз меня хотели пустить в расход – как видишь, ни у кого не вышло.

У костра Алексей стоял недолго – он медленно побрел к машине, поглядывая на Мишу. Бывший бармен молился, чтобы его оставили в живых. Боязнь смерти и расплаты за грехи тяготила его, но вдруг отступила, когда он увидел, как Вершинин спокойно закрыл багажник и сел за руль, окинув костер прощальным взглядом.

«Прости, Мишаня, но я так не могу. Уж больно ты мне противен. Ты принес в мою жизнь много плохого, поэтому будет лучше, если ты сдохнешь», – думал Вершинин, нежась на сиденье и любуясь лежащим на дороге горе-убийцей. Миша не понимал, чего Вершинин тянет резину: неужели помилует? Вот тогда-то Миша дождется кого-нибудь из своих и расскажет им все в подробностях, а потом станет свидетелем казни Вершинина – вот будет забава. Но пока бармен думал о казни, Леша уже придумал ее идеальный вариант для самого Миши…

Собравшись с мыслями, Вершинин медленно надавил на газ. Ошарашенный взгляд Миши был виден издалека – он схватился за траву уцелевшей рукой, чтобы убраться с дороги, но не вышло. На нем словно два якоря повисло. Машина всем своим весом, давившим на колеса, проехала по ногам бармена.

Вершинин от тоски и страшного крика своей жертвы закрыл глаза и прикусил губу, но мысли, попросившей бы возмущенное сознание Леши остановиться, он так и не услышал. А Миша тем временем чуть ли не в кровь искусал невредимую руку от боли, перестав чувствовать размозженные немецким автопромом ноги. Когда автомобиль Вершинина пару раз подпрыгнул, подмяв под себя конечности Миши и издробив их на мелкие куски, Алексей остановился и молча вышел, желая посмотреть на обезумившего от боли Мишаню. Какого было удивление Вершинина, когда он увидел визжащего и бившегося в конвульсиях бармена – ненависть к проехавшемуся по его ногам человеку никуда не делась.

Миша умудрился злобно произнести свои последние слова в адрес Вершинина – это были не мольбы о прощении или о спасении:

– Все… Конец, Леха, мне… Ой, конец… Не думал я, что он наступит… благодаря тебе… Больно… пиздец как… больно… Твоя жизнь… Вершинин… уже давно разрушена… как и моя… И сейчас ты вбил первый гвоздь… а-а-а-х… в крышку… своего гроба… Я умираю… как собака… А ты… ты будешь мучиться… паскуда… до конца своих паршивых дней, – Миша плюнул в его сторону слюной вперемешку с кровью.

Леша не мог вынести подобного. Его словно невидимый кулак ударил прямо по морде. Он отстранился к машине, собираясь взять револьвер и прикончить Мишу, но из памяти выпало, куда Леха его бросил. Он не мог так этого оставить, поэтому понесся к Трофимовскому складу. Порывшись в горе металлолома около ворот, он вытянул оттуда ржавую цепь и поплел ее за собой: она звенела и волочилась по земле, равняя дорожный песок как грабли. Подтащив цепь к телу Миши, который уже был не в состоянии говорить, Вершинин, ослепленный местью, решил добить врага. Леха обмотал толстую цепь вокруг шеи бармена и принялся хладнокровно его душить, натягивая один конец цепи на себя, а другой удерживая ногами, – железная петля на Мишиной шее вмиг затянулась.

Противники смотрели друг другу в глаза, не отрываясь. Мишаня дергался, пытаясь оставшейся рукой освободиться от железных оков, мертвой хваткой взявших его за горло. Воздуху не хватало, он хрипел и кашлял, его кровь залила всю траву вокруг. Он дрыгался недолго: последние гортанные звуки раздались секунд через 30-40, ноздри раздулись, лицо напоминало один огромный синяк. По истечении минуты смерть настигла его.

Враг Вершинина был повержен, убит ничего не соображающим пацаном, неуправляемые руки которого отныне были по локоть в крови – больше ничего не держало его здесь. Смутно осознавая, что он натворил, не думая о последствиях, Леша в горячке бросил цепь на дорогу, с ужасом посмотрев на мертвое тело Миши. Мертвецов за сегодня он насмотрелся вдоволь, однако сейчас ему сделалось особенно плохо: подташнивало, мотало из стороны в сторону, голову как будто взяли в тиски.

– Домой, – тихо прошептал он, отстранившись от трупа.

Вершинин бежал – подальше от этого зловещего места, от страха и омерзения. Сев за руль, он немного очухался, включив в машине кондиционер, тут же пославший ледяной воздух в лицо, такой необходимый изнывавшему от жары человеку. Леха, стремясь поскорее вернуться в свою уютную квартирку, газанул и засыпал придорожной грязью тело поверженного Миши, бармена, наркодельца, убийцы, запутавшегося в собственных ролях.

Мишины роли были неслучайны: впоследствии оказалось, что Миша был единственным, добрым, отзывчивым, ласковым и любящим сыном для своей пожилой матери, которая думала, что Мишенька исправно учится и вдобавок сутками пропадает на тяжелой работе. Ее бы точно хватил удар, она бы не поверила в то, что ее сыночек мог вытворять такие бесчинства. Может быть, врать во благо можно, но, как мы все прекрасно знаем, ложь рано или поздно раскроется.

А Трофим, как только узнал о случившемся, сначала помолчал недолго, а затем закивал головой и злобно сказал, что заранее знал, что Вершинин прикончит дуралея Мишаню, которого самого надо было давным-давно отстранить от дел. Трофим отошел в сторону, посмотрел вдаль и, прищурившись, подумал, что же будет с Мишиной мамой, когда она узнает о смерти сына, что она скажет, что подумает. Далее его мысли целиком и полностью были заняты Алексеем Вершининым…

Пыль, поднятая автомобилем Вершинина, вскоре улеглась. Солнце продолжало освещать место убийства. Там вновь воцарилась тишина, словно никого здесь и не было, словно ничего не произошло. К вечеру запели многочисленные птицы, гнездившиеся в камышах и на деревьях. И только в этой почти деревенской тишине впервые за весь день можно было услышать, как с запада глухими раскатами до города долетали отголоски грома. Приближавшаяся гроза не торопилась – сверкало и гремело где-то вдалеке – стихия набирала силу для своего вечернего наступления на город.

Да уж, именно после этой сцены над Вершининым стали серьезно сгущаться тучи и в прямом, и в переносном смысле – день клонился к своему завершению… Кульминация затянулась, слишком многое произошло. Этот день должен был чем-то закончиться – развязка была близка…

Глава 19 «Месть ревнивца»

Каков бы ни был день, вечер все равно настанет – он-то и покажет, каким был этот день.

Вот он и наступил – конец этого кошмарного дня, решившего беспощадно перевернуть жизнь Алексея Вершинина вверх тормашками со всеми вытекающими – справляйся теперь парень, как хочешь.

Стало постепенно темнеть: солнце неумолимо погружалось за расплывающуюся в раскаленном воздухе полоску горизонта. Розовый закат обжигал кромки несущихся к городу туч – предвестников первой летней грозы.

В округе становилось пасмурно – как и на душе у Вершинина. Он не помнил, как добрался до дома, как вышел из машины, зашел в подъезд, нажал в лифте последнюю кнопку и откинулся к стенке кабины. Леша надеялся, что на этом его сегодняшние муки закончились, что он доберется до своей квартиры, закроется там и будет безвылазно сидеть взаперти несколько дней, зализывая раны и подготавливаясь к обороне. Как бы не так – и в своем уютном пентхаусе не найдет он покоя…

Двери Вершининских апартаментов находились прямо напротив лифта. Когда дверцы кабины с шумом открылись, Вершинин машинально, словно в бреду, проплыл по коридору к своей квартире, копаясь в карманах в поисках ключей. В этот момент его глазам явилась интересная картина, ударившая Лехе по сердцу и заставившая его опомниться, отогнать от себя все мысли о том, что тяготы этого дня позади.

«Нет-нет-нет! Неужели опять?! Боже, за что?! Сколько можно?! Как я устал от этого! – мысленно поплакавшись, Вершинин стал рассуждать, что его ожидает. – Быстро они меня нашли. Сидят, небось, сейчас в моей комнате и ждут, торчки проклятые. Поубивать бы вас всех. Стоило только Мишане помереть, так все на уши встали – ничего, парочке в табло дать я успею.... Или это не вы? А тот, о ком я думаю – дружба-а-н?!» – если последний вариант верен, то Леша уверенно приближался к закрытию еще одного вопроса, остро вставшего сегодня днем.

Вершинин стоял в коридоре, вертя на пальце связку ключей и рассматривая дверь своей квартиры: потянуть время или зайти? Импортная дверь была взломана так, что ручка с замком были буквально вырваны с корнем, также пострадали пазы в стене и ближняя к замку стойка дверного косяка. Приоткрытая дверь манила хозяина войти внутрь и разобраться с индивидом, учинившим этот погром. Пришлось на ходу все обдумывать, перестраиваться для общения с совершенно другим человеком – миром эта встреча явно не закончится.

Леша вошел в темный тамбур на правах хозяина. Ламп ни в одной из комнат не горело; за окном было хмуро – это мало помогало освещенности помещения. Грозовые тучи постепенно заполняли небо так же, как и Леху наполняла злоба и омерзение к человеку, который без предупреждения вломился к нему в гости этим вечером и попортил его имущество. На пути Вершинина никто не показывался – он продолжал идти вперед и с каждым шагом ему открывался вид на комнату со стеклянными окнами во всю стену. Лешка оторопел, увидев в комнате человека. Он знал, кто это, но цели у визитера были явно не праздничные… Хмурый и задумчивый парень терпеливо сидел на постели со стальным ломом на коленях, держа в руке лепесток розы, коими была полна эта комната еще днем. Когда гость заметил Вершинина, то напрягся, расправил плечи и выпрямил спину, играя мышцами, которые еле сдерживала все та же сиреневая рубашка. Леху снова накрыло осознание неизбежного: «Неужели опять???»

В выражении лица сидящего на Лешиной постели Виктора Ретинского было много существенных изменений, что делало его вид еще более суровым, злобным и даже беспощадным. Обычно посмотришь на веселую и немного туповатую физиономию Ретинского, и сразу понятно, что пацан недалекий. А сейчас перед Вершининым сидел человек взрослый, серьезный, сильный и… разочарованный. Повод был серьезный. Витя был молчалив, словно в нем шел сложнейший мыслительный процесс, который тратил все ресурсы его оперативной памяти. Лицо Ретинского было бледным, в глазах горел огонек презрения и ненависти, руки чесались уничтожить своего теперь уже бывшего кореша. Отступать Вершинину было поздно. Оба вновь выходили один на один – вместе, но по разную сторону баррикад.

Вершинин очерствел, был груб и неприветлив: «Почему ты не дома и не смирился?!» Наряду с этим, побаиваясь силового превосходства Ретинского, Леша колебался, не знал, что делать: еще одного конфликта он явно не сдюжит. И страх за собственную жизнь, и высокомерное резко охолодевшее отношение к другу управляли Лешой тогда, соревнуясь друг с другом.

Плюнув на осторожность, Вершинин начал весьма театрально:

– Здравствуй, Витя! – Вершинин прикинулся, будто не ожидал увидеть друга – как-то не принял во внимание выломанную чуть ли не с корнем дверь.

На приветствие Ретинский не отреагировал – его захлестнула ненависть к стоящему в неосвещенном коридоре человеку. Витек лишь воинственно и недобродушно взглянул на своего новоиспеченного врага и произнес, рассматривая кровать и комнату:

– Значит, – начал он, выпустив из ладони лепесток розы, упавший на пол, – здесь у вас все и произошло…

После этих слов Витя осекся: ком встал посреди горла и мешал ему говорить – тяжело было признавать все произошедшее и терпеть гнусное предательство лучшего друга. Сердце Ретинского скручивалось от боли, отчаяния и злости. Юля, как только добралась до дома, сразу обо всем призналась своему парню – Витек поначалу поверить не мог, что Вершинин использовал его девушку, надругался над ней, изуродовал ее и бросил умирать в лесу. Однако вскоре сомнений не осталось… Это был Леша – это так на него похоже, и (что самое страшное) он был способен на такое.

Вершинин понял, каким образом Юля намеревалась причинить ловеласу нестерпимую боль – чужими руками. Кудрявцева наверняка хотела смерти лгуна и насильника. Неудивительно, что она все доложила Витьку, ведь скрыть произошедшее было чудовищно трудно. Интересно, как произошло это объяснение – может быть, вспыльчивость и неадекватность Ретинского сделали свое дело, и Юли давно уже нет в живых?

Витя шел мстить не только за девушку, которая находилась в исступлении сейчас, но и за себя, ибо Лехой была оскорблена его честь. Вершинин причинил боль не только Юле, но и самому Ретинскому, который считал, что настоящий друг никогда бы так не поступил. Ретинский хотел заставить Леху испытать те же ощущения. Их дружба в одночасье прекратилась.

Напряжение нарастало с каждой минутой: никто не мог предугадать, что произойдет в следующую секунду. Вершинин стоял на месте, что-то соображая. Ретинский ждал реакции мажора – сначала Леха решил, если прокатит, отделаться с помощью глупости и безразличия, дабы смягчить обстановку и предотвратить ссору: встревать в еще одну историю не хотелось, ибо силы и так на исходе. Если же открытой конфронтации не избежать, тогда-то Леха сменит вектор своего поведения, превратившись из глупыша и паиньки в разъяренного, подлого, высокомерного и беспощадного циника – обстановка подскажет.

Все было бы по-другому, если б перед Лехой находился неравный ему соперник. А здесь громила Ретинский, пришедший карать.

– Не понимаю, о чем ты. Здесь много чего было. Как это связано с тобой и вообще… какими судьбами?! – прикинулся дурачком Алексей – с виду убедительно, а в душе и голове муторно и противно.

Ретинский коварно улыбнулся, раскусив бесстрашный Вершининский фарс, ощущая безжизненный холод и металлический запах лома в руках.

– Небось, по бабам опять проехался? Я тебя давно уже здесь дожидаюсь. Сюрприза, конечно, не получилось… А вот твой сюрприз с Юлькой… ебать, как удался… да еще так неожиданно, блять, для меня, что я аж опешил… с трудом поверил… Все твоему хую мало ртов и задниц, паскуда?! – скалился Ретинский. Злоба переполняла его, особенно когда он смотрел на изображающего равнодушие Леху. – Я думал, что ты мне друг… брат… А ты просто ебаная тварь без стыда и совести!

– Поправка, – вставил Алексей. – Я тварь… Но тварь, капец, живучая! – съязвил он, как бы подводя итог его сегодняшних злоключений.

– Докажи! – вскрикнул Ретинский и вскочил с постели, держа лом на изготовке.

Витя ждал от Лехи чего угодно: вранья, оправданий, просьб о пощаде, ответного удара. Ретинский даже немного изумился наглости и отваге Вершинина. Леха, которого уже ничего не удивляло, готовился к смертельной схватке. Столкновения было не избежать – Вершинин прикидывал, как бы тут все оформить, чтобы лишних разрушений не наделать. Его мысли, разыскивая выход, отчаянно метались, больно ударяя по черепу, – полученные ранее травмы давали о себе знать. Появилось омерзительное желание ударить, сбить Ретинского с ног и дать волю рукам. Но вполне вероятно, что подобные действия против оппонента другой весовой категории были бы для Вершинина роковой ошибкой. В таком случае Леха наделся превзойти друга умом и хитростью.

– Успею еще! А ты, я смотрю, еще тот уголовник! – взбеленился Вершинин, переводя взгляд с разъяренного лица мстителя на его руки, в которых красовался лом. – Незаконное проникновение на частную собственность. Да еще и с взломом – это, друг мой, карается законом.

Вершинин решил держаться жестко и до последнего: видимо, Алексей считал, что правда была на его стороне, что все его желания, какими бы они ни были, обязательно должны исполняться.

На миг Ретинский смог говорить не сквозь зубы – и без того голос неразборчивый – язык все равно плохо слушался, губы немели, словно обколотые новокаином. Внутри бугая творилось черти что: он рисовал в воображении фантастические картины уничтожения зажравшегося и возомнившего себя богом Вершинина, планировал, как скрутит ему руки, сломает ноги, свернет ему шею и прочее.

– Ты меня законами не пугай. Мне по хуй на них! – вызывающе заявил Витек. Он считал, что Вершинин нагло смеялся над ним, не считал его достойным соперником и всегда принижал его значение. – Я по делу здесь… и ты прекрасно знаешь, по какому, козлоеб!

Вершинин продолжил нарочно огрызаться:

– Странно, вроде бы мы утром решили все вопросы. Ума не приложу, зачем ты здесь. Я собирался отдохнуть немного: у меня сегодня был тяжелый день, поэтому… убирайся, ладно?! Завтра поговорим.

Такое поведение еще больше разъярило Ретинского:

– Тяжелый день, говоришь?!

Леха не успел и слова произнести в ответ, как Ретинский, резко замахнувшись ломом, огрел его железкой по плечу так, что Вершинина скрутило от боли. Ноги подкосились, и он рухнул на пол, как игрушечная башенка, у которой убрали одну детальку в самом основании. Лехе почудилось, что удар Ретинского схватил его сердце и разом выжал из него всю кровь. Вершинин пытался подняться с пола, оскалив зубы и схватившись за плечо – он пытался хоть как-то унять боль, расплывшуюся по всему телу и будто говорящую о том, что правое плечо готово вот-вот разлететься на части ко всем чертям.

В таком вот незавидном положении Вершинин продолжал дерзить разбушевавшемуся Витьку, злобно смотреть на него и, перебирая локтями, отползать в прихожую, словно лишившись ног. Витек с наслаждением смотрел на принявшего первый удар Вершинина. Видимо, прежде чем грохнуть насильника, он хотел не только узреть его муки, но и прочитать ему хорошую нотацию (Вершинин не переносил их).

Тут Ретинский      ни с того ни с сего увидел на лице Вершинина улыбку.

– Ха-ха-ха, наверное, этим ломом ты своего отчима и забил! Символично! – говорил он, наблюдая, как Ретинский ходил по комнате, точно голодный лев в клетке. – Теперь и в мой дом пришел, чтобы меня грохнуть?! – выкрикнул Вершинин. – Какое неуважение!

– Заткнись, Вершинин! Не твой это дом, не твое все это, даже одежда… вплоть до трусов! Все не на твои деньги куплено: ты и палец о палец в жизни не ударил. А строишь из себя гада, который богом себя возомнил… хозяином, которому все позволено, который творит хуйню… безостановочно и безнаказанно! Так не бывает… Вот оно твое наказание! Ты не имел никакого права распоряжаться Юлей! Ты конченый ублюдок – я и подумать не мог, что придется с тобой разбираться именно так.

– Думать – это реально не твой конек, Ретинский! А Юлька… курва, доложила все-таки рогоносцу своему! Коза… и часа не прошло, а она уже настучала, стервоза! Надо было ее доконать! Так и не стала нормальной девочкой, которая держит свою личную жизнь в секрете… дрянь!

Витек, услышав, что Леха несет про Юлю, подлетел к нему и поднял его за волосы, чтобы исподлобья взглянуть ему в глаза. Леша стерпел и даже не стал сопротивляться.

– Не смей! Не смей так говорить о ней… не смей думать о ней… и обсуждать ее при мне, мразь! Слышишь?! Не смей! Иначе я тебя переломаю – давно пора было с тобой расквитаться! Она чиста и невинна… красива, умна, грациозна – ей нет равных в мире! А ты…

– Ой! Что я вижу?! Неужели наш железный Витек размяк к этой бестии?! Слова-то какие подобрал – просто шик! А ты головой не ударился случаем?! Наверно, ты не в курсе – в темноте все женщины одинаковые!

Нужно было задать жару Вершинину. С разбега Витя припечатал его к зеркалу на стенке так, что оно немедленно разбилось, его осколки разлетелись по полу. Любил Вершинин это зеркало: каждый день любовался собой в него.

Удар об зеркало проверил Вершинина на прочность – боль очередной волной пронеслась по его уставшему телу, в очередной раз все в нем перевернув, но Алеша вновь сдюжил.

– Ты только тупеешь и деградируешь, Ретинский! Только кулаками и можешь вопросы решать! Давай спокойно поговорим… если у тебя мозгов хватит…

– Все и без разговоров ясно! Тебя только могила исправит – за то, что ты сделал, тебе суждено сдохнуть!

«У Трофима не сдох. И здесь не сдохну!» – решил для себя Вершинин, накапливая силы для ответного удара.

– Я за Юлю тебе отмщу – за девушку, которую ты осквернил. И за себя отомщу – за друга, в душу которого ты плюнул! – говорил Виктор. А ведь еще утром они были корешами не разлей вода. – Я обещаю, что ты будешь гибнуть медленно и мучительно. Может, подумаешь напоследок. Может, осознаешь свою вину… И до самого конца я буду смотреть на тебя. Я не побоюсь тебя прикончить, Леха… Сяду за тебя в тюрьму, если потребуется… Но я обязательно избавлюсь от такого урода, как ты, – отвернулся от него Витя. – Может быть, ты желаешь что-нибудь сказать в свое оправдание напоследок? Только что-нибудь по теме, пожалуйста, – словно судья, спросил он. – А то что-то ты притих…

Вершинин выдал свое далеко не последнее слово:

– Ну прости меня, Витя! Я думал, у вас не всерьез.

Оправдание было не очень.

– Не всерьез?! После трех-то лет?! – вскричал Ретинский, брызгая слюной. – Что же это получается?! Ты всегда хотел ее, позабыв про меня?! Как же можно про меня забыть?! Я же осязаемый, – сказал Ретинский, зарядив своим огромным кулаком прямо Вершинину по животу, – я могу и вред принести… и убить при желании! Ты решил убрать мне в сторонку, трахнуть мою бабу за моей спиной?! Сука, убью! Живого места не оставлю, – пригрозил он.

Леша медленно поднял голову, взглянув на Витю исподлобья:

– Давай, плохиш! Попробуй!

Несмотря на то, что ладонь противника намертво сковала его шею, Алексей, пошарив на тумбочке, сумел ухватить какую-то стеклянную емкость небольшого размера – это был одеколон. Вершинин мигом плеснул им в глаза ревнивца. И не надо унижаться, просить прощения, хвататься за руку Витька в четных попытках отодвинуть ее от себя и глотнуть немного такого упоительного в такие моменты воздуха. В глаза Витьку угодила внушительная доля недешевого парфюма – он отстранился от Вершинина, пытаясь вытереть лицо ладонями. Одеколон щипал глаза, а в огромном количестве пах так, что можно было задохнуться.

Вершинин тут же воспользовался моментом. Он изо всех сил принялся дубасить Ретинского кулаками по всему телу: то по рукам и ногам, то по животу, то по морде – куда кулак попадал, туда и бил Вершинин, лишь бы тот получил побольше, прежде чем опомнится.

Для Леши уложить Витька было непростой задачей, ведь боров был в полтора раза крупнее Алексея, набрал приличную мышечную массу, отлично боксировал, привык к таким вот потасовкам. Вершинину давно хотелось начистить морду своему дружку, и сейчас он не жалел сил – аналогичное желание было и у Ретинского, который почти что избавился от временной слепоты. Некоторое время он продолжал вслепую размахивать своими лапами в разные стороны, часто поддевая самого Вершинина, не успевавшего уворачиваться – в такие моменты удары выходили точные и болезненные, ибо прилетало нехило.

Грандиозная битва двух молоденьких пацанов стремительно перемещалась из тамбура в прихожую, а оттуда – в зал с панорамными окнами. Эта была зрелищная драка (жаль, что ее никто не видел) – в стиле боев без правил. Жилистый, изворотливый и ловкий парнишка против разъяренного громилы. Бой проходил с переменным успехом: силы таяли что у того, что и у другого, а припасенных ударов и всевозможных фокусов было предостаточно. Оба хорошенько получили по всем частям тела – если бы этот поединок ничего не значил, то просто повздорившие пацаны давно бы разошлись и помирились, но только не здесь.

Шансы уравнялись, когда Вершинин ловким движением ноги откинул лом, который выронил Ретинский, а тот, предательски залетел под кровать – это облегчило задачу Вершинину.

Иногда между противниками пробегали мелкие разговорчики, состоящие то из оскорблений, то из взаимных угроз, то из едких замечаний в адрес боевого стиля соперника, к примеру:

– Кто-то из нас все равно выдохнется первым. Я знаю, Вершинин, что это будешь ты!

– Да ты что?! Не слишком ли ты много о себе думаешь?! Я в лучшей форме: махать кулаками не разучился… Я разогретый… фух… сегодня у меня уже была практика.

После словесной дуэли они дубасили друг друга молча, бегали из комнаты в комнату, разрушая все подряд, катались по полу. Глядишь, и разговорчик промелькнет:

– Давай, Ретинский, давай, иди сюда, ха-ха-ха! – зазывал друга Вершинин, подпрыгивая на месте в боксерской стойке. – Давай! Вот же я! Перед тобой! Или ты не видишь, бедненький?! Морда-то у тебя расквашена хорошо, не пойдешь же с такой по городу… Ты только скажи – я тебя укокошу… сочту за честь!

– Ой, заткнись, балабол хуев!

– Не понимаю я, за что ты сейчас борешься. Я за себя сражаюсь, за свои принципы и желания – я что-то сделал, я влип, я отвечу. А ты на такое способен?! Или ты просто доблестный рыцарь, защищающий невинных девушек, которых даже в койку ни разу не затащил?! А целуешь и вовсе с разрешения! Опомнись, дурень! Я же вырвал тебя из Юлькиных когтей – спас тебя, можно сказать. А ты по стенке меня хочешь размазать – нехорошо это.

– Мне не нужна твоя помощь! – открестился Ретинский.

Леша понял, как можно поддеть Витька. Поэтому, как наступит передышка, когда можно отдышаться, вытереть кровь, осмотреть порванную одежду, подержаться за раны, он вновь постарается облить грязью мадам Кудрявцеву.

Грохот и крики в квартире стояли еще те, слышались удары, всхлипывания, маты, плевки, тяжелые шаги, шорох одежды. Тем временем на улице стремительно темнело, набегали тучки, холодало, временами сверкала молния, громче гремел гром, а ветерок свистел все сильнее и содрогал стекла в окнах.

Битва изматывала, но никто не хотел отдавать пальму первенства в руки соперника. В один момент, словно плетью, Ретинский хлестанул Вершинина по лицу, откинув его в сторону. Уставшие соперники разъединились.

– Не понимаю, Витек, как тебя только хватает на это?! – начал Вершинин издалека, припав к стенке и вознеся голову к потолку, чтобы кровь из носа перестала так сильно хлестать.

– Ха! Хвостом крутишь, гад?! Как-то так! Если ты думаешь, что разойдемся, то спешу тебя огорчить – не будет этого! Я тебя жалеть не стану.

– Утром ты был готов отдать жизнь за меня.

– Утром я считал, что ты не такая конченая сволочь! Предатель!

– Предатель?! – вскрикнул Вершинин и залился смехом, почесывая свои мокрые от пота волосы. – Я предатель – с чего бы это, объясни?! Не видишь ты истины, а она и младенцу понятна, – Вершинин улыбался, закрываясь от Витька надвигающимися тенями. – Я могу открыть тебе глаза на все происходящее… Я не злой… и не жадный, каким ты меня рисуешь. Хочешь?! – ответа не последовало. – Ась?! Молчание – знак согласия! Да каждый хочет знать реальное положение вещей. Я поведаю тебе истину… даже за то, что ты сейчас хорошенько меня приложил. Ты называешь меня сволочью, предателем. А посмотри-ка на себя в зеркало! Я уверен: ты найдешь там самого настоящего подкаблучника и слизняка слабохарактерного – предателя, одним словом!

– С чего это я вдруг стал предателем?! Ты не попутал?! Не переводи стрелки, Вершинин – не поможет!

– Сначала выслушай меня, бесстыдник! – прервал его Леха. – В гробу я вас всех видел, ты понял?! Для начала я скажу, что ты меня прекрасно знаешь, за много лет выучил меня…

– Выучил-выучил. И знаю отлично, что две части тела тебе надо бы отчекрыжить так, чтоб потом ни один хирург не пришил – это твой язык и еще кое-что… расстегни джинсы и узнаешь!

Вершинин подкол проигнорировал:

– Может быть, я частично и виноват перед тобой… возможно… Но это все было делом принципа. Я заявляю тебе без притворства – она мне не нужна более, – он говорил про Кудрявцеву. – Забудем. Тупо забудем все это недоразумение и разойдемся… как цивилизованные люди, Витя. Ну пошалил я… не получилось, не вышло, не срослось – она твоя теперь… без претензий. Я в ней ошибся: думал, что она хорошая, нежная, сладкая – та, которую ты описывал мне. А на самом деле – тьфу! – Вершинин не стеснялся говорить, зная, что за такое его могли придушить за милую душу. Позже он хотел обосновать свои слова. – Твоя она, короче – забирай. А я беру самоотвод! Не нужна она мне…

– Ага, поматросил и бросил, да?! Ты даже не смел прикасаться к ней! Она не предмет торговли! Да за такое тебе смерти мало будет! До чего извратили тебя, Леха. Ты в конец оборзел! Принцип-то в другом – ты осквернил и чуть не убил мою девушку… мою! А еще ты друга предал…

– О тебе, знаешь, то же самое хочется сказать. Взаимно это, не правда ли? Больно, Витя, за другое. Не надо было ради нее нашей крепкой дружбой жертвовать. Юлька – девка не тупая, продуманная, дорогая, высокого полета птица… и явно не твоего уровня баба. Она кинет тебя, как только ей надоест тебе перевоспитывать. Построгает она доску твою рубанком женской логики да выбросит тебя на помойку. И тогда ты вспомнишь, что твой друг, которого нынче у тебя нема, был когда-то прав насчет нее… а ты его побил!

– Ой, Вершинин, не строй из себя эксперта по женщинам! Трахаться с ними, а потом заявлять, что ты все о них знаешь, как-то необоснованно, не находишь?!

– Да-да, Витек, именно так и происходит! Мало ты в этом понимаешь: тебе же по фигу, где, когда и с кем – просто жах и все! Я не такой черствый, как ты. Это факт. Друг – тем более лучший – дороже девки… и не одной! Так что ты меня предал, пойдя на поводу у Кудрявцевой. Позорище!

– Кто бы говорил! Да такой друг мне на хуй не сдался!

– Ну и лох ты после этого! Что же ты здесь сидишь тогда?! Поторопись, а то темнеет – тебя же Юлька искать будет! Беги-беги, а то опоздаешь – сцену устроит! Цветы купить не забудь – я даже одолжу тебе денег, не побрезгую. Вечно у тебя их нет, – развязно говорил отдохнувший Вершинин.

– Снова нарываешься?! – громче спросил Ретинский, набравший сил, судя по голосу.

– Ты так и не вкурил всей сути!

– Ничего мне объяснять не надо! – отмахнулся Ретинский. – Избалованный ты, чувствуешь собственную безнаказанность. Мне бы хотелось услышать признание от тебя лично.

Леха чувствовал, что после того, как он ответит, драка продолжится с новой силой, ибо Ретинский столько всего наслушался от него, что желание сравнять Леху с землей у него чудовищно возросло. Если же Вершинин сошлется на натуру ловеласа и соблазнителя, который без секса прожить не может и которому было жизненно необходимо затащить в постель непреступную Юльку Кудрявцеву (предел всех его мечтаний и устремлений), то Ретинский точно за себя отвечать не будет, уяснив окончательно, что его бывший друг – моральный урод. Витя всегда ненароком замечал, что его кореш неровно дышит к красавице Кудрявцевой и подбивает под нее колья. Так бы сделал любой нормальный гетеросексуал. Симпатия Вершинина к девушке странным образом усилилась, когда Витек стал с ней встречаться.

– Я тебе это говорил, могу повторить… Юлька – еще та тварь!

Витя бестолково глазел на него, собираясь вскочить и с разбегу разнести Алексею челюсть.

– По-твоему, Юля – дрянная девчонка, которая и рубля не стоит, так?! Обоснуй! – потребовал Ретинский.

Вершинин произнес:

– Она не так проста, твоя Юля, как кажется… Она умело тобой манипулирует… даже сейчас! Будь ты прежним, ты бы просто поговорил со мной, а ты кинулся на меня с кулаками и железкой этой – не помогло, как видишь. Не нужна она тебе. Другую найди: эта только все портит. Хочет сделать из тебя бестолковую и исполнительную игрушку, хочет исправить тебя, а ты мне больше нравишься прежним. Зачем тебе это нужно? Ты ведь не такой, а поддался… Пресмыкаешься перед этой королевой хачевского базара – аж смотреть стыдно! Я не позволю своего друга переделывать! Ты никогда под чужую дудку не танцевал и сейчас не будешь – я этого хочу, этого добиваюсь, а ты души не чаешь в этой бестии. И ведь любишь ты ее, скотина, словно она наколдовала! Скоро и вовсе забудешь, что ты мужик! Она пошлет тебя, а ты ответить ей не сможешь! Я подарил тебе отличный шанс смыться от нее, зажить прежней беззаботной жизнью, а сейчас – какая ж это жизнь?! Опомнись, Ретинский – красивая она, сексапильная, охеренная?! Я тоже так думал, только пчела тоже красивая, правда, рано или поздно она тебя укусит! Подумай…

Витя не видел ничего плохого в том, что его хотят перевоспитать, сделать лучше, чего не скажешь о Леше, который считал это дело личным выбором каждого, воспринимая его как оскорбление и посягательство на священное человеческое достоинство. Неслыханно, если б Лешку какая-нибудь его пассия заставляла уроки делать. Витек позволял так делать Юлечке. И примеров много.

– Не знаешь ты, Вершинин, ничего. Ох, не знаешь! Чужды тебе эти чувства. Нет тебе здесь места с такими представлениями о чем-то высоком… Я Юльку люблю, черт… и все за нее отдам…

– Хм, все с тобой ясно, каблучок! Бля, потерял я друга! Мир крутого мужика потерял. Ебать, безнадега! – театрально заявил Вершинин. – Ах да! Кстати, наша с тобой борьба за нее, беспросветная и совершенно не нужная, тоже в ее планах. Я уверен, она подговорила тебя пожестче со мной обойтись. Любят бабы, когда за них борются, когда страсти кипят, как пельмени в кастрюле, любят они быть в центре внимания – только Юлька твоя пострадала от этого впервые: и от внимания, и от внешности, и от репутации! Даже хорошо, что я так вовремя попался… хоть что-то постарался сделать, проучить ее, а ты мне не веришь. Что ж, за содеянное нисколько не каюсь – я все сделал правильно! Она заслужила. Хочешь верь, а хочешь нет…

– Зуб точишь на нее, что она не дала тебе раньше, сучок?! Разве я не прав?! – подловил Вершинина Витек, усевшись на корточки у кровати и посматривая на него. – Все это твое мнение… личное! Бесполезно его оспаривать – скажу только, что во многом ты заблуждаешься. Ты не успокаивался до последнего, а у меня тоже есть принципы… Я не буду уходить – как и ты, доведу дело до конца. Вина твоя, как говорится, доказана, пощады не жди… кровяки предвидится много! Так каково это было? – поднялся Витек. – Тебе понравилось? Заманить ее к себе, опозорить, лишить девственности, а потом изувечить и бросить, – Ретинский зверел на глазах. – О каком разговоре и примирении может идти речь?! Никогда я не пойду на это! Ты за все ответишь. Это тебе не проститутки – помню я, ты рассказывал, как ими пользоваться. Да ни одна нормальная телка тебе не даст!

Тут Вершинина задели за живое.

– Вот, значит, как ты заговорил, Ретинский?! Тварь ты неблагодарная! – свирепел Вершинин, подумывая над тем, как покончить с этим раз и навсегда. – Ты вспомни, как мы с тобой по клубам гуляли, как баб шпилили. И ты что-то тут несешь про любовь, верность и целомудрие?! Да пошло оно все к чертям собачьим! Мне, значит, со всеми подряд кувыркаться нельзя, а тебе можно – ты только вспомни, кто под тебя ложился: глаза на затылок полезут! Ты какую-то там Юльку любишь? Так это курам на смех! Ты сам в себе запутался, Ретинский. Сам не без греха. Ты вспомни-вспомни…

Ретинский молчал.

– А вот с последним твоим суждением я категорически не согласен, – сказал Вершинин, восторженно и громко добавив. – Дают мне все и будут давать! Я не ты. Я полигамен, как и все мужики. А женщины наоборот только и ищут одного единственного. Небось, и ты с ними?! Докатились!

Тут Леха заметил, что враг давно не дремлет, глаз с него не сводит. Вершинин напрягся, настраиваясь пластаться до полного изнеможения, до последней капли крови. Лишь бы последний удар был за ним, чтобы в очередной раз доказать свое превосходство, чтобы его точка зрения оказалась единственно верной – за это он был готов кому угодно пасть разорвать.

Казалось, что от ярости воздух звенит. Пацаны не спускали глаз друг с друга. И у того, и у другого силы и желание были на исходе. Они настолько устали, столько нанесли друг другу увечий, что каждая минута подбрасывала им то нестерпимые боли, то галлюцинации, то туман, который застилал все вокруг. Неясно было до самого конца, кто сломается первым. На грани были оба. Но никто не сдавался – либо сейчас, либо никогда. Понеслась!

Вершинин раскрыл рот от бессилия. Боль покрывала все его тело, ноги дрожали, в глазах, под которыми зрели огромные фонари, все искрилось и качалось, его трясло как на морозе, кровь из множества ран не хотела сворачиваться, суставы и мышцы ломило. Все подобное было и у Вити. Но нужно было выходить и бороться, несмотря ни на что, как и было обещано…

Алексей внезапно засмеялся, погрузив противника в недоумение:

– Ха-ха-ха! Я понял! Да-да! – ржал без устали Вершинин.

– Что это ты там понял?! Неужто дошло до тебя, пустоголового, что ты сделал?!

Алексей стоял в луже собственной крови, но продолжал усмехаться. Вид у него был такой довольный, что язык не повернется сказать, что этот человек остановился в паре шагов от смерти.

– Завидно тебе, братан! Ох, завидно, – тянул Алеша, – что твоя девчушка быстрее под меня легла. До чертиков завидно!

Этот выпад точно переполнил чашу терпения Ретинского.

– Иди сюда, падаль! – не выдержал он. – Это уже ни в какие ворота…

– Да с удовольствием, – шепнул Вершинин и вышел в зал, придерживаясь за стену.

Решающий удар Ретинского был стремителен: когда Витек летел через весь зал навстречу своему противнику, его удивил тот факт, что к нему вышел совершенно спокойный и уравновешенный человек, не предпринимавший никаких оборонительных приемов, даже не выставивший вперед кулаки. Витек вначале хотел зарядить тому локтем по груди, но позже решил поддаться спонтанности, орудуя и кулаком размером с ведро, и тяжелым ломом, который он выудил из-под кровати.

Вершинин же бесстрашно вышел на линию огня, внушив Ретинскому мысль о том, что мажор, гуляка и альфонс все понял, раскаивается и, не выбрасывая белого флага, решает принять потенциальный нокаут именно так. Алексей будто в замедленной съемке видел, как к нему летит Витя – вот в такие моменты внезапно задаешься вопросом, что же делать: обороняться при условии, что сил нет, или умереть? К тому же смерти Вершинина по итогам этого дня требовало все вокруг. Но если и это не выгорит, то хотя бы отключиться и спокойно пропустить развязку, забыться и отлежаться, находясь в мнимой, но все же безопасности. Решать нужно быстро…

Ретинский подскочил к Лехе, а тот возьми и прыгни под ноги своему сопернику, который совершенно не успевает среагировать и понять, что задумал Алексей. Увернувшись от смертоносного хука, Вершинин схватил рогоносца за коленки и дернул со всей силы на себя. Ретинский шлепнулся об пол. И снова Вершинин на коне!

Как и с Трофимом ранее, он без передышки принялся бить Ретинского кулаками по лицу, груди и животу, не замечая ни того, как соперник брыкался и орал, ни боли, которая вновь захлестнула его. Кулаки у Лехи за это время истерлись в кровь и болели. Тогда Вершинин придумал другую штуку: он схватил что-то бормотавшего и блевавшего кровью и зубами Витю за голову (на его роже не осталось живого места) и со всей силы стучал его затылком об пол. Когда Витя почти прекратил сопротивление, Леха приложил немало усилий, чтобы перевернуть его на живот и, оставаясь у того на спине, продолжил разбивать его голову, старательно продалбливая дырку к соседям снизу. Вершинин делал это по инерции, вкладывая в замахи последние силы. Именно так его, будто психованного, захватили злость, азарт, удовольствие от проигрыша противника, который посмел вломиться к Лехе, сломать его планы, оскорбить его, предать, засомневаться в нем. Вершинин продолжал братоубийство, пока хватало сил и дыхалки, пока у самого от напряжения мышцы не свело, пока голова кругом не пошла.

Когда запал внезапно покинул Вершинина, он отпустил голову друга, отстранившись от него. Он взглянул на свои дрожащие руки, а потом перевел взгляд на тело, лежащее вниз лицом в луже крови. Неужели он умудрился за час лишить жизни двух человек?

Спустя мгновение Леха чуть не упал в обморок, ибо на его глазах Витя будто воскрес, затрясся, захрипел и, отталкиваясь от пола ослабевшими руками, стал подниматься, как ни в чем не бывало. А ведь Леха был уверен, что после таких ударов череп Ретинского давно должен был расколоться. Вершинин хотел было усмирить Виктора, но у того еще и силенок хватило оказать сопротивление начавшему слишком рано праздновать победу Вершинину (праздновать – это громко сказано).

Вершинин выбился из сил, поэтому медленно опускался на пол, а Витя напротив восставал, злобно поглядывая на мажора разъяренными глазами, полными крови. Ретинский замахнулся рукой и приложил Вершинина так, что тот больно долбанулся об угол, недоумевая, почему же так свело его тело, которое так хорошо справлялось с Ретинским минуту назад, а сейчас просто отказывалось предпринять хоть какие-нибудь действия по своему же спасению. Витя никуда не спешил, не суетился, лишь неторопливо обтер рот от крови и слюны рукавом порванной в драке рубашки, что ничуть не изменило боевого раскраса на его лице. Рогоносец разыскивал лом – Вершинин таращил на него глаза.

Ретинский рассчитывал одним ударом лома избавиться от короля мира, которому и без этого медленно приходил неминуемый конец. Витек размахнулся и косым ударом зарядил Лехе по лицу. Лом прошелся по нему, начиная с подбородка и рта и заканчивая носом, переносицей и лбом. Нос не выдержал и надломился, выдав симфонию хруста. Лом содрал кожу на подбородке и на лбу у Вершинина. Основной удар пришелся прямо по верхним зубам. Три передних зуба тут же вылетели. Из развороченных десен плеснула бордовая кровь, окрасившая лом, пол и стенки напротив.

Теперь и Витя обезобразил Вершинина – они были квиты. Но это не доконало Лешу – он оказался крепким орешком. Поэтому Ретинский должен позаботиться о том, чтобы его враг не поднялся, а позже можно будет исполнить приговор предателю, насильнику и зазнавшемуся убийце, который оказался далеко не всесильным.

Вершинин хотел было плюнуть Ретинскому хотя бы на штанину, но подняться не смог. Лицо превратилось в один сплошной сгусток боли. Закаленный в боях организм сдавался, тело изнывало, а Леша все еще старался перебороть эту очевидную безысходность. Время позволяло. Ретинский, прежде чем совершить беспощадный самосуд, отправился в ванную к умывальнику, чтобы окропить холодненькой водицей лицо и промыть раны. Он предварительно все-таки потыкал ногой в обмягшую грудь Вершинина, проверяя его реакцию. Леха был жив, но не шевелился, поэтомуВитя решил напоследок поговорить с ним:

– А от тебя, Вершинин, достаточно трудно избавиться, – начал Витя, включив холодную воду и принявшись смывать кровь с лица. – Видимо, ты меня недооценил. Спешу тебя огорчить… Как видишь, ты сейчас на полу, а я на ногах – это все доказывает… и вряд ли ты уже сможешь что-то сделать. Я знаю, что ты этого хочешь, но рекомендую тебе лежать и не рыпаться – смирись со своей слабостью и неправотой, ничего тебе уже не поможет. Ай, бля! – Ретинский иногда прерывал свою речь, промывая раны и издавая при этом тихие звуки боли от воды, которая щипала раны. – Ты, кажется, всегда думал, что один такой, никого вокруг тебя нет, и равных тебе тоже не существует, а сильнее тебя – и подавно. Но это ошибка – вот он я… перед тобой, тоже не из дерева сделан. Вечно надо все тебе доказывать. По-хорошему ты не понимаешь, только гадить умеешь, подгребая все под себя, обожествляя свою личность, а на деле ты просто чмо, Вершинин! Этот идиотизм в тебе укоренился особенно – выбить его трудно. Но я знаю, как всему этому положить конец. Тот самый закономерный конец, который решит все вопросы между нами. Я, как видишь, крепче тебя оказался – ты проиграл, слишком высоко запрыгнул… Видишь, как больно падать с вершины, да? А ты еще хотел мне череп вскрыть… Я привык – и не такое бывало. А я вечно сопротивляюсь, обороняюсь и нападаю, а потом только думаю – когда же вся эта хуета закончится? И вот, кажется, жизнь стала налаживаться… И тут поразило меня, конечно, что такую подлянку можно получить от близкого мне человека – от тебя, Леша… Интересное чувство, не так ли? Считать себя особенным. Думаешь, что только ты всем указ? Думаешь, что способен распоряжаться всеми, как душа пожелает? Обманчив этот пьедестал – лучше на него не взбираться. Подобных тебе нужно уму-разуму учить! Помнишь, когда ты чуть не откинулся от наркоты? Что мы делали с тобой? Трудно забыть. И сейчас я уже не вызываюсь тебя спасать: мне это ни к чему, ты сам виноват. Я не буду промывать тебе мозги, спускать тебя с небес, разубеждать, направлять на путь истинный – я не Дима Тихомиров. Сейчас тебе нестерпимо больно… Боль высасывает из тебя жизнь. Ты, братан, поймешь все сам, осознаешь, каким гнусным человеком ты был. Даю тебе время на это – помучаешься и, может, придет тебе в голову, что ты гнилой человек, что ничего светлого в тебе не осталось… ни-че-го! – Ретинский замолк, схватившись двумя руками за раковину, рассматривая себя в зеркало. Он говорил с Лешей и еще больше хотел его добить. Белая раковина то и дело окроплялась каплями крови. – Лешенька, как же я тебя ненавижу… просто всей душой, всем телом ненавижу и презираю! Так хочется от тебя избавиться. Тошно даже думать о тебе. Угораздило меня с тобой связаться… а я еще там что-то хотел – да после такого плевал я на тебя. По кривой дорожке ты идешь, Вершинин, причем уже очень-очень давно. Как же я не замечал этого раньше? Ты же изверг, единоличник, хуеплет, живущий только для себя. Посмею напомнить, что, помимо вас, господин Вершинин, вокруг еще куча людей живет. Хорошо, что тебя вовремя остановили, ибо ты способен испортить жизнь каждому… Жаль, что я не уберег ее от тебя, – Виктор немного помолчал. – Исполню сейчас свой долг и уйду поскорее… Ты словно паразит, мелкий и противный, умудряющийся незаметно и внезапно наносить вред! Я с удовольствием покончу с тобой, но пока хочу, чтобы ты как следует помучился, – бубнил Ретинский.

Удар по лицу тяжелым ломом забрал у Алексея Вершинина все последние силы: он уже не мог в совершенстве повелевать своим телом, которое взбунтовалось против своего хозяина, а иначе оно бы просто погибло, если бы эти истязания продолжились. Удар почти отключил его – Алеша упал на спину, почувствовав всем телом ровный холодный пол, по которому скользил сквознячок, он увидел злобно-насмешливую физиономию Витька и ненадолго повеселел от того, как он умудрился раскрасить своего дружка (редко кому удавалось это сделать). Но веселье вновь сменила безысходность: на первый план вышла боль. Дела были плохи – Леха был повержен. Чувствуя, как медленно теряет сознание, он думал, что погружается в сон, так ему необходимый, однако из него он мог и не выбраться. Вершинин не чувствовал тела, он чувствовал только свои раны: набухали синяки и гематомы, кровь пульсировала вокруг ран, вытекая наружу, в костях что-то сдвинулось, сломалось и всячески мешало попыткам пошевелиться. Вершинину казалось, что и разорванная одежда душила его. Взгляд паренька был устремлен вверх, зрение утратило резкость и четкость: все дальше двух-трех метров расплывалось, и не переставая двигалось, прыгало, мелькало.

Леша лежал на спине и готов был взвыть от боли и разочарования, но вдруг понял, что не может издать ни звука. Вдыхать и выдыхать получалось с большим трудом. Он старался ни в коем случае не отключаться. Временами в разбитой голове отчетливо возникали мысли смириться со смертью и мучениями, откинуть коньки, ни о чем и ни о ком не думая, ведь бороться было не за что, будущего не было, ничего для Лехи уже не существовало, его мир утратил все свои краски, всю свою прелесть… Не было его теперь – он был выпотрошен и несчастен. Гулянки и потасовки, в которых когда-либо принимал участие Вершинин, никогда до такого не доводили – подобное состояние души и тела он испытывал впервые, не понимая, что делать и как правильно к этому относиться: сдаваться не хотелось, хотя все подряд бастовало и требовало спокойствия. Еще больше Вершинину не хотелось смотреть, как торжествует его почти побежденный враг; не хочется проигрывать там, где тебя считают лидером. Так бессилен он не был прежде никогда, думал, что весь мир обозлился на него и мучает так неестественно и унизительно, но воспрепятствовать этому он не мог.

Хрипы, отеки, кровоизлияния, переломы – Вершинин не знал, где что. Возмущенный разум мажора, отбитый ломом, хотел продолжать схватку – слабое и беспомощное тело было против. Вершинину оставалось совсем недолго, если он не соберется – такая нелепая и незаслуженная смерть не давала ему покоя, поэтому он искал безнадежные способы ее отложить, но пока ничего не находил. Если бы в голову пришла хоть одна мыслишка о том, как он может все изменить, Леше бы немножечко полегчало. Пока было два выхода: откинуться самому, либо Витек приговорит его. Ох, полежал бы сейчас Лешка в больничке с превеликим удовольствием, а уж тогда он бы все исправил, но это опять же была мечта, одна из тех, которые частенько наплывают в бреду и горячке на человека, осознающего свою никчемность в этом мире.

Повернув голову влево и прищурившись, Вершинин наконец разглядел на полу около шкафа шанс на спасение. Там валялось заостренное горлышко, которое уцелело от бутылки шампанского, разбитой Вершининым об стенку еще со времен злополучной встречи с Юлей. Чем не возможность испытать судьбу? Если не прокатит, то все кончено. Леха любил рисковать – своим принципам он не отказал и сейчас. Цена была ошеломительная – его жизнь, попытка ее изменить…

Взяв волю в кулак, Вершинин стал выжимать из себя последнее, протягивая руку к осколкам и пытаясь неслышно к ним пододвинуться. С каждой секундой он рисковал потерять сознание от боли, которая взяла его в кулак и сжимала изо всех сил. Однако каждое слово Ретинского побуждало Вершинина сделать все, чтобы заткнуть тому рот: ненависть подпитывала Лешу. С трудом добравшись до осколка бутылки, Вершинин схватил заветное острое горлышко, крепко сжал его в руке, тяжело перевернулся на живот и медленно пополз в сторону ванной, где продолжал о чем-то распинаться Ретинский. Леша не мог допустить, что его победили, что с ним сейчас покончат, и это провернет Витя Ретинский, которому Леха никогда в жизни не приписывал такой роли.

Вершинин полз к ванной, оставляя за собой кровавый след, волоча за собой ноги, цепляясь ладонями за невидимые выступы на полу, как альпинист, карабкавшийся по отвесной скале. Он стремился во что бы то ни стало уничтожить Ретинского или умереть. Алексей закидывал голову как можно выше, чтобы видеть своего соперника. Под конец он сбавил скорость своих и без этого черепашьих ползков, почти прекратил дышать, накапливая силы для последнего удара. Вершинин вел про себя обратный отчет времени, когда можно будет вскочить и кинуться на Витю – шансов на успех практически не было, как и не было уверенности, что трясущиеся и ослабевшие руки и подкашивающиеся ноги удержат Леху, помогут ему. Однажды тело уже предало его.

И вот настал момент истины. Измотанный борьбой, окровавленный и поломанный Вершинин в последний раз взглянул с пола на профиль своего братана черным, словно туча, взглядом, напряг каждую мышцу своего тела, которое после планируемого рывка могло просто-напросто развалиться на мелкие кусочки.

Собравшись, Вершинин ринулся в бой! Все произошло в одно мгновение. Ретинский не ожидал, что Вершинин будет способен сняться с поставленного Витьком «якоря» и броситься на него. Леша резко вскочил, оскалив зубы от боли и даже немного вскрикнув, положил ладонь на широкое плечо ошарашенного Ретинского. И ударил. Хитро, вероломно, со спины. Злобная улыбка Алексея без передних зубов на окровавленном и опухшем лице выглядела особенно жутко. Вершинин со всей силы засаживал осколок бутылки, еще пахнувший игристым напитком, все глубже и глубже в бок Витьку, глядя на их отражение в зеркале.

Этот день был роковым. Леша никогда раньше не сталкивался со смертью так часто, как сегодня – он даже привык к этому непривычному ощущению легкой чертовщины и возможности вершить судьбы таким бесчеловечным способом. Его даже угораздило умертвить пару-тройку человек – за несколько часов Вершинин совершенно очерствел сердцем, став жестоким, беспощадным и бездушным убийцей, что отлично характеризовало начавшуюся агонию его души.

Сейчас Леша не без удовольствия и сладкого чувства отмщения и победы наблюдал, как умирал его друг, как его твердое и напряженное тело стало вдруг расслабленным, мягким и легким, как рот Виктора чуть-чуть приоткрылся, а в глазах погас тот особенный живой огонек, как его очи помутнели. Леша видел, как лицо Ретинского вмиг лишилось всех эмоций, намоченные водой руки сначала сжались в кулаки, а потом и опустились по швам. Витя не издал ни малейшего звука, хотя в момент своей смерти хотел сказать многое, выразить все свои чувства искусным русским матом, проклянуть Вершинина, подобравшегося сзади. Алексей не отпускал горлышко, продолжавшее поглощаться телом Ретинского, хотя убийце казалось, что он никаких усилий не прикладывал – он вгонял осколок на автомате, сжимая плечо Ретинского и пачкаясь хлеставшей из раны кровью. Здесь невозможно было выжить. Витя и не сопротивлялся.

Ретинский умирал, разглядывая в зеркале отражение своего убийцы. Вершинин торжествовал, не понимая, что ему делать дальше. Его рассудок мутнел с каждой секундой. Может быть, сопротивление Вити встряхнуло бы его, но Ретинского теперь не было на свете, осталось лишь его безжизненное и опустошенное тело. Он будто все знал заранее, принял смерть без сопротивления, минуту назад желая причинить боль и страдания Вершинину, с которым так резко поменялся ролями. Лешин друг слегка вздрогнул и повалился на пол. Леха не стал останавливать его стремительное падение, а лишь подтолкнул его, нажав на бутылочное горлышко, которое беспощадно прорезало человеческую плоть, так и оставшись в боку умершего.

Прислонившись к холодной стене, Вершинин схватился за трубу. Его руки от кистей до локтей были запачканы кровью друга, пролитой зря, пролитой рукой недостойного человека.

– Только я здесь указ… и никто больше, – прошептал Вершинин.

Зловещие руки этого человека сделали столько плохого и неприятного за всю жизнь и за сегодня в частности, что все накопившееся внезапно захлестнуло Вершинина, как цунами. Его чуть не стошнило. Тут квартиру осветил ярчайший проблеск молнии, а грохот грома, напоминающий мощнейшую артподготовку, заставил содрогнуться весь дом. Леху как по щекам шибанули. Он посмотрел в темный коридор, участочек которого был освящен ярким светом из ванной, а потом повернул голову и обнаружил, что Виктор Ретинский лежит на кафеле мертвее всех мертвых, уставившись глазами в потолок. От его тела по светлому кафелю медленно растекалась жирная бурая полоска.

Отдышавшись, Алексей понял, что отныне все было кончено, абсолютно все – на него вдруг напало безразличие.

– Туда тебе и дорога, – гнусно пробормотал Леша, посматривая на тело друга и обиженно сжав губы, чувствуя на них солено-железный привкус крови и пота.

Выйдя из ванной, Вершинин, придерживаясь за стены и пачкая их кровью, принялся ковылять к темной кухне. Ноги и руки слушались плохо, голова находилась в состоянии то ли временной отключки и помутнения, то ли аффекта и агонии, то ли шизофренического сосредоточения до стягивающей боли в висках. Тело изнывало, словно половая тряпка, которую со всех сил выжимали, выворачивали в разные стороны, растягивали, а затем снова сворачивали в грязный комок.

Парень был неадекватен – что-то потаенное готовилось вырваться наружу и окончательно сдвинуть разум Вершинина по фазе. Выдержать все это было невозможно. Вот он и чудил. Его трясло, переклинивало, бросало в разные стороны, словно пьяницу: он не мог поверить в то, что натворил, но в следующую же секунду ему было наплевать; потом он желал явиться властям с повинной, а сразу после – расчленить Ретинского и спрятать останки в лесу. Наверняка это было просто затишье перед бурей – страшные сигналы наступления долгожданного конца. Нам остается лишь наблюдать за этим последним вечером, за тем, что произойдет с нашим героем – ну не может все это пройти сквозь человека бесследно…

Вершинин устало добрался до кухни с таким видом, будто пришел с работы, которую не покидал на протяжении нескольких дней. Ему не хотелось ничего. Он опрокинул руки на стол – от удара на нем все затрещало и зазвенело – нахмурился от боли, и тут его лицо осветила бесцеремонная и дикая улыбка, будто у аборигена, поймавшего на острие копья долгожданную добычу. Вершинин мельком взглянул на холодильник, выпрямился, величаво подошел к нему и открыл, ощутив оттуда нежный холодок, полюбовался на съедобные пожитки и схватил с полки красное наливное яблоко…

Глава 20 «Шаровая молния»

Леша взглянул на яблоко и с характерным звуком откусил от него сочный кусман, посмаковал немного.

Обычно в это время еще светит солнце и только начинает спадать жара – сейчас же все наоборот: небо нахмурилось, почернело, всюду стемнело, будто ночью – надвигалось ненастье, надвигалась буря. Солнца уже давно не было видно; вечернее небо заполнялось клубившимися синевато-серыми и черными тучами. Со свистом проносился ветер, за ним потянулась густая обволакивающая прохлада. Чернильные облака нависали над городом, как небрежно размазанные на холсте краски. Молния наискось распахала взбугренную громадную тучу, предупреждающе громыхнуло. Все готовилось к приближению грозы. Активного действия на небе не наблюдалось: темень еще не до конца поглотила весь оставшийся свет на земле.

Вскоре на город обрушился сильнейший ливень, мигом охолодивший окрестности и подчистую уничтоживший все следы жары. Ветер, дождь, местами даже град покрывали все, что попадалось на пути. При свете ослепительных молний, прорезавших себе путь в льющих воду облаках, огромная туча стала стремительно расплываться по всему небу вплоть до самых дальних его уголков, превращаясь в однородную серую мглу, напоминающую огромный купол. Под шум ливня, журчание дождевых потоков по дорогам и крышам, стучавших по стеклам и карнизам каплям гром вновь и вновь сотрясал землю. До нее то и дело добиралась молния. Резкими порывами проносился ветер, стеной обрушивая на город все новые и новые потоки влаги. Все эти звуки составляли единую картину – то самое неповторимое неистовство бури, захватившей город. Все мерно сливалось с шумом машин на улицах, с движением города, куда-то вечно спешащего.

Радостью для тела было вдыхать прохладу, которой веяло с улицы: организм радовался долгожданному облегчению после испепеляющей жары, не дающей продохнуть. Мало кто догадывался, изнывая от жары несколько часов назад, что она так быстро сменится налетевшей непогодой, от которой все уже порядком отвыкли.

Грозная чернота желала пролезть и в квартиру к Леше.

Пережевывая кусок яблока, Вершинин побрел было куда-то по темным коридорам, но внезапно остановился на месте как вкопанный, словно неведомая преграда выросла прямо перед ним на темной и пустой кухне. Впереди ничего не было, но Вершинин не сдвигался с места, не издавал ни звука. Ноги его дрожали, спину ломило, побаливала голова, рассеченное лицо пульсировало, сердце в груди невыразительно постукивало, устав от перегрузок – хотелось просто упасть на пол и уснуть. Застыв на месте, мажор нехотя посмотрел на свои руки, осмотрел свое тело, покрытое ранами и синяками, а, оглянувшись назад, увидел, как оставляет за собой кровавые следы.

Что-то внутри больно полоснуло его по сердцу, точно ножом. Вершинин, схватившись за грудь, сразу же выронил надкусанное яблоко и почувствовал, как боль снова заполнила его тело от пальцев ног до самой макушки. Леха испуганно вытаращил глаза, из которых буквально вылился весь мрак, вся чернь, грязь и гниль ненависти, отчаяния и злобы на всех, на все окружающее и на самого себя. Все вокруг окрасилось в черно-белые краски, словно это был фильм-нуар. Припав к стене, Алексей судорожно задрожал, не узнавая себя. Человек никак не мог понять: как же он довел себя до такого, как вообще все это произошло… ибо еще утром ничего не предвещало беды? Вопросов было много – ответ ждал его впереди…

Наступило самое страшное и мучительное – осознание всего, что случилось, всей своей вины, о которой Вершинин ранее даже не подозревал, живя на полную катушку и наплевав на все и на всех. Вся серьезность его положения открылась перед Лешей – он захотел убежать от этого: пополз из коридора в зал, чтобы забиться там в угол и не высовываться, лишь бы не произошло еще что-нибудь ужасное.

Труп Ретинского в ванной остановил Леху. Паршивое было чувство: радость победы улетучилась, осталась одна лишь безысходность. Надеяться не на что, словно впереди и позади было пустынно и холодно, будто не было у него жизни, которой он гордился и хвастался… и не будет. Состояние как у мухи в сиропе: воздух вокруг вязкий, любое движение дается с трудом и результатов особо не приносит, и ты тонешь в собственном отчаянии, зацепиться не за что. Мыслишки только о медленной и неизбежной кончине. На душе муторно, в глазах и голове непролазная туманная гуща и крепко обхватившая тело боль, приходящая откуда-то извне, словно тебя пытает группа озабоченных невидимок. Напиться, что ли, до чертиков, чтобы забыть этот день? Да что-то не тянуло нашего героя на это: алкоголь только обожжет изуродованное лицо, а нутро не согреет. Алексей терял смысл жить после всего случившегося. А какие, собственно, перспективы? Он пал ниже плинтуса – туда, куда так боялся угодить.

Неужели Вершинин ничего больше не значил как человек? Он еле как поднял себя, оперся двумя руками об раковину и посмотрел на свою физиономию, непонятно что в ней разыскивая, видя в своем отражении абсолютную пустоту – ни деньги, ни силу и красоту, ни авторитет, а никчемную пустоту. Его природная красота и обаяние исчезали на глазах, внутренний стержень и самодовольные мысли уходили вместе с последними силами, терзая Вершинина – уходило то, что подпитывало его, чем он гордился. Заполнить пустоту было нечем.

Алексей тогда окончательно запутался, затерявшись в самом себе. Хватило одного дня, чтобы изменить человека, заставить его понять собственное внутреннее ничтожество на фоне внешней праздничной обложки. Этот день со всеми его событиями стал непреодолимой преградой для Вершинина, который не прошел проверку судьбой и медленно погибал от ее ударов. Как говорили Зотов с Тихомировым, есть только один выход из этого лабиринта – смерть. О возрождении, о втором шансе не было и речи: он не знал, что ожидало его впереди, сколько у него времени, не знал, что предпринять, к кому обратиться, как спастись от всего сотворенного, от холода и одиночества, от потери рассудка в этой круговерти, которую он сам все эти годы разгонял.

«Это тупик… и в нем только конца нужно ждать», – как-то так говорил Зотов. Тихомиров был в этом плане менее критичен – он никогда бы не допустил того, что сейчас случилось с Вершининым. Мы лицезрели кошмарный сон Тихомирова в реальности.

Алеша облил себя холодной водой из крана, стараясь хоть как-то сбросить нависшую над ним мглу, пробудить разум, чтобы попытаться все переосмыслить, но ничего не получалось, должного эффекта это не давало. Облегчения и озарения он не ощутил, словно в нем нечему было пробуждаться: не было ни сердца, ни души, а лишь потрепанная в драке оболочка, которую он напрасно питал все эти годы. Как видите, все это не принесло ожидаемой пользы. Оставалось только отдаться на растерзание судьбе и ждать, что будет раньше: смерть от горя и несовместимых с жизнью травм или суицид, лишь бы не выносить всего этого (несомненно, Вершинин уже ненавидел самого себя за глупость, легкомыслие, слабохарактерность, уязвимость и недальновидность).

Вершинин смотрел в зеркало и не узнавал себя: глаза заплыли, волосы растрепаны, руки тряслись, ноги не держали, намереваясь надломиться в любой момент, как спички, лицо было разбито в хлам, мышцы потеряли тонус. Леша плюнул в зеркало кровавой слюной: он видел, как опустился, как изменился, как не смог сдюжить гнет перевернувшейся в одночасье жизни, которая так внезапно и жестоко преподнесла уйму сюрпризов, продемонстрировала, что у нее есть и другая сторона. Алексей опустил голову, не веря всему происходящему, считая все предсмертным сном, нереальным и невозможным.

В это самое мгновение через все затянутое тучами почерневшее небо, точно огненная колесница, по гребням туч пронеслась сахарно-белая молния, озарившая все вокруг, а через секунду мощной канонадой грянул трескучий удар грома. Испугавшись проблеска молнии, на мгновение покрывшей квартиру ярким белым светом, Вершинин, позабыв обо всем, ринулся в зал. Ему показалось, что он находится в темнице – парень кинулся к окну. Заплетавшиеся ноги подвели, и Леха рухнул на пол, вскрикнув от боли, но мигом собрался с силами, дополз до большой оконной створки от пола до потолка, дотянулся до тугой ручки и открыл окно, запустив в квартиру свежий воздух вперемешку с летящими с улицы каплями дождя. Леше немного полегчало, когда он несколько минут просидел у открытого окна, опершись об кровать: он вдыхал запах озона с улицы, изнывающее тело окропил холодненький дождь. Для полноты эффекта он даже разорвал на себе всю одежду, которая после драки все равно годилась разве что на тряпки, оставшись в одних трусах, и стал все ближе и ближе двигаться к краю пола, за которым зияла бездна высотой в 10-этажный дом.

Занавески причудливо развивались на ветру. Ливень был как из ведра – лужа на полу у окна медленно подползала к Вершинину. Гром грохотал почти без передышки, разноцветные молнии без устали бегали по небу. Гроза в этот день поражала невиданной силой: стена дождя не давала ничего рассмотреть за собой, но Леша упорно смотрел сквозь нее куда-то вдаль.

Дождь практически не нарушил жизненного ритма вечернего города: зажигались огни, шумел центральный проспект, колесили машины, моргая фарами и шевеля дворниками, бежали под зонтами люди, перепрыгивая лужи. На это движение и смотрел Алексей Вершинин, однако в скором времени он понял, что это не отвлечет его – ему стало зябко от ветра и дождя, особенный грозовой запах приелся, поэтому он отодвинулся от окна вглубь комнаты.

Алексей сидел, обняв себя руками. Ему казалось, что с неба летит не дождь, а капли ядовитой кислоты, что его полосуют ножами, а он все никак не может взять и помереть, что темнота протягивает к нему щупальца, чтобы забрать его в небытие, что комната сжимается, собираясь беспощадно раздавить беспомощного школьника. Он снова стал раздумывать над тем, что случилось, разыскивая достойное объяснение творящейся вокруг катавасии. Не зная, куда деваться, Вершинин тянул себя за волосы, облизывался, запрокидывая голову и ударяясь об стенку затылком, пытаясь рассмотреть силуэты окрестных домов через открытое окно. Парень будто очень долго спал и проснулся посередине дождливого дня с тяжелой головой. Соображать и нормально работать она наотрез отказывалась; тело изнывало от боли, картинка в глазах потеряла четкость, а звуки – остроту. За этот день его будто выпотрошили – после такого жизнь никогда не возвращается в прежнее русло. Он не мог существовать по-другому: разгульная и беззаботная жизнь пронизала его, с ней не хотелось расставаться – переделывать себя он не хотел. Вершинин уходил во мрак. После всего, через что он прошел, Леша все еще не осмеливался признать свою вину.

Он почти смирился с мыслью, что не существует больше на свете гуляки, мажора и альфонса Алексея Вершинина, потому что он не чувствует себя живым, ибо жизнь не может состоять из одного сплошного кошмара, в который он попал, из боли, отчаяния, размышлений, переживаний, разрывающих и уничтожающих его. Все светлое и радостное ушло, осталось все плохое, черное, противное, мучительное, безнадежное – все это возникало и крутилось у него перед глазами в черно-белой комнате, болезненно внедрялось в его голову. Стиралось все хорошее и плохое – оставался только этот адский момент его жизни.

За 12 часов его жизнь кардинально поменялась, но он все же пришел к выводу, что это была не жизнь, а он просто выебывался. Сегодняшний день – проверка, полностью проваленная Вершининым. Если по-хорошему наставить человека на путь истинный не получается, то жизнь применяет жесткие методы, особенно к таким зазнайкам, как Леша. Бежать некуда, прятаться негде – все утратило смысл в этой комнате, где он сегодня насиловал, где его пытались убить и где он сам убил… себя самого.

Леха обессилел. Он будто стал материей, а не человеком. Все сознательное ушло, а осталось что-то вроде простейших признаков: голод, холод, дрожь, боль. До этого он превращался и в машину, и в зверя, но простой оболочкой он чувствовал себя впервые – это особенное безысходное чувство. В жилах от постоянного напряжения словно вскипала ртуть, во рту чувствовался неприятный привкус крови, по телу повсеместно гуляла пульсирующая боль – напоминание о мертвом друге за стенкой. А голова была тяжелее танка. Отоспаться бы, проснуться и не увидеть ничего этого, но все эти мысли сходились на другом: чтобы стереть все из памяти, нужен сон, но только другой… тот, который вечный. Леша ждал какого-нибудь чудесного проблеска надежды.

Тоскуя в одиночестве, Леха пытался вспомнить что-то хорошее, но шкала его оценки была сбита – непонятно отныне, как оценивать то или иное событие. Картины и эпизоды его прежней жизни проносились мимо и были связаны с девушками, друзьями, учебой, пьянками, клубами, сексом – отдельно Вершинин вспомнил передряги, в которых побывал. Все истории, события и мысли возникали перед ним в последний раз и уходили в небытие. Вспомнились и сегодняшние девки из клуба, которых пришлось спасать от шпаны, и лучший друг Витек, и его девушка Юля Кудрявцева промелькнула в своем прежнем обличии перед Лешиными глазами. Нельзя было не вспомнить Диму Тихомирова, который по вине Вершинина балансирует сейчас на грани жизни и смерти и который совершенно обоснованно потерял свою веру в Алексея. Промелькнули перед глазами и чмошник Олег, который сейчас медленно превращался в овощ в наркоманской забегаловке, и потерявшая смысл жить математичка из школы, и компания беспощадного преступника Трофима, который держит в узде и хитреца Тимоху, и туповатого бугая Владика, и новичка Никиту Зотова, рискующего попасть на скамью подсудимых владычицы-судьбы по той же статье, что и Вершинин сейчас, а Мишка-бармен не успел было вернуться в прежний ритм жизни, как заслуженно сдох на первом же серьезном задании. На сына из глубин его души смотрели Сергей и Александра Вершинины – даже сейчас их взгляды источали любовь и заботу. Уходили моменты веселья и грусти, любви и ненависти и еще много чего. Можно было повспоминать еще, но не грело это, а лишь ускоряло необратимый процесс…

Не видел Вершинин света белого! «Жизнь моя жестянка… На книжку потянет, – думал он. – Да на один этот день можно настоящий шедевр написать!»

Мучили мысли о самоубийстве: Леха не ощущал теперь сосущей тоски о том, что его распрекрасная жизнь покинет его, как это было ранее. Отныне кругом царствовало одно безразличие, сводившее с ума и толкавшее к тому, чтобы не терзаться ожиданием и самостоятельно решить свою судьбу – покончить со всем этим поскорее и навсегда. Несмотря на это, Вершинин долго дивился про себя, как цепко и сильно в нем желание жить…

«В убийстве или насилии важна не боль, не брезгливое отношение, даже не смерть отчасти. Ужаснее всего то, что пропадает самое драгоценное – жизнь. Еще ужаснее, когда человек добровольно расстается с ней… А ведь это дар, подарок свыше! Когда какая-либо жизнь погибает, то вместе с ней уходит в небытие все хорошее, замечательное и красивое, что эта жизнь принесла в этот мир и что еще могла в нем сделать. Зачем же все это? Для чего? – говорил когда-то Дима Тихомиров. Неспроста сейчас Вершинин, находясь в тупике, вспомнил его слова. – Ты только оглянись, Леша, посмотри вокруг – как прекрасна, как обольстительна жизнь. Это радость, это высшая красота… словно внеземная, потому чуждая некоторым из нас. Грех отказываться от такого подарка самому или с чьей-то помощью… Гляди! Эти люди, эта природа, небо, солнце, вода, деревья… неважно где, в деревне или в городе – везде ты дрожишь от восторга, когда дышишь, пьешь, общаешься, любишь… Живешь…»

Этой красивой жизни, которой так восхищался Димон, у Алексея никогда не было: все вокруг было просто обманом; можно сказать, что он не жил по-настоящему, не видел всего, не ощущал, чуждо ему было то, что было любо некоторым – последние в большинстве своем были счастливы, Вершинин в их число не входил. Леша вступил на кривую дорожку, которая завела его в чащу, в страшные закрома жизни, которые излучают сначала беспечность и мнимое счастье, а затем оборачиваются болью и страданиями… Лешка то ли во сне, то ли наяву горько расплакался – соленые слезы текли по лицу, капали на грудь и живот. Раскрыв беззубый рот, Алексей всхлипывал, успокаивался и немного погодя вновь предавался рыданиям.

Это была агония. Горькая одурь кружила голову. Не хотелось ни есть, ни пить, ни дышать. Можно злиться, что все сложилось так плачевно, что все пошло именно так, а не по-другому, как ты хотел – в другое время будешь возмущаться, проклинать все и всех, а когда понимаешь, что это твой последний вечер, нужно смириться: «Нет здесь мне больше места», – печально заключил Вершинин.

Он сходил с ума и ничего не мог с этим поделать. На него нападали и помешательство, и какие-то нервные тики, и внезапная эйфория. Одновременно он продолжал реветь громко и протяжно. Он стучал кулаками по полу и стенам, метался, рвал на себе волосы – столкнулся с тем, что исправить было не в его силах. Леша пал, пал низко, пал на колени, ведь теперь был бессилен перед всем. Дошло даже до того, что он стал молиться Богу, умолять его смиловаться над ним, хотя никогда в него не верил и не знал ни одной молитвы. Не верил, потому что считал, что люди на протяжении своего бытия сотворили все сами – спасибо Чарльзу Дарвину и эволюции. Эта единственное, что Алексей запомнил из курса биологии, что было буква в букву списано на зачете в девятом классе с листка Димы Тихомирова – Вершинину нравилось рассуждать про естественный отбор, про сильных и слабых. Теперь ему показали, кто на самом деле сильный, а кто слабый и беззащитный – он всегда думал иначе. Его эгоизм, хитрость и интеллект стали уничтожать его изнутри…

– Прав был Димка, – стал говорить сам с собой Вершинин. – Я загубил… я и только я загубил себя. Какой же я дурак, что не послушался тебя. Будь оно все проклято! Почему я не послушал этого святого человека?! А теперь он искалечен… из-за меня… Блять, а я еще и глумлюсь над своим же другом – помогаю его убийцам. Нет, я достоин только смерти. Нет у меня сердца! Я бесчувственная скотина! Нет у меня ни сердца, ни мозгов. Я бы за него жизнь отдал, – кричал Леха, ударив ладонью пол от отчаяния, но раскаиваться было поздно. И тут Вершинина вновь осенило – на этот раз очередь дошла до Витька. – Брат, – вздохнул Леха, подзывая Ретинского, но в ответ тишина. – Корешок мой! Брателло! Братишка! – рыдая и шмыгая носом, Вершинин из последних сил пополз в ванную и припал к телу Виктора. – Браток… слышишь меня, братан?! Знаю, что слышишь – ты же сильный, стойкий… ты должен быть живым! Слышишь, прости меня, не рви мне сердце, прости дурака – я не знаю, что я творю, не знаю, пойми меня, не знаю… Я совсем запутался, мне никогда так хуево не было! Хочешь, встань и прибей меня. Только прости, – пытался возвратить друга к жизни Вершинин, но потом осознал, что сотворенного не возвратить. Вновь испачкав руки в крови друга, Леша заплакал.

Не вынося боли, Алексей вернулся в зал и посмотрел в сторону открытого окна – вернулись мысли о самоубийстве. Но внезапно его снова ослепил сильнейший удар молнии, озарившей небо, как погожим солнечным днем, и тут же оглушил грохот грома, будто разом взорвалась вся планета. Леша рухнул на пол. И в этой кромешной тьме послышался его истошный крик. От боли и отчаяния. Крик, обращенный ко всему, что его окружало, ко всему, что произошло, ко всей его никчемной и ничтожной жизни, которую ему надоело терпеть:

– Не-е-ет!!! А-а-а-а!!!

Леша кричал вплоть до потери голоса, сменив протяжный крик на громкий рев.

– За что? Я не достоин такой кары! – твердил Вершинин, истерически посмеиваясь и все ближе и ближе подползая к окну. – Ха-ха, мне это, наверно, снится, – он приближался к пропасти без всякого страха и упрека. – Этого просто не может быть – я же хороший, как же я довел себя? Не могли они все погибнуть из-за меня. А сколько еще невинных людей погибнут от оружия и наркотиков? Почему тогда все преступники живут припеваючи, а не мучаются и не гибнут от страха и боли… как я?! Несправедливо! Я сейчас… просто спрыгну вниз. От падения во сне обычно просыпаются, так? Нет… А как же родители?! Они же просто не перенесут этого, – Леша говорил обо всем подряд, что только приходило ему в голову, глядя на парковку и газоны внизу. – Страшно? Ты сыкун?! Знаешь почему? Улететь туда – это для трусов. А ты же не трус? Остаться наверху и бороться – вот что достойно тебя… Кто это говорил? Да на хуй – он прав! Может быть, я и виноват, но я готов покаяться, готов измениться. Я начну… начну прямо сейчас! – Вершинин отполз от раскрытого окна, сбросил с кровати свои штаны, порылся в их карманах и вытащил оттуда шматок измявшихся купюр. Подержав их в руках, Леша завороженно посмотрел на них и рассмеялся. – И из-за этого я пресмыкался?! Именно эту гадость я смел ценить и уважать?! Не ради вас я жил! – выругался он на денежные бумажки, к которым у него с бешеной скоростью возгорелось отвращение. – Я смешен… просто смешен! – удивлялся Вершинин и стебался над собой. – Так пропади оно все – летите, убийцы!

Он сгреб в ладони все купюры и монетки, которые у него были, поднес их к окну и, взметнув руки вверх, пустил деньги в свободный полет. Монеты камнем полетели вниз, а купюры еще немного парили в прохладном воздухе, но вскоре намокли от дождя и стремительно упали вниз. Пятитысячные, пятихатки, косари и полтинники нашли свое пристанище на асфальте, на газоне, на окрестных крышах и карнизах, а некоторые приземлились на дорогу, уносясь вместе с потоками дождевой воды неведомо куда. Леха наблюдал за этим, почуяв несущественное, но все-таки облегчение.

Одно движение и Лешенька мог полететь к земле вниз головой, как и его деньги. Вздохнув, он произнес:

– Наверное, пришла и моя очередь?!

Леша считал, что никто на этом свете не смог бы найти выход из его ситуации лучше, чем суицид. Никто не сможет понять его и простить: к нему ничего хорошего испытывать не будут, вспоминая лишь о его поступках, о том, что он убийца, насильник, предатель.

«Решено! Умирать так умирать. Выхода нет, – думалось ему, когда он смотрел вниз. – Сколько я сотворил, сколько всего испортил своей упрямством, цинизмом, эгоизмом. Я убивал, крушил судьбы, думая только о себе – вот и додумался! Лучше я приговорю себя сам, чем кто-то посмеет решать мою судьбу. Так будет лучше для всех… и для меня – я знаю, что многие обрадуются, когда узнают, что меня нашли вон на том симпатичненьком газончике. Мало кто расстроится, мало кто будет оплакивать – простите все… я сам это сделал, потому что понимаю, что больше не могу так жить… Такая жизнь рано или поздно должна была зайти в тупик. Как же было прикольно тогда, как круто, как хорошо – я был на коне… на вершине, а сейчас здесь… собрался прыгать с этой вершины… А на самом деле я на дне, на самом грязном, темном, противном дне… просто в жопе! Только и ждут там на небе, чтоб встретить меня и засудить, ждут, что я сам к ним отправлюсь. Здесь я никто – вот так и заканчиваю свою замечательную жизнь… Не поминайте лихом, люди! А я-то думал, что выше всех, хитрее, умнее, богаче! Ха-ха-ха, как бы не так! Вот она моя хитрость: умираю самым жалким способом, чтобы не судил никто живого, чтобы жалко всем было, а богатство… богатство вон оно… по лужам плывет, а жизнь… загнал себя в угол и только… Куда же дальше? Только вниз… Ничего не исправить, сам виноват – думал же, что живу, наслаждаюсь, но, видимо, это не навсегда. Нечестно и жестоко… Ну-у?! Давай же, Леха, прояви свою твердость и решимость хоть здесь! Давай же…»

Вершинин, держась за створки, поднялся, замочив ноги в воде на полу. Встав на край, обдуваемый ветром и обмываемый дождем Вершинин молча боролся сам с собой, пытаясь принять последнее в своей жизни решение…

«Вот я и здесь… Поверить не могу. А ведь уже было что-то подобное… даже сегодня. Когда домой возвращался. После того как Мишаню приговорил. День весь этот гребаный, мысли там всякие, предчувствие плохое. Думаю, вот сейчас выверну руль на 150 км/ч на трассе, вылечу в кювет, начну кувыркаться и в деревце какое-нибудь влечу. Шею сломаю… да и все остальное к черту – так ведь всем лучше… Я же столько всего сделал – смерть моя реально ничего не искупит, боли хоть поменьше от свершенного будет. Раз и привет… Но что же я делаю? Что же я творю? Понимаю, что не то. Но продолжаю, не останавливаюсь… Сам я виноват, сам себя разрушил – обратного пути нет… Но сидел я за рулем, выжимал из машины последнее и внезапно понял, что не сделаю этого, не сверну в кювет. Потому что я трус, эгоист – я не лучше всех этих Трофимов и Тимофеев! И чего же я хочу сейчас?»

Вершинин стоял у окна со слезами на глазах, понимая, что он не прыгнет: никогда и ни за что. Он слишком труслив, чтобы посмотреть смерти в глаза. Он расстроился, что не смог даже ногу в воздух поднять, что даже на это он не может решиться, взвесив, кажется, все на свете. Вот кем бы он был, если б не деньги и понты… Мелкий, трусливый, ничтожный, слабый, задавленный, неспособный на свершения паренек, который готов всю жизнь просидеть взаперти, лишь бы его не трогали. Новая жизнь его раздавит, ибо он из себя толком ничего не представляет.

В шуме бушевавшей грозы Вершинин услыхал, как заваленный одеждой то ли на кровати, то ли где-то на полу пиликал и вибрировал его «Айфон», посылая в темноту синий проблеск экрана. Алексей, чуть не поскользнувшись на самом краю и не полетев камнем вниз, ринулся к телефону. Раскидывая все вокруг, он схватил телефон с разбитым в бою экраном, провел по нему трясущимися пальцами и поднес к уху, не представляя, что его ждет на другом конце провода:

– Алло? – со страхом и дрожью в голосе произнес Алексей.

– Алло? Это вы, Леша? – заговорил приятный женский голосок.

Судя по голосу, девушка заметно волновалась, была чем-то обеспокоена, куда-то торопилась. Леша удивился, ведь все женские номера телефонов у него записаны по именам и фамилиям – бывали даже случаи, когда вместо имени в телефонной книжке какая-нибудь особа записана у него по выдающимся параметрам внешности. А вообще приятно, когда в такой решающий жизненный момент, когда не знаешь, куда деться, можно с легкостью отвлечься на разговор… да еще и с дамой.

– Да, – Леша пытался включить обаяние на полную, но этого сделать не получилось: во-первых, из-за всей ситуации, а, во-вторых, он сорвал себе голос и из-за отсутствия передних зубов шепелявил. – Это Леша, – тихо и неуверенно продолжил он.

– Это медсестра из первой городской. Меня Маша зовут, помните?

– Да-да, конечно, как же тут забудешь. Привет.

Было слышно, как она усмехнулась – наверняка из-за Лешиного голоса. Но ее тон мигом стал серьезным и расстроенным одновременно – это насторожило Вершинина. Он понял, что девушка мнется, прежде чем продолжить разговор, поэтому, набравшись смелости, спросил:

– Что-то случилось?

В трубке тяжело вздохнули. Явно Маша была не из тех, кто, прикрываясь уходом за больными, берет телефоны у симпатичных мальчиков или кадрит родственников пациентов и приглашает их на свидания.

Любому человеку всегда тяжело переносить трагедии. Врачи и младший медперсонал – это дело особенное, однако чем больше работаешь в больнице, тем быстрее привыкаешь не замечать этого. А вот тем, кто в медицине недавно, поначалу трудно не только в профессиональном, но и в моральном плане…

Собравшись духом, медсестра Мария начала с сожалением:

– Леша, понимаете… Дима…

– Что Дима? Что-что?! – громче заговорил Леша, желая услышать наконец проблему. Оперативно понять, в чем дело, не получалось: разные мысли лезли в голову к Вершинину – сначала нужно было заставить девчонку выложить все. – Говори же! – приказал Вершинин.

Медсестра Маша так испугалась повышенного тона на другом конце провода, что не стала тянуть и вывалила на Лешу все сразу. От новости у Лехи чуть не случился сердечный приступ – это подкосило Вершинина окончательно…

– Ваш друг… Дима Тихомиров… умер несколько минут назад…

Дыхание перехватило. В горле застрял ком. И без того измученное сердце проткнули раскаленным шилом. Леша вытаращил глаза, медленно отодвигая от уха телефон, в котором Маша продолжала что-то говорить. Потеря друга окончательно потушила в Алексее желание жить. Он не мог поверить, что жизнерадостный, улыбчивый, мудрый, дорогой ему человек умер…

Как такое вообще возможно? В голове не укладывается… Тихомирова больше нет… Димки нет…

Леха почувствовал, как его глаза выдавливают слезы из своихпоследних резервов. «Почему этот мир так жесток и несправедлив? За что ты забрал его, за что?! – думал Леша. – Ладно я. Но Димку-то за что… ему бы жить да жить! Он заслужил».

– …Мне жаль, Леша, – он услышал лишь обрывок фразы медсестры. Она что-то там еще говорила про ухудшение, операционную, но Вершинин не слушал…

Дима Тихомиров умер.

Теперь Вершинина точно ничего здесь не удерживало. Он был раздавлен, обвиняя себя и только себя в смерти Тихомирова. Из-за кончины действительно близкого человека, который всегда понимал и поддерживал Лешу, желал ему добра, он вновь расплакался, но это были уже не слезы ребенка, плачущего по ничтожному поводу, а слезы мужчины, познавшего всю жестокость жизни, которая била по самым больным местам, в один момент забирая все, что когда-то подарила.

– Как мне не хватает тебя, Дима, – тихо молвил Вершинин.

Алексей и предположить не мог, что же будет с мамой Димы, когда она узнает о смерти своего ребенка. Дима отдал ей свою жизнь в благодарность за то, что она когда-то пожертвовала браком и частично рассудком ради неприметного и молчаливого мальчишки из детдома, который без нее обязательно бы пропал в этом жестоком мире. Это был замкнутый круг.

Вершинин, сжимая в руках телефон, был готов со всей дури разбить его об стену, но тут он завибрировал вновь – пришло сообщение. Леха посмотрел на экран, и ему стало еще хуже… Пришло SMS: «Лешенька, мы приехали! Ждем тебя! У тебя все в порядке, сынок? Мама и папа».

Это был край! В отчаянии Алексей отбросил телефон в сторону. Встав на колени, он принялся смотреть вдаль: ждать неминуемой смерти или все-таки сигануть с разбегу в окно?!

Дождь постепенно начал стихать, хотя эпицентр грозового фронта находился буквально в паре сотне метров ввысь – Леша понял это, когда гром вновь прогремел так, будто на дом упал самолет, а молния, словно ударив об крышу напротив, ослепила пацана подобно мощной вспышке фотоаппарата. Вершинин припал к полу и закрыл уши. Пора бы уже привыкнуть. Когда же, кроме шума капель об стекло, ничего не было слышно, парень, открыв глаза и убрав руки с головы, стал выпрямлять торс, словно человек, молившийся в храме, перед ним возникла невиданная, волшебная, завораживающая картина…

Алексей Сергеевич Вершинин присмотрелся. С улицы через раскрытое окно прямиком в комнату неспешно залетело нечто, похожее на круглый снежный ком, который чудесным образом изливал глубокий белый свет, казавшийся с улицы красным, осветивший темный угол комнаты, словно ночник. Светящийся шарик медленно парил в воздухе неподалеку от Вершинина. Пролетев дальше в комнату, он, потрескивая, завис напротив люстры почти что под лежащим на полу Лешей, который пытался из любопытства поднять голову и узреть самую настоящую шаровую молнию. Уникальный случай!

Казалось, что шар был живым. Он завис в комнате, парил сначала на уровне кровати, поднимаясь к потолку, а потом стал плавно спускаться к углу комнаты, будто изучая помещение, в котором очутился. Как не пытался Леша остановить взгляд на шаровой молнии, этого не получалось, ведь она излучала ослепительно яркий свет, что глаза вмиг слепли, зажмуриваться было мало, чтобы побороть этот эффект. В тысячу раз мощнее электросварки. Вершинин старался наблюдать за траекторией ее движения, терпеливо ждал, когда она найдет выход и улетит или исчезнет сама по себе. Внезапно его осенило…

Непонятно, что управляло Вершининым в тот момент, но он, стоя на коленях, выпрямился, расправил плечи, словно пытаясь очутиться лицом к лицу с шариком, посланным с неба. Вместо того чтобы замереть и задержать дыхание, Алексей пытался рассмотреть повисший в комнате светящийся предмет, словно это было последним в его жизни грандиозным и невероятным зрелищем. Зрачки его горели серебряным блеском, который излучало это необыкновенное и редкое природное явление.

Шаровая молния никуда не исчезала. Леша слышал издаваемый ею электрический треск, а также чувствовал от нее неведомое тепло – тот свет, то тепло и то добро, которые были в те самые времена, когда все у Леши было хорошо и его жизни ничего не угрожало. Это было обманчивое тепло – оно могло обжечь и воспламенить, как и тот свет, который ощущали люди, когда при первом знакомстве изучали прежнего Лешеньку Вершинина. А сейчас в нем были только ненависть, зло, грусть, горе и отчаяние. Отныне это ассоциировалось с именем Алексея Вершинина, благодаря его же собственным трудам, его же жизни, его бесчинствам.

Это были удивительные ощущения от удивительного явления. Вершинин не мог оторвать глаз от истинного чуда природы, абсолютно позабыв о предосторожности. Неясно, что сулил Вершинину влетевший в комнату шар – явно ничего хорошего. Внезапно волшебный свет шарика не стал радовать Вершинина, а лишь резать ему глаза. Тепла он уже не почувствовал: оно больше напоминало обжигающий и недружелюбный холод, но убежать, зажмуриться, отвернуться от этого предмета у Леши не получилось.

Шаровая молния замерла. Вершинин опустился с небес на землю – вспомнил все, и на душе стало пусто и тоскливо. Справа от него на полу валялся телефон. Леха принялся тихонько протягивать к нему руку… Пытается отодвинуть его под кровать, чтобы шаровая молния не добралась до него? Он вообще нормальный?! В последний момент подумал о каком-то вшивом телефончике?! Это было последней каплей. Вопрос должен быть решен. Конец должен прийти.

Но не так все просто… Прежде чем откинуть телефон под кровать, он понял, что небесный объект явно нацелился на него, ибо Леша еще больше усугубил свое положение тем, что стал шевелиться, посматривая на телефон и орудуя пальцами по экрану.

До конца жизни Алексея Вершинина оставалась несколько секунд. Он чувствовал приближение конца, смирившись со всем на свете, в том числе и с такой экстравагантной смертью. Таков и был его конец. Таково и было его наказание.

Отвернувшись от приближавшегося обжигающего электрического шара, парень мигом зашел в телефонные заметки и, создав новую, написал одно только слово: «Простите». Запись была успешно сохранена.

Откинув телефон под кровать, Леша повернулся и увидел прямо перед собой несущую смерть, повисшую прямо перед ним шаровую молнию. Леха сурово взглянул на нее, ощущая на себе живущие в ней сильнейшие электрические заряды, готовясь принять свою смерть.

Белый клубок немного повисел перед Вершининым, а затем приблизился к нему вплотную… Именно так и явилась к нему смерть. Он умер мгновенно.

Январь-ноябрь 2014 года

г. Магнитогорск

с. Запасное

д.о. «Карагайский бор»

г. Екатеринбург

В оформлении обложки использована фотография с https://pixabay.com/ по лицензии CC0.

Оглавление

Часть первая

  Глава 1 «Утро после клуба»

  Глава 2 «Клуб»

  Глава 3 «Драка»

  Глава 4 «Прелестное создание»

  Глава 5 «Под покровом ночи»

  Глава 6 «Путешествие во времени»

  Глава 7 «Друзья»

  Глава 8 «Макдак»

  Глава 9 «Семейное дело»

  Глава 10 «Мемуары Дон Жуана»

Часть вторая

  Глава 11 «Должник»

  Глава 12 «Прощание со школой»

  Глава 13 «Фиктивное свидание»

  Глава 14 «Брат, держись!»

  Глава 15 «Ужасная встреча»

  Глава 16 «На дне»

  Глава 17 «Слово и дело»

  Глава 18 «Казнь»

  Глава 19 «Месть ревнивца»

  Глава 20 «Шаровая молния»